Точка на черном [Григорий Булыкин] (fb2) читать онлайн

Григорий Булыкин Точка на черном

Об авторе:

Григорий БУЛЫКИН – автор начинающий лишь в жанре детектива.

За плечами у него весьма насыщенная журналистская биография. Родившись через восемь лет после войны, в год смерти Сталина, он вобрал в себя противоречия Времени 60-х, 70-х, яйцом к лицу столкнувшись и с «рифами» флотской службы, и с лабиринтами, которыми приходилось продвигаться уголовному репортеру районки, областных и центральных газет. У него масса всяческих почетных журналистских регалий и наград, но, видимо, главное для него сегодня – быть узнанным в качестве «детективщика». Пожелаем ему удачи.

1. ДВЕ СМЕРТИ (Чхеидзе)

И Пахотный сидел справа от генерала – невозмутимый, словно Будда. Изредка он поглядывал на меня. В светло-голубых его глазах я не мог прочесть ни сочувствия, ни упрека. Да, Пахотный есть Пахотный…

– Тебе не в розыске работать, а… – Генерал не кричал, он буквально рычал на меня, тяжелой ладонью хлопая по фотографиям, веером разбросанным по столу. – Кто тебе дал право стрелять? Кто?! Понимаешь ли ты, мальчишка, что тебя судить будут? Понимаешь, а?

Я понимал. События минувшей ночи начисто перечеркнули все пятнадцать лет моей службы. И что там службы – жизни… Я ощущал сейчас такую пустоту в себе и вокруг себя, словно меня зашвырнули куда-то в безвоздушное пространство.

События… В два часа ночи в управление позвонила обходчица железнодорожных путей. Сообщила: недалеко от вокзала, на пустыре между железнодорожным полотном и городским парком двое неизвестных избивают третьего. Между прочим, привязав его к дереву. Ночь вообще выпала на редкость неспокойная – все дежурные группы, включая и линейный отряд милиции, в эту минуту были задействованы. Вот и пришлось выехать мне и стажеру Ване Лунько…

Место происшествия, несмотря на ночную пору, мы отыскали быстро – лишь сержант-водитель заглушил двигатель, справа от парковой аллеи стали слышны чьи-то голоса и плач. Мы с Лунько сразу же бросились в ту сторону. Примерно в тридцати шагах от нас двое шумно возились у одинокого дерева.

– Возьми справа, – шепнул я Лунько, который тотчас же стал огибать пустырь.

Когда, по моим подсчетам, Лунько должен был быть уже позади дерева, я спокойно вышел из тени и крикнул: «В чем дело, ребята?»

Они разом обернулись. И тут, между ними, я увидел бледное пятно, угадав в этом пятне еще одно человеческое лицо.

– Помогите! – Это кричал он, третий. – Помогите…

Я был в штатском. Теперь я понимаю, что это наверняка и спасло мне жизнь, поскольку они приняли меня за случайного прохожего.

– Иди своей дорогой! У нас тут личный разговор, – хрипло крикнул кто-то из них. Я не понял, кто, но автоматически отметил характерный южный акцент.

– Бросьте, ребята. Ну, повздорили, а теперь помиритесь, – продолжал тянуть я свое, приближаясь к ним медленно, словно бы побаиваясь. Когда между нами было уже шагов двадцать, луна нырнула в глухое, как мешок, облако. Тут Лунько вдруг выскакивает из-за дерева в своей милицейской форме и кричит, срываясь на фальцет:

– Руки вверх!

Одновременно с этим криком бахает выстрел.

– Не сметь! Лунько, не сметь! – Кричу я в темноту.

Но Лунько молчит. И хотя прошло лишь две-три секунды, я понимаю, что молчит он не случайно. Тут-то я и крикнул:

– Стоять на месте! Руки вверх! – И для острастки выстрелил в воздух. Все согласно уставу.

А спустя еще с полминуты подбежавший сержант-водитель высветил карманным фонариком такую картину. Слева от дерева лежал скорчившийся Лунько. Тяжело обвиснув на бельевой веревке, опоясывающей его тело, прижатое к дереву, истекал кровью неизвестный, которого били.

…Когда эксперт дал мне копию заключения, я понял, что это – мой приговор. Лунько был убит ножом. Мгновенная смерть. Неизвестный, привязанный к дереву, тоже был мертв… Стреляя для «острастки» в воздух, я угодил ему в горло.

2. В ПУСТОТЕ НЕТ ДВИЖЕНИЯ! (Чхеидзе)

– Первый выстрел сделал Лунько, в воздух… До удара ножом, поскольку после такого удара он выстрелить уже не мог, – эксперт Нефедов протянул мне бурую гильзу. – Попасть же в неизвестного он при всем желании тоже не мог. Это исключено, поскольку Лунько находился позади дерева.

Холодное нефедовское «поскольку», казалось, отделило нас друг от друга. В эту минуту я впервые почувствовал, каково бывает человеку, загнанному в угол неопровержимыми доказательствами его вины.

Нефедов поставил гильзу на край стола, как костяшку домино:

– Неизвестный был убит из пистолета служебного образца. И вот еще одна гильза… Твоя.

– Но я же стрелял в воздух, Иван Михалыч! В воздух!..

– А угодил в него, – эксперт кивнул на еще влажный фотоснимок.

…Генерал, наконец, выкричался. Достал из пластмассового футляра очки и стал ожесточенно протирать их. Странно, но в эту страшную для себя минуту я неожиданно заметил, что генерал очень похож на бедного стажера Лунько – хотя разница между ними была лет в сорок. Оба – под два метра ростом, только генерал с годами отяжелел, а Лунько был строен и тонок. У обоих какое-то удивленное выражение на лице – будто жизнь задала им вечный неразрешимый вопрос.

Это странное открытие обострило и без того мучительный, мой собственный вопрос: «Почему Лунько так неожиданно выскочил и выстрелил в воздух?» По всей видимости, подумал я, он успел увидеть нечто важное. И решил предупредить какое-то действие преступников. Какое?

Несомненно, лишь исключительная ситуация заставила стажера забыть все мои уроки и наставления… А может быть, – просто срыв. Да, конечно, – срыв!

Сколько ему было? Двадцать два, кажется? Он буквально смотрел мне в рот, даже подражал кое в чем. Я видел это и внутренне посмеивался над ним. Ах, стажер Ванечка Лунько… Пустота во мне ширилась, наполняясь дикой тоской. Я прекрасно понимал, что ожидает меня. Но мучительнее всего было осознавать, что не я, а кто-то другой будет искать и непременно найдет убийцу Ванечки Лунько.

Непосвященным покажется странным, но за пятнадцать лет работы в розыске я впервые был свидетелем смерти сотрудника милиции. Вообще-то навидался всякого, но в такой ситуации оказался впервые, хотя мне доводилось до этого брать опасных и вооруженных преступников. Видимо, я как-то привык к тому, что операции, выпадавшие на мою долю, были бескровными. Объективно это было прекрасно – говорило о том, что времена изменились к лучшему. Но ведь имелся опыт моих старших товарищей – того же генерала, к примеру. Или – Сергея Андреевича Пахотного, сидевшего сейчас справа от него… Но я за пятнадцать своих «бескровных» лет как-то перестал учитывать его. И вот расплата.

– А кем оказался неизвестный? – Генерал протер, наконец, свои очки и водрузил их на широкую переносицу. – Выяснили?

– Журналист. Гелиодор Сергеевич Титаренко. Сорок два года. Женат. Сыну шестнадцать, – сухо доложил Пахотный.

Поскольку я был отстранен от служебных дел, эта информация была мне неизвестна. Но, как худо мне не было, я автоматически фиксировал данные, полученные моими товарищами.

– Странное имя – Гелиодор… Что еще? Секундочку… – Генерал взялся за трубку заверещавшего телефона. – Так… Так… А куда они раньше смотрели, – гаркнул генерал в трубку, – куда?! Да, срочно! Срочно!

За четыре последних года я общался с генералом довольно часто. Такова была специфика должности, на которую меня назначили после десяти лет работы в райотделе. Сам по себе этот перевод из райотдела в областное управление произошел по «вине» генерала, обратившего на меня внимание после одного каверзного дела. За глаза меня называли его «любимчиком». И в этом была доля истины – генерал благоволил ко мне. Причина – целая серия удачно разрешенных дел. Как у любого крупного руководителя, у генерала была известная слабость: ревниво опекать проведение той или иной операции, взятой им под личный контроль. И если дело разрешалось точно и в срок, генерал, ощущая естественную к нему причастность, соответственно проявлял к сотруднику симпатию. Обычно это выражалось в том, что он частенько приглашал его «посоветоваться». «Коллега», «старина» – эти словечки так и летели в твой адрес. Откровенно говоря, каждый из нас жаждал услышать генеральское «старина», считая это высшей для себя похвалой…

Поэтому, услыхав неожиданное – «что, скис, коллега?», я мгновенно встрепенулся… Что-то, несомненно, менялось в моей судьбе.

– Скис, а, коллега? – Генерал повторил свой вопрос и снова стал протирать очки, что было у него одним из признаков легкой растерянности. – Посиди пока. Сейчас нам кое-что принесут… – И обратился к Пахотному, снова водрузив очки на переносицу: – Что еще, Сергей Андреевич?

– А больше ничего, товарищ генерал. – Пахотный никогда не называл при подчиненных генерала по имени-отчеству, даже тогда, когда тот переходил на свой «студенческий» язык.

– Как так – «ничего»? Как говорил Авиценна… – Я знал, что сейчас генерал скажет свое любимое: «В пустоте нет движения!»

– …В пустоте нет движения! Как так – «ничего»?!

– Как вы понимаете, товарищ генерал, у экспертов были несомненные хлопоты с этим происшествием. Поэтому сил на то, чтобы провести самое тщательное исследование вещей убитого, не хватило. Думаю, что это возможный резерв. Часа через три-четыре они дадут нам еще кое-что… Вероятно…

– Да уж, «дадут»… «Дали»! – Тут генерал покосился на меня. – И далеко не «кое-что»… А как с поиском тех двоих?

– Собака след взяла, но упустила его на перроне. По-видимому, преступники сели в поезд. За время, отпущенное им, прошло два состава на Москву – пассажирский и грузовой. Один – в Симферополь. Естественно, на симферопольском для нас сложнее – дюжина остановок. В Москву же всего две. Ориентировки посланы. Но у нас лишь одна примета – характерный южный акцент, о котором упомянул майор Чхеидзе. – Тут Пахотный должен был бы бросить взгляд на меня, майора Чхеидзе Степана Ивановича, холостяка тридцати шести лет, роста среднего, начавшего лысеть брюнета, тоже обладающего характерным южным акцентом, правда, выраженным слабо.

Но Пахотный не взглянул на меня. И мне оставалось лишь подивиться – в который уже раз – его исключительному, я бы сказал даже, аристократическому хладнокровию. Ведь не мог Пахотный не отметить генеральское «коллега», обращенное ко мне и свидетельствующее о том, что телефонный звонок что-то изменил в моей судьбе.

А я, признаться, места себе не находил – к тому же генерал начал обсуждение происшествия в моем присутствии. И это в свою очередь означало, что он приобщает меня к расследованию.

– Разрешите, товарищ генерал? – В дверь просунулся эксперт Ануфриенко, человек необычайно маленького роста, известный в управлении как отчаянный шахматист.

– Входите, входите, коллега… – Генерал благоволил к Ануфриенко, которому как-то удалось представить в одном чрезвычайно запутанном деле такие экспертные данные, что дело стало простым, как куриное яйцо.

– Ну? И что у нас в дебюте, коллега?

– Третий… – Ануфриенко позволил себе называть генерала по имени-отчеству. – Третий человек. Он, по всей видимости, стоял, выражаясь высококультурным русским языком, на «шухере» – у железнодорожного полотна, где обычно ходят путейцы-обходчики. Выражаясь тем же языком, он прошляпил майора Чхеидзе. Вот снимки следов… Он побежал по влажной земле. Судя по размеру – очень небольшого роста мужчина, А вот, – тут лицо Ануфриенко осветила прямо-таки ангельская улыбка, – вот еще одна гильза. И тоже от «ТТ».

«Так, – отчетливо понял я, – бедный стажер Лунько увидел за мгновение перед тем, как исчезла луна, что позади меня возник этот третий. Наверняка увидел и оружие в его руках. Это было слишком много для него. Тут бы и Джеймс Бонд растерялся… Впрочем, Лунько не растерялся – он выбрал единственно возможное решение. Ванечка Лунько…»

– Мне кажется крайне важным выяснить вот что, – генерал повертел в руках гильзу, поданную Ануфриенко, – вот что… В кого стрелял тот третий – в Чхеидзе или же в журналиста?

– Полагаю, в Чхеидзе он бы не промахнулся. Был в трех метрах… Не исключаю, естественно, случайность… Но если он стрелял почти во тьме в журналиста, то он стрелок экстра-класса, – сказал Ануфриенко.

– А как ты мог не расслышать выстрел? – Генерал исподлобья

глянул на меня.

– Видимо, выстрелили они одновременно и звук слился… – Ануфриенко развел руками, – бывает. К тому же шел товарняк…

Откровенно говоря, в этот миг я почувствовал страшную усталость. Многовато было для человека: пережить на глазах две смерти, осоанать, пусть и запоздало, какой опасности ты подвергался сам… И даже обретение вновь своего прежнего положения – полноправного «коллеги» – это тоже неожиданно обрушилось на меня непосильной ношей.

В кабинет вошли вызванные генералом Липиеньш, Соколов и, Демидов.

– А где Илюхин? – спросил он.

– Встречает москвичей…

– Так. Очень хорошо… А ты, майор, – генерал взглянул на меня из-под очков, – иди и хорошенько выспись. Пять часов тебе на это.

Я встал, ожидая, что он скажет мне еще что-то. Но генерал молчал. И тут я понял, что, хотя эксперт Ануфриенко вернул меня в положение полноправного «коллеги», генерал считает меня виновным. Именно виновным – никак не иначе. Слишком велик был перечень моих просчетов этой страшной ночью. Не генерал – я сам мог бы их перечислить. Несмотря на дикую усталость, навалившуюся на меня, я вполне ясно сознавал это.

Генерал молчал. Молчали и те, кого он вызвал. И хотя они-то молчали, поскольку затянулась пауза, это общее молчание было, может быть, самым страшным наказанием за всю мою жизнь.

Я повернулся и пошел к двери. И уже открывая ее, услышал любимую поговорку генерала:

– В пустоте нет движения, а у нас пока – сплошной вакуум…

3. «А ПОРТФЕЛЬЧИК-ТО С СЕКРЕТОМ!» (Генерал)

Через пять часов Чхеидзе снова сидел в моем кабинете. Выспаться, понятное дело, он не смог, – наверное, и не пытался заснуть. Знаю я его привычки. Наоборот: пробежал пару километров, сделал гимнастику, с полчаса простоял под душем, и в конце концов наглотался черного кофе… Вроде бы пришел в более-менее рабочую форму, но соображал явно туго. Знаю – никак не может прогнать образ Ванечки Лунько.

Временами и мне вдруг кажется, что Лунько жив. Войдет сейчас и усядется за машинку, перепечатывать какую-нибудь служебную бумагу, которую я подсуну ему, чтобы не мешал…

Вообще-то, многовато чести для стажера толкаться в кабинете самого начальника управления. Но что-то подсказывало мне – быть Лунько первоклассным работником. Что таить, райотдельская текучка не лучшим образом сказывается на диапазоне оперативного мышления; слишком велико количество мелких дел… А чуть что, так сразу же «опекуны» из области. Вот и Лунько, которого Пахотный «выудил» в Красногвардейском РОВД, на первых порах стажировался с оглядкой. А посидел тут, послушал «зубров» и сам стал как-то самостоятельнее… Впрочем, решение, принятое им сегодня в парке, тому свидетельство. В сущности, совершил Ваня подвиг, Выручил товарища… А это – самый высокий класс работы.

Да… Но вернемся к нашим баранам. Я полностью согласен с Пахотным: журналиста Титаренко не били, точнее не просто били, а что-то выпытывали у него. Что? Поди, догадайся. И не вульгарные хулиганы – серьезные граждане привязали его к дереву. Пистолет в кармане обычное хулиганье не носит…

Да, сплошная загадка. В обкоме поняли, что дело неординарное. Секретарь, кажется, впервые за мой век, не бросил привычное: «…И чтобы в кратчайший срок!» Просто обозначил одну, не очень приятную деталь: «Убит, Иван Прокофьевич, столичный журналист. Суток не прошло, а уже слухи поползли… И какие слухи! Мол, чуть ли не чикагская мафия в области развелась. Так что оставь все второстепенные дела и лично займись этим делом».

Лично займись… Но голова у меня не светлее, чем у Пахотного и Чхеидзе. Я на своей генеральской работе все-таки поотвык от того, что принято называть «частностями». А тут нужно прорабатывать именно частности.

– Одна из рабочих версий может быть такой, – Чхеидзе смотрит куда-то мимо меня, избегая прямого столкновения взглядов (что на него совсем не похоже). – Журналист обладал сведениями, которые угрожали благополучию преступников… Документами, может быть…

– Но как они заманили его в ночной парк? С незнакомыми людьми он бы не пошел. Во-вторых, почему именно в нашем городе произошла эта встреча? – Голос Пахотного сух, бесстрастен. В свои сорок девять лет он сохранил буквально юношескую стать: лицо чистое, без единой морщины. А вот манера держаться и этот, чуть скрипучий, бесцветный голос старят его.

– Вопрос, конечно, принципиальный. Но главное: все мы сходимся на том, что встреча носила не случайный характер, – это Шимановский, москвич. Старый знакомый. Как-то помогал нам раскручивать дьявольски трудное дело. Все мы тогда ломали голову, где и как прятал убийца нож. «В гульфике брюк, – сразу же догадался Шимановский, – в гульфике… Довольно архаичный прием, использовавшийся еще при царе Горохе». Цепкий парень.

Шимановский привез с собой из Москвы кучу сведений об убитом журналисте. Оказывается, со штатной работы Гелиодор Сергеевич давно ушел. Написал несколько сценариев; сработал научно-популярную книгу. Тем не менее, газету не бросил. Нередко ездил по заданию редакции в командировки. Писал едкие, хлесткие фельетоны – преимущественно с уголовным уклоном. В наш город командировку не оформлял – по крайней мере в тех редакциях, откуда обычно брал задания. Кстати говоря, обладал довольно широким кругом знакомств в нашей системе… Да, вполне вероятно, Чхеидзе прав: в одну из своих командировок журналист вышел на какое-то нешуточное дело. Располагал уличающими документами. Это, возможно, и решило его участь.

– Почему в вашем городе? – Шимановский откинулся на спинку стула. – Вероятно, потому, что с ним связаны интересы тех людей, которые заманили его в ловушку… – И тут же, противореча себе. – А возможно, город был просто «нейтральной» территорией. Местом встречи. Скажем, кто-то посулил Титаренко передать тут те самые сведения, а?

Я понимал: если наш город – лишь «нейтральная» полоса, то мы, вероятно, мало «наработаем» в этом расследовании.

…Сам по себе факт присутствия в нашей будничной жизни банды, вооруженной и способной на крайне тяжелые преступления, был вопиющ. О двойном убийстве уже прекрасно знало и руководство министерства, Я, исходя из опыта, предполагал, что, пока мы заседаем тут, в министерстве создается своя бригада расследования. Это устраивало меня, поскольку мы получили бы огромную помощь. Но ведь само преступление произошло на нашей земле, наш сотрудник Ваня Лунько был убит. И мы не имели нравственного права быть в расследовании лишь промежуточной ступенью…

Шимановский, словно угадав мои мысли, сообщил:

– Завтра, если не будет ничего нового, я заберу Чхеидзе в Москву. Нужно проанализировать все возможные контакты в последних командировках Титаренко.

– Для этого у вас есть свои люди, – не сумев скрыть раздражение, сказал я.

– А вдруг прояснится что-нибудь интересное? Все-таки Чхеидзе видел тех двоих… Хотя бы рост запомнил… Голос… Тогда ему придется тотчас же отправиться…

– Куда? – Пахотный кашлянул. – Куда отправиться? Зачем мы сразу же принимаемся за разработку какой-то глобальной версии?

Я видел, что наше заседание начинает всех тяготить. У нас было слишком мало фактов. Убийственно мало.

– Разрешите? Занавес, маэстро!

Ануфриенко и при самом высоком начальстве позволял себе некоторую фамильярность… Но сейчас она была неуместна, как бы ни был чудаковат старший эксперт.

А он тем временем пропустил вперед свою сотрудницу Олю Ба-кастикову, которая несла на вытянутых ладонях что-то, покрытое марлей.

– Ким Анатольевич, потрудитесь доложить по форме!

Но Ануфриенко, словно не расслышав меня, жестом иллюзиониста сбросил с загадочного предмета марлю. Перед нами предстал обычный кожаный «дипломат».

– Повторяю, доложите по форме! – Я чувствовал, что эксперт обнаружил что-то важное, но не мог совладать с раздражением, нахлынувшим вместе с усталостью, накопившейся за эти сутки.

– Есть по форме, – явно обидевшись, отрапортовал эксперт. – Но портфельчик-то с секретом, товарищ генерал…

Через минуту мы увидели, как он вынимает из пазов ручку «дипломата». Кожа, которой она была обтянута, начала сама собой раскручиваться, и мы увидели, что в основе полая сердцевина. Вооружившись пинцетом, эксперт осторожно вытянул из нее свернутую в трубочку вощеную бумагу. Тем же пинцетом он аккуратно развернул ее…

«Иван Аршакович! Выдай предъявителю тридцать пять тысяч рублей». – Ануфриенко прочитал это отчетливо и звонко, как школьник читает стихотворение. Затем с самым серьезным видом стал обходить присутствующих, пожимать руку каждому и при этом… поздравлять!

– Поздравляю с дебютом… Поздравляю с дебютом…

4. ГОНЕЦ. (Шимановский)

«Вторые сутки. Ошеломляющая находка старшего эксперта Ануфриенко. Идентификация оружия. Кто такой Иван Аршакович!» – Я смотрел на листок «дневничка», который обычно завожу, начав новое расследование. Все казалось, что я что-то упустил… Но, повинуясь давно выработанной привычке, начал анализировать каждую позицию. Итак, записка в портфеле Титаренко. Тридцать пять тысяч! Да, не так прост был журналист. Что это – долг? А может быть, плата за какие-то услуги? Слишком велика сумма для обычного долга. И какой же должна была быть услуга, чтобы Гелиодор Сергеевич получил такую «заработную плату»?

А может быть, я зря ставлю покойного во главу угла? Вполне возможно, он – лишь «почтовый ящик», курьер… Попросили получить деньги, он и поехал. Но слишком велика сумма; и очень уж тщательно припрятал он вексель. Стоп! Именно вексель – вексель на предъявителя, так сказать. Ну и что? Это лишь стыковочное звено – и не более.

…Да, впервые сталкиваюсь с делом, в котором было бы столько очевидных позиций: гильза от пистолета, странный вексель, количественный состав преступников, даже голос с южным акцентом. И, тем не менее, – полный мрак. Оружие по гильзе идентифицировано: украдено у нерадивого сотрудника милиции в Энске, на черноморском побережье. Лет десять назад… Но ни разу не бывало в «деле». По крайней мере, в картотеке ничего подобного не нашлось… Вексель? Но от кого, кому? Ладно, посмотрим-ка донесения Илюхина и Демидова. Первый работал на вокзале. С него и начнем.

Так… «Титаренко опознан по плащу. В 23.55 (плюс-минус 2 – 3 минуты) грузчик товарной конторы Стешин И. К. попросил у него спички, прикурить. Это произошло у вокзального окна. Титаренко только что сошел с поезда, направлявшегося в Харьков. Грузчик, продолжая стоять у тележки, видел, как к нему подошел высокий человек, лица которого Стешин рассмотреть не успел. Он подвел Титаренко к окну вокзала и показал ему старика, сидевшего в зале. Грузчик не уверен, что Титаренко подвели к окну именно с этой целью. Однако у него создалось впечатление, что Титаренко какое-то мгновение пристально всматривался в сидевшего старика. Затем Титаренко и встретивший его высокий человек быстро пошли по платформе в сторону пролома в каменном заборе, отделяющем парк от вокзальных путей. Больше они на перроне не появлялись. Все это заняло, по словам Стешина, минуты три-четыре. Еще одна деталь: старик, сидевший в зале (хорошо освещенном и немноголюдном), по словам Стешина, неожиданно вскочил, когда диктор объявил о приходе поезда, на котором приехал Титаренко. Диктор опоздал с оповещением минут на пять…»

…Стоп! Странно: «Диктор опоздал с оповещением минут на пять». Ничего себе опоздание! Целых пять минут! Так, 1-24-05…

– Илюхин? Сергей, срочно выясни у диктора, объявившего о приходе поезда, причину опоздания информации! Это крайне важно, Сергей! Я у телефона…

Что там дальше… «Старик этот быстро вышел на перрон и простоял на нем, под часами, вплоть до отхода поезда. У Стешина создалось впечатление, что старик этот явно нервничал, ожидал кого-то. Но как только поезд тронулся, он с перрона ушел. Согласно описанию Стешина, этот старик – восточного или кавказского типа…»

А у грузчика зоркий взгляд. Если только старик каким-то образом связан с происшествием, то показания Стешина неоценимы. Донесение Демидова… Всего несколько строк. Не густо… «На территории области проживает лишь один человек с отчеством Аршакович. Иван Аршакович Оганян, 1986 г. рождения…» Да, малышу полутора лет вексель не предъявляют. Что там дальше…» В гостиницах области человек с таким именем и отчеством не зарегистрирован».

Нет, ты посмотри, какой туман! Фактов, казалось бы, прорва, но ни одного сквознячка…

Признаться, я всегда побаиваюсь определенных рабочих версий. Так или иначе, они образуют схему, которая невольно начинает диктовать тебе ход поиска. Вырабатывается этакий локальный стереотип. И хотя методы преступников, как правило, оригинальностью не отличаются, стереотип этот нередко уводит в сторону от истины. Как-то мне пришлось столкнуться с таким любопытным делом. На доске гор-справки появилось объявление: «Продается дубленка женская, импортная, срочно. Смотреть по адресу… Только в воскресенье с 10 до 12». Размер был ходовой. Дубленка, понятно, дефицитная вещь. И вот к десяти утра в названной квартире начинают сходиться люди. У каждого – по семьсот-девятьсот, а то и по тысяче рублей в кармане. А в квартире их встречает парень с дубленкой и… автоматом в руках. (Автомат, как выяснилось позже, был ненастоящий, искусная, абсолютно безобидная игрушка). Да, так вот, набралось в квартире человек пятьдесят! А в двенадцать часов с минутами парень, предварительно порядком напугав «гостей», запирает дверь и исчезает с сорока тысячами в кармане.

Не покривив душой, скажу, что «операция» показалась мне в высшей степени оригинальной. Преступник был тонким психологом. Во-первых, сыграл на «дефиците», во-вторых, четко рассчитал тактику поведения в этой ситуации… Для нас, казалось бы, все было очевидным: квартиру он снял по подложному паспорту. Объявление тоже давал по чужим документам. Все абсолютно очевидно и доступно логике. Но мы, разработав пять-шесть версий и вычленив из них наиболее продуктивную, не учли одной элементарной детали. Куда он денет дубленку, которой заманивал людей? (По словам потерпевших модниц, дубленка все-таки была; он, чтобы усыпить бдительность, показывал «товар лицом» еще в прихожей).

Мы анализировали эту позицию и пришли к выводу – уничтожит преступник такую вескую улику. Сожжет, например. Такой вывод – казалось бы, наиболее логичный… А парень попался именно на дубленке! Оказывается, он и ее взял «напрокат», у жены приятеля в другом городе. Обещал продать. Но вернул обратно – пожалел тысячу рублей из сорока тысяч награбленных. Совершенно по немыслимой кривой дубленка вновь вернулась в наш город, ее привезли уже на реальную продажу. А покупательница узнала ее по необычному цвету опушки…

Уточню; тем временем мы уже почти добрались до преступника по иной колее, но – затратив на это в десять раз больше сил. Вот что значит быть в плену у вполне логичной версии…

Я вспомнил эту историю с дубленкой, а вслед за этим неожиданно подумал о том, что нашим текущем версиям как раз недостает именно логики. И еще – связности. Мы анализируем составные звенья цепочки по отдельности. А у преступления есть прежде всего одна, конкретная, установка.

Итак, предположим следующее. Титаренко или человек, его пославший, должны были, по тем или иным мотивам, получить у некоего Ивана Аршаковича крупную сумму денег. Кто-то узнает об этом и решает получить всю сумму сам. С этой целью Титаренко заманивают в ловушку и начинают требовать от него документ, по которому можно получить деньги. По роковой случайности происходит встреча с милицией. Операция сорвана и совершено уже другое преступление.

Вопрос первый: зачем было в таком случае убивать Титаренко? На это может быть два объяснения. Одно из них – устранить свидетеля. Другое – обрубить ниточку, чтобы самим, пусть и без векселя, грубым путем, добыть деньги у Ивана Аршаковича. В таком случае нам нужно ждать еще одного ЧП… Но где! Точка на черном. Вопрос второй…

И тут тренькнул телефон:

– Вадим Сергеевич? Это Илюхин! По поводу задержки информации о прибытии поезда. Была причина. Очень, на мой взгляд, странная причина.

5. РАЗЛУЧНИЦА КЛАВА. (Илюхин)

– Мне сорок два… Сколько не работаю? Четыре месяца. Выгнала стерва директорша. Мол, им в образцовом кафе такие, как я, не нужны. Нет, не официанткой работала – уборщицей. Какая из меня официантка? Рожей не вышла. Дети? Сын. Сволочь порядочная, родила в семнадцать, растила, ночей не досыпала, а он, видишь ли, и знать меня не хочет. На автосервисе работает, ворюга румяный. Ну и что, что сын?! Нет, знать я его не хочу и жену его, была бы моя воля, удавила… Ну, выпила чуток. А что, нельзя? Водкой вон торгуют не для того, чтобы ею цветочки поливать… Ха-ха-ха… А как же, помню! Подошла женщина. Из себя приятная. Попросила, мол, не поможешь ли, подруга? Тут, в диспетчерской, гулящая одна работает. Моего мужа увести надумала. Мне, говорит, смотреть на нее невмоготу! Зайди к ней, подруга, говорит, зайди. Я тебе четвертной не пожалею. Зайди и скажи, что если ты, Клава, не уймешься, беда тебя ждет. Так уж просила, бедная, а в глазах слезы. Жалко мне ее стало. Жди, говорю, тут, сейчас я с этой тварюгой поговорю… А она говорит: постой со мной еще немного… Постояли мы минут пятнадцать. Я еще заметила, что какой-то поезд у моста прошел. А потом подвела меня к радиорубке, и я вошла. Сидит баба – пудов, наверное, на шесть. Старая. Я еще здорово удивилась. Но мужиков-то не поймешь, у них своя мерка и симпатия. Так что я захожу и говорю ей, мол, если ты, Клавка, не бросишь с другими мужиками знаться, то не миновать тебе беды! Как вы прошли сюда, кричит. Никакая я не Клавка. Милицию сейчас позову. А меня зло так и взяло: зови, зови милицию, кричу я в ответ. Пусть все знают, какая ты. Да у меня уже внуки! Это она мне, значит. Вон отсюдова. И встает, обходит барьерчик, да как даст мне под, извините, зад коленкой. Я так и вылетела. А она – за мной, и кричит, зовет милицию. Тут вокзальный сержант меня и перехватил. Ну, и сюда, в вытрезвитель…

Как ни опустилась женщина, мне было жаль ее. Почему-то я сразу поверил ей. И хотя дежурный по вытрезвителю Акимов свирепо хрипнул простуженным голосом, что она попадает сюда в пятый или шестой раз, острая жалость не проходила. По правде, сам эпизод с незнакомкой вызывал мою симпатию. Согласитесь, не всякий бы откликнулся на такую просьбу. А Анна Васильевна откликнулась – чисто по-бабьи, с сердцем. Конечно, и четвертной сыграл тут свою роль. Но взялась за «выяснение отношений» она искренне.

– А как выглядела женщина?

– Лет… тридцати пяти… сорока… А в чем одета, не помню, убей меня бог… Красивая, одним словом.

– Блондинка? Брюнетка?

– Не помню… Выпила я чуток…

– Ничего себе «чуток»! – Лейтенант Акимов хмыкнул.

– Да, чуток! Это она же меня и угостила…

– Где? – Мелькнула надежда, что незнакомку могут опознать в привокзальном кафе или ресторане.

– А прямо в зале ожидания, при ней имелось…

Через двадцать минут я беседовал с уборщицей первого зала Бенедиктовой. Безуспешно: не помнила она, чтобы с Анной Васильевной кто-то был. Хотя Анну Васильевну и видела.

С этими данными я выехал в управление.

6. «ЭТО БЫЛ РЕПОРТЕР!» (Чхеидзе. Москва)

Забавный старичок. Живая история. Видел Маяковского и Есенина. Брал интервью у Айседоры Дункан. Удивительно! И все же Титаренко куда интересней сейчас для меня. А о нем – везде и всюду лишь одна фраза: «Это был репортер!» И не поймешь – то ли с восхищением, то ли с сожалением.

– Почему «был», Исаак Симеонович?

Старичок пожимает острыми плечами. Достает с полки пухлую папку с газетными вырезками.

– Знаете, молодой человек, я многих газетчиков повидал на своем веку. И знаю, что большинству из нас отпущено от и до. Есть такая болезнь: исписался. Ей подвержены в общем-то все. И это нормально. Газета – труд ежедневный, выматывающий и кое в чем нудноватый. Рано или поздно наступает кризис. Нет газетчика, не пережившего кризис, так сказать, жанра. Но одни обладают вторым дыханием, а вторые так и угасают, переходя из лучших во второстепенные. Из второстепенных – в третьестепенные. В лучшем случае – в редакторы. В худшем и вовсе уходят из газеты. Но есть особая группа: это гении ежедневного труда. Тэсс, Стуруа, Стрельников… Песков – вам знакомы эти имена? Вот-вот… Титаренко обладал удивительно сочным пером и светлой головой. Трудолюбием вола и терпением верблюда. Вот вырезки. Какова производительность, выражаясь суконным языком?! Я следил за его выступлениями лет десять. Верил, что ему суждены и большое признание, и слава. Увы, лет пять назад он замолчал. Изредка то в одной газете, то в другой появлялись его приличные фельетоны. Но – не более чем приличные. Без стремительной, художественной легкости. Что-то произошло. Что? Не знаю.

– Может быть, «исписался»?

– Не верю… А с другой стороны… Впрочем, вот интересующие вас статьи. Это вы правильно сделали, что обратились ко мне. Я собрал, пожалуй, все его творчество в газете. Но почему он вас так интересует, молодой человек?

…Мы расстались со стариком, и я отправился в гостиницу читать вырезки. Не верилось, что это может дать нам какую-то ниточку в руки. И в то же время не выходил из головы срок «молчания» Титарен-ко, о котором с грустью поведал старый журналист.

К часам десяти вечера я прочитал последнюю статью. Всего их за эти пять-шесть лет было около дюжины. Невероятно мало, учитывая, что Титаренко жил эти пять лет на «вольных хлебах». На гонорары от них семью не прокормишь. Ну, несколько сценариев и книга… Это, конечно, давало Титаренко доход. Но не такой, чтобы купить за это же время прекрасный зимний дом в сорока километрах от Москвы, «Волгу», импортную мебель… Он был сплошной загадкой, Титаренко.

Прочитав последнюю статью, я подвел черту под своими подсчетами. Во-первых, специализировался Гелиодор Сергеевич исключительно по уголовным делам. Причем по тем, которые находятся в компетенции ОБХСС. Во-вторых, география его поездок была необычайно бедна – уменьшалась в пространстве между Каспийским и Черным морями. Это, конечно, могло объясниться пристрастием покойного к южному климату и кавказской экзотике. Но и игнорировать этот факт было нельзя. В-третьих, у меня уже были данные о том, что из последней командировки, состоявшейся четыре недели назад, Титаренко материал не привез, объяснив это тем, что «письмо не подтвердилось». Вместо этого он сдал дежурный репортаж о дельфинарии в соседнем городе.

Попытки обнаружить письмо, по которому выезжал Титаренко, не увенчались успехом. В отделе писем редакции оно было лишь зарегистрировано. Но на карточке стояло название города, а имени и адреса жалобщика не было.

И что самое важное: город, в который Титаренко выезжал, прочно фигурировал в редких статьях последнего года, напечатанных им в разных газетах…

Но все мои подсчеты и смутные интуитивные предположения не имели пока конкретного смысла. Они лишь настораживали и не более. Закрыв блокнот, я решил, было, лечь спать – ноги гудели, на душе было тяжело. Само сознание того, что где-то бродит убийца Ванечки Лунько, наполняло меня безысходной тоской. У меня не хватало сил избавиться от нее. А поэтому не хватало и сил даже на ненависть к убийце. По опыту я знал: такая ненависть необходима; именно она конкретизирует твое отношение к преступнику, к поединку с ним…

Да, я лег, было, спать, но тут позвонил Шимановский, извиняющимся тоном попросивший:

– Степа, поскольку ты в Москве, доберись до моего дома. Видимо, барахлит телефон. Не могу дозвониться. А надо предупредить, что я задержусь еще на денек.

– Что-то новое?

– Как обычно: каждые два часа – новенький, как только что отчеканенная монетка, факт… А в сумке – голый, безобразный и издевательский ноль. Так заедешь?

Я пообещал. И начал собираться в гости. Уже выходил за дверь, когда раздался новый звонок:

– Это снова я. Слушай, я тут перечитал на телетайпе твое донесение о поездках покойного… И вот о чем подумал: не много ли в деле «южного акцента»? Голос… Имя «Иван Аршакович»… Поездки покойного исключительно под южное солнышко… Старик на вокзале «явно восточного или южного типа»… Пистолет, украденный не где-нибудь, а в Энске… Что скажешь?

– От этого наш «ноль» просто приобретает «южный акцент». Кстати, ты забыл упомянуть и мою принадлежность к стране Кавказ…

– Ладно. Может, ты и прав… Но… Все же, как хочешь ругай меня, а не поленись, обзвони все московские гостиницы.

– Сходи к твоей жене, обзвони два десятка гостиниц… Может быть скажешь, зачем?

– А ты не понял, Степушка? Неужели не понял? Не верю!

…И все-таки Шимановский – гений. У нас работа тоже – нудновата. И нам нужно второе дыхание. Второе ли? Первое? Тут нужен талант, Степа.

Я взялся за телефон. Шутка ли – обзвонить все столичные гостиницы. Но сделать это было необходимо. И как можно быстрее. Конечно, догадка Шимановского – всего лишь догадка. Но… Титаренко неизменно ездил в южный Энск!!! Так, «Москва»… «Россия»… Начнем по порядку…

– …Мне нужно выяснить, не останавливались ли у вас люди из Энска? В течение последних трех-четырех недель. И персонально, не обязательно из Энска, человек по имени Иван Аршакович…

Только в восьмой по счету гостинице я услыхал:

– Аршакович? Иван? Так ваши товарищи из МУРа уже здесь!

– Из МУРа? При чем тут МУР?

7. «ДЕРЖИ МЕНЯ, СОЛОМИНКА, ДЕРЖИ!» (Чхеидзе)

Первым делом я обратил внимание на то, что в номере работал магнитофон, Алла Пугачева пела любимую песню моего младшего брата… «Держи меня, соломинка, держи…»

Песня эта придавала всему особый оттенок – словно передо мной раскручивалась лента какого-то закрученного детектива.

А тем временем все происходило наяву: работник прокуратуры и сотрудник из МУРа тихо переговаривались, наблюдая за работой фотографа. Тот щелкал фотоаппаратом. Каждый щелчок сопровождался нервной вспышкой.

В кресле, косо свесив тело, полулежал старик с седыми усиками «явно восточного или кавказского типа»… Из правой глазницы змеилась темная кровь, уже загустевшая… И только тут я заметил, что ковер под ногами хлюпает, а на паркетном полу блестят лужицы воды.

– Коридорная, проходя, увидела, что из-под двери течет вода. Открыла номер… Ну, и, – муровец кивнул на труп.

– А как же магнитофон? – Я спросил единственное, что пришло мне на ум.

– Новенький. Видимо, старик только купил его. По идее, убийца включил магнитофон, чтобы заглушить звук выстрела. Таким образом, все произошло минут сорок назад. Магнитофон импортный. Особая кассета. Звучание на одной стороне до пятидесяти минут.

– За сорок минут можно добраться до первого же вокзала, – уточнил работник прокуратуры.

– Коридорная не видела, чтобы кто-то проходил в сторону но мера после прихода старика. А он вернулся часов в семь вечера, – муровец закурил.

– Возможно, они уже были в номере, когда он пришел, – работник прокуратуры тоже закурил; и номер сразу же наполнился запахом «Золотого руна».

– Не думаю, – муровец открыл дверь в ванную, – они бы не дали ему возможности набрать полную ванную воды, да еще, чтобы она текла через край… Кстати, гильзу мы так и не нашли.

– Подобрали…

– Серьезные люди…

Со стороны могло показаться, что мы просто беседуем, обмениваясь мнениями по какому-то отвлеченному вопросу. На самом деле мы включились в работу.

Через несколько минут мы уже точно знали: как, когда неизвестные проникли в номер. «Как»: по лестнице, ведущей из ресторана в торце здания. «Когда»: только после семи, поскольку до семи она обычно перекрыта. Двери на этаже горничная открывает лишь вечером, чтобы постояльцы спускались в ресторан, не выходя на улицу. Этим же путем они и вышли…

Расчет был точен: в ресторане в семь часов было человек двести-триста. Пик. Уход и возвращение одного-двух человек должны были остаться незамеченными… Так оно и случилось. Мы проработали в ресторане до одиннадцати часов. Но – бесплодно. Между прочим, собака легко взяла след и вела его от номера к ресторану. Но за его выходом заскулила… Видимо, неизвестные сели в ожидавшую их машину.

Конечно, я допускал, что этот Иван Аршакович не имеет никакого отношения к делу, которым занимался я. Исключительное совпадение – случается и так. Но сжато поведав муровцу и работнику прокуратуры о событиях, предшествовавших моему появлению в номере, я ощутил, что тяжесть трех убийств легла и на их плечи.

Шимановский приехал в Москву с утренней электричкой. Он был немыслимо свеж и элегантен. Часов в девять мы уселись в его кабинете пить кофе.

– Вызывают… – Шимановский качнул чашкой, – туда, наверх.

– К начальнику розыска?

– Выше бери. К заместителю министра… Там, в номере по соседству с Иваном Аршаковичем, жил какой-то важный чин. Ну и звякнул, мол, что это творится…

– Можно подумать, что такое случается каждый день.

– Ладно. Садись за машинку. Я надиктую тезисы доклада. Кстати, тебе тоже придется пойти, так что готовься. Значит, так…

8. «В ПУСТОТЕ НЕТ ДВИЖЕНИЯ!» (Заместитель министра)

Я знаю, что незнакомых людей удивляет моя манера писать. Левой рукой. Тем более, что правая – вроде бы в порядке. Когда-то приехавший к нам в разведроту проверяющий удивлялся, что я стреляю и правой, и левой равноценно. А все просто. В сорок втором я был ранен в правую руку. Год валялся в госпитале. Научился все делать левой – даже писать. На исходе войны снова попал на фронт, в разведку. Там, чтобы совсем довести дело до конца, научился и с оружием обращаться левой рукой…

Но Шимановский довольно равнодушно смотрел на то, как я пишу. Словно все вокруг него пишут исключительно левой рукой.

Я делал пометки, слушая его, машинально отмечая про себя все промахи и удачи в этом деле. И не мог не согласиться с его выводами:

– Поиск нужно перенацелить в Энск. Если даже преступники совершенно случайно возникли на горизонте Титаренко и Ивана Аршаковича, то все равно нужно пройти по всей цепочке от изначального звена…

– А почему вы уверены, что изначальное звено в Энске?

– Я не говорю, что уверен, товарищ генерал. Но это единственно на сегодняшний день продуктивный вариант. Тем более, что тех, кто орудовал в гостинице, в Москве зафиксировать не удалось.

…Как-то я оказался с Шимановским в одной компании – мы с ним сошлись в ней по разным тропкам. Но оказались за столом рядом. Я был в штатском. Он сделал вид, что не узнал меня. И это мне понравилось. Но, когда, подчиняясь общемужеланию, он сел за пианино и стал петь какие-то странные песни, я ощутил в себе мимолетное раздражение. Шимановский был, что называется, душой общества. Такие люди всегда вызывали у меня осторожное к ним отношение. А я хорошо помнил, что Шимановский не раз и не два доказывал свой высокий профессионализм. И это как-то не вязалось с тем, что он способен бренчать за пианино и петь какие-то дурацкие песни. С тех пор во мне осталось чувство, что присущ Шимановскому какой-то элемент несерьезности, даже авантюризма. Я, конечно, понимаю, что в нашем деле необходим изрядный артистизм. И все же, повторяю, всегда в действиях Шимановского я искал присутствие некоторой импульсивности – то, что шло не от холодного ума, а от интуиции, шестого чувства.

– Как говорит твой начальник, – обратился я к Чхеидзе, – «в пустоте нет движения», верно? А тем не менее события несомненно динамируют. Только вот не по нашей воле, а по воле преступников…

– Но именно эта динамика, товарищ генерал, и позволит нам зафиксировать их, – ответил за Чхеидзе Шимановский. – За три дня они наворочали столько страшных дел, что теперь будут допускать безусловные ошибки, заметая следы.

…Следы. Нет, это не просто следы. Это – жизненная позиция людей. А она складывалась у них давно. И маскировалась с таким тщанием, что, вполне возможно, следы они заметут так, что не подкопаешься. Тут речь о выявлении позиции, а не следов. Та, на которой стоят эти неизвестные, – явление редкое. Единичное. И тут нужно отплясывать от печки, возле которой они грелись. Несомненно: их вклинивание между Титаренко и Иваном Аршаковичем не случайно, как не случаен и контакт журналиста с пенсионером из Энска.

Я слушал Шимановского, затем Чхеидзе, а тем временем приходил к выводу, что в деле существуют три круга загадок, которые обязательно должны пересекаться в одной точке. Круг первый состоял из тропиночек, проторенных в Энске Титаренко. Второй – из жизненных коллизий Ивана Аршаковича, по нашим данным, скромного пенсионера. Что-то (уж не шестое ли чувство у Шимановского я позаимствовал?) подсказывало мне, что в точке пересечения этих двух кругов пересекается и третий круг. Тот круг, по которому двигались убийцы.

С чисто профессиональной точки зрения я не мог похвалить Шимановского и Чхеидзе. Все-таки, в узком рабочем смысле, они располагали массой зацепок. Женщина на вокзале… След в парке… Показания грузчика… ЧП в гостинице… А вот на тебе, не сумели пока справиться с таким обилием материала, который обрастал, словно снежный ком, новыми подробностями.

Нет, я доволен ими не был. И они чувствовали это. Но – такова специфика работы. Тут мало быть старательным и толковым. У нас важен результат. А он пока был нулевым.

9. «О, ПАЛЬМЫ…» (Чхеидзе)

Каждые два часа Шимановский проходил мимо меня, сверкая совсем новенькими зеркальными очками, фотоаппаратами, лысиной и ослепительной улыбкой. Южный городок был спланирован так, что все его основные учреждения смотрели друг на друга с разных сторон крохотной площади. Поэтому-то я и видел, как Вадим появляется в одних дверях, пересекает в полминуты площадь и исчезает в других. «Прикрытием» для Вадима явилось корреспондентское удостоверение. Цель поездки – снять как можно больше достопримечательностей городка. Лучших людей. Производственные цеха. А затем издать фотоальбом. Это позволяло Шимановскому без особых хлопот пройти по маршруту Титаренко, приезжавшего сюда и четыре недели назад, и раньше.

Хозяева, народ радушный и жизнерадостный, видимо, с неохотой расставались с Шимановским, обладавшим чудовищным обаянием (и фотокамерами, одна из которых выдавала снимок тотчас же).

Я заметил, что он даже намного навеселе, явно вкусив дары местных виноделов. Передвигался, кстати, он по площади не один, а в окружении белозубых усатых мужчин, которых после каждого визита становилось все больше. Да, Кавказ есть Кавказ…

У меня защемило сердце: в тридцати минутах лёта от Энска, в Грузии, жил мой дед Гурами, к которому я собирался уже лет пять… Но мне приходилось сидеть в гостинице и ждать.

Так уж получилось, но мне достался пассивный метод поиска. Шимановский шел по кругу Титаренко. Я – по кругу Ивана Аршаковича. И если он мог позволить себе передвигаться открыто, то я был лишен этого. Вся моя работа заключалась в том, чтобы ждать – ждать, какие сведения добудет для меня начальник местной милиции.

Само это задание привело майора Сандро Шелаури в недоумение. Старика знали в городке как тихого, скромного пенсионера, хлебнувшего лиха на фронте. Ни в каких деяниях он замешан не был. Вечный труженик, воспитавший пять сыновей и четыре дочери.

О том, что Шимановский – сотрудник центрального аппарата, начальник милиции пока не знал. И когда тот вошел к нему, блистающий своей лысиной и фотоаппаратами, начальник принял его исключительно как журналиста.

– Сними моих орлов?! Герои, да?! Э… Неужели прямо сейчас карточка будет?

Начальник стал в горделивую позу, устремив в объектив действительно орлиный взгляд.

– Вах! – Он поцокал языком. – Вот это техника! Ты посмотри, – обернулся он ко мне. – Кстати, товарищ тоже из Москвы…

Волей-неволей нам пришлось обменяться с Вадимом рукопожатием.

Когда начальник вышел на минуту из кабинета, чтобы привести кого-то из своих «орлов», Шимановский успел шепнуть мне:

– Попроси его попытаться выяснить, когда Иван Аршакович брал билет на поезд, раз. Второе, городок маленький. Несомненно ничей отъезд не проходит без внимания. Наверняка можно выяснить, кто выезжал в тот же период.

…И вот я сижу в крохотном номере, листаю старые журналы, пью в неимоверном количестве чай – жду, одним словом.

10. КВАДРАТУРА КРУГА. (Шимановский)

Да, работенка… У меня уже голова кругом идет от такого количества тостов. И, чувствую, «почетный эскорт» уведет меня в конечном счете в какой-нибудь двор, где уже блеет обреченный барашек.

Гагра, Сочи, Махачкала… Ереван и Тбилиси… Где я еще бывал? Нет, там все-таки не так. Сказывается слишком мощный поток приезжих. Там устали. Гостеприимство не исчезло. Просто нет возможности проявлять его столь бурно.

…А Титаренко знают многие, его имя – словно пароль. Когда я обмолвился, что мы знакомы, заместитель председателя райисполкома прямо-таки в пляс пустился.

– Значит, хороший человек приехал!

Но именно потому, что знают его все, мне трудно заниматься вычислениями единственно необходимых нам лиц. Возьмем того же заместителя предисполкома… Не скажу же я ему прямо в лоб, зачем мне нужно знать, о чем они беседовали с Титаренко месяц назад. А то, что беседовали, – очевидно. И с этим вот здоровячком в сванке, заведующим инвентаризационным бюро, Исой Алигаджиевичем, они довольно тесно общались. И вот с этим… И с теми… Да, это в кабинете заместителя министра можно было умозрительно обозначить круг. А мне приходится не длину его высчитывать, а квадратуру, выражаясь языком математиков. Кстати говоря, ее не сумел высчитать и сам Пифагор.

Ну вот, точно: как я и предполагал, дворик… Стол под чинарой. И даже барашек. Голова моя, голова! Каково тебе, бедной, будет завтра утром.

– Друзья! Предлагаю выпить. – Хозяин, пышущий здоровьем толстяк в невероятной, лишь ненамного меньше дождевого зонта кепке очень серьезно посмотрел на присутствующих. – Друзья! Братья! Старики в горах говорят так: и после захода солнца в доме может стать светло… Если твой дом посетит гость… Друзья!

Да, столько хорошего о себе мне еще не приходилось слышать. Признаться, мне нравилось это застолье. Как бы ни был перегружен мой мозг заботами последних трех суток, какая-то его периферийная часть восторженно внимала мудрости древних тостов и восхитительному дружелюбию хозяев.

– Один враг – много! Тыща друзей – мало… Друзья! – Это был уже, кажется, пятый или шестой тост. Я чувствовал себя совершенно раскованно, смирившись с тем, что этот вечер для работы потерян. И тут сосед, вгрызавшийся в баранью ляжку, как экскаваторный ковш, попросил, да что там попросил – уже на правах друга потребовал:

– Сделай карточку, дорогой… Всех нас, а? Э… Люблю фотокор респондентов. Они радость дарят. А то приедет сыч и давай в бумажках копаться. И то ему подай, и это… Людей за бумагами не видит…

Я усадил всех напротив стола и пару раз щелкнул застывших в серьезном молчании усачей. А спустя пару минут, словно бы продолжая прерванный разговор, обратился к соседу:

– Бумаги – они тоже важная вещь…

– Важная, конечно… – Сосед хрупнул белой костью, обнажив на зависть крепкие зубы… – Важная. Не спорю, дорогой, не спорю.

– А что, Титаренко тоже бумажный червь, а? – Я сам похолодел от собственного безрассудства; представляю, как глянул бы на меня в это мгновение заместитель министра.

– Не червь, а сто червей… Только ты не обижайся за своего друга. Мы понимаем – такая работа…

– Наверное, жалоба? – Я безразлично жевал шашлык. – Если жалоба, то тогда понятно… Можно мне сказать, друзья? Жили в ваших горах два друга. И вот жестокий хан решил одного казнить. – Я начал тост, услышанный еще лет двадцать назад от отца. Усачи внимательно дослушали его до конца и, дружно похвалив меня, выпили. Краем глаза я наблюдал за своим соседом: не встревожила ли его наша беседа?

Сосед явно захмелел. Тяжелыми, коричневыми от работы руками он разламывал ядреные грецкие орехи. Хрясь… Хрясь… Почему-то я отчетливо понял, что он недолюбливает Титаренко. В то же время я сам испытывал к соседу затаенную симпатию: виной тому были эти сильные, натруженные руки…

– А тебя-то зачем он мучал своими бумагами, разве ты начальство?

– Я механизатор… Виноградарь я. А вот пристал, как банный лист, он ко мне… О приусадебном участке речь шла… Да…

– О чем вы там, дорогой? – Иса Алигаджиевич обошел стол и направился к нам. – Нам всем скажите! Доброе слово – как рог доброго вина. И греет и лечит.

– Друзья! – Я вскочил с места. – Однажды царица Тамара решила собрать поэтов своей страны… – Я бессовестно цитировал классика. А в сознании коряво плясали только что услышанные слова: «О приусадебном участке речь шла…»

…Когда я проснулся, солнце вскарабкалось почти на самую вершину горы, прикрывающую городок с северной стороны. Голова, как это ни странно, не болела. Но изжогу я себе явно нажил… Я быстро умылся, побрился. Вышел из своего номера и перешел в крохотную комнату Чхеидзе.

– Здорово, князь!

Чхеидзе сумрачно кивнул. По цвету лица и горе окурков в пепельнице я определил, что спать он еще не ложился. Перед ним лежало несколько пухлых папок, из которых выглядывали хвостики закладок.

– Ну, начнем, Степан?

– Сколько у тебя времени?

– В час дня мне снимать… Где-то в километрах шести от города. Председатель должен прислать машину…

– Хорошо. Сначала вот это, – Чхеидзе протянул мне папку старого дела о краже оружия у сотрудника местной милиции.

11. ДЕЛА ДАВНО МИНУВШИХ ДНЕЙ. (Архив)

«17.9.78. В 13 часов 40 минут сержант Чехоев Р. Д. доложил о пропаже личного оружия. По его предположению, оружие было у него украдено в чайной на ул. Фрунзе, куда он зашел проверить состояние общественного порядка. Чайная входит в его обычный служебный маршрут. Пробыв в чайной минут пять-шесть, он отправился по маршруту дальше. В 22.30 Чехоев почувствовал недомогание и зашел в аптеку на углу ул. Фрунзе и Приморской. Купив валидол, он тут же вышел из аптеки и направился домой. Вопреки инструкции, он попросил сына позвонить дежурному по райотделу и сообщить о своем недомогании. А сам, не сдав оружия, лег спать. Пропажу он обнаружил в 9.00 утра следующего дня. Опросил домашних. И только в 13.40 доложил о пропаже по команде…»

Из протокола служебного расследования:

– Почему вы утверждаете, что пистолет был украден в чайной?

– Именно там, возле стойки, я почувствовал боль в сердце и в какой-то миг потерял над собой контроль… Все остальное время я не мог допустить кражу оружия.

– Сколько человек было в чайной?

– Человек двадцать пять… Непосредственно у стойки пять-шесть человек. В основном приезжие.

– Как, по-вашему, укравший оружие человек мог определить ваше состояние… нездоровья?

– Не знаю…

– С кем вы сталкивались во время этого дежурства?

– Практически ни с кем. Все было спокойно.

– Почему вы утверждаете, что дома оружие исчезнуть не могло?

– Я положил кобуру под подушку, а сплю я чутко.

– Неужели вы по весу не определили, что кобура пустая?

– Я плохо себя чувствовал.

Медицинское заключение.

«…При обследовании оказалось, что у Чехоева Р. Д. микроинфаркт задней сердечной стенки. Его действия в последующие несколько часов были сопряжены с сильными болями, которые могли привести к частичной утрате контроля над собой. 18.9.78».

Заключение служебного расследования.

«…Согласно вышеизложенному считаем необходимым подвергнуть дисциплинарному взысканию капитана милиции Г. Р. Ахаева, не принявшего во время своего дежурства мер по изъятию оружия у заболевшего сержанта Чехоева Р. Д. Поиски пропавшего оружия возложить на сотрудника уголовного розыска Юрьева И. К.»

Рапорт лейтенанта Юрьева И. К.

«На ваш запрос относительно личного оружия Чехоева Р. Д. докладываю следующее:

– установить действительное место кражи пока не удалось;

Дело осложнено тем, что 17.9.78 из города выехало около трехсот отдыхающих и туристов на специальном туристическом поезде…»

12. «ВАШ ХОД, ЮНОША!» (Чхеидзе – Шимановский)

– И больше ничего? – Шимановский удивленно перелистал папку.

– Ничего, – Чхеидзе устало потянулся. – Разве только то, о чем ты уже знаешь. Пистолет заговорил в двух тысячах километрах отсюда. Спустя десять лет.

– Так… Ну, а что Иван Аршакович?

– Абсолютно чистая биография… Работал, воевал, был ранен, демобилизовался, работал, работал, работал… Друзья? Он нелюдим. Уважают его за трудолюбие многие, но очень теплых отношений ни с кем не имел. Разве что в шахматном клубе…

– Старик играл в шахматы? – оживился Шимановский.

– И утверждают, что очень хорошо. Тут прекрасный шахматный клуб.

– Значит, так. В гости не ходил. Кино недолюбливал, как пишет местный детектив… э…

– Шелаури…

– Шелаури. То есть шахматный клуб был для него единственным развлечением?

– Выходит, так. Кстати, я попросил дать мне список лучших шахматистов. Так сказать, почетных членов клуба.

– Умница… Так… так… О, несколько знакомцев! Обязательно выясни, Степан, играл ли в шахматы злосчастный сержант Чехоев!

– Мы мыслим стереотипно, Вадим… Я уже узнал. Играл и по сей день играет. Тут, Вадим, играет каждый второй!

– Как ты знаешь, я тоже побаиваюсь стереотипных догадок. Но, с другой стороны, все в жизни стереотип – начиная от обстановки в квартире и кончая способом появления детей на свет. Так-так… А не поиграть ли мне в шахматишки сегодня после полудня… Я так и представляю, как местный седобородый гроссмейстер скажет мне: «Ваш ход, молодой человек!» А ты тем временем тихо-тихо выяснишь, кто отвечает в районе – мне эта кухня неведома – за оформление документов на частное строительство. На распределение земли под дачи и приусадебные участки обрати особое внимание. Но – обязательно лишь в общем ряду вопросов.

Разговор этот занял не более получаса. И если Шимановский всем своим видом демонстрировал, что у него зреет гениальная догадка, то Чхеидзе был необычайно мрачен.

– Ты бы поделился своими соображениями, что ли? – угрюмо сказал он, потирая ладонью жесткую синеватую щетину.

– Боюсь. Во-первых, что собью тебя на свою колею, а она окажется тупиковой, князь. Во-вторых, не хочу прослыть безумцем. Кстати, я прекрасно вижу, что и ты утаиваешь от меня нечто такое, – Шимановский описал ладонью замысловатую кривую.

– Мне кажется, я знаю, кто выкрал пистолет… Точнее – кто мог его выкрасть. – Чхеидзе забарабанил по столу желтоватыми ногтями.

– Не может быть! Через десять лет?! Не может быть, чтобы тут, сидя в номере, ты… Но тогда все, что писалось о Шерлоке Холмсе, правда… Князь?! Кто же?

Чхеидзе просто произнес:

– Сын,

– Какой сын? Чей сын?

– Сын Чехоева.

13. «ИЩИТЕ ЖЕНЩИНУ!» (Генерал)

Когда дело под контролем самого замминистра, то важно не только разрешить его в кратчайший срок. Важно еще и не дать повода для раздражения высокого начальства. Мол, тут вы допустили ошибку. Там – явный просчет. И так далее…

Исходя из собственной практики, я знаю, что избежать этого невозможно. Но, тем не менее, вечно стараешься придать своему докладу этакую гладкость, чтобы высокому начальству не было за что уцепиться. Опять же, по опыту сорока лет, знаю, что такая гладкость может раздражать еще больше, чем ершистое дело. Случилось так и в этот раз.

– Ты переложи трубку в левую руку, а на правой загибай пальцы, – ядовито басил заместитель министра в трубку. – Женщину на вокзале упустили! Раз… Старика прошляпили, хотя он у вас под носом часа три толкался. А его убили?! Это два… Загибаешь пальцы?

Конечно, объективно он был прав. Но в нашей работе куда большее значение имеет субъективный фактор. И заместитель министра, профессионал высокого класса, прекрасно знал это. Знал, но его не могло не раздражать обилие, на первый взгляд, видимых зацепок в этом деле. Меня самого это раздражало. А нет худшего советчика, чем раздражение…

– Загнул? Пальцев хватило? То-то. Я вам дал Шимановского! Шимановского! А вы? – Он произнес имя Шимановского, как имя, по крайней мере, бога.

– Насколько я понимаю, и муровцы с убийством старика пока не могут рас… расхлебаться, – дерзнул я вставить реплику.

– Вы мне МУРом в глаз не тычьте… «Расхлебаться»… – Неожиданно голос в трубке помягчел. – У меня тут возникло одно соображение… Та женщина, на вокзале, что попросила с «разлучницей» разобраться… Она не кажется тебе довольно толковой и смелой?

– Она сама могла быть лишь случайным звеном в цепи.

– Не думаю. Слишком профессионально работала. Чувствуется холодная толковая голова… Да. Чувствуется. А тот след в парке, о котором ваш эксперт пишет…э… вот…нет, не то… ах, вот… «След кроссовки фирмы «Адидас», Метр шестьдесят два-три…» Так вот я и подумал: а не женщина ли это была в парке? Прикинь, не так много в стране женщин, стреляющих из короткоствольного оружия со снайперской точностью… Подумай!

– Мы… – начал было я. Но голос в трубке опять затвердел.

– У меня и без вас хлопот полон рот. Не хватало еще, чтобы заместитель министра выполнял работу уголовного розыска. Думайте сами, – и он бросил трубку.

«Не хватало еще»… А сам волей-неволей включился в расследование – и не могло быть иначе. Когда перед тобой лежит уже добрый том с оперативными данными по такому делу, ты, – если, конечно, тебе присуща творческая жилка, – невольно включаешься в работу. Таково свойство профессионала. И, хотя у заместителя министра хлопот действительно под завязку, выбросить из головы дело, оказывающее столь упрямое сопротивление, он уже просто не в силах…

Впрочем, эта его «подсказка» может действительно оказаться продуктивной.

Я набрал номер председателя областного комитета ДОСААФ, полковника Мелентьева:

– Здорово, Александр Васильевич…

– Доброе утро. Какая это нужда заставила тебя вспомнить о старом товарище?

– Необычайно секретная и срочная просьба…

– Так уж и необычайная?

– Ей-богу, нужна твоя помощь. Кто ведает у тебя стрелками?

– Стрелками?

– Ну, как там – стрелковый спорт, что ли…

– А… Егоров. Петя Егоров. Ты его должен помнить. В сорок седьмом году его отец сгорел, спасая детишек в Ломинцевском интернате.

– Егоров?! Конечно! Так вот, дай мне его минут на двадцать. Я вышлю машину.

– Что-нибудь серьезное? По нашему ведомству?

– Серьезное, но не по вашему, успокойся. Так пришлешь?

…Через полчаса в кабинет вошел худощавый мужчина. Неужели он сын того Егорова? Я вдруг ощутил буквально физическую тяжесть времени на своих плечах. Я знал Егорова-старшего приблизительно в таком же возрасте. Мы несколько минут потолковали о жизни. Вспомнили его отца. А затем я и спросил Егорова-младшего:

– Тебе часто приходилось выезжать на республиканские или союзные соревнования стрелков?

– Это моя работа. Ни одно крупное соревнование последних десяти лет я не пропустил. Да и зональные – тоже…

– Так вот. Мне бы хотелось знать… – Я никак не мог точно сформулировать свой вопрос. – Понимаешь ли… – И мне, чтобы Егоров отчетливо уяснил суть задачи, пришлось схематично поведать о выстреле в ночном парке.

– Конечно, это может оказаться для нас тупиковым ходом поиска, но, чем черт не шутит… Может быть, это была женщина. Тогда это исключительная женщина. Не думаю, чтобы в стране было много представительниц слабого пола, стреляющих столь безукоризненно из стрелкового оружия, – почти слово в слово повторил я фразу замминистра.

– Мне надо подумать. Перебрать свои архивы… Кстати говоря, хотя в обычной среде женщина-снайпер нонсенс, среди стрелков это не редкость…

– Понимаю. Но все же…

– Я могу с кем-то консультироваться?

– Наверное, это необходимо. Но – без конкретизации причины. Возможно такое?

– Думаю, возможно.

Простившись с Егоровым, я принялся за изучение донесений Демидова и Липиеньша, вот уже третий день работавших с бригадами поездов, проходивших в течение этих двух-трех дней через наш город. Донесения были обработаны полковником Пахотным, приколовшим к ним коротенькую записку: «Тов. генерал! Обратите внимание на встречу Липиеньша с проводницей Л. Архиповой из поезда «Адлер – Москва».

И первым делом я сел именно за эту справку.

14. ДЕЛА ДАВНО МИНУВШИХ ДНЕЙ. (Чхеидзе)

По правде сказать, я и сам еще не был уверен в своей правоте. Просто не давала мне покоя одна фраза в протоколе служебного расследования.

«– Неужели вы по весу не определили, что кобура пустая?

– Я плохо себя чувствовал.»

…Конечно, микроинфаркт – не шутка. Но все же, мог ли человек, проработавший в милиции два десятка лет и чуть ли не ежедневно носящий кобуру с оружием на поясном ремне, не заметить, что она пустая? Это равноценно тому, чтобы плотник не обратил внимание, что его топор без топорища… Стало быть, рассуждал я, пистолет мог исчезнуть у Чехоева из-под подушки. Ведь утром его так же терзала сильная сердечная боль, но он сразу же обратил внимание на необычно легкий вес кобуры!

Поэтому я попросил начальника местной милиции поднять, если они имеются, документы на Чехоева-младшего, которому было тогда тринадцать лет. Успел я заметить, что Шелаури при этом поморщился. И через пару часов понял – почему. Имелись в райотделе документы на Чехоева-младшего… Последние года три он пьянствовал, развелся с женой, нигде не работал. Был замечен в актах мелкой спекуляции. Короче говоря, тип, согласно материалу, данному мне Шелаури, вырисовывался неприятный. По Чехоеву-подростку никаких компрометирующих сведений не было. Это могло объясняться и тем, что был он тогда тихим мальчишкой, и, конечно же, тем, что его отец работал в милиции… И такое случается, увы. Но портрет нынешнего бездельника и мелкого деляги давал основание полагать, что ему и в отрочестве были свойственны не самые нравственные поступки.

Повторяю, пока я лишь интуитивно вычленил Чехоева-младшего как возможного виновника исчезновения оружия. Но Шимановскому мое предложение показалось тоже интересным.

– Слушай сюда. Если, используя нынешние данные об одной чехоевской спекулятивной акции, вызвать его на допрос?

– И спугнуть?

– Кого?

– Действительно, кого?..

– Но вызвать его, Степа, имеет смысл только в том случае, если он никуда не выезжал в интересующие нас дни. Ну, а если выезжал, то это… сам понимаешь, Степа, что это может означать…

И Шимановский, взглянув на часы, заторопился:

– Пора на съемку. Бывай, князь. И побрился бы, что ли…

Я взял бритву, полотенце, у овального зеркала над раковиной намылил себе щеки. И Шелаури, возникший на пороге с черной папкой под мышкой и с пакетом в правой руке, отразился в зеркале – как на экране забарахлившего телевизора. Без того длинный и худой, как журавль, он казался еще длинней.

– Бреешься, дорогой?

«Догадлив», – подумал я устало.

Шелаури расположился за узким, как линейка, столом. Развернул пакет. В нем была кипа фотографий.

– Местный фотограф коллекционирует портреты всех горожан, снимающихся у него. У него единственное ателье в городе. Так что тут все интересующие тебя, дорогой. А это списки тех, кто уезжал и кто вернулся.

– Плюс-минус…

– Никаких «минус», дорогой. Тут даже те, кто выехал на машине, на телеге и на арбе. Данные поста ГАИ.

«А он действительно толковый мужик», – тепло подумал я.

– Но сначала позавтракаем…

Шелаури развернул газету и накрыл ею фотографии и папки. Затем вышел в коридор и крикнул:

– Самед!

В номер вошел огромный старшина с небольшим картонным ящиком и невозмутимо начал вынимать из него разнообразную снедь.

– Слушай, дорогой, – сказал Шелаури после того, как мы выпили по бокалу легкого бодрящего вина и закусили его индюшатиной, – слушай! Ты даешь мне поручения. Я их выполняю. Но честно ли это? Ты знаешь, для чего они нужны. А я ломаю себе голову…

– Я тоже ломаю, Сандро…

– Так почему не вместе нам их поломать? Я знаю тут каждого. Понимаешь? Каж-до-го. Ты же бродишь в Цунтинском ущелье!

– Где? – Озадаченно спросил я.

– В Цунтинском ущелье. Там люди смеются, чтобы через минуту заплакать, а через две минуты снова смеяться. Климат там такой, не обычно переменчивый. И ученые говорят, он на людей влияет таким образом, что у них на душе то кошки скребут, то флейта играет. Незнакомому человеку ни в чем там разобраться невозможно. Потому что цунтинец, разбив бутыль дедова вина, смеется, а купив «Жигули», рыдает, как на похоронах… Ты кушай, дорогой, кушай.

Поскольку я молчал, Шелаури молчал тоже. Похоже, обиделся.

– Ты хоть скажи, что со стариком, Иваном Аршаковичем?

Это был трудный вопрос. По плану, мы должны были ждать и зафиксировать, откуда возникнет слух о его убийстве.

– Не хочешь, не отвечай. Но я уже… знаю, что его убили.

– Знаешь, Сандро?

– Знаю, дорогой. Все уже знают.

Вот тебе и дуля в лицо, Степа!

15. «КОТОРЫЙ РАЗ ЛЕЧУ МОСКВА – ОДЕССА!» (Чхеидзе)

Весть о смерти старика, оказывается, привез почтенный отец семейства Гаджимамедовых – Рустам Эльмирович. Иван Аршакович не делал из своей поездки в столицу никакого секрета. Более того, о его путешествии знали все, поскольку старика пригласили на встречу ветеранов одной из воздушных армий… И самое главное – он условился с Гаджимамедовым встретиться в Москве. Тот ездил к сыну, служившему где-то в Заполярье…

Так бесславно провалилась та часть нашего плана, по которой мы должны были чутко следить, из какого источника возникнет информация о смерти старика.

После ухода Шелаури я разложил на полу около ста фотографий и начал сверять их со списком, составленным им. Оставалось только дивиться энергии начальника местной милиции: против каждой фамилия стояла короткая справка. Кто? Куда? Зачем? – вот явное преимущество работы нашего брата в маленьком городке, где каждый второй родственник каждому первому…

Через два часа, отбросив явно неперспективные имена и фотографии, я поднял с пола и разложил на койке, стуле и столе тридцать фотоснимков. Итак, я сел на корточки перед койкой и стал всматриваться в лица тех, кто уехал и приехал в Энск вчера или сегодня. Приехавшие раньше меня не интересовали, поскольку старик в гостинице был убит позавчера.

Так… Девять из них ездили в Сочи. Время их отсутствия не позволило им побывать в нашей области и в Москве… Семеро летали в Одессу на похороны… Как это я раньше не отсек их?! Так… Только один пропадал столько, сколько понадобилось бы на все их дела. Но он выезжал на своей машине. Вполне возможно, оставлял ее в аэропорту. А возможно и другое: разбил палаточку на берегу моря, да покейфовал себе в одиночестве… И все же запишем: Григорий Петрович Слепнев, заведующий аттракционами в крохотном городском парке. Мирная профессия. Радость пацанят. Стоп!!! Там ведь обязательно должен быть тир!

Только спокойно: никто еще точно не доказал, что в парке стреляли не в тебя, а в журналиста. Вполне возможно, все-таки – ив тебя. И тогда промахнувшийся в тебя не стрелок, а манная каша. Возможно, он вообще решил попугать нас…

Я обвел фамилию красной петлей. Только спокойно. Что у нас дальше… На стуле и столе лежали списки и фотографии тех, кто уехал и еще не вернулся – самая продуктивная, если мыслить строго логически, группа.

Кстати, ни в одном из списков Чехоев-младший не значился. По самым скрупулезным оперативным данным, он вообще не выезжал из города, пьянствуя со своим дружком Мишей Алмазовым, некогда довольно приличным боксером.

Это позволяло мне вызвать его на допрос. Но – только в качестве свидетеля. Да и вызвать его должен был Шелаури. И вести допрос – тоже Шелаури. Я же намеревался до поры посидеть в уголке и послушать их не слишком занимательную беседу.

16. ПАРТИЯ ВСЛЕПУЮ. (Шимановский)

Сначала седобородые обиделись. Но, поразмыслив и решив, видимо, наказать заезжего хвастуна, – согласились. Я сел к ним спиной и сделал первый ход.

Мы условились, что я буду играть вслепую. Это было необходимо, ибо одной из моих задач было стать немыслимо известным в городке. Понятно, слава мне, мастеру спорта, удостоивавшемуся чести встречаться за шахматной доской с Ботвинником, ни к чему. Но она имела одно позитивное следствие – в этом шахматном городке я мог стать желанным гостем в любом доме. На Кавказе вообще, как нигде, ценят проявление любого таланта. И хотя мой шахматный талант сводился лишь к необходимому минимуму знаний, я полагал, что его будет достаточно для возникновения легенды обо мне.

Увы, первую партию я кое-как свел вничью. Вторую проиграл. И лишь в третьей буквально вымучил победу…

Все же сам факт моей игры вслепую поставил меня в городском клубе на весьма высокую ступеньку почета. Какой-то юноша принес мне целебно холодного вина. А выигравший у меня старик вежливо предложил:

– Не согласитесь еще на одну партию? Только лицом к лицу. И без ограничения времени.

…Сутки, проведенные в городке, вроде бы ничего существенного не дали. И, тем не менее, фактов было достаточно, чтобы поразмыслить над ними. Во-первых, мне удалось выяснить, что в последнюю свою поездку Титаренко занимался исключительно приусадебными участками и землями, отведенными под коллективные дачи. Ведал всеми этими вопросами некто Иса Алигаджиевич, заведующий инвентаризационным бюро. Именно он знакомил журналиста с документами на закрепление земельных участков и строительство дачных домиков. Впрочем, назвать их домиками – значит ничего не сказать. Мне удалось взглянуть на некоторые из интересовавших покойного журналиста: двухэтажные домины, утопающие в зелени садов, окруженные тепличными блоками и ровными грядками. По словам моего давешнего соседа, даже за столом помянувшего Титаренко недобрым «сто червей», журналист объездил около двух десятков (!) таких вот дач.

Во-вторых, Чхеидзе удалось выяснить, что перед отъездом в Москву Иван Аршакович был удостоен посещением упомянутого уже Исы Алигаджиевича, а затем сам побывал у него в гостях. Факт этих встреч между нелюдимым стариком и весельчаком Исой Алигаджиевичем был странен. Обычно они сталкивались лишь в шахматном клубе; но играли между собой редко – класс игры старика был выше…

И все же мне, вроде бы, удалось обнаружить точку пересечения круга А и круга Б. Но этим-то пока все и завершилось. Третий круг не прорисовывался.

– Хорошо у вас, – чисто риторически произнес я, надеясь, что мой партнер по шахматной доске вступит в беседу.

– Вы правы, уважаемый. У нас хорошо… – Он озабоченно встретил мой предыдущий ход и теперь полностью погрузился в обдумывание.

«Надо подыграть», – подумал я, но мой партнер неожиданным ходом исправил свое положение на доске. Да так, что теперь был озадачен я.

– Ей-богу, переселился бы сюда. Купил бы домик… Сколько стоит самый дешевый? – Я спешно рокировался в дальнюю сторону.

– Домик купить можно… Да вот участок – проблема.

– Проблема?

– Конечно… Я все-таки рискну на шах, уважаемый… Принесу в жертву своему азарту слона.

– Но ведь как-то оформляют люди участки?

– Оформляют… Если есть деньги, все оформляют. – Он внимательно посмотрел на меня. – А к чему вам участок? Вы человек городской. Участок нужен тому, кто на нем умеет трудиться. Земля у нас – как золотоносные жилы. Палку воткни, персик вырастет. Лишние два-три метра земли – это тысяча рублей в кармане. Рано местный фрукт и овощ вызревают. Два урожая мать-земля нам дарит.

Я с позором проигрывал. Но разговор оборвал не только по этой причине, а потому, что вокруг нас столпилось много болельщиков… Но вторую и третью партии мне удалось выиграть. И довольно легко – поскольку я полностью отрешился от всех проблем, заботивших меня.

– Я приглашаю вас, уважаемый, к себе домой.

Я согласился. Когда на Кавказе тебя приглашают в дом, отказ равносилен оскорблению.

…А в одиннадцать часов я возвращался в гостиницу чуть ли не бегом. Необходимо было составить запрос в Москву – с тем расчетом, чтобы кто-то отвез его на машине в аэропорт. По телефону передать его я не рискнул. Придя в номер, быстро набросал на листке из ученической тетради: «…А также прошу выяснить по линии УБХСС, так, чтобы запрос исходил из Москвы, нет ли в местной или республиканской милиции данных о нарушениях в Энске земельного законодательства».

17. ДЕЛА ДАВНО МИНУВШИХ ДНЕЙ. (Шелаури)

Я вызвал Артема Чехоева к пяти вечера. Чхеидзе, как мы и уславливались, сел в уголке, а я приступил к допросу.

Чехоев робел: по прошлогоднему делу о спекулятивной перепродаже овчины с ним вел разговор лейтенант Плиев, выгнанный недавно из милиции. После того разговора Чехоева оставили в покое, предупредив, что в следующий раз непременно посадят.

Дело было простое. Он и его дружок Алмазов закупали по договору для геологической экспедиции скот – овец. Простодушный завхоз экспедиции пекся лишь о мясе для геологов. А они мясо сдавали, оставляя себе овчину для перепродажи в пять-шесть раз дороже! Мы быстро пресекли их деятельность. Но до суда дело не дошло.

И вот теперь Чехоев настороженно смотрел на меня; его испитое, обтянутое дрябловатой для такого возраста кожей, лицо пошло пятнами. Я вел допрос уже полчаса. Сколько? Кому? Как? – ответы на эти вопросы лежали в папке с делом. И я чисто автоматически ставил перед Чехоевым вопросы, отмечая, что его ответы сходятся с нашими данными. Да, здорово был напуган тогда Чехоев. Чистосердечно признался. Но все-таки образ жизни не изменил – значит, зря отпустили мы его…

Несмотря на помятый вид, он был красив: той бесшабашной, случайно отпущенной природой красотой, к которой такие люди относятся, как к чему-то незыблемому, не поддающемуся разрушению.

– А овцы, купленные в Дагестане? – Монотонно бубнил я, и Чехоев согласно кивал.

– А пистолет, украденный у отца? – Вопрос этот ошеломил не только Чехоева, но и меня!

Чхеидзе встал и подошел к Артему:

– Ну что, язык проглотил?!

– Какой пистолет… Откуда вы знаете? – Он осекся, поняв, что последними словами дал Чхеидзе основание считать его замешанным в краже.

– Ну? Как он к ним попал? – Чхеидзе спокойно достал из пачки «Примы» сигарету и дал ее Чехоеву. – Не по твоей воле, скажешь, по пал он к ним?

Чехоев смял сигарету. Заплакал. Было неловко и жалко смотреть на него, бьющегося красивой головой о стол.

– Отец убьет меня! Убьет!

И он, лихорадочно нанизывая одно слово на другое, рассказал о событиях десятилетней давности.

…Все десять лет он хранил украденный у отца пистолет в тайничке, оборудованном в кладке погреба на даче. Недели полторы назад пистолет исчез. Вернуть его отцу он хотел еще в ту далекую осень. Но побоялся его гнева: Чехоева-старшего все-таки уволили после этого случая из милиции. Это было, может быть, жестоко, но такова специфика нашей службы. И, хотя официальным основанием послужила его болезнь, все понимали, что она лишь позволила Чехоеву-старшему избежать позора. Сейчас, уже почтенный старик, он работал на крохотном дачном участке, удивляя нас изумительного вкуса виноградом.

Что-то подсказывало мне: Артему Чехоеву ведомо, кто мог взять оружие. Но именно в этом он проявил удивившее нас упрямство. Я вызвал дежурного и велел отвести Чехоева в ИВС, чем несказанно удивил милиционера…

– Знает! Обязательно знает. Боится… – Я сел напротив Чхеидзе.

– Конечно, знает. Конечно, боится. Но кое-что он нам сказал.

– ?..

– То, что пистолет «пропал» полторы недели назад…

18. СНАЧАЛА БЫЛ ХАОС. (Илюхин)

В самолете я отлично выспался. И, может быть, поэтому сразу же почувствовал, что Чхеидзе и Шимановский предельно измотаны. Шли седьмые сутки, как мы включились в это дело.

– Давай, лейтенант, докладывай. Сначала о земельных участках. Отрыли что-нибудь?

– Сам заместитель начальника главного управления БХСС вручил, – я протянул Шимановскому отдельный конверт, – Так и сказал: «Для Шимановского подобрали с третьей космической скоростью. Пусть ценит. Обязательно передай».

Шимановский тотчас же вскрыл конверт. Быстро перечитал две странички, вложенные в него.

– Очень любопытно. Очень… «Отдел инвентаризации райисполкома допустил ряд оплошностей, занизил в отчетностях количество выделенной земли гражданам Саидову, Малыгину, Бабаеву»… И еще доброй дюжине. И документация на частное строительство оставляет желать лучшего, чтобы не сказать больше. Несколько участков было выделено незаконно. Решение аннулировано… Заведующему бюро вынесен строгий выговор… Очень интересно… Так, Илюхин, давай шпарь дальше.

Я, как мог короче, поведал о разговоре Липиеньша с проводницей в вагоне поезда «Адлер – Москва». Один из ее пассажиров, подвыпив, устроил в ресторане дебош. Был оштрафован. Согласно протоколу, составленному работником линейного отделения милиции станции Кромы, им оказался некто Натик Кадыров, проживающий в Энске.

– В списке отъезжающих он не значится, – бросил реплику Чхеидзе.

– Очень интересно… Дальше, – Шимановский потер затылок, – эти застолья… Трещит, проклятая. Я больше не завидую Дионису. Постоянная изжога к тому же…

Дальше я обрисовал словесный портрет некой Ларисы Овчинниковой, которая, по словам специалистов-стрелков, в частности Егорова Л. П., могла бы обставить девять из десяти мужчин в стрельбе из короткоствольного оружия. В 1978 году она, призер зонального состязания, угодила в тюрьму за то, что в городском парке убила из стрелкового спортивного оружия семь зимовавших там уток. Хотела доказать кому-то свою любовь. После освобождения вышла замуж… Спорт бросила. Развелась. Нынешний адрес неизвестен…

– Странный способ доказательства любви, – Шимановский обернулся к Чхеидзе. – Нет ее в твоем списке?

– Нет, – вполне серьезно ответил Чхеидзе.

В дверь гостиничного номера, где мы беседовали, постучали.

– Разрешите? – Весь дверной проем заполнил усатый, как артист Кикабидзе в фильме «Мимино», майор. – О, и товарищ корреспондент здесь? – Он помялся… – Я не вовремя, товарищ Чхеидзе?

– Вовремя, майор. В точку, – ответил за него Шимановский.

Высоченный усач недоуменно посмотрел на Чхеидзе.

– Не удивляйтесь, Сандро… Гурамович, кажется? Я – подполковник Шимановский,

Посмотрели бы вы на майора! Не у каждого встретишь такую выдержку. Шелаури совершенно естественно произнес:

– Жду приказаний, товарищ подполковник, – словно он к таким метаморфозам привык с детства.

– Значит, так… – И Шимановский коротко изложил все события минувших семи суток.

– Все понятно, майор?

– Так точно, товарищ под…

– А теперь забудь, Сандро, дорогой мой хозяин, что я это я. Перед тобой журналист. И точка. Но приказания будут. Осторожно выясни, где был Натик Кадыров предыдущую неделю. Это первое. Не сходится ли словесный портрет Овчинниковой с обликом какой-нибудь женщины в вашем городе. Это второе. Третье. Выпусти Чехоева.

– Чехоева?

«– Да. Посудите сами, друзья мои. Некто, изъявший из тайника Чехоева оружие, о чем Артем прекрасно знает, взял пистолет на дело на всякий случай. Для уверенности. О том, что он будет пущен в ход, – если дело неудачный оборот примет, – он тогда не помышлял. Теперь же, когда на нем висит убийство, он просто обязан убрать изначальное звено из цепочки происшедшего. Ведь только Чехоев ведает, кто взял оружие…

– А, может быть, все-таки не ведает, – Чхеидзе пожал плечами, – предположим и такой вариант…

– Ведает. Если правда, что он хранил пистолет десять лет в тайнике, то ведает…

– Но он же сразу побежит к этому неизвестному, чтобы рассказать ему о допросе.

– Логично. Может побежать. А тот может его спокойно убрать.

– Ну, а если объяснить ему что к чему? – Шелаури впервые нарушил молчание. – Если ему вот так же толково объяснить, что его ожидает, он расскажет все.

– Что ж, веское слово сказал майор. Тут нужно подумать… Но пока – Натик и Овчинникова.

Когда Шелаури вышел, Шимановский спросил Чхеидзе:

– Сколько ты оставил в своей картотеке из уезжавших и вернувшихся?

– Четырех. Плюс еще трое, пока еще не вернувшихся.

– А этот Слепнев из парка, выяснилось, куда он исчезал?

– Нет.

– Так вот, Илюхин. Берись за Слепнева. Ты у нас, кажется, как ревизор минкультовского КРУ проходишь? Вот тебе и карты в руки.

…Больше всего допекало меня солнце. Мы сидели со Слепневым на открытой веранде его дома и пили чачу. После часа беседы о финансовых отчетностях по парку и двух-трех моих реплик, свидетельствующих, что я ценю многие блага жизни, Слепнев, признав во мне своего, сказал:

– Пошли-ка ко мне домой. Там я сам за тебя отчет составлю, а ты попробуешь хорошей чачи. Лады?

Я знал, что ОБХСС считает Слепнева человеком мелкокорыстным. Нередко он клал выручку от аттракционов – качелей и миниатюрного чертова колеса – себе в карман. Рублей десять-пятнадцать, не больше. Но нас он заинтересовал не по этой части: Слепнев исчезал в роковые дни убийства.

Итак, мы сидели на веранде небольшого слепневского домика – очень скромного по местным понятиям – и пили чачу. Я уже знал, что от него чуть было не ушла жена. Связалась с местным подонком. Затем переключилась на другого подонка. Затем вернулась к нему, Слепневу.

– А я кто? Я тоже, стало быть, подонок, раз принял ее… И что ты думаешь, Юрочка? Она опять исчезла недели две назад! Я поехал в Сочи, искал ее там. Бесполезно. Сволочь. Вернулась тощая, как сука после того, как… – и далее он выпалил такуютираду, что, казалось, должны покраснеть ласточки, кружившие над нами.

– А ты бы, Гриша, выдал ей по первое число!

– Выдашь ты ей… Она любому сама выдаст… И люблю я ее, Юра! Чехоева ей простил. Ису простил, паука! А она снова… – Он ударил кулаком по столу. – Снова! Снова!

Я сидел не шелохнувшись. Любовница Чехоева и еще какого-то паука-Исы. Исы… Исы… Уж не Исы ли Алигаджиевича?!

Мне захотелось тут же вскочить с места и броситься в гостиницу, где сидел Чхеидзе. Усилием воли я сдержал себя.

– Этот Иса – местная шишка в райисполкоме, он ее в Адлер возил, в ванной с шампанским купал! Она мне сама говорила, Лерка…

– Врет, Гриша… Лера – это Лариса?

– Валерия… Валерия Сацкова… А фамилия, Юрочка, какая уцепистая?!

(Я разочарованно вздохнул. Нет, не Овчинникова. Так, дорогой мой, не бывает…)

А солнце палило нещадно, словно наказывая меня за то, что я выдавливаю из чужой беды оперативные данные для розыска. И мне было стыдно. Шимановский, когда я докладывал ему о встрече, понял это.

– Ничего не поделаешь, Юра. Главное – это хорошо, что тебе было стыдно, поверь мне. Сколько ты в розыске? Четвертый год… Что же делать, Юра…

Он сильно сдал, Вадим Сергеевич. Прошлую ночь, предшествующую моему прилету, они с Чхеидзе пешком отправились на дачу Чехоевых, кое-как разыскали ее. В подвале действительно один кирпич в кладке легко вынимался, открывая узкое пространство тайника… Затем пешком добирались до города. А потом прилетел я…

– Итак, сначала у нас был хаос. Вполне библейское начало. Теперь же мы видим возникшее из него нечто, – сказал Шимановский.

– Я не вижу этого нечто, Вадим, – сказал Чхеидзе.

– Ты имеешь в виду конкретно подозреваемых? Но есть то, о чем говорил нам заместитель министра: «Выявляйте позицию. Жизненную позицию тех, кто попадает в поле вашего зрения. Их позиция – это мотивы преступления. Главное – позиция». Что мы имеем? Титаренко явно использовал свои командировки, чтобы «доить» местных деляг. Ты смотри: он не написал ни одного материала в связи со своими «поисками истины». Обходился мелкой, неожиданно попавшей к нему в сети рыбешкой. А приезжал-то по делам ого-го! Скупка шерсти… Перепродажа овощей… Наконец, последнее – незаконно выделенные земельные участки и частное строительство непонятно на какие шиши. Ведь видел он, что «домик» Бабаева, например, построен на тысяч пятьдесят, не меньше. А Бабаев получает сто десять рублей в месяц! Прошел бы профессионал-фельетонист мимо такого факта? Нет! Да он и не прошел мимо. Он просто замолчал это.

Шимановский перевел дух. Утер салфеткой свою сверкающую лысину.

– Он обошел и объездил в последний приезд два десятка земельных участков, выделенных, как мы теперь знаем, незаконно. Замолчал он и этот факт… Теперь – некто Иса Алигаджиевич. Скромненький домик. Старенький «Москвич». Ангел. Но на совести этого «ангела» – покровительство тем, кто незаконно владеет земельными участками и кто, бог знает, на какие деньги отгрохал дачи в два этажа. Впрочем, владельцы этих дач работают, как лошади, – этого не отнимешь. Но земли-то у них – поместья! А липовую документацию на эти поместья составляет и оформляет Иса Алигаджиевич, так упорно возникающий на нашем горизонте. Что же, даром в петлю лезет? Это, братцы, и есть позиция, ее реальное выражение. Вот тебе и герои, Стенан. Вопрос другой, где между ними связь? Вот это, конечно, вопрос. Так на то мы и профессионалы, а, Илюхин?!

19. «ИЩИТЕ ЖЕНЩИНУ!» (Илюхин)

…Когда Чехоева отпустили, я все еще бился над проблемой, как мне познакомиться с ним. Он тем временем вернулся домой и оттуда не выходил. Все же предложение Шелаури о том, чтобы рассказать Чехоеву, как «поработал» украденный им пистолет, Шимановский отверг. Сошлись на том, что чем больше загадок встанет перед Чехоевым, тем растерянней поведет он себя. А это позволит нам обозначить круг его знакомств. Однако он прочно засел дома. И вот уже полдень, а Чехоев и носа не кажет. Должно быть, он буквально решил исполнить приказание Шелаури:

– Распишись на этой бумаге. Это подписка о невыезде… Из дома не выходи. Может быть, в память дружбы с твоим отцом, помогу я тебе. Все-таки чистосердечное признание. Раскаялся. И срок давности к тому же…

– Срок давности? – В глазах Чехоева промелькнула надежда.

– А как же! Не знал? Иди! И за порог дома – ни ногой.

Неужели так и просидит? И мы решились на такой вариант. Около двух пополудни я заглянул к Слепневу на аттракционы, где в числе качелей и каруселей, тира и чертова колеса находилось заведение для взрослых. Довольно-таки приличная бильярдная. По нашим данным, дружок Чехоева Алмазов проводил там все свободное от сна время…

Слепнев встретил меня как родного и сам под руку привел в зал бильярдной.

– Играй, Юрочка. Я сейчас прикажу, чтобы тебе кий дали особый. Из бука. Великолепный кий.

– А нельзя ли и вчерашнюю чачу, Гриша?

– Понравилась?

– Слов нет!

…Алмазов появился через час. Хмыкнул, бросив беглый взгляд на мою игру. Взял в руки первый попавшийся кий, натер кожу между большим и указательным пальцем мелком. Попробовал, хорошо ли скользит кий.

– Разобьем горку? – Он равнодушно посмотрел мне в глаза.

– На интерес?

– Три рубля! – Тут же, сверкнув золотой фиксой отрывисто бросил Алмазов,

Я проиграл. Потом поставил еще три, И снова проиграл. Опять подавил. И проиграл еще быстрее. В бильярде я разбираюсь. Алмазов был блестящий игрок. Я так и сказал ему, наивно прибавив, что не прочь у него поучиться, да нет времени. И вроде бы случайно обмолвился:

– Зато есть чача. Как ты?

– Я?!

К пяти вечера мы порядком набрались. По крайней мере, настолько, чтобы Алмазов стал плакать и горько жаловаться на судьбу. Пили мы часов до восьми. В конечном счете, напротив меня сидел наполовину спящий, на четверть впавший в оцепенение и только на оставшуюся четверть бодрствующий человек. Этой четверти хватало лишь на две фразы: «Я никому не нужен!» и «Знаешь, какой у меня удар?»

– А друзья есть? – Буквально кричал я ему в ухо.

– А ты знаешь, какой у меня удар? – хрипел в ответ Алмазов.

Мы пошли по кривоватой улочке. Проходящие женщины шарахались от нас. Мужчины сдержанно цокали языками. Я изучил план городка и в общем-то вполне уверенно вел Алмазова к дому Чехоевых… Недалеко от него я остановился и обнял бывшего боксера.

– Значит, друзей у тебя нет?

– Как так? У меня удар… Все за меня… Вот… – Он стал озираться, – Вот… Артемка! Друг у меня тут живет… Артемка-а-а! Не выходит! Артемка?! – Требовательно крикнул боксер и даже притопнул ногой.

На пороге показался старик. Он довольно скоро перешел улицу:

– Не позорь мой дом, Алмазов!

– А я что, позорю? Отец родной, я что – позорю? Я люблю Артемку…

– Э… так ты еще два часа кричать будешь, ишак молодой! Заходи. Проспись. Все-таки с отцом твоим мы дружили… И вы, уважаемый, можете зайти…

Я чуть было не оглянулся, рассудив, что слово «уважаемый» отнесено к кому-то за моей спиной.

– Заходите, заходите… Э… Человек как человек, а ты, ты полчеловека, Алмазов!

Мы вошли в дом и через кухню вышли в сад. Под яблоней сидел Чехоев-младший, которого мне показывали из окна гостиницы. Выглядел он неважно.

…Алмазов окончательно раскис, и старик с сыном довольно бережно перенесли его на застекленную веранду. Через несколько секунд я услышал мощный алмазовский храп – казалось, в такт ему покачиваются гирлянды красного перца, развешенные на внешней стороне веранды.

– Садись, сынок, – предложил Чехоев-старший и усадил меня за квадратный столик, врытый под навесом. Артем молчаливо присел рядом. Старик сдернул пеструю салфетку с плетеной корзинки, достал сыр и самодельный, острый, как бритва, нож.

– Значит, из самой Москвы? – Спросил он, нарезая сыр. – Если тебя не обидит мой вопрос, надолго?

Я коротко пересказал версию, согласно которой приехал с ревизией в город и район. И добавил, что, вероятно, завтра уеду…

Мы посидели часов до десяти. Я, было, собрался уходить, но старик предложил:

– Оставайся у нас. Под персиком тебе постелю. На воздухе.

Откровенно говоря, мне понравилась та бережность, с какой оба Чехоевых укладывали беспомощного Алмазова. Понравилось, что и по отношению ко мне, случайному гостю, они проявили гостеприимство, идущее, безусловно, от сердца, Даже упорное молчание Артема не вызывало во мне настороженности, хотя он изредка бросал на меня неприязненный взгляд. Впрочем, я знал, каково у него на душе…

Так или иначе, я согласился. Сев на стальную койку, я с предельной осторожностью снял кобуру с оружием и спешно сунул ее под одеяло. Только потом скинул пиджак, в котором парился весь день, ощутив при этом несказанное блаженство.

– Хорошо устроился? – Спросил с веранды старик.

– Спасибо, отлично… – Я нырнул под одеяло и сделал вид, что тотчас же заснул.

Никогда бы не подумал, что так мучительно бороться со сном, делая вид, что спишь. Страшнее пытки не придумаешь. Любой звук, доносившийся с улицы во дворик, звон цикад, покашливание старика, убиравшего со стола, – все это наркотически, подобно колыбельной песне, действовало на меня.

Моя ночевка в доме Чехоевых предусматривалась планом, Правда, мы надеялись, что этому посодействует мое прямое знакомство с Артемом, Но оно пока не вытанцовывалось… И все же, нет худа без добра: я – во дворе Чехоевых.

Таким образом, нам удалось весьма важное дело – опека над Артемом. Важное не только потому, что мы по-прежнему надеялись на выявление его загадочных знакомых, взявших оружие, Но и потому, что в случае необходимости могли спасти ему жизнь… Шимановский был уверен: неизвестный может пойти на новое убийство, чтобы убрать единственного свидетеля.

Я ворочался часа три. Щипал себя. Пытался смотреть на луну, просвечивающую сквозь листву персика. Растравлял какие-то обидные эпизоды в памяти. Ничего не помогало. Я – хоть криком кричи – засыпал. Оно и понятно: вчера мне пришлось пить со Слепневым. Сегодня с Алмазовым. Что ни говори, серьезная нагрузка… Я засыпал – и все тут. И – заснул…

– Любимый, ну что ты?! Что ты?! Я же с тобой… А его мне жалко… – Мне казалось, что это продолжение какого-то рваного сна.

Но когда я понял, что это – явь, то похолодел… Все-таки я заснул?! На сколько? И что происходило, пока я дрых, как сурок?

– А этот, который спит, кто он? – Я отчетливо слышал шепот. Шепот женщины.

– Алмазов привел… Ревизор… Завтра уезжает… Нет, ты скажи, скажи мне!

– Тише… Так пойдем?..

Я осторожно повернул голову вправо. Два силуэта выделялись на фоне темного неба. Это было даже красиво, Я ждал, что ответит Артем Чехоев – его голос я узнал сразу же.

– Сейчас… Только одеяло возьму…

«Одеяло? Зачем им одеяло?» – И тут же устыдился. (Для чего мужчине и женщине нужно в южную, вязкую ночь одеяло?.. То-то и оно…)

– Да брось ты… Одеяло еще… Я соскучилась… Ну…

Я видел, как силуэты слились и, вроде бы, они начали удаляться. Осторожно, прижав к груди кобуру, в майке и плавках, я слез с койки и, давя грядки, двинулся за ними. Но тут, где-то слева хрустнула ветка, и я услышал быстрые тяжеловатые шаги.

– Опять, кобель?! – Дальше прозвучала длинная тирада на незнакомом мне языке.

Я узнал в кричавшем Чехоева-старшего, бежавшего за сыном и незнакомкой. Проклиная все на свете, я припустил к задней калитке, куда они направлялись. И тут же натолкнулся на Артема. Набежавший сзади старик чуть не сшиб меня… Все же, обогнув Артема, я выскочил через калитку на пустырь – берег реки, косо нависающий над бурлящей водой.

Никого. Я огляделся… Мы стояли, омытые неоновым светом полной луны. Старик с палкой в руках. Артем в блестящей куртке. И я – в плавках и майке, прижимая к груди неуставную кобуру из замши, которую выстрочила мне мама.

20. ИЩИТЕ ЖЕНЩИНУ! (Илюхин)

– Тебя хотели убить, Артем. – Устало сказал я и посмотрел на часы, – неужели ты еще ничего не понял?!

– Честь мужчины не позволяет мне называть эту женщину. Она замужем, – в который уже раз повторил Чехоев-младший.

…Я понимал, что Шимановский и Чхеидзе по головке меня за эту инициативу не погладят. Но до гостиницы и райотдела было минимум полчаса ходу. А я не мог дать Чехоеву эти полчаса. Он, по-видимому, упрямо не хотел верить, что мог стать жертвой любимой женщины. Либо… Либо она к похищению у него оружия действительно никакого отношения не имела.

Я мучительно соображал: видела ли эта незнакомка меня? А если и видела, то поняла ли, кто я? 8 общем-то мое появление было естественно – услышал человек крики и прибежал…

Старик Чехоев подавленно горбился у стены, в тени, отбрасываемой плотным матерчатым абажуром. Известие о том, что родной сын выкрал у него десять лет назад пистолет как-то мгновенно состарило его.

– Хорошо, что мать твоя умерла, – только и сказал он.

Я понимал, что нарушил инструкцию, данную мне Шимановским. Вадим Сергеевич считал, что я должен был подключиться к событиям лишь в самую критическую минуту – понимай: когда Чехоева-млад-шего придут убивать. Но кто может сказать, что незнакомка пришла не за этим?

Светало. В проеме узеньких окон светилась апельсиновая полоска рассвета – дом выходил окнами на восток. Алмазовскому храпу вторило тиканье ходиков.

– Есть тут одна, уважаемый… – Старик нарушил молчание, – С ней этот подонок связался. Жена Слепнева. Она, как я думаю, и приходила. Да, бабенка, конечно, она ветреная, но только на такое не способна.

О том, что жена Слепнева была любовницей Артема, я уже знал. Но ведь они вроде бы поссорились? Точнее, Валерия бросила его ради «паука-Исы».

– Слушай, Артем, – внезапная догадка озарила меня, – уже рассвело… Ты можешь провести меня на место ваших обычных свиданий? Но только тем путем – обязательно тем! – каким вы ходили всегда…

Он растерянно кивнул. И мы вновь пошли к задней калитке: впереди Артем, за ним я, за нами старик. Мы вышли на пустырь и по еле видимой тропинке двинулись к ельничку, уже зазеленевшему на взгорье под лучами медленно всходившего солнца.

Там, где тропинка круто сворачивала вправо, возле сырой от росы ноздреватой глыбы, мы остановились. Трава, иссушенная августовским солнцем, топорщилась, как щетина на щеках старика Чехоева. Но чуть правее камня она была явно примята – словно кто-то топтался тут час-другой. Я встал на колени и стал рассматривать этот пятачок. Так и есть…

– Посмотри, Артем!

– Что?

– Посмотри… Да ты нагнись… Видишь – пепел. Табачный…

– Ну и что?

– Осторожно… Он свеженький, не придавлен росой… Ну, напряги извилины! Кто-то ждал тебя тут. Нервничал, кстати сказать… Осторожничал…

– Почему вы думаете, что он осторожничал?

Ответил за меня Чехоев-старший:

– Дурак, иначе бы он не унес с собой окурок!

21. ОРДЕР НА АРЕСТ. (Шелаури)

Я решил встретиться с Натиком Кадыровым в гараже райисполкома, которым он заведовал. В кармане у меня был ордер на его арест. Для этой акции гараж был самым идеальным местом. По плану я должен был посадить Кадырова за руль одной из машин, чтобы создалось впечатление, мол, просто он подвозит начальника милиции в райотдел, ну, а тот из вежливости приглашает его к себе. Таким образом, мы избегали ненужной огласки.

Шел я на задержание с дурным чувством. Ничего себе – операция?! Я знал Кадырова с детства. Прекрасной души человек. Семьянин хороший. Труженик. Мало ли, что натворил он в поезде «Москва – Адлер»? Ну натворил – с кем не бывает… Но… Да, «но» были неоспоримыми. По словам проводницы, сошел Натик в городе, где совершено преступление. И еще необъяснима конспирация, с которой он исчез из города в те дни. Ни на железнодорожном вокзалег ни на посту ГАИ этот отъезд не зафиксировали. Могла быть случайность. Но не тот Натик человек, чтобы не попрощаться со знакомыми и родными…

Да, тяжело было у меня на сердце, видит бог.

Кадыров, как я и предполагал, к шести утра отправился в гараж, а в шесть пятнадцать, зная, что он в гараже один, вошел туда и я.

– О! Сандро! – Кадыров широко улыбнулся. – Прости, руки в масле.

– Прощаю…

– Сейчас, обожди… – Он тревожно глянул на одну из машин.

– Нет, я ждать не могу, Натик. – Я прекрасно заметил тревожный взгляд своего школьного друга, брошенный на запыленный газик. Не ужели там кто-то второй?

– Как же так, не могу?! Обожди, а то бензин прольется! – Кадыров подбежал к газику; я увидел, что к отверстию бензобака тянется тоненький шланг. Другой его конец уходил в бензобак «ЗИЛа».

Кадыров ловко выдернул шланг. Свернул его.

– Я пришел выяснить одну важную вещь, Натик… Садись, не мельтеши… Так вот. Где ты был неделю назад? Где пропадал?

– Где? Дорогой, на тебе лица нет, в чем дело?

– Отвечай, Натик. Где?

Он посерьезнел.

– В Казначеевку ездил. Отпуск за свой счет брал. Колодец с Магометом рыли – он сына отделил. Можешь проверить,

– Как ты выехал из города?

– Я пешком шел. С Грищенко Петей, Вместе мы были. Через перевал вышли к старому шоссе. Оттуда на попутной. Но почему ты спрашиваешь об этом?

Я знал, что за дверьми гаража меня страхует Чхеидзе. Ничем я не рисковал. Но дело было в другом – в том, что я верил Кадырову и только поэтому позволил себе изложить причину своего прихода. Правда, интерпретировав ее так, словно в адрес милиции пришла на него бумага, как на дебошира, нарушившего покой в вагоне-ресторане, и только.

– Да не был я там, Сандро! Какой мне толк… Постой, неужели опять этот мерзавец Хайдаров?!

– Что за Хайдаров?

– Не помнишь Хайдарова? Ну… Бывший завхоз в санатории! Сидел за спекуляцию. Здоровый такой… Мы с ним дружили, пока я не раскусил его, Однажды приходит мне квитанция на штраф за безбилетный проезд. Откуда ты думаешь? Из Одессы! Назвался моим именем, а документов при себе, мол, не имел… Я бы так и не узнал, что это он. Дружок его один рассказал, он сейчас в Тынде. Правда, я разбирать это дело не стал, Себе дороже. Плюнул, А надо было хорошенько поговорить…

– Так этому Хайдарову неведомо, что ты в курсе дела?

– Я говорю, плюнул я на него, мерзавца… Нет, ты посмотри, а?! В этот раз он так просто не отделается. Навесить на меня хулиганство!…

– Ты уверен, что это Хайдаров?

– А кому же еще быть?

Я смял в кармане ордер на арест Кадырова – это было первой реакцией на полученную информацию. Тем не менее, служба есть служба,,.

– Садись за руль и вези меня в отделение!

– Зачем?

– Так надо.

Да, я поверил Кадырову. Но обязан был проверить все – от и до. Ничего, пока я свяжусь с Казначеевкой, где он рыл колодец, Натик попьет чайку.

Казначеевский участковый подтвердил: да, рыли колодец, помогали стелить крышу. Пять или шесть дней провели Кадыров и Грищенко в селе,

А Кадыров сидел в моем кабинете и, попивая чай, недоумевал, зачем я вот уже битый час держу его здесь?

22. РИСК – ДЕЛО ПРОФЕССИОНАЛОВ! (Шимановский)

Предложение Чхеидзе меня озадачило. Он понимал природу моей озабоченности: рисковать в таком деле должен только профессионал. И, тем не менее, настаивал;

– Пойми, Вадим, если Хайдаров тот самый человек, то его арест насторожит сообщников,

– Но ведь собирались же мы арестовать Кадырова?

– Там это было возможно. Утро, гараж, оригинальная идея самого его посадить за руль… С Хайдаровым же сложнее. Живет в центре города. Масса соседей… А если еще и сопротивление окажет, то сообщники об этом будут знать через пятнадцать минут, учитывая размеры города.

Я понимал, что Чхеидзе прав. Но и то, что он предлагал, было чревато серьезными последствиями. Суть его плана сводилась к следующему: к Хайдарову должен отправиться Натик Кадыров!

– Он прямо ему выложит: мол, первый раз я промолчал, хотя и знал, что ты назвался моим именем. Не хотел рук марать и тебя позорить, А сейчас, когда мне пятнадцать суток грозят за хулигантство в поезде, я молчать не намерен. Иди и все расскажи сам. Не буду я за тебя улицы подметать… Вспугнет это Хайдарова? Несомненно!

– И он побежит к сообщнику, – не удержался Илюхин,

– Если сообщник в городе, – уточнил Шелаури.

– Или… – Я оглядел их. – Или убьет Кадырова. Если именно Хайдаров убил ножом лейтенанта Лунько, то ему ничего не стоит убрать и Кадырова.

Я видел, что при имени Лунько в глазах Чхеидзе возникла сумрачная тень. Он помолчал и трудно выдавил из себя;

– По мнению экспертов, удар ножом Лунько нанес человек среднего роста. Тот, что стоял справа. Хайдаров же метров двух верзила.

Предложение Чхеидзе было, повторяю, наиболее продуктивным. Но ставить под удар Натика Кадырова? Имеем ли мы на это право? И я решил запросить Москву.

Для этого мне пришлось отправиться в соседний город. На местной междугородней станции я никого не подозревал, но чем черт не шутит.

Сел я в ту же машину, на которой приехал в райотдел Чхеидзе с Кадыровым… Кадыров всю дорогу молчал, понимая, что «корреспондент» наверняка не корреспондент… Он уже догадывался, кто я.

– На меня ответственность решил переложить? – Голос заместителя министра был сух и бесстрастен. – Вот что я тебе, Шимановский, скажу. Ответственности я, конечно, не боюсь. Но принимай решение сам. Предложение Чхеидзе оптимально. Все зависит от степени страховки и личных качеств Кадырова. В конечном счете, решать только ему. Он же не подсадная утка, а человек! Все…

На обратном пути я первым нарушил молчание. Просто, без намеков и многозначительных умалчиваний, я поведал завгару о некоторых событиях. Не скрыл от него, что мы прорабатывали и вариант его участия в операции.

– Я – член народной дружины. Добровольной, заметьте, дружины. Если все мы будем по норам сидеть, что тогда в мире твориться будет? Вы спрашиваете меня, согласен ли я пойти к Хайдарову? Я должен пойти к нему.

23. ТЕНЬ ТИТАРЕНКО. (Чхемдзе)

Вопреки нашим опасениям, Хайдаров не предпринял никаких действий против Кадырова, Он начисто отрицал свою причастность к инциденту в поезде. Это, правда, еще ничего не значило…

«Каре», как звали Хайдарова дружки, мог подстеречь завгара где угодно. Мы установили за его квартирой наблюдение, а тем временем я отрабатывал материалы на «Каро». Действительно ли он одно из действующих лиц трагедии в парке. Его внешний вид полностью соответствовал описанию проводницы поезда «Адлер – Москва». Отсутствовал «Каро» и все интересующие нас дни. Более того, прибыл домой лишь вчера. Отработав данные, я отправил в Адлер его фотографию. Проводница жила в Адлере, находилась сейчас на отдыхе. Местный сотрудник милиции должен был предъявить ей снимок в числе пяти-шести других. Иными словами, я ждал результатов опознания. Такую же фотографию я отправил и в наше управление – на опознание ее грузчиком Стешиным.

«Каро» вышел из дома лишь к вечеру. Это был рослый, очень рослый мужчина. Покатые плечи выдавали недюжинную природную силу. Я все пытался узнать в нем одного из тех, кто бросил мне в парке «иди своей дорогой!», но не мог. Слишком стремительны были тогда события.

Я шел в метрах сорока от него. И приблизился лишь тогда, когда он встал в очередь у табачного киоска. «Каро» спокойно выстоял очередь и придвинулся к окошечку.

– Пачку «Примы» и спички, – нет, это был не тот голос. У двухметрового верзилы оказался почти мальчишеский чуть гнусавый фальцет.

Я разочарованно смотрел на его могучий загривок: «А вдруг все наши догадки – блеф чистой воды?!» И вдруг оцепенел, явственно услышав тот самый – хриплый, надтреснутый баритон! Его обладателем был не кто иной, как киоскер.

– Спичек, дорогой, нет…

– Я зайду позже…

«Каро» взял из окошечка «Приму» и, положив ее в карман брюк, двинулся дальше.

– «Беломор», – сказал я в окошечко.

На меня безразлично глянули агатовые, чуть навыкате глаза.

– «Беломора» нет, – равнодушно ответил киоскер.

– Тогда «Приму», – я мучительно соображал: он или не он? Неужели это убийца Ванечки Лунько?

Киоскеру было лет тридцать пять-сорок. Я успел заметить седину в его густых черных волосах. Он был симпатичным мужчиной, киоскер с агатовыми глазами. И он не значился в списке отъезжавших. Не было там наименования такой профессии – продавец табачного киоска. Это я помнил точно.

…Шимановский впервые на моих глазах проявил некоторую нервозность.

– Ты уверен? Тот самый голос?.. Понимаешь ли, «табачника» мне назвали как друга Титаренко. Не удивляйся, в этих местах продавец табачного ларька может быть богаче иного министра. Знаешь местный анекдот? Приходит человек в табачный магазин, дает две копейки и просит коробку спичек. «Спичек нет, дорогой», – отвечает табачник и протягивает человеку вместо двушки копейку. Разница, так сказать, – оплата за услугу. На одном из застолий об этом… как его фамилия?.. Каруев? Так вот, его прямо-таки и назвали – «тень Титаренко». Черт его знает, а может быть, он наводчик?

– Какой наводчик?

– Ну наводил журналиста на тех хозяев, которые владели незаконно выделенной землей…

– А?.. – протянул я; да, Шимановский по-прежнему был в плену своей идеи.

– Будем ждать. Обязательно будем, как бы это гибельно не сказывалось на наших нервах,

24. ПРИЗНАНИЕ. (Илюхин)

– Я немного выпил… Ну, и похвастался. Сказал, что у меня есть пистолет…

– Ты показал его ей?

– Да. Спустился в погреб и достал… Но она в погреб не спускалась. Это точно. Вы действительно думаете?..

– Очевидно только одно, Артем, из этого оружия совершено убийство. Если правда, что за десять лет ты ни разу не обмолвился о хранящемся пистолете, то она – единственная ниточка к преступникам. Вполне возможно, Валерия – игрушка в чужих руках. Скажем, рассказала кому-то, вольно или невольно указала приблизительное место хранения оружия… Конечно, если все, что ты рассказываешь, правда…

– Правда, поверьте мне!!! – Чехоев уронил кудлатую голову. Тихо спросил: – Действительно к моему случаю применим закон о давности? Я согласен на все… Только прикажите.

Мне было неприятно сознавать, что этот «настоящий мужчина» довольно-таки легко принял нашу версию о том, что его «любимая женщина» не случайно пришла к нему минувшей ночью. Конечно, аргументы впечатляли – Чехоева и Валерию явно поджидал кто-то у камня, И все же…

25. НА ВСЯКИЙ СЛУЧАЙ. (Липиеньш)

За эти двое суток я превратился в крота. И главное – сижу я тут на всякий случай. Никогда бы не подумал, что и в темноте можно видеть. Но… Ощущение такое, словно вот эта бочка с вином, например, испускает какое-то тепловое излучение. Я отчетливо представляю ее форму и размеры…

Интересно, можно уравнять это мое сидение в кромешной тьме с элементами тренировок космонавтов? Наверняка. Только мне, в конечном счете, не в космос летать; возможно, эта мука кончится вполне буднично. Меня извлекут на свет божий и даже не скажут спасибо… Передатчик безмолвствует…

Когда мы приземлились, я обалдел от местного воздуха. Правда, Шимановский, встречавший меня, выглядел так, что было ясно: этот воздух ему не на пользу… А через три часа я очутился тут. Вот тебе и Кавказ, завидная командировка… Самое неприятное, что уже в первый день я понял – грипп. Подхватил, шатаясь по поездам, отыскивая следы этих сволочей… Сколько народу прошло через мои руки? Тридцать? Пятьдесят? Добрая сотня… Температура высокая: это я определяю сразу, по пульсу… Градусов тридцать восемь с хвостиком… Тяжело. Да еще запах… Все-таки я – человек, а уже третьи сутки пошли, как я безвылазно сижу в этой могиле.

Передатчик молчит. Сколько же он еще будет молчать?

26. ВСКРЫТИЕ ПОКАЖЕТ. («Консилиум»)

Они впервые за все время собрались за одним столом вместе. Шимановский сел справа от Шелаури. Чхеидзе и Илюхин – слева. Прилетевший работник УБХСС республики, майор Хучиев, вторые сутки работавший в городке, присел на подоконник.

– Но мы ведь хотели арестовать того же Кадырова? – Шелаури, настаивавший на аресте «Каро», определенно пытался ускорить события; сказывался его темперамент…

– Мы собирались арестовать его как кого? Как дебошира, Сандро. Имея на то веские основания. А «Каро» нам приходится арестовывать уже как члена банды! Совершенно другой акцент. Я уверен, что он обязательно постарается дать знать сообщникам о приходе Кадырова. Но кто они? Табачник Каруев, голос которого узнал Чхеидзе? Тут допустима ошибка. Голос – не отпечатки пальцев… Илюхин считает, что в деле Валерия Сацкова-Слепнева. Но каким образом? Докажи, что она брала и вернула пистолет…

– Вернула? – Шелаури удивленно посмотрел на Шимановского. – Вы сказали «вернула»…

– Именно. Пистолет вернулся в тайник…

– Как так? – Почти одновременно спросили порядком удивленные Шелаури и Хучиев.

– Вот именно: как? Не знаю… Но это реальный факт. Вполне воз можно, арест Чехоева-младшего послужил причиной. Короче говоря, мы обнаружили его с Чхеидзе в тайнике в ночь перед приездом Илюхина…

– И молчали?! – Шелаури обиженно хмыкнул. – Конспираторы из Цунтинского ущелья. Там тоже, чтобы зря не волноваться, ценную вещь вору сами отдают. Зато и инфарктов не бывает…

– Кто сейчас следит за Хайдаровым, Сандро?

– Мусиев… «Каро» в кино сидит. «Мы из Кронштадта». До конца сеанса минут тридцать.

– А «табачник»?

– Торгует. Кстати, я проверил. Он нередко подсаживает к прилавку жену или сына. Так что его исчезновение на день-два никого бы не смутило: киоск-то работает. Из восьми интересующих нас дней «табачник» отсутствовал первые двое суток. Жена говорит, болел. Он вообще страдает сердцем… Забыл, как эта болезнь называется. Порок что ли…

– Ничего, вскрытие покажет, – Шимановский посмотрел на часы. Сверил их со старинными ходиками, невесть с каких пор висевшими в этом кабинете. – У нас еще минут пятнадцать. Докладывайте свои результаты, майор.

Худенький, как подросток, Хучиев открыл тоненькую папочку: «УБХСС республики сообщает, что гражданин Иса Алигаджиевич Ма-медов владеет через подставное лицо двумя домами в КБАССР и Дагестане. Так же…»

Хучиев перечислил несколько серьезных фактов из биографии «паука-Исы», в числе которых фигурировала и бурная связь между ним и Валерией Слепневой, обходившейся Исе недешево.

– Надо взять их скопом: и «Каро», и Ису, и потаскушку эту. – Шелаури закурил и спокойно добавил: – Припрем к стенке, не сомневайтесь!

– Как? И главное – за что? Мы лишь определили позицию этих людей, жизненное кредо… Где улики?

– Кстати, – добавил Хучиев, – во многих оргиях Исы Мамедова и Валерии Слепневой в Сочи участвовал столичный журналист Титаренко.

Чхеидзе и Шимановский переглянулись.

– Значит, и он был знаком с Валерией?

– Надо брать! – Шелаури со всей силы шлепнул ладонью о ладонь.

– Сандро! – Укоризненно протянул Шимановский, – Сандро… Все, братцы. Время истекло. Все внимание на «Каро».

27. ЧУДЕС, САНДРО, НЕ БЫВАЕТ. (Шелаури)

В девять вечера, как и было намечено, к выходящему из кинотеатра Хайдарову снова подошел Кадыров, изображая из себя подвыпившего человека.

– А, «Каро»! Подлец «Каро»… Иди и сам признайся. Я за тебя позор терпеть не стану, мерзавец, – грозил Кадыров, – я вот пойду в милицию, скажу, чтобы тебя сфотографировали, а карточку отправили туда… А?!

На них стали обращать внимание. «Каро», заметив это, спешно обнял Кадырова за плечи:

– Пойдем, Натик… Я виноват, да. Только не кричи, У меня и так уже одна судимость есть… Давай по-хорошему, ты же мне другом был…

Кадыров делал вид, что сопротивляется, но понемногу стал сдаваться…

– Ладно, «Каро»… Я – никому… Но с тебя причитается, «Каро»… Ладно… Тс-сс-с. Молчу…

Кадыров так мастерски изображал из себя пьяного, что ничего не подозревавший сержант милиции Арсланов, дежуривший у кинотеатра, решительно направился к нему.

– Ничего… Я тихо… Отведи меня домой, а? Ну, я сам пойду… Извините…

Кадыров тяжело потащился вверх по Зеленой. Хайдаров несколько минут смотрел ему вслед. Затем чуть ли не бегом припустил на площадь. У табачного киоска он похлопал себя по карманам. Нагнулся к окошечку. Взял пачку сигарет, несмотря на то, что в кармане у него уже была одна пачка. Снова нагнулся. О чем они говорили, мы не знали. Но разговор длился минут пять, не меньше. Очень озабоченный, «Каро» пересек площадь, свернул в боковую улицу и поднялся к себе домой.

Минут через двадцать «табачник» (так с легкой руки Шимановского окрестили мы Каруева) закрыл свой ларек и направился в парк аттракционов.

Он внимательно осмотрелся, поправил кепку и подошел к будке, где торговал билетами Слепнев. Перед будкой стояла приличная очередь.

– Дорогой, ты еще не собираешься закрывать чертово колесо? – Спросил Каруев Слепнева. – Хочу дочку привести…

– Веди! Еще час будем крутить… «Явочки» московской не завалялось?

– Найдется! Так я мигом!

…Шимановский, выслушав по рации сообщение Мусиева, сказал:

– Сейчас он побежит к Слепневу домой. К его жене…

– Это тебе кто, бог или сатана, шепнул на ухо, а? – Спросил я. – Или просто обычное чудо?

– Чудес, Сандро, не бывает…

28. ДАМСКОЕ ТАНГО, (Чхеидзе)

Я подошел к слепневскому дому со стороны реки. Времени у меня было в обрез, но я все-таки отметил, что, скорее всего, Валерия приходила к Чехоеву-младшему именно вдоль берега реки…

С момента нашего «консилиума» прошло не более сорока минут. Я стоял, вжавшись в низенькую, но довольно глубокую нишу под верандой, согнувшись в три погибели. По моим расчетам, ждать оставалось минут двадцать-тридцать, если только Шимановский не ошибся в своих расчетах.

Жена Слепнева то и дело выходила на веранду – готовила ужин для своего бедного муженька. В желтоватом пятне, отбрасываемом на землю освещенным окном, мелькала ее тень. Я благодарил судьбу, что у Слепневых не было собаки…

Где-то в глубине дома тихо бормотал телевизор. Идиллия… Жена ждет мужа…

– Лерка! – Это был до жути знакомый голос. – Лерка!

…Я не видел, не слышал, как в калитку вошел человек; скрипнули ступеньки давно не чиненного крыльца.

– Ты сдурел? Что случилось? Я же вдалбливала в твою башку, что сюда приходить нельзя…

– Беда, царица моя… – Человек коротко поведал о Кадырове и его разговоре с «Каро».

– Ты мужчина или баба? Что разнюнился…

– Это все ты!..

– Молчи, падла навозная… – Ничего себе лексикончик у любящей жены. – Связалась на свою голову… Его надо делать, дружок!

– Я на это не пойду…

– А милиционер тебе по ночам, тот, молоденький, не снится? – У меня заколотилось сердце. Неужели там, на веранде, стоял убийца Ванечки?

– Бежать надо!

– Куда, кретин? Куда бежать? Значит так, иди к «Каро». Сидите у него и нос не показывайте. Ждите меня.

«Кто же третий? Кто! Ведь там, в парке, их было трое. И третий явно главарь, он бы не суетился, как этот… Неужели Валерия?» Я подождал, пока человек уйдет. Но покинуть нишу мне не удалось – вновь заскрипели ступеньки и по первым же словам я понял, что это вернулся Слепнев.

– Оставил за себя Мякишева… Все подработать старику…

Слепневы перешли в другую комнату. Телевизор заглушил их голоса.

Как это ни странно, Валерия пока никуда не выходила. Поужинав, супруги, видимо, легли спать: по крайней мере, свет погас. Только после этого я вылез из ниши и ушел. Тем же путем, каким пришел.

Я знал, что напротив дома дежурят люди Шелаури, а в соседнем дворе – Илюхин…

Выбравшись на улицу, обогнув предварительно пять-шесть дворов, я поспешил в райотдел. Проходя через площадь, в окне единственного на весь город ресторана, где гремела чья-то свадьба, я успел заметить Шимановского с фотоаппаратом на груди. Он держал в руке бокал с вином и, по всей видимости, произносил тост. Через три человека от него сидел «паук-Иса»…

29. ПЕРВОЕ ПА. (Чхеидзе)

Часов в двенадцать в райотдел поступило сообщение: «Валерия Слепнева покинула дом и направилась в сторону дома «Каро».

– Пора, Степан, – Шелаури вытащил из сейфа пистолет и положил его в карман пиджака.

– Пора, – согласился я.

Мы направились к обычной машине ПМГ. Вдвоем: Шелаури и я. Сидевшие там милиционеры потеснились.

– Не торопись, Леша, – буркнул шоферу Шелаури, – не торопись.

– А я и не тороплюсь, товарищ майор. Куда торопиться. – Он включил приемник. «Держи меня, соломинка, держи», – пела Алла Пугачева, словно время умерло

– Ну, двинули, Степа, – машина остановилась, и Шелаури первым вылез из нее. – Ни пуха нам, – добавил он по-грузински.

Мы вошли в подъезд дома и стали подниматься. На площадке третьего этажа нас встретил сержант Мусиев, словно тень, отделившись от стены,

– Дома Не выходили. Каруев пришел тридцать минут назад. Все тихо. Женщина вошла только что…

Шелаури – с минуту постоял… Затем шумно вздохнул и постучал в дверь.

– Кто там?

– Я, Мусиев, открой «Каро»… Опять на тебя бумага пришла! – Ответил за Шелаури сержант.

– Какая такая бумага? Завтра приходи. У меня женщина, Арслан…

– Завтра к тебе сам Шелаури заявится…

…Дверь приотворилась. Кинжальная полоска света упала на кафельный пол лестничной площадки.

– Женщина у меня… Тут давай, – сказал Хайдаров и осекся, увидев меня и Шелаури.

Мы оттолкнули его и вошли в коридор, пропахший запахом нечистого белья.

– Где же твоя женщина, браток? – Шелаури шагнул в комнату; и тут раздался крик с балкона: – Больно! Ой-ой-ой…

Балконная дверь отворилась, и два милиционера впихнули в комнату извивающегося «табачника».

– Ты что, за дураков нас держишь, Каруев? – Шелаури подошел к «табачнику». – Все, отторговался, браток.

Это ласковое «браток» как-то разрядило меня. Я понял, что первая часть операции завершена. Передо мной стоял он – убийца Вани Лунько.

Но тут Шелаури гаркнул так, что у меня резануло перепонки:

– Где Слепнева, «Каро»?!

– Не знаю…

…Дверь в кухне, выходящая на пожарную лестницу, была открыта…

30. ВТОРОЕ ПА. (Липиеньш)

Мое дело – «сидеть на всякий случай». Вполне возможно, дело пустое. И все, что мне светит, так это осложнение после гриппа… А повышенных командировочных мне за это не выплатят, Это уж точно… Не знаю, как космонавты, но я могу тут и свихнуться. Ощущение, что замуровали тебя намертво – до конца жизни. Если бы не часы, так я бы на сто процентов был уверен, что задыхаюсь в этом склепе уже год и никак не меньше… Самое удивительное, что меня, абсолютно непьющего человека, так и подмывает вскрыть эту бочку с вином.

…Вроде бы шаги. Точно. Шаги. Почему же молчит передатчик? Или там наверху прошляпили? Судя по стрелкам на часах, теперь ночь. Могли и прошляпить… Передатчик неожиданно ожил. «Жди, приготовься», – голос взволнован. «Сколько их», – только и успел спросить я.

Тяжелая дубовая крышка погреба начала подниматься… А может, все это бред? Я чувствовал, что грипп взвинтил температуру моего тела до тридцати девяти-сорока градусов. Что ж, не исключены и такие вот видения… Бедная моя мама! Если бы она увидела меня сейчас, упала бы в обморок… А крышка приподнимается… Медленно… Понятно – тяжела.

Луч фонарика ослепил меня, хотя и был направлен в другую сторону, Я зажмурился и вжался в немыслимо узкое пространство между бочками и сырой, невыделанной овчиной…

Луч фонарика скользнул вправо… Кто-то стал осторожно спускаться вниз…

Да, мы не предвидели, что за двое с лишним суток я гак отвыкну от света, что стану беспомощным… Человек все спускался. Наконец, он встал на земляной пол. И… я бросился на него, испытывая нешуточную ненависть. Нет, не к человеку – к фонарику в его руке, к этому ослепительному пятну… Фонарик упал, и я надавил на него ботинком, одновременно сжимая человека в своих объятиях. Стекло хрустнуло. Разлился целебный спасительный мрак.

Преимущество борьбы в кромешной тьме было на моей стороне. «И во тьме бой продолжался на земле», – отчетливо прозвучала во мне лермонтовская строка.

31. А ТРЕТИЙ КТО! (Чхеидзе)

«Каро» и «табачника» пришлось чуть ли не разнимать. Поскольку «Каро» выложил сразу же:

– Милиционера ударил ножом Каруев… Психопат. Я лишь раза два залепил журналисту, для острастки.

Вообще «Каро» оказался словоохотливым, если не сказать – болтливым субъектом. Трезво оценив ситуацию, он понял, что самое лучшее е его положении – искреннее признание. Ножом орудовал не он, пистолет в руки не брал – и вообще действовал как вспомогательная сила. Срок наказания ему грозил изрядный. Но в чистосердечном признании крылся известный шанс.

– Каруев привел жену Слепнева. Перед этим в общих чертах обрисовал мне суть дела. Нужно было поехать в одну из подмосковных областей. Там вытрясти из журналиста какую-то бумагу и получить за это две тысячи. Я согласился. Тем более, Каруев убедил меня в том, что журналист шума поднимать не станет. Ну, а в детали нас посвятила жена Слепнева. Она – «мозговой центр», как говорится… Остальное вы знаете… Я перехватил журналиста на вокзале, сказав, что Иван Ар-шакович, которого я показал ему через вокзальное окно, будет ждать его в другом месте.

Да, «Каро» выложил все и сразу. Он вроде бы даже повеселел; видимо, относился к породе людей, не терпящих неопределенности.

С «табачником» было сложнее. Он наглухо замкнулся в себе. Слишком очевиден был вопрос убийства Вани Лунько. Единственное, что нам удалось выдавить – это отрицание его присутствия в гостиничном номере, где был убит Иван Аршакович. Отрицал причастность к этому и «Каро».

Но самым странным было то, что ни «Каро», ни «табачник» вообще не знали, что журналист убит. По их словам, жена Слепнева в нашем городе не объявлялась. А в дежурке вокзала действовала случайная подружка «Каро», с которой он закрутил молниеносный роман еще в поезде. И, опять же по словам «Каро», ехали они с «табачником» вдвоем – таков был план, разработанный еще в Энске. В случае удачного «потрошения» журналиста, они должны были через ту же случайную подружку получить у Ивана Аршаковича деньги. А поскольку операция сорвалась, они тут же отправились обратно. Выбрались на автостраду и до самого Харькова добирались на попутках. В Москву даже не заглянули.

…Пожалуй, это было самым неожиданным. Механически я выстроил две версии. Первая: кто-то контролировал их действия. Вторая: некто, подобно тому, как и сами они вклинились между Титаренко и Иваном Аршаковичем, вклинился между ними и убитым в гостинице стариком.

Вторая версия была слишком сложной, утяжеленной совершенно новыми неизвестными позициями. Но сбрасывать ее со счетов нельзя… Да, как говорит Шимановский, – точка на черном…

Шел третий час ночи. Рация молчала. Оперативная дублирующая группа во главе с молоденьким лейтенантом дремала в глубине кабинета Шелаури. От него самого, выехавшего на дачу Чехоевых, не было ни слуху ни духу.

32. МОНЕТА НА РЕБРЕ. (Илюхин)

Я не марафонец. Хорошо если бы тропинка вела с горы… А она петляла между валунами вверх – под углом градусов в сорок. Минутчерез десять я уже не бежал, а почти полз; дыхание мое напоминало плач астматика. Каким же нужно быть идиотом – оставить передатчик в райотделе! Представляю, что скажет генерал… И тут хоть тысячу объяснений приготовь – ни одного оправдательного. Непростительная ошибка… После ухода Слепневой я взял под наблюдение ее дом. Чхеидзе решил подстраховаться – чего не бывает? И на тебе, случилось: минут через двадцать Слепнева спешно возвращается домой. Почему не арестована? Или у Чхеидзе с Шелаури возник другой план? Я пытаюсь найти какое-то решение… Не арестовывать же ее?

Понятное дело, мне вовсе неинтересно, чем она займется сейчас со своим бедным Слепневым… Но на всякий случай подкрадываюсь к окну; там, за тюлевой занавеской в комнатке, слабо освещенной розочкой-ночником, на широкой неприбранной постели сидит этакая задумчивая особа… Любовница, по крайней мере, трех очень интересующих нас лиц. Жена одуревшего от страсти бедолаги. Самого муженька в комнате нет…

Проходит еще минут десять. Я снова заглядываю в оконце. Григория Слепнева нет по-прежнему… И тут до меня, наконец, начинает кое-что доходить… Я вспоминаю слепневское лицо, мускулистые руки, крепкий, аккуратно стриженный затылок и вдруг отчетливо понимаю, что вовсе он не жалок… Вовсе не такой униженный он мужчина, Слепнев… Я не знаю, как он выбрался из дома. Да и не это сейчас главное. Главное – это Липиеньш!

Да, я не марафонец. Но выложился, как мог. Последний километр. Вот и бугор, за которым дача Чехоевых. Я, всхлипывая, буквально вползаю на него… В лучах двух мощных автомобильных фар вижу нескольких людей – их силуэты размыты утренним туманом. Но Ше-лаури я узнаю сразу – по росту.

– Сандро! – Мне казалось, что я крикнул довольно громко, но люди у машины даже не обернулись.

Я собрал последние силы и побежал. Но машина круто развернулась и, подпрыгивая на каменистых ухабах, помчалась вниз, в город. Теперь я прекрасно знал, что означает слово досада.

И все же я заставил себя спуститься к даче Чехоевых. Светало. В утренних сумерках я легко добрался до погреба, где трое суток сидел Липиеньш. «На всякий случай», как сказал Шимановский, уверенный, что преступник в создавшейся ситуации придет за оружием. Оружие ему, по мнению Вадима Сергеевича, было жизненно необходимо – чтобы по крайней мере, избавиться от свидетелей…

– Андрюша! – Слабо позвал я, вовсе не надеясь на ответ, а так, по инерции…

Из погреба тянуло сыростью и запахом кислого вина. У самого входа валялся клочок полосатой ткани. Я поднял его – это была манжетка уже хорошо знакомой мне рубахи – рубахи Гриши Слепнева.

Вспомнилось, как в детстве мы играли в «орел-решку». О том, что монета может встать на ребро, мы слыхом не слыхивали. А сейчас был именно тот случай…

Я выбежал на дорогу и зашагал к городу.

33. СВЯТОЕ СЕМЕЙСТВО. (Шимановский)

Свадебное веселье шло волнообразно. Я бы разделил его на три цикла. Первый – это когда все устали; съеденного и выпитого хватило бы каждому на два-три приличных застолья… Второй, – когда начали показывать свое искусство певцы, и мы снова ощутили потребность сказать друг другу все добрые слова, накопившиеся в душе. И третий, – когда разговоры, отпочковавшиеся от великолепных тостов, стали носить частный характер.

Мой собеседник, неутомимый Иса Алигаджиевич, занимал меня рассказом о том, как кубачинские мастера закаливают кинжалы. Признаюсь, несмотря на все сопутствующие нашему знакомству обстоятельства, я слушал Ису с интересом. И когда между нами затесался Шелаури (которого присутствующие встретили, несмотря на пятый час утра, радостными восклицаниями и изрядным рогом вина), я попросил его не перебивать нашу беседу.

– И только тогда кинжал обретает твердость алмаза… – Иса Алигаджиевич протянул мне кувшин вина, – выпьем за настоящих мастеров.

– Да, Сандро, – сказал я Шелаури, когда Иса отошел к какому-то пышнотелому усачу, – свадебный размах у вас, как на строительстве Днепрогэса. Пятый час утра, а никто и не думает расходиться…

– Я коротко, Вадим Сергеевич. Показания Валерии «тепленькие». В журналиста стрелял Слепнев. Старика убил тоже он. Сацкова ему не жена. Обиженного супруга он лишь разыгрывал. Настоящая его фамилия, как вы уже, видимо, догадались, не Слепнев. Мы пока не докопались – какая… Держал он Сацкову лишь в качестве приманки для таких, как Иса. Зарабатывал на ней.

Однажды она услыхала разговор между Исой и Титаренко, суть которого сводилась к следующему. Иса должен был дать журналисту сведения о незаконно оформленных им участках и дачах, построенных на «теневые» доходы. В свое время Иса уже выкачал из этих людей изрядную сумму. Теперь организовали, так сказать, сбор второго урожая. Мол, журналист докопался до всего сам. И согласен закрыть дело, если получит солидное вознаграждение. Иса обошел всех, кого журналист напугал. Человек двадцать набралось их в районе. Взял положенную мзду. Но осторожный Титаренко условился так: деньги должен привезти «нейтральный человек», которому Титаренко покажет вексель, написанный Исой. Волей случая этим человеком стал честнейший труженик Иван Аршакович, которому Иса объяснил все тем, что некто пообещал ему достать «Волгу». Выбор оказался точен: старик был нелюдим, рассказывать бы о просьбе не стал. Тут и случай подвернулся: вызов старика на встречу ветеранов. Кстати, существовало два варианта. Если к старику в указанном городе никто не подойдет, предполагалась такая же встреча уже в московской гостинице.

– А как Титаренко узнал, что поедет именно Иван Аршакович?

– Вызов на встречу ветеранов пришел еще тогда, когда журналист был в Энске… Старика он знал в лицо.

– Значит… Впрочем, как все-таки Слепнева зафиксировала этот разговор?

– Нежилась в спаленке Исы… Но следила за ними уже давно. И все передавала «мужу»… Он и обмозговал это дельце.

Слово «дельце» неприятно резануло слух. Нет, далеко не «дельце». Страшное преступление, расчетливое и хладнокровное, Я видел, как Иса Алигаджиевич снова направляется к нам. Бурно прожитая свадебная ночь не оставила на его пухлом желтоватом лице никакого следа. Да, он был неутомим, «паук-Иса».

В сущности, именно с него начались события, увенчавшиеся смертью трех людей. Я не жалел Титаренко. Тот сам нашел свой конец. Иначе, видимо, не могло и не может быть. Такова жизненная линия преступника. Как он не пытается перечертить ее, – траектория падения неумолима. Через некоторое время и жизненная кривая «паука-Исы» замкнется в тюремной камере… Да, я не жалел Титаренко. Но была невыносима сама мысль о том, что передо мной уселся и принялся деловито жевать самодовольный человек, если и не породивший преступление, то участвовавший в его зачатии.

Но такова специфика нашей профессии. Я смотрел на него и дружелюбно улыбался. Улыбался изо всех сил – даже лицевые мускулы постепенно стали наполняться тугой, напряженной болью…

Шелаури с видимым удовольствием выпил вина. От него потребовал тоста отец невесты – седой загорелый крестьянин из пригородного села. Сандро серьезно встал, погладил левый ус и начал плести такие мудрые кружева, что, казалось, сам удивлялся, как это складно у него выходит. Он был все-таки поэт, Сандро Шелаури…

– Так что со «святым семейством» Слепневых покончено, – сказал он мне после того, как все, дружно похвалив его тост, выпили и сели. – Взял Слепнева Липиеньш. Как и предусматривалось планом, пошел Григорий Иванович за пистолетиком. Правда, мы думали, что все-таки Валерия – всему голова… Все сравнивали ее по ориентировкам с Овчинниковой. Оказалось – тупиковая версия… Снайпером был мужчина. Кстати, у него действительно удивительно маленькая ступня,

– Но и тупиковые версии, Сандро, это все-таки версии…

– Конечно, – согласился Шелаури… – Ну, а как теперь с Исой?

– Это дело майора Хуциева – УБХСС республики…

– А с Чехоевым?

– А вот это уже твое прямое дело… Когда ближайший самолет на Москву?

Шелаури остолбенело посмотрел на меня.

– Ты что, собираешься уже домой? Да я такой плов приготовлю, дорогой мой!

– Хочешь сделать мне подарок, Сандро?

– Ты еще спрашиваешь?

– Только без обид. Но не надо плова. Не надо шашлыка. Чехохбили не надо. Вина белого тоже не надо, а вина красного… Понимаешь меня, Сандро?.. Это будет самый большой подарок. Говорю тебе от всего сердца и… желудка моего бедного.

34. А ГДЕ ЖЕ ДЕНЬГИ! (Генерал)

– Значит, Слепнев тайно страховал своих агентов? Ухлопал журналиста и двинул дальше, в Москву… Добрался таким же путем, как Чхеидзе, до старика и убил его… Ну, а где же деньги? – Пахотный, как обычно севший справа от меня, задал Чхеидзе вопрос, который и мне, признаться, не давал покоя. Но я таил его, поскольку не с руки начальнику управления обозначать свою неосведомленность… Субординация зиждется не только на разнице должностных уровней. Еще и на этом: подчиненный обязан быть уверен, что его начальнику ведомо нечто большее, чем ему самому. (Хитрость в общем-то примитивная, но я не встречал людей, ее не придерживавшихся…)

– С деньгами у Слепнева вышла накладка, товарищ полковник, – Чхеидзе протянул Пахотному фотоснимок; тот повертел его и передал мне.

Это был снимок аккредитива…

– Иван Аршакович, не дождавшись «курьера», дабы не рисковать, положил тут же, в привокзальной сберкассе, все тридцать пять тысяч на аккредитив. Столь большая сумма, в дороге… Старика можно понять.

– Даже этот штрих – то, что он не таясь положил целых тридцать пять тысяч на аккредитив, полагая, что добыты они честным путем, – достаточно характерен. Честный был старик.

– Даже наивный, я бы сказал. – Чхеидзе взял фотоснимок, вложил его в папку и передал ее мне.

…Звякнул телефон, напрямую соединивший меня с секретарем обкома партии.

– В общих чертах я все уже знаю, – голос секретаря был бесстрастен. – Спасибо товарищам и тебе лично. Судить убийцу лейтенанта Лунько будем здесь. У нас… Жалко, что того паука нельзя привезти. Пусть бы посмотрел народ, откуда гниль-то текла.

– Вместе с Исой на скамью подсудимых еще добрый десяток сядет. Те, кого он расплодил там, новоявленные «помещички», попользовавшиеся государственной землей…

Чхеидзе, Липиеньш, Илюхин и Демидов молча слушали наш разговор с секретарем. Когда я положил трубку, Чхеидзе что-то тихо сказал им. Ребята согласно кивнули.

– Секреты в присутствии начальника?

– Да нет, товарищ генерал… Просто есть человек, которому тоже нашлось бы место на этой скамье… Точнее – был. Я имею в виду Гелиодора Титаренко.

Они вышли. За ними ушел и Пахотный. Я остался наедине с папкой, оставленной мне Чхеидзе. И начал перелистывать ее, вникая в детали работы, проделанной в Энске. Конечно, она увенчалась успехом. Но у меня были основания кое-что в этой работе оценивать и более строго. Успех успехом, а ошибки были. Стало быть, нужен, жизненно необходим разговор о них. Но перенесем его на следующую неделю… Пусть ребята почувствуют вкус победы без привкуса начальственных придирок…

Между последней страничкой и корешком папки я наткнулся на запечатанный конверт, адресованный мне лично. Я вскрыл его. На белом листе бумаги чернело несколько строк:

«…А еще, товарищ генерал, если доведется быть в Энске, не пейте «Цинандали» из местных погребов. Иначе – изжега на неделю, как минимум! С уважением Шимановский»,

Да, Шимановский есть Шимановский! Тот еще фрукт, доложу я вам.

Оглавление

1. ДВЕ СМЕРТИ (Чхеидзе)

2. В ПУСТОТЕ НЕТ ДВИЖЕНИЯ! (Чхеидзе)

3. «А ПОРТФЕЛЬЧИК-ТО С СЕКРЕТОМ!» (Генерал)

4. ГОНЕЦ. (Шимановский)

5. РАЗЛУЧНИЦА КЛАВА. (Илюхин)

6. «ЭТО БЫЛ РЕПОРТЕР!» (Чхеидзе. Москва)

7. «ДЕРЖИ МЕНЯ, СОЛОМИНКА, ДЕРЖИ!» (Чхеидзе)

8. «В ПУСТОТЕ НЕТ ДВИЖЕНИЯ!» (Заместитель министра)

9. «О, ПАЛЬМЫ…» (Чхеидзе)

10. КВАДРАТУРА КРУГА. (Шимановский)

11. ДЕЛА ДАВНО МИНУВШИХ ДНЕЙ. (Архив)

12. «ВАШ ХОД, ЮНОША!» (Чхеидзе – Шимановский)

13. «ИЩИТЕ ЖЕНЩИНУ!» (Генерал)

14. ДЕЛА ДАВНО МИНУВШИХ ДНЕЙ. (Чхеидзе)

15. «КОТОРЫЙ РАЗ ЛЕЧУ МОСКВА – ОДЕССА!» (Чхеидзе)

16. ПАРТИЯ ВСЛЕПУЮ. (Шимановский)

17. ДЕЛА ДАВНО МИНУВШИХ ДНЕЙ. (Шелаури)

18. СНАЧАЛА БЫЛ ХАОС. (Илюхин)

19. «ИЩИТЕ ЖЕНЩИНУ!» (Илюхин)

20. ИЩИТЕ ЖЕНЩИНУ! (Илюхин)

21. ОРДЕР НА АРЕСТ. (Шелаури)

22. РИСК – ДЕЛО ПРОФЕССИОНАЛОВ! (Шимановский)

23. ТЕНЬ ТИТАРЕНКО. (Чхемдзе)

24. ПРИЗНАНИЕ. (Илюхин)

25. НА ВСЯКИЙ СЛУЧАЙ. (Липиеньш)

26. ВСКРЫТИЕ ПОКАЖЕТ. («Консилиум»)

27. ЧУДЕС, САНДРО, НЕ БЫВАЕТ. (Шелаури)

28. ДАМСКОЕ ТАНГО, (Чхеидзе)

29. ПЕРВОЕ ПА. (Чхеидзе)

30. ВТОРОЕ ПА. (Липиеньш)

31. А ТРЕТИЙ КТО! (Чхеидзе)

32. МОНЕТА НА РЕБРЕ. (Илюхин)

33. СВЯТОЕ СЕМЕЙСТВО. (Шимановский)

34. А ГДЕ ЖЕ ДЕНЬГИ! (Генерал)