Украинские мотивы [Гюнтер Штайн] (fb2) читать онлайн

I G.Stain

ICH THANK AUS DER UKRAINE BRUNNEN

Berlin, Verlag der Nation, 1983

Зарубежные авторы о Советском Союзе

Редактор А. Ф. Лаврик. Художник В. В. Кулешов. Художественный редактор В. К. Кузнецов. Технический редактор Л. В. Житникова. Корректор Н. В. Ожерельева.

ИБ № 15330

Сдано в набор 10.02.87. Подписано в печать 1.09.87. Формат 84 х 108 1/32 — Бумага офсетная № 1. Гарнитура «Баскервиль». Печать офсетная. Условн. печ. л. 7,98. Усл. кр. — отт. 8, 60. Уч. — изд. л. 8,06. Тираж 22000 экз. Заказ № 176. Цена 40 к. Изд. № 41020. Ордена Трудового Красного Знамени издательство «Прогресс» Государственного комитета СССР по делам издательств, полиграфии и книжной торговли. 119841, ГСП, Москва, Г-21, Зубовский бульвар, 17.

Можайский полиграфкомбинат Союзполиграфпрома при Государственном комитете СССР по делам издательств, полиграфии и книжной торговли. 143200, г. Можайск, ул. Мира, 93.

© Verlag der Nation, 1983

© Перевод на русский язык с сокращениями «Прогресс», 1987

Один из многих

Снежные ковры на мостовых, мягкие и белые, такие же, как на склонах украинских Карпат, заглушают задорный поскрип шин мчащихся по дороге автомобилей. К нам в машину не проникает ни звука, здесь царит неестественная тишина. Строго поблескивают золотые купола почтенных церквей, возвышаясь над крышами старых домов, над скверами и аллеями, над великолепными каштанами, украшающими Крещатик. Тем, кто снуют там, на зимних улицах, всему многомиллионному городу, вовсе нет дела ни до меня, ни до моего растревоженного сердца. Я чувствую себя необъяснимо одиноким, нервничаю, волнуюсь. Кажется, что каждый киевлянин видит во мне невесть откуда прибывшего чужака.

Отчасти в этом повинны люди, сидящие со мной в «Волге». Это они вселили в меня беспокойство, настаивая, чтобы я выступил без какой бы то ни было подготовки перед студентами, преподавателями и аспирантами университета. Как писатель и переводчик, я должен поведать им о том, что меня связывает с Украинской Советской Социалистической Республикой, с ее литературой…

Медленно поднимаюсь по обледенелым ступенькам лестницы, ведущей к подъезду, и тоскливо оглядываюсь назад, на памятник Тарасу Шевченко, словно ищу поддержки у пышноусого поэта. Каждая с трудом взятая ступенька неумолимо приближает время моей «казни». Сам поэт гораздо убедительнее, чем я, мог бы рассказать студентам о том, как мы «с ним впервые встретились» двадцать лет назад, как быстро подружились и как он указал мне путь к сердцу своей родины.

Высокий, просторный вестибюль университета заполнен студентами. Кто-то неторопливо прохаживается, кто-то спешит. Одни перекусывают на ходу, другие смеются, кокетничают, спорят. Мы протискиваемся сквозь толпу. В голове у меня совершенно пусто. Но я не сдаюсь, думаю, стараюсь сосредоточиться.

Внезапно меня озарило. И как это раньше не пришло мне в голову? Вот оно! Я нашел то, что нужно! Мое первое знакомство с Шевченко, поездка в Кандыбино. Да, вот о чем я буду говорить!

Я начинаю рассказ с того, как был потрясен встречей, которая была оказана мне в небольшом украинском селе Кандыбино, где мои соотечественники покрыли себя однажды несмываемым позором, с каким чувством я слушал там немецкие песни и немецкую речь, как, затаив дыхание, внимал мелодичным поэтическим словам Тараса Шевченко, как я нашел свой путь к народу Украины и к собственному народу.

Закончив выступление, я собрался было сойти с кафедры, и вдруг с высоты рядов гигантским водопадом на меня обрушился поток аплодисментов. Пораженный, я замер, понимая, что эта буря восторга предназначалась не столько мне, сколько стране, которую я представлял…

Неожиданно передо мной появилась студентка с голубовато-фиолетовыми цветами, напоминавшими орхидеи, она грациозно вручила мне большой букет. Приветствие, которое она при этом произнесла от имени собравшихся студентов, потонуло в новом потоке аплодисментов. Я был так растроган, что не мог произнести ни слова…

Снежные ковры на мостовых, мягкие и белые, такие же, как на склонах украинских Карпат, заглушают шум и грохот множества машин на улицах более чем двухмиллионного города. Из окна автомобиля я вижу, как спешат куда-то люди, мелькают шапки, рукавицы, шарфы — красные, зеленые, желтые, кипит жизнь славного Киева, которая неожиданно захватывает меня и влечет за собой. Золотые купола церквей возвышаются над знакомыми скверами и аллеями, над великолепными каштанами, украшающими Крещатик и приветствующими — да, да, теперь уж я в этом не сомневаюсь! — приветствующими меня. Украина… Небывалой радостью наполняет меня мысль о предстоящих встречах с друзьями, сознание того, что на этой земле, от живительных родников которой и мне довелось испить, я — один из тех, кого понимают и кто понимает… Один из многих.

1. Я давно хотел побывать на Волыни

Песни… Они мои попутчики везде, на всех дорогах Украины. Они рвутся ввысь, словно жаворонок по весне, они напоены силой летних садов, дарующих урожай, они опьяняют, словно дурманящая сладость спелых ягод винограда. Они со мной даже в сверкающем безмолвии зимы. В этот солнечный февральский день их поет ветер, слегка приглаживая заснеженные поля. Он подгоняет наши автобусы от самого Киева, как бы спеша побывать вместе с советскими и иностранными писателями в местах, связанных с именем прекрасной поэтессы Леси Украинки.

Чем дольше мы едем, тем меньше разговоров в автобусе, и я все отчетливее различаю многоголосое пение ветра. Он то кружит вокруг нас, окутывая погрузившийся в молчаливое ожидание автобус вихрящейся снежной пеленой, то молниеносно проносится над широкой равниной, маня каждого вслед за собой. Трудно описать ощущение, которое испытываешь на безграничных просторах здешней земли…

А что чувствовал ты, когда почти полтора столетия назад влюбился в польскую графиню Эвелину Ганску? Да, да, я говорю о тебе, французе, в то время уже признанном у себя на родине романисте! Ведь это ты, Оноре де Бальзак, восхищался богатствами этой привольной земли, где открылась твоему сердцу красота польской графини, с которой ты сочетался браком в Бердичеве за пять месяцев до своей смерти. Посмотри, Оноре, как нежно поблескивают поля, как сияет сверкающее безбрежье! Где еще увидишь такое?

И вот, забыв о морозе, пощипывающем щеки, я смотрю без устали в бесконечную даль, любуюсь, будто дитя, упоительной яркостью света. Так и хочется встать под парус и отдаться воле волн этого алмазного океана, отражающего всю голубизну бездонного неба. Двадцать градусов мороза, экий пустяк!

Волны снега непрестанно бьются о горизонт, и в далеких брызгах пенящегося прибоя загорается огненная радуга, а метель рвет, захлестывает ее, вырисовывая замысловатые картинки и фигуры. Потом радуга возникает вновь, словно шлагбаум перед мчащимися к ней автобусами. И вдруг на заснеженной дороге появляется яркая, под стать радуге, трепещущая полоса — едва различимые человеческие фигурки. Что это, мираж?

Все в автобусе, вытянув шеи, завороженно смотрят вперед. Подъехав ближе, мы видим большую группу молодежи в национальных костюмах — темно-красных и темносиних юбках и шароварах, которые полощет веселый ветер. Он подхватывает разноцветные ленты, ниспадающие пестрым, красочным водопадом на пышные блузки девчат, точно хочет унести эти ленты в небесную высь вместе со звонкой песней, исполняемой молодежным хором.

Мы выходим из автобусов, остановившихся у обочины дороги метрах в ста от поющих, и направляемся в их сторону.

Я нестерпимо мерзну. Подпрыгиваю на месте, раскачиваюсь, трясу плечами, но голова словно заледенела. Мне не повезло, я забыл в Киеве шапку. Киев… Мой друг Савва Голованивский подкатил на своей машине к отъезжавшему уже было автобусу на улицу Ленина, и я в последний момент влетел в него. Все тогда, как, впрочем, и сейчас, посмеивались над моей «геройской» рассеянностью…

— Почему мы остановились? — поинтересовался один из гостей, застегивая канадскую шубу.

— Мы уже на Волыни, и хозяева по традиции приветствуют нас, — пояснил нам сопровождающий Дмитро.

От хора отделяется большеглазая девушка в красной юбке — она несет на вышитом полотенце пышный каравай и солонку; синие, желтые, красные, зеленые ленты, вплетенные в венок, нежно ласкают ее румяные щеки.

Мне вспомнился портрет Леси Украинки: те же большие сияющие глаза, тот же красочный венок на голове. Наверное, она была такой, когда недуг еще не подточил ее силы. Личность поэтессы, ее судьба постоянно присутствуют в творчестве Леси Украинки, в котором сочетаются суровость и мягкий лиризм. Леся доказала, что она истинная дочь своего народа и что все ее творчество подчинено его интересам.

Мировоззрение писательницы, ее эстетические взгляды формировались под глубоким воздействием Тараса Шевченко и русских революционных демократов. У них Леся училась борьбе с социальной несправедливостью и национальным угнетением. В 20-летнем возрасте она заинтересовалась марксизмом, сблизилась с социал-демократами. Это побудило ее прочитать «Капитал» К. Маркса и перевести на украинский язык «Манифест Коммунистической партии»; как литературный критик, она участвовала в изданиях легальных марксистов. За связь с российскими марксистскими организациями поэтесса подвергалась репрессиям, находилась под надзором полиции.

В поэзии и драматургии Леся Украинка продолжала и развивала традиции Т. Шевченко. Книги ее стихов «На крыльях песен», «Думы и мечты», «Отзвуки» проникнуты революционными идеями и призывами к борьбе. В творчестве поэтессы важное место занимает тема борьбы возвышенного и низменного, прекрасного и уродливого, вольнолюбивого и рабского. Разбудить усталых и спящих, дать опору обессиленным и колеблющимся, увлечь за собой отчаявшихся и внушить всем веру в победу — вот ее главная жизненная цель.

Примером тому может служить известное стихотворение «Предрассветные огни», которое я еще до поездки сюда перевел на немецкий язык. Мысленно я произношу первые, очень грустные строки этого страстного произведения:

Кто-то попросил Дмитро побольше рассказать о Волыни, ее истории и народе.

— Волынь, — рассказывал Дмитро, — расположена по обоим берегам Буга и в истоках Припяти. В древности здесь проживали славянские племена дулебы, бужане и волыняне. В конце X века на земле волынян сложилось Владимиро-Волынское княжество, входившее в состав Киевской Руси. Позже, в результате княжеских междоусобиц, оно обособилось от Киева, а в 1199 году Волынские земли вошли в состав нового, Галицко-Волынского княжества. Во 2-й половине XIV века Галиция попала под власть Польши, а Волынь временно отошла к Литве; после Люблинской унии 1569 года Волынь была присоединена к шляхетской Польше…

… Пока Дмитро рассказывает, я вспоминаю о своей поездке в Новоград-Волынский, где тогда состоялся торжественный митинг, посвященный памяти Леси Украинки, которая здесь родилась и прожила девять лет.

Первыми на митинге выступили хозяева — партийные работники, деятели культуры и представители общественности. Они были немногословны, поскольку пронизывающий ветер и бьющий в лицо снег мешали говорить. Гости познакомили слушателей с переводами стихов Леси Украинки на английский, румынский, венгерский языки. Я прочитал свой перевод стихотворения «Предрассветные огни». После печального начала стихи как бы обретают крылья и зовут за собой в грядущее…

Предавшись воспоминаниям, я и не заметил, как мы прибыли в село Колодяжное Ковельского района, где с 1880 года в течение ряда лет проживала семья Косачей (Леся Украинка — литературный псевдоним Ларисы Косач).

В доме, в котором когда-то жила Леся, теперь музей. Там нам рассказали, что будущая поэтесса родилась в дворянской семье, ее мать была писательницей; Леся получила хорошее образование и уже в юные годы овладела многими иностранными языками. В девять лет она написала свое первое стихотворение, а уже в тринадцать начала публиковаться.

В книжном шкафу рядом с книгами английских и французских писателей прошлого столетия я обнаружил немецкие издания произведений Шиллера, Гёте, Гейне. А до этого в музее Леси Украинки в Луцке я заметил «Книгу песен» Гейне и отрывки «Коммунистического манифеста», переведенные поэтессой на украинский язык.

Пригнувшись, мы выходим из музея через довольно низкую дверь на улицу. Я зажмуриваю глаза: свежий порывистый ветер разогнал облака, вьюга стихла. Нас бодро приветствует яркое волынское солнце…

Перед нашим отъездом нарядные девушки вручают всем сувениры. Одна из них подходит ко мне и протягивает серый полотняный мешочек, украшенный цветастыми узорами. Он наполнен землей… Той самой, которая взрастила великую дочь Украины…

Много времени прошло с тех пор, как я побывал на Волыни. Порой я беру в руки серый мешочек с землей и вновь слышу звонкие украинские песни, вижу знакомые лица. И в моей памяти оживает все, что так согревает душу и сердце. Волынь…

2. Там, где рассекали воды казацкие струги

Лето… В пестром благоухающем сарафане оно дарит людям ягоды, цветы, зерна пшеницы, улыбки молодости, счастье и радость…

А мне оно подарило зеленый Киев, омытый могучими водами прохладного Днепра.

Овеянная легендами река… Ее широкое русло проложено вековым бегом волн. Крутой горой вздымается правый берег, подпирая могучими плечами старинный город. Река и город… Не могу ими налюбоваться. Жадно вдыхаю свежий утренний воздух, подставляю лицо ветру, носившему всю ночь по небу вздыбленные облака. Вдалеке уже видна заря нарождающегося дня, первые лучи солнца ложатся на золотые купола бесчисленных церквей и соборов. Словно старых знакомых, приветствую я возвышающиеся среди зелени каменные громады; прочной стеной стояли они на пути тех, кто шел сюда с огнем и мечом…

Здравствуй, Киев, город на широкой, как море, реке, матерь городов русских! Ты радушно протягиваешь мне через Днепр свои изящные руки-мосты.

Каждый раз ты по-новому волнуешь меня, и я не устаю восхищаться твоей полуторатысячелетней историей, твоим славным прошлым и настоящим.

…Киевская Русь… Все, что я еще студентом-славистом узнал об этом древнем государстве, теперь как бы оживает передо мной: борьба с азиатскими кочевыми народами и период феодальной раздробленности, татаро-монгольское нашествие, крестьянские и казацкие восстания, войны с литовцами, поляками, шведами…

По зеленоватой поверхности Днепра бесшумно скользят суда… Когда-то здесь ходили казацкие струги… Представляю, как, повинуясь словам команды, в воду опускались тяжелые длинные весла и неслись вперед быстроходные суденышки, рассекая носом пенящиеся волны. А на берегу под сенью знамен замерла казацкая конница; вместе с гетманом Богданом Хмельницким празднуют казаки победу над войском польских феодалов…

Софийский собор… В этот ранний час здесь, кроме меня, никого нет, и под седыми сводами древнего строения пока еще не разносится многоголосое эхо.

И вдруг — солнечный луч! Подобно золотому мечу, он рассекает сонную тишину, и оживает мозаика, рассыпаясь голубым пламенем сапфиров, золотым блеском топазов, красным накалом рубинов, весенней свежестью изумрудов, десятками всевозможных оттенков. Какое великолепие красок!

Золотые ворота. Конец XI в.

Памятный знак в честь 1500-летия Киева

Мир «Слова…». Он знакомит нас с героическими страницами истории, богатством древней культуры, красотами языка…

Софийский собор (1037 г.)

Герои «Слова…» князь Игорь и Ярославна

Андреевская церковь (XVIII в.)

Каждый раз, бывая в Софийском соборе, я не перестаю восхищаться творениями древних мастеров живописи. Наиболее полно сохранившиеся мозаики и фрески собора относятся к середине XI века и выполнены преимущественно византийскими мастерами. В башнях — росписи сценок светской жизни: плясок, охоты, ристалищ. На изображениях святых и членов великокняжеской семьи движение порой лишь обозначено, позы фронтальны, лица строги, широко раскрытые большие глаза устремлены прямо на вас. Это придает рисунку исключительную одухотворенность…

Выхожу из собора и осматриваю его снаружи. Пышные лепные украшения, отделанные вычурными орнаментами фронтоны, пилястры и колонны определяют внешний вид зданий, построенных вокруг собора в начале XVIII века в стиле украинского барокко. Закинув голову, любуюсь колокольней собора…

Неожиданно со стороны ворот доносится громкий голос девушки-экскурсовода. Она знакомит очередную группу туристов с Киевом, заглядывая время от времени в объемистый блокнот.

— С 1934 года Киев вновь стал столицей Украинской Советской Социалистической Республики, прежде ею временно был Харьков. Город насчитывает около двух с половиной миллионов жителей… Полтора миллиона людей пользуются ежедневно метро, автобусами, троллейбусами, трамваями, такси… Между прочим, в киевском метро впервые в Советском Союзе было введено автоматическое регулирование скорости и интервалов движения поездов… Два аэропорта ежегодно обслуживают около трех миллионов пассажиров… Столица Украины связана прямыми авиалиниями со 114 городами. Многочисленные гости и жители Киева могут пообедать в сотнях ресторанов и столовых, сделать покупки в тысячах магазинов и универмагов. В их распоряжении — театр оперы и балета, русский драматический, детский и кукольный театры, филармония, театр оперетты, современный цирк… К услугам молодежи — Дворец спорта, стадионы… Не пустуют залы сотен библиотек… В Киеве также более двадцати музеев, в которых ежегодно бывает несколько миллионов посетителей…

Экскурсовод убрала блокнот в большую сумку и улыбнулась:

— Товарищи, среди миллионов посетителей, которые в этом году осмотрят наши музеи, и вы, гости Государственного архитектурно-исторического заповедника «Софийский музей».

Выйдя с территории собора, я направляюсь к всаднику на высоком гранитном постаменте. У памятника Богдану Хмельницкому меня уже ждет на своей машине один мой давнишний хороший друг. Мы собрались поехать на природу, к Киевскому водохранилищу, на наш любимый пляж…

3. Его лишили родины

С искренней улыбкой я рассматриваю картину украинского советского художника Петра Носко «Пастушонок Тарас», которая экспонируется в музее Т. Г. Шевченко в Киеве. Так же, как скульптура Ивана Гончара «Водонос Тарас» и полотно Ивана Ижакевича «Когда мне лет тринадцать было…», работа Петра Носко дополняет мое представление о детстве Тараса Шевченко, богатый талант которого проявился в двух видах искусства — живописи и поэзии.

Я перехожу из зала в зал, знакомясь с разными этапами жизни и творчества Тараса Григорьевича Шевченко.

…В свое время на даровитого подростка обратил внимание помещик Павел Энгельгардт. Он определил его к себе в услужение и стал брать с собой, когда отправлялся с поездками в Киев, Вильно, Петербург. Юный Тарас упорно стремился к одной цели — научиться рисовать. Вот что рассказывает один из пояснительных текстов в музее: «Это было 6 декабря 1829 года. Пан и пани отправились на бал в дворянское собрание. В доме царила тишина, все спали. Тарас зажег свечу, выбрал среди собранных им сокровищ лубочную картинку и стал старательно срисовывать с нее казака Платова. Когда он принялся выписывать маленьких казаков, окружавших Платова, дверь вдруг отворилась и появились возвратившиеся с бала пан и пани. Вне себя от ярости, пан выдрал Тараса за ухо и надавал ему пощечин за то, что он — как выразился хозяин — мог поджечь не только дом, но и весь город. На следующий день пан приказал кучеру Сидорке как следует выпороть негодника, что и было неукоснительно исполнено».

Однако этот случай натолкнул Энгельгардта на мысль отдать казачка на четыре года в учение к художнику Ширяеву. Увидев однажды работы крепостного Тараса, помещик нашел их «приличными» и поручил ему писать портреты своих фавориток.

Постепенно молодой Шевченко стал приобретать известность в кругах петербургских художников. Общество содействия юным талантам отметило его труды похвальной оценкой.

В этот период Тарас делал в основном зарисовки гипсовых моделей, античных скульптур, композиций на классические сюжеты, копии гравюр. Среди работ молодого художника особое место занимала портретная живопись, которая свидетельствовала о его незаурядном даровании.

На это время приходится одно важное, если не важнейшее, событие в жизни Тараса Шевченко: он пробует силы в поэзии. Вдохновение посещало его в знаменитом Летнем саду в Петербурге, где он рисовал установленные там статуи. Теперь Тарас использует каждый свободный час для знакомства с зарубежной литературой, с произведениями украинских писателей — И. Котляревского, Г. Квитка-Основьяненко, Е. Гребёнки. Он внимательно изучает украинский фольклор, сборники украинских народных песен, изданные М. Максимовичем, И. Срезневским и другими.

В одном из залов музея мое внимание привлекает большой портрет мужчины в сюртуке прошлого века. Он изображен на красном фоне, сидящим с чуть склоненной набок головой. Это портрет русского поэта-романтика В. А. Жуковского, написанный знаменитым русским художником Карлом Павловичем Брюлловым, которого друзья в шутку называли Карлом Великим.

Автор с мастерством передает внутренний мир В. А. Жуковского. Перед нами тонкая поэтическая натура с мечтательными, слегка грустными светло-карими глазами, мягко сложенными губами, почти женственным привлекательным лицом с розоватыми щеками. Эта впечатляющая картина примечательна прежде всего историей ее создания.

Среди известных поэтов и художников Петербурга, в кругу которых вращался молодой Шевченко, Брюллов занимал особое место. Вместе с петербургскими художниками, близко знавшими Шевченко, он решил помочь одаренному молодому человеку избавиться от крепостной неволи. Друзья Шевченко вступили в переговоры с помещиком Энгельгардтом, который запросил баснословную по тем временам сумму — 2500 рублей — за освобождение своего слуги. Чтобы достать необходимые деньги, К. П. Брюллов и написал знаменитый портрет В. А. Жуковского, отправленный затем друзьями Шевченко на аукцион. Благодаря этому весной 1838 года Шевченко обрел свободу.

С этого же дня он начал регулярно посещать занятия в Академии художеств и вскоре стал, по собственному выражению, «одним из любимых учеников и сподвижников великого Карла Брюллова».

Экспонируемые в музее письма, картины и стихи Шевченко позволяют узнать, как формировались его взгляды в петербургский период жизни. Несомненное влияние на Шевченко оказали бурные события того времени — крестьянские выступления против крепостничества, национально-освободительное движение в Польше, а также лучшие творения прогрессивной отечественной мысли.

В этом убеждаешься после знакомства с первым сборником стихов Шевченко «Кобзарь», вышедшим в 1840 году, и напечатанной год спустя поэмой «Гайдамаки».

Над музейными витринами с подлинниками этих произведений, с бесценными автографами (так и кажется, что не высохли чернила из-под пера их автора) вывешены многочисленные картины, принадлежащие кисти Шевченко. Среди них выделяется полотно «Катерина», написанное в 1842 году. Эта картина — яркое подтверждение двойного дарования Шевченко. На ней он изобразил девушку, которой незадолго до этого посвятил одноименную поэму, описав в ней трагическую судьбу юной крестьянки и жестокость окружающего ее мира.

Я останавливаюсь перед картиной. На первый взгляд кажется, что художник передал какой-то праздничный сюжет: навстречу зрителю идет нарядная девушка в пышной белой блузке, цветастой юбке под ярким малиновым фартуком; такого же цвета ленты, трепещущие на ветру и обвивающие аккуратно уложенные волосы с вплетенными в них яркими полевыми цветами. Над Катериной сияет яркое солнце, в лучах которого растворяются краски сельского ландшафта. В сторону горизонта на коне удаляется офицер. На переднем плане, спрятав под тенью соломенной шляпы усатое лицо, под раскидистым дубом сидит крестьянин…

При более пристальном рассмотрении понимаешь, что художник сознательно подчеркивает прелесть и красоту украинского пейзажа. Именно яркие краски и сияние солнечного света позволяют ему с особой выразительностью подчеркнуть весь трагизм положения обманутой крестьянской девушки…

Всю свою недолгую жизнь Шевченко, вышедший из народа, был тесно связан с ним и близко к сердцу принимал его невзгоды. В 1846 году он стал членом Кирилло-Мефодиевского общества, тайной организации, выступавшей против крепостничества. В 1847 году поэта по доносу провокатора арестовали и отправили служить рядовым в Орскую крепость. Писать стихи и заниматься живописью ему запретили.

Но Шевченко нарушил это царское предписание, за что был взят под строгий надзор и сослан в Новопетровский форт. Только и там он не прекращал творческой работы, создав ряд реалистических произведений о жизни казахского народа.

Десять лет спустя, в 1857 году, друзьям Шевченко удалось наконец добиться его освобождения. Вернувшись в Петербург, он сблизился с Н. А. Добролюбовым, Н. А. Некрасовым, Н. Г. Чернышевским. В его поэзии зазвучали еще более резкие и гневные ноты.

После, казалось, бесконечных усилий со стороны друзей летом 1859 года поэту дано было наконец разрешение поехать к себе на родину, на Украину. Он намеревался остаться там навсегда, жениться и обосноваться в простом сельском домике на берегу Днепра. Но мечтам поэта не суждено было сбыться. На Украине царская полиция преследовала его на каждом шагу. За революционную агитацию среди крестьян он был вновь арестован. В кратчайший срок Шевченко пришлось выехать в Петербург, откуда он уже никогда больше не смог вернуться в родные края.

В 1861 году состояние здоровья великого украинского поэта резко ухудшилось. 9 марта друзья поздравили его с 47-летием, а ранним утром следующего дня он скончался.

В одном из последних залов музея, заполненных произведениями Т. Г. Шевченко, я увидал гравюры, экспонировавшиеся им в 1860 году в Академии художеств. За эту выставку ему присудили почетный диплом члена Академии, который хранится под стеклом одной из витрин.

Под конец своего продолжительного пребывания в музее я вхожу в зал, экспонаты которого связаны с кончиной поэта. На мгновение приостанавливаюсь. Кто-то тихо произносит: «Тарас!» Я невольно вздрагиваю.

В помещении царит полумрак. Когда глаза привыкают к нему, я замечаю на небольшом возвышении посмертную маску поэта. Перед ней — дети, несколько групп пионеров, окруживших сотрудницу музея, лет сорока, и с любопытством слушающих ее. Только одна из стоящих с краю девочек лет двенадцати невнимательна. Какой-то курносый парнишка дразнит ее, и она сердито грозит ему кулаком. Мне становится ясно: так вот он, Тарас, чье имя я только что услышал.

Сотрудница музея, ничего не замечая, продолжает свой рассказ:

— …Он прожил всего 47 лет. Из них 24 года был крепостным и десять лет — ссыльным солдатом. Трудно сказать, что для него было ужаснее. Последние тринадцать лет великий поэт находился под неусыпным надзором полиции. На следующей картине вы видите похороны Шевченко на Смоленском кладбище в Петербурге.

Она переходит к следующему полотну и продолжает:

— Его друзья добились разрешения перевезти останки поэта на Украину. На этой картине художник изобразил прибытие гроба с телом Шевченко на родную Украину…

Сотрудница нажимает на кнопку, и раздается торжественно-приглушенная музыка, под которую она начинает проникновенно читать знаменитое «Завещание»:

Притихли дети. Не шелохнется маленький курносый Тарас. Широко раскрыв глаза, все внимательно вслушиваются в слова, звучащие под торжественную музыку.

Звучит последний аккорд, экскурсовод обращается к пионерам:

— В мае 1861 года останки поэта были захоронены на Чернечьей горе над Днепром возле Канева, где ему так хотелось провести хотя бы последние годы своей короткой жизни.

…Словно лучами прожектора, ослепляет меня яркий день, когда я из торжественного полумрака, царящего в помещении, выхожу на купающийся в зелени бульвар имени Т. Г. Шевченко.

4. На дорогах Украины

Какое бы вы ни выбрали направление, чтобы добраться от центра Киева — с его многочисленными скверами, аллеями и бульварами — до окраины, вы обязательно завершите свое путешествие в лесу, где еще можно встретить оленя или лося.

Столица Украины окружена зеленым поясом. Он простирается на десятки гектаров и включает в себя несколько крупных массивов. К востоку от города находится Дарницкий лес, занимающий 25-километровую зону вдоль берегов Днепра. С юга к городу подступают Голосеевский, а с севера — Пуще-Водицкий лесопарки. Мы едем на юг, в Корсунь-Шевченковский. Наш путь лежит через Конча-Заспинский лес. Мы — это двое старых друзей, писатель Савва Голованивский и я.

Савва Голованивский относится к поколению, росшему вместе с молодым Советским государством. Он как-то объяснил это в следующих словах:

— Два великих имени определяют суть и характер жизни моего поколения: одно из них — Ленин, второе — Маяковский. С именем Ленина у меня в юности было связано первое представление о чести, долге, социальной справедливости; с именем Маяковского-первое ощущение нового и необычного в поэтическом слове.

Что же свело нас вместе и благодаря чему мы оказались сегодня в мчащейся в Корсунь-Шевченковский «Волге»? Несколько лет назад я вместе со своей женой Трауте перевел на немецкий язык роман Саввы Голованивского о войне «Тополь на другом берегу», и после этого возникло естественное желание познакомиться с автором, что я и осуществил, приехав на Украину. Мы не раз беседовали с Саввой о войне, во время которой были по разные стороны фронта и которую не сумели предотвратить, об угрозе атомного пожара. Савва считает, что мы, как писатели, должны бороться за мир с помощью своих книг. Он говорит об этом проникновенно, озабоченно: «Писатель, переживший вторую мировую войну, обязан рассказать о ней, чтобы не вспыхнула новая страшная война».

Я уже давно решил, что создам книгу о войне, против войны. Из каждых ста мужчин моего возраста только тридцать вернулись домой, в Германию. Я должен разоблачать тех, у кого на совести миллионы загубленных жизней. Но какой взять период войны, какое сражение, чтобы показать бессмысленность массовой гибели людей, я пока не знаю. Голованивский готов помочь мне. В январе-феврале 1944 года под тогдашним Корсунем была разгромлена сильная группировка захватчиков. Сейчас на том месте находится большой музей с обширной экспозицией, рассказывающей о памятном сражении. Может, я и впрямь найду в этом музее интересные материалы, и они лягут в основу романа, о котором я мечтаю много лет. Поэтому мне не терпится поскорее прибыть в Корсунь-Шевченковский.

«Триполье — 12 км», — написано на одном из дорожных указателей. Это небольшое село на Днепре, именем которого названа культура нового каменного века, охватывающая период с IV тысячелетия до н. э. до 2-й половины III тысячелетия до н. э.

Основной район ее распространения простирался от Днепра до Карпат и частично далее к северу Балканского полуострова. Люди жили здесь в крупных, иногда укрепленных поселениях. Семьи или родовые общины строили себе просторные глинобитные дома с очагами. Археологи обнаружили в Триполье всевозможные орудия труда и утварь — кирки, топоры, жернова, керамические сосуды различной формы. Эти находки позволяют узнать много интересного о древнем Триполье.

Около деревни Григорьевки мы переезжаем через один из самых маленьких правых притоков Днепра, реку Красную. На холмистой местности появляются и вновь исчезают села с красивыми белыми домами, окруженными рощами фруктовых деревьев. На горизонте уже видны очертания небольшого города.

— Это Кагарлык на Россаве, — говорит Голованивский. Посмотрев на часы, он разочарованно покачивает головой. — Жалко, что у нас мало времени, а то бы мы здесь остановились. Кагарлык — довольно старый, интересный город. Хотя он впервые упоминается в документах, датированных 1590 годом, в нем имеются развалины древних городских укреплений XI–XIII веков. Самая крупная достопримечательность Кагарлыка, пожалуй, парк. Он был заложен в середине XIX века и считается памятником садоводческого искусства.

— Название города скорее не украинского, а татарского происхождения, — отмечаю я, не без интереса поглядывая на своего спутника.

Неопределенно пожав плечами, он напоминает о бурной истории этого края:

— До конца XVIII века этими местами владели поляки. Лишь в 1793 году эта территория вновь была воссоединена с Россией.

Мы то и дело проезжаем мимо общественных зданий, школ, предприятий. Савва поясняет: асфальтовый завод, кондитерская фабрика, мясокомбинат, продовольственный магазин, вокзал, комбинат бытовых услуг, средняя школа, кинотеатр, Дом культуры, поликлиника, больница, библиотека, краеведческий музей…

Я быстро поворачиваю голову влево, вправо, как судья на теннисной площадке. Запомнить все это просто невозможно. Лишь одно оседает в сознании: этот небольшой город является районным центром.

Со стороны вокзала доносится гудок тепловоза. Он напоминает голос океанского лайнера, уходящего в бесконечную даль.

Мы мчимся дальше по шоссе, по этой огромной стране… Что я знал о ней, прежде чем попал сюда и исколесил множество разных дорог? Почти ничего. Нужно своими глазами увидеть Союз Советских Социалистических Республик, чтобы его понять. Россия, Украина, Белоруссия, Латвия… Гигантские пространства, населенные различными нациями и народностями. Француз поразится, когда узнает, что одна только Украина больше его родной Франции, а некоторые граждане ФРГ, может быть, удивятся, услышав, что по площади их страна уступает и половине УССР. Но лучше всего убеждают, по-моему, личные впечатления, особенно полученные в дороге. Чем же отличаются дороги в СССР от наших? Прежде всего их протяженностью.

Если москвич пожелает отправиться на машине в Закавказье, то ему надо проехать более 2000 километров. Берлинец же, собравшийся отдохнуть в горах Гарца, будет у цели уже через 200 километров. А как обстоит дело с придорожными пунктами отдыха или гостиницами? Дома у нас принято прерывать поездку и отдыхать или под открытым небом, или же в придорожном ресторанчике. Иногда, следуя указателю, мы углубляемся в лес и посещаем уединенную закусочную для туристов. Через каждые 60–70 километров у нас может быть, а через каждые 100 километров должна быть сделана остановка, чтобы перекусить, выпить кофе, лимонада, съесть бульон или целый обед. Для нас такие поездки — целое путешествие.

На Украине другие масштабы. Там можно ехать от восхода до захода солнца. Ехать лесами и полями, минуя города и села, горы и долины. Ехать днями и ночами. И дорогам не будет ни конца, ни края. Лишь изредка недолгая остановка где-нибудь в лесу, и снова в путь.

«Вы плохо позавтракали?» — спросят удивленно, если заикнешься, что проголодался. Но завтрак был сытным. На столе возвышалась целая гора калорийной пищи! Со временем я понял: если мне предлагали «сверхобильный» завтрак, значит, предстояла сверхдальняя по масштабам Центральной Европы поездка. И я старался наедаться «впрок», хотя для меня, как европейца, это было далеко не легкой задачей…

Да, с украинскими дорогами нужно познакомиться самому. Когда много ездишь по стране, то начинаешь воспринимать дорогу как какую-нибудь хорошую знакомую. Устроившись поудобнее на сиденье, слушаешь, как дорога гудит, поет или свистит под колесами, или что-то бормочет; она может тебя нежно укачать, а может и как следует тряхнуть…

Дороги Украины…

Неожиданно до слуха доносится музыка, пение под гармонь. Погруженный в свои мысли, я только теперь заметил, что мы попали в «пробку». Вместе с Саввой выходим из машины и вслед за другими любопытными идем на звуки музыки. Около грузовика, в открытом кузове которого сидит гармонист с золотистой шевелюрой, образовалась толпа любопытных. Из самой середины звучит задорный голос девушки, и игривый ветерок разносит ее шутливые куплеты далеко по округе.

Не успел я разглядеть веселую певунью, как гармонист, резко закинув голову, так что его золотистая шевелюра, подхваченная ветром, откинулась назад, ответил таким же задорным куплетом.

И снова вступает дивчина. Мне наконец-то удается увидеть ее среди голов стоящих впереди женщин — таких же, как и она, дорожных рабочих: под яркой косынкой-черные, как вороново крыло, волосы; над янтарно-золотистыми блестящими глазами — черные, точно смоль, брови. Кажется, что она попала сюда из украинской сказки. Положив руки на мерно покачивающиеся бедра, она наклоняет голову то в одну, то в другую сторону и бросает снизу вверх на молодого музыканта такой лукавый взгляд, что тот не выдерживает, передает гармонь товарищу и спрыгивает вниз. Они начинают отплясывать под все убыстряющийся ритм задорной гармошки. Пляска и незатейливая музыка захватывают и зрителей. Они притоптывают ногами и хлопают в ладоши, напрочь забыв о вынужденной остановке. Никто не хочет расходиться, всем пришлись по нраву эта веселая дивчина из бригады дорожных рабочих и молодой парень из соседнего колхоза. Это тоже украинская дорога!

…Когда «пробка» начинает рассасываться, над нами неожиданно появляются мрачные грозовые тучи. Гаснут солнечные лучи, падают первые крупные капли дождя. День меркнет, будто преждевременно устал от забот. Там, где должен быть Корсунь-Шевченковский, видна лишь сплошная стена дождя.

Перед нами то место, где в феврале 1944 года десятки тысяч моих соотечественников, которым сегодня исполнилось бы столько же лет, сколько мне, были отправлены командирами (бежавшими от расплаты на танках и самолетах) в вечную ночь. День почти уже угас, когда мы подъезжали к городу, где когда-то был огромный «котел» в 30 тысяч квадратных километров, равный по площади Бельгии.

Со слов Саввы я знал: Корсунь был основан в 1032 году. В нем около 20 тысяч жителей, довольно много промышленных предприятий. Здесь есть станкостроительный, авторемонтный, механический, кирпичный заводы, фабрика по выпуску консервированных фруктов, маслозавод, швейная фабрика.

В центре города промышленности почти нет, зато много учебных заведений. То и дело встречаются школы, всего их восемь. Кроме того, я увидел на своем пути вывеску педучилища, медицинского техникума, музыкальной школы и ПТУ.

Заповедный уголок…

Днепровские мотивы

Дворец культуры «Украина»

Особую атмосферу улицам Киева придают каштаны

Мост Патона

Академический театр оперы и балета им. Т. Г. Шевченко

Октябрьский Дворец культуры

Я внимательно разглядываю одиноко стоящие, в большинстве своем двухэтажные дома. Они прячутся под зеленым навесом ветвей старых деревьев. Чистые, асфальтированные улицы пересекают вдоль и поперек «негородской»-по нашим понятиям — городок.

Я часто останавливаюсь и стараюсь представить себе Корсунь без газонов с цветами, современных машин, хорошо одетых женщин, без детей в нарядной школьной форме. Меня мучает один и тот же вопрос: как здесь было в то время, когда на этой земле никто, кроме маршировавших в серых колоннах солдат, не пел.

Неожиданно на одном из перекрестков мое внимание привлекает старенький «Москвич», один из ветеранов своего автомобильного семейства. Он настолько забрызган грязью и покрыт пылью, что с трудом можно различить его темно-синюю окраску. Машина с пятью пассажирами медленно проползает мимо меня по перекрестку. Она кажется мне почему-то здесь, в дальнем краю, родной, близкой. Еще не догадываясь, в чем дело, я машинально читаю на ее передней дверце: «Участок трассы газопровода „Дружба“, сооружаемый строителями ГДР». И когда «Москвич» почти исчезает из виду, мне становится ясно: в нем были молодые люди из Германской ДемократическойРеспублики, прокладывающие вместе с юношами и девушками из других социалистических стран почти 3000-километровую трассу газопровода «Дружба» от Южного У рала до украинских Карпат.

Участок от Кременчуга до Тального стал рабочим местом для нескольких тысяч членов Союза свободной немецкой молодежи. Они перевезли и сварили более 100 тысяч тонн стальных труб на более чем 200-километровом участке. В прокладке газопровода «Дружба» принимали также участие юноши и девушки из Болгарии, Польши, Венгрии и ЧССР. Причастность и моей страны к этой стройке переполняла меня радостью и даже гордостью.

В приподнятом настроении приближаюсь к Дому культуры. Но прошлое вновь напоминает о себе. Интересно, кто жил в этом доме во время войны? Может быть, здесь был «солдатский клуб» оккупантов или городская комендатура?

Я обращаюсь к человеку, вышедшему из ближайшего палисадника на площадь. Представившись журналистом, прошу его рассказать, когда был построен Дом культуры и не пострадали ли во время войны какие-нибудь соседние здания.

Не успел он ответить на мои вопросы, как из того же палисадника появился худой длинный инвалид. Он вступил в наш разговор:

— Вы знаете, что они… здесь… — дрожа всем телом, инвалид показывает на площадь. — В 44-м… они все здесь залили кровью.

Я не могу ничего сказать, у меня разламывается голова.

Неожиданно появляется Савва Голованивский. Положив инвалиду руку на плечо, он начинает его успокаивать. Савва говорит о новом поколении немцев, газопровдде «Дружба», о ГДР. Потом приглашает меня в машину.

Минут через десять мы въехали через арку древних ворот на территорию бывшего замка. В нем теперь разместился музей истории Корсунь-Шевченковской битвы.

В конце XVIII века князь Юзеф Понятовский, племянник тогдашнего польского короля, велел построить для себя этот замок на красивом скалистом острове Роси. Позднее здесь обосновался богатый помещик с семьей. Ему принадлежал весь Корсунь с окрестностями. Из узких стрельчатых окон замка, похожих на амбразуры, видны плодородные земли, урожай с которых доставлялся помещику на скрипучих крестьянских повозках через крепостные ворота.

Четверть столетия спустя после Великого Октября в город на Роси пришла война, и он снова утратил свою свободу. В замке расположились фашистские захватчики, на глазах у голодавшего Корсуня они свозили сюда свою награбленную добычу.

Полчища новых варваров, на которых работала тогда вся Европа, рвались на Восток с гораздо большим упорством, чем войска кайзера в 1918 году. Положение на фронте изменилось лишь к 1943 году. Немецкие части были отброшены с Волги, где они потеряли целую армию. Раненые, больные тифом, малярией, дизентерией немцы заполнили замок, превращенный в лазарет, а 14 февраля 1944 года город Корсунь освободили советские войска.

Обо всем этом рассказывает мне Савва Голованивский, пока мы изучаем квадратный двор замка. Я с удовольствием останавливаюсь перед вывеской «Музей исторических битв» и спрашиваю:

— Почему слово «битва» стоит во множественном числе?

Голованивский приглаживает поредевшие волосы и объясняет:

— Почти за 300 лет до фашистских захватчиков здесь попали в окружение польские завоеватели, которым был нанесен сокрушительный удар.

В те давние времена украинцы страдали под гнетом польских феодалов. И только Богдану Хмельницкому удалось собрать к 1648 году боеспособное казацко-крестьянское войско и начать освободительную борьбу.

Но меня в первую очередь интересует Корсунь-Шевченковская операция 1944 года. Что здесь происходило в зимние дни, я начинаю понимать в центральном зале, экспонаты которого подробно знакомят с событиями того сурового времени. Общее представление о разыгравшейся битве дает огромная панорама поля сражения. На ней показаны возвышенности и лощины, долины и луга с ручьями и реками. На панели рядом с кнопками — их около 20 — даты боев. Нажимаешь, например, на кнопку с датой «16.2.1944 г.», и сразу зажигаются разноцветные лампочки, обозначающие позиции на 16 февраля. А если попробовать включить все кнопки сразу, то на обширном рельефе местности заиграют серые, зеленые, коричневые огни, указывая местоположение войск, танков, артиллерии, авиации. За несколько минут здесь промелькнут события целого месяца.

В начале января 1944 года немцы были по всей линии фронта отброшены от Днепра на запад. Лишь в районе Корсуня немецкие позиции выступали на восток приблизительно 125-километровой дугой. Этот выступ удерживался 14 немецкими дивизиями, в распоряжении которых была мощная артиллерия и многочисленная авиация. Германские части наступали на фланги советских соединений, стремясь отбросить их за Днепр и снова занять Киев, оставленный в ноябре 1943 года.

Советским войскам было необходимо в кратчайшие сроки ликвидировать эту крупную группировку врага.

Ставка направила на этот участок фронта маршала Г. К. Жукова. Он осуществлял координирование боевых действий войск 1-го Украинского фронта под командованием генерала армии Н. Ф. Ватутина и войск 2-го Украинского фронта под командованием генерала армии И. С. Конева. На рассвете 24 января силы обоих фронтов приступили к охвату немецкой группировки.

28 января они соединились под Звенигородкой. Около 80 тысяч немецких солдат и офицеров с тысячами орудий и минометов, сотнями танков и штурмовых орудий оказались отрезанными от основной группы немецких войск, действовавшей западнее и южнее Корсуня, которой командовал генерал-фельдмаршал фон Манштейн.

Когда 8 февраля кольцо сжалось настолько туго, что каждый квадратный метр земли в «котле» простреливался огнем артиллерии, советская сторона, желая избежать бессмысленного кровопролития, направила к командующему окруженными войсками генералу Штеммерману парламентеров с ультимативным требованием сложить оружие. Вопреки строгому приказу своего командования Штеммерман распорядился пропустить парламентеров. Однако группенфюрер СС Гилле помешал генералу принять ультиматум, и по его приказу Штеммерман был расстрелян в последний день сражения.

14 февраля советские войска освободили город Корсунь, зажав на небольшом пятачке под Шендеровкой остатки вражеских войск. Несмотря на безвыходное положение, окруженные фашисты попытались прорваться под прикрытием метели на запад. В ночь на 17 февраля они двинулись на прорыв кольца окружения, но лишь небольшой группе танков и бронетранспортеров удалось прорваться к своим войскам.

В целом в Корсунь-Шевченковском «котле» было убито и ранено около 55 тысяч и взято в плен свыше 18 тысяч вражеских солдат и офицеров.

Размышляя над этими данными, я никак не могу разобраться в их некотором, как мне кажется, несоответствии. Сначала я спрашиваю Киру, сотрудницу музея, почему остатки немецких войск выступили в ту ночь из-под Шендеровки лишь одной колонной. На меня устремляется испытующий взгляд. Возможно, она думает, что я, немец, мог сражаться там в те времена, когда ее еще не было на свете, а отец Киры или другой родственник…

Кира сдувает со лба пушистую прядь и вежливо отвечает:

— Остатки окруженных немецких войск шли не одной, а тремя колоннами.

— И все три без тяжелых орудий? С голыми руками прямо на острие ножа Жуковского заслона?

Кира, тряхнув золотистыми волосами, серьезно продолжает:

— Тяжелых орудий не было только у двух колонн. Они сопровождали телеги с тяжелоранеными и не имели даже транспортных средств.

— А третья колонна, южная? — спрашиваю я с растущим нетерпением.

— В ней были собраны все уцелевшие танки, штабные автобусы, орудия, грузовики.

— Ах, вот оно что… — теперь мне кое-что становится ясно. — Значит, южная колонна провела артподготовку и выдвинулась вперед, чтобы помочь выбраться двум другим?

— Выдвинулась вперед? — золотистая прядь волос снова подлетает вверх. — Наоборот, там дождались, пока советский заградительный огонь сосредоточится на двух других колоннах, и лишь тогда двинулись вперед….

— … чтобы нанести отвлекающий удар, — выпаливаю я.

Губки Киры вздрагивают.

— Нет. Чтобы уйти из опасного района в юго-западном направлении и, используя момент неожиданности, а также наличие моторизованной техники и тяжелых орудий, попытаться прорваться.

Кира подводит меня к другому табло. Я смотрю на красные и синие стрелы на карте-схеме, начинаю постепенно постигать тонкости заключительного этапа сражения и убеждаюсь в циничной расчетливости германского военного командования: в южной колонне находились все генералы и штабные офицеры окруженных, включая группенфюрера СС Герберта Отто Гилле и генерал-лейтенанта Теобальда Либа. Они бросили обе северные колонны на произвол судьбы, лишили их руководства и, более того, подставили тысячи немецких солдат под пули.

Кира подводит меня к витрине с фотографиями. На них запечатлены сплошные развалины. Между горами разбитых орудий, танков, лошадиных трупов и мертвых людских тел тянутся длинные вереницы пленных.

Я стараюсь понять, почему эти немцы вопреки приказам своих командиров сдались в советский плен, пошли на этот трудный шаг. Может быть, еще свежа была в памяти судьба армии Паулюса под Сталинградом? Или единственным убедительным доводом для них стала явная сила советского оружия?

Переоценивать мощь пушек нельзя. Дальнейший ход боев свидетельствует о том, что большинство немецких солдат продолжало отчаянно сражаться, хотя советские войска добивались все больших успехов. Одни лишь пушки были не в силах переубедить сотни тысяч людей, живших надеждами и страхом. Одни из них мечтали о службе на солнечном юге Франции или о долгожданном отпуске на родину в виде награды за стойкость в бою. Другие боялись плена, думая, что большевики их немедленно расстреляют или до конца жизни заставят восстанавливать деревни, города, железнодорожные пути, предприятия, которые они преднамеренно разрушали, откатываясь от Сталинграда на запад; третьи опасались справедливой суровой кары за зверства, совершенные ими на советской земле.

После осмотра музея мы с Саввой идем в кинозал, где начинается показ фильма. Эта сравнительно короткая (минут на 30–40) лента — бесценный документ, рассказывающий о событиях сравнительно недавнего прошлого.

Перед нами — не художественная выдумка, а живая история. Этот документальный фильм состоит из кадров, снятых фронтовиками-операторами, многие из которых погибли на передовой в те февральские дни 1944 года. Только ради того, чтобы увидеть этот фильм, стоило приехать в Корсунь-Шевченковский.

Затаив дыхание, слежу за событиями на экране. В зале — тишина мертвая. Но у меня такое ощущение, будто он наполняется грохотом артиллерии, разрывами гранат, запахом пота облепленных снегом, забрызганных грязью солдат, запыхавшихся от быстрого бега с тяжелой ношей на плечах по черно-белому полю. Неожиданно появляются развалины. Кажется, мы проезжали эти места по пути сюда. Мелькают кадры, отснятые, по-видимому, с одного из танков, первыми ворвавшимися 14 февраля в город.

Вспыхивает свет. Я остаюсь сидеть на своем месте, хотя все уже вышли из зала. Фильм поразил меня до глубины души. Затем я снова возвращаюсь в залы музея с его многочисленными витринами, снимками, картами.

Теперь новый смысл приобретают для меня аккуратно собранные экспонаты: личное оружие командиров, сабли, пистолеты, кинжалы, осколки гранат, застрявшие в партийных и комсомольских билетах, курительные трубки, блиндажные светильники из гильз, бумажники, письма, фотографии…

Среди экспонатов есть фотоснимки, мимо которых невозможно пройти. Смотришь на них, и перехватывает дыхание. В один ряд уложены тела жителей Корсуня, расстрелянных и зарытых в землю неподалеку от города… Тела, тела, тела… Вот перед строем солдат фашистского вермахта стоят жители соседнего Фастова-их привели на расстрел… Снимки повешенных… Документы. Читаю объявление коменданта города Шпола о расстреле 22 мая 1942 года девятнадцати человек; официальное заявление фашистского гебитс-комиссара города Звенигородка о том, что в отношении жителей любого возраста и пола, заподозренных в оказании помощи партизанам, будут приниматься «чрезвычайные меры».

На этом сравнительно небольшом клочке земли в Корсунь-Шевченковском районе немецко-фашистскими оккупантами были уничтожены почти три тысячи человек (всего на Украине погибло от рук фашистов около пяти миллионов мирных жителей). Чудовищно! Как это можно теперь объяснить?! Кому были нужны эти жертвы?!

На каторжные работы в Германию и другие страны Европы из этого района было угнано более пяти тысяч юношей и девушек (всего фашисты вывезли с Украины свыше двух миллионов человек).

В районе Корсуня немецкие фашисты разрушили жизненно важные сооружения и строения на сумму более 670 миллионов рублей: они взорвали гидроэлектростанцию с плотиной, семь крупных промышленных предприятий, мост, городской вокзал, районную больницу, уничтожили две крупные МТС и все животноводческие фермы колхозов.

Уцелевшие деревни гитлеровская армия при отступлении сравнивала с землей. Фашисты бросали гранаты в подвалы, где прятались женщины, старики, дети.

Когда я собрался уже уходить, в другом конце зала музея открылась высокая створчатая дверь. Посмотреть выставку пришла большая группа мальчиков и девочек лет двенадцати в красных пионерских галстуках. Торжественно-серьезные, они обступают мою знакомую сотрудницу музея голубоглазую Киру.

Я замер, обуреваемый противоречивыми чувствами, захваченный драматическими и полными трагизма событиями военной поры, о которых повествуют документы.

Мой взгляд медленно следует за школьниками от витрины к витрине, из зала в зал. Издалека это зрелище напоминает балет, этакий сказочный хоровод фигурок — десять плавных шагов вперед, поворот головы влево, направо, и голубоглазая солистка уже подает золотистой челкой знак — следующие десять шагов…

Я подхожу ближе…

Слышу слова, с которыми Кира обращается к ученикам, вижу, как она старается не пропустить ни одной витрины, ни одного документа, ни одной фотографии.

Я смотрю на круглые и вытянутые, румяные и матовосветлые лица детей. Мне хочется подойти к ним, кого-нибудь приласкать, сказать добрые слова… Но я не могу. Наверное, меня просто сжигает стыд за преступления моих соотечественников. Ведь каждому немцу, даже не участвовавшему в войне, трудно уйти от позора. Это вина нации. Но сегодня я — гражданин социалистической Германии, жители которой понимают всю жестокость и непоправимость содеянного и, преодолевая сложности, строят новую жизнь, делают все возможное, чтобы с немецкой земли больше никогда не началась война.

Задумавшись, я провожаю взглядом ребятишек, их сказочный хоровод. Десять плавных шагов вперед, поворот головы налево, направо, и голубоглазая солистка продолжает свой рассказ…

Чуть позднее Кира возвращается. Меня трогает то, что эта молодая женщина понимает мое состояние: и раздвоенность чувств, и сомнения…

Бандуристки

История далекая и близкая… Вверху: памятник Богдану Хмельницкому; справа вверху: монумент в честь воссоединения Украины с Россией; внизу: фрагмент скульптурной композиции, посвященной битве за Днепр

Крещатик

Мелодии сегодняшнего Киева

Кира знакомит меня с литературными произведениями, в которых отражено Корсунь-Шевченковское сражение. В одной из витрин представлено около двух десятков романов.

— Неужели об этом сражении написано так много книг? — удивленно спрашиваю я.

— Это книги о войне вообще, но ни в одной из них разыгравшиеся здесь события не являются главной темой. — Кира печально смотрит на витрину. — Авторы повествуют о Корсунь-Шевченковском сражении лишь в общем контексте.

И вот мы едем обратно в Киев. В машине царит тишина. Мы с Саввой давно знаем друг друга и понимаем, что слова сейчас не нужны.

Решено — действие моего будущего романа, моего окончательного сведения счетов с войной, будет происходить здесь, в Корсуне. Но пока я об этом молчу. Тут мы поравнялись с тем самым, заляпанным грязью «Москвичом» с участка газопровода «Дружба», где работают представители ГДР.

Прочитав надпись на «Москвиче», Савва заводит разговор о колоссальном росте добычи природного газа в Советском Союзе, что позволит в течение длительного времени снабжать этим ценным сырьем и другие страны. За последние годы выработка газа возросла в СССР до 600 миллиардов кубических метров.

— Хотя сооружение газопроводов длиной в несколько тысяч километров обходится дорого, оно выгодно для всех стран, — оживленно рассказывает Савва, отвлекшись от мыслей о Корсуне. — Я как раз недавно читал, что только на четвертом участке строительства, где трудились ваши соотечественники, было вынуто восемь миллионов кубометров грунта. Восемь миллионов! В 1981–1985 годах ГДР получила несколько сот миллиардов кубических метров…

— 230,5 миллиарда кубических метров газа, — уточняю я. — И все участвующие в строительстве страны в течение десятилетий будут получать ваш природный газ.

Наморщив лоб, Савва переводит взгляд на меня.

— Экономически это выгодно, не так ли? — говорит он, растягивая слова. — Можно назвать еще несколько перспективных проектов…

Савва делает паузу, а я мысленно перечисляю: единая энергосистема «Мир», нефтепровод «Дружба», международная линия Кривой Рог-Кошице (ЧССР), по которой железная руда с Украины поступает на восточнословацкий металлургический комбинат.

Савва Голованивский просит меня не думать, будто он переоценивает роль своей страны. Он знает, как велик вклад молодежи братских социалистических стран в осуществление этих грандиозных планов.

— Достаточно посмотреть, что сделали юноши и девушки из ГДР для советских людей, обслуживающих трассу: построены дома на сотни квартир, детские сады, ясли, учреждения соцкультбыта, магазины, пункты связи, дороги. Всего и не перечислишь! Знаете, какова ширина Днепра в том месте, где по его дну прокладывались трубы? Нет? 1850 метров…

Более шести тысяч молодых людей приехали сюда из Берлина, Лейпцига, Магдебурга. Это наше сегодня. Мы за добрую дружбу и за добрые общие дела. А что было более 45 лет назад? Тогда на эту землю тоже пришли молодые люди из Берлина, Магдебурга, Лейпцига и других немецких городов. Но они и понятия не имели о том, что можно приветственно протянуть друг другу руки и что техника способна служить созиданию.

Глубоко вздохнув, Савва устремляет свой взор куда-то вдаль. Помолчав немного, он тихо добавляет:

— Какой бы это был праздник, если бы все, кто здесь погиб, замерз, утонул, истлел, могли воскреснуть и стать вместе с нами участниками общего великого дела созидания!

5. Сорочинская ярмарка

Здесь царит бурное веселье.

Кто знает, сколько тысяч людей стекаются сюда со всех уголков Полтавской области и заполняют огромный празднично украшенный луг, на котором проводится ежегодная ярмарка. Стар и млад, мужчины и женщины снуют среди множества прилавков, заполненных самыми разнообразными товарами — посудой, скатертями, обувью, вышитыми рубашками, кофтами, дарами полтавской земли. Всюду покупают и продают, поют и танцуют, спорят и смеются. Настроение у всех прекрасное!

На голубом небе ни облачка. Оно безмятежно чистое.

Меня сопровождает литератор Мар. Он наблюдает за мной с таким же вниманием, с каким я наблюдал за ним во время его пребывания в Германской Демократической Республике. Разве не интересно узнать, как иностранец воспринимает нравы и обычаи твоих земляков?

Поток веселых, шумных и счастливых людей проносится мимо пестрых прилавков, танцевальных площадок и оркестров. То тут, то там мы останавливаемся возле поющих и танцующих, подпеваем, пританцовывая в такт музыке, пробуем шашлык, запиваем его украинскими напитками. Нам предлагают вареную кукурузу, пироги, дыни, мороженое.

Чем дольше я нахожусь в этом многоцветном веселом царстве, тем сильнее охватывает меня какое-то непонятное, прямо-таки тревожное чувство. Мне кажется, что я давно знаю этих молодых парней в красных шароварах и длинных белых кафтанах до колен, этих девушек с развевающимися лентами. Я могу поклясться, что уже бывал здесь, в Сорочинцах.

Но где я их встречал? При каких обстоятельствах?

Недоверчиво проверяю себя, может быть, я просто поддался царящему здесь настроению или пропустил лишний глоток горячительного? Не мог же я прежде видеть этих людей, которые, судя по их цветастым костюмам, пришли сюда из давно минувших времен.

Где, например, могла повстречаться мне вон та полная бойкая женщина в цветастом платке? О ней моя бабушка обязательно сказала бы: «Такая дама что-нибудь да значит!» И вдруг меня озарило: это же Хивря! Ласково воркуя, она пытается всучить черноокой дивчине пару туфель.

И эту красавицу в пестром венке и красных сапожках я тоже знаю. Сияют глаза под черными ресницами, губы как вишни, щеки словно спелые абрикосы… Как же ее звать? Оксана? Параска или Ганна?.. Или…

А вот двое мужчин под старой липой. Они рассказывают собравшейся толпе то страшные, то забавные истории. Разве это не пасечник Панько с дьяком Фомой Григорьевичем? Ясное дело — так увлечь и старых и малых могут только они.

Чуть поодаль всеобщее внимание привлекает пышногрудая женщина. Похоже, это разбитная ухватистая Солоха, которая ухитрилась упрятать своих поклонников в мешки.

— Господи, дай мне силы! — причитает она и показывает на Пацюка, который, мирно посапывая, расположился под кустом. — Посмотрите на этого субчика! Не работает, целыми днями спит, ест за шестерых молотильщиков и за один присест выпивает целое ведро — похваляется, будто он настоящий запорожский казак. Скажите на милость!..

Мар тянет меня дальше. Мы идем мимо играющих бандуристов, мимо танцующих цыган в шелковых вишневых рубашках, мимо прилавков, заставленных ароматной выпечкой и освежающими напитками.

На нашем пути — поросший кустарником ручей. Он разделяет юную пару. Звучит грустная музыка. Я догадываюсь: юноша — это Петрусь, а девушка — это несчастная Пидорка, которую отец насильно выдает замуж за поляка. В полном отчаянии она посылает своего брата Ивася к возлюбленному Петрусю.

«Ивасю, мой милый, Ивасю, мой любимый! Беги к Петрусю как стрела из лука; расскажи ему все: любила б его карие очи, целовала бы его белое личико, да не велит судьба моя. Скажи ему, что и свадьбу готовят, только не будет музыки на нашей свадьбе: будут дьяки петь вместо кобз и сопилок. Не пойду я танцевать с женихом своим: понесут меня. Темная, темная моя будет хата: из кленового дерева, и вместо трубы крест будет стоять на крыше!»

Все замерло в ложбинке у ручья. Мар изучающе смотрит на меня. Молчит. Его земляки сидят вокруг нас на пнях или на траве и жалеют отчаявшуюся Пидорку. Ивась оставляет сестру и перебирается по доске на другой берег ручья к нетерпеливо ожидающему его Петрусю. Выслушав мальчика, Петрусь передает девушке последний привет: «…будет и у меня свадьба, только и дьяков не будет на той свадьбе; ворон черный прокрячет вместо попа надо мною; гладкое поле будет моя хата, сизая туча — моя крыша; орел выклюет мои карие очи, вымоют дожди казацкие косточки, и вихрь высушит их…»

Мар не дает дослушать сцену до конца, справедливо полагая, что она и без того мне известна, берет меня под руку и уводит к собравшейся неподалеку толпе. Он предоставляет мне самому выяснить, почему люди собрались вокруг мужчины, одетого в голубой сюртук. Может, этот мужчина тоже рассказывает разные истории? Но он молчит, а я не вижу его лица, поскольку стоит он спиной ко мне.

— Николай Васильевич!.. Николай Васильевич! — кричат впереди. Кто-то протягивает мужчине книгу, и он надписывает ее.

Я смотрю на длинные каштановые волосы, ниспадающие на плечи, на знакомый профиль. Да это же Гоголь! Вот почему меня не покидало ощущение, будто я уже бывал здесь, на Сорочинской ярмарке. Ведь это в его книгах я встречал любимых героев украинского фольклора — цветущую бойкую Хиврю, пышнотелую Солоху, пасечника Панько, дьяка Фому Григорьевича и несчастных влюбленных — Пидорку и Петруся.

Сейчас всемирно известный писатель стоит передо мной в темно-синем сюртуке 40-х годов прошлого столетия. Он родился здесь, в Сорочинцах, и здесь же услышал впервые рассказы о своих будущих героях.

Вот как Гоголь описывает Сорочинскую ярмарку:

«Вам, верно, случалось слышать где-то валящийся отдаленный водопад, когда встревоженная окрестность полна гула и хаос чудных неясных звуков вихрем носится перед вами. Не правда ли, не те ли самые чувства мгновенно обхватят вас в вихре сельской ярмарки, когда весь народ срастается в одно огромное чудовище и шевелится всем своим туловищем на площади и по тесным улицам, кричит, гогочет, гремит? Шум, брань, мычание, блеяние, рев — все сливается в один нестройный говор. Волы, мешки, сено, цыганы, горшки, бабы, пряники, шапки — все ярко, пестро, нестройно; мечется кучами и снуется перед глазами. Разноголосые речи потопляют друг друга, и ни одно слово не выхватится, не спасется от этого потопа; ни один крик не выговорится ясно. Только хлопанье по рукам торгашей слышится со всех сторон ярмарки. Ломается воз, звенит железо, гремят сбрасываемые на землю доски, и закружившаяся голова недоумевает, куда обратиться. Приезжий мужик наш с чернобровою дочкой давно уже толкался в народе. Подходил к одному возу, щупал другой, применивался к ценам; а между тем мысли его ворочались безостановочно около десяти мешков пшеницы и старой кобылы, привезенных им на продажу. По лицу его дочки заметно было, что ей не слишком приятно тереться около возов с мукою и пшеницею. Ей бы хотелось туда, где под полотняными ятками нарядно развешаны красные ленты, серьги, оловянные, медные кресты и дукаты. Но и тут, однако ж, она находила себе много предметов для наблюдения: ее смешило до крайности, как цыган и мужик били один другого по рукам, вскрикивая сами от боли; как пьяный жид давал бабе киселя; как поссорившиеся перекупки перекидывались бранью и раками; как москаль, поглаживая одною рукою свою козлиную бороду, другою…»

Мар спрашивает, есть ли у нас такие праздники, как Сорочинская ярмарка, на которых народ чествует своих писателей и отдает дань уважения их произведениям. Я уклоняюсь от ответа и задаю встречный вопрос:

— Ты говоришь, что украинский народ чествует здесь своего писателя. Но ведь Гоголь — русский писатель!

Мар в раздумье помолчал, а затем ответил, что повсюду в мире принято относить писателя к той национальности, на языке которой он творит. Язык и литература неотделимы друг от друга.

— Но творчество Гоголя тесно связано с Украиной, — продолжаю я. — Его первый сборник «Вечера на хуторе близ Диканьки», в который входит и «Сорочинская ярмарка», — яркое тому свидетельство.

Мара не смущает это кажущееся противоречие. Не раздумывая, он вспоминает Жан-Жака Руссо, который, хотя родился в Швейцарии и прожил там до 19-летнего возраста, считается французским писателем и просветителем. А вот урожденный ирландец Бернард Шоу вписал свое имя в английскую литературу. К литературе США традиционно причисляют Ф. Дугласа, Джеймса Болдуина и других писателей афроамериканского происхождения.

Пока мы размышляем над этими вопросами, Мар подводит меня к одноэтажному дому. В нем родился Гоголь. Сейчас здесь музей, который был основан в 1929 году, а в 1951 году отстроен заново, потому что во время войны его полностью разрушили фашисты.

Почти четыре тысячи музейных экспонатов рассказывают о жизни и творчестве писателя. Тут представлены рисунки, рукописи и первые издания книг Гоголя, иллюстрации русских и украинских художников к его произведениям.

За короткое время передо мной проходит вся жизнь писателя: детство в доме отца, украинского помещика Василия Гоголя, юношеские годы и увлечение любительским театром, пробы пера в Нежинской гимназии, переезд в Петербург и безуспешные попытки поступить на службу, первый успех писателя после выхода в свет «Вечеров»…

Покидая музей, мы продолжаем разговор о связях украинца Николая Гоголя с Россией, которые ничуть не умаляют оставшейся у него на всю жизнь любви к родной земле, Миргородскому уезду.

Пора уезжать. Где-то в центре Великих Сорочинцев нас уже поджидает автомобиль. Но я все оттягиваю минуту расставания с селом, где каждый дом, каждая улица, каждое дерево словно напоминают о великом писателе.

Мы вновь устремляемся на шумный зов ярмарки, протискиваемся сквозь плотный заслон празднично одетых людей. Перед нами — пышноусый мужчина в украинской сорочке. У него редкие волосы и большие печальные глаза. Кто же этот человек? Неужели Тарас Шевченко?

Поднявшись на цыпочки, я вижу и своего старого знакомого в синем сюртуке — Н. В. Гоголя. Он подчеркнуто дружелюбно слушает своего земляка, поэта Тараса Шевченко, который обращается к нему с грустными стихами:

Великий писатель и великий поэт подходят друг к другу. Гоголь благодарит Тараса за стихи, потом они обнимаются под восторженные аплодисменты зрителей…

Вскоре толпа рассеивается. Уходим и мы.

— В действительности Гоголь и Шевченко никогда не встречались, — задумчиво говорит Мар. — Они всю жизнь наблюдали за творчеством друг друга издалека. Бывший крепостной Шевченко, у которого не было возможности получить образование в гимназии, почитал молодого дворянина Гоголя за силу духа и любовь к людям. Гоголь в свою очередь неоднократно подчеркивал, что знает и любит Шевченко как своего земляка и талантливого художника, чья судьба заслуживает глубочайшего сострадания. Но до творческого содружества, как это было, например, у Шиллера с Гёте, дело, к сожалению, так и не дошло.

— Однако Шевченко ведь бывал в Полтавской губернии?

— Да, в 1845 году. Гоголь был тогда за границей, где он, кстати, работал над главным своим произведением — поэмой «Мертвые души».

— А что делал здесь Тарас Шевченко? — спросил я Мара.

Т. Г. Шевченко-солдат. Автопортрет

Т. Г. Шевченко читает свои произведения в кругу друзей

Т. Г. Шевченко. «Слепой» («Невольник»). Илл. к сборнику поэтических произведений «Кобзарь»

Т. Г. Шевченко. «Катерина»

Т. Г. Шевченко. «Хата в Потоках»

Музей Т. Г. Шевченко в Киеве

Памятник Т. Г. Шевченко в Харькове

Т. Г. Шевченко. «Нищие киргизские дети». На заднем плане — автопортрет

Т. Г. Шевченко. «Сквозь строй». Из серии «Блудный сын»

Леся Украинка

— Ездил по губернии, знакомился с положением крепостных крестьян, останавливался в селах, слушал рассказы своих земляков о подневольной жизни. Во время поездки он писал и стихи, главным образом антикрепостнической направленности.

— Наверное, Шевченко собирал украинский фольклор?

— Да, — кивнул Мар, — как и Гоголь, он особенно любил народные песни. Но в отличие от Гоголя поэт еще и выступал в селах как революционный агитатор. Чтобы укрепить веру крестьян в собственные силы и поднять их на борьбу против царского самодержавия, он рассказывал им о героическом прошлом украинского народа, о борьбе против польских панов и турок, грабивших страну.

Мы покидаем Великие Сорочинцы и едем через Миргород в Полтаву, город с богатым историческим прошлым. В 1709 году, через 50 лет после воссоединения Украины с Россией, город осадили войска шведского короля Карла XII. Подоспевший к этому времени Петр I наголову разбил шведов.

Мы останавливаемся на въезде в город, и Мар показывает мне братскую могилу павших тогда русских солдат, память о которых жива здесь и сегодня — спустя почти 300 лет!

В Полтаве меня ожидала новость: меня попросили сопровождать в качестве переводчика гостя из ФРГ, репортера, приехавшего в Харьков собрать материал для какого-то журнала.

Ко мне обратились настолько вежливо, что я не мог отказать, хотя с удовольствием бы сделал остановку в Полтаве. Но пришлось тотчас ехать дальше. До Харькова было около 150 километров.

Мы пересекаем спешащую к Днепру быструю Ворсклу и по хорошей широкой магистрали мчимся дальше на восток.

6. В неожиданной роли

Я удивлен. Мне удалось купить сигару, изготовленную на харьковской фабрике. Вообще в СССР не курят сигар. Сквозь дым рассматриваю Бальдра Файгла, фоторепортера известного западногерманского иллюстрированного журнала. Ему лет тридцать пять. Сопровождает его сотрудник АПН Юрий Николаевич.

Мы сидим в кабинете первого секретаря Краснокутского райкома партии. Открывается дверь, Хайгл и я поднимаемся. Но это не хозяин кабинета: стуча по паркету высокими каблуками, входят две женщины. Они вносят четыре фарфоровых вазы с яблоками и радушно приглашают нас попробовать фрукты.

Я с недоумением смотрю на золотистые и красноватые плоды.

— Яблоки в середине лета? Наверное, из Средней Азии или Казахстана?

— Нет, нет, это местные, — возражают женщины, — украинские.

— Урожай этого года?

Улыбаясь, обе отрицательно качают головами:

— Прошлогодние. Но скоро соберем и новый урожай.

Я изрядно накурил. В кабинете повисло облако дыма. Оно окутало Бальдра Файгла, сидящего на краешке стула. Его обычно по-баварски красные щеки побледнели, лицо напряглось. Файгл напоминает мне сейчас мифического бога, имя которого носит. Согласно легенде, Бальдр — сын Одина^[1] и его жены Фригг — был самым кротким среди их детей; он страшился преждевременной смерти, которую сулили ему страшные сновидения.

Правда, вчера при нашем знакомстве в Харьковском аэропорту Бальдр Файгл не произвел на меня впечатления робкого человека. С подчеркнутой раскованностью видавшего виды журналиста, для которого нигде на земле, в том числе и в Советском Союзе, не может быть ничего нового, он вместе с Юрием Николаевичем и мной шел по холлу гостиницы, в которой мы остановились, бурно сожалея о том, что не владеет русским.

Я сразу приступил к неожиданной для меня роли личного переводчика господина Файгла и всячески старался помочь ему: носил часть фотоаппаратуры, заботился о такси, сажал его, несмотря на то что у меня длинные ноги, на переднее сиденье, показывал все, что, на мой взгляд, могло представить интерес.

А интересного в полуторамиллионном Харькове немало. Бывшая столица Советской Украины — центр машиностроения и крупный железнодорожный узел. Человек, увлеченный техникой, с удовольствием побывает на турбиностроительном и авиационном заводах. Пленяет архитектурный облик Харькова. Как великолепна, например, площадь Дзержинского. Высотные дома окружены десятками скверов, где отдыхают харьковчане. Большой популярностью пользуется Ботанический сад — чудесный зеленый остров в центре большого города, стоящего на реках Уда, Лопань и Харьков.

Ежедневно шесть харьковских театров приглашают любителей искусства на свои представления. Билетов на спектакли не достать. Но это и неудивительно: ведь Харьков — еще и студенческий город: здесь получают образование сотни молодых людей из Азии, Африки и Латинской Америки. Они учатся в университете и других высших учебных заведениях города. Из сотен тысяч пассажиров, которых ежегодно перевозит харьковское метро, значительная часть — студенты.

… По-видимому, здесь все выглядит по-другому, чем представлял себе господин Файгл. Посещение телебашни, метро, вид веселых, смеющихся людей приятно поразили западногерманского репортера. Разумеется, подумал я, жизнерадостность украинцев нравится баварцу, земляки которого тоже ведь не причисляют себя к нытикам и ханжам.

На углу одной из улиц я указал Файглу на столпившихся вокруг книжного киоска людей и без всякой задней мысли спросил:

— Не хотите сфотографировать? Такого у вас в ФРГ не увидишь.

И чуть не отшатнулся, получив неожиданно злой ответ.

— Прекратите! — раздраженно пробрюзжал Файгл. — Вы что, принимаете меня за дурачка?! У нас нет необходимости продавать книги с лотка, как жареные колбаски, у нас их предлагают в приличных магазинах!

Я онемел от обиды и гнева. Переложив в одну руку тяжелые сумки с фотоаппаратурой, я проголосовал другой проходившему мимо такси. Оно остановилось. Я посадил Юрия Николаевича на переднее сиденье, положил сумку с фотоаппаратурой на багажник машины и сел в нее, не обращая внимания на Файгла. Он со своими вещами устроился рядом, и мы направились в Краснокутск…

Вспоминая об этом, я продолжаю курить. Безо всякого удовольствия. Не обращая внимания на сигару…

Внезапно открывается дверь, и в сопровождении Юрия Николаевича входит хозяин кабинета. Коренастый, слегка загорелый, на лице — доброжелательная улыбка. Мы поднимаемся ему навстречу.

— Здравствуйте! Добро пожаловать в Краснокутск!

Он приглашает нас снова сесть, извиняется за задержку и вежливо спрашивает Файгла, чем может быть ему полезен.

Репортер молчит. Юрий Николаевич вопрошающе смотрит на него. Секретарь райкома, желая заполнить неловкую паузу, рассказывает коротко о районе.

Краснокутск расположен на реке Мерл примерно в 90 километрах западнее Харькова, в лесистой местности. Практически все население района занято на заводе стройматериалов, мебельной фабрике, комбинате по производству пищевых продуктов и молокозаводе. Рабочих мест вполне достаточно для всех жителей этого небольшого города.

— Возможно, вам будет любопытно узнать, — говорит секретарь, — что харьковская земля была одним из опорных пунктов крестьян и казаков, восставших под предводительством Степана Разина.

Файгл кивает, но записывает лишь данные, касающиеся экономического положения в районе. Его не интересует, что Харьков был основан как крепость на пересечении дорог, по которым татары совершали набеги на Россию и Украину. Голос прошлого ему ни к чему. Его не волнует история края в первые десятилетия Советской власти, в трудный период Великой Отечественной войны.

Чтобы полнее рассказать о Харьковской области, которая по своей территории (около 32 тысяч квадратных километров) равняется Нидерландам, секретарь подходит к карте.

— Мы можем разбить нашу область на три района: в северном сконцентрирована тяжелая индустрия — машиностроение и металлообрабатывающая промышленность; здесь же находятся предприятия химической, легкой и пищевой промышленности. На полях выращивают сахарную свеклу, зерно, картофель, а также овощи, дыни, арбузы, тыквенные культуры. Кроме того, на севере развито скотоводство, свиноводство и птицеводство.

В южном районе главное внимание уделяется пищевой промышленности. Здесь производят муку, крупы, мясные продукты и масла. В сельском хозяйстве преобладают озимая пшеница, рис, ячмень. Важное место занимает возделывание подсолнечника и сахарной свеклы.

На юге области открыты богатые месторождения газа, который поставляется во многие города европейской части СССР. Из него изготовляют бензин, производство которого увеличивается из года в год.

Удостоверившись, что гость успевает записывать, секретарь продолжает свой рассказ:

— Восточный район Харьковской области богат полезными ископаемыми. Вблизи Изюма залегают известняк, фосфориты, бурый уголь, природный газ, имеются значительные запасы торфа, особенно в бассейнах рек Северский Донец и Оскол.

Затем он отвечает на вопросы господина Файгла, который интересуется рентабельностью предприятий, их оснащенностью, перспективой развития целых отраслей промышленности. Среди прочего Файгл хотел бы знать, много ли немцев из ФРГ работают здесь директорами и главными инженерами или же все командные посты заняты американцами и англичанами.

— Как вы сказали?.. — переспрашивает секретарь, предполагая, что я неправильно перевел.

Я повторяю вопрос Файгла, и секретарь с веселой улыбкой на лице высказывает сожаление, что вынужден разочаровать гостя, ибо при всем своем желании не может назвать ни одного иностранца, который работал бы в СССР директором или главным инженером какого-либо предприятия. Все «командные посты» в промышленности занимают советские специалисты.

Но Файгл неутомим в своих поисках «истин», о которых, видимо, слышал в ФРГ или читал в западной прессе.

— Сколько безработных в вашем районе? Получают ли они пособие по безработице? И вообще, отражена ли эта проблема в законодательстве? — допытывается настойчивый репортер и с недоумением воспринимает заявление секретаря райкома о том, что безработицы в СССР нет.

Деликатно меняя тему разговора, секретарь райкома спрашивает мюнхенского журналиста, что бы тот хотел посмотреть в Краснокутске. Может быть, основанный еще в прошлом веке дендропарк, а может, школу или больницу, пищевой комбинат или мебельную фабрику?.. Но все это не интересует Файгла…

…На обратном пути Юрий Николаевич сожалеет, что не осталось времени заехать в соседний район. Он хотел бы показать мне могилуукраинского философа и поэта XVIII века Григория Сковороды, с трудами которого я познакомился еще студентом.

Григорий Сковорода одним из первых на Украине выступил против религии и церковной схоластики. Он осуждал паразитический образ жизни церковной верхушки и местной знати. Все его творчество пронизано жизнеутверждающим оптимизмом, верой в человеческий разум, в возможность устранения нищеты и вражды между народами.

…Может быть, чисто случайно, а может, в силу исторической закономерности совсем неподалеку отсюда в 20-е годы нашего столетия жил и работал человек, который тоже верил в людей, в человеческий разум. Это советский педагог и писатель Антон Семенович Макаренко.

В 20-30-е годы Макаренко руководил трудовой колонией для несовершеннолетних правонарушителей близ Полтавы и трудовой детской коммуной в пригороде Харькова. Всему миру стал известен опыт педагогической школы, которую создал этот педагог. Значительную роль в этом сыграли и продолжают играть такие его книги, как «Педагогическая поэма», «Флаги на башнях», «Книга для родителей».

Следует отметить, что в дореволюционной Украине просветительская мысль развивалась в ожесточенной борьбе за свою национальную самобытность. Чтобы противостоять колониальным устремлениям польских феодалов и религиозному насилию католического духовенства, жители украинских городов (преимущественно купцы и ремесленники) создавали братства. Они основывали школы и типографии, вокруг которых объединялись лучшие представители национальной культуры. Первая такая школа возникла в 1586 году во Львове. Позднее подобные очаги науки и культуры появились в Луцке, Киеве и других городах, а также и в некоторых селах.

На базе этих школ, в которых преподавали латинский и греческий языки, математику, астрономию и музыку, позже возникли первые украинские высшие учебные заведения, такие, как Киево-Могилянская академия и Львовский университет.

Национальное угнетение наложило свой отпечаток на все стороны духовной жизни украинского народа. Его прогрессивные силы сплачивались в борьбе за демократические реформы народного образования, необходимость которых понимал и великий Т. Шевченко, стоявший на позициях революционных демократов. По его пути пошли и другие передовые украинские писатели и педагоги.

Их дело продолжил Антон Макаренко. Он считал, что молодых людей надо учить так, чтобы они добровольно, без принуждения придерживались моральных норм и правил поведения, принятых в обществе. Наряду с педагогом в воспитании обязательно должен принимать участие коллектив, считал А. Макаренко. Здесь, в Харькове, в коммуне имени Ф. Дзержинского он сумел соединить учебный процесс с продуктивной производственной деятельностью, введя, таким образом, в жизнь, как того и требовал К. Маркс, политехническое образование.

Деятельность А. Макаренко заслуживает особого признания еще и потому, что она протекала в тяжелые 30-е годы, когда проводилась гигантская работа по ликвидации неграмотности. Как глубоко должен был он верить в людей, если отваживался жить в колониях среди бывших беспризорников, ничуть не сомневаясь в успехе своего дела.

…Когда мы уже достигли окраин Краснокутска, Юрий Николаевич привел несколько цифр, которые говорили сами за себя: на Украине к началу первой мировой войны на 2,5 миллиона учеников приходилось лишь 70 тысяч учителей. Особенно плохо обстояло дело в деревнях, где в основном имелись одно-двухгодичные школы. Половина детей их не посещала, ибо вынуждена была работать, помогая семье. В настоящее время в общеобразовательных школах Украинской ССР насчитывается около 500 тысяч учителей и почти 7,5 миллиона учеников, добрая четверть которых заканчивает 9-11-е классы.

Мы приближаемся к центру города. Вот и наша гостиница. Мы выходим из машины и поднимаемся в заказанный для нас номер.

Приняв ванну, я усаживаюсь перед телевизором. По одной из программ идет фильм о второй мировой войне на украинском языке. Он заканчивается тем, что немцы разрушают деревню, жители которой подозреваются в связях с партизанами; фашисты загоняют крестьян в дома и поджигают их, из горящей деревни доносятся душераздирающие крики, слышна стрельба.

Файгл, занятый фотоаппаратами, сидит за столом позади меня, поглядывая время от времени на экран. Когда фильм заканчивается, он с трагической миной на лице качает головой.

— Ужасно! Просто ужасно!

— Что вы считаете ужасным? Войну? — поворачиваюсь я к репортеру.

— И вы еще спрашиваете? — Файгл почти шипит. — Я нахожу ужасным то, как изображены немцы! Это возмутительно! Настоящие преступники! Разве можно приписывать германскому вермахту, да и вообще немцам такое варварство!

Пришлось мне преподать господину Файглу урок истории.

— Вы, как журналист, — сказал я, — легко можете представить себе такие оживленные города, как Бомбей, Каир или Сан-Паулу. В каждом из них насчитывается около пяти миллионов жителей. Именно столько людей было убито, повешено или, как показано в этом фильме, сожжено немцами на Украине.

— И вы после этого называете себя немцем? — Файгл ударил кулаком по столу. — Это ложь, коммунистическая пропаганда!

— Если бы это было так, то в 1945 году в Нюрнберге, где судили военных преступников, обвинителями выступали бы исключительно коммунисты, но там были и американцы, и англичане, и французы самых разных убеждений и взглядов.

Творчество Н. В. Гоголя тесно связано с национальной культурой Украины

Во времена Гоголя Сорочинская ярмарка умещалась на одной сельской площади

Илл. к «Сорочинской ярмарке»: «Хивря и Черевик» (слева) и «Шинкарка»

Сегодня Сорочинская ярмарка размещается на 50 гектарах и вмещает сразу до 200 тысяч посетителей

Едут на ярмарку гоголевские герои

Илл. худ. А. Агина и А. Лаптевак произведениямН. В. Гоголя «Ревизор» и «Мертвые души»

— Немцы — преступники! — Файгл распаляется все больше. — Да пусть мне это кто-нибудь докажет!

Пожав плечами, я снова повернулся к телевизору. Зачем доказывать этому человеку, который завтра отсюда уедет, то, что давно доказано историей.

После полутора или двух часов шатания мимо разноцветных витрин и хождения по магазинам я захожу в городской парк. Хочу еще раз посмотреть на памятник Шевченко, считающийся на Украине одним из лучших. Искать его не надо: почти на 17 метров возвышается он над ухоженными газонами и клумбами, фигура самого поэта имеет высоту 5,5 метров.

Он стоит на треугольном пилоне из лабрадорского камня. Вокруг пилона сгруппированы шестнадцать фигур, которые символизируют историческое прошлое украинского народа и его успехи в строительстве социализма.

Среди них я вижу фигуру шевченковской Катерины, до смерти уставшего от работы крестьянина, группу восставших, символизирующую восстание на Правобережной Украине в конце XVIII века, крепостного с мельничным жерновом на плечах, рекрута, а также молодого парня и пожилого рабочего, олицетворяющих борьбу украинцев за свободу во время первой русской революции, и два образа, которые олицетворяют победу Октября; на самом верхнем выступе вокруг знамени стоят красноармеец, колхозник, шахтер и комсомолка с книгой в руках.

Совместно с архитектором И. Лангбардом скульптор М. Манизер создал воистину впечатляющее произведение искусства, мимо которого просто нельзя пройти; чтобы понять его в целом, необходимо рассмотреть и оценить каждую фигуру в отдельности. Снова и снова я рассматриваю отлитых из бронзы людей. И прежде всего молодую Катерину. Катерина Манизера настолько выразительна, пластична, настолько захватывает дух, что могла бы стоять как самостоятельный памятник.

7. Бьется в долине Донца красное сердце

Сентябрь. Еще греет солнце, еще не затянуто небо над Украиной хмурыми осенними тучами, но уже чувствуется, что лето позади. Подгоняя говорливый, пока еще не злой ветер, по пустынным полям с оставшимися на них стеблями подсолнечника, шествует осень. Она провожает улетающие на юг стаи птиц, окидывает взглядом зеленые, пурпурные, бронзово-коричневые и золотистые кроны деревьев, которые скоро сбросят листву и высохшие ветви…

Я стою на конусообразной горе. Это курган Острая Могила, с которого виден весь Ворошиловград.

Курганов на Украине, в том числе и в Ворошиловградской области, множество. На некоторых из них возвышаются каменные, высотой до четырех метров фигуры, чаще всего женские. Ими увенчивали кочевые народы в степях Европы и Азии могильные холмы. Открытые на территории Украины курганы насыпаны в основном скифами и сарматами.

— Слово «курган» тюркского происхождения и означает «могильник» или «укрепление», — поясняет мне Станислав Ткаченко, который сопровождает меня вместе с журналистом из Донецка.

Станислав-ответственный секретарь литературного объединения имени В. Сосюры. Он обладает обширными, почти энциклопедическими познаниями. Более подходящего попутчика во время поездки на Острую Могилу я не мог и желать. Он убедительно объясняет мне, почему это место почитаемо ворошиловградцами, так же как Марсово поле в Ленинграде, Мамаев курган в Волгограде или же Сапун-гора в Севастополе.

Во времена Киевской Руси, а затем и Запорожской Сечи на таких курганах в пограничных областях устанавливали сторожевые вышки. Курганы видели опустошительные набеги половцев и татарских орд, слышали лязг мечей воинов князя Игоря и были свидетелями боев революционного пролетариата Луганска с внутренними и внешними врагами молодой Советской республики…

Перед моими глазами расстилается панорама города, расположенного на реке Лугань, которой город и обязан своим первоначальным названием. Взгляд скользит по крышам Ворошиловграда, находит среди парков и жилых кварталов место слияния Ольховой и Лугани, уходит в безбрежные просторы украинских степей.

Нетерпеливый журналист из Донецка часто перебивает своего коллегу. Каждую паузу он использует для того, чтобы рассказать мне, гражданину ГДР, о родном Донецке, городе-побратиме Магдебурга. Его напористость раздражает нашего водителя, патриота Ворошиловграда, поднявшегося вместе с нами на курган.

— Вот завелся — Донецк, Донецк, — возмущается он. — Да чем он лучше нашего Ворошиловграда? Три улицы в центре — вот и все его отличие, а в остальном никакой разницы.

— Но в Донецке вдвое больше жителей, это миллионный город!

— Пусть ваш Донецк больше, но разве в этом дело? — парирует водитель. — Кто же оценивает город по размерам? А заслуги? Ворошиловград возник добрых две сотни лет назад, когда Юзовки, как раньше называли Донецк, и в помине не было. Ворошиловград, — водитель показывает на раскинувшийся перед нами город, — колыбель металлургии всей страны. Тут был построен первый в стране чугунолитейный завод, и не кем-нибудь, а самим Петром Великим.

Станислав Ткаченко согласно кивает и с наигранной серьезностью хорошо поставленным голосом экскурсовода добавляет:

— В 1812 году в битве при Бородино отлитые на берегу Лугана пушки помогали сдерживать натиск наполеоновских войск, а во время Крымской войны… — Станислав с нескрываемой иронией поднимает указательный палец, — оружие, изготовленное на первенце украинской металлургии, надежно зарекомендовало себя в руках защитников Севастополя.

— Почему вы говорите об этом с такой иронией? — с недоумением спрашиваю я. — Ведь здешнее оружие действительно покрыло себя славой под Бородино и Севастополем.

— Правильно, — говорит Станислав серьезно. — Только не нужно переоценивать роль Петра Первого и значение его «твердой руки». Конечно, царь помог освоению Донецкого бассейна и созданию здесь металлургической промышленности, но тысячи и тысячи бесправных крепостных, согнанных сюда по указанию Петра для осуществления его грандиозных планов, нашли здесь свою смерть.

Позднее в краеведческом музее я познакомился с документами, подтверждающими слова Ткаченко: Петр Первый повелел отправить в Донецкий бассейн геологическую экспедицию под руководством Григория Капустина. Она описала геологическое строение бассейна, в котором впоследствии были открыты угольные копи промышленного значения.

Но именно там, где сначала прилежные руки добывали полезные ископаемые, а позже выплавляли металл, царь приказал покарать своих свободолюбивых подданных… В 1707 году Петр Первый направил на Дон «штрафную экспедицию» во главе с Юрием Долгоруким для сыска и возврата беглых крепостных. Люди Долгорукого вылавливали этих несчастных полурабов и разрушали «самочинно» построенные ими деревни. Жестокость царских посланников вызвала сопротивление гордых и несгибаемых людей, которые поселились на этой земле в 30-е годы XVII века. Против царевых слуг, чинивших неправедный суд, вспыхнуло восстание. По имени его вождя оно получило название Булавинского.

В 1709 году восстание было потоплено в крови. От многих селений остался лишь пепел. Тысячи крестьян и казаков лежали в общих могилах. Более четверти столетия потребовалось для возрождения этой опустошенной земли.

Огромные земельные участки на Дону раздавались помещикам, чиновникам и офицерам. Поощрялось переселение в этот край семей с Украины и из России. Чтобы ускорить его освоение, царское правительство разрешило проживать здесь сербам, болгарам и молдаванам. На этих землях создавался форпост для защиты южных границ Российской империи.

Строительство на берегу Лугани металлургического завода привлекло сюда сотни семей из Липецка, Олонца и Херсона. Позднее к заводу были приписаны четыре близлежащих селения. Правительство купило для работы на нём крепостных крестьян у помещиков Курской и Тамбовской губерний.

Так, со временем на берегах Лугани возник большой рабочий поселок. В 1795 году здесь был основан первый на юге России чугунолитейный завод.

Во второй половине XIX века поселок настолько разросся, что решением царского правительства от 1882 года он был возведен в ранг уездного города и назван Луганском. В 1912 году Луганск уже насчитывал несколько десятков тысяч жителей, в нем было два общественных парка.

Теперь трудно представить себе этот город с ухабистыми дорогами, в котором могла бы разместиться лишь десятая часть сегодняшних жителей. Пролетариат Луганска, спаянный непосильным трудом у доменных печей, нуждой и совместной борьбой против угнетателей, не раз доказывал, что может постоять за себя: и в революционных боях 1905 и 1917 годов, и во времена гражданской войны и иностранной интервенции.

— А знаете ли вы, что в Луганске большевики уже в августе-сентябре 1917 года завоевали большинство мест в Советах? — спрашивает меня Ткаченко, когда мы прогуливаемся по кургану. — В октябре 1917 года Луганск стал одним из первых городов, где была провозглашена Советская власть. После этого, однако, рабочим города пришлось не единожды защищать ее.

В историю Луганска навечно вписано имя человека, в честь которого впоследствии был переименован город: Климента Ворошилова. Бывший рабочий, он рано встал на путь революционной борьбы и уже в 22 года вступил в РСДРП. В 1904 году его избирают членом Луганского большевистского комитета, а в 1905 году — председателем Луганского Совета. Он руководил стачкой рабочих, созданием боевых дружин, вел подпольную партийную работу, за что неоднократно подвергался арестам, отбывал ссылку.

В начале марта 1918 года Ворошилов организовал 1-й Луганский социалистический отряд, оборонявший Харьков от германо-австрийских войск. Луганские рабочие принимали участие в разгроме белоказаков, в боях с войсками буржуазных националистов.

К концу 1918 года германские войска были изгнаны с Украины, которая пробудилась к новой жизни: были добыты первые тонны угля, раздуты доменные печи. Но Антанта направила в Донбасс своего нового ставленника — генерала Деникина. От Антанты белогвардейцы получили сотни тысяч винтовок, тысячи пулеметов, сотни орудий, большое количество обмундирования, снаряжения и боеприпасов. В 1919 году Деникин получил более 100 танков и бронемашин, 194 самолета, к нему были направлены тысячи военных инструкторов…

Вплоть до декабря месяца защищались луганцы от рвущихся к городу деникинцев. В начале 1920 года весь Донбасс был освобожден, вновь заработали доменные печи и угольные шахты. Страна получила станки, машины, оружие…

Мы заканчиваем прогулку по кургану и подходим к обелиску, окруженному клумбами. Простые слова, выбитые на нем, напоминают о мужественных защитниках города (в том числе женщинах и детях), погибших здесь в апреле 1919 года.

Мы возвращаемся на машине в Луганск, въезжаем на Оборонную улицу. Здесь в апреле 1919 года проходила линия обороны. День и ночь тянулись по Оборонной войска на деникинский фронт, шли обозы с провиантом, боеприпасами, изготовленными на местном заводе.

Оборонная… У тысяч жителей города на кургане Острая Могила похоронены родственники и знакомые. Вечная им память!

8. Восхождение к рекорду

— Каким предприятием больше всего гордятся жители Стаханова? — спрашиваю я сопровождающую меня Мавру, когда мы едем по этому утопающему в зелени городу.

— Если говорить о современном производстве, то заводом ферросплавов. За короткое время на нем была разработана и введена в строй совершенно новая технология для получения феррокремния различных марок, который поставляется и в другие страны.

— Нет, я имел в виду не экономическую отдачу…

— А, понятно, понятно, — подхватывает Мавра. — Конеч-но, мы очень гордимся шахтой, на которой установил свой рекорд Алексей Григорьевич Стаханов. Через минуту-другую мы там будем.

Вскоре машина останавливается перед входом в шахту. «Здесь зародилось стахановское движение», — извещает метровая надпись на воротах.

Как же Стаханову удалось за одну 6-часовую смену выдать на-гора более 100 тонн угля? Может, он был каким-нибудь необыкновенным силачом? Или ему просто помогли? Добавили людей? Технику?

Я вхожу в ворота и оказываюсь в музее стахановского движения, где узнаю о герое-рабочем и его рекорде.

В конце 20-х годов на шахтах Донбасса, в том числе и этого города, который назывался тогда Кадиевкой, была установлена новая техника, и шахтерам пришлось ее осваивать. Инженер К. Карташов предложил перейти на новый, бесперебойный метод добычи угля. В шахтах Донбасса это произвело настоящую революцию. Пресса сразу же рассказала о методе Карташова всей стране, радио передавало интервью с горняками-первопроходцами.

Следующая инициатива пришла из Горловки. В 1932 году Никита Изотов призвал лучших рабочих обучить новичков и отстающих всему новому. В статье, опубликованной в газете «Правда», он убедительно доказал, что высокие результаты труда зависят от степени профессионального мастерства рабочего, от умения использовать современную технику, а не от мускульных усилий.

Вскоре в Донбассе начали создаваться кружки, где давался техминимум знаний, необходимых для овладения современным производством. Лозунг, выдвинутый Коммунистической партией, — «Кадры решают все!»-приобрел необычайную популярность среди трудящихся города и деревни.

Шахта, на территории которой мы сейчас находимся, в 30-е годы называлась «Центральная-Ирмино». Она тоже была реконструирована и оснащена новой техникой. Вместо кайл горняки получили отбойные молотки, работающие на сжатом воздухе, а лошади, таскавшие за собой рудничные вагонетки, были заменены электролокомотивами. И все же по добыче угля шахта числилась среди отстающих.

В те годы на ней трудилось более 2 тысяч горняков. Кроме местных жителей, среди рабочих были крестьяне из Смоленской, Воронежской и Тамбовской областей, из Удмуртии и Татарии. В 1926 году партия направила в Донбасс рабочих-двадцатипятитысячников из Москвы, Ленинграда и других городов страны. С ними из Орловской области приехал и Алексей Стаханов, очень скромный, ничем не выделявшийся молодой человек. Как и его товарищи, он добросовестно выполнял свою работу.

22-летний Алексей начинал тормозным, затем стал коногоном и отбойщиком. Кто-то мне сказал, что сначала он хотел заработать на шахте денег на лошадь. Со временем, когда ввели отбойные молотки, Алексей переквалифицировался в забойщика.

На шахте подобрался хороший трудолюбивый коллектив, и благодаря общим усилиям план 1934 года удалось выполнить. В начале 1935 года сбоев в добыче угля тоже не было. А вот во втором квартале дела ухудшились, план находился под угрозой срыва.

В сложившихся обстоятельствах коммунисты шахты предприняли большие усилия, чтобы выйти из прорыва. В поисках скрытых резервов партийный комитет сделал неожиданное открытие: из 210 коммунистов лишь 70 работали в забоях, где, собственно, и решалась судьба плана. Таково было положение летом 1935 года. А уже осенью под землей трудилось около 150 членов партии.

Кроме того, партком призвал рабочих идти на курсы повышения квалификации, причем обязал членов партии сдать все экзамены не ниже, чем на «хорошо». Каждый коммунист должен был помочь овладеть новой техникой двум беспартийным.

Теперь мне стало ясно: восхождение Алексея Стаханова к рекорду происходило медленно, постепенно. На каждой новой ступени росли технические знания рабочего, его уверенность в себе, создавались предпосылки для более производительного труда.

А. П. Чехов продолжительное время жил в Ялте

Илл. худ. Д. Кардовского и Кукрыниксов к чеховским произведениям «Дама с собачкой», «Ионыч», «Каштанка»

Памятник А. П. Чехову в Ялте

Ялтинский пейзаж

В юношеские годы будущему писателю пришлось побывать в украинском селе Кандыбовке (ныне Кандыбино), где память о нем хранят до сих пор

Илл. худ. Е. Белухи к художественной автобиографии М. Горького «В людях»

Илл. худ. Е. Белухи к художественной автобиографии М. Горького «В людях»

Бережно хранят на Украине искусство домашней выпечки хлеба

А. С. Макаренко. Именно на Украине проявился его талант как педагога и писателя

А. Г. Стаханов. Восхождение к рекорду

Партийный комитет не удовлетворился, однако, достигнутым и предпринял необычный для тех времен шаг: 600 рабочим были разосланы письма с просьбой подробно ответить, почему, на их взгляд, шахта отстает и какие новшества необходимо ввести для повышения производительности труда. Полученные рекомендации были самым тщательным образом изучены и многие из них реализованы.

Секретарю парткома Константину Петрову пришла идея отметить предстоящий День молодежи, который праздновался тогда 1 сентября, ударным трудом одного из забойщиков на шахте «Центральная-Ирмино». Посоветовавшись, кто бы мог подойти для этой цели, выбрали Алексея Стаханова. Ему предложили пойти на рекорд, и 30-летний шахтер дал согласие.

30 августа вместе с крепильщиками Щиголевым и Калининым Стаханов спустился в забой. Он так ловко орудовал отбойным молотком, что его помощники остались далеко позади. Задача была не из легких: за минимальное время требовалось пройти семь уступов. Стаханов закончил 6-часовую смену за 5 часов 45 минут с небывалым тогда рекордом: он добыл 102 тонны угля, что составляло 14 норм. Новую технику (тогда это был отбойный молоток) Алексей постарался использовать так, чтобы резко поднять производительность труда.

В четыре утра смена Стаханова закончилась. А уже через два часа Константин Петров, который все это время провел в шахте, собрал заседание партийного комитета. Партком принял решение о внедрении стахановского метода на всех шахтах Донбасса. Коммунисты выразили убеждение в том, что многие горняки последуют за Стахановым и самоотверженной работой помогут выполнить решение партии о максимальном использовании технических новшеств.

Так зародилось стахановское движение, которое охватило в дальнейшем все предприятия страны. Оно стояло у истоков развития социалистического соревнования в СССР.

— А как Стаханов перенес испытание славой? — спрашиваю я у сотрудника музея, рассказавшего мне эту историю.

— Алексей остался скромным, сдержанным человеком, хотя слава о нем прогремела на весь Донбасс, а позднее о Стаханове узнала и вся страна… К нему обращались за советами, на улице на него показывали пальцем и говорили: «Вот идет Стаханов», в клубе люди приподнимались с мест, чтобы посмотреть на него…

К счастью, у Алексея Стаханова голова от успехов не закружилась. Более того, он понял, что добиться успеха — это еще пол дела, гораздо труднее его закрепить. Стаханов доказал, что добыча 102 тонн угля за смену — не случайность, а закономерный результат новой организации труда, позволяющей забойщику проходить лаву без остановок, не теряя времени на возведение крепи. 19 сентября Алексей установил новый рекорд — он выдал на-гора за смену 227 тонн угля.

Его начинание подхватил Никита Изотов. 11 сентября он выполнил за смену более 30 норм, добыв 240 тонн угля, а 1 февраля 1936 года установил новый мировой рекорд-607 тонн угля за 6 часов работы…

Во время одной из поездок по Ворошиловградской области меня сопровождал седовласый писатель Никита Антонович Чернявский. По дороге он обещал показать мне дачу Чехова.

— Разве знаменитый Чехов жил среди этих унылых гор? — удивленно спрашиваю я, глядя на угольные отвалы, между которыми мы едем в город с не совсем благозвучным названием Антрацит.

Никита Чернявский оживляется.

— Да. Здесь бывал известный русский писатель Антон Чехов.

— Может быть, вы еще скажите, что он написал здесь и свои пьесы, — недоумеваю я.

— Написать не написал, а наброски сделал, — улыбается Чернявский.

— И можно узнать, какие же наброски?

— Наброски «Вишневого сада». Кроме того, он написал здесь «Степь»… — Чернявский перехватывает мой недоумевающий взгляд. — Конечно, вы должны понимать, что тогда здешние окрестности выглядели совсем по-иному. Чехов созерцал не серые угольные отвалы, а зеленые лесистые горы. Этот район называли в то время «украинской Швейцарией».

Города Антрацит, который насчитывает сегодня около 100 тысяч жителей, тогда еще не было. На его месте располагался поселок, который возник в конце прошлого века и лишь в 1938 году получил статус города. И теперь стоит отъехать километров на 40 от Антрацита, как вы окажетесь в живописном краю озер и лесистых гор, где можно приятно отдохнуть.

Зеленым оазисом называют то место, где когда-то Чехов снимал дачу. Теперь березы, каштаны и густой орешник скрывают здесь великолепный пионерский лагерь, в котором ежегодно отдыхает до 800 детей.

И для малышей, и для ребят постарше созданы прекрасные условия для занятий спортом, художественной самодеятельностью. Директор показывает мне игровые площадки, спортивные снаряды, открытые эстрады и закрытые залы для игр. Обеденные залы украшены цветами, в помещениях удобная красивая мебель, кругом чистота, цветы…

Чехов, врач по профессии, наверно, порадовался бы, увидев это воздвигнутое с любовью «царство счастливого детства». Да, Антон Павлович многому сегодня порадовался бы от всего сердца!

9. «Мама, я тебя сейчас вспоминала»

— Знаете ли вы, что Чехов был одним из немногих русских писателей, прекрасно владевших украинским языком и с восхищением отзывавшемся о поэзии Шевченко? — обратился ко мне Никита Чернявский, когда мы приехали в Краснодон и остановились на центральной площади города.

Нет, этого я не знал. В другое время я охотно бы побеседовал на эту тему, но сейчас у меня такого желания нет. Я продолжаю думать о девушке, которая когда-то пела, танцевала, наслаждалась жизнью в этом городе. Звали ее Любой…

День выдался пасмурный.

Осенний ветер жалобно стонет, блуждая среди голых деревьев, обступающих большую прямоугольную площадь. Мы направляемся к музею. Вдруг слышу шум чеканных шагов. Поворачиваюсь. Из-за деревьев выходят три девочки и двое мальчиков в пионерской форме. Они следуют к центру площади, к памятнику, туда, где стоят ПЯТЕРО со знаменем.

— Гюнтер! — нетерпеливо зовет Никита Чернявский.

Но я прошу подождать меня и провожаю ребят к памятнику молодогвардейцам.

Дети идут легким спортивным шагом. Вот они приближаются к памятнику; происходит смена караула. Пост у памятника почетен для школьников. Если стране будет снова угрожать опасность, они поступят так же отважно, как в свое время поступили те ПЯТЕРО, стоящие на постаменте со знаменем. В этом сомнений нет.

Я медленно возвращаюсь к зданию музея, где меня ожидает Никита Чернявский. В фойе царит тишина. Торжественная и сковывающая…

В киоске покупаю путеводитель по музею и успеваю прочитать вступительные слова, написанные писателем Владиславом Титовым. Вот содержание его обращения: «Дорогой друг! Ты переступил порог музея „Молодая гвардия“. Здесь ты встретишься с мужеством. Ты встретишься с бессмертием. Ты увидишь героическое и трагическое. Уйми свое сердце, если оно тревожно забилось в груди.

Потом, когда ты пройдешь по этим залам, когда ты останешься один на один с собой, со своей совестью, можешь дать ему волю. Потом ты можешь плакать, если надо. А пока уйми свое сердце…»

Иду по залам. Рассматриваю фотографии комсомольцев, юношей и девушек, в числе которых и те ПЯТЕРО со знаменем: Олег Кошевой, Ульяна Громова, Иван Земнухов, Сергей Тюленин и Любовь Шевцова, Люба…

Читаю листовки, в которых они призывали к борьбе с оккупантами, ребята сами их разбрасывали и расклеивали; рассматриваю целый набор инструментов, с помощью которых комсомольцы выводили из строя оборудование в шахтах и делали бомбы. На музейных стеллажах лежат также пистолеты, гранаты и винтовки, которые они использовали в борьбе с регулярными германскими войсками. В группе молодгвардейцев сражались русские, украинцы, армяне, молдаване, азербайджанцы, евреи, белорусы.

Рассматриваю личные вещи комсомольцев, читаю их школьные сочинения. В дневнике Ульяны Громовой есть такие слова: «Лишь тот достоин жизни и свободы, кто каждый день идет за них на бой». Эти слова принадлежат немцу. А вот «Как закалялась сталь» Островского, ставшая любимой книгой советской молодежи. Здесь я вижу и сборники стихов Тараса Шевченко, которые несут в себе такой же духовный заряд, как и роман Островского.

Перехожу из зала в зал. Тут рассказывается о борьбе, на которую молодые краснодонцы поднялись сами, по собственной воле. Документы повествуют об освобождении советских военнопленных, о поджоге биржи труда. Патриоты уничтожили списки, в которые были внесены две тысячи краснодонцев — фашисты собирались угнать этих людей на работы в Германию.

«Кто они? Кто воспитал их? Кто дал им силы, чтобы не дрогнуть в жестоком неравном бою с фашистским зверем?» — эти вопросы задает Владислав Титов в своем введении.

Вокруг меня много людей. И молодых, и взрослых. Не стесняясь слез, они рассматривают фотографии земляков. Еще никогда я не чувствовал себя в этой стране таким одиноким.

Сдерживаю шаг, пропускаю вперед группу школьников… В следующем зале полумрак. Экскурсовод рассказывает о последних днях краснодонцев, об арестах, пытках, расстрелах, о том, как замученных ребят сталкивали в шахтные колодцы. Я вижу рубашку, в которой Анатолия Попова в день его 19-летия столкнули в шахту; медальон, в котором девушка-подпольщица как память о своей первой любви хранила фото Николая Сумского; окровавленную одежду другой подпольщицы, которую она после первой пытки передала матери с просьбой принести чистую; большое фото Гремучего леса близ города Ровеньки, где 9 февраля 1943 года немцы расстреляли несколько комсомольцев, в том числе и Любовь Шевцову.

В начале января она вместе с другими была схвачена полицией и брошена в тюремную камеру. Ею интересовалась разведслужба вермахта. Из Ворошиловграда в Краснодон срочно прибыл офицер абвера. Он попытался выведать у нее местонахождение подпольной рации и выявить ее связь с советской военной разведкой. Однако, несмотря ни на какие ухищрения, у него ничего не получилось.

В конце января ее вместе с другими подпольщицами переправили в Ровеньки, где допросы проходили уже без «либерализма»… Она стойко держалась… Ее провоцировали, убеждали, жестоко пытали…

В тягостном настроении я медленно иду по затемненным помещениям. Задумавшись над ужасной судьбой этих казненных мальчиков и девочек, которые только-только начинали жить, я непроизвольно останавливаюсь. Какой это был удар для родителей, родных, любимых! Снова в памяти всплывают слова писателя В. Титова: «Кто воспитал их? Кто дал им силы, чтобы не дрогнуть в жестоком неравном бою…» Разумеется, родители. Вместе с учителями, комсомолом, обществом…

Я поднимаю глаза… Передо мной грязная, заплесневелая стена тюремной камеры. Из этой камеры Любу повели на казнь. На стене большими буквами нацарапаны ее последние слова… Я читаю их, и мне кажется, что я слышу звонкий голос девушки, которая произносит с любовью и теплотой: «Мама, я тебя сейчас вспоминала».

Когда мы вернулись из Краснодона в Ворошиловград, наступил вечер. Наша машина затормозила возле гостиницы «Октябрьская». Я благодарю заботливого, всегда готового помочь Никиту Чернявского за поездку, за все его хлопоты. Благодарю за приглашение на ужин.

— Нет, спасибо! Пока не хочу. Спать тоже еще рановато. Я просто немного отдохну, подумаю… — Он понимает меня, и машина отъезжает. Я остаюсь один на широком тротуаре. На другой стороне улицы — заманчивый сквер с клумбами и фонтанчиками. Хорошее место для отдыха. Я перехожу улицу и устраиваюсь на одной из скамеек.

Листаю брошюру, купленную в музее. Читаю у В. Титова: «Поколение людей, родившееся после войны, не имеет права на слабость, не имеет права на малодушие даже в самых спорных жизненных ситуациях, потому что оно знает пример жизни, пример борьбы и несгибаемой воли бессмертных молодогвардейцев…»

Почему В. Титов так строго подходит к жизни? Кто он такой?

Подобные вопросы, как я позднее узнал, задавали себе и сотрудники московского журнала «Юность», когда получили рукопись тогда еще неизвестного автора. Роман, несмотря на литературное несовершенство, произвел на них сильное впечатление. Титова пригласили в Москву. И спустя несколько дней в редакцию пришла молодая симпатичная пара.

— Рита, — робко представилась девушка.

— Владислав Титов, — назвался ее спутник, но никому не подал руки для приветствия.

И тут редакторы поняли почему: у него, как и у героя его романа, не было обеих рук.

Титову было 26 лет, когда на шахте, где он работал, случилась авария: с рельсов сошла вагонетка и, переворачиваясь, вывела из строя высоковольтный кабель. Произошло короткое замыкание. Огонь устремился по кабелю к трансформатору. Титов понял: если пламя дойдет до трансформатора, произойдет взрыв. Десятки горняков будут заживо погребены под землей. Отключить сеть было уже невозможно. Тогда Титов ринулся к распределительному щиту и принял несколько тысяч вольт на себя… Шахтеры нашли своего спасителя в скрюченной позе, он едва дышал. Это произошло в 1960 году…

Через несколько дней я встретился с ворошиловградскими писателями. Среди них был и Владислав Титов со своей женой. Он удивительно скромен. Ни одним словом не намекает бывший шахтер на свой героический поступок. Не говорит он и о том, что пережил после аварии, после ампутации обеих рук, о своей упорной борьбе за то, чтобы снова стать полезным обществу — «всем смертям назло». Он так и назвал свою первую, переведенную на многие языки мира книгу. Вдохновленный подвигом Николая Островского, он решил тогда в больнице мобилизовать все свои силы, чтобы тоже стать нужным людям человеком.

Посещение музея молодогвардейцев и встреча с В. Титовым снова навели меня на мысль о том, что героизм советского народа — и во время гражданской войны, и в период строительства социализма, и на полях Великой Отечественной войны — складывался из подвигов отдельных людей, которыми руководило отнюдь не желание прославиться. Корни героического следует искать в образе жизни советского человека, в его готовности пожертвовать всем ради друзей, ради общества, ради своей Родины.

Как один из тех, кто выжил во второй мировой войне, я предостерегаю всех от повторения старых ошибок, от недооценки советского народа. Благоразумных людей в мире становится все больше. Их миллионы и миллионы. Один из них — англичанин Сандерс Барлоу. Как и тысячи людей на Западе и Востоке, потрясенных книгой «Всем смертям назло», он написал письмо Владиславу Титову: «Если бы я прочитал о Вашем поступке в газете, то объяснил бы его просто: красная пропаганда. Но после того, как я познакомился с Вашей книгой, могу сказать, что все это правда».

10. «Человек — это звучит гордо!»

Четыре часа утра. Я снова в «Волге», которая мчится по спящим улицам миллионного города. До сих пор не могу до конца осознать, что я здесь, в Одессе… Неужели прошло всего восемь дней с тех пор, как редакция одного иллюстрированного журнала предложила мне написать серию очерков о Максиме Горьком и его хождениях по России в 1891–1892 годах?

Четыре часа утра. Последний поворот на окраине города, последние дома и сады, и вот наша «Волга» уже катит по почти ровной до самого горизонта украинской земле. По обе стороны дороги тянутся табачные плантации, бахчи, посевы кукурузы, подсолнечника, виноградники. Я по следам Максима Горького направляюсь в Кандыбино ^[2].

— И зачем вы едете в Кандыбино? Вы там ничего не найдете! — предрекали мне знакомые в Москве.

Но им не удалось отговорить меня от поездки.

Дружба между русским и украинским народами прошла суровую проверку временем. Братская могила русских воинов, павших в Полтавской битве (1709 г.)

Полтава. Памятник Петру I

Художественный музей в Полтаве

Полтава. Памятник воинам, павшим в годы Великой Отечественной войны

«Клятва» — памятник молодогвардейцам в Краснодоне

Фашисты пришли…

«Новый порядок» в действии…

В музее «Молодая гвардия»

Потемкинская лестница в Одессе

Одесский академический театр оперы и балета-один из старейших в нашей стране (внизу: в зрительном зале)

Украинские девчата

Мой сопровождающий, фотокорреспондент «Правды» Александр Малкин, который должен подготовить фотоиллюстративный материал для моих очерков и надеется отыскать что-нибудь интересное для себя, с ворчливым видом покручивает ручку настройки радиоприемника. Он несколько сердит на меня. Ведь я, несмотря на предостережения, все-таки поехал в это село, которое «не найдешь ни на одной приличной карте». «Вот если бы в какой-нибудь образцовый колхоз!..»

Саша считает предстоящий день потерянным. Тем более что я, как репортер, не могу похвастаться особыми успехами. В одесском порту я «попался на удочку» одного пожилого одессита, который убежденно рассказывал мне о том, как он вместе с Горьким таскал мешки, делил с ним последнюю краюху хлеба, спал в ночлежке… Стыдно признаться, но я поверил ему, хотя мне было известно, что одесситы — большие шутники.

Другой на моем месте после такой промашки уступил бы Саше и отказался от поездки в Кандыбино, успех которой никто не мог гарантировать. Но не упрямство заставляло меня ехать туда, где будущий писатель стал свидетелем жестокой сцены. После возвращения с войны домой я прочитал его рассказ о пережитом им эпизоде, который не только помог мне открыть для себя Горького, но благодаря которому я лучше понял недавнее прошлое другой страны, другого народа. Еще тогда мне страстно захотелось увидеть Кандыбино, где и происходило действие рассказа, названного Горьким «Вывод».

…Однажды жарким июльским днем 1891 года Горький проходил по дороге мимо этого села. Спустившись в ложбину, чтобы напиться из родника, он услышал шум и увидел на дороге большое облако пыли. Молодой Горький поспешил на крики. Навстречу ему по деревенской улице катилась буйная толпа. В середине ее ехала запряженная лошадью телега. На ней стоял высокий широкоплечий мужик Гайченко, в руках у него был кнут. Когда толпа приблизилась, Горький увидел привязанную к телеге молодую женщину. Это была жена Гайченко-Горпына. Ее тело было покрыто кровоподтеками. Когда несчастная падала, мужчина поднимал свою жертву за волосы, и кнут вновь со свистом опускался на ее израненное тело.

Пока я вспоминал горьковский рассказ, мы миновали дорожный указатель с надписью «Новая Одесса» и въехали в небольшой город, центр района, на территории которого находится Кандыбино. Встретили нас представители местной власти и молодая женщина-брюнетка с большими внимательными глазами.

— Это Раиса Тихонова, — представили мне ее в машине, когда мы снова тронулись в путь. — Она учительница, родом из Кандыбино и обязана своей жизнью Горькому.

Недоверчиво и вместе с тем с любопытствомрассматриваю приятно улыбающуюся женщину. Горький умер в 1936 году, а этой украинке едва ли 30 лет от роду. Может, здесь, как и в Одессе, любят разыгрывать приезжих?

Мы с Раисой разговорились. Вскоре я уже знал, что она была пионервожатой, а теперь работает учительницей русского языка и литературы, у нее есть дочь-школьница.

А вот и ложбина. Мы проезжаем мимо родника, из которого пил Горький. В кристально чистой воде отражается небо. Промелькнули первые дома Кандыбино, и вскоре мы останавливаемся у здания правления колхоза.

Улица забита людьми. Женщины и мужчины, молодежь и старики собрались здесь, они ждут меня, немца, ждут в селе, сожженном дотла в годы войны. Школьники исполняют немецкую песню на моем родном языке и вручают мне два огромных букета цветов. Маленькая девочка приветствует меня тоже на немецком языке. Затем она спрашивает, не хочу ли я стать почетным членом их пионерской организации. Приходится наклониться и даже слегка согнуть колени, пока мне повязывают шелковый красный галстук.

Неожиданно становится тихо, слышится шорох листвы на деревьях. Я стою посреди деревенской улицы, словно опьяненный запахом преподнесенных цветов. Мне хочется всем пожать руки, всем, кто потерял своих братьев и сестер, отцов и матерей тогда, в годы страшной войны.

Я не успел еще прийти в себя от неожиданно теплой встречи, как уже сидел в правлении колхоза, напротив 90-летнего Евгения Щербакова, единственного живого свидетеля описанной Горьким сцены.

Взволнованный, я записываю рассказ старика.

Щербаков встретил шумную толпу, когда вел лошадь на водопой. Забыв про животное, он в растерянности остановился. И тут увидел незнакомого молодого человека, чужака.

— На иного, — говорил дед, — и не обратишь внимания. А этот сразу бросился мне в глаза. Не потому, что был броско одет. Нет. На нем была обычная косоворотка и черные штаны. Но он был худой и очень высокий. Да, очень высокий. И выглядел приятно. Эдакий парубок, из тех, по ком девчата сохнут.

Незнакомец подбежал к лошади, схватил ее за узду и крикнул стоящему на повозке верзиле: «Зачем ты издеваешься над человеком?» Крикнул так, словно ему ничего не стоило встать на пути разъяренного рыжего верзилы.

— И больше никто не преградил дорогу Гайченко? — спросил я.

— Все боялись обезумевшего мужика.

— А поп?

— Тогда в нашей деревне попа еще небыло. Да и не стал бы поп вмешиваться в такие дела.

— Что же произошло дальше, когда Горький вступился за женщину?

— Гайченко и Горький начали ругаться. Друзья Гайченко подступили к чужаку. А тем временем кто-то перерезал веревки, которыми была привязана к повозке женщина. Огородами ее увели в безопасное место. А Горького жестоко избили и истекающего кровью бросили лежать на пыльной деревенской улице.

Только рассчитавшись с Горьким, Гайченко заметил исчезновение жены. Он долго искал ее по всем дворам. К счастью, напрасно. Потом вернулся к своей повозке, отвез избитого чужака к роднику и оставил там в кустарнике.

С наступлением темноты добрые люди пришли за парнем, чтобы выходить, — продолжал старик, — но Горького и след простыл. Лишь много времени спустя до нас дошел слух, что какой-то бродячий шарманщик доставил его в Николаев.

— А как в селе узнали, кто был этот чужак? — нетерпеливо спрашиваю я. — И когда?

Евгений Щербаков задумчиво смотрит мимо меня в окно, на колхозную площадь, где все еще небольшими группами толпятся жители деревни.

— После Октября было это… Когда на село пришло образование… Эту новость сообщили школьники. Рассказ «Вывод» где-то напечатали. Мы тогда очень напугались! Такой хороший человек, такой большой писатель, а у нас его чуть не убили!

— А что стало с бедной Горпыной?

— Горпына Гайченко прожила еще довольно долго, лет двадцать пять. Умерла перед революцией.

— А что же ее муж? Все так же бил ее? — интересуюсь я.

— Люди говорят, Гайченко больше ее не трогал. — Старик обеими руками обхватывает клюку. Хочу помочь ему стать, но молодая учительница меня опережает.

Во время нашей долгой беседы я забыл про Сашу. А он словно преобразился. С довольной улыбкой кружил вокруг нас со своими фотоаппаратами, всем своим видом давая понять, что поездка в эту крошечную деревушку все-таки удалась.

Как выяснилось, она даже очень удалась.

В Кандыбино есть музей А. М. Горького. Он находится в здании школы. Пожилые женщины показали мне письмо, которое они написали Горькому в 1935 году, приглашая его приехать к ним на праздник 8 Марта. Тогда же они назвали свой колхоз именем писателя. И в тот же самый день в одной московской газете был напечатан рассказ «Вывод», но его героями были люди уже нового времени.

Вот как изложила его Раиса.

— По деревенской улице, между белыми глиняными мазанками, катится шумная толпа. Впереди едет мощный трактор. За рулем сидит маленькая, уверенная в себе девушка, почти девчонка. Рядом на подножке стоит высоченный мужчина в соломенной шляпе, из-под которой выбивается вольная прядь волос. Его правая рука лежит на плече девушки, а в левой он держит знамя. Все веселятся, поют. Рядом с трактором бегут восторженные мальчишки. В толпе отпускают шуточку в адрес мужчины со знаменем. Он добродушно смеется и поглядывает на девушку, которая, кажется, срослась со своей машиной. Она поворачивает запыленное, влажное от пота лицо к людям и тоже смеется…

Говорят, Максим Горький, прочитав этот «отредактированный революцией» рассказ, сказал: «Эх, Максимыч, побывать бы тебе еще разок в Кандыбове, полюбоваться на людей, пожать могучие их руки!»

Болезнь не позволила Горькому принять приглашение кандыбовцев, но их письмо он прочитал внимательно. В нем, в частности, они сообщали, что не хотели бы только, чтобы он осматривал их старую школу. Вот как построят новую…

Несколько недель спустя на счет колхоза поступила значительная денежная сумма. Без адреса отправителя. На переводе лишь значилось: «Для строительства новой школы в Кандыбове».

Школа, построенная в селе при Советской власти, в 1944 году была разрушена и после войны восстановлена. Перед ней стоит памятник человеку, который первым в бывшей Кандыбовке встал на защиту человеческого достоинства, — памятник А. М. Горькому.

…Через полчаса я уже сидел в «газике» вместе с председателем колхоза и председателем сельского Совета. Мы ехали на колхозные поля. По дороге они рассказали мне, сколько занято в колхозе людей, какая у них техника, какие культуры они возделывают и что производят.

Машина останавливается возле бахчи с дынями, расстилающейся перед нами, словно гигантский золотозеленый ковер.

Вскоре возле нас собирается небольшая группа работниц, они приветствуют меня и преподносят мне золотые плоды.

С большой охотой и очень дружелюбно колхозницы отвечают на мои вопросы.

— Да, во время уборки урожая нам приходится много работать, — говорит пожилая женщина в красивом узорчатом платке. — Что поделаешь, крестьянский труд никогда не был легким.

Детей колхозницы оставляют в яслях или детских садах. После школы незамужние девушки не собираются покидать село. Одни хотят стать агрономами, другие животноводами.

Когда же я с «совершенно серьезным» видом спрашиваю, чем и как здешние мужья колотят своих жен, в ответ раздается неудержимый хохот.

— Попробовали бы они нас тронуть, им бы тогда пришлось несладко, — отвечает бойкая женщина лет пятидесяти, утирая кулаком выступившие от смеха слезы.

Нет, прошли те времена. Прошли раз и навсегда! Во время обеда я, еле сдерживая любопытство, прошу Раису Тихонову объяснить, как получилось, что она обязана своей жизнью Максиму Горькому. Учительница лукаво смотрит на меня и говорит:

— Я праправнучка Горпыны Гайченко.

Я поражен. Рядом со мной сидит, разговаривает и смеется человек, который увидел свет только благодаря тому, что Горький встал тогда на пути безумца…

Кто-то запевает украинскую народную песню. Все подхватывают ее. Я тоже подтягиваю вполголоса. За первой песней следует другая, третья. Что за чудесные песни у этого народа! Они куда-то зовут! Сердце то щемит, то радостно бьется. Меня охватывает редкостное чувство, которое возникает только в кругу старых знакомых, близких твоему сердцу…

11. На Львовщине

Как-то неожиданно незнакомый город окутывают сумерки. В них расплываются лица людей, фасады домов приобретают одинаковую, темно-серую окраску. Проплывают силуэты прохожих, контуры зданий. Приветливый сентябрьский вечер манит, восхищает своей загадочностью.

Я брожу по городу, в который впервые приехал около двух часов назад. Поток возвращающихся с работы или просто прогуливающихся людей увлекает меня за собой.

Фонари на улицах включаются довольно поздно, но это не помеха движению. Автомобили летят по шоссе с включенными подфарниками или вообще без света. Часто из-за поворота какой-нибудь кривой улочки старого города, словно призрак, выскакивает трамвай. От страха закрываешь глаза, а он, радостно громыхнув, уже мчится дальше, разгоняя зазевавшихся пешеходов.

Я брожу по 700-тысячному городу, который видел прежде лишь на книжных иллюстрациях. В вечерних сумерках вдруг появляется фонтан со скульптурой Дианы. Чуть дальше угадываются очертания готического кафедрального собора-трехнефного сооружения с высокими стрельчатыми окнами и вознесшейся над ними диковинной башней в стиле барокко. За ним высятся ансамбли костелов бернардинцев и доминиканцев, построенные в стиле барокко, соборы Боимов и Кампианов в стиле ренессанс и другие архитектурные жемчужины, украшающие город.

В магазинах и гостиницах зажигается свет. Вспыхивают наконец и уличные фонари, и движение на мостовых, кажется, замедляется.

Но это только кажется. Полчища «Запорожцев», «Волг», «Москвичей», больших и маленьких грузовиков, мотоциклов по-прежнему несутся сломя голову. Только исчезло какое-то неуловимое очарование. Хромированные автомобили как бы состроили презрительные гримасы: что это, мол, за бескрылая езда, при свете-то каждый может!

Проходит совсем немного времени, и действительность напоминает о себе. Из глубины боковой улочки вдруг раздается мощный хор сирен сразу нескольких машин. Я убыстряю шаги и спешу к месту происшествия, где уже собралась толпа. Столкнулись два автомобиля. Один выезжал со стоянки, собираясь влиться в несущийся мимо поток, и получил удар в переднее крыло. На нем — небольшая вмятина. Дело проще простого. Оба водителя собираются столковаться. Но не тут-то было! Вмешиваются собравшиеся вокруг всезнающие зеваки. Толпа делится на две группы, и предводители каждой начинают рьяно отстаивать интересы «своего» водителя. Снедаемый любопытством, я проталкиваюсь сквозь толпу поближе к поврежденной машине, абсолютно не представляя себе, как решится этот спор под нетерпеливые сигналы других автомобилей, застрявших в «пробке».

Вдруг слышу раздающийся из динамика голос, он приближается, звучит все громче и громче.

— Люди добрые, — добродушно вещает кто-то. — В чем дело? Чего вы здесь застряли? Не лучше ли пойти в кино или посидеть в уютном кафе?

Подавая то вперед, то назад, среди невообразимого хаоса улицы движется ярко-желтый милицейский автомобиль. Из него выходит улыбающийся милиционер. В мгновение ока он налаживает уличное движение.

Я поворачиваю обратно к гостинице. Для начала я уже кое-что узнал о городе. Леополис-так звучало в средние века его латинское название; Лембергом окрестили город на немецкий лад австрийские завоеватели; Львив-так издавно называют его украинцы, составляющие большинство населения. Этот город мне уже не чужой, он мой новый добрый знакомый.

Следующий день-воскресный. Я решаю самостоятельно покорить Львов и еду на гору, которая в память о крепости, некогда стоявшей там, называется Высоким Замком. Я долго прогуливаюсь наверху по площадке, частично вымощенной каменной плиткой. Внизу расстилается буйно-зеленый город. Своим сегодняшним обликом он ничем не напоминает поселение, основанное в середине XIII века галицко-волынским князем Даниилом Романовичем. Князь мудро выбрал для него место на торговом пути, соединявшем Центральную Азию с Европой. В честь своего сына князь нарек город Львовом. Шли века. Сорок пожаров и тридцать войн неоднократно уничтожали постройки. Но жители снова и снова возводили дома, памятники. Так формировался город, в центре которого заметны следы многих архитектурных стилей разных эпох.

Насладившись величественной панорамой, я спускаюсь вниз. Почти на каждом углу я останавливаюсь, любуюсь то изящными литыми решетками ворот, то статуями, украшающими фасады зданий, то скульптурами в нишах.

Я не замечаю, как, заблудившись среди улочек и переулков, попадаю в незнакомый район, точнее, в парк. Он называется Шевченковской рощей. Вокруг крытые соломой глинобитные хаты и бревенчатые срубы, сработанные топором деревянные мельницы и церкви. Гулко скрипят под ногами половицы, будто возносятся к небу стоны подневольных. Странно видеть эту деревню, вросшую в город.

На древней львовской земле продолжительное время жил и работал первопечатник И. Федоров

Развитие украинской культуры неотделимо от имени И. Франко-писателя, ученого и общественного деятеля

Силуэты древнего Львова

Силуэты древнего Львова

Закарпатские пейзажи

Музей народной архитектуры и быта в Ужгороде

Вид на Ужгород

Потом я выясняю, что эти хаты с хлевами и амбарами, водяные и ветряные мельницы, сараи, колодцы, церкви и загоны для скота свезены сюда из разных мест. В Шевченковскую рощу переселились дома со всей обстановкой из предгорий Карпат, из горных районов Ивано-Франковской области, из гуцульских сел, известных своими резчиками по дереву, из деревень Буковины, Подолии, Волыни и Полесья — ранее почти непроходимого края лесов и болот. Все эти разные по своему происхождению, назначению и конструкции постройки составляют Музей народной архитектуры и быта.

Название рощи, в которой можно увидеть немых свидетелей дореволюционного бедственного положения народа, кажется мне оправданным и свидетельствует об огромной популярности поэта на всей Украине.

На следующий день я познакомился с Романом Лубкивским, коренным жителем Львова. Своим неукротимым темпераментом он одновременно и поражает, и будоражит, и восхищает.

По пути в научно-исследовательский институт полиграфической промышленности Роман рассказывает мне об истории книгопечатания во Львове. Она связана прежде всего с именем человека, который родился в начале XVI века предположительно в Москве, — с Иваном Федоровым.

Этот «русский Гутенберг» в 50-х годах XVI века работал в так называемой анонимной типографии в Москве. Но из-за преследования церковной верхушки в 1566 году ему пришлось покинуть Русское государство и переехать в Литву.

В маленьком городе Заблудове Иван Федоров в лице гетмана Ходкевича нашел мецената, который помог ему основать типографию и напечатать несколько книг.

— Но вскоре гетман прекратил свою просветительскую деятельность и повелел печатнику заняться сельским хозяйством, — говорит Роман и улыбается, приглаживая густые, зачесанные назад волосы. — Федоров резко возразил, что ему не пристало-де пахать да сеять, «…вместо плуга, — сказал печатник, — я владею искусством ручного дела и вместо хлеба должен рассевать семена духовныя по вселенной…» Очевидно, Федоров был одержим идеей своей высокой просветительской миссии и считал, что все свои силы должен отдать благородному делу книгопечатания.

Об этом же говорит и директор НИИ полиграфической промышленности, показывая нам свой институт:

— Федоров порядком натерпелся от гетмана Ходкевича и других меценатов. Он покинул Заблудов, мечтая о собственной типографии, независимой от воли магнатов, и прибыл в наш город, бывший тогда одним из наиболее значительных экономических и культурных центров Восточной Европы.

Директор то и дело посматривает испытующе на меня, предподнося мне сюрприз за сюрпризом во время осмотра института. Он знает, что я — не специалист и воспринимаю, может быть, лишь сотую часть той технической информации, которую мне сообщают в различных отделах. Я тактично перевожу беседу на другую тему, расспрашивая про неутомимого первопечатника Ивана Федорова. Ему и во сне не снились все эти суперсовременные полиграфические процессы и проекты новейших машин.

Я узнаю, что Федоров, несмотря на благоприятную обстановку, недолго оставался во Львове и вскоре уехал в Острог, где в то время обосновались многие талантливые писатели и ученые. Там Федоров напечатал знаменитую Острожскую библию. Вернувшись в 1582 году во Львов, он вновь попытался открыть собственную типографию. Но необходимых средств ему собрать не удалось, и Федоров, чтобы добыть деньги, делает ряд изобретений.

Этот одаренный человек создает конструкцию машины для отливки орудий и в 1583 году предлагает приобрести ее чертежи курфюрсту саксонскому. Однако вскоре после отправки письма курфюрсту Иван Федоров скончался.

Мы продолжаем экскурсию по институту. В нем созданы материалы, разработаны технология и оборудование для изготовления современных фотополимерных печатных форм, применение которых позволяет повысить производительность печатных машин, улучшить качество печати, уменьшить вредные побочные эффекты и создать условия для широкого внедрения фотонабора.

Мы еще долго беседовали с директором о работе НИИ, о планах на будущее. Он высоко отозвался о сотрудничестве с коллегами из Германской Демократической Республики, с которыми работники института поддерживают тесные связи.

На следующий день мы покидаем Львов. О том, что мы едем в нефтедобывающий район, я догадался бы и без указателя на обочине с надписью «Дрогобыч». Мы встречаем гораздо более внушительные «указатели»-буровые вышки, символы нефтяного богатства, найденного в этих краях.

— Нефть здесь добывают издавна. В старину ее вычерпывали ведрами из колодцев и вывозили в бочках на телегах, — рассказывает Роман Лубкивский.

— Об этом я читал в произведениях Ивана Франко, который жил и работал на Львовщине. Он очень образно описал, как тогда извлекали нефть, — говорю я.

— О, Иван Франко! — В голосе Романа звучит неподдельный восторг. — О нем тут вспоминаешь на каждом шагу. Сколько же этот человек сделал-уму непостижимо! Его творчество до сих пор не исследовано до конца. Я обожаю Франко. Им восхищался и ваш поэт Эрих Вайнерт. — Роман кладет мне на плечо свою крепкую ладонь. — Знаете, что Франко говорил о творчестве? Он говорил, что только упорный творческий труд прибавляет силы, только творчество преобразует Вселенную, только в творчестве и для творчества стоит жить. Этому правилу он следовал всегда, с самой юности!

Да, лишь творчество преображает мир… Я в этом убеждаюсь еще раз, когда беседую с жителями Дрогобыча Орестом и Виталием. Они рассказывают мне о своем предприятии. Оба работают токарями в механическом цехе долотного завода, продукция которого используется на всех нефте — и газопромыслах Советского Союза.

В начале нашей беседы Орест и Виталий излишне смущаются. Но постепенно привыкают ко мне. Их речь течет быстро, живо.

Я узнаю, что у завода есть свой дом отдыха в Карпатах, пионерский лагерь… 50–60 процентов работающих обеспечиваются путевками в санатории курорта Трускавец. Те, кто занят на вредном производстве, ежедневно получают бесплатное молоко. Они пользуются льготами при распределении путевок и имеют право уйти на пенсию в 50-летнем возрасте.

Позже я узнаю, что на предприятии есть и своя теплица, и сад. Овощи и фрукты постоянно поступают в заводской продовольственный магазин. Они отправляются и в заводской детский сад. На предприятии работают своя парикмахерская, химчистка.

Директор завода приглашает меня на беседу. Коренастый, энергичный руководитель предприятия полностью отличается от главного инженера-худощавого, спокойного, задумчивого человека.

— Наше предприятие экспортирует свою продукцию во многие страны мира, — сообщает мне директор. Голос его оглушает, кажется, он способен перекрыть шум работающего цеха. — Наши буры пользуются хорошим спросом еще и потому, что оснащены специальными насадками, которые увеличивают срок их службы вдвое.

— Интересно, что это за насадки? — спрашиваю я.

— Из алмазов, — широко улыбается директор, — из искусственных алмазов, которые выращиваются по разработанной в Советском Союзе технологии и обладают такой же твердостью, как и натуральные.

— Выходит, — спрашиваю я, — Украина богата не только углем, но и нефтью настолько, что могла бы отправлять ее и в другие районы Советского Союза?

Главный инженер отрицательно качает головой.

— Нет, к сожалению, нет: чтобы удовлетворить свои потребности, Украине приходится завозить нефть из других районов страны.

Мы пробыли в Дрогобыче недолго, после обеда нас вновь позвала дорога…

12. В серной «мечети»

«Волга» мягко катится по шоссе. Мой взгляд скользит по линии горизонта в поисках карпатских вершин. А поистине неутомимый Роман Лубкивский освежает в моей памяти некоторые исторические события.

Он напоминает о борьбе украинцев на Львовщине против шляхетской Польши, столетиями грабившей и угнетавшей этот край, и о народных восстаниях против Австро-Венгерской монархии, под пятой которой Западная Украина находилась до конца первой мировой войны.

До следующей нашей цели мы добирались недолго. Места, по которым мы проезжаем, заметно отличаются от других областей широкой Украины: здесь попадается больше лошадей, чем тракторов, и коровы пасутся не стадами, а мелкими группками, по три, по четыре.

Пока я любуюсь отрогами Карпат, покрытыми зеленым ковром, Роман объясняет мне, что в этой гористой местности землю удобнее обрабатывать на лошадях. Здесь нет таких бескрайних угодий, как на равнинной Украине. Да и скот держать в больших количествах не везде целесообразно.

…«Трускавец», — читаю я надпись на щите при въезде в небольшой город. В нем живет более 20 тысяч жителей. Машина, скрипнув тормозами, останавливается. Роман увлекает меня за собой.

— Пойдемте, Гюнтер, это вы обязательно должны посмотреть!

Мы направляемся к какому-то круглому строению, напоминающему дворец. Я вхожу внутрь. Несколько мужчин, судя по полосатым халатам и расшитым тюбетейкам, из Средней Азии, держат в руках чашки, но не чайные и не кофейные, а с носиками. Время от времени они с отрешенным видом отпивают из них.

Тишину нарушает журчание воды. Я оглядываюсь, пытаясь понять, куда попал. Что это, одна из советских мечетей? Может быть, верующие мусульмане Страны Советов готовятся здесь к паломничеству к святыням в Мекку?

Будь я в Татарии, на Ближнем Востоке или в Средней Азии, я бы не удивился, увидев такую картину. Но здесь, на Украине, в Карпатах! Я теряюсь в догадках. Где же мой вездесущий Роман?! Он уже скрылся среди неспешно прогуливающихся с необычными чашечками людей.

Наконец он появляется. В руках у него такие же чашки. Одну из них он протягивает мне.

— Пожалуйста, попробуйте сами. Отведайте воды из целебного источника «Нафтуся».

«Нафтуся»! Услышав это название, я сразу все понимаю и замечаю краны, торчащие из белой кафельной стены круглого стеклянного павильона. Из них течет вода самого знаменитого в Трускавце источника «Нафтуся».

Люди со всех уголков Советского Союза пьют здесь целебную воду. Просто первыми мне на глаза попались отдыхающие из Средней Азии. В Трускавце все принимают сероводородные или соляные ванны, которые оказывают благотворное воздействие на людей, страдающих урологическими заболеваниями, а также при болезнях печени, желчного пузыря или при неправильном обмене веществ.

— Здесь часто говорят: «У меня словно камень с души свалился». Точнее было бы сказать «с почки», — произносит Роман, многозначительно приподняв густые брови, которые, впрочем, совершенно не придают мрачный вид его живому лицу. После того как друг Романа, мучившийся 12 лет болезнью почек, прошел курс лечения в Трускавце и избавился от недуга, Роман просто боготворит этот источник.

Я пробую воду из принесенной Романом чашки и будто попадаю в царство Вельзевула. Я словно весь пропитался серой, отвратительнейшей серой. Прочь отсюда, скорее!

— Гюнтер! Что случилось? — удивляется Роман.

Зажимая ладонью рот, я мчусь к умывальнику и полощу рот. Еще и еще раз. Тьфу, черт! Я, конечно, не ждал, что лечебная вода столь же вкусна, как шампанское или ананасовый сок, но все-таки подобной мерзости не мог себе представить. Теперь я понял, почему у лечащихся здесь такой постный вид: они мужественно вдыхают тошнотворный запах, слепо веря в исцеляющую силу источника.

Наверное, камни в почках меня никогда по-настоящему не мучали, во всяком случае, я чувствую огромное облегчение, когда мы оказываемся на вершине одной из гор, окружающих Трускавец, а серная «мечеть» и многоэтажные корпуса санаториев остаются далеко внизу, в долине.

Я с наслаждением вдыхаю аромат жареного мяса, который ветерок доносит с площадки перед кафе самообслуживания, стилизованного под пастушью хижину. Мясо, поджариваемое на углях, шипит и благоухает.

В хижине, освещенной лишь огоньками свечей и пламенем очага, небольшой ансамбль исполняет народную музыку. Мы заказываем по кружке пива. Я с любопытством разглядываю посетителей, главным образом молодежь. Если бы не белые рубашки и «городские» брюки на парнях, их вполне можно было бы принять за пастухов, которые раньше кочевали по Карпатам. Роман объясняет мне, что в большинстве своем это рабочие нефте — и газоперерабатывающих предприятий Борислава.

Небольшой украинский городок примечателен тем, что в нем провел долгие годы жизни замечательный писатель Иван Франко, которым я восхищаюсь за его мужество и неутомимую борьбу против национального и классового угнетения.

— Об этом городе, его жизни в конце прошлого века Франко писал в своей повести «Борислав смеется», — говорит Роман.

Я хорошо знаком с этим произведением. Может быть, поэтому заросшие травой колодцы с журавлями, попадающиеся нам меж бориславскими домами, когда мы едем по городу, кажутся мне памятниками старины, напоминающими о горьком «смехе» горьких дней. Я прошу остановить машину. Мне захотелось вдруг побеседовать с теми, кто пил воду из этих колодцев, послушать рассказ о былых временах.

Мы заглянули в один из скромных домов. Его хозяин Андрей Федорович угостил нас чаем. Его спокойная речь завораживает, слова льются тихо журчащей речкой.

В 1918 году панская Польша захватила Львовщину, всю Западную Украину и Западную Белоруссию. Он был тогда еще ребенком, но хорошо помнит, как горевали родители, родственники, все жители Борислава. Его отец и старшие братья Валентин и Сергей, несмотря на преследования полиции, мужественно боролись против поработителей. Они были в рядах тех сотен тысяч людей, которые, участвуя в забастовках, откровенно продемонстрировали, что считают своей исконной и единственной отчизной не панскую Польшу, а Советский Союз.

Андрей Федорович гордо выпрямляется.

— В забастовке 1930 года я уже участвовал сам. И знаете, кто взял меня с собой? (Родители-то не пускали, я ж был для них еще «малой».) Мой дед. Он понимал всю важность дела. Сам был участником знаменитой забастовки 1902 года против австро-венгров. Тогда тысячи рабочих целый месяц боролись за свои права.

Старик поднимает дрожащую руку, на которой не хватает мизинца.

— Они работали по четырнадцать часов в день и выступили с требованиями восьмичасового рабочего дня, повышения зарплаты и создания человеческих жилищных условий. Господа в Вене испугались и согласились удовлетворить некоторые требования рабочих.

— Только восьмичасового рабочего дня не дали, — тихо и уважительно подает голос Роман.

— Верно, — кивает Андрей Федорович, — этого им страх как не хотелось.

По дороге Роман дополняет рассказ старика. Австрийские власти прислали 5 тысяч солдат и жандармов для подавления стачки. Было арестовано 70 активистов.

Солнце клонится к закату. Мы торопимся, чтобы засветло попасть в село, где родился Иван Франко. Меж невысоких гор, поросших редколесьем, журчат ручьи. Там, где склоны становятся круче, вода ускоряет свой бег, словно ей не терпится поскорее добраться до резвой Быстрицы.

На берегу одной из таких горных речек и лежит бывшее село Нагуевичи, с которым у Ивана Франко были связаны незабываемые впечатления, сыгравшие значительную роль в его большой творческой жизни. Ныне оно носит имя И. Франко.

У дороги, которая вела в Борислав, стояла кузница отца будущего писателя. По ней брели в город вереницы обнищавших крестьян, надеясь получить там работу. Среди обездоленных людей попадались и старые, выброшенные хозяевами на улицу нефтяники. Они рассказывали о каторжном труде на бориславских и дрогобычских промыслах, о случавшихся там трагедиях и несчастьях.

Чего только не довелось услышать будущему писателю от посетителей отцовской кузни! Много лет спустя Франко написал, какое сильное воздействие оказали на него их рассказы.

В маленьком музее, расположившемся в обычной крестьянской хате, женщина-экскурсовод с большой теплотой и увлеченностью рассказывает мне о писателе.

— Родители Ивана Франко воспитывали в сыне прежде всего любовь к труду и людям. Отец был умным, энергичным человеком, прекрасным кузнецом, славившимся своим мастерством по всей округе. Он рассказывал мальчику народные легенды, сказки и притчи. Именно отец открыл Ивану духовную красоту человека-творца. С детских лет Иван полюбил народные песни, которые оказали огромное воздействие на его поэтическое творчество.

Роман проводил меня к тому месту, где когда-то стояли кузница, амбар и хата семьи Франко. Эти постройки не сохранились до наших дней. Сейчас полным ходом идут восстановительные работы. Они ведутся по старым рисункам, которых, к сожалению, сохранилось очень мало, и по рассказам стариков.

Окончив учебу во Львовском и Черновицком университетах, Иван Франко присоединился к рабочему движению, которое, по его мнению, могло сделать для народа больше, чем любая другая сила. Он черпал знания и уверенность в трудах Маркса и Энгельса, некоторые из них впоследствии перевел на украинский язык.

— Судя по всему, — обращаюсь я к Роману, — Иван Франко пошел совершенно иным жизненным путем, нежели Тарас Шевченко. И творчество этих двух выдающихся личностей, которые так много сделали для родины, вряд ли сопоставимо.

— Нет, я категорически не согласен, — горячо возражает Роман. — Их творчество не следует искусственно разделять Да, они жили в разное время. Но именно Шевченко подготовил духовную почву для поэта и писателя Ивана Франко. Не было бы смелого, дерзкого Тараса-не было бы и такого Франко, каким мы его знаем. Никогда бы западный украинец Иван Франко не достиг в своем мышлении и творчестве великих высот, если бы подобных же высот в свое время не достиг Тарас Шевченко. Об этом неоднократно говорил сам Франко, он с глубочайшим уважением относился к Шевченко.

Роман роется в своем необъятном портфеле, выуживает оттуда зачитанную брошюру и протягивает ее мне. Вечером в гостинице на странице, заложенной вырезкой из газеты «Литературная Украина», я читаю слова Франко, написанные им в 1914 году, за два года до безвременной кончины:

«Он был сыном мужика и стал властителем в царстве духа.

Он был крепостным и стал исполином в царстве человеческой культуры.

Он был самоучкой и указал новые, светлые и свободные пути профессорам и книжным ученым.

Десять лет томился он под бременем российской солдатчины, а для свободы России сделал больше, чем десять победоносных армий.

Судьба преследовала его в жизни, как только могла, но она не сумела превратить золото его души в ржавчину, его любовь к людям-в ненависть и презрение, а веру в бога-в неверие и пессимизм.

Судьба не пожалела для него страданий, но и не поскупилась и на радости, струившиеся из здорового источника жизни.

Самое лучшее и самое ценное сокровище судьба дала ему лишь по смерти — бессмертную славу и всерасцветаю-щую радость, которую в миллионах людских сердец пробуждают и будут пробуждать его творения.

Таким был и есть для нас, украинцев, Тарас Шевченко».

13. Лечебная пещера

В один из очень жарких июньских дней, когда в горных речках даже по утрам-теплая вода, на улицу карпатского села Кривче въезжает грузовик. За ним следует небольшой автобус и «скорая помощь». Все направляются к пещере. Последними прибывают два легковых автомобиля, судя по номерам, из Киева. Крестьяне, толпящиеся у входа в пещеру, отходят несколько в сторону, и их взгляды устремляются на молодую женщину, приехавшую с каким-то седовласым энергичным мужчиной.

На ее светловолосой голове-белая косынка, да и вся она с ног до головы одета в белое. В таком вот «медицинском наряде» Татьяна Неведомская (так звали женщину) решительно направляется к входу в пещеру. В руках у нее что-то наподобие чемоданчика или спортивной сумки…

— Целый месяц летом 1971 года прожила смелая Татьяна в неуютной кривчевской пещере, — рассказывает мой сопровождающий, писатель Иван Михайлович Чендей. — Целый месяц не видела она света летнего солнца и могла общаться с внешним миром только с помощью телефона.

— И зачем она пошла на такую жертву? — спрашиваю Ивана Чендея, который сразу же, едва мы с ним познакомились, пригласил меня поехать в горы.

— Она узнала, что медики решили экспериментальным путем убедиться в лечебных свойствах пещерного воздуха, — отвечает Чендей, когда мы, выйдя из его машины, стоим на поросшем кустарником и мелколесьем склоне и любуемся расположенной внизу долиной и перерезавшей ее серебристой извилистой речушкой.

— И что же лечат в пещере?

— С помощью «пещерного лечения» удается эффективно бороться с различными заболеваниями дыхательных органов. Уже в 40-50-х годах прошлого столетия в Пятигорске успешно исцеляли таких больных, опуская их на некоторое время в специальной корзине в пещеру. Первые научные данные, подтвердившие благотворное воздействие пещерного микроклимата на организм человека, были получены во время последней войны в огромных пещерах Вестфалии, которые служили тогда бомбоубежищами. Чтобы помочь медицине еще раз убедиться в лечебных свойствах пещерного воздуха, Татьяна Неведомская и опустилась в кривчевскую пещеру. Эксперимент удался. Благодаря этой женщине основательно исследовали влияние подземного микроклимата на человеческий организм. Одновременно подобные эксперименты проводились и в других пещерах.

Об этом он уже рассказывает в машине. Мы едем из Ужгорода в его родное горное селение Дубовое. Но, поскольку он хотел бы показать мне не только Дубовое, но и другие достойные внимания места, наш путь лежит сейчас в Солотвино, где расположена республиканская больница для больных аллергией. Поэтому-то мы и заговорили о Татьяне Неведомской, лечебных пещерах и заболеваниях дыхательных путей. В солотвинской клинике как раз занимаются исследованием таких заболеваний, и там имеется современно оборудованная лечебная пещера.

Нас встречает главный врач больницы. После непродолжительного обхода «надземной» клиники он ведет нас к соляному руднику. «Подземная» клиника находится в шахтах и штольнях рудника, в самых нижних «этажах» которого продолжают добывать соль. Больничный лифт для посторонних закрыт, и мы спускаемся в шахту с шахтерами, с любопытством разглядывающими меня и Чендея. Лифт останавливается.

— Счастливого возвращения! — говорю я, прощаясь с горняками, которым предстоит спуститься на вдвое большую глубину.

Прежде чем переступить «порог» пещеры, мы надеваем поверх ботинок белые полотяныные чулки, доходящие почти до колен. Потом попадаем в длинный сводчатый коридор почти в километр длиной и 10 метров высотой.

Пока мы осматриваем «отделение», главврач рассказывает:

— Преимуществом пещерного микроклимата в данном случае является то, что сюда не попадают солнечные лучи, и воздух здесь обогащен аэрозолями в виде мельчайших кристалликов соли.

Затем врач показывает вентиляционную систему, которая обеспечивает регенерацию микроклимата и проветривание больничных помещений.

— А где же «больничные палаты»? — спрашиваю я, беспомощно оглядываясь.

Доктор улыбается.

— Одна из них здесь. — Он отодвигает доходящую до самого потолка ширму, и передо мной открывается просторная полукруглая ниша с восьмью кроватями, столиками, стульями и другой необходимой мебелью. — Сейчас в шахте всего сто двадцать коек, но вскоре их число удвоится.

Кроме больничных палат, здесь имеются гимнастические залы, теннисные столы, комнаты для отдыха обслуживающего персонала, кухни и т. д.

— На какой глубине мы теперь находимся? — спрашиваю я.

— 360 метров от поверхности земли, именно здесь наиболее благоприятный микроклимат. Температура воздуха составляет 23 градуса, относительная влажность воздуха-до 60 процентов, скорость движения воздуха-до 20 сантиметров в секунду, атмосферное давление-700-750 миллиметров…

Я перебиваю врача и спрашиваю, сколько недель проводит здесь каждый пациент.

— Недель? — почти испуганно переспрашивает тот. — Что вы говорите! Тут не всегда речь идет даже о днях. Как видите, заняты не все помещения. В течение месяца мы прописываем пациенту ежедневное двухчасовое лечение, затем постепенно увеличиваем продолжительность его пребывания здесь до двенадцати часов, но все это зависит от состояния здоровья, от того, как больной чувствует себя в период адаптации. Во время и по окончании лечения все пациенты подвергаются специальному обследованию.

…Шахтерский лифт снова доставляет нас на поверхность.

— Счастливого возвращения! — приветствуют нас горняки, когда мы выходим из лифта.

14. В гостеприимных Карпатах

Почти стемнело, когда мы прибыли в родное село Ивана Чендея. Оно расположено среди гор. Проехав последние сотни метров по неровной сельской дороге, мы останавливаемся возле забора. За ним видны два дома: один — старый, ветхий, другой-большой, новый. Из сарая доносится хрюкание поросенка и кудахтанье кур.

Едва мы с Иваном открыли калитку, как из дома навстречу нам вышли его племянница Ольга, ее муж Василь и их сынишка Тарас. Нас сердечно приветствуют.

— Проходите, проходите! — приглашает хозяйка.

Мы идем по бетонной дорожке через благоухающий сад. Маленький Тарас, которому в виде исключения разрешили сегодня погулять дольше обычного, рассказывает дяде Ивану свои новости-об огромной «дыре», которую просверлили в горе, о бедной птичке, залетевшей к ним в сарай, о поспевших грецких орехах и о грушах, которые в этом году не крупнее вишни.

Входим в чистый, опрятный дом. Хозяйка предлагает присесть на диван. Она суетится вокруг стола и мимоходом просит меня извинить ее за небольшой беспорядок в доме. Они с мужем были целый день на работе и только-только вернулись домой.

Уже за столом Ольга рассказывает о своей работе. Она врач местной поликлиники, которая обслуживает жителей поселка. В нем насчитывается около 12 тысяч человек. Когда здесь построили промышленные предприятия, село превратилось в небольшой рабочий город. Недавно здесь были открыты техникум и общежитие для учащихся. Скоро вступит в строй новая большая школа. Появились и первые четырехэтажные дома, гордо возвышающиеся над старыми — деревянными…

— Вы должны учесть, — вступает в разговор Иван Михайлович, — что Закарпатская Украина самая молодая область в Советском Союзе, она вошла в состав СССР лишь после войны. Тогда десятки тысяч людей не умели ни читать, ни писать.

Некоторое время мы беседуем об историческом прошлом Закарпатья. К разговору подключается и Василь, хотя ему больше хочется поговорить о ГДР, где он несколько месяцев работал на одном из предприятий Карл-Маркс-Штадта.

— Вообще Советская власть в Закарпатье, — говорит Василь, — была провозглашена еще в 1919 году, но продержалась она лишь 14 дней. Область была включена в состав буржуазной Чехословацкой республики, а в 1939 году ее захватила хортистская Венгрия.

— А когда же Закарпатье воссоединилось с Украиной?

— В июне 1945 года, — отвечает Василь.

— Но, насколько я знаю, область была освобождена значительно раньше.

— Да, — кивает Василь, — осенью 1944 года.

— А как же тогда объяснить это «межвременье»?

В разговор вмешивается Иван Павлович.

— Дело в том, что необходимо было дождаться окончания войны, чтобы аннулировать старый, неравноправный договор с буржуазной Чехословакией и заключить новый. Такой договор между СССР и Чехословакией был заключен 29 июня 1945 года.

… На ночь Ольга с мужем предоставляют в мое распоряжение свою просторную спальню. Утомленный длительной дорогой и массой впечатлений, я быстро засыпаю…

Последние дни моего пребывания в Закарпатье проходят быстрее, чем хотелось бы. На обратном пути из села Дубовое в Ужгород Иван часто делает остановки, показывая мне те или иные достопримечательности, которых в Карпатах очень много.

И хотя все это необычайно интересно и достойно внимания, я тактично напоминаю о том, что уже несколько недель в дороге и немного приустал, тем более что мне все время приходится говорить на чужом языке.

Но Иван все-таки в очередной раз куда-то везет меня.

— Мы не на завод, — утешает он, — а в сад, фруктовый сад, в котором, несмотря на нынешние плохие погодные условия, выращен хороший урожай.

Когда мы приехали на место, Иван говорит, показывая на небольшую, виднеющуюся вдали деревушку:

— Там уже Венгрия. Сад наполовину венгерский, наполовину наш. Это сад дружбы. Руководит здесь смешанное венгеро-украинское правление; венгры и украинцы совместно ухаживают за садом, вместе собирают урожай и вместе празднуют окончание уборки. Сад был заложен в 1960 году. Его используют одновременно и для научных целей.

У входа в саднаходится большой машинный парк. Деревья посажены довольно далеко друг от друга, чтобы между ними могли свободно проходить грузовые автомобили и сельскохозяйственная техника.

Под навесом стоят целые штабеля ящиков и коробок, в них лягут прекрасные плоды нового урожая. Первые ящики с фруктами отправят в города, где были подписаны соглашения о сотрудничестве: в Москву, Будапешт, Киев.

… В последний день пребывания в Ужгороде друзья везут меня в Невицкое, где находится еще один такой сад, только уже советско-чехословацкой дружбы. Как и предыдущий, он заложен на тех же условиях, его также совместно обрабатывают чехи и украинцы, вместе собирают урожай. Еще один росток будущего без национальных разделений и границ.

Как часто в последние двадцать лет мне приходилось путешествовать по бескрайним просторам этой страны! Сколько километров осталось позади! И все кажется мало, все недостаточно, чтобы познакомиться с каждым уголком украинской земли, познать всю глубину национального характера украинского народа. Как многое хотелось бы еще повидать…

Несколько часов спустя в купе мчащегося в Киев поезда я снова и снова вспоминаю пережитое… Не могу забыть звонкие украинские песни… Они сопровождают меня и в самолете, летящем из Киева в Берлин, над Украиной, в которой мне посчастливилось познакомиться со многими замечательными людьми…

Громче шума карпатских водопадов звучат в моем сердце песни Верховины и Донбасса, Крыма и Волыни. Песни прекрасной, вечно притягательной Украины.

Издательство «Прогресс» выпускает на иностранных языках книги серии «Свидетельства об СССР», которые адресованы зарубежному читателю. Авторы книг этой серии — посетившие СССР прогрессивные журналисты, писатели, общественные и политические деятели из разных стран — рассказывают, что они видели в нашей стране, о своих встречах с советскими людьми, о различных сторонах жизни общества развитого социализма.

Книги этой серии в переводе на русский язык в несколько сокращенном виде предлагаются вниманию советского читателя. Сокращения сделаны в основном за счет приводимых авторами общих сведений об СССР, фактических данных по истории, политике, экономике, культуре, которые, несомненно, интересны для зарубежного читателя, но хорошо известны каждому советскому человеку. Хотя в этих книгах, возможно, много общеизвестного, тем не менее наш читатель с интересом прочтет о личных, непосредственных впечатлениях иностранных авторов о Советском Союзе, о том, какой они видят и Как воспринимают советскую действительность.

Зарубежные авторы о СОВЕТСКОМ СОЮЗЕ

Гюнтер Штайн (ГДР) — автор ряда романов и рассказов, переводчик классической и советской литературы на немецкий язык. Перевел около ста произведений советских авторов. Лауреат Национальной премии ГДР и Литературной премии имени Фонтане.

Украина станет новой Грецией. Когда-нибудь проснется ее веселый, музыкальный народ и оживет его плодородная земля под чудесным южным небом.

Иоганн Готфрид Гердер, 1769 г.

По-моему, в каждом украинце живет Шевченко, как в самом Шевченко жила Украина. Он научил меня любить свою родину, ее народ. Разве это не высшее достижение поэта?

Джеймс Олдридж, 1964 г.

Я получаю много пластинок из России. Слушая их, я постоянно убеждаюсь в том, что украинские народные песни-замечательнейшее творение человеческой культуры. И я, и мой народ пылко любим великолепные героические произведения Шевченко. Этот крупный поэт принадлежит всему миру.

Поль Робсон, 1957 г.

40 к.

Примечания

1

Верховный бог в скандинавской мифологии, наделен чертами могучего шамана, мудреца, он — бог войны и раздоров. — Прим. ред.

(обратно)

2

Во время странствий М. Горького по России село называлось Кандыбовка; позже оно было переименовано в Кандыбово, а затем-в Кандыбино. — Прим. ред.

(обратно)

Оглавление

Один из многих

1. Я давно хотел побывать на Волыни

2. Там, где рассекали воды казацкие струги

3. Его лишили родины

4. На дорогах Украины

5. Сорочинская ярмарка

6. В неожиданной роли

7. Бьется в долине Донца красное сердце

8. Восхождение к рекорду

9. «Мама, я тебя сейчас вспоминала»

10. «Человек — это звучит гордо!»

11. На Львовщине

12. В серной «мечети»

13. Лечебная пещера

14. В гостеприимных Карпатах

*** Примечания ***