Тень последней луны [Мари Пяткина] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Тень последней луны

Пролог

Вечером мастер Бью, палач его величества, немного выпил за последнего зверя. Да что лукавить — крепко набрался вместе со стражей из каземата, нормальными, в сущности, мужиками. И не потратил ни гроша своих кровных — из дворца прислали здоровенный кувшин крепкого ганского вина, вокруг которого в оружейке и собралась вся смена.

— Братец, ты там держись, — сказал начальник стражи, наливая полный кубок себе, заплечных дел мастеру и двоим подчинённым. — Тебе вон чего предстоит, врагу не пожелаешь, не хотел бы на твоём месте оказаться. Гнева стихий крепко опасаюсь, ни за что б не подписался…

— Мы люди привычные, подневольные. Надо — значит надо, — бодрился палач, хоть и сам боялся завтрашней казни, — Ну, за зверя!

Вино лилось в глотки снова и снова. Они травили сальные шутки, хохотали, пили и орали славу зверю рода, пока кувшин не опустел. Тогда уж разбрелись. Стража — на места, благо рядом, а он — домой.

По тёмным улицам мастер Бью шёл винтом, иногда придерживаясь за стены и ограды, старался не сблевануть. Даром, что ли, пил на дармовщину? Дважды он падал, не разглядев какой-то дряни под ногами, но поднимался сам.

Ему оставалось пройти полдороги.

Бью остановился отлить у дремлющего ночного рыбного рынка, и как раз заправлял штаны непослушными руками, когда к нему пристала уличная девка, даже в полутьме яркая в алом плаще. Выскочила из тёмного переулка, как дьявол из бездны намедни, и схватила за рукав.

— Эй, красавчик! — горячо зашептала ему в ухо. — Я так сосу, что ты забудешь, как в детстве мечтал маму трахнуть, а очко у меня тугое, как у целки. Пойдём?

Каким бы пьяным мастер ни был, но в штанах стало тесно. Он ничего в своей жизни так не любил, как поваляться с горячей шлюхой, тем более, что девка была молодой, из капюшона свисала прядь длинных волос, и пахло от неё не потом и перегаром, а хорошими духами, как от дамы.

— С-сколько? — спросил палач, пытаясь приобнять её за талию.

— Только для тебя, красавчик, сегодня необыкновенная пропозиция — всё задаром! — хохотнула девка, закинула его руку на крепкое плечо, и повела куда-то в темень, с похабными шутками, прибаутками и смехом. Весёлая!

— Д-далеко к тебе, крошка? — спросил палач, когда её болтовня приелась.

— Уже пришли. Иди сюда, мой сладкий!

Мастер присмотрелся — они стояли у одного из входов в катакомбы. Ноги не держали его настолько, чтоб он смог туда пролезть.

— Ты что, умом от Луны тронулась? — спросил он. — Тут соси.

— Как скажешь, — ласково сказала она, спуская с него штаны.

Нежные пальчики прикоснулись к его возбуждённому естеству, перебежали вниз, на мошонку, горячая ладонь обволокла её и сжала железной, не девичьей хваткой, сминая, едва не увеча.

— А-а-а-и-и-и!!! — тонко заверещал мастер Бью, мгновенно теряя сладкий хмель и сладкие надежды. Его ноги подкосились от дикой боли, и он наверняка бы свалился, как бурдюк с водой, если бы сзади его не подхватили, выкручивая руки.

Мимоходом он отметил, что крутят мастерски, со знанием дела, набрал полную грудь воздуха и завопил:

— На по-о..!

В рот ворвался жёсткий кляп сырой кожи, втиснулся чуть ли не в горло, мастер захлебнулся собственным криком и слюной, закашлялся, по заросшим щетиной щекам хлынули слёзы.

Державшая его за яйца девка отбросила капюшон. Глаза палача, и без того вытаращенные от боли, полезли на лоб.

— М-м-м-м!!! — отчаянно замычал он, тряся головой.

Скупо улыбаясь одними углами рта, она резко тряхнула свободной рукой, а подняла её уже с ножом. В слабом лунном свете перед его глазами блеснуло короткое лезвие староземского литья и тут же пошло вниз. К мошонке прижалось холодное железо, а она вплотную приблизила к его лицу своё. Мастер поразился сходству её лица и другого, хорошо знакомого. И понял, что обречён. Он хотел крикнуть: что тебе надо?! Я всё сделаю! Просто скажи, что тебе надо, дьяволы тебя дери?! Но мог только трясти головой и жалобно мычать. Лезвие вонзилось в пах, легко вспарывая нежную плоть. По ногам хлынула горячая кровь и моча, палач зашёлся в диком крике.

— Ах ты грязная пьянь, ты обоссал мне сапоги! — весело сказала она. — Не дёргайся, а то сам на нож сядешь. Так-то ты пока ещё мужик, только четка поцарапанный. Надолго ли?

Мастер Бью замер, боясь вдохнуть.

— Сейчас я тебе расскажу, что будет завтра. Ты запомнишь всё до последнего слова и сделаешь, как тебе велено. Если что-то пойдёт не так, ты не спрячешься. Если ты хоть слово кому скажешь — ты не спрячешься от меня. Если ты подашь кому-то знак — ты нигде от меня не спрячешься, клянусь стихиями, я тебя найду из-под земли, отрежу яйца и затолкаю тебе в зад. Не будут пролезать — ножом расширю. А если ты сам себя раньше порешишь, я вырою твой труп, надругаюсь над ним и брошу на площади, собакам жрать. Кивни, если понял.

«Выживу — уволюсь, — подумал палач. — Буду рес на продажу выращивать…»

Что ему оставалось делать?

Он кивнул.

Глава 1. Полтинник

Косматая звезда,

Спешащая в никуда

Из страшного ниоткуда.

Между прочих овец приблуда,

В златорунные те стада

Налетающая, как ревность —

Волосатая звезда древних!

М. Цветаева


***

Песенка «Как вы яхту назовёте — так она и поплывёт» прижилась в народе недаром. От имени зависит характер, поведение, да чуть ли не судьба. И прежде всего, разумеется, отношение людей.

Эвелина — это томный взгляд из-под наращенных ресниц, блестящий лифчик и чулки на поясе, танец вокруг шеста и паспорт на имя Наташи в сумочке. Или, как вариант — бархатное платье в пол, ледяные черты лица, презрительный взгляд в затылок шофёра и: «Я бы выпила чаю в гостиной, милочка».

Именно потому, что «Эвелина» звучит претенциозно, напыщенно и невыносимо глупо для пролетария, она всегда представлялась Велей. Друзья-подружки называли даже Велькой. Тренер — Велечкой. К примеру: «Велечка, надо увеличить нагрузочку, завтра перед пробежкой доложишь в рюкзачок ещё одну гантельку…» А ученики — Велей Викторовной. «Вель Викторна, а прыгать уже можно? А сейчас уже можно? А вот сейчас?»

Если бы Веля знала, к чему приведёт поход на птичий рынок — ни за что бы не пошла. Впрочем, она и отправилась туда только потому, что пребывала в крайнем душевном раздрае: одновременно хотелось плакать, напиться, уволиться, покончить со всей этой беспросветной бессмыслицей, уехать работать в Чехию и съесть слоёное пирожное «Кольцо». Или купить кота, как у приёмной мамы.

Веля выросла в детском доме семейного типа: не так, чтоб горький дёготь, но и не мёд. Иногда она навещала приёмных родителей. Те встречали доброжелательно и скучно, раз и навсегда затянутые водоворотом забот, обросшие бесконечными хлопотами с новыми воспитанниками, младшие из которых смотрели на Велю недоверчиво, как волчата, — не знали. Кажется, скучал по ней один сиамский кот Лучик, вот такого же Лучика она хотела и себе.

Спортивная карьера не сложилась, хоть Велька и подавала когда-то большие надежды: плавала за сборную и в шестнадцать получила мастера спорта. Если бы не чёртова травма, поднакопила бы деньжат, завела бы своё дело — спортзал открыла или фитнес-клуб, но нет, будто кто-то всемогущий внимательно и зло следил со стороны, чтобы Веле лишнего калача не перепало.

В аккурат перед поездкой на чемпионат Европы, когда она расслабленно шла с тренировки, на тротуар вылетел неуправляемый бумер, сбил урну, Велю и скрылся, да так удачно, что и найден не был, а у Вели в итоге — перелом плеча, две операции по репозиции отломков и скелетное вытяжение. Прощай, олимпийская карьера, привет, физкультурный техникум. Туда Эвелину как мастера спорта и сироту с опекой взяли без экзамена.

Жильё — арендованная комната в семейном общежитии швейной фабрики. Все соседи — женатые пары с детьми, скандалами и любовью, с канарейками и шпицами, вулканически-бурно ругались и романтично мирились, воняли голубцами на общей кухне, рожали детей, брали ипотеки и съезжали, только Веля одна-одинёшенька жила слишком мирно и тихо. Личную жизнь соседей Веля называла «швейной».

— Хорошо тебе, Велька, — сипло говорила соседка Натали, бригадирша обмёточного цеха, обитающая в соседней комнате блока вместе с гражданским мужем, — ни мужика, ни детей, пыхти для себя, не парься. Носки с трусами никому не стираешь, у чужих баб не ловишь, по мордяке ни от кого не берёшь. Красота же!

Тут, конечно, не поспоришь, но иногда нет-нет, да и приходила в голову мысль, что лучше «швейная» личная жизнь, чем никакой. За все свои двадцать лет у неё ни единого парня не было, при том, что внешностью судьба не обделила. Не писанная красотка, может, плечи совсем немного шире бёдер, может, немного высока, нос коротковат, а рот, наоборот, великоват, зато прекрасная кожа, и стройная. А больше всего Веле нравились в себе широко расставленные серые глаза. В общем, мужчины оглядывались, особенно летом. И характер вроде-как удался: по словам коллег, Велечка — славная девочка, общительная и без крупных тараканов. За словом в карман не лезла. В обиду себя не давала. Миллионера с яхтой не ждала. Аж боже мой, даже если бы холостой физик Никита Павлович пригласил её в кино, пошла бы с удовольствием, но тот глазами смотрел, а в кино не звал, собака. И никто из холостых мужчин никуда не звал. Впрочем, из женатых тоже.

В этой плоскости Веле всё разъяснил бывший товарищ по областной сборной, Геннадий, теперь — владелец похоронного бюро, писанный красавец и гомосексуалист, приходивший поплавать «для здоровья», в то время как «Вельвикторна» свистками гоняла детскую группу с пенопластовыми поплавками взад и вперёд по тридцатиметровой дорожке.

— Ты, Велька, неуютная, — заявил он, жеманно поводя коричневым от солярия плечом.

— Чего вдруг? — Веля мотнула головой вбок, как телёнок, и скрестила руки под грудью. Грудь была высокая, талия узкая, руки и бёдра рельефные, даром, что правый бицепс в шрамах. Она долго занималась, чтоб восстановить физическую форму после травмы и операции.

— С тобой мужчина не будет чувствовать себя уверенно.

— А с кем будет? — Веля снова «боднула» воздух. — С тобой, да?

— Вот чего ты кипятишься? — спросил Геннадий вкрадчивым, специально-успокоительным голосом, каким разговаривают с нервными особами, — Ты что думаешь, внешность главное? Внешность — тьфу. Главное тут, — Геннадий постучал себя кулаком по груди изящно, как изнеженный Кинг-Конг, — Ты спросила — я ответил. А вот и мой тополино идёт, чао, бамбина, до среды! В среду, может, сходим на смузи? Поболтаем.

Идеально взмахивая руками, он уплыл с таким же шикарным красавцем, как и сам, оставив Велю стоять со свистком во рту и горечью в сердце.

В общем, о необходимости отъезда говорило всё: убогая зарплата учителя плаванья, пропахшая чужими голубцами и отношениями государственная комната, одиночество и это вечное ощущение, что всё вокруг не так, что должно быть совсем по-другому, и что это другое нужно искать. Но шутка ли — сорваться и поехать куда глаза глядят? Не факт, что именно там, в неизвестных далях, Велю ждут. Хотя, и терять особо было нечего, а не хватало ей, возможно, просто пинка под задницу, того самого универсального стимула, который способен придать необходимую скорость для оформления рабочей визы. Но вместо того, чтоб заняться документами, Веля пошла за продажной любовью на зоо-рынок «Журавли». Ей постоянно казалось, что маленькая пушистая любовь заменит большую. Перспективу стать старой девой с десятком кошек Веля отвергла, как совершенно невероятную.


Зима в этом году загуляла и не вышла на работу. До самого февраля, криво напялив корону из пожухлой травы, на улице царствовала сырая и промозглая поздняя осень, а потом внезапно пришла весна: включилось солнце, будто кто-то нажал на кнопку, в считанные дни набухли почки, голуби принялись плескаться в лужах, а на клумбах подняли белые головки толстые подснежники.

В тот день Веля отпустила последнюю детскую группу, ненадолго задержав для индивидуальных занятий двух толковых девочек. Обе малявки плавали как рыбки или как маленькие русалочки из сказки Андерсона.

Когда ушли девочки, Веля и сама проплыла дорожку с десяток раз так и эдак, даже успела с вышки прыгнуть пару раз, а потом пришла женская группа по водному фитнесу. Бассейн наводнили позитивно-настроенные дамы, свято верящие, что если каждый вторник и четверг часик полёпаться под музыку, то остальные пять дней недели можно есть по тортику за вечер и ничего страшного не случится. Ну, пара калорий осядет на попе, всё равно придут вторник и четверг, и можно будет весело полёпаться в водичке. Веля подтянулась на руках, без лестницы выбралась на бортик, оттуда прямиком в тренерскую, бросила купальник и шапочку стекать на вешалку. Душ и фен? Не смешите, это для дилетантов. Волосы, конечно, мокрые, но можно и капюшон накинуть. Она в два счёта одела джинсы, худи, куртку и ушла через выход для персонала.

Запах зоо-рынка можно было услышать за полквартала, а стоило ещё пару метров пройти, нарастал звериный шум: лай собак, скулёж щенков, душераздирающее кошачье мяуканье и отчаянный писк малышей-котят, шипение рептилий, хрюканье, ржание и щебет, но всё перекрывалось криками, пением и оглушительным щебетом царства пернатых. Здесь продавались живые души, способные скрасить жизнь, согреть холодными зимними вечерами, развлечь человека, посторожить и просто украсить дом, двор или офис.

Веля принялась ходить вдоль прилавков, всматриваясь в меховые комочки и глазки-пуговки, глядящие на неё из коробок и клеток. Больше всего ей понравилась весёлая мини-лошадь с белой гривой. Она так мило притопывала ножкой и махала головой, что в сердце расцветали бархатцы. Даже пахла лошадка правильно и приятно. Но стоила невероятно дорого. Веля подозревала, что даже если бы у неё нашлись деньги на приобретение и регулярное «тех обслуживание» такой очаровательной лошадки, то «гараж» оказался бы тесноват. Может, кое в чём Вельке судьба и отказала, но в здравомыслии — точно нет. Она прекрасно понимала: покупка должна соответствовать кошельку и квадратным метрам. Хомячок, морской свин, или, как сперва планировалось — котик. Аквариум, как вариант, изначально был отвергнут по двум причинам. Во-первых, рыбку не приласкаешь и ответной ласки от неё не дождёшься, а во-вторых, в воде Веля наплескалась на сто лет вперёд.

— Девушка, купи опоссума! — сказали сзади.

Веля оглянулась. Прямо у неё за спиной стоял мужичонка в грязной рабочей робе, с лицом пропойцы, мелкий, ростом, быть может, ей по плечо. От него шёл густой запах перегара и пота, и пахло зверями, за которыми мужичок, видимо, смотрел. Оборванец держал на вытянутых руках довольно крупную крысу с белой головой и тёмным туловищем. Чёрные пуговки глаз внимательно смотрели на всё вокруг.

— Мне не интересно, — немедленно ответила Веля и быстро пошла между рядами.

Наверняка оборванец где-нибудь украл этого экзотического и малопривлекательного зверя.

— Купи, не пожалеешь! — настаивал пропойца и семенил следом. — Смотри, какой жирный, хоть и молодой. Хочешь — сырым ешь, хочешь — жареным, дело твоё.

— Отстаньте!

— А я ведь не много прошу, — не отставал пропойца, потрясая крысой, — каких-нибудь сто долларов.

— Ещё чего!

— Ну пятьдесят давай…

Ровно пятьдесят долларов лежало в кармане Велиной куртки, не считая заранее распределённой мелочи. Также требовалось купить прокладок, крем для тела — обязательно, банку пива в честь покупки зверя и добраться домой на общественном транспорте.

— Мне не нужен опоссум!

— А зря, опоссум — зверь полезный, он мышей тебе будет ловить и жаб…

— Оставьте меня в покое, мужчина! — уже сердито прикрикнула Веля. В случае нужды она, конечно, смогла бы за себя постоять, тем более, что алкашок был мелковат, а значит, не слишком силён. Пихнуть его, чтоб улетел, было бы легко, но некрасиво как-то взрослой девушке, учителю плаванья, драться с пьяницей на зоо-рынке из-за опоссума.

На них стали оглядываться другие покупатели и продавцы. «Сейчас кто-нибудь за меня заступится… — подумала Веля. — Вот, хотя бы этот бородатый мужчина со щенками сенбернара, который внимательно смотрит и уже, слава богу, сюда направляется…»

— Да возьми его, дура, проворонишь ведь счастье! — вдруг рявкнул пропойца с таким гневом, будто это Веля его упрашивала продать ей жизненно-необходимый товар, а не самому продавцу срочно требовалось похмелиться.

— Что за зверя просишь? — быстро спросил возникший рядом с ними бородач. Ни тебе здрасте, ни до свидания. Он и не думал заступаться за Велю. Скорее всего, хотел на дармовщину екзотикой разжиться, купить задёшево, перепродать задорого. В лице его было что-то гадкое, негоциантское: в кругленьких, красных, как наливные яблочки щёчках, задорно торчащих из бороды, в светлых глазках с прищуром. Веля почему-то подумала, что нельзя крысе к нему в руки попадать. Ни в коем случае нельзя.

— Я уже купила, — вдруг брякнула она.

Веля быстро нащупала в кармане тот самый зелёный полтинник и дала его пропойце. Мужичок вцепился в банкноту и смял её в комок.

— С преобретеньицем! — он осклабился беззубым ртом и пихнул опоссума Веле в руки. Краем глаза она успела заметить разочарование и злость в глазах бородача, но тут гадкий зверь открыл пасть, огромную, в половину своей головёнки размером, и со всей дури цапнул Вельку за указательный палец.

— Чтоб тебя!!! — не сдержалась Веля, едва не выронив покупку.

— Своей признал! — умилённо шепнул пропойца, попятился, ещё попятился, и затерялся в толпе.

Палец кровил, опоссум так и застыл с широко распахнутой пастью — пытался напугать. Нос у него был большим, чистым и розовым, а глазки вытаращенные, смешные и совершенно безумные. Впрочем, смотрели эти глазки не на хозяйку, а на бородача. Веля напомнила себе, что отдала за опоссума полтинник и не раздумывая сунула зверька в карман куртки. Там он как-то сразу успокоился и свернулся клубочком. Может, карман напоминал ему мамкину сумку.

— Буду звать тебя Полтинник, — шепнула она клубочку.

Затем Веля пошла к ближайшей торговой точке за большой хорьковой клеткой, но оказалось, что клетки стоят в два раза дороже, чем сам питомец. Пришлось ограничиться кошачьим лотком, пакетом опилок и банкой кошачьего корма, что уничтожило весь бюджет. Зато девушка-продавец заклеила лейкопластырем укушенный палец.

Нагруженная пакетами со звериным приданным, Веля направлялась к автобусной остановке, как дорогу ей перекрыл давешний бородач.

— Перепродайте, девушка, а? — умильно заглядывая ей в лицо, произнёс он. — Ну зачем вам опоссум? Да он всю квартиру обоссыт!

— А вам зачем? — Веля выпятила нижнюю челюсть, как во время заплыва, и обошла его справа, как столб.

— Хотите я дам сто долларов? — продолжал толстяк. — А двести?

Веля перешла на бег.

— Да постойте вы, девушка! — Бородач спешил следом. — Скажите, сколько вы хотите за опоссума?!

Для толстяка он двигался удивительно быстро, но он не бегал с гантелями в рюкзаке по утрам на протяжении нескольких лет, чтоб развить дыхалку, поэтому быстро отстал. А затем Веля вскочила в маршрутку, идущую в совершенно другую сторону, и ехала, сколько хватило терпенья, затем выбралась и пересела на троллейбус в нужном направлении. Бородача нигде видно не было, кажется, удалось оторваться.

Когда немного позже хозяйка, забывшись, сунула руку в занятый зверьком карман, Полтинник кусаться не стал, а обвил палец гадким чешуйчатым хвостиком. На пиво хватило тоже.


***

Питомец полностью справился со своей функцией — занял Велино лишнее время. Пока он был молодым — просто ездил везде на Веле, как на матери, вцепившись острыми коготками во что угодно — в штанину, в спину, чаще всего — в плечо. Ничего не обходилось без Полтинника, или как стало почти сразу — Пола.

Уборка? Он, едет на Веле, крепко держась за свитер своими четырьмя ручками с отдельными пальцами, и таращится глазёнками, что делает ма. Глазки у него были не чёрными крысиными точками, а настоящими глазками с большой тёмной радужкой и зрачком.

Стирка? Полтинник внимательно взирает с её локтя, обвив ручонками и хвостом предплечье, как крутится бельё внутри стиральной машинки — чё это, ма? Велька объясняла, как ребёнку, что это с полотенцами и наволочками крутится барабан, а есть ещё другой барабан, на нём играют — бум, бум, бум.

Веля готовила свой полезный холостяцкий ужин — обезжиренный творог или кашу-овсянку с курагой, изюмом и финиками, — Пол свисал из растянутого кармана кофты, крепко ему полюбившейся. И попробовать еду просил обязательно, при чём съедал всё до крошки.

Он часами «читал новости» и «смотрел фильмы» вместе с Велей, иногда даже рот открывал и принимал угрожающую позу — пугал экранных злодеев. На Таноса гневно шипел и щёлкал, чтоб тот даже не думал лететь на Землю и угрожать его ма. Он ел с аппетитом и быстро рос. Чтобы Пол не пакостил и не бедокурил в комнате, пока Веля учила плавать детей, она притащила с улицы обрубок древесного ствола с парой сучьев, поставила под окном у батареи, теперь питомец с удовольствием дремал на ветках.

Главное правило — не хватать Пола сверху, — Веля усвоила не сразу. Уж слишком мило он топал по своим делам, ни дать, ни взять большая крыса с белым черепом вместо головы, а на черепе — чёрные провалы глаз и чёрные уши. Омерзительная няшка, прелестное чудовище. Но стоило умилиться и схватить его за спинку в порыве нежности, как в палец, руку, запястье или ладонь, куда он мог дотянуться короткой, не слишком гибкой шейкой, впивались острые зубы, которых у Полтинника, как узнала из интернета Веля, было ровно полтинник. Постепенно Веля приловчилась поднимать Пола так, чтоб он видел, что его берёт на руки ма, а не большая хищная птица.

К лотку Полтинник привык быстро. В опилках рылся с вдохновением, как умный котик, а размороженные ягоды ел настолько мило, что любо-дорого смотреть. На этом прелести заканчивались.

Ни единой ночи Полтинник не дал проспать от начала и до конца. Вечером он развивал активность и начинал шуршать по углам, двигать мелкую мебель и прыгать по большой. Он с топотом носился по комнате. Куда, зачем спешил — непонятно, но в стену Веле стала стучать соседка-упаковщица. Ничего, Велю стуком не испугать — до приёмных родителей она успела побывать в государственном детдоме. Поэтому она вполне бесцеремонно стучала в ответ, — иначе с цехом упаковки нельзя.

Когда Пол вырос, гибкий хвост перестал держать его на ветке. Он часто с грохотом валился вниз, впрочем, почему-то без травм, хотя Веля каждый раз пугалась. Если ему приходилось карабкаться на шкаф по таинственным, магическим делам, он падал прямо на Велю как раз в тот момент, когда она уже выключила ноутбук и с лёгким сердцем засыпала.

По мере роста характер Пола становился всё более суровым, мужским; внешность тоже изменилась. Теперь его нижняя губа постоянно блестела от слюны и отвисала с самым брезгливым видом, отчего посторонним казалось, что зверь язвительно и мерзко ухмыляется. Выросший к лету, не меньше взрослого кота размером, Пол по-прежнему ездил на Веле, вцепившись ей в спину и умостив длинную белую морду на плечо, а чешуйчатым хвостом по-свойски обнимал за талию.

— Господи, девушка, — сказал однажды тот сосед, жена которого стучала Веле в стенку, — это ж можно е©ться, какой урод. Как ты его в руки берёшь — не представляю…

Он аккуратно обошёл Велю стороной, держа на вытянутых руках горячую кастрюлю с голубцами, заботливо накрученными женой на неделю вперёд.

— Его вилами надо и на мусорку. Чупакабра, б©!

— Американские фермеры разделяют ваше негодование, — равнодушно ответила Веля.

— Я по телеку смотрел, они примитивно развиты, — гнул сосед, вероятно, с целью обидеть девушку со зверушкой.

— Слыш, Андрон, — Веля мотнула головой вбок — ужасный, навязчивый жест, всегда появляющийся в сердитые моменты.

Она по опыту знала, что если стать прямо, сжать руки в кулаки и посмотреть в глаза с ухмылочкой, гораздо большая процентная вероятность, что противник отступит, чем нападёт.

— Совсем ты далеко от него ушёл, молодец! Телевизор смотреть научился, непримитивный водила ты наш!

И Пол, будто понимая слова, а может, чувствовал агрессию ма — широко открывал свой длинный, очень бледный рот с пятьюдесятью зубами, и шипел. Зато, когда Веля кормила его виноградом или чесала ему брюшко — урчал от удовольствия и цокал, будто посылал тысячу воздушных поцелуев.

На всякий случай Веля собрала денег, вернулась на зоо-рынок и купила удобную хорьковую клетку. У выхода ей снова встретился бородатый торговец сенбернарами. Он поспешно отвернулся, видимо, вспомнил погоню и устыдился. Но Веля, на всякий случай, снова села не на свой номер и покаталась по городу.


К сожалению, спросом клетка не пользовалась — Пол предпочитал свободный выгул по комнате и путешествия на плече по блоку. Он не был тёплым, не грел, как воротник, больше сам грелся о Велю. Зато и блох на нём не было — опоссумов блохи не любят, уж слишком хладнокровны. А вот Велино сердце он всё-таки согреть сумел. Она стала подумывать, как ещё благоустроить Полу жизнь. Снять, что ли, половину частного дома на окраине? Ну, добираться придётся дольше, зато Полу будет где погулять. Казалось, всё начало устраиваться.


***

Человеческая жизнь однообразна. Кем бы ты ни был, какую бы нишу в социальной многоэтажке не занимал, в бельэтаже обитал бы или в подвале, ты всё равно живёшь по раз и навсегда заведённому сценарию, совершаешь одни и те же алгоритмы. Разумеется, ты меняешься вместе с миром, но эти изменения так медленны и незаметны. Ты меняешься, попав в другую социальную нишу, но очень быстро замечаешь, что снова оказался в рутине. Даже самые чудесные приключения, самая насыщенная событиями жизнь (да-да, есть и такие жизни!) становится обычной, ведь, в конце концов, всё зависит всего лишь от восприятия, а оно притупляется, как вкусовые рецепторы, теряет яркость. И если представить нашу размеренную жизнь в виде полотна, нельзя не заметить на нём насечек. Это яркие события, разделившие её на «до» и «после». Вот эта насечка поделила полотно на «до переезда» и «после», потому что Велькин переезд от приёмных родителей был ярким событием. А вот эта — на «до травмы» и «после», потому что травма многое изменила, к примеру, научила проигрывать. Или «до опоссума» и «после», потому что Пол изменил всё.

По ночным звукам Веля научилась определять, чем занят зверь — ест с прикольным чавканьем или пьёт воду, роется в лотке или бродит, и где именно бродит, и что именно там делает, к примеру, рвёт тряпку, или лижет ножку стола и трётся о неё мордой — метит, потому что разные части комнаты звучали по-разному. Научилась она и спать под эти шорохи и стуки. Заведись сейчас у Вели полтергейст, она и глазом не моргнула бы, списала б всё на шуточки опоссума. Но звук, от которого она проснулась, был совсем неправильный.

В комнате кто-то был. Он стоял рядом с кроватью и дышал.

Опоссум тоже почуял чужака: прекратил возиться со своей деревяшкой, по которой с вдохновением бродил, когда Веля собиралась спать. Наверное, как полагалось ему по природе, неподвижно застыл с широко открытым ртом и, невидимый в темноте, пугал чужака. Сна как ни бывало. Как чужак проник в комнату — совершенно непонятно, Веля отчётливо помнила, что запирала двери на ночь. Она всегда запиралась, чтобы Пол не отправился гулять по этажу, как однажды уже случилось, и найти его удалось только благодаря соседскому пекинесу и его стойкому возмущению на дальний угол лоджии, заваленный всяким хламом.

Кто это? Какого чёрта ему надо? Денег у Вели не водилось, особого имущества тоже, из драгоценностей — один кулон копеечной ценности, его Веля всю жизнь носила и не выбрасывала сугубо из сентиментальности. Вахтёр дядя Витя сидел на первом этаже и не пускал посторонних, в общем, грабителю здесь делать было нечего. Воздыхателя у Вели не было, разве что чужой воздыхатель лез через окно к кому-нибудь ещё, но ошибся этажом. Кто там живёт над нею? Кажется, Марина, девушка сочная и разведённая. Конечно, в том случае, если это не маньяк, специальный швейный маньяк из тех, которые лазают по общежитиям швейных фабрик, а не выбирают укромные места вроде железнодорожных путей, заброшенных ферм и прочих избушек на курьих ножках. Всё бы хорошо, да только окно у Вели тоже накрепко закрыто, остаётся дверь.

А раз так, значит это кто-то из соседей допился до белой горячки и вломился в погоне за глюком. Либо пришёл со злым умыслом относительно Полтинника. Всё это и множество других мыслей посетило Велину голову в очень короткое время.

Веля тихо, очень тихо протянула руку в сторону, надеясь, что тень, застывшая над кроватью, видит в темноте не лучше неё, и нащупала маникюрный набор как раз в тот момент, когда к её губам прижалась холодная пухлая ладонь. И к сердцу, кажется, тоже, так холодно стало внутри. Кажется, сердце даже медленнее стало биться.

— Лежи тихо, — сказал мужской голос, — если хочешь жить. Я заберу то, что тебе ни к чему и уй…

Острые маникюрные ножницы фирмы Zinger вонзились чуть выше кисти, по самые кольца. Гость задушено всхлипнул:

— Убью, су…

— Ты ничего не заберёшь! — отрезала Веля и со всей силы пнула тень обеими ногами, как в тренажерном зале, только резко.

Незваный гость отшатнулся, глухо выдохнул и с грохотом упал на угол шкафа. В стенку забарабанила соседка-упаковщица, но времени отвечать ей не было. Веля вскочила, дрожащими руками подняла упавший вслед за гостем торшер, а затем включила.

Это был тот самый бородатый мужик с зоо-рынка, с яблочками щёк, который настойчиво хотел перекупить опоссума. Мужик неподвижно лежал в неестественной позе, одна нога подвёрнута под грузным телом, голова согнулась под каким-то странным углом, борода топорщилась прямо в потолок, а в руке, прямо в суставе запястья, торчали ножницы Zinger с полным комплектом Велиных отпечатков.

Полтинник был тут как тут — стоял между кроватью и поверженным врагом, дыбился и пугал распахнутой пастью. Опоссум был помят, кажется, об него мужик и споткнулся, когда Веля его отпихнула.

— Мамочки, — тихо сказала Веля и сама застыла как испуганный опоссум с открытым ртом.

У приёмной матери, в детдоме семейного типа, была приходящая помощница, прегадкая старушонка с большой бородавкой на носу. Она помогала по хозяйству за деньги, и всё пугала девочек, когда те, бывало, расшалятся:

— Женская колония за вами плачет, сорвиголовы, курвы малолетние! Однажды вы кого-нибудь убьёте! Никогда из сироты нормальной бабы не вырастет, только проститутка и уголовница!

И вот теперь Веля стояла над мёртвым телом человека, невесть как попавшего в её комнату, а ей угрожала женская колония с собственной небольшой швейной фабрикой и общежитием тюремного типа, без бассейна и тренажёрки…

Из ступора Велю вывел опоссум. Он закрыл рот, при чём губа снова саркастично обвисла, деловито подошёл к распростёртому телу, поднял ножку и помочился прямо в остекленевшие глаза.

— Полти, нельзя! — Веля попыталась схватить питомца на руки, но тот огрызнулся и отскочил, продолжая обнюхивать поверженного врага.

— Что же мне делать? — тихо спросила она. — Спрятать труп мы не сможем. Надо вызывать полицию. Однозначно, меня посадят, тебя сдадут в зоопарк, будем оба по клеткам…

Опоссум насторожил ушки и пристально уставился на Велю чёрными глазками — весь внимание, казалось, он чего-то ждёт от неё и саркастично ухмыляется.

— Что я наделала! — простонала Веля, не в силах отвести глаз от трупа. — Как я хочу оказаться за тридевять земель отсюда!!!

Словно только этого и ждал, Полтинник подбежал к ней, вцепился зубами в штанину пижамной пары и потянул к двери — идём!

— Куда ты меня тащишь? — всхлипнула Веля. — Не в пижаме же идти!

Действительно, полиция приедет, так её и заберут… Глотая слёзы и поглядывая на мертвеца, она сбросила пижаму, натянула спортивные лосины и такую же майку-топ. Она слышала, что в тюрьме все вещи отбирают, а этого добра — целый шкаф, хоть не жалко. Обуть хотела мокасины, но вспомнила, что во избежание суицида забирают и шнурки, поэтому пришлось взять кроссовки на липучке.

Полтинник выражал нетерпение, суетился, громко цокая и причмокивая, будто всё понимал и пытался морально поддержать хозяйку или поведать что-то важное. «Сейчас возьму его на ручки, попрощаться, а тогда уж позвоню в милицию», — подумала она и заплакала.

— Иди сюда, малыш…

Но малыш всем телом толкнул дверь — и дверь распахнулась. Он выскочил в коридор блока — Веля за ним.

— Стой! — сперва шёпотом, а затем и в полный голос звала она и цокала, и свистела, в общем, делала всё, чтобы приманить питомца, но опоссум, не останавливаясь, нёсся прочь по коридору спящего общежития, петлял, сворачивая в боковые ответвления чужих секций, выскакивал на запасные лестницы, будто чуял, где можно пройти, свернуть и пролезть, и не было никакой возможности его догнать. Иногда он оборачивался в темноте и смотрел, следует ли за ним Веля, а после — ускорялся снова. Она знать не знала, что в общежитии есть столько укромных уголков и такой длинный подвал.

Было что-то зловещее в отчаянии, с которым Веля пыталась и не могла поймать свою маленькую пушистую любовь. И было что-то жуткое в его застывшей позе, когда он тормозил, чтобы оглянуться, а тусклый свет редких лампочек выхватывал его длинную голову, белую, словно мёртвый череп, с чёрными провалами глаз и ушей. Веля уже и рада была бы прекратить погоню, да только сомневалась, что сможет без посторонней помощи вернуться назад.

Исчезли последние лампочки и затянутые паутиной двери закрытых подсобок, перестали встречаться даже трубы центрального отопления, эти вездесущие артерии любого дома. Воздух вокруг сгустился, стал почти осязаемым. Тут пахло свежим озоном, будто после грозы и, одновременно, тянуло могильной сыростью. Где она? В каких подвалах?

Веля больше не спешила, теперь она с трудом пробиралась по тёмному и узкому проходу, почти норе. Шла осторожно, почти плелась, пока не упёрлась в тупик. Она ощупала препятствие, в которое упёрлась, нашла дверную ручку и толкнула от себя. Дверь распахнулась и Веля выбралась на волю.

Даже голова закружилась от чистого, свежего воздуха. Потирая ладонями озябшие плечи, Веля сделала пару шагов наружу и оглянулась. Она оказалась в заброшенном парке или густом лесу. Чёрте что. Осторожно ступая по своим же следам, Веля хотела вернуться назад, в подвал общежития, но не смогла найти дверцу, через которую вышла.

— Пол! — позвала она. — По-о-ол!

Какая-то птичка пронзительно и протяжно пискнула, полоснула голосом по душе как ножом, да цикады ей в ответ завели свою трескучую песню.

— Ну что ж, — сама себе сказала Веля, — придётся заночевать тут, а утром пойду искать дорогу назад и сдаваться в милицию.

Какая-то часть её даже радовалась, что опоссум выбрался в такое свободное место. Тут ему будет хорошо, гораздо лучше, чем в зоопарке. А уж прокормиться как-то сможет. В таком огромном парке жуки, личинки, птичьи яйца однозначно найдутся, а возможно и ягоды ежевики. Опоссумы со времён динозавров выжили, можно надеяться, и этот на воле не пропадёт. Веля нашла дерево потолще и уселась под ним, обхватив колени. Вдалеке залаяли собаки — значит и люди неподалёку есть. Она уткнулась лбом в сложенные на коленях руки и… вдруг проснулась с чувством, что увидела кошмар.

На секунду Веле подумалось — ну их нафиг, такие сны, хорошо, что сейчас прозвенит будильник, сегодня у неё первые два урока, а вечером надо не забыть подменить коллегу на группе аква-фитнеса. А потом Веля поняла, что ужасно замёрзла, а ноги затекли от неудобной позы, что высоко над головой поют птицы, и что сон — никакой не сон, она убила человека, а теперь находится неизвестно где и толком не помнит, как сюда попала, и что во сне она пыталась согреться, укрывшись толстым зелёным листом огромного растения. Ёжась от холода и потирая озябшие плечи — ещё бы, ведь всё что было на ней — топ из эластика и такие же леггинсы, она огляделась в поисках той двери, через которую вышла в… Ботанический сад?! Рот у Вели сам по себе приоткрылся. Что за ерунда?! Она повернулась налево, направо, развела руками, совсем как ставший мемом персонаж Траволты в «Криминальном чтиве» и с облегчением улыбнулась. Она не знала ни единого растения из тех, что её окружали, а спала, как оказалось, под огромной пальмой со свисающими вниз жухлыми листьями. Конечно же, это сон, и он продолжается! Мимо её ноги прополз огромный чёрный жук с целым букетом рогов на голове. Над головой, среди лиан, порхали диковинные птицы и крупные тропические бабочки. Протяжно кричали какие-то зверьки.

Дрожа от холода, Веля прошла к просвету между деревьями многоярусного какого-то леса, внимательно глядя под ноги, чтоб не наступить на что-то экзотическое, живое и ядовитое. Сон или не сон, а потревожить скорпиона было бы неприятно.

Она была совсем близко к краю — вскоре деревья закончились, стволы расступились и птичий щебет сменился мягким рокотом океанского прибоя. Между лесом и полосой прибоя было метров десять песчаного пляжа. Солнце едва проснулось, окрасило холодный ещё песок нежным розовым цветом. По пляжу ходило два подростка, голые до пояса и загорелые, как шоколадные батончики. Один нёс в руках корзину, иногда нагибался и что-то подбирал, а второй прочёсывал песок грабельками, — вероятно, местные жители помогали в каком-то заведении, расположенном неподалёку.

— Мальчики! — Веля шагнула вперёд и махнула рукой. — Скажите…

Подростки дико глянули на Велю, да как припустили наутёк, один даже корзину свою бросил. Оттуда стали выбираться и убегать к воде малыши-черепашки.

Что-то зашуршало в нарядных кустах, украшенных жёлтыми цветами-дудками. В высокой траве, почти у самых Велиных ног, перекатилось узорное чешуйчатое кольцо, и тут же из кустарника со щебетом вылетела напуганная змеёй стайка разноцветных птичек.

— Что за… — сказала Веля. Кусты снова зашуршали.

Она отступила на пару шагов, поискала глазами что-то наподобие палки, но тонкие ветки раздвинулись и оттуда показалась невероятно родная длинная морда с розовым носом и чёрными пятнами глаз.

— Пол! — вскричала Веля, хватая опоссума на руки, — Иди сюда, там змея!

Она прижала его к груди так сильно, что он неодобрительно заворчал, зашипел, закашлял и приглушенным голосом сказал:

— Вообще-то мне змеиный яд не страшен. Об этом тревожится не стоит, пусти… Пусти, а то укушу.

Поражённая Веля осторожно поставила его на песок. Она уже уяснила, что всё происходящее — реалистичный сон. Так почему бы во сне опоссуму не заговорить человеческим языком? Она решила спокойно спать дальше.

— И к бешенству я тоже невосприимчив, это так, для развития, не нужно было прививать меня в ветеринарке, тупая ты курица, — добавил Пол, отряхиваясь. — Спасибо сказать не хочешь?

— Э-э-э… — Веля подумала, как правильно говорить со сновидением и саркастично поклонилась, — Спасибо, что ты есть в моей жизни, моя пушистая любовь, моя косматая звезда.

— Лесть — это уже лишнее, — Пол пробежался пару шагов и, презрительно искривив губу, принялся обнюхивать небольшого крабика, застывшего в напрасной оборонительной позе.

Вскоре раздался хруст панциря и аппетитное чавканье. Веля почувствовала, что тоже ужасно хочет есть.

— Так вот, — продолжал опоссум, облизнувшись. — Я думаю, будет лишним напоминать, что В ТОМ МИРЕ тебя ждало уголовное дело, а В ЭТОМ, если ты проявишь некоторую сноровку, то вполне сможешь сносно устроить ну-у-у, не жизнь, потому что у вас, людей, априори не жизнь. Но достойное существование на сколько там тебе отмеряно.

С каждым словом питомца Веля чувствовала себя всё более неуютно. Пол её любил. Он не должен был говорить таким презрительным тоном и называть тупой курицей из-за какого-то несчастного укола в загривок! Она изо всех сил ущипнула себя за бедро с тыльной стороны. Получилось очень больно. А вот проснуться не получилось.

— Ты можешь задать мне три вопроса, — продолжал Пол, — и я на них отвечу. Подумай хорошенько.

Солнце всходило всё выше, освещая чудные, многоярусные тропики. Веля снова посмотрела по сторонам, глянула вверх. Высоко в лазоревом небе бледнели, пропадая, сразу две луны, большая и малая.

— Я сплю? — наконец спросила она.

— Понимая причины растерянности, которой обусловлен этот вопрос, не буду упрекать тебя в женской глупости. Нет, ты не спишь. Два.

— Что дв…

Веля заткнулась. Это был бы второй вопрос. Опоссум одобрительно ухмыльнулся. Кажется, он прекрасно представлял калейдоскоп в Велиной голове, поэтому тактично отвернулся и принялся обирать с небольшого растения какие-то ягоды, так мило чавкая, что Веля не сдержалась и снова взяла его на руки. В конце концов, она вырастила зверя, очевидно волшебного, с самого малого зверёныша, и прекрасно знала, как работает его тельце. Она стала чесать опоссума за ухом и под шеей, и подмышкой — там, где сам себе он почесать не мог. Пол сразу растерял весь свой высокомерный вид и принялся дёргать ножкой в такт.

— Про устройство этого мира я понемногу узнаю сама, — сказала она. — Ты будешь мне помогать?

— Коне-е-ечно! — жмуря глазки, протянул зверёк. — Но ты должна скрывать до поры до времени наше знакомство. Понимаешь? Это очень серьёзно…

Последний вопрос созрел у Вели как гормональный прыщ в преддверии тревожных дамских дней. И точно так же беспокоил.

— Кем был человек, которого я убила? Почему он за тобой охотился?

— Перестань чесать, я не могу сосредоточиться. Чародеем, при чём умелым. Тебе просто очень повезло с ним справиться и остаться в живых. А мне повезло ещё больше, так что за мной был должок… Ну же, отпускай меня скорее, вон уже идут.

И в самом деле, по берегу, навстречу им, направлялась целая процессия со штандартами и музыкой. Человек десять, не меньше. Двое дудели в дудки, двое били в бубны, остальные пели хором какую-то странную песнь.

Опоссум вынырнул у Вели из рук, протёк между пальцами, и скрылся в райских зарослях у неё за спиной.

— Что мне делать? — поражённо спросила Веля у кустов.

— Что хочешь, — с нотой раздражения раздалось оттуда. — Смотри же, обо мне — ни слова!

Тем временем, компания приблизилась и, надо сказать, самая престранная. Возглавлял её интеллигентный старец с белой бородой, в видавшей виды широкополой шляпе, похожий на фармацевта, который на пенсии занялся разведением пчёл. Закутан он был в выцветшую, линялую хламиду, сандалии на ногах открывали ужасные,
поражённые грибком ногти, а красный нос картошечной формы выдавал любителя выпить. В одной руке он держал кожаный фолиант, а во второй — ещё одну шляпу, кажется, из кожи, украшенную нарядной вышивкой. Рядом с ним тёрлись два господина, чьи камзолы тоже видали лучшие времена. Эти, однако, были украшены шейными платками, один — даже чистым. Свои широкополые шляпы они держали в руках, в знак почтения, а также палки, на концах которых весело трепетали на ветру треугольные тряпочки непонятного цвета с неясным рисунком. За знаменосцами следовало ещё несколько простоволосых граждан и даже две гражданки. Одна молодая, с распущенными волосами и острым носиком, и женщина постарше, обе в широкополых шляпах, обе в корсетах на шнуровке и в юбках в пол. Босые. Молодая, не теряя понапрасну времени, принялась пожирать глазами Велю: волосы, лицо, топ, кроссовки и леггинсы. Смотрела специальным женским взглядом, узнать который никакого труда не составляло: что это за одежда? Как носится? Как надевается? Та, что была постарше и потолще, всё оглядывалась — за её спиной робко топтались давешние полуголые загорелые мальчишки с перепуганными чумазыми лицами. Седобородый предводитель строго кашлянул на женщин и те, резво скинув шляпы, присели в быстром фамильярном книксене.

— О господи, — сказала Веля. — Это не к добру.

— Ачен кера вахнамба лиру, домарра! — сурово и значительно провозгласил седобородый предводитель, высоко поднимая фолиант и лишнюю шляпу.

Ругался, что ли? Веле почему-то стало стыдно.

— Подождите минуточку, — попросила она, пятясь в заросли, из которых только что вышла. Аборигены остались стоять на песке.

— Пол!!! — громким шёпотом воззвала Веля.

Среди лиан щебетали птички, с криком прыгали миниатюрные обезьянки, под их весом потрескивали веточки.

— Там пришли какие-то люди и что-то говорят! — с отчаянием сказала Веля. — Я хочу их понять, но нихрена не понимаю!!!

Где-то в кронах над её головой раздалось гневное щёлканье опоссума и воздух вновь на секунду сгустился, запахло гнилью, как ночью в подвале. Затем всё пропало. Веля с минуту постояла, ожидая чего-то особенного, но ничего не произошло, коварный питомец выйти не соизволил. Пришлось возвращаться на пляж.

Аборигены ждали её в том же составе и в тех же позах, разве что мальчишки успели соскучиться и теперь швырялись песком друг в друга.

— Попробуем ещё раз, — произнесла Веля и натянуто улыбнулась. Ей было очень страшно, как перед республиканским заплывом. — Здравствуйте, местные жители.

— Добро пожаловать, владычица! — пафосно провозгласил старец, ещё выше вздымая руки с фолиантом и шляпой.

— Милости просим! — нестройным хором добавили остальные аборигены.

Даже мальчишки перестали бросаться песком и захлопали в ладоши.

Веля на всякий случай оглянулась — никого сзади не было.

— А я чего? Почему я? — возмутилась Веля как в тот раз, когда директор сказал принимать материальную ответственность за инвентарь малого бассейна, хотя для этого был завхоз.

— Было пророчество, что придёт владычица из мира однолунного… — старец запнулся и подозрительно прищурился: — Простите мою дерзость, но в вашем мире сколько лун?

— Допустим, одна, — осторожно сказала Веля.

— Из мира однолунного, — пафосно забасил старец, — и спасёт народ свой, и приведёт к процветанию! Так прими же…

— Минуточку, — перебила Веля, — Хочу уточнить, а спасать от чего? Может, это всё-таки не я.

— От бедности, болезней и многочисленных врагов отечества, — поведал старец, его глаза увлажнились, кажется, он воочию представлял все грядущие победы Вели. — И воспоют её войну…

Это было уже слишком.

— Не я ваша владычица! — снова перебила Веля ненормально-радостным голосом и юркнула назад в заросли. Ошибочка вышла!

Переступая листья папоротников и бог знает чего ещё, прогибаясь под нижними, свисающими листьями пальм, она пробралась под ту огромную, под которой проснулась, и стала бродить вокруг, по нижнему ярусу леса — искать дверь, через которую попала в это удивительное, мягко говоря, место. Ведь если есть вход, должен быть и выход, не так ли? И всегда есть процентная вероятность, пусть и небольшая — объяснить правоохранительным органам, что жирный чародей попал в её комнату с плохими намерениями, и погиб вообще случайно, потому что ударился головой об угол шкафа. Глядишь, условным сроком отделаешься. Но никакой двери и в помине не было, никакого строения, погреба или чего-то подобного, только влажная трава самых разных размеров и форм, да назойливые насекомые…

— Владычица-а-а! — жалобно взывал старец с кромки песка. — Где же вы?!

Остальные подданные загомонили наперебой. Спасибо, хоть за нею не погналась…

— Полтинник! — с отчаянием прошипела Веля в листву над головой. — Выходи, тупая дрянь!!! Спускайся, жирная крыса!

Ни слов, ни знакомого цоканья в ответ не прозвучало. Только шорох листьев да писк радужных птичек.

— Я ж тебя кормила, поила! — Веля повысила голос. — Я ради тебя убила чародея!

— С кем вы говорите, владычица? — возопил вдалеке старец.

— Молчать!!! — гаркнула Веля в отчаянии. — Я молюсь!!! Прошу совета у богов!!!

И подданные в самом деле замолчали.

Веля села на мягкую прелую листву — подумать, обхватила руками голову и спрятала лицо под волосами. Что-то мешало под бедром, она опустила руку, — выбросить, и наткнулась пальцами на собственный тренерский свисток. Веля ни с чем его не спутала бы, такой он был розовый и с круглым шнурком. Вздохнув, Веля повесила свисток на шею. Какой-никакой, а якорь действительности.

Итак, придётся исходить из того, что имеется. В самом деле, как ни крути, потеряла она не так чтобы много — всего лишь комнату в общежитии и работу учителя плаванья. Правда, Веля успела купить ноутбук на честно сэкономленные деньги, телефон у неё тоже был вполне приличным. И всё это осталось «где-то там».

Что она приобрела взамен? Она заняла вакантную почётную должность менеджера высшего звена, правда, с подвохом. Мы ждали тебя, владычица, устрани наши беды! Ситуация сродни той, в которой Веле теоретически предложили бы стать директором фирмы-банкрота «Гулькин нос». Вроде и директор, но лучше и престижнее работать секретаршей в газконторе.

Чего скрывать, Веля и сама хотела, чтоб какая-то добрая и могучая владычица решила все её проблемы. А как же иначе, всем хочется ничего не делать и почивать на лаврах. При этом каждому кажется, что именно он непременно достоин самого комфортного почивания, за свои самые лучшие, хоть в чём-нибудь, качества, да вот только лавров на всех никогда не хватает.

Ещё Веля чувствовала стыд. Ишь, как быстро она сдрыснула, едва услыхав, что придётся что-то для кого-то сделать. А как на счёт попытки помочь? Нет, не так. КАК она может помочь этим несчастным? ЧТО она умеет делать? КАКИМИ навыками, кроме узко-профессиональных, обладает? С другой стороны, тренер, когда нарезал, казалось бы, непосильные задачи, всегда приговаривал: «Велечка, чтобы сдвинуть гору, сперва нужно начать переносить небольшие камешки»…

К поданным она вышла с приглаженными волосами и спокойным, сосредоточенным лицом, как перед прыжком в воду.

— Меня зовут Веля, — сказала она, сразу подумала, что для правительницы имя звучит глупо и уточнила: — Веля Викторовна…

Ужасно, это всё было просто ужасно. Она вздохнула:

— Хорошо, чёрт бы вас всех подрал. Эвелина. А вы все — кто? И что это за место, можно узнать?

Место оказалось островом под названием Гана. Большим островом в архипелаге других островов, обитаемых и не очень, омываемых Великими Водами, океаном мира Либр.

Седобородого пчеловода звали смешным именем — Дебáсик. Которое, впрочем, означало «свет далёкой звезды». До прибытия Вели он был старостой и третейским судьёй, теперь же собирался стать придворным советником и мудрецом, отдав почётную обязанность судить и выносить приговоры, — глубокий поклон, — новой владычице.

Два человека в камзолах с шейными платками и со штандартами звались Обос Мик и Эйос Сер. Веля немедленно окрестила их Фобосом и Деймосом. Фобос работал лакеем, а Деймос — садовником.

Молодая остроносая женщина оказалась Велиной «личной горничной» по имени Таки. Более зрелая дама, Селена, была поварихой, а оба подростка, её сыновья, просто мальчиками на побегушках, старшими в структуре «подай-принеси». Таков был двор владычицы острова Гана.

— Авелин! — воззвал седобородый староста. — Клянёшься ли ты служить Гане, пока звёзды не позовут тебя в мир иной?

— Клянусь, — механично произнесла Веля и её шея покрылась пупырышками.

— Ясный день и дети его — да будут свидетели, — сказал старик неожиданно глубоким и спокойным тоном

— Тёмная ночь и дети её — да будут свидетели.

И снова у Вели возникло чувство, будто воздух сгустился вокруг.

— Бескрайние Воды и дети их — вы слышали клятву.

Словно в ответ на слова старца океан громко выбросил большую волну и потащил с шорохом по песку, поволок гальку и ракушки.

— Встань босиком на землю, Авелин Ганская, и прими знаки власти.

Ощущение ужаса и счастья всё нарастали, пока Веля поспешно сбрасывала кроссовки и босыми ногами становилась на горячий уже песок. На её голову опустилась вышитая кожаная шляпа, а в руки лёг тяжёлый фолиант в кожаном переплёте.

— Владычица!

Веле показалось, будто тени стали ярче, а звуки рокота волн — тише. Словно стихии присматривались к новой хозяйке малого, булавочно-малого куска суши в огромном мире, которого ещё недавно не было, и который существовал вечно.

Маленький двор склонился перед новой госпожой.

— Встаньте, — сказала Веля. — Это ни к чему, церемониал этот. Не люблю.

Она сунула подмышку книгу, сняла коронационную шляпу, изогнула её по форме «хозяина равнин» — ковбойки, и снова водрузила на голову. Вот теперь шляпа села, как влитая.

— Покажите мне Гану, хочу её увидеть.


Глава 2. Да здравствует король


В огромном каменном зале было тихо, только под стрельчатыми сводами с шорохом метался нетопырь, невесть как сюда попавший — искал выход. Высокие витражные окна наглухо закрыты. На возвышении стоял массивный гранитный трон с каменными зверями вместо подлокотников. Звери беззвучно и хищно скалились в вечной жажде крови, которую ничто не в силах было насытить. К трону вела широкая лестница чёрного мрамора, по которой поднимались просители, искавшие королевских милостей.

У подножья лестницы стояло глубокое деревянное кресло — погребальная копия трона наверху. В кресле, в традиционной для похорон позе, сидела мёртвая женщина в богатом убранстве. Ещё нестарая, её осень ещё не пришла, быть может, только лето близилось к концу — не вовремя увядший цветок. Её голову венчала корона окатного жемчуга, с короны спускались драгоценные цепочки, терялись в распущенных русых волосах. Пухлые бледные губы слегка приоткрыты и будто улыбались — ей больше не больно. Покойница была привязана к своему трону широкими полосами шёлковой ткани. За живот — к спинке, за руки — к подлокотникам.

Рядом с мёртвой, на полу, неподвижно застыл живой мужчина. Обритая голова склонилась, массивные плечи поникли, огромные руки, привыкшие сжимать рукоять секиры в битве или гарпун на охоте, сжимали подножье погребального кресла.

Из зала вело не менее десятка дверей, каждая была распахнута настежь и в каждой толпилась испуганная челядь. Никто не осмеливался войти, приблизиться к королю и сказать, что назначенное время похорон давно прошло.

Его величество и раньше был нелёгкого нрава, а как супруга слегла в болезни — стал невыносим. Королеву лечили — ничего не помогло. Когда её сердце перестало биться — король впал в ярость. Он ревел как раненый белый медведь, слышно было далеко на площади. Лейб-лекарю голыми руками вырвал руки из плеч — тот скончался. Второму лекарю шею свернул. Третий успел сбежать из дворца, да и то лишь потому, что придворные дамы с ритуальным плачем пришли одевать покойницу и обезумевший правитель потратил время, чтобы выгнать их из опочивальни. Никаким образом не удавалось его отвлечь от тела несчастной королевы, он кидался на каждого, кто подходил к двери, будто всякий живой был виноват в её смерти. К счастью, старый придворный советник придумал окурить комнату дымом трав и веществ, которые жгли на скотном дворе, если бесился бык. А когда король уснул — унесли трупы докторов, всё убрали и подготовили королеву к погребенью. Проснувшись, он больше не буянил, но в его лице, опущенных плечах, мощной шее будто застыла великая ненависть ко всему живому.

Ему доложили, что прощание с её величеством проходит в тронном зале, как полагается. Тогда он спустился и сел у тела на полу. Не вставал, почти не шевелился, а трогать его попросту боялись, поэтому ни придворные, ни послы других властителей не могли подойти к погребальному трону и попрощаться с королевой.

— Эх, она, голубушка, всегда нас защищала, — шёпотом сказал кто-то в толпе, на него шикнули и снова стал слышен только шорох крыльев несчастного нетопыря.

Наконец раздалось шарканье туфель старого советника.

— Ваше величество, — тихо позвал он.

Король медленно поднял массивную голову и уставился на старика некогда ясными, серыми, а теперь — страшными, налитыми кровью глазами. Густая короткая борода, русая с проседью, блестела от слюны — надышавшись дыма, король не мог глотать. Старик почтительно поклонился, отводя взгляд. Он знал его величество ещё весёлым и отчаянным юным владыкой, отважным моряком, со щитом и секирой собиравшим своё нынешнее королевство по одному острову. Советник глубоко уважал короля. Видеть его в таком состоянии было мучительно.

— Ваше величество, пора упокоить тело, — тихо сказал советник. — Дольше держать её величество нельзя…

Повисла пауза.

— Делай, что должно, — наконец хрипло произнёс король, поднимаясь.

Он всё тянулся и тянулся вверх над старым советником, пока не выпрямился во весь свой огромный рост. Гигант, которому больше подходили кожаные доспехи с железными пластинами, в которых он сражался, или жилет китобоя, в котором король ходил на охоту, но не серые траурные одежды с вышитыми знаками тотемного зверя, в которые его обрядили, пока он лежал без сознания.

Советник махнул рукой, и тут же в зал потекли люди. С опаской поглядывая на короля, погребальный трон водрузили на носилки. Шесть человек, выбранных из дворян ближайшего круга, подхватили их на плечи, жрица тотемного зверя закричала хвалу королеве и жалобу небесам о безвременной её кончине, придворные женщины завели траурную песнь, и процессия тронулась из дворца, увлекая короля за собой.


Скер Победитель, Скер Одержимый, Либрский Бык, Бесноватый Скер, Скер Законодатель, как только его не звали враги и так называемые друзья… Король лучше всех знал, что друзей у любого правителя нет и быть не может. Есть только временные союзники, готовые поддержать его, пока он сам огнём и мечом будет удерживать границы королевства. И готовые предать в любой момент, стоит ему лишь показать слабину. Он знал, что его боятся и ненавидят. Что поносят за глаза, улыбаясь в лицо. Они выступили бы против него, чтобы расколоть королевство на куски, да только не могли между собой договориться — лидера не было. Плевать. «Пусть хоть бьют меня, когда меня нет рядом», — улыбаясь, говаривал он. В молодости, когда в его карманах и в парусах его кораблей гулял ветер, у него было двое настоящих друзей, бившихся и пировавших с ним бок о бок многие годы. Один погиб в бою с Тривейским союзом. За его смерть Скер после победы казнил каждого третьего пленного воина.

Второй был рядом до провозглашения Объединённого Королевства под правлением Скера Объединителя, но стал позволять себе слишком много критики. Не устраивали, видите ли, методы правления. Скер долго терпел. Старый друг, как-никак. Но тот задумал что-то наподобие заговора военной верхушки.

Король должен быть готовым не только принимать почести, но и нести ответственность. Скер к тому времени растерял уже всю свою молодую наивность, он добросовестно наступил на каждые королевские грабли, пока научился управлять тридцатью островами. Тридцатью! Из них пятеро — очень большие. До него никто не удерживал больше десятка. Он везде завёл своих особенных, полезных людей: покупные уши и глаза. Поэтому королю сразу же про заговор и донесли.

Что греха таить, Скер казнил бы друга не задумываясь. Потому что, когда правишь, нужно быть готовым к жертвам. Потому что король должен демонстрировать справедливое отношение ко всем без исключения. Награда — так награда, наказание — так наказание, свой перед тобой, или чужак. За преступление против короны полагалась казнь. Он собирался повесить всех заговорщиков, но Мирра упросила явить милосердие и заменить казнь на изгнание. Что ж, милосердие не значит слабость, решил он и уступил королеве. Впрочем, слабость у короля тоже была — его великая любовь, за похоронными носилками которой он теперь шёл.

Теперь у короля не осталось слабостей.

На площадь и вдоль всего пути процессии собрались горожане и жители окрестных деревень. Они весь день стекались в столицу, чтоб отдать дань памяти почившей королеве и теперь толпа, едва сдерживаемая гвардейцами, рыдала и выла по обе стороны дороги. В народе Мирру любили, хоть полюбили и не сразу. Дочь владыки далёкого морского племени, чужая им, как злословили — «выросшая с рыбами», она делала для них больше, чем своя, сухопутная: открывала школы для бедных, оплачивала больницу с аптекой и лекарем, построила акведук, чтоб столица не тонула в нечистотах. От её имени и за её собственные деньги каждый день кормили городскую бедноту. Скер не поддерживал этой блажи, считая, что лучше б бедняки шли работать, чем побирались у дворцовой кормушки, но и не препятствовал.

Король оглянулся — писец следовал за ним. Махнул головой — тот поспешно приблизился с табличкой и стилосом.

— После погребения организовать раздачу еды и вина в память о королеве. Повелеваю зарезать десять свиней, двух быков, с десяток коз. Пошли гонца начать подготовку сейчас. Пусть пекут десять возов хлеба, пусть выкатят десять бочек вина, десять пива. Городские патрули усилить, во избежание беспорядков, когда напьются.

На секунду ему стало так же горько, как в тот момент, когда он понял, что Мирры больше нет, но то безумие прошло. Король обязан распоряжаться собой для того, чтоб распоряжаться всеми.


***

Когда-то, больше из блажи, чем по необходимости, больше из прихоти, чем от мыслей о грядущем, Скер дал работу двум архитекторам, приплывшим на торговом судне из разбитого Тривейского союза, — построить мавзолей.

За два года на крутом скалистом берегу, со всех сторон обдуваемый ветрами, вырос причудливый и мрачный дворец Снов. В нём — храм тотемного зверя, расписанный фресками из сказаний, жилище жрицы, коридоры, четырьмя путями ведущие в погребальный зал, и множество склепов для всего королевского рода. Да вот только покоиться там предстоит лишь троим — хватило бы обычного кургана — незабвенной супруге его, Мирре Благодетельнице, самому Скеру, если Великие Воды не заберут его тела, а третий склеп, вернее, первый, уже давно стоял запечатанным. Самый маленький, не больше лодки, с давным-давно истлевшим телом мертворожденной принцессы. Больше у королевской четы детей не было.

Трон Мирры поставили у алтаря, словно она пришла помолиться и принести жертвы зверю рода. Там уже ждала вторая жрица. В косматой шкуре, в витом головном уборе из тонкой овечьей кожи, с голыми руками и ногами, блестящими от масла, жрица воскурила в жаровне душистые травы. С пением обратилась к зверю рода, и дворцовые женщины повторили хором, затянули низкие ноты. Скеру отстранённо подумалось, что было бы даже красиво, если бы хоронили не Мирру. Только не её.

Жрице подали перепёлку, она бережно приняла её в ладони, ловко отрезала головёнку и бросила в огонь. Затем полила тлеющие угли кровью, бьющей из шеи, плеснула вина — и всё утонуло в густом дыму. Все в храмовом зале чего-то ждали и смотрели на короля.

— Спросите, ваше величество! — шепнул старый советник.

Скер очнулся.

— Что говорит зверь рода? — громко задал ритуальный вопрос король.

— Что королева в месте светлом, — ответила жрица.

— Что говорит зверь рода? — второй раз спросил Скер.

— Что королева в месте богатом, — прозвучало из клубов дыма.

— Что говорит зверь рода? — в третий и последний раз спросил король.

— Что королева в месте мирном, — ответила жрица.

Носилки снова подняли, трижды обнесли вокруг алтаря с жаровней, и погрузили в склеп, лицом ко входу. Вслед за нею погрузили любимую собачку и белую лошадь королевы, убитых легко и быстро, кувшины с мёдом, зерном и золотом, корзины с изюмом и жемчугом. Жрица окурила камеру благовониями и вот уже трое гвардейцев подступили с огромной плитой, подогнанной каменщиками точно по размеру входа. Большие, сильные мужчины с натугой волокли камень, жилы на их руках и шеях вздулись, тела блестели от пота.

— Дай сюда! — сказал Скер, нетерпеливо мотнув головой в сторону. За этот жест его и прозвали Либрским Быком.

Гвардейцы отступили. Он обхватил плиту огромными руками, упёрся плечом, коленом, напряг железные мускулы и толкнул. Последний взгляд вглубь склепа, тупая и бессмысленная надежда вдруг поймать её ответный взгляд, но камень наполз на проход неотвратимо, будто не сам король его толкал, а отвернувшаяся от него судьба. Неподвижное мёртвое лицо поглотила тьма, камень вплотную стал на место, гранитная стена сомкнулась.


Позже, когда Скер давал обед в зале для пиршеств и принимал соболезнования вассальных и союзных владык и владычиц, это был уже привычный всем король, быть может, более мрачный и молчаливый, чем обычно.

— Покоя королеве, — говорили они, приближаясь.

Скер кивал головой или прикрывал глаза в знак того, что услышал, что признателен.

— Да здравствует король, — говорили они, отходя, чтоб освободить место для других соболезнующих и занять своё кресло за длинным столом, соответственно рангу.

Скер знал, что большинство из них рады смерти королевы. Что не пройдёт и месяца, как они начнут наперебой предлагать ему своих дочек, в надежде, что одна из них сможет занять место Мирры в его постели и его сердце.

— Покоя королеве, — произнёс девичий голос.

Скер кивнул, как обычно, едва глянул, и уставился во все глаза. Ему будто оплеуху отвесили. Перед ним стояла высокая девушка с прямыми тёмно-русыми волосами и сжимала в руках вышитую кожаную шляпу владычицы острова. Слишком худая, чтобы быть женственной, обнажённые руки рельефны, как у юного воина, одно плечо исполосовано шрамами, будто в бою побывала. Король готов был поклясться, что где-то её видел. И даже вроде как вспомнил где, но с раздражением прогнал эту мысль.

Она держалась удивительно свободно, не кокетничала как придворная дама и не отводила взгляд, как вассальная владычица, словно каждый день общалась на равных с королями или, наоборот, отродясь их не видывала.

— Да здравствует король, — произнесла девушка, подобрала тяжёлую юбку серого бархата, присела в неловком книксене, уронила шляпу, подобрала её, путаясь в юбке и отошла, кажется, бормоча проклятья.

Скер проследил за ней взглядом. Она села за самым крайним столом, где размещались послы враждебных держав и владыки нищих островов. Король кивнул очередному соболезнующему и отхлебнул вина, чтоб в голове прояснилось.

— Да здравствует король…

— Да здравствует король…

Он поискал среди прислуги своего полезного человека. Тот стоял, как и полагается, в полутёмном углу, ловил королевский взгляд. Скер скосил глаза на дальний стол и приподнял одну бровь — узнай, кто это. Полезный человек поклонился, отступил ещё глубже в тень и исчез.

Ещё не начался пир, как король знал о девушке всё. Сирота без роду без племени, новая владычица «по пророчеству» нищего острова Гана, земли без ресурсов, без промысла, с истощёнными виноградниками, пятачком дикого леса да малочисленными селениями нищебродов. Эти владыки «по пророчеству» регулярно появлялись на островах Либра, выползали как черви после дождя, правили как могли своими крысятниками и пропадали в никуда. Потому что ни у кого из них не было зверя рода, градообразующего зверя, странообразующего зверя. Ребёнка Дня, Воды или Ночи, обязательного волшебного зверя, так званого малого творителя. И не могло быть, поскольку во всём Либре их остались считанные единицы.

Тем не менее, на протяжении пира девица нет-нет, да и притягивала королевский взгляд. Вот она аккуратно ест с ножа кусочек мяса, брезгливо изучает кубок, будто раздумывая, напиться оттуда или не рисковать. Вот упрямо мотает головой, видимо в ответ на слова соседа. И вот беззастенчиво таращится на короля…

Старый советник заметил обмен взглядами и так озадачился, что потерял аппетит. Король, разумеется, мужчина. Ему надо отвлечься от горя. Но какая-то девчонка? Так быстро?! Только вчера его усыпляли дымом, и вот супруга забыта? Новой королевой эта особа не станет — в таком союзе мало чести и пользы никакой. Взять её во дворец фрейлиной — держаться не умеет. Захочет ли король забрать её с Ганы как любовницу? Пожалуй, тоща. И вообще, может это парень в платье, вон какие плечи и руки. Моряки рассказывали советнику, что на восточных островах есть такие парни, которых от девушек и не отличишь, пока юбку не задерёшь и не наткнёшься на то же самое, что у самого в штанах болтается. Они пьют специальные отвары и едят сырые внутренности обезьяньих самок, чтоб отрастить себе груди.

Но вскоре девица была забыта. Прибыл вестник с северной окраины королевства. Два острова, прослышав о смерти Мирры Благодетельницы и отчаянном горе короля, подняли восстание и объявили суверенитет. Это как раз было то, надо. Скер даже обрадовался. Он приказал закладывать корабли и уплыл подавлять бунт ещё до окончания пира.

Глава 3. О мироздании и браке

Вдох — выдох, вдох — выдох, вдох… Вода солёная, пахнет морем, а не хлоркой, и вместо эха под сводами зала — крики чаек. Непривычно. Оказалось, на открытой воде и плывётся по-другому. Слишком многое в этом мире было непривычно, а якорей действительности, за который можно держаться, чтоб не уносило — раз, два и обчёлся.

К примеру такой якорь: если проплыть два километра утром и столько же вечером — чувствуешь себя гораздо лучше. Можно меньше, если плыть против течения, а течения вокруг острова были сильные. Вспомнилось, тренер рассказывал, что марафонцы при подготовке до ста километров каждую неделю делают. В общем Веля решила, если каждый день понемногу увеличивать дистанцию, то со временем можно стать асом на открытой воде…

Она остановилась, перебирая ногами и, морщась, оглянулась. Скалистый берег Ганы блестел в солнечных лучах, сухой и безжизненный с этой стороны острова, с крохотным галечным пляжем. Там остались её кроссовки и наплечный мешок, который она наполнила камнями и с которым бегала вместо рюкзака вдоль кромки прибоя. Вдалеке, на фоне светлого песчаника, замерло бурое пятнышко. Это стерёг кроссовки ужасный Дебасик, увязавшийся следом. Фактически, нормально побегать Веля могла только в те дни, когда советник предавался своему пороку, свойственному многим пожилым советникам, да и вообще просто людям. Иначе говоря — несколько перебирал.

На море царил штиль, там и сям виднелись неподвижные рыбацкие лодочки, в них возились с нехитрой снастью промышляющие рыбным промыслом ганцы. Кто-то нырял, обвязанный верёвкой и с камнем в руках — собирали морских раков. Ещё одна лодка, чуть побольше рыбацкого челна, следовала за ней, как привязанная. В ней пыхтели недовольные лакей и садовник. Иногда Веля из жалости останавливалась и ждала, пока лодка приблизится. Фобос и Деймос, уже порядком уставшие на жаре, по очереди гребли. Их рубахи промокли от пота и Веля подозревала, что пахнут поданные скверно. Научить их мыться никак не получалось. Волосы Фобоса взмокли и слиплись, а лысина Деймоса блестела от пота. Смотрели оба очень жалостливо. На носу лодки лежала вышитая Велина шляпа, потому что носить её полагалось во всякое время кроме сна и пребывания в присутствии особы высшего ранга.

— Каждый раз говорю, плывите домой, — сказала Веля с укором, — У тебя, Фобос, куча уборки, я ещё вчера просила перечистить песком и известью всю посуду, я не могу с этого есть, понимаешь? А если не хочешь чистить, то мне скажи, где взять известь, я сама почищу.

— Не положено, владычица!

Лакей чуть не плакал. Веля рвала им шаблоны. Тем, что не давала толком прислуживать, как им хотелось, как они считали подобающим, и таким образом сомневалась в их компетентности. Тем, что совала нос в каждую мелочь, всё хотела изучить, а потом изругать и сделать по-своему. Тем, что не хотела жить так, как живут другие владычицы, а сама пыталась научить их жить по-другому. Вот это было мучительней всего.

— А тебя, Деймос, я просила взять людей и собрать весь белый виноград, если хочешь успеть высушить изюм. Он уже портиться начал. Клянусь, сейчас приплыву назад раньше вас, болванов и, пока догребёте, сама всё сделаю. Нахрена вы за мною шляетесь?!

— Дык охраняем, вдруг вы тонуть начнёте, так мы вас спасём, — пробасил садовник, отводя глаза. — Или вдруг акула.

— Если вдруг акула — тогда она сама виновата, — пошутила Веля.

Двое в лодке ободрительно захихикали.

— Вы мне мешаете, вы отвлекаете меня, плывите на берег!

— Дебасик приказал кругом за вами следовать, а то блажь у вас вон такая хитрая… Нет, чтоб чем полезным заняться…

Веля молча повернулась к берегу и врубила кроля на груди. К тому времени, как она выходила на пляж, лодка едва покрыла половину расстояния. Придворный мудрец и советник, кажется, задремавший в её отсутствие, поспешно вскочил и подал покрывало.

— Позвольте заметить, что вы ловки и быстры, будто русалка! — сказал он. — Словно сирена морская!

— Нежность воды — надёжней всего, что я знаю, но инженеры моего тела велели мне ходить по земле! — пропела Веля, села на камень, отряхнула ноги от песка и принялась обуваться.

Дебасик задумался.

— Не только очень поэтично, но и мудро сказано, надо записать, — наконец изрёк он и полез в карман за глиняной табличкой.

Туда он палочкой заносил срочные заметки, которые затем переписывал на кожаный свиток.

— Добавь в подпись две буквы — БГ, это мудрец из однолунного мира, — пояснила Веля. — Ну, что у нас дальше по плану?

Она слегка отжала волосы и разбросала их сушиться по спине. Как раз подоспела лодка. Оттуда вылез измученный Деймос, тяжело дыша и укоризненно косясь на советника, подал шляпу.

— Завтрак и судилище, — с готовностью ответил Дебасик.

Судить приходилось рыбаков, подравшихся из-за снастей; супругов, изменивших друг другу; баб, обвинявших друг друга в краже кувшина, и всё такое прочее. По мнению Дебасика это должно было владычицу развлекать, но от судилища у Вели возникало ощущение, что она пытается разобраться в бесконечном и тупейшем реалити-шоу.

— А урок когда? — нахмурилась Веля.

Она отчаянно хотела научиться местной грамоте, но даже в этом столкнулась с противодействием. Советник искренне не понимал, зачем владычице морочиться с буквами, если её дело править, а ещё лучше — удачно выйти замуж за богатого и влиятельного владыку, тогда и всей Гане бубликов перепадёт.

Планы советника были просты, как медный грош, незамысловаты, как дверной косяк и удивительно разумны.

Заветной мечтой старика было построить на острове красивый «гостевой дом», где гости смогли б играть в кости и карты на деньги, с большой хорошей харчевней, с танцовщицами, танцорами и певцами, чтоб гостям и гостьям было интересно. И чтоб в харчевне подавали к морским ракам и устрицам местного вылова чудесное собственное вино, для чего следовало возродить былые виноградники. А чтоб гостям было удобно приплывать — следовало обустроить толковую пристань. Тогда всем ганцам дело бы нашлось и честно заработанный хлеб. Хочешь — рыбу лови, хоть будет кому купить, хочешь — в винодельне работай или на пристани, а хочешь — песни пой и жопой верти.

Но для устройства этого всего тоже нужны большие деньги, а где взять денег такой молодой владычице? Если бы она была парнем, то, конечно же, следовало бы заняться морским разбоем. А поскольку она девица, нужно обзавестись богатым мужем. Сперва, разумеется, себя красиво показать, а для этого — хорошо кушать, красиво одеваться и бывать в приличных местах, где собираются владыки других островов, которые смогут её увидеть и оценить. В то время как от этого дурацкого плаванья в фигуре никакой женской нежности не наблюдается.

Один раз старику уже подвернулся чрезвычайно удобный случай выгулять свою молодую владычицу. Очень кстати умерла королева соседнего Трейнта, хорошая, в принципе, женщина, но ничем острову Гане не полезная. Срочно снарядили единственную шхуну, переделанную из выброшенного на берег, разбитого штормом пиратского судна. Дебасик быстро сориентировался, что Веле будет прилично выразить соболезнование могущественному соседу, заодно посидеть на поминальном пиру, вдруг кто-нибудь глаз на неё и положит. Вкусы-то у народа разные. Не рассчитал он только того, что глаз положит сам вдовый король и, надо сказать, до смерти испугался, когда его на заднем дворе отыскал секретных дел служащий и стал выпытывать, что да как.

Разумеется, жениться Скер Завоеватель на его владычице не станет, такому королю нужен серьёзный династический брак, а если заберёт во дворец любовницей, то поминай как звали надежды на гостевой дом и харчевню, поднимать ненужный ему остров король не соизволит. И вообще нет никакой гарантии, что Скер не выгонит его юную владычицу через пару дней с испорченной репутацией и без гроша компенсации — уж больно характер у короля нехорош и на руку по слухам тяжёл. Разве что, сперва о компенсации договориться, а затем уж идти в любовницы, тогда ещё можно, но всё равно одна тревога, вдруг обманет.

Однако, стихии были добры к Дебасику: очень кстати королю пришли вести о восстании, он и думать про его владычицу забыл. А Велю теперь нужно будет ещё где-то показать, только хорошо продумать где, чтобы там не оказалось короля. Все эти и другие соображения советник с искренним огорчением изложил Веле на обратном пути, чем привёл её в неописуемую ярость.

Она скрестила руки под грудью и, злобно мотнув головой сообщила, что если Дебасику так необходимо кого-то повязать, то пусть для вязки купит козла, водит его к козам и получает за это деньги. Что она сама решит, что ей делать с островом, в верности которому клялась перед стихиями, и со своей жизнью, с которой раньше без советника справлялась. И что король попросту стар, ему не меньше сорока пяти, а старики ей не нравятся.

В этом месте уже советник выпятил нижнюю губу, с преувеличенным почтением поклонился и удалился на корму.

Он не учёл, что владычица ему попалась, как он выразился, «с фокусом», или как попросту говорил садовник, «с хитрой блажью». Обидев старика, который, в конце концов, в меру своих сил и мировоззрения хотел «как лучше», Веля почувствовала себя скверно. На душе стало уныло и тягостно. Тогда она отстегнула тяжёлую бархатную юбку серого траурного цвета, сняла корсет и, оставшись в лосинах и топе, щучкой сиганула с носа корабля. До преодоления марафонской дистанции в десять километров ей, конечно, было далеко, но километра четыре кряду Веля руками отмахала. Она уже готова была признаться, что дико устала с непривычки, что никогда не плавала так много сряду и вот-вот пойдёт ко дну, к счастью, несчастный Дебасик сдался первым и стал смиренно просить владычицу оказать честь его недостойному судну и снова подняться на борт. Пришлось снизойти, вернее, взойти.

А уж в чём она бы точно не призналась, так это в том, что образ его величества, Скера Завоевателя, Скера Законодателя и так далее прочно поселился в её воспоминаниях и воображении. Не так, чтоб влюбиться без памяти и отдаться без оглядки, но так, чтобы по нескольку раз в день вспоминать его массивную атлетическую фигуру, а особенно — ту значительность, простоту и достоинство, с которым он сидел на малом троне в пиршественной зале. Король глубоко её поразил.

В момент, когда их взгляды пересеклись, она подумала ужасную глупость. Самую глупую из всех возможных, золотую медалистку среди глупостей. Нет, не «хочу этого мужчину». Это хоть понять можно было бы и даже попытаться воплотить. Почему бы и нет, вообще-то. Она подумала совершенную глупость: «хочу быть как он». С тех пор Веля снова начала бегать по утрам с грузом…

***

Что всегда поражало её в Либре — отсутствие приливов и отливов. Скорее так происходило, потому что вокруг планеты вертелось два спутника вместо одного. Может, с суточным вращением этой планеты вокруг её светила было что-то не так? Сутки, кажется, длились дольше, но Веля не была уверена, разбираться в местном времени она пока не научилась. Счёт вёлся на смену течения, а сколько это дней? Может, здесь под силой гравитации не деформировалась водная оболочка, покрывающая, кстати, гораздо большую, чем на Земле, поверхность? В любом случае, школьных знаний по астрономии, чтоб понять устройство этого мира, Веле не хватало, а местным учёным, пожалуй, понадобится ещё не одна сотня лет, чтобы обдумать и объяснить, как взаимодействует гравитация Либра, его двух лун и центрального светила.

Она пыталась добиться внятного ответа по поводу приливов и отливов у Дебасика, прежде всего потому, что повадилась по утрам и вечерам плавать в открытом море, но ничего не получилось. Старик просто не понимал, о чём Веля толкует. Он на всякий случай восхищался цепким умом владычицы и немедленно сворачивал в мифологию. Ладно, мифы — так мифы. Но тогда показывай буквы и слова!

На книжке местных сказаний Веля читать и научилась.

— В давние времена не было суши, не было неба и звёзд, лишь Светлый День и супруга его, Тёмная Ночь, — медленно читала она вслух, водя по строчкам пальцем, — жили в Великих Водах…

В сумерках из воды на берег выползали крабы, крохотные и побольше, и бродили по песку целую ночь, решая свои вопросы. Веля осторожно переступала их, если удавалось разглядеть. Иногда под ногой кто-нибудь хрустел, но чаще всего крабики и сами отбегали подальше от подошв её кроссовок. Кухаркины дети сказали, что этих крабов не собирают и не едят — слишком мало мяса, слишком твёрдый панцирь. Пока раздолбёшь камнем такого да обсосёшь — одна морока, лучше пройтись в воде между камней и собрать больших, с длинными ногами, те мясистые.

— А когда понесла Тёмная Ночь, то сказала она Дню — где же будут жить наши дети? Тогда День нырнул на дно Великих Вод, набрал пригоршни камней и песка и швырнул во все стороны — тут же стали острова и скалы…

У Дебасика была подзорная труба. В неё Веля рассматривала бескрайнее море и корабли, проходящие мимо Ганы. Видны были и другие острова: на северо-западе от Ганы один совсем маленький, необитаемый и безымянный, голая скала с пещерой. На верхушке скалы жалкий кустик примостился, да крохотный намытый пляж, весь заваленный морским мусором. А вдали, на востоке, еле различимое в подзорную трубу, кудрявое от зелени королевство Скера Завоевателя. Вот бы увидеть короля ещё раз!

— Вскоре родила Ночь первых детей, назвала их Кит и Дельфин. Не захотели дети жить на суше, так как была она суха и бесплодна. Остались в Великих Водах и сказали: мы дети воды. Нырнул тогда Светлый День второй раз, схватил пригоршню тины, бросил на острова. Где упала тина — выросли лес и трава, злаки и лозы, семена и сочные плоды…

Весь день Веля собирала виноград вместе с поданными, подгоняя звучными трелями своего тренерского свистка — только так можно было заставить их полноценно работать. Заодно проконтролировать, чтоб урожай не пропал, а был промыт и рассортирован: меньшая часть — сушиться на изюм, большая — в переработку на вино, которое можно продать. Чтобы не роптали, в конце дня Веля разрешила каждому работнику взять столько винограда, сколько он сможет унести, хоть советник и остался недоволен такой щедростью. Кажется, он представлял, скольких кувшинов вина лишился сам. Немного винограда Веля сейчас несла с собой, неторопливо шагая вдоль берега по кромке прибоя. Иногда отщипывала от горсти и клала в рот тёплую ягоду, неторопливо раскусывала — и рот заливало соком, сладким, как неведомые грехи.

— Затем родила Ночь других детей, назвала их Ворон и Чайка. Не понравилась им суша, попросили дети крылья, чтоб летать над островами и водами при свете Дня. Они выбрали Отца. И родила Ночь снова. Назвала детей Лис и Опоссум. Сказали они матери: мы будем жить на суше, мы останемся с тобой, Великая Мать! Обрадовалась Ночь и дала им молока из груди, чтобы знали её дети тёмные пути из тела в тело, из мира в мир…

Удивительный мир Либра будто пробовал Велю на прочность. Её каменный дворец из песчаника оказался таким ветхим, что ветер свободно дул в покоях владычицы и шевелил древние выцветшие пылесборники, закрывавшие щели на стенах. Её поданные оказались тёмными, дикими и бедными. Налогов поступало мизерно мало. Вино двух видов, белое и розовое, неплохое на вкус, кое-как продавалось на соседних островах, но чаще попросту менялось на муку, ткани, кожу. Хлеб и каши были в дефиците, миска чего-то, похожего на перловку, подавалась на обед как невесть какое лакомство. Хорошо хоть рыбой и моллюсками островитяне себя обеспечивали впрок. Ловили вокруг всего острова, только напротив Устья Отравы не ловили — там рыба почему-то дохла. На вопрос «почему» звучал железный ответ — так ведь Устье Отравы!

— Оскорбился День и сказал Ночи — ты делаешь, что хочешь, живи же сама на суше и в воде, а я сам буду жить в воде и на суше. Так День и Ночь расстались. Тогда сказали дети Ночи: мы создадим людей, и те съедят вас. Ответили дети Дня: мы создадим людей, и те убьют вас ради шкур, а ваши кости мы сами съедим. Заплакала от этих слов Ночь, Великая Мать всех зверей-родотворцев и слёзы были такие горячие, что прожгли в её одежде дыры. Так появились на небе звёзды…

Веля придумала идеальный повод, чтобы выходить без присмотра в любое время. Она говорила, что идёт молиться, и её оставляли в покое. На самом краю леса она подняла голову. На небе уже красовались обе луны, полная, большая, и малая, видная лишь на четверть. Пока ещё бледные, они становились всё ярче, по мере того, как темнело. В море, у самого берега, загорелись крохотные огоньки. Это поблёскивал планктон. Появились и первые звезды неизвестных ей
созвездий, а вот, будто ещё одна слеза сорвалась со щеки Великой Матери — промелькнул метеор с длинным хвостом. В этом мире не загадывали желаний, когда падала звезда — полагалось грустить о мёртвых волшебных зверях.

В воздухе разлилась вечерняя прохлада, но кухарка подарила своей владычице рыбацкий свитер из козьей шерсти, а на шею она теперь наматывала платок, так что не зябла.

— Косматая звезда, спешащая в никуда, — вслух процитировала Веля, — из мрачного неоткуда…

— Чего так долго? — раздался недовольный скрипучий голосок. — Ну, давай, что там принесла.

Веля присела на корточки, расстелила свой шейный платочек, положила на него виноград. Полтинник деловито обнюхал гроздь и принялся с аппетитом есть ягоды одну за другой.

— Ну как? Сегодня собрали, — Веля погладила его по спине.

— Не мешай… Нум-ум-ум, как всегда, неплохо… Хоть лоза и выродилась, м-м-м… но нельзя сказать, что виноград стал совсем нехорош, няк-няк… Вкусовые качества ниже определённого уровня уже не будут, ум, нюм…

Впрочем, когда питомец доел, то разрешил взять себя на руки, почесать шейку и подмышкой, а в конце концов даже ткнулся в шею мокрым холодным носом — типа поцеловал. Веля уселась поудобнее, укрыла платком его и себя, принялась щекотать и гладить, а он тёрся об неё щеками и слюнявым ртом — метил свою собственность. Пол тоже был якорем реальности, как плаванье и свисток.

— Как ты поживаешь? — спросил он откуда-то из подмышки. — Привыкла к роли владычицы?

— Несчастный тут народ, — со вздохом сказала Веля. — Видел бы ты, в каких лачугах рыбаки ютятся. В каких лохмотьях ходят. Из пяти детишек выживает один. Мертвых не хоронят — негде, а складывают в пещеры, типа склепов. Один склеп на семью, просто иногда подкладывают нового мёртвого к прежним. Да, кстати, меня Дебасик замуж продать хотел и даже свозил на похороны королевы Трейнта.

Пол застыл в руках, перестал тереться мордой и немного помолчал.

— Видела королеву-то? — спросил затем.

— Только издали. Толкучка была ужасная, а я в этой юбке огромной… Да и без юбки, чего мне лезть в похоронную процессию?

— А как тебе король?

Веля готова была поклясться, что зверь ухмыляется.

— Колоритный, — подумав, ответила она. — Мне кажется, я ему понравилась.

— Ещё бы не понравилась, — хмыкнул Пол. — Ты как раз в его вкусе, покойная королева в молодости на тебя походила.

Она с досадой вздохнула и уже открыла рот, протестовать, но зверь проворно слез с её колен и отошёл в сторону.

— С похоронными традициями местных тебе ничего не сделать, но сейчас иди за мной, я покажу, где брать деньги, чтоб рыбацкие хибары заменить на приличное жильё. Этого Дебасик тебе не покажет…

Он быстро побежал вдоль берега, а Веля отправилась за ним, как один раз уже было. Только теперь мир вокруг не менялся, это была всё та же Гана. Иногда опоссум останавливался, чтоб кого-нибудь съесть в темноте и пускался дальше. Наконец, остановился у небольшого ручья, стекавшего с холма в море.

Веля уже видела на Гане ручьи. Один протекал вдоль её дворца, из него брали воду для кухни и ванны. Другой расходился по канавкам, прорытым для полива виноградника и огорода. До моря он не добирался.

— Запомнила, где? Дальше надо будет подняться вверх по холму, вдоль ручья. Если утром пойти — всё поймёшь сама. Ну, бери меня на руки, я устал.

Но Веля не спешила. Она подошла к ручью, присела на корточки, зачерпнула пригоршню воды и попробовала. Неужели минеральная?! Нет, привкус гадкий, чуть кисловатый, и на губах будто масло осталось… Веля облизнулась и сплюнула — парафином пахнет. Потёрла ладони друг о друга — жирные руки, масляные, в свете лун поблёскивают тёмным.

— Это мазут? — недоумевала Веля, — Откуда тут…

И догадалась, что за плёнка покрывала воду ручья.

Опоссум одобрительно защёлкал и зацокал, он так и приплясывал на месте от радости на своих коротеньких лапках.

Веля вытерла руки о гравий, вымыла их в море, ещё раз вытерла, аккуратно подняла зверя и прижала к груди. Она поняла, куда привёл её питомец — к Устью Отравы. И почему у берега дохла рыба — тоже поняла.

— И что же мне делать в этом мире с нефтью? — спросила она.

Ни оборудования по добыче, никакого шанса переработки и сбыта, нет автомобилей, чтобы потреблять бензин, нет промышленности для изготовления лекарств, косметики, пластмассы.

— О, я уверен, ты разберёшься! — саркастично сказал Пол, вцепился всеми четырьмя лапками в свитер, переполз на спину, положил голову на плечо и обвил Велю хвостом, совсем как раньше.

— Ты зверь рода, да? — чуть подумав, спросила она. — Почему ты выбрал именно меня? Как ты оказался в том, моём мире? И почему детёнышем? Это связано с «путешествиями из мира в мир, из тела в тело»?

— Я обещал тебе ответить на три вопроса и честно ответил, — прямо в ухо сказал опоссум и легонько, еле слышно куснул за мочку уха. — Ну, неси меня назад, в лес. Да, кстати, запрети аборигенам рубить пальмы на дрова, пусть собирают сплав и топят им.

И Веля пошла.

Глава 4. Когда ты веришь


Пристань последнего, главного острова взяли быстро, хоть защитники и отчаянно дрались, пытаясь дать отпор. Надеялись, что атака захлебнётся кровью под градом стрел и ядер.

Король зашёл своими кораблями с юга и запада, а со стороны Скатовой бухты остров осадил его союзник, владыка Теталл. Шесть вражеских кораблей сдались в плен, четыре пошли ко дну. Потоплено было в боях и три королевских судна. Прекрасно снаряжённых военных судна. За каждое островитяне ему ответят. По союзному договору, владыке Теталлу отойдут угольные копи, Скеру — знаменитые железные рудники Западного Синка. Жирная добыча. Впрочем, отнюдь не они сейчас были главной целью его величества.

Лязг железа, яростные крики сражающихся, грохот палящих из крепости пушек, ответный гром артиллерии его кораблей, стоны раненых, — всё слилось в одну какофонию. Трепетали королевские штандарты, на них скалился зверь рода. А если знаменосец падал — знамя подхватывал другой.

Король будто сам искал погибели — каждую атаку шёл впереди своих людей, но смерть его избегала, хотя косила солдат одесную и ошую него. Король не отступал, не уступал, и его люди рвались следом. Так и должно было быть — когда есть сила вести вперёд — за тобой последуют. Скер, как секиру, нёс своё предназначение. А если у тебя есть высшая цель — ты непобедим.

— Ни шагу назад! Держать оборону! — крикнул голос на периферии слуха короля и тут же захлебнулся. Удар, хрип, и сражение покатилось дальше, под стены крепости.

Три острова из пяти, составлявших Союз Синка, были взяты с боем. Двоих владык Скер казнил. Тупая и бессмысленная гордыня не позволила им присягнуть королю на верность, подписать договор о контрибуции и сохранить себе жизнь. Один владыка, Сатор Отчаянный, вызвал короля на поединок. Меч против секиры. Ну что ж, умереть с оружием в руках — благородная смерть, король и сам хотел бы так. Владычица четвёртого союзного острова, Меске, мудрая старая женщина, сдала свой остров без боя, согласилась на выплаты и присягнула на верность, чем спасла своих поданных от многих неудобств.

Остался Западный, большой богатый остров, лидер союза. Железные рудники позволяли островитянам ковать сколько угодно оружия и лить вдоволь пушечных ядер. Запасы продовольствия давали возможность долгое время выдерживать осаду, и король решился на штурм. Скер расспросил Меске и старуха охотно рассказала ему всё, что он хотел знать.

Именно у Западного было самое главное, то, что объединяло острова в союз, что позволяло держаться долгое время — зверь рода. Поэтому Скер не верил слухам, что владычица Раяна отбыла к рудникам, вглубь острова. Он сделал всё, чтоб она осталась в крепости. Раяна была нужна живой.

Вопрос, когда падут ворота, был только делом времени. Он видел, как солдаты покатили таран, как выстроилась для удара гвардия. Король знал, что за стенами крепости — паника, что там со всего острова собрались мирные граждане, которые теперь прячутся в подвалах и на чердаках.

— За мародёрство — виселица, — обернувшись к адъютанту обронил Скер, и снова уставился на ворота. Если бы взглядом можно было их разбить — ворота разлетелись бы в щепки.

Адъютант, мальчишка ростом ему по плечо, больше обуза, чем помощник, приставленный в услужение королю в силу традиций благородных семей Трейнта, кивнул и бросился передавать приказ офицерам.

Указывать не трогать гражданских было бы бессмысленно и вредно. Бои за остров шли две смены течений. Его люди нуждались в победе не меньше чем он. Они не получали каждодневной порции вина со дня начала осады острова, поэтому до вечера перепьются и захотят местных женщин. Королю требовалось, чтобы люди и дальше шли за ним без оглядки, поэтому кое-какие вольности он допускал. Разумеется, всякий солдат и офицер каждую смену течений получал плату. В случае увечья и неспособности сражаться — пособие. А в случае смерти воина компенсация выплачивалась его семье. Возможно поэтому, а может потому, что король со своей секирой шёл впереди, желающие сражаться под его знамёнами всегда находились.

— Сдаются! Сдаются! — вдруг закричал один из капитанов.

Король поднял глаза — над крепостью и в самом деле появился белый флаг. Что ж, пусть будет так.

— Коня! — Король мотнул головой в сторону.

Ему подвели большого гнедого жеребца в богатой сбруе. «Начерта эта мишура, — с раздражением подумал Скер, берясь за изукрашенное самоцветами седло, — Только мешает…». Подоспевший со своими воинами союзный владыка Теталл, чернявый и кудрявый весельчак, давний знакомец, тоже сел на лошадь, заняв место чуть позади короля.

Тяжёлые ворота с печальным скрипом разъехались в стороны и войско победителей вступило в крепость.

Выжившие защитники стояли по обе стороны ворот и дальше, на площади. Их оружие кучами лежало на земле, штандарты с изображением зверя рода опущены, руки подняты в знак того, что не держат оружия. В печальной и значительной тишине звучал только стук подков коней по каменным плитам мостовой. Под взглядами поверженных врагов, Скер медленно ехал вперёд, огромный, как гора, с неподвижным лицом, будто погружённый в безрадостные мысли, только глаза шарили по сторонам.

— Умри проклятый тиран! — вдруг раздался крик из толпы и в нагрудной пластине закачался тяжёлый арбалетный болт. Король остановил коня и взглянул на доспехи. На палец левее — и болт застрял бы между пластинами, забрал бы его жизнь. Но смерть по-прежнему сторонилась Скера, не давала ему объединиться с семьёй. Он вырвал болт и отшвырнул в сторону, на секунду прикрыл глаза, вызывая образ Мирры, какой видел в последний раз — в высокой жемчужной короне, на погребальном кресле в полутьме склепа, с приоткрытым в улыбке ртом. «Подожди меня ещё немного», — мысленно попросил король. Он открыл глаза. Стрелка подтащили к нему и бросили под копыта коня.

— Встань, — тихо приказал Скер, рассматривая воина.

Это был высокий, совсем молодой парень, не старше двадцати, в новых кованных доспехах со сложным узором, со знаком зверя рода на груди и шлеме. Его безбородое по местной моде лицо пылало глупым молодым вызовом и гордостью за свой поступок. «Полезный» человек тихо подошёл сбоку, почтительно тронул стремя.

— Это сын владычицы, наследник. — шепнул он королю и так же тихо удалился.

— Я понимаю тебя, мальчик, — спокойно произнёс король, — И принимаю твою ненависть. Ты имеешь на неё право: я убил твоих людей и хочу разорить твой дом.

— Я вызываю тебя на бой! — крикнул юноша.

— Я не приму твой вызов, — ответил король.

Он говорил равнодушно и тихо, но каждое слово было слышно, так тихо стояли люди.

— Почему? — возмутился парень.

— Потому что поединок означал бы лёгкую смерть для тебя, — он тронул лошадь.

— Владыка Скер! — вдруг прозвучал высокий и сильный женский голос, голос хозяйки и жрицы.

Король поднял глаза. Глава разбитого союза, Раяна, стояла у входа в свой дворец, высокая, красивая ещё женщина лет тридцати пяти, белокожая и рыжеволосая, с нежными руками и полной белой грудью. За нею испуганно пряталось пару придворных и бледный как известь, нестарый советник с ухоженной бородкой.

— Ваше величество, — Раяна низко поклонилась, одни стихии знают, чего это стоило гордой женщине, — я прошу вас пожаловать во дворец, обсудить условия капитуляции и контрибуции.

Король подумал, что никаких условий не будет, но исполненные слёз синие глаза владычицы умоляли его больше слов и тона, которым они были сказаны. Он не стал унижать женщину перед её поданными, — это был бы недостойный победителя поступок, и слез с коня.


***

В покои владычицы прошли Скер, его союзник и хозяйка острова. Два гвардейца и связанный наследник остались за дверью.

— Ваше величество, я согласна на любые условия, — дрожащим голосом сказала Раяна, едва дверь захлопнулась, — Я сделаю всё, что вы скажете. Умоляю, оставьте жизнь моему сыну!

И рухнула к ногам короля. Скер легко прикоснулся лезвием секиры к её подбородку, заставив приподнять голову. Что ж, ему было, что сказать.

— Веди меня к зверю вашего рода.

Губы у женщины дрогнули, брови приподнялись в удивлении. Видимо, она ждала каких-то особых женских унижений, но не этого. возможно, даже рассчитывала на них. Молча поднявшись, владычица Раяна прошла вглубь покоев, поманив короля за собой. Скер переглянулся с Теталлом и оба двинулись следом.


Узкий коридор с коптящими масляными светильниками вёл из её комнат в нарядный, по-женски обставленный зал для приёмов, пустой и тихий. Оттуда они прошли в безлюдный дворцовый храм. У жаровни владычица остановилась, чтобы бросить душистых трав, накинула на плечи синюю мантию для церемонии и Скер вспомнил, что она ещё и жрица. Посмотрела ему в глаза с мольбой и надеждой, затем вновь повела каменными коридорами, пока не привела в пещеру, до середины полную воды, с горящими масляными лампами на стенах. Вода слегка колыхалась — пещера была связана с морем подводными туннелями. Свет ламп дрожал в чёрной воде.

— Зови своего зверя, жрица, — приказал Скер. — Пусть говорит со мной.

Она подняла руки и запела. Голос отразился от сводов, породил дрожащее, как блики света на воде, эхо. Постепенно песня становилась всё громче, голос жрицы окреп. Видимо, знакомые слова и действия частично вернули Раяне уверенность. К тому же, она привыкла полагаться на малого творителя — тот помогал роду всю её жизнь и много жизней владык до неё. Жрица всё пела, всё заклинала зверя явиться, звала и звала, пока, наконец, вода не дрогнула.

В неровном свете масляных ламп из чёрной глади показалось круглое рыло и голова дельфина с круглой ноздрёй и блестящими, разумными, не рыбьими глазами.

Сын Вод, первородное дитя Великой Матери ясным взором смотрел на короля и молчал. Наконец, он открыл рыбий рот и высоким голосом произнёс:

— Скер Завоеватель! Либрский бык! Это твои люди завалили камнями выходы из туннелей в море?

Скер снял шлем и молча поклонился священному зверю.

— Что тебе надо от меня, вдовый король? — звонко вопросил дельфин.

— Твоей смерти.

— Что?! — ахнула жрица у него за спиной, — Что?!

И прежде, чем в сырой пещере замерло эхо от её крика, король подал корпус, размахнулся и броском сверху метнул секиру. Тяжёлое лезвие со свистом рассекло воздух и по рукоять вонзилось в голову зверя. Вода тут же окрасилась кровью, зверь пошёл на дно, но Скер в два прыжка оказался рядом, по пояс в воде, и дёрнул за рукоять, поднимая дельфина на поверхность. Сзади не своим голосом кричала женщина, её схватил в охапку и удерживал Теталл, а Скер выволок на берег и рубил, рубил, рубил священного зверя, буквально разворачивая каждым могучим ударом, разрывая на куски его тело.

Рыбий рот открылся в последний раз.

— Зачем… — еле слышно шепнул он и чёрная кровь хлынула из пасти. Яркие глаза подёрнулись смертной мглой и погасли.

Лишь тогда король остановился.

— Мы создадим людей, и они убьют вас, — ответил он словами легенды мёртвому Сыну Вод. — Ваше время кончилось. Пришло время людей строить мир, в котором не будет места таким как ты.

Он поднялся во весь свой огромный рост, окровавленный, как дьявол, надел железный шлем и заправил секиру за пояс.

— Ты чудовище, Скер! — навзрыд кричала жрица, заливаясь слезами, — Ты проклятый стихиями монстр! Недаром вся твоя семья мертва!!!

— Ну, чего орёшь, га? — с ухмылкой спросил владыка Теталл и лизнул её в шею. — Сынку-то жизнь оставить хочешь? А ну-ка удиви меня чем-нибудь… Западноостровским…

Он швырнул женщину на пол пещеры, рядом с изрубленным на куски дельфином, и начал раздеваться. Скер отвернулся от них и пошёл обратным путём. Его дело было сделано. Сперва в пустой, больше никому не нужный храм, затем наверх, в покои хозяйки, и в зал.

Гвардейцы при виде короля вытянулись по стойке. Тут уже ждали Скера его капитаны, все низко поклонились. Они были слишком дисциплинированы, чтобы выразить удивление его кошмарным видом.

Советник владычицы, стоявший с пергаментом и перьями, готовый заключить любой договор, когда беседа руководства окончится, и наследник острова, со связанными за спиной руками, с ужасом уставились на покрытые алой кровью доспехи и секиру короля, лицо и бороду в потёках, лаково-красные руки.

— Надо было лучше целиться, мальчик, — сказал наследнику Скер и указал пальцем на щель между пластинами. — Вот сюда, видишь? А ещё лучше — в шею, прямо под бородой, — он задрал подбородок, демонстрируя могучую шею, — Трейнтинский доспех не закрывает выше груди. Если бы ты был моим сыном, я бы научил тебя меткости. Но ты — не мой сын. За то, что плохо стреляешь, каждый третий из твоих людей будет повешен.

Наследник не произнёс не слова, будто онемел или разучился понимать человеческую речь. Только смотрел широко распахнутыми глазами.

— Твоя мать купила твою жизнь ценой жизни зверя рода, — продолжил король. — Пусть наблюдает за казнью, затем отпустите его.

Наследник по-прежнему молчал, наверное, думал, что видит страшный сон, но советник владычицы задушено всхрапнул и выронил из рук чернильницу — этому дошло. Скер мельком глянул на чернильное пятно в виде болотной птицы, растёкшееся по полу, и повернулся к советнику:

— Велите нагреть и принести мне воды и найдите моего адъютанта. Мне нужен чистый шейный платок, рубашка, белое вино.

Спустя час он сидел на диване, в подушках, в нарядном гостевом зале, опустив бритую голову, будто тяжёлые мысли тянули её к полу, лишь иногда поднимал, чтоб хлебнуть вина из кубка. На столе стояло блюдо с куском сырого мяса, ещё недавно бывшего живым магическим зверем, малым творителем.

Рядом, у его ног бренчал на адырне местный музыкант, он до смерти боялся короля, его голос дрожал и срывался. Музыкант не знал, о чём петь грозному владыке: о победах Западного Синка петь было глупо после разгромного поражения. О священном звере рода — ещё глупее, учитывая то, что Скер попросту убил его. Весёлую песенку, как для пира? Ему?! Но перепуганный советник приказал петь новому хозяину, и он пел единственное, что пришло ему в голову — длинную и грустную песню о том, как мужчина уходит на войну, а женщина обещает ждать его и растить сыновей, высматривать каждое утро паруса его корабля, и молиться стихиям, чтобы он вернулся живым, и чтить его паять, если придёт весть о его смерти. Он играл и пытался заглушить стук топоров на площади — это солдаты строили виселицы. В дверь небрежно стукнули, музыкант подпрыгнул и сбился, умолк. Мурлыкая кабацкую песенку, зашёл владыка Теталл.

— Ваше величество, поедем, что ли, смотреть рудники с копальней? — весело поклонившись, спросил он. — Что там нам с тобой досталось…

— Езжай сам, — поморщился король, — Потом доложишь.

— Как скажешь, — пожал плечами Теталл.

Он уже почти вышел, но в дверях оглянулся и, показывая руку, добавил с улыбкой:

— Натуральная рыжая! Яркая, как белку на ©й натягиваешь! Укусила!

— Езжай, — отмахнулся король. — Да скажи, чтоб мне лампу принесли. И не беспокоили.

Союзник ушёл. Король с минуту смотрел на музыканта.

— Ты знаешь, что меня никто не ждёт с моей войны? — спросил он.

Музыканту стало дурно, он не подумал, что король не так давно овдовел. Скер прищурился, будто хотел ещё что-то сказать, затем передумал и отпустил певца взмахом руки. Тот опрометью бросился прочь. Король остался один. Так и сидел под весёлый перестук топоров под окном.

В одиночестве ему не было ни скучно, ни тоскливо. В последнее время ему только в одиночестве терпимо и было. Скер не чувствовал особой радости от того, что сегодня на шаг приблизился к своей цели. Зато он истово верил в то, что поступает как должно. Когда ты веришь — ты живёшь.


***

Вечерело. В комнате сгущались тени, выползали из углов на мягких лапах, обступали короля, сидящего в глубине комнаты в тусклом свете масляной лампы. Из самого тёмного, самого ночного угла выскользнула юркая тень, без страха приблизилась и лизнула огромную руку. Король будто очнулся.

— Наконец-то! — сказал он и потрепал по голове рыжего лиса. — Я уже думал, ты сгинул на своих дорогах ночи.

— Увы, меня убили, — оскалившись в улыбке, сказал лис. — Пришлось возвращаться со щенка, а в это время, пока тело не вырастет, я не могу ходить дорогами, сам понимаешь.

— Ты сделал, что должно? — спросил Скер.

— Конечно, мой король. А ты?

Вместо ответа Скер поставил перед зверем блюдо с куском сырого мяса. Лис бросился пожирать его, и словно искры побежали по шерсти. На секунду он вспыхнул в темноте, как огненный, осветил комнату и потух.

— Хорошо-о, — протянул зверь рода, насытившись. — Теперь во мне сила двоих…

— Куда мы пойдём дальше? — Король отхлебнул из кубка.

— Я спрошу у Матери. Готовься, — ответил лис и тенью растворился в тёмном углу.

Прищурившись, Скер посмотрел ему вослед — на самом кончике пушистого хвоста ещё светилась искра. Она всё удалялась и удалялась от короля, пока, наконец, не потухла.



Глава 5. Стихий тяжёлый промысел


Поначалу Дебасик смотрел на неё, как на тяжело заболевшего человека. Владычица требовала совершать бессмысленные действия — собирать отраву в кожаный бурдюк с поверхности ручья … Он пытался объяснить, что чёрная плёнка ядовитая, что веками и опытом проверено: для полива эта вода не годится, рыба и моллюски в ней не живут, более того, даже в бухте, куда ручей впадает, рыбы нет, что чайка, извозившись в отраве, слипается, не может летать и дохнет, но владычице было не занимать упрямства.

— Будет так, как я сказала. А не хотите помогать — я сама стану делать.

И в самом деле — взяла пучок сухой травы и этим пучком собирала вонючую чёрную жижу в мешок, прямо своими нежными ручками. Советник не выдержал и тоже начал собирать, горько сетуя на стихии, пославших им такую странную госпожу. До вечера собрали бурдюк, при чём оба извозились и пропахли.

— Мало, — вздохнула владычица, — надо специальный колодезь рыть.

Старик так огорчился, что заплакал. Бывает, правитель впадает в божественное безумие, тогда предсказывает грядущее или в ярости крушит врагов, по это походило на тихое обычное сумасшествие, которое не проходит и даже лекарь беспомощен, какие бы отвары не давал. Несчастная Авелин!


Всё изменилось, когда вечером Веля показала старику фокус: налила немного отравы в плошку, взяла огниво, трут, высекла искру — вуаля, горит отрава! Кинула в плошку кусок тряпицы — вот тебе светильник, старый грымза. Хоть дымит поболее ворвани, но бесплатное, течёт из-под земли! Старик только рот и открыл.

— Ничего, — владычица упрямо мотнула головой, — можно очистить и сделать отличное ламповое масло. Для этого нам нужна будет железная бочка.

Однако, чудеса продолжались. Владычица взяла тряпицу, смочила в отраве и смазала оси в колёсной тележке Фобоса. Колёса перестали скрипеть! Смазала колесо маленькой дворцовой мельницы — оно как завертится! Дебасик был поражён.

— Как вы говорите, отрава зовётся? — спросил он.

— Нефть. Горное или земляное масло. Слушайте, а спина у вас болит?

— У кого ж не болит спина в мои-то годы, — осторожно сказал Дебасик.

«Сейчас скажет пить по чашке этого масла каждый день», — с ужасом подумал советник.

— Вот на ночь кладите компресс из нефти, я приказываю. Я вам потом подробно прикажу, как именно класть, чтоб стихии вас исцелили. И грибок свой ужасный тоже мажьте каждую ночь, вам ясно?

Тряпка с горным маслом да под куском кожи, да под тёплым платком знатно выгрела старые кости. Когда у Дебасика прошёл многолетний ревматизм, он в правоту владычицы и уверовал. Стихии знали, кого послать его родному острову! Девица была упряма и с немалой придурью, но востра. Такая может чего-то и добиться. Кроме того, если идея с горным маслом принесёт плоды, тогда его владычица будет с приданным, что существенно увеличит шанс на удачное замужество, и вот ТОГДА на острове однозначно появится и пристань, и гостевой дом с большой харчевней.

Дебасик велел деревенским копать, вернее, выбивать в песчанике колодезь неподалёку от ручья и молчать под страхом проклятья всех стихий, что у них на острове такие глупости творятся. Не трепаться на базаре соседнего Трейнта при сдаче тарани. Ни слова не проронить в таверне, куда обычно заходят после сдачи тарани. В общем, не звенеть.

Чёрная жижа потекла из-под земли практически сразу, но владычица настаивала ковырять породу дальше, укрепляя стены большими плоскими камнями, вычерпывать кожаными вёдрами ту отраву, что собиралась на дне, и долбить глубже, причём ступенями. В результате прорыли конусообразную дырень в четыре человеческих роста, пока не сказали — больше не могём.

Тогда Веля всех отпустила, в благодарность выдав всем участникам по плошке отравы — освещать жилище, отныне, сказала она, все жители острова будут получать земляное масло бесплатно, и снова показала фокус с трутом и тряпочкой. В тот же вечер хижина рыбака Таса сгорела дотла — кто-то из детей перекинул нововведение — осветительную плошку.

Утром, когда Веля спозаранку встала на пробежку и заплыв, сам рыбак, его жена с пожитками в узелке и трое чумазых детей стояли под воротами. Сюрпри-и-из! Пришлось будить Дебасика и поручать ему устройство новой челяди: где разместить, какую поручить работу.


Неделю Веля хлопотала над колодцем, времени едва хватало поплавать, и то пришлось урезать вечернее занятие. Но, когда темнело, она упрямо шла к обычному месту встречи со зверем, чтобы принести Полу чего-то вкусненького и поболтать под лунами. Если он выходил. Потому что зверь начал пропадать и, бывало, по нескольку дней не появлялся. Тогда Веля с ума сходила от беспокойства, ей казалось, что питомца кто-то съел. Затем Пол появлялся снова, а где был — не желал отчитываться. Он изменился. Теперь мог выйти к Веле хмуро, с оттопыренной губой, искоса посмотреть на принесённые ягоды и молча убраться назад, в джунгли, всем видом показывая, что теперь главный — он, маленькое местное божество.

Но иногда, когда он был общительно настроен, то позволял по-прежнему брать себя на ручки и гладить, хотя, как ей казалось, чем дольше он жил на Гане, тем меньше в этом нуждался. Велю это огорчало, но больше не удивляло. Расспрашивать приходилось осторожно, но она теребила домочадцев, пока не разузнала о малых творителях всё, что могла, собрала правды и вымыслы. Малый творитель мог жить в семье столетиями. Если род в силу каких-либо причин вымирал — малый творитель выбирал себе нового человека и создавал новый род. В скольких руках её питомец побывал до неё? Сколько владык и владычиц островных государств видел? Не потому ли он выбрал Велю, что у неё ни кола, ни двора, ни единой родной души, и если забрать её из родного мира, никто о ней не загрустит и не вспомнит? От этих мыслей становилось невесело.

Опоссум обладал отличной памятью и невероятным множеством полезных знаний. К примеру, как обустроить простой перегонный куб, чтоб делать керосин, как переработать нефть в асфальт, битум и земляной воск. При чём на самом доступном уровне, реализуемом в их скромных условиях.

— Откуда ты всё это знаешь?! — однажды поразилась Веля, когда зверь объяснял ей устройство сифона.

— Ц-ц-ц, когда ты уходила на работу, я специально искал в этом вашем гугле и запоминал полезные вещи.

— Но у меня компьютер запаролен!

— Да ты прямо гений! — саркастично заметил зверь. — Ты при мне пароль сколько раз вводила? Считала меня тупым животным, хе-хе, ну и кто тупой?

Вот так. Живёшь себе спокойно и не догадываешься, что твой домашний питомец, пока тебя нет, изучает, как варить керосин и, возможно, делать ядерную бомбу…

— Зачем?! — поразилась Веля. — Ты же из этого мира, у вас всё по совсем другим законам движется. Ты магический зверь!

— Сядь ровно, прекрати чесаться, — раздражённо сказал опоссум. — Поставь меня на землю. Во-первых, моя прямая задача, моё назначение, моя физиология, если так тебе понятнее, — родосозидание. У меня обязан появиться собственный род и град. Чем более развит град — тем выше мой статус среди других Детей. Чем круче мой владыка и его потомки — тем выше мой статус. Сейчас мой статус — ничто. Тебе ясно? И я пытаюсь из ничего сделать что-то. Во-вторых, грядёт время, когда одной магией мы с тобой не спасёмся и не справимся. И если всё пойдёт лису под хвост, хе-хе, единственное, что я смогу сделать, это увести тебя в ещё какое-нибудь место. Но до этого лучше не доводить… В другом мире я не смогу добиться нужного статуса.

Веля замолчала. С одной стороны, её обрадовало «мы с тобой». Это означало, что волшебный зверь рассматривает их двоих как своеобразный конгломерат. С другой стороны, похоже, тревожил Пола только некий статус. Ну а с третьей, настораживали слова «не спасёмся» и «не справимся».

— А что грядёт? — осторожно спросила она.

Опоссум уставился на неё в полутьме: белый череп, чёрные впадины глаз, губа зловеще обвисла. Впервые за всё время Веле пришло в голову, что её питомец может быть по своей сути весьма недобрым. Как там говорилось? Дитя Ночи, ходящее тёмными путями? Веля со скрипом приняла эту мысль, взвесила, обкатала, как леденец, и отбросила чем подальше. Как ни крути, никого, роднее опоссума, у неё и не было. Она почесала макушку и вздохнула.

— Да что ты всё чешешься? — раздражённо спросил Пол, деловито подошёл, приподнялся на лапках, передними опёршись о Велю, как делал раньше, когда просился на ручки, и стал обнюхивать.

Веля подумала, что сейчас он ткнётся носом в щеку или шею.

— Поздравляю! — заявил зверь. — У тебя вши! Волосяные вши! И гниды! Какая мерзость…


Источником напасти оказалось погорелое семейство рыбака. Все следующие дни Веля провела в борьбе с насекомыми. За неимением керосина, взрослые домочадцы мазали головы и бороды нефтью, затем мыли щёлоком, а всех юных домочадцев, включая кухаркиных детей, остригли наголо и насильно перемыли. Один рыбацкий ребёнок внезапно оказался девочкой, да прехорошенькой. Глядя на её лысую головку, Веля вспомнила себя в детдоме и от жалости подарила ей одну из своих ярких рубашек, чёрную, с пышным розовым воротником, да только ни разу в ней не видела, наверное, мать забрала.

В общем, одежду стирали с щёлоком, бельё варили в чане. Вроде бы со вшами справились, но нервный зуд у Вели остался до конца недели.

Тем временем, земляного масла скопилось достаточно.

***

После длительного совещания с Дебасиком, для реализации сырой нефти выбрали не близкие острова Трейнта, куда было принято возить тарань и вино, а более дальние, зато надёжные — Старые Земли, где правил вменяемый и прогрессивный молодой владыка, только заступивший после почившего отца. К сожалению, женатый.

Советник очень разумно полагал, если королю Скеру доложат, что на Гане научились использовать земляное масло как горючее средство, со спокойной жизнью можно попрощаться. Он попросту уничтожит остров. Пришлёт солдат, а когда остров будет захвачен — своих полезных людей, своего наместника со своим советником, назначит собственных старост в рыбацкие деревни и заберёт, как говорила его владычица, «место рождения». Ишь, какая хитрая штука земляное масло, не просто течёт, значит, а родится… В общем, отберут остров, куда им с Авелин тогда податься? Хорошо, положим, владычицу король тоже заберёт. Но уж он-то, старик, однозначно останется не у дел.

Что у колоритного соседа могут оказаться соответствующие королевские аппетиты и вполне средневековая совесть, Веля и сама прекрасно понимала. Они обсудили с Дебасиком возможные варианты, куда добираться ближе, где дадут дороже и, в конце концов, решили плыть в Старые Земли. При хорошей погоде можно справиться за половину смены течения.

Шхуну загрузили кожаными мешками и кувшинами с добытым за последнее время маслом, водой и припасами на время путешествия. Капитаном взяли старого пропойцу, когда-то водившего торговое судно, а теперь беспробудно пьющего в рыбацкой хижине неподалёку от леса. Это же не в королевство на рынок плыть, туда бы и сам Дебасик справился, а так далеко — нужно уметь просчитать течения и проложить маршрут. Пропойце-капитану в дорогу взяли вина, так как он без опохмела ни на что не был способен. Матросами вызвались два рыбака, утверждавшие, что уже ходили под парусом и невероятно счастливые от мысли, что отправляются в такую даль по делу государственной важности.

Дома был собран общий совет домочадцев — одно из немногих новшеств, которые успешно прижились. Для совета варился большой горшок виноградного компоту, затем Веля всех садила за стол и каждого расспрашивала, в чём нуждается его ведомство, и чем ему можно в работе помочь, если что-нибудь сделать из говна и палок. Всё, о чем говорилось на советах, Дебасик стал записывать «для истории острова». Мучаясь осознанием, что разводит бюрократию, Веля сказала ему, что эти записи называются «протоколы» и сверху на них нужно ставить номер и дату, а снизу его должность при дворе и подпись.

Первой слово взяла владычица и предложила за старшего над добычей масла оставить лакея Фобоса, а во дворце — кухарку Селену, строго-настрого приказав следить за чистотой и больше вшей не допускать. Советник настаивал кухарку взять с собой, но Веля апеллировала, что у той на иждивении дети. Дебасик стал на это сердиться и говорить, что дети есть у всех и это не повод не выполнять свой долг, а не можешь при дворе владычицы работать — на твоё место всегда найдут другую кухарку. Кухарка покраснела, как варёный лобстер и, не спрашивая слова, стала кричать, что она хоть сейчас готова плыть на край света и варить кашу на всю кодлу, но детей придётся тоже взять. Тут слово взял лакей Фобос и тоже стал кричать, чтоб его не ставили главным над колодцем, а поставили садовника, потому что у него от земляного масла все руки пупырями пошли, когда он вшей травил. А поскольку раньше руки пупырями не шли, значит пупыри от масла. Дебасик стал кричать на лакея, что масло — великий дар стихий, что он мазал им спину каждый день и кости болеть перестали, но никаких пупырей не возникло, а значит лакей врёт и невесть что брал в свои глупые руки, может, медузу. Воцарился ужасный гвалт.

Тогда Веля вставила в рот свисток и стала свистеть с переливом и стучать кулаком по столу, пока все не заткнулись.

— Ты, — она ткнула пальцем в лакея, — руками масло не берёшь, а руководишь. Начальником будешь, понял?

— Вы, — она повернулась к кухарке, — остаётесь с детьми, я вполне могу полтечения питаться таранью, как последний из моих поданных.

Она откинулась на спинку кресла очень довольная своим аскетизмом и демократичностью, но все домочадцы смотрели на неё, как на дуру, даже ругаться между собой перестали.

— Что?! — Веля подалась вперёд и развела руками.

В конце концов слова попросила горничная Таки. Она призналась, что умеет варить мучной суп с кореньями и мидиями, печь оладьи и может во время плаванья исполнять обязанности Селены, если владычица изволят одеваться сами. На том и порешили.


В последний вечер Веля отправилась к зверю с мисочкой креветок, своим полезным ужином. Кухаркины дети ловили их большим сачком недалеко от берега, волокли сачок по водорослям, обходили камни, а затем вытаскивали на берег и выбирали среди водорослей прыгучих, трепещущих рачков. Свежие они были такими вкусными, что Веле до сих пор казалось — никогда ими не наешься.

Кухарка норовила кормить Велю кашами и хлебом, но мука и крупы были собраны в дорогу, поэтому владычица получила плебейскую пищу — креветки и пучок сельдерея.

Она уселась на песок у кромки леса.

— Пол! Малыш! Иди, покушаем вместе! — позвала она.

Никто не вышел. Веля очистила и съела две креветки, такие свежие, что даже сладкие, и захрустела веточкой зелени.

— По-ол!!! Выходи, дракон, биться будем!!!

— Я же просил не орать, — Он появился откуда-то сбоку. — Неизвестно кто тебя услышать может…

— Приве-ет, пушистая звезда! — обрадовалась Веля.

Она протянула руки, но опоссум огрызнулся и отскочил.

— Да что с тобой такое? Я ведь завтра утром уплываю, попытаемся продать нашу нефть…

— Так плыви, в чём дело? А это что такое?

Зверь ткнулся розовым носом в мисочку с креветками и громко понюхал.

— Ты испортила их! — вынес он вердикт.

— Как?! — искренне поразилась Веля. Она только что ела прекрасный и питательный, очень свежий продукт.

— Сварила!

После чего развернулся и ушёл в свои чёртовы джунгли.


***

Случается, твои планеты повернутся ягодицами друг к другу, и вот уже жизнь подкидывает бублик за бубликом, да один черствее второго. И прожевать всё нереально, и собираешь их на нитку, чтобы съесть потом, пока не поймёшь, что держишь в руках огромную вязанку чистого идиотизма. И не выбросить её, не избавиться, можно только повесить на шею, чтобы руки стали свободны. А там уже либо горько плакать и сетовать на судьбу, либо ходить с улыбкой — да, я выгляжу странно и глупо, но мне плевать и даже больше — мне это нравится!

Особого оптимизма относительно цели поездки Веля не испытывала. С самого начала всё пошло лису под хвост, как говаривал зверь рода. Горничную Таки бесконечно тошнило, она не могла не то что готовить, но даже вылезти из своего гамака. Веле пришлось подставлять ей кожаное ведро и выносить это ведро за нею, мыть и приносить назад. Дебасик вместо того, чтоб понемногу приводить в чувство капитана взятым из дому вином, в первый же день напился до беспамятства, как и во второй, и в третий, и всё пропил, потому что Веля не додумалась спрятать кувшины. Когда вино закончилось, советник впал в депрессию и даже полюбившихся ему «протоколов» вести не мог. Капитан, видимо, имел свои запасы, потому что постоянно был неадекватен. Одни стихии знают, как он мог стоять за штурвалом, однако, он стоял, а корабль плыл. Саму её тоже подташнивало, и только сила воли позволяла не послать всё к дьяволу и не закрыться в каюте. Кто бы тогда контролировал весь этот бардак? В том числе, пришлось взять в свои руки варку каши и супа. Пока она разобралась, как разжечь печку, пока наловчилась возиться с утварью — прошёл целый день. В итоге получился ожог на левой ладони и довольно сносная еда. На красном месте вздулся багровый пузырь, ожог болел и мешал работать, но работать было надо, поэтому пузырь феерически лопнул, а под ним образовалась язва, которую Веля заматывала тряпкой и, видимо, занесла инфекцию, потому что сбоку язва начала гноиться. Вскоре от непривычной пищи на матросов напал понос. Мог, конечно, и от инфекции на Велиной руке, но вряд ли, потому что Веля кипятила все деревянные миски и ложки, а всю еду как следует обрабатывала термически, то есть — разваривала в стулообразную равномерную жижу. К концу путешествия Веля потеряла на нервной почве килограмма три, а по вечерам совершенно не по-правительски ревела. А там уже и приплыли.

В порту шхуну досмотрела портовая стража и взяла такой налог, что Дебасик ещё больше повесил нос. Велю же огорчил сам порт. Почему-то в королевстве она не обращала внимания на другие суда, возможно потому, что всё в те дни ей было в новинку и в диковинку, а теперь невероятное убожество её лохани по сравнению с другими кораблями прямо резало глаза. Куда идти, что делать — она не знала. За всю свою жизнь Веля только раз продала помаду однокурснице. Рука болела, Дебасик отказывался покидать каюту, а идти без него Веля попросту боялась. Вскоре капитан и матросы выпросили аванс и удрали в кабак, а Веля так и сидела на судне, косясь из камбуза на шумную портовую жизнь, на голых до пояса шлюх в ярких юбках и шляпах, с размалёваными грудями, на отчаянные, кровавые драки пьяной матросни, на то, как приплывают и разгружаются чужие торговые суда, как другие суда загружаются товарами и уплывают, как рыбацкие баркасы привозят рыбу, много рыбы, да такой, какой Веля и в глаза не видывала: чёрные, сомообразные, огромные рыбы с лапками, на которых рыбы, будучи живыми, ползали. Кистеперые?!

А люди тут — со всех островов Либра, одетые кто во что горазд: нищие в лохмотьях, богачи в расшитых золотом камзолах, торговцы в плащах, учёные и жрецы в хламидах, с какими угодно причёсками и бородами самой разной длины и фасона. Веля видела бритых налысо женщин, одетых в кожаные бриджи и жилет, увешанных оружием, не прекрасных сказочных амазонок, а мрачных мужеподобных баб. Она даже не сразу поняла, что это женщины, пока не заметила у них груди. Велина соседка по общаге, Натали, называла таких «баба-пи©р».

Или вдруг проходил военный корабль Старых Земель, огромный, смоляной, щетинился пушками, а на мачтах развивались стяги, а на них летела белая чайка — Дитя Дня. С каждым часом простоя всё больший стыд одолевал Велю за свою свиту и лохань…

Всё изменилось в один миг. Может, это Пол ворожил, бродя по своим дорогам ночи, чтобы Велины пазлы сложились в нужный узор? Мерзавец, мог вы ворожить более тактичным способом и попроще…


Ужин в этот день был поздним — обе луны красовались на своих местах. На ужин варился давным-давно обещанный мучной суп с мидиями — Таки, наконец, восстала из мёртвых. Она и походила на оживший труп — бледная, с кругами под глазами, остренький нос заострился ещё больше, зато ведро за ней больше выносить не требовалось, как и кормить всех на шхуне. Значит, можно перевязать руку тряпкой, пропитанной нефтью и ждать, пока ожог заживёт. Больше у Вели ничего, чем можно намазать рану, не имелось.

Она обыскала каюту капитана и нашла спрятанное пойло — кожаный мешок на завязках, а в нём — зловонную брагу из мелких пальмовых плодов. Замечательно! Она налила себе кружку,
вытащила на палубу кресло-качалку и, прихлёбывая вонючее бухлишко, стала глядеть на горящие вдоль воды и у харчевен смоляные факелы, фонарики на кораблях, на кипящую ночною жизнью пристань и раздумывать, будет ли когда-нибудь такая же энергичная пристань у неё на Гане.

Вот подкатила прелестная повозка, за нею слуги принесли несколько носилок с шёлковыми занавесками. Из повозки выскочили, судя по камзолам, местные аристократы, чистые и нарядные. Из носилок выпорхнули очаровательные дамы в длинных лёгких платьях с открытыми руками и шеями, как носили на многих островах в здешнем тёплом климате, с украшениями на руках, плечах и в причёсках, яркие, словно бабочки. Вся весёлая компания загрузилась на увитый цветами и утыканный яркими фонариками прогулочный кораблик и, размахивая кубками, отчалила в море. Глядя им во след, Веля вздохнула. И когда её советник придёт в себя?! Она залпом допила омерзительное пойло, скривилась и передёрнулась.

Сперва раздались крики, а затем — удар и треск. Веля подхватилась — что происходит? В темноте кораблик налетел на тяжёлое, гружёное углём судно, оно зацепило его и поволокло за собой.

— Кораблекрушение! — закричали на пристани.

— Спасите! Помогите! — закричали с прогулочного корабля. Дамы подняли визг.

А затем случилось страшное. Маленький кораблик так быстро раскололся пополам, словно был сделан из печенья. Она смутно увидела, скорее догадалась по плеску, что в воду посыпались люди.

— Их затянет под корму! — крикнул кто-то.

Поднялся гвалт, с пристани и других кораблей стали поспешно спускать лодки, моряки прыгнули в воду, но Веля уже была на половине дороги. «Господи, хоть на что-то я гожусь» — мелькнуло в мыслях. Она подплыла к осколкам судёнышка. «И-и-и-и, золотая меда-а-аль…» «Заткнись!» — грубо оборвала Веля собственный мысленный поток. Огляделась. Кое-где за обломки цеплялись люди, скуля, загребала лапками лохматая белая собачонка с бантом над глупым лобиком. Веля ещё раз оглянулась — к ним уже подгребала шлюпка с угольного судна, другая — с берега, в руках моряков виднелись багры и факелы. Однако она отчётливо помнила, когда ещё плыла: где-то здесь отчаянно била по воде руками белая фигура с открытым в панике ртом, а вот её уже и нет, одни обломки да цветы качаются. Надо искать. Веля глубоко вдохнула, нырнула, открыла глаза под водой — белая фигура медленно опускалась в чёрное никуда, а течение играло с длинными одеждами и казалось, что это огромная чудная медуза. Веля рванулась следом, догнала в несколько гребков, вцепилась в пышные светлые локоны и дёрнула на себя, наверх, к свету факелов в лодках. «Как хорошо, что она без сознания, — подумала Веля, — не мешает, не цепляется…» Сама всплыла, подтащила спасённую, и вот к ним уже тянутся руки, бесчувственную даму поднимают в лодку.

Веля ныряла ещё много раз. Во второй — вытащила ещё одну женщину, на третий никого не увидела, но не бросала попыток, ей всё казалось, что она плохо ищет, неглубоко ныряет, а надо опускаться глубже и дольше искать. Наконец поняла, что скоро пойдёт ко дну сама и бросила поиски.

— Великие стихии, да она не дышит!!! Эвелин! Эвелин! — с надрывом закричали в лодке.

«Откуда он меня знает?» — в недоумении подумала Веля. Она подплыла, по дороге зацепив собачонку, сунула её в лодку, подтянулась на руках и, тяжело дыша, перевалилась за борт.

Звали не её.

— Эвелин! — кричал мокрый молодой человек с тёмными слипшимися волосами и тряс за плечи ту даму с белыми локонами, которую Веля вытащила первой. Вторая, хоть и дольше пробыла в воде, уже приходила в себя в сторонке.

— Отойдите, — задыхаясь, приказала Веля, — дайте. Мне. Место!

Кусая руки, юноша вскочил.

«Так, сперва воду слить»…

Она положила даму животом себе на колено, лицом вниз, открыла ей рот, вывела челюсть — всё, как учили — вылилось немного воды, совсем немного. «Чёрт, наверное, это плохо», — подумала Веля. Она смутно помнила, что воды из утопленника должно выйти больше. Но за всю её жизнь при ней ни разу никто не тонул.

— Дитя дня, помоги! — вопил молодой человек. — Эй, что ты делаешь?!

Веля положила даму плашмя, запрокинула ей голову, открыла рот, вытащила язык. Она делала всё это на тренажёре, на сухом тренажёре с сухим языком, с электронными датчиками и лампочками во лбу и груди. Если ты действовал неправильно — лампочки загорались красным и тренажёр пищал. Если ты делал всё правильно — лампочки становились зелёными и «включалось сердце». На даме не горело никаких лампочек. Но что было хуже всего — западал язык. Веля тянула его на себя — мокрый скользкий язык рвался назад. К счастью, на плече у дамы красовалась бриллиантовая брошь, ею вместо булавки Веля приколола язык к щеке.

— Она сумасшедшая! — закричал юноша и схватил её за плечо.

— Не можешь помочь, так хоть не мешай, — огрызнулась Веля.

Растопыренными пальцами отмеряла, где разместить руки, сцепила в замок, ожог болит — плевать. Ну, тридцать на два, с богом! Раз, два, три, четыре… Пышная грудь дамы безрезультатно дёргалась, во все стороны летели брызги.

— Эвелин! За что стихии забирают тебя во цвете лет?! — вопил кавалер.

— Заткнись ради бога, — с тихой угрозой попросила Эвелина, не та, к которой он обращался, а та, у которой перед глазами плавали круги от напряжения и болела обожжённая ладонь. Пятнадцать, шестнадцать… Она давила и давила, даже после того, как под руками хрустнуло… тридцать!

Теперь надо нос зажать пальцами, у тренажера не было мокрого, скользящего в руках носа! У тренажёра были специальные резиновые накладки на лицо, которые тренер потом вываривал! Плевать. Два глубоких вдоха — в даму. «Ничего не выйдет, это труп…» — успела ещё подумать Веля, и дама забилась у неё в руках, закашляла, фонтаном извергая воду.

— Моя Эвелин!

Дама с кашлем и слезами упала на руки молодого человека, собачка громко лаяла, мокрые и сухие люди в лодках восторженно рукоплескали, а где-то далеко, на старой драной шхуне, кричал оживший, наконец, Дебасик: «Это моя владычица! Владычица Авелин Ганская!»

— Я извиняюсь, — сказал Веля, — Надо бы брошечку отстегнуть…



***

В эту ночь Веля и вся её команда ночевала во дворце. Она спасла молодую супругу местного владыки и её фрейлину, правда, супруге сломала два ребра, но это были мелочи. Дворец был огромен, дворец был с фонтанами и примитивным водопроводом. «Хочу такой же, хочу в фонтане умываться по утрам и туалет в помещении!» — с горячей завистью подумала она. Им выделили две большие комнаты. Одну — Веле с горничной, одну — Дебасику с капитаном. Матросы остались на судне, сторожить бурдюки и кувшины.

А вот несколько придворных не спасли, и это совсем не радовало, потому что совпадением всё это происшествие даже не пахло, а пахло подставой и неразборчивостью Пола в средствах. Поэтому спала Веля плохо.

Утром за нею прислали от госпожи. Давешняя спасённая дама приняла её в своих покоях, просторных и светлых, лёжа в постели с огромным пологом. Пока Веля шла от дверей, владычица приманивала её открытым взглядом прелестных голубых глаз с чёрными ресницами. Также у тёзки были пышные белокурые косы и пухлые смеющиеся губы. И вся владычица была пухленькой, мягонькой и, видимо, считалась первой красавицей.

— Ах, какая прелесть, как это называется? — воскликнула она, взмахом руки отпуская служанок.

— Что именно? — с ответной улыбкой спросила Веля.

— Ну, вот эти прекрасные одежды, в которых ты одета? У вас на Гане все так одеваются? Ты как амазонка, я тоже так хочу.

Веля устыдилась порядком подуставшего топика и легинсов.

— Да так, — махнула рукой она, — ну, майка, лосины.

— Ах, хочу такое же! Садись, скорее, ко мне в постель!

Владычица схватила колокольчик и громко позвонила, но тут же искривилась от боли в сломанных рёбрах.

— Позовите портниху! — приказала своим женщинам.

И тут же Веле:

— Ведь мы с тобою тёзки, да?

Они болтали до полудня. Оказывается, намедни отмечалось семь течений от их с владыкой брака.

Все ели столбцов, на Гане ловят столбцов? Эвелин «ужас как любит» столбцов, они так забавно ползают и очень вкусные с лимоном. А Веля — Эвелин или Авелин? Но всё равно, имя-то одно, значит тёзки, правда? Потом играли в колесо, пили вино и поехали кататься, при чём владыка Жоль сам повёл судно, потому что он умеет и с детства ходит под парусом. Этот Жоль видно перебрал вина, он клялся, что прямо перед носом у него проскочила огромная крыса размером с кота, от неожиданности он повернул в другую сторону и они пошли ко дну, и две придворные дамы и один кавалер потонули, это ужасно, потому что теперь не будет нужного числа людей играть в колесо. А Веля умеет играть в колесо? А почему, разве на Гане в колесо не играют? А потом она очнулась на лодке, а во рту у неё брошка и грудь прямо ужас как болела, а теперь лейб-лекарь так туго завязал, что не продохнуть, и сказал лежать, но благодаря Веле она снова может радоваться солнышку и поехать к маме, а уж владыка Жоль как рад, не передать, хотя сперва он испугался и думал, что Веля её убьёт до конца. Он скоро придёт, у него по утрам дурацкие дела, а ей скучно, потому что две дамы потонули, а одна нахлебалась воды и теперь больная, не со слугами же разговаривать. А Веля амазонка? Ах, она бы тоже хотела быть как Веля, но это ужас, как тяжело, наверное. Да где же портниха? Эвелин тоже хочет такие чудные штанцы и этот, как его, да, топик!

Путём мучительных вычислений и подсчёта течений на пальцах Веля определила её возраст — шестнадцать лет. Значит, замуж тёзка вышла в пятнадцать. Веля сразу повесила нос. Кажется, даже на Либре её шансы устроить личную жизнь невелеки. Но настоящее испытание ждало её впереди.

Эвелин Староземскую было не заткнуть. Пожирая Велю глазами, она рассказала, что не любит багровые розы, а любит всё розовое, что они с владыкой с детства были обещаны друг другу, что они оба относятся к роду чайки и приходятся друг другу троюродными кузенами и у них роду так принято жениться, чтобы сила зверя не рассеивалась, а род оставался при власти на Старых Землях.

Она насильно подарила Веле ту самую брошку, которой её язык был приколот к щеке, — на память. Веля хотела подарить ей розовый тренерский свисток, но вышло бы слишком неравномерно, поэтому пришлось отдать свою единственную ценность — кулончик. Эвелин поклялась, что никогда его не снимет и заставила Велю приколоть бриллиантовую брошку к топику. Затем, практически без перехода заявила, что её владыка предпочитает её любить языком и губами и совсем не против, если она сперва не примет ванны. Веля мучительно покраснела и стала думать, как бы убраться подальше от этой болтливой особы, как минимум, уйти с её кровати на топчан в углу, но к счастью, пришёл сам владыка и белокурая пампушка переключилась на мужа — стала ему рассказывать, как чудесно они с Велей проводили время и какая Веля милая. Поскольку подниматься ей лекарь запретил, слуги накрыли лёгкий обед на террасе, куда Эвелин вынесли в кресле. Тёзка принялась жевать свои любимые столбцы, оказавшиеся теми самыми кистепёрыми рыбами, и замолчала. Столбцы и правда оказались хороши.

К концу обеда Веля продала Старым Землям всё привезённое земляное масло по более дешёвой цене, чем китобои продавали ворвань, а также заключила договор о дальнейшем сотрудничестве и чувствовала себя распрекрасно. Разве что смотреть на владыку Жоля она больше не могла, потому что при каждом взгляде вспоминала о его предпочтениях и совсем сбивалась с мыслей.

Когда Дебасика вместе с местным советником позвали заключать договор о поставках с Ганы на Старые земли масла и масляных продуктов, тот стал сам не свой от важности. Староземский советник выглядел наряднее и чище, с благородной бледностью кожи и выражением лица, выдававшем убеждённого трезвенника. Его пергаменты были тонкими, а письменные приборы — серебряными. Всё говорило о его высоком статусе, как сказал бы Пол, но Дебасик нашёл, чем его уесть, когда Веля, Жоль и оба советника собрались у владыки в кабинете.

— У вас что, про-то-колы не ведутся? — вздёрнув брови, вопросил он. — Да вы что, коллега, нынче принято всё про-то-ко-лировать. Сверху ставить дату и номер, снизу — подпись. Никогда бы не подумал, что… Гм…


Домой собирались с триумфом. Выручка превысила все ожидаемые результаты, а значит, следовало вложиться в производство. Прежде всего Веля нашла кузню, заказала огромную железную бочку и кое-что другое для перегонного куба, намалевав кузнецу примерный рисунок. Кузнец почесал бороду, покосился на Велю и взялся за работу — сам заинтересовался. В результате вышло неплохо по исполнению, довольно дорого по цене, но, по идее, окупаемо.

Также приобрели инвентарь и «струмент» для строительства, кожу для пошивки бурдюков, ткани, нитки и верёвки, зерно и прочее, необходимое для хозяйства. Шхуну загрузили так, что ступить было некуда.

На пристани Дебасик стал вести себя странно и заискивающе. Угодливо заглядывал в глаза, неподобающе хихикал. Умудрённая опытом Веля заподозрила неладное.

— Ну, что ещё? — настороженно спросила она.

— Не угодно ли будет владычице, — медовым голосом начал советник, — купить на обратный путь самую малость вина? Разумеется, в целях поддержания здоровья и бодрости духа экипажа.

Она хотела ответить чётким начальственным «нет», но стало жаль старика. Сколько в его жизни радости?

— Сидите на судне, сторожите припасы, а я в кабак быстро сбегаю, — сказала она, взяла опустевший кувшин, надвинула шляпу пониже и пошла. Ей хотелось ещё на минутку окунуться в шумный мир, который она наблюдала со шхуны, перед возвращением на безлюдную Гану.


Ближайший трактир находился в подвале постоялого двора, о чём снаружи сообщала вывеска, предлагавшая всем желающим выпить и перекусить. Поскольку читать умели далеко не все, выпивку и закуску изобразил какой-то местный Ван Гог. Что именно он хотел нарисовать, достоверно определить у Вели никак не получалось, поэтому она представила себе холодные вино и пиво, креветки, мидии и рапаны, вафельные трубочки и сладкую сахарную зерновую культуру. Ужасно захотелось есть.

Как и ожидалось, подвал наполняли жаждущие холодного бухлишка моряки, солдаты и приезжие. Торговля шла бойко. Все столики до единого были заняты, но это Велю не смущало, сидеть она не собиралась.

Возле прилавка собралась небольшая очередь, одинаковая в любой вселенной, с любым количеством лун, живущая по одним и тем же законам. Веля знала, как себя вести. Она спросила, кто крайний, сообщила, что теперь крайняя она и, помахивая пустым кувшином, опёрлась о стойку.

С доброжелательной улыбкой Веля принялась рассматривать разношёрстную публику, иногда ловила ответный взгляд, тогда улыбалась ещё шире. Чебурашка в поисках друзей.

Тут было бы прохладней, чем на улице, если бы не жар из кухни, где шкварчало, шипело, булькало, распространяя вкусные запахи. В углу, притопывая ногою, пищал на дудке музыкант, однообразная мелодия прорывалась сквозь шум голосов, смех и возгласы, стук кружек и чавканье ртов. За стойкой трактирщик в колпаке и грязном фартуке разливал по кружкам пойло, за его спиной высились бочки, откуда он черпал, а смазливая девчонка лет пятнадцати таскала тарелки, наполненные жареной рыбой и кусками крабов. Веля не удержалась, схватила кусок рыбы с подноса, взамен бросив монетку. Отличной, кстати, рыбы, ничуть не худшей, чем любимые Староземской владычицей столбцы.

Она жевала, осматривалась и думала, неужели так сложно организовать подобную харчевню у них на Гане? Дебасик был бы счастлив. Пусть и не подобие Монако, но понятное занятие старику. Вот последний моряк перед ней взял вина себе и своей спутнице с голой грудью, Веля уже подняла кувшин и открыла рот, чтоб сделать заказ, как прямо перед нею грохнулась пустая кружка. За ней вторая.

— Эй, трактирщик, — сказала лысая баба кубической формы, плечом оттирая Велю, — повтори-ка мне этой дряни, которую ты зовёшь вином!

— Я дико извиняюсь, — сказала Веля спокойно, — конец очереди вон там.

Баба повернулась к ней. Она была немного ниже Вели ростом, но куда мощнее и в плечах и в бёдрах, и двигалась резко, по-мужски. Баба была не первой молодости, лицо — словно у каменного идола с острова Пасхи — большой нос, массивный подбородок. Длинный рот распахнулся, и почему-то Веле вспомнился старого фасона внедорожник с крупной радиаторной решёткой.

— Что ты сказала, креветка?

— Что конец очереди вон там, — Веля мотнула головой. — Может ты не видела.

— Мадора мочилась на твою очередь, — сказала баба с вызовом.

— Из-за таких Мадор вся Ойкумена в жопе, — ответила Веля.

В кабаке сразу стало тихо, все с любопытством смотрели бесплатный спектакль, только музыкант продолжал заливисто пищать на своей дудке.

— Да я тебя как кильку раздавлю, мелкая! — заявила баба. — Мадора хочет пить и получит пива!

В этот момент Велю окончательно поплющило.

— Горячей крови Мадора напьётся… — и уточнила, откуда и в какие дни. В её детдоме у девушек это было самым страшным оскорблением, за которым, обычно, следовала драка.

Музыкант прекратил пищать. Радиаторная решётка захлопнулась, баба очень резко, без замаха двинула ей в глаз, да так, что и сама Веля, и три человека в очереди за нею посыпались кеглями. А баба уже надвигалась, как внедорожник. Её рука потянулась к поясу, раздался протяжный и характерный металлический звук, в руке появился короткий меч, или длинный нож, или что-то подобное. Веля поднялась как можно быстрее. Ничего, даже близко похожего на оружие у неё не было, только пустой кувшин. Никто из зрителей ей помогать не собирался, только глазели. За передними столами, кажется, делали ставки. Веля со всей силы грохнула кувшин о стойку, тот разлетелся вдребезги, в руке осталось горлышко и ручка. Не стекло, не ахти какой цветок, но на безрыбье…

Кто-то сзади взял её за плечи, очень аккуратно.

— Эй, Мадора, успокойся, красотка! — раздался мужской голос у Вели над левым ухом.

Веля искоса зыркнула. И ещё раз зыркнула. И ещё разок быстренько посмотрела. Это был здоровенный мужик бывалого вида, может, чуть поизящнее короля, с бритым лицом и собранными в хвостик полуседыми волосами, в кожаной безрукавке, таких же штанах и большим наплечным мешком за спиной. И с двуручным мечом за поясом. И со шрамами на лбу, руках, шее.

В лице у лысой бабы что-то изменилось, в небольших глазках родилось и отразилось сомнение, кажется, тип с хвостиком был ей знаком. Наконец, радиатор снова распахнулся:

— Шепан! Какого дьявола ты в мои разборки лезешь?

— Да потому что девчонка явно не твоей весовой категории, — пояснил Шепан, оттирая Велю себе за спину. — Хочешь пойла? Забирай и проваливай. Хочешь драки? Бейся со мной.

Мадора с минуту раздумывала, сверля взглядом то его, то Велю с горлышком от кувшина, затем грохнула о стойку монетой и убралась восвояси.

— Скажите, а кувшины у вас продаются? — быстро и тихо спросила Веля у трактирщика, ощупывая стремительно опухающий глаз.


На улицу они вышли вместе.

— Детка, какие демоны тебя тянули за язык? — разглядывая Велю, спросил Шепан. — Ну взяла б она свои две кружки пойла без очереди, что бы изменилось? Это же амазонки, там две извилины и желание сражаться со всем, что движется.

— Да само как-то получилось, — Веля с досадой мотнула головой. — Спасибо вам, а то я уж сама жалела, да поздно. Слово за слово…

Шепан замолчал, нахмурился.

— Ты кто такая? — спросил он затем довольно грубо, ткнув пальцем в её шляпу с вышивкой.

— Я управляю небольшим островом, Ганой, — отводя взгляд, призналась Веля. — Вот скоро туда отправляемся.

— Кто твои родители?

— Я сирота.

— Замужем?

«А это ему зачем…» — подозрительно подумала Веля и отрицательно покачала головой.

— Сколько тебе течений? — допрос продолжался.

— Двадцать лет мне было, а течения надо считать. А что такое?

Шепан снова замолчал, изучая её.

— Гана это возле Трейнта? — спросил он затем. — Подбросишь меня, владычица?

— А вам, вообще, куда? — осторожно спросила Веля.

— Мне, вообще, плевать, — пожал плечами Шепан и рассмеялся так задорно и весело, будто вспомнил что-то невероятно забавное. — Только бы подальше отсюда. И мне бы залечь на дно ненадолго!

Зубы у него были белые, ровные и все торчали на своих местах, где им полагалось быть по природе, что само по себе удивляло Велю, перевидавшую за последнее время множество гнилых и щербатых ртов; характер — весёлый, а походка по-кошачьи лёгкая, несмотря на внушительные размеры. Её спаситель оказался бродячим наёмником, перевоевавшим за кучу разных армий в доброй сотне войн и заварушек. Сейчас, продувшись в пух и прах, он бежал от кредиторов.

Дебасик встретил его появление настороженно, впрочем, затем увидел кувшин и несколько смягчился. Таки стрельнула глазами и прыснула в кулак. Капитан, как обычно, бродил по шхуне пьяным, а матросам было попросту плевать, привела Веля наёмника или подобрала щенка.

— А почему вы за меня вписались там, в таверне? — спросила Веля позже, когда Старые Земли скрылись из глаз и они оба стояли на носу её судёнышка, и ветер дул в лицо, и солнце жгло с неба, и быстрые дельфины стайками выпрыгивали из воды, гоняясь за рыбёшкой.

— Своим безрассудством ты напомнила мне старого знакомца, — с улыбкой ответил Шепан.

— Ну, увидите его, передайте спасибо от меня, — Веля прижала мокрую тряпку к сизой подушке с прорезью, которая теперь была вместо левого глаза.

— Если я его увижу, детка, — улыбка Шепана пропала, — под лунами останется кто-то один: либо он, либо я.

Глава 6. Сомненья порождают хаос


Они стекались со всех тридцати островов. В малом покое ещё толпились люди с тяжбами, апелляциями по судейским приговорам, прошениями, когда король прервал приём. Все двери в тронный зал закрыли. Последним вышел старенький советник короля с юношей писцом, нагруженным целой горой свитков. Позже пометки на них будут перечитывать и выполнять уже другие люди.

— Его величество обедает! — объявил советник ожидающим, те разбрелись по углам, разбились по кучкам. Одни, шевеля губами, перечитывали принесённые с собою пергаменты, иные и себе решили перекусить, достали захваченную из дому снедь и захрустели таранью с плодами на зависть тем неосмотрительным просителям, кто не думал, что приём затянется на целый день.

Повар лично принёс Скеру поднос с витыми ручками. Говядина: большой кусок отварного мяса и едва обжаренная печень, к мясу — несколько ломтей хлеба грубого помола, ростки бобов. Король предпочитал обедать «без этих глупостей», как он называл сложные блюда, которые терпел на пирах, потому что без сложностей ему стало неприлично обходиться. Скер ножом резал мясо на куски, бросал в рот и жевал, запивая вином, иногда отирая бороду льняным ручником. Как большинство крупных мужчин, отсутствием аппетита он не страдал и, если б вёл оседлый образ жизни, наверняка набрал бы безобразный вес, как случилось в своё время с его отцом. Король хорошо помнил безобразную расплывшуюся тушу папаши, целыми днями жравшего и хлебавшего любое пойло. Отец ухитрился опуститься за время одного-единственного перерождения лиса, когда Скер вспоминал об этом, то морщился от омерзения. Сзади к трону бесшумно подошёл полезный человек, стал за спинкой, чтоб король его не видел, потому что Скер терпеть не мог, когда шпионы лезли на глаза. Человек деликатно кашлянул.

— Говори.

— Пираты потопили тринадцатого купца Васара, — зашептал человек. — Королевство теряет на морских разбойниках до ста тысяч в семь течений.

— Хорошо, — Скер хлебнул из кубка.

— Если дальше пойдёт не хуже, потери возрастут, потому что острова найдут других поставщиков.

— Сколько берут капитаны за налёт? — Король отправил в рот кусок печени.

— Последний запросил пятьсот.

Однако… За пятьсот монет Скер в свою бытность капитаном не то что торговое судно на дно пустил бы, а целый остров стёр бы с карты Либра.

— Кто им платит, знают?

— Нет, мой господин, мы действуем через третьи руки, если что — вина падёт на Старые Земли…

— Эти третьи руки покупные или… надёжные? — Король захрустел бобовыми ростками, кусок кровящей полусырой печени отправился следом.

— О, гарантия надёжности гостит у нас в каземате, мой господин. Ещё…

— Говори.

— Жоль Староземский закупает земляное масло тут неподалёку, на Гане.

Король отрезал пласт говядины, пальцами запихнул в рот. Мощные челюсти снова заработали, как мельничные жернова. Когда он жевал, даже уши шевелились.

— Что за масло?

— Отрава, что у них из земли течёт, из-за которой половина острова не родит. Ею теперь улицы освещают в Старых Землях, а вслед за земцами и другие острова покупать у них стали, дешевле ворвани.

— Да? — удивился король. — Надо бы и нам попробовать.

Гана, Гана… Что-то такое вертелось в голове… Хм, горящая отрава, любопытно…

— На Гане отраву теперь черпают в колодце и варят очищенное масло, — продолжал полезный человек, — вот оно и ярче светит, чем ворвань, и меньше коптит.

Король вспомнил и перестал жевать.

— Там на Гане владычица по пророчеству?

— Да, мой король, она отраву варить и придумала.

— И что ей с того выходит? — Скер повертел в руках ломоть хлеба, понюхал, положил назад на поднос.

— Доносят, что пристань отстроила, два корабля купила на Кварте и… э-э-э…

— Говори.

— Народ там бедный, так она им жилища каменные строит, в помощь. С каким-то битумом строит, из того же масла вареным.

— Что, всё на земляном масле?!

Скер прищурился. Он удивился не щедрой заботе о поданных, он и сам в молодости страдал от подобной глупости, пока не понял, что смысла нет, всё равно не оценят, скажут, что плохой владыка. Недовольные правителем найдутся всегда, хоть на изнанку вывернись. И чем больше дуть им в жопу — тем больше будет недовольных. Однако, если вожжи натянуть, — словно лис наворожил — недовольства затихали.

Также король очень хорошо знал, что бесплатно не то что телегу камней для постройки, даже стакан вина не получишь, разве что дать торговцу по морде и забрать всю бочку. Стихии, ну и стыд, зачем только вспомнил.

— Так многие сейчас брать у них стали, владыка, как дикое масло, так и светлое, отваренное, и воск тоже. Дешевле выходит, чем сало для свечей или рыбий жир.

— Хм…

Выходило, это земляное масло — дело прибыльное. Повезло девчонке. Скер почесал подбородок и благодушно улыбнулся одним углом рта.

— Ну, пусть торгует. Лучше, чем попрошайничать или себя продавать, — сказал он. — Надо как-нибудь купить немного, любопытно. Может и мы себе лампы заправим, вдруг хорошо.

Он доел последний кусок мяса, допил кубок, поставил поднос на пол, отодвинул ногой, сыто потянулся. Полезный человек не уходил, дышал сзади за троном.

— Владыка Скер… — шепнул он снова.

— Говори.

— У Подгорья видели стаю китов, один из них — огромный, чёрный, с зелёным от старости брюхом. За ними следуют северяне, флот в пятьдесят кораблей, большей частью малых… Как всегда, с китами кочуют.

Лицо у короля будто окаменело, он прищурился, взгляд остановился. Этой новости он ждал всю смену течения. А вот то, что ему предстояло теперь, когда новость получена, было куда сложнее, чем штурм Западного Синка. Сложнее и гаже. Да что там говорить. На секунду он почувствовал настоящую боль. Скер по опыту знал — неприятные вещи надо делать сразу, а не откладывать на потом. Так только растягиваешь болезненное предвкушение, будто боишься чего-то.

— Позови адъютанта, — морщась, сказал он.

Полезный человек с пониманием кивнул, будто король мог видеть бритым затылком.

— Прикажете снарядить корабли?

— Пока закончу приём.

Какие бы ты цели правитель не преследовал, он должен помнить, что от него зависят другие.


***

Много лет назад, когда он впервые увидел флот северян, следующий за зверем рода в его вечных странствиях, то поразился. По сути, его и флотом можно назвать лишь с большой натяжкой. Беспорядочное скопище кораблей. Один галеон, пара шхун, а остальные — канонерки и драккары, мелкие, старые и драные судёнышки, латанные-перелатанные, скреплённые между собой цепями, канатами, верёвками, у кое-каких и парусов даже нет, их тянут на буксире — хаос!

Скер первую смену течений после смерти отца был владыкой своего убогого, утопающего в долгах острова. Его шхуна только что разбилась, налетев на подводную скалу, несколько человек утонуло, а двое плыли вместе с ним из ниоткуда в никуда на плоте, который кое-как собрали, без воды, без пищи, без надежды, как вдруг на горизонте показались киты, а за ними — паруса огромного галеона. Киты пели, корабль приближался, и чем ближе подходил он к ветхому плоту Скера, тем больше обрастал судёнышками-прилипалами, будто бок морского чудовища — ракушками-паразитами. Такой себе плавучий остров, а на нём — привесёлый народ, промышлявший ловлей жемчуга в тёплых водах и ловлей белорыбицы в холодных. Как быстро всё меняется. Только что он думал, что придётся его лису новый род искать, а вот ему уже канат бросили. Он поймал, поднял голову. Сверху стояла Мирра, придерживала рукой шляпу и улыбалась, и русые прямые волосы развевались на ветру, и лезли ей в лицо, мешали. Он, как дурак, канат из рук и выпустил. Мирре пришлось перебрасывать.

Большие чёрные киты кочевали от северных островов в их южные широты на время зимы. Скер прожил с племенем два течения, пока киты рожали детей. Пробовал ловить жемчуг, как они, но получалось плохо — он уже тогда был слишком большой, чтобы стать хорошим ныряльщиком, Мирра смеялась над его попытками собрать корзину раковин, и он тоже смеялся, глядя, как быстро собирает корзину она. Удивительно, как всё радостно было тогда, и как теперь всё стало по-другому. Когда это началось? Он не помнил. Просто мир вокруг менялся и Скер менялся вместе с ним.

Возможно, он так и уплыл бы с северянами, когда киты пошли на запад, откармливаться водорослью, тиной и мелким водяным рачком, а к лету бы вернулся вместе с племенем в их холодные северные воды, куда даже в тёплое время года доплывают льдины, но однажды ночью явился лис. Он долго не видел лиса, со времён смерти отца. Лис сказал, что долг владыки — поднимать свой род и остров. Что если Скер уплывёт с племенем, то на всю жизнь останется никем, потому что владыкой плавучего табора станет брат Мирры, а не он, чужак. Что у него свой зверь рода и он не может влиться в род кита, не отрёкшись от корней. Что если Скер уйдёт с ним, лисом, то станет великим королём, которому поклонится Либр. Властелином мира. Что хорошо дружить с тем из Детей, кто ходит тёмными путями. И что он должен выбрать прямо сейчас.

Разумеется, Скер выбрал. Впрочем, кое-в чём он ослушался лиса — тот сказал не брать с собой девушку, что лис сам выберет ему какую надо для рода спутницу, а он поступил по-своему — взял. Потому что, когда Мирра бросила ему канат, он понял, что хочет всю жизнь слушать, как она смеётся, смешить её, чтоб она смеялась больше, и пять сыновей.

На удивление, отец легко согласился отдать её «осёдлому». Быть может, разглядел в нём то же, что и зверь, Скера Объединителя, Законодателя и прочее?

Родные подарили Мирре старую шхуну, добраться, и ведро жемчуга. За этот приданный жемчуг он купил себе настоящий корабль, ещё думал, может, лучше расплатиться с долгами отца? Секиру ему выковал Риннар, великий оружейник Старых Земель. Скер пришёл к нему за мечом, но тот смерил его взглядом и сказал: великие стихии, парень, твоё оружие — секира, на-ка попробуй, метни вот этот топорик вон в ту мишень. Но это было позже.

А когда они уплывали — северяне махали платками и шляпами с галеона, суден и судёнышек. А ещё из глубины поднялся он. Огромный, как горная гряда, чёрный, как Великая Мать. Он выпустил могучий, до неба, фонтан и запел прощальную, тоскливую и странную песнь. Только тогда она заплакала.


В последний раз Скер видел северян после победы над Тривийским союзом, уже будучи королём. В тот год Мирра понесла, они так радовались, наконец-то родится наследник. Вскоре Скеру доложили, что плавучий табор снова оказался в их водах. Он велел снарядить для них обоих бриг, чтоб порадовать королеву встречей с родными. И загрузить его дорогими подарками, чтоб отблагодарить за сокровище, которое северяне подарили ему.

И опять Скер поразился грандиозном зрелищу, как вдалеке появляются киты, а за ними вырастает удивительный и весёлый хаос плавучего острова. Правил тогда уже шурин. Он прекрасно встретил королевскую чету, поздравил с коронами и беременностью, и Мирра повеселела, со всеми обнималась и смеялась совсем как раньше. А потом пошла к зверю рода за пророчеством, а вернулась сама не своя. Что сказало ей Дитя Великих Вод, Мирра так королю и не рассказала, просто потухла, как фонарик. Но Скер славился настойчивостью. Знание — это сила. Он спрашивал и спрашивал её день за днём по приходу в Трейнт, он давил, он требовал ответа и был весьма нетерпелив, пока та не призналась. Пророчество гласило: «Твой владыка уничтожит мир».


***

И вот Скер снова, прищурившись, смотрел на плавучий остров. Сам король и пять человек, которых он отобрал, двое союзных владык и три капитана стояли на носу небольшого парусника на пути следования китов и северян.

Внутри у Скера всё пылало огнём, что королю до того ада, которым его пугали уже чёртову кучу лет на каждом разбитом острове? Вот его личный ад — с галеона ему радостно махали шляпами — узнали и радовались. Ему уже давно нигде не радовались, только тут, в память о Мирре, которую любили, весть о смерти которой только недавно получили с гонцом. Он помахал в ответ. Если личный ад — цена того, чтобы человек стал хозяином Либра, он готов платить и гореть.


У владыки Кетта было достаточно оружия — король сам дарил его шурину, чтобы было чем обороняться: много вёдер «железной тарани», щиты, копья, даже пушку. У шурина хватало людей для сражения, но Скер не хотел, чтоб они гибли в бою. Он едва поднялся на борт, а Кетт уже шёл ему на встречу с радостной улыбкой — любил короля.

— Привет, ваше величество, — сказал владыка и посмотрел ему в глаза глазами Мирры, — Ну, как ты? — Он обнял его руками с длинными, как у сестры, пальцами, — Рад тебя видеть.

— И я рад тебя видеть, — ответил Скер и трижды быстро погрузил длинный нож в грудь шурина, снизу-вверх. Раз, два, три.

— Ах, — сказал Кетт, широко распахнутыми глазами глядя в глаза Скеру, — а-а-ах…

— Прости, — щурясь от боли, сказал король, — ты не должен видеть того, что я сделаю. Ты не заслужил такого.

Он обнял шурина и держал, чуть покачивая, пока прерывистое дыхание не замерло, а тело не обмякло. Тогда положил на палубу и сел рядом. Закрыл мёртвому глаза.

Вокруг поднялся страшный крик, вопли испуганных детей, женский вой — весь галеон сбежался встречать «мужа их Мирры» и все видели смерть владыки. Сидя над телом шурина, король смотрел, как его люди обнажили мечи и перебили растерянную стражу.

— Всё кончено, больше смертей не будет! — кричал владыка Теталл, пытаясь успокоить хаотично мечущихся людей, которые только что радостно их приветствовали. Какого дьявола они все живы, а Мирра — нет? Вскоре палуба галеона опустела, остался король, его люди и мёртвые.

Опустив голову, Скер исподлобья наблюдал, как убрали паруса и положили главное судно в дрейф. Плавучий остров замедлил ход и остановился.

Теталл глянул в подзорную трубу и показал пальцами, что всё по плану. Прямо по курсу к ним приближалось три королевских китобойца и два его собственных.

— Ты можешь не участвовать дальше, — с нотой сострадания сказал Теталл, — мы с вла…

Король поднял глаза и поднялся сам. «Ну, давай, пожалей меня», — подумал он. Союзник не стал договаривать, с улыбкой развёл руками: как пожелаешь, твоя малютка, тебе и баюкать.

— Дай, — Скер протянул руку.

В ладонь легло древко гарпуна.

Реальность будет полна разочарований, пока люди продолжат верить в зверей рода, а не в себя, полагаться на зверей рода, а не на собственные возможности. И, поскольку у него одного хватило ума и силы действовать, значит это его предназначение.


Он всплыл сам, когда понял, что стадо окружили. На секунду Скер ощутил священный трепет, когда увидел размеры зверя. Наверное, со времён творения он не перерождался, такой большой был и древний, поросший зеленью и паразитами, настоящее чудовище. Наверное, это Дитя Воды помнило времена зубастых тварей, огромные кости которых иногда выносило волнами.

— Я помню тебя, мальчик. Я отдал тебе дочь нашего рода. Ты пришёл за пророчеством, — прозвучало, прошелестело над водой.

Он не мог понять, откуда доносится голос. На поверхности виднелся только лоб и блестящий глаз у самого края пасти, король бы мог поклясться — закрытой. Глаз — размером с лодку, с большим чёрным зрачком и яркой полоской голубой радужки, с верхним и нижним веком, устало и внимательно смотрел на Скера. Кит многое знал о прошлом и грядущем. Если не всё.

— Я не за этим пришёл, — Скер по-бычьи мотнул головой.

— Все приходят за пророчеством, — возразил кит. — Получишь своё и ты.

Скер молча ждал.

— Ты убьёшь всё моё стадо?

— Нет, если ты один добровольно примешь смерть. Да, если ты откажешься.

На чёрных китов обычно не охотились — слишком мало жира, слишком жёсткое мясо. Но перебить, имея нужные средства, было можно, а король имел. Кит замолчал, вверх вырвался фонтан воды, и Скер подумал, быть может, он говорит через эту ноздрю? Или в мыслях его говорит?

— Торговаться бессмысленно, — сказало Дитя, наконец.

Скер прикрыл глаза в знак согласия.

— Близится время третьей луны, мир уже накрыт её тенью, — вновь раздался голос-шелест.

— Я не нуждаюсь в твоих пророчествах, рыба.

Ещё один фонтан воды вырвался вверх.

— Тогда делай, что должен, — протяжный вздох и блестящий глаз прикрылся веком.

Скер поднял и медленно опустил руку — подал сигнал. И тут же гарпуны посыпались со всех пяти суден. Один за другим втыкались они в огромного старого зверя, который молча позволял убивать себя, чтобы выжило его стадо. Умирал кит долго, фонтан раз за разом поднимался к небу, пока над водой не пронёсся стон, и последний фонтан вырвался — истово-алый.

Вскоре его тело зацепили цепями и стали поднимать на лебёдках, но древний зверь был слишком огромен даже для пяти китобоев. Тогда спустили лодки, чтобы порубить его на части прямо в воде. Моряки взбирались на гигантскую свою добычу, прохаживались по ней, пританцовывая, смеялись и хорохорились. Лодка короля как раз подплыла к чёрной, истекающей кровью горе, когда глаз размером с лодку вновь открылся.

— Посмотри в склеп, — прошелестело еле слышно.

Чудовищным ударом Скер вогнал гарпун до середины древка прямо в зрачок. И всё стихло.


***

Лис явился как ни в чём не бывало. Вынырнул из тени в его каюте, вышел из-за сундука в углу, будто всё время там и прятался. Его зверь ходил тропами ночи, в тёмное время суток он мог прийти куда угодно, оказаться где пожелает, при условии, что там тоже будет ночь. Он мог забрать с собой и Скера — ещё в детстве лис испробовал его крови, чтобы принять мальчика.

— Мой король, — лис приблизился с опущенным хвостом и прижатыми ушами, лизнул руку. — Луны позавидуют твоему могуществу…

Скер поставил на пол блюдо и, скрестив руки, наблюдал, как зверь рода пожирает плоть другого Дитяти.

— О чём он говорил? — спросил король, наконец.

— Дам-ням-ням?

— Что значит тень третьей луны?

Лис подавился куском мяса, закашлял, отрыгнул, облизнулся и съел заново. Наконец он вспыхнул, как маленький метеор, погорел, содрогаясь всем телом, и потух. Подождал немного, глубоко дыша открытой пастью, затем словно пришёл в себя и подошёл к королю, изящно перебирая чёрными лапами.

— Ни о чём не тревожься, владыка, — вкрадчиво сказал он, вновь прижимая ушки, — Я решу вопрос с луной. Главное, чтобы мы к тому времени успели закончить дело.

Скер ничего не ответил, только прищурился. Кое-какими соображениями он со зверем не делился. И когда лис положил ему на колени свою морду, накрыл ладонью холодный мокрый нос.


с.

Глава 7. Ты труп, детка


— Бей!

Замах, удар, вернее, попытка удара, и вот его меч уже возле шеи.

— Ты труп. Бей!

Замах, такой же безуспешный, попытка вновь отбита, меч Шепана замер в миллиметре от тела, напротив сердца.

— Ты труп… — Шепан опустил оружие, склонил голову на бок. — Послушай, детка…

— Ну? — хмуро спросила Веля, вновь становясь в позицию для атаки.

— Это не твоё. Я вообще не понимаю, коль на то пошло, зачем оно тебе надо? Чтобы драки с амазонками в кабаках затевать?

Веля опустила меч.

— Ну, для обороны, — уклончиво сказала она, глядя в сторону Бухты Отравы.

Там столбом поднимался чёрный дым от перегонного куба. Надо бы пойти туда, проверить как дела у рабочих и Фобоса, затем посмотреть нового лакея на место Фобоса, потому что из-за занятости на колодце у того больше не было времени убираться в доме, вот Дебасик и пригласил деревенских подростков на лакейские смотрины, хотя Веля ему говорила, чтоб взял кого угодно и её не терзал. И на пристань надо, чёрт побери, да кругом на самом деле надо. Но после встречи с милашкой Мадорой глаз не открывался неделю, и ещё неделю цвёл всеми цветами радуги, а поданные косо смотрели, и Дебасик осуждающе поджимал губы, всем своим видом показывая, что девиц с фингалами замуж не берут, а значит не будет на острове гостевого дома и харчевни. Но хуже всего было понимание, пусть запоздалое, зато глубокое, собственной уязвимости.

— Для обороны у тебя есть я. Ты мне платишь, я тебя обороняю, мы договорились, — наёмник ухмыльнулся и, давая понять, что урок окончен, взял и улёгся на песок, на спину. Даже ногу за ногу закинул и глаза закрыл. Возмущённая Веля угрожающе нависла сверху.

— Вставайте, так не пойдёт, — сказала она и легонько пнула его сапог кроссовкой. — Я хочу учиться.

Шепан засмеялся.

— Я тебе кто?

— Телохранитель.

— Вот и отлично, я тебя телосохраню. Всё равно силы удара у тебя нет и шансов против толкового бойца никаких. Ты женщина!

— А Мадора и другие амазонки с её острова?

— А они бешеные суки. Они е©ся едут на другие острова, а рожают у себя. Родился мальчик — топят. Ты знала?

— Ничего себе…

Кошмарный мир, дикие нравы. Веля уселась рядом.

— Тогда стрелять, — сказала она. — Из лука. Или арбалета. Я просто обязана что-нибудь уметь!

Шепан открыл один глаз, посмотрел снизу-вверх, закрыл снова. Да он просто издевается! При всей её невинности в некоторых аспектах, как владычица
Веля уже пообтёрлась и понимала, что управления без принуждения не бывает. К тому же и само успела поработать в коллективе под чужим управлением. Веля мысленно представила переключатель температуры в холодильнике и повернула с двойки на четвёрку. Та сказать, «включила Эвелну»…

— Ну вы же понимаете, что я всегда могу найти другого учителя, — холодно произнесла она. — И другого телохранителя, наверняка вы не единственный в своём роде и даже не самый продвинутый. Как и я понимаю, что вы всегда можете найти другой остров, чтобы отсидеться, пока вас ищут кредиторы. Этого говна, островов, на Либре хватает. Пересмотрим условия найма?

Шепан со смехом сел.

— Дерьмо седьмого рода! — воскликнул он. — Сколько ты тут хозяйкой?

— Будет пять смен течений. Какая разница?

— Быстро учишься, — он поднялся и подал руку ей, помогая подняться. — Хорошо. Тогда железная тарань. Если противник к тебе близко подберётся, ты всегда сможешь его пырнуть.

Он достал из-за пояса нож, подбросил на ладони.

— Смотри, берёшь вот так. У меня нож, у тебя меч. Бей!

И в момент её замаха очень быстро упал на колено, выбросив руку с ножом вперёд.

— Ты труп, детка…


***

По темноте Веля угрюмо плелась к лесу по кромке прибоя. Она знала, что Пола нет, но ходила каждый день, как упрямый осёл. Садилась на своём обычном месте и сидела, пока хватало терпения. В конце концов становилось скучно, тогда она шла плавать.

Последняя встреча со зверем была ужасной. Она только вернулась со Старых Земель и, разумеется, вечером отправилась к нему. Пол явился, стал примерно в метре, широко расставив свои милые ножки с отдельными пальцами, опустив голову и оттопырив губу. Разве что рта угрожающе не раскрыл и не скрипел как на врага. Когда Веля стала упрекать его за утонувших староземских придворных — даже вибриссой не повёл.

— Что за чушь ты мелешь? — сказал он, наконец. — Это дрянные человечишки, прихребалы, ну, стало меньше на несколько тунеядцев, какая тебе разница? Я не понимаю, о чём ты толкуешь. И не вижу благодарности.

— Но ведь так нельзя! — возмутилась Веля. — Погибли живые люди!

— Зато теперь у тебя есть договор на поставку земляного масла, — возразил зверь, — и ты сможешь помочь другим живым людям, которые имеют для тебя большее, надеюсь, значение, чем дармоеды при чужом дворе.

— За счёт чего?!

— Если ты будешь лицемерно вопить при каждой мелкой социальной хирургии, заметь, я даже не требую, чтобы ты сама ею занималась, даже не знаю, чего ты сможешь добиться. Возможно, я сделал ошибку, что согласился на тебя.

Веля оторопела. Поучений она не ожидала, да ещё и таких. Тем временем, опоссум продолжал:

— Также хочу заметить, что ты пришла без подношения. Ты не должна обращаться ко мне без подношения.

— Да я тебя купила у алкаша за пятьдесят баксов! — вне себя от возмущения сказала Веля.

— Нет, ошибаешься, это мне тебя навязали! — язвительно сообщил зверь. — Я даже вынужден был умереть, чтоб попасть в твои руки ювенильным!

Веля просто за голову руками схватилась.

— Да это ни в какую голову не лезет!!!

— У меня для тебя хорошая новость. Интеллект — приятный бонус, но для выживания он не обязателен. Главное — уметь приспособиться. Это я тебе как представитель старейшего рода млекопитающих говорю.

Он так и стоял напротив, с брезгливо отвисшей губой. И Веля впервые подумала, что, возможно, и в самом деле крайне легкомысленно ведёт себя с этим существом. Полтинник, что за имя? Нет, это никуда не годится. Он веками получал почитание, а не фамильярность городского плебса. Не даром, наверное, на Либре звери рода содержались в особых условиях. Это не просто питомец, в конце то концов. Наверняка потому и хлопот с ним больше, и высокомерие это. Хотя, иногда Веле казалось, что он ничего не имеет против дружеской болтовни и чесания подмышкой.

— Возможно, тебе нужен храм? — примирительно спросила она. — Я серьёзно. Хотя бы маленький? И жрица? Я поищу. Где берут жриц?

— Ни в коем случае, — ответил зверь. — Я сейчас крайне уязвим. Мой собственный братец слетел с катушек и свёл с ума своего владыку. Тот уже убил родового зверя и сделает это снова. Если ты не будешь скрывать моё существование, очень скоро меня уничтожат, и я не смогу возродиться.

Теперь Веля взволновалась и струсила.

— Так что же мне делать? — спросила она растерянно.

— Укреплять позиции. Развивать остров. К войне с братцем и его владыкой мы не готовы, а значит, нужно прятаться и ждать. Я тоже спрячусь, меня пока не будет.

Веля совсем повесила нос. Беседа сложилась не самым лучшим образом. Опоссум, кажется, пожалел её. По крайней мере приблизился и сел рядышком, пушистым боком к самому бедру. А вот взять его на руки, как раньше, Веля теперь попросту боялась. Так они и сидели какое-то время, смотрели, как море катит бесконечные волны, и как дрожат на воде лунные дорожки — большая и малая.

— Братец думает, что самый умный, — сказал зверь чуть погодя, — что загребёт весь жар руками человека, и останется не просто самым статусным, как сейчас, а единственным. Но на самом деле он выпустил монстра.



***

Лекарь прибился сам. В один прекрасный день он приплыл на вёсельной лодке со стороны Трейнта, похожий на Дебасика, будто родственник, такой же интеллигентный и старый, разве что без грибка, и спросил, не найдётся ли ему дела, потому что раньше он жил на Трейнте, а теперь боится там жить, но готов трудиться во благо Ганны.

Конечно же найдётся! Веля поселила лекаря в одном из новых каменных домов договорившись, что он будет вскрывать чирья рыбакам, драть зубы их детям и принимать роды у их жён. Половину оплаты станет получать от пациентов, половину от Вели. Осветительное масло будет брать бесплатно. При одном условии… К счастью, Веля уже знала, как надо ставить условия, чтобы на них соглашались.

— Стихии предсказали, что вы появитесь, — пафосно произнесла она, кивнув старику с высокомерным и царственным видом, по мере способностей заимствованным из голливудского кинематографа.

Просто звезда школьного спектакля. Настоящая Эвелина, тьфу… Однако именно этот вид и тон успокоил бедолагу, поскольку в его представлении владычицы так себя и вели.

— Также стихии сказали мне, что лишь в одном случае путь ваш будет светел и приведёт к славе и богатству.

— В каком же? — с любопытством спросил старик.

— Если вы соблюдёте ритуал очищения, помощь Огня и Воды не замедлит…

Она с дурацкими ужимками показала лекарю, как кипятить инструменты и мыть руки со щёлоком, разумно полагая, что без воздевания рук к небу и поклонов в сторону моря доктор не поверит, что стихии требуют самой простой асептики.

В помощь лекарю определили стриженную налысо рыбацкую девчонку, ту самую разносчицу вшей, к счастью, оказавшуюся сообразительной и быстрой помощницей. Лекарь критически посмотрел на неё и заикнулся о расторопном парне, но мужчины теперь на острове были в дефиците и Веля отказала.

Большей частью народ трудился на колодце, не хватало рабочих рук на пристани и на стройке. Кроме того, неожиданный удар в спину нанёс Шепан: отобрал не менее двадцати самых крепких молодых работников и начал их муштровать. На Велины вопли о нехватке рук он ответил, что остров абсолютно не защищён, в то время, как популярность земляного масла растёт и всё больше кораблей приходят за ним с самых разных островов, а значит, скоро явятся и охочие до чужого добра. И, кстати, неплохо бы ему, Шепану, повысить зарплату и выдать премию, раз уж он кроме функций телохранителя взял на себя неблагодарный труд сделать приличную стражу из тупых деревенских оболтусов, способных только с удочкой справиться. Кстати, не желает ли Веля подумать о покупке оружия для всего отряда?

Скрепя сердце и скрежеща зубами Веля, до сих пор не подозревавшая себя в скупости, выдала Шепану премию. В тот же вечер он сел в вёсельную лодку доктора и отбыл в неизвестном направлении. Веля думала, что он не вернётся и придётся искать нового подобного человека специально, но утром Шепан оказался на месте и с сонным кошачьим видом лениво гонял «деревенских оболтусов». Веля спросила его, куда он плавал, на что получила честный ответ, что плавал Шепан в Кварту, играть в кости и к б©ям, потому что здесь, на Гане, скукота, одна деревенщина, к тому же, е©ть горничную Веля ему запретила, сама не е©тся и другим не разрешает, можно разве что спиваться на пару со старым пердуном. И что поскольку он теперь глава охраны, Веле не мешало бы подумать над повышением его зарплаты.

Но тут уже Дебасик поднял вой, потому что весь доход от масла его владычица спускала на бесконечные и утомительные стройки неясной надобности, в то время, как приличного гостевого дома на острове по-прежнему нет, и харчевни нет, а гости-то уже есть! Корабли приходят чуть ли не каждый день! А значит, нужно брать кредит в Трейнте, то есть, залезать в долги к королю, что ему, Дебасику, не нравится, потому что неизвестно что король потребует взамен. Беглый лекарь сказал Дебасику, что король явно одержимый: бросается на людей, бесконечно воюет и собственного шурина, говорят, задушил. Или сбросить цену на масло для Старых Земель, чтоб они заплатили всю сумму за семь течений наперёд, что Дебасику тоже не очень нравится. Или урезать расходы и заморозить стройку глупых жилищ островитянам до лучших времён, тем более, что собственный Велин дворец остро нуждается в ремонте и в его, Дебасика, комнате протекает крыша.

Было от чего схватиться за голову.

В последнюю встречу, всласть наругавшись, зверь сказал, что теперь острову нужны кузнец, инженер и архитектор, и чтоб Веля выписала их откуда угодно, хоть с Кварты, где водятся неплохие мастера. Кузнеца следовало соблазнить выгодными условиями и переманить на постоянное проживание, а остальным дать задание построить перегонный завод. Тут Веля не выдержала и сказала, чтобы Пол, при всём уважении, перегонным заводом занимался сам, а Веля этим заниматься совершенно не в состоянии, она и так не понимает половины из того, что делает, а если Пол желает прятаться — то пожалуйста, пусть прячется, а ей и куба довольно. Тем не менее, на Кварт отправили гонца с соответствующим запросом, и теперь Веля с ужасом ждала, что со дня на день явятся приглашённые по найму лица, в то время, как платить им было нечем.

— Будем повышать цены на осветлённое масло, — сказала она, — на земляной воск и битум. Дебасик, нам всё-таки придётся взять кредит у короля.

И со скрипом признала, что перегонный куб уже не справляется ни с количеством заказанного масла, ни с потребностями острова, хоть огонь пылал под ним круглосуточно и народ на колодце работал посменно и нефть исправно текла из-под земли, заполняя колодец. Требовался ещё один куб, или даже самый простенький заводец. Конечно, тут крыша протечёт…


— Держи тараньку. Крепче. Бей! Плохо. Бей! Что ты как девка бьёшь, соберись!

Хорошо было Шепану смеяться! В то время как Веля на нервной почве плохо спала, мало ела и продолжала утренние пробежки с заплывами из одной насущной моральной потребности хоть в каком-то якоре. Даже Пол её бросил.

— Нож — это всегда короткое расстояние до врага, твой главный козырь — неожиданность, быстрота. Уже лучше. А теперь руку поменяй.

— Я правша.

— Враг тебя не будет спрашивать, левша ты или правша, ты должна обеими руками бить. Танцевать умеешь?

— Ну-у…

— Подковы гну-у! Давай попробуй сплясать, чтоб я отвлёкся и не заметил, что ты нож из руки в руку перебросила. А-а-ай, детка! Что за срань! Этот танец разве что для спальни. Смотри.

И Шепан исполнил какое-то хаотичное пого, не хуже чем Сид Вишес. Он делал вид, будто собирается её ударить, размахивал руками над головой, при чём нож несколько раз совершенно незаметно перекочевал из правой руки в левую, а в завершение плюнул ей под ноги и тут же «убил» в шею.

— Детка, провоцировать ты умеешь, я сам видел. А потом та же Мадора на тебя когда прёт… Ну, нападай на меня, я — это ты, а ты — Мадора. Достань тараньку, научись доставать незаметно, чтоб она сама тебе в руку прыгала. Можно прятать в нарукавник. Раз! Упала на колено, одновременно руку вперёд. Бей в низ живота. Мужик пред тобой или баба — плевать. Если низкий доспех — бей снизу-вверх, в пах.

Веля представила, что кто-то ударил её ножом в низ живота и стало не по себе.

— Как-то оно не очень красиво, — промямлила она, представляя, каково получить ножом в это место, — в пах ножом бить, даже не знаю…

— Тебе надо красиво или остановить нападающего?

— Остановить, конечно.

— Тогда не рассусоливай, бей.


Прошло много дней, пока Веля научилась менять руки, отскакивать на носочках, убирая живот, уворачиваться влево и вправо, хватать врага за рукав, наматывать свитер на руку вместо щита и бить ножом с нужной резкостью. Тем не менее, Шепан был недоволен. На вопрос Вели, чем именно, ответил, что толку всё равно не выйдет, потому что он, Шепан, не видит в ней готовности убивать, без которой бойца не бывает, хоть все техники боя освой, хоть гору возьми на плечи на этот бессмысленный утренний бег вместо мешка с камнями, в общем, девица это девица и её дело если не из жемчуга уборчики плести, то угождать мужчине.

На такие разговорчики Веля не велась. Она прекрасно понимала, что наёмник попросту подначивает её, провоцирует на конфликт, разводит на реакцию, чтобы посмотреть, что будет. Он так вёл себя практически со всеми. И про чародея с рыжей бородой Веля ему рассказывать не стала.


***

Единственный на Гане кусочек тропического леса был объявлен заповедным и священным, отныне вырубка в нём запрещалась под страхом изгнания с Ганы с конфискацией имущества, а разрешалось только подходить со стороны острова, а с моря не ходить и, стоя на краю, тихо молиться стихиям и жертвовать фрукты, для чего был сделан каменный алтарь. Соответствующая запись имелась в протоколе общего собрания домочадцев. Также был издан указ, зачитанный в каждой деревне.

Этим вечером вместо того, чтоб идти, как обычно, в заповедник, Веля, уже постигшая всю бесперспективность этих хождений, потащилась на пристань. Там стоял один из её новых кораблей, второй, груженый маслом, пошёл на Старые Земли, пока старенькая шхуна повезла неочищенное, дикое масло на близкую Кварту. И только сегодня днём ушло большое грузовое судно королевства Васар. Ей нравился новый корабль, он даже пахнул чудесно, по-новому. Веля только недавно распорядилась как следует высмолить его, какая всё-таки удача, когда можешь сварить сколько надо асфальта. Также в планах было сделать асфальтовые дорожки, только нужно придумать что-нибудь вместо катка…

Ей стоило немалых сил отвоевать своё право одиноких вечерних прогулок сперва у Дебасика, затем у Шепана. И если с Дебасиком всё обошлось довольно просто: вот, хожу, молюсь, уже вымолила вам масло, пристань и два корабля, отстаньте. То с наёмником пришлось пободаться: ни в какие молитвы он не поверил.

— Знавал я когда-то одного парня, — сказал он, скалясь во весь рот, — так он по вечерам в своей каюте закрывался и сам с собой разговаривал. Мы, бывало, за ним подглядывали потехи ради. Голову опустит и сидит, а то руками вдруг начнёт водить по воздуху, а потом, вот потеха, кинет на пол кусок мяса, он всегда с собой сырое мясо брал на эти посиделки, станет на четвереньки и жрёт, треплет, как собака. Вот человека плющило. Но потом выходил, как ни в чём ни бывало!

Вот тогда Веля впервые испугалась по-настоящему. Вариант, что она просто-напросто спятила, и в данный момент физически находится в сумасшедшем доме, и бредит, привязанная к койке, а другие больные тычут в неё пальцем и медперсонал называет «владычицей» она ни разу не рассматривала.

— А что с ним потом стало? — еле справившись с дыханием, спросила она.

Видимо, Веля изменилась в лице, потому что Шепан сразу заговорил по-другому.

— А потом он так поднялся, как нам даже не снилось, детка. Хорошо, когда родовой зверь помогает. Тебе какой достался?

Успокоиться. Вдох, выдох, вдох, выдох, медленно поворачиваем переключатель температуры в воображаемом холодильнике на самый максимум, включаем Эвелину, смотрим прямо…

— Я не понимаю, о чём вы говорите, Шепан. Езжайте к б©ям, по вечерам ваши услуги мне не требуются. Когда я буду нуждаться в вашем обществе, я обязательно к вам обращусь.


Новая деревянная пристань на больших каменных сваях была Велиной гордостью. Она сама повесила фонари с керосином, чтоб кораблям было видно, куда плыть, и следила, чтобы керосин в них не кончался и пристань обязательно, хоть немного, но подсвечивалась ночами. Когда-нибудь Веля построит маяк, как на Трейнте, и тогда Гану будет видно далеко-предалеко. Когда-нибудь на пристани будет так же людно, как в Старых Землях, а пока можно раздеться вот тут, на краю, где свет фонаря практически не виден, и как следует поплыть. Это то, что Веле надо.

Кроссовки ещё кое-как держались, а вот легинсы уже давно пришли в негодность, штопанные-перештопанные, ни на что не годились. Ходила Веля, обычно, в свитере из козьей шерсти и полотняных штанах, чтоб не бояться запачкать, — вдруг нужно будет что-то сделать на колодце или у куба. Разумеется, с платком на шее и в своей выгнутой шляпе. А плавала а-натюрель, поскольку теперь, наконец-то, за ней никто не шлялся. В этом диком мире одно время она плавала даже слишком а-натюрель, но тут, в кои веки, пригодилась Таки. Видя Велино беспокойство, жеманничая и заводя глазки, горничная сказала, что если владычице так не нравится, то можно убрать всё лишнее смесью мёда с сахаром и лимоном. Вышло вполне прилично, почти как в салоне.

Луны меняли своё положение относительно планеты. Казалось, они двигались по небосклону, постепенно приближаясь друг к другу. Когда Веля только попала сюда, печальные спутники Либра были далеко друг от друга, но время шло и они сходились, скоро обе лунные дорожки сольются в одну.

Она разделась догола и прыгнула из передней стойки без вращения в чёрную, прохладную воду. Так хорошо, практически без брызг. И в первые секунды погружения, с первыми гребками она, как всегда, ощутила глубокое и сытое удовольствие, почти что счастье. Она вынырнула, шумно расплёскивая воду и отталкиваясь ногами, брасом поплыла между лунными дорожками, плыла долго, пока огни пристани не стали еле различимыми точками, маяк далёкого Трейнта светил куда ярче, чем они.

В темноте, под звёздами, под мерный плеск волн она легла на спину, раскинув ноги и руки, и так лежала, покачиваясь, словно бледная морская звезда, едва пошевеливая руками и ногами. Но вот босой ступни что-то коснулось, медуза, или рыба? Веля будто очнулась — нужно плыть обратно. Она развернулась в воде, и тут же услышала скрип и стон сырого дерева. Затем в темноте родился огонёк, приблизился и превратился в фонарь на её собственной старой шхуне, которая возвращалась с Кварты. На носу шхуны, прямо под фонарём, стоял незнакомый молодой человек и смотрел в чёрную воду. Когда шхуна проплывала мимо притихшей Вели, он повернулся прямо в её сторону, словно смог разглядеть в темной безбрежной бездне. Половина лица на свету — другая в тени. Она увидела прямой нос, пухлые губы, яркие блестящие глаза с очень серьёзным взглядом, широкие брови и прямую жёсткую чёлку.

«Ты труп, детка, — мысленно сказала себе Веля. — Ту труп…»

А потом шхуна миновала её, направляясь в сторону острова и Веля поплыла за нею следом. Она тихо выбралась в том тёмном месте, с которого прыгала, торопливо оделась и быстро пошла к шхуне.

Молодой человек, одетый в блузу, свитер и узкие штаны с туфлями, как раз выгрузился на пристань. У его ног стоял чемоданчик. Как оказалось, это приехал инженер. Архитектор с кузнецом, видимо, были на подходе.


Глава 8. Будни и праздники

Если в тронном зале полезные люди заходили через боковую дверь и прятались за спинкой трона, то в кабинете для них приспособили отдельный потайной вход в нише, завешенной ковром. И глаза не мозолили, и голоса звучали приглушённо. Для человека, ничего о секретном ходе не знавшего — кабинет как кабинет, одна дверь в малую приёмную, одна — в спальню короля, стол, камин да бронзовое кресло с прямою высокой спинкой, покрытое шкурой белого медведя — подарок шурина. В нём король и сидел, раскинув ноги и плечи. Ждал ужин. За ковром раздался деликатный кашель.

— Говори, — обронил король.

— Довожу до ведома, ваше величество, что найден третий лекарь.

— Что за лекарь? — Скер недовольно поморщился.

— Двоих вы, прошу прощения, гм, того, а третий-то сбежал… — пояснил полезный человек, — Вот всплыл, мерзавец. Прикажете достать?

— А-а…

Король плохо помнил последние дни Мирры, совсем не помнил её смерть и свой припадок после. Будто только что она занемогла, но говорила, улыбалась, сначала даже могла поесть немного, а вот он уже сидит у подножья погребального трона. А между этими двумя моментами туман густой, как молоко, и лезть в него совсем не хочется, потому что за туманом ходит боль, которую не победить, как на неё ни бросайся. Старый его советник говорил, что со временем станет легче, но когда это — со временем?

Про лекарей вообще узнал случайно. Выбил палец по дороге с Западного, велел позвать кого-нибудь, чтоб вправили, а лекарей и нет. Он возмутился: было же трое при дворце, куда подевались? Тогда советник и посвятил его в подробности, Скер не поверил б, если бы не знал старика всю свою жизнь. Однако, палец болел и лекарь требовался. Послали за городским — тот ни в какую идти не соглашался, в голос выл, подлец, дворцовой страже пришлось его буквально нести, дрожащего как тварь. Кажется, он даже заповет родне оставить пытался, балаган, право слово. Разве Скер монстр какой-то? Король точно знал, что он милосерден и великодушен. Кто, как не он каждый день подписывал помилования, заменял казни рудниками, назначал пенсии вдовам погибших солдат и выдавал пособия инвалидам? Верх оскорбительного неприличия так трястись, за одно это обидчивый владыка мог бы казнить, но он, как человек великодушный, заплатил и сделал вид, что ничего не заметил.

— Ну и где этот беглый лекарь? — с неохотой спросил король.

— На Гане, ваше величество! — с торжеством произнёс полезный человек.

— Гм… И чем же он там занят, этот коновал?

— Живёт в каменном доме, у них теперь всё из камня построили, лечит местных. Говорят, справляется.

Король воздел брови, непонятно было, как реагировать. Человек кашлянул.

— Говори.

— Также там на острове проживает изгнанный заговорщик, Шепан Ди.

— А этот что там забыл?! — проворчал король и упёрся в лоб большим пальцем.

— Стражи отряд собрал из местных и будто бы охраняет владычицу.

— В постели тоже?

— Об том не доносили, можно уточнить.

«Если Ди окрутит девицу, — подумал король, — то постепенно и остров под себя подгребёт. Получит доступ к маслу. Станет козни строить. Стражу, вон, готовит… С какой целью? Положим, я бы тоже готовил стражу на его месте, но нужен ли такой сосед?»

— Что ещё там у ганцев? — спросил король.

— Строят что-то снова, вроде как огромный куб хотят завести, чтоб ещё больше осветлённого масла варить. Потому и называется — завод.

— Какой занятный остров, — задумчиво произнёс король.

И прямо под боком. Надо бы туда наведаться как-нибудь, в конце концов, соседи. Посмотреть в глаза бывшему другу. Спросить его прямо, есть ли у него, короля, проблемы. Если тот скажет, что никаких проблем нет, уточнить, будут ли. А с другой стороны, не рано ли к такой чепухе серьёзно относиться? Ну, ковыряются они там себе, пускай. У него, короля, свои заботы, и немалые.

Человек кашлянул в знак своего присутствия.

— Лекаря можем достать? — спросил король.

— Само собой разумеется, — сказал полезный человек, — Какой ему смерти желаете, ваше величество? Быстрой или мучительной?

Скер закинул на колено лодыжку, пригладил короткую бороду рукой.

— А выкрасть и живым сюда доставить?

— Сами, значит, желаете… Можно и живым.

— Иди. Да масла земляного мне добудьте, наконец!

Он услышал, как открылась и закрылась дверца, ковёр чуть качнулся от сквозняка и замер. И лис сразу лизнул лежащую на подлокотнике руку.

— А, это ты! — сказал король. — Мне нечего тебе дать.

— Ничего, владыка, я сыт, — по-лисьи улыбаясь, ответил зверь. — Зачем тебе лекарь?

— Хочу расспросить о смерти Мирры, — задумчиво произнёс король, — я ничего не помню.

— Ах, владыка, зачем ты всё бередишь старую рану? — лис лбом боднул огромную ладонь, — Давно пора жить дальше. Не время предаваться скорби, тем более, что под боком зреет язва…

Король глянул вниз, на элегантные чёрные ушки и яркие оранжевые глаза, в которых плясали искры.

— Ты же знаешь, владыка, беду нужно уничтожить в зародыше, пока она ещё не стала бедой и не доставила хлопот. Говорят, горит эта отрава? — вкрадчиво продолжал лис, не сводя с короля сверкающего взора. — Так сожги этот остров! Отравы много, гореть будет долго! Представь, мой король, днём — клубы чёрного дыма до самого солнца, ночью — зарево похлеще маяка!

Он облизнулся и зажмурился в знак того, что зрелище будет прекрасным.

— А девушку можно забрать сюда, в Трейнт. Конечно, не селить её в покоях Мирры, но пусть греет твою постель, сколько можно быть одному? Ничего особого в этом нет, многие владыки так делают, тот же Теталл с каждой войны приводит в свой дом девушку. Привыкнет! Если не дура, то и плакать быстро перестанет. Королевство — это тебе не забитая Гана, тут есть чем заняться. Ещё благодарна тебе будет!

Скер прищурился, наклонился и взял лиса на руки. Тот мигом свернулся пушистым и удобным колобком, чтоб королю приятно было гладить его густую, богатую шубу.

— Как-то мне и неприлично, — произнёс король, наблюдая, как из-под пальцев бегут золотые искры — завораживающее зрелище, — такой ерундой заниматься.

— На твоих плечах столько всего, мой король, — с сочувствием сказал лис изнутри колобка, — Ты должен и расслабляться. Она, вроде, хорошенькая. А не хочешь девушку — так всех перебей, чтоб не мстили…

В дверь постучали. Это повар принёс поздний ужин — Скер всегда просил, чтоб подавал ему тот, кто готовил. Лис моментально спрыгнул с колен, молнией метнулся в сторону и пропал в тёмном углу. Остался только мягкий свет камина да свечей на полке.

— Войди!

Зашёл повар, с поклоном передал поднос. Сегодня на ужин была печёная со специями и белым вином рыба. Король хотел отпустить повара, но тут заметил, что тот неестественно бледен, как больной.

— Что с тобой? — спросил король.

— Ничего, мой повелитель, — отводя глаза, произнёс повар. — Нижайше благодарю вас. Позволите идти?

— Стой…

Повар остановился и стоял под испытывающим взглядом короля сперва почти спокойно, но вскоре начал дёргаться, а затем затрясся все телом. Король прищурился.

— А ну-ка, отведай своей стряпни! — приказал он.

Повар глянул на дверь, на короля, в глазах его отразился ужас, он медленно приблизился, сунул в рот кусок рыбы и начал есть. Вскоре из глаз его брызнули слёзы, а изо рта, вместе с непрожёванными кусками, пена.

Король отбросил поднос и вскочил.

— Кто? — рявкнул он.

Повар плюнул пеной. Двери распахнулись и вбежала стража, за нею — другая стража. Вскоре кабинет был полон люду, даже два полезных человека образовались у окна.

— Кто тебя нанял?! — король схватил повара за волосы и приподнял так, что их лица оказались вровень.

— Проклятый тиран, — пуская пену, пробулькал багрово-красный повар.

— Говори, или до восхода солнца из твоей семьи никого не останется.

— Посол… Старых… Зе… — произнёс повар, его глаза закатились, а ноги заметались в хаотичной последней пляске.

— Хотели меня достать на моей же кухне! — презрительно произнёс Скер, швыряя на пол тело. — В каземат староземского посла! Я сам допрошу.

Посла взяли прямо из постели, где он кувыркался со своим кудрявым местным любовником. Испытывали водой, железом, снова водой — посол держался долго. Пришлось заказать в каземат оставшееся от обеда мясо и вино, поужинать, вернуться к допросу. Вскоре посол начал лгать. Потом сквозь ложь начала проступать правда. Потом сквозь правду — снова ложь, потому что всегда наступал момент, когда люди начинали оговаривать себя. К утру охрипший посол признался, что на Старых Землях прослышали о том, что Скер Бесноватый убивает родовых зверей и встревожились о своей чайке. Решили помочь королю прекратить свою войну.

— Безумцы! — король угрюмо мотнул головой. — Неужели никто кроме меня не понимает, что звери больше не нужны Либру?

— Своего-то держишь, лицемер… — с ненавистью произнёс посол разбитым ртом. — Всё равно тебе не стать властелином мира!

Король легонько улыбнулся, взял его за подбородок и свернул шею. Другой на его месте за покушение на свою царственную персону устроил бы показательную кровавую казнь, но ему всегда было свойственно милосердие.

Мрачнее тучи Скер вернулся в кабинет, отодвинул ковёр в сторону, стукнул в потайную дверцу. Та довольно быстро открылась, в щель просунулось внимательное лицо полезного человека с землистого цвета кожей и редкими длинными волосами, падающими с плешивой головы. Король навис сверху.

— Нанимайте больше пиратов, пусть атакуют каждое торговое судно Васара. Все платежи капитанам проводи через Старые Земли. Отправь пару наших кораблей с той же целью, пусть на Васаре как следует взвоют. Добыча меня не интересует, хоть на дно. Бери суда попроще да постарше, потеряем — не жалко. Как-нибудь пометь их, будто староземские. Нет, не флаг, какая-то деталь… Что там в Старых Землях принято? Я хочу, чтоб они сцепились.

С каждой фразой человек коротко и резко кивал головой, будто птичка клевала зерно.

— Мой господин, мы перехватили васарский корабль, гружёный земляным маслом с Ганы, — сказал он, когда король замолчал. — Только в порт зашёл.

— Что ж ты молчал?


***

В малой гостиной устроили испытания очищенного и сырого земляного масла. Налили в лампы то и это, а также масло из семян и ворвань. Очищенное земляное масло горело лучше всех. Неочищенное давало самую сильную копоть и вонь. Вспоминая слова лиса о горящем день и ночь острове, Скер взял лампу с диким маслом, повертел в руках, рассматривая. Чёртовы слуги кривыми своими руками плохо заправили её — снаружи лампа вся была жирная, король испачкал пальцы. Может от этого, а может и потому, что ночь после попытки отравления Скер провёл без сна, лампа словно сама по себе выскочила из рук. Реакция у него была уже не та, что прежде, но всё же король успел отдёрнуть ногу.

Горящее дикое масло разлилось по ковру, стражники бросились вон из комнаты, искать воду, тем временем полезный человек, наоборот, стал затаптывать огонь, и у него вспыхнула штанина. С воплями он стал метаться, пытаясь сбить пламя и, наверняка, устроил бы грандиозный пожар, к счастью, королевский механик быстро сообразил сбить его с ног и накрыть гобеленом. А там и король спохватился, что у него в спальне стоит кувшин с водой для умывания. Прежде, чем караульные, гремя доспехами и тараща глаза, принесли песок и воду в кожаных вёдрах, пожар был потушен. Можно сказать, отделались легко — испугом и парой ожогов на ногах рьяного шпиона.

Скер велел открыть окна. В малой гостиной остались король, механик, капитан дворцовой стражи да старенький советник. Щурясь в сизых струйках едкого дыма, Скер задумчиво смотрел на испорченный ковёр.

— Как ты считаешь, — обратился он к механику, — это можно использовать?

Тот почесал затылок.

— Отчего ж не использовать, ваше величество. Если дырку заделать, то вполне можно использовать, а если не заделывать, то порезать на маленькие коврики для ног, и тоже ещё послужит.

— Я про масло, — король поморщился.

— Само собой! — механик обрадовался. — Если оно горит, то горит. Можно зажигать в горшках и швырять катапультой.

— А если добавить в масло уголь, порох, серу, селитру с сахаром?

Механик крякнул и потёр руки. Глаза у него заблестели.

— Отчего ж не добавить! Возьмём алхимика! Будем пробовать!


С этого дня на заднем дворе начались испытания, занявшие короля не меньше его цели. Земляное масло по очереди смешивали со всеми другими известными горючими веществами, поджигали и смотрели, что получится. Все участники игрищ получили множество ожогов, было сожжено немало утвари, зато король развлекался, как мальчик, которому подарили искусно вырезанный набор зверей рода и солдатиков. Кто-то даже говорил, будто видел его смеющимся.

Масло чистое и с примесями метали в горшках и в кувшинах, вручную и катапультой, на дальность, при чём вышел пренеприятный казус — запущенный горшок со смесью масла и серы с селитрой попал аккурат в мучные склады, каковые дотла и выгорели, невзирая на все попытки затушить их водой и прочими доступными средствами, отчего вся столица на неделю осталась без хлеба. Богатый торговец мукой, хозяин погибшего имущества, пришёл плакаться на гибель в пожаре складов, приказчика и двух слуг, и вымолил у короля право быть единственным поставщиком муки в армию. Ободрённый успехом торговец немедленно предложил королю свою дочку в качестве любовницы, однако был изгнан. А испытания горючей смеси перенесли на море, во избежание дальнейшего ущерба столице.

Именно там, глядя в подзорную трубу на то, как полученная опытным путём смесь горит-дымится прямо на поверхности воды, при чём не тухнет, король и понял, что оказалось у него в руках.

Теперь ему не обязательно крушить щиты и доспехи противника в ближнем бою, служить для своих людей тараном, пробивающим строй врага — всегда было видно, где прошёл король. Теперь он может сжигать врагов, не приближаясь, и они зашкварчат в своих панцирях, как свинина на потельне. Их крики страхом, острее которого нет, будут кромсать души тех, кто ещё не вступил в бой.


***

Камень легко и чисто звучал по лезвию.

Скер позавтракал половиной индейки и теперь с любовью точил свою секиру. Делал это всегда сам, не доверяя сопляку-адъютанту, которого ему навязал его папаша, наместник одного из островов. Дескать, великому государю полагается только высокородное окружение. Ещё испортит оружие, прыщ косорукий, способный только прислугу щупать. Скер давно отослал бы парня, но его отец был ближайшим союзником, как и Теталл. Король был уверен, что и тот попробовал бы пристроить к королю отпрыска, да вот беда, луны наградили владыку исключительно дочерями, при чём от всех его жён без исключения. Скер несколько раз давал секиру другим, почистить и наточить, потом прекратил, с изумленьем обнаружив, что чувствует настоящую ревность и чужая заточка никогда не удовлетворяет его. То выводили слишком тонко, будто король щёки брить собирался, а не рубить чужие щиты и шлемы, в то время как всем известно — с тонкой заточкой только защербить оружие и можно. То, наоборот, безбожно тупили лезвие так, что руки обрубить хотелось.

Красивая и лёгкая, как лучшая женщина, с длинным узорным древком, разумеется, с противовесом, безупречно сбалансированная. Блестящая, острая на язык красавица, способная и рубить и резать. Дарительница смерти. Настоящий эталон гармонии.

Со временем король завёл целую коллекцию секир, топоров и топориков, с длинными и короткими лезвиями, с противовесами и без, с крюками, чтоб поддевать щиты, и с обухами, но эта, первая, изделие знаменитого староземского оружейника, была самой любимой.

За ковром тихо скрипнула дверца, полезный человек кашлянул более низким, чем у предыдущего, погорелого, голосом.

— Говори.

Камень протяжно прозвучал по металлу.

— Мой король, тут лекаря добыли! Прикажете в каземат?

— Нет, давайте его сюда.

Он едва закончил своё дело, как в дверь постучали. Это стражники приволокли несчастного доктора, дрожащего, как листок на ветру и бледного, как луны. Цвет лица сливался с бородой и длинными седыми волосами.

— Оставьте нас, — Скер махнул страже, чтоб убрались.

— Ваше ве-величество! — пролепетал лекарь и упал на колени. — Пощадите мою недостойную жизнь!

Его, вероятно, забрали с Ганы ночью, потому что одет лекарь был в льняную рубаху до пят и ночной колпак.

Король несколько мгновений спокойно смотрел на него, затем прижал палец к губам: тс-с-с…

Он встал с бронзового кресла с медвежьей шкурой и прошёл в соседнюю комнату, знаком поманив лекаря за собой.

Старик, кряхтя, поднялся и пошёл за ним, недоумевая, что же его ждёт и зачем суровый владыка его позвал. На лице лекаря легко читалась вся гамма чувств и размышлений. Быть может, владыка попросту болен? Но, великие стихии, в Трейнте есть свои доктора и без него! А может, хочет жестоко отомстить, и за дверью его ждёт пыточное колесо и заплечных дел мастер? А может, ещё кому понадобилась помощь?

Он не угадал. В спальне были настежь открыты все четыре окна, отдёрнуты шторы и яркий солнечный свет заливал комнату. Кроме того, повсюду, по всей комнате, были расставлены горящие лампы с осветлённым маслом, каковым и сам старик пользовался с превеликим удовольствием. Отдельным кругом горящие светильники окружали кровать короля. Тут лекарь вспомнил, что король безумен, и снова испугался.

Тем временем Скер плотно закрыл двери и склонился над лекарем, приблизив бритую голову с короткой круглой бородой вплотную к его голове. Вином от короля не пахло.

— Не бойся, старик, я ничего тебе не сделаю, я же не зверь какой, — тихо сказал король.

— Разумеется, ваше величество, — лекарь отвёл глаза в сторону и в угол. — Что вам угодно?

— От чего умерла моя жена? Расскажи подробно.

— У королевы случился жар…

— Это и я помню. Говори всё, что знаешь.

— Расстройство глотания и спазмы…

Лекарь поднял глаза. Склонившийся над ним король не казался агрессивным, просто очень внимательным.

— Ей становилось дурно, когда открывали окно, — более бодро продолжил старик.

— Говори.

— И ещё хуже, когда она пыталась попить воды. Даже звука льющейся воды выдержать не могла. Потом ей стало тяжело дышать и ртом пошла пена, будто от яда, а судороги становились всё сильнее…

Мышца под глазом короля быстро сократилась коротким тиком.

— Ты видел раньше подобную смерть? — тихо спросил он.

— Видел, ваше величество, — лекарь кивнул, замирая.

— Говори.

— Её разносят бродячие псы, в самую жару. Кусают друг друга, бьются в судорогах и издыхают. Если человека укусит больная собака — спасения нет.

Король прищурился.

— Я не помню, чтоб королеву кусали собаки, — медленно сказал он.

— Её ручная собачка была здорова. Мы проверяли, на теле её величества не было следов укусов, только маленький порез на пальце. Царапина.

Король выпрямился. Когда-то в ранней юности он нетактично развлекался — подсыпал острый перец в еду своему наставнику, человеку с больным желудком. Ему нравилось смотреть, как тот приходит в отчаяние и нравилось знать, что потом наставнику будет плохо. Ему казалось, что это справедливое возмездие за те мучения, которые наставник доставлял ему. Сейчас король понял, как себя чувствовал тот человек.

— Ну что ж, иди, — сказал король и принялся тушить лампы, одну за другой.

— Куда мне идти? — с недоумением спросил лекарь.

— Да куда хочешь, — пожал плечами король. — Можешь вернуться в свою прежнюю комнату. Я положу тебе жалование и работой давить не буду. Болею нечасто, гм…

Старик сглотнул, кадык дёрнулся туда и обратно на худой шее.

— Ваше величество, а можно мне назад вернуться?

— Куда? — король закрыл последнее окно.

— На Гану…

— Там, никак, райские кущи? — король криво усмехнулся и лекарь снова струсил. — Что там у ганцев?

— У меня там две беременные должны родить со дня на день, — с тоской произнёс старик, — и мальчишка годовалый с кашлюком, я должен показать его матери, как правильно ставить припарки!

— И хороша эта ваша владычица? — полюбопытствовал король.

— Очень, — чистосердечно ответил лекарь. — Прямо светлое солнышко.

— И с охранником делит ложе?

Лицо лекаря печально вытянулось, видно было, что он оскорбился.

— Этого я никак не могу знать, — сухо сказал он. — Но не думаю, что такое возможно. Вы просто не знаете нашей владычицы Авелин, раз поверили таким ужасным слухам.

— Надо бы и мне к вам как-нибудь наведаться. Соседи, как никак. Да всё недосуг. Ну, идём, старик.

Скер кликнул стражу. Он велел выдать старому лекарю парусную лодку, кошель серебра за беспокойство и отпустить восвояси.


Тем же вечером он сидел в полутьме своих покоев и ждал зверя, когда за ковром раздался кашель.

— Говори, — устало произнёс король.

— Ваше величество, — задыхаясь от важности, сообщил голос, — Королевство Вассар объявило войну Старым Землям!

Глава 9. Любовь не добра и не зла, она просто любовь


Дело было не в том, что Тим оказался первым встреченным не диким её ровесником. И даже не в том, что он был умницей и хорошеньким. И даже не во всей совокупности факторов.

Сперва он представился — Тимур, можно Тим, затем протянул руку для рукопожатия. На Старых Землях её конечность несколько раз лобызали, чуть ли не насильно, а до этого, ещё дважды — в Трейнте, на поминальном пиру. И совершенно неизвестно, что эти люди брали в свои рты перед этим. Он выглядел таким вменяемым, что Веля с радостью пожала ему руку.

— Вы откуда? — спросил Тим.

— Отсюда, — Веля кивнула на остров.

— Нет, на самом деле? — Тим глазами показал на кроссовки.

Он оказался не просто симпатичным собратом по несчастью, попавшим в Либр ещё более случайным, чем она, образом, а собратом по несчастью из общей языковой зоны. Самым настоящим инженером, который закончил нормальный человеческий политех, металлургический факультет. Получил диплом бакалавра, а магистерский не успел — занесло сюда. Когда Веля услышала это, слёзы ужасно глупо потекли из глаз, а всё лицо, наверное, исказилось уродливой гримасой, она сразу же закрыла его руками.

— Эвелина, ну что вы?!

— Пожалуйста, давай на ты, — вытирая слёзы, сказала Веля. — Чёрт, я так рада тебя видеть, ты даже представить не можешь.

Именно на факультет литья пройти было проще всего из-за вечного недобора. У неё в политехе училась одна из сводных сестёр, девчонка на два года младше, которая жила вместе с нею в детдоме семейного типа. В прежние, беззаботные времена, которые Веля считала скучными и не ценила, они общались в мессенджере и дружили. Конечно, это был другой политех и даже в другой стране, но Веля словно привет получила от всей нормальной жизни. Она даже не представляла, насколько соскучилась за нею.

— Ты когда здесь застрял?

Тим
попал на Либр на несколько лет раньше, чем она, он не смотрел последних двух частей франшизы «Мстителей», а местный язык учил самостоятельно, зато вполне освоился. Нашёл себе применение.

— Тебя кто привёл?

— В смысле кто?

— Ну, какой зверь?

— Зверь?! А тебя… какой?

Они с большим недоверием уставились друг на друга. На эту территорию заходить не следовало. Веля поняла, что чуть не проболталась перед человеком, которого видит впервые в жизни, при чём этот человек абсолютно не спешил делиться своими собственными секретами. По молчаливому договору табуированную тему больше никто не развивал. Однако, если Веле сразу вручили вышитую шляпу и вынудили поднимать захудалое предприятие-банкрот, Тим был свободным художником и плавал по разным островам, «работая то и сё» для разных владык. У него была цель — проплыть вокруг света, а за сколько дней — значения не имело, Тим особо не торопился.

Чем больше они общались, тем веселее становилось Веле и тем страшнее, что завод построится и Тим уедет, и она снова останется один на один с диким и простым до безобразия местным людом, без всякой возможности нормального человеческого общения.

Дольше всего, течений девять, он прожил на Западном Синке — там были железные рудники и можно было работать, ха-ха, практически по специальности, при чём документы не требовались, а только показать, на что способен, и платили прилично. Но затем пришлось убираться, когда явился король, эмоционально-стабильный в позиции «псих с топором». Эвелина ведь знает такой расхожий образ? У Кинга в «Сиянии», да много у кого, хотя бы у Тикки Шельен: «Инаугурация в темноте, едет по городу Царь Психоз. Маланья Петровна идёт убивать, а думала, что в гастроном». Так это про нашего топорылого соседа, при чём он одновременно и Царь и Маланья, как шампунь с кондиционером. Что значит, «спой всю песню»? Он ей не Элвис.

Веля закрыла лицо руками и заплакала ещё раз.


Её щенячьего восторга от персоны инженера больше никто на острове не разделял. Разве что горничная Таки сказала, что он душка и такие губы пухлые, прелесть. Да повариха, как Веля заметила, старалась положить лишнюю ложку каши.

Манера есть всегда играла решающую роль в Велином выборе знакомств. Вот был у неё такой бзик, непонятно откуда взявшийся, приёмная мать утверждала, что это проявление неврологии. А ел инженер очень опрятно. Не сёрбал, не чавкал, как было принято у её теперешнего окружения, не облизывал пальцы, не хватал пищу руками, не вытирал руки о штаны, а губы о рукав. Когда Тим впервые сел за стол вместе с нею и всеми домочадцами и принялся есть оладьи с помощью ножа и вилки, Веля положила свой нож (вилки у неё попросту не было) и заплакала в третий раз. Именно после этого инженера возненавидели Дебасик и Шепан с Фобосом. Садовник Деймос с лекарем держали осторожный нейтралитет.

Ну а то, что Тим ориентировался во всех этих ужасных технических вещах, в глазах Вели просто ставило его на пьедестал и с солнцем за спиной. Всё равно что магией владел. Сама бы она ничему подобному научиться не могла.

Дебасик в силу житейской мудрости сразу понял, в какую сторону дует ветер и, оставаясь с Велей наедине, после первых же решённых вопросов про отгрузку масла и обустройство акведука, немедленно заводил скрипучую и заезженную пластинку про то, что инженера даже средненькой партией считать нельзя, что это совсем не тот хозяин, который нужен острову, где до сих пор нет ни гостевого дома ни харчевни, и что не будет ли угодно его владычице отправиться в гости к Эвелин Староземской, где среди серьёзных людей можно подыскать приличную партию, раз уж ей так приспичило на выгул, на травку. Или на танцы в Кварту, ежели она желает развлечься как девица, но лучше, конечно, снарядить корабль погостить в Старые Земли, где ей всегда рады и водятся мужчины, а не инженеры…

В ответ на это Веля всякий раз хватала старика за руки и пускалась вокруг него в самый дикий пляс, который только недавно не получался, а теперь происходил сам по себе, будто собиралась его отвлечь, по совету Шепана, прежде чем зарезать. Видя такую безнадёжную ситуацию, Дебасик стал приветствовать инженера с очень вежливой и очень искусственной улыбкой восхищения.

Тем временем начальник охраны назвал Тима заносчивым ушлёпком, маменькиным сынком, отродясь не державшим оружия.

— Детка, ты что не видишь, что он даже не воин?!

Впрочем, после первой же попытки зацепить и спровоцировать на конфликт Тима он получил в ответ, что при его, Шепана, красивых и здоровых зубах, он наверняка имеет такой же здоровый желудок, чтобы кушать, и прекрасную рабочую простату, чтоб возить её на Кварту, с чем лично он, Тим, его от всей души поздравляет и меряться ничем не собирается, а собирается работать, чего и всем желает.

— Детка, я вчера весь вечер думал. Он что, сказал мне, что я бездельник и животное, могу только жрать и е©ться? Можно я ему в табло засвечу?

Веле стоило больших усилий убедить Шепана в том, что ничего такого Тим в виду не имел и ему просто показалось.

Фобос, ужасно загордившийся на колодце и считавшийся теперь начальником производства, сказал, что молодой человек ничего не умеет и не знает, откуда ему что-то знать, в общем, сомневался в компетенции. Впрочем, когда Веля сменила свитер из козьей шерсти на пёструю блузку из шкафа, и ещё на одну, и ещё, все окончательно удостоверились, что дело труба, и злословить перестали.

Поселили инженера не во дворце, а в посёлке, на втором этаже в доме у лекаря, что Велю не могло не огорчить, но самого инженера вполне устраивало. Потому что случилась та самая непонятная чушь, на которую Веля уже тысячу раз натыкалась. Глазами он смотрел, но больше ничего не происходило, и Веля категорически не могла понять, нравится ли она Тиму, в то время как сам он ей нравился с каждым днём всё больше и она, ничтоже сумняшеся, показала уже это всеми доступными способами, кроме неприличных, и взглядами, и улыбками, и ласковым тоном, при чём это всё происходило само по себе, вне зависимости от её желания.

— Детка, — с досадой сказал начальник стражи, — чтоб ты за мной так бегала, я бы точно знал, что делать. Наверное, ему просто нравятся парни. Знавал я таких, с виду нормальный, а потом в отхожем месте хватает тебя за жопу. А вот ты теряешь лицо, детка. Давай-ка лучше, бери железную тараньку, поработаем. Или врежь вокруг острова, ты же можешь.

— Не хочу я с ножом работать и плавать тоже. У вас куча дел, Шепан. У вас лекаря из-под носа свистнули и чудом вернули назад. Это потеряла лицо ваша, Шепан, система охраны.

Потеря лица… Что это вообще за дурацкое выражение и что оно означает? Вот оно, на месте: нос, щёки, подбородок. А если кто-нибудь себе выдумал какое-то другое, ментальное лицо — тогда пусть решает собственные проблемы с образностью мышления. А уж ей никакой нет разницы, как она выглядит в глазах людей, которые чавкают и облизывают пальцы, и которых, большей частью, жалко за образ жизни.

Как бы там ни было, вскоре вернулся корабль с материалами. С ними прибыл коренастый и волосатый, как йети, кузнец со своим скарбом. Веля в жизни своей не видела таких волосатых людей, и никто не видел, потому что когда кузнец раздевался до пояса, вокруг него собиралась небольшая толпа, всем было интересно, как такое может быть, и Веля таращилась тоже. Кузнец внимания не стеснялся, видно, привык. Особо любопытным даже разрешал погладить себя по спине и по плечу.

А затем на холме зародился небольшой перегонный заводец и начал медленно, но уверено расти, маня обещанием увеличить выработку керосина и мазута, как, соответственно, и доходы острова.

Первым делом соорудили здоровенную печь. В печь вмазали котёл с тугой крышкой, откуда пустили трубу в бочку с водой. Котёл наполнялся земляным маслом, затем топка разжигалась, печь топилась, масло нагревалось и начинало «дышать» через трубочку. В бочке с водой «дыхание масла» остывало и превращалось в керосин. Теперь из сорока вёдер масла выходило чуть меньше половины керосину, или осветлённого, как говорили, масла. Остальное превращалось в мазут, да ещё немного угорало. Печь тушили, мазут из котла вычёрпывали, заливали новое масло, и так по кругу. А чтоб процесс не останавливался, Тим сразу затеял строить вторую печь. Как только Фобос увидел девятнадцать вёдер осветлённого масла из сорока дикого, из противников инженера он перешёл в такие ярые сторонники, что Веля только брызги глотала. Он ходил за Тимом по пятам, льстиво заглядывал в глаза, полагая, что в голове за этими глазами хранится ещё немало идей, и унизительно хихикал в ответ на любую фразу, показывая, что понимает и ценит тонкий юмор образованного человека. Самое неприятное — подобострастие Фобоса Тим принимал вполне благосклонно, будто так и должно, возможно, Шепан не особо и ошибся.

И Веля плюнула на деликатный игнор со стороны инженера, в конце концов, дел было невпроворот: водопровод, наконец, закончили и теперь ручей бежал прямо через дворец, как она и хотела. Отдельно построили систему стоков, как от дворца, так и от новых каменных домов, теперь нечистоты выводились сразу в море. Пожелай Веля сделать подобное в прежнем своём мире, получила бы по шапке от санстанции и огромный штраф, но тут штрафовать её было некому кроме неё самой. К тому же, экскременты валяться под ногами перестали и теперь поселковой улицей можно было пройти без угрозы для обуви. И вообще невероятная, так пугавшая её грязь, вечная спутница нищеты, постепенно отступила. Лекарь по её наущению ходил по домам и ругался, чтоб было чисто и дети мыты. Поскольку поначалу его никто слушать не желал, Веля определила ему в помощь двух лосей из команды Шепана, в обязанность которых входило раздавать тычки и оплеухи упрямым неряхам. Тычки помогли не сильно. Пришлось ввести штраф за грязь вокруг жилища и за вшей. В первое время казна получала на штрафах больше денег, чем на налогах, а затем народ, бормоча о тирании владычицы, научился экономить.

Со временем люди вообще как-то поотъелись и стали глядеть веселее. Теперь, когда Веля с небольшой своей свитой появлялась на улицах посёлков, например, рассматривала состояние сливных канав, или как идут дела у лекаря с его помощницей, к ней со всех сторон сбегалась детвора и, улыбаясь, выходили женщины, всё ещё диковатые на вид, часто беззубые, плешивые и угреватые, но гораздо более опрятные, чем раньше.

В угоду Дебасику, и чтоб исчезла причина бесконечных упрёков, неподалёку от пристани заложили тот самый гостевой дом с харчевней. В планах у Вели также имелось сделать асфальтовые дорожки, вместо того, чтоб снова покупать дорогой камень для брусчатки или дерево для настила. Тим обещал придумать, чем заменить каток.

Денег по-прежнему ни на что не хватало, всё, что удавалось собрать, Веля вкладывала в стройку. Оставалось надеяться, что Пол, где бы он ни прятался, присматривал за нею со своих тёмных путей и был доволен.


***

Беда грянула, когда Васар объявил войну Старым Землям. Два крупнейших покупателя масла сцепились между собой, а заявки отменили до лучших времён. Остались мелкие островные государства, вроде самой Ганы, бравшие немного масла, воска и мазута. Это помогало кое-как держаться на плаву, но не развиваться.

Собрали совет домочадцев. Веля помыла голову и надела голубое шелковое платье, подарок староземской владычицы. Едва завидев её, Дебасик с Шепаном сразу надулись — всем стало ясно, что инженер приглашён тоже. Тим явился, когда виноградный компот повторно разлили по кубкам и обсудили работу завода. Он опоздал на полчаса, это выглядело не очень красиво и вежливо. Едва завидев его, Фобос вскочил, как ошпаренный, и уступил своё место. Тим едва кивнул ему и, в знак благодарности позволил остаться стоять позади. Шепан прикрыл глаза рукой. За Велиным стулом на совете никто никогда не стоял, и она нервно попросила Фобоса принести себе ещё одно посадочное место.

Первым слово взял Дебасик и предложил на время войны Васара со Старыми Землями урезать расходы. Веля возразила, что это не дело и неизвестно, насколько эта война затянется, и что нужно предложить земляное масло в Трейнте или взять кредит у короля. Лекарь прокашлялся и со значением сказал, что когда он последний раз был в Трейнте (а историю его похищения знали все) то собственными глазами видел у короля лампы, заправленные очищенным маслом, возможно, он покупает его где-то ещё. Шепан сказал, что надо на время заморозить стройки, а в Трейнт ехать нельзя, потому что у короля протекает горшок, а если кто-нибудь желает туда ехать, то лично он в Трейнт не ездок, там Шепана повесят сразу, как только он переступит с пристани на берег. Веля спросила лекаря, не желает ли он составить ей компанию в этом небольшом путешествии, учитывая, что вернулся с новой лодкой и кошельком серебра. Лекарь не желал, но был готов отдать этот самый кошель серебра тому, кто согласится ехать вместо него.

Инженер отпил компоту из кубка Фобоса и сказал, что ему доставит удовольствие съездить в Трейнт вместе с Велей. Все стали смотреть на инженера. Он продолжил, что канализация у топорылого короля, конечно, забита, одна-единственная мысль стала поперёк трубы и всё, дерьмо больше не сливается, а хлещет наружу, но в душе он, наверняка, порядочный человек, просто показать этого не умеет.

Веля растерялась от неожиданности и густо покраснела. Начальник стражи вздохнул и начал ржать до неприличия громко, неизвестно что его так насмешило, быть может, собственные мысли. Дебасик оскорблённым тоном сообщил, что не понимает, какое отношение к их собранию имеет канализация Трейнта, они только недавно закончили свою собственную и его больше интересует, на каких условиях они планируют брать кредит. И раз уж на то пошло, он едет с ними. Тим ответил, что очень хорошо, что Дебасик временами пьёт, потому что всякий человек обязательно должен заниматься тем, в чём хорошо ориентируется.

Разумеется, никто Дебасика с собой не взял. Огорчённый, он остался стоять на пристани, среди других провожающих недовольных лиц. Но Веля была рада, как больная на голову, что вырвалась со скучного острова, да ещё с Тимом. Она вела себя совершенно неподобающим для владычицы образом — скакала по всей шхуне и кривлялась, как обезьяна, прыгала с борта из передней и задней стойки, с места и с разбега, и чёрте как бесилась, столько дурной энергии рвалось на волю. Ей казалось, что она сбежала из Алькатраса, и что наконец-то можно побыть собой, а не играть навязанную роль. Серьёзный Тим сдержанно улыбался.

Увы, её влюблённость началась с одного обмана, а закончиться ей предстояло другим обманом, а между ними стояли дни, наполненные крепчайшим гормональным угаром, крепче, чем вино, которое они взяли в дорогу.

И бочонок керосина королю в подарок.


***

Как Веле с Тимом сказали во дворце, по утрам король вёл приём в тронном зале. О приёме следовало позаботиться заблаговременно, поэтому Веля записалась на следующее утро — Авелин Ганская с визитом вежливости. Керосин они оставили сразу, передали с тысячью поклонов, чтоб не носиться с ним, потому что в этот день приём у его величества уже закончился. Они сняли две комнаты на постоялом дворе и пошли бродить по городу, потому что Тим хотел посмотреть, как всё у них устроено, чтоб на Гане сделать так же, если что-то сильно понравится, а Веле было безразлично, куда идти, только чтобы с ним. Они поужинали тушёным в пиве кроликом в премилом и чистом подвальчике, что само по себе было удивительно. Потом на площади смотрели глупое и страшное лицедейство о военных подвигах короля, только Веле всё равно было смешно и понравилось, а серьёзный Тим предложил ей вести себя немного сдержанней, но тоже улыбался. Ещё увидели прекрасный большой акведук, обеспечивающий пресной водой весь город. Смотрели рыбный рынок, который работал круглосуточно и вонял за несколько сотен метров, где огромные кучи самой разной рыбы лежали прямо на земле, вперемешку с какими угодно моллюсками, членистоногими, щупальцелапыми. Тим умел выбирать моллюсков, которых полагалось есть сырыми и купил несколько. Пару лет назад он делал подвесной мост на каком-то острове, где их добывали, и знал все тонкости их употребления (как открывать, чем брызгать) которыми поделился. Получилось чрезвычайно вкусно. Потом смотрели городской общественный сад, разделённый на цветочную, фруктовую и парковую зоны, такой красивый, что Веля диву давалась, сколько труда туда вложено. Также видели огромный храм зверя рода со множеством нищих и калек вокруг, патрули гвардейцев, потягивающих винцо у торговых точек и скалящих зубы со служанками в корсетах, мощёные камнем богатые улицы и ужасные нищие окраины, утопающие в грязи. Тут к ней тоже бросилась толпа детей, как на Гане, только эти были худыми и чумазыми, они хватали за руки и просили еды. Веля раздала половину своих монет, прежде чем Тим смог её увести.

Издали, с холма, они смотрели на огромные военные корабли в отдельном порту. Тим сказал, что таких портов у топорылого величества несколько, его флот — самый большой на Либре.

Отправляясь гулять, они взяли с собой фляги с вином, но вино быстро кончилось, а было очень весело, значит, требовалось ещё больше и вина, и веселья, поэтому Тим покупал местное вино разных видов, у разных торговцев, и к ночи оба основательно набрались.

Может поэтому, когда вернулись на постоялый двор, как-то само собой так получилось, что оказались в комнате у Тима, и лицо у него снова стало таким серьёзным, как тогда, когда она впервые его увидела под фонарём, на носу судна. И огоньки свечей в подсвечнике отражались в его глазах. Тим спросил, не мешает ли ей свет, но ей ничего не мешало, кроме одежды. Было совсем не страшно, только неловко и не совсем понятно, оттого немного глупо. Впрочем, быстро разобрались. Потом ещё пили и ещё дурачились. Во второй раз получилось уже гораздо лучше, а в третий — вообще замечательно. Правда, от «неба в алмазах» она, по рассказам, ожидала большего, но и так было отлично, лучше, чем плавать. В результате утром оба проспали, собирались впопыхах и чуть не опоздали к началу королевского приёма.

Когда прибежали — весь малый покой был битком забит народом. Они очень хорошо сделали, что не опоздали, потому что как только распахнулись двери в тронный зал, оттуда вышел парень, камзолом и задёрганным видом похожий на писца, и громко сказал:

— Авелин Ганская!

Наверное, приём вёлся по алфавиту и никого с именем вроде Абигейл в списке не было. Они с Тимом переглянулись и зашли. Двери за ними захлопнулись.


***

Если бы Веля не спешила, она наверняка оделась бы нарядно, чтобы хоть немного соответствовать огромному, торжественному залу. Но времени едва хватило, чтобы влезть во вчерашнюю юбку с блузой и покрыть голову шляпой, которую она теперь вертела в руках, переживая о том, что её причёска недостаточно хороша. Тим держался на шаг позади. Так сказать, прикрывал тыл.

В центре зала начиналась каменная лестница, у её подножья стоял заваленный пергаментами стол для советника и его помощника. У каждой двери торчало по стражнику. Сверху — каменный трон. На нём в спокойной, расслабленной позе сидел Скер Завоеватель. Король был огромен. Выбритую голову венчала корона в виде широкого обруча, украшенного резьбой и покрытого узорами из эмали зелёного, синего, кроваво-красного цвета. Земля, вода, огонь. Щёки король брил, оставляя короткую круглую бороду. Одет он был в белую рубашку с широким воротом и добротный тёмно-синий камзол, который, неожиданно, выглядел менее нарядно, чем у того же владыки Жоля Староземского и его придворных кавалеров.

— Вы можете подняться ближе, — скрипучим голосом сказал старенький советник, глядя в свои бумаги, и Веля поняла по тону, что не нравится ему. — А вы — останьтесь.

Последнее относилось к Тиму. Впрочем, у того и своего ума хватало держаться в стороне.

Молодой писец во все глаза таращился на Велю, пока та, подбирая юбку, шла вверх по лестнице.

— Довольно, — тем же скрипучим голосом произнёс советник где-то внизу. Веля остановилась, сделала книксен и тогда уже подняла глаза. Скер смотрел на неё странно, по его неподвижному лицу невозможно было понять, о чём он думает. Но вот он перевёл взгляд на Тима, несколько секунд изучал его, затем вздохнул, будто поставил диагноз, и снова уставился на Велю. Она моргнула и попыталась представить, что, к примеру, стоит в кабинете у директора школы. Получилось плохо.

— Здравствуйте, ваше величество, — сказала она, робко улыбаясь.

— Здравствуй, Авелин Ганская, — ответил король и голос у него оказался под стать внешности. — Что привело тебя в Трейнт? Да, твой подарок мне пришёлся по душе. Хорошо вы там на Гане с маслом устроили.

— Как раз по этому вопросу мне бы и хотелось с вами побеседовать.

— Прекрасно, — король кивнул, — а я как раз хотел побеседовать с тобой.

— Я вся — внимание, — быстро сказала Веля.

— Сколько дикого масла в день вы добываете?

— Около пяти вёдер.

— А в смену течения?

Веля замолкла, лихорадочно считая, она никак не могла запомнить сколько в течении суток, потому что течения были разные по длительности и требовалось время, чтоб посчитать.

— От тридцати до пятидесяти вёдер, — ответил снизу Тим.

Король прищурился на него. И если Веля интуитивно поняла, что не нравится королевскому советнику, то королю ощутимо не нравился Тим. Несколько секунд Скер молчал, затем изрёк:

— Забавный.

И перевёл тяжёлый взгляд на Велю.

— До пятидесяти вёдер, — быстро повторила она и сжала кулаки, чтобы Тим молчал там внизу и не ляпнул какой-нибудь остроумной гадости.

— Сколько осветлённого масла производится из дикого? — продолжал король.

— Чуть меньше половины. И столько же выходит мазута, им колёса можно мазать и ещё по-всякому…

— Я заберу всё дикое масло, — сказал король.

— Всё? — переспросила Веля.

— Всё, что вы добудете за два течения. Три течения. Четыре. Мне надо много. Смекни, сколько хочешь. Малец, позови казначея.

Юноша, помощник советника, галопом бросился в одну из боковых дверей. Веля растерянно оглянулась на Тима, тот сердито блестел глазами.

Вскоре вернулся юноша в компании жующего на ходу и вытирающего рот человека средних лет. Довольно быстро был состряпан договор, сразу и подписали.

— Жду твоё судно в конце течения, — сказал король. — Надолго в Трейнте?

— Да вот, сейчас назад и отправимся, ужасно много дел, — с виноватой улыбкой сказала Веля. — Там жизнь без меня останавливается.

— Жаль, любопытно узнать побольше о этом вашем масле.

Тон у него был скучающе-равнодушным. То ли обычная манера короля говорить, то ли он уже потерял интерес к беседе. Скер глянул на стол советника и подал знак. Юноша-помощник тут же бросился к двери:

— Следующий, готовьтесь зайти!

Веля сделала книксен и уже почти спустилась с лестницы, когда решила обернуться. Она чуть не упала, чудом удержавшись на ногах.

Король, задумчиво прищурившись, глядел ей вслед. Он больше не был один. Рядом с троном стоял призрак. Эти круглые яблочки щёк, хитрые глазки и рыжую бороду Веля ни за что не забыла бы и ни с чем бы не перепутала. Только одет продавец щенков теперь был в какое-то подобие хитона, а на голове у него поблёскивало украшение. И самое ужасное — и король, и его советник с помощником совершенно спокойно на него реагировали. Король, разве что, приподнял бровь, впрочем, без особого удивления. Призрак гадко улыбнулся Веле с Тимом и левой рукой, чтоб король не видел, показал ножницы указательным и средним пальцами — чик-чик!


***

Куда всё веселье подевалось? Веля пыталась связать порезанные нити восприятия, а они выскальзывали из рук, вернее, из понимания. Кто этот человек?! У кого можно спросить?! Как обо всём разузнать так, чтобы не подвергнуть опасности Пола? И какого хрена он жив, если Веля своими глазами видела его неестественно вывернутую шею и открытые стеклянные глаза?! Это из-за него она оказалась в этой чёртовой дыре и непонятно что здесь делает. А если Пол плохо спрятался и ему грозит опасность?

— Ты хоть поняла, что произошло? — настаивал Тим, дёргая её за рукав.

— М-м-м? — вяло откликнулась Веля.

— Топорылый скупает сырую нефть не просто так. Он, видимо, придумал, как её в войне использовать. Это же воплощённый Царь Психоз.

— Я что-то не заметила, чтобы он нервничал, — задумчиво произнесла Веля.

— Тебе нравится куча мяса? — спросил Тим.

— М-м-м… — ответила Веля, размышляя, кем может быть рыжебородый.

— Бритоголовый псих с топором и шеей, толщиной с голову? Эй, я к тебе обращаюсь!

Тим опрокинул её на спину и уселся сверху, на живот. Он улыбался. Тогда Веля тоже улыбнулась и притянула его к себе. У него были такие мягкие губы, и он так чудесно целовался, а потом взял и прикусил ей губу. Зачем, спрашивается? Впрочем, она ощутила острую волну похоти.

Они вернулись на Гану до темноты. Как раз, чтоб встречающий на пристани Дебасик мог восхититься оперативностью поездки, решающим их проблемы договором, прокушенной губой и шеей в засосах.

Той же ночью инженер пропал, будто сквозь землю провалился, а вместе с ним пропала новая парусная лодка доктора. Зато всё жалованье осталось в казне. Так иногда случается, что поделать.

Глава 10. Посмотри в склеп

Всё началось с захваченного в начале течения пиратского судна, капитан которого признался под пытками, что получал деньги от военного чиновника Старых Земель. Король Фиппол никогда не действовал неосмотрительно, поэтому снарядил военное судно на поиски других пиратов. Первое же найденное пиратское судно расстреляли из пушек королевского галеона, живым смогли захватить двух пьяных матросов и штурмана. Тот подтвердил, что и его капитан получал деньги со Старых Земель. В тот же день староземский посол был выслан, а васарский — отозван. Король объявил войну.

Пять течений Васар сражался со Староземским владычеством. Немало прекрасных кораблей было потоплено, немало смелых моряков погибло. Другие, захваченные в плен, умерли под пытками или были казнены. Старые Земли сменили адмирала. Вместо погибшего от вражеского ядра, новым адмиралом стал молодой ещё моряк, амбициозный и талантливый капитан, кузен староземского владыки. Флот Васара вёл в бой сам король, Фиппол Отважный, искусный воин и стратег. Стихии становились то на воронью сторону, то на чаячью, а люди с обеих сторон занимались привычной, взлелеянной забавой — убивали и калечили друг друга.

Переломный момент наступил, когда король Фиппол разбил свою флотилию на две части и, пока большая часть теснила староземский флот на море, высадился с восточной стороны Старых Земель. Сухопутные староземские войска смогли выстоять и вынудили Фиппола отступить, но при этом потеряли столько крови, что теперь капитуляция Старых Земель была только вопросом времени. Фиппол клялся своим офицерам, что раз и навсегда покончит с рассылаемой зарвавшимся владычеством пиратской заразой.

Чем дольше они сражались, тем чаще стихии принимали сторону Фиполла, его ворон сидел на плече короля всякий раз, кода тот руководил боем, только раз сорвался вверх, чтоб в небесах сцепиться с чайкой в решающем поединке, флот против флота, зверь против зверя.

Васарскому королю казалось, ещё немного надавить, и победа останется за ним, а тогда уж пусть Старые Земли платят контрибуцию как за теперешние его потери, так и за прошлые унижения. Но староземские всё ещё держались, на соплях да упорстве молодого адмирала. Оба потрёпанных войска сочились кровью.

И тогда Скер Завоеватель ударил Васару в тыл.

Союзный владыка Теталл зашёл с южной части королевства, где была брешь в оборонных укреплениях и высадился на берег. Союзный владыка Клай, папаша бестолкового адъютанта, обстреливал оборонные укрепления северной стороны. Скер атаковал главную пристань.

Силы обороны острова встретили его пушечной канонадой с Замковой горы, но с кораблей забросали берег горшками с горючей смесью. Тем временем, Теталл зашёл им в тыл с суши. Скер выждал, сколько надо, пока смесь потухнет сама по себе и высадился со своими людьми.

Они легко перебили оставленные Фиполлом для защиты тыла войска и почти без боя захватили столицу. Из замка пытались послать голубя с письмом, но лучники достали птицу. Впрочем, напрасно, потому что кто-то разбил горшок со смесью во дворце Фиполла и дворец запылал, как свечка, подпирая ясное небо чёрным дымовым столбом. Таким образом, флот Васара всё же получил весть о войне дома, но пока он развернулся, всё было кончено. Город пал.

Пожар во дворце будто послужил сигналом к началу грабежей. Скер всегда ненавидел мародёрство, однако в этот раз следовало его позволить, поскольку оплата задерживалась, а люди не пойдут за ним, если с завидным постоянством лишать их законной по военному времени добычи. И теперь столицу обносили, солдатня баловала по полной. Скер вынужден был выставить своих гвардейцев для охраны совершенно растерянной, трепещущей королевы с маленьким наследником и её прислуги, которые не успели спастись бегством, когда город взяли. В конце концов, он лишил их крыши над головой и собирался лишить зверя рода, не хватало ещё этой крови на руках. Он же не зверь, в конце концов.

Кругом царило то безумие, которое бывает, когда мирное небо даёт трещину и открывается бездна, из которой хлещет поток оголодавшей саранчи. Особенно старались союзники — сегодня их корабли пойдут на свои острова, доверху гружёные добычей.

Собственный флот Скера был отведён до команды и расставлен так, чтоб замкнуть ловушку. Скер и его люди готовились встречать потрёпанную васарскую эскадру. Берег со всех сторон, где можно было пристать, щетинился катапультами, королевский механик, сияя как новая монета и вздрагивая от возбуждения, при помощи гвардейцев соорудил гигантскую катапульту на чёрной от копоти, выгоревшей до оплавленного стекла Замковой горе, с которой защитники острова обстреливали корабли короля.

Ждать пришлось недолго. На закате показался вёрткий дракар-разведчик, а за ним — первые корабли Васара. Скер велел ждать, пока они не подойдут максимально близко. С васарских кораблей принялись палить по катапультам из пушек и повредили несколько. Также потеряли четыре бочки со смесью и теперь половина берега снова пылала, при чём погорели и свои, кто не успел отскочить от бочек. Но ветер дул в сторону моря и огонь не расползался, а на Замковую гору корабли, не подходя ближе, дострелить не могли, в то время как с неё просматривалась и простреливалась вся гавань. Зарядили огромную катапульту и швырнули бочкой со смесью в галеон Фиппола. Первая бочка перелетела мимо, смесь разлилась по воде и море загорелось. Катапульту зарядили ещё раз, на этот раз метким выстрелом подбили галеон. Стрелки и наблюдатели на Замковой горе плясали и горланили гимн зверю рода. В подзорную трубу Скер видел, как король Фиппол вместе с вороном спасается на лодке, как его принимает другое судно. Он махнул рукой — дал команду заряжать, поджигать. Ещё одна бочка полетела в неприятеля и, на этот раз попала: загорелось ещё одно судно. С пылающих кораблей прыгали в воду моряки, но и вода горела тоже. Большая часть пытавшихся спасти людей попросту гибла.

Уцелевшие корабли Васара отступили в море, но тут вышла на позиции эскадра Скера с одной стороны и корабли Клая с другой. Не вступая в ближний бой, васарцев обстреляли горшками со смесью из передвижных катапульт. Флот Васара оказался зажат в огненном кольце. И в дыму, пламени и копоти, покрывшим гавань, стало невозможно что-либо разглядеть.

Скер не опускал подзорной трубы, высматривая в клубах дыма ворона. С Замковой горы тоже наблюдали зоркие глаза, усиленные стёклами. Должны были смотреть и с его кораблей. Наконец, раздался крик:

— Летит! Летит!

Скер и сам уже увидел — из чёрного дыма поднялась большая чёрная птица и, быстро взмахивая крыльями, улетала прочь от гибнущего флота своего владыки. Возможно, и владыки больше не было и теперь птица принадлежала маленькому мальчику, которого сторожили гвардейцы Скера, а мальчик принадлежал ей? Или просто Фиппол спасал своего зверя, прогоняя его. Продлевал агонию. Напрасные терзания!

— Сотня золотых тому, кто достанет ворона! — во весь голос крикнул король.

Сперва его люди робели стрелять в Дитя Дня, затем просвистела первая стрела, за нею — вторая, и вот весь воздух наполнился тонкими певучими голосами стрел. Ворон трижды смог увернуться, прежде, чем в него попали, и только потом пал, подобно камню.

— Мой выстрел! — радостно завопил кто-то на Замковой горе.

— Брешешь, пёс! — отвечали ему снизу. — Я стрелял!

— И я стрелял! И я!

— Давай смотреть, чья стрела!

На воду споро спустили лодку. Когда подгребли к добыче, ворон был ещё жив и до крови изорвал блестящим острым клювом руку солдата, который достал его из воды.

Вблизи было страшно смотреть на живого, изувеченного священного зверя. Стрела вошла в туловище ворона чуть ниже шеи с густой бородой из перьев, ближе к правому крылу, и пробила тело насквозь. Добить его ни у кого рука не поднималась, настолько живыми и разумными были его глаза. Обычно они лучились светом. Сейчас — болью. Его положили на дно лодки и там он ворочался, мокрый, бил крыльями и хрипло кричал, не умолкая:

— Скерр! Скерр!

Будто смерть свою звал.

— Подайте мне, — сказал король, когда лодка причалила и люди вытащили её на берег.

Солдаты мялись, ходили вокруг, никто не мог решиться. Тогда король подошёл сам. Ворон всё бился и всё кричал от боли одно и то же слово.

— Скерр! Скерр! Скерр! — он пытался подняться на лапы и падал. — Гррядёт! Смеррть! Мирра!

— Пока пришла твоя.

Король поднял его за лапу. Крылья били воздух. Взял за вторую.

— Смотрри! Склеп!

И разорвал поплам.


***

Флот Васара ещё пылал, когда на берег начали выплывать отдельные васарские воители, кто в большей, кто в меньшей степени обгоревший, а кто, везунчик, совсем невредимый — в счастливое течение родился. Скер приказал не трогать их. Выжившие сбились в кучу и держались осторонь.

Ещё один, шатаясь, выбрался на берег, когда король уже развернулся, чтобы уходить в свой шатёр, который ему временно разбили рядом с большой катапультой на Замковой горе.

— Скер! — заорал он. — Упырь! Я вызываю тебя на бой!

Король со вздохом обернулся. Так и есть, из воды, шатаясь, выходил Фиппол, насколько можно было узнать в закопченном, измождённом и обгоревшем человеке короля Васара. Куда ему было в бой? Владыка растерял все свои способности стратега. Сейчас васарцем руководила слепая ярость и желание отомстить даже ценой своей жизни. Несколько гвардейцев обнажили мечи, заслоняя ему путь.

— Я понимаю тебя, — спокойно сказал Скер. — Тебе больно. Ты потерял людей, флот, зверя и уважение…

— Дерись со мной, мерзавец! Хватит прятаться за своих людей, трус!

Скер понимал, что вызвало попытка его оскорбить, поэтому не чувствовал себя оскорблённым или обиженным. К тому же знал, что он отважный и благородный воин, а не мерзавец и трус. Он представлял, какое адское пламя пылает в душе васарца и в самом деле хотел его пощадить. У бедолаги, возможно, был шанс выстоять против него в честном бою, с хорошим доспехом, потому то владыка Фиппол слыл за умелого бойца, но не в таком плачевном состоянии. Что тогда скажут про Скера? Что он убил полуживого соперника? Никакой чести в таком поединке и в такой победе.

— Тебе тяжело, но у тебя есть ради чего жить, — продолжал король, — у тебя остались жена и сын. У меня и того нет. Смирись.

— Пусть я погибну! — вне себя кричал васарец. — Мой сын вырастет и отомстит за меня и за ворона, жестокий ты подонок! Ты и жену свою угробил!

— Выбирай оружие, — сказал Скер и потянулся за секирой, — Если ты проиграешь бой, каждый третий из твоих людей будет повешен.

Едва он успел договорить, как васарец всхрапнул как лошадь и умолк, потрясённо глядя на вылезший у него из груди клинок тяжёлого двуручного меча. Затем раздался тот особый звук, с которым сталь покидает тело, и клинок исчез. Фиппол, король Васара, выпустил скупую струйку крови изо рта и рухнул лицом вперёд. За ним с мечом в руках стоял один из его собственных офицеров с обгоревшими волосами, с ожогами на лице и шее. Он опустил меч, поклонился Скеру и, пятясь, вернулся к остальным выжившим.

Скер с завистью посмотрел на мертвеца. Тот больше не чувствовал ни горечи, ни боли.

— Пусть его похоронят как полагается по чину, — сказал он. — Сообщите королеве, что она овдовела. Пусть соберут её и принца в дорогу, королева отправится со мной в Трейнт. Ты. Поди сюда.

Офицер с ожогами приблизился. Его меч был уже вытерт от крови и помещён в ножны. Держался он со спокойной уверенностью человека, знающего, чего он стоит. Да и другие выжившие заметно приободрились после смерти своего несчастного владыки — никому не хотелось стать тем самым каждым третьим, которого повесят.

— Как твоё имя?

— Томет Ру, ваше величество.

— Кто ты по чину?

— Капитан фрегата, ваше величество. Был, значит…

— Будешь новым наместником, завтра прибудет с Трейнта твой советник, введёшь в курс ваших дел. Дальше посмотрим.


В шатре он снял шлем, умыл лицо и голову, приказал подать холодного вина и обед.

Новый повар принёс запечённую в глине утку и теперь стоял у входа, обсасывал утиную шею, которую дал ему Скер, прежде чем приступить к трапезе самому, и опасливо поглядывал на лежащего на столе разорванного ворона. Повар жевал и пытался понять, прикажут ли ему готовить Дитя Дня, или король будет есть его сырым? А если ворона готовить, то как? И не накажут ли его, повара, за это стихии? У него трое детей осталось в Трейнте. Специфический у него владыка, что тут скажешь. Возможно, не стоило так тщательно запекать утку? А вот шафрана однозначно следовало добавить и, возможно, розмарина для запаха. Да, розмарина не хватало. И самую каплю лимона, возможно, с сахаром.

— Можешь идти, — король махнул утиной костью.

— Что изволите на ужин?

— Что сделаешь. Я не привередлив в еде. Зелени подай, салата.


Едва полог за поваром сомкнулся, за своей добычей явился он. Как всегда в этом облике, стал на колено, рукой придерживая свой жреческий хитон, и поцеловал руку. Скеру пришлось прервать трапезу.

— Я восхищён твоим могуществом, мой король, — сказал зверь в человечьем теле. — И твоим талантом полководца. Ты блестяще победил Васар, практически не жертвуя своими людьми, владыка.

Он с восхищением улыбался, блестел глазами и круглыми щёчками, а Скер смотрел на него и думал о странной смерти Мирры от собачьей болезни, которая совершенно случайно совпала с очередным перерождением. Ничего. Он долго терпел, осталось совсем немного. Лис сел на пол у его ног.

— Держи, — король вложил в человечьи руки лиса разорванную птицу. Тот немедленно вгрызся в сырое мясо и принялся рвать его зубами, глотая вместе с костями, и от его рывков тушка задёргалась, будто в ней ещё теплилась жизнь. На пол полетели чёрные перья, несколько перьев застряло в рыжей бороде. Король отставил поднос с половиной своей утки — больше он ест не мог. Сидел и смотрел на то, как лис торопливо поглощает ворона, по-зверски давясь и пачкая кровью лицо и хитон. И снова, как всегда, когда зверь приходил к нему в человеке, королю подумалось — неужели это за ним он шёл? За вот таким?

Но вот зверь затрясся, будто в лихорадке, оплыл, как льдина в тёплой воде и упал ничком. Очертания тела смазались, он забился в судорогах, барахтаясь в своём белом хитоне и, наконец, выбрался оттуда рыжим лисом с яркими глазами, с бегущими по шкуре золотистыми искрами. «Какой разительный контраст между двумя воплощениями» — подумал король. Сыто жмурясь, лис облизнул с морды налипшие чёрные перья и носом боднул руку.

— Сразу пойдёшь на Старые Земли, владыка? — спросил он.

— Сперва вернусь в Трейнт, — задумчиво ответил Скер.

Лис по-свойски забрался на колени — гладиться.


***

Советник только что ушёл со своим писцом и ворохом пергаментов, но мысленно Скер продолжал с ним работать. Чем больше становились его владения, тем интенсивнее росло количество забот, требующих вмешательства, будто навозный ком, который толкает перед собой жук, упрямо продвигаясь вперёд. От этих бесконечных и рутинных забот он уставал больше, чем в бою. Скер велел разжечь камин — в его покоях стало зябко. Течение сменилось, поднялся ветер и завывал сквозь щели в стенах. Король спросил горячего вина с мёдом, подвинул бронзовое кресло к огню и сидел, опустив голову и думая о разных разностях, от насущных дел королевства до своих личных забот.

Что бы там не говорили, Скер точно знал, что он великодушен. И васарскую королеву с маленьким наследным принцем он забрал на Трейнт совершенно не из тех соображений, которые ему приписывали. Воевать с женщинами и детьми он не собирался, но и растить возможного бунтовщика и мстителя не мог позволить. Пусть живут у него во дворце. Места довольно, он выделил им западное крыло в шесть комнат и прислугу. Дешевле было всех пустить под нож. Пусть мальчик становится мужчиной на здоровой моральной почве его королевства, получает образование и воспитание, как у трейтинских вельмож, пусть друзьями его детства и юности станут сыновья его офицеров. Пусть наставники ему ненавязчиво говорят, кому он всем обязан. Когда парень станет достаточно взрослым, быть может, Скер обретёт в его лице благодарного, услужливого и верного помощника. Да, Васар разграблен, дворец сгорел, но это же война, на войне случается много досадных недоразумений. Сами — целы. Крови их отца и мужа на его руках нет. Она на руках наместника. Напрасно королева смотрит на него с таким ужасом и слова не скажет, если к ней не обратиться. Впрочем, польза была и от неё — васарка была достаточно молода и хороша собой, чтобы от него отстали сводники с их никчемными девками, а принуждать женщину делить с ним ложе он не собирался. Он же не какой-нибудь бандит, а справедливый и милосердный владыка. Все слухи о нём до безобразия раздуты, а всё из-за чего? Из-за того, что он делает своё дело. Ну а звери — на то они и звери, чтобы люди их убивали.

Он прикрутил чуть больше огонёк масляной лампы. Почему так темно? Надо заказать на Гане ещё и очищенного масла, кроме сырого, которое Скер пустил на смесь. Он стал думать о масле и о девчонке-владычице.

Как только эта парочка переступила порог зала, ему сразу стало ясно, что это именно парочка. И что девушка счастлива. Потому что, когда люди молоды и влюблены, любовь льётся из глаз как дождь, и капли падают на всё вокруг, даже на тех, кому они не предназначены. Он уже видел такие глаза — у Мирры. И тогда дождь шёл для него. А вот
парень был себе на уме. Дерзость, с которой он держался, короля раздражала. В принципе, ничего особенного, о чём бы стоило думать. Почему ему не должно быть безразлично, с кем девица шашни крутит? В конце концов, нефть Скер получил, и заплатил дешевле, чем тот же Фиппол, потому что взял больше.

А вот что его удивило — это её реакция на зверя. Скер видел лиса во всех обликах ещё ребёнком, он привык и знал, что однажды зверь достанется ему. Теперь он понял, что и девушке зверь рода знаком, при чём она его боится. Он помнил, как зверь настаивал, чтобы Скер радикально решил вопрос с соседним островом, а девушку уложил в постель.

Он упёрся в лоб большим пальцем.

Король прекрасно понимал, что лис амбициозен, что хочет поглотить силу всех шести Детей и остаться единственным. Также он знал, что лис ходит тёмными путями, а значит, мог использовать его в своих целях. В сущности, лис исполнил то, что обещал — сделал безвестного парня королём. Пока что им по пути. Да, стихии б вас побрали, он перекроит этот мир на свой лад. И если это означало гибель старого мира, то пусть гибнет.

Он потёр лоб большим пальцем. Что за время третьей луны? О чём там ещё говорили звери? Загляни в склеп? Когда он услышал это от кита, то счёл издевательством, напоминанием о том, что за жену из его рода Скер отплатил ему смертью. Теперь и ворон толковал о склепе. Значит, придётся потревожить останки несчастной королевы.


Ещё когда закладывали дворец, Скер позаботился о том, чтоб подземный ход вёл в старые каменоломни, где когда-то резали песчаник, а оттуда и в другие части города. Мало ли, вдруг случится осада, поражение, а сам он погибнет, так хоть чтобы домочадцы успели скрыться. Чего не смогла сделать васарская королева с наследником, и теперь гостила в Трейнте…

Король стукнул в дверцу за ковром. Оттуда высунулось землистое личико «погорелого» полезного человека. Видать, оклемался.

— Ты в катакомбах ориентируешься? — спросил король.

— А как же, владыка, самое наше место, почти как дома ходим. Да ещё проводника возьмём из наших.

— Знающего?

— Из контрабандистов, владыка.

— А. Ну, найди мне плащ, железный лом, возьми лампу и пойдём со мной.

— Куда изволите, ваше величество?

— Во Дворец Снов.


Он еле протиснулся в чёртову дверцу, не с его размерами было лазить по дрянным секретным ходам. Даже некое чувство тревожности возникло, пока спускался узёхонькой лестницей. Он впервые пользовался ходом для шпионов.

— Я здесь не застряну? — спросил он у пыхтящего за спиной полезного человека.

— Не должны-с, ваше величество, — ответил тот.

— Вы прочёсываете книгохранилища при храмах? — спросил король.

— Пока безрезультатно-с…

— У вас хоть грамотные есть, чтоб искать, что мне надо?

— А как же, владыка, — обиделся полезный. — Все грамотны-с, и книгочеев опрашиваем. Пока не нашли ничего ни о третьей луне ни о…

— Заткнись, болван.

— Понял, владыка! Тут направо…

Вскоре узкий лаз закончился, в лицо пахнуло сырым воздухом подвала. В темноте светился маленький огонёк — это ждал короля полезный проводник.

Когда-то давно в каменоломнях добывали песчани к для строительства столицы и для продажи другим островам, пока король не запретил резать камень во избежание обрушения построенных сверху домов. Камень в Трейнте добывали и дальше, просто за городской чертой. Иногда кто-нибудь из горожан поддавался искушению и начинал браконьерствовать — резал камень скрытно. Если таких ловили — королевские каменоломни пополнялись работниками.

Были под землёй и ливневые коллекторы, и естественные пещеры, и строительные шурфы. В каменоломни выходили винные подвалы местной знати и подтопленные водой дренажные тоннели. И всё это вместе образовало огромные катакомбы, периодически доставлявшие беспокойство.

Само собой, здесь ютились городские отбросы да бесследно терялась горожане, чаще всего дети. Отбросы разводили вонь и больные поветрия, их вылавливали со стражей, но через пару течений всё повторялось заново.

Одно время в катакомбах осели контрабандисты, возившие в Трейнт староземский опиум, квартовское золото, моржовый зуб с далёкого севера и васарский шёлк. Королю понадобилось много лет, чтобы вытравить из подвалов этих крыс. Гвардия и городская стража устраивала облавы, контрабандистов отправляли на каменоломни и рудники, особо надоедливых казнили. А некоторых Скер даже взял на службу — они были весьма полезны. Один из таких сейчас шёл впереди.

Стоило извести контрабанду, как возникла новая напасть с катакомбами — беднота устроила в них некрополь, куда принялись стаскивать своих покойников. И снова вонь, зараза, крысы. С великим трудом пресекли и это, а скелеты до сих пор повсеместно встречались и непонятно, то ли с прежних времён, то ли прорыли новые ходы.

Король вытер лоб рукой — в подвалах было сыро и влажно. В свете ламп виднелось множество тонких нитей, свисающих с потолка каменоломни и покрытых каплями воды — это пробились сквозь песчаник и тянули влагу из сырого воздуха подземелий корни деревьев, растущих на поверхности.

— Пожалуйте сюда, — проводник снова повернул в одно из боковых ответвлений.

Одни стихии знали, по каким меткам он ориентировался. Скеру пришло в голову, что это — самое подходящее место, чтобы свести с ним счёты. Если бы он планировал убить кого-то вроде себя, то сделал бы это именно тут. Он вспомнил, как у короля Васара из груди вылезло лезвие.

— Дай мне фонарь, идите-ка оба впереди, — сказал он полезному человеку за спиной.

В самом деле, нельзя гарантировать, что за одним из этих поворотов его не ждёт хорошо организованная и проплаченная староземцами засада, а у короля всего оружия — железный лом да обеденный нож. Если бы ему нужно было кого-то убрать — тут для этого самое место. Умереть Скер не боялся, но сперва следовало закончить дело.

— Зря вы так, владыка, — обиженно сказал догадливый полезный. — Мы ж, так сказать, преданы вашему величеству и душой и телом…

Скер хорошо знал, чем обусловлена их преданность — деньгами. При желании и возможности такого преданного всегда можно перекупить. Из-под ног в сторону бросилась крыса.

— Пришли, ваше величество, — сказал проводник, останавливаясь. — Извольте подняться наверх.

— Идите вперёд.

Скер практически чуял ловушку. Однако, как оказалось, ошибался — просто в катакомбах разыгралось воображение. Они вышли неподалёку от Дома Сна. Как король и хотел, его никто не видел, кроме шпионов да жрицы, живущей при храме.

Король пояснил жрице, что уже принёс жертвы зверю. Он сообщил, что собирался открыть гробницу королевы. Он уточнил, что об этом было пророчество. И он хотел остаться один.

Скер не был здесь со дня похорон. Сколько уже течений прошло? Больше десяти! Пятнадцать! Что толку приходить к склепу, Мирры всё равно больше нет, здесь только брошенная одежда. Он тупо смотрел на плиту, поигрывая ломом и никак не мог решиться. Наконец, Скер мотнул головой, будто боднул воздух, и поднёс лампу к самой стене.

Он еле нашёл щель между стеной и плитой, так плотно она села. С трудом вколотил лом и принялся поднимать плиту. Сперва ничего не получалось, как он ни упирался, напрягая свои огромные ноги, только мелкие кусочки камня открошились — плита будто вросла. Впрочем, лом удалось просунуть глубже. Тогда король ещё подналёг — и лом согнулся, но зато плита немного подалась. Работая гнутым ломом и толкая всем весом, он смог отодвинуть плиту достаточно, чтоб заглянуть вовнутрь. А затем и зайти.

— Привет, Мирра, — сказал король, поднимая руку с фонарём.

Её тела, которое он так любил покрывать поцелуями с головы и до кончиков пальцев, больше не было. На поминальном троне сидела усохшая мумия в жемчужной короне, сплошь, будто вторым саваном, увитая паутиной. Это что угодно, но не его любимая. Мирра была такой живой и энергичной.

Скер осмотрелся. На полу белел обглоданный крысами лошадиный скелет. Зерно с изюмом пошло вприкуску к лошади. Жемчуг и золото остались. Тела Мирры крысы не тронули, видно, его бальзамировали, он не помнил. Ничего не помнил. Король тупо смотрел, не понимая, что надо искать. Всё, что он выяснил — гробницу не вскрывали, сюда никто не заходил. Подсвечивая фонарём, он прошёлся среди костей. Вскоре ему стало казаться, что голову сжимают тонкие пальцы безумия.

— Что я здесь делаю? — с горечью сказал он вслух.

Что-то шевельнулось — изо рта мумии выползла сороконожка, спряталась в русых, покрытых фатой из паутины волосах. Он бросился прочь и сам не помнил, как поставил плиту на место, но когда посмотрел — она уже стояла. Значит поставил. Рука была ободрана о камень. Значит, ставил сам. Глубоко дыша, король прислонился к плите лбом. Хорошо, что он никого с собой не взял и никто не видит, в какое дерьмо он превратился. Если бы Скер мог снова убить всех священных зверей — он бы сделал это с наслаждением. И ещё раз. И ещё. К сожалению, это было невозможно даже для него.

Он взял свою лампу и лом, чтоб идти назад, в храм, где остались ждать полезные люди, и даже сделал несколько шагов, как остановился. Поднял фонарь и посмотрел на другую плиту, по соседству, закрывающую вход в маленький склеп. Самый первый.

Тонкие пальцы безумия всё ещё шарили по его голове. Скер поставил фонарь на пол, загнал лом в щель и рассмеялся. Раз уж он занялся осквернением могил, следует делать всё как следует! Король должен оставаться последовательным.

Плита подалась гораздо легче, чем та, первая. Разумеется, она была намного меньше и легче. Он посветил вовнутрь.

Детский склеп был пуст.

Глава 11. Даже крошечный камушек в сапоге осложнит путь ​


— Ты должен чувствовать тело. Сила не нужна, один расчёт.

Скер поправил маленькую руку, держащую облегчённый, полый внутри топорик, придал ей правильное положение.

— Выгибай корпус. Ещё! Тогда топор полетит далеко.

Мальчишка вёл себя как мальчишка — нормально. Сперва молчал и супился, как зверёныш, но быстро освоился. Понял, что ничего ему не угрожает и ожил. Скера даже забавляло, что во внутреннем дворе и в коридорах дворца звенит детский голос, раньше тут такого не водилось. Это привносило новизну, сама атмосфера стала приятнее.

— Ты спиной должен чувствовать, попадёшь или нет.

Скер похлопал принца по спине, примерно там, где сам чувствовал, удачным ли будет бросок.

А вот его мать короля раздражала. И скорбным видом, и серой траурной одеждой, которую она бессрочно всё носила и носила по своему мужу, и манерой держаться. Из чистого упрямства Скер завёл правило завтракать и ужинать не в кабинете, а в малом гостевом зале, и приглашать васарскую королеву Леяру с принцем Фипполом Вторым (по юному возрасту, попросту с Фипом), составлять ему компанию. Раз уж они всё равно тут находятся. Не потому, что ему так уж нравилось их общество, он бы предпочёл привычное одиночество, а из принципа. В конце концов, они были его гостями. Правда, вставал король всегда рано, так что им тоже приходилось подниматься. Ничего, это только полезно.

Вряд ли васарке нравились эти завтраки, по крайней мере, король не помнил, чтоб она что-либо ела в его присутствии, но являлась на них исправно, и сидела за столом прямая, будто палку проглотила, смотрела в пустую тарелку. Ну что ж, пускай. Уговаривать он никого не собирался.

Чтобы эти завтраки и ужины не выглядели совсем уж похоронными, он стал беседовать с принцем. Тот быстро привык к нему и охотно рассказывал о своих занятиях. Когда мальчишка впервые заговорил, мать попыталась его одёрнуть, но Скер объяснил, что не хотел бы есть в тишине. Быть может, её васарское величество желает что-либо ему рассказать? Нет? Ну, тогда пусть обратит своё внимание на прекрасный паштет, он как раз у неё перед носом, и прекратит, дьявол её дери, мешать говорить мужчинам.

С тех пор они с принцем беседовали. Король рассказывал ему разные полезные для парня вещи, а если время позволяло и день был не приёмный, то и показывал. Мальчик ему нравился, у него уже сейчас была твёрдая рука, любознательный ум и живой характер. Из такого должен получиться хороший правитель. Король подарил ему отличный облегчённый топорик и научил метать с обеих рук. Мальчишка отлично справился и даже увлёкся. Кажется, он дал имя своему топорику. И теперь из внутреннего двора через открытое окно постоянно доносился стук — это топорик вонзался во всё подряд: в мишень, в деревья, в утварь. Иногда доносился звон разбитого горшка и вопль трейнтинского наставника принца. Тогда король с улыбкой вспоминал, как доводил собственного нежеланием читать и вырабатывать красивый почерк. Скеру и самому не мешали небольшие тренировки. Также неожиданно приятно оказалось кого-то учить. В общем, Фип стал находкой. Порой королю приходило в голову, не станет ли мальчишка ненужной ношей, не помешает ли его планам, если он привяжется к нему по-настоящему.

— А вот для этого тебе уже понадобится сила. Смотри. Твой топор должен ударить верхним краем лезвия…

Он медленно замахнулся, чтоб пацан видел как. Потом замахнулся ещё раз, уже быстро, и бросил. Топор полетел, вращаясь, и брыла песчаника раскололась. Мальчишка шмыгнул носом и запрыгал на месте, глазёнки у него горели. Несчастной брыле песчаника сегодня не поздоровится.

— Топор универсален, мальчик. Это лучшее оружие из возможных.

Скер махнул адъютанту, чтобы тот поставил тяжёлый железный щит. Адъютант, которого оторвали от игры в кости с начальником стражи, с отсутствующим лицом укрепил щит в деревянных козлах. Недовольного лица он позволить себе не мог.

— Смотри… — Скер медленно выполнил замах.

— Ваше величество, — негромко сказал сзади него старый советник. — Прибыли староземские послы… Нижайше просят срочно их принять.

И всё испортил. Король хотел разворотить щит одним броском, с одного удара, но отвлёкся и топор отскочил, проделав лишь небольшую дыру.

— Продолжай, мальчик, — он протянул принцу руку для поцелуя, погладил по кудрявой голове и неторопливо пошёл к себе.

Умыться, перекусить, выпить кубок грога, а затем уж в тронный зал. Спешить он не собирался. Пускай староземское отребье подождёт. С чем они явились, мерзавцы, после покушения?

К тому времени, как Скер уселся на трон, прошло больше двух часов. Стража стала на свои места, советник занял место за столом под лестницей. Хлопнула боковая дверца, прошлёпали торопливые шаги, полезный человек за спинкой трона уселся на пол. Наконец, двери открылись и в зал вступила староземская делегация.

Впереди шёл пожилого возраста аристократ, за ним — молодой франт, оба яркие, будто птицы, в камзолах наряднее, чем у самого короля, сплошь вышитых золотом и улепленных самоцветами — любили на Старых Землях разукраситься…. С молодым под руку шла белокурая и миловидная, очень молодая дама с высокой причёской и в роскошнейшем туалете. Во второй руке она несла нечто объёмное, покрытое белым платком. Следом слуги тащили какие-то сундуки и катили тележки.

— Кто эти люди? — тихо произнёс король себе за плечо.

Полезный высунул нос, посмотрел.

— Мой король, старый — это дядя правящего владыки Жоля Староземского. Молодой — их новый адмирал, вместо старого, что помер. Женщина — ихняя владычица, тоже племянница старого и кузина молодого. Все друг другу родственники, они там кланом правят.

— Хм, однако…

— Достаточно! — специальным своим, высокомерным и пугающим голосом произнёс старый советник.

У подножья лестницы троица остановилась. Мужчины низко поклонились, дама сделала книксен. Скер молча смотрел на них, не говоря ни слова. Он не собирался первым обращаться к староземцам.

— Ваше величество, — глубоким проникновенным голосом произнёс пожилой аристократ, — позвольте принести вам искренние поздравления в связи с вашей блистательной победой над королевством Васар, врагом наших остро…

— Пропусти, — король махнул рукой. — Давай дальше.

Аристократ на секунду запнулся. Отвёл глаза в сторону и снова поклонился с достоинством, как не последний, и отнюдь не самый глупый в своём роду человек. Он прекрасно понимал, что лёгкой его миссия не будет.

— Позвольте также принести вам глубочайшие наши сожаления в связи с пренеприятнейшим инцидентом, имевшим место… исключительно по вине нашего бывшего посла, неверно истрактовавшего…

Вот теперь королю на секунду стало по-настоящему весело. Он расхохотался и староземец умолк.

— Что-то припозднились ваши извинения, — сказал Скер, закидывая лодыжку на колено. — Вы что там, на Старых Землях, глупцом меня считаете? Оставьте этот бред! Давайте к делу, с чем ваша компания отравителей ко мне явилась? Какого дьявола вам надо?

Староземцы переглянулись между собой. Молодой адмирал выпустил руку своей родственницы и та, прихватив в складку подол, мелкими дамскими шашками стала подниматься по лестнице. Скер мрачно смотрел, как она приближается, в своём ярко-розовом, расшитом золотом платье с жемчужным лифом, открытой шеей, плечами и глубоким вырезом на груди, и с некоей коробкой в руках. Ему не приходилось себе напоминать, что именно эти люди пытались его отравить. С памятью проблемы ещё не начались.

— Надеюсь, там голова вашего мужа, владычица? — хмуро спросил король.

Дама сняла белое покрывало и бросила на пол. Она несла в руках клетку, а в клетке, нахохлившись, сидела староземская чайка, последнее Дитя. И спутать её невозможно было ни с одной другой птицей под небом Либра. Дама поставила клетку у подножья трона и сложила пухлые белые ручки жестом уверенной в себе женщины. В руках тут же, словно сам по себе образовался маленький зонт от солнца, не больше шляпы. Игрушка, чтоб вертеть от скуки.

Было что-то жалкое в том, что староземцы будто божеству принесли ему в жертву собственного родового зверя, добровольно отрекаясь от корней. С другой стороны, Скер вполне понимал, что ими двигало: самый обычный здравый смысл. Кроме чайки волшебных зверей не осталось и было ясно как белый день, что король за ней придёт, а потрёпанное войско староземцев отпора дать не могло. Шансы выстоять против Трейнта у них были бы только в союзе с Васаром, но вместо этого случилось всё то, что случилось. Король мрачно смотрел на чайку, а она, нахохлившись, изучала его. Наконец, он снова повернулся к послам.

— Мы услышали, что ваше величество… интересуется родовыми зверями, — продолжил пожилой староземец, — Позвольте предложить вам самое дорогое из того, что есть у нашего рода, в знак глубочайшего уважения к вашей державной персоне.

«Жалкий льстец», — подумал король. Он снова посмотрел на чайку за прутьями. Ему стало интересно.

— Как тебе нравятся твои люди? — спросил он. — Сперва они хотели меня отравить, а теперь отдают тебя, заведомо зная, что я сделаю!

— А также наше золото, — спокойно добавил старый придворный, указывая на сундуки, которые слуги внесли за ними, — нашей лучшей ковки драгоценное оружие, наш опиум…

— Нашу преданность в ваших войнах, — вставил молодой адмирал, низко кланяясь.

— И прославленную своей красотой владычицу Эвелин в качестве… вашей придворной дамы, — закончил старый аристократ.

Красотка Эвелин сделала глубокий книксен. Ни огорчённой, ни напуганной она не выглядела. Наоборот, бросала быстрые, исполненные любопытства взгляды по сторонам и на самого короля. И каждым своим взглядом словно обливала его с головы до ног. События принимали всё более странный оборот.

— Хм, — сказал король и заложил за спину руки.

— Мне нравятся мои люди, — скрипучим тонким голосом произнесла чайка, встряхиваясь и снова сжимаясь в комок, — и это одна из двух причин, по которым я здесь нахожусь. Я не хочу, чтобы староземское владычество, которому я так долго и тщательно создавало статус, было разграблено твоими цепными псами.

Строгие маленькие глаза закрылись тонкими серыми веками, чайка вздохнула. Она дрожала мелкой дрожью, словно её морозило от страха или от холода. Но вскоре жёлтые глаза открылись снова.

— Возьми клетку, Скер Завоеватель, подойди со мной к окну, откуда видно море, или выйди на террасу. Надо поговорить.

Скер молча взял клетку и покинул тронный зал, оставив в нём и своих людей и староземцев с их скарбом.


Вдоль королевских покоев шла терраса с висячим зелёным садом. Мирра так любила сидеть в этом саду со своим рукоделием. Вышивала мелким жемчугом и стеклярусом при свете солнца и на море смотрела. Туда король и отправился, велев своим людям за собой не следовать.

Солнце клонилось к закату, всё было залито оранжевым, уже не жарким его светом, и мраморная терраса, и море вдалеке. От тонких деревьев с длинными душистыми цветками-дудками падали тонкие сиреневые тени. Рыжий вечер в лиловой раме. Кому-нибудь — последний. Он сел на мраморную скамью и клетку поставил там же, рядом с собой. Неужели птица попытается торговаться?

— Я не знала, что делать, — сказала чайка так тихо, что королю пришлось наклониться, чтоб расслышать. — После гибели Васара я поняла, что братец лис всех переиграл…

Скер слушал. Чайка говорила быстро и прерывисто, словно старалась успеть высказаться, пока король не перебил её навсегда.

— Мои люди понимали, что Старые земли — следующие, что нам осталось всего ничего. И тогда по темноте пришёл он.

Холодный ветер дохнул с моря, взъерошил птичьи перья, цвет и листву висячего сада, пробрался пальцами королю под камзол. На каменные плиты упало несколько дудок-цветков.

— Он сказал, что мы все были глупцами. Что мы делали не то, что надо и не так, как следует. Что в попытках обогнать друг друга по статусу мы забыли о том, что на самом деле важно. Он сказал, что я всё равно погибла и мне не жить на свете. Он сказал, что я могу не просто сгинуть, а забрать с собой в небытие и брата лиса, чтоб сквитаться и расставить точки.

— Кто этот он? — спросил король.

Чайка, казалось, не слышала его, она вся дрожала, маленькие жёлтые глаза с круглым зрачком и строгим взглядом снова были зажмурены. Но вот клюв раскрылся и птица произнесла:

— Он дал мне воду.

— Кто? — нетерпеливо повторил король. Впрочем, дураком Скер не был. Он догадывался, что оставалось ещё одно Дитя, то самое, чьего тела он не видел — второй Сын Ночи. Король даже подозревал, у кого именно. Ведь нечасто на сухой бесплодной почве расцветает розовый куст, а бесплодный нищий остров выстраивает каменные дома для бедных жителей и заводит торговлю с половиной Либра.

— Он сказал, что в наших головах есть магнитные поля. Специально для времени третьей луны, которая странствует вокруг светила и приходит на небосклон Либра так редко. Посмотри на море, мы уже в её тени…

— Расскажи о третьей луне.

— Если успею. Ты так долго не шёл, мой король, я думала, что не дождусь.

Чайка помолчала, будто собираясь с силами, и продолжила:

— Он сказал, что эта вода называется магнитная эмульсия. Что если я её выпью, то хоть и умру сама, но тогда моя сила станет ядом для лиса. Когда он поглотит её, собственные магнитные поля братца навсегда изменятся. Он попросту не сможет возрождаться. А теперь быстро думай, мальчик.

— О чём мне думать, дохлятина? — недовольно спросил король. — Что за чёртова третья луна, раздери тебя дьявол?

— Я умираю. И даю тебе выбор. Поклянись, что ты примешь дары моих людей. Что ты примешь их как союзников и не станешь мстить. Что не тронешь земли рода!

— Мне не нужны их земли. Клянусь принять и не мстить.

— Если ты и дальше хочешь идти за своим лисом, просто уничтожь моё тело. Если же ты, как и я, хочешь, чтоб он заплатил за всё, что сделал… Пусть жрёт.

Жёлтые глаза больше не открывались. Король внимательно смотрел на предпоследнего священного зверя Либра, Дитя Дня. Он уничтожил практически всех.

— Как это — умирать бессмертному? — прищурившись, спросил Скер. — Что ты чувствуешь, зная, что больше не возродишься?

— Что каждая, мельчайшая частица моего тела дрожит в попытке разорваться, — еле слышно промолвила чайка. — Меня уже нет.

— Что за третья луна?

— У нашего мира на самом деле не два, а три спутника. Третий приходит раз в семь тысяч течений. И вместе с ним придёт беда.

— Что случится?

Дитя не ответило. Чайка перестала дрожать, будто наконец согрелась, и застыла с втянутой в плечи головкой. Она была мертва. Король открыл клетку, достал тёплое ещё тельце, быстро оторвал птичью голову с открытым жёлтым клювом и сунул в карман камзола. Пустая клетка осталась на террасе.

Опустив лицо и щурясь, король шёл в свои покои и нёс за ноги тело чайки. На каменные плиты пола капала чёрная кровь.


***

Лис пришёл на его молчаливый зов, как всегда, когда бывал не слишком молод. Вышел из спальни, будто там и сидел всё время. Король подумал, что их связь двусторонняя, как обоюдоострый меч. Чтобы зверь явился, следовало сосредоточиться и настойчиво звать его раз за разом. И совсем не обязательно — вслух. Что ж, любая общая дорога однажды кончается.

— Мой владыка, — сказал зверь рода, которого вместе с троном однажды должна была унаследовать его девочка. — Теперь ты — повелитель мира.

Он облизнулся, с вожделением поглядывая на стол и блестя глазами. Там, на медном блюде лежала чайка.

— Ешь, мой зверь, — хрипло сказал Скер.

В горле у него пересохло. Король сглотнул и поставил блюдо на пол. Лис доверчиво подошёл и начал свой последний ужин.


Скер закрыл глаза, чтоб не видеть жадности, с которой тот поглощает отраву.

— Почему в сказаниях ничего нет о третьей луне? — спросил он. — Когда она придёт?

— М-ням, мы не говорили людям. Впрочем, скоро… Но мы с тобой почти готовы, — лис наступил лапкой на распластанное крыло, на секунду оторвавшись от еды.

— Есть ещё один зверь, — тихо сказал король. — Ты не смог достать брата, а признаться не сумел. Я слышал от тебя, что ты справился и он поглощён, но сам не видел мёртвого второго Сына Ночи.

— Я солгал, — просто ответил лис.

— Я думаю, последний зверь у нас под боком, на Гане, — продолжал король спокойно. — Поэтому ты хотел уничтожить остров?

— М-ня… Кхе, кхе…

А потом лис задрожал не как обычно, когда получал подношение силы, а будто в припадке падучей болезни. Не вспыхнул золотом, а чёрным дымом подёрнулся, или выпустил чернила, как каракатица. Король вскочил на ноги.

— Что… Что ты со мной сделал?! — лис закашлялся, пытаясь отрыгнуть съеденное мясо, но Скер успел схватить зверя за шею и сжать её.

— Ты зна-ал! — сквозь зубы проговорил он, — Ты знал, что это моя дочь, когда предлагал уложить её в постель!

— Имбридинг! — захрипел лис, извиваясь всем телом. — Полезно для рода!

— Ах, имбридинг, говоришь!

Он сильнее сжал руку, хотя хотелось зубами рвать его на части.

— Постой, владыка! — бешено вращая выпученными, налитыми кровью глазами, взмолился лис, его чёрные лапки били воздух, — Я могу всё объяснить! Оставь мне жизнь! Я тебе нужен!

— Оставлю, если ты без утайки расскажешь всё. Как умерла Мирра?! — он чуть ослабил хватку.

— Я узнал, что она сама отдала ребёнка после пророчества кита, — быстро проговорил лис, — Она специально обратилась к другому зверю. Девочку усыпили, похоронили, и в тот же день забрали из склепа. Твоя жена сама не хотела больше рожать тебе детей. С такой женщиной род не создать!

— Что ты сделал?!

— Я дал себя укусить бродячему псу, истекавшему пеной.

— Дьявол. Дальше!

— Она порезала палец, пересаживая розы, я просто лизнул её руку. Я сказал — так заживёт быстрее.

— Какой же ты ублю-удок! — король улыбнулся во весь рот и снова сжал лисье горло.

— Она… тебе… мешала двигаться вперёд! — лис задёргался сильнее, из последних сил пытаясь вырваться, или хотя бы оцарапать. — Взял бы… Девку!

— То есть дочь!

По-прежнему широко улыбаясь, король медленно, с неумолимостью рока сдавил пальцы.

— Ты… обеща-а!!!

— Я солгал. Было у кого научиться.

— Я… всё равно… к тебе… вернусь…

— Больше нет.

Хрустнули шейные позвонки и лис безжизненной тряпкой обвис в его вытянутой руке.

С минуту Скер глубоко дышал, приходя в себя, и пытался осознать, что случилось. И вдруг понял, что чувствует настоящее облегчение, будто был ранен и лежал в бреду, но, наконец, очнулся впервые за долгое время без боли и жару.

Он подошёл к дверце за ковром и стукнул носком сапога. Дождался, пока она распахнулась и оттуда вылезло личико дежурного полезного.

— Чего изволите, ваше величество?

Полезный человек скользнул взглядом по мёртвому лису, который по прежнему висел у короля в руке. Его глаза на секунду расширились, но он тут же взял себя в руки.

— Скажи снаряжать корабль.

А когда дверца за полезным человеком захлопнулась, достал свой обеденный нож и принялся свежевать тушку.

— Мы создадим людей, и они убьют вас ради ваших шкур, — сказал он, аккуратно работая ножом, чтоб не наделать дыр.

Отличная получится шапка.

Глава 12. Всё предсказуемо

— Что за срань, детка? Что ты здесь развела? Давай прекращай.

— Угу.

— Да мы выпишем тебе нового инженера!

— Угу.

— Или давай просто станем спать вместе, я и ты!

— Угу.

— Что ты заладила, угу да угу. Ну хоть пожри, что ли. Открой рот. Жуй. Старый пердун сказал тебя поднять и вывести.

— Зачем.

— Затем, что прибыли квартовцы, они хотят, чтоб им сбавили цену на очищенное масло и сырое почти забесплатно.

— Так сбавьте.

— Старый пердун сказал нельзя. Вставай сама или я тебя вынесу.

— Не хочу.

— Надо. Ты клялась перед стихиями.

Шепан отдёрнул полог с кровати, затем штору на окне и комнату залило безразличным и безжалостным светом. Веля села в кровати и закрыла лицо волосами. Следует признать, довольно грязными.

— Дерьмо седьмого рода! — рявкнул начальник охраны. — Что у тебя с руками?!

Она разлепила глаза и глянула на предплечье. Вот дрянь, кровь свернулась, все красные нитки потемнели и слились по цвету с чёрными, а кожа покраснела и припухла. Вчера она весь вечер тщательно украшала левую руку от кисти до плеча орнаментом, широкими и узкими стежками. Выполнила и геометрический узор по краям, и чёрно-красные цветы. Mon amie la rose. Vois le dieu qui m'a faite, me fait courber la tête. Даже осталась довольна. А сегодня всё пропало, придётся распускать.

— Вы что, не видите? — натянуто произнесла она. — Это вышивка. Блин, распустилась.

— Надо было этому инженеру распустить кишки, как только он появился.

Со стоном Веля обеими руками взялась за голову. Да, левая болела, но не сильнее, чем голова. И вообще физическая боль — ничто по сравнению с моральными страданиями. По крайней мере, когда ты сам причиняешь себе боль, то контролируешь процесс.

— При чём тут инженер? Чего вы все к нему привязались? И что вам надо от меня?!

— Чтоб ты вышла к квартовцам. Полдень, — он нахлобучил ей на макушку злополучную шляпу и открыл дверь. — Таки! Подавай госпоже таз для умывания и одеваться. Что-нибудь с длинным рукавом. И пошли за доктором.


В результате она и в самом деле появилась перед квартовским владыкой с его советником, довольно молодыми и даже похожими внешне людьми. Владыка Сопол чуть повыше, с тонкой чёрной бородкой и бакенбардами, а советник чуть пошире в плечах и талии, с широкой классической бородой. Как оказалось, эти двое и в самом деле приходились друг другу братьями и держались так, что было понятно — оба давным-давно спелись и привыкли друг другу подпевать. Веля извинилась за опоздание, сославшись на женское недомогание, и повела их на террасу пить вино с фруктами и компот. А кухарке Селене была срочно заказана большая рыба, печёная со специями и козьим сыром.

Душевное расстройство бледной и задумчивой Вели было видно невооружённым глазом, поэтому квартовцы радостно напирали, сбивая цену. Сперва они оба, и владыка и его советник, на вид и по повадкам показались довольно цивилизованными, но быстро выяснилось, что рты у них не закрываются. Увидев, что Веля не согласна отдавать керосин чуть ли не бесплатно, оба стали держаться развязно и сыпать комплиментами пополам с оскорблениями.

Ведь такая красивая девушка не может не быть и умной, а как умная она должна понимать, что в нынешние времена ни Васар ни Старые Земли масло в прежних количествах брать не будут, но зато его готов взять Кварт, в любом случае она останется в выигрыше, даже если всё отдаст недорого. Им уже давно пора окончательно по поводу масла договориться, квартовцы надеются, что Веля их поймёт и войдёт в их положение. Потому что этот старый болван, её советник, мало того, что спился, ещё и попросту впал в детство, с ним говорить никакого толку. Что касается Вели, то они оба, честное слово, уважают её и даже готовы полюбить.

Конечно, она, как и всякая девушка, имеет право немного покапризничать на счёт цены, да и вообще может сколько угодно морщить этот милый носик, потому что всякому прелестному цветку можно простить его шипы за красоту и чудесный запах. А им, квартовцам, всегда нравились именно такие девушки, у них, квартовцев, даже могут быть особенные предложения, ха-ха, но это всё, разумеется, после.

Веля добросовестно терпела их сколько могла и даже кое-как отшучивалась, потому что была цивилизованным человеком, привыкшим слушать гадости, а потом терпение закончилось. Она откинулась на спинку кресла и стала внимательно рассматривать обеих квартовцев по очереди. Затем, дождавшись паузы сообщила, что направление «к чёрту» как раз совпадает по направлению «к пристани». Квартовцы переглянулись, затем один из них, советник, долил им обоим вина, гости взяли свои кубки, с удовольствием хлебнули, так как вино на Гане и в самом деле было хорошим, и рты открылись снова.

Веля чрезвычайно мила в своём упрямстве и хамство ей к лицу, сразу видно девушку, выползшую из грязи. Но они с пониманием относятся и совсем не обижены, наоборот, квартовцы любят таких, они считают, что вульгарные девушки наиболее очаровательны с этими их выражениями и смелостью, это так мило и так подходит для кабака. Надо же, Веля только что была бледной, а теперь покраснела. Ей было полезно с ними побеседовать и ей к лицу румянец. Они, квартовцы, отлично разбираются в женщинах. Великие стихии! Веля, кажется сердится? Совершенно напрасно, ведь ей всё равно придётся обратиться к ним относительно масла, которое теперь никому не надо. Только тогда уже ей придётся постараться упросить их это масло приобрести. Возможно, чем-то дополнительно заинтересовать. Наверное, Веля думает, что им, квартовцам, стало неловко и они сейчас удалятся? Зря она на них сердится. Они, как люди откровенные, просто озвучили то, о чём думают все. А этот её маразматик, ха-ха, ведь знал, какая у них репутация, однако, всё равно позвал свою владычицу, видно, хотел доставить ей удовольствие.

На столе, на большом блюде уже стояла чёртова рыба, запеченная целиком.

— Да уж лучше кондомовое хамство, чем шпилечное бабье, как у вас, — радостно сказала Веля. — Ребята, да я вам рада, как родовым зверям. Угощайтесь!

Она мотнула головой вбок, взяла рыбу за хвост и наотмашь ударила по лицу квартовского советника, который сидел чуточку ближе. От удара рыба сразу развалилась на куски и оба визитёра оказались заляпаны жирной, перчёной и горячей пищей. Куда только их улыбки и расхлябаные позы подевались.

— Вы пожалеете, — сказал владыка Сопол, кончиками указательного и среднего пальца отряхивая камзол. Его родственник, бормоча проклятья, выбирал куски рыбы из бороды, над воротником камзола у него исходил паром кусок оплавленного козьего сыра. Веля взяла в обе руки кувшин с компотом, так, на всякий случай.

— Шепан, проводите с парнями наших гостей, они уезжают.

— Мы ещё увидимся! — пообещал советник, с гримасой пытаясь протереть глаза. Видимо, специй Селена не пожалела.

— Обязательно. Я ещё раз вас угощу.

По крайней мере Веля оживилась. Разрешила бормочущему ругательства, негодующему доктору снять всю вышивку с предплечья и плеча, а пока он закончил — и успокоилась. Ела уже с удовольствием. Потом пошла смотреть на колодец и завод, а вечером — плавать. Она уже и забыла, как это хорошо, хоть вода и оказалась довольно холодной и левую ногу свело судорогой, но это оказалось так приятно и замечательно! О наслаждении быть в полной мере несчастной и желании максимально растянуть по времени это наслаждение Веля забыла, так что квартовцы, хоть и лишили её удовольствия с упоением предаваться горю, пришлись весьма кстати.

Правда, оставался открытым вопрос с маслом. Веля уже знала, что король сделал при помощи ранее поставленной сырой нефти, а некоторых вещей лучше не знать. Для необходимой «социальной хирургии» она ещё недостаточно очерствела и теперь попросту боялась снова предложить нефть соседнему Трейнту. От этого её тоже брала тоска и оторопь, и вспоминался Тим, метко определивший, что король придумал, как использовать масло в военных целях. А о Тиме после его дезертирства вспоминать было неприятно, потому что всё снова упиралось в крайнюю Велину личную неустроенность. Она начинала снова и снова спрашивать себя, что с нею не так, а вопрос «что со мной не так» априори толкал на вредные глупости. Общая совокупность заданных вопросов и полученных ответов привела к тому что, во-первых, она принялась с остервенением грабить собственный винный погреб и в одиночку напиваться, потому что с большей частью поданных пить было стыдно, а с меньшей — страшно. Во-вторых, она бросила бегать и плавать, потому что теперь каждое утро начиналось с головной боли. В-третьих, снова занялась членовредительством, от которого с большим трудом и помощью четырёх психологов избавилась после травмы и вылета из сборной. Только теперь не было психолога, который смог бы ей помочь. И к её стыду, кроме вышитой руки имелись шрамированные надписи на бёдрах. «Куда бы ты ни попал» — было написано на левом бедре. И «Ты берёшь с собой себя» — на правом. За них, правда, никто не ругался, потому что кроме Таки никто не видел, а та поклялась молчать. Вкратце говоря, канализация забилась одной-единственной мыслью, правда, Тим говорил это не о ней, тем не менее, вполне подходило.


Домочадцы радовались, что Веля пришла в себя, и чем больше они радовались, тем лучше становилось и ей самой. Мрачным ходил только начальник охраны. На Велин вопрос, чего он надулся, Шепан ответил, что радоваться у него никаких причин нет, и что вторая встреча с квартовцами может состояться гораздо раньше, чем Веле бы хотелось, и что теперь, когда весь Либр знает, как разнообразно можно использовать её масло, остров превратится в мишень для разного рода мерзавцев, а у него только сраные двадцать человек и это просто смешно. И значит это одну-единственную вещь. Нужно поскорее просить помощи у Скера Завоевателя и спокойно платить ему дань в обмен на защиту, как все его соседи делают. А уже это для него, Шепана, означает, что пора двигаться куда-нибудь ещё, что, в сущности, особо его не пугает, однако сперва ему бы хотелось убедиться, что с Велей всё будет в порядке, потому что труда в неё было вложено немало.

Веля испугалась. После того, как король сделал из её масла что-то вроде греческого огня и сжёг флот Васара, сосед ей больше не нравился. Слухи расползались с торговцами и беженцами, добрались они и до Ганы. Беглые шелководы-васарцы, которых она приютила на Гане и разрешила поселиться небольшой колонией в старой деревне, рассказали, что король убил их ворона. Также говорили, что король живёт с их несчастной владычицей, которую сделал вдовой и насильно увёз с собой. Если это было правдой, получалось, король завершал истребление всех известных ему священных зверей, кроме своего. А это значило, что драгоценный и милый Пол в ужасной опасности. Веля так тосковала по нему, ей казалось, стоит только взять его на руки, такого тяжёленького и мягкого, сразу всё стало бы хорошо, а если бы он носом ткнулся в шею, как раньше, то вообще отлично и можно умирать. Пусть бы даже обслюнявил, не страшно. Но лучше, конечно, не видеть его, если ему от этого будет легче, она готова потерпеть. Кроме того, неизвестно что делал тот у короля самый ужасный бородач, пугавший Велю до холодного пота. В общем, к настоящим монстрам обращаться с какими-либо просьбами было неизвестно насколько благоразумно и довольно страшно.

— Шепан, давайте поговорим…

Она с улыбкой взяла под руку хмурого начальника стражи и стала водить вдоль берега.

Насколько плохи, по его мнению, их дела? О, дела по его, Шепана, мнению, нехороши. Остров уже давно представлял собой добычу, а теперь ещё и все проведали, что масло — тоже оружие. Ему кажется, что квартовцы в такой дрянной манере вели себя не просто так. Смотрим дальше. Ходили слухи, что Старые Земли платили пиратам, чтобы те нападали на торговые судна Васара, так ли это, или же пиратам платил кто-то другой, нагревший на их сваре руки, Ганы это не касается, а вот то, что сейчас капитаны остались без этой самой оплаты и без васарских и староземских торговых кораблей — факт. Пусть Веля сама сложит пять пальцев с остальными пятью. Для постоянной обороны нужны солдаты, нужно оружие, о чём он уже сто раз говорил, но ей было недосуг, за это надо было платить, а теперь пусть Веля посмотрит объективно: всё, что она получила от его королевского засранства пошло на оплату труда рабочих, на стройку харчевни с гостевым домом в угоду старому пердуну, на то, чтоб разместить беглых васарцев и на дурацкие эти асфальтовые дорожки, положим, вполне, конечно, ровные, но Веля снова, как всегда, на мели, и даже ему, Шепану, оплату задержала, и вместо того, чтоб искать, куда продать сырое и очищенное масло, она полтечения лила в дырку в голове красное вино, не будем говорить из-за чего, или кого, хотя и креветке понятно, кто на самом деле виноват. Так что нравится ей король или нет, про это думать уже поздно, а надо ей с Дебасиком садиться в одну лодку и валить в Трейнт, клясться в верности, просить себе трейнтинского консула, солдат и обещать ему какое хочет масло, а ему — в другую лодку и грести с Ганы, потому что он и так живёт в долг.

Откуда Шепан знает короля? Он знает его с детства. Креветок сачком вдоль берега ловили, вот как эти. Эй, пацан, это у вас песчарка в сачок попала? Ничего себе, какая здоровая. Так вот, никаким королём он тогда ещё не был, а был сыном владыки самого посредственного острова с единственным настоящим богатством — со зверем. Что потом? А потом все выросли, детка, и стали приходить к соседям за тем, что плохо лежит. А у неё, Вели, лежит из рук вон плохо. Так что он не понаслышке знает, о чём говорит. И не надо так на него смотреть, и руку тоже глупо забирать, они полчаса под руку прогуливались, ничего не изменилось. Почему разругались? По сути, не особо и ругались, просто Шепан понял, куда
дело движется, как этот сраный инженер говорил — канализация у короля забилась ещё в те времена, и было слышно, чем пахнет, поэтому Шепан решил его убить, но не вышло, потому что их предали. Тогда король решил казнить Шепана, но тоже не вышло, потому что Мирра вступилась, а она как-то так умела короля просить, что он часто вёлся. В общем, всех повесили, а его отпустили жить в долг. Да, королева. Ах, детка, какая это была чудесная королева, да что теперь говорить.

В конце концов сошлись на том, что утром Веля помоет голову и почистит ногти, чтобы быть максимально красивой, наденет юбку с оборками, возьмёт Дебасика и отправится в Трейнт, а он дождётся их возвращения и себе маршрут подыщет, а попрощаться и выпить по кубку они ещё успеют.

В тот вечер расстались они на самой дружеской ноте, даже обнялись. И очень хорошо, что голову она помыла и накрутила на палочки ещё с вечера, чтобы привлекательно выглядеть с красивыми русыми локонами, как и ногти почистила крохотным специальным ножичком и куском грубого полотна. Большим Веля была молодцом, что обо всём позаботилась заранее. Потому что ночью к ней пришёл Шепан.

— Детка, — шёпотом сказал он в самое ухо. — Вставай и одевайся. Быстро.


***

Так быстро она не одевалась с тех самых пор, когда они с Тимом чуть не проспали приём у короля. Обула мягкие кожаные сапожки на низком ходу, в которых теперь ходила вместо умерших кроссовок, достаточно разношенные и удобные, чтоб не натирать босую ногу. Хотела ещё палочки из головы выбрать, но Шепан не дал этого сделать — нахлобучил шляпу и куда-то поволок. Палочки ужасно мешали, шляпа не держалась как следует, поэтому Веля выбирала их на ходу и бросала под ноги. За дверью нашлась горничная Таки, она связала узлом штору и поспешно складывала туда столовое серебро.

— Что случилось? — трагическим шёпотом вопросила Веля.

— Да то, о чём я и говорил, не думал, что так скоро, — ответил Шепан. — Ничего. Сейчас иди с прислугой и их детьми в свой заповедник и сиди там тихо, как мышь. До утра продержимся или нет — тебя не найдут, а как рассветёт, садись в лодку и дуй на Трейнт, я покажу тебе, где парусник в скалах спрятал. Думал, мне будет.

— На нас что, напали? — Веле всё происходящее казалось ужасной ерундой. Уж с нею-то такого случиться никак не могло! Из-под шляпы не вовремя вылез приготовленный на завтра бессмысленный локон, за ним ещё один. На чистой голове они в куче не держались.

— Прекращай тупить, детка, — с раздражением сказал Шепан, волоча её куда-то в темноту, а Таки уже торопилась следом с этим ужасным цыганским узлом, и повариха тоже тащила какую-то утварь, как и парень-лакей, взятый на место Фобоса, и с Велиной точки зрения просто чудовищно глупо было перемещаться с этими всеми вещами, чёрт с ним со всем, но на лицах у домочадцев было написано: что поделать, неприятно, но случается, се ля ви. Для этих людей ничего сверхъестественного не происходило и, видимо, алгоритм действий в подобных случаях предусматривал вынос столового серебра и прочих нужных вещей.

— А людям в посёлках сказали прятаться? — Веля остановилась.

— Сказали, они пойдут к склепам, — начальник охраны снова дёрнул её за руку.

— А где нападающие? — продолжала упрямствовать Веля. — Почему ничего и никого из них не видно?

— Скоро увидишь.

И она в самом деле увидела. На входе в бухту полыхнуло так, что стало светло на много метров вокруг. И в этом багровом зареве, где разлетались куски судна, обрывки горящих снастей и по всей бухте разливалось море горящей нефти, ненадолго стало видно два чужих корабля, застрявших на входе в бухту. Потом всё заволокло дымом, и корабли пропали.

— Какого чёрта?! — закричала Веля, останавливаясь, как вкопанная, — Это что, е@нули мои запасы нефти и керосину?!

— Х@ с ним, детка, ещё натечёт…

— Это что новый корабль был?! Да я вас своими руками сейчас убью!!!

— Старая шхуна. Зато теперь квартовцы в бухту зайти не смогут, а с другой стороны нас не смогут штурмовать, пока не рассветёт. Кто их проведёт по нашим течениям ночью? Ха-ха.

Получалось, Шепан как в воду смотрел: квартовцы на разведку и заявились в тот день, когда Веля от души накормила их рыбой. Хотели посмотреть, как и что, сколько охраны, а может и найти повод для вторжения, каковой им и предоставили. Но кто предупреждён — тот вооружён, Шепан выставил в самом начале бухты загруженную нефтью и керосином шхуну с двумя дежурными, которым строго настрого было наказано по очереди смотреть в трубу на Кварт, а если направятся сюда подозрительные корабли — поджигать шхуну и уплывать чем поскорее на лодке, что они и сделали. А уж начальник охраны, как только заметил, что на старой шхуне загорелся небольшой костерок, сразу побежал будить Велю, ещё лодка с дежурными поджигателями к берегу не пристала.

— Шепан, я не буду прятаться в заповеднике, это ни к чему.

— Послушай, детка, если ты не захочешь добросовестно спрятаться — я буду обязан за тобой ходить везде, куда ты сунешь свою любопытную задницу, а я попросту не могу этого себе сейчас позволить. Понимаешь? У меня только двадцать человек, это ничто. Надо уберечь и колодец, и завод, а если и то и это не получится, то хотя бы что-то одно. А вон там, внизу, видишь белую скалу? Вот под ней спрятан дракар. С утра пораньше дёрнешь на Трейнт, а дальше падай королю в ноги, можешь даже с ним трахнуться, если это поможет, тебе-то уже без разницы, а ему, может, понравится.


Веля не была в лесу уже несколько течений. Чего туда ходить, если Пол не появляется? Одно расстройство. Но сейчас она думала о совсем других вещах.

— Далеко не забирайтесь, — попросила она домочадцев.

Те, кажется, и не собирались. Они поскидывали свои узлы не слишком далеко от жертвенного камня, уложенного свежими и подсохшими фруктами, и сами уселись сверху на вещи. Кажется, здесь был даже её гардероб — спасали добросовестно.

— Вам постелить одеяло? — спросила Таки. — Я взяла и одеяла и подушку.

— Дай детям, — задумчиво сказала Веля, при свете фонаря оглядывая притихшую детвору поварихи и прачки. Взрослые держались хорошо, разве что лакей Бо приплясывал на месте — ему было четырнадцать и очень хотелось посмотреть, как станут оборонять остров. К счастью, совсем мелких детей, способных плачем всех выдать, у них в хозяйстве не водилось, чего нельзя сказать о посёлке.

Фобос быстро разровнял место, вырубив кусты и вытоптав траву, а уж после расстелили покрывала и устроились, почти как на пикнике. Кухарка Селена всем раздала оставшиеся с ужина оладьи, затем и флягу с вином негигиенично пустили по кругу. Сидели, большей частью, молча, дети кухарки и прачки сбились в отдельную кучку и тихо шептались о своём. Взрослые молчали. Впрочем, плевать.

Веля сидела по-турецки, слушая ночные шорохи и думая, что впервые очутилась на острове именно здесь, придя за опоссумом по тёмной дороге. Она вспомнила, как Пол говорил, что если станет совсем плохо, он уведёт её куда-нибудь ещё. Да вот только, как теперь было оставить всех этих людей, к которым она привязалась и за которых теперь несла ответственность? Как ни крути, остров стал первым настоящим Велиным домом и впервые она поняла это настолько ясно, и теперь ей хотелось, чтобы так шло всегда. И чтобы Шепан никуда не уплывал, пусть бы всё оставалось как есть. Почему так нельзя?

Впрочем, чего-то не хватало. Вернее, кого-то…

— А где Дебасик? — спросила Веля.

— Как всегда нынче, — спокойно ответил садовник Деймос, вместе с подростком-лакеем представлявший мужскую половину домочадцев и вооружённый для защиты женщин садовым мачете, — в своей драгоценной харчевне. Он сказал, что оттуда ни ногой и что будет погибать вместе с нею…

— Деймос, ты тут женщин и серебро с подушками сторожи, а мы с Бо сбегаем за советником, не хватало ещё, чтоб старика убили за его любовь к гостевому дому с харчевней, — сказала Веля, вставая. — Но если вас найдут и нападут, не спешите отбиваться, а лучше бросайте барахло и прячьтесь как следует. На пальмы залезьте, в нору заройтесь. Я приказываю.

Парнишка даже подпрыгнул, будто внутри у него сидела стальная пружинка, которую прижали пальцем, и вот отпустили. Веля скрутила в жгут, связала в узел и теперь заправляла под шляпу с таким трудом созданные, теперь мешающие кудри.

— Пошли за мною, выйдем возле пляжа, — поманила лакея Веля, давным-давно в поисках выхода многократно облазившая весь свой заповедник, в сущности, небольшой, — тут, может, минут двадцать идти, а потом пойдём вдоль моря, и за полчаса доберёмся до харчевни.

Они с Бо почти выбрались в том самом месте, где когда-то давно она сама впервые вышла к ганцам, но шорох шагов и треск панцирей крохотных крабиков, которых безжалостно давили многие ноги, заставили её притормозить и придержать слугу.

Точно тем путём, которым собиралась двигаться она сама, шёл отряд солдат, и это были не её люди. Они никак не могли всей толпой обходить пляжи и, кажется, вооружены были получше. Значит, квартовцы нашли способ высадиться с другой стороны острова, не взирая на ночь, камни и течения, которые никак не пройти без местного лоцмана.

— А как же деньги? — раздался знакомый голос. — Вы обещали заплатить.

— Держи, старик, — сказал другой, смутно-знакомый голос и глухо звякнул мелкий металл.

— Нижайше благодарю вас, — сказал старый пропойца-капитан, возивший Велю на Старые Земли, и одна тень отстала от прочих.

— Беги обратной дорогой, — шепнула Веля пацану, — прямо к колодцу, там должен быть начальник охраны, скажешь ему, что высадились со стороны заповедника. Отряд человек в тридцать идёт в сторону пристани, возможно, есть ещё люди, если они разбились на две группы.

— А вы чо? — шепнул парень.

— А мы ничо, мы посмотрим, — тихо ответила Веля и мотнула вбок головой.

Если бы Бо работал во дворце чуть подольше, он бы только глянул на это и сразу понял, что уходить никуда не следует. Но он работал два течения и ему было всего четырнадцать. Он развернулся и ломанул через лес выполнять поручение.

Веля дождалась, пока стихнет хруст веток и шорох кустов за спиной, сняла с головы свою вышитую шляпу и повесила на куст, заправила волосы за уши, как девочка, которая собирается сесть за рояль, вытерла влажные ладони о свитер и вышла на пляж. Остановилась у кромки воды, потряхивая ногами и думая, разуться, или лучше так.

— Владыка Сопол! — во весь голос крикнула она удаляющемуся отряду. — Никак вам рыба понравилась, раз вы решили вернуться! И свору с собой взяли!

— Братцы! Ловите девку! Кто поймает — тому мой кинжал с резной рукоятью моржового зуба!

— Ага, соснёте! — она показала им руку от локтя до кулака, развернулась и припустила по берегу.

Сзади её подгонял азартный топот доброго десятка ног и молодецкий звон доспеха.

— Предатель! — она с разбегу пнула старого пропойцу под зад и тот упал на четвереньки, под ноги преследователям, кто-то налетел на него в темноте и грохнулся с громким лязгом и отборной бранью, остальные старательно бежали за Велей и факелы дрожали в их руках.


Бегали квартовцы хреново, тяжело и медленно, им мешали оружие и броня, но они так отчаянно пыхтели и так старались, видимо, желая получить приз от своего владыки, что Веля не могла их не подбадривать:

— Давай, мля! Давай, народ! Ещё немножко! Почти догнали! Чёт вы хилые какие-то, поднажми!

Она тряхнула распустившейся причёской, оборачиваясь, чтоб проверить, не сильно ли отстала погоня. Веля изо дня в день месила тут песок ногами, и гальку месила тоже, и ракушняк топтала, бегая с камнями. Она знала трассу, а квартовцы за её спиной — нет.

— Стыдно быть такими рохлями, что вы за мужчины? — с упрёком сказала Веля, специально останавливаясь и прыгая на месте. — Вы трахаетесь так же вяло, как бегаете?

Она снова припустила вперёд, издеваясь над ними как только могла, иногда даже принималась с криком бежать им на встречу, а потом убегала снова.

— Владыка… может… достать… стрелой? — прохрипели сзади.

Эге, никак и накормленный рыбой недавний гость играет в догонялки!

— Командир полка! — крикнула Веля первое, что пришло в голову. — Нос до потолка! Уши до дивана! Сам, как обезьяна!

— Ну-ка, стрельни этой стерве по ногам…

Стреляли чуть ли не на бегу, в темноте, конечно, промахнулись. Дорога понемногу пошла вверх. Скоро будет уступ, с него Веля и сиганёт, как уже не раз прыгала, а в воде да ночью её хрен поймают. Тем временем Шепан получит время, чтобы что-то придумать. А вот здесь овражек… Резко оттолкнувшись длинными ногами, она перепрыгнула, ни на секунду не останавливаясь, но остальные про овраг не знали и кто-то с воплем покатился вниз. Кажется, вопило даже два голоса.

— А-а-а! Я ногу сломал!

Рядом с мягким сапогом в землю воткнулась стрела. Веля испугалась, что владыка Сопол покалечился тоже.

— Сопол-косой, подавился колбасой! — она знала кучу детских дразнилок. — Ты ещё со мной, придурок?

— Стерва! — с владыкой всё было в порядке, кроме одышки.

— А ну не отставай, ты мужик, или говно?

— Да я с тебя… шкуру спущу!

— Кто хвалится — тот в яму провалится!!!

И с разбегу врезалась в крупного человека, перегородившего дорогу.

— Поймал! — крикнул квартовский советник, обеими руками хватая её в охапку.

Прежде чем Веля успела испугаться, железная таранька сама выпрыгнула из нарукавника в ладонь. Она закричала, как птица, и дважды пырнула его в низ живота, куда не доходил панцирь и, когда руки разжались, ещё раз — в шею. Советник булькнул и грузно осел, а она бросилась вперёд, на этот раз молча, потому что остальные были совсем близко и шутки кончились.

— Стреляйте! — завопил сзади Сопол. — Она убила моего брата!

Вокруг засвистели стрелы, но она уже добралась до самого верху. Веля на мгновенье оглянулась, оттолкнулась изо всех сил и полетела вниз, в черноту. Справа и сзади ещё дважды свистнуло, когда она вошла в холодную спасительную воду, такую твёрдую с высоты, будто асфальт ногами пробиваешь. А потом вода стала мягкой и доброй, как всегда.

Её переполняло ликование. Как минимум двое врагов вышли из строя, и это сделала она. Веля зажала нож зубами, проплыла под водой сколько могла и вынырнула, тяжело дыша. Она не так далеко убралась от утёса, как хотела, свитер намок и мешал, но зато с берега слышались звуки, которые ни с чем нельзя было перепутать — там шёл бой. Эх, Веле бы туда! Напрасно Шепан не захотел учить её драться по-настоящему!

Она успела сделать два гребка, когда её накрыли рыболовецкой сетью.

— Тяни девку, братцы!

Как она ни барахталась, как ни пыталась вырваться и разрезать сеть, только больше запутывалась, вдобавок нахлебалась воды. А потом её затянули в лодку, как рыбу.

— Есть!

Нет уж, лучше утонуть! Она попыталась вместе с сетью вывалиться через борт, но кто-то попросту наступил на сеть ногой и ничего не вышло, и она билась внутри и готова была сквозь землю провалиться от стыда и умереть на месте от страха, а квартовцы похохатывали над её попытками освободиться. Потом кто-то забрал у неё нож, сеть развернули, а руки связали за спиной. Она успела укусить кого-то за большой палец, но рука тут же дала сдачи. Голова ещё гудела после оплеухи, когда её, мокрую и продрогшую, за шкирку вышвырнули из лодки и она свалилась как кулёк, а голос квартовского владыки спросил:

— Ну что, как водичка?

Веля потрясённо молчала.

— Там, конечно, ваши поданные подоспели, — продолжал владыка Сопол недобрым, показательно-спокойным тоном, — но нас-то больше, понимаете? Вы, конечно, неплохо придумали с бухтой, но мы обо всём позаботились, такой прелестный старичок нам помог и совсем недорого, милочка. Я сперва хотел просто масло забрать, и всё. Но теперь с удовольствием перебью каждого жителя этого острова. Придётся заселять своими.

Веля исподлобья на него смотрела и ненавидела каждой нервной клеткой, вода стекала с мокрых волос и дул холодный ветер. она вся дрожала, зубы выстукивали чечётку.

— На-ка, подержи, — владыка Сопол отдал свой факел солдату, — надо дамочку согреть.

— Не н-надо меня г-греть, — вышло очень жалко.

Солдатня ржала, а звуки боя были слишком далеко.

— Не дёргайтесь, — улыбаясь, попросил квартовец.

Но Веля не могла не дёргаться, пока он стягивал с неё сапожки и мокрые штаны, и дважды его лягнула под радостный хохот остальных. «Это не со мной всё происходит, — мелькнуло в мыслях, — Со много такого бреда случиться не могло!»

— И что, вы меня даже не поцелуете?

Отвратительная голова с узкой бородкой и едкой усмешкой приблизилась к её искривлённому от ужаса лицу и вдруг взорвалась, развалилась на части, заливая её кровью, щедро забрызгивая ошмётками мягкого розового мозга и осколками костей, будто тарелку густой похлёбки Веле выплеснули в лицо.

Обезглавленное тело, содрогаясь в судорогах, упало сверху, из шеи в такт последних ударов сердца выплёскивалась кровь и пропитывала волосы, свитер, горячо разливалась по замёрзшему телу. Владыка Сопол собирался её согреть. И согрел.

Вокруг поднялся крик и звон оружия, но Веля не смотрела по сторонам. Отчаянно хватая ртом воздух, она смотрела перед собой, на выросшего сверху огромного короля с суровым лицом и широким лисьим воротником на плаще.

— Здравствуй, дочка, — казал король.

В одной руке у него была секира, во второй — короткий круглый щит, который король повесил за спину, а тогда уже отшвырнул в сторону обезглавленное тело и разрезал верёвки на запястьях. Веля всё хватала воздух, задыхаясь, и быстро, быстро стряхивала с себя куски другого человека, с лица, волос, шеи. Дурацкие, дикие события в её жизни шли по нарастающей, будто волна катилась, издали — небольшой гребень, но чем ближе к берегу — тем страшнее и выше. «Это точно не со мной!»

Король накрыл её своим плащом, и Веля поняла, что она без брюк и босиком. Как в спасательный круг она вцепилась в плащ, потрясённо таращась на короля.

— А теперь мы отправимся домой, — сказал король.

— Я д-дома, — быстро ответила окровавленная Веля. — Я ник-куда не хочу.

— Чушь, — он мотнул головой. Где-то Веля уже видела этот жест.

Король взял её в охапку и куда-то понёс, пока его люди выбивали последних квартовцев.

— Кстати говоря, где твой зверь? — безразличным тоном спросил он.

Только тогда с Велей сделался нервный припадок.

Глава 13. Лица старые, новые маски

Старшина мне — мать родная,

Замполит — отец родной…

Нахрена родня такая,

Лучше буду сиротой!

(народное творчество)


— Идёмте отсюда, пусть отдыхает.

— А я говорю, она просыпается!

В воздухе пахло, кажется, лавандой и немного ландышами. И судя по звукам, было открыто окно, за которым щебетала пичужка. Веля облизнула сухим языком сухие губы и открыла глаза.

Прямо над нею сидела, восторженно глядя ей в лицо, её тёзка, Эвелин Староземская, в белом пышном платье с множеством оборок и чрезвычайно низким вырезом, обнажавшим прелестную пышную грудь.

— Дорогая Велечка! Моя ты рыбочка! — с чувством произнесла староземская владычица, закатывая свои милые голубые глаза в окружении чёрных ресниц. — Как я рада, что тебе лучше!

Розовые пухлые губы приблизились и трижды прикоснулись к Велиному лицу в разных местах.

— Где я? — спросила Веля. — На Старых землях?

— Ты дома! — восторженно сказала тёзка. — Наконец-то дома!

Веля села в кровати. Сбоку подошла другая дама, старше Эвелин и чуть постарше неё самой, лет двадцати пяти, худая брюнетка в сером траурном платье, с узкой диадемой в волосах. Скупо улыбнулась углами рта и подоткнула подушку, чтобы Веле было удобно сидеть.

Через распахнутое окно лезли тонкие ветки дерева с цветами-дудками, это они и пахли. Комната была нарядной, большой и светлой, гораздо больше и наряднее, чем у неё, на Гане. И полог кровати — шёлковым. Её отмыли и одели в белую ночную рубашку с круглым воротником.

— Где я?!

— Дома, в Трейнте! Ах! — Эвелин опять закатила глаза и сложила пухлые ручки, — Это так трогательно, как в балладах! Отец спасает дочь из рук разбойников! Мне хочется плакать!

Теперь Веля проснулась по-настоящему. И всё вспомнила.

— Где моя горничная? — сказала она нервно. — Пусть мне подают одеваться!

Староземская тёзка открыла дверь и приглашающе помахала рукой. В комнату зашло целых четыре девушки с разными одеждами в руках и ни одна из них не была Таки.

— Это не моя прислуга! — закричала Веля. — Я не хочу их!

— Дорогая, что же ты хочешь? — Эвелин всплеснула руками. — Давай я тебе платье подам? Просто выбери, что надеть. Пока что из вещей мамочки, но я уже послала за своей портнихой, она так шьёт чудесно, мы тебе сделаем какой захочешь гардероб! Даже те хорошенькие штанцы и топик, если пожелаешь. А можешь моё любое взять, но тебе велико будет…

— Кто здесь есть из моих людей?! — нервно спросила Веля.

Владычица Эвелин переглянулись с дамой в сером закрытом платье.

— Дорогая, тут — все люди твои, понимаешь? — защебетала она. — Ты не огорчайся так, тебе нельзя. Вот водичка, попей. Ещё водички? Доктор сказал… А вот и доктор!

Вошёл абсолютно незнакомый мужчина. Веля упала на подушки, локтём закрыла лицо и заплакала.

— Уйдите все! Я хочу спать! Уйдите, не смейте меня трогать!

— Ваше высочество, пожалуйте ручку, я проверю ваш пульс, — сказал доктор. — Вы только не расстраивайтесь, мы сейчас уйдём.

— Прочь, прочь отсюда! — не своим голосом заорала Веля и швырнула в него подушкой. Вторая полетела в Эвелин.

В конце концов, все убрались и двери за собой закрыли. В мыслях мелькнуло, что хорошо быть принцессой, можно истерить, сколько душе угодно, а все воспринимают это, как должное, будто так и надо. Попади Веля в прачки — фига с два бы удалось так повыёживаться. Она сразу прекратила плач, вытерла лицо и, спрыгнув с кровати, подбежала к окну. Под окном, метрах в двух, проходила терраса с висячим садом и мраморными скамейками, а вдалеке виднелось море.

Со своего острова Веля видела кусочек Трейнта в подзорную трубу, еле-еле, но всё равно он виднелся. Это значило, что десяти километров, олимпийской дистанции, между ними нет. Правда, вода в последнее течение стала довольно холодной, возможно, не следовало плыть так далеко, но, с другой стороны, здесь ей точно оставаться не следовало. Потому что, во-первых, это всё не может быть правдой, Пол наверняка сказал бы ей, будь она местного происхождения. Или не сказал бы? Во-вторых, она ничего не чувствовала по отношению к своему вероятному родственнику, совсем ничего, кроме страха, слишком велика была вероятность, что это стечение обстоятельств и ошибка, деликатно выражаясь, а неделикатно — что король безумен. И неизвестно, во что эта ошибка выльется потом, быть может, разочарованный король, убедившись, что промахнулся, её просто повесит. В-третьих, если это всё правда, то ну её нафиг, такую родню, он же хочет убить её Пола, а её Пол — единственная семья, которая когда-либо была. Веля и раньше прекрасно жила без родни, в то время как у неё на Гане куча дел.

В общем, решила она, хоть вода и прохладна, если всё время двигаться, ничего не случится. Ещё она возьмёт с собой булавку на случай судороги, должна же тут быть булавка? Вот, к примеру, заколка для полога кровати. Морщась от негодования на собственную низость, как от зубной боли, она украла заколку и прицепила к рубашке.

Затем сорвала с кровати простыню, привязала к мраморному столику одним краем, а второй перекинула через окно. Подёргала — держится. Будь у Вели обувь — можно было спрыгнуть и дело с концом, но никакой обуви нигде не наблюдалось, а прыгать босиком означало получить травму стопы. Она боднула воздух головой и, подоткнув подол выше колен, полезла в окно. Выбросила сперва одну ногу, затем вторую, и в два счёта спустилась на террасу.

Там король и стоял, скрестив руки и склонив на бок голову, с таким выражением лица, будто третий день тлела городская мусорная свалка и ему порядком надоел несильный, но вонючий и едкий дым.

— Здравствуй, дочка, я рад, что тебе лучше. — сказал он. — Какие-то проблемы? Ты говори, не стесняйся. Мы же не чужие люди.

— М-м-м, — жмурясь от неловкости, ответила Веля и сделала книксен, как её когда-то научили. — Здравствуйте, ваше величество. Почему вы так уверены, что мы родня?

— Присядем, — король показал рукой на мраморную скамью без спинки.

Чувствуя себя ужасно глупо, в ночной рубашке и босиком, Веля позвонила подвести себя к скамейке и села с ровной спиной, благопристойно скрестив руки на коленях.

Король молчал, рассматривая её, она тоже будто воды в рот набрала. В конце концов, он со вздохом полез в карман и достал какую-то мелочь.

— Посмотри, — он протянул Веле её собственный кулон, подаренный Эвелин Староземской в обмен на брошку. — Это я изъял у нашей староземской гостьи, по её словам — твой подарок. Он принадлежал твоей матери, она мне сказала, что потеряла его вскоре после того, как ребёнок родился и умер.

Он полез рукой за пазуху и достал точно такой же.

— А это мой. Если их сложить, — король приложил кулоны друг к другу, — получится лисий хвост. Видишь?

Веля недоверчиво косилась.

— Это может быть совпадением, — сказала она. — И считать одно только это прямым доказательством нельзя. Я так понимаю, тесты ДНК у вас никто не делает.

— Я не знаю, о чём ты говоришь, — сказал король, — но посмотри ещё кое-что.

Он повёл пристыженную Велю в свои покои, которые тоже выходили на террасу. Оттуда, мимо вытянувшейся стражи, в холл, и показал портреты королевы в анфас и в профиль, до пояса и в полный рост, выполненные разными художниками в разных стилях. На слова Вели, что она в рубашке, а тут люди, презрительно бросил, что его дочь может ходить в чём угодно, хоть к послам в рубашке выходить, никто и слова не посмеет сказать.

— Ты мне с самой первой встречи напоминала мать, — пояснил он. — Формой лица и цветом волос, она, наверное, была немного пониже, и улыбаешься ты так же, и когда смотришь куда-то внимательно — тоже. Ты делаешь всё то, что сделала бы моя дочь, моё и Мирры дитя. Кстати, я бы тоже не поверил и попытался сбежать на всякий случай при первой возможности. Самый надёжный вариант — спроси у своего зверя. Спроси прямо, он не солжёт. Вот позови его, он подтвердит. Ну?

Веля сильно испугалась и просто молча смотрела.

На каменном полу она быстро замёрзла, она уже готова была вернуться назад, позвать чужую прислугу и надеть туфли и платье женщины, которую король считал её матерью, но стеснялась попроситься. Король отвёл её в кабинет, сел в бронзовое кресло со шкурой белого медведя, указал на стол. На столе лежало очередное «доказательство» — слепок детской ладони, такой маленький, что ничего разобрать на нём невозможно. И стеклянная линза в медной оправе — смотреть.

— Пока ты спала, мы рассмотрели через стекло и слепок и твою руку, — пояснил король, — линии одинаковы. Убедись сама.

Веля добросовестно посмотрела. Она ничего не увидела и не поняла, кроме того, что король искренне верит в их родство. Сесть ей было, попросту, некуда, к тому же не предлагалось, и она стояла, сцепив ладони в замок, как будто её вызвало ругать начальство.

— Я понимаю, что это всё неожиданно для тебя, — продолжил он, — что тебе надо привыкнуть к мысли, что твой дом — здесь, — он обвёл рукой вокруг, — но это так. Ты родилась в той комнате, из которой сиганула через окно. Кстати, я впечатлён твоей сноровкой. Ты кричала на весь дворец, и я подумал, что обязательно побежишь.

Веля мучительно покраснела.

— Мне говорили, ты плаваешь?

— Есть такое, — она пожала плечами.

— Твоя мать отлично плавала и ныряла, когда мы встретились, — сказал король и взял Велю за руку, — Она ныряла на глубину в десять человеческих ростов и могла пробыть под водой так долго, что я пугался. Она ныряла до тридцати раз за день и собирала множество раковин. Даже потом, когда не надо было, ей нравилось собирать его и плести украшения. У тебя есть куча жемчуга, я скажу, чтоб принесли. Хочешь — носи, хочешь — продай.

Веля аккуратно, по пальцу, забрала свою ладонь из огромной отцовской и снова сцепила в замок со второй. Король вздохнул.

— Я не рассчитываю, что ты немедленно почувствуешь зов крови, — сказал он, — тем не менее, придётся остаться здесь.

Он разглядывал Велю, а та смотрела на висящий у входа плащ с лисьим воротником, вернее, с целой вычиненной шкуркой, с лапками и мордой. Неужели это братец лис, которого вспоминал Пол?! Какой ужас, король убил даже собственного зверя. Её передёрнуло. Король неправильно истолковал её взгляд и снова взял за руку.

— Не бойся, — сказал он, — этот зверь тебя больше не потревожит.

Веля снова осторожно изъяла ладонь. Король прищурился.

— Я никогда, — с ударением произнёс он, — не прибегаю к насилию, если есть возможность объяснить всё как есть и добиться нужного результата так.

Веля молча сглотнула.

— Поэтому считаю нужным предупредить о твоей ответственности за ряд вещей, — продолжал король. — Во-первых, ты должна понимать, что твоё место — здесь. За первую попытку побега я казню двух ганцев по их собственному выбору, мужчину и женщину. За вторую — четырёх. За третью — восьмерых. Кивни, если ты меня поняла. Уже хорошо.

— Во-вторых, находясь в этом месте, ты делаешь то, что тебе следует делать и не делаешь того, что не следует. Я понимаю, что должен делать, и хочу от тебя того же. Ты проглотила язык? Кивни, если ты понимаешь. Отлично.

— В-третьих, ты мне скажешь, где твой зверь, ты вызовешь его. Это надо сделать. Кивни если понятно.

— У меня никого нет, — сказала Веля. Она уже совсем замёрзла босиком и в дурацкой рубашке, сколько будет длиться этот допрос?

— Я не дурак, — сообщил человек, считавший себя её отцом, щурясь. — И рано или поздно твой зверь появится, они не могут скрываться слишком долго. Они зависят от наших подношений. Я просто подожду. Я озвучил свои условия, теперь ты свои.

— А я что, могу? — с горечью удивилась Веля. — Ничего себе.

— Разумеется можешь, я хочу, чтоб твоё присутствие здесь было приятным.

«Где ты взялся на мою голову» — подумала она.

— Я хочу сама заниматься делами моего острова, хотя бы на расстоянии, — сказала Веля.

— Не вопрос, занимайся, — король развёл руками.

— Я хочу хоть кого-нибудь из моих людей сюда, — сказала Веля. — Я здесь совсем одна и ничего не знаю.

— Уже есть, я сразу захватил, так сказать. За дверью ждёт.

— Я хочу личной свободы действий.

Король нахмурился.

— Например?

— Ну, самостоятельно решать свою судьбу? Распоряжаться жизнью по своему усмотрению?

— Выполняешь мои три условия и получаешь все свои и ещё сверху.

Веля заткнулась. Дело было плохо. Что ещё говорить, она не знала.

— Я положу тебе содержание, — добавил король, — исходя из традиций благородных домов Трейнта, пока ты не выйдешь замуж.

Он назвал сумму. Веля офигела от того, какая она дармоедка.

— А что с нею делать?

— Что хочешь. Собирай. Тряпок купи. Твоя мать кормила нищих.

— А в мой остров можно вкладывать? — осторожно спросила Веля.

— Тут все острова твоими будут, — фыркнул король. — Вкладывай в любой.

Чёрт побери. Об этом стоило поразмыслить на досуге. Человек, считавший себя её отцом, чего-то ждал.

— Я могу идти? — спросила она.

— Разумеется, — он сделал раздражённый жест, — К ужину за тобою пришлю. Приходи со своим зверем.

Он протянул руку ладонью вниз и Веля, старательно и очень фальшиво улыбаясь, пожала её обеими руками. Король поднял одну бровь. Уже потом, когда Веля вышла и притворяла за собой двери, то поняла, что протокол, наверное, был несколько иным и покраснела.

— Привет, детка, — сказал непривычно нарядный Шепан, который подпирал стенку в коридоре, сразу за постом стражи. — Или теперь уже ваше высочество?

— Шепан! — она так обрадовалась, что запрыгала на месте и радостно его обняла, не задумываясь о том, что подумают стражники. — Что вы здесь делаете?! Я вам так рада, что и передать не могу!

— Я сам до сих пор не верю, что я в Трейнте, детка, но твой папаша подписал мне помилование. Так тупо вышло, не передать… Идём я тебя провожу в твои комнаты.

— Слушайте, идёмте вместе, я хоть оденусь. Я вас столько всего хочу спросить.

Она остановилась.

— Вы же говорили, что либо вы его убьёте, либо он вас!

Тот поморщился, пристально глядя куда-то вверх и в угол, будто под потолком высокого холла что-то привлекло его внимание кроме невидимого сквозняка и еле видимой паутины.

Оказалось, как только Шепан увидел этого болвана Бо, присланного с сообщением, сразу понял, что Веля решила напороть глупостей, но к тому времени, как от квартовцев отбились возле заповедника, стало светать. И все увидели полный остров скеровых солдат, свежих прямо до оскомины, как зелёные яблоки. А он, Шепан стоял, как обосраный, из двадцати человек у него остался десяток, а из этого десятка — двое раненых, и не знал, ни где Веля, ни что ему делать, даже к лодке ему пришлось бы, пожалуй, пробиваться. Как тут выходит его величество и прямо говорит, что отплывает вместе с дочерью в Трейнт. Он, Шепан, порядком растерялся, и вместо того, чтоб предложить дуэль, спросил, откуда у него дочь. А его величество посоветовал открыть глаза, неужели он не видит, что они с Велей родственники. Шепан только по лбу себя и хлопнул, потому что, общаясь с нею, не раз и не два короля вспоминал. Ну и, августейший владыка ему сказал, что Шепан молодец, что за Велей присматривал, пока король смотрел в другую сторону, и положил жалованье ровно в два раза больше, чем платила она, ровно за то, о чём они с Велей когда-то договаривались изначально. Так что Шепан будет за нею кругом ходить и бдительно смотреть, чтоб она ничего сдуру не вытворила, что его, Шепана, вполне устраивает, потому что Трейнт — это не забитый остров и здесь куча мест, куда можно пойти. Почему «августейший владыка», а не «его засранство», как раньше?! Ну и выражения по отношению к отцу! То есть, что значит, станет шпионить и стучать?! Он будет выполнять свою работу, за которую ему однозначно заплатят, а не с задержками, как она. Детка, да ведь помилование — это же лучшее, что с ним случалось, лучше, чем в кости ни разу за вечер не продуть и обчистить карманы всей харчевни, такое раз в жизни бывает. Ах, называть её «ваше высочество»? Да ради всех стихий. Ваше высочество, соизвольте пи@ть в свои покои, пока вы прямо тут с новым нервным припадком не ё@лись. Направо, пожалуйста.


До самой ночи Веля пребывала в крайне угнетённом состоянии. Впрочем, она прекрасно поняла, что пока что ничего изменить не получится. А раз не получится — то лучше затаиться, сэкономить энергию до более подходящих для действий моментов, а пока не совершать лишних телодвижений. На правах нездоровья она до вечера бродила по «своим» покоям, состоявшим из спальни, нарядной гостиной с мягкой мебелью, ковром на полу, с портретом королевской четы на стене и, отдельно, молодого ещё короля, следовало признать, довольно симпатичного. Также была маленькая комната для рукоделия с кучей чужих вышивок, разноцветных ниток, стекляруса, мелкого колотого жемчуга в шкатулках и без единой иголки, что, несомненно, было заслугой Шепана, помнящего о вышитом предплечье, и туалетная комната с бронзовой ванной, которую, если сказать прислуге, наполняли горячей, чёрт побери, водой.

А вот платья этой женщины с портретов, которую все вокруг называли её матерью и о которой Веля старалась не думать, оказались коротки и широки.

— Ах, это мало того, что уже не носят, — стала сокрушаться явившаяся снова Эвелин Староземская, — Но и широко! Что же ты, милая, наденешь к ужину, чтобы выглядеть достаточно прилично?

Веля вспомнила слова его величества, что его дочь может ходить в чём угодно, мотнула головой вбок и попросила ножницы. Очень скоро она состряпала совершенно неприличное, пышное одеяние с несимметричной юбкой, очень короткой спереди и до колена сзади. Платье отчаяния. К нему надела сапоги для верховой езды, а талию перетянула ужасно грубым, широким кожаным поясом, безжалостно конфискованным у Шепана, правда, пришлось наделать в нём дополнительных дырок, а на руки — перчатки для стрельбы из лука с отрезанными пальцами. Идеальный диффузный стиль.

— Ах, дорогая, — робко сказала Эвелин Староземская, — это так… необычно! И… свежо… Но тебе неожиданно идёт…

Однако, Веля изучила себя в зеркале и осталась недовольна, потому что к ассиметричному платью полагалась модная стрижка. Она собрала волосы в хвост, перевязала его ещё раз, посредине, перекинула наперёд и отчекрыжила надо лбом, тёзка только ахнуть и успела. Распустила шнурок — вышел если не совсем каскад, то вполне похоже, хоть и недостаточно криво. Веля с жадностью смотрела в зеркало — что бы ещё эдакого сделать? Придумала, связала из отрезанного подола бант с длинными концами, прилепила на макушку в качестве голоного убора.

— Дорогая, — жалобно и непривычно-робко сказала тёзка, с мольбой глядя на Велю, — может, достаточно? Я не знаю, что скажет его величество. А вдруг он решит, что это я виновата, ведь я была с тобой?

— А что ты, кстати, здесь делаешь? — спросила на свою беду Веля. — И где Жоль, он тоже тут?

Следующие полчаса стали самыми тяжёлыми с момента пробуждения.

Жоль, конечно, был ужасно мил с его любовью, но его величество — невероятно крут, это самый статусный король всего Либра, и когда она, Эвелин, на него даже смотрит, у неё от возбуждения трясутся ноги, а у Вели трясутся от кого-то ноги? Зря, это сумасшедшее ощущение. А когда она приходит в спальню его величе… Ну, зачем снова кричать? Она же ничего такого не говорит, самые обычные вещи, впрочем, если Веле не интересно, они могут поговорить о чём-нибудь ещё.

А с Жолем они расстались, ведь нужно было кому-то привезти сюда их несчастную чайку, которая сама решила ехать, и оставить кого-нибудь в залог преданности… Сперва дядя хотел отправить свою дочку, она невинная девица, но конопатая и грудь у неё провисает, а у неё, Эвелин, ничего не провисает, ни грудь, ни попа, и её папенька сказал дяде, что если в Трейнт поедет не Эвелин, то он дядю отравит. В общем, с Жолем они расстались из соображений… Как это… Ах, политической необходимости! И Жоль теперь живёт с дядиной дочкой, а она в Трейнте. Тут, конечно, скучновато, и приёма с танцами ни разу не было, и в колесо никто не играет, только все воюют постоянно, так тоскливо, просто ужас, а эта вассарская королева, Леяра, совсем не любит ни гулять по городу, ни разговаривать, и не хочет её, Эвелин, слушать. Ещё она боится, что Леяра ходит спать к королю в те дни, когда он прогоняет Эвелин, но у неё нет доказательств, только ужасное беспокойство. Ах боже мой! Не стоит так нервничать! Эвелин совершенно не хотела её огорчить!

Таким образом Веля узнала несколько больше, чем планировала, о жизни человека, считавшего себя её отцом.


Ужинали здесь довольно поздно, у себя на Гане Веля в это время никогда не ела, а шла в заповедник, к Полу, либо плавать, но здесь пока непонятно было, чем заниматься, поэтому она коротала время, болтая на террасе со своим охранником. Продавшийся королю Шепан, когда увидел её в новом образе, хмыкнул и сообщил, что юбку её высочеству следовало задрать ещё выше, а то невозможно толком прочесть, что написано у неё на ляжках, и что Дебасика хватил бы удар от одного её вида, зато, у гвардейцев Веля, наверняка, будет иметь большой успех, а если опустит ещё ниже вырез на блузке, преданность армии ей обеспечена. Веля закинула ногу щиколоткой на колено, а руки за голову и спросила, как повлияет низкий вырез на его, Шепана, преданность. О, на его преданность самое лучшее влияние оказывают деньги, но, разумеется, он не слепой и ему тоже нравится смотреть на её высочество, особенно вот так, с ножкой на колене. Да не вопрос, ножку можно хоть ему на колени положить, пусть он заодно почешет вон там, над сапогом, ага, немного левее, она сказала левее, а не выше. Как там преданность, шевелится? Что значит «уберите ножку, кругом шпионы»? Быть может ей нравится развлекать шпионов? Быть может, её возбуждает, когда на них шпионы смотрят? Она, вообще, собирается сесть ему на колени. Она только сегодня поняла, как много секса прошло мимо неё из-за её осторожной брезгливости. Куда это Шепан уходит?! Фу, какой он скучный.

Затем пришёл лакей — король звал Велю ужинать — и спас предателя.


За обеденным столом в малом гостевом зале уже сидели дамы: Эвелин Староземская, в розовом, простого покроя платье, с цветами и перьями в белокурых волосах, молчаливая королева Леяра в сером трауре и прехорошенький, весь кудрявый мальчишка, примерно возраста средней школы. Дамы при виде Вели вежливо отвели глаза, зато мальчишка вскочил и вытаращился. Он такого чуда не видал. А вот она точно таких, с такими же блестящими глазками и с такими улыбчивыми ртами постоянно видала, свистела им в свисток и трогала сверху за головы в резиновых шапочках, когда хотела лично обратиться. Веле при виде него даже полегчало, будто она целый день носила корсет или тугой обруч и вот, сняла.

— Привет, дружок, — сказала она, протягивая руку, — я Авелин! А ты кто?

— Наследник Вассара, Фиппол Второй, — бойко ответил мальчишка и совершенно спокойно, с большой сноровкой Велину руку чмокнул. — Но все зовут меня просто Фип.

— Ты плавать умеешь? — спросила Веля.

— Не очень. Но я топор кидать славно наловчился! Хотите завтра покажу?

— Очень! А…

Но тут вошёл человек, считавший себя её отцом. Дамы встали и все заткнулись, Веля поднялась тоже. Король посмотрел на её ассиметричную причёску, на обрезанное платье с ремнём и сапогами.

— Я рад, что ты для меня постаралась одеться по моде, принятой в том мире, где по моей оплошности тебе довелось расти, — спокойно сказал он, усаживаясь в торце стола и наливая кубок. — Начинайте трапезу.

На столе стояло несколько разных видов дичи, салаты из неизвестных Веле листьев и овощей, какие-то паштеты и соусы, но ели это всё почему-то только король и мальчик. Эвелин Староземская вяло жевала какой-то мучнистый фрукт, разве что глазами вовсю ела короля. Кажется, таким образом она давала понять, что потеряла аппетит от любви. Васарская королева вообще не прикоснулась к пище. Веля не знала, что можно делать, а что нельзя, но из любопытства положила себе с каждого блюда по кусочку. Вся дичь оказалась очень пряной. Веля заподозрила, что она, вероятно, была не совсем свежей, ведь холодильников тут не водилось, может поэтому повар щедро сдабривал всё пряностями. Однако, пахло хорошо и человек, который считал себя её отцом, ел с большим аппетитом, впрочем, довольно опрятно и салфеткой пользоваться умел.

— Как это называется? — спросил король,
глазами указывая на её дизайнерское творение.

— А… Диффузный стиль, — пояснила Веля. — Когда совмещаешь несовместимые вещи.

— Я понял, — заметил король и отрезал себе внушительный кусок паштета. — Я видел племена, где всю одежду шили из кожи убитых врагов. Меня сложно сконфузить, дочка, можешь не тратить на это время.

Он отпил вина и налил кубок маленькому Фипу. От его внимания ничего не ускользало, в том числе изумление Вели.

— Что же пьют дети в том мире? — сухо спросил он,

— Воду, молоко, компот и сок из фруктов, — быстро ответила Веля.

— Каковы были твои занятия там?

— Я учила плавать детей.

— Наставница, значит. Нелёгкий хлеб.

— Как всякий, ваше величество!

— Хорошо сказано. Стало быть, умна — в меня.

Веля уткнулась в свой кубок. К счастью, король положил себе ещё мяса, а затем обратился к мальчику с вопросом, как прошёл его день. Тот принялся живо рассказывать про стрельбу из лука, и что с грамматикой не ладится, и о Веле забыли. Тогда она взяла с блюда что-то душистое и по виду сладкое, похожее на персик. Сейчас есть этого не хотелось, но она съест его на ночь, в комнате.

— Ешь тут, если желаешь, — немедленно сказал человек, считавший себя её отцом. — Или положи.

Веля растерянно вернула фрукт на блюдо. Эвелин Староземская томно вздохнула и пригубила вино. Вассарская королева мазнула взглядом по Веле и снова уткнулась в пустую и девственно-чистую тарелку.

— Ты поел мальчик? — в скором времени спросил король у Фипа.

— Да, ваше величество! — с улыбкой ответил тот.

— Трапеза окончена, — произнёс король, вставая.

Все дамы немедленно поднялись вслед за ним. Веля встала тоже, чувствуя себя так, словно оказалась на обеде в солдатской столовке.

— Спокойной ночи, дамы, — сухо сказал король.

Дамы сделали книксен, и он ушёл.

В Велиных покоях, куда она, в полной растерянности, вернулась после странного ужина, её ожидал сюрприз. В спальне, в кресле сидела матрона, фигурой и лицом весьма напоминавшая встреченную в староземском кабаке амазонку Мадору, которую кто-то шутки ради переодел в жёлтое платье прислуги. Впрочем, скрученные в гульку волосы имелись тоже и бесконечно жующие челюсти. В комнате пахло пряностью, которую здесь жевали вместо кофе, чтоб не спать. Пряность матрона брала щепотками из бархатного мешочка и отправляла в рот. При виде Вели она встала, опустила долу маленькие бегающие глаза и сделала книксен, будто бульдозер присел. Матрона пояснила, что зовут её Белисой, что его величество приказал составлять ей компанию ночью и не тушить свет, а если Веле свет мешает, она может задёрнуть полог. Также она поможет её высочеству переодеться.

Впрочем, сидела матрона тихо. Если закрыть глаза, можно было представить, что её нет, особенно, если положить на голову подушку и не слушать тихий хруст, с которым челюсти мололи пряность. Что Веля и сделала. Самым удивительным было то, что в скором времени она уже крепко спала.

Глава 14. Бегом по кругу


Учиться плавать Фип, к великому изумлению Вели, не захотел.

— Я, конечно, могу, если ваше высочество желает, — уныло сказал он, — но я бы лучше пострелял, право слово, а то идёмте кидать топорик! Вот как я вас научу, будем вместе кидать!

— Ты пойми, чудак-человек, — Веля пыталась заманить его на тёмную сторону силы, — ничего нет лучше, чем поплыть в горизонт. Ты плывёшь, свободный, как рыба. Потом, все мышцы работают. У нас в сборной такие парни были — глаз не оторвать. А какой ты станешь красавец!

— Я и так красавец, — чуть подумав, ответил принц. — Его величество, когда я хорошо кину, всегда говорит, что я красавец.

Кидал он и в самом деле славно, даром, что малыш. Веля тоже попробовала и ничего не вышло, к огромному удовольствию Шепана, сочившегося ядом позади. Чтобы он ей показал?! Ещё чего, он не за это получает деньги.

— Вы вашего папеньку попросите, — с жалостью глядя на неё, сказал васарский принц, — Он меня в два счёта научил, и вас научит!

Ага, конечно. Сейчас Веля пойдёт его просить, а он скажет — дочка, где твой зверь? Зверь был, грубо говоря, и в борще, и в каше. Даже Фип, осторожно на Велю поглядывая, сказал однажды, что не особо за вороном и скучает, и что его величество уверен, что звери не нужны, и что Фип без зверя сам всего добьётся, когда вырастет, а уж ей, Веле, вообще ничего добиваться уже не надо, у неё теперь всё есть, потому что его величество — самый великий король в мире, Фип хочет быть как он.

В общем, борьбу за ученика одной левой выиграл человек, считавший себя её отцом. Ну что ж, зато Веля могла после завтрака и перед ужином в своё удовольствие поплавать с маленькой пристани прямо под дворцом и поглумиться над Шепаном, который провожал её туда и обратно. Глумиться оказалось неожиданно приятно, зря она раньше считала это недостойным занятием. Она была сердита, разочарована и чувствовала острый внутренний голод, особенный, сердечный голод, когда тебя рвёт на части, и надо одновременно всё на свете и ничто не имеет ценности, который попыталась утолить при помощи маленького принца, но ничего не вышло. Тогда ей захотелось, чтобы плохо было не только ей, и если не всем вокруг, то хоть кому-нибудь. Как сделать Шепану плохо Веля не знала, поэтому просто дразнилась, показывая разные части своего организма и говорила о сексе, заведомо зная, что ничего ей за это не будет, но впечатление оказано. А раз ничего не будет — можно продолжать…

Первое же полученное «содержание» она в лодке отослала на Гану для поддержки перегонного завода и всего остального её устройства, вместе с письмом Дебасику, в котором вкратце рассказывала о себе, просила подробно ей сообщать, что происходит на острове и сколько земляного масла добыто и очищено, и все ли здоровы из её домочадцев, и что Веля на него, Дебасика, рассчитывает. В ответ, с тою же лодкой пришло три бочки керосину, три мазута и чрезвычайно длинное и пространное письмо, чернила на котором местами расплылись, будто на них брызгали водой, что, впрочем, вполне могло быть правдой, так как в тот день было ветрено и волны высоки. Дебасик писал о том, что масло исправно копится, поскольку девать его особо некуда, корабли приходят, но берут в основном, по мелочи, к тому же разошёлся слух, что Гана тоже отходит к Трейнту и что продавать масло станет король. Он благодарил за деньги, которые обещал расходовать с умом и поздравлял её высочество с новым статусом, который, несомненно, ей гораздо более подходит чем всё то, что мог предложить один небольшой остров и бесполезный старик-советник, очень скучающий, как и все остальные ганцы, за своей владычицей, однако находящий в себе душевные силы радоваться за неё. Он всегда предполагал, что Веля ненадолго у них задержится, уж слишком хороша, умна и великодушна она была для одного маленького острова. Он спрашивал, не надо ли прислать её высочеству что-нибудь из старых вещей, быть может, её шляпу и книгу с легендами на память? Шляпу они нашли в заповеднике, а другой хозяйки кроме её высочества острову не надо. А с харчевней и гостевым домом, пусть она не переживает, всё обстоит благополучно и даже есть постояльцы, потому как за маслом понемногу, но приезжают, и королевских солдат полно нынче, и по вечерам они в таверне пьют вино и в кости играют, да только это Дебасика больше не радует… В этом месте было особенно размыто.

Веля сама чуть не заплакала. Она, конечно, хотела назад, на волю, но даже не представляла, насколько. Теперь каждую минуту её жизни рядом с ней кто-нибудь находился. Больше всего Велю бесил бульдозер в жёлтом форменном платье — Белиса.

Очевидно, она отсыпалась днём, потому что ночью сидела в кресле без занятий и бесконечно, будто робот, жевала рес — молотую пряность с приторным запахом, которую здесь ели, чтоб не спать, а иногда заваривали вместо чаю или кофе. Невозможно было повернуться, чтоб Белиса не заглянула под полог её кровати, чего Веля ворочается. Нельзя было выйти в туалетную комнату, чтоб она не встала со своего кресла и не стала в дверях, пока Веля делала свои дела, а её челюсти совершали бесконечные движения, как у жвачного животного. На вопрос — какого чёрта происходит, последовал ответ, что в темноте что угодно случиться может, может кто-нибудь прийти, и что лучше бы отдать его величеству зверя, тогда Белиса из её жизни уберётся.

Веля чуть не задохнулась от злости, к счастью, удалось взять себя в руки. В конце концов, не бульдозер был истинным виновником бед, а король, и теперь Веля старательно работала над тем, чтобы позабыть, как впечатлила её первая встреча с человеком, который считал себя её отцом, как он ей понравился и как был интересен. И даже потом был интересен, когда король уже убивал зверей, впрочем, чужих. Пока его качества, такие любопытные для наблюдения со стороны, не коснулись её личного пространства. Все мы, как винные пятна с одежды, стираем из памяти неприятные моменты, поступки и чувства, за которые неловко или совестно.

Жизнь стала больше, чем когда-либо, подчиняться слову «надо». Утром надо было рано вставать, потому что человек, считавший себя её отцом, поднимался ни свет, ни заря, и усаживал с собою завтракать всех своих пленников, как добровольных, так и принудительных.

— Начинайте трапезу, — говорил король и ел.

— Трапеза окончена, — сообщал он, насытившись, тогда все клали ножи и вставали, а доел или нет — твоя забота, не его.

Обедал каждый сам по себе, иногда Веля собирала у себя дам, иногда сама ходила к ним, а вечером все снова сползались на ужин в малом гостевом зале. Если Веля успевала перед ужином поплавать, тоже лопала будь здоров, уминала пряную дичь, которой их чаще всего кормили, не хуже, чем человек, считавшийся её отцом. Тогда у него в лице, чаще всего угрюмом и малоподвижном, мелькала какая-то эмоция, или воспоминание о чём-то, или фантазия, и складка между бровями разглаживалась. Впрочем, эмоция быстро пропадала. Король открывал рот и спрашивал, где её зверь, и Веля, которая уже не раз и не два была готова эмоционально раскрыться, снова пряталась в коробочку. К тому же она и сама не знала, где её прелестный милый Пол. Иногда ей начинало казаться, что его и нет больше на свете и никогда не будет, тогда становилось до отчаяния пусто, и злость брала на староземскую тёзку, которая с такой лёгкостью оплакала и забыла уже чайку, как будто это посторонний зверь, и с азартом подбирала крошки королевского внимания. При чём какой-то любви со стороны короля по отношению к ней Веля не наблюдала.

Впрочем, у неё была надежда, что, возможно, тёзка поймает звезду за хвост и забеременеет, а потом и родит королю сына, тогда король от Вели отстанет. Она даже поделилась этой мыслью с обеими дамами, когда они после обеда пили холодное разбавленное вино с лимоном на террасе и смотрели, как Фип валяет дурака с сыном начальника дворцовой стражи и молодым адъютантом короля, который повадился тереться неподалёку от дам. Они бросали монету на щелбаны. Тогда она впервые услышала, как васарка произносит целую фразу.

— Вы серьёзно думаете, что отец оставит вас в покое? — снисходительно глядя на Велю, спросила вдовая королева. — Даже если у него будет сын, наследник, которого он признает, принцесса всегда остаётся разменной монетой.

— И на что же меняют принцесс? — угрюмо полюбопытствовала Веля.

— На укрепление связей и преданность союзников, — васарка пожала плечами. — Вас отдадут замуж за какого-то владыку, который будет достаточно полезен вашему отцу. Вам повезёт, если он хоть немного заинтересуется вами как женщиной. Но, есть и плюс: пока ваш муж будет нуждаться в вашем отце, он будет относиться к вам уважительно.

Она замолчала, и Веля поняла, что васарка говорила о себе. Ей захотелось спросить, почему она до сих пор носит траур по своему мужу, если не любила его, но пришёл лакей. Велю звал человек, считавший себя её отцом.

По нечётным дням король вёл приём своих и приезжих граждан, рассматривал всевозможные жалобы, тяжбы, апелляции, прошения и решал множество управленческих вопросов. Теперь он потребовал, чтобы Веля присутствовала на его приёмах, даже если не может вникнуть. Это было именно то, что она всей душой ненавидела ещё на Гане, только в гораздо больших масштабах.

— Грамоту нашу знаешь, — утвердительно сказал он.

Ещё бы, его вездесущие шпики, конечно, сказали, что она на Гану пишет и получает письма оттуда, а возможно даже всё перечитали и пересказали королю.

— Да… — осторожно подтвердила Веля.

— Почерк хорош?

«Будто ты мои письма не вскрывал и не читал», — подумала Веля, а вслух произнесла:

— Не могу судить…

— Покажи.

Веля взяла перо и написала на куске пергамента: «Оскорбился День и сказал Ночи — ты делаешь, что хочешь, живи же сама на суше и в воде, а я сам буду жить в воде и на суше».

— Разборчиво. Будешь помогать советнику и писцу.

— А почему я?! — возмутилась Веля.

— У тебя что, какие-то другие дела? — осведомился король, глядя в пол.

И Веля поняла, что следует ответить «нет, никаких» и «да, хорошо».

— Когда ты празднуешь именины? — вдруг спросил король.

Пришлось объяснять, что тут она здесь, на Либре ничего не праздновала, так как до сих пор не может перевести земной календарь на их течения. Затем сдуру добавила, что вот был инженер, тот умел.

— Это тот, который с тобой являлся в прошлый раз, — кивнул король. — Ну и где он сейчас?

— Выполнил работу и отправился дальше, — сказала Веля с самым честным своим видом и даже улыбнулась.

Но этот ужасный человек, который считал себя её родственником, буравил её взглядом, пока она не расплакалась.

— Что вы от меня хотите? — сквозь слёзы спросила Веля. — Зачем вы меня постоянно ковыряете, как дерьмо палкой?

— Я не понимаю, почему ты плачешь, — удивился король, — я ведь даже ни разу не крикнул.

«Если ты крикнешь, мне придётся идти мыться», — подумала Веля.

— Мне надо закончить моё дело, — терпеливо пояснил король. — Ты должна понять, что зверям на Либре больше места нет. Человек должен рассчитывать только на себя, и тогда мир прогнётся под человека. Заметь, я готов жертвовать ради тебя высшей целью и тратить своё время, чтобы втолковать тебе правильные мысли, вместо того, чтобы начать вешать по одному этих дорогих твоему сердцу ганцев. Я считаюсь с твоими чувствами, а значит — я хороший отец. И как хороший отец я подожду два течения, мне кажется, этого будет вполне довольно, чтобы принять правильное решение. Если этого не произойдёт — я помогу тебе его принять.

Веля вытерла лицо рукавом и мотнула головой.

— У меня нет никакого зверя, — сказала она.

— Лжёшь ты плохо, — пожал плечами король. — У тебя не было зверя, способного научить как следует лгать. Хотя он тебе полагался. Вернёмся к именинам. Я не могу не дать приёма по случаю твоего возвращения. Следует приурочить его к твоим именинам. Также следует устроить народные гуляния по всем тридцати островам, соревнования по фехтованию, стрельбе из лука и метанию ножей. А здесь, в столице, проведём символический захват моста, это всегда смешно, тебе понравится, как они будут в воду падать. Мясо, вино и пиво за счёт короны, помилование тех преступников, кого можно помиловать и публичные казни тех, кого нельзя.

— А казни-то зачем?! — не удержалась Веля, хотя уже сто раз зарекалась молчать.

— Как это зачем? — не понял король. — Все любят смотреть лицедейства и казни. Это должен быть большой праздник, чтоб меня не обвинили в скупости или же в том, что ты подставная дочь, неужели не ясно?

— А если упразднить? — глядя в сторону, спросила Веля.

— Что именно?

— Казни. Заменить чем-нибудь ещё? Состязаниями?

— На праздник или вообще?

— Можно и вообще, — внимательно изучая угол, произнесла Веля.

Король помолчал.

— А ведь хороша идея, — сказал он, наконец. — В честь возвращения принцессы Авелин, на рудниках объявим помилование в три этапа, а казни заменим рудниками и каменоломнями, народ тебя сразу назовёт Авелин Милосердная. В дальнейшем казни заменим поркой, хорошая порка — по сути та же казнь, только смерть оттянутая, но букву закона соблюдём. По сути, в случае твоего упрямства, если ганцев нельзя будет вешать, то можно запороть. Плюс, эшафоты не строить, вот тебе на платье экономия. Молодец, дочка. Хвалю.


Вот так самые благие намерения превращаются в брусчатку на той самой дороге, и ты по ней движешься прямиком в то самое место, куда она проложена, каблуками: цок-цок…

— Чего это ваше высочество нос повесило? Вы что, ревёте?!

— Ах, Шепан, оставьте…

— Что, и задницу мне сегодня не покажете?

— Нет.

— Свою мелкую и тощую задницу?

— Прекратите, очень тупо.

— Да что такое?!

— А вы уверены, что король мой отец? Как вы считаете?

— Да мне, в принципе, плевать, всё что ты мне задолжала он выплатил. Может и впрямь отец.

— А вы тогда с ним в ссоре уже были?

— Тогда ещё — нет. Но, детка, что ты от меня хочешь, я же не ясновидящий! В самом деле у Мирры родился мёртвый ребёнок, девочка. Её похоронили, как полагается, больше я ничего не знаю.

— А королева очень страдала? Я бы с ума сошла после смерти ребёнка.

— Да дети ж вечно мрут, всегда так. Чего сходить с ума? Просто надо родить ещё. Впрочем, не знаю, мы тогда всё время в походах были.

— А кто может знать?

— Твой зверь и может. Я так понимаю, Мирра ему тебя отдала и сказала вынести в другое место, которое не будет уничтожено. Но по каким-то соображениям он вернул тебя назад.

Веля подумала.

— Я, конечно, не семи пядей ума, — сказала она, — но объясните мне, как небольшой зверь, не дельфин и не кит, может унести новорожденного ребёнка?

— Детка, ну ты даёшь. Дети Ночи меняют тела.

— Перерождаются? Это я знаю. Но я думала, все перерождаются?

— Дело не в перерождении, двое могут превращаться в человека. Ты что, не знала? Лис нашего величества, или вашего рода, перекидывался в странного такого… с бородой и вечной улыбочкой. Мы нередко его видели. Жрец — не жрец, что-то по типу невоенного советника, не понять…

— Да что вы говори-ите, Шепан, — протянула Веля, вставая.

Пабам! Хоть один пазл, наконец, занял своё место. Зато другой стал поперёк головы и явственно угрожал снова забить канализацию. Нужно было срочно переключиться.

— А вы поплавать не хотите? — она принялась раздеваться. — Пообжиматься в воде, а?

— Благодарю, ваше высочество, вы уж как-нибудь сами поплавайте, а обожмусь я с кем-нибудь ещё…

Портниха нашила ей белья из плотного васарского шелка, так что Веля могла сколько угодно раздеваться и плавать.

Она прыгнула с маленькой пристани, погрузилась в холодную воду, сердце на секунду замерло и забилось с новой силой, когда она быстро поплыла вперёд. В воде она не была беспомощной. Тут можно было забыть о том, как растёт злость и углубляется отчаяние.

А отчаявшись, можно пойти на многое из того, что раньше считалось неприемлемым.


***

Дресс-кода король не требовал, поэтому Веля снова носила удобную одежду. Тёплый свитер без горла из козьей шерсти, почти такой, как погиб в бою с квартовцами, только меньше, тоньше, новее и наряднее, длинная, широкая и лёгкая юбка, сапожки. Для прогулок и сидения на приёме с человеком, который считался отцом, она сшила узкий пиджак, который надевала поверх блузки. Она дважды вышла так в городской сад с дамами и Фипом, не считая вездесущего Шепана и адъютанта короля, который, увязавшись за ними, постоянно нёс невероятно-тупую и жизнерадостную чушь, чем очень всех смешил, а уже на третий раз, когда собрались на торговую пристань, встречать судно с керосином и мазутом, ей попалось сразу трое девушек, одетых подобным образом. Вскоре староземская тёзка сдалась и тоже сшила себе приталенный розовый пиджак, весь в блёстках, в котором, кстати, прелестно выглядела. И личным Велиным триумфом стал день, когда васарская королева Леяра явилась на ужин в простом и премилом бордовом. Все были шокированы, даже король поднял брови. В общем, постепенно стали появляться и приятные моменты. Человек — такое животное, и в аду тенёк найдёт. В аду можно многое найти.


***

— Опять не в ту стопку свиток положил! — пилил-выговаривал старый советник короля своему писцу. — Вечно всё перепутаешь, не найти!

Веле поставили отдельный стол рядом с ними, теперь у подножья лестницы в тронном зале стояло два стола. Весь первый день она крутила волосы на палец и рисовала на куске пергамента женские головки в профиль и анфас с причёсками, которые можно было себе сделать, и силуэты в платьях, которые можно было бы надеть в нормальном мире. До этого она пыталась сложить кораблик, но складывалось скверно. Её стол был невинен и чист, а стол советника и писца с горой завален пергаментами, которые постоянно путались. Однако, глаза Вели были на месте и она ими смотрела.

Когда человек, считавший себя её отцом, закончил приём целой армии оскорблённых, кающихся, льстящих, ищущих выгоду поданных короны, она подошла к старику и, глядя в сторону, сказала, что если бумаги систематизировать, управляться с ними будет гораздо проще.

Советник совсем не рад был помощи в Велином лице, он до сих пор не мог опомниться от шока, вызванного тем, что это дочь, что с нею необходимо считаться, но он много лет прожил на свете и лучше всех понимал, что в жизни существует неминуемое зло, которое следует принять, как болезни, которые стихии посылают на старости, и с которыми просто приходится мириться, потому что совсем без зла жизнь не бывает. Если его владыке угодно, чтоб принцесса помогала им с парнем, то пускай. Он даже дал ей переписать приказ, чтоб убедиться, что она грамотна, и вот она уже его поучает…

— Что ваше высочество имеет в виду? — с надлежащим смирением и достоинством спросил он.

— Поймите меня правильно, я ни в коем случае не навязываю свою точку зрения, — всё также спокойно сказала Веля, — но если вы будете нумеровать входящие прошения и исходящие распоряжения и записывать в отдельных книгах номера, названия, и кому переданы свитки, ничего теряться не будет.

— Если вашему высочеству угодно, можете вести подобные книги… — равнодушно ответил старик.

Через несколько дней, когда возникла следующая путаница, советник, задумчиво поглаживая бороду, спросил у Вели, кому был передан приказ о упразднении служб в храмах зверя рода и прекращении финансирования жрецов. Веля потратила около двадцати секунд, чтобы всё ему найти. Их отношения сразу вышли на новый уровень. Злорадствуя, Веля завела отдельные книги на приказы по армии, на приказы по торговле, на приказы по назначению королевских чиновников и дворцовых служащих, каждая из которых была обозначена собственной буквой, на входящие и исходящие. В скором времени на её столе высилось с десяток книг, иногда открытых одновременно, и царил безумный кавардак, а сама она, тыкая испачканным чернилами пальцем, бойко отдавала приказы задёрганному писцу, у которого было имя — Фрад. Пару раз ей даже достались одобрительные кивки и скупые улыбки человека, считавшегося отцом.


— Следующий! — неприятным голосом сказал советник. Веля уже знала, что это специальный рабочий голос, рассчитанный на посетителей, и ничего общего с настроением советника не имеет.

Фрад открыл двери. В зал вошла делегация чужого острова и Веля сразу уткнулась носом в книгу, покашливая в ладонь, чтобы скрыть нервный смех.

Это были стриженные наголо мужиковатые мрачные бабы, уже виденные ею на Старых Землях, в кожаных шортах до колен и безрукавках, только теперь без оружия, украшенные яркими шерстяными накидками и нарядными бусиками на лысых черепушках, чтоб понравиться королю и произвести максимально приятное впечатление. Ишь, разоделись. Их было трое. Двое молодых и одна постарше. Книксена бабы-пидоры не сделали, а поклонились по-мужски.

Владычица Дара, с острова Шефлес, шлёт поклон вашему величеству, — сказала баба постарше низким голосом. — И уверяет в своём почтении.

И вашей владычице от меня поклон, — ответил король.

Писец Фрад открыл рот и неприлично таращился, из-за спинки трона высунул нос отцовский полезный человек и смотрел тоже. Даже старый советник поглядывал на яркую троицу с любопытством. Одна Веля старательно изучала нумерацию приказов о торговле, да король делал такое лицо, будто амазонки каждый день к нему приходили и он давно обзавёлся привычкой к ним, как к тараканам. Впрочем, его величеству не нужно было особо стараться, лицо у него практически всегда носило угрюмое выражение и казалось безэмоциональным.

Все помолчали.

— Владычица Дара желает приобрести у вашего величества земляного масла, — сказала старшая амазонка, похожая на оживший внедорожник.

— Говорите с моей дочерью, — ответил король, рукой указывая на Велину макушку, видневшуюся над книгой.

Внедорожник повернулся радиатором к столам у подножья лестницы и оглядел советника, писца и Велю, очевидно, пытаясь определить, кто здесь дочь. Видимо, не получилось, или сцепление дало сбой.

— По чём вы продадите очищенное и сырое масло владычице Даре? — вновь спросила у короля амазонка, старательно улыбаясь во всю решётку.

— Спрашивайте у дочери, — король снова указал на Велю. — Это её остров и её масло.

Пришлось поднять голову.

— Привет, Мадора, — сказала Веля, — как дела?

Квадратное лицо стало таким, будто внедорожник врезался в стену.

— Тем более, что вы знакомы, как я вижу, — добавил король.

— Ваше величество, может, мы выйдем, чтобы не мешать? — спросила Веля, вставая. —

— Поди сюда, — сказал человек, который считал себя её отцом с тем едва уловимым оттенком в голосе, который означал удовольствие.

Веля поспешно поднялась к трону, чмокнула протянутую ей руку и побежала вниз, и лысая голова с распахнутой радиаторной решёткой поворачивалась вслед за нею.

— Идёмте, Мадора, девочки, — сказала Веля, устремляясь к боковому выходу. Нарядная троица, переглядываясь, пошла за нею.

На террасе, где Веля полюбила сидеть, им подали холодное вино с лимоном и горячий напиток из реса с сахаром. Мадора молчала, старательно и фальшиво улыбаясь. Веля налила ей вина и усадила рядом с собой на скамейку. Девицы её сопровождения, с грубыми и глупыми, но очень внимательными личиками сидели чуть поодаль, на другой. Они видели: что-то пошло не по плану, но не могли понять, что именно.

— Ну, Мадора, — сказала Веля, — наверное, ты живой из Трейнта выбраться хочешь?

— Да, — ответила амазонка, внимательно глядя на Велю.

— Наверное, и масла домой привести? — продолжала та

— Что тебе надо? — коротко спросила баба-джип.

Веля улыбнулась.

Тем же вечером делегация воительниц отбыла на Гану с заключённым договором, письмом к Дебасику и разрешением на погрузку земляного масла. Вместе с ними, в трюме, отбыла Белиса, связанная по рукам и ногам, с кляпом во рту. В этот день Веля легла спать в темноте и одиночестве.


Она проваливалась в сон, мягкие пальцы первых сновидений уже ласково касались её сознания, создавая первые странные образы, когда Пол свалился откуда-то сверху, как падал на неё со шкафа в общежитии швейной фабрики. Сна как ни бывало.

— Пол! Милый! — горячо зашептала Веля, сжимая опоссума в объятиях. — Где ты был так долго? Со мной столько всего стряслось, ты и представить…

Опоссум был худ и взъерошен.

— Нет, это почему ты так долго избавлялась от этой бабы? — сердито перебил он. — Я не мог прийти при ней, неужели не ясно?

— Я всё сделала, как только смогла, — оправдывалась Веля.

— Лучше нужно было думать, всегда можно найти способ избавиться…

Он тяжело дышал, губа презрительно топорщилась.

— Тебе плохо? — спросила Веля встревожено.

— Мне необходимо подношение, — коротко ответил он.

— У меня ничего нет, — с отчаянием сказала Веля. — Ни фруктов, ни живой рыбы с креветками.

— Есть. У тебя есть кровь, — сказал зверь, обвивая её хвостом.

— Как скажешь.

На секунду сердце ёкнуло, когда Веля прижала его к себе, а он укусил за плечо у самой шеи резко, будто с ненавистью, и тут же принялся жадно слизывать солёные капли, пока Веля гладила его по спинке, животику, милым ножкам с отдельными пальцами, ощущая странное чувство, сродни сексуальному возбуждению. Будто лампочка в голове зажглась.

Наконец, зверь получил своё подношение. Он насытился и теперь просто тёрся мордой. Боль в плече утихла.

— Ты уведёшь меня отсюда? — спросила Веля.

— Нет. Неужели ты думаешь, что попала бы в это место без особой нужды? Ты должна кое-что сделать.

— Что же?

— У твоего отца осталась шкура братца. Её необходимо украсть и сжечь. Пепел собрать. Братец поглотил столько силы, что пепел его шкуры сможет то, что при жизни не смогли бы сделать все Дети, соберись мы вместе — открыть гробницу первозверя.

— Кого?!

— Первозверя. Она здесь. В катакомбах. Ты обязана её найти и открыть, до третьей луны осталось очень мало времени.

— Пол, — с отчаянием сказала Веля. — Меня так стерегут!

— Лги, — коротко сказало Дитя Ночи. — Хитри. Ты же баба. Вотрись в доверие к отцу и к этому ничтожеству, приставленному для охраны.

— Как?!

— Придумай, какой-то мозг у тебя имеется.

Слова Пола были жестоки, но он тут же нежно лизнул её в шею, щёку и в губы. Сердце у Вели забилось быстрее.

— Мне пора, пусти, — приказал зверь.

Стоило ей разжать руки, как он спрыгнул с кровати и растаял в темноте.

Глава 15. Зверь должен умереть

Стоило какому-нибудь дровосеку заглянуть сюда, как с ним непременно случалась беда: либо топор соскакивал с топорища и вонзался в ногу, либо подрубленное дерево падало так быстро, что его зашибало насмерть, а плот, в который попадало хоть одно такое дерево, непременно шел ко дну вместе с плотогоном. Наконец люди совсем перестали тревожить этот лес, и он разросся так буйно и густо, что даже в полдень здесь было темно, как ночью.

Вильгельм Гауф


Он брёл за зверем, словно по пояс в воде, так тяжело двигались ноги. Пытался позвать, объяснить, что поступал как должен — и ни слова не мог вымолвить. Огненный хвост с белым кончиком мелькал, всё углубляясь в подземелье, пока не скрылся, и вместе с ним ушли искры, и он остался один в кромешной тьме, не зная, куда идти, ни в состоянии шагу ступить, а где-то вдалеке нарастал грохот. Это мчался по туннелю сметающий всё на своём пути поток воды.

Скер проснулся, отдышался и вытер лоб. «Всё оттого, что уснул не у себя» — подумал. Оглянулся на окно — там светало. Тёмное небо на востоке выцвело до грязно-голубой бледности, уже желтевшей от первых солнечных лучей с краю, но бледные луны всё ещё висели на небосклоне, большая и малая, почти сошедшиеся в одну.

Женщина спала, волосы разметались по подушке. Он взял одну прядь, гладкую, как шёлк, сжал в пальцах. Если закрыть глаза, можно представить другие волосы, прямые и русые. Провёл по мягкой коже плеча. Вчера, когда он пришёл после ужина, она не слишком обрадовалась, впрочем, удивлённой не выглядела и прислугу отослала. Какое-то время они молча стояли по разные стороны столика в её гостиной и смотрели друг на друга. Впрочем, всем было понятно, что должно произойти. Потом она, так же молча, открыла двери своей спальни, вошла, и закрывать не стала. Уже король запер.

Оказалось, под маской холодности пряталась исполненная желаний женщина. На пике наслаждения она так сильно тянула его к себе, что сломала ногти на безымянном пальце и на мизинце и поцарапала ему спину.

Вот и сейчас он повернул её, та податливо прижалась, потянувшись к теплу его тела, сонная и мягкая, но ресницы дрогнули, тёмные глаза посмотрели и губы улыбнулись. Разбудил. Он закрыл её рот поцелуем, Леяра обвила его руками за шею и ногами за бёдра, обволакивая собой, и на какое-то время они стали одним.


Потом Скер, ещё по-утреннему небрежно одетый, стоял на краю террасы и смотрел в подзорную трубу, как блестит в лучах взошедшего солнца море. Еле видные, тянули сети рыбачьи баркасы, прошёл грузовой корабль союзного владыки Теталла — это везли в Трейнт уголь.

Дочь плавала так далеко в море, что впору было начинать тревожиться, если бы он не видел, как она ловка. Или беспокоиться, что она уйдёт вплавь, потому что, когда король глядел, как ровно и ритмично она выбрасывает руки, понимал, что может. Но на этот случай при дворце на мелких работах держалось несколько ганцев, король позаботился о том, чтоб они встречались дочери в кухне, во дворе, на террасе.

Скер не верил, что она попытается бежать, чужое воспитание пока ещё слишком сильно влияло, она не станет подвергать опасности каких-то бедолаг, для которых и смерть — избавление от мук. Великие стихии, да кто и когда про это думал?! Но хоть что-то было ему на руку.

Отношения с самого начала не заладились и неизвестно, отчего. В конце концов, Скер, стихии видят, сделал всё, что мог. От неприятностей спас, забрал домой, дал прислугу, содержание, отдал покои матери, все её драгоценности, которые так и лежат без дела, подыскал достойное и несложное занятие, способное развить ум, приобщить к делам Трейнта и подготовить к будущему. Он терпеливо ждал если не любви, то хотя бы благодарности и понимания, прощая нелепые выходки, хотя терпение никогда не было его добродетелью. Всё-таки дитя росло непонятно где, вниманием обделенное. И без надлежащего присмотра из всех тех зёрен, что были закопаны, произросли не самые полезные.

Он пытался расспрашивать дочь о том мире, про обычаи, устройство. Он каждый день пытался поговорить, объяснить, что зверь ей мешает, и всякий раз натыкался на стену непонимания. Даже отцом его не назвала ни разу, только «ваше величество». Тогда он стал приказывать: надень, явись, займись. Дочь всё делала, но, кажется, в любой момент могла глупо и бесхитростно взбрыкнуть. Ум королю говорил, что следовало укоротить поводок, но сердце у него тоже было, и оно говорило, что следует подождать.

Тем временем, последний зверь бродил неизвестно где. И его обязательно следовало достать и уничтожить. Особенно теперь, когда Скер знал, как. Он носил с собою табакерку из красного золота, иногда доставал из кармана и вертел в руках, рассматривая староземское литьё. Вот и теперь король отложил подзорную трубу и достал табакерку из кармана халата.

Снизу, по всей её окружности плескалось море в мелких барашках волн, по центру — обе луны, большая и малая, чередовались с солнцем, а сверху сияло звёздное небо, каждая звезда — крохотный камушек. Крышка садилась так плотно, что запаха тлена не было слышно. Только когда Скер откинул крышку, оттуда ударило вонью от усохшей и почерневшей птичьей головы с открытым клювом. С минуту он рассматривал тёмную корочку обращённого к нему усохшего глаза, затем снова закрыл крышку и спрятал в карман свою смертоносную игрушку.

Зверь должен умереть. А значит, в дальнейшем его отношения с дочерью могут ещё больше испортиться, включая полный разрыв. Скер раз за разом представлял себя на её месте и спрашивал, что бы сделал, если бы кто-то убил его зверя в тот момент, когда он готов был идти за ним на край света. Ответ был один — убил бы в ответ. С этим надо было что-то делать, но что?


***

Дочь едва не опоздала к завтраку. Вбежала, когда все уже сели. И, вместо того, чтоб извиниться, первым делом сделала странное. Она подошла к нему со спины, обняла и поцеловала в щёку со словами:

— Доброе утро, пап!

Женщины за столом потеряли дар речи, а его растерянность усугубилась тем, что длинные русые волосы её были мокры. К нему когда-то уже подходили с фамильярным поцелуем и мокрыми волосами. У него даже сердце сжалось, хорошо, что он ничего не ел в тот момент, потому что подавился бы. В общем, аппетит ему девчонка испортила, и он без всякого вдохновения что-то жевал и думал, как правильно поступить. Он одевался в своих комнатах, когда за ковром покашлял полезный человек и сообщил, что приставленной к принцессе женщины с вечера никто не видел. Вот, только хватились, стали расспрашивать, человек будто сквозь землю провалился, все вещи остались в её доме, а теперь дочь явилась, сияя, как медный грош. Он не дурак, пять пальцев с пятью сложить может, а девочка быстро учится.

Король отхлебнул вина и угрюмо опустил голову. Тем временем, дочь была весела, быстро ела и много разговаривала, иногда с набитым ртом, потому смешно выходило. Её настроение быстро стало заразным и скоро все, кроме короля, уже весело пересмеивались. Пришлось несколько раз улыбнуться, чтобы показать, что ему тоже весело.

«Надо сказать оборудовать в тюрьме отдельную комнату, или даже две, чтоб место ей было, — думал он, — убрать как следует, поставить хорошую мебель. Как крайняя мера. Может и не понадобится».

Чем больше он смотрел на дочь, тем грустнее становилось. Как-то не так представлялось ему отцовство с того момента, когда он обнаружил пустой склеп и понял, что девочка жива, и до момента, когда староземская госпожа впервые к нему пришла выразить своё почтение, а у неё на шее оказался кулон Мирры, подаренный этой девушкой. И вдруг:

— Папа, а сегодня ты с Фипом будешь топорик бросать? Меня научишь?

«Я знаю, что ты лжёшь, — подумал король, щурясь, — Я предполагаю, почему ты лжёшь. Но, чёрт побери, лги дальше, мне приятно…»

Потом, когда всё закончится, он постепенно сможет себя убедить, что какое-то время дочь его любила, как и он её.


Как оказалось, учиться ничему дочь и не собиралась, а собиралась дурачиться. Вела себя неподобающе и подавала дурной пример юному принцу. В конце концов подшутила и над Скером. Подкралась сзади и прицепила ему между лопаток кусок пергамента с намалёванной перепуганной кляксой, будто король спиной кого-то раздавил. Он хотел снять, но никак не получалось — плечо было широким, спина тоже, потому рука не закидывалась достаточно далеко за спину. Не выдержал, стал смеяться тоже. Не пропади намедни полезная женщина, и сам бы поверил, что можно подобным образом иногда проводить время, если у тебя любящая дочь, а не притворщица. Увы.

Вскоре домашние женщины отправились обедать на террасу. Звали и его, но он отказался, сославшись, что советник ждёт с чем-то, не терпящем отлагательств, тогда дамы забрали Фипа и ушли. Как всегда, за дамами увязался бесполезный адъютант, мальчишка владыки Клая, запавший толи на дочь, толи на белокурую разодетую староземку, а возможно, на обеих сразу, а то и на всех троих, потому что, когда дамы уходили, в глазах у него вселенная потухла, будто дрессированной собаке наступили на хвост, и больно псу, и терпит, ведь хозяин скулить не велел. Махнул ему рукой — иди, ты мне не нужен, — мальчишка помчался следом. Голове сразу стало легче.

Скер дождался, пока их голоса зазвенят на террасе и отправился искать бывшего друга, нынче — охранника дочери.

Шепан нашёлся на кухне. Там он тискал посудомойку, босую девчушку с густейшими иссиня-чёрными волосами, больше для приличия, чем всерьёз, это было понятно по её хихиканью. Повар отсутствовал, он, видимо понёс обед в кабинет короля. При виде Скера девчонка подхватила лохань с помоями и, глядя в пол, поволокла на скотный двор, а Шепан вытер ладони о штаны, будто руки испачкал, и с серьёзным лицом церемонно поклонился. Непонятно, к чему, и не ерничал ли он. Ладно, пропустим.

— Есть хочешь? — спросил король. — Я печёного кролика на обед заказал.

— Если ваше величество желает накормить меня кроликом, то кто же ему запретит, — чуть подумав, ответил тот, впрочем, без особого вдохновения.

— А остров хочешь?

— В смысле?

— Подберём тебе приличный собственный остров, — негромко говорил король, глядя бывшему другу куда-то в грудь, — не пустой кусок камня, а с чем-нибудь вроде угольной шахты или плантации мака, напишу грамоту — даруется Шепану Ди. Сразу во владыки. А хочешь — наместником куда скажешь. Самый надёжный способ осесть, завести собаку или бабу, дело-то не к молодости движется. Может хватит мотаться?

На этот раз он думал чуть дольше.

— Помнится, мой старый добрый друг говорил о кролике?

Они вдвоём пошли в кабинет. На небольшом столе уже стояла пища — большое блюдо под круглой крышкой, оттуда доносился заманчивый запах, а из приоткрытого окна — приглушённый смех и голоса на террасе; там бойко трещал адъютант и, кажется, что-то говорила дочь. Король попросил принести ещё один стул и приборы. Они уже уселись, когда он заметил на самом краю стола сперва какое-то движение, затем и всё скульптуру. Кто-то смастерил из двух палочек виселицу, укрепил в подставочке из дольки яблока и повесил на нитке таракана. Таракан дёргал ножками и шевелил усами, медленно вращаясь вокруг своей оси, он явно не собирался сдаваться. Это было довольно смешно, король подумал, что сам похож на этого таракана, так же подвешен на нитке непонятности, незавершенности, впрочем, усами шевелит. Он начал смеяться.

— Похоже, это знак внимания, — произнёс Шепан. — Я бы предположил, что это её высочество шутит.

— Совершенно не знаю, кстати, что мне делать. Послушай, кажется ты с нею лучше знаком. Помоги мне достать её зверя — и остров твой.

Шепан почесал бритый подбородок, он теперь брил лицо по чьей-то чужой моде. Он так и не притронулся к еде, впрочем, кубок выпил.

— Я хочу тебе помочь, — сказал он. — Но я ни разу не видел её зверя. Она его прячет. Однако, я всей душой хочу тот остров, о котором ты сказал…


День прошёл очень мило и лицемерно, то есть, по-семейному. Всей толпой ходили на городскую пристань, посмотреть, как идёт разгрузка угля. Он сам, дочь, обе дамы, Фип, адъютант и Шепан. Стражу не брали, король рассудил, что достаточно будет его и охранника дочери. Дочь бесцеремонно взяла его под руку и всю прогулку изображала любовь. Начни она так сразу, он бы точно поверил, но она не обладала достаточной хитростью. Что ж, пускай.

— Ой, папа, смотри, какая милая повозка!

— Тебе нужен экипаж? Закажи, какой желаешь.

— Папочка! — и лживый поцелуй в щеку.

Скер мельком переглянулся с Шепаном, тот еле улыбался — тоже ничему не верил. Дочь старательно играла чужую роль и, хоть её способности к лицедейству оставляли желать лучшего, даже так ему было приятно.

Мирра, что же ты наделала? Зачем ты отдала ребёнка в неизвестное место, с неизвестной целью? И что теперь? Если ему придётся выберать между целью и дочерью, он выберет цель.


Вечером к нему снова явилась настойчивая староземка. Но Скер её больше не хотел, беседы с нею ему быстро прискучили и ласки казались пресными. Она была хорошенькой, пустой и самой обычной. Ничто в ней не будило воображения и не внушало любопытства.

— Не приходите ко мне больше, пока я не пришлю за вами, — глядя в сторону, спокойно попросил он. — Возможно, вы желаете навестить родню на Старых Землях? В
вашем присутствии здесь нет необходимости.

Дама закатила глаза и картинно грохнулась в обморок. Король плохо разбирался, как следует поступать, если в его покоях дама в обмороке. Мирра нервными припадками не страдала, а специально интересоваться другими дамами ему было недосуг и скучно. В походах, бывало, случались какие-то женщины. Одноразово, будто пища, они откуда-то брались и куда-то исчезали после. Иногда женщины умирали или с ними происходили иные неприятные вещи, к примеру, если не уследил и попала в казарму. Но отношения, будто сапогом в смолу наступил, королю были в диковинку.

Звать людей было неудобно, поэтому он принёс из туалетной комнаты кувшин воды и целиком вылил ей на голову. Обморок тут же прошёл, мокрая дама так и подпрыгнула, кашляя и тараща глаза, и он уже решил, что всё закончилось, но, к несчастью, начался плач.

Он потратил немало времени, убеждая даму, что совершенно не стоит этих всех переживаний. Если она так желает остаться в Трейнте, ставшем, по её словам, «родным домом», то может остаться ради её высочества, раз она, бедняжка, «так одинока». Но от любви «в самый последний раз» отказался наотрез.

Пока спровадил староземку — уже и ночь опустилась. «Что я делаю? — мелькнуло в мыслях. — А что ещё должен сделать?»

Затем ему подумалось, что дочка совсем рядом, в покоях Мирры, достаточно холл перейти и можно будет поговорить. Если она в прежнем своём настрое, такая же доброжелательная, как была весь день, вдруг получится поговорить о серьёзном, но с благополучным исходом?

Ещё на полдороге он подумал, что в комнатах никого не будет. Но, как дурак, добросовестно поискал и позвал, мало ли. Её прислуга ни слухом, ни духом не ведала, где может быть её высочество. Впрочем, телохранителя тоже не было.

— Поднимать стражу? — спросил полезный человек, пока король топтался в её гостиной, которую дочь и не подумала переделать на свой лад, как сделал бы кто угодно, открывал и закрывал дверцы её женских шкафчиков, по-прежнему полных вещами матери, не её, а значит, она не собиралась здесь задерживаться.

— Нет, конечно, — мрачно сказал король. — Найдётся сама.

Он с досадой вернулся к себе, спросил вина и сел в любимое кресло. Выпил какое-то число кубков, затем сжал кубок рукой, и жал, пока всё вино не вытекло, а искусная работа мастеров полностью не погибла. Допивал прямо из кувшина.

На мгновенье он подумал, не пойти ли снова в покои васарки, но понял, что нет настроения. Что обязательно станет жаловаться на отношения с дочерью, в то время как с Леярой провёл только одну ночь и душевно обнажаться пока было рано.

Ложиться Скер не стал, так как знал, что не уснёт. Он снял камзол с рубашкой и сидел в своём кресле, опёршись на руки и свесив голову, когда его ладонь лизнули.

— Мой несчастный владыка, — сказал лис. — Мне жаль, что ты так огорчён, так непонят…

— Тебя нет, — ответил король, отдёргивая руку. — Тебя больше нет.

— Я всегда буду с тобой, мой король, — ответил лис. — Я был с тобой со дня твоего рождения. Я пил твою кровь. Я не оставлю тебя до самой смерти.

Тонким, ледяным сквозняком и тленом потянуло из той дверцы, которую приоткрыл перед ним его зверь, каждый волосок на теле стал дыбом.

— Ты был сердит на меня и сделал ошибку, — продолжал лис, — тебя обманули, чтоб лишить меня силы. Это всё мой братец, он подлый, он пойдёт на всё. Но я научу тебя, как его выманить.

— Как? — угрюмо спросил король.

— Расслабься, сделай вид, что всему поверил. Перестань следить за дочкой, пусть делает, что хочет, пусть почувствует свободу, подыграй ей, она сама тебя к братцу выведет. А уж тогда ты знаешь, что делать.

— Знаю, — уронил король. Он протянул руку и погладил рыжую морду.

Скер даже не думал, что от такого простого действия станет так хорошо. Зверь зажмурился тоже и по рыжей шкуре, как обычно, побежали золотые искры.

За ковром, рядом с маленькой дверцей в подземелье, тихо стоял полезный человек. Он пришёл сообщить, что волны вынесли на берег тело ночной сиделки принцессы, а теперь боялся кашлянуть, шевельнуться и даже дышать боялся. Потому что его король водил руками в воздухе и говорил сам с собой, рядом с ним никого не было.



Глава 16. На тёмной дороге


Веля знала, что отец ушёл к себе. Она то и дело подходила к неплотно притворенной двери и поглядывала, дожидаясь, пока сменится стража и вагиноцентричная тёзка в домашнем лёгком платье прошествует в отцовские покои, с таким гордым видом, будто была без пяти минут королевой, а не чехлом. Она позволила горничным раздеть себя, искупать и уложить в постель. Затем восстала, как вампир из гроба, попросила кружку тёплого молока и яйцо всмятку, которое вернула на кухню, как переваренное. Капризничала, пока не принесли новое — совсем жидкое. Она старательно изобразила Эвелину, и только потом отпустила служанок. Впрочем, молоко и яйцо пригодились — никогда не нужно упускать возможность перекусить, вздремнуть и пописать, особенно если неизвестно, когда удастся это сделать в следующий раз.

Веля собрала волосы в тугой хвост. Надела свитер, узкие брюки, которые сшила портниха, удобные сапожки без каблука и через окно, уже без помощи простыни, выбралась наружу. На этот раз отец её не встретил. Терраса пустовала. В тусклом свете фонарей и лун, сошедшихся в одну, качались длинные тонкие тени от ветвей висячего сада.

Она подобралась к окну отцовской спальни, подпрыгнула, уцепилась за подоконник, подтянулась на руках и заглянула в щель между шторами. Прямо посреди комнаты, раскинувшись на полу, лежала староземская её приятельница, а отец поливал её водой из кувшина. Чёрте что. Она аккуратно, стараясь не шуметь, спустилась вниз и села на корточки. Надо подождать, пока они улягутся в кровать, либо пока выйдут.

— У меня было всё, — сказал скрипучий голосок, и белая морда, похожая на череп с пустыми глазницами, появилась сбоку, из-за кадки с огромным разлапистым суккулентом.

— Пол! Как я тебе рада! — шепнула Веля и схватила его на руки. — Вот, держи!

Она достала из кармана горсть изюма. Она теперь всегда носила с собой что-нибудь вкусное, чтобы предложить ему, если понадобится; зверь обнюхал и есть не стал.

— У меня был статус не хуже, чем у братцев и сестры, — продолжал опоссум, — Мои острова были не меньше Старых Земель, мои люди были не беднее квартовцев, когда пришёл твой отец со своей сворой.

Веля сразу перестала его гладить и растерянно держала, не зная, не лучше ли поставить его на плиты террасы.

— Лису всегда не хватало! — сказал он. — Мало земель, мало золота, мало людей. Жалкий трус. Страх потери статуса и рода сделали его жадным и завистливым. Своим оральным характером он толкал твоего отца на новые и новые войны.

За окном что-то басил король, ему тонко вторила Эвелин, кажется, скандалили. Веля старалась не подслушивать, о чём ругаются, она и так собиралась поступить нехорошо.

— Возможно, мы договорились бы, — продолжил Пол. — Наши люди часто воевали друг с другом, то один, то другой из Детей проигрывал, ничего особого или удивительного. Но тут на беду, мой владыка убил друга твоего отца. Из тех шавок, что кругом за ним волочились, заглядывая в рот за каждым словом. Скер сказал повесить каждого третьего. Сперва моего владыку казнили. Жена была привязана к нему, поэтому в тот же день она удавилась в своих покоях на шёлковом шарфе. У меня была красивая владычица. Я думал после, может у неё были и другие причины так огорчиться. Оставался маленький мальчик, меньше чем принц, с которым ты играешь в орлянку.

Веля с ужасом ждала окончания. Некоторых вещей она бы предпочла не знать, но зверь не собирался её жалеть.

— При мальчике оставили советником его дядю. Тот не был моего рода, он не давал мне крови и не слушал меня. Он поднял восстание, хотел власти и реванша хотел, думал, его поддержит Кварт. Мальчика задушили шнурком, а Кварт так и не пришёл на помощь. Твой отец прислал солдат и своего наместника, тот устроил массовую казнь. Теперь это северная часть Трейнта, которым однажды станешь править ты.

— Каким шнурком? — глупо спросила Веля. С моря дул холодный ветер, забирался под свитер. Она крепче прижала к себе своего ужасного зверя.

— От полога кровати. Они пришли посреди дня, я не мог его увести, а сделать это с вечера не догадался, я плохо следил и слушал. Я виноват. Моего рода не стало, как и моих земель.

Зверь помолчал. Потрясённая Веля тоже. Да и что тут скажешь?

— Я был в отчаянии от полной потери статуса, — тихо продолжил Пол, наконец. — Я перестал выходить из сумрака и сидел там семь течений, без подношений и без еды. Думал уйти в какой-то из миров с похожей фауной, жить там животным, умирать и возрождаться, пока на Либре не исчезнет память обо мне, а уж тогда я навсегда умру, когда меня позвала старая жрица. Я долго не хотел идти, не мог понять, что ей надо, какое право она имеет обращаться, если моего рода больше нет. Какое кому дело до одного ничейного зверя? Но мы, как люди, имеем слабости. Мы, как не люди, имеем особые потребности. И я пошёл.

Веля погладила его по голове, чуть отстранилась — губка Пола презрительно кривилась и смотрел он прямо на неё. Кажется, он её ненавидел…

— Мою старую жрицу разыскала твоя мать, она должна была родить со дня на день и смертельно боялась, что твой топорылый папаша устроит апокалипсис. Я долго тебя не хотел. А потом подумал — вынесу, подброшу, и сам останусь в том же мире. Пусть бы Либр загибался, мне плевать. Но братцу стало мало земель и людей. Теперь ему нужна была наша сила, сила всех до единого Детей, жадный безумец!

Веле многое хотелось сказать и спросить, но она молчала — Пол говорил с нею нечасто и почти никогда ничего не объяснял.

— Братец годами меня искал на тёмных дорогах, пока мы не столкнулись в сумраке. Он выполз за мной — и понеслось. У меня уже был свой человек — ты, выросшая на других сказках и легендах. Пришлось умереть и вернуться таким образом, чтобы ты смогла меня принять. Но братец быстро понял, что к чему. Ты ведь пахнешь для него так же, как и весь его род. А теперь остался только я и слишком много чёртовых людишек от мёртвых Детей. И если я ничего не сделаю — погибнут все.

Опоссум умолк, прислушиваясь. Веля насторожилась тоже.

— Король вышел, ну, лезь в окно, — скомандовал Пол, — Меня не забудь!

Веля осторожно посадила зверя себе за спину. Тот положил на плечо белую голову и вцепился в свитер всеми четырьмя лапками, совсем как раньше. Держался крепко, будто обезьянка, и хвостом обвил. Веля обрадовалась, она уже и забыла, как приятно катать его на себе. И огорчилась — Пол стал лёгким.

Она подтянулась, затем взобралась на подоконник, железной таранькой подковырнула раму в отцовский кабинет, и та подалась. Веля юркнула вовнутрь.

— В тебе погиб ниндзя, — шепнул в ухо Пол, Веля нервно хихикнула в ответ. Ей было не смешно, она впервые оказалась здесь ночью.

Даже без отца его кабинет пугал. На столе осталась лампа с керосином, её света едва хватало, чтоб оглядеться. Бронзовое кресло стояло у холодного и нетопленого камина, того и гляди придут слуги разжигать.

— Рядом с дверью, — шепнул Пол. — Ну, бери!

Веля повернулась — отцовский плащ с воротником из лисьей шкуры висел на своём месте. В этом плаще отец забрал её с Ганы, голую, замёрзшую и покрытую кровью, как новорожденного ребёнка. Да вот только Веля не была ребёнком и не нуждалась в опеке. Она хотела поступать по собственному усмотрению, чужое авторитарное мнение было ей ненавистно, от кого бы не исходило. Она сняла с вешалки плащ.

Отец не видел особой ценности в шкуре и не берёг её. Для него это был символ победы над собственным зверем, и только. Веля достала нож и хотела отпороть шкурку, но Пол сердито зацокал — не успеем! И она взяла плащ целиком.


На мраморной каминной полке стояли разные разности. Морщась от неловкости, Веля положила руку на медный компас с дрожащей стрелкой.

— А это тебе зачем?!

— А как же мне в подземельях ходить? — спросила Веля.

— Компас там тебе не поможет, он в подземельях не работает. Гробница первозверя сама по себе мощнейший магнит. Боюсь, что близко подойти к ней не смогу, или меня разорвёт на части. Насколько смогу — подведу, а там расскажу, что искать. Идём…

Веля перекинула плащ через плечо, чтоб освободить руки и влезть на подоконник, но опоссум снова возмущённо зацокал, аж зашёлся.

— Что?! — Веля в недоумении развела руками и тут поняла, что зверь весь трясется. — Что случилось?!

— Заб-бери эт-то от меня!

Она испуганно схватила шкуру и тут же получила болезненный укус в плечо.

— Ай!!! Какого чёрта?! Опять?!

— Я случайно, — с нотой вины в голосе пояснил Пол. — Фуф, ну он и намагнитился, у меня чуть сердце не выскочило. Не в окно! Окно запри изнутри, будто так и было. Тут за ковром ход для стукачей…

Веля отодвинула в сторону настенный коврик и в самом деле обнаружила спрятанную за ним нишу с небольшой дверцей. Она толкнула — дверца отворилась. В лицо повеяло сырым подвалом.

— А вот лампу возьми, — добавил Пол, всё ещё нервно вздрагивая. — Пригодится.

Она едва успела опустить за собой ковёр и притворить дверь, как раздались тяжёлые отцовские шаги, скрежет ножек кресла по каменному полу и окрик лакею — отец требовал принести свет и вина. Замирая от азарта и страха, стараясь ступать тихо и передвигаться быстро, Веля устремилась вниз по узкому ходу, сжимая краденые вещи: отцовский плащ с лисьей шкурой и керосиновую лампу.


Стоило спуститься по лестнице, Веля погрузилась во тьму и сырость. Своды подвала терялись высоко над головой, промозглое дыхание близких катакомб пронизывало насквозь, едкая вонь гнилой воды вызывала тошноту. Впрочем, здесь ещё кое-где дымились светильники с неочищенным маслом и, по слухам, должна была ходить с обходами стража.

— Налево — и выйдешь к винным погребам отца, — шепнул Пол, — направо — в городские отстойники, оттуда и воняет, а нам надо вон в тот аппендицит… Там решетка под замком, но не бойся. Сейчас пройдёт патруль…

— Мне надо потушить лампу? — сглотнув, спросила Веля.

— Не тревожься, я тебя спрячу, — Пол ткнулся в шею носом, и она всем телом вздрогнула, испугавшись, что зверь снова укусит. Сразу стало смешно, и она рассмеялась нервным глупым смехом.

Опоссум как по дереву, перебирая всеми лапками, спустился с неё на землю, встряхнулся, вздыбив шерсть, и воздух словно сгустился вокруг них, стал почти осязаемым. Сырые каменные стены с дырами ответвлений-ходов неуловимо изменились, всё подёрнулось дымкой, размылось. Веля словно оказалась внутри пузыря, и смотрела на всё вокруг сквозь текучую воду. Зверь обернулся, еле различимый. На белой морде темнели впадины глаз, он ухмылялся.

— Теперь ты на дороге ночи, — сказал он. — Иди за мной.


***

Кап. Со сводов срывались тяжёлые капли. Кап. Это случалось ранее, она уже ходила за Полом и, кажется, не раз. Она помнит тягучий, дрожащий, влажный воздух. Кап. Она уже была в этих катакомбах и помнит густой и сытый звук, с которым падают с изогнутых корней в потолке шарики влаги.

— Замри, — и сам остановился, открыв розовый рот.

Мимо них, совсем близко, прошли трое стражников, слегка размытые и колеблющиеся. Впрочем, они высоко держали факелы, спокойно говорили и непринуждённо пересмеивались, беззвучные, не ожидая неприятностей и не обращая никакого внимания на Велю со зверем и фонарём. Стража прошла так близко, что, протяни она руку, при желании могла бы дотронуться до размытых доспехов или выхватить меч с колеблющимися очертаниями.

— Не смей, — сказал Пол. — Они тревогу поднимут. Не убивать же обоих? Тебе будет сложно. Потом, придётся прятать трупы и отсутствие стражи заметят.

Стража отошла от них и расплылась в жидкой тьме, только огоньки их факелов ещё дрожали какое-то время, затем погасли и они.

— Ты так близко ко мне ходил в сумраке? — поразилась Веля. — И смотрел?!

Зверь не ответил. Он так и стоял с оттопыренной губой и вздыбленной, словно на грозу, шерстью. Пушистый комок, любимый кровопийца с головой-черепом, омерзительная няшка, прелестное чудовище.

— Послушай, Эвелина, — сказал опоссум затем. — Есть кое-что, что ты должна усвоить.

— Что же? — угрюмо осведомилась она.

— Если так случится, что меня поймает твой отец, ты должна постараться убить меня первой. Поняла? Я не должен достаться ему живьём.

По спине будто пробежалась холодная ладонь.

— Как это, убить? — поразилась она. — Да я не смогу!!!

— Сможешь. Ведь тогда я смогу вернуться через полгода, а то и раньше. Я тебя найду, где бы ты ни была. А вот если меня поймает твой отец, можешь сразу со мной прощаться. Я сам дал ему оружие. Впрочем, в тот момент по-другому было никак.

Он снова двинулся вперёд, свернув в один из тёмных боковых коридоров. Веле ничего не оставалось, как пойти за ним, шаг за шагом углубляясь в подземные катакомбы, и вскоре она уже медленно пробиралась, с хрустом ступая по каменной крошке и старательно обходя каменные глыбы.

Свет масляной лампы то и дело выхватывал надписи, сделанный углём на стенах. Большей частью грубые и глупые, о простой форме любви и незамысловатой жизни. Попадались имена моряков и цели их визита в Трейнт, типа: «Тасс Ен скинул опиум и хочет в бордель» или критика на короля: «Скер, мразота, сдохни!» А рисунки изображали человеческие гениталии, выскакивающих из пучины морских дьяволов, корабли, любовь и драки. Веля с удовольствием почитала бы надписи подробнее, она всегда любила наскальную живопись, но зверь не останавливался, и она спешила следом.

Наэлектризованная шерсть Пола топорщилась. Веля пристально глядела на него, и вскоре ей стало казаться, что по зверю пробегают крохотные, едва заметные бледно-зелёные искорки, будто в морской воде у берега светился фитопланктон, или светлячки летали над трухлявой колодой.

— Химически, реакция свечения у Детей такая же, как у мелких морских организмов или жуков, — не оборачиваясь, сказал Пол, словно подслушав её мысли. — Мы вырабатываем фермент люциферазу и выделяем вещество люциферин, от греческого «светонос». Не надо истерить. Я пользуюсь вашими словами, своих у нас пока не придумали. Вещество окисляется кислородом, возникает реакция. Большинство химических реакций даёт тепло, но эта — один квант света. Пожирая плоть других Детей, мой братец получал и живые светоносы. Представляю, как он светился для своего владыки.

— Откуда ты всё это знаешь?! — поразилась Веля.

— Я ни одного дня понапрасну не потратил в вашем мире, — ответил зверь. — Только поэтому я до сих пор живой и собираюсь спасти сколько смогу людей. А ты помни о малой жертве ради высшей цели. Хе-хе, кое в чём твой отец прав.



***

Она уже привыкла, что находится под защитой дрожащей и колеблющейся дороги ночи, привыкла, что одновременно в катакомбах и вне их. Пол тем временем, шёл всё медленнее, оглядывался всё чаще.

— Ты кого-то боишься? — спросила Веля. — Нас ведь не видно?

— Ты думаешь, мы здесь одни? На дорогах ночи кого угодно встретить можно, — ответил зверь. — Не вздумай встречных звать. Не смей оборачиваться им вслед.

И словно в подтверждение его слов, из сумрака показался чёрный силуэт с бледным пятном лица. К ним медленно приблизилась странная, высокая женщина в чёрной юбке ниже колена, в чёрном вдовьем платке, из-под которого выбивались пряди седых волос, в… стоптанных берцах на больших ногах… Женщина не из этого мира. Она опиралась на то, что Веля сперва приняла за длинный посох, пока в свете лампы не блеснуло узкое длинное лезвие, прикреплённое к держаку. Коса — свидетель славы чужих предков, говорящий с ветром, пьющий кровь и росы. Женщина увидела их и встала как вкопанная, но Пол молча обошёл её по кругу, будто столб, и Веля обошла вслед за ним, таращась на худое строгое лицо, пока могла таращиться, не поворачивая головы. Впалый рот распахнулся, женщина пошевелила губами, словно хотела что-то сказать, но слова рождались слишком долго, или из её сумрака в Велин не долетало звуков. Ничего не слышно. Они прошли мимо, и женщина осталась позади.

— Пол… — тихо позвала Веля, её сердце бешено скакало в горле.

— Что?

— Кто это был?!

— Это — милосердная госпожа. По дорогам ночи не только мы с тобой ходим. И не только в нашем времени. Чу! Прячь свет!

И полез по ней, как по дереву, за спину. Веля быстро накинула на лампу плащ и замерла.

Вдали показалось слабое свечение, большой, расплывчатый свет, и малый — яркий. Огни приблизились и сквозь дымчатый сумрак стало видно: ещё один зверь, покрытый оранжевыми искрами лис, неторопливо семенил на изящных чёрных ножках, за ним шёл мальчик со свечой в руке, с серьёзным и спокойным личиком, с ясными и любознательными серыми глазами, в холщовых штанах, босой и загорелый. Очень хороший. Веля снова уставилась во все глаза — это лицо казалось знакомым.

— Время, бывает, сбоит на тёмных дорогах, — в самое ухо шепнул опоссум, — Эти двое — из прошлого. Стой тихо, может пронесёт…

Но лис словно почуял его. Он остановился, и мальчик остановился вслед за ним. Зверь повёл носом, вглядываясь в дрожащую тьму перед собой, прижал ушки, снова принюхался, и вдруг как прыгнул! Оскаленная морда мелькнула совсем рядом с её рукой, Веля отшатнулась, вскрикнула от неожиданности и выронила плащ вместе с лампой. Керосин разлился, плащ вспыхнул странным, тусклым в сумраке пламенем, которое горело слишком медленно для настоящего. И в ту же секунду все увидели всех. Мальчик, открыв рот и выронив свечу, смотрел на Велю с опоссумом на плече, а лис, вздыбив загривок, рычал на плащ, воротником которого служила роскошная рыжая шкура.

Но вот настоящий зверь её рода словно пришёл в себя. Взгляд, полный страха и ненависти, обратился к Веле и её пушистому спутнику. Лис прищурился, снова принюхался, в ярких глазах появилось изумление и узнавание. Уши тут же прижались к голове и ножки напряглись — он снова готовился к прыжку.

Но Пол зашипел, встряхнулся всем телом и всё мгновенно изменилось. И мальчик, и лис исчезли. Воздух стал обычным сырым и затхлым воздухом подземелья, стены старой каменоломни перестали дрожать в сумрачной дымке. Только плащ с меховым воротником горел на полу, среди каменной крошки и мусора. Вонял палёной шерстью и потрескивал.

— Вот оно что, — задумчиво произнёс Пол. — Так вот почему братец обезумел… Какая ужасная петля событий, замкнутый круг…

— Получается, лис увидел свою шкуру, увидел нас, и понял, что он погибнет, а ты заберёшь его род? — спросила Веля растерянно. — Он узнал меня?

— Выходит так. А я-то всё думал, с каких пор ему подмыло голову… Послушай, — он нежно ткнулся носом в щеку, — Мы рановато из сумрака вышли, но не сойти с дороги было нельзя, ты сама понимаешь. Сейчас шкура догорит…

— Иди сюда, мелкий засранец! — раздался вполне живой и знакомый голос. Опоссума оторвали от Вели.

Ни живая, ни мёртвая, она повернулась и увидела, что её зверёк извивается в воздухе, шипит и скалится, отчаянно машет лапками и хвостом, а Шепан с довольной ухмылкой крепко держит его за шиворот на вытянутой руке. Она тряхнула рукой — в ладонь нырнула таранька.

— Даже не думай, детка, — покачал головой Шепан. — Уж я-то тебя знаю, как облупленную. Ничего не выйдет. Пошли к папаше…

Глава 17. На шаг глубже, на тон темнее

Шкура горела, потрескивая и распространяя едкую шерстяную вонь. С потолка сорвалась капля, с коротким шипением шлёпнулась в огонь. Веля вытянула вперёд безоружную левую руку. В правой была зажата железная таранька, поднимать её не стоило.

— Не надо, пожалуйста, — быстро сказала она, шаря глазами по бывшему начальнику охраны и, вероятно, бывшему другу, потому что та доля симпатии, которую она к нему испытывала, без остатка растворилась в страхе за Пола и остром разочаровании — ведь она была почти у цели, когда её так грубо прервали.

Веле казалось, если она посмотрит Шепану в глаза, тот догадается о её мыслях, поэтому смотрела ему в грудь, в живот, подбородок. Одет он был в свою старую кожаную безрукавку и простые штаны, заправленные в сапоги. Даже без своего меча. И так легкомысленно — без доспеха. Можно попробовать напасть, если подобраться, да вот беда, подобраться не получится, потому что подбираться её учил он.

— Послушайте, Шепан, давайте договариваться. Двое взрослых людей всегда смогут договориться, — с доброжелательной улыбкой сказала Веля, глядя ему куда-то в область рта.

— Иди вперёд, чтоб я тебя видел, — ответил охранник, не двигаясь с места и не сводя с неё глаз.

В одной его руке шипел и щёлкал, не умолкая ни на секунду, Пол. В другой он держал какое-то приспособление. Веля несколько секунд тупо присматривалась к предмету в слабом свете догоравшего отцовского плаща, затем поняла, что это нечто сродни компасу, но без магнитной стрелки. Просто лёгкая пробка с воткнутой в неё иголкой качалась в плошке воды. Иголка, видимо, поворачивалась к магниту. То есть, к гробнице первозверя. Выходит, Шепан искал не столько их с Полом, сколько то, что искали они, таким образом и встретились.

— Ну зачем вам мой зверёк? — уговаривала она. — Отпустите его, да и всё…

— О нет, детка, — Шепан покачал головой, — за эту тварь король хорошо заплатит!

— Что вам предложил мой отец? — настойчиво продолжала Веля, делая маленький шажок вперёд. — Я предложу вам больше.

— Стой на месте, или я сверну ему шею, кажется, полгода у них срок перерождения, — ответил Шепан. — Так что на полгода ваши с ним делишки и отложатся…

Веля остановилась и мотнула вбок головой. Держать себя в руках становилось всё сложнее. Опоссум сказал, в крайнем случае его убить, но это не мог быть тот самый крайний случай. Как же третья луна? Только бы её не начало потряхивать от напряжения и ненависти.

— Я предложу вам больше, — горячо повторила она. — Вы хотели смерти отца? Так давайте его убьём. Я его ненавижу больше чем вы. А когда отца не станет — править сяду я. И я дам больше.

Шепан рассмеялся, блеснув ровными белыми зубами и снова укоризненно покачал головой.

— Детка, ты, конечно, сладко поёшь, но лучше песчарка в руках, чем целый кит, в мо… Б@!!!

Брошенный без оборота снизу нож воткнулся в среднюю часть его плеча. То, что никак не получалось с топориком Фипа на заднем дворе, с ножом и от страха получилось вполне. Опоссум вывалился из руки и молнией метнулся в одну сторону, а Веля — в другую, но тут же полетела на сырой и грязный пол, потому что получила ногой по ногам.

— Ваше высочество, — сквозь стиснутые зубы преувеличенно-вежливо сказал нависший над нею Шепан, он уже вынул нож из плеча и куда-то спрятал, зажимая кровоточащую дыру. — Ты же полностью его дочка, кто бы сомневался! Я ничего в тебе от матери не вижу. Вставай, тупая сука, идём к папаше, со зверем или без.

Он снял с шеи платок и грубыми торопливыми движениями перевязал плечо. Его лицо кривилось от боли и гнева. Кажется, он был взбешён до крайности. Это и понятно, не только Велина цель безнадёжно отдалилась. Однако, её драгоценный милый Пол спасён — кое-что у неё получилось. Мысли в голове скакали, будто стёклышки, словно кто-то тряс разбитый калейдоскоп. Нужно было что-то делать с возникшей ситуацией. И срочно. Хотя бы перейти на «ты». Веля поднялась на ноги, отряхнула ладошки.

— Извини, я не могла по-другому, — мягко сказала она, подходя к нему, прижалась всем телом, встала на цыпочки и чмокнула в губы.

Этот человек нёс угрозу и у него был алгоритм, согласно которого он собирался действовать. Алгоритм следовало разбить.

Шепан опешил, но не оттолкнул её и не изругал. Тогда Веля через голову сняла свитер и бросила под ноги. Она обняла его снова, взяла обеими руками за лицо и поцеловала по-настоящему, глубоко засовывая в рот язык. Он еле ощутимо вздрогнул и ответил. И обнял её здоровой рукой.

— Ты мне всегда нравился, — шепнула она в приоткрытые губы Шепану и ещё раз его поцеловала, руками оглаживая колючий подбородок, шею и грудь.

Лгать легко, особенно, когда ты хочешь, чтоб тебе поверили. И если человек, которому ты лжёшь, хочет верить. Этот, кажется, хотел, он обнял её крепче и положил руку на грудь. А у Вели был ещё один нож. Она опустила левую руку вниз, дёрнула запястьем — таранька прыгнула в ладонь.

— Да что ты говоришь! — со злостью сказал Шепан, его рука стиснула запястье с такой силой, что пальцы разжались и нож выпал. — А я и не заметил!

Он сгрёб её в охапку и так сдавил, что из горла у Вели вырвался то ли всхлип, то ли свист, а потом нажал на плечи, заставляя опуститься на колени.

— Давай, высочество, становись на четыре точки. Считай, ты меня уговорила.

И стал расстёгиваться.


Каменная крошка впивалась в ладони и колени с каждым толчком всё больнее. С такой силой она себя ещё не презирала. Чувство было новым и ярким. И так как Шепана, она ещё никого в своей жизни не ненавидела, разве что отца. Про отца она и стала думать, пока Шепан с вдохновением вколачивался в неё, сжимая руками бёдра. Она думала про второе правило: «я делаю, что должен, и ты делай, что должна», она представляла себе отцовское выражение лица, если бы он сейчас видел, как её трахает его товарищ и, по факту, слуга. О-о-о-о, как бы отец был оскорблён! И зло улыбалась. Но этого было мало, следовало качественно отыграть то животное, в которое она превратилась, и она приговаривала:

— Давай! Глубже! Засади. Сильнее!

И сама подавалась навстречу со стиснутыми в оскале зубами. Что-то в этом всём было такое, что и в самом деле заводило. Адреналин? Впрочем, голова работала.

— В меня не кончай…

Огонь догорел. Из липкой тьмы старой каменоломни, окружавшей её снаружи, выползла другая, внутренняя тьма, с одним единственным квантом света — малой жертвой ради большой цели. Ну что же, она ведь хотела стать такой, как король, и кое в чём стала! Она расхохоталась и неожиданно почувствовала, как в животе поднимается терпкая горячая волна и растекается по ногам.

На минуту она задохнулась. Её затопило этой волной.


***

— Что ты там ищешь? Твои ножи у меня.

— Здесь должна быть лампа, может, осталось немного керосину. Хотя, вряд ли, думаю, он весь выгорел.

Раздался металлический лязг — Шепан зачиркал кресалом по огниву. Высеклось несколько искр, одна из которых и подожгла сухую тряпицу в его руке.

— У меня есть факел, — мрачно сказал он, отошёл куда-то в сторону, пока Веля ползала по полу в поисках лампы, а вернулся уже с горящим факелом и стоял над ней, пока она отряхивала от налипшего мусора найденную лампу, конечно же, пустую, но, вполне пригодную как ёмкость.

— А сейчас что ты делаешь? — спросил устало.

Веля руками собирала пепел в лампу, стараясь не поднимать лица. Она не представляла, как смотреть на этого человека. Больше всего она хотела никогда в жизни больше его не видеть, но пока что так не получалось, значит, нужно было лгать дальше.

— Мне обязательно нужен этот пепел, — пояснила Веля, стараясь, чтобы голос не дрожал и звучал нормально. — Так что тебе обещал отец?

— Остров, — мрачно выплюнул Шепан. — Вон, левее, ещё горсть лежит. Какого дьявола я на тебя повёлся как сопляк?! Я не представляю, что теперь будет.

«Что ему говорить? — с ужасом подумала Веля. — Надо лгать по максимуму»

— У тебя буду я, — сказала она. — Ты всегда можешь оставаться при мне советником или даже консортом…

Шепан хмыкнул.

— Ты что, замуж просишься? — с сарказмом спросил он. — Тебя не разберёшь.

Однако, Веля собрала весь пепел, больше не осталось, следовало подниматься, и она встала на ноги. Её переполняло напряжение, которое всё копилось, как пепел в лампе, пока, наконец, не вылилось истерикой. Она решила больше не сдерживать слёзы и разрыдалась. Правильно — через некоторое время Шепан начал утешать её. Мужчины инстинктивно пытаются утешить расстроенных бедняжек. Чаще всего, перед сексом, но иногда и после.

— Я так несчастна, — плакала Веля и была совершено искренна в своём горе, разве что причины его утаивала. — Я так ненавижу отца, — и снова не лгала, — он не даёт мне ни жить, ни дышать. Чем ему мешает мой бедный зверёк? Чем?! Я вообще не хотела сюда, в Трейнт, жила б себе… на Гане, варила керосин и никого не трогала. У меня всё было хо-ро-шо!

— Ну-ну, детка, перестань… — Шепан обнял её и погладил по спине. От него пахло свежим потом и тем унижением, которое она прощать не собиралась.

— Это же какой-то узурпатор, — жалобно говорила Веля, всхлипывая в кожаную жилетку и стараясь не отстраняться инстинктивно, — А как он потребительски относится к людям? Вот это постоянно — повесить каждого третьего? Просто тиранозавр, как его земля носит…

Шепан вдохнул воздух, будто хотел что-то сказать, но промолчал. Её ножи этот человек забрал, пока что с ним проститься не выйдет. Но можно было попытаться его использовать. Значит, следовало лгать ещё. Она вытерла слёзы тыльной стороной ладони.

— Отравить отца не получится, он либо с нами питается, либо королевский повар первым пробует, когда отец ест один, — продолжала Веля. — Я же не могу отравить вместе с ним обеих моих дам и васарского принца? Надо организовать толковое покушение, а лучше несчастный случай. На празднике. Он собирается устроить праздник в мой день рождения и даже отменил казни.

На самом деле, она и не думала о смерти отца, просто молола, что первое приходило в голову.

— И что ты планируешь сделать?

— Вот это давай и обсудим. Шепан, мне, если честно, этот Трейнт вообще никуда не упёрся. Мне с головой хватит моей Ганы, буду там себе жить спокойно, а ты бы со всем остальным разбирался как хотел, что скажешь?

— Я одного не понимаю, — произнёс Шепан, — ладно мои с ним тёрки. Но чем он так тебе досадил?

Веля обняла его за шею одной рукой, во второй была лампа с пеплом.

— Он хочет убить моего зверя и убьёт, если я его не остановлю, — тихо сказала она, отстраняясь. — Запомни, для меня сначала есть мой зверь. Потом всё остальное.

И это тоже было правдой и потому прозвучало так убедительно, что он поверил. Между своим милым Полом и отцом, которого никогда раньше не было и непонятно, насколько он нужен, она, не задумываясь, выбирала зверя.

— Ну, уж тут ты меня ничем не удивила, — произнёс Шепан, нагнулся и поцеловал её, отчего по спине побежали мурашки а волосы на затылке встали бы дыбом, не будь они увязаны в хвост.

Веля улыбнулась и ответила на поцелуй.


Они вернулись, ориентируясь на пробку с иглой в плошке. Веля хотела и дальше искать гробницу, но Шепан утверждал, что уже слишком поздно, вернее, слишком рано. И что следует вернуться, пока король не встал, а просыпается он засветло, а Велю хватился ещё с вечера.

Дрожащий свет факела выхватил из темноты наскальную надпись: «Тебе конец, выродок» и схематическое изображение вагины.

— А как ты, кстати, узнал, что я тут? — спросила Веля.

— Я заныкался на террасе и видел, как ты выбралась из окна, как зверь к тебе пришёл и как ты полезла в кабинет короля, — нехотя ответил он после недолгого раздумья, — Я слушал под окном, думал, там перехвачу. Но когда твой папашка вернулся, понятно стало, что ты ушла так, что он тебя и не застал и не заметил. Я знал, что в кабинете есть ход и знал, кто им ходит. Впрочем, я допускал, что ошибся и вас не найду. Он же у тебя ночной, мало ли, куда вы отправились. Я и пошёл в катакомбы только из-за того, что чайка королю говорила о каких-то магнитных полях у зверей, а то, что компасы тут сбоят — знают все. Ну я и решил проверить, чего они сбоят. А там ты костёр из его воротника палишь.

Он помолчал. Веле тоже нечего было сказать, и она таращилась на стены. Порой попадались интересные надписи, к примеру: «Отомсти себе — не плати налоги», «Дьявол уехал к бабушке», «Ты слишком добр, п@ц тебе, Зорис».

— Слушай, детка, зверь у тебя такой урод, как тебе его в руки брать не гадко. — произнёс Шепан. — Лис хоть красивым был.

— Мне плевать, какой он, — отрезала Веля. — Пусть он хоть монстром вам всем выглядит. Это мой зверь и я пойду за ним. Есть другие ходы в подземелье?

— Я через кухню прошёл в винный подвал, а оттуда в катакомбы. Чёрт, детка. Не нравится мне всё это. Твой папаша не дурак, что мне ему говорить?

— А ничего, — с отчаянием сказала Веля и мотнула головой.

— Ты же шкуру украла!

— Пусть докажет, что это я.


В своих покоях она спрятала лампу с пеплом в глубине шкафа с рукоделием матери, быстро вымыла холодной водой самые грязные места, распустила волосы и облилась духами, чтоб не вонять гарью. За окном только начинало сереть. Возможно, она успеет вздремнуть, пока не придут звать к завтраку? Она ужасно устала, будто, она невесело ухмыльнулась, — всю ночь бродила по каменоломням и отдалась прислуге. Веля юркнула в кровать и с изумлением обнаружила, что её постель занята. Там спала тёплая староземская владычица Эвелин, которая, стоило Веле лишь прикоснуться к ней, проснулась и заплакала.

— Ах, дорогая, — сквозь слёзы сказала она, — похоже, я надоела королю, он сказал больше не приходить. Я не могла спать, не знала, куда мне деваться и пришла к тебе, но тебя не было… Я так несчастна!

Кажется, эта фраза была кодовой, глаза сразу защипало.

— Мне жаль, — сказала Веля сдавленно.

Она не уточняла, чего именно ей жаль, просто обняла тёзку и тоже заплакала. Она думала о том, что сегодня сделала, и о всём том, что сделать только предстоит, и слёзы катились сами по себе. Веля слушала жалобы тёзки на равнодушие отца, с ужасом представляла вероятные финалы собственной истории и душераздирающе всхлипывала.

Так, наплакавшись, в обнимку, обе и уснули. Утром было неловко, горничные невесть что подумали, впрочем, виду не подали, а подали одеваться: блузку, лёгкую юбку, жакет — день был приёмный и Веле предстояло сидеть с собственноручно разведённой бюрократией у подножья лестницы в тронном зале. Волосы она заплетать не стала, а просто расчесала и надела одну из жемчужных корон матери с длинными цепочками, свисавшими по бокам и сзади, чтоб отцу было приятно.

За завтраком король выглядел задумчивым. Он никак не прокомментировал то, что она в короне, ни слова не спросил о пропавшей шкуре, словно ничего не произошло, даже не спросил, где она была ночью, хотя служанки сказали о его позднем визите.

— Начинайте трапезу, — сказал король, скользнув взглядом по её бледному, не выспавшемуся лицу, и налил себе отвара реса из парующего медного кувшина. На секунду Веле стало жаль отца. «Вот встать бы сейчас и сказать: что мы делаем? — с горечью подумала она. — Неужели нельзя, чтобы всё стало нормально? Чтобы мой милый Пол остался со мной и ни о чём не беспокоился, кроме времени третьей луны и своих хождений по дорогам ночи? Если бы отец разрешил мне оставить зверька, как бы я его полюбила!»

За еду принялся один принц Фиппол, да его мать положила в свою тарелку кусок пирога с голубями. «Надо же, вот и аппетит появился!» — некстати мелькнуло в мыслях. Король заметил пристальный Велин взгляд.

— Ты что-то хочешь мне сказать? — спросил он, щурясь так, будто силился что-то рассмотреть за её спиной.

Веля открыла рот.

— Возможно, ты наконец-то решилась отдать своего никчемного зверя? — с усмешкой продолжил король.

— У меня нет зверя, папочка, — улыбнулась Веля, — Ты не мог бы подать мне ресу?

Глава 18. Чёт и нечет


Он смотрел из окна башни на то, как работают плотники на площади — там сооружали помост. Подёргал рукой решётку — крепка. Хорошо.

Тому, что шкура пропала, король не удивился, это же понятно: раз лис жив — значит и шкура при нём. Но куда делся плащ? Это был его любимый плащ.

— Проведи праздник, — говорил ему лис. — Привези на праздник ганцев. Это же разумно — в именины дочери пригласить её людей. Пусть весь день состязаются, пьют, едят, поставь отдельные столы для них. Приставь своих людей. А как стемнеет — скажешь ей, пошли смотреть подарок. Заведёшь сюда и пусть глядит из окна, как ганцев вешают. С её прислуги не начинай, прислугу тяжело будет простить, начинай с рыбаков и рабочих завода, тех не так жалко. Пусть вешают неторопливо, по одному, делай паузы, проси позвать братца. До десятка дойдёшь — а там и позовёт, как миленькая.

В каземате делать комнаты для содержания дочери он передумал — там, всё же, звуки бывают, а дочь девица с тонким душевным и сердечным устройством, станет нервничать лишнее. Поэтому комнаты сделали в угловой фланкирующей башенке, уже несколько лет как приспособленной под склад припасов. Склад перенесли, крыс вытравили, всё как следует убрали, повесили гобелены и поставили мебель. Помещение получилось — сам бы жил. Также — отдельно, ни она мешать никому не будет, ни ей не помешают думать и приходить в себя. Издеваться он над нею не собирался, Скер всегда старался не обижать женщин, он же не зверь какой-то, а это, к тому же, дочь. Но изолировать, когда всё закончится, придётся, это и крабу понятно. Хотя бы чтоб не занималась членовредительством и другой ерундой.

Скрипнула дверь — король оглянулся. Там стоял полезный человек, с цепкими маленькими глазками и огромной плешью, с выражением лица, будто он уже принял все известные слабительные и теперь смиренно страдает, пока они подействуют.

— Мы подыскали двух женщин, чтоб смотрели по очереди за принцессой и помогали, — сказал полезный человек, — вот они, владыка.

Женщины, что топтались за ним, присели в книксенах. Лица — простые, тела — надёжные. Король поговорил с ними, и обе понравились. Одна раньше служила сиделкой при буйной помешанной, а вторую забрали из каземата, где она была охранницей и умела кормить через лейку. Король предупредил, что с предшественницей случилось несчастье. Объяснил, что будет входить в обязанности, и за какую плату.

— Семейные? — спросил король, глядя им под ноги.

— Я — жена и мать, — с достоинством сказала одна, — четверых детей.

— Я одинока, — ответила вторая, — у сестры живу.

— В случае побега, самоубийства, членовредительства вашей подопечной ваши близкие разделят наказание, — произнёс король, поднимая взгляд, — тяжесть которого определит тяжесть вашего упущения.

Женщины переглянулись и синхронно сделали книксен.

— Не упустим, ваше величество, — сказала одна.


***

Ещё декаду назад глашатаи стали кричать по площадям на всех островах, что в смену течений король даёт праздник в честь возвращения её высочества Авелин. Практически сразу в столицу потянулись уличные артисты: бродячие цирки со зверями, акробатами, жонглёрами и бывшие жрецы закрытых храмов, что нынче подались в лекари и фокусники. Певцы, танцоры, трубадуры, торговцы целебными снадобьями от всех хворей, мошенники и менялы, обманщики, игроки, шулеры и жулики, калеки и нищие,
ворьё всех пород и сортов, вся человеческая пена, которую выносит прибой. Пришлось заранее усилить стражу по городу и в катакомбах.

В Трейнт, прослышав о грядущих многодневных торжествах за счёт короны, подались остовитяне с Кварта, Старых Земель, Васара и многих, многих других островов, Наир, столица Трейнта весь полнился разноцветными и разношерстными толпами. Таверны и гостевые дворы были битком набиты, приезжие спали на пристани и деревянных настилах тротуаров. Однажды скопища людей превратят столицу в огромный рассадник заразы. Его и так называют рассадником тирании и сплетен.

Ревела, визжала и блеяла скотина на королевских скотных дворах — шёл забой животных для завтрашнего пиршества. Из провинции тянулись возы с зерном, овощами, молочными сырами, бочками вина и пива — король платил за всё. Любопытно, сколько украдёт на этом казначей? После похорон Мирры он построил старшему сыну дом. Скер наблюдал за ним уже больше десяти течений и знал все его схемы. Казначея давно следовало повесить, да только сперва не мешало бы найти замену, но подходящего толкового человека не попадалось.

Размалёванные актёры в рваных театрах да пёстрые цирковые труппы уже давали представления на спешно сколоченных помостах, собирая досужих зевак, и только один помост стоял пустым — новый, с одинокой виселицей.

— Пап, ты говорил, что заменишь казни рудниками, — старательно глядя в тучный затылок возницы, сказала дочь, когда они вдвоём, пробуя подарок, новый её экипаж, катались вокруг дворца в сопровождении двух конных гвардейцев.

Она всегда отводила глаза. Это было забавно, Скер и за собою знал похожую привычку, потому улыбнулся. Ему нравилось то, как без скрипа идёт новый экипаж, нравился запах лошади, и что они катаются вдвоём, не считая двух конных гвардейцев сзади. Мальчик очень просился, но король его не взял, он хотел хоть теперь поговорить. Скер ласково погладил принцессу по голове, украшенной маленькой жемчужной диадемой матери. Дочь подтыкала ею чёлку, будто обручем. Ему и голова эта нравилась, похожая на Мирру, но с его коротким носом и серыми глазами. Хорошая голова, жаль, что несговорчивая и недальновидная.

— Всё только от тебя зависит, дочка.

Несколько долгих секунд она терпела ласку, как чужая лошадь, затем отодвинулась, чтобы свеситься с краю и бросить монетку невесть как пробравшейся в эту часть города нищенке, а назад придвигаться не стала. Её тело говорило языком жестов, что дочь его совсем не любит.

— В чём ты будешь завтра? — спросил он, чтоб сменить тему, женщины любят болтать о нарядах, даже Мирра любила. — Я покажу тебя народу. Если ты покажешься недостаточно хорошо одета, о нас станут плохо говорить.

— Мне три платья шьётся, — последовал сдержанный ответ. — На утренний приём, дневные состязания и на вечер.

— Прибудут вассалы и союзники, — продолжал король, — с жёнами, сыновьями и дочками. Перезнакомишься со всеми, может кто-нибудь приглянется. Или просто наберёшь себе дам и кавалеров. Устроим танцы.

— Но ведь я не умею танцевать, как у вас принято.

— Я, если честно, тоже, но владыки как напьются и начнут — будет смешно, тебе понравится. Что ты всё зеваешь?!

— Сплю плохо.

— Я в твои годы спал отлично. Плавай больше и лучше ешь!

— Хорошо.

Он знал, что дочь уже третий день где-то бродит ночами, вероятно, со своим зверем. Не было новостей и от Шепана. Король уже жалел, что обратился к нему.

— Ты забыл, что он уже участвовал в заговоре? — спросил его лис намедни. — Предавший раз — предаст снова.

Скер всё помнил и без его слов.

— Это дурно пахнет, — сказал ему лис. — Они втроём плетут интриги, замышляют подлость, мой владыка, а раз так — не получится подождать, пока братец объявится сам. Так что привози её людей и делай то, что умеешь.

Они сделали два круга вокруг дворца и вокруг помоста с виселицей, затем король толкнул возницу в спину и приказал ехать за город, экипаж развернулся и покатил по главной улице.

В этом районе стояли дома трейнтинской знати, королевских чиновников и крупных торговцев. По деревянным настилам тротуаров прогуливались местные богачи, прислуга, бегущая по делам, с корзинами и свёртками в руках, поспешно выскакивала на мостовую, кланяясь и давая пройти господам. И все снимали шляпы, с поклонами оборачиваясь к экипажу, останавливались поглазеть, как Скер едет с дочерью. Дочь вежливо кивала в ответ, не делая особой разницы, кто перед нею, иногда доброжелательно махала ладошкой, невысоко поднимая руку. Это было непривычно и мило. Королю подумалось, что она могла бы стать весьма полезной во многих вопросах, её можно было отправлять на часть встреч, отдать ей часть обязанностей, связанных с благотворительностью, это частично освободило бы его самого. Но сперва следовало решить главный вопрос.

— Я сказал собрать со всех поселений твоих ганцев и привезти на праздник. Завтра с утра со всеми своими увидишься.

— Прикажи, пусть захватят весь керосин и мазут, который произвели. Это для них построена виселица? — спокойно спросила дочь, разглядывая нарядный дом казначея, выкрашенный в светло-жёлтый цвет, с цветочными горшками, вывешенными снаружи окон.

— Я бы предпочёл, чтоб там висел последний дохлый зверь, после необходимого уничтожения которого начнётся эра человека. Но праздник твой, решать, разумеется, тебе.

Дочь промолчала. Они проехали мимо поворота на рыбный рынок, далеко распространяющий зловоние. Теперь, перед праздником, рынок со всех сторон оброс щупальцами из тележек и лотков, где продавалась горячая еда, и густая вонь тухлой рыбы, потрохов и нечистот разбавлялась запахом горячего хлеба, жареного мяса, сочных сырых овощей и тонкими фруктовыми ароматами. Королю сразу захотелось есть.

В честь праздника разрешили торговлю на улицах, и теперь отсюда и до самых городских ворот тянулась шумная полоса сувенирных рядов. До самых ворот молчали.

— И как вы дальше видите моё будущее? — спросила дочь, наконец, дрожащим голосом. — Положим, я отдаю вам зверя, и что дальше? Вы выбираете мне супруга их числа ваших союзников или их сыновей? Я уплываю в какие-то дали, либо вы даёте мне где-нибудь тут жильё, чтоб вас не обвинили в скупости, и там, в печальном этом дворце, превращаюсь в томную даму, мечтающую об адюльтере, поскольку мне осточертел второй подбородок и живот моего мужа?!

Скер на минуту задумался. Не считая адюльтера, он и в самом деле считал, что спокойная и размеренная жизнь — лучшее, что он может дать дочери. Ведь Мирра ею довольствовалась? И у него самого в молодости этого не было. Однако, адюльтер, второй подбородок, какая гадость, и к чему такое сказано?

— А чего бы ты сама хотела? — спросил он.

— Я бы хотела, чтобы мне оставили моего зверька, моего Пола, и тогда я, отец… тогда я ради вас пошла бы на всё.

— А без зверя? Ну, торгуйся, смекни, чего ты хочешь. Всё, что я могу сделать, я сделаю. Без него.

— Нет, это невыносимо! Кстати, куда вы меня везёте?


Дворец Снов встретил их тяжёлой, как гранит, тишиной. Скер из жалости разрешил жрице остаться, он знал её много лет, с тех пор, как привёз из школы при храме ворона в Васаре. Он платил ей со своих денег: у неё не было мужа и никаких доходов, но постепенно невесть как образовалось двое детей. Теперь, когда культ зверя упразднили, она больше не носила шкур, а ходила в просторной хламиде и возжигала огонь стихиям. Жрица вышла им навстречу, когда Скер извлёк дочь из коляски, но он знаком приказал ей убираться, взял дочь под локоть и повёл к склепам.

— Я не понимаю, зачем мы здесь, — сухо сказала дочь.

Всё она прекрасно понимала!

— Вот тут, — он указал на щербатую плиту со следами его прошлого взлома, — твоя мать. Она послушала зверя своего рода и отдала тебя в другое место, потому у нас теперь сложности. Но она всё равно твоя мать. Что ты чувствуешь?

Дочь пожала плечами, угрюмо глядя на склеп, непонятно было, о чём она думала.

— Её убил мой собственный зверь, — продолжал король. — Вскоре после того, как ты появилась на Либре. Ты могла бы с нею встретиться, с живой. Но нет. У зверей своя мораль и свои правила, отличные от людских. Они делают то, что считают нужным, не считаясь ни с чем, и человеческие чувства им безразличны, включая тех людей, которых они себе выбрали в прислугу и лицемерно называют своими владыками.

— Примерно, как вы? — рассматривая плиту, спросила дочь.

Скер с трудом подавил гнев.

— Вот здесь, — он указал на маленький соседний склеп, — положили тебя. Мне сказали, что ты родилась мёртвой, потом пришлось учиться любить тебя заново.

— Будто вы меня любите.

— Конечно же люблю.

— Тогда разрешите мне оставить себе моего зверя. Он не делает ничего плохого. Он только хочет спасти людей от третьей луны.

Король поморщился, как от зубной боли.

— Нет никакой третьей луны, — сказал он. — Мир спасать не от чего. Это ложь, при помощи которой зверь тобой манипулирует. Мои люди искали по всем книгам, по всем фрескам, по всем храмам.

Дочь резко и нервно мотнула в бок головой и впервые за день посмотрела на него прямым взглядом.

— А если есть? — спросила она, — вы признаете свою ошибку?

Скер задумался.

«Если третья луна существует, — хотелось сказать ему, — если она придёт, чтоб убить этот мир, если звери были нужны, чтоб остановить её, один твой зверь ничего не сможет сделать. Мой бы смог, потому что я послушно кормил его силой остальных. Пока не накормил смертью»

Но тут король вспомнил, что лис вернулся и ему сразу стало легче. Или не вернулся? Раньше разум короля был его владыкой, теперь ему всё чаще казалось, что в голове у него сломался какой-то механизм, вроде часового, и пришло обычное людское помешательство, и вот он уже не знает, где правда, а где вымысел.

— Я так и думала. Становится поздно, может, поедем назад? — спросила дочь и дотронулась до его руки.

— Ты куда-то торопишься?

— Портниха просила ещё помериться. А одно платье вообще на живую нитку смётано. Ей с помощницами целую ночь шить.


***

После обеда пошёл дождь.

На чердак когда-то давно снесли старую мебель, когда Мирре вздумалось её поменять всю сразу, а после стали стаскивать всё то, что нельзя было оставить в подвалах, где, как ни крути, царила сырость. Старые ковры и гобелены, постели, сундуки, одежду, утварь, всё то, что выбрасывать и раздавать пока не следовало, но и спросом больше не пользовалось, пылилось там до возможной необходимости, которая всё не наступала. И теперь чердак был завален хламом. Тем временем, крыша постоянно протекала в разных местах, во время каждого сильного дождя где-нибудь да капало. После приходили кровельщики и латали дыру, но снова шёл дождь — и протекало в другом месте. Мажордом придумал подставлять под дыры старые кухонные котлы, и в дождливую погоду теперь не только по террасе стучало, но и грохотало над головой, словно дьяволы хвостами били — бам, бам, бам, плюм, тыщ, дыщ. Прямо в мозг. Ему всё времени не доставало распорядиться перекрыть крышу полностью, а хозяйки во дворце больше не было. Вроде и глупость, обращать внимание на такие мелочи, но грохот раздражал, как и пятно, что вдруг расплылось на потолке в спальне у Леяры.

— Куда ты? — с улыбкой спросила она, хватая его за руку и целуя в ладонь.

— Хочу посмотреть, насколько всё скверно, — король поморщился, глазами указывая на пятно, похожее на цаплю в полёте. — Челядь пока носом не ткнёшь, не почешутся…

Большим пальцем он погладил её по мягким губам и подбородку, встал и начал одеваться.

— Ты ещё вернёшься?

— Может к ночи, не знаю.

Как Скер и думал, кроме стражи у лестницы ему ни души не попалось, будто дождь всех разогнал по норам.

— Не хочу переписывать! Вот ещё! — вопил принц Фиппол за закрытой дверью своей комнаты. Голос наставника что-то уныло и размерено бубнил в ответ. Шло время его уроков. Король улыбнулся — кто же в здравом уме переписывать захочет.

Он поднялся по лестнице до самого верху, мимо людской, откуда слышались оживлённые голоса — там играли в карты, мимо комнат прислуги, мимо пустующих ничейных комнат, к барабанной дроби воды, бьющей о чугун. На чердаке дождь особенно громко шелестел и гремел, создавая ту особую музыку, которая большинству людей дарит ощущение покоя. Даже скрип двери потонул в этом шуме, а может, кто-то смазал петли. Король обнаружил спящих на стропилах нетопырей и, разумеется, источник неловкости — новую дыру, из которой тонкой струйкой текло на пол. Король поискал глазами подходящую ёмкость и подставил кувшин с отбитой ручкой.

— Придётся всё перекрывать, — пробормотал он, с досадой воображая суету и неудобства, которые неизменно последуют за таким распоряжением, и уже повернулся уходить.


Удручающе неприхотливая дочь устроилась со своим охранником на старой продавленной кровати, когда-то давно лично королю служившей. Тот задрал ей юбку и целовал ногу, продвигаясь от колена вверх по бедру. Оба были так увлечены, что не заметили его, а дождь так грохотал, что никто ничего не слышал и Скер, как придурок, некоторое время тупо смотрел, надеясь, что хотя бы одного в этой паре перепутал с кем-нибудь ещё, но с каждым мгновением всё больше уверяясь, что, к сожалению, не перепутал. Зато увидел несколько больше, чем собирался.

Ему подумалось — вот к каким печальным последствиям приводит излишняя мягкость с детьми и сентиментальность с бывшими друзьями. Вот тебе и второй шанс. Не надо тревожить умершие симпатии, не стоит пытаться их воскресить. Никому, ни при каких обстоятельствах нельзя давать второго шанса.


Дочь заметила его первой. Ещё бы, ведь лицо его товарища было занято её плотью, а затылком никто смотреть не может. Она вздрогнула, оттолкнула Шепана и поспешно одёрнула юбку.

— Одни стихии знают, как мне сложно не убить вас обоих прямо сейчас, — медленно сказал он, стараясь, чтобы голос не дрожал.

Скер балансировал на той тонкой грани, за которой глаза заливало гневом, а потом он приходил в себя и ничего не помнил, а перепуганная прислуга пряталась по углам.

— И я, возможно, не стал бы сдерживаться, но мне не надо, чтобы твой зверь присосался к кому-нибудь ещё, — он ткнул пальцем в дочь.

Оба молчали. А что они могли сказать? Впрочем, дочь в кои веки смотрела прямо в глаза и, король готов был поклясться, с вызовом. Более того, в её взгляде зависла насмешка, тяжёлая, как чугун, о который с грохотом бились капли. Только тогда он и понял, насколько дочь его ненавидит, и ужаснулся. Но нужно было что-то говорить, и Скер сказал, обращаясь к бывшему другу.

— Казнить тебя теперь я не могу, потому что нет повода, разве что опозориться, придав огласке вашу связь. Завтра мы с тобой откроем турнир поединком. Как бы ни закончилось — хорошо.

— Меч, топор?

— Пусть будут топоры. Всё по-честному, — и зачем-то добавил: — Ты уж постарайся.

Скер опять посмотрел на дочь. Возможно, она влюблена? В принципе, он мог бы понять. Но в её лице не было и тени тревоги. Кажется, кто из них двоих ни погибнет, любой исход её удовлетворит. Ну и чем он прогневил стихии, кто бы ему сказал? Что он сделал не так?!

— Иди к себе, — с трудом произнёс он и посторонился, чтоб могли уйти.

Затем стоял последи захламленного пыльного пространства, опустив голову. Он надеялся услышать хотя бы несколько лисьих слов: мой бедный король, уж я-то тебя не предам, не оставлю. Но слышал только грохот дождя по ветхой, нуждавшейся в замене кровле.

Глава 19. Тайна первозверя


Тусклый жёлтый цвет лампы выхватывал из темноты сырой кусок бесконечных катакомб, слабо отблёскивала вода в мисочке, впрочем, бессмысленной — мини-компас сломался.

— Послушай, детка, может сядем в лодку и сделаем ноги? — спросил Шепан.

— Тогда отец будет вешать людей, — угрюмо ответила Веля, поворачиваясь вокруг своей оси. — Ты отмечал мелом, мы сюда уже ходили?

— Отмечал, вот, — Шепан ткнул пальцем в крест над поворотом, — значит, следует идти сюда. Прямо хоть нитки привязывай…

— Как Тесей?

— Кто такой Тесей?

— Никто.

В последние дни в глазах у Шепана появилось нечто сентиментальное, даже слащавое, эдакая специфическая слащавость наёмника… А, быть может, это неприязнь смотрела на него из Вели сквозь кривую призму, и видела плохое там, где его нет. Однако, секс по-прежнему был хорош, насколько это возможно, когда задействован сугубо организм. Учитывая свой не самый богатый опыт по части отношений, а также вероятные перспективы развития событий, Веля предполагала, что, возможно, это вообще последняя физиология в её жизни.

— Если ты хочешь — можешь бежать, — сказала она.

Шепан укоризненно воздел глаза и склонил голову к плечу.

— Я не хочу, — терпеливо пояснил он. — Но я до сих пор не вижу никакого плана покушения на твоего папашу и не вижу, чтобы он тебя заботил. Я не могу понять, что тебе надо от меня. Ну, кроме того, что ты со мной спишь.

Редкие серые капли с протяжным звуком бились о камни. Они ушли уже метров на двадцать вглубь очередного тоннеля. Шепан светил, Веля внимательно смотрела на иголку в пробке. Пробка покачивалась в плошке с водой в такт шагам, но всё было напрасно, ничего не менялось — иголка упрямо смотрела ей в живот — на шее Веля несла мешек с пеплом. Стоило перевесить мешочек в другое место — иголка поворачивалась к нему. В первую же их совместную вылазку они свернули из-за этого невесть в какой туннель и забрели в городской коллектор. Ноги она отмыла, а вот сапоги пришлось выбросить. Жаль, нельзя было выбросить всю грязь, комками забившую её сознание. Порой Веле казалось, что она утонула в нравственных сточных водах. А вот размышлять над этим не следовало. Потому что в этих сточных водах ей ещё предстояло плавать, иначе говоря — думать и делать с плохой стороны. Так что, размышлять она станет потом.

— Оставь свой порошок во дворце, — говорил Шепан, — мы найдём, что надо, пометим дорогу, завтра вернёмся.

Но Веля не соглашалась. Она носилась с пеплом, как белка из «Ледникового периода» со своим жёлудем, практически не расставаясь. Ей всё казалось, что кто-нибудь украдёт у неё пепел, как сама она украла шкуру, или отец заберёт силой. А вылетит один элемент — и всё, миссия провалена.

Позавчера ночью они влипли в неприятности: в катакомбах им попалась какая-то шантрапа и пришлось убегать, потому что оборванцев было много и выскочили они так внезапно, будто ждали в засаде. Шепан встретил их как мог и поначалу всё шло хорошо, и Веля жалела, что её ножи Шепан до сих пор не вернул, и теперь ей приходилось болтаться подобно балласту, как и полагалось принцессе. Впрочем, спокойно ждать окончания драки было выше её сил: она дважды поднимала из-под ног камень и швыряла в нападающих. Судя по воплям, один раз даже попала.

Но потом откуда-то взялось ещё человек пять, причём один — с копьём. Им пришлось пробиваться напролом, вернее, Шепану пришлось, а она так и осталась балластом, то есть, принцессой, и даже напугалась, потому что оборванец с копьём едва не ткнул её в ногу, и увернуться удалось не иначе как чудом, иначе она не смогла бы бежать, а бежать им пришлось долго, и долго прятаться в темноте в каком-то аппендиците этого зловонного кишечника Трейнта, а под ногами хрустели уже не камни — кости. В общем, воду из миски Веля ещё в начале драки разлила и пробку с иглой потеряла.

Шепан, с рассечённой кожей посреди лба — кто-то всё-таки полоснул его по лицу, сказал, что засада была не на них, а на контрабандистов, которые возят со Старых Земель нелегальный опиум, но легче от этого не стало.

Когда, наконец, удалось оторваться, а погоня свернула куда-то не туда, она стала думать, как заткнуть дыру в голове у Шепана. Оттуда юшило невероятно и Веля снова напугалась. Впрочем, у них было целых два шейных платка. Шепан сказал, что это ерунда и с головы всегда лужа крови, но ему не больно и это ничего не значит, но Веля всё равно не представляла, как справится с этим всем в одиночку, если он выпадет из строя на данном этапе, и тревожилась. Шепан неправильно истрактовал её тревогу, едва остановили кровь — полез целоваться. Полные адреналины, они с остервенением трахались стоя, потому что под ногами было по щиколотку старых костей и каменной крошки. Как-то это всё случилось совершенно некстати, впрочем, плевать. Затем стали выбираться и совсем запутались.

Вышли в естественную известняковую пещеру. Тупик.

Веля морально приготовилась к тому, что утром отец устроит грандиозный поиск. Если им повезёт — их найдут, и уж тогда-то и прозвучит этот вопрос, который почти ощутимо трепетал у отца на губах и легко читался в его тяжёлом взгляде, когда он поднимал глаза на Велю. Какого чёрта ты творишь?

Она и сама себе задавала тот же вопрос, и неизменно отвечала — я иду за моим зверем. У меня есть собственный малый родотворец. Последнее живое божество моего мира. Последний священный зверь, и он — мой.

Как они тогда выбрались — она и сама не помнила. От подземелий, крыс, корней, костей и камней её уже тошнило, а наскальные надписи больше ни капли не интересовали. Впрочем, когда в этот раз им попался первый, начертанный углём эякулирующий пенис, Веля обрадовалась ему как родному — они, наконец-то, вернулись на хоженые тропы.

В свои комнаты она ввалилась под утро, когда небо за окном уже было серым, и чайки кричали над морем, а птицы в городском саду пробовали свои голоса. Села в кресло и уронила голову. Она дико устала, измоталась, как собака, но ложиться спать уже не было времени. Веля с трудом встала и выглянула в окно — на серой утренней террасе, пока ещё холодной и ветреной, стоял отец в халате и в подзорную трубу рассматривал море. Она разделась до белья и позвонила в колокольчик.

— Воды нагрейте, пожалуйста, мыться, — сказала она заспанным горничным, — и сухого ресу принесите стакан.

Нужно было хоть немного прийти в себя — предстояло кататься с отцом в новой коляске с багровыми подушками, Веля знала, её только намедни привезли.

И она наелась реса так, что сердце из горла вылетало. «Вот так на это и подсаживаются» — подумалось. Если действие чашки ресового отвара можно было сравнить с чашкой кофе, то с чем сравнить несколько ложек сухого порошка, она не знала. Впрочем, в мыслях прояснилось, сонные глаза открылись, движенья стали лёгкими и уныло опущенный подбородок поднялся. Если бы не сердцебиение, можно было бы есть рес постоянно и не тратить время на сон. У Вели даже настроение появилось. Она подоткнула чистые волосы диадемой матери и надела простое новое платье. Она шутила с Фипом за завтраком, боролась на руках после, и, конечно, победила. Всё было отлично, пока отец, будто невзначай, дважды не провёз её возле виселицы. Утреннее солнце спряталось за лёгкими перьевыми облаками. Чем дольше они катались с отцом — тем темнее становилось небо, к обеду весь горизонт затянуло свинцовыми грозовыми тучами. Отец чётко дал понять: либо зверь — либо ганцы. И Велю снова помкнуло — глубоко и жёстко.


Она поела с отцовским адъютантом и поразительно несчастной и одинокой тёзкой, в то время как отец демонстративно обедал у васарки. Завтрак и ужин — официоз при отцовской персоне, зато обед — время отдыха и общения. Видя, что Веля не в духе, Эвелин Староземская особо с общением не навязывалась, просто вздыхала, как корова. Впрочем, ела с аппетитом, а до того, как Веля пришла, вполне весело болтала с адъютантом. Лицемерие — необходимая приправа к жизни в Трейнте, как соль и перец — к морепродуктам с овощами. Веля положила себе добавки. Подумала, и налила стакан вина.

Отдохнувшего и выспавшегося Шепана она поймала за рукав в холле. Разумеется, пока она осматривала с отцом склепы во Дворце Снов и виселицу — он спал на террасе, на свежем воздухе. Повязку со лба Шепан уже снял, дыра запеклась и, в самом деле, выглядела не слишком страшно.

— Ты куда собрался?

— Да пожрать собирался, — ответил тот, — нам подают в людской, когда вы все поедите. А что такое?

— Хочу на чердак подняться, посмотреть в трубу. Составь мне компанию.

— А пожрать?!

— После…


Кто же мог подумать, что дурацкий дождь протечёт королю на голову? Если завтра отец Шепана убьёт — Веля останется без секса. Не то, чтобы это вдруг стало категорически необходимым, но пока ещё с её успехами найдётся новый секс…


— Вот и посмотрели в трубу… — сказал Шепан с нервным смешком, когда они, взбудораженные, спускались мимо комнат прислуги и пустующих ничейных комнат. — Да куда тебя тянет?!

— Я не кончила. И меня ещё прёт.


***

Пол вынырнул из узкой щели между колотыми глыбами песчаника, из обваленного лаза, взъерошенный и мокрый. Веля не ожидала его увидеть и растерялась больше, чем обрадовалась. Он никогда не приходил при ком-то.

— Ой, привет! — испуганно сказала она.

— Пусть он меня не трогает, яйца откушу, — не глядя на Шепана, произнёс опоссум. — Я просто вас выведу обычной дорогой из этой дыры, в которой вы застряли.

— Какой суровый, — хохотнул Шепан.

Пол не удостоил его ответа и с гордым видом посеменил вперёд. Беспомощно оглянувшись на своего спутника, Веля поспешила следом.

— Пол, мы каждый день ходим ищем, и без толку, — растерянно сказала она.

— Ну почему же без толку, — саркастично заметил зверь, — возможно, ты найдёшь беременность или грибок, уже результат и прибыль.

— Пол!!!

— Я в чём-то ошибаюсь? — не оборачиваясь, поинтересовался зверь.

Веля не знала, что ответить. Кровь бросилась в лицо, и она закусила губу.

— Детка, он всегда такой? — Шепан с керосиновой лампой замыкал процессию. — Давай его твоему папаше отдадим, и всех делов?

— Расскажи подробнее, как ты в четвёртый раз переметнёшься, — надменно ответил зверь, по-прежнему не поворачивая головы, — мнение члена с ногами меня особо волнует…

— Чего-о?!

— Был бы член с довеском — головой, уже давно бы понял, что вы должны идти не вместе, а по отдельности. Кто-то впереди, кто-то локтей на двадцать сзади, один с вашим недокомпасом, второй с пеплом. Тогда недокомпас покажет на более мощный магнит, понимаешь? Пепел она тебе не даст, значит, с компасом пойдёшь ты, впереди неё. Уразумел?

— Ты, зверёк, со мной бы так не говорил, — чуть подумав, произнёс Шепан, и по голосу его было слышно, что он нехорошо улыбается, — Потому что я могу ногами поиграть с тобой в мячик, причём мячиком будешь ты.

— Ты — прислуга. Ты будешь делать то, что тебе скажут, — устало и презрительно пояснил Пол, — и радоваться любому своему присутствию в этой истории, потому что история по любому будет. Она — уже есть. А вычеркнуть из неё тебя и заменить на другой член гораздо проще, чем меня или её.

Больше зверь к нему не обращался, да и Шепан благоразумно молчал. Веля радовалась, что у него достало на это здравого смысла — лишний раз Пола лучше было не трогать, чтобы не услышать неприятных вещей.


Зверь вывел их к тому месту, где они только вчера прятались от погони. Именно там под ногами хрустело со специфическим костяным звуком. Пол остановился, широко расставив лапки и наклонив голову, будто видел опасность.

— Вот в тот поворот если свернёте, а потом, через сто шагов, свернёте ещё раз, то по прямой, через два часа выйдете к винным погребам короля, — сказал опоссум. — Но идти тебе надо вон, — он показал носом в другую сторону, — в старую штольню.

С потолка гулко сорвалась капля.

— Мне туда ходу нет, иначе я бы тебя ни о чём и не просил. Даже здесь стоять тяжело, будто что-то отталкивает и не пускает дальше. Очень странное, знаешь ли, чувство, будто идёшь против ветра. Найдёшь в полу плиту, высыплешь на неё пепел, дальше будешь действовать по обстоятельствам. Помни: мне из гробницы нужна одна-единственная вещь — шлем, в котором первозверь похоронен.

— Чтобы предотвратить луну?

— Чтобы наконец-то узнать, кто я на самом деле, — прозвучало еле слышно.


***

Это было странное чувство, осознавать, что её драгоценный зверь остался позади и ждёт. Теперь она шла за огоньком лампы Шепана, сжимая факел в одной руке и мешочек с пеплом во второй. Под ногами бесконечно хрустело — вся старая штольня была завалена иссохшими, источенными временем и крысами человечьими останками. Кости, кости, кости рассыпались в труху у неё под ногами при каждом шаге. Когда-то по приказу отца катакомбы расчистили от стихийных захоронений. Видимо, всё сбросили сюда — уж слишком беспорядочными нагромождениями лежали они, будто после адской битвы или смертельного поветрия, которое прокатилось волной и оставило за собой горы мусора.

Хитрая игра коптящего факела во влажном и жарком воздухе старой штольни представляла её глазам какой-то бесконечный погост разгромленной церкви, и отовсюду, куда ни посветишь, с издёвкой ухмылялись черепа детей и взрослых, целые и разрушенные, вперемешку с камнями — остатками самодельных и убогих надгробий из песчаника — раскрошенными, расщеплёнными, растёртыми в каменную пыль. Сколько лет катакомбам? Что здесь было до того, как отец собрал своё королевство и поставил жирную точку — вычурный дворец с широкой террасой и протекающей крышей? Весь Трейнт, стоящий на костях и в аллегорическом, и в прямом смысле, был таким вычурным дворцом. Веля чувствовала, как давит это место, как оно деформирует её.

Огонёк впереди остановился, потянулся вправо, затем — влево, вернулся назад, и замер. С замирающим сердцем она приблизилась к Шепану, который стоял со своей лампой посреди тупикового круглого помещения, сплошь заваленного костями.

— Дальше хода нет, детка, — будто извиняясь, произнёс он. — Гляди, иголка показывает сюда…

С потолка сорвалась капля, упала на шею за волосами. От сырой её мягкости Веля вздрогнула всем телом. Она тупо смотрела на гору костей, в которую указывала стрелка-игла.

— Давай расчищать, — сказала она, мотнула головой и принялась расшвыривать ногами чужие опорные основы.

Затем стала брать в охапки и носить, сваливая в стороне, все эти головки, хребты, колючие рёбра, рассыпающиеся ручки и ножки, а из кучи во все стороны брызгали потревоженные крысы и насекомые, и что-то больно укусило её в руку чуть выше локтя, но Веле было плевать. То, ради чего она превратилась в полноценную, чёрт побери, Эвелину и стала тем, что всю свою сознательную жизнь ненавидела, было рядом, и она собирала, таскала, швыряла, без всякого уважения к костям, когда-то облачённым живой плотью, без страха, что потревоженные хозяева плоти явятся к ней в коротких обрывочных снах.

Наконец, весь пол был расчищен. Подозрительно ровный для катакомб, без горбов и ям. Они стояли на огромной гранитной плите, разрезанной пополам и сцепленной без единого зазора. Тот, кто не знал, что следует искать, никогда бы не нашёл гробницы Первозверя в огромном стихийном некрополе.

— Что теперь, детка? — непривычно робко спросил Шепан.

Кажется, он был растерян, если не напуган.

Веля боднула воздух головой.

Она сняла с шеи мешочек с пеплом, развязала его и постояла, вспоминая инструкции Пола и собираясь с духом. Затем, будто в воду прыгнула с вышки — перевернула мешок и высыпала на пол.

А потом случилось странное — пепел будто ожил.

Побежали по камню сухие серые змейки — он сам по себе собрался в странную, неведомую надпись, сложился в нечитаемые ни на одном из знакомых ей языков символы и, прежде чем Веля успела ужаснуться и восхититься, огромная плита со скрипом, скрежетом, поднимая в воздух горы костяной и каменной пыли, пришла в движение.

Они едва успели отскочить в сторону, как пол развалился надвое. Огромная каменная крышка поползла в обе стороны и вверх, сминая в порошок отброшенные ранее кости. Гробница открылась. Веля подождала, пока осядет пыль. Заглянула вовнутрь. Вниз уходила лестница.

— Пойдём.

Она ступила на первую ступеньку, и пространство у неё под ногами осветилось бледным дробным светом похожих на светодиоды светлячков. Ступила на вторую — и свет послушно покатился вниз, приглашая, обещая, ввергая в трепет.

— Что это такое? — спросил Шепан, спускавшийся следом за нею.

В его растерянном голосе сквозил настоящий ужас. Кажется, он был готов ко всему, кроме того, что увидел.

Да и Веля в полной растерянности смотрела на идеально-сферическое пространство, заполненное странными, никогда не виданными и ни с чем не сравнимыми предметами, толи искусственными, толи выращенными, её убогих, зачаточных знаний не хватало, чтобы догадаться что это, остатки умерших существ или техника, но светлячки были живыми и они мигали-переливались на чудных, покрытых столетней пылью внебрачных детях роботов и монстров, с клешнями, отростками, лапами и собственными огоньками. Над всем царило огромное и разлапистое чудовище в белых огоньках. А рядом с ним стояла конструкция, то ли ложе, то ли глубокое кресло. На ложе покоилось тело, будто панцирем обтянутое костяной какой-то тканью, на которой тоже светились крохотные точки светлячков.

— Что это за хрень, детка?! — повторил Шепан растерянно. — Какие странные доспехи, отродясь такого не видал.

Кажется, ему просто нужно было услышать чей-то голос.

— Это гуманоид, — произнесла Веля, тупо глядя на иссохшую мумию, широко ухмылявшуюся ей из-за живой, текучей плёнки шлема. — По виду — человекообразный. Сложение — как у нас с тобой. По крайней мере, кисть руки, сам смотри. Я не антрополог, но череп, по-моему, тоже человеческий.

Нервно сглотнув, она подошла к креслу и двумя руками потянула за шлем. На ощупь он казался таким, как и выглядел: не пластмассовый и не металлический, а чуть шероховатый, как обглоданная кость. Плёнка прекратила переливаться, утекла куда-то вглубь. Шлем хрустнул и отделился от панциря. Мёртвая голова Первозверя устало запала на плечо, безрадостно ухмыляясь Веле — сюрпри-и-из! А над ложем пришла в движение какая-то конструкция. Будто само по себе зажглось светило, вокруг него двигалась небольшая планета, чуть больше астероида. Две луны, большая и малая, вокруг. И третья.

Огромная, как вселенная, тяжёлая, как осознание конечности бытия, мёртвая как сама смерть планета, утыканная погибшими костяными и панцирными монстрами — порождениями чуждого разума. Мёртвая, возможно — рукотворная планета, по инерции ползущая вокруг светила. Чуждый мрак, притянутый солнцем этого мира.

Кит, дельфин, ворон, чайка, лис, опоссум. Фигурки возникали из воздуха и исчезали в никуда, сменяя друг друга, перетекая друг в друга, как расплавленный воск, пока не слились в подобие пояса, охватывающего планету по окружности.

— Что это значит? — с ужасом спросил Шепан.

— Не знаю, — Веля покачала головой, она чувствовала себя жертвой грандиозного обмана. — Идём быстрее, надо позвать отца. Он должен это увидеть. Тогда он оставит Пола в покое. Хотя, какая уже разница…

Она подумала, что приливов, возможно, не было, потому что мёртвая планета изменила гравитацию Либра. Эти шесть зверей каким-то образом держали планету на расстоянии, а может, умели создавать защитный барьер или что-то в этом роде. На секунду ей захотелось отшвырнуть чёртов шлем, но она только покрепче его перехватила, поднимаясь в катакомбы.

Стоило им обоим покинуть гробницу первозверя, как за спиной раздался грохот — всё обвалилось. Светлячки погасли, хитрая игрушка-макет оказалась где-то под тонной камней. Звать короля стало некуда. Да и не за чем. Всё равно все обречены.

Глава 20. Луна

Hелепая гармония пустого шара

Заполнит промежутки мёртвой водой.

Через заснеженные комнаты и дым

Протянет палец и покажет нам на двери, отсюда —

Домой…

Янка


Он чувствовал себя оскорблённым, оплёванным, униженным. Давненько никто его в грязь лицом не макал. Готовый пролиться гневом, как грозовая туча дождём, король спустился в людскую. Забегали сразу, как только его увидали. Карты бросили и кости, сухари свои недоеденные, вся кодла бездельников растеклась по местам. Он отловил за пуговицу мажордома, глядя в эту пуговицу, сообщил, что это последний раз, когда мажардом слышит адский грохот и видит протёкший потолок, и есть два способа этого добиться: можно сделать крышу как следует, а можно покончить с собой, потому что иначе с ним покончат в казематах. Затем вернулся к себе. Король сел точить секиру, это всегда отвлекало, но пришёл советник с вопросами относительно завтрашнего торжества, он стал отвечать, что, куда, зачем и сколько, после — думать о дочери и водоворот тягостных мыслей поглотил снова.

Скер не выдержал, спустился во двор и до темноты кидал топоры с Фипом, лёгкие и тяжёлые, больше сам усердствовал, чтоб утомиться, чем учил ребёнка. Остановился, когда увидел, что мальчик перепугано таращится. Оказалось, рассёк кожу на плече, по словам мальчика, отскочившей от дерева щепкой. Ствол и в самом оказался изрублен в труху, как только держался. Король потрепал Фипа по макушке.

— Мужчина не должен бояться крови, — пояснил он, — Ни своей ни чужой. Что ты будешь за король? Как ты поведёшь в бой своих солдат, многие из которых погибнут?

Право, мальчик был находкой. Пусть он ему не родной по крови, но уж кто-кто, а король знал, что кровное родство не значит ровным счётом ничего.

Вечером забрал Фипа с собой в кабинет, сказал принести сырого мяса. Тот не боялся до самой темноты, тогда стал спрашивать:

— Ваше величество, а свет можно?

— Жди.

Впрочем, лампу зажёг. И мальчик терпеливо сидел у него в ногах, хотя, Скер видел, ему скучно. Ничего, король должен уметь терпеть и скуку тоже.

Лис пришёл перед ужином, когда у короля голова разболелась. Сел в нескольких шагах и, прижав уши, глядел на мальчика.

— Я хочу его сделать своим наследником, — сказал ему король, ставя на пол блюдо с мясом, — а значит и твоим владыкой. Ты должен его принять, как принял меня.

— Не должен, мой король, — ответил лис, приближаясь к подношению, — у тебя есть родное дитя, плоть от твоей плоти, а этот принадлежит другому зверю и роду, — сообщил он, наступил лапкой на мясо и принялся его рвать, — Ты обязан его убить, иначе он станет мстить, когда вырастет.

— Если ты попробуешь его крови — он станет и твоим, — заметил король, указывая на мальчика, и только тогда увидел зарёванную мордаху и полные ужаса глаза, — Что такое? — спросил недовольно.

— Ваше величество, что вы делаете?

Скер оглянулся в недоумении, и вдруг увидел, что стоит на четвереньках над пустым уже блюдом, а лис ушёл.

— Где он? — спросил король, поднимаясь и морщась от головной боли.

— Кто? — губы у пацана подрагивали.

Скер нахмурился.

— Что ты видел только что?

— Вы сказали, что должны убить меня, а потом съели мясо… Но ведь я же ничего плохого не делаю? Ведь правда?

Король поморщился и ладонью вытер лицо. Его тошнило, болела голова, словно десяток славных маленьких кузнецов лупили крохотными молотками по наковальне в его черепе.

— Что за глупости? — с досадой сказал он. — Никто тебя не тронет.

— Я не буду мстить, — мальчик заплакал, — честное слово, за что мне мстить?

Головная боль становилась невыносимой. Словно кто-то просунул руку ему под череп и тычет пальцем в мягкий мозг. В ушах раздавался навязчивый шум прибоя. Король схватился за голову.

— Поди прочь!

Мальчишку словно ветром сдуло. Вместо мелкого паршивца пришла его мать с участливым лицом, горящей лампой и мокрым полотенцем. Скер тупо смотрел на Леяру, как она шевелит губами, неслышно за шумом в ушах произносит что-то, затем пытается прижать к его горящему лбу холодную тряпку, потом моргнул и вдруг увидел, что сжимает её руки чуть выше кистей, а она плачет. Разжав пальцы, смотрел на красные следы, такие потом становятся иссиня-чёрными. Ну, шевелить руками может, значит не сломал.

— Прости, — произнёс король, — голова болит адски. Ничего не соображаю.

— Ничего, ложись.

Он лёг, но лежать не получалось, тогда король встал и начал ходить по комнате из угла в угол. Леяра исчезла, и он остался один, затем откуда-то взялся перепуганный городской лекарь. Дрожащими руками он вскрыл вену, выпустил из короля миску крови, только тогда шум в ушах прекратился и перестук молотков притих, хоть и не исчез совершенно. А вот внутренний страх перед чем-то неизвестным остался. И гадкое, дрянное чувство, которое Скер не мог описать. Неужели у него мандраж перед завтрашним боем? Ерунда, когда он боялся поединков. Это дочка довела его до припадка.

— Прикажи подавать одеваться, — сказал он Леяре. — И пусть накрывают к ужину.

— Может стоит отменить ужин? — спросила она. — Полежал бы. Я с тобой посижу, певца позову балладу спеть, или…

— Делай, что тебе велено, — поднимая глаза произнёс Скер.


Мальчишка больше не болтал, смотрел в тарелку. Король попробовал с ним заговорить, но тот отвечал односложно. Обе его женщины, бывшая и нынешняя, сидели странные, почти не ели и смотрели неправильно, кажется, обсуждали его, пока он не явился. Скер увидел, что никто не ест — и сам не стал, мало ли, вдруг снова яд. Дочь к ужину не явилась. Наверное, продолжала развлекаться с годящемся ей в отцы слугой. «Они все, все ненавидят меня, каждый из них желает моей смерти» — думал Скер. Раз есть он не мог, пребывание в этом месте не имело смысла. Король бросил салфетку и поднялся.

— Трапеза окончена.

Обе дамы и мальчик положили приборы и поднялись вслед за ним.



***


Странный это получался день рождения. Её первый настоящий, а не записанный в детдоме день рождения, с огромным праздником, который устраивал родной папа, с прекрасной коляской и лошадью в подарок, но Веля никогда не чувствовала такого отчаяния и апатии, даже после травмы, когда поняла, что на спортивной карьере поставлен крест.

— Я спать, — глядя в сторону, сказала она, когда они с Шепаном поднялись от винных погребов на кухню.

— А мне что делать? — глупо спросил он.

— Не знаю. Тоже поспи. Или не спи.

Как бы не пошло завтра — этот человек уже труп. И она сама труп. А трупу безразлично непереносимое для живых, безмятежное сияние солнца, которое одинаково улыбается рождению младенца, свадебному пиру, концу света.

У себя в комнате она улеглась в обнимку с костяным шлемом Первозверя и стала думать о том, что если истина является тем благом, право на которое нужно заслужить, то что тогда бедствие? Отношения с отцом так испортились, что теперь он совсем не станет её слушать и вряд ли что-нибудь получится сделать. Впрочем, она готова попытаться. Вот сейчас, Веля только немного полежит, и сразу пойдёт к нему…

— Ваше высочество, третий раз присылают от короля, — горничная трясла её за руку.

— Сколько времени?! — она как сжатая и отпущенная пружина вскочила с кровати, обманом заманившей её в тихое царство сна
без сновидений, — Где шлем?!

— Никакого шлема не было, — девушка развела руками, — вы всё спали, уже и завтрак кончился, слышите шум? Это на площади люди собрались.

— Подавайте одеваться, — коротко бросила Веля.

— Что передать его величеству? — спросила другая девушка, — Он вас ждёт в своих покоях.

— Что скоро буду. Нет, не это платье. Это для состязаний. Подай жёлтое, расшитое, и высокую корону с цепочками.

Труп следовало хорошенько украсить…

— Дорогая! — в комнату с фамильярностью первой фрейлины и близкой подруги вбежала Эвелин. — С именинами! Да хранят тебя стихии!

Она расцеловала Велю в щёки, надела ей на шею свой подарок — блестящее колье изящной староземской работы, и так же быстро убежала, успев шепнуть, что Жоль приехал без новой супруги. Остался тяжёлый запах духов и чувство обречённости.

Веля стала думать о первозвере и пропавшем шлеме. Вот кто мог бы во всём этом разобраться, хотя бы понять, что происходит, так это Тим, некрасиво бросивший её. И если случится апокалипсис, они никогда больше не встретятся.

Парчовое платье с открытой спиной и тяжелейшей, расшитой выпуклыми цветами юбкой в длинные и широкие складки, оказалось таким тяжёлым, что стояло, если его ставили на пол. Одевали Велю кроме её служанок две какие-то новые тётки, похожие на пропавшую сиделку.

Ей подумалось, не девушкой бы ей родиться, а парнем, и облачаться бы на бой, а не на праздник. Вот то было бы по ней, а это — скука. Холодная и тяжёлая корона матери легла на голову, как ответственность, цепочки утонули в волосах. Из зеркала на Велю смотрела никогда прежде не виданная нарядная дама со сжатым ртом, с отчаянием в глазах и складкой между бровями, очень бледная.

Голову выше, плечи ровнее, глаза в пол, чтоб не видеть этих радостных лиц, которые скоро станут безрадостными мёртвыми лицами.

Когда она, придерживая подол обеими руками, шла по холлу, набитому мечущейся в подготовке пиршества челядью и трейнтинской знатью, а все вокруг расступались и кланялись ей, Веля едва кивала в ответ, словно боялась уронить своё бремя.

Из отцовского кабинета слышался смех. Она постучалась и вошла.

Отец сидел со своими союзными владыками, на столе стояло вино в холодных запотевших кувшинах, густо пахло потом. Двоих Веля знала — пошляка Теталла с его маслянистыми глазами потаскуна, и папашу отцовского адьютанта, она никак не могла запомнить, как его зовут, остальные были не знакомы. Она сделала книксен — мужчины поклонились, ощупывая её глазами.

— Позвольте представить мою дочь, — сказал отец, статный в своём нарядном светло-синем камзоле, — Авелин.

Веля сделала ещё один книксен, стараясь не встретиться ни с кем взглядом. Казалось, стоит посмотреть им в лицо, они догадаются о конце света и грянет паника. Они были отвратительны, эти сытые люди, которые произносили слова приветствий и поздравлений, называли свои имена и слюнявили мягкими ртами кисть её руки, но они были живыми и очень жалкими. Каждое существо рождается и каждое будет умирать.

Отец под руку повёл её в большую гостиную — там собрались жёны и дети этих владык. Они даже подарки привезли — их полагалось вручать с пожеланиями. Отец уселся в своё бронзовое кресло, которое перекочевало сюда из кабинета, а она стояла рядом и принимала поздравления, пока слуги накрывали длинные столы к завтраку. Веля обогатилась новыми украшениями, духами, тканями и даже яркой птицей-пересмешником в серебряной клетке, всё это она просто складывала на низкий столик.

Бывало, Веля видела картину, как на убой везут скотину: свиней повозке, ведут телят или лошадок. «Потерпите совсем чуть-чуть, скоро всё закончится» — мысленно говорила она обречённым зверям тогда. «Скоро финиш», — сказала она себе теперь.

Веля подняла глаза — ей улыбался отцовский приятель-бабник.

— Счастлив поздравить нашу милую принцессу, — сказал он. — Можете рассчитывать… А вот, позвольте, моя старшая дочь…

Он вытолкнул вперёд упитанную темноглазую девицу с яркими губами, облачённую в такой жакет, как стали носить с её подачи. Девица восторженно обшарила её тёмными глазами, сделала книксен и вручила шкатулку.

Веля приоткрыла крышку — внутри лежала пара отличных ножей, очень нарядных, с нарукавниками из золочёной кожи. На секунду Веля почувствовала настоящую радость — всё последнее время она ходила без какой-либо защиты.

— Папа, можно дополнить этим мой туалет? — спросила она.

— Разумеется, — сказал король, морщась, как от зубной боли. — Это твой день.

— Вам нездоровится? — спросила Веля.

— Довольно, — отец недобро усмехнулся в бороду. — Развлекайся.

«Последний день рождения, — думала Веля, застёгивая с помощью яркогубой девицы их подарок. — Хорошо бы, чтоб быстро умереть. Просто взять суициднуться что-то мне мешает…»

Попробовала быстро выбросить нож, но тот выскакивал плохо — перетянули нарукавник. Пришлось ослаблять, это заняло её внимание на некоторое время, к удовольствию отцовского вассала и его дарительницы-дочки.

Подошли очередные гости и она едва не вскрикнула от радости и огорчения одновременно — в большую гостиную пустили всех её ганских домочадцев, которых, по правилам, там быть не могло. Она готова была обнять всех своих старых друзей без исключения, но лицо отца сказало, что следует ограничиться просто улыбкой и рукопожатием.

Дебасик стал ещё более белобородым и интеллигентным, а его нос, казалось, ещё большее покраснел. Кухарка стала ещё шире, присмотревшись, Веля поняла, что та снова беременна. Фобос с таким значительным лицом держался рядом, что, вероятно, ребёнок был от него. Все нарядились как могли, особенно — Таки. Веля чуть не заплакала, пока осматривала всех. Вот когда ей жилось весело, хорошо и спокойно — с ними.

— Драгоценную нашу владычицу Авелин, — дрожащим голосом произнёс Дебасик, — поздравляем с именинами и желаем ей…

От волнения он запнулся.

— Желаем…

Веля испугалась, что старик будет выглядеть смешно и поспешила увести их в сторонку, там торопливо пожала тянущиеся со всех сторон руки.

— Мы привезли всё масло, как вы и просили, — немного успокоившись, сказал Дебасик. — И выручку острова за последнее время. У нас даже прибыль есть! У нас теперь есть всё, только нету души нашего острова. Очень не хватает вашего высочества. Но мы же понимаем, что для владычицы Авелин хорошо…

— Хотелось бы и мне понять, — с грустной улыбкой перебила его Веля.

— Авелин! — позвал её отец. — Пора.

Они под руку вышли на восточную часть террасы, ту, под которой простиралась битком-набитая народом площадь, украшенная стягами, с которых спороли все изображения зверя рода. Горнисты загудели в горны, призывая к тишине. Глашатай в ярко-красном костюме и круглой шапочке с вышитым гербом, зычным голосом зачитал приказ о престолонаследовании и о праздновании именин наследницы престола, о замене смертной казни рудниками, — приказ вступал в силу с завтрашнего дня. Сразу поднялся адский шум — приветственные крики, восторженный визг и свист, топанье ног и аплодисменты. Веля видела, как дёрнулся мускул у отца под глазом.

— У вас голова болит? — спросила она, улыбаясь и невысоко махая ладошкой.

— Да, — бросил он. — Второй день.

Веле стало неловко.

— Так велите настойку опиума подать, — сказала она, — Или я распоряжусь.

— Мне нужна ясная голова, — медленно сказал король, — турнир открывать. Впрочем, если твой возрастной любовник навсегда вылечит меня от головной боли, я могу быть спокоен — черни ты нравишься.

Веля мучительно покраснела.

— Шепан не виноват по сути, — негромко начала она, под визг и рёв своих вероятных будущих подданных. — Я его спровоци…

— Это мне безразлично, — оборвал король, глядя вниз, на вопящее, пёстрое колышущееся море из голов, тел и стягов. — В выгребной яме ты только по собственному желанию. Я просил не так уж и много, всего лишь не ронять лица.

— Я тоже просила всего лишь оставить мне зверя, — сквозь зубы произнесла багровая от стыда и злости Веля.

— Не надо обвинять меня в своём собственном скотстве, — со спокойной брезгливостью произнёс отец и подал ей руку, идти назад, к высокородным гостям. — Я к твоему падению не причастен.

Замирая, Веля подняла взгляд. Король в глаза не смотрел, его лицо носило самое мрачное выражение из виденных. Впрочем, Веля подумала, что не видела отца в бою.

— Вы в самом деле собираетесь вешать моих ганцев? — спросила она. — На Шепана мне, в сущности, плевать. А мне что приготовили?

— Развлекайся, — холодно ответил тот и повернулся уходить с террасы.

«Потерпи, — сказала себе Веля, — скоро всё твоё пребывание в Трейнте, похожее на один неимоверно растянутый и запертый в комнате скандал, закончится…»

Когда она увидела своих домочадцев, то поняла, что никуда со зверем не пойдёт, а разделит общую судьбу, какой бы она ни была. Всё, что у неё хорошего и плохого умрёт вместе с нею, а она сама — вместе с Либром, раз уж это её законное место.

Внизу, на площади, будто кто-то невидимый подал сигнал, завопили певцы, задудели дудочки, забренчали лютни. Зазывалы принялись приглашать народ выпить и закусить на дармовщинку и толпы людей потянулись с площади в те места, где с самого утра, распространяя аппетитный запах, на вертелах жарились огромные быки и шкварчали над углями, брызгая салом, кабаньи туши, и где рекой лились пиво, эль и вино.

Она взяла отца под руку, под рукавом камзола будто камень шевельнулся. А само лицо так и осталось неподвижным.

Так вместе к гостям и вернулись.


Уселись за длинным столом: отец в торце, она по правую руку. Еле согнула своё ужасное платье и заняла места, как две огромных тётки. С изумлением она увидела, что её тёска, Эвелин Староземская, как ни в чём ни бывало сидит рядом с Жолем и они премило воркуют, в то время как его новой жены нигде не видно. «Вот это святая простота, — с оттенком зависти подумала Веля. — Вот у кого всё понятно и разумно. Зверя на смерть отдали, расстались, изменяли, сошлись снова, ведь любовь. Впрочем, и эти тоже трупы…»

Почти напротив неё сидели Леяра с Фипом. Мальчик был сам не свой, такой тихий. Веля улыбнулась ему, чтоб приободрить — он вымученно улыбнулся в ответ.

Она растягивала губы в стороны при каждом заздравном тосте, и даже пыталась отпивать из своего кубка, но почему-то появился комок в горле, есть и пить стало невозможно. А вот отец ел и даже смеялся чьей-то шутке. Веля поразилась его самообладанию. «А может, мы отравлены? — подумала она. — И отец и я. Отсюда эта ненависть. У него — к зверям, у меня — к нему, у него — ко мне, замкнутый круг, и эти головные боли…» Она постаралась абстрагироваться. И едва начало получаться, как отец сказал:

— Трапеза окончена, — и встал.

Зашумели стулья — гости поднялись вслед за ним.

Завтрак подошёл к концу, пришло время состязаний.

Придерживая руками жёсткий подол, Веля вернулась в свои комнаты, переодеться. Оказалось, что её ожидают давешние служанки с деревянными мордами.

— Где мои горничные? — устало спросила она.

— Его величество нам сказали прислуживать, — отчеканила одна, буравя Велю глазками. Вторая сжала губы и сделала книксен.

«Он хочет меня контролировать, — поняла Веля, — это не прислуга, это снова шпионки. Впрочем, всё равно…»

Женщины сняли с неё верхнее платье, нижние юбки, помогли влезть во второе, специально сшитое для состязаний, бело-розовое, с корсетом, сплошь кружевное и плетёное, очень лёгкое по сравнению с первым. Короткое, чуть ниже колена, с рукавом по локоть — Веля задавала моду в Трейнте. К этому платью прилагалась белая шляпа с широкой розовой кружевной лентой. Веля с облегчением убрала в шкатулку тяжёлую как рок корону матери.

— Следует нарукавники снять, — сказала одна из женщин, протягивая ладонь.

— Отец разрешил носить, это подарок, — глядя в пол произнесла Веля, а внутри у неё что-то сжалось.

— Это оружие, — возразила женщина. — Вам не следует…

— Завали хлебало, — сказала Веля, поднимая глаза и улыбаясь.

— Что? — переспросила женщина. Кажется, Веля перешла на другой язык.

— Заткни пердак или я его тебе заткну. Мои отношения с отцом — это мои с ним отношения. Вечером мы помиримся, и ты окажешься на улице в лучшем случае. В худшем — я попрошу у него твою голову в качестве бонуса.

Женщина немедленно умолкла. Что касается второй, то она изначально не произнесла ни слова. Смотрела стёклышками пустых глазок, стихиям неведомо, шевелилась ли хоть какая-то мысль в приплюснутом домике черепа. Затем обе сделали книксен.

— Затяните корсет, — Веля повернулась спиной, придерживая волосы.

Затем оглядела обеих, нахлобучила нарядную шляпку так же, как носила свою прежнюю, кожаную, и хлопнула дверью с досады на то, что вышла из себя. Следующим шагом будет отвесить служанке пощёчину. А чего? Ведь ей за это ровным счётом ничего не будет.


Для состязаний на набережной сколотили трибуны. Всё последнее время трейнтинцы, разбившись по цехам, тренировались стрелять из луков и фехтовать, победителей ожидали призы: лошади — лучшим лучникам, мечи староземской ковки — фехтовальщикам и парусная лодка, для команды, которой удастся захватить мост.

На лучшем месте, на покрытом коврами настиле, поставили отцовское бронзовое кресло, рядом — мягкий стул с высокой спинкой для её высочества. Отцовское кресло пустовало. Веля пошла по ковровой дорожке к своему стулу, глядя под ноги и сцепив пальцы, пока тысячи глаз обшаривали её с ног до головы.

— Мамуля, я хочу такое платье на свадьбу Пенти! — взвизгнул девичий голос где-то сбоку.

— Ещё чего, срамота, ноги видно, — негромко отрезала мать.

— Ну ма-а-ам!!!

— Бедняга, говорят, папаша хочет убить и её зверя, — сказал мужской голос с другой стороны.

— Пивом напился и критикуешь? Королю виднее, что правильно… — строго ответили ему.

Веля уселась, раскинув пышную юбку вокруг себя, да так и сидела, жалея, что нечем занять руки. Ей, подвижной от природы, приходилось прикладывать усилия, чтоб сидеть неподвижно с деланым безразличием на лице, пока подданные обсуждали её внешний вид и житейские обстоятельства.

Сбоку подошла Леяра, она с принцем сидела на скамье неподалёку, в первых рядах.

— Не имела возможности вам сказать, — тихо произнесла она, — ваш отец вчера был нездоров, что-то наподобие нервного припадка с мигренью, а может полнокровие, так звали лекаря кровь пускать.

Веле снова стало стыдно.

— Мне ничего не говорили, — пробормотала она.

— Вас не нашли. Не стоило бы его величеству открывать турнир сегодня.

— Ну предложите ему, может, вас отец послушает.

Леяра странно посмотрела, будто хотела ещё что-то сказать, но тут прогудел рог и все встали, Веля тоже поднялась — на сингловое ристалище вышел король. Он снял свой нарядный синий камзол и рубашку, теперь его тело стягивали кожаные доспехи с железными пластинами на груди, животе, плечах. В них отец словно стал ещё больше. Бритую голову, лоб, уши и щёки покрывал новый блестящий шлем, в левой руке король держал короткий круглый щит, в правой — свою секиру.

От вида отца, от его грозного, облачённого в броню тела, Велю охватила невольная тревога, какая возникает у людей при виде крупного и свирепого зверя.

Король поднял секиру, и зрители восторженно завопили. Среди них было немало солдат, ходивших за отцом в его бесконечные походы и привыкших видеть своего владыку именно таким. Следом на арену вышел Шепан, в похожей, почти такой же амуниции. Толпа восторженно приветствовала и его. Никто не догадывался, что поединок будет смертельным. Для зрителей — их король открывал развлекательный турнир. Впрочем, если бы и догадались, восторженный рёв был бы не меньше. Шепан крутанул секиру и шутливо салютовал в сторону трибуны — жри, детка. Ты этого хотела? Веля вздохнула и опустила полу шляпки чуть пониже, пряча лицо. Жаль, что от себя спрятаться нельзя.



***


Каждый крик отдавался у него в голове ударом молотка.

Скер смотрел, как ликуют трибуны, предвкушая забаву. В стороне, на куче сваленных шлемов и деревянных мечей, которые дожидались шуточного сражения горожан, сидел его адъютант, наряженный по последней моде в этот короткий сюртук, едва прикрывающий зад, и узкие штанцы, которые ввела его дочь. Зрители облепили все крыши ближайших домов, а из каждого окна торчало с полдесятка голов. В первых рядах трибун — союзники и трейнтинские вельможи, Теттал, староземские владыки, Леяра с принцем Фипполом, который больше не смотрел на короля с ужасом, в глазах мальчишки снова плескалось то естественное восхищение, к которому король успел привыкнуть. Его мать получила слишком хорошее воспитание, чтобы показывать чувства, но смотрела как-то странно. Он улыбнулся им поверх щита. Хорошо, когда кто-то молится стихиям о твоей победе. Следовало приветствовать свой народ, и король поднял секиру. Отвечая орущей толпе, за глазами сразу шевельнулась боль, подобно живому зверю повернулась там, внутри.

Его девочка неподвижно сидела со сложенными на коленях руками и отстранённым лицом. Трейнт испортил её, жаль. Но вот Шепан будто в шутку отсалютовал ей, и Скер очнулся.

— Начинай, — бросил он.

Горнист продудел.


Они пошли по кругу друг против друга. Иногда кто-то делал выпад и удар, а второй подставлял щит специальным, скользящим движением, чуть отдёргивая его к себе в момент соприкосновения с секирой. Раньше они часто становились в пару поразмяться, ничего нового, кроме незримого присутствия смерти. Скер дурак, нужно было не слушать Мирру, а свести с ним счёты давным-давно, тогда бы он не стал свидетелем этой омерзительной сцены. Впрочем, дочь нашла бы и другой способ намерено его позорить. Чёртова головная боль, череп будто мёртвой водой наполнен. Это всё из-за зверя. Следует немедленно с ним покончить, но сперва убить бывшего приятеля. Предавший раз — предаст не раз. Король знал, что его преимущество — в весе, силе и в желании убить, но и у бывшего друга было своё преимущество — в подвижности, в отсутствии мигрени и желании выжить.

Они всё кружили друг против друга, подставляя щиты под секиры противника и чуть отдёргивая их в момент удара, от этого ужасные удары, которыми оба обменивались, теряли силу, а щиты оставались не щерблёнными.

Король подумал — Шепан явно выжидает, когда он устанет и откроется. Он упорный, как и король, воевал всю свою жизнь, как король, а вот держать себя в руках, как оказалось, не смог. Ему подумалось, что оба они созданы для боя, как волки, которые приходят на поле после, пожрать падали. И вдруг он понял, что больше не сердится на этого человека, а в сердце простил его и понимает. Значит, точно следовало поскорее с ним покончить.

Он усилил удары с расчётом, что повредит ему щит, но и тот будто чутьём угадывал, чего хочет король и не сделал ни единого промаха. Король напомнил себе, что бывший дружок видит в его смерти приз, и только и ждёт, чтоб по-волчьи вцепиться клыками ему в горло.

— Что она тебе наплела? — спросил Скер, с лязгом обрушивая лезвие на щит приятеля.

— Какая разница? — Шепан, с прижатым к телу щитом, казалось, экономил силы для удобного момента.

Король чуть помедлил и тут же получил сильнейший удар в свой щит обухом, рука болезненно отозвалась, а под черепом блеснула вспышка боли.

— Она лжёт тебе, со мной она тоже притворялась любящей дочерью.

— Я знаю. Я же с ней сплю.

И Шепан пошёл вперёд. Он дважды обрушил секиру на его щит, стараясь попасть ему в плечо, но ярость уже снова потащила короля за собой, и он отбил удары приятеля с такой силой, что тот отступил на несколько шагов и секира в его руке, король видел, дрогнула.

Лицо заливало потом, Скер сорвал шлем и отбросил в сторону. Ликование трибун затихло — теперь всем стало понятно, что это смертельный бой. В наступившей на арене тишине слышно было только хриплое дыхание бойцов, даже море, казалось, прекратило свой извечный рокот.

Теперь секира короля, как живая яростная птица взлетала раз за разом, а его противник только защищался и отступал, Скер понял, что Шепан больше не может толком отразить его шторма, а значит нужно добивать.

Со всей силой, на которую король был способен, он ударил в щит Шепана своим щитом, и ушибленная рука у того повисла. Есть! Ему ещё хватило сноровки отпрянуть, но птица в Скеровой руке уже летела ему обухом в висок. От страшного удара искорёженный шлем слетел с головы. Шепан сделал ещё шаг назад, словно пытаясь устоять на ногах, и упал на колени перед королём. Голова была сплющена с одной стороны, из виска тонкой алой струйкой била кровь. Далеко била, окрашивая багровым деревянный настил набережной.

Протрубил горн. Трибуны взорвались ором и аплодисментами.

Тяжело дыша, бледный от головной боли и ярости, с дрожащими от напряженного боя руками, король подошёл к бывшему другу, завис над ним. Тот завалился на бок. Бледное и окровавленное лицо из последних сил повернулось, взгляд потянулся к трибуне, но король носком сапога развернул лицо назад, к себе, и, наступив на лоб, смотрел в глаза, пока мысль не покинула их.

— Я давал тебе шанс, — обращаясь к мёртвому, сказал он и только тогда поднял взгляд. Дочь вежливо хлопала вместе со всеми.


Сбоку подскочил адъютант, подал платок, вытереть лицо и кувшин с водой. король шумно напился.

— Вода! Где вода?! — раздался крик с края трибун.

Сперва он не понял, о чём идёт речь. Вода? Вот же она. Мысленно он всё ещё дрался, по привычке выискивая свои ошибки, а также анализируя ошибки Шепана. Всё ещё думая, как на месте Шепана дрался бы он, король повернулся к морю и увидел, что моря больше нет.

Вдаль, сколько видел глаз, простиралось песчаное, грязное дно, с кучами водорослей и тины. Все корабли, покренившись бортами и мачтами, лежали на этой странной, непривычной для них суше. А над всем этим опускалась, ползла по небу, загораживая солнце, давящая, сумрачная тень.

Наползла, неотвратимая, как рок. И посреди дня вдруг наступила ночь.

Глава 21. Луна

За какие такие грехи задаваться вопросом

зачем, и зачем, и зачем, и зачем, и зачем..…

Янка



Где-то завизжал бабий тонкий голос, ещё один, и на тёмной площади началась свалка. С грохотом падали скамьи — все вскочили одновременно. По ристалищу хаотично заметались люди, кто-то падал, другой валился сверху, на короля налетел адъютант, Скер поймал его и сжал плечо.

— Найди мою дочь!

Но тот смотрел пустыми глазами и Скер оттолкнул его. Поднялся гам: кто-то громко молился, другие звали потерянных в суматохе родных.

— Ваше величество! — ему в руку вцепился мальчик. — Что это?

Скер поискал глазами Леяру, нашёл, перепуганную, но по-прежнему владеющую собой.

Он никогда не видел ничего подобного тому, что закрывало небо до самого горизонта. Огромная, бугристая и чёрная твердь простиралась теперь над головами, заслоняя свет Всеотца Дня. Третья Луна. Если бы головная боль прошла и адский стук молотков в его черепе прекратился, пришла бы ясность и внутренняя тишина. Тогда бы он осмыслил, что звери не лгали. Он уничтожил мир. Что ж, это стоит увидеть!

— Зажгите фонари! — приказал он, схватив за шиворот дрожащего прислужника и встряхивая. — Зажгите все лампы!

При виде своего владыки тот будто очнулся, в полных животного ужаса глазах отразилось понимание — привык слушаться, повиновение вошло в привычку, ставшую второй натурой. Постепенно там и сям вспыхнули масляные лампы, которыми король оснастил пристань, на ристалище зажглись факелы.

Он махнул своей страже, тем из них, кто оставался, чтоб держались рядом. А сам стоял и смотрел на мечущихся в панике людей и думал о том, что он, всё-таки, убил их, в то время как собирался сделать хозяевами мира. «Так вершатся пророчества и разбиваются мечты» — с ухмылкой подумал король. Он никогда не знал поражений, слишком привык всего добиваться упорством, а чего не знал — тому учился, чтобы снова победить. Осталось освоить последний, самый сложный урок — научиться мириться с поражением.

Стража канула в небытие, быть может, сбежала в панике, потому что вокруг чёрте-что творилось. Скер оглянулся, где дочь. Яркое пятно — белое с розовым платье, склонилось над чем-то на опустевшем ристалище. Ах да, он только что убил её любовника. Смотрел, как она накрывает его лицо своей шляпкой. Какая чушь, все там будем.

Она приблизилась, бледная, с каким-то остервенением свивая и развивая ленту. Скверный праздник у девочки вышел, жаль.

— Я не сержусь, за Шепана не сержусь, — сказала она, попеременно глядя то на него, то на Леяру, на секунду её взгляд коснулся и мальчика, но тут же отдёрнулся, — Для него всё кончилось в бою и быстро, я бы тоже так хотела.

В её словах была правда, а в испуганном и бледном лице — сходство с матерью.

— Что сейчас будет? — тихо спросил король, повысить голос ещё раз было бы невыносимо.

— Что бывает, когда вода уходит до самого горизонта? — Вместо прямого ответа на вопрос дочь пожала плечами.

Скер поморщился. Чёртова головная боль не давала думать. Он уже ничего не желал — лишь бы шум кончился. А эта чёртова девка даже сейчас мотала жилы — не могла нормально ответить. Ему захотелось взять её за причёску и один раз тряхнуть.

Разом, в один миг, завыли все городские собаки. С пронзительными криками сорвались в тёмное небо и унеслись прочь птицы, — король проводил их взглядом.

— Если бы я знал, я не стал бы спрашивать, — поражаясь своему самообладанию, терпеливо пояснил он. — На моей памяти такого не было и в книгах не написано. Луна пришла, вода ушла, что дальше?

— А дальше вся вода, которая ушла, вернётся огромной ударной волной, всё сметающей на своём пути. Это называется цунами.

Скер прищурился в попытке представить, о чём она говорит, но ничего не вышло. И вдруг он понял, что дикая головная боль и нервный приступ, и весь его тяжёлый дискомфорт — всё это — предчувствие грядущей катастрофы. Стихии посылали знак, а он не мог понять.

— Насколько велика будет волна?

— Не знаю, — дочь покачала головой, — не могу представить.

— Все идём наверх, — приказал король, трогаясь с места, — во дворец. Он на холме.

— Я так понимаю, это бессмысленно, — дочь пожала плечами и осталась стоять.

Ему пришлось вернуться, взять её за предплечье и повести за собой.

— Либо ты сама пойдёшь, — сказал он, — либо я возьму тебя подмышку и понесу.

— Я пойду сама, — сердито ответила дочь, отбирая руку. — Дурацкое платье и обувь! Я не могу в этом бежать!

Она сняла и отбросила туфли, осталась босая, как уличная девка. Плевать.

Постепенно явился новый звук, сперва незаметный из-за боли в голове и криков толпы. Король остановился, прислушиваясь, вычленяя из терзающих его шумов пока ещё далёкий, утробный и низкий рёв, словно издаваемый сотней звериных глоток, будто армия чудовищ мчалась на город. Чем громче он звучал, заглушая все иные звуки — тем легче становилось больной его голове. Только ужас остался, прилип, словно грязь.

И король побежал вперёд.

Он врезáлся в хаотично мечущихся людей и люди врезались в него. Он кого-то отталкивал, швырял в сторону, эгоистично расчищая себе путь, и если бы кто-то преградил ему дорогу с оружием, Скер не раздумывая взялся бы за секиру. Иногда лишь оглядывался, убедиться, что дочь и Леяра с принцем не отстали, а чёрная Луна с бугристой поверхностью, с кратерами, горами и мёртвыми долинами, будто морщинами изрезанная скалистыми урочищами и сухими руслами рек, ползла над его головой, двигаясь вместе с ним. Наконец, из-за дальнего края корявой Луны-убийцы, сверкнуло солнце. «Соберись, ты король, что ты как тряпка!» Он оглянулся и замер на месте.

Вода возвращалась. Блестела в скупых ещё солнечных лучах пена на гребне гигантского, чудовищного вала, высотой до Луны, будто огромная невидимая рука разгневанного божества собрала всю воду Либра в исполинскую секиру, и теперь несла её, чтоб одним ударом смыть с лица мира погань, что назвалась людьми, с их ничтожным владыкой, вознамерившимся поставить человека над высшими существами.

Множество пенистых волн окружали этот вал, таких маленьких и кудрявых издали, но Скер знал, что каждая из них вблизи окажется больше его дворца, до которого он почти добрался — они стояли у подножья забитой людом лестницы — все бросились наверх.

Волну заметили. Проклятья, стоны, крики и молитвы зазвучали с новой силой, но уже ничто не могло заглушить чудовищного рокота приближавшегося вала.

— Я же говорила, бессмысленно! — задыхаясь, крикнула дочь.

Король повернулся к ней и открыл рот, чтоб сказать, что был неправ, что он ошибся, что в своей самоуверенности был преступен и ему нет оправдания, но слова так и не покинули его рта. Потому что извинения больше не имели значения. Ничто не имело значения перед лицом разгневанной стихии. Мальчишка снова повис на руке.

— Ваше величество, мы умрём?! — всхлипнул он. — Мне бы так не хотелось!

Скер хотел сказать, что воин не должен бояться смерти, и снова осёкся — поучения не имели значения тоже. Тогда он произнёс правду:

— Закрой глаза, это будет быстро.

Слова потонули в рёве воды. Пахло вином и потом — от толпы, духами — от прижавшихся к нему женщин. Порыв ветра ударил с такой силой, что чуть не сбил с ног принцессу в её пышном платье, швырнул на короля. Он инстинктивно сгрёб в охапку и дочь, и Леяру. Зажжённые вместе с лампами факелы отбросили долгие языки огня. В лицо ударило тяжёлой вонью потревоженного морского дна. «Сейчас вода раскрошит мой флот в жалкие щепки», — мелькнуло в мыслях.

Кто-то ещё пытался бежать, но многие, как и король, замерли, зачарованные ужасной и фантастической картиной приближавшегося вала. Что-то крохотное сверкало белыми парусами на самом его гребне. Это волна, играючи, несла на горбу огромный корабль, оторванный от мелких судёнышек плавучего острова северян, размолотого в безжалостных жерновах.

На мгновенье король будто оглох. Во внутренней тишине, такой желанной ранее, он смотрел, как вершится судьба.

Рокочущий вал неотвратимо приблизился, исполненный ярости мрачной и беспощадной, разрушающей острова. На мгновенье завис над кораблями, лежащими у берега на сухом морском дне. Над пристанью. Над торговой площадью. Над королём, его домашними женщинами и всей обречённой толпой. Накатился, всем многотонным своим весом рухнул вниз, и разбился о невидимую твердь.

С грохотом и плеском рассыпался по сторонам и потёк дальше.

Земля дрогнула под королём и накренилась, мраморная плита у него под ногами треснула и стала дыбом, он едва успел отскочить, чтоб не упасть, а люди на площади повалились, словно кегли. Над их головами ревел поток воды, заглушая вопли ужаса и стоны боли. Бурлящая вода струилась по окружности, словно весь Трейнт оказался в огромном пузыре, над которым пролетела чудовищная волна в своей погоне за притянувшей её мёртвой Луной. Едва дыша и содрогаясь, король стоял и смотрел, как безжалостный поток швыряет в невидимую стену все принесённые с собой подарки: разбитые, размолотые чужие корабли, доски, палки, щепки, тряпки, огромные куски человеческих жилищ, белокаменную колону староземского дворца с барельефом из чаек, мёртвую и живую рыбу, изувеченные тела людей, обрывки парусов, оторванные руки и всё порожденье человеческих рук, по которому прошлась Луна.

Король оглянулся посмотреть, велика ли накрывшая их сфера. Он стоял у самого её края, а вокруг, сколько видел глаз, простиралось бурлящее водяное небо. Сердце забилось, король сглотнул. Кажется, смерть снова прошла стороной, только краешком плаща задела.

Чёрная тень Луны медленно уползала всё дальше, становилось всё светлее. Люди вставали, потрясённо оглядываясь. Трейнт, как в стеклянной игрушке, лежал на дне адского аквариума.

Какой-то подросток, оборванец и смельчак, по мокрому песку подбежал к самому краю преграды между их обжитым миром и безжалостной стихией, тыкал пальцем в вертикальную стену воды, и подпрыгивал, показывая вверх. К невидимой преграде потоком прижало погибшего кита. Над головой, будто в воздухе, проплыла акула, за нею — другая. Поток утих, огромные хищные рыбы свободно кружили в водном небе.

Вот одна приблизилась к туше, открыла острозубую пасть и изящно откусила. Туша шевельнулась, как живая. И ещё раз шевельнулась — вторая акула тоже оторвала кусок вожделенной плоти. Питаясь, они легко касались кита, быстро и страстно целовали, как целуют изголодавшиеся по ласке женщины, и тёмная кровь клубами вырывалась в воду в местах их поцелуев.

Вдруг акулы исчезли, словно их и не было, и только разорванная туша слабо шевелилась в струе течения. Длинная вытянутая тень стремительно приблизилась и превратилась в гигантское рыбовидное чудовище, иссиня-чёрное, с огромной головой на короткой шее, вытянутым носом и могучими ластами на коротких конечностях. Распахнулась чудовищных размеров пасть, полная острейших зубов, и китовая туша исчезла, лишь пузыри остались, да кровавая дымка. Вся площадь ахнула, отважный оборванец присел и сжался в комок. Могучий длинный хвост хлестнул по невидимой стене, и монстр уплыл в темноту.

— Дьявол, — пробормотал король, — это дьявол.

Скер слыхал легенды о дьяволах, пожирающих корабли, даже видел дьявольские кости, которые иногда выносило штормами, но не думал, что увидит их вживую, но могучий поток принёс из морских глубин и этих гигантов, и других. Он оглянулся — Леяра с принцем зачарованно смотрели, как за преградой у самого дна размеренно плавают огромные тупоголовые рыбы, покрытые костяными пластинами вместо чешуи, с ластами на лапах вместо плавников, словно созданные для того, чтоб ползти по суше. Дочери рядом с ними не было, но бело-розовое пышное платье мелькнуло сверху, на террасе.

Следовало закончить начатое, сделать то, что он хотел сделать, но не успел. Скер был последователен, он всегда заканчивал. Он по-бычьи дёрнул головой вбок и пошёл наверх, за дочерью.


Посреди террасы, прямо на каменных плитах пола, сидел зверь в теле человека, в той странной позе, в которой иногда садился его лис — подогнув под себя ноги, как мальчишка, которого в наказанье поставили в угол, на песок, на колени, а он устал и присел на пятки. Глаза его были закрыты, опущенную голову покрывал костяной, кажется, шлем самой странной формы; руки согнуты в локтях, большие пальцы упирались в лоб, будто он задумался.

Дочь стояла рядом и задумчиво грызла ноготь. Повернулась, увидела Скера и покраснела, как вареный лобстер. На память король пока не жаловался, он сразу вспомнил тот день, когда эти двое заявились продавать масло.

— Даже так! — негромко произнёс он. — Выполнил работу и уехал, ты говорила?

Скер не удивился — ему доводилось слыхать такие истории, хоть он и думал, что они вымышлены. Впрочем, в то, что дьяволы вымерли, он тоже до сегодняшнего дня верил. Но тут дочь снова ухитрилась удивить. Сделала несколько шагов и закрыла зверя собой. Стала, расставив ноги, у него на пути и прерывающимся голосом заявила:

— Хочешь убить его — сначала убей меня!

— Что я, зв… — с досадой начал король и запнулся. — Я пока с ума не сошёл.

Дочь ещё что-то говорила, мешала ему руками, но он оттёр её в сторону и подошёл к последнему зверю. Двумя пальцами взял его за подбородок и приподнял, рассматривая симпатичное, в принципе, лицо, с прямым носом и широкими бровями. И снова поразился разительному контрасту между человеческим и животным обликом, как у лиса. Подумал, что он таким и останется, этот зверь, даже когда внуки короля умрут и правнуки, если девчонка сама его не убьёт, как он убил своего.

Зверь словно без сознания был, лишь глаза под веками шевелились, как у спящего, который смотрит быстрый сон.

— Живи, — сказал Скер, отпуская эту голову. — Заслужил.

Только тогда дочь прекратила лопотать и дёргаться.

— Хотел сказать, — медленно произнёс он, поворачиваясь к ней, — твой зверь убедителен. Он доказал, что я ошибался. Он полезен. Пусть живёт.

Он отвесил лёгкий щелбан в макушку шлема — бдыщ, и подошёл к перилам.


Люди понемногу приходили в себя. Многие вернулись на пристань и пошли к краю пузыря, рассматривать удивительных, невиданных доселе рыб, но и на площади под дворцом до сих пор толпились. Тонкоголосый звонкий мужичонка кричал в толпе неразборчиво. Сперва король подумал — у кого-то припадок, а затем разобрал:

— Вот он! Вон стоит кровопийца, во всём виноватый!

Толпа зароптала, а крикун продолжал:

— Он убил всех священных зверей, волна пришла из-за него! Моего староземья больше нет — из-за него! Моего дома — нет!

— Мои родные погибли! — закричал другой.

Ропот и гомон внизу усилились. Король угрюмо смотрел вниз, пока не раздался новый крик:

— Убийца!

И тут же был подхвачен хором голосов:

— Смерть убийце зверей! Виселица — вешателю!!!

Только сегодня утром он показывал им дочь под восхищённый свист и рукоплескания, вся эта вопящая толпа целый день слушала сладкую музыку и поглощала сладкие вина за его счёт, а теперь им хватило одного крикуна, чтобы обратиться против своего владыки.

— Авелин на престол! — раздался новый, теперь женский, зычный и уверенный крик. — Её зверь всех спас! Смерть тирану!

И всё потонуло в многоголосом вое, свисте, криках толпы.

Король с ухмылкой повернулся к настороженной, натянутой как струна дочери, с её сновидящим зверем и потянулся за секирой.

— Я, быть может, и безумец, но не дурак, — сказал он, стараясь, чтоб она расслышала. — Я знал, что это произойдёт, едва понял, что люди выжили. Пусть так меня берут.

Рукоять секиры удобно легла в ладонь. Но дочь мотнула головой в бок, совсем как он, и улыбнулась. Королю подумалось, что девушка в пышном, как пирожное, белом с розовым платье не должна так улыбаться, даже если её босые ноги в грязи.

— Взять его! — спокойно произнесла она.

И что-то ужалило его в шею, как раз между бородой и верхом кожаного доспеха. Король ударил рукой, прогоняя кусачую тварь, и выдернул тонкую иглу дротика.

Он сделал целых пять шагов в её со зверем сторону, пока каменные плиты террасы не приблизились и чёрное одеяло не укрыло его с головой.

Глава 22. Слава зверю рода

Она обнаружила, что до крови изгрызла ноготь на указательном пальце и с досадой спрятала за спину руки. Толпа продолжала бесноваться, требуя смерти отца. Сам отец неподвижно лежал лицом вниз, с выпавшей из руки секирой, и неизвестно, зачем он её брал: то ли просто пройти мимо Вели на улицу, чтобы отбиваться, пока его разрывают на куски, то ли порубить её в капусту. От него можно было ожидать и того, и этого. Сам Пол, или Тим, она даже не представляла, как его зовут на самом деле и есть ли у него имя, продолжал неподвижно сидеть в шлеме Первозверя, как никогда серьёзный. Он был занят важным делом — спасал Трейнт и, скорее всего, трогать его не стоило.

Лысая девчонка в уборе из бусиков уже спрятала трубку, из которой вырубила отца, и теперь топталась вместе с остальной свитой Мадоры, так удачно встреченной Велей перед самым входом во дворец и благоразумно спрятанной среди цветочных кадок террасы. Все смотрели на Велю, кажется, ожидали распоряжений. А что она могла приказать?!

На террасу выглянул, а затем и вышел из отцовских покоев его старый советник, довольно потрёпанный, будто в давке побывал, и непривычно торопливый. По-новому почтительно поклонился Веле и коротко кивнул амазонкам.

— Если вы не обратитесь к людям сейчас, — сказал он, — вскоре они явятся сюда, самосудом казнят его величество и разграбят дворец. Вы этого хотите?

— Что им говорить? — в ужасе спросила Веля.

— Что угодно, чтоб они успокоились! — снова кланяясь, произнёс старик.

Он обращался к ней, как ранее к отцу. Как никогда близкая к панике Веля сжала руками голову.

— Гадство! — сказала она, широко улыбаясь и глядя на советника с Мадорой по очереди. — Долбучий, сука, апокалипсис! Какого долбаного хрена я вообще здесь делаю?! Долбала я такие именины!

Она снова, кажется, заговорила на другом языке, потому что четыре пары глаз уставились с недоумением, но тон и общую экспрессию, кажется, уловили. Молодые амазонки автоматически понурились, советник отступил на шаг, а Мадорын обмылок принял осмысленное выражение. Радиаторная решётка распахнулась.

— Они на дверях постоят, — сказала амазонка, — По сестрице на двери.

Она коротко кивнула своим девушкам, те переглянулись и разошлись в разные стороны. Король что-то простонал во сне, Веля, Мадора и советник посмотрели на него. Ещё не хватало, чтоб отец очнулся.

— Сколько действует снотворное? — спросила Веля.

— Обычно долго, — задумчиво разглядывая короля, сказала Мадора.

— А в пропорциях папы? — уточнила Веля.

— Не замеряли…

— Виселицу вешальнику! — орали снизу. — Казнить убийцу зверей!

— В каземат вам его никак не перенести через площадь, — осторожно сказал советник. — Разве что вы желаете… гм, принять корону таким образом…

— Ополоумел, козлодёрина?! — зло и весело спросила из наследницы трона выросшая в детдоме девочка. — Все подошли сюда, берём короля, тащим ко мне. Мадора, захвати секиру. Советник, останьтесь с Тимом, с Полом, в общем, с вот этим вот. Следите, чтоб его никто не трогал, а то все потонем. Ну, девчули, взяли!


Веля догадывалась, что король окажется тяжёлым, но не думала, что он будет настолько громоздким и неудобным. Она разумно полагала, что они вчетвером не кисейные барышни и справятся. Отдуваясь и пыхтя, как женская сборная по пауэрлифтингу, за руки и за ноги женщины потащили короля в её покои. Отец постоянно вываливался из рук то у одной, то у другой, и будто специально бился разными частями о все углы и двери, которые им встречались.

— Броню надо бы снять, — просипел внедорожник.

— Времени нет, — задушено выдохнула красная от натуги Веля.

Отцовская голова гулко стукнулась о дверной косяк, он что-то забормотал во сне и одна из девиц испуганно выронила левую ногу. Весь король тут же рухнул на пол.

— Какого чёрта! — злобно зашипела Веля, — Берём на счёт три. Раз, два…

Наконец, они ввалились в переднюю комнату и положили отца на ковёр. Сюда почти не доносилось криков толпы, только слабый гул сквозь закрытые двери. Когда они кое-как отдышались, стало слышно, что тишина комнаты дышит тоже. Веля оглянулась — кажется, никого. В углу, на манекене, висело последнее платье, самое нарядное, для вечернего застолья и танцев — тёмно-синее кружево поверх шёлкового чехла цвета блёклого золота, с широким вырезом лодочкой, красивое до неприличия. Длинная юбка мелко дрожала.

С коротким своим мечом в руках
Мадора деловито подошла к манекену, залезла под юбку и за волосы выволокла оттуда одну из приставленных для шпионажа угрюмых баб. Баба рухнула на колени, как рабыня и, хватая Велю за руки, заголосила:

— Умоляю, ваше высочество, сжальтесь над верной слугой! Верой и правдой служить вам буду до последнего вздоха!!!

На неё со всех сторон зашикали и верная слуга перепугано умолкла. Веля не сразу поняла, почему она кричит, только потом вспомнила, как пугала их отрубленными головами и устыдилась, что женщина боится её больше, чем апокалипсиса за окном.

— Да служи, кто тебе не даёт, не кричи только, — негромко сказала она. — Помоги переодеться в последнее платье, дай расчёску и найди какую-то обувь, все ноги исцарапала.

Служанка бросилась к шкафам, пока амазонки оглядывались. Мадора изучала портрет королевской четы, а девушки с детским любопытством рассматривали убранство. Одна кончиком пальца трогала платье так осторожно, будто оно было живое и могло укусить. Веле подумалось, женщина — всегда женщина, что с неё взять.

— Надо быстро придумать, куда девать отца, если наш дворец разнесут по камушкам, пока он не очнулся и не передушил нас как лис курей, потому что папа у меня совсем псих, — произнесла Веля. — Где его можно изолировать? Может, просто вынести в катакомбы? Но как мы его понесём по узкому ходу? Может, на чердак его оттащим?

— Так башня есть, — с готовностью сказала служанка из-за спины, распуская корсет испорченного платья.

— Что за башня? — Веля нахмурилась.

— Его величество для вас подготовил, — на ухо шепнула служанка. — Из склада переделали. Чтоб не в каземат вас. С решётками. Сам проверял, сказал — крепкие. Тогда меня из каземата и перевели.

Веля ощутила болезненный укол самолюбия и сердито посмотрела на неподвижного отца, навертевшего всей этой беспросветной дряни. Тот равнодушно вздохнул во сне.

— Отлично, — сказала она. — Не строй другому башню, сам в неё попадёшь…

— Как ваша милость мудро выразиться изволили, — поддакнула служанка.

— Перестань, не люблю. Лучше намочи полотенце, я вся в пыли.


Мадора исподлобья смотрела, как Веля торопливо одевается. О чём она думает, по бамперу было непонятно, зато обе девицы даже рты открыли, будто птенчики. Крупные, тренированные, бритые наголо, а вот надо же — при виде тряпок впали в транс, как змея от флейты.

В далёком, оставшемся в прошлой жизни швейном общежитии, у Вели была совсем молодая соседка с людоедским лицом и гренадёрским ростом, которая, играючи, брала Велю на руки и несла, куда сама Веля идти не желала, но куда соседке непременно хотелось её отнести, к примеру — на лоджию, где потом приходилось стоять в клубах табачного дыма и слушать разухабистые истории. На лбу соседки красовался полученный в пьяной драке шрам от удара арматурой, а жизнерадостности хватало на целый детский сад. Без косметики она на улицу не выходила и весь свой доход тратила на покупку нарядов — потому что девочка. Каждой боевой самке гиппопотама непременно хочется быть феечкой, даже если она в этом никогда не признается.

— Что будет дальше? — спросила Мадора, наконец.

— В каком смысле?

— Теперь. Что теперь будет?

Веля нахмурилась. Если бы она знала…

— Теперь будем торопиться, пока отец в себя не пришёл.

Радиаторная решётка раздвинулась в скупой улыбке.

— Ты осталась без охранника, — не трогаясь с места, произнесла Мадора. — Мы были на ристалище. Думали участвовать.

Веля нахмурилась. Несчастный Шепан остался там, на пристани, об этом тоже придётся позаботиться. Потом. Когда она немного разгребётся тут. Ведь Шепан больше никуда не спешил.

— Ты хочешь меня охранять? — спросила Веля.

Амазонка пожевала губами.

— Мадоре некуда податься, — мрачно сказала она. — Нашего острова больше нет. Где-то в городе ещё четыре сестрицы. Нас прибыло семь, я старшая. Молодняк хотел лошадь выиграть и меч.

— Считай, вы наняты. Как моя личная стража. Условия обсудим позже, да?

Амазонка удовлетворённо кивнула бампером и подозвала девиц. Втроём они, переворачивая отца, как бревно, сняли с него доспехи.

— Раз, два, взяли! — скомандовала Веля. — Только попробуйте уронить…

Четыре женщины снова подхватили короля за руки, за ноги и с натугой поволокли в двери. Веля больше не участвовала, а шла рядом, придерживая подол и открывая двери.

В просторном холле было пусто, слуги и охрана разбежались от страха перед Луной и агрессией толпы. А, возможно, и сами сейчас в этой толпе вопили, заразившись разом вспыхнувшей ненавистью к своему суровому владыке.

Нужно было спешить, и Веля подгоняла потеющих женщин.

Они почти добрались до башни. Как раз разворачивались, чтоб втащить бесчувственное тело в проход, споря вслух, не лучше ли взять его величество по-другому, например, развернуть вертикально и под руки, когда из бокового коридора на них выскочил взъерошенный отцовский полезный человек, с кровавой ссадиной на лбу, в разорванном камзоле без одного рукава и с обнажённым мечом. Сгорбленные под тяжестью тела женщины замерли на месте, впрочем, отца не уронили. Полезный человек тоже встал как вкопанный, во все глаза глядя на странную картину.

— Высочество, у нас проблемы? — спросила Мадора.

— Не знаю, — не сводя взгляда со шпиона, Веля покачала головой. — Как вы считаете, милейший, у нас проблемы?

Тот посмотрел на амазонок, на служанку, на бесчувственного короля, и снова на Велю.

— Никаких проблем, ваше высочество, — ответил, вкладывая в ножны меч. — Всегда готов помочь дамам. Позвольте дверцу придержать…


На площади продолжалось бурление, будто кто-то бросил пачку дрожжей в деревенскую уборную.

— Каюсь!!! — с надрывом кричал кудрявый и смуглый мужчина, разрывая на себе дорогие одежды. — Я был с Бесноватым, когда он убивал священных зверей! Я не ведал, что творил! А теперь весь мир в руинах!

Вокруг него собрался плотный кулак хмурых людей.

— Скер Бесноватый нагадил и затаился! Мы должны пойти во дворец и вывести его на суд!!!

— Да! Да!!!

— Пусть святотатец перед лицом последнего зверя ответит за всё!

— Пусть ответит!!!

Он повернулся лицом, и Веля, стоявшая на самом верху лестницы, не выдержала.

— Владыка Теталл! — резко окрикнула она. — Кто вы такой, чтобы говорить от имени последнего зверя?!

Ей больше не надо было прикручивать воображаемый переключатель придуманного холодильника на полную мощность. «Эвелина» стала так легко и свободно держаться на лице, что порой ей казалось, эта маска — лицо и есть. Высокомерно глядя перед собой и придерживая платье, бодрая, будто выспалась и приняла ванну, а не просто сожрала перед выходом пригоршню сухого ресу, она пошла вниз, и люди расступались, чтобы дать дорогу. Позади топали, бряцая новым оружием, все три её охранницы.

Веля подошла к отцовскому товарищу, который мгновенно стал предателем и теперь мутил воду. Его тёмные масляные глазки всегда были ей отвратительны.

— С чего вдруг вы решили каяться? — сурово и презрительно спросила она, благо гомон немного стих и люди вокруг стали прислушиваться. — Вы, наживавшийся на его походах? Сколько добра вы отгребли, не жалея каких-то зверей, и не думали бы о них, не прокатись волна?

Тот выплюнул с презрением и ненавистью:

— Ты — его дочь, точно так же этим добром пользовалась.

— Я владею единственным живым зверем! — повысив голос, непререкаемо сказала она. — Достаточно одного моего слова, чтобы спасший вас купол, — она театрально воздела руки, — рухнул.

Пол никогда её не слушал, не послушал бы и сейчас, если бы Веля обезумела настолько, чтобы попросить убрать защитную сферу. Но требовалось добиться внимания, и она это сделала.

Кровь бешено стучала у неё в висках, ей подумалось, что рес был лишним и эта не та ситуация, в которой требовалось взбодриться, бодрость и так пропитывала тут воздух, вместе с агрессией, страхом и болью. Но люди теперь смотрели на неё и следовало держать лицо. И следовало что-то говорить им. Неподалёку белел свежесрубленный помост с одинокой виселицей, которую отец, вероятно, собирался использовать в качестве последнего развлечения. Она прикоснулась к руке Мадоры:

— Подсади меня.

— Ы, — ответила амазонка и легко, как пушинку, поставила её на помост.

«Странное, должно быть зрелище, — думала Веля, представляя себя со стороны, стоящую в роскошном, невиданном платье у подножья виселицы, — Однако, придётся толкать речь. Своей не придумать, придётся использовать то, что придумали другие…»

Она дёрнула вбок головой.

— Граждане Трейнта и вы, гости, приехавшие в наше королевство! — крикнула Веля, молясь, чтобы голос не сорвался. — Сегодня мы стали свидетелями небывалого гнева стихии! Сегодня мы узнали, как наказывают высшие силы за человеческое своеволие, мы получили урок, и мы его усвоили…

Все слушали.

— Вы недолго знаете меня, — продолжала она, — и как вы меня знаете? Как дочь вашего короля, на имя которого сегодня пала такая тень! Но есть среди вас и те, кто знает меня совсем по-другому. Много течений подряд я трудилась на благо своего собственного острова, за это время из сухого и бесплотного куска суши я сделала процветающий дом для всех его жителей, где последний рыбак и рабочий жил в хорошем жилище, где дети ели досыта, а больных лечил доктор!

— Правда! Так и есть! — крикнули где-то в центре.

— Я не падаю духом, хотя потеряла свой прекрасный остров, который любила всем сердцем. Потому что главное моё богатство, мои люди, остались живы.

— Это наша владычица Авелин! — крикнул откуда-то из шевелящейся разноцветной массы голос Дебасика.

Веля мимоходом отметила, что старик, кажется, пьян, и сосредоточилась на речи.

— Я смогла поднять свой остров, — продолжала она, — смогу поднять и Трейнт. Я дам приют каждому, потерявшему собственный дом. Потому что не только ганцы — мои люди, вы все — мой народ. Вместе мы сможем пережить тяжёлое испытание, посланное стихиями! Эта волна не уничтожила нас! Мы оплачем своих мёртвых, а затем восстановим утраченное.

Она перевела дух, её по-прежнему слушали, людям нужна была надежда.

— Когда я поднимала свой остров, — продолжала она, — я требовала от людей жертв, и не только богам, но и общему делу: трудом, послушанием, отказом от личных желаний. И теперь, когда я призываю мой народ к жертвам, — она развела руками, — я имею на это право, потому что я и сама полностью готова принести в жертву себя.

Прижав руки к груди Веля поклонилась и мучительно покраснела. До сих пор ей не доводилось настолько публично цитировать одного рейхсканцлера.

— Я не прошу ни одного из вас сделать больше того, что буду делать сама. Вся моя жизнь принадлежит народу Трейнта, принадлежит всем вам. Как ваша будущая королева, в это тяжёлое для всех нас время, я вступлю на престол с недрогнувшим сердцем. Обещаю: моя жизнь станет бесконечной войной за ваше будущее, за возрождение Либра! И в этой войне у меня будет лишь один лозунг — вера в мой народ!

Она протянула руки, обнимая площадь, все захлопали и зашумели, переговариваясь.

— А как же кровопийца? Смерть королю! — снова завопили сбоку.

— Судьбу короля будет решать только тот, кто имеет на это право! — сурово отрезала она. — Последний зверь!

Все снова стихли. Внутренне морщась, Веля набрала побольше воздуха в грудь.

— Если вы поможете мне создать такой Трейнт, чтобы наши потомки нами гордились! Чтобы это время и эти люди были воспеты в легендах! Если мы сквозь трудности пойдём вперёд и не будем сдаваться, тогда наша воля, — она сжала обе руки в кулаки и потрясла ими, — создаст новое лицо нашего мира, вместо прежнего, смытого гневом стихий. Прекрасное лицо! С нами зверь!

— Да здравствует королева Авелин!

— Слава зверю рода!

— С его помощью мы сможем всё! Вы — сможете всё! Моя вера в вас непоколебима! — крикнула она и, наконец, зашлась в приступе кашля, потонувшем в шквале аплодисментов.

Ей помогли слезть с помоста, люди подходили, трогали её платье, целовали руки, всем хотелось прикоснуться к хозяйке последнего зверя, Мадора и её девицы едва сдерживали наплыв подданных, чтобы не случилось давки и Велю не помяли.

На помост тем временем, кряхтя, вылез отцовский советник, очевидно, самовольно покинувший пост:

— Люди добрые! — крикнул он своим резким голосом, — У заднего входа во дворец сейчас будет раздаваться пища всем нуждающимся! Все гости… все новые жители Трейнта будут размещены в ближайшее время, кто нуждается в жилье — записывайтесь у писца!

Он ткнул пальцем в сторону неизвестно где выловленного Фрада, ещё более худого и задёрганного, чем обычно. Тот ошеломлённо стоял, будто в спасательный круг вцепившись в толстый фолиант, но вдруг надулся и закричал тонким голосом:

— Подходите в порядке очереди!

Это была ошибка, вокруг него немедленно образовалась толпа и поднялся гвалт.

Рассерженная Веля подошла к помосту.

— Какого дьявола? — нервно спросила она у старика, — Вы оставили зверя?!

— Он меня прогнал, — пожал плечами тот, — помогать вашему высочеству.

— Пол проснулся?!

— Так на террасе и сидит, но сердится и всех отослал…

Она посмотрела вверх — сфера была на месте, огромный скат парил у неё над головой, его плоское тело волнообразно колыхалось. Над ним мелькнула стайка ярких рыбок, следом проплыла — чёрная, как месть, огромная, как долг, неторопливая, как помощь — кистепёрая. «И рыбы теперь не половить, — не к месту подумала она, — какая часть дохода у людей пропала…»

Она подобрала юбку и поспешно отправилась назад,

во дворец.

Глава 23. Послелунье


От этих каменных систем в распухших головах,

теоретических пророков, напечатанных богов,

от всей сверкающей звенящей и пылающей хуйни

— домой!

Янка


Он сидел в той же позе, поджав под себя ноги, только на руки ещё опёрся, а шлем рядом лежал. Веля с осторожностью, даже со страхом, приблизилась.

— Привет, Пол, — сказала она.

Он не ответил. Сидел и смотрел, как в небе, будто огромный дирижабль, проплывает исполинских размеров ящер, чёрный, с белыми пятнами и белым брюхом, похожий на внебрачное дитя касатки и варана.

— Привет, Тим, — Веля решила попробовать по-другому.

— У меня нет имени, даже номера нет, как хочешь, так и называй, — скучным тоном произнёс он. — Пусть будет Пол, Тимом я сам обозвался, для достоверности образа.

— Отличный вышел образ, — осторожно произнесла Веля. — Мне так очень понравился, ну ты знаешь.

— Я думал, ты догадаешься, — пожал плечами он. — хотя бы потому, что слишком много общих точек пересечения было.

— Извини.

— К чему это? Мне извиняться впору.

Это звучало почти как просьба о прощении и Веля приободрилась.

Она хотела было подобрать юбку и усесться рядом с ним, но тут же подумала, что одно нарядное платье уже испортила, а во втором невозможно ходить, и что, если она не умрёт, то в ближайшие годы ей придётся жить в режиме строгой экономии, а значит нарядное платье ещё не раз пригодится. И осталась стоять.

— Спрашивай, — сказал Пол.

Сердитым он не выглядел, а вот грустным — вполне.

— Ты узнал, кто ты?

Он помолчал.

— О да, — криво усмехнулся. — Я напечатанный бог.

— Как в песне? — осторожно спросила Веля. — Я видела могилу Первозверя. Я тогда подумала, что ты не из этого мира.

— Я ничерта не помнил. Мы все всё забыли. Только со шлемом вспомнить и получилось. Я в самом деле думал, что я бог, — он говорил спокойно, и в этом спокойствии звучала печальная ирония, — я слышал, когда меня звали. Я мог кое-что. Не так, чтоб много, но достаточно. Я привык к поклонению, и все мы привыкли. И вот, пожалуйста, к чему это привело. А ведь я даже не могу себя в этом обвинить, просто после смерти Первозверя система дала сбой и мы вшестером стали сами по себе. И, поскольку в нас было заложено саморазвитие — развились в божков.

— Так ты что, искусственный? — чуть подумав, спросила Веля. — Типа биоробота?

Пол зло фыркнул:

— Тупо звучит! В таком случае, ты тоже биоробот. Или ты всерьёз считаешь, что человек произошёл от обезьяны? Вас, людей, точно так же вывели в пробирке, грубо говоря, не знаю кто, и где, но он явно не доработал. Однако, я уж точно не виток эволюции!

— Так кто такой Первозверь и что это за Луна?

— Ты слыхала о ускорении вселенной, о модифицированной гравитации? Её тёмной энергией называют. Эта энергия пронизывает всё. Тёмная материя, видимая и невидимая, составляет большую часть вселенной. Первозвери умели ею управлять, преобразовывать, направлять, куда им требовалось, вот и всё. Они жили внутри своей Луны, так скажем, с ядром из тёмной энергии. Они путешествовали по мирам и сквозь миры, им даже ресурсы не требовались, они могли видоизменяться в зависимости от необходимости, приспосабливали свои тела к любым условиям. Они могли создать всё из ничего, вернее, из всего, потому что тёмная материя буквально во всём. Поняла?

Веля ничего не поняла, но спорить с ним не стоило, и она кивнула. Однако, что же она стоит перед ним, как школьница, вызванная к доске? Веля поискала глазами, на что можно присесть, но ничего походящего поблизости не оказалось. Озираясь, на террасу выскочила «верная слуга» со стулом в руках, зыркая на Пола быстрыми, пронзительными взглядами, поставила стул и убралась. Веля присела и оглянулась на окна своих покоев — там качнулась занавеска. Кажется, прислуга наблюдала за ними. Пол даже взглядом служанку не удостоил.

— Чтобы ядро откликалось, требовалось много первозверей, — продолжал он, — а не один, который выжил, когда у них там, внутри, грянула катастрофа и ядро стало неподъёмным. Их выбросило сюда, рядом с Либром, и больше Луна уже не путешествовала, она осталась рядом с этим солнцем, и с этим миром.

О чём-то таком Веля и догадывалась после того, как забрала из гробницы шлем. Но она слишком долго ждала объяснений и теперь просто слушала.

— Если бы первозверь ничего не сделал, Луна бы уничтожила здесь всё. Увести Луну в одиночку он не мог. Но у него хватало сил и умений должным образом обратиться к тёмной энергии и обращаться с материей. Так появились мы — кит, дельфин, ворон, чайка, лис, опоссум, он выбирал матрицы из самых распространённых животных. Мы создавали постоянную гравитацию. Согласно нашей природе, мы перерождались, чтоб не исчезнуть. Мы с лисом умели менять форму, в этой форме, к примеру, мне проще управлять тёмной энергией. Я до сих пор всего не знаю, не всё увиделось. Мы создавали периодическое защитное поле, когда раз в тысячу лет — для них это семь тысяч течений — Луна подходила слишком близко, и вообще ничего не случалось плохого. Принося нам жертвы, люди обращались к тёмной энергии, и она откликалась. А потом первозверь умер. Оставшись сами, мы забыли о том, для чего нужны, но тёмная энергия через нас продолжала откликаться на ваши молитвы и просьбы.

— Я думала, по твоим словам, они бессмертны? — робко спросила Веля. — И почти всемогущи? Почему же он умер?

Пол невесело рассмеялся.

— Ты ведь помнишь, сколько времени я провёл с тобой, прежде чем привести тебя сюда? Я слушал всё, что слушаешь ты и смотрел на всё, что видишь ты. Разумеется, отчасти я стал и тобой тоже. Это как в песне: от голода и ветра, от холодного ума, от электрического смеха, безусловного рефлекса, от всех рождений, смертей, перерождений, смертей, перерождений — домой. В ничто и во всё. Мне и самому домой хочется, я попросту устал от всего этого дерьма. Стать снова просто тёмной энергией, всем и ничем.

— Да ты и так, вроде, всё и ничто? — испуганно спросила Веля.

— Кое-что. К сожалению, я не первозверь, и функции мои ограничены, — Пол сел ровно и впервые посмотрел прямо ей в лицо недобрым жёстким взглядом. — И эти ограниченные функции сейчас используются до предела.

По спине у Вели пробежались холодные острые пальцы.

— Поэтому мне нужна жертва, — спокойно пояснил он как нечто, само собой разумеющееся.

— Какая?

— Достаточная для того, чтобы снять поставленное поле, когда вода уйдёт, а она скоро уйдёт, потому что Луна отдаляется.

— Так чего же ты хочешь?

В теле зверя он попросил у неё крови. Чего он попросит в теле человека?

— Я хочу, чтоб убийцу зверей завтра казнили на этой площади.


Всё поплыло у неё перед глазами и сердце на секунду остановилось. Веля сделала вдох и медленно заговорила:

— Быть может, тебя устроит какая-то другая жертва?

— Ты что недавно говорила? — с усмешкой едкой, как кислота, спросил её зверь.

— Что ты всё и ничто?

— Ты говорила, что я решу его судьбу. Ты говорила, что не только людей призываешь жертвовать личным ради общего, но и сама готова к жертве. Я озвучил, что мне надо. Жертвуй.

— Послушай, ведь он не стал тебя убивать, — жалобно заговорила Веля, ломая пальцы. — Когда ты тут сидел, а он поднялся на террасу, он тебя пощадил!

— Ещё бы, — с ненавистью выдавил Пол, — До конца довести дело у топорылого ручонки коротки оказались!

— Пол, передумай пожалуйста! Отец пожалел и тебя и меня!

— А я никого не жалею, и себя в том числе. Пусть повиснет на последней виселице Трейнта.

Пол легко поднялся и пошёл к двери, которая вела в отцовские покои. Оттуда выскочил человек, услужливо распахнул перед ним дверь. Веля узнала Фобоса, который ещё на Гане перед ним пресмыкался, ничего не зная о его сущности, но мозг отказался каким-либо образом обрабатывать информацию, поэтому она отвернулась и стала смотреть, как в небе плавают, играя, дельфины, гоняются за мелкой рыбёшкой.

— Ну и что мне делать? — еле слышно спросила Веля, и тут увидела брошенный на плитах шлем первозверя, вероятно, уже ненужный Полу.

С минуту она глупо рассматривала его, а потом подняла и надела на голову.


***

Видеть отца было невыносимо, как и думать о том, что не прошло и получаса, как глашатаи прокричали на всех площадях, на пристани и рынке о грядущей казни. Ему отнесли еды, целый поднос овощей и мяса с вечернего застолья, устроенного Полом, на котором Веля сидела в невероятно твёрдом и неудобном даже с подушечкой отцовском бронзовом кресле, а сам Пол сидел на её прежнем месте, и купался в обожании, страхе, поклонении и лести. Кажется, таким образом он питался, ради этого пир и затевал. Веля снова давилась мизантропией и нервным комком в горле, только теперь можно было не притворяться, что ей весело, и она угрюмо смотрела в пустую тарелку.

Она не могла распорядиться похоронить Шепана в построенном отцом мавзолее, но перед самым пиром нашла похмельного Дебасика, попросила взять людей, повозку и забрать его тело с ристалища, перенести в старую каменоломню. Сама Веля не могла пойти в катакомбы и показать, где выбить для него маленький склеп, куда бы влез ещё его меч и пара монет, но у неё была новая служанка — Зейна, та самая ушлая тётка, переведённая из каземата, и Веля попросила её помощи. Веля с ужасом подумала, что Шепан, кажется, её любил. И, возможно, её вообще никто и никогда больше не полюбит. Впрочем, плевать, это больше не имело значения.

Всё происходящее давным-давно стало скверной фантасмагорией. Теперь Веля уже не боялась, а надеялась, что лежит в психиатрической больнице, умственно запертая в палате больного сознания. Ведь когда славный супчик из дерьма и крови варится только в твоей голове, не выплёскиваясь наружу, плохо только тебе и никому больше. И вообще, можно попытаться сместить угол сознания таким образом, чтобы этот супчик стал полезным и естественным питанием. Только как.

Она дождалась, когда стало слишком шумно — это значило, что трейнтинская знать и благородные гости перепились. Тогда встала и, глядя в стол, произнесла:

— Трапеза закончена.

И удалилась. Некоторые были так пьяны, что не смогли подняться вслед за нею, позже их под руки выводили новые слуги, которых Пол набрал исключительно из ганцев.

Прислугой теперь заправлял Фобос. Глядя на его лучащееся восторгом красное лицо, такое значительное, на его униформу мажордома, Веля вспомнила, что этот человек был бедным её лакеем, и плавал вместе с садовником за нею на лодке, боясь, что она утонет, а ей нравилось их дразнить, и она специально наматывала круги и ныряла. Потом она поставила его на перегонный куб, а потом он сам по себе начал ходить за зверем и заглядывать ему в рот, будто почувствовал за человеческой оболочкой ту сущность, которую никто не чувствовал, даже потерявшая голову Веля. Как хорошо тогда было, и как плохо теперь.

Ни в каких советниках Пол не нуждался, он нуждался исключительно в прислуге. И в ней Пол тоже не нуждался, владычица при таком звере была исключительно формальностью. Если он так и останется в человеческой форме, слушать здесь станут не её, а этот концентрат темной энергии, вернее — созданное для защиты мира существо, способное к саморазвитию и после гибели создателя эволюционировавшее в недоброго божка. Она представила себе, каким божком стал бы отцовский лис, поглотивший силу четверых, закончи тот начатое, и содрогнулась. Он стал бы близким первозверю.

При звере робели даже её охранницы, которых к вечеру и в самом деле собралось семеро, шесть девчонок, тот самый «молодняк», который приехал выиграть лошадку, и Мадора. Одна Веля Пола больше не боялась, может потому, что поняла, наконец, его природу, а может и вопреки этому.

И, к сожалению, больше не любила. «Неужели это я, — думала она, слушая заздравные тосты и изредка бросая быстрые взгляды на его серьёзное, по-прежнему симпатичное, но больше не притягательное лицо, — собиралась за ним идти, как долбаная Ханна Каш, в какую сторону он бы не направился? Да, кажется я. Но не за ним. Вернее, за ним, но не за этим, каким он явил себя теперь, а за тем, которого сама себе придумала, потому что маленьким он был пушистым и с милым розовым носиком. С удивительно милым носиком. И даже в большом звере я видела маленького нежного зверёныша, укусившего меня за палец. Он ездил в кармане моей кофты и ел со мной из тарелки овсяную кашу с сухофруктами. А мне хотелось просто кого-нибудь любить, всё равно, кого…»

Она ушла к себе в покои. Где поселился Пол, Веля не знала, а спрашивать его не стала. Всё равно он был нигде и везде, особенно — ночью. Чтобы было не так грустно, она снова забрала к себе прежнюю горничную, Таки, но грусть никуда не делась. Таки вместе с «верной слугой» Зейной, деловито осматривала её шкафы, чтоб запомнить, что где лежит и быстро подавать. На ней уже красовалась дворцовая униформа, дополненная розовым бантиком. Веля попробовала с ними поговорить, но быстро поняла, что ей нечего сказать, и что обе говорят совсем не то, что хотелось бы слышать, и отослала всех. Затем села за столик, где раньше вышивала её мать, и стала сидеть, глядя на пламя керосиновой лампы.

В дверь постучали.

— Войдите, — сказала она.

Дверь открылась и в комнату зашла бледная королева Вассара, уничтоженного вместе с другими землями. Только теперь Веля поняла, что ни её, ни принца на вечернем пиру не видала.

— Где Фип? С ним всё в порядке? — спросила Веля встревоженно.

— В порядке. У себя… — сказала вассарка, и вдруг лицо её искривилось, и она упала на колени.

Право, эти коленопреклонения удивительно тонизировали, Веля сразу неприятно взбодрилась и вскочила.

— Ты что, что ты?! — забормотала она, хватая вассарку за руки, — Зачем это? Встань, пожалуйста!

— Я беременна.

— Бл@дь.

Несчастная женщина билась в настоящей истерике, а Веля изо всех сил обнимала её, будто пытаясь задушить, прижимала к себе темноволосую голову и закрывала её рот своим плечом. Она молола чёрте что, потом так и не смогла вспомнить, что говорила в тот момент, и сомневалась в том, что Леяра это помнила. Тягостная сцена продолжалась какое-то время, но вдруг вассарка затихла, разом перестав всхлипывать и замерла, как пойманная птица. Кто-то им негромко аплодировал. В кресле, рядом с пустым манекеном, закинув ногу за ногу, сидел Пол и неторопливо хлопал в ладоши.

— Вынужден прервать эту мелодраматическую сцену, — сказал он, — но вашему вассарскому величеству пора вернуться в свои покои.

Веля сжала зубы.

— Нечего в моей комнате… — начала она.

— Это ты в моей комнате, — перебил её Пол. — Вы все в моей комнате. И в данный момент мне хотелось бы остаться в комнате без этой женщины.

Леяра опустила голову и быстро вышла. Веля снова осталась стоять, как провинившаяся ученица. Это становилось однообразным.

— Что ещё тебе надо? — сухо поинтересовалась она. — Кажется, ты уже получил всё возможное поклонение сегодня и получишь свою жертву завтра. Так в чём дело?

— Когда я нахожусь в этой форме, — вставая, произнёс Пол, — форма выдвигает мне собственные требования. Не к прислуге же мне с ними обращаться.

Он подошёл к ней, одной рукой обнял за талию, вторую положил на затылок и глубоко поцеловал, не давая отстраниться. Веля сжала губы, с силой упёрлась ему в грудь обеими руками, оттолкнула его и вырвалась. Крепко вытерла рот тыльной стороной ладони.

— Я. Больше. Тебя. Не хочу, — стараясь, чтобы голос не дрожал от злости, раздельно сказала она. — Можешь обратиться к прислуге. К кому-то из придворных дам. Можешь сам себя трахнуть из неоткуда в никуда или отовсюду и везде. Можешь сам себе отсосать. Но ко мне ты больше не прикоснёшься.

— Конечно же прикоснусь, — улыбаясь, возразил тот. — Ты сама придёшь и попросишь к тебе прикоснуться. В конце-то концов, твой топорылый папаша замочил твоего любовника, а физиологических потребностей никто не отменял, в то время как нам, помнится, неплохо было.

— Пошёл нахрен, — сквозь стиснутые зубы выдавила Веля и отошла ещё на несколько шагов.

По-прежнему улыбаясь, Пол преувеличенно почтительно поклонился, развернулся к ней спиной и, насвистывая Моррисона, ушёл в тёмный угол. Свист стих. Прошло не менее получаса, прежде чем Велю перестало трясти. Она знала, что не уснёт, да и спать — только время тратить. Она вытрясла из мешочка последнюю пригоршню реса и съела сухим. Потом надела свой свитер, штанцы и сапожки. Поискала плащ — и он нашёлся среди вещей матери — ярко-алый. Ну что ж, сойдёт. Больше наряжаться ни к чему было.


***

К еде отец так и не притронулся. Поднос с подсохшими овощами и мясом стоял на столике. Когда она вошла, открыв тяжёлую железную дверь, он сидел на кровати, опустив голову, опёршись локтями о колени, сцепив в замок большие руки, закованные в кандалы. Она не отдавала приказа заковать отца, об этом тоже распорядился Пол, видимо, желая унижением отомстить за собственные ранее потерянные острова и прежний погибший род, за попытки убить его самого и мёртвых собратьев, за Луну и волну. Втайне надеясь, что отец накинет ей на шею цепь и в две секунды прекратит сольное выступление в этом дерьмовом театре, Веля присела рядом с ним, но тот поднял глаза и посмотрел совсем спокойно, таким ясным взглядом, которого она уже давно у короля не видела. Скользнул взглядом по её уставшему лицу, с долей изумления задержался на коротко отстриженной теперь голове.

— Что это ты с собой сделала? — спросил.

— Я не могу вас просить, чтобы вы мне поверили, — дрожащим голосом сказала Веля, — я понимаю, что наши отношения сложились не самым лучшим образом, но могу вас уверить, что сожалею…

Она запнулась. О чём? Что родилась на свет?

— Я очень жалею, что… всё так вышло.

Горло и грудь сдавила невидимая рука. Веля закрыла лицо и залилась слезами. Раздался звон металла, тяжёлая рука легла ей на плечо и легонько сжала.

— Не плачь, — сказал отец, — Я давно готов к смерти. Никто не должен видеть, как плачет королева.

— Я не королева и не буду ею, — Веля потрясла головой, во все стороны полетели солёные капли.

— Конечно же будешь, — возразил отец. — Люди не станут тебя слушать, если ты будешь показывать слабость.

— Они и так не слушают меня, теперь все слушают Пола, а я оказалась просто придатком к зверю. Ни у тебя, ни у кого такого не было. Тебя лис хоть обманывал, но был почтителен.

— Если ты найдёшь в себе достаточно силы, то зверь подчинится, — сказал отец. — Я уже говорил, вы с ним связаны и связь работает в обе стороны. Он так же нуждается в тебе, как и ты в нём, как-то это работает, уж не знаю, как. Казни я не боюсь, умру достойно, как и жил. Кем бы меня не считали — я король. Ты понимаешь, что должна меня похоронить как полагается?

Веля снова заревела, и отец её обнял.

— Я тут не спала, — шмыгая носом, сказала она в пропахшую потом рубашку, — и кое-что придумала. Не знаю, что из этого выйдет, но, если я правильно поняла его природу, что-то может выйти.

Веля сунула руку в карман штанов и достала странное приспособление — тугой канатец в две ладони длиной и в два пальца толщиной, с большими рыболовным крючками, на каких ловили акул, туго вплетёнными с каждого конца. Вложила его отцу в руки. Тот пощупал крепкое шелковистое плетение — девчонки Мадоры пол ночи старались, увязали как следует.

— Это что, твои волосы?!

— Ну да. Послушай, пап…

Глава 25. Время казнить и миловать


Ты не бойся и не плачь, я ненадолго умру,

Ибо дух мой много старше, чем сознанье и плоть.

Я — сиреневое пламя, я — струна на ветру.

Я — господень скоморох, меня любит господь!

Т.Шельен


Когда рассвело, оказалось, что рыбы больше не летают в небе. Луна удалилась, и вода ушла вслед за ней, спокойная и тихая, как прежде, унося с собой всех диковинных обитателей своего дна, и теперь стояла по окружности сферы на высоте метров четырёх, не больше.

Казнь назначили на полдень, но толпа на площади стала собираться ещё с вечера, стараясь занять самые лучшие места. Служанка Зейна сказала Веле, что хорошие места потом перепродадут горожанам побогаче, шутка ли — казнь Скера Бесноватого! Веля с грустью подумала, как же они станут развлекаться теперь, когда отец последним указом отменил любимую их забаву? На что будут собираться, любоваться и радоваться?

У трэйнтинцев и приезжих, собравшихся там, были нетерпеливые лица, они шумели, свистели и кричали, не в силах молча дождаться минуты, когда человека, создавшего королевство, вздёрнут на последней виселице. Теперь в отце видели только убийцу зверей, виновника катастрофы. С собой на площадь подданные принесли ненависть к нему и эту неукротимую жажду мести, которую Веля могла понять, от чего становилось тошно. Не приди волна, с тем же удовольствием они бы смотрели на казнь последнего зверя. Но Веля уже сказала все эти ужасные вещи о вере в них, о том, что её сердце с ними, и теперь стояла, угрюмо глядя, как на краю террасы стелют коврик, а поверх него ставят одинокое кресло из её гостиной. Только вчера отец представлял её подданным, а теперь здесь стоит это кресло, чтобы ей с комфортом наблюдать за его казнью. Неужели прошёл только день? Веле казалось, год.

Усталая голова совсем скверно соображала, вялые мысли, даже не мысли — обмылки, обрывки, будто в мыльной пене крутились. Веля посчитала, что за всю последнюю неделю если двадцать четыре часа спала, то хорошо. Сперва она бодрствовала в катакомбах в поисках шлема, затем пришла Луна. Теперь ей казалось, будто кто-то положил пальцы ей на глаза и с равномерной силой давит внутрь. Необходимо было либо выспаться, либо чем-то стимульнуться, но реса не осталось, а выпить стакан вина она попросту боялась — не хватало только потерять лицо или уснуть на отцовской казни.

— Принеси два кувшина холодной водой, пожалуйста. И пудры раздобыть бы какой. Сходи к её васарскому величеству королеве Леяре, у той должно найтись, скажи, что я просила пудру и серое платье. И Зейну пошли за сухим ресом.

— Гадость это, — отводя глаза, сказала Таки.

— Пудра? Знаю, но у меня глаза ввалились, выгляжу мерзко и ревела.

— Рес этот ваш — гадость. Не ели бы. Ладно ещё чашку заварить, а так, сухим, как вы едите, очень плохо.

— Тогда я просто с ног свалюсь. Как в сказке про Мальчиша-Кибальчиша — нам бы только день простоять да ночь продержаться…

— Про кого, владычица?

— Забудь. Беги за пудрой и платьем. И пусть Леяра зайдёт.

Веле подумалось, что, как ни крути, кроме Пола ей и поговорить толком не с кем, но разговаривать с ним не хотелось. Она разделась, села в ванную и вылила себе на голову оба кувшина. Сразу взбодриться удалось. Пока вытерлась и волосы просушила — пришла васарка с неподвижным лицом.

— Таки, ты иди, я сама оденусь.

Она боялась, что Леяра снова станет плакать, но та была какой-то странной, словно замороженной, только смотрела на неё во все глаза, будто, раз и навсегда удивилась, а теперь не понимала, что происходит. Веля попыталась забрать у неё платье, но васарка не отпускала, допытываясь взглядом, для чего это лицемерие — все знали, что у принцессы не самые лучшие отношения с отцом.

— Ты любишь папу? — спросила Веля.

— Твой отец… много для меня значит, — сказала Леяра и отвернулась. — После коронации ты, верно, захочешь, чтобы мы с Фипом… Куда-нибудь съехали?

— Ни за что! — сжимая её руку, сказала Веля. — Что бы ни случилось — вы теперь тоже моя семья. Просто ойкумена подала мне знак, а я такая — ой, ну не знаю… — ей хотелось как-то приободрить перепуганную, втайне страдающую женщину, и она пыталась пошутить, но та, кажется, не понимала, и Веля добавила серьёзно: — Я не могу отмотать время вспять и сделать так, чтобы этого всего не было, но кое-что попробую.


***

Пол уже сидел рядом с креслом на коврике, как он садился — на поджатых ногах, когда она вышла к нему с плотно сжатым ртом и в сером бесформенном чехле. Площадь увидела его и теперь орала славу зверю рода.

Он скользнул по ней взглядом, отметил траур, задержался на остриженных волосах, и снова отвернулся, рассматривая стяги с изображением своего животного воплощения.

Если всё останется, как есть, Веле скоро придётся низко и мелочно ему мстить. К примеру, если он попросит жареного мяса, а Веля в тот момент окажется на кухне, она, со всем осознанием происходящего, сочтёт святым своим долгом лично плюнуть в сковородку, чтобы Пол получил её объяснение в любви, смешанное со сливочным маслом. И каждый бутерброд, в самом естественном виде поднятый с пола. И тысяча других невидимых, обоюдоострых унижений. Не благодари, мой зверь.

Она села в кресло и принялась наматывать на палец и распускать короткую синюю ленту, потому что руки жили своей собственной жизнью и ничего с ними сделать не получалось, можно было только постараться сделать не слишком заметными их суетливые и нервные движения.

— Мне не нравится то, как ты смотришь на меня, — произнёс Пол, — и этот демонстративный траур не идёт ни тебе, ни той, за кого бы тебе хотелось, чтоб тебя принимали. Давай решим этот вопрос сейчас, чтобы он не всплыл потом, потому что сам по себе я быть не могу, при мне всегда есть человек, правитель. И я не для того столько сил и времени вложил, чтобы снова менять род. Я не хочу постоянно наблюдать такое выражение лица, будто ты хлебнула чистой жёлчи. Давай ещё раз разложу по полкам, что происходит.

Веля села ровнее. В носу неприятно защипало.

— У тебя не было ничерта, кроме чемодана вещей и комнаты в общаге, — начал зверь в теле человека, — но я привёл тебя сюда. Я дал тебе остров, который можно было развить и научил, как это сделать. Глядя в суть вещей — я дал тебе уверенность в своих силах и в том, что ты можешь на что-то влиять. Я спас столько людей и земли, сколько смог в одиночку. Я посадил тебя на трон. Теперь, что делал топорылое величество? Он воевал, убивал людей и уничтожил моих братьев и сестру, а на десерт произвёл апокалипсис. Он приставлял к тебе своих шпионок, а на вон той виселице собирался вешать твоих ганцев, чтобы сломать тебя и добраться до меня. Ещё денёк — и у него бы всё получилось, а затем Либр стал бы необитаемым. Ты живёшь в долг, как говорил дохлый охранник, но теперь ты должна не только мне, а ещё и всем им, — Он кивнул на шумящее человеческое море. — Став королевой, ты можешь изменить их жизнь в лучшую сторону на самом деле.

Веля молча глядела на площадь.

— Это не казнь, а справедливое воздаяние ему и мне, это твоя плата за самоидентификацию и возможность на что-либо влиять в гораздо больших, чем раньше, масштабах. Заметь, я не попросил чего-либо, что в самом деле тебе необходимо. К тому же, король твой родственник только формально, ты и знаешь его без году неделя. Это разумная плата. Плати.

Жаль, что на свете больше не было инженера по имени Тим, о котором можно было бы с теплом вспоминать в особо гадкие моменты, пускай он бросил её, чем сделал несчастной. Господь любит несчастных. Вся жизнь из несчастьев и сшита, как это платье из шерстяных ниток.

— Пусть начинают, — дрожа мелкой нервной дрожью, сказала Веля, наматывая на палец ленту.

Пол махнул кому-то рукой, и глашатай закричал о начале казни.

В ярком свете дня всё это казалось каким-то кошмаром: пёстрая площадь, помост с виселицей и мешковатой фигурой небритого палача под нею, который неловко присел, будто его тревожила боль внизу живота, попробовать, крепка ли подставка для ног, серьёзное и внимательное лицо Пола, блеск в его глазах, и радостный, оттого особо жуткий шум толпы, в последний раз приветствовавшей своего короля криками:

— Убийца!

— Виселица — вешальнику!

Утром она сама помогла отцу одеться в один из его синих камзолов, которые он считал нарядными, а на самом деле они были такими скромными, а потом его руки сковали за спиной — пожалуйте ручки, ваше величество. Теперь он шёл в кандалах, глядя себе под ноги, по расчищенному в толпе коридору, вдоль которого стояли его же гвардейцы. Только когда поднялся на помост, со спокойным безразличием оглянулся вокруг, на людей, посмотрел и на террасу с застывшей в кресле фигурой в сером, затем взобрался на подставку для ног. Постепенно шум утих.

— Последнее слово? — вдруг крикнул Пол, сложив рупором ладони и подавшись вперёд.

— Сдохни! — раздельно произнёс отец, очевидно, с намерением ещё больше восстановить людей против себя, и всё потонуло в разноголосом возмущённом вопле.

— Вот видишь? — Пол повернулся к смертельно-бледной Веле. — Отличная иллюстрация моим словам.

Отец уставился на них своим тяжёлым взглядом и мотнул головой вбок, будто воздух боднул.

— Начинай! — бросил палачу презрительно. Он даже сейчас командовал.

Мастер Бью торопливо накинул ему на голову небольшой мешок, поверх мешка — славную петлю. Подрагивающими руками аккуратно расправил вокруг шеи, словно хотел, чтоб его величество висел красиво, подтянул узел и слез на помост. Он ждал команды, чтобы выбить подставку, на которой стоял его суровый владыка, когда король одним ударом ноги выбил её сам, и сразу повис,
раскачиваясь, извиваясь всем телом, забился, будто огромная пойманная рыба. Площадью прокатился общий вздох или стон, а Веля вскочила с бешено бьющимся сердцем, прижимая руки к груди. Слёзы сами по себе брызнули из глаз, без всякого притворства. И она всё смотрела, не в силах оторваться, как отец пляшет на верёвке, отчаянно пытаясь найти ту опору, которую сам и выбил, и судорожная эта пляска всё тянулась, и тянулась до бесконечности, целых десять секунд.

— Хватит уже! — сквозь рыдания выдавила Веля.

Король будто услышал — его движения стали ещё резче и короче, и наконец, затихли. Ноги ещё дважды коротко дёрнулись и по штанам расплылось мокрое пятно. Веля схватилась за голову и упала в кресло. Все молчали, было очень тихо. Палач подошёл к повешенному, потрогал за шею и произнёс:

— Покоя королю.

Тогда зашумели снова, крича славу зверю рода.

— Ты доволен? — прерывающимся голосом спросила Веля.

— Вполне, — просто ответил Пол.

Она помолчала, пытаясь успокоить бешено бьющееся сердце и восстановить дыхание.

— Я займусь погребением, — сказала затем. — Ты хоть понимаешь, что похоронить я его должна не как преступника, а как короля и моего отца — рядом с матерью?

— Как тебе будет угодно, — последовал ответ.

Он сел в ту позу, в которой она увидела его, когда впервые после третьей Луны поднялась на террасу: на пятки, и большими пальцами обеих рук упёрся в лоб. Закрыл глаза, и лицо его приняло сосредоточенное выражение. Затаив дыхание, Веля наблюдала. Он повозился недовольно, открыл глаза.

— Ты мне мешаешь, — сказал резким тоном. — Я не могу сосредоточиться, когда ты надо мной стоишь.

И она ушла.


***

Солдаты отгоняли любопытных — всем хотелось сувенирчик от убийцы зверей — пуговицу с камзола или пряжку с сапога. Веля нервно наблюдала, как её личная охрана снимает с виселицы тело.

— Осторожнее! — прикрикнула она. — Это всё-таки король!

— Гляди-ка, — сказали в толпе, — жалеет убийцу зверей…

— Заткнись, — с тоской ответил один из солдат, — а то плетей отведаешь. Это же отец…

— А помнишь, как мы с ним на Васаре высадились? — спросил его другой.

— Ага. Когда он ворона убил…

Молодые амазонки под руководством Мадоры снесли короля на телегу с лошадью, сняли с рук оковы, с головы — мешок, укрыли гобеленом, взятым из Велиных покоев, да так и тронулись — несколько ганцев из её старой прислуги, солдаты и она.

Странные это были похороны. Короля не удостоили ни почестей, ни скорбных песен дворцовых женщин, ни службы в храме зверя рода. В толпе шептались, что и поминального пира не будет, не положено висельнику, зато поговаривали о возможном застолье для горожан после коронации её высочества, грядущей амнистии и бочках вина, которые кто-то видел на заднем дворе королевского дворца.

Веля шла за повозкой совсем одна, глядя в землю под ногами. Только солдаты расчищали дорогу, вдоль которой люди глазели, как наследница престола провожает в последний путь Скера, убийцу зверей.

Они дошли до самого дворца Снов, когда защитное поле упало, и вода с грохотом плеснула в отвоёванное, наконец, своё законное пространство, подхватила лежавшие на дне корабли и лодки, с треском швырнула на берег те из них, что были полегче, вынесла обломки и мусор, водоросли и ракушки, захлестнула пристань раз, ещё раз, — и успокоилась. Вскоре волны уже легко ворчали у прежней кромки, будто и не было яростного гнева стихии. Только тогда Веля вздохнула полной грудью. Всё-таки, она не ошиблась.


В сырой прохладе храма, где поставили носилки с телом отца, она отпустила солдат.

— Буду молиться над телом, — пояснила.

К ним с амазонками подошла лисья жрица, которую отец содержал за свой счёт из жалости. Веля посмотрела на её залитое слезами лицо.

— Ваше высочество, — сказала жрица, — я знаю, что нельзя по казнённому, и к зверю рода не обратишься, нет его больше, но, может, прикажете жаровню стихиям разжечь? Ваш отец мне был благодетелем…

Жрица тонко всхлипнула.

Труп заворочался, отбросил гобелен в сторону, и отец, шаря налитыми кровью глазами по сторонам, поднялся на ноги. Медленно осмотрел насторожившихся амазонок, ахнувшую жрицу, остановил взгляд на дочери.

— Ты взяла мне переодеться, дьявол тебя дери? — спросил он. — И где моя секира?

Веля зарыдала и бросилась ему на шею.


Они уплыли на маленькой шхуне, едва стемнело: отец, Леяра и Фип. Шхуну заранее загрузили всем необходимым, едой, водой, семенами, всевозможной утварью, нашлось место для нескольких живых коз, куриц и пары бочек керасина. Веля вела себя очень глупо — всё подсовывалась отцу под руку, чтоб дотронулся, словно пыталась наверстать упущенное время, и глаза были на мокром месте, впрочем, отец нытьё терпел и несколько раз обнял её вполне искренне, один раз в спине у Вели даже что-то хрустнуло.

— Осталась бы ты, — сказала она Леяре, — как ты будешь козу доить? Я сама не представляю, с какой стороны к ней подойти, я её попросту боюсь.

— Я тоже! — со счастливой улыбкой ответила васарка. — Ужасно боюсь. И я ничего не умею!

Веля закрыла лицо руками и заплакала.


У самого берега отец обнял её в последний раз, потом взял за голову, и посмотрел в зарёваную мордаху.

— Ничего, вытянешь, — сказал он. — Иногда мне кажется, что у меня не дочь, а сын.

— Будет и сын, — сдуру брякнула Веля, и по изумлению в его, обычно неподвижном лице поняла, что случайно разгласила чужую тайну.

Впрочем, отец быстро взял себя в руки. Он потряс канатиком из её волос, с двумя крюками на концах. Железо почти разогнулось, повиси король ещё немного — и беды не миновать.

— Умная, в меня! — сказал он, и положил канатик в карман, а достал оттуда золотую коробочку вроде табакерки. — Возьми, вдруг пригодится.

— Что это? — спросила Веля, шмыгая носом и рассматривая золотое литьё с узором: волны посредине, две луны, большая и малая, сверху.

Она открыла крышечку и отшатнулась — там лежала истлевшая голова мёртвой птицы. Покраснев, она закрыла коробочку снова.

— Мне ни к чему, — сердито сказала она. — Я и так справлюсь…

— Это подарок, поступай, как хочешь, — отец пожал плечами.

Тогда Веля размахнулась и зашвырнула страшную коробку так далеко в море, как только смогла. Та блеснула в ярких солнечных лучах, и сгинула.

Отец рассмеялся:

— Ну, твоя воля!

Она стояла на берегу, пока их шхуна не превратилась в крохотную, едва различимую точку. Тогда понурилась и, в сопровождении своих притихших женщин, пошла домой.


В её покоях было тихо. Пола никто из прислуги не видел, даже Фобос не знал, где он бродит — после того, как упало поле, его никто не видел. Веля попросила кувшин вина и села в одиночестве напиваться. «Имею право, — думала она. — Надо расслабиться — и спать. Главное, что всё вышло…»

Напиться никак не получалось, ни с первого кубка, ни со второго. Она легла, прямо в мешковатом и колючем траурном платье мачехи, но уснуть тоже не вышло. Тогда Веля встала, выпила ещё, и стала ходить из угла в угол, пока не устала, тогда застыла посреди своей гостиной, расставив ноги, с опущенной головой и руками.

— Как ты это сделала? — раздался голос.

Она подняла голову — Пол стоял перед нею, в человеческой форме. В пресердитой.

— Привет, — сказала она, глупо улыбнувшись.

— Как ты это сделала и почему я снял экран, если жертвы не было? — сухо спросил он, пристально глядя на неё. — Я ещё, когда вы его в повозку укладывали, понял, что подстава, хоть твой топорылый папаша, и дёргался, и обоссался так картинно. Я хотел посмотреть, что из этого выйдет.

— На самом деле тебе не нужны жертвы, — медленно произнесла она. — Нужно то особенное состояние, которое даёт осознание полученной жертвы. Его ты получил просто от спектакля. Тебе нужна… концентрация.

— Откуда ты знаешь? — прищурившись, спросил Пол.

— Я надевала твой шлем, — чуть подумав, сказала Веля. — Шлем первозверя.

— Я тоже его надевал.

Веля замолчала. Мысли в голове путались, она и сама не могла объяснить, что увидела, примерив артефакт. Но какое-то видение было.

— Всё что надо, в тебе уже есть, — добавила она.

— Ты меня обманула, — презрительно сказал Пол. — Лишила меня жертвы. И ты просто пьяна.

— И что? — глядя исподлобья, спросила она.

— Зря я согласился на тебя, — зло продолжил он. — Столько времени потеряно зря!

— Дождись, пока я сдохну, заведёшь себе новый род.

— Надо было просто переехать тебя той машиной как следует, — выплюнул он. — Уже бы давно завёл!

Голова словно ватой была набита. Постепенно Веля осмыслила услышанное и рассмеялась.

— Конечно же! — сказала она. — Могла б давно догадаться. Я была тебе нужна без единого якоря, так? Я не должна была чего-нибудь добиться там?

— Ты вообще мне не нужна.

На секунду перед её глазами потемнело, а когда она снова смогла видеть, зверь лежал на полу, а она сидела на нём сверху и раз за разом била ножом, внезапно очутившимся в руке, будто кто-то подсунул его, как бывает в азартной драке, когда двое дерутся, а зрители смотрят, ставши кругом. Она не помнила, чтобы доставала нож.

— Спасибо! Что! Позаботился! Обо мне!!!

Пол дёргался каждый раз, когда короткое лезвие погружалось в его тело. Но вот изо рта у него хлынула кровь, и она отбросила нож в сторону.

— Не… так, — вымолвил он, и на губах вздулись кровавые пузыри, — так… вернусь…

— Вернёшься, и будешь вежлив, — задыхаясь, сказала она, — Я нужна тебе, как и ты мне. Это двусторонний меч.

— Я… ждал отравы… Не хочу… больше…

— А я хочу.

Она улеглась на пол рядом с ним, обняла и держала, пока он не затих и хриплое неровное дыхание не прекратилось. Тогда заплакала и обняла ещё крепче.

Когда Таки принесла лампу, она нашла принцессу, крепко спящей в кровавой луже на полу, в обнимку с мёртвой оболочкой зверя рода.

Эпилог

Трижды прозвучал горн, и гомон стих.

У неё больше не было зверя, чтоб принять корону из его рук, как не было и радости, лишь предчувствие тяжёлой ноши, грозящее многотонной волной обрушиться на плечи, быть может, не самые хлипкие, но отнюдь не отцовские. Только теперь защитить от волны было некому.

В негнущемся парчовом платье Веля снова стояла на самом краю террасы, с той её стороны, что выходила на людское море. Держа в руках простую корону — обруч с резьбой и вставками из эмали — Веля вспомнила то нарастающее ощущение ужаса и счастья, которое она испытала, когда встала босиком на горячий ганский песок и поклялась служить небольшому острову. Теперь островов было много, слишком много.

— Клянусь служить Трейнту, пока Великая Ночь не заберёт меня в лоно своё! — крикнула она. — Тёмная мать да будет свидетелем.

Разноцветная масса колыхалась перед её глазами, трепетали стяги с изображением последнего зверя.

— Клянусь служить Либру до последнего вздоха! Светлый День да будет свидетелем, — продолжила она. — Да покарают меня стихии, если я нарушу свои клятвы!

И надела отцовскую корону на голову. Та села низко.

— Слава королеве Авелин! — тысячью глоток заревела, завизжала площадь и все волосинки на её теле встали дыбом. — Слава зверю рода!

Она убила своего зверя, и убьёт его снова, если понадобится. И снова. Она будет его убивать, пока зверь не подчинится.


***

Во входную дверь постучали кулаком. Каземат пустовал после амнистии, заключённых не было, и единственный стражник, играющий в кости с палачом в оружейке, поднялся поглядеть, кого принесла нелёгкая, но дверь уже приоткрылась, в щель просунул голову, а затем толкнул плечом и ввалился полностью один из новых дворцовых лакеев, совсем молодой парень, по имени Бо, с высоким кувшином в одной руке и румяным круглым пирогом, завёрнутым в полотенце, в другой.

— Велено передать вам вина в честь коронации, — быстро сказал он, очевидно, торопясь поскорее вернуться к другим делам, — и поесть.

Стражник радостно потёр руки — снова угощают! Вскоре оба уже пили, по очереди прикладываясь к кувшину, и закусывали поломанным на куски пирогом с говяжьим ливером.

— За её величество!

— За последнего зверя!

— А красотка-то наша королева Авелин!

— Д-да-а…


Мастер Бью изнемогал. Этот вопрос не давал ему покоя, изводил, выкручивал, как внутренняя дыба. Он до сих пор ощущал холодное лезвие ножа у себя в паху и помнил ужас, с которым пытался себя спасать, когда королева и её женщины бросили его, как мешок с мукой, у катакомб. Палач лучше всех на свете знал, что при кастрации нужно прижечь рану мошонки, пока он не истёк кровью. Повизгивая от ужаса, он ощупывал себя, сидя на земле, но оказалось, что порез и в самом деле неглубок, крови было мало, прижигать особо и нечего. Мастер Бью просто-напросто обоссался со страху, и когда моча потекла по ногам, решил, что это кровь.

Наконец, вино развязало его язык настолько, что он отважился спросить:

— А что бы ты подумал, если бы я сказал, что королева трогала меня за яйца?

— А-ха-ха, я бы подумал, что мечтать не вредно! — расхохотался стражник. — Эх, братец! Ну ты и придумал! С такой фантазией да в шуты, а ты палач!

Мастер Бью открыл рот. Ему мучительно хотелось хоть кому-нибудь поведать о том, как, запуганный её королевским высочеством, он вплёл в петлю железное корабельное кольцо, и когда накидывал петлю на шею Скера Бесноватого, зацепил в кольцо железный крюк, торчащий под воротником королевского камзола сзади, прикреплённый к верёвкам, которыми король обвязался подмышками. И потом, когда ступенька ушла из-под ног убийцы зверей, тот повис не на верёвке, а на этом крюке. Мастер Бью до полусмерти боялся, что кольцо не выдержит огромного веса королевской туши и король удавится взаправду, и вот тогда ему, палачу, придёт неминуемый и мучительный конец. Мастер знал, как выглядит смерть, и видел готовность убивать в глазах её высочества. И готовность изувечить. Нет, столько вина на свете нет, чтоб он такое рассказал. Бью закрыл рот.


***

Неспокойные руки неподвижно лежали на подлокотниках: изрезанный мрамор, на нём — скалящийся лис — мёртвый зверь королевского рода, едва не ставший первозверем. Отец оставил барельеф, и она не станет его трогать, позже сюда добавят Пола. Ему полагается тут быть, как последнему зверю Либра, и на стягах быть полагается.

Королева сидела в огромном для её размеров каменном троне, сосредоточенно глядя прямо перед собой.

У всех дверей стояли отцовские гвардейцы. На верхних ступенях — её собственная стража, молодые женщины в особых, ярких мундирах. За спинкой трона тихо кашлянул полезный человек.

Огромный зал был полон народу, оба старика-советника, отцовский, и её собственный, с двух сторон у подножья лестницы направляли желающих поздравить её величество с коронацией, и к трону по очереди поднимались подданные, трейнтинская знать и благородные гости.

— Покоя королю, — говорили они, кланяясь, — Долгих лет вашему величеству!

И отходили. Королева скупо улыбалась и легко кивала в ответ, радуясь, что отцовская корона сидит достаточно низко на лбу. К коротким волосам даже шпилькой её не прикрепить. И она старательно следила за собой, чтоб не сделать резкого движения головой.

— Покоя королю… Да здравствует королева Авелин!

Она думала об отце, Леяре и маленьком Фипе. Где они сейчас? Каково им приходится? Всё ли у них есть, достаточно ли припасов? Где на этом новом, умытом лице мира они наладят новую жизнь? Королева верила, что отец справится, что эти трое все трудности одолеют. Вернее, четверо, включая нерождённого брата или сестру. Но как сама она потянет королевство без отца? Она ничему не успела научиться, занимаясь совсем другими вещами, хорошо или плохо это было, и теперь ей предстояло биться головой о стену. Надеясь, что лоб окажется достаточно крепок, королева вздохнула.

«Не волнуйся, пап, я тоже справлюсь», — подумала она.

А в черноте лона Великой Ночи, в тёмной материи, во всём и нигде, метался комок энергии. Полная тоски и стремлений сущность искала выход из себя — в никуда. Рвалась раствориться во мгле, перетечь в неё, прекратить осознавать себя и разом ощутить весь мир, такой знакомый и неизведанный, растечься и слиться с пустотой, ни с чем и со всем, но пустота мягко отталкивала мятежный комок, концентрировала, направляя и сжимая, пока не втиснула в крохотную клетку плоти.

И клетка поделилась надвое.


КОНЕЦ — ДЕЛУ ВЕНЕЦ,

КТО ДОБИЛ — ТОТ НЕ ДЕБИЛ.

ФУФ….



Оглавление

  • Пролог
  • Глава 1. Полтинник
  • Глава 2. Да здравствует король
  • Глава 3. О мироздании и браке
  • Глава 4. Когда ты веришь
  • Глава 5. Стихий тяжёлый промысел
  • Глава 6. Сомненья порождают хаос
  • Глава 7. Ты труп, детка
  • Глава 8. Будни и праздники
  • Глава 9. Любовь не добра и не зла, она просто любовь
  • Глава 10. Посмотри в склеп
  • Глава 11. Даже крошечный камушек в сапоге осложнит путь ​
  • Глава 12. Всё предсказуемо
  • Глава 13. Лица старые, новые маски
  • Глава 14. Бегом по кругу
  • Глава 15. Зверь должен умереть
  • Глава 16. На тёмной дороге
  • Глава 17. На шаг глубже, на тон темнее
  • Глава 18. Чёт и нечет
  • Глава 19. Тайна первозверя
  • Глава 20. Луна
  • Глава 21. Луна
  • Глава 22. Слава зверю рода
  • Глава 23. Послелунье
  • Глава 25. Время казнить и миловать
  • Эпилог