Рассказы о большом мире (полная книга) [Дмитрий Юрьевич Вишневский] (fb2) читать онлайн

Они бы вскрикнули, увидев, как цепляясь за сухие ветки и с треском ломая их, он провалился в чёрную болотную жижу и поразились бы его то ли мужеству, то ли глупости, потому что он не издал ни звука, не позвал на помощь, а лишь угрюмо и зло растрясывал затхлую, холодную грязь, желая вылезти самостоятельно, так, как он привык решать все свои проблемы.

Зверцев согласно закивал и, превозмогая брезгливость, уселся рядом с ней, погружаясь в пучину цветочно-ванильного амбре.

– А я очень!

Такого финта Зверцев не предусмотрел. Он попытался было отшутиться, но Зина молча прикрепила присоски к его вискам.

– Над чем смеётесь? – поинтересовался водитель, делая музыку тише.

Сама машина представляла из себя небольшую зелёную коробку с гладкой трубкой, которая, если смотреть сверху, напоминала букву “С”. На передней панели машины светилась салатовая таблица с чёрными буквами, а под ней располагалась закрытая чёрной крышкой панель управления. Под ней же скрывались датчики – две присоски на тонких проводах, что прикреплялись к вискам. Две минуты и машина определяла процент. Иногда этот процент ужасал.

Превозмогая чувственность, он налепил датчики на виски Зины и, стараясь не пялиться на потрясающий прекрасно-розовый кружочек, сосредоточился на дисплее.

Зина во все пьяные глаза смотрела на Зверцева и он не смог это проигнорировать.

Софья довольно улыбнулась и машинально заправила локон за ухо.

Зверцев встал, плюнул на пол, швырнул “Штуковину” в стену и горько заплакал.

– Что-то вроде гороскопа! – восторженно воскликнула Зина.

Когда медляк закончился, Зверцев понял, что ему во что бы то ни стало нужно пригласить красавицу-брюнетку домой и проверить её на своей “Штуковине”.

Пьяному ковбою нужна сексуальная женщина, тут вопрос по-другому не стоял.

- Не доживёшь ты до понедельника, паразит…

Но немного поразмыслив, решил, что делать этого не надо и вместо этого стал присматриваться к одиноким прекрасным и не очень дамам.

- Вот пускай Юлия Сергеевна вам и оформляет.

Не прав был Дарвин в том, что у нас общие предки с обезьянами.

Выпив ещё одну рюмочку для храбрости и развития ораторского искусства, Зверцев сполз со стула и направился к дамам.

“У панголинов плохое зрение и слух, но прекрасное обоняние”, – невозмутимо сообщала бесчувственная Интернет-энциклопедия.

Голосуя у обочины, залитой оранжевым светом фонаря, Зверцев отчаянно силился вспомнить название хоть какого-нибудь клуба, но на ум ничего не шло – сказывалось отсутствие нужных знаний и затуманивший мозги алкоголь.

- Вы, гражданин, на меня голос не повышайте, – щуря маленькие глазки, терпеливо, но строго говорил Степан Витальевич. – Я вам не жена.

– Угу, – сказал Зверцев, чувствуя что быстро, очень быстро, чересчур быстро, трезвеет.

СВ обрадовало пустотой и уютом. Чистая скатёрка на столе, аккуратные занавески и тихий шум кондиционера вызвали на лице слуги народа довольную улыбку. Степан Витальевич бросил кейс на койку, уселся рядом и уставился в окно, за которым моросил осенний дождь, косо роняя на стекло редкие капли. Спустя несколько секунд в дверь постучали:

- Ладно. Хрен с ней, с формой этой. Упразднили, так упразднили.

Посетитель бледнел лицом, после чего, отчаянно робея, бормотал:

Конечно, в определённой степени он рисковал, но с другой стороны, кто из всех тех, кто приходил оформлять документы, мог бы определить стоимость этих часов? Да никто. Все эти простолюдины ни вкусом особым не отличались, ни знаниями в этой области. А потому и риск был минимальным. Зато удовольствия от обладания роскошью – масса. Жаль только, что перед выходом из автомобиля приходилось снимать перстни и рассовывать их по карманам. В отличие от часов они были слишком заметны.

Зверцев скользнул по ней взглядом и почувствовал, что джинсы стали несоизмеримо малы по сравнению с ними же парой секунд назад.

– Да он не смешной...

Выщипанные брови проводницы вспорхнули вверх.

Сергей Зверцев не понимал лишь одного. Почему никто до него не изобрёл такую же светящуюся неоном штуковину, что с точностью калькулятора выдавала наибольший процент животного в человеке и определяло вид.

В панике тот отскочил назад и затараторил:

- Простите…

Впрочем, на скунсе Зверцев точно бы не женился, так как нос имел такой же чувствительный, как и у его лучшего друга.

Зверцев вздохнул, пожал плечами и с виноватым видом кивнул.

Затем вперивал свинячьи глазёнки в глаза посетителя и строго вопрошал:

- Вам всем – надо! – перебивал слуга народа.

– Не поняла? – возмутилась ошарашенная Софья.

– Да так… – смутился наконец Зверцев, – Анекдот вспомнил.

– Мне бы ускорить процесс оформления документов, Степан Витальич… Может можно как-то обойтись без этой формы-то? Ну, раз она не обязательна-то? Может я вам, так сказать, поспособствую? Ну, отблагодарю вас, так сказать, за понимание и содействие? Вы документы принимаете, а я вам в конвертике благодарность оставляю под столиком. Будьте уверены – не обижу. Мне бы по-быстренькому, нужно уж очень… Войдите, так сказать, в положение…

Но в целом впечатление при виде этих дам было скорее приятным. Страшненькая была массивной блондинкой, красавица – стройной брюнеткой и этот контраст Зверцеву показался удивительно прекрасным.

- Вас как зовут?

- Светлана.

“У сурикатов есть иммунитет к некоторым ядам; у них устойчивость к яду скорпиона, обитающего в пустыне Калахари (в отличие от человека)”.

А ну как дама не пантера? Разве может быть у пантеры такая грудь не в период лактации?

Степан Витальевич молчал.

После недолгого, но горячего торга, остановились на семиста рублях и Зверцев, открыв дверь, уселся в тёплый, пропахший ментолом, салон.

– Мда-а-а, – протянул Зверцев и сглотнул. – Я представлял себя кем-то покруче...

Грудь не прикрытая бюстгальтером, как сообщили глаза-разведчики, тонкая талия и длинные стройные ноги покорили сердце пьяного Зверцева и он подал тёплую и влажную ладонь своей избраннице.

- Да не, пока не надо. Это… если захотите составить компанию одинокому пассажиру…

Открыв энциклопедию, некоторое время он уныло рассматривал фотографии и читал сухие данные, а потом, обомлев, подался вперёд и выругался матом.

– Куда вам? – спросил он.

Всё это огромное царство с многообразием видов – просто отражение человеческих натур после окончания пубертатного периода, когда устаканивается уровень гормонов и гибкое мышление обретает жёсткую, гладко-скользкую лакированную форму. Как хитин.

- Уважаемый, – с укором произносил Степан Витальевич – вы у меня вообще-то не один. Люди, знаете ли, ждут. Всего доброго. Приходите с заполненной формой.

Когда Олег закончил свою пламенную речь, они поняли, что он чужой им. И потому никто его не окликнул, когда он, хмельной и страшный, в сердцах ломая кусты, направился в сторону леса.

Поёрзав, уселся на круглый барный стул с длинной изогнутой ножкой и положил ладони на стойку. После чего, подражая крутым ковбоям из кинофильмов, рявкнул:

– Присаживайтесь! – гостеприимно похлопала по мягкой обивке диванчика страшненькая, а затем добавила: – Не будем же орать друг на друга всю ночь, верно?

- Да. Сто рублей бутылка. Пиво отечественное. Принести вам?

Зверцев показал.

Зверцев понял, что в эту чувственную ночь полюбил обеих женщин.

– А кто такой “долгоносик”?

– Девчонки... – начал было Зверцев, но Софья так на него посмотрела, что он осёкся.

- Ну так не нужна же форма-то! – не выдерживал посетитель.

Степан Витальевич хищно хватал их, бегло просматривал и, швырнув на стол, сообщал взволнованному, напряжённому от ожидания ответа слуги народа, посетителю:

Вдоволь похохотав, водитель поинтересовался:

Тот вздохнул, закрыл дверь и прошёл на кухню. Достав из холодильника бутылку холодного пива, направился в гостиную и включил компьютер.

Зверцеву стало страшно. Пройдя с Софьей к столику, он решил напоить даму до состояния нестояния, чтобы потом дома определить, что она за животное. А заодно и страшненькую Зину. Ну, просто ради интереса.

– Гм, – сказал Зверцев, стремительно вставая и пряча “Штуковину” за спиной. – Пантера там, девяносто пять процентов.

После этого посетитель клал конвертик под стол, а Степан Витальевич следом за ним ронял на пол шариковую ручку и, проверив сумму, выпрямлялся.

Зверцев внимательно посмотрел на Зину и понял, что она тоже прекрасна. Для самки паука, конечно.

Паразитизм

Степан Витальевич молчал, не переставая щурить глаза.

Щёки водителя затряслись, он забулькал и Зверцев позволил себе ещё раз посмеяться.

Зверцев пел соловьём, представляя, как он будет целовать грудь собеседницы напротив, после того, как отделается от собеседницы справа.

Он понимал лишь то, что если люди изначально сбиваются в стаи чисто подсознательно, то с появлением аналогов “Штуковины” в продаже – они будут делать это осознанно, а это грозило драками, баррикадами, мятежами и войнами.

Через несколько минут всё было кончено. Женщины молча оделись в прихожей, молча обулись и молча ушли, синхронно бросив на скукоженного Зверцева два презрительных взгляда.

- Двести евро, – вкрадчиво шептал посетитель.

Зверцев закивал, но Софья сказала:

Но ведь не шея делает женщину сексуальной, верно?

– Ты мне тоже очень нравишься.

Брюнетка кивнула и встала.

Сами по себе танцы Зверцеву запомнились плохо. Зато он хорошо запомнил тепло ароматного тела и решил, что он большой кот, раз ему нравятся пантеры, а фамилия лишь подверждает этот факт.

Маленькие мальчики и девочки не знают, что со временем каждый из них станет в какой-то степени животным.

– Девчонки! – торжественно начал пьяный Зверцев, старательно фокусируя взгляд на собеседнице напротив. – А что нам мешает устроить себе обалденный праздник?

– Вас как зовут? – поинтересовалась красавица, слегка подаваясь корпусом вперёд.

Та повернулась к Зверцеву и... он пропал в одно мгновение.

– Софья.

– Чё нажимать? – спросила она.

– В центр, – сказал Зверцев.

- Светлана, понимаете, – Степан Витальевич бесцеремонно оглядывал стройные ноги проводницы, – Я за рулём обычно, алкоголь редко себе позволяю. Машина дорогая, «Майбах». А тут впереди вся ночь, у меня с собой только две баночки чешского пива и три рыбки. Вы это… пивом торгуете?

Необычайно миловидная, с огромными ресницами, чувственными полными губами и высокой грудью, она завладела его пьяным разумом, затмив “Штуковину” целиком и полностью.

- Желаете что-нибудь? Чай, шоколад?

Зина демонстративно одела бюстгальтер, затем накинула кофточку и, взяв Софью за руку, сухо произнесла:

– Классно! – воскликнула полуобнажённая Зина, позабыв о своей полуобнажённости. – То-то я дрыхну до часу дня, когда на работу не надо идти! Давайте Соньку проверим на этом агрегате!

Ему стало так уютно, что он даже захотел обняться со всеми замечательными посетителями клуба.

Блондинка Зина встряла и тут:

Дверь закрылась одновременно с кивком Степана Витальевича.

Слуга народа довольно потянулся, вынул из кейса целлофановый пакет с воблой и банку пива. Лёгкий хлопок – и прохладный пенистый напиток полился в жадное горло.

Вылакав полбанки, Степан Витальевич с чувством рыгнул и принялся чистить рыбу, складывая чешую в аккуратную горку.

В то же мгновение бар исчез. Столик располагался посреди изумрудной поляны, вместо потолка над головой синело безоблачное небо, тихая джазовая мелодия превратилась в птичьи голоса, а затхлый прокуренный воздух сменился свежей прохладой. Я невольно поморгал, щурясь от солнечного света.

Озираясь по сторонам, словно квартирный вор, я прошёл к дивану и достал из сумки пистолет. Затем снял его с предохранителя, поднялся на второй этаж, держа палец на курке, и, оставаясь на небольшой площадке между комнатами, осторожно открыл по очереди обе двери. В комнатах никого не было.

– В зад, говоришь?

- Собака…

Я хотел назад.

- Почему?

Затем я потерял сознание. И это тоже было безумно приятно.

- У вас в Москве, в основном, другие дороги-то, поди? – поинтересовался он. – Я-то, всё больше в Тверь езжу, да и то не часто.

Толпа одобрительно загудела.

- А в магазин её кто привёз?

Достав из сумки для ноутбука блокнот, я вернулся во двор, где выставив пистолет на предохранитель и сунув его в карман джинсов, набрал телефон арендодателя, Николая Олеговича.

- Ну и ладушки. Я поеду. Слушай, Денис, ты это...

Мы займёмся сексом.

– Да. Ещё на протяжении романа несколько раз Гэгэ перепихнётся с несколькими дорогими шалавами, прости, куртизанками, вот а потом да – любовная линия.

Я спрашиваю разрешения потрогать. Она кивает.

Наконец я почти убедил себя в том, что мне померещилось. Несмотря на то, что воспоминания о шёпоте и разбитой тарелке не добавляли спокойствия, я был далёк от мысли об отъезде. В конце-концов, если бы мне что-то угрожало, вряд ли оно дало бы мне выспаться прошлой ночью. К тому же, стрелять я умел хорошо, давать в обиду себя не собирался, а в привидения и прочую муть для впечатлительных домохозяек не верил ни на грош.

- Быстро растаяли, – смущённо констатировал он. – Давно не тренировался.

- Огнь! Лишь он спасение от силы бесовской! Предадим огню проклятый дом, предадим и окропим после святою водой!

Шум в ушах поёт хором что-то из “Рамштайна”. Шум поёт.

Словно наблюдая снятый рапидом кинофильм, я наслаждался её походкой, плавной и утончённой, её мягкой искренней улыбкой, не желая вообще ничего. Абсолютно ничего. Ибо всё, о чём я когда-либо мечтал, начиная с самого момента рождения, я получил в один миг в чистейшем, выкристаллизованном виде.

На кассе сонная девушка. Я не удивлён.

Ты обречённо поднимаешься, потушив сигарету. Хотя… Может мне только кажется, что обречённо? Наверное, я...

Вскочив на ноги, я схватил пистолет и выключил свет. Затем, дрожа от страха, осторожно потянулся к занавеске и слегка отодвинул её в сторону. Никакого серого пятна. Только ночная тьма.

- Гелевая, – сказал он, – Не бойтесь, не кусается. Ручная.

Ну, сжальтесь… Ну, пожалуста… Умоляю вас… Заклинаю… Мне для этого нужно всего ничего… Совсем чуточку… Просто на мгновение назад… Ну, пожалуйста…

– А деньги туда как?

Пластмассовый бизнесмен с крысиным хвостиком, аккуратно перетянутым резинкой. Обезжиренный и пластмассовый. Он каждые вторник и четверг ходит в фитнес-клуб. У него запланирован каждый час на две-три недели вперёд. С ним никогда не будет не по плану. Потому что он вот такой.

– Угу.

Григорий жутко расхохотался, вторя бабке.

– Детектив.

- Ладно, – сказал я, – Допустим, вы тот, за кого себя выдаёте…

“РРРРАЗ!!! И вновь светит Солнце!!

Единственное, что я делаю просто так. Не для чего-то, а действительно просто так.

- Не, ну а что ты смеёшься? Кабы не деньги, не так уж и много людей к вам бы ехало. Что не так что ли?

Я засмеялся.

Он, словно свинка, то и дело зыркал маленькими чёрными глазками по сторонам. Казалось, что они живут самостоятельной жизнью.

Я прохожу мимо вас. Мне больно видеть эти объятия, но я понимаю, что ты права. И он прав. Не прав только я.

– В общем, есть некая женщина неопределённого возраста, скажем так, в таком вот промежутке – “за тридцать” и “под сорок”. Она не то, чтобы красавица – ни хрена она не красавица, ибо толстуха с животом-мамоном и жопными ушками на бёдрах, с лицом блином и носом картошкой и предплечья у неё такие, что она на лету спутник космический остановит и вообще она, честно говоря, стрёмная. Но стрёмная она лишь потому, что ненакрашенная. А ненакрашенная она потому, что муж у неё такой. Он вообще лентяй и безынициативный и детьми не занимается, которых наплодил и вообще подонок – полжизни ей испоганил, загубив лучшие годы. А она между прочим офигенно делает пирожки с картошкой. В общем, расчёт на женскую аудиторию.

- Да заколебался ревновать тебя к твоему начальнику.

Я считал, что ты не способна меня услышать.

Умирая, он думал о женщине, к которой ехал. О ней, любительнице суши, с длинными ногтями и миниатюрной собакой, которой позволяла лизать себя в губы. О той самой женщине, что заразила его массой разнообразных паразитов. Червей, что пожирали его изнутри, вылезая из ушей, ноздрей и пор кожи. Маленьких и больших, белых, грязно-серых, бурых, гладких и в розовую полоску. Они сыпались со Степана Витальевича на потёртый коврик одинокого СВ и расползались в разные стороны.

– Так, так.

Замечает десерт и цветы. Улыбается шире, словно девчонка, что получила долгожданную пятёрку по алгебре, мурлычет и благодарит. Затем по-кошачьи потягивается. Безумно сексуально, тем паче, что она действительно красива.

- Знаете, я могу со стопроцентной точностью сказать, о чём вы сейчас думаете.

Танцуй с ней. Просто танцуй. Не оценивай её внешность, не думай о том, какая она родная. Просто закрой глаза, уткнись носом в её волосы и вспомни ту девчонку, что хохотала над твоими шутками, которые ты тогда так старался не забыть. Вспомни, как ты волновался, когда шёл к ней с цветами. Вспомни, какая она нежная девочка. Вспомни, как ты старался понравиться её родителям. Вспомни, как хорошо вам тогда было.

– Как насчёт итальянского?

Я умер и заново родился, испарился и конденсировался, выпав каплями весеннего дождя на спящий ночной город, узрел бесконечность Вселенной и замер, слушая тишину долей секунд.

Степан Витальевич схватился за сердце и со стоном повалился в проход между койками.

- Вдыхаете пыль с яйцами и цистами, если рядом с водоёмом стоите. Ветер подул – всё – заражены. А если купались ещё – у-у-у-у-у… Аскариды, шистосомы…

Непросто говорить о женской сексуальности, старина. Она – штука еле уловимая, если уловимая вообще. Сексуальность эта прежде всего в наших реакциях на определённые зацепочки в их, женщин, поведении. Особенно, когда кровь отливает от одного места и приливает к другому. Ну, от мозга к половому члену. Да знаю, знаю, что не только к члену, а вообще по всему организму, но к члену-то в первую, что ни на есть, очередь, да. Ладно, не о том речь.

– Не, ну здорово! А говоришь “идей нет, сюжетов нет”! – вконец оживился Степан. – Продолжай! Я уже вижу обложку книги в стиле гламурных журналов.

Коротышка хищно схватил бокал с «отвёткой» и залпом выпил. После чего заявил:

– Ты меня малость запутал... – сказал Степан. – Но не останавливайся, продолжай, мне интересно что там дальше-то...

Торможу прохожего, молодого парня в наушниках, интересуюсь, есть ли здесь круглосуточный магазин.

И бизнес его фальшивый. Чем он займётся после производства обезжиренных йогуртов? Безалкогольным пивом?

– Погоди, не говори ничего. Подумай. Это рационально. Понимаю, ты его ещё не полностью забыла, но пойми суть – он прошлое. А я – настоящее. И это совершенно неразумно – оставаться в прошлом. Жизнь продолжается. Согласна?

- Бывает, – сказал Степан Петрович, судорожно собирая недоеденную рыбу вместе с чешуёй и внутренностями в целлофановый пакет.

Слуга народа расстегнул верхнюю пуговицу мокрой от пота сорочки и отчаянно заморгал, пытаясь привести мысли в порядок. Получалось плохо. Воздух стал напоминать кисель, сгущаясь всё больше с каждой секундой, в нём невозможно было дышать, а тем более встать или хотя бы поднять руку, чтобы остановить речь собеседника. Перед глазами всё плыло, а в уши змеями вползали растянутые звуки Григория, что словно в рапиде медленно открывал рот и шевелил губами:

- Ну, так что, – спросил он, успокоившись, – Хотите стать счастливым? Прямо сейчас?

- Кладбище там рядом. Старое такое, запущенное.

Коротышка ничего не ответил, лишь снова расхохотался, тряся щёчками.

– Не понял? – спросил Степан, стараясь высвободить кисть из моего рукопожатия.

Коротышка посмотрел на меня, как на идиота, а затем любезно протянул мне шариковую ручку, увенчанную пиратским черепом.

А потом я уйду.

А возможно, я просто эгоист и хочу произвести впечатление.

Хватит.

Степан Витальевич кивнул. Не раз любовался на изощрённый маникюр своей любовницы, что по совместительству занималась уборкой дома.

Падая плашмя с раскинутыми в стороны руками и ногами, сквозь слёзы смотрю на залитую жёлто-белым светом зелёную равнину с голубой венкой реки и тёмно-зелёными вкраплениями редких лесополос.

Когда прибыли медики, никого рядом с трупом не было. Впрочем, иначе и быть не могло – согласно билетам, в СВ Степан Витальевич ехал один до самого Петербурга.

- Неа, не надо его звать.

А вдруг она тебе сейчас залепит пощёчину?

- Ёлки-палки, малышка, ну заканчивай реветь, ну серьёзно. Ну уволили, ну и что? Да пошли они все в передницу, пускай теперь новую сотрудницу ищут, такую же классную, как ты…

– Псевдоним, – поправил я.

Один раз не...

Мне в спину бросают такое обесцвеченное от банальности «Сигаретки не найдётся?», что это даже вызывает у меня улыбку, если мои искривлённые гадливостью губы можно так назвать. Её они не замечают, видят лишь спину остановившегося мужчины в куртке, с окурком в левой руке и бидоном в правой.

- Это… что?

Вот вспомни себя подростком. Не, я сейчас не про первый онанизм, когда ты боязливо теребил член, заперевшись в ванной или туалете и шурша страничками журнала или, закрыв глаза, представлял себе какую-нить весьма симпатичную особу, а потом охренел от того, что с тобой произошло что-то малопонятное, но очень волнующее и приятное. Не о том речь.

– Вкусно.

Ты эту песню потом будешь считать охренительной и через десять лет, а может и всю жизнь, даже если это какая-то голимая примитивная попса. Она просто будет напоминать тебе о том нежном поцелуе, первом сладком поцелуе, не просто первом поцелуе, а первом вот таком поцелуе, вот таком вот охрененно-классном поцелуе.

В воздухе пахнет его страхом, но куда сильнее несёт их циничным паскудством.

От меня пахнет парфюмом, перегаром, кофе и сигаретами. Парфюм французский, кофе (кофе ли?) американский, сигареты отечественные, хоть и «подконтрольные», ну а перегар собственного изготовления.

– А интерес?

– Ну и вот, она прётся в магазин, ну какой-нибудь дешёвый супермаркет, чтобы купить пожрать мужу, который, сука такая, лежит на диване, смотрит футбол и совсем не хочет искать новую работу. Набирает она жрачки, значит, оплачивает её на кассе, мысленно сетуя на то, что денег копейки, а мужу чудиле на это вообще насрать и выходит из магазина. И сталкивается у входа с красивым, очаровательным, стильным бизнесменом, который недавно приехал в их город. Ему лет так сорок пять, у него глаза красивые, внимательные и вообще сразу понятно, что он чуткий человек. Пакеты рассыпаются и бизнесмен бросается ей на помощь. Сидя на корточках и собирая пакеты, Гэгэ и бизнесмен встречаются взглядами и она чувствует, как этот славный и замечательный и шикарный мужчина западает ей в душу. Гэгэ стыдливо отводит взгляд, благодарит бизнесмена и покидает местность. А бизнесмен задумчиво смотрит ей вслед перед тем, как наконец послушаться своего охранника и сесть в машину.

- Да кто ж его не знает-то!

Ничего особенного. Гараж, как гараж. Несколько канистр в дальнем углу, пара бумажных мешков с углём, садовый инвентарь, листы фанеры, какие-то доски, вёдра и аккуратная кладка поленьев вдоль стены. Довольно просторный гараж, сюда спокойно поместился бы джип «Ford Excursion». Я прислушался. Тишина. Никакого намёка на шёпот. Прихватив с собой несколько поленьев, чтобы не возвращаться за ними ближе к ночи, выключил свет, вышел из гаража и закрыл дверь на ключ.

Обоняние вмиг насытило меня ароматом утренней росы на спелых апельсиновых листьях, словно пустой сосуд, заполонило меня запахами орхидей и растворило тонкую человеческую оболочку.

Я подхожу к окну.

- Слушаю.

Осторожно, стараясь не шуметь, я спустился по лестнице, которая легонько поскрипывала при каждом моём шаге, и убедился в том, что на первом этаже никого нет. Но непонятный звук, похожий на шёпот, стал слышен ещё более явственно.

Утром всё иначе, утром всё по-другому.

Она рисует акварелью, пластмасса, ты знаешь об этом? Знаешь, что она нарисовала сегодняшней бессонной ночью? Нас.

- Вообще-то, я изначально ни о чём вас не просил.

Он гаденько улыбнулся.

– Хорошо, – отвечаешь ты.

– Стало быть – хэппи энд! Отлично, просто отлично! Я прям вижу обложку! Два лица – мужское и женское, и цветы и лёгкая грусть и куча отзывов в стиле “Это роман о любви” – “Таймс”!

Словно читая мои мысли, тот, что в кепке, отходит к ней, усаживается, костлявыми пальцами опуская платок. И тут я понимаю, что это не платок, а воротник свитера. Впрочем, разве это важно сейчас?

Небо на востоке наливалось тёмной синевой и, судя по тучам, мрачной волной плывущим к дому, ночью погода обещала испортиться. Однако на полчаса, а может быть даже час, рисования рассчитывать я вполне мог. Сделав несколько коротких затяжек, затушил зашипевший окурок в жестяной банке с водой. Затем подобрал с пола краски, кисти, картон и стаканчик и водрузил их на грубо сколоченную табуретку, голубая краска на которой порядком облупилась, отнёс это всё на золотисто-красную в лучах заката лужайку позади дома, и принялся рисовать.

Стёпа деловито отхлебнул кофе, а я почувствовал, как во мне просыпается ярость.

Мда. Я мог поклясться, что видел его впервые в жизни. Я откинулся на спинку стула, скрестив руки на груди.

Поэт Шуман?

И благодарная улыбка. Что-то как-то больно прям…

- Хорошо, Петь. Спасибо тебе.

– Дальше начинается история. Гэгэ предлагают крутую сделку и он после некоторых раздумий соблазняется и соглашается, ибо дело сулит хороший барыш. А барыш позволит Гэгэ уехать в Швейцарию или вообще купить бунгало в Южной Америке. В общем – свалить подальше от вонючих коммуняк. Тут надо выдать несколько страниц про совок, напичкав их всяческой банальной штампотнёй и прозападно окрасить, на радость западным читателям. Кароч, живём мы в говне, вокруг медведи жрут водяру, все в шапках-ушанках и красных шароварах, неграмотный люд, и все тупо в избах коротают ночи без электричества, но с самогонкой. Но наш Гэгэ живёт в Москве, а Москва, как известно другая страна и по сути представляет из себя золотые сортиры, кучи разбросанного бабла на дорогах, что даже дворникам-таджикам лень подбирать, Рублёвку через весь город и Кремль, который полностью заполняет собой пространство Садового кольца. Ах да, ещё клубы, кокс, шлюхи и полицейские. Все отмороженные, все берут взятки, все неадекватные и все устали от жизни такой сволочной. Естественно, вся история тут и там перемежается рекламой различных брендов, а описания одежды пишутся в стиле – Джинсы от “ДиДжи”, пиджак от “Зилли” и прочае подобное. Лакшери, кароч.

В себя я пришёл посреди зелёной долины, окружённой холмами с одной стороны и озёрами с другой. Повсюду росли разнообразные цветы, над головой кричали птицы, а свежий ветер целовал мне щёки и трепал рубашку.

Я приподнялся, схватил её и, удерживая, вкрадчиво спросил:

- Само.. что? – сглотнув, спросил Степан Витальевич.

– Давай следующий синопсис.

Не в щёчку.

Отложив книгу в сторону, я допил остатки пива и, посмотрев на затухающий огонь в камине, решил, что пора ложиться. Затем вышел во двор, так как пиво дало о себе знать. Ветер заметно усилился. За то время, что простоял около куста, сверху на меня упало несколько капель.

ДВВВВАААА!!! Тебе светит Солнце!!

- Ничего не стряслось. Просто хотел узнать, как ты доехал.

- Ну ты и нахал! Разувайся уже, на кухне тебя ужин ждёт.

Начинался дождь.

- Ну и кто вы?

– Валерия… В общем, считаю, что будет грамотно, если мы станем жить вместе. – Видя, что ты хочешь возразить, он поднимает ладонь, как какой-нибудь индеец перед словом «Хау». Феерический идиот. – Погоди, не перебивай. Я не предлагаю брак на данный момент, но подразумеваю его. Поживём вместе, поймём, насколько подходим друг другу и…

Я прячу подобие улыбки, медленно поворачиваюсь, киваю и иду к ним.

- А хочешь, завтра поедем в лес? Устроим пикник. Англицкий такой, с сэндвичами. А?

Я выпрыгнул из кабины и, раскинув руки, потянулся. Дом, действительно выглядел шикарно – резные ставни, черепичная крыша, уютная терраса, аккуратная гаражная пристройка слева от входа и обилие цветочных клумб вокруг.

…сотни людей, вооружённые вилами, лопатами и топорами, обступили дом.

- Число и подпись, – проворковал коротышка.

«Любуешься на себя, паразит?» – прогрохотал в мозгу Степана Витальевича вопрос старухи, после чего она вновь задребезжала хохотом.

А теперь просто поцелуй её.

Хохочет.

Закуриваешь, глубоко затягиваешься и тонкой струйкой выпускаешь дым в сторону.

Разуваюсь, мою руки и, стараясь не шуршать пакетом, прохожу на кухню.

- Могу я присесть?

– Конечно!

- Понятно.

“...Ятьььь” – сдувается шарик. Шипит и сдувается.

- А почему?

В момент мы снова оказались в баре.

К пяти вечера сделал несколько карандашных зарисовок и две акварели, на базе которых собирался сделать иллюстрации к одному журналу о рыбалке, который время от времени подкидывал мне заказы.

Дом действительно находился в диком месте. В радиусе двух, а может трёх километров я не нашёл следов человека. Мне вообще казалось, что я нахожусь в сибирской тайге, настолько нетронутым оказался лес. Раздвигая папоротник, я вспомнил книгу о британских суевериях, которую недавно прочёл. В мыслях тут же промелькнула уэльская пословица «Если ты несёшь папоротник, ты собьёшься с пути, и все гадюки пойдут за тобой», и, вспомнив, что Тверская область славится в том числе и этими змеями, поспешил покинуть лес. Но и в перелеске создавалось впечатление, что люди предпочитают сюда не ходить. Никакого мусора, никаких следов, несмотря на глинистую почву, никаких спиленных деревьев, ничего такого, что могло бы сказать о том, что здесь бывают люди. Словно они и в самом деле избегали этих мест.

– Да неважно, – молвил Стёпа и немного отодвинулся от стола, милостиво позволив официантке поставить перед ним бокал с кофе.

Проходят, летят годы, ты уже не торт. Ты уже несколько другой, более опытный, более жёсткий, более серьёзный. Ты теперь иначе смотришь на многие вещи. Ты видишь пацанов влюблённых, что с девчонками в обнимку целуются в автобусах, никого не стесняясь и не чувствуешь того же. Понять понимаешь, а чувства иные. Просто какой-то пацан закрыл глаза и, пожалуй, глупо выглядит. Наверное, им сейчас хорошо.

Ты смотришь на свечу и еле заметно киваешь. Рука снова тянется к сигаретной пачке.

Обязательно поймёшь.

Весь этот грёбаный мир ненавижу…

- Какого рода?

Рыжий оплавленный парафин одинокой свечи по центру стола. Тёплый и мягкий. Ты осторожно придавливаешь его пальцем, и на прежде гладкой поверхности остаётся витиеватый узор. Я по-прежнему схожу с ума от твоих тонких пальцев с аккуратным маникюром. Когда-то я их целовал...

– Хорошо, – говорю я. – Конечно…

Он будто не решается, хотя, по моему мнению, скорее просто обдумывает, как более пафосно всё это преподнести.

Слуга народа, пожав руку, покачал головой.

Я расстёгиваю куртку и достаю из подмышечной кобуры пистолет. Ствол привычно ложится в ладонь.

Ты так берёшь пачку, что он не смеет возразить.

– Да. Девушке греческий салат, мне ростбиф с рисом. И алкоголь повторите, пожалуйста.

Никакого шёпота во дворе слышно не было. Лишь пение птиц и стрекотание кузнечиков. Я вернулся в дом и убедился в том, что шёпот пропал и там. Старый дом, говорил Пётр. Гм. Может быть, причина звука именно в этом? В любом случае он меня немного напугал. Возможно также, что я отнёсся бы к нему куда как спокойнее, если бы не разбитая странным образом тарелка.

Ярко светит утреннее солнце. Летом оно нежное только с утра. Ну ещё и вечером, но там уже с оттенком грусти.

Он умолк, доставая из невесть откуда взявшегося портфельчика папку с моей фамилией на обложке. Раскрыв её и вынув лист бумаги, продолжил:

Когда куришь свои тонкие сигареты, в свете свечи на безымянном пальце поблескивает кольцо, что я когда-то тебе подарил. Маленький сапфир, как напоминание о том, что я всегда ценил нежность синевы твоих глаз.

Ты так напряжена… Впечатление, будто сейчас сорвёшься с места и убежишь. Но он этого не понимает. У него всё запланировано. У него не бывает спонтанных реакций. Честно, на его месте я бы не стал продолжать. Сменил бы тему, обсудил бы с тобой твой любимый джаз. Понятно же, что ты не в настроении обсуждать личную жизнь. Но он бестолковый в таких вопросах.

Степан кивнул и покрутил ладонью в воздухе – дескать “Продолжай”.

Зато потом – вспомни – ты увидел ту, в которую не просто влюбился без памяти, а ту на которой готов был практически сразу жениться. И женился, да...

Могла ли тарелка вылететь из закрытого шкафа, а я помнил точно, что дверцы закрывал, и упасть за полтора метра от него?

Не просьба даже, мольба.

– А они во время своих путешествий познакомятся с худощавым длинноволосым очкариком, парнем-хакером, который построит машину времени и перекинет их обратно. Парень этот, кстати, окажется сыном друга отца одного из Гэгэ, того самого друга, который возглавлял лабораторию, в которой они, нажав кнопку, переместились в будущее. По возвращении в своё время, парни ловят негодяя, на тот момент не шибко могущественного и сдают его полицейским.

«Заведение для маргиналов» – вот, как стоило бы назвать этот прокуренный бар с тусклым светом круглых настенных ламп и загаженным туалетом. А вовсе не «Танцующий барон». Ни одна из уважающих себя особ голубых кровей из-за банальной брезгливости сюда бы даже не вошла, не говоря уже о том, чтобы потанцевать или пропустить бокал-другой дешёвого пойла, названного в меню полусухим вином. Менеджер суетился с колонками, но всё было бесполезно – звук не появлялся, а потому посетители напивались без музыкального сопровождения. Редкое покашливание, чуть более частые взрывы пьяного смеха и непрерывный гул, свитый из десятков голосов – вот под какую музыку я пытался забыться в ту ночь.

- Самозаражение, – глухо сказал брюнет, поворачиваясь к нему. – Яйцеглист – он же везде.

Я наспех обуваюсь, суя ноги в зашнурованные туфли, и выхожу из квартиры, аккуратно закрывая за собой дверь. Её ключом.

- Шумно, – улыбнулся я в ответ.

Снова хохочет. У неё настроение меняется каждые пять минут.

Я не хочу, чтобы она привнесла уют в мою берлогу, потому что это моя берлога. Моя и ничья больше.

В Твери Степан Витальевич вышел на станцию и немного побродил мимо местных продавцов разнообразной снеди. Затем прикупил ещё банку пива, чем вызвал недоумение на лице Светланы, что дежурила у входа в вагон.

Во тьме ночи я, покрывшись испариной, катался по земле, страдая от душевной боли, мучаясь от воспалённого рассудка, что просил ещё. Ещё чуть-чуть. Самую малость. Хотя бы на минутку…

«Я, раб того, которого всуе упоминать даже не хочется, с земным именем Смычков Алексей Иванович, тысяча девятьсот семьдесят четвёртого года рождения по григорианскому календарю, хочу, чтобы Вы, уважаемый Мефичка, предоставили мне полное счастье, которое поможет мне позабыть похотливую мерзавку, что продала меня за 30 серебренников со всеми потрохами. Взамен обязуюсь не донимать Вас всякой ерундой, после исполнения моего желания.

Благодарю и иду вслед за ним.

Свист в ушах, падение, тишина.

- Да как тебе сказать. Вообще-то я художник-реставратор, но в последние годы в основном иллюстрации в журналы продаю, да и на заказ портреты пишу, пейзажи иногда.

Подхожу ближе, смотрю вперёд, на далёкий дом, чернеющий впереди, с маленькими светящимися окнами, из которых разве что в бинокль видно, как одни чёрные точки иногда забивают до смерти другие в коричневатом свете одинокого фонаря.

- В прямом. На ободке унитаза. На полу. За мебелью. Животные дома есть?

Водителя звали Петром. Улыбаясь так, будто свиделся со старым другом, он встретил меня на небольшой площади у железнодорожной станции, представился, крепко пожал своей мозолистой рукой мою, и предложил забросить сумки в кузов старенького, годов восьмидесятых, ГАЗ-53. После того, как мы выехали на шоссе, Пётр поинтересовался:

Он останавливается, вынимает из уха гарнитуру и спрашивает, что мне нужно.

- А вот так. Соблюдая правила гигиены. Суши в пищу употребляли?

– Так, так, – заинтересовано молвил Степан.

Зрение подарило мне безусловную, истинную, безоговорочную красоту грациозной женщины, что спускалась с зелёного холма, ступая босыми ногами по усеянной мелкими камушками козьей тропе.

-Послушайте, – сказал я, – Шли бы вы подобру-поздорову. Свободных столиков полно.

Длинная чёрная ручка, длинное лезвие, время от времени сверкающее в свете фонаря.

– Я вся внимание.

Ну что вам стоит….

- У меня нет денег. Последнее пропил.

Знаю я этот анекдот. Боян тот ещё.

- Послушайте, – со вздохом сказал я, – Уж не знаю, с чего вы подошли ко мне, но могу сказать точно, что я не верю в подобную чушь. Если вы что-то продаёте, повторяю – у меня закончились деньги…

Деловито берёт винную карту, раскрывает на середине и, глядя на тебя, вскидывает брови:

Пожимает плечами и улыбается. И слёзы текут, главное.

Я не хочу, чтобы она стирала мои носки в стиральной машине и видела меня злобным или неряшливым.

Свесив ноги в незашнурованных кедах, я сижу на краю стола для пинг-понга. В раздевалку заходит Сергей и подходит к своему шкафчику.

Я поспешно вернулся в дом, выключил на первом этаже свет и, взяв с собой пистолет, поднялся в спальню, где положил его на тумбочку рядом с кроватью.

- Валяйте.

Я кивнул и, взяв дорожные сумки, прошёл к дому. Достав из кармана ключи, открыл два замка. Если не считать немного затхлого запаха, первый этаж был просто мечтой для отдыхающего – камин; круглый, покрытый бежевой скатертью обеденный столик; два матерчатых кресла с широкими подлокотниками; небольшой диванчик; электроплита; холодильник. На окнах – оранжевые шторки, а в углу у двери стоял, как мне показалось, новенький, мангал. Я бросил сумки на диван и посмотрел на потолок – люстры не было, зато на стенах висели светильники.

На столе пепельница и два бокала. На полу рядом пустая бутылка. Ночью в ней было игристое вино.

Ей приятно, я это знаю.

Они выходят на дорогу, в самую грязь по центру. У дороги слева, метрах в двадцати от фонаря, заметна деревянная лавочка. Зачем она здесь? Уже не первый раз её вижу и никак не могу взять в толк.

-Бредовое выражение, – скривился коротышка. – Мысли – это чувственные образы, их нельзя читать. Чувствовать – да. Или вы полагаете, что они лишь те образы, что вы мысленно облекаете в слова?

Аренда дома на отшибе

В мои воображаемые глаза.

- Да ты что?

Мужику в плаще просто приказывают остановиться, что он и делает, словно не понимая, что может хотя бы попытаться бежать. Такой безропотный, жалкий и напуганный. Жертва.

Я захожу в круглосуточный супермаркет, миную сонного охранника. Вынимаю из ряда тележек одну и прохожу в зал, туда, где на витринах красуются фрукты. Срываю несколько пакетов и постепенно, не спеша, заполняю их.

- Я чего интересуюсь-то... Домик-то тот, он это, на отшибе стоит. Я там был разок, когда начальник просил мебель привезти. Ближайший посёлок километрах в четырёх. Есть и дачники, конечно, но те, хоть и ближе, но через речку. А мост-то километрах в семи, если вдоль по берегу, против течения-то идти. Так что, случись что, помощи-то и взяться неоткуда.

Я вскинул брови.

Рассчитываюсь и выхожу. Выгляжу придурковато. Помятый, небритый, с пакетом в одной руке и букетом в другой.

- Перестаньте, – скривился он. – Вы же не пробовали. Уверяю вас, вмиг забудете свою актрисульку. Причём, – он многозначительно поднял толстенький указательный палец вверх, – Тут с гарантией. Она вообще перестанет вас интересовать, просто останется приятным воспоминанием. Сравняете, так сказать, с ней счёт. Ну, так что, согласны? Я вам избавление от зависимости и счастье, а вы просто больше меня ни о чём не попросите. Договорились?

Вспомни, как ты на одноклассницу смотрел, что тебе нравилась до умопомрачения. Вспоминаешь потихоньку, да? Вот-вот. Едем дальше, значит.

Возможно, это просто благодарность. За её улыбку во сне. За горячий шёпот ночью. За понимание вечером накануне.

– Пожалуйста… Отпусти…

Он повторяет вопрос.

Всегда в сердце.

Какое пошлое.

Я киваю и беру со стойки пакетик с растворимым кофе. Три в одном. Гадость, но турки у неё всё равно нет.

Моя жена ходила здесь пять дней в неделю. Дважды в день. Работала как раз за той многоэтажкой вдали.

Наклоняюсь к ней. Она потрясающе пахнет.

– Потанцуем?

Договорить он не успел.

Ей действительно пора. А у тебя в трусах влажно, ты вообще вспотел, как дебил какой-то. Прохладно на улице, а у тебя лоб вспотел. Да и просто – надо же паузу сделать. Надо бежать домой вприпрыжку и радоваться! Ты заснёшь с улыбкой на устах.

– Конфликт, стало быть.

Люблю бензиновые зажигалки за надёжность. Зажигаю заготовленный фитиль и бросаю в ближайшего.

- Понимаете, я иногда помогаю людям. Но не просто так. Мне-то вы не молитесь, выпрашивая подарки ко Дню Рождения, лояльность боссов и скидки на костюмчики, нет, я сам инициатор. Ну, просто я значительно честнее и добрее вашего этого... Ну да неважно. В общем, я вот заинтересовался вашим бедственным положением и посочувствовал вам. Ну как же – неоценённый художник, талантливый портретист, вынужденный торговать картинами на Арбате, стоять там, в холод и дождь, наблюдая, как зеваки тычут пальцами в полотна, а после уходят, так ничего и не купив. Бедняжка, право слово. А с женщиной вашей какая вышла оказия! Ах, ах! Конечно, – вы просто ничего не могли ей предложить, кроме любви в шалашике, само собой разумеется, а она, узнав правду о вашем положении, предпочла уйти к продюсеру, клипмейкеру и просто заносчивому мерзавцу, который наверняка выкинет её на улицу, когда она ему надоест, не так ли? Зачем ей бедный художник, считающий каждую монету? Вы же не мужчина в её понимании. Так, приключение, очередной красивый романчик в её богатой биографии, не более того. Конечно, я мог бы поинтересоваться у вас, зачем вы истратили все свои сбережения на эту бездарную смазливую актриску, но уверяю, я знаю ответ. Ботва-морковь. Это так трогательно, я очень переживал за вас. И, – он сделал многозначительную паузу, – в конце концов, решил вам помочь. Из чувства благородства и уважения к гению русского изобразительного искусства. Кстати, знаете такую песню: «Миллион, миллион, миллион алых ро-о-оз, из окна, из окна, из окна видишь ты-ы», – пел он довольно сносно, – Так вот, это ну прям про вас.

Обвязываю его верёвкой, прочной, словно трос, как мне сказали в рыболовном магазине, и таскаю его туда-сюда мимо дёргающихся в агонии его корешков, по этой грязной, мокрой дороге, на которой он грабил, насиловал и убивал.

Словно ветер подхватил меня на невидимые руки и принялся плавно покачивать на волнах блаженства, очаровывая чудесной музыкой и палитрой потрясающих ароматов. В одно мгновение я органично влился в шёпот диких трав, превратился в танец журавлей на фоне рыжего заката, сверкающего в зеркальной озёрной глади, стал нежным взглядом матери, впервые узревшей своего младенца.

- Кого?

Слух усладили звуки божественной акустики исполняющей неведомый шедевр с переливающимся в унисон ему птичьим многоголосьем и горячим шёпотом сотен стонущих от наслаждения женщин.

- Как? Неблагозвучная фамилия. Анекдот такой есть.

- Да?

Левой рукой, словно левша, достаю из кармана пачку, большим пальцем приоткрываю её и протягиваю тому, что стоит ближе. Совсем молодой, но сколько закостенелой мерзости в твоём лице, выродок.

Я уже был женат. Спасибо, добавки не нужно. Наелся.

– И?

- А ты и есть Как Ребёнок. Отчества не помню, а вот фамилию и имя точно правильно назвал.

- Хочу побыть в тишине. Поработать немного.

Венка набухает, блестит на солнце, картинка вокруг становится чётче. Под рукой проскальзывает птица и, кувыркаясь, уходит вверх.

- Но я не понял проблемы.

Ты не можешь кивнуть и уйти. Потому что ты весь этот грёбаный вечер только об этой минуте и думал. Ты о ней мечтал. Ты представлял, как сладко и как искренне вы будете целоваться в свете уличного фонаря, как ты будешь впитывать её запах, гладить её мягкие волосы, что так приятно пахнут. Ну вот. Мечта практически осуществилась. Давай, парень, не ссы.

- Неплохо, – оценил я и поджал губы.

- Мне не нужны ваши деньги.

Они бегут ко мне, хотя нас разделяет всего пара метров. Я хватаю бидон двумя руками и встречаю лицо первого мощной струёй бензина. На второго попадает меньше, но вполне достаточно для хорошей прожарки. Они притормаживают, недоумение читается на их лицах. Неожиданно немного, правда, уроды?

Ничего больше я не хотел.

Но ты будто слышишь. Киваешь и проходишь в глубину зала, чтобы потанцевать. Он следует за тобой. На его лице недоумение.

Я расплачиваюсь, благодарю, и забираю пакет.

- Ты не обижайся, я ничего такого обидного-то сказать не хотел. Просто у меня такое чувство, что ты не очень хорошо дом-то представляешь.

Спиной вперёд я делаю несколько шагов в сторону многоэтажки вдали, правой рукой аккуратно сдвигаю крышку бидона.

Впереди, метрах в десяти, чёрным силуэтом семенит какой-то мужичок, маленький и сутулый, напоминающий советского инженера семидесятых годов. Мятый плащ, место которому на свалке, неопрятная широкополая шляпа, портфель в правой руке. Судя по его постоянным оглядкам, он жутко боится. Неудивительно, впрочем.

Шарик на ромбическом полу, под канатами.

Аренда дома на отшибе

- Идиотский вопрос.

ТРРРРИИИИ!!! Солнце светит над головою!!

Грязь чавкает под ногами, здесь можно не заботиться об обуви, обойти эту грязь негде. По краям ещё хуже, там ноги и вовсе утопают в мокрой глине. Но лужи я переступаю.

Короткостриженный что-то кричит. Белые пузыри выкатываются изо рта и устремляются вверх, играя светом и окружая себя многочисленной свитой из пузырьков поменьше.

- Ну что вы тянете кота за хвост?! Подписывайте давайте, у меня вы не один такой несчастный!

Он так произносит это, будто ты его подчинённая. И наблюдает за реакцией, пожёвывая губами. Впрочем, наблюдает не он один.

- Сущий пустячок-с.

Никогда не считал себя суеверным человеком, во многом потому, что вырос в семье убеждённых атеистов. Подумав о том, что мой покойный отец поднял бы меня на смех, если бы узнал, что я испугался какого-то шёпота и разбитой посуды, я встал с кресла, замёл осколки в жестяной совок и выбросил их в мусорный пакет. Затем поднялся на второй этаж и ещё раз проверил спальни. Окончательно удостоверившись в том, что в доме кроме меня никого нет, положил пистолет на стол, вышел на террасу и закурил, смотря вдаль.

- Ага, – ответил я, глядя на коротышку, – Вот этот господин, похоже, ищет неприятностей. Так вот, я могу их ему обеспечить, но у меня нет желания после коротать ночь где-нибудь на улице, а то и в обезьяннике, потому как после драки я не смогу доказать, что трезв.

Идём вперёд, к фонарю.

Солнце, готовое уступить ночному светилу место на небосводе, скрылось за крышей дома, и я решил заняться рисованием. Что может быть лучше для начала работы, чем акварель о том, как сосны, шелестя хвоей на фоне малинового заката, готовятся ко сну?

Спокойно, не торопясь, я иду вперёд и жду, когда тишину нарушит звук голоса сзади.

- Попроще скажите, – не меняя выражения лица, попросил охранник.

Я выхожу из подъезда, иду к ближайшему супермаркету и рассматриваю спешащих на работу людей. Они уже устали. Заранее.

Затем сел в кресло, пытаясь осмыслить произошедшее.

Это тебе не какая-то дура из параллельного класса, это та самая девочка, имя которой ты уже столько раз в тетрадке написал, что счёт потерял. Та самая девочка, из-за мыслей о которой ты реально стал хреновее учиться – ты просто не слышишь ничего, что говорят учителя. А между прочим экзамены скоро.

Уютно здесь. Полумрак, свечи, фонарики, запах приятный, фруктово-цветочный, и музыка отличная. Ненавязчивый чилаут.

При подъезде к Бологому Степан Витальевич задремал. Снилось ему, будто после кораблекрушения очутился он на необитаемом острове. Единственный мужчина среди десяти женщин. И все, как на подбор, писаные красавицы. Рыженькая, в рваной тельняшке, сквозь которую проглядывала женская красота, три блондинки – все синеглазые, четыре стройные шатенки с талиями, как у песочных часов и две брюнетки с восточными очами. И все его жаждали. И все по нему млели. И все наперебой старались ему понравиться – дом построили, поесть приготовили, стриптиз станцевали. А он, царь царём, выбирал себе парочку-троечку на ночь. И вот, когда он хватал губами грудь озорной красавицы, что в мерцающем свете костра соблазняла его сексуальным танцем… он услышал мужской голос:

- Что? Думаете, я краски сгущаю?! – распалился Григорий. – Трижды «ха»! Знаете, что говорит Всемирная Организация Здравоохранения? Энтеробиоз – острицы – ма-а-аленькие такие червячки в кале – миллиард двести миллионов заражённых на планете! Анкилостомоз – почти миллиард! Это такие круглые черви в двенадцатиперстной кишке. У человека слабость, кишечник барахлит, то, сё. Думает: устал. Ага, щаз! Черви у него в брюхе кишат! Только вот он о том даже и не подозревает. А они там ползают, шевелятся. Присасываются, паразитируют. Стоит выпить лекарства – а они по печени врежут так, что мама не горюй – взрослые особи растворятся, выйдут в виде слизи. А потом что? А ничего. Самоинвазия. Да и не всех повыведут, лекарства эти. А около семиста миллионов заражённых трихоцефалёзом?! Власоглав, червь такой. В толстой кишке человека паразитирует. Знаете сколько яиц он за сутки откладывает?

Я вышел на улицу, обогнул угол дома и остановился перед железными воротами, закрытыми на массивный амбарный замок. В одной из створок размещалась дверь, закрытая на замок поменьше.

– Окей. Некий манагер, типичная помесь хомяка и доктора Хауса брызжет желчью по поводу всех своих коллег и вообще всех, кого знает. Начинается книжка с песенки на английском языке, а можно с нескольких цитат известных умных людей вперемешку с цитатами неизвестных дураков. В экспозиции Гэгэ – возраст тридцать пять, холост, богат, циничен – устало размышляет о том, какие все вокруг мудаки продажные, шалавы потасканные и быдло тупорылое.

Я царапал бетонную землю во мраке чудовищной ночи, катался по полу, содрогаясь от невидимых ударов жестокой плети, скрипел зубами и рыдал от мерзости и боли. Немножко, ну совсем немножко… Совсем чуть-чуть, малую толику того счастья, того неземного блаженства… Ну хотя бы уберите это состояние дерьма из моей поганой, грешной души, прожжённой факелами инквизиции…

Бросаю взгляд на того, что сидит на лавочке. Он сел ровно по центру, закинув ногу на ногу и раскинув руки. Эдакий местный босс. Двое его подельников, стоят рядом с испуганным мужичком. Пропускают меня вперёд. Проходя мимо них, я вижу полные ужаса глаза жертвы в сером плаще. Он переминается с ноги на ногу, и теребит в руках портфель, словно деревенская девчонка платок, когда от волнения не знает, что сказать.

Вытерев мокрой от пота ладонью широкий лоб, Степан Витальевич, пробормотал:

Он смотрит мне в глаза. Внимательно. Словно строгий отец. Хотя нет. Больше похож на следователя.

Цветочница устанавливает огромный букет белых роз в ведро. Завидев меня, радуется, как подарку на день рождения.

Никогда не стану её мужчиной в том смысле, который женщины закладывают в это нехитрое словосочетание.

Он не верит, это заметно. Щурится, всматриваясь в мои глаза, вздыхает и быстрым шагом выходит за дверь.

– Трое парней-студиозусов четвёртого и пятого курсов из две тысячи двенадцатого года попадают в две тысячи двадцать восьмой год в мир после Третьей Мировой Войны, постапокалипсис. Попадают они в него случайно, копаясь в лаборатории друга отца одного из их и нажав на кнопку запуска машины времени. В мире, в который они попадают повсюду свирепствуют бешеные псы-роботы, бродят зомби и летают “стервятники” – поисковые роботы, которые работают на правительство подонков, что захватили власть и отобрали все товары, оставив всех непокорных умирать от голода и быть убитыми зомби. Еле-еле друзья спасаются от зомби, затем от “стервятников”, затем чуть не тонут в кислотных болотах затем сражаются с несколькими сумасшедшими каннибалами и победив их, разживаются оружием и консервами. Один Гэгэ постоянно шутит, второй классно дерётся – ходил в секции бокса и карате. Постепенно герои понимают что к чему в новом мире и прибиваются к растущей армии повстанцев. Дальше боевые сцены и погони. Потом герои проникают в Центр плохого правительства, обманув охрану и победив всех зомби в окрестностях, что мешали пройти. Там они подслушивают секретный разговор. Оказывается, что главный негодяй, который является правителем Нового Правительства задумал устроить Третью Мировую Войну ещё в две тысячи двенадцатом году, а в две тысячи тринадцатом её и осуществил. И тогда герои задаются целью вернуться, причём не просто вернуться, а поймать в своём времени главного негодяя, чтобы не дать ему возможность устроить Третью Мировую Войну и спасти тем самым мир.

- Яйцеглист. Он там тоже скапливается. Сейчас мода на длинные ногти, а вот раньше за этим следили. Понимали, что гигиена, так сказать. Профилактика.

Я достал мобильник.

- Перестань. Что ты как с ребёнком-то?

- Ну, во-первых, отказываться-то уже поздно. Деньги-то заплатил. На фотках дом шикарный, цена приемлемая. А то, что поблизости людей нет – так мне того и надо, говорю же – хочу поработать в тишине.

- Как вы понимаете, я не благотворитель. У всего есть своя цена.

– Вот! Другое дело! – воскликнул Степан, а затем, вновь посмотрев на часы, добавил: – Давай по-быстренькому пятый синопсис и я побегу, ага.

Очень хочется плакать. И прежде всего потому, что становится мерзко от самого себя.

Грязь

- А вот и не ерунду. Был бы ты моим братом, я б тебя хрен отпустил бы туда, понял?

Я не хочу, чтобы моё одиночество стало и её одиночеством.

«Тем лучше», – подумал я, оглядывая кустики спелой земляники.

– Катарсис. Гэгэ понимает, что не в бабле счастье, а в той однокласснице, которая ныне живёт в деревне и давно по нему сохнет. Ещё со школы.

Я выпятил нижнюю губу и закивал головой. Пора звать охранника. Пускай проводит его на выход. А псих он или просто перебрал – пускай сами разбираются.

- Ну ладно, звони, если что.

Вспомнил, старина?

- Курите? – спросил коротышка.

К столику с подносом на вытянутой ладони подошла дородная официантка Маша, обладательница засаленого и, наверняка, дурно пахнущего, фартука. Составив на стол бокал «Отвёртки», с невозмутимым видом удалилась.

И тут, не теряя ощущения неземного счастья, счастья совершенно беспричинного, заполонившего меня целиком, я ощутил её.

- Фасциолёз – это печёночная и гигантская двуустки. Отвратительные твари. На слизней похожи. Поражают печень. Откладывают яйца в ней и желчепротоках. А заражается человек через растения, которые употребляет в пищу. Так что вегетарианство тут не поможет. Лихорадка, кашель, боли в животе, а дальше хроническая стадия и как результат – гепатит.

Я пытался найти более-менее рациональное объяснение, обдумывая самые разные причины, которые могли послужить этому. Тщетно. Этого просто не могло быть и всё. Но ведь было!

- Угу, – говорю. – Спальня называется. Я твой бегемот.

- А во-вторых, напугать тебе меня вряд ли удастся. У меня, между прочим, ствол есть с собой. Травматик, правда, но годится вполне.

Господи, помоги мне… Мне плохо… Мне так плохо и мерзко, мне погано и больно…

- Вона вишь там, за речкой между холмами крыши домов?

- Ну, следствие так говорит. А вообще-то способ с жизнью попрощаться он выбрал странный. Обломок косы себе в горло загнал. Воткнул сантиметров на пятнадцать. В нескольких метрах от погоста лежал.

Собеседник наклонился к нему, прислушиваясь.

- Вот тут закорючку поставьте и всё. Этого вполне достаточно.

-… Конечно есть разнообразные лекарства… в конвертиках… – бубнил Григорий, – но говорю же – они бьют по печени… Одна таблетка – как удар пыром с ноги... Например, есть такое лекарство от гельминтов, которое человеку можно принимать всего два раза за всю жизнь… Иначе…

- Степан Витальевич…

- Да.

Степан Витальевич хотел было остановить собеседника, так как почувствовал себя преотвратно, еле сдерживал рвоту и всячески старался не упасть в обморок, однако пока собирался с силами, Григорий продолжил:

- Ну, можем поехать в зоопарк, посмотрим на бегемота. Ты давно видела бегемота?

Я покачал головой.

Несу в комнату, ставлю на прикроватный столик. Рядом кладу букет.

– Вам хватит, – говорю я им.

Он, сделал затяжку, выпустил дымную фразу «В,С,Ё, П,О, Ч,Е,С,Н,О,К,У», пожевал толстыми губами и затушил окурок.

Последняя стадия заката. Солнце уже ушло за горизонт, лишь там, где оно спряталось, виднеется ещё розово-серая полоска. Впрочем, она тоже скоро станет тёмно-синей, а затем и вовсе почернеет.

На красивую спящую женщину можно смотреть долго. У меня же дела.

Я раскидываю конечности пошире, намереваясь впечататься в центр широкого поля и исчезнуть посреди высокой травы.

- Ты по поводу призраков так ничего и не рассказал.

Аккуратно сжимаю бутоны пальцами. Осязаемая нежность.

- Лес, горы, море, озёра, ох, не знаю, пустыню, если хотите, степь, прерию, льды. Любую.

- Вижу.

Поднявшись по слегка скрипучей лестнице на второй этаж, я мельком оглядел обе спальни, облюбовав для себя ту, окно которой выходило во двор, спустился вниз и вышел на террасу, где меня ждал Пётр.

Единственное, что позволяет мне оставаться собой, общаясь с ними.

Пётр посмотрел на меня и добавил:

- Тьфу ты, блин, а я-то уж подумал! Взрослый же человек, Петь, что ты ерунду городишь?

Насколько сексуальна твоя жена. Насколько она потрясающе сексуальна.

Не успел я повнимательнее рассмотреть место, в котором очутился, как меня словно накрыло новым, ярким, мощным, сбивающим с ног, чувством.

- Шисто… кто?

– Отлично! Ну-ка, ну-ка!

– Ты самая удивительная женщина, что я знаю. Честно, я немало повидал красавиц, но ты просто поразительно прекрасна. Ты потрясающая.

- Кровью?

И теряешься и неуютно и проще разозлиться, чем чувствовать беспомощность.

- Что вы под этим подразумеваете, ну, под счастьем? Локальную амнезию на тему моей… простите, уже не моей женщины?

В общем, несмотря на погоду, день я провёл замечательно, и о вчерашних эксцессах и думать забыл.

В общем, троица задаётся целью освободить девушку – которая потом окажется принцессой соседнего королевства, дочерью хорошего короля, которого убил плохой король в нечестном поединке между королями этих королевств и освободить жителей королевства от злых чар насланных королевским магом – мерзким гадким толстяком, который втайне желает подсидеть короля, возглавив временное правительство, а потом и вовсе став новым королём. А временное правительство тут вот при чём. У этого королевства идёт война с соседним королевством, другим, не тем, из которого принцесса, запертая в башне и охраняемая гарпиями, драконами и несколькими животными, названия которых придумываются путём набора слов на клаве методом “от балды” и которые похожи на птеродактилей и тигросвиней.

- Вас послушать, глисты везде!

- В смысле? – не понял я.

Коньяк оставляю на потом.

- Так бы и сразу. А то «уволили меня»… А я может по уши рад, что тебя уволили.

- Изыди! – лишь это можно было разобрать в многоголосом гвалте.

– А зачем тебе вообще что-то своё? Ты не дури, друг ситный. Есть формат, есть замечательные штампы, есть хавающий пипл, в конце-то концов. Ты что же решил писать что-то неформатное? Ежели так – я тебе сразу говорю – руки умываю.

– Отпусти меня, а?

«Есть тут кто?!»

Кладу в тележку маленькую бутылочку пятизвёздочного.

- Ну, Пётр, ты меня прямо целенаправленно пугаешь! – рассмеялся я.

Литературный трэш

- Опять дождь полил.

– Всё в порядке.

Мужской разговор

Крики пролетающих мимо меня птиц на короткое время прерывали монотонный стрёкот кузнечиков в высокой траве, прохладный ветер ласкал лицо и руки, лёгкий дымный аромат и пиво оказывали эффект снотворного и, доев последнюю сосиску, я закрыл глаза и задремал.

- Ничего не пугаю. Рассказываю, как есть. Мужик с бабой, молодые ещё, вроде тебя, ну пара семейная, что в июне прошлого года поселились там, съехали на второй день. Даже, говорят, деньги взад не попросили. Хотя, то конечно слухи. Я почему рассказываю? По-моему, мужик ты хороший, хоть и москвич.

Митоз, мейоз?

Этим он меня смутил. Я совсем запутался. Намекает на розыгрыш?

- Да нормально доехал. У тебя точно всё в порядке?

– Жанр?

- Нет-нет, – поспешно перебил он, – Это не я продаю, не я. Я наоборот – предлагаю. Кстати...

Я молчу, нащупывая в кармане пачку гладких, свежих купюр и старательно игнорируя головную боль.

При виде их мужичок в плаще шарахается, чем вызывает улыбки на лицах крайних.

– Ну хорошо, в будущем один из друзей влюбляется в красивую девушку из повстанцев и забирает её с собой в своё время, а второго друга в его времени ждёт его девушка.

И взгляд какой-то виноватый, будто чувствует за собой какой-то косяк, да никак не может взять в толк, где же он прокололся.

– Годно, годно. А как они вернутся в своё время?

Закуриваю.

– Валяй.

Осознаю, что исполнения второго желания не будет, а потому возлагаю всю ответственность за исполнение первого желания на свои костлявые плечики».

Женские слёзы

- Да перестаньте! – воскликнул он. – Какой там розыгрыш! Всё взаправду. Только вот я уже привык, что даже после пары-тройки чудес-доказательств, от меня требуют досконального знания биографии и прочей лабуды, аля «как звали кота моей прабабки по отцовской линии». А тут такая доверчивость… Я даже растрогался, – он вытер мизинцем уголок глаза и издевательски всхлипнул.

Дым мягко стелется в воздухе, от сигареты стремительно поднимается мышино-серая струйка.

Мне стало не по себе.

– Оффшоры, конечно же. А сама финалочка – рассуждения о судьбах России, с ненавистью к чинушам и раздолбанным дорогам и любовью к берёзам и красивым русским девушкам.

Впереди, на холме рядом с перелеском, показался дом. Такой же, как и на фотографиях – аккуратный, симпатичный, двухэтажный, выкрашенный в белый и синий цвета.

- Не говори ерунды. Я кроме тебя никому не нужна.

Тоже мне «удивил». Эта стопроцентная точность напрашивалась сама собой, достаточно было оглядеть мой помятый вид и понять, что я пью тут один.

– Олежек, дорогой, – сказал мне он. – Ты от меня что хочешь?

Глаза твои так предательски блестят, что только полный кретин не заметил бы этого.

- Тениидоз, трихиннелёз, эхинококкоз и фасциолёз, – сказал он, а после добавил: – Как минимум.

Можно и в кастрюльке, знаю. Знаю, но не хочу.

Степан сунул тысячную купюру в папку, встал и взяв в руку портфель, протянул мне руку.

– Отлично! Просто отлично!

Доброе, отвечает она и улыбается. Она очень красиво это делает.

Перед смертью он хорошо запомнит всю эту грязь.

- Господин Смычков Алексей Иванович, послушайте-ка лучше вы меня, – перебил меня коротышка, – А то я так понимаю, что пока недостаточно убедителен.

- Проблема в том, – принялся я растолковывать очередному придурку, – Что этот чудак на букву «М» сел за мой столик и несёт пургу, мешая мне наслаждаться выпивкой. Так понятнее?

Осязание наградило нежностью морской волны, ласкающей тело касаниями бархатистых крыльев тропических бабочек и лёгкостью пушистых одуванчиковых шапок.

- Мысли читаете? – не скрывая издёвки, поинтересовался я.

Из темноты выплывает официант с подносом. Быстро бокал на стол, ещё быстрее скотч. Исчезает, растворяется. Боится показаться назойливым. Вспомнилась болонка соседки, что трясла передними лапками, выпрашивая угощение.

Я стал морским бризом, что гладит тёплое побережье, вобрал в себя всю зелень сочной цветущей долины, всю синеву лазурного неба, всю белизну облачной пены, превратился в запах цветущего миндаля. С головой погрузился в пучину древнего океана, тут же, широко раскинув руки, взлетел в космос, обогнул галактику в стремительном полёте меж звёзд и, вернувшись на Землю, эхом отразился в горном ущелье, растворившись в свежести вечернего ветра.

Я к чему тебе всё это напомнил... Понимаешь ли какая штука, старина, дело ведь не во внешности их даже. Дело в чём-то еле уловимом. Одно можно сказать точно – тебя цепляло. Вот у меня была девчонка, она офигенно топала ножкой, когда сердилась. Ты не представляешь, как я от этого балдел. Она стоя бочком, выпячивая попку – у неё была офигительная попка – вряд ли сейчас такая же... так вот – она топала ножкой. Она делала это естественно, это просто была привычка. Но как же я балдел от этого.

Да, наверное, со стороны, эти розы и фрукты – благодарность. Но ею они будут восприняты как удар поддых.

Светлана лишь пожала плечами.

Дождь перестал идти, но небо оставалось пасмурным. Невзирая на это, я замариновал мясо, вынес на улицу мангал, подготовил угли и, надев резиновые сапоги, ушёл прогуляться по окрестностям.

Коротышка лыбился во всю ширь своей кругленькой физиономии, так был доволен нашим идиотским диалогом.

И тут ты поворачиваешься ко мне.

– Давай, ага.

– Не твоё собачье дело, – говорю я.

– Ага, понял, да.

Нет.

– В трактире завязывается драка, в результате которой читатель в полной мере осознаёт доблесть и воинское искусство Гэгэ человека. А трактирщица – эльфийка лесная, отданная в рабство местному барыге, влюбляется по уши в Гэгэ эльфа и соглашается поведать троице ещё парочку государственных тайн, которые прольют свет на это тёмное дело с королём. У эльфийки есть лучшая подружка – прекрасная девушка, которую заточил в темницу мерзкий король, чтобы заставить её непокорную выйти замуж за своего мерзкого избалованного сыночка. Услышав этот рассказ наш Гэгэ человек латентно влюбляется в эту девушку, а эльфу её освобождение нужно для того, чтобы выглядеть в глазах влюблённой в него эльфийки вообще охрененным героем. Ну а гному зачем сие надо – понятно и так.

- А я почём знаю? Я что – следствие? Говорят, руки его на обломке этой косы лежали, ну вроде как сам себе в горло его и воткнул. Экспертиза приезжала, они и решили.

- Сатана, – гордо сказал он и расплылся в довольной улыбке.

В сладость манговых поцелуев и космические полёты.

– Вообще вещь, дружище! Прям вижу обложку, красочную яркую с тремя героями, которых ты описал! Причём человек с двуручником по центру, полуголый такой, в шрамах, русоволосый, синеглазый, и накачанный, а гном и эльф по краям от него, красочные такие, первый с секирой, а второй с луком.

– Говно, понимаешь? Говно. Его же на полках кучи. Убрать его – останется классика и несколько тысяч современных книг. А у вас в год новинок под тысячу.

- Да как же жить-то…

Голос Григория звучал всё более глухо, эхом отдаваясь в разгорячённом мозгу Степана Витальевича:

Целуй её, как ту девчонку у подъезда.

Пётр взглянул на пачку «Честера», которую я достал из кармана рубашки и, усмехнувшись, сказал:

- Ага. Тарелка только разбилась.

Первый падает на землю, второй даже не сообразил этого сделать. Хотя ему не до того, чтобы соображать. Они так орут, что стена недостроенного дома эхом отражает их вопли.

- Не понял. Почему?

Он усмехнулся.

Я боюсь испортить эти мгновения, эти ночи и утра, пошлой бытовухой.

Звук повторился и я прислушался, пытаясь разобрать, что это вообще такое.

В любом случае, ей понравится это утро.

- Ты ж меня не кормишь, с чего мне толстеть.

Называю марку сигарет. Девушка вытягивает руку, снимает пачку с полки, и я думаю о том, что ей наплевать, как она выглядит. Всё, что её волнует – рабочее время. Тут она не считает себя человеком. И очень хочет, чтобы уже был вечер и её, наконец, сменили.

Еле заметно киваю, ощупывая языком искорёженную слизистую.

Смешно.

– Секса мало, потому что целевая аудитория подростковая в основном.

Снимаю с полки супницу и заполняю её ароматными фруктовыми кусочками, вперемешку с ягодами. Обливаю сверху взбитыми сливками, сочиняя белоснежную башню.

- Серьёзно? Расскажи.

- Слушай, а кто цветы-то высаживал? – спросил я Петра, который занимался тем, что доставал из грузовика мои сумки и ставил их на землю.

В нежные ароматы цветов и лёгкость воздушных волн.

Я пил горячий напиток и думал о том, как легко писать книги, когда ты относишься к ним, как к заведомому хламу и как сложно, когда ты хочешь написать действительно стоящую вещь.

- Алло, Петь, привет, это Денис звонит, которого ты сегодня отвозил…

Я привстал, подняв руку.

«Ва-а-аш ча-а-а-ай...» – откуда-то сверху раздался мягкий голос проводницы.

- Шистосомы. Та ещё дрянь. Сначала развиваются в улитках всяческих, что пресную воду предпочитают, потом в зверюшках тусуются. Через кожу в них проникают. И в человека, да. Эти черви в венозной крови размножаются. Самка ма-а-а-аленькая, прячется у более крупного самца в брюшной складке. Плодятся, что твои мыши. Даже похлеще. Яйца у них с шипиком таким. Этот шипик помогает яйцу перебраться в кишечник носителя. Ну а там они вдоволь резвятся. Нарушают работу толстого кишечника. А могут ещё в мочевой пузырь попасть, это смертельно. В печень опять же. Фиброзы.

Грузовик подпрыгивал на колдобинах и мы с водителем – седоусым сухопарым работягой, тряслись на манер китайских болванчиков, один из которых, в виде собачки непонятной породы, устойчиво держался на приборной панели. Разница состояла лишь в том, что собачка, в отличие от нас, трясла исключительно головой.

- Знаете, в отличие от всего сонма ваших единых богов, я спокойненько представляю доказательства по первому требованию. Но, как вы наверняка понимаете, у всего есть своя цена.

Ты склоняешь лицо, быстро смахиваешь слезу, поднимаешь на него взгляд и радушно улыбаешься.

Степан подозвал официантку и попросил счёт. После чего я продолжил:

- Ну, мне пора, – говорит она.

– Любой. Я тебе прямо сейчас выдам пять синопсисов в пяти жанрах.

- Ну да.

– И как разрешается конфликт?

«… Га…ди-и-и-и… на-а-а…»

- Слушай, не возражаешь, если я закурю?

– ЛР.

– С кем ты говоришь? – ошарашено спрашивает он.

– Не думаю, – отвечает он, выхватывая пачку. С удовольствием мнёт её в кулаке, при этом смотрит мне в глаза, словно пытается заглянуть в душу. Ничего кроме ненависти ты там не найдёшь, нелюдь. Второй подходит ближе, на всякий случай.

Дверь СВ с гулким стуком закрылась и оттуда раздался жуткий старушечий смех. Он задребезжал, как сотни стаканов в сотнях ржавых подстаканников и Степан Витальевич машинально повернул голову в его сторону.

- Вы… Вы… – силился задать вопрос Степан Витальевич, понимая, что теряет сознание.

Открыв очередную банку пива, сел за круглый столик и посмотрел в окно, расположенное в той же стене, что и входная дверь. Ужас охватил меня мгновенно, заставив сморщиться кожу на затылке, когда я всмотрелся вдаль.

А тот, который сидит на лавочке – зачинщик и организатор, самая главная мразь во всей этой троице, по словам единственного выжившего, но не решившегося обратиться в полицию, бухгалтера.

Ну, что вы за люди-то, Господи…. Вы не люди, вы сволочи, дряни, мерзкие поганые суки… Ненавижу вас всех… Ненавижу…

Через чистое, старательно вымытое стекло виден широкий проспект.

– Угу. Следующий жанр – НФ.

Да мало ли какие явления бывают в природе! Может куст фосфорицировал или светлячки какие летали над травой!

- А потому что последние годы, в связи с модой на суши, в России наблюдается серьёзный рост гельминтозов. Такие дела.

«Гордость и предубеждение».

Она просто не поймёт. Мало кто из них понимает.

Только психа мне сегодня не хватало. Даже спокойно налакаться в этом вонючем баре не дали. Я поискал глазами охранника. Он с каменным лицом недвижимо стоял возле входа – чистый истукан.

Капельки поналипли на внутреннюю сторону зеркала и обратились множеством мелких глистов, почти полностью скрыв их родителя.

Я не искал компании, компания нашла меня сама.

О любовницах не будем сейчас. Другой разговор под другие напитки. Пьём чай, не забывай.

Так уж получилось, что я приехал первым, несмотря на то, что никогда не отличался пунктуальностью. Я вообще довольно-таки мерзкий типчик, по крайней мере женщинам нравлюсь точно. Ну да ладно, это всё лирика. Перейду к сути. Стёпа известный издатель и вообще весьма влиятельный в литературном мире человек. А я хреновый писатель, который в очередной раз погряз в творческом кризисе, как оса в банке с мёдом.

И тогда ты поймёшь.

Он вскочил, вложил лист в папку, захлопнул её и убрал в портфельчик. После чего схватил мою руку и принялся трясти. Я не успел ничего сказать, как в глазах всё поплыло, а затем и вовсе потемнело.

Снова улыбается.

- Номер мой запиши, ну телефона, в смысле.

Это настолько неожиданно, что я робею.

- Охранника.

- Помогу забыть вашу подругу, что сейчас сладостно стонет в объятиях другого мужчины и подарю счастье. Впрочем, “подарю” не совсем верное определение. Просто я способен сделать вас счастливым. Да что там вас, любого человека.

- Вы… вы врач? – наконец выдавил слуга народа.

- Есть, – сказал он, закуривая. – Собственно говоря, я хочу предложить вам сделку.

- Оно мне надо? Понапрасну трепаться? Ты ж всё равно не веришь. А мне, между прочим, могут выговор впаять, а то и вообще штрафануть, если начальник узнает, что я его арендатора напугал так, что тот отказался от проживания.

Я наконец отпустил руку Степана.

Я допил остатки коктейля и равнодушно спросил:

- Шумно в Москве, да? – сказал он и добродушно рассмеялся.

Раз – и два орущих факела. Причём, второй мог и не загореться, если бы не подошёл вплотную к первому, впрочем, это из категории «если бы у бабушки был».

- Штш, штш, штш… – негромко доносилось снизу.

- Мало того, что в кармане нет денег и ночка выдалась поганой, так ещё этот низкорослый толстячок чего-то от меня хочет. Угадал?

Она подошла ко мне и протянула обнажённую руку к моей небритой щеке. Подушечками длинных, тонких пальцев коснулась моих губ, и я метеором обогнул Землю, увидев всё многообразие жизни на ней, включая мельчайших микроорганизмов.

В ощущение неземного счастья.

– Привет, – говорит он нарочито бодро, останавливаясь у столика.

Затею с акварелью я оставлять не собирался, но на всякий случай вернулся в дом, чтобы убедиться, что в нём никого нет. Сложил поленья в предназначенную для этого картонную коробку рядом с камином, частично заполненную щепками.

Но полностью успокоиться не получалось. Мысль о том, что слишком уж много странных событий чуть более чем за сутки произошло в этом доме и поблизости, вкупе с рассказом Петра, неприятно и настойчиво свербела в моей голове.

Они стоят спинами к мужику в плаще, знают – тот не убежит. Такие и не дерутся и не сбегают. Они только ждут и надеются на лучшее. Тем более, что одноглазый на лавочке приглядывает за ним, поигрывая ножом.

- Ну вот, считай – мы на месте, – сообщил Пётр.

Я вопросительно вскинул брови и внимательно посмотрел на него.

- Всё окей, – сказал я, улыбнувшись.

И я не хочу наблюдать, как она из прекрасной нимфы, что шептала ночью и утром моё имя, превратится в склочную, мелочную бабёнку с внешностью аля моя бывшая тёща.

Он помотал головой, засверкав лысиной.

Во тьме, метрах в пятидесяти от дома, справа налево плыло светло-серое, будто подсвеченное, пятно, напоминающее фигуру человека. Оцепенев от мгновенно пронизавшего меня страха, несколько секунд я наблюдал за ним, затем отпрянул, задвинув шторку.

И не потому, что мне на неё наплевать. Она надолго задержится в моей памяти.

Беспокойство не уходило. Я вошёл в соседнюю с моей спальню, включил свет и замер, прислушиваясь. Где-то вдалеке послышался протяжный, заунывный вой. Погасив свет, я прошёл к себе и подошёл к окну. Некоторое время постоял, всматриваясь во тьму.

Просто это единственное, что я могу сделать в ответ на искреннюю нежность и мимолётный уют.

- Отсутствие второго желания.

Розовые соски совсем не такие, как ночью. Скромные, малозаметные, совсем не торчат.

– Окей. Современная, млять, российская проза. Прям вижу как при входе мои книжонки валяются среди подобных же в окружении биографий знаменитостей и всяческой глянцевой шняги...

– Угу.

Я промолчал.

Прислонившись спиной к стене дома, я достал сигарету и нервно закурил. Набравшись мужества, опасливо озираясь по сторонам, обошёл дом вокруг. Никого.

- Знаете, – сказал я, – Вы очень убедительны, но, наверное, всё-таки не нужно.

- Кому «ей»? – не понял я. – Что «скажете»?

– Ну и вот, заходят они в город и первым делом прутся в таверну, где подслушивают важный разговор двух местных знатных господ, которые нажрались в каку и выдали парочку государственных секретов всем тем, кто грел рядом уши. А уши грела как раз наша троица. Кроме эльфа,само собой. Тот трепался только и всё прослушал. А вот гном, который пришёл в город за тем, чтобы отомстить за разрушенный рудник королю, который издал такой указ, тот понял, каким образом ему победить короля этого королевства, который вообще-то жуткий злодей и работает на то, чтобы все жители королевства стали слугами сил зла.

- Вот-вот. Острицы. Псина задницей дивана коснулась, потом вы ногой это место задели. Потом штаны сняли, чтоб в стирку бросить – и на пальцах яйца червей. Прошли на кухоньку, взяли булочку – яйца во рту. Всё, пиши пропало. Курс лечения нужно проходить. Что, само собой, дивана не отменяет. Самоинвазия.

Указываю на бордовые, прошу пятнадцать штук. Мы вместе выбираем цветы. Продавщица довольна – утро началось хорошо.

Она пахнет намного лучше, чем эти фрукты и эти розы. Она пахнет самым прекрасным созданием на свете.

Степан Витальевич Шистосомов чуть не подавился.

Я киваю, загоняю язык между нижней губой и зубами, затем увожу его под верхнюю губу и неопределённо машу кулаком в воздухе.

Коротышка зацокал языком и усмехнулся.

- А что это? – спросил мокрый от пота Степан Витальевич, потрогав правый бок.

И жажду и избегаю смотреть в твои глаза. Острая боль пронзает в те редкие моменты, когда я всё же набираюсь душевных сил для того, чтобы заглянуть. Тёплый некогда взгляд стал полон грусти и от этого действительно больно. Впрочем, малышка, иногда бывает так, что я ничего не могу сделать. Такое тупое осознание того, что я ничего не могу изменить. Я всегда плохо умел смиряться. Так и не научился.

- А потому что они веками рис ели, который в воде растёт. Самое оно – среда для глистов. Рис промывался плохо, готовился без учёта заражения гельминтами, вот и перезаражались они. А там дальше поколение поколению глистов этих передаёт. Конечно, ныне они образованные, культурные, медицина опять же, так что ситуация немного лучше. Чего о России сказать сложно.

Поставив на дощатый пол веранды всё, что держал в руках, я распахнул дверь и внимательно оглядел комнату. На полу, рядом с холодильником, лежали осколки фарфоровой тарелки. Насколько я знал, все до единой тарелки, в количестве семи штук, находились в шкафчике над раковиной, за исключением одной грязной, лежащей в раковине. Но её я там и обнаружил. Осторожно открыв шкафчик, и посчитав тарелки, я убедился в том, что разбитая тарелка была оттуда.

- Ну, шоссе-то я видал. Я последний раз в столице был в мае месяце прошлого года. Начальник попросил забрать два десятка мешков с цементом. Редко у вас бываю. Ну что могу сказать – на любителя город.

В раковине несколько грязных тарелок.

Затем включил ночник, разделся и лёг в кровать. Натянув по шею одеяло, повернулся к стене и моментально взмок от ужаса – на лакированной поверхности вагонки, рядом с моей подушкой, каким-то острым предметом было нацарапано:

Не выпуская пистолета из рук, я открыл входную дверь, высунул голову навстречу прохладному ветру и огляделся по сторонам. Затем, чувствуя противную дрожь между лопаток и, стараясь не обращать внимания на шевелящиеся от страха волосы, вышел на террасу.

Поют птицы.

- Ты о чём?

Хохочет.

Безумно хочется кофе.

Проснувшись, потянулся, раскинув руки и сладко зевнув, огляделся по сторонам и, убедившись в том, что действительно нахожусь совсем один на свежем воздухе в глубине тверской губернии, что это не сон, а самая, что ни на есть приятная явь, почувствовал себя настолько счастливым, что даже улыбнулся.

- Если что – звони без раздумий. Продуктов там прикупить, чтобы пешком не ходить, другое что, ну ты понял, короче говоря.

Григорий мрачно усмехнулся, закинул ногу на ногу, скрестил пальцы в замок и водрузил его на колено.

– Сразу жанр. Давай.

Магазин закрыт. Откроется в девять. А сейчас начало седьмого.

Внизу послышался странный звук, и я замер, чувствуя, как колотится сердце.

Он показывает рукой за мою спину и двигается в ту же сторону, не дожидаясь ответа.

– Ну да, – сказал я, кивнув.

Не дожидаясь ответа, он развернулся и ушёл.

Тот же результат.

Коротышка издевался, не иначе. Но меня беспокоило другое. Откуда он мог всё это знать? Шпионил за мной? С другой стороны, он же не далее нескольких минут назад продемонстрировал мне фиг знает что, перенеся на лесную поляну. Либо он неплохой гипнотизёр, либо…

- Ладно, – устало произнёс я, – Что вы от меня хотите?

- А во-вторых?

Открываю дверь, и она звенит колокольчиком.

- В магазине, – ответил Виталий Степанович, протирая ладонями сонные глаза.

Меня пропускают вперёд. Это просто такой элемент игры, не более того.

- Да просто всё. Я вам предоставляю счастье, а вы меня больше ни о чём не просите. Впрочем, можете просить, конечно, но безрезультатно. Я, знаете ли, – он похлопал себя по круглому животу, – Единоразовый благодетель.

Когда солнце исчезло за деревьями, оставив небу, как поцелуй на ночь, лишь розовую полоску, я вернулся в дом. Томившее меня беспокойство ушло, не оставив и следа. По крайней мере, мне так казалось.

Бога ради, я современный человек с высшим образованием, а не дремучий крестьянин девятнадцатого века! Мало ли что бывает в природе! Наверняка этому есть какое-то рациональное объяснение.

И даже не потому, что я не всегда бываю нежным, страстным, заботливым и обходительным.

- Понятно, – безразлично сказал Григорий. – Смотрю – на вяленую рыбу налегаете. Напрасно.

«И-и-и-и… не-е… при-и-и-и-ихло-о-о-о-опне-е-е-е-еш-ш-ш-ш-ш-ш-шь…»

- Ско.. – Степан Витальевич усилием воли сглатывал слюну, – …лько?

Чуть было не задремав, понял, что засиделся, встал, походил немного по комнате, чтобы размять мышцы и включил две настенные лампы. Странно, электричество в доме было, что мешало подвесить к потолку люстру?

А речь вот о чём. Вот как, старина, ты понимаешь, что сильно, до дрожи в коленях, хочешь женщину?

В какой-то момент вернулось беспокойство. Причины его я не понимал. Будто кто-то открыл дверь и какая-то невнятная тревога вместе с ветром проникла в дом. Пытаясь привести мысли в порядок и успокоиться, я, выйдя на террасу, навес которой прятал меня от дождя, взялся за рисование.

- А так и есть, – невозмутимо ответил Григорий. – На Земле как минимум – один миллиард людей-носителей. Кишат разнообразными червями. Звери – те почти поголовно. Рыбы тоже. Вот вы в парке гуляете?

Я посмотрел туда, куда показал загорелой рукой мой собеседник. Действительно, черепичные крыши разных цветов, почти полностью скрытые среди зелени, еле заметно виднелись вдали.

Я останавливаюсь и, перед тем, как навсегда покинуть тебя, шепчу на ухо:

- Переходите к делу, если оно у вас есть.

- В.. смысле?

– Сюжетов. Идей. Тем. Характеров. Только мои субъективные оценки.

Зайдя в тёмное, пахнущее землёй, помещение, первым делом включил лампочку, закреплённую на деревянной дощечке, прибитой к стене справа от входа, и осмотрелся.

– Годно. Я прям вижу обложку – два парня с бластерами пробираются в полумраке сквозь джунгли, в которых кишат зомби и другие монстры. Только вот секс где?

Ты сглатываешь слюну – и не только потому, что не хочешь, чтобы она подумала, что ты слюняво целуешься – а потому прежде всего, что иначе ты тупо подавишься воздухом. Хотя какой там воздух... у тебя стенки пищевода прилипли друг к другу и желудок шарахается из стороны в сторону от ударов сердца, что будто пинает тебя изнутри в грудную клетку, прям в грудину.

– Прости меня. И, пожалуйста... будь счастлива.

- Сам ты тытокак.

– Гэгэ узнаёт от своей лучшей подруги, что муж Гэгэ – бабник, который постоянно изменяет ей с разными смазливыми суками. И последняя его пассия вызывающе ведёт себя и кричит, что уведёт мужа из семьи Гэгэ. На что та спокойно отвечает ей: “Да забирай” и с достоинством удаляется домой, чтобы поговорить с мужем. Тот признаётся Гэгэ, что не любит её, просто ему очень удобно жить так, как он живёт, сидя на её шее и свесив ножки. Затем сообщает, что Гэгэ должна быть ему благодарна вообще-то, потому как с ней дурой стрёмной, кроме него – мецената – никто жить не будет в одной квартире. Тогда Гэгэ выгоняет его из дома, немножко плачет после и слышит звонок в дверь. Она думает, что припёрся муж-подонок, и хочет его послать к его матери-стервозной свекрови, которой только сыночек её интересен и которая живёт в соседнем районе, послать потому что чётко для себя решила, что жить вместе с этим подонком больше не будет, и открывает дверь. А там – бизнесмен с цветами и коробочкой с кольцом обручальным. И он дарит ей цветы и делает ей предложение и хочет стать новым папой для детей Гэгэ. Всё.

Эти двое ускоряются, судя по всему, они решили, что настал нужный момент. Но им ведь нужно поговорить, без этого никак.

- Ага.

- Нет-нет, я не шизофреник, господин Смычков.

- Либо я просто вам не вру, – произнёс коротышка, подавшись в мою сторону. – Ну, почти не вру. Знаете, конечно, что тот, кто называет себя кристально честным, в тот самый момент и лжёт? Вот-вот.

Они выходят слева из темноты ночного пустыря, словно тени. Есть в них что-то хищное, именно так они и держатся. Со спокойной уверенностью охотников. В желтовато-коричневом свете фонаря видны их жестокие, ухмыляющиеся лица. У тех, что по краям они видны лучше, потому что у того, что по центру выбитый глаз прикрыт повязкой, рот платком, а на брови надвинута кепка.

Ну а если и позабудет, в аду я напомню ему о ней.

Поймёшь.

Улыбаюсь. Не из-за анекдота конечно, а потому что плакать перестала.

- Нет, спасибо, я достаточно удивлён, – сказал я, сглотнув.

Цветочница предлагает мне готовые букеты. Там, где кроме роз ещё много других цветов. Я смотрю на неё, как на идиотку.

Он положил лист передо мной, и я прочёл:

- Маше, официантке. Чтобы повторила. Сейчас она вам всё принесёт, не переживайте.

В понедельник в конторе объявили о смерти ценнейшего сотрудника, настоящего профессионала своего дела и просто замечательного человека – Степана Витальевича Шистосомова. Во вторник гроб с телом слуги народа предали земле под пламенную речь его коллеги, который, скорбя, отметил, что другого такого же – столь честного, столь трудолюбивого и столь отзывчивого к просьбам населения государственного служащего – найти на столь сложную, столь требовательную к профессионализму и вниманию к людям, должность, им будет нелегко.

– А ты засунь его в зад, интерес свой, – неожиданно раздражённо ответил обычно сдержанный Степан. – Интерес в сети публикуй. А я книгопродавец по сути своей работы. Меня премии литературные интересуют по большому счёту, только как способ качественного пиара и дальнейших отличных продаж, как конечный результат. А если ты хочешь стабильно печататься – будь любезен – пиши формат.

Второе желание

- Алё!

Пускай она проснётся и увидит цветы и фрукты.

- Вот это другой разговор, – произнёс коротышка, попыхивая сигаретой. – Так вы согласны на сделку? Или сначала доказательства?

- Вона как! Не, брат, я по старинке, «Приму». А то, что у тебя – это не табак.

Со Стёпой мы договорились встретиться в пафосной кафешке, где тихонечко, фоном, долбил из колонок рейв.

Она всё понимает и подходит к вёдрам. Показывает на два. Белые, что только что установила и бордовые, рядом.

- Замечательно! – возрадовался коротышка. – Поздравляю вас!

- А нет никакого подвоха.

- Второе.

Я достал сигарету из пачки и закурил, изучая лист. Повертев его и убедившись, что мелких букв на нём не имеется, на обороте ничего не написано и на свет ничего не просвечивает, снова положил перед собой.

- А это такой специальный зоопарк, только с бегемотами? Там нет никого больше?

Пётр нахмурился, съехал на обочину и заглушил двигатель. Помолчал с минуту. Затем повернулся ко мне и с вызовом в голосе сказал:

Глоток за глотком и банка опустела. Очередной хлопок под важное сопение и пиво из новой тары пошло в расход.

Твои губы размыкаются для приветствия, но ты ничего не произносишь. Помню, как однажды под утро я поцеловал тебя, осторожно так, а ты улыбнулась и прошептала моё имя. Было так приятно сознавать, что именно я тебе снюсь. Почему-то вспомнилось.

А вот и он. Замедляет свой уверенный шаг, нервно поправляет лацкан пиджака, зачем-то смотрит на наручные часы.

- Курю, но у меня свои, – сказал я, постучав пальцем по пачке, лежащей на столе.

- Ел…

Ну что вам стоит…

Я-то точно знаю, что её не последует.

Прохожу мимо витрины с алкоголем. Останавливаюсь, рассматривая коньяк.

Выродок сползает туда же. Подхожу ближе. Вот. Вот теперь наконец-то на его лице появляется страх.

Глупая пауза. Не неловкая даже. Глупая. Я так надеюсь, что ты пошлёшь его куда подальше…

– Куда намылился? – глухо спрашивает тот, что брал у меня сигареты.

- Можно да? А то я могу и здесь постоять, если что. Мало ли, может у тебя не все ещё любовники покинули шкафы.

- Вы издеваетесь? – спросил я.

И новый поцелуй, быстрый. Ан нет, старина. Не быстрый. Он тоже долгий. Дорвался, дорвался, чё уж там.

- Не-е-ет, – давясь словами, сказал он. – Не… врач. Я продавец… Комплекс хороший продаю, против ста видов глистов. Это… не лекарства, нет… БАД. Травки. Народные средства, так что никаких побочных эффектов. В него входит…

Пускай облажается и отцепится от меня, наконец.

Иду на кассу.

- Ну-ну, – усмехнулся Григорий. – Ногти у неё длинные?

Вспомни теперь, как ты идёшь с ней к подъезду и сердце у тебя в груди колотится и глотать тяжело, а думаешь ты одну-единственную мысль и у тебя такой трепет невыносимый, что хочется кричать. Ну или побежать быстро-быстро. Бежать и кричать. Но ты весь такой нарочито неспешный. Думаешь эту мысль, думаешь, не знаешь, как себя успокоить. Тебя трясёт практически. В твоих тестостероне и адреналине крови всего-ничего. А думаешь ты о том, что сейчас ты будешь её целовать. Вот эту самую – самую красивую на свете девушку. Удивительную. Чуткую. Целовать. В первый раз. Страшно так, будто ты сейчас прыгать будешь с высоты в море, причём хрен его знает, как ты в воду шмякнешься. Ты гонишь от себя страхи, а они множатся, плодятся в твоём взбудораженном мозгу. Оттолкнёт. Губы в сторону уведёт. Отстранится. Скажет: “Ты чё – дурак?”. Скажет: “Прости... только не сердись... ты очень хороший друг, но...”. Убежит. Пожалуется отцу, что ты приставал. Маме скажет. Всем завтра расскажет. Завтра весь твой девятый “Б” или десятый “А” будет ржать над тобой. “Эй, чувак”, – будут говорить они, – “А ты чё, правда вчера пытался...” И залп дружного смеха. И самый кошмар в том, что в этих страхах она смеётся тоже. И вот вы уже подходите к подъезду. Бляха-муха, ты сейчас подавишься собственным молчанием. У тебя выбор шикарный просто. Сбежать (чего очень хочется) или всё-таки притянуть её к себе и поцеловать эти губы, о которых ты уже не одну ночь мечтаешь... Страшно? Ппц, как страшно.

© Copyright: Дмитрий Вишневский

Собеседник между тем продолжал:

– Ты лёг?

– Не переживай, старик. Бывает, – бросает он мне.

Прости ему это, он не знает, как ты пахала. И про аспирантуру не знает и про то, как ты тянула своё маленькое дело, стараясь вести себя, как мужчина. Он принимает тебя за другую. Знаешь, даже когда ему будет сорок пять-пятьдесят, он всё равно замечая красивую женщину на роскошном автомобиле будет ядовито шептать «Насосала…». Такой человек. Вся его база – твоя внешность. Он даже не знает, что у тебя дома тридцать восемь аквариумных рыбок и у каждой есть своё имя. И про деда он не знает, который тебе вовсе и не дед, но, как говорится – встретились два одиночества.

Знаешь, старина, они всё время ищут какой-то рецепт сексуальности, притягательности для мужчин. Думают, что жеманство или макияж яркий – это подспорье. А ты вот теперь смотришь на них взглядом пресыщенного самца и чувствуешь себя старпёром. Не старпёр ещё, далеко не старпёр, но блин... где те эмоции, когда ты пацаном целовал любимую девчонку у подъезда?

Степан Витальевич открыл глаза и узрел перед собой худощавого брюнета, обладателя чёрных глаз, тонкого, длинного носа и бледных губ.

Я медленно качаю головой.

- Ага.

- Да это такой речевой оборотец, только и всего. Так, мелкая бюрократическая препона. Свобода выбора, все дела. Нужно, чтобы попросили. Точнее, просто вот тут…

И я понял, что по сути, мне нечего ему ответить.

Женщина улыбается во сне и поворачивается набок, спиной ко мне. Тонкое одеяло обволакивает её талию, подчёркивая вопиющую женственность. Словно под него положили гитару.

Чувствуя, что разговор можно перейти в словесную перепалку, я предпочёл сменить тему:

– А эльф?

- Спасибо, – ответил я на странный комплимент.

Сергей подходит ко мне, набрасывая полотенце на обнажённое, покрытое светлыми шрамами на загорелой коже, плечо.

“Воарлосельмь...” – полетел вверх, двойной, похожий на перетянутую пальцами капитошку из воздушного шарика.

- Тут дешевле, – скалясь, произнёс он.

Оскар Уальд как-то сказал, что “красота – в глазах смотрящего”. Значительная часть женской сексуальности – это просто твоя призма. Дело в познании женщины. В этом трепетном познании любимой женщины, старина. А если ещё точнее, то женщины, в которую ты влюблён.

Эй, не уходи в себя! Мы вообще-то о женской сексуальности говорим, а не предаёмся ностальгии ради ностальгии. Налей чайку, ага.

- Вон там, за дубравой, речушка, – не поворачивая головы, он показал большим пальцем себе за спину. – Если желаете – можете искупаться, водичка приятная, чистая, двадцать четыре градуса по Цельсию. Это я к тому, что всё вполне себе настоящее.

И, наверное, никогда не вернусь.

Ну, пожалуйста...

- Не похож. Ты не толстенький.

- Ну, лес.

- Скоро приедем уже, – сообщил Пётр.

Шуман композитор, нет?

Стёпа оживился и сказал:

- Дом этот, – без особых вступлений начал Пётр, – насколько я знаю, в порядке, ремонт там сделан грамотно. Но вообще-то он старый уже. Раньше на этом участке вообще изба стояла. Ещё в начале прошлого века была там деревня, да вымерли все. Ну как все? Кто-то помер, да, а кто-то уехал. Люди говорят, что в том месте творится что-то неладное. Арендатор, что в позапрошлом году снимал этот дом, покончил с собой. Он тоже, как и ты, тишины хотел, ага.

Властный взмах руки твоего собеседника и низкий старт поджидающее-наблюдающего официанта. Его мимика в доли секунды становится угодливо-радушной. Пластмасса заказывает вино для дамы и скотч для себя. Затем сообщает, что позже определится с основным заказом. Так сообщает, будто он какая-то знатная персона. Смешно. Он даже не способен выпить вина вместе с тобой. Считает вино женским напитком. Бывают же такие ограниченные кретины… И что ты нашла в нём?

- Выберите местность.

За спиной довольно длинная кирпичная многоэтажка, скрывающая железнодорожную станцию, вперёд уходит жалкое подобие дороги – накатанная грузовиками двухполосная колея в слякотной глинистой грязи. Справа и чуть впереди темнеет длинное, стоящее боком к дороге, пятиэтажное здание. Стройка, брошенная на финальном этапе. Панельный дом, в котором пока что никто не живёт. За ним, через пару сотен метров ещё один такой же, тёмный, похожий на чёрное пятно. Ещё дальше, навскидку в километре-полуторах, виднеются светящиеся окна в заселенной новостройке. Словно маленькая мозаика из квадратных световых пятен. В эту новостройку и упирается дорога, но по пути к ней есть ещё и поворот налево. А слева пустыри, кучи мусора, грязь и редкие деревья, большинство из них даже не видно во тьме.

- Не понял.

Поднимаюсь на лифте. Жжёные кнопки, начертанные рядом номера чёрным фломастером, сорванные объявления.

И вот ты наконец прощаешься и потерянный и радостный идёшь домой. Да что там – ноги сами тебя несут. Ты ещё оглянулся не раз, на окна её посмотрел, на двор её посмотрел. А в мыслях звучит песня, какая-то классная песня.

Отодвигаю штору, и в кухню врывается солнечный свет.

Ароматного, терпкого, чтобы чашка грела ладони.

– Идей нет? – сразу перешёл к делу мой визави, после того, как мы заказали по бокалу ирландского кофе.

Столько нежности в твоём голосе и столько мольбы… Это какой-то ужас…

Я принесу ей чай.

Пётр расхохотался, затянулся окурком, щелчком отправил его в приоткрытое окно и сказал:

Я хватаю ублюдка за шкирку, бросаю лицом в коричневую жижу посреди мокрой глины.

Тишина, потом еле слышный звук, птичий крик, нет, человеческий голос в голубой воде.

Беру с полки взбитые сливки в металлическом флаконе.

Я достал из кармана мобильник и взглянул на часы. Начало двенадцатого. Не самое лучшее время для ужина, если верить диетологам. Но, насколько я знаю, про пиво они ничего не говорили.

Сделав несколько повторных звонков и убедившись в том, что хозяин дома к телефону подходить не собирается, я набрал номер Петра.

Мужичок в плаще оглядывается по сторонам. Бросает на меня полный мольбы взгляд, но, вероятно, мой внешний вид не вызывает у него чувства безопасности и он снова озирается в поисках хоть какой-то поддержки.

Это был настоящий эмоциональный оргазм. Каждый мой нерв запел о любви, каждая клеточка кожи занежилась в чувственной ласке, потрясая доселе неведанными возможностями обострённого восприятия.

-Так, и чем заканчивается роман?

– Ну, как только Гэгэ понимает, что та его одноклассница и есть суть – счастье, у него начинается пруха. Он умудряется кинуть тех, кто кинул его, при этом подставив их перед теми, перед кем они хотели подставить его, заработать кучу бабла, забрать одноклассницу из глубинки и свалить с ней за бугор подальше от злых коммуняк и продажных чинуш.

Затем стреляю в его кисти. Четыре выстрела, минус четыре пальца. Перезаряжаюсь. Возможно, мне только кажется, что я отстреливаю ему пальцы, которыми он рвал платье моей изнасилованной и забитой ногами жены, потому что в кровавом месиве, учитывая грязь, сложно разобрать, где вообще его пальцы.

В комнате пыль. Луч света из окна наглядно демонстрирует это.

- Так что взамен?

Осторожно целую её. Она постанывает, затем открывает глаза и тут же щурится.

- Может и так. Ты вот что скажи, ты откуда так подробно про дом-то тот знаешь?

- Глянь, там внутри всё нормально? Я подожду.

Всё.

- Это почему это?

Безумно хочется кофе. Но его нет. Есть чай. Она не пьёт кофе. Так она сказала ночью.

Прислоняю её ключ к домофону и думаю о том, что писк в квартире может её разбудить.

И она разрыдалась, когда закончила рисунок. Она мешает краски со слезами, понимаешь? Слушай, имей совесть, повремени. Дай ей возможность хотя бы привести нервы в порядок.

- Я… я… – бормотал Степан Витальевич.

Затем игриво добавил: – Кстати, если вам удобнее не озвучивать чувственные образы, не озвучивайте, я не настаиваю.

Шустрый парень. Не теряется.

Пару часов спустя я лежал в шезлонге рядом с мангалом, где на шампурах скворчали сосиски, пил пиво из алюминиевой банки и жмурился, подставляя лицо солнцу. Давненько я не чувствовал себя так хорошо. После того, как мы расстались со Светкой, жизнь в городе приобрела грязно-серые краски и, промечтав несколько месяцев об отдыхе и уединении, я наконец-то получил то, что хотел. Обилие цветов поблизости – и декоративных на клумбах и полевых среди сочной травы – создавали благодушное настроение. Перед тем как по-холостяцки отобедать, я, вооружившись суковатой палкой-посохом, словно граф Толстой, обошёл угодья. Слева от выхода из дома, в паре десятков метров ниже по склону, журчал родник, дальше, за небольшой рощицей струилась речушка. Фасад дома смотрел на широкую равнину, перемежаемую кустарниками и одинокими деревьями, по правую сторону, откуда мы с Петром и приехали сюда, примятая колёсами грузовика травянистая дорога пряталась среди рощ и полей, а позади дома величественно высился елово-сосновый лес.

Я не хочу лишаться общения с другими женщинами на основании того, что у меня уже есть одна.

Самоинвазия, как сказал бы Григорий.

Коротышка поёрзал на стуле, суетливо взглянул на наручные часы и воскликнул:

Угу. Она такая. Кстати, пятую часть своего дохода она отдаёт в детский дом. Не в курсе, да? А я не удивлён. Ты бы принялся убеждать её в том, что она транжирит деньги, а они всё равно не доходят до адресата. Но ты продолжай-продолжай, все свои.

Расстреливаю его руки до локтей, его ноги до колен. Просто не хочу, чтобы он сразу подох.

– А эльф тут нужен для любовной линии. Эдакий Арамис от фэнтези, понимаешь?

- А что тут непонятного? – спросил Григорий, не переставая смотреть на тёмно-синий прямоугольник, отороченный белыми шторками. – Глисты. Куча червей. Яйца их в рыбе этой. Вы её с яйцами и едите. Её просаливать надо двадцать один день, потому, как плотва размером с ладонь. А поставщики – так, рыбачьё местное, им плевать. Недельку повялили – и готово. Денежки-то нужны. А как результат – массовый описторхоз. Кошачья двуустка. Семьдесят пять процентов заражённых. Скушал рыбку? Теперь черви едят твою печень и желчный пузырь. Забивают желчепротоки. Всё, хана, приехали. Тут ведь как – глистогонное пропил – из кишечника червей выгнал, а в печени двуустки остались. И опять же – самоинвазия.

Давлю бычок в пепельнице, но он, собака, всё равно продолжает дымить. Я настаиваю. Он сдаётся и тухнет.

Мандарины с ярко-оранжевой кожицей, рубиновый виноград с немного стёртым сероватым налётом на ягодах, зелёные в белую точечку яблоки, мягкие груши, жёлтые с коричневыми пятнышками бананы, клубника в пластиковой упаковке.

Я безразлично пожал плечами. Коротышка расценил мой жест, как согласие, и уселся напротив. Поёрзав, он устроился поудобнее, вынул из кармана пиджака медный портсигар и нарочито резво повертел его в руках, явно привлекая моё внимание.

- Ну, это не про тебя. Ты-то Как. Это вопрос, если что.

Машину тряхнуло, и мой собеседник смачно выругался.

- Слушай, а если не секрет, это… зачем тебе туда?

- Есть тут кто?! – крикнул я, вглядываясь в ночную тьму, готовый стрелять по первому же сигналу.

- Вот этот господин, которого я знать не знаю, мешает мне наслаждаться уютной атмосферой вашего замечательного заведения. Так понятнее?

Я проснулся в поту среди мокрых скомканных простыней и сел на кровати, пытаясь сообразить, где нахожусь. На улице, судя по шуму, продолжал лить дождь. В комнате было душно, поэтому, открыв окно свежему воздуху и надев джинсы, я поспешил спуститься на первый этаж. Очень хотелось есть, но для начала нужно было умыться.

Бросаешь быстрый взгляд на сигаретную пачку, еле заметно вздыхаешь и пригубливаешь вино.

Он расхохотался, словно сказал что-то смешное.

Степан Витальевич медленно закрыл глаза, но услышав лёгкий стук подстаканника об стол, открыл их. Протёр подушечками пальцев, убирая пелену. Он хотел было возразить, сказать, что чай не заказывал, что ему бы сейчас прохладной водички, но не нашёл в себе сил. А взглянув на стакан, который слегка подрагивал на столе под стук колёс – с ужасом увидел, что стакан этот до краёв набит бурыми червями, которые сыпались на стол рядом с пакетом рыбьей чешуи.

- Нет-нет, я по-дра-зу-ме-ва-ю и-ме-нно сча-стье. Ну, такое, знаете ли, – он покрутил пальцем в воздухе – Полное. Вы когда-нибудь бывали полностью счастливым? Впрочем, – он осклабился, – Конечно же, нет. Уж чем-чем, а счастьицем-то вас и не наградили. Ах, ах, печалька. Так, ловите его иногда, на какое-то мгновение, а потом, тоскливо вздыхая, вспоминаете.

Растолкав толпу, к входной двери подбежала странная женщина, со шрамом на лбу. Несколько раз судорожно дёрнувшись в каком-то припадке, она посмотрела отрешённым взглядом куда-то за горизонт, затем, наклонив голову, простёрла руки к небу и закричала:

Я шумно вздохнул, наблюдая, как коротышка невозмутимо закидывает ногу на ногу и скрещивает на груди руки.

- Тарелка? Ну, это к счастью.

– Нам надо поговорить.

Она не съест этот десерт, лишь опробует, а после, войдя во вкус, осилит ещё немного.

– Класс! Я прям вижу обложку – эдакая девушка Бонда в профиль, дующая на дымок из ствола Магнума своими ярко накрашенными полными губами. Ладно, дружище, мне пора бежать. В общем так, считай, что пять заказов у тебя есть. Начинаем пять серий, причём если сам с псевдонимами не справишься, телеграфируй – придумаем.

Я затушил окурок и размашисто расписался, не забыв про дату.

- Плата за доказательства.

Степан Витальевич любил такие остановки, а потому редко покупал билеты на экспресс-поезда. Он ещё немного подышал прохладным тверским воздухом, богатым озоном после дождя, а потом, за минуту до отправления, вошёл в вагон.

- У меня уборщица дома... Она чистюля, каких поискать…

Вспомни, как ты гладил её взглядом, а мысли путались, и ты волновался страшно и непонятно почему – ещё ведь даже не предпринял ничего. И тут учительница называет твою фамилию.

И вовсе не потому что я мерзавец, хотя, пожалуй, это так.

Вспомни.

– Точно? – облегчённо уточняет он и принимается хозяйничать – отодвигает салфетницу, перекладывает меню на край стола, забирает из твоих пальцев тлеющую сигарету, тушит её в пепельнице. Он так проделывает всё это, будто готов сейчас накидать пару новых идей в свой ежедневник. Деловой до мозга костей. Наверное, когда он родился, первым делом попросил счёт и дал акушеркам на чай.

- От какого погоста?

По очереди отдаю все эти пакеты сонной толстой девушке с азиатской внешностью. Тут все сонные.

Возвращаюсь назад.

Чтобы дрожь в коленях, чтобы вспотевший лоб, чтобы страх отказа, чтобы радость от ответного поцелуя.

Женские слёзы – оружие почище многих.

Рядом с супермаркетом цветочный ларёк.

Официант снова растворяется во тьме, а он, понимая, что ты не находишь сил для ответа, предлагает:

- Шестьдесят тысяч! Шестьдесят тысяч яиц в сутки, господин хороший! Это вам не курочка Ряба! Это какой-то яйцемёт, жуткая тварь! Башка у этого червя тонкая, словно волос, отсюда и название. Как вопьётся в стенку кишки – так и сосёт кровушку, гадина! Вампир и есть. Как комар, только изнутри. И не прихлопнешь.

- Ну, так что – сказать?

- Фи, как грубо, – ухмыльнувшись, сказал он. – А ещё интеллигентный человек… О темпора, о морэс… Знали бы вы кто я, не торопились бы посылать.

На кровати лежит женщина. Я едва с ней знаком.

- Ну, приходит мужик к врачу и говорит, – «Моя фамилия Пук». А врач ему: – «Как?». –«Не Как, а Пук».

- Послушайте…

Пётр вставил сигарету в рот, а затем, продолжая держать руки на тонком, обмотанном чёрной изолентой руле и смотреть на дорогу, красноречиво потянулся в мою сторону. Я ухмыльнулся про себя и, чиркнув зажигалкой, дал ему прикурить. Немного попыхтев сигаретой, Пётр продолжил беседу:

Нервы сдают и ты хватаешь её за руку, подтягиваешь к себе и, закрывая глаза, словно кутёнок тычешься лицом в её лицо и губами натыкаешься на мягкие, нежные и такие вкусные губы... Её губы. И ты целуешь её с языком и чувствуешь, как её горячий язык трепещет у тебя на губах, скользит по твоему языку и понимаешь, что ещё чуть-чуть и джинсы можно будет выбрасывать. Порвутся просто.

Интересно, кому сейчас хорошо? Может официанту, что украдкой наблюдает за тобой из-за колонны? Знаешь, о чём он думает? Он думает о том, что ему никогда не светит такая красивая женщина. О том, что наверняка ты именно красотой пробила себе путь наверх. Да-да, флирт, грамотное динамо и постель. О том, что все вы – такие вот сексапильные – способны лишь прибиться к таким, как этот твой пластмассовый кавалер. Неприглядная и очень уж заметная смесь восхищения, брезгливости и зависти ему.

Ленивой походкой я прошёл в дом, достал кисти, краски и картон, налил в стаканчик воды из пластмассовой бутыли, коих под лестницей оказалось аж десять штук, и, закрыв за собой дверь, вышел на террасу.

«Только вот, люди оттуда не просто так уезжали», – вспомнил я слова Петра.

Я не знаю, зачем мне это надо.

Проглотив несколько кисло-сладких ягод, я пересёк овраг и вышел к реке, где нашёл хорошее место для рыбалки – тихую заводь среди камышей. Затем вернулся в дом, взял в гараже небольшую лопату, жестяную банку и накопал около родника дождевых червей. Оставив банку на террасе, вымыл руки и забрал кастрюлю с маринадом.

- Что, даже спрашивать про родинки и всякие воспоминания из детства не будете? – перебил он, почёсывая другое ухо, – Ну… Какой вы, однако, доверчивый. Как ребёнок, право слово.

Открываю дверь квартиры. Заглядываю в комнату. Она спит. Раскрылась, обнажив грудь.

- Не понимаю… – пробормотал Виталий Сергеевич. – Что я знать должен, что ли, кто им рыбу поставляет?

Я их понимаю. Даже сочувствую. Но это ничего не меняет.

Тут всё чёрно-рыжее. Даже чёрные столы оторочены по краям оранжевой каймой. Насколько я помню, ты никогда раньше не бывала в этом ресторане. Однако твоё рыжее каре и чёрное платье органично смотрятся в этом интерьере. Будто знала.

- Ну и?

Когда я очнулся, солнце уже коснулось горизонта, нарисовав на озёрной ряби малиновый след с брызгами розового шампанского. Я полулежал на тёплой траве, прислонившись к стволу оливы, и наблюдал за птичьей стайкой, чёрными галочками пересекающими рыжий ореол закатного солнца. Лёгкий ветер нежно трепал листья над моей головой, шумел в кроне, а тело моё наполнило чувство приятной расслабленности.

Представляя себя английским лордом, вернувшимся с вечерней охоты, я разжёг дрова в камине, выключил свет и, периодически прерываясь на пивопитие, в свете полыхающего огня принялся читать роман Оруэлла «Да здравствует фикус!». Углубившись в чтение, не заметил, как пролетел час.

Ты даже не смотришь на него.

- Почему, почему, – Пётр завёл машину, выехал на дорогу и продолжил: – По кочану.

– Нету у меня ничего. Я банально отупел от обилия однотипного фуфла, с которым ты мне ознакомиться предложил. “Тренды”, “тренды”...

Не опуская пистолет, я принялся искать источник странного шума и с удивлением обнаружил, что наиболее громко он слышался в углу, имитирующем кухню, где и лежала разбитая тарелка, а если ещё точнее – со стороны гаража.

А теперь, старина, вспомни, как ты уходил. Как ты шёл к ней об этом сказать. Как ты шёл к ней с гирями к ногам привязанными и волочил эти самые ноги свои до её квартиры, с трудом осиливая последние ступеньки. Как ты боялся в глаза ей смотреть. Как ты оправдывался и мямлил. Как ты извинялся. Вспомни, как ты уходил к другой. Вспомни, как был пьян и друзья хлопали тебя по плечу и прижимались своими стрижеными бошками к твоей, морщили нос и говорили, что всё обязательно будет отлично. Как они тебя трясли и требовали, чтобы ты не вешал нос – не ты первый, не ты последний, в конце концов. Вспомни, почему ты уходил. Ты просто сравнил, парень, просто сравнил. И в этом сравнении победила другая. Безоговорочно победила. Нокаутом. И тебе было потом и сладко и горько одновременно. И всё равно долго вы с ней не провстречались. Зато потом...

Мужичок в плаще наконец-то вспоминает, что умеет бегать.

- Ну всё, бывай, художник.

ЧЕТЫРРЕ!!! Солнце светит нам с тобою!!” (с)

Мне казалось, что в своём вмиг воспалившемся мозгу я слышу мерзкий смех коротышки, что он натянул мои нервы вместо струн на огромной многострунной виолончели и елозит по ним корявым смычком. Это было невыносимо.

– Белое полусухое, м?

Он ухмыляется, суёт пальцы в пачку, достаёт несколько сигарет. Одна из них ломается и падает в светло-коричневую грязь.

Я стал абсолютно свободным, независимым от памяти и прежнего опыта, погрузился в нирвану, отринув страсти, желания и печали.

- Дом-то известный. В этом году, думали, никто и не заселится туда. Хозяева уже про продажу речь вели, ан нет – ты вон нарисовался.

- Хозяйка, жена начальника.

Он ждёт. Даже про скотч забыл. Волнуется, наверное. Мне даже стало жаль этого парня. Ведь он по-своему любит тебя.

Не обращая на него внимания, я махнул охраннику. Тот, заметив жест и не меняя выражения лица, направился в нашу сторону.

- Да-да, я к тебе обращаюсь.

Однако уже на следующий день по поручительству вышестоящего начальства на новое место работы заступил некий Описторхозов Павел Николаевич, хам и взяточник с семилетним стажем.

Я пил уже четвёртую ночь. Последние три – именно здесь, в «Танцующем бароне». Располагался бар в цокольном помещении соседнего с моим дома, дешёвые цены соответствовали качеству напитков – вполне приемлемо для человека в моём положении. Днём я отсыпался, прерываясь только на то, чтобы утолить жажду водой из-под крана. Планов не было никаких и смущало лишь то, что завтра будет не на что пить.

Я мою фрукты, тщательно, словно они грязные.

Он сполз со стула около барной стойки и направился в мою сторону. Толстый коротышка с кривыми ножками и сверкающей в свете ламп лысиной. Улыбаясь, подошёл к моему столику и елейным голоском вопросил:

- Да и наплевать. Зато можно теперь с неделю как минимум всласть отдохнуть! Выспишься, сурок мой маленький.

– Педики будут?

Она спрашивает, нужна ли веточка аспарагуса. Может гипсофилы или гиперикума? Соглашаюсь на аспарагус. Прошу завернуть в прозрачный целлофан и подобрать ленточку под цвет роз.

И было ещё что-то, полагаю, то самое пресловутое шестое чувство, что наградило меня интуитивным предвкушением неземного блаженства.

Вкус даровал мне манговые поцелуи прелестных нимф, прохладные и сладкие, точно сливочное мороженое, дерзкие, словно взмахи ресниц юной бунтарки и сочные, как сердцевинная мякоть спелой дыни.

– Но любовная линия должна быть всё равно. Подросткам это тоже очень интересно.

И как только я осознал, что за плату взял с меня Сатана, я рассыпался осколками боли и страдания по чёрному ковру широкой долины, уже посеребрённой лунным светом и погрузившейся в колыбельную цикад.

- Понятно.

Улыбается и ревёт. Не, ну просто абзац какой-то. Только дети и женщины, наверное, так умеют.

Я наклоняюсь над книгой, осторожно, стараясь не шуметь, поднимаю её и раскрываю на середине. Текст как текст, ничего особенного. Я открываю титульный лист.

- О чём, о чём. О призраках.

- Да нет вроде. Так – следит за домом, когда съёмщиков нет. Но, насколько знаю, ночевать тут она не остаётся.

После того, как я записал номер, Пётр запрыгнул в кабину и, внимательно посмотрев на меня, сказал:

Ты смотришь мне прямо в глаза.

– Дальше Гэгэ кидают, он шибко огорчается и...

- Ну, люди говорят, что в том месте, где деревня та стояла, неупокоенные души шастают. Осквернили то место аккурат после революции. Церковь снесли, рядом с погостом пьяная солдатня пирушку устроила по этому поводу. Я подробностей не знаю, может и врут, конечно. Только вот, люди оттуда не просто так уезжали, да и мужик этот, самоубийца который, тоже, говорят, столкнулся с чем-то непонятным и страшным. Звонил среди ночи, на помощь звал. А приехали когда – он уже в крови валялся.

В огромном помещении почти никого нет. Персонал и пара посетителей. Я прохожу мимо терминалов для оплаты телефонов, Интернета и прочего, и слышу гулкие звуки своих шагов.

Она будет медленно раскрываться, как бутоны этих роз после, а затем испугается собственного оргазма, встретив его бесполезнымсопротивлением. Она вытянется пружиной, согнётся и сожмёт меня бёдрами. Будет стонать и просить ещё. И мы задержимся в постели ещё на некоторое время.

Какое банальное сравнение.

За боковым окном автомобиля мелькают разноцветные вывески, люди и чуть реже фонари. Недвижный затылок водителя передо мной интересуется, боксёр ли я.

После того, как на каждом пакетике, тщательно завязанным на два узла, появляется белый ярлычок-наклейка, благодарю, и иду вдоль рядов, толкая перед собой тележку.

Завершив утренний моцион и решив, что салат из овощей и яичница – это именно то, что мне сейчас нужно, я принялся готовить завтрак. Из головы не выходил дурацкий сон, и потому, после того, как поел, я решил послушать приятную музыку и почитать. Вставив в уши телефонную гарнитуру и поймав любимую радиоволну, поудобнее устроился в кресле и принялся за чтение.

- Ну так что там с призраками-то?

– Он самый. Она отчаянно любит бизнесмена, а тот отчаянно любит её, но они не могут быть вместе, потому что она замужем и с двумя детьми.

Пару минут постоял на террасе, внимательно прислушиваясь и всматриваясь в темноту безлунной ночи.

А ты забилась в уголок...

Мы свернули на заросшую травой дорогу.

- А хрен его знает, я особо не вслушивался, – брезгливо поморщившись, ответил сержант. – Ломки у него героиновые, дозу хочет. Он сначала чё-то про какой-то остров плёл, или долину, не помню точно, про бабу какую-то охрененно красивую, про птичек разных, а потом я болт забил на этот бред. Слушай, я пойду чайку глотну, не в службу, посмотри, чтобы он не слишком себя царапал, а то спишут на то, что мы его били.

Стёпа молча кивнул и снова отхлебнул кофейку.

Ближе к ночи перебрался к камину, предварительно натаскав из гаражной пристройки поленьев, и скоротал вечер под классическую музыку из телефонной гарнитуры, роман Оруэлла и пиво.

Григорий замолчал и вновь уставился в окно.

- Дождь, говорю, опять полил, – молвил брюнет, кивнув на окно. – Слякоть одна. Вас как зовут?

- О`кей, я сейчас скажу ей, – кивнув, сказал охранник.

– Королевство состоит из трёх городов и пяти деревень. Девяносто процентов жителей королевства живёт в его столице, в которую и припёрлась наша троица. Половина жителей столицы хочет воевать с соседним королевством, а вторая половина – не хочет. Жители соседнего королевства – хорошие, просто тех, кто хочет воевать настроил так злобный и мерзкий колдун ака главный королевский маг. Кароч. Там дальше восстание, гражданская война, заточение Гэгэ эльфа в темницу, возглавление временного правительства колдуном, поединок колдуна с гномом, а затем поединок гнома с королём, поединок Гэгэ человека с охраной и тремя самыми крутыми и могучими воинами королевства, которые в середине книги на турнире всех уделают, а Гэгэ человек участвовать в нём не будет из-за скромности, хотя Гэгэ эльф его и будет уговаривать утереть нос местным “звёздам” от воинских искусств. Ну и финалочка – жители королевства освобождаются от тёмных чар, на трон восходит Гэгэ человек, который берёт в жёны освобождённую принцессу, которая влюбляется в него с первого взгляда, гном получает кучу золота и отряд людей на восстановление рудника и гномского поселения, а эльф с эльфийкой из трактира укатывают из королевства навстречу новым приключениям, о которых будет рассказано в новом романе.

Позвонил на домашний, городской тверской номер.

– Опустим вступительную часть, – перебил меня Степан. – К сути, пожалуйста.

Никакого ответа. Лишь сверчки тихонько цвиркали где-то поблизости.

- А меня Григорий, – брюнет протянул руку с узловатыми пальцами. – Будем знакомы. В шахматы играете?

У Степана Витальевича закружилась голова. Он облизнул губы и подумал о том, что на следующей станции нужно будет обязательно добежать до аптеки и купить влажные салфетки. Между тем Григорий продолжал:

Степан Витальевич оголтело кивнул. Его подташнивало, но уйти он не мог. Ему казалось, что недослушав – он не вооружится как следует против армии червей, что посягали на его, Степана Витальевича, здоровье.

Просто так

Около получаса занимался шашлыком, затем сытно поужинав, открыл баночку пива.

- Не возражаю. Я, собственно, тоже курну.

Застелил постель, улёгся в неё, укутавшись в лёгкое одеяло, и под монотонный шум бьющих по крыше капель дождя, заснул.

- Это дачное хозяйство. Самый ближайший населённый пункт, так сказать. А вот там, – Пётр показал в мою сторону, – там за лесом посёлок. Ну как посёлок? Парочка кирпичных пятиэтажек, поликлиника, клуб, а в остальном – избы и финские домики.

Сказав это, он выпустил пару дымных колечек, полюбовался на них и почесал ухо.

Ты киваешь. Во взгляде больше грусти, чем нежности. Намного больше. Какая-то обречённость. Или мне просто хочется так думать? Может, ты и вправду его любишь, а я не могу это принять?

Эй, парень! Она только что кое-что сказала. Не думаешь, что надо что-то ответить, нет?

– Почему жанр-то сразу?

По зеркалу мутными разводами стекала зеленоватая слизь, обнажая страшную картину – огромного, розоватого, извивающегося червя в сорочке Степана Витальевича. Червь в зеркале охнул и отпрянул назад, разбрызгивая множество бурых капелек из хищного рта.

- Какие-то проблемы? – поинтересовался он, подойдя и убрав руки за спину.

Закурив, продолжил:

– Так. То есть – любовная линия?

Нажимаю на кнопку чайника. Мою посуду, протираю губкой стол.

- Почему? – снова задал тот же вопрос Степан Витальевич, спиной вжимаясь в стену СВ.

Коротышка раздавил сигарету в пепельнице, провёл ладошкой по лысине и сказал:

- Ща, погоди.

Стёпа с важным видом и таким же пузом, выпирающим меж фалд дорогущего пиджачка вошёл в кафе, нащупал взглядом мою призывно поднятую руку и направился за мой, а теперь уже наш, столик.

- Уже, – всхлипывает.

- Двадцать пять лет. Вот так. Ходят такие люди с огромным плоским червём в кишечнике и диву даются, почему болеют так часто. А оно просто всё. Глист. Что же до суши – я вам подробно могу рассказать. Тут ведь как – японцы-то лидеры, можно сказать, по гельминтозу. Однако у них организм в этом отношении получше приспособлен, чем у нас с вами. Японцы все эти суши-роллы едят фактически сырыми. Со всеми этими червями. С яйцеглистом, точнее. Но так как организм более устойчивый, да ещё и имбирём заедают – болеют не так часто, как если бы наши люди это ели. Потому у нас заморозкой с этой гадостью и борются. Однако, кто вам гарантию даст, что в том или ином ресторане или того хуже – кафе – вы съели суши с убитым яйцеглистом? Никто, в том-то и дело. Смешно – вы руки горячим мыльным полотенцем протираете перед тем, как съесть рыбу с маленькими червями. Но, кстати, японцы ходят с глистами не только и не столько из-за рыбы.

Как тут вообще можно жить? Кругом, куда ни глянь, атмосфера всеобщего запустения, заброшенности, безмолвия. Здесь всё мертво. Только шум ветра нарушает эту тишину, да еле слышный отдалённый гул позади.

- А именно?

Он смеётся, словно я пошутил.

Достав из портсигара сигарету, коротышка снова закурил. Затянувшись поглубже, поочерёдно выпустил несколько дымных букв – С, Ч, А, С, Т, Ь, Е.

- А почему решили, что это самоубийство?

Пётр включил левый поворотник и мы съехали на гравийную дорогу. Ровно гудел мотор, шуршали камешки под колёсами, отчётливо раздавалось пение птиц, а водитель, похоже, и не собирался продолжать разговор. Наконец я не выдержал:

- А если суши не есть и руки перед едой мыть? – с надеждой в голосе спросил Степан Витальевич.

На скорости около 200 км в час, спиной я разрываю пелену мутно-белых облаков и переворачиваюсь.

- Довольны? – поинтересовался коротышка с отвратительной слюнявой улыбочкой. – Кстати, драться со мной не нужно, я не переношу насилия в свой адрес.

– В общем, главная героиня – студентка, жена бизнесмена. Она очень наблюдательная и вообще умница-красавица. Суть в том, что она оказывается впутанной в странное дело и благодаря своим способностям, а также дедукции и индукции, а также тому, что много читает детективов, расследует это хитрое дело о похищенных бриллиантах. Благодаря этому успеху, Гэгэ замечают в УГРО и она получает доступ ко всяческим материалам, лабораториям и моргам, что помогает ей в дальнейших расследованиях новых дел, ибо наша Гэгэ становится теперь сыщиком номер один в стране!

После второго бокала «Отвёртки» я почувствовал себя немного веселее, если можно так назвать улучшение состояния общей подавленности. Сизый дым сплошной пеленой стоял перед глазами, нос привык к затхлому воздуху, дыму и мешанине запахов разной степени отвратности, и я сосредоточился на молчаливом спаивании себя любимого. Конечно, грамотнее было бы истратить последние деньги на водку, но при одном её виде желудок поднимался к гландам и я с трудом сдерживал рвотные позывы. А с апельсиновым соком всё было не так уж и плохо.

Высыпаю в чашку порошок, заливаю кипятком. Задумчиво помешиваю ложечкой, постукивая о фарфоровые стенки. Закуриваю.

И так медленно отпускает твою повлажневшую ладонь. Хоп – пальцы разомкнулись. Что лучше сейчас – провалиться под землю или просто кивнуть и уйти?

«Не предлагаю брак, но подразумеваю его»… Возможно ли сделать предложение отвратительнее, чем ты только что, сам-то как думаешь?

- Это мясо. Шашлыки, жаркое, отбивные, гамбургеры, котлеты и тому подобное. Тениидоз – это заражение бычьим цепнем. Живёт эта тварь в кишечнике – восемнадцать-двадцать лет, яйца откладывает, как бешеная – около шестисот миллионов в год. Съели кусочек заражённой, плохо прожаренной говядины – всё, хана, приехали. Трихиннелёз – это заражение маленькими круглыми червями, которые жрут мышцы. Вот вы составили им компанию, скушали заражённую свининку – всё, пиши пропало, потому как смертельная болезнь. Да и не только свининку. Кабанятина, медвежатина тоже нередко кишат этой дрянью. Строганину ели?

Я повторяю вопрос.

– Считаешь? – недоверчиво поинтересовался я.

– Чтобы я понимал, насколько рентабелен твой субъективизм в этом месяце. Ты на тему серий и прочей мишуры не волнуйся, всунем куда надо и презентуем. Имя есть, вот в чём суть.

- Вуаля, – раскинув руки в стороны, сказал коротышка.

Речь о предвкушении. Чего-то такого сладостного, будоражащего кровь, неведомого, если хочешь. Чего-то такого тонкого, еле уловимого, но очень эмоционально сильного. Припоминаешь, старина, да? Я тебе на всякий пожарный помогу.

- Ну так что, поедем бегемотов изучать, госпожа зоолог?

Как изменился тон, надо же. От издевательски вежливого, до откровенно наглого.

Единственный работающий фонарь на всей дороге, прямо перед поворотом налево, бросает на него светло-коричневые лучи.

Он приветственно кивает, официально здоровается, изображает улыбку и начинает методично брать с ленты пакеты и прислонять их штрих кодом к аппарату.

- Ствол, – Пётр усмехнулся, – ты бы ещё про ножик перочинный рассказал. Надолго едешь-то туда?

- Суши – это рассадник гельминтов. Описторхи, широкий лентец, нематоды. Самое жуткое во всём этом – больная рыба от здоровой на взгляд не отличается ничем. Это вам не чёрные точки на пресноводной рыбке – диплостомоз. Он-то как раз для человека не опасен. Ну, считается так. А вот всяческая дрянь, что способна человека убить в муках – вот её-то как раз не видно. У вас в кишечнике может жить длинный червь. Лентец. Знаете, сколько может жить?

И ты понимаешь, что все на тебя смотрят – с первых парт вон обернулись, улыбается кто-то, кто-то кому-то что-то шепчет, а потом другой, ну тот, кому шептали, смеётся – и похоже, что над тобой. Ты понимаешь, что ты учительницу услышал последним. И ты пугаешься. Того, что в глазах той, что оглаживал взглядом, той самой, что смотрит на тебя сейчас своими дивными, прекрасными глазами – опозорился. Паника. Ты смущённо трогаешь нос, поправляешь чёлку, смотришь вниз, на столешницу, теребишь в руках ручку, что-то произносишь, как тебе кажется дерзко, а на деле ты мямлишь.

Нет, он явно не в порядке. И я как-то очень уж быстро начал уставать от его присутствия рядом.

Я вошёл в дом, тщательно закрыл дверь на оба замка, выключил свет на первом этаже и, прихватив с собой банку пива, поднялся наверх.

Просто я давно уже отпетый холостяк.

Ты не думай, что всё это нельзя повторить. Можно. Это каждый раз происходит, когда влюбляешься. Даже если женщине давно за тридцать, да и за пятьдесят, думаю. И тебе давно за тридцать, в том-то и суть. Она всё равно для тебя девчонка. Просто это такая романтика, которая бывает лишь однажды. Однажды не в жизни, а однажды с одним человеком. Повторить с тем же самым человеком можно, если вы встречаться стали лет через пять-десять после расставания и не общались практически эти годы, так созванивались изредка с праздниками поздравить. А так... Неа. Один раз с одной женщиной. У вас потом может быть очень много романтики, но она другая. Другая. Вкус не тот. Другой вкус.

– От чего? Такой шняги воз и тележка на прилавках.

Некоторое время я созерцал красоту этого чудесного места, слушая пение ветра и не пытаясь освободиться от охватившей меня истомы.

Вспомнил?

Я подумал о том, что мне, собственно, и сказать-то нечего. Испугался, как девчонка. Тю, чуть в штаны не наделал, увидев разбитую тарелку и услышав какие-то звуки.

Степа Витальевич затруднился с ответом.

И как только сумерки заполнили собой долину, а в тёмно-синем небе проклюнулись первые звёзды, я чётко осознал, что не хочу возвращаться домой. Что мне откровенно плевать на то, с кем сейчас проводит время моя бывшая, что меня совершенно не интересуют деньги и собственная карьера. Меня вообще ничего не интересовало в моей прошлой жизни.

– Бизнесмен оказывается приехал в город Гэгэ чтобы строить в нём образовательный центр для детей, которым негде учиться. Ибо в городе не хватает школ. В общем, он очень благородный парень. Ну и вот, он хочет оснастить школы компьютерами, хочет заняться строительством детских площадок во дворах домов, но ему мешают мерзкие чиновники. Второй раз ГэГэ встречается с бизнесменом вечером на улице. Она выгуливает собаку в свете закатного солнца, а он соображает, где бы ещё построить детскую площадку или открыть школу или хотя бы образовательный центр. После второй встречи он по уши влюбляется в Гэгэ и красиво ухаживает за ней – цветы, рестораны и подарки, но она непреклонна, ибо замужем.

Теряя тебя

Захожу под арку, в тень двора, в его прохладу.

- На месяц арендовал.

Я не хочу, чтобы она говорила мне о том, что хочет ребёнка. У меня есть дети. Я регулярно с ними общаюсь.

- Ну и напрасно, – невозмутимо ответил Григорий и продолжил: – Эхинококкоз – это поражение глистами печени, в результате общения с собачками, а ещё потому, что больные собачки в немалом количестве гуляют на бойнях и скотоводческих хозяйствах. Разносят там заразу. Небольшие такие черви. Примерно полсантиметра в длину. С четырьмя присосками и сороковником крючьев. Нагадила собачка в саду, хозяин ягодки собрал, вам продал, вы плохо промыли – всё, считайте, поселили эту сволочь в свою печень. Или в почки. Или в лёгкие. Или в тонкий кишечник. Или в кости. Эта тварь где только не живёт в организме человека. И в селёзёнке может и даже в сердце.

- Нормально, – одобрил Пётр и добавил: – Приехали.

- Да ладно, хватит уже, – сказал я, порядком уставший от местных легенд.

– Класс!

- Да разные бывают. Но если область брать – да, там на дорогих машинах особо не покатаешься, разве что по шоссе.

Странно, одноглазый не собирается ни бежать, ни помогать своим дружочкам. Он продолжает сидеть на лавочке, поигрывая ножом. Мало того, он ухмыляется.

Мне хочется быть приятным.

Трубку он не брал.

– А как же! Педики будут обязательно. Два педика -соседа, очень интеллигентные, приятные, замечательные люди. Ну и конечно очень творческие. Один еврей, второй афро-русский. Еврей конечно же тощий, носатый и играет на скрипке, а афрорусский балдеет от рэпа. Оба кудрявые.

На полу лежит книга. Она о любви, я это знаю, хотя не читал её.

С каждым шагом этой женщины чувства играли мной, как ветер её волосами, искрились, точно новогодние фейерверки, награждали меня приливами и отливами разнообразных потрясающих эмоций и заставляли считать себя богом.

– Давай, ага, – с энтузиазмом произнёс Степан, одновременно жестом подзывая официантку.

- Проходи уже, ревнивец.

Степан ушёл, а я заказал себе ещё чашечку кофе – на этот раз эспрессо – и закурил.

– Всё было по-чесноку? – сомневается он.

Доброе утро, говорю я.

- Чё он там скулит? – спросил старший оперуполномоченный. – Заколебал уже.

- Ну, вы где её купили?

И ты прижимаешь её к себе, как можно только близко и думаешь о том, какой же ты, сцуко, счастливый. Ты везунчик! Ты счастлив!!! ААААААА!!!! Ты счастлив, чувак!!! Ты, блин, самый-самый счастливый на свете человек!!!

- Не понимаю.

Но обнимаешь дрожащие плечи, если позволяют, если не ты причина этих слёз и мысленно умоляешь о том, чтобы всё это прекратилось как можно скорее.

– Желаете ещё что-нибудь заказать?

- И в чём подвох? – не понял я.

Пип. Пип. Пип. Пип.

– Всё отлично, рассказывай дальше, – подбодрил Степан.

Пикник на траве, рядом с домиком в Италии, где мы жили.

Стёпа отодвинул манжет, блеснув запонкой, и уронил взгляд на массивные наручные часы. Затем метнул ещё один взгляд на меня, своего старого и тупого друга, вздохнул и начал:

Дверь медленно поползла в сторону, пряча запотевшее зеркало. С улыбкой на ярко-красных губах, сверкая зелёными кошачьими глазами, в СВ вплыла проводница Светлана. В серебристом подстаканнике, что она держала в руке, сонно позвякивал гранёный стакан с чаем. Дзыньк… Дзыньк… Дзыньк…

Я осматриваюсь. Интересуюсь, есть ли свежие розы. Мне плевать, насколько это банально. Розы, по моему мнению, самые красивые цветы на свете. И даже не в том дело, что нераскрывшиеся бутоны порой напоминают вульвы, а в том, что их красота не требует одобрения. Сказать, что розы некрасивы, может только дурак с отсутствием вкуса.

Степан Витальевич медленно повертел головой, потому как потрясти ей не смог, а очень хотел, чтобы хоть как-то привести мысли в порядок.

Тут уже расхохотался я.

– Стёпа, а ты понимаешь, что это говно?

Что это не благодарность за секс и не оплата счёта за поцелуи, не попытка откупиться и не желание загладить свою вину.

Ты вот что. Ты, как дослушаешь меня, подойди к жене, возьми за руку и отведи туда, где у вас музыка играет обычно. Включи вашу песню. Обними её за талию, а если она начнёт хихикать или говорить что-либо, прижми нежно к её губам палец и скажи “тшшшш...”

– Окей. Значит, Гэгэ – три штуки. Скажем, маг гномского происхождения, эльф и человек. Все они прутся в некое королевство, каждый со своей миссией. Экспозиция такая – они втроём идут по пыльной дороге и на горизонте появляются башни нужного королевства. Гном молчалив до безобразия, эльф наоборот часто и много треплется, при этом прекрасен, как мисс мира, ну а человек весь покрыт шрамами и вообще – бывший разбойник, а ныне рыцарь. Меч у него двуручный, конечно, а сам он сын графа, но ублюдок, так как мать его простолюдинка. Которая, кстати, в финале окажется баронессой. Извини, забежал вперёд.

Во-о-от. Отсюда и начнём. Я спецом засекал этот переход состояний, как грицца. Тут надо слова нужные подобрать – чёткие такие, чтобы ты понял, о чём я тебе толкую.

- Фиброзы-то? Уплотнения соединительной ткани. Ничего хорошего для человеческого организма.

– Да ты что! Сюжетов всего ничего зато твой стиль – стёбный, интересный, позволит этой истории стать бестселлером. Но ты погоди, ты говорил – пять синопсисов в пяти жанрах.

Женщина произносит моё имя во сне, затем что-то бормочет, чего я не разбираю и снова улыбается. Похоже, я ей снюсь.

- А что вам нужно? Моя душа? – усмехнувшись, спросил я.

– Вот-вот, – сказал Степан, словно прочитав мои мысли. – Вот-вот. Давай-ка, дружище, выпей ещё кофейку, езжай домой, выспись и принимайся за работу. Нам обоим нужны деньги, не так ли? Тем более, что в отличие от МТА, у тебя они вовсе не смешные. Всё, не хандри, покеда.

Откуда-то появилось несколько молодых, одетых в льняные рубахи, мужчин с факелами…

В этот момент в доме раздался звон разбившейся посуды.

Закончив этот нелепый разговор, я подошёл к двери гаража, порылся в кармане и достал связку ключей. Какое-то тягучее беспокойство, словно предчувствие опасности, овладело мной, когда я подумал о том, что мужчина, который зарезался обломком косы, мог взять её в гараже. Словно нарочно, громко каркнула ворона, пролетая над домом, и от волнения я выронил ключи, которые с лёгким звоном упали на асфальтированную площадку перед воротами. Пытаясь взбодрить себя, я тихонько выругался и подобрал связку. Затем открыл дверь.

– Нет, – сухо говорю я. – Проститутка.

– Что-то случилось? – отодвигая стул, спрашивает он. Знаешь, он никогда мне не нравился. Фальшивый парень, ненастоящий.

- Она сюда частенько наведывается?

«В ко-о-онве-е-ертики… потом заберё-о-оте….» – мерзко тянул Григорий.

- А вы не испугаетесь?

- Не понял проблемы.

Ты мотаешь головой, но он игнорирует это.

– Фэнтезня. Надо?

- Ну а всё-таки? – не унимался я.

- Диктуй.

Уходит на кухню, последние два слова доносятся уже оттуда. И всхлипывает снова. Да ёш твою медь…

- А ты чем занимаешься-то? Всё хотел спросить.

- На вкус и на цвет, как говорится.

Девушка спрашивает, нужен ли мне пакет.

- Помню, помню, Денис! Что стряслось?

- То-то и оно.

Бах, бах. Стреляю в ноги. С такого расстояния сложно промахнуться. Эхо вторит звукам выстрелов, отражаясь от стен мёртвого дома позади меня. Одноглазый дёргается, вскрикивает, нож со звоном задевает край лавочки и шлёпается в грязь.

Грузовик скрылся за поворотом, оставив после себя облако выхлопа. Я немного посмотрел ему вслед, прошёл в дом и принялся обустраиваться на новом месте.

Утреннее солнце играет бликами на крышах проезжающих мимо автомобилей, прячется среди лакированной листвы берёз и клёнов, солнечными зайчиками мерцает в окнах высотки напротив.

Становится всё интереснее и интереснее. Этот уродец знает мою фамилию.

Тихо, слегка похрипывая, заиграла джазовая мелодия. Менеджер горделиво осмотрел зал, наслаждаясь пьяными улыбками довольных клиентов.

Заорав от страха, я вскочил с кровати, схватил пистолет, пригоршню круглых резиновых пуль и побежал вниз.

Спустившись, осторожно включил свет ближайшей лампы и похолодел.

В окне рядом со столом, между шторок виднелось белое, как бумага, лицо. Мне показалось, что оно улыбалось, хотя назвать этот оскал улыбкой можно было лишь с большой натяжкой.

– Мне так хочется, чтоб у меня была дочка, хоть самая маленькая!..

- Ок, старик. Насчёт отчётов не беспокойся. Всё сделаю. Подумай о том, что я тебе говорил, хорошо? – сказал он и вздохнул.

- Лиза, там какой-то непонятный звук! Знаешь, словно шепчет кто-то… Так – «тштшш»…

– Чё ты дёргаешься, йопт? – сказал парень, но руку убрал.

Когда я был маленьким, мне подарили щенка дворняги. Девочку. Я научил её по команде «Танцуй» вставать на задние лапы и кружиться, а потом награждал чем-нибудь вкусненьким. Она очень любила печенье «Юбилейное». Когда приходил из школы домой, встречала с таким радостным визгом, словно я её кумир. Прыгала вокруг, всё норовила облизать лицо. Когда она умерла, понял, что меня больше никто не будет так встречать.

Полина не разрыдалась, давая волю чувствам, нет. Наоборот – замерла, точно пойманная в ладонь мышка, и лишь слегка задрожала.

– Я и сам не знаю, если честно.

– Да ла-а-а-н гнать-то! – осклабился Денис.

Возможно, я просто уже тогда почувствовал, что она необыкновенная женщина. Для меня точно.

Она прикрывала трубку ладонью, а я вслушивался в каждое слово, произнесённое мелодичным, мягким голосом:

Он потеребил вялый, уже ни на что сегодня не способный член. Да как можно-то?! Уже 7 раз! 7 грёбанных раз! Яйца ныли, молили о пощаде.

Через полторы минуты я уже спускался в лифте. Бензина должно хватить, вся дорога -минут пятнадцать, если без пробок. Не час пик конечно, но в Москве нельзя сказать наверняка, будут пробки или нет. А ехать-то всего ничего, с запада на юго-запад. По Садовому поеду, так быстрее получится, решил я.

Хаус, звучащий из сабвуферов, настраивал на поход в ночной клуб, а моя «Крошка», как я любовно называл свою немаленькую, в общем-то, Бэху, неслась по московским улицам, словно ветер.

Для меня это было ново – ранее, с другими женщинами, предпочитал избегать поцелуев.

Девочка задумалась, зашевелила губами.

Аромат любимой женщины

– Сама не знаю. Возможностей много было. Я останавливала его. Он галантный, тактичный. Настаивал порой, но не чересчур. Если понимаешь, о чём я.

Я закурил. Дым прогнал гул. Подошёл к Янке, бережно укрыл её курткой – накинул на плечи, заботливо поправил.

С минуту я стоял так, озираясь по сторонам. Никто не выходил ко мне. В окнах первого этажа я не заметил никакого движения. Всё было так, словно ничего не произошло. Стрекотали сверчки, шумели деревья и лишь где-то вдалеке снова послышался протяжный вой. И тут я увидел свет в гараже. Он выбивался из щели под воротами.

Ты замираешь с полотенцем в руках.

Но я никак не мог подобрать слов, мне всё казалось важным.

– Кого, глупыш?

– …тридцать восемь, – я ссутулился, и повернул голову в сторону звука, прислушиваясь. Безрезультатно, – бубубубубу часов двенадцать минут.

Прямо по центру, между рядов сидений, спиной ко мне сидела какая-то жуткая тварь.

– То и значит. За этим идите в другое место. Я же могу вам прописать курс антидепрессантов и порекомендовать хорошую клинику. Всё.

– Дай.

3.

Наступили тишина и мрак.

– Кто это?! – я попытался придать своему голосу максимально угрожающие и суровые оттенки.

Маленькие, аккуратные ушки. Как у белочки. Мне даже захотелось угостить её орешком.

Мне повезло снова. Я угадал. То была награда за решительность, не иначе.

Да, я стал необходим. Но она не любила меня.

Только она его полила, зернышко сразу же проросло. Из земли показались два листочка и нежный стебель. А на стебле появился большой чудесный цветок, вроде тюльпана. Но лепестки цветка были плотно сжаты: он еще не распустился.

Сердце колотилось в груди, дыхания не хватало, заболело в правом боку, и я замедлил темп.

– Курите, мне-то что.

- Не надо… – прошептал я пересохшими губами, когда увидел, что призрак замахнулся, а глаза его вспыхнули ярко-фиолетовым огнём.

Внезапно, бёдра её сжали мои бока с невероятной силой, она прогнулась и хрипло застонала, метаясь на мокрой траве. Почти сразу после этого у меня закружилась голова от пронизывающего всё тело оргазма.

– Мы не занимались с ним сексом, Серёжа. Ни разу. Целовались, да. Было. И не раз.

Трое музыкантов закрыли дверь в тамбур, скрываясь за ней. Внезапно открылись, поднимаясь, все окна в вагоне. Пахнуло холодом, поток ветра ворвался в вагон, рассыпая людей, развеивая их, словно они были сделаны из пепла. Я покрылся липким потом от ужаса, наблюдая как пыль, бывшая живыми людьми ещё каких-нибудь десять минут назад, улетает в окна, под шум едущей электрички, несмотря на статичную картинку сумрачного леса за стеклом.

- Как знаешь.

Я упал на холодный пол вагона, трясясь от ужаса, закрыл уши ладонями. Меня колотило, я извивался на полу, словно только что выловленная рыба, но всё равно слышал и звуки траурного марша и речи людей, которые меня хоронили, и их рыдания.

Под шум волн, мы любили друг друга в лунном свете на тёплом песке.

Я щелчком отправил окурок в траву. Он описал красную дугу и пропал. Я подошёл к деревянному гостевому столу, чиркнул зажигалкой, нашёл упаковку сосисок, вытянул парочку, принёс Янке. Та выбросила «бычок» в костёр, аккуратно, двумя пальчиками взяла сосиску, пронзила её палочкой, поднесла к костру. Через несколько секунд сосиска зашкворчала.

– Почему?

– Тот, с кем можно оставить жену, не боясь, что между ними возникнет флирт, а то и любовь.

– Его зовут Моня. Он у кошки нашей родился. У него ещё братики есть и сестра, но их уже всех раздали.

Но пришла она ухоженой и накрашенной, с новой причёской, а я был небрит, всклокочен, под глазами у меня были тёмные круги и уж точно не напоминал того мужчину, который когда-то бегал с ней на руках по улице, балдея от её звонкого смеха.

И хотя у меня другое мнение о холостяках вообще и классических в частности, спорить с ней я не стал.

А в тайнах и мечтах.

Смотреть фильм с таким обилием рекламы? Нет уж, увольте! На фига я вообще мучился эти полчаса, скачаю его и посмотрю нормально. Долбоящик, блин… Я выключил телевизор и посмотрел на часы. Начало десятого. Почему-то вспомнились Наташкины слова про то, что я, как классический холостяк, по вечерам забираюсь в свою берлогу.

Наглость, если её не тормозить, набирает ход, подобно паровозу.

– Да, ты прав. Извини.

– Наивная ты. Мужики – это мужики. Они прежде всего на внешность реагируют. Нормально это, понимаешь? Пепел.

Шли месяцы. Грудь сжалась до размеров яблока, дышать было сложно. Всё чаще, вечерами, он не мог заставить себя включить компьютер, почитать книгу, посмотреть фильм. Просто лежал на диване, повернувшись к стене, и смотрел на узор на обоях. Со временем ему стало безразлично, как он выглядит, насколько поистрепалась его одежда, обувь. Он постепенно умирал от тоски.

«Очередной фрик. Вот же им в кайф носить подобные линзы…» – подумал я, целясь окурком между дверьми вагона и полом. Щелчок пальцами и «бычок» исчез, провалившись в щель.

Второе – манящая улыбка.

Твари

Чтение вслух, как и музыка, являлось одним из наших ночных удовольствий. Днём на это редко хватало времени.

– Серёженька – всё тем же испуганным голосом молила Маринка, – ты не мог бы приехать ко мне сейчас?

Немногочисленные люди подтянулись к краю платформы, я последовал их примеру.

– Опа. Ты чё борзый такой?

– Если честно – нет, – покачал головой старик.

Мне казалось, что я уже ощущал дыхание этой твари промеж лопаток.

– Ты такие не куришь. И вообще, бросаешь же.

– Да какого хрена-то? Я, как дурак, билеты эти оформлял в агентстве, сейчас наплыв, очередь отстоял. Потом понимая, что опаздываю, цветы забежал купить… – и всё, и глаза в пол, и жалость сразу в ответ…

«Продам щенка ньюфаундленда. Кобелёк. Тамара.» И незнакомый номер.

– Да кури тут, йопт. Баб тут вроде нет, ментов тоже. Верно? – последнее слово, судя по повышенному голосу адресовано было уже мне.

Само понятие красивой женщины настолько индивидуально, что его можно назвать интимным.

– Чё там? Кто там? Паш, ну скажи чё там такое-то? Менты что ли? – затараторил Денис.

Я на мгновение зажмуриваюсь, и бодро отвечаю:

Уже одно это меня напрягло. Но демонстративно пересаживаться желания не было, а менять вагон, в котором уже нагрел местечко, хотелось и того меньше. Тем более, что я снова потихоньку пригрелся.

– Нравится?

Прямой и тонкий нос с небольшими ноздрями.

Прямо передо мной, в воздухе, немного возвышаясь над землёй, висел полупрозрачный, светло-серый мужчина, и, склонив голову набок, будто изучая, смотрел на меня белыми зрачками. Словно во сне я принялся опустошать магазин травматического пистолета. Раздавались хлопки, пули не причиняя вреда, прошивали призрака насквозь и исчезали в ночной тьме позади него.

Вечером я узнал, что врачи подписали ей смертный приговор. На всё про всё дали два месяца. Максимум. Предложили лечь в клинику. Она отказалась.

Она любила подолгу смотреть на огонь. Камин был её инициативой.

Я сидел рядом, гладил её по волосам, плакал и пел колыбельную песню.

В желании полёта.

Подъехав к нужному подъезду, Маринки я не обнаружил. Во дворе никого не было, несмотря на то, что обычно около этой высотки по ночам гуляла молодёжь.

Парень с той стороны сильно ударил по двери. Безрезультатно.

На скамейке в парке, словно ребёнок – тихонько, бережно прижимая к груди котёнка, плакал старый мужчина в выцветшем сером пальто. От счастья.

Состояние аффекта?

- Сюда иди!!!

Слегка коснулся её, чтобы она обратила на меня внимание. Наградой мне был взгляд испуганной лани.

– Я просто хотел… Просто общаться. Дружить. Понимаешь? Ну, так бывает.

И в этот момент парень пнул так, что дверь распахнулась и я отлетел в сторону, повиснув на ручке. Метеором я вбежал в проём и захлопнул дверь за собой.

– … не могу поверить, что его больше нет с нами… там тадаам тадаам тадаам

До Клауса, мышкой А – основным объектом – был Марти, но, к сожалению, Марти умер через час после введения последнего на тот момент варианта сыворотки. Не перенёс минимальной дозы, которую в дальнейшем планировалось увеличить, чтобы перемещать во времени более крупные организмы. Удачный исход эксперимента обозначал переход к шимпанзе, а они, как известно, к человеку намного ближе, чем лабораторные мыши.

А услышав голос, я растаял, как забытое эскимо.

– Ух ты, – как-то осторожно и тихонько произнесла девочка, а затем подумав пару секунд, добавила, – У Графа тоже зубов не было, когда он маленький был.

Денис, оглядываясь по сторонам, закрутил крышку пластиковой бутылки с пивом, бросил её в пакет и побежал за нами в тамбур, в котором мы попытались открыть дверь, чтобы убежать в соседний вагон. Но как мы не тянули, она не поддавалась.

Да что там. Необходим.

Я чуть не обделался от страха и, с разбегу врезавшись во входную дверь аптеки, выскочил на улицу. И вот тогда-то понял, что розыгрышем здесь и не пахнет. Меня стало трясти от страха, и я чуть было не потерял сознание…

– Кто? – оборачиваешься ты к нему, бросив на меня хитрый взгляд.

– Хорошо. А почему Вы сами не спросили?

Набрав номер квартиры на домофоне, я слушал гудки. «Я, Маринк» – отрывисто бросил я в ответ на снятую трубку. Ответа не последовало.

Я протянул ей мягкую пачку «Явы» и зажигалку. Она закурила, лицо её на пару секунд осветилось ярче, и я увидел слезу, которая ползла по щеке. Стало тошно и больно. Что-то неприятное застыло в горле комком и никак не проглатывалось. Я достал мобильник, нажал кнопку, экран вспыхнул красками. Без десяти три. Мда.

Сняв перчатки, я с минуту потирал красные ладони, затем устроился поуютнее, закрыл глаза и немного отогревшись, под мерный перестук колёс, заснул.

В вагон вошли двое молодых людей, лет двадцати – двадцати пяти, маргинальной внешности. Один из них громко захохотал, затем выругался матом и предложил спутнику присесть.

На первый взгляд – огромная фиолетовая собака в человеческий рост, если встанет на задние лапы, с красным, в жёлтую крапинку, хвостом-веслом, напоминающий бобровый. Я попятился назад и отпустил дверь. Она с шумом ударила по другой и эта тварь обернулась. Если так можно выразиться, конечно. Потому что там, где по идее должна была располагаться морда – я увидел лишь ровный овал сиреневой кожи, без глаз, носа и рта. Тварь встала, и я заметил человеческие останки в луже крови у её лап. Как я понял – почти полностью съеденный человек. Шерсть на груди твари была в крови.

Янка с шумом выдохнула. Затем отложила в сторону палочку с нанизанной на неё обгоревшей сосиской.

Той больше подошёл бы реквием.

Я взял со стола зажигалку и дал ей прикурить. Когда это делал, у меня дрожали руки. Она затянулась, прикрыла ладонью рот и посмотрела в окно.

– Да? – брови врача взлетели над очками, замерев в ожидании вопроса.

Капли дождя сползали по стеклу. Нейтральная территория. Она не дома. Я не дома. Так проще, так удобнее нам обоим. Столик у окна, квадратный, деревянный. Солонка, перечница, хлеб, салфетки.

– Да, Светик. Хорошо, давай сегодня. Ну, давай на «Охотном ряду», в центре зала, часиков в шесть. Да, давай. До встречи.

- Что? А, нет, спасибо.

– Кто это, Граф? Собака твоя? – поинтересовался мужчина.

Оторопь. Вот чего-чего, а этого она не ожидала услышать здесь.

И, словно виноватясь, пожал худыми плечами, отчего стало заметно, что старое пальто его на пару размеров больше, чем нужно.

– Давно?

- Ой, да мыши, наверное…

– Чё случилось, Паш?

Я забыл то, о чём читал.

В комнате пахло миндалём и кофе. Я стоял у окна, прислонившись плечом к стене, и украдкой наблюдал за женщиной, которую любил.

– Хотите, я Вам прочитаю одну сказку?

Ты подходишь ко мне и внимательно смотришь в глаза, словно пытаясь прочитать мои мысли.

Да.

– Ты занимаешься балетом?

Глупо, да?

– Нет, правда, я в другой раз. Лучше позагораю.

– Эээ, а Марина… Марину позовите, пожалуйста.

Игорь кивнул. Женщина-консультант тактично отошла в сторону.

Старик посмотрел на мяукающего котёнка, затем на девочку, губы его задрожали и, прижав к груди маленькое трясущееся от страха тельце, опустил голову.

Вокруг. И что самое страшное – в её душе.

– Угу. Это «собака» на Икшу. Причём идёт не через Москву, а огибая её, по области.

Я встал, послушно принёс жестяную банку. Янка с хлопком её откупорила, по стенкам банки потекла пена, проливаясь на землю. Запрокинув голову, моя жена сделала несколько больших глотков.

– Ну, как хочешь, – отвечаешь ты, жмурясь на солнце, вытягиваешь руки и ныряешь в прохладу реки.

- У меня сейчас длинные ногти. Будут немного стучать.

Через две станции мне нужно было выходить, а так хотелось узнать, какой у неё голос.

– Мне папа сегодня утром про Гагарина рассказывал и про космос ещё. Сказал, что мы все когда-нибудь будем летать в космосе, среди звёзд. Но не как космонавты, а как птицы, – вторая мармеладка отправилась в рот.

Я молча кивнул. Говорить было сложно. Ком в горле достиг нереальных каких-то размеров. Я чуть не задохнулся, пытаясь его проглотить.

– Алло! – закричал я.

6.

– Электричка двадцать тридцать восемь бубубубубубубубубубу и проследует бубубубубу часов двенадцать минут.

Не моей любви.

А стоит встретить такую же, но с более близко посаженными глазами и вот ты уже млеешь, словно сытый щенок на весенней траве, подставляющий пузо солнечным лучам.

– У тебя осталось чё? – услышал я хриплый, может пропитый, а может простуженный, голос.

Васе стало очень жаль себя. Он хотел плакать, хотел позвать на помощь папу. Папа-пенсионер вряд ли бы сейчас помог, он как-то больше на домино во дворе специализировался, но всё же... хоть почувствовать,что ты не один в этом жестоком мире.

– Думаю да.

В руках он держал косу с обломанным лезвием.

– Я просто сошёл с ума! – заорал я, пытаясь перекричать вой отца, рыдания матери, друзей, подруг, надрывные вопли любимой женщины, моей, как думал, невесты.

Впрочем, тоска сменилась апатией, полным безразличием ко всему. С работы ушёл, просто встал из-за стола в середине рабочего дня, сложил вещи и вышел из офиса, чтобы больше никогда туда не вернуться. Друзей избегал. Почувствовав это, они звонили всё реже, пока не перестали вовсе. Бутылка водки стала ежедневной нормой.

Из динамика раздались хрипы и шум.

Я встал, вышел в тамбур. Ехать нужно было ещё одну остановку, но оставаться в вагоне после завершения разговора я не хотел.

Блестящие звёзды на чёрном небе, тускло-оранжевый свет фонарей, лай собак где-то поодаль, огни магазинов за бетонным забором, скрип снега под замёрзшими ногами и клубы дыхания, вперемешку с сигаретным дымом – подмосковный зимний вечер на станции во всей красе.

– Хорошо. Я буду тебя ждать.

Октябрь выдался холодным и дерзким. Не церемонясь, он срывал с деревьев яркую одежду из багряных, жёлтых и краплаковых листьев, ночами покрывал инеем припаркованные у домов-муравейников автомобили, заставлял людей, спешащих по своим делам, зябко кутаться от ветра. Время от времени тяжёлое серое небо плакало холодным дождём, стылыми каплями вынуждая горожан искать укрытия и прятаться под зонтами, преимущественно чёрными.

Третье – словно замедленные взмахи длинных ресниц вокруг морской синевы.

Я целовал, она позволяла.

А потом вдруг понял, что вполне себе обычный. Ничего особенного.

В Кубинке я бывал нечасто. Обычно наоборот – мой друг и коллега по работе, живущий здесь в пятиэтажном доме, построенном финнами и похожем на порядком выцветшую игрушку, приезжал ко мне в Москву. Он предложил проводить меня до станции, но я отказался – не хватало ещё, чтобы он ради того, чтобы скрасить мне десять минут ходьбы, бродил туда-сюда по морозу. Не девушка же я, в конце-то концов.

Классический советский врач. На вид – лет сорок пять – пятьдесят. Халат белый, заметен недорогой костюм, седина на висках, очки в железной оправе, небольшая бородка. И так внимательно смотрел. Выслушал.

– Точно не поняла, – отозвалась она, – но вроде бы перенесли электричку на полчаса.

Просто боялся её потерять.

– А кто? Лев?

Когда она попросила простить её, я, дурак, ничего не понял.

3:36 на часах. Какой кошмар... Как же он попал... Убежать? Но это позор, завтра все узнают...

По очереди капли падали с её подбородка на стол. Мы молчали.

Она села на влажную траву у дороги, обняла колени. Плакать хотелось очень, но мешало что-то. Как будто кто-то схватил сильной ладонью за горло, сжал и склонив голову на бок, наблюдал – как де поведёт себя сейчас?

После он сидел в кафе, смотрел на чашку с остывшим кофе и думал о том, какой он идиот. Потом безрезультатно звонил. Был пьян. Друзья, шлюхи, кабаки, таксисты. С утра стало хуже.

Сначала тоном, потом прямым текстом.

Полина, поджав под себя ноги, сидела в кресле и задумчиво смотрела на пламя в камине.

Нет, она на самом деле таила сексуальность. Её сложно было не хотеть. Причём, совершенно неважно, чем она занималась и в каком находилась настроении.

Важность первого впечатления сложно отрицать.

Колыхнул ветер, я ощутил странное волнение воздуха, ставшего на миг более плотным, такое явственное, будто погрузился в воду.

Сменяющие друг друга однообразные пейзажи в этот промозглый пасмурный осенний день навевали скуку. Дачи, леса, дачи, леса. Никаких тебе дрейфующих на льдинах пингвинов или морских гладей с выныривающими время от времени дельфинами. Есть такая шутка, бородатая, правда. Лет десять назад, ещё студентами, мы с друзьями одновременно, глядя в окна, орали: «Пингвины!» или «Дельфины!». Пассажиры велись, вскакивали со своих мест, прилипали к окнам, боясь пропустить сенсацию, а потом, когда понимали что к чему, хохотали всем вагоном вместе с нами. Такой беззлобный розыгрыш.

Немного пухлые щёчки, ровный носик.

1.

Так действительно надо. Не мне. А тебе и ему. Если я не уеду – не дам гарантии, что смолчу и дальше.

Потом море обид, ссор и выяснения отношений.

– Гм, – откашлялся я, доставая портмоне, – Будьте добры, настойку валерьянки.

Вкус губ менялся в зависимости от её настроения. Например, когда сердилась – черешня, реально.

Всем весом я навалился на ручку и принялся судорожно тянуть дверь на себя.

Цветы, кольцо. Зависть в глазах подруг, которую она пила, как я редкие её поцелуи.

– Фиолетовая тварь. Ни рта, ни носа, ни глаз. Башка треугольная. Огромная – писец. Как я понял – сожрала пассажира в том вагоне.

Перед выходом, я ещё раз посмотрел на неё.

Если бы у меня были перья – я бы их распушил.

– Серёжа, у меня есть любовник, – как-то устало произнесла она, накидывая куртку на плечи.

Ох. Разве любовь не дорога к счастью?

Через минуту тихонько хлопнула входная дверь.

– Я сейчас найду её в Интернете. Подождите пожалуйста.

Я обнял её так, словно она была облаком, со всей нежностью, на которую был способен.

– Не знаю, честно. Надеюсь, что нет.

Но они даже не удосужились перепроверить результаты.

Я почувствовал раздражение.

Полина посмотрела мне в глаза, и я вновь поразился тому, насколько она соответствовала моему представлению о красивой женщине.

И я уехал.

Места они выбрали прямо за моей спиной.

– Её шестнадцать. Она уже не ребёнок. И вообще, при чём тут дочь?

Поленья затрещали, я подбросил ещё парочку, в воздух взвился фонтан искр. Деревья вокруг чернели, теряясь в ночи, лишь едва различались их силуэты. Я встал с корточек, подошёл к палатке, взял куртку, замер, прислушиваясь. Тишина. Если не считать назойливо-монотонного гула комаров, старательно выводящих одну ноту. Хотя нет, сверчки ещё и еле слышный шум ветра в кронах елей и сосен. А вот плюхнулось что-то в воду, лягушка скакнула или рыба плеснулась. Палатку поставили метрах в тридцати от берега, неудивительно, что комаров не брали даже спецсредства, которыми мы с Янкой тщательно опрыскались.

– Открой эту грёбаную дверь!

- Расскажи… Криминал?

Она кивнула.

Не за тем, чтобы думать о той, которая рассматривала львов.

– Не веришь – сходи сам убедись.

– Хорошо. Если что – обращайтесь.

Снова открылась дверь тамбура, и я увидел странную процессию. Три фигуры в чёрных костюмах-балахонах, аля францисканские монахи из клипа «Энигмы» проплыли мимо меня в вагон, держа в руках виолончель, скрипку и синтезатор. Один из них мельком взглянул в мою сторону, и я заметил бледное лицо, словно вымазанное старой, сероватой мукой и, совершенно чёрные, без белков, глаза.

И всё. И как-то по-детски. В голос. Не стесняясь.

Мы кричали, отчаянно жестикулировали.

- Чайку хочешь? – спросил он.

– Не-е-е, – протянула девочка, – так не бывает. Я вот плачу, когда мне грустно. Ещё когда обидно.

Никогда ранее не встречал столь эффектных женщин, хотя немало повидал их на своём веку.

В то время я довольно много пропадал в лаборатории, впрочем, последние годы для меня это считалось нормой.

Я давно уже прыгнул. В глубину твоих тёплых, карих глаз. Даже не прыгнул, рухнул, как подстреленная птица. Жаль, что не могу рассказать тебе об этом.

Верил, что терпением и ненавязчивостью разбужу ответную теплоту.

Вишнёвые губы слегка приоткрыты, отчего были заметны белые зубы. Совсем чуть-чуть и мне показалось это очень милым.

На плечо легла тяжёлая рука, я резко обернулся.

Но…

5.

– Вспомнил, что уехать мне нужно. Работа, все дела.

Мне тогда было тридцать пять. Устаканившаяся холостяцкая жизнь, без тени доверия к людям вообще, к женщинам, в частности. Последних, как правило, больше интересовали мои деньги и статус, чем я сам, моя помощь и поддержка. Может я и сам был в этом повинен, может и так. Но меня это мало волновало.

Кивнул, отвернулся, пошёл в сторону, сам поди не знает куда. И моросит ещё.

– Как его зовут-то, хоть? – спросил, уже почти засыпая, я.

Она достала пачку тонких сигарет.

- Час? Не многовато ли? Вообще-то люди по ночам иногда спят.

На корпоративе, сражённый обаянием новой сотрудницы, красавицы Оленьки, пьяный Вася под песню “Пьяный мачо” наплёл ей, что он – половой гигант. Обдавая ушко горячим дыханием, шептал, что офигенно крут в сексе и готов это доказать.

– Да?

– Серёж…

И захотелось рассказать. Про то, как тяжело порой быть такой. Как некому рассказать об этом. Потому что женщины кивают головой, но думают «мне бы твои проблемы, дура», а мужчины стараются обнять, прижать к себе и чувствуется при этом не сострадание, а возбуждение и оттого больнее только.

Она еле заметно покачала головой. Амарантовый ротик слегка приоткрылся и я с трудом сдерживался, чтобы не коснуться его губами, покрыть нежными поцелуями.

– Ща приеду. Не боись, всё путём будет.

Лазурные глаза вновь увлажнились, она закрыла их на секунду, отпустив слёзы, и вновь открыла.

Ффухх, ффухх, ффухх.

– А хотите мармеладку-червяка?

– Давай, – она по-кошачьи выгнула спину.

Но мыслить так можно только будучи готовым к любви.

– Бордовые розы. Вам.

- Почитаешь мне вслух. Хочу встретить рассвет под звук твоего голоса. Час чтения.

- Серёж, ну что ты кричишь? Нельзя подойти и спокойно сказать что ли? – лениво отозвалась супруга, повернув голову в сторону мужа.

Янка поёжилась, затем сложила вместе ладони, захватив одной другую, и подышала на них. Убрала волосы в хвост, подтянула воротник толстовки, укрывая шею, и накинула поверх головы капюшон. Я посмотрел на неё и подумал, что она как-то естественно мила. Никакого позёрства.

Сглотнув, медленно повернулся.

Она никогда не кричала так со мной.

Я набрал Маринку. Занято. Повторил попытку. Снова занято.

Семьдесят две. Три её возраста.

– Пожалуйста, – послышались всхлипывания, – приезжай скорее. Мне очень страшно.

Вагон опустел. В панике я подбежал к кнопке вызова помощи, убедившись, что результата нет, помчался в тамбур, по направлению к головному вагону и пару минут, крича и матерясь, тщетно пытался опустить ручку двери вниз. Сделать это не удалось. Я оказался запертым.

– Так они же не… они же… зачем меня покупать-то?! Я не кукла! – фальцет всё равно прорвался сквозь всё это напускное самообладание, – Не кукла!

Вот толку от повторения, если так же непонятно, как и в первый раз?!

Она была прекрасна. Правда. Была.

– А почему Вы плачете?

Такой цинизм… Я стал с ней тем, кому нельзя отказать – галантным ухажёром, заинтересованным слушателем, интересным собеседником. Меценатом чувств.

То, что это Денис я понял только по одежде. В остальном он был точной копией Павла. Себя прежнего он напоминал весьма слабо. Осклабившись, прижав локти к животу и мелко тряся багровой головой, словно страдал болезнью Паркинсона, он шёл ко мне, переваливаясь из стороны в сторону.

Золотисто-рыжие волосы мягко ниспадали на плечи.

Я протёр рукавом куртки дырочку в изморози на окне и некоторое время, тщетно всматриваясь в черноту, пытался понять, где еду. Белорусский вокзал был конечной остановкой, я не переживал, что проеду его, просто хотелось понять, где нахожусь. Через мутное стекло разглядел лишь мелькающие огоньки и решил, что проезжаю где-то между Голицино и Одинцово.

– Чего же проще! – ответила колдунья. – Вот тебе ячменное зерно. Это зерно не простое, не из тех, что зреют у вас на полях и родятся птице на корм. Возьми-ка его да посади в цветочный горшок. Увидишь, что будет.

Она остывала, когда я, накинув чёрное пальто, спустился вниз.

Денис побледнел, достал из пакета бутылку, открутил крышку и сделал несколько глотков.

Вышел, вернулся через несколько минут с ноутбуком, включил, поколдовал немного.

Я успел уйти до прихода её подруги, назначив свидание на следующий день, потом ещё, и ещё, а дальше…

И прекрасно отдавал себе отчёт, что ставлю под сомнение существование данного проекта.

«Сдохни, сука!», «Иди сюда, гнида!», «Тебе хана, тварь!», «Я тебя похороню, мразь!».

– Мне плохо, Серёжа. Мне только тридцать семь, а я чувствую себя старой. И я тебе скажу, почему так чувствую. Потому что я нежеланна. Понял?! – она снова повысила голос, – Нежеланна тобой, который меня когда-то так хотел, что аж трясся от возбуждения!

Ресницы. Такие длинные, что когда она моргала, я словно чувствовал лёгкое дуновение ветра.

Поразительное сочетание приветливости, некоторого смущения и естественной обольстительности – она сразу произвела на меня огромное впечатление.

Сейчас я вернусь в свою пустую холостяцкую берлогу, где меня никто не ждёт, достану из барного шкафчика бутылку коньяка и напьюсь. Нас больше нет. Есть я и есть она. И не надо мешать эти определения в одну кучу.

3:37. Эта сука вообще спит?! Вагина Оленьки представлялась теперь Васе отнюдь не пирожным, как это было на корпоративе. Нет... Это была гладко выбритая пиранья! И она жаждала сожрать, поглотить Васин хер, а её хозяйка, что спустила с поводка эту бешеную ****у, совершенно не понимала, что романтичная новогодняя ночь – это совсем другое!

Странно, но когда пришёл в себя, ни нога, ни шея не болели. Мне даже не было холодно.

С размерами я явно погорячился. Существо оказалось как минимум на полметра выше. Мне казалось, что треугольной головой, плавно переходящей в плечи, она почти касалась ламп на потолке.

Я осторожно поднялся и, время от времени посматривая в сторону беснующейся твари, подошел к Павлу.

– Ну да, только он не собака, он пёс.

Снова раздался грохот. Я посмотрел в сторону тамбура с тварью. Внешняя дверь в проход между вагонами была оцарапана с внутренней стороны и раскрыта нараспашку. Тварь колотила огромной лапой по стене, пытаясь пролезть в дыру в проёме. Когти чудовища напоминали огромные кривые ножи.

– Да, – как школьница, сумку поставила на пол, у ног, руки сложила на коленях.

Паша, притормозив, вытер ладонью лоб и скороговоркой прокричал:

– Тебе нравится моя грудь?

В вагоне гулял осенний ветер.

Просто потому, что никогда не любила меня.

Самый нежный.

Секс.

Маринка… Я невольно улыбнулся при мысли о ней.

– Знаешь, когда я была маленькой, жутко боялась воды. Отец с таким терпением учил меня плавать, сейчас вспоминаю и улыбаюсь. Очень благодарна ему за это.

Дверь медленно открылась, позволяя толике света проникнуть в гараж.

Тонкие руки, с изящными запястьями и длинными, женственными пальцами.

С улыбкой я морщу нос и часто мотаю головой, а ты смеёшься и, набрав воздуха, прыгаешь в воду, разбрызгивая вокруг себя сонм лучистых водяных искр.

Без пяти шесть, с букетом длинных бордовых роз, плотные, нераскрывшиеся бутоны которых словно ждали свою красавицу, я шёл по залу станции метро «Охотный ряд», высматривая её в толпе.

– Понимаю, – сказал я. Затем встал, взял себе пива, выпил сразу почти полбанки.

Медленно, но верно постигал и достигал её.

– Сиреневый?

Так и говорила, привыкшая к заботе и вниманию, нимало не задумываясь о том, каково мне это слышать.

Девочка улыбнулась, глубоко вздохнула и, довольная, убежала прочь.

– Бо-о-орь….

Где-то там по лесу шла улыбчивая Снегурочка, помогая Деду Морозу нести подарки, где-то люди пили шампанское и ели мандарины. А бедный маленький Васенька страдает у входа в ад, мёрзнет голенький с вялой писькой в ладошках и никому-никому нет дела до его беды.

Я проиграл по очкам.

Решение созрело постепенно. Дикость его её не пугала. Она верила в то, что благодаря этому в неё начнут видеть личность. Небольшая пластическая операция, в результате которой она станет чуть менее красивой. Записалась по телефону. Пришла, объяснила. Направили к психологу.

Я медлил. Дело было даже не в том, что ждал результата эксперимента, просто у Григория две недели назад умерла мать, и я понимал, что ему нелегко. Он словно прочёл мои мысли:

Я понимал, что иду на должностное преступление.

Открывая входную дверь, почувствовал жуткий, нестерпимый голод, который просто необходимо было срочно утолить. Мало того, голова в момент потяжелела, и мне стоило невероятных усилий удержать её прямо и сфокусироваться.

Слегка изогнутые тонкие брови.

– Чё надо? – весьма недружелюбно спросил он, уставившись на меня.

* * * * *

В моей голове мгновенно созрел план.

Я пришёл туда не за влюблённостью.

Книга была интересной. Правда. Была.

Толика тепла

– Да. Но очень. Очень. Хочу. Жрать.

И тут же отпрянул назад.

Электричка остановилась.

- Что случилось, Гриш?

Но каждую свободную минуту я дарил ей. И это было взаимно.

Ффухх-ффухх-ффухх-ффухх.

– Как доктор Айболит?

Я предпочитал поддерживать эту линию поведения.

Она была интеллектуалкой. Запоем читала Флавия, Кафку, Достоевского. Могла часами рассуждать о поэтах эпохи Возрождения, о значении праздника «Божоле Нуво» для Франции, дискутировать на тему современных композиторов, в сравнении с её любимым Яном Тирсеном, и тому подобное. Было ли мне скучно? Честно, нет. Не скажу, что постоянно увлекался тем, о чём она рассказывала, но порой ловил себя на мысли, что уже с полчаса слушаю, внимая каждому слову. Например, когда рассказывала мне про Марселя Бика, потомка тосканских баронов, служившего в авиации во время Второй Мировой Войны. Про то, как в тысяча девятьсот сорок пятом году он на пару с приятелем купил в парижском пригороде Клиши небольшой сарай с устаревшим оборудованием по производству шариковых ручек. Дело не приносило доход, и тогда Бик решил производить ручки по цене стержня. Четыре года занимался только разработкой, основываясь на не слишком удачном прототипе – конструкции венгров братьев Биро. В то время шариковые ручки стоили в среднем десять долларов и были железными, а Бик предложил качественные пластиковые ручки по цене двадцать девять центов за штуку. А после грандиозного успеха, компания «BIC» под его руководством выпустила в продажу одноразовые газовые зажигалки и бритвенные станки, которые и поныне пользуются огромной популярностью.

– Вы не могли бы спросить у неё, какими духами она пользуется?

Фобос

В одной руке она держала ликёрную рюмку с амаретто, в другой – небольшой, тиснёный золотом, томик стихов Мачадо.

Плохо, когда так.

- Несчастный случай? Трагедия?

Вечером в кафе

Электричка чёрной полосой тянулась вдаль. Вокруг не было ни единого фонаря, ни единого дома, лишь луна освещала равнину, на которой мы остановились.

– Простите, вы не подскажете, что они там сказали?

Он заварил себе чай, обхватил кружку ладонями и уселся в кресло.

Девочка моя нежная, улыбчивая, что же ты не моя-то совсем…

– Здесь мы иногда рыбачим. Здорово, когда тепло, да?

Дверь открыл пенсионер в семейных трусах и грязной серой майке, явно поддатый.

– Бери манатки, говорю, дебил! – гаркнул Паша и помчался в тамбур, противоположный от того, который удерживал чудовище.

Амарантовые губы.

- Сюда иди!

Я прошёл в арку, завернул за угол и увидел светящийся зелёный крест. Дежурная аптека. Отлично, зайду куплю валерьянки. Более чем актуально сейчас.

Синегубый рот на его раздутом, багровом лице скривился в подобие улыбки, обнажив острые треугольные зубы голубого цвета. То, что было Павлом, вскочило на ноги. Словно богомол, прижало оно согнутые в локтях руки к груди, и повертело головой в разные стороны, судя по всему, определяя моё местонахождение. Затем посмотрело на меня и, пуская слюни, процедило:

Секс.

Я лежал в проходе на полу. Поморщился от боли – рухнув на пол и зацепившись за скамью, порвал брючину и ободрал ногу спереди на голени. Услышал стон Дениса из тамбура. Павел лежал ничком и не шевелился.

Пару десятков секунда я лежал не шевелясь. Если не считать скрежет когтей по двери – чудовище не оставляло попыток пробраться к нам – в вагоне воцарилась тишина.

Она рассказала мне про то, что не хотела делать мне больно, про то, что в любви бывает по-разному. Рассказала про то, что любви-то с её стороны, собственно, больше нет. Нет чувств, только усталость. Про то, что не имеет смысла выяснять отношения, потому что их нет больше, этих отношений. Кино закончилось. Fin. The end.

Едва взглянув на меня, она пронеслась на кухню, словно метеор и закрыла за собой дверь.

Искренне полагал, что моей любви хватит на двоих.

Первое, что бросилось в глаза – стройность и чувство стиля в одежде.

Достала из сумочки мобильный телефон, размотала и подключила наушники.

Зашуршало шёлковое платье, чувственно касаясь паркета – Полина прошла к бехштейновскому роялю и присела на небольшой стул.

– Что?

Она вытерла слёзы.

- Расскажи мне.

Затем поинтересовалась, почему я выгляжу, как бука. Нет, нокаута не было.

Вернулся в коридор. Обулся. Аккуратно, тихо закрыл за собой дверь.

- Иду, зайка! – отчаянно крикнул Вася, не двинувшись с места.

– Да чё случилось-то, блин?

Все претензии показались мне смешными. Не было ничего такого, что нельзя было простить.

Свет замигал, потом восстановился, но стал менее ярким.

На побелке зажигалкой было выжжено:

– Ты молодец.

Убедившись, что от пистолета нет никакого проку, я бросил его на пол и попятился назад, ступнями ощущая холодный цемент.

На вид ему было лет шестьдесят-шестьдесят пять.

Запястья прогнулись, словно кошки, точащие коготки, подушечки тонких пальцев забегали по клавишам, и мне подарили музыку. Я подошёл к окну и с высоты птичьего полёта смотрел на освещённую разноцветными огнями Москву, которая ночью похожа на женщину-вамп.

– Как же она тогда сожрала чувака-то, если у неё рта нет? – резонно спросил Денис.

А может наоборот.

- Ох, котик... – поправляя пеньюар, промурлыкала Оленька. – Мне нравится такая игра... А хочешь я надену страпон и нам будет ещё веселее?

Сегодня она придёт поздно. У неё должно быть личное пространство.

Самый сильный.

Дрожащими пальцами я достал сигарету и зажигалку, несколько раз почиркав, закурил, и принялся бродить туда-сюда по платформе.

- Да.

– Серёж, – позвала она меня.

– Хорошо. Значит, что касается данного больного… Кузнецов Сергей Иванович, тридцать шесть лет. Диагноз: делирий. Симптоматика...

– Откуда там медведь-то?! – спросил он.

Может, подъезды перепутал, подумал я, вызывая лифт. Спокойно, всё в порядке, успокаивал я себя. Если это пранкеры, то… Если это пранкеры, то Маринка с ними заодно… Но насколько я её знал, она не стала бы так шутить. А потому эту версию я отверг как малореальную.

Сердце колотилось в груди, ноги подкашивались. Сделав несколько глубоких вдохов и выдохов, я вошёл внутрь.

Наделить красотой, той самой, которую мало кто красотой не сочтёт, впечатлительную, восприимчивую натуру, воспитанную в традициях галантного девятнадцатого века – это не шутка природы, скорее – результат особенного, нестандартного её подхода к созданию людей.

Но она ушла. В дождь.

Да, разговоры были на эту тему. Удерживался от претензий, взывал к пониманию. Всё, чего я добивался – её, звенящий сталью, смех и шантаж.

Через две станции мне нужно было выходить, а так хотелось узнать, какой у неё голос.

– Только перед дорогой я тебя накормлю, – говоришь ты, хмуря брови. – И никаких возражений не принимается!

Капля упала на столик.

И вот тогда я понял.

Раздражало ужасно, но поменять место было нельзя – все остальные заняты. В конце-концов меня это достало. Я встал, прошёл мимо рядов скучающих, читающих и спящих людей в тамбур. Закурил, уставившись на грязное стекло двери, надпись на которой гласила «Не прислоняться».

Попсовенькие мелодии сменяли друг друга.

– Зелёный, Слава.

– Спасибо, но ты лучше кушай сама. У меня зубов-то нет, я не могу такое жевать.

Она слушала. Просто слушала. И ей было хорошо. Потом поблагодарила, взяла визитку и ушла.

– Тьфу ты, ё… – не удержался я.

– Жила на свете одна женщина. У нее не было детей, а ей очень хотелось ребеночка. Вот пошла она к старой колдунье и говорит:

Вечером в кафе

- Лиза! Лиза!

Вася аккуратно прикрыл за собой дверь в спальню, где вроде бы заснула разомлевшая от удовольствий Оленька. Голый, дрожащий от холода и страха, он прислонился спиной к двери и медленно сполз на пол.

– Без разницы в данном случае.

– Я пишу диссертацию на тему соответствия внешнего облика и знака Зодиака, – врал я весьма вдохновенно, – и, смотря на вас, решил, что вы – Водолей. Просто скажите, верно ли это, или я ошибаюсь.

Каскад огней осветил комнату. Салют.

Но это было до неё.

– Дай мне пива.

– Все хотят, дурёха. Только вот тебе эти яхты, машины, острова предлагают, а многим нет. Мне вот, например, – и какая-то тягучая зависть во взгляде.

Лазурное небо отражается в реке. Течение тихое и совсем нет ряби. Впечатление, что ветер взял выходной. Ты сидишь передо мной, на краю мостков, опустив ноги в прохладную воду, и задумчиво жуёшь травинку. Повсюду раздаётся пение птиц и стрёкот кузнечиков. Мы молчим.

– Здравствуйте.

– Она у тебя так сгорит. Кто ж в огонь-то суёт? Над углями надо, – сказал я.

– Нет. До конечной без остановок.

Мигом проснувшись, я вскочил с кровати, наспех оделся и выбежал из дома.

- Ничего страшного.

Это был грамотный бухгалтерский баланс.

Янка скинула куртку, стянула через голову толстовку, расстегнула рубашку, отшвырнула в сторону. В свете костра я увидел её грудь, очень красивую, аккуратную, не такую упругую как раньше, быть может, но всё же потрясающую. Как капельки. Две небольшие груди с торчащими на прохладном ночном воздухе сосками. Янка выкатила грудь вперёд, отчего та немного задрожала.

В кармане куртки завибрировал мобильник. Пока я, дрожа от холода, выковыривал его несгибающимися пальцами, сигнал прекратился. Посмотрел на экран. Юлька. Беспокоится, наверное. Я набрал её номер и услышал безэмоциональный женский голос, сообщивший о том, что на счёте недостаточно средств.

Павел кивнул в сторону твари и сказал:

– Серёж, дай мне тоже, – Янка показала рукой на сигарету.

В половине двенадцатого ночи в лаборатории остались только я и Григорий. Остальных сотрудников мы отпустили домой, ибо никто не мог утверждать, что результат вот-вот будет. Нужно было выбирать, кому оставаться дежурить на ночь.

– Понятия не имею. Но там от человека только внутренности и нога остались.

– Здравствуй.

Книга лежала у меня на коленях, и, склонившись над ней, сначала я увидел только сапоги, мелькнувшие чёрными кошками, рядом с моими ногами, когда она проходила к окну. Стильные, на высоких каблуках, с прилипшим к ним снегом. Я немного отодвинулся, чтобы пропустить девушку на свободное место.

А потом…

Я отчаянно соображал, как поступить. Справа в проход между вагонами лезла тварь, которая не могла этого сделать лишь потому, что была слишком большой. Слева, из тамбура, на меня шло нечто, бывшее когда-то Денисом. Прямо напротив меня, пуская синие слюни и слегка перебирая собранными в щепотки пальцами, покачивался бывший Павел.

– А чего загрустил?

Она подняла на меня глаза, я это скорее почувствовал, чем заметил. Они были полны слёз, тушь потекла, но её это не заботило. Она не полезла за бумажными салфетками, не встала, чтобы уйти в туалет, где могла бы привести себя в порядок. Просто смотрела на меня. А я смотрел на то, как слеза, мешаясь с тушью, ползёт по её щеке.

Я выпрямился, прошёл к столу, на котором царствовал серебряный канделябр с тремя белыми свечами и выполнил просьбу. Затем выключил торшер.

– День добрый, уважаемые пассажиры! Вашему вниманию предлагается книга известного… объёмом более трёхсот страниц… в хорошо прошитом, глянцевом переплёте… по цене бульварной газеты… всех, кто заинтересовался, прошу ознакомиться и приобрести… – доносился немного хриплый голос торговца книгами.

Через секунду погас свет. Нащупав в темноте грабли, я вцепился в них обеими руками и, держа перед грудью, готовый в любой момент ударить, отступил к поленнице, прижавшись к ней спиной. Со всех сторон, слышался, похожий на шипение, мерзкий шёпот.

Я терпел, она наглела.

А она искала именно его.

Он откашлялся, посерьёзнел лицом.

– Папа сказал, что Вы плакали потому, что одинокий, – девочка осторожно расстегнула молнию на куртке, – Это Вам.

Почувствуй меня

- Я так понимаю, ты сюда ненадолго… – сказал я.

- Насчёт Полины?

– На фотографиях только.

– Не за что. И вам.

« По предположениям экспертов, злополучный электропоезд 93445, который 24 октября полностью сошёл с рельс между станциями «Перхушково» и «Пионерская», в 18:43 ещё следовал по маршруту «Вязьма – Москва-Белорусская», что не исключает версии…»

Стопка водки с долькой лимона.

Обожаю твой смех. Искренний, мелодичный, задорный. Когда ты смеёшься, я счастлив.

2.

Молча я достал сигарету из пачки. Молча прикурил.

Опять забубнил громкоговоритель. Даже не стал прислушиваться – ну его на фиг, всё равно ничего непонятно.

Когда прикуривал, заметил, что от волнения у меня дрожат руки.

Вот женщина. Симпатичная, и только. Прошёл мимо, а в памяти не зафиксировал.

– Ой, не говорите, творят, что хотят.

Ты перебираешь в воде ногами, и плеск шепчет о том, что я не смею сказать. Водомерки в панике уносятся прочь, хотя «прочь» в их представлении что-то неясное, судя по тем зигзагам, которые они выписывают.

– Не, тут голяк. Заперто, – констатировал Павел. – Как думаешь, – обратился он ко мне, – эта херня сможет пролезть между вагонами, если выломает дверь?

- Иди сюда, гнида, иди падаль, тебе хана, тварь! Я тебя похороню, мразь!

– Это не одно и то же. Ты мужчина.

Но я посчитал, что электричка не лучшее место для знакомства, к тому же не хотелось, чтобы пассажиры пялились на меня.

Вспомнив, что мобильник остался на втором этаже, я схватился за перила, чтобы подняться по лестнице и в этот момент наверху громко хлопнула дверь, и раздался совершенно жуткий хриплый смех.

Нащупав в холодильнике пару охотничьих колбасок, я довольно хмыкнул. Захватив две бутылки пива одной рукой и прижав к груди пакет с колбасками другой, я деловито зашагал в спальню, где, на кровати, меня ждал мой ноутбук. Совершенно некстати зазвонил городской телефон. Я метнулся в гостиную, сгрузил пиво с колбасками на стол и взял трубку.

Мы проговорили несколько часов.

Немного отдышавшись, с ужасом понял, что лежу на цветочной клумбе позади дома. Скосив глаза вбок, увидел приближающееся сероватое свечение. Поднявшись в каком-то безумном отчаянии, я посмотрел на плывущего в мою сторону призрака.

– … был моим лучшим другом и эта боль… таам-таам-тадаам

«Анж у демон»…

- Сыграй мне, что-нибудь, – попросил я, осторожно пригубив горячий эспрессо.

Полина едва заметно улыбнулась, словно ждала этой просьбы, поставила рюмку на небольшой столик рядом с креслом и грациозно встала. Я не утрирую. Изящество было её натурой. Помню, как смотрел единственное сохранившееся видео, где она совсем ещё девчонкой отдыхала с родителями в Анапе. Тогда и понял, что грация у людей бывает природного характера.

Музыка закончилась фортепианным перебором под печальные звуки скрипки. Ничего не понимая, я развернулся и увидел удаляющуюся процессию музыкантов, которым никто в вагоне не давал денег. Они словно плыли между рядов сидений, держа в руках свои инструменты. Я отодвинул дверь в вагон, вошёл. Не сразу сообразил, что не так. Когда понял – ощутил неприятный холодок в области лопаток. Люди не двигались, не шевелились, они были так же статичны, как и картинка за окном. Я осторожно подошёл поближе. Пассажиры напоминали восковые фигуры в специализированных музеях. Вот старик читает книгу, вот женщина склонилась над капризничающим ребёнком, вот двое парней беседуют, сидя напротив друг друга. И все словно замерли.

– Ошибаетесь, – улыбнулась.

Они не виделись около двух недель. Потом, когда проезжала мимо, задумалась и остановила машину. Набрала номер. Вечером смотрели спектакль.

У нас было много взаимных претензий, нам казалось важным высказать это всё друг другу.

Волосы на затылке полезли на лоб, когда я услышал шум отодвигаемых дверей позади себя.

– Открой эту дверь! – заорал я.

– Вы меня напугали.

Мементо мори

Пригласил в кафе на первом этаже музея.

Вернувшись домой, я осторожно окликнул её. Она вышла из ванной, босиком, завязывая пояс на белом халате. Одарила фальшивой улыбкой. Словно нокдаун во время чемпионата. Я встал на цифре семь.

Десятки маленьких, напоминающих кошек, тварей, попискивая и похахатывая, бежали за мной, то и дело проваливаясь в снег. Несколько похожих на Павла и Дениса уродов, выпрыгнули из электрички и переваливаясь, двинулись в мою сторону.

* * * * *

С ужасом я увидел, что окна, покрытые изморозью, стали окрашиваться в чёрный цвет, словно бригада невидимых маляров получила приказ закрасить их в течение нескольких секунд.

– На ложь твою, Слав. Не моего романа ты герой. Другая тебе девушка нужна.

Брови взлетели вверх.

- Я парфюмерией занимаюсь уже лет десять, молодой человек. Этот аромат сексуален сам по себе. А если он «пойдёт» той, для которой Вы хотите его приобрести… Это очень чувственный аромат, очень… Именно классический вариант самый мощный, потому он и породил столько вариаций. Нотки бобов тонка, орхидеи, ванили, мандарина, лилии…

Зазвенело разбитое стекло, в окошко ворвался ветер, колыхая шторки, и лицо исчезло.

– Когда как. Всякая легкотня вроде батманов не очень, а так нравится. Мама хочет, чтобы я балериной стала.

– Красиво, – говорю я и подхожу ближе, ступая босыми ногами по прохладной прибрежной траве. Словно очарованный дикий зверь подкрадываюсь к тебе. Ткнуться бы носом ещё раз в твои волосы. Закрыв глаза, подарить себе пару секунд лжи о том, что ты моя.

Да нет, просто спокойно перерезал ей горло.

– Всё-таки красиво тут, да?

Неоднократно я давал себе зарок – не привязываться к людям вообще, к женщинам в частности.

– Это пипец какой-то… – пробормотал Павел.

Каким-то чутьём я правильно выбрал дорогу до ближайшего населённого пункта. Как добрался домой – не помню.

«Что за бред, вашу мать?!» – пронеслось в голове, и я выскочил из подъезда.

Бросившись к одежде, сложенной на стуле, я достал из кармана мобильный телефон. Нажал кнопку, чтобы удостовериться в том, что он включён. Экран не зажёгся, но из мобильника раздался громкий хрип, сменившийся мерзким хохотом. Вздрогнув, я выронил телефон из рук. В этот момент створки окна с шумом закрылись, отчего одно из стёкол треснуло. Поддавшись панике, я выбежал из комнаты и помчался вниз, едва не оступившись на лестнице. Стараясь не смотреть в разбитое мной окно, подбежал к двери, снял с крючка ключи, судорожными движениями открыл оба замка и, как был – в трусах и футболке, выскочил во двор.

Любишь – терпи, принимай такой, какая есть, говорила она.

Девочка прислонила самокат к скамейке, протерла лавочку ладошкой и, немного поёрзав, уселась рядом со стариком. Затем вынула из кармана синей курточки розово-белую мармеладку, засунула в рот и, заболтав ногами, принялась сосредоточенно жевать. Дожевав, спросила:

– Какие звуки? – Блин, почему женщины сразу не могут выложить суть?!

– Пинай грёбаную дверь! Пни сильно, твою мать, грёбаный слабак! – орал я.

Вася на цыпочках прошёл в коридор и принялся спешно надевать на себя всё, что удавалось нашарить в темноте.

Три её возраста

– Эээ… нет.

Ну и пусть, думал я, пусть она пользуется мной, ведь я могу и хочу быть нужным.

– Не сердись, пожалуйста.

Раздался еле слышный, низкий, леденящий душу, смех.

– Что значит «нет»?

Мы говорили каждый о своём.

– Ах да, точно…

– Так вот. Не получается у меня. Мне его жалко даже как-то. Чисто по-человечески.

План созрел сразу, впрочем, если не лукавить, он давно уже превалировал в моих мыслях. Если бы не этот проект, я не знал бы, как мне жить дальше.

Затем кто-то громко выругался, раздался истошный, совершенно дикий крик, сменившийся мерзким хихиканьем.

Засунув ноги в тапки, я зашуршал на кухню взять пивка, чтобы потом вернуться и на пару часиков погрузиться в Инет. Завтра помою, сказал я сам себе, заметив в раковине гору грязной посуды. Минусы холостяцкой жизни, знаете ли.

Я повернулся к двери вагона и замер. Картинка за окошком в двери была неподвижна. Я приблизил лицо к стеклу. Ничего не изменилось – электричка ехала, но вид за окном – лес в пасмурном сумраке, не менялся. Не скажу, что я испугался, но напрягся, это точно. “Либо я от этой депрессухи начинаю потихоньку с ума сходить, либо мы всё же стоим” – подумалось мне. Но пол под ногами подрагивал, раздавались характерные звуки едущей электрички. Я подбежал к противоположной двери. То же самое. Зрение говорило о том, что мы стоим. Слух и осязание – о том, что едем.

Мы молчали уже около получаса. Её слёзы высыхали. У нас заканчивалось время, хотя никто никуда не торопился.

– Нет здесь никакой Марины! – гаркнул мужик, и захлопнул дверь.

– Страшные. Странные. Не могу описать… Просто в милицию звонить по такому поводу, сам понимаешь…

И я выдавливаю ответную улыбку.

– Катьк, езжай в деревню. Ну вот серьёзно. Нельзя же так.

Мужчина, отвыкший от того, что может быть кому-то интересен, услышав детский голос, убрал ладони от лица и, посмотрев на девочку усталыми, красными от слёз глазами, обрамлёнными сетью глубоких морщин, произнёс:

–Здравствуйте.

Не знаю, сколько продремал. Но когда проснулся, понял, что дрожу от холода.

– Девушка, вы не могли бы мне помочь?

И, несмотря на это, она как-то сразу запала мне в душу.

Я замер. Сон пропал. Мне захотелось подбежать к ней, покрыть грудь влажными, страстными поцелуями, раздеть совсем на этой мокрой траве и войти в эту женщину. Так, чтобы она сладким криком, не криком даже, воплем, огласила лес, прорезала эту ночь. Но я этого не сделал. Вместо этого я подбросил несколько крупных веток в костёр.

Но писк раздался и дверь подалась.

Слегка нахмурилась:

– Нет.

В отношении к моменту.

К рыданиям из динамиков добавился траурный марш Шопена.

Набравшись мужества, я, осторожно ступая потяжелевшими от нервного истощения ногами, медленно подошёл к гаражу. Вновь заряженный пистолет держал наготове. На воротах и на двери, так же как и днём, висели замки. Оглядевшись, я достал ключи из кармана и открыл дверь в воротах. Просто хотел убедиться в том, что там никого нет, и что свет включённым случайно оставил именно я, когда уходил копать червей для рыбалки.

– Алло? Слышь, приколист хренов, найду ведь, башку разобью… Шутник долбаный.

Сначала море любви, нежности и тепла.

Когда прозвенел мобильник, я, сонный и измотанный, ничего не соображал. Посмотрел на часы – половина четвёртого утра.

Опускаешься на заросший сочно-зелёной травой берег, обхватываешь руками колени. Мне так хочется обнять тебя и сказать, что всё-всё-всё будет хорошо. Ты бы знала, как мне не хочется уезжать…

Сочувствовать можно в спокойном состоянии. Когда тебе больно – тебе не до сочувствия.

Маринка всхлипнула.

Потом она пошла домой и посадила ячменное зернышко в цветочный горшок.

Долго решался, стоит ли подходить и знакомиться. Чувствовал, что опасно это для меня, нарушает давно черчёный баланс, может поломать на корню всю мою напускную философию потребителя. Знаете, я избегал тех женщин, которые рождали во мне что-то большее, чем похоть. Обжёгся несколько раз в своё время, выводы сделал. Зачем, как говорится, наступать на одни и те же грабли? А тут вот не удержался. Не смог я мимо пройти. Ну что ж, так тоже бывает.

Она была сексуальной. Это не рядовой эпитет из какого-нибудь разговора в духе телевизионной передачи на тему секса, где целый ряд чудаков рассказывает не свои истории, будучи вроде вполне вменяемыми людьми.

- Играй.

Узнал об этом я только после похорон Полины.

– Алло, Маринк…

– Ты чё творишь-то, йопт?! – набычился парень, затем посмотрел в окошко за моей спиной. Уж не знаю, что он там разглядел, но брови его поползли вверх и он только и смог выговорить:

Позади меня послышались писклявые крики и хохот. Не останавливаясь, обернулся, и увидел погоню.

Есть только вечность

– А во сколько? – склонила голову набок.

С тобой да. Очень.

– Мне страшно, Серёженька, – сказал Женя, – Очень… У меня в квартире какие-то звуки…

- Ты меня отвлекаешь, – прошептала она.

Просто её слеза. Мне стало больно. Захотелось вскочить, отшвырнуть в сторону стол, проорать что-нибудь об этой боли, но я просто смотрел на эту каплю.

Поворачиваясь ко мне, ты встаёшь на дощатый, выцветший от солнца пол и вода струйками стекает по лодыжкам, оставляя тёмные разводы вокруг ступней. Я спохватываюсь и поднимаю взгляд.

С ней было легко, если вы понимаете, о чём я.

Янка ответила не сразу. С минуту, наверное, молчала. По крайней мере, мне именно так показалось.

Ты вошла в мой мир, сорвав и разбросав полевые ромашки, заставив звенеть колокольчики и свив венки из одуванчиков. Это красиво только, когда ты рядом. После того, как ты уходишь, мне остаётся лишь смотреть, как засыхают сорванные цветы.

Стеснительная нежность, трепет, волшебство и предвкушение счастья, называемые романтикой – не в антураже.

Она потушила сигарету, встала, взяла свою сумочку, коснулась ладонью моего плеча и вышла.

Я представил свою жену в объятиях другого мужчины, который почему-то нарисовался мне молодым черноволосым красавцем. Стало больно. Очень больно. Так больно, что дышалось с трудом.

– Да?

– Не знаю. Нежно.

Она смущалась и не смотрела в глаза.

– Какого хера ты встал, олень! Сматываемся отсюда, живее! – заорал я на вытаращившего глаза, оцепеневшего маргинала.

Сделав шаг, я встал на пороге гаража и остолбенел.

Я остановился, не в силах двигаться дальше и тут же, почти одновременно, ощутил удар в спину и укус в шею. Перед глазами всё закружилось, и я рухнул на снег.

– Серёженька, ты не мог бы приехать ко мне сейчас?

- Значит, решено.

Отбежав на некоторое расстояние от дома, крутясь как волчок и держа палец на курке, заорал, срывая голос:

Молчание, шевеление губами, бесцельное, потерянное.

– Можно я тебе три вопроса задам?

Замерев, с минуту он смотрел на флакон, словно боялся прикоснуться. Затем аккуратно достал блоттер из вазочки, несколько раз пшикнул на него из пробника, медленно поднёс к носу. Ноздри его расширились, словно у хищника перед решающим прыжком – да, он. Взял с полки упаковку, оплатил на кассе, вышел на улицу. Осенний ветер освежил лицо.

На мгновение ужас сковал меня. Прижавшись липкой от пота спиной к стене, я отчаянно соображал, как поступить. Как бы то ни было, мобильник нужно было взять.

Я сглотнул.

Силы заканчивались, резь в боку стала невыносимой.

Дебет сходился с кредитом.

Я натурально сходил с ума от ужаса. Он вцепился мне в горло, не позволяя сглотнуть, и снова едва не лишил сознания. Тело била крупная дрожь, я еле стоял на ногах и лишь отчаянно молился об избавлении от этого кошмара.

Полина встала со стула, вернулась к креслу, взяла со столика рюмку и протянула её мне.

– Всё в порядке?

Я же ждал понимания.

В этом никто не виноват. Единственная причина – мы познакомились слишком поздно.

«Тутум-тутум» – запела электричка снова. За окнами мелькали столбы. До вокзала ещё минут сорок езды. «Без разницы, где стоять», – решил я и остался в тамбуре. Интересно, почему электричку называют «собакой»?

Григорий, явно уставший, вышел из помещения, затем вернулся, держа в руках дымящийся чайник.

Легонько притянул её к себе, ткнулся носом в ароматные волосы, чуть не сойдя с ума от внезапно нахлынувшего шквала нежности, и, слегка касаясь губами уха, прошептал:

Такая маленькая капелька. Деревянный стол был лакирован и она не впитывалась. Просто лежала на столе. Маленькая капелька её боли.

– Алло, Женька, слушай, помощь твоя нужна. У меня тачку угнали…

– Вот послушай моего совета, езжай в деревню. Там и люди другие и воздухом свежим подышишь, польза сплошная.

– Милый, – донёсся из ванной голос Юлии, когда я хлопнул дверью, – это ты? Ещё пять минуточек и я вылезу. Ты голодный?

Сначала я слышал разговоры с подругами по телефону.

Он сжал губы.

Свежий вечерний ветер освежал лицо, сушил слёзы.

– Какой прелестный цветок! – сказала женщина и поцеловала красивые пестрые лепестки…

* * * * *

И Вася потерял сознание.

– Что? – она подумала, что ослышалась.

– Прости, Славк.

Автоматически нажал на кнопку ответа.

Интересно, подумал я в тот момент, как её зовут? Оля? Света? Может быть, Юля?

Придирчивый, я чаще всего останавливался на внешности. Здесь же был явный шанс.

– Сказку. Это не входит в мои обязанности. Но я подумал о том, что это может Вам помочь.

Аромат любимой женщины

Рванувшись с места, я перепрыгнул через скамейку, выбежал в проход и понёсся к тамбуру, в который пыталась пролезть фиолетовая тварь. Подбежав к дверям, принялся раздвигать их. Удалось. Я торопливо пролез в проём и спрыгнул на снег.

- Да.

Из-за паники, охватившей меня, сложно было сосредоточиться на других вариантах действий, если таковые вообще существовали.

«Нужно срочно звонить Петру! Пускай приезжает и забирает меня отсюда!» – пронеслось в голове. Нервы мои сдали. Я просто не мог дальше игнорировать всё, что происходило в этом доме.

Вот ещё женщина. Обычная, ничего особенного. До тех пор, пока она не улыбнулась тебе. А после улыбки теряешь ночной покой.

Фобос

Я попятился и упёрся спиной в стену, рядом с почерневшим окном. Краем уха услышал странный шум, слева от себя. Взглянув туда, увидел Дениса, выходящего из тамбура.

Выбежал на улицу, заставил себя вдохнуть.

– Я не понимаю. Ты на цветы так отреагировала?

– Дэн, забирай манатки, йомарот, и валим отсюда!

Через несколько секунд, вместе с пенсионером и девушкой, вошёл в пустой вагон и уселся на холодную деревянную скамейку. Электричка тронулась и мы поехали.

Приготовил целую речь, о том, почему, о том что и как нужно… Но мы молчали. Уже минут пятнадцать. Никто никуда не торопился.

– Что хотел, говорю?

- Сдохни, сука! – закричал я, стреляя в окно.

- Зажги свечи, – попросила она, продолжая играть.

Мужчина вздрогнул и прислушался. Затем встал с кресла, внимательно посмотрел в сторону лестницы и попятился к выходу.

Она была общительной. Круг её знакомых представлял из себя довольно разношерстную, по социальному положению, компанию. При этом она держалась со всеми естественно и уверенно.

– Готовы слушать?

Красивая? Очень красивая? На, получи. Искупайся в похотливых взглядах. Послушай скабрезные шутки, желающих понравиться пролетариев, постарайся проигнорировать сальные словесные изыски интеллигентов, пропускай мимо ушей грязные намёки шефа, да и просто, попытайся отличить, где симпатия к тебе искренняя, а где она выстроилась на банальной похоти.

- Минут пять ещё посижу и поеду, – сказал я.

– «Я, я, я»… Игорь, милый, мы ведь…

Я остановился у закрытой двери в спальню, подавляя гнев. Не помню, сколько простоял с опущенной головой. Зато помню слёзы. Не плакал лет с пяти, а тут тихо рыдал.

- Я жду! – прозвучало из спальни.

– Врёшь?

Она приняла цветы.

– … сыночек, миленький…. тааааааам даааа татааадаам

– Славик, давай не будем. Я всё понимаю. Но твои действия я могу расценивать только как ухаживания. И смски эти твои ночные. Ты либо себе лжёшь, либо мне лгать пытаешься, – захотелось пить, язык прилипал к нёбу, слова давались с трудом.

Клаус – белая лабораторная мышь, маленький герой большого эксперимента.

– Ну как же… Ты ведь приехал только вчера… Ты же говорил, что до понедельника свободен…

И я не узнаю вкуса твоих губ, не проснусь воскресным утром в обнимку с тобой, и в будни, уходя на работу, не поцелую спящую, такую милую и родную.

Непослушный локон соскальзывал на лицо. Несколько раз она пыталась убрать его за ухо, но он словно жил самостоятельной жизнью и вновь возвращался на облюбованную им щёку, закрывая бровь и глаз.

Как-то раз она сказала мне, что этимология слова сексуальность, по сути – ярко выраженная половая принадлежность.

За спиной слышится шорох, и я оборачиваюсь. Коля подмигивает мне и подходит ближе, держа в руке бутылку вина.

- Хорошо. Подумаю.

– Конечно. Покатаемся и поеду.

Я не боюсь озвучить мысли. Просто не хочу портить тебе жизнь.

– Хорошо, – сказала Маринка и повесила трубку.

задавать ей новые вопросы на эту тему – просто бесчеловечно.

На стенах, дальней и боковой слева, в нескольких местах, чем-то большим и острым было нацарапано:

Гудки ожидания сменились тишиной.

– Тут… Девушка вчера приходила… Медсестра…

Sauver la beaute

* * * * *

Ну и что это было? Неужели так сложно отрегулировать звук у этой долбанной…

Клаус появился в лаборатории, а конкретнее в своей клетке, в семь часов восемь минут утра пятого декабря две тысячи пятнадцатого года. В половине десятого вечера ему ввели сыворотку. Полтора часа вся команда напряжённо ожидала хоть какого-нибудь результата. Но ничего не происходило. Клаус как ни в чём не бывало бегал в колесе, с аппетитом ел и, время от времени, спал.

На следующий день, который в череде пасмурных, выдался на удивление тёплым и солнечным, девочка, на сей раз без самоката, прижимая руки к груди и время от времени поглядывая себе за пазуху, подошла к скамейке, на которой сидел старик.

Когда скучать стало невыносимо, и тоска начала влиять на качество работы – я предложил ей переехать ко мне на Вавилова.

– Разница очевидна. В данном случае, – передразнила она меня.

Не спал всю ночь. Пил кофе, размышлял, рассчитывал и планировал.

На площадке первого этажа, на деревянном стуле сидела старуха. Было в ней что-то жуткое. Увидев меня, она осклабилась, показав два ряда коричневых зубов. Затем она склонила голову набок, и, молча, указала пальцем на потолок. Я посмотрел вверх.

Тридцатипятилетний холостяк-биофизик и незамужняя двадцатишестилетняя филолог-переводчик – мы гармонично дополняли друг друга, в том числе и в работе, возможно потому, что я относился к биофизике, как к искусству, а она к литературе, как к науке.

Про то, что нет друзей. Про то, что страшно.

Протягиваю тебе полотенце. Сложно ответить на вопрос. Ком в горле. Огромных усилий стоит даже молчание, а скажи я хоть слово, голос меня выдаст.

Я любил её целовать.

Защищал, незримо присутствовал рядом. Был аккуратен в высказываниях, контролировал свои эмоции.

«Местная правда», 26 октября 2010 года.

Ты смотришь на водомерок, что носятся по водной глади, а я на твою загорелую спину, разделённую поперёк тонкой полоской купальника. На худенькие плечи и длинную шею.

Самый умный.

Понял, что между нами всё закончено. И сказать друг другу больше нечего.

Ты удивительная. Нежная хрупкая тридцатилетняя девочка. Светлый, искренний человечек с огромным сердцем и теплом во взгляде.

Девочка сложила губы в трубочку, поводила ими из стороны в сторону, а после, набрав полные лёгкие воздуха, выпалила:

– Что надо? – спросил я.

Дверь гаража, лязгнув металлом, резко захлопнулась перед моим лицом.

- Мало! – донеслось из спальни и Вася мгновенно вспотел, несмотря на открытую форточку.

– Смотря в чём, – глаза синие, как крылья бабочки Морфо.

Разве это не фраза гопоты? Зачем она так с ним? За что?!

Я повернулся к Полине, на моём лице замерло вопросительное выражение.

Хотя мне впервые больно от твоего смеха.

«Интересно, кто-нибудь вообще протирает окна в электричках?» – подумал я, рассматривая мутную вязь на стёклах, – «Если протирают, то половыми тряпками, не иначе.»

Я давно уже не свободен. Без тебя вся моя жизнь – тюрьма.

Улыбкой и тембром голоса дал понять, что не опасен для неё. Она немного смутилась.

Григорий встретил меня в восторженном состоянии, с горящими глазами. Схватил за руку, потащил к компьютеру и продемонстрировал видеозаписи недельной давности. Сомнений не было – у нас получилось.

Банальщина. Сонный, уставший, вернулся домой не вовремя. Раньше. Снял обувь и замер. Услышал стоны.

– А я умею кататься на самокате, хотя мне его только недавно купили!

– Пффф, – поморщилась девочка, затем, очень по-взрослому, но уморительно, нахмурилась, – доктор Айболит – это для маленьких. Мне мама читает Хэрриота перед сном. Вы читали Хэрриота?

И – о, удача! – её телефон заиграл какую-то незнакомую мне лирично-ритмичную музыку, сообщая о входящем звонке.

Когда ты поворачиваешь голову, солнце искрится в мягких волосах, пробиваясь сквозь небрежный пучок. До того, как ты заколола волосы, несколько раз, незаметно для тебя, я, вытянув голову, коснулся их носом, вдыхая нежный аромат. Ты пахнешь моими грёзами.

Я достал мобильник и набрал 02.

– Что, и даже в Одинцово не остановится? – не понял я.

Тихо играл блюз, когда она заснула. Как сейчас помню, «Give me one reason» Трейси Чэпмен.

– Извините, нет.

Твари нагоняли меня.

Мы познакомились в две тысячи двенадцатом году.

В подставленные ладони ткнулся серый пушистый комочек, который щурясь на солнце, тихонько пискнул.

Ей часто звонили, писали в Интернете, иногда приезжали в гости.

Вставила в уши, обнажив маленькие серьги-кольца, до этого сокрытые волнистыми волосами, и принялась смотреть в окно.

Крабы, песок, цветы, бессонные ночи.

– Спасибо тебе! – сказала женщина и дала колдунье двенадцать медяков.

Она открыла глаза, когда захлёбывалась кровью, вцепилась в мою рубашку, силилась позвать на помощь.

Но мы даже не притронулись к алкоголю.

Перебивая друг друга, и не слушая собеседника.

Самое кошмарное во всём этом было то, что молодая лаборантка перепутала анализы.

Скривившись от острой боли, пронзившей грудь, я схватился за сердце, упал в цветы и забился в агонии.

Что мы вообще не познакомились.

– В три часа. Это когда большая стрелка на двенадцати, а маленькая на трёх. Вы приходите, и я потом приду тоже, ладно?

– У меня дряблые сиськи? Что ты глаза потупил?! Скажи, так?!

Дверь тамбура открылась, вышел рябой молодой человек с большой сумкой, явно продавец, прошёл в вагон, закрыв за собой двери.

– А Вы Гагарина видели?

- Слушай, не сочти за наглость, но на твоём месте я бы не в лаборатории торчал, а поехал домой спать. Езжай, на тебя же смотреть больно.

Почувствуй меня

Девушка изящно сняла капюшон и рукава куртки сползли вниз, показав тонкие запястья.

Я сглотнул и протёр глаза.

Я и в самом деле выглядел неважно. Взъерошенные волосы, тёмные круги под глазами, двухдневная щетина и, в довершение картины, мятый серый костюм, благо его скрывал белый халат.

4.

– Что-то случилось? – нахмурился я.

– Он тебе нравится? – с каким-то мазохистским любопытством спросил я.

Ночью, в желтовато-коричневом свете фонарей, она бежала по залитой жидкой грязью просёлочной дороге. Иногда босые ноги попадали в глубокие лужи, которые не желали выпускать их из своих цепких объятий, но не в силах сопротивляться напору, с громким чавканьем, словно полным сожаления, расставались с ней. Грязь, грязь, грязь.

Сидевший в вагоне спутник моего неожиданного спасителя, резко встал и, подняв брови, спросил:

– Извините, не хотел.

Откидываешься назад, опираясь на локти и подставляя лицо солнцу. Я вижу, как лопатки играют под матовой кожей, и чувствую прилив нежности.

– Чего? – я не сразу понял о чём она.

Ффухх, ффухх.

Накатила какая-то дикая усталость и немного закружилась голова. Я попытался собраться, чтобы не потерять сознание от ужаса и в этот момент спиной ощутил жуткий, пронизывающий до костей, холод. Как будто прислонился к холодильнику.

Грудь, заманчиво проглядывающая сквозь белоснежную рубашку.

– Нет, не понял. И не пойму, пока ты внятно, с толком, с расстановкой, не объяснишь мне, что с тобой происходит!

Тварь пролезть не могла, но из дыры, которую она проделала, выскочило несколько, похожих на кошек, существ. Отличие было в том, что кроме оскаленных пастей, на их мордах не было больше ничего. Кошки с пастями вместо голов. Они с хохотом пронеслись по вагону, не заметив меня, и немного задержавшись около Павла, а после исчезли в тамбуре, в котором находился Денис.

– Пепел стряхни. Упадёт сейчас.

В сентябре ему стало плохо, он вызвал скорую.

Я бродил по улицам, изучая асфальт. Мысли сбивали друг дружку, а потом как-то разом все угомонились. И ничего не осталось. Только пустота. Щемящая боль в груди и полное отсутствие мыслей.

Клаус, забавно подрагивая вибриссами, принюхивался в своей клетке. Проснулся он явно голодным. Направился к кормушке, замер на некоторое время, после схватил зерно и принялся его грызть.

– Ифё не вефыла. Фяф, пфовую, – мотнула головой девочка, отчего белоснежные помпоны на её шапке забавно подпрыгнули, затем проглотила мармеладку и сказала, – Наверно, ветеринаром. А может балериной. Но я ещё думаю.

– Я пойду? – всем своим видом она кричала «Не отпускай меня! Не отпускай…»

«Придёшь ты в холоде ночном. И пожалеешь ты о том.» И номер мобильного Маринки.

В аптеке никого, кроме одиноко стоявшей спиной ко мне девушки-фармацевта, не было.

- Расслабься и перестань думать о работе, – сказала она, доиграв. – Никакого прошлого не существует. Есть только вечность. И память.

- Да? – прошептала она.

– Постеснялся.

– Страшные. Странные. Не могу описать… Просто в милицию звонить по такому поводу, сам понимаешь…

Он кивнул, хотя меньше всего хотел, чтобы она ушла.

Было жаль, что мы не познакомились на каком-нибудь дне рождения.

Густые, тёмно-русые волосы.

– Спасибо Вам.

Старик снова улыбнулся.

Прислонившись спиной к щитку, я достал мобильник, открыл папку «Входящие сообщения» в который уже раз перечитал: «Не могу больше, правда. Мы слишком разные, слишком. Прости меня». «Грустно» как-то разом превратилось в щемящую тоску.

Воздух и правда был совсем другой. Вкусный. Возникало желание его пить.

Шаркая, борясь с разом охватившей меня усталостью, я вернулся в вагон, сел на скамейку и вздрогнул, услышав рыдание из динамиков. Волосы встали дыбом на моём загривке и висках, когда я услышал до боли знакомые голоса, которые упоминали моё имя, захлёбываясь слезами, словно звали меня. «Это какой-то жуткий бред» – думал я, заставляя себя моргать, щипая за бёдра и руки, пытаясь проснуться, закончить этот кошмар пробуждением, оказаться в тёплой постели. Тщетно. Я обхватил плечи руками, трясясь от ужаса, стал качаться взад-вперед, пытаясь убедить себя в том, что всё, что сейчас происходит – нереально, на том основании, что всего этого не может быть. Я сошёл с ума.

– Зашибись. Отдохнули на природе, ё-моё...

Он медленно кивнул, не меняя выражения лица, развернулся и помчался в вагон. Нужно ли говорить, что я не отставал?

– Искупаемся? – предлагаешь ты, озорно сверкнув лисьими глазами.

Сын его, около восьми лет назад уехавший в Штаты, с каждым годом писем присылал всё меньше, ещё реже звонил. Жена умерла в феврале месяце. Старик жил один, в двухкомнатной квартире шестнадцатиэтажного дома, коих в городе было немало. За исключением рамочек со старыми фотографиями, всё в доме старика покрылось слоем серой бархатной пыли. Смотреть телевизор мужчина не очень любил, предпочитал гулять каждый день в небольшом парке, находившемся неподалёку от дома. Только вот, после прогулок этих, входя в свою холодную квартиру, пахнущую старостью, лекарствами и сыростью, старик лишь острее и ярче чувствовал своё одиночество.

Секс.

Старик непроизвольно улыбнулся и сказал, кивнув:

Я молчал. Молчал и слушал.

Ты отворачиваешься к реке и тихо спрашиваешь:

В лифте я заметил объявление, криво налепленное на стенку:

…дальше на берегу моря, рядом с небольшим рестораном, фонарики которого освещали пляж, мы танцевали под музыку Тирсена. Она потрясающе пахла, выглядела и вела себя так, что от нежности я сходил с ума. Она была моей сбывшейся мечтой. Её характер, манера общения, интересы – всё было словно придумано для меня.

Утром подъехал к главному зданию её университета, вышел из «BMW», закурил. На заднем сиденье лежал букет из шестидесяти девяти роз – три её возраста. Тёмно-бордовые, словно моя кипящая от волнения кровь.

– Я страшная, да? Некрасивая? Асексуальная? Обабилась? – с каким-то непонятным мне надрывом в голосе, произнесла она.

- Хорошо. Но при одном условии.

Пытаясь унять дрожь, я поднялся наверх и осторожно приоткрыл дверь.

– А я тебе говорила. А какой у меня любимый цвет?

– Ну дай тогда пивка хлебнуть. Ага, пасиб. Ты чё встал-то? Куда намылился?

Главное то, что ты счастлива, пусть и не со мной. Заставляю себя считать, что от этого легче. Получается плохо.

Осенняя городская ночь плакала листьями, которые падали к моим ногам, когда я шёл покупать тёмно-бордовые розы.

Такой разный смех

Создавалось впечатление, что она просто плыла по воздуху в серебристой дымке, напоминающей мужчину.

– Ну, хоть на лодке покатаемся? – с надеждой в голосе спрашиваешь ты, оборачиваясь и заглядывая в глаза.

После того, как я сел, она разместилась у моих ног, глядя на пламя в камине.

- Игорь, привет. Извини за поздний звонок, просто ты просил сообщить сразу.

– Ты, придурок, пни по двери, её заело на хрен! Я держу ручку!

Так быстро до лаборатории я никогда не добирался.

– Так, блин, я приехал же…

– Может быть почитаю.

- Выбегаю! Буду через полчаса! Ничего не предпринимай, умоляю тебя!

Выйдя из электрички и подождав, когда она уедет, я посмотрел на часы. Половина пятого.

Я опасливо вошёл в вагон, нажал кнопку вызова машиниста. Парни окружили меня, внимательно прислушиваясь и время от времени оглядываясь на грохот, производимый мохнатой тварью.

– Чё делать будем, парни? – спросил Павел.

Приподнятый воротник чёрной кожаной куртки. Я представил, как она своими длинными изящными пальчиками подтягивала его, кутаясь от морозного воздуха, ожидая прибытия электрички.

Порывисто, чтобы не сдать назад, корпусом подался к попутчице, отчего она немного испуганно посмотрела на меня, и спросил:

Обаяние – вовремя подаренная улыбка.

– Конечно, Катюш. Можно.

Молчание не было неловким. Но начать разговор было нужно, мы оба это понимали. Полагаю, она считала, что это моя прерогатива в данном случае.

- Игорёк, мне здесь легче, чем дома, правда. Езжай.

Вчера был значимый день – Григорий Павлович ввел Клаусу новый утверждённый вариант сыворотки. Гриша – мой зам, который в своё время возглавлял лабораторию генетической рекомбинации в Сорбонне. Мы занимались вопросом перемещения биологических объектов во времени и роль руководителя лаборатории доверили мне. Дело не в лояльности вышестоящего руководства, просто я в своё время возглавлял кафедру квантовой физики и нанотехнологий, а сразу после этого занялся индивидуальным проектом по квантовой гравитации. Плюс ко всему я доктор биофизики и один из пятидесяти учёных на Земле, занимающихся проблемой времени. Конечно, я не Стивен Хокинг из Кембриджа и не Стивен Вайнберг из Остина, но определённый вес в научном мире имею.

– Да, – прохрипел я. – Я очень. Очень. Хочу. Жрать.

Как я узнал позже, она практически не пользовалась косметикой и оттого ещё более удивительной была эта дикая природная красота.

– Выйди на улицу и жди меня у подъезда, ок? – предложил я, прикидывая, сколько времени у меня уйдёт на дорогу к ней.

Чего мне это всё стоило – не знает никто, ибо никому не говорил об этом. И сейчас не стану. Ни к чему.

– Спасибо вам большое. Вы мне очень помогли. Хорошего вечера.

Кроме меня на станции мёрзли ещё несколько человек. Ближе всех – женщина в пуховом платке. Она, пританцовывая, покачивалась из стороны в сторону и постукивала кожаными сапожками друг об друга.

* * * * *

Судя по звукам за моей спиной, тварь приближалась.

Однажды, это было осенью, в октябре, я приехал домой чуть раньше и нашёл Полину в подавленном состоянии.

– Скоро следующая станции будет? – спросил я Павла.

- Например? – отозвалась она.

Компания «монахов» разложила инструменты, заиграла минорная музыка. Сначала протяжно запела виолончель, чем-то напомнив мелодию из фильма «Титаник», которую играл оркестр в тот момент, когда толпа пассажиров в панике бежала к шлюпкам, затем подключился синтезатор в режиме фортепиано. «Красиво играют для фриков», – вынужден был я отметить. Парень со скрипкой вступил чуть позже, движения его были плавными, слаженными, видно было, что практикуется он не первый год. Скрипка плакала в его руках.

Мне казалось, что сердце выдаёт меня с головой, так оно колотилось в груди.

– Я ипу?! Ты вон лучше этого спроси… – указал на меня Павел.

И я не собирался его упускать.

– Мы тут покурим. – Не вопрос. Утверждение.

Я молчал, играя желваками.

Точёная, грациозная, изящная. Дар ли это? Или наказание? Эти трое хотели. По-простому, по-деревенски. Что с того, что баба артачится? Эка невидаль – они все из себя целок строят по первости. Ломается она не потому вовсе, что в мутные масляные глаза смотреть ей противно, что запах навоза вкупе с перегаром вовсе не рождает в ней желания, что дико для неё это – пришёл, увидел и… да-да, нет в русском языке такого слова. При всём его богатстве, могучести и великолепии. Матерщина, научные термины и аналоги-эвфемизмы. В общем, не даёт она потому, что не выпила. Выпьет – даст. Вот такая простая логика. Разбудим животные инстинкты вонючим алкоголем самопального производства!

Утопая в снегу, я побежал в сторону леса, тёмной кромкой видневшегося вдали.

Запись, похоже…

Вы смеётесь.

– Какое на хрен Одинцово? Ты в какую электричку сел, парень?

– Я уже даже не мастурбирую почти, Серёж. Чувствую себя страшной, неприятной, мерзкой бабищей. Перелистываю женские журналы и думаю, твою-то мать, дуры молодые, цените ли вы свою упругую кожу, свои наливные груди, свои аккуратные попки? Понимаете ли вы, счастливые, что так будет не всегда?

Обидеть женщину несложно. Ранимую – тем паче. Поднапрягись – сделаешь ей больно. А они старались.

Я смотрел на столик. Квадратный и деревянный. На нетронутые бокал вина и стопку водки. И понимал, что мы наконец-то всё сказали друг другу.

- Милая, не переживай, пожалуйста... Расскажи, что случилось…

Я встал, набросил на плечо сумку и, не оборачиваясь, прошёл в тамбур. Электричка замедляла ход. Сейчас будет остановка. Мой выход бегством не выглядел и со стороны, как я понимаю, был вполне уместен.

Девушка-мечта

Когда понял, что она зависит от меня – решился.

Я не отреагировал.

– Я побегу, меня папа ждёт. Во-о-о-н там, – девочка указала рукой в сторону, но старик этого уже не видел. Он весь как-то съёжился над этим котёнком и аккуратно, большим пальцем правой руки теребил того за ухом.

Стало очевидно также и то, что в моём взгляде она читала мои тайные мысли и желания и то, что ей это было приятно.

*

Но одежда-то в спальне! А если надеть что-нибудь из женского барахла в коридоре, а сверху набросить куртку?

Всё это надо было осмыслить. В ином случае можно и умом тронуться. Несколько минут я обдумывал произошедшее. Потом понял, что логике это всё не поддаётся, но по факту, где Марина я не знаю, а машину мою угнали.

Она тогда напилась. Дома, в одиночестве, обнимая сеттера, подняв ему ухо, пела ему песни из старых советских кинофильмов. Она последний раз так напилась на выпускном в школе.

Я замолчал. Эта ситуация начинала злить. Реально злить. К тому же я хотел спать.

– Не знаю, а во сколько надо?

Sauver la beaute

– Да, – тихо отвечаю я.

Ничего толком не понимая, я полез в карман за мобильником, как вдруг он запиликал, сообщая о входящем звонке. Я глянул на экран – звонила Маринка.

Это настолько не вязалось с её обычным поведением, что скажу честно, я не просто взволновался. Испугался.

– Давайте ещё попробуем открыть дверь, – предложил Денис.

– А я хочу животных лечить.

Никогда не шептала мне таких нежностей.

Но и любви больше не было, ни у неё, ни у меня.

И тут во мне что-то щёлкнуло. Грохнуло. Взорвалось.

– Я с удовольствием.

Старик снова улыбнулся, немного грустно, и кивнул.

– Неа, тока пивас. Да забей, приедем – затаримся, – ответил второй.

Ответом ей послужило лёгкое касание губами шеи.

Талия, как у балерины.

Воспитание не позволяло мне любоваться ей в открытую. Я делал это украдкой.

Поднявшись на восьмой этаж, я обнаружил чёрную железную дверь, на месте привычной, деревянной, обитой вагонкой. Ремонт что ли сделала, подумал я, и нажал на кнопку звонка.

– Самому слабо что ли?

– Дай мне палочку крабовую.

Среди размытых серых пятен, яркая, женственная, стояла моя мечта.

Чуть позже, она уже откровенно, не стесняясь, начала унижать меня перед друзьями.

Официант принёс вино ей и водку мне.

– Фигня. Мне тридцать девять. Старше тебя на два года. Чувствую себя молодым.

Голова кружилась от внезапно охватившего восторга, вкупе с грустью. Он был почти счастлив.

– До Москвы-Белорусской.

Но зачем? Красивый человек для каждого свой.

Сегодня я задержался на работе и не приготовил ужин – мы не поедем вместе к партнёрам на празднование открытия филиала. Езжай один. Наказан.

– Ларк, я ведь любви хочу. Не машины, яхты, острова.

От неё пахло земляникой, уж не знаю, парфюмерия ли это такая, но склонен полагать, что то был естественный запах.

* * * * *

– О чём задумался? – спрашиваешь ты, выходя на берег.

Я бросился на неё. Заламывая ей руки, завалил на траву. Рыча, словно волк, сорвал зубами куртку, жадными пальцами умудрился разорвать штаны. Впился языком во влагу. Пил её, словно сок берёзовый в молодости, пацаном в деревне. Пил и никак не мог насытиться. Она не стонала, нет. Не кричала. Она голосила, вопила, орала от наслаждения. Я кусал её грудь, сжимал горячими ладонями её прохладные бёдра, гнул её, изгибал, хватал за волосы, покрывая поцелуями губы. И те и эти. Вылизывал, словно пёс, словно дикое животное, не знавшее дотоле ни похоти ни страсти. А затем вошёл в неё. Нет, мать его! Ворвался! Сжимал в объятьях, с каким-то яростным остервенением бил тазом, выходил, ждал « Ещё…» и атаковал снова.

Твари

– Да? – отозвался я тихонько.

– Мы записываем.

Посмотрел на часы. Половина одинадцатого.

Мы уже говорили. Молча.

Тьфу, блин, совсем уж нервы ни к чёрту, подумал я, выходя из лифта.

– Ну, давай же, прыгай! – кричишь ты, визжа от восторга. – Вода отличная!

– Да ладно. Ничего.

– А как? Как?!

– Мы?

Спиной я почувствовал ручку, резко обернулся, ухватился за неё и попытался открыть дверь в проход между тамбурами. Безрезультатно. То ли закрыто, то ли заело. Я моментально вспотел от ужаса и отчаянно пытался сообразить, как поступить. Повернувшись, я увидел, что тварь направилась в мою сторону.

Окно было открыто.

Полина стояла передо мной такая беззащитная в этой искренней боли, что я чётко понял:

– Что? – еле слышно донёсся хриплый голос.

– Твою-то мать…

– Неа. Там херня какая-то огромная. Навроде медведя.

Темнело. Проезжая мимо поста ДПС, я возрадовался тому, что не успел выпить пива.

Григорий расстегнул воротник и ослабил пальцем узел галстука, одетого, полагаю, для соответствия торжественной обстановке.

– Мандаринка, знаешь, кто такой «настоящий друг»? – спрашивает он.

Я молчал, смотрел на затухающий костёр.

– Яночка, ты спать не хоч…

Букет был большим. Её возраст я определил, как лет двадцать пять, двадцать шесть, а потому купил двадцать семь роз. Чтобы наверняка.

Кривым, ржавым мечом резали сердце звуки её блаженства. Блаженства не со мной.

Она немного отстранилась, и я увидел глаза, полные слёз. Кончик носа покраснел, щёки пылали. Полина легонько закусила нижнюю губу и в тот же миг слёзы, словно получив разрешение, двумя неровными дорожками скользнули по щекам.

Затем отстранилась, и не глядя на меня, ушла из кухни, оставив наедине со своими догадками.

Загорелся свет. Вася, моргая, замер с юбкой в руках.

Несколько минут мы тщетно силились сделать это.

Выписку задержали на сутки. Его трясло. Било нервной дрожью. Медсестричка пахла почти так же, как она.

Вася всерьёз задумался о побеге. Ничего-ничего, завтра он как-нибудь всё объяснит. Срочные дела, шеф приказал немедля явиться в офис.

Бокал с белым вином.

– Почитайте. Там интересно.

– Ты что, не понимаешь, что мы не в городе, Серёж? Мы в лесу. Ночью в лесу, понимаешь? Ты и я.

– Не верю я тебе, Славик. Прости меня, не верю, – как же сложно порой говорить такое тому, кто так старался понравиться, кто сейчас так внимал её словам, и кому так больно делала этой правдой.

Полина знала массу таких историй. И рассказывала их очень эмоционально, ярко и увлечённо.

Не хотелось фальши. Ей тоже, это чувствовалось.

И вот я снова здесь. Осознание того, что эксперимент увенчался успехом, облегчило моё состояние и дало мне коснуться надежды. Клаус вернулся в прошлое, если основываться на видеоотчётах.

- Какие на фиг мыши?! Говорю тебе – на шёпот похоже…

Бедный Вася

– Закончились. Сосиски есть. Будешь?

Взяв себя в руки, я включил мобильный и набрал номер моего лучшего друга, Евгения.

– Поздно уже.

Внезапно всё стихло, а в глазах потемнело.

– Пожалуйста, – Маринка заплакала, – приезжай скорее. Мне очень страшно.

– Алё. – Знакомый голос. Это радует.

- Теперь Людовико Эйнауди, – сказал я, когда мелодия вновь уступила место потрескиванью углей в камине.

* * * * *

Через десять минут она лежала рядом со мной в палатке, положив голову мне на грудь.

На матовой коже щек играл румянец.

Войдя на кухню, обнаружил её стоящей у окна. Поняв, что я вошёл, отмахнулась, дескать – оставь меня.

Словно обухом по голове ударили, словно окатили ледяной водой из этого долбанного водохранилища. Я сглотнул и выдавил из себя:

- Конечно. Со льдом?

– Тогда последний вопрос, мне всё равно сейчас выходить, – какие цветы предпочитают Львы в данном случае?

– Почему же… секса у вас… не было…?

Навстречу. На колено.

Так обычно начинается дождь. Но дождь за окном уже шёл.

На скамейке в парке, мокрой от недавнопрошедшего дождя, плакал мужчина. Одинокий и старый, в выцветшем сером пальто, ссутулившись, он плакал словно ребёнок – в голос, прижав ладони к лицу. Рядом с ним лежала мятая тряпичная сумка с продуктами. Изредка мимо старика, осторожно поглядывая в его сторону, проходили люди, с участливым выражением лиц.

Но при этом я её слушал.

– Всё ты понял! – крикнула она, и в свете огня я заметил, как новая слеза немного извилистой струйкой скатилась по щеке.

Зачем добывать, если нет очага?

Ей.

– Я прошу тебя, не надо так.

Появлялся, когда был нужен. Потому что впустил расчётливость в любовь.

– Вру.

Скупая мужская слеза покатилась по щеке.

– … он был хорошим, добрым человеком… тааааааам даааа татааадаам

Исступлённо молился, чтобы мне хватило сил это сделать. «Главное добраться до леса, – думал я, – там спрячусь».

Вот всё через задницу.

Раздался страшный удар, от которого немного погнулась дверь, что я так долго пытался открыть.

Дарвиновский музей. Она стояла около экспозиции со львами.

Она едет на тусовку, затем оттуда в аэропорт и на дискотеку в Казантипе. Не звони, помни, личное пространство.

– Анатолий Борисович…

– Верно. Лев.

– Да.

Зазвучала минорная композиция, наполнив комнату лёгкой грустью. Немного послушав, я подошёл к Полине, встал позади неё, приобнял, и уткнулся носом в мягкие волосы.

Не деланно, не наигранно, а совершенно искренне.

Полина взяла наполненную ликёром рюмку и, подняв брови, кивком указала мне на кресло.

Такие синие-синие глаза. Большие, красивые. Длинные ресницы, которые сейчас казались ещё длиннее из-за этих слёз с тушью.

Ну что мне стоило послушать Юльку и одеть старую, но тёплую дублёнку! Франт, блин, фальшивый. Стой теперь и мёрзни.

– Я полагала, что снова почувствую себя женщиной. Желанной женщиной. Которую вылизывать готовы. Понимаешь?

– Вы записывайте, записывайте, господа аспиранты.

Я чуть не плакал. Злился очень. Поймал себя на мысли, что хочу её ударить.

– Ты знаешь, Серёжа, это приятно. Приятно, когда тебя хотят. Так, что джинсы ему становятся малы не по размеру.

– Спасибо, я в курсе.

Я ни слов культурных ни находил, ни матершины даже.

– А сама ты чего хочешь?

– А. Да. Спасибо.

В какой-то момент почувствовал – я ей нужен.

Мементо мори

– В данном случае? – она засмеялась, – В данном случае Львы несколько банальны. Они предпочитают бордовые розы.

Спонсировал под видом подарков. Не я дарил – она дарила мне принятие.

– Да просто.. Там факсимиле попросили.. В общем, нужно уехать. Извини, пожалуйста, просто так надо.

До того, как узнал её поближе, я и не предполагал, что могу так сильно, так искренне, безо всяких скидок, уважать женщину. Она изменила моё мировоззрение и я благодарен ей за это.

– Я узнаю.

За окном темнело. Я посмотрел на часы – половина седьмого. Октябрь, пасмурно. Я еду в Москву, потому что в небольшом подмосковном городке я перестал быть нужным. А в Москве никому ни до кого нет дела, так у многих, и потому – легче и проще. Стало грустно. Я достал из пачки вторую сигарету, прикурил от первой. Электричка замедлила ход, открылись двери, мимо меня в вагон прошёл старик-дачник с сумкой-тележкой и рюкзаком за спиной. Я посмотрел через стекло дверей в вагон. Дед сел на моё дребезжащее место – терпения ему.

Но всё это, похоже, совершенно не смущало девочку лет шести, которая звонко повизгивая от восторга, каталась на небольшом металлическом самокате с маленькими колёсами по асфальтированным парковым дорожкам. Проехав по небольшим лужам, девочка остановилась возле скамейки, внимательно посмотрела на старика и с присущей её возрасту непосредственностью поинтересовалась:

Незаметно пролетел год.

– Всё отлично, Маринка.

Девушка, продолжая стоять спиной ко мне, повернула голову на сто восемьдесят градусов и уставилась на меня белыми, без зрачков глазами. Затем повернула свою башню набок, как та старуха в подъезде и мужским басом произнесла:

Услышав грохот отодвигаемых дверей позади себя – машинально оглянулся.

– Потому что «красота спасёт мир».

Она опустила голову и осторожно, ненавязчиво, словно боялась обидеть, попыталась высвободить руку из моей ладони.

Наконец вдали появился свет и послышался гул приближающегося электропоезда.

Я любил, она трахалась.

Подруги. Каменная лестница.

– Да. Очень. Он галантный. Рядом с ним я чувствую себя… нужной, Серёж.

Потом я рассказал о том, что мужчина зачастую ведёт себя именно как мужчина рядом с той женщиной, которая мужчину в нём видит. И что, если он начинает понимать, что в её глазах уже не мужчина, а так… То он теряет дорогу. Идёт в другом направлении. Сначала на ощупь. Потом начинает замечать варианты. Но эти варианты уже не подразумевают её. О том, что когда-то я понимал, что я самый-самый.

- Послушай…

Кортежи, банкеты, пляжи, коктейли.

– Не понял. Чё за фигню ты город…

Как нащупать ту тонкую грань между нежной неразделённой любовью и мазохизмом, и вовремя остановиться?

«Мягкий Аромат Реальных Иллюзий Настигнет Агрессию.»

Я ласкал губы шёпотом, когда произносил её имя. Купался в сладостных снах – в них она была другой. Не той холодной грациозной самкой леопарда, что отвергала теплоту и нежность, нет, другой – отзывчивой и милой.

– Мне страшно, Серёженька… Очень… У меня в квартире какие-то звуки…

Впереди темнела кромка леса, позади, купаясь в вое собак, огоньками пестрел небольшой посёлок. А бежать по сути было некуда. Ну на станцию. А дальше то что? Туда, откуда приехала спрятаться от этих фальшивых улыбочек и стихов чужого сочинения?

И стройные, потрясающе красивые, ноги.

Вагон был пуст.

– Ты перестал меня любить, Серёжа. Ты механически выполняешь обязанность. И то редко. Ты обязаловку из себя выжимаешь. Ты на сиськи мои уже года два стараешься не смотреть. И на попу мою целлюлитную. И на ноги мои, которые я эпилятором мучаю и думаю, Серёжа рукой проведёт и скажет: гладенькие какие, здорово. Я четыре вида духов сменила. Ты заметил?

Романтичность – это мышление.

Старик прошуршал ладонью по небритым щекам, вытерев слёзы, отчего-то немного поморгал, открыл было для ответа рот, но так и не найдя что сказать, закрыл и вздохнул.

В её случае, женственность. Но женственная женщина – это, как говорят сейчас – ни о чём. Тавтология.

- Ты ненасытный, – усмехнулась Полина. – Что именно?

А он голову склонил и смотрел на бумаги, разложенные на столе, на медицинские карты, на бланки.

– Серёженька – голос Маринки испуганно дрожал, – ты не мог бы приехать ко мне сейчас?

Вот тут страшно стало мне. Реально страшно.

Утром, доставая её из петли, я орал так, что соседи вызвали милицию.

Оказалось, что нам есть о чём говорить.

Лысеющий мужчина лет сорока пяти, в рубашке поло, цветастых шортах и шлёпках, поставив удочки рядом с дверью, прошёл в дом и развалился в кресле.

Денис, услышав всё это, заорал, выбежал в тамбур и принялся колотить руками по стене и звать на помощь. Павел попятился назад, споткнулся о сиденье и рухнул на него. Я же от ужаса не мог пошевелиться. Хихиканье стихло.

Не знаю, откуда взялись силы, но бросив грабли на холодный пол, я выскочил во двор и побежал по старой дороге. Босыми ногами наступал на острые камешки, бежал по шелковистой влажной траве, спотыкался о кочки, падал, поднимался и снова бежал. Столько, сколько мог. Только бы прибежать к людям, только бы добраться до посёлка, да что там, хотя бы до шоссе! Когда дыхание перехватило, без сил рухнул на что-то мягкое.

– Ты в порядке? – спросил я, переворачивая его на спину.

Около двух недель лежал в больнице. Перед самой выпиской в палату забежала молоденькая, симпатичная девчонка-медсестричка, с янтарного цвета волосами и синими-синими глазищами. Ещё не успевшая очерстветь от врачебного цинизма, она поправила подушку, на которой он лежал. И его словно шарахнуло мощным ударом, да так, что он, сжав кулаки, воткнул нестриженные ногти в ладони, содрав кожу, и словно рыба, выпучив глаза, пытался вдохнуть. Девчонка испугалась, убежала за врачом.

– Это не поможет.

Я сглотнул и отключился. Они меня разыгрывают. Как пить дать, разыгрывают. Дурацкие шутки. Считайте, что я обиделся, ребята, подумал я.

– Слушай сюда, урод! – я орал на весь подъезд, – Если это хренов розыгрыш, то он весьма неудачный, усёк?!

- Поухаживай за мной, – сказала она.

А он слушал, сжав губы. Она закончила, вытерла остатки слёз. Он посмотрел на неё внимательно.

- Клаус. На старых видеоотчётах он появился двадцать восьмого ноября. У нас получилось, Игорь!

– А кем ты хочешь стать, когда вырастешь? – поинтересовался мужчина.

– Ну чего ты молчишь?! – Янка уже почти кричала на меня.

– Мне страшно, Серёженька… Очень… У меня в квартире какие-то звуки…

- «Дивенирэ», пожалуйста.

Машины не было. Не было! Я обернулся и посмотрел на номер подъезда. Подъезд Маринкин. Люди во дворе отсутствовали. Глянул на окно рядом с дверью подъезда – бабка, прислонившись лицом к стеклу, скалилась, уставившись на меня своими рыбьими светло-серыми глазами.

Затем поднял глаза.

Маленькая, трогательная и потрясающе красивая, она стояла и смотрела на львов.

– Я груб. Я не умею быть нежным. Я сказал то, что думаю, без фальши. Если начну подбирать слова – это буду не я.

Украдкой, сквозь закрытую дверь.

Раздался визг тормозов, скрежет металла, вагон тряхнуло и мы попадали на пол.

Немного постояв, распахнул дверь, выбежал на террасу и закричал сидевшей у костра жене:

И захотелось позвать. Но ведь, прислушиваясь к себе, если по-честному – из жалости, из жалости захотелось. Не нужно. Так лучше. Наверное.

Противно дребезжало что-то под задницей, отдаваясь мелкой дрожью во всём организме.

Она меняла любовников, я страдал молча, играя желваками и не смея возразить.

– Как мою собаку зовут?

– Серёж, мне тридцать семь лет. Я старею.

Иногда она засыпала, обняв мои ноги. Я осторожно переносил её в кровать и наслаждался сонными объятиями.

Ффухх. Ффухх.

– Ну ладно, я поеду, – девочка соскользнула со скамейки, взяла в руки самокат, – Вы завтра сюда придёте?

– Курить, ёмарот.

Убеждаться Денис не захотел. С той стороны вагона снова послышался грохот.

В окошке двери я увидел, что дверь с другой стороны открыл один из тех маргиналов, с которыми я несколько минут назад ехал в одном вагоне. Вероятно, он услышал звуки.

Миниатюрная, потрясающе красивая шатенка, с огромными, как у котёнка, глазами. Любительница горнолыжного спорта и фанатка Мэтта Дэймона. В свои тридцать четыре года она успела дважды побывать замужем и дважды развестись. Детей у неё не было, как-то не сложилось. Жила она одна в «двушке», которую снимала у какой-то бабки. Как-то раз, после секса, она заявила мне о том, что замуж не выйдет теперь даже за меня. Меня тогда очень повеселило это «даже». Хорошая девчонка, весёлая и очень заботливая. Хрен его знает, почему она долго замужем не задерживалась.

– А как же дочь наша? – как-то уж очень плаксиво, не по-мужски, спросил я.

Ночью меня вызвали в лабораторию.

Я промолчал. Возникла жуткая, щемящая сердце, пауза. Костёр разгорелся, освещая лицо Янки. Никаких слёз уже не было. Преодолев этот комок, проглотив его усилием воли, я спросил, сглатывая через каждое второе слово:

– Хорошо, – раздалось в трубке, и связь оборвалась.

- Не торгуйся. Я сегодня капризна и могу рассердиться.

Она не напоминала известных актрис, хотя при должном усердии, я наверняка мог бы провести аналогии.

Раздался очередной грохот удара в дверь с другой стороны вагона.

Они женаты уже семь лет. Если вы спросите её – счастлива ли она, вполне возможно, она улыбнётся и кивнёт, прижимая к груди очаровательную дочурку. Неисповедимы пути Господни, что уж там.

На какой-то пустой и незнакомой мне станции, я вышел на платформу и тут же зашёл в соседний вагон. Двери закрылись, я прислонился спиной к щитку и закурил. Через несколько минут, бросив окурок в щель между полом и дверьми, открыл двери вагона и остолбенел.

– Ты меня как женщину… хочешь?

– Месяцев пять почти.

- Например, двадцатый ноктюрн Шопена.

Смеркалось.

– А с чего ты взяла-то?! Ты что, блин, провидец? Знаешь, что мне надо?

Я осторожно взял её за руку. Полина не пыталась сопротивляться, но весь вид её говорил о том, что она предпочла бы сейчас спрятаться в каком-нибудь чулане, забившись в уголок.

Я выключил мобильный.

Я всегда хотел найти женщину, которая нравилась бы мне полностью. Чтобы нравились даже её недостатки или какие-нибудь дурацкие привычки.

Она оставила мне записку, в которой написала о том, что счастлива была лишь со мной и никогда ранее. Написала, что не может так умирать – медленно и наблюдая мои страдания. Попросила прощения за причинённую боль.

Я взял отпуск. Не получалось сосредоточиться, всё валилось из рук, а на моей работе это недопустимо. Мог серьёзно подвести людей. И тогда я узнал о параллельном проекте,

который стал моей надеждой на чудо.

После перевода попросил дать мне возможность работать круглосуточно. Лишь изредка возвращался домой отоспаться и принять ванну. Приезжать в квартиру, где совсем недавно она играла Шопена, где читал ей вслух и где мы так вдохновенно любили друг друга, было мучительно больно. Я всерьёз задумался о переезде.

Но главным была работа. Лишь она спасала меня.

А через четыре месяца меня разбудил ночной звонок Григория.

7.

- Гриш, – сказал я, стараясь придать голосу непринуждённость, – езжай домой, выспись. Я хорошо поспал, подежурю. До прибытия сотрудников осталось всего ничего. В общем, давай, отчаливай. Приезжай к обеду. Всё будет в порядке.

Григорий как-то странно посмотрел на меня, кивнул, встал с кресла и вышел.

На расчёт дозы у меня ушло около пяти минут. Всё чего я хотел – вовремя вытащить её из петли. Вводя сыворотку, я исступлённо молился.

Два часа я наблюдал за Клаусом.

А после…

Знаете, таких ощущений я никогда не испытывал. Всё вокруг словно замерло. Посмотрел на настенные часы. Секундная стрелка не двигалась. Медленно перевёл взгляд на Клауса, крутящегося в колесе. Он был похож на фотографию.

Воздух стал таким плотным, словно я погрузился в болото.

А потом я потерял сознание.

Очнулся у себя дома. Ночью.

Когда открыл глаза – обомлел.

Перед камином, в кресле сидел я и вслух читал рассказы Аверченко. А к моим ногам прильнула Полина – такая родная и живая.

Я посмотрел на себя нынешнего. Тот же, что и был в лаборатории – в белом халате, накинутом на костюм.

Но они словно не замечали меня.

- Доброй ночи, – осторожно сказал я.

Никакой реакции.

- Эй! – крикнул я, – Вы меня слышите?!

Нет. Они не слышали и не видели меня. Хотя я стоял прямо напротив них.

Я прошёлся по комнате туда-сюда. Затем подошёл к окну. Ночная Москва лета две тысячи пятнадцатого года.

Это какой-то бред… Я же перенёсся в прошлое! Осталось всего два дня до её смерти! Я же вернулся, чтобы спасти её!

Ирония. Я стал призраком. Меня никто не видел и не слышал. Я подумал про Клауса. В конце ноября две тысячи пятнадцатого года мы тоже не видели и не слышали его, хотя он вернулся в прошлое, судя по данным видеонаблю…

«Нужно срочно найти видеокамеру!» – подумал я, выбегая из квартиры. И остановился. Потому что прошёл сквозь дверь.

Я не влиял ни на что.

Не мог касаться предметов, не мог вызвать лифт, потому что не мог нажать кнопку. Я ничего не мог. Только перемещаться и наблюдать.

Два следующих дня я не отходил от Полины. Я прежний уехал в лабораторию, я нынешний сопровождал Полину в больницу.

Я прежний уехал по ночному вызову.

Я нынешний, никем не замеченный, орал от боли и плакал в голос, когда наблюдал то, как Полина покидает этот мир.

Я прыгал вокруг дергающегося в агонии тела, пытаясь сделать хоть что-то, но всё было бесполезно. Менее чем через минуту она замерла.

Все мои надежды рухнули. Если бы в тот момент мог покончить с собой, я бы сделал это.

Но не мог. Я просто смотрел кино. О своём и её прошлом.

Не испытывал голода, не хотел спать, никаких потребностей. Был эмоциями и только.

Несколько месяцев бродил по Москве, посещая, словно музеи, квартиры в многоэтажках и хрущёвках, наблюдая за жизнью столицы.

В двух гипермаркетах, торгующих видеотехникой, я намеренно бродил туда-сюда перед видеокамерами, пугая прохожих и консультантов.

В одном из магазинов даже вызывали милицию и экстрасенсов.

И те и другие пороли чушь, пытаясь авторитетно выглядеть.

Меня это не забавляло. Я просто озлобился.

Ночью, шестого декабря, в пятом часу утра я стоял напротив Григория, сидящего в кресле, наблюдал за собой, настаивающем на утреннем дежурстве, и ждал.

В какой-то момент воздух снова уподобился болотной жиже и я потерял сознание.

8.

Григорий вошёл в лабораторию, посмотрел на Клауса, затем на меня и сказал:

- Скучно быть привидением, да, Игорёк?

И я всё понял. Понял, что должностное преступление совершил не один. Наверное, он хотел побыть с матерью.

- Мы изобрели велосипед, Гриша, – произнёс я, и устало опустился в кресло.

- Да. Выдумали память. Есть только миг, как поётся в песне.

Я кивнул.

- Чаю хочешь? – спросил я.

- Да, пожалуй, – ответил Григорий.

Милая, ты оказалась права.

Прошлого нет. Есть только вечность. И память.

Послесловие. О чтении художественной литературы

С некоторых пор я перестал читать романы. Для себя - вообще. И не могу сказать, что как бывший запойный читатель чувствую в этом необходимость. Переживаю на тему того, что перестал читать романы полностью, да что там - уходить дальше первой главы - исключительно, как писун.

Когда мне нужен контент я не ищу его в худлите. В этом всё дело.

Я много где ищу его и много где нахожу, но не в худлите, нет.

Из недавнего начатого и брошенного.

"Охота на овец" Харуки Мураками. Сколько я осилил? Страниц 25?

"Скандал" Сюсаку Эндо? Примерно столько же? Меньше?

Ну и так далее.

Проблема в том, что мне неинтересно. Эти люди не говорят ничего такого, что я мог бы ценить. Ничего, кроме опустошения чтение распиаренных крутых книг у меня не вызывает, а всякое чтиво - я перестал читать очень давно и то, что пишут многие из вас я вряд ли осилю дальше 2 абзацев. Осилю, если есть необходимость, но без неё - не, не осилю.

Просто неохота тратить время на тексты, ца которых я не являюсь. Они, на мой взгляд, очень примитивные и потому неинтересны.

Но проблема в том, что то, что большинство из вас считает крутыми романами - для меня тоже по большинству - пафосная и часто популистская херня, пережёвывание банальностей, унылая скукотень, да и просто - нередко размышлений каких-то недалёких людей.

Если вы подумали, что это снобизм - вы подумали не туда.

Это не снобизм. Я не пытаюсь этим принадлежать к какому-то высшему обществу и не надеваю это пресловутое "белое пальто". Я говорю, как есть. Просто правду.

Я просто чувствую себя умнее значительной части людей, которые рассказывают эти истории. И в этом мало радости, если ещё помнишь, как любил книги. У меня нет чувства, что они могут мне что-то интересное поведать. Нет потому, что читая эти наборы абзацев, я не понимаю, как это вообще можно считать чем-то таким, что тебя обогащает.

Прочитал страниц двадцать и впечатление, что не роман читал, а многажды прочитанный текст на пивной этикетке.

Очень сложно проникнуться художественным текстом.

И я не могу сказать, что дело исключительно в профдеформации. Более того, понимаю, что она тут - играет далеко не главную роль.

Мне просто похер на главных героев. Мне плевать, убьют их или нет, изнасилуют в жопу, или просто перестанут писать о них и переключатся на других персонажей. А рассуждения авторов навевают скуку. Впечатление, что я вынужден слушать попизделки недалёких бабулек о политике, которые смыслят в ней на уровне человека, который даже не интересовался причинами тех или иных явлений и хавает всю ту чушь из телека, что ему оттуда втирают. Без разбора. Ему в уши ссут, а он радуется и повсюду это ссаньё ретранслирует, потому что уверовал.

Одна из последних книг, которую я читал с явным намёком на удовольствие, был роман "Имя розы".

Прежде всего потому, что Умберто Эко не производил впечатление недалёкого пафосного дебила, извергающего одну за другой пошлые сентенции для дебилов поглупее.

И было чувство значимости книги. Порядком мной подзабытое.

У меня осталось очень мало бумажных книг. Я собирал когда-то библиотеку (годами собирал, да), подходил к этому кропотливо, вдумчиво и даже, наверное, торжественно, но потом оставил множество книг на прежней квартире.

Они перестали быть значимыми. В основном это классика. Пошлая, глупая, скучная, обласканная критиками.

То, говно, которое читаете по большинству вы на литплощадках, я вообще в принципе обыкновенно игнорю. Но я не о нём. Я о том, что принято многими считать "золотым фондом литературы".

Если вы услышите меня сейчас, вы поймёте мою грусть.

Представьте, что вы предприниматель с огромным опытом ресторанного бизнеса.

И вот вы берёте книжку "Рестораны для чайников: как открыть свою столовую" и читаете всякую банальщину, значительная часть которой давно устарела, вперемешку с откровенной хуетой - знаете, такой аналог "Справочника для писателей" Эльвиры Барякиной.

Вот примерно такие чувства (если у вас получилось их представить), я и испытываю, когда беру всех этих Моэмов, Джеромов К. Джеромов и прочих Мэри Шэлли, Гюго и Мопассанов.

Восторгаться стилистикой Набокова у меня не получается. Человек надрачивал на вензеля, его роман "Дар" отвратен настолько, что меня хватило страниц на 10 чтения этого напыщенного бреда. Бунин - просто ниочёмный, это надо умудриться вообще - так разрисовать завитушками откровенное пустословие.

Окей, я не фанат такой стилистики. Может быть дело в сюжетности?

Да нет. Срать мне и на  приключения Дартаньяна и на приключения Артура Дента или Йона Тихого. Примерно одинаково. Не увлекает вообще. Правда. Вообще похрен, что будет с главными героями. Не вызывает никаких эмоций кроме понимания, что всё это - скучно.

Очень чувствуется, что это игра в куколок. Просто одни игруны в куколок пишут чуть более профессионально, чем другие. Но всё какое-то ненастоящее. И какое-то глупое.

Я практически перестал смеяться над анекдотами. Когда-то я их мастерски рассказывал. И знал их очень много. Теперь мне и рассказывать их скучно. Послушал вот этой ночью анекдот одного из признанных рассказчиков анекдотов в Ютубе. Блядь, восторгов в комментах тьма. Народу весело. Я - даже не улыбнулся. Не спецом. У меня не было предвзятого отношения. Он рассказывает в лицах и наверное даже интересно - я же дослушал эту муть до конца, а она длилась минут 5. Просто не улыбнуло. Вообще не понимаю, почему это смешно.

Это как кривляния Петросяна или клоуны в цирке. Скорее тоскливо, чем нейтрально, и уж точно не смешно.

Но почему?

Почему весь этот художественный развлекательный контент перестал меня развлекать?

Почему все эти попытки авторов книг и баек, которые претендуют на мудрость человечества, воспринимаются, как гон каких-то узколобых болтунов?

Я много думал об этом, правда. У вас, наверное, уже готовы ответы, но у меня единого ответа на это нет.

Мне просто жалко тратить время на эти "развлечения".

Стоит ли говорить, что я игнорирую огромный пласт современной кинофантастики?

Я её очень люблю, к слову.

Но комиксы "Марвел" с кучей спецэффектов - это какое-то утомительное зрелище. Какая-то мельтешащая вопиющая тупизна, рассчитанная то ли на детишек, которые перестали играть в конструкторы и изучать динозавтров, а только и способны, что коллекционировать какие-нибудь наклейки, да наблюдать за ужимками туповатых Ютуберов типа Ивангая, то ли на скудоумных инфантилов, для которых во время просмотра кино важно жрать попкорн и с тупым взглядом и приоткрытым ртом наблюдать за сменой цветовых пятен.

Мне неинтересны сюжеты про зомби. Но зомби я видел многократно. Самых разных.

Наверное, для зомби какой-нибудь Гарри Гаррисон - это очень увлекательно.

Но, блядь, я искренне не понимаю, что увлекательного в том, что какой-то высосанный из пальца дегенерат делает пиу-пиу и взых-взых машет мечом, одолевая сонмы ещё более тупых вражин.

Ребёнком я очень любил рассказы Роберта Шекли. Несколько месяцев назад решил почитать их вслух детям. Ну... что сказать... Мне понятно, почему они мне нравились, когда я был ребёнком. Но не более того.

Блядь, я когда-то балдел от сказок Андерсена! Не всех, но многих. Стал опять же, читать детям, и в итоге, пообщавшись с ними на тему прочитанного, пришёл к тому, что этого автора читать я им больше не буду. Скулёжный, сюсюкающий девственник с засранными религиозной мутью того времени мозгами трясёт своими комплексами на читателя едва ли не с каждой строки. То и дело умиляется, то и дело описывает какие-то поучительно-жестокие назидания детям и взрослым и заканчивает свои тексты "моралью", куда более тоскливой и спорной, чем мораль Королевы из "Алисы в стране чудес".

Я вот думаю, а если бы людям с детства не втолковывали бы, что эти книги - охуеть какие прекрасные - они сочли бы хотя бы треть из них таковыми?

Ведь мир литературы держится во-многом на "признанных авторитетах", а вот смотришь со стороны - и, вспоминая того же Андерсена, "голый король" на "голом короле".

Вы уже готовы порекомендовать мне "хорошие" книги? Не надо. Я заебался разочароваться.

Редкие кинофильмы меня откровенно радуют. Например, фантастический фильм "Из машины".

С книгами куда сложнее. Очень трудно стало верить с первых строк, что книга может быть для меня интересной.

Потому что первые же строки убеждают в обратном.

Я понимаю, что писателю нужно читать худлит и с Кингом в этом совершенно согласен.

Другой вопрос, что читать человеку вроде меня?

Что читать, когда я тупо заебался заставлять себя это делать?

Я перестал понимать, почему чтение худлита - это отдых. Я от чтения худлита пиздец, как устаю. Впечатление, что я засоряю ум какой-то нахуй не нужной хуетой.

При этом я вполне в состоянии отдать должное тому же Достоевскому или Сартру. Первый, несмотря на дикое косноязычие, действительно круто передаёт эмоции, а от "Тошноты" Сартра меня затошнило так, что я недочитал этот роман. Я осилил страниц 50-70 этой невыносимо тоскливой ниочёмной бытовой хуеты вперемешку с унылой рефлексией совершенно неинтересного человека и понял только то, что то, что я испытываю - это и была цель автора. Но, блядь, я правда не считаю, что не ознакомься я с ней - я бы что-то потерял. Я бы точно приобрёл. Время, которое потратил на это унылое говно.

У кого-то из вас трещат пуканы из-за того, что я типа покусился "на святое". Да не покушался я ни на что. Пишу, как есть. Свою правду. Честное и частное мнение. Вовсе не истина в последней инстанции. И совершенно на истину в последней инстанции не претендую.

Просто рассказываю о проблеме восприятия художественной литературы.

Она в большинстве своём перестала быть для меня хоть сколько-нибудь ценной.

Что мне, по-вашему, фальшивить, изображая интерес? Нахуй это надо? Мне лично - не надо. Вам надо? А зачем? Чтобы приобщиться к вашему восторгу? Я не могу сделать это искренне, так нахера душой-то кривить?

Нон-фишн, кстати, я тоже практически перестал читать.

Но книг интересных среди нон-фикшна - для меня гораздо, гораздо больше.

Вопрос в том, что я перестал понимать, что же такого ценного-то в чужих пафосных глупостях, коими напичканы эти художественные тексты и почему мне по идее должно быть интересно следить за судьбами никогда не существовавших главгеров, ни одного из которых я не чувствую близким себе человеком? У меня просто атрофировалось чувство сопричастности к выдуманным персонажам. Они перестали быть хоть сколько-нибудь важными. И едва ли не в каждой книге уже на первой-второй странице я вижу длинные уши автора, который не говорит мне ничего нового, но зато раздражает этой популистской пошлятиной, которой в книгах причисленных к "золотому фонду" - просто дохерища. Причём хуева туча унылых нытиков, которые только и делают, что скулят и страдают из-за несчастной любви, которая ни разу не любовь, а тоскливая влюблённость слабоумного онаниста, или из-за того, что вокруг такой "несовершенный мир". Блядь, ехать в купе с таким пассажиром - это же тоска тоской. Нахуя стремиться это читать?

Я перестал быть ца худлита?

Грустно, чё сказать. Но это похоже на правду.

Мне интересно учить языки, заниматься спортом, прокачивать навыки, которые я считаю для себя полезными, интересно осваивать новые горизонты в бизнесе, интересно задаваться всякими научными и околонаучными вопросами, интересно отслеживать те или иные политические или исторические события, интересно изучать философию и интересно анализировать человеческие поступки и по идее-то - я как раз вполне себе ца худлита.

Но нет.

Я читаю книги и понимаю, что мне и это неинтересно и то. Нет интриги, нет тайны, нет чувства, что я узнаю что-то важное про человечество из этих книг.

Практически всё какое-то пошлое, глупое и скучное.

За воробьями, охотящимися за хлебными крошками и то интереснее наблюдать, чем за главными героями этих книг.

И если проанализировать книги, которые мне, как сейчас модно выражаться, зашли - это практически всё - постмодернизм. Интеллектуальная игра.

Если просто взять за последние - внимание - 8 лет - книги, которые либо реально меня впечатлили, либо я просто получил удовольствие от их прочтения - то их не наберётся и десятка.

"Над кукушкиным гнездом" Кизи

"Парфюмер" Зюскинда

"История господина Зоммера" того же Зюскинда

"Коллекционер" Фаулза

"Волхв" того же Фаулза

"Чтец" Шлинка

"Имя розы" Эко

"Священная книга оборотня" Пелевина (на всякий пожарный случай - "Омон Ра" и "Чапаев и пустота" меня совершенно не впечатлили, и читая эти книги я часто откровенно скучал, но это было не так тоскливо, как например, чтение "Странной истории доктора Джекила и мистера Хайда", которую я тоже заставил себя прочитать полностью).

Вот, пожалуй, и всё.

Скудновато, да. И большинство этих авторов - постмодернисты.

В очереди стоят три книги Тартт (начало "Щегла" не произвело впечатление дикой хуеты, но с впечатлениями пока не определился - слишком мало прочёл), недочитанный "Маятник Фуко", который в общем-то заинтересовал, "Шантарам", "Лавр", романы Стругацких, с которыми я по ряду причин до сих пор не знаком.

Но когда я начну читать эти книги - многие из которых выглядят, как содидные такие кирпичи, я хз.

Просто потому, что навык сосредоточенности на чтении худлита уже порядком ослаб. Потому что сложно заинтересовываться.

Понимаю, что для писателя худлита это проблема. А что делать с этой проблемой - не знаю.

Жалко тратить время на всякую унылую муть. И скучно очень. К тому же от каждой второй "признанной книги" откровенно воротит - я правда не понимаю, почему скудоумные мудрствования и пошлейший популизм для обывателя - воспринимается чем-то охуенно классным.

Что касается всяких лыров и боевого фэнтези, то я в принципе не понимаю, как это может развлекать. Знаю, что развлекает и многих, но понять - до сих пор не понял. Впрочем, я и в "Линейку" не играл и "Танки онлайн" мне неинтересны. А когда подобное ещё и буквами подано - совсем уж тоска какая-то.

Принц Галадриэль засунул себе в жопу магический свиток, возлюбил царевну Светскую львицу, +3 к сексуальности, и предался с ней любви на шёлковых постелях. Выспавшись, возглавил отряд тёмных эльфов-магов и принялся сокрушать орды атсасинов-зомби. Охуеть, как интересно.

Интересно ли мне писать книги?

Редко. Я отношусь к писательству, как к работе. Я умею это делать, судя по многочисленным отзывам читателей, умею делать это хорошо, но точно бы этого не делал сейчас, если бы этим не зарабатывал.

Я знаю то, что то, что интересно писать мне - малоинтересно большинству читателей на всех литплощадках, на которых я тусил и тусуюсь сейчас.

Просто все эти проблематики и сюжеты - судя по всему эти читатели не считают ни актуальными, ни интересными.

Точнее, не так. Процент людей, которым понравились эти мои тексты - высок. Но процент людей, которые захотели это читать - мал. Просто эти книги неинтересны сразу. Ещё до чтения. Не моя ца.

И вот в итоге я пришёл к тому, к чему пришёл. Мне нравится заниматься писательством, потому что мне нравится так зарабатывать деньги. И я пишу то, что нужно ца. Пишу своё, но зная, что это будет пользоваться спросом. Просто в большинстве моих опубликованных под псевдонимами книг это в малой степени моё. В том смысле, что мне малоинтересны сами темы. А те темы, которые мне интересны - мало кому интересны из тех голодных до чтения читателей, коих на этих литплощадках - пруд пруди.

Для пластмассовых, квадратных и деревянных сообщаю специально: я ни к чему тут не призываю. За исключением авторов, с которыми я непосредственно работал, мне совершенно похуй, пишете вы свои книжки или нет. Я их читать буду очень вряд ли. Людям нравится? Гут. Не нравится? Да и хер с ним.

Зачем я всё это написал?

А мне нравится писать. Это помогает лучше понять самого себя и интересны мнения прочитавших мои писули людей. Как-то так.

Ну и просто, шоб вы знали, что у профессиональных писунов бывают и такие проблемы. Мало ли, вдруг вы не в курсе?)