Талый снег [Димитар Солев] (fb2) читать постранично, страница - 2

тропинки, по которой я шел, торчали низкие кусты с голыми ветками, а в их скудной тени лежали островки снега. Кустов было много, и, наверное, я раскачивался, стараясь достать снег губами, ощутить свежесть этого леденистого винограда. Возможно, я до него добрался: в какой-то момент я увидел бесцветные зернышки снега совсем близко. Они прятались в редкой тени у корней голого кустика. Кружевная тень неподвижно лежала на снегу, и это было единственное, что не двигалось, хотя минуту назад все вокруг меня неслось и кружилось в сплошном водовороте. Может быть, островок бесцветного снега в совершенно неподвижной тени тонких веточек был дном водоворота. Я понимал, что с той минуты, как звон у меня в голове слился с непонятным звоном вокруг, никакие другие звуки не доходят до моего сознания.

Сейчас, наверное, я лежу на спине — вместо тени тонких веточек на зернистом снегу я закрытыми глазами вижу плавящуюся на солнце синеву неба. Я вожу рукой но зернистому снегу, но в ладонях у меня ничего не остается. Я ранен. Это ясно. Вот почему мне не удается воедино связать дно водоворота — последнее, что осталось в моем сознании, когда я уткнулся лицом в снег, — с ослепительным светом, не дающим мне открыть глаза и посмотреть, что это неслось вокруг, когда после первых выстрелов я старался шагать сквозь туман и понимал, что ноги мои не двигаются, остаются в глубокой и липкой грязи. Сейчас я уже не чувствую тяжести в ногах, я весь отяжелел настолько, что вряд ли смогу двинуться. И все же подняться надо, хоть на локоть, и поискать поблизости хоть каплю снега — хочется пить, все горит внутри. Непонятно, как небо может вдруг превратиться в расплавленную массу и так жечь голову. Губы пересохли, кажется, мне не шевельнуть ими, вряд ли даже один звук сможет сквозь них проникнуть. В сущности, подниматься на локти не обязательно — не может быть, чтоб я оказался где-нибудь в другом месте, после того как я видел довольно большие островки снега совсем близко. У меня в глазах и сейчас еще стоит мелкий зернистый снег. И все же какое-то движение сделать надо, Ну хотя бы для того чтоб солнце не било в глаза.

Теперь мне хорошо. Теперь под ладонями прочно ощущается земля. Она покрыта грязью, но руки не проваливаются глубоко, очевидно она каменистая. Не думал я, что мне удастся безнаказанно повернуться со спины на живот. Даже невозможно сосчитать, сколько раз я начинал поворачиваться, пока удалось довести дело до конца. Теперь хорошо. Добраться бы только до винтовки. Все вокруг выглядит так же, как утром в тумане. Те же кусты, отбрасывающие скудную тень, и в ней, верно, прячутся островки снега. Все выглядит так же, только неподалеку от винтовки торчит большой камень — возможно, вершина покрытой землей скалы. Хорошо бы оказаться за ним.

Солнце было у меня над головой, когда, повернувшись на живот, я увидел на расстоянии нескольких шагов свою винтовку, солнце было на полпути к вершине холма, когда я до нее добрался. Сейчас я у камня, с винтовкой, а солнце скоро ляжет на вершину холма и зайдет за него в пожаре заката. Камень синеватый и местами покрыт мягким, точно ковер, желто-зеленым мхом. Когда я полз к винтовке, а потом уже с винтовкой к камню, под кустами я переводил дыхание и подбирал губами укрывшиеся от солнца остатки снега. Снег и вправду был зернистым, хрустел на зубах, язык потом долго щипало от холода. Я не пропустил ни одного кустика — теперь у меня целых две горсти снега, в каждой руке. Он тает, но я не дам ему растаять, прежде чем почувствую его на губах. И в выбоинах на камне есть снег. Вернее, почти незаметные остатки снега, маленькие лужицы в затененных ямках, они ярко блестят на сером фоне.

Это уже совсем хорошо, так же хорошо, как то, что у меня есть винтовка. Это моя винтовка, я узнал ее, когда полз в гору через кустарник, раньше, чем до нее дотянулся. Я сразу узнал, что это моя винтовка, но и сейчас не понимаю как. В ней пять патронов. Пять патронов, один уже в стволе, и еще камень перед грудью. Я лежу на животе в набухшей от талого снега земле, и мне отлично видны соседние холмы.

Теперь совершенно ясно — я ранен. Куда-то в ногу, или в бедро, или в обе ноги — не знаю. С той минуты, как я перевернулся на живот, пополз за винтовкой, потом к камню, я старался не смотреть на локти, хотя передвигался только с их помощью: достаточно знать, что я ранен. Видеть рану и кровь мне было не тяжело. Не уверен, что хорошо помню, как все случилось, почему я остался один, без сознания, в кустарнике, но уверен, что тропка, по которой я шел за товарищами сквозь туман, где-то здесь, неподалеку от моего камня. Кусты — вот они, с островками снега в тени. Меня ранило, и я отстал от колонны — вот как, вероятно, все сложилось. Знаю, что это произошло утром, а сейчас далеко за полдень, и солнце стоит над вершиной холма.

Они должны вернуться, те, кто стрелял, когда мы, вытянувшись цепочкой, продвигались среди кустарника, кто заставил меня сломать строй и упасть под сплошной звон в бесцветный зернистый снег. Конечно, они вернутся,