Мизантроп [Владимир Анатольевич Моисеев] (fb2) читать онлайн

Владимир Моисеев Мизантроп

Значительная часть населения живет почти беззаботно, беспечно и обеспеченно, церковь, учебные заведения и клиники всегда готовы к услугам по доступной цене, кремация же в случае надобности производится бесплатно.

Фридрих Дюрренматт

Мы ждем тебя, наш друг и брат,

Тебе здесь каждый будет рад.

Фридрих Дюрренматт

Особенности совместного проживания

— Думала, что ты мизантроп, Уилов. А оказалось — обычная сволочь, — сказала Лида.

Это неожиданное открытие не сделало ее несчастной, наоборот, лицо ее просветлело, она довольно улыбнулась. Так часто бывает, когда долго и настойчиво бьешься над решением сложной задачи, а потом вдруг отыскиваешь правильный ответ, и гордость от содеянного переполняет тебя. Радости нет предела. Хочется петь и плясать! У Лиды это очень хорошо получается. Люблю наблюдать за женой в эти минуты счастья. Она так и не научилась скрывать свои чувства или не считает нужным прятать их от меня.

— Спой, Лида! — сказал я с придыханием, стараясь, чтобы мои слова прозвучали нежно.

— Сейчас, разбежалась!

— Ты меня обидела.

— Сволочь, сволочь, сволочь.

— Не буду спорить, тебе виднее. Но вот называть меня обычным — это перебор. Еще бы сказала обыкновенный.

— Обычный, обыкновенный… Есть разница?

— Конечно. Ты как писательница должна чувствовать слова. Обычный — это традиционный, обыкновенный — один из многих. Но дело в том…

— Не начинай! Хочешь узнать, почему я назвала тебя сволочью?

— Нет.

— И все-таки я объясню.

— Писательницам не следует разъяснять возникшие в их воображении образы. Напрасный труд.

— Помолчи. Все дело в том, что ты лишен корней, ты не ценишь идеи, которые важны для народа, не привязан к отдельным людям или общественным организациям, у тебя нет настоящих друзей, твоя мораль основана на давно отброшенных цивилизованным человечеством нормах. Совесть… — Лидия на мгновение замолчала, словно поперхнулась. — Не знаю, что сказать о твоей совести. Она у тебя есть. Это так несовременно. Мы живем в мире, где излишняя рефлексия — проявление слабости. Верный признак неудачника. Казалось бы, чего проще, будь как все. Общество выработало правила поведения, следуй им, не забивай голову предрассудками, и все будет хорошо. Но нет. Ты же у нас особенный. О чем бы ни заходила речь, у тебя всегда есть свое мнение. Ты плюешь на авторитеты и при этом рассчитываешь, что эти самые авторитеты будут относиться к тебе как к равному. Почему? Вот это самое смешное, ты указываешь на их ошибки и заблуждения, полагая, что они будут тебе за это благодарны. Знаешь, как тебя правильно называть: гражданин отселенный, в списках не значится.

— Верно. Я — особенный. И поэтому ты любишь меня.

— Да. Но это к делу не относится. Давай по существу.

— Давно обо мне не говорили так много приятного. Но кое в чем ты ошиблась. У меня есть друзья, у меня есть любимая женщина.

— Это я, что ли?

— Да.

— Правка принимается. Тебя не собьешь!

— У меня полно недостатков, лишнего вешать не надо.

— Согласна. Поцелуемся?

Так обычно Лида заканчивает наши философские или лингвистические споры. Природа наделила ее здоровой человеческой мудростью, которой так часто не хватает мне. Наши споры и выяснения отношений не приводят к разрыву только потому, что Лида явно умнее меня. Она дорожит нашими отношениями, лучше разбирается в тонких психологических нюансах и часто прощает то, что другая женщина не простила бы никогда. Я понял это совсем недавно и был польщен и благодарен. Мне повезло с женой.

Странный у нас союз. Футуроном и писательница. Меня интересует только будущее, Лиду — исключительно настоящее. Настоящее не только как текущий миг бытия, но, в первую очередь, как качество событий, которые она использует в своих произведениях, их достоверность и принадлежность к реальной жизни. События должны быть настоящими, не придуманными, так она считает.

Это я к тому, что наши представления не пересекаются. Я живу в своем выдуманном мире будущего, оперирую вероятностями и реализовавшимися закономерностями. Лида не интересуется идеями, предпочитая установленные факты. Не знаю, использует ли она мои фантазии в работе, но ее знание реальности помогает мне. Будущее нельзя предсказать. Единственное, на что может рассчитывать футуроном — это обнаружить в мгновенно исчезающем настоящем (текущий момент времени, а вовсе не верно установленные факты) успевшие проявить себя побеги будущего. Оно ведь уже здесь. Моя работа — фиксировать его проявления.

— Тебе пора собираться, — сказала Лида.

— Без меня не начнут.

— Встреча выпускников — прием затасканный, но для развития сюжета подходящий. Люди, которые не виделись пятнадцать лет, попытаются общаться, словно расстались только вчера. Прежние страсти, давно угасшие и забытые, вспыхнут с новой силой. Никто не может сказать заранее, к чему приведет возвращение в прошлое.

— Тебе не нравятся встречи одноклассников?

— Да, не нравятся. Я попробовала однажды придумать хотя бы один сюжет, в котором подобная встреча была бы полезна, но так и не смогла. Последствий избежать не удается, они бывают или плохие, или катастрофические.

— И что мне делать?

— Веди себя отстраненно, не ввязывайся в задушевные разговоры, не задавай вопросы. Может быть, и пронесет.

— Все будет хорошо. Но не могу понять, какой интерес людям встречаться со мной? Я — скучный.

— Люди умеют удивлять.

— Напьюсь, расскажу что-нибудь о будущем.

— Смотри, не переусердствуй.

— А ты займешься своим текстом?

— Использую твое отсутствие с пользой. Буду работать. Завидуешь? — Лида подмигнула.

— Да. Немного.

— Врешь. Сильно-сильно завидуешь. Вон, покраснел, как ростовский помидор.

Встреча одноклассников

Повод собраться в ресторане был выбран отменный — день астрономии. Этот праздник не имеет фиксированной даты и отмечается в субботу, когда Луна имеет фазу вблизи первой четверти, приходящейся на интервал с середины апреля до середины мая. Так получилось, что мои одноклассники, все поголовно, были любителями астрономии и никогда не отказывались выпить за звезды и прочие небесные объекты. Тосты были прекрасны. Пили за солнечные затмения, бозон Хиггса, постоянную Хаббла, тринадцать с половиной миллиардов, квазары, черные дыры, гамма-излучение, Общую теорию относительности, суперструны, М-теорию, постоянную Планка, нейтронные звезды, темную материю и темную энергию, помянули калибровку N-образных щелей и составление таблиц для астролябии Данжона. Я подумал и предложил выпить за наших детей, но лишь за тех, кому посчастливится жить на Марсе. И мне не было отказано.

Языки развязались. Ребята соскучились по общению и с удовольствием делились воспоминаниями о своих детских приключениях. Повседневная школьная скукотища была забыта. В памяти остались яркие смешные воспоминания.

Было чудесно, но я не мог смириться с тем, что друзья мои — такие замечательные люди, жаль, что мы так редко встречаемся, — совершенно не интересуются будущим. Отправляясь на встречу, я отдавал себе отчет в том, что моя работа, которой я отдаю так много сил, для них полнейшая белиберда и пустая трата времени. Если бы я ограничился парой рюмок, как предполагал заранее, то сумел бы не обращать внимания на возмутительное равнодушие товарищей. Однако норма была превышена, и спиртное начало свое коварное воздействие. Алкоголь обладает неприятным свойством — мизантроп ты или нет, но обижаться по пустякам он человека заставляет.

Я попытался вспомнить, что эти люди говорили о своем будущем тогда, в школе. Наверняка, они мечтали о чем-то и строили планы. Интересно было бы проследить, как менялись их представления о жизни с течением времени. Но сделать это крайне трудно, потому что люди обычно не фиксируют свои отвлеченные желания. Жаль, потому что с точки зрения футурономии именно эти неуловимые импульсы во многом определяют будущее. Я попробовал придумать, как их отслеживать. Но мне помешали.

Ко мне подошел бывший одноклассник, которого я с детства привык звать Прохором — не помню, было ли это его настоящее имя или сокращение от фамилии — и предложил выпить за встречу. Идея была плодотворная. Реализовали ее без проблем. В школе мы с Прохором не ладили. Почему, трудно сказать. В далекие школьные годы я был склонен дружить со всеми подряд, открытый был мальчик. Искал, наверное, родственную душу. Любил поболтать на отвлеченные темы. Это потом, после пятьсот пятьдесят третьей неудачной попытки, я решил стать мизантропом. Прохор был человеком прагматичным, не склонным к схоластике. Вот и причина для конфликта. Сейчас, конечно, все совсем не так. Я стараюсь с людьми без нужды бесед не заводить. Только со своей Лидой. Интересного собеседника найти трудно. И, честно говоря, овчинка не стоит выделки. Что за радость, если вдруг отыщется человек, который поймет меня? Или вдруг, без подсказки, начнет произносить слова, которые я сам могу говорить часами? Детские желания часто бывают такими странными. А сейчас я вырос и понял смысл поговорки: молчанье — золото. Вот и на этот раз, выпив с Прохором за встречу, я постарался ограничиться добродушной улыбкой. Прохор заговорил сам.

— Чем занимаешься, Уилов? Мне рассказали, что ты забросил астрономию. Зря, ребята любили хвастаться перед девушками, что один из их друзей — настоящий астроном. Представитель романтической профессии.

— Ерунда. Какая там романтика! Компьютеры, цифры и формулы.

— Ты, Уилов, всегда старался держаться подальше от народа, никогда не любил людей.

— Наверное. Тебе виднее.

Прохор тяжело вздохнул, мне не понравились его глаза: были они ясными и пронзительными. Показалось на миг, что он был непозволительно трезв.

— Ты не ответил на мой вопрос. Чем занимаешься?

— На встречах одноклассников это самый дурацкий вопрос, — сказал я, не смог промолчать.

— Если дурацкий, так ответь.

— Исследую будущее.

— Не смеши, — сказал Прохор. — Предсказатель из тебя не получится. Нет в тебе достаточной наглости, да и врать ты не умеешь.

— Я не предсказываю будущее, его нельзя предсказать или построить, его можно только изучать.

— Политика? Поменял астрономию на политику? Ну, знаешь ли…

— К будущему политика отношения не имеет. Есть тактика, есть стратегия, а есть реальность. Эти штуки редко пересекаются.

— Ты — политтехнолог?

— Нет. Я уже сказал, что политика меня не интересует. Только будущее.

К нам присоединилась одноклассница Ольга. Она мне подмигнула, потом подумала и подмигнула Прохору.

— Можно я немного помолчу рядом с вами, послушаю умных людей.

— Можно, — разрешил я.

— И меня политика не интересует, — грустно сказал Прохор. — Знаешь, я долгое время был либералом. Меня всегда интуитивно привлекала свобода. Не только своя, но и чужая. Мне кажется, что люди должны быть свободны.

— Согласен, — сказал я.

— Но потусоваться с либералами не удалось, они меня выставили за дверь. Оказалось, что их интересует только экономическая свобода. Чтобы экономика эффективно развивалась, частные предприниматели должны получать максимальную прибыль, а государство не должно им мешать обирать лохов. К остальным проявлениям свободы либералы относятся весьма оригинально — им наплевать на любые личные или общественные фантазии, но при условии, что они не ограничивают возможности частных предпринимателей и не мешают получать прибыль.

— Да, конечно. Это не секрет.

— Понимаешь, стремление к свободе и безразличие к поступкам соседа — это разные вещи. Как в будущем будет решен этот вопрос? Ты, Уилов, наверняка знаешь правильный ответ. Победит ли добро, свет и все хорошее тьму, зло и все плохое?

Мелькнула в голове правильная мысль: «Промолчи!» Но я уже был пьян, а в таком состоянии могу говорить о будущем часами.

— Обычное дело. Характерная претензия к будущему. Если бы плохие ребята захотели уничтожить мир, они бы действовали именно так — призывали бороться за все хорошее против всего плохого. А плохое, как известно, все вокруг. Без исключения.

— И я? — спросил Прохор.

— Безусловно, — ответил я. — Доказать это не составит труда. Нет ничего проще. Если, конечно, это кому-то понадобится. Личная заинтересованность, Прохор, очень тонкая штука. Она способна творить чудеса. Но в каждом конкретном случае надо разбираться отдельно. Особенно, когда речь заходит о жадинах. Ты ведь жадина, Прохор?

— Наговариваешь. Я — человек доброй воли.

— А в детстве был жадиной.

— Но я действительно за все хорошее против всего плохого.

— Это должно настораживать.

— Кого?

— Прежде всего, тебя самого. Это же первый симптом деформации мозга.

— Получается, нужно быть за все плохое против всего хорошего?

— О, это второй симптом деформации мозга.

— Ты утверждаешь, что у всех людей проблемы с головой?

— Только у тех, кому повезло иметь развитый мозг.

Потом Прохор куда-то пропал. Наверное, нашел другую жертву для бессмысленной болтовни. Нет, в самом деле, что может быть глупее выяснения достигнутого за время нашей разлуки жизненного успеха. Я представил, как он задает свой дурацкий вопрос кому-то еще: «Чем ты сейчас занимаешься»? Это было смешно. Мне было приятно, что свой экзамен я уже сдал.

Ольга схватила меня за руку и потащила танцевать. На встречах одноклассников принято заниматься всякой ерундой. Я знал куда направляюсь, и был готов к любым безрассудствам. Все равно день пропал.

А пиршество, между тем, продолжалось своим чередом. Народ здорово набрался. Это важно отметить, потому что объясняет, почему я беспрестанно трепался о взаимосвязи прошлого и будущего. Это было неправильно, потому что есть темы, о которых следует говорить, только оставаясь сосредоточенным и трезвым. Неудивительно, что внятно сформулировать, в чем она конкретно проявляется, эта самая связь, мне не удалось. По понятным причинам: мысли в голове скользили то слева направо, то справа налево, как курсанты во время морской качки. Потом из-под ног стала самым предательским образом ускользать земля, и стало не до философских обобщений. До конца дня я стал ходячим гироскопом: задача поддержания равновесия поглощала все без исключения помыслы и силы. Но болтал я безостановочно. Как потом выяснилось, исключительно о будущем. Кроме Прохора, вновь откуда-то материализовавшегося, мои слова пытались понять еще двое: Захар и Ольга, чему я был искренне рад. Они были хорошими слушателями, и мне хотелось объяснить им, что будущее к нам равнодушно и даже враждебно, но это совсем не трагедия, а повод разузнать о нем больше. Если ты предупрежден о планах врага, значит, вооружен. Захара мое выступление заинтересовало по-настоящему. Он раскраснелся и кивал головой в такт моим словам, создавалось впечатление, что я не веду научную беседу, а декламирую стихотворение. Ритм подсказывал, что я пользуюсь пятистопным ямбом. Ольга слушала меня, закрыв глаза, наверное, так ей было легче воспринимать информацию, которой я делился.

Дома меня встретила Лида.

— Однако, — сказала она. — Представляю, чему вы там учились, в вашей школе! Не удивлюсь, если все были пятерочниками.

* * *

Утром я вспомнил, что выглядел глупо. Но чувствовал себя на удивление удовлетворительно. Душ и кофе сделали свое благое дело — голова немного побаливала, но на это не стоило обращать внимания, работать я все равно был не расположен. В голове мелькали странные философские вопросы, связанные с прошлым и будущим. В том смысле, что для нормального человека важнее? Хорошая идея для научной статьи или монографии, только очень скучная. Лида наверняка могла сочинить на эту тему интересную историю, без академической сухости. У меня так не получится. Не могу сказать, что, занимаясь своим делом, я стремлюсь развлечь или позабавить кого-либо. Наука о будущем — занятие не из веселых. Все дело в том, что будущее нам враждебно, точнее, абсолютно равнодушно к человеческим устремлениям, оно наступит, хотим мы этого или нет. И ему наплевать на то, что наши мечты и надежды будут отброшены за ненадобностью. Мы ему совсем не интересны. Так что правильнее говорить, что не будущее враждебно нам, а мы враждебны будущему, потому что люди никогда не прощают презрения и равнодушия. Как написать об этом научную статью, чтобы заинтересовать читателя? Для меня это абсолютно непосильная задача. Я и не берусь за нее. Мое дело писать о будущем правду. А найдутся ли люди, которые захотят выслушать меня — вопрос десятый. Плоховатенько было бы, если бы я зависел от мнения людей. Мы, мизантропы, давно это поняли и приняли, как данность. Однажды до нас дошло, что рассчитывать на народную любовь глупо, нам она не светит. Но это не повод бросать работу. Даже если она кому-то кажется скучной.

— Кто сказал, что в литературе хороши все жанры кроме скучного? — спросил я у Лиды.

— Кто-то из великих.

— Ты тоже так думаешь?

— Отстань, я работаю, мне до конца недели нужно два листа написать.

Будни футуронома

Забавную я выбрал себе профессию. Как правило, люди, нанимающие меня на работу, почему-то упорно считают, что я занимаюсь тупым толкованием будущего, чуть ли не предсказаниями. Это, конечно, не так. Будущее нельзя предсказать или контролировать. Нельзя. Увы! Я говорю об этом каждый раз, подписывая новый договор, однако работодатели пропускают мои слова мимо ушей, думают, что это шутка.

Их смех меня раздражает. Но ведь в моем утверждении нет ничего смешного. Понимаю, что настаивать глупо, ведь работу мне предлагают только потому, что считают, будто я кокетничаю, а на самом деле…

«У вас хорошие рекомендации. Вы, Уилов, один из лучших», — говорят заказчики.

«А это потому, что я никогда ничего не предсказываю и не собираюсь этого делать и впредь», — говорю я правду, а они смеются.

Приходится каждый раз вписывать в договоры пункт о невозможности предсказания будущего. Выглядит это, как каприз, или попытка заранее снять с себя ответственность за неизбежные ошибки. Но я просто хочу предупредить работодателей о том, чего они не смогут получить от меня. Стараюсь быть честным.

И все равно люди ждут точных прогнозов и считают меня человеком с отвратительным чувством юмора, когда я говорю, что это невозможно. Даже Лида уверена, что я разбираюсь в будущем лучше футурологов. Верит мне и радуется, когда мне предлагают новую работу.

— О, у тебя новый заказ, — сказала он, услышав, что я напеваю песенку «Колибри»: «Только две половины у мозга бьются о лобную кость». Это уже стало ритуалом.

— Человек захотел узнать о перспективах возрождения традиционных общин. Обещает хорошо заплатить.

— Интересно, почему они обращаются к тебе, а не к футурологам?

— Футурологи слишком прямолинейны, им не хватает чутья. Их предположения легко разбить. Они говорят о будущем, как о чем-то неотвратимом. А это не так.

— Но ты тоже говоришь о будущем. В чем разница?

— Еще раз. Будущее предсказать нельзя. Удается, если повезет, отыскать в настоящем проявление будущего. Оно уже здесь. Его можно попытаться понять и почувствовать. Этот подход настолько отличается от традиционной футурологии, что я предпочитаю называть свою работу по-другому — футурономией.

— Ясно. «Логос» — это знание. «Номос» — законы, по которым происходит развитие.

— Разница, как между астрологией и астрономией…

— И методы применяются разные?

— Лично я занимаюсь контент-анализом — пропускаю через себя потоки информации, рассчитывая, что удастся выловить какие-нибудь сведения о проявлениях будущего. У футурологов свои методы.

— А они пользуются контент-анализом?

— Не исключено. Отличие в том, как они поступают с обнаруженными фактами. Футурологи используют их для подтверждения своих прогнозов или фабрикации новых, я обращаю внимание на развитие ситуации.

— Ты так красиво сказал о том, что пропускаешь через себя потоки информации. А что это значит?

— Сажусь и тупо читаю ленты новостей, сообщения футурологов, статьи мечтателей и циников, то есть то, что обычные посетители Интернета в большом количестве выставляют в свободный доступ. Мое дело — выявлять тенденции. Собственно, это и есть контент-анализ.

— И чем же ты руководствуешься, отбирая материал?

— Только собственным чутьем. Иногда что-то кажется мне важным, иногда что-то нравится, иногда потрясает своей несуразностью. Зачем ты спрашиваешь?

— Хочу понять, почему ты выбрал себе такую работу. Почему тебя заинтересовало именно будущее?

— Я — человек загадка!

— Хвастун! Лучше скажи, ты бросаешь свою работу в Институте прикладной механики?

— Нет, конечно. За такое место надо держаться. Работа рядом с домом, — это большое удобство. К тому же, вести семинар о будущем — это такое удовольствие, что и словами не передать. Представляешь, по собственной инициативе ко мне приходят люди и рассказывают о вещах, до которых сам бы я никогда не добрался.

— И ты, конечно, этим пользуешься!

— Сознаюсь, виноват! Это самый циничный поступок, который за мной числится.

— Тебе еще и деньги платят.

— Это как водится. В сентябре опять начнем. Договор я уже подписал.

— Там есть хорошие ребята?

— О, да. Мы проговариваем многие важные вопросы. Это дисциплинирует и помогает посмотреть на очевидные факты под другим углом. На семинаре меня посещают неплохие мысли.

— Правильно, держись за Институт!

— А что?

— Хочу про тебя книжку написать. Вот только не знаю, о семинаре писать или о встрече с одноклассниками?

— Ты шутишь?

— Нет, — сказала Лида. — Из тебя получится отличный книжный персонаж. Давно пора было заняться тобой серьезно.

— Кто про меня захочет читать?

— Это уж моя задача. Справлюсь.

Одноклассница Ольга

Нет, семинар мне бросать не хотелось. Ни в коем случае нельзя было терять возможность разговаривать с нормальными живыми людьми. Как правило, со мной обычно общаются по Интернету. И это замечательно, я сам предпочитаю болтовне переписку. Во-первых, есть время подготовить ответ. Во-вторых, все, высказанное мной, а также в мой адрес, остается в сети, разговор не пропадает, его можно при необходимости восстановить, не торопясь перечитать, исправить неудачные аргументы, довести до ума лексику, поправить стиль, обнаружить неожиданные темы в словах собеседника, на которые сразу не обратил внимания. В голову приходят новые мысли и идеи. Это хороший материал для развития интеллекта. Уже то, что можно вернуться к важному разговору в любое удобное время — огромная ценность для аналитика. Нужно только научиться использовать преимущества, которые дают зафиксированные слова. Хороший повод посочувствовать мыслителям прошлого — у них не было компьютеров. Больше всего я жалею Льва Толстого, вот кому бы пригодились наши возможности.

Особенно неприятны разговоры по телефону. Вот уж пустое дело, меня раздражает, что совершенно не важно, произношу я умные речи или несу откровенный бред, потому что пройдет пять минут, и это уже не будет играть никакой роли, потому что разговор забудется. Если в памяти что-либо и останется, то лишь какие-то мелкие, по большому счету, несущественные вещи. Как правило, ничего важного.

Знакомые считают меня законченным мизантропом. Хотелось бы думать, что они правы. Признаться, идеи и интеллектуальные изыски для меня интереснее общения с представителями человеческого рода. Конечно, для того, чтобы успешнее справляться с работой, я вынужден время от времени встречаться с людьми и иногда разговаривать с ними. На семинаре, скажем. Спасибо за это Институту прикладной механики.

А вот встреча с одноклассниками — как раз из тех событий, которые не предполагают полезных результатов. Но наивно считать, что любое наше действие обязательно должно приносить выгоду. Современные люди, получают удовольствие от самых, казалось бы, бессмысленных вещей. Но я так и не смог понять, что интересного люди находят, общаясь со мной, скучным парнем, зацикленным на работе и исследованиях будущего? Они, наверняка, даже не все мои шутки смогли понять. Я был остроумен, а мои одноклассники думали, что слышат пьяный бред.

Внезапный интерес со стороны Прохора показался мне странным. Я не киноактер и не светский человек. Тем более, что я так и не понял, чего ему от меня было нужно. Особого интереса к моей работе он не проявил. А на что-то другое, кроме обнаружения проникновения коварного будущего в наш мир, я вряд ли гожусь. Какой от меня прок?

Самым неприятным было то, что пресловутая встреча с одноклассниками выбила меня из рабочего графика. Так и не удалось закончить уже практически готовую статью. Сидел в удобном кресле перед компьютером и не мог сосредоточиться. Ничего путного в голову не приходило. Я, как точный прибор, созданный природой только для того, чтобы фиксировать проявления будущего, больше не действовал. Понятно, что смириться с этим было трудно. Пришлось сочинять и придумывать, будто бы мне удалось уловить в разговорах со своими одноклассниками что-то новое и важное о будущем. Пустое занятие. Присущая мне мания величия пока еще не развилась до такой степени, чтобы гордиться своей немощью. Правы были эзотерики, утверждающие, что любой человек, если хочет добиться успеха в духовном росте, первым делом, должен побороть чувство собственной важности. Как бы там ни было, к работе я был не готов.

Спасибо жене, Лида давно привыкла к тому, что время от времени моя природная склонность к лени парализует мозг, и меня переклинивает. Она знает, что для того, чтобы вернуть способность нормально функционировать, мне надлежит дать хороший пинок.

— Сходил бы за хлебом, — сказала она.

А почему бы и нет, подумал я. Поход в магазин — хороший способ вернуть потерянную работоспособность. Основательная встряска.

— И мусор захвати.

Нелюбовь к людям часто обостряется на лестничной площадке. Покидаешь свое жилье, открываешь дверь и — пожалуйста, встречай неприятности. Как известно, наши почтовые ящики любят атаковать креативные люди. Свои листки они называют рекламой. Интеллигентные люди — спамом. Я — грязным мусором. Дело в том, что жильцы обращаются с ненужными им бумажками естественным образом: отбрасывают в сторону. Самые воспитанные складывают их на почтовые ящики, но от этого они не перестают быть грязью, поскольку естественным образом падают на пол, как листики с деревьев поздней осенью. Меня это бесит.

Подобрал, все равно иду на помойку. В футурономии есть важный принцип — теория разбитых окон. Согласно ему люди с удовольствием гадят там, где кто-то до них уже отличился по этой части. Разбейте окно и обязательно найдутся люди, которые расколошматят соседние. Бросьте мусор в парадной, и это станет сигналом: здесь принято сорить. Так было и в нашем многострадальном доме. Пока я не сообразил, что воспитательные беседы не помогут. Нужно просто собрать рекламки и отправлять их в мусорку. Я попробовал, — и у меня получилось. Спасибо футурономии. Теперь в парадной относительно чисто. Для меня это стало еще одним убедительным доказательством того, что я занимаюсь полезным делом.

Вот так иногда грязная бумажка возвращает человека к работе. А ведь, действительно, пора заняться делом. Меня давно ждут темы, аванс за которые я давно получил — безусловный гарантированный доход и непрерывное образование. Я выскочил на улицу, и порыв ветра вырвал из пакета с мусором мою любимую рекламу вологодского текстиля. Носки теплые, подушки и одеяла трех сортов: козий пух + бамбук, верблюжья шерсть, шерсть ламы. Красивый листок в красно-желтых тонах улетал от меня. Пришлось броситься в погоню. Получилось, я догнал его метрах в пяти.

— А зачем вы мусор подбираете?

Я повернулся. Вопрос задала соседка, кажется, с пятого этажа, Виктория Павловна, так ее вроде бы зовут.

— Здравствуйте. Я выносил мусор, и потерял бумажку. Догнал и поднял.

Виктория Павловна засмеялась.

— Это я видела. Не поняла, зачем вы это сделали?

— Намусорил — подбери. Что не так?

— У нас для этого дворники есть. Это их работа, мы за это деньги платим, разве я не права?

— Я привык убирать за собой сам.

— Вы необычный.

Мне очень хотелось рассказать Виктории Павловне о важности теории разбитых окон, но сумел сдержаться. Чем меньше вступаешь в разговоры со встреченными на улице соседками, тем сохраннее будут нервные клетки, которые, как известно, не восстанавливаются. Нервы надо беречь. Важно понимать, что исследование неизбежного будущего интересно не всем. Любви к соседям у меня от понимания этого очевидного факта не прибавилось.

Честно говоря, мне понравился этот короткий диалог. Надо будет обязательно включить его в главу о теории разбитых окон. Интересный штрих, много говорящий о психологических основаниях феномена. Стал думать, как лучше это сделать. Но неожиданно почувствовал, что кто-то идет рядом со мной. Обычно я не смотрю по сторонам.

— Я вознаграждена за свою попытку встретиться с тобой. Потрясающий Уилов выносит мусор и подвергается насмешкам соседки. Красота!

— Ольга? — удивился я.

— Узнал? Это хорошо.

— Мы с тобой на встрече одноклассников так здорово отплясывали. Как такое забудешь!

— А еще мы говорили.

— Прости?

— Не придирайся, Уилов. Ты весь вечер рассказывал Прохору о своей футурономии, а я сидела рядом с вами и вставляла эмоциональные междометия: ух ты, хм и вау. Вы были такие забавные!

— Иногда я увлекаюсь, когда говорю о работе.

— Это было очень мило и познавательно.

— Надеюсь. А что ты здесь делаешь?

— Искала тебя и нашла.

— Что-то случилось?

— Нужна твоя помощь.

— Давно ко мне с такой просьбой не обращались.

— Мне понадобился честный и непредвзятый человек, который разбирается в будущем. Ты можешь уделить мне полчаса своего драгоценного времени?

— Сначала я должен выбросить мусор и купить хлеб. Не зря же я оторвался от работы.

— Я подожду, — сказала Ольга. — У меня слишком важный разговор.

— Пойдем ко мне, с женой познакомлю.

— Нет. Дай слово, что о нашем разговоре никто не узнает. Дело слишком личное.

— Секретное?

— Можно и так сказать.

* * *

Приключения поджидают нас в самых неожиданных местах. Я стал вспоминать, что такого замечательного о будущем сумел рассказать при школьной подруге, которую не видел пятнадцать лет. Но факт остается фактом, Ольге до такой степени понравилась наша бессвязная болтовня, что она не пожалела сил, отыскала меня и собирается услышать какое-то сказочное откровение, от которого ей станет хорошо. Боюсь, что разочарую ее. Но она все равно не поверит, если скажу, что истиной не занимаюсь.

Ольга терпеливо ждала на том самом месте, где ее я оставил, она была озабочена и деловита. Это важно было почувствовать. Обычно я настроен легкомысленно. Как говорит Лида, у меня только хиханьки да хаханьки на уме. А вот подруга явно была настроена серьезно. Почему бы и не помочь ей?

— Пошли на набережную, — предложила Ольга.

— Хорошо, — я не стал возражать.

С залива дул приятный ветерок, пожалуй, слишком сильный для неподготовленных людей. Но я, по счастью, человек привычный. Ветер моментально прочистил мне голову самым замечательным образом. И вот я готов ответить на любой заковыристый вопрос о будущем. Но то, что я услышал, привело меня в замешательство.

— Мой муж заслуженный и обеспеченный человек. Он состоявшийся предприниматель. Но у него не хватает времени заниматься воспитанием нашего сына. Мальчику исполнилось шесть лет, пора подыскать ему подходящую школу. Муж считает, что все это ерунда, и нет большой разницы, где получать образование. Говорит, что ребенку нужно привыкать выживать при любых, даже самых неблагоприятных условиях. Жизнь, видите ли, — тяжелая штука, а борьба закаляет характер. Но я знаю, что мир устроен совсем не так. Главное попасть в нужную среду и завести правильные знакомства. Это поможет моему сыну через десять лет поступить в престижный университет.

— Ну и?

— Ты занимаешься будущим. Помоги моему мальчику выбрать правильный путь.

— Вряд ли я смогу тебе помочь. Думаю, что какого-то одного «правильного» пути вообще не существует. Сейчас с образованием не просто. Ты говоришь о поступлении в университет. Но кто знает, чем захочет заниматься твой сын, когда вырастет?

— Ты говоришь о работе?

— Да.

— Нет, нам это не подходит. Мой мальчик не должен работать, на него должны вкалывать другие, неудачники. Уже сейчас трудятся только дураки и лохи, люди второго сорта. Через десять лет общество окончательно разделится на элиту и прочих. Хотелось бы позаботиться, чтобы мой сын оказался среди избранных людей.

— Дело в том, что смысл образования меняется. Совсем скоро университетский диплом окончательно потеряет вес. О человеке будут судить по той информации, которая копится в его личном деле. Компьютер запомнит все. Репутацию, список проектов, с кем персонально работал, у кого учился, подробные отзывы? — ?все это сформирует уникальный рейтинг, некий аналог диплома.

— Значит, учиться ему все-таки придется?

— Да. Есть ряд известных учебных учреждений для избранных. Но думаю, что про настоящие продвинутые элитные заведения мы, непосвященные люди, никогда не слышали. Знаю только, что у каждого ученика там личный наставник и обучают их по персональному плану.

— Как туда попасть?

— Твой муж состоятельный человек?

— Да. Я говорила.

— Если он достаточно известен в узких кругах, к вам придут и пригласят. Если нет — придется тебе побегать. Готовь большие деньги. Если повезет, у тебя их возьмут.

— И сколько мне ждать?

— Некоторые ждут всю жизнь, — неудачно пошутил я.

— Ладно, пойду собирать деньги, — сказала Ольга.

— Я не очень хорошо разбираюсь в психологии элиты.

— Это я поняла. Но все равно спасибо.

— Если бы я действительно умел точно предсказывать будущее, меня бы давно убили.

— Береги себя.

— Все будет хорошо. Будущее предсказать нельзя, так что опасность явно преувеличена.

Я старался быть серьезным, но мне опять не поверили.

Прохор удивил

Прошло еще несколько дней. Обычно этого достаточно, чтобы забыть о надоедливых пустяках, но я вновь и вновь мысленно возвращался к встрече с одноклассниками. Кто объяснит, зачем я туда потащился? Неужели хотел узнать, чем сейчас занимается Прохор? Нет, конечно. Абсурд!

Каждый день Интернет поставляет массу информации о том, как в нашу жизнь проникает будущее и пускает там свои корни. Память о пустой трате времени обязана была рассеяться, затеряться в веренице важных переживаний, вызванных повседневной работой. Но в моем случае, это почему-то так и не произошло. Воспоминания оказались слишком эмоциональными. Да, в последнее время я редко общаюсь с людьми, поэтому любой, даже случайный, контакт становится для меня ярким событием. Но встреча с одноклассниками явно не то мероприятие, на которое я бы хотел попасть еще раз.

А это значит, что взволновало меня что-то другое, явно связанное с работой, с будущим. Я не сомневался в этом, потому что привык доверять своему чутью. Но вот что конкретно меня бесит, сообразить не сумел. Наверное, я думал чересчур сосредоточенно, скорчив рожу как-то по-особенному, потому что Лида не выдержала и спросила:

— У тебя что-то случилось?

— Нет, все в порядке.

— Считаешь, что я недостаточно умна, чтобы отличить нормального мужа от печального инвалида умственного труда?

— Что ты пристала?

— Не надо хамить, Уилов. Мне работать надо, глава не получается, а я должна у тебя выяснять, как у маленького ребенка, почему у дитяти пальчик болит? Прищемил или занозу посадил?

Пришлось рассказать про странное чувство, оставшееся после неудачного выхода в люди. Почему неудачного? Да потому что возникло внутри некое невнятное опасение. Страх перед неведомой опасностью. И надо было что-то предпринимать, избавляться как можно скорее от этого навязчивого предчувствия беды, пока, как точно заметила Лида, это всего лишь маленькая заноза в сознании. Но успокоиться не получалось. Было ясно, что как только я узнаю, почему меня так проняло, самый ужас и начнется. Проще всего было сказать самому себе: «Не забивай голову ерундой. Встретились ребята после долгой разлуки, выпили водки, потрендели. Что может быть страшного в пьяной болтовне?» Разум подсказывал, что именно так и следует поступить. Но как быть с моим любопытством? Обычно здравый смысл, выделенный мне природой в явно недостаточном количестве, не способен сопротивляться острому желанию разгадать очередную загадку, которую мне подбрасывает будущее. Почему я решил, что наша пьянка как-то связана с будущим, не знаю. Могу лишь предполагать. Во-первых, любые события, происходящие в мире, связаны с ним. Во-вторых, почему бы иначе я так возбудился? Когда речь заходит о будущем, предчувствия часто важнее логики.

Но попытаться успокоиться стоило: я сходил в магазин за мороженым и пропылесосил квартиру. Вот и забыл на некоторое время о встрече с одноклассниками.

* * *

Быстро летит время. Настал день, когда мне пришлось еще раз (по счастью, это случается не часто) покинуть насиженное рабочее место и отправиться в мир людей. Лиде предстояло выступить с докладом на очередной книжной ярмарке, я вызвался ее сопровождать. Говорить она собиралась об утопиях и антиутопиях. Подобные книги стали популярны. Представление о будущем в них корявое. Но что делать, других книг о будущем нет.

— Ты подготовила что-то интересное, чего я еще не знаю? — спросил я, когда мы уже покинули свой дом.

— Нет, ничего нового пока не придумала, — ответила Лида. — Собираюсь немного поговорить о неспособности людей платить за свои заблуждения.

— Понятно.

— Я обещала издателю написать что-то в этом роде.

Мы обсуждали особенности мышления сочинителей утопий много раз. Я старался понять, способны ли люди, чьи головы переполнены фобиями и надеждами, думать о будущем? Лиду интересовала психология утопистов. Ей хотелось выяснить, что помогает людям, мечтающим о прекрасном новом мире, чувствовать себя свободными? Естественно, ошибочно. Она считала, что исполнение желаний, это всегда немножко самообман.

Собственно, все, что Лида могла рассказать об утопиях, я знал наизусть. И отправился на ярмарку только потому, что мне хотелось посмотреть, как люди реагируют на обидные размышления об ограниченности человеческих фантазий. Известные факты убеждали меня в том, что инженерный подход не годится для претворения в жизнь грандиозных планов по «разумному» или «правильному» переустройству мира. Для этого у людей не хватает сил и, главное, способности сосредоточиться на выполнении первоначального плана. Даже самых убежденных адептов всегда что-то отвлекает. Лида упорно пыталась вернуть мне веру в созидательные способности человеческого разума, но без особого успеха. Однако с ее помощью мне удалось собрать отличную коллекцию неизбежных помех, возникающих при построении наиболее хитроумных и теоретически безупречных утопий. Это стало для меня отличным развлечением в тоскливые вечера, когда уже не было сил работать или читать.

Лиде не нравилось мое увлечение интеллектуальными поражениями человечества, она называла меня злым. Но это, конечно, было не так. Может быть, я бываю излишне ироничным. Но разве ирония — преступление?

Выступление Лиды мне понравилось. Она сказала все, что хотела, и была убедительна. Люди смеялись или хмурились именно в тех местах, где это было задумано. Закончила она, как и положено на подобных форумах, приглашением к спору:

— Основной недостаток известных утопий заключается в том, что их писали очень умные люди, которые честно излагали свои представления о неизбежности построения идеального общества, основываясь на своих убеждениях и политических взглядах. Они почему-то искренне считали, что остальные члены социума с восторгом примут их идеи. Но внимательное изучение канонических текстов позволяет сделать нелицеприятный вывод: построение утопического государства возможно лишь при проведении максимально жестокого преобразования общества, в результате которого общественные связи заменяются системой строгих правил, не допускающих ни малейшего отклонения от однажды избранной модели поведения. Несогласные уничтожаются. Утопии требуют жертв.

Завязалась дискуссия, но я, к сожалению, не смог в ней принять участие, потому что невесть откуда объявился Прохор и панибратски похлопал меня по плечу.

— Нашел тебя, а это было нелегко, пойдем, поговорим.

— У тебя ко мне дело?

— Можно сказать и так. Серьезные люди считают, что ты можешь быть им полезен. Я навел о тебе справки. Ты и в самом деле в некотором смысле хорош. Аналитики на тебя пишут отличные отзывы.

— Какие аналитики, какие отзывы? — не понял я. — Твои серьезные люди — футурологи?

— Нет, — засмеялся Прохор. — Они начальники.

— И ты у них работаешь?

— Нет. Я им подчиняюсь.

Вот тут я и понял, что моей спокойной жизни пришел конец. Не обязательно она будет опасной или ужасной, не исключено, что таинственные «серьезные люди» оценили по заслугам мои статьи и пожелали предложить хорошую работу. В конце концов, в этом состоит очевидный смысл моего труда. Если уж занимаешься будущим, то должен стремиться к тому, чтобы твои работы были замечены серьезными людьми, облаченными реальной властью. Поскольку это единственный способ привлечь внимание к важным проблемам, подстерегающим общество. И если это удается, значит, ты справился со своей работой. Твои идеи востребованы — чего еще желать?

— А ты, Прохор, наверное, футуролог? Прости, что не спросил об этом сразу. Но я догадался.

— Нет, я не футуролог. Я специалист по инстинктам. Изучаю лабораторных крыс в традиционных лабиринтах, а также поведение различных социальных групп людей в условиях кризиса. Но специализируюсь на продвинутых интеллектуалах. Внимательно наблюдаю за реакцией на изменение общественных стереотипов и иногда провожу опыты.

— Но я не крыса и не продвинутый интеллектуал.

— Ты — первосортный экземпляр. Гордость коллекции.

— Ты читал мои статьи?

— Нет.

— Как же ты можешь хвалить меня?

— Хозяина не интересует твой взгляд на будущее.

— Но я больше ничего не умею делать.

— И твое умениеработать никого не волнует.

— Не понимаю. Ты же говорил об отличных отзывах? Значит, меня читают?

— Тебя ценят как продвинутого мизантропа!

— Увы. А вот тут я не могу похвастаться успехами. Моя нелюбовь к людям не связана с расовой, политической, религиозной, экономической, интеллектуальной, половой, партийной, или культурной нетерпимостью. Дело в том, что я живу на первом этаже в проходном дворе-колодце. Отсюда постоянное желание отдохнуть от людей.

— Недооцениваешь себя. Ты, Уилов, — перспективный человек. Излишняя скромность — неприятное качество, но легко лечится. У нас хорошие специалисты.

— Ничего не понимаю. Прохор, тебе не кажется, что некоторые фразы, которые ты произносишь, абсолютно бессмысленны?

— Нет.

— Однако это так.

— Ты хочешь понять тайный смысл моих слов?

— Было бы неплохо.

— Нет проблем. Я позвоню тебе, когда подготовлюсь и перечитаю теорию. Разговор предстоит серьезный.

Мне показалось, что Прохор обрадовался. Можно было подумать, что он болтал со мной только для того, чтобы заинтересовать своей тайной. И теперь, достигнув цели, возгордился сверх меры. Решил, наверное, что возбудил мое любопытство и, следовательно, завладел вниманием. Для него это было важно. С моей стороны было бы крайне невежливо разубеждать его. Я и не стал.

В поисках сюжета

— Ты, Уилов, оказывается, очень интересный человек! Не знала, прости, — сказала Лида. — Наблюдать за тобой одно удовольствие.

— Всегда знал, что рано или поздно ты начнешь мной восхищаться. Неужели случилось? Не прошло и трех лет.

— Не в этом смысле. Ты замечательный муж. Но я не думала, что из тебя получится отличный персонаж для книги.

— Все-таки решила написать обо мне? Не одобряю. Придумай что-нибудь повеселей.

— Ты против?

— Конечно. Не уверен, что это удачная затея. Ничего хорошего не получится. Сама знаешь, я довольно скучный человек. Домосед и болтун. Про таких людей читать неинтересно. Толку от твоей затеи не будет.

— Ерунда. Разве тебе не нравятся мои тексты? — Лида умела вести спор.

— Ты замечательно пишешь, кто же спорит.

— Правильно. Будь уверен, что со своей работой я как-нибудь справлюсь. Я уже говорила, что буду писать или про семинар, или про встречу одноклассников. Теперь у меня сомнений нет — только про встречу.

— Опять ты об этом! Что не так? Ты заметила, что после пьянки мое поведение изменилось?

— Ты продолжаешь встречаться с ними. А это очень необычно. Если бы у вас была общая работа, я бы поняла. Но вас ничего не связывает, вы чужие люди. Странно это. По-моему, отличное начало новой повести.

— Я-то здесь причем? Встречаюсь, но не по своей воле. Это им я зачем-то понадобился. А мне работать надо.

— Вот. Надо разобраться.

— Не советую, будешь разочарована. Тебе не удастся заинтриговать читателя такой ерундой. Ольга ко мне пришла за консультацией. Хочет пристроить своего сына в привилегированную школу. Что здесь необычного? Для раскрутки сюжета этого мало. Кстати, зря я рассказал про нее. Она просила не болтать, а я забыл.

— Готова поспорить, что у нее нет сына.

— Ух ты! Серьезное утверждение.

— Сам подумай. Детей определяют в школы в апреле, а думать об их судьбе начинают еще раньше. Сейчас конец июня. Поздновато спохватилась твоя подруга. Это говорит о том, что она не разбирается в тонкостях нашей системы образования. Проще говоря, врет.

— Ольга — женщина богатая, наверняка, у ребенка есть няня или воспитательница.

— Давай, не будем это выяснять, просто будь с Ольгой осторожней.

— Конечно. Мы, наверное, больше с нею не увидимся. Я не смог помочь с выбором школы, и стал неинтересен.

— Значит, мне придется самой придумать ваши новые встречи. Это полезно для сюжета. Что ты о ней знаешь?

Терпеть не могу, когда меня просят сделать то, что мне делать не хочется. Понятно, что в своей книге Лида желает изобразить Ольгу с максимальной правдоподобностью, так она привыкла работать. Героиня должна выглядеть «настоящей». Лиде требуются подробности, достоверная информация, которой я не владею. А придумывать я так и не научился. Если бы я признался в этом, она бы мне не поверила. Лида почему-то считает, что все, что умеет делать она, умею и я. И если отказываюсь, то только из вредности. Пришлось рассказать о школе — это еще одна вещь, которую мне не хотелось делать.

— Я помню мало. Ольга училась в одном со мной классе, была очень хорошей девочкой. Пожалуй, все.

— Ты был в нее влюблен?

— Нет. Но мы дружили.

— Портфель носил?

— Нет. С ней было интересно обсуждать прочитанные книги. Я тогда не знал, что девочки думают не так, как мальчики, и постоянно удивлялся странным идеям, которые Ольга умела обнаружить в самых примитивных текстах. Не исключено, что от нее я научился отыскивать скрытый смысл в обычных, казалось бы, словах.

— Как это?

— Теперь я знаю, что каким бы простым не был текст, всегда найдутся люди, которые поймут его по-своему, или не поймут вовсе. Когда изучаешь будущее, об этом нужно помнить.

— Это все, что ты знаешь об Ольге?

— Пожалуй, да.

— Не много, но пока достаточно. Получается совсем неплохо. Женщина с оригинальным и непредсказуемым мышлением — это полезный персонаж.

Вздохнув с облегчением, — я посчитал, что допрос уже закончен, — отправился к холодильнику, подкрепиться. Захотелось съесть грушу.

— Подожди, ты куда? — строго спросила Лида.

— Тебя еще что-нибудь интересует?

— А как же, теперь давай о Прохоре.

— Не хочу я о нем говорить! Мне почему-то кажется, что он и сам не сможет ничего о себе рассказать, если вдруг кто-то попросит. Сколько его помню, он всегда вел себя странно и непредсказуемо. Вот бывают такие люди, от которых постоянно ждешь неприятностей.

— Он опасен?

— Нет, конечно.

— Интересно, еще один человек с непредсказуемым мышлением. Многовато их что-то возле тебя скопилось в последнее время.

— Не по моему желанию.

— Надеюсь, но это станет окончательно понятно, когда придумаю сюжет. Отлично все складывается! Веселенький детективчик получается.

Мне показалось, что Лида намудрила. Не сомневаюсь, что она способна сочинить выигрышный сюжет на любую тему. Но ее интерес к пресловутой встрече объяснить я не мог. Неужели она что-то почувствовала? Приближение неминуемой беды? Или я изменился, а сам этого не заметил? Сомневаюсь. Я вспомнил, что, отправляя меня на мероприятие, Лида сказала, что подобные встречи обычно заканчиваются одинаково: или плохо, или полной катастрофой. Мне это сразу не понравилось. Признаться, я привык к размеренной жизни, и отказываться от нее не намерен!

Наука и ее противник Захар

Для меня стало откровением, что моя скромная фигура вызвала такой ажиотаж среди одноклассников. Я всегда говорил, что будущее завораживает людей. Отблеск этого интереса добавил мне таинственности. А как известно, люди любят загадки. Удивительно другое. То, что со мной решили встретиться Прохор и Ольга, объяснить можно, они и в школе со мной охотно общались. А вот внезапное появление на пороге моей квартиры Захара, стало полной неожиданностью.

Конечно, мы здоровались, списывали друг у друга на контрольных. Но особой дружбы между нами так и не возникло. Парень он был неплохой, но особого желания общаться с ним у меня не возникало. Более того, после окончания школы я о Захаре ни разу не вспомнил, не было повода. Да и он, полагаю, обо мне тоже давно забыл.

И вдруг — пьяный треп о будущем возбудил в Захаре любопытство. Наверняка, он пришел со своей историей, рассчитывая на помощь человека, умеющего предвидеть грядущее. Зачем искать специалистов, если рядом есть свой человек? Не в моих правилах прогонять человека лишь потому, что он пришел не по адресу. Если смогу — помогу. Но как ему объяснить, что мои занятия не имеют никакого отношения к проблемам конкретных людей?

— Ты у нас ученый? — спросил Захар.

— Можно и так сказать, но есть нюансы. Футурономия не совсем наука.

— Я ненавижу науку, — сказал Захар.

— Почему? — удивился я.

— Ученые слишком часто ошибаются, а потом врут и изворачиваются! Они нарочно морочат людям голову. Этого достаточно, чтобы их возненавидеть. Разве не так?

— Нет, конечно. Для ненависти нужна какая-то более существенная причина. Вот если бы ты был религиозным фанатиком или мистиком, тогда другое дело.

— Все, что я сказал про науку, может быть адресовано и к религиям. Самообман такое же мерзкое преступление, как и наглое вранье.

— Кто же ты, с философской точки зрения?

— Нормальный человек, стремящийся к Идеалу. Наука, как и другие предрассудки и придуманные не нами правила поведения, мешают индивидуальному прогрессу. Самое время отвергнуть их раз и навсегда, оставив в прошлом, где им самое место.

— О каком Идеале ты говоришь? — Философский треп никогда меня не привлекал, но любопытство победило.

— О моем личном, естественно. Неужели я позволю кому-то навязывать мне свои представления? Уж я как-нибудь сам сумею отличить добро от зла, а черное от белого. Высшее проявление свободы личности — право выбирать по своему желанию возможное направление прогресса. Люди должны привыкнуть брать в пользование все, что пожелают, но никто не имеет права требовать от них что-то взамен. Раньше считали, что такой образ жизни аморален, а сейчас признали его нормальным и даже единственно возможным способом существования в нашем безумном мире.

— А как же быть с моралью?

— Все, что противостоит личному прогрессу, должно быть отвергнуто. В первую очередь — принуждение к труду. Вот и весь сказ. Выбирай сам: или прогресс, или поднадоевшие и устаревшие ограничения.

— Но вещи, которыми мы пользуемся, они откуда-то должны появляться, их же нужно создавать?

— А откуда они сейчас появляются? Сам-то ты не на заводе работаешь, занимаешься фигней для собственного удовольствия. Но не переживай, человеческое общество постоянно совершенствуется, появились особые центры, производящие продукцию автоматически и не требующие для обслуживания рабочих. Людям остается только одно — жить счастливо, для чего в развитых странах собираются ввести безусловный гарантированный доход.

— Звучит нерадостно.

— Пора становиться просто людьми, а для этого нужно вернуться к чистой биологии, подчиняться рефлексам, а не придуманным цивилизацией хитроумным табу.

— Круто. Сам придумал?

— Подсказали умные люди. А мне понравилось.

— От меня-то ты чего хочешь?

— Помоги.

— Говори, что делать.

Если бы я был писателем-фантастом, рассказ Захара пригодился мне для написания неслабого текста. Но я — футуроном, на моем месте любой бы дал деру, как только смысл просьбы одноклассника стал проясняться. Захар не просто ненавидел науку всеми фибрами своей души, он собирался физически ее уничтожить.

И стал действовать. Захар признался, что ему удалось отыскать тайную секту озабоченных антиинтеллектуалов и вступить в ее ряды. Про саму организацию он не стал рассказывать. Тайна, само собой. Но охотно поведал, чем они занимаются. Начали подельники с того, что отнимали помещения у чудом сохранившихся до сих пор научных учреждений. Для этого умело использовали юридические приемы: лишали аренды, а если повезет, то меняли и форму собственности. Однако аппетиты росли. Нетрудно догадаться, что для развития этого своеобразного бизнеса полезно было отменить науку вообще, как класс. Ясно, что при массовой ликвидации институтов и университетов в престижных районах освободятся гигантские площади. Вот когда можно будет сделать большие деньги. Замысел был грандиозный. Но я плохо понимал свою роль.

— И ты пришел ко мне. Зачем?

— Нужна поддержка от человека, разбирающегося в будущем. Ты можешь накапать хороший компромат на науку. Есть очевидные слабые точки, по которым мы бьем и сами: ГМО, ответственные за снижение рождаемости; излучение мобильников, поражающих мозг людей; выбросы углекислого газа, приводящие к изменению климата; пищевые добавки, ответственные за разрушение внутренних органов человека; СПИД и прочие опасные болезни, созданные в лабораториях для сокращения поголовья людей; атомные электростанции, плодящие мутантов; самолеты и ракеты, уничтожающие озоновый слой Земли. И еще многое другое.

— Это не мой профиль.

— Знаю. Но ты мог бы написать пару гневных статей о незавидной судьбе науки в будущем. Индустриальный уклад в экономике давно сменился постиндустриальным. Мы живем в мире информационных технологий. Наука со своим наивным материализмом больше не актуальна. Люди хотят жить по-человечески, а ученые мешают им потреблять. Есть еще дураки, которые цепляются за науку. Но их все меньше и меньше. От них один вред. Скоро производство будет полностью автоматизировано, и это прикончит науку окончательно. Работничков выбросят на помойку за ненадобностью, их никто не пожалеет.

— Я пожалею.

— Совсем рядом с твоим домом расположен Институт прикладной механики. В самое ближайшее время мы его атакуем. После того, как его удастся ликвидировать, ты скажешь нам спасибо, потому что обнаружишь, насколько чище стал воздух в твоей квартире.

— Автоматизация, говоришь, а сам хочешь уничтожить Институт, занимающийся этой самой автоматизацией. Ты противоречишь сам себе.

— Без них обойдутся. Уже и так все придумано.

— Когда я был маленьким, мне очень хотелось стать ученым. И знаешь, мне это удалось.

— Не будешь мне помогать?

— Я работаю в этом Институте. Веду семинар.

— В штате тебя нет, я проверял, — с обидой сказал Захар. — Не ломайся, Уилов, найдешь другое помещение. Какая разница, где болтать языком!

— Хочу в Институте. Там есть перспективные ребята. Было бы глупо их потерять.

— Не знал, что ты такой меркантильный!

— Извини. Поговори лучше с Прохором.

— Не могу. Я его боюсь.

— Да ладно! Не такой уж он и страшный!

— Ты ничего не понимаешь!

Захар встал и, не попрощавшись, ушел.

Договор, скрепленный кровью

Через несколько дней у меня зазвонил домашний телефон. Прохор сообщил, что приготовился, как обещал, ответить на любые вопросы (я уже стал забывать, чем он меня заинтересовал, потом вспомнил: намеками на своих тайных хозяев и глубокомысленными фразами). Странно, но он пригласил меня в кафе Института прикладной механики, том самом, которое Захар обещал уничтожить. Я согласился, место встречи меня устраивало. Институт располагался в соседнем доме. Мне не придется далеко ехать. На мое предложение зайти в гости, Прохор ответил решительным отказом. Я не стал настаивать. Приучать его к дому мне не хотелось.

С детства привык приходить на встречи вовремя. Все разговоры о том, что небольшое опоздание допустимо и даже может рассматриваться, как признак хорошего тона, оставляют меня равнодушным. Я не собираюсь привыкать к новым правилам поведения.

Со мной поздоровался знакомый вахтер.

— Хотите пройти в деканат? Но там уже никого нет, — сказал он.

— Нет, я в кафе, у меня там назначена встреча.

— Пожалуйста. Для этого документ не нужен.

Кроме меня в кафе никого не было. Прохор опаздывал. Я занял место за столиком в углу.

— Что будете заказывать? — спросила буфетчица через пять минут.

Я подошел к стойке.

— Чашку кофе и кекс, пожалуйста.

— Постараюсь сварить по всем правилам. Вы у меня последний посетитель в сезоне.

— А что так?

— Закрываемся на лето. Откроемся только в сентябре.

— Хорошего вам отдыха.

— Спасибо. Осталось выдержать двадцать минут.

— Я жду товарища, но двадцати минут нам хватит.

В этот момент появился Прохор. Он заказал рюмку коньяка и бутерброд. Я вернулся на облюбованное место в углу зала, Прохор уселся напротив меня.

— Вот я и загнал тебя в угол, все равно получилось по-моему, — сказал он и засмеялся.

Что-то подобное Прохор проделывал и в школе. Любил изображать учителя. Неужели по старой памяти решил прочитать мне проповедь? Много времени прошло с тех пор. Сейчас такие фокусы со мной не проходят.

— Здесь нам никто не помешает. Я смогу рассказать тебе правду, — сказал Прохор торжественно.

Хорошее начало разговора. На миг я почувствовал себя настоящим шпионом, которому источник сбрасывает ценную секретную информацию. Люблю неожиданные фразы. Они говорят или о том, что человек уверен в себе, или что он пытается сбить собеседника с толку. Во всяком случае, Прохору удалось меня заинтриговать.

— Разрешаю тебе врать, — ответил я. — Исследование будущего, как правило, связано с анализом недостоверной болтовни. Будущее — есть результат глупых ошибок и непростительных заблуждений.

— Это ты о чем?

— Смело вешай мне лапшу на уши, так все делают.

Отлично! Теперь я чувствовал себя увереннее. Для чего мы встретились? Это была не моя инициатива, значит, я зачем-то понадобился Прохору. Он наверняка приготовил для меня специальную речь-агитку, рассчитывая, что это поможет без особого труда добиться цели. Слышал я, что есть психологи, которые умеют вызывать у собеседников нужную реакцию, особым образом расставляя свои слова. Люди, обученные ими, хороши, когда разговор идет по составленному алгоритму, но теряются, когда их планы нарушаются. Одна фраза, разрушающая первоначальный сценарий, — и приходится перестраиваться по ходу дела, выкручиваться, импровизировать. А это не просто. Нужен гибкий и живой ум. Вот я и проявил инициативу, сбил Прохора с первоначальной программы. Это было разумно. Теперь Прохору будет значительно труднее скрывать свою цель. Обязательно скажет что-то лишнее, что и требуется в данных обстоятельствах.

— Я буду с тобой откровенен.

— Ты сказал, что я тебе интересен, как мизантроп. Но для мизантропа твои слова о правде и откровенности — пустой звук. Все люди лгут, никому нет веры. Ты ведь человек, а значит…

Это я, конечно, приврал, побороть вредную привычку верить людям мне пока не удалось. Но необходимо было сказать что-нибудь резкое и грубое, чтобы Прохор не мог больше придерживаться первоначального алгоритма. Чем неувереннее он будет себя чувствовать, тем я больше узнаю о цели встречи. Мне все еще было любопытно.

— Ты прав. Но дело в том, что я уже не совсем человек. Ко мне нельзя подходить с общей меркой.

— Совершил эволюционный рывок или деградируешь? Иногда эти зигзаги трудно различить.

— С некоторых пор, я — другой.

Я почувствовал к Прохору симпатию. Другой — это он хорошо придумал. Я бы и сам с удовольствием сказал про себя что-то подобное, вот только становиться другим мне не хотелось, меня устраивало то, что я человек.

— Молодец, что тут скажешь. Хорошо придумал, — сказал я, чтобы поддержать разговор.

— Хочешь ли ты стать одним из нас?

— Нет.

— Странный ответ для мизантропа.

— Мы, мизантропы, не привыкли подчиняться общим правилам. Всегда говорим только то, что хотим. Нас не беспокоит, понравятся ли кому-нибудь наши слова или вызовут раздражение.

— Своеобразное проявление честности?

— Нет. Это пофигизм.

— Я понял, — сказал Прохор с явным облегчением. — Твое объяснение меня удовлетворяет. Ты нам подходишь. У тебя есть задатки выдающегося циника. Присоединяйся к нам. Не пожалеешь!

— Здравствуйте, приехали! Смешной разговор у нас получается. Ты обещал быть откровенным, но пока еще ничего не рассказал. Агитируешь непонятно за что. Я не верю людям, которые просят меня присоединиться.

— Правильно делаешь, но сейчас не тот случай!

— Хочешь сказать, что ты — инопланетянин?

— Я скоро стану постчеловеком.

— Это хорошо или плохо?

— Мне обещали, что я проживу тысячу лет. У тебя есть отличный шанс стать одним из нас.

— Я вам подхожу — это понятно, но подходите ли вы мне? Хочу уточнить, кто такие постчеловеки? И какую выгоду я получу от дружбы с вами?

— Прямо говори, что тебе больше нравится: свобода или справедливость?

— Чтобы ответить на этот вопрос, нужно знать, какой смысл ты вкладываешь в эти непростые понятия. Чутье подсказывает, что совсем не тот, что я.

Прохор засмеялся.

— Смешной ты парень, Уилов! Все время пытаешься улизнуть от серьезного разговора. Ответь на вопрос. Мои представления не имеют значения, только твои.

— Предпочитаю свободу.

— Прекрасно! Хотел бы ты участвовать в построении общества, главной ценностью которого была бы свобода?

— Страшновато.

— Как это? — удивился Прохор.

— Предоставь полную свободу людоеду, он немедленно начнет пожирать людей.

— А что ты скажешь о справедливости?

— У каждого она своя. Так что, когда встречаются две справедливости, жди беды: затрещат чубы, полетят перья в разные стороны.

— Какой ты, Уилов, несговорчивый, — грустно сказал Прохор. — Признаю, у нас есть некоторые теоретические проблемы. Но они решаются в рабочем порядке. Вернемся к моему предложению.

— Чего же хотят от меня твои серьезные люди?

— Считается, что из тебя получится строитель нового мира. Мира твоей мечты, в которым бы ты хотел жить.

— Что за бред!

— Новый прекрасный мир будет построен. С тобой или без тебя — это вопрос десятый. Помешать ты не сумеешь, а помочь способен. Понятно, что серьезные люди и без тебя справятся. Никто тебя уговаривать не собирается. Но нам лишние руки не помешают.

— Подожди. О каком новом мире ты говоришь?

— У каждого он свой. Могу сказать одно: согласишься работать на нас — и твои мечты обязательно исполнятся. Не исключено, что все до единой. Даже если они будут противоречить друг другу.

— Как это? — удивился я.

— Один знакомый специалист объяснял мне механизм согласования противоречий, но деталей я не запомнил. Очень сложная теория. Но, главное, что это все работает, я лично проверял.

— И если я соглашусь стать постчеловеком, у меня будет свобода, власть и хорошо оплачиваемая работа?

— Конечно, — сказал Прохор. — Перечисленные тобой желания разумны, поэтому исполнить их легко. Обычно люди еще требуют вечную молодость и крепкое здоровье. Стандартный договор включает эти пункты. Можешь не беспокоиться. Все получишь, если, конечно, согласишься. Экономить на тебе не будем.

— Но что я должен буду делать?

— Занимайся своим делом. Ты исследуешь будущее? Вот и продолжай. Слышал про квантовую механику? Там наблюдатель влияет на состояние исследуемого объекта. Это как раз то, что от тебя нужно серьезным людям.

— И они будут указывать, как мне следует влиять на будущее?

— Нет, конечно, — сказал Прохор. — Иногда будут подбрасывать интересные темы для исследования. Наши аналитики считают, что любой мизантроп, наблюдающий за будущим, обязательно воздействуют на общество, даже если не догадывается об этом, что, в конце концов, обязательно приведет к нужному нам результату.

— А я буду заниматься самовнушением и думать, что строю новый мир своей мечты?

— Почему думать? Ты и в самом деле будешь его строить. Согласно собственным представлениям, каким бы странными они не выглядели в глазах других людей. Как это делает любой нормальный человек, решивший стать хозяином своей судьбы.

— Но это будет обман?

— Только если ты сам захочешь себя обмануть.

Честно говоря, я запутался. Не потому, что Прохору удалось сбить меня с толку. Это вряд ли! Заниматься футурономией за деньги я давно привык. Но предложение записаться в какое-то тайное общество показалось мне странным. Не люблю брать обязательства, которые не собираюсь выполнять. Тем более, что в этом нет смысла. Я все равно буду изучать будущее и выставлять результаты в открытом доступе. Договор с серьезными людьми на мою работу не повлияет. Я сказал об этом Прохору.

— Вот и отлично, — ответил он. — Я не ошибся в тебе. Подпиши бумагу и радуйся жизни. Хотя какую радость можно отыскать в работе? Убей, не понимаю.

Странные получились переговоры. Не было сказано ничего конкретного, а они уже закончились. Никогда прежде мне не предлагали работу так настойчиво. Но что-то в репликах Прохора показалось знакомым. Конечно, так Сатана уговаривает свои жертвы продать душу.

— Подписывать нужно кровью? — спросил я.

Мой вопрос показался Прохору смешным.

— Достаточно обычной шариковой ручки. Но капельку крови я у тебя все-таки возьму. Для идентификации ДНК. На всякий случай.

Спорить было глупо. Я нарисовал в нужном месте документа закорючку, Прохор ткнул мне в палец иголкой, и капелька крови упала на лист рядом с подписью. Словно печать.

— Отлично, — сказал Прохор, аккуратно отправил договор в портфель и достал из него бутылку дорогого виски и два стакана. — Поздравляю. Мы заключили удачную сделку. Надо бы обмыть.

— А вот так мы не договаривались, молодые люди! — сказала буфетчица. — Приносить с собой и распивать у нас запрещено. К тому же время вышло, мы закрываемся. Приходите в сентябре.

Первое убийство

Мы, естественно, подчинились. Я пожелал буфетчице хорошего отдыха. Прохор промолчал, мне показалось это странным. Быть вежливым полезно.

— Все, что ли? — спросил я, когда мы покинули здание Института. — Пойду работать. Серьезные люди ждут.

— Подожди. Нам надо обязательно выпить, здесь за углом есть замечательная скамеечка. Так принято. Увижу ли я тебя еще когда-нибудь?

Пришлось согласиться, хотя, признаться, этот цирк мне уже порядком надоел. Собирался дождь, с залива дул неприятный ветер. Обнаружив скамейку, Прохор издал торжествующий крик и еще раз достал из своего портфеля бутылку и стаканы. Мы выпили. Теперь можно было и поговорить.

— Ты знаешь, я всегда интересовался будущим. Когда был маленьким, думал, что мир вокруг меняться не будет, сколько бы лет ни прошло. Только я стану взрослым, и у меня вырастут усы, — сказал я доверительно.

— Подожди, — ответил Прохор. — Потом расскажешь. Сейчас помолчи.

Не буду скрывать, меня нельзя назвать внимательным наблюдателем или тонким знатоком человеческих эмоций, я так и не научился определять по изменению выражения лица собеседника, улучшилось у того настроение или, наоборот, ухудшилось. Если кому-нибудь на ногу упадет кирпич, и он начнет бегать по стройплощадке, громко и жалобно выкрикивая ругательства, я, конечно, догадаюсь, что ему хреновато, потому что больно. А если пробежится молча, то я подумаю, что все обошлось. И вот наступил момент, когда даже я понял, что дело плохо. Прохор как-то скособочился, обмяк и загрустил. Я, наконец, увидел, что бывает, когда все члены человека сковывает ужас. Мне этот театр одного актера не понравился.

— Что-то случилось? — спросил я.

— Пришел Карачун, — ответил Прохор.

Он с неизбывной тоской и печалью смотрел мне за спину. Пришлось оглянуться. К нам подошел крепкий человек примерно одного с нами возраста, скорее всего, каратист или боксер. Как я понял, знакомый Прохора. Он улыбался, но как-то с вызовом, неприятно.

— Привет, парни! Развлекаетесь?

— Уилов подписал договор. Все в порядке.

— Покажи.

Прохор повиновался, я заметил, что руки его дрожат. Человек, которого Прохор назвал Карачуном, внимательно изучил подписанную мной бумагу. Остался доволен.

— Кровь его?

— Да, конечно. Как и предполагалось, он согласился на стандартные условия.

— Прекрасно. А теперь представь меня.

— Это Карачун. Мой начальник.

— Вот как.

— Он будет тебя курировать.

— Что это значит — курировать? — спросил я. — Мы так не договаривались.

— Не придирайтесь к словам. Я буду следовать букве и духу нашего договора, то есть, объективно оценивать результаты вашего труда и выплачивать заслуженное вознаграждение. Вы же не отказываетесь работать? — Карачун был вежлив.

— Я в любом случае продолжу заниматься изучением будущего. Если вы желаете первыми получать отчеты о проведенных мною исследованиях, пусть будет так. Я не считаю, что из информации о будущем следует делать тайну. Это все, что я обещал. Если вы надеетесь заставить меня заниматься чем-то еще, то должен предупредить, у вас ничего не получится.

— Прекрасно, — Карачун достал из сумки длинный кинжал и протянул его мне. — Подержите, пожалуйста, я должен вас сфотографировать. Только будьте осторожны, возьмите его за рукоятку, он очень острый, не порежьтесь, ваша кровь мне больше не нужна.

Я выполнил его странную просьбу. Карачун достал фотоаппарат и несколько раз сфотографировал нас.

— Большое спасибо, — сказал он, убирая фотоаппарат в сумку. — С вами, Уилов, приятно работать. А теперь верните мне кинжал.

То, что произошло дальше, я буду вспоминать всю оставшуюся жизнь. Карачун взял кинжал и несколько раз ударил им Прохора, тот упал замертво.

— Не обращайте внимания, все идет по утвержденному Хозяином плану, — сказал мой новый начальник.

— Ничего себе! Вы же его убили!

— Так себе был человечек. Но свое предназначение выполнил до конца.

— Вы и в полиции об этом скажите?

— Я?! В полиции?! — рассмеялся Карачун. — Это вам, дорогой, в полиции придется объясняться. На кинжале, вроде бы, ваши отпечатки. Или я ошибаюсь?

— Черт! Вы в перчатках!

— Очень полезная штука, если знать, как правильно пользоваться!

— Значит, на меня все свалите?

— Успокойтесь, Уилов. Никто вас без необходимости не обидит, если, конечно, будете выполнять договорные обязательства. Ну, там, повышать производительность труда и прочее. У вас, футурологов, наверняка, есть какие-то показатели. Так вот — улучшайте их. Старайтесь изо всех сил. Иначе кинжал с вашими отпечатками окажется в полиции. Дело пустяковое. Обязательно отыщется какой-нибудь тайный доброжелатель, который видел, как вы, покидая место преступления, выбросили кинжал под скамейку, и сообщит об этом в полицию. Анонимно, само собой. Влипли вы, Уилов. Вам не позавидуешь.

— Что вам от меня нужно?

— Я уже сказал: работайте старательно, чтобы Хозяин был вами доволен. И все сложится замечательно. Не волнуйтесь. А сейчас отправляйтесь домой. Нам светиться на месте преступления резона нет.

— Эй! Но так нельзя.

— Сказано вам: валите! Значит так, ноги в руки и — вперед! Помочь вам? Придать ускорение пинком под зад?

Это уже было слишком. Вступать в дискуссию мне не хотелось. Пришлось покинуть территорию с максимально доступной скоростью.

О правилах игры

И что теперь делать, как жить дальше? Я вернулся домой. Принял порцию вискаря. Прошло мимо, будто и не пил. Пришлось повторить. По телу пробежала приятная волна тепла. Немного отпустило.

— Однако, — сказала Лида. — Давно такого не было. Совсем плохо? Что-то случилось?

— Проблемы. Но я справлюсь сам. Тебя мои заморочки не коснутся.

— Э-э, здорово тебя прихватило. Совсем соображалка отказала? Расскажи-ка, как это меня не коснутся твои заморочки? Ну-ка… А я послушаю.

Задачка показалась интересной. Я даже на некоторое время забыл о своем незавидном положении. На первый взгляд ничего сложного в вопросе не было. Я — мужчина, и потому обязан защищать любимую женщину. Следить, чтобы вызванные моей глупостью беды не заставляли ее страдать. Правильные слова, но что конкретно я должен сделать, чтобы обезопасить Лиду? Сумею ли растолковать Карачуну, что моя жена не имеет отношения к договору и не должна отвечать за своего мужа? Что-то я сомневаюсь.

— Понял, что сказал глупость? Если у тебя случилось что-то серьезное, меня это тоже затронет, неужели не понимаешь? Давай, рассказывай, что произошло.

Лида была права. Моя беда была ее бедой. Признаюсь я в этом или нет, суть дела не изменится. И я рассказал про странное предложение Прохора и про то, как человек по имени Карачун зарезал его кинжалом, на котором полно моих отпечатков пальцев. Шансов доказать, что это не я убил Прохора, было очень мало. Показаний буфетчицы — а она видела нас с Прохором в кафе, — и отпечатков на стакане и кинжале вполне достаточно, чтобы засадить меня в тюрьму. Я представил, как пытаюсь что-то такое лепетать в свою защиту, — но кто будет слушать? Улики подобрались стопудовые.

— В полицию Карачун меня решил пока не сдавать. Он требует, чтобы я выполнял условия договора и работал на него. Насколько я понял, он действует не самостоятельно, а по приказу какого-то Хозяина, так он назвал человека, который послал его проверить, скрепил ли я свою подпись каплей крови, и заодно зарезать Прохора, выполнившего, как было объявлено, свое жизненное предназначение до конца. Теперь на Хозяина должен буду работать я.

— Прекрасная фантастическая история, — сказала Лида. — Можно написать хорошую книгу про шпионов.

— Ты способна думать о чем-то кроме литературы?

— Иногда удается, но не часто.

— Ты же хотела написать про моих одноклассников? — напомнил я.

— Они и будут шпионами!

— Сейчас твое умение сочинять истории не поможет.

— А вот тут ты ошибаешься. Правильно построенный сюжет способен очень многое прояснить даже в самой запутанной истории. Дело не в том, что писатели умные люди (хотя я этого не отрицаю), просто в нашем мире чудес не бывает, события и происшествия подчиняются причинно-следственным связям. У каждого действия есть своя причина. Если в придуманном рассказе не сходятся концы, значит, писатель напортачил, недоработал. Наша задача — придумать сюжет, который объяснил бы смысл известных фактов.

В общем, Лида предложила мне принять участие в литературной игре. То, что речь идет о наших жизнях, ей в голову не пришло.

— Понимаешь, нам не до шуток, в полиции со мной никто разговаривать не будет, — попытался я вернуть ее на грешную землю.

— Знаю.

— Хочу я или нет, мне придется подчиниться врагу. Потому что это не игра, а наша жизнь!

— Выбор у нас, действительно, небольшой. Например, мы можем признать свое поражение. И тогда понятно, что нужно делать, — сядем на диван и хором заплачем, проклиная судьбу. Или начнем бороться. Заметь, у нас есть одно неоспоримое преимущество.

— Какое?

— Ты не обещал, что будешь играть по правилам своих врагов. Вот они удивятся, когда узнают, что мы решили придумать другие правила, собственные, устраивающие только нас.

— Не существует никаких «других» правил. Я даже не готов считать игрой все, что со мной происходит.

— Правильно, не играй с врагами в поддавки! В любом случае останешься в проигрыше. Мы будем делать только то, что нам выгодно. Это и будут наши правила.

Приятно было наблюдать за тем, с какой решимостью Лида взялась меня защищать. Но я все равно чувствовал себя виновным. Если бы не моя болезненная страсть к изучению будущего, жили бы мы припеваючи. Казалось бы, что может быть меньше связано с реальностью. Кто мог подумать, что работа с доступными материалами из Сети закончится крупными неприятностями?

— Я смотрю, твой мозг сейчас работать не в состоянии. Ты же у нас тонко организованная особа.

Пришлось кивнуть. Лида была права.

— Значит, мне придется думать одной. Ты способен осмысленно отвечать на вопросы?

— Попытаюсь.

— Отлично! Начнем. Что от тебя требуют враги?

— Я уже говорил. Они хотят платить мне деньги за исследование будущего.

— Очередные заказчики?

— Заказчики-убийцы.

— Но они интересуются будущим?

— Они считают, что моя работа поможет им построить новую Утопию. Речь идет о каких-то постлюдях.

— Почему им понадобился именно ты?

— Мне-то откуда знать?

— Понятно. Наука — это странное занятие. Что бы ни придумали ученые, обязательно найдутся люди, которые попытаются использовать их результаты в своих грязных целях.

Классическое переключение внимания. Лида любила этот прием. Обычно так утихомиривают психов во время приступов. Успокоился и я. Говорить о будущем было интереснее, чем о грозящей нам опасности.

Вообще разговоры о работе — лучшее успокоительное. Как будто нащупываешь дно в бурном потоке горной реки. Лида убаюкала меня своими не относящимися к делу вопросами, я и оттаял, заставил мозг снова работать. И вот — вновь готов бороться, думать и работать.

— И что ты предлагаешь делать? — спросил я.

— Трудись. Занимайся своим контент-анализом. Этого же от тебя требуют злыдни. А мы посмотрим, к чему твоя работа приведет, соберем больше информации. Только после этого можно выработать линию поведения и начать свою игру.

Я и сам бы так поступил, без подсказки, если бы у меня было время успокоиться и подумать.

Игра началась

Новостные ленты не принесли ничего интересного или нового. Пустая порода. Так часто бывает. Обычно будущее не занимается самопиаром и не поддается на коварные уловки. Представление о том, что ученые создадут какой-нибудь суперприбор, после чего все вокруг моментально изменится предсказанным заранее образом, на практике не подтверждается. В жизни не все так просто. К этому быстро привыкаешь. Люблю пример с пейджерами. Это была мощная динамичная индустрия. Потом — раз, и все закончилось. И планы грандиозные были, и тысячи людей работали, и деньги вкладывались немалые. Но однажды утром внезапно выяснилось, что пейджеры больше не нужны. Деньги пропали, а люди остались без работы. Будущее такие шутки обожает.

Не удивлюсь, если что-то подобное произойдет и с другими проектами, так настойчиво рекламируемыми различными предсказателями. Кажется, это неисправимая системная ошибка футурологии. Но рано или поздно ее придется признать. Вот только сомневаюсь, что футурологи способны признавать свои ошибки.

Мне показалось, что рассуждение о неискоренимости заблуждений получилось важным и забавным. Я выставил его в Сеть.

— Довольно странный текст, — прокомментировала Лида. — Не все догадаются, о чем идет речь.

— Кому надо — поймут. Люди обычно чувствуют, когда их оскорбляют.

— Правильно делаешь, что провоцируешь врагов на глупости. Одобряю. Возбуждать сильные чувства — это ты хорошо придумал. Приступы гнева или ненависти труднее всего контролировать, Как ни старайся, а что-то лишнее обязательно сорвется с языка. Это самый лучший способ получать нужную информацию. Продолжай в том же духе, и мы доберемся до них.

— Это у меня получается само собой, без подсказки, всегда считал, что склонность к иронии — мой главный недостаток. Стараюсь исправиться, но пока не получается. Силы воли не хватает.

— Не хвастайся раньше времени. Посмотрим, заденут ли кого-нибудь твои слова. А пока готовь новую порцию злобной критики.

— Поможет ли? Обычно футурологи не любят спорить и не ввязываются в дискуссии. Им важно изложить свои взгляды. Застолбить территорию. Поэтому они так похожи на шекспировского Мальволио. Работа требует, чтобы они выглядели максимально серьезно. К тому же футурологи очень высокого о себе мнения. Немного самоиронии им бы не помешало. Но, увы. Не удивлюсь, если они не обратят никакого внимания на мою провокацию.

— Почему обязательно футурологи? Мы этого пока не знаем. Должен быть какой-то отклик, ты же выполнил их требование. Тебя сейчас погладят по голове или отругают. Они проявятся, хотя бы только для того, чтобы показать, что следят за тобой.

Мы долго ждали реакции заинтересованных лиц, но на экране появилось совсем другое сообщение: «Пройдите тест, узнайте, кто из знакомых желает вас убить?» Я не удержался и получил ответ: «Николай Степанович».

— Не знаю этого человека, — признался я.

— Бухгалтер нашего издательства, — сказала Лида. — Тихий и скромный сотрудник. Надо постараться, чтобы его разозлить до такой степени.

— Он интересуется будущим?

— Только когда это касается денег. Но где деньги, и где ты? Позови меня, если придет сообщение от врагов. А я пойду, поработаю.

Пришлось ожидать сообщения в одиночестве.

И вот обо мне вспомнили. Лида немедленно вернулась. Сообщение появилось в личке. Лаконичное и конкретное. Меня, вроде бы, похвалили.

«Ваша попытка зачтена. Вознаграждение перечислено. Жду новых трудовых побед. Ваш К.»

— Карачун проявился, — сказала Лида. — Это лучшее подтверждение твоей истории.

— Ты думала, что я тебя обманываю?

— Какой же ты все-таки дурак, Уилов! Постарайся успокоиться. Занимайся своей футурономией, а я займусь своим делом. Соберу факты, которые можно объединить в правдоподобную историю, понимаешь?

— Нет. Что конкретно я должен делать? — спросил я.

— Продолжай трендеть про будущее.

— Фи! Звучит грубо. Ты думаешь, что это так легко?

— Прости. Вырвалось. Я не хотела тебя обидеть. Пойми, что сейчас от тебя не требуется качественная работа. Не старайся умничать. Главное, чтобы сообщения появлялись в Сети без перерывов. Сомневаюсь, что враги отличат блестящий текст о будущем от слабого. Ты и сам не всегда можешь это сделать.

— Понял.

Тестирование врагов

Удивительно, но ночью я спал хорошо, как невинный ребенок. Видимо, нервотрепка забрала слишком много сил. Я закрыл глаза, а потом открыл их. Не могу сказать, что чувствовал себя отдохнувшим или готовым к борьбе. Скорее, растерянным и утомленным. Голова болела, я не мог продуктивно думать, как того требовала ситуация. Было страшно. Единственной мыслью, если можно так назвать назойливые слова, вертевшиеся в голове, было признание очевидного факта — со свободной жизнью можно попрощаться. «Но если я буду удовлетворительно выполнять требования этих людей, то смогу надеяться, что они не уничтожат меня и оставят в покое Лиду».

Глупее и не придумаешь. Незавидный конец Прохора говорил о другом — моей жизни грош цена, потому что она находится в руках неизвестных мне людей, которые замышляют что-то недоброе. Как только я перестану быть им полезен, меня прихлопнут, как комара, сомневаться в этом не приходилось. Почему Прохор не сопротивлялся, когда его зарезали? Хорошо бы это узнать.

Конечно, я пытался выглядеть бодро и решительно, но Лида все равно относилась ко мне, как к больному ребенку. Надо признать, что у меня не хватило актерского мастерства, чтобы прикинуться героем.

— Принимайся за работу. Выстави в Интернет что-нибудь утром, — весь день будет свободен.

Легко сказать. Ничего путного я придумать не сумел, но вспомнил, как Лида посоветовала не умничать без необходимости и выставлять любой бред, при условии, что он будет связан с будущим. Доказать низкое качество моих заметок будет очень трудно, так как будущее — штука темная. Вот только я не мог заставить себя писать белиберду. Трепетное отношение к работе запрещало мне мухлевать. Нужно было отыскать подходящую тему для нового скандала.

Разумным было бы написать что-нибудь о сохранении сознания человека на внешнем носителе. Поистине тема, которую можно использовать для конфликтов и ругани сколько потребуется. На этот раз я обратил бывнимание энтузиастов на неоспоримый недостаток техники записи. Пройдет всего десять или пятнадцать лет и внешние носители будут заменены более продвинутыми. Как это неоднократно происходило в последнее время. И если вдруг понадобится людям восстановить образ с резервной копии, нужной аппаратуры давно уже не будет в наличии. Мне могут возразить, что для такого случая сохранят старинные технологии. Но приборы не вечны, они имеют ограниченный срок службы. Приготовьтесь, господа, вам предстоят гигантские непродуктивные затраты. И дело не только в деньгах. Стократно возрастает вероятность сбоя и поломки. Потребуется долгие годы поддерживать в рабочем состоянии сложное древнее оборудование, использовать которое будут крайне редко, от случая к случаю. А это уже фантастика.

Лида прочитала и одобрила. Я выставил текст в Сеть. Ответ пришел почти сразу, минут через пятнадцать. Он не отличался оригинальностью:

«Ваша попытка зачтена. Вознаграждение перечислено. Жду новых трудовых побед. Ваш К.»

— Повтор, — сказала Лида, улыбнувшись, впервые за последние сутки. — Формальное отношение к делу еще никого не красило. Сообщение характеризует Карачуна не с лучшей стороны. Он или туповат, или пофигист. Это дает нам шансы на сопротивление.

— Отвечать может робот. Или, что более вероятно, у Карачуна пара десятков таких страдальцев, как я, вот ему и не до оригинальности.

— Не буду спорить. Но мы получили право на ответный ход, глупо было бы им не воспользоваться. Жаль, что ты не любишь общаться с людьми. Сейчас тебе следовало бы поговорить со специалистами. Если ты прав, и таких, как ты, поднадзорных, и в самом деле несколько десятков, нам следует отыскать их. Наше оружие — информация. Ладно, сиди, думай. Я скоро вернусь.

Хлопнула дверь. Я остался один. Мысли меня посетили невеселые. Неприятно было сознавать, что привычная работа — изучение будущего, может оказаться опасным делом. До сих пор я был уверен, что трудно отыскать более далекое от реальности занятие. А вот надо же! Нашлись люди, которые стали серьезно относиться к футурологии. А ведь это обреченная на заблуждения псевдонаука. Как это глупо — путать прогнозы и предвыборные обещания. Жаль, что не все политики это понимают. Политика не должна быть умной, она должна быть эффективной. Как правило, ее сфера деятельности — тактика. До стратегии обычно руки не доходят. Не потому, что текучка заедает или времени не хватает. Дело в том, что мозг человека не приспособлен для того, чтобы оперировать длительными периодами времени. Вбрасывать лозунги и измышлять привлекательные картинки желаемого будущего — это, пожалуйста, только пока еще история человечества не знает примеров удачной реализации замыслов политиков. Это свойство не конкретных персонажей, облаченных реальной властью, а вообще людей. Возьмем, например, наших предпринимателей. Много ли отыщется любителей вкладывать деньги в проекты, которые, может быть, принесут через двадцать лет стабильную прибыль в десять процентов? Нет, им подавай триста процентов прибыли немедленно. И они по-своему правы. Разве кто-то может предсказать, каков будет мир через двадцать лет? Или хотя бы через пять?

Футурология — другое дело, она создана именно для измышления стратегий. Создается впечатление, что ее главное предназначение — постоянно ошибаться в своих прогнозах. Странное, но очень верное утверждение. Пора, понять, что будущее создают человеческие заблуждения и ошибки. Вот и возникает взаимное недопонимание. Те, кто платит, требуют «полезных» предсказаний. Политики рассчитывают на воодушевление масс, предприниматели на моментальную прибыль в триста процентов. Скажем им то, что они хотят услышать, думают футурологи. Все равно ошибемся, так какая разница, будет наша ошибка «правильной», научно обоснованной, или «неправильной», взятой с потолка, но хорошо оплаченной? Ошибка — она ошибка и есть. Кого волнует классификация ошибок? Вообще-то именно этим футурологи и должны постоянно заниматься. Не исключено, что где-то в тайных офисах суперсекретных учреждений они отслеживают промахи предсказателей. Мне откуда знать? Без нужды этот секрет никто раскрывать не станет.

Будет жаль, если окажется, что мной заинтересовались политики. Политика — занятие не для людей в белых перчатках. Толку от такого сотрудничества не будет. Мы не только не поймем друг друга, но и вряд ли захотим договориться. Нормально. Я выставил свои соображения в Сеть. Мне показалось, что подобное заявление должно вызвать гнев моих врагов. И ответ пришел.

«Попытка не зачтена. Попробуйте еще раз. Ваш К.»

Давно я так не радовался. Неужели удалось навязать врагам свою игру? Уже само по себе то, что они со мной вступили в диалог, было очень хорошим знаком. Новые рассуждения о политиках я подготовил заранее. Сначала поведал, что мания величия заставляет их считать, что они способны построить подходящее будущее по заранее составленному плану. С помощью предвыборных лозунгов и болтовни. Следует объяснить, что любые их попытки обречены на провал. Будущее не интересуется частным мнением даже очень богатых людей. И пленных не берет, за ненадобностью.

В ответ я получил:

«Попытка не зачтена. Попробуйте еще раз. Ваш К.»

Замечательный результат! Я начинаю угадывать, что нравится моему врагу, а что нет. Если дело так пойдет и дальше, станет понятно, зачем я им понадобился. Мне захотелось продолжить игру, которую я веду по своим (!) правилам. Теперь следовало получить одобрение.

Я поспешил напомнить, что политика — это всего лишь искусство отстаивать личные интересы. Но будущее равнодушно (совсем, без исключений) к нашим планам, мечтам, намерениям и предпочтениям. Встречаются еще люди, которые не желают это принимать к сведению. То ли по причине неограниченной власти, сосредоточенной в их руках, то ли из-за счастья обладать невообразимым состоянием, столь огромным, что его уже нельзя назвать богатством, но простейшая мысль о том, что они слишком маленькие величины, чтобы распоряжаться миром, не приходит им в голову.

Были времена, когда люди это понимали. Приобрести что-то нужное можно было, лишь заплатив назначенную цену. Был известен один универсальный способ. Продай душу дьяволу и получи все, что пожелаешь. Власть, золото, здоровье, вечную молодость, талант, знания. Глупо это считать наивной аллегорией или сказкой. По мне, так это самый настоящий реализм. Не расставшись с совестью, моралью, честью — личные делишки не обделаешь. Есть замечательные люди, которым все вышеперечисленное достается бесплатно, за реальные заслуги. Но про этих деятелей все знают, любят их, почитают и называют гениями. Таких мало. Проще считать их существование статистической погрешностью.

Было правильнее подождать до утра, но я не выдержал и выставил текст про дьявола и гениев в Сеть. Ответ не заставил себя ждать.

«Ваша попытка зачтена. Вознаграждение перечислено. Жду новых трудовых побед. Ваш К.»

Отлично! Расследование сдвинулось с мертвой точки. Я попробовал составить табличку «понравилось — не понравилось», но мозг, наверное, еще не освободился от страха перед Карачуном и работал с перебоями. Но потом вернулась Лида, и стало веселее.

— Молодец, — похвалила меня Лида, когда я подробно рассказал ей о переписке с врагами. — Тебе удалось вступить в диалог. А это — маленькая победа.

— Враги остались недовольными, когда я написал, что будущее нельзя построить или предсказать, а понравилось утверждение, что проще всего достичь успеха в жизни, заключив договор с дьяволом и продав ему душу.

— Очень интересно. Стремление отделаться от морали и разделаться с совестью сейчас популярно.

— Я надеюсь на твою помощь. Наверняка, ты сочинила несколько подходящих сценариев для описания действий наших врагов.

— Правильнее называть их литературными моделями. Но боюсь, что они тебе не понравятся.

Литературные модели

Особого восторга модели Лиды у меня и в самом деле не вызвали. Были они откровенно фантастичны, а потому далеки от реальности. Как всякий человек, занимающийся изучением будущего, я с удовольствием представлял свои идеи частью фантастического произведения, но старался не использовать в своих научных статьях идеи фантастов. Даже если они были стократно правы. Считал, что нет смысла использовать мысли увлекающихся людей. Полет фантазии может увести очень далеко, предпочитал тупое обсуждение реально произошедших событий. Потом я догадался, что ошибался. Будущее создают заблуждения и ошибки, сомневаться в этом не приходится. И оторванные от реальности мечты, конечно. Получаем противоречие, которое легко разрешить, если смириться с тем, что мои представления — вовсе не догма. Стало понятно, что из-за глупого предубеждения я лишаю себя огромного пласта ценной информации. Факторы, формирующие будущее, не обязательно истинны или научно обоснованы.

Пришлось повторить про себя последнюю фразу пять раз, чтобы заставить относиться серьезно к сюжетам, придуманным Лидой.

Собственно, их было три, каждый из которых легче было подвергнуть критике, чем защитить.

Первый — очаровательный. Цивилизация находится на перепутье. Жить по старым канонам больше нельзя. Все дело в том, что привычное развитие экономики отныне невозможно. При относительном изобилии все труднее удается сбывать лежалый товар зажравшимся людям. Труд рекламных кампаний больше не эффективен. Добавим сюда неограниченный рост населения и резкое падение спроса на рабочую силу. Элита бы и рада жить по-старому, но не получается. Нужно или умереть аппетиты богачей, или затопить Землю кровью «лишних» людей. Выбор еще не сделан. Самое время появиться добрякам из будущего, которые хотели бы помочь заблудившемуся человечеству с честью выйти из затруднительного положения. Вот зачем им понадобился футуроном! С моей помощью люди далекого прекрасного будущего надеются справиться с проблемами и помочь человечеству выбрать правильный путь развития.

Второй сценарий — абсолютно неприемлемый с точки зрения прогрессивных и образованных людей. Всемирный заговор. Про необходимость выбора нового пути и не решаемые проблемы с экономикой смотри первый сюжет, там все верно. Но во втором сюжете действуют члены тайной организации, на протяжении многих тысячелетий обеспечивающие поступательное развитие человечества. Для них стало неприятным фактом то, что многие люди стали понимать смысл слова «свобода» по-своему, а не так, как они их учили долгие годы (осознанная необходимость, возможность выбирать себе хозяина по доброй воле или сохранение баланса между обязанностями и правами). Первым начал Чарльз Диккенс.

«Постарайтесь, пожалуйста, запомнить, что одно дело отдавать приказания и совсем другое дело — исполнять их. Один человек может сказать другому, чтобы тот бросился вниз головой с моста в реку сорок пять футов глубиной, но этот другой, может быть, и не подумает броситься».

Давно это было написано, еще в XIX веке. И, в общем, прошло незамеченным, пока один парень не выбрал эти строки эпиграфом к сборнику рассказов. В настоящее время толкование понятия «свободы» стало недопустимо вольным. До такой степени вольным, что стало мешать выполнению утвержденного тайным обществом плана развития человечества. Настало время наводить порядок. Пришлось работать с футурономом, — это самый простой способ сформировать нужные тенденции. Лида пояснила: «Я употребила слово «пришлось» для того, чтобы у тебя не развилась мания величия». Я кивнул. Все верно.

Третий сценарий — самый простой и понятный. Мир изменился. Проблемы с экономикой и так далее (смотри сюжеты 1 и 2) заставляют группу инициативных граждан действовать быстро и решительно. Они вознамерились построить Новую Утопию, где были бы воплощены самые сокровенные мечты и устремления прогрессивного и не очень человечества. Сами они не разбираются в теории построения будущего. Вот им и понадобился футуроном для решения теоретических проблем.

— Насколько я понял, меня попытаются использовать в любом из придуманных тобой сценариев?

— Тебя уже используют. А то, что ты этого еще не заметил, говорит о высоком профессионализме злодеев. Они знают, чего хотят.

— Как это?

— Заставляют постоянно говорить о будущем. Других способов использовать тебя я не знаю.

— А ты, значит, не используешь меня?

— Не груби, мальчишка. Я тебя люблю.

— Может быть, мне следует забросить футурономию? Или реже выставлять результаты?

— Вовсе нет. Если ты замолчишь, они тебя убьют.

— Все равно убьют, когда догадаются, что на будущее я воздействовать не способен.

— Не обязательно. Мне вообще пока непонятно, какую пользу могут приносить разговоры о будущем? Сам-то ты как считаешь?

Признаюсь, Лида озадачила меня. Правильного ответа я не знал. Никогда не думал о практическом применении исследований будущего. Не уверен, что любое действие обязательно должно приносить людям выгоду. Изучение вероятного будущего, скорее, говорит об обратном. Люди так устроены, что не верят научным предсказаниям. Им больше понятны гадалки и экстрасенсы.

— Думала, ты знаешь, чем и для чего занимаешься, — расстроилась Лида. — Это ведь твоя работа.

— Пока мне понятно только то, что враги дурят себе голову недостижимыми мечтами и пустыми идеями. Если отбросить невозможное, твои сценарии можно считать попыткой построить Новую Утопию. Отличаются сюжеты мелкими деталями, связанными с тактикой, но не со стратегией.

— Что ты считаешь невозможным в моих моделях?

— Естественно, упоминание о Всемирном заговоре. Разговор о конспирологии неуместен.

— Почему? — спросила Лида.

— Не знаю. Неуместен и все.

— Никогда не понимала, почему богатые, обладающие реальной властью люди не способны объединиться для того, чтобы увеличить состояние и укрепить свою власть. Что им мешает? А потом поняла, что ничто им не мешает. Рабочие создают профсоюзы для того, чтобы отстаивать свои права. Чем олигархи хуже? У них для придумывания гнусных планов больше возможностей.

— И тайные властители мира собираются в укромных местах и самолично принимают решения, касающиеся судеб мира. Ерунда. История, годная только для желтой прессы.

— О чем ты? — удивилась Лида. — О каких тайнах? Давно уже все делается открыто. Директивы рассылаются правительствам суверенных государств и, более того, они беспрекословно исполняются. Тебе, как исследователю будущего, это должно быть известно.

— Однако не верится, что-то.

— Вспомни своего убитого одноклассника.

— Пока я могу говорить только о попытке построить Новую Утопию. Кто конкретно собирается это сделать — вопрос открытый.

— Напиши какую-нибудь гадость про утопии. Самый простой способ заставить врагов открыться.

— А они меня не убьют за это?

— Я бы не убила.

— Не люблю я эти утопии.

— Напиши без любви. С неодобрением.

— Это уже получится антиутопия.

— Вот и напиши, что разницы между антиутопиями и утопиями нет. Твоим врагам это не понравится.

Я согласился, что это хорошая тема для троллинга.

* * *

Мне самому было интересно разобраться с некоторыми литературными штампами, характерными для утопий и антиутопий. Многие из них были откровенно смешны. Но читатели привыкли принимать их всерьез.

— С антиутопиями что-то не так? — поинтересовалась Лида, наблюдавшая, как я похохатываю, выписывая на листок бумаги свои замечания.

— Они плохо описывают будущее. Для читателя это не большой грех, но мне не интересны вымыслы, о которых заранее известно, что они никогда не сбудутся.

— Ты говоришь о плохих антиутопиях, я же напишу самую лучшую, самую точную.

— Невозможно. Сбывшаяся антиутопия — оксюморон. Нельзя жить в антиутопии, потому что антиутопия — это предчувствие беды. Описание сбывшейся беды — всего лишь реализм.

— Уже сейчас есть люди, утверждающие, что мы живем в антиутопии.

— Какая чушь. Я бы спросил, когда была придумана антиутопия, в которой мы якобы существуем? Тридцать лет тому назад, пятьдесят, семьдесят? А вот расскажите этим предполагаемым сочинителям ужасов, что у нас, у каждого желающего, есть выход в Интернет, возможность мгновенно связываться с любым человеком в мире, читать нужную литературу, получать необходимую информацию и новости со всех концов Земли. О том, что большинство людей больше не задействованы в промышленности, а трудятся в офисах, оказывая услуги населению и создавая интеллектуальные ценности. Для них это была бы даже не утопия, а рай!

— Ты меня запутал. Не могу пока сказать, в чем твоя ошибка. Но что-то ты накрутил.

— Меня не устраивают кирпичи, из которых строятся антиутопии.

— Какие кирпичи?

— Во-первых, страх перед будущим. Во-вторых, жестко разделенное на элиту и не попавших в списки избранных общество. В-третьих, бессмысленность жизни как норма. В-четвертых, нежелание людей менять систему, угроза для антиутопии исходит исключительно от героя, по каким-то причинам выброшенного из привычной среды. Каждый пункт я готов подвергнуть критике.

— Даже про разделение общества?

— Без труда. Представляется, что это самое разумное, что сейчас можно сделать для минимизации социального напряжения. Но это, конечно, заблуждение.

— Хорошо бы ты это сумел доказать.

— Будущее не нуждается в доказательствах.

— А ты докажи не будущему, а мне.

— Свое мнение я высказывал неоднократно: помешать сепарации трудно, следует признать, — это лучший выход из сложившейся ситуации, но это не значит, что раскол мне нравится. Предсказать его последствия очень трудно, нужно готовиться к ужасам и неизбежным бедствиям. Пропасть между богатыми и бедными возникла не вчера, она существовала всегда. Все знают, но помалкивают, как о пошлой банальности.

Лида слышала от меня это уже тысячу раз.

Приключения в ресторане

За окном шел предсказанный синоптиками дождь. На этот раз они оказались правы, что, согласитесь, случается реже, чем всем бы нам хотелось. Не сомневаюсь, что где-то обязательно существует особое научное подразделение, в котором собрали специально обученных умных людей, которые занимаются анализом ошибок в предсказаниях погоды. Тут главное не причуды природы изучать, а неспособность людей анализировать большие массивы данных. Говорят, что с этой проблемой может справиться только искусственный интеллект. Может быть, не знаю.

— У нас сегодня большой день, — сказала Лида. — Мы отправляемся в путешествие.

— Прямо сейчас? — спросил я обреченно.

— Нет. Вечером. Но ты можешь начинать готовиться. Придется общаться с красиво одетыми людьми.

— Что за причуда тебя посетила?

— Не ной. Тебе, футуроному, следует чаще общаться с народом. Как иначе ты узнаешь, какое представление о будущем наберет в Сети больше всего «лайков»?

— Я работаю по подстрочникам, путеводителям и публикациям в СМИ.

— Они врут.

— Это не имеет значения. Люди врут и заблуждаются. Это едва ли не самая главная особенность человеческого мышления. Иногда мне кажется, что природа наделила людей сознанием, потому что для достижения гармонии во Вселенной не хватало вранья.

— Вранье нужно изучать в естественной среде. Там, где оно смотрится гармонично.

— Ерунда. Это тот случай, когда достаточно знать о его существовании. Подробности вранья утомительны.

— Что же, сегодня ты сможешь насладиться правдой. Тебе никто не будет врать.

— Так не бывает.

— Посмотрим. Искреннее заблуждение не исключаю. Однако сегодня с тобой будут честны.

— Ты меня заинтриговала.

— Нас пригласил в ресторан Куропатов!

— Не тот ли, что написал однажды:

— Он твой друг!

— Но меня не манят «дорог бесконечные ленты».

— Куропатов знает об этом. Ему жалко тебя, балбеса, он хочет доказать, что мир вокруг прекрасен, и нет никаких оснований чураться его. Я, кстати, полностью с ним солидарна. Например, с тем, что нам следует чаще посещать дорогие рестораны. Куропатов — благородный человек!

— Ерунда. Он знает, что я мизантроп, и это его бесит. Ему хочется доказать, что моя нелюбовь к людям пустая прихоть, что-то напускное и недостойное. Ему кажется, что, вытащив такого человека, как я, «на природу» или в ресторан, он сумеет исцелить меня прелестью мира. Но это абсурд! Навязчивая идея!

— А может быть, он прав?

— Ерунда! От одной мысли, что придется отправиться куда-то ради сомнительного удовольствия жевать плохо прожаренный кусок мяса, у меня портится настроение. Дома вкуснее. Разве не так?

— До сих пор ты не отказывался от любой еды, — едко сказала Лида.

Ей хотелось в ресторан. Почему? Не понимаю. Не могу объяснить. А спрашивать не хочу. Очевидно, что в ответ услышу стандартные мантры о том, что следует иногда устраивать себе праздник, как здорово, когда удается на других посмотреть и себя показать или посвятить вечер свободному общению, не тратя силы на готовку и мытье посуды. Уверен, что Лида вспомнит еще какие-нибудь важные для нее удовольствия, она у меня писательница, придумывать умеет. Но я так далек от всего этого.

— Придется куда-то ехать. Второй раз за месяц! Ужас! Мне это не нравится.

— Куропатов проявил уважение. Он обещал отвести нас в ресторан на своей машине, а после того, как ты наешься и устанешь, вернет домой.

— На что только не пускаются люди, чтобы испортить жизнь своим друзьям.

— Я согласилась, так что у тебя нет выбора.

— Это понятно. Но ты, вроде бы, хотела поработать? Главу так и не дописала?

— Посещение ресторана благотворно скажется на моей работоспособности, если ты об этом хотел спросить. Обо мне не беспокойся.

— Я недавно посетил ресторан, ничего хорошего из этого не вышло. Сама знаешь.

— Это потому, что меня с тобой не было. А сегодня все будет хорошо. Даже не сомневайся.

— У меня нет подходящего галстука.

— Есть.

— Нет.

— Пойдешь в неподходящем.

— Или без галстука.

— Согласна.

* * *

Пришлось побриться и облачиться в приготовленную Лидой одежду. Я нервничал и не скрывал, что расстроен. Незапланированные праздники уже давно вгоняют меня в тоску. Понимаю, что это плохо — проявлять недовольство каждым случаем нарушения привычного образа жизни, но ничего с собой поделать не могу.

— Мне трудно притворяться заинтересованным, — сказал я.

— Никто не требует от тебя подвига.

— Терпеть не могу возвращаться домой после пьянки.

— Куропатов позаботится о тебе. Настоящий друг!

Мне оставалось только злобно посапывать и корчить рожи. События, которые нельзя изменить, нужно принять и пережить с минимальными потерями.

— Все к лучшему, тебе полезно немного встряхнуться. Успокоишься — начнешь думать.

— Если понравится в ресторане, я останусь там жить навсегда.

Лида не ответила. Не поняла, что я пошутил.

Самому мне шутка показалась смешной, но потом я задумался, и забавная сторона ситуации перестала быть очевидной. Что может быть смешного в существовании в подвешенном состоянии, когда злодеи готовы прервать твою жизнь в любой момент? Неизвестно кто, неизвестно как, неизвестно почему. Лида была права, пора задуматься о том, как выбраться из этой истории. Ничего разумного в голову, впрочем, не приходило.

Говорят, что интеллектуальная мощь усиливается, если как следует надуть щеки. Попробовал, — не подтвердилось. Мои умственные способности не возросли.

На мое счастье, пришел Куропатов. Он был красив и доволен собой.

— Вот и я! — заявил он с порога. — Соскучились?

— Привет! По какому поводу пир? — спросил я.

— Не твое дело. Ответь лучше, ты готов к приему пищи или будешь, как всегда, ломаться?

Если случится чудо, и Куропатов научится отвечать на поставленные вопросы, ему цены не будет. Но, увы. Впрочем, он набирает очки другими способами. Мой друг талантлив и остроумен. А еще он умеет быть ироничным. Часто этот свой талант (способность подбирать наиболее язвительные слова, о чем бы ни заходил разговор) он проявляет в самых неуместных ситуациях, люди, мало его знающие, обычно обижаются. Но я, давний почитатель его самобытного интеллекта, отдаю должное и посмеиваюсь при необходимости. Например, как сейчас, когда услышал: «Соскучились?» Для меня, мизантропа, предположение оскорбительное, но Куропатов — законченный эгоист и таких тонкостей не понимает. Пришлось сделать вид, что я не заметил его бестактности.

— Радуйся, — сказал Куропатов. — Сегодня перед тобой откроется совершенно новый мир, бесконечно привлекательный для большинства нормальных людей, но пока недоступный твоему пониманию, потому что все познается в сравнении, а сравнивать можно только то, что испытал сам. Ты слышал о красивой светской жизни, но так и не поверил в ее существование. Для тебя россказни о ресторанной жизни всего лишь пустые фантазии. Сегодня все изменится, — ты получишь личный опыт.

— Я участвую в твоем эксперименте, потому что ты все равно не отстанешь.

— Верно!

— Куда мы направляемся? В «Макдоналдс»? — спросил я ехидно.

— В «Подвалъ Бродячей собаки».

— Ух ты! Здорово, — обрадовалась Лида.

— Это хорошо или плохо? — уточнил я.

— Хорошо, очень хорошо, — хором ответили Лида и Куропатов.

И вот мы отправились в бессмысленное путешествие. Первая забавная сценка произошла, когда я попытался, по возможности ловко, проникнуть в открытую дверцу автомобиля. Опыта у меня мало, и я больно ударился головой обо что-то твердое, скорее всего, металлическое. Наверное, о какую-то выпирающую часть машины.

— Аккуратнее, — прокомментировала Лида.

— Искренне надеюсь, что я не скоро воспользуюсь автомобилем еще раз.

— Это произойдет сегодня вечером, когда Куропатов повезет тебя обратно.

Я угрюмо промолчал, потому что не смог придумать ничего остроумного.

Некоторое время мы ехали молча. Я размышлял о том, как трудно найти в современном мире уголок, где можно было бы укрыться от житейских треволнений, сократив общение с людьми до минимума. Конечно, я рад видеть Куропатова. Рядом с ним всегда комфортно. Мы давно не виделись, тем интереснее будет поболтать на отвлеченные темы. Не исключено, что им овладели какие-нибудь новые современные идеи. Пока надо признать, что старый лис добился своего и сумел вырвать меня из домашнего кресла, отправив в большой мир людей, куда я бы никогда не выбрался без его участия.

— Ребята, вы шпионы? — спросил Куропатов.

— Нет, — ответил я.

— Сознавайтесь, я никому не скажу.

— В чем дело?

— За нами тащится чужая машина. Сопровождает. За мной вести слежку глупо, потому что я не знаю никаких секретов. Значит, следят за вами. Рассказывайте, что вы натворили.

— Белиберда, — сказал я. — Чушь!

— Ладно. Как знаете, мое дело предупредить.

И вот, наконец, мы добрались до места назначения.

— Ты оценил, как я ловко припарковался? — спросил Куропатов. — Плохая машина остановилась в десяти метрах от нас. Сейчас вы с Лидой отправитесь вон к тем рекламным огонькам. Это и есть «Подвалъ Бродячей собаки», а я посижу еще немного, посмотрю на людей, которые следят за вами. Ничего не хочешь мне сказать? Сейчас самое время. Будете отстреливаться?

— Не понимаю, о чем ты.

— Ну, скажи. Пожалуйста! Я — человек любопытный.

— Мы люди мирные, — сказала Лида.

Сомнительное утверждение. Если бы мы были наедине, я без труда опроверг ее утверждение. Впрочем, сказано это было для Куропатова, сомневаюсь, что он поверил. Лида и без моих нравоучений понимает опасность нашего положения.

Мы медленно продвигались в указанном направлении, стараясь не смотреть по сторонам. Мой друг Куропатов бывает удивительно нетактичен. Зачем, спрашивается, он постоянно сообщает о наблюдающих за нами людях? Сказал один раз и хватит, нет, повторяет снова и снова. Добивается от меня правды? Но я сам ничего не понимаю. Не хватало еще и его впутать в нашу историю.

— Все в порядке, — сказал Куропатов, догнав нас возле входа в арт-кафе. — Я его разглядел. Здоровый такой мужик, наверное, очень сильный.

— И что теперь? — спросил я.

— Сделаем вид, что не заметили его.

Местный распорядитель указал наш столик. Я осмотрел зал в поисках Карачуна. Не обнаружил его. Спокойствия мне это не добавило. Хотелось определенности. А вот Лида чувствовала себя прекрасно. Она принялась с интересом изучать меню. Занятие оказалось захватывающим. Она забыла о нашем существовании. На нее было интересно смотреть. Писатели обычно умеют вписываться в чужой мир. Помогает профессиональная способность проникать в головы людей. Такая работа.

Наступило время умиротворения. Я немного оттаял, тем более, что мне предстояло целый час провести в относительном покое в компании близких мне людей.

В зале появился новый персонаж. Мне он сразу не понравился. Крепкий парень, наверняка, обучен драться и доводить бой до победы. Взгляд профессиональный, без сочувствия, жесткий, въедливый. Нехорошо он посмотрел на меня, нагло, оценивающе. Но, встретившись со мной взглядом, отвернулся, не проявил заинтересованности. Нельзя исключать, что это был человек Карачуна. Что-то внутри меня неприятно сжалось, только приступа страха не хватало. Я читал, что мнительность — болезнь.

— Это он, — прошептал Куропатов, ухмыльнувшись. — Правда, страшный?

— Зачем ты мне это говоришь? — спросил я.

— Не знаю.

— Когда узнаешь, скажи.

— Такой по башке врежет, — мало не покажется.

— Замолчи.

— Как скажешь.

Принесли заказанные блюда. Мне подсунули какую-то рыбу. Ничего так, вкусная. Куропатов, с характерной для него наглостью, достал из внутреннего кармана пузырек с виски и накапал немного в наши рюмки.

— Приносить и разливать нельзя! — сказала Лида тихо.

— Мне кажется, что правила придумывают именно для того, чтобы их иногда нарушали. «Джек Дэниэлс». Я знаю, что вы с Лидой предпочитаете эту марку.

— А себе?

— Мне нельзя. Я за рулем.

Пришлось подчиниться.

С Куропатовым я познакомился давно. Мне повезло, это надо признать. Хороший он. Я ему очень многое прощаю. Наверное, и он мне. Мы вкусно ели, вкусно пили, болтали негромко о пустяках. Вынужден признаться, что вечер мне понравился. Сидишь себе, и проблемы отходят на задний план. Так вот что люди называют отдыхом? Не могу сказать, что я теперь буду мечтать о новом походе в «Подвалъ Бродячей собаки», но было славно. Надеюсь, что Лида не будет настаивать на новых походах в рестораны. Мое место перед монитором. Она это знает.

А потом Куропатов встал и прочитал свое новое стихотворение.

— Однако! — сказал я.

— Тебе не понравилось?

— Понравилось, но не как конфета.

— Спасибо.

Как объяснить Куропатову, что это стихотворение про меня? Наверное, у нас действительно установилась некая телепатическая связь, слишком слабая для того, чтобы передавать осмысленную информацию, но вполне достаточная для понимания чувств и эмоций друга. Не удивлюсь, если окажется, что он догадываться о том, что у нас, с Лидой, возникли нехорошие проблемы. Если потом выяснится, что он пригласил нас только для того, чтобы помочь выпутаться из неприятного положения, в который мы попали, то придется признать антинаучный контакт и то, что наши представления о физике ошибочны.

— Зачем ты меня привел сюда? — спросил я.

— Давно не виделся с тобой и Лидой. Вот и захотелось встретиться, поговорить.

— О чем? Я должен был подготовиться?

— Думаю, у тебя комментарии про штуки, которыми ты занимаешься, от зубов отскакивают в любое время суток.

— Про будущее, что ли?

— В каком-то смысле.

— Ну, спрашивай.

— Ты уже переварил свою рыбку? Задам свой вопрос, когда будешь готов. Не хочу портить настроение.

— Спрашивай, — мне предисловие не понравилось.

— Давай еще одну, — Куропатов накапал мне немного виски. — За здоровье!

— Тебя интересует будущее? — спросил я.

— Нет. У меня другой вопрос. О конце света. Хочу знать, когда вымрет человечество? Тебе что-нибудь про это известно?

У меня отлегло от сердца. Стало легче дышать. Глупо было бы подозревать Куропатова в связях с Карачуном, но кто знает. В последнее время люди вокруг ведут себя самым непредсказуемым образом. А поскольку вопрос был задан философский, к тому же, видимо, не имеющий разумного решения, то и волноваться нечему. Вычитал, наверное, какую-нибудь чушь в Сети и расстроился. Он человек эмоциональный.

— Спроси у футурологов.

— Хочу знать твое мнение.

— Спроси о чем-нибудь умном. Конец света — надо же такое придумать.

— Один умный футуролог написал: «Если мы доживем до создания ИИ, которое может произойти в середине XXI века, мы автоматически получаем возможность прожить еще несколько десятков лет либо как индивидуальные существа, либо объединяясь в мозг-улей». Понимаешь, даже став бессмертными, люди обречены на вымирание, быстрое и неотвратимое.

— Не сообщил ли твой футуролог, как это он пришел к такому парадоксальному выводу?

— По его мнению, с помощью нанотехнологий будут созданы многочисленные полезные микророботы. Потом они обязательно выйдут из-под контроля, размножатся, потребляя живую материю в качестве источника энергии, и за несколько дней заполонят всю Землю. Это приведет к неминуемой гибели человечества, людей используют как биотопливо.

— Футурологи любят припугнуть потребителя.

— Зачем?

— Испуганные люди платят больше и охотнее.

— Ты можешь гарантировать, что нанороботы нас не сожрут?

— Нет, конечно.

— Считаешь, что такое развитие событий возможно?

— Я бы сказал, оно маловероятно. Но если люди будут специально этого добиваться, то шансы появятся. Кто-то играет в шашки, кто-то в поддавки. А кто-то в «Чапаева».

— Ты меня не порадовал, Уилов, — сказал Куропатов грустно. — Хороший ты человек, но нет от тебя радости. Почему ты оставил врагам шанс? Испортил настроение. Теперь я знаю, что Конец света возможен. Но я не хочу умирать молодым. Доедаем пищу и по домам. Буду грустить в одиночестве.

— Да ладно! Будущее наступит, хотим мы этого или нет, — попытался я оправдаться. — Другое дело, что оно нам не понравится. Тут ничего не поделаешь. Наши мечты будут развенчаны. Надежды — отвергнуты. Замыслы — провалены. Книги, которые мы собирали, — отправятся на помойку. Все самое важное для нас, вдруг окажется несущественным. И, — пойми правильно, — я считаю, что это хорошо, потому что только это дает шанс человечеству выжить. Не надо грустить в одиночестве, давай грустить вместе. Так веселее!

— Согласен, вместе веселее, это правда, — сказал Куропатов. — А ты почему молчишь, Лида?

— Мне нравится слушать вашу трепотню, обязательно вставлю что-нибудь такое в свой следующий текст. Если ты не против, Куропатов?

И в этот момент в зале начался страшный переполох: надрывно зазвенела посуда, раздался скрежет неудачно отодвигаемого кресла, как будто из-за стола попытался подняться очень пьяный или крайне неумелый человек, в первый раз оказавшийся в таком престижном ресторане. Я обернулся и, к ужасу своему, обнаружил, что к нашему столику приближается незнакомец, которого я принял за человека Карачуна.

Первое, что пришло мне в голову: сейчас я, наконец, смогу защитить Лиду, как это и полагается настоящему мужчине. Долго я не продержусь, но несколько ударов выдержу. И ударю сам. Если повезет.

Обошлось. Незнакомец остановился в метре от столика и представился:

— Майор Котов, уголовный розыск, веду следствие по делу об убийстве Прохора Савина, — он предъявил удостоверение в раскрытом виде, фамилия Котов там действительно значилась. — Не хотел беспокоить, но вы собираетесь уходить. Разрешите задать вам несколько вопросов, господин Уилов?

Мне стало страшно. Но, с другой стороны, я не убивал Прохора. И не считаю себя виновным в его смерти. Если Карачун написал на меня донос, я напишу свой. Мне все равно придется отрицать свою причастность к смерти товарища. У меня нет мотива и криминального прошлого. Судьям придется с этим считаться. Как мне кажется, засадить невиновного человека непросто.

— Что вас интересует? — спросил я.

— Если можно, я бы хотел поговорить с вами без свидетелей.

— Почему вы не вызвали меня в полицию?

Майор Котов промолчал.

— Мы подождем тебя на улице, — сказала Лида.

Как только они вышли из зала, Котов ответил мне. Ему удалось меня удивить.

— Мне запрещено допрашивать вас, Уилов.

— Почему? — удивился я.

— Не знаю.

— Как вы узнали о моем существовании?

— Во время обыска на квартире Прохора Савина была обнаружена папка с материалами, касающимися лично вас. Насколько я понял, Савин постоянно следил за вами. Запротоколированы все ваши перемещения за последнюю неделю, подшиты расшифровки разговоров. Еще в папке оказались характеристики и подробный психологический портрет. Многие люди довольно откровенно высказались о ваших привычках и особенностях характера. Очень странно. Не правда ли?

— Да. Вы меня удивили. Ни о чем подобном я не знал.

— Как вы думаете, зачем Савину понадобилось следить за вами?

— Даже представить себе не могу.

— Это вы убили гражданина Савина?

— Нет.

— У вас есть алиби?

— Я редко выхожу из дома.

— Ничего не хотите мне сообщить?

— Нет.

— Ну и ладно. Я вам верю.

Если бы майор Котов задал напрашивающийся вопрос: знаю ли я, кто убил Прохора? Я бы ответил утвердительно. Но он не спросил.

— Это все, что вы хотели знать?

— Да. Отдыхайте.

Лида и Куропатов ждали меня у машины.

— Он — враг? — спросила Лида.

— Честно говоря, я не понял. Странный человек.

* * *

Дома я попытался разобраться в новых впечатлениях, так внезапно обрушившихся на меня. Ограниченность восприятия, — есть такой грех, но я никогда этого и не отрицал, — не казалась мне существенным недостатком. Разве есть на свете люди, которым доступны все без исключения проявления человеческого бытия? Наоборот, я привык считать, что отстраненность и мизантропия — обязательные качества исследователя, занимающегося будущим, так как только они позволяют находиться над схваткой и рассматривать эволюцию человечества как бы со стороны, оставляя без внимания мешающие ученому устойчивые представления.

О, эти несчастные представления! Сколько блестящих умов не смогли достичь чего-то существенного только потому, что представления для них оказывались важнее очевидных фактов. Как раньше говорили: «Наша догма всесильна, потому что верна».

— Ну, что скажешь? — спросила Лида.

— А я должен?

— Нет. Но мне было бы интересно послушать тебя.

— Интересный опыт, но для понимания будущего это приключение ничего не дало.

— Неужели?

— Я считаю свою ограниченность достоинством.

— Нет, Уилов, ты не ограниченный, ты — дикий. Как можно заниматься вероятными судьбами людей, сократив общение с ними до минимума?

— По-другому нельзя.

— Ерунда. Ты просто не пробовал. Постой-ка, хорошая идея для книги появилась. Предположим, что ты страшно невезучий человек, и каждая новая встреча с людьми приводила к жутким неприятностям. Любой бы на твоем месте старался держаться от людей подальше.

— Это ты о чем?

— Все началось со встречи одноклассников. Так? Ты не умеешь общаться с людьми. Тебя хватает только на то, чтобы болтать о своей работе. Что-то мне подсказывает, что ты еще и сердился на них за то, что они не проявляют искренней заинтересованности в познании будущего.

— Некоторые проявили.

— Вот. И это самое интересное в этой истории.

— Почему?

— Да потому что нормальные люди, выпив водки в компании друзей, которых не видели десять лет, наукой не интересуются. У них есть более интересные вещи для обсуждения.

— О чем ты?

— О своей новой книге, естественно, про твоих друзей одноклассников. Разве ты не заметил, что они ведут себя неестественно?

— Нет.

— А это потому, что ты — дикий человек. Люди не похожи на тебя, у них свои представления и свои мечты. Но ты не способен это понять.

— Я это знаю.

— Но только теоретически.

— Этого достаточно.

— Скажи, теоретик, чего от тебя хотел майор Котов?

— А мне-то откуда знать?

— Вот. И я не знаю.

— Забудь. Выкинь из головы.

— Не могу, потому что он влез в мою книгу, не спросив разрешения. Кто такой? Зачем появился? Почему он не твой одноклассник? Нет ответов.

— Не обращай внимания. Вдруг он и в самом деле обычный следователь?

— Следователь, который решил допросить тебя, хотя ему запретили это делать. Галиматья!

— Ну, я не знаю. Может быть, он человек Карачуна?

— Это было бы очень просто.

— Но тогда становится понятно, кто запретил ему допрашивать меня. Карачун.

— Конечно. Но объясни, почему он ослушался? Какую пользу он хочет получить? Как использовать тебя?

— Ты выстраиваешь сюжет. Вот ты и думай!

Инструктаж

Есть вопросы, на которые следует получить ответ до того, как соберешься сделать что-то опасное. Например, о чемнельзя писать в Сети, если не хочешь, чтобы враги прикончили тебя? Наверняка существует некая грань, переходить которую не рекомендуется. С этой точки зрения, я оказался в незавидной ситуации. Я не имею ни малейшего представления о том, что мне можно делать, а чего нельзя. Но незнание, увы, от ответственности не освобождает. А вот страх дисциплинирует. Начинаешь понимать, как работает пресловутая внутренняя цензура, самостоятельно придумываешь запреты. В нормальном состоянии (сейчас такое вряд ли достижимо, в последнее время у меня все время что-то не так) я бы поостерегся провоцировать опасных людей, обходил их стороной, потому что диспуты с ними пользы для исследования будущего не принесут. Однако события развиваются так стремительно, что я лишился возможности поступать разумно. Не исключено, что меня пристрелят именно за то, что я буду осторожен в высказываниях. Придется рисковать. Зачем высмеивать утопии, когда можно сразу заняться людьми, готовыми устроить человечеству бойню ради призрачной надежды стать хозяевами мира?

А что может раздражать таких людей больше, чем характеристика, которую дал им профессор Савельев:

«Власть и деньги нужны для того, чтобы безнаказанно проявлять максимальную доминантность, вести самый животный образ жизни и не отвечать за последствия. Эти простые биологические цели нуворишей всех времён и народов очевидны и подтверждены длинной историей как их самих, так и их потомков. Казалось бы, будучи отпрыском богатейших людей, можно заняться любым видом науки, искусства или техники. Капитал родителей легко обеспечит любопытному подростку реализацию любых творческих фантазий, но этого почти никогда не происходит. Среди тысяч потомков богатейших людей планеты только единицы увлекаются чем-то иным, кроме маниакальной реализации трёх базовых инстинктов, слегка украшенных собирательством картин, машин или бриллиантов и гуманитарными фондами. Так на наших глазах осуществляется биологическая мечта примата…»

Посмеялся и выставил цитату в Сеть. Добавив ехидный комментарий о том, что предназначение элиты давать нравственный урок людям, а с этим большая проблема. Оказывается, приматы, как и славные представители современной элиты, нравственностью не интересуются. Надо полагать, у них другие интересы.

— А ты смельчак! — сказала Лида.

— Скорее загнанный в угол трус. Что-то надо делать, а что конкретно — непонятно.

— Пока ты прекрасно справляешься, молодец!

Через полчаса пришел ответ от врагов. Я вздохнул с облегчением, мой расчет оказался точным.

«Ваша попытка зачтена. Вознаграждение перечислено. В 19–00 встречайте гостя. Он любит, когда его называют профессором Маниным. Побеседуйте с ним о будущем. Постарайтесь его не обижать. Ваш К.»

— Мне показалось, или Карачун в самом деле обратился ко мне как к человеку, а не как к полезной функции? — спросил я.

— Ты у меня красавчик. Заставил врагов играть по своим правилам, — ответила Лида и поцеловала меня.

* * *

Гости редко посещают наше жилище. В этом смысле мы с Лидой не избалованы. А уж объявленный заранее визит незнакомца для нас потрясающее приключение. Пришлось пройтись мокрой тряпкой по наиболее грязным местам квартиры.

— Ничего так, чистенько, — сказал я, когда надоело наводить порядок.

Теперь можно было подумать и о деле. Я сел в кресло и попробовал догадаться, о чем собирается говорить со мной профессор Манин. Кстати, никогда не слышал о его существовании. Это тем более странно, что большинство активных футурологов мне известны. Есть ряд профессий, скромность в которых явно противопоказана. К их числу, несомненно, относится футурология. Вот где публичные выступления обязательны. Или ты болтаешь о будущем при первой возможности, или ты никто и звать тебя никак. Вспомнил анекдот про революционера, который достиг неимоверных высот в искусстве конспирации, ни один враг не мог догадаться о том, что он злоумышляет, потому что он ни одного слова не сказал против власти, и не совершил ни единого антигосударственного поступка. Футурологи не такие. Им рот не заткнешь.

Так вот, о профессоре Манине я не слышал.

Может, он исключение? Люди бывают скромными. Или настолько хорош, что работает на хозяев, не размениваясь на беседы с коллегами. Случаются же гении.

— Будущее — понятие очень растяжимое. Плохо, что я не знаю, о чем со мной хочет говорить профессор Манин.

— А может быть, это и к лучшему, — сказала Лида. — Обычно твои споры с футурологами о будущем слишком эмоциональны. Советую сегодня вести себя сдержанно.

— Это ты про то, что сознание спорщиков должно быть свободно от предрассудков и предвзятых мнений?

— Да. Ты красиво сформулировал.

— Помнишь, ты придумала три сценария. Все они были связаны с разными формами утопий.

— Фантазии людей, как правило, не сбываются. Это все, что надо знать про утопии.

— Грустно.

— Пусть у нас с тобой это будет единственным поводом для грусти.

Умеет Лида опустить меня на землю. Обычно, когда я начинаю думать о будущем, во мне что-то происходит, что-то включается, что-то выключается. Я люблю свою работу и забываю обо всем дурном, когда получаю новую информацию. Предстоящая встреча представлялась мне дорогим подарком. В самом деле, сейчас придет человек, профессор, наверняка знающий о будущем что-то такое, что неизвестно мне. Он скажет: «Что же вы, Уилов, ко мне раньше не обращались? Я бы обязательно растолковал вам этот важный факт. Сколько же времени вы потеряли, только из-за того, что не обратили внимания на столь очевидное проявление будущего! Обидно, что выводы, сделанные без учета этого факта, оказались ошибочными. Придется начинать все сначала. Видите, как по-другому выглядят известные факты, после того, как я объяснил»… Ну и так далее. Я не сомневался, что он будет постоянно говорить: факты, факты, факты.

Размечтался я. А Лида своим заявлением о том, что фантазии никогда не сбываются, разжаловала профессора Манина из ученых в жалкого футуролога, ждать от которого нужно не помощи в исследованиях, а подвоха.

И вот наступило назначенное время.

— Где твой профессор? — спросила Лида.

— Не знаю, — ответил я.

И в это время в дверь позвонили. Я открыл, и сердце мое, как принято говорить в таких случаях, упало в пятки. На пороге стоял Карачун.

— Не ждали? — спросил он громко. — А я без спроса. По делам. Не стал предупреждать, чтобы поберечь ваши нервы. Расстроились бы, наверное. Мне кажется, что вам не хочется встречаться со мной?

Он прошел в комнату и уселся в мое кресло.

— Какого дьявола вам нужно? — спросил я.

— Есть разговор.

— О чем?

— Само собой о будущем. О чем еще можно с вами говорить, Уилов? Вы же больше ни в чем не разбираетесь. Да и будущее вы представляете как-то странно.

— Можно жена уйдет? Не хочу впутывать ее в наши отношения.

— Нельзя. Она у вас, кажется, писатель? Это полезная профессия. К тому же, вы, наверняка, ей все выболтали. Не сомневаюсь, что она в деле без моего участия. Вашими стараниями. Не правда ли, мадам?

— Да, это так, — подтвердила Лида.

Возразить было нечего. Осталось попытаться свести общение с врагом к минимуму.

— Вас интересует что-то конкретное?

— Разоблачите, с точки зрения вашей футурономии, одно утверждение. Крутой зарубежный фантаст сказал однажды: «Каждая дискуссия, каждый спор — это, по сути, попытка изменить мышление другого человека, каждое стихотворение и каждая статья — вирусный инструмент для взлома чужих убеждений».

— По счастью это не так, — ответил я, не задумываясь, я знал правильный ответ, это было легкое задание.

— По счастью?

Заговорили о будущем, и страх немедленно испарился. Толкование спорных заявлений фантастов — мой конек. Работа успокаивает.

— Небезобидное заявление, — сказал я решительно.

— Что-то не так? — заинтересовался Карачун.

— Если согласиться с этим утверждением, немедленно приходим к очевидному порочному выводу: предлагается признать, что никакого реального мира не существует, есть лишь взгляды, представления и убеждения отдельных людей. Даже если они идиоты и придурки. Свои взгляды следует навязывать другим людям, не брезгуя ничем, а чужие отвергать, чтобы в голову не проникли вирусы вражеских мыслей. Древние философы считали, что в спорах рождается истина. Как только мы отказываем истине в существовании на том основании, что она не соответствует нашим убеждениям, мы перестаем быть людьми. Почему? Мы теряем способность адекватно воспринимать мир. А без этого человечеству не выжить. Есть множество тому подтверждений.

— Замечательно, — сказал Карачун. — Ценные мысли. Подождите, я сейчас запишу. Вы оправдали возложенное на вас доверие. А вот еще вопрос. Правду ли говорят, что некоторые люди сгорают, как свечки, если остаются без работы?

— Да, я слышал о таком феномене.

— Полезное знание!

Неужели мои враги убили человека только для того, чтобы вести со мной философские беседы? Бред! Мир окончательно сошел с ума. Мне пришло в голову, что и я не застрахован от помешательства. Так легко поддаться всеобщему безумию. Вот я внимательно рассматриваю человека, с удобством устроившегося в моем кресле, и, вопреки здравому смыслу и известным фактам, не могу разглядеть в нем умелого и жестокого врага. Знаю, что предо мной страшный мерзавец, убийца, но мои глаза-обманщики видят другое: интеллигентный человек (он понимает, о чем я говорю), заинтересованный в моей работе. Карачуну важно знать мое мнение, вот он и задает заранее придуманные вопросы и радуется, когда слышит ответы, может быть, излишне резкие, но устраивающие его. Плохо то, что смысл разговора мне непонятен.

— Вот что мне еще хотелось бы прояснить, — сказал Карачун. — Один известный политик и экономист заявил, что для успешного развития экономики необходимо два условия: свобода и законы. Звучит привлекательно.

— Ага! Вот только для кого? — от возбуждения я даже вскочил со стула. — Мы живем в мире, в котором разум самым гнусным образом вытеснен мифами и задавлен красивыми, но давно потерявшими смысл словами. Мы стараемся не замечать, что нами манипулируют. Но жить легче почему-то от этого не становится. Пустые слова оказываются сильнее способности анализировать факты.

— Какие слова?

— Например, «свобода». Что это за штука такая, одно упоминание о которой должно приводить нас в экстаз?

— Не желаете быть свободным? — удивился Карачун.

— Мне сначала нужно понять, о чем идет речь.

— Свобода — это ограничение контроля или полный его запрет.

— Вот. И тут начинаются странности. Речь ведь идет об экономике, свободной экономике. Используйте только что прозвучавшее определение, и вы получите экономику, выведенную из-под контроля. Рожи, которые за лишнюю копейку задавятся, получают возможность бесконтрольно трясти с людей деньги. Спасибо, не надо.

— Но лучший контроль — это закон?

— А кто пишет законы? — поинтересовался я. — Для чего их пишут? Наверное, не для того, чтобы защитить людей, а наоборот, чтобы помочь развитию «свободной экономики».

— Значит, вы не одобряете свободу?

— Почему? Я за свободу как философскую категорию. Однако когда приходится говорить о чем-то подобном с незнакомым человеком, хотелось бы сначала выяснить, какой смысл он вкладывает в этот термин. Иначе трудно понять друг друга.

— Хотите узнать мое мнение о свободе?

— Нет. С вами на эту тему я говорить не намерен, мне это неинтересно.

— А что так? — удивился Карачун.

— Если вы сами этого не понимаете, объяснить будет трудно.

— Ваше решение как-то связано с будущим?

— Нет. Скорее, с прошлым.

— А-а, тогда и не говорите. Меня это не касается.

— Мне непонятен ваш интерес к будущему.

— Хотите узнать мой замысел?

— Да.

— Придет время, и я расскажу. Обязательно расскажу.

Профессор Манин

Сколько раз умные люди предупреждали простаков вроде меня: будьте осторожны со своими желаниями, они иногда сбываются. Но разве кто-нибудь слушает чужие советы? Только посмеиваются и предпочитают учиться на собственных ошибках. Вот и я мечтал, что появятся вокруг меня люди, с которыми я смогу говорить о будущем. Что же, исполнилось. Не знаю, как теперь выпутаться.

— Вопросы кончились? — спросил я.

— Пожалуй. А теперь обещанный профессор Манин! Открывайте дверь, — радостно объявил Карачун.

Лида открыла дверь, и в комнату вошел лысоватый, аккуратно одетый человек в круглых очечках.

— Здравствуйте, я — профессор Манин, — сказал он. — Вы меня ждали?

— Нет, — ответил я.

— Нет?!

— Не обращайте внимания, профессор, Уилов пытается шутить, — сказал Карачун. — Ему редко удается общаться с живыми людьми, вот он и пользуется возможностью для баловства. Чего еще можно ждать от мизантропа?

— Понимаю, — сказал Манин.

Помолчали, присматриваясь друг к другу. Насколько я понял, Манин был испуган не меньше меня. Не трудно было догадаться, что он пришел не по своей воле. Если повезет, я никогда не узнаю, какой компромат собрал на него Карачун. Лида принесла стул. Манин поблагодарил и сел. Если он ждал, что разговор начну я, то он ошибся. Говорить с ним мне расхотелось.

Пауза затягивалась. Первым не выдержал Карачун.

— Профессор сейчас расскажет о своем замысле. Не буду вмешиваться в ваш разговор, но хочу послушать, о чем вы будете спорить.

— Лично я спорить не буду, — сказал я.

Карачун рассмеялся.

— Не выдержите. У вас склочный характер, Уилов!

— Не люблю, когда мои идеи переустройства общества подвергают сомнению, — сказал Манин. — Не для того я согласился возглавить проект, чтобы потом выслушивать обвинения в некомпетентности, пусть даже и от такого заслуженного человека как Уилов.

— Ничего, Манин, со временем привыкнете, — сказал Карачун укоризненно. — Начинайте свое повествование, не задерживайте нас!

Я надул щеки и кивнул.

Профессор поднялся со стула и выпрямился, готовясь прочитать лекцию, как привык это делать перед большим скоплением народа. Но быстро сообразив, что выступать ему придется только передо мной, снова сел, судорожно сжав руками края стула.

— Очень скоро мир изменится самым решительным образом, — сказал Манин, стараясь, чтобы голос звучал зловеще. — Будут бесповоротно отвергнуты привычные принципы устройства общественной жизни. Девальвации подвергнутся не только деньги, но и само понятие власти. Последствия могут быть ужасными, не исключаю, что и катастрофическими.

Сколько раз я слышал подобные утверждения. Не могу сказать, что они кажутся мне убедительными. Скорее, тревожными. Мне кажется, что произносящие их люди плохо представляют, что происходит с людьми, когда мир меняется. Но я промолчал, потому что Манин явно ждал, что я брошусь в бой, чего мне делать не хотелось. Пусть продолжает, мое дело — слушать.

— Нам придется наблюдать за тем, как рушатся самые, казалось, могущественные государства и общественные организации.

Я опять удержался от комментария. Не плохо было бы выяснить, чем он собирается наблюдать, после того, как все рухнет, и ему сплющит голову. Наверное, его голова и после этого будет повторять заученный текст.

— Было бы непростительной глупостью делать вид, что нас это не коснется. Чувство самосохранения заставляет заранее подготовиться к предстоящему катаклизму, — продолжил профессор Манин.

Стало интересно. О каком катаклизме идет речь? И как к нему готовиться? Из последних сил я заставил себя промолчать и на этот раз. Если дать человеку свободно выговориться, можно услышать много занимательного.

— Прежде всего, нужно забыть о нравственности. Чем скорее удастся отделаться от постылой привычки по любому поводу вспоминать о милосердии, морали и совести, тем ярче и свободнее станет жизнь! Уже сейчас из культурной парадигмы смело вышвыривают устаревшие понятия. И это не должно нас беспокоить, наоборот, мы обязаны всеми своими силами и умениями содействовать разрыву с религиозными догмами.

— Религиозными догмами? А они здесь причем? — не удержался я от реплики и, наверняка, сделал это зря. Дал профессору точку опоры для новых утверждений. Что-то подсказывало, что если бы я промолчал, Манин быстро бы выдохся. Но я сообразил это слишком поздно.

— Как же! Мораль и совесть — поповские выдумки. Они мешают нам поступать по-человечески. А это значит, что мы сможем стать настоящими людьми, только вернув природное право действовать рационально, не стесняясь получать прибыль от каждого поступка.

— А совесть мешает вам получать прибыль?

— Мешает.

— Каким образом?

— Шепчет на ушко: «Не получай прибыль, поделись с обманутым тобой». Иногда мне не хватает силы воли не обращать внимания на голос совести. Считается, что сам с собой человек сумеет договориться. Но это далеко не всегда верно.

— Насколько я понял, вы человек нерелигиозный, но признаете, что и у вас все равно возникают проблемы с совестью. Выходит, религия не виновата? Не пробовали отыскать другие причины?

— А кто виноват? Пушкин, что ли? — спросил Манин сердито. — Родители решили сделать из меня примерного культурного человека. Сколько труда им это стоило — умолчу. Но культура пропитана религией. Мне ли этого не знать! Культура — продукт древнего культа, искусство — попытка привнести в нашу жизнь искусственные чувства и понятия. Чтобы стать настоящими людьми, мы должны отбросить устаревшие символы, которые придуманы лишь для того, чтобы ограничивать деятельность людей. В первую очередь ложную мораль. Совесть — всего лишь жалкий пережиток поповского воспитания.

— Но без морали жить невозможно. Нужен фильтр, который бы отделял плохое от хорошего, доброе от злого, больное от здорового.

— Лукавите, Уилов. Наводите тень на плетень. Если ваши научные знания — ничтожны, то и религиозная идея об этических фильтрах, как часть этого знания, — тоже становится необоснованной и ничтожной. А наши научные знания — глубоки и основательны, мы добрались до кварков и суперструн, вычислили темную энергию и темную материю, наши спутники уже улетели за границы Солнечной системы, мы готовим квантовые компьютеры и солнечные парусники… И ваши наивные вопросы мы тоже решим без помощи попов.

— Люди — существа разные, их надежды и мечты часто противоречат друг другу. Для того, чтобы они могли жить в относительной безопасности, необходимо договориться о правилах совместного проживания. И не всегда это тема для государственного законодательства, часто достаточно домашнего воспитания. Наверняка мама с папой вам объясняли, что плевать в прохожих нехорошо, даже если очень хочется. Люди научились отличать хорошее от плохого благодаря опыту, приобретенному поколениями.

— Легче организовать особые поселения для людей, чьи представления совпадают, чем заставлять всех подряд подчиняться наивным и давно устаревшим правилам. Собственно, именно об этом я и хотел с вами поговорить. Церковники виноваты еще и в том, что до обидного мало рассказывают про принципы устройства рая. Мы могли бы воспользоваться их идеями для построения идеального города будущего. Но они и сами с трудом представляют, как должно выглядеть привлекательное для праведников убежище. Длинные белые одежды и арфы — не способны сагитировать массу поклонников.

— Идея разделения общества мне не нравится.

— Мало ли кому что не нравится, — задумчиво сказал профессор Манин. — Вы будете мне помогать?

— Нет, — решительно ответил я. — Не вижу смысла участвовать в заведомо провальных проектах.

— Но вы еще не выслушали меня!

— Зачем, собственно? Насколько я понял, вы оказались в тупике и хотите, чтобы кто-нибудь рассказал вам про город будущего. На меня не рассчитывайте. Бредни про обязательный отказ от морали и неизбежность сегрегации мне не интересны. Я и сам могу говорить об этом часами. Понимаю, что раскол общества неизбежен, но участвовать в нем лично не намерен.

— Это ваше последнее слово?

— Да. Окончательное.

Мы немного увлеклись спором и забыли, что в комнате кроме нас находятся еще два человека. Лиду интересовала теория, Карачуна практика.

— Все понятно, — сказал Карачун, вставая с кресла. — Пойдемте, Манин. Вы проиграли.

Они ушли.

— Что все это значит? — спросил я.

— Не знаю, — ответила Лида. — Если бы у меня в тексте была такая сцена, то я обязательно закончила бы ее как-нибудь эмоционально. А так получилось очень вяло. Словно из воздушного шарика выпустили воздух.

Иногда Лида путает реальный мир со своими текстами. Не хочу сказать, что она придумывает плохо, с этим у нее все в порядке, но действительность богаче на фокусы, чем самая изощренная человеческая фантазия. Бывают дни, когда тихо радуешься, что выпала возможность поскучать или без трепета понаблюдать за вяло развивающимися вокруг тебя событиями. Как в данном случае. Поговорили на отвлеченные философские темы и разошлись по своим делам. Хорошо!

— Мы должны ждать продолжения, — сказала Лида. — Оно обязательно последует.

— Почему? Мне показалось, что тема исчерпана.

— Не забывай, что мы давно с тобой действующие лица в пьесе, сценарий которой неизвестен. От нас ничего не зависит. Мы — статисты. И чем скорее научимся вносить правки, тем безопаснее будем себя чувствовать.

Сценарии. Да, конечно. У нас их уже целых три. Но это пока только разговоры. На практике выбрать один из них не удается. Я, например, не чувствую себя безропотным персонажем чужого спектакля. Мне приказано выполнять работу, которой бы я занимался и без всяких сценариев, по собственному желанию. Нельзя исключать, что по ходу действия, требования будут меняться нужным режиссеру образом. Но это будет потом. И вот когда моя роль станет другой, тогда я об этом и подумаю.

— Как ты считаешь у нашего сценария один автор или правильнее говорить о коллективе соавторов?

— Конечно, коллектив, — уверенно ответила Лида.

— Почему?

— На это указывают детали уже случившихся событий. Например, твой одноклассник, когда его убивали, не сделал ни малейшей попытки спастись. Это возможно только в том случае, если он участвовал в мистическом ритуале или спектакле. Для реализации и того, и другого требуется команда. Автор, режиссер, актеры. Эти люди знали, что делали, были знакомы с планом. А ты пока — массовка. Вот тебе и приходится действовать интуитивно, наобум. Не думаю, что это продлится долго.

И в этот момент со двора раздался душераздирающий выкрик:

— Убили! Человека убили! Граждане, да что же это делается!

Пришлось выглянуть в окно. На асфальтовом пяточке, окруженный припаркованными автомобилями, в нелепой позе лежал мертвый человек. Это был профессор Манин, ошибиться было трудно. Рядом стояли две женщины. Обе прижимали к ушам мобильные телефоны. Надо полагать, сообщали о происшествии в полицию. До чего же быстро исполнилось предсказание Лиды.

— Этот-то чем провинился? — спросил я.

— Твой одноклассник Прохор проиграл тебе в споре о будущем?

— Проиграл.

— И профессор Манин проиграл. Так?

— Так.

— Это значит, что мы неправильно интерпретировали события. Не угадали сценарий. Разумнее предположить, что мы столкнулись с современными интеллектуальными гладиаторскими боями, когда два специально отобранных умника устраивают дискуссию, а проигравший умирает. Сюжет отличнейший!

— Погоди, погоди…

— Ты можешь найти ошибку в моих рассуждениях? — Лида не любила, когда сомневаются в ее литературных идеях.

— Нет, но как-то это чересчур гнусно.

— А безнаказанно болтать чушь не гнусно?

— Но тогда получается, что и меня убьют, если я проиграю очередной диспут?

— Да, похоже, что так. На некоторое время ты потерял возможность проигрывать.

— Что же мне делать?

— Ничего не делай. До следующей пятницы далеко.

— А пятница здесь причем?

— Если мое предположение верно, и тебя заставляют участвовать в боях интеллектуалов-гладиаторов, можно предположить, что следующая схватка состоится через неделю или через месяц. Вряд ли такие бои целесообразно устраивать каждый день. Интеллектуалов не напасешься. Они и так штучный товар.

— Не буду ни с кем спорить. Буду вести растительную жизнь. Стану овощем.

— У тебя не получится.

— Почему это?

— Ты слишком серьезно относишься к своей работе.

— Это легко исправить. Было бы желание.

О сетевых друзьях

Полиция прибыла на место преступления уже через полчаса. К моему удивлению, никто из следователей не пришел допросить нас. Это было странно. Но меня это устраивало, потому что я не смог бы внятно ответить даже на самые простые вопросы. Действительно ли это труп профессора Манина? Где мы с ним познакомились? Что привело к нам Манина? О чем мы говорили? Честное слово, я уже успел забыть подробности нашей краткой беседы. Что-то там про возможность построить новую утопию для людей, лишенных морали и совести. Кто мне поверит?

Пришла соседка и рассказала, что Манин был насмерть сбит автомобилем, поэтому полицейских не интересовали его биографические данные. Искали автомобиль, но так и не смогли обнаружить. Виновник происшествия скрылся. Даже номера машины никто не запомнил. Я еще раз порадовался тому, что меня не допросили. Про Карачуна я бы все равно полицейским не рассказал, а вот подозрения в свой адрес вызвал бы непременно. А ведь именно Карачун, скорее всего, и сшиб Манина. Ради достижения своей неведомой цели он способен на все.

Что-то часто поблизости от меня стали гибнуть люди. Если Лида права, и я действительно оказался участником интеллектуальных гладиаторских боев, то мне следовало немедленно прекратить любые контакты с людьми и думать только о том, как бы выпутаться из сложившегося положения.

Для начала надо было выбросить из головы любые мысли о своей зависимости от Карачуна. Чтобы очистить мозг от ненужных переживаний, специально придуманы компьютерные игры. Пару часов я таким образом убил. Но потом мне надоело, и я опять стал думать о работе. Допустим, кто-то решил уничтожить цивилизацию. Но я бы это обязательно заметил. Такие вещи очень трудно скрыть, прежде всего, потому, что возможности для атаки весьма ограничены. Сам бы я начал с того, что попытался, как можно сильнее, опорочить будущее. Рассказывал бы ужасающие истории о страшных бедах, подстерегающих человечество в ближайшей перспективе. О темнейших временах, которые наступят совсем скоро, о неминуемом оскудении земных недр, загубленной капиталистами природе, фатальной нехватке пропитания и питьевой воды, о природных катаклизмах, вызванных неразумной человеческой деятельностью, о неизбежном наступлении эры дикости и варварства. О повсеместном отрицании законов и морали и гибели большей части населения в бессмысленных и беспощадных войнах, о наступающем веке жесточайшей тирании и беззакония. Ну и так далее. Как там было написано: «В России наступит ужасный тоталитарный режим. Но население не будет бунтовать, потому что у всех всего будет вдоволь и каждый будет волен делать все, что ему заблагорассудится». Один умный человек прокомментировал это предсказание так: «Это ж пророчество о времени царства Антихриста! Там речь о всей Земле». Вспомнил еще и популярную песню: «Ну все, хорошего не жди. Будет как всегда: то ничего, то сразу все. И так и было». Праздников нет.

Чему удивляться? Известно, что антиутопии — один из популярных жанров фантастики, где все перечисленное присутствует в обязательном порядке. Другого будущего для людей не предусмотрено. Читатели давно привыкли, что надежды на спасение нет. Их приучают к гибели с тупым упорством.

Вспомнил, как Куропатов рассказал о прогнозе одного футуролога. Он доверительно сообщил, что совсем скоро люди обретут бессмертие, это даст возможность прожить лишних двадцать-тридцать лет. А потом они все равно умрут, потому что научный прогресс остановить нельзя, и развитие искусственного интеллекта, био- и нанотехнологий обязательно уничтожит человечество. Что тут скажешь? Я посмеялся, не понимаю, почему люди верят явной несуразности? Почему не замечают логической ошибки? Не удивлюсь, если распространением слухов о скорой гибели всего живого занимается ловкий рекламный агент.

Однако, к моему стыду, оказалось, что я сам с трудом представляю, каким должно быть «светлое» будущее. Как-то недосуг было обдумать. Осуждать как-то привычнее. Отрицательное привлекает внимание людей, потому что таит в себе опасность, к преодолению которой следует приготовиться. А хорошее? К нему готовиться не нужно, пусть приходит…

Для решения сложных вопросов у меня есть сетевая гвардия. Было бы глупо утверждать, что будущим один я интересуюсь. Есть еще двадцать пять человек, с которыми удается в Сети обсуждать самые запутанные вопросы футурономии. Вполне достаточная группа для успешной работы. Пришло время спросить у них про «светлое» будущее. Наверняка, они думали об этом. В конце концов, люди должны представлять, ради чего они живут. Почему бы не поинтересоваться? Вдруг узнаю что-нибудь новое? Я даже забыл, что запрещал себе выходить в Сеть.

Но я опоздал. Френд, скрывающийся под роскошным ником «Страж», первым спросил о чудесном новом мире.

«В каком мире вы бы хотели жить, Уилов»?

Это была приятная неожиданность. Последние события на некоторое время лишили меня способности разумно думать. Вот я и забыл, что живу на свете не один. А это неправильно. У меня есть сторонники. Пусть их немного, но они есть! Например, «Страж». Замечательный человек. Нет ничего удивительного, что этот вопрос мне задал именно он. Однажды мне крупно повезло, я обнаружил в Сети умного собеседника. Мы по-разному смотрим на многие вещи, но это только добавляет смысла нашим разговорам. В спорах рождается истина. Даже мизантропу важно знать, что у него есть доброжелательные критики.

Не удивлюсь, если однажды выяснится, что у нас со «Стражем» установилась некая телепатическая связь. Вот и сейчас он почувствовал, что мне понадобилась помощь. Очевидно, что если бы я спросил об идеальном мире, это походило бы на истерику, как будто я потерял последнюю возможность спастись сам, без посторонней помощи.

Не исключено, что так и есть. Но я еще не признал поражения. Поэтому еще повоюем. Разговор со «Стражем» получился содержательным.

Уилов. Разве это имеет какое-нибудь значение? Мои представления настолько субъективны, что даже трудно представить, кому они интересны.

Страж. Мне, например.

Уилов. Вспомнилось почему-то старое: «Вы настолько оригинальный мыслитель, что ваше мнение по любому вопросу меня не интересует совсем. Пожалуй, я бы даже не рискнул спрашивать у вас, который час».

Страж. Вы себе льстите, Уилов! Перестаньте набивать себе цену, мы и так вас ценим. Ответьте на вопрос.

Уилов. Я не знаю.

Страж. Понимаю. Вопрос очень сложный. Попробуйте обратиться к своим чувствам. Может быть, они подскажут то, что не поддается рациональному анализу.

Уилов. Да. Так проще. Мне кажется, что человеческая природа обязательно победит. Это касается как отдельных людей, так и эволюции общества в целом.

Страж. А если подробнее?

Уилов. Вы и сами знаете. Мир, труд, жвачка. Ничего лучшего сочинители утопий так и не придумали.

Страж. Если вдумчиво раскрыть содержание каждого из перечисленных ориентиров, то, пожалуй, я с вами соглашусь. Но не хватает мая.

Уилов. Надо подумать. Май — как символ весеннего оптимизма и призрак любви? Пожалуй.

Страж. С миром, трудом и маем сейчас напряженка. Что вы называете жвачкой? Развлечения?

Уилов. Да. Зрелища.

Страж. Они стали удивительно тупые и скучные. Их как будто специально создают для того, чтобы уничтожить мир, труд и май. Политика, однако.

Уилов. Вы тоже это заметили?

Страж. Кому-то активно не нравится тихое будущее, о котором вы любите говорить в Сети. Не удивлюсь, если совсем скоро вам будут предлагать большие деньги, чтобы вы заткнулись. Говорят, что для любого человека можно подобрать достаточную сумму.

Уилов. Я занимаюсь будущим. И отказаться от своей работы я не смогу. И рад бы, но не получится. Поменять свою работу на деньги у меня не получится.

Страж. Рассчитывайте на мою помощь.

Уилов. Вы уже помогли мне, так вовремя задав вопрос. Спасибо.

Наша не слишком яркая беседа чем-то заинтересовала френдов. Мы получили двадцать четыре «лайка». Можно было считать это весомой поддержкой.

Драка одноклассников

Приходилось раньше слышать от уважаемых людей, что безделье — искусство избранных. Один мой хороший знакомый не поверил и решил составить личное мнение. Поставил опыт на себе. Продержался две недели, больше не выдержал. Сердце заболело.

— Тебе стало скучно? — поинтересовался я.

— Нет, — ответил он и надолго задумался. — Не могу сформулировать. На меня обрушились очень необычные переживания. Каждая клетка моего тела была несчастна.

— Как это? Разве клетка может быть разумной? Все эти разговоры про счастье — порождение интеллекта. Разве не так?

— Ума у них нет. А вот несчастными они могут быть.

— Объясни.

— Я не могу, не хватает слов.

— Придумай.

— Хвыластатность заиринивает врочен лопростанно.

— Давай разбираться. Определи, что значат эти слова.

— Отстань. Безделье для меня смерть. Непереносимо гнусно просыпаться утром и знать, что ты ничего не будешь делать, ты ничего никому не должен и никому не интересен. Мне это не подходит. Вряд ли ты поймешь.

— Ну, почему же, — ответил я с глубоким чувством удовлетворения. — Отторжение будущего. Жуткая штука, мне приходилось много читать про эту болезнь.

— Теперь я знаю, как устроен ад.

Этот человек прекратил общаться со мной. Он почему-то решил, что это я заразил его отторжением будущего. Но я не конструирую будущее, мое дело изучать его. Мне приписали умение, которым я не обладаю, и наказали за него. Бред.

Зря он не стал меня слушать. Я хотел ему рассказать про то, что давно появилось поколение, которое не хочет ничего делать, но желает лишь спать, пить кофе, смотреть блокбастеры, играть в компьютерные игры и размещать ролики об этом во всемирной сети.

Существует очень смешной девиз, как нельзя лучше характеризующий миропонимание новых бездельников: пока молодой, бери от жизни ВСЕ. Почему смешной? Никогда не слышал, чтобы сторонники девиза включали в список ВСЕГО работу у мартена или, хотя бы, взятие неопределенного интеграла.

Как оказалось, болезненные симптомы, вызванные бездельем, легко обезвредить, если соблюдать распорядок дня. В определенное время есть, играть в компьютерные игры, просматривать кинофильмы и сериалы, пить пиво, трепаться с друзьями по телефону, посещать кабаки и так далее. Придерживайтесь искусственных временных рамок, и у вас появится ощущение псевдобудущего, завтра будет таким же, как и сегодня. На бездельников это действует умиротворяюще и способствует стабилизации их нервной системы. Психами от этого они меньше не станут, но им будет казаться, что их жизнь удалась.

Приходится говорить людям ужасные вещи: общество крайне заинтересовано в том, чтобы люди стремились к безделью и не чувствовали себя при этом обделенными и несчастными.

Автоматизация, новые технологии, постоянный рост производительности труда, роботы — все это приводит к тому, что потребность в работниках стремительно падает. Сначала сокращения коснулись только рабочих с низкой квалификацией. Была даже такая теория, что каждому желающему следует дать высшее образование, считалось, что человечество выиграет, если свободные люди займутся творчеством и интеллектуальным трудом. Не получилось, оказалось, что и с «творческой» работой компьютеры и роботы справляются лучше людей. Маятник качнулся в другую сторону, высшее образование снова стало дорогим удовольствием.

Мои размышления прервал телефонный звонок.

— Гражданин Уилов?

— Да, это я.

— Майор Котов вас беспокоит. Мы встречались с вами в арт-кафе «Подвалъ Бродячей собаки». Помните меня?

— Да, конечно. А что случилось?

— У меня к вам дело. Точнее, два дела.

— Вы говорите загадками.

— Не могли бы вы заглянуть к нам в управление? На час, не больше. Я послал патрульную машину. Доставим с ветерком. Туда и обратно.

— Вообще-то я занят.

— Понимаю. Но так сложились обстоятельства, что ваше присутствие обязательно. Соглашайтесь, Уилов. Буду благодарен. Кто знает, что нас поджидает в вашем любимом будущем, может быть, и моя помощь вам когда-нибудь пригодится.

— Это угроза?

— Нет. Предложение дружбы.

— Ладно. Уговорили.

Не могу сказать, что совсем не волновался, усаживаясь в полицейскую машину. В последнее время вокруг меня стали умирать люди. Одного Прохора хватило бы, чтобы выписать мне путевку на пятнадцать лет. А ведь есть еще таинственная смерть профессора Манина. Мало ли, что я не виноват. Об этом знает, разве что, Лида. А ее спросят в последнюю очередь.

Со мной обращались вежливо, как со свидетелем. И вот я в кабинете майора Котова.

— Спасибо, что согласились приехать.

— Чем могу помочь?

— Да тут такое дело, не совсем по нашей тематике. Не убийство и не особо тяжкое. Но есть подозрение, что оно связано с последними убийствами.

— Какими убийствами?

— Прохора Савина и профессора Манина. Это хорошо, что вы поинтересовались. Мне понравилось.

Я попробовал изобразить готовность сотрудничать. Но улыбка получилась кривоватой. В любом случае мне каюк. Обвинят в убийствах или сделают свидетелем — разница небольшая. Получу по мозгам от судьи или от Карачуна.

Майор, между тем, продолжал:

— Начальство требует, чтобы я раскрутил по полной программе ваших знакомых. Есть мнение, что они каким-то образом причастны к упомянутым злодеяниям.

— Ничего не понимаю, — признался я. — О каких моих знакомых идет речь?

— Ну как же! Сегодня днем, во время безобразной драки в общественном месте, были задержаны Захар Охлабин и Ольга Светова. Вы знакомы с ними?

Я кивнул.

— Драку, согласно показаниям свидетелей, начала Светова. До этого они продолжительное время сидели на скамейке и мирно беседовали. Видимо, у них возникли разногласия. Светова вскочила и попыталась выцарапать Охлабину глаза, выкрикивая при этом непотребные слова. Он ударил ее в скулу, говорит, что защищался. Прохожие прекратили драку, но Светова не успокоилась. Пришлось вызвать полицию.

— От меня-то вы что хотите?

— Разумно предположить, что всплеск эмоций может быть связан с каким-то преступным деянием. Я хочу быть абсолютно уверен в том, что они не причастны к убийству Прохора Савина. Поговорите с друзьями. С вами они будут откровенны.

— Знаете, я плохо разбираюсь в людях.

— Ничего страшного. Я буду рядом. Вместе мы задачку решим.

— Я могу и без допроса сообщить вам, что они к убийству не имеют отношения.

— Прекрасно. От вас уже есть польза. Мне почему-то кажется, что вы догадываетесь — кто преступник. Вон как покраснели. Но это только предположение, допрашивать вас мне запрещено, если помните, я вам об этом говорил. Остается ждать, когда обстоятельства изменятся, и вы сами расскажете правду.

— Не понимаю, о чем вы?

— Не обращайте внимания, мечтаю вслух.

В кабинет на допрос привели Ольгу. Не могу сказать, что задержание расстроило ее или встревожило. Ничего подобного, она явно сожалела лишь о том, что ей так и не удалось выцарапать Захару глаза.

— Здравствуй, Оля, — сказал я. — Что случилось?

Ольга покосилась на майора Котова, который отсел в угол и сделал вид, что капается в бумагах.

— Уилов? Зачем ты здесь?

— Хочу вытащить тебя из застенка.

— Адвокат, что ли?

— Общественный.

— Кто тебя послал?

— Вот он, — я указал на майора.

— А ты знаешь, я рада, что ты пришел. Я ведь ни в чем не виновата. На моем месте ты бы этому гаду еще и не так наподдал. После того, как ты мне подробно рассказал о перспективах образования, я, по твоему совету, честно ждала предложения от элитных школ. Мой мальчик должен был попасть в список избранных. Но шли дни, а к нам никто не обратился. Я нисколечко не расстроилась. Опять-таки, спасибо тебе, предупредил, что, возможно, нужно будет занести деньги. Ничего страшного, обычное дело. Тем более, что нужную сумму муж нам выделил. Далее просто. Поспрашивала подруг, и выяснилось, что есть еще один человек, который занимается поисками людей, которые зачисляют детей в элитные школы в обмен на положенные выплаты. К моей радости, это оказался наш Захар. И захотелось мне поговорить с ним. Вместе искать веселее. Не правда ли?

— У него тоже есть дети?

— Нет. И это самое интересное. У Захара совсем другие цели. Загадочные.

— Захара трудно считать загадочным.

— Ты прав. Но в данном случае…

— И вы встретились.

— Меньше всего мне хотелось выяснять его тайну. Мои намерения были чисты и просты — я должна была узнать, кому заносить и сколько. Все. Есть проблемы, решение которых приносит радость, потом вспоминаешь о них, и сердце твое наполняется гордостью. Поиск подходящей школы для ребенка из другого списка. Сплошная каторга и нервотрепка. Когда все закончится, постараюсь забыть об этой истории, как о дурном сне.

— Он тебе помог?

— Нет. Я ему рассказала о своей проблеме, выложила все, как и тебе. Он кивал, поддакивал, а когда я подумала, что победа близка, вдруг заявил: «Я помогу тебе, только если ты поможешь мне». «Что нужно сделать»? «Твой муж проявляет нездоровый интерес к Институту прикладной механики. Очень серьезные люди, интересы которых я представляю, недовольны его активностью. Если тебе удастся уговорить мужа поспособствовать ликвидации Института, у твоего ребенка появится шанс попасть в привилегированную школу». Понимаешь, Уилов, он не сказал: «Будет зачислен», он сказал: «Появятся шансы». Согласись, что это разные вещи.

Я кивнул.

— Не люблю, когда меня принимают за полную дуру. Не сомневаюсь, что Захар подбирал слова. И сказал то, что и хотел — появятся, мол, шансы. Я рассвирепела.Сказала ему, что в дела мужа не вмешиваюсь. А он мне: «Если не поможешь, включу твоего ребенка в черный список. Его ни одна приличная школа не возьмет». Вот я и решила ему глаза выцарапать. По-моему, все честно.

— Это не ты убила Прохора?

— Ты что, с дуба рухнул?

— Понятно. Майор, — обратился я к Котову. — Вы все слышали. Она непричастна.

— Похоже, что так, — согласился Котов. Он приказал конвойным отвести Ольгу в соседний кабинет. — Теперь поговорите с Охлабиным.

Трудно было поверить, что Захар настолько увлекся борьбой за недвижимость, что решил неумело надавить на школьную подругу. В последний раз, когда я его видел, он производил впечатление фанатика, свихнувшегося на нелюбви к науке. Но предполагать, что страсть доведет его до драки с бывшей одноклассницей, я бы не стал.

Надо сказать, что разнообразные фанатики частенько оказываются в поле внимания футурономии. Так что опыт анализа их поведения у меня есть. Общаться с ними, как правило, муторно. Они на редкость противные люди. Лида однажды попыталась причислить и меня к этому отряду зануд, но я быстро доказал ей, что она ошибается. Доводы оказались убедительными. Больше она фанатиком меня никогда не называла. Даже фанатиком светлого будущего. Наверное, лучше разобралась в значении слова.

Но о чем говорить с Захаром я не знал.

И вот его привели, был он спокоен и погружен в свои мысли, только царапина под левым глазом подтверждала вовлеченность в расследуемые события.

— И ты здесь, — сказал Захар. — Надо было думать, что ты примчишься. Чего тебе надо?

— Хочу вытащить тебя из застенка.

— Адвокат, что ли?

— Общественный.

— Кто тебя послал?

— Вот он, — я указал на майора.

— Прекрати молоть чушь.

— Хорошо. Я помолчу, а ты расскажешь, что вы с Олей не поделили.

— Она ни в чем не виновата.

— Я это знаю.

— Все дело в ее проклятом муженьке. Он срывает нашу сделку с Институтом прикладной механики. Ректор готов был отдать нам помещения, но тут вмешался Олькин муж и понеслось дерьмо по трубам. Была надежда, что Ольга объяснит своему мужику, что мы предлагаем выгодные условия. Но она неправильно меня поняла. Мне жаль, что из-за глупого недопонимания может сорваться хорошее дело. Она, наверное, уже успокоилась. Мне бы сейчас с ней поговорить, уверяю, что мы бы поладили. Каждый получит желаемое — беспроигрышная ситуация.

— Это можно устроить? — спросил я у майора Котова.

— Сначала получите ответ на мой вопрос.

— Вы и сами видите, что и этот непричастен.

— Пожалуй.

— Устроим очную ставку? Чтобы закрыть дело.

Майор приказал привести Ольгу.

— Оля! Ты неправильно меня поняла, — сказал Захар.

— Мерзавец!

— Я желаю тебе только счастья!

— Так я тебе и поверила!

— Ты получишь все, что хотела. Но не оставь и меня без некоторой выгоды. Это же справедливо.

— Ты согласен выполнить мою просьбу?

— Да. Но сначала договоримся о деталях соглашения.

— Делец! Ты мне — я тебе!

— Конечно!

Было страшно, что ребята выболтают при нас детали своего соглашения. Есть вещи, о которых не только неохота знать, но и догадываться неприятно. Впрочем, врожденная осторожность заставила их не болтать при посторонних. Меня это устраивало, думаю, что и майора Котова тоже.

— Спасибо тебе, Уилов! — сказала Ольга.

— Мои друзья свободны? — спросил я у Котова.

— Все свободны. Я выписал им штраф. За нарушение порядка. Больше в общественных местах не деритесь.

— Не будем, — сказал Захар.

— А теперь разберемся со мной, — сказал я.

— В каком смысле? — удивился майор.

— Почему вы меня преследуете?

— Ерунда. Я даже не зашел к вам после гибели Манина. А ведь я знаю, что он был у вас.

— Почему не зашли?

— Я уже говорил. Мне запрещено вас допрашивать. По-моему, я вам это говорил.

— Кто вам запретил?

— Не ваше дело. — ухмыльнулся майор.

Его сдержанный смех вывел меня из себя. Я потерял контроль над собой. Лида запретила мне играть в чужие игры. Мне захотелось сделать майору больно. Побить его я не мог, уж очень крепким он был мужиком, а вот словом потревожить нужно было обязательно.

— А я ведь про вас все знаю, Котов, — сказал я тихо, крик в таких случаях неуместен.

Котов был потрясен. Он ведь не знал, что я блефую. Честно говоря, я брякнул первое, что пришло в голову. Но нужного эффекта добился.

— Передавайте привет Карачуну. Как же вы, офицер, согласились стать его шестеркой?

Майор промолчал.

И Лида попалась

Время до обеда тянулось раздражающе медленно. Я не мог понять смысла дурацкого спектакля, в котором мне пришлось играть роль адвоката.

— Я не привык чувствовать себя дураком. Но сегодня я выглядел именно так.

— Не верю, — ответила Лида. — Наверняка, ты был как всегда логичен и честен. А неприятный осадок остался потому, что ты не понимаешь, как тебя использовали. Вы играли в разные игры.

— Именно.

— Говорят, что твои знакомые подрались. Но, если разобраться, это бессмыслица. Во-первых, у них не было очевидного повода. Во-вторых, если бы им и в самом деле захотелось подраться, то они нашли бы более подходящее для этого место.

— Ты права.

— И получается, что ты не был участником спектакля. Только зрителем. Спектакль разыграли для тебя.

— Но зачем?

— Чтобы ты проникся.

— Чем?

— Об этом я должна тебя спросить. Чем ты проникся?

— Разозлили они меня. Нервы ни к черту.

— Вот. Будем считать, что этого враги и добивались.

— Ты так говоришь, словно эта драка укладывается в сюжет твоей книги.

— Самым прекрасным образом. Словно я придумала.

— Расскажи.

— Потом. Меня вызвали в издательство. Нужно какой-то важный документ подписать.

— Что случилось? — спросил я.

— Понятия не имею. Текст я должна сдать через месяц. Если они попытаются перезаключить наш договор, я буду против. Скорее всего, какая-нибудь их серия стала хорошо раскупаться, и мне предложат выгодную халтуру, надо будет написать по готовому синопсису книжку за месяц. Пожалуй, соглашусь. Деньги лишними не бывают.

Хотел бы я у Лиды научиться всегда смотреть в будущее с оптимизмом. Мне этот вызов не понравился. Почему-то показалось, что это проделки Карачуна. Не сомневаюсь, что Лиду он в покое не оставит. Но я сдержался и не стал делиться плохими предчувствиями. Наоборот, попытался улыбнуться, чтобы успокоить ее.

— К ужину вернешься?

— Не знаю. Не исключено, что придется поголодать.

— Съешь хотя бы мороженое.

Лида послушалась, вытащила из морозилки стаканчик черносмородинного и отправилась в издательство.

Мне стало страшно. Ужасно привыкать к мысли, что ничего нельзя изменить. Лиду заставят делать что-то для Карачуна и его Хозяина, как заставляют меня. Я не смог ее уберечь. Неприятно было сознавать себя беспомощным.

Когда я нервничаю, то начинаю беспрестанно есть. Так мне легче переносить волнение. Начал с яичницы с луком и помидорами. Показалось мало, добавил бутерброд с сыром и колбасой. Выпил чашку кофе с конфетами. Открыл пакет с овсяным печеньем и довольно быстро справился с ним. Пришла очередь мороженого. В общем, время ожидания пролетело незаметно. Я дал себе десять минут перерыва, пытаясь придумать, что бы еще сожрать. И тут, на мое счастье, домой вернулась Лида. До ужина оставалось еще два часа, можно было рассчитывать, что аппетит за это время вернется ко мне.

— Я бы хотела поговорить с тобой, — сказала Лида. — Скажи, когда будешь свободен.

За десять лет совместной жизни я никогда не слышал от нее такой странной просьбы. До сих пор, если Лида хотела мне что-нибудь сказать или о чем-то спросить, она делала это. Разрешение ей не требовалось. Объяснение могло быть одно — случилось что-то неприятное. Не могу сказать, что удивился. Неужели предчувствие не обмануло?

— Слушаю тебя. Что случилось?

Редко приходилось видеть Лиду растерянной или, тем более, испуганной. Она любила повторять, что в любом положении существует возможность принять правильное решение. Даже в самом безысходном и проигранном. Если нет сил бороться, нужно признать поражение и начать новую игру. Не отыгрываться, конечно, а выбрать самую выигрышную стратегию в новой сложившейся жизненной ситуации, даже в самой поганой и неприятной. Всегда есть верное решение, а есть ошибочное. Думающий человек должен уметь делать выбор. Освобождает от этого только смерть. Собственно, она так всегда и поступала. И писала об этом в своих книгах. И вдруг все изменилось. Наступил день, когда Лида не смогла самостоятельно решить, что делать. Ясно, что случилось что-то серьезное.

— Издателям сегодня удалось меня удивить. Не знаю, как и рассказать.

— Главный редактор?

— Его заместитель.

— Ты его никогда не боялась.

Лида посмотрела на меня с удивлением, а потом от души рассмеялась.

— С какой стати я буду его бояться? Но он сделал мне странное предложение. Никогда прежде я не слышала ничего более идиотского. Тем более от своих издателей. Их иногда заносит, но они люди приземленные, без фантазий. И вдруг… Не смейся, но я растерялась.

— Предложил заняться сексом в служебном кабинете?

— Вот еще! Если бы попробовал, получил в глаз. Но он бы не решился на такой безрассудный поступок. У меня безупречная репутация. Они там меня побаиваются.

— Ну? Что же он попросил?

— Не будешь смеяться?

— Нет.

— С головой у меня все в порядке. Предупреждаю на всякий случай.

— Я знаю. Говори, наконец.

— Попросил приготовить пояснительную записку для дьявола, — сказала она торжественно.

— О чем?

— Вот! Ты ухватил самое важное. Всегда любила твою способность видеть главный смысл происшествия. Этот хмырь попросил меня перечислить возможные просьбы, которые люди могут потребовать в обмен на душу.

— Зачем?

— Чтобы дьявол лучше подготовился к переговорам.

— Чушь несусветная.

— Я тоже так подумала, но он был настойчив.

— Скорее всего, какой-нибудь умник задумал написать серию книг о дьявольских штучках. Тема популярная.

— Нет. Мне показалось, что он чего-то боится.

— Поверил в то, что дьявол его строго накажет, если он не договорится с тобой?

— Да, точно. Редко приходится говорить с человеком, который за время разговора несколько раз меняет цвет лица: то он белый, то красный, то желтый… И пот в три ручья. Мне стало его жалко, и я согласилась.

— Что он пообещал тебе за работу?

— Он очень обрадовался, даже всплакнул немного на радости. Сказал, что теперь моей жизни больше ничто не угрожает. Пообещал заплатить деньги, немного, правда, две тысячи рублей.

— Не похоже на дьявола. Тот обычно не жадный.

— Ты смеешься надо мной?

— Ничего смешного в твоем рассказе нет. Будет очень хорошо, если эта история закончится написанием серии оккультных книг. Однако, кажется, дело серьезнее, где-то рядом с нами появились сволочи, решившие поиграть в дьявола. Им хочется скупить людей по дешевке, но их умственный уровень настолько низок, что самостоятельно изобразить дьявола они не могут, вот им и потребовалась информационная поддержка.

— Это лучше, чем дьявольские козни?

— Нет. Люди умеют быть жестокими.

— Ты думаешь, что это люди Карачуна?

— Скорее всего. Есть маленькая вероятность, что это его конкуренты. Но сомневаюсь. Уж слишком грандиозна идея. Для такой операции нужна тщательная подготовка. Они сначала обязательно поубивали бы конкурентов. Так у них работает мозг. Остался бы самый сильный.

— Значит, ты считаешь, что это люди?

— Конечно, люди.

— Но как же быть с продажей души?

— Ты когда-нибудь продавала душу?

— Нет.

— Правильно. А почему? Ты не способна предать. Но продать душу — это предать веру. Если ты не веришь, твоя душа не нужна дьяволу. Имеет ценность только прямое предательство. Принято считать, что предательство — это воинское преступление или нанесение вреда стране. Но у предательства огромный потенциал. Муж предает жену, дети предают родителей, родители детей. Предают свою работу, друзей и самого себя. И во всем этом кошмаре есть общее — всегда обнаруживается кто-то, получающий от этого выгоду. Без этого предательство не имеет смысла.

— Кто же эти благополучатели? — спросила Лида.

— Какие-то люди. Люди, понимаешь? Не мистические персонажи.

— Что же мне делать?

— Включи в свой список стандартный набор: деньги, секс, власть, продвижение по службе, жратву от пуза, доступные воображению извращения и пороки. Думаю, что этого будет достаточно. А если нет — это еще лучше. Заказчики будут вынуждены уточнить свои требования, что нас устраивает, чем ее больше мы будем знать, тем лучше. Наше оружие по-прежнему — информация. Слова часто эффективнее кинжала.

— Пожалуй, так и поступлю.

— Правильнее было бы отказаться.

— Почему-то мне кажется, что за дурацкой историей с дьяволом стоит твой Карачун или, что более вероятно, его Хозяин. Для моей книги такой поворот сюжета просто находка. Мы впервые обнаружили какое-то обоснование поступков твоих врагов. Не знаю, как дело обстоит на самом деле, но в моем тексте попытка стать подобным дьяволу смотрится очень органично.

— Хорошо бы ты ошиблась, — сказал я грустно. — Нам только дьявольских штучек не хватает.

Беседа с администратором

Люблю следить за тем, как меняется настроение Лиды во время работы над текстом. Вот ее руки мелькают над клавиатурой, потом вдруг на лице появляется счастливая улыбка, и я понимаю, что написанная фраза нравится ей. Выглядит это замечательно. Смотрел бы часами…

— Перестань за мной подсматривать, — не выдержала она. — Займись делом, мне кажется, что ты стал лентяем, смотри, не успеешь закончить работу к назначенному сроку.

Не по своей воле я стал фрилансером. Постоянная работа устроила бы меня больше. Однако футуроному не приходится выбирать. Заказы, как правило, поступают от журналов и интернет-изданий, но случаются подработки и от частных лиц. Сейчас я должен заниматься подробным анализом возможного возрождения общин, как одного из вероятных способов социального устройства счастливого будущего.

Пример бессмысленного, но хорошо оплачиваемого частным инвестором проекта. Вероятность исполнения подобного сценария близка к нулю. Когда я соглашался на эту работу, у меня были некоторые предположения о том, как идея общины может быть востребована в будущем, однако даже поверхностный анализ информации выявил столько нелепостей и несуразностей, что мой энтузиазм пропал, его не смогли подогреть даже мечты о крупном гонораре. Не отказался я от работы только потому, что хотел разделаться с этой темой раз и навсегда.

В запасе у меня было еще две недели, я был уверен, что успею исполнить свой научный долг, тем более что я знал, о чем писать.

Однако поработать не удалось. Раздался телефонный звонок. Лида взяла трубку, поздоровалась, прослушала длинную фразу, скорчила недовольную рожицу, сказала: «Да», и положила трубку.

— Что это было? — спросил я.

— Сейчас к нам придет в гости известная литературная дама. По делам.

— Зачем?

— Будет меня воспитывать.

— Какая чушь!

— Смотри не скажи этого при гостье. Пусть это будет нашим маленьким секретом.

Вовремя Лида предупредила меня о том, чтобы я не влезал в разговор. Мне не хватает такта и сдержанности, и я распускаю язык, когда при мне начинают учить Лиду «правильно писать». Бывали случаи, когда я был излишне груб. Иногда я бываю не прав. Но люди, которые думают, что знают, как «правильно писать», раздражают меня. Что же, придется погулять пару часов по набережной, там хорошо думается.

— Что надо купить? — я взял хозяйственную сумку и направился к двери.

— Подожди. Я хочу, чтобы ты присутствовал при нашем разговоре.

— Почему?

— Мне все равно придется тебе его пересказывать, но я человек заинтересованный, могу некоторые важные вещи пропустить или придумать смысл, которого там не было. Потом обсудим.

— Хочешь, чтобы я подтвердил твою правоту?

— Не люблю, когда ты так говоришь.

— Что-нибудь еще?

— Тебе нужно работать, зачем терять два часа лишь потому, что литературная дама решила меня отчитать.

Спорить было бесполезно. Пришлось бросить сумку на место и вернуться к проблемам традиционных общин. За два часа можно было сделать две страницы.

Важная литературная дама появилась через полчаса. Ничего вразумительного я так и не успел придумать.

Сели за стол. Лида заварила свежий чай, достала какого-то печенья и пряников. Майя Валерьевна — так звали литературную даму — устроилась на самом краешке стула, словно боялась испачкаться.

— Да, конечно, — сказала она, оглядевшись. — Нужно увеличивать гонорары нашим авторам. Как-то скученно вы живете.

— У нас три компьютера, — сказала Лида.

— Я заметила. Правильно ли я поняла, что должна буду говорить с вами при вашем муже?

— Да. У меня нет от него секретов.

— Вы ошибаетесь, если думаете, что присутствие постороннего человека заставит меня отнестись к вашему творчеству мягче, или что я буду использовать менее жесткие формулировки. Я не собираюсь ограничивать себя в выражениях. Не покажутся ли вашему мужу наш рабочий разговор оскорбительным? Знаете ли, всякое бывает. Случайному человеку профессиональный подход может показаться излишне грубым.

— Все в порядке. Не сдерживайте себя. Видите ли, мой муж занимается будущим. Все, что он услышит, может быть крайне важным для его исследований. Иногда надо жертвовать самолюбием ради науки.

— Мне говорили, что вы — экзотическая пара, но я не знала, что до такой степени. Это так оригинально!

— Так что вы хотели мне сказать?

Майя Валерьевна с опаской посмотрела на меня. Но я вел себя пристойно, потому что, честно говоря, не смог сообразить, какую игру затеяла Лида. Так что вид у меня был скорее озадаченный, чем злобный.

— Меня послали к вам сообщить о правилах, которые должны соблюдать авторы, желающие публиковаться в нашем издательстве. Напоминаю, что мы — коммерческое предприятие, поэтому наши требования должны быть приняты безоговорочно и не могут быть предметом торга. Тексты, не отвечающие критериям, принципиальным для издательства, — не принимаются и не рассматриваются, отказы не комментируются.

— Да. Я это знаю, — сказала Лида. — Меня попросили составить список возможных просьб и требований к дьяволу, скупающему души. Ну, чтобы он был в курсе и не заплатил лишнего при покупке. Я согласилась, но договор еще не подписала. Мне сказали, что он еще не готов.

— Дело хорошее, но любой текст можно написать по-разному. Смазанные детали и неправильно расставленные акценты испортят самую блестящую работу.

— Не понимаю, — призналась Лида.

— Объясняю. Мир вокруг нас очень непрост! Читатели вправе ждать, что мы правдиво расскажем им об ужасах нашей разнесчастной жизни. Наша задача, как честных людей, подготовить людей к бедам и несчастьям, которые поджидают их совсем скоро. Будущее ужасно, готовиться к кошмару необходимо уже сейчас. Нельзя откладывать.

Лида посмотрела на меня. Я отрицательно помотал головой.

— Мы не можем раздать людям автоматы, пистолеты и биты. Наше оружие — художественное произведение, мысли, вовремя сказанное слово. С нашей помощью в умы читателей должны быть внедрены соответствующие идеи. Например, «каждый сам за себя», «своя рубашка ближе к телу», «мой дом — моя крепость». На первый взгляд, это сомнительная философия, но подумайте, сколько людей будут спасено в будущем, когда подобный образ мыслей станет единственно возможным. Люди, которые осознают это сейчас, получат преимущество и шанс выжить.

— Еще надо про жадин вставить, — сказала Лида.

— Да, несомненно. Наш мир создан жадинами. Книги, которые наше издательство собирается печатать, должны транслировать нужные мысли через сюжеты, завоевавшие любовь читателей. Они хотят читать про то, как «один отважный герой (с которым отождествляет себя читатель) сражается против жестокого к нему мира» или «жизнь — прилипчивое дерьмо, люди — мрази, но зато есть бухло, кокс и обворожительная горечь декаданса». Мало того, что подобные книги хорошо продаются, они еще готовят появление нового человека, которому суждено управлять будущим.

— Какой-то у вас получается усеченный мир.

— То ли еще будет! — Майя Валерьевна хотела сказать все, что приготовила, без помех. — На уровне подсознания у читателей должна закрепиться уверенность, что любой коллектив является их злейшим врагом, единственная цель которого — залезть в личную жизнь индивида и помешать совершенствованию, уничтожить уникальное самосознание, навязав отвергнутые обществом свободных людей поднадоевшие мораль и совесть. Называться такая концепция должна как-нибудь благородно, например, «истинная свобода» или «духовный рост индивидуума». Скоро мы окажемся в мире индивидуалистов, поэтому не стесняйтесь быть циничной. Донесите до читателей простую истину — любая попытка повлиять на других людей должна быть пресечена и осуждена. Идеологии под запрет, школы освободить от функции воспитания, любые проявления независимого ума поощрять.

— Какая-то антиутопия получается.

— Вы меня правильно поняли.

— Но издательство собирается влиять на читателей? Другим нельзя, вам можно?

— Да. Нам можно, потому что мы учим людей полезным вещам. Учим их выживать и преуспевать. Это благое дело. Такова наша обязанность перед обществом.

— У антиутопий есть существенные недостатки, — начала говорить Лида, но Майя Валерьевна ее прервала. Возражений они слышать не хотела.

— Вот только не надо излишне умничать на пустом месте. Наоборот, авторы нашего издательства должны утверждать, что многие знания — многие печали. Учёные, тем более, потенциальные учёные должны выглядеть жалко, как непонятные асоциальные типы. Бесполезные и жалкие. Женщины их презирают, больших денег им не платят. Потому что не заслужили. Лучшее, чем они могут заняться — помогать подлому маньяку в разработке супероружия. Это то немногое привлекательное, что в них можно отыскать, а остальное — туши свет.

— Тут можно поспорить.

— Не нужно спорить. Словосочетание «больно умный» должно стать оскорблением. На рассказы о том, что есть еще люди, которые в свободное время заняты чтением учебника физики, нормальный человек должен крутить пальцем у виска. Писать об этом следует с максимальной иронией, чтобы читатель помирал от смеха.

— А как же быть с потребностью к познанию? Как быть с любопытством?

— Направьте его в нужное русло. Например, люди могут познавать личную жизнь телезвёзд, изучать новые модели обуви или каких-нибудь бытовых приборов, сравнивать вкусовые оттенки разных сортов колбас или сыров, дегустировать вина. Собственно, «образованным» следует называть того, кто способен отличить по цвету один коньяк от другого или перечислить всех участников последнего телешоу.

— Как-то это тоскливо.

— Наши читатели не любят, когда их «грузят». Пусть реальной наукой занимается небольшая кучка изгоев, отторгнутых обществом. Народ должен знать, что самое интересное в приборе — его дизайн, а устройство и принципы, на которых он основан, — крайне непонятная и скучная хрень.

Майя Валерьевна замолчала так же внезапно, как и начала свой рассказ. Мне показалось, то Лида не может найти нужных слов, чтобы спокойно комментировать предложение издательства. Она явно была потрясена.

— Я все сказала, — литературная дама легко поднялась и направилась к выходу. — Когда будете в издательстве, не забудьте расписаться в журнале приказов, подтвердите, что ознакомлены с новой политикой.

— Что это было? — спросила Лида, когда она ушла.

— Инструктаж.

— Я попросила послушать наш разговор, чтобы ты смог решить, замешан ли Карачун во всей этой суете вокруг фантастики? Или они сами стали такими умными?

Мне не хотелось расстраивать Лиду, но некоторые детали замысла издательства, указывали, что без Карачуна здесь не обошлось. Нельзя сказать, что Майя Валерьевна сказала что-нибудь оригинальное или неожиданное. На удивление знакомый взгляд на будущее. Но сама по себе попытка воздействовать на читателей прямо указывала на Карачуна. Сомневаюсь, что у него есть конкуренты.

— Как человек, скажу: они сами все придумали. Как специалист по будущему: без Карачуна здесь не обошлось. Второй ответ мне кажется правильным.

— Понятно, что ничего непонятно.

— Как ты думаешь, Карачун убьет Майю Валерьевну? Не хотелось бы стать причиной…

— Вряд ли. Ты не вступал с ней в пререкания. И уж, во всяком случае, не можешь считаться победителем в споре, которого не было.

— Ну и хорошо.

— Когда все закончится, я расскажу Майе Валерьевне, как ей повезло.

Пожар и мистика

Можно ли жить в обществе и быть независимым от него? Сколько споров вызывает этот вопрос. А все потому, что люди вкладывают в используемые слова свой смысл. Для того чтобы ответ был понятен, нужно сначала договориться о том, что мы имеем в виду, когда говорим «общество» или «независимость».

Представление об обществе, как совокупности всех без исключения людей, их связей и взаимодействий, кажется мне каким-то наивным, что ли. Еще наивнее выглядит попытка выставить гражданское общество порождением демократии. Государство — это способ политической организации общества, демократия — одна из возможных его форм. Власть гражданского общества что-то прямо противоположное. Приходят люди, которых никто не выбирал, и говорят: «Мы тут организовали комитет, и требуем, что вы все выполняли наши распоряжения, если не подчинитесь, вас накажут».

По утверждению известного футуролога, гражданское общество в будущем будет по организации напоминать современную мафию. Я не успел познакомиться с его доказательствами. Из своей комнаты пришла Лида.

— Не чувствуешь, что потянуло дымком? Мимо нашего дома только что промчались три пожарные машины. Ты бы вышел, разузнал, что произошло. Вдруг это горит наш дом?

Есть просьбы, от которых нельзя отказаться.

На улице действительно пахло горелым. Поблизости неразборчиво кричали, но людей не было видно. Вполне достаточные ориентиры, чтобы попробовать отыскать место происшествия. Мимо пронеслась пожарная машина и свернула во двор Института прикладной механики. Направился туда и я.

Горел четвертый этаж. Точнее, я увидел дым, который слабо струился из двух окон четвертого этажа.

Зевак собралось немного, человек десять-пятнадцать. Они теснились к стенам и испуганно выглядывали из-за красных пожарных машин. Были среди них и фотографы. Не сомневаюсь, что фотографии получатся классные. Впрочем, пожар был уже потушен. Пожарные ходили по двору с видом победителей. Небольшой дымок больше портил воздух, чем представлял опасность для здания Института.

— Какие люди! — произнес знакомый голос.

Я обернулся и увидел Захара. Он был возбужден, это было не трудно определить. Как и в школьные годы, он корчил уморительные рожи, когда не мог совладать с чувствами. В детстве мы смеялись над ним, сейчас я бы хотел узнать, какого дьявола он здесь делает.

— Что ты здесь делаешь? — Захар спросил первым.

— Пришел посмотреть, что горит.

Мой ответ Захару понравился. Ему захотелось самому сказать что-то такое же безобидное и правдоподобное, что сняло бы малейшие подозрения в его адрес.

— Вот. И я пришел посмотреть, как горит.

Лучше бы он этого не говорил. Теперь я смотрел на его раскрасневшееся от волнения и перекошенное от страха лицо и подозревал его. В чем? В поджоге? Но, с другой стороны, почему я не должен его подозревать? Захар мне рассказал про свою заинтересованность в уничтожении Института. Непонятно только, как с помощью пожара он собирался уничтожить науку?

— Что ты делаешь в нашем районе?

— Тебя искал. Нужна консультация. Я заплачу хорошие деньги.

— По какому вопросу?

— Хочу разузнать о некоторых особенностях будущего. Понимаешь, я никогда не думал о жизни, как о событиях, которые когда-нибудь произойдут. И вот получается, что единственный способ выжить, — научиться предвидеть еще не случившееся. Оказывается, важно знать заранее, кто что скажет, и кто что сделает. Я всегда думал, что это ерунда и бред сивой кобылы. Но появился ты со своей футурономией, и заявил, что изучаешь будущее. Любой бы на моем месте попросил у тебя помощи.

— Наверное, я не могу отказаться — признал я. — Что же ты хочешь знать о будущем?

— Для начала, буду ли я счастлив? Потом спрошу, как этого добиться?

— Ну, дружище, ты задаешь грандиозные вопросы, на которые разумно ответить невозможно! Счастье — это понятие субъективное и иллюзорное. Прогнозировать его нельзя.

— А я встретил одного парня, который утверждает, что будущее для него открытая книга. Он назвался учеником парагвайских магов. Страшно связываться с ним, но от одной мысли, что я упущу свою выгоду, если все те чудеса, о которых он рассказывает, окажутся правдой, меня начинает трясти. Ты для того и понадобился, чтобы быль отличить от сказки. А уж когда я смогу разбогатеть по-настоящему, обязательно вспомню о тех, кто мне помог, и отплачу. Деньгами и должностями.

— А ты не подумал, что если бы я обладал нужной тебе проницательностью, то и сам бы сумел обогатиться?

— Не-ет, я знаю, что вам, специалистам по будущему, нельзя использовать свои знания и умения для получения личной выгоды. Таков самый известный эзотерический закон. Не-ет, Уилов, без меня тебе не стать свободным человеком. Самостоятельно у тебя не получится собрать достаточного количества денег, а без денег свободным и счастливым не станешь.

— Скажи лучше, это ты Институт поджег? — спросил я, сурово сдвинув брови.

— Что за чушь! — возмутился Захар, но потом решил, что отпираться бесполезно. — Мне пришлось это сделать. Не было другого выхода. Понимаешь, мне обязательно нужно было попасть в кабинет 412. Вот я и подумал, а что если поджечь аудиторию 401? А потом, воспользовавшись всеобщей паникой, попробовать проникнуть в 412-ый! Во многих фильмах крутые ребята проделывают подобные фокусы. Мне казалось, что это не трудно.

— Удалось?

— Нет. Охранник не покинул пост. Обученный парень. Не знал, что они так серьезно относятся к службе.

— И зачем тебе понадобилось попасть в 412-ый?

— А вот этого я тебе не скажу. Не надо тебе это знать. Меньше знаешь — крепче спишь.

— А что мне можно?

— Поговори с учеником парагвайских магов. Выведи его на чистую воду или сделай меня самым счастливым человеком в мире.

— Мага случайно не Карачуном зовут? — спросил я на всякий случай.

Блеклая улыбка, которая не покидала лицо Захара все время, пока он мне рассказывал о таинственном маге, куда-то исчезла.

— Откуда ты знаешь про Карачуна?

— От верблюда.

Наверное, мне только показалось, но Захар пожалел, что обратился ко мне за консультацией.

— Не знаю, какую игру ты затеял, но я бы на твоем месте его имя всуе не поминал. Опасное это дело. — Мне показалось, что Захар растерялся.

— Сам знаю. Я просто спросил, не он ли парагвайский маг, чтобы подготовиться к разговору.

— Ну, я пошел, — сказал Захар и смешно подпрыгнул, словно старался таким странным способом ускориться и побыстрее умчаться подальше от меня.

— Подожди, — крикнул я ему вслед.

— Ничего не хочу слышать!

— Я помогу тебе с учеником парагвайского мага. Я бы не стал говорить с Карачуном. А с магом могу, почему бы не поговорить с человеком о будущем.

Захар остановился, ему было страшно, но, видимо, предполагаемая личная выгода была столь велика, что он решил все-таки воспользоваться моими услугами.

— Ладно. Пошли, Уилов. Предупреждаю, если скажешь Карачуну, что я поджег Институт, убью, не раздумывая. Даже не сомневайся!

— А в полиции можно про тебя рассказать?

— Все никак не наиграешься? А ведь время для шуток давно прошло. Неужели до сих пор не понял?

Мистика и здравый смысл

Не было ничего странного в том, что человек, открыто ненавидящий науку, попал в сети бродячему мистику. Как известно, свято место пусто не бывает. Запретите науку, и вместо нее обязательно в умах людей объявится мистика, а потом и мракобесие. Я довольно спокойно отношусь к различным верованиям и онтологическим моделям, но отказ от логики и отрицание причинно-следственных связей воспринимаю с раздражением. Самое ужасное в предстоящем разговоре с магом было то, что мне надо будет общаться с человеком, представления которого мне абсолютно безразличны, как и ему мои. Мы не могли спорить или высмеивать взгляды противника, потому что говорили на разных языках, вкладывали в слова, которые, вроде бы, звучат одинаково, свой собственный смысл, и не смогли бы доходчиво разъяснить свою позицию, даже если бы очень захотели. Сравнить порученное мне дело можно было, разве что, с беседой японца с венгром, говорящих исключительно на родных языках.

Я обещал Захару выслушать мага и сообщить, что я думаю о перспективах внедрения магии в наших краях. Это я и собирался сделать. Если мне удастся сдержаться и не перейти на площадную ругань, у меня все получится. Пришлось позвонить Лиде и предупредить, что у меня новая работа. Она посоветовала быть внимательнее и соблюдать осторожность. Я обещал.

* * *

Лагерь мага был разбит на поляне в ЦПКиО. Дорога заняла изрядное время. За сорок минут мы не обменялись и парой фраз. Захар боялся со мной говорить, потому что не знал, в каких отношениях я с Карачуном. Не друзья ли случайно. Мне же было непонятно, о чем с ним говорить. Обсуждать, методы окончательного уничтожения науки или поджогов мне было неинтересно. Надо было бы сдать его в полицию. Но мне грозил срок за убийство, об этом нельзя было забывать.

Шатры были украшены красивыми эмблемами. Адепты ученика парагвайского мага были одеты в средневековые наряды. Они окружали своего руководителя и дружно пели молитвенный гимн под мерный грохот барабанов. По замыслу организаторов подобный антураж должен был создавать атмосферу, способствующую духовному поиску. Наверняка, здесь поработали специалисты, умеющие по заказу производить на толпу нужное впечатление. Мне собравшиеся люди напоминали ряженых. Проникнуться духом эзотерического праздника я не сумел.

Нас заметили, и ученик парагвайского мага подошел к нам.

— Приветствую заблудшие души, решившие открыть для себя новый прекрасный мир, — сказал он, соединив свои ладони и прижав их к сердцу.

— Здравствуйте, маг! — ответил я.

— Слышу сарказм в вашем голосе.

— Вовсе нет. Просто я не знаю, как к вам правильно обращаться.

— Вы выбрали нужное и понятное слово. Называйте меня магом. Это допустимо.

Передо мной стоял высокий, элегантно одетый человек, знающий себе цену. Не сомневаюсь, что по его мнению стоил он дорого. Маг смотрел на меня с доброй грустной улыбкой. Мне показалось, что он немножко жалеет меня. Если бы я был виноват перед ним, он бы меня простил.

— Вы действительно бывали в Парагвае? — спросил я.

— Да. Вам стало легче после моего ответа?

— Не понял?

— Я не люблю таких ребят, как вы.

— Чем же я перед вами провинился?

— Нелюбовь часто бывает проявлением обиды. Ваше желание разоблачить меня, — а вы прибыли сюда именно для этого, — выдает в вас любознательного и достаточно умного человека. Вы хотели бы стать моим врагом. Вот и повод для нелюбви. На моем месте любой бы постарался отделаться от вас, как можно скорее. Но дело в том, что для меня любовь и ее антипод — нелюбовь всего лишь человеческие переживания, надуманные и бестолковые, бесконечно далекие от истинных вселенских чувств. Когда вы станете моим помощником и союзником, обида сама собой исчезнет, вместе с необходимостью считать меня врагом. Согласитесь, что исчезновение нелюбви — есть благое дело.

— Вы меня, наверное, с кем-то спутали. Я собираю информацию о будущем. Магия меня интересует только как странное для современного человека занятие. И еще, чтобы оказаться в числе моих врагов, нужно сильно постараться. Совершить что-то по-настоящему гадкое. Вы пока ничего такого не сделали.

— Несчастен человек, настроенный негативно. Его попытки найти добро обречены на неудачу. Он думает, что способен выявлять зло. Но это трагическая ошибка. Мучительное и жалкое самообольщение. Предательское воздействие чувства собственного величия, которое, как известно, следует изживать.

— Ничего не понял, — признался я.

— А что тут непонятного? Страшная загадка бытия — почему люди так озабочены злом? — имеет очень простое объяснение: зло есть порождение реальности. В отличии от добра. Казалось бы, очевидно, чем дольше живешь на свете, тем чаще соприкасаешься со злом. Но люди этого не замечают, они почему-то не делают очевидного вывода о том, что зло — есть обязательный атрибут жизни.

— Как и добро, — вставил я.

— А вот и нет! Это заблуждение. — Маг постарался, чтобы хохот его звучал максимально оскорбительно. — Истинное добро существует только вне бытия.

— Но мы совершаем время от времени добрые дела.

— Это вам только так кажется. Люди так устроены, что им позарез хочется, чтобы их поступки считали добрыми. Но это, конечно, заблуждение, настоящим добром можно назвать только Освобождение.

— Освобождение? Освобождение от чего?

— От гнета бытия. От всепожирающей жажды наживы и алчности. От разочарований и негодований. От амбиций и «великих» идей, потакающих самомнению. От всего личного. От всего общественного.

— Что же человеку остается?

— Пора перестать заниматься явной белибердой. Люди созданы для того, чтобы приблизиться к Абсолюту. Вот где возможны высшая справедливость, истинное добро, самое настоящее милосердие. Что там еще у людей ценится? Не подскажете ли?

— Я не знаю, пришел у вас спросить.

— У Абсолюта все есть.

— Милосердие, оторванное от людей, представляется какой-то нелепостью. Вы предлагаете освободить добро от личного и общественного? Мне кажется, что вы сначала лишаете термин смысла, а потом приписываете ему свой, оригинальный.

Мои слова понравились Магу, глаза его засверкали, он почувствовал себя увереннее. Надо полагать, я сказал что-то вполне его устраивающее. Дальнейшая беседа должна была подтвердить, что я попал в его сети.

— Все дело в том, что человечество сыграло свою роль до конца. Можно переживать по этому поводу, лить слезы и заламывать руки, вот только это ничего не изменит. Люди прекрасно распорядились своей судьбой — их умом подготовлено все необходимое для совершения уже в ближайшее время эволюционного скачка. На их месте будут проживать совсем другие существа — в сто тысяч раз превосходящие людей по интеллекту и могуществу. Это будут бессмертные постлюди, лишенные бремени плоти, защищенные от болезней, способные по своему желанию беспрепятственно перемещаться в пространстве и времени. Им будут доступны и другие миры.

— Вы говорите о параллельных мирах?

— Да. Скажу больше: каждый постчеловек сможет по своему желанию создавать свой собственный мир. Вот почему я говорю, что все разговоры о добре в нашем ограниченном мире бессмысленны. Только расширение сознания позволит приблизиться к разгадке великой тайны добра.

— Но меня вполне устраивает добро в ограниченном людском виде. Добрые люди мне нравятся. А злые нет. Всегда думал, что это нормально.

— Ограниченное добро — зло. Но сейчас речь не об этом. Люди оказались перед выбором: или окончательно сгинуть, потому что пришла пора и спастись невозможно, или обрести бессмертие и превратиться в постчеловеков. Третьего не дано. И раздумывать времени нет. Нужно соглашаться. Неужели вы не хотите стать равным богам? Добровольно сделайте шаг по эволюционной лестнице! Не дожидайтесь, когда вас заставит измениться природа!

— Простите, я не понял насчет добра. Вам не нравится, когда люди заботятся друг о друге? Вы презираете личные чувства? Однако человеческое сообщество занимается и отвлеченным добром, пригодным даже для продвинутых постчеловеков.

— О чем это вы? — удивился Маг.

— Например, Исаак Ньютон потрудился над созданием математических начал натуральной философии. Дмитрий Менделеев придумал периодическую систему химических элементов. Иоганн Гете написал «Фауста». Курт Воннегут «Колыбель для кошки». Братья Стругацкие «За миллиард лет до конца света» и «Улитку на склоне». Уверяю, что все эти люди совершили добрые дела. А есть еще живопись, музыка, поэзия. Список можно продолжить. Получается, что добра люди совершили больше, чем зла.

Маг посмотрел на меня с плохо скрытой ненавистью. По крайней мере, так показалось. Я не поддавался его природному магнетизму и не поддержал его мечту о постчеловеках. За меньшее убивают.

— Зачем вы пришли ко мне?

— Вот он попросил поговорить с вами, — я указал на Захара.

— Эксперт, значит?

— Можно и так сказать.

— Хотите мне оценку в дневник поставить?

— Нет. Хотел больше узнать о парагвайской магии.

— И теперь вы наговорите этому несчастному человеку гадостей про меня и погубите невинную душу. Совершите злое дело. Не исключено, что вам это выйдет боком.

— Ничего не буду говорить. Все что нужно, Захар уже услышал. А дальше — пусть решает сам.

Маг немедленно успокоился.

— Если передумаете, буду вас ждать. Вы — интересный собеседник. Иногда человек отказывается от счастья, потом понимает, что дал маху, и возвращается. Вот только не всех берут обратно. Понятно, что если человек один раз дал слабину и не принял сразу нашу веру, кто решится предоставить ему второй шанс? Однако для вас местечко у костра найдется. Такие люди, как вы, нам нужны.

Маг больше не смотрел на меня, развернулся и отправился на полянку, где его сторонники пытались разжечь вечерний костер. Почему-то мне показалось, что он уже забыл про нас.

— Он — шарлатан? — спросил Захар.

— Не знаю, — ответил я. — Не моего ума дело. Этот вопрос не связан с будущим. Обо всем, что нужно знать, я спросил, выводы делай сам, ты все слышал.

— Будет смешно, если он говорит правду!

— Беда с вами, жадинами, — сказал я с осуждением. — Все время боитесь продешевить. Это страшно раздражает.

— Знал бы ты, как тяжело нам живется!

К работодателю в гости

История с Магом мне не понравилась. Надоело изо дня в день слышать о конце человечества и необходимости сваливать куда подальше. Признаю, что Маг выгодно отличается от обычных всепропальщиков и демагогов. Он как опытный психолог обращался к двум сильным мотиваторам человеческого поведения: к любопытству и жадности.Любопытные люди попадут в его секту, потому что перед ними открывается фантастическая возможность сделаться новым видом человечества, которому будет принадлежать будущее. Возможность беспрепятственно перемещаться не только в пределах Вселенной, но и в параллельных мирах, — лакомый кусочек для активных молодых людей. «Королев подарил вам космос, а я весь Мир», — удачный рекламный слоган. Жадины, в свою очередь, быстро сообразят, что эволюционная перемена чрезвычайно выгодная штука.

А вот на меня эта романтическая чушь не действует. Прежде всего, потому что я понимаю, чем я должен буду заплатить за красивые мечты. Я потеряю свою работу, не нужны будут исследователи будущего в новом мире, по той простой причине, что не будет никакого будущего. Будущее интересно только людям, а не богоподобным постчеловекам.

Мне жалко людей, отказывающихся от будущего.

Была еще одна неприятная причина вспоминать о Маге с тревогой. Если верно наше последнее предположение о Карачуне и его развлечениях, то, вступив со мной в спор, Маг подставил свою жизнь под удар. Проигравший спор интеллектуал должен был понести наказание.

Выслушав, мой рассказ о событиях, случившихся за день, — пожаре в Институте и переговорах с учеником парагвайских магов, Лида улыбнулась, мне показалось, что она вот-вот начнет облизываться от удовольствия.

— Отличные куски для книги. Просто объедение!

— Считаешь, что и пожар, и Маг каким-то образом связаны с Карачуном?

— Конечно. Вспомни, что Прохор хвастался, что вскоре станет постчеловеком. Сюжет выстраивается прекрасно. Сама бы я не смогла все это придумать!

— Постчеловеки могут быть разные. Не исключено, что существует несколько не связанных между собой видов.

— Нельзя в одном сюжете использовать сразу несколько различных видов постчеловеков. Нарушим композицию, слишком сильно допущение.

— Но мы с тобой не в книге!

— Не важно. В тексте — композиция, в нашем мире, — причинно-следственные связи. Персонажи связаны между собой. Случайности — всего лишь досадные исключения.

* * *

Прошло три дня, я позвонил Захару и поинтересовался делами Мага. Захар заверил меня, что у того все отлично. Его секта увеличилась еще на пять человек. Это означало, что мы ошиблись, когда рассуждали об интеллектуальных боях. Нет, план Карачуна заключался в чем-то другом.

Есть задачи, с которыми человеку не дано справиться. Для меня непосильным трудом стала попытка разобраться с загадочным поведением Карачуна. Разумное объяснение не приходило в голову. Мое самолюбие футуронома было задето. Существуют геометрические задачи со спичками, которые можно решить, лишь отказавшись от привычного «плоского» взгляда, допустив, что следует использовать третье измерение — высоту. Наверное, что-то подобное нужно было проделать и мне. Проще говоря, следовало попробовать посмотреть на события последних дней иначе, допустить существование еще одного измерения и окончательно сложить пазл. Другого способа соединить случайные, казалось бы, не имеющие между собой ничего общего эпизоды в единую теорию не существовало. Лида это поняла, ее пазл давно сложился, она пытается помочь увидеть очевидные вещи, но у меня не хватало смелости отбросить неверные представления.

Сюжет — это Лида хорошо придумала. Мне оставалось сделать последнее усилие, чтобы воспользоваться ее подсказками. Но я опять потерял нить умозаключений, потому что меня, так не вовремя, вызвал на переговоры заказчик, — тот самый таинственный человек, которому потребовалось исследование традиционных общин. Мне осталось сделать совсем немного: рассмотреть вопрос о целесообразности использования в традиционной общине принципов маккартизма. Работу нужно было закончить только через месяц. Но заказчик настоял, чтобы я прибыл на переговоры немедленно. Пришлось подчиниться, в конце концов, человек заплатил щедрый аванс.

Это само по себе было непонятно и любопытно. Любые действия интересующегося будущим человека, — а для меня заказчик привлекателен именно этим, — крайне важны для классификации вариантов развития событий. Такими подарками пренебрегать нельзя.

* * *

Давно не приходилось пользоваться метро. В этом не было необходимости. Я не отношусь к числу людей, испытывающих отрицательные эмоции к путешествиям под землей. Скорее наоборот, мне нравится перемещаться в поезде по темным туннелям. Понять людей избегающих метро можно, но я считаю это явным проявлением клаустрофобии. Не исключено, что предубеждение имеет вполне рациональное объяснение. Закрытое пространство и искусственный воздух, поступление и очистка которого осуществляется с помощью механических устройств, неминуемо должны вызывать у пассажиров приступы ужаса. Если во время поездки вспомнить о толщах земли над головой, будет весьма затруднительно отделаться от навязчивых мыслей. Постоянный страх (небеспричинный, надо сказать), вызванный пониманием того, что бетонные кольца, отделяющие поезда и людей от огромных масс вытесненной породы, могут однажды не выдержать, сплющиться и придавить несчастных пассажиров, чувство по-настоящему мучительное. Но я ни о чем таком не думаю. Напротив, мне нравится спускаться на эскалаторе под землю вместе с множеством спешащих по своим делам пассажиров. Понятно, что одна из главных функций празднично украшенных вестибюлей станций в том и состоит, чтобы отвлекать пассажиров от мрачных мыслей. Но я, выбирая между поездкой на автобусе или метро, выбираю метро. Там спокойно и красиво.

Единственный раздражающий момент — избыточное количество пассажиров. Для меня, их всегда очень много. Иногда они разговаривают друг с другом. И тогда мне кажется, что люди, всерьез считающие, что человечество заслуживает светлого будущего давно в меньшинстве. Лучше всего во время поездки думать о чем-то своем. Но не всегда удается.

Вот, например, беседуют интеллигентные женщины. Они увлечены, не замечают, что говорят излишне громко.

— Ты умеешь издеваться над людьми?

— Умею-умею. Ты же сама мне прислала инструкцию.

— Забыла, отправила или нет. А если бы ты и во второй раз получила, думаю, не обиделась бы. Какая я молодец, настоящая подруга. Поделилась полезным знанием.

— Слова-то какие знаешь — «думаешь», «знание». Меня троллить не нужно. Я сама кого хочешь!

— Со мной у тебя ничего не выйдет. Мне на любые слова наплевать. Вот если бы ты мне пинка под зад дала, я бы так ответила, что мало бы не показалось.

— Что ты заводишься? Сама говоришь, что на слова не обращаешь внимания, а начинаешь психовать.

— Ничего и не разволновалась.

— Успокойся, это я проверяла, действует инструкция или нет. Спасибо, подруга, хороший документ прислала. Не знаю, как и благодарить. Но ты такая умная, что меня прямо оторопь берет…

Они расхохотались.

— Все правильно, если хочешь поиздеваться вволю, сначала объект похвали. Люди это любят, они на похвалу падки, как рыба на червяка. Защиту снимают, а там уж делай с ними, что хочешь.

— Да. Мне этот прием тоже понравился. Один чувак мне написал: «Я думал, что вы — человек, и беседовал с вами, как с человеком». Ох, я и рассвирепела. Объяснила ему, что дураки, над которыми я издеваюсь, не имеют права называть меня человеком. Недостойны!

Они опять дружно расхохотались.

Забавно. Нужно будет запомнить. В последнее время я сталкиваюсь с людьми, которые не наделены умением уважать других людей. Если бы я хотел оскорбить их, то сказал бы, что они презирают людей. Но боюсь, что они признали бы мои слова похвалой. Если у Карачуна есть ученики, эти две тетки подошли бы наилучшим образом. Они бы ему понравились.

А еще бы они просто отлично смотрелись в комиссии Маккарти. В какой-нибудь глухой традиционной общине из антиутопии. Им обязательно пригодилось бы умение контролировать чувства при вынесении обвинительного приговора несчастным нарушителям общинных правил и табу. Мимо них не проскочишь!

Работодатель

Меня отвлекли. Позвонил Куропатов.

— Привет! — сказал я.

— Я подумал…

— Дальше не продолжай. Ты подумал. Это прекрасно! Что тут можно еще добавить! Я очень рад. Тебя это характеризует с лучшей стороны.

— Не перебивай. Я подумал, что тебе нужна помощь. Ты выглядишь грустным и опустошенным. Это не хорошо. Не знаю, в какую историю ты попал, но можешь на меня рассчитывать. Уверен, что могу быть полезен. Что нужно сделать?

— Если бы я знал, то сделал сам.

— Ты — тугодум!

— Тебе-то откуда знать?

— Предположение подтвердилось, у тебя серьезные неприятности. Теперь я буду рядом с тобой, даже если ты откажешься от моей помощи.

— И как ты собираешься помогать?

— Сначала я должен узнать суть проблемы, мы с тобой поговорим, ты расскажешь все-все, без утайки, вот тогда и решим, что делать. Без меня ты все равно не справишься. Иногда без дружеской поддержки не обойтись.

Есть у Куропатова неприятное качество, — он довольно часто ввязывается в дела, не рассчитав силы, не оценив степень риска. Он почему-то думает, что мои проблемы связаны с философской трепотней и заумью. Для него я — кабинетный человек, далекий от реальной жизни. У меня не было времени убедить его в обратном. Куропатов и прежде был излишне упрямым. Если уж он что-то решил (например, помогать мне), то будет путаться под ногами, какие бы разумные доводы против его навязчивого вмешательства я ни приводил. Самое ужасное, что ему такое поведение никогда не надоедает. Вот и получается, что мне легче добровольно рассказать правду о Карачуне, чем рассчитывать, что он вдруг образумится. Можно сэкономить много сил и времени.

— Хорошо, уговорил. Встретимся, когда освобожусь, и я расскажу свою историю. А сейчас, извини, я занят. Не могу больше говорить.

— Нет, так дело не пойдет. Тебе нельзя быть одному. Вот куда ты сейчас собрался?

— А тебе что за дело?

— Не хами. Просто ответь на вопрос.

— К моим проблемам эта поездка не имеет отношения. Готовлю для одного заказчика отчет по интересующей его теме. Обычная работа.

— У тебя замылился глаз. Сомневаюсь, что ты способен адекватно оценивать опасность своего положения. Просто скажи, куда ты направляешься?

— На станцию метро «Черная речка». Там меня будут ждать.

— Понял. Сейчас буду.

— Не придумывай. К чему вся эта суета?

— Все в порядке. Так надо. Обязательно дождись меня. Пока не увидишь мою машину, не разрешай себя увести. Тяни время. Заболтай их, ты это умеешь.

— Пустое дело ты затеял, Куропатов. Мои проблемы не связаны с работой.

— Береженого, как известно, Бог бережет. С другой стороны, ты ничем кроме работы не занимаешься. Рано или поздно это должно было породить проблемы.

Поскольку Куропатова переспорить нельзя, пришлось согласиться. Честно говоря, я не чувствовал опасности. Наверное, потому что мне уже надоело бояться всего подряд. Постоянно находиться в стрессе не менее трудно, чем ежедневно ловить призрачное счастье. До сих пор я не знал, что иногда обстоятельства складываются таким странным и неприятным образом, что становится скучно постоянно опасаться непонятно чего. Хорошо, если в это время рядом обнаружится хороший человек, который будет волноваться вместо тебя.

* * *

Не люблю ждать. Сотрудник заказчика опаздывал. Не хотелось слишком часто смотреть на часы, поэтому я не знал насколько. Он должен был встретить меня возле станции метро и отвести в особняк хозяина. Машины Куропатова не видно было, так что все шло по плану. В этом была даже хорошая сторона — мне не нужно будет долго трепать языком с шофером.

Интересно, что понадобилось заказчику, зачем он меня вызвал?

Идея возродить традиционные общины всегда казалась мне наивной. Можно ожидать возникновения отдельных поселений, существующих по своим особым законам, но на практике это удастся устроить только при полном контроле над информационными потоками. Самобытные общины, в привычном смысле, могут быть устойчивы лишь при условии, что восприятие поселенцами внешнего мира будет ограничено. Но любая информация извне нарушает эту цельность. Так что ограничение свободного распространения идей задача не из легких. Но не справившись с ней, говорить о полноценной общине нельзя. Почему-то мне подумалось, что именно этой проблемой заинтересовался заказчик. Утопию без жесткого контроля не построишь.

— Уилов! — раздалось совсем рядом.

Голос показался мне знакомым. Почему люди так часто появляются сзади? Я обернулся. И, к своему удивлению, обнаружил перед собой улыбающееся лицо Захара, моего бывшего одноклассника.

— Что ты тут делаешь? — спросил я.

— Приехал за тобой.

— За мной?

— Начальник приказал доставить тебя в целости и сохранности.

— Какой начальник? — Что-то пошло не так. Уж мне ли не знать, что подобного рода неожиданности до добра не доведут. Машины Куропатова не было видно, поэтому я вынужден был вести бессмысленный разговор, тянуть время.

— Как-то все это странно.

— Начальник заказал тебе какую-то работу о будущем. Подробностей я не знаю, не моего ума это дело. Сегодня ты для чего-то понадобился, он желает с тобой серьезно поговорить. Вообще-то, это большая честь. Не каждого он приглашает к себе в жилище.

— А что такое жилище?

— Начальник так называет свой дом.

— Понятно. А ты, значит, у него шофером?

— Нет, — Захар рассмеялся. — У меня совсем другая работа. Начальник приказал доставить тебя, потому что ты меня знаешь, так тебе будет легче адаптироваться.

— Ну да, конечно! Ты же специализируешься на борьбе с наукой!

— И заметь, у меня это неплохо получается.

— А с пожаром в Институте у тебя не получилось.

Машина Куропатова пока еще не появилась, пришлось импровизировать. Я слишком мало знал о Захаре, поэтому выбор тем для разговора был ограничен последними событиями.

— Это только на первый взгляд так кажется. Начальник мою попытку одобрил. И признал удачной. Не спрашивай почему. Я — человек маленький. Общий план мне знать ни к чему. Решаю локальные задачки. Но знаешь, как это здорово — сознавать, что общий план существует. И моя скромная работа важна для его исполнения! Вот я, вроде бы, накосячил, а оказывается, сделал для общего дела что-то полезное. Как хорошо, что оценки не я выставляю, для этого существует начальник.

— Кто же он?

— Скоро узнаешь. Могу сказать одно — выдающаяся личность. Иногда создается впечатление, что и он человек подневольный. И у него есть Хозяин. Но я в такие выси заглядывать не решаюсь, побаиваюсь.

— Как тут у вас все запутано.

— Ты главное поменьше спрашивай. Мой начальник — страшный человек. Он не любит любопытных. Никто не знает, куда они деваются, если начинают задавать лишние вопросы. Не хотел бы я быть любопытным.

— А я любопытный.

— Вот и помалкивай, пока не спросят.

Надо было еще о чем-нибудь поговорить, но ничего разумного в голову не приходило. Сказано же — нельзя интересоваться начальником. А ведь именно о нем мне хотелось разузнать больше.

— Что ты обычно ешь на обед?

— Хватит болтать. Нас ждут!

— Трудно ответить?

— Хватит болтать, Уилов. Потом поговорим, когда будет время. Начальник не любит ждать.

Пришлось залезть в машину. Куропатов так и не появился. Что ж, не судьба.

Дорога заняла совсем немного времени. Минут через десять мы оказались на удивительно красивом и зеленом острове, застроенном внушительными особняками. Мне даже на минуту показалось, что мы воспользовались нуль-транспортировкой и перенеслись в параллельный мир, где поселилась элита человечества. Здесь было бы странно встретить обычного человека, здесь жили выдающиеся.

Оказалось, что все обошлось без нуль-транспортировки. Роскошные особняки были построены в городской черте, мне и в голову не приходило, что такое возможно. Едешь по обычной дороге и попадаешь в другой мир. Попасть в эту сказочную страну можно было перебравшись через речку по обычному мосту.

— А не страшно богатым людям жить в уединении?

— Нет. Все в порядке, на острове действует отличная система безопасности.

Для исследования вероятного будущего моя поездка получилась удачной. Я собственными глазами увидел, как будет происходить раздел среды обитания между элитой и большинством. Ненавязчиво, но решительно.

— Вот и приехали, — сказал Захар. — Не волнуйся, все будет хорошо.

— Почему я должен волноваться?

— Не знаю, подумал, вдруг ты нервный.

— Что-то не так?

— Некоторые вещи, которые ты сейчас увидишь, могут показаться тебе странными. Хочу предупредить, что это только так выглядит. Постарайся не делать скороспелых выводов. Все будет хорошо, постарайся выбросить из головы глупые предрассудки. Просто так получилось. Мы слишком маленькие люди, так что наши оценки никого не интересуют. И в этом нет ничего обидного.

— Какие вещи?

— Ну, не вещи, а люди. Повторяю, ничего странного в том, что ты сейчас увидишь, нет. Сохраняй спокойствие. Здесь не принято удивляться и выставлять на показ свои эмоции.

— Я умею себя вести с незнакомыми людьми.

Захар заржал.

— Поэтому я тебя и предупреждаю: сделай вид, что не удивлен.

Мы оставили машину у обочины и подошли к высокому забору. С двух сторон на нас уставились видеокамеры наблюдения.

— Сразу две камеры? — спросил я.

— Еще четыре мы не видим. Всего их шесть. Повернись налево. Нужно, чтобы охрана идентифицировала тебя.

Захар нажал кнопку возле ворот, ему ответили. После короткого разговора, ворота открылись, нас пропустили.

— Топай в особняк, там тебя встретят. А я припаркую машину в гараже.

Подчинился, постарался приготовиться к неизбежной встрече с удивительным. Захар скорее насмешил, чем напугал. Разве можно напугать футуронома странным? Всю жизнь я сталкиваюсь только с невозможным и непонятным. Будущее любит удивлять. Я бы растерялся, если бы вокруг стали происходить скучные предсказуемые события. Попытка напугать меня чем-то необычным — уморительна. Испугали кота сосиской. Сейчас вспомню, что я должен сказать про общины. И буду готов к самому изощренному интеллектуальному разговору. Такая у меня работа. Футуроном обязан быть готов в любой момент обсуждать самый запутанный вопрос. Общины явно не из их числа. Самое трудное представиться. Сейчас меня кто-то встретит, а я должен буду объяснять, кто я такой. Это очень утомительно.

Дверь особняка открылась, на пороге стояла Ольга.

Здравствуйте, приехали! Так вот о чем Захар меня предупреждал.

— Привет, Уилов! Опаздываешь. Мы тебя заждались.

— Мы? — автоматически переспросил я.

— Твои друзья.

— Ух ты! У нас есть общие друзья?

— Ты удивился, увидев меня?

— Нет. А что ты тут делаешь?

— Это мой дом.

Пришлось улыбнуться. Захар сказал, что я столкнусь с чем-то удивительным. Но он не говорил, что удивиться придется два раза.

— Это ты мой таинственный заказчик?

— Нет, заказчик — мой муж.

В последнее время я так часто повторял: будущее непредсказуемо, что забыл полезную истину: с настоящим тоже не все просто. Но я был предупрежден, поэтому мне удалось сделать вид, что не удивлен. Спасибо Захару. Без его инструктажа мне пришлось бы тяжело.

— Пойдем, он тебя ждет.

Это было хорошее предложение, и я с готовностью согласился. В конце концов, я пришел не в гости.

Мы поднялись по удобной лестнице на второй этаж и оказались в просторном зале. Мне не удалось насладиться прекрасным дизайном и совершенством архитектуры дома. Я оказался в компании известных мне людей, что стало третьим поводом для удивления. Неприятного, надо признаться.

— Садись, Уилов, — сказала Ольга, указав на свободное кресло. — Начальник сейчас придет.

И это было хорошим предложением. Я сел, стараясь не смотреть по сторонам. А посмотреть было на что. Вместе со мной начальника ждали Ольга и присоединившийся вскоре Захар, а также человек, назвавшийся майором Котовым, литературная дама Майя Валерьевна, учившая Лиду правильно писать книги. Был еще один человек, которого я раньше не встречал, о чем, честно говоря, не пожалел, уж очень он походил на профессионального убийцу.

— А где наш Маг? — спросила Ольга.

— Отпросился. У него важное мероприятие, — ответил Захар.

Вот такая славная компания собралась. Ни за что бы не догадался, что все они могут быть знакомы. А ведь Лида меня предупреждала. Для полной картины не хватало лишь Карачуна. Но я был почему-то уверен, что и он скоро появится и будет ждать моего таинственного заказчика вместе с нами. Не трудно было догадаться, что мой заказчик и их начальник — одно лицо.

Сидели молча. Показалось, что все, кроме меня, очень взволнованы. Меня, естественно, это совсем не касалось. Я пришел, чтобы поговорить о будущем общин. Никаких причин для волнения у меня не было.

— Долго ли еще ждать? — спросила Майя Валерьевна.

— Вы торопитесь? — удивился Захар.

— Нет.

— Правильный ответ.

Напряжение нарастало. Человек, похожий на убийцу, ласково улыбался. Я почувствовал, что мое терпение стало заканчиваться, не люблю ждать.

В этот момент дверь открылась, и на пороге показался Карачун. Все присутствующие встали, показалось, что по стойке смирно. Кроме меня. Карачун не поприветствовал собравшихся, и я подумал, что и мне лучше оставить мое напрашивающееся «здрасте» при себе.

Сам Карачун устроился в хозяйском кресле. Он был в хорошем настроении, трудно было представить, что он возьмет и убьет кого-нибудь прямо сейчас. Впрочем, все мои встречи с ним заканчивались одинаково — смертью. Не могу сказать, что его присутствие придало оптимизма. Получается, что Карачун занимался мной еще до истории с Прохором. Мной и общинами. Интересная информация. Если мне удастся выяснить, почему у него возник такой странный интерес, то можно будет узнать о его планах. Предчувствие, что Карачун появится, у меня было. Однако я, до последнего, надеялся, что обойдется без него. И вот, получите, — и заказчик, и начальник, и муж Ольги. Как будто я попал в Лидин сюжет. Неужели пресловутый пазл наконец сложился?

— Садитесь! — сказал Карачун строго. — Сегодня мы займемся теорией. Я пригласил профессора Снегового, он разъяснит некоторые важные социальные особенности нашей работы. Хозяин считает, что только правильное понимание сложившейся ситуации поможет нам добиться победы. Прошу вас, профессор.

Речь профессора Снегового

С некоторых пор перестаешь удивляться даже самым поразительным несовпадениям реальности и собственных представлений. Приглашенным профессором оказался человек, удивительно похожий на серийного убийцу. Еще одно доказательство очевидного факта, что нельзя судить о человеке по его внешнему виду.

Снеговой поднялся, прокашлялся и прочитал лекцию. Судя по уверенности, с которой он говорил, делал он это не в первый раз. И до сих пор жив, подумал я почему-то. Значит, большой специалист.

— Признаем, что утопии в наше время не пользуются популярностью. Почему — понятно. Уже объявлено, что история исчерпала себя, и окончательный человек бродит по идеально устроенному миру. Зачем мечтать о том, что уже достигнуто? Правильнее было бы усвоить правила, по которым следует существовать. И это будет не утопия, а инструкция, обязательная для исполнения.

Цивилизация обязана своим существованием сильным и активным. Доказательств полно в любой дисциплине. Антропологи и биологи знают, что эволюция отбирает тех, кто эффективно размножается. Мы — потомки тех, кто смог убить больше мамонтов и обиходить больше самок, а не тех, кто водил угольком по стенам пещеры, на долю последних не оставалось ни мамонтов, ни самок. Экономисты — классики или кейнсиане — уверенно докажут, что наиболее эффективна система, построенная на личной заинтересованности и состязательности. Вот и получается: хочешь жить — умей вертеться.

Но прогресс — зловредная штука, скрывающая в себе мощный разрушительный заряд. Предоставленные самим себе умники быстро развалят всё, до чего дотянутся. Их активность надо уравновешивать соображениями выгоды. Пока это удается делать, но нельзя забывать, что именно благие устремления и беспочвенные мечты разрушают мир. Безответственные борцы за справедливость, сами того не подозревая, рубят сук, на котором сидят. И только низменные поступки мир стабилизируют, потому что приносят прибыль.

Желание жить по своим законам в окружении людей, которых вы сами выбрали себе в соседи, естественно. Улучшайте своё окружение — и тем самым улучшите наш мир, который состоит из некоторого количества таких окружений.

Не секрет, что разделение на элиту и прочих давно произошло. Точнее, оно всегда существовало. Сейчас мы столкнулись с необходимостью окончательного разрыва. Почему именно сейчас? Посмотрим на ситуацию глазами человека из элиты.

Перед нами грязный город, даже просто переместиться в нем из одной точки в другую — уже проблема. Пробки. Жить по-человечески невозможно, все набегу. Вокруг неприятные шумные люди с плакатами и безумными требованиями, потенциальные враги, по крайней мере, на словах. Они не способны работать, как того требуют современные условия. Достойные люди вынуждены вести образ жизни более подходящий обычным клеркам. Только потому, что все смешано в кучу — олигархи, клерки, социальные паразиты, любители демократии, маргиналы, писатели, лохи, театральные режиссеры и прочие люди свободных профессий. Наши дурацкие правила приличий заставляют делать вид, что мы часть цивилизованного мира. Но никто уже в это не верит. Доподлинно известно, что наше общество организовано безобразно. Попытки заигрывания с массами приводят к одному — к разорению… Вывод: довольно играть роль олигархов-простаков. Процесс расслоения идет слишком медленно. Не пора ли нам ускорить его? Для начала — следует немедленно покинуть этот «муравейник» и начать новую жизнь в защищенном от черни месте, в кругу себе подобных. Другого пути разрешения конфликта между элитой и прочими я не вижу. А вы, Уилов, видите? Ну-ка, поделитесь.

Я вздрогнул от неожиданности, не ожидал, что мне потребуется комментировать доклад профессора.

— Наверное. Ничего хорошего в разделении не вижу. Возникает слишком много проблем. Плохо понимаю, как это можно осуществить на практике.

— Будем решать по мере поступления.

— Ерунда! Так не получится. Разрушить социальные устои легко. А дальше что делать?

— Сделаем вид, что нас это не касается! А ведь это и в самом деле так. Не наш вопрос.

Разъяснения Карачуна

Довольный собой Снеговой уселся в кресло. Ему было приятно сознавать, что он успешно выполнил поручение начальника. А я был доволен тем, что сдержался, не стал пререкаться и вступать в спор. Если человек так думает, почему я должен его переубеждать? Всегда есть некоторая вероятность того, что при проверке прав будет он, а не я.

— Спасибо, профессор! — сказал Карачун. — Вполне убедительно. Все свободны. Оставьте нас, мне нужно поговорить с Уиловым.

Собравшиеся с явным облегчением поднялись со своих мест, как принято, разве что, у студентов, дождавшихся окончания лекции. На Карачуна никто не смотрел. Ольга подошла ко мне и прошептала:

— Не обижай моего мужа, он хороший.

От неожиданности я моргнул, что можно было считать знаком согласия.

— Ты меня обманула много-много раз. У тебя ведь нет никакого шестилетнего сына!

— Подумаешь! Что уже и соврать нельзя?

— Заманивала?

— У меня получилось, — сказала Ольга, закрывая за собой дверь.

И вот мы остались вдвоем. Карачун пристально меня рассматривал, потом неожиданно расхохотался. Он это проделал с такой детской непосредственностью, что я даже растерялся. Мне смешно не было.

— Простите меня, Уилов. Я привык относиться к вам, как к врагу, а оказалось, что вы один из нас. Даже самым большим негодяям, к которым я несомненно отношусь, жизнь преподносит приятные сюрпризы.

— Чушь! — возмутился я. — У нас нет ничего общего.

— Кроме убиенного Прохора.

— Вы, наверное, забыли, но я к его убийству не имею никакого отношения. Это вы его укокошили.

— Вам так кажется, но карательные органы, если дело дойдет до них, решат совсем по-другому. Пора бы понять, что важны не факты, а то, как их воспринимают люди, принимающие решения.

— Софистика! Ничего нас не связывает!

— Кроме договора, подписанного вашей кровью.

— Никаких ужасных обязательств я на себя не брал.

— А мне понравилось, с каким живым интересом вы выслушали доклад Снегового. Утопии — это же по вашей части. И вы согласились, что сегрегация общества скорее всего осуществится.

— А это-то здесь причем? Вас интересуют общины, насколько я понял.

— Нет, мне важно понять, что нужно сделать, чтобы общины не появлялись.

— Вероятность их возникновения очень мала.

— Прекрасно, это то, что я хотел от вас услышать.

— Но чем вызван ваш интерес? — удивился я.

— Снеговой вам объяснил. Элита обязана исполнить свой долг. То есть, улучшить своё окружение — и тем самым улучшить мир.

— Создавая общины?

— Нет. Наверное, это было бы оправданной затеей. Но элита состоит из индивидуалистов. Они, как известно, не склонны объединяться в группы. Общины понадобятся тем, кого в элиту не возьмут. Считается, что большинство сможет выжить только лишь в стае себе подобных. С этим можно спорить. Но желание оптимизировать общество не нуждается в разумных решениях. Здесь лучше работают необузданные инстинкты. С элитой все понятно, она не пропадет. Неограниченное потребление и возможности безграничного духовного роста, выводят ее членов из-под действия биологических законов.

— Верится с трудом.

— Не перебивайте. С остальными людьми не просто. Цивилизация нуждается в изобретателях, конструкторах, ученых и творцах, тех гениях, кто собственно только и имеет право называться «сапиенсами». Беда в том, что их ничтожно мало, всего лишь 0,01 % от числа людей. Должна ли элита кормить остальные 99,99 % биомусора, польза от которого исчезающе мала? Они и сапиенсами называться недостойны.

— Вы проводили вступительные экзамены?

— Стоит ли уничтожать природные богатства Земли только для того, чтобы поддерживать иллюзию жизни бесполезных существ? Есть ли в этом смысл? Ответьте. Вы ведь мизантроп. Вот и скажите честно, заслуживают они право существовать, пить и жрать, не производя ничего полезного? Должны ли избранные затрачивать гигантские усилия, растрачивая свои богатства только для того, чтобы потом сожалеть о проявленном гуманизме?

— О какой пользе вы все время говорите? Кому люди должны быть полезны? — переспросил я. — Элите, что ли? По-вашему выходит, что люди должны служить неким избранным, потому что в этом состоит их единственное предназначение, и в этом заключается смысл их жизни? Но это заблуждение.

— Вы же не любите людей?

— Да. Считаю, что любить их нужно меньше, но лучше к ним относиться.

— Допустим. Ваша позиция по первому пункту вполне нас устраивает. Вот и давайте начнем разговор с нелюбви. Это понятное, проверенное временем чувство, на основе которого можно построить оптимальное будущее.

— Увы, будущее нельзя построить. Ему на ваши усилия наплевать.

— Я сделаю все, что от меня зависит, чтобы доказать обратное. Свой фрагмент будущего я сделаю! — сказал Карачун уверенно, он не сомневался в том, что справится со своей работой.

— Очередная утопия! Сколько можно.

— Вы ничего не понимаете, Уилов. Мы не занимаемся пустыми мечтами. Мы — спасаем мир. У нас просто нет другого выхода. Мы — в цугцванге. Экономика больше не справляется, социальные законы не работают. Пришло время решительных действий. Слышали ли вы что-нибудь о золотом миллиарде?

— Конечно.

— Эксперты ООН заявляют, что благополучная жизнь на Земле возможна только для одного миллиарда человек. В этом прогнозе нет ничего недостойного. Всего лишь, пессимистическое признание ограниченности ресурсов Земли. Не хватит природных богатств на все нынешнее население планеты.

— И богачи не хотят больше кормить нищебродов?

— Да. Что-то в этом роде.

— Это еще надо посмотреть, кто кого кормит.

— Мы опираемся на точные научные исследования. Профессор Снеговой только что рассказал интересные вещи. По его мнению, с которым согласились и вы, мир стоит перед неизбежной кардинальной трансформацией. Элита и остальные люди отныне будут жить раздельно. Их интересы и образ жизни настолько различаются, что можно утверждать, что они уже сейчас не пересекаются. То ли еще будет!

— Да. Это так. Но я не вижу в этом ничего хорошего.

— Это потому что вы теоретик. Вы лишены умения видеть проблему с практической точки зрения. Я уже говорил вам, что жизнь 99,99 % людей бесполезна. Можно придумать правдоподобное обоснование необходимости их существовании. Или просто смириться с тем, что они есть. Но, вы должны понимать, что ресурсы, которые ими потребляются, отняты у будущих поколений. Или, если принять во внимание успехи медицины, обещающей чуть ли ни со дня на день разгадку вечной жизни и наделение достойных людей бессмертием, то ресурсы будут отняты у нынешнего золотого миллиарда, у элиты общества. Взять у достойных людей и потратить на бесполезных! Абсурд! Так новую цивилизацию не построишь!

— В будущем имущественные различия сгладятся, они не будут такими важными, как это представляется сейчас. Деньги перестанут приносить преимущество. Да и власть уже не так сладка, как век назад.

— Ерунда, — сказал Карачун, нахмурившись. — Я бы не возлагал слишком большую надежду на автоматизацию. Автоматы — это хорошо, но представить себе мир, где эксплуатировать станут исключительно роботов, тяжело. Знаете ли вы, Уилов, как сладко чувствовать, что от тебя зависит живое существо?

— Вы еще и садист?

— Правильно организованная власть — не садизм, а объективная необходимость. Просто надо признать, что есть люди, призванные управлять, а есть подчиненные.

Допрос

Продолжения не последовало. Я даже не успел ответить. Наша занимательная беседа о возможном будущем была прервана. Появился Захар. Достаточно было взглянуть на его торжественно-злое лицо, чтобы понять, произошло что-то чрезвычайное.

— Что тебе? — спросил Карачун.

— Важное сообщение.

— Говори.

— Дружка его задержали, — он кивнул в мою сторону.

— Хорошо. Молодцы. Приведите его сюда.

Честно говоря, я ничего не понял. Только когда увидел Куропатова со связанными руками, до меня дошло, что мы попали в неприятную ситуацию. И, что плохо, совершенно непонятно, как из нее выпутаться. Я этому Куропатову говорил: «Не лезь не в свое дело»! Но разве он послушается. И что теперь делать?

Карачун был доволен.

— Вот так дела! — сказал он радостно. — Неужели вы попытались обмануть меня, Уилов? Не ожидал. Знаете, я даже стал чуть больше вас уважать. Правда, сделали вы все неумело. — Он засмеялся. — Честное слово, мне очень хочется понять, какую игру вы затеяли? Чего вы хотели добиться?

— Бред, — сказал я. — Меня вызвал заказчик для того, чтобы обсудить проблемы традиционных общин. Откуда мне было знать, что вы и есть заказчик? Следить за вами никто не собирался. Будь моя воля, предпочел бы вообще никогда вас не встречать и не видеть.

— Это понятно, — одобрительно сказал Карачун. — Но ваши слова — это всего лишь пустая болтовня. Факты говорят обратное. Ваш человек следил за мной и был пойман.

— Не придумывайте!

— Мы убиваем за меньшее.

— Пока еще не убили. Значит, я нужен вам живым.

— Верно. Однако теперь наши отношения изменятся самым прискорбным для вас образом. Я буду отдавать приказы, а вы их беспрекословно исполнять. За любое неповиновение будете сурово наказаны.

— Как? — поинтересовался я.

— Для начала вас лишат денежных выплат и свободы передвижения. Поживете пока у меня в подвале, вместе со своим другом. Предусмотрены и телесные наказания. Будем вас пороть, если понадобится.

— Постойте, — сказал Куропатов. — А я-то здесь причем? Мне про вас ничего неизвестно, поэтому я не могу быть вашим врагом. Мы договорились с Уиловым сходить в ресторан. И я решил заехать за ним. Все.

— И чем вызвана такая спешка? Проголодались?

— Хотел прочитать Уилову свое новое стихотворение. Он любит.

— Это можно. Я тоже послушаю.

— Прямо здесь?

— Не обращайте на нас внимания. Читайте для Уилова. Не заставляйте нас ждать.

Виктор Николаевич посмотрел на меня. Я кивнул.

— Вы считаете меня подлым человеком, отвергающим мораль и совесть? — с явной угрозой в голосе спросил Карачун.

— Повторяю, я про вас ничего не знаю, поэтому что-либо предполагать не готов.

— А напрасно! — расхохотался Карачун. — Я именно таков! И нет у вас оружия против меня, потому что мораль не ограничивает мои поступки и решения. Нет подлости, которую бы я не совершил ради великой идеи.

— Интересно, — сказал Куропатов.

— То ли еще будет! — ответил Карачун.

В зал, между тем, вернулись Ольга, майор Котов и профессор Снеговой. На меня они смотрели с явным осуждением. Это было удивительно, ведь я не сделал им ничего плохого, даже ничего обидного не сказал.

— Что случилось, Оля? — спросил я.

— Ты меня разочаровал. Не думала, что ты окажешься таким убогим.

— Здрасте-приехали? Что не так?

— Мне не нравится твое понимание будущего.

— В этом смысле, — обрадовался я. — А то я подумал, что сделал что-то гадкое и не заметил.

— Еще сделаете, — хохотнул Карачун. — Я придумал подлое дело, с которым вы обязательно справитесь.

Задание

Нас с Куропатовым отвели в каземат. Мы оказались в отличном двухкомнатном номере со всеми удобствами, и если бы не узкое оконце, расположенное на уровне земли, трудно было бы поверить, что мы в подвале. Я устроился в удобном кресле, поглядывая на бутылки дорогого виски, выставленные на специальном столике. Оказывается и в подвале можно жить роскошно.

Куропатов нервно ходил по комнате, как заведенный. Наверное, ждал, что я начну его успокаивать. Но мне его было не жалко.

— Что ты здесь делаешь? — спросил я.

— Тебе нужна была моя помощь, и я пришел.

— Если бы не твоя глупость, я сидел бы сейчас дома и пил с Лидой кофе. До твоего эффектного появления мне ничто не угрожало.

— А теперь нас убьют?

— Не сразу. Пока мы им зачем-то нужны. По правде говоря, для Карачуна убить, что стакан воды выпить. Он профессиональный убийца.

— Наговариваешь!

— А вот и нет. Я сам видел. Два раза.

— Карачун — ну и имечко.

— Творческий псевдоним. Забыл у Ольги спросить его настоящую фамилию. Она ведь его жена, должна знать.

— Врун. Говорил, что футуроном, а сам с убийцами общаешься.

— Комментировать будущее — опасная профессия. Но математиком тоже, наверное, быть не сахар.

— Терпимо. У нас неприятности смешные.

— Так какого дьявола, ты связался со мной?

— Тебе нужна была моя помощь.

— Ты уже это говорил. Программа нашего разговора зациклилась.

— А давай придумаем, как отсюда выбраться!

— Хорошая идея, — согласился я.

Но составить план освобождения мы не успели, к нам пришли гости: Карачун, Ольга и Захар.

— Странные вы ребята, — сказал Карачун. — Уже целый час в подвале, а виски еще не пригубили. Напрасно. Советую, отлично снимает стресс. Не надо стесняться, алкоголизм — дело житейское. Добьете эти, вам принесут новые. У меня их много.

— Спасибо, в этом нет необходимости, — сказал я.

— Здесь я решаю, что кому делать, — вспылил Карачун.

Мне стало интересно. Захотелось узнать, до каких пределов на меня распространяется его власть. Какие его капризы я выполнять буду, а какие ни за что? Пока наши взаимоотношения ограничивались только наукообразной болтовней и футурономическими отчетами, можно было не обращать внимания на его приказы, поскольку все это я проделывал и без принуждения. Я добровольно объявил подобную деятельность своей работой. Меня даже не всегда интересовали деньги. Мизантропами людей делает вовсе не нелюбовь к людям, а твердое убеждение, что есть некоторые виды деятельности, которые они способны выполнить несравненно лучше других. Вот это первый звоночек. А потом они начинают сомневаться в том, что на свете вообще существуют люди, способные справиться с избранной работой достойным образом. И вот — перед вами настоящий мизантроп, переставший испытывать к людям любопытство.

Лично я проделал этот путь еще в седьмом классе. С тех пор меня больше не интересует мнение людей. Заставить меня что-то сделать вопреки желанию затруднительно. Не было сомнений, что Карачун предложит совершить какой-то важный для него, но мерзкий для меня поступок. Интересно, что будет, если я откажусь?

— Пришла пора поработать, Уилов, — сказал Карачун, словно подслушав мои мысли.

— Перебрать картошку? Чем еще можно заниматься в подвале?

— Вы отправитесь в Институт прикладной механики и поможете Ольге и Захару попасть в кабинет N 412. Это не трудно будет сделать, было бы желание.

— А если я откажусь?

— Сначала я убью вашего друга.Вот его, — Карачун указал пальцем на Куропатова. — А потом и вашу жену Лидию.

Вот и закончилась моя игра в независимость. Только что я был свободным человеком и поступал согласно своей совести. Но я потерял свободу. Впрочем, моя совесть подсказывала, что я должен подчиниться.

— Что вы затеяли? Хотите взорвать Институт?

— Институт не пострадает. Речь идет о примитивном воровстве. Очень хочу подержать в руках одну маленькую штучку, которая там хранится. Не уверен, что она нужна нынешним владельцам Института. К тому же, им не долго оставаться владельцами. Скоро здание вместе со всем имуществом перейдет в собственность моему Хозяину.

— Значит, и штучка станет его по закону. Не проще ли подождать несколько дней?

— Мне поручено обеспечить ее безопасность. Мало ли что может произойти. Нынешние владельцы страдают скудоумием, они могут продать, испортить или потерять важную для нас штучку. Это нехорошо. Самый надежный способ не доводить дело до катастрофы — выкрасть ее и держать в нашем сейфе. Пусть полежит.

— Ценная, наверное, вещь?

— Только для того, кто сумеет ею воспользоваться.

— И что с ее помощью можно сделать?

— Это не в моих правилах, но вам я расскажу, но только после того, как маленькая штучка окажется в моих руках.

— Не соглашайся, Уилов, — сказал Курапатов. — Он тебя все равно обманет. Я таких людей знаю.

— Молчи, спасатель! Все, что мог, ты уже сделал.

— Какой у вас нервный друг, — сказал Карачун.

— Станешь нервным, если вы нас в подвале закрыли. Ни с того ни с сего.

— Если договоримся, вы не пострадаете.

Кража

Было неприятно идти рядом с предателями. Я понимал, что мои претензии к бывшим одноклассникам выглядят глупо. Они ничего мне не обещали, тем более, не обязаны были посвящать в свои обстоятельства и отстаивать мои интересы перед начальником. Но я не желал считать это смягчающим вину обстоятельством. Могли бы шепнуть по старой памяти: «Беги, Уилов, беги»!

— Обиделся на нас, что ли? — спросил Захар, когда мы усаживались в автомобиль.

— Ты же постоянно меня обманывал. Про ненависть к науке придумал. Работаешь ты только на Карачуна. Ни про каких соперников его даже и не слышал. И драку вы с Ольгой разыграли, чтобы заставить меня делать глупости.

— Подумаешь! Что уже и соврать нельзя?

Я отвернулся. Не хватало только устроить выяснение отношений. Бессмысленное и беспощадное.

— Перестань, Уилов! — сказала Ольга. — Я обещаю, что все будет хорошо. Конечно, если нам сейчас удастся проникнуть в кабинет N 412. Но как только маленькая штучка окажется в наших руках, мир изменится самым потрясающим образом.

— И ты попросишь мужа, чтобы он меня не обижал? — пошутил я.

— Дурачок, если у нас получится, мы станем самыми счастливыми людьми на свете. Твоя лучшая защита — умение трепать языком. Такие люди всегда в цене. Ты это хорошо придумал — комментировать будущее за деньги.

— Это не про меня.

— Да. К сожалению, Уилов, ты — классический дурак.

— Я?!

— Ты один из тех утомительных и скучных личностей, которые уверены, что окружающий их мир именно таков, каким они его себе представляют. Жизнь вас учит, но вы, как упертые бараны, талдычите свое: «В глубине души люди добрые — жадность это грех, а милосердие самая главная потребность для нормального человека». Ты и сейчас так думаешь.

— Да, — вынужден был согласиться я. — Когда речь идет о нормальных людях, это именно так.

— И людей не любишь потому, что они не оправдывают твоих ожиданий.

— Не придумывай.

— Я сказала это не для того, чтобы спорить с тобой, с упертыми баранами спорить скучно. Мне было нужно объяснить, почему считаю тебя дурачком.

— Что же вы тогда ко мне привязались? Нашли бы себе умного человечка, он бы вам все время поддакивал, а вы его конфетами кормили. Идиллия.

— Нам не нужен умный, нам нужен ты, чтобы дуракам объяснял, что можно делать, а что делать нельзя. К тому же у тебя есть неоспоримое преимущество, ты бываешь смешным.

— Противоречишь сама себе. То скучный, то смешной. Что-нибудь одно выбери.

— Собственно, дураков так и обнаруживают, что у них все вперемешку.

— Тогда я не подхожу, я — очень серьезный.

— Не начинай! Ты, Уилов, всегда был смешным занудой. Помню, в школе вдруг ни с того, ни с сего рассказал про новую религию, а ведь тебя никто не спрашивал. И таким серьезным был при этом, что народ со смеху покатывался. А тебе нравилось, когда люди смеются.

— Про какую религию?

— Про боконизм.

— Неужели? Я и сейчас боконист, а вот то, что пытался вас уму разуму научить, забыл. И как ты это запомнила? Обычно люди не помнят того, что им неинтересно.

— Ты вычитал о боконизме в одной старой книжке Курта Воннегута. Приставал ко всем и говорил, что тебе стало намного легче жить, когда ты узнал, что у Бога есть насчет тебя и всех остальных свои планы, которые мы должны обязательно исполнить. И будто бы нет на свете ничего важнее этой обязанности.

— Все верно.

— А мы смеялись и убегали от тебя.

— От себя не убежите.

— Однажды я вспомнила про боконизм и рассказала мужу. Он как раз размышлял о сдерживающем эволюцию человеческой цивилизации чувстве самосохранения. Вот я ему и посоветовала обратить внимание на боконистов. Из твоих слов, я поняла, что у них это чувство притуплено или вовсе отсутствует.

— Да, нам некогда заниматься ерундой, нет времени, приходится работать, мы даже свободы выбора лишены, у нас вместо нее смысл жизни.

— Вот все и совпало. Мы подумали, а не попробовать ли лишить чувства самосохранения и всех остальных. Но без твоей помощи этого не добиться.

— Все мои проблемы из-за болтовни в школе?

— В общем, да.

— Неужели вы меня слушали?

— Нет, но про твою религию почему-то запомнила. Еще удачно совпало, что ты семинар в Институте ведешь.

Захар сидел за рулем и тихонько похрюкивал, смеялся. Он старательно делал вид, что ему известно больше, чем нам. Ему очень хотелось, чтобы я попытался расспросить его. Но после откровений Ольги говорить с ним не было смысла. Ну, узнаю я про себя еще какую-нибудь гадкую подробность, станет ли мне от этого легче выживать?

* * *

Дальнейший путь мы проделали молча. Мне хватило сил сдержаться и не затевать пустые разговоры. Я не смог придумать подходящую для разговора тему. Ругаться, что ли? Выяснять отношения? Мне это не нужно. Если бы они хотели поболтать, сами бы спросили о чем-нибудь.

Все когда-то заканчивается, подошло к концу и наше путешествие. Замелькали знакомые здания, я вернулся в свой район. Неужели Карачун не сообщил Лиде о моем задержании?

— Ты умный, Уилов, — сказал Захар.

— С вами не соскучишься! Одна говорит, что я дурак, второй, что умный. Вы бы договорились.

— Возьми среднее арифметическое и успокойся, — засмеялась Ольга.

— Не обращай на нее внимания. Ты умный, потому что сидел тихо. Все правильно, сначала выполним приказ, а потом будем делить прибыль.

Я и на этот раз решил промолчать.

— Вот держи удостоверение, — Захар протянул мне маленькую красную книжечку. — Побудешь некоторое время Контролером Общественной коллегии. Я позвонил в Институт и предупредил ректора о твоем визите. Тебя пропустят, а мы с Ольгой представимся помощниками. Дальше дело техники, тихонько вскроем дверь. С сейфом быстро справлюсь, это я умею делать. Уходим сразу, если поднимется шухер, разбегаемся, каждый будет выбираться самостоятельно. Встретимся у машины.

Захар припарковался на набережной. Мне показалось, что он волнуется больше меня. Последние полкилометра мы проделали пешком. Я надеялся, что увижу возле своего дома Лиду, но не случилось. Захар прошептал: «Быстрее. Не останавливайтесь», и дернул меня за рукав. На вахте я предъявил удостоверение, знакомый охранник узнал меня и без лишних разговоров пропустил нас на территорию Института.

Вот для чего, оказывается, меня привезли.

Мы без промедления поднялись на четвертый этаж. Здесь тоже сидел знакомый вахтер. Пришлось еще раз предъявить удостоверение. Захар командным голосом потребовал ключ от кабинета N 412. Вахтер подчинился.

— Вот видишь, все получилось даже легче, чем можно было предположить, — сказал Захар радостно. — Не надо будет дверь взламывать.

Кабинет располагался в дальнем конце коридора, мы не стали медлить. Захар нервничал, у него неприятно тряслись руки, он попытался открыть дверь с помощью ключа, но у него не вышло. Он подергал за ручку, но и это не помогло.

— Позвольте вам помочь, — предложил вахтер, он, оказывается, увязался за нами. — Иногда эта дверь капризничает. Нужно знать секрет. Если немного нажать плечом вот сюда, то все получится.

— Пожалуйста, — сказал Захар.

Вахтер, не торопясь, проделал необходимые операции, и дверь открылась.

— Вот, видите? Открылась, — сказал он и повалился на пол.

Над его обездвиженным телом, загадочно улыбаясь, стояла Ольга. Только после того, как она убедилась, что вахтер не шевелится, она и спрятала платок, смоченный хлороформом, в сумку. Захар ловко втащил тело в кабинет и плотно закрыл дверь.

— Теперь займемся сейфом, — сказал он решительно.

Он не обманул. Ему понадобилось всего три минуты, чтобы справиться с очередной преградой. Дверца сейфа распахнулась.

Мне трудно пересказать, какие чувства охватили меня, когда я понял, что являюсь не просто свидетелем всех этих безобразий, но и прямым их участником. Понятно, что срок мне вкатают по полной. Можно сколько угодно ныть и ссылаться на то, что я был вынужден подчиниться грубой силе, что я должен позаботиться о жизни Лиды и Куропатова, — в глазах судьи это будут лишь пустые оправдания, не заслуживающие снисхождения. Еще одна клякса в биографии.

Было интересно, что это за маленькая штучка такая, ради которой мы только что совершили бандитское нападение. Захар вытащил из сейфа пульт, похожий на обычный от телевизора, и небольшой металлический цилиндр.

— Маленькая штучка — это два предмета? — глупо спросил я.

— Да — ответил Захар, он был счастлив.

— Ты ничего не путаешь?

— Нет.

Эвакуация

Мы без проблем покинули Институт, не вызвав ни у кого ни малейшего интереса. Наше преступление не было замечено. Не возникло даже естественного вопроса: зачем в Институт пришел контролер Общественной коллегии? Более того, никто даже не поинтересовался, что это за Общественная коллегия такая, кем создана и для каких целей? Вахтер, вместо того, чтобы задержать нас, был искренне рад, что мы так быстро покинули Институт. Это понятно, чем меньше на территории находятся незваные контролеры, тем спокойнее жизнь.

— Приходите еще, — сказал он.

— Обязательно, — ответил я. — Как только возникнет необходимость.

Захар подхватил меня под локоток.

— Попрошу без глупостей.

— Если поторопимся, успеем к обеду, — откликнулась Ольга.

Подгонять нас не нужно было. Уходили быстро. Откуда только силы взялись. Когда мы, наконец, устроились в машине, Захар перекрестился, потом схватился за руль и с облегчением сказал:

— Кажется, пронесло!

— У нас все получилось! — откликнулась Ольга.

— Посмотри, нет ли хвоста?

— Они еще ничего не знают!

На всякий случай Захар полчаса покружил по городу. Хотел удостовериться, что нас не преследуют. Только после этого он решился доставить маленькую штучку (два предмета) заказчику — Карачуну, а меня — обратно в подвал.

Все это время Ольга обстоятельно рассказывала, как правильно следует обращаться с огромными деньгами. Об этом мало кто знает, а ведь это целая наука. С большими деньгами любой в состоянии справиться, для этого могучего ума не нужно, достаточно жизненного опыта, но когда имеешь дело с огромным состоянием, требуется специальный тренер. В этом нет ничего обидного. Когда выбираешь стильное платье, следует довериться опытному модельеру. Делаешь прическу, обращаешься к стилисту. Обустраиваешь свой новый дом, нанимаешь дизайнера. Для этого и существуют на свете наемные работники. Если не знаешь, как поступить с огромными деньгами, найми финансиста. Всему нужно учиться, а если учиться не хочется, следует обратиться к профессионалу.

До меня долетали только отдельные фразы, не слушал ее и Захар. Ольга говорила сама с собой. Перенервничала, не каждый день участвуешь в бандитском налете, и ей теперь требовалась разрядка. Бессмысленная болтовня — самый проверенный и эффективный для этого способ.

Много интересного мы с Захаром услышали, но все когда-нибудь заканчивается. Замысловато покружив по городу, мы, в конце концов, добрались до особняка.

Нас ждали. Ольга направилась к мужу. Захар на миг задержался.

— Послушай, Уилов, мне нужна помощь, — прошептал он. — Без тебя мне не справиться.

— Как вы меня достали! — вырвалось у меня.

— Неужели я так часто тебя о чем-то просил?

— На жалость давишь?

— Да. Говорить с тобой о выгоде бесполезно, ты же у нас идейный и совестливый. Даже смертельных врагов стесняешься обманывать.

— Только не надо меня выставлять идиотом.

— Помоги мне обмануть Карачуна.

— Как?

— Отвлеки его на две минуты, я успею проделать свой фокус. Хочешь денег, я тебе дам, сколько хочешь. А еще. Придет время, и я тебе обязательно помогу. Честное слово. Сделка честная, не сомневайся.

— Гарантии?

— Дурак, что ли? О чем ты?

— Ладно, попробую, — пообещал я.

Но мне стало не до пустых обещаний и отвлеченных разговоров, когда из дома вышли майор Котов и Лида. Это было уже слишком.

— Эй, мы так не договаривались! — закричал я и, задыхаясь от ненависти, побежал навстречу.

— Успокойтесь, Уилов, — не повышая голоса, ответил Карачун. — Я подумал, что будет правильнее, если ваша жена Лидия присоединится к нам. Не хотелось бы лишний раз заставлять вас нервничать. Поживете на всем готовом в подвале. У вас не будет повода отвлекаться на грустные мысли.

— Я тебя запомнила, — сказала Лида Ольге. — Тебе это так просто с рук не сойдет. Рано или поздно я до тебя доберусь!

— А что я сделала? — удивилась Ольга.

— Мужу моему нагадила.

— Так не я одна.

— Это не оправдание!

Что-то было не так. Я обернулся и увидел, что Захар пропал. Получается, что я исполнил его просьбу, помог спрятаться. Мне было неинтересно выяснять, для чего Захару понадобились эти две минуты. Главное — он мне теперь должен. Я не сомневался, что у меня еще будет случай получить должок.

— А где Захар? — спросил Карачун.

— Не знаю, — сказала Ольга. — Был здесь, он нас привез.

— Выходи строиться, Захар. Свою игру затеял? Зря ты это. Начальник из тебя все равно не получится. Кишка тонка. Выходи, не обижу. За смелость деньжат подброшу. Ты же их любишь. Все по-честному, заслужил, — Карачун веселился.

Из-за машины показался Захар. Выглядел он немного растерянным. Решившись на самостоятельные действия, он не ожидал, что природной жадности для успеха его затеи будет недостаточно и потребуется что-то большее, например, смелость и наглость, которыми он не обладал.

— Я не терялся, просто задумался.

— Маленькая штучка у тебя?

— Да.

— Так чего ты ждешь, отдай ее мне.

— Вы обещали, что я смогу воспользоваться ее мощью одним из первых.

— Скажу больше, ты будешь первым. Как я и обещал. Ты готов?

— Да.

— Вот и прекрасно. Прямо сейчас и начнем. Уилов пойдет с нами в лабораторию. Будет за экспериментом наблюдать, как положено специалисту по будущему. Узнает для науки что-нибудь по-настоящему важное, чего еще никто не знает. А женщину его — в подвал, к поэту.

— У меня гастрит, — сказал Захар.

— Мне-то какая разница? — удивился Карачун. — Им не надо указывать, что делать. Они разберутся сами. Они разумные.

— Это только так говорится. А напомнить лишний раз не помешает.

— А вот это мы сейчас и установим. Проведем, так сказать, эксперимент.

— Попытаемся меня вылечить?

— Да, Захар. Тебе повезло!

Катастрофа

Вот чего я никогда не любил, так это игр, правил которых я не понимаю. Наверное, поэтому из меня не получился настоящий ученый. Научные эксперименты — кажутся мне скучными и однообразными. Будущее не подвластно экспериментаторам. Мое дело значительно проще — отыскивать случайные причинно-следственные связи, непонятные до поры до времени аналитикам.

Воспользовавшись всеобщей неразберихой, я подошел к Лиде и поцеловал ее.

— Все будет хорошо!

— Я знаю, — ответила она. — Ты обратил внимание, в какой замечательный сюжет мы с тобой вписались? Все исполнилось. Правда, я хороша?

— Кто же сомневается!

Карачун подхватил меня под локоток.

— Потом поворкуете, у нас дела.

Мы — Карачун, Захар и я — поднялись на второй этаж. Коридор показался на удивление длинным. Меня это удивило, со стороны дом не выглядел таким уж большим. Остановились возле двери с табличкой «лаборатория».

— Кто-то из вас передумал? — спросил Карачун.

— Нет, я пойду до конца, — ответил Захар.

— А вы, Уилов?

— Не имею понятия, о чем вы меня спрашиваете.

— Ладно. Начинаем.

Карачун решительно открыл дверь своим ключом, потом подтолкнул меня. Захара уговаривать не пришлось. Ему не терпелось. Он проник в лабораторию первым, по пути перегнал меня.

Странная это была лаборатория. В углу был установлен внушительных размеров центр управления с монитором, напоминающий старинные электронно-вычислительные машины. Остальное место занимал лежащий на боку цилиндр. Такими были отсеки на космических станциях.

— Что все это значит? — не выдержал я.

Я был готов ко всему, если бы мне сейчас сказали, что передо мной машина времени или особое устройство для перемещения в параллельные миры, я бы поверил. Это бы объяснило, зачем Карачуну понадобился именно я — футуроном.

— Неужели вы не знаете? — засмеялся Карачун. — Это барокамера.

— Раздеваться надо? — спросил Захар. — До трусов?

— Нет. Так залезай.

— А маленькая штучка?

— Держи.

Захар схватил металлический контейнер, который он умыкнул из Института, и радостно поскакал к барокамере. Остановился у входа, помахал нам рукой. Как космонавт. Карачун помахал в ответ, Захар юркнул внутрь и закрыл за собой люк.

— Что здесь происходит? — спросил я.

— Сейчас мы попытаемся создать устраивающее нас будущее. Перейдем от разговоров к практической работе. Через несколько минут мы станем свидетелями великого опыта, который приблизит наступление грядущего! Вам, как специалисту по будущему, должно быть интересно.

— В барокамере?

— Именно!

Я знал, что чем меньше вопросов задам, тем больше мне расскажут. Так получилось и на этот раз. Подождал немного Карачун, не дождался приступа любопытства у меня, сломался и рассказал занятную историю. Очень уж ему хотелось поразить специалиста по будущему своими возможностями. Он считал, что, узнав о них, я немедленно запишусь в ряды его соратников. Так, наверное, это и происходило до сих пор и с Прохором, и с Захаром, и с Ольгой, и с майором Котовым и прочими профессорами и магами.

— Организация, в которой я имею честь состоять, не желает мириться с тем, что будущее нельзя предсказать. Мы решили, что правильнее будет взять под контроль любые, самые незначительные случайности, способные менять вероятностные сценарии развития общества. Или, проще говоря, конструировать будущее по своему плану. Подобный подход позволяет нам избавиться от оков нравственности и не пренебрегать самыми грязными приемами. Стало модным относиться с неким презрением к фразе «цель оправдывает средства». Может быть, мораль и не самое сильное наше место. Но только до тех пор, пока речь не заходит о великой цели. Вот когда любые догмы моментально рушатся. Даже последним дуракам ясно, — конструкторам будущего, для достижения цели, можно использовать любые средства.

— Даже убийства?

— Вне всякого сомнения. Но только в случаях крайней необходимости. Убийство — не слишком эффективное действие. Нужного результата проще достичь с помощью подкупа, шантажа или убеждения.

— Например, засунув человека в барокамеру?

— Не перебивайте.

— А вы мне рассказывайте про барокамеру, а не про сомнительные философские откровения.

— Захара никто не заставлял. Он согласился на опыт добровольно, чему вы были свидетелем, с улыбкой на устах и детской радостью в сердце, так как рассчитывает получить несравненно больше, чем мог надеяться обрести даже в самых смелых мечтах.

— И что раздают в вашей барокамере?

— Бессмертие!

— Чушь!

— Это как посмотреть, — серьезно сказал Карачун. — Пришла в Институт прикладной механики небольшая посылка из американского городка Форт-Уэрт, штат Техас. Получатель, профессор Григов, внезапно умер. А кроме него никто не знал назначения содержащейся в посылке вещицы. Поместили ее в сейф кабинета N 412 и тотчас забыли о ней. Охраны не установили, потому что никто не догадывался об истинной ценности маленькой штучки.

— И сейчас она попала в ваши руки?

— Да. С вашей помощью.

— Что это за маленькая штучка?

— Контейнер с медицинскими нанороботами.

— Ух ты!

Мы подошли к центру управления барокамерой.

— Вы наверняка много слышали о медицине будущего. Заботу о здоровье людей рано или поздно переложат на нанороботов, которые будут постоянно диагностировать состояние внутренних органов пациентов и проводить необходимые профилактические и лечебные процедуры. Микроскопические, невидимые глазу механизмы будут поддерживать ваше самочувствие на достаточно высоком уровне, чтобы сделать вас практически бессмертным.

— И вы хотите сказать, что…

— Да. Контейнер с нанороботами сейчас в барокамере у Захара. Посмотрите на монитор, как заботливо он прижал его к груди и ждет, когда ему разрешат начать опыт. Теперь вы понимаете, почему он с такой радостью залез в этот металлический гроб? Для него это самый простой способ стать бессмертным.

— Но почему вы поместили его в барокамеру?

— Я должен быть уверен, что нанороботы, в случае неудачи опыта, не вырвутся на свободу. Не исключено, что они могут быть опасными для людей.

— Каким образом?

— Это еще предстоит выяснить. Но, когда речь идет о моей безопасности, я предпочитаю подстраховаться.

— Я готов, начальник! — отрапортовал Захар.

— Слушай внимательно, — сказал Карачун. — Сейчас я проверю герметичность аппарата. Если услышишь свист, доложи.

— Вроде бы все в порядке!

— Давление упало на семь процентов. Уши заложило?

— Нет.

— Хорошо. Медленно открути крышку контейнера.

— Готово!

— Понял, продолжаем, — Карачун вытащил из кармана пиджака пульт управления нанороботами. Вторую часть маленькой штучки, — Что-нибудь почувствуешь, сообщи.

Он нажал на пульте синюю кнопку. Ничего даже не зажужжало. Я понимал, что изменения мог почувствовать только Захар. Но мне было бы спокойнее, если бы и я что-нибудь услышал или увидел.

— Что-то происходит, — донеслось из барокамеры.

— Как самочувствие?

— Отлично! — радостно откликнулся Захар. — У меня перестала болеть голова! Давление нормализовалось, а еще порез на пальце затянуло! Я вчера палец порезал. Все заросло прямо на глазах!

— Не зря старались!

— Давно я не чувствовал себя так замечательно! Мои внутренние органы омолаживаются! Немножко щекотно, но я ощущаю могучий прилив сил.

Неожиданно раздался резкий электронный сигнал. Захар вскрикнул.

— Как это некстати, — сказал Карачун. — Не думал, что процесс оздоровления организма окажется столь энергозатратным делом. Но теперь уж поздно сожалеть, придется продолжать.

— Что случилось? — просил Захар.

— Пустяки, разрядились аккумуляторы нанороботов. Сейчас подзарядятся и продолжат. Поддержание здоровья в норме требует очень много энергии.

— Где же нанороботы отыщут источник энергии?

— Не волнуйся за них, они этому обучены. У нас нанороботы помощи не попросят. Сами справятся.

Карачун нажал красную кнопку на пульте.

— Не надо больше повышать температуру! — крикнул Захар. — Мне не холодно. Прекратите!

Несколько минут Карачун смотрел, как Захар срывает с себя одежду, выкрикивая замысловатые проклятья.

— Эй, перестаньте, — не выдержал я. — Сделайте что-нибудь. Там температура за сорок! Он сварится!

— Ничего подобного. Температура в барокамере всего 24 градуса. Посмотрите на термометр.

Действительно, он был прав.

— Но ему совсем плохо. Ему нужна помощь!

— Спасите меня!

— Поздно, — сказал Карачун.

Захар замолчал и больше не дергался.

— Что с ним? — спросил я.

— Не знаю, — ответил Карачун. — Наверное, надо было сначала попробовать на кошках. Но кому могут понадобиться бессмертные кошки? Или жирафы? Или собаки? Я не могу ответить и на более простой вопрос: «Зачем нужен бессмертный Захар»?

На моих глазах Карачун убил уже третьего человека. Хорошо бы я ошибся, и Захар просто потерял сознание.

Философская концепция

— Да что же это делается! — не выдержал я.

— Подожди, — немного растерянно, как показалось, откликнулся Карачун. — Я бы и сам хотел знать, что с ним. Давай, посмотрим?

В этом простодушном приглашении было что-то по-детски трогательное. Наше недолгое общение привело к смерти уже стольких людей, что продолжать обращаться к друг другу на «вы», было просто кощунственно.

Я бросился к барокамере, но Карачун остановил меня, схватив за рукав.

— Подожди. Сначала надо кое-что сделать.

Он нажал какую-то кнопку на пульте.

— Надо подождать три минуты.

— Зачем?

— За это время нанороботы эвакуируются обратно в контейнер. Я же говорил, что они опасны.

— И все-таки, что случилось? Он жив?

— Откуда мне знать?

— Он шевелится?

— Вроде бы нет.

Наконец, контрольное время истекло, мы открыли люк в барокамеру и обнаружили там труп Захара. Не знаю, правильно ли я употребляю слово «труп»? Мы увидели уже не Захара, а тщательно, обглоданный скелет в трусах. Чистая работа.

— Вы что, ребята, с ума сошли? Экспериментаторы!

— Хороший ты человек, Уилов, но очень нервный. Как тебе удается толковать будущее, не понимаю. Футуролога должны интересовать факты, а не их эмоциональная оценка. В будущем будет хорошее, будет и плохое, нельзя говорить только о хорошем. Это обесценивает работу. Но ты чаще других оказываешься прав. Парадокс!

— Я не футуролог.

— Футуроном. Разве есть разница?

— Конечно. Эмоциональное восприятие — важный элемент нового мира. Если не обращать внимания на эмоции, будущего не поймешь.

— А я думал, что это твой главный недостаток.

— Нет. Это достоинство.

Мне важно было услышать аргументированный ответ. Карачун для меня был тем странным экспонатом, который может стать важной деталью строящегося на наших глазах общества. Рано говорить, что его деятельность (кто бы ни был его хозяином) и в самом деле окажет важное влияние на вероятное будущее. Для этого нет серьезных оснований, было бы неплохо собрать дополнительную информацию.

— Отрицание морали позволяет безнаказанно убивать людей, но долго так продолжаться не может. Рано или поздно у людей сработает механизм общественного самосохранения и вас уничтожат, как опасных микробов. Так было уже тысячи раз.

— Вот почему ты нам нужен, Уилов. У тебя есть чутье на будущее. Этому научиться нельзя. Это, как говорят атеисты, от природы. Хотел тебе рассказать правду, но какой смысл? Ты и так все знаешь.

— Ничего я не знаю, даже не догадываюсь.

— Хорошо, слушай. Времена, когда богатые люди для того, чтобы обеспечить максимально высокий уровень жизни, должны были становиться эксплуататорами и рабовладельцами, прошли. Сейчас отъем денег у лохов совершается нежно, почти не нарушая сна. Мы внезапно оказались в мире, где самый последний придурок может позволить себе купить подержанную иномарку. «Прогресс отличная штука», — думал ты до тех пор, пока успешные лохи не стали прогревать моторы своих автомобилей под твоими окнами. Ты поймал себя на мысли, что не любишь людей. И вот ты уже мизантроп.

— Не любить людей, и делать им гадости — разные вещи! — возразил я.

— Наверное.

— Если я начну убивать всех автолюбителей только потому, что у нас не хватает подземных гаражей, вряд ли это будет хорошим поступком. А гадом мне становиться неохота, мне кажется, что мораль для будущего важнее, чем самые продвинутые гаджеты.

— Наверное. Но я говорю совсем о другом. Проблему несовместимости социальных слоев все равно придется решать. Используя для этого теорию морали, которая тебе близка, или новой целесообразности, которой доверяю я. Интересно, что решение получается одинаковое — нужно отделить неприятных людей, разрешив им жить согласно своим представлениям, но только вдалеке, не пересекаясь с людьми, которые их на дух не переносят. Для меня это проявление высшего гуманизма. Расслоение неизбежно. Об этом хорошо рассказал профессор Снеговой.

— Нельзя построить будущее, отрицая мораль.

— А кто ее отрицает? Человечество совершенствуется гигантскими темпами. Наука и технологии развиваются. Нельзя забывать и о том, какой скачок сделали люди в антропологии. Мы снисходительно относимся к познанию чувственных возможностей людей, но я нисколько не удивлюсь, если со временем окажется, что истинным предназначением человечества является именно познание собственной природы. Но признайся, что не каждого встречного можно назвать сапиенсом. Расплодилось огромное число людей, лишенных каких-либо талантов. Проблема, что делать с ними, с каждым годом становится все безысходнее. Спрашивается, почему сапиенсы должны тратить силы и талант на содержание никчемных людишек?

— Все не так! — возмутился я.

— Не перебивай. Мы не против того, чтобы они попробовали выжить, но пусть занимаются собственным спасением в специально отведенных для этого местах, подальше от нас. Им будет разрешено существовать, но не в таком безумном количестве, как сейчас.

— Вы хотите уничтожить большую часть человечества?

— Да. Тем более, что сегодня мы лично удостоверились в эффективности нанороботов. Самые достойные люди обретут вечную молодость и богатырское здоровье, а те, кто не отмечен талантами, принесут пользу обновленному человечеству, став источником необходимой энергии для нанороботов более успешных потомков.

— Ерунда. У вас ничего не получится. Народ все-таки не стадо баранов. Они будут сопротивляться.

— Вот! Все правильно! Мы тоже об этом подумали. — Карачун засмеялся, при мне в первый раз. — Все можно предусмотреть. Если не лениться.

— Например?

— Вопрос о том, что большую часть населения хорошо бы нейтрализовать, возникает естественным образом. Надо только придумать, как этого добиться.

— Ядерная война? Бактериологическое оружие?

— Хорошие методы, но нам не подходят.

— Почему?

— Известные способы массового поражения желаемого результата, увы, не принесут. Можно погубить множество людей, но выжившие не захотят вымирать, обязательно вспомнят о самосохранении и приспособятся к новым условиям. Смертоносные вирусы обязательно локализуют, организуют карантинные зоны, придумают лекарство. Так уж устроены люди, они обязательно объединяются перед лицом опасности. Очевидно, что перед тем, как пускать в ход оружие массового поражения, надо приучить людей к мысли, что объединяться ни при каких обстоятельствах нельзя. Пусть всерьез думают, что лучше умереть, чем пожертвовать своей драгоценной индивидуальностью.

— А я-то здесь причем?

— Мизантроп, занимающийся будущим. Такие типы, как ты, на вес золота. Если бы ты не всплыл так вовремя, пришлось бы нам воспитывать такого кренделя в своем коллективе. До чего я любил читать твои научные статьи о неизбежности атомизации общества, когда каждый сам себе начальник, идеолог и судья. И так это у тебя гладко получалось, доказательно. Просто прелесть. Ты бесплатно и добровольно выполнял нашу работу, не догадываясь об этом. Оказалось, вас множество. Любителей пилить сук, на котором сидите.

— На атомистов глупо рассчитывать, — возразил я. — Человеческое начало в них все равно победит. То, что они не терпят над собой начальников, совсем не означает, что они отрицают общественную выгоду.

— Это поправимо, — твердо сказал Карачун. — Люди должны признать любой коллектив своим личным врагом, главные цели которого порочны — контролировать, обворовывать и мешать развитию личности. Следует объявлять героями людей, которые совершили какой-то антиобщественный поступок, подрывающий мораль. Да. Мораль и совесть должны высмеиваться и отрицаться. Их место должна занять целесообразность. У меньшинств, по закону, должно быть больше прав, чем у живущего по старинке большинства. Традиции следует разрушать.

— Бред!

— Неужели? А вот назовем нашу программу истинной толерантностью, победившей демократией, борьбой за долгожданное освобождение человека от пут враждебного общества. Ближайшее будущее следует изображать только самыми черными красками, чтобы люди привыкли жить сегодняшним днем, потакать их маленьким, желательно гадким страстишкам. И люди обязательно проникнутся новыми идеями.

— Не верю.

— Есть еще одна важная задача — отучить людей что-то производить своими руками. Разубедить народ в почётности созидательного труда. Свернуть производство, покончить с наукой и религией. Доходчиво объяснить, что излишнее образование вредит карьере. Требовать ввести безусловный базовый доход, плохо оплачивать работу людей, занимающихся чем-то реальным.

— И все равно этого мало.

— Конечно. Нам останется проделать еще одну малую трансформацию сознания. Приучить людей к тому, что магия и волшебство — реальные штуки. Интереснее и полезнее, чем какие-нибудь химия и физика. Пусть они научатся отличать магию от волшебства и поверят, что совсем скоро, со дня на день, способность к волшебству будет передаваться по Интернету. Еще следует внушить им, что они должны освободиться от своего неудобного физического тела, освоить дополненную реальность и отправиться вести бессмертную жизнь в Сети. И вот, как только эти замечательные идеи укрепятся в сознании людей, можно запускать наших славных нанороботов. Люди, не попавшие в список бессмертных, умрут и станут источником биоматериалов. Только истинные сапиенсы спасутся.

— Не верю.

— Напрасно. План, о котором я рассказал, неуклонно выполняется. Вспомни все, что с тобой произошло после памятной встречи одноклассников? Все идет по теории! Проверяй, не подкопаешься!

Нашу философскую беседу внезапно прервал грохот захлопнувшейся двери. В лабораторию ворвалась Ольга. Она была в ярости.

— Мне только что сказали, что погиб Захар.

— Да. Это так, — ответил Карачун неожиданно тихо, его губы чуть заметно скривились. Он старался сохранять спокойствие.

— Ты убил его?

— Почему ты подумала обо мне? Я Захара пальцем не тронул. Вот стоит чужой человек, он может подумать, что я — убийца! Следи за своими словами.

— А он и без меня знает, что ты убиваешь людей!

Я автоматически кивнул.

— Это несправедливо, — возразил Карачун.

— Ненавижу! — сказала Ольга.

— Почему, собственно? Он погиб только потому, что был жадным. Рассчитывал проглотить кусок, оказавшийся для него слишком большим. Захар рискнул и проиграл. Почему тебя так поразила его смерть? Разве он был твоим любовником?

— Нет, конечно! Какая же ты гадина!

— Отвечай. Что вас связывало?

— В детстве мы вместе учились в школе.

— Это все?

— Была еще одна связь — это ты! Мы рассчитывали, что с твоей помощью попадем в прекрасный новый мир. Ты обещал сделать нас счастливыми. Вместо этого ты убил его. Получается, что я следующая.

— Не говори ерунду.

— Не затыкай мне рот!

— Успокойся. Повторяю, он рискнул и проиграл.

— Я проигрывать не люблю!

Ольга вытащила из сумочки револьвер и выстрелила в лоб Карачуну. Тот упал, не издав больше ни звука.

— Готов! — сказала Ольга удовлетворенно. — Финита ля комедия! Прощай, Уилов! Зачем ты ввязался в эту историю? Слышал, наверное, что дурное любопытство до добра не доведет. Меняй профессию. Но я тебя отпускаю. Ты мне больше не нужен.

Уговаривать меня не пришлось.

Никогда бы не подумал, что наступит время, когда я привыкну к тому, что рядом со мной постоянно кого-нибудь убивают. А вот случилось!

Возвращение к привычной жизни

Приобретенный опыт помог мне быстро сообразить, что делать дальше. Надо было сматывать удочки. Для начала я отправился в подвал, где отыскал Лиду и Куропатова. С ними все было в порядке. Мне очень хотелось отправить в тюрьму приспешников Карачуна. Но в особняке кроме нас никого уже не было. Куда они подевались, меня, честно говоря, не интересовало.

— Все закончилось? — спросила Лида.

— Да, — ответил я.

— Пусть эта необыкновенная история послужит вам хорошим уроком, — сказал Куропатов.

— О чем ты?

— Не знаю. Но мне представляется, что после вопроса: «все закончилось?», обязательно должна последовать фраза про хороший урок.

Мы дружно рассмеялись и направились к машине Куропатова. Он чувствовал себя настоящим героем, без которого мы с Лидой еще бы долго мучились, пытаясь отделаться от Карачуна и его подручных.

— У меня есть подходящее стихотворение, — сказал Виктор Николаевич.

* * *

Вечером я устроился возле компьютера и попытался вернуться к любимой работе — распутыванию тайных путей, по которым будущее проникает в наш мир. Ничего путного в голову не приходило. А потом на электронную почту пришло письмо.

«Наш договор остается в силе. Пока вы работаете, с вами не произойдет ничего плохого. Но расслабляться не советую. Удачи! Всегда ваш Хозяин».

2017

Оглавление

Особенности совместного проживания

Встреча одноклассников

Будни футуронома

Одноклассница Ольга

Прохор удивил

В поисках сюжета

Наука и ее противник Захар

Договор, скрепленный кровью

Первое убийство

О правилах игры

Игра началась

Тестирование врагов

Литературные модели

Приключения в ресторане

Инструктаж

Профессор Манин

О сетевых друзьях

Драка одноклассников

И Лида попалась

Беседа с администратором

Пожар и мистика

Мистика и здравый смысл

К работодателю в гости

Работодатель

Речь профессора Снегового

Разъяснения Карачуна

Допрос

Задание

Кража

Эвакуация

Катастрофа

Философская концепция

Возвращение к привычной жизни