С голубого ручейка [Николай Владимиров Atta] (fb2) читать онлайн
- С голубого ручейка 168 Кб, 32с. скачать: (fb2) читать: (полностью) - (постранично) - Николай Владимиров (Atta)
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
Николай Владимиров С голубого ручейка
Это — художественное произведение, и не больше. Не путайте автора книги с её героем.…Девушка плакала на платформе метро, ткнувшись носом в блестящую металлическую колонну. Густые чёрные волосы спутались, свалились в неопрятную массу, и мелко вздрагивали худенькие плечики — плакала она нехотя, как бывает, когда и не хочется показывать горе, но оно всё равно прорывается, вопреки твоему желанию. Лёгкая светлая курточка, синенькие джинсики… Рядом, на полу лежала маленькая серая сумочка с длинным ремешком. И никому, решительно никому до них — ни до сумочки, ни до самой девушки не было никакого дела. Только что подошёл поезд, из открывшихся дверей валил народ, обходя девушку, словно зачумлённую. Как не было до неё дела и симпатичному молодому человеку, шедшему в числе прочих по платформе. Высокий, темноволосый, заметно загоревший, он носил светлую рубашку, серые брюки и изрядно запылившиеся ботинки. Сложенная куртка переброшена через правое плечо, на котором покачивалась так же суконная сумка, а слева свисал чёрный фотоаппарат в полураскрытом чехле. Углублённый в свои мысли — видимо, довольно важные, молодой человек едва не прошёл мимо. И прошёл бы — но сперва его задержала льющаяся из вагона толпа, а потом он увидел и саму девушку. Остановился, сделал шаг, снова остановился… Девушка плакала, не замечая ни толпы, ни шума уходящего поезда. А когда ушёл поезд, и медленно рассосалась толпа, молодой человек шагнул вперёд. Наклонился, поднимая сумочку, и осторожно коснулся худенького, слегка вздрагивающего плечика: — Простите!.. Вам плохо?.. Я могу чем-то помочь?..Томас Майн-Рид, «Квартеронка»
* * *
…Это потом, когда всё уже закончилось; когда оторвавшийся от взлётной полосы самолёт начал долгий путь обратно, в жаркую, шумную, пыльную и бестолковую Москву; когда за бортом вновь показались нежащиеся под солнцем облака и земля, похожая на топографическую карту; когда я смотрел то в иллюминатор, то на сидевшую рядом Полину — на мягкий завиток чёрных волос на нежной щёчке и короткий рукавчик чёрной блузки с узором; когда сама Полина сделалась тихой, спокойной и удивительно красивой — словно статуя из белого мрамора — вот тогда-то мне и припомнился стародавний институтский приятель Миша Мажурков. Здоровенный же он был парень. Ростом — под потолок, в плечах — косая сажень, кулаки — что молоты, до сих пор помню. Мама про такого непременно сказала бы: «Федя! Поймай медведя!». А вообще таких крупных, сильных, здоровых ребят называют качками или амбалами, и почему-то считается, что они глупы. Может быть, так оно и есть: un mass — в массе, у большинства, как говорил известный герой Стругацких. Но только не в том случае, если речь идёт о Мише. Закрываю глаза и вижу огромную двухсветную аудиторию, столы амфитеатром… И себя самого, мокрого от пота и волнения, тупо сидящего над исписанными листами. Экзамен настолько важен, что его принимает специальная комиссия во главе с деканом. А доставшаяся задача мало того, что оказалась сложной, так ещё и решить её следовало за строго определённое время. И тут, на моё счастье, в дверь заглядывает заблудившийся первокурсник. Забыв об экзамене, несколько счастливо-долгих минут комиссия занималась исключительно им. За это время сидевший позади Миша, перегнувшись через стол, тычет пальцем в исписанные листы, на лапидарно-матерном языке объясняя мне мою ошибку. Или новогодний вечер. Мы — ещё зелёные, но уже гордые студенческим званием первокурсники, собрались вокруг Миши, показывающего дембельский альбом. Самый настоящий альбом, как для фотографий — причём фотографии в нём тоже есть. Вот сам Миша, весёлый, белозубый, в полосатой тельняшке, выглядывающей из-под полурасстёгнутого кителя, в лихо заломленном набекрень берете, с автоматом на груди. И он же — в компании разудалых парней, своих сослуживцев, на фоне бронетранспортёра. Но больше всего мне запомнился сделанный красками рисунок на первой странице — летящий во весь опор поезд, а на переднем плане, на зелёном пригорке две тоненькие длинноногие девушки в коротеньких юбочках, с развевающимися на ветру волосами, машущие платочками вслед. Миша рассказывал — друг его, погибший, рисовал… А в начале пятого, последнего курса, ранней осенью у Миши родилась дочка. И случилось так, что из наших однокурсников я был первым, кто об этом узнал. Наш дворец науки стоял не то, чтобы далеко от метро — но не так уж и близко. Минут двадцать пешего хода, или те же двадцать минут на автобусе. Только не напоминайте, что автобус движется несколько быстрее пешего студента. Просто, пока этот автобус на остановке прождёшь, да пока он приедет, и пока в него влезешь — те самые двадцать минут и проходят. Да и не слишком приятно, когда пассажиры набиваются в этот автобус, словно селёдки в бочку. Словом, если время и погода позволяли, я старался ходить пешком. Разумеется, не по полному шума и гари проспекту, а по идущей параллельно тихой улочке, которую разведал ещё в первый год своего студенчества. Так и в тот раз. Раннее утро, а погода такая тёплая, что казалось — лето решило задержаться ещё на несколько дней. Ночью прошёл дождь, тротуары черны от воды, а дышалось до того легко и свободно, что идти никуда не хотелось — так прогулял бы весь день. Мне и оставалось-то перейти по «зебре» через проспект — а на той стороне стеклянные стены нашей almamater примут меня в свои холодные объятия. Как вдруг, около светофора меня изо всех сил шарахнули по плечу. Поворачиваюсь — стоит рядом весёлый Миша, в новёхоньком светло-коричневом костюме, слегка помятый и явственно пахнущий спиртным. — Здорово, Толян! — завопил он чуть ли не на всю улицу. — Привет! — потёр я ушибленное плечо. — Ты чего, сдурел? — Извини, слушай! — Миша улыбнулся аж во весь рот. — Дочка у меня родилась! Представляешь, Толян? У меня — и вдруг дочка. Вчера вечером, понимаешь!.. — Поздравляю! — протянул я руку. — Спасибо! — расчувствовался Миша. — Ты уж извини, что я тебя так… Честно признаюсь, в тот момент я слегка растерялся. Понимаю, что у человека радость, что от счастья он сам не свой и весь мир любить готов. Но в то же время, кто он мне? Так, приятели-однокурсники, в перерыве между лекциями в коридоре постояли, позубоскалили, профессоров, да девчонок обсудили… Тут Миша и говорит: — Слушай, Толян! Раз уж такое дело, надо нашим ребятам… В общем, отметить надо, как полагается. Всех приглашаю… Ну, и тебя заодно. Мне бы вежливо, но твёрдо отказаться, сославшись на какие-нибудь неотложные дела, которые непременно найдутся, если как следует поискать. Сейчас я так бы и поступил, не раздумывая. Но в ту пору отстаивать свои интересы, да ещё и за счёт чьих-то чужих мне ещё только предстояло научиться. А тут у человека радость, да и парень он, повторюсь, в общем-то, неплохой. А как на экзамене выручил!.. Словом, к институту мы пришли, словно закадычные приятели. Разве что, не обнявшись, как те его друзья-десантники на фото. У крыльца уже собрались наши ребята и девушки, и Маши буквально оглушил их радостным воплем. Тогда, как и сейчас, неподалёку от нашего дворца науки было полным полно маленьких кафе. Полная, накрашенная, обвешанная фальшивым золотом тётка, владелица одного из них, явно не ожидала такого количества посетителей в столь ранний час. Это не помешало ей быть готовой к любим неожиданностям — три стола составили вместе, выставив вино и водку с подобающей закуской. Миша, как виновник торжества — во главе, в центре всеобщего внимания. А как пришло время выпить по второй, так и вовсе, всех обошёл, с каждым чокнулся, а то и обнялся, от каждого приветствие выслушал… Ну а я, под шумок, да и в сторону. Дела до меня никому нет, все заняты Мишей. Разве что сам счастливый отец Миша был готов в это утро любить весь мир — и я не был исключением: — Толян, ты куда? Пришлось объяснить, что у меня дела. «Извините, рад бы ещё посидеть, желаю приятно провести время…». — Нет, Толян! Ты послушай — дочка у меня родилась. Представляешь: у меня — и вдруг дочка… Я и опомниться не успел, как обнаружил в руке стаканчик, налитый на два пальца. Нет, я не растерялся. Даже произнёс короткую речь о том, какая замечательная у Миши родилась дочка, как я за него рад, и как им обоим желаю счастья. Миша аж прослезился с пьяных глаз. — Спасибо, Толян! Затем поднёс стопку к губам, делая вид, будто пью. Наивный. — Толян, ты чего? — Миша не поверил собственным глазам. — Ты меня уважаешь?.. Объяснил, что уважаю и даже очень — но пить эту пакость не стану. — Толян, да ты!.. Если не пьёшь — значит, ты меня не уважаешь. Значит, и дочку мою не уважаешь, и семью мою тоже… Да знаешь ли ты, кто ты после этого?.. Не стану рассказывать, что было дальше. Здоровенный парень Миша Мажурков, и ручища у него тяжёлая. Старый доктор в больнице, куда меня доставил вызванный хозяйкой милицейский наряд, долго качал маленькой лысой головой. — Ну и дурак же ты, парень! Пришлось объяснить, что я не пью спиртного. Так же, как не употребляю вещества и не нюхаю клей. — Ну-ну… — посмеивался доктор. — И как же ты дальше жить собираешься, с эдакими принципами? — Как жил, так и буду, — ответил я. — Будет он! — продолжал доктор. — Ты, парень, лучше вот что скажи: река с голубого ручейка начинается, а дружба с чего? — С улыбки? — вспомнил я песенку из детского мультика. — С поллитры, — рассмеялся доктор. — Запомни хорошенько: с поллитры и ни с чего другого. Посидели, бутылочку раздавили, «за жизнь» поговорили — и друзья навеки… А ведь ничего я тогда не понял. Жизнь продолжалась, впереди меня ждал диплом и первые, не слишком уверенные самостоятельные шаги. Так что эта история не то, чтобы забылась — просто со временем стало не до неё. По-настоящему я вспомнил о ней только сейчас, без малого через год после того, как встретил Полину. — Простите!.. Вам плохо?.. Я могу чем-то помощь?.. И почему мне везёт на приключения именно в такую, раннюю осень, когда ещё не чувствуется, что это осень, когда ещё вполне по-летнему тепло? Работа в авиакомпании, пусть и в наземной службе, имеет свою специфику. Взять хотя бы выходные, приходящие не на те дни недели, что у прочих граждан. Вот и тогда — воспользовавшись тем, что в будни не бывает много народу, мне захотелось прогуляться. Съездить на Воробьёвы горы, пройтись по набережной, полазить по узким тропинкам над рекой. Заодно и посмотреть на Москву с той самой точки, с какой на неё, возможно, когда-то смотрел сам Наполеон. Так я и поступил — погулял, полазил, посмотрел, приплыв туда на кораблике, словно с родителями в детстве. Словом, я провёл тогда замечательный день, и всё, что мне оставалось — сесть на метро и, проехав через полгорода, оказаться в маленькой двухкомнатной квартире, которую вот уже с полгода с гордостью называл своей. Дома меня ждала статья, заказанная и даже частично оплаченная «Палеонтологическим журналом», и чтобы закончить её в срок, следовало поторопиться. Утром — снова на работу. Как любил говаривать мой бывший начальник: «самолёты — не люди, они ждать не могут…». Вместо этого, подняв сумочку, я осторожно коснулся худенького плеча. — Уйдите! — жалобно всхлипнула девушка. Я молча развернул её лицом к себе. Грубо развернул, откровенно говоря, может и не следовало так. Помню, как в ту, самую первую минуту она показалась мне некрасивой. Впрочем, слёзы и горе никого не красят. Округлое, раскрасневшееся от плача «крестьянское» лицо, спутавшиеся чёрные волосы над высоким лбом — кудрявый лён… Несколько минут мы молча смотрели друг на друга — а потом она ткнулась мне в грудь и разрыдалась уже по-настоящему. Я гладил её по волосам, то и дело повторяя: «Ну что вы… в самом деле… пожалуйста, не надо…», одновременно пытаясь сообразить, что же мне теперь со всем этим делать? Полуобняв, я повёл её вниз — в маленькое грязное кафе на пристани, продуваемое всеми речными ветрами, с хмурой толстой тёткой за стойкой. Зато здесь были столики на двоих и здесь, на наше счастье, никого кроме нас не было. Здесь мы и сидели, причём довольно долго, потому что сначала она очень долго плакала. Затем деликатно высмаркивалась, смотрелась в зеркальце и причёсывалась — приводила себя в порядок. Долго извинялась, сообразив, что перед ней — совершенно незнакомый человек. Снова плакала, рассказывая незамысловатую историю девушки из провинции, приехавшую поступать в Университет. Я сидел, слушал… Ну и наивное вы, девушка, существо. Разумеется, мы, мужчины — не ангелы. Но и вам так подставляться тоже глупо. Это кто же такого ребёнка одного через полстраны отправляет? Знакомых бы каких-нибудь нашли… Был уже вечер, когда мы гуляли по набережной. Её сумочка была у меня в руке, а другой я крепко сжимал тоненькие пальчики. Сверху нас прикрывал косогор, внизу несла волжские воды Москва-река, время от времени захлёстывая набережную, если мимо проносился скоростной катер. Проплывали кораблики — на одном играла музыка, на палубе кружились в танце пары. Полина уже не плакала, но иногда подносила к глазам мой носовой платок. — Спасибо вам, Анатолий! — наконец, сказала она. — Большое вам спасибо, но я пойду… — Куда? Обратно в общежитие?.. Она улыбнулась. Улыбка была кислой и вымученной. — Я понимаю, но… Понимаете, мне просто больше некуда идти. Ещё раз большое спасибо за всё… На самом деле всё было не так уж плохо. Можно было обратиться к моей последней квартирной хозяйке, за известную плату готовую приютить заплутавшую в жизни студентку. Можно было бы позвонить родителям, отношения с которыми только начали налаживаться. Можно было обратиться к кое-кому из друзей. Словом, вариантов было несколько, пусть сложных и многоходовых, и я сам не знаю, как эти слова сорвались с моих губ: — А знаете что, Полина! Переезжайте жить ко мне. Она остановилась. Она ничего не ответила, только часто-часто заморгала. Именно тогда я заметил, что у неё длинные ресницы. И карие глаза. — Анатолий, вы?.. — Полина! — продолжал я. — Только, пожалуйста, не пугайтесь и не подумайте ничего плохого. Я один, но у меня есть вторая комната. И я вам ничего такого не сделаю… — Но вы меня совсем не знаете… — Как и вы меня. Так что риск обоюден. — Но мои вещи!.. Не знаю, не могу так, я вас стесню… — Ни капельки. Наоборот, по хозяйству поможете. А вещи ваши мы заберём, прямо сейчас… И, не давая опомниться, не выпуская сумочки из рук, повлёк за собой. Смешалось в тот вечер всё сразу и вдруг, как в калейдоскопе. Помню, как мы бежали по набережной к ведущей наверх лестнице. Помню, как поднимались по шатким деревянным ступенькам, которые никак не хотели заканчиваться. Помню, как наконец, одолели лестницу и оказались на улице, по которой одна за другой проносились машины. Водитель вишнёвого «жигулёнка», высокий тощий парень со стриженым затылком и сам ехал в Университет, а потому был рад оказии, в виде платящих за проезд пассажиров. Помню, какое впечатление на меня произвело общежитие — примерно с полдюжины четырёхэтажных корпусов серого кирпича с пыльными окнами и рядом балконов над входом — на балконах во множестве сушилось бельё. Пожилая вахтёрша сначала не хотела нас пускать — но моментально подобрела, увидев у меня в руке синенькую бумажку. Надо ли объяснять, что переговоры целиком и полностью легли на меня — Полина стояла сзади, вцепившись в мою куртку. Поднявшись по лестнице на третий этаж, мы долго шли по гулкому коридору — до окна в торцевой стене, где на подоконнике сидела изрядно помятая рыжеволосая особа, пускавшая сигаретный дым в полуоткрытую створку. Комната, в которой жила Полина, оказалась маленькой. Три небрежно убранных постели, три тумбочки, три одёжных шкафа у противоположной стены, неизменный портативный телевизор — на маленьком экране, на сцене плясали какие-то размалёванные черти. И ведущий к окну узкий проход, где на открытой форточке сушились лифчики и трусики. На ближайшей к двери кровати сидела тощая пепельноволосая девица, чиркавшая разноцветными фломастерами в мятой тетради. Переступив порог, Полина вдруг засмущалась. Остановилась и подняла глаза, будто спрашивала: «Вы ведь не передумаете? Это же всё серьёзно, правда?». — Где твои вещи? Пепельноволосая аж подпрыгнула на своей кровати. — Ой, Полинка! Кто это?.. — Где? — повторил я. Вещей у неё оказалось на удивление много. Новенький бежевый чемоданчик в красную клетку, на колёсиках и с выдвижной ручкой — родители специально купили, отправляя её учиться. Маленький серо-коричневый рюкзачок, стопка книг и тетрадок. И несметное количество кофточек, рубашечек, брючек, футболок… С полчаса, не меньше, она металась по комнате, вынимая всё это то из тумбочки, то из крайнего, у окна, шкафа. Кажется, кое-что из женского белья, сушившегося на форточке, тоже принадлежало ей — очень уж выразительно она на него поглядывала. Но взять, во всяком случае, при мне, постеснялась. Пепельноволосая и про тетрадь свою забыла. Сидела и смотрела на нас, водя по губам кончиком ручки. А когда мы уходили, заметила вполголоса: — Ну и даёшь же ты, Полинка! Каюсь — закрались у меня в эту минуту сомнения. Вот только передумывать и играть назад было уже поздно. Мы снова шли по длинному гулкому коридору, слыша вслед неприятные шорохи и шепотки. Курившая на подоконнике девица куда-то исчезла, а толстая вахтёрша при нашем появлении разразилась выразительной тирадой. На город спустились сумерки — было время, когда фонари ещё не горят, но вот-вот зажгутся. Я снова голосовал, стоя на обочине — только водители в этот час были сама нелюбезность. Ехать предстояло по МКАД, огибая город, а потом возвращаться, так что цену они ломили… Дома мы оказались далеко за полночь. Только не подумайте, что до появления Полины у меня царил живописный беспорядок с разбросанными тут и там носками и брюками, да горой немытой посуды в раковине. Верьте ли, нет — терпеть не могу подобный бардак, особенно когда он сопровождается пустыми бутылками. Просто полгода назад, ранней весной, подписав в риэлтерской конторе необходимые бумаги и получив из рук симпатичной девушки заветную связку ключей, я впервые вошёл сюда не как гость — возможный покупатель, а как полноправный, законный владелец. Нищий, словно в студенческие времена — на покупку ушли все мои сбережения, а долг предстояло выплачивать добрых четыре года. От прежних хозяев мне досталась лишь сломанная кровать без спинки, да колченогий, шатающийся от малейшего прикосновения стол, и прошло две недели, прежде чем я смог переехать по-настоящему. А сейчас посреди комнаты стоит босая черноволосая девушка и с интересом, да и не без некоторого страха всё это рассматривает. И выцветшие обои на стенах — на настоящий ремонт, с переклеиванием обоев и перекладыванием паркета пока что не было ни денег, ни времени. И на гирьку с гантельками около стены, на прикреплённый к стене турник — здесь же, в большой комнате до появления Полины я по утрам делал зарядку. И на тот самый, накрытый скатертью обеденный стол, который я починил и теперь использую в качестве письменного. На столе лежит несколько книг, а рядом — закрытый ноутбук: статья, над которой я работал. А над столом — огромный фотоколлаж: охотники в широкополых шляпах, слегка привстав в лодке с ружьями наперевес, смотрят на пасущихся на берегу огромных, изогнувших длинные шеи апатозавров. Иллюстрация Зденека Буриана к «Плутонии» Обручева, подарок коллег из авиакомпании на день рождения. Ну, а мне сейчас, понятное дело, не до статьи. Надо девушку покормить — голодная ведь, после беготни и всех треволнений. Надо где-то её устроить ночевать — или здесь, в большой комнате на диване, или на тахте у себя в маленькой, самому переселившись в большую. Её бежевый чемодан притулился тут же, у стены, а серо-коричневый рюкзачок примостился сверху, на чемодане. А что домашние тапочки она забыла в общежитии — это мы только что выяснили. Она не проснулась утром, пока я вставал, собирался на работу и завтракал. Устроил я её в большой комнате на диване, а уходя, прошёл через лоджию и заглянул к ней. Смотрю — посапывает, лёжа на боку, положив ладошку под щёку, разметав по подушке чёрные волосы. Одеяло сползло чуть ли не на пол, а когда я подошёл, чтобы поправить, под ногами предательски хрустнул паркет. Она вскинулась, натянув одеяло чуть ли не до подбородка. А я, улыбнувшись, положил рядом на стул две тысячные бумажки — на хозяйство, а сверху — запасную, до того бесполезную связку ключей. Уже на улице я не без удовольствия подумал, что на кухне её ждёт ещё один сюрприз — горячий чайник и остывающие на сковородке два блинчика с мясом. Всего было пять, но три съел я сам. Конечно, у девушек есть все основания опасаться нас, мужчин. Но иногда им следует получать и приятные сюрпризы. Этим же вечером сюрприз, причём наиприятнейший, ждал меня самого. Накануне, в метро и в кафе я видел её заплаканной и растрёпанной, а во время последовавшей беготни и вовсе особо не рассматривал. Зато вечером, когда я впервые позвонил к себе в дверь… Волосы — иссиня-чёрные, словно ночное небо, мягкие и пушистые, слегка вьющиеся, и при этом невероятно пышные и густые. Словно языки пламени охватили милое лицо, вроде бы оставшееся прежним, но при этом неуловимо похорошевшее. Носик маленький, изящненький, брови тоненькие, дугой. Глаза тёмно-карие, удивительно глубокие — кажется, что в них светятся маленькие звёздочки. И улыбка!.. Невозможно описать, какая у неё улыбка! От такой улыбки звёзды должны зажигаться, точно. Она отступила, довольная произведённым эффектом. На ней были тонкие тренировочные брючки — «для дома», белая в красную клетку рубашка навыпуск… Когда я вошёл, протянув букет из трёх роз, милое лицо буквально осветилось: — Это мне? Вот так, неожиданно для нас обоих, всё и началось. С нашего первого настоящего ужина в тот вечер. И с моего возвращения на следующий день, когда я нашёл свою квартиру до того вымытой и прибранной, что заходить было страшно. С первой нашей совместной прогулки. И с первой поездки в аэроклуб, когда мы вместе поднялись в воздух на одномоторном «Фальке». Хотите покорить сердце девушки — покатайте её на маленьком самолётике, где два кресла рядом, сделав несколько не слишком сложных фигур. Видели бы вы, как сияли глаза Полины, когда мы приземлились. И с нашего второго визита в Университет недели через две — сначала в кабинет к ректору, а затем в другое общежитие, мужское. С нами был адвокат и трое ребят из нашей наружной охраны, и я не без удовольствия понаблюдал, как два любителя лазить по ночам в девчачье общежитие умылись кровавой юшкой. «Дядя, а почему они тебя послушались, а самого не спустили вниз головой с моста?» «Я бы им, подлецам, спустил — за мною было шесть всадников, а в руках граната». Не стану утомлять подробностями — скажу только, что дело было непростым, но с этой минуты большая проблема, стоявшая перед маленькой девушкой, перестала существовать. А наши с ней лыжные прогулки за город — зимой, когда выпал долгожданный снег. Танцы вечером в «Лесной поляне», в большом зале перед камином, в котором так весело потрескивают горящие поленья. Танцевать медленные танцы она совсем не умела, и мне пришлось её учить, ни словом не обмолвившись о другой девушке, что когда-то давно — вечность назад, учила танцевать меня. «Однажды в твоей жизни появится новое имя, которое обратит в прах предыдущее». Её первая сессия в Университете. И наша первая настоящая ссора, когда намеренно вернувшись домой раньше обычного, обнаружил в большой комнате, на ковре под коллажем с апатозаврами двух миленьких светловолосеньких подружек. Они накрыли ужин прямо на полу, на расстеленном покрывале — в углу пел-заливался радиоприёмник, а посередине даже бутылочка стояла. — Анатолий, познакомьтесь! — заметно смутилась Полина. — Это мои подруги по институту, Наташа и Юля. Помните, я вам рассказывала. — Очень приятно, — я с особым удовольствием прихлопнул музыку. — А теперь, Наташа и Юля, сию же секунду вон отсюда! Ссора у нас тогда вышла знатная. И почему девушки, когда злятся, становятся такими красивыми. На меня кричали — как потолок не рухнул. Меня били — маленькими кулачками в грудь. «Ты ничего не понимаешь! Думаешь, ты купил меня? Это мои подруги, они мне помогают… А ты — дурак, дурак, дурак!..» Я дал ей прокричаться — всё равно ни слова не вставить в ответ. А когда иссяк поток слов и бессильно упали маленькие кулачки, спокойно сказал: — Запомни, принцесса! Вот это — мой дом. Я здесь — хозяин, тогда как ты — всего лишь гостья. Любимая, желанная, но всё равно гостья. А будешь брать горлом — вылетишь вслед за ними. Зато на Новый Год состоялся у нас весьма важный разговор. Знать бы тогда, насколько он важный. Началось всё с того, что мы вместе встретили Новый Год. Не дома, в четырёх надоевших стенах, а на Манежной площади, в компании таких же беззаботных гуляк. Прослушали новогоднее обращение по радио, поцеловались, как это принято, под бой курантов, загадывая желания. Обошли ГУМ, прогулялись по набережной, любуясь проплывающими корабликами и покачивающимися на волне льдинами. Полюбовались иллюминацией, выслушали массу поздравлений от незнакомых людей, с трудом отбившись от назойливых приглашений со стороны встречных компаний с их шампанским и фейерверками. Словом, домой мы вернулись за два часа ночи — и уже здесь, при свечах у ёлки подняли по бокалу: Полина с лёгким шампанским, которое, как я заметил, любят все девушки, но пьют понемногу, я с моим неизменным апельсиновым соком. Вот тогда она и спросила. — И вы никогда не пьёте? Никогда-никогда? Что мне ей ответить? Сколько раз меня об этом спрашивали. Сколько раз я сталкивался и с искренним непониманием, и с дурашливым покручиванием пальцем у виска, и с откровенным презрением, и с не менее искренним желанием просветить дурака, наставив на путь истинный. А сейчас передо мной стоит прелестная черноволосая девушка в сером пушистом свитерке, так ладно обтягивающем её фигурку, и тоже удивляется. — Честно? Нет, никогда. — Но почему? — Потому что не хочу одурманивать себя. — Знаете, Анатолий! — продолжала Полина. — Пожалуйста, не обижайтесь, но… Вы мне помогли — а ведь вы меня тогда совсем не знали. Вы так легко находите общий язык с самыми разными людьми — и совершенно никого не боитесь, не смущаетесь. Вы столько знаете и умеете, в таких интересных местах бываете… — Сейчас ты скажешь, принцесса, что несмотря на вышеперечисленные достоинства, живу я скучно. Мне такое уже говорили… — Нет-нет! — заторопилась Полина. — Совсем наоборот, вы живёте ярко и интересно, я даже не представляла, что так можно. Но у нас дома по праздникам всегда собираются, много музыки, разговоров, а на столе обязательно стоит бутылочка папиного вина или самогона. И никто не видит в этом ничего плохого… — А что в этом хорошего? — ответил я вопросом на вопрос. — Не хочу одурманивать себя. Понимаешь, принцесса? К беде ли, к худу — не хочу быть пьяным. — Но ведь тогда получается… — начала Полина. — Толик! Ведь вы же один… — Разве? — притворно удивился я. — Что-то я не припомню, кто у нас две недели назад, полдня прокатавшись на лыжах, собирался протанцевать всю ночь. — Толик! — рассмеялась Полина. — Я не об этом. Просто собраться с друзьями за бутылочкой, посидеть, поговорить. Вы же ни к кому не ходите. И к вам тоже никто не приходит. Почему к вам никто никогда не приходит? — А что делать? — спросил я. — Но ведь не обязательно же напиваться, — не сдавалась Полина. — Можно же выпить немножечко… Ну просто, чтобы было весело… — Ну, правильно, — тут я слегка разозлился. — Зачем одурманивать себя до полной отключки, если можно одурманить себя немножечко. А если я вообще не хочу одурманивать себя? Ни в какой степени. Знаешь, какую ошибку делает тот, кто садится играть с заведомыми шулерами? Берёт карты в руки. Так и здесь: сначала выпиваешь бокал, утешая себя тем, что от одного бокала ничего не сделается. Затем выпиваешь другой — за компанию к первому. А потом неожиданно обнаруживаешь себя под столом, искренне недоумевая, как так вышло… Мне вспомнился ярко освещённый зал в ресторане-кораблике. Все уже пьяны, физиономии раскрасневшиеся, пиджаки сняты, пузики под белыми рубашками колышутся… И кто-то кому-то заплетающимся языком объясняется в вечной дружбе, кто-то лезет целоваться, кто-то пытается ухаживать за присутствующими дамами — а дамы тоже уже хорошие, а потому не особенно сопротивляются. Дура, тебя же дома муж ждёт!.. А я, в ту пору ещё не заместитель начальника службы внутренней связи, а всего лишь молодой инженер, сумевший найти очень интересное место работы — моей первой работы, стою на палубе. Снаружи медленно уплывают назад городские огни, морозный воздух холодит голову, внизу на волне покачиваются расколотые льдины… — Толик, бедненький! — Полина положила пальцы мне на виски. — Вы ведь даже не знаете, как это весело. Дружно посидеть, пообщаться, выпить вместе со всеми. Это вовсе не страшно и не плохо. Это просто весело… Я замолчал, не зная, что ответить. Посидели мы немного. А вокруг — приятный романтический полумрак, потому что электричество мы выключили, и только пламя свечей слабо колышется на неизвестно откуда взявшемся ветерке. Тихо-тихо, лишь за окном изредка шарахнет ракета. И запахи, эти чудесные, так любимые мной с самого детства новогодние запахи — мандарины, горячий стеарин от свечей, живая ёлка с корнями в горшке, которую мы вместе с таким удовольствием наряжали. И тёмное, усыпанное звёздами небо снаружи за окном. К окну, к закрытой на зиму балконной двери я и подвёл Полину, мягко обняв за плечи. — Смотри! А за окном — белый, заснеженный город. Балконы в снегу, деревья далеко внизу тоже в снегу, и даже фонари вдоль тротуара в белых, подсвеченных снизу шапочках. Три часа ночи — но во многих окнах горит свет, а на дорожке перед соседним домом стоит какая-то компания. И тут какой-то добрый человек постарался — запалил фейерверк во дворе за тем самым домом. Была у него там целая коробка, и как начнёт эта коробка стрелять, один заряд за другим — паф-паф-паф… Огненные сполохи над крышами так и взлетают. — Смотри! — повторил я. — Видишь, как красиво? Полина тихо кивнула. Обняв за талию, я мягко привлёк её к себе, утопив подбородок в мягких чёрных волосах. Так мы и стояли, пока за домом не выстрелил последний патрон. — Видела, как красиво? — снова спросил я. Высвободившись, Полина повернулась ко мне. — Да, только я не понимаю… — Не хочу всего этого терять, всей этой красоты. Не хочу, пусть даже слегка, на короткое время стать одурманенным, одуревшим. Не хочу быть пьяным. Понимаешь, принцесса — не хочу!.. — А знаешь, Толик! — Полина снова прижалась ко мне. — Папа бы тебя не понял. Он считает, что праздник — не праздник, если все вместе не поднять по бокалу. Он за городом гонит самогон, которым очень гордится, и такое замечательное вино делает… В тот момент я даже не понял, что Полина впервые обращается ко мне на «ты». И снова, после недолгих новогодних каникул, начались будни, которые никто, кроме явного недоброжелателя не назвал бы скучными. Прежде всего, это работа в авиакомпании, приносящая не самый плохой доход. В тридцать один год зам. начальника отдела внутренних коммуникаций, с перспективой самому стать начальником — совсем неплохо. Впрочем, Наполеон в свои тридцать пять был уже императором. И две новые статьи в «Палеонтологическом журнале», принёсшие мне, скажем так, широкую славу в узких кругах. Приятно, когда сам Президент Академии Наук вручает тебе диплом. Что до присутствовавшей Полины, то она очень удивлялась — как это инженер, специалист по авиаперевозкам может не просто заниматься летающими ящерами, но и пользоваться среди подвязавшихся в этой области учёных уважением и авторитетом. И Наташа с Юлей, с которыми я, в конце концов, познакомился — но пускать в дом запретил, засчитав в качестве штрафа за предыдущее незаконное вторжение. Наши с Полиной, рука об руку, прогулки по зимнему городу — в парк, в кафе, в кино, в палеонтологический музей. А когда весной возобновилась работа авиаклуба, и я снова прокатил её на самолёте над городом, сколько радости было в глазах девушки. А как хорошо начинался тот день, когда мы вместе поднялись на борт самолёта, следовавшего по маршруту: «Москва» — «Екатеринбург». Служебный вход при полном отсутствии очередей, вежливо здоровающиеся охранники, шумный и людный зал ожидания, ведущий на борт закрытый коридор. Мягкие кресла с широкими подлокотниками, иллюминаторы, обязательное объявление на двух языках… А в это время самолёт, мягко покачиваясь, выруливает на взлётную полосу, а потом лёгкий, едва ощутимый толчок говорит тебе, что ты уже не на земле, ты летишь… И вот за бортом — чистое голубое небо с ярким солнцем и мягкой пеленой облаков внизу, сквозь разрывы в которой изредка проглядывает земля. Уж насколько я привычен, столько раз смотрел на землю с высоты, всё равно не устаю восхищаться. А что до Полины, то она и вовсе чуть нос об иллюминатор не расплющила. Всё же приятно путешествовать. Вещи собраны, билеты куплены, дела или решены или отложены до возвращения, и можно ни о чём не думая, закрыть глаза, откинувшись на спинку кресла. А если при этом на плече у тебя устроилась прелестная черноволосая девушка, и всю дорогу ты сжимаешь узенькую тёплую ладошку, путешествие, приятное само по себе, превращается в сплошное удовольствие. Где-то на полпути я посмотрел — Полина и в самом деле спала, но стоило пошевелиться, подняла голову. Теперь, не боясь разбудить, можно было тихонько шепнуть на ушко:Мчим стрелой над облаками,
Нас трясёт на вираже.
Ну, прощай, Столица! С нами
Не увидишься уже…
Тучи-ветры вниз уплыли,
И темнеет небосвод.
В океане звёздной пыли
Совершаем мы полёт.
Слева яркая обложка,
Глянь: сосед на нас глядит…
Со мной рядом у окошка
Диво-девушка сидит.
Её волосы темнее,
Чем ночные небеса.
И, любых других нежнее
Смотрят карие глаза.
© Atta, Москва, 08.02.2020.
Последние комментарии
3 часов 34 минут назад
3 часов 38 минут назад
3 часов 48 минут назад
3 часов 54 минут назад
3 часов 57 минут назад
4 часов 10 секунд назад