Свинтус грандиозис (СИ) [Ольга Шлыкова] (fb2) читать постранично


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

  Когда я рассказала внуку, за что его прадеда посадили на девять лет без права переписки, он вздохнул: "Жесть". А дело было так. Заболела моя младшая сестра Беата, ей было всего шесть месяцев. Мама, которая имела опыт выхаживания младенца, то есть меня, сразу поняла, что это круп. Отец завернул Беату в тулуп, и побежал к фельдшеру. Чтобы сократить себе путь, он бежал огородами, перепрыгивая через заборы. Мама рассказывала, что утром отца арестовали прямо в школе, где он преподавал немецкий язык. На него просто пожаловались в Сельсовет соседи, потому что он ночью затоптал им огороды, чем якобы нанёс немалый вред будущему урожаю. Вычислили отца по следам, которые вели от нашего дома к дому фельдшера. А отец говорил, что в тюрьме, каждую ночь ему снилось, как участковый дядя Иван, открывает дверь класса, и почти шёпотом говорит: "Эдуард Шефер, на выход, с вещами". Не помогло свидетельство фельдшера, что время шло на минуты, и Беатка могла задохнуться, как не помогли и отозванные заявления односельчан. Отца всё равно засудили. "Это потому что он ссыльный", говорил маме участковый, "Они все на особом режиме. Им только помирать можно без разрешения. И хотя усатый сам уже умер, режим не особо-то поменялся". Мне было всего пять лет, и я ничего такого не помню. Я просто знаю, что мы вдруг остались одни - я, мама и Беатка.



  История нашей семьи типична для того времени. Через три года после окончания войны, моих родителей - выпускников педагогического института, отправили по комсомольской путёвке работать в далёкое сибирское село. Но комсомольская путёвка была только у мамы. Отец никогда не был комсомольцем, потому что, как говорят теперь, был этническим немцем. Раньше это называлось по-другому - депортированные граждане. В нашем селе депортированных немцев звали просто - ссыльные. И то самое далёкое сибирское село было местом ссылки семьи отца - его родителей, бабушки и четверых детей. Отец был единственным сыном и самым младшим в семье. В августе сорок первого, дав на сборы всего один день, их посадили в Саратове в товарняк, и почти без остановок везли несколько суток до станции Тайга, где, наконец, разрешили выйти из вагонов на перрон. Там же, на перроне, каждой семье выдали предписание о месте проживания до особого распоряжения. Моему отцу было пятнадцать лет, и он прекрасно помнил, как они добирались на это самое новое место жительства - по замерзавшей уже Оби, на палубе проржавевшей баржи лесовоза. Как получили квартиру - две комнаты в доме на три семьи, и прожили там первую голодную зиму. Через два года отцу разрешили поступить в педагогический институт, потому что в школах области не хватало преподавателей иностранных языков. В институте он познакомился с мамой, они поженились, и вместе уехали по распределению. Я родилась через год, Беатка через шесть лет.



  Когда Беата пошла в школу, мама вытащила моё зимнее пальтишко и, стряхнув с него нафталин, велела мне его надеть. Я надела, мама покачала головой и сказала:



  - Поехали в город.



  - Зачем? - Удивилась я.



  - Ну, походим, посмотрим, что на рынке и в комиссионке продают.



  У меня упало сердце. Я поняла, что мама собирается купить мне новое пальто. А я уже второй год просила у неё телогрейку, как у моей подружки Ритки. Ватные штаны с телогрейкой были самой замечательной одеждой для катания с горки. Но мама не соглашалась с моими доводами.



  - Тебе уже двенадцать лет, Эрика, хватит с тебя пацанских нарядов.



  Я надула губы, и в воскресенье попыталась спрятаться на чердаке, чтобы не ехать в город. Но мама меня быстро нашла, и через полчаса мы уже сидели в стареньком грузовичке и ехали на пристань, чтобы на катере добраться до Нарыма. Нарым давно был лишён своего городского статуса, но мама упорно называла это село городом. Теперь я думаю, что она просто скучала по родному Томску, и называла Нарым городом, чтобы отличать его от Парабели, где жили мы. И в Нарыме были магазины, настоящие. Телогрейку можно было купить и в Парабеле, в сельпо, где в то время не особо заботились о поставках одежды местному населению, ведь Нарым был рядом. Поэтому я всю дорогу ворчала на маму, а она меня не слушала.



  И вот мы заходим в магазин уценённых товаров, и мама подходит к длинному, синему, драповому пальто, фасона "мешок". Немного покрутив его в руках, и спросив у продавца, почему его уценили, она быстро рассчитывается, и мы выходим на рыночную площадь.



  - Ты его себе, что ли купила? - Осторожно спрашиваю я.



  - Ну, почему же себе, тебе. - Спокойно отвечает мама и идёт к рядам, где продают семена.



  Я не решаюсь с ней заговорить, пока она выбирает семена, а потом заходит в книжный павильон. Я, молча, иду за ней следом. Мама выкупает