Избранные детективы. Компиляция. Книги 1-23 [Чарльз Уильямс] (fb2) читать онлайн

Чарльз ВИЛЬЯМС БЕТОННЫЙ ФЛАМИНГО

Глава 1

Я заметил ее, когда разговаривал с человеком из Огайо о рыбе-паруснике. Я как раз закурил сигарету и повернулся, чтобы сунуть зажигалку обратно в карман лежавшего рядом махрового халата. Она сидела правее и немного выше нас на большом пляжном полотенце, скрестив ноги, слегка склонив лицо над книгой, которую пристроила между колен. В этот момент мне бросились в глаза лишь ее красивые ноги и гладкие блестящие темные волосы, но едва я отвернулся от нее, как почувствовал какое-то беспокойство.

— Думал, что свихнусь, — рассказывал между тем человек из Огайо. — Этот проклятый парусник мчался следом за нами, наверное, сотню ярдов. Выплыл на приманку и гнался за ней, как котенок за клубком пряжи.

— Это с ними бывает, — заметил я. — А шкипер пробовал то замедлять, то ускорять ход?

— Само собой! Чего он только ни пробовал!

Но мы никак не могли заставить его клюнуть.

В конце концов, он так и ушел в глубину.

Я нахмурился, вспомнив о девушке, и обернулся, чтобы взглянуть на нее еще раз — что-то в ней мне казалось знакомым, но дело было даже не в этом. Так в чем же, черт возьми? Вскоре до меня дошло. Поза ее была какой-то неестественной — она не читала книгу, она прислушивалась.

К кому, к чему прислушивалась? К нам? Но в этом не было никакого смысла. Какая женщина стала бы терять время, подслушивая, как двое мужчин разглагольствуют о повадках рыбы-парусника, известной им лишь понаслышке? Но факт оставался фактом. На пляже было еще несколько любителей поговорить, однако мы были единственными, чей разговор она могла слышать. А может быть, я ошибаюсь? Нет, не ошибаюсь. Сомнений в этом быть не могло. Слегка сдвинутые брови и сосредоточенное выражение лица не имели к ее книге ровно никакого отношения — все внимание девушки было обращено чуть левее, как раз в нашу сторону. И страницу она перевернула, не глядя в книгу.

Может быть, просто чудачка или на самом деле увлекается рыбной ловлей? Однако вроде бы не подходит ни под одну из этих категорий, если такое вообще можно назвать категориями. Я попытался определить, что она собой представляет, и единственное, к чему мог прийти, — эта красотка любит хорошо одеваться. Идея довольно парадоксальная, если учесть, что в этот момент она процентов на семьдесят была обнажена.

Просто удивительно, как это женщина может выглядеть нарядно, аристократично и даже с намеком на элегантность, имея на себе лишь купальный костюм! Я решил, что это результат высокой прически и красивых рук с тонкими ухоженными пальцами.

Или же, подумал я, виной всему солнце и пара порций мартини. Затем, пожав плечами, вернулся к теме нашего разговора.

— Завтра опять в море? — спросил я человека из Огайо.

Был тихий, удушливо-жаркий день в начале ноября. Место действия — Ки-Уэст[1]. Мы лежали на узкой песчаной полосе перед частным клубом купальщиков. Сюда мне дали пригласительный билет в мотеле, где я остановился.

— Да нет, — ответил он, — жена хочет, чтобы мы переехали в Гавану. Завтра утром улетаем. А как вы?

— Пока не знаю, — ответил я. — Надеялся найти партнера, чтобы разделить плату за прокат…

— Хорошо вас понимаю, — отозвался он. — Просто безобразие, что приходится платить за всю лодку, даже если вы один. Чертовски дорого, да к тому же им так же легко забросить две, а то и четыре лесы, как и одну.

Я опять повернулся в сторону девушки и понял, что чуть не поймал ее в тот момент, когда она смотрела на меня. И снова у меня возникло впечатление, что где-то мы уже встречались.

Но где? За последние две недели я побывал в стольких местах, что запомнить их было почти невозможно. Во всяком случае, не здесь: сегодня только третий день, как я на Ки-Уэст, и два из них провел в море, рыбача. Так где же?

В Майами-Бич? В Чикаго? В Лас-Вегасе?

Может, и вспомнил бы это, если бы видел ее одетой. Я мысленно нарядил ее в английский костюм, прикинул одно из новомодных платьев, потом джерси ручной вязки, но все это не помогло. Брюки? Нет, решил я, если бы она их носила, мне ни за что не удалось бы перехватить ее взгляд. Женщины, которые ходят в брюках, никогда не попадают впросак.

Человек из Огайо взглянул на часы и поднялся, стряхивая песок с крепко сбитого тела.

— Пора идти укладывать вещи. Всего хорошего, приятель!

Он удалился. Девушка продолжала сидеть, уставившись в свою книгу. Вдали идущий на запад танкер огибал край рифа, чтобы избежать проходившего в этом месте сильного течения.

Пора бы и мне укладываться, подумал я, и выбираться из Ки-Уэст. Очень скоро мне придется туго. Еще неделя или десять дней — и я на мели. А если потрачусь еще на несколько выходов в море — то и раньше.

Я снова стал думать о девушке. Потом, опершись на локоть, оглянулся на нее.

— Каков мировой рекорд веса для дельфинов?

Конечно, я ожидал, что она ответит непонимающим или ледяным взглядом, но вместо этого девушка сказала спокойно, даже не подняв глаз:

— Гм… Один момент. — Затем перелистала книгу назад и прочла про себя страничку, водя по строчкам пальцем. — Семьдесят пять с половиной фунтов. Зарегистрирован у берегов Восточной Африки.

Меня это совершенно обескуражило. Наконец она оторвалась от книги. На худом, тонко очерченном лице ее глаза казались темно-синими, почти фиолетовыми. Они смотрели на меня с вежливым холодком, но потом чувство юмора одержало верх:

— Ну хорошо, я действительно подслушивала.

Я приподнялся и передвинулся к ней. Взяв книгу с ее колен, взглянул на обложку. Это был томик, посвященный морскому рыболовству.

— Никогда бы не сказал, что вы рыбачка!

Она потянулась за пачкой сигарет, лежавшей сбоку. Когда я поднес зажигалку, улыбнулась мне поверх язычка пламени.

— По правде сказать, не рыбачка. Если бы вы спросили меня о мировом рекорде по лимбо[2], я бы точно так же попыталась найти ответ.

— Зачем же тогда эта книга? — спросил я. — Может, рыбалкой увлекается ваш приятель?

Она покачала головой:

— Нет, дело не в этом. Просто хотела попробовать.

— Зачем? — поинтересовался я. Все-таки она не из тех, кто станет заниматься таким видом спорта.

— Из-за человека, у которого я служила. Он так много говорил о марлинах и парусниках, что вот решила, если представится случай, посмотреть, чем это так привлекательно. Может, вы мне подскажете, как достать лодку?

— Конечно, подскажу, — ответил я. — Прокат лодок — в Гаррисон-Байт. По-моему, вдоль бульвара Рузвельта. Большинство этих компаний берут по шестьдесят долларов за день, а некоторые даже больше. Я выходил на ловлю только с капитаном Хоултом на «Голубом бегуне». Хороший моряк, и помощник у него тоже хороший.

Знают, где и как ловится рыба. Они берут шестьдесят пять.

— Довольно дорого, правда?

— Да, лодки — удовольствие дорогое. Но не забывайте, что при этом вы нанимаете двух людей, причем на весь день. Плюс горючее, снасти, приманка и так далее. Плюс сноровка и умение, которые приходят только с опытом… Вы одна?

Пока я говорил, на ее лице было то же сосредоточенное выражение, что и раньше. Это меня озадачило.

— О-о! — произнесла она вдруг, словно очнувшись от своих мыслей, которые на минуту отвлекли ее. — Я?., да. Я одна.

— В таком случае выслушайте меня. Если вы хотите выйти завтра в море, то почему бы нам не объединиться? Это будет намного дешевле — по тридцать два доллара пятьдесят центов на брата!

Казалось, она обдумывает мое предложение.

— Разрешите пригласить вас в бар, — сказал я. — Там все и обговорим.

Она улыбнулась:

— Что ж, пойдемте.

Я подал ей руку и собрал вещи — ее полотенце и свой халат. Девушка была чуть выше среднего роста, очень стройная и тонкая. Даже слишком тонкая, подумал я, чтобы привлекать особое внимание среди всей этой обильной, позолоченной солнцем плоти, устилающей пляжи Флориды. Но уж если взгляд твой выделит ее из толпы, то ты испытаешь мгновенный легкий шок от какого-то сверхизящества, восхитительной женственности, грациозности, точности движений.

На вид ей было около тридцати.

Бар находился на затененной веранде, примыкающей к столовой. В этот момент в нем было пусто, если не считать бармена в белой куртке и двух мужчин, споривших о бейсболистах команды «Детройт Лайонс».

Мы сели за столик у стены, обращенной в сторону пляжа. Бармен тотчас же подошел. Она заказала шотландского виски, я — мартини.

Большой вентилятор в углу гнал на нас струю влажного теплого воздуха.

— Меня зовут Джордж Гамильтон, — сказал я.

Она положила книжку на соседний столик.

— Форсайт. Мэриан Форсайт. Будем знакомы, мистер Гамильтон.

— Вы здесь давно?

— Ровно два дня.

— Знаете, все время думаю, где я мог видеть вас раньше? — И я снова заметил вежливую усмешку в ее глазах.

— Правда? А я думала, что мы уже прошли эту стадию.

— Нет, — возразил я. — Мы находимся как раз на этом уровне. На уровне узнавания, уточнений и так далее… Мне все-таки кажется, где-то я вас видел. Вы где остановились?

— В мотеле «Ибискус», как раз на этой улице.

— Значит, мы соседи. Я — тоже там.

— Так может, там меня и видели? В вестибюле, например?

— Возможно, — сказал я. — Только тогда не понимаю, откуда это смутное чувство? Понимаете, на вас нельзя не обратить внимания. Я имею в виду классическую линию вашей прически. Она просто.., поет.

Мэриан оперлась локтями на стол, положила подбородок на переплетенные пальцы и улыбнулась.

— Метафора не из удачных, по-моему. А какие у вас еще комплексы, мистер Гамильтон? Кроме робости?

Я усмехнулся:

— Простите. Но, серьезно, если какой-нибудь Чарльз или Антуан попробует растрепать эту прическу — я его пристрелю.

— Не слишком ли сурово? Но если вы настаиваете… — Немного помолчав, она добавила:

— Кстати, я не ирландка, а шотландка. Моя девичья фамилия — Форбс.

Я достал сигареты из кармана халата. А когда вновь взглянул на Мэриан, ее лицо по-прежнему излучало то же прохладное дружелюбие.

— О, не знал, что вы замужем, — сказал я. Обручального кольца у нее на пальце не было.

— Я разведена, — просто пояснила она. — Вы откуда, мистер Гамильтон?

— Из Техаса.

Бармен принес напитки.

Она пригубила виски и задумчиво посмотрела на меня.

— Никогда бы не подумала. Вы говорите совсем не как техасец.

— Не могу судить профессионально, — отозвался я. — К тому же все это — чепуха! Совсем не все техасцы говорят «здрасьте» и «пжалста».

— Да, знаю. Я сама из Луизианы, но никто не определит этого по акценту. Помогает хороший слух.

— А у меня, в сущности, акцента никогда и не было. Но если уж вам вздумалось поиграть в профессора Хиггинс [3], то вслушайтесь повнимательнее, и вы кое-что заметите. Иногда я нет-нет да оговорюсь. «Добрый день», например. Или «рукопожатие». Слышите преувеличенное ударение на первом слоге? Это типично по-техасски.

Мэриан кивнула:

— Скорее, по-южному. А у вас, должно быть, хороший слух.

Я пожал плечами:

— Немного учился по части речи. Одно время даже собирался стать актером.

Она с интересом посмотрела на меня:

— Но вы не имеете отношения к театру?

— Нет. Моя область — реклама. Однако вернемся к рыбной ловле. Хотите попробовать?

— О да! И даже очень! Только не уверена, смогу ли завтра. Можно дам вам ответ сегодня вечером?

— Разумеется, — сказал я. — Почему бы нам не пообедать вместе?

Она улыбнулась:

— Боюсь, не смогу. Именно сегодня. А что, если я позвоню вам в десять или одиннадцать?

Вы уже будете у себя?

Я ответил утвердительно. Мэриан задала еще несколько вопросов о ловле рыбы, отказалась от второй порции виски и покинула меня, сказав, что ей нужно вернуться в мотель.

Я немного поплавал, продолжая думать о ней.

И никак не мог вспомнить, где же все-таки ее встречал — а что встречал, в этом я совершенно не сомневался теперь, когда хорошо ее разглядел. И действительно ли она интересуется рыбной ловлей? Или просто молодая женщина вырвалась из дому и ищет развлечений?

Если второе, подумал я, то она слишком пассивна. Интересно, есть ли у нее деньги? Купальный костюм может вам открыть массу статистических данных, но черта лысого скажет о финансовом положении владелицы.

Около одиннадцати я лежал в постели, читая увлекательный роман. Внезапно зазвонил телефон.

— Ну, я могу… — с живостью произнесла она в трубку.

— Грандиозно! Остается только надеяться, что вы поймаете парусника.

— Как вы думаете, мы сможем достать лодку или их уже разобрали?

— Не разобрали, — уверенно ответил я. — Сейчас ведь не разгар сезона. Я говорил с Хоултом — завтра он свободен. Сейчас позвоню ему и договорюсь окончательно.

— Мне неудобно надоедать вам вопросами, — виновато сказала она. — Но тут уж ничего не поделаешь. У меня нет никакого опыта в рыбной ловле. В котором часу мы выйдем и сколько времени пробудем в море? Кроме того, я не знаю, как одеться.

— Вы в каком номере? — спросил я. — Я мог бы зайти и…

Отпор был вежливый, но решительный. Она уже собирается ложиться спать. Пришлось ограничиться телефонной консультацией.

— Надо надеть шляпу или рыбачью шапочку, — начал я. — Что-нибудь с длинными рукавами, взять темные очки, лосьон от загара. Солнце там убийственное. Мы отчалим в восемь, а вернемся в половине пятого или в пять. Снаряжение нам дают, надо только захватить что-нибудь перекусить. На бульваре Рузвельта есть ресторан, который к тому времени уже будет открыт. Машины у меня нет, но я вызову такси…

— У меня есть машина, — перебила меня Мэриан. — Встретимся на стоянке, что позади мотеля, в семь тридцать. Годится?

— Отлично! — откликнулся я.

— И еще одно. Не могли бы вы объяснить, для чего нужны аутригеры?

Я подивился про себя, зачем она задает такой вопрос почти ночью по телефону, но лишь пожал плечами. Видимо, у нее просто ненасытная любознательность в отношении техники крупного морского лова.

— Для разных целей, — сказал я и пустился в пояснения:

— Леса спускается с кончика вашей удочки и проводится через конец аутригера с помощью особого зажима — вроде большой бельевой прищепки. Значит, аутригер снимает с ваших рук часть нагрузки. Это одно. Другое: на конце он пружинит, так что приманка постоянно находится в движении. Но самое главное, конечно, — это автоматический отброс в момент клева. В вашей книге, наверное, сказано, что парусник или любая другая рыба с клювообразным ртом сначала всегда оглушает добычу, прежде чем ее заглатывает. Так вот, когда она ударяет ее, то дергает лесу, та разматывается футов на двадцать, и приманка намертво застывает в воде на одном месте. В точности так, как если бы она была живая, а парусник ее убил.

— Понятно, — произнесла она серьезным тоном, терпеливо прослушав лекцию. — Большое вам спасибо за все, мистер Гамильтон. Просто не могу дождаться этого удовольствия. Жду вас утром на стоянке.

Она положила трубку, а я еще лежал некоторое время, думая о ней и изучая все детали нашего разговора со странным чувством опасения. Все-таки есть какая-то фальшь в этой женщине! Напоследок я пришел к выводу, что, в конце концов, мне нечего опасаться. Черт возьми, ведь не может же быть, чтобы она меня знала! Да и от Лас-Вегаса я за триста миль. К тому же разве устоишь от соблазна еще раз выйти в море? А партнершей она может оказаться весьма интересной.

Ну, погодите у меня, миссис Форсайт! Я вас совсем не знаю, но вы меня заинтересовали. Хотелось бы угадать, что готовит завтрашний день.

Любопытно, что еще обнаружится?

Мог ли я предвидеть, как озадачит меня миссис Форсайт!..

* * *

День выдался прекрасный. Я проснулся в начале восьмого, а в комнате было уже светло как днем.

Я раздвинул створки венецианской шторы. Небо было ясным, и ветви кокосовых пальм во дворике между двумя крыльями мотеля слегка шевелились под слабым ветерком, который, должно быть, дул с юга или юго-востока. В море наверняка будет чудесно. Мне не терпелось отправиться в путь. Я побрился, принял душ и вышел из номера, неся пляжную сумку, в которой были уложены очки, рыбацкая шапочка, лосьон от загара, сигареты, и как раз в ту же минуту Мэриан появилась из номера 17, находившегося наискосок от моей двери.

На ней была соломенная шляпа с острым верхом, голубые шорты и простая блузка с длинными рукавами. В руке — довольно большая сумка.

Она помахала мне и улыбнулась:

— Доброе утро, мистер Гамильтон!

Автомобиль не сказал мне ни о чем. Если считать машину символом положения человека в американском обществе, то ее ровным счетом ни о чем не говорила, ибо она взяла ее напрокат в аэропорту Майами. Однако часы на руке Мэриан стоили по меньшей мере пятьсот долларов.

Пока мы завтракали, миссис Форсайт в основном молчала, а позднее, когда выходили в море, разговаривать было трудно из-за шума двух моторов.

Мы сидели впереди, под балдахином, чтобы уберечься от брызг, которые отбрасывал «Голубой бегун», врезаясь как нож в легкие волны на максимальной скорости.

— Он всегда идет с таким шумом? — спросила она, поневоле повысив голос.

Я покачал головой:

— Только при выходе в море. Когда начнем ловить, пойдем на одном моторе, да и то приглушенном. Шума почти не будет.

— О-о! — отозвалась она как будто с облегчением.

«Голубой бегун» представлял собой тридцатипятифутовое спортивно-рыболовное судно с бортовыми рычагами управления и большими аутригерами, приспособленными для ловли марлина.

Хоулт содержал его в образцовом порядке, белые борта и палуба сияли и сверкали на солнце. Он и его помощник были из породы молчунов, и единственным интересом в их жизни была рыбная ловля. Они действительно были превосходными рыбаками. Выходить с ними на ловлю — одно удовольствие!

Когда до десяти оставалось несколько минут, мы вошли в струю морского течения немного юго-восточнее маяка Сэнд-Ки, и мне показалось, что Ки-Уэст лежит почти на линии горизонта.

Море было прекрасным — темно-синее, с фиолетовым оттенком за неровной линией рифов и мелкой рябью донных волн, набегавших с юго-востока.

«Голубой бегун» замедлил ход. Сэм, помощник капитана, наладил аутригеры и лесу с приманкой.

Затем кивком указал миссис Форсайт на предназначенное для нее кресло у левого борта и закрепил конец ее удочки в специально привинченные к нему шарниры.

Она взяла удочку в руки и оглянулась на меня.

— И что я должна с этим делать?

Обычно я терпеть не могу людей, которые болтают во время рыбной ловли, но сейчас все было иначе. Мэриан вызывала у меня любопытство — и чем дальше, тем больше.

— Следите за приманкой, — сказал я. — Вы ее видите? Немного правее, футах в семидесяти пяти позади?

Она начала всматриваться в водную поверхность, и в этот момент приманка на секунду мелькнула и снова исчезла в набежавшей волне.

— Да, да, теперь вижу!

— Не сводите с нее глаз, — посоветовал я. — Ни на минуту…

Она кивнула:

— А каким образом я буду знать, когда рыба клюнет на эту приманку?

Меня чуть не передернуло от этих слов, но я сдержался.

— Эта рыба не клюет — она наносит удар. Но дело не в этом. Вы узнаете, когда она клюнет, даже если не увидите этого. Хотя бы потому, что вас предупредит Сэм или капитан. Сэм будет стоять за вашим креслом, а капитан все время на палубе, так что они видят в глубину гораздо дальше, чем мы с вами. Ведь наш угол зрения меньше, и степень преломления больше. Они всегда видят рыбу раньше, чем мы, и обычно точно знают, где она находится перед тем, как броситься на приманку. Но если вы не увидите ее своими глазами, то многое потеряете. Собственно, половина удовольствия состоит как раз в том, чтобы увидеть эту рыбу. Бросок рыбы к добыче — чрезвычайно волнующий момент. Это вроде ловли на искусственную мушку, только гораздо грациознее.

Я взглянул на нее. Мэриан надела темные очки, и я не мог видеть ее глаз, но у меня опять появилось такое же чувство, какое уже не раз возникало с момента нашего знакомства, — будто она завороженно ловит каждое мое слово, и даже не слово, а мой голос, интонации.

Между тем Сэм дал мне другую удочку и протянул леску по аутригеру. На время я забыл про мою спутницу — меня охватило уже испытанное мною нетерпеливое чувство и радость предвкушения.

Солнце припекало. Над голубой поверхностью моря то и дело мелькали летающие рыбы. Мимо нас прошел танкер, покачав нас на своих волнах.

Внезапно под моей блесной вода как будто закипела и раздался легкий щелчок — это леса соскочила с аутригера.

— Макрель, — коротко заметил Хоулт.

Я отпустил удочку и, подождав, когда натянется леска, быстро вытянул ее из воды. Рыба была средних размеров, не больше трех футов весом.

— Хорошая приманка для марлина, — заметил Сэм, бросая эту первую добычу в ящик.

Я взглянул на миссис Форсайт. Со скучающим видом она закурила сигарету. Видимо, рыба ее мало интересовала. Да уж что и говорить, рыба попалась не ахти какая!

Так прошел час. Я поймал барракуду фунтов на пятнадцать, потом скумбрию, изрядно потрепанную барракудой. У миссис Форсайт вообще не клевало, но это, видимо, не вызывало у нее ни малейшей досады. Казалось, она погружена в какие-то свои мысли. Мы продолжали ловлю.

Я следил за моей удочкой.

— Птица, — неожиданно сказал Сэм у меня за спиной.

— Вижу, — ответил Хоулт, перевел мотор, и мы резко развернулись.

Миссис Форсайт обратилась ко мне:

— Мы ведь не собираемся ловить птиц?

— Это — фрегат, — пояснил я. — Буревестник. — Я встал, посмотрел вперед и увидел его.

Он находился в полумиле от нас, впереди по правому борту.

Миссис Форсайт оставила удочку на произвол судьбы и перешла ко мне, чтобы тоже посмотреть на него.

— Когда он летает вот так, как сейчас, — сказал я, — это означает, что он следует за рыбой.

— Зачем? — спросила она.

— Чтобы пообедать. Когда какая-нибудь крупная рыба находит косяк добычи и начинает кормиться, она гонит его на поверхность. А это дает возможность птице урвать кое-что для себя.

Мэриан кивнула:

— Понятно.

Капитан Хоулт дал ход вперед.

— Вероятно, дельфин, — предположил он.

— Возьмем его с левого борта? — поинтересовался я.

— Само собой.

— Принимайтесь-ка за дело, — велел я миссис Форсайт. Она села в кресло, а я наладил ей удочку и объяснил:

— Там, впереди, большая доска, и мы пройдем мимо таким образом, что рыба окажется с вашей стороны. Если она клюнет, опустите удочку вот так — и наматывайте лесу, пока она не натянется, а потом быстро поднимите конец…

— А как они узнали, что это дельфин? — задала она вопрос, следя за мной все с тем же сосредоточенным выражением.

— Фактически они этого не знают. Просто догадываются по опыту. Дельфины любят лежать под чем-нибудь, что плавает на поверхности.

Мы поравнялись с доской, которая начала отходить к корме. Я поднялся, чтобы лучше видеть приманку. Ее приманка миновала доску.

— Вот он! — отрывисто произнес Хоулт.

Это был один из тех редких моментов, когда вас охватывает трепетное волнение, даже если вы прорыбачили уже сто лет. Я увидел, как у самой поверхности воды будто метнулся луч голубого пламени, а в следующий момент появился крупный дельфин, футов на восемнадцать — двадцать, сверкая в лучах солнца зелеными, золотистыми, синими бликами, и схватил погружающуюся вниз приманку. Леса Мэриан соскочила с аутригера. Я понадеялся, что дельфин не схватит заодно и мою. С ними это иногда бывает — хватают обе приманки так стремительно, что вам кажется, будто вы одновременно поймали двух дельфинов.

Но этого не случилось. Дельфин схватил только ее приманку, выскочил из волны, когда она забыла подсечь его, сделал резкий, стремительный бросок, прыгнул еще три раза и исчез.

Мэриан стала натягивать лесу. Сэм взглянул на лидер.

— Перекрутился, — заметил он.

— Я сделала что-нибудь не так? — спросила она, небрежно вынимая из нагрудного кармана блузки пачку сигарет.

— Нет, все в порядке, — вмешался я.

Теперь я начинал понимать ее поведение, но, признаться, не видел в нем осмысленности. Ее томила глубокая скука, и она ничуть не огорчилась, упустив дельфина. Тем не менее хотела, чтобы я объяснил ей, как и почему это произошло.

Я это сделал:

— Когда он прыгал и метался, то закрутил лидер. А проволока, когда ее перекручивают, всегда ломается. Но такое с каждым может случиться.

— Понятно, — проговорила Мэриан глубокомысленно.

Рыбная ловля ее совсем не интересовала. Сейчас она вслушивалась в мой голос, и только.

Я не мог найти объяснения этому факту и тем не менее был уверен, что прав. Все оставшееся время я внимательно наблюдал за ней, проверяя свое впечатление, и обнаружил, что Мэриан постоянно, как только я начинал говорить, прислушивалась к моим словам все с тем же сосредоточенным и внимательным выражением. О себе она почти не рассказывала. Сообщила только, что она личный секретарь одного дельца в городе Томастон, в центральной части штата Луизиана. Что ж, подумал я, может быть, это и правда, несмотря на дорогие часы. Может, получает подарки всякий раз, когда ей захочется. Теперь я уже не сомневался в том, что рыбная ловля наводит на нее скуку, Она поймала и тут же упустила парусника, и это так же мало огорчило ее, как и история с дельфином. Я подцепил шестифунтового парусника. Он был почти невредим, крови было совсем малость, так что мы выпустили его на волю. Вот и все наши достижения за целый день — если не считать пары мелких дельфинов и одной скумбрии.

В четыре сорок пять мы уже были на берегу.

Мы заплатили за лодку, и я отвез Мэриан обратно в мотель. Перед дверью с номером 17 она протянула мне руку и улыбнулась:

— Это было восхитительно. Просто наслаждение — с первой до последней минуты.

— Может быть, повторим завтра?

— Пожалуй, не стоит два дня подряд жариться на таком солнце.

— А как насчет того, чтобы пообедать вместе?

И получил такой же прохладный и вежливый отказ, как накануне.

— Честное слово, не могу! Но тем не менее большое спасибо!

Я отправился в свой номер. Приняв душ, переодевшись в серые фланелевые брюки и легкую спортивную рубашку, я сел перед кондиционером, закурил сигарету и стал мысленно перебирать все, что произошло с той минуты, как я заметил, что она подслушивает. Зачем она приглядывалась ко мне? И чего ей нужно на самом деле? Приключений? Новых впечатлений? Но что бы это ни было, я в чем-то не дотянул…

В этот момент зазвонил телефон.

— Я как раз готовлю коктейли из мартини, — сказала Мэриан дружеским тоном. — Почему бы вам не прийти, мистер Гамильтон, и не выпить со мной за вашего парусника?

Вот и пойми их, этих женщин, подумал я. Опустив трубку на рычаг, я в два прыжка очутился за дверью.

Волнуясь, я переступил порог 17-го номера. На миссис Форсайт уже была черная плиссированная юбка и белая блузка. Она выглядела очень-очень нарядной и очень-очень привлекательной, начиная с гладкой прически и кончая плетеными домашними туфлями. На стеклянной поверхности туалетного столика стояло ведерко со льдом, и Мэриан размешивала мартини.

Она с улыбкой пригласила:

— Садитесь, пожалуйста, мистер Форбс!

Глава 2

На секунду я оторопел, но по тому, каким тоном были произнесены эти слова, понял, что блефовать нет смысла. Я закрыл за собою дверь и прошел в комнату. Ее номер был абсолютно схож с моим: коричневые ковер и портьеры, две одинаковые кровати, накрытые желтыми покрывалами, туалетный столик и справа от двери — письменный стол со стеклянным верхом. Телефон стоял на письменном столе, а рядом с аппаратом лежали два листа фирменной бумаги мотеля, испещренные стенографическими значками. Среди этих закорючек и черточек мне бросились в глаза два имени, написанные нормальным шрифтом: Маррей и Форбс.

Я взглянул на Мэриан:

— Только что получили?

Она холодно кивнула и разлила мартини по стаканам.

— Несколько минут назад.

— И все это время вы знали, кто я? Фактически вы мне сказали об этом еще в баре.

Она улыбнулась:

— Не могла устоять. Вы так невыносимо задирали нос… А мне хотелось посмотреть, как вы отреагируете на это.

— Вы из полиции?

— Конечно нет! — Она придвинула мне бокал с мартини и взяла свой. — За вашего парусника!

Или, может, лучше выпить за живучесть мистера Маррея? Или за высокую цену, назначенную за преступника?

— Что с Марреем? — — спросил я.

— Разве вы не слышали?

— Откуда? Я боялся связаться с кем-нибудь на побережье. А в газетах — тех, что я мог достать, — об этом не было ни слова.

— Значит, вы все еще боитесь, что убили его?

Я отпил мартини, внезапно почувствовав, что мне это просто необходимо.

— Нет, я знал, что с ним так просто не разделаешься. Но избиение, спланированное заранее, уже само по себе чертовски серьезная вещь. Считается уголовным преступлением. Что вы об этом знаете?

— Пожалуйста, передайте мне со стола записи.

Я взял листки и протянул ей. Все это так обескуражило меня, что я теперь фактически ничего не чувствовал. А она прошла между кроватями, села на ту, что была подальше от меня, подвернув под себя ногу и аккуратно расправив на коленях плиссированную юбку.

Сделав глоток мартини, Мэриан сказала что-то похожее на «гм-м» и начала читать стенограмму.

Потом поставила бокал на ночную тумбочку и потянулась за сигаретой. Я поднес ей зажигалку.

Она улыбнулась и кивнула в сторону кресла, стоявшего у изножья кровати.

— Садитесь, пожалуйста.

— Так что с Марреем? — нетерпеливо повторил я.

— Перелом челюсти, — с готовностью ответила она, просматривая стенограмму. — Легкое сотрясение мозга, еще что-то с каким-то синусом, то есть, видимо, с решетчатой костью. Рваные раны на голове. Различные мелкие травмы. Ущерб: долларов сто пятьдесят — его кинокамера и двести — обстановка номера в мотеле. Сам он успешно поправляется, а муж той женщины, видимо, старается замять всю историю и избежать огласки. Попадись вы им в руки, они легко могли бы вас посадить, но состава особо тяжкого преступления нет. Ничего такого, за что вас могли бы объявить в розыск.

Я вздохнул с облегчением.

— Очевидно, вам не очень-то нравятся частные сыщики? — поинтересовалась она.

— Откровенно говоря, я от них не в восторге, — отозвался я. — Рыскают повсюду, все высматривают, шельмы! Как бы то ни было, мне до зарезу нужен был этот фильм. А поскольку я никак не мог добиться, чтобы Маррей внес меня в график неотложных работ, оставил заявку на его голове.

— Ваше счастье, что все кончилось именно так.

Могло быть и хуже.

Я закурил сигарету.

— Может быть, вы мне все-таки скажете, кто вы и как все это понимать?

— Я же говорила вам, кто я, — ответила она, отпив из своего бокала. — Меня зовут миссис Мэриан Форсайт.

— Личный секретарь какого-то бизнесмена из Луизианы, — продолжил я, — Только прошу вас, не заливайте!

— Но я действительно личный секретарь. Или, точнее, была секретарем… Однако дайте мне закончить с этим досье. И поправьте меня, если у меня будут неточности. Ваше полное имя — Джером Ленгстон Форбс. Обычно вас называют Джерри, вам двадцать восемь лет, и вы действительно из Техаса. Во всяком случае, там родились.

Вы холостяк, пьете умеренно, но слишком предаетесь азартным играм и дважды были замешаны в истории с замужними женщинами. Учились в юридическом институте и в Техасском университете, но не закончили ни того, ни другого. Насколько я понимаю, в институте у вас были неприятности из-за азартных игр, а университет вы оставили, когда ушли на флот во время войны с Кореей. Мягко говоря, вы, по-видимому, не из тех, кто изо дня в день трудится в поте лица, чтобы заработать себе на жизнь. После увольнения из армии в 1953 году держали бар в Панаме, сочиняли рекламы для двух или трех агентств в Сан-Франциско, были «жучком» на ипподроме, а во время этой последней истории в Лас-Вегасе пропагандировали какого-то дельца по части подержанных автомобилей в Лос-Анджелесе. Ну как, все правильно?

— Кроме одной незначительной детали. Я не был «жучком». Просто человеком, который стоял за «жучком». Я его создал. Так, небольшой опыт в области общественных отношений. Впрочем, какое это имеет значение?.. Как вы все это обнаружили?

Она улыбнулась:

— С помощью частного сыщика.

— Но зачем?.. И где я видел вас раньше?

— В Майами-Бич. Шесть дней назад.

— Так, значит, вы остановились…

Она кивнула:

— Да, в том же самом мотеле, что и вы. В «Золотом роге».

«Золотой рог» был одним из сверхмодных мотелей в северной части Майами-Бич, и, по существу, вовсе не мотель — разве что при желании там можно поставить машину.

Я перебрал в памяти все детали моего пребывания там, стараясь вспомнить, где и когда ее видел.

— Это было возле бассейна, — напомнила она. — Вы старательно клеили какую-то девушку.., кажется, из Ричмонда.

Я нахмурился:

— Как же, помню! Серебряная блондинка со словарем из семи слов. Бесценный, веселый, истеричный — остальные четыре забыл. Но не знаю, почему я вас не запомнил. Такую привлекательную…

— Возможно, из-за конкуренток, — усмехнулась Мэриан. — В бассейне я не смотрюсь. Так же как и на пляже. Я слишком худая.

— Можете думать о себе все, что хотите, но только не пытайтесь сбить меня с толку. Повторяю: я непременно вас заметил бы. Линии вашей головы и прически я разглядел бы за сто ярдов.

— А я как раз зачесала волосы наверх и надела купальную шапочку, — заявила она тоном, исключающим всякие сомнения. — А теперь, если вы кончили обсуждать, насколько я заметна или незаметна, может, вам будет интересно узнать, что я там делала?

— Это я уже сообразил — вы слушали.

Она бросила на меня одобрительный взгляд.

— Верно.

— Но зачем? Что такого особенного вы нашли в моем голосе? Если вы агент по розыску талантов, то говорю сразу — я не смогу без фальши спеть ни одной ноты.

— В данный момент, скажем так, ваш голос имеет некое уникальное свойство, которое меня интересует, А вам оно могло бы принести кучу денег.

— Каким образом? — удивился я.

— Сейчас я не могу этого сказать. И может быть, никогда не скажу. Не знаю. Но как бы то ( ни было, теперь вам известно, почему я стала следить за вами — особенно после того, как узнала, что на самом деле вы не Джордж Гамильтон.

— А почему вы решили, что меня могут звать иначе? Мне казалось, я был достаточно осторожен.

— О, это вышло чисто случайно. Дело в том, что в мотеле был зарегистрирован еще один человек по фамилии Форбс…

— Ах вот оно что! Ну конечно! Теперь я вспомнил. Его вызвали по громкоговорителю у бассейна. Но, черт меня побери, вот уж никак бы не подумал, что мое замешательство было так очевидно!

— Оно совсем не было очевидным, — возразила Мэриан. — Напротив, вы сразу же взяли себя в руки. И если бы я не смотрела на вас в тот момент, то ничего не заметила бы. Естественно, я удивилась, поскольку слышала, как вы сказали девушке, что вас зовут Гамильтон. А потом уточнили, что ваш отец — председатель правления компании «Инленд-Стил».

— Мог бы и не говорить, — буркнул я. — Она одна из тех девушек, которые подбираются к самым истокам. Охотится за самим председателем…

Ну а вы? Что вы делали дальше?

Миссис Форсайт допила мартини и хотела встать, но я упредил ее.

— Позвольте мне, — попросил я и разлил в стаканы остатки спиртного. — Так что же было дальше?

— Я вернулась к себе в номер. Он был на втором этаже, с окнами во внутренний дворик и на бассейн, так что я могла наблюдать за вами из окна. Потом позвонила администратору и попросила вызвать мистера Гамильтона.

— Гм… Помню этот вызов. Так, значит, вы — та самая назойливая особа с восточных аэролиний, которая упорно доказывала, что нашла мой багаж, которого я никогда не терял?

Она холодно кивнула:

— Та самая.

— Но что вас заставило все это проделать?

— По разным причинам. Во-первых, хотелось выяснить, действительно ли вы зарегистрировались под этим именем или просто солгали девушке, исходя из принципа, что девушкам всегда можно врать с три короба. Во-вторых, я хотела услышать ваш голос по телефону.

— Так же, как и вчера вечером? — полюбопытствовал я. — Ну, когда вы задавали мне самые разные вопросы относительно рыбной ловли?

— Конечно. — Ее тонкая ручка сделала нетерпеливый жест. — Но вернемся к теме. Главное, я хотела понаблюдать за вами, когда вас вызывали.

— Понятно… — А она умна, подумал я и добавил:

— И я провалился, как жалкий двоечник.

— Да, вы провалились. Дежурный вызывал вас трижды с противоположного конца бассейна, и только после этого вы вдруг вспомнили свою фамилию…

— Да, но ведь возле меня вертелся такой пышный купальный костюм, в который была втиснута блондинка.

— Я сделала скидку на вашу так называемую увлеченность. И все равно ваше подсознание должно было бы вас предостеречь. Я, например, поняла, что вы стали мистером Гамильтоном совсем недавно.

Я кивнул:

— И тогда напустили на меня ваших ищеек?

Знаете, у меня иногда возникает чувство, что я нечто вроде резерва для всей этой проклятой индустрии.

— Возможно, если бы вы прилично себя вели…

— Если вы имеете в виду последний эпизод, то эта женщина уверяла меня, что развелась с мужем. Что я должен был делать? Потребовать справку? Ну, да это не важно! Интересно, как ищейки догадались, где копать? После того как я разделал того типа с кинокамерой, уверяю вас, я бежал в страхе. Уж очень плачевный был у него вид. И по-моему, я использовал три разных имени, после того как оставил Лас-Вегас. В Лос-Анджелесе, Чикаго и Майами указывал, что я из Техаса.

— Узнать обо всем оказалось проще простого.

Я прочитала ваше настоящее имя и ваш адрес в Лос-Анджелесе на вашей собственной визитной карточке…

— Что?!

— Когда вы выдаете себя за другого, следует проверить, что у вас лежит в бумажнике.

— Я не бросаю бумажник где попало…

— Конечно… Но и не берете его с собой, когда идете купаться…

Я начинал чувствовать себя абсолютным болваном. Эта девочка обставила меня как дурачка на сельской ярмарке.

— Послушайте, — проговорил я почти сердито. — Уходя в бассейн или на пляж, я оставлял бумажник в номере, а номер запирал на ключ.

— Знаю. Но у вас дурная привычка — не сдавать ключ от номера дежурному, а забирать его с собой. Так вот, на другой день вы пошли на пляж.

Помните? Пока вы купались, я вынула ключ из вашего халата и сходила в ваш номер.

Я покачал головой:

— Ну и хладнокровие же у вас! Разве вы не понимаете, что это уголовное преступление, даже в том случае, если вы ничего не взяли?

— Я ничем не рисковала. Ваше окно выходило на пляж, так, что мне все время было вас видно. И вообще, все это заняло каких-то пять минут.

— Вы не останавливаетесь ни перед чем, не так ли?.. Ну, а потом?

— Потом я позвонила в сыскное агентство.

Они поручили это дело своему отделению в Лос-Анджелесе и, когда вы покинули «Золотой рог», сообщили мне, что вы прибыли сюда. Я тоже приехала на Ки-Уэст. Я хотела держать вас в поле зрения, может быть, даже встретиться с вами, но ничем себя не связывать, пока не получу сообщений из Калифорнии и не узнаю о вас немного больше. Вскоре после приезда на остров я позвонила в Майами. Они, наконец, получили некоторые сведения и сообщили мне их тут же, по телефону. Кое-что показалось мне весьма интересным — вот тогда-то я и позволила вам со мной познакомиться.

— Что вам от меня надо? — спросил я напрямик.

— Прежде всего, я хотела узнать вас поближе.

Узнать о ваших планах. У вас есть планы?

— Не знаю, — ответил я. — Если ваши сведения насчет Маррея точны, то надо думать, я могу вернуть себе свое настоящее имя и заняться поисками работы. Возможно, в Нью-Йорке.

— У вас много денег?

— Четыреста с небольшим.

— Не очень-то много. А хорошую работу в двадцать восемь лет, да еще с вашим прошлым, найти не легко. Позвольте вам предложить кое-что?

— Валяйте!

— Только отложим это на несколько дней. У меня есть одно предложение, но я не могу сказать какое, пока не удостоверюсь в некоторых вещах.

Вы лично ничего не потеряете. Если дело сорвется, останетесь при своих четырехстах долларах.

А все, что потеряете и потратите, я вам возмещу.

— Какого рода предложение? — поинтересовался я.

— Я бы предпочла пока не говорить об этом.

Но скажите, вы, например, согласились бы вернуться в Майами-Бич?

— Когда?

Она поднялась:

— Прямо сейчас. Я жду одно очень важное известие, и, кроме того, утром мне нужно кое-что купить, так что я намеревалась отправиться туда сегодня вечером.

Я поднялся с кресла:

— Звучит заманчиво. — Взяв ее за руку, я сказал:

— Дело в том, что у меня в голове промелькнула удивительная мысль…

Синие глаза смотрели на меня холодно и насмешливо.

— В этом я ничуть не сомневалась. Нет!

— Но вы еще не слышали…

— А мне и не нужно… Суть дела в том, что за мной еще сохраняется мой номер в «Золотом роге» и я должна получить важное сообщение, посланное туда на мое имя. Я бы предложила вам восстановиться там под именем Джорджа Гамильтона. В конце концов, они вас, наверное, еще помнят…

— Но…

— Я высажу вас на окраине Майами-Бич, и вы возьмете там такси. Я бы предпочла, чтобы о нашей связи никто не знал.

— Связи?! — удивился я. — Только бы мне не лопнуть от смеха!

Она улыбнулась, но ничего не ответила.

* * *

Мы пообедали в Марафоне, так что высадила она меня на окраине Майами-Бич уже в начале двенадцатого.

— Встретимся утром, — сказала она. — Позвоните мне в номер 316.

— Обязательно, — ответил я и, забрав свою сумку из машины, убил в баре около десяти минут за стаканом мартини. Потом взял такси, которое доставило меня в «Золотой рог». В ноябре в Майами затишье, так что я не беспокоился насчет номера. И действительно, мне предложили комнату с видом на океан, если я ничего не буду иметь против.

— Третий этаж, если можно, — попросил я.

Заполнив регистрационную карточку, я последовал за рассыльным через внутренний дворик, мимо иллюминированного бассейна и пальм, увешанных гроздьями разноцветных лампочек.

Мы вошли в коридор левого крыла и поднялись по лестнице на третий этаж.

Мой 312-й находился за углом от ее номера.

Он напоминал мне тот, что я занимал раньше, — стены бирюзового цвета, бежевый ковер, слишком длинная кровать. Покрывало на ней было цвета хурмы — так же, как и портьеры, от потолка до пола обрамляющие эркер. Душ и ванна были облицованы изразцами все того же цвета.

Посыльный положил мою сумку на полку для багажа, находившуюся справа от туалетного столика, включил кондиционер, поблагодарил за чаевые и ушел.

Я выждал минуты три, йотом вышел в коридор и постучал в дверь номера 316. Дверь слегка приоткрылась, и Мэриан выглянула в коридор.

— Так и знала! — заявила она.

— Я вспомнил еще кое-какие автобиографические данные, о которых вам следовало бы знать, — сказал я. — Знаете, где я впервые заинтересовался ловлей рыбы? В Панаме, и…

— Ясно. И вы испугались, что до завтра забудете об этом?

— И это была бы огромная потеря. Но мне совсем не обязательно входить к вам в номер. Я могу сообщить об этом и стоя в коридоре. Или даже через дверь.

Мэриан вздохнула. Я не знал точно, действительно ли она рассердилась.

— Одну минутку! — До меня донесся какой-то шорох, а потом открылась дверь, и я вошел. Дверь закрылась.

Ее номер был обставлен так же, как и мой, и выдержан в той же красочной гамме. Мэриан уже успела смыть с себя всю косметику и надела довольно обычную ночную сорочку, поверх которой теперь старалась накинуть халатик. Тем не менее она меня очень взволновала — сам не знаю почему.

— Большей частью это пустяки, — сконфузился я. — Но они тем не менее проливают свет. Например, когда я был ребенком, все другие недотепы бросали свои монетки в рождественскую копилку, а я имел настоящий текущий счет с двумя процентами годовых…

— Можете говорить со мной без обиняков… — перебила она.

Я поцеловал ее, и это взволновало меня еще больше, хотя ей было совершенно безразлично, какие чувства я испытываю. В конце концов она сдалась, бросив равнодушно: «Ну ладно!» — словно покупала картофелечистку у бродячего торговца, лишь бы избавиться от него. Но к этому моменту мне было уже безразлично, на каких условиях я тут.

* * *

Она была спокойной, ловкой, опытной и во всем шла мне навстречу. После этого я лежал в горячей неподвижной тьме, стараясь найти точный эпитет, которым можно было бы охарактеризовать ее поведение. Напоследок я решил, что уместнее всего было бы употребить слово «любезная». Она вела себя как любезная хозяйка, в совершенстве знающая законы гостеприимства.

Мэриан что-то сказала, но я не расслышал. Я все еще думал о ней, пытаясь в точности вспомнить, как она выглядела…

— Ты даже не слушаешь…

— Что?

— Я к тебе обращаюсь. Возможно, это ускользнуло от твоего внимания, но люди уже давно научились общаться…

— О, прости! О чем ты говорила?

— Ты упоминал о сцене. Может, это не правда?

— Правда. Только я играл на любительской сцене. В школе. Профессионалом никогда не пытался стать. Не тот талант.

— А текст наизусть тебе легко давался?

— Вполне, — ответил я. — Обычно я знал свою роль уже к концу репетиции. Я почему-то все запоминаю легко и быстро. Думаю, мне просто повезло с памятью.

— Расскажи мне о своей семье.

— Я и есть семья, не считая отчима. Моя мать и отец развелись, когда мне было около пяти. Отец был геологом, большую часть времени проводил в Южной Америке, обычно в горах. Мать моя отказалась так жить. А на следующее лето он погиб.

Фургон, в котором отец ехал, сорвался с дороги в пропасть. Через пару лет мать снова вышла замуж.

За вдовца старше ее на несколько лет, компаньона маклерской фирмы в Хьюстоне. Теперь он на пенсии, живет в большом поместье недалеко от Хантсвилла и разводит породистый скот. А мать умерла, когда я служил на флоте во время войны с Кореей. Она оставила мне немного денег, вот тогда-то я и купил бар в Панаме.

— И что же случилось с баром?

— Там произошли две-три драки. После этого военнослужащим запретили ходить в мой бар, и я его продал.

— С убытком?

— Нет, мне повезло. Молодчик, который купил его, явился из Штатов и не знал, что значит такой запрет. Мне вообще кажется, что он хотел превратить его в притон для педерастов.

— И что ты сделал с этими деньгами, когда вернулся в Штаты?

— Большую часть потерял в Лас-Вегасе.

— Расскажи про твою сделку с «жучком».

Я вытянул руку и зажег лампу на ночном столике. Она вопросительно взглянула на меня.

— Зачем это?

— Не знаю, — признался я. — Просто устал разговаривать с тобой в темноте. Хочу тебя видеть.

— Зачем?

— Это ты мне должна сказать — зачем. — Я приподнялся на локте и провел пальцами по ее щеке. — Ты — красивая. Может быть, поэтому?

— Не говори глупостей.

— Никогда не был дальше от этого. А может, ты обладаешь удивительной способностью волновать мужчин? Это ведь особое сочетание — хрупкая, элегантная, невозмутимо-твердая и соблазнительная. И это все в одно и то же время. Или ты ; считаешь, что такой комбинации нет? Раньше я полагал, что нет.

Она с раздражением покачала головой, но в конце концов не выдержала и улыбнулась:

— О, Боже ты мой! А я-то считала, что с тобой можно говорить!

— Мы и так говорим.

— Разговоры какие-то идиотские. К чему теперь все это?

— Не будь такой циничной.

— Погаси свет.

Я погасил свет, обнял ее и поцеловал. Она охотно пошла мне навстречу и снова была такой же ловкой и милой, как и раньше. Если это единственный способ наладить спокойный и разумный разговор, то, ради Бога, я не возражал.

— Так что же это за сделка с «жучками», поясни, пожалуйста, — попросила она через некоторое время.

— Так, пустячок, — ответил я. — Ты же знаешь, как они действуют: дюжинами раздают свои листки у входа на ипподром. Хронометрист Джо, конюх Мэгайр, тренер Бой. Никакого воображения и размаха, конкуренция друг с другом, и все это за гроши. Вот я и заключил сделку с одним из этих типов: он отдавал мне половину дохода, а я за это устраивал ему выступление по радио. Мы выдали себя за агентов телеграфной службы, и я купил для него время на радиостанции Тихауана.

Это была настоящая массированная атака перед началом скачек Санта-Анита: множество рекламных сообщений и четверть часа фольклорной чепухи с нашими вставками через одну-две минуты.

Вот, пожалуй, и все. Да, еще я убедил его повысить цену за свои сведения. Ведь понятно, что никто не поверит — я имею в виду играющих на скачках, — если это сведения стоят слишком дешево. Чтобы нам поверили, надо было драть как можно больше. Одно время мы с ним заколачивали две тысячи в неделю.

— И что же потом случилось?

— Он не вынес процветания — запил. Стал путаться в своих записях, так что не мог вспомнить, какая лошадь вчера выиграла. А без записей — вы ничто, это как дважды два.

— Понятно, — задумчиво произнесла она.

Среди ночи я один раз проснулся. Мэриан лежала рядом со мной тихо и неподвижно, но я со странной уверенностью подумал, что она не спит.

Я положил ей руку на бедро. Оно было напряженное и твердое. Такими же были и руки. А когда я коснулся ее кисти, то почувствовал, что они сжаты в кулак.

— В чем дело? — спросил я.

Мэриан не ответила. Я повторил свой вопрос.

Она снова промолчала. Я отступился и через некоторое время снова заснул.

Глава 3

Я проснулся в девятом часу. Нащупал сигарету, закурил и повернулся, чтобы взглянуть на Мэриан.

Она спала спокойным сном. Темные волосы были словно пятна чернил на белой подушке. У нее был плоский живот и узкие бедра, как у манекенщицы. Довольно маленькие груди тоже казались плоскими, оттого что она лежала на спине.

Я всматривался в темное аристократическое лицо с длинными ресницами, как будто прочерченными сажей на бледной коже. Волевое лицо, подумал я. Оно не выглядело худым, а мягкий утренний свет особенно подчеркивал гармоничность и изящество черт. Мэриан отнюдь не была тощей, но напоминала мне что-то очень тонкое и дорогое, созданное в те времена, когда высокое мастерство еще не вышло из моды.

Что же ей все-таки от меня нужно?

Ее сумка лежала на туалетном столике. Может быть, она мне подскажет что-нибудь? — подумал я.

В мгновение ока я очутился у столика и раскрыл сумку. В тонком портмоне я обнаружил одиннадцать стодолларовых чеков. Я вынул бумажник и проверил водительские права. Видимо, то немногое, что она рассказала о себе, было правдой.

«Миссис Мэриан Форсайт, — прочел я, — 714, Корегар-Драйв, Томастон. Луизиана. Волосы черные, вес — 112 фунтов. Дата рождения — 8 ноября 1923 года».

Значит, через несколько дней ей будет тридцать четыре. Это меня удивило. Я бы не дал ей больше тридцати. В бумажнике находилось около шестисот долларов. Я опустил его обратно в сумку.

Я оделся и выглянул в коридор. Никого. Я вернулся в свой номер, попросил принести апельсиновый сок и «Майами геральд», быстро побрился и принял душ. В девять двадцать пять, когда я допивал кофе, позвонила Мэриан. Сказала, что собирается в Майами, вернется к двенадцати. Сообщение было краткое и точное, как служебный документ.

Я убил пару часов на пляже и едва успел вернуться и переодеться, как зазвонил телефон. На этот раз тон ее был несколько дружелюбнее, и в нем мне даже послышалось что-то вроде сдерживаемого волнения.

— Я должна кое-что тебе показать, — сообщила Мэриан.

Я легонько постучался в 316-й, и дверь почти сразу же открылась. Конечно, она была причесана, как и в первый день знакомства. Ее волосы, уложенные в высокий узел, мягко спускались на затылке, и в простом летнем платье Мэриан выглядела изящной и нарядной, как на выставке мод Я поцеловал ее. Мэриан охотно подчинилась, но я чувствовал, что она полна нетерпения. Оторвавшись от меня, она кивнула в сторону туалетного столика.

На нем лежали два предмета, которых утром не было: маленький магнитофон размером с портативную пишущую машинку и старый чемоданчик, весь обклеенный ярлыками. Он явно прибыл авиапочтой, и на одной из наклеек я заметил обратный адрес. Он был тот же, что и в водительском удостоверении.

— Это и есть то известие, которого ты ждала? — спросил я.

Она кивнула:

— Только что принесли. А магнитофон — это ради чего я приехала в Майами. Ты когда-нибудь слышал свой голос в записи?

— Вряд ли, — ответил я. — Ты купила этот магнитофон?

— Да, — ответила она. — А что?

— Да нет, просто так спросил. Полагаю, он каким-то образом связан с тем предложением, на которое ты намекала. Мне сдается, что я представляю сейчас собой внушительный объект капиталовложений: четыреста или пятьсот долларов ищейкам за расследование моих дел и моей личности, а теперь вот еще пара сотен за этот магнитофон. По-моему, ты очень уверена в себе.

— Это риск, но я на него иду, — отозвалась она.

Мэриан раскрыла чемоданчик и стала выкладывать его содержимое. Я видел, как на ее лице все явственнее проступало нетерпение. То, что она вынимала оттуда, показалось мне в основном старым хламом: десять — двенадцать тонких брошюр, в которых я узнал ежегодные проспекты корпораций, какие-то старые страховые полисы на случай пожара, две или три тетрадки для стенографических записей. Все это она небрежно побросала в мусорную корзину.

— Я не хотела, чтобы моя знакомая знала, что именно мне нужно. Поэтому велела ей прислать весь чемоданчик, а уж я сама найду нужные мне вещи. Вот они…

Это были две картонные коробочки, заполненные кассетами с магнитофонной лентой. Она выбрала одну из них, вставила в магнитофон и включила его. Послышался мужской голос. Мэриан отрегулировала звук.

— ..Воспользуйтесь случаем и придержите «Люкен-Стил» еще немного. Думаю, они поднимутся в цене. Но как только это произойдет, немедленно продавайте. Слишком уж они неустойчивы — это действует на мое кровяное давление. А как насчет «Галф ойл», Крис?

— Минутку. — Второй голос тоже принадлежал мужчине. — Ага, вот! «Галф» поднялись на три четверти. Я бы советовал придержать их.

— Я так и собираюсь сделать. И купите мне утром еще сотню акций.

— Будет сделано! Купить сотню акций «Галф ойл» на рынке. Что-нибудь еще, мистер Чэпмен?

— Только одно: попросите, пожалуйста, исследовательский отдел Прислать мне все, что они могут раскопать, или все, что они имеют о предприятии под названием «Природный газ Тринити». Это компания по строительству газопровода, которая была основана около двух лет назад. До последнего месяца ее акции свободно продавались на рынке, но сейчас они на Американской бирже. У Мэриан интуиция насчет них.

Она училась в колледже вместе с человеком, который возглавляет «Тринити», и заявляет, что это не человек, а огонь! Воплощение энергии и таланта".

Мэриан выключила магнитофон и взглянула на меня.

— Знаешь, что это такое?

Я закурил.

— Судя по всему, разговор какого-то человека со своим брокером. По телефону… — Я не мог взять в толк, почему она так возбуждена и дает мне все это слушать.

— Совершенно верно, — сказала она и перекрутила ленту обратно. — А теперь слушай внимательно. Я еще раз прокручу последнюю часть, а потом ты ее повторишь.

— О'кей! — откликнулся я.

Мэриан включила магнитофон, и голос Чэпмена зазвучал снова: «Только одно: попросите, пожалуйста, исследовательский отдел…»

Я внимательно слушал, наблюдая в то же время, как она стенографирует эти пять-шесть фраз.

Остановив магнитофон, Мэриан быстро расшифровала свою запись и протянула мне листочек с текстом.

— Не надо, я уже дважды это прослушал.

— Все равно прочти, — настояла она. — По бумажке ты будешь говорить гладко и без пауз. — Она включила магнитофон и передала мне микрофон. — Держи его вот так! Не двигай и наклоняй. Когда я включу его, начинай читать.

— Разве не нужно сначала стереть то, что на нем записано?

Мэриан покачала головой:

— Он стирает и записывает одновременно. Готов? Начали! — Она включила магнитофон, а я зачитал слова Чэпмена.

Потом Мэриан снова остановила магнитофон и перемотала ленту обратно. Я чувствовал, что она взвинчена до предела, и уже догадывался, чего она хочет, но это казалось мне настоящей нелепостью.

А Мэриан вновь включила магнитофон и присела на кровать рядом со мной. Я хотел было что-то сказать, но она повелительным жестом остановила меня и, наклонив голову, стала внимательно слушать.

Сейчас говорил Крис:

" — Сотню акций «Галф ойл» на рынке. Что-нибудь еще, мистер Чэпмен?

— Только одно: попросите, пожалуйста, исследовательский отдел…"

Голос Чэпмена произнес свои фразы до конца, а потом раздалось короткое «хррп» — там, где Мэриан поставила магнитофон на режим «запись» и где начал говорить я: «Только одно: попросите, пожалуйста, исследовательский отдел…»

Я резко выпрямился.

— Послушай…

Но она быстро закрыла мне рот рукой. Мы оба сидели не шелохнувшись, пока полностью не закончилось воспроизведение записи.

После этого Мэриан встала и убрала магнитофон. Потом обернулась ко мне со слабой улыбкой:

— Теперь ты догадываешься, к чему я все время прислушивалась?

Я уставился на нее:

— Невероятно! Наши голоса звучат почти одинаково.

Она кивнула:

— Вот почему мне и хотелось, чтобы оба голоса — его и твой — звучали непосредственно друг за другом. Сравнительное сопоставление — лучшая проверка. И, видишь ли, дело не только в тембре: многие мужские голоса в баритональном регистре имеют такой же низкий тембр. А у вас обоих быстрая и живая, уверенная манера говорить. Решительная и довольно агрессивная. Каждый из вас мог бы блестяще воспроизводить Ральфа Беллами в роли сыщика. Фактически Хэррис это частенько и делает на вечеринках.

— Хэррис? — переспросил я.

— Хэррис Чэпмен, человек, которого ты только что слышал.

— Неужели нас действительно не отличить друг от друга? — спросил я. — Или это просто результат записи?

Мэриан вытрясла сигарету из пачки, лежавшей на туалетном столике, и наклонилась ко мне.

Я поднес ей зажигалку. Она села в кресло напротив и закинула ногу на ногу.

— Я могла бы различить ваши голоса, — сказала она в задумчивости. — Даже в самой совершенной записи. Фактически могу их различить и по телефону, но только потому, что знаю, что вас двое.

— Что ты имеешь в виду? — не понял я.

Она затянулась и холодно посмотрела на меня:

— Разве не ясно? Если бы ты говорил по телефону с кем-нибудь, кто знает Хэрриса Чэпмена, но не знает тебя, ты был бы для него Чэпменом.

— Не уверен. Я…

— Позволь, я объясню, — перебила она. — Если бы ты сказал этому человеку, что ты — Хэррис Чэпмен, то он бы не усомнился. Ваши голоса почти идентичны и не звучали бы одновременно, так что он не смог бы сравнить. Добавь еще вашу манеру разговаривать — она у вас обоих почти одинаковая и совсем не похожая на манеру южан. Он живет в Томастоне, в Луизиане… Ты за мной поспеваешь?

— Да, — кивнул я. — Другими словами, у него специфическая манера говорить. Стоит ее услышать, как сразу становится ясно — это Чэпмен.

— Совершенно верно. И ты мог бы одурачить каждого, кто его знает.

— На пять секунд, — уточнил я.

Мэриан улыбнулась:

— Нет, ошибаешься…

— Если ты имеешь в виду перевоплощение, то тут требуется и еще кое-что. А именно — знание фактов.

— К этому я и веду, — ответила она. — Практически ни один человек не знает о Хэррисе Чэпмене больше, чем я.

— К чему ты клонишь?

— К тому, что после десяти дней интенсивной тренировки ты мог бы стать Хэррисом Чэпменом.

Точнее, в той степени, в какой Хэррис Чэпмен как личность или индивидуум ощущается по телефону.

Я встал и резко загасил сигарету.

— А к чему мне это?

— Если я назову цифру — сто семьдесят пять тысяч долларов, ты сочтешь ее веской причиной?

Я помедлил с ответом, все еще продолжая держать в руке изувеченный окурок.

— Ты шутишь?

— Разве по моему виду похоже, что я шучу?

— Откуда ты взяла бы столько денег?

— Естественно, от него.

— То есть украла бы?

Она холодно кивнула:

— Да, думаю, в твоем понимании — это кража. Но довольно необычный вид кражи и к тому же абсолютно недоказуемый.

— Такого в природе не бывает.

— В данном случае будет. Этот случай уникальный. Думаю, ты слышал выражение «идеальное преступление», такое, какое никогда не будет раскрыто?

Не сводя с нее глаз, я закурил новую сигарету.

Эта женщина привела меня в сильное замешательство. Я присел рядом с ней на край кровати.

— Должен признаться, что знаю о девушках не больше, чем знал, когда мне было девятнадцать, — сказал я. — Но даже при таком малом знании столь сложной материи могу уверенно сказать, что твой вид и твои слова совершенно не вяжутся друг с другом. «Идеальное преступление»! Как сказано! Но по твоему виду, по-моему, самое тяжкое преступление, какое ты способна совершить, — это использование показаний неисправного счетчика на автостоянке.

Мэриан сделала изящный жест тонкой ручкой.

— Я не утверждала, что когда-либо что-нибудь украла.

— Но теперь собираешься? Зачем?

— О причинах поговорим позднее. Я хочу знать, заинтересовало ли тебя такое дело?

— В деньгах я всегда заинтересован.

— Ты когда-нибудь совершал кражу?

— Нет. Но сомневаюсь, чтобы это имело большое значение. Меня еще никогда не искушали, предлагая сто семьдесят пять тысяч долларов.

— Значит, ты мог бы пойти на такое?

— Возможно. Но что гарантирует недоказуемость?

— Есть такие гарантии! — убежденно произнесла она. — Фактически никто даже не будет знать, что это кража.

— Вот даже как? Но ведь деньги не испаряются… А кстати, где они?

Мэриан изучающе посмотрела на меня.

— Кажется, ты говорил, что твой отчим — маклер. Так что ты должен знать, что такое торговый счет.

— Само собой!

— Вот и прекрасно! Хэррис Чэпмен имеет торговый счет в маклерской фирме Нового Орлеана.

Человек по имени Крис, голос которого ты только что слышал в записи, — официальный представитель, который ведет для него этот счет. И в данный момент акции и деньги на этом счету вместе составляют немногим больше ста восьмидесяти тысяч долларов.

Я невольно присвистнул, потом пристально посмотрел на нее:

— Итак?

— Ну, ты же знаешь, как ведется такой счет.

— Разумеется! Акции, которые он покупает, записываются на его счет, но хранятся в сейфах фирмы, так что ему нет надобности проходить всякие формальности — подписывать их и отсылать обратно, если он захочет их продать Поскольку он все время покупает и продает, ему проще снять телефонную трубку…

Тут только до меня все дошло окончательно, и Мэриан возликовала.

— Вот видишь! — воскликнула она.

— Ничего не вижу, — возразил я. — Деньги на таком счету так же неприкосновенны, как и в банке без подписи их не выдадут — тебе ли этого не знать? Фактически нужны даже две подписи. Сначала надо расписаться в совершении операции, потом подписать чек на получение денег…

Она прервала меня:

— Ты можешь выслушать меня хотя бы минуту?

Конечно, все это не так просто. И при других обстоятельствах не сработало бы. Но тут ситуация уникальная. Требуется самый элементарный подлог, потому что никто даже не посмотрит на подпись.

— Почему?

— Потому что ни у кого не возникнет сомнений в том, что деньги снял со счета сам Хэррис Чэпмен. И об этом позабочусь я…

— Ты бы лучше просветила меня хоть немного, — попросил я. — Кто такой Чэпмен и что тебя с ним связывает?

Она наклонилась вперед, стряхивая пепел с сигареты.

— Это — бизнесмен. И весьма богатый для такого небольшого городка. Он владелец «Чэпмен энтерпрайзес», газеты, радиостанции, хлопкоочистительной фабрики и склада. Среди прочих вещей…

— И ты у него работаешь?

Ее глаза встретились с моими, но в них я ничего не прочел.

— Да, я у него работала. Была его личным секретарем, любовницей, руководящим работником, невестой… Называй мои амплуа как хочешь. Я пришла к нему восемь лет назад и в последние шесть была чем-то средним между его заместителем и женой. Не хватало только одного: мы не состояли в официальном браке.

— Почему?

— Причина проста и банальна. У него уже была жена.

— Ты не относишься к той категории женщин, которые так долго…

— Не будем пока об этом.

— Прости, — сказал я. — Но тем не менее я не понимаю, как ты собираешься все это провернуть. Что будет делать сам Чэпмен, пока ты будешь тянуть с его торгового счета?

— Ничего.

— Как это — ничего?

— Его не будет в живых.

— Почему ты так решила?

— Потому что я убью его!

* * *

В аэропорту Майами мне удалось получить место неявившегося пассажира, и в начале девятого я уже прибыл в Айдлуайлд. Лимузин довез меня до города.

Был один из тех ненастных вечеров, когда нельзя сказать точно, что идет дождь, но тем не менее холодный северный ветер время от времени бросает в вас пригоршню дождевых капель.

Я был без пальто, и люди смотрели на меня как на сумасшедшего, когда я вышел на конечной остановке, чтобы поймать такси. Маленькая гостиница на 44-й улице в Восточном районе, где я уже когда-то останавливался, вполне мне подходила. Правда, мой номер окнами выходил во двор-колодец и выглядел невзрачным, унылым.

Я сел на кровать и пересчитал свои денежные ресурсы. У меня осталось триста шестьдесят долларов. После того как я куплю пальто, останется триста. Как-никак, а это все-таки Нью-Йорк. Не могу же я в поисках работы идти по Мэдисонавеню, имея вид жалкого беженца. Мне и так придется туго: последнее место работы, на которое можно сослаться, я оставил два года назад.

Я отправился в бар и выпил стаканчик, но от этого настроение мое не улучшилось. Через какое-то время вернулся в отель и попытался читать, но тщетно. Я не мог выбросить из головы сто семьдесят пять тысяч долларов, синие волны, солнечные блики и черноволосую головку с гладкой прической.

Я взял журнал, прилег на кровать и уставился в раскрытые страницы невидящим взглядом.

Какое мне дело до того, что случится с человеком, которого я знаю только по имени? И если бы меня так беспокоила его судьба, то почему я не позвонил ему и не предупредил, что она замышляет его убить?

То-то и оно! Она же хочет его убить, и мой отказ и уход ничего не изменил. Деньги на его счету для нее лишь второстепенный, побочный момент. Я вспомнил, как она лежала там, в темноте, вся в напряжении и без сна, уставившись в одну точку и сжав руки в кулаки. И невольно спросил себя, а что же такое могли сделать с молодой и прекрасной женщиной, от одного взгляда которой пронзительно и потерянно ноет сердце? Перед которой нет недосягаемых вершин бытия — только захоти, намекни? Что же способно перевернуть и сломать душу, заставив ее без дрожи и сомнения, хладнокровно рассчитать преступление? Что же сделал один человек другому, мужчина — женщине, что жуткий план мести вытеснил все живые помыслы? Этого я, наверное, никогда не узнаю. Но одно наверняка — неповадно будет повторение подобного этому несчастному…

А чего достиг я своим бегством? Добровольно лишился возможности получить сто семьдесят пять тысяч долларов? Боже, что я такое несу?! Да, я безалаберный и не слишком щепетильный тип, такова жизнь — или ты пихнешь кого-то, или он тебя! Но как жить после этого, если даже и минует тебя камера смертника?

Правда, она не просила меня его убивать. Она хотела от меня только одного: чтобы я достал для нее эти деньги. Достал деньги человека, которого уже не будет в живых… Нет, и в этом случае я все равно стал бы ее сообщником.

Но каковы ее окончательные намерения? Как она представляла себе будущее?

Откуда мне знать? Ведь я бежал от нее прежде, чем она успела объяснить, что к чему.

На следующее утро я купил пальто, шляпу и отправился на поиски работы. В первую очередь зашел в несколько мест по объявлениям, а потом начал обходить все агентства по найму подряд, просто наудачу. Ноги ныли от усталости. Я заполнял анкеты, оставлял свое имя и номер телефона.

Погода была по-прежнему ненастной и холодной, низкое серое небо давило, словно грязный металл, готовый опуститься на голову. Если бы все это происходило на киноэкране, подумал я, то передо мной обязательно бы появилась витрина бюро путешествий и в ней — большая, залитая солнцем картина: брюнетка в купальном костюме сидит на пляже перед белым отелем с вывеской:

«Приезжайте в Майами!». В действительности же на картине была изображена блондинка и надпись гласила: «Приезжайте в Кингстон».

Около двух я вернулся в бар, расположенный наискосок от гостиницы, заказал шотландского виски и попытался представить, чем она сейчас занята? И каким образом девушка в купальном костюме может выглядеть так элегантно. Не в слащавом и дешевом стиле, а в благородном стиле XVIII века.

Потом я поднялся в свой номер и прилег на кровать. Пошел дождь. Я видел в окно, как его капли падают во двор-колодец. Наконец я поднял телефонную трубку и попросил междугородную.

— Майами-Бич, — попросил я. — Мотель «Золотой рог». Личный разговор с миссис Мэриан Форсайт.

Хоть поговорю с ней — и то дело!

— Не вешайте трубку, пожалуйста.

Я ждал. До меня доносились приглушенные голоса телефонисток.

— «Золотой рог», — наконец произнес девичий голос. — Кого? Миссис Форсайт? Сию минуту… — И после небольшой паузы:

— К сожалению, она уже уехала.

Я уронил трубку на рычаг. Что ж, не каждый способен отказаться от ста семидесяти пяти тысяч долларов, даже не выслушав предложение до конца. И я больше никогда ее не увижу. Я закурил и стал следить за дождевыми каплями, думая о том, где бы мы могли побывать вдвоем — в Акапулько, Бимини, Нассау…

Через полчаса зазвонил телефон. Звонили из Майами-Бич. Ее голос был таким же холодным, — вежливым и приятным, как обычно:

— В конце концов, я пришла к выводу, что ты никогда не позвонишь, и вот…

На языке у меня вертелся вопрос, но к чему было его задавать? Судьба настигает вас с роковой неизбежностью. Будь я даже в какой-нибудь дыре — скажем, в центре Тибета, — это решительно ничего не изменило бы.

— Твоя взяла! — сказал я. — Приеду сегодня вечером.

— Великолепно, Джерри!

— Где встретимся? — спросил я.

— Ты просто прелесть! Значит, ты пытался до меня дозвониться?

— Ты отлично знаешь, что пытался… Так где ты находишься?

— Довер-Уэй, 206, — ответила она. — Идеальное место для работы.

Я взял билет на самолет, улетающий из Айдлуайлда в пять сорок пять. Дождь прекратился, но стало еще холоднее. Когда я поднимался по трапу, навстречу мне спускался цветной парень из обслуживающего персонала. Я бросил ему на руку мое пальто.

— Хорошего вам Рождества! — пожелал я.

Когда мы были уже в воздухе и табло «Не курить» погасло, я закурил сигарету. Конечно, в том, что Мэриан нашла меня в Нью-Йорке, не было ничего необычного. Она знала, куда я направляюсь с самого начала. Ее сыщикам достаточно было только сообщить нью-йоркскому отделению, каким рейсом я вылетел из Майами, а потом подловить меня в Айдлуайлде и проследить мой путь до гостиницы. Остальное, однако, потребовало большой тонкости: выждать, пока я не позвоню первым в «Золотой рог» и не узнаю, что она выехала из мотеля, не оставив нового адреса, потом дать мне полчаса поразмыслить о том, от чего я по-дурацки отказался, даже не оставив за собой щелочки, через которую можно вернуться к предложению. Отказался бесповоротно… Поистине тонкий штрих, достойный стратегического ума.

Самолет прилетел в Майами в начале десятого. Я едва дождался — так велико было мое нетерпение, — пока мне не выдадут мою сумку, и взял такси. Казалось, мы ехали целую вечность.

Довер-Уэй находилась неподалеку от залива — тихая боковая улочка, всего на три или четыре квартала. Номер 206 был одним из соединенных в одно целое домов и отодвинутых несколько в глубь улицы. От тротуара дом отделяла живая изгородь, а стены с обеих сторон были покрыты цветущими вьющимися растениями.

Я расплатился с таксистом и направился по дорожке к парадному. Над входом горели фонари, но в окнах квартиры света не было. Я нажал кнопку звонка.

Она встретила меня такая же нарядная: в темной юбке и строгой белой блузке. Я пинком захлопнул дверь, бросил сумку на пол и сжал ее в объятиях. Она приняла мои поцелуи с тем же спокойным и равнодушным выражением — даже, можно сказать, милостиво, но без особого желания превратить это в постоянный ритуал. Потом улыбнулась:

— Как тебе нравится наша квартира?

Маленькая квартирка была что надо: хорошо обставленная, с кондиционером, очень спокойная и тихая. Основную комнату, занимавшую, пожалуй, больше половины всей квартиры, устилал серый ковер, а спускающиеся до полу занавески на обоих окнах были темно-зеленого цвета. Диван и три кресла представляли датский модерн, а длинный кофейный столик из тика сверкал зеркальным покрытием. Возле него стояли три пуфа, обитых вельветом яркой окраски. Прямо напротив была дверь в спальню. Справа от нее — другая дверь, которая вела в небольшую кухню-столовую. Слева от входа в спальню разместились встроенные в стену книжные полки с раздвижными стеклянными дверцами. В углу стоял радиофонограф, отделанный мореным дубом.

На одном конце кофейного стола я увидел купленный ею магнитофон с проводом-удлинителем, протянувшимся по серому ковру. Рядом с ним — несколько коробок с лентой, стопка тетрадей для стенографических записей и карандаш.

— Я работала, — объяснила она. Присев на один из пуфов, стоявших у кофейного столика, она потянулась за сигаретой. Я поднес ей зажигалку, закурил сам и уселся по-турецки на полу.

— Ты была уверена, что я вернусь, не так ли? — спросил я, оглядывая комнату.

— Возможно, — уклончиво ответила она. — Я ведь изучала тебя целую неделю.

— И все ради ста семидесяти пяти тысяч долларов? Ты просто хотела дать мне прийти в себя после твоего предложения?

Она кивнула:

— Мне кажется, что деньги сами по себе для тебя мало что значат, но некоторые твои привычки обходятся тебе очень дорого. И потом, ты настоящий циник.

Наверное, она опять права, подумал я, глядя на классические линии ее головы, на яркие краски, на суровую формальность белой блузки, которая кончалась простым круглым воротом, охватывающим ее нежную шею. Мэриан все время казалась необыкновенно нарядной именно из-за ее утонченной благородной красоты. Неужели ей ни разу не пришло в голову, спрашивал я себя, что я мог вернуться ради нее самой? Потом я спросил ее и об этом.

— Нет, такое мне в голову не приходило, — призналась она. — Да и с чего бы? Почему?

— Потому что, может быть, это и правда… Отчасти…

— Кажется малоправдоподобным. Во всяком случае, я на такое не рассчитывала.

— Почему? — упорно добивался я.

— Ты очень привлекательный молодой человек, ты можешь очаровать любую девушку, а здесь полным-полно прелестниц…

— Ты чрезмерно скромна. И почему ты называешь меня молодым человеком?

Она подняла брови:

— А что, в двадцать восемь лет ты считаешь себя стариком?

— В тридцать четыре тоже себя старухой не назовешь.

— Так, значит, ты проверил мое водительское удостоверение?

— Конечно! Только, разумеется, не для того, чтобы узнать твой возраст, а чтобы выяснить, кто ты. Кстати, тебе и тридцати нельзя дать.

— Ты мне льстишь, — ответила она. — А теперь, если мы покончили с вопросами о моей привлекательности, не заняться ли нам делом?

Это начинало меня немного раздражать. Ни одна такая привлекательная женщина не имеет права столь пренебрежительно относиться к своему неотразимому, просто сокрушительному воздействию на других. Я обнял ее и поцеловал. Она не только не стала сопротивляться, но и сама обняла мою шею. На мгновение ее глаза, широко раскрытые, мечтательные, оказались перед моими. Я снова поцеловал ее, охваченный волнением от одного только прикосновения.

Потом подхватил ее, перенес в спальню и, выключив свет, медленно раздел. Она была такой же уступчивой и милой, как и раньше, но и такой же далекой, недосягаемой. Очевидно, самый простой способ снять с повестки дня столь второстепенный вопрос, как секс, состоял в том, чтобы поскорее заняться им и поскорее с ним покончить.

Глава 4

Она лежала рядом со мной в темноте. Я видел тлеющий огонек ее сигареты.

— Ну хорошо, — вздохнул я. — А теперь расскажи мне все по порядку.

— Может быть, начнем с того, на чем остановились? Я собираюсь уничтожить его!

— Почему?

— Потому что я его ненавижу!

— А это почему?

Мне показалось, что Мэриан вздохнула.

— А почему ты сам не попробуешь поразмыслить над тем, по какой причине женщина может возненавидеть мужчину, если ради него она разрушила свой собственный брак и поступилась своей репутацией, помогла ему разбогатеть, добиться положения, а вдобавок ко всему работать на него по двадцать четыре часа в сутки последние десять лет. А ведь она могла отдать их любому другому…

— Только не волнуйся, — перебил я. — Ведь я для тебя просто случайный прохожий. Значит, он тебя бросил?

— Вот именно! — Она засмеялась так, словно посыпались осколки разбитого стекла. — Конечно, пока я вела его дело, мне следовало бы предложить ему составить график по выплате пенсий престарелым служащим. Тогда мне не о чем было бы беспокоиться. Я смогла бы тогда купить маленький коттедж, завести кошку для компании и зажить богатой и полной жизнью, о какой мечтает каждая женщина…

— Брось нести чепуху! — перебил я ее. — Кто она? И почему ты решила, что это навсегда?

— О, она такая хорошенькая! Внешность девственницы, коса цвета меди. Этакое большеглазое существо, привлекательное своей беззащитностью… Как сибирская язва или готовая ужалить кобра…

— Да будет! Тебе ли бояться такой дешевки?!

Она тебе и в подметки не годится.

— Ну и что из этого?

— О, ты и в самом деле очень молода!

— Я забыла, что мужчинам надо пройти определенную фазу между первым и вторым искушениями, если они действительно интересуются женщинами. Впрочем, не важно. Они хотят обвенчаться в январе.

— Я за тобой не поспеваю. Не понимаю. Он же не мог жениться на тебе, потому что был женат! Что же случилось с его женой?

— А с ней случилось вот что, не говоря уже о том, что последние восемь лет они жили врозь, — месяцев пять назад она умерла.

— Но, послушай, я сильно сомневаюсь, чтобы кто-нибудь мог морочить тебе голову целых десять лет. Если у него это было серьезно, то почему он не добился развода?

— И он, и его жена — католики.

— Понятно. И теперь, когда можно жениться вторично, он…

— Да, да! — не выдержала она. — Видишь, что получилось?

— Я вижу и кое-что другое: тебе это просто так не сойдет.

— Необязательно…

— Послушай, — продолжал я, — в течение шести лет он брал от тебя все, что считал нужным, а потом, когда получил возможность жениться, бросил ради другой. Если он будет убит, то полиции хватит и двадцати минут, чтобы сообразить, что к чему.

— Ты недооцениваешь меня, — возразила Мэриан. — Я заберу у него сто семьдесят пять тысяч долларов и убью его. И никто никогда меня не заподозрит — по той простой причине, что никто даже не узнает, что это вообще было сделано. Ты удовлетворен?

— Нет. Такое невозможно!

Она вздохнула:

— Ты забыл кое-что из того, о чем я уже говорила. Никто не знает о Хэррисе Чэпмене больше меня. И я уничтожу его изнутри!

— Постой минутку! — попросил я. — Если ты знала о нем так много, то почему же не заметила, что он тебе готовит?

— Не заметила? Не смеши меня! Я видела каждую стадию до ее наступления, но что, по-твоему, я могла сделать? Соревноваться с двадцатитрехлетней профессиональной девственницей?

И это после того, как он уже устал от меня? Нет, я все прекрасно видела, поскольку сидела в первом ряду! Он нанял ее в качестве стенографистки, и я имела честь и привилегию ее обучать!

Иногда я просыпаюсь ночью…

— Но если все действительно так, — перебил я, — то при чем тут деньги?

— Деньги для меня важны. Я люблю успех.

Я отдала все, что имела, чтобы обеспечить ему успех, думая, что делаю это для нас обоих. Так зачем же мне теперь отказываться от них? Я не могу позволить ему отдать все это какой-то слащавой пустоголовой сучке, которая даже баланс не может подвести!

— Доскажи все до конца, — попросил я. — Я имею в виду твой план.

— Хорошо. Во-первых, о квартире. Нам нужно такое место, где мы могли бы спокойно работать и где нам никто не мог бы помешать или нас подслушать. Мотель совершенно не годится.

Я была зарегистрирована там под своим настоящим именем. И конечно, совершенно необходимо, чтобы никто никогда не узнал, что я с тобой знакома…

Я перебил ее:

— А как же быть с сыщиками, которых ты бросила по моему следу?

— Это важный момент. Но я действовала под другим именем и платила наличными. Тот факт, что они знают твое имя, не имеет никакого значения, если они не проследят твою связь со мной.

А Хэрриса Чэпмена знаю только я.

— О'кей! — сказал я.

— Эту квартиру я сняла на твое имя. Я — миссис Дж. Л. Форбс и не имею абсолютно никакого отношения к той миссис Форсайт, которая ненадолго останавливалась в «Золотом роге». У тебя же нет никаких оснований скрывать твое имя Тебе незачем прятаться от людей, и ты даже можешь, если захочешь, жить дальше в этой квартире. Никто не заметит твоих временных отлучек, а тебе иногда придется отлучаться. Арендой этого дома занимается соответствующее агентство.

Люди, которые снимают соседнюю квартиру, вернутся не раньше декабря, так что мы будем здесь одни и можем не бояться, что нас кто-то подслушивает за стеной. Времени у нас немного. Сегодня пятое, а он приедет сюда вечером тринадцатого. Кроме того, мне придется съездить в Нассау и Нью-Йорк.

— Зачем?

— Просто, чтобы доказать, что я там была.

Когда я бросила работу и уехала из города, предполагалось, что я буду в трех местах — в Майами-Бич, Нассау и Нью-Йорке. Если бы я изменила свои планы и осталась здесь на все время, это могло бы потом показаться подозрительным, тем более что именно здесь Хэррис Чэпмен должен исчезнуть. Поэтому я съезжу в оба города и пробуду там достаточно долго, чтобы послать оттуда обычные дурацкие открытки и привезти какие-нибудь сувениры. Это значит, что из восьми дней, которые тебе отводятся для тренировки, дня четыре я буду отсутствовать. Однако у нас есть ведь магнитофон, и, пока меня не будет, ты можешь изучать запись на ленте.

— Ты уверена, что он сюда приедет?

— Да. Я для него забронировала номер и все приготовила. Во время отпуска он каждый год выезжает на большую рыбную ловлю. Последние два года предпочитал Акапулько, а теперь снова решил приехать сюда.

— И в определенный момент я займу его место?

— Да.

— И надолго?

— Не более чем на две недели. Думаю, нам хватит и двенадцати дней.

— Опиши мне его, — сказал я.

— Не считая того, что вы оба около шести футов ростом, вы совсем не похожи друг на друга.

Я имею в виду внешне…

— А ведь это в первую очередь и требуется!

Или ты думаешь, что на эти двенадцать дней он превратится в невидимку? Для людей, оставшихся дома, может быть, и будет достаточно слышать его голос по телефону, но здесь… Впрочем, это не важно. Продолжай. Каков он из себя?

— Ему тридцать девять лет. Рост — шесть футов, вес — сто девяносто шесть фунтов. Глаза серые. Кожа довольно светлая, но всегда с налетом загара. Шатен, начинает седеть. Седина в первую очередь затрагивает виски. Впрочем, он их подкрашивает.

— Достаточно, — сказал я. — Мне двадцать восемь. Рост почти такой же, с разницей, быть может, не более чем на дюйм, но вес мой фунтов на пятнадцать меньше. Глаза голубые, оттенок кожи более темный. А волосы почти черные. Вот так-то!

— Все это не так существенно, — сказала она нетерпеливо. — Во-первых, никогда нельзя полагаться на описание внешности, и любой полицейский мог бы написать об этом книгу. А во-вторых, если бы у тебя был хотя бы какой-нибудь актерский опыт, ты должен был бы понять, что именно я имею в виду. Ты постараешься не просто выглядеть как Хэррис Чэпмен, а полностью усвоить характер Хэрриса Чэпмена. А далее этот самый характер, логически перенесенный в другое окружение, и будет играть главенствующую роль. Именно это запомнят свидетели — характер, а не цвет волос. Кстати, он носит шляпу… Тебе просто нужно заставить свидетелей запомнить те признаки…

— Например?

— Для начала я набросаю его беглый портрет.

Он страшно носится со своей внешностью, зимой облучает себя кварцевой лампой, чтобы поддержать смуглый цвет кожи, носит тонкие, как карандашная линия, усы, так как считает, что у него верхняя губа чересчур длинная. Склонен к ипохондрии и вечно возит с собой целую аптечку.

Кроме того, постоянно, и, наверное, не без основания, беспокоится о двух вещах: нет ли у него рака и не сойдет ли он с ума. Его старший брат впал вмаразм, когда ему было только двадцать.

Когда несколько лет назад в стране озабоченно заговорили о курении и раке легких, он не только переключился на сигареты с фильтром, но даже обзавелся мундштуком с фильтром!

Он носит очки в роговой оправе и туговат на левое ухо. Это — результат травмы. Однажды, когда ему было еще лет шестнадцать, он неудачно нырнул. Тем не менее он это отрицает, утверждая, что прекрасно слышит на оба уха. Возможно, в моем описании он и покажется тебе смешным и самовлюбленным, но это вовсе не так. Он дьявольски привлекательный мужчина, с большим обаянием, но я подчеркиваю все эти идиосинкразии для того, чтобы…

— Я отлично тебя понимаю, — перебил я ее. — Все это — черты и признаки характера. Дело в другом. Предположим, я надену очки в роговой оправе, отращу усы и стану вставлять сигареты в длинный мундштук. Могу также глотать таблетки на каждом шагу. Но что мне это даст? Я все равно не стану похож на него, и мне не удастся обмануть никого, кто знал его с пятнадцатилетнего возраста.

— Да и не придется никого обманывать! Те, с кем тебе предстоит сталкиваться, его вообще никогда не видели. И никогда не увидят.

— Но ты забыла о другом. Как только он исчезнет, они наверняка увидят его фотографию.

— Нет, — ответила она. — Об этом специально позаботятся.

— Каким образом? — спросил я.

— Фотографии могут иметь значение при поиске пропавшего человека только в том случае, если они очень хороши и были сделаны в последние годы. Таких фотографий у него немного, и большая часть их находится у меня. Кроме того, я знаю, где находятся остальные. Правда, месяца два назад он снова сфотографировался для этой сахариновой сучки, но это не в счет. Фотография лишена живых черт, помпезная и показушная.

— Ну хорошо, — согласился я. — Рассказывай обо всем остальном.

Она говорила минут двадцать, и, когда яахонец замолчала, я почувствовал радость от того, что не являюсь предметом ее ненависти. У Чэпмена не оставалось буквально ни одного шанса.

План ее был блестящим и смертоносным, и я не смог усмотреть в нем ни одного изъяна.

На следующее утро я проснулся рано — еще до семи, но она была уже на ногах. Мэриан стояла в дверях в голубой пижаме и попивала апельсиновый сок из стакана.

— Кофе будет готов через пять минут, — сообщила она.

Я закурил и приподнялся на локте, чтобы лучше ее видеть. Будь я скульптором, то вылепил бы эту голову. А если бы это не удалось, сошел бы с ума и наложил бы на себя руки.

Она холодно взглянула на часы, когда я высказал ей эту мысль.

— Нет никакой пользы в том, чтобы лепить мою голову. Важнее усвоить, что находится в этой голове… Начнем мы ровно через десять минут.

Когда будешь бриться, не забудь про усы.

Она говорила уверенным и решительным тоном, и еще до того, как успел угаснуть свет этого дня, я понял, что не знаю и половины того, что мне предстоит. У нее был талант по части организации материала и характер рабовладельца.

Когда я вышел из душевой и облачился в легкие брюки и майку, она уже приготовила на одном конце кофейного столика чашку кофе и апельсиновый сок и сидела на пуфе за другим концом столика со своей чашкой и стаканом сока. Между нами стоял микрофон. Микрофон был укреплен на маленькой подставке напротив меня, и рядом с ним лежали две тетрадки и несколько магнитофонных лент.

— Я буду считывать со стенограммы, — сказала она, — так что магнитофон ни на минуту не будет работать вхолостую. А когда потребуется пауза, мы остановим ленту. Но прежде чем начать, лучше сперва остановиться на некоторых моментах и проанализировать их.

— Это верно, — согласился я. — С каким количеством людей мне придется говорить и как часто?

— С двумя, — ответила она. — С Крисом Лундгреном, представителем маклерской фирмы в Новом Орлеане, — почти каждый день. И с ней — каждый день. Кстати, ее имя Корел Блейн.

Я отпил немного кофе, обдумывая то, что она сказала.

— Вот это да! — наконец не выдержал я. — Ты только подумай: ведь я должен знать о Чэпмене все то, что и эти люди, и ему в свою очередь известна масса сведений о них, и я тоже должен это знать. Не говоря уже о тысяче мелочей, связанных с его делами и с дюжинами других людей. Мне кажется, черт возьми, что это просто невозможно!

Она перебила меня:

— Конечно, невозможно! Ни один человек не смог бы столько усвоить за восемь дней. Но тебе это и не нужно!

— Не нужно?

— Конечно нет! — Характерный жест тонкой руки. — Тебе же не экзамен держать по всему этому материалу. Нужно только провести два-три коротких разговора в день. Самое главное — не допустить опасных ляпсусов. Попробуй проанализировать, что для этого нужно. Находчивость и сообразительность! А они у тебя есть. Некоторая способность импровизировать, умение уловить наиболее очевидные факты и некоторое количество таких, о которых мог знать только Хэррис Чэпмен. Вот и все! И ты создашь полную иллюзию. А самое главное: не забывай, что разговор-то ведешь ты! Ведь ты босс! Если почувствуешь, что плаваешь, перемени тему. Ты хозяин положения, вас соединяет только телефонный кабель.

Надоест — брось трубку! И позвони еще раз попозже, предварительно просмотрев нужную информацию. Ведь у тебя будет суфлер.

— То есть магнитофон?

Она кивнула:

— Кассеты мы пронумеруем таким образом', что тебе всегда будет известно, где что найти.

— Отлично! — сказал я.

Она ободряюще улыбнулась:

— И не забудь: ты должен осторожничать только первую неделю. Потом это уже будет не важно.

Я взглянул на нее. Пока мы обсуждали технические стороны подготовки, у меня из головы вылетела другая — страшная — цель! У этой молодой женщины был недюжинный ум. Но все, что она хочет от жизни, — это убить человека! Какая бессмысленная обреченность одаренной личности!

Мне стало жутко, но я постарался сразу же отбросить сомнения, пожав плечами. В конце концов, она вольна поступать со своей жизнью, как ей угодно, не так ли?

— Ну хорошо, — сказал я. — Начнем с кассеты номер один!

* * *

— Хэррис Чэпмен родился в Томастоне четырнадцатого апреля 1918 года. Имя его отца — Джон У. Чэпмен. Он был главой агентства Форда и одним из самых крупных владельцев акций в Томастонском государственном банке. Мать Хэрриса, урожденная Мэри Бэрк, была единственной дочерью поверенного в делах в Томастоне.

Джон У. Чэпмен продал свое дело, вышел в отставку в 1940 году и переехал в Калифорнию. И он, и его жена до сих пор живы и проживают в Ла-Джолла.

У них двое сыновей. Кейт на два года старше Хэрриса. В то лето, когда ему исполнилось девятнадцать, он окончил первый курс университета и задел машиной двенадцатилетнюю девочку. Травма была серьезной. Кейт вскоре после этого заболел: перестал спать, а если и спал, то никто не мог сказать когда. Стал терять в весе и совершенно ушел в себя. Разумеется, это были первые признаки шизофрении, и, возможно, несчастный случай с девочкой не имел к этому отношения. Но как бы то ни было, он впал в безнадежное отчаяние и более половины следующих двадцати двух лет провел в заведении для душевнобольных.

Как я тебе уже говорила, эта история всегда преследовала Хэрриса — тем более, что в их семье и до этого уже был случай психического заболевания (сумасшедшим был то ли внучатый дядя, то ли какой-то другой родственник).

Глупо, конечно, но я замечала, что Хэррис имеет склонность к ипохондрии.

В 1936 году он окончил школу. Мать хотела, чтобы он закончил еще и католическую школу, и поэтому Хэррис поступил в Нотр-Дам. Окончив ее в 41-м году, он стал студентом юридического факультета, где его застали события в Пирл-Харборе.

Мэриан остановила магнитофон и потянулась за сигаретой. Я дал ей прикурить от зажигалки.

— Вопросы есть? — спросила она.

— Один, — ответил я. — Касающийся его брата. Где он сейчас?

— В Ла-Джолла, у родителей…

Она нажала кнопку с надписью «Запись» и продолжила рассказ:

— Закончив семестр в институте, Хэррис пошел на флот и в то же лето был произведен в лейтенанты. Хотя его чуть было не забраковали из-за его уха.

Он получил должность на авианосце. — Мэриан оттолкнула пуф в сторону и села по-турецки на ковер, пристроив стенографический блокнот между колен.

Я наблюдал за ней, изучая ее гордое, тонкое лицо, которое можно было бы назвать надменным, если бы его не смягчали прелестные глаза.

Я подумал, что она — самая необыкновенная и самая обольстительная женщина из всех, каких я когда-либо встречал.

Мэриан приподнялась и вновь остановила магнитофон.

— Ты слушаешь? — строго спросила она.

— Конечно, — ответил я и повторил ее последние слова:

— Чэпмена перевели в Сиэтл для продолжения службы на берегу.

— Странно, — отозвалась она. — Ты так на меня смотрел…

— Просто потому, что ты необыкновенно красивая…

Мэриан вздохнула, прошла в спальню и вернулась с подушкой в руках, которую бросила рядом с кофейным столиком.

— Ложись спиной ко мне, закрой глаза и сосредоточься!

Я повиновался, а она продолжила свою лекцию, время от времени останавливаясь, чтобы что-то уточнить в своих заметках:

— Чэпмена произвели в лейтенанты. В начале весеннего семестра в 1946 году он вернулся на юридический факультет и еще до окончания его женился на девушке из Нового Орлеана, которую встретил на балу. Ее звали Грейс Траэн. Изящная, смуглая женщина хрупкого телосложения и очень хорошенькая — настоящее эфирное создание, очевидно, была девственницей.

Он почти никогда не говорил об этом, но, насколько я понимаю, их первая брачная ночь была ужасна, и позднее их отношения не стали лучше.

Видимо, над ней довлела какая-то психическая травма. Возможно, в детстве пришлось что-то пережить. Они пытались как-то приспособиться, но кроме ее отвращения к брачному ложу были и другие вещи, отягчающие их жизнь. Она, например, считала, что его родители должны оказывать им большую финансовую помощь. И не хотела уезжать из Нового Орлеана. Не прошло и года после окончания Хэррисом юридического института и его возвращения в Томастон, как они расстались. Она уехала к матери в Новый Орлеан. Здоровье ее ухудшилось. Помимо всего прочего, у нее обнаружилась анемия.

Мэриан вновь остановила ленту. Я посмотрел на часы и с удивлением обнаружил, что уже за десять.

— Успеваешь следить? — поинтересовалась она.

— Конечно! — ответил я и сел, прислонившись к стулу. Мы оба закурили. — А ты? Когда ты появишься на сцене?

— Очень скоро, — бросила она. — Но эту кассету я хочу заполнить исключительно Хэррисом.

Так тебе будет легче находить нужные сведения.

Она сделала еще несколько рекомендаций, опять запустила магнитофон и перешла к описанию города, маленького провинциального клуба и некоторых друзей Хэрриса.

Кассета приближалась к концу.

— ..У него быстрая, напористая походка, он плохо переносит ликер, хотя никогда в этом не сознается. Если выпьет лишнего — то есть более трех порций мартини, — то становится несговорчивым, начинает спорить. Музыки для него не существует, танцует плохо и редко. В последние два года, во время своих ежегодных выездов на рыбную ловлю, стал увлекаться девушками — главным образом совсем юными. Он не знает, что мне известно об этом, но сомневаюсь, чтобы Хэррис снизошел до лжи, если бы об этом зашла речь.

В конце концов, мы ведь не были женаты.

Может быть, благодаря своей профессии и практике в суде Чэпмен совершенно не боится конфликтов и скандалов, может спорить с кем угодно и где угодно. Официантов совершенно не уважает, и я пережила немало неприятных минут, когда он трижды отсылал назад какое-нибудь блюдо или отказывался дать на чай, если считал, что его плохо обслужили. Я не хочу сказать, что Хэррис груб или привередлив, но он требователен и, пожалуй, довольно толстокож.

Перед тем как оплатить счет, всегда его проверяет. Каждый год покупает новый «кадиллак».

Водитель Чэпмен никудышный, тем не менее сильно превышает скорость. Очень самоуверен с женщинами — в точности как ты. Тебе будет совсем нетрудно его сыграть. Когда позднее тебя будут описывать, то, если ты все это хорошо выучишь, они практически опишут Хэрриса, вплоть до его жестов.

Мэриан выключила магнитофон и встала.

— Ну хорошо! Сейчас перемотай ленту и прослушай все с начала. А я сбегаю за какими-нибудь бутербродами.

— Кстати, как насчет нашего режима? Мы где-нибудь обедаем?

— Конечно! И лучше всего, если мы будем обедать то в одном, то в другом месте — тогда нас не запомнят. Завтракать можем дома — кофе с апельсиновым соком, а на второй завтрак достаточно будет и бутербродов.

— А машину ты вернула?

— Да. В конце концов, ведь предполагается, что я — в Нассау. Ты, конечно, возьмешь машину напрокат, до того как он сюда явится, а пока обойдемся и такси. Ну хорошо, Джерри, перемотай ленту и займись делом.

Она прошла в спальню. Я включил магнитофон и, слушая, стал ходить взад-вперед по комнате. Дверь в спальню была приоткрыта. Я переступил порог. Голубая пижама небрежно валялась на кровати, а она, в одном бюстгалтере и трусах, стояла перед шкафом с одеждой. Я посмотрел на красивые стройные ноги, покрытые легким загаром до линии купального костюма, где кожа была цвета чистой слоновой кости.

Мэриан обернулась. Должно быть, я непроизвольно сделал шаг в ее сторону, потому что она решительно проговорила:

— Нет! Нет! Уходи!

Сказано это было очень серьезным тоном. Потом, вынув из ящика комбинацию, просунула в нее голову.

— Простите меня, учитель, но вы так обольстительны!

— Да, да, знаю! — Она одернула комбинацию. — Представляю собой непреодолимый соблазн для двадцативосьмилетних волков!

— Миллион раз спасибо! — улыбнулся я.

— Пожалуйста… А теперь выматывайся и займись делом. Прослушай кассету не один раз — ведь что-то ты наверняка пропустил мимо ушей.

— Значит, ты согласна с моей оценкой?

Она взмахнула тоненькой ручкой:

— Прочь с дороги, Сирано!

Глава 5

Я пожал плечами и вернулся к изучению Хэрриса. Вскоре Мэриан появилась из спальни и ушла за сандвичами. Я проводил ее взглядом. Когда она проходила через комнату, все вокруг будто ожило, а после ее ухода образовалась какая-то пустота.

Я с трудом заставил себя сосредоточиться и начал слушать магнитофонную запись.

Что со мной творится, в конце концов?! Я окончательно потерял себя…

Когда она вернулась, мы даже за едой не переставали работать. Мэриан задавала вопросы о тех фактах, которые уже были записаны на пленку, пытаясь поймать меня на какой-нибудь ошибке.

— Кто такой Роберт Уингард?

— Роберт Уингард — директор радиостанции.

— Хорошо. А Билл Макьюэн? Чем он занимается?

— Билл Макьюэн — девушка.

Она одобрительно кивнула:

— Очень хорошо!

— Ее настоящее имя — Билли Джин, ей двадцать семь лет, она работает в редакции газеты и ведает рекламой.

— Правильно, — одобрила Мэриан. — Но не задавайся. Ведь мы только начали соскребать верхний слой. — Проглотив половину сандвича, она бросила остатки в ведро для кухонных отходов и поставила новую кассету.

— Я родилась в Кливленде, — начала она. — Училась в школе в Стенфорде. Моя мать умерла, когда мне было лишь пятнадцать, и отец никогда больше не женился. Он был врачом-гинекологом, притом хорошим. За тридцать пять лет работы скопил, должно быть, больше миллиона, но когда несколько лет назад умер, оставил после себя меньше двадцати тысяч. Вот что значит неудачно поместить капитал! Возможно, кто-нибудь когда-нибудь напишет книгу, как врачи помещают свои деньги.., но, впрочем, это не важно. Это были его деньги. Я просто хочу подчеркнуть, что именно его ужасный пример, вероятно, и заставил меня заинтересоваться вопросами бизнеса и капиталовложений.

Когда мы вступили в войну, Мэриан записалась в колледж на краткосрочные курсы стенографии и машинописи, стала работать на оборонном заводе.

Там ей понравилось. Быстрая, вечно всем интересующаяся, компетентная, она менее чем через год уже стала личным секретарем одного из начальников фирмы. Весной 1944 года встретила Кеннета Форсайта и вышла замуж. Он служил в авиации, стал инструктором, и его командировали на военно-воздушную базу близ Сан-Антонио в Техасе. Они отлично ладили, брак согревала влюбленность, но Мэриан не могла вынести скуки праздного существования, когда вся ее деятельность свелась к управлению их однокомнатным царством. Поэтому снова пошла работать, на этот раз в местную контору одной из больших национальных маклерских организаций. И тут же влюбилась в биржевой рынок — словно тот был ее собственным изобретением. Здесь было во что запустить зубы — ей открылся мир бизнеса и индустрии в чистом виде. Она изучала его со страстной энергией, стараясь узнать о нем все, что было доступно знанию. Когда война закончилась, Форсайт остался на военной службе, но перевелся на другую базу, расположенную неподалеку от Далласа. Домашнее хозяйство по-прежнему наводило на Мэриан скуку, и она поступила на службу в Далласское отделение этой маклерской организации.

Потом, в 1949 году, Форсайта перевели на аэродром в Томастоне, штат Луизиана, и его жена оказалась без работы. Невыносимая скука стала разъедать ее душу. Она не любила маленькие городки, где жизнь общества определяется интересами той или иной группировки, а для женщины с беспокойным умом и стремлениями такая атмосфера была просто удушающей. Не удивительно, что встреча с Чэпменом изменила всю ее жизнь.

Он как раз открыл свою юридическую контору, и, хотя дел у него было немного, ему нужен был кто-нибудь, чтобы время от времени печатать различные документы и отвечать на телефонные звонки. Мэриан предложила свои услуги — частично от скуки, а частично потому, что ее это интересовало. А вскоре увлеклась и самим Чэпменом. Это был человек, полный энергии, целеустремленный, деловой и смелый, но он растрачивал себя попусту, копошась в мелких политических делах. Между ними с самого начала возникло взаимное тяготение.

Первым предприятием, с которого началось превращение Хэрриса в миллионера, были механическая прачечная, и «втравила» его в это именно Мэриан.

— Он защищал владельца механической прачечной, виновного в нанесении какого-то незначительного ущерба, — продолжала рассказывать она. — И добился для него самого мягкого приговора. Но у этого человека были финансовые затруднения, и он даже не мог полностью оплатить судебные издержки. И тут у меня возникла идея. Я поехала посмотреть, что это за прачечная.

Ее бедой было месторасположение. Она находилась не там, где надо, точнее, в том районе, где большинство семей имели собственные стиральные машины. В южной же части города целый район с цветным населением, который буквально кишел детьми, не имел даже мало-мальски доступных бытовых услуг.

Я подыскала дом, который сдавался в аренду, и рассказала Хэррису о своем плане. Благодаря связи его отца с банком ему легко удалось занять требуемую сумму. Он купил у владельца прачечной стиральные машины — купил просто за бесценок — и перевез их в арендованное помещение.

Мы уговорили служителя одной из цветных церквей стать управляющим, а я взяла на себя всю бухгалтерию. Через восемь месяцев Чэпмен продал прачечную, получив шесть тысяч долларов чистой прибыли.

Начало было положено. Следующей ступенью были две-три спекуляции с земельными участками, которые принесли ему более четырнадцати тысяч.

К концу 1950 года Мэриан уже работала у Хэрриса постоянно, и адвокатская деятельность составляла лишь незначительную часть его операций. Он действовал с размахом, был по уши в долгах, но тем не менее рос и поднимался на волне большого бума пятидесятых годов. Жена Чэпмена уже оставила его, а Мэриан Форсайт и ее муж все мучительней и с каждым разом все ожесточеннее ссорились по поводу ее работы у этого человека. Форсайт говорил, что люди начинают болтать по этому поводу, но она тем не менее отказалась уволиться. Конец наступил менее чем через полгода. Форсайта вновь перевели на другую базу. Мэриан предстояло сделать выбор, и она его сделала — потребовала от Форсайта развода и осталась в Томастоне. Она была влюблена в Хэрриса.

Мэриан знала, на что идет, и не питала на этот счет никаких иллюзий. Он не мог жениться на ней, пока была жива его жена, а в маленьком городке об их романе, как бы скромно и сдержанно они себя ни вели, все равно стало известно. Я представил себе ледяные взгляды, которые, судя по всему, выпали на ее долю. Возможно, это не очень-то ее тревожило, думал я, во всяком случае, те насыщенные шесть лет, когда у нее был Чэпмен и интересная работа. Но когда он оставил Мэриан одинокой и беззащитной, для нее это, должно быть, было в сто раз тяжелее, чем если бы такое произошло в большом городе.

— Погоди минутку, — попросил я. — Мне в голову пришли кое-какие мысли. Ведь ты должна иметь законные основания для того, чтобы вернуться туда. Иначе это будет выглядеть подозрительно.

Она остановила магнитофон.

— Конечно. Но у меня там собственный дом.

Чтобы продать его и сдать мебель на хранение в Новом Орлеане, нужно по меньшей мере две недели. И не забывай: я приеду в Томастон уже после того, как он уедет отдыхать. Так что все это покажется совершенно естественным.

Мэриан, несомненно, была права. Все прилаживалось одно к другому, как камни в стене инков.

Если смерть сама по себе может быть прекрасной, то задуманная ею операция была настоящим шедевром.

Мы продолжали работать. Следующая кассета заполнилась подробным рассказом о том, как Чэпмен в последующие пять лет приобрел остальную часть своего богатства, а она в период с 1950-го по 1955 год мало-помалу вовлекла его в крупные операции по скупке и продаже акций, связанных с такими значительными фирмами, как «Доу кемикл», «Филлипс петролеум», «Юнайтед эйркрафт» и «Дю Пон».

— Все делалось ради крупных выигрышей, — продолжала Мэриан. — Обычные доходы его не удовлетворяли — после уплаты налогов оставалось слишком мало. Все эти годы я изучала ценные бумаги, и биржевой рынок стал полем его деятельности. Хэрриса постоянно сопровождал успех. А прошлым летом, когда появились признаки упадка, мы начали переключаться на недвижимость, привилегированные акции, боны. И наличные. Здесь ему ничего не грозит. Никакой опасности, если не считать меня…

Эта кассета кончилась около половины четвертого.

— Прокрути ее еще раз, — велела Мэриан, делая пометки уже к следующей части.

Я прослушал все сначала. Потом она забросала меня вопросами так, что у меня голова закружилась. Тогда Мэриан поставила одну из кассет с записью телефонного разговора между Чэпменом и Крисом Лундгреном. Я слушал и изучал стиль его речи, а она в это время готовила на кухне мартини.

Закурив и отхлебнув глоток из бокала, Мэриан остановила ленту.

— Скажи, что ты заметил?

— По телефону он очень лаконичен, — ответил я. — По крайней мере, в деловых разговорах. Никаких вопросов о здоровье, о семье собеседника.

Говорит «до свидания» один раз и сразу же вешает трубку. Твое имя произносит, как «Мэрьен», акцентирует первый слог в названии фирмы «Дю Пон» и произносит «Дю», как «Дью», — «Дью Пон». В слове «тысяча» проглатывает средний слог, так что получается «тысча». И вообще сливает слоги во многих словах — чаще, чем это делают другие люди.

Она одобрительно кивнула:

— Хороший слух. Продолжай в том же духе.

В семь часов вечера мы протрубили отбой, переоделись и поехали обедать в ресторан. В темном платье она была неотразима — такая высокая, стройная, ухоженная. Мне было приятно видеть, что мужчины, да и женщины тоже, оборачиваются ей вслед.

Мы заняли место у одного из больших окон, выходящих на залив с его ожерельем из сверкающих огней.

— Рядом с тобой все женщины выглядят как крестьянки, — заметил я.

Мэриан улыбнулась:

— Отрабатывается старый прием, Джерри? Ради чего стараться?

— Нет, я серьезно!

— Ну конечно, дорогой! Таковы все условные рефлексы. — И через какое-то время добавила:

— Нам следует учесть один момент. Голос Лундгрена ты, конечно, узнаешь, но ты никогда не слышал ее голоса.

Я вздохнул:

— Ничего страшного. Пока она не назовет себя, а я не буду уверен, то всегда могу сослаться на плохую слышимость и сказать, что плохо разбираю, что она говорит;

По пути домой мы устроили нечто вроде экзамена. Я вышел из такси возле аптеки, дал ей время доехать до дому и позвонил из телефонной будки. Мэриан говорила за Лундгрена.

— Крис!.. Это Чэпмен, — сказал я. Потом спросил, как идут дела на бирже, обсудил с ним один-два пункта и отдал пару распоряжений.

А выйдя из роли, спросил:

— Ну, как твое мнение?

— Хорошо! — признала она. — Очень хорошо!

Я возвращался домой в теплой, пахнущей океаном темноте и думал о ста семидесяти пяти тысячах долларов. Когда, открыв дверь своим ключом, я вошел в квартиру, Мэриан как раз выходила из спальни, уже успев снять платье и комбинацию, запахивая на себе голубой халат.

Она сосредоточенно поджала губы.

— Может, надо говорить чуть-чуть менее отрывисто, — посоветовала она. — Но это уж очень тонкий штрих…

— Можешь не беспокоиться, — отозвался я. — У меня все получится. — Я взял ее за руку, потом крепко обнял и начал целовать с такой страстью, словно боялся, что завтра утром все женщины будут отправлены на другую планету.

Высвободившись из моих объятий, она пробормотала:

— Но я думала, что мы еще поработаем часик-другой… — И в ту же секунду смилостивилась:

— Ну хорошо, пусть будет по-твоему, Джерри…

— Умное начальство, — сказал я, — никогда не забывает о значении отдыха для своих служащих.

Если тюлень заартачится, швырните ему еще одну сельдь. — Я начал было говорить что-то очень злое и саркастическое, но оборвал себя на полуслове. Я так сильно хотел обладать этой женщиной, что согласился бы на любые ее условия…

Позднее мы, разумеется, опять принялись за работу.

* * *

Следующий день повторил предыдущий. Чэпмен, его предприятия и Томастон вливались мне в мозг, пока не стали переливаться через край.

Мы записали две кассеты. Я еще раз их прослушал. А она потом задавала вопросы. Я прокручивал их снова и снова, и все это время сознавал, что мое внимание все больше и больше сосредоточивается на ней самой. Вместо того чтобы собраться с мыслями, я отвлекался, думая о Мэриан. Мне это очень не нравилось, но я ничего не мог поделать.

Мы опять пообедали в ресторане, а вернувшись, проработали до одиннадцати. Когда легли спать, она отдалась мне с мягкостью и без всяких возражений, но потом снова стала холодной и недосягаемой. Я лежал в темноте и думал о ней. И дело вовсе не в том, что Мэриан от природы была холодна и лишь милостиво терпела меня — нет, хуже! Для нее это было настолько безразлично, что она даже не удосуживалась замечать мою любовь.

Вполне возможно, думал я, что Чэпмен и не самый гнусный негодяй на свете, но он, несомненно, самый глупый. Я попытался представить себе, какой она была до того, как стала бесчувственной ко всему, кроме воспоминаний об унижении и планов мщения.

На следующее утро я проснулся от того, что она отчаянно старалась вырваться из моих объятий.

— Джерри! — резко выкрикнула она. — О, Боже ты мой! Что ты делаешь? Ты что, хочешь переломить меня надвое?

— Прости, — сказал я, тупо оглядывая комнату. — Должно быть, мне приснился дурной сон.

И тут я вспомнил этот сон, словно увидел его снова с ужасающей ясностью. Я бежал за ней следом по мосту Голден-Гейт и успел схватить ее в то мгновение, когда она уже собиралась прыгнуть вниз. Я старался удержать ее.

В тот день мы заполняли последнюю кассету.

Она рассказала мне все, что знала о Корел Блейн, а знала она массу вещей, вплоть до того, что ее настоящее имя вовсе не Корел, а Эдна Мэй. Очевидно, она верила в старинное правило военной науки, гласящее, что вы должны непрестанно изучать противника. Мэриан описала Корел со всех точек зрения, включая психоанализ, и подробно рассказала об их романе, начиная с того дня, когда он дал ей первое поручение, и кончая оглашением их помолвки.

— Когда я впервые увидела ее, я испугалась, — сказала она. — Уже много лет я сама нанимаю и увольняю персонал. Он никогда в это не вмешивался, никого сам не нанимал и даже не интересовался этими вопросами. Признаюсь, раза два я поступила несправедливо, уволив девушек только за то, что они пялили на него глаза, но это не важно…

Во всяком случае, когда я увидела эту Блейн, во мне сразу шевельнулось предчувствие. Натуральная блондинка, ростом около пяти футов трех дюймов и главное — всего двадцати трех лет от роду! Но еще больше меня испугали ее глаза с поволокой, глаза непорочной девственницы. А ему сорок, точнее, исполнится сорок в будущем месяце. Он-то видел только ее глаза, этот невинный ангельский взгляд, а я сразу увидела нож в ее зубах, с которым она пробралась в нашу жизнь. Хэррис сказал, что она дочь его старого друга, только кончила школу в Техасе, и он обещал ей работу.

Я действовала очень медленно, можно сказать, ощупью, но сразу же почувствовала сопротивление.

И поняла, что эту особу мне не уволить. Конечно, никакой открытой вражды ни с одной из сторон не было, но сопротивление существовало. Тогда я перевела ее на более сложную работу — знала, ей не справиться. И что же получилось? А получилось то, что эту работу мне пришлось выполнять самой — это все, чего я сумела добиться. Кстати, она явилась к нам через три недели после смерти миссис Чэпмен…

Должно быть, Мэриан чувствовала себя чертовски плохо и одиноко. Жена, окажись она в таком положении, имела бы статус и солидный вес общественного мнения на своей стороне, а она не имела ничего. Конечно, Мэриан поняла, что проиграла, еще задолго до того, как на нее обрушился удар. А Чэпмен даже не соизволил сам сообщить ей о своей помолвке. Насколько я понял, он молчал не потому, что ему было совестно или он не хотел говорить ей правду в глаза, — просто счел это излишним. Подвернулось какое-то дело, которое было для него более важным, — вот и все!

— А ты, случайно, не сгущаешь немного краски? — спросил я.

Она вздохнула:

— Уверяю тебя, я не настолько глупа, чтобы позволить себе такое. Я рассказываю все в точности, как было, — иначе нельзя. Видит Бог, это не доставляет мне никакого удовольствия — я не мазохистка. Но ты должен знать правду, а не какую-нибудь драматизированную версию. Об их помолвке мне сообщила сама Корел Блейн — на службе, в понедельник утром. И можешь не сомневаться, она постаралась сделать это как можно эффектнее. Для нее это был верх торжества.

С девяти утра до пяти вечера — целая вечность, подумал я. И от этих наблюдающих глаз некуда было ни уползти, ни спрятаться. Исключительный день пришлось вынести Мэриан, что ни говори! И тут мне пришла в голову мысль, а что же она планирует в отношении Корел Блейн?

И я спросил ее об этом.

Она холодно пояснила:

— Блейн будет уверена, что это моих рук дело.

Как одна из форм утонченной мести этот случай не имеет себе равных, решил я. Корел Блейн рассчитывает получить мужа и миллион долларов, но все это вырвут из ее маленьких загребущих рук, и ей станет известно, что это сделала именно Мэриан. И при этом не только не сможет доказать ее вины, но и поймет, что фактически сама тому способствовала, безропотно сыграв отведенную ей роль.

— Если Блейн только двадцать три, — сказал я, — то ей предстоит провести долгую и интересную жизнь в размышлениях о том, как же она так влипла.

— Да, не правда ли?

Мы вернулись к работе и трудились до полудня. Когда Мэриан убежала за сандвичами, я вдруг внезапно вспомнил, какое сегодня число: восьмое ноября! Я нашел в справочнике телефоны цветочных магазинов, позвонил и заказал две дюжины роз. Около четырех часов пополудни мы все еще занимались Корел Блейн, когда в передней раздался звонок. Я открыл дверь, рассчитался с посыльным и поставил коробку с цветами перед Мэриан, на кофейном столике.

Она подняла глаза от своих заметок и увидела длинную картонную коробку.

— Цветы? Чего ради?

— С днем рождения! — произнес я.

Она неодобрительно покачала головой:

— И зачем только… — Потом открыла коробку и воскликнула:

— Какая красота, Джерри! Но как ты узнал, что у меня сегодня день рождения?

— Из твоего водительского удостоверения.

— Настоящая ищейка!

Она наполнила водой вазу и поставила в нее цветы. С минуту постояла, любуясь ими, а потом подошла ко мне и обвила мою шею руками.

— Дорогой мой Джерри, — проговорила Мэриан с ласковой улыбкой. — Ты все еще упорно пытаешься догнать трамвай, который уже давно ушел?

Тщетно, подумал я. Она непробиваема. Ничто не сможет ее затронуть. Никакой поступок. Вся ее жизнь — в прошлом.

А потом спросил себя, да знаю ли я сам, что пытаюсь ей сказать?

Мы снова принялись за работу.

Глава 6

На следующее утро Мэриан сделала кое-какие покупки и около одиннадцати часов отбыла в Нассау. Как только за ней закрылась дверь, в квартире воцарилась невыносимая до боли пустота.

Я собрал на кофейном столике вещи, приготовленные для моей дальнейшей работы, и стал их рассматривать: семь кассет, уложенные в коробки, пронумерованные и снабженные индексами, очки в роговой оправе, мундштук, безвкусные сигареты с фильтром, карта Томастона с названиями улиц и местами, где находились предприятия Чэпмена и его контора, которую Мэриан начертила, список телефонных номеров (их было более двадцати), три документа с образцами его подписи, флакон жидкости для осветления моих волос и пробивающихся усов.

Эта жидкость, по ее словам, не была в буквальном смысле красителем, и если я не переборщу, то мои волосы будут производить впечатление не искусственно подкрашенных, а слегка выгоревших на солнце.

Я прошел в ванную, смочил голову осветлителем, согласно инструкции, и стал тренироваться в воспроизведении подписи Чэпмена.

Когда рука устала, я запустил первую кассету.

В комнате зазвучал голос Мэриан. Я закрыл глаза, и мне показалось, что она здесь, рядом со мной. Я заставил себя сосредоточиться.

Когда мой мозг отупел от запоминаний, я снова взялся за чэпменскую подпись и обнаружил, что по части подделки далеко не так талантлив, как в перевоплощении. Однако после нескольких сот попыток дело пошло значительно лучше. Я продолжал упорно тренироваться. Через некоторое время решил разбить подпись на буквы и написать каждую несколько сот раз, чтобы выяснить и устранить возможные отклонения от оригинала.

Около семи я пообедал в ресторане, находившемся в трех или четырех кварталах от дома, и, вернувшись, работал до полуночи. Когда наконец выключил свет, образ Мэриан приблизился ко мне в темноте…

На следующий день, в воскресенье, я проработал с семи утра до полуночи с кратким перерывом для еды, атакуя каждое задание со страстной сосредоточенностью, лишь бы изгнать из памяти саму Мэриан. Понемногу я входил в роль. Целые разделы записанных на магнитофоне данных крепко запечатлелись в моем сознании. Я уже видел и ощущал Чэпмена так, что надобность практиковаться в его речи отпала. С подписью тоже почти справился. Продолжая подписываться его именем час за часом, я в то же время вслушивался в записи. Еще никогда в жизни я не работал с таким рвением и упорством. Когда наконец лег в постель, у меня голова кружилась от усталости.

Она оставила мне пятьсот долларов наличными. Я отправился в понедельник утром в Майами и взял напрокат машину с приспособлением для прицепа. На этой машине поехал туда, где сдавались лодки и моторы. Используя свое настоящее имя и выданные мне в Калифорнии водительские права, а также наш адрес на Довер-Уэй, я взял весь комплект: шестнадцатифутовую лодку, мотор Джонсона в двадцать пять лошадиных сил и прицепную тележку с креплениями для лодки.

Заплатив за неделю вперед, купил спиннинг и другое снаряжение, расспросил о лучших местах для рыбной ловли и выехал на шоссе.

Через час с небольшим я уже был на Ки-Ларго. Сверившись с картой, отметил показания спидометра и свернул на прибрежную дорогу, кончавшуюся тупиком где-то у верхней оконечности острова. Я высматривал места, где удобнее спустить лодку. Отыскав одну такую бухточку, записал ее точное местонахождение и поехал дальше. Проехав с милю, нашел еще одну удобную бухту и тоже записал все данные. Теперь я мог найти любую из них даже в темноте, и если одна из них окажется занятой, то смогу остановиться в другой. В настоящее время обе бухты были безлюдны. Теперь следовало потренироваться с машиной. Сначала выходило неуклюже, но после получасовой тренировки дело постепенно пошло на лад.

Дав задний ход, я снова подъехал к воде, облачился в рыбацкую одежду, которую захватил с собой, и спустил лодку на воду. Дул умеренный юго-восточный ветер, но море до самой линии рифов светилось спокойной гладью. Минут через пятнадцать я вышел на рифы, туда, где начиналось морское течение. При умеренном донном волнении лодка слушалась меня идеально. Значит, все хорошо, только бы погода не испортилась. Я вернулся на берег, закрепил лодку на прицепе и поехал назад, в Майами-Бич.

Гараж находился за домом. Я запер в нем прицеп с лодкой, а машину оставил перед гаражом на дороге. Поднимаясь в квартиру, обнаружил в почтовом ящике открытку.

Она была отправлена из Нассау в воскресенье, во второй половине дня, и в ней сообщалось, что в понедельник вечером Мэриан вылетает в Нью-Йорк. Открытка была написана печатными буквами. Подписи не было. «Скучаю по тебе», — написала она. Неужели правда? На какое-то мгновение я вновь почувствовал ее присутствие, увидел незабываемый жест ее руки, покачивание ноги с тонкой лодыжкой и гладкую, темно-русую головку, смотреть на которую было бесконечной радостью.

Я принял душ и побрился, пользуясь безопасной бритвой, чтобы не задеть усов. Они начали отрастать, и я с удивлением отметил, что с ними выгляжу несколько старше. Что ж, тем лучше.

Потом опять стал практиковаться в подделывании подписи. Временами она у меня получалась так здорово, что отличить было почти невозможно, но следовало научиться подписываться побыстрее, естественнее и непринужденнее.

На следующее утро я поехал в Майами, в лавку старьевщика, и купил кусок подержанного брезента. На обратном пути остановился у магазина строительных материалов и приобрел четыре бетонных блока, сказав, что мне нужно залатать стену. В магазине дешевых товаров взял моток проволоки и клещи. Все это сложил в багажник и запер его. Вернувшись в нашу квартиру, я с яростной сосредоточенностью принялся за работу и трудился до двенадцати часов ночи.

Утром, проснувшись, сообразил, какой сегодня день, и внутри у меня все задрожало, заныло. Сегодня тринадцатое число, и вечером он должен быть здесь. Меня охватил страх. Легко сказать, что то и другое вполне надежно, но может ли вообще что-то быть вполне и до конца надежным? Существует миллион вещей, способных подвести.

Я попробовал поработать, но не мог сосредоточиться. Собственно говоря, мне уже не нужно было готовиться. Единственное, чего мне, возможно, еще не хватало, так это нахальства. Я далеко не был уверен, что у меня его хватит на то, что мне предстояло.

Утро прошло без каких-либо новостей. Мэриан молчала. А может, он не приедет? Во мне шевельнулась надежда, что какой-то неожиданный случай помешал ему выехать из Томастона. Но в семнадцать тридцать зазвонил телефон. Меня вызывала миссис Форбс из Нью-Йорка. Телефонист спрашивал, оплачу ли я вызов. Я ответил утвердительно и услышал голос Мэриан:

— Джерри? Слушай, дорогой, я звоню из переговорного пункта. Не хотела, чтобы этот мой счет вписали в счет гостиницы. Он уже в пути.

— Ты уверена в этом?

— Да. Я только что звонила домой подруге. Он выехал вчера вечером, рассчитывая переночевать в Мобиле. Он должен прибыть туда между двенадцатью и двумя ночи. Я сейчас выезжаю и буду в Майами около девяти. Не встречай меня в аэропорту.

— Хорошо, — сказал я.

— У тебя все в порядке?

— Пожалуй. Если не считать того, что тебя нет рядом.

— Приеду, и очень скоро. До встречи, дорогой!

Время тянулось бесконечно. Я вышагивал взад и вперед по комнате, закуривая одну сигарету за другой и представляя себе, как пути их машин с роковой неизбежностью пересекутся в Майами.

Я больше всего хотел, чтобы она была рядом со мной, и надеялся, что он сюда никогда не приедет. Чэпмен ездит редко и с превышением скорости. Дай Бог, чтобы он разбился и погиб.

Я вышел из дому и попытался пообедать, но потом даже не мог вспомнить, обедал или нет.

В половине десятого услышал, как возле дома затормозила машина. Я открыл входную дверь.

Она шла по дорожке, а за ней — таксист, который нес ее легкий небольшой чемодан. Остальные вещи остались в номере ее гостиницы в Нью-Йорке.

На ней была очень нарядная плоская шляпка, надетая слегка набок, и перчатки. Легкое пальто она перекинула через руку.

Мэриан улыбнулась, коснулась губами моих губ и, открыв сумочку, стала искать деньги. Я расплатился с таксистом. Не знаю, сколько именно я ему дал, но он, как я понял, остался доволен.

Мы вошли в дом, я закрыл плечом дверь и поставил ее чемодан на пол…

Наконец она вырвалась из моих объятий и выпалила, тяжело дыша:

— Джерри! В конце концов…

— Дай мне посмотреть на тебя, — попросил я и отодвинулся, не выпуская ее из рук. К этому времени я уже успел размазать помаду на ее губах и сбить шляпку набок, но сомнений быть не могло — она была самой изящной, самой прелестной женщиной на свете.

Я сказал ей об этом. Вернее, начал говорить, но Мэриан меня перебила:

— Ты пьян?

— Нет, — ответил я. — Не пил ни капли… Господи, как я истосковался! Просто не могу выпустить тебя из рук…

Она улыбнулась:

— Ты действительно много работал? И никаких девочек, а?

— При чем тут девочки, — возмутился я. — Неужели до тебя не доходит, что только ты…

— Не говори глупостей, Джерри, — велела она. — Может быть, присядем?

— Прости. — Я посадил ее на диван, сел рядом и снова обнял ее, но она протестующе покачала головой и оттолкнула меня.

— Неужели я так состарилась, что не могу справиться даже с мальчишкой, не достигшим тридцатилетнего возраста?

— Послушай, Мэриан, — сказал я. — Да ты будешь меня слушать, черт возьми?! — Я снял с нее шляпу и бросил ее на кофейный столик. Потом приложил руку к ее щеке, повернул ее лицо и посмотрел на плавную линию темных волос и на глаза необыкновенного синего цвета. Меня вновь охватило сумасшедшее желание схватить ееи овладеть каждой частицей ее существа.. Я вновь поцеловал ее. Это было самое необузданное, самое удивительное чувство, какое я когда-либо испытывал в жизни.

Она шевельнулась:

— В самом деле, что это творится с тобой, Джерри?

— Я люблю тебя. Даже четырнадцатилетняя девочка поняла бы это…

— Не смеши меня. — Мэриан попыталась отстраниться, но я обхватил ее еще крепче.

— Джерри, — запротестовала она, — сейчас не время.

— Да выслушай же ты меня, ради Бога! — потребовал я. — И постарайся не выбить мне зубы.

Я люблю тебя! Я схожу с ума по тебе! Один Бог знает, как я тосковал, пока тебя не было. И только когда увидел тебя идущей по дорожке к дому, только тогда по-настоящему понял, как много ты для меня значишь…

Она хотела что-то сказать.

— Не прерывай меня, — продолжил я. — Я должен пробиться к тебе любым путем, даже если на это уйдет вся ночь. Я уже пытался сказать тебе, какая ты удивительная, но ты, кажется, считаешь, что это у меня вроде условного рефлекса… Но ведь должен же быть какой-то способ заставить тебя понять… Послушай, я только ради тебя вернулся из Нью-Йорка! Теперь я это хорошо знаю. Все, что мне нужно, это ты, и я не хочу остаток жизни провести, постоянно оглядываясь назад: а нет ли там полиции.

Внезапно Мэриан вся напряглась в моих объятиях:

— О чем это ты?

— О том, что надо бросить все это к чертям! Это слишком опасно! От этого с ума можно сойти…

Мне нужна ты, и я не хочу все время бежать и прятаться, как дикий зверь. Я отдаю себе отчет, что не принадлежу к категории тех солидных людей, у которых в перспективе увитый виноградом дом и машина для стрижки газонов, но если захочу, то смогу работать. И я хочу, чтобы мы поженились…

Она вырвалась из моих рук и вскочила с дивана. Потом рассмеялась, но смех ее прозвучал, как скрежет лыж при неудачном повороте.

— Значит, ты хочешь, чтобы мы поженились?!

О, Боже ты мой! Интересно, как бы я выглядела с фатой? Или, может, ты выдавал бы меня за свою мать…

Я схватил ее за плечи и сильно встряхнул:

— Прекрати, Мэриан! Сейчас же прекрати! Я еще никогда не слышал, чтобы кто-нибудь поднимал шум на всю страну — и только потому, что ему тридцать четыре года! Ты выглядишь не более чем на двадцать восемь!

Лицо ее исказилось от презрения. А может, от горечи. Я не знал, от чего именно.

— Дурень! Ты все еще не понял? Разве ты не слышал, как я говорила, что окончила колледж уже к тому моменту, когда мы вступили в войну?

Я имею в виду Вторую мировую. Или ты не проходил этого в школе? Не представляешь себе, когда это было? Мне не тридцать четыре! Мне уже тридцать восемь! — Она снова рассмеялась.

Я подхватил ее, но она отвернула от меня лицо и добавила:

— У меня остался один последний несчастный кусочек достоинства, а ты хочешь, чтобы я выбросила его к чертям…

Я сжал ее виски обеими руками и заставил смотреть мне в лицо.

— Мне наплевать, что тебе тридцать восемь, — произнес я грубо. — Пусть будет пятьдесят восемь или девяносто восемь… Я знаю только то, что вижу и чувствую. Ты самая чудесная женщина из всех, которых я знал. В тебе есть что-то такое, что заставляет смотреть на тебя, затаив дыхание. Думаю, что ты обретаешь женственность там, где другие ее теряют. Когда ты выходишь из комнаты, она становится пустой, а когда возвращаешься, вновь оживает… — Пожалуйста, прекрати! — крикнула она. — Даже если бы я смогла кого-нибудь полюбить, ты думаешь, я вышла бы замуж за человека, который на десять лет моложе меня? Да еще такого привлекательного, как ты? Да я сжималась бы всякий раз, когда люди смотрели бы на нас и удивлялись, чем я тебя купила! Уверяю тебя, в глазах женщин я не выгляжу на двадцать восемь! И не могу больше с ними соперничать. Мне это уже продемонстрировали — публично и вполне убедительно!

— Забудь хоть на мгновение этого туповатого Чэпмена, — попросил я. — Если он настолько глуп, что не понимает, чем владел, то это его беда. Ничего, достаточно скоро это он обнаружит…

— Совершенно верно! Через четыре часа!

— Нет, черт возьми! Нет! Это опасно, и я не хочу, чтобы ты пошла на это! У Чэпмена нет ничего, что тебе нужно и чего бы ты хотела!..

Она смотрела на меня.

— Перестань…

— Это опасно…

Мэриан холодно прервала меня:

— Позволь с тобой не согласиться! У него есть кое-что, что мне нужно, — огромное количество денег, которые я помогла ему добыть для нас обоих. Это единственное, что мне осталось. Тебе, я думаю, этого не понять — ты мужчина, и к тому же очень молодой. Но для меня все ясно. Со мной все кончено! Была — и вся вышла! Я — это прошлое. Если я сейчас начну все сначала, стану работать день и ночь, то к тому времени, когда вновь почувствую себя человеком, уже не буду женщиной. Во всяком случае, не такой, с какой кто-нибудь захотел бы иметь дело — разве что самый отчаявшийся. Я потратила последние шесть лет моей жизни на этого стареющего подростка, а ничего, кроме унижения, от него не получила! Возможно, есть на свете женщины, которые подходят ко всему более философски, чем я, и, пережив такое, остаются после этого здоровыми.

А я не могу! Может, это и плохо, но я даже не хочу и пытаться. Мне больше нечего терять, я не собираюсь стоять среди обломков собственной жизни, как тупая бездушная корова, и смотреть, как они торжествуют…

— Я избавлю тебя от этого…

— Не будь идиотом! — в ярости прокричала она. — Мы ведь ничем не рискуем! И потом, разве деньги ничего для тебя не значат?

— Значат! И даже очень! Но я понял, что ты для меня значишь больше, чем деньги. И если это звучит у меня как реклама шампуня, то очень жаль. Но это — правда!

— И это говорит Джерри Ленгстон Форбс? — спросила она с сожалением.

Я вздохнул:

— Да, Джерри Форбс! Парень, который еще и до двадцати лет не дорос, а уже понял, что наш мир — это просто сумасшедший дом для остальной вселенной! И если вдуматься, может, так оно и есть.

После всех этих лет я наконец бросаюсь с моста головой вниз ради женщины, а при этом из всех женщин нахожу ту, которая как раз решила выбросить к чертям собачьим свою принадлежность к женскому полу. — Я закурил и поднялся с дивана.

— Значит, ты мне не поможешь? — спросила она.

— Нет, — ответил я и, чувствуя себя, как в аду, отправился в спальню, сел на кровать.

Потом, растянувшись на ней и поставив себе на грудь пепельницу, уставился в потолок. Но и там не нашел никакого ответа.

Минут через десять — я все еще лежал в той же позе — услышал, что она вошла в комнату.

Мэриан прилегла на кровать, так что ее лицо оказалось почти рядом с моим.

— Прости меня, Джерри, — сказала она, — думаю, я не совсем уловила, о чем ты говорил. Когда внутри ничего не осталось, кроме ожесточения, масса вещей просто не доходит.

— Бывает, — буркнул я.

Ее глаза смотрели на мои с расстояния в несколько дюймов.

— А если бы я потом уехала с тобой?

— Ты бы и вправду уехала?

— Да… Один Бог знает, зачем я тебе понадобилась, но если ты все же захочешь, то я уеду с тобой.

С минуту я раздумывал над ее словами. Я все еще продолжал колебаться.

— Меня пугает это дело. Ты же отлично понимаешь, с чем мы играем!

— Да, но ведь ты знаешь, как мы собираемся это сделать. Так что ничего страшного случиться не может. — Она слегка улыбнулась и дотронулась пальцами до моих губ. — Понимаешь, нам надо будет потом только переждать. Может быть, целый год. И потом — это будет где-нибудь очень далеко отсюда, там, где никто из тех, кто его знал, никогда не услышит твоего голоса…

— Конечно…

— Ну вот и хорошо! У меня тоже есть немного денег. У нас будет верных двести тысяч, даже немного больше. Мы уедем или к Средиземному морю, или к Эгейскому. Или, если ты захочешь заняться рыболовством, подадимся в тропики.

Может быть, на Цейлон. Мы вдвоем — и никого больше. И никаких следов. А когда ты устанешь от меня…

Я провел пальцами по ее щеке.

— От тебя я никогда не устану.

— Устанешь, достигнув того возраста, когда начинают думать о более молодых женщинах.

— Но ведь мне не придется ждать целый год? — спросил я. — Я имею в виду до того, как снова тебя увижу?

— Нет. Мы можем где-нибудь встретиться, как только я удостоверюсь, что за мной не следят. Через месяц или около того… Ну как, поможешь мне, Джерри?

Я вспомнил мой сон — как она пыталась спрыгнуть с моста, а я ее удержал, — и внутри у меня все похолодело. А вдруг этот сон — предостережение? И с нами может случиться беда?

Тем не менее я уже понял, что она победила.

Теперь я либо должен был принять любые условия, либо потерять ее.

— Ну ладно, — проговорил я. — Приступим к делу.

Глава 7

Я в сотый раз взглянул на часы, чувствуя, как во мне растет нервное напряжение. Ожидание становилось мучительным: слишком много времени было для размышлений! С тех пор, как часы пробили полночь, прошло сорок пять минут. Я сидел во взятом напрокат автомобиле на Коллинз-авеню против въезда в «Дофин». Это был еще один из прославленных мотелей на Золотом побережье, примерно в двух кварталах от «Золотого рога». В «Дофине» для Чэпмена был забронирован номер. Это сделала Мэриан. Она же подготовила все, что нужно для рыбной ловли на Кисе.

Я закурил очередную сигарету и продолжил наблюдать за уличным движением, которое сейчас явно затихало. Я уже приметил несколько телефонных будок — на случай, если мне придется звонить. Потом снова нервно посмотрел на часы. Я сидел здесь уже полтора часа. Может быть, он сделал в пути остановку? Может быть, за две недели, прошедшие после их жестокого конфликта и ее ухода, его планы изменились и сейчас он направляется совсем в другое место?

Мог он и потерпеть аварию…

Внезапно я насторожился: на улице появился еще один «кадиллак».

Конечно, это еще ни о чем не говорило — мимо меня прошло несколько десятков таких машин. В Майами-Бич в них не было недостатка. Но это был один из больших «кадиллаков», к тому же серого цвета и с номерной дощечкой другого штата. Потом я увидел на нем пеликана. Машина сворачивала на подъездную дорогу, ведущую к мотелю «Дофин». Без сомнения, это был Чэпмен. И притом один. Я неслышно вздохнул. Именно это нам и надо было знать наверняка. Если он и собирался поразвлечься во время своей поездки, то пока что еще не нашел подходящей девчонки.

«Кадиллак» остановился перед стеклянным фасадом вестибюля, увешанным разноцветными лампочками, защищенным от улицы ящиками с тропическими растениями.

Я вышел из машины и перешел улицу.

Чэпмен уже исчез за дверью, и портье выгружал из багажника в свою тачку три его больших и с виду дорогих чемодана.

Я вошел в вестибюль и направился к двум телефонным кабинкам, находящимся в глубине слева, рядом с аркой, которая вела в ресторан. Никто не обратил на меня внимания.

Чэпмен стоял возле стойки дежурного администратора. Он выглядел в точности так, как его описывала Мэриан. Между мною и им не было ничего общего, кроме того, что мы оба были одинакового роста и, в общем, одинакового сложения.

На нем был легкий габардиновый костюм, соломенная шляпа, белая сорочка, традиционный галстук в полоску. И конечно, очки.

— У вас забронирован номер на имя Хэрриса Чэпмена, — проговорил он отрывисто. Это был не вопрос, а утверждение.

Я не слышал ответа дежурного, но видел, как тот повернулся, чтобы проверить по своей книге.

Тем временем я уже был у телефонной кабинки, делая вид, что ищу в блокноте нужный мне номер, но, перед тем как войти в будку, бросил взгляд в сторону бюро администратора. Дежурный уже нашел то, что ему было нужно. Улыбаясь, он протянул Чэпмену регистрационную карточку.

Потом вручил ему письмо. Пока все шло отлично. Но я должен был проследить, что он сделает с этим письмом. Если сунет его в карман, то может о нем забыть.

Чэпмен с любопытством взглянул на конверт и, положив письмо на стойку, стал заполнять регистрационную карточку.

Должно быть, узнал почерк, подумал я. Письмо было от Мэриан. Она написала его перед отъездом в Нассау.

Я закрыл дверь кабинки и быстро набрал номер телефона нашей квартиры. Она сняла трубку после первого звонка.

— Он здесь, — доложил я спокойно. — И получил письмо.

— Что с ним сделал?

— Пока ничего… Подожди-ка… — Я взглянул в сторону Чэпмена. — Вскрыл конверт.

— Отлично, — отозвалась она. — Он позвонит, как только поднимется наверх в номер.

Я далеко не был в этом уверен. Человек проехал семьсот миль и наверняка мечтает лечь в постель. Но с другой стороны, Мэриан знает его настолько, что может предугадывать его реакции.

В письме были и шантаж, и угрозы, правда завуалированные, но тем не менее резко выраженные. Она, дескать, должна обсудить с ним вопросы, касающиеся уплаты налогов за 1955 год, и будет ждать его звонка не позднее чем сегодня вечером.

— Он умолчал о доходе в шестьдесят пять тысяч долларов, — объяснила мне Мэриан, написав письмо. — Все, конечно, шито-крыто, но он-то знает, как я умею докапываться до таких вещей.

И если дать им хоть малейший намек… И он знает, что информаторам за это платят.

Я снова оглянулся. Чэпмен сунул письмо в карман и направился к телефонам.

— Повесь трубку! — быстро сказал я. — Он собирается звонить!

В трубке щелкнуло, наступила тишина. Чэпмен вошел в соседнюю кабину и захлопнул дверь.

Я продолжал «говорить», разыгрывая разговор с воображаемой девушкой. Чэпмен набирал номер.

— Алло, Мэриан! Это Хэррис! — Я слышал каждое его слово. — А мне, кажется, говорили, что ты в Нью-Йорке. На кой черт это письмо? Ну да, я только что приехал… Послушай, если это какая-нибудь уловка, чтобы заманить меня к себе, то это нечестно. Мы же договорились, что между нами все кончено. Ведь теперь уже ничего не изменить, и я не понимаю, почему мы должны ставить друг друга в неудобное положение… Что? Ты это о чем? — Наступила долгая пауза. — Ах, вот оно что! — резко сказал он потом. — Честное слово, никогда бы не подумал, что ты можешь дойти до такого… Пожалуй, Корел была права… Но, черт возьми, ты же хорошо знаешь, что уплата налогов была проверена и перепроверена, и ни у кого не возникало ни малейшего сомнения… Не важно, что ты считаешь…

Если тебе нужны деньги, то почему ты не взяла жалованье за шесть месяцев, которое я тебе предложил?.. Нет, не приеду! Я устал. Я целый день сидел за рулем… Какие доказательства? У тебя нет никаких доказательств, и ты это сама отлично знаешь!

Я слышал, как он стукнул трубкой, и, выйдя из кабины, с силой захлопнул за собой дверь. Я снял трубку, бросил еще монетку и снова набрал наш номер.

— Что ты об этом думаешь? — спросил я почти шепотом, когда она сняла трубку.

— Он придет, как только все обдумает. Дай мне знать.

— Хорошо, — сказал я.

Когда я вышел из кабины, Чэпмен входил в коридор на противоположном конце вестибюля, сопровождаемый портье, который нес за ним чемодан.

Я вернулся в свою машину и закурил. «Кадиллак» стоял на площадке, слева от главного входа в здание. Прошло минут десять. Может быть, она ошиблась? Потом к мотелю подкатила пустая машина такси.

Спустя минуту или две она уже отъехала от подъезда отеля, пересекла улицу и направилась в южном направлении. Теперь в ней сидел пассажир в соломенной шляпе — это был Чэпмен.

Я взглянул на часы. Чтобы приехать сюда, мне понадобилось пятнадцать минут, но теперь движение значительно сократилось. Значит, достаточно будет и десяти.

Я снова вышел из машины, перешел улицу, прошел примерно полквартала и завернул в бар, который приметил еще раньше. В баре имелась телефонная кабина, а возвращаться в вестибюль отеля мне очень не хотелось — разве что по крайней необходимости.

В баре находились три или четыре посетителя, и телефон оказался свободен. Теперь нервы мои были натянуты до предела, как скрипичные струны, — даже вздохнуть глубоко я не мог.

Я заказал виски, выпил стаканчик и вошел в будку телефона-автомата. Плотно закрыл дверь, набрал номер. Мэриан сразу же взяла трубку.

— Он уехал пять минут назад на такси, — сообщил я.

— Отлично. И запомни: выжди минуты две после того, как я повешу трубку. Я буду на кухне.

— Хорошо, — сказал я.

После виски напряжение немного спало, но в будке телефона-автомата было душно, я весь вспотел. Мэриан что-то говорила. Голос ее звучал совершенно спокойно. Время тянулось бесконечно.

— Кажется, я слышу машину, — наконец сказала она.

Я ждал. Потом услышал звонок в дверь — слабый, словно издалека. Она повесила телефонную трубку — у входной двери стоял Чэпмен.

Я, не торопясь, снова снял трубку и бросил монетку. Слыша длинный гудок, я оглянулся и обвел глазами бар. Поблизости никого не было. Через закрытую дверь кабины меня никто не услышал. За несколько секунд до того, как истекла вторая минута, я стал набирать номер. Телефон в ее квартире зазвонил. Один звонок, второй.

— Слушаю, — это был Чэпмен. Все правильно. Она попросила его подойти к телефону.

— Миссис Мэриан Форсайт, — сказал я. — Она дома?

— Минутку…

Я услышал, как он позвал ее, но ответа не расслышал. Потом он снова подошел к телефону:

— Она сейчас занята. Кто ее просит?

— Чэпмен, — ответил я. — Хэррис Чэпмен!

— Кто?

Большинство людей, конечно, не имеют никакого представления о том, как звучит их речь для посторонних ушей, но он имел это представление, потому что привык пользоваться диктофонами и магнитофонными записями.

— Хэррис Чэпмен! — повторил я тем же отрывистым и нетерпеливым тоном. — Из Томастона, штат Луизиана. Она меня знает…

— Вы что, спятили?

Я словно ножом отрезал:

— Прошу вас позвать к телефону миссис Форсайт! Я не могу ждать здесь весь вечер!

— Ах, так вы — Чэпмен? Вот как? И откуда вы звоните?

— А какое вам до этого дело, черт бы вас побрал? — пролаял я в трубку. — Звоню из мотеля «Дофин». Только что приехал! Отмахал сегодня семьсот тридцать миль, устал как собака и совсем не в настроении играть в какие-то идиотские игры. Может, это вы хотите поговорить со мной об уплате налога, а? В таком случае, да будет вам известно, что я еще и юрист и знаю законы не хуже вас, приятель. И что такое шантаж — тоже!

Извольте передать ей трубку, или я сейчас же отправлю ее письмо в полицию…

— Да что же это такое, Мэриан?..

И тогда я услышал звук проигрывателя, где-то на заднем плане, сначала тихо, а потом все громче. Это была песня, появившаяся в то лето, когда Кейт сошел с ума… «Музыка плавно льется кругами». Вскоре после того, как рухнула последняя надежда и его отдали в руки врачей, Кейт однажды заперся в своей комнате и крутил эту пластинку все снова и снова — девятнадцать часов подряд.

— Послушайте! — выкрикнул я. — Что вы там еще задумали? И что значит эта музыка?..

Он все еще был у телефона. Я слышал, как у него перехватило дыхание.

«Музыка плавно льется кругами И заливает меня…»

— Остановите пластинку! — резко приказал я. — Кто рассказал вам про Кента? Это она вас научила! Вы даже говорите, как я! Чего эта женщина от меня хочет? Я предложил заплатить ей за шесть месяцев вперед…

— Мэриан! — дико закричал он. — Ради Христа, скажи, кто этот человек?

Я, конечно, не мог слышать ответа, но знал, что она ответила: «Как кто? Хэррис Чэпмен, разумеется!»

Выстрелы прозвучали совсем негромко — простые восклицательные знаки на нотной линейке. Сначала два — один за другим, потом третий.

В трубке раздался треск, как будто аппарат ударился о край стола, и я услышал, как он упал.

«О, заставьте ее умолкнуть…»

Что-то упало еще. Потом наступила тишина.

Только музыка и ритмичное постукивание, словно телефонная трубка тихо покачивается, задевая за ножку стола.

Стук, стук…

«… А музыка плавно льется кругами…»

Я доехал до дома чуть быстрее чем за десять минут. И как только очутился на свежем воздухе, мне сразу полегчало. Возможно, она лишилась чувств, но это пройдет.

Я поставил машину за квартал от дома. Входная дверь была заперта. Я проскользнул внутрь и повернул ключ в замке.

В углу горела лампа. В кухне тоже было светло. Но ее там не было. Я вздохнул с облегчением.

Проигрыватель был выключен, телефон стоял на столе в полном порядке. В квартире царила полная тишина, нарушаемая лишь тихим жужжанием кондиционера.

Он лежал лицом вниз возле стола, на котором находился телефон. А она стояла в ванной, ухватившись за края умывальника руками и разглядывая в зеркале свое лицо. Видимо, начала чистить зубы, ибо в раковине лежали ее зубная щетка и паста. Наверное, она их уронила. Мэриан была очень бледна.

Я взял ее за руку. Она обернулась и посмотрела на меня невидящими глазами, потом провела рукой по лицу. Глаза ее снова приняли осмысленное выражение.

— Со мной все в порядке! — сказала Мэриан, и голос ее прозвучал спокойно.

Я вывел ее из ванной и усадил на кровать, а сам встал возле нее на колени.

— Потерпи несколько минут, и мы отсюда уедем. Посиди здесь. Хочешь выпить?

— Нет. Лучше не надо. — Она говорила отчетливо, не повышая голоса.

У меня возникло чувство, что все это лишь результат железной воли и что Мэриан вот-вот сорвется, закричит. Однако я ничем не мог ей помочь.

Купленный мною брезент был спрятан в чулане на кухне. Я приволок его в комнату, расправил на ковре и перекатил в него Чэпмена. Мне не хотелось видеть его лицо, поэтому я набросил на него край брезента. На его сорочке и на ковре, в том месте, где он лежал, виднелись пятна крови. Я обшарил его карманы, вынул все, что в них было, — бумажник, дорожную чековую книжку, ключи от машины, ключ от номера в «Дофине», записную книжку с адресами, письмо Мэриан, мундштук, зажигалку, сигареты и пластмассовый флакончик с какими-то таблетками. Письмо я разорвал и сунул обратно в карман пиджака вместе с таблетками и мундштуком. Очки его валялись на полу. Их я тоже сунул в карман. Все остальное положил на кофейный столик. На руках у него не было колец. Я оставил ему ручные часы.

Маленький пистолет 32-го калибра лежал на ковре возле проигрывателя. Я сунул его в другой карман пиджака.

Завернув труп в брезент, я вытащил его на кухню и оставил рядом с дверью, ведущей на черную лестницу. Отрезав от брезента две полосы, использовал их в качестве веревок. Потом сложил труп пополам, в позе зародыша, связал его. Сейчас меня уже сильно трясло, а желудок буквально выворачивало. Я наклонился над раковиной, а потом налил себе из буфета стакан виски и выпил его залпом. Через минуту мне стало немного лучше.

Налив в кастрюлю воды, я выбрал подходящую губку и стал стирать с ковра пятна крови. На это ушло почти десять минут и четыре кастрюли воды. Я знал, что кровь частично просочилась сквозь ковер и что на нем останется след затертого пятна, после того как он просохнет. Но об этом я еще успею позаботиться. Я собирался постирать весь ковер в шампуне.

Вымыв кастрюлю и раковину, я погасил в кухне свет. Какое облегчение — уйти подальше от этого страшного свертка!

Мэриан как раз поднималась с кровати. Я обнял ее.

— Со мной все в порядке, — повторила она. — Жаль, что я так сорвалась.

— Все в ажуре, — сообщил я. — Ключ от номера был у него в кармане. Только это меня и беспокоило. Ты когда улетаешь?

— Возможно, в пять пятнадцать и наверняка в шесть тридцать.

Я посмотрел на часы. Без пяти два. Ей придется долго ждать одной в аэропорту, но тут уж ничего не поделаешь. Здесь ей оставаться нельзя.

Тем не менее казалось, она уже полностью овладела собой и действовала разумно. Мэриан подкрасила губы и надела шляпу, а я уложил ее дорожный чемоданчик и принес ей пальто, перчатки, сумочку. Ключ от номера в мотеле «Дофин» я сунул себе в карман.

Когда мы проходили через комнату, в ее глазах на мгновение промелькнул страх.

— Машина стоит приблизительно в квартале отсюда, — сказал я. — Не хотел подгонять ее к самому дому.

Она ничего не ответила. Я выключил свет и запер двери. Когда мы сели в машину, я дал ей закурить. Всю дорогу до Коллинз-авеню она молчала.

Лишь один раз я повернулся и взял ее за руку. И почувствовал ледяной холод даже через перчатку.

Я остановился подальше от «Дофина». Повернувшись к ней, зажал ее лицо в своих ладонях и сказал:

— Я не задержусь больше десяти минут. Ты уверена, что тебе не станет плохо?

— Да, конечно, — ответила она с тем же спокойным и как будто непоколебимым самообладанием.

Пройдя мимо центральной части «Дофина», я приблизился к нему со стороны выезда. Здесь находилась просторная автостоянка, расположенная вдоль боковой стены здания. Тут же был и черный вход. Я вошел через него и очутился в одном из коридоров нижнего этажа. Я вынул из кармана ключ от номера 226. В конце коридора увидел лифт самообслуживания и ведущую вверх лестницу. Поднявшись по ней на второй этаж, я начал сверять номера — 214, 216… Нет, не сюда. Тогда направился в противоположную сторону и свернул за угол. Навстречу мне шел официант с подносом в руке. Я кивнул ему, рассеянно помахивая ключом. Он улыбнулся и прошел мимо. Ага, 224, 225. Значит, я двигаюсь правильно. Теперь в коридоре не было ни души. Я отпер дверь, проскользнул в номер и заперся на ключ.

Окна на противоположной стороне комнаты были завешены портьерами. На ночном столике рядом с кроватью горел свет, в ванной — тоже.

Один из трех чемоданов лежал в сетке для багажа, другие два стояли под ней на полу. Их вид мне не понравился. Он пробыл здесь не меньше десяти минут и не открыл ни одного чемодана? Значит, мог звонить по телефону А что, если он звонил Корел Блейн, чтобы сообщить о своем приезде? Мы рассчитывали на то, что он никому не позвонит из-за позднего времени. Но если все-таки позвонил, не сказал ли ей о письме Мэриан?

Впрочем, в данную минуту я все равно ничего не мог сделать. Мне предстояло разрядить много других мин, прежде чем начать думать об этом.

Я присел на кровать и потянулся к телефонной трубке. Дежурный администратор мог знать, что Чэпмен отлучился из мотеля. Возможно, он даже вызвал для него такси. В таком случае нужно было начать с этой стороны.

Я снял трубку.

— Пожалуйста, дежурного, — сказал я.

— Хорошо, сэр… — Телефонистка тут же добавила:

— О, это вы, мистер Чэпмен? Хотите, чтобы я еще раз попробовала связаться с Томастоном?

Я подавил вздох облегчения.

— Нет. Просто отмените заказ. Я позвоню утром.

— Слушаюсь, сэр.

Ночной дежурный снял трубку:

— Дежурный слушает.

— Это Чэпмен, — сказал я. — Из номера 226.

Никаких писем на мое имя?

— Гм… Сейчас посмотрю… Нет, сэр, ни одного письма.

— О'кей! Пожалуйста, предупредите на коммутаторе, чтобы со мной никого не соединяли. Я не хочу, чтобы меня до полудня кто-либо беспокоил. Не забудьте, пожалуйста.

— Хорошо, сэр. И повесьте на ручку двери дочечку, тогда никто из служащих к вам не войдет.

— Благодарю, — сказал я.

Вынув из шкафа дощечку с надписью: «Не беспокоить», я выключил свет и выглянул в коридор. Никого. Я повесил дощечку на ручку двери, удостоверился, что дверь заперта, и направился к лестнице. По дороге никого не встретил.

Очутившись на тротуаре перед мотелем, я облегченно вздохнул. Еще одно препятствие было позади.

Я развернул машину, направляясь на Коллинз-авеню, а затем свернул на дорогу, ведущую к аэропорту.

Она сидела рядом со мной — прямая и спокойная. За всю дорогу Мэриан только один раз нарушила молчание.

— Я воспользовалась тобой, — сказала она задумчиво. — Да простит меня Господь Бог… Прости и ты меня, Джерри.

— Как это, воспользовалась мной? — переспросил я. — Что ты имеешь в виду?

Она промолчала.

Мы подъезжали к аэровокзалу. Когда я остановил машину на обочине дороги, было без десяти три.

— Какой сегодня день? — быстро спросил я.

— Четверг, четырнадцатое ноября… И не надо, Джерри! Говорю тебе, со мной все нормально.

Но я должен был убедиться в этом. Ведь с этого момента ей предстояло жить одной и полагаться только на себя.

— Скажи мне, что ты будешь делать?

— Я улечу отсюда в пять пятнадцать или в шесть тридцать. В любом случае уже к полудню буду в номере в Нью-Йорке. В час дня уеду из отеля и полечу в Новый Орлеан. В Томастоне буду в субботу утром. А дальше — все в точности так, как мы с тобой распланировали.

— Хорошо, — одобрил я.

— Ты не забудешь про магнитофонные записи? И ни при каких обстоятельствах не пытайся звонить мне.

— О записях не беспокойся. И вообще не беспокойся ни о чем. Все будет О'кей! Мы простимся здесь. А потом я разверну машину, высажу тебя у аэропорта и умчусь. О'кей?

— О'кей! — Она повернулась и приблизила свое лицо к моему.

Я поцеловал ее, прижав на миг к своей груди, и шепнул, прикоснувшись губами к ее щеке:

— Я не успокоюсь, пока опять не буду с тобой.

Это все, что я хочу сейчас сказать. Точка. И поехали.

Я развернул машину, подъехал ко входу в аэровокзал и помог ей выйти. Она подняла руку в знак прощания, повернулась и вошла в здание аэровокзала.

Было тридцать пять минут четвертого, когда я, дав задний ход, доехал до нашего домика. За высокой тенистой изгородью он казался темным, улицы были безлюдны.

Я остановился у гаража, выключил зажигание, фары и вышел из машины. Потом открыл багажник. Войдя в дом, прошел в спальню и переоделся как бы для рыбной ловли. Потом отправился на кухню и, не зажигая света, налил себе виски.

Предстоявшая работа меня, понятно, не радовала.

Я даже не был уверен, выдержу ли, но одно знал твердо — должен это сделать. Я весил сто восемьдесят, а он — сто девяносто пять. Но физически я был в весьма приличном состоянии.

Открыв кухонную дверь, я подтащил его к краю крыльца и встал на колени, чтобы крепче обхватить его руками. Через три минуты багажник уже был закрыт, я опирался на него, весь дрожа от усталости и обливаясь потом, а также стараясь подавить подступающую к горлу тошноту. Говорят, что сумасшедшие не сознают своей собственной силы. Но и те, кто дошел до отчаяния, — тоже.

Я снова проскользнул на кухню, закрыл и запер дверь, выключил в спальне свет и вышел через парадный вход. Открыв гараж, я выкатил и прикрепил к машине прицепную тележку с лодкой. Возможно, при этом и разбудил жителей соседнего дома, но это было не страшно. Флорида кишела любителями рыбной ловли, которые будили своим шумом соседей в четыре утра. Я вывел свою машину на улицу.

Мне хотелось где-нибудь остановиться, чтобы выпить кофе, но я не осмелился это сделать. Я не знал, как скоро начнет светать. — Выехав из города и оказавшись на открытом шоссе, я увеличил скорость до семидесяти. Было десять минут шестого и еще темно, когда я приехал на остров Ки-Ларго. На перекрестке двух дорог свернул налево и через несколько минут был уже у первой бухты. Я осветил ее фарами, затормозил и, развернув машину, задним ходом спустился к воде. Один раз мне пришлось выйти из кабины, чтобы оценить расстояние.

Потом я снял с прицепа лодку и спустил ее на воду, подтянув к берегу, носом на песок. Наконец выключил фары.

Восток уже серел, и я впервые заметил, что море спокойно. Очень хорошо — можно будет уплыть далеко, оттуда меня не услышат.

Вокруг моего лица звенели москиты. Я собрался с духом и отпер багажник. Уже собирался поднять крышку, как вдруг нечто приковало мой слух. Я весь напрягся, прислушиваясь. Приближалась машина. Я быстро захлопнул багажник. В следующее мгновение меня ослепил свет фар. Проходящая машина замедлила ход, но не остановилась, а покатила дальше. На ее прицепе тоже была лодка.

Шум ее замер вдали. Я рывком рванул крышку багажника и вслепую схватился за брезент. Каким-то образом ненавистный тяжелый груз вновь очутился на моих руках, и я, шатаясь от непосильной ноши, отнес его в лодку. Потом сбегал назад, притащил бетонные блоки, по два сразу, и, как безумный, стал искать проволоку, инструменты. Наконец, все было сделано, я вывел машину за черту примыкающего к бухте пространства и поставил ее у дороги. Я как раз запирал ее, когда меня снова осветили фары машины.

Автомобиль остановился. Он тоже был с прицепом и лодкой. Из кабины вышел человек и сказал:

— Доброе утро!

При этом направил на меня луч фонарика.

От страха у меня пересохло во рту. Я с трудом заставил себя разжать губы и произнести подобающее приветствие. Потом двинулся к лодке. Человек давал какие-то указания водителю, направляя луч фонарика в сторону воды. Он осветил мою лодку.

— Ого! — произнес он. — У вас отличное снаряжение. Забирайтесь на корму, а я оттолкну лодку от берега.

— Спасибо, сам справлюсь, — отозвался я.

Но он все равно приблизился ко мне со своим фонариком. Я схватил нос лодки, быстро приподнял его, и лодка тотчас же соскользнула в воду.

Я перемахнул через борт, замочив ноги. Оставаясь на носу между пришельцем и Чэпменом, я схватил весло и поспешно оттолкнулся от берега футов на пятьдесят. Человек отвернулся и что-то сказал водителю. А я сел на корме и завел мотор.

Меня била дрожь.

Теперь на востоке посветлело, но видимость была еще очень ограниченная. Я направил лодку в море, не увеличивая скорости и высматривая возможные препятствия.

Слева от меня вспыхнул огонь. В западном направлении шел танкер. К тому времени, когда я выбрался за линию рифов, совсем рассвело. Лодка лениво покачивалась на длинных волнах, бегущих с юго-востока. Я продолжал плыть вперед. Танкер отошел далеко на запад, и вокруг я не видел ни одной лодки. Теперь я был в открытом море совершенно один и, вероятно, недалеко от донной излучины, где глубина достигала сотни футов. Ки-Ларго остался где-то на горизонте, и я видел его только тогда, когда лодку поднимало на гребень волны.

Я выключил мотор и взялся за проволоку, которой были обмотаны бетонные блоки.

Лодка взметнулась на поднявшейся волне и зачерпнула воду, когда тюк с брезентом упал за борт.

Всходило солнце.

Глава 8

На обратном пути в город я остановился, чтобы сдать лодку и прицеп. Когда я возвратился в нашу квартиру, было уже четверть десятого. Еще раз хлебнув виски, я сварил кофе, принял душ и побрился. Я уже забыл, когда ел в последний раз, но голода тем не менее не чувствовал. Теперь я держался на одних нервах, но из-за крайнего напряжения и возбуждения не чувствовал усталости. Настоящее испытание было еще впереди.

Часа через два я должен был позвонить Корел Блейн. Если я не выдержу этого экзамена, мы с Мэриан погибли. Легко себе представить, что она чувствует в эту минуту, зная, что все зависит от меня и что отныне между нами не может быть никакой связи!

Я облачился в легкий шерстяной костюм, белую сорочку и традиционный галстук такого же фасона, какой был на Хэррисе Чэпмене. Положив в карман мои очки в роговой оправе, я убрал подальше пачку сигарет с фильтром, мундштук и зажигалку Чэпмена. А также его бумажник, чековую книжку, записную книжку с адресами, ключи от машины и от его номера в мотеле «Дофин».

Но я должен был сделать и еще одну вещь от собственного имени — вернуть взятую напрокат машину.

Вынув квитанцию из своего бумажника, переложил ее в карман.

Соломенная шляпа была мне чуть-чуть велика, но я отрезал полоску газеты и подложил ее внутрь.

Потом убрал все восемь кассет и другие информационные материалы в портфель, купленный Мэриан перед отъездом в Нассау, закрыл магнитофон, включил кондиционер и в последний раз оглядел комнату.

Приехав в Майами, я вернул машину на прокатную станцию, прошел пешком один квартал, поймал такси и сказал шоферу адрес на Коллинз-авеню, неподалеку от «Дофина».

Проехав на машине лишний квартал, я расплатился и отправился в обратную сторону, неся с собой магнитофон и портфель.

Как и в прошлый раз, я вошел в мотель через черный вход. На этот раз в коридоре были люди, я прошел мимо одной из горничных и официанта, катившего перед собой сервировочный столик. Но на меня никто не обратил внимания. В коридоре, где находился номер 226, было пусто, если не считать толстого волосатого человека в плавках.

Я отпер дверь номера и проскользнул внутрь, предварительно сняв с дверной ручки табличку с надписью: «Не беспокоить». ;

Было десять минут двенадцатого, и я теперь был Хэррисом Чэпменом. Мне предстояло ходить, как канатоходцу, по канату в течение двенадцати дней — если я, конечно, не сорвусь на первом шагу.

Я снял пиджак, сорочку, галстук, повесил их в стенной шкаф, сбросил с ног туфли и позвонил в отдел обслуживания. Я заказал апельсиновый сок, кофе и свежий номер «Майами геральд».

Потом придал постели такой вид, будто только что встал с нее, пошел в ванную и вымыл лицо. Напустив в ванну горячей воды, чтобы она наполнилась паром, потер чистое банное полотенце о мокрые изразцы, чтобы увлажнить его, и небрежно повесил обратно на вешалку. Вынув из кармана очки, надел их. Это были слабые очки для чтения, так что приспособиться к ним не представляло большого труда… Мэриан убедила окулиста выписать эти очки ей, ссылаясь на головную боль. Очки удивительно изменили мою внешность. Я выглядел на несколько лет старше.

Я открыл чемодан, лежавший в сетке для багажа. Он был набит сорочками, нижним бельем, носками, носовыми платками и подобными вещами.

Я вынул из чемодана пижаму, смял ее и бросил поперек кровати. Среди белья уютно почивала бутылка с шотландским виски. Я вспомнил, что Мэриан назвала Чэпмена стареющим подростком. Трудно было поверить, что она действительно любила этого человека, но кто знает, может быть, раньше он был совсем другим, а потом внезапно увидел перед собой старость во всей ее наготе и впал в панику?

В боковом отделении чемодана лежали какие-то бумаги. Я вынул их и в первом же конверте нашел то, что искал. Это был документ, присланный его маклерской фирмой «Уэбстер энд Эдкок» в Новом Орлеане, характеризующий собой состояние его счета на первое ноября. Я пробежал его глазами и присвистнул. Мэриан не преувеличивала: 1000 акций «Колумбия газ», 500 акций «Дю Пон», 100 акций «AT энд Т» в ценных бумагах, 500 акций «ПГ энд Е»… И так далее пункт за пунктом. Последней статьей были 22 376 с половиной долларов наличными.

Другие три конверта содержали документацию, подтверждающую более поздние операции подобного рода. Я сложил их все обратно в чемодан.

С изучением всех деталей можно было не спешить. Сейчас передо мной стояла более трудная задача — Корел Блейн. Именно ее мне нужно было перехватить в первую очередь.

В конверте, помеченном «Марафон, Флорида», с почтовым штампом месячной давности, находилось письмо от капитана Уайлдера, владельца рыболовецкого судна «Голубая вода», который подтверждал, что судно будет представлено в распоряжение Чэпмена в сроки с 15-го по 17-е и далее с 21-го по 23-е ноября.

Вспомнив о своей роли, я позвонил и попросил соединить меня с отделом обслуживания.

— Алло? Отдел обслуживания? Говорит Чэпмен из номера 226! — произнес я с раздражением. — Куда же подевался официант с моим заказом? Вот как? О'кей! Благодарю вас…

Официант постучал в дверь номера почти в тот момент, как я опустил трубку. Я впустил его вместе с его сервировочным столиком, тщательно проверил поданный мне счет, добавил «чаевые» и расписался.

Официант удалился. Я налил в чашку кофе и продолжил свои исследования. Во втором чемодане обнаружил два легких костюма, спортивную куртку, несколько пар брюк и ряд других предметов одежды, а также с полдюжины бутылочек с разного рода таблетками и маленький кожаный несессер с туалетными принадлежностями. В третьем чемодане была в основном рыбацкая одежда, а также фотоаппарат и, очевидно, какой-то сувенир, завернутый в бумагу.

По виду и на ощупь — книга. Я развернул пакет.

Руководство по ловле морской рыбы, составленное Кином Фаррингтоном, и на титульном листе надпись: «С любовью. Корел».

Я хотел было бросить книгу обратно в чемодан, но в этот момент из нее выпал листок белой бумаги всего с одним словом: «Остров». Это меня озадачило. Я потряс книгой в воздухе. Из нее выпал еще один листок, а также фотография четыре на шесть: молодая блондинка в купальном костюме, стоящая на цыпочках. Очень хорошенькая, но какая-то стандартная, словно девушка с рекламного плаката: поза, улыбка, фигура. Она невольно напомнила мне о картинках, которые составляются по частям. Я посмотрел на второй листок бумаги. На нем тоже было одно слово:

«Обозрение». Я нахмурился, мысленно соединил оба слова и покачал головой: «Остров обозрения».

И ради этого он бросил Мэриан Форсайт? Должно быть, сорокалетний возраст может иногда сыграть с человеком злую шутку.

В его бумажнике было семьсот долларов с небольшим, еще две фотографии Корел Блейн, водительские права и другие деловые бумаги. Я исследовал дорожную чековую книжку. Чеков было сорок восемь, каждый по сто долларов. Нельзя сказать, что Чэпмен отправился в двухнедельный отпуск бос и гол. Ну что же, он ведь миллионер, а крупномасштабное рыболовство стоит дорого. Не говоря уже о девятнадцатилетних девицах определенного поведения.

Я тянул время и сознавал это. Я уже осмотрел все его вещи, и, если сейчас придумаю повод, чтобы оттянуть предстоящий разговор, нервы мои начнут сдавать, и тогда я уж неизбежно все провалю.

Я открыл бутылку с виски, щедро налил себе в бокал и протянул руку к телефону. Что-то сдавило мне грудь.

— Междугородный, — произнес я, когда ответила телефонистка. — Томастон, штат Луизиана.

Номер 6-25-25. Мисс Корел Блейн. Лично.

— Хорошо, сэр. Прошу минуточку подождать.

Я стал ждать.

«Не забывай о двух ее ласкательных прозвищах. Не забывай, что она говорит с южным акцентом». Вот это мне как раз было на руку. Нечто персональное, так что можно не беспокоиться о том, что я спутаю голос какой-нибудь другой девушки с голосом Корел Блейн… «И помни: ты только что встал, не совсем пришел в себя. Устал сидеть за рулем…»

Где-то далекий женский голос произнес:

— «Чэпмен энтерпрайзес».

"Секретарь в приемной, миссис Инглиш. Вдова.

Шатенка. Симпатичная. Сын кончает школу…"

— Мисс Корел Блейн, — сообщила телефонистка. — Вызывает Майами-Бич.

— Одну минуту.

"… Ненавидит Мэриан. Любит красивые вещи.

Бранит Чэпмена за грубые слова. Спор о том, насколько пышной должна быть свадьба, решен в ее пользу. Медовый месяц — непременно Палм-Спринге. Акапулько исключается. Не терпит рыбной ловли. Заставь ее говорить о вечерах по случаю свадьбы. О вечерних платьях. О предполагаемых гостях…"

— Говорите, соединяю!

— Хэррис милый…

— Ангел, как ты себя чувствуешь? — спросил я.

— Просто прекрасно, милый, но я так беспокоилась. Вчера вечером ты не позвонил, и я уже вообразила, что с тобой что-то произошло, что ты попал в аварию, в ураган, в сети демонической женщины.

— Я старалсядозвониться до тебя сразу же, как только устроился здесь, в Майами-Бич. В час ночи по местному времени, то есть в полночь по-вашему. Но никто не ответил.

— Я так и знала! Я говорила этой сумасшедшей Бонни Сью Уэнтворт, что в Майами время на час вперед…

Мой мозг отметил: Бонни Сью!

— Ты знаешь, что Генри в Чикаго? На съезде инженеров или что-то в этом роде. Так что после кино мы поехали в клуб, и я все время говорила ей, что должна вернуться домой, потому что ты должен мне позвонить, но она сказала, что в Майами время на час назад…

— Хорошо, если Бонни Сью сможет отличить день от ночи, — заметил я. — И я не хотел бы, чтобы ты с ней ездила. Нельзя позволять такой легкомысленной женщине водить «тандерберд».

— Но она не вела «тандерберд», Хэррис! Неужели ты забыл, что они его продали?

«Вот так-то, не будь слишком самоуверенным!»

— Ну ладно, к чертям Бонни Сью! Я хочу знать, как ты…

— Хэррис, что за выражения?

— Прости, мой ангел! — сказал я. — Но как ты себя чувствуешь? И как дела в конторе?

— Просто прекрасно! И запомни: я же сказала, что не буду портить тебе отдых служебными делами. Единственно, что важно, это письмо от тех адвокатов в Вашингтоне, насчет радиостанции. Нужно заполнить еще какие-то бланки.

— Понятно, — промычал я. — Это в связи с заявлением об увеличении мощности. Отошли-ка их к Уингарду. Если у него возникнут вопросы, я с ним свяжусь. Но, послушай, ангел, что, если я позвоню тебе еще раз вечером? Я только что проснулся, даже не успел одеться, а перед отъездом в Марафон мне еще нужно встретиться с агентом по продаже недвижимого имущества.

— Чудесно, милый! Буду ждать твоего звонка.

— Скажем, часов в восемь по вашему времени. И миллион раз спасибо за книгу! Очень хорошая книга!

— Обманщик! Держу пари, что ты даже не развернул ее!

— Смотри, как бы ты не проиграла! — Я передернул плечами. — И за «Остров обозрения» — тоже.

— Ах ты мое сокровище! Значит, ты действительно ее листал.

Повесив трубку, я сразу же налил себе еще виски и перевел дух. А я-то еще беспокоился из-за этого ничтожества! Но тут же словно холодная рука мертвеца сжала мне сердце, и я выбранил себя за легкомыслие. «Нельзя быть беспечным!» Конечно, она идиотка, но не забудь, что они были помолвлены. Их объединял целый мир общих переживаний, о которых тебе никто бы не мог рассказать — никто, кроме Мэриан Форсайт! Достаточно одного крошечного шага, достаточно одного неверного слова — и все пропало!

Я посмотрел на часы. Было всего лишь начало первого. С отъездом лучше повременить — по крайней мере до часу дня. Пройдет ровно двенадцать часов с того момента, как я появился в мотеле «Дофин», и дежурить будет другая смена. А от этого может зависеть успех всего нашего плана.

Теперь самое время позвонить Крису!

Я выпил еще немного кофе и извлек из портфеля конверты фирмы «Уэбстер энд Эдкок». Разложив на столе бумагу с данными конца предыдущего месяца, внес некоторые поправки, сверив эту запись с записями последующих операций. Начиная с первого числа этого месяца — примерно после ухода Мэриан — он продал акций «Консолитейтед Эдиссон» на пятьсот долларов и в три приема купил по дешевке акции «Уорвик петролеум» на общую сумму в 10 000 долларов. Они были представлены на американской бирже и куплены по цене от 3,5 доллара до 8,1 доллара. У меня мелькнула догадка, что Крис недоволен этой сделкой.

Мэриан убедила Чэпмена не выжидать, пока цены начнут падать, а переключиться на привилегированные акции и на акции солидных коммунальных предприятий. Но едва за ней закрылась дверь, как он пустился в денежные спекуляции.

Я вычеркнул «Консолитейтед Эдиссон», вписал «Уорвик петролеум» и уточнил сумму наличных денег. Последняя составляла теперь 12 741 с половиной долларов. Раскрыв «Майами геральд» на финансовой странице, я просмотрел мой список, сверяя его со вчерашним курсом при закрытии биржи. Теперь на счету Чэпмена было примерно 187 тысяч долларов. Я тихонько присвистнул. И из них 175 тысяч — наши!

Я принялся раздумывать о том, куда мы поедем.

Афины, Стамбул, Майорка… И где можно ловить рыбу — Новая Зеландия, Капо-Бьянко… С паспортами не будет никаких проблем. Мы ведь не будем беглецами, спасающимися от преследования.

А впрочем, какая разница, куда мы поедем, лишь бы быть с нею рядом!

Я отбросил эти мысли. Пройдет по меньшей мере месяц, прежде чем мы снова увидимся, да и у меня не такое уж чудесное положение, чтобы предаваться мечтам.

Я вернулся к телефону.

— Мне хотелось бы заказать еще один междугородный разговор. С Новым Орлеаном…

— Хорошо, сэр! Какой номер?

Я назвал номер и добавил:

— Вызвать лично мистера Криса Лундгрена.

— Подождите минутку у телефона, пожалуйста.

Я услышал голос телефонистки фирмы «Уэбстер энд Эдкок», а потом раздался голос Лундгрена.

— Крис? — спросил я. — Говорит Чэпмен! Как сегодня поживает «Уорвик»?

— О, мистер Чэпмен! Доброе утро! Девушка сказала, что вы уже в Майами-Бич…

— Верно! — лаконично отреагировал я. — Но как насчет «Уорвика»? Никаких признаков повышения курса? Вчера, как я вижу, цена была два и семь восьмых.

— Н-нет… — произнес он без всякого энтузиазма. — Почти тоже самое. Никакого движения. Сказать по правде, мистер Чэпмен, я все-таки смотрю на это иначе, чем вы. Слишком велик риск…

Значит, моя догадка была верна. Я быстро прервал его:

— Но, черт возьми, Крис, где риск — там и доход! Все, что я имею, я получил только потому, что шел на риск. Я же не какая-нибудь старушка, которая покупает несколько акций «AT энд Т», чтобы на дивиденды приобретать корм для своей кошки! Господи, да при таких налогах что толку в моих доходах! Мне нужны основательные и крупные выигрыши!

— Конечно, мистер Чэпмен. Но я не вижу никаких перспектив у «Уорвик петролеум». При здоровом рынке это была бы в лучшем случае удачная спекуляция, хотя я предпочел бы видеть вас на более плодотворной ниве! Но именно сейчас рынок переживает период неопределенности и перестройки, и нам стоило бы подумать о собственной безопасности. Сейчас у вас прочное и надежное положение везде, кроме «Уорвика», и я должен согласиться с миссис Форсайт…

— Миссис Форсайт — не единственный знаток биржевого рынка, — прервал я его с раздражением. — И поскольку она от меня ушла, я не понимаю, какое отношение она к нам имеет. Но вот что я вам скажу: я так же не люблю терять, как и вы. Давайте избавляться от этих акций. Попробуйте выбить семь восьмых; ну, если этого не получится, снижайте до трех четвертей.

— Отлично! — Он был явно доволен. — Думаю, это мудрое решение. Миссис Форсайт…

— Да при чем тут миссис Форсайт, черт побери! — зарычал я, а потом сказал помягче:

— Простите, Крис, вы хотели что-то сказать.

— Я хотел сказать и спросить, не желаете ли вы вложить выручку от «Уорвика» в какое-нибудь солидное коммунальное предприятие, хотя бы ненадолго?

— Нет, — ответил я. — Оставьте все наличными. По правде говоря, я тут присматриваюсь к кое-какой земельной собственности. Тут такой ажиотаж по поводу.., впрочем, это не важно. Так разделайтесь с «Уорвиком». До свидания.

Я положил трубку, чувствуя необычный подъем духа. Все было сделано безупречно. Ни один из них ничего не заподозрил. А я ведь закладывал фундамент всего нашего плана.

Я полистал газету в поисках нужного раздела. Земельная собственность. Ага, вот он! Площадь в акрах. Среди предложений было несколько весьма крупных участков, выходивших на побережье океана или тянущихся вдоль главного шоссе. Я вырвал эту страницу, сложил ее и посмотрел на часы. Второй час.

Я оделся, запер чемодан на ключ и позвонил дежурному администратору.

— Пожалуйста, подготовьте мой счет и пришлите дежурного за вещами.

— Хорошо, сэр! Сию минуту!

В ванной я посмотрел на себя в зеркало. Я устал, смертельно устал. Но усталость придавала мне вид чуть-чуть более пожилого человека. Мэриан была абсолютно права. Может быть, при конкретном сравнении Чэпмен и я были совсем не похожи друг на друга, но в рамках общей характеристики нас было очень трудно отличить.

«Довольно крупный мужчина. Во всяком случае, выше среднего роста. Примерно шести футов. Не старый, но и не молодой. Я бы сказала, за тридцать. Шатен. Глаза голубые, серые или зеленые…» — мысленно воспроизвел я магнитофонную запись.

Добавьте к этому усы, очки в роговой оправе, мундштук. Приплюсуйте его автомобиль, одежду, документы. Учтите, что между непосредственными впечатлениями и показаниями о его личности пройдет неделя, а то и все десять дней. И наконец, учтите тот факт, что от начала и до конца ни у кого ни разу не возникло сомнений в том, что Чэпмен — это Чэпмен! Но только при условии, что никто и никогда не видел нас обоих. В этом была вся суть.

Следуя по лестнице за посыльным, который нес мои чемоданы, я сошел вниз. Тут уже работала новая смена — портье, дежурный администратор, кассир. Я специально запомнил тех, кто были вчера вечером, когда Чэпмен прибыл в мотель.

Я тщательно просмотрел все пункты счета и вынул дорожные чеки.

— Не могли бы вы, кроме всего прочего, разменять мне еще один чек? Мне нужны в дороге мелкие деньги.

— Конечно, сэр! С радостью!

Я подписал чеки и, пока они лежали на столе, сравнил свою подпись с подлинником. Хорошо.

Ничего не скажешь. Очень хорошо.

Я вложил мелкие деньги в бумажник, сунул портье ключ от машины и сказал:

— Серый «кадиллак», штат Луизиана.

Вставив в мундштук сигарету с фильтром, закурил и пошел вслед за ним. В мотель вошел Чэпмен, а вышел из мотеля я. Лучше не придумаешь!

Портье уложил чемоданы, магнитофон и портфель в багажник. Я дал ему доллар и сел в машину.

Она была почти новая, обитая внутри светлой голубой кожей.

Было невыносимо жарко, и я опустил оконное стекло. Пошарив в ящике для перчаток, отыскал дорожную карту Флориды, а заодно и темные очки.

Надев их, посмотрел на себя в зеркало.

С каждым разом все лучше. Я могу быть Чэпменом, если, конечно, не считать того, что Чэпмен лежит на дне, под слоем воды в шестьсот футов, во мраке и вечном безмолвии, с раздавленной грудной клеткой. Я содрогнулся и прогнал это видение.

Достав вырванную из газеты страницу с рекламой земельных участков, я проверил по карте расположение некоторых из них. Несколько участков сулили значительные выгоды. Один, расположенный вдоль шоссе, между Голливудом и северной окраиной Майами, продавался за триста семьдесят тысяч долларов. Посредником была маклерская фирма в Голливуде «Фицпатрик риэлти и К°».

Я въехал в Голливуд и полчаса колесил по улицам, поглядывая вокруг. Ничего, подходящий городок. Отметил несколько мотелей, в которых можно остановиться. Кстати, и до Майами отсюда близко.

Разумеется, весь городок пестрел рекламами по продаже земельных участков. Я зашел в два-три учреждения, занимающихся продажей недвижимости, представился и объяснил, что хотел бы получить общую картину о положении с земельными участками.

Было около трех часов, когда я подъехал к фирме Фицпатрика — небольшому маклерскому предприятию, расположенному на одной из главных улиц. В первой комнате за столами сидели два коммивояжера и девушка. Я подал девушке визитную карточку и сказал, что хотел бы поговорить с Фицпатриком, если он, разумеется, на месте. Она исчезла во внутреннем кабинете.

Я вставил в мундштук сигарету и начал было закуривать, но в этот момент девушка вернулась и пригласила меня войти.

Фицпатрик был коренастым, лысеющим человеком, лет пятидесяти с небольшим, с непринужденными манерами природного коммивояжера.

Его большой нос был покрыт сетью крошечных багровых сосудиков — результат многолетней приверженности к удовольствиям жизни. Я подумал, что его печень, вероятно, выглядит, как подбитый гвоздями сапог.

Мы пожали друг другу руки. Я сел, снял темные очки и сунул их в карман. Не годится, чтобы потом кто-нибудь вспомнил, что я носил их в помещении.

Фицпатрик откинулся на спинку стула, скользнул взглядом по визитной карточке и спросил:

— Вы в какой области работаете, мистер Чэпмен?

— О, сразу в нескольких, — ответил я. — У меня ткацкая фабрика, радиостанция, газета. Фактически я сейчас на отдыхе, хочу немного отвлечься, порыбачить. Может, на Кисе, а может пробуду несколько дней на Бимини. Я не был в районе Майами около трех лет и вот хочу посмотреть, как здесь обстоит дело с земельной собственностью.

— Я с удовольствием рассказал бы вам, — ответил Фицпатрик, — но поскольку вы сами бизнесмен, то можете назвать меня лжецом.

Тем не менее стал рассказывать. В его устах все звучало очень убедительно. Во Флориде все женщины — красавицы, все мужчины — храбрецы. Он сам в это верил, сохранив свойственную Ирландии лиричность. Здесь каждый день люди сколачивают целые состояния прямо у вас под носом. Мы обсудили закон о налогах, который оставлял единственную возможность делать деньги и удерживать их в руках — производить крупные капиталовложения и вести операции с нефтью. Он предложил совершить небольшой пробег по окрестностям, чтобы показать мне некоторые земельные участки. Его автомобиль к моим услугам. Стоит совсем близко на стоянке в конце улицы.

— Почему бы не воспользоваться моим? — возразил я. — Он еще ближе — перед домом.

— Симпатичные машинки эти «кадди», — заметил Фицпатрик, когда мы сели в «кадиллак».

Я надел темные очки.

— Я не увлекаюсь мотоспортом, но тем не менее, если захочу продать эту машину, то смогу получить приличную сумму… Что вы скажете об участке при шоссе? Стоящее дело?

— Сверните направо, — сказал он, — и я покажу вам одну его часть, которая года через два будет стоить вдвое дороже. Могу рассказать вам, сколько прибыли Дает один фут вдоль шоссе на тех участках, где построены мотели, — это всего в двух милях от нашего участка.

Мы доехали до этого места и осмотрели его.

Я задал несколько вопросов относительно налогов, общей площади в акрах, расстояния в глубину от шоссе и о том, окончательно ли установлена владельцем цена, но не сказал ничего определенного о своих намерениях.

На обратном пути мы завернули в бар и немного подкрепились. Он спросил, где я буду в ближайшие дни, и я дал ему адрес мотеля в Марафоне. Фицпатрик был явно заинтересован. Он достаточно долго пробыл в этом деле и уже имел нюх на возможного покупателя.

Я довез его до конторы и повернул на юг. Проезжая через Майами, остановился у цветочного магазина и заказал для Корел Блейн два десятка чайных роз, распорядившись доставить их по ее домашнему адресу. Это были ее любимые цветы.

Уезжая отдыхать, Чэпмен иногда посылал всем женщинам своей конторы маленькие подарки, и мне пришла в голову одна мысль. Выехав из города и свернув на юг, в сторону Киса, я стал посматривать, не попадется ли мне по пути один из тех магазинчиков, которые наряду с сувенирами и редкостями продают бетонных фламинго. Наконец я увидел такой магазин и остановил машину.

Это была обычная лавочка для туристов, какие рассыпались по всем дорогам Флориды, изобилующая четырехфутовыми раковинами моллюсков с Большого рифа, веточками кипариса, крокодиловой кожей, обезьяньими головами из кокосового ореха, коробками с фруктами и почтовыми открытками. Владельцами ее были мужчина с холодным взглядом и акцентом выходца из Джорджии и запуганная женщина, по-видимому его жена.

Я с презрительным видом порылся в разном хламе и наконец остановился на подарочных банках с экзотическими этикетками, рекламирующими джем: «Гуава. Морской виноград. Мандариневый мармелад — упаковка и пересылка морем».

— Сколько за четыре банки? — спросил я.

Холодные глаза хозяина переместились с моего лица на «кадиллак» стоимостью в семь тысяч долларов и снова вернулись ко мне.

— Одна цена, мистер, — доллар и сто центов…

— Вижу, вы прирожденный коммерсант, — высказал я и, заплатив, добавил:

— Дайте квитанцию.

Я уже попадался на удочку в подобных делах при пересылке.

Он выписал мне квитанцию. Я спрятал ее в бумажник и вышел из лавки. Справа от нее, вдоль изгороди, были расставлены фигурки фламинго из бетона.

— Что означает эта чертовщина? — полюбопытствовал я. — Они встречаются мне у каждой лавки.

— Просто декоративные украшения, — пояснил хозяин.

— А из чего они? — продолжал я расспрашивать. — И для чего предназначаются?

— Они из гипса, — ответил он. — Или из бетона… Вот эти, например, из бетона. Их можно ставить на газонах или в кустарнике. А тех, что с подставками, берут для мелких бассейнов — лягушатников.

Я сокрушенно покачал головой:

— О, Боже ты мой! И чего только ваш брат не всучивает туристам!

Он холодно следил за мной, пока я садился в машину.

Я включил мотор.

Глава 9

Я приехал в Марафон и занял забронированный номер в мотеле. До предполагаемого разговора с Корел Блейн оставался почти час. Я буквально валился с ног.

Приняв душ и растеревшись жестким полотенцем, я поставил на стол магнитофон, вставил туда кассету номер 5, почти исключительно посвященную ей, и стал слушать, но вскоре выяснилось, что мне это уже не нужно — моя память обгоняла запись. Я не знал о Блейн и Чэпмене десятка тысяч мелочей, но все, что в течение пяти часов записывалось на эти ленты, запечатлелось в моем мозгу накрепко!

Я позвонил Корел ровно в девять, и снова все оказалось легко и просто. Она уже получила мои розы, и это помогло. Корел собиралась куда-то в гости, играть в бридж. Два имени из тех, что она упомянула, были мне знакомы, так что мне удалось высказать несколько подходящих замечаний.

Я также дал ей понять, что едва могу дождаться завтрашнего дня. А еще сказал, что во мне закипает гнев против Криса Лундгрена. Если он не перестанет тыкать в нос советами Мэриан Форсайт, я передам свой счет Меррилу Линчу или еще кому-нибудь. Всякий раз, когда мне нужны были советы этой женщины…

Она фыркнула и согласилась со мной. Конечно, по отношению к бедняжке Мэриан вышло нехорошо, но когда женщины достигают такого возраста, они начинают чувствовать, что — как бы это сказать? — ну, что им не на что больше надеяться, и ожесточаются.

— Ты знаешь, она в Нью-Йорке… Сегодня звонила Билл Макьюэн…

— Зачем ей это было нужно? — спросил я подозрительно.

— Попросила поместить в газете ее объявление. Собирается продать свой дом. Билл говорит, что она намерена приехать сюда в субботу.

— Так-так.., полагаю, будет говорить обо мне каждому встречному и поперечному. После того как я предложил ей выплатить шестимесячную зарплату, она в ответ хлопнула дверью…

— Ну я бы не стала беспокоиться насчет того, что она будет кому-нибудь что-нибудь болтать…

Потом мы обменялись обычными «Люблю тебя», «Скучаю по тебе» и закончили разговор.

«Прекрасно!» — подумал я. Я начинал испытывать к этой подлой гадючке столь же нежную любовь, какую питала к ней и Мэриан.

Потом позвонил капитану Уайлдеру и сказал ему, что я в городе и буду у него в восемь утра.

Он объяснил мне, как добраться до причала.

Я распорядился, чтобы меня разбудили ровно в семь, разделся и буквально свалился в постель.

Выключив свет, я сразу же подумал о Мэриан, и меня охватило такое чувство одиночества и тоски по ней, что я чуть не застонал от боли. У меня не было даже ее фотографии. Потом напряжение, в котором я находился последние часы, отпустило меня, словно лопнувшая пружина, и я провалился в темноту…

…Она бежала впереди меня по тротуару, подвешенному в пространстве на гигантских тросах, а под нами были только пустота и туман. Она убегала все дальше и дальше, и, наконец, ее поглотил туман. Лишь слышались звуки ее удаляющихся шагов.

Когда я проснулся, то понял, что запутался в простыне, а также услышал, что звонит телефон.

На меня вновь навалились реальные события, и меня даже затошнило от страха. Но потом это прошло. Конечно, я понимал, что все так и будет: ведь в момент пробуждения вы беззащитны.

Все это пустяки, подумал я. Пройдет еще несколько дней, и острота чувств сгладится. Я снял трубку, мне сообщили, что сейчас ровно семь утра.

* * *

Капитан Уайлдер оказался пухлым и веселым человеком с неиссякаемым запасом шуток и грязных историй, а его помощником — молодой кубинец с весьма ограниченным знанием английского языка.

Для них обоих я был еще одним обладателем чековой книжки, с которой можно с успехом снять кругленькую сумму, оставив при этом хозяина вполне счастливым. Я, разумеется, был в темных очках и в рыбацкой шапочке с низким козырьком.

Я испробовал на молодом кубинце те немногие испанские слова, которые знал Чэпмен, и немного поговорил о рыбной ловле в Акапулько.

Выход в море не доставил мне никакого удовольствия. Я все время думал о том, что где-то там, на глубине, лежит его труп, придавленный тоннами воды.

Мы не поймали ничего достойного упоминания, да это было и к лучшему — значит, мне не придется отбиваться от фотографов. Я объяснил команде, что важное дело вынуждает меня вернуться раньше, чем предполагалось, и в три часа мы уже были у причала.

По новоорлеанскому времени было два часа дня.

Вернувшись в мотель, я позвонил по телефону.

— Крис! Это Чэпмен! Как насчет «Уорвика»?

— О, мистер Чэпмен! Приветствую вас! Как идет рыбалка? Успешно?

— Паршиво, — коротко объяснил я. — Так что же с этими злополучными акциями?

— Гм.., дайте сообразить. Вчера мы продали на шесть тысяч. К вечеру цена на них возросла, и мы продали еще на две тысячи. С тех пор цена держится на одном уровне. Так что у нас остаются еще две тысячи…

— Все верно! — энергично сказал я. — Придержите их, пока они снова не повысятся в цене… — Я быстро прикинул в уме. — А теперь вот что.

Мое состояние наличными сейчас должно составлять что-то около тридцати тысяч или немногим больше, верно?

— Д-да.., думаю, что так. У меня нет под рукой точных цифр, но сумма должна быть где-то в районе тридцати тысяч.

— Вот и прекрасно! А теперь слушайте, что мне от вас нужно. Я специально вернулся с моря пораньше, чтобы застать вас — ведь завтра суббота. Пришлите мне чек на двадцать пять тысяч авиапочтой по адресу: отель «Клайв», Майами.

Сделайте это сегодня же. Мне тут кое-что подвернулось — может оказаться вообще грандиозным, если удастся заполучить по моей цене. А я думаю, что удастся. Но мне понадобятся деньги, чтобы поразить их воображение, — либо как приманка, либо как серьезный задаток, если я предложу сделку.

— Земельные участки? — спросил он, и я почувствовал в его словах неодобрение. Люди, имеющие отношение к ценным бумагам, и дельцы по продаже земельных участков испытывают взаимное недоверие по отношению к «инвестициям» друг друга. А потом до меня дошло, что причина-то, видимо, гораздо глубже: он не очень-то верил в состоятельность моих умозаключений.

Всего, чего я достиг и добился, случилось благодаря Мэриан Форсайт, а сейчас, после того как я разделался с ней, трудно было сказать, как пойдут мои дела. И это было прекрасно. Значит, то, как я сейчас действовал, вполне соответствовало исполняемой мною роли.

— Прошу прощения, — продолжал он. — Конечно, это не мое дело. И я не хотел бы вмешиваться…

— Ничего, — ответил я. — Речь идет действительно о земельных участках. Точнее, об участке.

Он весьма обширный и примыкает к шоссе. Если мне удастся купить его, то за восемнадцать месяцев я смогу — после уплаты налогов — получить чистый миллион. Правда, придется потратить порядочный куш наличными, но об этом я уже буду думать после того, как срежу их своим предложением. Значит, так: вы мне вышлете этот чек сегодня же, договорились?

— Хорошо, сэр! Вы получите его вечером. Авиапочтой.

— Спасибо! — сказал я. — До свидания!

Я опустил трубку, тихо вздохнул и налил себе виски. Мы явно продвигались вперед.

Затем я позвонил в отель «Клайв», где для Чэпмена был забронирован номер. Предупредил, что буду в воскресенье вечером, и добавил:

— Я ожидаю очень важное письмо. Возможно, оно придет раньше, чем я приеду, так что сохраните его для меня.

— Будет исполнено, мистер Чэпмен. Мы его примем.

Вооружившись пером и бумагой, я целый час тренировался, расписываясь именем Хэрриса Чэпмена, стараясь достичь совершенства и в то же время автоматизма, чтобы не ошибиться и не написать «Джерри Форбс», если бы что-нибудь меня отвлекло. Потом мне пришла в голову мысль, что за недолгие дни пребывания во Флориде, я уже успел побывать в шкуре трех разных людей. Я был Джорджем Гамильтоном, Джерри Форбсом и теперь — Чэпменом. А через десять дней снова превращусь в Форбса. Пройдет еще какое-то время, и я, возможно, сам не смогу сказать, кто же я есть на самом деле.

Я сравнивал результаты своих подписей с подлинником. На мой взгляд, они выглядели совершенно одинаково. Возможно, эксперт смог бы отличить одну подпись от другой, если бы возникли сомнения, но для этих сомнений не было никаких оснований.

Я порвал исписанные листки и утопил их в туалете.

Около шести часов я принял душ, побрился и надел один из костюмов Чэпмена. Брюки были мне немного широки в поясе, примерно дюйма на два, но я застегнул пиджак на все пуговицы, так что эта деталь была незаметна. От сознания того, что на мне одежда Чэпмена, я почувствовал тошноту, но через это надо было перешагнуть.

Я нашел на диво хороший ресторан и после двух мартини в баре заказал обед. Правда, из стратегических соображений пришлось испортить отличный бифштекс — Чэпмен любил, чтобы бифштекс был хорошо прожарен, так что пришлось этого потребовать.

Когда официант подал мне бифштекс, я, сделав надрез, повелительным жестом задержал официанта и велел ему передать шеф-повару, чтобы тот приготовил бифштекс как следует.

Через несколько минут официант вернулся. Я снова ткнул бифштекс ножом, пристально осмотрел его и смерил официанта ледяным взглядом.

— Простите, — сказал я, — но этот бифштекс все еще сырой. Может быть, имеет смысл написать шеф-повару записку?..

Ресторан был полон, сидевшие за соседними столиками уже начали оборачиваться и бросать на меня недоуменные взгляды. Я выдержал их с невозмутимым видом. Официанту, судя по всему, больше всего хотелось спровадить меня на тот свет, но он молча снова унес бифштекс. На третий раз мне пришлось его съесть. У него был вкус древесного угля.

Я расплатился, дав кассирше один из моих чеков. Она взглянула на подпись и, отсчитывая сдачу, сказала:

— Извините за неприятности, которые доставил вам наш бифштекс, мистер Чэпмен. В следующий раз мы постараемся сделать лучше…

Итак, все прошло благополучно. Около восьми я позвонил Корел Блейн, и тут тоже все сошло прекрасно. Я еще раз убедился, насколько Мэриан была права. Она уверяла меня, что с Корел у меня не будет неприятностей. Она такая бездумная болтунья, что едва ли обратит внимание на то, что я могу сказать. Я завел ее на тему об одном из предстоящих «званых вечеров» и предоставил ей возможность трещать, сколько ей заблагорассудится. Только в самом конце разговора упомянул о возможной покупке земельного участка и сказал, что через день-два, возможно, вернусь в Майами.

На следующий день я поймал парусника, но велел Уайлдеру выпустить его обратно в море. Это было в субботу, так что Крису звонить не пришлось. Я позвонил Корел. Теперь это уже становилось привычным делом. Когда ее поток сплетен на секунду приостановился, я спросил:

— Тебе бы хотелось жить во Флориде, мой ангел?

— Бог с тобой, милый! О чем ты говоришь?

— Просто мне пришло в голову, что когда-нибудь мы смогли бы с тобой сюда приехать. Конечно, не в ближайшие годы, но об этом стоит подумать. Здесь живут с размахом, и можно действительно заколотить большие деньги. Я как раз зондирую тут почву для одной сделки, которая могла бы принести нам четверть миллиона. Представь себе, мой ангел, какая горка норковых шубок!

— Боже ты мой, Хэррис! Можно подумать, что я выхожу за тебя ради норки! Но насчет переезда во Флориду — об этом я еще подумала бы… Страшно оставить всех наших друзей и знакомых, которые здесь у нас есть…

Ну что же, сегодня у нее стало одним дорогим другом больше, чем было вчера, — сегодня утром Мэриан Форсайт должна была приехать в Томастон.

Не успел я повесить трубку, как телефон зазвонил снова. Это был Фицпатрик. Наконец-то!

— Ну как, мистер Чэпмен, богатый улов?

— Неплохой, — ответил я. — Поймал сегодня шестифунтового парусника.

— Отлично, очень рад за вас! Вам надо заглянуть в наши края как-нибудь в январе и половить возле Палм-Бич, когда они собираются в стаи.

Великолепная ловля!

Я улыбнулся. Фицпатрик относился к категории солидных людей. Вероятно, он ни разу в жизни не выходил в море на рыбную ловлю, однако, перед тем как позвонить мне, наверняка поговорил с каким-нибудь рыболовом.

— Но я перейду прямо к делу. Из-за этого я вам, собственно, и звоню, — продолжал он непринужденно. — Сегодня ко мне заехал владелец того участка у шоссе, и мы с ним немного побеседовали. Так вот, владелец не сказал ничего прямо, но у меня сложилось впечатление, что он готов выслушать ваши предложения.

— Гм… — произнес я глубокомысленно. — Чтобы провернуть такую сделку, потребуется уйма денег. Какую ссуду, вы говорили, дают сейчас под эту землю?

— Один из банков в Майами имеет на нее накладную на сумму сто пятьдесят тысяч. Но я вам почти гарантирую, что, если бы вы захотели переоформить заклад на себя, вы могли бы получить двести тысяч.

— А он просит триста семьдесят пять?

— Так точно. Но, как я уже говорил, вы всегда можете предложить в ответ свою цену.

— Давайте сделаем так, — предложил я. — Завтра я возвращаюсь в Майами на несколько дней, и там я все обдумаю.

— Отлично! А где вы остановитесь, мистер Чэпмен?

— В отеле «Клайв».

Следующий день мы провели в море без особого успеха и вскоре после полудня вернулись на берег. В начале третьего я выписался из мотеля и поехал в Майами.

«Клайв» представлял собой большой комфортабельный отель на бульваре Бискейн, очень удобно расположенный для любых загородных мероприятий. Портье позвонил в гараж и вызвал человека, который должен был отвезти мою машину. А я прошел вслед за посыльным к стойке, и там, вместе с забронированным номером, меня ожидало специальное авиаписьмо из фирмы «Уэбстер энд Эдкок».

Я вскрыл конверт и увидел чек на двадцать пять тысяч долларов. Но это были лишь первые капли той воды, которая должна прорвать плотину.

После того как меня зарегистрировали, я подошел к окошечку кассира и разменял еще три , чека из моей путевой чековой книжки. Экономить их не было никакого смысла. К тому же мне нужно было много денег, чтобы довести до конца начатое.

Мы поднялись в номер. Это был один из дорогих номеров с видом на прибрежный парк и залив. Когда посыльный ушел, я заказал разговор с Корел Блейн. Я всегда испытывал беспокойство, пока это висело надо мной. Вместе с тем пора уже было сделать ей первый намек"

— Вот я и в Майами, ангел, — сказал я. — В отеле «Клайв», если тебе вдруг понадобится мой адрес в ближайшие несколько дней.

Сегодня она была игрива, как котенок.

— Надеюсь, ты хорошо себя вел?

— Конечно, — ответил я. — Фактически я работаю. Помнишь о той сделке с Фицпатриком?

Относительно земельного участка?

— Милый, ведь предполагается, что ты на отдыхе.

— Я никогда не отдыхаю, если есть возможность сделать деньги. Ты же это знаешь, дорогая…

Да, между прочим, сегодня я видел на улице Мэриан Форсайт. Ты знала, что она в Майами?

— Не может этого быть! Ты не мог ее видеть!

Послушай, дорогой, она же тут, в Томастоне! Неужели ты не помнишь, я же тебе говорила…

— Конечно, помню! Ты сказала, что она сообщила Билл, что приедет в субботу. Но я мог бы поклясться, что это была она. Проехала мимо меня в машине.

В ее тоне появился холодок.

— Может, ты просто скучаешь по ней, Хэррис?

Или думаешь о ней?

— Брось, Корел. Пора бы и поумнеть. О ней я могу сказать только одно: я ей не верю… А ты убеждена, что она в Томастоне?

— Конечно, дорогой! Я сама ее видела сегодня утром.

— Ну так будь начеку! Она, наверное, поносит меня почем зря. О Господи, чего же она хочет?

Ведь я предлагал ей жалованье за полгода вперед!

— Милый, — отозвалась она устало. — Ты поступил с ней более чем честно… Только не понимаю, неужели мы должны разговаривать о миссис Форсайт?

— Конечно же нет, дорогая! Прости меня. Должно быть, я обознался и принял за миссис Форсайт очень похожую на нее женщину. Давай лучше поговорим о будущем миссис Чэпмен…

Когда мы кончили, я вынул из бумажника визитную карточку Фицпатрика и позвонил ему домой.

— Это Чэпмен, — сказал я. — Помните?

— Разумеется, мистер Чэпмен! Как поживаете?

— Просто прекрасно. Надеюсь, что вы кое в чем мне поможете. Хочу открыть счет в местном банке. Может быть, порекомендуете, в каком лучше? У вас, я думаю, есть связи…

— Разумеется! Первый национальный банк.

Спросите мистера Дэйкина. Он заместитель главного кассира и мой лучший друг. Я позвоню ему завтра, как только они откроются.

— Миллион раз спасибо!

— Ну а как, вы подумали еще раз о том земельном участке, о котором мы говорили?

— В общем — да, — ответил я. — Вернувшись сегодня с моря, я даже проехал в ту сторону.

— Вы сейчас в отеле «Клайв»?

— Да.

— Я бы с радостью приехал обговорить это с вами еще раз. Разумеется, если вы не заняты.

— Нет, не занят — ответил я. — Сегодня вечером я свободен. Правда, могу быть в ресторане, но тогда оставлю дежурному записку.

— Прекрасно! — воскликнул он. — Буду у вас минут через сорок пять.

В ресторане царил полумрак — как раз то, что мне и было нужно. Фицпатрик принадлежал именно к той категории людей, которых позднее непременно будут спрашивать. Во всяком случае, он относится к категории самых проницательных.

С ним я не могу полагаться на случайность. Прошлый раз на мне были темные очки, и, только встретившись с ним впервые в его конторе, я снял их буквально на несколько минут. Здесь он тоже не сможет рассмотреть меня в подробностях, а это — наша последняя встреча.

Я занял столик на двоих у самой стены и как раз покончил с супом, когда он появился. Я встал, и мы пожали друг другу руки.

— Забыл спросить вас, будете ли вы обедать?

— Нет, спасибо, я уже пообедал.

— Ну, а от выпивки, думаю, не откажетесь? — Я подозвал официанта.

Фицпатрик заказал виски с водой. Когда официант вернулся с заказом, я попросил:

— Будьте добры забрать этот нож и принести мне другой. Этот, кажется, не очень чистый.

— Хорошо, сэр.

Несколько минут мы обсуждали общее положение с земельной собственностью.

Официант принес мне второе — заказанный мной ростбиф.

— Но мясо полито соусом!

— Как вам будет угодно, сэр!

Официант удалился.

— Не понимаю, почему они так портят мясо, — пожаловался я Фицпатрику. — Этот проклятый жир ничего не дает, кроме расстройства желудка.

— Вполне вас понимаю, — откликнулся он с готовностью.

Едва мы вернулись к нашей теме, как официант принес новую порцию ростбифа. Я посмотрел на поданное блюдо, потом на официанта и покачал головой.

— Очевидно, мы совершенно не понимаем друг друга. Не хочу создавать международный прецедент, но я отлично помню, что предупредил вас, чтобы мясо было хорошо прожарено…

— Да, сэр… — Теперь у него внутри все кипело, но тем не менее он снова унес ростбиф.

Я повернулся к Фицпатрику:

— Извините меня за придирчивость, но, ей-богу, за такие цены мы все-таки должны получать то, что заказываем.

Он улыбнулся:

— Ничего. Если бы все люди относились к этому так же, как вы, то наше обслуживание стало бы намного лучше.

Хитрая штучка, этот Фицпатрик!

Я кое-как пообедал, заказал себе кофе, а Фицпатрику еще порцию виски. Пока мы ждали заказ, я вынул из кармана один из флакончиков Чэпмена, вытряхнул на ладонь таблетку и, проглотив ее, запил водой. Я не имел ни малейшего представления, что это за таблетка, но надеялся, что она не причинит мне вреда. Потом вставил сигарету в мундштук и прикурил от бутановой зажигалки.

Фицпатрик, подумал я, сможет дать им весьма приличное описание Чэпмена.

Принесли напитки.

— Ну ладно, перейдем к делу, — предложил я. — Хочу поставить свои условия относительно того земельного участка, и поэтому не будем терять время. Триста двадцать пять тысяч долларов! Что вы на это скажете?

Фицпатрик закурил сигарету.

— Конечно, с этической точки зрения я не мог бы ничего сказать, даже имея свое собственное мнение. Мы представляем права продавца, и единственная цена, о которой можем говорить, это его цена. Но, скажем, так: я уже давно работаю в этой области и ни разу еще ни видел, чтобы предложение покупателя принесло кому-либо ущерб.

— О'кей! — произнес я. — Значит, договорились. Конечно, я сейчас на отдыхе, и все, что имею при себе, — это дорожная чековая книжка.

Я не могу выдать вам чек на мой банк в Томастоне, но в пятницу я созвонился со своим маклером в Новом Орлеане и велел ему выслать мне деньги. Вот они пришли. — Я вынул конверт фирмы «Уэбстер энд Эдкок» и бросил его на стол. — Как только утром открою счет в здешнем банке, выдам вам чек на пять тысяч долларов, чтобы подкрепить мое предложение. Не могли бы вы прислать за ним кого-нибудь из своих людей в отель завтра утром?

— Конечно, мы были бы только рады!

— Отлично! Передайте владельцу — если он действительно заинтересован в сделке, — чтобы он уведомил меня. Лучше всего завтра. Потому что, если он примет мое предложение, мне придется поднять сто семьдесят пять тысяч долларов наличными, чтобы оформить сделку, а такая сумма вряд ли найдется у кого-нибудь на счету в банке. С другой стороны, я не хочу прерывать свой отпуск и ехать домой, чтобы достать эту сумму, но, к счастью, могу ликвидировать кое-какие акции на моем — счету у «Уэбстера энд Эдкока». Это можно сделать по телефону. Конечно, продажа акций займет немного времени — несколько дней, но все равно едва ли найдется более простой способ решить наше дело.

Он кивнул:

— Это было бы прекрасно во всех отношениях.

Я поднялся:

— В таком случае, О'кей! Можете прислать кого-нибудь за чеком завтра утром, примерно в половине одиннадцатого. Я оставлю его у администратора. И позвоните мне, как только получите ответ владельца. ,., Я поднялся к себе в номер. Вся эта мышиная возня с куплей-продажей порядком меня раздражала да вдобавок ко всему лишала нас пяти тысяч долларов, но все это было необходимо проделать, чтобы создать правдоподобную картину. Я мысленно пробежал намеченный нами план. Все шло по расписанию и вполне успешно. Так что теперь пора приниматься и за девочек…

Я взял такси и сказал водителю, что оказался в городе один и хотел бы посмотреть ночную жизнь.

Он не нашел ничего лучшего, как отвезти меня в дешевый ночной клуб. Я выпил там немного, а потом покинул заведение, уже на другом такси. Новый водитель имел более богатое воображение, а может, был просто менее щепетилен. Он расспросил о моих вкусах, и я откровенно сообщил ему, что именно предпочитаю. После этого он отвез меня в мой отель, и я назвал ему номер моей комнаты.

Около половины одиннадцатого в дверь номера постучались.

Глава 10

Она оказалась совсем не такой, какая мне была нужна, что я понял с первой же минуты нашей встречи. Это была смуглянка, симпатичная, особенно когда осталась без одежды, но уж очень мягкая, с ограниченным воображением и без всяких комплексов враждебности к кому бы то ни было. Не стану противоречить психиатрам, утверждающим, что существуют идеальные проститутки, потому что эта девушка была именно такой.

Ленива, как кошка, но каждый час такого ленивого времяпрепровождения приносил ей больше, чем физику-атомщику средней руки. Она жила в Майами или неподалеку от него и была в восторге от этого места.

Я скрепил и завершил наши с ней отношения, выложив пятьдесят долларов, которые она запросила, потом без всяких на то оснований добавил еще десять и выпроводил ее. Придется завтра сделать еще одну попытку.

Проснувшись около семи, я пережил тот ужасный момент, когда человек переходит от забвения к реальности, вызывающей у него тошноту и дрожь, а потом попытался проанализировать свое состояние на предмет, лучше оно или хуже, чем в предыдущие дни. И нашел, что оно держится на одном уровне. Что ж, пусть будет так, со временем это пройдет.

Я заказал в номер кофе, апельсиновый сок и опять около часа практиковался ставить подпись Чэпмена. Теперь это уже могло стать опасным. Дорожная чековая книжка — мелочь, никто никогда не присматривается к подписи ее владельца, разве что если поступит заявление, что чеки краденые.

Но отныне мне придется иметь дело с банками, а банки, как известно, весьма придирчивы на этот счет. Потом я уже в сотый раз обозвал себя дураком, потому что забыл о самом главном — о том, что составляло красоту всего плана.

Единственной моей подделкой (не считая расписки о получении чека, которую примут, не удостоив подпись даже взглядом) будет подпись на этом чеке. Но разве кому-либо придет в голову проверять подпись на чеке, если личность предъявителя не вызывает никаких сомнений? Именно это и подчеркивала Мэриан в нашем первом разговоре. Ведь, кроме нас двоих, ни один человек в мире не знает, что я не Хэррис Чэпмен. Я расписываюсь в получении высланного мне чека, уведомляю посыльного, что получил по нему деньги, и на том вся эта деятельность кончается.

А что касается получения денег из банка, то в этом как раз и будет крыться настоящая «изюминка» всего предприятия — мне уже не придется подделывать подпись, ибо это будет моя собственная подпись. Не мое имя, конечно, а лишь мое воспроизведение имени Хэрриса Чэпмена — но это будет тот же росчерк, что на карточке с образцом подписи, ибо я ведь сам открою сейчас счет в банке. Нет, если нам и суждено потерпеть крушение, то причиной нашего провала будет все что угодно, но только не подделка подписи.

Все прошло без сучка и задоринки. Я приехал в банк вскоре после его открытия и спросил Дэйкина. Он сидел за одним из столов, отделенных решеткой, в конце главного зала — нервный, напряженно-приветливый и крайне переутомленный человек, который уже через десять минут вряд ли смог бы описать мою внешность, даже если бы я носил монокль и кольцо в носу.

— Ах да, да… — Его глаза метнулись в сторону раскрытого блокнота, лежавшего перед ним, где он записал для памяти имя своего старого друга. — Мистер Фицпатрик звонил мне. Рад видеть васнашим вкладчиком, мистер Чэпмен. И мы рады, что вам нравится район Майами.

Я заполнил бланк, расписался на двух экземплярах карточки с образцами подписи, оформил чек и вручил его Дэйкину. Он отнес его одному из контролеров и, вернувшись, подал мне квитанцию, удостоверившую прием моего вклада, и чековую книжку. Он уверил меня, что вся операция с моей фирмой в Новом Орлеане займет не более трех-четырех дней. Я поехал обратно в отель, выписал чек на пять тысяч долларов и оставил его у дежурного администратора для передачи представителю Фицпатрика.

Вернувшись в номер, я достал список акций и ценных бумаг, раскрыл «Геральд» на странице, где сообщались цены на акции перед закрытием биржи вчера вечером, и набросал примерный перечень того, что можно было продать. Фактически это почти ликвидировало мой счет: на нем оставалось меньше двенадцати тысяч долларов.

Я заказал разговор с Новым Орлеаном.

— Алло, Крис? Это Чэпмен…

— О, мистер Чэпмен! С добрым утром! Могу сообщить, что сегодня утром акции «Уорвика» находятся все в той же цене, так что мы можем не…

— Чепуха! — резко оборвал я его. — Корм для цыплят! Я сейчас занят сделкой, о которой вам говорил… Ах да, кстати, я получил эти двадцать пять тысяч долларов. Чек был уже здесь в отеле, когда я приехал. Миллион раз спасибо. Я открыл счет в здешнем банке и положил их туда. Сегодня утром. Сделка пойдет на моих условиях — в этом нет и тени сомнения, так что в ближайшие несколько дней мне понадобятся сто пятьдесят тысяч долларов. У вас есть под рукой мой список?

И карандаш?

— Да, сэр… Но вы же не хотите…

Я не обратил на его слова никакого внимания.

— Продайте «Колумбию газ», «ПГ энд Э», «Дю Пона», «Чемпион пейпер преференшл» и «AT энд Т». Это должно составить почти сто тысяч. Далее…

— Но, мистер Чэпмен, ведь это все солидные и выгодные акции. Я просто не могу представить себе, что вы их все продадите…

— Что представить? — спросил я рассеянно, но тут же спохватился и залаял в трубку:

— Черт возьми, Крис, я отнюдь не собираюсь занимать оборонительные позиции! Нынче в экономике нельзя стоять на месте — или ты идешь вперед, или тебя живо слопают! Давайте смотреть фактам в лицо!

Игра на повышение ничего не дает, и не в моих интересах получать четыре процента дивидендов, три из которых затем приходится отдавать правительству! Я хочу делать деньги, и сейчас их источник — это земельная собственность во Флориде, а вовсе не биржевой рынок. Когда биржевой рынок снова зашевелится, я вернусь туда, но сейчас хочу пустить деньги в дело.

— Хорошо, сэр… — Ему это не нравилось, но он ничего не мог поделать. Мы занялись моими списками.

— Ну ладно, — подвел я итог. — Самый большой блок — это тысяча акций. Вы можете разделаться с ними в одночасье и без малейшего труда.

Перешлите мне чек сегодня же, и как можно быстрее. Заказной авиапочтой в отель «Клайв». Тогда я получу его завтра утром, как раз перед открытием банка. Операция может занять несколько дней.

Все ясно?

— Да. Я вас понял.

— Прекрасно! — сказал я. — До свидания. И, положив трубку, с облегчением вздохнул.

Итак, с этим покончено! Фаза Криса завершена, а у него не появилось и тени подозрения. И надо отметить, несмотря на ранний час!

Я наполнял бокал, когда зазвонил телефон. Это Фицпатрик.

Он находился в приподнятом настроении.

— Ну что, мистер Чэпмен? Похоже, ваша сделка состоится. Несколько минут назад я говорил с владельцем участка, и у меня сложилось впечатление, что он почти готов согласиться.

— Прекрасно! — отозвался я. — А я как раз собираю нужную сумму…

Внезапно в разговор ворвался женский голос:

— Мистер Чэпмен, простите, что прерываю, это коммутатор отеля…

— В чем дело? — спросил я.

— Срочный вызов из Томастона, штат Луизиана.

— Вот как! — Это мне совсем не понравилось — в этом вызове было что-то зловещее. — Алло? Я слушаю!

— Хэррис? Слава Богу, что застала тебя… — Это говорила Корел Блейн. — Уже час пытаюсь до тебя дозвониться, но забыла название твоего отеля. У нас тут такое творится!..

— Да в чем дело? — перебил я ее.

— Нам нужна кодовая комбинация к старому сейфу, а кроме тебя ее никто не знает. Барбара говорит, что она написана где-то у тебя в конторе, но мы не можем найти.

— Возьми себя в руки! — рявкнул я в телефон. — О каком старом сейфе ты говоришь? И что случилось?

— Ну конечно же о том, который отсюда убрали, когда ты купил новый, Хэррис! Помнишь, его отнесли на склад? И перед самым отъездом ты велел мистеру Элкину отнести его на свалку.

Кто-то постучал в дверь.

— Ну так вот, вчера днем он и еще несколько человек вынесли его на погрузочную платформу, но грузчик забыл его захватить. А сейф был открыт. И сегодня утром, около половины девятого, какие-то первоклашки по пути в школу…

Я почувствовал, что мне становится дурно.

— О Господи, только не это!

— Нет-нет! — поспешно сказала она. — Это не дети… Собака. Мини-пудель Джуди Уивер…

У меня подкосились колени, и я сел.

— Только не говори мне, что весь чертов город…

В дверь снова постучали.

— Хэррис, перестань ругаться! Эта дурочка просто с ума сошла. Сейчас ей дали транквилизатор, но как только она проснется, то начнет все сначала. Общество охраны животных меня просто затравило. Миссис Уивер говорит, что она привлечет тебя к суду. В городе все просто в бешенстве, и все звонят мне. Я же готова рыдать от отчаяния. Какая-то механическая мастерская просверлила в сейфе дырку, чтобы эта дурацкая собачонка хоть не задохнулась, но они не могут ее вытащить. Об этом уже сообщили по радио, и теперь мне по телефону звонят репортеры из Нового Орлеана. Барбара говорит, ты знаешь эту комбинацию…

Она может говорить все, что угодно, подумал я с горечью, но теперь мне уже ничего не поможет.

Человек за дверью уже просто колотил по ней.

Я должен оторваться от телефона и собраться с мыслями.

— Минутку! — сказал я. — Кто-то стучит в дверь.

Я положил трубку рядом с аппаратом и открыл дверь. За ней стоял портье.

— Телеграмма, сэр! — сообщил он.

Я сунул ему в руку какую-то монету и взял телеграмму.

Закрыв дверь, я прислонился к ней спиной.

Вот и все! В магнитофонных записях кода старого сейфа нет — это я знал наверняка. Я перебрал все, что было в бумажнике. Адресная книжка! Я схватил ее и лихорадочно перелистал страницы. Нет ничего, кроме адресов…

Я бросил взгляд на лежащую телефонную трубку. Вот так-то все и кончилось! Узнали фактически все, что только было возможно, предусмотрели все случайности, учили наизусть, репетировали, совершенствовались, а потом какая-то малышка за тысячу миль от нас засунула собачонку в сейф, и все пропало!

Телеграмма все еще была у меня в руке. Мой взгляд упал на какие-то цифры и слова «Бриндон Лэ». Я никогда о таком городе не слышал…

Луизиана!

Я вскрыл телеграмму и всмотрелся в текст.

«Вправо, тридцать два влево, два поворота, девятнадцать, вправо, три поворота, шесть, повернуть вправо, тридцать два… Прикреплен клейкой лентой дну ящика для карандашей».

Я перевел дух и оттолкнулся от двери, опираясь на ватные колени. Схватив трубку и держа ее на некотором расстоянии, я сказал себе: «Все будет хорошо, только оправься от этого шока!»

А в трубку произнес:

— Корел? Ты слушаешь? Эта комбинация приклеена клейкой лентой ко дну ящичка для карандашей в моем письменном столе. Но подожди, я сейчас тебе продиктую. Записывай… — И я продиктовал ей текст телеграммы.

— Слава Богу…

Я опять перебил ее:

— Кто-нибудь из вас должен пойти к миссис Уивер и попытаться это загладить. Может, миссис Инглиш — она умеет говорить с людьми. Купи Джуди самую большую из мягких игрушек — знаешь, из тех, что по тридцать пять долларов. И потом, Корел, я не хочу показаться черствым, но я действительно занят одной сделкой…

— Милый, прости меня…

Повесив трубку, я добрался до кровати и прилег. Мне очень хотелось выпить, но я сомневался, смогу ли налить что-либо в бокал.

Мэриан услышала про скандал с собачонкой, про возмущение общества и поехала в ближайший город, чтобы отослать эту телеграмму, вероятно, по телефону-автомату. Я закрыл глаза и увидел ее так живо и отчетливо, что мне даже стало больно. Когда Бог творил ее, он знал, что такая будет только одна…

Дело не только в том, что Мэриан сейчас спасла нас обоих — она спасла нас раз и навсегда.

Отныне, сколько бы я ни ошибался, это уже не будет иметь никакого значения. Ибо только Чэпмен мог знать код старого сейфа.

* * *

Ее имя было настоящей мечтой для агента какой-нибудь дешевой газетенки — Жюстин Ларей.

Не то чтобы это имя имело какое-нибудь значение. Важно было, что я нашел то, что искал, и я сразу это почувствовал.

Она постучала в дверь около одиннадцати вечера, а когда я открыл ей, вошла в номер, одним взглядом смерила меня с ног до головы, оценила мои чемоданы и толстый бумажник, лежавший на туалетном столике. Затем одарила меня сияющей улыбкой, которая сулила невообразимые восторги и почти скрывала ее презрение к недотепам, не умеющим получить женщину, не купив ее.

Это будет стоить сотню долларов, дорогуша.

И когда я с жадностью согласился уплатить такую баснословную цену, это лишь увеличило ее презрение. Я нежный и гораздо красивее всех этих жирных трясущихся молодчиков… — брр! Не то чтобы она с ними водилась! Конечно нет. Ведь на самом деле она — артистка варьете. Певица.

— Действительно? — отозвался я и с чувством шлепнул ее по заду. — Мы с тобой прекрасно поладим, детка! Я всегда любил талантливых людей!

Сам-то я начисто лишен таланта, кроме таланта делать деньги и делать детей…

Может быть, это было и грубо, но она наверняка уже слышала подобные песни.

— Ты не против, если я получу мою сотню сейчас?

— Ничуть, черт бы тебя побрал! — Я махнул в сторону бумажника. — Возьми оттуда! И почему бы тебе не взять две сотни, если уж на то пошло, и не остаться на всю ночь? Не возьмешь ты, так возьмет правительство и даже не поцелует меня за это… Я налью нам немного… Ага?

Все эти дни я разменивал чеки из дорожной чековой книжки, и в моем бумажнике сейчас было почти три тысячи долларов. Оставшиеся чеки лежали рядом на столике.

— А знаешь, я бы запросто могла… — сказала она лукаво и вынула из бумажника четыре купюры по пятьдесят долларов.

Ей было не больше двадцати пяти. Довольно стройная, белозубая, с темными коротко остриженными волосами и глазами, которые казались почти черными. Однако в ней не было ничего южного. Кожа ее была совершенно белой, а глаза смотрели холодно.

Я налил нам по бокалу шотландского виски, опустив в каждый по кусочку льда, и поставил их на туалетный столик.

— Ну давай, детка! Выбирайся из этих жарких и тесных одежек и ныряй в холодный бокал! Ты ведь еще не представила мне свои верительные грамоты…

Мы легли в постель. Право же, мне было бы веселее в кабинете дантиста. Ей, наверное, тоже.

Но ей, по крайней мере, за это платили. Может, если она достаточно выпьет, то начнет болтать хотя бы о себе…

— Ты никогда не дала бы мне моих тридцати девяти, а? — сказал я. — Признайся, ты сказала бы, тридцать два, правда? Ну-ка, ударь меня в живот… Черт, да не бойся, ударь…

Я учился в Нотр-Дам. Нет, в футбол я не играю. Зачем мне? Мой старик имел кучу денег.

Но не думай — я не из тех молокососов, что приходят на готовенькое. Я все сделал сам. Радиостанцию, газеты, недвижимость. Здесь я пробуду по крайней мере неделю — подвернулась сделка в связи с земельными участками… Ты держись за меня, если сможешь за мной угнаться, и мы с тобой такое загнем! Пощупай мой живот, Мэриан, — чувствуешь какие мышцы? Как хорошая стиральная доска, угу?

Она пила. Она вынуждена была пить, чтобы вынести меня. И понемногу начала пьянеть.

Майами! Ха-ха-ха! И Майами-Бич! Можешь взять их себе, братишка! И чего только не терпит девушка от этих трясущихся над каждым центом типов, от этих волосатых свиней… Нет, уж если где и жить — так это в Вегасе! Она может завтра же получить там работу. Знаю ли я, что она певица? Бог мой, и чего только она не вынесла в этом городишке! Этот ее агент… Ха!

Разве это агент? Не мог даже устроить приличный заказ, А ее подруга по комнате удрала, прихватив с собой ее лучшие платья. Представляешь себе, украсть у другой работающей девушки…

Эй, откуда ты взял эту Мэриан? Меня зовут Жюстин… Я уже говорила тебе три раза… Конечно, ты назвал меня Мэриан… Три раза. Чес-слово… Ты спятил или что… Послушь, не называй меня ни Мэриан, ни деткой, ни «эй ты». У меня есть имя, как и у всякой другой… Вот и называй меня моим собственным именем, забулдыга. Ты думаешь, я какая-нибудь девка и тебе достаточно только хрюкнуть или сунуть мне десять долларов, как я сразу же лягу перед тобой…

Утром она дала мне номер своего телефона, чтобы мы могли обходиться без посредника. А я дал ей еще пятьдесят долларов.

— Позвони мне, дорогуша, — сказала она, подкрашивая губы и бросая на меня лукавый взгляд.

Неотесанный, отвратительный, эгоистичный грубиян, не способный даже имя ее запомнить, я был ей противен. Но, странным образом, я, кажется, и в самом деле так богат, как хвастливо утверждал, и швыряю деньги направо-налево.

* * *

Заказное письмо, посланное фирмой «Уэбстер энд Эдкок», пришло в полдесятого утра. Я вскрыл конверт и с минуту рассматривал чек на сто семьдесят пять тысяч долларов. Через пять минут после открытия банка я предъявил его, расписался, написал приходный ордер и прибавил эту сумму к той, что уже была на моем счету.

Вернувшись в отель, я позвонил Фицпатрику.

Накануне днем он успел сообщить мне, что владелец участка принял мое предложение.

— Фицпатрик, — сказал я. — Я только что получил от моего маклера деньги и положил их в банк. К пятнице смогу дать вам чек на сто семьдесят пять тысяч долларов. Самое позднее, в понедельник.

— Чудесно, мистер Чэпмен! Все чудесно!

— А пока что я хочу получить полную картину относительно земельной собственности в Южной Флориде. Хочу вникнуть немного глубже в положение дел. Так что имейте меня в виду…

— Хорошо, сэр! Фактически в нашем списке имеется еще ряд неплохих участков, которые я могу вам показать…

— Спасибо. Но я думаю съездить в Нейплс на день-другой. Буду держать с вами связь. До свидания.

Я позвонил Крису и сказал ему, что чек получен и я положил деньги в банк. Он был холоден, но вежлив. Все-таки я пока еще клиент, хотя и в значительно урезанном виде.

Стенографистка в отеле напечатала мне адрес на конверте, а я подписал квитанции и отправил их обратно. Затем позвонил капитану Уайлдеру в Марафон. Он был в море, но я попросил его жену передать ему, что в связи с одним делом вынужден отказаться от оставшихся трех дней, о которых мы с ним договаривались.

Следующим номером была Корел Блейн. Она начала было говорить о каких-то неприятностях на радиостанции — были допущены какие-то технические нарушения, — но я решительно перебил ее. Сейчас я был на коне!

— Передай Уингарду, чтобы он занялся этим, — приказал я. — Уполномочь его заказать все, что потребуется. Я залез по самые уши в эту земельную операцию. Даже отменил рыбную ловлю. Хочу остаток времени использовать для ознакомления со здешней ситуацией.

— Милый, мне тебя жалко. Ты так много работаешь.

— А я люблю работать. У вас все благополучно, не считая этих радионеувязок? Никаких собак, запертых в сейф?

Она глупо захихикала:

— Прости за весь этот шум. Глупейшая история, правда?

— Все это могло обернуться чертовски плохо.

Причем я не совсем уверен, что это простая случайность.

Эта собачья история была неожиданностью, на которую мы не рассчитывали, но она была слишком хороша, чтобы ею не воспользоваться.

— Хэррис, ты о чем? Конечно, это была случайность.

— Может быть, может быть. Но послушай: предположим, кто-то попытался перерезать мне горло. Ославить меня и отбить у меня рекламщиков? Подобная история могла меня погубить — люди стали бы говорить: ах, этот сукин сын, Чэпмен, бросил открытый сейф, так что ребятишки могли играть в нем. Предположим, они действительно.., то есть предположим, что туда забрался бы кто-нибудь из детей? Вместо собачки — один из ребятишек…

— Хэррис, что ты такое говоришь?..

— О, я понимаю, все это глупо, — сказал я, резко меняя тон. — Ну ладно, ангел, я еду в Нейплс посмотреть кое-какую недвижимость.

Позвоню тебе попозже.

* * *

Я приехал в Нейпле вскоре после полудня и снял номер в мотеле. Поездив немного по окрестностям, позвонил нескольким землевладельцам, представился им и навел некоторые справки. Потом включил магнитофон и начал стирать записи, выключив звук. Дело двигалось медленно — каждая кассета занимала почти час. Я обработал три кассеты. Один раз я на несколько минут дал звук — просто чтобы услышать ее голос. Я сидел на полу, закрыв глаза, и почти верил, что она здесь, в этой комнате. В тот же вечер, около девяти часов, я спустился в полутемный коктейльбар. Среди восьми или десяти посетителей, расположившихся за столиками у меня за спиной, я увидел темноволосую женщину лет под тридцать.

Она сидела за столиком на двоих с человеком примерно моего роста. Время от времени я посматривал на их отражения в зеркале. В какой-то момент ее спутник извинился и вышел в туалет.

Я вставил сигарету в мундштук и поднялся, как бы собираясь выйти. Но тут взглянул на нее и остановился. Потом подошел к ее столику.

— Послушайте, Мэриан, — сказал я сердито, — что вы здесь делаете? Я знаю, вы что-то задумали!

Почему вы меня преследуете?

От изумления она лишилась дара речи. Сидевшие поблизости обернулись и уставились на нас.

— Распространять ложь за моей спиной! — продолжал я, повышая голос чуть ли не до крика. — Так вот, Мэриан, вы только время зря теряете.

Каждый знает, как честно я поступил! Более чем честно…

Она уже оправилась от неожиданности.

— Что с вами? — спросила она холодно. — Я в первый раз вас вижу.

К нам направлялись швейцар, а также ее спутник, только что появившийся из туалета. Я выпрямился, обвел всех присутствующих взглядом и устремил глаза на нее.

— О-о! — произнес я в замешательстве. — Гм… прошу прощения. Я принял вас за другую…

Ее спутник был готов уже броситься на меня, но швейцар опередил его. Он по-дружески положил мне руку на плечо, и мы пошли к дверям.

— Спокойно, спокойно, парень!

Когда дверь закрывалась, я услышал, как он сказал кому-то в конце бара:

— Мамочка моя! Вот уж никогда не угадаешь!

А я бы поклялся, что он трезвый как стеклышко!

На следующий день я поехал в Форт-Майерс и потратил несколько часов, разъезжая по городу, наводя справки насчет земельных участков — большей частью по телефону. Потом стер оставшиеся записи, чтобы окончательно разделаться с кассетами. Даже если их когда-нибудь найдут, они не будут представлять никакой опасности.

Потом позвонил Корел Блейн. Сказал ей, как я по ней соскучился и что, вероятно, вернусь домой немного раньше, чем предполагал.

— Вот закончу это дело в понедельник и в ту же минуту уеду отсюда.

— Милый, как это будет чудесно!

— Вот думаю, не следует ли нанять частных детективов да последить за ней? — сказал я.

— За кем? — озадаченно спросила она.

— За Мэриан Форсайт, — пояснил я, рассердившись. — Господи, Корел, неужели она так легко тебя одурачила? Неужели ты не чувствуешь, что у нее на уме что-то недоброе? Вообразила, что у нее есть причина выступить против меня, и. Бог знает, что она еще может выкинуть. Ты держи все мои бумаги в сейфе, под замком. Особенно ведомости по выплате налога…

— Дорогой мой, — прервала она меня усталым тоном, — не пора ли забыть о Мэриан Форсайт?

Меня уже тошнит от нее. Я верю ей не более, чем ты, но не представляю себе, что она может тебе сделать.

— Ну ладно, ангел, может быть, ты и права.

Надеюсь, что так.

Глубокой ночью я бросил магнитофон и кассеты с лентами в реку. А в четверг днем вернулся в Майами, в отель «Клайв», и позвонил Жюстин Ларей. Она обрадовалась моему звонку. Жюстин думала, что я ее уже забыл.

Глава 11

Парни моего калибра встречаются не каждый день, и у нее родились более обширные планы.

На этот раз она не попросила денег вперед и более успешно скрывала свое презрение, сохраняя профессиональный оптимизм, несмотря на мои грубости и дурацкое бахвальство в отношении денег, сексуальной состоятельности и брюшных мышц.

Оказалось, что ее коварная подруга теперь выкрала у нее все ее платья.

— Я бы уже завтра вернулась на службу в ночные клубы, если бы имела нужный гардероб, — заявила Жюстин, развалившись голой на постели с наполненным бокалом в одной руке и с сигаретой в другой. — Но, Бог мой, ты даже не представляешь, дорогуша, сколько стоят эти платья…

— Так в чем дело? Купи себе их по сотне за штуку…

Она начала распространяться, что очень деликатна на этот счет. Как правило, никогда никому не говорит о таких вещах, и все такое прочее… А я еще такой симпатичный… И потом, понимаешь, мой малыш… О, да, да, она была замужем. И этот паршивый мерзавец, то есть ее муж, умер после долгой и разорительной болезни… , Вероятно, такие же или подобные версии использовали еще карфагенские потаскушки во времена пунических войн.

— Ого! — сказал я. — И он даже не знает… То есть ты ему посылаешь все деньги, пока он учится в школе, а он думает, что ты шикарная певица. Кстати, как на этот счет?

— Ну, если я снова смогу встать на ноги…

— Так ты держись за меня, Мэриан, — сказал я с широким жестом. — Возможно, мы что-нибудь и придумаем с этой платьевой проблемой.

Может, завтра? Угу? Если я освобожусь на несколько минут от этого дела. Скажи, я говорил тебе, что собираюсь заплатить около восьмидесяти тысяч? Неплохо за одну неделю, а, бэби?

Утром я выдал ей триста долларов, шлепнул по заду и подмигнул:

— Придется потрясти дядюшку, не даст ли деньжат на наши маленькие расходы, а, малышка?

Конечно, я еще не потерял номер ее телефона. И если смогу, то обязательно заеду за ней, и мы отправимся за покупками, сказал я ей на прощанье.

* * *

Как только она ушла, я выписался из отеля, велел подать мою машину и погрузить в нее чемоданы. После этого поехал в Майами-Бич.

Оставив машину на стоянке за шесть или восемь кварталов, я пешком добрался до дома. Кондиционер был выключен, в квартире было жарко и как-то особенно тихо. Едва я открыл входную дверь и вошел в комнату, где мы провели вдвоем столько часов, как сразу же почувствовал вокруг себя ее присутствие, будто изящная элегантность и грация движений принадлежали к миру физических явлений и могли вибрировать в пустой комнате, как звуковые волны, отдаваться эхом еще долго после того, как ушел отсюда человек, вызвавший их к жизни.

Я старался не смотреть на размытое водой пятно на ковре.

Быстро переоделся, надел спортивную куртку, оставил дома темные очки и шляпу, положил в карман собственный бумажник, дошел пешком до Коллинз-авеню и, поймав такси, поехал в Майами. В другом агентстве проката я арендовал небольшой грузовичок-пикап, указав свое настоящее имя и предъявив водительские права. После этого отправился в сторону Кис. Выехав из города, я следил за тем, как бы не пропустить ту придорожную антикварную лавку, где продавались декоративные фламинго. Мне необходимо было точно знать и запомнить ее местоположение.

У меня была подробная карта и довольно четкое представление о том, какое именно место мне надо найти, но для этого нужно было проехать еще через много мелких островков и бесконечные мосты Морского шоссе. На Шугарлоуф-Ки, милях в ста шестидесяти от Майами, проходила уединенная проселочная дорога, которая вела через густые рощи, огибая по внешней линии мелкие островки параллельно главному шоссе. Это была дикая местность, практически необжитая, со множеством уголков, где можно укрыть машину.

Было начало третьего, когда я наконец нашел подходящее место и отметил расстояние, отделяющее его от ближайшей автобусной остановки на шоссе. После этого я повернул обратно. Около трех я остановился в небольшом придорожном местечке на Биг-Пайн-Ки и позвонил в банк.

Мэриан говорила, что они не станут мешкать с оформлением перевода столь значительной суммы, но мне нужно было знать наверняка. Я вызвал к телефону Дэйкина. Он попросил меня обождать, пока все проверит.

— Да, сэр! Оба ваших вклада уже у нас. Второй оформлен сегодня утром.

— Большое спасибо! — сказал я.

Теперь мне оставалось только выписать в понедельник утром чек на сто семьдесят пять тысяч долларов. Мы подошли к последнему акту драмы.

Когда я вернулся в Майами-Бич, уже стемнело.

Я поставил пикап в гараж при нашей квартире, вновь надел костюм Чэпмена, его шляпу и темные очки, вышел из дома и вскоре уже сидел за рулем «кадиллака». Я поехал в Голливуд и остановился в мотеле, который заприметил еще раньше, — более старого типа, построенный в те времена, когда земля стоила дешевле, с площадками для машин между отдельными домиками. Они располагались слегка поодаль от дороги и не слишком далеко от центра города.

Женщина, сидевшая в конторе, оказалась живой и разговорчивой. Ей было лет под пятьдесят.

Я расписался в регистрационной карточке и сказал, что пробуду здесь по меньшей мере три или четыре дня. И сообщил, что завершаю сделку по покупке земельного участка при посредничестве Фицпатрика.

О да, как же, она знает эту фирму! Очень симпатичные люди!

Я уплатил за трое суток и сказал, что хотел бы занять самый дальний из домиков в тихом уголке. Она привела меня к предпоследнему коттеджу в правом ряду.

— Очень мило, — сказал я.

Кроме входной двери здесь была еще и боковая, из которой можно было попасть на автостоянку. В ванной имелся еще и душ с занавесками из пластика. В номере стоял телефон. Я спросил, в котором часу она отключает коммутатор.

— В одиннадцать вечера, — ответила администратор.

Выходя из мотеля на следующее утро, я заглянул в офис. Она разговаривала с цветной горничной. Когда та ушла, я спросил, понизив голос и оглянувшись на дверь:

— Здесь, случайно, не останавливалась женщина с естественными иссиня-черными волосами, убранными в высокую прическу? Стройная и тонкая, лет за тридцать?

— Кажется, нет, — ответила она, явно озадаченная этим вопросом. — А что?

— Просто хотел удостовериться, — пояснил я. — Если она появится здесь, не говорите ей, что я ею интересовался, а сразу же дайте мне о ней знать.

— Да, конечно, — произнесла она неуверенно. — А вы не могли бы назвать ее имя?

— О, она все равно записывается не под своим именем, — бросил я. — Она не так глупа.

Я позавтракал в городе и поехал в Палм-Бич — главным образом для того, чтобы убить время. По пути купил двухфунтовый стальной ломик. Я положил его в багажник и вернулся в Форт-Лодердейл. В банке я разменял несколько чеков, а одним из них расплатился в баре. Часа четыре просидел в баре, потягивая коктейли и устремив в пространство невидящий взор. Здесь я ни с кем не разговаривал.

Наконец бармена это забеспокоило.

— С вами все в порядке, сэр? — поинтересовался он.

Я слегка повернул голову и уставился на него:

— Что вы имеете в виду, говоря «все в порядке»?

— Я хотел… Я хочу сказать… Я подумал, может, вы неважно себя чувствуете? Вы так тихо сидите…

— В таком случае имейте в виду, что со мной все в порядке! И запомните это хорошенько!

— Извините, что побеспокоил вас, сэр.

— Может, мне нужно было проверить обмен веществ и сделать анализ крови, чтобы решиться пить в вашем чертовом баре, а?

— О'кей, о'кей! Забудьте об этом!

Он ретировался, но я продолжал ворчать. Потом встал и вышел из бара.

Около восьми вечера я снял номер в мотеле на окраине города и, не раздеваясь, пролежал на кровати часов до десяти. Потом резко схватил телефонную трубку и позвонил в бюро.

— Ради Христа, выключите этот дурацкий проигрыватель!

Администратор был озадачен:

— Какой проигрыватель? Где?

— Не знаю, — воскликнул я раздраженно. — Где-то там у вас на задворках… Хоть бы перестали крутить одну и ту же чертову пластинку… Ну, да не важно… Поеду в другое место.

Администратор стоял у обочины и покачивал головой, когда я проезжал мимо него в «кадиллаке».

Я направился в Майами и из телефонной будки позвонил Корел Блейн. Она была страшно раздражена и обеспокоена — ведь я вытащил ее из постели около двух часов ночи.

— Ты не звонил с четверга, а когда я попыталась найти тебя в отеле «Клайв», мне сказали, что ты уехал.

— Да, пришлось поездить по разным делам, — ответил я.

— В конторе возникли кое-какие вопросы. Банк хочет знать, включаешь ли ты в заем ту недвижимость, что находится в Уомберне. Кроме того, допущены какие-то неточности при уплате налога.

— О'кей! Позвони Уэлмену и скажи, что мы просим продлить заем еще на год, но на тех же основаниях. Если он попробует повысить проценты, мы выплатим всю сумму сейчас. А налогами я сам займусь, когда приеду… Но все еще терпит… Ты не знаешь, Мэриан Форсайт еще в городе?

— Да, я ее вижу. Фактически каждый день — то тут, то там. Но, дорогой, неужели мы опять должны говорить о ней?

— Ты мне только скажи: ты когда-нибудь говорила с ней?

— Конечно нет! Она же со мной не разговаривает! А мне это тоже ни к чему!

— Хитро! — сказал я, словно обращаясь к самому себе. — Чертовски хитро!

— Что ты сказал, милый?

— Нет-нет, ничего, — ответил я. — Послушай, ангел мой, я смогу закончить это дело с покупкой участка в понедельник утром, а во вторник, вероятно, уже буду дома.

Я поехал обратно в мотель и улегся спать.

* * *

На следующее утро я поехал в Майами-Бич, поставил «кадиллак» на стоянке неподалеку от Довер-Уэй, оставил в машине очки, шляпу и отправился в нашу квартиру. Переодевшись в «рыбные доспехи», я вывел из гаража пикап и поехал на Кис; в половине второго свернул на проселочную дорогу, ведущую в сторону Шугарлоуф. Поскольку было воскресенье, мне время от времени встречались рыболовы — одни везли на прицепах лодки, другие удили прямо с мостков, свесившись над парапетами. От проселочной дороги ответвлялись еще едва видимые следы колеи, уходящие налево в густой кустарник, колея вела туда, где весь берег был в густых зарослях мангровых деревьев. Еще через милю эта чаща постепенно поредела, появились открытые участки, где можно было спустить на воду лодку. Тут и там стояли отдельные машины с пустыми прицепами, но людей нигде не было. Ближайшая лодка, которую я разглядел, находилась примерно в полумиле от берега. Я поставил пикап в стороне от колеи, запер кабину и двинулся пешком в обратном направлении. Покушение на мой пикап было маловероятным, едва ли он мог привлечь чье-то внимание — любой просто пришел бы к выводу, что это машина тоже какого-то рыболова.

Я дошел до проселочной дороги, но не прошел по ней и полумили в сторону от шоссе, как меня нагнал автомобиль, в котором сидели две женщины. Вскоре я обнаружил, что ошибся — это были мужчина и женщина. Муж и жена. Они ехали из Марафона и предложили меня подвезти. На заднем сиденье лежали спиннинги. Я сказал, что в моей машине сели батареи и я решил добраться до шоссе, раздобыть новые. Супруги высадили меня у заправочной станции, возле универмага. Там я просидел над банкой пива и ворохом воскресных газет до тех пор, пока не пришел автобус, курсирующий между Ки-Уэст и Майами. Выйдя на конечной остановке в Майами, я нырнул в телефонную будку и позвонил Жюстин Ларей (не без некоторой тревоги, ибо уже стемнело. Девушки подобного рода не сидят в такое время дома). Однако мне повезло — она ответила на звонок:

— Где ты пропадал? Кажется, ты собирался позвонить мне в пятницу?

— Меня не было в городе, — ответил я. — Но послушай, хочешь совершить маленькое путешествие? Мне придется съездить на пару дней в Палм-Бич, и мы могли бы прозондировать там плательную ситуацию?

— Я бы с радостью, дорогуша!

— Уложи в сумку самое необходимое и жди — я заеду за тобой, как только освобожусь. Ты где живешь?

Она дала мне свой адрес.

— До встречи! — закончил я разговор.

Я взял такси в Майами-Бич, зашел на нашу квартиру и снова переоделся в одежду Чэпмена.

Потом вынул из его бумажника все документы, сунул их в карман пиджака и пересчитал деньги.

Почти все чеки уже были обменены на наличные, и даже при том, что я сорил ими направо и налево, у меня еще оставалось более трех тысяч — главным образом в купюрах по двадцать и пятьдесят долларов, среди которых промелькнуло несколько по четыреста и пятьсот. Все это составляло внушительную пачку, которая едва умещалась в бумажнике. Я сунул его в карман, связал в узелок свою рыбацкую одежду и шапку, предварительно удостоверившись, что мой собственный бумажник все еще находится в кармане брюк.

Потом снова позвонил Жюстин:

— Послушай, ты, сосуд с сексом, я все еще занят здесь, в Майами-Бич. Знаешь что? Я подумал, что мы могли бы переночевать в Голливуде, в том мотеле, где я останавливался, а в Палм-Бич поехать завтра. Почему бы тебе не приехать в Голливуд? Я тебя встречу, а?

— Но как я туда доберусь? И где мы встретимся? — — На такси, черт возьми! Я заплачу. Там есть один бар. «Камео Лунж». Жди меня, скажем, в десять пятнадцать.

Я запер квартиру и пешком дошел до стоянки, где утром оставил «кадиллак». Уложил узелок с рыбацкой одеждой в багажник — вместе с моими парусиновыми туфлями и карманным фонариком.

Остановившись у аптеки, разменял деньги и из телефонной будки позвонил Роберту Уингарду по его домашнему номеру в Томастоне. Он был дома.

— Алло, Чэпмен! Как вы там? Кстати, мисс Блейн говорила вам..

— Насчет ситуации на радиостанции? — перебил я. — Да, говорила. Я сказал ей, чтобы этим делом занялись вы. Но я звоню вам не по этому поводу.

— Слушаю вас, сэр?

Я немного понизил голос:

— Только это строго между нами… Не говорите даже мисс Блейн. Не хочу, чтобы она волновалась. Миссис Форсайт в городе?

— Да-а… Я как раз сегодня видел ее на улице!

— Где-нибудь поблизости от радиостанции или студии?

— Н-нет… Ни там, ни там…

— Но вы точно знаете, что она в городе?

— Конечно… Если сегодня вдруг не уехала.

А что?

— Сейчас я не могу говорить об этом. Но от вас требуется одно: ни при каких обстоятельствах не пропускайте ее ни на станцию, ни на студию. А если она попытается проникнуть туда тайком или силой — вызовите полицию. В случае необходимости наймите также частных сыщиков.

— Но.., но я не понимаю… :

— Не могу вам сейчас ничего объяснить. К вечеру во вторник я вернусь, а до этого времени будьте внимательны и смотрите, чтобы она вас не провела. До свидания.

* * *

Я поехал в Голливуд, нашел стоянку поблизости от бара «Камео» и незадолго до назначенного часа стал ждать. Жюстин подкатила в такси минут десять спустя и вошла в бар. Я закурил и просидел, не двигаясь с места, еще минут сорок, следя за дверьми, не выйдет ли она. За это время Жюстин уже успела высосать порции две-три и, естественно, разозлиться.

Наконец я вошел в бар. Он был слабо освещен — маленький зал с дорогостоящей отделкой и с органолой, которая в этот момент, к счастью, молчала.

Она сидела за столиком в глубине зала и угрюмо следила за входом. Жюстин сделала перманент, надела синее платье и ажурные белые перчатки, а на полу возле ее стула стояла большая дорожная сумка.

— Ага! Явился наконец! — сказала она, когда я присел рядом. — Я уже собиралась ехать домой.

— Прости, что запоздал, красотка. Никак не мог раньше.

Мой небрежный тон и «красотка» отнюдь не улучшили ее настроение, но она попыталась сдержать свои чувства. Было бы глупо растерзать курочку как раз в тот момент, когда она собирается снести золотое яичко.

— Ну ладно, — проговорила она, сделав над собой усилие.

— Во всяком случае, я закончил мои дела. — Я вставил сигарету в мундштук. — Думаю, наша поездка тю-тю.

— Как?

— Да так. Завтра утром могу ехать домой…

— Ну, знаешь!.. Из всех идиотов… — В ее черных глазах загорелась ядовитая злоба. — После того как я истратила кучу денег на такси и просидела здесь как дура полтора часа, ожидая тебя, ты являешься и начинаешь выпендриваться…

Бармен и те пять-шесть посетителей, которые находились в зале, обернулись и уставились на нас.

— Только не расстраивайся, Мэриан, — сказал я примирительно.

Она со стуком поставила бокал на стол.

— Прекрати, Христа ради, называть меня Мэриан!..

— Ну, ладно, ладно, прости, лапочка… — Я с беспокойством огляделся. — Давай лучше выпьем.

Я поманил бармена, который не пропустил мимо ушей ни одного слова, и заказал два мартини.

Прошло несколько минут, прежде чем Жюстин поостыла. Мы выпили снова и решили поехать еще куда-нибудь.

Хотя Жюстин не проронила ни слова, я заметил, что она по достоинству оценила мой «кадиллак». Мы проехали по берегу в поисках другого бара. Я делал вид, будто немного опьянел, и на стоянке попытался ее облапить. Она оттолкнула меня.

— Пошли обратно! — предложил я.

— Ах, заткнись лучше!

Мы вновь вошли в бар и заказали по новой.

Я заметил, что она почти не пьет.

— Почему мы не едем в мотель? — спросила Жюстин. — Можно выпить и там.

Я купил у бармена бутылку шотландского виски. Он не хотел продавать ее мне, но лишние пять долларов его убедили.

Мы поехали в мотель. В большинстве домиков было уже темно. Я развернул машину и, дав задний ход, поставил ее на автоплощадку между коттеджами. Я пошатывался и, нащупывая скважину замка, чтобы вставить ключ, уронил на ступени ее сумку.

— Осторожно! — бросила она в сердцах.

Войдя, я включил свет, поставил сумку и бутылку виски на туалетный столик и снова попытался ее облапить.

— Ты что, и минуты подождать не можешь? — возмутилась Жюстин.

Девушка сбросила платье, повесила его на плечики в стенной шкаф и сняла туфли с очень высокими каблуками.

Я сломал сургуч на бутылке и налил полбокала.

— Подкрепись, детка, — предложил ей.

— Пойду подолью водички, — ответила она и пошла в ванную, заперев за собой дверь.

Я осторожно приоткрыл ее дорожную сумку.

Конечно, там была еще пара туфель. Я вытащил нейлоновые чулки, пару трусиков, засунул их под матрац и закрыл сумку. Когда Жюстин вернулась, то по цвету напитка в ее стакане я сразу понял, что половину виски она выплеснула, долив недостающее водой.

— Опрокинем, что ли? — спросил я слегка заплетающимся голосом и проглотил часть виски.

Ее туфли лежали на ковре у ножки кровати. — Как насчет поцелуев? — Я шагнул к ней, при этом наступив на туфли, и услышал, как треснул один из каблуков.

Жюстин тоже услышала этот звук.

— Боже ты мой, идиот! Смотри, что ты наделал! — закричала она, вся вспыхнув. — Неуклюжая большеротая обезьяна!

Я покачнулся, пригвоздив ее ледяным взглядом, и презрительным пинком послал туфли под кровать. Вытащив из кармана бумажник, я вынул из него бумажку в пятьсот долларов и бросил ее на кровать.

— Ступай, купи новые. Но только не за.., не задавайся. Я мог бы и всю тебя купить за гроши…

Я попытался затолкнуть бумажник обратно в карман, но он упал на пол. Потянувшись за ним, я рухнул сам. Она с презрением смотрела на меня.

Я поднялся, швырнул бумажник на стол и пошел в ванную. Пустив воду в раковину, я начал издавать звуки, имитирующие тошноту. Потом вымыл лицо. Когда я вышел, Жюстин уже улыбалась.

— Прости, дорогуша, — произнесла она. — Я сама виновата. Не надо было бросать их здесь. Дай я налью тебе еще немного.

— Хорошая мысль! — отозвался я. — Извини.

Даю тебе чес-слово. — Я отпил из стакана и свалился на кровать. — Пару минут… И я почувствую себя лучше.

Она улеглась рядом со мной и стала гладить мое лицо.

— Ну-ну, лапочка. Расслабься. Ты просто перехватил чуточку.

Я закрыл глаза. Минут десять мы молчали и лежали не двигаясь. Потом она сказала:

— Лапочка!

— М-м-м, — пробормотал я, слегка шевельнувшись.

Жюстин выждала минут десять, прежде чем повторила попытку меня поднять. Я продолжал тяжело дышать и не отвечал. Еще через несколько минут она осторожно отодвинулась от меня и встала. Я услышал шелест надеваемого платья, щелчок открываемой сумки, из которой она вынула вторую пару туфель. Я старался уловить звук открываемой двери, но услышал только, как она слабо щелкнула и закрылась.

Соскользнув с кровати: я раздвинул занавеску — не больше чем на дюйм — и выглянув в окно. Снаружи никого не было, кроме нее. Во всех домиках было темно, и владелица мотеля давно уже почивала. Жюстин добежала до ворот, повернула налево по направлению к центру города и исчезла из виду.

Она была слишком опытна, чтобы взять такси до Майами ночью, так что, скорее всего, отправилась к автобусной остановке. Она знала, что у меня есть ее адрес, и едва ли собиралась оставаться в этих местах. С женатым человеком Жюстин, пожалуй, рискнула бы потягаться, ибо могла его шантажировать, но она была уверена в том, что я холостяк. Я слишком часто жаловался на то, что меня донимают налогами именно из-за этого обстоятельства.

Я подошел к туалетному столику. Жюстин не взяла бумажник, только деньги. Я мог бы и не вынимать из него документы, но это была необходимая предосторожность. Через несколько часов имя Чэпмена появится на первых страницах многих газет, и если бы его документы вдруг обнаружились в мусорном ящике, то это кончилось бы для нас катастрофой.

Глава 12

Я вложил документы обратно в бумажник и посмотрел на часы. Без четверти два. Я прополоскал в ванной оба бокала и протер их полотенцем, чтобы ликвидировать отпечатки пальцев. В сущности, все это не имело значения — горничная в любом случае заменит их чистыми, обернутыми в вощеную бумагу.

После этого принялся за три чемодана, один из которых, открытый, стоял на полке для вещей. Они были из стеклянного волокна, и на них тоже могли остаться следы пальцев. Я тщательно обтер чемоданы полотенцем, а затем стал усердно оглаживать их пальцами и ладонями — особенно вокруг замков и ручек, так, чтобы следы пальцев были нечеткими, как бы размазанными. Таким же образом обработал затем дверные ручки, краны в ванной, поверхность туалетного столика. Бутылку виски я решил захватить с собой, а ту, что была у Чэпмена в чемодане, выбросил еще раньше.

Вытащив из-под матраса спрятанные мною чулки и трусики, я подержал их под струей воды, слегка отжал и на плечиках повесил на торчащий из стены крюкдля душевого шланга. Потом задернул занавеску, чтобы они не были на виду.

Наконец, вытащил из-под кровати туфли. Сломанный каблук не отвалился, но шатался.

Выключив свет, я прилег на постель и закурил. Меня начало клонить ко сну, но спать было нельзя и выпить для храбрости — тоже. Я и так теперь пил больше, чем обычно. Прошло около часа. Не включая света, я поднялся, выскользнул через боковую дверь на автоплощадку и отпер багажник «кадиллака». Потом я вернулся в номер, вынес бутылку с виски и туфли. Спотыкаясь, я тяжело навалился на стенку машины, ударился об ограду стоянки и упал наземь. Пролежав молча по меньшей мере минут пять, поднялся, охая и шаркая подошвами. Потом опять налетел на автомобиль, бросил туфлю и бутылку виски в багажник, тихо опустил крышку и нажал на нее, чтобы щелкнул замок. Затем на цыпочках пробрался обратно в номер, закрыл дверь и снова прилеп Я проснулся в десять часов. Одежда моя была совершенно измята. С похмелья меня мутило.

Я обмыл лицо, но не побрился, и когда глянул на себя в зеркало, то увидел, что у меня вид человека, очнувшегося после двухдневной попойки.

Сунув в карман пустой бумажник, я надел очки, шляпу и в последний раз оглядел комнату. Все было в порядке. Не считая трусиков и чулок в ванной, ничто не говорило о том, что в номере была женщина.

Я вышел, предусмотрительно стерев следы своих пальцев на дверной ручке, сел в машину и тронулся с места. :

В дверях офиса стояла хозяйка мотеля. Она улыбнулась мне, а я торжественно поднял шляпу. В начале одиннадцатого я был уже в городе и нашел подходящую стоянку. Портфель, в котором раньше были кассеты, лежал на заднем сиденье. Захватив его, отправился в банк.

Выписав чек на сто семьдесят пять тысяч долларов, я протянул его в окошко. Контролером была девушка. Она прочла сумму, подняла брови и, взглянув на меня, исчезла. Не трудно было догадаться, что ей не каждый день приходилось оформлять такие суммы, да еще для неопрятных и, растрепанных типов, которые явно спят в верхней одежде и не бреются по два-три дня. Что ж, я и ожидал, что вызову здесь некоторое замешательство. Вставив в мундштук сигарету, я закурил.

Появился Дэйкин. Как я и подозревал, он никогда не запоминал внешности людей, с которыми имел дело. Дэйкин нерешительно приглядывался к людям у других окошечек, а когда девушка кивком указала на меня, сказал:

— Ах да, мистер Чэпмен!

Мы обменялись рукопожатиями.

— Вы действительно хотите получить деньги наличными? — недоверчиво спросил он.

Я перестал напевать: «О, музыка плавно льется кругами», глянул на него с таким видом, будто вопросы меня утомляли, и ответил:

— Да.

Я знал, что они уже сверили подпись с образцом и нашли, что она подлинная. Возможно, они подозревали какую-то махинацию или что у меня дома неприятности и я нарочно устроил этот перевод вкладов, чтобы затем скрыться с кучей денег, но, в конце концов, не могли мне воспрепятствовать это сделать. Деньги в банк вложил я сам, так кто же, как не я, мог снять их со счета? И все же Дэйкин попросил меня подписать чек еще раз, поскольку девушка фактически не видела, как я его подписывал, — если, конечно, я не возражаю.

— Ничуть, — отозвался я, выписал другой чек и, подписав его, добавил:

— Но я весьма спешу, с вашего позволения.

Дэйкин посмотрел на подпись и пожал плечами.

За операцию по переводу вкладов взималась небольшая сумма. Мне принесли деньги, я уплатил за обслуживание, вежливо приподнял шляпу в сторону девушки и вышел, неся под мышкой портфель.

Сев в машину, я положил портфель рядом с собой, раскрыл его, вынул из одной пачки десять купюр по пятьдесят долларов, вложил их в бумажник и нажал на газ.

Еще раньше я приметил небольшой магазин спортивных товаров. Я подъехал к нему и купил шестифунтовую алюминиевую лодку. Пока работники магазина закрепляли лодку к багажнику на крыше «кадиллака» и вкладывали туда весла, я нетерпеливо ходил взад-вперед, выкуривая одну сигарету за другой и бормоча проклятия насчет их медлительности. Все это стоило сотню долларов с небольшим. Я вручил кассиру сто пятьдесят и, когда он выдал мне сдачу, спросил:

— Далеко еще до озера Окичоби?

— Вы едете не в ту сторону, — ответил он. — Вам надо на север. Поворачивайте обратно и…

— Благодарю, — ответил я и, не Обращая внимания на него, направился к выходу.

Отсюда до антикварной лавки при шоссе было всего несколько миль. Заметив ее впереди, я взглянул в зеркальце заднего вида, чтобы убедиться, что за мной никто не следует. Шоссе было пустынно.

Двигаясь со скоростью пятьдесят миль в час, я проскочил мимо лавки, а потом резко затормозил.

Шины завизжали, машину тряхнуло и стало заносить поперек шоссе. Наконец, соскользнув на гравий у обочины, она остановилась. Я дал задний ход и притормозил как раз перед входом в лавку.

Ее владелец, человек с холодным взглядом, обслуживал двоих туристов из Мичигана. Они рассматривали морские раковины, разложенные на длинном столе, во всяком случае, занимались этим минуту назад до моего появления. Теперь с любопытством смотрели на меня.

А я выскочил из машины и бросился к декоративным фламинго, расставленным вдоль изгороди… Схватив одного из них, поднял его, как бы определяя вес. Это был один из тех фламинго, которые предназначались для украшения детских бассейнов-"лягушатников". Он стоял на круглой бетонной подставке, расставив ноги.

Я повернулся к хозяину.

— Беру вот этого, — заявил я повелительным тоном.

Он холодно посмотрел на меня. Возможно, этот человек вообще не любил никого, но я был уверен, что меня он вспомнил.

— Я занят с этими людьми, уважаемый, — проговорил хозяин. — Что за спешка?

— Послушайте! — повысил я голос почти до крика. — Я же не собираюсь рассказывать вам историю своей жизни! Все, что мне нужно, — это купить одного из ваших чертовых фламинго…

С этими словами я схватил фламинго, как бы намереваясь отнести его в машину, но он выскользнул у меня из рук и упал на землю. Я снова схватился за него. В этот момент подошла хозяйка и с тревогой в голосе сказала:

— Я займусь покупателем, Генри.

Мичиганцы следили за этим представлением как зачарованные. Генри выхватил фламинго у меня из рук и понес его к машине. Кивнув на багажник, он спросил:

— Ключи есть?

— Ключи? — Я пришел в ужас. — Нет! Нет!

Положите его сюда! — И рывком открыл дверцу машины. — Па сиденье! ;

Хозяин поглядел на голубую кожаную обивку, потом на меня.

— Мне, конечно, все равно, куда класть эту вещь, но все-таки лучше положить ее в багажник.

Я вытащил изо рта сигарету и уставился на него в совершенной ярости.

— В багажник? Кому, черт побери, когда-нибудь приходило в голову класть фламинго в багажник?!

Это доконало туристов. Они отвернулись, и я услышал сдавленный смех.

— Я хочу сказать, черт побери, — продолжал я, дико жестикулируя, — что там нет места… Там… там.., мои чемоданы.

Генри опустил фламинго на сиденье. Я сунул ему в руку пятидесятидолларовую бумажку, сел за руль и с ревом сорвал машину с места. Когда лавка осталась далеко позади, сбавил скорость до сорока миль. У меня оставалось еще много времени, а вероятность, что Генри донесет на меня полиции из-за превышения скорости, была минимальной. Если бы меня задержали, ему бы пришлось дать сдачу с полученных пятидесяти долларов.

Прибыв в Хоумстед, я купил моток крепкой белой бечевки.

В начале третьего я свернул на большую автостоянку у «Театра моря», расположенную на морском шоссе между Тавернье и Исламорадой. Это была одна из достопримечательностей Кис, привлекающая туристов, — большой магазин сувениров и примыкавшая к нему огороженная территория, где размещались водоемы и аквариумы, иллюстрирующие жизнь моря. Там находились два дрессированных дельфина. Гид как раз вел экскурсию. Я купил билет и стал ждать следующего группового посещения.

Когда собралось человек пятнадцать — двадцать, нас повели по территории. Туристы любовались рыбами и слушали лекцию. Я был рассеян и ни с кем не разговаривал, пока гид не присел на корточки около одного из водоемов и не стал приманивать гуасу, помахивая барабулькой. Гуаса проглотила барабульку и в мгновение ока скрылась в весьма мутной воде.

Гид выпрямился. Я пробрался через окружавшую его группу людей и спросил требовательным тоном:

— Вы сказали, что это гуаса?

— Да, — ответил он. — Это один из представителей семейства груперов…

Я подозрительно посмотрел на него:

— А я считал, что они живут в соленой воде.

В толпе раздалось хихиканье.

— Разумеется, — пояснил терпеливо гид, — все эти рыбы — обитатели соленых вод.

Я поджал губы и кивнул:

— Так и подозревал! Чертовски жестоко так обращаться с рыбами. Это все, что я могу сказать!

Гид вздохнул, открыл было рот, собираясь объяснить, что водоемы наполнены морской водой, но потом передумал и отвернулся. В толпе раздались смешки. Экскурсия продолжалась. Я отстал от нее, проводив группу отчужденным взглядом.

В половине пятого вечера я наконец прибыл в Марафон. Еще час и двадцать минут ожидания.

Я сверил часы по радио в машине и отыскал подходящий бар. Там было тихо и почти пусто. В глубине виднелась кабина телефона-автомата, еще одна была у дорожки перед баром.

Я заказал виски с содовой и просидел над стаканом целый час. Раз или два бармен пытался завязать со мной разговор, но я сделал вид, что даже не слышу его.

Ровно в пять пятьдесят я встал и направился к выходу, но тут же резко остановился.

— О Господи! Мне же надо позвонить!

Разменяв несколько долларов, вернулся к телефонной кабине и позвонил Корел Блейн.

— Ты где сейчас находишься, дорогой? — спросила она. — Я пыталась отыскать тебя.

— На озере Окичоби, — ответил я и, пропустив мимо ушей ее вопрос, продолжил:

— Забавно, однако… Никак не могу избавиться от ощущения, что когда-то уже бывал здесь. Тем не менее я никогда не посещал этих мест, не так ли?

— О Господи, дорогой, откуда мне знать, бывал ты там или нет. Во всяком случае, ты мне никогда о нем не говорил. Но я так рада, что ты возвращаешься…

— Передай Уингарду, что было уже слишком поздно, — велел я. — Так что теперь он может об этом забыть.

— О-о! — отозвалась она и, как мне показалось, немного обеспокоенно. Я внимательно слушал, стараясь понять, как мне лучше реагировать. — Именно об этом я и хотела с тобой поговорить. Сегодня утром он приходил…

И конечно, рассказал ей о нашем разговоре.

— Я слишком поздно сообразил, — заявил я, совершенно не обращая внимания на ее слова. — Ты ни в чем не виновата. Ты же предупреждала меня, что Мэриан в Томастоне…

— Милый, — перебила она, — не могли бы мы хоть раз избежать этой темы?

Я кивнул. Все правильно. Теперь я могу действовать уверенно.

— Ты все время меня предупреждала, — продолжил я, — но я тебе не верил, потому что все время встречал ее здесь. Повсюду, куда бы я ни ехал. Конечно же она ездила то туда, то сюда, то в Томастон. Не знаю, как это я вовремя не сообразил насчет радиостанции. Я же знал, насколько она умна…

— Хэррис, что это — шутка?

— Ей нужно было только одно: войти туда, взять микрофон и распространить про меня ложь по всей стране, восстанавливая всех против меня. Внушить всем, что я обошелся с ней несправедливо. Она хотела сделать со мной то, что сделали с Кейтом, а он ни в чем не был виноват. Девочка сама перебежала перед его машиной.

— Хэррис…

— И люди ей поверили! Говорю тебе, я вижу, как они смотрят на меня на улице. Но я задержал ее, пусть даже слишком поздно. Она сейчас здесь, со мной…

— Хэррис, пожалуйста, выслушай меня! Ты ошибаешься!

— Э, нет! — произнес я с торжеством. — Может, она и тебя обработала и ты ей веришь? Не защищай ее! Ты же знаешь, все это была ложь! А она действительно со мной. Вот тут. Я вывез ее в машине. Вчера ночью она ворвалась ко мне в номер и, когда я проснулся, стояла передо мной и шептала мне свои лживые истории. Я пытался заткнуть ей рот…

— Ты сам не знаешь, что говоришь! — Ее голос звучал уже пронзительно. — Этого просто не может быть!

В то время, когда я ей рассказывал о том, как убил Мэриан Форсайт, сама Мэриан стояла в конторе у соседнего стола и разговаривала с Барбарой Куллан.

Я понизил голос до шепота и сказал тоном заговорщика:

— Я напишу тебе. Я уеду за границу, мой ангел, туда, где не слышали, что она про меня говорила.

Я пришлю за тобой… — И с этими словами повесил трубку.

Вернувшись в бар, я заказал еще порцию виски и посидел еще минут десять, мрачно уставившись на чучело парусника, красовавшееся над зеркалом на стене.

— Прекрасная рыба! — сообщил я бармену. — Знаете, где их много водится? На Флорида-Кис.

Он был так счастлив обрести собеседника, что разыграл настоящую клоунаду: схватив бутылку, из которой только что налил мне виски, посмотрел на нее, будто не веря своим глазам, и покачал головой:

— А где вы сейчас находитесь, приятель? Именно на Флорида-Кис!

— Прелестные места! — продолжил я. — Когда поедете туда в следующий раз, захватите с собой семью. Им там очень понравится…

Я встал, вышел из бара и направился в сторону Шугарлоуф-Ки все с той же скоростью — сорок миль в час.

Теперь передо мной встали известные проблемы, но я был уверен, что у меня масса времени, и не хотел добираться до той развилки на шоссе, пока не стемнеет. Многое зависело от того, когда Корел Блейн решит позвонить в дорожный патруль Флориды, если вообще на это решится. В этом тоже была своя логика. Можно было еще подумать, что я и в самом деле кого-то убил, но убить Мэриан, которая стояла с ней рядом, — нет, тут можно было прийти только к одному выводу, что я лишился рассудка!

Тем не менее Мэриан уверяла меня: первое, что придет ей в голову, — это покинуть корабль, прежде чем он окончательно утонет. Она сделает все, чтобы избежать неприятной перспективы звонить в полицию, видеть, как ее сумасшедший жених будет схвачен и его история заполнит первые страницы всех газет еще до того, как ей представится возможность отречься от него.

Однако кому-то она все же должна рассказать, и этот кто-то сообщит обо мне местным властям Флориды. С другой стороны, в памяти Блейн должно было запечатлеться озеро Окичоби — я вбил его в ее голову достаточно крепко, и она наверняка упомянула его, поделившись этим, например, с Инглиш. Конечно, телефонистка сообщила бы, что звонили из Марафона, но на первых порах никому в голову не придет спросить ее об этом. Таким образом, в этих местах все будет спокойно — тревога поднимется только после того, как они нападут на мой след, а мне нужно не больше часа, чтобы нырнуть в нору и похоронить в ней всю эту историю.

Доехав до Биг-Пайн-Ки, я понял, что прибыл слишком рано. Поэтому съехал с шоссе, проехал с милю по проселочной дороге и остановился, не разворачивая машины в обратном направлении.

Мимо меня пронеслись две-три машины. Если они меня заметили, то это даже к лучшему. Биг-Пайн-Ки — самый большой из этих островов, чтобы обыскать его, нужно потратить много времени.

Когда совсем стемнело, я развернулся и поехал обратно. Шоссе было почти безлюдно.

У поворота на Шугарлоуф сзади меня шла только одна машина. Я сбавил скорость, пропустил ее вперед и только потом свернул на Шугарлоуф. Тут поехал быстрее. Машина тряслась и подпрыгивала на неровностях дороги. Через несколько минут я был бы там, где от дороги отходила влево колея, а еще через две-три минуты — где мангровые чащи начали перемежаться с открытыми участками берега. Мои фары высветили оставленный мною пикап. Вокруг не было ни души.

Слабые следы колеи еще вели меня двести-триста ярдов среди густых зарослей кустарника, который царапал бока автомобиля, а потом круто свернули к воде и оборвались.

Здесь был узкий естественный канал, впадающий в море, но им никогда не пользовались для спуска лодок, поскольку подлесок и мангровые деревья теснились на его берегах, а сам он был слишком узок и не позволял маневрировать.

Я остановил машину, выключил фары и мотор.

Непроницаемая тьма, рои москитов и глубокое безмолвие, нарушаемое лишь слабыми всплесками воды, сомкнулись вокруг меня… Здесь не было прибоя, потому что было слишком мелко и неподалеку от берега находилось еще несколько островов, также поросших мангровыми деревьями.

Выскочив из машины, я на ощупь вставил в замок ключ и открыл багажник. Нащупав фонарик, включил его и, освободив лодку, снял ее с верхнего багажника. Побросав в нее весла, бетонного фламинго, моток бечевки и свои парусиновые туфли, я вынул мою собственную рубашку и обтер ею рулевое колесо, приборы, ручки, дверцы, а потом многократно беспорядочно провел и похлопал ладонями по всем поверхностям, чтобы оставить на них нечеткие, смазанные следы прикосновений — на случай, если полиция вздумает искать отпечатки пальцев.

Откупорив бутылку с виски, я отпил немного, остальное вылил в воду и забросил бутылку подальше в чащу. Туфлю со сломанным каблуком, принадлежавшую Жюстин, бросил рядом с багажником, под развесистый куст. Посветив на нее фонариком, я убедился, что она не бросается в глаза, но на всякий случай задвинул ее ногой поглубже под склонившиеся ветки. Отлично! Вторую туфлю я бросил в лодку и попытался оттолкнуться от берега, но в этом месте было так мелко, что мне пришлось вылезти и пройти несколько шагов по воде.

Потом я снова сел в лодку.

Действуя веслом, как шестом, я вывел лодку из узкого канала в открытую воду. Тут выбросил вторую туфлю за борт. Она будет плавать туда-сюда по поверхности во время прилива. Ее могут найти, но могут и не найти — какое это имеет значение?

Я выключил фонарик и стал грести параллельно берегу, всматриваясь в темную стену мангровых деревьев. Через несколько минут эта стена кончилась, и я причалил к берегу. Снова включив фонарик, нашел мой пикап. Вытащив носовую часть лодки на берег, я отжал мокрые брючины, снял промокшие кожаные ботинки и надел парусиновые. Они были на ребристой резиновой подошве.

Потом перетащил фламинго из лодки в багажник пикапа, положив туда же мокрые ботинки и моток бечевки. Следом я пристроил весла, а поверх них — лодку. Наконец, освещая путь фонариком, пробрался сквозь кусты назад, к «кадиллаку». В свете фонарика я увидел следы, оставленные лодкой, отпечатки кожаных подметок на мягком дне и на берегу канала. Поверх них теперь я оставил тут и там ребристые следы моих парусиновых туфель.

Вынул из багажника купленный накануне стальной ломик. Захлопнув крышку багажника на замок, просунул под нее плоский конец ломика и после некоторого усилия взломал замок. Потом запер все дверцы и пробил ломиком правое окно, так, чтобы можно было дотянуться до щеколды.

Открыв ящичек для перчаток, разбросал все его содержимое по кабине. Наконец, взяв портфель и свою рыбацкую одежду, я в последний раз все внимательно осмотрел вокруг, чтобы убедиться, что ничего не забыто и все предусмотрено, и вернулся к пикапу.

Окруженный тьмой и пожираемый москитами, я снял с себя костюм, сорочку и галстук Чэпмена. Очки вложил в один карман, а соломенную шляпу, предварительно скомкав ее, в другой карман его пиджака.

Переодевшись во все свое, я переложил деньги из бумажника Чэпмена в свой и сунул пустой бумажник вместе с мундштуком и зажигалкой, а также ключами от «кадиллака» в карманы его брюк. Потом спустился к воде и при свете фонарика отметил уровень воды, чтобы знать, когда начнется прилив.

Положив включенный фонарик на сиденье, намотал его одежду на тонкие стальные ноги и изогнутую шею фламинго и обязал его бечевкой. В мотке было сто ярдов, и я использовал их все. Потом посмотрел на часы. Начало девятого.

В ящичке для перчаток лежали сигареты и спички. Я покурил и сел, внезапно почувствовав, как сильно устал. Весь день я находился в большом нервном напряжении и только сейчас вспомнил, что ничего не ел.

В девять часов я спустился к воде и проверил свою отметку — прилив начался! Ну и хорошо.

Мне ни к чему выезжать на шоссе с этой лодкой, по крайней мере до полуночи. Правда, даже если они уже разыскивают Чэпмена, они не знают, что у него была лодка. Но в ближайшее время это, конечно, станет известно.

В час ночи прилив, насколько я мог судить, достиг довольно высокого уровня. Я выехал к шоссе. Теперь движение на шоссе почти замерло — лишь изредка проносилась одинокая машина. Я выждал момент, когда с запада никто не ехал, вывел пикап на шоссе и помчался на большой скорости — в надежде, что меня никто не нагонит. Встречные машины, разумеется, увидят только свет моих фар.

Перед въездом на мост через канал Байя-Хонда от шоссе сбегала дорога, выходившая на площадку для пикников на берегу канала. Я свернул на эту дорогу, въехал на площадку и, выйдя из машины, направил луч фонарика вниз, к воде.

Вода заметно прибывала, она уже бурлила и плескалась вокруг опор моста.

Я притащил лодку, опустил ее в канал и затопил. Правда, она была снабжена поплавками и ушла под воду лишь отчасти. Я оттолкнул ее от берега. Она исчезла во тьме, уносимая течением в море. Если, ее найдут, то не раньше чем через несколько дней, может быть, даже недель. Вслед за ней бросил весла, а потом и стальной ломик, зашвырнув его подальше что было сил.

Теперь у меня не осталось ничего, кроме фламинго. Я поместил его рядом с собой на сиденье — весь обмотанный одеждой, он выглядел как странное чучело.

Канал Байя-Хонда — самый глубокий во Флорида-Кис, а мост через него — самый высокий, так что ловить с него рыбу запрещалось. Выждав момент, когда в поле моего зрения не было ни одной машины, я вылетел обратно на шоссе, а с него — на мост. В центре моста я резко затормозил и выскочил из машины. Впереди вспыхнула пара фар — навстречу мне шла машина, но она находилась еще не меньше чем в миле. Я распахнул дверцу, схватил фламинго и, подняв его над парапетом, выпустил из рук.

Было пять часов утра, когда я, добрался до дома и поставил пикап в гараж. Войдя в квартиру, первым делом включил кондиционер и налил себе огромную порцию виски. Я был выжат как лимон, совершенно опустошен и сам себе казался мертвецом. В течение почти тринадцати дней я находился в роли другого человека.

И вот теперь все кончено. Кончено и завязано. И если посмотреть на это объективно, едва ли кто-нибудь когда-нибудь развяжет этот узел.

Я бросил портфель на кровать и хотел было раскрыть его, но лишь пожал плечами, столкнул его на пол и лег. Какая разница, чем он набит — деньгами или образцами обоев? Мне нужна только Мэриан Форсайт.

Странно, подумал я. Совсем не похоже на Джерома Ленгстона Форбса. Но, возможно, я так долго был кем-то другим, что начисто забыл свои собственные реакции.

Глава 13

На следующее утро я сбрил усы, несколько часов пролежал на заднем дворе, подставив солнцу верхнюю губу, чтобы сровнять загар на лице, и подстриг волосы.

Если даже парикмахер заподозрил, что более светлый оттенок на концах волос не только результат действия солнца, он, вероятно, решил, что это — следствие моей эксцентричности.

* * *

История получила огласку не так быстро, как мы предполагали, но зато как только это произошло, она стала распространяться с молниеносной скоростью. В среду утром газеты сообщили, что известный бизнесмен из Луизианы, Хэррис Чэпмен, затерялся где-то в районе озера Окичоби после весьма странного и бессвязного разговора по телефону со своим личным секретарем. А два дня спустя во всех газетах появились кричащие заголовки: «Убийца с фламинго!»

Из газетных сообщений я весьма легко представил себе последовательность событий: Корел Блейн прождала целые сутки и лишь потом связалась с дорожной патрульной службой Флориды и попросила начать поиски. Она не могла указать адреса, ибо знала с моих слов, что я где-то на озере Окичоби. Сообщила также, что я разговаривал с ней «туманно» и «бессвязно».

Может быть, я получил солнечный удар? Для полиции это означало, что на их голову свалился еще один пьяница. Но в среду утром в газете появилось уже и имя, и общественное положение пропавшего — тут-то все и началось!

Как я понял, первым возник мотель в Голливуде. К этому моменту я отсутствовал в нем уже сорок восемь часов. С понедельника мой номер уже не оплачивался, но хозяйку поначалу это не очень беспокоило, поскольку в номере оставались мои вещи.

Тут полиция, вероятно, и навострила уши. Трусики и чулки, видимо, сначала не привлекли внимания, но сам мотель, как я и ожидал, привел к Фицпатрику, а Фицпатрик — к банку. Ну а когда дело дошло до денег, сами знаете, что из этого получается.

Кроме того, снять со счета такую сумму — дело весьма необычное, и в банке к этому отнеслись весьма неодобрительно.

— Но какую именно сумму? — поинтересовалась полиция.

— Сто семьдесят пять тысяч долларов.

Что? Сто семьдесят пять тысяч долларов? Наличными?

К этому времени полицейские и репортеры обрывали, вероятно, все телефоны.

Сообщение о деньгах появилось в газетах в четверг утром — сто семьдесят пять тысяч долларов в купюрах по двадцать, пятьдесят и сто долларов.

Прекрасно! Чем скорее — и, следовательно, чем меньше пройдет времени между этим фактом и обнаружением «кадиллака», — тем лучше. , Затем снова мотель в Голливуде, чулки и трусики. Нет, никакой девушки никто не видел. И в то утро, покидая мотель, мистер Чэпмен был один.

Затем, вероятно, бармен из «Камео» (правда, теперь история разворачивалась так быстро, что трудно было точно установить последовательность всех этих взрывов) описал девушку с дорожной сумкой и наш спор. Он, дескать, назвал ее Мэриан, и ее прорвало. Но кто же она? Да просто девчонка и, судя по ее лексикону… Но кто же тогда Мэриан?

Объясни мне, парень, я никогда о ней не слышал.

Бармен во втором баре вспомнил, что мы были вдвоем. Кто-то слышал женский голос около часу ночи, когда я приехал в мотель. А немного позже — какой-то шум на автоплощадке. Но в номере не было никаких намеков на то, что там находилась женщина, за исключением чулок и трусиков, которые мужчина, конечно же, не упустил бы из виду, если бы они ему попались на глаза. Теперь картина складывалась быстро и четко, а благодаря всем этим сенсационным заголовкам и сообщениям можно было легко себе вообразить, что происходило в сыскных агентствах и в городских учреждениях.

«ПРОПАВШИЙ МИЛЛИОНЕР, ВОЗМОЖНО, УБИЛ ДЕВИЦУ ЛЕГКОГО ПОВЕДЕНИЯ».

Потом — Нейплс и снова таинственная Мэриан, а также лодка на верхнем багажнике «кадиллака». Следом озеро Окичоби и, наконец, признание Корел Блейн, которая все-таки рассказала, что я говорил ей по телефону… Словом, плотина прорвалась.

Но последним, кто поставил точку над "i", был Генри. Он превзошел всех и, можно сказать, наклеил этикетку над всей этой сенсационной историей: "Фламинго! Убийца был с фламинго!

Фламинго и таинственная девушка!"

Появились фотографии — сам Генри и антикварная лавка Генри, его розовые птицы на тонких стальных ногах с изогнутыми бетонными шеями. В одной из газет был напечатан рассказ Генри, изложенный от первого лица. Я, дескать, уже был у него однажды, и он сразу меня узнал.

Даже сказал мне — и он хорошо это помнил, — что фламинго сделаны из бетона. А на следующий раз я ехал со скоростью семьдесят миль в час и вдруг увидел фламинго и, вероятно, вспомнив о них, сразу затормозил, дал задний ход, затем схватил одного, словно взвешивая его на руке… Но, когда он попросил меня открыть багажник, я побледнел, меня бросило в пот, я весь затрясся и с диким безумным взглядом завопил:

«Нет, нет, нет!» Потом сказал: «Кому когда-либо приходило в голову класть фламинго в багажник?» Нет, он совсем не сомневается, что я настоящий психопат.

Полиция, конечно, связалась с телефонной компанией и установила, что междугородный разговор был заказан в Марафоне. Сначала это возбудило некоторые сомнения — такой ли уж я безумный, каким хочу казаться. Ведь это вполне сознательное намерение навести полицию на ложный след. Но после разговора с гидом в «Театре моря» и с барменом в Марафоне они пришли к выводу, что я, похоже, действительно вообразил, будто нахожусь на озере Окичоби. Не случайно же я, говоря с Корел Блейн, с удивлением заметил, что это место мне почему-то знакомо. Ведь только за неделю до этого я пробыл в Марафоне три дня. Налицо характерная картина безумия — полная потеря памяти и рассудка, перемежающаяся с моментами целеустремленности и относительной ясности мышления.

В магазине Генри я, например, вопил, что страшно спешу, а потом целый час глазел на рыб и прыгающих дельфинов, хотя в этот момент у меня в багажнике лежало тело убитой девушки.

Но какой девушки — это оставалось тайной.

Около пяти часов дня в четверг два помощника шерифа нашли машину. Это было почти через четыре дня после того, как я ее бросил, и часов через двенадцать после того, как по всему штату стало известно, что в ней, вероятно, находятся сто семьдесят пять тысяч долларов. Все ясно: я вышел в океан на шести футовой лодке, захватив труп девушки и бетонного фламинго, и больше не вернулся. Позднее появились какие-то люди в обуви на ребристой резиновой подошве, взломали багажник и исчезли, унеся с собой сто семьдесят пять тысяч долларов. Возле машины обнаружена синяя туфля со сломанным каблуком.

А утром в пятницу была установлена личность девушки. Они, наконец, натолкнулись на таксиста, который привез ее в Голливуд. Он помнил, откуда она сделала вызов. Газета сообщила, что девушку звали Жюстин Ларей, что определенных занятий она не имела, но значилась в полицейских списках в Майами и в Питтсбурге по делу о вымогательстве и бродяжничестве и имела судимость за ограбление магазина. Никто из ее соседей по дому не мог припомнить, видел ли ее после воскресенья. В ее квартире нашли кое-что из одежды, но никто не знал, что представляет собой ее гардероб в целом. В квартире не нашли ни одного чемодана. С другой стороны, и таксист, и бармен из «Камео» готовы были присягнуть, что она имела при себе лишь одну дорожную сумку.

Так что, возможно, это было все ее имущество.

Оба уверенно заявили, что на ней были синие туфли.

Второго декабря, ровно через неделю после того, как была оставлена машина, миль за двадцать пять от этого места, близ Пиджин-Ки, двое рыбаков обнаружили лодку. Тело найдено не было. Конечно, они и не ожидали, что найдут труп девушки, если он был привязан к фламинго, но ведь труп-то самого Чэпмена должен быть выброшен на берег! Море выносит почти всех утопленников. Отсутствие трупа показалось полицейским подозрительным, но потом было высказано предположение, что он мог застрять в коралловых рифах или затеряться в густой чаще мангровых деревьев, покрывающих берег.

Много внимания уделялось Мэриан и ее прежним взаимоотношениям с ним, но, насколько я мог судить по газетным материалам, никто ее не заподозрил. Да и в чем ее можно было подозревать? В том, что она свела его с ума, пользуясь устройством с дистанционным управлением? Она ведь все это время была в Томастоне, что было установлено с самого первого дня. Полиция получила фотографию Чэпмена, возможно ту самую, о которой Мэриан однажды упоминала. Но в ней было больше парадности и позы, чем сходства.

И к тому же он снялся без очков.

И ни разу за все это время, насколько я мог судить по газетам, никто ни на секунду не усомнился в том, что пропавший без вести человек действительно Чэпмен.

Как Мэриан мне и говорила — с чего бы это им сомневаться? Он называл себя этим именем!

Зачем ему было лгать? Да и в самом деле, кто бы стал выдавать себя за Чэпмена, чтобы вот так сойти с ума и утонуть.

Прошло две недели, и другие сенсации вытеснили всю эту историю с первых страниц. Но из газет она совсем не исчезла. Некоторые обстоятельства не давали ей угаснуть. Во-первых, продолжались розыски трупа Чэпмена и человека, который обчистил его машину. А во-вторых, интерес публики разжег бетонный фламинго — интерес и болезненное воображение. Но нам ничто не угрожало. Я ждал, что теперь она мне напишет или позвонит и сообщит свой адрес.

Но Мэриан молчала. Прошла еще неделя. Я начинал ненавидеть нашу квартиру. Жить в разлуке с Мэриан было достаточно плохо, но жить там, где тебе каждую минуту все напоминает о ней, было просто невыносимо. И он тоже был здесь.

Я отдал ковер в чистку и, пока его обрабатывали, все время спрашивал себя, не схожу ли я с ума, подобно леди Макбет?

Но уехать я не мог. Конечно, можно было оставить на почте свой новый адрес, но что, если Мэриан позвонит? А выяснить, где она находится сейчас, не было никакой возможности. По-видимому, покинула Томастон. Предполагалось, что она даст о себе знать, и я продолжал ждать, ненавидя эту квартиру, но не осмеливаясь оставить ее даже на час, чтобы закупить еды. Даже загорая на солнце на заднем дворике, я оставлял открытой входную дверь, чтобы можно было услышать телефонный звонок.

За два часа до прихода почты я уже ходил взад-вперед по комнате мимо окна, обращенного на улицу, и высматривал, когда почтальон появится в поле зрения.

Наконец оно пришло, долгожданное письмо.

Это было восемнадцатого декабря. Ранним утром мальчик оставил мне газету на дорожке, и я уже собрался выйти и взять ее, как вдруг перед домом остановился почтовый фургон и водитель вручил мне заказное авиаписьмо. Оно было из Хьюстона, штат Техас.

Я кинулся в дом, забыв про газету, и поспешно вскрыл конверт.

"Дорогой Джерри!

Очень трудно было написать это письмо, и я все откладывала, пока откладывать уже стало нельзя. Я сказала тебе не правду. Думаю, ты уже начал это понимать. Я не прошу прощения, но серьезно считаю, что должна собраться с духом и сказать тебе об этом в лицо. Так что, если ты все еще хочешь меня видеть, загляни, пожалуйста, сюда, в отель «Райс».

С искренним приветом

Мэриан".

Ошеломленный, я продолжал смотреть на письмо. Что она имеет в виду под «не правдой»? Одновременно я вспомнил одну вещь, а именно то, что она мне сказала в тот день, четырнадцатого ноября: «Я воспользовалась тобой!» Ни в том, ни в другом не было никакого смысла. Никакой не правды она мне не говорила, насколько я знал все обстоятельства дела… Но к чему терять время? Ведь я уже мог бы находиться по дороге в Хьюстон!

Я схватил телефонную трубку и стал обзванивать билетные кассы аэропорта. Оказалось, что я могу вылететь в час дня. У меня достаточно времени, чтобы забрать деньги, которые я сдал на сохранение в один из банков в Майами-Бич. Я поспешил в спальню, переоделся и стал укладывать вещи. Зазвонил телефон. Из аэропорта, наверное, подумал я, снимая трубку.

— Мистер Форбс? Получена телеграмма из Хьюстона, штат Техас. Вот что в ней сказано:

«Срочно прочти раздел новостей. Письмо может повременить». Подписи нет.

— Спасибо, — сказал я, повесил трубку и побежал за газетой, которую оставил на дорожке.

Все это было напечатано на первой странице, как сообщение из Нового Орлеана, но под уже хорошо знакомым здесь броским заголовком:

"ПСИХИАТР УТВЕРЖДАЕТ:

ЭПИЗОД С ФЛАМИНГО — ЧЕПУХА!"

Я присел, чувствуя, как по телу пробежал холодок.

"Новый Орлеан (18 дек.). Д-р Дж. К. Уилбери, широко известный профессор-психиатр, автор ряда работ, посвященных душевным заболеваниям, заявил сегодня, что, по его мнению, в высшей мере невероятно, чтобы не сказать абсурдно, чтобы Хэррис Чэпмен, будучи явно в здравом уме и рассудке, всего за две недели впал в состояние психического расстройства, как бы глубоко ни укоренилось в нем чувство вины.

Д-р Уилбери, находясь в отпуске, заинтересовался этим случаем, и в течение последних трех дней находится в Томастоне, интервьюируя десятки друзей и коллег Чэпмена. Он говорит, что не обнаружил ни одного случая галлюцинаций или иррационального поведения Чэпмена в прошлом и что у него сложилось представление о Чэпмене, как о практичном, упорном, прагматичном, энергичном молодом человеке в расцвете сил, слишком поглощенном упорной работой, не оставляющей времени для размышлений и внутренних переживаний…"

Вся эта история снова вспыхнула, как пламя, на страницах газет. По словам полиции, она никогда не исключала возможности, что это сумасшествие было симулировано.

Меня вновь обуял страх. Но самое неприятное заключалось в том, что я опять не смел установить связь с Мэриан. Правда, теперь я мог покинуть эту проклятую квартиру — ведь я знал, где находится Мэриан.

Я аннулировал арендный договор, заплатил за лишний месяц и перебрался в отель «Иден-Рок».

Я купил несколько дорогих вещей, тратя деньги, как магараджа. И все это время слишком много пил.

А история между тем продолжала развиваться.

Другой психиатр дал понять, что заявление Уилберна опрометчиво: никто не сможет вывести психиатрических заключений из показаний, полученных из вторых рук, — и притом от непрофессиональных свидетелей. Чэпмен мог быть в потенциально опасном психическом состоянии на протяжении многих месяцев.

Третий психиатр заявил, что опрометчив, напротив, второй психиатр. Полиция все еще считает подозрительным тот факт, что тело Чэпмена так и не было обнаружено. Кроме того, стало известно, что он купил стальной ломик. Торговец в Палм-Бич, продавший этот ломик, хорошо описал покупателя. Было ли это поступком сумасшедшего, который купил оружие, чтобы защититься от женщины, им обиженной, или действием хладнокровного, логически разработавшего свой план человека, который приобрел орудие, чтобы взломать багажник собственной машины и симулировать ограбление, как часть всей этой фантастической мистификации?

Но какую цель он мог преследовать? Дальнейшее было теперь почти неизбежно.

Двадцатого декабря, когда я схватил принесенную вместе с завтраком газету и развернул ее, почва поплыла у меня под ногами. Заголовок гласил.

"ИСТОРИЯ С ФЛАМИНГО

БЫЛ ЛИ ЧЭПМЕН

ДЕЙСТВИТЕЛЬНО ЧЭПМЕНОМ?"

Сама по себе эта история не была чем-то новым.

Это были просто перепевы уже известных предположений. Но теперь, когда наконец вопрос был поставлен, неизбежно должны были последовать сверки подписей, подробные описания и характеристики . Правда, прежде чем обратиться в бегство, я, должен был предупредить Мэриан и знать все наверняка. Поэтому выжидал. У меня было такое чувство, будто я ступаю по раскаленным углям.

Двумя часами позже вышли дневные газеты.

В одной из них я прочитал:

«Абсурд! — говорит невеста Чэпмена».

Полиция уже задавала ей этот вопрос, заявила Блейн репортеру во время интервью. Разумеется, тот человек, с которым она разговаривала по телефону, был мистер Чэпмен. Он звонил ей каждый день. Она никогда не могла понять, какую власть над ним имела эта женщина, миссис Форсайт, и что она ему такое сделала, что привела его в столь ужасное состояние…

Все это сводилось к одному: человек, с которым Корел Блейн разговаривала по телефону, был мистер Чэпмен!

Я схватил трубку и позвонил в агентство.

— Забронируйте мне билет на Хьюстон! На самый ранний рейс!

Через пару минут девушка позвонила мне и сказала, что я могу вылететь в одиннадцать тридцать. А сейчас уже было десять.

Я лихорадочно побросал вещи в чемоданы.

Еще раньше я купил «дипломат» с надежным замком. Попросив дежурного администратора выписать мне счет и прислать в номер посыльного за моими вещами, я нырнул в такси и помчался в банк. Там уложил деньги в «дипломат», сел в то же такси, вернулся в мотель и попросил водителя подождать, пока я расплачусь с администрацией.

В аэропорт мы прибыли за пять минут до посадки. Я зарегистрировал багаж и заплатил за лишний вес.

Экипаж уже собирался убрать трап, когда я вырвался из здания аэровокзала и бросился к самолету.

В Новом Орлеане была пересадка. А в семь тридцать вечера мы прибыли в Хьюстон. Я поспешил к первой же телефонной будке и позвонил в отель «Райе».

— Соедините меня с миссис Форсайт…

— Минуточку… О, простите, сэр, но она у нас не числится…

Я чуть не сорвался на крик:

— Но ведь она проживала у вас!

— Соединю вас с администратором.

— Не стоит, — тихо ответил я.

Получив багаж, я поймал такси и помчался в отель «Райе».

— Да, сэр, но она выбыла два дня назад. И не оставила никакого адреса.

— Хорошо! Дайте мне номер, — попросил я.

Я дал посыльному на чай и, как только он ушел, схватил телефонную книгу и нашел список сыскных агентов. У некоторых были указаны телефоны для ночных звонков. Я позвонил по одному из них.

Прошло около получаса, прежде чем детектив явился — неопрятный, похожий на сову человек по имени Крэфт. Я объяснил, что мне нужно.

— Она была в этом отеле два дня назад, — сказал я. — Просто узнайте, куда она поехала… И как можно быстрее! Я даже не знаю, есть ли у нее машина. Если она уехала из города, то, скорее всего, на самолете, так что начните с аэропорта.

Не прошло и часа, как он позвонил.

— Миссис Форсайт улетела днем восемнадцатого в Сан-Франциско.

— Спасибо. Ваше агентство имеет там филиал?

— Да, сэр. Как и во всех больших городах.

— О'кей! Свяжитесь с ними по телефону и велите им подключиться. Если они ее обнаружат, пусть не выпускают из поля зрения. Не важно, сколько это будет стоить. Я буду в гостинице Марка Хопкинса, как только доберусь туда.

Я смог поселиться там только на следующий день в половине одиннадцатого вечера. Там меня уже ждала записка с просьбой позвонить некоему господину Райану. Поднявшись в свой номер, я сразу же позвонил ему.

— Мистер Райан? Это Форбс. Я в гостинице Марка Хопкинса.

— Да, да, мистер Форбс. Дело касается миссис Форсайт.

— Вы нашли ее? — нетерпеливо спросил я.

— Пока нет. Она прибыла сюда вечером восемнадцатого и зарегистрировалась в «Паласе».

Выбыла в два тридцать дня девятнадцатого, не оставив адреса. Мы проверили все авиалинии и все железные дороги, но без результата. Так что, если она покинула город, то сделала это или на автобусе, или на частной машине. Но из гостиницы уехала на такси. Водителя нам найти еще не удалось. Может быть, она сняла квартиру или остановилась у друзей. Вы не могли бы дать нам хоть какой-нибудь намек? Я имею в виду, что-то существенное помимо описания ее примет?

— Пожалуй, — ответил я. — Она выросла в Стэнфорде, так что вы могли бы посмотреть вокруг Пало-Альто. Возможно, она хочет там с кем-нибудь повидаться. Не думаю, чтобы она искала работу, но если вдруг ищет, то, скорее всего, в маклерских конторах или фирмах. У нее прекрасный вкус по части одежды, так что обратите внимание на магазины и ателье мод. Если сняла квартиру, то, вероятно, в приличномрайоне…

— Мы обратили внимание на квартирный аспект.

— Правильно, — одобрил я. — Главное, разыщите ее. Привлекайте всех людей, которые у вас есть…

Они нашли ее на следующий день. Вскоре после пяти мне позвонил Райан.

— А вы были правы насчет Пало-Альто. Она была там. Но сегодня вернулась и сняла номер в отеле «Фэарлейн». Это небольшой и тихий отель на Стоктон-стрит. Комната номер 608.

— Миллион благодарностей, — сказал я. — Пришлите мне счет. Я сразу же оплачу.

Я отыскал телефон отеля «Фэарлейн» и позвонил.

— Пригласите к телефону миссис Форсайт, — попросил я, когда мне ответили.

— Одну минутку, сэр.

Один гудок, второй…

— Алло? — Это был ее голос. Мне показалось, будто я ее вижу прямо перед собой.

— Мэриан… — выдавил я. — Мэриан…

Она пронзительно вскрикнула.

Глава 14

Было около пяти часов, и машины буквально «висели» друг на друге, постоянно создавая заторы. Не доехав одного квартала, я не выдержал, сунул таксисту доллар и припустил бегом.

Я не остановился даже у стойки администратора и, выскочив из лифта, спросил у лифтера:

— Шестьсот восьмой?

Тот показал направо.

Это была третья дверь по коридору. Я постучал. Она открыла почти мгновенно. Мэриан немного похудела и выглядела очень бледной, но такой же изящной и поразительной, как и всегда.

На ней был темный английский костюм.

Я захлопнул за собой дверь. У меня было такое чувство, будто я держу в своих объятиях что-то бесконечно ценное и удивительно хрупкое.

Я поцеловал ее. Она старалась не выдавать своих чувств. Я понимал, что, хотя она и старается, у нее это не очень-то получается. И неудивительно, подумал я, после всего того, что произошло…

Но выпустить ее из рук было просто невозможно. Я целовал ее в глаза, в шею, в гладкие темные волосы.

Наконец она прошептала:

— Тебе все-таки хоть в чем-то повезло, Джерри… Я не умею плакать, иначе тебе пришлось бы надеть непромокаемый плащ.

— Зачем? Зачем плакать?

— Ты так целуешь меня… После того, что я с тобой сделала…

— Что ты со мной сделала?

— Предала тебя… Кажется, так это называется? Я предала тебя самым бессовестным образом…

— В твоих словах нет смысла…

— Может быть, сядем, — предложила она. — Садись в кресло.

Сама она села на край кровати. Я огляделся.

Это была обычная маленькая спальня, какие бывают в любой гостинице, — венецианские шторы, стол со стеклянным верхом, телефон, сероватый ковер и две одинаковые кровати под темно-зелеными покрывалами с металлическими спинками, обработанными под мореный дуб.

Она положила ногу на ногу и одернула юбку.

Я смотрел на ее тонкие, сужающиеся к ногтям пальцы.

— Почему ты сбежала из Хьюстона? Я бы предупредил тебя, если бы дело приняло серьезный оборот…

— Я сбежала не от полиции, а от тебя, — пояснила она. — У меня снова сдали нервы…

— Сегодня вечером мы поженимся!

Она закрыла глаза и слегка наклонила голову, потом покачала головой:

— Нет, Джерри…

— А ты уедешь со мной просто так, не выходя замуж?

— Джерри, прошу тебя… — Мэриан замолчала, но потом, сделав над собой усилие, продолжила:

— Я уже сказала тебе: я солгала, обещая уехать вместе с тобой. Возможно, в тот момент я и верила в это… Не знаю… Но дело не в этом…

Послушай меня, Джерри. Я просила тебя совершить преступление ради денег. Пока ты был достаточно циничен и соглашался, на мне лежала только часть ответственности. Понимаешь? Но потом ты сказал, что передумал. Что ты этого не хочешь. И еще сказал, что любишь меня. И я подумала, ну что ж, прекрасно, Джерри! Не хочешь идти на преступление ради денег, так иди на него ради любви ко мне!

Ее руки крепко сжимали одна другую и дрожали. На мгновение она умолкала и сжала зубы, чтобы унять дрожь в подбородке. Казалось, будто ее лицо разбито вдребезги и она не дает ему рассыпаться лишь усилием воли.

— В конце концов, старики ведь совершают насилие над детьми — каждый день, в любом месте, не правда ли? Так о чем может идти речь? Не будем упускать столь удачного случая, каким является твоя любовь ко мне, если ее можно использовать практично, например вовлечь тебя в уголовное преступление и разбить тебе жизнь…

Я схватил ее за руки:

— Прекрати, слышишь? Во всем виноват был один я! Будь у меня выдержка, я бы заставил тебя отказаться от всего этого…

Она покачала головой:

— Ты бы ничем не смог остановить меня, Джерри! Я знала, что потеряла все, а начинать сначала уже поздно. Так что оставалось одно: погубить всех тех, кто погубил меня. Всех, включая тебя!

— Ты меня совсем не погубила.., если ты имеешь в виду Чэпмена. После всего, что он с тобой сделал, его судьба меня не волнует.

— Если не волнует сейчас, то будет волновать позже, — возразила она. — Если только ты не усвоишь того факта, что это сделала я, а не ты!

— Брось об этом! — выпалил я. — Мы оба виноваты. Кстати, ты думаешь, что ничего не выплывет на свет Божий? Если они поручат дело настоящему эксперту, все эти подделки будут выглядеть весьма подозрительно.

— Для этого нет никаких оснований. Но я хочу сказать другое: ты — чист, даже если и обнаружится эта фальсификация. Они не смогут доказать, что ты встретил меня до того, как все это произошло.

Вспомни, ты назвал себя Гамильтоном. А когда я вернулась из Нью-Йорка, то звонила тебе под именем миссис Форбс. В авиабилеты я вписывала другую фамилию, а по дороге из аэропорта домой в Майами пересела в другое такси.

Я кивнул:

— Когда тебе принести деньги?

— Можешь завтра, — ответила она равнодушно. — Мне все равно.

— Это не из-за денег?.. Нет?

— Нет. — Потом прибавила:

— Хотя, может быть, я и старалась думать, что из-за денег.

Я закурил и, подойдя к окну, слегка раздвинул шторы, посмотрел на Стоктон-стрит. Вернувшись, остановился против нее.

— Из-за голоса, да?

Она покачала головой:

— Нет, просто когда ты пришел, ты застал меня врасплох. Я не знала, что ты так близко. И главное, почему я не хочу быть с тобой, заключается в том, что я и так уже принесла тебе много неприятностей. Зачем добавлять еще?

— Скажи, другие мужчины, которые были влюблены в тебя.., им что, так же трудно было к тебе пробиваться? — спросил я. — Удалось ли хоть одному из них когда-нибудь убедить тебя, что ты — именно та, кто ему нужен, кого он желает и кого любит?

Ее руки сжались в кулаки и задрожали.

— Прошу тебя, не надо об этом, Джерри!

— Нет, надо! — взорвался я и раздавил сигарету. — Если бы в первый раз я так легко не сдался, то убедил бы тебя. Так что я теперь хочу попробовать еще раз. А уж после этого замолчу. — Я присел на корточки перед кроватью и положил руки ей на колени. — Я знаю, ты меня не любишь. Возможно, тебя так основательно пришибло, что пройдут годы, прежде чем ты на кого-нибудь посмотришь.

Но я готов и на меньшее. Постараюсь объяснить тебе это без всяких сантиментов, без назойливости. Ты просто нужна мне. Я хочу быть с тобой.

Хочу постараться помочь тебе. Может, вместе мы это как-нибудь и осилим, найдем выход. По крайней мере, попробовать-то можно? Мы поедем, куда захочешь. Я согласен на любое твое условие — только дай мне такую возможность. Со временем, я думаю, мой голос будет у тебя ассоциироваться со мной, а не с ним. Для меня ты единственная на свете, другой такой не будет. Я по тебе с ума схожу и всегда буду сходить… Но хватит об этом. Надеюсь, ты больше не будешь отрицать, что я в тебя влюблен? Пойдешь со мной, Мэриан? Пойдешь?

Я поднял на нее глаза. Она отвернулась, сжав губы и беззвучно плача. Наконец повернулась в мою сторону и покачала головой.

Я поднялся. Она хотела проводить меня до дверей, но остановилась и оперлась рукой о спинку кровати. Уже овладев своим голосом, сказала:

— Спокойной ночи, Джерри! — И протянула мне руку.

— Спокойной ночи, Мэриан! — На пороге я оглянулся. Как всегда, она напомнила мне что-то очень хрупкое, прекрасное и драгоценное — словно скрипка Страдивари в мире, из которого навеки ушел последний музыкант. Я закрыл дверь и спустился в холл…

В эту же ночь она покончила с собой. Должно быть, приняла таблетки вскоре после моего ухода — я понял это из медицинского заключения, опубликованного в газетах. Конечно, утренние выпуски этого опубликовать не успели, и я еще ни о чем не знал, когда в полдень входил в бар «Эль Прадо» на Юнкон-сквер, неся под мышкой «Колл-Буллетин».

Я развернул газету, отпил глоток мартини и вдруг увидел:

"ПРИЗНАНИЕ САМОУБИЙЦЫ

МИССИС МЭРИАН ФОРСАЙТ, 34 ГОДА"

Это обрушилось на меня с такой беспощадностью, с какой может обрушиваться самая дикая неожиданность. Мне стало плохо, и я никак не мог прийти в себя, чувствуя, что мне не хватает воздуха. Я сделал вид, будто поперхнулся мартини, вытащил платок, кашлял, хрипел и отплевывался. Потом устремился в туалет, чтобы избавить престарелых аристократок, восседавших за белоснежными скатертями над полураскрытыми меню, от вида взрослого мужчины, плачущего посреди белого дня.

К счастью, в туалете никого не было. Я взял себя в руки, вымыл лицо и вернулся в бар. Сложив газету, допил мартини. Всю дорогу до гостиницы я шел пешком. Придя в номер, присел на кровать, чтобы прочесть сообщение, но долгое время даже не мог развернуть газету.

Она мертва. Все остальное не имеет никакого значения. В заголовке было что-то насчет признания, и мне подумалось, что если она созналась, то за мной придут, и очень скоро. Наверное, мне следует что-то предпринять.

Почему я не оставил ее в покое? Она вбила себе в голову, что вовлекла меня в преступление и что виновата передо мной. Видимо, мое появление напомнило ей об этом. Может быть, если бы я держался от нее подальше, она нашла бы для себя другой выход?

И я смог бы остановить ее в ту ночь, если бы сказал «нет» и твердо стоял на своем. Я провел рукой по лицу. Я догадывался, что мысль эта будет ко мне возвращаться и возвращаться много лет — до конца жизни.

Наконец, прочел сообщение. Она умерла, приняв чрезмерную дозу снотворного. По мнению врача, в полночь уже была мертва, очевидно приняв таблетки еще вечером.

Я представил ее себе — одну со своими муками. Все, что у нее было, — это мрачный и безликий номер в гостинице, ее собственное мужество и непоколебимое самообладание. Вот именно!

Она не попросила помощи, не вскрикнула, просто протянула руку и сказала: «Спокойной ночи, Джерри», дожидаясь моего ухода, чтобы принять таблетки.

Боже ты мой! Наваждение какое-то! Надо постараться не думать об этом, иначе можно выброситься из окна!

В газете были еще две заметки. Одна была обращена к местной полиции и содержала указания относительно похорон. В другой я прочел:

"ДЛЯ ТЕХ, КОГО ЭТО МОЖЕТ КАСАТЬСЯ

28 ноября 1957 года на Шугарлоуф-Ки в Штате Флорида был обнаружен брошенный автомобиль, принадлежавший мистеру Хэррису Чэпмену из Томастона, штат Луизиана.

Предполагают, что Чэпмен погиб, но официально это не было установлено.

Мистер Чэпмен действительно погиб. Это я уничтожила его. Я одна ответственна за этот акт, и да будет Бог ко мне милосерден.

Делая это заявление, я знаю, что через несколько часов я умру.

Мэриан Форсайт".

Я подошел к окну и посмотрел на улицу. Теперь я был свободен от подозрения или ареста. Внизу, в сейфе гостиницы, был спрятан «дипломат», а в нем почти сто семьдесят пять тысяч долларов. Все это было мое — деньги, свобода, безопасность. И всем этим я был обязан измученной молодой женщине, которая только что покончила счеты с жизнью в номере гостиницы. А я даже не могу пойти на ее похороны.

Она просила похоронить ее на маленьком кладбище, в нескольких милях от Томастона. Что бы я сделал, если бы кто-нибудь заговорил со мной?

Притворился немым? Единственное, что я мог сделать, это послать ей цветы.

Она взяла на себя всю вину за то, что мы сделали вдвоем. Она отдала мне все деньги, а я могу послать ей лишь цветы на похороны.

Ну что ж, я всю жизнь искал вольных дорог, не так ли? И вот теперь свободен.

* * *

Я уехал в Мексику. Не в Акапулько, а в маленький рыбачий поселок на побережье, где не было никаких туристов, практически никаких удобств и никого, кто бы говорил по-английски. Теперь, когда у меня была куча денег, казалось, что мне надо жить жизнью белого господина. Но я носил рабочие брюки и плавки, питался бобами и тартинками, совсем бросил пить.

Со временем я перестал просыпаться с застрявшим в горле криком, видя во сне, как она перегибается через парапет моста и сквозь туман падает в бездну. Постепенно я перестал сидеть часами, уставившись в пустоту, переживая одну и ту же мысль: почему я ее не остановил? Ведь она была в плену слепой одержимости, не зная или даже не заботясь о том, что если она убьет Чэпмена, то тем самым убьет и себя. Но я-то ведь это знал! И предал ее.

За все годы, что я жил, не задумываясь, эдаким циничным, бойким на язык, бывалым парнем, я единственный раз высказал то, что действительно думал и чувствовал. Я не смог заставить ее понять меня или поверить мне. Я просто недостаточно старался. За те двадцать минут, когда она в ту ночь излагала мне свой план, я имел все возможности прекратить это непотребное и бессмысленное опустошение личности, которая стоила тысячи таких, как я. Я же упустил этот случай и смотрел, как она падает в бездну. И если теперь не перестану ночами думать о том, сколько лет жизни я отдал бы за один шанс, который я имел в те двадцать минут, то просто сойду с ума. Я должен изгнать эти мысли.

И они постепенно отошли. Но было совершенно очевидно и другое, что ею двигала мысль защитить меня, защитить на всю оставшуюся жизнь.

Она чувствовала себя ответственной за мою судьбу. Мэриан была старше меня, выше в интеллектуальном отношении, и понимала, что воспользовалась моей любовью к ней. Думал я и о факторе вины. Она хотела убить Чэпмена и придать этому такой вид, будто его погубила собственная совесть и преследовавший его страх наследственной психической болезни. Задуманное сработало, а потом она и сама погибла, не выдержав бремени своей вины. Это было подобно цепочке бенгальских огней, когда каждый предыдущий поджигает следующий. С той лишь разницей, что на мне цепочка разорвалась. Перед Чэпменом у меня не было чувства вины — во всяком случае, уже не было. Во-первых, моя совесть была гораздо эластичнее и за многие годы привыкла в значительной степени «растягиваться» в соответствии с разного рода ситуациями. Во-вторых, я ненавидел его за то, что он с ней сделал. И наконец, я ведь фактически его не убивал. Пожалуй, в этом последнем и была комичность всей истории. И Мэриан сама сказала мне, как я могу себя спасти: «Всегда помни одно — ты чист. Ты этого не делал! Это сделала я!»

Прошло три месяца, и я убедился, что со мной все в порядке. Мысли уходят, полиция меня не трогает, и мне не угрожает опасность заразиться этой эпидемической болезнью вины. Мрамор разбивается, резина — никогда.

* * *

Весной я вернулся в Сан-Франциско, окончательно оформил свои вклады, положив деньги на счета в трех банках, и заказал билет на судно, направляющееся в зону Панамского канала. Теперь я знал, чего я хочу, — стать вроде капитана Хоулта гидом по крупномасштабному морскому рыболовству, но только в Панамском заливе. Мне нравилась Панама, и я знал один из тамошних доков, где можно было построить великолепное рыболовецкое судно намного дешевле, чем в Штатах, — настоящее произведение спортивного искусства, с первоклассным снаряжением. И все это за шестьдесят тысяч долларов.

Правда, в течение недели, оставшейся до отплытия, я должен был выполнить одно дело. Я полетел в Новый Орлеан. Первые два дня там провел в библиотеке, просматривая подшивки газет. Последние упоминания о деле Чэпмена были в конце февраля. Его предали забвению, так и оставив неразрешенным — не в том смысле, конечно, что не был известен убийца, а в том, как ей удалось это сделать.

Теперь полиция была уверена, что Мэриан покинула отель в Нью-Йорке вечером тринадцатого ноября и вылетела в Майами под фамилией Уоллес Камерон. В Майами след ее терялся. Дежурный клерк в мотеле «Дофин» помнил, что вручил Чэпмену письмо, как только тот приехал, и что спустя несколько минут Чэпмен заказал такси и куда-то отправился. Однако поехал он к ней или еще куда-нибудь, никто не знал и теперь уже никогда не узнает. Хотела ли она действительно убить его? Или только издевалась над ним, угрожая раскрыть какое-то темное дело в прошлом?

Возможно, это в конце концов и свело его с ума.

Трое экспертов по почеркам были убеждены, что подписи на двух чеках и на квитанции — подделка, в то время как Корел Блейн и Крис Лундгрен были столь же твердо убеждены, что человек, с которым они разговаривали по телефону, мог быть только Чэпменом. Полиция установила мои маршруты по Флориде, и, хотя получила с десяток различных мнений относительно моего возраста, цвета волос и глаз, в общем это был портрет Чэпмена, как мне в свое время и говорила Мэриан. Приметы же, отмеченные одинаково всеми свидетелями, были как раз те, которые домыслил я сам и которые намеренно культивировал.

Фирма «Чэпмен интерпрайзес» находилась в процессе ликвидации. Этим занимался отец Чэпмена. Корел Блейн уехала из Томастона. Вся эта бессмысленная трагедия завершилась, и лишь один вопрос — как? — остался без ответа. Во всяком случае, был известен действительный виновник (ибо она сама в этом призналась) — отвергнутая и ожесточенная женщина, бывшая раньше его любовницей.

Я взял напрокат машину и отправился в путь.

По дороге купил цветы. Название городка, куда я направлялся, было Бедфорд-Спрингс. Городок этот не значился ни на одной из туристических карт, а я знал лишь, что он находится где-то милях в пятнадцати от Томастона. Я долго не мог понять, почему она захотела, чтобы ее похоронили на каком-то безвестном кладбище в Луизиане, если ее родные были в Кливленде. Наконец, решил, что с Бедфорд-Спрингс у нее были связаны какие-то воспоминания. Я, например, понимал, почему она приезжала в Сан-Франциско — там она обвенчалась с Форсайтом, почему ездила в Стэнфорд и что делала в те последние несколько дней, когда пришла к мысли, что дальше жить невозможно. Но Бедфорд-Спрингс?

* * *

Вечерело, когда я наконец добрался до городка. Он располагался в нескольких милях от шоссе. В сущности, городка как такового и не было — только белая церковь, осененная старыми дубами, стоящая посреди слегка холмистой местности. Лиственные деревья перемешивались здесь с соснами. Тут и там мелькали одинаковые фермы. Ни одного дома поблизости.

Стоял конец апреля, и все деревья утопали в густой зелени. Я остановил машину возле церкви, вышел и направился к маленькому кладбищу, чистенькому и ухоженному. В глубине темнел лесистый овраг с высокими деревьями. Поодаль, справа от меня, человек, шедший за мулом, распахивал склон песчаного холма. Не было слышно ни звука, кроме щебета птиц да журчания воды где-то на дне оврага.

Я нашел ее могилу и положил на нее цветы.

Затем огляделся и подумал, что это самое уединенное и некрасивое место из всех, какие я когда-либо видел. А потом внезапно я понял, почему она вспомнила о нем в тот последний час в номере отеля в Сан-Франциско и что это место для нее означало. Покой! Именно покой! Это сразило меня внезапно и беспощадно, как и тогда в баре «Эль Прадо». Я заплакал. Я долго плакал, не в силах унять слезы.

* * *

Я сидел в машине и смотрел через железнодорожные пути на большую вывеску, которая гласила: «Чэпмен энтерпрайзес». Неужели, подумал я, настанет день, когда я почувствую, что виноват перед ним? Никогда, ни на один час я не владел и частицей ее существа, а ему она отдавала всю себя в течение шести лет. Потом он выбросил ее, словно она была вещью, которую можно купить, использовать, а потом выкинуть за ненадобностью.

Здесь мне все было знакомо, словно я прожил тут многие годы. Названия улиц вспыхивали и выстраивались в моем сознании, когда я проезжал по городу. Я разыскал ее дом и остановился перед ним под высокими вязами, от которых уже тянулись длинные вечерние тени. Это был белый каркасный дом в два этажа. Перед ним расстилался аккуратно подстриженный газон с несколькими клумбами настурций. Отсюда до центра города было всего четыре квартала. В хорошую погоду она ходила на работу пешком.

Я вышел из машины.

Каким-то чудесным образом вечер вдруг превратился в раннее утро, и я увидел, как она идет впереди меня свойственной ей грациозной походкой, стройная, нарядная, легко и прямо неся темноволосую голову, увенчанную плоской шляпкой, надетой слегка набок, — той, что была на ней в день ее возвращения из Нью-Йорка. Как чудно и необычно выглядела она здесь, в этом провинциальном городке. И хотя я был позади, я каким-то образом видел ее лучистые синие глаза — синие глаза с фиолетовым оттенком и с выражением непоколебимого самообладания, выдержки. Видел я и легкий юмор в этом взгляде, когда она, склонив подбородок на сплетенные пальцы, спросила меня в тот день на Ки-Уэст: «А какие у вас еще комплексы, мистер Гамильтон, кроме робости?»

Эти же глаза блестели от слез, когда в номере она покачала головой: «Нет, Джерри! Слишком поздно! Наш прекрасный розовый фламинго сделан из бетона, и у меня больше нет сил, чтобы нести его. Но ты дал мне его, и я найду место, где его поставить».

Передо мной была площадь в центре города.

Повернув за угол, я пошел по южной стороне. Напротив находился вход в большое здание, на карнизах которого суетились воробьи. Сколько тысяч раз она проходила по этому тротуару, в понедельник утром, субботними вечерами и в яркие августовские полдни!

Входная дверь находилась между ювелирной лавкой Бартона и магазином мужской одежды.

Я поднялся по лестнице, где по ступенькам когда-то постукивали ее тонкие каблучки, на самый верх и повернул по коридору направо. На стекле входной двери позолоченной гравировкой блестела надпись: «Чэпмен энтерпрайзес».

Я толкнул дверь и вошел.

Темноволосая женщина, сидевшая в приемной, приветливо взглянула на меня и спросила:

— Чем могу быть полезна, сэр?

Дверь во внутреннее помещение была закрыта. Я подошел и распахнул ее. Миссис Инглиш следила за мной, озадаченно хмурясь.

— Простите, — наконец сказала она. — Вы кого-нибудь ищите?

Вот они, эти три стола, и сейф, и стальные шкафы для документов, а справа — два окна, выходящие на площадь. За третьим столом, ближе к двери в его кабинет, сидела кареглазая девушка с веснушками на носу и печатала на машинке. Она вопросительно взглянула на меня.

Это — ее стол. Большой стол в центре комнаты. Я подошел к нему и коснулся руками.

Барбара Куллан перестала печатать и уставилась на меня. Я слышал, как Инглиш поднялась и встала в дверях.

— Чем могу служить? — спросила Барбара Куллан.

Словно заливаемый волной ужаса, я как будто раздвоился и наблюдал со стороны за своими действиями, не в силах остановить или изменить их ход. Я все еще мог спастись — стоило только выбежать отсюда, не говоря ни слова, но я ничего не мог с собой поделать. И стоял, касаясь ладонями ее стола. Потом прошел по комнате и вошел в кабинет Чэпмена. Открыв средний ящик его стола, я вынул оттуда шкатулку с карандашами и, перевернув ее, уставился на маленькую карточку, прикрепленную ко дну липкой лентой.

«Вправо тридцать два, влево два поворота, девятнадцать…»

Обе женщины стояли в дверях у меня за спиной. Они вскрикнули, когда я обернулся, и испуганно попятились.

— Кто вы? — нервно спросила Барбара Куллан. — Что вам здесь нужно?

Я вернулся к большому столу в центре комнаты и встал за ним, устремив взгляд через окно на площадь. Миссис Инглиш отступила в приемную.

Барбара держалась как можно дальше от меня, не спуская с меня глаз. Молчание плотной завесой наполнило комнату.

Я крепко стиснул край стола. Господи, но должно же что-то где-то от нее остаться!

Она сидела здесь шесть лет. Вот здесь, в левом ящике стола, лежала ее сумка. Она дотрагивалась до вещей на столе, бросала бумагу в корзину, брала телефонную трубку… Она сидела на том же месте, где стою сейчас я, и, поднимая глаза, смотрела через окно на весеннее солнце и медленно движущиеся машины под осенним дождем, на группы студентов во время футбольных матчей, на похоронные процессии и на сияющее октябрьское небо.

Я глянул на побелевшие суставы своих рук.

— Барбара, — сказал я. — Она не виновата. Вы должны этому поверить. Я должен заставить их понять…

Барбара вскрикнула. И тогда я взглянул на нее и увидел, что глаза ее расширились от страха.

— Откуда вам известно мое имя? — выдавила она.

Но еще сильнее ее испугало не это, а мой голос. Она сразу его узнала.

— Сядьте, Барбара, — сказал я. — Я ничего плохого вам не сделаю. Но я должен кому-то это сказать. Не могу больше молчать. Не могу, чтобы она лежала там, в могиле, взяв вину на себя, когда на самом деле виноват был только я. Я мог бы ее спасти… Но одна она не могла справиться с этим.

Я слышал, как в приемной миссис Инглиш набирает номер телефона, но продолжал говорить все быстрее и быстрее… Теперь слова изливались из меня, словно потоки.

Время, которое я провел в Мексике, ничего не дало мне. Такое нельзя ни подавить, ни изгнать из души. Вы можете это чувство лишь загнать внутрь, куда-то в глубь своего подсознания, но оно и там будет зреть без вашего ведома.

Когда полицейские поднялись по лестнице и, войдя в комнату, встали у меня за спиной, я все еще говорил, говорил, говорил… А Барбара слушала. Страх в ее глазах постепенно сменялся каким-то другим чувством. Не знаю каким. Возможно, это была жалость.

Чарльз Вильямс Большой обманщик

Глава 1

Меня уверяли, что моя нога станет совершенно такой же, как прежде, но, к сожалению, все получилось иначе. Потренировавшись всего неделю, я убедился в этом. Внешне-то нога выглядела нормально, но ей все-таки чего-то недоставало.

Макгилви, наш лучший защитник по Т-образной системе из всех когда-либо живших, все время посылал мне мяч на полшага вперед, а он-то уж отлично знал, где, по идее, я должен находиться в этот момент.

Мы вместе играли в американский футбол сперва за университет, потом в профессиональной команде. И я тоже знал, где мое место, но меня почему-то там не было. После очередной неудачи он выплюнул землю и сказал:

– Что-то не клеится у нас, Харлан. Может, я подаю слишком сильно?

– Все может быть, старик.

Но я уже отлично знал, в чем дело. Следующую передачу он снова сделал туда, где я должен был быть, и так продолжалось без конца. В довершение всего два юнца налетели на меня сзади, и мы втроем кубарем покатились по траве. Все снимали на пленку, чтобы выяснить наконец, в чем же дело, и, когда ее прокрутили, оказалось, что я не на высоте.

Человеку всегда дают время, чтобы прийти в форму, но, если ни он в форму, ни форма к нему так и не приходит, его выставляют без рассуждений вон, даже не дав возможности что-то предпринять и не вникая в суть дела. Однако мне пошли навстречу. Наверно, помня мои былые заслуги, мне была дана такая возможность. Меня даже перевели в защитники, но и это не помогло: у меня больше не было прежней реакции. За пять лет игры в футбол я успел набегать много миль, часто опережая других, и администрация клуба это хорошо знала. Поэтому моя судьба ее тоже угнетала. Но когда вы играете в полушаге от Национальной футбольной лиги, вы как та старая леди с зонтиком, что пытается прогуляться по Ниагарскому водопаду, – тебя сбивают и остается лишь плевать сквозь зубы. Если игрок не выполняет необходимых норм, он уже не игрок.

Тренер команды вошел в раздевалку и, понаблюдав за тем, как я собираю свое барахло, деланно удивился.

– Как все это печально! – сказал он, привалившись к косяку двери. – Вот уж, как говорится, не повезло…

– У вас есть еще тот цветной тип. Он хорошо бегает и выручит вас. Так что не стоит огорчаться.

– Бегает… пока. Рано или поздно какой-нибудь негодяй переломает и ему ноги… Однако давай поговорим о тебе. Есть планы?

– Нет.

– А ты никогда не подумывал обзавестись собственным делом?

Я присвистнул:

– Перелом у меня уже есть… Вы что же, хотите, чтобы я заработал еще и язву желудка?

– Если б не твой перелом, ты мог бы поиграть еще лет пять, а то и больше.

– Да… И о деньгах беспокоиться не приходилось бы. Получал бы свои пятнадцать тысяч в год.

Я, не обращая больше внимания на своего бывшего тренера, отвернулся, чтобы уложить чемоданы. В холле болталось несколько спортивных корреспондентов. Они попытались утешить меня тем, что в следующем сезоне я снова буду в форме.

Я заверил, что так оно, скорее всего, и будет, и постарался от них отделаться.

Придя в номер, я принял душ и стал внимательно рассматривать ногу. Кость срослась хорошо, я даже не хромал. Нога как нога, только небольшие шрамы. Если бы я не был спортсменом, я бы просто не знал, как отблагодарить врача, остался бы у него в долгу по гроб жизни. Если б не спорт, я бы забыл о травме вообще! Но для спортсмена такая нога ни к черту не годилась, и врач тут совсем ни при чем.

Какой-то пьяница лихач, обгоняя мою машину, зацепил ее и сбросил в канаву. Так что мой «бьюик» оказался у меня на коленях. Вот же прохвост! Свинья и то благороднее!.. Подонок!.. Но теперь-то какой смысл ругаться. Ему это обошлось дороже: погиб в катастрофе.

Я покинул отель до приезда команды, сел в подошедший автобус и поехал в аэропорт. Там отыскал удобное местечко, где меня никто не беспокоил бы, и принялся ждать самолета, который перекинул бы меня куда-нибудь на восток. Куда – в данной ситуации для меня не имело ровным счетом никакого значения. Судьбе было угодно, чтобы я оказался в Галвестоне, и, очутившись там, я сразу и основательно запил. Не просыхал более недели, а когда наконец пришел в себя, то обнаружил себя в каком-то отеле – неподалеку от шоссе 90 – в компании девицы по имени Фрэнсис. У этой красотки была потрясающая фигура. Я так никогда и не узнал, каким образом мы очутились вместе и как я вообще попал в этот отель… Разве кто-нибудь нарочно привез меня туда – но это сомнительно. Фрэнсис футбол совершенно не интересовал, зато как она пила! Наверное, боялась, что наступит конец света, если она протрезвеет.

Утром на третий день я поднялся, пока она еще спала, и решил наведаться в город. Я пока еще не знал, чем заняться, но понял, что от выпивки нет никакого толка. Поэтому первое, что я решил сделать, – отправиться на пляж, где и купался до одурения, а потом жарился на солнце до тех пор, пока последняя капля алкоголя не улетучилась из моего организма. Приблизительно таким манером я прожил четыре дня, а потом меня нашел Пурвис.

Он перехватил меня в холле отеля, когда я возвращался с пляжа.

– Джон Харлан? – спросил он.

– Совершенно верно. Чем могу быть полезен?

– Меня зовут Пурвис. Я из страховой компании «Олд колони».

Я знать не знал никаких Пурвисов и направился к лифту.

– Можете не беспокоиться, – перебил я его. – Уже застрахован.

Тем временем мы вошли в лифт и начали подниматься.

Пурвис покачал головой:

– Не собираюсь я агитировать вас. Просто хочу, чтобы вы уделили мне пять минут, если можно.

Деваться мне было некуда.

– Опять что-нибудь в связи с несчастным случаем? – спросил я.

Было непонятно, о чем еще можно говорить. Все выяснено пять месяцев назад. Терпеть не могу этих агентов!

– В какой-то мере, – уклончиво ответил он.

Теперь я посмотрел на него повнимательнее и понял, что где-то уже его видел.

Высокий, худощавый, лет, наверное, около сорока, хотя из-под старой фетровой шляпы торчали седые пряди. Лицо аскетическое и усталое, но я почувствовал, что передо мной человек сильной воли. Глаза серые и бездонные. Определенно, я его где-то уже встречал!

Наконец я вспомнил, где видел его.

– Вы приходили ко мне в больницу? Он кивнул.

Лифт остановился, и мы вышли. Я открыл дверь номера и пропустил Пурвиса вперед. Лето было в самом разгаре, солнце жарило дни напролет. Комната выходила окнами на юг, и в ней стояла невыносимая духота, поскольку ветра почти не было. Заходящее солнце окрасило облака в яркие огненные тона, и поэтому в данный момент в моей комнате господствовал исключительно оранжевый цвет.

Пурвис, не церемонясь, сел в низкое кресло у двери, бросил шляпу на ковер и достал из кармана пачку сигарет. Я прошел в глубину комнаты, швырнул полотенце на кровать и, обернувшись, увидел, что он внимательно рассматривает меня – спокойно, непринужденно, изучающе. Я почувствовал даже некоторое смущение. Подобное ощущение, вероятно, испытывает девушка, когда на нее в первый раз всерьез обращают внимание.

– Чистая работа, – наконец сказал он, пыхнул сигаретой и поудобнее устроился в кресле. – Сделайте, пожалуйста, несколько шагов.

Я изумленно уставился на него.

– Так кто же вы все-таки? – спросил я, невольно шагнув два-три раза.

Вместо ответа, он угрюмо покачал головой и продолжил, будто не замечая моего вопроса и обращаясь к самому себе:

– Да, обольщаться здесь нечего. Просто я хотел посмотреть, как вы ходите.

– Зачем?

– Профессиональный интерес, – так же убийственно-мрачно ответил он.

Я вернулся к кровати и уселся, зажав зубами сигарету, а он все с таким же угрюмым видом продолжал смотреть на меня, покачивая головой.

– Не повезло вам… Очень не повезло…

– Думаете, вы открыли мне что-то новое? – Незваный гость начинал меня раздражать, тем более что я до сих пор не мог понять, зачем он ко мне явился.

Ни один судья на свете не присудит вам ни цента… даже если вы и не подписали бы показания. Посмотрите на себя в зеркало и представьте, какое впечатление произведете вы на двенадцать тупоголовых присяжных, если захотите, чтобы они пожалели вас и признали инвалидом. Они же будут гоготать, как в цирке!

– Вы пришли только затем, чтобы сказать мне то, что я и без вас знаю. Я подписал бумагу, или квитанцию, или что-то еще в этом роде…

– И сколько же вам дали?

– Пятьсот. И оплатили лечение.

– Здорово же они вас надули, приятель.

Я стряхнул пепел на ковер и возразил:

– Возможно, через год-другой я тоже приду к подобному заключению. Но пока меня уверили, что нога отлично срослась. Я могу стоять и ходить без помех. Врачи утверждают, что она так же хороша, как и прежде. Как новенькая!

Я прошелся по комнате еще раз.

– Но неужели вы во время тренировок не заметили, что это совсем не так. Не может этого быть! Вы потеряли в скорости! Вы больше не профессиональный спортсмен, не редкая птица, как вас называли, а самый обыкновенный человек – две руки, две ноги.

Похоже, этот тип решил меня достать. Я начал терять терпение:

– Не понимаю, к чему вообще весь этот разговор? Вопрос был решен два месяца назад… – Тут меня осенило. – Погодите, как называется ваша страховая компания?

– «Олд колони».

– Но ведь это не та компания!

– Естественно. Я полагал, что вы это уже поняли. А с компанией по страхованию жизни мы не имеем ничего общего, – спокойно ответил Пурвис.

– В таком случае что же вам от меня нужно?

– Речь идет о ста тысячах долларов… Я удивленно посмотрел на него:

– Что-то непонятно…

Что нахалу от меня нужно, я решительно не понимал.

Он вздохнул:

– Кеннон был застрахован в «Олд колони».

– Ну понятно, а дальше-то что? Он был застрахован, сейчас мертв, вам надо выплатить страховку. Все ясно как божий день. Я, например, считаю, что лишился из-за него около семидесяти пяти тысяч, не говоря уже о времени, потерянном с момента катастрофы до моего выздоровления. Значит, и вы потеряли на нем сто тысяч долларов. Не знаю, что здесь можно изменить.

Мне только этого не хватало!

– Я хотел бы задать вам несколько вопросов, если позволите?

– Валяйте, – я пожал плечами, – но Кеннон все равно мертв, и тут уж ничего не изменишь. Его похоронили, еще когда я лежал в больнице.

Пурвис кивнул:

– Знаю. Но неужели причина его смерти не вызвала у вас любопытства?

Я удивленно посмотрел на него. Разговор начал принимать интересный оборот.

– Разве вы не читаете газет? – продолжал он настойчиво.

– Иногда просматриваю. Но все газеты одинаково сообщали, что он погиб во время автомобильной катастрофы, после того как задел мою машину и сбросил ее в канаву. Собственно, мне это и без газет прекрасно известно!

– Все так… И я читал отчет дорожной полиции. Беседовал с докторами, свидетелями, которые были на месте происшествия, когда его увозили. Говорил и с вами в больнице, как вы помните. А вот теперь снова пришел сюда и снова вам надоедаю. Что поделаешь, такая работа. Своим трудом зарабатываю на жизнь.

– Вы что же, не верите, что он погиб в катастрофе?

– Я вам этого не говорил. Пока не знаю.

– Тогда в чем же дело?

Что этому типу от меня нужно, раз он выследил меня здесь, где я и сам не знаю, как очутился?

– Обычная формальность, Харлан. Когда человек умирает неестественной смертью, – в автомобильной катастрофе, например, – нужно иметь все необходимые данные.

– Черт возьми, прошло уже пять месяцев, а вы все еще продолжаете разнюхивать эту историю. Не надоело? К чему?

– Мы никогда не закрываем дела, если остается хотя бы капля сомнения. Вот мы и хотим…

Я резко перебил его:

– Я могу вам повторить лишь одно: когда он сбросил меня в кювет, он был еще жив. Потому что я не слышал о мертвецах, которые могли бы водить машину. Вы, вероятно, тоже. А когда позже его вытащили из-под обломков собственного автомобиля с разбитым черепом, он был уж мертв. Вот и все, что я знаю. Больше мне об этом ничего не известно. Вас это устраивает?

– В принципе, да, – вздохнул Пурвис. – Но может быть, вы расскажете еще раз, поподробнее?

– Уж не подозреваете ли вы, что это я разбил ему череп? Несмотря на то что у меня была сломана нога и вообще на мне лежала двухтонная машина? Нет, оставьте, это был несчастный случай.

Он отрицательно покачал головой:

– Лучше расскажите мне обо всем еще раз. С самого начала, по порядку, и как можно подробнее.

Что ж, слушайте, если хотите. Я ехал в город из рыбацкого домика. В котором часу, точно не могу сказать, но было уже темно. Свернув с проселочной дороги на шоссе и проехав, по нему около двух миль, в зеркало заднего; вида я заметил, что меня обгоняет машина,. идущая на большой скорости. Я делал восемьдесят миль в час, у той, наверное, запросто были все сто пятнадцать. На шоссе, кроме нас, других машин не было, ни встречных, ни попутных, так что у него имелось достаточно места, чтобы спокойно обогнать меня. Но этот лихач пьяница умудрился-таки налететь на меня и сбить мой автомобиль в канаву. Моя машина дважды перевернулась вместе со мной, а когда стала переворачиваться в третий раз, я вылетел наружу и мне придавило ногу. Просто чудо, что не загорелся бак. Та, другая, от столкновения тоже перевернулась. Еще находясь в машине, я видел краем глаза, как ее фары описали приличную дугу. И хотя участь этого прохвоста меня совершенно не интересовала, все же случается, что мозг непроизвольно фиксирует такие мгновения помимо воли. Не знаю, сколько времени понадобилось, чтобы поднять машину, буквально сплющившую мне ногу, но мне каждая минута тогда казалась вечностью. Имейте в виду, что какую-то часть времени я находился без сознания.

– Но не все время? – уточнил внимательно слушавший Пурвис.

– Нет, не все.

– А та машина, выходит, пролетела по инерции еще сотню ярдов?

– Так мне сказали.

– Придя в себя, вы что-нибудь слышали?

– О чем конкретно вы говорите? Что я должен был услышать?

– Ну, шум проезжавших машин, голоса людей, какие-то другие звуки? Постарайтесь припомнить!

Я подумал:

– Нет, старина… и поверьте, никогда в жизни я не чувствовал себя таким потерянным, как тогда, лежа придавленным под машиной.

– Значит, ничего не слышали? – настаивал Пурвис.

– Ничего, кроме ночных шумов, обычных звуков, которые особенно слышны по ночам… А знаете, это красивые звуки… Звуки ночи. Кваканье лягушек, стрекотание каких-то насекомых, шелест листвы и так далее… Потом еще где-то что-то капало. Помню, я еще порадовался, что это не бензин.

– И это все?

Было заметно, что он огорчен моим рассказом.

Я потер лоб.

– Все, что помню… Хотя, подождите… По-моему, кто-то звал на помощь. Или просто стонал… Да, точно, что-то было в этом роде, но очень смутно…

Пурвис непроизвольно дернул рукой, и по выражению его глаз я понял, что сказал наконец именно то, что он и надеялся услышать.

– Вы ведь и в прошлый раз это утверждали? То, что вам показалось, – чей-то голос, как будто кто-то стонет или зовет на помощь.

–Да.

– А поточнее сказать не можете? Теперь я изучающе посмотрел на него:

– А вы когда-нибудь были в таком состоянии, в каком находился я?

Пурвис утвердительно кивнул. Я этого, признаться, не ожидал.

– Ну тогда вы сами знаете, что это такое. Все словно в тумане. И не понять, что происходит в действительности, а что в бреду. Скажите спасибо, что сижу перед вами и рассказываю хоть это!

– Но тем не менее теперь я склонен полагать, что зов о помощи и стон вам не показались. Ведь вы рассказали об этом дважды и слово в слово.

– Пусть так, но что изменится? Какая разница – стонал он или нет?

Пурвис внимательно взглянул на меня:

– Вы видели снимки его черепной коробки? Я удивился.

– А с какой стати?.. Меня это совершенно не интересовало. У меня были свои заботы. Честно, мне было не до этого! Да и сейчас не больно-то интересует.

– Так я и предполагал. А я ознакомился со снимками. И поэтому знаю, что он никак не мог ни стонать, ни звать на помощь. Уж поверьте мне!

– Ну, значит, мне все это показалось. – Я уже устал от этого бессмысленного, как мне тогда казалось, разговора.

– Возможно, – тихо сказал он.

Но в следующую секунду я уже понял, что он хотел сказать предшествующей фразой. Правда, я не успел вставить ни слова – он круто переменил тему. В профессионализме ему не откажешь!

– Вы когда-нибудь встречали его жену?.. Теперь уже вдову?

Вопрос меня удивил.

– Нет.

– И она ни разу не навещала вас в больнице? – продолжал он настойчиво.

– Нет. Приходил ее адвокат, потом кто-то из страховой компании… Не помню, кто именно.

Пурвис задумался.

– А вам это не показалось странным? После всего того, что наворотил ее супруг, она даже не принесла вам, чудом оставшемуся в живых, букетика или, там, фруктов. Ведь экспертиза неопровержимо установила: несчастныйслучай произошел полностью по вине Кеннона. Она, конечно, не знала, предъявите ли вы счет за нанесенные вам увечья, но тем не менее не нашла даже получаса времени, чтобы навестить вас в больнице. Визит вежливости, так сказать.

Я пожал плечами:

– Я же сказал, что приходил ее адвокат.

– Совсем не то… Это та еще куколка. – Он развел руками. – Она за пять минут сделает столько, что приличному адвокату понадобится месяц. И она прекрасно это знала.

– Наверное, ей было не до того. Ведь она похоронила мужа.

– А вы думаете, она была сильно расстроена? Похоже, разговор принимал новый оборот.

По этому поводу я совсем ничего не думал.

– Что вы хотите этим сказать?

– Ничего особенного, – ответил он, пожимая плечами. – Сколько вы прожили в том рыбацком домике? – продолжал он расспрашивать.

– Думаю, с неделю… Подождите, я приехал в субботу, а катастрофа произошла в четверг вечером, а что?

– Просто так. Кстати, каким образом вы очутились там? Вы ведь не из тех краев?

– Приехал порыбачить. Обожаю рыбную ловлю. И каждую весну, если свободен, уезжаю на рыбалку. А на том озере хороший клев, и домик принадлежит моему старому приятелю, которого я знаю еще с университета.

Пурвис кивнул:

– Понятно. Вы уже бывали там раньше? Или это была первая рыбалка?

– Только однажды. Года три назад. Провел там уик-энд.

– И ни разу за все это время не встретились с Кеннонами? Ведь у них там тоже собственный домик, неподалеку от вашего приятеля. Знаете об этом?

– Возможно, встречался. – Я задумался. – Но как-то не обращал внимания. Не знаю даже, как они выглядят.

– Она брюнетка с иссиня-черными волосами и большими темными глазами. Красивая женщина, надо честно признать. Из тех, что запоминаются сразу. Красота, правда, не классическая, но, мне кажется, в ней пропасть очарования. Понимаете, о чем я хочу сказать? – Пурвис улыбнулся.

– Да, конечно… Я…

Я хотел было продолжить, но в последний миг заткнулся – с этим типом лучше вести себя осторожнее. Кто его знает, куда еще заведет меня эта история с ногой!

– Если бы вы встретились с ней, она вам, наверное, запомнилась бы, – продолжал он. – Вот, взгляните на ее фото. – Пурвис достал из внутреннего кармана фотографию и протянул мне. – Ну, что скажете?

Я взглянул на фото. Ну, точно!

– Симпатичная, – сказал я как можно равнодушнее, хотя с первого взгляда узнал: это, конечно, она. Да и как тут не узнаешь! В тот вечер под деревьями было довольно темно, и вообще она показалась мне тогда не явью, а сном. Да, Пурвис определенно прав: увидишь ее раз – и не сможешь забыть.

– Значит, больше вы ничего не можете добавить? – спросил он, внимательно глядя на меня стальными глазами.

– Только одно: она действительно прелестна. Но я никогда в жизни ее не видел.

Глава 2

Он поднял шляпу с пола и встал:

– Ну что ж, это, пожалуй, все, что я хотел узнать. Извините за беспокойство.

– Пустяки!

Когда он ушел, я принял душ и закурил. Надо всей этой замысловатой историей следовало хорошенько поразмыслить. Неизвестно, чем еще она может обернуться. Лежа на кровати, я успел выкурить три сигареты, пока, наконец, солнце не скрылось за горизонтом и вместе с долгожданной прохладой в комнату не прокрались сумерки. Но я все основательно продумал. Да, факты явно не сходились, и у дотошного Пурвиса были все основания полагать, что Кеннон погиб не в автомобильной катастрофе, как растрезвонили все газеты, а вскоре после нее. Вероятно, Пурвис пришел также к ясному выводу, что это был не несчастный случай, а убийство. Правда, он не захотел мне об этом сказать. Возможно, он был прав.

Я хорошо понимал его. Наверное, он даже подозревал кого-нибудь конкретного, но не мог высказать своих подозрений в общем-то постороннему человеку, каким был для него бывший спортсмен, то есть я, поскольку у него еще не было веских доказательств. Если же он просто так без этих доказательств вздумает обвинить кого-нибудь, тот человек может возбудить дело против страховой компании, в которой работает Пурвис, и тому не поздоровится.

К тому же компании в общем-то совершенно безразлично, погиб ли Кеннон в результате несчастного случая или был убит, – ей в любом случае предстояло выплатить страховку и выложить очень кругленькую сумму. И только в одном случае платить бы не пришлось: если удастся доказать, что Кеннона убила его собственная жена! Ведь именно она получала страховую сумму. Так, значит, Пурвис считает, что супруга Кеннона замешана в гибели своего мужа. Без всякого сомнения, факт! Ведь не просто так он интересовался ею. Не мог понять, почему она не пришла ко мне в больницу, когда я пять месяцев валялся там. Странным показался ему и тот факт, что я ни разу не видел ее, хотя был на озере дважды. Но я-то понял… Теперь все понял! И у меня было преимущество перед Пурвисом. Увидев ее фотографию, я сразу сообразил, почему она не пришла навестить меня – все очень просто: она боялась, что я узнаю ее.

Вот почему и Пурвис до сих пор копается в этом деле. Ведь прошло уже пять месяцев. Свое заключение полиция вынесла почти сразу, и компания должна была, считаясь с этим, выплатить деньги. Но тем не менее все как-то странно…

А что, собственно, заставило меня ответить Пурвису, будто я ее никогда не видел? Наверное, то обстоятельство, что он тоже не был со мной откровенен до конца. Что ж, пусть теперь сам выискивает факты.

Я поднялся с кровати и отправился ужинать, а когда вернулся, было немногим больше девяти. Я взял книгу «Рыболовство и охота», чтобы почитать от нечего делать, но перед глазами снова возник облик прекрасной брюнетки. Очень красивой и очень богатой… Которая стала еще богаче, когда той памятной ночью благодаря ее муженьку-пьянице я слетел с шоссе в канаву…

Зазвонил телефон. Я снял трубку.

– Харлан? – спросил мужской голос. – Это я, Пурвис.

– Вы все еще в городе?

– Нет, я у себя в Хьюстоне. Я звоню вам, потому что хочу еще кое о чем спросить.

– О чем же именно? – Мне это было неприятно. – Слушаю вас.

– Вы, естественно, находились в машине один, но не помните ли, не лежало ли что-нибудь рядом с вами на сиденье?

Я удивился:

– На сиденье? Не помню… А почему это вас заинтересовало?

– Сам толком не знаю. Знаете, пришло в голову – и все. Когда занимаешься всерьез каким-нибудь делом, в голову обязательно лезут шальные мысли.

Его объяснения показались мне настолько неубедительными, что я насторожился.

– Значит, не помните? – уныло переспросил он.

Я подумал.

– Во всяком случае, ничего существенного. Кажется, только мое белье.

– Белье?

– Ну да, мешок с грязным бельем для прачки.

– Мешок для прачки? – В голосе его прозвучало недоумение. – Позвольте, я не совсем вас понял. Ведь шел девятый час, следовательно, все прачечные были давно закрыты.

Я вздохнул:

– За телефонный разговор вы будете платить?

– Да, да… только…

Я перебил его:

– Вот и отлично. Поскольку разговор будет идти не за мой счет, я готов болтать с вами до утра, тем более что можно спать на ходу. Так вот, слушайте. Там, в городе, на станции обслуживания, есть один парень. Он увлекается спортом и даже получил какой-то разряд. Так вот, он знает, кто я, до фанатизма любит футбол и, если бы я его попросил, сам бы мне выстирал все белье и даже высушил его своим дыханием и выгладил… Понятно? Ему я и собирался отдать этот мешок, чтобы он на следующее утро закинул его в прачечную. Вас удовлетворяет такое объяснение?

– Конечно. А что было в мешке?

Я снова тяжело вздохнул:

– Неужели вы думаете, я сейчас помню, сколько пар грязных носков туда положил? И неужели для вас это действительно так важно?

– Я не совсем точно выразился. Мне нужно знать, каких размеров был ваш мешок – большой или маленький?

– Ах вот оно что! Да, мешок был довольно приличный. Там были, по-моему, простыни, прочее постельное белье, рубашки…

– Хорошо, хорошо, достаточно, – задумчиво произнес Пурвис.

– Не понимаю вас. Разве это имеет какое-нибудь значение?

– Скорее всего, не имеет. Просто прикидываю различные варианты… Большое вам спасибо, Харлан. Как-нибудь мы еще увидимся.

– Одну минуту…

Но было уже поздно. Он повесил трубку.

Я сел на край кровати и закурил. О чтении после такой беседы уже не могло быть и речи. Спать тоже не хотелось.

Я снова и снова прокручивал весь телефонный разговор в уме, пытаясь сообразить, что все это означает.

Мешок с бельем, лежащий рядом со мной на сиденье… Зачем, черт побери, ему нужны такие подробности? Хотя он и сказал, что это не имеет для него никакого значения, еще бы, конечно, ровно никакого! Судя по его тону, он услышал именно то, на что надеялся. «Надо все вспомнить получше, – сказал я себе. – Вспомнить все детали. Тут что-то есть. Правда, никто, кроме Пурвиса, ничего не заподозрил, но ведь он-то наверняка за что-то зацепился?»

Я снова увидел эту злополучную дорогу. Итак, совершенно пустынное шоссе, свет фар догоняющей машины, и этот идиот, летящий на бешеной скорости, пьяный в стельку, сшибает меня… Почему? Видимо, потому, что слишком много выпил. Но почему же тогда, если был пьян и мчался на бешеной скорости, он не свалился в кювет где-нибудь раньше?

Нет, что-то здесь не так… Что-то цепляло мое внимание, какое-то здесь было несоответствие, маленький острый крючок… Видимо, я воспринимаю этот инцидент на шоссе так же, как и все, но Пурвис смотрит на него другими глазами. Его заинтересовал мешок с бельем… Почему? Мешок был светлый… Ну и что из этого? Дальше я ничего не мог придумать.

Неужели это все-таки преступление? Значит, полиция все-таки проморгала это дело? Может быть, Кеннон вообще не был пьян и сбил меня сознательно? А позже, когда он и сам лежал без сознания, ему кто-то раскроил череп? Если б я только мог связать обрывки догадок!

«Нет, – сказал я себе. – Это просто игра воображения…» Но может, так все и было? Я, например, знал кое-что такое, о чем и не догадался Пурвис. Хотя, вполне возможно…

В тот вечер миссис Кеннон была на берегу озера. Не исключено, что супруг кинулся искать свою жену, подозревая ее в измене. Вполне вероятно также, что он пытался разглядеть, кто еще сидит в моей машине. Ведь верх был опущен, а лежащий рядом на сиденье светлый мешок в приступе ревности совсем нетрудно принять за человека, который пытается спрятаться. Тогда Кеннон, находившийся к тому же под хорошей дозой алкоголя, решает, что в моей машине скрывается его жена, теряет голову и…

Черт возьми, как все это сложно! Ведь он тоже рисковал жизнью и в конечном итоге первым отправился к праотцам. Но кто теперь сможет доказать, что он был в состоянии аффекта? А если он просто принял меня за другого? И его страсть и ревность были настолько сильны, что ему было наплевать на все…

Слишком много гипотез, а доказательств никаких. Но у Пурвиса они, видимо, были. Иначе он не стал бы заниматься этим делом. Не похож он на таких, которые зря теряют время. Наверное, нам действительно придется еще раз встретиться.

В этот вечер я долго не мог заснуть. Мои мысли постоянно возвращались к миссис Кеннон и к ста тысячам долларов. С футболом теперь покончено – его у меня отняли. А ведь оно было для меня всем – и любовью, и средством к существованию. Больше у меня ничего не осталось! Чем же теперь заняться? Давать уроки? Быть тренером какой-нибудь захудалой провинциальной команды? Нет, к чертям собачьим! Заняться коммерцией? Тоже не годится. Я был двужильным, быстрым, подвижным – и вот какой-то пьяница в одно мгновение лишил меня всего. И что самое гнусное, сделал это, возможно, преднамеренно… Значит, во всем, что произошло со мной, виновата эта женщина? Я подумал о ее красоте, богатстве, о тех деньгах, которые потерял из-за их темных делишек, совершенно меня не интересовавших. Злоба душила меня. Потом снова потянуло закурить.

– Ты должна была проделать эту шутку с кем-нибудь другим, малютка! – процедил я сквозь зубы. – Я ужасно не люблю, когда меня дурачат.

Я решил действовать.

На следующее утро, быстро позавтракав в кафе, я вернулся в номер и вызвал Хьюстон. Послышался приятный женский голос:

– Страховая компания «Олд колони».

– Могу я переговорить с мистером Пурвисом?

– Простите, с кем?

– С мистером Пурвисом.

– Очень сожалею, но у нас Пурвис не работает. Может быть, в другой компании?..

– Возможно, – с досадой ответил я. – Но я имел в виду страховую компанию «Олд колони».

– Все так, сэр. Только у нас нет никакого мистера Пурвиса, впрочем, одну минутку, пожалуйста…

Я ждал, кипя от злости. Наконец из трубки вновь донесся ее вежливый голос:

– Вы слушаете? Простите, сэр, что заставила вас ждать. Я выяснила у коллеги, которая работает здесь давно. Да, у нас действительно когда-то работал человек по имени Пурвис. Но он ушел из компании несколько месяцев назад…

– Ах вот оно что! В таком случае извините…

Вот что было полной неожиданностью, и требовалось какое-то время, чтобы основательно переварить такое известие.

– Скажите, пожалуйста, – наконец сообразил я, – может быть, вы дадите мне его адрес или номер телефона?

– Минутку…

Я нашел старый конверт и приготовил ручку.

– Вы слушаете? – сказала она и продиктовала мне номер его телефона. – Если он не переменил места жительства, вы можете его застать по этому номеру.

– Премного благодарен, мисс, – сказал я и повесил трубку.

Что ж, все понятно. Компания, конечно, выплатила страховку, но Пурвис этим не удовлетворился и стал действовать на свой страх и риск частным образом. Возможно, захотел заняться вымогательством, шантажом… Называйте как хотите. Значит, он располагает какими-то сведениями, которые ускользнули от внимания полиции. Некие факты возбудили его подозрения еще во время следствия. А возможно, он даже не сообщил о своих подозрениях в отчете компании и решил действовать самостоятельно. А чтобы убедиться в своих подозрениях и разузнать какие-нибудь детали, пришел повидаться со мной. Я был всего лишь незаметной пешкой в этой истории и выложил все, что знал.

Но если Кеннон сбросил меня в канаву умышленно? Ведь из-за этой аварии я потерял несколько десятков тысяч долларов. Чужие дела меня не интересуют, но, если они касаются моей жизни слишком грубо, шутить я не люблю. Поразмыслив над ситуацией, я пришел к выводу, что настало время выяснить, кто же все-таки виноват в моей истории. Пурвис это знал, и, следовательно, надо было начинать с него. Я снова снял трубку и набрал номер, данный мне служащей страховой компании.

Никакого ответа.

– Может быть, вызвать его еще минут через десять? – спросила телефонистка.

– Пожалуйста, – сказал я.

Но телефон безмолвствовал и через десять минут, и через полчаса, и через час. Что ж, скорее всего, он уже подыскал себе другую работу и не вернется домой ранее пяти-шести часов.

Я отправился на пляж и провел там весь день, купаясь и загорая, но ни на минуту не забывал о Пурвисе. Около шести вечера вернулся к себе и снова позвонил.

Из трубки донесся грубый мужской голос:

– Вам кого?

– Я хотел бы поговорить с мистером Пурвисом.

– С кем? – рявкнул он.

– С мистером Пурвисом. Пур-ви-сом. Мне сказали, что с ним можно поговорить по этому телефону. Это вы?

– Вас неверно информировали. Он уже давно здесь не живет.

– В таком случае вы, может быть, подскажете, где его найти? Он не оставлял своего нового адреса?

– Нет-нет. Ничего он мне не оставлял, – снова рявкнул грубиян и повесил трубку.

Я застыл у телефона. Что делать? Взять справочник города Хьюстона и начать поочередно звонить всем Пурвисам, пока не наткнусь на нужного? А если он живет в семейном пансионе? Тогда телефон будет не на его имя. Черт бы его побрал! Но что-то все-таки надо делать, иначе так и свихнуться можно.

Когда я застегивал воротничок рубашки, внезапно раздался телефонный звонок. Одним прыжком я очутился у аппарата:

– Алло?

– Харлан?

Сердце мое бешено заколотилось: это был голос неуловимого Пурвиса.

Я перевел дыхание.

– Это опять вы? – сказал я по возможности спокойнее. – Что вам еще нужно?

– Узнать, много ли вам пришлось потратить времени и энергии, чтобы найти меня, – ответил он со смешком.

Откуда этот нахал мог узнать, что я его разыскивал?

– Чтобы найти вас? А на кой черт вы мне сдались?

– Откуда мне знать? Я просто подумал, что если вам вдруг захочется повидаться со мной, то вы могли позвонить в страховую компанию, но она только дезориентировала бы вас, дав мой старый адрес. А поскольку вы меня не искали, Харлан…

В голосе его продолжала звучать явная насмешка, и я понял, что он успел как следует просчитать каждый мой дальнейший шаг. Видимо, в компании у него были свои люди, и теперь он знал, что я заинтересовался этим делом. Ладно, примем правила игры.

– Продолжайте, продолжайте, – сказал я.

– Я подумал, что вам потребуется не более суток, чтобы заинтересоваться этим делом. Ведь компенсацию вы получили мизерную. И красотку на фотографии узнали, не так ли? Вы отлично держались, Харлан, когда я показал вам фотографию, но выдали себя несколько раньше, когда я описал ее наружность. Я не ошибаюсь?

– Согласен, – сказал я. – Мы с ней действительно где-то встречались. Только мне будет трудно вспомнить, где именно. Ведь у меня было много подобных куколок.

– Да, конечно… Впрочем, я и не рассчитывал, что вы сразу все вспомните.

– И вы знаете способ, который поможет мне все вспомнить?

На том конце провода раздался смешок.

– Конечно знаю! Иначе бы не позвонил вам. У меня есть небольшое деловое предложение. Возможно, оно вас заинтересует.

– Что ж, валяйте, выкладывайте. Посмотрим, в чем его суть. А не лучше ли вам приехать ко мне?

Он помолчал.

– Я жду телефонного звонка. И если уйду, рискую пропустить важное сообщение. Может быть, вы ко мне приедете?

Я не стал долго ломаться. Игра стоила свеч.

– Пусть так. Давайте ваш адрес.

Он продиктовал.

– Буду через два часа, – сказал я и повесил трубку.

Глава 3

Мне пришлось довольно долго ждать автобуса, и, когда я наконец прибыл в Хьюстон, было уже начало десятого. Над городом висела большая туча, и по тротуару постукивали капли дождя.

На автобусной станции я подозвал такси, эта поездка заняла не более десяти минут.

Улица, где жил Пурвис, была тихой и безлюдной. Шофер остановился перед двухэтажным домом, в вестибюле которого горела тусклая лампочка. Я расплатился и вышел из машины.

Пурвис жил на втором этаже. Я позвонил у входа. Через несколько секунд электрический звонок сработал, и парадная дверь открылась.

Лифта в доме не было. Я поднимался по лестнице, шагая через ступеньку. Почти из всех квартир доносились звуки телевизионной передачи. Квартира 303 оказалась первой с правой стороны. Не успел я взяться за ручку, как дверь открылась.

Кивнув мне и не сказав при этом ни слова, Пурвис пригласил войти и закрыл дверь.

Мы прошли в маленькую гостиную. Окно напротив двери выходило на улицу, но опущенная штора полностью его закрывала. Дверь слева вела в спальню, а справа – в столовую.

На стенах висело несколько репродукций – вроде тех, что обычно украшают приемную врача. Над столом приколоты несколько фотографий балерин, и все с автографами. У окна стоял очень приличный приемник. На фоне дешевой мебели он выглядел примерно так же, как тысячедолларовый банкнот на подносе добровольных пожертвований Армии спасения. Из приемника лились звуки классической музыки.

– Садитесь, Харлан, – сказал Пурвис, показывая мне на старый диван.

Он выключил приемник и уселся в кресло, пробормотав: «Сильфиды»… На нем были серые брюки и спортивная куртка с длинными рукавами. В комнате стояла духота, несмотря на работающий вентилятор.

– Ну, что вы можете мне предложить? – в упор спросил я его.

– Кеннон сшиб вас преднамеренно, – небрежно бросил он, закуривая сигарету. – Надеюсь, что и вы успели прийти к такому же выводу?

– Угу… Во всяком случае, такая мыслишка в моей голове появлялась. Но мне кажется, что он только ее собирался спровадить на тот свет.

– А мне думается, обоих.

Я вспомнил о действиях миссис Кеннон там, на берегу озера, и понял, что Пурвис, скорее всего, прав. Но я ничего не ответил. Раскрывать карты было еще рано.

– Что заставило вас подозревать не несчастный случай, а убийство? – спросил я. – Ведь по всем данным полиции это была обычная автомобильная катастрофа.

Он пожал плечами:

– Можно назвать это предчувствием, интуицией. В сущности, я и сам не знаю, да и какая разница? Но когда годами занимаешься подобными историями, появляется какой-то особый нюх, профессиональное чутье, что ли. Просматривая дела, всегда натыкаешься на какую-нибудь ненавязчивую деталь, которая заставляет задуматься, а в результате получается совсем новая картина. В вашем деле, к примеру, это была рана на голове Кеннона.. Рана очень страшная.

– Но ведь он мчался со скоростью сто пятнадцать миль в час. Авария на такой скорости – дело рискованное, одними синяками не отделаешься.

– Разумеется! Но его нашли сидящим за рулем. И на теле – в том числе и на лице – были лишь незначительные царапины, несмотря на то что удар был сокрушительной силы, он легко отделался. А вот голова сверху проломлена каким-то тяжелым предметом, причем по расположению и форме рана не очень похожа на те, какие получают в автокатастрофах… Обо что же он так стукнулся? О приборную доску? Но она ведь внизу. Правда, крыша над головой была искривлена и почти касалась его макушки, но она не могла быть причиной смертельной раны…

– В подобных катастрофах всегда случаются непонятные вещи. Никто, например, не мог объяснить, почему погибший вдруг оказывался без ботинок, причем крепко зашнурованных, а такие случаи бывали. Видимо, здесь та же ситуация.

Пурвис кивнул:

– Согласен. Но в этом случае было много и других странных и спорных деталей. Во-первых, он был не так уж и пьян. Во всяком случае, не до такой степени, как это решили вначале. Значит, он соображал, что делает, и сбил он вас преднамеренно, и об аффектированном состоянии говорить не приходится. А если учесть, что те, кого он на самом деле собирался убить, все еще находились на озере… – Он замолчал и цинично улыбнулся. – Ведь именно там вы и видели ее? Для меня в этом нет никакого сомнения. Короче говоря, если они все еще были на озере, то, чтобы попасть в город, обязательно должны были проехать мимо того места, где произошла катастрофа, не правда ли?

– Правда, – согласился я.

– Ну вот, видите!

– А почему вы решили, что Кеннон не был пьян?

Пурвис возразил:

– Я этого не говорил. Возможно, он и выпил, но немного. Ведь лабораторных исследований не делалось. От него, правда, попахивало виски, зато в отделении для перчаток была обнаружена почти целая бутылка. Она даже не разбилась. Посчитали, что он сильно пьян, только по той причине, что трезвый человек не мог нарочно совершить подобное. Для простоты и удобства. Понятно? Они просто приняли первое же предположение за аксиому, не дав себе труда поискать другое объяснение случившемуся. Но это вовсе не значит, что этого другого объяснения не существует в природе!

– А почему не сделали лабораторные анализы?

– Зачем их делать? Чтобы доказать, что он виновен? Это и так было ясно. И вам это сразу же сказали, едва вы пришли в себя. Об этом отлично свидетельствовали следы машин и их расположение на асфальте, поэтому экспертиза была никому не нужна, ее и не делали. Зачем же в столь ясном деле определять степень опьянения мертвеца?

– А для вашей компании?

– Для компании ничего не менялось. Какая разница – был он пьян или нет? Самое главное – он мертв, и, значит, страховку надо выплачивать, к тому же, когда я приехал, его уже успели похоронить. Как говорится, концы в землю. Я провел необходимое следствие и вскоре нашел кое-какие несоответствия. Даже лавчонку отыскал, где он купил ту последнюю бутылку виски. Правда, пришлось изрядно потрудиться.

– Последнюю бутылку? Откуда вы это знаете?

– О Боже мой! Ну конечно же ничего я точно не знаю. Он мог перед смертью выпить не одну бутылку, а потом выбросить их из машины, но в нашей профессии часто доверяешься статистике, а ей, как науке, угодно, чтобы это была та самая бутылка… Ну ладно, хватит рассуждений, давайте лучше перейдем к более важному делу.

– Валяйте!

Он откинулся в кресле и задумчиво посмотрел на меня.

– Поскольку вы пришли сюда, я могу сделать заключение, что вы не прочь восстановить справедливость за счет миссис Кеннон? – спросил он.

– Вы не ошиблись.

– Сразу хочу предупредить, что путь этот рискованный и незаконный.

– Это меня не смущает. Дело ведь идет о деньгах, не так ли? Она получила страховку?

Пурвис кивнул:

– Да… И к тому же после смерти Кеннона у нее осталось еще около трехсот тысяч. Богатая вдова.

Я немного подался вперед, а Пурвис продолжил:

– Что, если мы с вами остановимся на ста тысячах? И поделим их так: семьдесят пять и двадцать пять.

– Семьдесят пять – мне? – наивно спросил я.

Он отрицательно покачал головой и смущенно улыбнулся:

– Семьдесят пять – мне, старина.

– Вы что же, считаете, что покалечили вас, а не меня?

– К финансам это не имеет ни малейшего отношения, – возразил он. – Ведь это я обратил внимание на некоторые несоответствия. Кроме меня, больше никто не занялся ими.

– У вас есть еще что-нибудь?

– Что вы имеете в виду?

– Ну, свидетели, улики…

– Кое-что есть. Но этого может оказаться недостаточно. Вот тогда-то и появитесь вы.

– Я появлюсь только в том случае, если получу шестьдесят. Вот мой ответ!

Я решил, что будет слишком глупо соглашаться на такие условия. Нашел дурака!

– Пятьдесят, – со вздохом проговорил он.

И тут я понял, что без меня ему не обойтись.

Иначе он не стал бы привлекать меня к своему делу. Я ему действительно нужен!

– Шестьдесят, – повторил я. – И закроем этот вопрос. Вы не обратились бы ко мне, если бы не нуждались в моей помощи. Но я не из общества благодетелей.

Пурвис поморщился:

– Вы мне нужны так же, как зубная боль. Просто я хотел вас использовать в качестве психологического катализатора. Но в принципе могу обойтись и без вас.

– В таком случае успеха вам, приятель! – насмешливо сказал я, сделав вид, будто поднимаюсь, чтобы уйти.

– Считаете, не справлюсь? Я хохотнул:

– Разумеется! Вам необходимо лицо, которое могло бы стать свидетелем убийства. Скажем, не совсем уж без памяти и чтобы временами приходило в себя и давало членораздельно показания… Вот где основной пункт вашего психологического воздействия. А кроме меня, никто не сможет дать подобных показаний… Так как же?

– Ладно, не будем об этом… Как насчет холодного пива?

– Не откажусь.

Я уже вынудил его перейти к обороне и мысленно хвалил себя, что не пошел на поводу у этого умника, но теперь особенно нужно быть начеку, чтобы нанести удар. А удар я готовил чувствительный.

Мы прошли в столовую. Пурвис открыл холодильник и достал две бутылки.

– В сущности, – сказал я, – вы пускаетесь в авантюру, не имея на руках почти никаких козырей. И основываетесь лишь на том, что он не был пьян. – Я в упор посмотрел на него.

– Почему вы так думаете?

– Иначе и быть не может.

Пурвис холодно переспросил:

– Вы считаете, что у меня больше нет фактов?

– Ну, какие, например?

– Не будем сейчас об этом…

Я, решив, что рассуждений достаточно, схватил его левой рукой за отвороты куртки и, притянув к себе, наложил правую ладонь на лицо:

– Выкладывайте все, и немедленно…

Он не проявил ни малейшего сопротивления, позволил притянуть себя, словно кучу тряпья, но потом вдруг взорвался. Атака была просто стремительной. На меня со всех сторон посыпались пурвисы. Мощные удары приходились по ушам, по кадыку, по челюсти, я даже не успевал упасть, он держал меня на весу, а потом просто уложил на пол, будто старый матрац. Меня подташнивало, и все тело было словно парализовано и не думало мне повиноваться. Я попытался повернуться, но и этого не смог. На меня в упор уставилась целая коллекция пурвисов.

– На вашем месте я бы не стал повторять подобные штуки, – сердито сказал он, и мне показалось, что пурвисы заговорили со всех сторон.

Я попытался вздохнуть поглубже, но только закашлялся. Шкафы и холодильники кружились перед глазами, как кони на цирковой арене. Сколько времени продолжалась эта карусель, я понятия не имел. Наконец мне удалось продохнуть, но двигаться я еще не мог.

И тут мне показалось, что раздался звонок, но я решил, что это звон в ушах. Пурвис быстро перешагнул через меня и вышел в коридор.

– Молчите и не шевелитесь, – быстро сказал он и погасил свет в столовой.

Я остался в темноте, весь потный от боли, и пытался хотя бы отдышаться. О том, чтобы встать, не могло быть и речи. Проклятая скотина! Если бы мне удалось нанести ему хоть один удар, я сломал бы этого кузнечика пополам. А следующим ударом размазал бы его по стенке, но я сделал глупость, притянув его к себе. Ну ничего, еще не все потеряно… В этот момент я услышал, как входная дверь открылась и раздались голоса. К Пурвису кто-то пришел. Какой-то мужчина. Лежа в темноте, я слышал обрывки фраз.

– …Инспектор радио и телевизионной компании… Вы жаловались на плохое качество изображения и скучные программы… Помехи от соседних предприятий…

– Но у меня нет телевизора, – возразил Пурвис.

– Ах вот как? В таком случае прошу меня извинить.

Не за что… – начал Пурвис, но в тот же миг словно захлебнулся, попытался закричать и грузно рухнул на пол. От неожиданности я замер, забыв о своей собственной боли. В гостиной было тихо. Потом я услышал шаги, они направлялись в столовую. Что-то заслонило свет, идущий из гостиной, и я понял, что незнакомец стоит в дверях. Я затаил дыхание. Я не мог его видеть, потому что лежал позади холодильника, но с ужасом ждал, что он может заглянуть и сюда. В этот момент я был совершенно беззащитен. И не мог пошевельнуть даже пальцем. И он спокойно мог проломить мне череп ударом ноги, как какому-нибудь котенку.

Так прошло несколько мучительных долгих секунд. Наконец он повернулся, и шаги удалились. Судя по всему, он прошел в спальню. Потом снова вернулся в гостиную, и я услышал, как он выдвигает какие-то ящики, наверное, письменного стола. Зашуршали бумаги. Я пытался сдерживать дыхание – оно вырывалось из горла с таким свистом, что он мог услышать.

Наконец я пошевелился, удалось даже подняться на четвереньки. Если он сюда опять войдет, мне лучше встретить его стоя…

Послышался треск еще одного ящика, опять прозвучали шаги – по направлению к входной двери. Я бесшумно обогнул шкаф. Теперь мне была видна большая часть гостиной. Из-за дивана торчали ноги Пурвиса. Я с трудом продвинулся еще немного вперед и подобрался к двери. Выждав несколько секунд, решился наконец выглянуть.

Он стоял на пороге. Сперва я увидел его ботинки, потом взгляд мой поднялся выше. Мужчина был рослым. Он стоял ко мне спиной и наблюдал, не поднимается ли кто-нибудь по лестнице. Шляпы на нем не было. Волосы короткие, ежиком. Наконец он бесшумно вышел и закрыл за собой дверь. Лица его я так и не увидел.

Тихо вздохнув, я прислонился к холодильнику, не веря, что остался цел. Одежда была мокрой от пота.

Отдышавшись наконец и немного успокоившись, я на ватных ногах прошел в гостиную и взглянул на Пурвиса. Он лежал на спине, взгляд его был устремлен в потолок. Правая рука неестественно вывернута. Он, вероятно, успел поднять ее, защищаясь, но удар был так силен, что сломал ему руку и пробил череп. Я поискал глазами предмет, которым воспользовался убийца, но не нашел ничего похожего. Видимо, тот унес его с собой.

Трагедия разыгралась так стремительно, что я не сразу подумал о мотивах. Пока ясно было только одно: нужно сматываться, да побыстрее. Если меня здесь застанут, мне будет очень трудно объяснить, зачем я нахожусь в комнате человека, которому только что проломили череп.

Как ни странно, у меня хватило сообразительности обернуть ладонь носовым платком, прежде чем взяться за ручку двери. На лестничной клетке никого. Я осторожно вытер ручку двери с наружной стороны и тихо сполз по лестнице, держась за стену. Из квартир по-прежнему доносились звуки телевизионной передачи, чей-то смех. Наконец я очутился на улице и, дрожа как осиновый лист, поскорее свернул за угол. Меня никто не видел…

«А шофер такси? – пронеслось в мозгу. – Он-то наверняка вспомнит, что подвозил меня к дому Пурвиса. Он, правда, меня почти не видел и не сможет точно описать». Это немного успокаивало. Главное, побыстрее уйти отсюда.

Я прошел довольно большое расстояние и никого не встретил, кроме негритянки, которая даже не взглянула на меня. Наконец вошел в тускло освещенный бар и заказал пива. Музыкальный автомат наигрывал какую-то непритязательную мелодию. Сидя на табурете между пухленькой блондинкой, пьяной в стельку, которая липла к своему спутнику, и худенькой рыжеволосой девушкой, я пытался разобраться в случившемся и сообразить, что же мне делать. Если шофер вспомнит обо мне, а полиция узнает, что я искал Пурвиса, мое положение станет весьма трудным.

Я постарался взять себя в руки. Никто не видел, как я уходил из дома. Однако вполне вероятно, что кто-нибудь заметил настоящего убийцу. Мы с ним приблизительно одного роста, и полиция наверняка наложит свою лапу на того, кого найдет первым. Ну а мне что делать? С чего начать? Пурвис мертв, выходит, придется отказаться от нашего дела только потому, что какой-то негодяй раскроил ему череп?

Но кто же это мог быть? Неужели еще одна жертва шантажа Пурвиса? Тогда почему он не узнал убийцу и спокойно впустил неизвестного в дом? А ведь он так легко обманул Пурвиса, сказав, что из телевизионной компании. Да и Пурвис вряд ли подозревал какую-либо угрозу своей жизни, иначе не позволил бы разделаться с собой так просто. В этом я очень хорошо убедился на собственном опыте. А у того, наверное, была спрятана в рукаве какая-нибудь палка или кусок трубы…

И тут вдруг меня осенило… Я, кажется, понял, что теперь нахожусь в очень выгодном положении. Спокойно, Харлан, старина, не торопись, если не хочешь еще неприятностей. Надо только все тщательно взвесить и обдумать. Нельзя допустить ни малейшей ошибки, иначе и меня постигнет участь Пурвиса.

Глава 4

Я остановил такси и успел на автобус, уходящий в Галвестон. Вернулся я к себе в номер далеко за полночь. Скинул пропитанную потом одежду, принял душ, затянулся сигаретой и лег в кровать.

Дело нужно было рассмотреть со всех сторон. Пока мне было не ясно, что нужно делать. Главное – не рисковать, иначе история грозила адскими опасностями. Похоже, я был прав. Этот человек по меньшей мере был уже дважды убийцей, и я нисколько не сомневался, что при вынужденных обстоятельствах он не станет особенно размышлять и в третий раз.

Странно, что Пурвис не узнал его, а. ведь он, похоже, сообразил, что у миссис Кеннон есть любовник, который ростом и фигурой походит на меня. И тем не менее попался на удочку.

Наверное, ездил к миссис Кеннон поразнюхать что и как и выдал себя с головой. Бедняга Пурвис! Теперь мне было жаль его. Зато теперь у меня появилось преимущество: я знаю, каков убийца хотя бы внешне. Кроме того, убрав Пурвиса, он успокоится, думая, что опасность миновала, и рано или поздно раскроет себя.

Кеннон мчался со скоростью сто пятнадцать миль в час, и единственное, что он мог увидеть в соседней машине, – это силуэт водителя за рулем. Того же, кто прятался, или пытался спрятаться, заметить было практически невозможно. Чтобы принять быстрое решение, Кеннону нужно было быть абсолютно уверенным, что в машине находятся именно те, кого он искал или выследил. Я знал, что миссис Кеннон была у озера. Медленно проезжая мимо, в тот вечер я видел ее возле проселочной дороги. Заметив мою машину, она сделала несколько быстрых шагов вперед, но, поняв, что обозналась, снова спряталась в придорожных зарослях кустарника. Тогда было еще не совсем темно, и она, как я понимаю, могла хорошо разглядеть машину. Значит, ожидала она не своего супруга, поскольку у Кеннона был серый «кадиллак», а совсем другого. Того, чья машина была похожей на мою. Вот в этом случае все сразу становится на свои места.

Я закурил и перешел к главному пункту своих выкладок.

Чтобы вернуться домой со своим любовником, миссис Кеннон обязательно должна была проехать мимо того места, где произошла авария. Заметив машину Кеннона, они остановились, чтобы посмотреть, в чем дело. Кеннон был без сознания и, естественно, не мог защищаться. Он хотел убить их, а теперь сам лежал совершенно беспомощный. Более удобного случая и не придумаешь. И подозревать их некому, вокруг безлюдье и темень. Их, кстати, никто и не заподозрил. Никто, кроме Пурвиса. Но, собирая улики, он так их напугал, что они уничтожили и его. А теперь они не остановятся перед тем, чтобы убрать и меня. Конечно, если я совершу ошибку… Значит, свою роль мне надо сыграть так безупречно, чтобы и комар носа не подточил. Мой удар должен быть первым.

До настоящего времени у меня не было никаких поводов для подозрений, кроме присутствия миссис Кеннон в районе озера и безжалостного убийства Пурвиса. Но и этого теперь вполне достаточно, чтобы напугать их. Напугать до такой степени, чтобы они во всем мне повиновались.

Я погасил сигарету и сунул голову под подушку. Но заснуть долго не мог – мне все мерещился шофер такси. Кроме того, были и еще улики: Пурвис дважды звонил мне в Галвестон, о чем я совершенно забыл. В регистрационной книге на телефонной станции нетрудно будет найти эту запись. Меня это совсем не устраивало, хотя я и не убивал Пурвиса.

Проснувшись очень рано, я почувствовал, что горло мое еще не отошло. Проклятое дзюдо, чтоб оно провалилось в тартарары! То ли дело футбол. Честная и красивая игра…

Я спрыгнул с кровати. Надо было сделать массу вещей еще до того, как обнаружат Пурвиса. И если я не хочу, чтобы меня постигла его участь, следует действовать быстро и решительно.

Я побрился, принял душ и позавтракал в ресторане. В газетном киоске в холле отеля я купил газету. Об убийстве – ни слова. Меня это удивило. Но потом я понял, что, когда произошло убийство, газета уже была в наборе, и потому если и будут сообщения, то только в завтрашних выпусках. Да и вообще, может пройти достаточно времени, прежде чем они обнаружат труп.

«Что ж, мне это на руку, – подумал я, – чем больше пройдет времени, тем меньше вероятность, что шофер вспомнит обо мне».

Возвращаясь в номер, я остановился у бюро администратора и попросил счет. Заодно заказал телефонный разговор с Джорджем Греем из Форт-Уэрта. Мне повезло, я поймал его как раз в тот момент, когда он появился в своем кабинете. Вместе с отцом мой старый приятель руководил небольшой нефтяной компанией.

– Кто его спрашивает? – спросила секретарша.

– Джон Харлан.

Джордж взял трубку:

– Это ты, старая обезьяна? Почему не приехал к нам? И где ты вообще околачиваешься?

– В Галвестоне.

– Я читал в газете, что тебе не повезло, – сказал он. – Ну и как дальше собираешься жить, Джонни?

– Еще не решил, но звоню тебе…

– Послушай, приезжай-ка ты лучше к нам. Тут и поговорим. Нам как раз нужен толковый работник, а поскольку ты у нас уже служил два года, то лучше мы примем тебя, чем кого-то другого. Или ты решил отдохнуть до следующего сезона?

– Нет, я окончательно выбыл из строя. Разговоры о следующем сезоне хороши только для газет. Но чем заняться, я еще не решил, поскольку хочу хорошенько отдохнуть. Вот я и подумал насчет твоего домика у озера. Он тебе сейчас не нужен?

– Нет… Что ж, хорошего тебе отдыха, старина! Ключ у тебя есть?

– Нет. Я же возвратил его тебе по почте.

– Ах да! Совершенно верно. Тогда вооружись ломиком и вскрой дверь, а потом поставь новый замок. Хотя нет, тогда придется переставлять все замки. Проще послать тебе ключ.

– Вот я и хотел тебя попросить. Только отправь его в Уайлс, до востребования. Я там буду некоторое время.

– Сегодня же вышлю. Жаль, что я сейчас очень занят и не смогу провести время с тобой. Налови побольше рыбы. Твое снаряжение еще там?

–Да.

– Что ж, надеюсь, в дальнейшем тебе повезет больше. Это будет только справедливо.

– Такова жизнь, – философски ответил я, гася сигарету в пепельнице. – Кстати, ты знал этого Кеннона? Пьянчугу, изувечившего меня?

– Встречался с ним пару раз. А что?

– Просто так. Кто-то говорил, что у него тоже дача в тех местах.

– Да, конечно. Но познакомился я с ним не там. Совершенно случайно встретились на Миссисипи, на перепелиной охоте. Он произвел на меня плохое впечатление. Не люблю таких.

– Почему?

– Шалый какой-то. Странно, что еще раньше не свернул себе шею. У него была странная манера веселиться: стрелял в птиц только для того, чтобы посмотреть, как они разлетаются на куски. Понимаешь, что я имею в виду?

– Он охотился на перепелок?

– Нет… Стрелял по ласточкам, по воробьям, по красногрудкам. Ты видел когда-нибудь, как их разрывает на куски?

– Нет, но думаю, зрелище препротивное!.. Минуты две мы вспоминали о наших школьных годах. Я хотел спросить его, что он знает о миссис Кеннон, но не решился. Ведь я отправляюсь на рыбную ловлю. Не надо давать людям повод думать иначе.

Повесив трубку, я подсчитал свои финансы, все, что снял здесь со своего счета. Кроме того, у меня оставалось еще девятьсот долларов в дорожных чеках. Этого должно было хватить на первое время.

Мне нужно было купить машину. Свой «бьюик» я продал сразу после того, как его починили, а деньги, полученные за него, положил в банк в Оклахоме вместе с теми деньгами, которые получил по страховому полису. Но перевод оттуда займет довольно много времени, а я торопился.

Уложив вещи в два чемодана, я покинул отель и сел в автобус на Хьюстон.

На автовокзале я сдал чемоданы в камеру хранения и вышел на улицу.

Несмотря на утро, воздух был тяжелым и душным. Купив газету, я зашел в кафе с кондиционерами и заказал холодный чай. И снова нигде не упоминалось о Пурвисе.

На последней странице я посмотрел объявления о продаже автомобилей. Ближайший пункт находился неподалеку от кафе, и я отправился туда пешком. Площадка была запружена машинами, и продавцы, узнав, что я собираюсь купить автомобиль, облепили меня со всех сторон. Но их рвение немного ослабло, когда они узнали, что я собираюсь покупать в кредит, живу на территории другого штата и неимею постоянного места работы. Я постарался убедить их, что это все пустяки, а сам мучительно думал о том, что же делать. Ведь пока мне переведут деньги из Оклахомы, я потеряю много времени. В лучшем случае – сутки. Но милые продавцы продолжали уверять меня, что наличные деньги – это одно, а кредит – совершенно другое.

– Конечно, конечно, – задумчиво ответил я и уже на выходе заметил «Шевроле-55» ценой в пятьсот девяносто пять долларов. Я заглянул в машину, стукнул ногой по покрышке и вышел на улицу с равнодушным видом.

Оборотистые ребята что-то смекнули, выскочили за мной, вернули почти силой и уверили, что смогут отдать за пятьсот двадцать пять. Тогда я проверил машину. Мотор работал неплохо, руль тоже функционировал нормально, и я предложил им четыреста двадцать пять. Они в свою очередь сбавили цену до пятисот, и в конце концов мы сговорились за четыреста семьдесят пять. Торговаться – это я умел всегда. За эту цену они еще и вымыли мне машину.

Добравшись до автовокзала, я забрал свои чемоданы и посмотрел на часы: половина второго. Мне нужно было еще кое-что купить. В магазине подержанных вещей я приобрел пишущую машинку, бинокль и кольт 45-го калибра. Потом, поразмыслив, зашел в спортивный магазин и купил патроны. Все это мне и самому не очень-то нравилось, но то, что я затевал, не было детской игрой.

Уложив все в машину, я отправился на поиски хорошего магнитофона. Потратив часа два, я наконец нашел то, что нужно, – отличный, очень чувствительный портативный магнитофон. Положив его в «шевроле», я вернулся к перекрестку и купил последний выпуск газеты. Вот он! Заголовок я увидел почти сразу и проглотил в один момент все объявление.

«УБИЙСТВО ЧАСТНОГО ДЕТЕКТИВА

Сегодня в своей квартире на Кэролайн-стрит был обнаружен труп Уинстона Л. Пурвиса, частного детектива и следователя страховой компании. Пурвис умер от удара по голове тяжелым металлическим предметом. Удар был нанесен со страшной силой. Орудие убийства, к сожалению, найти не удалось. Следов убийцы почти не обнаружено. Ясно пока только одно: убийство совершено человеком высокого роста и большой физической силы».

Вот, собственно, и все. Подробности, видимо, появятся завтра. Но и в этом сообщении было достаточно сведений: адрес Пурвиса, характеристика убийцы. Я понадеялся, что мой шофер не сидит сейчас за рулем и не читает от безделья газету.

Время было дорого. Я сел в «шевроле», нажал на акселератор и влился в поток машин. До скорой встречи, миссис Кеннон.

Глава 5

Уайлс…

Фары машин буравили темноту. Я старался воскресить в памяти эту дорогу – Уайлс – самый большой городок в округе, построенный в старом стиле вокруг площади и красной кирпичной гостиницы. В центре площади – сквер, по которому с раннего утра до позднего вечера прогуливаются местные пижоны. Таким когда-то был и я. Похожих городков много на юге страны.

Если вы думаете, что в них некому потерять триста тысяч, вы глубоко заблуждаетесь. В таких городках полно семей, которые за несколько поколений разбогатели на торговле хлопком, маслом или содержании пристаней и подобных вещах.

Добрался я до Уайлса в одиннадцатом часу вечера. Я понимал, что, двигаясь на этот свет в конце туннеля, рискую свернуть себе шею. Но все это не имело никакого значения, главное, что деньги у миссис Кеннон есть. Я знал, что они у нее есть, а все остальное было для меня ерундой.

Я пытался припомнить расположение главных зданий и план городка. Кажется, там был отель на центральной площади. Мне было важно, чтобы он оказался именно там. Я был тут около пяти месяцев назад, но все еще хорошо помнил вид главной площади…

Как только я снова смог водить, я сел за руль починенного «бьюика» и поехал в Оклахома-Сити. Так что в Уайлсе я был и дарю его вам. В Оклахоме я получил несколько дополнительных медицинских справок насчет ноги. Конечно же все врачи в один голос подтвердили, что местный гений медицины потрудился на славу и мне просто повезло. Еще бы. Я и не сомневался в этом!

В городке было два-три пустовавших мотеля, но я миновал их, так как хотел найти именно ту гостиницу, которая была мне нужна.

Шоссе из Хьюстона проходило с юго-запада, огибало южную часть города и шло затем на восток. На улицах было уже пустынно. Я поехал в том направлении, где, помнится, должен быть отель. И не ошибся. Отель я увидел именно там, где и ожидал, с восточной стороны. Вывеска «Отель Эндерса» помещалась между магазином готового платья и ювелирным. Оба они были уже закрыты, но ярко освещены. Я развернулся и подрулил ко входу в отель.

Я спустился в кофейню, миновал холл и подошел к бюро администратора. Работал вентилятор, но он только без толку гонял спертый воздух, который ничуть не свежел от этого. Около сигаретного автомата горела лампа. Рядом был дешевый книжный киоск. За столом сидела полная женщина с седыми, коротко остриженными волосами и бульдожьим выражением лица. Она читала журнал. В кресле напротив, развалившись, спал молодой негр в серой куртке и огромных сапогах. Верзила был метров двух с лишним.

Женщина устало подняла на меня глаза:

– Что вам угодно?

– У вас найдется номер с ванной и окнами на улицу?

Она кивнула.

Я заполнил карточку. Она наклонилась вперед и окликнула негра:

– Раймонд!

Тот продолжал крепко спать. Я отложил заполненную карточку и оглянулся. Женщина снова окликнула:

– Раймонд!

Тот негромко заворчал и шевельнул ногой, видимо, посчитав, что этого вполне достаточно.

– Оставьте его, – усмехнулся я. – Могу и сам отнести чемоданы.

– Гараж во дворе за отелем, – сказала дежурная. – Ваш номер третий по коридору. – Она кивнула в сторону лестницы. – А чемоданы можете внести через черный ход.

Я завел машину в гараж и достал из багажника вещи. Кольт и бинокль лежали в чемодане, а пишущая машинка осталась в багажнике, поскольку она мне была пока не нужна. Забрав чемоданы и магнитофон, который в упаковке тоже был похож на небольшой чемоданчик, я прошел через черный ход в отель.

Мой номер представлял собой типичный образчик комнаты отеля третьей категории. Металлическая кровать, простое покрывало, ветхие ковер и комод. Лишь одна вещь привлекала мое внимание – окно. Правда, штора была опущена и ничего сейчас не было видно, но интуиция подсказывала мне, что оно выходит именно туда, куда мне нужно. Погасив свет, я поднял штору и выглянул в окно. Что ж, отлично! Лучшего нельзя было и придумать. Отсюда был виден весь сквер. И если этот тип живет в Уайлсе, я рано или поздно увижу его. Деться ему просто некуда.

Из кинематографа повалила публика – видимо, окончился сеанс. Другие торчали в закусочной в конце улицы.

Я опустил штору, отошел от окна, раскрыл чемодан и нашарил бинокль. Потом устроился у окна и начал налаживать видимость. Люди сразу же приблизились ко мне – красивые девушки, девочки. Похожих на миссис Кеннон я не увидел, но высоких мужчин было великое множество. Я же находился в Техасе, а здесь много рослых людей. Да, нелегкая работенка мне предстоит.

Рассматривая сквер, я увидел на противоположной стороне светящуюся надпись, частично скрытую от меня крышей дома: «ннон моторе». Должно быть, это как раз то, что мне нужно. «Кеннон моторе» – так называлась фирма, принадлежавшая покойному. Я знал, что в числе нескольких других предприятий у него было еще и автомобильное агентство. Мне была видна большая часть выставочной площадки, я даже смог разглядеть машины, дверь в контору, запасные части на стеллажах.

Убрав бинокль в футляр, я распаковал магнитофон. Нужно было как следует проверить качество его записи. Установив его позади письменного стола, включил на запись. Сверху набросил одеяло и еще свою куртку. Тогда, когда наступит решающий час, ради которого эта игрушка и куплена, он, конечно, не будет так укутан в нужной мне обстановке, зато там, где ему придется работать, почти наверняка более просторное помещение.

Затем я открыл кран в ванной. Через некоторое время закрыл его и стал насвистывать песенку. Потом вернулся в комнату, походил, снял телефонную трубку.

Когда дама с физиономией бульдога ответила мне, я попросил:

– Пожалуйста, разбудите меня в шесть часов.

– В шесть часов? Хорошо, сэр.

Вынув из кармана мелочь, я кинул ее на комод. Из открытого окна доносились ночные шумы, звук голосов, шагов; вот рядом с отелем со скрипом затормозила машина, и мужской голос произнес:

– Салют, красотка!

Я решил, что этого вполне достаточно. Перемотав ленту и включив воспроизведение, я поставил магнитофон на самую малую громкость. И тем не менее услышал, как полилась вода, скрип своих ботинок по линолеуму, свист, разговор с дежурной по телефону. Магнитофон закончил блестящую демонстрацию своего качества словами: «Салют, красотка!»

«Отлично», – решил я, снова перемотал ленту и спрятал аппарат в футляр.

Потом разделся и погасил лампу. Было так душно, что простыня буквально прилипала к телу. Тогда я включил вентилятор. Стало немного лучше. «Пятьдесят тысяч, семьдесят пять, сто… Несбыточная мечта! – размышлял я. – Если мне удастся их заполучить, значит, я просто везунчик…»

Проснулся я, когда еще не было шести, и, не успев протереть глаза, почувствовал, что буквально сгораю от нетерпения. Начинался большой день. Это точно.

Спрыгнув с кровати, я подошел к окну и немного отодвинул занавеску. В столь ранний час сквер был еще пуст. Утро казалось прохладным и необыкновенно бодрящим. Оно напомнило мне городок моего детства, когда со всеми причиндалами для рыбалки я, мальчишка, бывало, летел на велосипеде таким же ранним утром по свежей деревенской траве, мокрой от росы, к маленькой речке.

«Ты, сентиментальный олух!» – выругался я, вспомнив все, что привело меня сюда, и почувствовал себя человеком, перешагнувшим через труп.

Вот около кинематографа открылось кафе, рядом с ним остановилось несколько машин. Из них вышли двое парней с какими-то коробками.

«За работу», – сказал я себе и первым делом отправился под душ. Из ванной меня вытащил звонок телефона. Вероятно, администраторша, чтобы разбудить меня. Но звонил мужчина. Значит, женщина с седыми волосами и Раймонд уже сдали дежурство.

Спустившись в холл, я убедился в этом. За конторкой сидел человек лет пятидесяти. Вид у него был довольно приветливый. Карие глаза дружелюбно поблескивали за стеклами очков в стальной оправе. Улыбка у него была очень располагающая. Я положил ключ от номера на стол.

– Доброе утро.

– Доброе утро, сэр, вы пока остаетесь у нас?

– Точно не знаю. Вообще-то я еду на озеро отдохнуть и порыбачить, но, возможно, задержусь до завтра. Не очень хорошо себя чувствую. Наверное, съел вчера вечером что-нибудь не совсем свежее.

– Боли в желудке? – участливо спросил он.

– Да нет, болей нет. Просто немного желудок расстроился. Пойду выпью апельсинового сока или кофе. И приму пару таблеток. А потом будет видно.

Я отправился в кафе. Там уже сидели несколько человек – в основном люди в касках и два-три дорожных рабочих. Симпатичная блондинка подала мне тосты и чашку кофе. Проглотив этот скудный завтрак и купив две пачки сигарет, я вернулся в отель.

– Полегчало? – спросил меня дежурный.

– И сам еще не знаю. – Я взял со стенда две потрепанные книжки, положил на стол пятьдесят центов и забрал свой ключ. – Пойду полежу немного. Скажите горничной, чтобы в мой номер не заходила. Она сможет убрать его попозже.

– Хорошо, – сказал он и добавил: – Вообще-то можно позвать врача, если хотите.

– Нет, не беспокойтесь. Уверен, ничего серьезного нет. Просто отлежусь немного.

Я поднялся к себе. Поскольку солнце уже начинало припекать, я разделся и, достав бинокль, положил его под окном на ковер. Туда же, к наблюдательному пункту пристроил пачку сигарет, спички и пепельницу. После этого уселся на ковре и приподнял занавеску. Отсюда я мог свободно и без помех наблюдать почти за всем сквером, который был у меня как на ладони, а меня самого совершенно не было видно. Эта сторона отеля до полудня должна быть в тени.

Я выкуривал сигарету за сигаретой. Время текло. Вот уже солнце осветило огромную витрину «Кеннон моторе», я действительно не ошибся. Иногда перед ней останавливались машины. Из них выходили люди и исчезали внутри. К тем, кто был высокого роста, я внимательно приглядывался, не пропуская ни одного мало-мальски похожего типа. Но пока никто из них ничем не походил на меня. Или цвет волос не тот, или фигура, или еще что-нибудь.

Постепенно меня начало раздражать безрезультатное сидение на полу. Я переменил положение, пытаясь размять затекшие ноги. Колено опять заныло, как только я неловко повернул ногу. Вспомнив свои шрамы, я снова проклял этого безмозглого пьяницу. Кто из двоих мерзавцев больше виноват во всех моих проблемах? Мистер Кеннон? Или тот, второй подонок, прикончивший Пурвиса и теперь связанный со мной одной веревочкой? Проклятье! Он ведь мог быть кем угодно и откуда угодно – из Кокомо, Таксон, штат Аризона. И не иметь никакого отношения к Кеннонам и всей этой паршивой истории. Может быть, люди, связанные с Пурвисом какими-то делишками и стоявшие с ним на одной дорожке, давным-давно убрали его, а я теперь ввязался и в это? С чего я взял, что убийство Пурвиса имеет отношение к миссис Кеннон и ее наследству? Все в этой истории шло, как в третьесортном фильме.

Внезапно что-то словно толкнуло меня. Я схватил бинокль и снова направил его на «Кеннон моторе». У входа, положив руку на дверную ручку, остановилась молодая женщина. Но это была явно не миссис Кеннон. Девушка была блондинкой в голубом платье и белых туфельках. На руке висела белая сумочка на длинном ремне. Казалось, девушка ждала, что перед ней распахнут дверь. Я перевел бинокль в том направлении, куда она смотрела, и невольно затаил дыхание. Но в следующее мгновение разочарованно вздохнул: мужчина, подошедший К ней, был, правда, очень похож на меня, но у него оказались слишком длинные волосы. Ко всему прочему еще и светлые. Тем не менее я проследил и увидел, что они прошли через весь зал и исчезли в конторе. У девушки были очень красивые ноги.

Похоже, здесь работало много людей, поэтому я все время держал бинокль наготове и следил за сквером. Вскоре начали открываться магазины, на тротуарах стало шумно, и наблюдать было все труднее.

Неожиданно я почувствовал, как кровь прилила к голове: к площадке перед залом подкатил открытый «шевроле», а за рулем сидел мужчина с широкими плечами и непокрытой головой. У него были темные волосы. В следующее мгновение машина свернула на боковую улицу. И он был похож на меня, и машина похожа на мою. Я буквально прилип к стеклу, стараясь ничем не выдать себя. Все говорило о том, что именно этого человека я ждал. Я перенес все свое внимание на боковую улочку, но он оттуда не появился.

Что там у них? Гараж или какие-нибудь склады? Ведь магазины и конторы располагались вокруг сквера.

На углу – доходный дом, рядом – универсальный магазин и бакалейная лавочка. Ближе ко мне – парикмахерская и маленькая лавчонка ювелира. За бакалеей магазин спорттоваров, а сразу за ним – красильня. Я рассматривал поочередно все фасады и двери. Незнакомца нигде не было видно. Магазины, кроме красильни и спорттоваров, были уже открыты. На всякий случай я снова прошелся взглядом по всей улице и даже вздрогнул: оказывается, дверь в магазин спорттоваров тоже была открыта. Я стал внимательно приглядываться к витрине. Там было выставлено, в частности, много всяких штучек для рыбной ловли. Я перевел бинокль на вывеску. «У Талланта». Что ж, проверить все равно надо. Чтоб потом не грызли сомнения.

Я взял телефонную книгу. Полистав ее и найдя нужный номер, вернулся на наблюдательный пункт вместе с телефоном. Длина шнура позволяла это. Укрепив бинокль в нужном направлении, я поднял телефонную трубку.

– Прошу вас, 22-79, – сказал я, когда мне ответил служащий отеля.

– Минутку…

Я слышал, как он набирает номер. Потом там, в магазине, сняли трубку, и я сразу же посмотрел в бинокль. Да, несомненно, это был он, человек из «шевроле». Я затаил дыхание.

– Алло! Магазин спорттоваров «У Талланта»! Странно было видеть, как шевелятся его губы, и одновременно слышать его голос.

– Простите за беспокойство, – сказал я, – надеюсь, не оторвал вас от срочной работы? Я только хотел узнать, как сейчас клюет рыба на озере Свенсон?

– По имеющимся у нас сведениям, неплохо. Лучше всего на живца. А кто со мной говорит?

– Вы меня не знаете. Я из Бьюмонта. Один из друзей посоветовал обратиться к вам. У Джорджа Талланта, сказал он, отличная память. Простите, я говорю с Таллантом, не так ли?

– Да, только зовут меня не Джордж, а Дэн, – поправил он.

– Дэн? Ну конечно же Дэн! Прошу прощения. Значит, вы говорите, клев там неплохой?

Я внимательно следил за каждым его движением и был почти уверен, что это он убийца Пурвиса. Правда, чтобы окончательно убедиться, надо было увидеть его в том же положении, в каком он был, уходя из квартиры. Мелькнула неплохая мысль.

– Кстати, – прервал я его, – у вас, случайно, не найдется спиннинга с длинной леской?

– Нет, сейчас нет… Хотя подождите, я проверю.

Я наблюдал, как он выпрямился и пошел к полке с принадлежностями для рыбной ловли. Я отчетливо видел его в бинокль. Да, теперь сомнений не было: это он! Та же широченная спина, те же плечи, приплюснутые уши, темные, коротко стриженные волосы, то же ощущение молодости и огромной физической силы. Все. Я знал, что разговаривал с убийцей Пурвиса.

Глава 6

Повесив трубку, он исчез в глубине магазина. Я опустил бинокль и отнес телефон на место. Мне повезло. Все хорошо, старина, просто отлично! Для начала не так уж мало сделано. «Ты молодчина, Харлан», – сказал я себе. Трудно было даже предположить, что мне может так повезти. Но опасный трюк только начинался. Следующий номер – вдова. Значит, теперь пора переключаться на миссис Кеннон. Я здесь, моя кареглазая!

Я побрился.

Половина десятого. Наносить визит даме еще слишком рано, тем более что приглашения у меня нет. Но и откладывать посещение не имеет смысла – иначе можно не застать ее дома. Если же предварительно позвонить ей, то, вполне возможно, нам никогда не доведется встретиться. Меня ей точно не хочется видеть. Я холодно улыбнулся своему отражению. И мои слова ей тоже не понравятся, тем более что особенно невыносимым я буду именно в первые сутки. Конечно, если все пойдет так, как я рассчитал.

Надев серые брюки и спортивную куртку, я оглядел себя в зеркале. Можно идти.

Адрес был в справочнике: Шервуд-Драйв, 324. Спрятав бинокль и револьвер в чемодан, я проверил, хорошо ли заперт магнитофон, и спустился в холл.

Чтобы не засвечиваться на площади, я поехал в северном направлении, добрался до заправочной станции, наполнил бак и спросил у служащего, как добраться до Шервуд-Драйв.

То была короткая улочка на юго-восточном склоне холма, с которого был виден весь городишко, причем чем выше я поднимался, тем вид был живописнее.

Шервуд-Драйв состояла из четырех кварталов. Последний из них насчитывал всего три дома. Я замедлил скорость, разглядывая номера на домах. Вот он.

Дом Кеннонов был последним с левой стороны. Неподалеку, почти сразу за окраинной ограничивающей линией, начинались заросли кустарника, переходившие в небольшой лесок. Такой расклад мне понравился, но особенно рассматривать окрестности времени не было. Если она увидит из дома меня, околачивающегося тут, то, чего доброго, может и улизнуть куда-нибудь. Остальные дома были с лужайками, белыми мощеными дорожками. Я остановил «шевроле» напротив, возле большой лужайки, и перешел через улицу.

Особняк был в колониальном стиле, из светлого кирпича. Крыша выложена выщербленными кварцевыми плитами. К дому вела дорога, окаймленная двумя рядами кустов, заканчивалась она широкой асфальтированной площадкой. От нее отходили две дорожки: одна – в гараж, другая – к улице, как раз напротив лужайки. Гараж на две машины являл собой как бы продолжение дома. Обе двери его были заперты. Значит, миссис Кеннон еще дома. Птичка не упорхнула.

Солнце уже пекло нещадно. Было трудно дышать. Я быстро прошел по дорожке к дому. Перед домом красовалась цветочная клумба, и негр в соломенной шляпе поливал цветы, не обращая на меня внимания.

Занавески на окнах были задернуты.

«Действовать надо осторожно, – сказал я себе. – Ты ее совсем не знаешь».

Я позвонил. Негр выпрямился, вытер лицо рукавом и взглянул на меня.

– Вы не знаете, миссис Кеннон дома?

– Думаю, что дома, сэр, – ответил он, снова принимаясь за работу.

Я поднял руку, собираясь позвонить второй раз, но дверь отворилась, и на меня равнодушно уставилась молодая негритянка со шваброй в руках. Она жевала резинку.

– Миссис Кеннон дома?

– Сейчас посмотрю… Как о вас доложить?

– Мистер Уоррен, – буркнул я.

– Одну минутку, мистер Уоррен.

Она скрылась в доме, оставив дверь полуоткрытой. Мне была видна небольшая прихожая. Дверь слева, вероятно, вела в гостиную. Может быть, мне не следовало называться Уорреном? Но эта фамилия была похожа на мою настоящую. Всегда можно соврать, что прислуга перепутала или не расслышала.

Негритянка вернулась.

– Миссис Кеннон дома, – сказала она, – вы можете подождать ее в гостиной.

Мы прошли в гостиную.

– Она сейчас придет, – добавила милашка и вышла. Я быстро осмотрелся. До прихода миссис Кеннон надо было успеть посмотреть, что где находится, чтобы потом можно было легко ориентироваться. По всей вероятности, мне не придется иметь дело с собакой. Во всяком случае, сейчас собаки в доме не было, иначе она уже дала бы знать о своем присутствии. Во дворе тоже не было видно собачьей конуры. Застекленная задняя стена гостиной выходила во двор, и, хотя на ней висела тонкая газовая занавеска, я хорошо рассмотрел весь двор.

Его окружала каменная стена высотой приблизительно в три фута. А дальше – пустырь с редкими деревьями. Подойти к дому с этой стороны нетрудно, но вот проникнуть в помещение – задача посложнее.

То, что в доме работали кондиционеры, я отметил сразу, едва вошел в прихожую, и это мне совсем не понравилось. Когда работает кондиционер, окна и двери должны быть плотно закрыты.

Я осмотрел гостиную. В одном конце – отделанный бронзой камин. Слева – дверь, она, несомненно, вела в кабинет или библиотеку, поскольку я увидел там полки с книгами и чучело какой-то рыбы. Перед камином стояли кресла и большой диван, углом к нему – длинная кушетка. Перед ней – кофейный столик и еще три огромных кресла, а по бокам – лампы под красным абажуром на подставках. Провода от ламп уходили за кушетку, и я сразу сообразил, как дальше действовать.

Но в это время послышались шаги, и я обернулся. В гостиную вошла миссис Кеннон.

Увидев меня, она остановилась. По ее удивленным глазам я сразу понял, что она узнала, кто перед ней. Но сейчас меня это уже не беспокоило.

Да, Пурвис тысячу раз был прав, говоря, что это женщина экстра-класса. Тогда, в сумерках, я плохо разглядел ее, но сейчас поразился ее красоте. На ней были брюки и белая блузка с короткими рукавами. Коротко стриженные иссиня-черные волосы обрамляли тонкое лицо цвета меди или доброго вермута.

«Осторожнее, осторожнее, – сказал я себе. – Держи себя в руках. Перед такой женщиной не каждый устоит».

Одни ее глаза способны воспламенить сердце любого мужчины. Красивые, большие глаза с длиннющими ресницами. Не робкие и нежные, как у оленя, а холодные и расчетливые. К тому же в них играл дьявольский огонек. Да, женщина решительная и властная. Возможно, именно она и убила своего мужа, но, пока он был жив, ему наверняка не было с ней скучно, в этом я мог поклясться.

Итак, меня узнали. На какое-то мгновение в глазах ее мелькнул испуг, но она сразу же взяла себя в руки и вежливо сказала:

– Добрый день, мистер… э…

– Харлан, – ответил я. – Джон Харлан.

– Вот как? А мне показалось, что горничная сказал: мистер Уоррен. И я ломала себе голову, кто бы это мог быть. Садитесь, пожалуйста, мистер Харлан.

Она грациозно подошла к креслу напротив кушетки и села. Я устроился на кушетке. Она взяла сигарету из ящика на столе. Я поднялся и дал ей прикурить. Она взглянула на меня и улыбнулась:

– Спасибо.

Я тоже закурил и снова сел.

– Прошу прощения, что побеспокоил вас так рано, но я здесь проездом и не хотел уезжать, не повидавшись с вами.

– Пустяки, – ответила она. – Вы не доставили мне ни малейшего беспокойства. Я уже давно проснулась.

Мы начали нашу партию в этой игре.

Она выглядела абсолютно спокойной – отлично владела собой. Я понимал, что сейчас она в душе проклинает прислугу, которая плохо разобрала имя, и одновременно пытается понять, узнал ли я в ней ту женщину, которую видел на дороге, неподалеку от озера.

– Откровенно говоря, я рассчитывал встретить женщину постарше вас, – начал я. – Не знаю почему, но мне казалось, что вам должно быть лет тридцать – тридцать пять.

Это, конечно, был комплимент, и она, видимо, так и восприняла мои слова. Но до известной степени это было и правдой: Пурвис сказал мне, что ей тридцать, хотя выглядит она моложе.

– Вы мне льстите, мистер Харлан, – улыбаясь, ответила она. – Неужели вы с самого утра раздариваете комплименты?

Не могу утверждать точно, но мне показалось, что в ее глазах опять мелькнул дьявольский огонек. Видимо, она решила, что я все-таки не узнал ее, а это ее, разумеется, устраивало. К тому же атлет с лапами как у гориллы, похоже, немного заинтересовал ее. Вполне возможно, что она также слышала похвальные слова в мой адрес как игрока в американский футбол. Что ж, тем лучше. Я буду первым мужчиной в ее жизни, который обойдется ей в сто тысяч долларов. Вероятно, она даже захочет сохранить прядь моих волос на память.

Я посмотрел на свои руки, делая вид, что ужасно смущен.

– Откровенно говоря, я не знаю, как начать, миссис Кеннон. Вы меня понимаете?

– Понимаю. Вам действительно трудно начать, – спокойно ответила она. – Вы ведь не виноваты в этом несчастном случае.

– О Боже ты мой! Дело-то ведь не в этом, – пробормотал я. – Да, я попал в аварию. По выходе из больницы у меня было желание навестить вас, но я не представлял, что сказать. Я знал, что для вас это было тяжелым потрясением, и сказал себе, что вам будет нелегко меня видеть, поскольку я буду напоминать… Это ужасное потрясение для такой очаровательной и хрупкой женщины, как вы…

«Боже, что я несу! Но это должно разрядить обстановку, – подумал я. – И уверить в том, что я действительно не узнал ее. Надо лишь притвориться немного глуповатым и простоватым парнем, у которого нет ни малейших подозрений. Теперь следует успокоить ее относительно моих будущих посещений, и все пойдет хорошо».

Наши реплики следовали одна за другой, словно мы заранее подготовили эту сцену.

– Вы заблуждаетесь, – сказала она. – Наоборот, я очень рада вас видеть. Очень огорчена, что не навестила вас тогда, в больнице. Но мне приятно, что вы поняли, почему я этого не сделала. Мне действительно было бы трудно это сделать. И должна сознаться, что немного удивилась, увидев вас здесь. Я и не знала, что вы вернулись в наши места.

– Я приехал сюда отдохнуть и поудить рыбу, – объяснил я. – Делами займусь в сентябре. В течение года у меня больше не будет свободного времени. Нужно немножко поразмыслить, чем теперь лучше заняться. Правда, мой друг предложил мне место у себя в фирме…

Ее большие глаза благожелательно смотрели на меня. Она была прелестна, эта малютка.

– Я была так огорчена, узнав, что вы… больше не сможете играть. Как вы думаете, из-за чего произошел этот несчастный случай?

– Откуда мне знать, – ответил я, пожав плечами. – Просто такие вещи случаются иногда, и их не избежать.

От таких философских заключений ее лицо стало еще более приветливым, и она так ласково посмотрела на меня, что, наверное, любой растаял бы от подобного взгляда.

– Я действительно была очень огорчена, – повторила она.

«Интересно, что ты заговоришь завтра в это же время, моя прелесть», – подумал я и отвел глаза от ее лица. Я не мог долго смотреть на нее, поскольку ее вид всерьез волновал мою кровь. А мне нужно было еще многое сделать и держать себя в руках. Часть своего плана я уже выполнил, но оставалось самое трудное. Как проникнуть в эту гостиную? О том, чтобы через парадный вход, не могло быть и речи. Он ведь будет заперт. А окна? Тоже, из-за этой идиотской установки искусственного климата. К тому же здесь вообще не было окон. Целиком вся стена из стекла. С другой стороны, я не мог найти подходящего предлога, чтобы пройтись по соседним комнатам. Значит, мне надо пользоваться только тем, что уже увидел.

И тут я все-таки углядел два окна. Это были окна флигеля, расположенного под углом к гостиной. Но в следующую секунду я понял, что и здесь не повезло. Они закрывались изнутри. Придется пытаться проникнуть через дверь…

Неожиданно до моего сознания дошло, что она мне что-то говорит.

– Да?.. Простите, я задумался.

– Может быть, выпьете чашечку кофе? – повторила она.

– Что ж, это было бы неплохо, – ответил я, – большое спасибо.

– Джеральдина! – крикнула она.

Но на ее зов никто не явился. Она взглянула на меня и грациозно повела плечами:

– Извините… Я сейчас вернусь.

– Да, в общем, совсем и не обязательно… – промямлил я, поднимаясь.

Но она уже отправилась в столовую. Я дождался, когда она вышла из гостиной, и снова стал внимательно осматривать стеклянную стену. И тут наконец увидел то, что мне было так необходимо: стеклянную дверь. Ее было трудно различить, поскольку она сливалась с остальной стеной. Потому-то я и не заметил ее сразу.

Я услышал, как миссис Кеннон с кем-то заговорила на кухне. Нужно было использовать этот подвернувшийся мне случай! Быстро подойдя к двери, я отдернул занавеску и нажал на ручку. Не тут-то было. Дверь не открывалась. Оглянувшись и убедившись, что я один, начал осматривать блокирующий механизм и вскоре обнаружил кнопку. Все остальное не представляло труда. Я отпер замок, выскользнул из-за шторы, поправил ее и оглядел свою работу. Этой дверью, видимо, пользовались нечасто, так что имелись шансы, что ее не будут проверять с наступлением темноты.

Через несколько секунд я снова сидел на кушетке. Вернулась миссис Кеннон с подносом, на котором стояли две чашки кофе, сливки и сахар. Я снова превратился в простоватого парня, часто заикался, якобы от смущения, избегал встречаться с ней взглядом, вертел ложку в пальцах, а сам посматривал в сторону двора, стараясь получше запомнить расположение. Миссис Кеннон снова выразила огорчение по поводу того, что я больше не смогу играть в футбол, и опять повторила, что очень рада была меня видеть.

Я отлично понимал, что ее гостеприимство на исходе и она ждет не дождется моего ухода, чтобы позвонить Талланту. Без всякого сомнения, они тщательно обсудят мой визит, но я был уверен, что мне удалось их провести. Она видит во мне тупоголового спортсмена, увлеченного рыбной ловлей, а я раздумывал над главным вопросом: ночует ли в этом доме прислуга, и пришел к выводу, что, скорее всего, нет. Этим двоим уже приходилось скрывать свою любовь, и Таллант, вероятно, приходил сюда, когда в доме оставалась лишь одна хозяйка. Они понимали, что должны соблюдать величайшую осторожность и дальше и не показываться вместе по меньшей мере еще полгода. Даже после того, как им удалось избавиться от Пурвиса.

– Вы долго рассчитываете пробыть в нашем городе, мистер Харлан?

– Недельки две. Собственно, я буду жить не в городе, а в рыбачьем домике моего друга. Он должен мне прислать письмо с ключами. А пока я остановился в «Отеле Эндерса».

Миссис Кеннон очаровательно улыбнулась:

– Надеюсь, вы навестите меня на обратном пути?

Я поднялся, поняв, что прием окончен.

– Очень рад познакомиться с вами, – сказал я. – А если вы будете на озере, не побрезгуйте и посетите меня в моей лачуге.

Она снова мило улыбнулась. Так улыбаются большому, но глуповатому ребенку. А потом пошла проводить меня до двери. Она протянула мне руку, и я пожал ее. Большие темные глаза испытующе посмотрели на меня. Она так и не могла понять, зачем же все-таки к ней приходил этот бестолковый увалень.

«Подождите немножко, голубки, – сказал я себе. – Скоро вы у меня так запоете, что чертям в аду тошно станет».

А пока я смущенно переминался с ноги на ногу, трижды сказал ей «до свидания», повторил, что она очень мила и что я благодарен за гостеприимство. В конце концов я вышел, пятясь задом, глядя на нее как мальчишка и налетев на подставку для зонтиков. Она наверняка в душе смеялась надо мной, но вряд ли у нее возникли какие-нибудь подозрения.

Я доехал до перекрестка и вышел из машины, чтобы изучить местность. Внимательно осмотрев все, что можно, я снова сел за руль и вернулся в отель. Оставив машину в гараже, отправился за покупками. В одной лавочке купил карманный фонарик, в другой – бумагу для пишущей машинки. Приобрел также моток веревки, оберточную бумагу и еще кое-какую мелочь. Возвратился в отель тоже пешком.

Я был настороже, но все обошлось благополучно. Таллант так и не появился в поле моего зрения. Пока все шло по плану, который я наметил.

Глава 7

Время близилось к полудню. Солнце стояло в зените, и в комнате был сущий ад. Я разложил покупки, включил вентилятор и сунул в рот сигарету.

Что дальше? Пишущая машинка лежала в автомобиле, магнитофон был со мной, но для последующих действий их нужно было поменять местами. Однако я не хотел слишком часто наведываться в гараж: незачем привлекать внимание, всегда могут найтись не в меру любопытные. Не стоит поднимать много шума.

А почему бы мне не поехать прямо на озеро? Ведь отель был для меня лишь перевалочным пунктом… Да, но ведь у меня еще нет ключа! А дела мои в этом городе закончились гораздо быстрее, чем я предполагал. И если Джордж отправил ключ вчера вечером…

В конце концов, проще всего сходить на почту. Я вышел из отеля и узнал у прохожего, что почтовое отделение находится на главной улице, к северу от площади. К нему я и отправился.

– Вы сказали, Харлан? – Почтовый служащий просмотрел всю корреспонденцию и покачал головой. – Нет, на ваше имя ничего не поступало.

– Вы не ожидаете сегодня почты с Востока? Из Форт-Уэрта, например?

– Ожидаем. Должна прибыть с минуты на минуту. Может быть, вы зайдете через полчаса?

Я пошел в кафе и заказал кока-колу. У входа стоял автомат со свежими газетами. Я купил «Хьюстон пост» и быстро просмотрел ее. Заметки об убийстве Пурвиса были помещены на второй странице, но никаких новых подробностей они не содержали. Позднее я сообразил, что это ведь местная пресса, а она опаздывает со своими сообщениями.

Черт возьми! Завтра в это же время… Нет, надо держать себя в руках. До завтра еще долго, и за это время может произойти многое. Нужно все время быть начеку.

Гудок возвестил мне о полудне. Обеденный перерыв. Кафе стало заполняться служащими предприятий, одетыми в похожие светлые костюмы. Выйдя из кафе, я вернулся на почту и добрых десять минут изучал вывешенные полицией для опознания фотографии преступников. Я вспомнил своего университетского профессора. Он говорил, что преступником может стать даже человек с самой благородной внешностью. От этих воспоминаний у меня холодок пробежал по коже. Я ведь тоже могу стать преступником, и так же фотографии будут развешаны повсюду, меня, как и этих типов, будет разыскивать полиция… Чепуха! Кто им донесет? Миссис Кеннон? Вряд ли она захочет сесть за решетку. И тем не менее…

И я постарался поскорее забыть об этом и отогнать тяжелые предчувствия. Уж, во всяком случае, ФБР мной заниматься не станет.

Но надежен ли мой план? Мне придется переслать кое-что по почте. Можно ли ей довериться? Надо будет еще раз обдумать этот пункт. Рисковать мне было нельзя. Я прекрасно знал, как легко проколоться именно на такой мелочи.

Я снова прошел в зал, где выдавались бандероли. На этот раз пакетик с ключом прибыл. Я забрал его и вернулся в отель.

В своем отеле я увидел в витрине киоска карту района. Я купил шесть штук. Старине Джорджу это понравится.

Затем я уложил вещи, попросил у портье счет, расплатился и заправил машину. На выезде из города, в лавке, я купил бекон, яйца, хлеб и кофе. Дорога к озеру шла на юг. Это не какая-нибудь важная магистраль, поэтому и транспорта на ней было немного. Я не торопился, разглядывая окружающий унылый пейзаж.

Солнце палило нещадно, и поля казались выжженными дотла. Судя по всему, дождей здесь не было.

Проехав миль двадцать, я добрался до того места, где потерпел аварию. Дорога тут проходила по насыпи футов в семь высотой. Вот и мост через небольшую речушку. А там, дальше, валялась машина Кеннона. Поскольку на дороге никого не было, я притормозил, чтобы бросить взгляд на это место. Расстояние между нашими машинами, потерпевшими аварию, было гораздо меньше, чем я предполагал.

Мистер Таллант и жена Кеннона, безусловно, видели мой «бьюик». И они наверняка подходили ко мне, чтобы убедиться, что я без сознания, – в противном случае они ни за что не решились бы на преступление или расправились бы и со мной.

У меня от этой мысли холодок пробежал по коже. Они играли в опасную игру, где дозволены все приемы. Да, старина Харлан, ты чудом уцелел.

Потом я принялся размышлять о том, что мне нужно сделать за сегодняшний вечер. Начало операции будет опасным, и, если мне не удастся сразу взять инициативу в свои руки, благоприятный финал этой истории весьма проблематичен…

Проехав еще мили три, я свернул направо, в сторону озера. Дорожный указатель был опрокинут, и его кто-то прислонил к дереву.

Я миновал заброшенную ферму и стал спускаться к озеру. Воздух здесь был немного посвежее, но жара все еще чувствовалась. Через какое-то время показался еще один указатель. Я ни разу не подъезжал к озеру по этой дороге и подумал, что бунгало Кеннона должно находиться где-то неподалеку.

А через несколько минут я уже увидел цель своего путешествия – домик Джорджа.

Маленькое светлое строение из двух комнат уже успело полинять от непогоды. Домик стоял под огромными дубами на самом берегу озера.

Я остановил машину в тени веранды и вышел. Вокруг была такая тишина, какая бывает в тысяче миль от человеческого жилья, хотя шоссе проходило всего в пятнадцати минутах езды.

В доме все было так, как я оставил. В первой комнате – печурка и стол, покрытый скатертью. Над плитой на стене висела кухонная утварь. Повсюду была жуткая духота.

Я открыл оба окна, а потом прошел во вторую комнату, побольше первой. В ней находились двуспальная кровать и раскладушка. Еще несколько раскладушек составлены в углу. На кровати лежали мои удочки в алюминиевых футлярах. На стене висела одежда для рыбной ловли и охоты. Я поспешил и здесь открыть окна – мокрая от пота рубашка липла к телу.

Было начало третьего. Оставив магнитофон в машине, я распаковал чемоданы и достал пишущую машинку.

От страшной жары мучила невыносимая жажда. Я снял рубашку и брюки и повесил их на веранде для просушки, а потом взял ведро и в одних трусах отправился к роднику за водой.

Вернувшись в дом, положил бумагу около машинки, достал сигареты, спички, разыскал пепельницу, сел к столу и принялся за работу.

Кругом – полная тишина. Этот кусочек мира принадлежал одному мне, и я принялся излагать на бумаге сведения, которые вряд ли были известны кому-нибудь еще. Часа через два мучительный труд был завершен, и я в последний раз прочел его:

«Помощнику прокурора Хьюстона, Техаса и Уайлса, штат Техас.

Меня зовут Джон Галлахер Харлан. Родился я в Талсе, штат Оклахома, в июле 1927 года, от Патрика и Марианны Харлан.

В 1949 году я получил университетский диплом, занимался американским футболом и даже стал профессионалом. Рост мой 6 футов 3 дюйма, вес 105 килограммов. У меня родинка на левой лопатке и большой шрам на левой коленке. Если тщательно исследовать мою ногу, можно обнаружить, что она переломана в двух местах. Зубные протезы говорят о том, что я много играл в американский футбол. Лечил меня доктор Пол Дж. Скарф из Сан-Франциско, штат Калифорния.

Все эти сведения я сообщаю для того, чтобы вы могли опознать мою личность, ибо, если вы получите это письмо, значит, меня убили.

А убить меня могут только для того, чтобы заткнуть рот. Это мистер Дэниэл Р. Таллант и миссис Говард Л. Кеннон. Оба они уже повязаны убийством. Супруг миссис Кеннон погиб не в результате несчастного случая, а был убит мистером Таллантом с согласия миссис Кеннон, когда лежал без сознания после автомобильной аварии. Я находился ярдах в ста, под своей машиной, слышал их голоса, потом глухой удар и сделал вид, будто я без сознания, чтобы не подвергнуться той же участи…»

Далее я писал, что за несколько минут до катастрофы видел миссис Кеннон на обочине дороги и что Кеннон сбил меня преднамеренно, приняв за Талланта и будучи уверенным, что и миссис Кеннон ехала в той же машине.

«…Это объяснит вам и смерть мистера Уинстона Л. Пурвиса, проживавшего по Кэролайн-стрит, в Хьюстоне, Техас, последовавшую 8 августа 1956 года. Он намеревался шантажировать их, собрав много улик и доказательств, но оказался убитым Таллантом, который нанес ему удар по голове.

Таллант вошел в квартиру Пурвиса, выдав себя за инспектора радио и телевидения. Чтобы доказать свое присутствие в квартире Пурвиса, сообщаю следующее: на Пурвисе были синяя спортивная куртка и серые фланелевые брюки. Удар, полученный им от Талланта, сломал ему также и правую руку. На кухне, в раковине, стояли две бутылки с пивом, откупоренные, но не выпитые.

Я хорошо понимаю, что вышеизложенное не может служить окончательным обвинением перед судом, но надеюсь, что эти факты помогут заставить их признаться или дадут возможность найти дополнительные доказательства, достаточные для их обвинения.

Вас, наверное, заинтересует, почему я молчал. Должен сознаться, что делал это в надежде получить от них сто тысяч долларов. Знаю, что подобное признание частично дискредитирует мои показания, поскольку в глазах закона я сам являюсь преступником. Но если вы получите это послание, значит, я уже мертв и понес кару за свой проступок. Поэтому надеюсь, что вы отнесетесь к письму снисходительно.

Джон Таллахер Харлан».

Дочитав письмо, я перепечатал его в двух экземплярах, разорвал черновик и сжег его вместе с копиркой в печурке. Одно дело было сделано.

Потом я вынул из двух запасныхмагнитофонных кассет бобины и утопил их в озере. В одну пустую коробочку запихнул шесть купленных автомобильных карт, завернул ее в плотную коричневую бумагу и наклеил марку. Осталось только надписать адрес. Для второй коробочки тоже приготовил оберточную бумагу и обе отнес в машину, в отделение для перчаток. Когда я заверну вторую, никто не сможет отличить их друг от друга… Оставалось еще тщательно осмотреть револьвер, зарядить его и тоже положить в машину.

Когда я закончил приготовления, день клонился к вечеру. Я искупался в озере, зажег плитку и приготовил себе кофе и яйца. После еды прилег немного отдохнуть. Завтра в это же время я буду на пути к богатству… Может быть, кто-то из нас даже уйдет в лучший мир… Не исключено, что это касается вообще всех участников дела… Правда, почему-то именно теперь я не волновался. Сам не знаю почему. Когда стемнело, я оделся во все темное, надел ботинки на резиновой подошве, проверил, не забыл ли карманный фонарик, закрыл окна в доме и уселся в машину. Впервые в жизни я пускался в такую рискованную авантюру…

Глава 8

Перед выездом на шоссе я остановил машину на проселочной дороге, в тени кустов, и подождал. Позади машин не было. Я закурил и посмотрел на часы: начало девятого. Времени вполне достаточно, чтобы убедиться – за мной никто не следит, да и место выбрано очень удачно.

Прошло полчаса, час. Слышался лишь противный писк комаров над ухом и колокольный звон вдалеке. Время от времени по шоссе проносились машины, но ни одна не свернула на проселочную дорогу.

Наконец я выбрал удачный момент и осторожно вывел машину на шоссе. Проехав приблизительно полпути, замедлил ход, чтобы пропустить догонявший меня автомобиль, старый фургон. Он быстро исчез из виду. Больше на шоссе никого не было.

Добравшись до города, я стал петлять по менее оживленным улицам. Большинство из них лежали в тени высоких деревьев и освещались только на перекрестках. В начале двенадцатого движение машин почти прекратилось. Поколесив по городу, я выехал на улицу, где жила миссис Кеннон. Здесь было тихо, ни машин, ни прохожих. Я тихо остановился, выключил фары, взял магнитофон, веревку, перочинный нож, отвертку и вышел из машины.

На ночном небе ярко сверкали звезды, но луны не было. Стояла напряженная тишина.

Я перешел улицу и остановился у края тротуара, готовый спрятаться в кусты, если появится какая-нибудь машина. Но все было спокойно. Тогда я прокрался к усадьбе Кеннонов и затаился у ограды.

Я наблюдал за домом.

В гостиной горел свет. Занавески по-прежнему были задернуты, но я достаточно хорошо различал силуэты четырех человек за игральным столиком. Мне очень хотелось знать, есть ли среди них Таллант, но разобраться, кто именно там сидел, не было возможности. Судя по всему, ждать придется долго. Я устроился поудобнее.

Так прошло около получаса. Мне до безумия хотелось курить, но зажигать спичку было опасно. Положив магнитофон под сосной, я забрался в кусты и осторожно чиркнул спичкой. Не спеша выкурил сигарету и снова вернулся на свой пост.

Картина в окне изменилась.

Партия в бридж была, видимо, закончена, поскольку все четверо исчезли в прихожей, а через несколько минут вернулся только один человек – миссис Кеннон. Я услышал, как от парадного отъехали две машины. Вечер был закончен.

В доме один за другим гасли огни. Потом вспыхнул свет в правом крыле дома. Наверное, там спальня миссис Кеннон. Окно светилось минут двадцать, потом весь дом погрузился в темноту. Она легла спать. Одна? Вероятно, да. Даже если Таллант и был среди играющих, он уехал. Я снова посмотрел на часы. Около часа ночи. Нужно еще подождать… Вокруг меня вились мошки, впиваясь в руки и лицо. Неожиданно вспыхнул свет в комнате рядом со спальней. «Наверное, в ванной, – подумал я. – Неужели появился Таллант?» Но свет вскоре погас. Вероятно, она вставала, чтобы принять снотворное. Если голова ее мужа после удара Талланта выглядела так же, как голова Пурвиса, то подобное зрелище забыть не просто, и она должна принимать снотворное львиными дозами.

Медленно текли минуты. Казалось, им нет конца. Половина второго… Никаких признаков Талланта. Значит, он уже вряд ли появится. Странный тип. На его месте я бы уже давно был у нее… Я попытался представить себе, как она выглядит в постели – нагой или в сорочке. Потом чертыхнулся и выкинул из головы эти грешные мысли. Думая о ней, я начинал испытывать непонятное волнение в крови…

Я продолжал терпеливо ждать, понимая, что, если меня поймают, все будет потеряно. Надо выждать по крайней мере до трех. К трем она наверняка заснет, если вообще в состоянии спать все эти ночи после убийства.

Наконец я решил, что пора действовать. Положив магнитофон на ограду, перемахнул через нее и очутился во дворике непосредственно перед домом.

С магнитофоном под мышкой я стал бесшумно и медленно продвигаться к двери, стараясь в темноте не наткнуться на садовую мебель. Ботинки на резиновой подошве не производили ни малейшего шума. Я похвалил себя за то, что додумался обуть их. Найдя дверь, я потянул ее на себя. Дверь не открылась!

Я замер и невольно выругался. Проклятье! Неужели она все проверила и снова заперла дверь изнутри? В сердцах дернул дверь посильнее, и она подалась. Я облегченно вздохнул.

Прокравшись в гостиную, я тихо прикрыл дверь за собой. Здесь было прохладнее, чем на улице, но абсолютно темно. Какое-то время я постоял неподвижно, переводя дыхание и привыкая к темноте, а потом зажег карманный фонарик и проскользнул к кушетке. Бесшумно отодвинув ее, я быстро на ощупь принялся за работу. Вскоре магнитофон был подключен к сети и прикреплен к спинке кушетки таким образом, чтобы его не было видно, но чтобы я в нужный момент мог легко дотянуться до кнопки записи.

Наконец я мог выпрямиться и вытереть лицо носовым платком. Несмотря на кондиционированный воздух, рубашка была насквозь мокрой. Выскользнув за дверь и закрыв ее за собой, я осторожно отправился обратно к машине. Было половина четвертого.

В машине я опустил стекло, с облегчением закурил. Теперь впереди у меня около пяти часов, а затем наступит самый ответственный момент. Заснуть сейчас все равно не удастся, поэтому на озеро возвращаться нет смысла. Самое лучшее – это вообще никому на глаза не попадаться и постоянно передвигаться. Так я и поступил. Ведя машину по проселочным дорогам и куря сигарету за сигаретой, я тщательно обдумывал детали предстоящей встречи с миссис Кеннон и не заметил, как рассвело.

Было около восьми, когда я остановил машину перед уже известным мне особняком. Солнце поднялось достаточно высоко и сильно припекало. На улицах еще не было движения, если не считать дворняжки, совершающей свой обычный утренний обход дворов.

Я быстро прошел по дорожке. На ступеньках веранды лежала сложенная газета. Я поднял ее и позвонил. Но внутри дома было тихо. Тогда я позвонил еще раз, подольше, наконец дверь открылась.

Вне всякого сомнения, я поднял ее с кровати. Волосы были растрепаны, глаза еще сонные. И в них появилось раздражение, едва она увидела меня.

Правда, она постаралась взять себя в руки, но это ей плохо удалось.

– Ах, это опять вы, мистер Харлан? Вам не кажется, что вы выбрали слишком раннее время для визита?

– Мне срочно нужно поговорить с вами.

Я сделал шаг вперед, и она испуганно отступила, давая мне пройти.

Без лишних церемоний я закрыл за собой входную дверь, незаметно задвинул щеколду. Миссис Кеннон не сводила глаз с моего лица. Мое поведение ей совсем не понравилось. Она ничего не могла понять и начала злиться:

– Может быть, вы лучше…

– Помолчите! – грубо оборвал я ее.

Глаза ее округлились от удивления, она отступила еще на шаг, но сразу же взяла себя в руки. Удивление уступило место злости.

– Нам не о чем говорить! – резко бросила миссис Кеннон.

– Прислуга уже пришла? – спросил я.

– Немедленно уходите, или я позову полицию!

– Чепуха! – бросил я. – Слушайте меня внимательно: если прислуга уже явилась, отошлите ее куда-нибудь. Если же нет, позвоните ей и скажите, чтобы она не торопилась. Ей совсем не следует знать о том, что я буду вам говорить.

Теперь я заметил, она испугалась всерьез, но старалась скрыть свой страх.

– И можете не беспокоиться, – добавил я." – Я думаю не о сексе. Свидание будет чисто деловым. Итак, где прислуга?

– Она приходит в девять, – процедила хозяйка сквозь зубы.

– Отлично! – Я нагло улыбнулся прямо ей в лицо. – Если не возражаете, мы пройдем в гостиную. Вы, кажется, забыли об элементарной вежливости.

Она еще не пришла в себя. Накануне она увидела во мне деревенского увальня, а сейчас была испугана моим тоном и решительностью. И тем не менее я должен признать, что, пока мы входили в гостиную и усаживались друг против друга, она успела полностью овладеть собой. Для нее я стал теперь назойливым визитером, чье присутствие она должна вытерпеть. Она мужественно приготовилась к этому.

– Сигарету? – спросил я, протягивая ей пачку.

Она отрицательно покачала головой.

– Советую все-таки закурить. Это успокаивает нервы. А наша беседа будет очень неприятной для вас.

– Может быть, вы сразу сообщите, что вас заставило ворваться сюда в такую рань?

– Разумеется. У меня есть одна бумага, и я хочу, чтобы вы познакомились с ее содержанием.

Пока я вынимал копию письма, она внимательно наблюдала за мной.

– Прошу! – сказал я.

Она разгладила листы и начала читать. Я не отрываясь наблюдал за выражением ее лица. Сперва на нем было написано удивление. Это когда она прочла, кому оно было адресовано… А потом лицо ее застыло словно маска, очень красивая маска медового цвета. И лишь глаза ярко выделялись. Закончив чтение, она сложила письмо и положила его обратно на стол.

Закинув руки за голову, с горящей сигаретой во рту, я откинулся на спинку кушетки.

– Итак?

Она взяла сигарету, чиркнула зажигалкой и прикурила. Руки ее при этом не дрожали.

– У меня к вам один нескромный вопрос, мистер Харлан, – сказала она. – Если не возражаете. Вы никогда не лежали в психиатрической больнице?

Я оценил ее выдержку.

– Неплохо… Но вы зря теряете время.

– Я спрашиваю совершенно серьезно, – холодно повторила она.

– Тон вы выбрали удачный, но со мной это не пройдет, – ответил я со вздохом. – Так что давайте сразу перейдем к делу. Мне нужны сто тысяч долларов, и они у меня будут.

Она удивленно посмотрела на меня:

– Нельзя же серьезно говорить о таких вещах.

Я ткнул пальцем в письмо:

– Надеюсь, вы внимательно его прочли?

– Да… Никогда еще не читала такой…

– Приберегите сочные выражения для суда, – оборвал я ее. – Там они вам понадобятся для защиты. Вы оба прикончили вашего обожаемого супруга, когда он находился без сознания. И если вы считаете, что это не грязное преступление, а невинная игра в бирюльки, то, значит, вам, а не мне, надо лечиться в психиатрической больнице. Судьи в таких вопросах…

– Из всех бредовых идей… Из всей этой…

Я потянулся к ней через стол:

– Да помолчите вы лучше! И послушайте, что я вам скажу! Ни судьба вашего супруга, ни судьба Талланта, ни ваша собственная меня совершенно не интересуют. Можете отправлять на тот свет кого хотите хоть каждый день. Меня это совершенно не касается! И мешать вам я вовсе не собираюсь. Но если вы вмешиваете в свою игру меня, то это уже другое дело! Ваш супруг собирался разделаться со мной, потому что принял меня за вашего любовника, и в конечном итоге превратил меня в нищего, если не сказать калеку. Мои ноги, может быть, и не так красивы, как у какой-нибудь звезды, но они меня кормили. И кормили неплохо. Теперь они меня не кормят. Ваш супруг оставил страховой полис вам, но это нелепо! Он должен был оставить его мне! Вот я и пришел за своими деньгами. Они у вас есть. Они должны быть у меня!

– У вас богатая фантазия, мистер Харлан. И больное воображение. Муж был пьян и потерял управление…– Миссис Кеннон продолжала изображать ничего не понимающую оскорбленную невинность. Я по-прежнему поражался ее необыкновенной способности держать себя в руках.

– Мы напрасно теряем время, – перебил я ее. – Хватит юлить! Позвоните Талланту и передайте ему мои слова!

– Вы имеете в виду владельца магазина спорттоваров?

– Вот именно! Итак, действуйте!

– А если я откажусь?

Я дернул ее за платье и заставил встать.

– Вы не посмеете…

– Где телефон?

Она негодующе посмотрела на меня и кивнула в сторону:

– У вас перед носом!

Телефон действительно стоял на столике между дверью и окном.

Я подтолкнул ее к столику, подал телефонную книгу, открытую на первой странице.

– Здесь телефоны полиции и шерифа. Если вы считаете, что я не прав или сошел с ума, позвоните шерифу или в полицию. Скажите, что в ваш дом ворвался мужчина и угрожает вам. Полицейская машина будет у вас через три минуты. Вам самой решать, кому звонить.

Она с презрением посмотрела на меня:

– Вы действительно способны на насилие?

– Я вас не трону. Я вооружен, но не хочу давать повод для моего ареста. Не настолько, понимаете, глуп, чтобы желать этого. Хотя ваш телефонный звонок может обойтись мне несколькими годами тюрьмы. Итак, предоставляю вам полную свободу действий.

Она посмотрела на меня, потом перевела взгляд на телефон. Я протянул ей трубку:

– Звоните куда хотите… Решать вам…

На какое-то мгновение глаза ее задержались на моем лице, а потом она наклонила голову и начала набирать номер.

Звонила она не в полицию, звонила Талланту.

Глава 9

– Передайте ему только одно: вам нужно срочно переговорить с ним, чтобы он приехал сюда, – распорядился я. – И больше ни слова.

Она холодно посмотрела на меня, некоторое время молчала, а потом сказала в трубку:

– Мистер Таллант? Здравствуйте. Говорит миссис Кеннон. Вы должны приехать сюда. И я буду очень удивлена, если вы не сделаете этого немедленно…

Я нажал на рычаг и прервал связь, но было уже поздно.

– Неплохо, – кивнул я ей, – но, в конце концов, сойдет и так. Он все равно не сможет ничего сделать.

– Что вы хотите этим сказать?

– Вы и сами отлично знаете!

Я взял у нее трубку и повесил на место. Девочке удалось обвести меня вокруг пальца, как какого-нибудь юнца-недотепу. Хитрая бестия! Если бы Таллант приехал сюда, не подозревая о неприятностях, я был бы в выигрыше. Но она оказалась хитрее меня и предупредила его о западне, в которую он может угодить, своим «мистер Таллант»… Но что, если? На какое-то мгновение я растерялся. Что, если она действительно не знакома с ним? Я так убедил самого себя в том, что они любовники, даже не подумав о запасном варианте на крайний случай. Конечно, Пурвиса убил он, я в этом уверен. Но если все остальное лишь нелепое совпадение? И она действительно не виновата в смерти своего мужа? Но я решил держаться и не поддаваться сомнениям. Главное – гнуть свою линию, иначе тебе каюк, старина.

«Чепуха – сказал я себе. – Она не могла не участвовать в этом деле. И уже дважды выдала себя за последние три минуты».

– Вы действуете ловко, – произнес я вслух. – Но тем не менее выдали себя кое в чем.

– Не понимаю.

– Вы сказали «мистер», а между тем даже не заглянули в телефонную книгу за номером его телефона.

– Неужели это имеет какое-нибудь значение? Да будет вам известно, что мы оба занимаемся в драматическом кружке. – Миссис Кеннон презрительно улыбалась.

– Вот как?

– Да. И собираемся выступать в драматических спектаклях. В любительских, разумеется…

– Очень интересно.

Я вернулся к кушетке и уселся на прежнее место. Таллант должен был приехать с минуты на минуту, и, похоже, их будет нелегко одолеть. Ну что же, я готов к схватке.

Миссис Кеннон внимательно наблюдала за мной. Мы оба молчали. И тишина была такой полной, что, когда прозвенел звонок, он показался мне оглушительным, как взрыв бомбы.

Она повернулась и, ничем не выдавая себя, спокойно вышла в переднюю. Этого-то я и дожидался. Едва она исчезла за дверью, я протянул руку назад и включил магнитофон. Потом встал и пошел за ней. Остановившись в дверях, я наблюдал за тем, как она открыла дверь и впустила Талланта. Я впервые мог разглядеть его как следует вблизи.

Мы с ним были приблизительно одного роста, но он немного моложе меня, И красив, паршивец! Конечно, его физиономия не получала столько ударов, сколько моя во время игры в футбол, но тем не менее тоже выглядела достаточно мужественной.

Холодные голубые глаза, волевой подбородок, короткие, слегка вьющиеся волосы. И огромная самоуверенность. Вероятно, женщине нелегко было завоевать его благосклонность.

– Входите, мистер Таллант, – сказала она.

Со спины я не видел, что она сумела сказать ему глазами, но внимательно следил за выражением его лица и старался понять, есть ли у него при себе оружие. Вероятно, нет, поскольку на нем была легкая спортивная куртка. Парень отлично владел собой.

Он вошел в переднюю. Закрывая за собой дверь, немного склонил голову и, глядя на меня, спросил:

– С кем имею честь?..

В тоне его чувствовалась фальшь – он отлично знал, кто я.

– Инспектор радио и телевидения, – ответил я, наблюдая, какое впечатление произведут на него мои слова. – Проверяю жалобы в этом квартале.

Надо признать, самообладание у него было отменным, но удар оказался слишком внезапным, чтобы не вызвать соответствующей реакции. Он вздрогнул, но тут же овладел собой.

– Не понимаю, – сказал он нахмурившись. – Это что, шутка? – Голос его был спокойным.

– Не имеет значения, – ответил я. – Вы уже сами ответили на мой вопрос. Проходите в гостиную и садитесь. Я хочу вас познакомить кое с чем.

Я отступил, давая ему пройти, но следил, чтобы он не очень-то приближался ко мне. Он тоже, как я заметил, старался не поворачиваться ко мне спиной.

, Все это происходило учтиво и незаметно для постороннего взгляда. Этакий официальный прием. Никто не повышал голоса, хотя атмосфера была весьма напряженной.

Я специально оставил письмо на маленьком столике. Мне нужно было, чтобы он сел поближе к кушетке, за которой находился магнитофон. Мне необходимо было не упустить ни малейшей мелочи – сейчас каждая нелепая оплошность может стоить бывшему спортсмену жизни. Нужно было быть максимально внимательным и осторожным.

Я показал рукой на письмо.

– Миссис Кеннон уже познакомилась с его содержанием, – сказал я. – Но мне кажется, от ее внимания ускользнуло кое-что существенное. От вас оно, несомненно, не ускользнет. И вы поймете, что это не шутка.

– Вы что, смеетесь надо мной? – сказал он со злостью. – Кто вы такой? И что вам от меня надо?

– Прочтите письмо, Таллант, – повторил я. – Оно вам все объяснит.

Он небрежно пожал плечами и подошел к столику, взял письмо и присел на край кушетки. Миссис Кеннон с подчеркнутым безразличием закурила сигарету и присела на подлокотник кресла. Губы ее кривились в презрительной усмешке. Да, актриса она была великолепная. Даже в этой напряженной тишине я любовался ею.

Наконец Таллант закончил чтение. Не давая ему опомниться, я сразу же бросил:

– Познакомились? Вот и хорошо! Хочу сказать, что это всего лишь копия. Вы и сами отлично это видите. Два других экземпляра находятся у моего друга. И если со мной что-нибудь случится, оба они отправятся к блюстителям закона: один в прокуратуру Хьюстона, другой – в здешнюю. И в их руках будут находиться нити к трем убийствам. А вы, в свою очередь, можете подсчитать, велики ли у вас шансы избежать кары. Они хорошо знают, что я сбит машиной Кеннона и что меня нашли под ней со сломанной ногой. И если полиция получит мое письмо, она поверит, что я действительно находился в соседней комнате, когда был убит Пурвис. Ведь ни в одной газете не упоминались две бутылки пива Еще бы, ведь об этом знал только я. Так что у вас нет никаких шансов спастись. Но если вы окажетесь сговорчивыми, у вас не будет никаких неприятностей. Все, что мне нужно, – это сто тысяч долларов, полученных вами по страховому полису, и мы расстанемся, не осложняя больше друг другу жизнь. Вы, миссис Кеннон, не обеднеете, имея еще достаточно средств. Но если вас приговорят к смерти, деньги вам вообще ни к чему… Я прав, не так ли? Итак, что будем делать?

Пока я говорил, Таллант успел прийти в себя и собраться с мыслями. И улыбка, с которой он теперь смотрел на меня, мне совсем не понравилась. Он приготовил ответный выпад.

– Неужели вы надеетесь на успех, высосав всю эту историю из пальца? – небрежно заявил он.

– Брось ломать комедию, дружок! – резко огрызнулся я. – Я был в квартире Пурвиса, когда ты его убил. И на суде ты это поймешь!

Он снова взял письмо и сделал вид, будто ищет определенные строчки.

– Ага, вот… Цитирую ваши слова: «Я находился на кухне, и меня нельзя было видеть из гостиной». По вашим словам, Пурвис был убит в гостиной, и человек, убивший Пурвиса, не мог вас видеть. Но вы тем не менее видели его. Каким же образом? С помощью особых лучей? – Он издевательски уставился на меня, буравя стальными глазами. Я прекрасно понимал, что эта схватка для кого-то из нас будет последней.

– Я не утверждаю, что видел вас, когда вы наносили удар Пурвису. Я утверждаю только, что в тот момент я находился в соседней комнате. Кстати, кроме вас и Пурвиса, в гостиной тогда никого не было. Не сам же себе раскроил он череп?

– Итак, вы не могли ВИДЕТЬ ЧЕЛОВЕКА, убившего Пурвиса, а утверждаете, что это был я. Богатая же у вас фантазия! – Он шел напролом.

– Я видел вас перед вашим уходом.

– Вот как? И что же, тот уходил, пятясь задом?

– Нет, не задом.

– Значит, вы видели того человека только со спины?

–Да.

– И не видели его лица?

– Нет.

Меня начинала утомлять эта игра, но, поскольку он думал, что возьмет верх надо мной таким образом, надо было терпеть. Комедия продолжалась.

– И у этого человека на спине было написано его имя?

– Хватит фиглярничать, Таллант! Если вам уж очень хочется поиграть в эту игру, потерпите немного. Поиграете с прокурором.

Таллант посмотрел на миссис Кеннон, развел руками и улыбнулся:

– Опрос свидетелей обвинения закончен!

Я перебил его:

– Повторяю еще раз: хватит валять дурака! И ответьте мне только на один вопрос: хотите ли вы, чтобы этот документ попал в руки полиции, или нет? До сих пор у них нет подозрений на ваш счет, вы действительно сработали очень чисто, в этом вам не откажешь, и вышли бы сухими из воды, не окажись я тогда у Пурвиса. Но когда они получат это письмо, все станет иначе. Они начнут допрашивать вас в отдельности и беспрерывно в течение тридцати восьми часов. Просто не сможете не запутаться. К тому же один не будет знать, что за эти тридцать восемь часов наговорил другой. Конечно, это очень захватывающая игра. Если вы хотите проверить себя, я оставлю вас в покое.

Он закурил и равнодушно пожал плечами:

– Неужели вы думаете, что показаниям мелкого шантажиста поверят больше, чем женщине, занимающей высокое положение в обществе?

– Итак, вы не хотите разговаривать всерьез?

– В этом нет нужды. За вашу фальшивку миссис Кеннон, как я полагаю, не заплатит вам ни гроша. И советую вам убираться подобру-поздорову, пока не поздно. Можете забрать свою паршивую бумажку.

Я повернулся к миссис Кеннон. Она все еще сидела на подлокотнике. Заметив мой взгляд, она твердо посмотрела на меня:

– Никогда еще не доводилось встречаться с таким наглым обвинением!

Да, эта парочка спелась прекрасно. Таллант показал мне на дверь:

– А теперь убирайтесь!

– Это ваш окончательный ответ? – угрожающе спросил я.

– Вы угадали!

Я понял, что пришло время потуже затянуть веревку. Не люблю, когда начинают так нагло брыкаться.

– Отлично, дети мои! Вижу, что вы предпочитаете трудности. А теперь послушайте, что я вам скажу. Пораскиньте мозгами и уясните, откуда Пурвис получил нужные сведения. Скорее всего, вам, голубкам, это неизвестно. Он был детективом, и неплохим. И не в хрустальном шаре увидел, что у миссис Кеннон есть любовник, что мистер Кеннон преднамеренно сбил меня и что он не был так сильно пьян в тот момент… И вы скоро узнаете, откуда Пурвису стало все известно. Ведь полиция пойдет тем же путем… А если ей еще и немножко помочь, так сказать, натравить на след… Сейчас я уйду, но мы скоро увидимся. Когда вы поумнеете, сможете повидать меня. Условия для вас выгодные, но постарайтесь оплатить счет, пока цена не изменилась. Желаю вам поскорее шевелить мозгами.

Я взял свое письмо и вышел через парадную дверь. Нажимая на стартер, увидел, как шевельнулась занавеска на большом окне. Они хотели убедиться, что я уехал.

Проехав три квартала, я свернул налево, потом еще раз налево и вскоре оказался на том же самом месте, где раньше стоял мой автомобиль, – перед домом миссис Кеннон.

Спокойнее, Харлан, старина!

До сих пор все идет хорошо. Именно так, как я и предполагал. Теперь главное – дать рыбке как следует заглотить крючок, поводить ее осторожно, а потом подсечь одним махом!

Мой первый удар был неожиданным и вывел его из равновесия. Выдумка про друга, правда, не очень убедительна, но ведь и я должен обезопасить себя, чтобы удержать их от активных действий. Если они поймут, что я работаю один, они сразу же отправятся на озеро и спровадят меня на тот свет. Значит, нужно заставить их поверить, что у меня есть напарник. И теперь все зависит от того, что произойдет в ближайшие несколько минут.

Что, если они вышли из гостиной? Пошли, например, в спальню. Черт возьми! Нет, лучше не думать об этом. К чему им бродить по дому… Я посмотрел на часы… мое время наступило.

Выйдя из машины, я осторожно прошел по аллее и тихо открыл входную дверь.

Из гостиной слышался гневный голос Талланта, но он сразу же замолчал, когда я распахнул дверь. Оба повернули головы в мою сторону.

Таллант стоял около маленького столика, собираясь закурить, а миссис Кеннон замерла у стеклянной стены.

Таллант опомнился первым. Он нахмурился и сделал шаг навстречу:

– Вам же сказали, Харлан…

Я вынул из кармана револьвер и направил его на Талланта.

– Отойдите к камину и сядьте! – приказал я.

Он остановился, но причиной тому был не страх, а осторожность. По его глазам можно было прочесть, о чем он думал. Видимо, я недостаточно решительно вел себя.

– Вы слышали, что я сказал?..

– Перестаньте валять дурака…

– Живо к камину!

Он послушался. Может быть, посчитал, что я сошел с ума. А в таких случаях лучше не противоречить. Похоже, он не решил, как ему лучше держать себя со мной.

Пожав плечами, он отошел и сел в кресло. Потом кисло улыбнулся миссис Кеннон. У той по-прежнему был холодный и высокомерный вид, и все-таки мне показалось, что в глазах ее промелькнул страх. Если эта женщина вообще способна испытывать такое чувство.

Держа в руке револьвер, я подошел к кушетке, запустил руку за ее спинку и извлек магнитофон. Они как загипнотизированные следили за мной.

Внезапно миссис Кеннон издала странный протяжный стон, и, поднимаясь с кушетки с магнитофоном в руке, я понял, что она в моих руках… Конечно, если мне удастся выбраться отсюда живым…

Я взмахнул револьвером:

– Только не волноваться, господа!

Таллант уже стоял на ногах, и в его глазах я прочитал свой приговор.

Только страх перед револьвером удерживал его. Я надеялся, он понимает, что один выстрел может испортить все как для них, так и для меня. В любую долю секунды он мог сорваться.

У меня хватило хладнокровия больше не угрожать ему, а просто держать его на прицеле.

Таллант снова присел. По его лицу струились капли пота. Я не спускал с него глаз, но в душе облегченно вздохнул, хотя и понимал, что в любую минуту может последовать взрыв. Напряжение буквально дрожало в воздухе комнаты.

– Сядьте рядом с ним! – приказал я миссис Кеннон.

Она повиновалась.

– Вот и хорошо! Прошу не волноваться. В конце концов, речь-то идет не о жизни и смерти, а о каких-то жалких бумажках.

Поставив магнитофон на стол и продолжая держать их под прицелом, я нажал на кнопку, перемотал пленку и включил «воспроизведение». Оба они, словно осужденные, смотрели на меня. В комнате царила тишина.

Сперва из магнитофона послышался мой голос: «…уясните, откуда Пурвис получил нужные сведения. Скорее всего, вам, голубкам, это неизвестно. Он был детективом, и неплохим…» Видимо, я слишком далеко перемотал пленку. Но это не имело значения. Голоса слышались вполне отчетливо. Потом послышался звук открываемой и закрываемой двери, а затем – тишина. Вероятно, в этот момент они смотрели в окно.

Я продолжал ждать, держа револьвер в руке. Решающая минута приближалась.

Глава 10

Атмосфера словно была насыщена электричеством. Наконец из магнитофона послышался голос Талланта:

– Он уехал.

Джулия. Дэн, я боюсь, что же нам делать?

Т а л л а н т. Ради Бога, Джулия, успокойся. Нет никаких оснований волноваться. Он пытается поймать нас на слове, больше ничего. У него нет никаких доказательств.

Д ж у л и я. Ведь я тебе говорила! Говорила, чтоб ты вернулся к его машине и убедился, что он без сознания! Почему ты меня не послушал? Неужели так трудно было проверить!

Т а л л а н т. Уверяю тебя, он все время был в бессознательном состоянии и ничего не может знать точно. Он просто подсадная утка – больше ничего! Все сведения он мог получить от Пурвиса. Тот и втянул его в авантюру. Описал тебя, и тогда Харлан сообразил, кого он видел на дороге. Он не мог ничего помнить.

Д ж у л и я. Во всем ты виноват, ты! Но почему же, черт тебя побери, ты не удостоверился, что у Пурвиса никого нет, прежде чем…

Т а л л а н т. Тут он лжет. Я же сказал тебе, что посмотрел повсюду, ни в какой кухне его не было. Никого там не было! Пурвис был совершенно один.

Д ж у л и я. А две бутылки с пивом?

Т а л л а н т. Не было бутылок.

Д ж у л и я. Разве ты не понимаешь, идиот, что он говорит правду? И полиция тоже знает об этих бутылках. Но в газетах о них ни слова. И вся эта история с инспектором радио и телевидения… Откуда он мог знать, если его, как ты утверждаешь, там не было? Во сне ему приснилось, что ли?

Т а л л а н т. Возможно, он где-нибудь и прятался. Но как ты думаешь, кому больше поверят – мне или ему? Его выдумкам никто в полиции не поверит!

Д ж у л и я. Кому поверят, кому поверят! Неужели ты не можешь понять, что стоит им кого-то заподозрить, как они сразу же начнут все проверять… И тогда уже не отцепятся, пока не найдут, что ищут. Разве тебе это непонятно?

Т а л л а н т. Харлан все равно не явится в полицию…

Д ж у л и я. Конечно, конечно!.. Потому что мы его… Мы ему заплатим! Другого выхода нет. Если полиция заподозрит, что это не был несчастный случай, нам крышка.

Т а л л а н т. Ты собираешься платить ему? С ума сошла! Разве ты не знаешь, что шантажисту нельзя уступать! Дай ему только раз почувствовать свою слабость, и он будет сосать из тебя деньги всю жизнь.

Д ж у л и я. Прекрасное замечание! Предложи более подходящий вариант, ну, давай! Что скажешь?

Т а л л а н т. Сама знаешь, что надо сделать.

Д ж у л и я. Нет, нет, только не это! Придумай, что угодно придумай, Дэн, только не это.

Т а л л а н т. Он же сам напрашивается… Как и Пурвис. Это единственный реальный выход, Джулия, поверь мне!

Д ж у л и я. А если он сказал правду насчет письма?

Таллант. Уверен, что лжет. Просто это ловкий ход с его стороны, чтобы запугать нас. Он все выдумал, решил, что нас можно голыми руками взять. Нет, шалишь, номер не пройдет.

Д ж у л и я. Но, Дэн, как ты можешь быть в этом уверен? Нельзя так рисковать.

Т а л л а н т. Повторяю тебе, иного выхода нет. Нужно лишь тянуть время, чтобы убедиться насчет письма. Мы слишком далеко зашли, чтобы отступать… О, если бы нас не было там в тот день!.. Хотя чего теперь плакаться, случившегося не изменить. Значит, нужно бороться!

Д ж у л и я. Сперва – Пурвис, а теперь этот Харлан… Неужели ниточка так и потянется? Дэн, не надо, я не выдержу этого, Дэн…

Т а л л а н т. Пока он жив, мы не будем чувствовать себя в безопасности. Ты же и сама отлично понимаешь. Другого выхода у нас сейчас нет. Понимаешь, Джулия, нет!

Д ж у л и я. Да, ты прав… Но сперва надо убедиться, чтобы действовать наверняка. Знать, что он один в этой игре. И нужно быть очень осторожным. На этот раз нельзя допустить ни малейшей ошибки. Надо проверить, что он один.

Т а л л а н т. Не беспокойся! Ошибки больше не случится. Если он настолько глуп, что воображает, будто купит нас своей вонючей бумажкой, можно не беспокоиться. Сделаем вид, что согласны на его условия.

Д ж у л и я. А если он все-таки говорит правду?

Т а л л а н т. Да нет же, черт побери! Неужели ты думаешь, что такой мерзавец согласится поделиться с кем-нибудь деньгами? Да он же никому об этом не скажет.

Д ж у л и я. И тем не менее, если мы допустим ошибку…

Т а л л а н т. Помолчи… И ничего не бойся! Ведь он и рассчитывал на то, что мы сразу испугаемся и согласимся, как бараны, на все его идиотские выдумки… Предоставь дело мне! Я быстро расправлюсь с этим подонком… Тише!

Послышался шум открываемой двери, а потом голос Талланта: «Вам же сказали, Харлан…»

Этого мне было совершенно достаточно. О, дети мои! Если мне теперь удастся вырваться отсюда живым, диктовать условия буду я, а не вы!

Таллант поднялся и испытующим взглядом посмотрел на Джулию.

– Каким образом он мог установить этот аппарат? Черт побери! Ты даже не знаешь, что происходит у тебя дома? – Его лицо и шея стали покрываться красными пятнами.

– Сядь! – оборвал я его. – Аппарат был установлен ночью, когда она спала. Но сейчас речь идет только о деньгах. А их у вас достаточно. Поэтому вам нет смысла продолжать опасную игру. Отдайте мне то, что мне и принадлежит, и я оставлю вас в покое!

– И все-таки я расправлюсь с тобой, Харлан! – пригрозил мне Таллант. Он был взбешен.

– Уже слышал. – Я кивнул на магнитофон.

Он продолжал стоять, словно взвешивая шансы и прикидывая расстояние для удара.

– Сядь! – повторил я.

Он нехотя подчинился. Вновь воцарилось молчание. Я перемотал пленку, вынул ее из магнитофона и отступил к столу. Остановившись на приличном расстоянии от них, я положил револьвер на стол и, не спуская с них глаз, вынул из кармана пустую картонную коробочку. Положив туда бобину с пленкой, я обернул ее бумагой и перевязал веревкой. Получился маленький пакетик.

Они наблюдали за мной, как два голодных тигра. Наклеив на пакетик марки, я сунул его в карман, где уже лежал другой, абсолютно похожий, с автомобильными картами. После этого я взял револьвер.

– Ключи от вашей машины, Таллант!

– Попробуйте взять! – ухмыльнулся он. Он что, продолжал считать меня идиотом?

– Ваше дело, – спокойно ответил я. – Не хотите – не надо. Тогда мне придется вырвать провода зажигания. Прошу заранее извинить за неудобства.

Он медленно достал из кармана ключи и бросил их к моим ногам. Я поднял их и повернулся к миссис Кеннон:

– А ваши ключи? Она не отреагировала.

– Ведите себя благоразумно!

– В столовой, на буфете, – ответила она.

– Сходите за ними!

– Сходите сами, если они вам нужны!

Я, как ковбой из фильма, наставил на нее револьвер:

– Побыстрее, моя красавица! Вы сейчас повезете меня в город.

На лице ее промелькнул испуг, но она по-прежнему презрительно смотрела на меня. Так сразу сдаваться эта красотка, ясное дело, не привыкла.

– Вы что ж, считаете, что я могу выйти в таком виде?

– Меня не будет шокировать ваш наряд, – ответил я. – Тем более, что из машины вам выходить не придется. На кухне есть дверь в гараж?

Она кивнула.

– Вот и чудесно! Разрешите последовать за вами.

Секунду она колебалась. Я молчал. Наконец она решилась и пошла к двери. Я отступил, чтобы дать ей пройти, продолжая наблюдать за ней и Таллантом. Стоит мне только на мгновение потерять контроль над ними, как они тут же нападут на меня.

Так и вышло. Проходя мимо меня, она пошатнулась и стала падать. Я на какой-то миг поддался провокации, так безупречно это было сыграно. И когда я инстинктивно подхватил ее, быстро сжала мою шею обеими руками. Я резко швырнул ее, и она рухнула в кресло. В тот же миг я обернулся, чтобы встретить Талланта, который в слепой ярости ринулся на меня, опрокинув маленький столик и телефон. Он, конечно, отдавал себе отчет, что этих мгновений ему не хватит, чтобы добраться до меня, но остановиться уже не мог. Я уклонился от его удара и дулом пистолета с силой ткнул его в ухо. Он упал, миссис Кеннон открыла глаза и попыталась встать.

– Проклятый ублюдок… – зашипела она, цепляясь за подлокотники кресла.

– Помолчите! – отмахнулся я.

– Вы его убили!

– Ничего с ним не случилось. Сейчас он встанет.

Таллант неловко поднялся на колени. Тоненькая струйка крови стекала ему на щеку. В эти секунды они растеряли всю свою злобу и поняли, что надо мне повиноваться. Опасность была нешуточной, и сопротивляться не имело смысла.

Я кивнул в сторону столовой. Джулия прошла туда.

– Мы скоро вернемся, – сказал я Талланту. – Будьте как дома. Впрочем, если хотите, можете позвонить в полицию и сообщить им, что в моем кармане они могут найти доказательства вашей вины.

Он поднес руку к лицу и стер кровь.

– Рано или поздно я с тобой рассчитаюсь, Харлан. – Таллант ненавидящими глазами следил за мной. В этот миг он был бессилен одолеть меня, но сдаваться не собирался.

Я ничего не ответил. В столовой я кивнул миссис Кеннон, чтобы она взяла ключи от машины и шла дальше на кухню. Из кухни дверь вела в гараж из двух боксов. Один бокс был пуст, в другом стоял «бьюик».

Я выбрал место; откуда мог бы наблюдать и за ней, и за дверью.

– Распахните ворота и садитесь за руль!

•Она нажала кнопку в стене, загудел электромотор, и ворота открылись. Она села за руль, я устроился позади.

– К почте!

Таллант не показывался. Мы задом выехали на улицу, развернулись и направились к центру.

Я облегченно вздохнул, поставил револьвер на предохранитель и сунул его в карман. Теперь можно немного и расслабиться.

Мы молчали. В зеркальце заднего обзора я видел бледное лицо Джулии. В огромных глазах застыли тоска и обреченность. Они были похожи на глаза забитой собаки, которую я однажды видел, когда был мальчишкой.

– Остановитесь на минутку, – бросил я миссис Кеннон.

Она подъехала к тротуару. Я вынул коробочку, ту, в которой лежали автомобильные карты, и написал автоматической ручкой адрес и фамилию Джорджа Грея. Она видела, что я делаю, но адреса прочитать не смогла. Это-то мне и было нужно.

Закончив, я оставил пакетик у себя на коленях и спрятал ручку.

– Вот и все, – сказал я. – Теперь можно ехать дальше. У самой почты на тротуаре есть почтовый ящик. Это избавит нас от необходимости выходить.

Мы проехали по скверу, свернули к почте, и Джулия остановила машину перед почтовым ящиком. Держа пакетик таким образом, чтобы она не смогла прочесть адрес, я высунул руку из машины и бросил его в ящик для писем и бандеролей. Спектакль был разыгран блестяще.

– Вот и все, красавица! Можно считать дело законченным.

Молча она снова нажала на газ.

– Едем обратно, – сказал я.

Машина Талланта по-прежнему стояла перед домом миссис Кеннон. Хотя его тоже должна была интересовать судьба пакета с пленкой, без ключей он не мог воспользоваться своей машиной.

Джулия закрыла ворота гаража, и мы через кухню вернулись в гостиную.

Таллант сидел на кушетке, прижав к ссадине салфетку. В глазах его снова вспыхнула неистовая злоба. В эту минуту он был готов разорвать меня в клочья.

Я не стал вынимать револьвер. Просто облокотился о косяк двери.

– Расскажите ему, моя прелесть, что мы успели сделать за это время.

– Он отправил пленку по почте, – буркнула Джулия без всякого выражения. Потом села в кресло и закурила.

– Ну, что вы на это скажете?

Таллант молчал, глядя неподвижно куда-то вдаль. Я тоже закурил.

– Может быть, вас нужно встряхнуть, чтобы начать разговор о деле?

Он открыл рот, но в этот миг позвонили в дверь.

Я сделал знак, чтобы все оставались на местах, а сам пошел открывать. Пришла вчерашняя горничная. Она жевала резинку и молча уставилась на меня круглыми равнодушными глазами.

Я вынул из кармана доллар:

– Дойдите до молочного магазина и купите десяток яиц. Миссис Кеннон нуждается в небольшом завтраке.

Она перестала жевать и задумчиво посмотрела на меня.

– Это очень далеко, – наконец сказала она.

– И не забудьте убедиться, что они свежие, – добавил я и захлопнул дверь перед ее носом.

Я хотел было вернуться в гостиную, но тут услышал, как дверь снова открылась. Негритянка просунула в нее голову.

– А что, миссис Кеннон заболела? – спросила она. – Ведь она никогда не ест яиц.

– Начиная с сегодняшнего дня она будет их есть, – ответил я. – Я ей предписал это делать.

Она удивленно посмотрела на меня:

– Вы доктор?

– Да.

– Но надеюсь, у нее нет ничего серьезного? Ее не так-то просто спровадить!

– Нет… Ей просто нужен отдых и свежие яйца.

– Понятно…

Негритянка исчезла. Я возвратился в гостиную. Там ничего не изменилось. Увидев меня, Таллант сказал:

– Вы что же, надеетесь, что вам все это пройдет безнаказанно?

Я со вздохом раздавил окурок в пепельнице:

– Вы, конечно, твердый орешек, приятель, но позвольте мне вам кое-что объяснить. Оба вы уже созрели для электрического стула. Поэтому у вас есть только два выхода: или заплатить мне, или – если вы уверены, что я действую один, – уничтожить меня. Вот вы сейчас и раздумываете, что лучше. Запись на пленке полностью вас изобличает. Миссис Кеннон видела, что я отправил пленку по почте. Если со мной что-нибудь случится, пленка эта окажется в полиции. Поэтому вам легче заплатить. Человек, которому я послал бандероль, ни за что не отдаст ее третьему лицу. На это можете не надеяться. Даже если получит письмо от меня или услышит мой голос по телефону. Такая у нас с ним договоренность. Он отдаст ее только мне лично в руки. И если вы собираетесь учинить надо мной экзекуцию, вам это ровным счетом ничего не даст. А потеряете вы много. Другими словами – все.

Таким образом, повторяю: вам остается только мне заплатить. И я совсем не понимаю, зачем вы тянете. Кроме этих ста тысяч, у вас есть еще тысяч двести – триста. Чего же вам надо? Отдайте мне мое, и я вас больше не трону. И возвращу вам пленку. Никто, кроме меня, ничего не знает и не подозревает, и вы сможете спокойно жить до конца своих дней. И заниматься всем, чем хотите. Никто больше не будет нарушать ваши уик-энды. И дажебудете считаться уважаемыми гражданами. Неужели так трудно это понять?

Миссис Кеннон отреагировала быстрее Талланта:

– А что послужит нам гарантией, что вы сдержите свое слово и оставите нас в покое?

Я усмехнулся:

– Ничего… Но у вас нет другого выхода.

– Понятно… Значит, мы целиком зависим от доброй воли злодея, который за деньги может продать родную мать.

Я пожал плечами:

– Что ж, пусть будет так.

– И вы вернете нам пленку? – продолжала она настойчиво.

– Верну. Что ж вы думаете, я буду хранить ее как сувенир? Еще раз повторяю: речь идет о коммерческой сделке. Мне совершенно безразлично, чем вы займетесь, как будете жить и скольких людей еще пристукнете в темном углу… Меня это совершенно не касается! Меня касается только та сумма, которую я по вашей милости потерял и остался без средств к существованию. А быть нищим меня не устраивает, покорно благодарю.

Таллант судорожно вцепился в край стола.

– Какой же вы все-таки прохвост! – промычал он.

Я бросил перед ним на пол ключи от его машины:

– Может быть, пойдете немного подышать свежим воздухом? О финансовых делах лучше говорить без вас. Тем более, что деньги вообще не ваши. Спокойнее. Вы только подливаете масла в огонь. Не в ваш же карман я лезу? Поэтому и не вмешивайтесь не в свое дело!

– Вы думаете, я позволю вам говорить с ней наедине?

Я расхохотался:

– Не надо громких фраз! Вас это не касается. Платить будет миссис Кеннон. Или я ошибаюсь?

– Она разве сказала вам, что согласна?

– Если память мне не изменяет, сказала. Но мы можем еще раз спросить ее об этом. – Я посмотрел на Джулию: – Что вы скажете, малютка?

Джулия молча уставилась на меня и кивнула. Умница! Просто прелесть. Она здраво рассуждала, эта девочка. И была намного умнее этого рассвирепевшего кретина.

– Вы получите свои деньги. Оказывается, не так трудно было все устроить.

Глава 11

– А вы здравомыслящая женщина, – заметил я, садясь между ними.

– Очень польщена, – ответила Джулия, не поднимая глаз.

– В таком случае уточним детали.

– Что вы имеете в виду?

– Джулия, говорю тебе… – вмешался Таллант.

– Заткнись! – взорвался я. – И не мешай мне говорить с миссис Кеннон. Это наши дела!

Лицо его перекосило от ярости, и он хотел было подняться. На секунду мне показалось, что я зашел слишком далеко – как-никак, а бобина с пленкой находилась в моем кармане. Правда, они не знали об этом. Но если все-таки решатся напасть на меня, то могут это обнаружить. Нужно вести себя более осмотрительно.

– Убирайся-ка лучше отсюда, Таллант, ты только усложняешь дело. – Я постарался придать своему голосу как можно больше мягкости и убедительности.

– И оставить ее наедине с тобой?

– Перемени пластинку! Я ее не трону. Мы будем говорить исключительно о деле. А ты здесь нужен как собаке пятая нога.

– Наверное, тебе действительно лучше уйти, – сказала миссис Кеннон. – Бороться нет смысла.

– Но, Боже мой, Джулия…

– Прошу тебя, дай мне самой все уладить.

– Но неужели ты не понимаешь, что, если хоть раз уступишь, больше никогда не отделаешься от него?

– У тебя есть другой вариант? – холодно спросила она. – Мне кажется, ты и так уже наделал достаточно глупостей…

– Теперь ты меня винишь?.. А кто позволил ему подключить здесь магнитофон?

– Ты уйдешь или нет? – Этот идиот даже Джулию заставил потерять терпение.

– Решайте наконец ваш вопрос! – вмешался я. – Скоро вернется прислуга.

– Ладно. – Таллант поднялся с перекошенным лицом. – И если ты хочешь, чтобы этот подонок командовал тобой…

– Неужели вы не можете понять, что другого выхода у вас нет? – спросил я.

– Он прав, – поддержала меня миссис Кеннон. – Давно пора понять это.

– Никогда не соглашусь заплатить шантажисту…

– А вас никто и не просит, – вежливо заметил я. – У вас не найдется средств даже на то, чтобы угостить кого-нибудь хорошим обедом. Так что лучше исчезни.

Какое-то время он молча смотрел на меня, потом повернулся и вышел из комнаты. Хлопнула дверь, и я вздохнул с облегчением. Таллант в любую секунду мог потерять контроль над собой.

Теперь можно было спокойно обсудить все дела. Я поудобнее устроился в кресле.

– Такая женщина, как вы, могла бы подыскать кого-нибудь и получше, – начал я с очевидных вещей. Мне сразу было ясно, что Талланту крупно повезло с Джулией.

– Вот как? – холодно сказала она.

– Вы красивы и умны, у вас практический и острый ум. Непонятно, что вы нашли в этом субъекте. Он ведет себя как мальчишка…

Джулия перебила:

– Мне показалось, что вы хотели говорить о деле…

– Совершенно верно… О деньгах.

– В таком случае начинайте.

– Мы уже толковали об этом. Довольно много, но без результата. Теперь конкретно:

сто тысяч долларов! Такая сумма приятно ласкает слух. Как вы собираетесь поступить, чтобы эта сумма перекочевала в мой карман? Меня беспокоит этот момент. Известно, что такие деньги в банке не хранятся, каким бы богатым человек ни был. Но даже если такая сумма и лежит в банке, взять ее оттуда, не вызвав подозрения, невозможно. Поэтому я и хотел бы, чтобы вы поделились со мной своими соображениями, как намерены это сделать.

Она потянулась к пепельнице и стряхнула пепел:

– Я смогу достать такую сумму.

– Каким образом?

– Не все ли равно?..

– Нет, не все равно. Я тоже рискую, если вы не будете осторожны. Я уже дважды приходил к вам. После этого вы идете в банк и говорите, что вам нужны сто тысяч. Для какой цели? Чтобы заплатить за электроэнергию? Или сменить мебель? Неубедительно. Такая сумма сразу заставит призадуматься…

Она метнула на меня быстрый взгляд:

– В таком случае, может быть, вы удовольствуетесь десятью тысячами? Их достать гораздо легче.

Я мысленно восхитился ее предложением, но сказал:

– Не надо глупых шуток…

– Двадцать…

– Не продолжайте, моя прелесть. Я ведь не вчера родился. И вы наверняка уже поняли, с кем имеете дело.

Она согласилась, посмотрев на бывшего спортсмена долгим взглядом:

– Поняла…

Я продолжил развивать тему:

– Я не в обиде на вас за то, что вы попытались поторговаться, но теперь давайте говорить серьезно. Как вы собираетесь это организовать? И сколько времени вам потребуется?

Она немного подумала, потом сказала:

– Около недели. Все это можно проделать в Хьюстоне. У меня есть акции. Их можно реализовать. Я дам распоряжение продать их и получу чек. По этому чеку получу всю сумму в банке Хьюстона и вручу ее вам. Там, конечно, удивятся, но не очень. Банки, случается, имеют дело с оригиналами. Не думаю, что это будет выглядеть как-то подозрительно.

Я восхищался ее спокойствием. Казалось, она говорит не о крупной сумме, а о какой-то мелочи.

– Вам действительно не откажешь в уме, – сказал я.

– А чего вы ожидали? Чтобы я билась в истерике? Чего ради? Я уже много раздумывала над всем этим, и, если бы у меня была возможность поступить по-другому, я бы не сдалась на милость победителя.

Потрясающая женщина! Я в этом не сомневался!

– Браво! С вами приятно иметь дело, – сказал я, поднимаясь.

– Извините, но не могу сказать то же самое о вас. Сейчас мне больше всего хочется, чтобы вы вообще сгинули в тартарары.

– Такова жизнь, о женщина моей мечты, – ответил я. – Бывает, что за убийство ничтожества мужа приходится расплачиваться.

Я оторвал шнурок, которым вчера привязывал к кушетке микрофон, и скрутил его. Она наблюдала за моими движениями.

– Вы вчера взломали одну из дверей? – спросила она.

– Вон ту! – Я показал на дверь за занавеской. – Но не взломал. Вскрыл.

– Великолепно! А ведь я приняла вас за отъявленного болвана!

– Что ж, надеюсь, в следующий раз вы не будете торопиться с выводами, малютка. Думаю, урок из тех, что не требует повторений. – Говоря это, я спрятал магнитофон в футляр. – Во избежание кривотолков я вообще больше не приду сюда, но буду регулярно звонить, чтобы знать, как продвигаются дела.

– А где вы будете жить? Здесь, в городе? – Она тоже встала.

– Нет, в домике на озере. Так лучше. Сегодня у нас четверг?

Она кивнула.

– Итак, через неделю в Хьюстоне? Вам удастся все сделать за неделю?

– Да… А вы сможете к тому времени забрать пленку от своего друга?

Я сделал вид, что мысленно прикидываю время:

– Думаю, что да.

Я направился к двери, но потом остановился:

– В любом случае я буду поддерживать с вами телефонную связь. И было бы неплохо, если бы вы успокоили своего приятеля. Иначе он может выкинуть какую-нибудь глупость. В отличие от вас, ему явно недостает ни ума, ни, выдержки. И не забывайте, если со мной что-нибудь случится, вам не миновать электрического стула. Об этом излишне напоминать, но я так, на всякий случай.

Она ничего не ответила.

Я вышел из дома и сел в машину. Решив сразу ехать к озеру, я прикинул, что мне может понадобиться. Выезжая из города, остановился у продовольственного магазина, чтобы купить необходимые продукты. Взял также несколько коробок пива и рулончик пластика, которым обертывают продукты, прежде чем положить их в холодильник.

Кроме всего прочего я «захватил двадцать пять килограммов льда. Завернув его в старое покрывало, я поехал на озеро.

Уже на проселочной дороге взглянул на часы – не было и десяти. Проехав километров шесть, я углубился в небольшой соснячок на возвышенности и вскоре заметил лесную дорожку, ведущую к моему домику.

Свернув на нее, я проехал немного и остановился. Вокруг ни души. Тишина нарушалась лишь слабым шорохом от падавших сосновых иголок.

Достав бобину с лентой, я тщательно обернул ее пластиком, чтобы не отсырела, заклеил липкой лентой и вышел из машины, захватив с собой маленькую лопатку. Выбрав подходящее место, я огляделся. С дороги меня не было видно, зато я мог наблюдать отсюда за тем, что там происходило. Важно было заметить место, где я собирался спрятать конвертик.

Слева был старый пень, покрытый мхом. Я выкопал около него аккуратную ямку, опустил туда пакетик с лентой, утрамбовал землю, уложил сверху мох и посыпал сосновой хвоей. Никто никогда не сможет найти этот пакетик. Теперь я снова сел в машину и поехал к озеру. Дело было сделано.

Дома я растопил печурку и сжег копию письма и остатки бумаги для пишущей машинки, а саму машинку и магнитофон отнес в багажник автомобиля.

После этого я спустился к озеру и искупался. Вернувшись в дом, поел и растянулся на маленьком диване. Так лежал, покуривая, и незаметно для себя заснул. Сколько времени я так проспал, не знаю.

До сих пор не могу понять, что меня разбудило. Но когда я открыл глаза, увидел рядом с собой Джулию Кеннон. Она сидела возле кровати и смотрела на меня. Я совершенно не слышал, ни как она вошла, ни что делала здесь. Вот так визит!

– Добрый день, – сказал я.

– Добрый день.

Я провел рукой по лицу:

– Вы давно здесь?

– Несколько минут.

В комнате мы были вдвоем. Перед домом, возле машины, которую я хорошо видел из окна, тоже никого. Картина просто идиллическая.

– А где этот медведь? Она удивилась:

– Какой медведь?

– Ну, Таллант?

– Не знаю. – Миссис Кеннон беспечно пожала плечами.

Время едва перевалило за полдень, и на лужайку падали косые тени деревьев.

На миссис Кеннон были темная плиссированная юбка и белая шелковая блузка с длинными рукавами и широкими манжетами. Она великолепно подчеркивала нежную кожу ее незабываемого лица. На ногах – нейлоновые чулки и туфли на высоких каблуках. Этот холостяцкий домик рыбака, честное слово, ничего подобного никогда не видел!

– Вы выглядите богиней.

Она ничего не ответила.

– Не обращайте внимания на мои слова, – продолжал я. – И не обижайтесь. Спросонок я могу сказать еще и не такое.

«Интересно, что означает этот внезапный визит? Так сказать, дань вежливости, ответное посещение», – усмехнулся я про себя.

Поскольку в женской одежде почти никогда не бывает карманов, сигареты и спички она держала в руке. Мы оба закурили.

– Спасибо, – сказал я.

– Вы очень своеобразны, – усмехнулась она. – И у вас на уме только одно.

Я оперся на локоть:

– А разве это плохо? Она молча пожала плечами.

– Очень бы хотелось знать, о чем вы думаете? – спросил я через некоторое время.

– Ни о чем.

– Как насчет денег?

– Я позвонила маклеру в Хьюстон и сказала, какие акции надо продать. Сумма, вырученная от продажи, будет положена в банк на мой счет во вторник.

– Приятно слышать, – ответил я. – Значит, мы встречаемся в четверг утром? Договорились?

Она кивнула:

– Я буду в отеле «Рид».

Я уточнил:

– Одна?

– А разве вас это касается?

– Еще бы! Мне вовсе не хочется встречаться с Таллантом. Я должен возвратить вам ленту, но не могу забыть, какая судьба постигла беднягу Пурвиса.

– Вы обо всем тщательно подумали, не так ли?

– Я отлично понимаю, в какой нахожусь ситуации, так что давайте не будем больше об этом. Таллант должен остаться в своем магазине. Перед тем как приехать к вам, я позвоню ему по телефону, и если не услышу его голоса, то не покажусь.

– Против этого мне трудно что-нибудь возразить. Магнитофон будет с вами? Ведь мне тоже надо будет прослушать пленку.

– Конечно! Вы отдадите мне деньги, только когда убедитесь, что это та самая пленка. Речь идет о коммерческой сделке, а я – честный человек.

– Договорились… – Несколько секунд она задумчиво смотрела на меня. – Вы жестокий человек, Харлан.

– Жизнь заставляет.

Она что, явилась наставить меня на путь истинный?

– И далеко пойдете… Это ваш дебют? Я имею в виду шантаж…

– Это просто борьба за существование. Не более того. Понимаете?

– Должна признать, что боретесь вы мастерски.

– Спасибо за комплимент… Я все-таки профессиональный спортсмен, хоть и бывший. А вы знаете, что у вас очень красивые ноги?

– А вам не кажется, что вы немного бесстыдно себя ведете?

– Разве? Я всего лишь бесстыдный шантажист. Зато в газетах до сих пор нет ваших фотографий. Между прочим, во многом благодаря именно тому, что шантажист – я.

Она посмотрела на меня своими черными глазами – долго и внимательно:

– Не пытайтесь острить. Вы ведь и в самом деле не чувствуете себя смущенным.

– Я же говорил вам, что я законченный подлец.

– Что ж, по крайней мере, честно.

– Мир – это джунгли. Вас вышвыривают в него совершенно голым, а лет этак через шестьдесят кладут в ящик. Поэтому каждый должен устраиваться, как может. Или вы считаете, что я не прав?

Она улыбнулась немного насмешливо:

– Смотрите-ка, а вы еще и философ. Или, точнее говоря, эмбрион философа. Вы что, нигилист?

– Сейчас это не модно. В нашу эпоху нигилистов больше нет.

– В самом деле? Вы меня удивляете. Никогда бы не подумала, что вам знакомо это слово.

– Встретил как-то в одном журнале.

– Впрочем, это не имеет значения, – сказала она. – За интеллектуала вам все равно себя не выдать, слишком мало данных для этого.

Я взглянул на Джулию, но лицо ее оставалось по-прежнему непроницаемым. По нему нельзя было понять, что на уме у этой красотки, которая умела держать себя в руках, похоже, в любой ситуации. Невероятное самообладание! Дэн Таллант просто щенок рядом с ней.

– Стаканчик пива, может быть? – предложил я. – Прямо со льда.

– С удовольствием… Вы не поможете мне подняться? На этих высоких каблуках…

Я встал и протянул Джулии руку. Она подхватила ее и встала.

– Благодарю вас, – сказала она, отпуская мою руку, и в голосе ее послышались незнакомые доселе нотки.

Джулия направилась к машине. Я удивленно проводил ее взглядом: уж не думает ли она пить пиво в машине? Она открыла правую дверцу.

– Мне нужно кое-что взять, – сказала она, заметив, что я наблюдаю. – Конец недели я Проведу у друзей в Далласе… Вот и захватила кое-что необходимое.

Настроена она была дружелюбно. Я не узнавал ее.

– В такое время вы там просто изжаритесь на солнце.

– Да, там жарко… Но я ведь ненадолго.

Солнце уже успело скрыться за вершинами деревьев, и лучи его, проникавшие сквозь ветви, освещали Джулию рассеянным светом. Она что-то достала из коробки, но что именно, я не видел. Я только наблюдал, как лучи солнца играли в ее черных волосах. Это было так красиво – золотые искорки на черном фоне…

– Вы, кажется, собирались угостить меня пивом? – сказала она.

Я очнулся:

– Да.

Мы прошли на веранду.

– Устраивайтесь поудобнее, – сказал я. – Сейчас переоденусь и принесу пару бутылок.

Я прошел в спальню и, когда скинул рубашку и шорты, услышал шорох. Она подошла к двери и, облокотившись на косяк, стала с интересом рассматривать убранство – кровать, стол, охотничью одежду на стене, все принадлежности для охоты и рыбной ловли.

– Очень мило, – сказала наконец. – Правда, выглядит немного необычно, зато сразу чувствуется, что живет здесь одинокий мужчина.

Я повернулся и подошел к ней вплотную, но она – даже не шевельнулась. В одной руке у нее была сигарета, другой она держалась за косяк.

Я уставился на нее в упор:

– Вам предстоит долгий путь. До Далласа неблизко.

– Да, конечно, – машинально ответила она, откидывая голову. Потом положила мне ладонь на плечо. – Все так, как и должно быть…

Я промолчал.

– Мышцы тверды, будто камень…

– Правда?

Она задумчиво посмотрела на свою золотую запонку. Рука ее соскользнула с моего плеча. Сигарета из другой руки упала на пол. Но она, казалось, не замечала этого.

– Вы уронили сигарету, – сказал я. Джулия опустила глаза:

– Да, правда…

И она медленно раздавила сигарету носком своей туфли.

– Я уже накурилась, – сказала она. – С меня достаточно.

Глава 12

В комнате темно. Джулия тихонько отодвинулась от меня, села на кровати и стала шарить на ночном столике в поисках сигарет. Пламя спички на миг осветило ее обнаженное тело, но Джулию это совсем не смутило. Когда речь шла о наслаждении, она не останавливалась ни перед чем. Она и теперь все еще тяжело и прерывисто дышала.

Рука со спичкой замерла на некотором удалении от сигареты. Джулия задумчиво смотрела на пламя.

– В чем дело? – поинтересовался я.

– Я хочу забыть о том, что привело меня сюда. – Она передернула голыми плечами.

– Это будет очень печально.

Она слегка повернула голову и улыбнулась мне в свете догорающей спички. Улыбка была насмешливой и лишенной всякой нежности. На какое-то мгновение мне почудилось в ней что-то хищное, от чего мороз пробежал по коже. Но только на миг. Женщины улыбаются так, когда желания их полностью удовлетворены.

– Я вам кое-что привезла… Я удивился:

– Шутите?

– Нет, не шучу. – Она наконец прикурила от спички и погасила ее. – Посмотрите на столе в той комнате.

– Что же там такое?

Я вспомнил, как она что-то вынимала из машины. Что бы это могло быть?

– Деньги.

– Деньги? – Я рывком поднялся. – Не может быть!

– Ну да! Я не так чувствительна в этом отношении, как вы думаете.

– Сколько же там?

Она недобро усмехнулась:

– А вот это на вас похоже. Вам очень трудно не быть самим собой.

Но мне было не до телячьих нежностей и философствований.

– Ай, бросьте! Так сколько же там?

– Восемь тысяч.

– Почему вдруг такая странная сумма?

– Первый взнос в счет тех ста тысяч. Вам что, не нравится? Случилось так, что у меня как раз столько оказалось под рукой. Ведь платить-то все равно придется… Вот я и взяла их с собой. Что тут удивительного?

– Вы очень трезво рассуждаете…

– Трезво? Возможно… Но я уже примирилась с тем, что мне придется выплатить вам сто тысяч. Только не поймите меня неправильно: если бы вы оставили мне хоть малейшую лазейку, то не получили бы ни цента. Я прекрасно знаю, что можно и чего нельзя. Если бы такая лазейка существовала, не видать вам ни меня, ни денег как своих ушей. А теперь я поняла, что дальше бороться нет смысла. Так зачем зря ломаться?

Я все-таки недоумевал:

– А чем же вы объясните ваше присутствие в моей постели? Только не подумайте, что я недоволен вами! Просто кажется немного странным…

Она расхохоталась и перебила меня:

– Неужели женщины до сих пор продолжают вас удивлять? Это в вашем-то возрасте!

– Но если учесть, что я не очень догадливый?

– Просто вы меня заинтересовали…

– Бесподобно!

– Вы интересный… У вас есть смелость и воображение. А нравственных устоев не больше, чем у кобры… Скучных мужчин я не люблю… Терпеть не могу! Вот и все…

– В таком случае вы меня должны здорово полюбить!

– А вы самоуверенны. Я не произносила слова «любовь». Я сказала, что вы меня заинтересовали. Больше ничего.

– Чудесно!

Я ликовал. Как же все просто устроилось! Даже нельзя было и предположить что-либо подобное!

Я встал и прошел в соседнюю комнату. Чиркнув спичкой, увидел большой пакет. В нем действительно лежала пачка денег. У меня горели пальцы, пока я рассматривал эти деньги и старался представить себе, сколько места займут сто тысяч, если восемь тысяч являют собой столь солидную пачку. Невероятно! Харлан, старина, тебе неслыханно везет. Ради этого стоило лишиться места в команде!

Наконец я вернулся с деньгами в спальню и положил их на ночной столик. Часть купюр упала на табуретку. Я снова зажег спичку и посмотрел на Джулию.

– Что случилось? – спросила она.

– Какая чудесная картина! Обнаженная женщина, а вокруг рассыпанные деньги.

Она потянулась.

– А вы сентиментальны, – с насмешливой улыбкой сказала она.

– Угу… Живу только ради красоты! Особенно ради такой.

– И в то же время страшно практичны. Наверное, ваш идеал – хорошо прожаренный бифштекс и бутылка дешевого виски. Я угадала?

– Виски я вообще не пью.

Спичка догорела до конца, и я ее бросил. Потом присел на край кровати и зажег следующую, чтобы прикурить сигарету. Она продолжала изучающе смотреть на меня.

– Знаете, чем вы меня заинтересовали?

– Нет. – Я снова чиркнул спичкой.

– В вас одновременно живут два человека: примитив и интеллектуал. Часто ваши поступки довольно примитивны, но иногда, когда вы занимаетесь только удовлетворением собственных, примитивных потребностей, вы проявляете довольно ума и изобретательности. Такого странного сочетания мне раньше не доводилось встречать.

– Вполне с вами согласен. Можете написать обо мне книгу.

– Короче говоря, вы великолепный экземпляр породистого животного, – засмеялась она со странным выражением.

Догорела и эта спичка, а перед моими глазами все еще лежала куча денег.

Я не в силах был оторвать взгляд от этой картины. Ничего подобного мне никогда в жизни еще не приходилось испытывать. Потрясающее чувство богатства!

– Вы просто берете все, до чего можете дотянуться… – Джулия тем временем все еще рассуждала.

– Конечно, конечно…

– Но мне кажется, – продолжала она, – что у вас и у меня есть что-то общее, и причем в гораздо большей степени, чем вы думаете.

«Ох уж эти женщины! – подумал я. – Вечно они о чем-то серьезно думают. За исключением тех минут, когда спят или содрогаются в объятиях мужчины. Они охотно задирают перед вами юбку, чтобы полностью вкусить любовных утех, но потом должны обязательно проанализировать свой поступок. Даже в тех случаях, когда млеют от вожделения. Для них самое главное – добиться своего, а каким образом они этого достигнут, совершенно безразлично…»

Придя к этому заключению, я снова заключил ее в объятия, закрыв ей рот поцелуем и заставив таким образом покончить с разглагольствованиями. Это самый простой способ быстро освободиться от утомляющей женской болтовни.

Она подчинилась мне с таким восторгом и страстью, которые трудно было в ней предположить, и я совсем потерял счет времени, находясь в том блаженном состоянии, когда чувствуешь, что весь растворился в женской плоти и эта плоть жаждет удовлетворения.

Весь следующий день мы провели возле домика. После обеда мы отлично искупались в озере. Она, правда, не захватила с собой купального костюма, но это ее нисколько не волновало. После купания она надела шорты и пуловер с короткими рукавами, и мы уселись на веранде пить пиво. На нее было приятно смотреть, хотя я уже был утомлен любовными играми, которые продолжались почти беспрерывно около суток – и дома, и на пляже, и даже в воде. Эта крошка умела любить и разбудила бы даже мертвеца. А мужчина ей нужен был в любой час дня или ночи. Не удивительно, что одного супруга ей было маловато. Бедняга Кеннон… И кстати, Таллант…

– Вы очаровательный маленький бесенок, – сказал я.

Она блаженно улыбнулась и принялась рассматривать свои стройные ноги.

– Тысяча благодарностей, мой дорогой, но вы можете меня испортить своими комплиментами.

– А как же теперь Таллант? – спросил я.

– А что – Таллант?

– Он думает, что вы в Далласе?

– Возможно… Но разве это имеет какое-нибудь значение? – Она была совершенно невозмутима.

– Никакого, если не считать, что он может получить нервный шок, если узнает, где вы на самом деле.

Визитеры вроде Талланта мне были ни к чему.

– Ба… Но ведь он ничего не сможет нам сделать!

– Конечно! Если будет держать себя в руках. Но он не такой выдержанный, как вы. Легко теряет голову… Зачем же доводить его до крайностей? Это может очень плохо кончиться для всех троих…

Она насмешливо рассмеялась:

– Вот они, нежные слова, которые я надеялась услышать от любимого человека…

– Я просто хотел сказать, что наша история и так довольно сложна, чтобы запутывать ее отношениями личного порядка. Мне совсем не хочется, чтобы он застал нас здесь вместе. Думаю, что и вам тоже.

Она лениво пожала плечами:

– Я ему не принадлежу.

– Вот уж чего не сказал бы. – Я вспомнил Пурвиса. – А вы разве не собираетесь за него замуж?

– Еще не решила. Необыкновенная женщина!

– Он что же, успел надоесть вам?

Опершись на локти, она задумчиво посмотрела на меня:

– Он как-то странно ведет себя. Кажется, с ним что-то произошло. Возможно, вы меня больше устроили бы.

Вот этого мне только и не хватало!

– Да, да, конечно, мы можем любить друг друга до изнеможения. Но не надо забывать о деле, договорились? Давайте забудем о нем тогда, когда я получу всю сумму. Дело это срочное, и я не хочу, чтобы нервы или ревность помешали довести его до конца. Ведь достаточно одного неверного хода, и полиция сразу же станет крутиться возле нас.

Неужели она этого не понимает?

– Ищете повод отделаться от меня? – холодно спросила она.

– Конечно нет. Но я пытаюсь быть благоразумным.

– Ну и будьте им сколько угодно, а я останусь здесь!

– Пожалуйста! Пожалуйста! Но от этого ничего не изменится.

– Во всяком случае, я все равно уехала бы куда-нибудь на уик-энд, – с улыбкой сказала она. – А здесь мне очень нравится.

– Приятно слышать.

Она расхохоталась, и я сдался. У женщин всегда отсутствует логика. Но, с другой стороны, если здраво поразмыслить, зачем Талланту здесь появляться? И откуда он может догадаться, что она у меня? Похоже, мне тоже очень не помешает нормальный отдых. Это от нервов. Мне ведь никогда не приходилось заниматься подобными делами. «Успокойся и лови момент, – сказал я себе, – все будет в порядке».

Я решил не тревожиться попусту.

Наш разговор происходил в пятницу, во второй половине дня. А в субботу утром, в десять часов, когда мы пили кофе, в дверях внезапно появился Таллант. В правой руке он держал револьвер и, судя по всему, был настроен весьма агрессивно.

По счастливой случайности, Джулия, вопреки обыкновению, оказалась одетой. В течение двух суток она в основном расхаживала совершенно нагой, но в субботу, выбравшись из постели, почему-то надела плиссированную юбку и блузку. Я еще подумал, с чего это она решила наряжаться. Но решил не вникать. Может быть, именно это обстоятельство и сыграло решающую роль, не знаю. Вообще-то это мало что меняло. Ведь не приезжала же она ко мне на уик-энд только для того, чтобы угостить меня ананасами. Это было просто очевидно! И тем не менее, появись он здесь в тот момент, когда мы барахтались в постели, а на Джулии не было ничего, кроме лака для ногтей, этот бизон сразу бы укокошил нас. Даже не дав рта открыть. Но и сейчас, несмотря на все юбки и блузки, ситуация была довольно пикантной. Никому не желаю ничего подобного.

Она сидела за столом, напротив открытой двери, я, стоя у печурки, наливал себе вторую чашку кофе, когда услышал его голос:

– Смотрите-ка, какая идиллия!

Я быстро повернулся. Таллант стоял на пороге, заняв своей широченной грудной клеткой весь дверной проем. Губы его дрожали. Блуждающий взгляд и небритое несколько дней лицо придавали ему зловещий вид. Казалось, он вот-вот бросится на меня и перегрызет глотку.

Мой револьвер валялся в чемодане в другой комнате, а сам я был в восьми шагах от Талланта, и под рукой ничего, кроме кофеварки.

Я почувствовал, как холодок пробежал по коже. Но Джулия оставалась довольно спокойной, и он это почувствовал. Она действительно умела оказывать на него влияние.

Она мило улыбнулась ему, этого оказалось достаточно, чтобы он опешил. Она пошутила:

– Итак, мы переходим к известной ситуации – любовь втроем!

Я не нашел ничего лучшего, как молить Бога, чтобы Таллант излил свой гнев на нее одну, а обо мне забыл навсегда. В конце концов, она явилась сюда сама, никто ее и звать не звал.

Он медленно вошел в комнату и остановился таким образом, чтобы видеть нас обоих. На нем были темные брюки и белая, испачканная на груди рубашка с закатанными рукавами. Общий вид человека, который пропьянствовал несколько дней. Но хотя теперь он и не был пьян, зато явно потерял способность управлять своими чувствами и потому был опасен вдвойне.

Он уставился на Джулию.

– Значит, отправилась в Даллас? – злобно прошипел он.

Она безразлично посмотрела на него:

– Кому ты задаешь этот вопрос? Мне, дорогой?

– Могла бы придумать что-нибудь более правдоподобное, ведьма проклятая.

Джулия скучающе покачала ногой.

– Я не лгала… – Она пожала плечами. – Я действительно отправилась в Даллас, но потом изменила решение. Мне показалось, что будет лучше остаться здесь. – Она мило улыбнулась. – И не жалею. Провела время с большей пользой.

Я боялся вздохнуть и мечтал лишь о том, чтобы он не заметил, что я еще жив. Может, он ограничится тем, что прикончит ее и уйдет? Ему просто-напросто ничего не оставалось другого… Я бы сейчас с удовольствием убил ее…

Таллант подошел к столу и уставился на Джулию. Вены на его лице вздулись. Внезапно он поднял револьвер и направил ей прямо в лицо:

– Посмотри сюда! Посмотри на меня, грязная шлюха!

Она спокойно подняла глаза:

– Да, дорогой? Что ты собираешься делать?

Ах, если бы она хоть как-нибудь попыталась смягчить его! Ведь пока он говорит, остается шанс на спасение. Надо же дать ему выговориться! Неужели она настолько глупа, что не понимает этого! Ведь ей не уйти от него!

– Таллант, – наконец выдавил я, но он меня не услышал. Щека его дергалась в нервном тике.

– Зачем я повстречался с тобой! Почему ты не сдохла, едва появившись на свет? Взгляни на себя! И подумать только, ради этой шлюхи я пошел на…

– Таллант! – повторил я громче. На этот раз он меня услышал.

– Не выскакивай! – бросил он. – Дойдет очередь и до тебя!

Я решил, что бросить все на самотек сейчас будет равняться смертному приговору.

– Не будьте идиотом, Таллант! У вас нет шансов выйти сухим из воды. Если вы нас убьете, полиция получит бобину с пленкой и наша песенка спета. Вы действительно хотите закончить жизнь на электрическом стуле?

– Заткнись! – рявкнул он. – Плевал я на твой стул. Неужели вы думаете испугать меня

– Одумайтесь, Таллант! – продолжал я увещевать его, как сиделка капризного больного, стараясь придать своему голосу побольше ласковости. – И не ведите себя как ребенок. Уезжайте отсюда, и никто ничего не узнает. Чего вам-то волноваться? Деньги идут не из вашей кармана. Платит миссис Кеннон. Чего вам-то надо?

– Убить вас обоих!

«Осторожно, – сказал я себе. – Не двигайся и не раздражай его. Он сейчас похож на животное; малейшая оплошность – и он бросится на кого-то из нас. Дай ему выговориться и излить всю злобу. Скоро он придет в себя и не захочет обагрять руки кровью. Только бы она не начала снова дразнить его».

Но случилось как раз то, чего я боялся. Он; снова заговорила издевательским тоном:

– Значит, ты шпионил, дорогой? Тебе известно, что я этого очень не люблю!

Он повернулся к ней.

«Запусти в него кофемолкой, – подсказал мне внутренний голос. – Именно так поступают герои киноэкрана».

Но я не успел. Таллант вдруг как-то странно скис, огляделся безнадежным, блуждающим взглядом и застонал:

– Ну почему?.. Почему ты это сделала? – Он, кажется, был готов зарыдать! – Джулия..

Кажется, еще немного, и он упадет пере, ней на колени! Я в изумлении застыл, забыв про кофеварку.

– Убирайся! – брезгливо выкрикнула она.

Джулия!.. – Он выронил револьвер и опустил голову. – Джулия!.. Потом повернулся и выбежал из комнаты. Я подхватил револьвер и вышел на веранду. Шатаясь как пьяный, Таллант брел по тропинке и вскоре исчез из виду. Его машина стояла, вероятно, где-то дальше в кустах.

Джулия подошла сзади и взяла меня за плечи. Я рванулся, схватил ее за блузку и влепил пощечину. Она вскрикнула и отшатнулась.

– Ты что? – вскрикнула она, негодуя.

Дрожащей рукой я вытер пот со лба и, не обращая на нее внимания, вернулся в комнату. Там бросил свой чемодан на кровать и стал укладываться. Ну их всех, с их чертовыми скандалами!

В проеме двери появилась Джулия. Лицо ее было бледным, на щеке ясно выделялся след от дара. Какое-то время она удивленно наблюдала за мной.

– Что ты собираешься делать? – поинтересовалась она, опершись о косяк.

Я, не оборачиваясь, прошипел:

– Ты просто дура…

– Почему?

Я выпрямился, держа в руках рубашку:

– Возможно, тебе совсем не нужна твоя жизнь, но уверяю, что не собираюсь подыхать!

– Но ведь он же не опасен, – возразила на, пожав плечами.

– Конечно! Совсем не опасен! За всю свою жизнь отправил на тот свет только двоих! Младенец! Кроткий ягненок! Ты права, беспокоиться мне совершенно не о чем…

– Значит, ты боишься его? – спросила она с презрением.

Как же она мне надоела! Все они!

– Лучше не зли меня… Если я потеряю контроль над собой, могу тебе шею свернуть.

– Но что же все-таки случилось? – удивилась она. – Ведь ты отлично знаешь, что OJ ничего не может тебе сделать!

Я подошел к ней и сказал прямо в глаза:

– Попытайся понять, что, если он потеряет голову, ему будет плевать на эту магнитофонную ленту. Это все равно что тушить пожар из детской лейки. А ты, вместо того чтобы успокоить его, нарочно еще больше раздражаешь. Как будто ты ничего не понимаешь! Он уже убил двоих… И только из-за тебя. Понимаешь? Только из-за тебя! Хотя мог купить такую любовницу за пачку сигарет. Но тем не менее он это сделал! А теперь, понимая, что дело может кончиться для него электрическим стулом, он вдруг увидел, что ты ему даешь отставку. Что он должен чувствовать, ты понимаешь? Не опасен! Я еще удивляюсь, что он тратит столько времени на пустые разговоры Я бы давно разнес тут все в клочья, и тебя – первую! Понятно?

– Но ведь ты забрал его револьвер?

– А ты полагаешь, что он не сможет приобрести другой?

– Но чего же ты хочешь?

– Поскорее убраться отсюда, пока цел. Совсем не хочу отправляться к праотцам. Что-что, а это в мои планы никак не входит.

Она удивленно подняла брови:

– А что будет со мной?

Похоже, она спятила следом за Таллантом.

– Меня это не интересует. Во всяком случае, как мы условились, в четверг утром ты приедешь в Хьюстон с деньгами. А до тех пор можешь развлекаться хоть с целой пожарной командой…

– Ты не смеешь разговаривать со мной таким тоном!

– А-а, лучше помолчи! – Я снова склонился над чемоданом. Пора сматывать удочки. Надоел мне этот пикник!

– Как же ты все-таки глуп…

Я бросил в чемодан пижаму.

– Джо. – В ее голосе прозвучали жалобные нотки.

Я обернулся. Она стояла, прислонившись к косяку, и глаза ее были полны слез.

– Прости меня, – прошептала она.

Да, актриса она была великолепная. В мгновение ока превратилась из разгневанной фурии в обиженную девочку.

Я уже твердо решил послать ее ко всем чертям, но в последнее мгновение мне в голову пришла трезвая мысль. Ведь если она вернется домой, Таллант снова может устроить сцену и от ревности даже убить ее. Но этого допустить нельзя. Может, лучше увезти ее с собой? Тогда я буду уверен, что до четверга она будет жива. И я передумал:

– Ладно, прости и ты меня… Надо сознаться, что его приезд крепко выбил меня из равновесия.

Она сразу радостно улыбнулась:

– Если ты не хочешь оставаться здесь, давай поедем еще куда-нибудь.

– Это я и хотел предложить… Будем как молодожены, проводящие медовый месяц. Хочешь?

Ее глаза заблестели.

– Как хорошо! – воскликнула она. – А куда поедем?

– Все равно куда, дорогая.

– В Хьюстон?

– Нет, туда – в четверг.

Я не хотел задерживаться в Хьюстоне больше, чем того потребует дело. Кто знает, может быть, шофер все-таки сообщил полиции мои приметы. Рисковать нельзя, особенно сейчас, когда осталось совсем немного!

Она рассмеялась:

– Конечно! Нам ведь все равно, где заниматься любовью…

– Угу…

Я кинул конверт с восемью тысячами долларов поверх вещей в чемодане, а когда она уложила и свои вещи, отнес оба чемодана на веранду и запер двери дома.

– По-моему, нет смысла путешествовать на двух машинах, – сказала она. – Поедем в моей.

Это еще почему?

– Нет, заберем обе. Ты поезжай впереди, до шоссе, а я поеду вслед за тобой. Свой «шевроле» оставлю в Брейворде. Там я возьму ее на обратном пути, когда поеду в Хьюстон.

Она наморщила лоб:

– Но почему ты не хочешь оставить ее? Ведь здесь она в полной безопасности.

– А на чем я буду возвращаться?

Не мог же я сказать ей, что машина нужна мне, чтобы оперативно приехать сюда и выкопать пленку.

– Ну, пусть будет по-твоему, – согласилась она.

Я поставил чемоданы в ее «бьюик», а сам сел в «шевроле». Но машина не тронулась с места. Я попробовал завести мотор еще раз.

Никакого успеха. Сел аккумулятор. Этого еще не хватало! Я попробовал снова. Безрезультатно.

Странно. Динамо работало исправно. Может, где-нибудь нарушен контакт? Я включил фары. Они загорелись, но свет был тусклым. •Вот что значит старая развалюха!

Джулия вышла из «бьюика»:

– Что у тебя случилось?

Я тоже вылез из своей машины:

– Сел аккумулятор.

– Как же так? Ты что, оставил включенным радио?

– В моей машине нет радио… Видимо, тебе придется взять меня на буксир.

Возись теперь с ней!

– Да оставь ее здесь! Поедем в моей…

– Ну-ка, подтолкни, – сказал я и снова сел за руль.

Джулия развернулась, подвела «бьюик» вплотную к заднему бамперу моей машины и начала толкать ее. Таким образом мы и выехали на дорогу. Триста ярдов, а мотор ни разу не чихнул!

Наконец Джулия остановилась и снова вышла из машины:

– В чем же все-таки дело?

– Наверное, контакты. На такой скорости трудно завестись.

Я не мог понять, в чем дело.

– Джон, дорогой, оставь свою развалину и уедем быстрее.

– Не могу же я оставить ее посреди дороги.

Она снова села в «бьюик» и начала толкать мою машину. Но теперь назад. Когда мы снова очутились на лужайке перед домиком, я поднял капот и осмотрел мотор. Конечно, нужен новый аккумулятор. Значит, привезу его на обратном пути. Мне не хотелось возвращаться сюда, но, в конце концов, риск был невелик. Достаточно позвонить в магазин Талланта и убедиться, что он на месте. Я немного успокоился, захлопнул капот, пнул эту развалину по колесу и сел в «бьюик» рядом с Джулией. Мы уехали. Я не мог понять, что же все-таки произошло. Странно все-таки, что мотор так и не заработал. Ведь она протащила мою машину ярдов триста. Этого обычно бывает достаточно, чтобы завести мотор даже у такой старушки.

Ах, да зачем думать над пустяками! Я тряхнул головой, пытаясь отбросить сомнения. Лучше заняться более серьезными вопросами.

Я серьезно ошибался, считая случившееся пустяком, и спустя некоторое время убедился в этом.

Глава 13

Мы остановились в отеле Шривпорта. И, очутившись в номере, сразу же кинулись друг к другу. Джулия, обхватив мою шею руками, обольстительно улыбалась:

– Как здесь хорошо, правда?

– Угу…

А я в этот момент думал, что забыл взять внизу хьюстонские газеты. Джулия прижалась ко мне:

– Поездка в машине всегда вызывает у меня странные ощущения. Это, наверное, от вибрации.

– Возможно, – сказал я.

Она провела рукой по моим волосам и прилегла на кровать. Поджав под себя ноги, она закурила сигарету и хитро улыбнулась мне:

– Кондиционер, ни одной мошки, отличная ванна, хорошее постельное белье… Очень заманчиво, ты не находишь?

– Конечно, заманчиво. Не хватает только одного… Немножко нежности с твоей стороны.

Я тоже закурил и присел на край двуспальной кровати. По-моему, здесь все же что-то было не так. Неприятное, сосущее ощущение начало одолевать меня с некоторых пор. Я не мог отделаться от растущего чувства тревоги. Как будто идешь по болоту с завязанными глазами…

– Не могу понять тебя, – сказал я. – Ведь ты же должна меня ненавидеть…

– Вообще-то должна…

– Но ведь нет?

– А к чему? Все равно это ни к чему не приведет…

Она лениво следила за мной. «Как кошка, – подумал я. – А кто же здесь мышка?»

– Понятно. Когда нельзя ударить в лоб, лучше обойти со стороны.

– Тоже верно… Но почему ты не хочешь понять, что меня просто влечет к тебе?

– Бывает и такое, – сказал я задумчиво.

Я понимаю, тебе все кажется странным, и даже, может быть, подозрительным, – продолжала она, – но говорю честно: в тебе есть нечто такое, что привлекает женщину. И ты напрасно этим не пользуешься!

– Что именно?

– Сама не знаю. Ты твердый, грубый и безжалостный. Точнее говоря, похотливый зверь в обличье человека или что-то в этом роде.

– И ты хочешь сказать, что такие вот грубые самцы тебя притягивают?

Она подняла свои длинные ресницы:

– Неужели ты до сих пор не понял этого?..

Кровь во мне закипела, я не мог больше себя сдерживать и кинулся на нее. Она и не сопротивлялась, опрокидываясь на спину,только странно охнула, и все мои мысли сразу куда-то бесследно исчезли. Я погружался в нее, пока не растворился целиком…

Мы не выходили из номера целые сутки. Нам приносили еду, и я просмотрел все хьюстонские газеты. О Пурвисе больше ни строчки, но это еще ни о чем не говорило. Полиция наверняка не бросила этого дела, просто газеты перестали интересоваться. Эти писаки клюют только на живца, старые сплетни им уже неинтересны. Шофер такси, возможно, также ходил в полицию, чтобы сообщить мои приметы, но об этом ничего не было сказано. И это меня беспокоило больше всего – лучше знать правду, чем находиться в неизвестности.

В воскресенье утром я повел Джулию в кино, а потом мы пошли обедать.

Мужчины повсюду засматривались на нее. Как бы там ни было, а это мне было чертовски приятно. Когда мы вернулись в отель, она была в очень хорошем настроении и ей было безразлично, слушаю я ее болтовню или нет. Она знала, что обстановка благоприятствует любви, что я без ума от нее. И если я иногда ворчал, когда она подолгу наводила красоту или стирала чулки в ванной, то в ответ не слышал ни одного недовольного слова. Самое главное, чтобы я все время был рядом с ней. И она умело добивалась своего.

В понедельник она решила пойти за покупками, и я должен был сопровождать ее. Деваться было некуда, и я поплелся, по дороге размышляя о том, что терпеть осталось недолго. У нее еще осталось долларов триста-четыреста, кроме тех, которые она отдала мне, и пришлось шляться по бесчисленным магазинам и смертельно скучать. Она купила себе новые чулки, рубашку, часто задерживалась перед витринами и вообще вела себя как ни в чем не бывало.

– Тебе не очень скучно, Джо? – говорила она со счастливой улыбкой на устах. – Ведь я стараюсь ради тебя.

Ну прямо молодая жена!

– Нет, совсем не скучно, – ответил я, с трудом сдерживая зевоту.

Черт возьми! Ради ста тысяч пойдешь и не на такие жертвы.

Ночью она совсем не давала мне спать, разговаривала со мной, шепча на ухо всякие нежности и требуя новых и новых доказательств любви к ней…

Так, в житейской суматохе и любовных усладах, мы незаметно прожили до среды. А в среду я проснулся в десять. Джулия еще спала. Я оперся на локоть, чтобы лучше рассмотреть ее лицо, которое ну ни капельки не было похоже на личико милой простодушной и доверчивой влюбленной девочки… Я изучал строптивую складку у губ и внезапно в моем мозгу завихрились тревожные мысли. Джулия была очень красивой и даже во сне не казалась глупой.

Какую же цель она поставила перед собой? Ведь не просто же так она виснет на мне!

Предположим, ей действительно нужен мужчина. Но ведь от нее никто не откажется. Достаточно намека. Для чего же ей понадобилось спать с человеком, который шантажировал ее и требовал сто тысяч долларов? Не настолько уж я привлекателен, чтобы Джулия была без ума от меня. С одиннадцатилетнего возраста я перестал питать иллюзии относительно своей внешности. На Казанову я не похож. Достаточно ей пойти на пляж, и она сразу же найдет себе мужчин любого возраста, которые будут удовлетворять любые ее желания, и, во всяком случае, ничуть не хуже, чем я, да вдобавок станут осыпать ее цветами. Так зачем же ей разыгрывать эту комедию?

Может быть, она надеялась уговорить меня таким образом, чтобы я удовольствовался восемью тысячами? Это больше походило на правду. Что ж, посмотрим! Я не церемонясь разбудил ее.

Она открыла глаза и спросонок весьма холодно, если не сказать зло, посмотрела на меня. Но лишь проснувшись окончательно, приветливо улыбнулась как ни в чем не бывало.

– Зачем ты меня разбудил, Джо? – Она сладко потянулась.

– Хочу тебя спросить кое о чем, – сухо ответил я. – Как называется маклерская контора, которой ты поручила продажу своих акций?

– «Харли и Бризон», – ответила она без малейшего колебания. – А зачем тебе?

Я продолжал тем же тоном:

– Кто конкретно занимается продажей?

– Джордж Харли… – Ее удивили мои вопросы. – Но в чем дело?

Ничего не ответив, я снял телефонную трубку и сказал телефонистке:

– Соедините меня с Хьюстоном. С маклерской конторой «Харли и Бризон». И попросите к телефону Джорджа Харли, биржевого маклера. Лично. Вам понятно?

– Да, сэр, – ответила она. – Прошу немного подождать.

Я передал трубку Джулии. Она с удивлением взяла ее.

– Спроси Харли, как он выполняет твое поручение. Только отодвинь трубку от уха, чтобы я слышал, что он будет говорить, и не пытайся меня обмануть.

Она молча повиновалась. Я буквально прижался щекой к ее щеке. На другом конце провода говорили какие-то люди.

Наконец телефонистка сказала:

– Соединяю, сэр! Можете говорить. Через несколько секунд из телефонной трубки послышался мужской голос:

– Харли у телефона!

Я сжал руку Джулии. Если она только солгала мне…

– Это вы, мистер Харли? – спокойно спросила она. – С вами говорит миссис Кеннон. Я хотела поинтересоваться, как вы выполнили поручение, которое я вам дала?

Маклер начал бодрым голосом:

– Да, да, я как раз собирался послать вам отчет… Минуточку, пожалуйста. Сейчас он, кажется, где-то здесь… Хм-м… Ага, вот. Вы слушаете, миссис Кеннон? Согласно вашему распоряжению я положил в ваш банк, за вычетом всех расходов, девяносто шесть тысяч сорок четыре доллара… По-моему, все в полном порядке.

Я отодвинулся на край кровати и закурил. Она вопросительно посмотрела на меня. Я махнул рукой, давая ей понять, что дальнейшее меня не интересует. И тогда она попрощалась таким же невозмутимым тоном:

– Благодарю вас, мистер Харли. Всего вам хорошего!

Она повесила трубку. Я протянул ей сигарету.

– Что все это значит? – сухо спросила она, мгновенно изменив интонацию.

– Обычная проверка, дорогая, – ответил я. – Больше ничего.

Она вознегодовала:

– Ты думал, что я тебе солгала? Посчитал, что я могу решиться на такое при сложившихся обстоятельствах?

– Просто засомневался, и все тут!

– Я еще не сошла с ума! – сердито проговорила она.

– Ты просто великолепна в гневе… – Я решил разрядить обстановку.

– А ты, ты… Ты хоть чуточку меня любишь?

– Конечно, дорогая…

Люблю ли я ее? Конечно люблю! Но еще больше я люблю деньги. И снова меня охватило неясное, смутное беспокойство…

Я протянул было руку за сигаретой для себя, но рука моя так и повисла в воздухе. Мгновенная догадка молнией блеснула в моем мозгу. Вот оно! Как я раньше не догадался? Какой же я идиот! Недооценивая их, чуть было не влип в их сети. Еще немного, и участь моя была бы решена. Ф-фу, даже пот прошиб от такой мысли.

Я с облегчением улыбнулся: как вовремя удалось разгадать их маневр. Но теперь они меня не возьмут врасплох. Шалите, дети мои. Старина Харлан не такой кретин, как вы думали.

Надо было торопиться. С самого понедельника я не расставался с Джулией ни на минуту. Ну, конечно, ловко придумано! Она следила за мной, за каждым моим шагом, и, конечно, увидела, что я ни с кем и нигде не входил в контакт. Это они так проверяли, действительно ли у меня есть напарник или же я работаю в одиночку. Вот почему сломалась моя машина. Это работа Талланта.

Видимо, они не были уверены, что я послал по почте именно ленту, и решили проверить. А когда они окончательно убедятся, что я не ищу ни с кем контакта, то есть работаю один, – мне крышка.

Я содрогнулся при этой мысли. Надо же, какое у них убийственное хладнокровие! А я-то, идиот, расслабился!

Ну, мы еще посмотрим, кто кого! Слава Богу, у меня есть еще время!

Джулия лукаво покосилась на меня:

– Неужели ты разбудил меня только для этого?

Она скинула рубашку и нагая отправилась в ванную. Как и всегда, оставила дверь полуоткрытой и, встав под душ, что-то замурлыкала.

«Ах ты, бестия! – подумал я. – Ну, погоди, ты у меня еще не так запоешь!»

– Джон!

– Что тебе?

– Ничего… Я просто хотела сказать, что мы очень мило провели время…

– Конечно, дорогая. Очень мило…

Она продолжала что-то еще говорить, а я, не слушая ее болтовню, осторожно поднял телефонную трубку и попросил телефонистку снова соединить меня с другим городом.

– Хорошо, сэр, одну минуту…

Джулия продолжала что-то говорить, но шум воды заглушал ее слова. Я лишь поддакивал ей. Сейчас я вам покажу шантажиста-одиночку!

Наконец меня соединили с междугородной.

Я поднес трубку поближе к губам и тихо сказал:

– Соедините меня с Форт-Уэртом, «Межконтинентальные поставки Грея». Попросите к телефону Джорджа Грея лично.

– Хорошо, сэр. Пожалуйста, не вешайте трубку.

Джулия уже вовсю распевала в ванной комнате, а я по-прежнему боялся дышать. Наконец я услышал, как вызвали Форт-Уэрт и назвали номер. Теперь можно говорить.

Джулия перестала петь.

– Джо, Джо, послушай!..

Я прикрыл трубку рукой и крикнул ей:

– Помолчи, пожалуйста, минутку. Мне надо поговорить по телефону. И закрой душ.

Она выключила воду. Стало тихо. В следующую секунду она уже вышла из ванной – мокрая, нагая и прекрасная, держа полотенце в руке.

– Ты звонишь? – удивленно спросила она. – Кто это тебе понадобился?

Я улыбнулся:

– Другу… Он живет в другом городе. Кое-что вы уже слышали о нем.

Интересно, что она на это скажет.

– А-а… – протянула она, ни словом, ни взглядом не показывая, что удивлена моим ответом.

«Театр потерял в ее лице великолепную актрису, – подумал я. – Она наверняка уже считала, что выиграла партию, но не выказала и тени разочарования, поняв, что ошиблась».

В этот момент в телефонной трубке раздался голос Джорджа, как всегда бодрый и жизнерадостный:

– Алло? У телефона Грей!

– Как живешь, старик? Это Джон.

Я прижал трубку к уху. Джулия, несомненно, слышала мужской голос, но слов разобрать не могла.

– Это ты, старая развалина? – засмеялся Джордж. – Рад слышать твой голос. Как идет рыбная ловля?

Я бросил взгляд на Джулию.

– Хорошо, – сказал я, – даже отлично. Я позвонил тебе, чтобы сообщить, что все идет так, как мы и ожидали. Путешествие оказалось очень удачным. Все в порядке, старик!

– Ты хочешь сказать, что приедешь к нам работать?

– Ну конечно! И немедленно! В четверг! Ты, кстати, получил пакетик, который я тебе прислал?

Я продолжал следить за Джулией краем глаза.

– Да-да, благодарю тебя, Джон. Ты сказал…

– Я знал, что это будет для тебя неожиданностью. – Я рассмеялся. – Да, они все-таки попались на крючок. Я не хотел оставлять тебя в неведении. Так что знай: я жив-здоров и дело в шляпе. Ну ладно, до скорого свидания, Джордж…

– Всего хорошего, старик!

Я повесил трубку и посмотрел на Джулию. Она вопросительно глядела на меня, даже вытираться перестала. Грудь ее тихо поднималась и опускалась.

– Ну как? Он привезет пленку в четверг? Ведь если не ошибаюсь, это был твой напарник?

Я продолжал смотреть на нее, восхищаясь ее спокойствием и удивляясь ему. А потом рассмеялся. Как же она все-таки хороша! А может, я напрасно так переполошился и все гораздо проще? Может быть, зря старался? Если она и без того поверила, что у меня есть напарник?

Но я не мог оторвать от нее восхищенного взгляда и наконец сказал:

– У тебя божественное тело… Ты любого сведешь с ума.

Она улыбнулась и, отбросив полотенце, томно прошептала:

– Ты только сейчас это заметил?

Все во мне опять кипело и клокотало, и я не стал испытывать свою силу воли. Она со своей стороны тут же доказала, что никогда не против хорошей порции мужской ласки, и проявила всю пылкость, на какую только была способна.

Вечером мы отправились в обратный путь. Я сидел за рулем, Джулия долгое время молчала, глядя по сторонам, потом неожиданно сказала:

– Эти восхитительные дни с тобой я, наверное, никогда не забуду.

Я подтвердил:

– Я тоже.

Я пытался скрыть свою радость: все прошло удивительно гладко, рыбка крепко держалась на крючке. Наступил последний этап – подсечка. Оставалось только взять деньги.

– Может, прокатимся в Галвестон на несколько дней? – спокойно спросила она. – После того как покончим с делами в Хьюстоне?

Ничего на свете не желают так страстно, как женщину, когда она необходима. Но как мало она интересует мужчину, когда перестает быть нужной. Я чуть было не ляпнул ей, что отныне она может искать себе кого хочет, но вовремя спохватился – не стоит превращать ее сейчас во врага.

Улыбнувшись ей, я со всей беззаботностью, на какую был способен, подхватил:

– Конечно, дорогая! Это будет замечательно!

Как бы не так, девочка моя! Едва деньги окажутся в моем чемодане, я сразу же смоюсь, и она уже не сможет меня достать. Никто тогда не сможет меня достать! А я доберусь до Далласа, продам машину и сяду в самолет. А уж там… Нет, планов у меня было много.

Я, например, уже давно подумывал о Мацатлане, городке в восточной Мексике. Два года назад я уже побывал там с командой футболистов. Мы отлично провели время: отдыхали, ухаживали за мексиканками. Попадались такие, что я сразу понял: этот край словно специально создан для меня. Закончив дело, сразу же направлюсь туда с туго набитым бумажником и какой-нибудь малюткой. Только меня здесь и видели!

К действительности вернул меня голос Джулии. Оказывается, она что-то говорила.

– Прости, дорогая, я задумался, – сказал я, обгоняя фургон и снова занимая место в своем ряду.

– Я сказала, что нужно ненадолго заехать ко мне домой. Я заберу наконец пляжные принадлежности…

– Угу…

Я ничего не имел против. Пожалуй, Мексику это от меня не удалит.

А почему, собственно говоря, и не заехать? Уже темно, и меня никто не увидит с ней, если мы заедем прямо в гараж. А из дома можно будет позвонить Талланту, чтобы узнать, дома ли он. Эта предосторожность не помешает. Мысль о том, что нужно Куда-то еще ехать ночью, не зная, где в данный момент этот сумасшедший, не очень-то вдохновляла. Он отлично знал, что рано или поздно я вернусь за своей машиной, и мог устроить засаду. Этот кретин способен на такое.

По дороге мы остановились, чтобы перекусить в ресторане; когда подъезжали к Уайлсу, было уже начало десятого.

Теперь машину вела Джулия. Мы ехали по тихим, малолюдным улицам. В районе, где она жила, пешеходов вообще не было, а тишину нарушали только звуки радио, которые неслись из открытых окон домов.

Джулия остановилась перед гаражом и вышла, чтобы открыть ворота. Потом снова села за руль и припарковала машину. Я подождал, пока она не закроет ворота, и лишь тогда вышел. В гараже было очень жарко.

Джулия открыла дверь, ведущую на кухню, а я выключил фары и пошел следом за ней.

В кухне она зажгла свет и улыбнулась мне:

– Вообще-то можно переночевать и здесь, а в Хьюстон отправиться завтра утром. Пораньше.

Ведь никто же не знает, что мы здесь. В темноте не очень хочется ехать, дорогой, ты согласен?

– Нет, нужно ехать. Задерживаться я не собирался.

– Что ж, как хочешь.

Она была покладистой, чего я не ожидал.

– Только не зажигай света в гостиной.

– Но ведь позади дома пустырь! – удивилась Джулия. – Впрочем, если ты боишься, не буду зажигать.

– Достаточно включить свет в столовой, и будет светло. Кроме того, я хочу, чтобы ты позвонила Талланту.

Я не давал сбить себя с толку.

– Зачем? – спросила она, нахмурившись.

– Я должен знать, где он находится. Неужели ты этого не понимаешь? А потом отправимся за моей машиной.

Джулия пожала плечами:

– Неужели ты так его боишься, Джо?

– Делай, как я говорю! – Я взял ее за руку и подтолкнул вперед. – Позвони Талланту.

В гостиной было достаточно светло, чтобы видеть цифры на телефонном диске. Я сел на подлокотник кресла, стоявшего у двери. Кондиционер не работал, и было очень душно. Джулия набрала номер. В трубке раздались гудки: никакого ответа. Она повесила трубку, потом набрала еще раз – те же длинные гудки. Джулия снова положила трубку и вопросительно повернулась ко мне.

Мне все это очень не понравилось.

– Попробуй позвонить в магазин. Куда мог деться этот сумасшедший?

– Но он закрывает его в шесть часов. Я достал сигарету:

– Не имеет значения, попробуй!

– Хорошо… Но в это время там никогда никого не бывает.

– Не торгуйся. Он владелец магазина. А там всякое случается.

Она набрала номер:

– Хочешь, чтобы я передала ему что-нибудь от тебя?

– Нет… Как только услышишь его голос, сразу повесь трубку.

Талланта не оказалось и в магазине. Так я и думал!

– Ты знакома с его привычками? Как ты думаешь, где он сейчас может находиться?

Джулия пожала плечами.

– Понятия не имею.

– Может быть, он член какого-нибудь клуба? Играет на бильярде? Что он вообще делает, когда не охотится за чужими женами?

Она опять безразлично пожала плечами:

– Немного увлекается астрономией. Играет в карты с соседями. Иногда ездит на рыбную ловлю. Откуда мне знать, где он сейчас?..

Я махнул рукой, чтобы она замолчала. Ясно было, что толку не добьешься. Все это здорово осложняло мне жизнь. Размечтался, сентиментальный олух, о Мексике! Нельзя ехать в Хьюстон, не зная, где Таллант. Но с другой стороны, может быть, у него не выдержали нервы и он вообще смотался отсюда. Я пробыл с Джулией четверо суток. Не торчал же он все это время в засаде возле моей машины! Может быть, есть смысл рискнуть?

– Ладно, укладывай свои купальники, – сказал я. – Мы отправляемся.

– За твоей машиной?

– Конечно! Только поторапливайся.

– Мне хотелось бы переодеться перед дорогой.

– Хорошо, хорошо… Только побыстрей! Не копайся!

– Ты все-таки чего-то боишься.

У меня лопнуло терпение.

– Поторапливайся, черт бы тебя побрал! Она ушла по коридору, который вел в другую часть дома, и почти сразу же возвратилась.

– Помоги мне там снять чемодан со шкафа. Мне не хватает сил.

– Хорошо, – сказал я и пошел за ней.

Коридор делал поворот, и дальше было довольно темно. Я взял ее за руку, чтобы не споткнуться и не упасть. Наконец мы добрались до ее спальни. Темнотища – хоть глаз выколи.

– Где здесь выключатель? – нетерпеливо спросил я и стал шарить рукой по стене.

– Не там, – ответила Джулия. – Подожди, я сейчас зажгу.

Она ощупью сделала пару шагов и наткнулась на меня. В следующее мгновение ее руки обвили мою шею.

– Останемся здесь, Джо, – прошептала она. – Встанем на рассвете и до полудня сделаем все, что нужно.

Я попытался высвободиться:

– Нет!

– Прошу тебя…

Она еще крепче прижалась ко мне, и губы стали жадно искать мои.

В таких случаях мужчина часто бывает бессилен что-либо сделать. Он может быть и усталым, и больным, но, когда его губы сливаются с губами красивой женщины, он всегда реагирует одинаково. Я непроизвольно обнял ее.

– Крепче, крепче… – прошептала она и повисла на моих руках.

И в этот момент неожиданно щелкнул выключатель. По комнате разлился яркий свет. Я резко развернулся, отчего Джулия упала на пол. В кресле у двери сидел Таллант. Ноги его были перекинуты через подлокотник, а на коленях лежало охотничье ружье.

Во взгляде его я не увидел ничего демонического, напротив, он был абсолютно спокоен и холоден, когда сделал едва заметный жест рукой.

– Отлично сыграно, Джулия, – невозмутимо произнес он. – А теперь подвинься немного влево и оставайся на полу.

Глава 14

Она отползла подальше от кровати.

– Сядьте, Харлан! – приказал Таллант.

– Но послушайте…

– Ружье, которое у меня на коленях, не, игрушка. И вы убедитесь в этом, если станете брыкаться.

Я понял, что в моих интересах быть благоразумным.

Я присел на край кровати. Все три окна были наглухо закрыты шторами.

Я был немного напуган таким оборотом дела, но понял, что Таллант держит себя в руках. Ни на какого сумасшедшего он не был похож, наоборот. Стало ясно, что они заранее разработали план операции, и сцена в домике у озера была частью этого плана.

– Послушайте, Таллант… – начал я, – я не знаю, что вы задумали, но тем не менее мне кажется, вы забыли об одном…

– Не думаю. – Он покачал головой. – Пока нам ничто не угрожает. До самого последнего момента все было так, как мы и предполагали.

Он, прищурившись, смотрел на меня.

Джулия поднялась с пола и села на пуфик перед туалетным столиком, потом, достав пачку сигарет, улыбнулась Талланту:

– Я очень обрадовалась, увидев твой знак. Знак? О чем это она? Я удивленно посмотрел на нее.

Джулия снова улыбнулась:

– Судя по всему, мистер Харлан не понимает, что я имела в виду.

Таллант пожал плечами:

– Ничего, он скоро поймет все. У него будет время подумать.

– Что это значит? – резко спросил я. Джулия закурила и с довольным видом уставилась на меня:

– Знак был самым элементарным, мистер Харлан. Вы не обратили на него внимания… На краю умывальника в кухне стояла грязная чашка из-под кофе. И знаете, о чем она говорила…

Я перебил ее:

– Хватит! С меня довольно вашей чепухи!

– Эта чашка сказала мне, чтобы я пригласила мистера Харлана к себе в спальню…

Она явно издевалась надо мной, но я решил не реагировать на это. Главное, держи себя в руках, Харлан, дружище. Безвыходных положений не бывает. Нужно выяснить, что они теперь хотят делать со мной.

– Ну, хорошо, хорошо! Я уже здесь. Что же вы собираетесь предпринять дальше?

Я хотел было сунуть руку в карман за сигаретами, но, увидев, что палец Талланта лежит на спуске и что он может неправильно истолковать мое движение, решил не дергаться.

Таллант смотрел на меня со скучающим видом. Вероятно, она уже предупредила его, что я вооружен. Ловко действуют, черт бы их побрал! Прочли, наверное, целую кучу детективных романов.

– Вам бы работать в театре, – пошутил я.

Джулия посмотрела на меня.

Я прекрасно понимал, в каком положении очутился, но тем не менее не испытывал страха. Я был по-прежнему уверен в своем плане. Ничто не меняло того факта, что они по-прежнему в моих руках. И ничего не смогут со мной сделать. Если, конечно, не потеряют рассудок.

– Ты все время находилась с ним? – спросил Таллант. – Ни на минуту не отлучалась?

– Все время, – ответила она. – Но он звонил по телефону.

– Два раза? – уточнил он.

– Да. Один раз он соединился с Харли. Но тут, видимо, мы можем быть спокойны.

– При чем здесь телефонные разговоры? – удивился я.

– Уточняем детали, – ответил Таллант.

– Но мне совсем неинтересно вас слушать… – начал я и почувствовал тревогу: откуда он узнал, что я дважды звонил из номера?

– Сейчас объясню, – сказал Таллант. – Вы пришли к нам, чтобы продать свой сценарий. Вот мы и изучаем его, прежде чем купить. Не возражаете? Ведь он должен стоить столько, сколько вы за него просите, не так ли?

Нет, продолжайте. Только введите меня в курс дела. Если я правильно понял, сцена на озере была вами разыграна. Вы что, хотели выкурить меня из домика, чтобы обшарить его? Таллант кивнул:

– В общем и целом, да.

Я не совсем понял, что он имел в виду под «общим и целым», но не стал уточнять. В конце концов, это не так важно сейчас.

– Что же вы искали?

– Магнитофонную ленту. Я обернулся к Джулии:

– Может быть, вы повторите своему другу еще раз…

Она непонимающе вскинула ресницы:

– Что?

– По-моему, он до сих пор не верит, что я отослал ленту своему напарнику. – Я твердо решил не сдаваться и стоять на своем.

– Я только видела, что вы опустили пакетик в почтовый ящик. Больше ничего.

– Вы в своем уме?..

Таллант шевельнулся в кресле:

– Здесь очень душно, Джулия. Может быть, включить кондиционер?

– Хорошо. – Она вышла из комнаты.

Через несколько секунд заработал мотор, и Джулия вернулась.

– На что вы намекаете? – спросил я ее уже более спокойно. – Вы же видели, как я отправил ленту по почте!

О! Я не сомневаюсь, что пакетик отправили. Но что в нем было, не могу сказать. Может, лента, может, что-нибудь другое. Во всяком случае, мне показалось, что ваша бандеролька слишком легко упала на дно почтового ящика. Уж очень слабый стук раздался при этом. Вот я и подумала… Пакетик с лентой издал бы более громкий звук. Правда, это мое предположение. Я ничего не утверждаю… Важно другое. Ведь вы могли отправить ее и на свое собственное имя. Просто вы хотели убедить нас, что у вас есть напарник, и поначалу вам это удалось. Ведь вам именно это и было нужно, правда? – Она задумчиво посмотрела на меня: – Вы меня слушаете, мистер Харлан?

– Слушаю, но мне надоело… Значит, вы по-прежнему считаете, что бобина с пленкой у меня?

– Вы не совсем правильно поняли нас, мистер Харлан. Откровенно говоря, мы не знаем, у вас она или нет. Если и у вас, то вы ее тщательно спрятали. Но дело не в этом, а в том, что вы ее НИКОМУ НЕ ПОСЫЛАЛИ! Вот что главное! – И Джулия победно уставилась на меня.

Я не сдавался. Если они почувствуют, что я колеблюсь,.– мне крышка.

– Вы с ума сошли! Вы же слышали мой разговор с человеком, которому я ее послал!

– В самом деле? – вкрадчиво усмехнулась Джулия, взглянув на Талланта. – А что ты скажешь по этому поводу, Дэн?

Я испытующе взглянул на Талланта.

– Когда вы с ним разговаривали? – спросил тот.

– Вчера утром, в начале одиннадцатого. Он поднял брови:

– Вы в этом уверены?

– Спросите у вашей милой подруги. Она была свидетельницей моего разговора.

Таллант понимающе улыбнулся и переглянулся с Джулией:

– О, мы прекрасно знаем, что вы звонили по телефону. Но мы сильно сомневаемся, что тот человек, с которым вы говорили, был в курсе ваших махинаций.

У меня по спине пополз неприятный холодок. Неужели они разузнали, с кем я говорил? Нет, не может быть! Джулия в это время была в ванной! Она не могла слышать, с кем я говорил!

– Странные мысли приходят вам в голову, – заметил я. – Джулия, вероятно, может передать вам содержание нашего разговора.

В этом нет необходимости. Я знаю того, с кем вы говорили. И не думаю, чтобы он занимался шантажом или был вашим соучастником. Это не тот человек, уверяю вас. И в голову ему подобное никогда не придет. Его зовут Джордж Грей. Он – вице-президент и администратор компании «Межконтинентальные поставки Грея» в Форт-Уэрте. Сын основателя компании, богат – у него около семисот пятидесяти тысяч долларов, женат, имеет двоих детей, участник коммерческого банка, а также нескольких благотворительных обществ. Блестящее положение в обществе. Неужели вы думаете, Харлан, что его можно выдать за шантажиста? Мне, например, так не кажется.

У меня едва не отвисла челюсть. Слова застряли в горле. Откуда им это известно?

– А теперь, Харлан, – холодно продолжал Таллант, – нам хочется узнать, продолжаете ли вы настаивать на том, что Грей является вашим соучастником? И если нет, то почему вы не позвонили вашему действительному соучастнику?

Я все еще не мог вымолвить ни слова.

Держа ружье на коленях, Таллант что-то достал из кармана. Я широко открыл глаза – бобина с пленкой.

– Магнитофон – отличная штука, не правда ли, Харлан, – сказал он. – Частные детективы часто их используют. Один из них и был установлен у вас в номере…

Ах вот оно что! Они воспользовались моим же приемом!

Значит, они знали о содержании моего разговора с Джорджем!

Таллант подтвердил мои мысли:

– Совершенно верно, Харлан. Грей, считаем мы с Джулией, даже не подозревал, о чем вы с ним говорили. Он думал, вероятно, что вы говорите о предложении, которое он вам сделал, и, совершенно очевидно, ничего не знает о бобине. Я не видел, что было в пакете, который вы ему послали, но уверен, что никакой пленки там не было… А теперь ваш черед говорить. Постарайтесь, чтобы все звучало правдоподобно. А мы с Джулией послушаем. Начинайте же, Харлан!

Я силился что-нибудь срочно придумать, составить мало-мальски спасительный план. И я прекрасно знал, что они уничтожат меня, едва окончательно уверятся, что я действовал в одиночку. Надеяться мне было не на что.

– Не буду повторять вам все то, о чем уже не раз говорил, – начал я, растягивая время для обдумывания. – Но вы и сами хорошо понимаете, что эта лента может привести вас на электрический стул. Джулия ясно видела, как я опускал бандероль в почтовый ящик. И вы знаете, что при мне ее тоже нет. Вы ведь наверняка обшарили весь домик на озере до самой крыши, ведь точно? И ничего не нашли. Ленты-то и нет… А что это означает? Значит, она находится у кого-то другого. А этого человека вы не знаете и никогда не узнаете… Это я вам гарантирую. Вот так, а теперь, если вы по-прежнему уверены в том, что я лгу, действуйте, как считаете нужным. Можете делать все, что придет вам в голову. О роковой ошибке вы узнаете лишь тогда, когда полиция постучит вам в дверь. Вы, конечно, очень предусмотрительны, не спорю. Но никто никогда не может предусмотреть всего.

– Почему? – небрежно спросила Джулия.

– Нет, вы действуйте, действуйте! Только сперва все как следует взвесьте! Ибо, если вы ошибетесь, вас будет ждать электрический стул. А это очень неприятная штука. Советую не забывать об этом.

Джулия повернулась к Талланту:

– Видишь, Дэн, как мистер Харлан пытается воздействовать на нашу психику.

– Я ни на что не пытаюсь воздействовать. Можете поступить так, как сочтете нужным. Мне это безразлично, поверьте.

Таллант внимательно посмотрел на меня.

– Я, например, не считаю, что нам угрожает какая-либо опасность, – сказал он. – А вот вам она действительно угрожает…

Я выдержал его взгляд:

– Вот как?

– Я говорю серьезно. Давайте на минуту предположим, что у вас действительно есть сообщник…

– Вы очень любезны.

Не обращая внимания на мои слова, Таллант продолжал:

– И назовем его условно мистером Икс. А теперь допустим, что вы пришли сюда с опасным поручением и бесследно исчезли. Мистеру Икс ничего неизвестно ни о вас, ни о поручении.

– Продолжайте, продолжайте…

Прошло какое-то время, а от вас все еще нет никаких известий. Тогда мистер Икс, разумеется, начинает беспокоиться. Он предполагает – и не без оснований, – что с вами произошло какое-нибудь несчастье. Что же он делает в подобном случае? Как вы думаете, Харлан?

Я усмехнулся:

– Резонный вопрос. Посылает бобину в полицию.

Таллант едва заметно улыбнулся и покачал головой:

– Нет, он этого не сделает.

– Не порите чепуху! Именно это он и сделает!

– А я не думаю. И вот почему… Видимо, одна деталь от вас ускользнула. Он же ничего от этого не выиграет! А потеряет все!

– Что значит «потеряет все», черт бы вас побрал?

Его улыбка стала откровенно насмешливой.

– Не понимаете? Какой смысл ему отдавать пленку в полицию? Зачем ему заботиться о вас? Чтобы отомстить за вас? Не будьте наивным, Харлан! Ему наплевать и на вас, и на вашу судьбу. Он не родственник вам. Я знаю, мы уже проверили: у вас нет родных…

– Это мой друг…

– Не смешите, Харлан. В такого рода сделках дружба немногого стоит. Ведь вы, Харлан, думали, как всегда, только о себе. И забыли, что ему думать о вас незачем.

– Ну а что он может, по-вашему, потерять?

Они переглянулись.

– Сто тысяч долларов! – сказал Таллант.

Теперь я понял, что он имел в виду, и почувствовал, как петля вокруг моей шеи затянулась совсем туго. Мой сценарий, который так мне нравился, разлетелся на клочки. А Таллант сухо продолжал:

– Отдав пленку в полицию, он, возможно, и отомстит за вас, но сама пленка для него сразу обесценится. Надеюсь, вы понимаете это. Ведь полиция ему за это не заплатит. И даже наоборот, скорее всего, отправит в тюрьму за соучастие в шантаже. Таким образом, он рискует всем из-за ничего… Вот мы и подошли к сущности дела… Итак, мистер Икс располагает чем-то, за что вы собираетесь получить от нас сто тысяч долларов. Так зачем ему отправлять это в полицию, когда он может сохранить его ценность? Он ведь не дурак?

Я хотел возразить, но язык мой окончательно прилип к гортани.

– Таким образом, после того, как вы исчезнете, ваш друг наверняка сам придет к нам, и мы услышим от него повторение вашей же песенки. Ну, что же, придется встретить и еще одного визитера. Он тоже играет в футбол?

Я наконец овладел собой и обрел дар речи:

– А что в этом случае изменится для вас? Вам же все равно придется платить.

– Возможно, – ответил Таллант, пожав плечами. – Если у вас есть соучастник, нам придется туго, поскольку он постарается застраховаться получше вас. И учесть ваши ошибки. И цепочка шантажистов может постоянно удлиняться… Но тем не менее я почти уверен, что у вас нет помощника.

Он замолчал, а я продолжал лихорадочно взвешивать свои возможности и искать спасительную лазейку. Броситься на него? Нет, тут я не имел ни единого шанса. Он успеет выстрелить раньше, чем я доберусь до него.

Таллант, видимо, угадал мои мысли и покачал головой:

– Не советую вам делать глупости, Харлан. Тем более, что вопрос пока остается открытым.

– Что значит «открытым»?

– Мы подождем, не обнаружит ли себя этот мистер Икс. Времени у нас достаточно. Правда, мы с Джулией не верим в его существование, но в нашем положении терять нечего. И потом – какая разница, уберем мы вас сейчас или подождем еще немного. Никто не знает, где вы. Никому нет до вас дела. Для всех вы давно исчезли. В том числе и для вашего сообщника. Подождем, как он поступит.

Кровь во мне заледенела.

– Вам это может слишком дорого обойтись, Таллант!

Он спокойно возразил:

– Не думаю… Вы знаете, что такое «пробный шар»?

Я молча посмотрел на него, не будучи в состоянии ответить.

– Есть такой политический трюк. Человеку дают возможность бежать и наблюдают за реакцией публики, прежде чем начать его преследование. Если реакция будет положительной, его оставляют в покое. Вы для нас вроде «пробного шара».

Наступило молчание, никто не шелохнулся.

– Надеюсь, вы нас поняли, Харлан? Сейчас вы исчезнете, а мы посмотрим, какова будет реакция. Не беспокойтесь, мы все время будем начеку. И когда мы убедимся, что ничего так и не произошло, вы исчезнете по-настоящему!

Глава 15

Теперь мне не на что было надеяться. Мне отрезали все выходы, перекрыли кислород. Я чувствовал себя затравленным зверем, которого умелая облава ловко загнала в западню. И осознал я это, когда стало слишком поздно. Слишком поздно! Понял я и то, почему Пурвис обратился ко мне. Он хорошо знал, что ему одному не справиться. Ведь он прекрасно знал, как эти хищники умны, сильны и опасны. Пурвис раскусил их и поплатился за это. Он давно понял, что здесь действовали двое, решительно, двое! Пурвис изучил парочку Кеннонов еще до его смерти и, не зная точно деталей, без доказательств, исключительно логическим анализом вычислил, кто именно был убийцей мужа Джулии. Но позаботиться о себе самом он не успел… В этом была его роковая ошибка – они опередили его ход в своей смертельной игре!

Они так же собирались убрать и меня. Жалкая пленка с записью, обличавшей их, не имела уже больше ровно никакого значения. Они прекрасно понимали, что, пока существует человек, который знает, что они убили Пурвиса, они будут в опасности. Этим единственным человеком был я. Они до сих пор не были уверены на все сто, что я действовал один. Как только они убедятся в этом, они нападут. Каждый час, который проходил без появления на сцене третьего, каждый час увеличивал их уверенность. А появляться-то было некому.

Да, они слишком умны и дальновидны!

А неумолимый Таллант между тем продолжал свои беспощадные выкладки.

– Ваша машина брошена на озере, домик заперт, рыболовные снасти исчезли.

Я молча слушал.

– Послушайте, – ухватился я за спасительную соломинку, – ведь кто-нибудь наверняка заинтересуется брошенной машиной. Вас могли видеть. Могли видеть меня. Ведь вы долго вели машину до Нью-Орлеана. К тому же многие видели меня в Шривпорте. Я отметился в отеле… Это можно проверить…

– Под именем Джорджа Абернати из Канзас-Сити, – докончил он, улыбаясь.

– Я позвонил Джорджу Грею… Он знает…

Он перебил меня:

– Грей не знает, откуда вы звонили. Он уверен, что звонили отсюда. Никто не видел, как Джулия поехала на озеро. Никто не видел и того, как вы уезжали вместе с ней… Я же был там. К вам никто не наведывался.

– Но Джордж Грей…

– Да какое это имеет значение? Вы действительно звонили ему в четверг. Он что, станет просить губернатора мобилизовать полицию, чтобы отыскать вас? Какое ему дело, где вы сейчас находитесь? Видимо, он предложил вам работу. Вы приняли предложение, но потом изменили свое решение. Вот и все. Так неужели он будет сильно обеспокоен вашим, скажем, недельным молчанием? Что ему с этого?

Неделя! Он сказал, что у меня есть еще неделя! Точно, я не ослышался! Я постарался ничем не выдать своей радости, когда сказал с заметной иронией:

– Опасную авантюру вы все-таки затеяли. И все из-за каких-то денег. Миссис Кеннон от этого не обеднеет. Стоит ли так рисковать из-за ерунды, ребята?

Дело не в деньгах, а в том, что есть человек, который слишком много знает. И этот человек сейчас сидит передо мной. Не пойму, на что вы рассчитываете? Что вы можете предпринять сейчас, когда ситуация против вас? А теперь встаньте… – скомандовал Таллант.

Мне оставалось только повиноваться. Я поднялся, не понимая, что он собирается делать. Таллант соскочил с кресла, не выпуская из рук ружья, которое он направил на меня, и пятясь прошел в коридор:

– Следуйте за мной и соблюдайте дистанцию.

В коридоре он включил свет. Я прошел мимо открытой двери. Пытаясь ничем не выдавать своего смятения, я лихорадочно старался сообразить, как же теперь выпутываться из этой гнилой истории.

– Откройте следующую дверь!

Я повиновался.

– Повернитесь и стойте на пороге. И не пытайтесь вбежать и закрыть за собой дверь, у вас ничего не получится. Ну! Медленно входите!

Я мог только беспрекословно подчиняться этим бесцеремонным приказаниям.

Они оба следовали за мной. Таллант шел первым. Ружье смотрело прямо мне в спину.

В комнате горел свет. Это тоже оказалась спальня, но поменьше первой. Напротив двери – окно, плотно закрытое шторами. Под ним стояла односпальная кровать и ночной столик. Сбоку – кресло и лампа. Я вошел и остановился у двери, не зная, что меня ждет дальше.

– Ложитесь на кровать! – приказал Таллант.

Я обернулся и посмотрел на него. Он стоял в дверях, футах в десяти от меня. Ружье направлено мне в грудь.

– Поживее! Предупреждаю, что раздумывать не буду, – сухо проговорил он.

Я лег на кровать. Джулия подошла сбоку и нагнулась надо мной. В руках у нее что-то блеснуло металлическим блеском. Я похолодел. Она собиралась надеть на меня наручники.

– Не вздумайте тронуть ее! – предупредил Таллант.

Джулия закрепила мне браслет сперва на левой руке, потом, пропустив цепочку через спинку кровати, – на правой. Руками я шевелить мог, но цепочка была слишком короткой, чтобы поднять их.

После этого Таллант отложил ружье и привязал мне ноги веревкой к противоположной спинке кровати. Я думал, что на этом дело закончится, но они сунули мне в рот кляп и перевязали тряпкой, чтобы я не мог его выплюнуть. При этом взгляд Джулии не выражал ни жалости, ни сожаления, ни ненависти. Она была совершенно бесстрастной. Они и убьют меня с такими же ничего не выражающими лицами. Я отказывался верить, что это конец.

Закончив свое дело, Таллант отошел и вытер лицо. Несмотря на внешнее спокойствие, внутри у него, наверное, давно все клокотало. С его хилыми нервишками это многого ему стоило!

Неожиданно он крепко сжал Джулию в объятиях. Она резко высвободилась:

– Прошу тебя, Дэн… Не при этом негодяе…

С минуту он смотрел на меня совершенно безумными глазами, а потом они вышли и закрыли за собой дверь.

В доме воцарилась мертвая тишина. Они, без сомнения, теперь в спальне. Я же старался сосредоточиться и не поддаваться панике. Даже если это конец, унижаться я не собирался.

Итак, они хотят меня убрать. И никто не заметит моего исчезновения. Никто. Полиция? Полиция, обнаружив мою машину, просто постарается поставить ее в гараж, а по прошествии определенного времени продаст. Джордж Грей подивится, что этот шалопай Харлан не дает о себе знать и не возвращает ключ от домика… А потом решит, что его приятель в очередном загуле. А через несколько месяцев газета сообщит о свадьбе миссис Джулии Кеннон с мистером Дэниэлом Таллантом. И все будет прекрасно.

Мысли с лихорадочной скоростью сменяли одна другую. Да, старина Харлан, на этот раз ты влип. По лицу, я чувствовал, градом катился пот.

Чтобы осушить его, я мог только вертеть головой, вытирая лицо о подушку. Тянулись мучительные часы. Что меня ждет и сколько времени мне еще осталось валяться на этой последней койке в моей жизни, я не знал.

Перед рассветом в комнату зашел Таллант. Он отвязал меня и повел в туалет. Ружье он все время держал наготове. Потом он ушел. Я решил, что, наверное, к себе в магазин. Я смотрел в потолок и старался ни о чем не думать. Время от времени я слышал, как мимо дома проезжали машины, но звук этот был едва различим, поскольку сильно шумел кондиционер. На какое-то время мне даже удалось задремать, и я был очень удивлен, когда, проснувшись, увидел у кровати Джулию. Она вытащила кляп у меня изо рта.

На ней был легкий пеньюар, а голова повязана шарфом. На полу гудел пылесос. Наверное, так и должно быть, усмехнулся я про себя.

Она улыбнулась мне, как улыбается молодая хорошенькая хозяйка, довольная своей судьбой и домом. Я молча смотрел на нее и думал, что это, наверное, еще одна сцена из их спектакля, задача которого – заставить меня признаться.

Первой мыслью было закричать что есть мочи, но потом я сообразил, что меня никто не услышит. Не стоило так по-дурацки себя вести.

Джулия вела себя как ни в чем не бывало. Но мне это было уже не важно.

– Решила немного заняться хозяйством, – сказала она и нажала ногой на кнопку пылесоса. Мотор заглох.

Она села в кресло у кровати и закурила сигарету. Я продолжал молчать. Она собиралась развлекать меня светскими беседами? Что-то не похоже.

– Хотите сигарету?

– Спасибо. Обойдусь.

– Дело ваше… Кстати, если вы вздумаете меня схватить одной из ваших огромных лап, то знайте: это ни к чему не приведет. Ключи от наручников в другой комнате.

Я поморщился:

– Вам все равно недолго осталось жить. Расплата близко.

– Она уже пришла, – спокойно проговорила Джулия. – Только вам этого не понять.

– Который час?

– Начало первого.

Я задумался. Сегодня у нас четверг. Если бы я не попался так глупо в расставленные сети, сейчас бы уже уезжал из Хьюстона с чемоданом денег. А теперь приходится лежать и ждать, когда им вздумается меня убить. Видимо, эти мысли отразились на моем лице, ибо она вопросительноподняла брови:

– Невесело вам сейчас, не так ли?

– Да нет, почему же.

Откинувшись на спинку кресла, она задумчиво смотрела на меня:

– В сущности, вы совсем уж не такой железный человек. Просто пытаетесь им казаться. И иногда очень убедительно получается. И к тому же не особенно умны. Правда, дебют был в вашу пользу, ничего не скажешь. Но вы бросились в эту авантюру очертя голову. Даже не поинтересовались, что представляют собой ваши будущие жертвы. Или вы думали, что вас тут ждут с нетерпением? Вас могла погубить малейшая оплошность. Так же, как, впрочем, и меня. Если бы я не вышла на дорогу пять месяцев назад… Все было бы по-другому… А я тогда действительно приняла вашу машину за машину Дэна. Они очень похожи, правда.

Мне только этих рассуждений не хватало! Просто пытка.

– К чему вы все это рассказываете? Напишите лучше роман.

Она помолчала.

– Зачем рассказываю? Просто убеждаю себя и вас, что всех нас к гибели может привести любая случайность. Потому что мы жаждем слишком многого… Понимаете?

– Чепуха!

Нет, не чепуха. И потом – я хочу выговориться. А вы будете вынуждены меня слушать. Слушать злую и глупую болтовню женщины… Считайте, что это будет моей местью… Ведь мы добры к мужчинам только тогда, когда спим с ними… Но вернемся к случайностям. В тот злополучный вечер мой супруг, как вы догадались, отправился к озеру, чтобы накрыть меня с любовником. Он давно подозревал меня и наконец вычислил. И нашел нас. Вернее, нашел Дэна. Я в это время была на берегу озера. Дэн сказал, что самовольно воспользовался его ключом от домика. Это, действительно, так и могло быть. Многие друзья мистера Кеннона имели ключи от его домика. Когда я возвращалась, издали услышала оправдания Дэна и сразу же вернулась к дороге, надеясь, что он скоро «освободится» и на обратном пути меня подхватит. И когда наконец увидела приближающуюся машину, подумала, что это Дэн… И выскочила навстречу… А Кеннон, в свою очередь, последовал за Дэном. Но тому удалось избежать его слежки. И тут муж увидел вашу машину, выруливающую на шоссе. Он, разумеется, решил, что снова вышел на след Дэна. В сумерках ему ничего иного и не могло прийти в голову – перед ним беглецы-любовники. Когда Дэн наконец нашел меня и мы прибыли к месту аварии, все стало ясно… Кеннон преднамеренно сбил вас, совершив преступление… И поплатился сам.

– Вы тоже внесли свою лепту. И немалую. Неужели все еще надеетесь выпутаться?

Она грустно посмотрела на свою сигарету, помолчала и сказала:

– Выпутаться будет довольно трудно!

Глава 16

– Вот как?

– Теперь остается только тешить себя иллюзией, что выпутаешься, но рассудок-то говорит другое. За каждое содеянное тобой зло всегда приходится расплачиваться.

Я решил воспользоваться ситуацией:

– Вам представляется случай сделать доброе дело. Развяжите меня.

Она даже усмехнулась:

– Что вы как ребенок! Неужели вы думаете, что, начав такую опасную игру, мы бросим ее на полдороге? Для нас возврата нет. Для вас, впрочем, тоже.

– Зря усложняете!

– Усложняю? – Она пожала плечами.

– Конечно.

– Не смешите меня. У нас нет выбора. Или все, или ничего. Нельзя быть в какой-то степени мертвым или в какой-то степени живым. Не так ли?

– Значит, вы хотите отделаться от меня только потому, что терять вам уже нечего? Правильно я понимаю? Я-то никакого отношения к вашим проблемам не имел! Мне дела не было до вас! При чем здесь я? Я опасен для вас?

– Наверное… Пока вы живы, вы для нас – угроза, пусть даже потенциальная… Но в то же время я и сама не верю в наш успех.

– Тогда зачем все это сделали? Я имею в виду вашего мужа.

– За пять месяцев много воды утекло. Во всяком случае, для меня. Слишком много времени было для раздумий.

Я уставился на нее. Она продолжала свою мысль:

– Мы думали, что выиграем. Прошло пять месяцев – большой срок. За пять месяцев у меня было достаточно времени, чтобы хорошенько подумать. Обо всем. И взвесить все за и против. – Она взглянула на меня. – Вот неплохая параллель. Представьте себе рулетку, обычную рулетку. Крутится колесо. Чтобы оно остановилось, требуется пять месяцев, год, десять лет… А вы поставили все свои деньги только на один-единственный номер. У вас есть только этот номер и огромное количество времени, чтобы изучить все законы случайностей и теории вероятности. Так много времени, что вы, хотите вы того или нет, должны прийти к определенному выводу. Остается добавить к этому тот факт, что вы не знаете точно, когда колесо остановится. И не уверены, что это вообще произойдет. Может быть, это иллюзия, кажущаяся людям, которые следят за колесом? Как вы думаете, Харлан? Если вы, конечно, слушаете меня.

Она помолчала, потом продолжила:

– Слишком много возникает вероятностей, случайностей и сложных непредсказуемых факторов, слишком много. Они выходят из-под вашего контроля, начинают одолевать вас. Они повсюду. У Пурвиса не было никаких шансов вычислить нас, но он это сделал. Возможность того, что вы сумеете снова продолжить поиски с того момента, на котором мы его прервали, была мала микроскопически, но вы это сделали. Какая немыслимая случайность заставила вас оказаться в квартире Пурвиса именно в момент его убийства? И уж конечно, совершенная нелепица утверждать, что вы там были и ничего не заметили.

Она бросила сигарету.

– И вы пришли к выводу, что полиция рано или поздно вас найдет?

–Да.

– Тогда непонятно, зачем вы продолжаете свою игру?

– Неужели? – Она встала и с насмешкой посмотрела на меня. – А мне кажется, что я вам все ясно объяснила. Кроме того, есть еще одно важное обстоятельство: для меня было бы ужасно, если бы вы одержали победу. Этого не должно быть. Однажды я вас недооценила, а вы подняли меня на смех. Такое женщина не забывает. Выиграть теперь должна я. Понимаете? Реванш.

Я хотел резко ответить ей, но она быстро заткнула мне рот кляпом, обмотала повязкой и вышла из комнаты. Через несколько минут Джулия снова появилась в комнате.

– Забыла спросить… Может быть, вы хотите есть?

Я даже не посмотрел на нее.

Она вышла, а я снова задумался, стараясь найти выход. Милости от нее не дождаться. Это было абсолютно мне ясно. Она продолжала упорно играть свою роль, хотя уже видела приближение возмездия. Мне это было непонятно: она что, закована в броню? На что она надеется?

Талланта тоже мягкотелым не назовешь, но у него больше эмоций. К тому же он чертовски предан ей и дьявольски ревнив. Слабак он, на самом деле. Может быть, это можно использовать? Я решил обдумать это как следует. Но к чему это приведет? Ружье у него все время под рукой. Чтобы завестись, ему немного нужно. В припадке ревности он просто-напросто прихлопнет меня, как комара, и все на этом кончится.

Он появился с наступлением темноты. На этот раз с револьвером. Он не выпускал оружие из руки, пока Джулия развязывала веревки и снимала наручники, чтобы отвести меня в туалет.

Таллант не спускал с меня глаз. Не было ни малейшей возможности что-либо предпринять. Здорово он все-таки меня боится. Но мне от этого не легче.

И снова кровать.

– Вами никто не интересовался, – многозначительно заявил он.

При всем моем желании я не мог ничего ответить, ибо во рту у меня по-прежнему торчал кляп.

Таллант продолжал издевательским тоном:

– Сейчас поеду к вашему домику на озере. Не прибыл ли ваш сообщник? Молите Бога, чтобы он оказался там.

Они вышли. Какое-то время я слышал их голоса. Потом извернулся и посмотрел на часы, но они, разумеется, остановились.

Вскоре снова послышались смех и музыка. Видимо, Джулия принимала гостей. Знали бы они, чем тут потчуют!

А завтра в местной газете появится объявление: «Вчера вечером миссис Кеннон в интимной обстановке принимала близких друзей в своем роскошном особняке». Ее невероятное хладнокровие просто поражало меня. Можно только завидовать такой выдержке.

Вечеринка продолжалась очень долго, и, когда шум затих, было уже за полночь. Интересно, был ли среди гостей Таллант? Мучиться над ответом не пришлось слишком долго.

Был, понял я, когда увидел его перед собой – лицо красное, наверняка на хорошем взводе. Они оба явились приблизительно через час после отъезда остальных гостей. Все правильно; он и должен был уехать вместе со всеми, чтобы потом вернуться через черный ход. Все рассчитано до мелочей.

Джулия действовала осмотрительно и старалась не допускать ошибок.

На ней было вечернее платье. Она осталась стоять на пороге.

– Ваш друг, вероятно, забыл про вас, – ухмыльнулся Таллант. – В домике никого!

Я внимательно посмотрел на него. Алкоголь подогрел эмоции, и его прямо-таки распирало от желания поскандалить.

Таллант рывком выдернул кляп и обернулся к Джулии:

– Как ты думаешь, может, настало время узнать, где он прячет ленту?

– Соседи могут услышать, если он начнет орать:

Джулия, как всегда, хладнокровно осаживала этого кретина.

Таллант достал из кармана револьвер:

– Если он только попробует, я всажу ему в рожу всю обойму. – Он тряс револьвером перед моим носом.

У меня до того пересохло во рту, что было трудно говорить. Я облизал губы, но легче не стало.

– Ну, что молчишь? – резко спросил он. Я попробовал пошевелить челюстью, но после кляпа казалось, будто она сломана.

– Я тебе уже говорил, идиот, что отправил ее по почте! – с трудом произнес я.

– А ты не находишь странным, что твой напарник исчез?

Мною овладело полное безразличие. Если пролежу на этой кровати еще сутки, я вообще сойду с ума. Лучше рискнуть. Какая разница! Терять мне все равно нечего… Будь что будет…

– А тебе-то что беспокоиться. Когда он появится, прелестная Джулия тут же залезет к нему в постель, а тебя пошлет подальше, ты разве не знаешь? Для нее это дело привычное…

Ход был верным.

Отреагировал он мгновенно, даже забыв о револьвере. Он так двинул меня кулаком в подбородок, что пальцы хрустнули. А в моей голове сразу зазвенели колокола.

– Не будь болваном, Дэн! – закричала Джулия. – Ты не понимаешь, что он провоцирует тебя?

– Значит, торопится на тот свет! Вот не станем медлить… – Таллант просто хрипел от ярости.

– Но ведь только один день…

– Ну, положим, прошло уже целых семь дней…

– А первые шесть были исключительно приятными, – прошамкал я. – Скажи, Джулия, ведь правда нам с тобой было неплохо? – Я решил отыграться на полную катушку. Это я, по крайней мере, еще мог.

Я искоса взглянул на Талланта и заметил, как на его шее по-бычьи вздулись вены. Он был и пьян, и здорово разъярен. Отличное состояние, чтобы подраться.

– Не будь ребенком, Дэн! Иначе этот подонок заставит тебя плясать под свою дудку!

Джулия пыталась образумить его, но тщетно.

Я нагло усмехнулся.

А он уже не слушал ее. Глаза его метали молнии и заметно наливались кровью. Он закричал и ринулся на меня. Джулия схватила его за руку.

– Не здесь, идиот! – выкрикнула она. – Ты что, поволочешь его на себе в машину?

Она не сказала, что своей кровью я могу запачкать дорогой ковер, но, несомненно, беспокоило ее только это.

– Может быть, ты хочешь, чтобы я освободил его? – продолжал рычать Таллант.

– Не говори чепухи! Если хочешь покончить с ним сегодня – твое дело. Но делать это надо по-тихому. И не теряй рассудок. Немедленно прекрати! Мы же договорились: в моем доме должно быть чисто.

– Боишься, останутся следы?

– Не в этом дело, – успокаивая его, проговорила она. – Повторяю еще раз, Дэн, не теряй головы. Сейчас это особенно опасно для нас обоих…

Казалось, она его убедила. Он даже отступил от меня на шаг. Но я не дал ему успокоиться.

– А ты, оказывается, так и не научился с ней обращаться, – сказал я. – Чтоб убедить ее, нужны не слова, а… – Я выразился предельно грубо. – Она обожает, когда ее насилуют, грязно, как последнюю суку…

Он снова бросился на меня, пытаясь схватить меня за горло. Кровать заскрипела под нашей тяжестью. Джулия кинулась на него, схватила, стала тянуть в сторону:

– Опомнись, Дэн! Ты не соображаешь, что делаешь!

Он отпустил меня и сел на кровать. Лицо его было бледное и мокрое от пота.

– Хорошо, хорошо, – выдохнул он, с трудом переводя дыхание и пытаясь совладать с собой. Потом судорожно начал стягивать веревки с моих ног. – Увезу этого мерзавца отсюда, чтобы ты не видела, что я с ним сделаю. Ну-ка, отойди…

Веревка была наконец развязана. Он обошел кровать, достал из кармана ключи от наручников и отомкнул один из них. Я понял почему: он хотел связать мне руки до того, как освободит от второго.

Джулия стояла в торце кровати и молча смотрела на нас. Наконец она не выдержала и воскликнула:

– Заткни же ему рот!

– Ладно! – сердито отмахнулся он, но тем не менее взял платок и начал пихать мне его в рот. Повязка на лице натянулась и плохо держала кляп.

Я лежал, не делая ни малейших усилий, будто забыл, что у меня уже свободна левая рука. Не спеши, Харлан, дружище… Я незаметно пошевелил пальцами. Джулия следила за мной.

– Осторожней, Дэн! Берегись! – завопила она.

Я собрал все силы и врезал ему по виску. К сожалению, мне не удалось достаточно размахнуться, и поэтому в следующий миг он уже пришел в себя и навалился на меня. Я схватил его за горло и попытался пустить в ход правую руку. Поняв, что это не получится, я левой рукой постарался дотянуться до его кармана, где лежал револьвер. Если бы я его достал, вы бы у меня запели…

Но в этот момент, как фурия, к нам бросилась Джулия и вцепилась в мою руку. Она опередила меня, вытащив револьвер из кармана Талланта, и тут же отскочила от кровати.

Ну точно как фурия.

Таллант уперся руками мне в грудь и приподнялся, но я сильно двинул его плечом. Он потерял равновесие и снова упал на меня, а я ухватил его за шею. Как-никак, мой удар в висок не прошел для него бесследно.

Во время этой безмолвной и страшной схватки за жизнь я вдруг углядел каким-то чудом, что Джулия снимает револьвер с предохранителя. В следующий момент она уже наставила ствол мне в лицо…

Таллант сделал отчаянное усилие освободиться, и ему это удалось. Он вырвался из моих рук… и в тот же момент раздался выстрел. Мне показалось, что взорвалась бомба. Таллант содрогнулся и рухнул мне на грудь.

Наступила мертвая тишина. Я слышал только грохот в ушах.

Джулия словно окаменела. Безумными глазами она уставилась на затылок Талланта; в следующую секунду, которая мне показалась чудовищно длинной, револьвер выпал из ее руки на ковер. Рот раскрылся, она в ужасе прикрыла его ладонью. И без того бледное лицо ее приняло землистый оттенок, она покачнулась и молча ничком упала у изголовья кровати.

Она убила его! Таллант, мертвый, лежал на мне, а я по-прежнему был наполовину прикован к кровати. Выстрел наверняка слышали во всем квартале, а она лежала без сознания!

Не знаю, почему я сохранил способность трезво рассуждать.

Где же у него ключи? На кровати или он успел сунуть их в карман?

Мой мозг работал с чудовищным напряжением. Борьба последних минут совершенно лишила меня сил, и теперь, когда миновала смертельная опасность, я попытался хоть немного прийти в себя. Наверняка кто-нибудь из соседей уже звонит в полицию, и, если полицейским никто не откроет, они выломают дверь. Нужно привести Джулию в чувство, чтобы она могла их встретить, но я не мог до нее дотянуться. Времени не было, нужно что-то делать, иначе мне крышка.

Я столкнул с себя Талланта и сел на кровати, но цепь была слишком коротка и больше не позволила сделать ни одного движения. Я пришел в отчаяние. Еще немного, и я потеряю сознание.

«Остановись, возьми себя в руки, – приказал я себе успокоиться. – Ключи были у него. Ключи у него, они не могут быть где-то еще, он не выходил из комнаты. Значит, они где-то поблизости. Значит, ты найдешь их».

Я оттолкнул труп в сторону, но под ним ключей не было. Сунул руку в карман его брюк. Но там оказалось несколько монет и перочинный ножик. Во втором кармане – носовой платок. Ничего! Я сбросил его с кровати и подскочил от неожиданности и досады. Ключи выпали из платка и теперь валялись на полу.

Ах, как я выругался! Потом все-таки попытался дотянуться до них, но ничего не вышло. Сил не было. И мозг совершенно отказывался работать. Я не знал, что предпринять… В комнате висела звенящая тишина. Или звенело у меня в ушах? И тут я понял, что звонит телефон…

Глава 17

Дверь моей тюрьмы была открыта, и я хорошо слышал телефонный звонок, доносящийся из гостиной. Он звонил как-то тревожно. Телефон всегда так звонит, когда к нему долго не подходят. А почему же никто не берет трубку? Ведь миссис Кеннон дома. Без сомнения, звонил кто-то из соседей, слышавший выстрел. «О, миссис Кеннон, простите, что потревожил вас, но мне послышался выстрел откуда-то с этой стороны, все ли у вас в порядке, не нужна ли моя помощь, миссис Кеннон, я очень беспокоюсь за вас, выстрел бы совсем близко…» Что же предпринять? Сейчас этот неизвестный перезвонит в полицию. А с ней шутки плохи. Они не остановятся перед тем, чтобы взломать дверь. И увидят мистера Харлана в стальном капкане. Проклятые ключи!..

Наконец в голову пришла спасительная мысль: попробовать дотянуться до ключей ногами. Проклиная себя за то, что не догадался сделать это раньше, я стал вертеться на кровати, пока не лег поперек нее. Потом носком ботинка я дотянулся до ключей и стал придвигать их к себе. Этот маневр я повторил несколько раз, и наконец они очутились рядом. Едва я их поднял, как телефон перестал звонить.

Теперь этот некто звонит в полицию.

Я был весь в поту. Руки дрожали. А Джулия до сих пор валялась без сознания.

Трясущимися руками я стал отпирать наручники. Наконец освободился и сразу же бросился к ней. Она лежала на спине, с закинутой за голову рукой. Лицо ее хранило землистый оттенок, лишь ресницы ярко выделялись.

Я присел на корточки и стал трясти ее за обнаженное плечо, потом бил по щекам. Никакой реакции. Тогда я бросился в ванную. Намочив полотенце, обтер ей лицо. Она слегка вздохнула, но не шевельнулась. Глаза по-прежнему были закрыты.

В доме стояла полная тишина. Мне казалось, что время мчится быстро, как никогда.

Почему бы мне не удрать и не оставить ее одну? Удрать, пока не появилась полиция? Нет, нет, еще есть шанс… Да очнись же ты! О Боже ты мой, как же мне привести ее в чувство?

Внезапно она сама шевельнулась и открыла глаза. Но взгляд был какой-то застывший. Она наверняка еще ничего не понимала.

Я взял ее за руку и, нагнувшись, прошептал:

– Джулия, Джулия…

Никакого ответа. Только этот остекленевший взгляд. Нельзя было терять ни минуты. Я снова потряс ее за плечи.

Тень сознания промелькнула на ее лице. Она была в шоковом состоянии, но уже появилась надежда, что она слышит и понимает меня.

– Очнись, Джулия… И возьми себя в руки. Надо действовать. Сюда скоро явится полиция…

Я старался убедить ее.

Снова зазвенел телефон! И сразу же перед домом заскрипели автомобильные тормоза. Джулия едва слышно прошептала:

– Дэн…

– Джулия, послушай, нам нужно смываться отсюда…

Она не видела меня.

– Я его убила…

– Джулия…

В дверь позвонили.

Черт возьми! Я схватил ее за плечо:

– Они уже здесь… Полицейские… Нужно подойти к двери и что-нибудь им ответить. Иначе они взломают дверь. Им наверняка сообщили о выстреле. Ты понимаешь меня, Джулия?

– Да, да… Я убила его…

Я посадил ее и стал шептать:

– Нужно подойти к двери и немедленно ответить. Ты сможешь держаться прямо? Это необходимо сделать, слышишь, Джулия, ну давай, ты должна это сделать, понимаешь?

– Все равно теперь уже ничего не поправишь!

Я с трудом удержался, чтобы не залепить ей пощечину.

– Послушай, ты, дуреха! – Я замолчал, увидев, что платье ее разодрано. В таком виде ей, конечно, нельзя показываться. К тому же в это время все нормальные люди спят. – Где твой пеньюар?

Снова звонок в дверь. Телефон тоже звонил не переставая.

– Снимай платье! – приказал я, продолжая ее трясти.

В ее комнате в шкафу наверняка есть что-нибудь подходящее. Я помчался туда. На спинке стула увидел голубое домашнее платье. Рядом стояли домашние туфли.

Когда я вернулся, она сидела в том же положении.

Я шлепнул ее по щеке:

– Сбрасывай платье, да побыстрей! Они могут войти сюда в любую минуту, и тогда электрического стула тебе не избежать.

Мне показалось, что до нее наконец-то дошел смысл моих слов. Она сразу же стала стягивать с себя платье, но делала это так медленно, что я чуть не потерял терпение. Надо помочь… Но как, черт возьми, расстегивается эта застежка-«молния»? Я взял перочинный нож Дэна и разрезал все платье сверху донизу. Потом поставил Джулию на ноги как ватную куклу и натянул на нее домашнее платье. Она начала проявлять некоторую самостоятельность и даже сама завязала кушак.

– Обопрись на меня, – сухо сказал я.

Став на колени, я стащил с нее вечерние туфли, заменил их домашними и начал подталкивать Джулию по коридору по направлению к двери. Она послушно плелась, натыкаясь на стены.

– Все будет хорошо, – шептал я. – Только держи себя в руках. Подойди к двери и скажи им что-нибудь. На телефон наплевать. Скажи, что ты спала. Что ты устала от гостей. Постарайся сказать это спокойным тоном. Иначе они могут заподозрить тебя. Ты сумеешь, ты скажешь все так, как надо.

Она покачнулась, но тем не менее сняла мою руку с плеча и неуверенно направилась к двери. Я проводил ее до конца коридора, а сам спрятался за углом. Ее тапочки не производили никакого шума, и я даже не знал, продолжает она идти к входной двери или нет.

Наконец скрипнула дверь, и я облегченно вздохнул. В следующую секунду услышал мужской голос:

– Миссис Кеннон?

– Да, – ответила она. – А в чем дело?

– Ради Бога, простите за беспокойство. Я Чарльз Лени из бюро шерифа. Нам сообщили по телефону, что в вашем квартале стреляли. Человек, позвонивший нам, утверждает, что якобы слышал выстрел.

Джулия ответила точно так, как я ей подсказал. Причем сказано это было ленивым сонным голосом. Молодчина девочка. Отлично!

– Значит, выстрела вы не слышали? – еще раз переспросил он.

– Не могу сказать вам определенно. Меня что-то разбудило, но что это было, сказать не могу.

– Наверное, телефон, – предположил он. – Миссис Ив, которая сообщила нам о выстреле, сказала, что пыталась дозвониться до вас, но ей это не удалось. Она сказала, что выстрел доносился со стороны вашего дома. Она была очень встревожена.

– Может быть, лопнула шина какой-нибудь машины, – безразличным тоном проговорила Джулия.

«Гениальная актриса!» – подумал я.

– Возможно, – согласился помощник шерифа. – Но миссис Ив утверждает, что это был выстрел. Она сказала, что еще не спала и не слышала шума проезжавших машин… Еще раз прошу прощения, миссис Кеннон, что потревожил вас. Мы обследуем местность поблизости. Можете не беспокоиться.

– Благодарю, – просто сказала она.

Она закрыла дверь, и в это же мгновение телефон перестал звонить.

Мгновенно стало невероятно тихо.

Ноги мои были ватными, мне пришлось опереться о стену, чтобы стереть пот с лица.

Наконец появилась Джулия. Я пошел впереди нее и, войдя в комнату, где лежал Таллант, быстро поднял револьвер и поставил его на предохранитель, после чего сунул в карман. Потом, взглянув на Талланта, повернулся к двери.

– Будет лучше, если ты пройдешь к себе в спальню, – сказал я, беря ее за руку.

Она подняла глаза и холодно посмотрела на меня.

– Благодарю, – сказала она тихо. – Благодарю за все, мистер Харлан.

Повернулась и пошла в спальню. Едва добравшись до кровати, она упала на нее и зарылась головой в подушки. Но рыданий я не услышал.

Времени на размышления у меня не было. Я вернулся в свою тюрьму и взглянул на труп Талланта. Пока нам удалось обмануть полицию, но что делать дальше? Нужно, конечно, убрать его из дома, и чем скорее, тем лучше, а как это сделать, если полиция рыщет поблизости? Любая машина сразу же вызовет их любопытство.

Может, бросить все и уйти? Оставить ее одну расхлебывать эту кашу? Ведь Талланта-то убила она, а не я. А я чудом уцелел.

Нет, черт возьми, теперь я был связан с ней одной веревочкой! Если ее прижмут, она расскажет все. Выложит все, это точно. К сожалению, я теперь тоже был замешан в убийстве. Я замешан тоже в этом убийстве, и это как черная метка, волчий билет, теперь эта цепочка так и потянется… Я связан с миссис Кеннон, и от того, сумеет ли она скрыться, напрямую зависит, удастся ли скрыться мне. Значит, я должен ей помочь. И в шантаже… А кроме всего прочего, мне не хотелось бросать незаконченное дело.

Мне нужны были деньги, я должен их получить. Вот только избавиться от трупа, увезти его отсюда… Но как, черт возьми, это сделать?

Я попытался рассуждать спокойно. Никто не знает, что Таллант был здесь. Никто не знает, что я был здесь. Соседи и полиция уверены, что Джулия в доме одна. Полиция также убедилась, что с ней ничего не случилось. И если они до сих пор не знают, что же это было: выстрел или лопнула шина, то убедились, что в доме миссис Кеннон все в порядке. Если это и был выстрел – то не отсюда. Если, скажем, Джулия выедет на своей машине не сегодня ночью, а завтра утром, кто ее в чем-либо может заподозрить?

Да, черт возьми, так и сделаем.

Но сколько времени осталось в моем распоряжении? Надо исчезнуть отсюда до рассвета, а работы много. Я взглянул на свои часы, но они давно стояли. Я посмотрел на часы Талланта: без пяти три.

Внезапно донесся шум из ванной. Значит, Джулия возвращается к жизни. Тем лучше. Если она хочет спасти свою шкуру, она должна помочь мне.

Не тут-то было!.

Дверь в ванную была открыта, и я увидел, что Джулия, стоя перед аптечкой, собирается проглотить какие-то пилюли. Их было больше десятка. Заметил я и стакан с водой на краю умывальника.

Бросившись к ней, я схватил ее за руку и заставил выбросить пилюли в умывальник. Потом взял весь флакон и отправил в мусоропровод.

– Ты что, с ума сошла! – набросился я на нее. – Все будет хорошо! Я уже придумал, как все устроить!

Она опиралась о край умывальника, лицо ее было белым как мел. Дрожащим голосом она сказала:

– Ты не оставляешь меня в покое?.. Даже не позволяешь мне умереть… Но если я так хочу…

– А к чему тебе умирать?! Что за чушь!

– Эти пилюли я купила еще два месяца назад… Берегла их, потому что знала: настанет момент, когда они понадобятся.

– Замолчи!

– Они меня живой не возьмут! Не хочу возбуждать у людей нездоровое любопытство.

Я взял ее за плечи и тихо проговорил:

– Выслушай меня, глупышка! Они тебя и не возьмут. Подумай сама. Ведь никто не знает, что он был здесь. И если нам удастся вывезти его отсюда, кто станет тебя подозревать?

Она посмотрела на меня, и во взгляде ее были боль и отчаяние.

– К чему мне жить в этом аду? К чему? Для меня все кончено. Я конченый человек…

– Я-то считал тебя хладнокровной, – сказал я, снова тряхнув ее за плечи. – Маленькая дурашка! Ты что ж, все так и бросишь? И будешь сидеть и ждать, пока за тобой придут?

– Ты видишь другой выход?

– Конечно! Помолчи и выслушай меня… – И я объяснил ей все, что собирался сделать. – Все будет хорошо, – закончил я.

– Ты уверен?

– О Боже ты мой! Да что с тобой творится?

– Разве ты не понимаешь, что в конечном итоге все равно придется расплачиваться? Ведь ты только отдаляешь час расплаты…

– И ты даже не хочешь сделать усилие, чтобы спастись?

– Это не поможет…

Я почувствовал, как во мне закипает гнев. Но тем не менее взял себя в руки.

– Это все нервы… У тебя храбрости не больше, чем у кролика. Что ж, поступай, как считаешь нужным. Я не буду тебе мешать. Сиди и жди, когда тебя арестуют! И тогда твои фотографии украсят все местные газеты. И у тебя не будет ни минуты покоя от фотографов и корреспондентов… Ты этого хочешь добиться?

– Именно для этого я и хранила эти пилюли…

– Но их больше нет… К тому же я сомневаюсь, чтобы у тебя хватило храбрости принять их. Да ты теперь и сама это понимаешь.

В глазах ее загорелись гневные искорки. Отлично! Именно то, чего я и добивался.

– Чего тебе надо?

– Ничего особенного. Но начатое надо продолжать. Я хочу спасти твою жизнь, но у тебя не хватает ума понять это. Я хочу помочь тебе, пойми ты! Талланта не воскресить, но ты можешь избегнуть того, чтобы твое имя склоняли в газетах… Ну как?

– Ты уверен, что удастся?

Ее голос уже не был таким безразличным, как минуту назад.

– Да, я расскажу тебе, как собираюсь это сделать.

– А что потребуется от меня?

– Пока ничего. Давай ключи от своей машины и ложись спать. От тебя сейчас требуется только это.

– Ты хочешь увезти его? -, удивленно спросила она.

– Не сейчас. Ночью машина вызовет подозрение у полиции. А если она даже и не заметит ее, то шум наверняка услышат соседи…

Иди и отдохни, а когда мне нужно будет уходить, я скажу, что надо сделать.

Она отдала мне ключи и ушла в спальню. Я вернулся в комнату, где лежал Таллант, и повнимательнее осмотрел его.

Пуля попала ему в голову, но крови вытекло немного. Рана оказалась сквозной, и мне необходимо было найти пулю. Она оказалась на подушке, я потратил на ее поиски не более пяти минут.

Сама подушка была, конечно, испачкана кровью, и я решил избавиться от нее. Пройдя в гараж, я сунул ее в багажник. Хорошо хоть, что в гараж можно попасть, не выходя во двор. Я вернулся в комнату.

Вторая подушка оказалась целой. Ни единого пятнышка. Простыня была в крови. Кровь оказалась и на одеяле.

Я завернул труп в простыню и одеяло, перевязал веревкой, которой раньше был связан сам, и облегченно вздохнул, хотя теперь предстояла самая трудная часть работы.

Он весил больше ста килограммов, и я был весь в поту и тяжело дышал, пока наконец дотащил его до гаража. Пришлось даже передохнуть, прежде чем запихать труп в багажник.

Покончив с этим, я сразу же вернулся к Джулии. Она сидела на кровати, опустив голову.

– Что вы сделали с моим чемоданом? – спросил я, переходя на «вы».

– Стоит в шкафу, – ответила она, не поднимая головы.

– А деньги? Забрали?

– Нет. Они там.

– Хорошо.

Моя рубашка была испачкана кровью. Я достал свой чемодан, побрился и сменил рубашку. Отпоров метку прачечной, спустил ее в унитаз. Я был рад, что работа приближается к концу. Наручники я положил в свой чемодан и тоже отнес в машину.

Вот, кажется, и все.

Вернувшись в спальню Джулии, я взглянул на нее:

– Все в порядке. Остается только застелить постель. Может быть, это сделаете вы?

Не сказав ни слова, она послушно поднялась, достала из шкафа чистые простыни и убрала кровать. Сверху накинула покрывало.

Я еще раз внимательно осмотрел комнату. Полицейские могут торчать здесь хоть неделю – им все равно не удастся ничего обнаружить. Все предметы я предварительно тщательно вытер. Не осталось ни моих следов, ни Талланта. Прекрасная работа, старина Харлан!

Мы вернулись в спальню Джулии. Я бросил взгляд на часы, стоявшие на туалетном столике, и поставил по ним свои. Четверть пятого. Надо было действовать дальше.

– Присядьте! – сказал я.

Она села на кровать. Я бросил ей ключи от машины и закурил сигарету.

– Со своей стороны я сделал все. К сожалению, последующую часть работы придется выполнить вам одной. Так что слушайте меня внимательно и постарайтесь ничего не забыть. От этого зависит ваша жизнь. Моя тоже. Во-первых, утром сходите к кому-нибудь из соседей, как бы между прочим скажите, что уезжаете на уик-энд к своим друзьям в Галвестон. Из гаража выведите машину задним ходом. Оставьте ее у тротуара и сходите за чемоданом. Если вас увидит кто-нибудь из соседей, будет очень хорошо. Положите чемодан на заднее сиденье. После этого можете ехать. Остановитесь у какой-нибудь бензоколонки и попросите наполнить бак бензином. Только заправляйтесь у той бензоколонки, где вас знают. И, самое главное, не торопитесь. Можете даже попросить протереть вашу машину. Но ключи от багажника не отдавайте. Если кто-нибудь откроет багажник, вам несдобровать. После этого поезжайте по дороге, ведущей к озеру. Рассчитайте время таким образом, чтобы на перекрестке шоссе и той дороги быть без четверти десять. Я буду ждать вас там под каким-нибудь деревом, неподалеку от шоссе, и у меня будет с собой бобина с лентой.

Она холодно посмотрела на меня и также холодно спросила:

– Значит, все это время она была у вас?

– Конечно! Но дело не в этом. Ведь я теперь могу и не возвращать ее вам… И тем не менее я ее верну… Имейте в виду, что я появлюсь на дороге только в том случае, если там никого не будет… Сегодня у нас пятница, и я не уверен, что завтра банки Хьюстона будут открыты. Но тем не менее давайте наведаемся туда часа в три. Я довезу вас до «Карсон-отеля». Вы снимете номер, а потом поедете на такси в банк. У вас есть сумочка?

Она кивнула.

– Хорошо, захватите ее. – Я посмотрел на часы и встал. – Мне пора. Скоро начнет светать. Все остальное я вам объясню, когда встретимся.

– Но что мы сделаем с…

– Предоставьте это мне. Самое главное, что требуется от вас, – доведите машину без происшествий до места нашей встречи. Все остальное сделаю я. Должен же я заработать те деньги, которые вы мне дадите.

Она кивнула:

– Хорошо.

– Вы уверены, что у вас не сдадут нервы? И что вы сделаете все так, как я сказал? – спросил я. – Кроме того, вы должны дать мне слово, что больше не сделаете попытки покончить жизнь самоубийством…

– Не сделаю… Теперь я чувствую себя нормально. Буду в условленном месте ровно без четверти десять.

– Вот и чудесно! Выше голову! Все будет в порядке.

Я прошел в ванную, напился воды и бросил окурок в унитаз.

– До встречи… И погасите везде огни. Все должны думать, что вы спите.

Я махнул ей на прощанье и вышел в коридор.

Во двор я вышел через дверь гостиной и сразу же остановился, чтобы глаза привыкли к темноте. Как только стал различать окружавшие меня предметы, я перемахнул через стену. Весь квартал был погружен в темноту и тишину. Добравшись до улицы, я внимательно огляделся. Никого. И лишь оказавшись в небольшом перелеске по другую сторону дороги, я с облегчением вздохнул и пошел спокойным шагом. Обойдя лужайку за перелеском, я вышел на пустынную улицу, в четырех кварталах от дома Кеннонов, а через десять минут выбрался на дорогу, ведущую к озеру.

Иногда мне встречались машины, но я еще издали видел их фары и прятался в кустах. К рассвету я благополучно миновал место, где произошла авария, и теперь шел туда, где спрятал магнитофонную ленту.

Найдя нужное место, я откопал бобину с лентой, сунул ее в карман и, присев на пень, закурил. Передохнув немного, отправился назад, к перекрестку, где мы договорились встретиться с Джулией. Солнце уже начинало припекать, хота не было и девяти часов. Времени оставалось предостаточно. Добравшись до перекрестка, я спрятался за деревьями и стал терпеливо ждать.

События минувшей ночи стоили больших сил, и сейчас я чувствовал себя совершенно разбитым. Кроме того, волновался за Джулию: не дай Бог, выкинет какой-нибудь фокус.

Потом мысли мои снова перекочевали на деньги. Пройдет еще несколько часов, и я стану богатым до конца своих дней.

Логика утверждала, что победа должна была остаться на их стороне, но, вопреки всякой логике, победил я.

В половине десятого я стал с беспокойством поглядывать на дорогу, с каждой минутой волнуясь все больше и больше. Ведь могла произойти любая случайность, которую и предусмотреть-то было нельзя. Может, она снова потеряла голову и покончила с собой? А может, полиция вернулась и учинила обыск? Вдруг Джулия оказалась права, и они устроили слежку за ее домом? Вдруг они только сделали вид, будто поверили ей, а на самом деле следили за домом? И задержали ее в машине, когда она собиралась уезжать? Черт возьми, а ведь там мой чемодан! Немало и других предметов, помеченных моим именем… Или теперь они у нас на хвосте?

Но все страхи оказались напрасными. Джулия появилась ровно в назначенный срок и захватила меня с собой. Все шло по намеченному плану.

Глава 18

Мы ехали довольно быстро, но не нарушая правил, прекрасно сознавая, что с таким грузом в багажнике мы должны застраховать себя от всяких неожиданностей.

В Хьюстон мы без приключений прибыли около часа дня.

– Я подвезу вас к «Карсон-отелю», – сказал я. – Снимите номер и сразу же поезжайте в банк на такси. Заберите там деньги и возвращайтесь. Ждите моего звонка. Я остановлюсь в другом отеле, вернусь около полуночи, но груза в багажнике уже не будет, не беспокойтесь. Когда встретимся, я отдам вам пленку и мы все уладим.

Джулия внимательно слушала.

– Как все просто, не правда ли? – сухо бросила она.

– Конечно! Просто, как ясный день!..

Я остановился перед отелем. К машине сразу же подбежали мальчики-носильщики и подхватили ее багаж. Через минуту я уже ехал в сторону Галвестона.

Там я купил лопату, а оставшиеся часы до наступления темноты провел в баре и в машине. Когда стемнело, я поехал на пляж. Мне пришлось сделать немало миль, пока попалось подходящее, совершенно пустынное место в дюнах. Лишь кое-где пробивался чахлый кустарник.

Отведя машину подальше от дороги, я отошел по песку на порядочное расстояние, чтобы меня не видно было с дороги. Чтобы вырыть яму достаточного размера, трудился более часа. За это время по шоссе проехало несколько машин, но водители не могли меня заметить за дюнами. Они могли увидеть только стоящую машину.

Закончив работу, я закурил и стал ждать момента, когда шоссе полностью очистится от машин.

Наконец я сел за руль, подъехал поближе, вытащил труп из багажника и сбросил его в яму. Туда же полетели подушка, одежда, запачканная кровью, наручники и цепь. Потом я засыпал яму песком и включил ненадолго фары, чтобы посмотреть, что у меня получилось. Понравилось. Может пройти год, прежде чем кто-нибудь вздумает остановиться в этом Богом забытом месте.

Я отправился обратно в город. Мили через две-три остановился и забросил лопату далеко в кусты. Все.

Когда появились огни Хьюстона, было уже далеко за полночь. Я настолько устал, что у меня кружилась голова. К тому же страшно хотелось есть и пить.

У первого же ресторанчика я взял стакан апельсинового сока. Пока пил, сидя в машине, увидел неподалеку будку телефона-автомата, и мне невыносимо захотелось услышать голос Джулии, узнать, что деньги уже у нее и что она меня ждет. Ведь я мог прямо сейчас поехать в отель, забрать их, а потом на такси отправиться в аэропорт и улететь на Восток. И все будет наконец кончено. Заснуть я сегодня вряд ли смог бы. Мне хотелось как можно скорее очутиться в самолете с деньгами в руках и забыть весь этот кошмар…

Я не выдержал, зашел в телефонную будку и набрал номер ее отеля. В кабине, несмотря на вентилятор, было удушающе жарко. Когда мне ответила телефонистка, я попросил:

– Соедините меня, пожалуйста, с миссис Кеннон.

– Минутку, сэр.

Я слышал, как телефонистка пытается дозвониться в ее номер. Так продолжалось очень долго – около минуты. Никакого ответа.

– Сожалею, сэр, но миссис Кеннон не отвечает. Вероятно, уже спит. Может быть, позвонить еще?

– Да, пожалуйста… У меня к ней срочное дело.

Телефонистка позвонила еще раз. Молчание. Тревога холодом поползла по спине. Что Джулия придумала, черт бы ее побрал! И куда она могла деваться в столь поздний час?

– По всей вероятности, ее нет дома, – сказала телефонистка. – Подождите минутку, я узнаю в холле и в ресторане…

– Нет, спасибо, – ответил я. – Лучше я позвоню попозже.

– Но это меня не затруднит, сэр, – возразила девушка. – Мы часто находим посетителей таким образом. А ждать вам всего минуту…

– Нет-нет, я позвоню попозже, – повторил я, собираясь повесить трубку.

– Может быть, передать ей что-нибудь? – спросила телефонистка. – Или вы оставите ей свой номер телефона? Возможно, она приняла на ночь снотворное и теперь не слышит звонка…

Я повесил трубку и вышел из кабины. Приняла снотворное… Приняла снотворное… От нее всего можно ожидать… Я, правда, выбросил все ее пилюли, но, кто знает, может быть, у нее были еще?

Я заплатил за телефонный разговор и уехал.

Снотворное… Этот кошмар преследовал меня: буквально перед глазами крутились белые пилюли, которые я видел в ее руках. Я мучился от неизвестности. Где она может быть?.. Я тряхнул головой, пытаясь отогнать наваждение. Нет, для нее это было бы слишком по-дурацки.

Улицы были почти безлюдны. Далеко позади слышался вой полицейской сирены… Доехав до «Карсон-отеля», я поставил машину в один из боксов гаража и отправился в другую гостиницу. Меня томило беспокойство. О Боже, только бы ничего не случилось, возможно, она просто куда-то вышла. И когда вернется, сама позвонит мне.

Холл маленького отеля, куда я пришел, был пуст. Только старик дежурный сидел за столиком. Я заполнил бланк. Он поднес его поближе к глазам и прочитал имя.

– Мистер Харлан, – сказал он. – Подождите минутку. Для вас есть кое-что… – Он взял с полки блокнот и перелистал его. Причем делал это так чудовищно медленно, что я боялся взорваться.

– Ну так что? – спросил я наконец.

– Да-да, сейчас, одну минуточку… Вам звонила дама. Имени своего не назвала… Но просила передать вам, что вернется поздно. И тогда позвонит.

– Спасибо, – сказал я, вздохнув с облегчением. Я чуть не бросился старику дежурному на шею. Но он бы меня вряд ли понял.

Дежурный позвонил в колокольчик, и откуда-то вынырнул негр-носильщик. Очутившись в номере, я машинально дал ему на чай, и, выпроводив его, снял куртку, и уставился на телефон. Может быть, все-таки позвонить ей?.. Нет, лучше не надо. Ведь она передала, что позвонит сама, едва только вернется. Значит, ее нет…

Я открыл чемодан и убедился, что восемь тысяч лежат на месте. Потом сел и закурил, продолжая время от времени бросать взгляды на телефон, словно пытаясь заставить его работать.

Прошло десять минут, двадцать…

Наконец он действительно зазвонил. Я схватил трубку.

– Мистер Харлан?

Она! Ее голос прозвучал в моих ушах божественной музыкой. Интересно, откуда она звонит?

– Да, – ответил я. – Где вы находитесь? Все в порядке?

– Я в одном из баров на Фанни-стрит, – ответила она.

Я вытер пот со лба. Постепенно ко мне возвращалось спокойствие.

– И они… Они у вас с собой?

– Разумеется, – спокойно ответила она. – Вместе со мной в телефонной будке.

Я почувствовал, как напряглись мышцы.

– Отлично! Значит, все в порядке. Вы хотите, чтобы яприехал к вам в отель?

– Нет, я приеду сама.

– Хорошо, только поторопитесь. Надеюсь, вы в трезвом состоянии?

– Конечно! – Она повесила трубку.

– Ни на йоту здравого смысла! – проворчал я. – Мотается по барам посреди ночи, а в чемодане – сто тысяч долларов. Может быть, и в самом деле немного свихнулась?

Я нервно шагал по комнате. Не мог сидеть на одном месте. Ходил, ходил, а в памяти всплывали подробности последних событий. Да, многое мне пришлось пережить, чтобы получить эти сто тысяч. Мне казалось, что разговор с Пурвисом состоялся целую вечность назад.

И вот теперь, через несколько минут, деньги будут в моих руках. Она сама принесет их мне.

Я закурил, дважды затянулся и загасил сигарету. Внезапно вспомнил, что в течение двух дней ничего не ел. Но какое это теперь имеет значение? Мне хотелось петь, танцевать, прыгать на стену…

В дверь тихо постучали. Я сразу же бросился открывать…

В светлом платье и с цветком, приколотым к плечу, она показалась мне невероятно привлекательной. В руках у нее были портфель и сумочка. Под мышкой зажата сложенная газета.

– Входите, входите! – пригласил я и хотел было забрать у нее портфель, но она опередила меня, небрежно бросив его на кровать. Потом села в кресло у телефонного столика.

Я сразу же забыл о ней. Бросившись к портфелю, я дрожащими руками открыл его. О Боже! Какое восхитительное зрелище! Не веря глазам, я зажмурился. Деньги были в пачках и обернуты лентами. Я начал пригоршнями выгребать их из чемодана на кровать.

– Как это ласкает взгляд! – воскликнул я.

Потом повернулся к ней. Но она смотрела не на деньги, а на меня, и во взгляде читались насмешка и презрение.

– Ну как, довольны теперь? – наконец спросила она.

Я не стал обращать внимание на ее странную интонацию:

– Конечно, конечно…

Она стряхнула пепел. Платье на ней было с длинными рукавами и узкими манжетами.

– Итак, все кончилось? Поединок в вашу пользу, и вы довольны?

– Разумеется! Ведь я только к этому и стремился. И теперь получил!

– Вот именно, мой дорогой сверхчеловек. Ваше упорство заслуживает всяческих комплиментов. Вам пришлось изрядно потрудиться.

– Угу…

– И вы – человек чести? Мне вас больше не надо бояться?..

Я расхохотался:

– Конечно! Если захотите, черкните мне несколько слов на Рождество…

– Вы тоже можете позвонить мне, как только у вас появится желание. Номер телефона имеется в телефонной книге. Можете даже написать мне… Хотя вряд ли вам этого захочется. Ведь для вас важны только деньги. Остальное не имеет значения. Вы возьмете у кого-нибудь несколько уроков, как вести себя в обществе, и превратитесь в настоящего джентльмена. Это очень легко сделать…

Я шутливо поклонился:

– Простите меня за мою жадность.

Она ничего не ответила. Помолчав некоторое время, вдруг спросила:

– Я не спрашивала вас о подробностях, но… это случилось в окрестностях Галвестона?

– Да… Разве теперь это имеет какое-нибудь значение?

Она медленно покачала головой. Глаза ее по-прежнему были прикованы к кончику сигареты.

– Нет, конечно.

– Бобина с лентой здесь, на комоде, – сказал я.

Она посмотрела безразлично, но не сделала ни малейшего движения, чтобы забрать ее. Я удивленно посмотрел на Джулию:

– Вы не хотите ее взять?

– Теперь это уже не имеет значения.

– Не понимаю?

– Я хочу сказать, что она уже не представляет ценности. Ее можно сравнить с мячом или шайбой. Они имеют ценность, когда в игре. А когда игра закончена, нет смысла бегать за мячом. Она свое отыграла. Кроме того, за прошедшее время вы могли сделать десятки копий…

– Вы немного не в себе?..

– Без сомнения. Мне кажется, вы слишком уж стараетесь, мистер Харлан, чтобы понять душу человека, не так ли?

– Бывает, но не часто.

Я не мог понять, к чему она клонит.

– А это не опасно в вашем ремесле?

– Не знаю. Скажите мне лучше, что заставило вас болтаться среди ночи по барам? Имея при себе такие деньги! Вот это мне действительно не понять! Я был уверен, что вы вернетесь сразу в отель!

Она почти простонала в ответ:

– О Боже ты мой! После того как вышли утренние газеты, я даже побоялась заглянуть туда.

Я удивленно посмотрел на нее:

– Что?!

Газета, которую она принесла с собой, теперь лежала у нее на коленях. Я перевел взгляд на нее. Джулия бросила ее мне:

– Может быть, прочтя это, вы поймете кое-что.

Я, ничего не понимая, раскрыл газету, и первое, что мне сразу же бросилось в глаза, был большой портрет Джулии Кеннон, помещенный под броским заголовком: «РАЗЫСКИВАЕТСЯ ПОЛИЦИЕЙ».

Глаза мои расширились от ужаса, по спине побежали мурашки.

Не веря глазам, я начал читать…

Сначала я не мог понять сути заметки и машинально читал лишь обрывки фраз: «…разыскивается вдова… отлично выполненное преступление… замечена в Хьюстоне… вероятно, замешана в убийстве детектива Пурвиса… новое преступление…»

Наконец, собрав всю волю, я начал читать:

«После пятимесячной кропотливой работы бюро шерифа города Люцерн пришло к выводу, что коммерсант Говард Л. Кеннон пал жертвой не несчастного случая, а был безжалостно убит. В настоящее время разыскивается вдова убитого, миссис Джулия Кеннон, для дачи показаний, а также Дэниэл Р. Таллант, владелец спортивного магазина в Уайлсе. Оба они бесследно исчезли. Предполагается, что Таллант также пал жертвой преступления.

Дело приняло неожиданный оборот, когда обнаружилось новое преступление и стало известно, что Таллант разыскивается в связи с дачей показаний по делу об убийстве Уинстона Л. Пурвиса, частного детектива и следователя страховой компании в Хьюстоне, который вел расследование смерти мистера Кеннона. После таинственного выстрела, услышанного ночью в доме Кеннонов, стало известно об исчезновении мистера Талланта. Его машину нашли в перелеске, неподалеку от этого дома.

Полиция, проникнув в дом миссис Кеннон, обнаружила на полу в гараже капли крови…»

Боже мой, вот об этом-то я и не подумал! Джулия что-то произнесла.

– Помолчите! – сказал я. Мне казалось, что голова раскалывается на части. – Мне нужно прочесть, что они пишут…

Не обязательно. Я вам могу рассказать. Они занимаются этим делом уже пять месяцев, а после смерти Пурвиса подключилась и полиция Хьюстона. Трое людей опознали Дэна по фотографии. Они показали, что видели его неподалеку от дома Пурвиса приблизительно в то время, когда тот был убит. Понимаете теперь? Они и не думали сдавать дело в архив. Они лишь сделали вид, будто закрыли его. Это был ловкий ход, западня. Сейчас они знают, что я в Хьюстоне. Из банка им наверняка сообщили, что я взяла сегодня девяносто две тысячи долларов. И они понимают, что я собираюсь бежать с этими деньгами. Поэтому они перекрыли все дороги. Меня схватят если не через час, то через два…

Я рявкнул на нее:

– Дайте же мне дочитать!..

Джулия невозмутимо продолжала тусклым голосом:

– Я знаю, чего вы боитесь… Но уверяю, в этой заметке о вас нет ни слова. Никто не подозревает, что вы замешаны в этой игре.

Я облегченно вздохнул. Все еще устроится. Не паникуй, старина Харлан. Полиция была в «Карсон-отеле», когда я звонил ей по телефону, и телефонистка пыталась затянуть разговор, чтобы дать возможность определить, откуда я звоню. Представляю себе, что произошло бы, если бы я позвонил не из автомата.

Меня даже пот прошиб от этой мысли. Но теперь они ничего не смогут поделать. Никто обо мне не знает. Никто, кроме…

– Да, никто о вас не знает, кроме меня, – с улыбкой сказал Джулия.

Я удивленно посмотрел на нее. Она покачала головой:

– Вы не сможете убить меня, мистер Харлан. Вы записались в этой гостинице под своим настоящим именем. И вам, пожалуй, будет невозможно вынести мой труп.

Она улыбалась!

– Зачем… Зачем вы пришли сюда? И что вы собираетесь делать?

Она выпустила изо рта струйку дыма:

– Ничего… Через полчаса меня уже не станет. Я же вам говорила, что не смогу быть в центре нездорового интереса публики.

– И где вы собираетесь это…

– Разумеется, не здесь… Это было бы слишком драматично. – Она насмешливо посмотрела на меня. – К тому же и вам доставит неприятности. Я пойду в другой отель и запишусь под чужим именем. Пока они доберутся до меня, я буду мертва. Но прежде чем покинуть эту землю, я сделала соответствующие распоряжения…

Она значительно помолчала. Я насторожился. Что еще она могла придумать?

– Не понимаю вас…

– Да это и не важно… Вы никогда особенно не старались что-нибудь понять. А я уже говорила, что в вашем ремесле это опасно.

Я наклонился к ней:

– Значит, вы хотите сказать, что уйдете отсюда, не сказав никому ни слова, а когда они вас найдут, вы уже будете мертвы?

– Совершенно верно.

Я старался сохранить хладнокровие и не упустить ни одной детали. Что она имела в виду?

– А дежурный внизу? Вы спрашивали номер мой комнаты?

– Нет. Мне сказали ваш номер, когда я звонила из бара. В холле я не задерживалась, и дежурный даже не взглянул на меня. Они приняли меня, скорее всего, за девицу легкого поведения.

Я напряженно смотрел на нее:

– Значит, мне ничего не угрожает? Зачем же вы пришли сюда?

– Чтобы вручить вам деньги и попрощаться.

Да, этой женщины мне никогда не понять.

– А какой… какой смысл приносить мне деньги?

– Потому что я вам их обещала. Да и что мне теперь с ними делать? Я получила их по чеку еще до того, как узнала, что меня разыскивает полиция, что я в ловушке и у меня нет выхода.

Я покачал головой. Необъяснимо!

Но деньги-то у меня, и, как только она уйдет, я волен отправляться куда захочу, не опасаясь, что меня задержат.

– Откровенно говоря, – продолжала она, – сегодня вечером я предложила эти деньги одной старой даме, моей хорошей знакомой. Но она отказалась от них. Сказала, что жить ей осталось уже недолго, и деньги в ее глазах не представляют никакой ценности. Еще одна ненормальная, правда? После этого мне не оставалось ничего другого, как принести их вам.

Я вздохнул.

– Спасибо, – сказал я. – Большое спасибо.

– Не за что, мистер Харлан, – с улыбкой ответила она. – Деньги ваши. И вы вольны делать с ними, что захотите. Я знала, вы будете рады этому.

Глава 19

Я взглянул на часы. Здесь больше мне делать нечего. Без сомнения, можно улететь одним из ближайших самолетов.

– Ну что ж, не буду вас больше задерживать. И может быть, лучше, если вы вообще исчезнете? Вы так не хотите, чтобы вас схватили живой?

– Тем более – в вашем номере, – с улыбкой закончила она. – Я часто спрашивала себя, рискнете ли вы сказать это.

– Вы же меня хорошо изучили.

– Да, это на вас похоже, мистер Харлан. – Она взяла сумочку. – Кстати, еще об одном…

–Да?

– Нам надо попрощаться, – спокойно сказала она.

– Да, конечно… Что ж, в таком случае, прощайте…

Она задумчиво смотрела на меня:

– В каждом прощании содержится и завещание. Не правда ли?

–Что?

– Я постаралась оставить вам кое-что…

Я сразу бросил взгляд на деньги.

– Нет-нет, я имею в виду не деньги. С ними вы вольны делать все, что захотите. Завещание касается непосредственно вас… А деньги? Что ж, можно сказать, вы их заработали. Во всяком случае, потрудились вы немало.

Она не выпускала сумочку из рук. Я бросился к ней и вырвал ее.

– У меня нет оружия, – с улыбкой сказала она и взяла сумочку обратно.

И тогда я все понял! Она потеряла рассудок! Сошла с ума!

– Какое же завещание вы хотите оставить мне? – заикаясь, спросил я.

– Всего несколько пожеланий, мистер Харлан!

Она снова улыбнулась. Определенно сошла с ума! Я был прав.

– Вы очень толстокожий, мистер Харлан, – между тем продолжала Джулия. – И у вас выработался иммунитет к волнениям и переживаниям. Поэтому я сделала кое-что, чтобы вы всегда находились в напряжении и не расставались всю жизнь, кроме свойственной вам жадности, еще и с другим чувством – со страхом…

– Что?

Что она несет?

– Вы знаете, какие чувства я к вам питаю, мистер Харлан. Я давно наблюдала за вами. Вы шли к своей цели, не считаясь ни с чем, и вот я подумала, что вы будете мне благодарны за такой подарок… Память обо мне на всю жизнь…

– О чем, черт возьми, вы говорите?

Она поднялась и раздавила в пепельнице свой окурок:

– О той моей старой приятельнице. Она очень старая женщина. Здоровье у нее довольно плохое. Когда-то она была моей учительницей, и я ее очень люблю. Приятно сознавать, что по каким-то причинам и я ей нравлюсь. Живет она одна. Совсем одна. У этой женщины есть нотариальная лицензия.

Сегодня я провела у нее около двух часов. После того как вышли утренние газеты. Я рассказала ей обо всем, не забыв упомянуть и ваше участие в этом деле. Обо всем. И составила некую бумагу. Завещание. И она нотариально заверила мое заявление. Она, правда, оговорила, что не знает содержания документа и что заверила только мою подпись. Документ был запечатан и сразу же отдан ее адвокату, который спрятал его в сейф. Он вскроет его только после ее смерти. Вы понимаете, что точного срока никто не знает… Это может произойти и через три месяца, и через три года, и через десять лет…

Я смотрел на Джулию, не в силах произнести ни слова.

– Вы, мистер Харлан, виновны в сокрытии двух убийств и являетесь соучастником третьего убийства.

Я открыл было рот, но опять не смог произнести ни звука.

Она повернулась и направилась к двери. Взявшись за дверную ручку, взглянула на меня:

– Конечно, я могла бы заверить этот документ у нотариуса и оставить его себе, чтобы завтра его нашла полиция, но посчитала, что это будет непедагогично по отношению к вам. Вы даже не успеете воспользоваться своим богатством и поэтому не почувствуете, чего лишаетесь. А так вы не будете иметь покоя ни днем ни ночью, и ваш характер в корне изменится. Я уверена в этом.

Я схватил ее за руку:

– Нет-нет, вы не можете так поступить! Она с улыбкой открыла дверь, осторожно высвободила руку и сказала:

– Всего доброго, мистер Харлан. И вспоминайте хоть иногда о несчастной Джулии Кеннон.

Она подняла руку, прощаясь со мной, и направилась по коридору к лестнице. Прислонившись к дверному косяку, я безмолвно смотрел ей вслед, пока она не скрылась. Лишь тогда закрыл дверь в номер. Три месяца… Три года… Десять лет… Я сел на постель. Потом повернулся и увидел, что сижу на деньгах. Я с отвращением скинул их на пол. Ни один палач не мог бы придумать более изуверскую пытку. До самого конца я не буду знать, когда это произойдет. Просто полиция постучит когда-нибудь в дверь и заберет меня… Бежать? Но куда? Они все равно разыщут, если это им понадобится.

Я хотел закурить, но руки так дрожали, что я бросил сигарету.

Я никогда не узнаю, когда это случится… Стук в дверь… «Вы мистер Харлан?» – «Да, я». Не важно, где это случится, в Чикаго, под жарким солнцем Флориды или еще где-нибудь…

«Вас действительно зовут Джон Харлан?» – «Да, это я…» – «Вы обвиняетесь в убийстве!» – «Нет, я никогда не убивал!»

Я вскочил. Документ находится в этом городе. Самое главное – найти эту женщину. Остальное не так уж и трудно сделать. Старая, больная женщина с правом нотариально заверять документы… Сколько может быть старых нотариусов женского пола в этом городе?

Я попробовал было зажечь сигарету. Руки тряслись мелкой противной дрожью, так тряслись, что я уронил сигарету на пол, но даже и не пытался поднять.

Пошатнувшись, я прислонился к стене. Ничего подобного никогда раньше я не испытывал, никогда не знал такого ужасающего состояния! Мне сдавило горло, нечем было дышать, я хватал воздух ртом, как рыба, вытащенная на песок.

«Мистер Харлан?»

«О, мистер Харлан?»

«Здесь живет мистер Харлан?»

Как он будет выглядеть, тот, кто придет за мной? Толстый, заплывший жиром тип с золотым зубом во рту, лысый? С перстнем на пальце, скалящийся в кривой усмешке? С искусственным глазом, с сигаретой в углу рта… С панамой, сдвинутой на затылок… С весенним загаром… В плаще, мокром от ноябрьского дождя…

«Мистер Харлан? Меня зовут Кэррэдей, мистер Кэррэдей…»

Загорелый под солнцем Флориды, с чикагским снегом на воротнике…

Он позвонит и посмотрит сквозь узкую щель, отделяемый только тонкой дверной цепочкой: «Мистер Харлан? Вы арестованы за убийство».

Нет.

У меня дрожат и подкашиваются ноги.

Я схватил справочник. Ага, вот они, нотариусы… Столбцы за столбцами… У многих указано лишь место работы. Страховые компании, адвокатские конторы, банки, торговые агентства…

Все, что я должен сделать, – найти ее… Она очень старая… Она очень больная… Сколько таких старых больных нотариусов?

Я дрожал как осиновый лист на ветру, безмолвно глядя на колонки цифр и адресов. Может, нанять частных детективов? Ведь денег у меня теперь много! Нанять всех частных сыщиков города, и они найдут ее до того, как…

До чего?

Конечно, до того, как она умрет! А зачем же мне ее разыскивать? Чтобы убить? Если она откажется сказать, где находится нужный мне документ… А когда я ее убью, меня уж точно сцапают.

Значит, мне нужно узнать, кто ее адвокат… Сколько же адвокатов в этом городе? Глаза снова запрыгали по справочнику… Имена, имена, имена…

Только не терять головы! Сперва найти ее, потом – ее адвоката. С помощью сыщиков. Потом найти подходящего человека, который согласился бы вскрыть сейф…

Я сел и снова взял сигарету. Проблема трудная, но выполнимая. Во всяком случае, не труднее предыдущих.

Неожиданно я вспомнил о Талланте. Он мертв. Да и она уже, наверное, обрела покой. Для них рулетка перестала крутиться…

А почему бы и нет? Если уж они уступили мне свое место за игрой…

Нет-нет, не терять головы! Надо бороться! Найти эту старуху и ее адвоката… Но в первую очередь улизнуть отсюда. Место больно ненадежно. Ведь дежурный мог и узнать ее. Всякое случается. И может быть, он успел известить полицию? Да, надо укладывать чемоданы и сматываться туда, где можно все спокойно обдумать. К таким вещам нельзя относиться легкомысленно…

И надо торопиться.

Иначе можно потерять все – и деньги, и жизнь!

Чарльз ВИЛЬЯМС БРИЛЛИАНТОВОЕ БИКИНИ

Глава 1

О, это было отличное лето, можете не сомневаться. Папа говорит, фермы куда как полезны для здоровья, а уж полезнее фермы дяди Сагамора вам не найти, даже и не старайтесь. Там есть озеро, где можно ловить самую настоящую рыбу, и у меня был пес, не говоря уж про охотников на кроликов со всамделишными ружьями и о мисс Харрингтон. Она была просто прелесть и учила меня плавать.

Мисс Харрингтон? О, это у нее была та самая виноградная лоза, вокруг которой потом поднялся такой шум. Да вы, верно, и сами помните. Это же попало во все газеты. Татуировка в виде виноградной лозы с маленькими голубыми листочками. Она вилась вокруг ее правой груди, словно тропинка вокруг холма, и заканчивалась крошечной розочкой в самом центре. Папа потом задал мне взбучку за то, что я раньше не рассказал ему о ней, но какого черта, — откуда мне было знать, что не у всех есть розочки на груди? Я просто счел само собой разумеющимся, будто у благотворительных дам тоже есть такие рисунки, только я никогда не спрашивал их об этом, потому что пока общался с ними, еще и в глаза не видел ни мисс Харрингтон, ни ее виноградную лозу.

Но это я забегаю вперед. Лучше начну с самого начала и в первую очередь расскажу вам, как это вышло, что мы приехали к дяде Сагамору. А все оттого, что папу стали слишком уж часто призывать в армию.

Похоже, неудачный выдался год для призывников. Первый раз папу замели посреди зимы, когда мы приехали в Гольфстрим-Парк, потом в Пимлико, но хуже всего пришлось в Акведуке. Мы с трудом нашли, куда притулить наш трейлер, и только-только начали печатать, как его снова забрали. Ну и разумеется, меня, как всегда, заграбастали благотворительные дамы.

Эти благотворительные дамы такие смешные. Не знаю почему, но они всюду одинаковые. Обычно у них пышная грудь, и они задают тебе одни и те же старые вопросы, а когда ты пытаешься объяснить им, что путешествуешь по всяким большим городам, таким как Хиали и Бельмонт-Парк, и что папа просто советник по капиталовложениям в скачки и у него куча неприятностей с призывной комиссией, они начинают переглядываться, качать головами и повторять: “Ах, какой кошмар! А ведь он еще совсем дитя!"

Так вот, эти благотворительные дамы в Акведуке все расспрашивали меня, в какую школу я хожу, отчего это мама ушла от папы, умею ли я читать и писать, и все такое прочее. Я ответил, что отлично умею читать, а то как же? Тогда они сунули мне под нос какую-то книжку, чтобы проверить. Увесистая, прямо скажем, была книженция, я потом читал ее весь месяц, что провел в приюте. Про одного парня по имени Джим Хокинс и одноногого пирата по имени Долговязый Джон Сильвер, просто умора. Хотелось бы мне снова ее раздобыть, чтобы узнать, чем там кончилось. Как вы думаете, можно где-нибудь здесь достать еще одну такую?

Но, возвращаясь к благотворительным дамам — увидев, что мне трудновато пришлось, они снова запереглядывались и забормотали:

— Да-да, так мы и думали.

А мне и впрямь было нелегко. Не то чтобы попадались по-настоящему трудные слова, но этот тип как-то чудно пищит, у него все слишком уж хитро закручено.

— Билли, тебе не следовало говорить, будто ты умеешь читать, — сказала главная дама. Всегда легко узнать, какая из них главная, потому что, как ни странно, но грудь у нее всегда пышнее, чем у прочих.

— Но, мэм, — отвечаю я. — Я умею читать. Просто эта штука как-то чудно написана. В каждом слове слишком много букв.

— Что за чушь, — говорит она. — Как это слишком много букв? Неужели ты думаешь, что Роберт Льюис Стивенсон не умеет писать правильно?

— Не знаю я ничего про этого вашего Стивенсона, — стою я на своем, — а всего-навсего пытаюсь объяснить, что эта штука не так написана и в ней сам черт ногу сломит. Смотрите, сейчас я вам покажу, что имею в виду.

У меня в кармане как раз завалялся сандвич с копченой колбасой, потому что мы только успели выйти и направиться к ипподрому, как папу сцапали пинкертоны. Вот я и вспомнил, что он завернут в обрывок вчерашнего списка забегов. Вытащив сандвич, я откусил кусок и принялся показывать.

— Глядите сюда. — И я ткнул пальцем в листок. — “Барньярд Гейт (М) 105* чал.мер.З, от Барнаби — Гейтс Айяр, от Франджи-Панджи. Дек. 5, ТрП, 6ф, 1:13 — 17, III* 1-1, 1-5, 1-3, 8-9, Стр'гф'л'Дж МолЗ, Зл'п'л'чн 119, Б'сп'чн П'др'жк 112, Пнчк 114”. Улавливаете? А теперь взгляните на этот забег: “Муха 2 Аку 1/2 фт: 48”. Что молния против собаки, и если вам вздумается хоть цент на него поставить, значит, у вас в голове опилки. Он вечно сперва рвется вперед, но с дыхалкой у него плоховато, и он всегда сдыхает у восьмого столба.

Тут они прервали меня, и начался форменный бедлам. Они ну никак не желали верить, что я все это читаю. А я сказал, что это так же ясно, как нос на лице, и растолковал: Барньярд — это чалый мерин-трехлетка, не выигравший еще ни одного забега. Он сын Барнаби от Гейтс Айяра, что от Франджи-Панджи. В последних скачках он шел примерно 1 к 17 в забеге молодняка в Тропикал-Парк пятого декабря. Жокеем у него скакал Джордж Стрингфеллоу весом сто одиннадцать фунтов при полной выкладке, разрешенной для молодняка. Дорожка была мокрой, и время победителя составило минуту и тринадцать секунд, и Барньярд Гейт лидировал на старте, на полпути и на выходе на финишную прямую, но затем выдохся и пришел восьмым, отстав от фаворита на девять корпусов. А тремя победителями стали Злополучный, Беспечная Подружка и Пончик. Поэтому я прямо заявил благотворительным дамам, что если кто здесь и не умеет читать, так это они, а не я.

Тут все и завертелось. Они закричали, что мальчик, который умеет читать только таблицы со скачек, — позор американскому образу жизни и что они отправятся прямиком в суд, отберут меня у папы и упекут в приют. Я-то, понятное дело, был против, но что тут возразишь? Оставалось лишь ждать, пока папа отвертится от призыва.

Словом, они продержали меня в приюте битый месяц и обращались со мной неплохо. Даже позволили взять почитать “Остров сокровищ”, и я так увлекся, что уже не мог оторваться. Поначалу дело шло медленно, лишние буквы мешали, но я помаленьку уловил суть и наловчился вроде как прищуриваться и отбрасывать ненужное, так что мне стало полегче. Я добрался уже до середины и был в полном восторге, когда заявился папа. Он потребовал встречи с благотворительными дамами, суперинтендантом приюта и еще какими-то людьми, которых я не знал, и это было нечто. Все так и кипели, а папа кричал, что он советник по капиталовложениям в скачки, и в том нет ничего дурного, и кто они, по их мнению, такие, чтобы отбирать у него его мальчика?

Я украдкой попытался вырвать несколько страниц из книжки, на случай если ее у меня отберут, и спросил папу:

— А ты знаешь что-нибудь о Долговязом Джоне Сильвере?

— В жизни не слыхал, — отвечает папа. — Верно, пес какой-нибудь, а я собачьими бегами не занимаюсь.

Ну, тут они все разом на него насели, и тогда-то он вспомнил про ферму дяди Сагамора. Мы поедем туда, сказал он, для мальчика нет ничего полезнее жизни на ферме. Чего у папы не отнимешь, так это способности убеждать. Он такой говорун! Когда продает таблицы, любого простофилю вмиг заговорит. Он-то, правда, зовет их клиентами. Я просто видел, как папа ухватился за эту идею и так и загорелся.

— В самом деле, — принялся он вещать, — вы только подумайте обо всех великих людях, которые начинали на фермах, таких людях, как Линкольн, и генерал Томас Ли, и Гровер Уэйлен, и Уильям Уодсворт Хоторн, и Эдди Аркаро. Да вы только подумайте, до чего это здорово: кормить уток, собирать яйца, лопать арбузы, пить парное молоко, кататься на лошадях… — Тут он осекся, кашлянул и пошел на попятную:

— Нет. Как подумаешь, так, пожалуй, лошадей-то там и нет. Помнится, мой брат Сагамор всегда говаривал, что ни за что не потерпит их у себя. Мулов у него пруд пруди, а лошади ни одной. Он их прямо-таки ненавидит. Джентльмены, можете вы вообразить себе более подходящее для подрастающего мальчика место, чем такая ферма?

У папы аж слезы на глаза навернулись от одной только мысли, до чего же полезна жизнь на ферме.

Ну, так вот оно и вышло. Много еще было всякой болтовни, но в конце концов все согласились с папой насчет фермы и сказали, что я могу идти. Правда, предупредили, что если он еще раз попадет в какие-нибудь неприятности в районе Нью-Йорка, то меня опять заберут на попечение, и в этот раз насовсем. Мне даже смешно стало, мы же в Нью-Йорке сроду не были, но им я, разумеется, ничего не сказал.

Мы ушли, сели в трейлер и поехали было прочь, но угодили в самую гущу машин и так заплутали, что уж и не знали, где мы. Акведук куда больше, чем Хиали или Пимлико, и там столько улиц, что ты можешь колесить по ним, пока не помрешь с голоду, но так и не найти пути оттуда. Вскорости мы застряли в пробке на улице, где было множество шикарных отелей с коврами и разноцветными навесами от парадного входа через весь тротуар. Папа окликнул какого-то типа, стоящего под одним из этих навесов и одетого в умопомрачительную ливрею, всю красную и золотую.

— Что это за улица? — спрашивает папа.

— Парк-авеню, — отвечает тот наглым тоном.

— А как, — кричит папа, — проехать отсюда к Джерси?

Этот тип уставился на него как баран на новые ворота.

— А кому это надо? — говорит он и принимается рассматривать ногти.

— То-то и плохо в этом треклятом месте, — поясняет мне папа. — Зачем тебе куда-то ехать? Ты и так уже здесь.

Тут другой тип, в ливрее и обезьяньей шляпе, вывел из передней двери пса на кожаном поводке. Ей-богу, в жизни не видел такой длиннющей псины, а ножки коротенькие прекоротенькие, а пузо только что по земле не волочится, особенно когда они спускались по ступенькам. Тот первый тип в красно-золотом весь надулся и побагровел, но все же взял поводок и двинулся вниз по улице. И тут пес как прыгнет, как выдернет поводок у него из рук — и помчался прямо по мостовой среди машин.

Парень в ливрее бежал за ним, лавируя между автомобилями и все больше багровея.

— Сюда, сюда, славный песик, — звал он. — Сюда, Зиг Фрид. Милый Зиг Фрид. Я тебе все зубы повыбиваю, ты, мерзкая колбаса.

Но Зиг Фрид развернулся и — бац! — очутился у нас под машиной. Пробка начала потихоньку продвигаться вперед, и водители вокруг нас принялись вовсю сигналить и всячески обзывать папу. Я испугался, что он вот так возьмет и поедет, а потому выскочил и пополз за псом. Тот ухмыльнулся мне и лизнул меня в щеку. Я сгреб его в охапку и залез обратно в машину, а он уселся мне на колени и продолжал ухмыляться. Ну и пес! Такой симпатяга, да еще и улыбаться умел.

Тип в ливрее, уворачиваясь от машин, подбежал к нам. Физиономия у него стала под стать камзолу.

— Давайте сюда эту проклятую дворнягу! — заорал он, злобно глядя на папу.

— Проваливай. Таким, как ты, только пуделей и водить, — отозвался папа.

— Давай его сюда! Не то копа позову. Дорога перед нами как раз расчистилась. Папа поднял палец.

— За тебя, Мак, — произнес он, и мы со свистом рванулись вперед и проскочили перекресток прежде, чем снова успел зажечься красный свет. Через мгновение мы уже были за углом, и этот тип нас так и не догнал.

Зиг Фрид был чудо какой потешный. Он снова лизнул меня в ухо, гавкнул пару раз, а потом высунул голову в окно и принялся ухмыляться всем встречным прохожим на тротуаре.

— Можно мне оставить его себе? — попросил я. — Можно?

— А чем ты собираешься его кормить? — возразил папа. — Псы вроде этого, с Парк-авеню, в рот не возьмут ничего, кроме икры и мяса норки.

— Бьюсь об заклад, он слопает обычную кость не хуже другого какого пса.

— Ну, не знаю, — проворчал папа, — но где ты его будешь держать, когда мы приедем в Голливуд-Парк?

— Голливуд-Парк? — изумился я. — Разве мы не едем к дяде Сагамору? Он покачал головой:

— Ну разумеется, нет. Я придумал это, только чтобы отвязаться от тех старых носатых куриц.

Тут мне стало грустно, ведь я успел уже столько всего здоровского напридумывать о житье на ферме, но я промолчал. Что толку спорить с папой? Спустя какое-то время мы отыскали туннель, ведущий под реку, а когда выехали, папа объявил, что мы уже в Джерси. Про Зига Фрида я больше и не заикался, надеясь, что папа позабудет о нем и я смогу оставить его себе. Но он сам то и дело подскакивал и лизал папу в лицо.

— Вот щенячьи нежности, — буркнул в очередной раз папа, едва разминувшись со здоровенным грузовиком.

Но все равно не велел мне выкинуть пса. Похоже, он что-то обдумывал — вид у него был довольно обеспокоенный, и он все время шипел что-то себе под нос. Вскоре он свернул на обочину и пересчитал оставшиеся у нас деньги.

— А далеко от Акведука до Голливуд-Парка? — поинтересовался я.

— Порядочно. Неделя пути, а то и дольше. Вечером мы устроились на ночлег возле какой-то речушки, и, пока папа жарил колбасу, я спросил его:

— Па, а почему бы нам не отправиться к дяде Сагамору?

— Ну, во-первых, его там может и не оказаться. Последнее, что я слышал о нем, это что его призывают.

— А у него тоже печатный бизнес?

— Нет, — ответил папа, открывая бутылку пива и усаживаясь на камень с сандвичем в руке. — Скорее мануфактурный.

— Ясно. — Я кинул Зигу Фриду кусок колбасы. Он мотнул головой, поймал кусок на лету, подкинул, точно кот мышь, и заглотал в мгновение ока.

— Гляди-ка, папа, — говорю я. — Он лопает колбасу.

— Как мило с его стороны, — ухмыльнулся папа. — Истинный демократ, а?

— Можно его оставить, па?

— Там видно будет, — отрезал он. — Только не приставай. У меня и так забот полон рот.

Зиг Фрид принялся вылизывать сковородку. Похоже, топленый жир пришелся ему по вкусу. Уже стемнело, и костер под деревьями потрескивал так уютно. Я вытащил из прицепа спальник, раскатал и растянулся на нем, а Зиг Фрид свернулся калачиком у меня под боком. Мне страсть как хотелось оставить его у себя. Папа откупорил очередную бутылку пива.

— А что такое Голливуд-Парк? Мы там уже бывали? — спросил я. Мы столько больших городов объездили, что я им уже счет потерял.

Папа покачал головой.

— А почему нет?

— Потому что для этого надо пересечь весь Техас.

— А что такое Техас, папа?

— Что такое Техас? Ну, я тебе скажу. — Он зажег сигарету и вытянул ноги. — Техас — это самая большая область в мире без единого ипподрома, не считая Тихого океана. Я много лет мечтал добраться до Голливуд-Парка и Санта-Аниты, но у меня никогда не было столько денег, чтобы проделать весь путь через Техас одним махом, а только так и можно его преодолеть. Как-то раз, еще до твоего рождения, я покинул Оуклоун-Парк, добрался аж до Тексарканы и рано утром, собравшись духом, рванул через Техас. Но чем больше я об этом думал, тем сильнее малодушничал, и миль через пятьдесят окончательно сыграл труса, повернул обратно и больше уж не пытался. — Он глядел на огонь и вздыхал, тихонько покачивая головой. — Быть может, теперь я уже слишком стар, чтобы снова рискнуть. Для этого надо либо быть молодым и полным задора и готовности терпеть любые невзгоды, либо иметь кучу денег. С Техасом дурака не поваляешь. Там в какую сторону ни глянь, на тысячи миль ни одной скаковой дорожки. И коли совсем на мель сядешь, придется устраиваться на работу или что похуже. Нет, это не безопасно Я видел, что он и впрямь серьезно озабочен. Каждый вечер, когда мы останавливались на ночлег, он доставал дорожные карты и линеечкой измерял расстояние и подсчитывал оставшиеся деньги. Но, как ни крути, выходило все одно и то же. Мы сядем на мель в местечке под названием Пайот, на полпути между городами Фэрграундс и Голливуд-Парк.

— Нет, черт побери, ничего не выйдет, — сказал он как-то поздно ночью. — Номер не пройдет. Мы застрянем посреди Техаса, будь уверен. Единственное место, где мы можем отсидеться, покуда осенью не откроются скачки в Фэрграундс, это ферма Сагамора.

Я завопил от радости и стиснул Зига Фрида в объятиях, а он тявкнул и лизнул меня в ухо. Вот так мы и поехали к дяде Сагамору.

Глава 2

Папа уже давненько не бывал на ферме, поэтому едва мы свернули с шоссе на проселок, ему пришлось расспрашивать, как туда проехать. Мы притормозили у маленького, без пятнышка краски деревянного домика. Напротив стоял бревенчатый амбар, а какой-то мужчина гонялся по двору за поросенком. Услышав вопрос, он остановился и, сняв шляпу, вытер лоб красным носовым платком.

— Сагамор Нунан? — переспросил он странным голосом, словно бы дивясь.

— Ну да, — подтвердил папа.

— Вы что, в самом деле собираетесь к Сагамору Нунану? — Тот все ушам не верил.

— А что тут дурного? — Папа начинал уже злиться. — Он ведь еще там живет, разве нет?

— Сдается мне, да, — кивнул тот. — По крайней мере, я не видел, чтобы его оттуда выдворяли.

— Ну и как тогда нам туда проехать?

— Что ж, держитесь прямо по этой дороге. Гравий скоро закончится, и пойдет все больше песок, но ничего, проедете даже с этим вашим прицепом. Как взберетесь на пологий песчаный холм, увидите колею, ведущую налево, к навесным воротам. Оттуда еще с четверть мили, и, ежели ветер будет встречный, вы и сами учуете. — Он снова отер лицо. — А коли встретите какие машины оттуда, лучше посторонитесь — они, верно, будут мчать как угорелые.

— Мчать как угорелые? — повторил папа.

— Угу. Шериф-то наш обычно бывает здорово зол после того, как съездит туда. Просто рвет и мечет. Трех поросят мне уже сбил в этом году — Да, плохо дело, — протянул папа. Мужчина тряхнул головой:

— Собственно говоря, я потому и гоняюсь за этим кабанчиком. Двое шерифовских парней вот-вот проедут обратно, так что мне лучше бы привязать его, пока худа не вышло. У них тяжелая рука на поросят.

Папа поблагодарил его, и мы поехали дальше.

— А что он имел в виду — “вы и сами учуете”? — спросил я.

Папа-с отсутствующим видом покачал головой. Похоже, задумался о чем-то.

— Кто знает. С Сагамором никогда ничего не скажешь толком.

Мы въехали на гряду холмов, поросших соснами. Машина с натугой волочила прицеп по песку, мотор аж весь раскалился. Когда мы перевалили за гребень и начали спускаться вниз, то заметили другой автомобиль. Он стоял на небольшой прогалинке справа от дороги, как раз за поворотом. Деревья там расступались, и видно было дно пересохшей речки у подножия холмов. На крыше машины, свесив ноги на капот, сидел какой-то мужчина в белой шляпе и с биноклем, прямо как на скачках. Папа нажал на тормоз и остановился, а тот тип выпустил бинокль, повисший на ремешке у него на шее, и уставился на нас. Я попытался углядеть, что это он там высматривает, но вокруг виднелись лишь поля да деревья.

— Что ищете? — полюбопытствовал папа. Внутри машины оказался еще один мужчина, и тоже в белой шляпе. Он вылез наружу и переглянулся с первым.

— Самолеты, — отозвался тот с крыши.

— Вправду? — удивился папа.

— Безусловно. Мы из противовоздушной обороны, — подтвердил второй и ухмыльнулся, сверкнув золотым зубом. — Вдруг русским взбредет в голову полететь этой дорогой. А вы, ребята, куда путь держите?

Папа с минуту задумчиво глядел на него.

— В аэропорт, — доверительно сообщил он наконец. — И если встречу русский бомбардировщик, непременно дам вам знать.

Отыскав колею влево, мы проехали сквозь ворота из колючей проволоки и, чуть спустившись по склону среди деревьев, внезапно увидели ферму дяди Сагамора.

Тут-то мы и почувствовали эту вонь.

Папа ударил по тормозам, и мотор заглох.

— Милостивый Боже, — ахнул он, — это еще что?

Зиг Фрид заскулил и заерзал на заднем сиденье. Папа снял шляпу и, задыхаясь, принялся ей обмахиваться. Минуту-другую спустя вдруг стало полегче, и мы снова смогли дышать. Наверное, ветер, на наше счастье, подул в другую сторону.

— Воняет оттуда, — говорит папа. — Прямо от дома.

— Как ты думаешь, что это сдохло? — спрашиваю я.

Папа покачал головой:

— Ничего не могло настолько сдохнуть. Мы дружно поглядели на ферму. Справа виднелся бревенчатый сарай, а прямо перед нами, в тени большущего дерева, стоял дом, весь серый, наверное старый-престарый, и тоже некрашеный. Спереди торчало широкое крыльцо. Над крышей вился белый дымок из трубы, но самого дяди Сагамора нигде не было видно.

А потом до нас донесся стук молотка, и мы повернулись влево поглядеть, в чем дело. С той стороны под холмом сквозь деревья просвечивало озеро, а примерно на полпути вниз какой-то мужчина что-то строил. Ну и диковинное же было сооружение, сроду такого не видывал. Я так и не разобрал, что же это за штука.

— Это дядя Сагамор? — спросил я.

— Чтобы Сагамор работал? На самом солнцепеке? — Папа замотал головой, озадаченно уставившись на того чудака и штуковину, к которой он приколачивал доски.

С тех пятидесяти ярдов, что нас разделяли, чудака было почти не разглядеть, видно только, как солнце поблескивает у него на макушке, словно волос там негусто.

— Ну точно не Сагамор, — подвел итог папа. — Но вдруг он знает, где он?

Ветерок улегся, так что вонь нас не доставала. Папа завел мотор, и мы помаленьку двинулись вниз с холма. Я во все глаза таращился на то диковинное сооружение, пытаясь все-таки разобраться, что же это. Да только без толку. Похоже, что спервоначала он задумывал лодку, но по ходу дела передумал и захотел построить вместо нее дом, а еще потом решил: а, ну ладно, черт с ним со всем, будь что будет, — и принялся попросту приколачивать доски без разбору.

Снизу стоял здоровенный короб, размером примерно с жилой прицеп, а на нем — еще один ящик. Ни тот, ни другой еще не были закончены, поэтому во многих местах зияли сквозные дыры. Дыр вообще хватало, круглых и в форме полумесяца. Сам строитель стоял спиной к нам на лесах на высоте автомобиля и деловито прибивал фанерку на прореху в большой доске.

Судя по всему, он не слышал, как мы подъезжаем. Папа остановился прямо у него за спиной и высунулся в окно машины.

— Эй, — зовет он, — а где Сагамор? Тот и ухом не повел.

— Эй, вы, там! — кричит папа.

Чудак знай себе колотит. Ну, мы с папой переглянулись и вылезли из машины. Зиг Фрид тоже выскочил и давай носиться кругами, время от времени останавливаясь, чтобы как следует облаять этого типа.

Папа, подумав, нажал на клаксон, но чудак по-прежнему ноль внимания. Через минуту он прекратил молотить и слегка откинулся назад полюбоваться результатом. Потом покачал головой и другим концом молотка принялся отдирать фанерку и приколачивать на пару дюймов левее.

"Ту-ту-ту!” — сыграл папа на клаксоне. Тот хмырь снова окинул взглядом свою работу, но опять остался недоволен и опять начал отдирать фанерку. Она уже буквально на кусочки разваливалась.

— Нет, этак мы далеко не уедем. — Папа потер лоб. — Коли уж мы хотим потолковать с ним, придется, видно, лезть к нему.

Он взобрался по лестнице на леса, а я следом за ним. Теперь мы видели этого чудака сбоку, что было малость поприятственней, чем любоваться им сзади. Он оказался постарше папы и, доложу я вам, виду самого что ни на есть чудного. Да и одет тоже — в брезентовый комбинезон и белую рубашку с оторванными рукавами, зато с высоким тугим воротничком и при галстуке, заправленном под нагрудник комбинезона. А башмаков на нем и вовсе не было. Он и вправду оказался лыс как коленка, только вокруг макушки, над ушами, шел ободок реденьких седых волосиков. А когда он повернулся к нам, глаза у него были точь-в-точь как у какого-нибудь бедолаги, который пытается поймать такси в пробке в час пик. Этакие, знаете ли, ошалелые.

— Слишком поздно! — возопил он, завидя нас, и как начал размахивать молотком у папы прямо перед носом.

— Для чего поздно? — Папа попятился и чуть меня не сбил.

— Нечего больше приходить сюда. Я пытался предупредить вас. Вас всех. Но никто не слушал. Каждый занят погоней за всемогущим долларом, все погрязли в пьянстве, лжи и разврате, и ныне уже слишком поздно.

— Где Сагамор? — заорал папа у него над ухом.

— Весь мир зачумлен грехом и коррупцией. Он грядет. Я пытался предупредить вас. Армагеддон грядет.

— Папа, а что такое Армагеддон? — спрашиваю тут я.

— Не знаю, — говорит папа. — Но только, бьюсь об заклад, как он явится, этот тип все равно не услышит, разве что он собьет его с лестницы.

Тут пападагнулся вперед и, едва ли не прижав рот к самому уху чудака, как завопит:

— Я ищу Сагамора Нунана. Я его брат, Сэм.

— Слишком поздно, — продолжает талдычить тот, снова замахиваясь на папу молотком. — Я не возьму с собой ни одного из вас,жалких грешников. Все вы утопнете.

Папа вздохнул и обернулся ко мне:

— Сдается, я догадываюсь, что это за старый плешивец. Это Финли, брат твоей тетушки Бес-си. Он навроде этих свихнутых проповедников. И глух как сыч. Сам себя уж лет двадцать как не слышит.

— Как ты думаешь, что это он строит? Папа покачал головой:

— Черт его знает. Судя по виду, так он и сам давно забыл.

Он слез с лестницы, и я спрыгнул за ним. Тут из дома снова повеяло этой гадостью.

— Что же все-таки там сдохло, как по-твоему? — снова спросил я.

Папа задумчиво поглядел на дом. Я тоже. Но там по-прежнему никого видно не было.

— Может, один из его мулов? — предположил он.

Мы уселись в машину и поехали обратно вверх по холму, а этот чудак так и продолжал приколачивать свою фанеру и что-то бормотать себе под нос. Теперь папа вел машину куда как осторожно и остановился под тем высоким деревом перед домом, чтобы заранее приготовиться зажать нос. Но когда мы вышли, ветер, похоже, дул со стороны озера, так что мы не учуяли никакой вони. Во всяком случае, поначалу.

Кругом было тихо-претихо. Так тихо, что слышно даже собственное дыхание. Просто здорово, совсем иначе, чем в этих шумных больших городах навроде Акведука. Я огляделся по сторонам. Передний двор был весь покрыт ровным слоем грязи, а дорожку к крыльцу отмечал ряд воткнутых в землю пустых квадратных бутылок из коричневого стекла. Дверь оказалась приоткрыта, но внутри мы никого не увидели. Дым из трубы еще шел, но не так густо, как раньше.

— Эй! — окликнул папа. — Привет, Сагамор! Никто не ответил.

— А почему бы нам попросту не зайти внутрь? — предложил я.

— Нет, — покачал головой папа. — Это будет для него тот еще сюрприз.

— А разве плохо устраивать людям сюрпризы?

— Может, некоторым и хорошо, — возразил папа, — но только не Сагамору.

— Что ж, — говорю я. — По-моему, тут никого и нету.

Папа недоуменно озирался по сторонам.

— Уж Бесси вроде бы должна… О Боже всемогущий! — Он зажал нос и стал обмахиваться шляпой.

У меня тоже дыханье сперло.

— Па, — сказал я. — Погляди, вон откуда воняет. Видишь те корыта возле колодца? Он замахал на меня руками.

— Сам гляди, если сможешь дойти дотуда. В общем-то, когда тебя пару раз обдует этим самым ветерком, уже вроде как привыкаешь малость и можешь дышать посвободней, поэтому я все-таки направился к колодцу. Он находился аккурат за крыльцом. Рядом висела бельевая веревка, растянутая между двух шестов, а вдоль дома, на самом солнцепеке, стояли корыта, целых шесть штук. Но стоило мне подойти поближе, как снова пришлось затыкать нос.

В лоханях и впрямь что-то было. Сперва я не разобрал что. На вид — какая-то коричневая жижа, на поверхности которой плавала старая пена. Но потом я разглядел, что там в глубине что-то есть и, отыскав колышек, принялся ворошить в лохани, покуда не сумел подцепить кусок и вытащить его на поверхность. Это оказалась коровья шкура, шерсть с которой стала уже слезать клочьями. Едва я уронил ее обратно, все месиво так и забурлило. Ужас что за гадость.

Я заглянул в остальные корыта, но везде оказалось то же самое. Я позвал папу, и он подошел, все так же обмахиваясь шляпой. Зиг Фрид забился под дом и скулил.

Папа поглядел, как я снова выуживаю это безобразие на свет Божий, и кивнул.

— Ну да, просто шкуры выдубливаются, — пояснил он с таким видом, будто его это нисколечко и не удивило.

— Дядя Сагамор занимается кожевенным бизнесом? — спросил я.

Папа пребывал в глубокой задумчивости.

— Что-что? А, нет. Об этом мне слыхивать не доводилось. Может, у него завелось побочное производство.

— А зачем он делает это прямо у дома? По-моему, лучше ему было бы поставить их милях в двух отсюда, не меньше.

— Ну, не знаю, — пожал плечами папа. — Может, пытается насолить Бесси или еще что. На твоем месте я бы не стал его об этом спрашивать. Сагамор не очень-то жалует тех, кто задает слишком много вопросов. Поэтому когда мы отыщем его, просто сделай вид, будто ты ничего не заметил.

Я открыл было рот, чтобы спросить, как это можно не заметить такую вонищу, но передумал. Когда папе задают слишком много вопросов подряд, он тоже сам из себя выходит. Видать, это у них семейное.

Я обошел вокруг дома, ища дядю Сагамора. Солнце уже стояло прямо над головой и припекало вовсю. От деревьев доносилось жужжание жуков. Когда я шел вдоль тыльной стены, мне послышалось, будто в доме кто-то ходит. Я остановился и прислушался, но не услышал ничего, кроме этого жука в ветвях.

Кухонная дверь была приоткрыта. Я поднялся на крыльцо, сколоченное из обычных деревянных чурбанов, и заглянул в кухню, но там никого не обнаружилось. Я сунулся внутрь, и Зиг Фрид вскочил на чурбан и прошмыгнул вслед за мной. В углу кухни стояла печка, а рядом накрытый клеенкой стол и несколько табуреток.

Заметив на печке кастрюлю, я заглянул, не отыщется ли там что-нибудь съестное. Так оно и оказалось. Судя по виду, вареная картошка. Я взял ложку со стола и вытащил кусочек попробовать, но это была не картошка, а скорее брюква. Холодная, как камень. Дрянь редкостная.

Одна дверь вела из кухни налево, а вторая прямо. Я заглянул в комнату налево. Там стояла кровать, но, похоже, комнату использовали больше как кладовку — на полу валялись мешки с сахаром, а по стенам висела сбруя и одежда. Я вышел оттуда и направился в переднюю комнату и вдруг замер как вкопанный. До меня вдруг дошло. Вареная брюква была холодная-прехолодная. Но в печке-то горел огонь!

Я ринулся назад, снова заглянул в кастрюлю и пощупал верх печки — тоже холодно. Но ведь я собственными глазами видел дымок над трубой! Я поспешно выскочил во двор и задрал голову. Чтоб мне пусто было! Никакого дыма. Но ведь он шел, право же, шел — я точно видел.

Окончательно сбитый с толку, я вернулся на кухню и, подняв одну из крышек, запустил руку внутрь. Угли оказались холодные, что твоя брюква. Да, диковинные вещи творились на ферме дядюшки Сагамора.

Папа на дворе снова принялся выкликать дядю Сагамора, а потом звать меня. Я поспешно юркнул в переднюю комнату, оказавшуюся гостиной. Справа располагался широкий камин, а на дровах, сложенных возле каминной решетки, лежал дробовик. Сиденья у стульев были по большей части сплетены из полосок коровьей кожи, с которой даже не соскоблили шерсть. Слева рядом с выходом во двор обнаружилась еще одна дверь, в еще одну спальню. Но и там я никого не нашел. Дом был пуст.

Когда я вышел на переднее крыльцо, вонь так и шибанула мне в нос. По-моему, здесь было еще хуже, чем во дворе. Я кубарем скатился вниз и спрятался в машину. Папа уже сидел там. Он по-прежнему обмахивался шляпой и на чем свет клял всю эту затею.

— И почему, — спрашивает он, — у меня не хватило ума ехать в Нарагансет-Парк?

— Да ладно тебе, па, — говорю я. — Мне здесь нравится. Все, кроме запаха.

— Да, но что мы станем здесь делать? Сагамора нету. Наверное, его замели. Вокруг ни души, кроме этого старого дятла, что день-деньской долбит свои доски. Нам и поехать-то отсюда некуда.

И тут сзади кто-то говорит:

— Здорово, Сэм!

Мы так и подскочили. На крыльце, опершись о косяк и держа на сгибе руки дробовик, стоял человек. Я вовсю таращился на него. Убейте меня, но как он мог оказаться там? Меньше чем минуту назад дом был абсолютно пуст. И потом, мы не слышали ни шороха.

Он был повыше папы, одет в брезентовый комбинезон и такую же рабочую куртку прямо на голое тело. Глазки маленькие и черные, как два уголька, а нос здоровенный и крючковатый, что у твоего орла. Щеки до самых глаз заросли густыми черными бакенбардами около четверти дюйма длиной. Копна нечесаных черных с проседью волос спадала ему на уши, но со лба на макушку тянулась здоровенная плешь. Сквозь расстегнутый ворот куртки над нагрудником комбинезона видно было, до чего же у него волосатая грудь.

Его пронзительные глазки-пуговки вроде как даже и улыбались, глядя на нас, но почему-то это напомнило мне волчий оскал. Левая щека у него здорово оттопыривалась, и вдруг, даже не шевельнув головой, он выпустил изо рта струю коричневой табачной жижи. Она перелетела через все крыльцо и со смачным шлепком приземлилась во дворе.

— В гости заглянули? — поинтересовался он.

— Сагамор! — говорит папа. — Ах ты, старый мошенник.

Значит, подумал я, это и есть дядя Сагамор. Но я все равно никак не мог взять в толк, откуда он там взялся и как умудрился проникнуть в дом так, что мы его даже и не услышали. Он прислонил дробовик к стене.

— Давненько не видал тебя, Сэм.

— Лет этак восемнадцать, по моему счету, — отвечает папа. Мы все поднялись на крыльцо, они пожали друг другу руки, и мы уселись около двери.

— Откуда ты взялся, дядя Сагамор? — не вытерпел я. — Я заходил в дом, а тебя там не видел. И что строит тот чудак возле озера? И почему ты не отнес эти шкуры подальше от дома?

Он повернулся и смерил взглядом сперва меня, а потом папу.

— Твой мальчонка, Сэм?

— Да, это Билли, — сказал папа. Дядя Сагамор кивнул:

— Смекалистым, видать, парнем вырастет. Уйму вопросов задает. Наверное, будет знать больше, чем все судьи мира, вместе взятые, если только кто-нибудь возьмет на себя труд отвечать ему.

Глава 3

Дядя Сагамор поднялся, зашел в дом и вернулся с двумя стеклянными кувшинами, до краев полными чем-то прозрачным, навроде воды. Один он поставил на пол за дверью, а второй протянул папе и сел на корточки. Папа без остановки обмахивался шляпой, но ни словом не обмолвился про вонь из корыт.

Он отпил из кувшина и, не в силах отдышаться, вернул его обратно дяде Сагамору. На глаза у него навернулись слезы.

— А старый колодец ничуть не изменился, — крякнул он.

Кого, спрашивается, они хотели одурачить? Уж только не меня. Я-то знал, что никакая это не вода, но промолчал.

Дядя Сагамор вынул из-за щеки здоровенный кус табака, зашвырнул его куда-то во двор и присосался к кувшину. Адамово яблоко у него на шее так и заходило вверх-вниз. Потом он отер рот тыльной стороной ладони. У него-то небось слезы не выступили.

— Кстати, — сообщил папа, — там на холме мы повстречали парочку охотников на самолеты. Они глядели в эту сторону в бинокли.

— В белых шляпах? — поинтересовался дядя Сагамор.

— Угу, — подтвердил папа. — А у одного еще и золотой зуб. Видок у них самодовольный, только что не лопаются от спеси.

Дядя Сагамор важно кивнул:

— Шерифовы парни. Трудятся не покладая рук, вечно пекутся о лесных пожарах. Целыми днями следят, нет ли где дыма.

— И как, находят? — спросил папа.

— Ну, всякое бывает, — отозвался дядя Сагамор. — То пень от молнии загорится, то еще что. Но они вмиг заметят, ни за что не пропустят. Слетаются всем скопом, точно мухи на мед. — Он снова отпил из кувшина и хмыкнул. — На днях тут неподалеку загорелось старое бревно, и, представь себе, какой-то беспечный кретин позабыл рядом с ним двадцать, а то и все тридцать динамитных шашек. Видать, пни корчевал. Словом, едва вся эта орава вывалила из кустов, тут-то оно и рвануло. Будь я проклят, ежели они не расчистили мне добрый акр новой земли, спеша унести ноги. В жизни не видывал, чтобы так мчались сквозь кусты напролом. Папа тоже сделал еще глоток.

— Приятно, однако, знать, — заметил он, — что блюстители закона так бдительно охраняют твой покой.

— То-то и оно, — согласился дядя Сагамор. — Собственно говоря, они приедут сюда с минуты на минуту.

Ровнехонько в ту же секунду с вершины холма донесся грохот, словно кто-то проехал прямиком сквозь проволочные ворота, не удосужившись сперва их открыть. А потом мы увидели и саму машину. Она неслась вниз по склону, трясясь и подпрыгивая на ухабах, словно жокей на брыкалистой лошадке. Позади клубилась туча пыли, и автомобиль то и дело подлетал фута на три в воздух. Они явно спешили.

— Была у меня мыслишка взять и подправить маленько дорогу для этих парней, — сказал дядя Сагамор. — А то они просто бич для нас, налогоплательщиков. Поглядите только, как они бьют государственную машину на ухабах. — Он замолк и сокрушенно покачал головой. — Да вот только все недосуг, дел больно много.

С этими словами он спрятал кувшин за дверь, а вместо него вытащил тот, что стоял на полу.

— Сдается мне, ребята не откажутся пропустить по маленькой, — произнес он и сунул кувшин папе в руки, словно так и было. — Только я был бы с этим поосторожнее. Вдруг туда невзначай попала чуточка кретонового масла.

— Ясненько, — отозвался папа и, запрокинув голову, приложился к кувшину, но глотать почему-то не стал. Я спросил, что такое кротоновое масло. Они ничего не ответили, и я вспомнил, что дядя Сагамор не любит, когда ему задают вопросы.

Тут водитель ударил по тормозам, шины завизжали, и машина, проехав еще футов тридцать, остановилась под деревом. Дядя Сагамор вскинул голову, точно только что приметил гостей, забрал у папы кувшин и отставил его на пол, сбоку от себя, так чтоб спереди было не видно. Из машины и впрямь вылезли те двое, что караулили самолеты, и только направились было к нам, как вонища добралась и до них. Они принялись чихать и задыхаться, отплевываясь и разгоняя воздух шляпами, но не остановились. Вид у них был предовольный. Они все ухмылялись, словно с чем-то поздравляя друг друга.

Дядя Сагамор словно невзначай поправил прислоненный к стене дробовик, как бы проверяя, устойчиво ли он стоит.

— Заходите, присаживайтесь, парни, — пригласил он.

Они поднялись на крыльцо. Тот, что с золотым зубом, был долговязым и тощим, а носище почти как у дяди Сагамора, а подбородок длиннющий, как лошадиная морда. Волосы у него были какие-то маслянистые, коротко обстриженные по бокам, но длинные на макушке и прилизанные бриллиантином. Второй был тоже тощим, но не таким долговязым, с кудрявыми черными волосами и этакими задорными усиками, которые точно нарисованы фломастером на верхней губе. В придачу к усам он носил еще и баки.

Оба строили страх какие многозначительные мины.

— Уж не взыщите, что сломали вам ворота, — говорит золотозубый, обмахиваясь шляпой, — но мы спешили предостеречь вас, прежде чем вы выпьете слишком много этой колодезной воды. В округе, знаете ли, найдены возбудители тифа.

— Да неужто? — удивился дядя Сагамор. Они переглянулись с таким видом, словно вот-вот лопнут со смеху, несмотря на вонь.

— Разумеется, — подтвердил тот, что с усиками. — И представьте только, шериф как раз нынче утром и велел нам, принесите-ка, мол, ребятки, пробу воды из колодца Сагамора Нунана. Нельзя же, чтобы он свалился с тифом, никак нельзя.

Говоря это, он слегка подался вбок, чтобы видеть тот дядин кувшин. И глядел на него так, точно вспоминал какую-то презабавную шутку.

— Ну, сэр, это и впрямь любезно со стороны шерифа, — расцвел дядя Сагамор и повернулся к папе:

— Именно то, о чем я тебе сейчас толковал, Сэм. Ты вот привык иметь дело с толстопузыми политиками, которые только и знают, что просиживать штаны в судах, запустив обе руки в карман налогоплательщиков, но ничего не делают, чтобы заслужить эти деньги. Но подручные нашего шерифа — нет, они не такие. Ты только взгляни на них. Они на посту, из последних сил защищают бедного налогоплательщика, высматривают самолеты и лесные пожары, бдят, нет ли тифа. Они день-деньской следят в бинокль, как бы он не свалился с солнечным ударом, пока от восхода до заката трудится на своем поле, чтобы заплатить налоги и наполнить их кормушку. Как подумаешь о них, так гордость прям-таки распирает. Давайте, парни, валяйте: наберите ведро воды, а я покамест подыщу какой-нибудь старый кувшин.

— О, да мы не станем тебя утруждать, — с ухмылкой замахал руками золотозубый. — Возьмем лучше тот полнехонький кувшин, что ты припрятал у себя под боком. Этого более чем хватит для анализа Большого жюри.., да что это я? Отдела здравоохранения.

— Ах, этот? — недоуменно переспросил дядя Сагамор, вытаскивая кувшин. — Ну, парни, это ведь совсем и не вода.

— Не вода? — Видать, шерифовы парни такого не ожидали. Они изумленно переглянулись. — Ты только представь! Не вода.

— Ничего не попишешь, — вздохнул дядя Сагамор. — Это вроде как лекарство. Я вычитал его в журнале под заголовком “Что, вы ощутили старость в сорок лет?" А рядом картинка со смазливой девчонкой почти без одежки и написано, что ежели раскошелишься на это средство, то снова обретешь былой задор и станешь как новенький. Ну вот я и рассудил, что не грех попытать счастья.

— Да что ты говоришь? — развел руками золотозубый. — Неужели они его так прямо в кувшине и прислали, как самогон.., ой, о чем это я? Как воду?

— Ну, не совсем, — поправился дядя Сагамор. — Видите ли, вы готовите эту штуку сами. Они присылают порошок, не знаю, что уж они туда намешивают, а вы дома сами его разводите. Может, от него сейчас слегка и попахивает алкоголем, но пусть это вас не смущает. Просто у меня это нечем было развести, кроме какой-то старой микстуры Бесси.

— Ну слыханное ли дело! — говорит тот, что с усиками. — Слегка попахивает алкоголем. Кто бы мог подумать?

Золотозубый взял кувшин и сунул в него нос. Второй во все глаза уставился на него, — Как же, учуешь тут что-нибудь при этакой-то вонище, — проворчал золотозубый. — Но, клянусь дьяволом, мы знаем, что это за зелье.

— Говорю же вам, парни, обычное лекарство, — снова завел свое дядя Сагамор. — Не стоит таскать его в отдел здравоохранения. Там вас поднимут на смех.

— Кого надеешься обвести вокруг пальца? — спросил золотозубый. — Но для пущей уверенности…

Он запрокинул кувшин, сделал здоровенный глоток и начал отфыркиваться.

— Ну и как? — поинтересовался второй. Золотозубый выглядел Слегка озадаченным.

— А черт его знает. Достаточно крепко для самогона, что да, то да. Но какой-то чудной привкус. Ну-ка, а ты что скажешь?

Тот, что с усиками, вроде как заколебался малость.

— Ну ладно, в конце концов, он и сам это пил, — произнес он наконец и бесстрашно припал к кувшину. Теперь они были озадачены на пару.

— Видите, — заявил дядя Сагамор. — Говорил я вам. Обычное лекарство. Но вы, ребятки, возрастом не вышли его пить. Не хотите же, вернувшись в город, носиться за девчонками, что два петушка.

Золотозубый все пребывал в нерешительности.

— Ты меня не надуешь, — сказал он. — Уж я-то распознаю самогон, если его пробую. — Но, поразмыслив еще минуту, снова отпил из кувшина. — Ну, не знаю, — протянул он. — Глупо выйдет, если мы отвезем его в отдел, а там и впрямь окажется лекарство.

— Пора бы тебе уж поумнеть и не слушать россказни Сагамора Нунана, — оборвал его тот, что с усиками. — Ну-ка, дай мне еще глотнуть.

Он тоже отпил, но так и не пришел ни к какому выводу.

— Что ж, забирайте на здоровье, коли уж вам так втемяшилось, — пожал плечами дядя Сагамор. — Но вы, собственно, присаживайтесь. Отдохните маленько. Спешить некуда.

— Нет, мы уж поедем, — возразили они разом. — Мы ведь только за тем и приехали. Не хотелось бы, чтобы вы подцепили этот самый тиф.

Ну и повернулись уходить.

Дядя Сагамор с самым что ни на есть отсутствующим видом поднял дробовик, положил на колени и проверил патроны, просто так, ради интереса. Убедившись, что все в порядке, он принялся помахивать дулом из стороны в сторону. Ну, знаете, как оно бывает, когда нечем руки занять. К примеру, болтаешь себе по телефону, а сам чертишь ручкой какие-то каракули. Шерифовы люди как-то странно покосились на дядю. Тот, что с усиками, нервно облизал губы.

— Может, все же погодите малость? — снова предложил дядя Сагамор. — Ни к чему спешить по самой жаре.

Они остановились.

— Ну.., мы.., вообще-то… — замямлил золотозубый.

— От этого-то и идут все нынешние беды, — убежденно проговорил дядя Сагамор. — Людям просто некогда посидеть по-хорошему, по-соседски. Налетят как тать в ночи, спасут от тифа, а потом, не успеешь их как следует отблагодарить, а они уже унеслись спасать очередного горемыку-налогоплательщика, будто за ними черти гонятся. Нет, надо уметь расслабляться, проживешь дольше.

Шерифовы люди переглянулись, потом посмотрели на машину, словно она вдруг оказалась далеко-далеко от них и они сомневались, доберутся ли до нее по такому солнцепеку. Видать, решили, что лучше и не пробовать, и, не отводя взгляда от дяди Сагамора и дула ружья, поплелись обратно на крыльцо.

— Ну, думаю я, не так уж мы и торопимся, — сказал золотозубый.

— Вот и славненько, — просиял дядя Сагамор, вытаскивая из кармана старую плитку жевательного табака. Отерев ее о штаны, чтобы стряхнуть налипшие крошки, нитки и прочий мусор, он отхватил изрядный кусок и начал лениво пожевывать. — Кстати, хочу представить вас моим родичам, — продолжил он. — Это мой брат Сэм и его парнишка. Сэм занимается капиталовложениями в Нью-Йорке. Сэм, поздоровайся с шерифовыми ребятами. Этот вот длинный, с куриным салом в волосах — Бугер Ледбеттер, а второй, со смазливыми усиками, — Отис Сирс.

— Здорово, — сказал папа.

— Здорово, — сказал Бугер.

— Здорово, — сказал Отис.

На том разговор и увял. Мы сидели на крыльце и таращились друг на друга. Я сидел с одной стороны от дяди Сагамора, а папа с другой, а шерифовы люди — напротив нас на верхней ступеньке. Из ветвей доносилось все то же жуж-ж-ж-жание жука. Вскорости ветер снова подул в нашу сторону, и вонь стала просто невыносимой. Шерифовы парни принялись усердней обмахиваться шляпами.

— Да никак вам жарко, ребята? — поинтересовался дядя Сагамор.

— Ну не то чтобы жарко, — признался Бугер. — Просто этот запах… Временами становится немножечко чересчур.

— Запах? — удивился дядя Сагамор, переводя недоуменный взгляд с них на папу:

— Сэм, ты что-нибудь чувствуешь?

Папа перестал обмахиваться.

— Да нет вроде, — откликнулся он в тон дяде. — А какой именно запах?

Дядя Сагамор снова повернулся к Бугеру с Отисом:

— А вы, парни, уверены, что вам не мерещится? И откуда пахнет?

— Да сдается мне, что из тех корыт, — ответил Бугер.

— Уж не намекаешь ли на мою дубильню? — осведомился он.

— Ну.., гм… — замялся Бугер, поглядывая на дуло дробовика. — Мне показалось было, что оттуда исходит какой-то запах, но, может быть, я и ошибся.

— Вот ведь какая смешная штука, — говорит дядя Сагамор. — А я-то ничего и не замечал. Но спасибо, что сказали. Я как раз припомнил, что надо бы вытащить парочку шкур на просушку. Они мокнут вот уж девять дней кряду, пора и честь знать. С вашего позволения, я на минуточку отлучусь.

Зажав дробовик под мышкой, он поднялся, слез с крыльца, крюком выудил из последнего корыта облезлую коровью шкуру и, расправив, повесил на веревку, а потом принялся за следующую. Со шкур наземь потекла коричневая жижа.

И без того уже воняло нестерпимо, но теперь, когда дядя развесил кругом свои шкуры, от смрада просто спасу не стало. Они висели в каких-нибудь десяти — двенадцати футах, и при каждом новом порыве обдувавшего их ветерка глаза у меня наполнялись слезами, а в горле першило.

Бугеру и Отису явно поплохело. Сперва они старались дышать медленно и осторожно, непрерывно обмахиваясь, а потом, поглядевши на дядю, бросили обмахиваться и попытались вообще лишний раз не вдыхать.

Вернувшись, дядя сел на крыльцо, привалился спиной к косяку и положил ружье поперек колен. Он словно бы и не замечал никакого запаха.

— Мне просто захотелось показать вам мою дубильню, — пояснил он. — Будучи, так сказать, в правительстве, вы небось интересуетесь новыми производствами и всякими такими вещами. Я имею в виду разные способы, какими простой человек гнет спину, чтобы заработать денег на налоги. Ведь когда на горбу у тебя сидит столько разъевшихся политиканов, которые только и ждут, пока ты наскребешь монетку-другую им на поживу, чтобы они могли как сыр в масле кататься, поневоле приходится придумывать не одно, так другое. А порой такая тоска берет, что впору самому офис открывать. Вот я и надумал завести побочное кожевенное дельце.

— Что ж, неплохая идея, — выдавил Отис, отирая пот с лица. Дядя Сагамор кивнул:

— Точно. Так, может, и удастся, перебиваясь с хлеба на воду, раз в год выбираться на ярмарку в город, чтобы разжиться парой долларов, дотянуть до нового урожая, и так из года в год. Лишь бы никому из этих жирных мошенников не приходилось пускаться на всякие отчаянные поступки вроде устройства на работу. Нет, не дай Бог. Ведь если русские только услышат, что здесь у нас дела так плохи, что даже политики взялись за работу, они тут же нападут на нас, помяните мой слова.

— Да, пожалуй, верно, — произнес Отис таким тоном, словно вовсе так не думал, но считал своим долгом сказать что-нибудь из вежливости.

Беседа снова зачахла на корню, и мы продолжали сидеть друг против друга. Вдали, на холмах, качалось знойное марево, а снизу, от дяди Финли, доносился стук молотка.

— Он что, так весь день и долбит? — спросил папа, мотнув головой в ту сторону.

Дядя Сагамор сложил губы трубочкой и выпустил струю пережеванного табака. Она пронеслась точь-в-точь промеж Бугера и Отиса и шмякнулась во дворе.

— Угу, — подтвердил он. — Кроме только тех случаев, когда у него кончаются доски. Теперь, как он все свои сбережения угрохал, дела у него идут помедленнее, но ничего, он пробавляется тем, что стащит где-нибудь по соседству.

Мы все разом поглядели на дядю Финли.

— Так что он все-таки строит? — полюбопытствовал папа.

— Ковчег, — пояснил дядя Сагамор.

— Ковчег?

Дядя Сагамор кивнул:

— Верно. Он тут решил, что вот-вот пойдет дождь как из ведра и все зальет. И тогда он, Финли, поплывет, точно жук на дубовой щепке, а мы все, жалкие грешники, потопнем. Некоторое время он подумывал о том, чтобы захватить с собой и Бесси, она ему как-никак сестра, но когда она устроила такую бучу по поводу туалетов, он заявил, будто советовался с Видением, и Видение сказало ему: черт с ней, пусть тонет со всеми прочими.

— А что еще за Видение? — спросил папа. Мне уже, право, хотелось, чтобы он бросил свои расспросы и мы бы все могли уйти с крыльца куда-нибудь подальше от этой вони. Но папе, как назло, приспичило послушать о дяде Финли, а дяде Сагамору приспичило держать нас всех на этом гнусном крыльце. Так что я опять промолчал. Одному Зигу Фриду было хорошо. Ушел на холм и полеживал себе в кустиках.

Ну, пожалуй, не одному ему. Дядя Сагамор тоже, судя по всему, чувствовал себя вполне уютно. Он привольно развалился, почесывая одну ногу большим пальцем другой ноги и перекатывая ком табака за щекой.

— Видение? — протянул он. — О, Финли видел его как-то ночью, года четыре назад, насколько я припоминаю. Мы с Бесси спали в передней комнате, когда он вдруг влетел как угорелый, в одной ночной рубашке, и принялся вопить, будто Видение сказало ему, что нельзя терять времени, потому что в любой момент может настать конец света. Вот он и помчался на задний двор с гвоздодером в руках и принялся отдирать доски от курятника, чтобы построить этот самый ковчег. Было всего два часа ночи, и тут начался форменный дурдом: куры кудахтают и пытаются понять, что происходит, а Бесси во всю глотку орет на Финли, чтобы тот отправлялся в постель. Я совершенно не выспался.

Глава 4

— И с тех самых пор он так и строит? — ахнул папа.

— То да, то нет, — ответил дядя Сагамор. — Смотря как у него с досками. Изничтожив курятник и сарай, где я держал грузовик, он принялся отдирать доски от дома, но нам все-таки удалось отговорить его от этой затеи. Тогда он начал слоняться по соседям, высматривая, где какая доска плохо прибита. Он столько раз разбирал свинарник Марвина Джимерсона, что Марвин наконец разжился судебным ордером и заявил, что ежели Финли еще хоть пальцем коснется его свинарника, то он заявится сюда и сам всадит заряд соли Финли прямо в зад, и плевать ему, проповедник Финли или нет. А ведь Финли самолично крестил мисс Джимерсон. Да и то сказать, бедняжка после того крещения слегла с воспалением легких. Папа глянул вниз.

— Малость хлипковато для ковчега, а? — заметил он. — Местами просто насквозь просвечивает.

— А, ты про дыры-то, — усмехнулся дядя Сагамор. — Так это отдушины в дверях от уборной. Если я не сбился со счета, он уже семь туалетов распотрошил. Каждый раз, когда Бесси соберется от меня уходить, он первым делом хватает гвоздодер и, не успеет она скрыться из виду, мчится разбирать уборную по досочкам. Ну, а как Бесси перестает дуться и возвращается домой, мне приходится строить новую.

— Бесси уходит от тебя? — остолбенел папа. — Так она и сейчас ушла?

— Ну да, — преспокойно подтвердил дядя. — Умотала неделю назад, аккурат в прошлую субботу. Вернется через двенадцать дней. Последние пару лет она завсегда возвращается через три недели. А прежде ей хватало десяти дней.

— А чего так? — поинтересовался папа. Дядя Сагамор снова поскреб одну ногу об другую и сложил губы трубочкой, словно собирался сплюнуть табачную жижу. Бугер и Отис, не спускавшие с него глаз, качнулись в разные стороны, как раздвижные двери. Но он, видимо, передумал, так что они поуспокоились малость, и вот тут-то он и плюнул. Как они дернулись, вот потеха!

— Да как-то так оно выходит, — пожал плечами дядя Сагамор. — Время от времени, примерно раз в два года, Бесси вожжа попадает под хвост, и она начинает с воплями носиться по всему дому. Мол, такой я разэдакий, и чаша ее терпения переполнена, и ноги ее больше не будет в этом доме, и с таким, как я, и святая бы не выдержала. Весь сыр-бор начинается обычно с какого-нибудь сущего пустяка, ну, к примеру, ног я не помыл, но она раздувает это в целую трагедию, и заявляет, что покидает меня навсегда. Словом, она собирает саквояж, берет деньги, вырученные за продажу яиц, и пешком отправляется вниз к Джимерсонам, у которых есть телефон. Оттуда по телефону звонит Баду Уоткинсу, который водит такси в городе. Бад приезжает за ней и везет в Гленкоув к кузине Виоле — той, что вышла замуж за Вирджила Тэлли.

Ну, не знаю, помнишь ли ты кузину Виолу, но ты, верно, толком никогда ее и не видел. Вся такая деликатная и утонченная, вот только в животе у нее сильно бурчит. И всякий раз, как буркнет, она прижимает три пальца ко рту и бормочет: “Ах, извините”. Кажется, уж от одного этого впору на стенку лезть, так она в придачу еще и желчный камень заполучила.

— Желчный камень? — переспросил папа.

— Именно, — кивнул дядя Сагамор. — У нее вырезали эту штуку не то шесть, не то восемь лет назад. И остолоп-доктор не придумал ничего лучшего, чем сказать ей, что за всю свою практику не видывал такого огроменного желчного камня и что он разве только жирафу впору. Виола так возомнила о себе, что принесла его домой, поместила в маленьком бочоночке на каминной полке и взяла в обыкновение показывать всем и каждому. Вирджил говорит, что как-то раз перед их домом завяз автомобиль и людям в нем было некуда деться. Так она толковала о своем желчном камне ровно тринадцать часов и двадцать минут без передыху. В результате водитель отдал Вирджилу ключ от машины и пообещал вернуться летом, когда дорога просохнет. Соседи лучше сделают крюк, чем рискнут попасться Виоле в лапы, а ей, бедняжке, и поговорить не с кем. Так что когда Бесси уходит от меня и гостит у Виолы, та прямо-таки расцветает и полностью переключается на нее. И если Бесси очень уж зла на меня, то в силах выдержать целых десять дней.

Дядя Сагамор примолк и покосился на Бугера и Отиса. Те беспрестанно ерзали по ступеньке, словно никак не могли удобно устроиться.

— Я вам, ребята, еще не очень надоел своими байками? — вежливо осведомился дядя.

— Да нет, — помотал головой Бугер. — Просто.., то есть…

Выглядел он как-то чудно. Бледный и весь в поту. Лицо стало как мел, а со лба прямо градом текло. И Отис то же самое. Похоже, дело тут было не в запахе, потому что они больше не обмахивались. Но вели они себя как-то беспокойно.

— Очень бы не хотелось утомить вас, — пояснил дядя Сагамор. — Особенно после того, как вы так благородно приехали сюда спасать нас от этого самого тифа.

— А как вышло, что Бесси теперь стала возвращаться только через три недели? — продолжал расспрашивать папа. — Неужто Виола начала выдыхаться?

— Ox, — отмахнулся дядя Сагамор, выпустив струю табачной жижи и вытерев рот тыльной стороной ладони. — Нет, конечно. Дело было так. Пару лет назад Вирджил собрал весьма недурственный урожай хлопка, и они подсчитали, что останутся лишние деньжата даже после всех закупок. Но не успел Вирджил выбраться в город и купить очередной подержанный “бьюик”, как Виола улизнула в больницу и накупила себе всевозможных снадобий и микстур ни много ни мало как на добрых четыреста долларов. Не знаю, правда, когда уж она успевает их пить, ведь она рот не закрывает ни на минуту с тех самых пор, как они с Вирджилом поженились. А с него, бедолаги, что и спрашивать. Всегда так бывает: уж как бы парень ни был крут, но сладить с женой, которая без умолку трещит про свой желчный камень, нипочем не сумеет.

Но в общем-то, я считаю. Виола промаха не дала. За четыре сотни долларов ей отвалили уйму снадобий, хватит на всю жизнь, даже если Вирджил больше никогда не соберет такого хорошего урожая. Так что говорить меньше она не стала, зато у нее появилось больше тем для разговора. Вот Бесси и остается у нее теперь на три недели, потому что заряда у Виолы хватает ровнехонько на двадцать один день, а потом она начинает повторяться.

Дядя Сагамор снова остановился. Теперь уж всякому было видно, что с Отисом и Бугером что-то неладно. Лица у них все белели, капли пота на лбу становились все крупнее, а глаза сделались большими и выпученными, как будто у них что-то болело.

Дядя Сагамор поворотился к папе:

— Ну, мистер, ей-богу, как начну язык чесать, ничем меня не остановить. Кстати, я тут припоминаю, что Билли меня о чем-то спросил, а мне все недосуг было ответить. Так что ты спрашивал?

Ну, я ничего такого и не помнил, но это было не важно. Я уже достаточно изучил дядю Сагамора, чтобы понять, что он вовсе и не ко мне обращается. Вот я и промолчал, так оно безопаснее.

— Хммм, — промычал папа. — Вроде бы он спрашивал тебя о какой-то штуковине.

— Ну конечно! — хлопнул себя по лбу дядя Сагамор. — Теперь я припоминаю. Его интересовало, что такое кротоновое масло. Может, вы и удивитесь, с чего это он задал такой глупый вопрос…

Бугер с Отисом так уставились на него, что у них чуть глаза из глазниц не повыскакивали.

— Кротоновое масло?! — как завопит Бугер.

— Кротоновое масло?! — еще громче взвыл Отис.

— Дети ведь всегда задают чертову уйму вопросов, — пояснил дядя Сагамор. — Причем без всякого смысла.

С этими словами он вытащил из кармана комбинезона большущий красный носовой платок и протер им плешь на макушке. Из складок платка посыпался какой-то черный порошок. Дядя Сагамор в задумчивости поглядел на него.

— И какого дьявола у меня в кармане оказался черный перец? — пробормотал он себе под нос. — Ах, ну да, я ведь просыпал его за завтраком. А-а-апчхи!

Несколько крупинок перца попало мне в нос, и я чихнул. Следом чихнул и папа, а потом снова дядя Сагамор.

Только Бугер с Отисом не чихали. Ну и забавно же они себя вели, скажу я вам. Глаза у них становились все шире и шире, а взгляд все затравленней и затравленней. Оба они зажали пальцами нос и старались дышать только ртом — но как-то медленно и с натугой. А как набрали полную грудь воздуха, так дело у них и вовсе застопорилось, словно они совсем дышать разучились. Они зажимали носы уже обеими руками и пытались выдыхать маленькими порциями.

— А-а-а… — начал один из них, словно собираясь чихнуть, но поспешно плотнее зажал нос и рот и сумел-таки удержаться. Зато лицо у него аж все побагровело, а по лбу пот тек ручьем. Только ему слегка полегчало, как тут со вторым случилась ровно та же история.

Дядя Сагамор снова чихнул.

— Черт подери этот перец, — ругнулся он и принялся вовсю махать платком. Только ничегошеньки этим не добился, разве что снова взвихрил тот слой, что успел уже осесть на пол. Бугер и Отис крепче ухватились за носы. Дядя Сагамор перекатил табак за другую щеку.

— Так на чем это я остановился? — продолжил он. — Ах да, на этих самых туалетах. Так вот, Бесси уж такую бучу подняла, когда Финли распатронил несколько штук, но это ни к чему не привело, окромя того, что ее вычеркнули из списка пассажиров. Я уже упоминал, как Финли со своим Видением ее забаллотировали.

Так что теперь всякий раз, как Бесси по горло насытится общением с кузиной Виолой и надумает возвращаться домой, она первым делом отправляется прямиком в “Лесозаготовительную компанию Э.М. Стаггерса” и заказывает досок на новую уборную. Она уж столько раз проделывала эту процедуру, что им больше ничего и считать не надо, все и так расписано, вплоть до последнего десятицентового гвоздя. Так что они просто загружают все в грузовик, и Бесси вместе с ним едет обратно.

Я, признаться, уже не слушал дядю Сагамора, а во все глаза смотрел на Бугера и Отиса. Они по-прежнему зажимали рот и нос, точно боялись, что если хоть разок чихнут, то непременно умрут от воспаления легких. Взгляд у них был все такой же затравленный, и они переводили его то на дядю Сагамора с его дробовиком, то на свою машину — страстно, но так уныло, словно ее отделяла от них добрая тысяча миль. И все никак не могли угомониться, а так и ерзали по ступеньке, но — странное дело — каждый раз чуть-чуть, а отодвигались назад. Вот они переползли с верхней ступеньки на среднюю, потом на нижнюю, а потом и вовсе поднялись на ноги, попереминались с минуту возле крыльца и начали бочком-бочком продвигаться к машине, словно окончательно утратили интерес к болтовне дяди Сагамора.

Начали-то они медленно, но на глазах набрали обороты и во всю прыть помчались к машине. Я даже не успел заметить, как они открывают дверцы, а они уже оказались внутри. И стоило им упасть на сиденье, как автомобиль рванул с места, резко развернулся, так что шины аж заскрежетали, и с дикой скоростью понесся по дороге в сторону ворот.

Дядя Сагамор глянул им вслед и выпустил очередную струю пережеванного табака.

— Черт возьми! — протянул он. — Верно, я их до смерти утомил своими россказнями.

Тут машина попала в очередную выбоину на дороге и подлетела в воздух фута этак на три. Похоже, Бугер с Отисом рванули тормоза, пока она еще не успела вновь коснуться земли, потому что, опустившись, автомобиль так и зарылся носом в землю, а потом его занесло и развернуло поперек дороги.

Дверцы распахнулись, Бугер с Отисом выскочили оттуда и стремглав побежали к деревьям, словно две скаковые лошадки, выпущенные из стартовых ворот. Бугеру пришлось огибать машину, поэтому сперва он вроде как дал Отису фору, но стоило ему вырваться на финишную прямую, как он взял такой темп, что мигом нагнал Отиса. Тот, правда, сделал было попытку снова отвоевать лидерство, но ничего не вышло. Бугер опередил его и добрался до финиша с отрывом на целых полтора корпуса. Оба они скрылись в зарослях.

Дядя Сагамор в очередной раз поскреб ногу.

— Надеюсь, парни не подцепили этот самый тиф, — сказал он, поднимая с пола кувшин, который они так и забыли взять на анализ.

Он неспешно поставил кувшин за дверь и заменил его первым. Они с папой по очереди отпили оттуда.

Дядя Сагамор отставил дробовик к стене и потянулся.

— А знаешь, — заключил он, — из этой штуки могло бы таки выйти неплохое лекарство. Если и не поможет с девчонками, то уж точно так отвлечет, что тебе и самому не до них станет.

* * *

Ну, а после того, как Бугер с Отисом наконец вышли из-за деревьев, сели в машину и уехали восвояси, дядя Сагамор выкатил из сарая свой грузовичок. Они с папой погрузили туда корыта со шкурами и отвезли их в лесок за кукурузным полем.

— Думаю, хватит им уже жариться на солнце, — заявил дядя. — Это кожевенное дело страх какое муторное. Только и следи, чтоб они мокли правильно, сперва на солнце, а потом в теньке.

Я все никак не мог понять, почему бы с самого начала не поставить их жариться где-нибудь подальше, но не стал удивляться вслух. Похоже, мне тут с вопросами не развернуться.

Дядя Сагамор с папой обговорили, не остаться ли нам тут на все лето, и дядя сказал, что это будет просто здорово, только нам придется самим заботиться о провизии. А то он был так поглощен возней со шкурами, что весной начисто забыл разбить огород, а как переставил сюда лоханки, так и куры бросили нестись.

— Ну разумеется, — просиял папа. — Мы прям сейчас и съездим в город разжиться продуктами.

Так что мы отцепили наш трейлер, оставили его под деревом, а сами поехали обратно. Когда мы проезжали мимо дома мистера Джимерсона, он беззаботно валялся на крыльце перед домом и с улыбкой помахал нам рукой.

— Судя по всему, на этот раз они не сбили его поросенка, — заметил папа.

— Как ты думаешь, а почему они все время стараются спасти от чего-нибудь дядю Сагамора? — спросил я.

— Он прославленный налогоплательщик, — ответил папа. — И потом, думаю, он им просто нравится.

Примерно мили через две грунтовка выводила на большую дорогу. Но не доезжая одного поворота дотуда, папа вдруг нажал на тормоз и остановился. Прямо посреди дороги стоял большой, сверкающий серебряно-голубой жилой трейлер.

Папа поглядел на него. В общем-то, конечно, ничего особенного, но, согласитесь, странно повстречать этакий шикарный трейлер в таком неподходящем месте. Ведь грунтовка вела всего лишь к нескольким захудалым фермам, вроде фермы дяди Сагамора, что стояли вдоль глубокой лощины. А в автомобиле, который тянул трейлер, никого не было.

— Наверное, они заблудились, — произнес папа.

Мы вылезли из машины и обошли вокруг трейлера. Дверь была заперта, а занавески на окнах спущены. Не слышалось ни единого звука. Здесь, среди соснового леса, царили тишина и покой, лишь изредка раздавался рев машины, проносившейся по шоссе за поворотом.

Ну просто чудеса в решете. На вид и с автомобилем, и с трейлером все было в полном порядке. Они не увязли в песке, не прокололи шины. Складывалось такое впечатление, будто кто-то попросту поставил их здесь, а сам взял да и ушел. Мы только диву давались.

А потом мы увидели мужчину.

Он стоял как раз на повороте, но только на обочине, под деревьями, вот мы его сразу и не углядели. Тем более что стоял он спиной к нам и тихо-претихо, высматривая что-то на шоссе.

— Верно, ждет кого-то, — предположил папа. И вдруг тот тип обернулся и увидел, что мы стоим возле трейлера. Он так и подпрыгнул и бегом помчался к нам. Несмотря на жару, он вырядился в двубортный фланелевый пиджак, панаму и коричневые с белым башмаки. На бегу он то и дело оглядывался.

— Какого дьявола вы тут вынюхиваете? — заоралон на папу, едва подбежал на расстояние окрика.

Папа небрежно прислонился к нашей машине.

— Да мы, собственно, просто проезжали мимо, — говорит он, — вот и подумали, что, может, у вас какая-нибудь неисправность или еще что в этом роде.

Мужчина внимательно посмотрел на нас. Папа был одет так, как всегда одевается на скачки, — в джинсы, обшарпанные ковбойские ботинки и соломенное сомбреро. Он говорит, что это придает его клиентам (как он их называет) уверенность в том, что человек, к которому они обратились, связан с Большой Игрой. Так он и получил свое деловое имя “Нунан — Знаток Лошадей”, которое печатает в заголовках рекламок. Словом, когда тот тип оглядел нас с головы до ног, он, похоже, тоже ощутил эту самую уверенность и вроде как малость поостыл.

— О, — сказал он. — Да нет. Никаких неполадок. Я просто остановился остудить мотор.

Он зажег сигарету и продолжал оглядывать нас, словно что-то прикидывая. Он был изрядно смуглый, с холодными голубыми глазами и жидкими черными усиками. Из-под панамы выбивались пряди темных волос. Видно было, что он весь изжарился в своем двубортном пиджаке, да и вообще этот пиджак выглядел донельзя нелепо посреди соснового леса. Левую руку он держал как-то неуклюже, чуть-чуть оттопыривая, а когда зажигал сигарету, полы пиджака наверху слегка разошлись, и я заметил там узкую кожаную полоску поперек груди. Наверное, рассудил я, он носит какой-то корсет. Должно быть, переболел полиомиелитом.

— Вы живете поблизости? — поинтересовался он.

Папа кивнул:

— Чуть дальше по дороге. Мы с братом Сагамором владеем большой хлопковой плантацией. А вы собираетесь навестить кого-то в наших краях? Должно быть, родственников?

Глаза мужчины сузились, точно он напряженно что-то обдумывал.

— Не совсем, — покачал он головой. — Сказать вам правду, я подыскиваю, где бы остановиться на несколько месяцев. Какое-нибудь тихое местечко вдали от наезженных дорог, где не будут тревожить назойливые туристы.

Я подметил, что и папа в свою очередь начал лихорадочно соображать.

— Вы имеете в виду этакий укромный уголок? Где вы сможете спокойно загорать, а то и рыбачить, и где вас никто не потревожит?

— Именно, — подтвердил мужчина. — И вы знаете подобный уголок?

— Ну, точно не скажу, — протянул папа словно бы в нерешительности. — Возможно, мы с братом Сагамором и сможем сдать вам в аренду место для лагеря. У нас там есть озеро, полно деревьев, но туда трудновато добраться, вот никто к нам и не забредает.

Лицо этого типа просветлело.

— Звучит заманчиво, — произнес он.

— И никакого тебе движения, — добавил папа. — Тупик. А вы один?

— Ну, не совсем, — сказал незнакомец. Я заметил, что все время разговора он то и дело оборачивался через плечо — следил за поворотом. — Со мной моя племянница.

— Племянница? — переспросил папа. Мужчина кивнул.

— Но давайте-ка отойдем с солнцепека, — предложил он, и мы вслед за ним сошли с обочины и уселись в тени сосны сбоку от фургона. Причем сам он умудрился сесть так, чтобы держать дорогу в поле зрения.

В последний раз затянувшись сигаретой, он отшвырнул ее прочь и указал на трейлер.

— Наверное, мне следует представиться. Доктор Северанс. Специалист по нервным расстройствам и анемии. Со мной моя племянница, мисс Харрингтон. Именно ради нее я и подыскиваю уединенное место для лагеря. Бедняжка больна и находится под моим попечением. Она нуждается в длительном отдыхе на лоне природы и вдали от шумного общества.

— Ясно, — кивнул папа.

— Сами понимаете, — продолжал доктор Северанс, — я сообщу вам кое-что строго конфиденциально. Мисс Харрингтон происходит из очень старой и очень богатой новоорлеанской семьи. Она деликатная и крайне чувствительная девушка со слабым здоровьем, ей предписан абсолютный покой и тишина. Этой весной ее жених погиб в автомобильной катастрофе, и с ней приключился нервный срыв, перешедший в редкую форму анемии. Лучшие специалисты Соединенных Штатов и Европы сочли ее безнадежной, так что я вынужден был передать свою нью-йоркскую практику ассистентам и сам заняться этим случаем. За всю историю медицины было зарегистрировано всего три случая этой редкой формы анемии, и она считается неизлечимой, но мне довелось прочесть одну статью фон Хофбрау, австрийского специалиста в области анемии… — Тут он внезапно замолчал и помотал головой. — Думаю, не стоит надоедать вам всеми этими медицинскими тонкостями. Суть в том, что мисс Харрингтон необходимо полнейшее уединение, вдоволь свежих овощей и яиц, чистый воздух и — никаких родственников и репортеров. Так что если вы считаете, будто ваша плантация удовлетворяет всем этим условиям…

— Еще бы, — приосанился папа. — Наша ферма — именно то, что вам нужно. Там прямо-таки уйма свежих овощей и яиц и абсолютный покой. Что же до цены…

Доктор Северанс махнул рукой:

— Любая. Любая в пределах разумного. Папа окинул взглядом сперва его костюм, а потом машину и трейлер.

— Скажем, пять.., то есть шестьдесят долларов в месяц?

— Вполне подходит, — тут же согласился доктор Северанс и похлопал по карману. — Подождите минутку, я только достану новую пачку сигарет из машины.

Он повернулся и скрылся за трейлером. Папа сокрушенно покачал головой и поглядел на меня.

— В этом-то вся и загвоздка, — пробормотал он. — Отойди от дел хоть на недельку, и тут же начинаешь терять хватку и уже не можешь с первого взгляда определить, на сколько потянет клиент.

Доктор Северанс вернулся, на ходу вскрывая пачку сигарет.

— Вы, разумеется, понимаете, — уточнил папа, — что это за одного человека. А поскольку вас двое, то выходит сто двадцать долларов.

— Хм, — хмыкнул доктор Северанс, снова покосившись на папины джинсы и соломенное сомбреро, но потом пожал плечами. — Что ж, идет. Если, конечно, место именно такое, как вы говорите.

Папа начал было что-то отвечать, но замер, разинув рот.

Дверь трейлера приоткрылась, и на пороге появилась девушка, высокая, черноволосая, с ярко-красными губами и голубыми глазищами. Одежды, считай, на ней не было вовсе — только крошечные белые шортики и малюсенькая кофточка типа широкой ленты с застежкой сзади. Да и шортики ни капельки не закрывали ее длинные ноги.

Волосы у нее чуть растрепались, словно она только что встала, а в руке она держала длинную сигарету. Вся она была просто прелесть.

Грудь у нее оказалась почти такая же пышная, как у благотворительных дам, только, разумеется, эта девушка была куда моложе. И вообще, вся она почему-то напоминала свежий сочный персик, так туго обтягивали ее шортики и эта кофточка на груди и такая она была вся розовенькая и гладенькая.

— Пресвятая Дева, — пробормотал папа тихонько, словно говоря сам с собой.

Девушка оглядела нас с ног до головы и повернулась к доктору Северансу:

— Что это за сельский сход? Доктор Северанс кивнул на нее.

— Моя племянница, мисс Харрингтон, — представил он. — Познакомься с мистером.., м-м-м…

Папа вроде как встряхнулся, словно выходя из транса.

— Ах да, — спохватился он. — Нунан, леди. Сэм Нунан.

Мисс Харрингтон помахала ему сигаретой.

— Привет, папочка, — пропела она. — Подбери язык. Рубашку заслюнявишь.

Глава 5

Взгляд доктора Северанса посуровел.

— Памела, — отчеканил он. — Я же, кажется, велел тебе оставаться в фургоне. Помни о своей анемии.

— Расслабься, — отмахнулась мисс Харрингтон. — Там чертовски жарко.

Она уселась в дверях, затянулась сигаретой, выпустила облачко дыма и поглядела на свои ноги, а потом на папу.

— В чем дело, Зики? Я тебя обидела?

— Да что вы, — запротестовал папа. — Вовсе нет. Просто на мгновение мне ваше лицо показалось знакомым.

— С чего бы? — удивилась мисс Харрингтон.

— Мне было так жаль услышать о вашей анемии, — заверил папа.

— Как мило с вашей стороны. Тут вмешался доктор Северанс:

— Харрингтон самого худшего типа. Она никак не проявляется внешне. Оттого-то ее так трудно диагностировать и лечить. Признайтесь, ведь глядя на эту девушку, вы бы ни за что не подумали, что она чем-то больна?

— Да, пожалуй, — согласился папа.

— Послушай, — мисс Харрингтон повернулась к доктору, — а при чем тут этот селянин? Мы его усыновить собираемся, или как? Скажи ему, пусть катится колбаской, и поехали отсюда к чертовой бабушке.

— Придержи язык, — велел доктор Севе-ране. — Мистер Нунан собирается сдать нам место для лагеря на его ферме.

Мисс Харрингтон зевнула:

— Ну вот и ладненько.

— Тебе ведь нужны тишина и покой, не говоря уж о свежих овощах и фруктах.

— Всю жизнь мечтала. Папа поднялся.

— Мы собирались съездить в город закупить кое-какие продукты, — сообщил он. — Это не займет много времени, так что вы просто подождите, а на обратном пути мы покажем вам дорогу на ферму.

Доктор Северанс проводил нас до машины и, когда мы уселись, заговорщически наклонился к окну.

— Мне кажется, — сказал он папе, — будет неплохо, если вы не станете в городе особо распространяться о мисс Харрингтон. Лучше вообще никому не говорить. Сами знаете, как быстро разлетаются слухи, а я не хочу, чтобы ей досаждали толпы бестактных репортеришек.

— И словом не обмолвимся, — пообещал папа, повернул ключ зажигания и вдруг поинтересовался:

— Послушайте, а эта анемия не заразна?

Доктор Северанс покачал головой:

— Нет. Она практически не передается. Единственный способ, каким вы можете заразиться, это если вступите в уж очень тесный контакт с больной. — Он умолк и выразительно поглядел папе в лицо. — Но ведь у вас, конечно, хватит здравого смысла не делать ничего столь безумного.

— Особенно теперь, когда вы все так любезно прояснили, — подтвердил папа.

Мы выехали за поворот и очутились на шоссе. До города оставалось всего пять миль. Папа как-то странно притих. За всю дорогу я ничего от него не услышал, разве что один раз он воскликнул: “Бог ты мой!” — да и то обращался вовсе даже и не ко мне.

— Мисс Харрингтон такая славная, — говорю я ему. — Как ты думаешь, она не из благотворительности?

— Уж это точно, — отозвался папа.

— Я тоже так думаю, — облегченно вздохнул я. — Но грудь у нее точь-в-точь как у благотворительных дам.

Похоже, папа меня и не слышал. Он крепко вцепился в руль и остекленевшим взором глядел на дорогу.

— Бог ты мой, — снова пробормотал он. Машина вдруг так вильнула, что едва не угодила в кювет. Папа с трудом ее выровнял.

— Нечего тебе болтать про грудь мисс Харрингтон, — вдруг ни с того ни с сего напустился он на меня. — Бедняжка больна. У нее анемия.

— А это скверная штука, па?

— Ну, — говорит он, — судя по всему, ей это не очень повредило, но, верно, штука и впрямь скверная, если из-за нее приходится есть овощи.

Мы въехали в город — славненький такой крошечный городишко со зданием суда на площади, окруженной развесистыми деревьями. Припарковавшись на площади, мы отправились в бакалейную лавку. Папа взял восемь фунтов копченой колбасы, шесть буханок хлеба, пару ящиков пива и сигарет в придачу. Я спросил, нельзя ли купить мне шоколадку, а он сказал, нет, это вредно для зубов, но потом сдался и все же купил.

Мы вышли, уселись в машину и уже собрались было уезжать, как вдруг папа как хлопнет себя по лбу.

— Чуть не забыл! — говорит он. — У нас кончился свиной жир. Надо же на чем-то жарить колбасу.

Он снова скрылся в лавке, а я остался сидеть в машине, дожевывая шоколадку и глазея по сторонам. И тут я заметил большую машину. В ней сидели люди в панамах и двубортных фланелевых пиджаках — точь-в-точь как у доктора Северанса. Их было трое, и номер у машины тоже был луизианский, как у него. Машина еле плелась, а люди в ней просто прилипли к окнам, внимательно разглядывая тротуары и прочие автомобили.

Так они объехали вокруг площади и через несколько минут снова оказались рядом с нами.

Как раз впереди нас оставалось свободное место для парковки, и они втиснулись туда, вылезли и плотной группой направились в ресторан по соседству с бакалейной лавкой, по дороге вглядываясь в каждого встречного. Я обратил внимание, что левые руки у них так же забавно оттопырены, как у доктора Северанса.

Тут из бакалейной лавки появился папа с жестянкой жира в руках. Он едва не столкнулся с ними, но успел остановиться и так и застыл на месте, уставившись прямо на них.

Один из этой троицы, тот, что был ближе к папе, чуть повернул голову и процедил уголком рта:

— Ищешь кого-то, Джек?

— Нет-нет, никого, — торопливо ответил папа и заспешил к машине. Мы стрелой сорвались с места, а та троица зашла в кафе.

— А они чем-то напоминают доктора Северанса, тебе, не кажется? — спросил я у папы, когда мы выехали из города.

— Пожалуй, — согласился он. — Должно быть, съехались на конгресс.

Доктор Северанс ждал нас за тем же поворотом. Мисс Харрингтон видно не было — верно, сидела в трейлере. Папа сказал доктору ехать за нами, и мы тронулись в путь.

До фермы было всего каких-нибудь две мили, а большая машина без труда волокла трейлер по песку, так что вскорости мы добрались до проволочных ворот и покатили вниз по склону к дому дяди Сагамора. Не доезжая около сотни ярдов, папа остановился на небольшой прогалинке среди высоких деревьев, откуда открывался вид на озеро, и жестом пригласил доктора Северанса выходить.

— Ну и как, впечатляет? — осведомился папа. Доктор Северанс поглядел сперва вниз, а потом вверх по склону, в сторону грунтовки и ворот. Но их видно не было, деревья мешали.

— Хм, — говорит он. — Кажется, все в порядке.

Он вытащил из бумажника деньги и протянул папе.

— Задаток за месяц, — пояснил он. — Но я вот что думаю. Быть может, лучше вам не рассказывать никому про нас. Я имею в виду — соседям. А то вдруг в вашем округе действуют какие-то правила против прицепов и туристов.

— И то верно, — кивнул папа. — Я, признаться, об этом не подумал. Мы никому и слова не скажем.

Из дома вышел дядя Сагамор, поглядел на нас и направился вверх по склону выяснить, что происходит, как вдруг раздался дикий рев мотора. Судя по звуку, машина на всех парах неслась к ферме. Через миг она уже вылетела из-за деревьев и, подпрыгивая на ухабах, понеслась к дядиному дому. Совсем как те шерифовы парни утром. Позади нее клубилась туча пыли.

Но тут я напрочь забыл о ней, до того странно повел себя доктор Северанс. Только что мы все трое мирно стояли перед его автомобилем, а в следующую секунду его уже и след простыл. В жизни не видывал, чтобы кто-то так быстро двигался. Он неприлично выругался, развернулся и нырнул за прицеп. Рука у него словно сама собой дернулась за борт пиджака.

Машина на всем ходу промчалась мимо вниз по склону, немилосердно подлетая на всех ухабах, и остановилась ровнехонько рядом с дядей Сагамором. Доктор Северанс повернулся к папе, и глаза у него были холодные-прехолодные.

— Кто это? — набросился он на папу.

— Да так, — пожал плечами папа. — Просто сосед. Должно быть, хочет что-то одолжить.

— А-а-а, — протянул доктор Северанс с видимым облегчением. — Я боялся, что это какой-нибудь репортер, будь они все неладны.

Тут он заметил, что все еще держит руку за отворотом пиджака, и покачал головой.

— Сердечный приступ, — пояснил он. — На меня накатывает иной раз, и всегда совершенно внезапно.

— Да, это уж никуда не годится, — сказал папа. — Что вам надо, так это поменьше волноваться. — Но вдруг он вроде как спохватился и смущенно поскреб в затылке. — Но кто я, спрашивается, такой, чтобы советовать доктору?

Мы все уставились на ту машину. В ней оказался всего один человек. Он как раз вылез и принялся о чем-то говорить с дядей, размахивая руками, и, похоже, изрядно разгорячился.

— Ладно, езжайте вперед и устраивайтесь, — сказал папа доктору Северансу. — А я сообщу брату Сагамору о нашей сделке.

Мы снова тронулись с места, спустились с холма и припарковались под тем же большим деревом, что и раньше. Приезжий все еще беседовал с дядей Сагамором. Хотя, пожалуй, беседовал — это не то слово. Я никак не мог разобрать, орет он на него или проповедует. Это был низенький толстячок с седыми усами, в широкополой шляпе, а физиономия у него была красная, что твоя свекла. Он размахивал руками и каждую секунду смахивал пот с лица.

Как раз когда мы подошли к ним, он снял шляпу и вытащил из кармана красный носовой плато к, чтобы вытереть пот со лба, но перепутал, в какой руке у него что, и принялся вытирать лоб шляпой, всю ее помяв. Заметив, наконец, ошибку," он прошипел что-то ужасное, скомкал платок, швырнул его под ноги и стал топтать огроменными ковбойскими башмачищами, а шляпу нахлобучил на голову и прихлопнул сверху. Да, он явно был вне себя..

Дядя Сагамор же и в ус не дул. Он преспокойно оперся на машину и слушал, время от времени выпуская изо рта струю табачной жижи.

— Я хочу знать, что ты сотворил с двумя моими уполномоченными! — орал толстяк. — Из них и слова не вытрясешь, только и знают, что наперегонки бегать через холл до уборной, а на самих лица нет, одна кожа да кости остались, как от безрогой коровы, которая мается животом. Я от них ничего путного не услышал, разве что какую-то чушь, про то, что они, мол, кажется, выпили кротонового масла.

Дядя Сагамор воззрился на него в неподдельном изумлении.

— Кротонового масла? — переспросил он, словно ушам своим не веря. — Да что ты, шериф, они, должно быть, просто дурачат тебя. Да не могли они его пить. Виданное ли дело! Коли уж ты нанимаешь себе двух парней, которым хватает смекалки влезать в политику и получать денежки за то, чтобы просиживать день-деньской в тенечке перед судом и следить в бинокли, как бы девицы не сожгли себе ножки на солнцепеке, садясь в автомобили, — казалось бы, им должно хватить здравого смысла и на то, чтобы не пить кротонового масла.

Он замолчал, чтобы сплюнуть очередную порцию пережеванного табака. Шериф махал руками и беззвучно разевал рот, как будто в одночасье потерял дар речи.

Дядя Сагамор отер рот тыльной стороной руки.

— Какого дьявола, — продолжал он, — даже старый долгоносик навроде меня, у которого едва наскребется мозгов на то, чтобы пахать по девятнадцать часов в день, зарабатывая на налоги, и тот не станет пить эту дрянь. От этого же потом неделю будешь животом маяться. Но вот что я скажу тебе, шерифа — тут дядя перешел на доверительный шепот, — , я никому и не пикну о том, что ты сейчас рассказал. Как подумать, нехорошо выйдет, коли народ начнет болтать, что, дескать, эти чертовы политиканы уж до того с жиру бесятся, что начали попивать кротоновое масло просто так, чтоб только время провести. Ни единой живой душе не скажу.

Тут дядя Сагамор оглянулся по сторонам и заметил нас.

— Шериф, — просиял он, — познакомься-ка с моим братом Сэмом.

Шериф дернулся и с ужасом уставился на нас.

— О, нет! — простонал он, как будто у него что-то болело. — О Боже, только не это! Только не вы двое! Не двое Нунанов в одном округе. Милосердный Господь не мог наслать на меня такую кару. Я.., я… — Он задохнулся и умолк.

— Сэм, — повернулся к папе дядя Сагамор, — шериф вроде как тревожится за своих парней. Похоже, они завели дурную привычку удирать и тайком попивать кротоновое масло, точь-в-точь как несмышленыш, что сдуру засовывает себе горошины в нос, вот шериф и боится, как бы соседи про это не пронюхали. Но я как раз говорил ему: что до нас, так он может не волноваться. Мы тайны хранить умеем не хуже любого прочего в округе.

— А то, — поддержал папа. — Будем немы как могила. Но не кажется ли вам, что это они здорово учудили?

— Ладно, сэр, — сказал дядя. — Мы с тобой, Сэм, не в том положении, чтоб их судить. Мы не политики. Нам не понять, в каком напряжении живут они изо дня в день, какая ответственность ложится на их плечи. Да ведь от этакого напряжения черт знает до чего они могут дойти. Возьмут вдруг да решат уйти из политики и заняться делом. Хотя, кстати, я что-то не припомню ни одного случая, чтобы кто-то из них настолько отчаялся.

Шериф стал весь какой-то багровый и попытался было что-то сказать, но все больше пыхтел и шипел, точно закипающий чайник.

— Сагамор Нунан! — наконец заорал он. — Я.., я…

Дядя Сагамор его вроде совсем и не слушал. Он задумчиво покатал табак за щекой и покачал головой:

— Политика плохо сказывается на человеке, Сэм. Я вот всегда вспоминаю двоюродного брата Бесси, Пиблса. Пиблс долгонько был шерифом, покуда у него на заду вдруг не выросла плесень. Ну форменная такая плесень, как на залежавшемся сыре. Вот уж была загадка, и никто не мог понять, в чем тут дело. Так вот, сэр, так оно тянулось порядком времени, и Пиблс каждую неделю ходил к доктору, чтобы тот соскреб эту плесень, но выяснить, откуда ж она берется, никак не удавалось, пока доктору не довелось побывать в суде в рабочее время. И там-то он все и понял. Оказалось, недавно там установили новую поливальную установку на газоне, и одна из струй как раз заливала ступеньку, где просиживал штаны Пиблс. Стали копать и докопались, что заболел он аккурат в тот день, когда эту установку поставили и испробовали, а Пиблса-то предупредить забыли. Вот и вышло так, что он все эти месяцы сидел в луже.

Кажется, шериф наконец-то сумел взять себя в руки. Лицо его по-прежнему оставалось багровым, но он вроде поутих. Подняв носовой платок, он медленно и тщательно вытер лицо, сделал глубокий вдох, убрал платок в карман и посмотрел на дядю Сагамора так, словно из последних сил сдерживается, чтобы не взорваться.

— Сагамор Нунан, — произнес он тихо, но как-то сдавленно, — когда десять лет назад избиратели впервые поставили меня шерифом, я обещал им сделать этот округ уважаемым местом и упрятать тебя в кутузку так глубоко, чтобы почтовая открытка до одних только передних ворот стоила тебе цельных восемь долларов. И когда они переизбрали меня сперва шесть лет, а потом два года назад, я обещал им то же самое. Они знали, — что я честно пытаюсь выполнить свое обещание, и верили мне. Они терпели, ибо знали, на что я иду.

И я все еще не сдаюсь. В один прекрасный день я выполню свое обещание. Я наберу столько улик, что хватит заслать тебя далеко вверх по реке, и к тому времени, как ты вернешься, твои правнуки давно будут своих внуков нянчить. И тогда-то мы наконец вздохнем спокойно. Тогда мы сможем с чистой совестью смотреть людям о, глаза.

Порой меня так и подмывало бросить все это дело. Уйти в отставку, продать дом, уехать отсюда и начать жизнь сначала. Но стоило мне подумать обо всех несчастных жителях нашего округа, которые просто не могут все распродать и бежать куда глаза глядят, я крепче сжимал зубы и рвал заявление об уходе. Должно быть, у меня слишком развито чувство долга. Я просто не могу бросить всех этих беззащитных людей на твой произвол.

И для меня это не просто работа. Это гораздо больше. Однажды я даже отправился в офис казначейства и поклялся, что не возьму от них ни единого чека, покуда не избавлю наш округ от тебя, и что ежели через два года меня не переизберут больше на это место, то буду работать даром, бок о бок с новым шерифом. И мы не успокоимся, пока не наберем достаточно улик, чтобы упечь тебя куда подальше. Вот тогда-то мы перестанем краснеть перед нашими невинными детьми за то, что они родились, в мире, где ты разгуливаешь на свободе.

А теперь я выясняю, что ты тут не один, что вас двое — двое Нунанов на ферме, все соседи которой — честные богобоязненные граждане. Как будто одного мало! Знаете, ей-богу, мне чертовски хочется обратиться к губернатору, чтобы он ввел военное положение. Не может быть, чтоб во всех сводах законов не нашлось ни одного, в чьей власти было бы защитить мирных жителей от таких, как вы, не упираясь в необходимость судить вас за какое-то конкретное преступление.

— А я тебе что говорил, Сэм, — вставил дядя. — Наш шериф — парень что надо. Только чуток склонен страсть как кипятиться по любому пустяку, который и гроша-то ломаного не стоит. Наверное, все от высокого давления. И то сказать, поднимется тут давление, когда имеешь дело с остолопами, пихающими себе горошины в нос.

— Да нет, — поправил папа. — И вовсе не пихали они никаких горошин себе в нос. Они выпили кротоновое масло, забыл разве?

— Ах да, — спохватился дядя Сагамор. — Ну конечно же, кротоновое масло.

Шериф воздел руки к небу и закрыл ладонями лицо. Дышал он тяжело, однако когда отнял руки от лица, снова сумел овладеть собой.

— Кстати, раз уж я тут, — сказал он дяде, — мне бы хотелось осмотреть твою конюшню. Из разных городов нам сообщали, что ты помаленьку закупаешь кое-что то здесь, то там.

— О, разумеется, шериф, — согласился дядя Сагамор. — Сделайте одолжение. Я, знаете ли, всегда радуюсь, когда подкуплю малость по хозяйству. Сдается мне, что, если честный труженик способен еще чего-то себе купить после того, как накормил всю свору политиканов, что сидят у него на шее, это лучше всяких слов говорит о процветании страны.

— Пойдем! — коротко отозвался шериф. Конюшня была сложена из бревен, под крышей виднелись обрывки, кровельной дранки. Внутри располагались изрядно захламленные стойла для мулов, там было темно и замечательно пахло конским потом, точь-в-точь как на скачках. В углу виднелась дверца, по всему видать, в комнату, где хранился корм.

Мы все остановились у входа, а шериф решительно шагнул к дверце и отворил ее.

— Ну-ну, — протянул он, потирая руки. — Так я и думал.

Из-за его спины мне было не очень-то хорошо видно, что там, но походило это на груду набитых чем-то мешков, аж почти до самого потолка.

— Как много корма. Только вот не сладковат ли он для мулов? — спросил шериф и начал подсчитывать мешки, старательно загибая пальцы и шевеля губами.

Дядя Сагамор привалился к стене и сплюнул табак.

Шериф наконец досчитал и, повернувшись, посмотрел на дядю. Вид у него (у шерифа то бишь) стал куда как довольней.

— Девяносто мешков, — подытожил он. — Примерно так нам и сообщали. Небольшая такая покупочка, совсем крошечная.

— Ну, сами знаете, как оно бывает, — пожал плечами дядя Сагамор. — Когда гнешь спину по восемнадцать — двадцать часов в день, не очень-то часто удается выбраться в город. Вот и стараешься сделать запас.

— Будь так добр, объясни-ка мне, что ты собираешься делать с этакой прорвой? — поинтересовался шериф. — Люблю послушать добрую историю.

— А почему бы и нет, — говорит дядя. — Видите ли, как Сэм написал мне, что собирается погостить у нас нынешним летом и привезет с собой мальчонку, я решил запастись сластями. Сами знаете этих мальчишек. Все бы им только сладкое подавай.

— Девять тысяч фунтов сахара? — переспросил шериф. — Должно быть, они прогостят у тебя несколько лет. А ты не боишься, что от такого количества сладкого у парня разболятся зубы?

Дядя Сагамор прямо прищелкнул пальцами.

— Ах ты, Господи! — ахнул он. — Об этом-то я и не подумал.

Лицо шерифа вновь начало наливаться краской.

Дядя Сагамор расстроенно покачал головой.

— Ну вы только представьте, — сокрушенно промолвил он. — Тоже мне шуточка получилась — купить столько сахара, и все понапрасну.

Глава 6

Мы вернулись к машине. Шериф отворил дверцу и занес ногу над ступенькой.

— Знаешь, наперед будь умней, Сагамор Нунан, — посоветовал он. — Отольются кошке мышкины слезки, рано или поздно, но отольются. Он где-то здесь, рядом, и уж я его отыщу. И тогда тебе будет не до смеха.

— Да никак ты что-то потерял, шериф? — спросил дядя Сагамор. — Так надо было мне сказать. Уж мы с Сэмом завсегда поможем, только намекни. И не бойся, мы не проболтаемся, что твои парни начали прикладываться к кротоновому маслу. На нас можно положиться.

Шериф выругался сквозь зубы и зашвырнулся в автомобиль, с треском захлопнув за собой дверь. Машина рванула с места, развернулась на полном ходу и понеслась вверх по склону. Похоже, этот шериф и его подручные все время куда-то спешили — неудивительно, что они так часто давили поросят у мистера Джимерсона.

Я все дивился про себя, зачем это дяде Сагамору вздумалось покупать этакую уйму сахара, но спрашивать опять побоялся, все равно ведь не скажет. Спрошу лучше потом папу, вдруг он знает. Только уж явно дядя не о нас с папой заботился, как он шерифу объяснил, — ведь до сегодняшнего утра он и знать не знал о нашем приезде.

Дядя Сагамор глянул в ту сторону, где на опушке еще виднелся прицеп доктора Северанса. Тут папа спохватился, что так увлекся дядиной беседой с этим раскипятившимся шерифом, что напрочь позабыл рассказать ему наши новости.

— Так-так… Сто двадцать долларов в месяц, говоришь? — переспросил дядя Сагамор, выслушав папу, и попытался плевком сбить кузнечика в добрых десяти футах от него, но промахнулся на пару дюймов. — А у нее анемия?

— Именно, — подтвердил папа. — Ей надо есть овощи.

— Подумать только, какие дела творятся на свете! — говорит дядя. — Такая молоденькая девушка, и на тебе.

— Кстати, а у нас овощи-то есть? — поинтересовался папа.

— Хмм, — задумчиво протянул дядя. — Думаю, в огороде еще осталась репа, которую посадила Бесси. Если, конечно, свиньи ее всю не повырыли.

— Тогда она должна быть первый сорт, — обрадовался папа.

— Как пораскинешь мозгами: ну кто и когда видел свинью с анемией?

Мы направились вверх по холму к трейлеру. Дело уже близилось к вечеру, тени деревьев начали удлиняться и накрыли озеро.

Доктор Северанс успел тем временем отцепить автомобиль от фургона и натянуть над дверью полосатый тент, как будто над верандой. Под ним стояла пара полосатых раскладных кресел и столик. Переносное радио на столе играло музыку. Словом, очень даже уютно.

Как раз когда мы подходили, из двери показался доктор Северанс.

— Привет, — бросил он папе, а папа представил ему дядю Сагамора. Доктор все еще оставался в том же двубортном пиджаке, но галстук свой снял, а в руке он держал стакан со льдом и каким-то питьем. — Как вы насчет выпивки? — осведомился он.

— Ну, если вас не затруднит, — вежливо отозвался дядя.

Доктор скрылся в фургоне, а мы присели в тенечке. Слышно было, как он там позвякивает льдом и стаканами. И тут на пороге появилась мисс Харрингтон.

— Бог ты мой! — только и вымолвил дядя Сагамор. Ну точь-в-точь как папа давеча.

Она переоделась, но новый ее костюмчик был совершенно такой же, как прежний, только что не белый, а полосатый, как леденец на палочке. На ногах у нее были золотистые босоножки из тонких ремешков, а ногти ног тоже были выкрашены в золотой цвет. На запястье у нее болтался тяжелый браслет, а на лодыжке — тоненькая золотая цепочка. Потряхивая кусочками льда в стакане, она прислонилась к двери и смерила взором дядю Сагамора.

— С ним что-то не в порядке? — спросила она папу.

— Ох, — сказал папа. — Это мой брат Сагамор.

— Да уж, я и сама могла бы догадаться, — ответила она. — Есть у него во взгляде что-то этакое, если вы меня понимаете.

Дядя Сагамор ничего не говорил. Глядел на нее, словно его молнией ударило.

Мисс Харрингтон щелкнула пальцами у него перед носом.

— Очнись, папочка, — окликнула она, оторвалась от стены, уселась в одно из кресел и закинула ногу на ногу. — Боже, вот уж точно, назад в джунгли, — состроила она недовольную гримаску.

— Зато отличный климат, — вставил папа. — Лучшее место в мире для страдающих анемией.

— Хоть это утешает, — хмыкнула мисс Харрингтон, смахнула с ноги комара и снова покосилась на дядю Сагамора. — Если тебя что-то гложет, Зеб, так не мешкай, спроси, да и дело с концом.

— Силы небесные, — говорит дядя Сагамор папе. — По-моему, я впервые сталкиваюсь с таким тяжелым случаем анемии. Как ты думаешь, Бесси бы не отказалась тоже подхватить ее, а?

— Думаю, нет, — покачал головой папа. — Она, верно, уже вышла из того возраста, когда есть опасность так расхвораться.

Тут вышел доктор Северанс с двумя стаканами. Он протянул их папе с дядей Сагамором, а сам сел во второе кресло.

— Ну, за выздоровление мисс Харрингтон, — провозгласил он, и они дружно подняли стаканы и выпили.

Дядя Сагамор заглянул в стакан и шепнул папе:

— Сдается, он подбавил сюда воды. Он прямо пальцами выловил лед из стакана и потихоньку выкинул его.

Доктор Северанс покрутил настройку радио.

— Все пытаюсь поймать Новый Орлеан, — пояснил он. — Мисс Харрингтон скучает по дому, и ей было бы приятно услышать знакомый голос. Такой юной девушке тяжело быть вырванной из привычного круга семьи и круговерти развлечений большого города из-за болезни.

Музыка внезапно оборвалась. Доктор нащупал новую волну, где вещал какой-то мужской голос:

"А теперь местные новости. Полиция сообщает, что никаких «новых сведений по делу о сенсационном убийстве Винсента (Тигра) Лилли, потрясшем город неделю назад, пока не поступало. Лучшие полицейские умы по-прежнему пребывают в…»

Доктор повернул ручку дальше и снова заиграла музыка.

— Зато здесь ей будет просто замечательно, — продолжал он. — Именно такое место я и надеялся найти. Тут она получит покой, столь необходимый в ее состоянии. Вы, джентльмены, вероятно, и представить себе не можете, в каком опасном для жизни темпе приходится вращаться в светском обществе молодой девушке из хорошей семьи вроде мисс Харрингтон. Вечеринки, балы, приемы, благотворительные распродажи — ни минутки свободной. Скажу я вам, в сравнении с этим получить высшее медицинское образование — сущий пустяк.

Мисс Харрингтон кивнула:

— Верно, гиблое это дело, Макдуф.

— Что касается анемии, которая час за часом подтачивает ее силы, — вздохнул доктор Северяне, — то она поистине убивает ее.

Мисс Харрингтон допила свою порцию, поставила стакан на стол, встала и направилась к другой стороне трейлера, откуда можно было любоваться озером.

На ходу она вся как-то изгибалась и покачивалась, а папа и дядя Сагамор так беспокойно и напряженно смотрели на нее, словно боялись, что она вот-вот упадет.

Доктор Северанс разливался соловьем о том, как тяжело приходится дебютантке, что бы там это слово ни значило, а мисс Харрингтон стояла и глядела на озеро. Видно было, что она и впрямь очень скучает по дому и ей очень одиноко. Мне она нравилась, потому что, понимаете ли, она была такая славная и совсем не стремилась захапать тебя и выставить на посмешище, как те благотворительные дамы. Мне стало жалко ее, и я очень хотел, чтобы она избавилась от этой анемии, из-за которой ей пришлось уехать из дома и есть овощи.

Тут радио заиграло новый мотивчик, такой развеселый, ноги сами в пляс просились. Мисс Харрингтон по-прежнему смотрела на озеро, но я сразу заметил, что она прислушивается к радио: она начала переступать с ноги на ногу в такт музыке и слегка покачиваться. Вот уж было на что поглядеть.

Доктор Северанс так заговорился, что не видел ничего вокруг, но папа с дядей Сагамором уставились на нее во все глаза. Она повернулась к нам, словно бы танцуя на одном месте, но, казалось, нас даже не замечала. Взгляд у нее стал такой отрешенный-отрешенный, и она мурлыкала себе под нос мотив этой песенки. А потом снова отвернулась, и чтоб мне провалиться на самом этом месте, если она не потянулась рукой за спину и не расстегнула застежку той забавной штучки вокруг груди.

Штучка едва не упала, но мисс Харрингтон успела ловко поймать ее за кончик и принялась помахивать ей, словно лентой, а сама покачивалась под музыку взад-вперед. Она так и стояла спиной к нам, но было отлично видно, что на ней ничегошеньки не осталось, кроме крошечных полосатых штанишек. А потом она повернулась к нам, но в ту же секунду рукой прижала кофточку обратно к груди, где ей и полагалось быть. Она улыбалась какой-то сонной, мечтательной улыбкой и подпевала музыке.

Голос у нее оказался — просто заслушаешься. Короче, папа и дядя Сагамор смотрели на нее как зачарованные — так здорово она танцевала. Они сидели на корточках, вытаращив глаза и все дальше вытягивая шеи, так что едва не попадали, а питье из стаканов расплескали на землю. Мисс Харрингтон снова отвернулась и стянула с себя кофточку, словно ленту, размахивая ей, будто дирижировала оркестром.

Папа опустил стакан наземь и хотел уже было захлопать в ладоши, как вдруг покосился на доктора Северанса и передумал. Но доктор и без того уже заметил, как странно они смотрят. Он обернулся и увидел танец мисс Харрингтон.

Он так подпрыгнул на месте, что чуть из кресла не вывалился, опрокинул стакан, а глаза его стали просто ледяными.

— Чу-Чу! Ох… Памела! — завопил он, громко хлопнув в ладоши.

Она вздрогнула и огляделась, словно только теперь вспомнила, где находится.

— Ой! — вскрикнула она, поспешно натягивая кофточку. — И зачем только они это заиграли!

Доктор Северанс свирепо смотрел на нее. Она вернулась к столу, взяла свой бокал и юркнула в трейлер за новой порцией.

Стоило ей скрыться за дверью, как доктор Северанс многозначительно посмотрел на папу и дядю Сагамора, вздохнул и печально покачал головой.

— Вот оно, джентльмены, — сказал он. — Вот что делает с людьми нервное расстройство. Некоторые говорят, что это не так уж и серьезно, но вы же сами своими собственными глазами видели. Стоило ей на мгновение слишком глубоко задуматься — и все, она потерялась, все забыла, и в памяти у нее всплыли картины далекого детства. А ведь все девочки ее круга непременно посещают уроки бальных танцев.

Он снова покачал головой.

— Да, плохи дела, — согласился папа. — Просто кошмар. Но мне думается, она проявила изрядное мастерство. Из нее могла бы получиться отличная танцовщица.

— Несомненный талант, — поддакнул дядя Сагамор.

Мисс Харрингтон вышла из фургона, неся два стакана. Она подошла ко мне и улыбнулась:

— Как тебя звать, дружок?

— Билли, мэм, — говорю я.

— Ну, Билли, кажется, они так увлеклись своим питьем, что тебя совсем позабросили, так что я принесла тебе кока-колы. — Она протянула мне стакан и предложила:

— А почему бы нам с тобой не прогуляться к озеру и не проверить, как там водичка?

— Разумеется, купаться там просто здорово, — подхватил папа. — Собственно говоря, Билли, я как раз думал, что мне, может, удастся выкроить от работы минутку-другую и поучить тебя плавать.

— Идем, малыш, — говорит мисс Харрингтон. — Плавать я умею, а уж учить и подавно.

Она ненадолго скрылась в домике и вышла с сумочкой через плечо. Мы с ней допили колу и побрели между деревьев к озеру.

Папа с дядей Сагамором вроде как дернулись за нами вслед, словно не прочь были присоединиться, но доктор Северанс только головой покачал:

— Не стоит, ребята. Давайте лучше посидим и поболтаем.

* * *

Мы вышли из леса как раз неподалеку от места, где дядя Финли возился со своим ковчегом. Мисс Харрингтон остановилась и с ужасом следила, как он там себе молотит на лесах.

— Что это, во имя всего святого? — спросила она.

Я рассказал ей про дядю Финли и Видение и про то, что он считает, как они решили, что все грешники потопнут.

— Да тут, я смотрю, один другого краше, — пробормотала она.

Мы пошли мимо, а дядя Финли вдруг обернулся со своим молотком в руках и как раз нас заметил. Сперва он не обратил никакого внимания, совсем как тогда на нас с папой, но потом внезапно подскочил на месте, снова обернулся и вытаращился на мисс Харрингтон, словно в первый раз плохо ее разглядел.

— Иезавель! — заорал он, отмахиваясь от нее молотком.

Мисс Харрингтон остановилась и посмотрела сперва на него, а потом на меня:

— Какая муха его укусила?

Дядя Финли припустил по лесам в нашу сторону, так сворачивая шею на мисс Харрингтон, что я испугался: того и гляди, кубарем покатится.

— Обнаженная Иезавель! — яростно голосил он, указывая на нее молотком. — Рыщущая окрест и выставляющая напоказ ноги, дабы ввести во грех.

— Ой, да вали ты обратно на свой фруктовый кекс, — отвернулась от него мисс Харрингтон.

— Он вас все равно не услышит, — предупредил я. — Он глух как сыч.

Мы отправились дальше. Дядя Финли продолжал бежать за нами по лесам, воззрившись на ноги мисс Харрингтон, с истошными криками “Иезавель!”. Он даже не заметил, когда леса кончились, и шагнул прямо в пустоту.

На его счастье, он выронил-таки молоток и умудрился схватиться за край ковчега, а то бы навернулся футов этак с шести и, верно, здорово бы расшибся. Когда мы уходили, он все еще висел на ковчеге, прижимаясь лицом к доскам, голося про грешную бесстыжую Иезавель, но так и норовя повернуть голову, чтоб еще раз взглянуть на ее ноги.

Мы спустились к самому озеру, где был небольшой песчаный пляж. Деревья там расступались, а у самого берега вроде бы было мелко. Чуть дальше лес снова подступал к самой воде, а еще примерно через фарлонг озеро загибалось влево, и того берега уже не было видно. В спокойной, неподвижной воде отражались деревья, и вообще там оказалось расчудесно.

Мисс Харрингтон поглядела по сторонам и обернулась на дядю Финли с его ковчегом и на дом дяди Сагамора.

— Если мы хотим искупаться, — сказала она, — надо уйти подальше от этого чокнутого.

— А у вас есть купальный костюм? — спросил я.

— Ну.., в общем, да, — кивнула она.

— Тогда почему бы вам за ним не сходить? — предложил я. — А потом мы могли бы пройти вон туда и поплавать.

— О, я захватила его с собой. Он у меня в сумочке.

Мы пошли лесом вдоль берега и скоро добрались до места, где озеро делало поворот. Стоило нам спуститься к воде сразу за поворотом, как нас уже нельзя было заметить из дома или откуда еще. Там было даже лучше, чем на первом пляже. Озеро достигало примерно пятьдесят футов в ширину, а тени деревьев вытянулись почти во всю гладь воды, потому что солнце уже начинало садиться. Кругом стояла безмятежная тишина.

— А вам не кажется, что у берега слишком глубоко? — спросил я на всякий случай. — А то я не умею плавать.

— Да нет, — говорит она. — Думаю, тут можно хоть все озеро вброд перейти. И я тебе помогу. Ты только подожди, мне переодеться надо.

Она удалилась в какие-то кусты и папоротники, что росли по берегу, а я стянул шорты и принялся ждать. Место для купания было просто наилучшим, и мне страсть как не терпелось начать учиться плавать. Папа давно собирался меня научить, да только вот в окрестностях городов, где проводятся скачки, никогда ни одной приличной лужи не сыщешь.

Вскорости мисс Харрингтон вышла из кустов. Первое, что пришло мне в голову: доктор Севе-ране не соврал, расписывая, из какой она богатой семьи. Ее купальник был сделан из бриллиантов.

Само собой, не такой уж он был и большой, всего лишь тонкий шнурочек вокруг талии итреугольничек спереди, но зато сплошь из всамделишных бриллиантов. Мне даже подумалось, а удобно ли ей его носить.

А потом я заметил виноградную лозу с голубыми листочками — ту самую, из-за которой потом поднялся весь этот сыр-бор в газетах. Она вилась вокруг правой груди мисс Харрингтон и заканчивалась крошечным розовым бутончиком в самом центре. Просто чудо, до чего премило.

Внезапно она так и замерла на месте — заметила, как я на нее таращусь. Глаза ее сузились.

— Эй, — спрашивает она. — Что с тобой стряслось? Ты лилипут, что ли? Да сколько тебе лет?

— Семь, — отвечаю я.

— Боже праведный, ну и семейка! — говорит она. — Ему еще и восьми нет, а…

Тут она посмотрела вниз, поняла, что я уставился на лозу, и давай хохотать.

— Ох, — еле выговорила она. — А я уже начала было тревожиться.

— Так здорово, — говорю я. — Мне бы тоже такую хотелось.

— Ну, я бы не прочь, чтобы тебе досталась именно эта, — отозвалась она.

— Почему?

— Понимаешь, — она развела руками. — Когда я была маленькой, я росла слишком быстро. Место, где ее вытатуировать, появилось у меня значительно раньше, чем здравый смысл, чтобы понять, что этого делать не следует.

Я не очень-то понял, о чем она толкует, но и не важно. Я подумал, что у каждой женщины есть такая лоза и что это очень здорово. Мы медленно спустились к воде посмотреть, глубоко ли. Мисс Харрингтон подколола волосы наверх, чтобы не замочить их, потому что у нее не было купальной шапочки.

Сперва она переплыла через озеро и обратно, а я смотрел, как двигать руками и ногами. А потом она встала по пояс в воде и удерживала меня на поверхности, пока я тренировался.

Мало-помалу у меня стало получаться, и, когда она отпустила меня, я смог сам проплыть фута два, а то и три.

— Главное, это не бояться воды, — поучала она. — Она тебе вреда не сделает, и драться с ней вовсе незачем.

Потом она снова сплавала на тот берег и обратно, просто для развлечения, и мы вылезли из воды — под деревьями уже сгущались сумерки. Кончики волос у нее все-таки намокли, так что мы присели на поваленное бревно подождать, пока они высохнут, и мисс Харрингтон достала из сумочки сигарету. Черные, как чернила, да еще и влажные волосы так красиво спадали ей на шею и плечи, просто заглядение.

— Ты хорошая, — говорю я. — И плавать меня учишь, и вообще. Давай каждый день так, а?

— Конечно, — согласилась она. — Почему бы нет? Думаю, будет весело.

— Надеюсь, тебе здесь понравится, — сказал я. — Во всяком случае, тебе должно быть тут спокойно, после Нового-то Орлеана. Там, наверное, страшно утомительно.

— Ну, — усмехнулась она, — не без этого.

Глава 7

Когда мы вернулись к трейлеру, уже стемнело, а папа с дядей Сагамором ушли. Я отправился домой и нашел их в кухне. Они готовили ужин. Дядя Сагамор резал колбасу, а папа жарил.

Я взял немножко покормить Зига Фрида, и папа спросил, купались ли мы. Да, говорю, а у мисс Харрингтон такой обалденный купальник, весь из бриллиантов, но совсем крохотный. Они переглянулись, а дядя Сагамор зазевался и порезал руку.

— Нет, ты только представь, — говорит папа.

— Уже представил, — ответил дядя Сагамор и отправился перевязывать руку.

Когда он вернулся, папа уже дожарил колбасу, и они вместе накрыли на стол. Дядя Финли вышмыгнул из своей комнаты, той, что рядом с кухней, и уселся за стол.

Зажав нож в одном кулаке, а вилку в другом, он принялся яростно бормотать:

— Кто эта бесстыжая девица, что нынче вечером рыскала по окрестностям, выставляя напоказ обнаженные ноги? Она собирается здесь остаться?

— Не стоит так волноваться из-за бедной девочки со слабым здоровьем, Финли, — подмигнув папе, проорал дядя Сагамор.

— Ну, или она, или я, — ударил кулаком по столу дядя Финли. — Я не собираюсь жить по соседству с грешниками, бросающими вызов слову Господа нашего.

Дядя Сагамор с неподдельной печалью покачал головой:

— Нечего сказать, тяжелый выбор ты перед нами ставишь, Финли. Но мы будем по тебе скучать. Ей-богу, будем.

Папа спросил у дяди Сагамора потихоньку, чтобы дядя Финли не заметил:

— Ты и взаправду считаешь, он уйдет? Дядя Сагамор помотал головой:

— Нет. Ты плохо знаешь ребят вроде Финли. Они почитают своим долгом оставаться поближе ко всяким грешникам и наблюдать за ними, борясь с собственными грехами и соблазнами.

— Да, пожалуй что и так, — сказал папа.

— А то, — продолжил дядя Сагамор. — Так что не волнуйся. Дьявол не сможет прогнать Финли с насиженного места, потрясая какой-то там юбкой. Он не трус.

Мы все сели за стол. Дядя Финли склонил голову и принялся читать молитву. Тем временем дядя Сагамор потянулся к колбасе, подцепил на вилку кусков этак восемь и приступил к еде.

— Приятно, однако, время от времени закинуть в утробу что-нибудь стоящее, — пробурчал он с набитым ртом. — Особенно после всех этих чертовых овощей, что вечно варит Бесси.

После ужина мы с папой вытащили из трейлера наши спальники и раскатали их на крыльце. Наш трейлер был куда меньше, чем у доктора Северанса, там едва хватало места для печатного станка, запаса бумаги и принадлежностей для лагеря. Мы всегда спали на свежем воздухе, тем более что там и окон-то не было, мы ведь слишком много времени проводили рядом с ипподромами, печатая рекламные листки и бюллетени с результатами сразу же после первых шести забегов.

Я лег, Зиг Фрид свернулся у меня на одеяле, а папа закурил сигарету. Я видел, как кончик ее красным огоньком мерцает во тьме. Где-то у реки непрестанно и заунывно кричала какая-то птица.

— Вот славное место, — говорю я. — Мне здесь нравится.

— Да, неплохо, — отозвался папа. — Думаю, мы останемся тут до ноября, пока не откроется Фэрграундс. Похоже, мы и деньжат чуть-чуть подкопим, учитывая комиссионные за сделку с доктором Северансом. А еще я помогу малость Сагамору с его кожами.

— Ну, надеюсь, он не приволочет назад эти лохани, — испугался я.

— Ох, да ты привыкнешь и перестанешь обращать внимание, — отмахнулся папа. — Собственно говоря, по рецепту Сагамора послезавтра их надо будет снова выставить на солнце.

— А куда он продает шкуры?

— Ну, — замялся папа, — на самом-то деле пока еще никуда. Первая порция вышла не слишком-то удачной. Все сгнило прямо в корытах.

Мы чуть-чуть помолчали, а потом я вспомнил про сахар.

— Как ты думаешь, зачем ему столько? И зачем он сказал шерифу, будто купил его для меня?

— Хм, — проворчал папа и снова затянулся сигаретой. Кончик снова ярко вспыхнул. — Видишь ли, Сагамор не хотел говорить ему, зачем купил сахар на самом деле. Он гордый, не хочет выносить сор из избы. Понимаешь, у твоей тети Бесси сахарный диабет, и врачи прописали ей такую особую диету, по шесть фунтов сахара в день. Но мне нельзя было об этом говорить. Бесси не хочет, чтобы кто-то об этом прослышал.

— Ой, никому не скажу, — пообещал я. Мне вдруг подумалось, что это вполне в духе этого места, здесь у всех со здоровьем неважно. С доктором Северансом приключился сердечный приступ, у шерифа было высокое давление, а у мисс Харрингтон — анемия, а еще где-то поблизости обнаружили тиф, а теперь вот — и сахарный диабет у тети Бесси. Я только и надеялся, что уж мы-то с папой ничего такого не подхватим.

* * *

Следующий день вышел ужасно веселым. За домом я нашел камышовую палку с леской, крючком и бутылочной пробкой вместо поплавка, нарыл червей, и мы с Зигом Фридом отправились на рыбалку. Самое смешное, что в озере водилась настоящая рыба. Я поймал целых четыре. Дядя Сагамор сказал, это красный окунь, а папа поджарил их мне на ужин на жире из-под колбасы. Получилось просто объедение.

Днем мне захотелось поплавать, но когда я пришел, мисс Харрингтон лежала в брезентовом кресле, потягивая свой напиток, и сказала, что до заката мы никуда не пойдем. Доктор Севе-ране тоже валялся в соседнем кресле со стаканом в руке и спросил ее:

— Эй, это что еще за плавание? Уж не собираешься ли ты дать мне отставку из-за какого-то шкета, который не дорос еще даже до того, чтобы курить травку?

— Ой, да заткнись ты, — поморщилась она. — Неужели ты хотя бы пять минут не можешь подумать о чем-то другом?

— И это твоя благодарность? — говорит он. — Я, черт побери, спас тебе жизнь и я же еще должен всякий раз, как захочу побыть с тобой, считаться с семилетним пацаном.

— Благодарность? — переспросила она. — Уж поверь мне, умник, что в следующий раз, как кто-нибудь предложит мне уехать в деревню и отсидеться там, я буду знать, что он имеет в виду.

Они продолжали препираться, как будто напрочь обо мне позабыли, так что я ушел от них и побродил немного по отмели на озере рядом с тем местом, где все строил свой ковчег дядя Финли. Мне хотелось поймать рака. Вода там доходила мне всего до пояса, и я видел целую уйму их на дне, но ни одного так и не словил. Уж больно прытко они пятились.

А дядя Сагамор с папой весь день просидели сиднем в теньке, болтая и то и дело прикладываясь к тому кувшину. Я вспомнил, как дядя Сагамор говорил шерифу, что работает по восемнадцать часов в день, чтобы уплатить налоги, и спросил у папы, уж не каникулы ли у него сейчас. А папа сказал, нет, просто сейчас на фермах вроде как мертвый сезон, а скоро начнется запарка.

На закате мы с мисс Харрингтон опять прогулялись ко вчерашнему пляжику, и она снова учила меня плавать. Сегодня она прихватила купальную шапочку, чтобы не мочить волосы, так что могла окунать голову в воду и плавать по-настоящему. Кролем — вот как она это называла.

У меня уже тоже начало чуть-чуть получаться. Сегодня я проплыл шесть или восемь футов, но потом все равно пошел ко дну. Мисс Харрингтон сказала, я слишком стараюсь не мочить лицо, вот и начинаю тонуть.

* * *

На следующий день, с утра пораньше, папа с дядей Сагамором выкатили из сарая грузовик, съездили за лес на кукурузное поле и привезли обратно те чертовы корыта с кожами. Вонища оттуда шла пуще прежнего. Они поставили их аккурат на прежнее место, у самого колодца, и, как на грех, даже ветра почти что и не было, чтобы разогнать запах.

Короче, эти шкуры стояли там добрую неделю, днем и ночью, но, как папа и сказал, постепенно к этому привыкаешь и перестаешь обращать внимание. Я спросил, почему бы им не убирать их хотя бы на ночь, ночью-то солнца все равно нет, но папа сказал: еще чего не хватало, замаешься возить их туда-сюда.

День так на пятый или шестой я уже до того привык к этой вони, что смог подойти к корытам посмотреть, как дела. Взяв колышек, я попытался вытащить одну из шкур, но чтоб мне сквозь землю провалиться! Палка прошла сквозь шкуру, как сквозь масло. Кожи сгнили прямо в корытах, совсем как первая порция.

Я сразу побежал позвать папу и дядю Сагамора, но не смог их найти. Только что они сидели себе спокойненько под деревом на заднем дворе со своим неизменным кувшином, а теперь их и след простыл.

Я оглядел все кругом, покликал их, а потом отправился в дом и обошел его вдоль и поперек. Но их там не было. Тогда я посмотрел в конюшне — тоже пусто. Но когда я вернулся к дому, они сидели ровнехонько на прежнем месте под деревом.

Услышав, что шкуры начали расползаться, дядя Сагамор вроде как нахмурился, и они отправились убедиться сами. Дядя Сагамор потыкал туда палкой, и она, разумеется, проткнула шкуру насквозь.

Он выпрямился, сплюнул табачную жижу и поскреб в затылке.

— Ей-богу, так оно и есть, — проворчал он. — Как ты считаешь, что мы делаем не так, а, Сэм?

Папа тоже почесал голову.

— Ну, прямо не знаю. Но выглядит явно не так, как надо. Кожа не должна быть такой мягкой.

— Но я ведь сделал все точь-в-точь как написано в том бюллетене, что я получил от правительства, — пожаловался дядя Сагамор. — Выполнял все тютелька в тютельку, никак не мог ошибиться. Как считаешь, что нам теперь делать?

Папа призадумался.

— Пожалуй, только одно, — решил он наконец. — Надо довести дело до конца. Что за смысл браться за новую порцию, ведь с ней наверняка случится то же самое. Нет, пусть уж мокнет сколько положено, а тогда пошлем образец в правительство, а уж оно пускай нам растолкует, что мы сделали не так.

— Я и сам так же думаю, — кивнул дядя Сагамор. — Эти ребята из правительства не смогут сказать ничего путного, если мы не будем точно следовать инструкциям. Так что пусть мокнет. Правда, до конца курса еще полтора месяца.

— Так ведь через полтора месяца от этих кож одна каша останется, — испугался я.

— Ну, с этим уж ничего не поделаешь, — возразил дядя Сагамор. — Пошлем кашу. Инструкция есть инструкция, и если ты не будешь ей следовать, то правительство тебе ничего толкового не ответит.

— Но подумайте, сколько времени вы потеряете понапрасну, — говорю я.

Дядя Сагамор покатал за щекой табак.

— Черт возьми, — пожал он плечами. — Что такое время для дохлой коровьей шкуры или для правительства?

На том они и порешили. Мне начало казаться, что этак мы не заработаем особо много денег на кожевенном производстве, если они собираются ставить новую порцию только через полтора месяца, а эта уже все равно наверняка пропала. Но что толку спорить с папой и дядей Сагамором?

Да и потом, мне с лихвой хватало всяческих развлечений, чтобы еще забивать себе голову какими-то шкурами. Каждое утро я удил рыбу, а по вечерам мисс Харрингтон учила меня плавать. А днем, когда она сидела в трейлере, я сам упражнялся на отмели около того места, где строил свой ковчег дядя Финли. И там-то как раз и случилась презабавная штука — я, признаться, так ничего и не понял.

Насколько мне помнится, это случилось на следующее утро после того, как мы обнаружили, что кожи сгнили, аккурат в полдень. Зиг Фрид сидел на берегу и смотрел, как я купаюсь (сам-то он воду терпеть не мог), а я плескался у берега, пытаясь плавать на мелководье, где глубины не больше чем по пояс. И тут вдруг я угодил в место с теплой водой.

Спору нет, озеро и само по себе было совсем не холодное, а такое приятно прохладное, как раз то, что нужно для плавания. Но в том месте вода оказалась куда теплее. Причем на совсем небольшом участке, потому что стоило мне сделать пару шагов в сторону, как снова стало нормально. Мне подумалось, что, может, просто померещилось, и я побрел обратно проверить и — чтоб мне лопнуть! — снова нашел это место. Вода там была не сказать чтобы совсем уж горячей, а так, теплой, как в ванне. Смешно, право: словно в истории про привидений, иначе как бы я, столько плескаясь здесь раньше, за всю неделю ни разу на него не наткнулся?

Я понять не мог, откуда взялась эта теплота. Из-за солнца вода нагреться не могла, ведь солнце светило сразу на все озеро. А если бы там бил из дна горячий ключ, то как же я его раньше не обнаружил? Я поплавал вокруг, пытаясь найти второй такой участок, но безуспешно. Однако всякий раз, как я возвращался на старое место, вода там была теплее, чем вокруг.

Тогда я вылез, натянул одежду и помчался домой спросить папу и дядю Сагамора. Может, они знают, откуда в прохладном озере могло взяться теплое место? Но их там не было. Похоже, они завели себе такую смешную привычку, внезапно исчезать так, что ни за что не отыщешь, как ни старайся. Я чуть-чуть подождал, но они не появились, поэтому я накопал червей и отправился на рыбалку, решив порасспросить их за ужином.

Но именно в тот день и появились охотники на кроликов и случилось так много всего разного, что я напрочь забыл об этой загадке.

Примерно за час до заката я поднялся к голубому трейлеру взглянуть, не готова ли мисс Харрингтон идти купаться.

Доктор Северанс валялся в кресле со стаканом в руке. Он посмотрел на меня, повернулся к двери трейлера и позвал:

— Эй, твой Вайсмюллер приплелся. Мисс Харрингтон вышла на крыльцо в своем давешнем полосатом костюмчике и с сумочкой на плече.

— Привет, Билли, — поздоровалась она.

— Приятель, да ты сражаешь девиц наповал, — сказал мне доктор Северанс. — Должно быть, заправский сердцеед.

— Ой, молчал бы лучше, — оборвала его мисс Харрингтон.

Мы пошли прямиком через лес к изгибу озера. Через пару сотен ярдов кустарник становился очень густым, и я шел по тропинке впереди, потому что мисс Харрингтон страсть как боялась змей. Внезапно кусты раздвинулись, и я налетел прямо на какого-то типа.

Он медленно брел вдоль прогалины, вглядываясь в чащу, а заметив нас, как-то нехорошо на меня посмотрел. Одет он был в панаму и двубортный фланелевый пиджак, а в руках держал ружье, такое, знаете, как рисуют в комиксах.

— Эй, малыш, а ты откуда взялся? — спросил он.

— От дяди Сагамора, — объяснил я. — А что вы делаете?

— Охочусь на кроликов. Ты их, часом, не видел?

— Нет, сегодня не видел, — ответил я, но он пропустил мои слова мимо ушей, глядя вверх по склону холма. Я тоже повернулся туда — и на тебе, там оказался второй такой же, в точно такой же одежде и с ружьем в руках. Он махнул рукой и мотнул головой.

— Тес. Кажется, он нашел кролика, — прошептал первый тип и поспешил туда. Вскорости они оба скрылись за деревьями.

— Не шумите, — сказал я через плечо мисс Харрингтон. — Они выслеживают кролика.

Она ничего не ответила.

Я обернулся, но она исчезла. Вот чтоб мне на месте провалиться, взяла и исчезла. Даже забавно, ведь еще минуту назад она стояла прямо у меня за спиной.

— Эй, мисс Харрингтон, — окликнул я, но не очень громко, чтобы не спугнуть кролика.

Она не отозвалась, ее просто не было нигде поблизости. Но я знал, что вперед она уйти не могла, потому что я загораживал ей тропинку. Наверное, рассудил я, она что-то забыла, ну хотя бы свой купальник, вот и вернулась за ним. Поэтому я пошел обратно, рассчитывая встретить ее по дороге, но успел дойти до самого трейлера, а ее так и не было. Что-то это становилось уже даже странно.

Доктор Северанс все еще лежал в кресле со своим напитком.

— Да это же наш чемпион, — воскликнул он, завидев меня. — А где мисс Харрингтон?

— Вот именно, — говорю я. — Я думал, она вернулась сюда. Я потерял ее по дороге.

— Потерял? — переспросил он. — Как?

— Ну, — пожал я плечами, — когда я разговаривал с охотником на кроликов, то думал, что она стоит у меня за спиной.

Он так и взвился:

— Охотник на кроликов? Где? Как он выглядел?

— Да там, на тропе, — сказал я. — Ярдах в двухстах отсюда. Высокий такой, со шрамом на лице, в панаме и с винтовкой.

Доктор Северанс выскочил из кресла, отшвыривая прочь стакан, рука его метнулась за отворот костюма. Я едва успел отскочить, не то бы он сшиб меня с ног. К тому времени, как я обернулся, он уже был футах в двадцати от меня.

Я побежал было за ним, потому что все еще тревожился о мисс Харрингтон, но тут заметил, что к трейлеру идут папа и дядя Сагамор.

— Куда это он так рванул? — поинтересовался папа.

Я рассказал им про исчезновение мисс Харрингтон и про охотников. Папа с дядей переглянулись.

— Так-так, вон оно что, — протянул дядя Сагамор. — Двое охотников с ружьями? Повезло нам, что ты успел взять задаток за месяц вперед, Сэм.

— Ну пойдемте же искать мисс Харрингтон, — попросил я. Точнее, хотел попросить, потому что папа сделал мне знак помолчать.

Казалось, они к чему-то прислушиваются, так тихо они стояли, и, лишь стоило мне открыть рот, тут же корчили свирепые гримасы.

А потом внезапно раздались два выстрела, один за другим, и снова воцарилась тишина. Папа с дядей Сагамором снова переглянулись и, не торопясь, двинулись по тропе в сторону, откуда стреляли. Я хотел пойти за ними, но папа покачал головой.

— Лучше тебе вернуться домой, — сказал он.

— Но мисс Харрингтон… — начал я, чуть не плача, так сильно о ней тревожился. — А вдруг она упала и поранилась?

— Забудь о мисс Харрингтон, — отрезал папа. — Иди домой.

Они совсем сдурели, если думали, что я и вправду отправлюсь домой, пока не узнаю, что же с ней случилось. Поэтому я выждал минуту-другую после того, как они скрылись за деревьями, а сам побежал через кусты чуть ниже по склону, чем шла тропинка. Я их в два счета обогнал, снова выбрался на тропинку и рванул туда, где последний раз видел мисс Харрингтон. Но на бегу случайно глянул вверх по склону и неожиданно увидел ее. Она стояла на прогалинке рядом с доктором Северансом, который разглядывал что-то на земле.

Я страшно обрадовался, что с ней все в порядке, свернул с тропинки и побежал напрямик к ним. Но не успел я подбежать, как доктор Северанс махнул на нее рукой и говорит:

— Ступай к трейлеру, а об этих мужланах я сам позабочусь.

Она побрела вниз. Я кинулся к ней, но заметил, что туда же направляются папа с дядей Сагамором. Если бы я только попался папе на глаза, уж и задал бы он мне взбучку, что я его не послушался. Я огляделся по сторонам, ища, куда бы спрятаться, но особого выбора не было, и убежать я тоже не мог. Пришлось юркнуть в кусты рядом с прогалиной, где стоял доктор Северанс.

Теперь, когда я знал, что с мисс Харрингтон ничего не случилось, меня разобрало любопытство, чем это там занимается доктор Северанс. С моего места его было отлично видно, стоило лишь чуточку раздвинуть ветки. Он стоял всего в каких-нибудь десяти футах от меня, по-прежнему разглядывая что-то у самых ног.

Что именно, я никак не мог разобрать, потому что какое-то бревно все мне загораживало. Но, присмотревшись, я заметил, что из-за него виднеются ноги в серых брюках. Носки ботинок торчали прямо вверх. Теперь я все понял: это был один из тех охотников за кроликами. А неподалеку высовывался приклад винтовки.

Доктор Северанс вдруг немножко отступил вправо и посмотрел на что-то еще, лежащее за кустом. Я перевел взгляд туда. Бог ты мой! Оттуда тоже высовывались ноги и винтовка. Это был второй охотник.

Похоже, там произошел несчастный случай.

Глава 8

В этот момент подоспели папа и дядя Сага-мор.

Доктор Северанс обернулся и увидел их. Он вытащил из кармана носовой платок, вытер им лицо, сокрушенно покачал головой, словно не в силах оправиться от потрясения, и, испустив тяжелый протяжный вздох, опустился на бревно рядом с первым охотником.

— Джентльмены, — промолвил он, — это было ужасно. Просто ужасно.

— Что случилось? — спросил папа. Доктор Северанс снова промокнул лицо и указал на охотников, отворачиваясь, как будто не мог смотреть на них.

— Мертвы, — простонал он. — Оба мертвы. И все из-за какого-то паршивого кролика.

— Боже ты мой, какой кошмар, — сказал дядя Сагамор. — Как же это произошло?

— Ну, — начал доктор Северанс, тяжело вздохнув для разгона, — я стоял внизу на тропинке и вдруг заметил, как эти двое поднимаются вверх, выслеживая кроликов. Я хотел окликнуть их, узнать, как идет охота, но тут из кустов вдруг выпрыгнул этот чертов кролик. Он поскакал прочь, но внезапно передумал, повернул обратно и оказался прямо между ними, как раз когда они вскидывали ружья. В жизни не видел ничего ужаснее. Они застрелили друг друга.

Дядя Сагамор нагнулся, посмотрел на первого охотника, а потом перешел ко второму и перекатил лицом вниз. Наглядевшись и на него, дядя вернулся к нам, сел на корточки, вытащил из кармана плитку жевательного табака, вытер о штанину и откусил большущий кусок.

— Да, сэр, чтоб мне провалиться на этом самом месте, — говорит он, — вот уж, должно быть, было душераздирающее зрелище. Бедные парни застрелили друг друга в спину.

Доктор Северанс кивнул:

— Именно что. Это-то и ужасно. Их было так жаль, ведь они знали, что должно произойти, но ничего не могли поделать. Едва спустив курок, оба они поняли, что же натворили, и повернулись, собираясь бежать в разные стороны, но было уже слишком поздно.

Дядя Сагамор сплюнул табачную жижу и вытер губы.

— Ей-богу, — покачал он головой, — в том-то и беда со всеми горожанами, что пускаются на охоту. Они же совершенно беспомощны. Они просто опасны для себя и для окружающих. Совершенно не умеют обращаться с ружьями. — Тут он вроде как осекся и покосился на доктора Северанса, а потом прибавил:

— Только поймите меня правильно. Я вовсе не утверждаю, будто все горожане одинаковы. Иной раз и на такого можно наткнуться, кто с ружьем самому черту спуску не даст. Не хочется, чтобы вы подумали, что я всех сваливаю в одну кучу. Прошу, не надо обид.

— Нет-нет, — заверил доктор Северанс, — что вы.

— Но это уж ни в какие ворота не лезет, — продолжил дядя. — Я так считаю, надо уведомить шерифа и объяснить ему, как получилось, что эти бедолаги укокошили друг друга. И пусть забирает их отсюда. Жара на дворе.

Доктор Северанс согласно кивнул:

— Разумеется. Думаю, это самое большее, что мы можем теперь сделать. — Он вдруг замолчал, поскреб подбородок и весь наморщился, словно бы в задумчивости. — Хммм, — промычал он. — Джентльмены, я кое-что вспомнил.

С этими словами он вытащил из кармана бумажник, положил его на колени и принялся в нем рыться, как будто что-то ища. Из-за кустарника мне было все отлично видно, и я глядел во все глаза, пытаясь понять, чем это он занят. Тем временем доктор Северанс достал из бумажника толстенную стопку денег и шмякнул ее на колено так небрежно, словно это была пара старых носков.

Папа и дядя Сагамор тоже уставились на деньги.

— А что вы, собственно, ищете? — полюбопытствовал папа.

— О, — сказал доктор Северанс, — всего-навсего книжку — сборник законов об охоте. — Он заглянул в опустевший бумажник. — И куда это я мог ее задевать? Готов был поклясться, что она у меня с собой. Видно, забыл в другом костюме.

— Законы об охоте? — переспросил дядя Сагамор.

— Именно, — подтвердил доктор, запихивая свое барахло обратно в бумажник, а денежки в последнюю очередь. Ему пришлось даже чуть-чуть встряхнуть бумажник, чтобы все туда поместилось.

— Нет, ну и ладно, не важно. Все равно я отлично помню законы, как раз вчера перечитывал. И знаете что, джентльмены?

— Что? — подхватил дядя Сагамор.

— Помяните мое слово, я бы не стал ничего утверждать, если бы не знал наверняка. Сезон охоты на кроликов закрылся две недели назад.

— Нет! — воскликнул дядя Сагамор. Челюсть у него так и отвисла. — Да неужели? — Он поразмышлял минутку, а потом хлопнул в ладоши да и говорит:

— Да, клянусь всеми чертями, а ведь, пожалуй, вы правы. Теперь я припоминаю, я ведь тоже недавно перечитывал эти законы.

— Ну и дела, — встрял папа, поглядывая на охотников, — да ведь им следовало бы постыдиться охотиться на кроликов вне сезона. Они ничем не лучше обычных преступников.

— Такие бессовестные людишки, — согласился дядя Сагамор, — как раз и подрывают природные ресурсы страны. Безобразие — вот как это называется. Явиться сюда, шнырять по всему лесу и нарушать закон за спиной честных граждан.

Доктор Северанс кивнул:

— В том-то и дело. Что до меня, едва ли мне хватит наглости тревожить из-за них несчастного шерифа. Он и так из сил выбивается, в поте лица защищая честных граждан и ловя преступников.

— Пожалуй, — произнес дядя Сагамор. — Оттого-то налоги у нас и высоки, что всякий кто ни попадя перекладывает свои заботы на плечи правительства и, чуть что не так, сразу мчит к шерифу. У людей просто нет своей головы на плечах.

— Золотые ваши слова, — загорелся доктор Северанс. — Сказано не в бровь, а в глаз. А что, если мы и есть налогоплательщики? Зачем нам устраивать большую шумиху и заставлять шерифа бросить все свои дела и спешить к нам из-за такой мелочи, как несчастный случай с двумя мелкими мошенниками, пытавшимися перестрелять всех кроликов вне охотничьего сезона? Ведь я же застал их на месте преступления. До чего же все-таки приятно сознавать, что сейчас я имею дело с двумя здравомыслящими людьми, с которыми мы одинаково разумно смотрим на вещи.

Дядя Сагамор снова сплюнул и вытер губы тыльной стороной ладони.

— Ей-богу, сэр, отрадно слышать. Так что же вы предлагаете?

— Ну, — сказал доктор Северанс, — мне просто подумалось, что раз уж в этом лесу так много пустой земли, почему бы нам самим не похоронить их где-нибудь в укромном уголке и не позабыть обо всей этой неприятной истории?

Дядя Сагамор закивал:

— Спору нет, отличная идея. И как это я сам не додумался? — Тут он примолк, еще немножко поразмыслил, и на лице его отразилась легкая неуверенность. — Но, разумеется, это не очень-то легкая работенка — копать и все такое прочее. Уж и не знаю, как мы с Сэмом сумеем выкроить время, ведь нам приходится трудиться по хозяйству чуть ли не целые сутки кряду.

— О, я с радостью возмещу вам убытки, — ответил доктор Северанс. — Признаться, я ощущаю некоторую ответственность, ведь это же я первым нашел их. Что скажете о сотне долларов?

— Великолепно, — говорит дядя. — Просто здорово.

Но вдруг он снова осекся, словно внезапно его осенила какая-то мысль, а потом погрустнел и печально покачал головой:

— Ей-богу, это безобразие. Сущее безобразие. Увы, мне показалось было, будто мы нашли выход, но это не так. Ничего не выйдет.

— Не выйдет? Почему? — изумился доктор Северанс.

— Ну, это уже дело личного свойства, — пояснил дядя Сагамор. — Но, видите ли, эта земля уже довольно давно принадлежит нашей семье. Собственно говоря, здесь похоронены мой дедушка и отец. И я — знаю, звучит это как-то глупо, — но, сказать правду, я боюсь, после меня совесть замучит, что им приходится лежать рядом с такими негодяями, как эти браконьеры, стреляющие кроликов в неурочное время.

— Да, вы правы, это, конечно, проблема. — Доктор Северанс тоже приуныл, но вскоре лицо его просветлело. — Но, предположим, что вас начнет мучить совесть. Как вы думаете, во сколько обойдется перевозка ваших родных на настоящее кладбище?

— Ну, — протянул дядя, — сдается мне, долларов в пятьсот.

— Что ж, весьма может быть, — согласился доктор Северанс, отсчитал несколько банкнотов из бумажника и протянул дяде. — Вот, ровнехонько шестьсот долларов.

Я так и сел, когда услышал, какую уйму денег он носил при себе. Казалось, стопка у него в бумажнике ни чуточки не уменьшилась — уж я-то видел. Папа и дядя Сагамор покосились на остаток, а потом друг на друга.

— Кажись, вроде бы все уладили. — Дядя повернулся и собрался уходить, но вдруг замер на месте. — Ох ты, чтоб мне лопнуть, сэр, а знаете, что мы напрочь позабыли?

Доктор Северанс злобно глянул на него:

— Что еще?

— Проповедь, — объяснил дядя Сагамор. — Ни один человек, каким бы негодяем он ни был, не заслужил, чтобы его хоронили без заупокойной молитвы. Не можем же мы отправить двух этих заядлых грешников на место их последнего упокоения без священника. Даже и думать тут нечего.

— Священника? — возмутился доктор Северанс. — Да откуда же мы, тысяча чертей, раздобудем священника для таких частных похорон?

— Да что вы, сэр, — успокоил его дядя. — Это же легче легкого. Похоже, удача нам улыбнулась. Так уж вышло, что мой браток Сэм как раз евангелистский священник, уж он-то сможет прочесть, что положено.

— Хммм, — фыркнул доктор. — Вот уж и впрямь повезло. И сколько он возьмет за услуги?

— Ну, — говорит дядя, — обычно он берет по сотне за голову.

— Кругленькая сумма. — Доктор Северанс снова потянулся к бумажнику.

— Но в этом случае, — как ни в чем не бывало продолжил дядя Сагамор, — учитывая, что они умерли во грехе, прямо во время совершения преступления, брату Сэму, верно уж, придется потрудиться на славу, чтобы вызволить их из геенны огненной. А посему, думается мне, по паре сотен за голову как раз и покроют все издержки.

Доктор Северанс отсчитал еще денег и вручил их дяде.

— Вы, парни, зря тратите время на вашу ферму, — говорит он. — С вашими-то талантами не след ржаветь в такой глуши.

— Ах, сэр, как любезно с вашей стороны, — скромно потупился дядя Сагамор и поднялся. — Ну, полагаю, мы с братом Сэмом позаботимся о соблюдении всех формальностей. Желаете присутствовать на церемонии?

Доктор Северанс покачал головой:

— Мне бы, разумеется, очень хотелось, но, думаю, надо наведаться на шоссе проверить, не оставили ли они где-нибудь поблизости свою машину.

Дядя Сагамор кивнул:

— Разумная мысль. Хорошо бы отогнать ее в город, чтобы их родственникам было легче ее найти.

— Именно это я и хотел, — подтвердил доктор и ушел вверх по тропинке.

Папа сидел на бревне, набивая сигарету. Стоило доктору Северансу скрыться из виду, как он повернулся к дяде Сагамору:

— Если это те самые охотники на кроликов, которых я видел в городе, то их там было трое.

Дядя сложил губы, словно собираясь сплюнуть.

— Трое? — присвистнул он.

— Думаешь, сказать ему? — спросил папа.

— Не стоит совать нос в то, что нас не касается, Сэм, — наставительно произнес дядя Сагамор. — Если он не отыщет машины, то и сам все поймет.

— Но, предположим, он найдет машину? — стоял на своем папа.

— Все равно это не наше дело, Сэм. Мы ведь не хотим без нужды беспокоить его, а? Человек занят своими делами, зато так исправно платит. А коли его чересчур переполошить, он ведь может даже и уехать. Мы ведь не хотим этого, не правда ли, Сэм?

Он перевел взгляд на стопку денег в руке. Папа поглядел туда же, и дядя спрятал ее в карман.

— Полагаю, ты прав, — молвил папа. — Не хотелось бы согнать с насиженного места такого отличного клиента из-за какой-то ерунды. Он ведь, судя по виду, вполне способен и сам о себе позаботиться.

— Вот именно, — сказал дядя. — Не будем совать нос не в свое дело. Насколько я понимаю, если бы он хотел получить наш совет, он бы сам и спросил. И потом, он же сказал, что эти парни просто охотились на кроликов, так ведь?

— Разумеется, — кивнул папа, поднимаясь с бревна. — Ну, думаю, мне пора сходить за парочкой лопат?

Дядя Сагамор поморщился:

— Ни к чему превращать такое простое дело в тяжелую работу, Сэм. Как стемнеет, пригоним сюда грузовик да и отвезем их к дому старого Хокинса. Там ведь уж добрых пять лет никто не живет, колодец совсем пересох и начал осыпаться.

Они двинулись к дому. Стоило им скрыться за деревьями, как я тут же тоже выскользнул из своего укрытия и помчался через лес, чтобы обогнать их и раньше поспеть домой. Я вышел из лесу рядом с трейлером, доктор Севе-ране и мисс Харрингтон как раз садились в машину.

Я помахал ей рукой и совсем уже собрался спросить, не хочет ли она все-таки искупаться, но вспомнил про несчастье с охотниками и передумал. Теперь всем было не по себе, вряд ли она захотела бы купаться.

Она махнула мне в ответ, но выглядела довольно бледно. Доктор Северанс, против обыкновения, ничего не сказал, лишь рванул машину с места как сумасшедший.

Я спустился к дому и через несколько минут, когда появились папа с дядей Сагамором, невинно играл с Зигом Фридом на крыльце.

— С мисс Харрингтон все в порядке, — сообщил я им. — Я видел, как она уезжала в машине вместе с доктором Северансом.

Папа с дядей Сагамором переглянулись. Папа достал очередную сигарету и прикурил.

— Как раз собирался тебе сказать. Нечего столько сшиваться вокруг мисс Харрингтон. Вдруг ее анемия заразна.

— Да ладно тебе, па, — говорю я. — Она мне нравится. И потом, она же учит меня плавать.

— Ну, ты уж намотай на ус, что я тебе сказал, — отрезал папа и направился с дядей Сагамором за дом.

Я поразмыслил обо всем этом и через несколько минут бросился за ними на задний двор, чтобы спросить, что худого в том, чтобы купаться с мисс Харрингтон, ежели она больше не поддерживает меня на воде. Ведь я же не мог заразиться, если не касался ее? Но их там не оказалось. Я пошел в конюшню, но и там их не нашел.

Что ж, подумал я, верно, они ушли через лес на кукурузное поле или еще куда. Тут я вспомнил про то самое место с теплой водой, о котором собирался спросить дядю Сагамора, и, спустившись к озеру, разделся и залез в воду. Вот чтоб мне лопнуть! Его тоже не было! Я никак не мог его найти, хотя точно помнил, где оно было, нарочно запоминал. Надо было встать так, чтобы задний конец ковчега дяди Финли и угол крыльца оказались на одной линии, а потом зайти в воду на восемь шагов. Только сейчас там не было ничего особенного, абсолютно такая же вода, как и везде вокруг. Чудеса, да и только! Я гадал об этом все время, пока обсыхал на берегу, да только ничего путного не придумал. Разве что это был такой редкий теплый родник, который то бил, то не бил?

Солнце уже садилось, когда я вернулся в дом. Куда бы там ни уходили папа с дядей Сагамором, но и они тоже уже пришли и сидели на кухне. Папа резал колбасу, а дядя Сагамор жарил. Оба они были какие-то притихшие, так что я счел за благо не приставать к ним с вопросами, вот я ничего и не спросил.

После ужина папа сказал, что они собираются отвезти корыта на грузовике в лес, хватит с них солнца на несколько дней. А потом, может, завернут в город, и пусть я не жду их, а ложусь спать.

Я сидел на крыльце, и мне было как-то неуютно, особенно как подумаешь про этот несчастный случай. Но дядя Финли так громко храпел в задней комнате, что мне стало не так уж и одиноко.

* * *

Когда я проснулся поутру, солнце сияло вовсю, папа с дядей жарили колбасу на завтрак, и день был самый что ни на есть подходящий для рыбалки. Мы с Зигом Фридом поднялись и побежали к озеру умываться. Возвращаясь на кухню, я услыхал, как дядя Сагамор говорит папе:

— Думаю, он все-таки нашел ее и вывез за пределы штата. Я слышал, как он возвращался утром около четырех.

Тут они заметили меня, переглянулись, и дядя Сагамор принялся толковать о кожевенном промысле.

— Я все никак не пойму, Сэм, — рассуждал он, подкидывая ломтики колбасы в шкварчащий жир. — Нельзя было тщательней следовать инструкциям, чем это делал я. И что же получается? Сплошная каша. Все сгнило. Как ты думаешь, может, мы не сумели создать правильный режим?

— Что ж, весьма вероятно, — заметил папа. — А может, дело в воде. Мы ничего не можем сделать, лишь продолжать попытки. Главное — не сдаваться.

После завтрака я кликнул Зига Фрида и пошел к трейлеру. Доктора и мисс Харрингтон не было видно, поэтому я отправился на рыбалку. Клевало отлично, и я поймал нескольких окуней. После обеда доктор и мисс Харрингтон снова показались в своих креслах, но она сказала, что сегодня не расположена купаться.

Ей снова захотелось поплавать только через три дня, но, когда папа про это узнал, он задал мне трепку.

— Я же велел тебе держаться подальше от мисс Харрингтон, — сказал он. — У нее плохое здоровье, и ты можешь подцепить анемию.

Лишь дней через десять нам снова удалось поплавать, да и то мне пришлось удирать украдкой. И как раз в тот день словно все черти с цепей посрывались.

Но до этого приключилась еще история с шерифовыми подручными, которые подняли шум на всю округу.

Глава 9

День начался как всегда. Как раз подошло время снова выставлять шкуры на солнце, поэтому после завтрака папа с дядей Сагамором привезли на грузовике корыта и сгрузили их у самого дома. Все кожи уже давно распались на части, и вонь стояла — хуже некуда. Ветра не было, так что запах обволакивал весь дом и висел стеной, просто ужас. А в корытах все клокотало и бурлило, поверхность затянулась густой зелено-коричневой пеной.

У меня аж слезы на глаза выступили, и я поспешил убраться подальше, поглядеть, как дела у дяди Финли. У него опять вышел весь запас досок, поэтому он занимался тем, что отдирал их с одного места и переколачивал на другое — дыры латал, как называл это дядя Сагамор.

Дядя Финли все бормотал что-то себе под нос, а со мной и вовсе не разговаривал, так что вскорости я смотался оттуда и пошел к голубому трейлеру поглядеть, чем там занимается мисс Харрингтон. Они с доктором Северансом, по своему обыкновению, сидели в креслах и слушали по радио утренние новости. Доктор лишь кивнул, завидев меня, а мисс Харрингтон вынесла из трейлера кока-колы.

Сегодня она была одета в беленький костюмчик и выглядела — просто закачаешься.

— Хочешь поплавать сегодня вечером, Билли?

— Мне бы, само собой, страсть как хотелось бы, — говорю я. — Боюсь только, папа опять мне задаст.

— Скажи ему, пусть дурью не мается, — хмыкнула мисс Харрингтон. — Заходи, за мной часиков в пять, и все равно пойдем.

Доктор Северанс сердито посмотрел на нее и выключил радио.

— Что я тебе сказал, не уходи далеко от трейлера. Рано чувствовать себя в безопасности.

— Перестань ворчать, зануда, — огрызнулась она. — Прошло уже десять дней.

Тут я поглядел вниз по склону и увидел папу, который лежал под машиной перед самым домом, как будто что-то чинил.

— Зайду за вами в пять часов, — пообещал я мисс Харрингтон и вместе с Зигом Фридом помчался посмотреть, чего это он там делает.

Не успел я подойти, как папа выпрямился, и я заметил, что в руках у него какая-то жестяная банка. Наверное, отлил немного бензина из бензобака. Он скрылся за углом дома, а на смену ему из конюшни явился дядя Сагамор с четырьмя стеклянными кувшинами.

Чудно, право, что им вздумалось наливать бензин в стеклянные кувшины. И потом, зачем им понадобилось четыре таких здоровенных кувшина, чтобы вылить содержимое всего одной малюсенькой банки? Когда я проходил мимо корыт с кожами, пришлось зажать нос, но я ускорил шаг и тоже завернул за угол. Интересно было поглядеть, что же они делают.

На заднем дворе, в тени сиреневых кустов, стоял небольшой стол. Дядя Сагамор поставил на него свои четыре кувшина, а папа тем временем макал в жестянку кусок белой бечевки. Когда она как следует промокла, он обвязал ее вокруг одного из кувшинов, а дядя Сагамор поднес к ней горящую спичку. А она как полыхнет! Вокруг кувшина на минуту образовалось кольцо пламени. Потом папа с дядей взяли следующий обрывок бечевки и проделали то же самое со вторым кувшином. Я смотрел на них во все глаза — до того бессмысленным и забавным мне все это казалось. Папа с дядей Сагамором не успокоились, пока не проделали эту странную процедуру со всеми четырьмя кувшинами, после чего сняли обгоревшие остатки бечевки и тщательно протерли кувшины тряпочкой. Я подошел к ним.

— Эй, па, — спросил я, — а что это вы делаете?

Они оба так и подпрыгнули и уставились сперва на меня, а потом друг на друга.

— Делаем? — переспросил папа. — Ну, хм.., мы испытываем эти кувшины. Разве не похоже?

— Испытываете? — удивился я. — А зачем? Дядя вытянул губы трубочкой и сплюнул табачную жижу:

— Ей-богу, Сэм, а я тебе что говорил? Мальчик никогда ничему не выучится, если не будет задавать вопросы. Ну откуда же такому маленькому мальчику знать, что никогда нельзя ничего посылать правительству в кувшинах, если их не проверить как следует? Как он узнает, что произойдет, если один из них лопнет прямо по пути туда или уже на месте? Ему же невдомек, как действует правительство. — Онпомолчал, перекатывая табак за щекой, вытер губы, важно поглядел на меня и продолжил:

— Теперь предположим, один из этих кувшинов лопнет — так все это чертово правительство на рога встанет. Не успеешь ты еще узнать об этом, как визгу подымется, что в свинарнике после визита гремучей змеи. Все начнут мельтешить туда-сюда и задавать кучу вопросов, пытаясь понять, что же произошло. Потом кому-нибудь попадет вожжа под хвост, и он начнет расследование, и вот все эти высокооплачиваемые люди будут тратить время понапрасну, и все оттого, что какому-то старому пню вздумалось послать им что-то в надтреснутом кувшине. И это еще не все. Прямо посреди всего этого дурдома кто-нибудь вдруг обнаружит, что правительство покамест не обзавелось специальным департаментом для проверки стеклянных кувшинов. Поэтому двое болванов начнут расследование, чтобы выяснить, как же так вышло, что его до сих пор нет, а другие четверо начнут расследование, почему же первые двое до сих пор этого не расследовали. А тем временем какой-нибудь мусорщик сметет осколки разбитого кувшина и выкинет их, и тогда все все бросят и ринутся расследовать этого мусорщика. И так это дело будет разгораться и разгораться…

— А налоги расти и расти, — вставил папа.

— Да, сэр, — подтвердил дядя. — Именно так оно и бывает.

— Ой, — говорю я, — а вы собираетесь что-то посылать в правительство?

— То-то и оно, — отвечает дядя Сагамор. — Мы с Сэмом тут пораскинули мозгами насчет того, что ты сказал про потраченное впустую время, пока эти никудышние шкуры пройдут весь курс, вот и порешили, что стоит малость ускорить это дело и послать часть жижи прямо сейчас. Пускай-ка правительство нам ее проанализирует, может, и скажет что-то дельное.

— Здорово, — обрадовался я, — мне кажется, это очень правильно. И тогда, если они скажут, что вы не правильно приготовили раствор с самого начала, вы сможете тут же поставить новую пориию.

Я страх как гордился собой — ведь даже папа с дядей поняли, что я был прав. Дядя Сагамор кивнул:

— Мы с Сэмом думаем ровно так же. У тебя, парень, есть голова на плечах.

— И вы хотите послать все четыре кувшина? Думаете, им надо так много?

Дядя Сагамор сложил губы трубочкой.

— Ну, мы ведь толком не знаем, сколько обычно требуется для анализа, вот и рассудили, что для пущей уверенности лучше послать пару галлонов. — Он поглядел на меня. — Улавливаешь, в чем тут суть?

— Угу, — сказал я. — Разумеется. Если это не очень дорого стоит.

— О, ну конечно же, — заверил он меня. — Пошлем наложенным платежом. Можешь не волноваться.

Папа вынес из кухни ведро и черпак. Как раз начал дуть слабый ветерок, поэтому папа сделал крюк, чтобы подобраться к корытам с наветренной стороны, да и то всю дорогу обмахивался шляпой. Разогнав с поверхности пену и пузыри, он начал черпать гнилятину в ведро. Когда он вернулся к нам с добычей, на глазах у него стояли слезы и он никак не мог отфыркаться.

— Здорово пробирает, — выдохнул он.

— Да, запашок пошел, — согласился дядя Сагамор.

Зиг Фрид взвыл и удрал в конюшню. Я на него не обиделся. Папа вытащил ситечко и принялся переливать жижу в кувшины. Ситечко задерживало всю пену и лохмотья кожи, так что в кувшины попадала лишь чистая жидкость.

— Не забыть бы потом отмыть их получше, покуда Бесси не воротилась, — озабоченно пробурчал дядя. — Не то она придет в ярость.

— А разве не стоит послать и пару лоскутов кожи? — полюбопытствовал я. — Может, им надо проанализировать и ее тоже.

Дядя Сагамор покачал головой:

— Нет, думаю, нет. Раствор — вот что интересует правительство в первую очередь. Ведь именно он дубит кожи. Нам надо, чтоб они выяснили, что я не так смешал.

Он поднял один из кувшинов и поглядел на него на просвет.

— Ну как насчет цвета? — осведомился папа.

— Расчудесно, — сказал дядя Сагамор. — Просто конфетка. Я никак не мог взять в толк, при чем же тут — цвет. Ну, примерно как слабый чай, но правительству-то какое до этого дело?

Дядя Сагамор надел на горлышко каждого кувшина плотную резинку и приготовился завинчивать крышки;

— Надо бы получше закупорить, не то как бы не пролилось.

— У нас с собой есть отличная штука, как раз для этого, — сказал папа и скрылся в доме.

Через минуту он вернулся с миской цемента и намазал им края крышечек и резинок. После этого они с дядей накрепко завинтили крышки.

Папа вылил остатки гнилятины в ближнее корыто, и вымыл ведро. Потом они как следует отмыли горлышки кувшинов, так что теперь вонь шла только от корыт, а сами кувшины совсем и не пахли.

Дядя Сагамор притащил картонную коробку и бережно упаковал туда кувшины, перекладывая их вощеной бумагой, чтобы не разбились. Папа отнес коробку в машину.

— Теперь вы повезете ее на почту? — спросил я.

— Разумеется, — кивнул папа.

— А мне с вами можно, па?

— Ну, почему бы и нет, — согласился он. — Кстати, у тебя же, должно быть, накопилась куча грязной одежды, которую надо отдать в стирку, раз уж мы едем в город.

— Да, — говорю я. — Сейчас соберу. Я побежал в трейлер и отыскал за печатным станком мешок с грязными вещами. Там было полно моей одежды и папиных шортов, джинсов, рубашек и носков. Помнится, мы не были в стирке с тех пор, как уехали из Боуи. Короче, одежды набралась уйма. Папа отнес сумку в машину и поставил прямо на коробку с кувшинами.

— Может, наоборот, подложить ее под кувшины? — спросил я. — Выйдет как подушка, чтоб они не разбились.

— Нет, с ними все в порядке, — отмахнулся папа. — Мы же проверяли их на прочность, помнишь?

— Ну и ладно. — Я залез на заднее сиденье. — Мы уже едем? А где дядя Сагамор? Папа закурил.

— О, он сейчас придет. Ему пришлось спуститься в пойму, проведать одного мула.

— Ой, — вздохнул я, — а может, нам чуть-, чуть отогнать машину от этих корыт?

— Отличная идея, — хмыкнул папа и отъехал ярдов этак на пятьдесят вверх по холму.

Мы сидели в машине, поджидая дядю Сагамора. Было жарко и солнечно, в зарослях опять жужжали жуки. До чего же тут здорово, подумал я, особенно теперь, когда вонища до нас не долетает. Деревня — славное место, мирное, совсем не то, что эти людные Пимлико и Бельмонт-Парк. Вдали, перед своим трейлером, сидели в креслах доктор Северанс и мисс Харрингтон. Они помахали нам рукой. Папа задумчиво посмотрел в их сторону.

— Бриллиантовый купальник, — произнес он, словно бы сам себе. — Только вообразите. Так где, говоришь, вы плаваете, ты и мисс Харрингтон?

— Мы не плаваем, — поправил я. — Ты же сам мне запретил, помнишь?

— Ах, да-да, конечно.

Папа на минуту притих, а потом снова покосился наверх и беспокойно заерзал на сиденье.

— Если купальник сделан из блестяшек, верно, не такой уж он и большой, а?

— Не, — говорю я. — Совсем крохотный. Маленький такой треугольничек и шнурочек вокруг.

— Всего один лоскуток?

— Угу, — подтвердил я. — Зато очень удобно плавать. Совсем не стесняет.

— Пресвятая Дева! — Папа аж поперхнулся дымом от сигареты. — А ты уверен, что лоскуточков не три?

— Да нет же. Всего один. А что? Обычно бывает три?

— Ох, — говорит он. — Даже и не знаю. Я вроде бы слыхал, что бывает и три. Но, сдается мне, это и не важно. Ты там не видишь Сагамора?

Я обернулся и поискал глазами за домом и на кукурузном поле, но нигде его не нашел.

— Пока нет.

— Ничего, скоро явится.

— А мул захворал, что ли? — поинтересовался я.

— Ну, никогда не поймешь, что стряслось с этими мулами. Но Сагамор говорит, один из них как-то чудно себя вел. Словно его что-то беспокоило.

— Ясно, — кивнул я.

Мы еще немного подождали, а когда я снова обернулся, то заметил тоненькую струйку дыма, что поднималась из-за деревьев со дна лощины.

— Гляди, па! Там что-то горит. Он тоже обернулся:

— Да, чтоб мне лопнуть, и вправду. Но мне кажется, ничего серьезного. Верно, какой-нибудь старый пень загорелся.

Тут с вершины холма донесся какой-то шум и треск, как будто там на большой скорости несся старый автомобиль. Я повернулся туда и как раз успел разглядеть его в просвет между деревьями. На сей раз он не свернул к воротам, а промчался мимо прямиком в лощину.

— Машину ведут совсем как Бугер и Отис, — заметил я. — Как считаешь, это они?

— Хмм, — промычал папа. — Не знаю. Ума не приложу, что им могло там понадобиться.

— Может, увидели этот дым. Дядя Сагамор говорил, они тут следят, как бы где пожара не приключилось.

Папа затянулся и выпустил дым:

— Что ж, вполне вероятно. Значит, они и потушат. Не стоит волноваться.

Он не сводил глаз с опушки, и скоро там и вправду появился дядя Сагамор. Похоже, он здорово спешил. Он пересек кукурузное поле, скрылся за домом и вышел через переднюю дверь, как будто просто прошел насквозь. Однако по дороге он успел надеть башмаки, хотя и не начищенные. Да и куртку тоже не взял. Дядя Сагамор считал, что нечего особо выряжаться, когда едешь в город. Волосы у него на груди по-прежнему топорщились из-под нагрудника комбинезона, а когда он садился в машину рядом с папой, я обратил внимание, что он весь взмок.

Папа завел мотор.

— Как там мул? — спросил он.

— Мул? — будто бы удивился дядя Сагамор. — Ах да, мул. В отличной форме. Думается мне, он просто хандрил.

— Очень может быть, — поддакнул папа.

— Мулы, они совсем как женщины, — продолжал дядя Сагамор. — Припомнят какой-нибудь пустяк, который и произошел-то лет десять — пятнадцать назад, да как начнут только о нем и думать, покуда вконец не захандрят. Потом несколько недель не хотят иметь с тобой никакого дела, а тебе и невдомек, с чего это они дуются.

— Верно говоришь, — кивнул папа, медленно и осторожно выруливая наверх, чтобы кувшины не побились на ухабах. Дядя Сагамор вылез, отворил ворота и закрыл их за нами, когда мы проехали. Мы двинулись по песчаной дороге сквозь сосновый лес, но не успели заехать на вершину, как машина заглохла. Взяла и остановилась прямо, посередь грунтовки.

— Вот те раз, — пробормотал он. — Что это с ней?

— Эка невидаль, — говорит дядя Сагамор. — Попробуй-ка лучше завести двигатель.

Папа попробовал, но безуспешно. Тогда папа чуть-чуть выкрутил подсос и попробовал снова, но машина так и не поехала.

Я заглянул папе через плечо:

— Эй, па. Кажись, я вижу, в чем дело. Похоже, ключ зажигания не поворачивается до конца.

— Да ладно тебе, все поворачивается, — возразил папа.

— Но погляди…

— Черт побери, — рявкнул на меня папа. — Говорю же тебе, с ключом все в порядке.

И он продолжал пробовать завести двигатель, выкрутив подсос напрочь, да только все без толку.

— Но, па…

— Да заткнешься ты с этим ключом? — окрысился папа. — Смотри…

Он схватился за ключ и повернул его. Тот чуть поддался, но до конца не дошел, как я и говорил.

— Да, я погорячился, — говорит он.

— Ей-богу, ну и потеха, — произнес дядя Сагамор. — Ну кто бы мог подумать? Папа снова попробовал завести:

— Кажется, сейчас тронемся. Мотор рыкнул, но так ничего и не вышло. Машина не поехала.

— Сдается мне, мотор затопило, — предположил я.

— Явно что-то не так. — Папа выскочил из машины.

Дядя Сагамор тоже открыл дверь и вылез. Они подняли капот и вдвоем уставились на мотор.

— И как ты поймешь, что тут не так среди всех этих проводов? — спросил дядя Сагамор. — Их тут такая прорва, что ни в жисть не разобрать, правильно ли они переплетаются.

Я не удосужился вылезти. И так было ясно, в чем тут дело. Папа заводил мотор, выкрутив подсос, а зажигание все время было выключено, вот мотор и залило. А если бы подсос вкрутить обратно да нажать на газ, то через несколько минут все само собой бы наладилось. Даже странно, что папа не мог с этим разобраться, обычно-то он ловко управлялся с мотором. Но мне было и так неплохо. Сверху ласково пригревало солнышко, в верхушках сосен шелестел легкий ветерок, тишь да гладь. Я развалился на сиденье, задрав ноги на сумку с грязной одеждой, и блаженствовал. Все гадал, когда мы вернемся и успею ли я поплавать с мисс Харрингтон. Вот было бы здорово!

И тут сзади раздался шум мотора. Кто бы там ни рулил, но он явно спешил как на пожар. Через мгновение они уже оказались рядом. Взвизгнули тормоза, и подъехавший автомобиль остановился ровнехонько позади нашего. Я обернулся взглянуть, кто это. Лопни мои глаза, если это не оказались Бугер с Отисом в шерифовском драндулете!

Они резво выскочили из машины, каждый на свою сторону. Оба, как и давеча, щеголяли в белых шляпах, залихватски сдвинутых на затылок, и в коротеньких жакетах цвета хаки, туго перехваченных черными поясами. У правого бедра каждого из них болталось по кобуре, из которых торчали костяные рукоятки револьверов. Словом, выглядели они куда как молодцевато. На физиономиях у них играли довольные ухмылки, как будто они снова хором вспоминали одну и ту же удачную шутку. Золотой зуб Бугера так и сверкал.

Дядя Сагамор выпрямился и поглядел на них, а потом заулыбался, но как-то трусовато.

— Ей-богу, чтоб мне провалиться на этом самом месте, — обратился он к папе, — коли это не шерифовы парни, Сэм. Ты ведь помнишь Бугера и Отиса, правда?

Тут папа с дядей Сагамором переглянулись, почему-то с таким выражением, как будто о чем-то беспокоились, но старались не подать виду. Папа сглотнул, точно ему что-то встало поперек горла.

— Ну да, само собой, отлично помню. Рад снова видеть вас в добром здравии, ребята.

Бугер с Отисом медленно, не произнося ни слова, обошли вокруг машины и встали перед ней, зацепившись большими пальцами за рукоятки револьверов. Они поглядели друг на друга, словно вот-вот лопнут со смеху, но потом разом посерьезнели.

— О.., да никак, у вас что-то стряслось, мистер Нунан? — озабоченно осведомился Бугер. Похоже он обращался не к папе, потому что не спускал глаз с дяди Сагамора.

Но не успел дядя ничего ответить, как в разговор вмешался Отис:

— Да уж, Бугер, мне кажется, у мистера Нунана сломалась машина.

Бугер прямо-таки остолбенел:

— Как, неужели? Да разве бывают такие потрясающие случаи? Я хочу сказать, чтобы вот так прям вдруг?

Отис важно кивнул:

— Точно. Но зато как ему повезло, что мы подоспели вовремя и можем помочь.

Дядя Сагамор потупился и, вытащив правую ногу из ботинка, поскреб большим пальцем левую ногу.

— Чепуха, ребята, — сказал он. — Думаю, ничего серьезного. Мы с Сэмом запросто сами ее заведем, и нам не хотелось бы тревожить понапрасну таких занятых людей, как вы. Думаю, вы вполне сможете нас объехать, просто сверните чуток с колеи.

Бугер с Отисом так воззрились друг на друга, словно им было страшно даже и подумать об этом.

— Уехать и бросить вас в беде? Что вы, мистер Нунан, нам такое и в страшном сне не привидится, — замахал руками Отис. — Силы небесные, Бугер, ты только припомни, как часто шериф говаривал нам, что, если нам только выдастся случай чем-то помочь мистеру Нунану, мы должны не раздумывая подать ему руку. “Мистер Нунан — налогоплательщик, Отис”, — говаривал он мне. Уж я-то знаю, что налоги у него заплачены полностью аж за 1937 год.

Дядя Сагамор вытащил свой красный платок и вытер лицо, а затем промокнул плешь на макушке.

— Ей-же-ей, вы заставляете меня гордиться такими-то речами. Помочь нам — это так мило с вашей стороны, так по-соседски, но мы с Сэмом никуда не торопимся и были бы страсть как огорчены обеспокоить вас.

Бугер поднял руку:

— Ни слова больше, мистер Нунан. Ни слова! Умоляю. Какими же извергами считаете вы помощников шерифа, коли думаете, будто они способны бросить в беде примерного гражданина вроде вас? — Он остановился и глянул на Отиса:

— Мистер Сирс, смыслите ли вы мало-мальски в моторах?

— Ну разумеется, мистер Ледбеттер, кое-что кумекаю, — ответил Отис. Бугер кивнул:

— Вот и замечательно. Ну же. Что, по-вашему, могло вызвать неполадку?

Отис подпер правой рукой подбородок и вроде как нахмурился.

— Хмм, — процедил он. — Это, разумеется, пока еще только догадка, но вот так, с ходу, могу предположить, что засорилась подача бензина.

— Отлично, но так ли это? — спросил Бугер. — Далее. Куда надо взглянуть, чтобы это проверить?

Отис почесал в затылке и состроил задумчивую мину.

— Ну, существует куча мест. Можно посмотреть в багажнике, можно под задним сиденьем, а не то в обивке или даже внизу, у рамы.

— Постой-ка, постой-ка, — оборвал его Бугер. — А у тебя что, имеется ордер на обыск, чтобы вот так вот рыться в чужой машине?

— Да нет, ерунда, не о том речь, — поморщился Отис. — Ведь это только лишь чтобы взглянуть, где засорилось. — Он повернулся к дяде Сагамору:

— А как по-вашему, мистер Нунан?

Дядя снова протер лицо.

— Ну.., что ж… — выдавил он.

— Ну разумеется, — подхватил Отис. — Это было бы просто глупо. Кто дурно истолкует подобную добрососедскую услугу?

Так что они подошли к нашей машине с двух сторон, и Бугер сунулся в заднюю дверь, которую я оставил открытой, вылезая из машины.

— Ну-ну, — сказал он. — И что у нас тут? Похоже, куча белья для стирки. И, вот те раз, под ней еще и картонная коробка. Ни за что бы ее не найти, кабы не искать, где засорилась подача бензина. Коробку тут и не видать, как нарочно спрятали.

Отис мгновенно подоспел к Бугеру, и они обменялись озадаченными взглядами.

— Как ты считаешь, что это здесь? — не вытерпел Отис.

Бугер встряхнул коробку.

— Ох, силы небесные! — воскликнул он. — Да ты только послушай. Что-то булькает. Как считаешь, это суп, или духи, или еще что? Может, он везет своей подружке “Шанель № 5”? — Тут Бугер призадумался, а потом захлопал в ладоши, точно его осенило. — Нет. Я знаю, что это. Голову даю на отсечение, мистер Нунан везет в этой коробке запас бензина.

Дядя Сагамор снова почесал левую ногу пальцем правой.

— Да что вы, ребята, — возразил он. — Это так, пустяки. Просто раствор для дубления кож. Я собирался послать его на анализ в правительство.

Бугер с Отисом так и подскочили.

— Да вы только представьте, — хором сказали они. — Дубильный раствор. Кто бы мог подумать?

— Ну конечно же, — настаивал дядя Сагамор. — Только и всего, ребята. — Он заглянул за кожух мотора и ткнул туда пальцем. — Эй, Сэм, а тебе не кажется, что вот этот оборванный проводок и мог послужить причиной…

— Да чтоб меня громом разразило! — воскликнул папа. — Ну конечно, в этом все и дело. И как это я раньше не заметил? — Он склонился над капотом и запустил руку в мотор. Спустя мгновение он торжествующе выпрямился. — Отлично, сейчас поедем.

Дядя Сагамор снова протер лысину.

— Что ж, мы вам, ребята, крайне признательны за помощь, — облегченно промолвил он. — Думаю, теперь мы поедем своей дорогой.

— Ох, да не спешите вы так, мистер Нунан, — оборвал его Бугер, подмигивая Отису, и оба они заухмылялись.

Отис потянулся к коробке, вытащил из нее один из кувшинов с раствором и поглядел на свет.

— Хмм, — протянул он. — Какой интересный оттенок. Похоже, мистер Нунан добавил к своему дубильному раствору немножко жженого сахара, Бугер. Это придает ему такой зрелый цвет точь-в-точь как у “Старого Дедули”.

Глава 10

Бугер с Отисом стояли с самыми что ни на есть постными рожами, но видно было, что они с трудом удерживаются от смеха. Вскорости Отис не выдержал и прыснул, а за ним и Бугер. И тут их как прорвало, они как начали хохотать, что им пришлось ухватиться друг за друга, чтобы устоять на ногах.

Наконец Бугер смог разогнуться.

— Дубильный раствор! — еле выговорил он и снова сложился пополам от смеха. Они с Отисом буквально попадали на стенку машины, завывая и всхлипывая. Их, верно, было слышно за милю.

Все же через некоторое время им удалось овладеть собой, и Бугер повернулся к Отису:

— Что ж, думаю, пора в дорогу. Оставим эти кувшины, где стоят, чтоб можно было конфисковать заодно и машину. Садись на заднее сиденье и поезжай вместе с ними, а я двину следом.

Папа подскочил как ошпаренный:

— Эй, про что это вы там толкуете? Как это конфисковать машину? Она же моя! Отис вытаращился на него:

— Ну, мистер, вы выбрали не самое подходящее время, чтобы заявлять об этом.

— Послушайте-ка, ребята, — вмешался дядя Сагамор, — вы совершаете огромную ошибку. Говорю же вам, это дубильный раствор, который я собираюсь послать в правительство.

Бугер лишь покачал головой. Он так ослаб, что не мог больше смеяться.

— Расскажи это шерифу, — посоветовал он. — Ох, парни, мне прямо не терпится увидеть его лицо, когда мы приедем. После стольких лет, пока он пытался…

Мне показалось, что их шутка, в чем бы она ни заключалась, зашла слишком далеко. Я никак не мог понять, чего они не верят дяде Сагамору, но кто-то же должен был вправить им мозги.

— Но послушайте, мистер Бугер, — сказал я, — это и вправду дубильный раствор.

Папа с дядей Сагамором в мгновение ока повернулись ко мне.

— Молодец, Билли, — похвалил меня дядя Сагамор. — Может, хоть тебя они послушают. Расскажи им все, как я говорил… То есть я хочу сказать, как ты сам видел, что мы наполняем кувшины прямо из корыт с кожами. Ты же помнишь.

— Ну разумеется, помню.

— Вот видите? — обратился к Бугеру дядя Сагамор. — Мальчик не лжет. Он сам видел, как мы черпали раствор из корыта.

Бугер с Отисом с отвращением поглядели на меня, а потом друг на друга.

— Ну не возмутительно ли? — произнес Отис. — Такой малец, а туда же. Нет, следовало бы забрать его у них.

— Вы ошибаетесь, ребята, — снова сказал дядя Сагамор, но ничего не добился.

Они велели нам залезать в машину, и Отис уселся на заднее сиденье рядом со мной, а Бугер поехал следом в шерифовом драндулете. На сей раз стоило папе завести мотор, и машина как ни в чем не бывало рванула с места.

Когда мы проезжали дом мистера Джимерсона, он опять валялся в тенечке на крыльце, ногами к дороге. Завидев две машины и Отиса у нас на заднем сиденье, он принялся протирать глаза, а потом как вскочит, словно его ужалили, и как завопит:

— Пруди! Пруди! Они таки его застукали! Теперь-то они перестанут давить наших поросят.

И он скрылся за дверью, а мы свернули за поворот.

Папа с дядей Сагамором всю дорогу до города сидели тише воды ниже травы, а как мы приехали, Отис сказал:

— Объезжай вокруг площади и паркуйся прямо перед судом.

Дело шло к полудню, и улица была практически безлюдна. Точнее, это спервоначалу, а буквально через минуту там такая толпа собралась, что только держись. Но когда мы подкатили, на скамейках под деревьями сидело всего несколько человек, а под крышей мирно ворковали голуби, только и всего. Мы остановились у самого бордюра, а позади нас пристроил шерифову машину Бугер.

На ступеньках перед большущей дверью сидел еще один тип, в белой шляпе и с пистолетом. Отис высунул голову из машины и окликнул его:

— Перл, кликни вниз шерифа. У нас для него что-то есть.

Перл подпрыгнул, глаза у него просто на лоб вылезли. Он разинул рот и ошеломленно уставился на дядю Сагамора:

— Вы достали его? Вы.., вы вправду.., его самого?

Отис самодовольно усмехнулся:

— Смею сказать, да. И на этот раз дело — верняк.

Перл повернулся и бросился вверх по лестнице, словно за ним черти гнались.

Отис с Бугером вылезли из машин, ухмыляясь от уха до уха. Сзади по улице кто-то пронесся с воплем:

— Они забрали Сагамора Нунана! Застукали с поличным!

Из дверей суда на улицу посыпал народ и сгрудился вокруг нас. Набежали покупатели из соседних лавчонок. Просто яблоку негде было упасть. Мы с папой и дядей Сагамором тоже собрались вылезти на улицу, но толпа прижала нас обратно к машине.

— Поверить не могу, — произнес кто-то из толпы. — Им никогда не поймать Сагамора Нунана. Он слишком хитер.

— Черта лысого, — возразил второй голос. — Вот он, туточки. Скажешь, нет?

Где-то за спинами вопил какой-то ребенок:

— Папа, посади меня на плечи. Я хочу видеть Сагамора Нунана!

Движение на улице остановилось, народ перегородил мостовую от тротуара до тротуара. Прямо светопреставление какое-то. Все тянули шеи, шумели, галдели и переругивались на все лады:

— Это взаправду он?

— Именно. Вон тот, что похож на пирата.

— Это и есть Сагамор Нунан?

— Ну да, Сагамор Нунан собственной персоной.

— Мне плевать, что они там говорят, им его не подловить.

— Да брось ты. Вот же он.

— Подожди чуть-чуть, это им же еще боком выйдет.

— Я слышал, они нашли перегонный куб и десять тысяч галлонов сусла.

— Они поймали его за перегонкой. Малыш за спинами все канючил:

— Хочу видеть Сагамора Нунана! Хочу видеть Сагамора Нунана!

— Подождите, подождите, — пророчествовал какой-то мужчина из толпы совсем рядом с нами. — Вы еще увидите, как все дело лопнет точно мыльный пузырь. Так всегда бывает.

Я покосился на говорящего. Это был рослый смуглый парень в бейсбольной кепке.

— Хочешь пари? — предложил ему его сосед.

— Десять долларов на то, что он выйдет отсюда на все четыре стороны и они ничего не сумеют ему пришить, — согласился тот, что в бейсболке.

— На этот раз ему несдобровать.

— Плакали твои денежки, — отозвался парень в бейсболке.

— Я тоже поставлю пятерку, — завопил кто-то еще.

— И я.

— И я.

Кругом все начали пихаться и толкаться с новой силой, размахивая деньгами. Толпа все сильнее прижимала нас к машине. Бугер потихоньку пихнул локтем кого-то рядом с собой.

— Поставь против Сагамора все, сколько есть, — заговорщически шепнул он. — На этот раз ему от нас не уйти. Если ставки будут все повышаться, поставь пять сотен от нас с Отисом.

Тот тип кивнул и принялся проталкиваться через толпу. Дядя Сагамор ничего не сказал, потупился себе и стоял как в воду опущенный. Башмаки он снял, чтоб было удобней чесать ногу об ногу, и засунул их через окно в машину. Кругом такой гам стоял, что даже если бы он что-то и сказал, все равно никто не услышал бы.

И тут сквозь толпу, точно пушечное ядро, пронесся какой-то низенький краснолицый толстячок. Это был шериф. Шляпу он нес в руке, свернув ее, точно полотенце.

Он налетел на Бугера с Отисом с таким видом, будто хотел расцеловать их.

— Перл говорит, вы достали его! — восклицал он. — Говорит, вы поймали его с поличным.

— Так оно и есть, — приосанился Бугер, растолкал народ и распахнул дверцу машины. — Глядите!

В мгновение ока они отшвырнули тюк с грязным бельем, раскрыли коробку и выставили на всеобщее обозрение четыре кувшина.

— Слава, слава, слава! — возопил шериф. — Хвала тебе, Господи! — В глазах у него стояли слезы, губы расползались в неудержимой счастливой улыбке, а слова так и лились сплошным потоком:

— Как вам это удалось, парни? Как же вы ухитрились его сцапать? Мы ведь уже десять лет спим и видим Сагамора Нунана на скамье подсудимых. Эй, вы все, осадите назад! Пропустите фотографа. Приведите сюда фотографа! Приведите свидетелей!

И куда еще свидетелей, подумал я. И так вокруг нас собралась толпа человек этак тысячи две. Она запрудила весь бульвар, мостовую и лужайку перед зданием суда.

А шериф все никак не мог успокоиться, он не то плакал, не то смеялся.

— Сфотографируйте эти кувшины прямо в машине, а потом меня с ними позади машины, да только так, чтоб были видны номерные знаки. Ребята, и как только вам это удалось, во имя всего святого? Конечно же, мы конфискуем и машину тоже. Целых два галлона вещественных доказательств. Ой, парни, ой, парни, ой-ой-ой! Уж мы о них позаботимся! У нас они будут в целости и сохранности. Нет, клянусь небом, я помещу их в банк и сам оплачу все издержки. Но как же вам все-таки удалось выследить его?

Бугер с Отисом снова принялись хохотать, наконец Бугер выдавил, вытирая слезы с глаз:

— Он сказал нам, будто это дубильный раствор. Вот те крест, шериф, прямо так и сказал! — Тут его опять начал душить смех, но он все же совладал с собой и продолжил:

— На этот раз он сам себя обдурил. Да вы знаете, какую штуку он выкинул?

Шериф от нетерпения начал припрыгивать на одном месте.

— Нет! — заорал он. — Разумеется, не знаю. Да я вас именно об этом и спрашиваю. Так что же он учудил?

Бугер с Отисом загомонили, перебивая друг у друга:

— Сперва он поджег старый пень на дне лощины, представляете? Чтобы выманить нас туда, а самому тихой сапой проскользнуть и улизнуть от обыска. Но мы-то тоже не лыком шиты, мы враз смекнули, как увидели, что это всего лишь пень, что это он нарочно. Мы поспешили следом, но.., но…

Они снова привалились к машине, всхлипывая от смеха.

— Так что же, черт вас побери? — вскричал шериф.

— Но машина сломалась! — прорыдал Бугер. — Так он и сидел, точно мышь в мышеловке, с двумя галлонами этой дряни прямо посреди бела дня! Вот он и заявил нам, будто это дубильный раствор!

Шериф лишь покачал головой, по щекам его струились слезы.

— Ребята, — тихонько произнес он. — Это самый счастливый день во всей моей жизни. Я его никогда не забуду.

Дядя Сагамор отер пот с лица.

— Шериф, — начал он, — не знаю, к чему такая суматоха, да только коли ваши люди не могут придумать ничего лучшего, чем рыскать вокруг и наезжать на добропорядочных граждан, помаленьку промышляющих кожевенным делом…

Шериф напустился на него, точно задиристый козлик.

— Попридержи-ка язык, Сагамор Нунан, — взревел он, покачивая пальцем перед лицом дяди. — Пытался моих ребят — обхитрить? Не вышло! На этот раз ты здорово влип.

Фотограф щелкнул сперва кувшины в коробке, а потом машину. Народ кругом принялся требовать раздачи денег с пари.

— Вот вам и вещественные доказательства, — говорили они.

— Нет, — отвечали им другие. — Пари не выиграно, покуда мы не увидим своими глазами, как его упекут в кутузку. Это же Сагамор Нунан, дурачье вы этакое. Подождите-ка, сами увидите.

Хотя и они начинали уже помаленьку сдавать позиции. Тот парень в бейсбольной кепке все еще разглагольствовал, но, похоже, на душе у него кошки скребли.

Бугер взял коробку с кувшинами и потащил в здание суда.

— Идем, Сагамор Нунан, — велел шериф, а потом обернулся на папу. — А этот что?

— Он признался, что это его машина, — сообщил Отис.

Шериф испустил вопль восторга:

— Аллилуйя, слава тебе Господи! Два Нунана в одной упряжке. Идемте, ребята.

Похоже, в этой суете обо мне-то все напрочь позабыли. Признаться, я уже начал не на шутку волноваться. Они собирались замести папу с дядей Сагамором, а я ничего не мог поделать. Шериф и тот хмырь по имени Перл ухватили их под руки и принялись проталкиваться через толпу, а я пристроился за ними и тоже пролез внутрь. Сложновато, скажу я вам, было пробиться сквозь всю эту толкотню и давку на лестнице. Мы поднялись на второй этаж и вошли в какую-то комнату, на двери которой была прибита табличка:

"Шериф”. За столами там две девушки вовсю стучали на пишущих машинках, а вдоль стен сплошняком стояли железные шкафы с кучей выдвижных ящиков. Народ с улицы ввалился следом за нами, так что комната мигом набилась битком.

Бугер плюхнул коробку на стол к одной из девушек. Он, Отис, Перл и сам шериф встали рядом.

— Эй, ребята, потеснитесь-ка, — велел шериф. — Освободите место. Пусть фотограф еще разок снимет вещественные доказательства.

Толпа чуть попятилась, расчистив немножко места вокруг стола. Перл махнул рукой и велел папе с дядей Сагамором отойти в угол комнаты. Я жался к папе, мне становилось все страшнее. Тут собралось человек двадцать, а то и тридцать, и все как-то нехорошо ухмылялись, а те, кто не поместился в комнату, толпились в дверях и вытягивали шеи, пытаясь что-нибудь разглядеть.

Фотограф вытащил камеру.

— Давай, — сказал шериф. — Сними-ка, как я открываю кувшин с доказательствами. — Тут он осекся и вроде как призадумался о чем-то. — Нет, чтоб меня черти взяли, — поправился он, — эти вот двое моих ребят обвели старого лиса вокруг пальца и поймали его с поличным, поэтому лучше на снимке мы все втроем будем держать по кувшину.

Отис с Бугером заулыбались, точно два чеширских кота, потянулись и ухватили каждый по кувшину. Шериф взял третий.

— Шериф, — попытался вякнуть дядя Сага-мор. — Я все пытаюсь объяснить вам, что вы ужасно ошибаетесь.

— Заткнись, Сагамор Нунан, — рявкнул шериф. — Слышать тебя больше не хочу.

Дядя Сагамор почесал ногу об ногу и опустил глаза в пол.

— Вот глупость-то, — устало вздохнул он, словно ему все это надоело и он сдается, — поднять этакую бучу из-за капельки старого, никуда не годного дубильного раствора.

Люди вокруг заухмылялись пуще прежнего и покосились на шерифа.

Шериф поднял кувшин в воздух, поглядел сквозь него и осклабился.

— До чего же подходящий цвет, а? Бугер присел на краешек стола и с важным видом уставился на свой кувшин.

— В рот не беру ничего, кроме “Дубильного Раствора Папаши Сагамора”, — провозгласил он.

Все кругом заржали. Фотограф приготовил вспышку, а шериф со своими подручными принялись открывать кувшины. Цемент-то затвердел, так что мне вообще было сомнительно, что им удастся их открыть. Все трое покрепче ухватили одной рукой кувшин за донышко, а другой так крутили крышку, что чуть не посинели от натуги. Папа с дядей Сагамором прислонились к стене и с живым интересом наблюдали за ними.

И тут шерифов кувшин вдруг как лопнет с жутким треском прямо у него в руках и тухлый дубильный раствор как польется во все стороны, просто ужас. В единый миг оказалось залито все кругом: и бумаги на столе, и все, кто стоял поближе, и, понятное дело, сам шериф с головы до ног. Никто и пикнуть не успел, как с Бугеровым кувшином приключилось то же самое. Такое впечатление, будто оба кувшина просто раскололись пополам и, что самое удивительное, как раз в тех местах, где папа с дядей Сагамором обвязывали нитку, когда испытывали их на прочность. Только Отисов кувшин не лопнул, но тот сам так шарахнулся с перепугу в сторону, что со всего размаха грохнул его об пол.

Тут начался форменный дурдом. Вонища стояла дикая, все кругом кашляли, отплевывались и старались поскорее унести ноги, но в дверях собралась такая толпа зевак, еще не смекнувших, в чем дело, что там образовалась настоящая запруда. Все орали друг на друга и толкались. А потом запах дошел и туда, и народ из коридора опрометью ринулся на улицу, снеся на пути засов на входной двери. Комната мигом опустела.

Если не считать, конечно, шерифа. Ну, и меня с папой и дядей Сагамором. Шериф стоял в луже дубильного раствора, а вокруг плавали опрокинутые туда бумаги. Во время панического бегства кто-то умудрился вывернуть несколько ящиков из шкафа, и их содержимое тоже оказалось на полу. Тухлая жижа разлетелась по всей комнате с такой силой, словно ее разметало взрывной волной. Она текла отовсюду: со столов, с пишущих машинок, со стен и даже с потолка. Редкие капли методично брякались прямо на лысину шерифа: кап-кап-кап. Я зажал нос и с любопытством следил за ним, до того чудно он себя вел.

Казалось, шериф и не замечает никакой вони. Он как-то потерянно оглядывался по сторонам, а потом закрыл лицо руками и склонил голову, как будто молился. Через минуту-другую он отвел руки от лица, поглядел на дядю Сагамора и медленно-премедленно подошел к нам. Лицо его было красней свеклы, губы беззвучно шевелились, а руки бешено жестикулировали, точно он что-то говорил, но вслух не произносил ни слова.

Дядя Сагамор достал из кармана плитку жевательного табака, вытер ее о штаны, откусил, пожевал немного и говорит:

— Послушайте, шериф, а плевательницы у вас тут нет?

У шерифа аж шея побагровела, рот продолжал беззвучно открываться и закрываться, а руки жестикулировать. Да так забавно, точно смотришь кино, когда что-то случилось со звуком, а пленка все еще крутится.

— Ей-богу, Сэм, — пожал плечами дядя Сагамор, — это уж неслыханное безобразие. Арестовывают честного человека ни за что ни про что, а у самих даже плевательницы нет, так что ему и плюнуть-то некуда. Бессердечно это по отношению к работяге. Который гнет спину, чтобы вовремя уплатить налоги и накормить этих чертовых политиканов.

Он покачал головой с таким видом, будто ему и сказать больше нечего.

— Необдуманно это у них вышло, — кивнул папа, раскуривая сигарету.

Они с дядей Сагамором направились к двери, а я за ними. Шериф глядел нам вслед, а потом все так же, еле переставляя ноги, вернулся к столу. Он по-прежнему не мог выговорить ни слова, но внутри у него, видно, все так и клокотало.

— Не берите в голову, — посоветовал дядя Сагамор, — вредно копить в себе сильные чувства.

Наконец-то шериф издал хоть какой-то звук:

— Пшшшшш-фффф-ссс-пшшшш…

— Да ладно вам, — помахал рукой дядя, — все это лишь маленькое недоразумение. Я на вас зла не держу. Хотите, не будем никому об этом рассказывать? Сохраним весь инцидент в тайне.

Шериф запустил руку в коробку, вытащил последний уцелевший кувшин, с минуту тупо глядел на него, а потом медленно и осторожно отвел руку назад да и как шандарахнет его об стенку!

Мы вышли на улицу. Вот уж наслаждение было снова оказаться на свежем воздухе. Мы сели в машину, но не сразу поехали домой, а сперва завернули в бакалею, и папа купил там шесть фунтов колбасы и запас сигарет. На улице все сплошь только и толковали, что о дубильном растворе, и таращились на дядю Сагамора, но он делал вид, будто ничего не произошло.

Покончив с покупками, мы выехали на окраину города, где стояла лесопилка и тянулись какие-то рельсы, и дядя Сагамор показал папе, куда сворачивать. Папа зарулил на какую-то аллейку, проехал до конца и оказался на чьем-то заднем дворе.

— А что мы тут будем делать? — спросил я у папы.

— Навестим одного приятеля дяди Сагамора, — ответил он.

Дядя поскребся в дверь, и спустя несколько минут на порог вышла какая-то огромная тетя в кимоно, с рыжими волосами и пронзительными голубыми глазами. У нее был такой вид, словно она могла быть ужасно злющей. Но нам она улыбнулась очень даже мило и впустила в дом.

Мы прошли через кухню в комнату, а потом направо и оказались в маленькой гостиной. За стенкой что-то стучало, и скоро до меня дошло, что именно — бильярдные шары. Там находилась бильярдная.

Мы сели, она вышла и вернулась с бутылкой, тремя стаканами и бутылочкой кока-колы.

— Это тебе. Билли. — Она протянула мне коку. Интересно, и откуда она знала, как меня звать?

Она налила себе, папе и дяде Сагамору, села рядом, поглядела на дядю Сагамора и улыбнулась.

— Ишь ты какой, а по виду-то и не скажешь, — покачала она головой.

Дядя Сагамор вынул изо рта жвачку, одним глотком осушил стакан и засунул ее обратно.

— Мэрф еще не вернулся?

— Только что звонил, — отозвалась она. — Сказал, подъедет через минуту. — Она вдруг засмеялась. — Боже, хотела бы я все это видеть!

Тут дверь отворилась, и вошел тот самый рослый смуглолицый парень, что утверждал, будто полиция ничего не сможет сделать дяде Сагамору. Завидев нас, он ухмыльнулся и плеснул себе в стакан этой штуки из бутылки.

— Здорово, Мэрф, — говорит дядя Сагамор. — Ну как, Роди управился с грузом? Мэрф кивнул:

— В два счета. Он затаился за дорогой аккурат возле дома Джимерсона, а как только увидел, что ваши две машины прокатили, съехал вниз и забрал груз. Успел в город почти сразу за вами.

Ну-ка, поглядим, двести кварт по доллару с четвертью…

— Двести пятьдесят долларов, — подсчитал дядя Сагамор. — А у тебя как выручка?

— Я так прикинул, шестьсот восемьдесят, — сказал Мэрф. — Включая пять сотен от Эльмо Фентона, а это, сдается мне, денежки Бугера с Отисом. — Он захохотал, а потом продолжил:

— То есть по триста сорок долларов на нос. Итого двести пятьдесят да триста сорок…

— Пятьсот девяносто, — подсказал дядя Сагамор.

Мэрф медленно кивнул, словно еще сомневаясь, и принялся отсчитывать деньги.

— Ну кто бы мог подумать, — пробормотал он, — на тебя-то глядя.

Глава 11

Только уже у самого дома я припомнил, что мы так и не сдали грязную одежду в стирку. Я сказал об этом папе, когда мы вылезли из машины.

— И то верно, — согласился он, — что-то совсем запамятовали. Ну да не беда, сдадим завтра или послезавтра, невелика забота.

— А не очень-то подходящая получилась проверочка для кувшинов, — говорю я. Дядя Сагамор покачал головой:

— Понимаешь, я так считаю, бывают такие моменты, когда от человека ну ничегошеньки не зависит. По всему выходило, что кувшины не должны были лопнуть, но увы, так уж вышло, что тут поделаешь.

— А теперь тебе снова придется посылать свежую порцию раствора правительству? — поинтересовался я.

Дядя Сагамор присел на крыльцо и в раздумье пожал плечами.

— Ну, я что-то даже не знаю, — ответил он. — Да небось отправлю через денек-другой. Да только кто знает, вдруг шерифовы ребята снова их кокнут. Вот уж нехорошо получится.

— Мне кажется, надо же наконец выяснить, в чем дело, — сказал я, — а то мы только без толку потратим время, если опять будем пытаться выдубить кожу.

— А смекалистый у нас паренек, Сэм, — сказал дядя папе, — вот увидишь, он-то мхом не порастет, это точно.

Ближе к пяти часам они оба куда-то подевались, а потому я без помех отправился купаться. К трейлеру я не пошел, а отправился прямиком вдоль берега озера. Зиг Фрид пристроился со мной и наводил ужас на встречных лягушек. С истошным кваканьем они большими скачками прыгали в озеро и прятались под листьями лилий. По-моему, Зиг Фрид решил, что они все рехнулись. Сам-то он, хоть его озолоти, и лапы в воду не сунет. Хотя и откуда ему знать, как здорово купаться. Он ведь родился и вырос в пижонском отеле в Акведуке и раньше даже захудалого озерца в глаза не видел.

Когда мы подошли к нашему излюбленному пляжику, мисс Харрингтон там еще не было. Я стянул джинсы и футболку и уселся на бревно в одних плавках поджидать ее. Озеро было такое красивое, гладкое, ну как стекло. Я прикинул расстояние до другого берега и подумал: интересно, а смогу ли доплыть туда без посторонней помощи? Сегодня мы как раз собирались попробовать. Но подумав еще немножко, я решил все-таки дождаться мисс Харрингтон и не лезть самому в воду. Она ведь много раз меня предупреждала, чтобы я не купался в одиночку, по крайней мере этим летом.

Мисс Харрингтон появилась только через добрых полчаса. Сперва Зиг Фрид залаял, а потом и я услышал стук ее сандаликов по тропинке. Она приветливо улыбнулась мне. В этот раз на ней был голубой костюмчик и серебристые босоножки, а ногти на ногах покрашены красным. Я заметил, как здорово загорели ее ноги.

— Привет, мисс Харрингтон, — поздоровался я с ней, — а мы сегодня поплывем на тот берег?

— Конечно, — отозвалась она, — ты запросто справишься.

Онавытащила свой купальник из сумочки и отправилась в заросли переодеться. А когда вернулась, я увидел, что у нее не только ноги загорели, она вся была такая, и ее золотенький загар отсвечивал в бриллиантах на ее купальнике.

— Вы небось загорали голышом, — говорю я, — у вас везде такой миленький ровный загарчик. Она ухмыльнулась и взъерошила мне волосы.

— Послушай, лапочка. Тебе всего только семь лет, не забыл? Так и веди себя как тебе полагается.

Мы зашли в воду и примерились плыть на другую сторону. Дотуда было ярдов так пятьдесят. Солнце уже садилось, и деревья на том берегу отбрасывали длинные холодные тени.

— Да ты уже проплывал столько, — ободрила меня мисс Харрингтон. — Совершенно без разницы, плывешь ты на мелкоте вдоль берега или где поглубже, главное только не бояться. Так что ты плыви медленно и спокойно и не забывай, что я буду все время держаться рядом. Я хорошо плаваю, я выступала в водном балете во Флориде, еще когда мне было всего шестнадцать.

Мы пустились в путь, и это оказалось проще простого. Я греб по-собачьи, а она плыла медленным кролем, как она это называла, совсем рядом со мной. А когда она поднимала лицо из воды в мою сторону, то улыбалась мне, так что я совсем и не боялся. И до кустов, свисавших над водой на другой стороне, становилось все ближе и ближе.

Мы уже почти доплыли. Оставалось всего несколько футов, и я совсем уже было собрался ухватиться за склонившуюся к воде ветку, как вдруг кусты на том берегу, с которого мы уплыли, громко затрещали, а вода вокруг нас почему-то вся забурлила. И послышалось: “Бум! Бум! Бум! Бум!” И при каждом “бум!” из воды рядом с нами вылетали мелкие брызги, как будто туда швырнули горсть камешков. Все произошло так неожиданно, я даже не понял, что громыхали выстрелы из ружья, пока мисс Харрингтон не завизжала, не сцапала меня и не утянула под воду.

Я тоже было открыл рот, чтоб закричать, но тут же наглотался воды, поперхнулся и попробовал вдохнуть, но получилось только еще хуже, вода забилась мне в нос и горло. Я испугался и начал брыкаться, пытаясь выбраться на поверхность, но мисс Харрингтон не пустила меня, и я только и чувствовал, как она перебирает ногами, будто плывет. Мы, наверное, повернули, а то иначе мы врезались бы в кусты возле берега. Под водой тоже были слышны звуки выстрелов, да только звучали они по-другому: “Шлеп! Шлеп! Шлеп!” Даже забавно, что я это подметил, вообще-то мне было не до того. Я ужасно перепугался, просто обезумел и начал изо всех сил вырываться от мисс Харрингтон.

Но как раз в этот момент мы заплыли под ветки и вынырнули наружу. Я судорожно вдохнул и закашлялся. Сперва мне показалось, что вокруг чертовски тихо, а через секунду-другую до меня дошло, в чем дело. Выстрелы смолкли. Я задыхался, отфыркивался и старался оглядеться. Вокруг нас свешивались ветки прибрежных кустов, а на другой стороне озера я ничего особенного не заметил. Мы стали вылезать на берег, тут опять как загромыхало! Пули свистели среди деревьев буквально в нескольких футах слева от нас. Мисс Харрингтон схватила меня за руку и поволокла вперед. Мы выкарабкались на сушу, споткнулись и покатились по груде сухих листьев.

Теперь выстрелы звучали с другой стороны. Пули взрывали землю рядом с нами, а некоторые свистели прямо у нас над головой, ну прям как в ковбойском фильме. Мы распластались ничком, уткнувшись носом в землю. Я опять поперхнулся и закашлялся, пытаясь перевести дух.

Ружья перестали стрелять, и я услышал, как какой-то тип кричит другому на той стороне:

— Мне кажется, они пробираются через заросли. Пошли туда!

Я наконец-то отплевался от грязи и листьев, что набились мне в рот, и говорю мисс Харрингтон:

— Дядя Сагамор был прав, эти дурацкие охотники на кроликов ничего не соображают. Они же могли подстрелить нас.

А она вдруг зажала мне рот рукой и притянула к себе. Она вроде к чему-то прислушивалась. Сперва я не слышал ничего, кроме нашего тяжелого дыхания. Но через минуту тоже понял. Похоже было, что кто-то продирается через кусты на той стороне озера.

— Сколько отсюда до края озера? — прошептала она мне на ухо.

Видно, мисс Харрингтон позабыла, что сама зажала мне рот. Я завертелся как уж на сковородке, и она скоро поняла, в чем дело, и отпустила руку.

— Около сотни ярдов, — сообщил я, — если идти напрямик по берегу.

— Надо сматываться, — сказала она, вскочила на ноги, снова ухватила меня за руку, и мы припустились бежать. Она, правда, не могла бежать особо быстро, потому что была босиком и все время накалывала ноги, но со мной-то все было в порядке. Я ведь не носил обувки с тех самых пор, как мы сюда приехали. Она ступала так осторожно, точно мы бежали по яйцам. Примерно через сотню ярдов или чуть побольше мы спустились с холма и нырнули в небольшую ложбинку, всю поросшую папоротниками.

Мы оба были мокрые, так что листья и сухие веточки налипли на наши голые спины. Я так запыхался, что слышал, как бьется мое сердце.

Мисс Харрингтон крепко прижала меня к себе, и я чувствовал, как поднимается и опускается ее грудь, когда она дышит. Мы целиком спрятались в папоротниках, они прикрывали нас даже сверху.

— Замри и молчи, — прошептала она.

— А почему мы убегаем? — спросил я.

— Шшшшш! Эти люди ищут нас. И если найдут, то прихлопнут меня.

— Убьют тебя? А разве это не просто такие же охотники на кроликов, как все остальные?

— Остальные тоже не были охотниками на кроликов, ни один из них. Тише, — ответила она.

Как это все странно и запутанно, подумал я. И зачем кому-то взбрело бы в голову убивать такую славную девушку, как мисс Харрингтон? Вот хорошо-то, что с теми двумя приключился несчастный случай, поделом им. И тут я снова испугался. Эти “неохотники” наверняка уже обошли вокруг озера. Вдруг они найдут нас? Меня бросило в дрожь.

— Лежи тихонько, — успокаивающе прошептала мисс Харрингтон, — в этом папоротнике им нас в жизни не отыскать.

Я замер и прислушался. Примерно через минуту я услышал, как кто-то пробирается в зарослях поблизости от озера. И тут вдруг раздался выстрел. И сразу же еще три или четыре подряд. Однако поблизости от нас пули не пролетали.

Мы совсем затаились в нашем укрытии. Мисс Харрингтон чуть-чуть повернулась и посмотрела на меня. Голубые глаза расширились, в них застыла тревога.

— Как ты думаешь, а в кого они теперь стреляют? — прошептал я.

— Даже и не знаю, — ответила она. Солнце уже село, и в тени под деревьями стало совсем темно, так что я почти ничего не видел. Хотелось бы мне, чтобы папа и дядя Сагамор были с нами. А потом мы услышали шум. Как будто кто-то пробирается, шурша сухими листьями, между нами и озером. Но мы его не видели. Мы затаили дыхание и прислушались, напряженно всматриваясь, чтобы заметить его вперед, если он вздумает подойти ближе. Сначала казалось, что он вот-вот выйдет прямиком на нас, и меня опять обуял страх, но потом звуки стали стихать. Он удалялся прочь.

— А вдруг это был папа? — предположил я. — Вдруг он искал нас? Или доктор Северанс?

— Шшшш, — прошептала она, — это вряд ли. Они бы нас позвали.

— А почему эти типы хотят застрелить тебя? — спросил я.

— Да какая разница, — отмахнулась она и опять закрыла мне рот рукой.

Минут через пять мы услышали, как шаги возвращаются. Теперь они слышались примерно в двадцати ярдах сбоку от нас. А потом опять затихли.

Мисс Харрингтон тяжело перевела дух.

— Вот чертов мерзавец, — возмущенно прошептала она.

Долгое время мы ничего больше не слышали. Уже совсем стемнело, и ничего не было видно. Я не мог разглядеть даже грудь мисс Харрингтон, хотя лежал совсем рядом с ней.

— Мне страшно, — пожаловался я. — Я хочу, чтобы с нами был папа.

— Мне тоже страшно, — говорит она. — Но не настолько.

— Теперь они нас не увидят, — сказал я ей. — Может быть, попробуем пробраться к дому?

— А ты знаешь дорогу? — спросила она.

— Еще бы, — подтвердил я и махнул рукой. — Вон туда.

Мы встали и огляделись. Моя уверенность сильно поколебалась. Стояла темень, хоть глаза выколи, и лес со всех сторон одинаковый.

— Ну, по крайней мере, мне кажется, что нам туда, — предположил я, — озеро должно быть прямо под боком.

Мы стали очень медленно пробираться вперед, ища дорогу на ощупь и стараясь поменьше шуметь. Но мы все время натыкались на деревья и сучья, а мисс Харрингтон то и дело наступала на какие-нибудь сучки и ранила ноги.

— Проклятье! — вскрикнула она. — О Боже, прямо как в романе, и даже покруче. Шататься в каких-то кошмарных зарослях в одном бикини и без туфель.

— А что такое бикини? — полюбопытствовал я.

— Да ничего, — говорит она. — Или почти что ничего. Ой! Черт бы побрал эти сучья!

Мы опять пустились в путь, но не нашли озера. А даже если бы и вышли к озеру, подумал я, все равно слишком темно, чтобы найти путь оттуда. Очень скоро я понял, что мы идем не правильно или, может, дали слишком большой крюк.

А вскорости мы с мисс Харрингтон и вовсе потеряли друг друга в этой темнотище.

— Где ты? — позвал я ее.

— Здесь, — отозвалась она.

Я попробовал было выйти к ней на звук голоса, но тут она говорит совсем с другой стороны:

— Билли, Билли, где же ты?

А через пять минут я ее и слышать перестал.

— Мисс Харрингтон, — кричал я, но так и не дождался никакого ответа. Я потерялся. И она тоже потерялась. И мы никак заранее не договорились, куда идти. Вот тут я и впрямь не на шутку перепугался, аж заплакал, а потом бросился бежать сломя голову, не разбирая дороги. Да только врезался прямехонько в ствол дерева, да так сильно, что даже упал. Несколько минут я лежал на месте, рыдая, точно малый ребенок.

Со мной не было даже Зига Фрида, и я подумал, что вдруг он тоже потерялся. А этот лес такой огромный, и вдруг никто и никогда не сможет найти меня и мисс Харрингтон?

Потом я все-таки поднялся и кое-как побрел дальше. Я понятия не имел, где сейчас нахожусь и как давно мы с мисс Харрингтон разминулись. Мне казалось, прошло уже часа два, не меньше. Я опять стал кричать, надеясь, что она меня все же услышит, а слезы так и катились у меня по щекам. Так я шел и шел, а потом вдруг и понял — я уже не петлял между деревьями. Вокруг меня рядами росли какие-то невысокие растения. Я потрогал одно из них. Это была кукуруза. Должно быть, я попал на кукурузное поле дяди Сагамора! Перестав плакать, я рванулся бегом, стараясь держаться вдоль рядов. Длинные листья хлестали меня по спине, а когда я наконец выбрался из зарослей, то увидел дом со светящимися окнами.

Но это было еще не все. От озера, там, где стоял ковчег дяди Финли, тоже выбивался свет, а рядом стояла пара машин, и санитарная карета, и грузовик, а вокруг сновали человек шесть-семь. В руках они держали зажженные фонари. Я было припустил бегом, но уже совсем выдохся и волей-неволей сбавил шаг.

Подойдя поближе, я узнал кое-кого из этих людей — шерифа, Отиса, Бугера и Перла. Бугер с Перлом помогали заталкивать носилки в санитарную машину, а папа с Отисом вытаскивали из грузовика лодку. Та застряла, и они ругались почем зря. А шериф так просто стоял посередке и ругался на всех, кто под руку попадался.

Вот здорово, подумал я, мы с мисс Харрингтон потерялись, а никто из них даже не почесался пойти нас искать.

Я вышел на освещенное место и говорю:

— Привет, па. А я нашелся. Все тут же побросали свои занятия и столпились вокруг меня с разинутыми ртами.

— Боже милостивый, — вымолвил папа. Он подбежал ко мне и схватил за плечи. — С тобой все в порядке, Билли? Где, черт возьми, тебя носило столько времени?

— Я потерялся, — ответил я. — Эти охотники на кроликов пытались застрелить нас, но мы удрали, и убежали от озера, и спустились в лощину, и мы разделились в темноте, и я потерял мисс Харрингтон, и потом я искал дорогу, и вышел на кукурузное поле, и…

— Слава Богу! — выдохнули они все разом и вроде как расслабились. Они качали головами, утирали пот с лиц и прямо-таки сияли. А потом, чтоб мне провалиться на месте, коли они все не начали ругаться наперебой.

Папа и дядя Сагамор кляли на чем свет стоит охотников на кроликов, и папа ругал меня, что я удрал купаться с мисс Харрингтон, а Бугер, Отис и, шериф ругались на папу, а шериф с завидной беспристрастностью бранил всех окружающих, пока не вспомнил про дядю Сагамора и не переключился целиком на него.

— Можно было догадаться, — заорал он, багровея и крутя в руках свою шляпу, — если здесь поблизости случается резня, или ураган, или эпидемия бубонной чумы, или революция, или устраивается пансионат для гангстеров, до зубов обвешанных оружием, можете даже не сомневаться — все это происходит на ферме Сагамора Нунана. Лучше места и не придумаешь. — Тут он прервался и отер пот с лица рукавом своей куртки. А потом махнул рукой:

— Ну ладно же. Запихивайте эту проклятую лодку обратно в этот проклятый грузовик, и если вы засунете всех мертвых гангстеров в эту проклятую санитарную повозку, то мы сможем убраться из этого проклятого места. Мы не будем сейчас прочесывать это проклятое озеро, потому что там почти наверняка ничего нет. — Он перевел дух, покачал головой и продолжал:

— Я хочу сказать, что искать здесь нам больше некого, сейчас по крайней мере. Слов нет, как я этому рад. Я уже слишком стар, чтобы продолжать и дальше копаться в этой грязи без передышки. Абсолютно нечего удивляться, если, прочесывая это мирненькое озерцо рядышком с мирненькой фермочкой Сагамора Нунана, вы вытащите на свет Божий парочку мертвых тел, связку гранат, игральный автомат, обломки перегонного куба, наркотики и пушки.

Да уж, именно об этом и толковал мне дядя Сагамор, подумал я. Шериф и впрямь заводится с пол-оборота. Да только похоже, он забыл, что мисс Харрингтон тоже потерялась.

— Но, шериф, — подступился я к нему, — нам надо еще отыскать мисс Харрингтон. Она ведь до сих пор где-то бродит.

Он остановился и уставился на меня. И покачал головой:

— Ты прав. Про нее-то я и забыл. Совсем прямо из головы вылетело. Так ты говоришь, вы с ней разделились?

— Да, сэр, — ответил я. — Часа так два назад, наверное. И она не могла далеко уйти, она ведь босиком.

Он кивнул:

— Я знаю. Я знаю. Мы нашли всю ее одежду. Но она ведь в купальнике?

— Да, сэр. Из одних бриллиантов. Но он очень легкий и не спасет ее от комаров. Он так и уставился на меня:

— Из одних бриллиантов?

Я и рассказал ему о купальнике мисс Харрингтон.

Сперва он даже слова не мог вымолвить. Отошел себе в сторонку, оперся лбом на руки и стоял так, покачивая головой из стороны в сторону. Было довольно темно, и я не видел, то ли он плачет, то ли еще что. Остальные молча уставились на него. Папа зажег сигарету, а дядя Сагамор дожевал очередную порцию табачной жвачки и огляделся, куда бы ее выплюнуть.

— Ну если уж было мне на роду написано стать шерифом, — простонал шериф, не отнимая рук со лба, — ну почему же я не родился в другом округе? Ведь есть же другие округа в этом штате. Целая уйма. Может быть, среди них есть даже такие, где и слыхом не слыхивали о Сагаморе Нунане. Мы уже имеем разборки городских группировок. Мы уже имеем трех мертвых гангстеров. А теперь объявляется еще и стриптизерка, потерявшаяся на двух тысячах акров и не прикрытая ничем, кроме бикини.

Бугер, Перл и Отис обменялись кислыми взглядами и как-то нахмурились. А потом словно их всех одновременно осенила какая-то идея. Они разом вскочили и принялись что-то говорить, да только шериф тоже подскочил как ужаленный. Он резко повернулся и посмотрел на папу и дядю Сагамора.

— А ну-ка, опишите эту девицу еще раз, — потребовал он. — Как, вы говорите, она выглядела?

— Хмммм, — протянул папа, — ну просто куколка. Не очень высокая, весом сто двадцать фунтов или около того. Черные волосы, голубые глаза. Наверное, двадцать один или двадцать два года, и с такими формами…

Шериф прямо из себя выходил:

— А была у нее татуировка в виде виноградной лозы на.., гм…

Папа вытащил сигарету изо рта и уставился на него:

— Какого дьявола, откуда бы мне знать о ее татуировках?

— Ха, — воскликнул шериф и повернулся ко мне:

— Билли, — выпалил он, — ты же купался с…

— Конечно, у нее была татуировка, — удивился я. — А разве не у всех бывает?

Тут шериф и его трое помощников как закричат все одновременно:

— Каролина Чу-Чу!

— Прямо в нашем округе, все это время, — простонал Отис.

Папа переводил взгляд с одного на другого.

— А кто она, — спросил он, — эта Каролина Чу-Чу?

— Да никто, — ответил шериф. — Решительно никто. Всего-навсего стриптизерка, которая не сходила с первых страниц всех ежедневных газет нашего округа последние три недели, потому что ее разыскивает ФБР, и полиция двадцати трех штатов, и в придачу Бог знает сколько конкурирующих гангстерских группировок. А в ее честь назвали новый танец, телевизионную программу, два или три разных коктейля, новый фасон лифчика с розами, да и вообще кучу разнообразного белья, а также новый шампунь, гель для лица и губную помаду. Не говоря уж о такой мелочи, как то, что она главный свидетель по делу о зверском убийстве, произошедшем в Новом Орлеане, и что ее уже битых три недели разыскивают все Соединенные Штаты. И только одно я никак не могу понять: почему же это до сих пор никто не догадался, что единственное место, где ее и впрямь можно отыскать, так это лощина поблизости от фермы Сагамора Нунана, где она шатается по лесу в одном бикини.

Глава 12

— Ей-богу, — сказал дядя Сагамор, — это уж ни в какие ворота не лезет.

— Лучше бы нам, наконец, заняться делом да поискать ее, — предложил папа. — Только подумать, что эта бедняжка бродит где-то совсем безо всего, кроме малюсеньких — ох…

Похоже, дядя Сагамор задумался:

— О, я считаю, она уже в безопасности. Вряд ли тут с ней что-нибудь приключится. Папа поднялся.

— Ну, по мне, так в любом разе нужно собрать поисковый отряд. Не дело ей шастать тут в окрестностях, вусмерть напуганной, да еще всего лишь в одних — ух!..

Тут вмешался шериф.

— Да только вы-то в поисках участия не примете, — заявил он. И как начал сыпать приказами, Для начала подозвал незнакомого мне мужчину и говорит:

— Хэм, отвези-ка этих трех гангстеров в город и оставь под присмотром до следствия. Мы с Перлом, Отисом и Бугером остаемся здесь. У нас есть три фонаря. Как управишься, возвращайся назад с лодкой. Заезжай за Робертом Старком. Скажи ему, пусть соберет человек двадцать, не больше, а то если мы наводним всю лощину народом, так потом придется организовывать поиски спасателей. И пусть прихватит фургон с громкоговорителем, тот, что мы использовали во время предвыборной кампании. Если поднять побольше шуму, может, она и сама отыщется. Да предупреди всех, чтобы захватили лампы или фонари. Ну ладно, пошевеливайся. Толстяк кивнул и направился к грузовику.

— Чует мое сердце, трудновато будет собрать двадцать человек в это время суток, — бросил он на ходу.

— Да ты просто расскажи им, как она одета, — посоветовал шериф, — и все, никаких проблем. Дядя Сагамор и папа переглянулись. Шериф помахал рукой:

— Да, еще вот что, скажи Роберту Старку, пусть позвонит в местную тюрьму насчет ищеек. Пускай привозят их сюда завтра с утра часам к девяти, если мы не найдем девушку до этого времени.

Грузовик и санитарная машина уехали по дороге к городу. Папа потянул меня за собой, и вслед за дядей Сагамором мы пошли к дому и уселись там все рядком на переднем крыльце.

— А где доктор Северанс? — спросил я. — И что это шериф толковал про трех мертвых гангстеров? И где Зиг Фрид? И зачем они собираются прочесывать озеро?

Дядя Сагамор мне ничего не ответил. Он только сидел и грыз ногти, будто глубоко задумался. А папа тогда мне все и рассказал.

Оказывается, они услышали выстрелы, и побежали туда, и наткнулись на нашу одежду, которую мы бросили на бревнах, так что они решили, будто нас пристрелили, и теперь мы лежим себе мертвые где-нибудь на дне озера.

И тогда они позвонили шерифу из дома мистера Джимерсона. А когда шерифовы люди приехали, то нашли доктора Северанса лежащим головой в озере. Он был мертв. А рядом валялись еще два трупа со здоровенными пушками. Это те, которые пытались нас пристрелить. Тут я взгрустнул из-за доктора Северанса, но зато уж остальные получили по заслугам.

— Эй, пап, — говорю я. — А их здесь должно быть трое.

И рассказал ему о том типе, что мы видели, пока прятались в папоротнике.

— Хммммм, — отозвался папа, — ладно, похоже, что он смылся отсюда, а может, тоже помер. Как бы там ни было, я считаю, он не нашел ее, ведь мы не слышали больше пальбы.

— Ты думаешь, шериф и взаправду скоро найдет ее? — спросил я. Я очень беспокоился о мисс Харрингтон.

— Просто-таки уверен, — ответил он. Все это время дядя Сагамор размышлял и помалкивал, сосредоточенно пережевывая свой табак. Наконец он сплюнул.

— Я так считаю, они справятся. Им и карты в руки.

— И вправду, — подтвердил папа. Он тоже выглядел довольно-таки задумчивым.

Я посмотрел на шерифа и его людей. Светя себе фонарями под ноги, они потащились к лесу на дальней стороне озера. Папа и дядя Сагамор на пару минут притихли.

— О Боже, — наконец проворчал папа.

— Ну разве ж она не красотка? — спросил дядя Сагамор.

— Это уж точно, — отозвался я. Я так подумал, они имеют в виду мисс Харрингтон. А затем пустился толковать, как здорово она выглядела, такая загорелая и бриллиантовый купальничек так поблескивал. Они переглянулись.

Папа аж поперхнулся сигаретным дымом.

— Ого, — пробормотал он.

— Вот уж дела, — отозвался дядя Сагамор. — Ничего себе, хорошенькая ситуация. Да ты хоть год голову ломай, такое нарочно не придумаешь.

— Красивая, знаменитая, потерявшаяся и голая, — сказал папа.

— И вовсе не голая, — запротестовал я. — Она же была в купальнике.

— Какого черта, Билли, — окрысился папа, — да ты можешь заткнуться хотя бы на минуту? В жизни не так уж много подобных моментов, чтобы тратить их на пустую болтовню.

— Вот именно, — согласился дядя Сагамор. — Ты только представь себе!

— Прямо-таки холодный пот ручьями течет по спине, да ведь? — сказал папа. А потом вдруг помрачнел, да и говорит:

— Но ты прав, они верно отыщут ее уже к утру.

— Да уж надеюсь, что отыщут, — говорю я. А они даже слушать меня не захотели.

— Нельзя же начинать вот так, на пустом месте, — сказал папа дяде Сагамору.

— Верно, — согласился тот. — Чтобы с кем-то договариваться, надо иметь хоть какие-то гарантии.

Я никак не мог взять в толк, о чем это они. И тут вдруг вспомнил, что так и не знаю, куда делся Зиг Фрид.

— Где Зиг Фрид? — спросил я папу.

— Понятия не имею, — говорит он. — Небось где-нибудь поблизости ошивается.

— А вечером ты его видел? Папа задумался:

— Нет. Я и внимания не обратил, что его нету. Наверное, он отправился вас разыскивать.

— Но как ты думаешь, ведь эти типы не могли его обидеть? Он был на берегу, когда мы отправились купаться.

— Ну зачем им сдалась эта псина, — сказал папа. — Можешь не волноваться. И вообще, собаки прекрасно умеют возвращаться по своим следам.

Я поднялся:

— Ну ладно, я пойду поищу его.

— Далеко не уходи, — предупредил папа. — Не хватало только, чтобы ты еще раз потерялся.

— И не собираюсь, — ответил я.

Я пошел к большому фургону, крича на ходу:

— Зиг Фрид! Сюда, Зиг Фрид!

Было чертовски темно, и я почти ничего не видел, да только я знал, что если он меня услышит, то гавкнет и прибежит. Но он никак не отозвался. Тогда я прошел позади дяди Финлиева ковчега и повернул к переднему дворику, собираясь покричать за сараем. Папа и дядя Сагамор так и сидели на крыльце, тихо разговаривая.

— Я не нашел его, — пожаловался я.

— Не волнуйся, — говорит папа, — кто-кто, а собаки не теряются.

Только я не был в этом уверен.

— Ну, па, он же городской пес.

Я пересек дворик, и тут — чтоб мне провалиться, если я не услышал его лай. Он доносился из-за сарая, как будто с опушки леса.

— Это он, папа! — закричал я и припустил к лесу.

Папа и дядя Сагамор разом вскочили с крыльца, и папа как цапнет меня за руку.

— Ну-ка, подожди, Билли, — говорит он. — Брось это дело.

— Почему? — спрашиваю я. — Это же Зиг Фрид, я узнал его лай.

— Ну да, — ответил дядя Сагамор. — Конечно, это он. Да только я побольше твоего имел дело с собаками. Он облаивает скунса, это верняк.

— Так я и подумал, — говорит папа. Он все еще не отпускал моей руки. — Как я услышал, так и решил, что это собака гонится за скунсом.

— Может быть, ну и что? — возразил я. — Не могу же я позволить какому-то скунсу навредить моей собаке!

— Пусть уж лучше Сагамор этим займется, — заявил папа. — Уж он это умеет. А ты оставайся здесь и подожди.

— Ну, папа…

— И говорить не о чем. Делай, как тебе сказано. Я не хочу, чтобы ты провонял скунсом, а то придется выдворить тебя жить в конюшню.

Дядя Сагамор быстрехонько направился в сторону сарая. А мы с папой остались сидеть на крыльце. Зиг Фрид все лаял, но тише, словно убегал все дальше в лес.

Несколько минут ровнехонько ничего не происходило. А потом лай Зига Фрида как-то изменился, он заскулил и совсем смолк.

Дядя Сагамор что-то прокричал нам. Папа поднялся и завопил в ответ:

— Что? Что ты сказал?

— Позови собаку, — орал дядя Сагамор. — Позови его к себе и держи хорошенько.

— Сюда, Зиг Фрид! — позвал я. — Зиг Фрид! Зиг Фрид!

Не прошло и минуты, как он выскочил из темноты, прыгнул мне на руки и начал бешено лизать мне лицо.

— А он вовсе не охотился на скунса, па, — сообщил я. — Гляди, у него вполне обычный запах.

— Это тебе только так кажется, — ответил папа. — Просто Сагамор знает, с какого конца за это взяться. А теперь крепче держи свою собаку. Не пускай его обратно.

Мы снова уселись на крыльцо, и я изо всех сил ухватил Зига Фрида за ошейник. Он выглядел вполне довольным. Мне казалось, прошло ужас как много времени, а дядя Сагамор все не возвращался.

— Как ты считаешь, у него какие-то неприятности со скунсом? — спросил я.

— Это у Сагамора-то неприятности с каким-то одним жалким старым скунсом? — хмыкнул папа. — Да ни в жисть. Он одной левой справится с любым скунсом. Вот увидишь, он скоро вернется.

Мы еще посидели, и я снова разволновался из-за мисс Харрингтон. Она-то сейчас, наверно, страсть как перепугана.

— Может, нам тоже пойти поискать ее? — спросил я папу.

Он покачал головой.

— Ну что мы можем сделать, — говорит. — И потом, мне вовсе не хочется, чтобы ты опять пропал.

Тут как раз из-за угла дома вышел дядя Сагамор. Он уселся на нижнюю ступеньку и сунул в рот очередную порцию табака.

— Ей-богу, — сказал он, — все ровно так, как мы и думали.

— Ну, ты по лаю все, что хочешь, определишь, если знаешь эту собаку, — согласился папа. — Проблем не было?

— Хммммммм, — отозвался дядя Сагамор. — Не особенно. Скунсы, в общем-то, похожи на мулов и женщин. Ты не можешь командовать скунсом, но если найдешь время, чтобы привести ему разумные доводы, то он почти наверняка согласится с твоим мнением.

— Как ты думаешь, уже можно отпустить собаку? — спросил папа.

— Вполне. Он уже не сможет его отыскать. Пусти его.

Я спустил Зига Фрида. Он удрал в темноту во двор, но далеко не убежал.

Дядя Сагамор выплюнул струю табачной жвачки. Видеть-то это мы не увидели, зато прекрасно услышали, как она шлепнулась о землю.

— Знаешь что, Сэм, — сказал он. — Я и впрямь чертовски беспокоюсь за эту девушку.

— Ну, — согласился папа, — и я тоже, да только гоню от себя мрачные мысли.

— Ох, — продолжил дядя Сагамор, — навроде как сейчас ей ничего не угрожает. В здешних местах вполне безопасно. Да только она чертовски напугана, а эти шерифовы мужланы способны только напугать ее еще больше, особливо раз она в таком легком наряде. Сэм, как тебе кажется, сможет шериф справиться с этим делом как следует? Да еще всего с двадцатью помощниками?

— И я вот тоже все думаю, — сказал папа. — Похоже, что шериф не совсем владеет ситуацией. На его месте…

— На его месте, — перебил его дядя Сагамор, — я пообещал бы вознаграждение.

— Ну конечно же, — подхватил папа. — И разгласил бы об этом по всей округе.

— Еще бы. Я развесил бы несколько афишек, а может, даже позвонил бы в газету. Дал бы своего рода описание, как она выглядела и как была одета, когда ее видели в последний раз, чтобы люди знали, кого искать. Я считаю, мы бы могли составить хорошее описаньице девушки, правда же?

— Запросто. Конечно, можем. Мы же видели ее достаточно часто.

— Ну вот что я хочу сказать, — сказал дядя Сагамор. — Вся беда в том, что мне не нравится, как шериф взялся за это дело. Эта девушка — наша хорошая приятельница, а Билли так и вовсе готов прозакладывать ради нее все сокровища мира. А шериф всего-то и делает, что болтается по округе со сборищем старых развалин, которые не в состоянии разыскать и дохлую мышь в молочной бутылке, в то время как бедняжка даже не может понять, на каком она свете. Нескладно как-то получается.

— Ну и как ты предлагаешь нам взяться за это дело? — спросил папа.

— Помяните мои слова, — ответил дядя Сагамор. — Сами знаете, я последний человек на свете, кому хотелось бы сталкиваться со служителями закона, но мне кажется, что это просто наш долг дать людям знать, что здесь происходит, чтобы получить подмогу в ее поисках. Люди так и ломанутся сюда, если узнают о пропаже, а особенно когда услышат о вознаграждении.

— Хмммммммммм, — сказал папа, — может быть, две сотни?

— Лучше пять сотен, — предложил дядя Сагамор.

— Да, сказать-то легко, — говорю я им, — мы получим уйму помощи, а кто заплатит?

— Дьявольщина, пока нечего беспокоиться об этом, — рассердился дядя Сагамор. — Сейчас главное — это найти девушку. Потом будет еще достаточно времени, чтобы поволноваться из-за пустяков.

— Ладно, тогда чего мы ждем? — сказал папа. Он резко поднялся на ноги. — У нас в трейлере есть печатный станок и целая пачка бумаги. Пошли, Билли. Пора приниматься за работу.

— Это точно, — согласился я.

Мы зажгли фонарь и пошли в трейлер. Папа закрыл дверь, уселся за низеньким столом и вытащил бумагу и карандаш.

— Давай, Билли, начинай ее описывать, только так, чтобы я успевал писать, — сказал он, — мы же не хотим тратить время попусту.

Он открыл маленький словарик и приготовился отыскивать в нем слова. Папа никогда ничего не мог написать без проверки.

В трейлере жара стояла дикая, но нам было не до того.

Папа объяснил мне, что он хочет, и я пустился описывать сначала ее саму и как она была одета, а потом как найти место, откуда она пропала.

Мы были по уши в работе, как вдруг раздался шум, будто к нам ломится лошадь, и мы обернулись посмотреть.

Это дядя Сагамор взнуздал своего мула и теперь сидел в седле, держа в руках что-то вроде узла с тряпками.

— Как подвигается дело, Сэм? — спросил он.

— Чудненько, — ответил папа, — мы сможем начать печатать афишки буквально через минуту. Ты собираешься съездить к озеру?

— Ну да, — сказал дядя Сагамор. — Я так подумал, что могу дать парочку дельных советов и помочь в поисках, а здесь покамест от меня проку мало.

— А что это у тебя в руках? — поинтересовался я.

— Ну, — говорит он, — это я поискал в их фургоне и нашел кой-какую одежку мисс Харрингтон. Когда мы ее отыщем, ей же нужно будет что-нибудь на себя надеть.

Я об этом даже и не подумал, а ведь и правда хорошая идея.

Мы закрыли дверь и вновь принялись за работу.

Папа задумчиво грыз карандаш.

— Хммм, двадцать два года, — пробормотал он про себя. — Лучше будет написать девятнадцать. Это подстегнет поисковый пыл. Так. На какой груди, говоришь, у нее была лоза?

— На этой вот, — сказал я, потянувшись за литерами, — и прямо в центре маленькая розовая…

— Проклятье, Билли, — папа стер пот с лица, — хватит об этом. — Он вздохнул и принялся бормотать:

— Вьющаяся лоза, золотистый загар по всему телу, бедра — о Господи, если я прямо сейчас не перестану перечитывать наше собственное сочинение, мне самому придется немедленно отправляться ее искать.

Вскорости он написал все, что хотел, а я набрал текст на станке. А потом налил краску и поглядел, что же вышло.

Папа, тоже глянул.

— Да уж, — говорит, — вполне забористо. Все так и сбегутся. Надо оставить штучку, чтобы Сагамор на нее взглянул. Нечего и говорить, вышло прямо-таки произведение искусства.

Я перечел, и впрямь дух захватывало.

"ВОЗНАГРАЖДЕНИЕ!!!

ОБНАЖЕННАЯ ДЕВУШКА ПРОПАЛА

В БОЛОТЕ!!!

ВОЗНАГРАЖДЕНИЕ! 500 $ ВОЗНАГРАЖДЕНИЕ!

ПРОПАЛА МИСС КАРОЛИНА ЧУ-ЧУ,

ЗНАМЕНИТАЯ ТАНЦОВЩИЦА

Пятьсот долларов будут выплачены за спасение и возвращение мисс Каролины Чу-Чу, всемирно известной стриптизерки, пропавшей в дикой пойме поблизости от фермы Нунанов, что в пяти милях к югу от города Джерома, округ Блоссом.

Мисс Каролина потерялась в пять часов вечера во вторник. Она купалась, одетая всего лишь в бриллиантовые трусики, когда на нее напали, погнались и стреляли гангстеры. Известно, что она спаслась в лесу, но терпит лишения из-за страха и отсутствия одежды.

Описание: Грудь 36 дюймов. Талия 24. Бедра 36.

Победительница трех конкурсов красоты, звезда водного балета, фотомодель, Королева фестиваля воднолыжников 1955 года. Прекрасная волнующая брюнетка с огромными голубыми глазами и блестящими черными волосами. Девятнадцати лет. Золотистый загар по всему телу. Может быть узнана по татуировке в форме вьющейся лозы, обвивающей правую грудь, с маленьким розовым цветком посередине.

ПОЖАЛУЙСТА,

ПОМОГИТЕ НАМ НАЙТИ ЭТУ ДЕВУШКУ!”

Глава 13

Мы принялись накатывать афишки. Вскорости я стер руку, и папа меня сменил. Мы собирали листы в большие стопки и запихивали их в картонную коробку. Когда первая коробка наполнилась, мы взялись за вторую. Папа тоже выдохся, и я снова принялся за дело. А он достал из машины карту автомобильных дорог, уселся за стол и стал отмечать окрестные городки и выискивать подходящий путь, чтобы объехать их все одним махом. Иногда он поглядывал на часы.

Мы как раз почти набили вторую коробку, и тут услышали снаружи шум моторов.

— Порядочек, мне кажется, уже достаточно, — говорит тут папа. — Гаси-ка свет.

Я задул фонарь, и мы вышли наружу. Папа запер дверь. Три машины уже припарковались на холме рядом с двором, а еще одна как раз подъезжала. В свете фар я увидел, что это фургон с прицепленным на крыше громаднющим громкоговорителем. Из машин повысыпали люди, на ходу зажигая фонари.

— Куда идти? — спросил кто-то у папы. Папа вошел в столб света от фар и махнул рукой в сторону лощины.

— Вон туда, — сказал он. Приехавшие прыгнули обратно в машину и погнали от дома вниз к кукурузному полю.

— Ну вы, ребята, подождите и нас! — возмущенно заорали из других машин. Папа зажег сигарету:

— Нечего сказать, действительно ретивая поисковая группа, — заявил он. — Но им все же потребуется подмога, я просто-таки нутром чую.

Тут громкоговоритель на грузовике как зашипит, закряхтит, а потом оттуда раздался хриплый голос:

"Пшшшш! Пшшшш! Проверка, раз, два, три, четыре. Проверка. Сюда, сюда, мисс Каролина, идите на звуки музыки”.

Тут заиграла музыка. Что и говорить, громкая. Ее и глухой услыхал бы за милю.

— Эй, па, — говорю я, — а этот шум наверняка выведет ее к нам, если она только его услышит. Это действительно здорово придумано.

— Так-то оно так, — кивнул папа, — да только лощина уж больно велика. Не меньше трех, а то и четырех миль. Но если и так, к рассвету они все равно ее отыщут.

— Не думаешь, что нам стоит поскорее развесить наши афишки? — предложил я.

— Ну конечно, — согласился он, — мы должны сделать все возможное, чтобы помочь в поисках. Так что отправляемся, хотя на твоем месте я не стал бы ничего говорить шерифу об этом. Эти бюрократы всегда хотят, чтобы вышло по-ихнему, и не терпят, если кто-то из простых граждан пытается встрять в их дела.

— Будь спокоен, — заверил его я, — я и словечка не пророню.

Остальные парни тоже повылазили из своих машин, если не считать водителя фургона с музыкой. Папа сходил к нашему трейлеру, забрал две коробки с афишками и забросил их в машину.

Только он разместил их на сиденье, как прискакал дядя Сагамор на своем муле. Я еле разглядел его в потемках. Ему приходилось орать, чтобы мы его услышали, — такой шум поднял громкоговоритель своей музыкой.

— Ты уже собрался ехать, Сэм? — спросил он.

— Сию минуту и отправляюсь, — ответил папа. — А как там продвигаются поиски?

— Я проехал насквозь всю лощину туда и обратно, но не наткнулся ни на нее, ни даже на других спасателей. Что и говорить, долина у нас не маленькая.

Папа завел мотор и высунулся из окошка машины.

— Они считают, что не нуждаются в нашей помощи, это точно, — сказал он. — Ну что ж, поехали, пора пустить в ход наши афиши.

Дядя Сагамор сцапал верхнюю афишку и прочел ее.

— Хмммм, — пробормотал он. — Очень даже недурственно. Чувствуется мне, что желающих поучаствовать в поисках будет хоть отбавляй. Думается мне, лучше ты говори всем, чтобы собирались здесь к рассвету. А кто не успел, тот опоздал.

— Па, а можно я тоже с тобой поеду? — закинул я удочку.

Они оба оборотились ко мне с таким видом, будто и забыли, что я здесь.

— Ну уж нет, — отрезал папа, — ты немедленно отправишься в постель и уснешь как миленький.

— Но, папа…

— А ну, делай, что тебе говорят. И чтоб не смел больше шастать к озеру, а не то я тебе все ухи оборву.

— Ну ладно, — вздохнул я, поплелся назад к дому и уселся на ступеньку вместе с Зигом Фридом.

Папа и дядя Сагамор минут пять еще толковали о чем-то, а потом папа сел в машину и отчалил. Дядя Сагамор, ведя за собой мула, вернулся во двор и уселся на ступеньку рядом со мной минутку передохнуть.

— С тем же успехом ты бы мог и поспать, — сказал он мне. — Все одно от тебя тут проку мало.

Тут с воплями из дома выскочил дядя Финли. Он уже был в ночной рубашке и босиком, а его лысая башка сияла в свете лампы из окна, как начищенная.

— Да что ж это за форменный бедлам? — завопил он. — Разве может нормальный человек уснуть в этаком шуме и гаме?

Дядя Сагамор выплюнул свою жвачку и вытер рот тыльной стороной ладони.

— Да это просто шерифов фургон с громкоговорителем, Финли, — ответил он. — Ничего особенного. Всего лишь одна голая развратная девица шатается здесь в окрестностях, а он пытается приманить ее сюда.

— Так я и знал, — возопил дядя Финли. — Что еще можно было ожидать от этого места. Ничего, кроме греха. Все потопнем. Бесстыжие танцовщицы бродят вокруг, прельщая всех и каждого, и трубы гудят день и ночь, лишая сна добропорядочных людей. Он близится. День близится и не заставит себя долго ждать. Вы еще увидите, как все сбегутся искать спасения на моем ковчеге. Но я никого не возьму. Никого.

— Ей-богу, — говорит дядя Сагамор, — ну конечно, если вы с Видением решили, то так тому и быть. Вот правда, будь я на вашем месте, то лопни мои глаза, если б я не постарался всеми правдами-не правдами потесниться и освободить уголок для этой танцовщицы. Особо много места это не займет, ведь она может сидеть и у тебя на коленях.

— Хммммммммммм, — проворчал дядя Финли и вернулся в дом.

Дядя Сагамор опять взгромоздился на мула и поскакал вокруг дома к озеру. Громкоговоритель прекратил играть музыку, и мужской голос повторил несколько раз:

"Сюда, сюда, мисс Каролина. Идите на звуки музыки”.

А затем снова заиграла пластинка. Я растянулся на кровати и попытался заснуть, да только громкоговоритель поднимал столько шума, что я не очень-то преуспел в этом занятии. Я так беспокоился о мисс Харрингтон, такой одинокой и напуганной, небось сбила все ножки, и комары ее заели, и никто ей, бедняжке, не поможет. Но я ведь обещал папе, что не пойду больше на поиски этой ночью. Вообще-то я наплевал бы на все обещания на свете, если б сообразил что-то дельное, но я все никак не мог придумать, как ее найти, если и двадцать взрослых не могут.

Вот забавно, подумалось мне, что я продолжаю называть ее мисс Харрингтон, хотя шериф и его люди сказали, что на самом-то деле ее зовут Каролина Чу-Чу. Я никак не мог взять в толк, что такое стриптизерка и что это за важные показания, но решил, что наверняка это что-то не очень плохое, даже если ее полиция и разыскивает. Вполне возможно, что это доктор Северанс прятал мисс Каролину здесь от гангстеров, чтобы они ее не застрелили. Мне опять стало его очень жалко.

Должно быть, я ненадолго задремал, но когда проснулся, все еще было темно. Зиг Фрид лежал рядом со мной на кровати и рычал. Кто-то шел вдоль угла дома. Я глянул на папину постель посмотреть, не вернулся ли он еще, но кровать была пуста. Этот тип пересек двор и уселся на верхнюю ступеньку. Тут на него упал отсвет лампы из верхней комнаты, и я узнал шерифа.

— Ты спишь, Билли? — спросил он.

— Нет, — ответил я. — Вы ее еще не нашли? Он стянул шляпу и взъерошил волосы, а затем как-то весь поник. Сразу было видно, он и взаправду очень устал.

— Нет даже никаких следов. Боже, как я вымотался. Словно сотни миль пробирался через бурелом.

— А остальные еще ищут? — спросил я.

— Все, кроме меня и Отиса. Мы с ним возвращаемся в город поспать несколько часиков и собрать свежую партию для поисков. Вернемся назад часам к десяти утра. Сейчас уже полчетвертого, и похоже, что нам потребуется больше времени, чем мне казалось.

— Да уж, вам сейчас невесело, — согласился я. — Но знаете ли, дядя Сагамор говорит, что здесь просто ужасно большая долина.

— Мне прямо-таки чертовски не весело, — проворчал шериф. — Какая разница, каких размеров эта долина? Все равно она не ушла бы далеко, босиком-то. Когда она исколет все ноги, то усядется на пенек да так и просидит на одном месте.

— Да и мне так кажется, — сказал я.

— Билли, — говорит он очень серьезно, — мне надо кое-что у тебя спросить, только отвечай по правде. Девушка действительно была с тобой, когда ты убежал оттуда? Я имею в виду, когда в вас стреляли?

— Конечно была, — говорю. Я даже сел на постели.

— И ты уверен, что она не осталась.., гм.., ну, застреленная там, в воде? А ты так испугался, что не хотел никому про это рассказывать?

— Нет, с чего бы это я стал выдумывать? Чтоб мне провалиться на этом самом месте, да она сама вытащила меня из воды.

И я сам еще раз рассказал ему, как все было, как мисс Харрингтон тащила меня за собой, пока мы не добрались до зарослей, и как мы сбежали с холма и спрятались в папоротнике.

Он покачал головой:

— Ну хорошо,должно быть, ты говоришь правду. Но будь я проклят, если понимаю, как это она ухитрилась забраться так далеко” что двадцать человек никак не могут ее найти.

— Да я и сам не понимаю, — вздохнул я.

— Ладно, когда я утром вернусь, ты сможешь пойти со мной и показать место, где вы прятались в папоротнике?

— Еще бы, — обрадовался я. — Да хоть сейчас, если хотите.

— Нет, лучше подождать дня, — решил он. — Как бы там ни было, я просто не в состоянии никуда тащиться прямо сейчас. Я совсем выдохся. А кстати, куда подевался Сагамор?

— Он поехал в долину, поискать ее. Ускакал на своем муле.

— Хмммм, — ухмыльнулся шериф, — не могу сказать, что это звучит обнадеживающе. Ты что, впрямь считаешь, что он еще годен на что-то стоящее? Ему ж за пятьдесят?

Тут из-за угла дома показался Отис, и они с шерифом сели в свою машину и укатили. Громкоговоритель начал проигрывать другую пластинку.

Примерно так через полчаса я услышал, как подъезжает грузовик дяди Сагамора. Видно, дядя заезжал через ворота позади амбара. Я удивился, куда это он мотался в такой поздний час. Вдруг ворчание стало каким-то натужным, словно грузовик застрял в песке. Он ревел и ревел минут пять или десять, а потом затих. Вскорости сам дядя Сагамор пришел пешком и остановился рядом с крыльцом.

— А что стряслось с грузовиком? — поинтересовался я.

— Ох, — вздохнул дядя, — он забуксовал в песке. Этот чертов грузовик вязнет на ровном месте, как хомяк в норе.

— Вот беда-то, — огорчился я. — И ты теперь не сможешь больше разыскивать мисс Харрингтон?

— Во всяком случае, не на грузовике. Но я так считаю, уж к рассвету ее кто-нибудь да найдет.

Он отправился к конюшне, а я заснул. А когда проснулся, уже было совсем светло, и все как раз начиналось. В жизни не видел ничего подобного.

* * *

Не успел я продрать глаза, как понял, что папа с дядей снова притащили лохани обратно. Вонь так и шибанула мне в нос, пока я просыпался. Рядом со мной на кровати лежал Зиг Фрид, фыркая и поскуливая. А как увидел, что я открываю глаза, радостно вылизал меня с головы до ног. Громкоговоритель уже перестал голосить, но грузовик все еще стоял на прежнем месте, ярдах так в пятидесяти от дома. Я перекатился на другой бок и обнаружил, что папа тоже тут ночевал. Его кровать была смята, но сам он уже ушел. В доме было совсем тихо, никто не бренчал посудой на кухне, и завтраком даже не пахло.

Наш драндулет стоял под деревом во дворе, а позади него были припаркованы еще четыре машины спасателей. Да только вокруг ни единой живой души видно не было. Я дошел до фургона с музыкой, но в нем водитель спал. Я ломал голову, куда же подевались папа с дядей Сагамором, а потом решил, что, верно, они участвуют в поисках мисс Харрингтон. Хотя нет, не Харрингтон, поправился я, Каролины. Надо же все-таки называть ее настоящим именем, а не как придется. Я стал гадать, увижу ли ее когда-нибудь еще. А вдруг они так ее и не найдут? От этой мысли мне поплохело, и я стал себя убеждать, что она обязательно отыщется.

Тут у меня засосало под ложечкой, и я вспомнил, что вечером мы даже не поужинали. Поэтому я спустился к озеру и наскоро умылся, а потом принялся за растопку печки, чтобы пожарить рыбешку. Пока я возился с заслонкой, из своей комнаты вылез дядя Финли, на ходу завязывая галстук и запихивая концы под комбинезон.

— А где все? — спросил он, так подозрительно косясь на меня, будто я их съел или что похуже.

— Понятия не имею, — сообщил я, нарезая рыбу и складывая ее на сковородку.

— Все бегают за этой греховной танцовщицей, — мрачно заметил он. — Происки дьявола везде и постоянно. — Он остановился и посмотрел на меня в упор. — Я слышал, ты говорил, что она безо всякой одежды?

— Ну, на ней не так уж много, — согласился я. — Москитам там есть чем поживиться.

— Хмммм, — сказал он, — как я слышал, на ней нет и нитки. Бесстыжая потаскушка. Ты не видел ее поблизости?

— Нет, сэр, — ответил я. Я всегда немножко побаивался дядю Финли. Было похоже, что он все время с кем-то разговаривает, даже когда рядом никого нет.

— Думаю, она уже утопла, — предположил он.

— И вовсе не утопла, — возмутился я. — Она прекрасно плавает.

— Хмммм, — буркнул он. Он уселся за стол, сжимая одной рукой нож, а другой вилку в ожидании еды. Как только рыба поджарилась, я выложил ее на тарелки, и мы оба подкрепились.

Тут раздался рев мотора, как будто грузовик или еще какая-нибудь большая машина въезжает в ворота. Мы разом сорвались с места. Дядя Финли поспел первым, и когда он распахнул дверь на крыльцо, то вдруг застыл на месте, будто узрел чудо.

— Доски! — завопил он.

Он одним большим скачком оказался в добром ярде от крыльца и понесся вперед, крича “доски!” на каждом прыжке. Я выглянул наружу, посмотреть, что это его так поразило. И с трудом поверил своим глазам.

Там и вправду оказался грузовик, груженный досками. Он как раз заезжал в ворота, а за ним ехали еще несколько грузовиков — на них-то я и уставился. Прямо за тем, что с досками, тянулись еще три, а пока я глазел, подвалил еще один. Все как один желтые, а на боках что-то намалевано. Они были доверху чем-то нагружены и закрыты парусиновыми тентами.

— Пошли, — скомандовал я Зигу Фриду, и мы припустили бегом.

Мы промчались мимо фургона с громкоговорителем, и тут я увидел папу. Он прохаживался вдоль этих желтых грузовиков и, похоже, направлял их к открытой площадке за канавой примерно в сотне ярдах от дома. Грузовик с досками вырулил туда, и папа махнул рукой, подав сигнал сгружать доски.

Один из приехавших спрыгнул с кузова, но дядя Финли не зевал и в один прием оказался тут как тут. Не успел тот парень и глазом моргнуть, как он хвать доску футов в двадцать длиной и давай чесать к ковчегу, волоча ее за собой, — Эй, ты, — завопили люди в грузовике, попрыгали на землю и помчались в погоню. Самый быстрый догнал дядю Финли, ухватился за второй конец доски и попытался отнять ее.

А остальные набросились на папу:

— Что это за чокнутый старикашка? Скажи ему, чтоб оставил доски в покое.

Папа объяснил водителям желтых грузовиков, где им удобнее припарковаться, и обернулся посмотреть, в чем дело. Он только рукой махнул:

— Да это просто Финли. Дайте ему всласть повозиться с этой штуковиной, и он не тронет остального, весь день будет приколачивать ее с места на место.

Ну, они и отдали дяде Финли его добычу, и он засеменил к ковчегу, таща ее за собой. А сами вернулись к грузовику и принялись выгружать остальные доски прямо на землю.

Я подошел поближе к желтым грузовикам и прочел надписи. Они гласили: “Шоу Баркса”. Да это же цирк! Он приехал прямо на ферму дяди Сагамора!

Глава 14

Я обернулся посмотреть на дорогу. Там двигалась уйма всего. Сначала еще несколько желтых грузовиков с надписями “Шоу Баркса” на боках. Затем несколько легковушек. Затем большой блестящий фургон. А потом опять легковушки, легковушки и легковушки. Они так и сыпались с холма из-за ворот, поднимая тучи пыли, лихо проезжали справа от нашего дома прямо через кукурузное поле и припарковывались на самой опушке леса. И стоило машине остановиться, как из нее выскакивала уйма народу, и все сломя голову мчались в лес.

Они все сбежались на поиски мисс Харрингтон, догадался я. Похоже, весь мир поднялся на рога.

Я с трудом пробрался между этими машинами к местечку, где посвободнее, и бросился к папе. Он махал руками, сигналя водителям грузовиков. Грузовики шныряли туда-сюда, а как оказывались на правильном месте, так из них тут же выпрыгивали люди и начинали натягивать большущие тенты. А другие, вооружившись топориками, очищали площадку от кустов и молодой поросли.

— Эй, пап, — завопил я, подбежав к нему, — а откуда к нам приехал цирк?

Он мельком глянул на меня и вновь принялся махать водителям.

— Осторожней, Билли, — бросил он мне, — смотри не подвернись под машину.

— Ну, па, — продолжал я, уворачиваясь от проезжавшего фургона, — с чего это вдруг к нам приехал цирк?

— Отстань и не приставай ко мне сейчас, Билли, — осадил меня папа. — Мне некогда с тобой возиться, я тебе после расскажу. И брысь с дороги.

Я так обрадовался цирку, что даже запрыгал. Зиг Фрид тоже обрадовался и так взбудоражился, что начал носиться вокруг большими кругами.

— Попридержи-ка этого бестолкового пса, пока он не угодил под колеса, — закричал папа. — Идите погуляйте к озеру или еще куда и не возвращайтесь, пока здесь все не успокоится.

Тут я заметил на холме за воротами дядю Сагамора. Все машины проезжали прямо мимо него. Рядом был приколочен какой-то плакат, но издали было не разобрать, что на нем написано. Я свистнул Зигу Фриду, и мы побежали посмотреть, что это он там делает.

Когда мы подбежали ближе, я смог прочесть надпись на плакате. Она гласила: “Ферма Нунана. Парковка машин — 1 доллар”. Дядя Сагамор стоял на обочине со стороны водителей с мешком из-под муки в руках. И всякий раз, как очередной водитель въезжал в ворота, ему приходилось платить дяде Сагамору доллар. Тот запихивал добычу в мешок и давал сигнал проезжать.

Мне показалось, что доллар — чересчур дорого за парковку, особенно когда места вокруг хоть отбавляй, и я удивился, что это никто из водителей не догадается свернуть с дороги и объехать внизу и остановиться чуть поодаль. Провалиться мне на месте, если они не переплачивали добрых пятьдесят центов всего лишь за проезд по более короткому пути.

Но когда я дошел до ворот, то понял, почему они все заезжают к нам. По другой дороге просто было невозможно проехать. Грузовик дяди Сагамора застрял как раз посередке основной дороги, так что всем приходилось сворачивать к нашим воротам. Похоже, дядин грузовик пытался повернуть, да не вписался в поворот и застрял. Его передний бампер упирался в пень, а заднюю дверь заклинило между парочкой деревьев на другой стороне. И в довершенье ко всему одно из колес слетело, будто шина была плохо натянута и не выдержала поворота. Короче говоря, единственным выходом для водителей было проезжать через ворота фермы, если, конечно, им не улыбалась мысль разобрать свою машину по частям и провезти ее в обход на тачке.

А проехать напрямик без дороги тоже не получилось бы, по крайней мере на ближайшей сотне ярдов, потому что вокруг рос густой сосновый лес, да вдобавок огороженный по краю проволочной сеткой. Я посмотрел на дорогу. Она была буквально забита машинами, стоявшими бампер к бамперу. Они двигались очень медленно, ведь всем надо было отдать доллар дяде Сагамору, да еще они мешали друг другу. Многие нетерпеливо гудели, а водители перекликались, пытаясь узнать причину этой суматохи.

Как раз когда я подошел к дяде Сагамору, рядом с ним остановилась очередная машина, но водитель и не подумал доставать доллар. Это был здоровенный краснолицый тип с седыми усами. А рядом с ним на переднем сиденье развалился еще один.

Водитель высунул голову в окошко, прочел надпись да как напустится на дядю Сагамора:

— Да неужели ж ты думаешь, что я соглашусь платить целый доллар за парковку в нашем округе? Ты, верно, совсем рехнулся.

Тут его приятель пихнул его в бок локтем и прошипел:

— Шшшшш! Тише, дурак чертов! Это же сам Сагамор Нунан.

Тот второй был довольно тощий тип с большим кадыком, который забавно дергался при каждом слове.

— А меня не волнует, кто он, — не унимался краснолицый. — Будь я проклят, ежели соглашусь платить доллар за парковку.

Водители в машинах за ним начали жать на клаксоны, негодуя на задержку. Один из них высунулся наружу и закричал:

— Эй, парень, какого черта ты там возишься? Тебе что, охота, чтобы ее нашли еще до нашего приезда?

— Заткнись! — гаркнул краснорожий. — Этот бандюга пытается надуть нас.

Дядя Сагамор неторопливо сплюнул жвачку и вытер рот ладонью. А потом чуть попятился к воротам и вытащил что-то из-за них. Вот клянусь, это оказалось самое настоящее ружье! А я раньше и не знал, что оно есть на ферме. Дядя поднял ружье, аккуратно сдвинул предохранитель, а потом просунул ствол в окно машины, да так, что дуло уперлось прямиком в лицо толстяку. Только тот уже не был краснолицым. Он стал белым-пребелым и белел прямо на глазах. По лбу у него катились крупные капли пота.

А дядя Сагамор поворотил голову, чтобы одно ухо было поближе к толстяку, словно он совсем оглох, и говорит:

— Повтори-ка, дружок, еще раз. А то из-за этих гудков я ни словечка не разобрал.

— Ох, — пролепетал громила, — ох, я… Просто я говорил, что надеюсь, нам удастся отыскать эту девчонку.

Он вытащил доллар из кошелька и протянул его в окошко так осторожно, словно тот мог взорваться.

Дядя Сагамор невозмутимо взял его и махнул рукой. Машина буквально сорвалась с места. В жизни не видывал, чтобы деньги сыпались куда-нибудь так густо, как сыпались они сейчас в этот его мешок из-под муки. Иногда дяде давали бумажку в пять или десять долларов, и тогда он небрежно совал руку в мешок и вытаскивал целую пригоршню купюр, чтобы отсчитать сдачу. А остаток снова кидал в мешок вместе с новой пятеркой или десяткой. И серебряные монетки тоже сваливал туда же вперемешку с бумажными.

С ним еще пару раз попытались поспорить, поэтому он как сунул ружье под мышку, так уже и не убирал. Так ему не приходилось каждый раз за ним тянуться, что сберегало уйму времени, да, сдается мне, и пререканий было меньше. Те, кто не хотел платить, даже не могли потихоньку смыться, потому что другие машины загораживали им путь назад. По всей дороге, насколько хватало глаз, стояла сплошная пробка, не было места, даже чтоб развернуться. Так что все, хочешь не хочешь, подъезжали к воротам и исправно вносили свою лепту. Как удачно для дяди Сагамора, подумал я, он будет в изрядном выигрыше, если это затянется надолго. Мешок-то уже порядком разбух.

В одной из проезжавших машин водитель высунул голову наружу и поинтересовался:

— Ну как, ее еще не нашли?

Чуть-чуть помедлив, дядя Сагамор ответил:

— Нет, пока еще нет, — и для убедительности даже покачал головой.

Вскорости сюда подъехал грузовик, заваленный льдом, коробками с попкорном, большущими холодильниками и бочонками. Я пригляделся к водителю и узнал Мэрфа. Дядя Сагамор пропустил его безо всякого доллара и сообщил:

— Они построили ларек там поодаль супротив цирка.

Мэрф кивнул.

— Похоже, народу тут море, — заметил он и уехал.

Я понял, что мне нечего даже и рассчитывать поболтать с дядей Сагамором, пока он так занят сбором денег, а потому побежал обратно вслед за грузовиком. Он остановился слева от дороги рядом с грудой досок. Неподалеку стоял трейлер доктора Северанса, а вокруг на сотню ярдов почти не было деревьев. Прямо напротив через дорогу раскинулся цирк. Один большой тент был уже почти натянут, и рядом установили будочку для продажи билетов и небольшой помост, над которым висел плакат: “Девушки! Девушки! Девушки!” Только было непохоже, чтобы у них там были горки или хотя бы карусель.

Мэрф вылез из грузовика. Вокруг царила сумятица и неразбериха, ну точь-в-точь как на центральной городской улице в разгар дня. Кто не знал, мог бы подумать, что угодил на ярмарку или куда-нибудь в этом роде. Машины так и шныряли вокруг, скатываясь с верхушки холма и проносясь мимо дома к кукурузному полю. Орава людей, оглушительно галдя, возилась с тентами. Вдобавок из только что приехавшего фургона вывалилась стайка девушек в открытых костюмчиках. Два типа, разгружавших доски, теперь пытались соорудить из них нечто вроде ларька с хот-догами.

Они уже сколотили каркас из толстых брусов, но каждый раз, стоило им взять доску и начать прибивать ее к основанию, приходилось поворачиваться спиной к дяде Финли. А тот не терял времени зря, цапал доску какую полегче и волок ее к своему ковчегу. Им приходилось бросать свое занятие, догонять его и отбирать деревяшки назад.

Мэрф прикурил сигарету и огляделся вокруг.

— Боже милостивый, — вымолвил он, — вот ведь свинюшник. Если так пойдет, к полудню здесь соберется тысяч десять, не меньше.

— Они наверняка ее найдут, — говорю я. — Что? — переспросил он. — Ах да, ну разумеется. Черт возьми, да в ближайшие два часа в этой долине не останется и клочка, где могла бы поместиться эта девица, разве что она усядется кому-нибудь на плечи.

Два незадачливых строителя вернулись назад со спасенной доской и бросили ее обратно в кучу. Дядя Финли крался за ними по пятам и выжидательно остановился неподалеку.

— Эй, пошевеливайтесь-ка, парни, — обратился к ним Мэрф. — Пора бы нам начинать кашеварить, чтобы накормить всех этих оголодавших героев, когда они вернутся с поисков.

— Ну скажи на милость, как мы можем пошевеливаться, — возмутился один из них, — с этим старым придурком, который растаскивает все доски быстрее, чем мы успеваем их прибивать? И что с ним такое?

— Понятия не имею, — ответил Мэрф. — Может быть, воображает себя термитом.

И он принялся сгружать бочонки и засыпать в них лед для бутылок с шипучкой.

А потом он посмотрел на другую сторону дороги, где с сигаретами в руках толпились девушки из фургона, приветливо махая руками мужчинам в машинах.

— Хмммм, — пробурчал он, — нечего сказать, неплохую компашку телок он подобрал. Знаешь, малыш, видел я немало ловкачей за свою жизнь, но он любого за пояс заткнет.

— А кто он? — спросил я.

— Да кто ж еще? Ну конечно же твой дядя Сагамор. Пусть тебя не обманывает его показное простодушие и придурковатость. Нет, он гений. Настоящий, прирожденный гений. Я уже давно ждал, когда он развернется вовсю, и наконец-то он сподобился. Научиться этому невозможно, даже и не пытайся. Таким надо родиться. Даже Барнум не мог бы превзойти в этом искусстве Сагамора.

— Да нет же, — заметил я, — он просто заволновался, что шериф собрал маловато людей, чтобы найти мисс Каролину.

Он уставился на меня и покачал головой.

— Конечно, ты можешь назвать это и так, — согласился он. — Но как бы там ни было, ты шерифа давно не видел?

— Давно, — ответил я, — он поехал в город еще ночью. Но я так считаю, он должен уже скоро вернуться.

— Что ж, тут-то у него и возникнут проблемки. Что-то мне кажется, здесь будет довольно шумно… Эй, старый кретин, а ну оставь в покое эту доску!

Мэрф бросил колоть лед и припустил на холм вдогонку за дядей Финли.

* * *

Я огляделся в поисках папы. В конце концов я приметил его под холмом между домом и конюшней, и он тоже был ужасно занят. Кукурузное поле было уже битком набито машинами, так что вновь прибывшим приходилось огибать конюшню и возвращаться обратно к дому. А папа пытался указывать им всем, где парковаться. Хотя большинство водителей не особо-то обращали на него внимание, а просто-напросто прорывались вперед насколько могли, пока их машины не утыкались носом в другие, и там останавливались, выскакивали и опрометью мчались в лес. Это создавало такую чертовскую неразбериху, что я диву давался, как это они собираются выпутываться, когда решат собираться домой.

Потом им пришлось парковаться под холмом поблизости от озера и вокруг ковчега дяди Финли. Папа велел не занимать передний дворик и площадку, где стоял ларек с хот-догами и цирк. Я пошел обратно к воротам и понаблюдал, как заполняется оставшееся пространство. Все это было похоже на то, как если б кто-то пытался наполнить бутылку, когда в ней и так уже по самое горлышко. Сперва папа отгонял машины на обочину, прямо к деревьям, а потом им пришлось парковаться уже на самой дороге, покуда наконец все не забилось под завязку. Двум последним заплатившим за въезд удалось въехать в ворота только наполовину. А дальше по всей дороге, насколько я мог видеть, они стояли плотно, бампер к бамперу. Конечно же, движение теперь застопорилось, и неудачники принялись жать на клаксоны, без толку погудели минуту-другую, а затем повылезали из своих машин и пустились дальше пешком. Некоторые пошли через ворота, а те, кто похитрее, просто перемахнули через изгородь и скрылись в лесу.

Папа подошел к дяде Сагамору, привалился к ограде, стянул с головы шляпу и протер лицо и шею носовым платком.

— Уф, — вздохнул он. Дядя Сагамор опустил на землю свой мешок. Тот был наполовину набит деньгами.

— Я совсем выдохся, — заявил он. Он выплюнул табачную жвачку и растер плевок кончиком ботинка. — Похоже, сюда рванулся всяк, кому не лень, лишь бы поучаствовать в игре. Ничего себе сборище, а?

— Должно быть, здесь около трех тысяч машин, — согласился папа. — Теперь поблизости негде даже остановиться. Тебе не удастся засандалить сюда больше ни одной машины, хоть запихивай ее по частям. Ладно, пойдем посмотрим, как там дела. Сдается мне, что первая порция спасателей уже притомилась и вот-вот начнет возвращаться из поймы. Надо приготовиться к встрече.

С трудом пробираясь между машинами, мы спустились с холма к ларьку с хот-догами. Теперь он был почти достроен. Во всяком случае, строители уже прибили все имевшиеся у них доски. В некоторых местах между планками зияли прогалы, и я решил, что здесь не обошлось без дяди Финли. Перед ларьком тянулся длинный прилавок. Внутри стояли плита, холодильник и ящики с бутылками шипучки. Мэрф как раз начал малевать вывеску.

— Как ты считаешь, почем стоит продавать гамбургеры? — спросил он дядю Сагамора. Тот задумчиво почесал подбородок.

— Ну что можно сказать, — отозвался он, — на этот вопрос просто так не ответишь. В другое время" я сказал бы, что за гамбургер спокойно можно отдать двадцать центов. Но если пораскинуть мозгами, как пошатаешься по лесу пять-шесть часов, не имея ни крошки во рту, а до ближайшей закусочной тащиться еще добрых девять миль, вряд ли доллар покажется тебе слишком дорогой ценой.

Мэрф глубокомысленно кивнул и дописал на вывеске: “Гамбургеры, 1$”.

— Что я всегда говорил? — заметил он. — Ты ничего не упустишь.

Мы двинулись к дому, дядя Сагамор тащил свой мешок. Слева от крыльца припарковался блестящий фургон, и из него вылезла высокая блондинка с ярко-красными губами, вся увешанная браслетами. Она помахала папе.

— Эй, ты только погляди, — обратился папа к дяде Сагамору. — С превеликим удовольствием могу представить тебе миссис Хорн. Она путешествует по стране со своими племянницами.

Мы подошли поближе.

— Приветик, мальчики, — поздоровалась с нами миссис Хорн. У нее были такие чудные волосы, гладкие-гладкие, блестящие и цветом как сливочное масло и уложенные волнами, как рябь на озере. — Я полагаю, это Сагамор, а это, должно быть, Билли, да?

— Да, мэм, и я горжусь честью познакомиться с вами, — подтвердил дядя Сагамор, — Сэм говорил мне, что встретил вас прошлой ночью и вы заключили небольшую сделку?

— Сделку? — переспросила она и засмеялась. — Да он вытребовал у меня аж десять процентов, ничего себе сделочка. Вы, мальчики, и впрямь работаете с размахом. Но мне кажется, и мы не подкачаем. Клянусь, я не видела такого столпотворения с тех пор, как мы с девочками посещали строительство атомной станции. Пойдемте-ка внутрь, поздороваетесь с ними. Они неплохо оттеняют друг друга.

Миссис Хорн засмеялась, а папа поглядел на меня:

— Билли, беги-ка…

Миссис Хорн негодующе замахала руками. Ее браслеты так и зазвенели.

— Какого черта, пускай мальчуган пойдет с нами. Сейчас пока никто еще не работает. Да и вообще, ты что, хочешь, чтобы он вырос нюней?

Мы вошли внутрь. В фургоне вдоль стен стояли длинные диваны, а на окнах висели белые занавесочки. Очень приятно пахло цветами, и на всех стенах были развешаны большие фотографии девушек, и все как одна почти что голышом. Играло радио, и на одном диване сидели две девушки. Одна рыжеволосая, а другая с волосами такого серебристого оттенка, и обе в легких костюмчиках, совсем как у мисс Харрингтон, только, пожалуй, попроще. Они обе были очень славные. Сразу было видно, что дяде Сагамору и папе они тоже понравились.

Миссис Хорн представила их.

— Это мои племянницы, — сказала она. — Платиновая блондинка — это Бэби Коллинз, а рыженькую зовут Ла Верне.

— Привет, золотко, — обратилась Бэби Коллинз к папе. — Ты такой славный, в своем роде. Не купишь мне выпить?

— Спокойней, девочки, — одернула ее миссис Хорн. — Эти ребята — братья Нунаны. Наши клиенты появятся попозже. А где Франсин?

— В постели, — ответила Ла Верне и зевнула. Она взяла журнал и стала разглядывать картинки. — Дайте мне знать, как появится кто живой.

— Я сейчас слушала радио, — отозвалась миссис Хорн. — В новостях только и разговору, что об этом. Говорят, такого столпотворения не видывали со времен клондайковской “золотой лихорадки”.

— Ей-богу, так и есть, — согласился дядя Сагамор. — И это чертовски приятно.

— Ну, что до меня, так я могла предсказать это, как только увидела развешанные повсюду афишки, — заметила она. — Кто из твоих ребят написал их?

— Это моих рук дело, — похвастался папа.

— Ну, — сказала она, — если ты не получишь за них Оскара, это будет самое настоящее жухальство. Когда, по-вашему, первая волна обескураженных сыщиков начнет возвращаться с поисков?

— В ближайшие пару часов, — ответил дядя Сагамор. — Искать кого-то среди болот — довольно-таки утомительная работенка, особливо когда не знаешь точно, нашли ее уже или нет.

— А у вас есть информационный центр? — спросила она. Папа кивнул:

— При цирке отличная система оповещения публики.

— Ладно же, — подытожила она, — ничего не скажешь, твои мальчики ничего не упустили.

Глава 15

Мы вернулись домой, и папа с дядей Сагамором подсчитали денежки в мешке, а потом дядя Сагамор их куда-то утащил. Шкуры по-прежнему ужасно воняли, и не было даже слабого ветерка, чтобы разогнать запах. Время уже шло к десяти часам, и солнце начало жарить вовсю. Шерифов громкоговоритель больше не шумел, и я припомнил, что он помалкивает с тех самых пор, как я проснулся. Неужели же парень в нем еще спит, удивился я, но тут увидел, что он сосредоточенно возится в своем снаряжении, как будто там что-то не в порядке. Если бы дядя Финли не долбил как оглашенный в своем ковчеге, было бы и вовсе тихо. Все выглядело совсем как обычно, если не считать того, что буквально каждый акр вокруг был плотно забит машинами. Ну и еще, конечно, цирк. Но я покамест не успел туда заглянуть.

Я никак не мог взять в толк, почему же это они до сих пор не найдут мисс Харрингтон. Папа сказал, что, если судить по деньгам, которые они содрали за парковку, да посчитать, что в каждой машине сидело по два человека, да еще прибавить тех, кто оставил свои машины за воротами, здесь сейчас собралось около семи-восьми тысяч человек. Правда, около дома и брошенных машин почти никого и не было, все рассыпались по округе.

Тут я вдруг припомнил, что шериф обещал часов в десять вернуться обратно и хотел, чтобы я сводил его к папоротникам, где мы прятались. Странно все-таки, что его до сих пор нет. Решительно все жители этой части штата собрались сюда помочь ее искать, а он даже приехать не потрудился. Я свистнул Зигу Фриду, и мы с ним на пару отправились к опушке, что у края озера. Мы еще не успели зайти в лес, как услышали поднятую спасателями шумиху. Они там просто-таки кишмя кишели, шарили под каждым кустом вокруг и постоянно перекрикивались, спрашивая друг друга, а не нашли ли ее уже. Некоторые из них, вконец обессилев, сидели на поваленных бревнах, а кое-кто понуро плелся в сторону дома.

Просто в голове не укладывается, подумал я. Если вся лощина так же битком набита народом, как этот склон, то за это время они запросто отыскали бы даже иголку в стоге сена. И я очень разволновался, потому как мне пришло на ум, что с мисс Харрингтон случилось что-то нехорошее. А поглядеть с другой стороны, так даже если она вдруг не могла идти, то все равно услышала бы весь этот шум и гам.

Где-то к полудню я опять вернулся к дому. К этому времени там уже собралось прилично народу. Все большей частью толпились на холме за домом, со двора их, наверное, распугала вонь от корыт с дубящимися шкурами. Папа и дядя Сагамор шатались там же и трепались то с одним, то с другим. Я попросил папу дать мне доллар на гамбургер.

— Мэрф и так даст тебе штучку, — ответил он. — Ты просто пойди и попроси его.

Я отправился к ларьку. Там друг другу на пятки наступала целая орава спасателей. Цена, ясное дело, не пришлась им по нраву, да только они все равно бойко раскупали гамбургеры. И все спрашивали, не слышно ли чего новенького. А Мэрф и двое его подручных сообщали всем, что ее еще не нашли, и старались поспевать с гамбургерами. Я с трудом протолкался к прилавку. Мэрф почти сразу же заметил меня и дал гамбургер и бутылку колы. Я выбрался на дорогу и решил поглазеть, что происходит в цирке.

Там уже тоже собралась изрядная толпа, и с поисков возвращались все новые люди. Я пролез поближе и разглядел пять натянутых тентов, но вот больше там не было никаких аттракционов. Ни колеса, ни карусели, вообще ничего. Под большим тентом посередке возвышалось нечто вроде наспех сколоченной сцены, а над ней большая вывеска: “Девушки! Девушки! Девушки!” А чуть подальше стояли тир, кегельбан и парочка “колес фортуны”.

Только было я собрался поискать папу и попросить у него денежку, чтобы пострелять в тире, как на сцену вылез какой-то тип. Он направился прямиком к стоявшему посреди сцены микрофону и засвистел. Большущие громкоговорители по обе стороны сцены дружно отозвались: “Фьить, фьить”. Тут из соседнего шатра выскочили пять девушек, поднялись по ступенькам на сцену и выстроились в ряд позади мужчины. Они все были очень миленькие и почти что без одежды.

— Леди и джентльмены! — обратился к собравшимся тип со сцены, да только из-за поднявшегося гама ему пришлось умолкнуть.

Все вокруг меня дружно голосили. Многие орали что-нибудь навроде: “Эгей! Выпускай-ка этих красоток” или “Заткнись, и пусть они танцуют!”. Но большая часть кричала: “На кой черт нам сдались девчонки? Как там насчет Чу-Чу?"

— Что-то все это сильно попахивает надувательством, — возмутился кто-то в толпе.

— Бьюсь об заклад, ее здесь сроду не было, — отозвался другой.

Беспорядок и впрямь шел по нарастающей. Но тут вдруг на сцену выскочил папа и, отодвинув парня с микрофоном, обратился к толпе.

— Ребята, — начал он, — я хотел бы сделать сообщение. Меня зовут Сэм Нунан, и это именно мой маленький сынишка Билли был вместе с мисс Каролиной, когда на нее напали гангстеры. Она спасла ему жизнь, ребята.

Но все продолжали орать:

— К чертям собачьим эти сказки!

— Ну и где она теперь? Почему ее до сих пор не нашли?

— Что ты собираешься нам всучить на этот раз?

— Вся эта затея — форменное вымогательство!

— Проваливай с дороги, мы хоть на девочек полюбуемся.

— Да заткнитесь вы все, и пусть он говорит. Может, поймем, что здесь происходит.

Папа поднял руку, призывая к молчанию:

— Вы просто послушайте минуточку, и я отвечу на все ваши вопросы. Вы все читали в газетах и слышали по радио, как ее разыскивали двадцать три штата, потому что она важный свидетель зверского убийства в Новом Орлеане. И как она скрывалась здесь на нашей ферме. Ну конечно же, мы даже не подозревали, кто она такая, пока гангстеры не напали на нее и моего сына Билли.

Шум начал помаленьку стихать. Кое-кто кричал:

— Пусть говорит!

Папа слегка откашлялся, словно прочищал горло.

— Так вот, ребята, — продолжил он, — эта девушка, мисс Каролина Чу-Чу, и впрямь пропала где-то поблизости. И, ребята, она спасла жизнь моему сыну. И я хочу найти ее, потому что должен отблагодарить ее. — Он тяжело вздохнул и с минуту помолчал, прежде чем продолжить:

— То, что она сделала, это самый храбрый поступок, о котором я только слыхал за всю свою жизнь. Но подождите-ка минутку. Подождите минуту. Вон я вижу моего сына в толпе среди вас, и пусть он сам расскажет все своими словами. Билли, ты можешь сюда пробиться? Расступитесь-ка, ребята, и дайте ему пройти.

Я торопливо проглотил последний кусочек гамбургера и стал пробираться к сцене. Впереди стоящие потеснились, чтобы меня пропустить. Когда я подошел туда, папа наклонился и за руки втянул меня наверх. Я оказался на виду у всех. Он положил руку мне на плечо, а толпа загудела и зааплодировала.

— А теперь, сынок, — сказал он, придвинув меня поближе к краю и слегка опустив микрофон, — я хочу, чтобы ты рассказал всем, как героически вела себя эта девушка, спасая твою жизнь, и что ты о ней думаешь.

И я принялся рассказывать. Я рассказал, как мы купались, и вся вода вокруг нас вдруг пошла волнами, и на другом берегу послышались выстрелы. А когда я говорил о том, как она схватила меня за шею, утянула под воду и отволокла под укрытие кустов, то оглянулся, — и чтоб мне провалиться на этом самом месте, если папа не плакал. Он очень старался сдержать слезы и сглатывал, будто у него в горле застрял чересчур большой кусок, а потом все-таки вытащил носовой платок и украдкой вытер глаза. Когда я закончил свой рассказ, вся толпа забила в ладоши и замахала шляпами.

— Мы найдем ее, Билли! — кричали они. Папа поднял микрофон повыше и несколько раз откашлялся, прежде чем начать говорить.

— Вот так все и было, ребята, — сказал он. — Вот какая это девушка, мисс Каролина Чу-Чу. Да поставьте рядом с ней любую самую замечательную женщину, когда-либо жившую на земле, и все равно мисс Чу-Чу куда храбрее. А теперь она заблудилась где-то в дикой пойме уже восемнадцать часов назад, почти без одежды, не прикрытая ничем, кроме крохотных трусиков с бриллиантовой вышивкой, не больше половины вашей ладони. Москиты кусают все ее прекрасное юное тело, колючки царапают ее ножки, ничто не защищает ее от ночного холода. Мы должны найти ее, ребята. Мы просто-таки обязаны найти ее.

Толпа буквально ревела. Шум поднялся не чета тому, что был раньше. Тут я увидел, как дядя Сагамор вылезает на сцену.

Папа указал на него:

— А это мой брат Сагамор, который и организовал поиски. Он оставался на ногах всю ночь, даже на минутку не сомкнув глаз, и самолично прочесал всю долину, пытаясь найти мисс Каролину. И он не отступится до тех пор, пока в нем будет теплиться дыхание. Уж он-то знает лощину как свои пять пальцев и расскажет вам все, что вас интересует.

Все захлопали дяде Сагамору. Он подвинул микрофон, перекатил табачный ком из-за одной щеки за другую и сказал:

— Ну, вот что, ребята. Я не особо-то мастак держать речи. Да вы это и сами знаете. Я просто хочу сказать, как это здорово, что вы пришли сюда помочь нам в поисках, и уверен, все вы поступите как я. Да вы уже тут, черт возьми, ради того, чтобы найти эту девушку. Но, конечно же, человек не может искать без перерыва. Мы и не рассчитываем на это. Вот мы и позаботились, чтобы вы могли здесь немного отдохнуть, освежиться и развлечься, когда вконец устанете.

В это время на вершине холма среди оставленных у ворот машин опять поднялась суматоха. Я пошел поглядеть, в чем дело, и увидел трех огромадных охотничьих собак, рвавшихся с поводков, на которых их едва удерживал какой-то бедолага. Наконец они сильно дернули все вместе, так что он даже не удержался на ногах, плюхнулся и порядочно прокатился на пузе, прежде чем сумел подняться. Тут я смог рассмотреть его лицо, — и чтоб мне треснуть, — это был шериф собственной персоной. Весь грязный и потный, он слегка прихрамывал, а лицо все багровое. Судя по виду, он, по своему обыкновению, ругался то ли на собак, то ли еще на кого, но эти псины так лаяли, а громкоговоритель выкрикивал речь дяди Сагамора, что я ни словечка не услыхал. Позади него шел еще один парень с тремя здоровенными длинноухими собаками.

Они спустились с холма, вклинились в толпу и начали пробираться вперед, более или менее успешно сдерживая бладхаундов на поводках.

Когда они долезли до сцены, дядя Сагамор их наконец заприметил.

— Ей-богу, — закричал он в микрофон. — Сам шериф к нам пожаловал. Он приехал помочь нам. Я же всегда говорил, ребята, может, он слегка и тормозит, но в беде нас не бросит.

Шериф с трудом угомонил собак и уставился на сцену. Он оглядел нас и пятерку голых девушек позади, а потом остановил взгляд на дяде Сагаморе. Шериф весь так и покраснел, а его губы шевелились, но убей меня Бог, если можно было разобрать, говорит он что-нибудь или нет.

— И я ведь всегда говорил, что наш шериф чертовски великодушный человек, — продолжил дядя Сагамор, — и повторю еще раз, что у меня не закрадывалось и тени сомнения, что рано или поздно он поможет нам во всех наших нуждах. Хотя должен признаться, что не очень-то щедро с его стороны было назначить в награду за находку всего какие-то жалкие пятьсот долларов. Сам-то я, вестимо, последний на белом свете, кто станет на это жаловаться, но сдается мне, он запросто мог пообещать хотя бы тысячу.

Толпа одобрительно заорала.

Дядя Сагамор подошел к концу своей речи:

— Ну ладно, я вовсе не намерен торчать здесь день-деньской и забалтывать вас до смерти. Уж верно вам придется не по душе долго любоваться на такого старого придурка, как я, когда столько миленьких девушек собираются станцевать для вас. Так что я просто благодарю всех вас.

Он отступил от микрофона, и туда наконец дорвался ярмарочный тип.

— А теперь глядите в оба, парни, — объявил он. — Сейчас мы вам продемонстрируем образчик великолепного Зрелища, которое вы можете увидеть в шатре. Билеты продаются справа от сцены. Всего-то один доллар.

Громкоговорители принялись наяривать бодрую музыку, и мы спрыгнули со сцены, чтобы предоставить девушкам вдоволь места для танца. Там действительно было на что посмотреть. Они высоко-высоко взбрыкивали ногами, а сами вертелись волчком.

Какой-то тип обосновался рядом с небольшой стойкой и принялся продавать билеты. А я вслед за папой и дядей Сагамором зашагал в сторону дома. Шериф со своими собаками пробирался сквозь толпу, и я заметил, что он пытается догнать нас. Я дернул дядю Сагамора за руку.

— По-моему, шериф хочет с тобой поговорить, — сообщил я. Он остановился.

— Ну да, конечно же, — согласился дядя Сагамор. Мы как раз проходили под деревом возле сверкающего фургона миссис Хорн.

Шериф подошел к нам, по дороге отдав подержать кому-то из своих помощников поводки трех псов.

Он безнадежно махнул рукой.

— Сагамор Нунан, — начал он. Тут он осекся и, смахнув пот с лица обеими руками, попытался снова:

— Сагамор Нунан…

Казалось, дальше этого дело у него не шло. Он тяжело дышал.

Дядя Сагамор прислонился к стволу дерева и задумчиво перекатывал свою жвачку из-за щеки за щеку.

— Ну же, шериф, — ободряюще заметил он, — о чем это вы?

Шериф выдавил:

— Ффффффффффффффффшшшшшшшшш-ффффффшшш…

Это мне живо напомнило, как он пытался вскрыть бутыль с кожевенным раствором и облил всю свою одежду. Складывалось впечатление, что слова застревают где-то в глубине и он не может выдавить их наружу. Шериф залез в карман пиджака и извлек оттуда какую-то бумагу. Ох нет, даже целых две. Во-первых, отпечатанную нами с папой афишку, а вдобавок еще свернутую в несколько раз свежую газету. Он развернул газету и сунул ее прямо под нос дяде Сагамору, ткнув свободной рукой в первую полосу и по-прежнему не произнося ни слова, если не считать нечленораздельного шипения. Я привстал на цыпочки и вытянул шею, чтобы рассмотреть газету. Провалиться мне на этом самом месте, если там не красовалась большая фотография мисс Харрингтон. То есть я имею в виду мисс Каролины.

На ней был только ее бриллиантовый купальник, только на этот раз из трех лоскутков. Она держала перед собой большущий веер из страусовых перьев. И похоже, вся первая полоса была посвящена ей. Заголовки гласили:

РАЗЫСКИВАЕТСЯ В ЧАЩОБЕ…

ЕДВА ОДЕТАЯ ТАНЦОВЩИЦА.

ОБЪЕКТ ЛИХОРАДОЧНЫХ ПОИСКОВ.

Я попытался прочесть, о чем идет речь, но тут шериф раздраженно скомкал газету, так что я успел выхватить только несколько разрозненных фраз: “Самая грандиозная облава за всю историю.., дикий скандал.., общий сбор в погоне за наградой.., ставшая уже легендарной Каролина Чу-Чу, прекрасная свидетельница гангстерских разборок.., зазноба недавно погибшего лидера гангстеров.., утверждают, что она почти обнаженная пропала в болотах…"

Я, конечно, половины сказанного там раньше и не слыхивал, но выходило так, словно решительно все ей интересуются.

Дядя Сагамор взял у шерифа газетку и внимательно изучил ее.

— А что, шериф, — присвистнул он, — и впрямь неплохая фотка.

Шериф чуть не поперхнулся. Он прижал обе руки к лицу, а затем вновь опустил их. И тут словно пробка внутри него выскочила, и все давно сдерживаемые слова вырвались наружу, и он начал говорить. И даже совсем не громко или как еще. Он говорил медленно и спокойно, как будто берег дыхание, чтобы его хватило на всю речь. Он почти что шептал.

— Сагамор Нунан, — сказал он, — если бы мои моральные принципы позволяли, я, не колеблясь ни минуты, вытащил бы пистолет и пристрелил тебя прямо на месте. Я убил бы тебя, а потом выскочил бы на дорогу, хохоча как гиена, и никто не смог бы меня остановить. Мне бы никто не помешал. И пусть бы на меня потом напялили смирительную рубашку и упрятали в клетку с обитыми войлоком стенами, я просто-напросто отдыхал бы весь остаток жизни в блаженном безделье, обнимая прутья решетки и смеясь от радости, что никогда больше не буду шерифом в округе, где есть ты. Послушай, — продолжил он, уже совсем шепотом, — буквально все патрульные машины этой части штата собрались на шоссе к югу от города, пытаясь распутать этот клубок. И дай Бог, чтобы хотя бы к двум дня им удалось расчистить дорогу. И это только шоссе. А за шоссе добрых четыре мили проселочной грунтовой дороги, плотно забитой брошенными машинами. Водители просто выскочили оттуда, забрали ключи, а машины оставили где попало. И их не объедешь, если, конечно, не хочешь устроить аварию или сразу десяток аварий. И даже аварийки не могут туда добраться, пока сперва не расчистят шоссе.

Мне пришлось топать сюда пешком от города почти две мили. А другого способа добраться нет. Все леса в округе кишмя кишат газетчиками, фотографами и репортерами с радио, которые пытались сами ее искать, но заблудились. — Он перевел дыхание и продолжал:

— Ни в одном городе в радиусе пятидесяти миль отсюда не осталось ни одного мужчины. Лавки закрыты. Все дела отложены на потом. Остановлены даже строительные работы. Все мужчины ушли, а остались только женщины, причем разъяренные женщины. Все секретарши в моем офисе только тем и занимаются, что пытаются как можно более уклончиво отвечать на телефонные звонки с требованиями, подробно рассказать о вознаграждении, назначенном за эту девицу. И никто из них не продержится дольше двух часов. У нихпросто-напросто отвалится язык.

И в довершение ко всему, ты превратил это место в форменный притон. И мне не вытурить отсюда этих бездельников, пока мы не отыщем девушку и не предъявим ее на общее обозрение. Они не уберутся, даже если им и удастся разобраться в своих машинах.

Дядя Сагамор скривил губы, словно собирался сплюнуть, но не плюнул, а с озабоченным видом почесал подбородок.

— Да чего уж там, шериф, — возразил он, — мы всего лишь пытаемся отыскать эту девушку. И почему бы нам не приняться за дело сообща? Да мы здесь, почитай, уже целый день ждем, пока ты не соизволишь взяться, наконец, за свою работу и не подключишься к поискам.

— Ты.., ты… — еле вымолвил шериф. Он опять начал шипеть и клокотать.

— Ив самом деле, — продолжил дядя Сагамор, — а что еще мы могли сделать, как не прочесывать окрестности? Твои псины изрядно помогут в этом. И знаешь, мне кажется, что ты не станешь особо возникать по поводу вознаграждения. Тебе же вряд ли захочется, чтобы все вокруг говорили, что шерифа даже не беспокоит, найдется ли девушка, или нет? А то как бы не вышло какой бучи.

Шериф круто развернулся и выхватил у своего подручного собачьи поводки.

— Дай мне этих псов, — рыкнул он на этого бедолагу. — И пошли отсюда. — А потом повернулся ко мне:

— Билли, ты пойдешь со мной и покажешь нам, где вы прятались в папоротнике.

Собаки вдруг залаяли. Вот уж действительно был лай — гулкий и оглушительный. Они рванулись с привязи, да так, что опять чуть не сбили шерифа с ног.

— Проклятье, — пробормотал он. Тут позади нас раздался чей-то голос. Мы обернулись и увидели Бэби Коллинз, стоявшую в дверном проеме фургона, прислонившись к косяку и держа в руке зажженную сигарету. Она была завернута во что-то типа шали из черных кружев и почти совсем прозрачной, из-под которой высовывалась длинная голая нога.

— Привет, красавчик, — обратилась она к шерифу. — Почему бы тебе не утихомирить своих собак и не зайти к нам, посидеть в теньке. Разъедим вместе коробку корнфлекса.

Глава 16

Шериф покраснел пуще прежнего, а дядя Сагамор сказал Бэби Коллинз:

— С радостью познакомил бы тебя с шерифом, детка, да уж больно он человек занятой.

— Ох, — протянула она, — вот незадача-то. Но все равно была рада повидаться, шериф. Как будешь снова проезжать мимо, загляни. Можешь захватить с собой доску для “Эрудита”.

Она улыбнулась нам и скрылась в фургоне. Тут те здоровенные псы опять стали так ошалело рваться на поводках, волоча за собой шерифа, и поднялся такой шум и гам, что, когда шериф справился с ними, уже никак нельзя было разобрать, кого это он честит на все корки — псов или дядю Сагамора. Без Зига Фрида тут, разумеется, тоже не обошлось. Он вовсю тявкал на собак, носился кругами и то и дело прыгал на меня проверить, тут ли я и спасу ли его в случае чего. Любой из шерифовых барбосов мог его одним глотком проглотить.

Мы направились вниз мимо дома, но вдруг шериф остановился и хлопнул себя по лбу.

— Ох ты, дьявольщина, — сказал он. — Надо было прихватить что-нибудь из ее вещей, чтобы собаки взяли след.

— Верно, — в первый раз за все время открыл рот тот тип, что пришел с шерифом, — белобрысый, с длинной шеей и бледно-голубыми глазками. Наверное, новый помощник.

Шериф махнул рукой:

— Сбегай-ка к трейлеру, где они жили, и раздобудь там пару ее туфель или какую-нибудь тряпку. Трейлер стоит вон там, где-то посреди всего этого столпотворения.

— Эй, подождите-ка, — говорю я. — Вроде бы дядя Сагамор вчера вечером брал что-то из ее одежды..

— Дядя Сагамор…

Все произошло так быстро, словно кирпичом по голове. Я думаю, наверное, Зиг Фрид прыгнул на меня или только собирался, но папа вдруг ринулся вперед и подхватил меня на руки с воплем:

— Нет, вы видели? Чертов пес пытался покусать Билли…

— Неужели? — всполошился дядя Сагамор, затопал на Зига Фрида ногами и замахал шляпой. — Фу! Фу! Брысь, гадкий пес! поднялся страшный гвалт.

— Что за чертовщина? — воскликнул шериф. Я все пытался объяснить папе, что Зиг Фрид вовсе не хотел кусаться, а просто играл, но папа так неудачно схватил меня, что зажал рот, а сам все бежал к дому, крича:

— Надо срочно посмотреть, не прокусил ли он кожу. А вдруг, чего доброго, он бешеный?

Он так громко ругался на Зига Фрида, что мне не удалось бы втолковать ему, что со мной все в порядке, даже если бы он не прижимал меня лицом к своему плечу. Взбежав на крыльцо, он внес меня в спальню и опустил на кровать.

— Ну-ка, ну-ка… — Он взволнованно закатал мне штанину на ноге. — Давай-ка посмотрим! Чертов пес! Чуяло мое сердце, нельзя доверять ему ребенка.

— Па, — говорю я, — да успокойся ты ради Бога. Я все пытаюсь тебе объяснить. И совсем он меня не кусал, даже и не пытался. Он просто играл.

Папа уставился на меня.

— Ох, — только и молвил он, вытаскивая платок и протирая лоб. — Фью! Ну я и перепугался. Так ты уверен, что с тобой все в порядке?

— Ну разумеется, — успокоил его я и слез с постели.

— Готов был поклясться, что он тяпнул тебя, — произнес папа, словно никак не мог опомниться.

— Лучше бы нам вернуться, — предложил я. — Шериф хочет, чтоб я пошел с ним и показал, где пускать собак по следу.

— Ну конечно, — согласился папа. — Сейчас они как раз отправились за вещами мисс Харрингтон, чтоб дать им понюхать.

— А про что я и говорил, когда ты меня ухватил, — обиделся я. — Ведь дядя Сагамор брал что-то из ее одежды.

— О-о-о, — задумчиво хмурясь, протянул папа. — Не знаю, уж и стоит ли говорить им. Думаю, все будет в порядке… Нет, пожалуй, лучше все же не стоит.

— Почему? — удивился я. — Что тут дурного?

— Ну, — говорит он, — видишь ли, она пропала, а доктора Северанса ухлопали, так что теперь все ихние вещи в фургоне принадлежат правительству и нельзя ничего трогать без специального разрешения. Ну, это такие законы, тебе все равно не понять. Шерифу можно туда заходить, а нам — нет. Дядя Сагамор, разумеется, положил все на место, когда ее не нашел, но, быть может, лучше не упоминать об этом.

— Ладно, — пообещал я. — Не скажу. Мы вышли на улицу. Дядя Сагамор вместе с шерифом тем временем прошли на передний двор и поджидали нас. Вонища от корыт стояла жуткая, шериф обмахивался шляпой. Через минуту вернулся подручный шерифа, вертя на пальце золотые босоножки мисс Харрингтон — то есть я хочу сказать, мисс Каролины.

Мы с шерифом и его помощником спустились к озеру, они вели на поводках собак. Лес внизу прямо-таки кишел желающими ее спасти.

— Не знаю, как псы и след-то возьмут, до того тут понатоптались все, кому ни попадя, — горько сказал шериф. — Помощь! Ха! Черта с два! Да когда девчонка отыщется, нам еще придется до осени искать заплутавших горе-спасателей.

Мы вышли к берегу напротив нашего пляжика, и я показал шерифу, где мы выбрались на берег, когда в нас принялись стрелять. Оттуда было рукой подать до той поросшей папоротником лощинки. Как ни странно, там не было ни души, и все осталось совершенно как давеча. Я даже разглядел сломанные стебли папоротника там, где мы прятались.

— Видите? — говорю я. — Вот здесь.

— Отлично, — обрадовался шериф. — До чего же приятно, что здесь есть хоть один достойный, порядочный, воспитанный, вежливый и умный человек, не отказывающий в помощи ближнему своему. Молодец, Билли!

Мне вдруг живо вспомнилось, как мы на этом вот самом месте сидели затаив дыхание и прислушиваясь к шагам гангстеров, которые искали нас среди деревьев. Я рассказал об этом шерифу.

— Так что их тут было трое, — заключил я рассказ. — Может, один и до сих пор еще тут. Или уже успел смыться.

Шериф покачал головой:

— Нет. Не успел. Ночью мы нашли на дороге автомобиль этого типа и взяли его, лишь только он явился. Но он пока играет в молчанку, так что мы до сих пор не знаем, догнал он ее или нет.

— Вы.., выдумаете, он застрелил ее, шериф? — испугался я.

Он задумчиво нахмурился:

— Да нет, не думаю. Я более чем уверен, что она жива.

— Похоже, ее скоро найдут, — говорю я.

— Разумеется, — говорит он. — А как же иначе?

Мы подошли к помощнику шерифа, который едва сдерживал псов, и шериф поочередно сунул каждому из них под нос босоножки. Псы явно заинтересовались и принялись тихонько поскуливать. Тогда шериф спрятал босоножки за пазуху и потащил собак туда, где мы прятались. Псы заволновались сильней и стали рваться с поводков, тыкаться носом в землю и фыркать. Стоило шерифу с подручным спустить их, как они заметались взад-вперед по лощине и по склону холма, а потом один из них гулко взлаял и понесся вниз по склону, да так прытко, что только уши по ветру летели. Остальные помчались за ним вдогонку.

— Они взяли след! — закричал шериф. — Взяли!

В мгновение ока псы скрылись в зарослях. Лай их разносился на всю округу, так что и мы поспешили за ними что было сил. Бедолага-шериф вконец охромел после своей прогулки из города, и ему приходилось туго. Вскорости мы снова увидели псов, далеко впереди — они вихрем пронеслись через прогалину. За ними, вопя и тыча пальцами, бежали четверо мужчин.

— Эй, Джо! — кричал один из них. — Скорей! Собаки учуяли след. Они выведут нас прямиком к девчонке!

Еще двое чужаков с треском проломились через кусты и присоединились к честной компании, а за ними еще и еще. Всякий раз, как нам удавалось завидеть свору, за ней мчалась все большая толпа народу. Мы плелись в самом хвосте, но по треску и топоту впереди ясно было, что их там уже тьма-тьмущая. Шумиха постепенно удалялась, перемещаясь куда-то ко дну лощины.

Шерифу наконец пришлось остановиться перевести дух. Он присел на пенек и принялся вытирать платком лицо, тяжело вздыхая и покачивая головой.

— Тебе, верно, не понять, каково это, — измученно и горько сказал он своему подручному. — Я имею в виду, каково просыпаться ночью в холодном поту и с ужасом гадать, какую дьявольскую штуку выкинет он в следующий раз. А хуже всего, что, даже когда ты это выяснишь, к ответу притянуть его все равно не удастся. Ты можешь лишь ходить вокруг него кругами и вроде как подбирать осколки. За сорок лет, что я его знаю, он и пальцем о палец не ударил — вестимо, ему хватает времени замышлять свои хитроумные планы, вот он и оказывается каждый раз на два шага впереди тебя.

Взять хоть, что творится сейчас. Ему ведь прекрасно известно, что я не вправе выставить отсюда весь этот шалман — даже если бы это и было возможно теперь, а на самом-то деле как раз и нет, ведь вся дорога забита брошенными машинами, так что черта лысого отсюда уедешь, а он на это и рассчитывал. Так вот, ему известно, что я не вправе выставить балаган, потому что у того есть разрешение давать представления в этом штате. И вот, когда вся округа стоит на рогах из-за исчезновения голоногой танцовщицы, которой, очень может быть, тут и в помине не было, он преспокойно себе получает жирную долю прибыли от гамбургеров, стриптиза, “колеса фортуны” и прочих развлекух, не говоря уже о том, что торгует самогоном по нью-йоркским ценам и вымогает по доллару за позволение припарковать машину.

И помяни мои слова, лиха беда начало, то ли еще будет. Не удивлюсь, если на дороге вдруг образуется здоровенная ямища, где машины будут застревать на обратном пути, так что их придется вытаскивать по два доллара за штуку.

— Шериф, — говорю я, — вы хотите сказать, будто не верите, что мисс Каролина была со мной и потерялась?

Он снял шляпу и снова промокнул макушку.

— Я уж и сам не знаю, чему я верю, а чему нет, Билли, — ответил он. — Я верю, что ты говоришь правду, хотя ты сам из этой распроклятой семейки Нунанов. Верю, что она была с тобой, но вот где она сейчас, боюсь даже гадать. Слышишь лай?

— Угу, — кивнул я. — Похоже, они далеко забрались, а?

— То-то и оно, — согласился шериф. — Они уже милях в двух отсюда и продолжают удаляться. Девчонка была босиком, она не могла бы и трехсот ярдов пройти, но вот увидишь, к вечеру выяснится, что собаки шли по ее следу миль так восемнадцать — двадцать и облазили всю лощину вдоль и поперек. Скоро за ними будут гнаться триста, а то и четыреста человек, и каждый раз, как след будет петлять и возвращаться к балагану, от охоты станут отделяться все новые порции выбившихся из сил, которые не откажутся выложить по доллару за то, чтобы полюбоваться на пляшущих красоток, и за гамбургер, который будет делаться все крошечнее и крошечнее и содержать все меньше мяса, а к вечеру за него запросят доллара по полтора. Я уже такое видывал. Не конкретно то же самое, нет, но это все типичные Сагаморовы приемчики.

Шериф мне нравился, но уж больно он был вспыльчивый и слишком цеплялся к дяде Сагамору. Я, к примеру, не видел ничего дурного в том, чтобы собрать как можно больше народу на поиски мисс Каролины. Я уж страх как за нее волновался, не дело было сидеть сложа руки, покуда ее еще не нашли.

— Может, нам стоит отправиться за собаками? — предложил я. — Судя по лаю, они не потеряли след, они рано или поздно найдут ее.

— За бладхаундами не угонишься, — возразил шериф. — Да и незачем. И так по лаю слышно, где они. Но сдается мне, они вот-вот свернут назад и пробегут мимо того кукурузного поля за домом.

Что ж, мы подождали. И получаса не прошло, как мы снова заслышали лай и увидели толпу, ломящуюся прямиком через кусты примерно в фарлонге справа от нас. Мы поспели туда как раз вовремя, чтобы разглядеть и самих псов, а потом влились в толпу и побежали за ними. Псы взбежали на холм, а потом — вот лопни мои глаза, коли шериф не оказался прав и они не завернули к кукурузному полю. Промчавшись мимо конюшни, свора снова скрылась в лощине.

Шериф просто готов был от злости лопнуть, но все же вместе со своим помощником продолжил погоню, но человек этак сто, а то и больше, выдохлись, остановились и поплелись через забитое машинами поле к цирку и палатке с гамбургерами. Я тоже проголодался, а потому кликнул Зига Фрида, и мы пошли вслед за ними.

У палаток толпилась тьма-тьмущая народу, так что к самому цирку было не протолкнуться. Громкоговорители орали вовсю, а пять девушек танцевали на сцене. Ко всем палаткам, куда ни глянь, стояли бешеные очереди.

Мэрф со своими двумя парнями уже порядком притомились и едва успевали поворачиваться. Когда я наконец пробился к прилавку, Мэрф протянул мне гамбургер. Тот и впрямь оказался не в пример меньше, чем утром.

— Полтора-доллара-нет-они-ее-еще-не-нашли, — монотонно пробубнил он, не поднимая глаз.

— Папа заплатит, — пообещал я ему. Он поглядел на меня:

— Ох, что-то я сам не свой, малыш. Я тебя не узнал.

Папы с дядей Сагамором видно не было, да оно и неудивительно, в таком столпотворении поди найди кого-нибудь! Я хотел было полюбоваться танцовщицами, но какой-то верзила прямо передо мной заслонял мне весь вид, да и потом, они спустя минуту-другую все равно скрылись в балаганчике. Народ ломанулся покупать билеты. Я тоже попытался раздобыть себе билет и пообещал, что папа заплатит, но ничего не вышло.

— Малыш, — сказал билетер, — возвращайся в пятнадцать лет с долларом в кармане, и я непременно тебя пропущу, обещаю.

На нем тоже лица не было от усталости, и он уже не говорил, а хрипел. Я повернулся уходить, но он протянул мне пятьдесят центов:

— Держи, малыш. Пойди в тир, постреляй.

Я так и сделал. Мишени, правда, были совсем крошечные и двигались по стенке на веревочках, и я ни разу не попал. Просадив все деньги, я снова отправился искать папу с дядей Сагамором. Похоже, что их нигде поблизости не было, и я вернулся к дому. Не успел я войти во двор, как в нос мне шибанула вонь из корыт, еще гадостней, чем прежде. А мы ведь, вспомнилось мне, так и не отправили в правительство новую порцию дубильного раствора на анализ. Что ж, может быть, отправим, как только мисс Каролина найдется, а вся эта суматоха уляжется.

Да вот найдется ли? Сколько можно себя обманывать! Она ведь пропала уже почти сутки назад, и мне в голову полезли черные мысли. А вдруг тот последний гангстер застрелил ее и сбросил тело в какой-то овраг? Мне прямо плакать захотелось, до того стало муторно на душе от одной этой мысли.

Папа с дядей Сагамором, затворившись, сидели в передней спальне и подсчитывали деньги из мешка. Ими вся постель была завалена.

— Она так и не нашлась, па, — говорю я. Папа кивнул:

— Знаю. Но непременно найдется, подожди. Глянь, сколько тут людей собралось, неужто они не найдут ее?

— А вдруг с ней что-то случилось? Папа похлопал меня по спине:

— Нет, сэр, не вешай носа. У меня такое предчувствие, будто с мисс Каролиной все хорошо.

Закончив подсчеты, дядя Сагамор сгреб денежки обратно в мешок и куда-то его унес, а когда вернулся, мы все вместе вышли на крыльцо. Дядя Финли сидел на самой верхотуре своего ковчега и знай себе настукивал молотком, стараясь заглушить оркестр.

— Он, верно, решил, будто потоп уже начался, — усмехнулся папа. — Еще бы, столько машин понаехало.

— Пожалуй, — согласился дядя Сагамор. — О, вот и Харм. Пойду поговорю с ним.

Он выскочил со двора и перехватил какого-то здоровяка в штанах и куртке цвета хаки, но без шляпы. Плешь у него была точь-в-точь как у дяди Сагамора. Они о чем-то потолковали несколько минут, а потом дядя Сагамор вернулся и сел на крыльцо.

Начинало темнеть, и на деревьях возле цирка и над сценой, где танцевали девушки, развесили фонари. Должно быть, в одном из грузовиков был генератор.

Тут из-за угла вывернул шериф со своим новым подручным и Бугером. Они едва волочили ноги. Под глазами у Бугера залегли красные круги, а одежда вся истрепалась и покрылась пылью. Шериф хромал на обе ноги, да и поистрепался не хуже Бугера.

— Присаживайтесь отдохните, ребята, — радушно пригласил дядя Сагамор. — Вы, похоже, совсем выдохлись. Ну как, удачно поохотились? Девушку нашли?

Бугер с новым помощником буквально рухнули на ступеньку, но шериф остался стоять, заметно покачиваясь и сверля ледяным взглядом дядю Сагамора.

— Нет еще. Но мы рассчитываем найти ее с минуты на минуту. Собаки уже в четвертый раз пустились поперек лощины, причем по горячему следу. По моему расчету, это уже около семнадцати миль. Девица была босиком да к тому же привыкла ходить лишь по тротуару, так что логично предположить, что она должна быть где-то неподалеку.

Дядя Сагамор почесал ногу об ногу:

— Ей-богу, сэр, похоже на то. Шериф кивнул:

— Если, конечно, она не решила устроить марафонский забег. Примите во внимание, бежит она всего каких-то двадцать четыре часа, совсем пустяки. А если она к тому же уже стерла все, что могла стереть, ну, скажем, примерно до коленок, то ей, верно, уже ничего не мешает, и она может прибавить скорости.

Дядя тоже озадаченно кивнул, сложив губы трубочкой:

— Да, эта девчонка та еще штучка. Сплошная загадка. В жизни не видывал ничего подобного.

И тут шериф взорвался. Он весь побагровел, наставил палец прямо дяде в лицо да как заорет:

— САГАМОР НУНАН! ГДЕ ЭТА ДЕВУШКА? Дядя Сагамор удивленно вытаращился на него:

— Господи помилуй, шериф, да мне-то откуда знать? Разве я сам не ищу ее день и ночь?

Не успел шериф ничего ответить, как кто-то окликнул его, и мы все обернулись поглядеть. Это оказался Отис. Он прохромал через двор и выглядел под стать всем прочим — глаза красные от недосыпа, щетина на подбородке и одежда в грязи.

Шериф устало обернулся к нему:

— Ну, как там дела?

Отис, в свою очередь, без сил опустился на ступеньки.

— Ну, — начал он, — главное шоссе уже вроде как расчистили и выставили посты против новых порций спасателей. На проселке работают три аварийки и один бульдозер — отодвигают машины там, где это возможно, и прокладывают обходные пути там, где уже нельзя ничего поделать. Уже обработали полпути от большака и, похоже, вся дорога будет открыта к полуночи. Беда только, кто-то переехал последнего Джимерсонова поросенка, так что теперь он подает в суд на власти округа.

— А в городе что? Отис покачал головой:

— Да то же самое. Женщины осадили здание суда. Учительско-родительская ассоциация, Женский клуб и Союз женщин-избирательниц устроили совместный митинг протеста в колледже и собираются отправить губернатору телеграмму с требованием выслать сюда войска Национальной гвардии, если к утру мы не вернем мужчин по домам. Кое-кому из репортеров удалось пешком добраться до города и пустить слух обо всех этих балаганах, танцах живота и девочках, так что на митинге поговаривали о том, чтобы нанять вертолет и отправить сюда делегацию, да денег у них не хватило.

Посты на дорогах, конечно, не пропустят сюда еще и женщин, но долго они их сдерживать не смогут, особенно ежели к утру все это безобразие не прекратится. А уж коли женщины все же прорвутся сюда, то лично я сматываюсь отсюда хоть на своих двоих и не остановлюсь, пока не достигну Западного побережья. Шериф содрогнулся:

— Ну, ребята, у кого есть идеи, как разогнать всех по домам? Если мы скажем им всю правду, большинство просто побоится возвращаться. Решат: пропадать, так уж с музыкой, семь бед — один ответ. А девушку найти — надежды мало, вряд ли она там, в лощине… — Он остановился, взгляд его отвердел, и он продолжил, глядя в упор на дядю Сагамора:

— Разве что я сумею им доказать, что один старый лис обвел их вокруг пальца, принудил тратить денежки понапрасну да еще настроил их жен против них и обеспечил им по неслыханному доселе домашнему скандалу на брата…

— Думаете, вам это удастся? — В голосе Отиса впервые промелькнул интерес.

— Ну, попытаться-то можно, — пожал плечами шериф. — Они, поди, уже и сами начали задумываться, как это целая армия до сих пор не может найти одну девушку в семи соснах.

— Но послушай, — сказал Отис с вредненькой улыбочкой, — нельзя же так. Они ведь и линчевать его могут.

— Да нет, — отмахнулся шериф. — Как им удастся? Нас же целых четыре офицера, чтобы защитить его, а их всего-то каких-нибудь восемь тысяч.

Глава 17

Дядя Сагамор поджал губы.

— Да Бог с тобой, шериф, — произнес он. — Ты же не станешь делать, ничего подобного.

— В самом деле? — переспросил шериф. — Да ты не беспокойся. Наш долг, как блюстителей закона, защитить тебя. И уж наверное, не у всех них есть в машинах револьверы, а всего-то у пары сотен, — Эй, обожди минутку, — вмешался Отис. — Я только что от фургона с громкоговорителем. Он сломался.

Шериф кивнул:

— Знаю. Вчера ночью, пока Рутерфорд дрых, там вдруг что-то разладилось. Но ничего, я возьму тот, что висит возле цирка. Видит Бог, мы положим этому конец!

Он развернулся и зашагал к толпе вместе со своими помощниками. Папа с дядей Сагамором переглянулись. Признаться, тут я не на шутку струхнул. Добрая половина народа у балаганов уже так перепилась, что никто не знал, чем это может закончиться.

Дядя Сагамор сплюнул табачную жижу и поскреб подбородок:

— Да, крепкая хватка у этого шерифа. Одна беда: без царя в голове. Позор, да и только.

Он поднялся и вразвалочку двинулся вслед за шерифом, а папа за ним.

Мне делать было нечего, так что я припустил за ними. Но ох до чего мне это все не нравилось.

Когда я подоспел к толпе, дядя Сагамор стоял в задних рядах, а вот папы видно не было. Собственно говоря, из-за спин я вообще ничего не видел, даже подмостков. Я отошел подальше, к прилавку с гамбургерами, но только без толку. Роста мне не хватало, вот что.

— Ты чего, малыш?! — спросил Мэрф.

— Пытаюсь разглядеть сцену, — объяснил я. — Шериф собирается толкать речь.

— Ой-ой-ой! — говорит он. — Ну ладно. Он подсадил меня на стойку, и мы вместе уставились на сцену. Очередь за гамбургерами мигом рассосалась — все бросились к сцене.

— Этого-то я и боялся, — произнес Мэрф. — И так уже многие ропщут.

Девушки на сцене танцевали вяло-превяло, словно так выдохлись, что не могли уже толком поднимать ноги. Вдруг музыка оборвалась, и они заковыляли вниз по ступенькам к палатке. Какой-то мужчина потянулся за микрофоном. Тут на сцену вылез шериф. Мужчина начал махать на него руками, чтоб он уходил, но шериф что-то сказал ему — мы не слышали, что именно, — и показал какую-то штуковину, которую вытащил из кармана. Мужчина поскреб в затылке, как будто не знал, что ему делать, но все же попятился и отдал шерифу микрофон.

Теперь-то шерифа стало слышно лучше некуда.

— Парни, — провозгласил он. — Мне надо сделать вам одно объявление. Толпа завопила и засвистела:

— Проваливай, ты, ископаемое!

— Какого черта нам тут тобой любоваться?

— Верните сюда эти персички!

— Долой старого мошенника! Нам нужны девочки!

Шериф поднял руку вверх и продолжал, стараясь перекричать галдеж:

— Парни, вас обвели вокруг пальца. Вас водят за нос. Никакой Чу-Чу Каролины тут и в помине нет. Пора бы вам в этом убедиться.

— Скиньте его! — по-прежнему орали одни. — Девочек сюда!

— Заткнитесь! — отвечали другие. — Пускай говорит.

— Да. А вдруг он прав?

— Что он там несет?

Шериф продолжил:

— Вас здесь тысяч восемь, а то и больше, и вы добрых десять часов топчетесь по лощине. Да нет и квадратного ярда, куда бы вы не заглянули. Если она где-то там, почему тогда вы ее не нашли?

— Сдается мне, в его словах что-то есть, — выкрикнул чей-то голос из толпы.

— Ей-богу, ты прав. Шериф снова поднял руку:

— Вот именно. Дайте же мне сказать. Вы еще и половины всего не слышали. За эту девушку нет никакой награды, да никогда и не было. Эх, вы, простофили.

Тут на сцену вскарабкался папа.

— Я бы на его месте поостерегся, — негромко заметил Мэрф.

Папа поднял руки и начал что-то говорить, но ничего не было слышно из-за шерифова громкоговорителя. А потом в воздухе просвистел камень и едва не угодил папе по уху.

— Мы еще поглядим, кто тут простофиля! — заорал кто-то из толпы.

Мимо папы пролетел еще один камень.

— Вот дьявольщина! — прошептал Мэрф. — Черт побери.

Вид у него был такой, будто он вот-вот даст Тут задние ряды, почти у самого дома, заволновались, вскоре там показался какой-то человек, энергично пробивавшийся сквозь толпу к сцене. Он вопил как ненормальный и размахивал чем-то над головой. Пробившись к подмосткам, он вспрыгнул на них, продолжая размахивать этой штукой.

Папа так и вытаращился на нее, а потом выхватил ее из рук того типа и рванулся к рупору. Шериф замер, разинув рот.

— Это же бикини! — закричал папа в микрофон, поднимая его над головой, всем на обозрение. — Бриллиантовое бикини Чу-Чу Каролины!

Толпа взревела.

Папа ухватил того типа за руку и подволок к микрофону. Бедного шерифа они прямо-таки смели в сторону.

— Где ты нашел его? — спросил папа. — Скажи, где? Ты ее видел? Где она?

Тот лишь покачал головой, переводя дыхание. Говорить он еще не мог. Теперь, когда я его рассмотрел хорошенько, я его мигом узнал — это оказался тот самый Харм, с которым недавно разговаривал дядя Сагамор. Задыхаясь, он только и сумел выговорить:

— Прямо.., у озера.., полмили отсюда… Оно висело.., в кустах.

По толпе снова прокатился рев.

Папа поднял руку.

— Вот так-то, ребята! Говорите, ее там нет? Бедненькая, одинокая, потерявшаяся девушка! А теперь на ней и единой ниточки не осталось!

Я поглядел на Мэрфа. Тот привалился к стойке, уткнув лицо в ладони. Вскорости он поднялся и покачал головой. В глазах его застыло какое-то ошеломленное выражение.

— Малыш, — медленно произнес он, — когда вырастешь, всегда помни, что это Мэрф первый тебе сказал.

— Что сказал? — не понял я.

— Что он гений. Единственный настоящий, живой гений, которого мне доводилось видеть. Гомон толпы начал перекрывать папин голос.

— Мы отыщем ее! — шумели кругом. Папа снова поднял руку, призывая к тишине. В другой руке он сжимал блестящий купальник.

— ..совершенно нагая, — услышал я конец его фразы, — ..ничего, чтобы укрыться от холода. А что до награды… Слушайте, парни! Раз уж служба шерифа пытается увильнуть от этого, мы сами выплатим вознаграждение! Мы с Сагамором заплатим из собственного кармана. И не какие-то жалкие пятьсот долларов, нет. Ровнехонько тысячу долларов тому, кто отыщет девушку, которая спасла жизнь моему сыночку.

Толпа радостно заголосила:

— Пусть старый никчемный шериф убирается восвояси! Мы и без него найдем девчонку.

Тут на подмостки вылез и дядя Сагамор. Толпа приветствовала его дружным ором.

— Ребята, — провозгласил он. — Я горд слышать, что вы останетесь с нами до конца. И не надо вам так злобиться на шерифа за то, что ему неохота ее искать и что он слишком скуп, чтобы платить вознаграждение. Помните, у него много других обязанностей, навроде того, чтобы сажать за решетку всякого, кто слегка поохотится в несезон или, скажем, чуток выпьет.

Он не станет тратить свое драгоценное время на поиски какой-то несчастной девушки, которая заблудилась совсем голышом и так напугана, что, верно, бросится на шею любому, кто ее найдет. У политиканов и без того дел хватает. Да и потом, эта девушка наверняка не может голосовать. Она слишком юна.

Народ просто глотки рвал, а дядя гнул свое:

— Уже темнеет, так что нет смысла продолжать поиски прямо сейчас, разве что тем, у кого есть факелы и фонари. Но не расходитесь, обождите до утра — и мы непременно отыщем ее. Кто-то еще получит законную тысячу долларов. Поспите прямо в машинах, а кто не хочет, так тут кругом полно развлечений, на всех хватит. Спасибо, сердечное спасибо вам всем.

Шерифа на сцене уже и не было, он потихоньку слинял.

Дядя Сагамор слез, и бедненькие усталые девушки снова отправились танцевать, а музыка принялась наяривать пуще прежнего. Я заметил, что папа с дядей Сагамором идут к дому, и побежал за ними, догнал как раз во дворе.

Тут к нам на всем ходу подлетели шериф и трое его подручных. Мы сели на крыльцо, а они остановились перед нами. Скажу вам, видывал я уже шерифа в ярости, но тут он разве что из кожи не лез, даже револьвер выхватил.

Правда, сразу же отдал его Бугеру. — Подержи пушку у себя, — велел он сдавленным голосом, так что едва можно было разобрать слова. — Не отдавай мне. Я за себя не ручаюсь. Мне еще не доводилось убивать безоружного человека и не хотелось бы брать грех на душу.

Дядя Сагамор покатал кус табака за щекой, устроился поудобнее и почесался.

— Да ладно вам, шериф, — буркнул он. — Чего уж там.

— Билли, — с болью в голосе спросил шериф, не обращая внимания на дядю. — Только ты один можешь сказать мне правду. Сидела она в ихней машине, когда они отправлялись вечером развозить эти треклятые объявления?

Я понять не мог, к чему это он клонит.

— Нет, — ответил я. — Конечно же нет. Как? Она ведь потерялась.

Шериф покачал головой.

— Все верно, — сказал он помощникам. — Они не увозили ее, и сама уйти она не могла, а значит, она где-то здесь. Идемте. И ты тоже, Сагамор. Мы собираемся устроить у тебя обыск, причем без всякого ордера. Станешь возражать?

— Да что вы, разумеется, не стану, шериф, — отозвался дядя Сагамор. — Вы же знаете, я всегда рад сотрудничать с законом.

Он поднялся.

Я увязался за ними. Они обшарили все, абсолютно все. Обыскали весь дом, заглянули под каждую кровать, в каждый чулан. Перерыли всю конюшню, склад для зерна, сеновал, сарай с грузовиком и старый курятник, где хранились инструменты, и даже трейлер доктора Северанса.

Под конец стало так темно, что им пришлось зажечь фонари. Теперь, необысканным оставался один только ковчег, так что вся честная компания отправилась туда. Дядя Финли раздобыл где-то фонарь, повесил его на перекладину и приколачивал доску, повиснув на лесах. Доска была совсем новенькая — видно, он опять совершил набег на ларек с гамбургерами.

Увидев, что мы идем, он сел на лесах и ткнул в нашу сторону молотком.

— Нет, господа, — заявил он. — Ни один из вас. Много лет я взывал к вам, но вы не желали слушать. А теперь близок час, и вы запели иначе. Что ж…

На лысине его играли отблески света от лампы. Неожиданно он захохотал и замахал молотком на стоящие рядом машины.

— Видали? Они приехали за много миль. Их тысячи. Только поглядите на них. А знаете почему? Потоп начался, вот что. Во всем мире хлещет дождь, вода прибывает, вот им и вздумалось спастись на моем ковчеге. Нетушки, они все потопнут, ибо они не слушали меня. Даже и не просите. Зря теряете время. И свое, и мое. Мне надо закончить работу к рассвету. Убирайтесь к дьяволу.

Он отвернулся и усердно заработал молотком. Шериф всего лишь вздохнул, покачал головой и, включив фонарик, принялся светить во все щели подряд. Они с помощниками обшарили ковчег сверху донизу.

Но мисс Каролины там не было. Я никак не мог взять в толк, с чего он взял, будто она должна там оказаться. Впрочем, я уже столько всего не понимал, что прямо голова кругом шла.

Папа с дядей Сагамором уселись на прежнее место, а шериф с помощниками встали рядом. Из корыт воняло хуже некуда, но все до того вымотались, что не обращали внимания. И без того забот хватало.

— Шериф, — грустно промолвил дядя Сага-мор, — подобное недоверие разрывает мне сердце, но я не из тех, кто таит обиду.

Шериф лишь посмотрел на него, и только. Он уже даже и не бесился. Потом он повернулся к Бугеру.

— Ребята, — произнес он. — Мы зашли в тупик. Есть только еще один ничтожный шанс. Может, она в одной из тех машин…

— Ох, нет, — простонал Бугер.

— Ох, нет, — взвыл Отис. Третий подручный ничего не сказал. Видать, он был не из разговорчивых. Шериф вздохнул:

— Я и сам знаю. Их там по меньшей мере три тысячи. Мы провозимся до рассвета и помрем от усталости. Но нам ничего иного не остается. Если мы до утра не покончим с этой историей, ад покажется нам приятным и спокойным местечком. Придется вызывать Национальную гвардию, а иначе сюда прорвутся женщины, и мы горько пожалеем, что не вызвали Национальную гвардию, а заодно и морскую пехоту.

Бугер пожал плечами. Отис пожал плечами. Третий полицейский тоже начал пожимать плечами, но решил, наверное, что не стоит трудов, и просто скрутил себе сигарету.

— Ну ладно, — кисло согласились они хором, включили фонари и поплелись вниз по склону к нижнему краю поля. Я поднялся на верхнюю ступеньку, чтобы лучше видеть. По мне, так эта затея была пустой тратой времени. Если бы она попала в одну из тех машин, уж верно, сумела бы сама найти дорогу домой. Огоньки фонарей внизу плясали, как светлячки, — это полицейские медленно брели вдоль машин и по очереди заглядывали в каждую. Я подумал обо всех этих бесчисленных акрах, уставленных автомобилями, и от души порадовался, что я не помощник шерифа.

Папа с дядей Сагамором снова отправились на холм к цирку, а мы с Зигом Фридом остались сидеть на крыльце. Мне уже даже и гамбургера не хотелось, до того я устал и переволновался — я все больше тревожился за мисс Харрингтон.., то есть мисс Каролину. Вскорости они вернулись, таща новый мешок с деньгами и лампу. С ними шла миссис Хорн, она тоже уже с ног валилась.

— Боже, — повторяла она, — в жизни не видела ничего подобного.

Они вошли в дом. Через некоторое время мне осточертела вонища из корыт, и я прогулялся вниз, к ковчегу дяди Финли. Там, оставалось крошечное местечко без машин, и можно было полюбоваться озером. До чего же там было здорово! Над головой светили звезды, а музыка играла в отдалении, совсем тихо, так что даже приятно. Я прилег, все еще беспокоясь, отчего же мы никак не можем найти мисс Каролину.

Проснулся я оттого, что в лицо мне ударил луч фонаря.

— Эй, Билли, не дело спать прямо на земле, — произнес шерифовский голос.

Я сел и протер глаза. Зиг Фрид дремал около меня.

— Который час? — спросил я.

— Около двух ночи. — Шериф еле языком ворочал, как будто засыпал на ходу. — Отправляйся-ка в кровать.

И он удалился, светя фонариком во все машины подряд, а я вернулся к дому. В передней комнате горела лампа, но ни папы, ни дяди Сагамора не было, вот я и побрел к палаткам поглядеть, не удастся ли раздобыть гамбургер. Генератор все еще работал и свет горел, но девушек не было и в помине. Все палатки оказались закрыты, поблизости сидела кучка народу, но похоже, большая часть разошлась отоспаться до утра.

От прилавка с гамбургерами осталась всего одна дощечка, да и ту уже отдирал дядя Финли. Мэрф сидел на ящике со льдом, покуривая и наблюдая за ним. Судя по виду, он тоже изрядно вымотался. Наконец дядя Финли сунул доску под мышку и уковылял во тьму. Мэрф поглядел ему вслед, а потом вздохнул и покачал головой.

— Боже, ну и денек, — сказал он.

— У вас остались гамбургеры? — поинтересовался я.

— Только один. — Он открыл ящик и вытащил оттуда гамбургер, уже готовый и в булочке. — Я приберег его для тебя.

— Спасибо, Мэрф, — пробормотал я с набитым ртом. — Вы не видели папу и дядю Сагамора?

Он помотал головой:

— Нет, с самой полуночи.

Вот забавно, подумал я. И куда они могли деться? Дожевывая гамбургер, я направился обратно к дому и опять поискал, но их там не было. Я вышел на крыльцо. Они просто взяли да исчезли, с ними и раньше такое бывало, но только днем. Тут во дворе показалась чья-то тень, и я увидел девушку. Это оказалась Ла Берне.

— Ты не видел миссис Хорн? — спросила она. — Или Бэби Коллинз?

Я рассказал ей, что миссис Хорн проходила тут вместе с папой и дядей Сагамором раньше вечером.

— Да я и сам не могу их найти.

— Вот странно, — говорит она. — Что-то надолго они пропали.

Девушка вернулась к фургону, а я принялся искать везде, где только мог придумать. Часа через два, обшарив все на свете, я начал не на шутку волноваться. Сперва пропала мисс Каролина, а теперь вот и папа с дядей Сагамором. У меня больше вообще никого не осталось.

Я снова сбегал к дому и к конюшне, а потом на холм, где шериф обшаривал последние машины. Но и он их уже несколько часов не видел. Небо на востоке начало розоветь. От ворот донесся какой-то шум, и я пошел поглядеть, в чем дело. Там оказался бульдозер, приминающий деревца слева от дороги, и пара авариек, которые растаскивали по сторонам машины. Дорога была уже расчищена, но куда же делись папа с дядей Сагамором?

Повесив голову, я поплелся домой, но как раз когда проходил мимо Мэрфа, который так и уснул на своем ящике, случайно поднял голову и увидел, что из трубы идет дым. Они вернулись и жарили колбасу на завтрак! Я припустил бегом и у входа во двор едва не врезался в дядю Финли, который выходил из-за дома, волоча очередную доску.

Увернувшись, я влетел в дом.

Их там не было. Кухня оказалась пуста, и никакой тебе жареной колбасы. Печка была холодной. Тогда я проверил золу, но и она тоже была холодной. Может, я уже совсем спятил? Высунувшись в заднюю дверь; я поглядел вверх. Нет, вовсе я не спятил, дым из трубы так и валил. Совсем как в первый день нашего приезда — дым идет, а угли холодные.

Но я уже так устал и так перенервничал за папу с дядей, что не мог ломать себе голову. Выйдя на крыльцо, я уселся на ступеньку. Через несколько минут притопал дядя Финли и деловито завернул за угол. Оттуда послышался такой звук, словно выдирают гвозди, а потом дядя Финли торопливо поволок через двор к своему ковчегу очередную доску. Он, видно, решил, что потоп начнется с первыми лучами солнца. Новая его доска выглядела как-то странновато, я даже не понял, откуда он ее взял, но какая, собственно, разница?

С холма спустился шериф. За ночь он словно постарел на много лет. Он примостился на ступеньку рядом со мной и тупо уставился себе на ноги. Он был совершенно разбит.

— Папа с дядей Сагамором тоже исчезли, — сообщил я, но он никак не отреагировал, как будто и не слышал.

— Ну, это конец всему, — пробормотал он. — Я конченый человек. Когда им придется присылать помощь туда, где сам я справиться не сумел…

Он умолк и покачал головой.

От ворот доносился гул авариек. Вскорости показались Бугер с Отисом и новым помощником. На дворе стоял уже ясный день.

Шериф медленно и безнадежно поднялся и скрылся за домом, как будто хотел побыть один и не желал, чтобы помощники видели его в таком удрученном состоянии. Бугер с Отисом проковыляли через двор и рухнули на крыльцо. Никто не произнес ни слова.

А затем из-за дома вдруг вылетел шериф. Я просто поверить не мог, что это тот же самый человек. Он не шел, а буквально парил над землей. По щекам у него катились слезы, а в горле как-то чудно побулькивало.

Отис с Бугером так и подскочили.

— Что стряслось? — разом выкрикнули они.

— Ух.., ух.., ух… — ответил шериф, судорожно хватая Бугера с Отисом за рукава и таща их за собой. Потом он отступил на пару шагов и замахал руками, тыча куда-то на дом.

Он яростно шевелил губами, но срывалось с них только что-то вроде “фффффф-шшшшш”. Он не то смеялся, не то задыхался, а слезы так все градом и лились.

Вообще, он сейчас напоминал собачонку, которая хочет, чтобы за ней пошли, и тянет хозяев за рукав. Ясно было, что он силится что-то сказать, да вот никак не может.

Бугер с Отисом переглянулись, а потом Отис покачал головой и потупился с таким видом, будто сам вот-вот заплачет.

— Черт побери, — вздохнул он, — а чего еще было ожидать после всего, что он перенес?

Шериф просто из себя выходил. У него аж вставная челюсть изо рта выскочила прямо под ноги, и он торопливо подобрал ее и водрузил на место, все пытаясь что-то сказать. Потом схватил Бугера левой рукой за плечо, по-прежнему тыча правой рукой в сторону дома. Мне казалось, он готов пуститься в пляс. Бугер растерянно сделал несколько шагов, куда тащил его шериф, решив, видно, что в таком состоянии лучше ему не перечить.

— Уффф, — выдохнул шериф и, бросив Бугера, снова умчался на задний двор.

— Как бы он чего с собой не сотворил, — озабоченно произнес Отис. Бугер нахмурился:

— Нет. Сдается мне, он хочет, чтобы мы шли за ним.

Ну точно! Он ведь все время только того и хотел, а просто не мог выговорить. Мы все бегом бросились следом на задний двор. Там он и оказался.

Ну и дела! Шериф стоял на коленях прямо в грязи посреди двора, молитвенно сложив руки, плача, как дитя, и смотрел на заднюю стену дома — точнее, на то, что было раньше задней стеной.

. Я взглянул туда же. В жизни не видывал ничего подобного.

Глава 18

Это было прямо как в кино.

Дядя Финли отодрал от задней стенки дома штук десять — двадцать досок, и, представьте себе, за ними обнаружилась потайная комната, о которой никто даже и не подозревал. Она была фута три шириной и тянулась ко всей длине задней спальни, прямо от кухни до угла дома. Там не было ни окон, ни дверей, только люк в полу, да и тот сейчас заперт.

А еще там был папа. И дядя Сагамор. И миссис Хорн. И Бэби Коллинз. И Чу-Чу Каролина.

Все они сладко спали, сидя на полу и привалившись спиной к противоположной стене, как раз к нам лицом.Над головами у них, на гвозде, висела горящая лампа. Забавно выглядело — горящая лампа днем. Дядя Сагамор сидел посерединке, а миссис Хорн и Бэби Коллинз по бокам от него, мирно склонив головы ему на плечи. А папа с мисс Каролиной сидели с двух краев, в свою очередь опустив головы на плечи миссис Хорн и Бэби Коллинз. Бэби Коллинз была одета в свой прежний костюмчик, а мисс Каролина в куртку дяди Сагамора и его рабочие брюки с закатанными штанинами. А на полу перед ними валялись три пустых графина.

У левой стены стояли три корыта с чем-то, а правую часть этой потешной комнатки занимал какой-то непонятный аппаратик, я таких еще не видывал. Он слегка смахивал на паровой котел с печуркой внизу. В печурке еще горел огонь. Сверху из аппарата выходила медная труба, она шла чуть-чуть вверх, а потом загибалась вниз, ныряла в железный бочонок с водой и выходила со дна и опять загибалась, точно кран. Из этого крана торчала тоненькая деревянная щепочка, а с нее капала какая-то жидкость — прямо в подставленный снизу кувшин. Он, кстати, давно уж переполнился, и теперь все лилось на пол.

Я просто глаз не мог оторвать от трубы, что шла от печки из-под котла к потолку, а там загибалась и ныряла в стенку кухни. Так вот почему из трубы шел дым, а печь на кухне оставалась холодной! У них был один дымоход на двоих.

Я оглянулся на Бугера с Отисом и шерифа. Шериф все еще стоял на коленях. Он вытер рукавом слезы с глаз, да как начнет хохотать. А потом снова заплакал. Отис с Бугером стояли рядом, пожимая друг другу руки. Потом Бугер залез внутрь, сунул палец в кувшин под краном и облизал его, после чего повернулся к тем двоим и кивнул им, расплываясь в довольной ухмылке до ушей. Он вылез обратно, и они с Отисом снова принялись пожимать друг другу руки. Тогда и Отис залез в комнату и поднял с пола два кувшина из тех шести или восьми, что стояли рядом с перелившимся. Оба они были закупорены, он по очереди откупорил их, отглотнул из каждого, кивнул с самым торжественным видом и снова бросился трясти руку Бугеру. А потом они положили руки друг другу на плечи и давай отплясывать джигу. Ну, в жизни не видывал таких ненормальных!

— Уфф! — с чувством произнес шериф, показывая на корыта, котел и печку.

Бугер с Отисом вытащили у него изо рта вставную челюсть, перевернули другой стороной и вставили обратно. Он, по-моему, даже и не заметил. Но зато когда снова попытался заговорить, у него вышло хоть что-то членораздельное.

— Ребята, — пролепетал он. — Ребята…

Тут он снова осекся и принялся не то смеяться, не то плакать.

— Он специально наставил тут эти вонючие корыта, чтобы мы не унюхали самогонку, — сказал Бугер. — А дым.., ну кто, скажите на милость, обратит внимание на дым из кухонной печки? Поэтому-то он и Чу-Чу Каролину здесь спрятал — знал, что собаки от этой вони ничего не учуют. Это было единственное безопасное место, чтоб ей укрыться, пока он не выдоит из этих спасателей все денежки, какие у них только есть. И глядите, — он показал на железный бочонок с водой, — у него тут и проточная вода все время была, верно, из ключа под домом. А слив прямо в озеро.

Так вот, подумал я, откуда взялось это чудное теплое место в озере. И, разумеется, оно появлялось, только когда этот аппарат работал. Я заглянул под дом, чтобы проверить, как это умудрился ни разу не заметить там водопровода, пока играл с Зигом Фридом. И на тебе! Оказывается, он был вделан прямо в фундамент. Чтоб мне лопнуть, вот хитро придумано!

— А что это такое? — спросил я у Бугера.

— Перегонный куб, — объяснил он. — Самогон гнать.

Шериф тем временем перестал наконец плакать и смеяться, поднялся на ноги и застыл тихо и благоговейно, точно в церкви.

— Ребята, — прошептал он. — Кажется, вы еще не поняли всю прелесть ситуации. Вы только послушайте. Я сейчас от вас одного хочу — чтобы вы пошли и собрали сюда всю толпу, сколько ни есть. Их тут, верно, тысяч восемь.

Гоните их всех сюда, пусть каждый лично увидит. Они могут, например, выходить с этой стороны из-за угла, проходить мимо дома и снова уходить за угол. Здесь сейчас собрались все мужчины округа, так что мы получим восемь тысяч свидетелей, которые увидят самогон, сусло и перегонный куб.

Бугер нахмурился, а потом и говорит:

— Постой-ка. Так нельзя. Тогда у тебя будет уйма свидетелей, но жюри присяжных ты не составишь, их всех дисквалифицируют.

Шериф мечтательно покачал головой:

— Ребята, вот я и толкую вам, что вы еще не поняли, в чем тут вся прелесть. Разумеется, все мужчины здесь. А как насчет женщин? Бугер с Отисом так и разинули рты. Мне показалось, что шериф опять вот-вот сломается и заплачет, так он начал пыхтеть и задыхаться, а по щекам у него потекли слезы, но он улыбался.

— Понимаете, ребята? Понимаете? Присяжных набрать будет не из кого, только из женщин. А они охотно линчевали бы его, когда бы только могли до него добраться. Подумайте только — жены, чьим мужьям он добрых двадцать лет продавал дрянное виски и играл с ними краплеными картами.

Бугер с Отисом уставились на него, точь-в-точь как дядя Финли на свое Видение.

— В жизни не слышал ничего более потрясающего, — еле вымолвил Бугер. Шериф кивнул:

— Так-то, парни. Давайте гоните всех сюда. Только сперва сделайте мне маленькое одолжение. Оставьте меня здесь на десять минут одного, совсем одного. Я столько лет об этом мечтал, и больше у меня уж не будет такой минуты. Я хочу постоять здесь и посмотреть, как он беззаботно дрыхнет между корытом с суслом и самогонным аппаратом. Воспоминание об этом будет согревать меня в старости.

Бугер с Отисом и тем молчаливым хмырем ушли.

Но мне было не по себе.

— А что будет с папой? — спросил я. — И с мисс Каролиной?

Он словно бы меня и не слышал, стоял себе все с тем же мечтательным выражением на лице и время от времени бормотал:

— Чудесно, — а потом еще:

— Изумительно, просто изумительно.

Прошло минут этак пять, прежде чем он хотя бы оглянулся вокруг и заметил, что я стою рядом. Но тут меня начала мучить новая загадка, и я спросил шерифа, если дядя Сагамор брал вещи мисс Каролины, то куда же они подевались, ведь на ней его старый комбинезон.

— Ох, — протянул он. — Так ведь собаки вчера весь день промотались как раз за этими тряпками. Он проволок их по земле, привязав к мулу. Я так и подозревал, только думал, что это была пара туфель.

Еще через пару минут к дому начали стекаться люди и в мгновение ока заполонили весь двор. Дорогу уже расчистили, так что первым делом к нам прикатили три машины, битком набитые газетчиками и фотографами. Они задали всем тысячу, вопросов и нащелкали кучу снимков. Все толпились кругом и трещали без умолку, а папа, дядя Сагамор и три женщины спали себе посреди всей этой суматохи сном младенцев.

Тут раздался длинный гудок, из-за дома вырулил грузовик и начал осторожно лавировать среди толпы. Он остановился ровнехонько под старым деревом, и я разглядел, что в кузове навалена куча досок, а на борту надпись: “Лесозаготовительная компания Э.М. Стаггерса”. В кабине рядом с водителем сидела рослая женщина с добродушным лицом и соломенной шляпой на голове. Она вылезла, подошла к дому и поглядела на эту спящую компашку, а потом вдруг повернулась ко мне.

— Билли? — спросила она.

— Да, мэм, — говорю я.

На глазах у нее показались слезы, она сгребла меня в охапку и прижала к груди:

— Бедненький мой мальчик!

— Уберите их отсюда, шериф, — велела она. — Уберите их с этой фермы. Сию же минуту!

— Да, миссис Бесси, — покорно отозвался шериф. — Считайте, их здесь уже нет.

Так вот я и остался на ферме вместе с тетушкой Бесси, и все было просто замечательно, разве что как-то уж слишком тихо, ведь папу с дядей Сагамором забрали. Я много рыбачил, упражнялся в плавании на мелководье и помогал тетушке Бесси собирать ежевику. Тетя оказалась просто душечкой, и я очень ее полюбил. Разумеется, я скучал по мисс Харрингтон.., то есть мисс Каролине, но я получил от нее письмо, и она писала, что у нее все отлично. После того как она выступила свидетелем на суде в Новом Орлеане, ей удалось найти работу в ночном клубе в Нью-Йорке.

Что ж, папу с дядей Сагамором замели в , июне, а в конце августа случилась презабавнейшая штука. Мы с тетушкой Бесси сидели на крыльце, перебирая бобы, как тут вдруг с холма, трясясь и подпрыгивая на ухабах, в туче пыли спустилась одна из шерифовых машин. На миг это напомнило мне прошлые деньки, и я остро заскучал по папе и дяде Сагамору, с ними всегда было так весело. Но Отиса и Бугера в машине не оказалось — там сидел шериф собственной персоной.

Машина остановилась во дворе, шериф вылез и бросился через крыльцо к тете Бесси, которая глядела на него так, будто он спятил.

— Они возвращаются! — завопил он с ходу, сорвал с себя шляпу и принялся мять ее в руках. — Будут здесь завтра…

Тетушка Бесси выронила бобы на колени.

— Что?! — воскликнула она. — Как так может быть? Я думала…

Я так и подпрыгнул.

— Ура! — завопил я во все горло. Шериф покосился на меня с таким видом, словно охотно откусил бы мне голову, а потом весь обмяк, бессильно опустился на ступеньку и покачал головой.

— Губернатор простил их обоих, — горько и безнадежно промолвил он. — Сказал, им, мол, нечего рассчитывать на справедливый суд, потому что я дисквалифицировал всех мужчин, а все женщины слишком пристрастны. Тетушка Бесси кивнула:

— Я так считаю, ты тут дал маху. Шериф зашвырнул свою шляпу во двор и начал было произносить замысловатое ругательство, но вовремя остановился.

— Нет, нет! — спохватился он. — Это еще и не все. Их просто-напросто ПРОСТИЛИ.

— Как это? — удивилась тетушка Бесси.

— Да все этот начальник тюрьмы, чтоб его черти взяли! Он меня всегда недолюбливал, да к тому же приходится губернатору деверем. А эти двое так его допекли, что он только и мечтает от них избавиться и спихнуть обратно на мою голову.

— Неужели начальник тюрьмы не хочет их держать? — спросила тетя.

Шериф лишь посмотрел на нее.

— Бесси, сколько лет ты за ним замужем? Она вздохнула:

— Да, пожалуй, это глупый вопрос.

— Что верно, то верно, — подтвердил шериф. — Этому чертовому начальнику до смерти надоело, что у него вся тюрьма ходуном ходит да плюс он еще и недоволен, что они на пару зарабатывают куда больше денег, чем он, на самогоне, что гонят в бойлерной из украденной с кухни картошки, и на лошадиных пари среди заключенных. А уж когда они продали лучших быков из тюремного родео на собачьи консервы… Никто так и не понял, как им это удалось. Конечно, вывезти листовой металл из мастерских было легче. Они просто взяли машину начальника…

Вот и я говорю, лето вышло просто чудесным. Папа прав, фермы куда как полезны для здоровья, а уж полезнее фермы дяди Сагамора вам не найти, даже и не старайтесь. Папа говорит, мы тут и останемся и больше не будем переезжать с места на место, и меня это очень даже устраивает. У нас тут опять стало весело, стоило только папе с дядей Сагамором вернуться. Они вроде как пока оглядываются, присматривают себе какой-нибудь новый бизнес, раз уж с кожами ничего не вышло, и, сдается мне, скоро у нас снова что-нибудь да закрутится.

Это-то и здорово в фермах. Никогда не знаешь, что будет дальше.

Чарльз Вильямс Глубокое синее море

Глава 1

В тот день, когда затонула «Шошон», резкий ветер после захода солнца ослаб, а к полуночи вообще прекратился. Прорезиненный плот на водной глади успокоился, и находящийся на нем человек смог наконец заснуть после сорокачасового бодрствования. Но как только начал заниматься следующий день, сразу же проснулся, весь мокрый и дрожащий от холода, несмотря на то что еще находился в экваториальной зоне. Он сразу вспомнил о том, что случилось, что ему предстоит, и эти мысли словно обухом ударили его по голове. Да, терять ему уже было нечего.

На прорезиненной ткани, которой был обшит плот, положив голову на нечто, напоминающее подушку, лежал рослый мужчина с длинными волосами, в которых уже начала проглядывать седина, с серыми глазами и широким приплюснутым лицом, потемневшим от солнечных лучей и воспалившимся от соленой морской воды. Растительность на его лице не видела бритвы уже по меньшей мере неделю. Он был бос, в , выцветших хлопчатобумажных штанах и голубой рубашке. На запястье поблескивали золотые часы, которые, как ни странно, все еще ходили.

Плот был очень маленький, на нем находились только этот мужчина да бутылка из-под виски с питьевой водой. Человека звали Гарри Годард. Ему было 45 лет, он был разведенный, бездетный. Вообще-то его можно было бы назвать счастливчиком, если бы не события последних двух суток. А события эти явились следствием того, что Годард вознамерился пересечь на своей яхте «Шошон», длиной одиннадцать метров. Тихий океан.

Сейчас он мечтал о тепле и солнце, но знал, что вскоре будет так же страстно желать прохлады. А плот плавно покачивался на волнах, медленно поднимаясь на гребни, а потом так же плавно опускаясь с них.

Полоской материи, оторванной от рубашки, Гарри привязал бутылку к поясному ремню. В ней еще оставалось около четверти литра воды, и в данный момент жажда его не мучила. Однако было ясно, что она не заставит себя долго ждать., Что будет с ним, когда он поймет, что умирает? Сойдет с ума и спрыгнет в воду? Или напьется соленой воды до такой степени, что погибнет от непрерывной рвоты? Годард не знал, как скоро он дойдет до такого состояния, но и думать об этом тоже не было смысла. Гораздо правильнее было всматриваться в морские дали и тешить себя мыслью, что все-таки еще есть время и шанс встретиться с пароходом.

Он встал на плоту. И, когда тот поднимался на гребень, шарил глазами по горизонту. Но ничего не видел, кроме воды. Что ж, прелестно, подумал Гарри с горечью. Ты давно искал уединения. Теперь его добился и уже сыт им по самое горло.

Во всех его мыслях и в том, что он видел, была какая-то смертельная прелесть. В ранние утренние часы океан казался совершенно спокойным, если не считать ленивых волн, медленно катящихся с юга, а небо на востоке из багряно-красного постепенно превращалось в оранжевое. Облака словно загорелись огнем. Рой летающих рыб выскочил неподалеку от него из воды и снова исчез в ней.

Но более всего впечатляла тишина. Когда ты находишься на яхте, то постоянно раздаются какие-то звуки — вода стукается о борт, хлопает на ветру парус, скрипит пол каюты, шипит падающая на палубу пена… Сейчас же стояла такая мертвая тишина, словно земля еще не заселена живыми существами.

Почти три дня Годард прожил без курева. Теперь даже чувствовал легкое недомогание, вызванное отсутствием никотина в организме. Да, можно опьянеть и от чистого воздуха, подумал он.

Посмотрев на бутылку, Гарри с трудом удержался от искушения сделать хотя бы глоток. А зачем, собственно, растягивать это удовольствие? Если бы у него были бумага и чем писать, он смог бы закупорить в бутылке записку. Но что бы в ней написал? Какие-нибудь мудрые слова, означающие его прощание с жизнью? Нет! Пожалуй, написал бы приблизительно так: «Привет от Гарри Годарда, у которого не хватило ума, чтобы попросту утопиться».

Теперь он так и не узнает, по какой причине затонула его яхта, но сейчас это уже и не имело никакого значения. Может быть, натолкнулась на кита, поскольку после толчка Годард ничего не увидел и море было совершенно спокойным. Рифы исключались, так как, во-первых, в том районе их не было вообще, а во-вторых, рифы всегда можно увидеть по пенящейся воде. Если бы яхта натолкнулась на остов погибшего корабля, то и это тоже можно было бы заметить. Скорее всего, ему попалось одно из могучих деревьев, которые порой плывут, подгоняемые течением, почти у водной поверхности.

Сознание того, что он должен умереть — через несколько часов или несколько дней, вызывало у Гарри не страх, а, скорее, апатию. Оставалось только удивляться и огорчаться, что ему уготована такая нелепая смерть.

А солнце тем временем достигло зенита. Его яркий свет отражался в воде. Кожа горела и покрывалась пятнами. Годарда начала мучить жажда, и он сделал небольшой глоток из бутылки, который затем долго держал во рту, прежде чем проглотить. Потом, откуда ни возьмись, появилась акула. Раза три или четыре она проплыла мимо плота, словно ей понравился этот страшный желтый резиновый пузырь. Гарри понаблюдал за ее маневрами, а потом сказал, только для того, чтобы услышать свой собственный голос: «Убирайся восвояси, ты, идиотка! Здесь тебе ничего не выгорит!» Когда в следующий раз акула подплыла ближе, он вытащил нож, приготовившись постоять за себя, если она проявит какую-нибудь активность. Но та вскоре потеряла интерес к желтому плоту и исчезла.

Около двух часов дня подул легкий бриз, взбудоражил серо-синюю поверхность моря и немного снизил своим дуновением интенсивность солнца. А потом, когда солнце в красочном ореоле скрылось за горизонтом, ветер снова утих. Наступила бархатная тропическая ночь, и Годард непроизвольно подумал, сколько еще таких ночей ему предстоит пережить в своей жизни. Две? Четыре? И через какое-то время заснул.

Проснулся он от холода. По положению звезд на небе скоро понял, что полночь уже миновала. На востоке, почти над самым горизонтом, висела луна. Гарри сел, чтобы немного размять затекшие члены и, повернувшись, внезапно увидел корабль, который находился от него не более чем в миле.

Первой его мыслью было, что это галлюцинация. Гарри провел по лицу обеими руками, почувствовал, как колется борода и после этого снова посмотрел в ту же сторону. Нет, корабль не исчез.

И все же что-то было не так. А когда понял, что именно не так, непроизвольно издал сдавленный крик. Ему были видны только кормовые огни. Корабль удалялся. Значит, несколько минут назад, когда он еще спал, корабль прошел практически мимо него.

Нет! Этого не могло быть! Волны от корабля наверняка сильно раскачали бы его плот, а может, и вообще опрокинули бы его. Судно шло точно по тому же курсу, что и его плот, но тем не менее никак не дало о себе знать. Единственным возможным объяснением этому факту было то, что корабль вообще не двигался. По какой-то причине он остановился, а потом развернулся…

Если все не так, то этот корабль просто галлюцинация, фата Моргана.

Глава 2

Мадлен Даррингтон Леннокс лежала в каюте «С» голой. Было темно и душно. Ее насторожила тишина, возникшая после того, как машины перестали работать. Что опять стряслось на этом идиотском судне? В сущности, ее мало интересовала причина остановки, но из-за нее могло не состояться свидание. А она вот уже полчаса как ждала Барсета.

Мадлен уже знала, что, когда корабль останавливается, в коридоре даже в полночь всегда появляются люди. Все непременно хотят знать, в чем дело, почему не плывем, и команда тоже поднимается на ноги, чтобы исправить неполадки. А Барсет слишком осторожен, чтобы дать себя поймать капитану или одному из его помощников. В обязанности стюарда никак не входит «обслуживать» своим вниманием женщин-одиночек, как бы велики ни были его способности на этот счет. Так что, возможно, он и не придет. Тогда, чтобы заснуть, ей придется принять три таблетки снотворного.

На корабле не было кондиционеров, которые здесь, в тропиках, все равно не принесли бы никакой пользы. К тому же Мадлен закрыла иллюминатор, так как он выходил на палубу. Она не любила, когда кто-нибудь заглядывал в ее каюту — независимо от того, был у нее Барсет или нет. Правда, в ногах ее койки находился вентилятор, который непрерывно посылал на разгоряченное тело струи воздуха, но свежести не приносил. Он лишь немного разгонял душный и спертый воздух.

Вентилятор продолжал жужжать, иногда из чрева корабля доносились какие-то металлические звуки, но в остальном все вокруг было тихо. Что будет, если Барсет не придет? Как она перенесет эту ночь? С таблетками или без них? Когда Мадлен оставалась неудовлетворенной, она буквально сходила с ума.

Наконец дверь каюты открылась, стюард проскользнул внутрь. Он не сказал ни слова, только с каким-то самодовольством щелкнул зажигалкой, чтобы прикурить для нее сигарету. Но она уже хорошо знала, что будет дальше. Бросив на нее довольный, оценивающий взгляд, он быстро снял с себя китель и брюки. Темнота не мешала его видеть — сухопарого мужчину среднего возраста, с острыми чертами лица и светлыми жидкими волосами, расчесанными на обе стороны от пробора, что позволяло скрыть залысины.

Сейчас он казался большим, светлым и расплывчатым пятном. Барсет протянул руку, дотронулся до ее бедра, и Мадлен сразу же потянула его к себе на койку, спросив безучастным тоном:

— Почему мы опять остановились?

— Да какие-то неполадки в машинном отделении — ответил он. — Во всяком случае, так говорит шеф.

— Опять в машинном отделении, — заметила она. — О, дорогой, ты такой приятный!

— Ты меня хочешь? — поинтересовался он.

— Я же тебя не разочаровываю, стюард? — Мадлен не могла удержаться от такого вопроса, хотя это и было рискованно. Один раз он просто повернулся и ушел в свою каюту. Так что она должна была терпеть его самомнение, и ей не оставалось ничего другого, как подчиняться. — Можешь быть уверен, мои страсти такого порядка, к каким ты привык, просто от природы я пуглива и стыдлива…

— Подвинься, — сказал он каким-то хмурым тоном.

«О, Цезарь! Оплакивать тебя пришли мы, а не восхвалять!» — подумала она, однако вслух не произнесла ни слова. Скорее всего, Барсет никогда не слышал о Шекспире, так что незачем терять время на цитирование великого драматурга.

Он улегся рядом с ней и начал поглаживать ее бедра.

— Да загаси ты свою чертову сигарету, — буркнул Барсет.

Дрожащей рукой Мадлен погасила сигарету. И даже дыхание затаила. О, Боже ты мой! Вдова человека, который окончил академию, служил на крейсере старшим офицером, ушел с почетом на пенсию… И вот теперь она вынуждена опуститься до дешевой интрижки со стюардом!

Карин Брук, занимавшая каюту «Д», проснулась, когда прекратилась вибрация корабля. Какое-то время она просто лежала, раздумывая о том, что на этот раз явилось причиной остановки.

Дверь ее каюты была заперта, но иллюминатор открыт. Однако она не слышала ни поспешных шагов, ни взволнованных голосов, которые могли бы свидетельствовать о несчастье. Когда Карин была маленькой, отец объяснил ей, что, если машины корабля, находящегося в море, по какой-то причине останавливаются, в этом нет ничего тревожного или опасного. А вот если она заметит, что машины с «полного вперед» внезапно переключаются на «полный назад», то должна как можно быстрее исчезнуть с носовой части корабля. «На этот раз, должно быть, опять случилась какая-нибудь мелкая авария в машинном отделении. С тех пор, как они вышли из Кали шесть дней назад, корабль уже останавливался дважды и один раз стоял целых двенадцать часов.

Несмотря на то что работал вентилятор, в каюте было ужасно жарко, ибо с того момента, как судно остановилось, в каюту не влетело ни малейшего ветерка. Если снять ночную пижаму и лежать совершенно голой, тогда, возможно, и будет полегче. Но в этом случае нужно встать и задернуть занавеску на иллюминаторе, потому что матросы начинают драить палубу рано-рано утром, и вид нагой спящей блондинки может привести их в полное замешательство. Даже несмотря на то, что этой блондинке уже тридцать четыре года. Проведя неделю в море, ни один матрос не станет обращать внимания на такие детали.

Потом она услышала, как открылась какая-то дверь, а затем раздались голоса — мужской и женский. Карин непроизвольно вздрогнула. Опять! Да еще в такой момент! Не могли придумать ничего лучшего, чем наслаждаться любовью именно в те минуты, когда на корабле царит полная тишина и все слышно через тонкую перегородку.

Карин Брук была смущена и в то же время разгневана. Это началось в первую же ночь после их отплытия из Кали. Она тщетно пыталась не слышать стоны и вскрики, вызванные любовным экстазом. Но даже зарывшись головой в подушки и чуть не задыхаясь в них, все равно все слышала. Миссис Леннокс было хорошо известно, что в соседней каюте есть пассажирка, но, видимо, ей не приходило на ум, что стенки между ними очень тонкие.

На следующий день Карин специально шумела в своей каюте, чтобы показать соседке, как все слышно, но все ее усилия оказались тщетными. На следующую ночь повторилось то же самое, а на третью — даже хуже. Теперь она просто боялась двигаться по своей каюте. Вначале Карин притворялась, будто спит, но через неделю и это стало невозможным. Вероятно, миссис Леннокс просто не осознавала, какие дикие стоны и крики она издает в экстазе, иначе ей было бы просто стыдно смотреть в глаза Карин, встречаться с нею на корабле. Хотя в данных обстоятельствах такое абсолютно нереально. На борту очень небольшого, старого грузового судна, их, женщин, оказалось всего две, а путь до Манилы предстоял еще очень долгий.

Когда в соседней каюте опять послышались стоны, Карин села на постели и схватила халат. Единственным выходом из положения было бежать из каюты. Она затянула пояс, сунула в карман сигареты, зажигалку, в темноте нащупала туфли и вышла в коридор. Без косметики на лице, непричесанная. Но Карин настолько обозлилась на то, что происходило рядом, что ей было безразлично, как она выглядит. Просто хотелось побыть где-нибудь в другом месте, пока не уйдет от соседки мужчина. Хотя и столкнуться с ним тоже было бы неприятно.

Карин даже подумывала о том, как бы перебраться в другую каюту, но не находила, чем обосновать эту просьбу. Кроме того, переселиться можно было только в двухместную каюту, а она заплатила за одноместную. Меандр» имел на борту четырех пассажиров и двенадцать посадочных мест. Все четыре одноместные каюты были заняты, все двухместные — пустовали.

Ее каюта была последней по коридору, со стороны штирборта. Выйдя, она никого не заметила. Свернув в другой коридор, прошла мимо столовой и вышла на палубу со стороны бакборта. Эта палуба была немного приподнята и называлась палубой для прогулок. Здесь находились пассажирские каюты, каюта стюарда, столовая и курительный салон. Этажом ниже располагались каюты команды, выше — офицеров и инженера, а также их столовая и радиорубка. Пассажирам разъяснили, что они должны пользоваться прогулочной палубой, в крайнем случае могут подниматься на верхнюю, но ни в коем случае не приближаться к мостику.

Карин Брук подошла к трапу и поднялась на верхнюю палубу, которая была освещена только лунным светом, поскольку мостик был на противоположном конце. Между двумя крыльями мостика находилась рубка, за ней — штурманская рубка и каюта капитана. Она остановилась между двумя спасательными шлюпками и залюбовалась звездной ночью, темным неподвижным океаном.

На корабле ударили три склянки, и сигнальщик на верхней палубе секундой позже повторил время — половина второго. Карин повернула голову и увидела на мостике офицера. Сначала она хотела спросить у него о причине остановки, но потом решила этого не делать. Это был скупой на слова, хмурый человек. Она видела его всего пару раз, мимолетно и даже не знала, понимает ли он по-английски. Сносно по-английски на корабле говорил только первый офицер. Карин знала об этом, поскольку он иногда обедал вместе с пассажирами.

Из машинного отделения доносился пульсирующий стрекот генератора, а в остальном на судне царила полная тишина. В воздухе не чувствовалось ни малейшего ветерка, все вокруг словно застыло. Она посмотрела вниз. Пока корабль плыл в тропических водах, Карин любила наблюдать за полосой света, которая бежала за кораблем. Но сейчас ничего не было видно, поскольку поверхность океана была совершенно гладкой, и лишь иногда на ней поблескивали точечки, словно светлячки.

Через какое-то время Карин услышала позади себя шаги и обернулась. Это был первый офицер.

Даже в темноте она не могла его перепутать ни с кем другим. Он был приблизительно двух метров ростом, с очень широкими плечами. Рядом с ним любой другой на судне казался карликом. Руки у него были мускулистые, а на большой, грубосколоченной голове росли густые светлые волосы. Растрепанные, они еще больше подчеркивали его энергию, буквально бьющую через край. Несмотря на свой огромный рост, первый офицер двигался с легкостью и грацией хищного зверя. Должно быть, немало женских сердец покорили его саркастические, холодно-голубые глаза и самоуверенная грубоватость манер. Карин непроизвольно подумала о том, что он тут делает в такое время, поскольку случайно знала, что его смена начиналась в четыре часа утра. Может, это именно он захаживает к ее соседке? И ей стало противно от одной такой мысли.

Офицер посмотрел на нее и остановился рядом.

— Собираетесь покинуть корабль, миссис Брук? Не случайно же вы стоите поблизости от спасательных шлюпок. — Его голос звучал насмешливо.

Она рассмеялась:

— Нет, только любуюсь ночью. Когда остановились машины, я проснулась…

— Такое происходит со всеми. Полная тишина после сильного шума разбудит любого.

— Случилось что-нибудь серьезное?

— Нет, просто перегрелись машины. Рабы из машинного отделения говорят, что через полчаса тронемся дальше.

Она вынула из пачки сигарету:

— Кто, вы сказали?

Он поднес ей зажженную зажигалку и усмехнулся.

— Раньше в машинных отсеках работали лишь рабы и осужденные.

Первый офицер прошел дальше к мостику, а Карин снова стала любоваться ночью. Необыкновенный мужчина. И видимо, образованный. Неплохо говорит не только по-английски, но и по-французски, по-немецки. Интересно, кто он по национальности? «Леандр» шел под флагом Панамы, однако команда корабля была очень пестрой. Зовут первого офицера Эрик Линд, наверное, он скандинавского происхождения, как и она сама.

Только теперь до сознания Карин дошло, что ее волосы похожи на непричесанный парик, а лицо как маска, смазанная жиром и уложенная на зиму. Какая еще женщина отважилась бы показаться в подобном виде такому чертовски привлекательному мужчине, как первый офицер? «О Боже ты мой, — сказала она себе, — ты просто безнадежна, дорогая».

Теперь корабль — темный, смутно вырисовывающийся — был не более чем в четверти мили от него. За прошедший час судно повернулось на несколько градусов и сейчас было обращено к нему боковой стороной. Годард видел сигнальные огни бакборта и несколько освещенных иллюминаторов. Это было грузовое судно, и неполадки, если таковые у него имелись, должно быть, случились в машинном отделении. На палубах было тихо.

Пот заливал ему лицо. Где-то в боку Гарри чувствовал боль, которая становилась все резче при каждом вдохе. Рот пересох. В нем появился какой-то медный привкус. Его руки лежали на краю плотика, который он толкал перед собой. Рубашку и штаны Годард давно сбросил и теперь остался в одних трусах. Обычно он не боялся акул, но сейчас понимал, что буквально провоцирует их откусить от него лакомый кусочек. Что ж, если они отгрызут ему ногу, то он быстро погибнет от потери крови и ему больше не придется мучиться от жажды.

Гарри казалось, что он уже переживал нечто подобное, но мысли его были какими-то бессвязными. Может, все это ему лишь мерещится? Он еще никогда не слышал, чтобы человек, потерпевший кораблекрушение, сам плыл к кораблю, стоящему на зеркальной поверхности океана, а, доплыв до него, спросил, не по пути ли ему вместе с ним? «Хэлло, скорлупка! Ты не туда плывешь, куда мне нужно?» Годард даже хихикнул при этой мысли, но потом стал рассуждать разумнее.

Неожиданно он вспомнил, когда находился в похожей ситуации. Это было, когда транспортная полиция вытащила его из студии после того, как вытянула Джерри из искореженного «порше». Тогда он долго сидел в комнате ожидания травматологического пункта, сосредоточив все желания своего «я» только на одном, словно мог воздействовать силой воли на то, что уже ускользнуло из его рук. А потом, когда вышел дежурный врач и сказал, что она умерла, понял, что больше никогда в жизни не будет ничего желать. Способность желать в нем угасла.

Тем не менее какой-то маленький остаток желания, видимо, где-то в нем остался, ибо сейчас Годард больше всего на свете хотел, чтобы корабль дожидался, когда он к нему подплывет. На судне его не видели, и у него не было никакой возможности дать им каким-то образом знать о себе.

Триста ярдов, двести пятьдесят, двести… Он увидел, как на какое-то время погас свет в одном из иллюминаторов, словно в каюте кто-то прошел мимо лампы. Однако Гарри был еще достаточно далеко, чтобы видеть, что творится на палубе или мостике. Мощными толчками он попытался продвигаться вперед быстрее, но почувствовал, что силы его уже на пределе. Даже стал молиться, чтобы Господь дал ему силы и дыхание.

А потом совершенно отчетливо услышал, как на корабле пробили склянки. «Я доберусь до корабля! — подбодрил он себя. — Доберусь! Еще пару минут, и я буду там!»

И вдруг услышал другой звонок, похожий на телефонный, и от этого звука волосы зашевелились у него на затылке. Машинное отделение вызывало капитанский мостик! Собрав последние силы, Годард ринулся вперед.

Осталось менее ста ярдов, когда вдруг раздались звуки, чуть не остановившие ему дыхание — заработали машины корабля. За его кормой забурлила вода. Он попытался что-то прокричать, но не смог этого сделать, так как буквально выбился из сил. Тогда снова вскарабкался на плот и начал жадно вдыхать ртом воздух, чтобы хоть немного набраться сил и иметь возможность окликнуть их. Правда, Гарри понимал, что это бесполезно — за шумом машин никто все равно не услышит его голоса.

Но он все-таки закричал. Закричал, как кричат сумасшедшие. Это был и крик, и рычание, и стон отчаяния — все, на что только были способны его легкие. Но корабль продолжал удаляться, а короткие волны, оставляемые им, начали ударяться о его плот, который закружился в них, словно в водовороте.

Постепенно корабль исчезал в ночи.

Капитан находился на мостике вместе с первым и вторым офицерами, а Карин Брук слышала прозвучавший телефонный звонок. Спустя какое-то время раздался и стук машин. Палуба задрожала под ее ногами, весь корабль завибрировал и тронулся с места. И в тот же момент ей показалось, что она слышит где-то в ночи человеческий голос. Карин напряженно всмотрелась вдаль, пытаясь разглядеть хоть что-нибудь в полосе лунного света, и, когда судно стало поворачиваться, становясь на курс, вновь услышала крик…

В следующий момент у нее чуть не перехватило дыхание, ибо она увидела на воде менее чем в ста ярдах от корабля какую-то темную и плоскую тень. Из этой тени начала постепенно вырисовываться фигура человека, который энергично размахивал руками. Сперва Карин подумала, что ей все это мерещится, но потом фигура человека на какое-то время попала в полосу света, и тогда у нее исчезли все сомнения.

Как сумасшедшая она бросилась к мостику. Второй помощник как раз выходил из рубки.

— Человек за бортом! — выкрикнула Карин и ткнула пальцем в ту сторону, где слышала крики. — В той стороне! На воде! На плоту или вроде этого…

Помощник сначала непонимающе посмотрел на нее, а потом в ту сторону, куда она показывала. А Карин побежала к мостику, повторяя:

— Там, в океане! Я слышала, как он кричал!

Но плот к этому времени уже миновал полосу света и снова исчез в темноте. Из рубки вышел капитан.

— Капитан! Немедленно остановите корабль и плывите назад! — Карин понимала, что моряку ее выражения кажутся идиотскими, но она совершенно не разбиралась в морской терминологии.

— Что случилось, миссис Брук? — спросил капитан.

— Она утверждает, что видела за бортом человека на плоту, — доложил второй помощник.

От нее не ускользнули взгляды, которыми они обменялись. Взгляды недвусмысленно говорили: «Ох уж эти пассажиры! Корабль уже идет по курсу. Неужели нет никакой возможности убедить ее, что она ошибается?»

Капитан достал из кармана бинокль.

— Вон там! — воскликнула Карин Брук, показывая пальцем направление, куда он должен смотреть. — Человек как раз попал в полосу лунного света, и я слышала, как он зовет на помощь!

Капитан поискал биноклем в указанном направлении:

— Миссис Брук, наверное, это были водоросли или обломок какого-нибудь судна.

— Я не идиотка и не пьяная, капитан! Там человек. Может, его можно поймать радарной установкой?

— На моем корабле нет такой установки, — сухо отозвался капитан.

На палубу вышел первый помощник.

— Возможно, она действительно что-то видела, — повернулся он к капитану. — Не мешало бы проверить. — И, прежде чем капитан смог что-то ответить, подошел к перилам, снял спасательный круг. Он был связан с канистрой, которую помощник тоже освободил из держателя, а затем то и другое бросил за борт.

Карин слышала, как они шлепнулись о воду. В тот же момент загорелся фонарь. Затем первый помощник прокричал рулевому:

— Полный налево!

— Но, мистер Линд! — в сердцах воскликнул капитан, и Карин поняла, что первый офицер превысил свои полномочия, так как дежурным был не он, к тому же на мостике находился капитан. Но Линд, казалось, не обратил на это внимание.

Он кивнул Карин и сказал капитану:

— Кэп, это будет стоить нам каких-то десять минут. Если в море никого нет, я сам куплю пароходству новый спасательный круг, а миссис Брук угостит нас коктейлем.

Корабль уже разворачивался. Судя по всему, капитан хотел отменить распоряжение Линда, но потом, видимо, передумал и лишь пожал плечами. Карин облегченно вздохнула и покинула мостик. Этот Линд настоящий мужчина, подумала она.

В следующий момент, вспомнив о коктейле, молодая женщина непроизвольно улыбнулась. Капитан Стин был баптистом и ярым противником алкоголя. Он вел беспощадную борьбу против всех спиртных напитков.

Карин подошла к поручням и стала вглядываться в темную воду.

Как говорят китайцы? Если кто-то спасает человеку жизнь, то тем самым вмешивается в его судьбу и с этого момента становится за него ответствен. Кажется, так…

Годард увидел огонек на море, и в нем словно все надломилось. Он был слишком слаб и не мог ничего предпринять. А корабль уже развернулся, чтобы идти в обратном направлении. Но через пару минут, отдышавшись, Гарри снова соскользнул с плота в воду и поплыл на огонь. Потом опять залез на плот и начал размахивать руками. Выпив последнюю воду из бутылки, он сел и стал ждать.

Корабль приближался. Вскоре машины остановились, но судно продолжало идти по инерции. Оставалось ярдов пятьдесят. Годард уже увидел на палубе людей, которые собирались спустить на воду шлюпку — они не знали, в каком состоянии он находится.

Приложив руки ко рту, Гарри прокричал:

— Не надо лодки! Спустите только трап!

— Вот как? — раздался голос с корабля. — А как насчет веревочной лестницы?

— Сойдет! — ответил он и, снова соскользнув с плота, поплыл к кораблю.

В следующее мгновение луч сильного фонаря осветил то место, где ему спустили веревочную лестницу. Ее нижний конец уже коснулся воды, а фонарь точно указывал, куда надо плыть. Гарри оттолкнул плот и поплыл без него. Одновременно в ту же точку в воду шлепнулся канат.

— Привяжитесь! — крикнул мужчина сверху.

Казалось, они решили обращаться с ним, как со стариком или инвалидом. Ну и пусть, подумал Годард, тем более что был полностью истощен. Он подобрал канат и обвязал его вокруг тела, потом схватился за ступеньки лестницы и начал карабкаться наверх.

Путь туда оказался долгим и трудным, и Гарри понял, что он еще слабее, чем думал. Когда его втащили на палубу, он дрожал от бессилия и словно сквозь сон слышал вокруг гул возбужденных голосов. Зажгли еще пару фонарей на палубе. Тогда Годард увидел, что вокруг него собирается все больше и больше людей. Двое мужчин поддерживали его под руки.

Он затряс головой и прокричал:

— Со мной все в порядке! Белокурый великан отпустил его правую руку и с улыбкой посмотрел на него:

— Судя по всему, так оно и есть. А я-то подумал, что получу наконец пациента, над которым придется повозиться.

В этот момент подошел человек в офицерской фуражке.

— Я — капитан Стин. С вами был еще кто-нибудь?

— Нет, я один. — Годард устало улыбнулся и сразу почувствовал боль на своем обожженном солнцем и соленой морской водой лице. — Очень рад познакомиться с вами, капитан. Меня зовут Годард. — Он протянул капитану руку.

Тот жестко ее пожал.

— Передайте мистеру ван Дорну, что он может запускать машины, — обратился Стин к команде.

Гарри взглянул на высокого человека, который втащил его на борт, а потом поддерживал за руку.

— Офицер? — спросил он. Тот кивнул:

— Линд. — Они пожали друг другу руки. — Вероятно, вы шли на яхте? Судя по этому плоту, на котором может уместиться только Микки Маус.

— Да, на парусной… — Внезапно Годард покачнулся.

Линд и еще один человек подхватили его и повели к трапу, ведущему на верхнюю палубу.

Карин Брук наблюдала за всем происходящим со средней палубы. Она подивилась, что у потерпевшего кораблекрушение осталось еще так много сил. Видимо, он недолго находился на плоту. Когда его вытащили на палубу, к ней присоединилась миссис Леннокс и тоже облокотилась о поручни.

— Как все это романтично, не правда ли? — сказала она. — Спасти потерпевшего кораблекрушение, как это бывает в романах. Вы не знаете, кто этот человек?

— Не знаю… Известно только, что он с маленького корабля, потому что плот был совсем крошечным.

— Наверное, с яхты. А смотрите, какой он высокий! — В миссис Леннокс вспыхнул чисто женский интерес. — Почти такой же, как и мистер Линд.

Эти слова позабавили Карин, поскольку было ясно, что спасенный не собирается умирать от изнеможения. Он уже обманул настоящую акулу, оставив ее без обеда, но зато возникала опасность попасть на зуб другой акулы, ибо миссис Леннокс очень интересовалась всеми теми, кого можно было назвать мужчинами, как это делают все сохранившиеся, здоровые вдовушки в полувековом возрасте. И она отнюдь не делала из этого тайны. Мадлен все еще оставалась стройной и привлекательной женщиной с пепельно-серыми глазами и волосами такого же цвета, которые в данный момент были даже расчесаны.

Карин опять вспомнила китайское изречение и попыталась почувствовать себя ответственной за судьбу спасенного человека. Но ему, казалось, эта помощь была не нужна. Несмотря на то что новый пассажир выглядел довольно жалко, был босиком и в одних трусах, он производил впечатление человека, который умеет сам за себя постоять.

— Дивное зрелище, не так ли, миссис Брук?

Обе женщины обернулись. По трапу к ним спускалсямистер Эгертон.

Этот пассажир занимал каюту «Г». Худощавый мужчина, лет шестидесяти, с седой бородой и волосами. Драматичная черная повязка на его глазу Карин казалась несколько театральной, но речь Эгертона, смахивающая на военную, с частым употреблением солдатских выражений объясняла ее наличие. Большую часть времени он проводил в своей каюте, редко выходил к завтраку или обеду, однако за столом был превосходным собеседником.

— Второй помощник говорит, что это вы заметили человека на плоту, — продолжал Эгертон. — Парню просто здорово повезло!

Карин поймала быстрый взгляд Мадлен.

— Неужели, дорогая, это вы его увидели? — воскликнула она. — А мне даже не намекнули об этом!

— Все вышло чисто случайно, — пояснила Карин. — Когда машины остановились, я проснулась и вышла полюбоваться звездами… Интересно, что такое с ним приключилось?

В этот момент палуба завибрировала, так как «Леандр» неожиданно пошел полным ходом вперед. Карин всю передернуло, когда она представила себе, что должен чувствовать одинокий человек в океане на маленьком утлом плотике. Теперь этот плотик, который все удалялся и удалялся, выглядел как игрушечный кораблик.

Повернувшись, чтобы пойти к себе вниз на среднюю палубу, Карин обратила внимание на стоящего поодаль человека. Это был пассажир из каюты «И» по фамилии Красицки. До сих пор она видела его мельком только два или три раза, так как он был болен и почти все время находился в своей каюте. Красицки был в толстом халате, надетом поверх пижамы, выглядел слабым и изможденным.

Карин с удовольствием перекинулась бы с ним парочкой слов, но его странное поведение удержало ее от этого. Красицки стоял почти не шевелясь, смотрел мимо нее на Эгертона и, при этом уголки его рта нервно подергивались.

Когда же Эгертон повернулся и тоже глянул на него, Красицки быстро исчез за углом.

— Должно быть, это наш попутчик? — спросил Эгертон. — Какой-то у него болезненный вид, не так ли?

Она кивнула, и внезапно ей пришло в голову, что эти мужчины увидели друг друга не в первый раз. Но почему же тогда Красицки так глядел на Эгертона? В его взгляде было что-то ненормальное, какой-то страх, словно он встретился с призраком.

Глава 3

В помещении на нижней палубе, величественно именуемом «лазаретом», были четыре койки, умывальник, два железных шкафа да маленький столик. Все еще почти голый и мокрый Годард сидел на одной из нижних коек и обтирался полотенцем. Он только что принял душ из пресной воды и знал, что реакция на все пережитое может наступить в любую минуту — тогда, скорее всего, упадет на койку, как кусок теста.

В дверях появился Линд, за ним толпились любопытные из команды.

На корабле только и было разговоров о том, что спасенный один попытался пересечь Тихий океан на своей яхте. Наряду с восторженными восклицаниями пассажиров моряки говорили, что любого человека, который вздумает сделать подобное, надо проверить у психиатра.

Тем не менее многие из них, не скупясь, принесли одежду, которая теперь громоздилась на второй нижней койке. Кроме того, теперь у Гарри были зубная щетка в футляре, зубная паста, сигареты и даже зажигалка. Сквозь толпу любопытных протиснулся молодой филиппинец в белых штанах и нижней рубашке с подносом, на котором были холодное мясо, картофельный салат, овощи и кружка молока.

Годард опустил полотенце и дрожащими руками раскрыл пачку сигарет. Линд дал ему прикурить. От первой же глубокой затяжки у Гарри сильно закружилась голова.

Первый офицер отвинтил пробку и протянул ему бутылку.

— Для поднятия жизненного тонуса. — сказал он. — Но не советую делать больше одного глотка.

Годард поднял руку с бутылкой и обвел глазами присутствующих.

— Ваше здоровье! — произнес он и сделал небольшой глоток. Спиртное обожгло ему горло и желудок. Он протянул бутылку Линду. Потом увидел капитана. Тот смотрел на него с явным неодобрением.

— Вам бы лучше встать на колени и благодарить нашего Господа Бога, чем пить это зелье, — проговорил он.

— Поверьте мне, капитан, я уже делал это, — ответил Гарри. Когда по сигнальным огням увидел, что корабль снова разворачивается, подумал, что пришло время поблагодарить Господа Бога, и произнес небольшой монолог.

Стин воздержался от комментария, хотя и счел слова спасенного не очень-то уважительными. Только обронил:

— Ну хорошо, а теперь отдыхайте. Завтра утром зайдете ко мне и расскажете о себе.

Членов команды это позабавило. Кто-то даже отважился на реплику, но на незнакомом Годарду языке. Все рассмеялись.

Один из матросов заметил по-английски:

— Парень должен благодарить не Бога, а ту полногрудую молодку! Ведь это она его заметила! Остальные с воодушевлением его поддержали.

— Ну ладно, посмеялись и хватит! — улыбнулся Линд, после чего сразу же наступила тишина.

А Гарри словно плыл в тумане — результат огромной усталости, никотина и алкоголя. Он сделал еще затяжку, потом придвинул к себе поднос и спросил:

— У вас на борту есть женщины?

— Две, — ответил Линд. — А вас заметила миссис Брук. У нас команда из тридцати восьми человек, есть всевозможные технические приспособления, но тем не менее именно пассажирка сообщила нам, что увидела человека за бортом.

Годард выпил молоко и с подчеркнутой осторожностью поставил кружку на место.

На мгновение он представил себе, что снова находится на плоту и видит, как удаляется корабль. И в тот же момент, судорожно вцепившись в край койки, с торжеством посмотрел на офицера.

— Внимательность превыше всего, мистер Линд. Представьте себе, что я плыл бы к кораблю, на котором не было бы пассажиров… — Гарри качнулся вперед.

Линд подхватил его и уложил на койку.

Во сне ему казалось, что он по-прежнему плывет на своем плоту посреди океана, размахивает бутылкой с виски перед пастью голодной акулы, а рядом с ним лежит нагая женщина, у которой вместо лица просто светлое пятно. В следующий момент Годард со стоном проснулся весь в поту. В каюте было удушающе жарко. Гарри посмотрел на постельные принадлежности, и на какой-то миг ему показалось, что он находится на борту «Шошоны». Но потом вспомнил, что с ним произошло, вот только не знал, на каком корабле находится и куда этот корабль держит курс. Об этом ему еще никто не сказал.

Он почувствовал себя вновь родившимся и беспомощным, как ребенок. Кто-то дал ему шорты, а от предыдущей жизни у него каким-то таинственным образом остались часы. Они показывали 9.16, но это не совсем соответствовало корабельному времени, хотя разница и не должна была быть большой. Почти в тот же момент Гарри услышал, как склянки Пробили три раза, и тут же передвинул стрелки на 9.30. Теперь его новое рождение было определено и во времени.

Потом он понял, что страшно голоден. Нужно надеяться, что они не унесли с собой поднос. Сев на койку, Гарри внезапно почувствовал слабость, но она быстро прошла. На столе стояла вазочка с фруктами. Он очистил два банана и съел их, захрустел яблоком, закурил сигарету. Собственно, было бы достаточно распахнуть дверь, сказать, что он проснулся, и сразу же появился бы теплый, обильный завтрак. Но ведь человек рождается не каждый день, и ему хотелось продлить это состояние. Годарду было безразлично, куда держит курс этот корабль, — самое главное, что он остался жив.

От сигареты у него опять закружилась голова, зароились сумбурные мысли — бессмысленные, не имеющие никакого отношения к его настоящему положению.

Потом он вспомнил слова Линда и усмехнулся. Надо же, его заметила женщина. Какая-то миссис Брук. Судя по словам офицера, должно быть, симпатичная. Правда, когда на корабле много мужчин и только две женщины, то даже старая толстая кляча может показаться красавицей. Пожалуй, ему никто не поверит, когда он будет потом рассказывать, что обязан жизнью женщине. Все это маловероятно — ведь корабль имеет всевозможные технические устройства, а обнаружила его в океане какая-то маленькая куколка. Нет, это воспримут как сказку, хотя и будут слушать его рассказ с интересом.

Дверь немного приоткрылась, и в каюту заглянул человек с острыми чертами лица.

— О, вы уже проснулись? Как вы себя чувствуете?

— Роскошно! — ответил Годард. — Небольшая слабость и сильный голод.

— Это легко устроить. Я — старший стюард. Джордж Барсет.

Они пожали друг другу руки.

— Что вы скажете насчет завтрака с яйцами, шпигом и прочими атрибутами? — спросил Барсет.

— Конечно! — отозвался Гарри.

— Вам долго пришлось пробыть на плоту?

— Неполных трое суток.

Барсет ухмыльнулся:

— Успели достаточно пропитаться морской водой… Я сейчас вернусь. — С этими словами он исчез.

Годард почистил зубы и посмотрел на себя в зеркало, висевшее над умывальником. В местах, не покрытых щетиной, лицо было багрово-красным и воспаленным. С ушей сползала кожа.

Барсет вернулся с кофейником в руке.

— Вот, мистер Годард. Начинайте с него. Остальное прибудет через пару минут.

— Большое спасибо, — ответил Годард и налил себе полную чашку. Кофе был горячий и крепкий. Ему пришлось прихлебывать с осторожностью. — Чудесный кофе. Кто-то прекрасно его готовит.

Барсет закурил сигарету и уселся на противоположную койку:

— Вы, собственно, откуда плыли?

— Из Калифорнии. Двадцать шесть дней назад вышел из Лонг-Бич.

— И куда держали курс? Гарри пожал плечами:

— На Маркизские острова и дальше, может быть, в Австралию. Короче, куда попал бы.

— И один на такой маленькой яхте? Даже девчонки с собой не прихватили? — Такой факт был, казалось, выше понимания стюарда. — Может быть, собирались написать об этом книгу?

— Нет… — Он вдруг подумал, что стюарду этого не понять. Тот явно считал его сумасшедшим. А сумасшествием можно объяснить многое, поэтому просто спросил:

— Скажите, куда плывет этот корабль?

— «Леандр»? Мы плывем в Манилу. А вышли из Южной Америки. Последнюю остановку делали в Кали. — Далее он сообщил, что корабль идет под панамским флагом, но это все, что связывает его с Панамой, ибо судно принадлежит одному греку, который и осуществляет перевозки через компанию «Хайворт-Лайн», находящуюся в Лондоне. Построен в 1944 году, имеет цилиндрические машины, делает в среднем тринадцать узлов.

Капитан Стин, по прозвищу Холи Джо, то ли уроженец Ирландии, то ли Шотландии, ревностно относится ко всему тому, что написано в Библии, ярый противник алкоголя. Видимо, когда-то сбился с нормальной дорожки и ушел в море. Судя по всему, настоящий капитан на корабле — светлокудрый великан Линд. Во втором помощнике есть что-то голландско-индонезийское, а третий помощник — швед.

Появился молодой филиппинец с подносом в руках, и Годард принялся за еду, в то время как Барсет продолжал говорить. О себе рассказал, что он американец, но не пояснил, почему работает на этом судне, в то время как на американском корабле старший стюард мог бы заработать в два раза больше. Годард понял, что у него, видимо, были на то свои причины — или скандальная история с женщинами, или неприятности с профсоюзом или полицией.

— И много пассажиров у вас на борту? — поинтересовался он.

— Нет, немного. У нас всего для них двенадцать мест, но это старое корыто, конечно, не может сравниться с современными кораблями, которые делают по шестнадцать — восемнадцать узлов, имеют кондиционеры и элегантные бары, поэтому сейчас плывут только четыре пассажира — две женщины и двое мужчин.

Одному из них лет шестьдесят пять, неплохой человек. Раньше служил где-то в Бенгалии, потом долгое время жил в Буэнос-Айресе, пока аргентинская инфляция вконец не обесценила его пенсию. Теперь собирается пожить на Филиппинах. У другого мужчины бразильский паспорт, но он, по всей вероятности, поляк. Его зовут Красицки. Болеет с момента нашего выхода из Кали. Линд его лечил, но так и не понял, чем этот человек страдает. Во всяком случае, странный он какой-то. Постоянно запирается в своей каюте, закрывает иллюминатор и, даже задергивает занавеску, словно не переносит дневного света. Временами даже средь бела дня слышно, как он стонет, словно ему снятся кошмары. А корабельный сундук в его каюте заперт на три замка. Честное слово, на три замка.

Одна из женщин — вдова капитана морского флота США. Ей около пятидесяти, но выглядит очень моложаво. Судя по всему, много плавала и побывала во всех частях света. Тип женщины из Южных Штатов, но с умом, с ней приятно побеседовать.

Другая моложе, лет тридцати с небольшим, и очень миловидная, хотя и суховата — сама первой никогда не заговорит. Она тоже вдова, но что случилось с ее мужем, неизвестно. Работала в Лиме, а теперь отправляется в Манилу, куда ее послала фирма. Для женщин плавание проходит довольно скучно, так как оба их спутника уже в преклонном возрасте, а один вдобавок к этому с завихрением. Конечно, они будут рады увидеть на корабле нового человека. Или у мистера Годарда другие планы?

— Я и сам еще не знаю, — ответил Гарри. — Вероятно, это будет в какой-то степени зависеть от капитана.

— Оставайтесь здесь, — сказал Барсет. — А то Холи Джо всучит вам в руки тряпку.

Годард подумал, что новый человек, выловленный посреди океана, для старенького парохода может означать и другое. Это и больше проданного спиртного, больше чаевых для того же Барсета, и всякая иная выгода с финансовой точки зрения.

Разумеется, такой вывод трудно сделать, глядя на человека в одних трусах…

— А чем вы зарабатываете на хлеб насущный? — наконец, не выдержал стюард.

— В настоящее время ничем, — ответил Годард. — А раньше снимал фильмы и писал.

Барсет заинтересовался. Если это правда, то, выходит, их новый пассажир занимает солидное положение в обществе.

— Какие фильмы?

— «Тин-Хан», «Аметистовая афера» и некоторые другие. Последний назывался «Соленая шестерка». Получился настоящий боевик.

— «Тин-Хан»? Я его видел, — взволнованно подхватил стюард. — Так назывался крейсер во времена Второй мировой войны. Великолепный фильм! Послушайте, вам совсем не нужно оставаться на этом утлом суденышке.

Годард пожал плечами:

— А почему бы не остаться?

Может быть, ему будет интересно стать на какое-то время моряком.

Филиппинца звали Антонио Гутиэрес, и он оказался хорошим парикмахером. Кто-то из машинного отделения одолжил Годарду электробритву, другой — спортивную рубашку. Его лицо все еще болело от солнца, соленой воды и ветра, и все-таки ему удалось кое-как побриться. После этого он стал выглядеть лучше. Около одиннадцати часов Гарри вышел на палубу. На средней палубе никого не было, а ему хотелось, как только он выяснит свои отношения с капитаном, найти миссис Брук и выразить ей свою благодарность.

Стояло чудесное солнечное утро. Дул легкий бриз, и корабль немного покачивался на волнах, бороздя воды океана. Даже вода кажется много приятнее, когда на нее смотришь с палубы парохода и чувствуешь вибрацию от работы машин.

На мостике нес вахту третий помощник. Он сказал Годарду, что капитан уже встал и что в его каюту можно пройти через рубку.

Гарри постучал в дверь, которая была немного приоткрыта.

— Да? — послышался голос, и на пороге появился капитан Стин. На нем был тропический белый костюм, а на плечах его рубашки с короткими рукавами красовались четыре золотые полоски. — Входите, мистер Годард, присаживайтесь. — Он показал на массивное кресло.

Капитан был сухощавым мужчиной со строгой выправкой. Он уже начинал лысеть, но голубые глаза лучились, как у ребенка, а на длинной шее четко выделялся кадык.

В каюте стояло кресло, лежал потертый ковер, на котором возвышался стол с вращающимся стулом. На переборке перед столом висели две фотографии в рамках. На одной из них был запечатлен очаровательный домик на берегу фиорда, а на другой — женщина с двумя девочками. Дверь на задней стене вела непосредственно в спальню капитана.

Пока Годард рассказывал ему свою историю, тот сидел на стуле за письменным столом и делал в журнале пометки. По его лицу было видно, что он неодобряет авантюрные приключения спасенного ими человека.

— Надеюсь, теперь-то вы, наконец поняли, как опрометчиво поступили, — сказал Стин. — Право, удивительно, что береговая охрана позволяет такие выходки.

Гарри пояснил, что морские путешествия в одиночку практикуются всеми нациями и одобряются яхт-клубами. Кроме того, устраивались даже соревнования, на которых яхты с одним человеком на борту пересекали океан.

— И тем не менее вы потеряли свою яхту, — констатировал капитан. — Лишь милосердие Божье спасло вас от неминуемой гибели. Судя по всему, вы потеряли и свой паспорт, не так ли?

— Да, конечно. Очутившись в таком положении, мне было как-то не до него.

— Очень неприятно. — Стин нахмурил брови и постучал карандашом по столу. — Надеюсь, вы понимаете, что в связи с этим возникнут неприятности с властями?

— Конечно. — Годард вздохнул. — Но, с другой стороны, капитан, каждая нация знает, что случаются кораблекрушения и встречаются люди, их потерпевшие.

— Это мне известно. Но вы не обычный моряк, на которого распространяются все законы торгового судна. Для филиппинских властей вы будете неизвестной личностью без всяких документов, визы и денег. И пароходная компания, к которой принадлежит мое судно, будет вынуждена внести за вас определенную сумму. Залоговую сумму. Черт бы тебя побрал, благочестивый сын потаскушки, подумал Годард, но вслух сказал:

— Прошу меня извинить, капитан. Боюсь, с моей стороны было крайне неосмотрительно искать спасения на вашем судне.

Капитан Стин был готов простить Годарду эту бестактность.

— Вы сами, должно быть, понимаете, что ваше замечание не слишком удачно? Мы очень рады, что вы оказались инструментом провидения Божьего, но тем не менее не должны забывать и о формальной стороне вопроса. Ну, а теперь ближе к делу. Вы можете и впредь оставаться в лазарете и питаться вместе с офицерами. Я не буду просить вас отрабатывать за ваш проезд.

— Большое спасибо, капитан.

— Конечно, если вы сами не изъявите такого желания. Боцману всегда может понадобиться помощь, и я убежден, что вы предпочтете не занимать у людей сигареты и принадлежности туалета.

— Но я слышал, что у вас есть пассажиры на борту. — Годард все еще говорил спокойно, хотя в его голосе появились нотки раздражения. — Каюты не все заняты. Я мог бы занять одну из них и оплатить свой проезд полностью — от Кали до Манилы.

На свое предложение он получил в ответ легкую, снисходительную ухмылку.

— Проезд на пароходе оплачивается заранее. Боюсь, я не смогу нарушить правил пароходной компании.

— Ваш радист уже работает?

— Он с минуты на минуту должен появиться у меня.

— Может быть, вы попросите его дать мне телеграфный бланк? Я хочу послать радиограмму. — Годард снял часы и положил их на письменный стол. — А это можете положить в сейф как залог за телеграфные расходы, — сухо сказал он. — Часы фирмы «Ролекс», они стоят приблизительно шестьсот долларов. И если вы назовете мне имена ваших агентов в Лос-Анджелесе, то я поручу моим адвокатам уже сегодня перевести сумму за мой проезд и другие расходы, а также залоговую сумму и деньги за мой обратный проезд в Штаты, если власти Манилы будут на этом настаивать.

— Да… да, конечно… — Стин немного помедлил, потом протянул часы обратно. — Думаю, все будет в порядке. — Он вышел в рубку, коротко поговорил с кем-то по телефону, и минутой позже появился радист, молодой латиноамериканец с узким непроницаемым лицом.

— Спаркс, это — мистер Годард. Он хотел бы послать радиограмму. Гарри поднялся:

— Рад с вами познакомиться.

Спаркс кивнул, видимо решив, что никаких других форм вежливости от него не требуется. Годарду показалось, что в темных глазах радиста сверкнули искорки ненависти, после чего они снова стали какими-то безликими. Как говорится, янки, убирайтесь домой! Возможно, он был родом с Кубы или из Панамы, или вообще откуда-то южнее Сан-Диего.

— Вы можете связаться со Штатами?

— Да.

Стин добавил, что они имеют на судне коротковолновый передатчик.

Сларкс протянул Годарду несколько бланков и вышел в рубку, чтобы подождать там.

Капитан порылся в своих бумагах, нашел адрес агента в Сан-Педро и сказал, что проезд из Кали до Манилы стоит пятьсот тридцать долларов.

— В таком случае, двух тысяч должно хватить на все, — высказал предположение Гарри. — А если будет перерасход, то вы его получите в Маниле.

Он заполнил телеграфный бланк, адресовав его своим адвокатам в Беверли-Хиллз:

«Шошон» затонул подобран «Леандром» следующим Манилу тчк просьба перевести сегодня две тысячи долларов в Сан-Педро агентам пароходства Барвику и Клейну за проезд Манилу и путевые издержки а также обратный проезд Соединенные Штаты тчк агент должен подробно известить капитана «Леандра» положении дел тчк

Годард».

Спаркс пересчитал слова и сказал, что радиограмма стоит одиннадцать долларов и тринадцать центов.

— Наличными, — добавил он.

— , О, это я уже знаю, — спокойно ответил Годард. — Не надо постоянно напоминать мне об этом.

Стин объяснил радисту, что пароходство оплатит расходы, и молодой человек исчез.

— Я дам указание стюарду, — сказал капитан. — Он возьмет над вами опеку.

— Может, лучше сначала дождаться подтверждения? — предложил Гарри.

Стин ответил, что это не обязательно. Видимо, часы фирмы «Ролекс» произвели на него впечатление.

Годард ушел. Он стыдился своего гнева и чувствовал неловкость от всей этой беседы. Ему бы даже доставило радость поработать на палубе матросом и было бы все равно, где спать. А он-то считал себя неуязвимым, даже если на него нападут все Станы со всего мира!

По дороге ему повстречался Линд. Судя по всему, он никогда не носил фуражку и знаки отличия.

— Подождите меня где-нибудь здесь, — с улыбкой сказал он. — У меня есть пара вещиц, которые вам, возможно, пригодятся.

— Хорошо, большое спасибо, — ответил Годард и прислонился к поручням. Если бы капитаном был Линд, подумал он, этот корабль выглядел бы иначе.

Глава 4

— Хотите, чтобы я вырезал вам аппендицит? — спросил Линд. — Или сделал оттяжку спинного мозга? Вырвал воспаленный зуб? Излечил от венерической болезни? Все эти занятия доставляют мне удовольствие. И приносят успех.

Годард ухмыльнулся и показал на череп, который служил опорой нескольким книгам, лежавшим на столе.

— Я бы так не сказал, если предположить, что этот раньше был вашим пациентом.

— Эту штуку я купил на Ямайке, — отозвался Линд. — Хотите выпить?

— Конечно! Особенно если мне приходится выбирать между выпивкой и операцией.

Линд выдвинул ящик, достал оттуда бутылку с виски и два стаканчика.

— Когда в Новом завете речь идет о вине, то под ним подразумевается всегда лишь чистый, еще незабродивший виноградный сок. Греки сделали не правильный перевод.

— Да, об этом я уже слышал однажды, — со смехом ответил Годард и оглядел каюту. На первый взгляд можно было подумать, что по ней прошел смерч, но потом становилось ясно, что в этом была виновата лишь мужская небрежность. Каюта была больше похожа на комнату для приема больных и одновременно на библиотеку после небольшого землетрясения. Книги стояли и лежали самые разнообразные — на испанском, английском и французском языках. Трактаты по медицине, справочники по оказанию первой помощи, а рядом Фолкнер, Гете, Шекспир и, конечно, Сартр.

Линд протянул стакан Годарду, и они чокнулись.

— Ваше здоровье, — сказал Гарри. — Вы изучали медицину?

— Два года. А вы раньше были моряком?

— Сделал несколько рейсов в юношеские годы. А как вы об этом догадались?

— Вы же меня спросили, не офицер ли я? Помните? — Линд вытащил выдвижной ящик. — Вот эти брюки должны быть вам впору. Какой у вас рост?

— Сто девяносто один.

— В таком случае, подойдут. — Линд протянул ему две пары легких фланелевых брюк. — И вот еще спортивная рубашка, которую можно не гладить. — Потом приложил к этому носки, пояс, белье, полотенца и носовые платки. А также электробритву.

— Тысяча благодарностей, — сказал Годард, — Знаете, у меня слабый желудок. Никогда не могу обедать вместе с людьми, которые не меняют своей одежды. — Линд выпил рюмку. — Да, жаль, что у вас нет никакой болезни. Вытаскиваешь человека посреди океана, а он, оказывается, здоров как бык.

Каюта «В» на штирборте имела две койки, стол, шкаф и маленький коврик. В ней был даже душ. Обедали в половине второго, ужинали в шесть. Так объяснил Барсет. Бара, добавил он, нет, но Годард может купить себе все, что имеется на складе. Гарри пробежал глазами список и заказал пять бутылок джина, бутылку вермута, три блока сигарет.

— И попросите, пожалуйста, каютного стюарда, чтобы принес мне вазочку со льдом.

После этого он принял душ, надел брюки, подаренные ему Линдом, и спрятал остальные вещи в шкаф.

Стюард, обслуживающий каюты, вошел, даже не постучав в дверь. Это был молодой парень с зелеными глазами и одутловатым лицом. Крупные руки хорошо сочетались с широкими плечами.

— Куда вам это поставить? — спросил он.

— На стол, — ответил Годард. — Как вас зовут?

— Рафферти.

— А откуда вы родом, Рафферти?

— Из Окленда. Или из Питтсбурга. — Он поставил поднос на стол и немного вызывающе спросил:

— А почему вас это интересует?

— Я и сам не знаю, — отозвался Гарри. — Кстати, вам никто не говорил в Окленде или Питтсбурге, что, прежде чем войти, нужно постучать в дверь?

— Попытаюсь не забыть об этом в следующий раз, мистер Годард. Попытаюсь…

— Я бы очень рекомендовал вам не забывать об этом, Рафферти, — дружеским тоном заметил Гарри. — Иначе рано или поздно какой-нибудь сукин сын даст вам пинка…

Он заметил, как в глазах Рафферти вспыхнуло удивление. Такая реакция, похоже, была для этого парня внове. Он ушел.

Годард приготовил себе целый бокал коктейля и второй раз за это утро остался собой недоволен. Но, возможно, это была лишь естественная реакция на внешние явления, которая какое-то время спала в нем. Гарри выпил коктейль и вышел из каюты. Если он правильно понял, столовая находится рядом с каютой Барсета, а перед ней должен быть салон. Годард прошел по коридору, который выходил на палубу, и вскоре добрался до широкой двойной двери, ведущей в салон.

Заглянув туда, он увидел длинную софу и несколько кресел. Были тут и прикрепленные столы, а также несколько книжных полок. Какая-то блондинка стояла спиной к нему и смотрела в иллюминатор. На ней было цветастое платье без рукавов. На ногах — золоченые сандалии. И руки, и ноги покрытые темным загаром.

— Миссис Брук? — спросил он. Женщина обернулась. Он увидел маленькое лицо с высокими скулами и слегка раскосыми синими глазами. Да, люди были правы: она хорошенькая. Но еще большее впечатление на него произвела ее манера держаться. Она улыбнулась, но глаза ее остались холодными и безучастными.

— Да. Как вы себя чувствуете, мистер Годард?

— Меня еще ни разу не спасали, — ответил он. — Поэтому я и сам не знаю, как я себя чувствую. Ведь это вы меня спасли?

— Ну, не в буквальном смысле. И потом, это вышло совершенно случайно…

— У меня есть свидетели, миссис Брук. Так что вам уже не отвертеться. Вам остается только надеяться на милость суда. Вы пьете? — Он показал на стакан.

— Немного. Да и то только с постановщиками фильмов, выловленными из океана.

— В таком случае, по моим понятиям, вы не алкоголичка. Если сделаете исключение для бывшего постановщика фильмов, то я отважусь пригласить вас на рюмку коктейля.

— Большое спасибо, — сказала она. Он вернулся в каюту, взял бутылку и второй стакан.

Они сели за один из столиков, предназначенных для игры в бридж.

— Пока я знаю о вас очень немногое, — произнес Годард. — Только то, что вы блондинка, очень миленькая и, видимо, скандинавского происхождения. Кроме того, вы страдаете бессонницей, ненавидите самолеты и у вас красивые глаза. Что вы скажете по этому поводу?

— Мне это очень льстит, но не все, что вы сказали, правда. К самолетам я не испытываю ненависти.

— Не беда, миссис Брук. Вы можете любить самолеты или ненавидеть их. Самое главное — не сомневаться в божественности автомобиля.

Она улыбнулась:

— Я больше люблю корабли, чем самолеты. К тому же, работаю в пароходстве. Мой отец был капитаном.

— Американского корабля?

— Нет, датского.

Корабль ее отца, рассказала она, был торпедирован во время войны, и ее мать вторично вышла замуж, когда ей было всего двенадцать лет. Ее отчим жил в Европе и на Кубе, был бизнесменом, а сейчас снова обосновался в Штатах. Сама она ходила в школу в Бёркли, потом получила образование экономиста и работала в Сан-Франциско, в пароходстве «Копенгаген пасифик лайн», то есть там же, где работал ее отец.

— Датчане всегда держатся друг за друга, — продолжала она. — Когда умер мой муж, я поинтересовалась в пароходстве, нет ли у них работы для меня в Южной Америке. И поскольку бегло говорю по-испански, мне предложили место в Лиме. Там я проработала год, а теперь меня перевели в Манилу. Так как мое пароходство не обслуживает рейсы на Филиппины, то мне пришлось купить билет на пароход другой компании.

Такая безыскусная и простая биография в какой-то мере даже может послужить защитой, подумал Годард. Но тем не менее она не объясняла, почему столь милая вдовушка в одиночестве пересекает Тихий океан на таком корыте.

В салон заглянул какой-то человек. Если верить описаниям Барсета, тот самый пассажир с польской фамилией. Он действительно выглядел болезненным и даже в белом льняном костюме и пурпурно-красной рубашке очень походил на гробовщика. Раньше он, видимо, был сухим и жилистым мужчиной, но теперь от него остались кожа да кости, одежда болталась на нем, как на вешалке. Его изможденное лицо и лысый череп были белыми как мел, словно он уже несколько лет не видел солнца.

— Доброе утро, мистер Красицки, — произнесла Карин. — Я очень рада, что сегодня вы на ногах. — Она познакомила мужчин, и они пожали друг другу руки.

— Вы были… как это сказать… вам очень повезло, так? — спросил Красицки с сильным акцентом. — И вы должны меня извинять. Я плохо говорить по-английски.

— Вы поляк? — поинтересовался Годард.

— Да, но уже много лет живу в Бразилии. Вероятно, это один из тех, кто остался после Второй мировой войны без родины, подумал Гарри. Красицки быстро ушел, а вслед за этим в дверях появилась Мадлен Леннокс, — Как я вижу, вы уже наслаждаетесь своей знаменитостью, — заметила она лукаво.

Годард сразу понял, что за нарочитой и броской моложавостью скрывается довольно умный человек. Это, как правило, объясняется тем, что пятидесятилетние часто вынуждены конкурировать с тридцатилетними. Но здесь? О каких конкурентах может идти речь на этом корабле?

Мадлен действительно выглядела очень моложаво, особенно по части фигуры. Впрочем, железная диета и регулярные занятия спортом любую талию сделают стройной. Лицо ее было миловидным, но имело более резкие черты, чем, скажем, у актрисы в том же возрасте. Глаза красивые и даже умные, но только в те моменты, когда она не собиралась очаровывать мужчин.

«Тин-Хан» она тоже видела, и этот фильм ей очень понравился.

— Не правда ли, такой эпический размах? — повернулась она к Карин. И добавила:

— А если окажется, что мистер Годард был моряком и вдобавок знал ее покойного мужа, то это будет вообще фантастично. Он служил лейтенантом на одном крейсере, который участвовал как раз в том , бою, который был показан в фильме.

Годард ответил, что, к сожалению, ему не довелось знать лейтенанта по имени Леннокс.

Мадлен жонглировала именами людей, которых знала в Южной Калифорнии, Сан-Диего и Беверли Хиллз, но Годарду эти имена ничего не говорили. При этом, словно нечаянно, она коснулась своей ногой его ноги. Гарри даже не обратил на это внимания. Должно быть, у нее это вышло нечаянно — ни одна дама не будет вести себя так вызывающе.

Разумеется, она рассказала ему также, почему оказалась на борту «Леандра». Взяла билет на другой пароход, но потом заболела и должна была в Лиме лечь в больницу. Ее коленка снова коснулась ноги Годарда и осталась прижатой к ней. А сама миссис Леннокс перешла тем временем на другую тему, заговорив о погоде. Напоследок она сделала даже несколько недвусмысленных намеков. И это при том, что они знали друг друга всего десять минут.

Не может быть, чтобы это было ей так необходимо, подумал Годард. Возможно, она просто боялась более молодой женщины и пыталась, как говорят американцы, «застолбить участок». Он даже не знал, пожалеть ли ее, посмеяться ли над ней, или просто не обращать на нее внимания. Гарри уже несколько месяцев не имел общения с женщинами и иногда даже подумывал, а не развивается ли у него импотенция.

Прозвучал гонг, призывающий к обеду. Годард извинился и отнес бутылку обратно в свою каюту. Остаток коктейля он выпил, думая при этом о Мадлен Леннокс.

Войдя в столовую, он увидел два стола — каждый на восемь персон. Капитан Стин сидел» во главе одного из них. Справа от него — Карин, слева — Мадлен Леннокс. Другой стол был полностью свободен.

Годард вопросительно посмотрел на стюарда.

— Ваше место — здесь, — сказал тот, указывая на стул рядом с Мадлен Леннокс.

Годард сел и подумал, как же теперь будут играть ноги этой пятидесятилетней вдовушки? Потом появился мистер Красицки. Казалось, он тоже не знал, где ему сесть, и стюард показал ему на стул рядом с Карин. Обе женщины улыбнулись ему, а капитан даже сказал:

— Мы рады видеть вас в полном здравии, мистер Красицки.

Поляк кивнул, попытался выдавить улыбку, но ничего не ответил. Гарри заметил еще два свободных прибора. Один из них, вероятно, был предназначен для Линда. Стюард не торопился наливать суп, и капитан, казалось, тоже чего-то ожидал. Наконец, стюард доложил:

— Мистер Эгертон просил передать, что он не хочет есть, и мистер Линд тоже не придет.

Капитан кивнул, наклонил голову и начал читать молитву. Когда он кончил, Красицки спросил:

— Мистер Эггер… Эдгер… или как там зовут того, другого пассажира?

— Да, ведь вы с ним еще не знакомы? — спросила миссис Леннокс. — Его зовут Эгертон. Он вам наверняка понравится. Это очень милый человек. Англичанин. Полковник в отставке.

— Говорите, англичанин? — переспросил Красицки с каким-то напряженным выражением.

— Да, — ответила Мадлен. — Но жил в Аргентине.

Стюард начал разливать суп, а Красицки продолжал упорно смотреть на миссис Леннокс.

— И долго он там жил? Годард заметил, что Карин задумчиво смотрит на поляка, а Мадлен ответила ему, что этого она не знает.

— Вы должны меня извинить, — пробормотал Красицки, — я плохо говорить по-английски. — Уголки рта его задрожали, и он начал торопливо есть суп.

Обе женщины очень хотели узнать, что же такое приключилось с яхтой Годарда. Тот извинился перед капитаном, который уже знал всю историю, и довольно подробно рассказал обо всем, надеясь, что ему не придется это излагать в третий раз в присутствии Эгертона.

— Поскольку напряжение последних дней все еще оставалось, после обеда Гарри решил поспать. Когда же проснулся, было уже почти пять. Он почувствовал себя разбитым, усталым, поэтому принял душ и вышел на палубу, чтобы согнать с себя плохое настроение.

Сделав несколько кругов по средней палубе, он поднялся на верхнюю. На мостике стоял Линд, и Годард в знак приветствия поднял руку. Будучи пассажиром, он имел право подняться на мостик только в том случае, если его туда пригласят. Мимо него прошел радист, лишь безучастно глянув на него. В следующий момент из рубки вышел капитан. Радист протянул ему формуляр, и Стин окликнул Годарда, сказав ему, что все в порядке.

— Чудесно! — отозвался тот. — Быстро же вам удалось связаться.

— Это пришло подтверждение наших агентов из Сан-Педро, что они получили деньги, — объяснил Стин.

— Станция в Буэнос-Айресе имеет для нас сообщение, — сказал радист, — но я никак не могу на них выйти.

— Возвращайтесь к себе, Спаркс, — ответил капитан, а когда радист ушел, удивленно повторил:

— Буэнос-Айрес? Кому мы там могли понадобиться? Или, может, речь идет о радиограмме для кого-нибудь из пассажиров?

— Одна из моих подруг желает мне всяческих благ и здоровья ко дню моего рождения, — со смехом пояснил Линд и подмигнул Годарду. — Они есть у меня во всех частях света.

Гарри вернулся к себе в каюту и приготовил новую порцию коктейля. Потом лег на койку и уставился в потолок. Что он будет делать по приезде в Манилу? Нельзя ни на минуту забывать, что ты всего лишь обезьяна. Так должен думать о себе каждый разумный человек. Все свое время тратишь на какую-то мышиную возню, а потом останавливаешься, с трудом переводя дыхание, оглядываешься назад и спрашиваешь себя: а к чему все это?

Гонг к ужину отвлек его от мрачных мыслей. Когда он вошел в столовую, Карин и Мадлен Леннокс уже были там и разговаривали с капитаном. Гарри вспомнил, что, кажется, он обещал угостить Мадлен мартини.

Как вскоре выяснилось, она этого не забыла. Одетая чересчур элегантно, Мадлен крикнула ему, как только он появился:

— Мистер Годард, ваши обещания ничего не стоят!

— Прошу прощения, — ответил он с ухмылкой, — дело в том, что я незаметно задремал. — Он повернулся к Карин:

— Миссис Брук, если я типичен для людей, которых вы спасаете, то посоветовал бы вам подыскать другое поле деятельности. Она рассмеялась.

— Думаю, вы еще не знакомы с мистером Эгертоном, — сказала она, и Годард обернулся.

Эгертон вошел следом за ним. С аккуратно зачесанными волосами, ухоженными усиками и черной повязкой на глазу он производил довольно внушительное впечатление.

— Добро пожаловать на борт нашего корабля, мистер Годард, — произнес Эгертон и бросил при этом восхищенный взгляд на обеих женщин. — Наконец-то у нас будет четвертый компаньон для игры в бридж. Очень мило с вашей стороны, мистер Годард, что ради этого вы потратили столько усилий.

Вошел Линд, и все уселись за стол. Эгертон сел слева от Годарда и справа от Линда. Они сидели со стороны переборки, так что дверь была напротив них. Когда капитан хотел начать молитву, в ней появился Красицки. Внезапно он остановился и внимательно посмотрел на Эгертона. Годард с удивлением взглянул на поляка, но в следующее мгновение тот уже подошел к столу. С ним мило заговорила Карин:

— Мне кажется, что, за исключением мистера Эгертона, вы уже со всеми познакомились, мистер Красицки. Я очень рада, что вы чувствуете себя лучше.

Красицки что-то пробормотал в ответ и пожал Эгертону руку. Все снова сели. Поляк занял место напротив Гарри. Капитан прочел молитву, и стюард принял заказы.

— Я слышал, что вы работаете в кинопромышленности, — повернулся Эгертон к Годарду.

— Раньше работал, — ответил тот.

— Сейчас он собирает материал для своего нового фильма «В ореховой скорлупе через Тихий океан», — вставил Линд.

Все рассмеялись, а капитан спросил:

— Ваше судно было застраховано?

— Нет. Я полагал, что если мое судно затонет, то и мне не придется добраться до берега. Но миссис Брук перечеркнула все мои расчеты.

— Женщины никогда не считаются с нашими расчетами, — поддержал его Эгертон.

— Что верно, то верно, — подтвердил Линд. — Они часто приносят нам неприятности, и сознательно, и бессознательно.

— Карин, — произнесла миссис Леннокс, — мы хоть и в численном меньшинстве, но тем не менее я считаю, нам пора переходить в атаку.

— Может, хоть мистер Красицки встанет на нашу сторону? — заметила Карин. Она с улыбкой посмотрела на поляка, но тот, казалось, даже не слышал, о чем говорят за столом. Он по-прежнему упорно не спускал глаз с Эгертона.

— Вы были… — казалось, он подыскивал слова… — вы были в Аргентине? Много лет?

— Да, лет двадцать, — ответил Эгертон.

— Двадцать? — Красицки нахмурил брови и посмотрел на Линда.

— Да, двадцать, — подтвердил ему тот на немецком языке и пояснил окружающим: мистер Красицки говорит на многих языках — по-польски, по-русски, по-немецки, по-португальски, но из всех этих языков я, к сожалению, знаю только немецкий.

— Двадцать, так-так, — пробормотал Красицки, все еще не сводя глаз с англичанина. — И теперь вы имели стать неактивным, так кажется? — Он опять повернулся к Линду и что-то быстро сказал по-немецки.

Линд кивнул и повернулся к Эгертону:

— Он говорит, что вы, должно быть, рано оставили службу.

Спокойный Эгертон, казалось, был удивлен настойчивостью поляка. Тем не менее улыбнулся.

— Вы сделали правильные выводы, мистер Красицки. Но все дело в том, что я был ранен. Не повезло в Нормандии…

Линд перевел его слова на немецкий. Стюард принес ужин, но никто не начинал есть. Красицки и Линд снова заговорили по-немецки, а потом Линд покачал головой. У Годарда сложилось впечатление, что Линд не хотел переводить. Тогда Красицки снова попытался выразить свою мысль на плохом английском языке:

— Это… ваш глаз?

Обе женщины, неприятно удивленные, нагнулись над своими тарелками. Но Годард продолжал заинтересованно наблюдать за сценой. За всем этим скрывалась не только бестактность, а нечто большее.

— А, понимаю, — отозвался Эгертон. — Ко всему прочему, и мой глаз.

Карин попыталась перевести разговор на другую тему:

— Вы играете в бридж, мистер Годард?

— Немного. В так называемый домашний бридж, — ответил тот. — И то после тщательной проверки, нет ли у соперника .оружия.

После этого разговор перешел на другие темы, но Годард продолжал наблюдать за Красицки. Справа от него что-то болтала миссис Леннокс. Поляк, казалось, ушел в себя. Он нагнулся над тарелкой и лишь иногда бросал украдкой взгляды на Эгертона. Потом снова заговорил по-немецки с Линдом. Оба рассмеялись. Немного позднее Красицки обратился к Эгертону на немецком языке. Ко всеобщему удивлению, тот тоже ответил ему по-немецки. Поляк нахмурился. Глаза его блеснули с упреком.

— О, вы говорите по-немецки! А я думал, вы — англичанин.

— Разумеется, я знаю немецкий, — откликнулся Эгертон. — Ведь я два года учился в Гейдельберге.

— Но вы этого не говорили.

Эгертон пожал плечами. Его, видимо, раздражала назойливость поляка, но внешне он оставался спокойным и казался выше всего происходящего.

— Понимаете, друг мой, не буду же я провозглашать во всеуслышание все, что знаю и чего не знаю. Ведь большинствуприсутствующих это совсем не интересно.

Красицки ничего не ответил, но Годард заметил, что подбородок его задрожал, потом, буквально с пеной у рта, он быстро заговорил на каком-то языке, которого Гарри не понял. А в следующий момент поляк поднял руку с револьвером и с расстояния примерно шести-семи футов выстрелил Эгертону в грудь.

Обе женщины пронзительно вскрикнули, а Эгертон силой удара был отброшен на спинку стула. Годард стукнулся о плечо миссис Леннокс, которая быстро юркнула под стол. Капитан потянул Карин за собой тоже под укрытие стола. Линд вскочил и обежал стол, направляясь к поляку, который вновь что-то прокричал и снова выстрелил. Эгертон дернулся и медленно сполз на пол.

Линд подлетел к поляку и схватил его за руку. Красицки попытался снова нажать на курок. С другой стороны к нему уже подбегали капитан и Годард. Третья пуля попала в лампу, которая разлетелась вдребезги, а четвертая угодила в широкое зеркало, висевшее на переборке.

Наконец Линд вырвал у поляка револьвер и ударил его снизу по подбородку. Тот упал на спину и затих на полу. На мгновение воцарилась полная тишина, которую прервал шум от осколков стекла, упавших на пол. Вбежал стюард, обслуживающий столовую, за ним — Барсет. Последний остановился в дверях и простонал:

— О Боже! Этого только не хватало! Годард повернулся и посмотрел на Эгертона. У того в уголке рта показалась капелька крови. Он прижал правую руку к груди, и белая рубашка сразу же окрасилась в красный цвет. Левой рукой попытался ухватиться за стул, но рухнул на пол, потянув за собой скатерть, которая упала на него вместе с посудой и серебряными приборами.

Глава 5

Линд поставил револьвер на предохранитель и бросил его капитану. Затем в два прыжка очутился возле Эгертона и крикнул Барсету:

— Свяжите поляка и сядьте на него! Но сначала позовите кого-нибудь на помощь. Он сошел с ума!

— Я вызову боцмана, — сказал Стин. Годард подбежал к Линду, чтобы помочь ему. Совместными усилиями вытянули Эгертона из-под стола. Карин и миссис Леннокс с плачем убежали. Линд и Годард отнесли Эгертона в его каюту и положили на койку.

— Мой санитарный ящичек стоит на кровати в моей каюте. И принесите стерилизатор, — попросил Линд.

Гарри стремглав кинулся на верхнюю палубу. Из офицерской столовой вышли несколько человек и спросили, что случилось.

— Красицки стрелял в Эгертона, — сообщил он.

Стерилизатор был прикреплен к столу. Годард отвернул его, схватил ящичек и вернулся в каюту Эгертона.

Линд склонился над раненым, держа в руке окровавленное полотенце.

— Поставьте все это куда-нибудь, — проговорил он. — Сейчас ему это поможет не больше, чем пара таблеток аспирина.

Годард посмотрел на Эгертона и кивнул. Тот был без сознания и истекал кровью. Линд уже успел разрезать ему рубашку, и кровь бежала по груди, обросшей волосами, стекала по ребрам и исчезала в складках одежды и постельного белья. Подушка рядом с его ртом тоже пропиталась кровью. Глаза Эгертона были закрыты, дыхание было тяжелым. Воздух вырывался какими-то толчками. Годард обратил внимание, что кровь не пенилась. Обе пули, по всей вероятности, прошли через легкие, а в таких случаях кровь обычно пенится. Он хотел обратить на это внимание Линда, но тут в каюту вошел капитан Стин. Он сказал, что Спаркс пытается связаться с каким-нибудь кораблем поблизости, на борту которого есть врач. Но Линд в ответ лишь покачал головой.

— Ничего уже не поможет, — сказал он. — Эгертон протянет всего несколько минут.

— Для артериальной крови она довольно темная, — заметил Годард и сам подивился глупости своего высказывания. Какая разница, какого цвета кровь? Если много ее потеряешь, все равно придет конец.

— Возможно, легочная кровь смешалась с венозной, — бросил Линд в ответ.

Дыхание Эгертона перешло в хрип. Это продолжалось около минуты, а потом внезапно прекратилось. Линд снова схватил запястье раненого. Судя по всему, пульс больше не бился. Он положил руку вдоль туловища и осторожно приоткрыл Эгертону глаз, чтобы посмотреть на зрачок. Потом снова закрыл его и вздохнул.

— Ну, вот и все.

Капитан Стин опустил голову. Казалось, он читал молитву, но через какое-то время выпрямился и сообщил:

— Я попрошу стюарда принести парусину. Линд начал смывать кровь со своих рук, а Годард повернулся, собираясь уйти. Внезапно он почувствовал, что на что-то наступил, и посмотрел вниз. Судя по всему, это было крошечное шило. Он пнул его ногой к переборке и вышел из каюты.

Проходя мимо столовой, Гарри снова услышал истерический крик Красицки. В тот же момент мимо него промчался Линд, на ходу вытирая руки.

В столовой находились капитан с Барсе-том и еще двое мужчин.

Руки и ноги Красицки уже были связаны, но он все еще пытался выскользнуть из тисков обоих мужчин, продолжая с пеной у рта что-то кричать на неизвестном языке.

— Отпустите его, — велел Линд. — Дайте мне с ним поговорить.

Мужчины отпустили поляка и отступили назад.

Линд спокойно заговорил с Красицки:

— Мы ничего вам не сделаем. Не беспокойтесь.

Но тот продолжал что-то лепетать на своем непонятном языке. Тогда первый офицер послал Барсета узнать, не говорит ли кто из команды по-польски. Но Барсет остался стоять на месте и ответил, что сам уже пытался выяснить этот вопрос, и оказалось, что этого языка никто здесь не знает.

Линд вышел и вернулся со своим ящичком.

— Во всяком случае, мы должны его успокоить, — заявил он и достал шприц.

Когда Красицки это увидел, то понадобились усилия уже трех мужчин, чтобы удержать этого тощего человечка» пока Линд делал ему инъекцию. У Годарда весь желудок словно перевернулся при виде этого зрелища.

Через несколько минут поляк как-то обмяк. Линд послал Человека за носилками, а Годард прошел в салон посмотреть, нет ли там Карин или миссис Леннокс. В салоне никого не было, но в одном из иллюминаторов он увидел, как по палубе прошла Мадлен, и вышел к ней. Она стояла, прислонившись к поручням. Они смущенно посмотрели друг на друга, после чего он сказал ей, что Эгертон умер.

— Какой ужас, — прошептала миссис Леннокс. У меня, видимо, на всю жизнь останется этот кошмар перед глазами.

Подошла Карин, и Гарри сообщил ей то же самое.

— А что будет с Красицки? — поинтересовалась она.

— Передадут властям в Маниле, а потом будет приблизительно так же, как в произведении Кафки. В открытом море от руки поляка, имеющего бразильское подданство, погибает англичанин, но поляк, судя по всему, невменяемый, не может быть предан суду и судим за убийство. Все это происходит на корабле, который идет под панамским флагом, но, судя по всему, никогда не видел этой страны. Конечно, Красицки изолируют, но какой от этого будет толк — неизвестно.

— А мистер Эгертон? — спросила Мадлен Леннокс. — Он будет погребен прямо в море?

— Этого я не знаю, — ответил Годард. — Все, наверное, будет зависеть от желания его родственников. Если труп обложат льдом, то его, наверное, можно будет сохранить до Манилы. Конечно, если «Леандр» имеет такие возможности.

Карин Брук передернула плечами:

— Как все это ужасно и бессмысленно! И все из-за того, что мистер Эгертон был похож на какого-то другого человека.

— Видимо, на какого-то немца, — заметил Гарри. — Возможно, во время войны они встретились в концентрационном лагере. Но почему вы все время говорите «мистер Эгертон»? Ведь он был полковником.

— Он просил не называть его так, — объяснила Карин. — Сказал, что это звучит сухо и помпезно. — Она смахнула слезу. — А он был таким милым человеком! — С мрачным видом Карин уставилась на закат.

Этот человек прошел всю войну, думал Годард, смерть грозила ему на Каждом шагу, но ему удалось ее избежать. А теперь вот наткнулся на хилого и тщедушного сумасшедшего, и тот принес ему смерть.

Линд появился из-за угла палубной надстройки и поманил его рукой.

— Я хотел бы вам кое-что показать, — сказал он.

Годард последовал за ним в каюту Эгертона. Перед дверью стояли боцман и еще один человек. Капитан был в каюте. Труп Эгертона все еще лежал на койке, но теперь был прикрыт.

— Взгляните, — сказал Линд и стянул покрывало с лица убитого. Черная повязка, закрывающая глаз, сползла или была снята и лежала рядом со щекой.

Годард удивленно вскрикнул:

— Черт возьми!

Оба глаза Эгертона были закрыты, но левый, тот, что раньше прикрывала черная повязка, имел такие же округлые очертания, как и правый.

— Когда мы его хотели положить на носилки, повязка соскользнула, — объяснил Линд и большим пальцем осторожно приоткрыл веко Эгертона. Потом также осторожно закрыл его. — Совершенно нормальный глаз. Повязка была только ширмой.

— Но зачем это было нужно? — спросил Годард. — Может, его глаз не воспринимал свет?

— Фотофобия? Но ведь кори у него не было, и к тому же глаз не воспален. Между тем на фотографии на паспорте он тоже с повязкой.

Капитан Стин протянул Годарду паспорт. С фотографии на Годарда смотрело узкое лицо с повязкой на одном глазу.

— К сожалению, мы должны были проинформировать вас об этом, мистер Годард, так как в Маниле вы тоже будете вынуждены выступить свидетелем.

— Да, конечно, — ответил тот. — Но все это мне непонятно. — Он посмотрел на Линда. — Может, у вас есть какие-то предложения?

Первый помощник покачал головой:

— Нет. Возможно, конечно, что у него был нервный тик, но ничто не говорило и за это.

— Что ж, тоже какое-то объяснение. А как насчет похорон? Вы нашли в паспорте какие-нибудь данные о том, кто должен быть извещен о несчастье?

— Одно имя нашли, — сказал капитан. — Но эта женщина, по всей вероятности, не родственница. Некто сеньора Консуэла Сантос из Буэнос-Айреса. Ей уже сообщили о случившемся.

Годард кивнул, и Линд снова набросил покрывало на лицо мертвого.

— Вы свободны, — крикнул он людям, стоявшим за дверью.

Гарри вернулся к себе в каюту, налил мартини и прошел с ним в салон. Уже темнело. Вошел Барсет, зажег свет и закрыл занавески на иллюминаторах, так как они находились непосредственно под капитанским мостиком.

— О Боже ты мой! — простонал стюард. — Я практически весь, с ног до головы, покрыт гусиной кожей.

— Куда поместили Красицки? — поинтересовался Годард.

В лазарет, туда, где раньше были вы. На дверь навесили еще один замок. Первый помощник здорово накачал его снотворным, но он продолжает подавать голос, так что на нижней палубе сегодня вряд ли кто заснет.

— Будем надеяться, что он все-таки угомонится, ведь силенок у этого человека маловато. Если будет продолжать бушевать, то сам себя погубит.

— Может, оно было бы и к лучшему… О Боже, находиться на одном корабле с мертвецом и сумасшедшим! — Барсет закурил сигарету. — Скажите, в Голливуде действительно все так, как об этом говорят? Ну, что там деньги можно найти прямо на улице?

— О, вы хотите стать актером?

— Ну что вы! Я не такого высокого мнения о себе. Но иногда у меня появляется мысль, что было бы совсем не дурно иметь там нечто вроде ресторана. Вот это по моей части, ибо, что касается продуктов питания, я в них знаток. А как там с профсоюзами?

— Все идет через профсоюзы, — ответил Годард.

— Хм, об этом я бы с удовольствием поговорил с вами еще раз. Может быть, вы мне дадите какие-нибудь рекомендации?

Когда Барсет ушел, Годард задумался об Эгертоне. Эта повязка на глазу. Она оказалась бессмысленной. Из этого сразу напрашивался вывод, что он был не тем человеком, за которого себя выдавал. Видимо, выдумал какую-то легенду. Может какой-то авантюрист или мошенник? Но что ему светило на дешевом паровом судне? Авантюристы обычно проделывают свои дела на больших океанских лайнерах. Даже если бы он ограбил всех пассажиров, то вряд ли покрыл бы свои расходы.

В салон вошли Карин с Мадлен Леннокс, и Годард поделился с ними своими соображениями. Они не поверили, заявив, что это совсем не похоже на Эгертона.

— А где он сел на корабль? — спросил Годард.

— В Кали, как и все, — ответила Карин.

— И он ни разу не встречался с Красицки? Карин задумалась.

— Нет. Они появились на борту в разное время. Поляк, кажется, перед самым отплытием. А потом внезапно заболел. Мы подумали, что он страдает морской болезнью, но мистер Линд сказал, что у него поднялась температура. И тем не менее, мне кажется, однажды они все-таки видели друг друга. — Она рассказала об эпизоде, который произошел во время спасения Годарда. — И у меня сложилось впечатление, что Красицки узнал мистера Эгертона, а тот, судя по всему, никогда его не видел.

— Бредовые измышления параноика, — предположил Гарри. — Но, с другой стороны, тут может быть и что-то иное. Почему Красицки интересовался его глазом?

Вошел капитан Стин и успокоил дам, сказав, что поляк сидит под замком и им не о чем беспокоиться. Увидев стакан, стоящий перед Гарри, он очень огорчился.

— Я удивлен, мистер Годард, что вы больше не питаете уважения к смерти, — заметил капитан кислым тоном.

Эти люди, подумал тот, никогда не поймут, что ход их мыслей неверен. Они считают, что мертвый — это не только застывший кусок плоти, который больше никогда не увидит восхода солнца, не услышит пения птиц, не выпьет ни капли вина, но и почему-то уверены, что он ушел в более прекрасную, богатую жизнь, в вечный рай. Тем не менее им его жаль, и потому что ему не повезло, и потому что он больше не может наслаждаться теми страданиями, которые были уготованы ему на земле.

— Капитан, — сказал Годард, — все это зависит от того, как на это смотреть. А поскольку мы уже никогда не сможем ни о чем спросить Эгертона, то никогда и не узнаем, кто из нас прав.

Вошел Спаркс с телеграфным бланком в руке.

— Наконец удалось получить через Калифорнию, сэр, — сказал он. — Я связался с Аргентиной. Сообщение для полковника Эгертона.

— Для него оно немного запоздало, — заметил капитан.

— Да, сэр. И мне очень жаль, что я не получил его немного раньше. Было бы лучше, если бы аргентинская станция передала его через американцев.

Стин открыл конверт:

— Хм, подписано Консуэлой. Должно быть, той самой женщиной, которой мы недавно послали извещение о смерти.

— Возможно. Через несколько часов мы должны получить ответ. Я буду в радиорубке. — С этими словами радист ушел.

— Тут ничего важного нет, — хмуро пояснил капитан. — Но он, конечно, порадовался бы этой весточке. — И Стин зачитал ее вслух:

— «Полковнику Уолтеру Эгертону, пароход „Леандр“. Энрике присоединяется моим пожеланиям и желает удачного путешествия. С любовью Консуэла».

У Карин и Мадлен Леннокс на глазах выступили слезы. А Годард подумал, не слишком ли поздно, спустя шесть дней желать удачного путешествия. Правда, телеграмма могла застрять в пути.

Когда Годард на следующее утро, в начале девятого, появился в столовой, там никого не было. Обе дамы, сообщил стюард, попросили принести им кофе в каюты, а капитан уже позавтракал.

— Никого из них упрекнуть в этом не могу, — отозвался Гарри. — Кстати, стюард, как вас зовут?

— Карл Бергер.

— Так вот, Карл, я думаю, мне хватит чашки кофе и чашки компота.

В столовой команда уже в основном устранила повреждения. Остатки зеркала были убраны, повешена новая лампа. Дырочку в перегородке позади зеркала расширили и забили пробкой приблизительно того же цвета, что и переборка.

Закурив сигарету, Годард внезапно подумал: очень странно, что у Красицки было с собою оружие. Для этого ему нужно было иметь чемодан с тройным дном, чтобы пронести его через таможню. Правда, когда у человека не все дома, он может попытаться протащить целый арсенал.

Потом Гарри глянул на стул, на котором сидел Эгертон. Странно, ни одна из пуль даже не царапнула дерева. Может быть, они прошли через обивку? Он осмотрел стул с обратной стороны, но и там не нашел никаких следов.

— Все еще исследуете обстоятельства убийства, Шерлок Холме? — раздался голос позади него.

Годард обернулся. Линд с улыбкой смотрел на него, стоя в дверях и почти закрывая собою весь проем. Потом подошел ближе и сел с ним рядом.

— Просто у меня появились кое-какие мысли, — ответил Гарри. — Какого калибра было оружие?

— Девятого. Чешский автоматический револьвер. Но калибр сам по себе не очень-то и важен. Самое главное — куда попадет пуля. Вы уже позавтракали?

Годард кивнул.

— Я исследовал оба ранения. Одна пуля пробила ребро, другая — позвоночник. Выходных отверстий от них не нашел, этим и объясняется сильное кровотечение из входных отверстий.

— Все понятно, — кивнул Гарри, хотя в какой-то степени остался неудовлетворенным. Правда, и сам не знал, чем именно вызвано это чувство. Как бы то ни было, а Линд должен знать больше него. — От Консуэлы Сантос пришел ответ? — спросил он.

— Да. — Линд закурил сигарету. — Сегодня рано утром. У Эгертона нет ни одного родственника, кроме двоюродного брата, с которым он потерял связь уже несколько лет назад. Она считает, что он живет в Австралии, но точно не знает где. Может, вообще уже умер…

— Значит, погребение состоится прямо в открытом море? Линд кивнул:

— Больше мы ничего не можем сделать. А его багаж сдадим британскому консулу в Маниле. Погребение назначено на четыре. Вы присутствовали хотя бы на одном?

— Нет, — ответил Годард.

— Ничего особенного это зрелище не представляет. — В сардонических голубых глазах можно было заметить довольный огонек. — Можете появиться в любой одежде. Поскольку вы располагаете обширным гардеробом, я бы надел на вашем месте черный фрак с цилиндром и галстуком-бабочкой. Да, но надо пойти проведать Красицки. Может быть, сейчас мне удастся добиться от него чего-нибудь. Хотите пойти со мной?

— Пойдемте. А что вы, собственно, знаете о нем? Зачем он поплыл в Манилу?

— Когда я его лечил, мне часто доводилось с ним разговаривать. Но не знаю, остались ли у него родственники после войны. Сам он служил в польской армии и попал в 1939 году в плен. Красицки, как вы сами понимаете, еврей, так что ему пришлось испить всю чашу до дна. Где-то в этот период его к тому же кастрировали. Временами я заставал его в слезах, руками он держался за это место. Ужасно!

После войны он, как и многие другие военнопленные, скитался по разным странам и, наконец, осел в Бразилии. Там принял бразильское гражданство. По профессии Красицки ботаник и перед войной был ассистентом у профессора в Краковском университете. Он специалист по древесине тропических растений и поэтому работал в экспертной конторе по продаже леса. С этой целью ездил в Перу. Видимо, на Минданао и Лусон отправился с теми же функциями. Говорил, что любит джунгли, а людей боится.

— Ничего удивительного в этом нет, — заметил Годард.

Они спустились на нижнюю палубу. Утро выдалось очень жаркое, но вдалеке, со стороны бакборта, виднелась темная стена грозовых туч, сквозь которую порой пробивались разряды молний. Темная пелена дождя висела словно покрывало.

— Сегодня нам придется пережить еще и грозу, — заметил Линд.

Из-за двери, на которой был навешен замок, не доносилось ни звука. Офицер отпер замок и вошел внутрь. Красицки, уже не связанный, лежал на одной из нижних коек в помятых полотняных брюках. Глаза у него были открыты, но ничего не выражали. Линд заговорил с ним сперва по-английски, потом по-немецки, но ответа не получил. Лишь худая безволосая грудь ритмично поднималась при вдохе, и один раз Красицки смахнул с лица рукой несуществующую муху. В прошлом — преподаватель университета, теперь — живой труп. Кажется, Эгертон назвал его «развалиной», после чего был этой «развалиной» убит.

— Не хочет говорить, — сказал Годард.

Линд кивнул:

— Будем надеяться, что это состояние у него пройдет. Но сделать сейчас ничего нельзя. Надо только ждать.

Филиппинец принес пластиковую миску с фруктами, несколько бутербродов на картонной тарелочке и воду. С Красицки предусмотрительно сняли ремень и галстук, чтобы он не смог покончить с собой.

Потом все вышли, и Линд запер дверь.

— Странно, что Красицки такой бледный, — заметил Годард. — Ведь он так много находился на свежем воздухе.

— Гелиофобия, — объяснил Линд. — Он не выносит солнечных лучей. Его кожа на солнце буквально вся сморщилась бы. Поэтому он должен от него всегда защищаться. К тому же в джунглях практически нет солнечного света. На этот счет у Красицки была довольно примитивная шутка. Говорил, что он не тянется к солнцу, а, наоборот, убегает от него. Хотите пройти со мной? Сможете посмотреть, как это делается.

— Вы имеете в виду Эгертона?

— Да. Его как раз готовят для погребения. Они спустились еще ниже. Вдоль машинного отделения тянулся темный коридор, на противоположной стороне которого находились складские помещения, холодильник стюардов и холодильные установки. Одна из дверей была не закрыта. Линд сунул туда голову.

— Ну, как у вас тут дела? — Потом вошел вместе с Годардом.

Это была стальная камера, свет в которую проникал только через потолок.

На двух деревянных подставках лежала дверь, а на ней — труп Эгертона. Его как раз зашивали в парусину. Боцману помогал молодой широкоплечий матрос со светлой бородкой. Гарри вспомнил, что кто-то называл его Отто. Оба подняли глаза, но ничего не сказали. Труп был уже почти весь зашит в парусину, оставалась только голова. Седые волосы мертвого теперь находились в полном порядке, и худое лицо в свете яркой электрической лампочки казалось мраморным.

— К ногам прикрепляется груз, — объяснил Линд.

Вошел капитан Стин.

— На задней палубе, у бакборта? — уточнил первый помощник.

— Да. И мне было бы приятно, если бы все, кто захочет участвовать в этой процедуре, явились бы в гражданском платье. За исключением тех, кто находится в наряде, конечно.

Линд кивнул:

— Я доведу это до сведения людей. В команде у нас два британских подданных. Было бы неплохо, если бы они тоже отдали ему последний долг. А мистер Годард, я думаю, согласится представлять собой пассажиров.

— Конечно, — ответил тот.

После этого боцман натянул парусину на лицо Эгертона, и оба мужчины начали делать последние стежки на полотне.

Глава 6

По обе стороны горизонта роились желтые, как сера, тучи, но солнце все еще продолжало немилосердно палить. Воздух был неподвижен, как перед смерчем. Стояла удушающая жара, и Годард подумал, что было бы гораздо лучше назначить церемонию погребения на более поздний час, так как если разразится гроза, то мистера Эгертона нельзя будет похоронить со всеми полагающимися в таких случаях почестями.

Вскоре на палубе воздвигли нечто вроде козел, в полутора метрах от борта, и вся свободная от вахты команда собралась полукругом вокруг этого места. Почти все были в гражданском платье: брюках и белых рубашках, но эти рубашки уже промокли от пота. Линд надел белый тропический костюм, и Гарри впервые увидел его в форме. На заднем плане стояли несколько человек из машинного отделения в рабочей одежде. Годард, Линд, боцман и два англичанина из команды, единственные, кто был при галстуках, встали рядом с козлами.

Вдали уже грохотал гром, когда с верхней палубы спустились Карин и Мадлен Леннокс, сопровождаемые капитаном Стином, который нес в руке библию. На обеих женщинах были простые летние платья.

Склянки пробили четыре, зазвенел машинный телеграф, и машины остановились.

Линд сделал знак боцману. Стальная дверь трюма поднялась. Годард последовал за боцманом и двумя англичанами в коридор. Дверь маленькой стальной каюты была открыта, а труп, зашитый в парусину, все еще покоился на двери. Все четверо взяли дверь за края и вынесли труп на яркое солнце. Установив его на козлах, они отступили назад. «Леандр» прошел еще немного по инерции, а потом окончательно замер.

— Помолимся Господу Богу нашему, — сказал капитан, и все склонили головы.

Солнце ярко светило, опаляя всех лучами, гром продолжал громыхать, а капитан начал читать молитву:

— «Всемогущему Богу было угодно взять к себе душу нашего почившего товарища, и мы доверяем его бренную оболочку толще морской воды…»

При последних словах Линд и боцман приподняли край двери, и труп, зашитый в парусину с грузом, медленно соскользнул в воду. Гарри посмотрел вниз. Неутяжеленный конец сперва надулся, как воздушный шар, запузырился, но потом тоже исчез под водой. При этом Годард не мог не вспомнить похороны Джерри, которые состоялись пять месяцев назад. И почему-то подумал, что вот такое погребение самому Эгертону понравилось бы, если бы, конечно, он при этом присутствовал.

Снова громыхнул гром, и Линд сделал знак капитану.

Стин повернулся к одному из членов команды:

— Скажите мистеру ван Дорну, чтобы он запускал машины.

Годард обернулся и посмотрел на женщин. У обеих на глазах были слезы.

Обед начался очень тихо. Гарри перед этим выпил три порции мартини, но они не подняли ему настроения. Все находились в подавленном состоянии, и даже Линд вел себя тише, чем обычно. Гроза до них еще не добралась, но духота стояла изнуряющая. Оба вентилятора работали на полную мощность, однако результата от того не было почти никакого. Воздух словно пропитался влагой.

— Пройдет день, и самое трудное останется позади, — заметил Линд. Потом повернулся к Годарду. — Ведь если плыть все время в таком напряжении, то с ума можно сойти.

Гарри ухмыльнулся.

— Только не надо есть грейпфруты, — сказал он.

Линд непонимающе посмотрел на него, а Карин спросила:

— Пусть я глупа, но все же объясните — почему?

— Потому что кожура от них не пойдет ко дну. И будет очень тяжело, если вчерашняя кожура встретится в море с сегодняшней…

В этот момент вошел радист и протянул капитану конверт:

— Это только что пришло через Калифорнию, и Манила вызывает вас — видимо, с тем же сообщением.

— Спасибо, Спаркс. — Капитан вскрыл конверт, прочел сообщение, затем резко отодвинул стул и извинился перед пассажирами. Линда он попросил последовать за ним.

Все удивленно посмотрели друг на друга.

— Будем надеяться, что ничего серьезного, — произнесла миссис Леннокс.

— Конечно, ничего серьезного, — ответил Годард. — Возможно, только с моим чеком какие-то неувязки, и теперь миссис Брук придется оплатить мой проезд. Я понимаю, это звучит немного резко, но я всегда хотел играть роль избалованной собачонки при хорошенькой женщине.

— В этом случае я обязана вас предупредить, что все мои избалованные собачонки называют меня по имени, — отозвалась Карин.

Обмен шутками эмоций не вызывал — было слишком душно и слишком влажно.

Кроме того, все думали о радиограмме, после получения которой капитан быстро удалился. Есть из-за жары тоже никто не хотел. Собравшиеся извинились перед стюардом и удалились.

За это время солнце уже успело скрыться за пелену туч. Поэтому все остались на палубе со стороны бакборта. Минут через двадцать появился Линд и сразу же исчез в коридоре, но когда все проходили мимо каюты Эгертона, то увидели через иллюминатор, что он находится в ней.

— Что случилось? — поинтересовался Годард.

— Самое что ни на есть невероятное. Сейчас я вам все расскажу. — Линд закрыл иллюминатор на задвижку, запер дверь каюты на ключ и сунул его в карман. — Пойдемте в салон, — предложил он. — Капитан считает, что нет смысла утаивать все это от вас, поскольку вы были активным свидетелем всего происшедшего. Когда мы прибудем в Манилу, нас встретят полиция и репортеры. Можете спокойно подготовиться к этому.

— В связи с Эгертоном? — уточнил Годард.

Линд кивнул.

— Прочтите вот это, — сказал он и протянул ему две радиограммы. — Сначала вот эту. Обе посланы из Буэнос-Айреса с интервалом в два часа. Годард прочел:

«Капитану „Леандра“ (Радио Сан-Франциско) Срочно выясните на судне пассажира который пользуется именем Уолтер Эгертон тчк Имеет британский паспорт и утверждает что был полковником английской армии тчк Носит черную повязку левом глазу седые волосы седая борода говорит английском языке высших классов тчк При наличии такого пассажира ни в коем случае не сообщать ему радиограмме и не вызывать у него никаких подозрений тчк Не передавать ему никаких радиограмм на его имя тчк Маниле вместе лоцманом на борт прибудет полиция тчк Паспорт фальшивый тчк Этот человек предположительно Гуго Майер».

Годард посмотрел на Линда. Теперь он понял, что тогда выкрикнул Красицки. Он выкрикнул его имя. Обе женщины подтвердят, что Красицки выкрикивал что-то похожее, и Линд кивнул в знак согласия.

После этого Годард прочел последнюю «Ответ лейтенанту Гансу Рихтеру полиции Буэнос Айреса».

— Нет, этого просто не может быть! — воскликнула Карин. — Это был такай милый, очаровательный человек!

Линд развел руками:

— Судя по всему, Красицки не сомневался в этом.

— Но ведь все считали, что Гуго Майер уже двенадцать лет как мертв, — напомнила Мадлен Леннокс.

— Не все, — ответил Линд. — Его все еще продолжали искать.

— Должно быть, он почуял, что они напали на его след, и попытался ускользнуть от них, — высказал предположение Годард.

— Просто ускользнуть — это ему не помогло бы, — предположил Линд. — Ему нужно было изменить свое имя.

— А эта радиограмма от сеньоры Сантос? — заметил Годард. — Возможно, она содержала намек, что они разыскивают человека по имени Эгертон?

— Неплохая мысль, Шерлок Холмс, — похвалил его Линд и протянул ему второе сообщение. — Вы совершенно правы.

Годард прочел:

«Капитану „Леандра“ (Радио Сан-Франциско) Получили Вашу радиограмму на имя Консуэлы Сантос о смерти Уолтера Эгертона тчк Подтверждаются подозрения что Эгертон был Гуго Майером тчк Строго предписывается сохранить труп окончательной идентификации личности посредством отпечатков пальцев по прибытии Манилу тчк Подробный ответ на адрес Ганса Рихтера».

Гарри тихо присвистнул:

— А время в Буэнос-Айресе…

— Приблизительно на четыре часа меньше, чем у нас, — подсказал Линд.

— Черт возьми! Значит, первая радиограмма была послана где-то за два часа до погребения?

— Но вины Спаркса тут никакой нет, — объяснил Линд. — Его часы работы соответствуют международным часам в этой зоне. И капитан тут тоже не виноват. Он послал радиограмму по указанному Эгертоном адресу, и ему ответили, что на труп никто притязаний не имеет. К тому же наш корабль не отделение полиции. Просто получилась маленькая несогласованность, и уже в следующем сообщении… можно предположить, что будет в следующей радиограмме.

— Что? А, понимаю! — И Годард действительно понял, что имел в виду Линд. — На каюту Эгертона наложить сургучные печати?

— Вот именно. Капитан уже дал ответ на первую радиограмму, что Эгертон мертв и погребен в открытом море, когда пришла вторая с той же станции. Они, видимо, разошлись в пути. И все же нам ясно, чего они хотят. У них есть отпечатки пальцев Майера, и когда мы прибудем в Манилу, тамошние власти смогут найти в его каюте много отпечатков, которых наверняка хватит для идентификации личности. Но мы и так заперли каюту после того, как сняли постельное белье. Я даже запер иллюминатор, а на двери будет повешен еще один замок.

— Все остальное — рутина. Зеркало, стаканчик для чистки зубов и так далее, — продолжил Гарри.

Линд кивнул:

— Каютный стюард говорит, что там есть целый набор щеток для волос… с серебряными окантовками. Вот так-то… Ну, мне пора идти на вахту.

Он вышел из салона, а оставшиеся какое-то время пытались переварить все то, что от него узнали. Значит, этот очаровательный англичанин на самом деле палач, который хозяйничал в свое время в Польше, и после Эйхмана его ищут очень активно.

— А в итоге выяснится, что все это чепуха, — наконец сказала Карин.

Нет, подумал Годард, это не чепуха. Все так и есть, ибо все детали точно соответствуют друг другу. Фальшивая повязка на глазу ясно свидетельствует, что это не Эгертон, а кто-то другой. И если немецкий отдел Интерпола в Буэнос-Айресе и жертва из концентрационного лагеря на корабле «Леандр» одновременно идентифицировали личность Эгертона, то тут уже сомнений быть не может.

И тем не менее у Годарда были какие-то неясные сомнения, но чем они вызваны, он не понимал. Может быть, тем фактом, что поляк смог опознать Майера через четверть века? Нет, дело не в этом. Столь существенно черты не меняются даже за двадцать пять лет, а поляк знал своего мучителя при необычных условиях, так что его лицо наверняка на всю жизнь запечатлелось в его памяти.

Но потом Годард все-таки понял, что именно заронило в его душу сомнения, и даже улыбнулся. Он слишком долго жил в мире иллюзий, а теперь попытался вернуться в обычный, реальный мир. И что же выходило? Выходило, что двадцать четыре года мир тщетно искал этого военного преступника, и вдруг нациста обнаружили сразу две личности, которые при этом удалены друг от друга чуть ли не на расстояние половины земного шара, и обнаружили его в один и тот же день и даже почти в один и тот же час. Нациста убивают, хоронят в море и идентифицируют, то есть все идет как по маслу, словно все было запланировано компьютером.

Да, таких случайностей, конечно, не бывает. И в такую случайность трезвый человек поверить не может…

— Ну, что вы на это скажете, мистер Годард? — спросила Мадлен Леннокс.

— О, единственная трагическая фигура в этой драме — Красицки.

— Так, значит, вы верите, что Эгертон был действительно этим Гуго Майером?

— Да. И если бы власти догадались об этом несколькими часами раньше, то Красицки не нужно было бы проводить остаток своей жизни в клинике для душевнобольных.

Линд предсказал правильно — новая радиограмма потребовала немедленно опечатать каюту и сообщила также, что, как только «Леандр» прибудет в Манилу, на его борт поднимутся эксперты по отпечаткам пальцев.

Различные пресс-агентства уже предложили капитану дать информацию на самых выгодных условиях. А он пил в салоне вместе с другими кофе и казался таким же растерянным, как и остальные.

Потом опять появился Линд и сообщил, что состояние Красицки нисколько не изменилось. Он налил себе чашку кофе и тоже присел.

Карин вздохнула.

— Просто не могу поверить, что ему удалось нас всех так обмануть, — сказала она. Линд улыбнулся:

— Он обманул не только вас. За двадцать лет ему, наверное, удалось обмануть множество людей.

— Должно быть, был первоклассным актером, — вставил Годард, — иначе его бы давно уже прижали.

Мадлен Леннокс закурила сигарету.

— Теперь мы, наконец, можем подумать о деле без всяких криков и ахов, — произнесла она. — Как бы вы преподнесли эту историю в кино, мистер Годард?

— Я бы в ней совершенно ничего не изменил, — ответил тот.

— Я имею в виду не сюжет, а техническую сторону дела. Столкновение личностей, установку камер и так далее.

— Снимая такую сцену, можно установить только одну камеру. Ее переносят с места на место и снимают с разных точек, причем каждую картину — отдельно. Главной остается общая картина с задним планом, а детали в основном показывают те, которые кажутся режиссеру наиболее важными. Скажем, разбитый стакан или что-нибудь в том же духе. — Годард обвел всех глазами. — Вы что, действительно хотите, чтобы я изложил вам сценарий во всех подробностях?

— Да, — ответила Мадлен. — Мы пережили все это в действительности, поэтому ваш сценарий нам не помешает и не будет шокировать. Не так ли, Карин?

Та покачала головой. Линд с интересом наблюдал за ней.

— В фильме, который претендует на реалистичность, именно детали создают достоверность, — начал Годард. — И естественно, вызывают наибольшие эмоции. Вот, например, один кадр: Красицки стоит, держа пистолет в руке, кричит, поднимает руку и стреляет. Он не стреляет в кого-то определенного. Этот кадр можно использовать позже или вообще вырезать. Но вот второй кадр — камера уже позади Красицки, немного сбоку, чтобы на экране потом было видно, как реагирует на выстрел Майер. Следующий кадр должен показать мистера Линда, бросающегося к Красицки, чтобы вырвать у него пистолет. А к тому времени, когда Линд добирается до Майера, гримеры уже нанесли на его рубашку красные пятна, изобразили кровь в уголке рта.

Разбитая лампа и разбитое зеркало — это рутинные детали, хотя они создают известный эффект. Для этого применяются крошечные заряды, которые приводятся в действие электричеством…

Мадлен Леннокс перебила его:

— О, все понятно! Значит, стреляют холостыми патронами? Даже в зеркала и лампы?

— Разумеется! Это же ясно, как Божий день. Если бы в кино использовались настоящие патроны, нас бы уже давно посадили за решетку. Но знаете, что дало бы всей сцене заключительный аккорд? Только очень опытный и смелый режиссер смог бы додуматься до такого!

— Что же? — спросил Линд. Он сидел, вытянув свои длинные ноги через подлокотник кресла, попивая кофе и внимательно слушая Годарда.

— Звон серебряной посуды среди всеобщей тишины. Я имею в виду тот момент, когда Майер падает и тянет скатерть на себя. Это мелодичное звяканье серебра заставило бы зрителей затаить дыхание. И если бы режиссер придумал какой-нибудь более эффектный трюк, то его можно было бы назвать гением…

Сказав это, Годард в тот же самый момент почувствовал, как по его спине пробежал холодок — словно кто-то провел холодными щипцами вдоль позвоночника. И еще ему показалось, будто волосы на затылке у него приподнимаются. Он посмотрел на Линда, который все еще слабо улыбался. Наконец, окончательно осознав, что именно им только что было произнесено, Гарри понял, что секунду назад заглянул в глаза дьяволу.

— А здесь, кажется, природа искусства предпочла зеркало, — пробормотал Линд.

Выходит, они оба подумали об одном и том же, он и Линд. Остальные так ничего и не заподозрили.

Глава 7

Годард лежал на койке в своей каюте совершенно раздетый и размышлял. Как много людей втянуто в эту авантюру? Боцман, высокий матрос по имени Отто… И все? А что можно сказать о радисте? О капитане Стине? Когда человек задумывается над вопросами подобного рода, у него по спине пробегают мурашки. Любой мог быть замешан в это дело, а Годард даже не знал, насколько все это соответствует действительности. Возможно, Линд уже заподозрил, что он догадывается. Когда имеешь дело не с человеком, а с дьяволом, никогда не знаешь, что случится в следующую минуту. И нельзя недооценивать этого человека, ибо ошибку можно сделать только один раз.

Непогода наконец добралась и до них, а грозовой эпицентр все приближался и приближался. Жаркий, насыщенный влагой воздух был спертым. Вентиляторы лишь гоняли его по каюте, но свежести не приносили. Дверь была открыта, зато опущены дверные жалюзи. Со стороны рубки послышался звон склянок. Они пробили три раза. Значит, уже одиннадцать.

— Так как это он сказал? «Если бы режиссер придумал какой-нибудь более эффектный трюк, то его можно было бы назвать гением».

Еще парочка подобных замечаний, и другой парусиновый мешок, но уже с содержимым, соскользнет с козел в воду. Линд исполняет на судне обязанности врача, а поскольку игры воображения ему не занимать, то не придется и ломать голову над причиной смерти.

«Его нашли мертвым у себя в каюте. Отказало сердце». Или: «Улегся пьяным спать с горящей сигаретой, поджег постель и задохнулся в дыму». Или: «Упал и проломил себе череп. Умер спустя два дня, так и не приходя в сознание».

Любая из этих фраз вполне может сгодиться для корабельного журнала, а в трупе между тем будет такая доза морфия, которая могла бы убить и динозавра. Разумеется, каждый случай смерти проверяется, но на сей раз благодаря обстоятельствам это будет сделано чисто теоретически, потому что труп будет покоиться на глубине в несколько тысяч футов, на дне Тихого океана.

Годард пытался убедить себя, что возможно, ошибается. Он же ничего не знал, только предполагал и гадал. Понимал, с какой целью это могло быть сделано и каким образом, но ни одного доказательства у него не было.

Сверкнула молния, загремел гром, появился даже ветер, принесший прохладу. Может, это временной порядок получения радиограмм сыграл с ним злую шутку, разбудив недоверие? Когда миссис Леннокс задала вопрос относительно холостых патронов, он сразу попался в ловушку.

Разумеется, Майеру было выгодно, чтобы его считали умершим. Можно ли было придумать что-то более убедительное, чем то, что сделано? Ведь вся сцена была проиграна перед пятью свидетелями, которые вдобавок ко всему присутствовали и в те минуты, когда труп опустили за борт.

Но что в таком случае нужно думать о Красицки или как его там величать? Если вся сцена действительно разыграна, то вне всякого сомнения должен быть подготовлен и побег. Независимо от того, каким бы высоким ни было вознаграждение, добровольной жертвой никто стать не согласится. Но каким же образом им удастся организовать побег Красицки?

Может, после того, как его передадут властям Манилы? Только… Только версия эта имеет одну заковырку: ведь совсем не исключалось, что жил на свете действительно польский еврей по фамилии Красицки, который был ботаником и погиб где-нибудь в джунглях или же получил соответствующую дозу какого-нибудь снадобья, чтобы кто-то другой смог воспользоваться его документами. Правда, в этом случае его не выставляли бы напоказ, так как кто-нибудь мог обнаружить аферу. А паспорта могли подделать великолепно — зачастую фальшивые паспорта бывают даже лучше настоящих. Но если попадется какой-нибудь дотошный репортер, тоже можно наскочить на неприятности.

Следует подумать о Красицки, это проще, продолжал размышлять Годард. Он должен исчезнуть до того, как корабль придет в Манилу. Самый простой выход из этого положения — организовать еще один случай со смертельным исходом и отправить труп за борт. Даже не надо выдумывать такой сложный сценарий, как в первый раз. Налицо все предпосылки для самоубийства, и все намеки уже сделаны, так что оно вполне может иметь место. Поэтому его и лишили ремня и галстука. Никому ведь не пришло в голову, что он может разорвать простыню, сделать из нее веревку и повеситься. Утром откроют его каюту и увидят, что он, бедняжка, висит на трубе. Линд пошлет за подходящими свидетелями, снимет его и сообщит пассажирам с точно выраженной дозой скорби во взоре, что, к сожалению, уже ничего нельзя сделать, так как он мертв несколько часов и даже успел застыть.

Но как живому человеку придать следы удушения, набухший язык ипосиневшие губы очень характерного цвета? Тем не менее это наверняка тоже продумано. Ведь смогли же они придать лицу Майера смертельную бледность. Яркая лампа, разумеется, тоже помогла в этом. Возможно, воспользовались лишь светлым кремом и обычной пудрой. Ведь никто же не подходил к трупу ближе чем на три ярда, кроме тех двоих, которые его зашивали. А его, Годарда, естественно, пригласили специально, чтобы он мог видеть последние стежки. Но что тогда думать о капитане Стине? Кто он — сообщник или свидетель?

Мощный удар грома потряс каюту. Гарри уселся на койке и почувствовал, что сна как не бывало. В жалюзи кто-то постучал. Он сунул ноги в шорты и осторожно выглянул в освещенный коридор. У дверей его каюты стояла Мадлен Леннокс в пижаме и нейлоновом халате.

— Я могу к вам войти? — спросила она.

Он раздвинул жалюзи:

— Конечно. Только разрешите мне быстро что-нибудь накинуть на себя.

— Опять эта идиотская мужская стыдливость! — проговорила Мадлен и вошла. — А ведь через пять секунд нас, возможно, уже и не будет.

Сверкнула молния, и тут же громыхнул сильный раскат грома. Годард видел, как Мадлен вся съежилась.

— На кораблях я всегда ужасно боюсь гроз. Ведь тут негде спрятаться, — прошептала она.

— Вам нечего бояться, — попытался он ее успокоить. — Антенна Спаркса действует как громоотвод.

После яркой вспышки молнии все вокруг стало черным.

— Большое спасибо, доктор Фарадей, — отозвалась Мадлен и, схватив его руку, поднесла ее к своей груди. — Кому, черт возьми, нужны сейчас ваши научные объяснения!

Он обнял ее, ибо она нуждалась в защите и утешении. Почему же он должен отказывать ей в этом? Мадлен сразу прильнула к нему и обвила руками его шею. Снова сверкнула молния, и он увидел ее закрытые глаза и губы, ждущие поцелуя. Через пару мгновений они его дождались. Ее губы раскрылись под его губами, и нечто в глубине подсознания Годарда подсказало ему, что его все-таки нельзя назвать полным импотентом.

А гроза между тем разразилась в полную силу. Дождь почти горизонтально хлестал в иллюминатор. Гарри оторвался от Мадлен, захлопнул его и закрыл на задвижку. В следующий момент женщина снова была в его объятиях.

— Нам будет удобнее, если мы присядем, — предложил он.

Все следующее произошло довольно быстро. Тормозные центры у нее не работали, и она не лицемерила. Мадлен вскрикивала в экстазе, впивалась в его плечи руками и, казалось, еще больше возбуждалась благодаря демонической силе грозовой бури, которая раскачивала корабль. Из вежливости он с удовольствием согласовал бы свои чувства с последней вспышкой чувства Мадлен, но его мысли вдруг опять обратились к тому времени, когда уходила под воду его яхта «Шошон». Гарри ожидал упреков за свою неловкость, но она, казалось, даже не заметила этого. Ей нужен был мужчина, а огня ей и самой хватало.

— Сегодня все словно с цепи сорвались, — сказала она. — Поэтому так трудно найти человека, у которого есть время на нечто подобное.

Он закурил сигарету:

— А я-то думал, что ты боишься грозы…

— Боюсь? Я боялась, что умру с минуты на минуту…

«Леандр» ускорил движение вместе с увеличением силы ветра. Дождь барабанил по переборке над ними, то и дело громыхал гром и сверкали молнии. А Мадлен прижалась к Годарду и снова начала свою игру.

Линд открыл дверь лазарета и впустил туда филиппинца, который принес молоко в пластиковой кружке и сэндвичи на бумажной тарелочке. Над столом горела лампа. Иллюминаторы были закрыты и заперты на засов.

Красицки неподвижно лежал на нижней койке, уставившись в потолок. Он ничем не дал понять, что заметил их присутствие.

— Закрыл иллюминаторы, — заметил Гутиэрес, забирая засохшую булку и ставя на стол свежую. — Видимо, боялся грозы.

— Нет, иллюминаторы кажутся ему глазами, смотрящими на него, — пояснил Линд.

Юноша покачал головой.

— Бедняга, — сказал он и, выйдя, закрыл за собой дверь.

Линд запер за ним дверь на засов.

— О'кей, — сказал он тихо и повернулся. Красицки уселся на койке, ухмыльнулся, показав желтые зубы, и спросил:

— Ну, как дела?

— Лучше и не надо, — ответил Линд и, придвинув стул, уселся. — Гуго шлет тебе сердечный привет.

— А наша публика? Все восприняли как надо?

— Угу… И очень тебе сочувствуют.

— А встреча? Ты выходил на контакт с судном?

Линд кивнул:

— Оно на нашем курсе и ждет. Встреча состоится через два дня, ночью, в два часа.

— Справимся?

— Конечно. Ведь мы все рассчитали. На это дело понадобится несколько часов. Ну, а если будет поджимать время, можно, в конце концов, сослаться на неполадки в машине. Сюда же нужно включить время, необходимое для твоего погребения.

Красицки хихикнул:

— Такое представление даже слишком хорошо для этих сентиментальных овечек.

— Веревка готова? — спросил Линд.

— Да. — Красицки встал и откинул матрац верхней койки.

Полосы материй, оторванные от простыни, были сплетены в тонкую, но прочную веревку. Линд проверил веревку на прочность и кивнул.

— Один конец прикрепишь к трубе, под потолком, — сказал он. — Встанешь на одну из нижних коек и набросишь петлю на шею — но, естественно, так, чтобы она не затянулась. Через пять минут после того, как пробьет половина десятого, услышишь, как я открываю дверь. Со мной будет Годард или капитан, но я войду в каюту первым. Когда увидишь, что дверь открывается, соскользни с койки, но крепко держись руками за веревку, пока я не окажусь внутри. Я срежу тебя в течение пяти секунд. Так что никакой опасности для тебя нет.

— А как обойдется со свидетелями или свидетелем?

— У него не будет возможности притронуться к тебе. Я сразу же пошлю его за аптечкой. Он успеет только бросить на тебя взгляд…

— А принадлежности для нашего фокуса? Линд похлопал себя по карману:

— У меня все здесь. Зеркало есть. А как выглядят ремни… вернее, подтеки от них или веревок и набухшее, отечное лицо, ты знаешь.

Красицки улыбнулся:

— Я видел многих людей, герр Линд, болтающихся на веревках.

Тот отошел к двери и проверил угол зрения. Потом вернулся обратно к Красицки и показал на трубу:

— Веревку прикрепишь рядом вот с этим фланцем. Свидетель тебя увидит, когда я открою дверь и вбегу в каюту, но я сразу же закрою тебя собой от его глаз на тот случай, если ты вдруг шевельнешься.

Красицки посмотрел наверх. В тот же момент Линд сзади накинул ему петлю на шею и потянул. Глаза Красицки начали вылезать из орбит, потом стали большими от ужаса, а рот скривился в каком-то безмолвном крике. Пару секунд его руки рвали веревку, а потом в каком-то театральном жесте упали вниз. Тело его обмякло и расслабилось. Линд положил его на пол и опустился рядом на колени. Кисти его рук еще дрожали от напряжения. Все произошло в полном молчании, словно в призрачном балете, который репетируют без музыки на звуконепроницаемой сцене.

Минутой спустя Линд ослабил натяжение и накинул веревку ненадежнее. Затем он поднял Красицки, словно маленького ребенка, прижал его к себе левой рукой, а правой набросил веревку на трубу и закрепил ее. Ноги Красицки начали покачиваться в нескольких дюймах от пола. А потом стало покачиваться и все тело, подчиняясь покачиванию корабля.

Линд вышел из каюты и запер за собою дверь.

Мадлен Леннокс скрежетала зубами в неистовом экстазе, перекатывая голову с одной стороны на другую. Тело ее то вздымалось вверх, то обмякало, словно порванная пружина. Ее жаркое дыхание буквально обжигало его плечо, которое она минуту назад еще царапала ногтями.

Первый раз встречаю такую ненасытную, подумал Годард. Ее муж наверняка об этом знал, когда уходил в море. Знал, что у нее не один любовник.

С духовной точки зрения она при этом практически не присутствовала. Да, этого и не выдержал бы ни один мужчина. А программу Мадлен разработала, судя по всему, отлично. В большинстве случаев на грузовых судах плывут женщины в возрасте. Такие, как Карин Брук, — редкое исключение. Офицеры из команды корабля, правда, по большей части женатые, но кто из них, находясь в открытом море, откажет изголодавшейся женщине или сможет ей противостоять? Пароходство, разумеется, косо смотрит на то, что офицеры укладываются в постели пассажирок, но что оно может предпринять против этого?

Годард присел на койке и закурил сигарету.

— Большое спасибо, — сказала Мадлен Леннокс. — Ты хорошо выполнил свой долг, мистер Годард, хотя тебя и утомляют общественные обязанности.

— Утомляют? Ничего подобного!

— Но я же не жалуюсь, мой дорогой. Я довольна и сыта. А это значит, что половина дела уже сделана. Даже если ты хотел что-либо доказать…

— Дело не в этом, — ответил он.

— И манеры у тебя тоже неплохие. Ты даже не обиделся на этот классический прием женской извращенности. — Она тихонько засмеялась. — Ты очень милый и очень мне нравишься. В мыслях, правда, ты где-то очень далеко, и тем не менее милый. Не дашь мне сигарету?

Он раскурил еще одну сигарету и протянул ей. Пепельницу поставил себе на живот. Гром еще грохотал, но гроза уже утихла.

— Но меня все же кое-что беспокоит, — сказала Мадлен после нескольких минут молчания. — Красицки. Как он все-таки вышел из себя… если действительно вышел…

В голове Годарда сразу зажглась сигнальная лампочка, означавшая тревогу.

— Не совсем понимаю…

— Не имеет значения. Я сама не отдаю себе отчета, знаю ли, о чем говорю. Но ты как-то сказал такие слова, которые никак не выходят у меня из головы.

В таком случае, подумал он, мое неосмотрительное замечание может стоить жизни нам обоим.

— Помнишь, ты сказал, что только гений сможет поставить такую сцену лучше. Я понимаю, что ты имел в виду это не буквально, но тем не менее задумалась. И постепенно мною овладевало такое неприятное чувство, будто всего того, что я видела собственными глазами, на самом деле не было. Я не очень странно объясняю?

— Странно. Ты касаешься таких философских концепций, которые мне недоступны.

— Я имею в виду лишь заготовленную и запланированную сцену.

— Минутку… — Он попытался найти подходящий тон, который свидетельствовал бы о его сомнениях и неверии. — Ты что, хочешь сказать, что все это было разыграно?

— Ну, я и сама этого не знаю. Но все было как-то уж слишком… Даже не знаю, как сказать. Ну, словно по нотам. Слишком много деталей проявилось или появилось как раз в нужный момент. Такие совпадения в пространстве и времени практически не случаются. Многое вызывает сомнения. Например, как Красицки заставил этого Эгертона заговорить по-немецки. Ведь это было сделано очень ловко. А такому человеку, как Красицки, с его поврежденным разумом подобное вряд ли доступно.

— Человек с поврежденным разумом еще не слабоумный, — возразил Годард. — Все-таки он был ассистентом в университете…

— Я знаю. Но было и еще кое-что. В театре это, кажется, называют блоком.

Умно, ничего не скажешь, подумал он. Или она сама какое-то время была занята в театре?

— Да, все правильно. Ты имеешь в виду движение актеров в одной сцене?

— Угу. За столом трое мужчин. Линд — единственный, кто может беспрепятственно сорваться со своего места, предпринять активные действия и удержать Красицки. Капитан этого сделать не может, так как сидит на другом конце. Ты тоже зажат с обеих сторон…

— Капитан всегда сидит во главе стола, а я занял место совершенно случайно, — возразил Годард.

— Я не совсем в этом уверена. Ведь ты, собственно, сидел там, где должен был сидеть Красицки. С тех пор, как мы вышли из Кали, он ни разу не появился за столом. Но тем не менее на этом месте всегда стоял прибор — на тот случай, если он все же придет.

Мысли вихрем пронеслись в голове у Годарда, но облегчения ему не принесли. Даже наоборот. Ведь тогда выходит, что в это дело втянуты и Барсет, и стюард, обслуживающий в столовой. Неужели все они руководствовались указаниями капитана Стина?

Но в данный момент самая опасная проблема — сама Мадлен Леннокс. Разумеется, мысль о том, что она тоже является членом заговора, абсурдна, но тем не менее нельзя исключить того, что она каким-то образом связана с Линдом. Вполне возможно, что он тоже удовлетворяет ее женские желания — и только ради того, чтобы знать, что у кого на уме, в том числе и у него, Годарда.

Если это действительно ловушка, то она до удивления проста и в то же время смертельна. От него, ожидают одного: чтобы он посоветовал ей держать язык за зубами, если она хочет добраться до Манилы. Если Мадлен играет динамитом бессознательно, тогда его совет наверняка заставит ее замолчать. Но если расскажет обо всем Линду, это будет означать, что Годард положил свою голову на плаху. Правда, тут есть и еще одна возможность…

— Не смотри так много шпионских фильмов, — заставил он себя усмехнуться. — Иначе еще и не в такое поверишь.

— Значит, ты считаешь, что я все это придумала?

— Послушай меня, Мадлен, этому человеку дважды выстрелили в грудь, и мы все это видели! Убийство произошло при пяти свидетелях! Помнишь, кровь…

— Знаю… все так и было, и тем не менее что-то продолжает меня беспокоить. Вот я и пытаюсь понять, что же это такое.

Он вздохнул:

— Именно таких свидетельниц прокуроры и желают иметь на процессах в делах об убийствах. Они обычно говорят приблизительно так: «Да, я видела, что этому человеку буквально снесло голову пулей, но я ни на секунду не могу поверить, что он был ранен».

— Возможно, ты и прав, — отозвалась она. Что ж, не исключено, что Годарду удалось ее убедить. Но сам он в этом сильно сомневался.

Стояло жаркое солнечное утро, легкий бриз рисовал рябь на поверхности воды, «Леандр» лениво плыл вперед. Пробило восемь, когда Годард начал свою утреннюю прогулку по средней палубе. После вчерашней грозы корабль казался словно вымытым, и чистота на нем гармонировала с ясной погодой.

Недоверия и подозрения прошедшей ночи улетучились, и все мысли, занимавшие его накануне, теперь казались ему смешными. Улыбнувшись самому себе, он констатировал, что не только Мадлен Леннокс смотрела слишком много шпионских фильмов и читала детективных романов.

Сделав четыре круга, Гарри обратил внимание, что корабль плывет сквозь огромные стаи макрелей. Он перегнулся через перила, чтобы внимательнее понаблюдать за этими рыбками. Такой феномен ему доводилось видеть всего два или три раза в жизни, а этот косяк, казалось, состоял из миллионов недавно вылупившихся рыбок.

Продолжая любоваться их игрой, он внезапно почувствовал, что пахнет чем-то паленым. Огляделся, но не заметил ничего подозрительного. И вскоре запах паленого исчез.

Когда Годард вошел в столовую, там были только капитан Стин и Мадлен Леннокс. Оба закончили завтрак. Гарри обратил внимание, что они поздоровались с ним с каким-то мрачным видом. Когда он сел, миссис Леннокс повернулась к нему:

— Вы не испугались этой ужасной грозы, которая пронеслась вчера над кораблем?..

В этот момент в столовую входил Линд, и у Годарда сложилось впечатление, что она хотела сказать ему совсем другое.

Линд рассмеялся и после того, как уселся, сказал:

— Этими словами вы, миссис Леннокс, обижаете человека, который на ореховой скорлупе решился обогнуть мыс Горн.

Она немного смущенно улыбнулась и вскоре вышла вместе с капитаном.

— Я начитался всякой всячины о кататонических состояниях, мистер Годард, — поделился Линд. — И кое-что хотел бы испробовать на Красицки. Не хотите составить мне компанию?

Гарри немного растерялся, так как ему в голову опять пришли страхи прошедшей ночи, но потом лишь пожал плечами:

— Конечно, — ответил он.

После завтрака они спустились на нижнюю палубу. Линд крикнул молодому филиппинцу, чтобы тот принес завтрак Красицки, и начал отпирать дверь каюты. Годард стоял позади него. Офицер открыл дверь, сразу чертыхнулся и устремился внутрь. Гарри успел заметить, что тело Красицки висело на одной из труб, проходивших вдоль потолка.

— Быстро! Принесите мою аптечку! — прокричал Линд и, выхватив из кармана ножичек, перерезал веревку.

Гарри помчался со своими мыслями наперегонки. Разумеется, он был прав. Тем не менее сам своими глазами увидел довольно убедительную сцену. Линд еще что-то прокричал ему вслед, но он его уже не слышал и буквально через две минуты вернулся с аптечкой. Несколько человек из команды уже стояли у двери и заглядывали в каюту.

— Отойдите от двери! Пропустите его! — прокричал им Линд.

Труп Красицки лежал на полу. Веревка была уже снята с его шеи, так что можно было видеть страшные кровоподтеки.

Очень правдиво, подумал Годард. Выглядят, как настоящие, пока не подойдешь к телу слишком близко.

Линд поднялся.

— Я кричал вам, чтобы вы вернулись, но вы уже не слышали, — сказал он усталым голосом. — Дело в том, что он мертв уже несколько часов.

Годард сокрушенно покачал головой.

— Какая жалость, — пробормотал он, а сам подумал: как все мы превосходно играем. Имея такого режиссера, мы способны на все, что угодно.

— Черт возьми! — взорвался Линд. — Именно об этом я и подумал! — Он показал на веревку и повернулся к двери:

— Прочь отсюда! Чего вы здесь не видели?

Превосходно, подумал Годард. Гнев, направленный на самого себя, чтобы ввести других в заблуждение и одновременно переключить внимание с Красицки, если тот по неосторожности шевельнется или не сможет сдержать дыхания. Он огляделся и увидел, что иллюминаторы в каюте заперты на задвижки.

— Я заходил к нему что-то около одиннадцати, — сказал Линд. — И они уже были заперты. О Боже мой, я-то, дурак, не мог догадаться, что он уже тогда что-то задумал… Помогите мне уложить его на койку.

Так как ни Отто, ни боцмана нигде не было видно, Годард решил, что Линд обращается к нему. На губах Линда появилась сардоническая улыбка:

— Или вы боитесь мертвецов?

— Нет, конечно нет, — поспешно ответил Гарри.

Линд взял Красицки за ноги, а Годард подхватил его под мышки и почувствовал, что тело уже холодное, застывшее.

Линд сорвал простыню с другой койки и накрыл ею труп. Потом с каким-то беспокойством повернулся к напарнику.

— Если судить по степени окоченения, то он, должно быть, сделал это еще вчера. После того, как я ушел от него. А я действительно не врач и не психолог, а просто болван.

Годард пытался привести свои мысли в порядок и принять соответствующее выражение лица. В какой-то степени ему это удалось, и он даже сказал каким-то покорным тоном:

— Разве можно все предвидеть?

Глава 8

Люди молча отступили от двери и дали Годарду пройти. Он услышал позади себя шепот: «С тех пор, как мы выловили этого парня из воды… Вот уж действительно накликали себе на голову…»

Значит, его сделали козлом отпущения? Он лишился своей яхты и перенес проклятие, тяготевшее над ним, на этот корабль. Ни один моряк, конечно, не сознается, что он суеверен до такой степени, но тем не менее и в нашем столетии такие казусы еще встречаются. Поэтому Гарри постарался не слушать, что говорят вокруг него, а подумать над вопросами, нахлынувшими на него со всех сторон.

Карин Брук прогуливалась по бакборту. И, как всегда, выглядела изумительно — холодно, сдержанно. Увидев его, она улыбнулась и спросила:

— Ну как, изменилось что-нибудь в состоянии Красицки?

В этот момент мимо них поспешно прошел капитан Стин. Карин удивленно посмотрела ему вслед.

— Да, изменилось, — ответил Годард. — Он умер… Повесился. — И про себя подумал: «А может быть, это я его убил».

— О, какой ужас! — В ее глазах сразу появились слезы. — Как это несправедливо! Вся его жизнь была сплошной трагедией!

— Да, да, конечно, — отозвался Годард. Она, казалось, ни в чем не сомневалась, ее не мучили никакие загадки, поэтому и у него не было ни малейшего намерения вызвать у нее те или иные подозрения. Карин ему нравилась. Гарри чувствовал, что она так же одинока, как и он в последние пять месяцев, поэтому ему хотелось ее защитить, насколько это было в его силах.

Но от чего защитить? Разве смерть Красицки убедила его, что он заблуждается?

Наоборот, скорее стала доказательством того, что все действительно так, как ему и казалось. Все отлично спланировано.

Недостаток этого плана только в том, что мысли Линда уж слишком похожи на его собственные. С самого начала они с ним думают одинаково. Разумеется, смерть Майера от огнестрельного ранения в присутствии пятерых свидетелей была намного эффектней, чем, например, от сердечного приступа, но если Линд почувствовал какие-то сомнения или подозрения, то дальше он должен действовать не так, как задумал, а сообразуясь со сложившимися обстоятельствами. С корабля надо было убрать и Красицки, но вторичного фальшивого погребения делать уже нельзя. Если Годард уже при первом что-то заподозрил, то второе он должен предвидеть. Значит, Красицки нужно было пожертвовать. И вот Линд хладнокровно его убил, чтобы залатать дырку, образовавшуюся в его плане.

Но это далеко не все. «Этот дьявол еще проверяет меня, — подумал Годард, а я чуть было не клюнул на его приманку. Ведь если бы я предвидел второй смертельный случай, точнее, второе погребение, то и соответственно реагировал бы. Я бы знал, что меня приглашают специально как свидетеля, и очень тщательно следил бы за тем, чтобы не заметить того, что должен был заметить. Но, возможно, я не очень быстро среагировал, и это меня спасло. Если бы я чем-то дал ему понять, что не верю в смерть Красицки, то стало бы ясно, что этот человек убит совершенно напрасно и мы теперь находимся на том же месте, на котором были вначале. А этот сукин сын четко понял, что я ненадежный свидетель и он должен принять меры в отношении меня…»

Здесь мысли Гарри внезапно оборвались, так как он вновь почувствовал, что пахнет чем-то горелым. Годард обратил внимание, что находится сейчас точно на том же месте, что и в прошлый раз, — в конце палубы у борта. Может, этот запах доносится откуда-то из иллюминатора столовой или камбуза? Он заглянул в один из иллюминаторов и потянул носом. Ничего подобного. Понюхал у люков. Но запаха гари не чувствовалось и здесь.

В это время Карин Брук поднялась из-за палубных надстроек.

— Как вы думаете, мистера Красицки тоже похоронят в море? — спросила она его.

— Вероятно, — ответил он. — Ведь, насколько я знаю, у него нет родственников.

Она с мрачным видом кивнула и неожиданно сказала:

— Я люблю плавать на кораблях, но на этом судне есть что-то такое, от чего я начинаю испытывать страх. Понимаю, это звучит глупо…

— О нет! Это вполне нормальная реакция, — возразил Годард. — Смерть в открытом море всегда вызывает такие чувства. Ведь мы, как говорится, все сидим в одной лодке. — Он закурил сигарету. — Кстати, вы не знаете, что за груз находится на нашем корабле?

— Медные плиты и всякое другое, но главным образом хлопок. Несколько тысяч тюков — для японских фабрик.

Гарри кивнул. Она направилась дальше, а он остался стоять. Итак, хлопок… Великолепно! Только этого не хватало!

К полудню легкий бриз совсем затих, и жара стала буквально адской. У всех было мрачное и недовольное настроение. На всех угнетающе подействовал второй смертельный случай, случившийся за столь короткий промежуток времени. Была сообщено, что погребение Красицки состоится завтра в четыре часа дня. Все были раздражены и слегка возбуждены. На нижней палубе даже разгорелась драка: Рафферти, каютный стюард, избил одного из механиков, и Линд был вынужден наложить на его лицо шов.

В начале двенадцатого в машинном отделении снова произошла авария, и «Леандр» остановился посреди свинцово-серого моря. Опять там что-то перегрелось, объяснил Барсет, но шеф надеется, что через час все будет в порядке. Тем не менее прошло более двух часов, а корабль не двигался с места. К обеду никто не вышел. Судя по всему, обе дамы лежали в своих каютах под вентиляторами. Годард прогуливался по средней палубе, постоянно потягивая носом воздух и изучая вентиляторы на грузовой палубе. В начале второго он наконец заметил тонкую струйку дыма, которая выходила из третьего вентилятора со стороны бакборта. Теперь у него не осталось сомнений. Груз, находившийся в трюме, горел.

Где-то в глубинах трюма номер три тлел тюк с хлопком. Это напоминало раковые клетки, которые медленно размножаются и расширяются в объеме. Не исключено, что этот тюк тлел уже тогда, когда он, Годард, только появился на корабле. Для этого было достаточно одной неряшливо брошенной на палубу сигареты, которая упала в щель люка и проникла в трюм. Поэтому могли пройти еще дни и даже недели, прежде чем этот очаг пожара превратится в бушующее пламя и начнет пожирать весь корабль.

Интересно, знает ли об этом? Если у него в трюмах нет автоматического огнетушителя, то остается только воздеть руки к небесам и молиться Господу Богу. А если тлеющий тюк находится где-то на дне, то нужно залить весь отсек.

По трапу спустился Спаркс и, сделав легкое движение головой куда-то вверх, сказал:

— Капитан просит, чтобы вы к нему зашли.

— Большое спасибо, — отозвался Годард и с этими словами начал подниматься по трапу на верхнюю палубу.

Стин выглядел озабоченным, но тем не менее с подчеркнутым равнодушием предложил Годарду присесть. Но прежде чем он смог начать разговор, кто-то постучал в дверь. Это был мистер Паргорас, главный инженер, лысый смуглый человек в штанах цвета хаки, промокшими от пота.

Он кивнул Годарду.

— Все в порядке? — спросил инженера Стин.

— Все будет в порядке через полчаса, — ответил тот и провел, по лицу промокшим от пота платком. — Никто не может находиться в этой адской жаре более нескольких минут. Один уже вообще свалился с ног.

Годард все отлично понял. Речь шла о стальном туннеле, ведущем к винту мимо машинного отделения, а также мимо отсеков три и четыре.

— Какова сейчас температура? — поинтересовался Стин.

— Там, где мы работаем, пятьдесят четыре. А под третьим отсеком даже нельзя приложить руку к пластинам.

Гарри уловил многозначительный кивок капитана и заметил, как мужчины обменялись взглядами. Они никогда бы не заговорили об этом при нем, если бы знали, что он может догадаться, о чем идет речь.

Но Годард все уже знал. Значит, эти тюки, как он и предполагал, находятся в трюме где-то на самом дне. И капитану известно, что его корабль горит. Это частично объясняло его хмурый вид.

Главный инженер ушел, а Стин кашлянул и сказал:

— Мистер Годард, мне нужно написать отчет об… об этой стрельбе. Вы, конечно, понимаете, что эта писанина займет много времени и сил. Показания свидетелей, отдельные высказывания и так далее…

Капитан долго ходил вокруг да около, хотя Гарри давно было ясно, что должно быть проведено следствие.

— Я хотел бы только уточнить у вас парочку… э… э… парочку деталей, — наконец проговорил Стин.

— С удовольствием помогу вам, если смогу, — ответил Годард.

— Ведь это вы помогли Линду отнести Майера в его каюту. Там уложили его на койку, а потом мистер Линд попросил вас, чтобы вы послали кого-нибудь за санитарным ящичком и стерилизатором. Так?

— Нет, он попросил меня принести все это, — уточнил Гарри. — До этого я однажды был в его каюте и поэтому знал, где их найти… — Да, Линд действовал очень осмотрительно. Он не забывал ни одной детали.

— Да, да, понимаю! И приблизительно минуты две мистер Линд находился один. Вы вернулись, а потом прошли еще какие-то две минуты, и вошел я. Вы заметили, что артериальная кровь слишком темная, а мистер Линд ответил, что она, возможно, вытекает из легочной артерии. Ну, мистер Линд изучал медицину и опытен в таких вещах. О них он, видимо, знает больше, чем кто-либо из нас, но поскольку я здесь капитан, то и ответственность за все ложится на меня. Поэтому я должен быть совершенно уверен, что мы сделали все, что в наших силах, чтобы спасти жизнь этому человеку.

Если пуля попала в одну из крупных артерий, то этот человек, разумеется, не имел никаких шансов выжить. Мистер Линд даже изрезал рубашку, чтобы обнажить грудь, но, поскольку я стоял почти в дверях, я плохо все это видел. А вы стояли у самой койки. Вы видели, как кровь текла из ран?

В мозгу Годарда опять прозвучал сигнал тревоги.

— Точно я сказать не могу, капитан, но хорошо видел — крови было очень много. При столь сильном кровотечении человека спасти не удается.

— Да, да, понятно. — Капитан нахмурил брови. — А сами раны вы видели?

Вот мы и подошли к критической точке, подумал Годард. Или он предполагает, что я не видел ран, или знает об этом наверняка. Но не хочет слышать моего подтверждения, только желает знать, что я думаю об этом.

— Точно вам сказать не могу, — повторил Гарри. — Там было много крови…

— Но ведь вы стояли рядом с раненым?..

— Послушайте, капитан, входное отверстие от пули очень маленькое — девять миллиметров, а грудь Майера была покрыта волосами, пропитанными кровью. В его теле могло быть несколько входных пулевых отверстий, и тем не менее я мог их не заметить. И потом не понимаю, почему это вдруг стало так важно? Мы все хорошо знаем, что в его грудь попали две пули и, что он умер приблизительно через пять минут. Я думаю, что любой врач вам сможет подтвердить, что спасти его было нельзя. Стин кивнул:

— Значит, вы не сомневаетесь в том, что все было именно так, как сказал мистер Линд?

— Абсолютно не сомневаюсь… — А про себя подумал: «Было бы хорошо, если бы капитан передал ему мои слова — ведь именно его, Линда, это и беспокоит».

Стин что-то записал в своем блокноте, но с его лица не сходило задумчивое выражение.

— Что ж, вот, кажется, и все. Большое вам спасибо, мистер Годард, за то, что заглянули ко мне.

Гарри отправился обратно на среднюю палубу, чувствуя себя довольно неуютно. Что за всем этим скрывается? Судя по всему, капитан тоже участвует в заговоре и выражает свои собственные сомнения, чтобы вырвать у него признание, что и он, Годард, сомневается во всем. Но чем тогда объяснить эти сомнения? И почему они появились только после смерти Красицки?

Ему показалось, что он погружается в сыпучие пески. Как только начинаешь думать, что обрел наконец твердую почву под ногами, так земля уходит у тебя из-под ног.

Так как корабль все еще неподвижно покачивался на волнах, запах горящего хлопка стал довольно явственным. А два раза он видел, как из люка показывалась тонкая струйка дыма. Если это увидят суеверные люди из команды, они наверняка обвинят его, Годарда, — ведь, по их мнению, именно он был виновен в смерти двух человек.

Несмотря на то что мысль эта была неприятной, все же она чем-то и притягивала, и одновременно забавляла. Против интеллекта первого помощника еще можно было бороться, но против людской глупости ты всегда будешь бессилен.

Боцман и четверо матросов драили металлические части передней палубы, и Гарри какое-то время смотрел на них. В жару эта работа была трудной и неприятной.

Один из матросов посмотрел на Годарда, что-то сказал, и остальные тоже уставились на него. Было ли в этих взглядах только презрение рабочих людей по отношению к праздно шатающемуся или же в них скрывалось нечто большее?

Из коридора появилась Мадлен Леннокс. На ней было минимум одежды — бикини и сандалии, но волосы были мокрыми от пота.

— Невыносимо что на палубе, что внутри. В моей каюте, как в настоящей сауне, — пожаловалась она.

— Как только корабль сдвинется с места, сразу станет не так душно, — отозвался Гарри.

Она осторожно огляделась и очень тихо сказала:

— Ты помнишь, о чем мы говорили этой ночью? Теперь я знаю, что меня беспокоит.

В нем сразу пробудился интерес, но выражение его лица осталось безучастным.

— Что именно? — спросил он.

— Майер… И кровь, которая показалась из его рта. В то время, когда Красицки появился в дверях, ты рассказывал какую-то смешную историю. Все рассмеялись, а Майер закашлялся. Причем он поднес салфетку ко рту и, мне кажется, сунул что-то в рот. Какую-нибудь капсулу, например, такую, которую он мог легко раздавить. Как ты думаешь, такое могло быть?

Мороз пробежал у него по коже при этих словах. В общем-то он уже знал ответ на вопрос, который только что ей задал:

— Надеюсь, ты ни с кем не делилась своими сомнениями?

— Нет, только с капитаном. За завтраком. Теперь, видимо, было уже слишком поздно, но попытку — хотя и безнадежную — он все-таки должен был сделать:

— И все же твоя теория имеет одну досадную ошибку, — сказал он несколько высокомерно. — Если ты считаешь, что это был всего лишь спектакль, то почему же, в таком случае, Красицки покончил с собой?

— А разве мы знаем, что он это сделал? Ведь это тоже могло быть спектаклем!

— Мне не очень хочется вносить поправки в твой сценарий, но Красицки мертв. Я сам помогал укладывать его труп на койку. Его тело было не только холодным, но и успело уже застыть.

— О, я полагаю, это кое-что объясняет. Да, теперь было уже слишком поздно. Даже если она и закроет свой рот на замок. И все же: предупредить ее или нет? Он вздохнул.

— Если это действительно так, как ты думаешь, — хотя я уверен на все сто процентов, что это не так, — то ты слишком далеко сунула свою голову. Я бы посоветовал тебе не подходить вечером близко к поручням, а запираться и сидеть в своей каюте.

— Но ведь я сказала об этом только капитану.

А капитан не станет марать свои руки в такой грязи, потому что слишком набожный человек, подумал он. Красицки был образованный польский еврей, а Линд высокий и сильный парень, понимающий юмор, особенно когда врачует людей…

Гарри извинился и прошел в свою каюту. Он считал, что сделал все, что мог. Кроме того, капитан Стин мог и не быть замешан в заговоре.

Если Мадлен догадалась, как могла появиться кровь изо рта Майера, то почему же она не сделала еще один шаг вперед и не пришла к выводу, ясно вытекающему из этого факта? А самое главное, почему она не смогла определить — кто есть кто? Кровь на рубашке, видимо, проступила из маленького баллончика, спрятанного на груди, который Майер проткнул своим крошечным шилом, когда во время второго выстрела драматически прижал руку к груди. Да, не повезло, что он уронил это шило в своей каюте. И это практически было единственной ошибкой во всей драме.

Годард случайно наступил на это шило, увидел его и оттолкнул ногой к переборке. А Линд, который в тот момент мыл руки в умывальнике, мог видеть это в зеркале. Вместе с замечаниями Годарда о темноватой крови эта мелочь и могла стать причиной смерти Красицки.

По меньшей мере полторы минуты Линд и Майер были в каюте одни, пока Годард бегал за санитарным ящиком. «Кровь» могла быть припрятана в каком-нибудь сосуде на кровати. Сделать это проблемы не составляло. А уж приборами и инструментами Линд был оснащен прекрасно.

Все остальное — актерская игра. Крик Красицки должен был приковать внимание присутствующих к нему, пока первые — холостые патроны — не были пущены в сторону Майера. Потом зрители смотрели только на Майера. Линд схватил руку Красицки и поднял ее вверх, причем снова нажал на курок. На этот раз патроны были уже настоящими — осколки лампы и зеркала разлетелись по всей комнате, сразу придав всей сцене правдивый вид.

Но сейчас это уже все не важно. Главная проблема — Стин. Если он вместе с ними, то миссис Леннокс подписала себе, а также тем лицам, с которыми она предположительно говорила на эту тему, смертный приговор, Если же капитан не участвует в этом, то теперь возможно одно из двух неприятных последствий.

Первое заключается в том, что сейчас он стал подозрительным и в то же время ведет себя наивно. Во всяком случае, не догадывается сделать обыск на всем корабле. А с другой стороны, если силы Линда достаточно мощные, то дело неминуемо должно кончиться насилием, так как при обыске будет доказано его участие в этой афере и он не сможет выкрутиться.

Другое исходит из того, что капитан не станет ничего предпринимать, пока корабль находится в открытом море, а Линд уже знает о его разговоре с Мадлен Леннокс. Их мог подслушать и Рафферти, и Барсет.

Да, но пожар? Ведь самое вероятное убежище Майера на корабле — промежуточные коридоры третьего трюма. Они находятся как раз под той каютой, где его зашивали в парусину. Оттуда его легко можно было препроводить в трюм и наоборот. Вряд ли они посмели бы рискнуть препроводить его через весь корабль в какой-нибудь другой тайник.

Да, но что будет, если дым и жара выгонят его из этого тайника? Годард выругался и закурил сигарету, чтобы стряхнуть неприятное чувство. Ведь в конечном итоге он ничего не знал. Возможно, все это лишь игра воображения. И словно в подтверждение такой возможности корпус «Леандра» задрожал, заработали машины, корабль снова двинулся в путь. Почему обязательно на этом старом корыте, которое бороздит сейчас воды океана, должны происходить такие ужасные вещи?

Два вентилятора в столовой с трудом разгоняли тяжелый спертый воздух. Смерть Красицки подействовала на всех так же угнетающе, как и духота, которой, казалось, не будет конца. Капитан Стин был еще более молчалив, чем обычно, и даже Линд не подбрасывал своих шуток. Когда Карл уронил тарелку, все обернулись и бросили на него свирепые взгляды. Рафферти с хмурым видом убрал осколки.

Карин Брук обратилась с Стину:

— В такую погоду приятно подумать о норвежских фиордах, не правда ли, капитан?

— Да, конечно. Я уже два года не был дома.

— Достаточно испытать одну бурю в Северной Атлантике, чтобы эта жара показалась вам приятной, — заметил Линд.

— Вы совершенно правы, — поддержала его Мадлен Леннокс и рассказала, что ей как-то довелось попасть в бурю в Бискайском заливе, которая продолжалась три дня, и она так измотала ее физически, что и потом ей все время приходилось за что-то держаться, даже находясь в постели.

— Простите меня, пожалуйста… — внезапно прошептал капитан.

Годард заметил, что тот сильно побледнел и, видимо, основательно испугался. Рукой он оперся о стол.

— В чем дело, кэп? — быстро спросил Линд.

Годард одновременно с ним вскочил на ноги, намереваясь оказать помощь капитану, который сперва навалился на плечо Карин, а потом соскользнул вниз. Обе женщины вскрикнули. Когда мужчины уложили Стина на полу, к нему подскочил Барсет.

— Носилки! Быстро! — приказал Линд.

Барсет исчез.

Глаза капитана были закрыты. Он тяжело дышал. Линд пощупал его пульс. Стин начал судорожно вздрагивать. Годард прижал его к полу покрепче обеими руками. Линд послал Карин к главному инженеру, чтобы тот прислал в каюту капитана баллон с кислородом. Вскоре Барсет вернулся с носилками. На них положили капитана, корчащегося от боли. Иначе им не удалось бы пронести его по узкому трапу наверх.

Не долго думая Линд рванул со стола скатерть со всем, что на ней находилось, так что посуда и столовые приборы разлетелись по всей столовой. Затем оторвал от скатерти две полосы. Одну полосу бросил Годарду, и они вместе привязали Стина к носилкам за грудь и за ноги.

Потом Гарри вместе с матросом отнесли капитана наверх, в то время как Линд помчался за своей аптечкой. Вскоре появился боцман и сменил Годарда, который вышел в коридор.

Он обратил внимание на глаза подбегавших матросов.

— О Боже ты мой! — воскликнул один из них. — Кто будет следующим? Другой хмуро бросил:

— У кого есть резиновая лодка? Я сматываюсь с этой чертовой посудины!

Обе дамы были буквально потрясены. Мадлен считала, что у капитана сердечный приступ и он обязательно должен закончиться летальным исходом. Ее муж перенес три приступа за пять лет. А Годард, ожидая новостей, снова почувствовал запах горящего хлопка. Минут через пять к ним спустился Барсет.

— Первый помощник говорит, что у капитана сердечный приступ, — сообщил он.

А также рассказал, что Линд соорудил нечто вроде кислородной палатки, и капитану уже стало легче. Спаркс пытается через калифорнийские станции получить соответствующие инструкции от службы здравоохранения США. Он также поддерживает связь с рейсовым кораблем, который находится от них в милях трехстах и имеет на борту врача. Если возникнет необходимость, то придется резко изменить курс и сблизиться с этим кораблем. И еще стюард добавил: Годард, если хочет, может подняться наверх.

Опять придется выступать в качестве свидетеля, подумал Гарри. Когда он поднялся на верхнюю палубу, там, на мостике, находился третий помощник.

Стин лежал на койке в своей каюте. Над грудью и головой у него размещалась импровизированная кислородная палатка, которую Линд смастерил из ванной занавески. В эту палатку он ввел шланг, который был прикреплен к кислородному баллону, стоявшему на ночном столике. Когда Годард входил, Линд как раз вынимал иглу из руки капитана, которому сделал инъекцию. Затем пощупал его пульс.

Гарри остановился в ожидании.

Линд удовлетворенно кивнул и опустил руку.

— Уже лучше, — произнес он. — Пришлось использовать занавеску от душа. — Он показал на импровизированную палатку. — Позднее боцман сделает палатку из парусины и вырежет в ней окошечко.

До конца этого рейса боцман успеет не только сделать палатку из парусины, но и зашить в ней всех, подумал Годард.

В этот момент вошел Спаркс и подал Линду радиограмму, как он сказал, из Общественной службы здравоохранения.

— Хм… Дигиталис… Кислород, — пробормотал тот и сунул радиограмму в карман. — Это мы уже сделали. Спаркс, пошлите радиограмму капитану «Кунгсхолма», что мы будем поддерживать с ним связь, но транспортировать капитана на его корабль не станем, если не наступит ухудшения. Там, видимо, смогут сделать не намного больше, чем мы…

Спаркс кивнул и вышел. Если я буду свидетелем еще парочки таких сцен, то уверенно смогу выступать в роли театрального критика, подумал Годард. Он видел, как поднимается и опускается грудь Стина, и был убежден, что этому человеку тоже суждено умереть, так и не приходя в сознание. Его поражало собственное спокойствие, но он пытался убедить себя, что никакое другое чувство не только не поможет делу, но и сыграет против него.

Ведь он ни в чем не уверен. Это может быть и настоящий сердечный приступ, и следствие какого-то яда, который Линд подсунул капитану. Откуда ему знать, что содержал шприц — морфий или дигиталис? И у него нет никакой возможности что-либо узнать или что-либо доказать. Но даже если бы и была такая возможность, он все равно не смог бы уличить Линда в том, что тот пытался убить капитана Стина. В открытом море самый главный судья — Господь Бог.

— Дайте нам знать, если наступят какие-нибудь изменения, — сказал он Линду и вышел. Выходя изкаюты капитана, Гарри непроизвольно бросил взгляд на фото в рамке, на котором были сняты женщина и две девочки. Он вздрогнул, словно его ударило электрическим током.

Глава 9

Полчаса спустя Годард и Мадлен Леннокс стояли на средней палубе. Солнце закатывалось за горизонт.

— Ты веришь, что это был сердечный приступ? — спросила она.

— Не знаю, — ответил он. — Все может быть. Но будь осторожна.

— В каком смысле? Или ты считаешь, что мне тоже опасно есть?

— Нет… Я знаю одно, и причем определенно: он настолько ловок и умен, что не будет повторяться. Кроме того, у женщины сердечный приступ гораздо более редкое явление. Тем не менее запирай дверь своей каюты.

— Ты это тоже будешь делать?

— Конечно, черт возьми!

— Значит, запирать все двери? — повторила она и посмотрела на него пепельно-серыми, невинными глазами.

Увы, бесполезно ее предостерегать, подумал он.

— Считаешь, что я сгущаю краски?

— Нет, не считаю. Но ты ведь знаешь, как хорошо мне помог избавиться от страха перед грозой…

В начале одиннадцатого Барсет принес весть: капитану Стину стало значительно лучше. Пульс стал более нормальным, и сейчас он спокойно спит. Линд буквально не отходит от него ни на шаг.

Некоторое время спустя Годард уже лежал голым на своей койке. Неожиданно в дверь постучали. Он подошел к ней и посмотрел сквозь жалюзи. Это была Мадлен. Гарри открыл дверь, и она повисла на его шее еще до того, как он успел закрыться.

— Я испортила тебе репутацию, — заявила она. — По-моему, меня видела Карин.

— А как ты относишься к своей собственной репутации?

— На этот счет я не тешу себя иллюзиями. Женщины всегда все знают друг о друге. А ты, кажется, ждал меня. Ты не служил в береговой охране?

— А почему ты это спрашиваешь?

— Мне очень нравится их девиз: «Всегда готов!»

Мадлен быстро сбросила с себя одежду. А она не церемонится, подумал Годард. И ей совершенно безразлично, будет ли мужчина ее «завоевывать» или просто возьмет ее. Для нее самое главное — удовлетворить желания плоти. Но, с другой стороны, это упрощает дело — как для него, так и для нее. Не чувствуешь скованности…

Карин Брук попыталась сконцентрировать внимание на книге, которую читала, но разные шумы и шорохи мешали ей это сделать. Она чувствовала себя как-то неуютно, беспомощно и по какой-то непонятной причине была недовольна собой. Карин беспокоилась о капитане Стине, а его первого помощника просто не могла понять. Он до сих пор оставался для нее загадкой. Один раз она уже доверилась ему, но потом опять убедилась, что он или умалишенный, или монстр.

Ни с одним человеком невозможно об этом поговорить. Может, с Годардом? Нет, он слишком щепетилен и отчужден. Ему Карин никак не может доверить свои мрачные мысли относительно событий, происходящих на этом корабле. Если поделится ими, он просто поднимет ее насмех. Кроме того, она почувствовала к нему какую-то неприязнь с той минуты, как увидела, что в его каюту проскользнула Мадлен Леннокс. Правда, Карин постаралась убедить себя, что одно не имеет ничего общего с другим, но тем не менее сама в это не верила.

Сначала она нашла его привлекательным. У него мужественное лицо, он уверен в себе, имеет хорошие манеры. Но позже поняла, что ему не хватает тепла и чувств. А холодными, бесчувственными мужчинами она сыта по горло, как и равнодушными тоже. Их, казалось, никогда не мучают сомнения, они не знают страха. Абсолютно убеждены, что стоит им пожать плечами, как все неприятности и беды исчезнут сами собой. И это в то время как другие люди, живущие чувствами, люди с мягкими сердцами или просто глупые, вечно попадали в беды и неприятности. Одних пришибает к земле ударами судьбы, а другие сами награждают судьбу пинками в зад. Карин с ужасом вспомнила, как буквально через пару недель после гибели ее мужа его женатые друзья начали делать ей самые недвусмысленные предложения.

Правда, в таком положении она не одинока. Большинство более или менее молодых вдов или разведенных женщин испытывают приблизительно те же самые притязания со стороны мужчин. Но холодное убеждение таких «друзей», что этим самым они доставят ей удовлетворение и окажут услугу, настолько оттолкнуло ее от них, что она начала испытывать неприязнь и к другим мужчинам. Конечно, плохо, что с ее старым добрым Стаей случилась такая беда, но поскольку их брак к тому времени все равно уже дал небольшую трещину, зачем ей мучить себя этим до смерти?

И Годард не другой. Может, чуть постарше, более спокойный, более уверенный, но все равно похожий на Остальных.

Она положила книгу на стол и выключила свет. Вентилятор продолжал жужжать.

Карин чувствовала себя одинокой и растерянной, и ей долго пришлось ворочаться на постели, прежде чем удалось уснуть.

Когда Годард проснулся, уже начинало светать. Мадлен Леннокс оперлась на локоть, будучи несколько разочарованной тщетностью своих новых попыток.

— О, всемогущий Цезарь, как низко ты пал! — сказала она с каким-то комичным разочарованием, поцеловала его в щеку и выскользнула из постели. В следующее мгновение она уже была одета.

Он проводил ее до двери, потом выглянул в коридор и убедился, что там никого нет и что Мадлен благополучно добралась до своей каюты. Но когда собирался запереть дверь, в коридоре появился Барсет. Годард спросил его, как обстоят дела с капитаном Стином.

Стюард ответил, что капитану лучше и он спит спокойным сном. Гарри закрыл дверь и закурил сигарету. Мадлен Леннокс тоже наверняка слышала эту приятную новость. Да и к чему, черт возьми, все время мучить себя бесполезными мыслями? Может быть, все это плод его разгоряченного мозга?

Глава 10

В комнате рядом со столовой Рафферти еще раз помешал кофе в маленькой чашечке, чтобы убедиться, что обе таблетки полностью в нем растворились. Потом посмотрел на часы. Половина восьмого. Еще пять минут. Он поставил чашечку, сахарницу и кувшинчик со сливками на поднос, надел белую куртку, правый карман которой оттягивался под тяжестью какого-то предмета, потом понес поднос к миссис Леннокс.

Постучав, Рафферти крикнул:

— Кофе!

— Минутку!

— Дверь открылась, и он вошел в каюту. Мадлен Леннокс села на край кровати и закурила сигарету.

— Сегодня вы что-то немного рановато, Доминик, — сказала она с улыбкой. — Но тем не менее спасибо.

— О, пожалуйста. — Рафферти поставил поднос на столик и, как всегда, посмотрел в разрез ее спальной кофты. Сдобной ее уже не назовешь, подумал он, но для женщины ее лет она в прекрасной форме. Больше всего ему хотелось проверить качество ее грудей на ощупь, но Рафферти не отваживался этого сделать, так как она могла закричать.

Барсета он не боялся, но этого сукина сына с холодным взглядом побаивался. От него ему уже как-то досталось.

Если тот в скором времени придет, то ему не поздоровится, подумал стюард и вышел в примыкавшую к каюте ванную комнату, словно для того, чтобы проверить, есть ли там мыло и полотенце. Барсет забавлялся с этой вдовушкой целых четыре дня, а теперь Годард получает товар прямо с доставкой в свою каюту. Рафферти тихо засвистел, открыл и снова закрыл дверцу аптечки, затем пустил воду. Этот голливудский мошенник, должно быть, изменил свое имя, но это ему все равно не поможет. Каждому известно, что евреев и негров в Голливуде полным-полно. Нужно все это гнездо подпалить и сжечь.

— Я принесу вам свежие полотенца, — сказал он, направляясь к двери каюты.

— Большое спасибо, — отозвалась Мадлен и налила себе кофе в маленькую чашечку, положив туда больше сахару, чем обычно.

Рафферти вышел в коридор. Кажется, она ничего не заметила, подумал он и, выйдя на палубу со стороны бакборта, посмотрел вперед. Боцман, Отто и еще один матрос мыли палубу вениками и водой из шланга.

Стюард вернулся в коридор и подошел к бельевому шкафу. Вынув оттуда два полотенца, снова постучал в дверь каюты Мадлен Леннокс. В коридоре никого не было. Он вошел в каюту. Она подняла на него глаза и подавила зевоту.

— Ужасно хочется спать, — сказала Мадлен и с улыбкой потрясла головой.

— Всему виной эта проклятая жара, — откликнулся Рафферти. — Я лучше закрою иллюминатор, там моют палубу.

Он прошел мимо нее, коснувшись ее колена. Закрыв иллюминатор на задвижку, обратил внимание, что весь кофе уже выпит. Потом опять прошел в ванную, захватив оба полотенца.

А Мадлен Леннокс сидела с мечтательным видом на кровати и зевала. На этот раз он даже не заглянул мне в вырез кофты, удивилась она. О Боже ты мой, и что это со мной такое? Неужели мы почти не спали эту ночь? Она потянулась и встала так, чтобы Рафферти мог видеть ее обнаженный живот, но он даже не глядел в ее сторону. Неужели я так постарела за эти пять минут? — подумала Мадлен.

Она вздрогнула от громкого шипения, но в следующее мгновение поняла, что это струя воды из шланга ударила в переборку и иллюминатор. Ей теперь все казалось в розовом цвете, даже мысли были розовыми. В голове вертелся еще вопрос: может ли она мыслить? И думает ли она о чем-нибудь вообще? Во всяком случае, удержать свои мысли Мадлен не могла. Почему-то она вспомнила, что мальчишки начали заглядывать в вырез ее платья уже тогда, когда ей было тринадцать. С той поры многое изменилось.

Потом струя воды снова ударила в иллюминатор. В тот же момент из ванной вышел Рафферти. В правой руке он держал полотенце, которое затем переложил с какой-то глупой усмешкой в левую руку. Под полотенцем она увидела черный металл и, будучи вдовой морского офицера, поняла, что это пистолет — поняла это, несмотря на то что уже наполовину спала. Стюард поднял ее голову, и она, казалось, ничего не имела против этого.

Рафферти ударил ее в левую часть головы, как раз в то место, где начинаются волосы. Все шумы в каюте были заглушены струей воды, которая все еще била по переборкам и иллюминатору. Когда Мадлен начала падать вперед, он подхватил ее и уложил на кровать, подсунув под голову полотенце. Оружие снова исчезло в его кармане. Стюард потянул за штаны ее пижамы. Черт возьми, тут где-то должна быть «молния». Наконец, нашел ее на левом бедре и стянул с нее брюки. Потом снял и верхнюю часть одежды. При этом тщательно следил за тем, чтобы полотенце все время оставалось у нее под головой.

Крепенькая для пожилой женщины, подумал Рафферти и ущипнул ее за попку. На большее он не отважился, так как этот сукин сын уже дал ему понять, что будет, если он не выйдет из ее каюты в точно определенное время. Доминик и так уже достаточно рисковал, сунув себе в карман пистолет вместо куска мыла.

Он отнес ее в ванную и положил под душ. Из-под волос начала сочиться тонкая струйка крови. Пол между душем и постелью стюард тщательно осмотрел, выискивая на нем капельки крови, но не нашел ничего. Боцман со своим шлангом уже продвинулся немного вперед, и он должен был поспешить. В тот же момент Рафферти все-таки заметил несколько капель крови, вытер их носовым платком и завернул этот платок в полотенце;

Вернувшись в ванную, он отвернул кран душа и пустил из него сильную струю воды. Рядом бросил на пол кусок мыла. Потом отступил на шаг и полюбовался своей работой. Его беспокоила мысль, что он что-то забыл, но все выглядело очень естественно. Мадлен Леннокс была уже вся мокрая, рядом валялся кусок мыла. Любому могло показаться, что она встала под душ, а потом поскользнулась и упала. Он пожал плечами и вышел.

Держа в руке свернутое полотенце, он осторожно прошел по коридору. Никого здесь не было. Мгновение спустя он уже снова был в кладовой. Карл в столовой накрывал стол к завтраку. Рафферти бросил полотенце в корзину для отбросов, которую еще вчера должен был опорожнить, и понес ее на палубу. Запах тлеющего хлопка становился все сильнее, и один из палубных матросов показал на вентилятор, из которого вился дымок.

— Там, внутри, кажется, становится все теплее и теплее, — бросил он.

— Ты у меня умненький парень! — ответил Рафферти с ноткой уважения в голосе. — Будешь докладывать о положении дел каждый час, договорились?

Странный парень, подумал он при этом. Так обеспокоен, словно горит его собственный хлопок.

Придя на корму, он выбросил содержимое корзины за борт. Потом, закурив сигарету, спокойно пронаблюдал, как весь мусор, в том числе и полотенце, остается далеко за кормой корабля.

Этот день тоже обещал быть очень жарким.

Приблизительно без четверти восемь Годард принял душ, и когда его выключил, то услышал, что в ванной миссис Леннокс тоже льется вода. А закладывая в прибор новое лезвие, почувствовал, что запах гари начал проникать и в его каюту.

Надев шорты и сандалии, он вышел прогуляться на палубу, хотя уже стояла удушающая жара; На горизонте, со стороны бак-борта, начинали собираться грозовые тучи, но в районе корабля ветра практически не было. Из обоих трюмных вентиляторов дым уже шел настолько явственно, что не заметить его было нельзя, а по палубе стлался туман, вызывающий кашель. «Леандр» попал в тяжелое положение, которое усугублялось с каждым часом.

Гарри чуть было не погиб в океане, три дня проплавав в одиночестве на резиновом плотике. Потом попал на этот корабль. Но в скором времени, подумал он, ему вновь придется его покинуть и сесть в спасательную шлюпку. Кроме того, ему было ясно, что он не будет желанным ни на одной спасательной шлюпке, ибо на каждой из них найдутся суеверные люди и не захотят брать с собой человека, с появлением которого на корабле одно за другим последовало множество несчастий. И таких людей можно понять. Убийство, самоубийство, сердечный приступ, наконец, пожар — и все это за три дня. Такое повсюду вызвало бы охоту на ведьм.

Он вернулся в свою каюту и побрился. Когда промывал свою бритву, до его сознания дошло, что душ в каюте миссис Леннокс все еще продолжает работать. Он ухмыльнулся. Если бы она была на его яхте, то еще до первого завтрака израсходовала бы шестинедельный запас воды. Что ж, это тоже какая-то возможность спастись от жары.

Когда в начале девятого Годард вошел в столовую, там сидела одна Карин Брук. На ней было голубое летнее платье без рукавов, которое очень гармонировало с цветом ее глаз и подчеркивало медовый оттенок волос.

— Вы очаровательно выглядите, — сказал он вместо приветствия.

Она улыбнулась, но тем не менее осталась холодной и равнодушной.

— Благодарю вас, мистер Годард. В данной ситуации я рассматриваю этот комплимент как нечто особенное.

— Не понимаю.

— Сегодня уже несколько мужчин доложили мне, что наш корабль горит, а потом, что я хорошо выгляжу. А вы начали с другого конца. Или вы об этом еще не знаете?

— Знаю. — Это замечание быстро его протрезвило. — А вы давно об этом знаете?

— Еще со вчерашнего дня. Приблизительно с того времени, когда вы поинтересовались у меня, чем нагружен этот корабль.

— Но официально это еще не сообщалось, не так ли?

— Нет. Мистера Линда здесь еще не было. Но я подозреваю, что вы знали об этом уже пару дней назад. Возможно, что и сердечный приступ у капитана вызван этим обстоятельством. А вы как думаете?

Он кивнул.

— Но Барсет сказал, что ему уже лучше.

— Знаю.

Вошел Карл. Годард попросил у него яйцо всмятку и чашку кофе. Кофе тот принес сразу, а потом исчез в кухне.

— Скажите, весь трюм номер три забит хлопком? Или в отдельных отсеках имеется что-то другое?

— Да как вам сказать… — Карин нахмурилась, словно пытаясь что-то вспомнить. — Когда я поднялась на борт, они как раз заканчивали погрузку. Мне кажется, в промежуточных отсеках у них хранится что-то другое — консервы, кока, большие бутылки в плетеных корзинах и тому подобные вещи.

— А вы не знаете, что в этих бутылях? Она задумалась:

— Знаю. Спиртное.

Можно себе представить, как будет реагировать тлеющий хлопок на спиртное, когда бутылки начнут лопаться от жары.

Вошел Линд. Он с каким-то рассеянным видом поздоровался с ними, и Годард почувствовал, что тот чем-то очень озабочен. Это, конечно, можно было понять в такой ситуации.

Когда Карин осведомилась о самочувствии капитана, первый помощник покачал головой и нахмурил брови.

— Прямо, не знаю. Во всяком случае, мне было бы гораздо спокойнее, если бы его перевезли на «Кунгсхолм».

— Что, повторный приступ? — спросил Годард.

— Нет, повторного не было. Он довольно спокойно проспал всю ночь, и пульс был в порядке. Но вот уже час, как опять тяжело дышит. Не исключено, что в легких скопилась жидкость.

— Воспаление легких?

— Нет. Но тем не менее все это может привести к повторному приступу. Спаркс все время поддерживает связь с врачами из Общественной службы здравоохранения, и мы делаем все, что они нам рекомендуют, но тем не менее…

— Но на «Кунгсхолме» они вряд ли могут сделать больше, — высказала предположение Карин.

— У них есть дипломированный врач, а я таковым не являюсь. — Линд пожал плечами и криво усмехнулся. И в этой усмешке снова промелькнула его прежняя самоуверенность. — О, пока я не забыл! Хочу довести до вашего сведения, что горит третий трюм. О таких вещах пугливым пассажирам обычно не докладывают, но дым, который выбивается из трюма, уже настолько заметен, что скрывать это бесполезно. Как бесполезно скрывать женщине свою беременность на девятом месяце.

— Вы можете предпринять какие-нибудь меры? — поинтересовался Годард.

— Как только нам удастся ввести шланги в межотсечное пространство, сможем довольно быстро залить все это водой.

— А можно определить, где именно находится источник пожара?

— Это трудно сделать. Кстати, если горящий хлопок находится глубоко внизу, то и вода может до него не добраться. Тем не менее, если верхние слои будут в воде, у нас появится шанс держать очаг пожара под контролем. — Линд выпил кофе, завтрака он не заказывал. — Кстати, не знаете, никто не продает птицеводческой фермы?

С этими словами он ушел, оставив Годарда в растерянности и задумчивости. Что ж, выходит Эрик Линд никогда не показывает своего истинного лица. У него и полдня не продержится то или иное суждение. Вчера говорили, что Стину уже лучше, а теперь он опять подготавливает людей к худшему, а это может означать даже то, что капитан уже мертв. Или, может, он хотел этим сказать, что практически и мы все уже мертвы? Гарри опять вспомнил о Мадлен Леннокс, и ему стало как-то не по себе. Нет, с ней все в порядке, постарался он убедить себя. Ведь слышал же, как она мылась под душем.

Карин, кончив с завтраком, ушла. Он закурил сигарету и налил еще чашку кофе. Когда вышел, боцман и двое матросов как раз начали открывать люк в трюм номер три. Один матрос развертывал пожарный насос.

Если дым станет более густым, им придется надеть маски.

Гарри вновь потянулся за сигаретой, но обнаружил, что в пачке больше не осталось ни одной. Вернувшись в каюту, он разорвал целлофан нового блока и даже сквозь этот шелест услышал из открытой двери в ванную монотонное журчание. Он вошел в нее и прислушался. Душ в соседней каюте продолжал работать. И это через сорок — пятьдесят минут? Годард вылетел в коридор.

В каюте миссис Леннокс были опущены только жалюзи, и он мог явственно слышать, как шумит вода. Он постучал. Никакого ответа. Может, она ушла и забыла выключить воду? Он поискал ее на палубе, в салоне, в столовой, потом вернулся к ее каюте. Поскольку на его повторный стук не последовало никакой реакции, он подошел к каюте Карин.

Годард быстро объяснил ей, в чем дело.

— Может быть, вы войдете к ней в каюту и посмотрите, что там произошло? — попросил он в заключение.

— Конечно. — Она постучала, окликнула Мадлен, наконец вошла в каюту. И почти в тот же момент в испуге закричала:

— Она лежит под душем! Подождите, я вынесу полотенце!

Он услышал, как Карин выключила воду, потом увидел, как она подбежала к двери. На лице у нее был ужас. Гарри последовал за ней в ванную. Мадлен Леннокс лежала лицом вниз на полу душевой кабины, и из-под ее мокрых волос сочилась тонкая струйка крови. Простыня, которой Карин накрыла ее тело, была уже совсем мокрой. Годард перевернул ее и приподнял, чтобы Карин могла подложить под нее простыню. На подушку она постелила полотенце, и он положил миссис Леннокс на постель.

Потом пощупал ей пульс.

— Она жива, — констатировал Гарри. Пульс был слабым, но ровным, грудь Мадлен равномерно вздымалась и опускалась.

— Я скажу Барсету, чтобы он позвал Линда, — предложила Карин и быстро выскочила из каюты.

Годард огляделся и увидел через открытую дверь в ванную, что там на полу валяется кусок мыла. Но две другие вещи приковали его внимание намного больше. Одна из них была головка душа, висящая на стене. А другая — сухая шапочка для купания, которая тоже висела на крючке. Душ начал работать приблизительно в половине восьмого, в то самое время, когда боцман принялся шуметь своим шлангом, поливая палубу… «Что ж, теперь ты знаешь все, что хотел знать», — сказал себе Годард.

Мадлен была без сознания уже около часа, а это означало, что ей или нанесли сильный удар по голове или же напичкали каким-то снадобьем, которое до сих пор не позволило ей проснуться. Гарри быстро вернулся в каюту и внимательно осмотрел ее руки, но нигде не нашел следа иглы. Зато на столике обнаружил поднос с принадлежностями для кофе. Должно быть, ей что-то подсыпали в него, а удар по голове нанесли позже, чтобы симулировать падение и как следствие его — потерю сознания. Значит, великий маэстро иллюзий снова оказался верен себе.

Она могла умереть, так и не придя в сознание, так же, как и капитан Стин, если он вообще еще жив. Теперь Линд, видимо, будет давать ей морфий, чтобы симулировать кому, вызванную сотрясением мозга, а напоследок введет такую дозу, которая отправит Мадлен на тот свет.

Ну, и что он может поделать с этими своими так называемыми абстрактными знаниями? Публично обвинить Линда и заявить, что он уже догадывался об этом новом «несчастном случае»? И чего этим добьется? Ничего, если не считать того, что сам окажется в опасности. Судя по всему, Линд — глава этого заговора, корабельный врач и организатор всех действий. Запрыгнуть на ящик и рассказать обо всем команде? Но он же не знает, кто именно из ее членов участвует в заговоре и сколько их человек. В конечном счете его могут просто осмеять.

Карин вернулась, но остановилась перед дверью, так как в коридоре послышались шаги. Появился Линд. За ним Барсет с аптечкой в руке. Годард отошел в сторону. Линд пощупал пульс и, казалось, остался доволен. Потом приподнял веко Мадлен и посмотрел на зрачок. Прежде чем осмотреть рану, он отправился помыть руки, и в это время Гарри рассказал ему, как он нашел ее в таком положении.

Линд бросил на него серьезный взгляд:

— Хм… Говорите, почти час пролежала без сознания? Должно быть, очень сильно ударилась головой.

Да, Линд был первоклассным актером. И не делал ошибок. Он обрил волосы у виска Мадлен, удалил кровь и осмотрел рану. Найдя ее не очень серьезной, сказал, что двух уколов будет вполне достаточно. Затем кончиками пальцев ощупал весь череп, но переломов не нашел. Правда, заявил, что в этом можно быть уверенным только после рентгена. Линд промыл рану, аккуратно перевязал ее и сделал два укола. После этого он снова пощупал пульс, положил руку женщины на койку и улыбнулся, словно говоря этой улыбкой, что все будет в порядке. «Великий лекарь», — мысленно назвал его Годард.

«Да, если я открою рот, то и со мной поступят не лучше, — подумал он. — И чего этим добьюсь? Что не одна она будет лежать на дне океана? Возможно, они даже зашьют нас в один мешок, если у них не так много лишней парусины. Но это слабое утешение…»

Ну, а кем для него была Мадлен Леннокс? Он знал ее всего три дня, и они несколько раз побаловались в постели. Ни для нее, ни для него это не означало ничего серьезного. В Маниле они быстро распрощались бы, и их пути опять бы разошлись.

Он требовал от жизни и от людей только одного — чтобы его оставили в покое. Значит, и должен сам позаботиться о себе. А ее бросить на произвол судьбы.

Годард вздохнул. Мысль была отличной, но он знал, что не сможет так поступить. Надо выждать, когда ему представится возможность нанести удар Линду. А еще он не должен втягивать в это дело Карин.

— В настоящий момент ничего сделать нельзя, — заявил Линд. — Я не знаю, насколько сильно она ударилась. Мы должны обождать, пока она не придет в себя. Я буду заглядывать к ней каждый час.

— Отлично, — сказал Годард. — Мы тоже будем приглядывать за ней.

Линд ушел, взяв с собой аптечку. Барсет вздохнул и посетовал на то, что их буквально преследуют несчастные случаи. Карин проводила их взглядом, а потом закрыла дверь. Взяв сигарету из пачки, лежавшей на столике, она села. Гарри дал ей прикурить.

— Ну хорошо, — сказала она. — Что мы можем предпринять против него?

Но прежде чем он успел ответить, дверь распахнулась и в каюту вошел Рафферти, неся в руке тряпку и мыльный порошок. На его грубом лице висело, словно маска, выражение детской невинности и отеческой заботы, но Годард ожидал от него и того, и другого. И еще два момента привлекли его внимание. Во-первых, карман куртки стюарда был сильно оттопырен, а во-вторых, то, что там находилось, довольно жестко стукнулось о косяк двери, когда он входил.

— О Боже ты мой, она что, стояла на голове? — проговорил Рафферти, посмотрев на миссис Леннокс, лежавшую без чувств на койке.

— Что же, такой вариант тоже не исключается, — отозвался Годард. — Надеюсь, мы вам не помешаем?

— Нет, нет! Я только приведу в порядок ванну.

Карин с удивлением наблюдала за Годардом. А тот, вынув носовой платок, повязал его вокруг своей правой руки. Такого взгляда, какой был у него сейчас, она еще ни разу не видела у культурных людей. В нем была и хитрость лисы, и голод волка, и дикость гиены. В нем было нечто такое, что могло бы свидетельствовать о ненормальной психике. Она даже испугалась немного, но он, покачав головой, дал ей понять, что она должна вести себя тихо. Затем скользнул к двери и бесшумно запер ее на задвижку. Из ванной доносились звуки, которые должны были означать, что Рафферти наводит там порядок. Годард встал у двери, ведущей в ванную.

— О, посмотрите! — неожиданно крикнул он. — Она приходит в себя! Уже открыла глаза!

Этим возгласом он обманул даже Карин, так как она автоматически повернулась к Мадлен. Рафферти вышел из ванной и посмотрел в том же направлении. Гарри осталось только сделать шаг вперед и ударить его рукой в живот.

Тот хрюкнул и сложился пополам. Годард поймал его за отвороты куртки, поднял ему голову и нанес второй удар — на этот раз сбоку, между подбородком и ухом. Рафферти откинулся назад, потерял равновесие и ударился о тяжелую дверь. В следующее мгновение он был на полу. Одним прыжком Годард оказался на нем, вдавил ему в живот колено и снова ударил перевязанной рукой — на этот раз по шее. Стюард был здоровым и крепким парнем, лет сорока с небольшим, а непреложный закон говорит, что когда тебе уже сорок пять и ты хочешь одолеть здорового молодца, то сможешь это сделать только в том случае, если применишь быстроту и ловкость.

Рафферти издавал какие-то нечленораздельные звуки, но Гарри продолжал его молотить. Над глазом стюарда уже зияла рана, однако он все еще защищался от ударов. Годард внезапно вскочил, потянул его и перекинул через себя. Рафферти перевернулся и ударился о металлическую переборку, но все-таки успел в этот момент сунуть руку в карман и вытащить оттуда пистолет. В то же мгновение Годард ударил его ногой по запястью и придавил каблуком руку. Пистолет выпал из руки стюарда. Словно пьяный, он прислонился к переборке и попытался полезть наверх. По его лицу текла кровь.

Карин с ужасом наблюдала за этой сценой. В закрытом иллюминаторе мелькнуло лицо, и по палубе послышался топот ног. Годард проверил обойму. Одна пуля выпала, другая уже сидела в стволе. Он сунул обойму обратно и снял пистолет с предохранителя. После этого ткнул дулом в зубы Рафферти.

— Что ты ей дал, ублюдок? И сколько?

— Тебя это не касается, ты, дерьмо… — огрызнулся тот, но тут же понял, что лучше ему не огрызаться.

Годард потянул его вверх за отвороты и стукнул пистолетом по голове — сперва справа, потом слева.

— Если тебе это нравится, могу продолжать в том же духе, — прошипел он.

Кто-то постучал в дверь. Гарри опять ткнул дулом в лицо стюарда.

— Две таблетки, — промычал тот.

— Какие таблетки?

— Не знаю. Он дал их мне, но не сказал, что это такое.

Возможно, кодеин, подумал Годард. Ничего, двойная доза кодеина не смертельна.

— А где Майер? — злобно спросил он.

— Майер? Умер, теперь его пожирают рыбы, ты, собака… — Рафферти посмотрел Годарду в лицо и сразу же добавил:

— Ну, где-то там, внизу. Где точно — не знаю.

— Каким образом он должен исчезнуть с корабля и где?

— Впереди нас ждет другой корабль.

— Далеко?

— Не знаю.

— Сколько людей, кроме Линда, замешано в это дело?

— Отто, Спаркс, Карл, Мюллер.

— Кто такой Мюллер?

— Боцман.

В коридоре перед каютой собралось уже несколько человек. Кто-то ударил в дверь металлическим предметом.

— Кто еще? — потребовал ответа Годард.

— Один человек из машинного отделения — только я не знаю, кто именно.

— Еще кто-нибудь?

— Больше я не знаю. Думаешь, он мне обо всем рассказывает?

— Все это строится на денежной основе?

— Частично…

Засов на дверях уже разболтался под ударами. Рафферти глянул в сторону двери — помощь была уже близко.

— А еще на чем? — снова спросил Годард. Стюард плюнул ему в лицо:

— Слишком много позволяешь себе, ты, жидовская морда!

— Так, понятно! — произнес Гарри. — Значит, ты тоже из этой банды. — Он вытер лицо и попросил Карин:

— Посмотрите, может, вы найдете патроны. У нас всего одна обойма. Оставайтесь все время рядом и не позволяйте никому заходить вам за спину. — Затем сделал Рафферти знак пистолетом:

— Можешь шуметь, сколько хочешь! Мы выходим. — Он открыл задвижку и распахнул дверь.

Перед дверью стоял Отто со шлангом в руках. Рядом с ним Линд и Карл с топорищем. Отто хотел поднять шланг, но в тот же момент увидел у Годарда оружие.

Гарри подпихнул Рафферти к двери.

— Вот вам малыш! — сказал он Линду. Офицер кивнул, но промолчал. Годард повернулся к Отто:

— Брось эту штуку и уматывай отсюда! И ты тоже. Карл!

Шланг и топорик с шумом упали на пол. Гарри посмотрел в сторону выхода на палубу, потом сделал знак Линду и другим, чтобы они шли в указанном направлении. Сам же в сопровождении Карин отправился вслед за ними. Барсет с испуганным видом стоял у входа в столовую.

— Не вздумай только идти вслед за мной! — предостерег его Годард.

Барсет повернулся и удалился в другом направлении.

Четверо мужчин вышли на палубу. Годард появился только тогда, когда все они уже были на виду. За ним — Карин.

Гарри отошел немного вправо от выхода из коридора. В воздухе не чувствовалось ни малейшего дуновения ветерка, а море блестело, как полированный металл. Зато со стороны бакборта небо было как ядовитое облако дыма, в котором то и дело сверкали молнии. Гром уже слышался, а от дыма горящего хлопка сразу запершило в глотках.

Мюллер, боцман, поднимался по трапу с нижней палубы. Годард сделал ему знак, чтобы он присоединился к другим, и обратился к Линду:

— Мне наплевать, где находится Майер и что вы с ним сделаете. Сейчас я собираюсь перенести миссис Леннокс в мою каюту, мы с Карин останемся в ней. Не знаю, кто из команды участвует в этой игре, мне это безразлично, но каждый, кто попытается приблизиться к каюте, будет застрелен. Возможно, мы не продержимся до Манилы, однако некоторые из вас ее тоже не увидят. — Он не угрожал и не блефовал.

Линд внимательно его слушал и ждал, когда он закончит. Потом повернулся к Рафферти и спокойно сказал:

— Я же, по-моему, говорил тебе, чтобы ты не брал с собой пистолета.

В глазах стюарда отразился страх, тем не менее он попытался превратить все в шутку:

— Черт возьми, но у нас еще целая куча этого…

Остальное произошло с быстротой молнии. Рафферти поднял руку, Линд поймал ее, вывернул ему за спину и бросил стюарда на железную переборку. Послышался глухой удар и что-то вроде хрюканья, которое испускает животное, когда его ударяют топором по голове. Затем Линд схватил стюарда за отвороты куртки и штанину, подошел с ним к перилам и сбросил его вниз, в море.

Пронзительный крик Рафферти поглотила морская пучина.

Годард непроизвольно вздрогнул и посмотрел вниз. Стюард жадно ловил ртом воздух, руки его отчаянно работали, словно он хотел вплавь догнать корабль.

— О Боже! — закричала Карин. Она подбежала к перилам, и ее вырвало.

Годард поднял пистолет, но было уже слишком поздно — Линд успел сделать прыжок и схватить ее. Он поднял Карин над палубой, словно тоже собирался сбросить в море. Но потом остановился и повернулся к Годарду.

— Вот и чудесно! А теперь бросьте-ка пистолет Отто!

Гарри услышал, как рвется ткань платья Карин. Кровь словно застыла в его жилах. Он бросил пистолет матросу. В тот же момент кто-то с бакборта прокричал: «Майер!» Линд повернулся и посмотрел в том направлении.

Снова затрещала ткань.

— Оставьте ее в покое! — взревел Годард и бросился к перилам. В этот миг Линд разжал руки, и Карин полетела в воду.

Гарри не помнил точно, кто нанес ему первый удар. Чей-то кулак заехал ему в подбородок. Он отшатнулся, но снова получил удар, а в следующее мгновение все уже навалились на него. Годард успел двинуть одному коленом в пах, другому — в челюсть. На секунду ему даже удалось подняться на ноги, так как он хотел добраться до Линда. А когда его снова повалили, увидел, что с нижней палубы по трапу поднимается Майер с автоматом в руках.

Кто-то бросил Годарда головой о палубу. Потом его схватили и подняли на руки. Голова у него кружилась, но он был в полном сознании. В следующий момент Гарри почувствовал, что летит за борт. В воздухе он перевернулся и наконец плюхнулся в воду.

Глава 11

Удар был довольно сильным, и Годард чуть было не потерял сознание, когда ушел под воду. Тем не менее инстинктивно заработал руками, пытаясь выбраться на поверхность, хотя ему было совершенно ясно, что этим делу не поможешь. Было бы разумнее дать разрубить себя на куски винтом парохода.

Но даже этого он сделать не мог — когда корабль нагружен, его винт сидит глубоко под водой. А в следующее мгновение он даже потерял ориентировку — где верх, где низ, — ибо попал в водоворот кильватера. Легкие готовы были лопнуть, когда его вынесло на поверхность, чтобы в следующую секунду опять потянуть вниз.

В панической страхе Годард сделал несколько судорожных взмахов руками, пытаясь поплыть за кораблем, но тут же как бы протрезвел. Он даже не знал, что его стимулировало — то ли ненависть к Линду, то ли удовлетворенность судьбой Рафферти, то ли просто большая порция адреналина. Как бы то ни было, но Гарри снова был в состоянии ритмично двигать руками, чтобы держаться на поверхности. Он огляделся, почти не надеясь обнаружить Карин. Скорее всего, она была где-то ярдах в ста сзади него и под водой. Если бы их сбросили с палубы одновременно, тогда бы еще можно было что-то предпринять.

Вода кильватера постепенно успокаивалась, и он снова увидел перед собой корабль. Судно находилось по меньшей мере в ста ярдах от него и разворачивалось. И тут Годард увидел со стороны бакборта две фигуры, которые определенно смотрели в его сторону. Холодок пробежал у него по коже, но он безжалостно отбросил от себя всякие надежды, пока они не дали ростки. Наверняка лишь любопытство заставило этих людей смотреть в его сторону… Потом увидел крупную фигуру, которая спешила на верхнюю палубу. Этой фигурой мог быть только Линд.

Антонио Гутиэрес, филиппинец, как раз выходил из коридора нижней палубы, когда услышал, как что-то шлепнулось в воду. Он перегнулся через поручни, посмотрел вниз, но не увидел ничего. Рафферти в этот момент находился еще под водой и уже позади корабля. Антонио обратил внимание на тяжелые грозовые тучи и хотел уже продолжить свой путь, как внезапно увидел золотистые сандалии — сперва одну, потом другую, пролетевшие мимо него. На верхней палубе раздались крики, потом — треск рвущейся материи, и женщина, которую он мысленно не раз обнимал по ночам, пролетела мимо него за борт.

Голоса наверху стали еще громче, потом послышался крик со стороны трюма. Дрожащей рукой филиппинец провел по лицу, посмотрел вниз и увидел крупную фигуру с оружием в руке. Это был мертвец, которого два дня назад предали морской пучине.

Гаральд Сведберг, третий помощник, ни слова не знал по-английски, но даже если бы и знал, то все равно ничего бы не понял из того, что говорил ему с пеной у рта молодой филиппинец о пролетевших мимо него в воду людях и о мертвеце с оружием в руках. Но указующий перст всегда действует убедительно, даже если он и принадлежит человеку, находящемуся почти в невменяемом состоянии. Глаза автоматически следуют за ним. Вот Сведберг и увидел в том направлении, куда указывал филиппинец, в бурунах кильватера, голову Годарда.

— Резкий поворот влево! — прокричал он в машинное отделение, рванул ближайший спасательный круг, канистру и швырнул и то, и другое подальше в воду.

Годард видел, как корабль развернулся, но потом снова лег на прежний курс. Это произошло буквально через несколько секунд после того, как наверх поднялся Линд. Но в то же время заметил, что в воздухе промелькнул и закачался на волне белый спасательный круг, а также сигнальный огонек канистры-маяка, который, правда, был почти не виден в лучах солнца.

Он сбросил ботинки и, сильно работая руками, поплыл в нужную сторону. Однако не успел доплыть до круга, как из иллюминаторов потянулась густая струя дыма.

В следующее мгновение Гарри был уже у круга и сразу же заплыл под него. Снова вынырнув на поверхность и находясь уже внутри круга, быстро стянул с себя рубашку, потом штаны и начал осматриваться. Когда круг поднялся на гребень одной из волн, ему показалось, что он видит вдали что-то золотистое. Выждав какое-то время, Годард убедился, что это ему не померещилось, и быстро поплыл в ту сторону.

Дело продвигалось медленно, и, проплыв приблизительно половину расстояния, он сделал передышку. Да и зачем ему все это? Не более ли гуманно дать ей утонуть? Буквально через минуту-две силы окончательно оставят Карин, она потеряет сознание, и для нее все кончится. А так они могут продержаться на воде четыре-пять дней, и в конечном итоге сойдут с ума от жажды.

«Леандр» уже исчез в темноте грозовых туч, и Годард стал единственной точкой в этом бесконечном водном пространстве. Тем не менее он снова поплыл, гонимый страхом, что может опоздать.

Ему повезло, так как он не потерял ее из виду. Карин уже погружалась в воду, а он был не более чем в восьми футах от нее. Еще один рывок, потом он нырнул вниз и, схватив ее за ореол светлых волос, потянул наверх.

Глаза ee были закрыты, а тело совершенно безвольным. Карин не сделала ни малейшей попытки схватиться за него. Как же ему удастся выкачать из нее воду, которой она успела наглотаться? Ведь они оба по подбородок находились в ней. Если он ляжет на круг, то у него, возможно, хватит сил удержать ее на поверхности. Он попытался это сделать, но, когда потянул Карин вверх, они оба очутились в воде.

Значит, так дело не пойдет. Он только потерял время. Тогда Гарри перебросил ногу через круг и сел на него верхом. После этого притянул ее за волосы поближе к себе. Глубоко вздохнув, открыл ей рот и с силой начал вдувать в него воздух. Потом надавил ей на ребра, чтобы она могла выдохнуть.

Сперва его усилия не принесли успеха, и он понял, что слишком торопится. Не спеши, не спеши, сказал себе Годард. Ты должен найти нормальный ритм дыхания. И не сдаваться. Она еще не умерла. Она не могла умереть! Не имела права умереть!

Гарри опять огляделся и подумал: а не сходит ли он с ума? Почему бы не оставить ее в покое? Ведь страх смерти у нее уже позади. И тем не менее продолжал вдыхать в нее жизнь и, когда уже было совсем отчаялся, вдруг почувствовал легкое движение. Потом раздался тихий стон. Он нажал ей на грудную клетку, и она сделала тихий выдох. Постепенно Карин нашла ритм и начала самостоятельно дышать.

В тот же момент он обратил внимание на то, как ее держит, и ему пришло в голову, что поза их очень интимная, если не сказать больше. Бюстгальтера на ней не было — видимо, был сорван или порван при ударе о воду, ее обнаженные груди прижимались к его груди, не говоря уже об их губах, которые то и дело соприкасались. Их поза была очень похожа на ту, которую принимают влюбленные при половом акте.

Гарри выругал себя за эти бредовые мысли, поскольку хорошо понимал, что в этом не было ничего эротического. Он только хотел, чтобы она открыла глаза. А как только она это сделает и скажет хоть пару слов, он больше не будет один. Откровенно говоря, это мало помогло бы, и в этом не было никакого смысла, но тем не менее он нашел ее и теперь пытается привести в чувство.

Годард выполз из-под круга и начал затаскивать на него Карин. Она опять застонала, и в тот же момент ее свело судорогой, как при рвоте. Изо рта полилась соленая вода. Он вытер ей губы и выждал, пока ее дыхание не стало сильнее. А потом увидел, что она открыла глаза.

Сначала они были какими-то пустыми, ничего не понимающими. Карин посмотрела на него, потом на бесконечную гладь океана, взглянула на висящие над водой грозовые тучи. Он подумал, что сейчас она пронзительно закричит от страха, забьется в истерике или потеряет сознание, но ничего этого не случилось. Возможно, для нее всего предыдущего оказалось слишком много, и она уже потеряла способность реагировать на что-либо.

Карин опять посмотрела на него — даже, как ему показалось, смущенно.

— Вы… — начала она. — Надеюсь, вы не спрыгнули с корабля, чтобы спасти меня?

— Нет, — ответил он. — Меня они тоже сбросили.

В нескольких словах он объяснил ей, как стал обладателем спасательного круга. Она ничего не ответила, только ее подбородок несколько секунд дрожал. Он понял, что она пытается взять себя в руки.

— Прошу меня простить, — сказал он.

— Нет… — Она глубоко и опять с какой-то дрожью вздохнула. — Виновата во всем я. Если бы я оставалась позади вас…

— Я не это хотел сказать… — Его жест охватил и их обоих, и все безбрежное водное пространство. — С вами ничего подобного не случилось бы, если бы я не втянул вас в это дело…

— О, теперь вы будете извиняться за то, что спасли мне жизнь?

— Спас?

— Ну, хотябы на какой-то срок. Ведь мы все живем на этой земле только какой-то срок. А корабль может и вернуться, если другие об этом узнают.

— У других нет оружия, — пояснил Годард и рассказал ей, как на палубе появился Майер. Или дым его выгнал из убежища, или его успели препроводить в другое убежище, где потом его кто-то случайно обнаружил.

— Значит, теперь люди знают, что он жив? Что может сделать Линд в этой ситуации?

— Не знаю. — Годарду показалось странным, что Линд не обезопасил свое положение за два последних дня. А ведь он мог спокойно это сделать. Ему достаточно было отделаться от Майера. Красицки он принес в жертву, по всей вероятности, без всяких угрызений совести. Так почему же не поступил так же с Майером? Для такого человека, как Линд, было бы проще освободиться от уличающих его доказательств, а этим доказательством был Майер. Но он избрал более опасный путь — попытался избавиться от капитана Стина и миссис Леннокс. Что это? Дисциплина? Идеологический фанатизм? Нет, в этом не было никакого смысла. Ведь теперь на земле нет ни одного уголка, где Майер мог бы скрыться. Почему же Линд пошел даже на то, чтобы перестрелять всю команду, лишь бы его спасти?

Гром громыхнул уже в непосредственной близости, а порывы ветра рябили поверхность воды. На севере и западе теперь не было ни клочка голубого неба, а в нескольких сотнях метров перед ними висела дождевая завеса.

— Смотрите! — внезапно закричала Карин.

Годард повернулся в ту сторону, куда она показывала, и застыл. Не более чем в полумиле от них из пелены дождя появлялся «Леандр». С нижней палубы поднимался столб дыма, пронизанный языками пламени. Значит, пожар в третьем трюме разгорелся не на шутку.

Корабль, казалось, шел в должном направлении. Но прежде чем Годард смог определить это точно, судно, подобно призраку, снова исчезло в пелене дождя.

Антонио Гутиэрес перекрестился, но шевельнуться, казалось, больше не мог. Он еще никогда в жизни не стоял на корабельном мостике и всей душой желал никогда его и не видеть. Если он шевельнется, то его наверняка смогут заметить. Тем не менее он даже не мог поклясться, что все с ним случившееся происходит в реальной жизни. Во всяком случае Антонио не мог ручаться, что рассудок его не помутился, с тех пор как за борт полетела блондинка, а потом на палубе появился мертвец. Когда же он рассказал об этом офицеру и показал на то место, где, по его мнению, должна была показаться женская голова, там вдруг вынырнула мужская. Офицер, судя по всему, не обратил внимания на эту несуразицу, так как сразу же приказал развернуться и бросил в воду спасательный круг… И вот теперь к нему приближается этот высокий первый помощник. Ему кто-то уже успел сказать, что теперь этот человек — капитан. Его глаза были холодны и не предвещали ничего хорошего.

Корабль уже успел развернуться, и Гаральд Сведберг решил убедиться, заметил ли человек за бортом спасательный круг. В тот же момент он увидел подходящего Линда.

— Мистер Сведберг! — гаркнул тот. — Немедленно отдайте распоряжение лечь на прежний курс!

— За бортом человек… — начал третий помощник, но Линд перебил его:

— Немедленно распорядитесь лечь на прежний курс! Слышали, что я вам сказал? — И повернулся к рулевому. — Право руля!

Рулевым был грек, опытный моряк. Он бросил на третьего помощника беспомощный взгляд и начал разворачивать корабль вправо. Когда Линд говорил таким тоном, лучше было его слушаться.

Но на третьего помощника тон Линда никакого впечатления не произвел. Точнее, даже вызвал его гнев.

— Мистер Линд, я повторяю вам, что за бортом находится человек. — Первый помощник, правда, замещал капитана, и Сведбергу это было известно; но ведь на вахте стоит он, поэтому и распоряжается. Он прошел к двери рубки. — Я видел это собственными глазами…

И вдруг у него отнялся язык, — перед ним стоял Гуго Майер, к тому же без черной повязки на глазу. На поросшем щетиной лице играла ухмылка, а в руках у него был автомат. Позади него появился Карл с «люгером» в руке. Рулевой тоже увидел их обоих, и глаза его расширились от страха. Корабль теперь резко накренился на бак-борт, так что грозовая туча оказалась почти над головой.

Антонио Гутиэрес все еще стоял на мостике без движения и видел, как по палубе идет матрос по имени Отто с большим пистолетом в руке. Он взошел на мостик и встал позади третьего помощника. Потом посмотрел на Линда, который стоял позади рулевого. Кивнув в ответ, Отто поднял пистолет и ударил третьего помощника по голове. Ноги Сведберга подкосились, он упал и покатился в сторону двери как раз в тот момент, когда по палубе ударили первые капли дождя. Отто поднял его и затащил обратно на мостик, в углу которого все еще прятался Гутиэрес.

— Прочь от руля! — крикнул Линд греку, но тот от страха, казалось, ничего не слышал.

Линд оторвал его от руля и отшвырнул к двери. Грек упал на колени, проскользил немного по мокрой палубе, а потом поднялся и пустился наутек.

— Отто, возьми руль! — приказал Линд. Тот оставил третьего помощника лежать под дождем и подбежал к рулю. Линд дал ему курс. Матрос повернул колесо направо, чтобы направить корабль по старому курсу.

Первый помощник тем временем обратился к Майеру и что-то сказал ему по-немецки. В этот момент подбежал боцман. «Люгер» у него торчал за поясом, по лицу стекала вода.

— Лопнули бутыли в третьем трюме, — быстро выпалил он. — Еще до того, как разразилась гроза, на нижней палубе чувствовался запах спиртного.

Линд кивнул:

— Ничего не поделаешь. И все же можно держать огонь под контролем. Где Спаркс?

— Сейчас придет.

— Хорошо. Перекройте трюмы, И стрелять в каждого, кто попытается подняться сюда.

Боцман исчез в серой пелене дождя. Спаркс прошел по внутреннему трапу, который вел через картографический отдел.

— Вызови «Феникс»! — приказал Линд. — Они должны спешить нам навстречу. Ежечасно подавай им сигнал, чтобы они пеленговали нас.

Спаркс вопросительно посмотрел на него:

— Встреча состоится до наступления темноты?

— А какое это может теперь иметь значение? — спросил Майер.

— Мы все перейдем на «Феникс», — пояснил Линд.

— А что будет… — Спаркс жестом показал на весь корабль и его обитателей.

Линд провел пальцем по горлу. Спаркс кивнул и вышел.

Третий помощник все еще лежал там, где его оставил Отто, почти у ног Гутиэреса. Его фуражка куда-то укатилась, а на лицо из-под волос стекала струйка крови. Филиппинец считал его мертвым. Он посмотрел на противоположную сторону рубки. Может, его и не заметят, если он сейчас шевельнется?

Но не успел он сделать и шага, как услышал звук, очень похожий на вдох.

Застыв от страха и не способный больше ничего воспринимать, он увидел, как с палубы поднялся большой клуб дыма вместе с огнем и в воздух полетели обломки дерева и переборки.

В следующий момент эти обломки начали падать, шипя и угасая в воде. Но столб огня стал еще выше, и шум, вызываемый им, перекрывал теперь шум дождя. На нижней палубе матросы что-то кричали друг другу. Линд промчался на бакборт к телефону, который находился позади рулевого колеса.

— Усильте давление в шлангах! — прокричал он в трубку, бросил ее на рычаг, передал в машинное отделение команду «Стоп» и помчался с другими по палубе.

Теперь на мостике никого не осталось, кроме третьего помощника, который лежал без сознания, и молодого филиппинца.

Гутиэрес проскользнул к двери рубки и заглянул туда. Эта красивая женщина-блондинка была в воде где-то позади них. Если корабль повернет обратно, ее можно будет спасти. Как делал рулевой, когда поворачивал корабль? Так? В левую сторону. Он схватился за штурвал и повернул его до отказа влево. Потом оставил штурвал и затащил третьего помощника внутрь, где было сухо. Затем снова вышел на палубу, чтобы посмотреть на пожар.

«Леандр» все еще шел со скоростью двенадцать узлов в час.

Они продолжали держаться за спасательный круг. Вокруг хлестал дождь, сверкала молния, гремел гром.

— Почему ты считаешь, что они вернутся? — спросила Карин. — Неужели вернутся, чтобы спасти нас?

— Вряд ли, — ответил Годард. Говорить так было жестоко, но еще более жестоко было ей лгать. Ведь на корабле командует Линд. Их было по меньшей мере шестеро, и все шестеро имели оружие. — Возможно, они потеряли управление над кораблем или изменили курс, чтобы не дать огню проникнуть в центральную часть судна.

— Найти нас они все равно не смогли бы, — сказала Карин. — Ведь сейчас на пятьдесят ярдов ничего не увидишь.

— Ты не заметила Рафферти?

— Нет… — Она смахнула с лица воду. — Почему он это сделал? Ведь Рафферти был его человеком?

— Он был глуп. Позднее Линд все равно с ним расправился бы. Даже если бы все было в порядке. Такую тайну не доверяют глупцам. Ведь он проболтался бы обо всем в первом же баре.

Гроза продолжала бушевать, волны становились все больше. Белая пена затрудняла дыхание.

— Смешно, — сказала она вдруг. — Я даже не знаю, есть ли у тебя семья.

— Есть брат в Техасе, — ответил он. — А где-то в Европе — бывшая миссис Годард. Мы связаны только адвокатской фирмой и банковским счетом. Если курс доллара будет держаться твердо, то она об этом происшествии узнает только через несколько лет.

— У тебя нет детей?

— Была дочь, она погибла в автомобильной катастрофе.

— Прости меня…

— Это случилось пять месяцев назад. «Почему я обо всем этом рассказываю? — подумал он. — Может, неизбежный конец развязал мне язык? Или я просто давно уже ждал преданной слушательницы?» После того как Гарри вышел из травматологического отделения больницы, он не рассказывал об этом ни одному человеку. Никому, кроме Сьюзен. Ей он сообщил по телефону, что Джерри умерла, сказал, что приедет домой через три часа и чтобы к этому времени она покинула дом.

С тех пор, если его спрашивали, есть ли у него дети, он всегда отвечал: нет, у него нет детей. Лишь когда напивался, то говорил самому себе: «Да, у меня была дочь, но я и мачеха ее убили».

Руки Карин на спасательном круге были мягкими и округлыми. Ему так хотелось прикоснуться к ним. По ее лицу текла вода.

— А у тебя были дети? — спросил он.

— Нет. — И, не зная почему, добавила:

— Было два выкидыша.

— Прости.

— Они были вызваны специально. Мой муж не хотел детей.

— Разве в Сан-Франциско нет никаких пилюль?

— Тогда они только начали появляться. Больше она ничего не сказала. Место, да и время были неподходящими, чтобы вести разговоры на эту тему. Ясно было только то, что ни он, ни она не имели близких людей.

— Извини меня за мои слова, но твой муж был все-таки большой негодяй.

Карин испытующе посмотрела на него, но ничего не сказала. В какой-то степени все это было понятно, хотя он и сам себя не мог понять.

— Даже не знаю, к чему я все это говорю…

— Ну и ладно. Я тоже не знаю, зачем все говорила…

Как красиво ее лицо, подумал он. Сейчас Гарри с радостью рассказал бы ей о своей дочери Джерри, но тут внезапно заметил, что по лицу Карин течет не чистая, а какая-то грязная, словно ржавая, вода. Неужели это с корабля? Значит, корабль должен быть где-то совсем близко. Он огляделся, но, не увидел ничего, кроме воды, сливающейся с пеленой дождя.

Тем не менее Годард продолжал всматриваться в туман — ведь копоть и грязь могли быть принесены с горящего корабля. Вскоре его усилия увенчались успехом. Нет, это был не корабль. Но ему показалось, что за пеленой дождя он видит какое-то расплывчатое оранжевое сияние. Гарри повернул Карин , и показал ей в ту сторону.

Он совершенно не мог сказать, на каком расстоянии от них находится это сияние, как не мог знать и о том, приближается оно или удаляется. Оно просто было тут, без формы и размеров, а единственной возможностью ориентироваться был ветер. Когда же оранжевое сияние стало ярче, сердце его забилось учащенно и беспокойно.

Спустя несколько минут он заметил пламя и клубы дыма. Потом из тумана начали вырисовываться контуры корабля. Словно призрак, судно плыло мимо них.

— Машины не работают, — произнес Годард. — И корабль больше не погружен так глубоко в воду, как раньше.

Карин поднырнула под круг. Оба положили на него руки и поплыли в сторону корабля. Сам он вскоре снова исчез, но оранжевое сияние осталось. Оранжевое сияние — их путеводная звезда. Через какое-то время оно перестало тускнеть, и Гарри понял, что судно совсем остановилось.

Глава 12

Они должны быть где-то здесь, размышлял Антонио Гутиэрес. Сейчас он должен увидеть эту красивую блондинку. Ведь она видела, как корабль остановился и начал разворачиваться, — как и, тогда, когда заметила этого высокого американца на резиновом плоту. Связь, существовавшая между капитанским мостиком и машинным отделением, была выше разумения филиппинца, но это его не тревожило. Он не знал и того обстоятельства, что «Леандр» шел только по инерции с тех пор, как Линд и другие исчезли с мостика.

Правда, при таком дожде Антонио почти ничего не видел. Но что было хуже, так это то, что о женщине, казалось, никто не беспокоился. Третий помощник продолжал лежать в рубке, а этажом ниже люди бегали по палубе, тащили шланги, что-то кричали друг другу, пытаясь загасить пламя, направляя на него струи воды, Один раз Антонио попытался ретироваться с мостика — ведь если они обнаружат его в таком месте, где он не должен находиться, пощады ему не будет. Однако сразу же понял, что ему не спуститься по трапу незамеченным — около него стояли люди с оружием. Поэтому Гутиэрес остался там, где был. Разумеется, он был мокрым насквозь, но теперь это не имело никакого значения. Сейчас филиппинец был единственным человеком, который мог следить за водной поверхностью, и он не переставая это делал.

Антонио даже подошел к перилам и встал между двумя спасательными лодками. Потом опять посмотрел на воду. Правда, ничего не увидел, но тем не менее обратил внимание, что корабль практически не двигается. Гутиэрес внимательно осмотрел всю водную поверхность, которая была доступна его взгляду. Ничего. Тогда он перешел на другую сторону и снова начал всматриваться в воду. Тоже ничего. Филиппинец вернулся к рубке и заглянул туда. Третий помощник пришел в себя и пытался подняться на ноги. Однако был еще слишком слаб и все время держался за голову. По его лицу по-прежнему текла тонкая струйка крови.

Было очень утомительно бороться с сильными порывами ветра и короткими резкими волнами, которые постоянно били им в лицо. Пару раз они вынуждены были останавливаться, чтобы передохнуть и отдышаться. Годард совершенно потерял счет времени. Он не знал, сколько минут или часов они плыли в сторону оранжевого сияния. Внезапно перед ними снова возникли очертания «Леандра». Прошло еще несколько минут, и наконец они оказались у самого корабля. Палуба была высоко над ними. Они посмотрели друг на друга и поняли, что уже давно думают об одном и том же: как же им подняться на корабль?

Звать на помощь было нельзя. Этим они привлекли бы внимание Линда и его людей, и в них снова начали бы стрелять. А может, их и вообще не услышат. И то, и другое грозило смертью, как только корабль снова придет в движение. Правда, Годард сомневался в последнем. Корабль не поплывет, пока они не смогут контролировать очаг пожара. А если с ним не смогут справиться, то судно неизбежно погибнет.

Линд, который, несомненно, должен был руководить людьми при тушении пожара, наверняка не мог находиться на корме. Годард сделал знак Карин, и они начали двигаться вдоль бакборта. Им были слышны треск огня и резкие выкрики команды. Вскоре они уже были возле центральной части корабля.

Гаральд Сведберг, поддерживаемый Гутиэресом, с трудом поднялся на ноги. Чувствовал он себя отвратительно, голова гудела, словно была расколота. Когда он провел рукой по лицу, то понял, что оно все в крови. Заметил Сведберг также и то, что корабль не движется. Гроза по-прежнему продолжала бушевать, видимости практически не было, а наверху находился только этот молодой филиппинец. Голова у Гаральда гудела так сильно, что он сначала даже не понял, что тот обращается к нему по-английски. А когда понял и прислушался к его словам, то понял, что на корабле пожар. Сведберг подошел к двери рубки и выглянул наружу. Увидев Майера и других с оружием в руках, сделал соответственные выводы:

Линд захватил корабль, а человек, которого он видел в воде, был, судя по всему, сброшен им за борт. Теперь же на корабле все были заняты тушением пожара.

Оставалась надежда только на то, что капитан Стин еще жив и у него есть оружие. Гаральд медленно добрался до капитанской каюты. Импровизированная кислородная палата уже исчезла, но Стин все еще лежал на кровати. Глаза капитана были закрыты. Сведберг схватил его за запястье. Рука Стина была теплая, пульс прослушивался. Значит, Стин еще жив и является законным капитаном корабля — независимо от того, находился он под влиянием наркотиков или нет.

Правда, Сведберг был почти уверен, что такой религиозный человек, как капитан, не станет иметь при себе оружие, но слабая надежда на это все-таки была. Он начал обыскивать ящики — один за другим, пытаясь одновременно с этим разрешить вопрос: кто, кроме Линда, замешан в этом заговоре.

Не найдя ничего в каюте капитана, Сведберг начал обыскивать письменный стол в картографическом отделе.

В этот момент в каюте появился весь мокрый филиппинец.

— Мы — там… — сказал он и показал вниз на воду. — Она как раз внизу…

Сведберг выдвинул очередной ящик стола и переворошил все, что там было. На слова филиппинца он не обратил никакого внимания.

— И мужчина, которого вы видели, тоже там, — продолжал Гутиэрес. — Высокий американец.

Что, черт возьми, бормочет этот филиппинец? Если у капитана есть пистолет, то он, наверное, находится в сейфе. В этот момент слова Гутиэреса вдруг дошли до его сознания.

— Что? — переспросил он.

— Люди там, которые упали в воду… Люди? Ведь за бортом был только один человек, и теперь он находится где-то в нескольких милях позади корабля. Минутку… Сведберг глянул на показания приборов и помчался на мостик, куда показывал Гутиэрес. Оттуда он увидел Годарда и Карин Брук, которые, держась за спасательный круг, находились точно под ними.

— Быстро за мной! — крикнул третий помощник и помчался вместе с Гутиэресом вниз по трапу.

На нижней палубе матросы заливали из шлангов пламя, рвущееся из трюма номер три. Боцман и Отто, вооруженные пистолетами, направляли их действия и удерживали на расстоянии других членов команды, которые столпились у трапа в коридор и оживленно жестикулировали.

Линд и Майер стояли на палубе со стороны бакборта. У Линда в руках был автомат, и он отдавал какие-то приказания на немецком языке Майеру. Потом первый помощник кивнул, дал знак боцману и поманил к себе человека из машинного отделения, тощего мужчину по имени Спивак, лицо которого было необычно сурово. Боцман протянул Спиваку «люгер», а сам получил от Линда автомат. Первый помощник помчался на верхнюю палубу.

Вбежав в рубку, он сорвал с вилки телефонную трубку и крикнул:

— Спаркс! Быстро в картографическую! Потом нажал кнопку и связался с машинным отделением.

— Мы не в состоянии бороться с пожаром, — сказал он. — Приведите в порядок насосы, погасите огонь в топках и пошлите людей наверх. Мы должны покинуть корабль… Да, немедленно.

Повесив трубку, Линд вернулся в картографическую и стал вычислять, насколько это было возможно, координаты корабля. Вошел Спаркс. Первый помощник написал ему координаты на клочке бумаги.

— Сейчас мы находимся здесь. Передай наши координаты «Фениксу». И пусть он спешит к нам как можно быстрее. — На другом клочке он написал еще какие-то координаты. — А это фальшивые, указывающие. Что корабль находится на двести миль восточнее, чем на самом деле. После того как ты свяжешься с «Фениксом», дай сигнал «SOS» и сообщи эти координаты. Сообщи, что корабль горит и что пожар невозможно потушить. Как только получишь подтверждение, что сигнал принят, разбей передатчик — на тот случай, если в команде найдется еще какой-нибудь радист.

Спаркс посмотрел на небо, потом отвел взгляд.

— Это мне совсем не нравится, — сказал он.

Линд нахмурил брови:

— Что тебя не устраивает?

— В команде тридцать человек. Об этом речь не шла.

Линд схватил его за рубашку и притянул к себе:

— Если «Феникс» нас не выловит, а те координаты так и не получат, я тебе вырежу все внутренности прямо из живого тела! Ты уже их видел, когда вспарывал акулу!

Годард и Карин Брук все еще держались за спасательный круг и с надеждой смотрели наверх, на капитанский мостик. Две-три минуты назад они видели на нем Антонио Гутиэреса, после чего на них посмотрел третий помощник. Правда, он быстро исчез, и они с минуты на минуту ожидали, что покажется Линд или один из его людей. Но вскоре Годард вздохнул с облегчением — Сведберг появился как раз над ними с канатом в руке. Он перебросил канат через поручни, и тот, падая, развернулся. К нему они и подплыли. Годард затянул петлю на конце каната.

— Когда я поднимусь, ты просунешь в эту петлю ноги и сядешь на канат. Мы тебя вытянем наверх, — сказал он Карин.

Она кивнула. Гарри поймал канат и, перебирая руками, упираясь ногами в корпус корабля, стал подниматься наверх. Вскоре он был уже на палубе. Кроме Сведберга и Гутиэреса, здесь никого не было, но тем не менее они должны были спешить. В любое мгновение мог кто-либо появиться.

— Сними свою куртку, — обратился Годард к филиппинцу. Тот непонимающе посмотрел на него. — На женщине ничего нет, — объяснил он, и они вместе со Сведбергом вытянули Карин на палубу.

На ней действительно ничего не было, кроме нейлоновых трусиков. Гарри взял куртку, которую ему дал Антонио, и протянул ее Карин. Потом они все проскользнули в открытую дверь. Судя по всему, их никто не заметил.

Когда они уже были внутри, Карин застегнула куртку Гутиэреса, которая доходила ей почти до колен, на пуговицы.

Сведберг потянул стальную дверь и закрыл ее на засов. Сейчас они чувствовали себя здесь в безопасности, находясь под нижней палубой, где были только складские помещения, шкафы и та каюта, где Майера зашивали в парусину.

Карин с улыбкой посмотрела на Гутиэреса.

— Большое спасибо, Антонио, — сказала она.

Юноша кивнул и покраснел. Он даже не решался посмотреть на ее ноги.

— Этот парень спас вас обоих, — сказал Сведберг и быстро рассказал им, что произошло на мостике. С его мокрой головы все еще продолжала сочиться кровь. — После того как бандиты пристукнули меня, Антонио полностью развернул рулевое колесо, а потом все время не сводил глаз с воды, разыскивая вас в море.

Годард улыбнулся и похлопал филиппинца по спине.

— Большое спасибо, Антонио!

— Они вас тоже сбросили за борт? — спросил Сведберг.

— Да, — ответил Гарри и рассказал о Мадлен Леннокс, о Рафферти и о стычке на средней палубе.

— И много людей, кроме Линда, участвует в заговоре? — поинтересовался Сведберг.

— Точно не знаю. Мне известно, что в нем замешан боцман, Отто, Карл — стюард столовой и кто-то из машинного отделения. Но их, видимо, больше. И все вооружены.

— Кроме их оружия, на корабле, судя по всему, нет больше ничего, — сообщил Сведберг и рассказал, что он уже обыскал каюту капитана и картографический отдел. Потом сказал, что Стин еще жив. — Я не знаю, — добавил он, — что они собираются делать с кораблем и членами экипажа, но если увидят кого-либо из вас, вы наверняка опять полетите за борт. Вам надо исчезнуть, пока я не узнаю, каковы их планы.

— Вы знакомы с работой радиста? — поинтересовался Годард.

— Нет. В наши дни офицеру это знать необязательно, но я спрошу второго помощника. И потом узнаю — может, кто-либо из инженеров имеет оружие. Долго вам здесь все равно не высидеть — дым не позволит этого сделать, поэтому я подумаю, как перевести вас в другое место и куда именно. Я или сам вернусь, или пришлю с кем-нибудь весточку.

Сведберг и Гутиэрес побежали к трапу, который вел на нижнюю палубу, и вскоре исчезли в дыму. Карин и Годард переступали с ноги на ногу, поскольку пол был очень горячим.

Едкий дым все больше затруднял дыхание. Кроме того, они должны были найти что-либо, на чем смогли бы стоять, не рискуя сжечь подошвы. Годард огляделся. Слева от них тянулась переборка, которая отделяла их от машинного отделения, справа, в коридоре, находились холодильные установки Барсета, но их двери были заперты. Точнее, первые четыре. Пятая оказалась открытой; Годард взял Карин за руку и потянул за собой.

Это было маленькое помещение, в котором Майера зашивали в парусину, и Годард вспомнил о двери на деревянных козлах, на которой лежал «труп». Этого им вполне хватит. О Красицки он не вспомнил, а тот все еще лежал тут зашитым в парусину. Гарри увидел, как Карин непроизвольно вздрогнула. Обнаружив кучу парусины, он потащил Карин за собой, и в следующее мгновение они уже стояли на ней, довольные, что избавились от жара накалившейся стали.

Где-то над ними раздались выстрелы. Они молча посмотрели друг на друга. Потом над их головами послышался топот ног многих людей. Что там? Убегают от огня? Дым становился все более едким. Годард закашлялся. Кроме того, было очень жарко. Пот ручьями лил по его лицу.

Через какое-то время наступила тишина. Только было слышно, как бушует огонь.

— Как ты думаешь, пожар усиливается? — спросила Карин.

— Не знаю, — ответил он. — Но мне кажется, нам пора выбираться из этой ловушки, пока еще есть возможность добраться до трапа.

Он знаком показал ей, чтобы она подождала, быстро подбежал к двери, все время переступая с ноги на ногу, чтобы не поджарить подошвы, и выглянул в коридор трюма. Трап был в дыму, а на стальных поверхностях краска вся пузирилась. Гарри оглянулся назад.

— Кинь мне парусину, а сама минутку посиди вон там. — Он показал на дверь, на которой лежал Красицки.

Быстро расстелив парусину вдоль коридора, он по трапу выбрался на палубу и огляделся. Никого.

— Хорошо, — тихо сказал Годард. — Давай за мной!

Карин выскочила из каморки и подбежала к трапу. Он вытащил ее наверх.

«Лазарет» находился от них всего в нескольких ярдах, но тишина в нем была подозрительной. Гарри сделал Карин знак рукой, чтобы она подождала, а сам выглянул из-за переборки. Огонь продолжал полыхать, но поблизости никого не было:

Он махнул ей, подзывая подойти, и она быстро подбежала к нему.

У основания двух трапов лежали шланги, вода из которых больше не шла.

— Если бы они собирались покинуть корабль, то поднялись бы наверх, к лодкам, но они побежали вперед, — сказала Карин.

Она и Годард понеслись по пустынному коридору средней палубы. Все каюты и передняя палуба были пусты. Прильнув к иллюминатору одной из кают, они все поняли.

На носу корабля под проливным дождем стояли люди. Вели они себя как недоверчивые животные. Годард решил, что здесь собралась вся команда. Он увидел Барсета, Паргораса, Сведберга, второго помощника, Гутиэреса, двух инженеров и нескольких матросов. А также нескольких человек из машинного отделения.

Карин сделала знак Годарду и показала ему на другой иллюминатор. Тот понял ее жест и посмотрел в него. На палубе стоял Отто с автоматом в руках — и стоял таким образом, чтобы одновременно наблюдать за обоими трапами.

Годард поманил Карин за собой, и они вновь вернулись в коридор. В этот момент на бакборте послышался какой-то шум, словно кто-то уронил садок. Затем на мгновение воцарилась тишина, а следом раздался стон. Годард скользнул к углу и выглянул в поперечный коридор. Там лежал человек. Рядом с ним валялось ведро, которое он, видимо, сорвал со стены, пытаясь удержаться на ногах.

Годард подбежал к человеку и быстро перевернул его на спину.

Это был Кениг, который не так давно одолжил ему рубашку. Судя по всему, ему прострелили грудь. Вся верхняя часть тела была в крови. Кровь также сочилась из носа и уголков рта.

Карин вздрогнула и на какое-то мгновение закрыла глаза.

Годард опустился перед ним на колени.

— Кто это сделал? — спросил он.

— Боцман… — с трудом выдавил Кениг. Годард положил его на спину, и, сорвав простыню с кровати ближайшей койки, вытер кровь.

— Я пытался… спрятаться в шкафу… Хотел от… нять у него пистолет… Я знаю, что… они собираются делать…

— Что? — спросил Гарри.

Но Кениг уже закрыл глаза, и по выражению его лица нельзя было понять, слышал ли он вопрос. Но вскоре опять с трудом заговорил и сообщил, о чем говорили Линд и Майер на немецком языке в то время, когда другие тушили пожар.

— Я… немец, — сказал Кениг, тяжело дыша. — Майер велел Линду оставить корабль гореть. Приказал вывести из строя все шлюпки, кроме одной, а сигнал бедствия дать с не правильными координатами… Спивак… — Он опять замолчал. — Что со Спиваком? — затеребил его Годард.

— Должен спуститься вниз… и открыть кингстоны…

Годард посмотрел на Карин.

— Тридцать человек! — прошептал он. — Кто бы мог решиться на нечто подобное? — Он наклонился над раненым. — Кениг, Кениг, вы меня слышите? Вы говорите, что приказы отдавал Майер? У вас не сложилось впечатления, что он… что он начальник Линда? По военной линии?

— Нет… — Голос Кенига становился все слабее. — Много хуже. Он отец Линда…

Это было ответом на многие трудные вопросы. Родня по крови. Кровь… Да, им было не важно, сколько ее прольется, лишь бы спасти свою шкуру.

Глаза Кенига вдруг широко раскрылись, словно он увидел перед собой что-то ужасное, от чего уже не мог убежать. Он попытался еще что-то сказать, но с губ его сорвался только шепот, который Годард не понял.

Глава 13

Единственным благоприятным обстоятельством для них было то, что Линд ничего не знал об их присутствии на корабле.

Правда, большой пользы они из этого извлечь не могли, если учесть, что времени оставалось совсем мало. Самое большее через полчаса огонь перейдет на среднюю палубу и охватит всю среднюю часть судна. Машинное отделение было затоплено. Поскольку Годард не знал, сколько времени понадобится, чтобы вода заполнила трюмы, то он, естественно, не имел никакого понятия и о том, можно ли успеть закрыть кингстоны до того, как помпы и топки окажутся под водой.

Кениг все еще боролся за жизнь. Он стонал и хрипел, но дело было лишь в минутах. Тем не менее они не хотели оставлять его одного. Лишь когда Кениг потерял сознание, Годард кивнул Карин. Каждая секунда была дорога. Они оба быстро проскользнули по коридору.

— Что мы можем сделать? — спросила она.

— Хочу заполучить один из их пистолетов, — ответил он. Голос его прозвучал спокойно, но когда она посмотрела ему в глаза, то увидела в них ту же первобытную жестокость, которую заметила, когда Гарри расправлялся с Рафферти.

— Один пистолет? — повторила Карин. Они достигли стальной двери, ведущей в машинное отделение. Годард сделал знак, чтобы Карин вела себя тихо, и немного приоткрыл дверь.

На платформе, находившейся приблизительно на середине трапа, сидел человек с пистолетом за поясом. Должно быть, это был Спивак, который наблюдал за кингстонами.

Годард тихо прикрыл дверь. Когда он оглянулся, то увидел, что дым поднимается вдоль трапа, ведущего на среднюю палубу. Они покинули ее всего пару минут назад. Теперь дым валил уже с обеих сторон.

Годард лихорадочно раздумывал. Где другие? По-видимому, пока еще на верхней палубе. Двое из них горелками прожигают днища спасательных лодок. Напасть на них — это самоубийство. Один Линд голыми руками расправится с ним. Отто? Имея за своей спиной стальную переборку, а по обе стороны по двадцать ярдов открытого пространства палубы, он практически неуязвим. Но если Отто оттуда не убрать, они не могут надеяться на благополучный исход.

— Что ты сделаешь с одним пистолетом? — вновь спросила Карин.

— Уберу Отто, — ответил он.

Она поняла, что он имел в виду. Они должны вызволить команду. Даже если Гарри удастся проникнуть в машинное отделение, то он все равно не знает, как закрывать кингстоны и привести в действие пожарный насос.

— Как только команда поймет, что собирается сделать Линд, Отто не сможет удержать ее под прицелом, — предположила Карин.

Но на какое-то время ему удержать их удастся, подумал Годард. А потом уже будет слишком поздно. У него не было возможности объяснять все это Карин. Из тридцати моряков Отто сможет остановить в лучшем случае пятерых или шестерых первых, но кто будут эти первые пять или шесть?

Нет, к Отто не подойти. К Линду и Май-еру тоже… И вдруг его осенило. Радист Спаркс!

Это был единственный человек, который мог оказаться в одиночестве и к которому можно было подобраться!

Годард схватил Карин за руку и помчался с ней по проходу к двери лазарета.

— Подожди здесь, — сказал он ей. — Закрой дверь на щеколду и не открывай, пока не убедишься, что это я.

— А ты куда?

— В радиорубку. Только на пару минут. Он помчался по внутреннему трапу наверх, свернул в поперечный коридор и повернул направо. Потом осторожно стал красться на цыпочках, постоянно прислушиваясь. Вскоре он услышал какие-то звуки. Но они не были похожи на сигналы азбуки Морзе. Скорее, это был шум карательного отряда, который крушил и стекло, и металл.

Звуки доносились из-за второй двери. Годард проскользнул к ней и прислушался. Потом заглянул в радиорубку. Спаркс стоял посреди помещения и пожарным топориком разбивал аппаратуру на мелкие кусочки.

Да, Линд успел обо всем позаботиться, мелькнуло в его голове. Он даже не исключил возможности, что на борту может оказаться еще один радист. Гарри вздохнул, проскользнул в рубку и ребром ладони нанес Спарксу сильный удар по почкам. Тот скрючился от боли и выпустил топорик из рук. Годард заломил ему руку за спину, толкнул вперед и изо всей силы ударил головой о стальную переборку.

Ноги у радиста сразу подкосились, но Гарри быстро подхватил его, не дав упасть, и положил на спину. У Спаркса все вертелось перед глазами, но он был еще в сознании, и его темные глаза метали молнии. Годард присел рядом с ним и обыскал. В карманах ничего не было.

, — . — Мне нужен пистолет. Где мне его найти? — Сказав это, он потянулся назад, взял выпавший из руки Спаркса топорик и приставил его к горлу радиста. — Лучше говори сразу, ибо, когда лезвие перережет голосовые связки, тебе придется изъясняться знаками.

— У меня нет пистолета.

— Ты, наверное, понял, что я спешу, — прошипел Годард и немного надавил на топорик.

— Я бы сразу отдал вам пистолет, если бы он у меня был.

— Ясно. В таком случае я хочу знать, где его можно найти?

— Послушайте, если вы снимете с моего горла эту проклятую штуку, то я, возможно, и смогу вам кое-что сказать. Я ненавижу вас и ненавижу всех надменных свиней. Но если бы у меня был пистолет и если бы я верил, что вы сможете остановить этим готовящуюся бойню, то я с удовольствием отдал бы его вам…

Годард нахмурил брови, но ослабил нажим топора:

— И почему так?

— Потому что я пошел на это только ради денег. Потому что мне нужны были деньги. Говорили, что ни у кого не упадет и волоска с головы. Но теперь все пошло вкривь и вкось, он хочет уничтожить всю команду.

— А это что? — Годард показал на искореженное оборудование.

— Он сказал, что вырвет кишки из моего живого тела, если я этого не сделаю. Так и будет, причем, перед всеми…

Да, этот человек действует без стеснения, подумал Годард. И знает, как повлиять на психику других. Он поднялся и отбросил топорик.

— Что ж, продолжайте в том же духе. Спаркс недоверчиво уставился на него:

— Вы мне поверили? Вы меня не свяжете?

— Нет на это времени, — ответил Гарри. — Кроме того, человека, который меня ненавидит, нельзя считать совсем уж плохим. — Он вышел и пошел вдоль коридора.

Видимо, ему не повезет, но попытаться он все же обязан. Если Спаркс позвонит Линду, то он и Карин будут мертвы через пять минут, но Годард в это почему-то не верил. В таком мире он больше не мог верить в театральные эффекты.

Дым валил уже густыми облаками, и, когда Карин открыла дверь лазарета, глаза ее слезились, она кашляла. Но время поджимало. Они должны были что-то предпринять — и немедленно.

— У Спаркса нет пистолета, — доложил он. — Значит, мы должны как-то схитрить. Я попробую напасть на Отто, а для этого есть лишь одна возможность. Пока он стоит посреди палубы, перспектив никаких, но если я заставлю его повернуться в мою сторону и броситься на меня…

— Каким образом?

— Бели я выползу с одной стороны палубы, то люди меня увидят. Из тридцати, по меньшей мере, десять непроизвольно посмотрят в мою сторону. И он поймет, что там кто-то есть. Когда же он пойдет в мою сторону, я по шагам определю, когда мне наброситься на него…

— И это называется продюсер? — Карин покачала головой. — Гарри, такой человек уже выступал для Отто в тысячах фильмов, и в подобных обстоятельствах он всегда держал пистолет наготове. Но есть другая возможность…

— Какая?

— Отвлечь его внимание. Древний трюк, и я его сделаю. Мы оба одновременно выйдем с противоположных сторон, но я выйду из-за угла, так что он меня увидит первой. Отто убежден, что меня уже съели акулы. Поэтому на какое-то время будет сражен. А за эти мгновения ты сможешь напасть на него.

— Прекрасно! Но его заряженный пистолет будет направлен на тебя, и, когда я брошусь на него, он успеет выстрелить…

— Нет. Когда ты набросишься на него, я мигом спрячусь за угол. Я сделаю только один шаг.

Годард кивнул. Разумеется, он понимал, что возможен и другой исход: Отто чисто инстинктивным движением может нажать на курок, увидев ее.

— О'кей! — тем не менее сказал Гарри. — Но есть еще одна деталь. Там, где он стоит, перила совсем закрытые. Если мы появимся согнувшись в три погибели, люди нас не увидят. Поэтому ты должна выпрямиться за два-три шага до угла. Только подготовь этого бандита каким-нибудь образом, а то он выстрелит в тебя от испуга.

— Не бойся, Гарри. — Карин слегка улыбнулась. — Обещаю тебе — он застынет как столб.

И все-таки какое-то оружие он должен был иметь. В одном из шкафов они нашли большой и ржавый гаечный ключ. Именно такой вещи Годарду не хватало. Таким ключом достаточно будет нанести один удар. И ему будет совершенно безразлично, куда он выбьет этим ключом мозги из головы Отто — внутрь или наружу. Глянув в иллюминатор, Гарри убедился, что Отто все еще стоит на своем посту.

Они вместе вышли на бакборт. Огонь на корабле продолжал бушевать, гроза же немного стихла. Годард решил, что ему легче заходить слева, — тогда он будет иметь свободной правую руку. Карин пошла по правой стороне. Неподалеку от угла они еще раз посмотрели друг на друга. Она улыбнулась и показала кружок, сделанный большим и указательным пальцами. Ему было легче, если бы он чувствовал себя так же спокойно, как и она. Он почувствовал неприятное ощущение в желудке. Сейчас ему предстояло преодолеть самые длинные в мире пятьдесят ярдов. Гарри опустился на колени и пополз.

Дело продвигалось с трудом, так как он мог использовать только одну руку, потому что в другой держал гаечный ключ. В то же время Годард лихорадочно обдумывал каждое свое последующее движение. Прежде чем броситься на Отто, он должен закричать. Тот быстро обернется и взмахнет пистолетом — это не позволит ему спустить курок, выстрелить в сторону Карин.

Это понятно, не ясно другое — какой сигнал дать людям, стоявшим на палубе?

Если ему удастся заставить их вести себя спокойно, хотя бы относительно, то они практически все смогут уйти оттуда, не возбудив подозрений. А если у него окажется оружие Отто, то он даже сможет обеспечить им вооруженную охрану при отступлении.

Наконец Гарри добрался до угла и осторожно выглянул. Отто находился ярдах в двенадцати от него. Через секунду все решится… Ага, Карин люди уже заметили. Он глубоко вздохнул и приготовился к прыжку. В этот момент Карин Брук появилась из-за пристройки. Годард удивленно уставился на нее и даже на какое-то мгновение забыл, что должен делать. У него буквально глаза полезли на лоб — точно так же, как и у Отто.

Дело в том, что Карин сбросила с себя куртку Антонио и теперь стояла перед Отто совсем голая и мокрая, словно только что вышедшая из морской пены. Это была настоящая русалка, которая заставила бы любого мужчину, не достигшего тридцати пяти лет, жадно хватать ртом воздух. Годарду даже стало жалко Отто, но в следующее мгновение он уже пришел в себя и бросился на него.

По дороге он успел замахнуться ключом, но люди на него не обращали внимания — их внимание было поглощено чем-то более интересным.

— Отто! — заорал во всю глотку Годард и одновременно ударил ключом по переборке. Это наконец подействовало.

Отто оторвал глаза от Карин, которая сразу же исчезла за углом. Потом обернулся… И в тот же момент получил мощный удар по голове гаечным ключом. Удар был глухим, но сильным, так что Годард даже испугался, что Линд сможет услышать его с мостика. Матрос обмяк и упал — две сотни фунтов мяса и костей. Видимо, этот удар оказался для него смертельным, но это можно будет выяснить и позже.

Странно, но пистолет так и не выстрелил. Годард выхватил его из обмякшей руки Отто. Потом обернулся. Люди из команды двинулись было вперед, в его сторону, но, заметив у него в руке оружие, подались назад, к трапам. Он сделал им жест рукой, означавший: «Обратно!» К сожалению, они поняли это недостаточно быстро. С мостика раздался крик, а потом выстрел.

Следующий жест Годарда поняли все. В тот же момент с мостика раздались еще два выстрела. Если первый никого не поразил, то теперь Годард увидел, как Барсет прижал руку к груди, испуганно поднял голову и упал на палубу.

Люди из команды отступали немного назад и наблюдали за ним с тем же страхом, что и раньше за Отто. Гарри попытался завязать с ними контакт с помощью жестов — показал на свои часы и поднял вверх пять пальцев. Потом показал на себя и наверх и начал описывать круги рукой с пистолетом. Он надеялся, что они его поняли. Потом опустился на колени перед Отто, обыскал его карманы и нашел две запасные обоймы.

Сделав последний знак команде, Годард помчался за угол. Карин уже ждала его. На ней снова была куртка, и выглядела она вполне невинно.

— Шуточки шутить изволишь? — бросил он на ходу.

— Ты очень рисковал, — ответила она. — А когда я тебе обещала, что Отто превратится в столб, я знала, что говорю.

— А ты не думала, что я тоже могу превратиться в столб?

— Для продюсеров это дело привычное. На углуони остановились. Он сказал ей, что собирается предпринять. А потом ему пришла в голову еще одна мысль.

— Я должен вытащить из машинного отделения этого Спивака. Иначе они не смогут наладить насос для подачи воды и закрыть кингстоны. К тому же нужно заполучить его оружие.

— Если они услышат стрельбу, то сразу же спустятся вниз.

— Мне кажется, я знаю, как это сделать. — И проверяя пистолет, Гарри познакомил ее со своим планом.

Он плохо разбирался в автоматическом оружии, а это, ко всему прочему, оказалось еще европейского производства. Прошли драгоценные секунды, прежде чем он сообразил, как вставляется новая обойма. Наконец зарядил пистолет полной обоймой, а две другие протянул Карин:

— Подержи. Я сейчас вернусь. Он помчался по заполненному дымом коридору и по внутреннему трапу к радиорубке. Спаркс сидел за столом, обхватив голову руками. Когда Годард окликнул его от двери, тот обернулся. Без всякого выражения он посмотрел на пистолет в его руке, но ничего не сказал.

— Через пару минут команда будет тут, — сообщил Гарри. — И если она не возьмет корабль под свой контроль, радостей тебе от жизни не ждать, мой мальчик. А если матросы снова будут на корабле хозяевами, я смогу замолвить за тебя словечко.

Спаркс кивнул:

— Что вы хотите?

— Вытащить Спивака из машинного отделения. — Он показал на телефон. — Ты можешь позвонить отсюда?

— Нет. Связь только с капитанским мостиком.

— Хорошо. Тогда другой вариант. Подойди к двери и крикни ему, что Линд спускает на воду шлюпку, а о нем, кажется, забыл. Если сделаешь это, будешь находиться под моей защитой.

— Хорошо, пошли! — отозвался Спаркс, и они побежали по коридору. Вскоре достигли нижней палубы.

— Быстро! — велел Годард и, потянув стальную дверь на себя, отступил в сторону. Спаркс сунулся в дверь.

— Спивак! — крикнул он. — Вылезай поскорее! Лодку спускают на воду!

Со своего места Гарри не мог видеть происходящего и выжидал. Огонь уже лизал ступеньки трапа, который вел на среднюю палубу, вся краска была в пузырях. Стало трудно дышать. Спаркс вынырнул из двери.

— Поднимается, — прошептал он. — На последней ступеньке. Пистолет засунут за пояс.

Годард кивнул и сделал ему знак, чтобы он отошел. В тот же момент в дверях показался Спивак.

Годард ткнул его пистолетом в бок:

— Стоять, Спивак!

Тот раскрыл от удивления рот и застыл.

Годард вытащил у него из-за пояса «люгер» и бросил его Спарксу.

— Подержи минутку! — сказал он. Спивак бросил на Спаркса взгляд, полный ненависти, но Гарри подтолкнул его пистолетом и головой показал, чтобы тот шел по коридору вперед.

— Быстро!

Спивак раздумывал секунду, после чего повиновался. Они подошли к открытой двери в лазарет.

— Туда, быстро! — приказал Годард. Спивак повернулся. Глаза его были полны страха. Он показал на дым и языки пламени в конце коридора.

— Но… но… ведь горит весь корабль!

— Очень рад, что ты обращаешь на это мое внимание, — заметил Гарри и, положив ладонь на лицо Спивака, втолкнул его в каюту. — А теперь тебе остается пожелать нам счастья! — бросил он на прощанье.

Закрыв дверь, Годард защелкнул ее на замок. Потом побежал по коридору, сделав знак Спарксу следовать за ним. Они быстро оказались на палубе и ринулись в ту сторону, которую еще пощадил огонь. Карин ждала их там. Гарри взял «люгер» у Спаркса и протянул ей.

— Когда они поднимутся по трапу, отдашь пистолет мистеру Сведбергу, — быстро проговорил он. — Скажи ему, что мне там, наверху, срочно нужна помощь. Возможно, им удастся проскочить наверх через картографическую. Спивак заперт в лазарете, и если огонь нельзя будет взять под контроль, ты его выпустишь оттуда. Правда, я думаю, его не ждет ничего хорошего, если он попадет им в руки. И не забудь им сказать, что Спаркс никакого отношения к этому делу не имеет.

Она кивнула. Карин хорошо поняла, что] Гарри имел в виду. Она должна все это сказать, если он сам это сделать уже не сможет.

— Я обещал ему, — добавил Годард. — А вы доберетесь до рубки быстрее, чем я смогу им это сказать. Ну, с Богом, Спаркс!

Он взял у Карин две запасные обоймы, и они побежали на палубу. Коридор тоже был весь в дыму.

— Запрись наверху, пока люди не знают об этом, — посоветовал он Спарксу.

Тот кивнул. Гарри повернулся и помчался к трапу со стороны бакборта. У него было такое чувство, будто в его желудке обосновался рой пчел.

Глава 14

Он выглянул. Поблизости никого не было. Сквозь шум огня с верхней палубы пробивались какие-то металлические звуки. Прошло более пяти минут. Годард должен был поспешить, чтобы люди внизу не подумали, что с ним что-то случилось и что они теперь должны сами добывать себе свободу. Он перевел пистолет на режим автоматической стрельбы, но при этом мешали запасные обоймы, поскольку у него не было карманов и ему приходилось держать их в руке. Гарри проскользнул за бакборт и поднялся на верхнюю палубу, вернее, выглянул на нее, ибо его голова сейчас находилась на одном уровне с ней.

Прямо перед ним, на переднем плане, боцман и Карл крушили лодки.

Бросив на них беглый взгляд, он быстро прошмыгнул по палубе и спрятался за широкой подставкой для фонаря. Отложив запасные обоймы, взял пистолет двумя руками и выглянул. Теперь перед ним открывалась вся палуба. У обоих спасательных шлюпок со стороны ширборта уже были сняты парусина и предохранительные штыри. Одна из шлюпок покачивалась на тросах и медленно опускалась. В ней стоял Линд и что-то прятал. Майер находился в рубке с автоматом в руках и смотрел на переднюю палубу.

Годард глубоко вздохнул, встал на колени и, направив в их сторону пистолет, спустил курок. Сперва он выпустил очередь в парусину, за которой должны были находиться ноги Майера, потом быстро перевел ствол пистолета направо и выпустил очередь в направлении шлюпки, в которой стоял Линд. Грохот автоматического оружия буквально оглушил его. Карл сразу же нагнулся к передней лодке, а боцман бросил горелку и моментально исчез.

Гарри вновь направил оружие направо. Майера больше не было видно, но он все-таки выпустил новую очередь в парусину.

Линд тем временем высунул голову из-за борта лодки и поднял пистолет. Годард снова нажал на спуск, но пистолет сделал лишь два выстрела — обойма кончилась. Голова Линда исчезла.

Годард упал на стальную перегородку и перезарядил оружие. В тот же момент в перегородку над его головой врезалась пуля. Он отполз немного в сторону и выглянул. Заметив, что боцман поднимает пистолет, Гарри выстрелил в палубу рядом с ним. От нее полетели щепки. В следующее мгновение он снова выстрелил в сторону Майера. Тот опять исчез. Линд не появлялся. Годард выпустил очередь параллельно борту шлюпки.

К этому моменту команда уже должна была покинуть палубу. Если он сможет удержать их еще минуту, то к нему подоспеет помощь. Но в то же мгновение холодок прошел по его спине. Линд! Ведь он мог выпрыгнуть из лодки и пробраться на нижнюю палубу!

Годард быстро перевернулся и в тот же миг увидел лицо великана на уровне палубы буквально в футах трех от себя. В руке у него был пистолет 45-го калибра, который Линд направил как раз в то место, где мгновением назад был затылок Гарри. Бросок пистолета в голову Линда был практически продолжением его движения. Пистолет попал в руку офицера и потом рикошетом ударил ему по лицу. Словно кошка, Годард сверху бросился на него, и они оба полетели вниз по трапу. В тот же момент Гарри услышал сверху крики и выстрелы.

Первой его мыслью было, что надо завладеть оружием Линда, ибо с физической точки зрения он явно ему уступал. Линд справится с ним за считанные секунды голыми руками. И действительно, тот после падения уже пытался подняться на ноги.

Брошенный Годардом пистолет здорово поранил ему лицо, и из раны сочилась кровь. Линд набросился на него, но Гарри легко уклонился в сторону и нанес ему удар по уху ребром ладони. Любой другой свалился бы замертво, но Линд лишь покачнулся и снова бросился на противника.

Годарду все же удалось выхватить пистолет Линда, но ускользнуть он не успел. Офицер налетел на него, и они оба покатились по доскам настила. Их тела словно сплелись воедино, катаясь по палубе то туда, то сюда. В пылу борьбы Годард почуял все же, как из коридора вырвалась едкая струя дыма. Слышал он и крики людей с верхней палубы. Наконец ему удалось ударить Линда коленом в живот и врезать ему кулаком по шее. Это позволило ему освободиться от его мертвой хватки, вскочить и снова броситься к пистолету. Но он слишком поспешил. Поэтому поскользнулся на мокрой палубе и ударился о парапет. В тот же момент Линд схватил его сзади. Годард почувствовал, как Линд оторвал его ноги от палубы и поднял в воздух, собираясь бросить за борт, но в последний момент тоже поскользнулся. А поскольку вес Гарри уже тянул его за собой, а сам он вцепился в него обеими руками, то и увлек его за собою за борт.

Вцепившись друг в друга, они сразу ушли под воду. Годард дрался с каким-то невероятным отчаянием — лишь бы освободиться от железной хватки противника. Ему удалось схватиться за большой палец Линда и так вывернуть его, что тот хрустнул. Хватка на какой-то момент ослабла. В этот же миг Гарри оттолкнул Линда, ударив в живот, и освободился.

Когда он вынырнул на поверхность, то почувствовал, что вот-вот потеряет сознание. Он стал жадно ловить ртом воздух.

На палубе уже толпились люди, и он увидел Карин, которая ему что-то кричала. В тот же момент Линд схватил его за ноги и потянул под воду. Годард понял, что это конец. Руки офицера были как железные обручи, воздуха в легких не хватало, и его сопротивление убывало с каждой секундой.

В ушах Гарри звенело, когда он вдруг услышал какие-то хлесткие звуки — сперва один, потом другой. Он подумал, что у него ломаются ребра, но в следующий момент хватка Линда внезапно ослабла, и Годард, ударив два раза ногами, снова всплыл на поверхность. Глубоко вздохнув, он открыл глаза. Большая голова со светлыми волосами была рядом с ним, но уже медленно погружалась в воду. Вода над этой головой была окрашена в красный цвет.

Гарри поднял глаза. У края верхней палубы стоял Гаральд Сведберг с пистолетом в руке. С нижней палубы соскочили два человека, и кто-то бросил ему канат. Годард оглянулся, отыскивая глазами Линда. Тело бандита вздрогнуло еще пару раз и, колыхаясь на волнах, начало удаляться от корабля. Два матроса, спрыгнувшие в воду, схватили Гарри с обеих сторон и втащили в петлю, сделанную на конце каната. Один из них ухмыльнулся:

— Вам никогда, наверное, не надоест купаться в морской воде?

Они вытянули его наверх и положили на палубу. Но в следующий момент он смог уже самостоятельно подняться на ноги, ибо силы его восстанавливались удивительно быстро. С волос его стекала вода, а одна штанина была вся изорвана. Руки Годарда были изранены и все в крови.

Из люка третьего трюма все еще полыхало пламя, но в то место уже били струи воды из нескольких шлангов. Подтаскивались и другие средства тушения пожара.

Люди похлопывали Гарри по спине, освобождая от каната. Карин тоже наклонилась к нему. В глазах ее стояли слезы.

— Я… я только думала, что ты скажешь, когда увидишь людей, спокойно расхаживающих по палубе. Спокойно и без страха. — Неожиданно она заплакала и засмеялась одновременно.

Люди работали не покладая рук, и час спустя все поняли, что они победили. Пламя практически было погашено, только из третьего люка шел дым.

Майер и боцман были мертвы. Их убил в поединке на верхней палубе Сведберг. Майер был к тому же ранен в ногу Годардом, но он успел выстрелить в Сведберга, когда матросы через картографическую ворвались на палубу. Карл сдался, и его заперли в лазарете вместе со Спиваком и Отто, который пришел в сознание. Спаркс остался на свободе и сейчас пытался поправить аппаратуру в радиорубке. Разумеется, передатчик был разрушен, и о его восстановлении нечего было думать, но что касается аппарата, посылающего сигналы бедствия, то Спаркс обещал к следующему вечеру сделать его работоспособным.

В одиннадцать часов дня из трюма номер три дым почти перестал идти и Карин вернулась в каюту, чтобы привести себя в порядок. Годард остался вместе с командой, которая посылала в трюм все новые и новые порции воды. Один из матросов заметил, наконец, его разорванные штаны и покачал головой.

— Послушайте, ребята, я думаю, мы снова должны поделиться с нашим постановщиком фильмов.

— Он берет пример со своих актеров — его зад блестит то из одной, то из другой дырки.

— Когда я вернусь на твердую землю, — ответил серьезно Годард, — я введу новое правило на съемках: никогда не сниматься, не надев нижнего белья.

Главный инженер сообщил, что очаг пожара полностью находится под контролем и можно продолжать путь. Спаркс сообщил о встрече с «Фениксом», на что мистер Сведберг заявил, что они в течение двух часов будут идти полным ходом в северном направлении, а уж потом лягут на прежний курс. Ни у кого не было желания встречаться с этим кораблем.

Минут двадцать спустя «Леандр» сотрясся, словно ему совсем не хотелось плыть дальше. Но потом все-таки двинулся вперед.

Годард прошел на среднюю палубу. Карин Брук только что вышла из своей каюты. Волосы ее были еще мокрыми, но она уже надела платье и сделала прическу.

— О-о! — воскликнул он. — Что случилось с моим боевым соратником?

— Он снова превратился в обычную женщину, — отозвалась она с улыбкой. — Можешь продолжать издеваться.

— Я сделаю кое-что получше, — ответил он тоже с ухмылкой. — Последую твоему примеру.

Но сперва они направились к каюте Мадлен Леннокс. Казалось, прошли годы с тех пор, как они пытались сохранить ей жизнь. Мадлен спокойно лежала на койке, судя по всему, все в том же положении накрытая все тем же легким покрывалом.

Годард пощупал ее пульс, посмотрел на Карин и кивнул.

— Все нормально, — сказал он.

— Самое смешное заключается в том, что когда вечером она проснется, то захочет узнать, что же произошло за это время, — заметила Карин.

Посреди ночи капитан Стин проснулся, чувствуя себя еще очень слабым от наркотиков, которыми его напичкал Линд. Он смог встать лишь три дня спустя. В течение этого времени на вахте стояли попеременно Гаральд Сведберг и второй помощник.

Годард нашел в капитанской каюте штемпельную подушечку, и они вместе с мистером Сведбергом сняли отпечатки пальцев с рук Майера. После чего спустили его в море окончательно. Но на этот раз без всяких торжественных ритуалов.

Третий помощник начал допрашивать оставшихся в живых бандитов.

— Ни один из них не знает планов своих главарей, — сказал он Годарду на другой день. — Во всяком случае, они так утверждают. И я думаю, что не лгут. Линд сам разработал план и держал его в тайне. Спаркс, например, не знает даже, что это за «Феникс», откуда он шел и куда должен был доставить Майера. Линд только дал ему определенные частоты и некоторые позывные, которые к тому же каждый день менялись. Ко всему прочему все было закодировано. Естественно, информация шла через радиотелеграф, так как радиотелефона у нас нет.

Как рассказал Сведберг, встреча должна была состояться ночью, «Феникс» должен был подойти с потушенными огнями. Спиваку было поручено сообщить о каком-то дефекте в машине, так что Майер и Красицки могли спокойно спуститься в резиновой лодке и отправиться на тот корабль.

При этом все торжественно клялись, что во время этой операции никто не должен был пострадать. Третий помощник считал это вполне возможным, но, с другой стороны, не было никакого сомнения в том, что Линд и Майер были готовы в любую минуту открыть стрельбу, если в этом возникнет необходимость. Ведь они были вооружены даже более чем хорошо.

Ну, а кто же был виноват в том, что их план не удался и шесть человек вынуждены были расстаться с жизнью? Причем одним из них стал Кениг, абсолютно невиновный. Возможно, причиной этого стало неосторожное замечание Годарда, когда он рассказывал в столовой, как заснял бы эпизод гибели Эгертона. А может, подозрение Линда возбудило вмешательство Мадлен Леннокс?

Самый верный ответ на эти вопросы, возможно, дала Карин Брук. Она заявила, что, судя по всему, Линд был душевнобольным. Параноик на грани сумасшествия. И любая фраза, сказанная без всякого умысла, могла вызвать в его мозгу цепную реакцию.

«Леанд» продолжал бороздить волны Тихого океана. Людей на его борту осталось мало, вид у судна был далеко не важнецкий, все пропахло гарью, но тем не менее оно должно было добраться до Манилы самостоятельно — причем с опозданием не больше чем на сутки.

Антонио Гутиэреса повысили в должности — теперь он стал стюардом в столовой. Капитан Стин вскоре приступил к своим обязанностям. Спаркс, как и обещал, починил аппарат, посылающий сигналы бедствия. Ему даже удалось связаться с кораблем, который смог передать его сообщение дальше. Таким образом, они снова восстановили связь с остальным миром. Со всех сторон к ним поступали просьбы об информации, и Годард мог себе представить, какими сенсационными сообщениями пестрела мировая пресса.

На третий день, к вечеру, Гарри приготовил коктейль из джина с тоником и отыскал Карин Брук, которая любовалась заходом солнца на носовой части средней палубы. Облокотившись на поручни, они восхищались игрой красок. Потом к ним подошел Стин и уже, наверное, в двенадцатый раз сообщил им, что все, что они пережили, просто ужасно.

С благочестивым неодобрением капитан посмотрел на их бокалы.

— Мне кажется, мистер Годард, вы должны опуститься на колени и благодарить нашего всемогущего Господа Бога за свое чудесное спасение, вместо того чтобы пить этот дьявольский напиток.

— Вы наверняка правы, капитан, — ответил Гарри. — Но тем не менее не мог удержаться и добавил:

— Когда мы прибудем в Манилу, я думаю, там будет проведено очень тщательное расследование.

Стин вздрогнул.

— Я имею в виду, — продолжал Годард, придав своему лицу наивно-детское выражение, — что заговор на борту, пожар, убийство и подача неверных сигналов «SOS» вызовут настоящую бумажную войну.

Стин ушел. Карин улыбнулась Годарду и покачала головой:

— Не надо было расстраивать беднягу.

— Пусть сам ищет свой заход солнца, — буркнул он.

Какое-то время они помолчали.

— Ты говорил, что я спасла тебе жизнь. Теперь ты спас мою. Значит, мы квиты?

— Я спас кое-что получше. Можешь спросить команду, — ответил Годард.

— Ну, это моряки. Они примитивны и предвзято относятся ко многим вещам. Гарри посмотрел на нее:

— А что ты скажешь относительно древней китайской мудрости, касающейся ответственности?

— Это — интересный аспект. А что ты сам думаешь по этому поводу?

— Право, не знаю, — ответил он. — Но когда мы прибудем в Манилу, то можем сесть на самолет и добраться до Гонконга. А там уже серьезнее займемся этой проблемой.

— Я должна работать. — Карин помолчала. — Хотя, возможно, смогу получить еще неделю отпуска.

— Вот и договорились. Тебе не придется меня стыдиться. Убежден, команда даст мне в долг еще одну пару штанов.

Она рассмеялась:

— Хорошо. Я об этом подумаю.

— Лучше забудь об этом, — предложил он. — Знаешь, я как-то немного одичал за последнее время, поэтому мне трудно выразить то, что хотелось бы сказать. А мне просто очень надо услышать от тебя слово «да».

— Знаю, — отозвалась Карин. — В последнее время я так наловчилась, что могла бы работать дешифровщиком. Но ты должен рассказать мне о своей дочери.

И впервые за пять месяцев он смог это сделать…

Минут через двадцать из-за угла палубной надстройки появилась Мадлен Леннокс. Неожиданно она остановилась, ибо нечто в позе Годарда и Карин Брук, которые стояли, прислонившись к перилам, ей не понравилось. Но в следующий момент она только пожала плечами… Никогда не знаешь, где найдешь, а где потеряешь. Так, кажется, говорится в пословице?

Мадлен повернулась и пошла разыскивать Барсета…

Чарльз Вильямс Девушка с холмов

Глава 1

Я остановил свой «форд» на уступе пологого холма и, выйдя из машины, потянулся. Солнце уже не по-утреннему сильно припекало. И на душе у меня тоже потеплело – я был почти дома.

Стоял октябрь, и разноцветные краски сбегали с гребня холма вдоль маленьких ручейков, как языки пламени, вольные рваться куда им вздумается.

О легком ночном морозце теперь напоминали лишь темные холодные тени от столбиков старой изгороди да дышащий холодом заброшенный карьер возле пыльной дороги.

Листья с плетей ежевики и стелющиеся побеги, отороченные белым в тени, черные и влажные, там, где их коснулось солнце, походили на спутавшийся клубок.

Часть большого поля занимали длинные ряды хлопка, извивавшиеся по контуру холма и террас. Черенки хлопка были сейчас мертвы и голы, а остроконечные коробочки пусты и влажны после ночного морозца. Это было старое поле Эйлеров, и я невольно подумал о Сэме Харли. Фермерствует ли он по-прежнему?

Остальное поле, давно никем не обрабатываемое, заросло сорняками, кустами сассафраса и японской хурмы.

Вдруг на склоне холма я увидел охотничью собаку, пробирающуюся сквозь заросли к дороге. Это был большой черно-белый пойнтер. Он рыскал по полю длинными прыжками, высоко подняв голову. И глядя на него, я одновременно испытывал тоску по дому и счастье оттого, что вернулся. Я с ненавистью думал о годах, проведенных вдали отсюда. Появился хозяин пса, и пойнтер замер в великолепной стойке. Держа наготове ружье, человек спустился в заросли, и тут внезапно с шумом вспорхнула стая птиц. В утренней тишине это прозвучало оглушающе. Мужчина плавным движением поднял ружье и выстрелил. Одна птица упала, сложив крылья в воздухе. Он выстрелил снова, но на этот раз промахнулся. Стая рассеялась, и я, почти механически, заметил пару птиц в клубке побегов и кустов сассафраса возле дороги.

Когда мужчина двинулся по склону холма к дороге, в его крупной фигуре и размашистой неуклюжей походке мне почудилось что-то знакомое. На нем была выгоревшая синяя рубашка, поношенное выцветшее пальто, надетое поверх старого синего саржевого пиджака, и пятнистые джинсы, заправленные в высокие зашнурованные ботинки. На плече у него висела связка маленьких холщовых сумок, в каких мы в свое время носили учебники в школу.

Расстояние между нами быстро сокращалось. Да, конечно, это Сэм Харли. Пойдя ему навстречу, я пересек дорогу и перелез через изгородь. На первый взгляд он не сильно изменился. А почему, я тут же усмехнулся про себя, он должен был измениться? Что такое два года для мужчины, которому за сорок? У него все тот же несколько приплюснутый нос, высокие скулы и очень яркие черные глаза, придававшие его лицу выражение некой примитивной силы.

Я помахал ему рукой и крикнул:

– Привет! Как охота?

– Привет, – ответил он достаточно вежливо, но без особой теплоты или большого интереса. Из-под полей бесформенной шляпы он смотрел на меня с некоторой подозрительностью. Он явно не узнал меня.

– Я Боб Крейн. – Я протянул ему руку. Взгляд его подобрел, и он широко улыбнулся, продемонстрировав крепкие, хорошей формы, но потемневшие от табака зубы. Он перевесил ружье на левое плечо и тепло пожал мне руку:

– Я совсем не узнал тебя. Боб! Ты, право, возмужал. А брата твоего. Ли, я встречаю. Когда же мы виделись с тобой в последний раз?

– Думаю, года два назад.

Теперь он улыбнулся несколько сдержанно. Что выдавало в нем нелюдима, привыкшего общаться, только с давно знакомыми ему соседями.

– Да, кажется, чуть более двух лет, – продолжал он, чувствуя необходимость что-то сказать. – Помнишь, как мы готовили сироп у Сюдли, а потом все отправлялись охотиться на опоссумов? Это было как раз два года назад, где-то в первых числах месяца.

– Правильно, – согласился я, оглядываясь в поисках собаки и желая, чтобы она подошла.

Пойнтеры – моя слабость. Пес в этот момент спускался по склону.

– Это старый Бак? – спросил я.

– Да. – Он вздохнул. – Белл умерла. Прошлой весной. Совсем одряхлела.

Я показал собаке, махнув рукой, на кусты, что росли примерно в шестидесяти – семидесяти ярдах вверх по холму, ближе к дороге. Взвизгнув, она бросилась вперед, затем замерла в солнечных лучах, выпрямив хвост, подняв ногу и повернув голову направо.

В ответ на мою улыбку Сэм тоже улыбнулся, и в его глазах засветилось торжество. Затем мы оба рассмеялись, и я с тайной завистью проговорил:

– Прекрасная собака, Сэм. Я дал бы за нее двадцать пять долларов.

Сделав вид, что серьезно обдумывает мое предложение, он сдвинул назад свою старую зелено-черную шляпу, почесал затылок и только после этого ответил:

– Понимаешь, Боб, я, право, не думаю, что могу уступить тебе его за такую цену. Он так хорошо натаскан и вообще…

Я покачал головой разочарованно и недоверчиво, как бы удивляясь, что он отвергает такое щедрое предложение. Хотя прекрасно знал, что он не взял бы за собаку и пятисот долларов. А ведь эта сумма, возможно, равнялась тому, что он выручал на земле Эйлеров за год. Но все дело в том, любите вы охотничьих собак или не любите.

– Ты лучше сходи вон туда. – Я махнул рукой в сторону Бака. – Он не будет их караулить целый день!

– Да, Боб, похоже, ты неплохо знаешь его повадки! – Он улыбнулся, пытаясь скрыть нотки гордости в своем голосе, не желая показаться хвастуном чужому человеку. Кроме того, я ведь приехал из города!

– Возьми! – протянул он мне ружье. Наверное, он заметил, что я смотрел на него голодными глазами.

Я начал было возражать, но ружье все-таки оказалось в моих руках, и я направился к Баку. Я очень шумел, пробираясь по старым песчаным кучам через кусты и высокую траву. Прямо из-под ног, как ракета, вылетела птица и бросилась направо, вниз. Я мгновенно повернулся к ней, выстрелил, но промахнулся. Я никогда не мог попасть в птицу, если она летела направо, сам не знаю почему.

При выстреле вылетела и другая птица, поднявшись надо мной на пятнадцать ярдов. Хлопанье ее крыльев слилось с шумом выстрела. Я невольно отпрянул. Но потом выстрелил из левого ствола. Тут у меня редко бывает промах. И она замерла в воздухе. Будто на нее накинули петлю и тянут за веревку вниз. И тогда у меня возникло полузабытое острое чувство, чувство сильного возбуждения и внезапной жалости или чего-то похожего. Белоснежный перепел – изящный маленький комочек. Никто не смеет убивать! В то остановившееся мгновение, когда он застывает в воздухе, вы испытываете гордость за ловкое убийство и одновременно что-то похожее на резкий толчок сожаления. Потом это проходит и остается только чувство гордости.

Впервые с тех пор, как мне помогли вылечиться в Джерси-Сити, некоторая горечь и саднящий привкус поражения начали проходить. Это был мой дом, и я радовался своему возвращению.

Вынув из ружья гильзы, я поднес их к носу и понюхал сгоревший порох. Потом погладил Бака по голове, взяв у него птицу. И он, похоже, счел вполне нормальным, что отдает птицу мне, а не своему хозяину. Я передал птицу Сэму, и он бросил ее в холщовый мешок.

– Хороший выстрел, Боб, если учесть, что пару лет ты ни разу не стрелял. – Потом, поколебавшись, словно не желая ранить мои чувства, он добавил:

– Но твой брат попал бы в обеих.

Я кивнул, вспомнив, что Ли и Сэм часто охотились вместе.

– Ли – самородок. Прирожденный охотник. Талант, – согласился я. – Он редко промахивается.

– Кстати, я видел его в прошлую субботу.

– Да? Ну и как он?

– О, он выглядел здорово. Это было не дома. – Он ничего больше не добавил, будто было само собой понятно, почему Ли приезжал.

У Сэма, у истоков Черного ручья, за его домом, был самогонный аппарат. Я знал, где он находится, еще будучи ребенком, когда жил с бабушкой здесь, по другую сторону ручья. Но я никогда никому об этом не говорил: за такую осведомленность по головке бы не погладили.

– Мне жаль было узнать о твоем отце, Боб, – сказал Сэм через некоторое время. Майор умер почти шесть месяцев назад.

– Почему? – удивился я. – Разве он не выкачивал из тебя все, что только можно?

Сэм вспыхнул и взглянул на меня пораженно. Он лихорадочно пытался что-нибудь придумать для перемены темы.

– Вскоре думаю поохотиться на енотов, Сэм, – выручил я его. – Что, если как-нибудь вечером я зайду и мы поищем внизу за домом?

– Ну, это было бы здорово! В любой вечер, только предупреди заранее.

Я поблагодарил его за предоставленную возможность пострелять и вернулся к машине.

Внизу, у подножия холма, пришлось с треском преодолевать разъехавшиеся доски маленького мостика через ручей. Но мысль о скорой встрече с Ли и Мэри делала утро превосходным, и я улыбался. Никто не мог сравниться с Ли. Может быть, он был необузданным, но это свойственно молодости, и со временем он наверняка остепенится. Смешно, но когда я думал о некоторых его поступках, мне казалось, что он мой младший брат. На самом же деле он старше меня почти на четыре года. Он всегда вел себя как старший брат и все же гораздо чаще, чем я, попадал во всякие неприятности. Он служил хорошим буфером в моих отношениях с Майором. И если бы не Ли, я покинул бы дом значительно раньше. Это не значит, что он сражался за меня, с Майором я вел свою собственную войну. Просто Ли прекрасно знал, как вести себя с людьми. Знал, что обаянием, но никак не упрямством, можно добиться многого. А неприятности, в которые он попадал, были всегда эффектными. В семнадцать лет он сбежал из дома с замужней женщиной…

Глава 2

Было около десяти часов, когда я медленно поднимался вверх по Южной улице, направляясь к площади. Как обычно, в пятницу город тих и площадь почти пуста. Зато завтра здесь будет полно «фордов», припаркованных крыло к крылу. И фермеры со своими женами будут толпиться на тротуарах и сновать из магазина в магазин. Сейчас же город, казалось, дремал под ярким синим небом, впитывая солнечное тепло.

Я притормозил у стоянки, где Южная улица переходит в площадь, и взглянул на старое здание городского суда, красное, пыльное и уродливое. Высоко под богато украшенными карнизами кружили ласточки и воробьи, и все стены здания были покрыты белыми пятнами птичьего помета.

Обогнув площадь справа, я свернул на улицу Северного вяза. Здесь деревья почти смыкались над улицей, образуя тоннель, а все дома представляли собой памятники старины. Лужайки перед ними были большими и ухоженными.

Через восемь домов я свернул с улицы налево, на покрытую гравием дорожку, которая вела к центру здания. Почти все прочие дома вдоль улицы стояли близко к тротуару на небольших участках. Они были построены здесь значительно позже старого дома Крейна. Дом возвышался в дальнем углу, образованном двумя склонами, такой же большой, как городские дома. Перед ним росли два огромных дуба, отделяя дом от тротуара.

Это был один из самых уродливых домов, который только можно было себе представить. Построенный примерно в 1910 году, он был разукрашен как имбирный пряник: орнамент из завитушек и прочие отвратительные декоративные детали того времени. Последнему слою побелки сейчас около шести лет, и она местами растрескалась. Мой дед, широко признанный мастер едкого юмора и при этом всеми уважаемый человек, называл его не иначе как «архитектурный выкидыш». Дом построил Майор, будучи еще молодым.

В день новоселья, как рассказывают, он спросил моего деда, что тот думает о гостиной. «Не знаю почему, сын, – ответил старик, – но мне все время кажется: вот-вот войдет мадам и скажет, что девочки спустятся через минуту».

Выйдя из машины, я направился по дорожке между большими дубами к дому, на душе у меня было тепло. Удивительно, почему, когда я рос, подобные ощущения никогда не связывались у меня с этим зданием?

Я постучал большим медным молотком в дверь, и через минуту появилась девушка-негритянка.

– Миссис Крейн дома? – спросил я. – Скажи ей, что у меня ордер на обыск.

Глаза ее расширились, сверкнув белками, и она удалилась по темному коридору. Я вошел; здесь мало что изменилось. Около вешалки для шляп висело все то же мутное старое зеркало. Скамейка на широкой подставке, соломенная дорожка на полу.

Из гостиной в конце коридора раздался стук острых каблучков и показалась хозяйка дома.

– Привет, Мэри!

Она быстро шла по холлу ко мне своей грациозной походкой, которую я так хорошо помнил. И очарование ее рыжеватых волос снова согрело мне душу.

Я никогда, кажется, не был влюблен в Мэри. Скорее, я всегда гордился тем, что она мой друг и я ей нравлюсь.

Она подошла ко мне вплотную, и я взял ее за обе руки.

– Ну здравствуй, большой конек! – сказала она. – Только не наступи на меня!

– Я рад видеть тебя, Мэри!

– А ты разве не поцелуешь меня? – требовательно спросила она. – Не стой как столб и не ухмыляйся.

Я слегка коснулся губами ее щеки и прочел насмешку в холодных зеленых глазах, оказавшихся так близко от моих.

– Ну хорошо, – сказала она. – Давно пора поставить меня на место. Домашняя хозяйка средних лет.

В свои двадцать три года она была замужем за Ли чуть менее года.

– Ты здорово выглядишь! – заметил я. – Как дела?

– Все хорошо, Боб. Пойдем на кухню, расскажешь о себе. Роз только что сварила кофе.

Пройдя через гостиную, где в большом камине горел огонь, мы вошли в кухню и сели за стол.

– Черт возьми, Боб, я рада тебя видеть! Как жаль, что ты упустил Ли. Он только что ушел и будет через час или два. Как ты? На этот раз ты вернулся домой насовсем?

– Да.

– Я рада, что ты закончил колледж. Но мне никогда не нравилось, как ты уехал.

Я отхлебнул кофе и отломил кусочек пирога, который поставила на стол Роз.

– Почему? Мне это понравилось. Она откинулась, посмотрела на меня и вздохнула, слегка покачав головой:

– Наверное. Удивительно, что ты не стал профессионалом, как прочие мастодонты.

Мне не хотелось рассказывать ей, что я все-таки стал профессиональным боксером и сколь ко ударов мне пришлось принять. Я предпочел бы об этом забыть. Я достаточно хорошо выступал в соревнованиях между колледжами и поэтому вообразил себя боксером. Однако вскоре обнаружилось, что у меня слишком медленная реакция и для тяжеловесов я очень удобная мишень. И им абсолютно несложно меня покалечить, хочу я того или нет. Я проиграл шесть из восьми профессиональных поединков и бросил это занятие, не дожидаясь, пока меня изуродуют. Для второсортного боксера это нелегкий заработок.

– Я вижу, твой нос опять сломан. – Мэри оперлась локтями о стол и положила подбородок на руки. – Думаю, тебе за это засчитали не менее шести лекционных часов при изучении романских языков!

– А что делает сейчас Ли? Мое лицо казалось мне неподходящей темой для обсуждения.

– Ничего. – Она внезапно улыбнулась:

– Неужели ты думаешь, что он способен чем-нибудь заниматься?

– Ну, вообще говоря, люди обычно работают.

– Да, он, конечно, работает. Я просто женщина, да еще циничная. Он чем-то занят; я бы назвала это «участием в мелких делишках». Весьма распространенное занятие среди современных мужчин.

– Думаю, он продал остатки владений Майора, когда все дела с поместьем уладились.

– Майор сам продал большую часть владений, Боб. Он проиграл крупный судебный процесс из-за полосы леса и очень много потерял. Впрочем, я никогда не пыталась в этом разобраться. Он продал лесопилки и джин, заявив, что зарабатывание денег не для него. Ты ведь знаешь, каким он мог быть!

– Да, знаю.

Достав пачку сигарет, я вытряхнул одну. Мэри протянула руку, и я взглянул на нее удивленно.

– Да вот начала покуривать где-то полгода назад. Что, нельзя?

Я прикурил для нее сигарету. Она затянулась и задумчиво посмотрела на облачко дыма.

– Ты смешной, – произнесла она, – ты смешной. Боб.

– Почему?

– Почему ты никогда не пытался оспаривать завещание?

– А почему я должен был это делать?

– Ли сказал, что поместье, дом и все прочее стоит около тридцати тысяч. А тебе он не оставил ни одного доллара. И ты не стал это оспаривать, почему?

– А ты хотела бы, чтобы я это сделал? Ты же знаешь, из чьего кармана я стал бы вынимать деньги, да?

– Глупый. Я знаю, как ты всегда любил Ли. Но любовь любовью, а деньги деньгами.

– Нет, – возразил я. – Дело не в этом. Я просто никогда ничего не хотел от Майора при жизни. Почему я должен был захотеть чего-то, когда он умер?

– Но ведь, в конце концов, ты его сын.

– Тут больше не о чем говорить.

– Но ты тоже во многом виноват. Боб. Мы так хорошо знаем друг друга, что я могу сказать тебе то, чего никто не скажет. Ты такой же жестокий, как он.

– Ладно, давай забудем об этом.

– Он всегда был так добр к Ли. Он давал ему все, что тот хотел.

– Да, я знаю. Я просто не умел найти с ним общий язык. Может быть, я недостаточно старался. Но я вполне доволен. Давай оставим эту тему!

– Ты никогда не изменишься. Боб! Ты предпочитаешь быть упрямым, чем правым. И так всегда.

Она протянула руку и погладила меня:

– Я все равно люблю тебя, ты мой любимый медвежонок! Я улыбнулся:

– А ты мой любимый рыжик! Когда устанешь от Ли, скажи мне!

– Боже упаси! С меня достаточно и одного Крейна!

Вскоре мы перешли в гостиную и уселись на софу, протянув ноги к огню.

– Что ты собираешься теперь делать, Боб?

– Заняться фермой.

– Я так и думала, – улыбнулась она. – Ты всегда этого хотел, правда?

– Мне всегда казалось, что мой дом там. Странно, ведь я жил там только три месяца в году, во время школьных каникул.

– А может, это из-за твоей любви к деду? Возвращаясь сюда, ты не.., ну… – Она недосказала, будто не смогла найти слов.

– Да, наверное, отчасти и поэтому. Но в любом случае, мне больше нравится жить в деревне.

Ли вернулся около полудня. Мы все так же сидели на большой софе перед огнем, когда услышали шум подъезжающей машины.

– А знаешь, большинство притормаживают, когда сворачивают на дорожку, ведущую к дому, – произнесла Мэри задумчиво.

Я услышал его шаги в холле, его твердую и быструю, как всегда, поступь. Я мог представить себе, как он идет. Ли остановился в дверях, и я поднялся с софы.

– Сэр, – проговорил я торжественно, – ваша жена и я любим друг друга. И как цивилизованные люди, мы должны это обсудить. Мы хотим получить развод и три сотни в месяц.

Хлопнув меня по плечу, он схватил мою руку и окинул меня прежним шальным, счастливым взглядом.

– Ах ты большой, славный негодяй! Я так и подумал, что это ты, когда увидел перед домом кучу железного хлама! Я приглашу рабочего, чтобы он оттащил ее подальше!

Никто никогда не принимал нас за братьев. Сколько себя помню, люди говорили: «Удивительно, как мало сходства между мальчиками Крейн. Они совсем не похожи».

Ли всегда был дьявольски красив. Скорее всего он даже не проходил через этот нелепый прыщавый период, который перестрадали мы все. Уже в детстве девочки не отрывали от него глаз. Он был ровно шести футов ростом, на целый дюйм ниже меня, но всегда казался выше за счет своей стройной фигуры и твердой походки. И несмотря на его необузданный нрав, на несдержанность и энергию, тратившуюся, как правило, впустую, в нем была какая-то мягкость. Может быть, всех привлекала самоуверенность в его взгляде и манера одеваться. У него была сравнительно темная кожа и тонкое лицо с высокими скулами, а глаза – карие и необычайно живые. Обычно в них отражалось безрассудство и насмешка. Но если он хотел на кого-то воздействовать, взгляд мог стать суровым и спокойным, совсем как приговор Верховного суда. Когда же он выбирал почтительный светский тон и пускал в ход шарм, перед ним не могли устоять и пожилые дамы. Он умел одними лишь взглядами воспламенить страсть девушки. И это искусство выводило меня из себя, когда дело доходило до той, что мне нравилась.

Что касается меня, то я думаю, что в семью Крейн некогда затесался некий швед и мне все досталось от него.

Одна девушка, забыл ее имя, она обычно сидела рядом со мной на занятиях, как-то сказала, что я выгляжу как коллективный портрет всех футбольных защитников Миннесоты, начиная с 1910 года. У меня квадратное лицо с приплюснутым носом, и я, черт побери, выгляжу чересчур здоровым. Это как раз то, что выбирают, когда хотят пробить брешь в правой линии защиты. В средней школе из-за цвета волос и бровей меня называли Хлопок. Другое мое прозвище – Мак – было сокращением от Мак-грузовик.

– Слава Богу, как здорово, что ты вернулся! – сказал Ли в третий раз.

Он стоял прислонясь к камину, куря сигарету и улыбаясь мне. Он, как всегда, прекрасно выглядел. На нем был серый твидовый костюм, сшитый на заказ и явно стоивший очень дорого. Он никогда не покупал дешевой одежды.

– Позор, что ты не смог приехать на похороны отца! Но я всем сказал, что это из-за выпускных экзаменов.

– И никто не рассмеялся тебе прямо в твое классическое лицо?

– Черт побери, Боб, не будь таким дикобразом! Существует такое понятие как уважительная причина. Не зли меня!

– Ну хорошо, я не мог приехать из-за выпускных экзаменов. Это в апреле-то! Он раздраженно покачал головой:

– Ты просто безнадежен!

– Я только что говорила, – вмешалась Мэри, – что ему следует поступить на дипломатическую службу. Он, несомненно, там преуспеет!

– Ага, через неделю мир превратится в большое поле боя!

– Я по натуре застенчив и чувствителен, – запротестовал я, – и не люблю, когда мою особу обсуждают таким образом в моем присутствии. Мы не можем поговорить о чем-нибудь другом?

– Можем, Красавчик, – улыбнулся Ли. – Идем, я покажу тебе новое ружье. Я только что его купил. Извини нас, Мэри.

Через холл второго этажа он провел меня в комнату, когда-то бывшую его детской.

Там он выудил из ящика комода бутылку виски.

– Это твое ружье? – искренне удивился я.

– Сделай-ка глоток и заткнись! – Он усмехнулся. – А затем дай мне. Ружье вон там, в углу.

Я выпил, передал ему бутылку и подошел к ружью. Выглядело оно прекрасно. Двустволка системы Паркер. Оно оказалось таким же прекрасным и на ощупь. В нем было то великолепное равновесие, которое свойственно всем охотничьим ружьям, стоящим баснословные деньги.

– Я могу предложить тебе за него свое старое ружье.

– А ты станешь следующей королевой Румынии. Послушай, давай пойдем завтра на охоту. Мы не охотились с тобой черт знает сколько времени!

– И не говори! Кстати, я только что подстрелил птицу. – И я рассказал ему о встрече с Сэмом Харли.

– Говорить о Сэме! – Поставив бутылку, он всплеснул руками и присвистнул. – Господи Иисусе!

– Я не знал,что вы с Сэмом в таких отношениях.

– Заткнись, урод, и слушай. Помнишь его старшую девчонку – Анджелину?

– Не знаю. А, такая девчушка с карими глазами?

– Да, когда-то она была тоненькой девчушкой, это правда. Тебя не было два года, зубрила! О, какого цвета у нее глаза! Любой, кто посмотрит в них, тотчас же упадет замертво, сам того не заметив!

– Здорово, должно быть! Ей, вероятно, около пятнадцати?

– Около пятнадцати, дьявол тебя побери! Ей восемнадцать, и она в самом расцвете.

В пятнадцать лет такого не может быть. Я отдал бы семьсот долларов и левую лодыжку только за один ее кусочек!

– Ладно, не поднимай крика! Чего ты хочешь? Женить меня? Это шикарное ружье. Ли. Вот бы попробовать его как-нибудь утром!

Он забыл про ружье.

– Какое ружье? О, конечно. И не беспокойся, Анджелина не про тебя. Лучше держись от нее подальше. Я ее первый заметил.

Я непонимающе взглянул на него. Он ухмылялся. Мне не нравилось выражение его глаз. Все это неспроста.

– Ты что, ненормальный? Мне почему-то казалось, что ты женат. Или я ошибаюсь? Он протянул мне бутылку:

– Глотни еще, бабушка! И не читай мне проповедь. Сегодня не церковный день.

Я сделал еще глоток и постарался забыть об этом разговоре. Но он прочно засел в моей башке. И кроме того, я знал Сэма Харли лучше, чем Ли.

Глава 3

Вечером за ужином Ли внезапно обратился ко мне:

– Послушай, Боб. Я собирался написать тебе об этом сразу после смерти Майора, но все никак не мог придумать, как это выразить. Он поступил с тобой довольно жестоко в своем завещании. Но ты должен знать, мне ничего не было об этом известно, пока нотариус не зачитал его.

– Забудь об этом, – сказал я, кивая в сторону Мэри, которая наблюдала за мной несколько обеспокоенно. – Мы, образованные люди, не думаем все время о деньгах. Есть вещи поважнее.

Он рассмеялся:

– Вы, образованные люди! Все, чему ты научился за четыре года в колледже, сводится к тому, как вывернуть руку какому-нибудь бедняге, а затем сделать ему еще больнее, если тебе кажется, что никто не видит.

Мы проговорили до полуночи, и я отправился наверх спать, преисполненный счастьем оттого, что снова дома. Я радовался их налаживающейся супружеской жизни. Хотя, конечно, они были женаты менее года. Но я всегда сомневался, что Ли вообще когда-нибудь женится или, если это произойдет, сумеет сохранить брак. Он как-то не был создан для домашней жизни, хотя больше всего в ней нуждался. Ему нужна была жена, которая обеспечила бы надежный тыл, ему нужна была именно Мэри.

Но нужно ли это Мэри? Бесспорно, она давно ждала предложения Ли. Для нее никогда не существовало никого другого. У Ли были дюжины девчонок, и все же почему-то он всегда возвращался к ней. Она была его прибежищем, его гаванью, той, что всегда выручала его из любых трудных ситуаций. И хотя я сам никогда не был по-настоящему влюблен в Мэри, я считал ее самой хорошенькой девушкой в городе. И кроме того, самой лучшей. Я всегда гордился знакомством с ней.

В детстве Мэри пережила несчастье, которое могло бы сломать многих других девушек, но она вышла из этой беды с честью.

Когда ей было двенадцать лет, ее отец покончил с собой. Некрасивая история, одна из тех, что частенько происходят в маленьких городах. Не раскрытая до конца, она вечно у всех на слуху.

Джон Истерли был одним из самых уважаемых людей в городе, почти со всеми дружен. Не весельчак и не фамильярный человек, а, наоборот, спокойный, трезвый, надежный и честный. Говорил он всегда разумно и взвешенно. Джон Истерли был, по нашим масштабам, довольно богат. То есть владел своим делом и домом, и его семья ни в чем не нуждалась. Его жена вызывала симпатию, и все знали, что она предана семье. Он регулярно посещал церковь и принимал активное участие в церковных делах. Вел размеренную, отнюдь не блестящую жизнь, которую ведут миллионы подобных ему людей, но, по-видимому, ему это нравилось. И тем не менее он тихо вышел под сень деревьев за домом, когда жена и дочь легли спать, и повесился. Это случилось весенней ночью. Ни записки, ни объяснения он не оставил. Никто не знал причины происшедшего.

Конечно, город был в ужасе. А затем начался шепот. Эти его «деловые» поездки в Даллас. Не слишком ли он зачастил туда в последнее время? Вот увидите, похороны не обойдутся без «незнакомки в черном». И действительно, женщина появилась. Правда, не в черном. Ли, я и Майор разглядели ее в задних рядах. Молодая, очень бледная, а в глазах читалась горькая безнадежность. Сидя во время службы в последнем ряду, она смотрела прямо перед собой, игнорируя шепот и осторожные повороты голов в свою сторону и враждебные взгляды. Она была не в трауре и ушла сразу после отпевания. И никто никогда так и не узнал, откуда она пришла и куда отправилась.

Мать Мэри умерла менее чем через год после этого. Магазин и большой дом были проданы. И Мэри стала жить с бабушкой в небольшом белом домике на улице Чероки, недалеко от средней школы. Денег хватало на вполне сносную жизнь, и после школы Мэри поступила в колледж, а затем еще два года изучала музыку.

В ней она не чаяла души. Музыка была такой же неотъемлемой ее частью, как рыжие волосы и холодные серо-зеленые глаза, все время будто над чем-то посмеивающиеся.

Я слегка ухмыльнулся, представив себе, что она, при ее любви и понимании музыки, могла думать о семье, в которую вошла, выйдя замуж. По ее словам, Крейны были в музыкальном смысле совершенно безграмотны. После смерти моей матери в семье не осталось никого, кто знал бы и любил музыку. Ни я, ни Ли не могли отличить хорошую от плохой, а Майор вообще не испытывал ничего, кроме безграничного презрения, к любым музыкантам. «Длинногривая шайка сосунков» – вот как он определял их.

Надев пижаму и выключив свет, я долго лежал, вспоминая те дни, когда Ли и я росли в этом старом доме. Будучи старше и мягче, чем я, он много раз сглаживал последствия моего упрямого бунтарства и жестокой авторитарности Майора. Почему-то Майор, обычно весьма подозрительный, безгранично доверял Ли и часто смотрел на события его глазами.

Я помню случай, когда в тринадцать лет вместе со сверстником отправился на целый день за город охотиться на кроликов. С собой я взял ружье двадцать второго калибра и недавно приобретенную Майором суку сеттера. Мы совершили два непростительных проступка, но были слишком малы и слишком легкомысленны, чтобы понимать это.

Я вернулся домой на закате, и Майор ждал меня у черного входа. Лицо его потемнело от ярости. Ли вышел из кухни в тот момент, когда Майор ударил меня наотмашь раскрытой ладонью. Удар оказался таким сильным, что у меня зазвенело в ушах, а на глазах выступили слезы. Я покачнулся и зажмурился от боли.

– Кто тебе разрешил охотиться на кроликов с этой сукой?! – проревел Майор. – И как ты думаешь, дьявол тебя побери, почему я запер ее на заднем дворе, ты, маленький болван? Ты что, не знаешь, что у нее течка и ее может покрыть любой ублюдок! Если у нее будут нечистокровные щенки, весь этот чертов приплод я повешу тебе на шею!

Онемев от страха и беспричинной злобы, которые у меня всегда вызывали его нападки, я лишь пятился, пытаясь отойти от него подальше. Но Ли пришел мне на выручку.

– Думаю, здесь нет большой беды, – заметил он с присущим ему редким хладнокровием, хотя ему было всего семнадцать лет. – У этой суки не очень хороший нюх.

Майор немедленно переключил свое внимание на Ли.

– Кто это сказал? – свирепо потребовал он ответа.

– Я дважды брал ее на охоту, и оба раза она прозевала птиц. С ней не все в порядке.

– Ты уверен?

– А как же, старый пойнтер Билли Гордона оба раза находил птиц, которых она не замечала. Я знаю еще три таких случая… – Ли пожал плечами, не считая нужным ставить точки над "i".

Майор что-то подозрительно пробурчал. Мол, надо будет, в таком случае, избавиться от нее. Затем еще раз гневно окинул меня взглядом и вошел в дом, хлопнув дверью.

Ли улыбнулся мне и потрепал по плечу. Я прекрасно знал, что он никогда не охотился с этой собакой. Просто, когда пахло жареным, он быстро соображал.

Только однажды Майор действительно разозлился на Ли – когда в том же году он сбежал в Новый Орлеан с Шарон Рэнкин, замужней женщиной.

Этой женщине было всего двадцать три года, и скорее всего она сама была довольно сумасбродной. Ее муж служил кассиром в банке, вместе они прожили всего около года.

Она была из тех миниатюрных блондинок, что выглядят такими эфемерными, с невинными глазами, нежной прозрачной кожей и изящной комплекцией. Они способны довести обычного мужчину до глухоты, немоты и слепоты, а на другое утро выглядеть по-прежнему свежими, как бутон лилии.

Я никогда, впрочем как и остальные, не мог понять, почему ей захотелось убежать с семнадцатилетним мальчишкой. Но полагаю, она знала, что делает. Во всяком случае, она подняла большой скандал, когда их поймали и увели от нее Ли.

Полиция схватила их в Новом Орлеане, где они жили в гостинице «Сент-Чарльз», ежедневно посещая скачки. Ни Рэнкин, ни она никогда больше не возвращались в наш город. Да и Ли никогда не вспоминал о ней. Только один раз, будучи очень пьяным, он обмолвился:

– Шарон любила лошадей!

Мы сидели вдвоем в глубине кафе Билли Гордона, и я пытался увести его оттуда, пока так называемая хлебная водка Билли не прикончила его.

– Она говорила, что лошади самые прекрасные животные в мире.

После этой истории кончилось его обучение в средней школе. Майор сунул его в первое попавшееся военное училище посреди семестра, а затем в разные другие. Ли умудрялся выскользнуть из них быстро, как ртуть из соломенной шляпы, оказываясь в самых непредсказуемых местах.

Я вспомнил холодную декабрьскую ночь во время моего второго года обучения в средней школе, когда я, проснувшись, увидел его. Он склонялся надо мной в темной комнате, с зажженной спичкой в руке, тряс меня за плечо и улыбался. Когда я окончательно проснулся и сел, он сделал знак, чтобы я молчал. Он был в форме военного училища, весь в грязи и угольной пыли от вагонетки, на которой ехал. Он хотел занять денег и забрал весь мой Капитал – десять долларов. Затем собрал несколько пар бриджей и сапог, тяжелый дождевик, взял из своей комнаты винтовку тридцать второго калибра, револьвер и исчез. Он взял с меня обещание, что я никому не скажу, куда он отправился. Я не сразу сообразил, что никак не могу его выдать, ведь он не сообщил, куда пошел. А Ли уже скрылся под порывами черного северного ветра и хлещущим дождем.

На этот раз его нашли через две недели. Он жил с полусумасшедшим охотником, который ставил капканы в низовьях реки Сабины. Старик напоминал вечно пьяную болотную крысу. Он отсидел пятнадцать лет за то, что убил в драке фермера из-за гребной лодки.

Через несколько лет я встретился с помощником шерифа, отправившимся тогда за Ли. На старика Эпса властей навел какой-то мальчишка.

Помощник шерифа, воевавший в Первую мировую войну, сравнивал поход к полуразвалившейся хижине старика со второй битвой на Марне.

Ему пришлось оставить машину в нескольких милях из-за опасности провалиться на болотистой дороге. При подходе к лачуге он совсем ошалел от страха. Его оглушил грохот ружейных выстрелов, и он увидел, как с крыши под дождем слетают куски гнилых дубовых досок.

Когда он наконец собрался с духом и решился заглянуть в окно, то увидел, что Ли и старый Эпс лежат бок о бок на двух парусиновых койках. Эпс был пьян как свинья. Они оба стреляли: Ли – из револьвера тридцать второго калибра, а Эпс – из армейского ружья сорок пятого калибра, по бешено мечущейся по стропилам крысе.

После каждого выстрела в крыше появлялась новая дыра и хижину все сильнее заливало дождем. Старик Эпс грязно ругался, а Ли хохотал.

Когда помощник шерифа уводил Ли, старик так и лез на рожон:

– Только слово скажи, Бак, и я разбросаю вонючие кишки этого законника по дну Сабины. Ты не должен возвращаться в проклятое училище, если не хочешь этого!

Я улыбнулся в темноте, вспоминая про все это. Люди любили Ли! От похожей на цветок Шарон и до этого старого козла. Он был шальной и независимый, но он знал, как нравиться людям.

Глава 4

Спидометр большого «родстера» показывал в момент, когда переваливали хребет холма Пяти миль, шестьдесят. Потом его стрелка доползла до шестидесяти пяти, потом – до семидесяти и наконец остановилась на семидесяти пяти. Ли сидел за рулем развалясь, в своем широком охотничьем пальто. Он поискал в кармане сигарету, щелкнул зажигалкой, и на мгновение маленькое пламя осветило его склоненное индейское лицо и гладко причесанные темные волосы. Он улыбнулся мне поверх сигареты:

– Мы перестреляем их всех, сынок.

Затем он начал напевать «Милашку из Сигма Чи». Так же как и я, он не мог правильно напеть ни одной мелодии.

В холодном полусвете зари, с расширяющейся на востоке розовой полоской, «бьюик» казался единственным живым существом. Вокруг все было тихо, призрачно и морозно. Боковые стекла машины были подняты, но я все равно держал руки в карманах, чтобы они не мерзли. Когда мы пересекли маленький ручеек ниже владения Эйлеров, повсюду виднелись лоскутья тумана, низкого и похожего на пелену. Мы разрывали его, поднимая облака красной пыли.

В тихом утреннем воздухе под нашими шинами жалобно пощелкивали расшатанные доски очередного деревянного мостика. И вот уже мы бесшумно поднялись на холм, где я встретил Сэма Харли. Причем машина поедала мили глинистой и песчаной дороги, как краснохвостый снаряд.

Перед тем как отправиться в путь, у нас возник спор. Я хотел поехать на старую ферму Крейнов, чтобы поохотиться и одновременно взглянуть на постройки и на землю. Ферма была теперь моей, и я хотел выяснить, в каком она сейчас состоянии. Однако Ли настоял, чтобы мы выбрали именно этот путь. Не понимая почему, я все же уступил. Только позднее я понял, что его привлекало.

Майк сидел между нами, с интересом глядя сквозь лобовое стекло на мелькавшие за ним картины. Думаю, эта собака была бы сильно удивлена, если бы ей пришлось ехать с кем-нибудь другим и она обнаружила, что машины могут двигаться со скоростью тридцать или сорок миль в час. Он повернулся и лизнул Ли в лицо. Тот похлопал его по голове. В этот момент мы как раз совершали длинный объезд по крутой кривой и шины под нами жалобно завизжали.

– Ах ты, старый негодяй с холодным носом! Вот сейчас выброшу из машины и пойдешь пешком! – воскликнул он ласково.

На вершине холма Ли съехал с дороги и развернул машину. Я вылез на обочину, а старый Майк, выскочив, начал энергично рыскать вокруг.

– Давай ищи, Майк! – крикнул Ли и шутливо ткнул пса в ребра.

Майк посмотрел на него с явным обожанием и, перескочив через канаву возле дороги, исчез внизу среди стеблей кукурузы и сухих плетей гороха. Зарядив ружья, мы последовали за ним.

Солнце только-только поднималось над вершиной далекого гребня на востоке, но я чувствовал, как оно начинает пригревать мне спину. Оно осыпало бриллиантами замерзшие ветви кустарников. Его красно-золотые лучи падали на холм впереди нас, экстравагантно расцвечивая деревья кизила, гикори и красного дуба. В воздухе висела голубая октябрьская дымка, и ее особый незабываемый запах проникал в наши ноздри. Пар от нашего дыхания слегка шевелил совершенно неподвижный воздух.

– Он нашел птиц! – обрадовался Ли. И я увидел, что Майк замедлил бег и, крадучись, приближался к кромке поля. Поза его яснее всяких слов выражала: «Они здесь. И близко». Затем он сделал стойку и замер.

Небольшая стайка вспорхнула из сплетенных стеблей гороха почти у нас из-под ног. Полдюжины или около того маленьких коричневых комочков разорвали тишину утра, как взрыв. Ли безо всяких усилий сбил одну, просто вскинув ружье. Но я оказался неловок и промахнулся из обоих стволов. Промахнулся грубо, не задев даже ни одного перышка, как, впрочем, всегда и бывает, когда промахиваешься.

– Я знал одного парня, – изрек Ли, когда Майк принес ему добычу и он засунул ее в ягдташ.

– Да? Ну и что?

– Он был, этот парень, настоящим охотником. И что он всегда делал? Он стрелял в птиц. Или, по крайней мере, в их направлении.

– Ну ладно, ладно, – усмехнулся я, – что делать, не попал в одну!

– В одну? – Он сгреб меня за воротник пальто и встряхнул. – Эх ты, большой швед! Ты не попадешь даже в задницу коровы!

И так продолжалось почти все утро. Майк находил птиц, мы их поднимали, Ли сбивал одну, а иногда и двух, а я каждый раз промазывал. Я никак не мог приноровиться, и Ли безжалостно надо мной подтрунивал.

К полудню в моем ягдташе было всего две птицы.

– Они полетели вон туда, мистер! – весело кричал Ли, указывая на улетающую стаю, когда я дважды промахнулся при ее взлете.

У всех охотников бывают такие дни с пустыми выстрелами, даже у исключительных стрелков. Вот и со мной случилось то же самое, поэтому я не очень огорчался. Стоял чудесный день, и мне было просто хорошо здесь, рядом с Ли, после двухлетней разлуки.

Ли пребывал в отличном настроении.

– Черт возьми. Боб, – сказал он, – я, право, рад, что ты вернулся. Нам тебя не хватало. Я не понимаю, почему ты не мог поступить в какую-нибудь школу рядом с домом? Их везде полно, таких, как твоя. И мне всегда хотелось, чтобы вы с Майором наконец нашли общий язык и договорились.

– Ну, это как раз одна из причин, почему я уехал.

– Мне кажется, что в прошлом году его это начало беспокоить. Я имею в виду то, как вы расстались. Он довольно часто спрашивал, знаю ли я что-нибудь о тебе.

– Неужели? – Я попытался изобразить хоть малейший интерес, но это у меня не очень-то получилось.

– Ты много потерял. Боб, – продолжал Ли. – Ты знаешь, как много денег он давал, когда я отправлялся в Райе! А вечеринки, которые мы устраивали в последние годы перед его смертью! Это было, уже когда я у него работал. Эта последняя, в Хьюстоне, Боже мой! Он занимал целый этаж в гостинице «Райе», и я просто не знаю, сколько там было виски, настоящего виски «Мак-Кой», не самогона! А у меня сохранились все телефоны с тех пор, как я ходил там в школу. И для человека старше пятидесяти он был для девчонок вполне подходящим. Немного вредным, особенно если малость перебирал. Иногда они не знали, как следует его воспринимать. Но все же он был вполне славным малым! Помнишь, как он, когда перекладывал, вспоминал про Францию, про инженерные войска? Он даже иногда разговаривал с девчонками по-французски, а они ни черта не понимали. А потом он пел песню военных инженеров, знаешь, эту: «О, инженеры с волосатыми ушами! Они живут в пещерах и ямах». А когда он подходил к третьей строке, им это казалось слишком грубо, если только они не были тоже навеселе. Но если они начинали морщиться, он издавал рев и говорил: «Ли, забери этих чертовых девиц, привыкших к бивачному костру. Отправь их обратно в их общину. А сам сходи на Конгресс-авеню и приведи нам настоящих баб, с кишками!» Ну, тогда мне приходилось всех ублажать.

– Да, у тебя, похоже, было много дел! – произнес я рассеянно.

Я следил за Майком, который вертелся возле куста черной смородины.

– Я тебе об этом и говорю. И знаешь, если обсуждать вопрос о девчонках…

– Мы обсуждали этот вопрос? – удивился я. – Ну и что они собой представляют?

– Если говорить о девчонках, дурень, то я хочу в ближайшее время сводить тебя к Сэму, чтобы ты увидел Анджелину. Поверь мне, пока ты ее не видел, ты еще вообще не жил на свете!

– Осади, – поморщился я. – Забудь об этой Анджелине. Ты знаешь, что сделает Сэм Харли, если узнает, что ты крутишь с его девчонкой?

– Какой ты младенец! Если мне удастся что-нибудь там получить, не думаешь же ты, что я буду делать это на лужайке перед домом, раздав предварительно приглашения всем вокруг?

– Ради Христа, Ли, перестань говорить так! Я, кажется, скоро поверю, что ты это всерьез!

– Ладно, ладно, бабуся! Но когда ты увидишь ее, не говори, что я тебя не предупреждал. За обтягивающими панталончиками скрыто очень много приятного для парня, только бы это получить!

– Кстати, о спорте. Ты охотился когда-нибудь на перепелов? Там, откуда я приехал, это любимое развлечение. У тебя, видишь ли, есть собака и ружье. И эта собака отлично находит птиц…

– Ну хорошо, хорошо! Давай, пожалуй, лучше пойдем, а то я начну корчиться и лапать землю, думая о ней! Пошли!

Мы поохотились на поле и затем съехали на машине с дороги на хороший грунт и прошли по нему. К полудню мы были близко от места, где я накануне встретил Сэма Харли.

Мы пересекли пастбище возле дороги, направляясь к ручейку. Здесь можно было присесть и съесть сандвичи, прихваченные с собой. Майк обнаружил большую стаю перепелов в кустах смородины, что росли вдоль старой изгороди, и Ли снова поднялся. Выстрелив, я опять промахнулся.

– Знаешь что, начни-ка ты лучше играть в крокет. Хорошая игра, рекомендую, – сказал Ли, когда мы уселись под большим дубом у ручья. – Я знал одного человека, очень похожего на тебя. У него было одиннадцать пальцев и три левые ноги, и он был великолепным игроком. Может быть, лучшим в Америке.

– Ты, вероятно, знаешь очень много людей. А не знаком ли тебе кто-нибудь по имени Джо?

– Конечно знаю. Всех их. Джо – хорошее имя.

– У одного из них был здоровый синяк прямо под левым глазом.

– Нет, это не тот. У этого была тетка по имени Ирма. Она обычно танцевала на холостяцких вечеринках лосей.

Я покачал головой:

– Нет, это тоже не тот.

– Ты просто псих. Я рад, что ты вернулся, но ты псих.

Я бросил в него кусок гнилушки. Ли увернулся, и та упала в ручей. Брызги слегка обдали Майка. Пес недовольно смотрел на нас, сидевших на земле и хохочущих, как гиены, и нетерпеливо скулил. Потом выскочил из лощины и, бесшумно ступая, пошел по засохшим коричневым листьям, там, где растаяла изморозь. Всем своим видом он показывал, что ему надоело торчать в грязи и нам давно пора вернуться к неотложному делу – охоте на птиц.

Ли свистнул:

– Не надо так усиленно трудиться, Майк. Подожди. Настоящему делу свое время.

Ли лежал, растянувшись во весь рост на спине; чтобы не касаться головой сырой земли и листьев, он подложил под нее руку. Сквозь ветви деревьев прорывались теплые лучи осеннего солнца, и брат нежился в них, откусывая огромные куски сандвича.

– Вот это жизнь! – произнес он.

Действительно хорошо, молча согласился я. И я был счастлив, видя, что он так наслаждается. Хотя прекрасно знал, что ему все наскучит еще до того, как кончится день. Охота на перепелов не так захватывает, чтобы интерес к ней сохранился на целый день.

После завтрака мы спустились по дороге и остановились поохотиться на том поле, где я встретил Сэма. Ли больше не поддразнивал меня по поводу моих промахов. Сам он получал все меньше удовольствия от своих удачных выстрелов.

Молчание между нами затягивалось. Я заставлял его идти дальше, затевая разговор о наших знакомых, вспоминая смешные случаи, происходившие в прежнее время. Я пытался развлечь его, но это было бесполезно. Настроение у него окончательно испортилось, и он стал раздражительным.

К двум часам мы подошли к маленькому ручейку у края большого поля Эйлеров. Машина оказалась далеко позади, на расстоянии мили или даже больше. За ручьем лежали наваленные деревья и несколько песчаных полян, а дальше – открытые пастбища. Все это не подходило для птичьих гнездовий. Но Ли почему-то упорно продолжал идти в этом направлении.

– Нет смысла переходить через ручей. Вернемся к машине.

– Нет, пойдем дальше. Там наверху, возле дома Сэма Харли, есть птичьи поляны.

Я начал понимать, в чем дело, но последовал за ним. Ничего другого мне не оставалось, ведь ключи от машины были у него. А он уже переходил по бревну ручей и шел дальше по болотистой земле, не оглядываясь.

– Вот что. – Меня вдруг осенило. – Ты и Майк идите здесь вдоль лощины по направлению к шоссе, а я вернусь, возьму машину и вас встречу.

– Нет, – отрезал он. – Всего четверть мили до дома Сэма. Пойдем туда и выпьем. Потом он довезет нас до машины. Я хочу взять кварту.

Я пожал плечами:

– О'кей.

Теперь ясно, куда ведет дальше охотничья тропа.

Глава 5

Выйдя из соснового молодняка, мы увидели дом Сэма – тихий и явно безлюдный. Мимо дома шла песчаная дорожка, поворачивавшая налево за амбар. Она спускалась к большому полю за домом и вела к проволочным воротам. За ними находилось скошенное пастбище, окружавшее дом, и различные фермерские постройки.

Дом был выстроен по-старому: из необтесанных сосновых досок, серебристо-серых от времени и непогоды. Большая труба из глины и камня прочно прислонена к южной стене, а длинная «галерея» делала переднюю часть дома шире.

За домом находился хлев, в котором хранили ссыпанную кукурузу. Коров держали в загоне, отгороженном полосатыми досками из молодой сосны. Во дворе под навесом стоял фургон. И еще там находился покосившийся сарай, используемый как дровяной склад. А над колодцем красовался маленький домик из серых дубовых дощечек.

В доме, казалось, не было никаких признаков жизни. Дверь сарая закрыта, и не видно, стоит ли там машина.

Мы остановились у ворот и огляделись.

– Эй там, внутри! Эй, Сэм! – попробовал позвать Ли.

– Вероятно, они все в городе, – предположил я, – сегодня ведь суббота.

– Не похоже на Сэма. – Ли покачал головой. – Он редко ездит в город.

– Ладно, пойдем, – ответил я, – нет смысла болтаться здесь.

– Интересно, где он держит виски?

– Ну конечно не в доме. Это точно.

– Мы могли бы поискать, – предложил Ли.

– Ну да! Шериф пытается поймать его на этом деле уже в течение десяти лет, а мы так сразу и найдем!

Ли грязно выругался, и мы повернулись, чтобы уходить. Но тут я услышал, что открывается наружная дверь.

Стоя в дверях, Анджелина смотрела на нас. Я не знаю, как я догадался, что это она. Возможно, по выражению лица Ли, когда он обернулся. И я понял, что он шел сюда не ради Сэма.

Она вышла на крыльцо.

– Что вам нужно? – обратилась она к нам. В глазах ее не было ни дружелюбия, ни даже приветливости. Никаких тебе «здравствуйте», лишь грубый вопрос.

Она глядела на Ли, и я сомневаюсь, заметила ли она меня вообще. Но я посчитал своим долгом ей ответить. Ответ Ли в любом случае был бы излишним. Она видела, чего он хочет, и, кажется, не возражала.

– Мы ищем Сэма, – сказал я, – он дома? Итак, это была Анджелина. Я помнил ее худенькой маленькой девочкой с широко раскрытыми пугливыми карими глазами, с тоненькими ручками и ножками и вечно расцарапанными коленками. Я почувствовал себя неловко и попытался отвести от нее глаза.

Нельзя сказать, что она очень выросла. Крупной ее никак не назвать. Просто казалось, что она получила по почте добавку в двадцать пять фунтов с инструкцией, как разместить их там, где это больше всего нужно.

На ней было легкое бумажное платье, из которого она во всех направлениях выросла. Окончательно утратив свою дешевую бесформенность, оно плотно облегало бедра и груди, послушно уступая их натиску. Было ясно, что под ним на ней практически ничего не надето, никакой стесняющей и требующей рабского подчинения нижней одежды. В ней она не нуждалась.

Волосы ее были светлыми, но не настолько, чтобы их можно было назвать золотыми. Они ниспадали на плечи. Прямые, шелковистые и слегка влажные. Она наверняка только что их вымыла и сушила на солнце на заднем дворе. На ее плечи было накинуто банное полотенце.

Оказывается, Сэм не разрешал ей постричься. Он был довольно строг в вопросах всяческих правил, за исключением, конечно, самогоноварения. В его «правилах» ничего не говорилось о том, что женщины могут стричься. Мне пришлось узнать это, как и многое другое об этой девушке, значительно позже.

Глаза у нее миндалевидной формы, карие. Но в них не было мягкости, обычно свойственной карим глазам. Напротив, в них виделся какой-то скрытый вызов. Глаза эти казались одновременно угрюмыми и застенчивыми. Лицо ее было несколько широким, а губы слишком полными и как бы надутыми, так что их трудно назвать красивыми. Кроме того, вся она была лишена живости, и поэтому ее нельзя было назвать очаровательной. Но она была чертовски хорошенькой, вернее, была бы, если бы ее взгляд выражал хоть что-нибудь, кроме «идите вы к черту!».

Она ответила, продолжая глядеть на Ли:

– Нет, он заготавливает дрова. Но он должен скоро вернуться.

Странно, но Ли просто молча пожирал ее глазами. Хотя обычно сразу шел к цели, наступая, как кавалеры Стюарта. Но в ней было что-то, что сдерживало его. Лицо его покрылось испариной, и он никак не мог закрыть рот.

– Ты не будешь против, если мы его подождем? – спросил я.

– Ждите, если хотите.

Мы протиснулись через калитку и сели у порога, бок о бок, на ступеньках лестницы, спиной к четырем столбикам, поддерживавшим крышу крыльца.

– Ты не дашь нам по глотку воды? – снова заговорил я.

Мне почему-то хотелось ее разговорить. Я не мог понять ее, и потом, молчание втроем становилось утомительным, а откровенное разглядывание заставляло меня испытывать неловкость.

Но ее, по-видимому, совершенно не волновал мой слишком любопытный взгляд, хотя сам я смущался.

– Могу, – довольно нелюбезно ответила она. – Подождите, я принесу.

Когда она исчезла в доме, двигаясь с природной грацией. Ли взглянул на меня.

– Иисусе Христе, – прошептал он. – О Иисусе!

– Пойдем-ка отсюда. Ты можешь зайти к Сэму в другой раз!

Он не слышал меня.

Она появилась с деревянным ведерком, полным воды, и ковшом с длинной ручкой и поставила все это на крыльцо между нами. Затем повернулась и шагнула за порог, рассеянно и бесполезно одернув платье. Обутая в старые домашние шлепанцы, она была без чулок. Слишком короткое платье нисколько не прикрывало длинных, гладких и слегка загорелых ног. Я посмотрел в сторону пастбища, где Майк исследовал сусликовую нору. Мне больше не хотелось сидеть и глазеть на нее, уподобляясь лысым старикам в партере на бурлескном спектакле.

Вновь воцарилось молчание, и я сделал вид, что меня интересует исключительно собака. Но я чувствовал, что эти двое смотрят друг на друга. И мне это не нравилось. Не то чтобы мне было дело до того, как они друг на друга глядят и как себя ведут, но я кое-что знал о мужчинах из глуши, таких, как Сэм. Я знал, как они реагируют, если кто-то чужой начинает хороводиться с их женщинами. Да, Сэм разговаривал тихо и был немного застенчив в присутствии посторонних. Но я отлично помнил, как мальчишкой видел в суде (дед был присяжным) людей, говоривших очень тихо и выглядевших застенчивыми, но их судили за жестокие и зверские убийства.

Я помнил также и другое. Однажды ночью, давно, когда мы охотились на енотов и сидели с Сэмом у костра возле Черного ручья, он говорил, что Анджелина будет школьной учительницей. Она была неглупой девочкой и преуспела, занимаясь по своим учебникам. «Она чего-нибудь, да достигнет», – сказал он своим спокойным тоном, боясь показаться хвастливым перед посторонними, но все же с плохо скрытой гордостью. Сэм был высокого мнения о своей старшей дочери и всякий, особенно женатый мужчина, пойманный им на ухаживании за ней, был бы очень быстро отправлен к чертям. У меня между лопатками пробежал холод. Хотелось, чтобы Сэм поскорее пришел, тогда бы, взяв виски, мы отсюда убрались.

Молчание на этот раз нарушила Анджелина:

– Зачем вам папа?

– Мы хотели спросить у него разрешения поохотиться здесь, – нашелся я.

– Да знаю, что вам нужно. Вы пришли за виски.

Я быстро оглянулся на нее. Я знал, Сэм всегда старался скрыть от семьи, что он гнал самогон. Однако она произнесла это открыто и невозмутимо. И в глазах ее читался скрытый вызов, будто она предлагала мне опровергнуть этот факт.

– С чего ты взяла?

– А все вы из города приходите сюда за этим. Все приходят сюда за виски.

– Откуда ты знаешь?

– О, я все об этом знаю. Он думает, что я не знаю, но я давно все узнала. Самогонщик!

В ее голосе прозвучали едкое презрение и гнев.

– Ну и что здесь особенного? – спросил я. – Очень многие занимаются этим. И мало кто – так хорошо, как твой отец.

– А твой занимался этим?

– Нет, – ответил я, – но он всегда пил гораздо больше, чем Сэм.

– Ну, думаю, есть небольшая разница.

– А я, право, никогда об этом не думал.

– Ты прекрасно знаешь, черт побери, что разница есть. Как бы тебе понравилось жить здесь, на этой ферме, в глухом лесу и никогда не ездить в город, потому что твой папа – самогонщик! И у тебя никогда не может быть друзей, потому что все знают об этом и шушукаются за твоей спиной!

Черт возьми, подумал я! Я начал немного уставать от Анджелины. Имея тело, способное вернуть к жизни даже мертвого, она разговаривала так, что вызывала лишь одно раздражение. Сама мысль, что с ее внешностью можно себя жалеть, казалась просто нелепой.

– Сколько тебе лет? – спросил я, просто чтобы переменить тему разговора.

– Восемнадцать.

Я был уверен, что она немного прибавляет себе, но ничего не сказал.

– А когда ты поступишь в учительский колледж?

– Не знаю. У меня еще недостаточно знаний, да и денег пока накоплено мало.

Она стала несколько менее угрюмой, словно учительский колледж действительно представлял для нее интерес.

Может быть, у нее есть и другие хобби, кроме того, чтобы вертеть перед глазами у мужчин этими своими «шасси» и ненавидеть отца, подумал я. Но она мне явно не нравилась.

Через минуту она спросила:

– Кто-нибудь из вас бывал когда-либо в учительском колледже? – Она немного поколебалась', не зная, следует ли продолжать. Потом уставилась в пол. – Мне просто хотелось узнать, как одеваются девушки, которые там учатся.

Я почувствовал обычную мужскую беспомощность перед таким вопросом. Но прежде чем я смог придумать, как ей ответить, она проскользнула, виляя бедрами, между нами в дом, сверкнув голыми ногами.

Она вернулась почти тотчас же, неся присланный по почте каталог какой-то компании, рекламирующей одежду. Она уселась между нами на ступеньках и сразу открыла его на нужных ей страницах. Каталог был смят и затерт, видно, его постоянно листали.

– Они выглядят вот так? – спросила она нерешительно.

Черт возьми, ее близость волновала меня. И я не решался открыть рот, боясь себя выдать.

Когда она нагнулась над каталогом, выбившиеся пряди ее светлых волос почти коснулись моего лица. Чтобы видеть картинки, которые она показывала, мне приходилось перегибаться. И тогда мой взгляд невольно падал на ее грудь, выпиравшую из платья.

Я попытался сосредоточиться на картинках. На них были изображены обычные манекены, стоявшие в стандартных позах, почему-то отставив в сторону одну ногу. И платья и костюмы на них, казалось мне, выглядели совершенно одинаково.

– Ну, – сказала она, – какие тебе нравятся? Какие носят девушки из колледжа?

Я пробормотал что-то нечленораздельное и сделал вид, что снова их рассматриваю. Я мог не думать о ней, когда она была угрюмой и позволяла рассматривать себя или когда жаловалась. Однако когда она была от меня так близко, бросая молчаливый вызов, она выглядела просто девочкой, просящей о помощи. Этим она, что называется, доставала меня и задевала глубоко. То, что она мне не нравилась, не помогало.

– Дай-ка мне взглянуть, – вдруг сказал Ли и слегка к ней придвинулся.

Она переложила каталог на его сторону и с надеждой посмотрела на него. Я же соскользнул со ступенек крыльца и вышел во двор, вынув и закурив сигарету. Пальцы мои дрожали. Черт бы ее побрал! – ругнулся я про себя.

Легкий ветерок, который дул во дворе, приятно освежал мне лицо. Я мог слышать за спиной голос Ли, усиливавший с каждым словом стремительность атаки и завоевывавший доверие.

– Ну, возьмем вот это, – говорил он, и казалось, что это говорит крупнейший специалист в вопросах девичьей одежды. – Это не твоего типа, эти линии не годятся. Это платье чересчур консервативно. Тебе нужно что-то более броское и живое.

Какой умелый подход к соблазну, думал я. Ну что ты понимаешь в женской одежде? При чем здесь эти проклятые броскость и живость?

Зачем так пугаться? Ведь ты хорошо знаешь Ли. Конечно, он старался произвести на нее впечатление. Казалось, к нему вернулась некоторая доля трезвости. Он не напоминал мне больше так сильно жеребца, готового разнести свой денник. Когда-нибудь он постарается ее завоевать, но может быть, у него хватит здравого смысла не доводить до того, чтобы его убили. Если только не напьется. И при этой мысли меня снова обдало холодом.

Наконец уладив, к общему удовольствию, вопрос о платьях, они продолжили разговор уже под навесом. Я же вновь вернулся на ступеньки. Больше пойти было некуда, а Ли совсем не собирался уходить.

– Тебя зовут Ли Крейн, да? – спросила она, взглянув на него искоса.

– Да. – Он кивнул. – Я знаю, как зовут тебя, но откуда ты меня знаешь?

– О, я много раз видела, как ты приходил сюда к папе. А одна моя знакомая девушка как-то сказала мне, как тебя зовут, когда я увидела тебя в городе. Ты сидел в большой машине.

– Жаль, что я не видел тебя. Я бы взял тебя прокатиться.

– Мне тоже жаль, – сказала она. – А он кто? – Она имела в виду меня.

Любезная маленькая кошелка, подумал я. Удивительно еще, что она не указала на меня и не спросила: «А это что такое?»

– Это мой родной братец Боб, – ответил Ли.

Когда он взглянул в мою сторону, я увидел в его глазах насмешливый блеск.

– Твой брат? Но он совершенно на тебя не похож!

То, как она это произнесла, не оставляло сомнений, что она подразумевала: как такой маловыразительный тип мог быть родным братом великолепного Ли Крейна? Да, мне нравилось, когда обо мне говорят так в третьем лице. Я видел, что мы с Аиджелиной можем стать большими друзьями.

– Ты часто ходишь на вечеринки? – спросил Ли.

– Нет.

– Почему? Там очень весело.

– Я никогда нигде не бываю. Пока меня не пускают, – горячо пожаловалась она.

Ли выразил некоторое сочувствие, нежно проговорив:

– Ну, это просто стыд! Очаровательная молодая девушка, такая, как ты, должна постоянно ходить на вечеринки. Тебе не кажется, что это позор. Боб?

– Да, – поддержал я, – какой позор! Она сердито посмотрела в мою сторону:

– Ты, наверное, считаешь, что очень весело все время сидеть взаперти на этой проклятой вонючей ферме!

– Я не говорил этого. Но есть места и похуже!

– Думаешь, девушке не надо повеселиться?

– Ой, ну какое мне дело!

– Ладно, Боб, прекрати, – вмешался протестующе Ли. – Не обращай на него внимания, Анджелина. Он вообще-то ничего, когда его получше узнаешь.

– А я вовсе не хочу узнавать его. У него не больше соображения, чем у мула.

Я встал с крыльца и снова вышел во двор. Не знаю почему, но она действовала мне на нервы.

На задний двор въехал Сэм с большой поклажей дров. Анджелина забрала свой каталог и ушла в дом.

– Здорово, Сэм, – сказал я.

– Здорово, Боб, – спокойно ответил он. – Охотился на птиц?

Он бросил быстрый взгляд через двор на выходившего из-за дома Ли.

Мы предложили ему сложить дрова, пока он сходит за квартой виски. Он никогда никому не позволял ходить вместе с ним туда, где припрятывал самогон.

Когда мы, поднявшись на фургон, стали перекладывать большие поленья вниз, из дома вышла Анджелина и направилась к колодцу с ведром. Она прошла мимо нас молча. Но, почувствовав на себе взгляд Ли, окинула его искоса медленным и внимательным взором.

– Она должна быть объявлена вне закона! – проговорил Ли тихо и неуверенно, когда она снова исчезла в доме.

– Она и так вне закона, – заметил я. – Существует закон, карающий за преступления против несовершеннолетних.

– Но ей восемнадцать. Ты слышал, как она сказала это. Она не малолетняя. Я пожал плечами:

– Сэм убьет тебя.

– Ну, ради такого стоит рискнуть!

– Черта с два стоит! Ничто на свете не стоит этого!

– Да, не стоит, если об этом не думать. Но как можно не думать, когда ее видишь? Я ничего не ответил.

– Только не говори, что она не действует так же и на тебя. Я видел, как ты встал и ускользнул. Ты тоже не мог этого вынести!

– О'кей, – согласился я, – о'кей. Итак, она действует и на меня. Но ведь можно погибнуть!

– Ну, черт возьми, не будь таким идиотом! Я готов поспорить, что она не девушка. По тому, как она крутит задом, это сразу видно.

– Да, – сказал я, – возможно. Но кто объяснит это Сэму? Кто ему объяснит это, если тебя поймают или если она влипнет? Учти, объяснять придется тебе. Или ты думаешь, она сама сделает это? Возьмет и скажет: «Ой, папа, он просто один из многих. У меня ведь столько друзей!» Черта с два она скажет это!

– Ладно, заткнешься ты, наконец? Мне уже надоели твои бесконечные проповеди!

Глава 6

Мы уже сбросили все дрова, когда Сэм вернулся из своего тайника. Он остановился около амбара с кукурузой, так что его нельзя было увидеть из дома, и сделал нам знак рукой.

– Я не хотел наливать вам на открытом месте, – сказал он, когда мы подошли к нему, и кивнул в сторону дома, где была Анджелина.

Я вспомнил, с каким презрением она произнесла: «Самогонщик!» – и мне стало его немного жалко. Такую девушку не обманешь.

– Один из вас может спрятать этой в свой ягдташ.

– Конечно, – кивнул Ли. Он расплатился с Сэмом. – Но давай зайдем сюда и хлебнем по глотку, как ты, Сэм?

Сэм немного поколебался, но затем кивнул. Мы прошли через узкую дверь в амбар и закрыли ее за собой.

Интересно, к чему вся эта таинственность. Что должна была думать Анджелина: чем мы занимаемся здесь? Играем втроем в бридж?

Амбар был построен из расколотых бревен. Внутри – их плоские стороны. Здесь было прохладно, сыро и пыльно. Только слабый луч солнца проникал сюда с запада сквозь узкую щель между бревнами. Неочищенная кукуруза, сложенная в высокую пологую кучу, занимала почти все пространство. Лишь у двери оставалось небольшое свободное место. Тут мы и примостились. Когда мы сели, прислонившись спиной к кукурузе. Ли отвернул крышку банки из-под фруктов. Он протянул банку Сэму.

– Давай! – вежливо предложил он ему. – Это сегодня первая, – сказал Ли и сделал большой глоток, держа банку с широким горлышком обеими руками. Он поморщился и сделал глубокий выдох:

– Ух!

Я сделал глоток без всякого желания. Мне не нравилось ощущение, когда перехватывает дыхание, не нравился и слегка затхлый запах самогона, но я должен был блюсти ритуал. Если трое мужчин берут бутылку, все трое должны пить. Что касается самогона, то он был хорош. Просто не понятно, зачем нужно делать это в такое время дня, на улице, во время охотничьей вылазки.

Сэм принял банку исделал большой глоток, не меняя выражения лица. Он мог бы с таким же видом пить воду. Ли быстро сделал еще один глоток и снова передал банку мне.

– Много настреляли?

– Около дюжины, – сказал Ли. – Этот большой урод делал дыры в воздухе, и мне пришлось наверстывать за него.

Сэм кивнул и улыбнулся:

– Ну что ж, у каждого время от времени бывает пустой день.

– Давай еще по глотку, – предложил Ли.

– Ну, я, право, не знаю, – медленно ответил Сэм. Потом он все же взял банку. – Только один, потом мне надо распрягать мулов.

– Ты кончил на сегодня с дровами? – удивился Ли. Было всего половина четвертого.

– Понимаешь, я думал привезти еще один фургон, но, наверное, уже не получится. Пожалуй, тогда не успею сделать другую домашнюю работу. Я лучше распрягу.

«Точно, так будет лучше, – подумал я. – Распрячь мулов и остаться дома. Ты больше не поедешь в низину и не оставишь двух пьяных валяться в твоем кукурузном амбаре с квартой самогона и с этой девушкой, которая тут расхаживает. Это все равно как уйти, оставив непогашенный костер возле очищенного бензина. Я готов поспорить, что ты будешь счастлив сплавить ее замуж, чтобы какой-нибудь другой бедняга следил за ней».

Два глотка меня согрели. Тут же мне вспомнилась старая сказка о том, что два глотка дают возможность видеть окружающее в более ясном свете. И что я действительно видел теперь яснее, так это то, что пора уводить Ли, пока он не слишком набрался. Никогда не знаешь, что он выкинет в таком состоянии.

– Нам пора возвращаться, – сказал я, – до машины довольно далеко.

– У нас еще много времени. Осади, – ответил Ли с легким раздражением.

Сэм поднялся и вышел, чтобы заняться своими делами. Уходя, он бросил на нас обеспокоенный взгляд. Ему все это совсем не нравилось. Это легко читалось на его лице, хотя он пытался скрыть свое недовольство.

И я знал почему. Если вы гоните виски и продаете его в штате, где сухой закон, нет более верного способа попасть в тюрьму, чем позволять своим клиентам выпивать в твоем доме. Тогда легче пареной репы обнаружить, где они взяли самогон. Кроме того, Сэм держался многих строгих, старомодных правил, касавшихся его семьи. Он не считал, что его дом – место, где люди могут напиваться, но ему не хотелось ничего говорить. Ведь Ли, помимо всего, хороший клиент, и, кроме того, правила гостеприимства не позволяли такому человеку, как Сэм, указывать кому-нибудь на дверь. Деревенские люди не могут так поступать. Они могут вспороть тебе живот, если случится что-нибудь плохое, но они не могут предложить тебе убираться.

– Ты раздавишь птиц в своем ягдташе! – воскликнул я.

Ли лежал спиной на кукурузной куче, а ягдташ с птицами был под ним.

– К черту птиц! Мир полон птичек!

– Знаешь, что я тебе скажу. Мы истощаем гостеприимство нашего хозяина. Уже истощили. Сэм гонит самогон, но он не держит бар. Давай лучше пойдем.

– Я расплатился с ним за самогон, так? Неужели я должен спрашивать у него, где мне пить? – Лицо его побагровело от начавшего действовать алкоголя.

Я молчал.

– Ты видел когда-нибудь в жизни такие формы?

– Как у Сэма? Боюсь, что он не в моем вкусе.

– О Господи! Черт побери тебя с твоими дурацкими остротами! Ты прекрасно знаешь, кого я имею в виду.

– Хорошо. Я знаю, кого ты имеешь в виду.

– Интересно, правда ли ей так хочется? А она просто не говорит?

– Почему бы тебе не спросить Сэма?

– Послушай, – Ли поставил банку и взглянул на меня с отвращением, – меня начинает уже тошнить от разговоров о Сэме. Вонючий козел. Почему он не продолжает свою работу, а ходит здесь и шпионит?

Дело начинало принимать плохой оборот. И я ничего не мог с этим поделать. Меня беспокоило, что он становился безобразным. Он мог начать ссору с Харли, ругаться, пытаясь вызвать того на скандал. Сэм, возможно, отнесет это за счет того, что Ли пьян и не умеет в таком виде управлять собой. Я, по крайней мере, надеялся на это. Но меня пугало то, что он продолжал сидеть, пьянея все сильнее, и это вблизи девушки, которая воспламеняла его мозг. А пьяному если что в голову взбредет, то потом ничем не выбьешь. Очень скоро в сознании Ли все вокруг начнет исчезать, все, кроме этой девушки.

Ничего не стоило протянуть руку и забрать у него банку с самогоном, чтобы выбросить за дверь. Меня не зря прозвали Мак-грузовик. Только непонятно, чего я жду, почему медлю. Нет, я знал почему. Мне мешала мысль о том, что мне придется потом, когда он протрезвеет, столкнуться с его насмешкой и объяснять свои действия. Тогда все будет выглядеть глупо и по-старушечьи. Это смешно. Я подумал еще и о том, как многого в жизни мы боимся, но больше всего мы боимся выглядеть смешными.

Тут мы услышали, как снаружи проходит Сэм, неся воду мулам.

– Эй, Сэм, – позвал Ли. Ответа не было. Он позвал еще громче:

– Сэм, иди сюда!

Он повернулся и пристально посмотрел на меня, будто хотел запечатлеть мое лицо в своем мозгу. Он хмурился и слегка покачивался и никак не мог поймать меня в фокус. Алкоголь быстро действовал на него, а он выпил-то всего около шести глотков.

– Иисусе, но ты просто кошмарный ублюдок! Откуда ты умудрился раздобыть себе такое лицо?

«Пожалуй, мне лучше сдержаться», – подумал я. Я взял банку и сделал глоток.

– Тебе следовало бы снять эту твою рожу и закопать. Ты похож на гориллу. Что, неприятно?

– У меня такое лицо, которое считается хорошим, чистым и здоровым. Я хороший, чистый и здоровый американский юноша.

– Ты хороший, чистый, здоровый сукин сын! Вечно ты о чем-то беспокоишься. О чем ты, бабушка, тревожишься сейчас?

– Правильно. Я всегда о чем-нибудь тревожусь.

– Но сейчас? О чем ты тревожишься именно сейчас?

– Ни о чем.

– Нет, о чем-то ты беспокоишься. Ты, со своим лицом, не был бы совершенен, если бы постоянно о чем-нибудь не беспокоился.

Я промолчал. Он продолжал осоловело смотреть на меня, безуспешно стараясь сосредоточиться.

– А почему ты не беспокоишься об этой сиське? Может быть, у нее выскочит одна из этого ее платья. А может быть, она получит то, чего хочет!

«Понятно, почему ты так часто ввязываешься в драки, – подумал я. – Под винными парами ты можешь далеко зайти, если сталкиваешься с кем-либо, кому не по нраву твое поведение».

– Ты видел когда-нибудь что-нибудь подобное?

Он что-то говорил в течение минуты, а затем повторял то же самое снова. И так несколько раз.

– А почему бы тебе и Сэму не взять ружья и не пойти поохотиться?

В эту минуту дверь приоткрылась и в амбар заглянул Сэм. В его черных глазах светилось прежнее беспокойство.

– Сэм, старый черт, где ты был? Иди сюда и выпей!

Сэм влез в амбар и остановился в дверях.

– Ты, старый ублюдок! Ты, старый черт! – продолжал Ли, протягивая ему банку из-под фруктовых консервов.

Сэм попытался улыбнуться мне понимающей и извиняющейся улыбкой. Уголком глаза он посмотрел на меня так, как два трезвых человека обмениваются взглядами по поводу буянящего пьяницы. Но улыбка у него получилась довольно слабой и напряженной.

– Сэм, старик! Я хочу показать тебе лучшее в Соединенных Штатах охотничье ружье! – громко произнес Ли, протягивая руку за кучу кукурузы за своим ружьем.

И только тут я вспомнил, что он его не разрядил.

– Да, действительно хорошее ружье, – вежливо сказал Сэм.

– Очень хорошее! Я же говорил тебе, что у меня очень хорошее ружье! С ним не промахнешься. Спроси вот этого уродца-затычку, сколько раз я сегодня промахнулся? Ну, спроси его!

– Да, – послушно произнес Сэм, – я, конечно, хотел бы иметь такое! Это, право, прекрасное ружье!

– Ты вынеси его да посмотри, каково оно в деле. Стрельни во что-нибудь. Оно заряжено. Слушай, я тебе вот что скажу. Слушай, старый зануда, что я тебе скажу. Почему бы тебе не пойти и не найти выводок куропаток и не сделать пару выстрелов? Я хочу, чтобы ты попробовал. Этот дуб пойдет с тобой, а я останусь здесь и пока немного вздремну.

Сэм с сожалением покачал головой:

– Мне бы очень хотелось. Ли, но скоро надо кормить скотину.

– О, черт побери! Иди, сейчас еще не поздно!

– Нет, мне, право, хотелось бы. Как-нибудь в другой раз.

Слегка остекленевшие глаза Ли остановились на его лице тяжелым взглядом.

– В чем дело, ты, тупой ублюдок? Ты что – боишься?

Сэм вопросительно посмотрел на меня. Затем он снова перевел взгляд на Ли, как будто не мог решить, как поступить. Я не успел произнести и слова, как Ли сорвался:

– О, я знаю, о чем ты. Ты шнырял здесь весь последний час, боясь, что я могу подойти к этой твоей маленькой сучке! Ну ты не так уж умен, черт побери! Она получает сколько хочет и от кого хочет, запомни это!

У Сэма в руках все еще было заряженное ружье. Я боялся пошевельнуться, зная, что любое движение может оказаться запоздалым.

Я видел в глазах Ли горячее, сумасшедшее, настойчивое желание. И кожа на моей спине сжалась и напряглась до боли. Так бывает, когда у вас сильная простуда и кажется, что каждый волосок пронзает и колется. Так бывает, когда вы перебираетесь на коньках по тонкому льду. А вода под вами очень глубока, и вы слышите, как лед под вами начинает трещать. Вы стараетесь как бы уменьшить свой вес одной только силой воли, задерживаете дыхание и молитесь: "Пусть он «не проломится! Пусть не проломится!»

Сэм медленно поднял ружье, и я почувствовал, как лед подо всеми нами начинает ломаться. Однако он поставил ружье в угол, повернулся ко мне лицом, и из глаз его ушла жажда убийства. В них появилась какая-то боль, острая и стыдная боль, которую он не мог скрыть.

– Сэм, – сказал я спокойно и положил руку на его плечо, – выйдем на минуту!

Он молча кивнул, и мы вышли, оставив Ли ругаться у нас за спиной. Но перед тем как выйти, я вынул из ружья патроны и прихватил с собой также те, что лежали у Ли в кармане.

– Прости, Сэм. Мне чертовски жаль, – проговорил я, когда мы медленно отходили от амбара.

Я понимал, как тщетно извиняться в подобном случае. Сэм молчал, и я боялся, что он не ответит, но он сказал:

– Ладно, Боб. Это ничего не значит. Он просто пьян.

В глазах его все еще оставалась эта ужасная боль, и руки его дрожали. Наверняка он думал сейчас о том, как близок был к убийству человека.

– Я постараюсь увезти его отсюда. Но лучше всего дать ему еще выпить, и он заснет.

– Ему вообще нельзя пить. Боб.

– Я знаю.

– Это на него плохо действует.

– Я знаю.

– С этим парнем когда-нибудь произойдет что-нибудь ужасное. – Сэм произнес это тихо, и в его голосе звучало сожаление.

– Я знаю это, Сэм. – Даже самому себе я впервые признался, что понимаю это. Я опустил глаза и бесцельно пихнул ногой кусок дубовой коры.

– Ты скажи ему от моего имени, что я больше не буду ему продавать.

– Я скажу.

– Ему вообще никогда не надо больше пить. И кроме того, мне не хотелось бы, чтобы он снова сюда приходил.

Я промолчал. Сэм постоял какое-то время в замешательстве, а затем пошел прочь, сказав, что ему пора кормить скотину. Я глядел ему вслед и думал, что он настоящий мужчина. Если бы это было иначе, мой брат сейчас лежал бы в амбаре с кишками, разбросанными поверх семидесяти бушелей кукурузы.

– О, Сэм, – позвал я, – я знаю, что прошу очень многого, но не подбросишь ли ты нас до трассы к нашей машине? Я хочу сказать, что, когда он совсем отключится, я перенесу его.

– Хорошо, я сделаю это для тебя. Боб, – проговорил Сэм несколько неуверенно, – но моей машины здесь нет. Один из ребят Раккер повез на ней мать и двух маленьких в город. Здесь осталась его машина, но это просто развалюха. Она может перевезти только двоих.

Я вернулся в амбар с кукурузой. Ли сидел на прежнем месте. У него был мертвый, пустой взгляд сильно пьяного человека.

– А, вот и мой красавец братец! – Он произнес «красавец» так, что я мог лишь догадываться, что он имел в виду. Он начал снова цепляться к моей внешности.

– Ты на этот раз действительно устроил черт знает что, – вспылил я.

– Иисусе, но ты просто глупый ублюдок! Да уж, разговаривать с ним сейчас – это все равно что кататься на карусели.

– Сэм не может отвезти нас до машины. Все, что у него сейчас есть, – это маленькая полуигрушечная машинка.

– Я сказал ему, что ее уже раздевали! Любой разговор был бессмысленен. Мы продолжали снова и снова крутить одну и ту же пластинку.

– Давай что-нибудь решать!

– Иди ты к черту!

Я вспомнил про утро, когда все было так прекрасно. Старый Майк упрямо занимался поиском птиц, и Ли был самим собой, и вообще все было великолепно. Черт побери, в очередной раз подумал я.

– Почему бы тебе не выпить еще? Хорошо, если бы он выпил еще и отключился.

– Ты хочешь меня напоить, чтобы получить это самому?

Просто смешно, как пьяные могут сосредоточить свои мысли только на одном.

Но он все же сделал глоток. Когда он поставил почти пустую банку, она опрокинулась и остаток самогона вылился через щель в полу. Он снова улегся на кукурузу и закрыл глаза.

– Лошади, – пробормотал он. Я сел и вынул сигарету.

– Что ты там о лошадях?

Не знаю, слышал он меня или нет. Казалось, что он спал, но время от времени он тупо повторял:

– Шарон любила лошадей. Лошадь – благородное животное!

Я сидел, задумчиво куря сигарету, стараясь быть осторожным, чтобы огонь не попал на сухую кукурузу.

– Бедная Шарон. Всегда умела словчить. Умела проявить сноровку.

– Кто? Лошадь?

Право, великолепная беседа, подумал я.

– Нет.

Он замолчал, а я сидел и смотрел на него минут пять. Он не шевелился. Это случилось быстрее, чем я ожидал. Обычно он не отключался так быстро. Но ведь прошло немногим более полутора часов, и он выпил за это время почти кварту самогона. Я вышел и нашел Сэма.

– Он заснул, – сообщил я, – отключился. Сэм кивнул.

– Я пойду на шоссе за машиной, а потом вернусь за Ли.

– Это далеко, – произнес Сэм задумчиво, – три или четыре мили.

Он молча направился к кукурузному амбару. Я последовал за ним. Он открыл дверь и взглянул на Ли, который храпел, разинув рот. В облике его было что-то странное, но я никак не мог понять, что именно.

– Я отвезу тебя к твоей машине. Боб, – сказал Сэм. – Туда слишком далеко идти пешком.

– Это будет прекрасно, Сэм. Я очень тебе благодарен.

Он вывел машину из гаража и завел ее ручкой. Я влез в нее вместе с ним, и мы выехали на дорогу. Уже оказавшись за проволочными воротами, я увидел Анджелину, выходившую из дома с ведром молока.

Машина, на которой мы ехали, представляла собой просто колеса со старым мягким сиденьем, брошенным на бензиновый бак. Это был очень старый «форд», без крыльев и капота. Только главные части. Теперь понятно, что имел в виду Сэм, говоря, что не сможет погрузить туда отключившегося пьяного Ли. Места хватало только для нас двоих.

Не знаю, почему эта мысль не пришла мне в голову раньше. Может быть, я просто не был чересчур сообразительным, особенно после того, что пришлось сегодня пережить. Как бы то ни было, но только после того, как мы доехали до «бьюика» и Сэм повернул назад, у меня возникло ужасное подозрение. Ли слишком быстро и слишком легко отключился.

Я проклял хитрость пьяного, зациклившегося на одной мысли. Он все правильно рассчитал. Сэму ничего не оставалось, как спокойно везти меня к машине. И Ли оставался наконец наедине с девушкой. И тут-то я понял, что было странным в его облике. Он лежал, повернув голову набок, открыв рот. Впервые я видел пьяного, который спал бы так и слюна не текла бы у него из угла рта.

К тому моменту, когда я просчитал все возможные варианты, моя машина набрала скорость пятьдесят миль. Я обогнал Сэма, ехавшего так, будто у него сломана ось. С протяжным скрипом, подняв облако пыли, я резко свернул с шоссе на дорогу, ведущую к дому Сэма. Проносясь на гребне холма среди сосен, я молился, чтобы никто не попался мне навстречу. Ему бы несдобровать. Но на дороге, к счастью, никого не было. Перед въездом в усадьбу Сэма я изо всех сил нажал на гудок. Пронесясь через ворота и остановившись перед домом, я увидел, как девчонка промчалась из кукурузного амбара в дом.

Даже не взглянув на нее, я кинулся к амбару. Завернув за его угол, я чуть было не опрокинул ведро с молоком, брошенное прямо посреди дороги. Проклятая, глупая, сумасшедшая маленькая сучка! Проклятый дурак! Через открытую дверь амбара я слышал, как Ли ползает там, ругаясь, и зовет:

– Вернись сюда! Вернись!

Он кричал во весь голос.

Схватив ведро с молоком, я бросился к дому и ворвался в кухню. Она была там, по ту сторону покрытого клеенкой стола, прислонившись к нему и вцепившись руками в его край, тяжело дыша и глядя на меня во все глаза.

– На, ты, дуреха! – сказал я, ставя ведро. – И, ради Христа, застегни свое платье или надень другое, пока тебя не увидел Сэм. Быстро!

– Иди к черту! – бросила она мне в ответ, как плевок.

Ее глаза, подернутые какой-то пеленой, пылали, волосы растрепались, и тонкое обтягивающее платье было разорвано спереди почти до живота.

Я вернулся в амбар как раз в тот момент, когда «форд» въехал на дорогу к дому. Ли уже пытался вылезти из амбара. Я слышал, как Сэм остановился перед домом, и, по тому, как он двигался, понял, что он спешил.

Я пихнул Ли назад в амбар, без всяких нежностей, просто вдвинул его в дверь, как мешок тряпья.

– Где она? Где эта маленькая хорошенькая сучка? Скажи ей, чтобы она вернулась сюда! – продолжал он твердить.

Сэм быстро приближался, и мне ничего не оставалось, как ударить Ли. Я ударил его сильно, сбоку в челюсть, и он свалился около кучи кукурузы. Я быстро уложил его так, как он лежал, когда мы уезжали.

Сэм открыл дверь и заглянул в амбар.

– Может быть, мне помочь тебе. Боб, – спросил он, после того как внимательно осмотрел Ли.

Что бы он ни думал, но в данный момент был удовлетворен увиденным. Ли лежал в прежней позе.

И тут я почувствовал некоторую слабость.

Пока мы несли его в машину, он не пошевелил ни одним мускулом. Я вернулся за ружьем, свистнул Майку, а затем просто простоял одну-две минуты, приходя в себя. Ли, пожалуй, не скоро очухается.

Мне хотелось задержать Сэма еще на несколько минут. Пусть эта проклятая девчонка успеет переодеться и погасить этот бешеный блеск в глазах. Мы поговорили возле машины несколько минут, но я даже не могу припомнить, о чем шла речь. Я просто не слышал ни одного слова.

Прежде чем выехать на шоссе, я остановил машину возле маленького ручейка. Принеся в своей шляпе немного воды, я вымыл лицо Ли. Еще минут пять он не приходил в себя, а когда наконец очнулся, то был совершенно белым. Я помог ему выйти из машины, и его вырвало. Я вытащил из его ягдташа раздавленных птиц, начавших вонять. Их было девять штук, и я бросил их на землю. Майк посмотрел на меня вопросительно, и мы оба взглянули на птиц. Я чувствовал себя ужасно.

На западе собирались большие грозовые тучи. Когда мы выехали на шоссе, солнце спряталось за ними. Похоже, ночью будет дождь. Ни один из нас не проронил ни слова за всю дорогу домой.

Глава 7

Следующим утром шел дождь. Не внезапный ливень при голубом небе, а свинцовый моросящий дождик, который мог продолжаться несколько дней.

Было воскресенье и еще очень рано. Все еще спали. Выпив на кухне чашку кофе с Роз, я вышел к машине. Хотелось поехать на ферму уже сегодня. Да и разборку вчерашнего происшествия не мешало бы отложить до утра понедельника.

Когда мы вчера вернулись. Ли все еще был неподвижен и очень пьян. Мне не хотелось присутствовать при ссоре, которую затеет с ним из-за этого Мэри.

Я позавтракал в кафе Гордона и отправился на ферму. Она находилась в семи милях от города, прямо против долины Черного ручья, около поместья Эйлеров, где жил Сэм.

Остановившись против дома, я присел на несколько минут под прекрасные могучие деревья, чтобы рассмотреть строения.

Ферма находилась примерно в ста ярдах от дороги, и к ней вела песчаная дорожка. Через дорогу на голом песчаном холме стоял домик арендатора. Перед ним росло большое дерево.

Дом оказался в лучшем состоянии, чем старый городской. Мой дед всегда очень гордился тем, что следил за ним. После его смерти на ферме в течение трех лет из четырех жил арендатор. Сейчас дом казался заброшенным и пустым, и окна мертво поблескивали под дождем.

Я грустно прислушивался к шуму воды, лившейся в бочку, стоявшую у переднего крыльца. Потом я пробежал под дождем до дома, доставая ключ. В прихожей было темно и тихо. Я прошел в столовую, думая о дедушке и бабушке и о том, как весело мне бывало здесь в детстве.

Комната слева в начале прихожей – это гостиная, там был камин, а комната напротив – спальня, которую я занимал летом во время каникул. Дальше шел холл, а из него вела дверь в столовую, направо от нее располагалась кухня, а налево – вторая спальня, где был еще один камин.

Я вошел в эту комнату и зажег огонь, чтобы несколько рассеять холодную сырость в помещении.

Мои дед и бабка умерли в течение нескольких месяцев, один за другим. Бабушка – в апреле, а дед вслед за ней – в июле. Ему уже стукнуло семьдесят восемь, но я никогда не верил, что причина его смерти в старости. Они с бабушкой прожили вместе более пятидесяти лет, и после ее смерти он скончался просто от одиночества.

Он оставил мне ферму и примерно восемь тысяч долларов, размещенных в различные банки. Кроме того, мне достался лес и кое-какое имущество в городе. Все это стало моим, когда мне исполнился двадцать один год. Это случилось около года тому назад. Он завещал все это мне, потому что мы были всегда так близки и я подолгу жил с ним. А потом он знал, что Майор отрезал меня совершенно, когда я ушел из дома.

Мой отец воевал в Первую мировую войну в инженерных войсках и вернулся домой в чине майора; позже его всегда так называли. Ему это нравилось.

Майор был человеком упрямым и необузданным. Полагаю, что его единственная любовь была такой же всепоглощающей, как и все его прочие страсти. Я всегда слышал от людей, но никогда от самого Майора, что он был безгранично привязан к моей матери. Хрупкая и нежная, она отличалась от него по темпераменту, насколько это только возможно. Значительно моложе его, она умерла совсем молодой. Он не стал соблюдать траур, но окунулся в работу, еще более неумело и при этом упорнее, чем когда-либо. Говорили, что на другой день после похорон он уволил двоих за то, что они прохлаждались на работе. Когда же они стали возражать, он пригрозил, что застрелит их, если они не уберутся через пять минут.

Он был большим мужчиной с громким голосом. Он всегда много работал, но пил еще больше, и с ним было трудно иметь дело из-за его характера. Ли оказался единственным человеком из всех, кого я знал, который мог с ним ладить. Что бы Ли ни делал, а он вытворял многое, ему всегда удавалось перетянуть Майора на свою сторону.

Ли был исключен из колледжа в первый же год за дикий уик-энд, проведенный им в Галвестоне. Там фигурировала и украденная машина – такси, и девица с Постофис-стрит. Ли всегда утверждал, что он не крал такси. Просто водитель был еще более пьян, чем они, он вылез из машины и бросил их. Как бы то ни было, полиция задержала Ли и девчонку в воскресенье на рассвете, когда они купались голыми. Машина находилась в семидесяти пяти ярдах от берега и застряла в песке. Они ехали на ней, пока не заглох мотор, по песку, при слабом приливе.

Майор оплатил убытки и погасил все обвинения, в том числе и в краже. Он простил Ли, но никогда больше не пытался отправить его назад в колледж.

С этого времени Ли стал младшим партнером в фирме. В его обязанности главным образом входило вождение машины на предельно возможной скорости по скверным загородным дорогам. Ли знал, как ладить с отцом, а Майор, думаю, всегда в душе гордился им. Ли умел носить хорошую одежду, знал, как производить впечатление на людей, и имел много подходящих телефонных номеров различных злачных мест. Майор любил развлечения.

Я до сих пор не могу понять, почему мы с ним не могли ужиться. В эти годы я часто думал, что он подсознательно ненавидел меня за то, что мое появление на свет убило мать. Я никогда не мог по-настоящему поверить в это, ведь он слишком умен, чтобы поддаться такому нелепому болезненному чувству. Скорее, как сказала однажды Мэри, в нас обоих слишком много одинакового тупоголового упрямства, чтобы мы могли жить вместе. Боже мой, страшно даже вспомнить, каким ужасным поркам он меня подвергал. А провокации, которые ему устраивал я, могли вывести из терпения даже святого.

В тот последний год, когда я был дома, произошло очень многое. В апреле умерла бабушка. В мае домой вернулся исключенный из колледжа Ли. И в том же месяце отношения между мной и Майором дошли до окончательного разрыва.

В конце мая я закончил среднюю школу и начал собираться на ферму на лето, как бывало каждый год. Мой дед ждал меня более, чем когда-либо, теперь, когда умерла бабушка и он остался один.

Никогда не забуду Майора, каким он был в тот день. Конечно, он не всегда бывал таким, но этот случай врезался в мою память навечно.

В тот день я вел себя не лучше, чем он, и хотел бы теперь об этом забыть, но, вероятно, никогда не смогу.

Он встретил меня в гостиной, когда я выходил из своей комнаты с чемоданом. Он брился и выглянул из ванной. На нем были серые твидовые брюки с болтающимися подтяжками. Щека под одним ухом оставалась намыленной. Лицо его потемнело, и я заметил, что правое веко нервно подергивается, что всегда выдавало его гнев.

– Куда это ты собрался? – спросил он требовательно.

– На ферму.

– Отнеси назад свой чемодан и распакуй. Этим летом ты не поедешь ни на какую ферму.

– Почему?

– Потому, что я так сказал. Ни один из моих сыновей не станет работать помощником на ферме всю жизнь. С этим покончено.

– Но ему ведь нужен кто-то.

– Но не ты. У него достаточно помощников. А если нужны еще, он может их нанять.

Или я найму их ему.

Мне было тогда восемнадцать, и я был крупнее его. Я почувствовал, что наша вечная ссора достигла высшей точки. Именно в таких случаях Ли всегда притворялся, что соглашается с ним, пускал в ход свое обаяние и, в конце концов, уговаривал его. Я никогда не мог поступать так. И тогда меня подвергали порке или осыпали грубой руганью за мое непокорное поведение. В результате мне приходилось делать то, что мне приказывали. Но сегодня, я знал, этому пришел конец.

– Я еду на ферму, – упрямо повторил я.

– Черт побери, ты что, не повинуешься мне?

Не отвечая, я повернулся и пошел.

– Остановись! – прорычал он. Он выскочил из ванной, держа в руке ремень, которым правил бритвы.

– Ты ударишь меня в последний раз!

– Посмотрим, молодой человек! – ответил он и злобно замахнулся.

Ремень полоснул меня по плечам. Я поймал его и вырвал из его руки. Я забросил его далеко в холл. Он отпрянул, будто хотел ударить меня правой рукой – его левую руку ампутировали во время войны.

– Не трогай меня, – сказал я. – Я убью тебя! Впредь тебе понадобятся две руки, чтобы со мной справиться!

Об этих словах я буду после жалеть всю свою жизнь, но я произнес их, и он остановился.

Теперь его голос прозвучал негромко, так, будто он задыхался. Его широкая грудь поднялась, словно он хотел задержать дыхание.

– Уходи и не возвращайся. Здесь с тобой покончено!

– Я не вернусь, – спокойно ответил я. Я взял чемодан и вышел за дверь. После этого я видел его всего один раз, очень недолго, в июле вечером, на похоронах моего деда. Но мы не разговаривали.

Когда дождь немного поутих, я прошел в амбар и осмотрел конюшню для мулов. Все постройки находились в хорошем состоянии. Затем я направился к домику арендатора. Он не использовался со времени смерти деда, так как человек, работавший на ферме, жил в большом доме. А домик арендатора одно время использовался для хранения сена. Однако он не очень пострадал. Его вполне легко привести в порядок, сделав небольшой ремонт и вставив с полдюжины разбитых оконных стекол.

Мне хотелось поскорее навести в нем надлежащий порядок. Теперь все здесь принадлежало мне. Я намеревался сделать все таким же, как было при деде. Меня всегда восхищало то, как он жил. Если меня спросить, почему я хочу стать фермером, я не смог бы объяснить. Здесь не предвиделся большой доход, и, конечно, быть фермером не считалось престижным, как, скажем, быть врачом, или хорошим адвокатом, или издателем газеты. Но мне нравилось находиться все время на воздухе и нравилась тяжелая физическая работа, сезонная смена труда и независимость. А главное – я буду одним из хороших людей, таких, как дед.

Следующий раз я приехал на ферму в ноябре. Я намечал это с тех пор, как уехал из Нью-Йорка после последнего унизительного поединка. Теперь я был рад еще и тому, что уехал из городского дома. Ли пил все больше и больше, и было невыносимо наблюдать, как это переживает Мэри, и ждать, что произойдет в результате с их семейной жизнью. Причем делать вид, что ничего не замечаешь.

В декабре они часто приезжали ко мне, привозя иногда жареное мясо или что-то другое, приготовленное Мэри и Роз. Они были убеждены, что я умру от голода или отравлюсь своей собственной стряпней. И не без основания. Я ненавидел все, что связано с готовкой. Позднее, когда мне придется по-настоящему заняться фермерством, у меня не будет времени даже попытаться приготовить себе что-то поесть.

В первый месяц они приезжали каждые несколько дней. Но после Нового года визиты их стали реже, а иногда Мэри приезжала одна в нанятом автомобиле. Она никогда не говорила, чем занимается Ли или почему он не приехал с ней, но я всегда сам знал причину – его просто не было дома. Иногда он исчезал на целую неделю. Он сделал некую попытку начать работать. На пару с кем-то он купил заправочную станцию. Но они не успели проработать и месяца, как однажды ночью, после закрытия, устроили там вечеринку и станция сгорела. Думаю, кто-то оставил там горящую сигарету.

В один прекрасный холодный день в январе Мэри, не найдя меня возле дома, пошла меня искать. Я работал на новой земле, выкорчевывая пни и сжигая сучья и ветки.

Я весело махал топором под мягким полуденным солнечным светом. Было прохладно, всего несколько градусов выше нуля, но моя рубашка лежала в стороне и на моих руках и спине блестел пот. Я забыл о сырости и о не слишком аппетитном холодном завтраке, который привез с собой из дома в это утро. Я испытывал удовольствие, занимаясь тяжелым физическим трудом. И вдруг я услышал у себя за спиной забавный смешок.

– Ты выглядишь, как Тор. Похоже, что у тебя совсем нет мозгов.

Я оглянулся и увидел Мэри, стоящую улыбаясь у горящих сучьев.

– Привет! Откуда ты взялась?

Она слегка поежилась, кутаясь в широкое пальто с поднятым воротником.

– Я из города. Это место, где живут интеллигентные люди, которые пользуются удобствами в доме и отоплением. Это все пришло на смену каменному веку, но ты, похоже, об этом не слышал.

Я перекатил кусок бревна и расстелил на нем свой пиджак, чтобы она могла сесть. Она вытянула свои длинные, одетые в шелковые чулки ноги, и мне подумалось, как нелепо они выглядят здесь. И как некстати тут острые каблучки ее туфель, застревающие в сырой земле.

– Ради Бога, надень рубашку, ты, идиот! – сказала она взволнованно.

Натянув рубашку, я подошел к ней, громко шлепая своими подошвами. Из принесенного с собой бумажного пакета она вынула термос, несколько сандвичей и большой кусок пирога.

– Я принесла тебе небольшой завтрак. Я хотела бы, чтобы ты женился. Тогда мне не надо было бы заботиться о том, как ты питаешься.

Она бросила на меня лукавый взгляд. Когда я откусил сандвич, она вдруг спросила:

– Кстати, а как Анджелина?

Для меня это оказалось полнейшей неожиданностью. Но мне кажется, я был совершенно спокоен и равнодушен, когда ответил:

– Анджелина? Думаю, хорошо. А что?

– Я просто интересуюсь, часто ли ты ее видишь? Она живет ведь прямо через ручей, вон там, да?

– Верно, – кивнул я, – это старая усадьба Эйлеров.

Я все еще не мог понять, к чему она клонит. Если она подозревала, что между Ли и дочерью Харли что-то происходит, она вряд ли была этому рада.

– Она умеет готовить?

– Не знаю. Откуда мне знать!

– Ну, тебе нужна девушка, которая умела бы готовить.

– Это так необходимо?

– Ну правда. Боб, ты серьезно к ней относишься? Ты поэтому здесь застрял?

– Нет, с чего ты это взяла?

– Пару недель назад Ли как-то упомянул ее имя. А когда я спросила, кто она, он ответил, что это старшая дочь Харли и что ты, похоже, увлечен ею.

– О! – воскликнул я. Он неплохо вывернулся на этот раз. – Он преувеличивает, Мэри. Ничего такого нет. Я просто помогал ей делать уроки.

– Помогал делать уроки? А что она изучает? Как ловить мужчин?

Вскоре Мэри уехала. А я упорно продолжал работать всю вторую половину дня, стараясь разрубить пополам старый орешник, чтобы его можно было бросить в костер. И я все думал о Ли. Он по-прежнему вспоминал эту девчонку, особенно когда выпивал. Мэри не сказала, что он был пьян, когда проговорился об Анджелине, но в этом не было нужды – все и так очевидно.

Глава 8

Первый раз я увидел Джейка в середине января дождливым холодным вечером. Было около семи часов. Я сидел перед камином в глубине спальни, строгая ножом черенок для мотыги. Мне было немного грустно и одиноко. В этот момент около дома остановилась машина.

– Эй! – раздался окрик со двора. Я прошел по темной прихожей, прислушиваясь, и выглянул наружу. Под голыми деревьями примостился старый туристский «форд».

– Входи, – позвал я.

Он вошел и, улыбаясь, представился:

– Мое имя Хобард, Джейк Хобард, а вы – мистер Крейн.

– Да, мое имя Крейн, только я не мистер, а Боб Крейн.

Он рассмеялся, и я пододвинул ему стул, чтобы он мог сесть. Он был примерно моего возраста, может быть немного старше, но менее крупный, чем я. Движения его были быстрыми и решительными, и в глазах его читалась спокойная уверенность. За правой щекой он держал большой кусок жевательного табака. Усевшись на самый краешек стула, как птица, готовая взлететь, он протянул руки к огню и сплюнул коричневую слюну в золу.

Одет он был в новый комбинезон, старую кожаную куртку с заплатами на локтях и шапку с опускающимися ушами. Сейчас уши были опущены. В лице его была какая-то приятная простота, хотя у него был слишком большой нос и он давно, видно, не брился и зарос жесткой щетиной. У него были также длинные бачки, доходившие почти до ушей.

– Я слышал, ты собираешься заниматься здесь фермерством?

– Правильно.

– Здесь хорошая земля. На ней можно получать по полтора веса хлопка, по сравнению с тем, что посеешь.

Я, выжидая, кивнул. Я примерно догадывался, куда он клонит.

– Я заглядывал сюда пару раз, – продолжал он, потирая руки и снова протягивая их к огню.

– Ты живешь поблизости? – уточнил я.

Раньше я его никогда не видел.

– Нет, я из округа Грег. Просто навещал здесь знакомых – Харперсов, которые живут вон там, примерно в четырех милях от дороги.

Я закурил сигарету и терпеливо ждал. Он закурить отказался, указав, улыбаясь, на свою раздутую щеку.

– Я ищу землю, где бы я мог работать за половину урожая. Пару лет я, правда, не занимался обработкой земли. Я работал на коммунальной службе, главным образом на строительстве шоссе возле Минеолы. А потом крыл крышу на мельнице. Но это совсем не то, что снимать урожай. Я вижу, у тебя хороший дом для арендатора. Во всяком случае он будет хорошим, если его привести в порядок и вставить несколько оконных стекол. Кроме того, у тебя больше земли, чем ты в состоянии обработать один. Я подумал, что мы могли бы договориться.

Он замолчал и вопросительно посмотрел на меня.

– Мне нравится твоя идея. Арендатор мне нужен. Ты, наверное, занимался раньше сельским хозяйством?

– Всю свою жизнь, за исключением последних нескольких лет. Только дай мне пару хороших мулов. Никто не вспашет за один день больше земли, чем я.

– Думаю, мы можем заключить с тобой сделку.

– У тебя уже есть скотина? Какие у тебя мулы?

Я покачал головой;

– Еще не купил. Не было времени поискать. Да и не нужны они мне пока.

– Хорошо, – сказал он. – Если мы договоримся, я помогу тебе выбрать таких, каких нужно. Я знаю мулов, как самого себя. А нам понадобятся мулы с хорошими ослиными задатками. Ни один из них, мелких чертей, не перестает окончательно быть ослом.

– Хорошая мысль, – ответил я. Он резко поднялся:

– Я, пожалуй, двинусь. Вернусь завтра, и мы обо всем договоримся. А сейчас, пожалуй, лучше пойду, пока моя старуха там совсем не замерзла.

– Боже мой, у тебя там мать? Почему же ты не привел ее сюда?

– Нет, это моя жена, – рассмеялся он. – Я просто зову ее старушкой. Она постеснялась зайти, не зная тебя.

– Ну приведи ее сюда, я сварю кофе!

Он вышел, и я слышал, как он крикнул от двери:

– Эй, старушка, давай сюда!

Я принес из кухни кофейник и поставил его на тлевшие угли в очаге.

Она оказалась крупнее его. Крепкая женщина с черными вьющимися волосами и веселыми темными глазами. На ней было старое шерстяное платье и вязаные чулки. Сверху было надето пальто красноватого оттенка с меховым, потертым и потравленным молью, воротником. Можно было предположить, что со временем она располнеет, но ее это, по-видимому, не беспокоило. Ибо на ее лице было выражение доброты и покоя; в общем, это была здоровая женщина, которую любят. В ней чувствовалась также чистоплотность. Лицо ее порозовело от холода и, может быть, еще от смущения. Стоя в дверях, она смотрела то на меня, то на Джейка. И когда она переводила взгляд на мужа, я сгорал от зависти, таким был ее взгляд.

– Милая, это мистер Крейн. Мы, кажется, с ним сговоримся.

– Я очень рада познакомиться с вами, мистер Крейн, – проговорила она несколько смущенно, по-мужски протягивая мне руку.

– Мне очень жаль, что мы продержали вас столько времени на холоде.

– Ничего, – рассмеялась она успокоительно. – Я холода не очень боюсь. Да и входить я не хотела. Мужчины обычно, когда о чем-то договариваются, не любят присутствия женщин.

Я принес ей стул, налил кофе.

– Вы живете здесь совсем один, мистер Крейн? – Она села.

– Да. Кстати, меня зовут Боб. Давайте отбросим формальности.

Ее звали Хелен, однако муж никогда ее так не называл.

– Он просто зовет меня старушкой, – продолжила она, с гордостью улыбаясь Джейку. – А кто же вам готовит?

– Я сам, причем довольно плохо.

– Послушай, – вступил в разговор Джейк, – это тоже можно учесть при наших расчетах. Мужчине, когда он приходит вечером после работы, надо поесть хорошенько. Он слишком устает, чтобы заниматься готовкой.

– Да, я думал об этом, но пока не нашел решения. Но подожди, кажется, я придумал! Я передаю тебе половину земли, чтобы ты обрабатывал ее исполу, на обычных условиях. То есть я достаю орудия труда, семена, скот и так далее. А жить мы, все трое, будем в этом доме. Он достаточно большой. Здесь есть еще одна спальня. Хелен будет готовить на троих, и я буду оплачивать половину расходов на питание. Как вам это подходит? Она улыбнулась с энтузиазмом.

– Правда, неплохо звучит, и старушка умеет готовить. Вот погоди, увидишь! – сказал Джейк.

Но затем одна и та же мысль пришла им почти одновременно. Они слегка нахмурились и переглянулись.

– Право, я не знаю, – смущенно начал Джейк, – звучит эта идея прекрасно, но видишь ли…

– В чем же дело? – Я просто не мог представить себе, что на них нашло.

– Видишь ли, нам не очень хотелось бы жить с кем-нибудь в одном доме. Нет, мы не имеем ничего против тебя, Боб. Но мы вынуждены были жить первое время с родственниками, и нам это как-то не очень понравилось. Ты пойми, не в тебе дело! – Он посмотрел на меня очень серьезно.

Я начал понимать, что их беспокоит.

– Давно вы женаты?

– Около полугода, – сказала Хелен, покраснев.

– Ну, если хотите, мы можем уладить это следующим образом. Вы будете жить в доме напротив. А кухня и столовая будут у нас здесь. Это вам подходит?

Им это понравилось, и мы так и решили. Затем я нашел колоду карт, и мы играли в дурака до десяти часов вечера. Хелен сварила нам еще кофе. Это был первый по-настоящему хороший кофе, который я пил с тех пор, как поселился здесь.

На следующее утро они приехали рано, и мы сразу начали приводить в порядок дом через дорогу. Уже спустя два дня мы все сделали, и еще через неделю они переехали совсем.

На следующий день после их приезда я купил подержанную поперечную пилу, и мы с Джейком начали трудиться на земле. Мы работали с утра до позднего вечера. Когда же мы приходили в холодные сумерки домой, то вдыхали запах дыма – у Хелен уже был готов ужин.

Анджелину я встретил в феврале. Я отправился к Сэму с деталями плуга, чтобы попросить его наладить их для меня в своей кузнице. Я застал семью за разделкой свиной туши. Стоял ясный день с холодным северо-западным ветром. Сэм занимался разделкой туши на столе, за южной частью дома. Миссис Харли помогала ему, вырезая плоские полоски сала для того, чтобы растопить их. Рядом стояли две маленькие девочки с сопливыми носами, закутанные в тяжелые пальто. Когда я подошел, они отодвинулись и стали молча и испуганно меня разглядывать.

– Ты как раз вовремя. Здесь есть пара лишних ребер. Ты можешь их взять для своих.

Он уже видел Хобардов, к тому же Джейк оказался хорошим охотником на лис.

Я показал принесенные с собой детали плуга, и Сэм согласился их починить. Когда я собрался уходить, он подал мне ребра и сказал:

– Загляни в кухню. Там есть коричневая бумага, в которую их можно завернуть.

На кухне за столом сидела Анджелина и разрезала ножницами большой лист газеты. На ней было плотное синее шерстяное платье с длинными рукавами, большое и просторное, оно плохо на ней сидело. Но все равно, даже оно не могло скрыть ее фигуры. Ее светлые волосы были заплетены в две косы, завязанные на концах узенькими розовыми ленточками. На этот раз она не производила такого впечатления, что готова спровоцировать изнасилование. Но глаза ее были прежними. Она угрюмо посмотрела на меня и ничего не сказала.

– Привет, – произнес я.

– Привет.

– Сэм сказал, что здесь есть коричневая бумага.

– Вон там. – Она коротко кивнула на конец стола.

Я подошел и взял один лист. В кухне было тепло и чисто. Сосновые доски пола побелели от длительного мытья и скобления. Стоял запах варящейся в горшке на плите ботвы репы.

Слышалось тиканье часов в комнате и, время от времени, треск и шипение из очага. Я замешкался, довольный тем, что вошел сюда с холода.

И во мне вновь возникло необъяснимое желание заставить ее заговорить. Перед ней я почему-то терялся. А потом, она быладевушкой. Когда тебе двадцать два года и ты четыре месяца живешь один, ее присутствие волнует, даже если она тебе не нравится.

Она совершенно игнорировала меня и продолжала работать ножницами.

– Что это ты вырезаешь?

Вряд ли это были просто полоски бумаги. Она резала по диагонали через столбцы, в разных направлениях.

– Не слишком ли ты взрослая, чтобы вырезать из бумаги кукол?

Подняв глаза, она взглянула на меня с ненавистью.

– Это выкройка.

– Выкройка чего?

– Блузки, которую я собираюсь сшить.

– А какого она будет цвета?

Меня очень мало интересовали платья и меньше всего – ее платья, но, странное дело, мне хотелось продолжать разговор.

– Не знаю.

– Ты научилась этому в школе?

– Чему научилась в школе? – спросила она, не глядя на меня.

– Как шить платья и все такое.

– Нет.

Я вышел и закрыл дверь. Разговорить ее было невозможно.

Глава 9

В апреле дни становились длиннее, еще длиннее – в мае, еще длиннее – в июне, но они никогда не бывают достаточно длинными. Дни начинаются с росы на траве и длинных теней во время восхода солнца и заканчиваются жалобными криками козодоев в долине и ласточками, которые кружатся и ныряют в воздухе в сумерках. И весь день в течение жарких, потных часов продолжается работа.

Я похудел и стал крепче. Но я чувствовал себя лучше, чем когда-либо, лучше, чем когда учился в колледже, лучше даже, чем когда играл в футбол и занимался боксом. Я начал снимать рубашку сначала на несколько минут, постепенно продлевая время, пока не загорел дочерна. Уже в детстве мне нравилось работать. Я любил уставать как собака и испытывать мирное чувство приятного изнурения в конце дня. Мысли становились спокойными, и, потягиваясь в темном коридоре и слушая, как Хелен и Джейк разговаривают на кухне, я испытывал ощущение абсолютного комфорта. А после того как они уходили в свой маленький домик, я шел к колодцу. Там, раздевшись, я наливал ведро холодной воды, смывал с себя пот и пыль. Прямо под открытым небом, в темноте июньской ночи. Потом я возвращался в дом, голый, в одних ботинках. Вытягиваясь на чистой простыне, решал вопрос, действительно ли я так хочу выкурить сигарету, что ради этого стоит вставать, или лучше заснуть? Иногда я думал о Ли и Мэри, о том, что будет с Ли дальше. Но это были короткие мысли, и посреди них я засыпал, даже не успев подумать об Анджелине. Это было чудесное чувство изнеможения.

Я снова встретил ее в июне. Я работал с культиватором, и, когда дошел до конца полосы и повернулся, она стояла на опушке леса. В шляпе с большими, защищавшими от солнца полями, она держала в руках бадейку, наполовину наполненную ежевикой. На ее голых загорелых ногах виднелись красные полоски царапин.

Я остановил мулов и вытер с лица пот.

– Привет, – сказал я.

Она взглянула на меня с отвращением. С непокрытой головой, я был голым по пояс, загоревшим до черноты и блестящим от пота. Мои руки посерели от толстого слоя пыли.

– Тебе, похоже, это нравится.

– Да, и что?

– Заниматься фермерством без особой на то нужды просто ненормально. Наверное, твои мозги спеклись на солнце. Если они только у тебя вообще когда-нибудь были.

– А тебе никто никогда не говорил, – спокойно спросил я, – что тебя стоит как следует отхлестать ремнем по хорошенькой заднице?

– А не пошел бы ты сам в задницу, – ответила она злобно. – Тебе подходит быть фермером.

– По-твоему, фермер – это вроде как преступник?

– Нет, скорее идиот. Ли прав, говоря, что ты зря потратил четыре года на учебу в колледже.

Тут она поняла, что сказала лишнее. Но было уже поздно.

Я оставил культиватор и направился к ней.

– Кто? Кто тебе это сказал? Где ты видела Ли?

Она отпрянула:

– Это не твое собачье дело!

– Как сказать! – возразил я. – Ты, проклятая маленькая телка! Ли женат. И он пока жив. Но если он будет с тобой валандаться, и то, и другое перестанет быть правдой.

Она выглядела как загнанная старая енотиха. Прислонившись к высокому ясеню и выставив вперед, как оружие, бадейку, она готова была ударить меня, если я подойду.

– Кто сказал, что я его видела? Может быть, я получила от него письмо!

– Да, как же! Ли в жизни не написал ни одного письма!

– Почему ты лезешь в мои дела?

– Маленькая шлюшка! Я оборву тебе уши! Она посмотрела на меня с открытой неприязнью и быстро скрылась в кустах.

За эти месяцы у меня составилось впечатление о Джейке Хобарде как о человеке цельном и к тому же двужильном. Для него дни никогда не были слишком длинными. Он вкалывал с рассвета до заката за парой резвых мулов. А потом на всю ночь, один или два раза в неделю, отправлялся на охоту на лис. Он обычно шагал за культиватором широкими шагами, напевая и разговаривая с большим Лу и Ледифингер с любезной фамильярностью: «Эй, черт побери, Лу, ты, большой мулоголовый тупой ублюдок! Если ты еще раз собьешься, я с тебя живого шкуру сдеру! У меня нет времени так прохлаждаться. Среди хлопка полно сорняков, а ты тащишься, как та старая чушка в загоне».

Был июнь. Пахота закончилась, и я гонял культиватор по двенадцатиакровой полосе поля в долине. Солнце хоть уже и клонилось к западу, но палило так же, как в полдень. Легкий ветерок сдувал пыль, которую мы поднимали. Среди деревьев жужжала саранча, налетая со стороны холмов.

Я остановился в конце полосы и повернулся. Джейк к этому времени уже заканчивал десятую или одиннадцатую полосу.

– Давай пойдем попьем, Джейк! – крикнул я.

Мы замотали ремни вокруг ручек культиваторов и направились к небольшому ручейку на краю поля. Здесь была тень, и мне сразу стало зябко в мокрой от пота одежде. Напившись из маленького водоема, мы легли на песок. Джейк вытер лицо кусочком пакли. Ею он протирал коричневого мула. Через какое-то время он вдруг улыбнулся:

– Дела идут неплохо. Боб. Хлопок будет здесь хорошо расти. И он будет прекрасным и чистым.

– Поле хорошо выглядит, правда? – поддержал его я. – Мне кажется, мы с тобой справились.

Мы немного полежали молча, получая удовольствие от отдыха и прохлады. Один или два раза мне показалось, что Джейк хочет заговорить. Но, похоже, он не знал, с чего начать.

– Послушай, Боб, – наконец произнес он.

– Что, Джейк?

– Я привык всегда заниматься только своими делами. Хочу сказать, хоть у меня и длинный нос, я не привык совать его в чужие дела.

– Это очень лестно характеризует тебя, Джейк. Но все же, в чем дело?

– Я подумал, что, может быть, мне следует тебе сказать это. Но, конечно, это не мое дело, и, если что, я сразу заткнусь. Речь идет о твоем брате. Его ведь зовут Ли, не так ли?

– Верно.

– Понимаешь, я слыхал, что, когда речь идет о девчонках, он просто конь. Но я не об этом. Я всегда считал, что человек должен получать все, что он может получить, и там, где ему это удается. Это его дело, если только… – Здесь он посмотрел на меня, и глаза его внезапно стали серьезными. – Если только он не брат твоего хорошего друга и дело не идет к тому, что его могут убить. Тогда об этом следует предупредить.

Закурив, я помедлил:

– Ладно, Джейк, рассказывай.

– Ну, ты знаешь, прошлой ночью я охотился с Сэмом и ребятами Раккер. Это было за землей Сэма. Около полуночи парни Раккер отправились домой, а Сэм и я пошли вон по той дороге. Я шел немного впереди Сэма, пока мы не подошли к тропинке, которая ведет от его дома к большой дороге. Это там, на песчаном холме, среди сосен. Ну так вот, когда я дошел до дороги, я увидел машину с выключенными фарами. Примерно в ста футах от себя. Вдруг собака Сэма взвизгнула, и человек в машине меня заметил. Луна-то светила слабо. Он тут же включил мотор и рванул как бешеный по дороге. Когда машина уже исчезла за поворотом, я увидел, что Сэм бежит следом за мной. Он не видел, чья это машина, но я разглядел достаточно ясно. Это был большой род-стер марки «бьюик». Машина твоего брата. Я не ошибаюсь. Но Сэму я сказал, что не знаю, что это за машина. Он вроде успокоился, и мы об этом больше не говорили.

– Подожди, Джейк, – заволновался я, – а из машины, прежде чем она тронулась, кто-нибудь выскочил?

– Ну, – продолжал он тихо, – я скажу тебе, потому что знаю, что дальше это не пойдет. Я не люблю сплетничать о девчонках и не люблю причинять им неприятности. Я бы и теперь не сказал ничего. Но считаю, тебе следует знать. Перед тем как в машине нажали на стартер, оттуда выскочила девушка. Она юркнула в чащу деревьев, как дикая свинья, и скрылась по другую сторону дорожки. Она исчезла до того, как подбежал Сэм.

– И далеко это было от дома Сэма?

– Меньше чем в одной четверти мили. Это была старшая дочь Сэма. Точно. На расстоянии двух миль отсюда нет другого дома. А если бы это была какая-нибудь городская девчонка, она бы не стала выскакивать. Кроме того, здесь в округе нет ни одной девушки с такой фигурой. Боже мой, она так мчалась через дорогу, держа в руках свои штанишки, что я возбудился. Дома пришлось сразу же будить свою старуху.

– Как думаешь, Сэм вернулся домой не раньше, чем она, и не поймал ее?

– Нет. Уверен, что нет. Я нарочно медленно шел остаток дороги, будто устал. Она, конечно, добежала раньше его. На этот раз.

На последних двух словах он сделал многозначительный нажим. Я понял, что Джейк сказал все, что хотел, сочтя свой долг выполненным.

Я докурил сигарету и встал:

– Спасибо, Джейк.

Вечером после ужина я поехал в город. Ли не оказалось дома. Мэри сказала, что не видела его с обеда. Наконец я нашел его в задней комнате кафе Билли Гордона. Он и Пиви Хайнс играли в кости. Ли пил пиво, но не был пьян.

– О, ты ли это, старая деревенщина? – улыбнулся мне Ли. – Хочешь бутылочку пива? Только учти, это вредно для твоих почек!

– Эй, вся Америка! – приветствовал меня Пиви и насмешливо улыбнулся.

Он учился в средней школе в одно время с Ли и никогда мне особенно не нравился. Он всегда усмехался так, будто видел что-то, подглядывая в замочную скважину, маленький человечек с дерзким взглядом.

– Прости, Пиви, мне нужно поговорить с Ли пару минут. Ты не против?

– Конечно нет. Давай говори. – Он отбросил кости, сел за один из столиков и положил на него ноги.

– Но это личный вопрос.

– А это – общественное место. Или, может быть, оно принадлежит тебе?

– Вон отсюда, ты, маленький сукин сын! – Я двинулся в его сторону, и он быстро выскочил за дверь.

Ли посмотрел на меня:

– Тебя когда-нибудь убьют, если ты будешь так разговаривать с людьми. Я сел:

– Ладно, если это когда-нибудь произойдет, то убьет меня не Пиви Хайнс. А если вообще говорить о том, что кого-то убьют, то, может быть, ты догадываешься, зачем я здесь?

– Не имею понятия. Неужели ты приехал, чтобы я мог вдохновиться твоим прекрасным лицом? Когда я играю с людьми в кости, мне не нравится, что их выгоняют. И как раз в тот момент, когда мне должны четыре доллара.

– Сэм Харли чуть не поймал тебя с Анджелиной прошлой ночью. Это говорит тебе о чем-нибудь?

– Нет, ни о чем, кроме того, что ты дурак. Я не видел эту вертушку с тех пор, как мы охотились с тобой в октябре.

– Не ври.

– Но это так.

– Ли, – настаивал я, – пошевели мозгами. Держись оттуда подальше. Неужели ты не понимаешь, что теперь он станет охотиться за тобой? Что, по-твоему, он сделает, если пой мает тебя? Напишет письмо своему конгрессмену?

– Послушай, Боб. Я не знаю, о чем ты говоришь. А если это то, о чем я думаю, то ты полностью обделался. И кроме того, почему ты не занимаешься своими делами?

– О'кей. – Я встал и направился к дверям. Сделав один шаг, я обернулся. Я попытался начать еще раз.

– Ради Христа, – сказал он, беря в руки бутылку, – почему бы тебе не научиться вязать?

Глава 10

Шла первая неделя июля, и мы почти закончили откладывать хлопок. Оставалось не более двух дней работы. Вспахать середину поля – и все с этим покончено вплоть до сбора урожая. Стояла жаркая летняя ночь. Джейк и Хелен ушли в свой домик примерно в половине девятого. А я, как всегда, вымылся во дворе и отправился спать. Однако я чувствовал какое-то беспокойство и не мог уснуть. За последнюю неделю работы стало меньше, но я все равно ощущал перенапряжение. По-видимому, я настолько выдохся, что перестал испытывать приятную усталость с наступлением ночи. Я слишком яро взялся за работу и слишком надолго отказался от девушек и от танцулек. Пока работа целиком занимала мое время и я чувствовал к ночи изнеможение, все было в порядке. Теперь же я начал ощущать, что мне чего-то не хватает.

Я вдруг проснулся. Часы, лежавшие на столике рядом с кроватью, показывали один час ночи. Я лежал потный из-за духоты в комнате, чувствуя беспокойство, ненавидя себя за то, что проснулся, зная, что больше не усну.

В конце концов, я выругался, встал и не одеваясь вышел на заднее крыльцо. Напившись колодезной воды, я опрокинул ведро себе на голову, окатив себя всего. Вода была великолепно холодной. Я стоял в жаркой тьме босыми ногами на стриженой, колючей траве и слышал, как в хлеву топчутся мулы. Один из них стукнулся обо что-то так, что доски хлева бухнули.

Вернувшись в дом, я натянул шорты, зажег керосиновую лампу и сел за покрытый клеенкой стол, собираясь почитать. Однако я не мог сосредоточиться на книге. Я уже хотел погасить лампу и пойти покурить на крыльце, когда услышал, что от дороги в мою сторону мчится машина. На короткое мгновение фары осветили холл, потом завизжали тормоза, и машина остановилась перед домом. Я не успел подняться, как входная дверь открылась и кто-то быстро зашагал по коридору. Это был Ли. В белом полотняном костюме и белых ботинках он, как всегда, выглядел патрицием. Однако лицо его было почти таким же белым, как костюм, а в глазах застыл ужас. Он остановился в дверях столовой.

– Боже, как мне повезло, что ты дома. Я боялся, что ты куда-нибудь ушел!

– Да, тебе очень повезло, – ответил я. – Я только что вернулся со Средиземного моря, где катался на своей яхте. Где, черт побери, я мог быть?

– Ладно, ладно. Сейчас не время для острот, Боб. – Он не мог спокойно стоять на месте и нервно ходил взад-вперед. Лишь иногда он останавливался, чтобы прислониться к притолоке. Он закурил, но, сделав пару затяжек, выбросил сигарету через заднюю дверь во двор. – У тебя есть при себе какие-нибудь деньги? Мне нужно не много, но позарез. И поскорее.

– В чем дело? Ты что, уже все просадил из наследства Майора?

Он сделал нетерпеливый жест:

– Да нет, у меня есть деньги, я верну тебе. Но банк до девяти закрыт, а мне не на что купить бензин. Мне бы поскорее выбраться отсюда. Есть у тебя десять или двадцать долларов?

Я вынес из спальни бумажник и дал ему двадцать пять долларов – все, что у меня было дома. Он нервно сунул их в карман. В глазах его все еще таился страх, но он все же немного успокоился, получив деньги. Он коротко поблагодарил меня и повернулся, чтобы спешно уйти. Но от дверей вернулся назад.

– Что, плохи дела?

Он снова сел за стол и закурил сигарету:

– За мной гонится Сэм Харли. Спичка обожгла мне пальцы.

– Он что, наконец поймал тебя?

– Поймал? Я был бы рад, если бы только поймал. Это было просто ужасно!

Он задрожал. Потом сел напротив меня под светом керосиновой лампы и начал барабанить пальцами по столу.

Я вспомнил о старом поверье, что животные чуют запах страха. Интересно, какой запах исходил сейчас от него? Почувствовали бы его животные?

Ему, по-видимому, надо было выговориться. И ни к чему задавать вопросы. Это пустая трата времени. Особенно если учесть, что Сэм Харли гонится за ним. Случилось то, о чем я пытался предупредить его уже давно. Но он оставался глух к моим словам. Теперь все происходило в самом дурном варианте. И необходимо выкарабкиваться. А что дело очень плохо, ясно из того, как ему хотелось поговорить.

– Только ради Бога, Боб, не читай мне проповедей. Я признаю, что подъезжал к этой Анджелине и ты меня предупреждал, но, ради Бога, не читай нотаций!

Я не произнес ли слова.

– Он уже однажды чуть не поймал меня. Или это был не он, а кто-то другой. Но тогда я успел уехать. У меня не хватило здравого смысла держаться подальше. Господи, если бы я только мог! Я говорю тебе, эта девушка – ведьма!

– Очень похоже, – согласился я.

– Он хитрый. Чтобы поймать меня, на этот раз он затаился. Но я оставил машину подальше от дома, и мы вышли из нее. Я расстелил одеяло прямо на сосновых иголках в пятнадцати или двадцати ярдах от машины. Понимаешь, ей это нравится! Боже, как ей это нравится! Она просто может затрахать тебя на сиденье машины! Ну, я взял это одеяло. Она мне шепнула раньше, что в эту ночь Сэм отправится на охоту и она сможет улизнуть. У нее есть своя комната, а мать спит крепко. Но на этот раз он никуда не пошел. А выждав, пробрался назад и обнаружил, что ее нет. Потом скорее всего он отыскал машину. Но нас он никогда бы не нашел, если бы эта проклятая девка не наделала такого шума. Можно подумать, что ее убивают.

– Послушай, – перебил я, – я живу здесь один уже долгое время, по-настоящему один. Будь любезен, опусти подробности о том, как ей это нравится и какой шум она поднимает.

Он меня даже не услышал. Он попытался закурить сигарету, но руки его так дрожали, что он не мог чиркнуть бумажной спичкой.

Мне пришлось прикурить ее для него. Он продолжал отрывисто говорить:

– Первое, что я услышал, когда мы затихли, – это внезапно раздавшиеся шаги позади нас и щелканье затвора ружья. Сэм сказал:

«Выходи, Крейн. Я не хочу убивать и ее!» О Боже мой. Боже! Я выскочил и бросился бежать. Он выстрелил дважды, но было страшно темно среди сосен, и он оба раза промахнулся. Один раз пуля скользнула по дереву и взвизгнула рядом со мной. Я совсем ошалел. Наткнулся на дерево, ободрал бедро. А потом еще и упал. Уж не помню почему, но, к счастью, я оставил ключи в машине, а не в брюках. Я был голым. В одной рубашке. Вся одежда осталась на одеяле. Если Сэм нашел сначала машину, я не понимаю, почему он не вынул ключи. Если бы он это сделал, он поймал бы меня. Наверное, он просто не сообразил. Во всяком случае, я завел машину и дал газу, даже не закрыв дверцу. Думаю, когда тронулся, я разбросал песок на сто ярдов вокруг. Он выстрелил еще раз и прострелил сзади крышу машины и пробил дырку в ветровом стекле. Раньше бы я не поехал с такой скоростью по этой дороге даже за тысячу долларов.

Дома я проскользнул через окно и надел вот это. Потом собрал чемодан и только тогда вспомнил, что все деньги остались в кармане брюк в лесу. Мэри спала, я не стал ее будить. Но в ее кошельке я нашел всего два доллара. Тогда я поехал к Билли Гордону, а потом еще в несколько других мест, но никого не оказалось дома. Но я не могу уехать совсем без денег. Вот я и примчался сюда. Да, когда проезжал по площади, встретил машину Сэма, ехавшего в город. Он меня не видел.

– Он приедет сюда. Лучше уезжай! Я не представлял его себе таким. Он был напуган до смерти. Если Харли поймает его, то убьет. Единственное, что может его спасти, – это расстояние. Но он никак не мог подняться и уйти. Казалось, ему хотелось еще что-то сказать.

– Думаю отправиться утром в Даллас. А потом, как только получу деньги из банка, отправлюсь в Калифорнию или еще куда-нибудь.., на время.

– На время? – переспросил я. – Ты имеешь в виду, навсегда. Если ты вернешься сюда даже через пять лет, Сэм все равно убьет тебя.

– Ты просто дразнишь меня. Он скоро все забудет.

Я покачал головой:

– Я что, разыгрывал тебя, когда предупреждал раньше? Дразнил? Когда я говорил, что ты вляпаешься в ужасную историю, если не бросишь все это, я знал, что говорю!

– Думаешь, Сэм никогда не забудет?

– Послушай. С тобой здесь покончено раз и навсегда. Ты не сможешь вернуться, пока Харли жив. И я думаю, что с Мэри у тебя тоже все кончено. Как ты ей все объяснишь?

– Не знаю, может быть, я что-нибудь придумаю.

– Ладно. Но ты лучше уезжай поскорее. Сэм приедет сюда, как только убедится, что тебя нет в городе.

И тут мы оба услышали, как вниз по дороге едет машина. Было понятно, что она мчится на предельной скорости. Она свернула на боковую дорогу. Фары осветили холл сначала слабо, потом очень ярко, когда она переезжала песок. Я видел лицо Ли при этих вспышках, и это было не очень приятное зрелище. Человек, охваченный тошнотворным страхом, выглядит непривлекательно.

– Беги через задний ход. – Я схватил его за руку. – Я попытаюсь его задержать, пока ты не доберешься до машины. Ключи у тебя?

Он кивнул и похлопал по своему карману. Он не мог говорить. Выйдя через заднюю дверь, он исчез в темноте. А я сел за стол, глядя на дверь в холл. Какая нелепая шутка – быть одетым в белый костюм, когда тебе приходится играть в прятки с человеком, который гонится за тобой с ружьем!

Хлопнула дверца «бьюика», и я понял, что Сэм влез в машину за ключами. Он уже раз промахнулся сегодня, забыв о них. Слава Богу, на этот раз они были у Ли с собой. А затем я услышал что-то иное. Бесспорно, это подняли капот.

Понятно, Сэм возится с проводами зажигания. Теперь «бьюик» не сможет тронуться с места.

Я слышал, как открылась входная дверь, затем медленные шаги Харли по коридору. Он вошел в столовую и пристально посмотрел на меня. Затем шагнул в сторону и прислонился к стене.

– Привет, Боб, – спокойно сказал он.

– Привет, Сэм.

Он был в комбинезоне, заправленном в большие башмаки со шнурками, без рубашки. Выцветший голубой джемпер, мокрый от пота под мышками, плотно обтягивал широкие плечи. Я мог видеть его спутанные черные волосы на груди в вырезе комбинезона, там, где джемпер был расстегнут. Из правого кармана джемпера на груди выпирал большой пистолет тридцать восьмого или сорок пятого калибра. Лицо его лоснилось от пота, а глаза были влажными и блестели в свете лампы, как черный мрамор. Он зарос двух– или трехдневной щетиной. Когда он провел по лицу, чтобы вытереть пот, я услышал, как эта щетина шуршит под жесткими мозолями его ладони.

– Где он. Боб? – Он не повысил голоса и говорил так, будто спрашивал у чужого человека, как найти мужской туалет.

– Кто?

Я спросил его спокойно, хотя мне было неприятно играть в эту игру. Интересно, как он воспримет эту попытку задержать его? Он охотился не за мной, но трудно сказать, как он воспримет эту простодушную находчивость при том, что он сейчас чувствовал и был вооружен.

– Я не хочу с тобой ссориться, Боб. Мы всегда были в хороших отношениях. Мне нужен твой брат, и я знаю, что он здесь. Пусть слышит, он не сможет сдвинуть машину с места. Я позаботился об этом.

Кажется, я принял решение еще до того, как он кончил говорить. Может быть, даже до того, как он вошел. Другого выхода не существовало. Рано или поздно он найдет Ли. Сэм такой человек. И очень вероятно, что это произойдет сегодня ночью. А ведь еще есть Мэри. Что будет с ней? Я чувствовал себя круглым дураком.

– Ли здесь нет, – проговорил я, – он уехал в Даллас неделю тому назад.

Мне по-прежнему не нравилось это вранье. Волосы у меня на затылке встали дыбом, и я покрылся гусиной кожей. Я представлял себе, что он испытывает, в таком состоянии очень трудно рассуждать холодно и разумно. Все было очень плохо. Нельзя предугадать, согласится ли он поторговаться со мной и как быстро поворачиваются его мозги. Даже поверив мне, он сможет выстрелить до того, как сообразит, в чем дело.

– Боб, я еще раз говорю, что не хочу с тобой ссориться, но лгать бессмысленно. Его машина стоит перед домом.

– О, машина! Он оставил ее мне, потому что моя еле тянет. Тормозные колодки совсем износились. Я езжу на его машине.

Как скоро он сообразит, куда я гну?

– Но это проклятая ложь! И вдруг до него дошло. Он все понял. Ну что ж, брат, ты получишь, чего добивался!

Глава 11

Прежде чем что-нибудь произнести, Сэм постоял с минуту, пытаясь принять решение. Тишина в комнате становилась гнетущей. Я предпочитаю более шумные конфликты.

– Ты ездил на этой машине сегодня вечером?

Кажется, между нами возникло взаимопонимание.

– Ну да. Надеюсь, ты не очень ее сейчас повредил?

– Да нет, – медленно ответил он, – думаю, мы сможем ее быстро починить. Только зачем? Ты что, собираешься куда-нибудь ехать?

– Да, я планировал небольшую поездку. Может быть, в Шриверпорт. Видишь ли, Сэм, я решил больше не ждать, то есть, – продолжал я быстро, – не ждать твоего благословения. Надеюсь, ты дашь нам свое разрешение?

«Осторожнее, Сэм, ты понятливый сукин сын, – подумал я. – Давай не разыгрывать слишком большого удивления и не портить этот прекрасный спектакль. Ты ведь помнишь, я всегда был поклонником Анджелины».

– Ладно, Сэм, садись. У меня где-то есть бутылочка. Может, нам следует обмыть это дело?

Он сел за стол. И я заметил, что он старается не поворачиваться спиной к открытой двери и окну. Я достал бутылку и принес стаканы.

– Ну, за вас. Боб! – сказал он, поднимая свой стакан.

Я предложил ему выпить по второй и вынул свою безопасную бритву. Потом принес кувшин воды и поставил на стол зеркало. Я повернул лампу так, чтобы видеть себя, и начал бриться. Мое лицо выглядело очень забавно в мыльной пене. За месяц работы под солнцем оно загорело до черноты, а волосы выгорели и были белыми, как хлопок.

Интересно, где в это время находился Ли? Под крыльцом? Или в амбаре? Вероятно, он слышал, как Сэм отключил провода зажигания в машине, и знал, что выходить бесполезно.

Я упаковал чемодан, вынул из гардероба серый фланелевый костюм и почистил ботинки. Мы с Сэмом поговорили об урожае, о погоде и о куропатках, гнездящихся возле его усадьбы.

Мы вышли вместе. На востоке становилось светлее. На другой стороне долины Черного ручья появились розовые полоски. Утро было безоблачным, без малейшего дуновения ветра. Ясно, что день будет жарким.

Мы снова подключили зажигание в «бьюике». Но, как я и предполагал, после этого Сэм не ушел из машины. Он прекрасно знал, что Ли где-то поблизости, и не хотел давать ему шанс. Сэм боялся, что мы можем перехитрить его и сбежим вместе. Он остался сидеть в машине, а я вернулся в дом, сказав, что мне надо взять чемодан и ключи. Я прошел дом насквозь и отправился к амбару, расположенному вблизи пастбища. Я был уверен, что Ли побежит именно туда, когда станет слишком светло, чтобы прятаться около дома.

И он действительно был там. Сидел на сене и курил.

– Ради Бога, выброси сигарету! Ты что, хочешь сжечь амбар вместе с мулами? Ли мрачно выбросил сигарету наружу:

– Где Сэм?

– Перед домом. В машине. Дай ключи!

– Куда ты собираешься ехать?

– На свадьбу, – сказал я. Он посмотрел себе на ноги:

– Прости, Боб!

– Давай ключи!

Он достал их и подал мне:

– А как же я вернусь в город?

– Мне совершенно наплевать на это. Иди пешком или бери мою машину. Она в сарае для инструментов.

– А почему бы тебе не поехать на своей и не оставить «бьюик» здесь?

– И потом сказать Сэму, что твой «бьюик» выехал отсюда сам? Он ведь знает, что ты здесь. Ты что, хочешь столкнуться с ним лицом к лицу? Особенно сейчас, когда у него в руках ружье?

– Ну ладно.

– И кроме того, не забывай, что я еду на свадьбу. Только самое лучшее для молодой невесты! Возможно, она будет чувствовать себя уютнее в этом «бьюике».

– Прости.

– Ты просто заставляешь меня прослезиться! – сказал я и пошел вниз по лестнице.

Он молча смотрел мне вслед.

Около дома я встретил Джейка и Хелен, которые шли готовить завтрак. Когда они подошли и сказали «Доброе утро», обращаясь к нам обоим, я увидел в их глазах недоумение и тревогу. Они поняли, что произошло нечто серьезное. Джейк, вероятно, знал, что именно.

– Джейк, я уезжаю на несколько дней. Если ты закончишь вспахивать между полосами, я рассчитаюсь с тобой за свою половину, когда вернусь.

– О, не беспокойся об этом. Боб! Здесь не больше трех дней работы для одного человека.

Входя в дом, они оглянулись на нас с любопытством. Глаза Хелен были полны тревоги. Она беспокоилась, чтобы со мной не случилась беда.

– Ну, поехали, – сказал я.

Сэм вылез из-за руля моей машины.

– Я поеду впереди. Боб, а ты в «бьюике» за мной.

– Черта с два я поеду за тобой. Я сказал тебе, что еду туда, и этого достаточно.

Мне надоело, что меня все время подталкивают, и будь я проклят, если поеду за этой девчонкой под конвоем папаши с ружьем в руках.

– Когда ты приедешь, я буду уже на месте.

Он понял. Я сел в машину и выскочил на дорогу. Я смотрел на дыру от пули в ветровом стекле. И надо сказать, это было зрелище не из приятных.

Я гнал всю дорогу, получая удовольствие от быстрой езды и от ровного хода большой машины. Я хотел договориться с этой чертовой девкой до того, как приедет Сэм. Трудно было предположить, что выкинет эта маленькая дурочка.

Солнце только начало освещать верхушки сосен, когда я въехал в ворота. Передняя дверь дома была распахнута, и из печной трубы на кухне поднимался дым. Стоял горячий запах летнего утра. Хотелось отправиться в поле или пойти удить рыбу с Джейком, как мы собирались после работы.

Я прошел через парадный вход. Миссис Харли и две маленькие девочки завтракали. Анджелины не было видно. Девчушки были так напуганы моим приходом, что мне стало их ужасно жалко. Они настороженно смотрели на меня – какая таинственная история, папа в бешенстве бросается куда-то ночью, а сюда является этот незнакомый большой мужчина. Их огромные карие глаза рассматривали меня со страхом. Они даже забыли о еде.

– Доброе утро, миссис Харли, – сказал я.

– Доброе утро, мистер Крейн, – тихо ответила она. В ее лице угадывалось, что происходило с ней всю ночь. За последние несколько часов она пережила настоящий ад.

Каково же быть женой человека, который может провести остаток своей жизни в тюрьме за убийство! А ты все остальные годы будешь жить с обесчещенной и опозоренной дочерью и маленькими детьми без отца, который содержал бы их.

– Сэм будет здесь через минуту, – пояснил я.

– Он.., я хочу сказать, он… – Она не могла больше выговорить ни слова.

– Все в порядке, миссис Харли, ничего страшного не случилось, – успокоил ее я.

Она облегченно вздохнула. Слезы выступили на ее глазах.

– Может быть, вы позавтракаете с нами, мистер Крейн?

– Спасибо, я не голоден. Но от чашки кофе я бы не отказался. Только сначала мне надо повидать Анджелину.

– Она в своей комнате. Это справа от входа.

Я постучал в дверь.

– Кто там? – спросила Анджелина.

– Боб Крейн.

– Что тебе надо?

– Ничего особенного. Я хочу войти. Ты одета?

– Да, но я не хочу разговаривать с тобой. Я вошел, закрыл дверь, чтобы в кухне не было слышно. Анджелина сидела на своей постели в белом купальном халате и мрачно смотрела на меня.

– Одевайся, – приказал я, – и собери вещи.

– Зачем?

– Мы едем с тобой в Шриверпорт. Сегодня день нашего счастливого бракосочетания.

– Ты что же думаешь, что я выйду за тебя? – Она плюнула в мою сторону.

– Да. Теперь оденься и заткнись.

– Но я не выйду за тебя даже.., даже… Убирайся отсюда!

Я сел на большой сундук, закурил и посмотрел на нее. Она была очень хорошенькая: эти растрепанные светлые волосы, нежный румянец и карие глаза, метавшие в меня молнии.

Комната ее выглядела мило, с легкими бело-зелеными занавесками на окнах и сделанными вручную тряпичными ковриками на полу. Стены украшали картинки, вырезанные из журналов, и три печатные репродукции с картин Фредерика Ремингтона, обрамленные коричневым картоном.

Я затянулся и стряхнул пепел на коврик:

– Вдолби это в свою дурацкую голову раз и навсегда. Ты начала эту историю, и теперь закончим ее единственно возможным путем. Мне наплевать на то, что ты думаешь и чего ты хочешь. Уж не знаю, что происходит в этом твоем так называемом мозгу, но думаю, ты понимаешь, что после того, в каком виде Сэм застал вас этой ночью, твое положение здесь довольно паршивое. Он может тебя избить до смерти или вышвырнуть вон из дома. Мне совершенно безразлично, что он сделает с тобой. Но есть невинные люди, которые могут пострадать, если поскорее не умиротворить Сэма.

– Что же ты предлагаешь? – Она бросила на меня сердитый взгляд.

– Ничего особенного. Сэм будет здесь через десять минут. Ты лучше собирайся, пока он не появился. Боюсь, до твоей башки еще не дошло, в какую историю ты и Ли вляпались. Сэм поймал тебя в кустах, распластанной на спине. Ты думаешь, он напишет об этом письмо в «Тайме»? Попробуй сообрази. Либо мы поженимся сегодня же, либо Сэм убьет Ли. И не обманывай себя, что шериф или какая-нибудь другая власть остановит его.

– Если он думает, что это был ты, зачем он хочет застрелить Ли?

– Он не думает, что это был я. Но я не женат, и он предпочитает иметь жениха, а не покойника!

Она поерзала на кровати, потом повернулась ко мне спиной и стала смотреть в окно.

– Хорошо, – произнесла она с горечью. – Я согласна. Но жить с тобой я не буду. Даже если ты будешь мне платить.

– Ты мне об этом как-нибудь напиши! Дети вышли, а миссис Харли все еще сидела за столом. Она налила мне кофе.

– Миссис Харли, – сказал я, – не знаю, как сообщить вам, но Анджелина и я сейчас едем в Шриверпорт, чтобы пожениться.

– Да, я догадалась.

Она вспыхнула и отвернулась. Я тоже почувствовал себя неловко. Ей понадобилось довольно много времени, чтобы решиться сказать правду. Она начинала несколько раз, но все время прерывалась в смущении. Наконец она произнесла:

– Я знаю, это были не вы. Я хочу сказать, этой ночью. Сэм говорил…

Я промолчал. Мне казалось, что на это нечего ответить. Не было смысла врать ей, потому что она все знала. Да и я ничего не выиграл бы, лишний раз подтверждая тот факт, что ее дочь валялась в лесу с женатым мужчиной.

Она начала плакать, положив руки на стол и уронив на них голову. И мне стало очень плохо. В ее горе была такая бесконечная безнадежность, что ясно виделось: утешить ее ничем нельзя. Успокоившись, она проговорила:

– Все не так, как вы думаете, мистер Крейн. Это не ее вина и не вина вашего брата. У нее не было… Ведь Сэм был всегда так строг с ней, и она никогда не получала никаких удовольствий, как другие девушки. Он был с нею так суров!

В тот момент, когда к дому подъехал Сэм, Анджелина вышла из комнаты с маленькой сумочкой из искусственной кожи. Она была одета в плохо сшитое дешевое платье, и на ногах у нее были бумажные чулки и стоптанные, грубо починенные туфли. Но даже эта ужасная одежда не могла скрыть ее превосходной фигуры.

Она даже не попрощалась с матерью и только холодно взглянула на Сэма. Тот, когда мы выходили, пожал мне руку. Миссис Харли попыталась что-то сказать, но лицо ее сморщилось. Она убежала в комнату и тяжело упала на кровать. Оттуда раздались сдавленные рыдания, заглушенные одеялом.

Глава 12

Всю дорогу она сидела молча, глядя прямо вперед и полностью меня игнорируя. Она заговорила, когда мы уже почти въехали в город.

– Где ты меня выбросишь?

– «Выбросишь»? Откуда у тебя такая мысль?

– Но ты же не собираешься все это проделать по-настоящему?

– Конечно собираюсь.

– Но почему? Я не думала, что тебе нравлюсь.

Я закурил сигарету:

– Не нравишься.

– Тогда почему, объясни, ради Бога…

– По-моему, мы уже недавно все обсудили.

– Но если это только ради Ли, то он уже успел скрыться. И если папа такой дурак, что отпустил нас с тобой одних…

– Это было соглашение. И свою часть он выполнил, а я не собираюсь его обманывать. Может быть, ты не знаешь, с чем играешь, но я знаю.

Она фыркнула, и я стал объяснять ей ситуацию. Но вдруг подумал: «О, черт возьми, зачем пытаться вдолбить что бы то ни было в ее тупую башку? Зачем пытаться объяснить ей, что, если бы Ли уехал этим утром, это ничего бы не изменило. Ему все равно нельзя было бы вернуться. Сэм Харли никогда не перестал бы его преследовать. И я тоже, если он мне теперь встретится. Зачем пытаться втолковать ей, как важно, чтобы Мэри ничего не узнала?»

Мы поднимались по Южной улице в молчании. Я остановил машину в переулке за банком и вышел.

– Мне надо получить деньги по чеку. Может быть, ты хочешь что-нибудь купить или позавтракать? А может, что еще?

– Нет, – резко ответила она, – я ничего не хочу.

– Как угодно, – пожал плечами я. Когда банк открылся, я выписал чек на триста долларов. Прочитав указанную сумму, Джулиан Крид в удивлении поднял свои аккуратные брови.

– Что ты собираешься делать. Боб? Покупать новых мулов? – спросил он тонким голосом.

– Можно сказать, да.

Я вернулся в переулок. Уже становилось жарко. Я снял фланелевый пиджак и бросил его на заднее сиденье. Потом влез в машину.

– Ну, как себя чувствует страстно жаждущая свадьбы невеста?

Глаза ее пылали ненавистью.

– Иди ты к черту!

Затем мы остановились в начале переулка и я увидел Мэри с какой-то девушкой. Они шли по другой стороне улицы. Она была в белом льняном платье и белых туфлях. Она не видела нас, так как направлялась в другую сторону. За ее грациозной походкой было просто любо-дорого наблюдать. Она помахала через улицу кому-то, кого я не видел, и я нажал на газ так, что резиновые прокладки загорелись. Мы пролетели по переулку и повернули на восток.

– Ты мчишься как сумасшедший, – сказала Анджелина.

Я молчал, и она продолжила:

– Кто эта девушка?

– Какая девушка? Где?

– Та, на которую ты смотрел. Рыжеволосая, в белом. Ты должен ее знать, ты на нее так пялился!

– Ты что, хочешь сказать, что не знаешь ее?

– Я бы не спрашивала тебя, если бы знала.

– Вам следовало бы познакомиться. Ты выполняла значительную часть ее работы. Это была миссис Лиленд Крейн.

– О! – произнесла она и помолчала. – Я не считаю, что она очень хорошенькая, а ты?

– Я должен считать иначе?

– Мне наплевать, что ты считаешь. Я просто спросила.

– Спроси меня о чем-нибудь еще. Давай поиграем в вопросы и ответы. Например, спроси меня, какой город – столица штата Омаха?

– Иди ты к черту!

– Ты что, не хочешь быть образованной девушкой? Считаешь, что достаточно просто уметь вертеться?

Она посмотрела на меня и ничего не сказала. Следующий час пути мы провели в полном молчании. Я ехал быстро и внимательно следил за дорогой, а она, сидя прямо, сложив руки на коленях, смотрела только вперед. Мне все время казалось, что она вот-вот расплачется. Но она не плакала, и я начал чувствовать к ней нечто вроде уважения. Она пережила достаточно для восемнадцатилетней и воспринимала все стойко и мужественно, без слез и истерик. Все это уже не было для нее развлечением, как, впрочем, и для меня. А я не облегчал ее положения, обращаясь с ней так. Мне становилось стыдно. Мне хотелось выместить зло на ком-нибудь или на чем-нибудь, и я вымещал его на ней, потому что она была рядом. Я осуждал ее за всю эту вонючую историю еще и потому, что она мне не нравилась. Но ведь осуждать за все надо было только Ли, и я это знал.

– Я сожалею, что был таким противным, – сказал я через какое-то время.

– А ты думаешь, что не всегда был противным? – ответила она рассерженно.

Ну, теперь сдержись, не давай ей повода снова разозлиться! Может быть, она напугана и весь этот стойкий антагонизм – просто защитная реакция? Может быть, она разговаривает так, вместо того чтобы плакать, как это сделала бы другая девушка?

– Нет, я не всегда такой. Бывают моменты, когда я даже добрый.

– По тебе этого не скажешь. Ты слишком большой и слишком уродливый, чтобы быть добрым!

– Да, ты, безусловно, любезная маленькая паршивка! – воскликнул я, начиная забывать о своих благородных намерениях. – Что тебе требуется, так это хорошая порка!

– Только тронь, большая обезьяна, и я пну тебя туда так, что ты этого долго не забудешь!

– Ладно, ладно, маленькая специалистка по мужской анатомии. Этому теперь учат девушек в десятом классе?

– Я просто не понимаю, как такой, как Ли, может иметь такого брата? Я, право, не верю, что вы родные. Ты уродливый и злобный!

«Какой смысл, – подумал я, – стараться вести себя цивилизованно? Это ведь пустая трата времени».

Мы въехали в Шриверпорт до полудня. Сначала я отыскал врача, чтобы получить медицинское свидетельство. Затем мы приобрели лицензию на вступление в брак. Но тут пробило двенадцать часов, и все мировые судьи отправились обедать.

Не зная, как убить целый час, мы немного потоптались перед зданием суда. А потом медленно направились в закусочную, чтобы съесть по сандвичу и чего-нибудь выпить.

Мы проходили мимо большого магазина готового платья, рассеянно и бесцельно разглядывая витрины. Анджелина приостановилась на минуту напротив дамских платьев. А я, закурив, наблюдал за проезжающим мимо транспортом. Она снова пошла вперед, оглядываясь через плечо на витрину, полную платьев. И только на одно мгновение я увидел ее глаза без этой мрачной воинственности. Они были голодными и безнадежными, и мое сердце дрогнуло.

Она со скучающим видом ждала, пока я подойду, а я смотрел на ее одежду. Пожалуй, я впервые обратил на это внимание с тех пор, как она вышла из комнаты утром, и внезапно остро почувствовал нелепую бесформенность ее дешевого платья и то, как грубо были починены ее стоптанные башмаки.

– Подожди минутку, – сказал я, – на что ты смотрела?

– Ни на что. Пошли.

В витрине стояли четыре манекена, одетых в разные платья. Один демонстрировал коричневую бумажную юбку и маленький жакетик. На костюме была указана цена – тридцать пять долларов.

– На это?

– Ну, я просто так посмотрела.

– Тебе нравится?

– Какая разница?

Я взял ее за руку и пошел к дверям. В магазине, после яркого солнца, было несколько сумрачно и пахло новой одеждой и составом, которым чистили пол. Из-за стеклянного прилавка к нам подошла седая продавщица.

– Я могу быть вам полезна? – улыбнулась она.

– Да, – ответил я, – моя жена хотела бы взглянул" на этот коричневый полотняный костюм, который выставлен у вас в витрине.

– Конечно, – сказала она, бросая быстрый взгляд на Анджелину. – Кажется, у нас есть как раз ее размер.

Я заметил женское одобрение в серых глазах продавщицы и полускрытую зависть к поразительной фигуре Анджелины.

– Сюда, пожалуйста. – Она направилась в глубь магазина.

Лицо Анджелины горело. Мне кажется, единственное, что она увидела во внимательном взгляде продавщицы, было презрение к тому, как она одета.

– Я не могу купить это, – прошептала она растерянно и сердито. – У меня всего около семи долларов.

Я вынул пять купюр по двадцать долларов, сунул их в ее сумочку и вернул ее ей:

– Теперь у тебя сто семь. Пожалуй, хватит, чтобы купить все самое необходимое. И ради Бога, когда дойдет до чулок, купи нейлоновые и самые лучшие.Для девушки с такими ногами преступление носить чулки, которые надеты на тебе.

Она снова вспыхнула:

– Я не думала, что тебе во мне что-то нравится!

– Ладно, давай сейчас в этом не разбираться. Просто смотри на меня как на покровителя искусства. Я люблю прекрасное. – Я пошел к двери. – Вернусь где-то через полчаса. Давай беги. Продавщица ждет тебя.

Анджелина изумленно посмотрела мне вслед. Смущенной улыбки у нее не получилось, и она, повернувшись, быстро пошла между рядами.

Оказавшись снова на улице, я вдруг вспомнил, что мне нужно обручальное кольцо. Купив его, я с нашими вещами отправился в гостиницу. На регистрационной карточке значилось: мистер и миссис Роберт И. Крейн. Поднявшись в комнату, я дал коридорному денег и попросил найти мне бутылку. Он вернулся с ней буквально через пять минут. Выпив большой стакан, я сел в кресло у окна и стал смотреть на залитую солнцем улицу. Я кисло думал о том, какой я дурак. Зачем я дал этой грубой девчонке сто долларов? Я столько не истратил за последние четыре месяца. «Сладкий папочка из страны хлопка», – усмехнулся я, делая большой глоток и содрогаясь от огненного вкуса. Я называл себя тупоголовым идиотом, и в то же время передо мной стоял ее убитый взгляд, когда она отвернулась от витрины.

Черт возьми, оправдывал я сам себя, разве девушка не должна получить что-нибудь к свадьбе? Даже если она упрямая маленькая грубиянка, которая не имеет никакого понятия о цивилизованных отношениях, и даже если свадьба состоится по милости «Винчестер рипитинг армс компани». Она все же должна получить при этом что-то, о чем могла бы вспомнить без желания перерезать себе горло. Правильно. Давай поплачем. Давай придумаем ее. Ты знаешь, что происходит, когда ты начинаешь жалеть Анджелину, свою молодую невесту? Анджелина – юная невеста! Дурак!

Я вылил остаток напитка в раковину в ванной и вернулся в магазин. Анджелина еще не освободилась. На прилавке были разбросаны открытые пакеты и коробки. Анджелина стояла ко мне спиной и не видела, что я подхожу. Но продавщица улыбнулась, и она повернулась ко мне.

Такой Анджелины я никогда не видел. Она оставалась все еще в прежнем платье, и в ней ничего не изменилось, кроме выражения глаз. Они стали совершенно иными. Конечно, ничего особенного, кроме того, что они были счастливыми. Я никогда раньше не видел их такими.

Она улыбнулась несколько смущенно:

– Тебе это нравится. Боб?

Она впервые назвала меня по имени. Она держала в руках пару очень прозрачных нейлоновых чулок, держала их так бережно, как только мать может держать дитя.

– Очень милые, – сказал я, стараясь преодолеть традиционное мужское безразличие к чулкам.

– И взгляни на туфли, которые я купила. – Она порылась в куче товаров и подошла ко мне с парой белых туфель на шпильках и очень тонких подошвах.

Каждый раз, когда она извлекала что-нибудь из кучи товаров, она счастливо глядела на меня, ожидая одобрительных комментариев.

Но я не успевал произнести и слова, как она уже отправлялась за следующим предметом.

Уходя, я попросил доставить все покупки в гостиницу. Лицо Анджелины слегка потемнело.

– А мы не можем отнести их сами. Боб? – спросила она с надеждой. – Они ведь не очень тяжелые.

– О'кей, – ответил я.

Мы собрали все свертки и вышли из магазина. На улице, глядя поверх пакетов в руках, она просто сказала:

– Спасибо. Я не знаю, почему ты это сделал, но никто никогда не доставлял мне такого удовольствия! С тех самых пор, как я появилась на свет!

– Очень рад, Анджелина, – ответил я неловко.

«Глаза ее прекрасны, – подумал я, – когда она не пользуется ими, как оружием».

Глава 13

Мы поднялись в номер, чтобы она могла переодеться в свои новые вещи до церемонии. Она сразу же бросила покупки на кровать и начала возбужденно их распаковывать. Она вынула комбинацию и с восторгом ее рассматривала. Потом она повернулась ко мне:

– Я просто не могу прийти в себя. Боб. Но я все же не понимаю, почему ты это сделал.

– Я тоже не очень хорошо соображаю. Меня слишком часто били по голове, когда я играл в футбол.

– Нет, ты не такой противный, каким притворяешься!

– В душе я член женского общества «Костер», – сказал я рассеянно, наливая себе выпивки. Я сдвинул часть покупок на край постели, чтобы можно было лечь поперек нее.

Я лежал нахмурившись, опираясь на локоть, потягивал виски и наблюдал за Анджелиной. Никто никогда не поймет их. Они представляют собой какой-то особый класс. Вы включаете их в каталог, подбираете этикетки, но не успеваете эту этикетку нацепить, как она уже другая. Мрачная маленькая девочка, которая была зажата оттого, что топала на круглых толстых каблуках, и которая попалась. А теперь это – молодая девушка с широко раскрытыми глазищами, собирающаяся отправиться на свой первый бал. И она решает, какое из своих новых платьев надеть.

Теперь Анджелина не выглядела ни сердитой, ни вызывающей. Мне просто хотелось проанализировать все это. Я с любопытством смотрел на нее. Она была возбуждена и счастлива, и ее глаза сияли, когда она раскрывала очередной пакет. Интересно, не забыла ли она, зачем мы здесь?

Она вбежала в ванную и открыла кран.

– О, здесь такая чудесная ванная! – сказала она взволнованно. – Как ты думаешь, я успею принять ванну?

– Конечно, – ответил я и подошел к телефону. Я заказал содовой и льда и, когда их принесли, приготовил себе хороший напиток.

Было жарко, даже несмотря на работающий над головой вентилятор. Я снял пиджак и размешал лед в стакане. Я слышал, как Анджелина плещется в ванной, и сердито думал, почему она там так долго? Я проклинал жару, и ожидание, и Шриверпорт. А затем я начал проклинать Анджелину, Сэма и Ли. А потом снова жару.

Что там, черт побери, задерживает молодую невесту? Скорее бы выбраться отсюда и покончить со всем этим. Я сразу уеду в Новый Орлеан или еще куда-нибудь. Это будет здорово. Я слишком долго жил один, слишком долго для двадцатидвухлетнего парня, со своей болью и мечтами. Жить в деревне и заниматься фермерством – удовольствие, но нужно когда-нибудь и расслабляться. И все страсти необходимо время от времени утолять, или ты просто сойдешь с ума. Ты перестарался. Ты становишься злым, и тебе хочется со всеми драться. Нет, не со всеми, ты, болтливый ублюдок. Ты ведь не хочешь убить Сэма, не так ли? Нет, и не потому, что у него ружье. Чтобы сдержать тебя, потребовалось бы не менее шести-семи человек. Ну, не начинай думать об этом. Ты влез в эту вонючую историю не потому, что испугался Сэма. Ты влез в нее, потому что не хотел, чтобы Мэри узнала о Ли и Анджелине. И кроме того, ты не хотел, чтобы Ли оказался застреленным из винтовки тридцать восьмого калибра. По крайней мере, так оно звучит лучше. И твой поступок принесет много хорошего, но что дальше? Что потом? Ты что, собираешься на всех них жениться? Ли твой брат, и ты любишь его, и он чудесный парень, но он не муж. Он жеребец.

Я снова подумал о Новом Орлеане. Надо было проглотить черт-те сколько выпивки, чтобы изгнать из моего рта вкус всего этого.

«Ладно, – думал я, – у меня есть деньги, к которым я почти не притрагивался, есть у меня и время, и ничто меня не останавливает. Кроме жены, конечно! Не забывай о молодой невесте!»

Я услышал сзади шлепанье босых ног. Молодая невеста вышла из ванной.

Голос ее прозвучал счастливо:

– Ты не хочешь обернуться и посмотреть? Я хочу показать тебе мою остальную одежду.

Я обернулся. Анджелина стояла рядом с моими вытянутыми на постели ногами. Я выронил сигарету прямо на покрывало, и оно начало гореть. Я схватил ее и не почувствовал горящего пепла между пальцами.

Остальная одежда Анджелины оказалась не слишком обременительной. На ней были очень маленькие трусики и тоненькая рубашонка. Волосы ее рассыпались по плечам. Она нежно мне улыбнулась:

– Мне кажется, они невероятно хороши, правда?

Я отвернулся к окну:

– Да, очень хороши! – Я должен был что-то сказать, но голос изменил мне. Меня словно душили.

Не забывай, что это Анджелина. Она сопливая маленькая девчонка и тебе абсолютно не нравится. И ты здесь для того, чтобы жениться на ней и развязать этот поганый узел, потому что не хочешь ухудшения ситуации! Ты не можешь выносить ее вида! Клянусь жизнью, братец! Ты не можешь больше выносить ее в таком виде!

– Пойди и надень свое чертово платье! – сказал я.

Интересно, как прозвучал для нее мой голос? С моей точки зрения, он звучал не очень многообещающе.

Она схватила меня за лодыжку и потрясла ее.

– Оглянись, Боб, что ты думаешь об этих вещах? Ты не сказал ни слова. Но ты ведь купил их мне, и я хочу, чтобы они тебе нравились!

Оглянувшись, я увидел ее дразнящую улыбку. Из моих рук выпал стакан с выпивкой и разбился. Лед рассыпался по ковру. Я встал с кровати и грубо сгреб Анджелину, как какой-то старый мешок. Я не вполне сознавал, что делаю, не испытывал ничего, кроме дикого желания схватить ее. Первый поцелуй она восприняла довольно спокойно. Но потом ударила меня, и довольно больно, своим сжатым кулачком. А затем начала колотить меня по лицу обеими руками и вырываться. Я отпустил ее. Она отбежала, схватила со столика стакан и швырнула в меня. Он попал мне в шею и, отскочив, стукнулся о стену, но не разбился.

Глаза ее горели, и она смотрела на меня, как дикая кошка.

– Я тебя научу, я научу тебя, как бросаться на меня как сумасшедший!

– О'кей, – сказал я, – оставайся в своей рубашке. Мне надо было свернуть твою чертову шею!

Я снова лег поперек кровати, закурил и стал смотреть в окно.

Последовало долгое молчание. Казалось, она не сдвинулась с места. Что она там делает за моей спиной? Я был так зол, что мне стало все безразлично. К черту ее!

Внезапно она оказалась рядом со мной на кровати, глядя на меня с раскаянием и положив голову на согнутую руку.

– Прости, – проговорила она, – мне очень жалко, Боб. Ты меня простишь?

– Ладно, забудем об этом!

– Нет, я хочу, чтобы ты сказал, что простил меня!

Глаза ее смотрели на меня умоляюще, и волосы ее, рассыпавшиеся по руке, были всего в нескольких дюймах от моего лица. Это были прекрасные волосы, немного темнее золота, и я подумал, что это цвет дикого меда.

– Да пустяки, – отмахнулся я, – я сам виноват.

– Нет, это я виновата. Но ты напугал меня. И меня взбесило, как ты дико вел себя. Ты был так груб!

– Прости.

Она рассматривала меня одно мгновение широко раскрытыми глазами, а потом мягко произнесла:

– Не надо быть таким грубым, ладно?

На этот раз она меня не ударила. Она обхватила мою шею руками и притянула мою голову вниз, словно пловца, который тонет.

Потом мы долго лежали рядом, ничего не говоря и просто испытывая спокойствие под ветерком вентилятора.

Через какое-то время она вздохнула и что-то пробормотала.

– Что ты говоришь? – спросил я.

– Я сказала, что здесь хорошо. Боб. Тебе нравится? – И тут же добавила:

– Ты понял, что я имею в виду? Хорошая у нас комната.

– Зачем ты это сделала? – спросил я. Я начинал думать, что никогда не пойму Анджелину. В ней было слишком много всего, разного.

– Сделала что? – тихо переспросила она.

– Ты что, ничего не сделала?

– Я просто хотела, чтобы ты посмотрел на мои новые вещи, потому что ты был таким милым и купил их мне.

– Да, я знаю, – ответил я. – И затем произошла странная вещь. Похоже, ты за это не в ответе!

Она повернула ко мне лицо и лениво улыбнулась.

– Если тебя действительно интересует беспристрастная критика этих тряпок, то позволь дать тебе один совет. Демонстрируй их не на себе. Когда ты их надеваешь, ты только смущаешь.

– Я не думала, что я тебе нравлюсь. – Она все время возвращалась к одному и тому же.

– Дело не в том, нравишься ты мне или нет. Но это все равно как получить удар кувалдой между глаз. Эффект тот же самый.

– Знаешь что? – Она внезапно поднялась и оперлась локтями о мою грудь. В глазах ее прыгали бесенята. – Когда-нибудь ты сорвешься и все же скажешь мне что-нибудь хорошее!

– Несомненно.

– Мы станем с тобой добрыми друзьями, да?

– Конечно, конечно, – охотно согласился я, – особенно если будем ломать лед вот такими дружескими поступками, как сейчас. Можно мне называть тебя теперь по имени? Раз мы спим с тобой? Мне кажется, мы с тобой уже немного знакомы.

Я готов был треснуть себя за эти слова. Зачем я продолжал задевать ее? Но она не вспыхнула, как я ожидал.

– По-твоему, я очень испорченная, да? Она не сердилась. Напротив, она была тихой, и глаза ее немного погрустнели. Я ненавидел себя, потому что из глаз ее исчезла улыбка.

– Нет. И прошу извинить меня за эту последнюю остроту.

– Ничего. Не стоит притворяться, правда? После долгого молчания я произнес:

– А как ты относишься к замужеству? Ты думала об этом раньше?

– Какая девушка не думает?

– За кого-нибудь определенного?

– Нет, – сказала она задумчиво, – я ведь знаю мало мужчин. Папа никогда не разрешал мне нигде бывать или ходить на свидания. Единственное, как я могла встречаться с мальчиками или даже видеть их, – это выскользнув из дому потихоньку. И ты знаешь, чего они ожидают, если ты делаешь это.

– А что бы он сделал, если бы ты просто сказала, что идешь на танцы или куда-нибудь еще вопреки его приказу?

– Он выпорол бы меня кожаным ремнем.

– Когда ты была маленькой?

– Нет, в последние два месяца. – Она произнесла это спокойно, но с затаенной горечью.

– Он что, не знает, что так нельзя воспитывать девушку? Так нельзя обращаться даже с собакой!

– Я знаю. Он понимает собак. Он говорит, что нельзя ломать характер собаки, если хочешь, чтобы из нее получился хороший охотничий пес.

– По-моему, ему не удалось сломать твой характер.

– Нет. Ему бы это никогда не удалось. Мне кажется, я такая же несгибаемая, как он. Да, я убегала и не стыжусь этого. Я не думаю, что я хорошая, в том смысле, как ты это понимаешь. Но я предпочитаю быть плохой, чем такой, как он хотел. Я туда больше никогда не вернусь.

– А твоя мать? Она ведь никогда так с тобой не обращалась? А ты даже не сказала ей «до свидания», когда мы уезжали.

– Мне ее жаль. У нее нет никаких своих мыслей. И я с ней не простилась только потому, что боялась расплакаться. Я ненавидела тебя и его, и я скорее умерла бы, чем один из вас увидел бы меня плачущей.

– Но ты ведь не ненавидишь меня так теперь?

– Нет, потому что ты был добр ко мне. И потому, что ты купил мне всю эту одежду. Может быть, дело даже не в самой одежде, а в том, что кто-то поступает со мной по-доброму. Ты можешь подумать, что купил меня этими вещами. Наверняка это приходит тебе в голову. И может быть, это в какой-то мере правда.

– Неужели эти тряпки имеют для тебя такое большое значение?

– Да, Боб. Что мне сделать, чтобы ты понял, как много они для меня значат. Чтобы понять это, надо быть женщиной.

– Ты влюблена в Ли?

– Нет.

– Нет? Совсем нет?

– Он мне нравится, и он может быть удивительно ласковым. Но это все.

– По-твоему, он в тебя влюблен?

– Он говорил, что разведется и женится на мне.

– И ты ему поверила? Как же, разведется он!

– Нет, конечно, не поверила.

– Совсем не поверила?

– Ты что думаешь, у меня совсем нет мозгов? Конечно, я ему не поверила. Я знала, чего он добивается. Он хотел только этого.

– Тогда скажи, ради Христа, зачем ты делала это?

Она долго молчала, так что я потерял надежду на ответ. В конце концов, это не мое дело. Но она вдруг спокойно произнесла:

– А разве для этого нужны какие-то причины?

– Но, черт побери, причины есть у всего!

– Может быть, мне просто хотелось, чтобы кто-то сказал, что любит меня. Даже если бы он лгал. Для меня это не имеет значения.

Я лежал и думал, как это может не иметь значения, если тебе восемнадцать лет?

Пока она собиралась, я смешал себе еще один напиток и сел на стул у окна. Выпив, я переоделся в чистую рубашку. Потом привел себя в полный порядок и стал нетерпеливо ходить по комнате, ожидая Анджелину. Жара раздражала, но все же не так, как недавно.

Когда она вошла, я оторопел. Не знаю, было ли дело в ее новой одежде или в новом выражении ее глаз, но Анджелина казалась совсем иной.

Коричневый полотняный костюм ей очень шел. Так же как и тонкая желтая блузка. На ногах ее красовались очень тонкие нейлоновые чулки и белые туфли на шпильках.

Она выглядела как девушка из колледжа, за исключением, пожалуй, волос. Она туго собрала их в «хвост» на затылке, и не верилось, что у нее длинные волосы. Все же не понимаю, зачем женщины стригутся?

Она повернулась на каблуках, склонив голову, чтобы я мог как следует ее оценить. В ее миндалевидных глазах сияла дразнящая улыбка.

– Ну и как я выгляжу?

– Великолепно!

– А как тебе нравятся мои чулки?

– Блеск. У тебя такие красивые ноги!

– Спасибо. Знаешь, Боб, – продолжала она, – ты милый, но почему к тебе так трудно подступиться?

– Я антисоциальный человек. Давай идем. Ты не забыла, нам надо к мировому судье!

– Ты еще не передумал?

– Что значит – не передумал? Я никогда этого не хотел.

– Ну, спасибо. Если я вызываю у тебя такое отвращение, почему ты настаиваешь?

Кажется, мы начинаем все снова, устало подумал я.

– Идем, ради Христа! Идем поженимся! Она посмотрела на меня неприязненно и повернулась к двери:

– Хорошо, я уступаю. Никогда, наверное, не пойму тебя. Чуть скажешь что-нибудь хорошее, как тут же, на одном дыхании, говоришь гадости!

Еще не пробило трех часов, и улицы были опалены послеполуденным солнцем. Мы медленно шли к зданию суда, и Анджелина то и дело выгибала шею, заглядываясь на свое отражение в витринах. Она никак не могла привыкнуть к своему новому облику.

В офисе мирового судьи было жарко и не очень чисто. Он что-то долго бормотал сквозь небрежно подстриженные усы, коричневые от табака, при двух свидетелях, приглашенных нами с улицы. Когда процедура закончилась, я вручил судье конверт с десятью долларами и мы вышли на улицу. На ступеньках крыльца, в тени здания, я медленно начал сознавать, что больше не холост. Я был женат. Я рассмеялся, и Анджелина взглянула на меня удивленно:

– Что тебя так рассмешило?

– Я просто вспомнил одну смешную историю. Вот и все. Были два ирландца. Одного звали Пат, а как звали другого, я забыл. Кажется Моррис.

– А ты понимаешь, что мы женаты? – прервала она меня.

– Знаешь, нет. Я как-то не подумал об этом.

– Мне кажется иногда, что ты просто сумасшедший!

– Ну и куда мы отсюда? – спросил я. Она посмотрела на меня озадаченно. Никто из нас не представлял, что делать после церемонии. Все это было нам как бы навязано, и мы торопились пройти через формальности, по крайней мере я. Теперь же, когда все позади и женитьба – свершившийся факт, мы испытывали чувство пустоты. Теперь некуда было торопиться.

– Я думаю, что мы уже пришли, – проговорила Анджелина взволнованно. Она смотрела на улицу.

– Наверное, да. Ты вернешься домой?

– Нет.

– Ну, ты теперь сама себе хозяйка.

– Да, я знаю.

Мы помолчали с минуту. Потом она спросила:

– А ты куда поедешь?

– Думаю, что в Новый Орлеан. Но эта идея уже потеряла для меня свою привлекательность. Я не мог вызвать у себя по этому поводу прежнего энтузиазма.

– Я хочу поехать сегодня вечером. А ты можешь остаться в гостинице. Я только заберу свои вещи и уеду.

Она покачала головой, все еще не глядя на меня:

– Нет. Это твоя комната, и я не хочу быть тебе обязанной. Я уже и так слишком много тебе должна. – Она показала на полотняный жакет.

– Ты мне ничего не должна.

– Нет, должна. Я бы рада обещать тебе вернуть долг, но не знаю, смогу ли когда-нибудь.

«В ней есть какая-то упрямая честность», – подумал я. Мы постояли в некотором замешательстве еще какое-то время. Затем она обернулась ко мне:

– Ну, спасибо за все. Прощай.

– Прощай, – беспечно ответил я.

Она медленно спустилась по ступеням на тротуар, постояла несколько мгновений, будто решая, в какую сторону повернуть, и затем уверенно пошла по улице.

Я смотрел ей вслед, чувствуя себя почему-то ужасно. О, эта прямая спина, эти упругие, прекрасные линии ее ног, эта гордо поднятая голова!

Анджелина, бесспорно, очаровательная девушка, такая гордая и упрямая и, может быть, более одинокая, чем кто-либо на свете. И у нее, возможно, осталось всего около двадцати долларов. Конечно, она ни за что не вернется домой, хотя не знает, как заработать себе на жизнь. И существует только один-единственный путь, на который она может вступить. И при этом она была слишком твердой, чтобы заплакать.

Ну, подумал я, меня это не касается. Не открывать же мне женскую школу. Она сама впуталась в эту историю, пусть сама и беспокоится. Но беспокоилась ли она?

Что с Ли? Да, что с Ли? В такую историю попадают двое. Если бы она не захотела, он один, вероятно, не влип бы так. Да, после всего пережитого у нее очень много претензий к Ли, не так ли?

К чему все это морализирование, прервал я себя. Какая разница? Если в такой неприятности никто не виноват, то что же мне беспокоиться? Ведь для меня она никто, так почему я должен волноваться? Пусть идет.

Я догнал Анджелину посреди следующего квартала.

– Подожди минутку, Анджелина. – Я взял ее за руку. – Ты не можешь уйти одна. Давай вернемся в гостиницу и все обсудим.

Глава 14

Анджелина не сбросила мою руку, а просто остановилась и холодно посмотрела на меня.

– Зачем?

– Откуда я, черт побери, знаю? Конечно, это неразумно, но я просто не могу отпустить тебя так. Что с тобой будет?

– А какое тебе дело?

– Не знаю. Сам в толк не возьму. Но она пошла со мной, не сказав больше ни слова. Мы промолчали весь путь до отеля. Войдя в номер, она села у окна и выглянула наружу.

– Что ты собираешься делать? – спросила она.

– Честно говоря, я ничего еще не придумал. Мы вместе попробуем принять какое-нибудь решение. Единственное, что я знаю, – я не могу оставить тебя так: без средств, без всего. Куда ты пойдешь без денег?

– Мне не нужны твои деньги. Я сел и закурил сигарету:

– Мне наплевать на то, что тебе нужно или не нужно. Факт, что я не могу оставить тебя скитаться одну.

Она не ответила. Только раздраженно пожала плечами, продолжая смотреть в окно. Черт побери эту упрямую девчонку! Ну почему мы не можем не ссориться?

– Послушай, ты была когда-нибудь в Галвестоне? Может быть, нам съездить туда на недельку и пожить в гостинице" на берегу? Мы могли бы отдохнуть и решить дальнейшее. Смотришь, и придумаем, что делать с тобой. А может быть, ты передумаешь и вернешься домой?

Она обернулась. Взгляд ее стал несколько дружелюбнее.

– Я никогда не была в Галвестоне, но мне всегда хотелось увидеть океан. Я даже мечтала об этом. Но я заранее тебе говорю, пытаться уговорить меня вернуться домой – зря терять время. Я не вернусь.

– Точно?

– Я скорее умру.

– Ну хорошо. Что же ты собираешься делать? Ты явно не захочешь жить со мной притом, как мы ссоримся.

– У меня нет никаких планов. Я даже не собиралась выходить за тебя замуж. Это ведь была твоя идея, не так ли?

– Послушай, сестренка. Если ты думаешь, что я мечтал о тебе в своих одиноких грезах все эти годы, то позволь мне прямо сказать тебе, что это не так. Ты знаешь, почему мы поженились, и давай оставим это.

– Ты все время будешь напоминать мне об этом, да?

– Нет, не обязательно. Но мне кажется, мы постоянно будем ссориться, пока находимся в одном штате. Почему мы не можем ладить, черт побери? Кто в этом виноват – ты или я? А как с другими людьми? Ты с ними тоже ссорилась? Ты ссорилась с Ли?

– Конечно нет. Он славный и знает, как обращаться с девушками.

– Ну, значит, дело во мне. Я сел рядом с ней на кровать. Она повернулась ко мне, вопросительно подняв брови.

– Ну ладно. Скажи, что во мне не так? Почему мы начинаем ругаться сразу, как только оказываемся один на один?

– Хорошо. Я скажу тебе. Ты все время нарываешься на неприятности. Ты большой и сильный, по крайней мере внешне, и в тебе много сарказма. Ты никогда не стараешься относиться к людям по-дружески и не хочешь, чтобы люди относились к тебе так же. Ты просто хочешь, чтобы тебя оставили в покое, и начинаешь воевать, если кто-то не делает этого. Сегодня ты впервые попытался быть милым, но это продолжалось не более часа. Ты умеешь говорить девушке приятные вещи, если хочешь. Но беда в том, что ты не хочешь. Ты все время делаешь мне гадкие замечания и несешь какую-то бессмыслицу. Пытаешься дать понять, что я – маленькая сучка. А мне безразлично, что ты обо мне думаешь. И кроме того, у тебя нет никакого права судить. Вот так. Ты удовлетворен?

– Да, это, пожалуй, ответ на мой вопрос.

– Ты упрям. По-твоему, ты единственный, кто может быть прав. И ты слишком крутой, чтобы ладить с кем бы то ни было. Тебе безразлично, что думают люди. И ты можешь говорить вещи, которые причиняют другим боль, только потому, что считаешь правильным говорить такое.

Ладно, добился чего хотел. Глаза ее сверкали гневом, и я поймал себя на мысли, что даже такие они прекрасны.

– И еще одно.

– Ты что, еще недостаточно наговорила?

– Нет, было бы нечестно, если бы я не сказала еще и это. Ты мог бы быть лучше всех, если бы хотел. В тебе есть что-то необыкновенно приятное, но ты стараешься тщательно скрыть это, будто боишься. Вот, теперь ты тоже можешь сказать, что обо мне думаешь. Это будет справедливо. Что тебе во мне не нравится?

Я задумался на минуту, глядя на нее, ожидающую ответа.

– Ну?

– Будь я проклят, если знаю! Может быть, то, что ты такая упрямая маленькая девчонка? И кроме того, я боялся тебя.

– Боялся? – переспросила она недоверчиво.

– Боялся, что ты можешь причинить несчастье Ли и Мэри, если не отстанешь от него. Они – два человека, которых я очень люблю, и я не хотел, чтобы между ними произошел разрыв из-за тебя. Мэри ему необходима.

– С каких пор ты стал заниматься чужими делами?

– Это не важно, – буркнул я. – Но мы пытаемся выяснить, почему не можем провести не ссорясь даже остаток дня. Давай сделаем вид, что мы молодожены и у нас медовый месяц.

– Но это так и есть!

– Давай сделаем вид, что мы молодожены, – снова повторил я и тотчас же себя одернул. Может быть, она права? Я все время напрашиваюсь на ссору. Если перестать ее под девать, может быть, у нас появится шанс мирно сосуществовать?

– Думаю, мне все же стоит постричься, – внезапно сказала она. Она явно собиралась проигнорировать мои последние остроты. – Первое, что я сделаю утром, – это пойду и постригусь. Мне уже до смерти хочется этого многие годы, но папа не разрешал.

– Это глупо. У тебя красивые волосы, зачем ты хочешь их остричь?

– Тебе они правда нравятся?

Она быстро вынула несколько шпилек из своей прически, тряхнула головой, и волосы рассыпались по ее плечам, окутав ее, как облако.

– Но они слишком длинные.

Приблизившись, Анджелина заглянула мне в лицо. Она взяла мою руку и засунула ее в массу своих волос. На ощупь они были прохладными, мягкими и приятными. Они струйками сбегали между моими пальцами.

– Так ведь лучше, чем ссориться? – Она придвинулась еще ближе и улыбнулась.

Я зарылся лицом в каскад ее белокурых волос и прижался к ее шее. Кровь сильно билась в моих висках, вызывая такой шум, словно колотили по большому мешку: раз-два, раз-два!

– И я куплю духи. Какие тебе нравятся? Никогда в жизни их у меня не было.

– Тебе они не нужны.

– Почему?

– Это будет все равно как стрелять птиц на земле.

– Кто говорил о птицах?

– Не знаю, – пробормотал я. – Кто-то говорил.

Шум на улице становился далеким, и в мире не оставалось никого, кроме нас двоих. Я почему-то не мог вздохнуть. Казалось, что в моей груди просто нет места для вдоха. То, что говорила Анджелина, звучало где-то далеко. Я с трудом разбирал ее слова.

– Ты можешь быть таким чудесным, когда хочешь, Боб!

Я обхватил ее, потом встал, обошел кровать. Откинув голову, она спокойно смотрела на меня темными и широко раскрытыми глазами.

– Ты не такая уж твердокаменная!

– Я и не хочу быть жесткой. Ты делаешь меня мягкой!

– Ты и не очень взрослая. Не такая взрослая, чтобы все время напрашиваться на неприятности. Ты просто маленькая, и я мог бы выбросить тебя из окна!

– Выброси меня из окна. Боб! Только после.

– Может быть, я так и сделаю. Она обхватила мою шею рукой и, подтянувшись, коснулась губами моего лица.

– Скажи мне что-нибудь хорошее. Боб, – прошептала она. – После ты опять скажешь гадость, но сейчас скажи хорошее! Хоть немного хорошее!

– Ты самая проклятая девчонка, которую я когда-либо встречал!

Глаза ее вопросительно рассматривали меня на расстоянии трех дюймов, очень нежные, широко раскрытые и прекрасные.

– Это хорошо, что ты сказал?

Мне было трудно говорить, и я просто кивнул. Она поразила меня сильнее, чем что бы то ни было до сих пор.

Глава 15

Что-то разбудило меня в темноте. Я взглянул на светящийся циферблат своих часов. Три часа ночи. И затем я снова почувствовал то, что вывело меня из сна. Это была рука, нежно поглаживающая мое плечо. Мягкая и прохладная маленькая ручка, которая ласкала.

– Ты не спишь. Боб? – спросила Анджелина тихо.

– Нет.

– Мне жаль, что я тебя разбудила.

– Но все равно слишком жарко, чтобы спать.

– Сколько сейчас времени?

– Три. Я, вероятно, спал пару часов. После того как мы вернулись, перекусив, было около одиннадцати.

– Не знаю. Мы сами определяем для себя время. Но я, право, жалею, что разбудила тебя. У тебя большие мускулы на руке. И у них такие красивые линии. Почему ты такой сильный?

– Правильный образ жизни. Избегал алкоголя, табака и женщин легкого поведения.

– Ты все время шутишь, да? Боб, ты решил, что же мы будем делать? Ты отправишься сегодня в Новый Орлеан?

– Нет, я больше не хочу туда ехать.

– Почему? Ты же хотел.

– Теперь не хочу.

Все было спокойно, только время от времени по улице проезжала одинокая машина. Мы лежали, ничем не прикрытые, в темноте, слушая жужжание вентилятора над головой.

– Боб, – позвала она через несколько мгновений.

– Что?

– Я хочу знать, почему ты передумал.

– Не знаю почему. Просто потерял к этому интерес.

– Потому что считаешь, что должен позаботиться обо мне? Но ты знаешь, что не обязан.

– Нет, дело не в этом.

– Но ты ведь не хочешь, чтобы я осталась с тобой?

– Не знаю.

– Ты ведь никогда не врешь, правда? Ты никогда не врешь только ради того, чтобы не задеть чувства людей. Ты ведь мог сказать, что должен заботиться обо мне. И это звучало бы приятно, хотя ничего бы не значило.

– Прости, – сказал я. – Я, вероятно, не очень умею говорить приятное.

– Но мы не должны притворяться друг перед другом, правда? Меня вроде как навязали тебе, и ты не должен делать вид, что я тебе нравлюсь. Или я нравлюсь тебе?

– Нравишься.

– Очень нравлюсь. Боб?

– Может быть.

– А сегодня утром ты сказал, что не нравлюсь.

– Это было очень давно. Похоже, с тех пор прошли годы.

– Да, мы оба с тех пор изменились, верно?

– Не думаю. Может быть, мы просто друг друга получше узнали.

– Ну и что же ты узнал обо мне?

– Что многое, что я думал о тебе, – не правда.

– По-твоему, нам может быть хорошо вместе? Будет хорошо, если мы поедем в Галвестон, как ты говорил? Я имею в виду, если мы сделаем вид, что мы как другие женатые пары и у нас медовый месяц?

– Думаю, что да, а ты?

– Но ты уверен, что тебе будет хорошо именно со мной? Ты уверен?

– Нет, не знаю. А ты? Ты думаешь, тебе понравится?

– Да, конечно. Мне всегда хотелось увидеть океан. И когда ты не бываешь насмешливым и гадким, я больше всего хочу быть с тобой.

– Прости меня, что я бываю таким.

– Значит, мы поедем, да?

– Да. Сегодня же.

– А почему бы нам не отправиться прямо сейчас? Тебе не кажется, что это будет здорово? Двинуться в путь в темноте. Я имею в виду, пока прохладно. В этом есть даже что-то волнующее!

– Ты сама достаточно волнующая! Разве нам нужно еще что-нибудь?

– Я вовсе не волнующая. Почему ты так думаешь?

– У меня есть кое-какие основания.

– Ну, так как насчет того, чтобы отправиться в Галвестон прямо сейчас? Я бы хотела, а ты?

– Вообще-то это сумасшедшее время, чтобы отправляться в путь. Но может быть, мы и есть сумасшедшие? Поехали!

По выезде из города мы заскочили в круглосуточное кафе, чтобы выпить по чашке кофе. Там нам встретился лишь сонный человек за стойкой. Пока он готовил кофе, я взглянул на наши отражения в зеркале над стойкой. Анджелина возбужденно оглядывалась по сторонам, а я, изучая ее лицо в стекле, удивлялся, почему я раньше не замечал в нем оживления? Может быть, на ферме этого и не было, но теперь оно просто светилось. Глаза ее сияли. Она посмотрела в зеркало и поймала мой взгляд. Она улыбнулась мне:

– Мы хорошо смотримся, да?

– Да. И ты особенно.

– У тебя белые брови. Правда забавно, что мы оба блондины?

– Мы могли бы быть сестрами, – сострил я.

– Подумай, я ведь ничего о тебе не знаю. Сколько тебе лет, какое у тебя второе имя, что ты любишь и что не любишь, ведь так?

– Когда я буду писать мемуары, я обязательно пошлю тебе экземпляр.

– Ты играл в футбол?

– Да.

– В средней школе или в колледже?

– И там и там.

– Ты не очень разговорчив. Почему я должна все из тебя вытягивать? Ручаюсь, ты был хорошим футболистом.

– Я играл на линии. Меня никогда не приглашали в команду. Мое имя печаталось обычно внизу программы: Крейн, ПБ.

– А что означает ПБ?

– Правый бек. Правый защитник.

– Ты вел мяч мелкими пасами?

– Нет, не в этих розыгрышах.

– Почему? – потребовала она. – Ты, вероятно, мог вести мяч лучше всех?

– Не знаю. Мне никогда не пасовали. Популярностью я как-то не пользовался.

– Ты меня разыгрываешь.

– Забудем о футболе. Ничто не ушло так далеко в прошлое, как футбольные матчи.

Когда мы выехали из города на шоссе, еще было темно. Я вылез и откинул верх машины, и в лицо нам ударил прохладный ветер. Я смотрел на освещенный тоннель, который создавали огни фар, и время от времени поворачивался к Анджелине. Она сидела, положив руки на колени, как и раньше. Но только теперь в глазах ее не было угрюмого вызова и, когда я встречался с ней взглядом, они счастливо улыбались мне.

Перевалив через холм, мы начали спускаться в долину реки. Впереди, на востоке, занималась заря. Было тихо и безоблачно, и летнее утро обещало жару. Но в долине воздух все же оставался прохладным, и вдоль дороги у земли лежали лоскутья легкого тумана.

В сером свете утра я остановил машину слева у обочины в конце моста, чтобы посмотреть на реку. Под мостом находилась большая заводь и песчаная отмель, где вода была чистой и прозрачной. Среди разбросанных клочьев тумана большие дубы в долине выглядели призрачными и темными. А на тех, что росли вблизи, виднелись серо-коричневые кольца от воды зимнего половодья. Под журчание воды над песчаной отмелью вдруг раздалось пение птицы пересмешника.

– Правда красиво? – спросила Анджелина.

– Да. В реках всегда есть что-то такое… На дороге не было никакого движения, и вся долина вокруг принадлежала нам, нам двоим и пересмешнику. Мы долго молчали, глядя на реку. И вдруг я почувствовал на себе пристальный взгляд Анджелины. Она повернулась ко мне, откинув голову на спинку сиденья, прижавшись щекой к коже.

Я долго смотрел на нее. Никогда раньше я не испытывал ничего подобного. Теперь я знал, что будет с нами дальше. Потом я обнял ее и стал целовать страстно и нежно. Я поцеловал ее в закрытые глаза.

– Поцелуй еще раз, – мягко попросила она, – мне нравится, когда ты целуешь меня так!

Я уже потянулся к ней, как внезапно с отвращением подумал, что занимаюсь с ней любовью в машине Ли. Неожиданно руки мои застыли, и я почувствовал тошноту в желудке, как при ударе ниже пояса. Вспомнились слова Ли: «Боже, но ей это нравится! Она может просто до смерти затрахать тебя на сиденье машины!»

Она вопросительно посмотрела на меня. А я отодвинулся и достал сигарету.

– В чем дело. Боб? – Она непонимающе посмотрела на меня.

– О Боже, ни в чем! Просто мне захотелось закурить.

– Что-то случилось? Пожалуйста, скажи мне!

– Я просто вспомнил о твоем опыте. Говорят, ты потрясающа на сиденье автомобиля!

– Не понимаю, о чем ты. Почему ты вдруг переменился?

Не знаю, почему я не заткнулся сразу. Но меня понесло:

– Черт возьми, почему мы так церемонимся? Нам не надо проходить через эти вздохи под июньской луной, чтобы просто получить удовольствие в машине, да?! Я не представляю, как ты могла так долго оставаться в ней в штанах! Или ты снимала их только для Ли?

Она отпрянула, словно от удара.

– Тебе обязательно надо это говорить? – И это все, что она сказала, спокойно глядя на воду.

– А почему я не должен говорить этого?

– Да, действительно, почему? – произнесла она грустно и вяло.

– Ну конечно. Ты могла бы вообразить, что я – это Ли, если ты в него влюблена. И здесь где-нибудь наверняка лежат твои старые трусы. Может быть, в отделении для перчаток, чтобы ты чувствовала себя более по-домашнему, привычно.

И тогда в ее глазах я прочел прежний вызов, это выражение: «Иди ты к черту!», Я снова схватил ее, грубо, как пьяный матрос с танкера тискает свою двухдолларовую шлюху, и опрокинул ее, целуя. Она сильно ударила меня по лицу, не царапаясь, как поступило бы большинство девушек, а кулаком. Из моих глаз брызнули слезы, а во рту возник соленый привкус крови, так как она разбила мне губы. Но я рассмеялся и снова поцеловал ее. Ее левая рука упиралась мне в грудь, а правой она продолжала бить меня по лицу. Я снова рассмеялся и поймал ее руку. Тогда она остановилась и ослабла.

– Ладно, – сказала она, – ладно.

Анджелина уставилась в пол. И все, что я видел, это затылок ее наклоненной головы, волосы цвета темного меда и безнадежно опущенные плечи. Она не плакала. Думаю, она не смогла бы заплакать, даже если бы хотела. Она всегда отбивалась, всю свою жизнь. Когда ее стегали ремнем, она молча переносила побои, ненавидя, но не плача.

Теперь она лежала в моих объятиях, безразличная ко всему. Она не могла противостоять моей силе. Поняв наконец ее отвращение, я отпустил Анджелину и отодвинулся. Я сжал руль так, что косточки моих пальцев побелели.

Она попыталась привести в порядок смятую одежду. Затем открыла дверцу и вылезла из машины, взяв свою новую сумочку с сиденья. Она пошла по дороге, не оглядываясь.

Опустив голову на руль, я не смотрел ей вслед, но слышал постукивание каблучков по мосту. Звук удалялся все дальше и дальше. Потом не стало слышно ничего, кроме журчания воды внизу, над отмелью.

Когда я поднял голову, то увидел в отдалении ее все уменьшающуюся фигурку. Дорога здесь была прямой на протяжении пары миль, а затем поднималась вверх по высокой насыпи. Я смотрел ей вслед, пока она почти совсем не исчезла из виду. И тут из-за моей спины появилась машина. Именно в нее через несколько секунд села Анджелина. В следующее мгновение машина исчезла за холмом.

Глава 16

Солнце поднялось и начало припекать. Мимо меня время от времени проезжали автомобили, грохоча по мосту и поднимая красную пыль. Она щекотала мне ноздри. Где-то зажужжала саранча. Я чувствовал и слышал все то, что всегда раньше наполняло меня ощущением счастья и радости оттого, что я живу в деревне в середине лета. Я вспоминал о зреющих арбузах и белых окунях на дне реки. Но сейчас это не вызывало у меня прежних ощущений. Я долго просидел в машине, куря одну сигарету за другой. А затем спустился с моста и смыл кровь с лица в канавке у реки.

Я подобрал несколько кусков дерева и бесцельно швырял их в реку. Лениво текущая вода расходилась от них кругами и выплескивалась через загородку плотины. Мои мысли все время крутились, как эти куски дерева, и никак не могли перейти в другое русло. Они все время возвращались к склоненной белокурой головке и голосу, безнадежно повторявшему: «Ладно, ладно».

К склоненной белокурой головке! И почему ты не ударил ее топором? Самое подходящее оружие. Я слышал и другой голос: «Боже, как ей это нравится! Она может затрахать до смерти в машине!» И снова голос, произносящий с горечью: «Ладно, ладно».

Братья Крейн – действительно уверенные в себе ребята и очень способные. Вдвоем они вполне могут справиться с восемнадцатилетней девушкой. Совершенно без труда, так же легко, как, играючи, поднять стофунтовую гирю! Вы сотворили хорошее дело! Вы все уладили. Теперь вам не о чем беспокоиться. Впредь тебе не должно причинять боль то, что говорил о ней Ли. Конечно нет. И ее это тоже не будет тревожить, верно? Возможно, ее вообще никогда ничто не будет тревожить. Ты влюбил ее в себя, заставил выбраться из-под защитной скорлупы и поверить тебе, а затем ударил наотмашь всем этим. Ее теперь уже ничто не взволнует. Нет, теперь все здорово и тебе не надо вспоминать, какая она хорошая. Ты не влюбишься в нее. И больше не будешь испытывать этого разъедающего чувства ревности к Ли. К черту!

Я сел в «бьюик» и тронулся в путь. Стоило вернуться в Шриверпорт, вот только зачем? Машина ехала в другом направлении, и разворачиваться было слишком сложно.

Поздно вечером я оказался в Бьюмонте; бесцельно объехав его несколько раз, я все же вернулся на шоссе в Галвестон. Около девяти часов я поднялся в свой номер в гостинице, принял ванну и переоделся. Я не мог больше находиться в пустой комнате и спустился вниз. Я провел всего одну ночь с Анджелиной, и теперь мне казалось, что без нее повсюду пусто.

Потом я поехал на такси до Рыночной площади, решая, пойти мне в кино или нет. Но понял, что там я не высижу. Снова взяв такси на городской стоянке, я сказал:

– Вперед, по улице!

– Какой-нибудь точный адрес?

– Нет, – отрезал я.

Шофер высадил меня у маленького кафе на углу. Когда Ли жил в Раисе, мы иногда заходили на Почтовую улицу. И вот много лет спустя я опять здесь.

Поднявшись по ступенькам большого двухэтажного дома, я позвонил. Служанка-негритянка, посмотрев на меня в окно, открыла дверь. Гостиная была направо от холла. Она пустовала. В углу стоял фонограф, пол был голым, а около стен стояли софы. Сверху свисали две яркие лампы. Я сел на одну из соф и закурил.

Вошли две девицы. Одна из них, высокая блондинка в коротком платье и золотых босоножках, курила сигарету в длинном мундштуке. Другая была темноволосой, менее крупной и весело улыбалась мне.

– Привет, дорогой! Купи мне выпить! – сказала она.

– Конечно, – охотно согласился я. Они обе сели,причем маленькая брюнетка – ко мне на колени, а блондинка – напротив. Короткое платье ее задралось, и я заметил коричнево-красный кровоподтек на ее ноге, под коленом. Вошла негритянка:

– Что вы хотите, хлебной водки или пива? Мы все заказали виски, и я равнодушно спросил, хотят ли девушки холодного чая.

– Ты какой-то очень тихий. Что тебя беспокоит? – проговорила блондинка.

– Мне просто интересно, почему у блондинок в публичных домах всегда бывают синяки?

– Ну, – сказала она, – я легко переношу кровоподтеки. Ты не хочешь подняться со мной наверх, папочка, и поставить пару синяков?

– Оставь его, Пегги, – прервала ее маленькая, – он мой милый. Ведь верно, беби?

– Конечно.

– Пойдем со мной наверх, милый. Я люблю крупных мужчин. У меня еще никогда не было такого большого!

– Уверен, что не было!

– Что ты хочешь этим сказать, ты, большой ублюдок?

– Да так, черт с ним, забудь!

Она слезла с моих колен и поставила на фонограф пластинку. Под музыку вышла на середину комнаты и стала ритмично пристукивать каблуками и вертеть бедрами.

Я присоединился к ней.

– Как тебя зовут, великан? – Она глядела на меня снизу вверх. Ее голова доставала мне только до плеча.

– Белобрысый.

– А меня зовут Билли. Я тебе нравлюсь?

– Да, очень.

– Да, похоже, я тебе действительно нравлюсь. Вот только что у тебя на уме?

– Ничего. Просто я еще не разогрелся. Надо еще выпить!

Мы выпили еще, и я потанцевал с Пегги. Она была бы хорошей танцовщицей, если бы не профессиональное усердие, с которым она ко мне прижималась. Она слишком заботилась о том, чтобы заработать, а не о том, чтобы получить удовольствие от танца.

Вошел матрос береговой охраны и составил пару Билли. А когда мы перестали танцевать и выпили, он уселся в углу, посадив Пегги себе на колени. Полупьяный, он настаивал на том, чтобы угостить нас выпивкой. Итак, мы выпили еще по одной, а потом по одной, которую купил я. Он меня все время спрашивал, нет ли у меня брата в береговой охране. Видите ли, он служил на патрульном судне на Аляске с парнем, очень похожим на меня.

Мы еще послушали музыку, и моряк с Пегги попытались изобразить танец апачей. Но моряк упал, а она отлетела и плюхнулась в углу на софу. Они разразились хохотом и отправились наверх.

– Это ее парень, – пояснила Билли. – Он все время приходит к ней. И они дерутся прямо черт знает как. Это он наставил ей синяков. А в прошлом месяце она съездила ему туфлей между глаз и он ходил с подбитым глазом.

– Очень мило, – усмехнулся я.

– Ты брюзга, беби. Пойдем развлечемся немного. Ты поднимешься со мной наверх?

– Конечно.

Почему бы нет, подумал я. Когда мы вошли в ее комнату, она сняла туфли, достала из комода полотенце и легла на кровать, глядя на меня. Она была худенькой девушкой, довольно хорошенькой и милой, в мальчишеском стиле. Я сел на край постели и закурил сигарету.

– В чем дело, белобрысик? Ну, давай!

– Не торопи меня.

– Ну, я, кажется, промахнулась. Это впервые, чтобы я сняла платье, а мужчина просто сидел и курил! – пожаловалась она.

– Нет, ты не промахнулась, Билли. – Я положил на постель около ее руки пятидолларовый банкнот. Потом встал. – Как-нибудь увидимся!

Когда малышка закрыла за мной дверь, я услышал, как она произнесла:

– Будь я проклята! Они все сумасшедшие ублюдки!

Глава 17

На следующий день около трех я отправился в бар на Двадцать четвертой улице. На этот раз я был в своей машине. Не помню зачем, но я возвращался в отель. С тех пор как приехал в город, я постоянно пил, но это плохо помогало. Мне становилось только хуже.

Это было дешевое заведение с баром из грубых досок и несколькими неуклюжими столиками. У стойки приземлилась компания матросов, беседуя и громко смеясь. Я сел у другого конца и заказал виски. Бармен, крупный мужчина, примерно моих габаритов, выглядел довольно крепким. Весь его облик указывал, что он бывший боксер.

– Оставь здесь бутылку, приятель. Может, я захочу еще.

– А откуда мне знать, есть у тебя деньги или нет? – процедил он с подозрением.

– Правильно. Ты не знаешь. Оставь, и все. Он оставил бутылку и оперся руками о стойку бара.

– Больно ты умный. Ладно, дам тебе небольшой совет. Не устраивай здесь ничего!

– Ты напиши мне как-нибудь письмо на эту тему. Будет очень приятно услышать о тебе.

Он сурово посмотрел на меня. А я спокойно налил себе еще и бросил несколько монет на стойку бара. Тогда он отошел, искоса глядя на меня.

Где Анджелина может быть сейчас, в эту самую минуту? Где угодно, только не дома. Она никогда не вернется домой. Сколько у нее осталось денег? Как она сможет заработать себе на жизнь? Ты прекрасно понимаешь, что у нее для этого только единственный путь. И после твоего хамского обращения ей, возможно, все равно, когда начать. Чего вообще можно ожидать от людей после той великолепной демонстрации, которую ты ей устроил. Ты, право, здорово помог ей! И себе тоже, не так ли? Почему бы тебе не вернуться в отель, не принять душ и хорошенько не выспаться? Но ты прекрасно знаешь, почему это немыслимо. Но ведь, как бы то ни было, ты же не влюблен в нее? Конечно нет. Ты сидишь в этих маленьких модных кафе только потому, что тебе нравится их обстановка и особенно общество этого симпатичного бармена. Сукина сына. Ты мог бы отправиться в центр и посмотреть какой-нибудь фильм. Ты бы получил удовольствие. Еще бы! Или мог бы вернуться на ферму. Так приятно жить одному и проводить часы в предположениях о том, где Анджелина и что делает. И о том, что она должна думать о тебе. Не забывай об этом! Это очень важно. Ну все же тебе есть что вспомнить приятного из суток, проведенных с ней. Склоненная белокурая головка и убитый голос: «Ладно, ладно». Сэм Харли не смог сломить ее характер за восемнадцать лет, а тебе это удалось как никому, всего за десять минут. Ты просто исключительный парень, правда?

На соседний табурет сел человек с очень большими подложенными плечами. Приблизительно моих лет, он выглядел как какой-то «мелкий стрелок» – шулер или, может быть, сводник.

– Парень, ты не против, если я налью себе из этой бутылки?

– Можешь даже вылить ее себе на голову, если хочешь.

Он налил виски в стакан, который бармен поставил перед ним.

– Эй, Джек, здоровый черт! Как делишки? – поприветствовал он бармена.

По-видимому, они были старыми знакомыми. Не обращая внимания на их беседу, я закурил сигарету. Этот, с квадратными плеча ми, налил себе еще. Джек остановился передо мной.

– Это будет восемьдесят центов, – сказал он, расставив свои огромные веснушчатые лапы на стойке бара.

– Что будет восемьдесят центов?

– Два стакана. – Он кивнул на пустой стакан широкоплечего.

– Хорошо. Пусть восемьдесят центов. И что дальше?

– За тобой восемьдесят центов. Плати.

– Знаешь, что ты можешь сделать со своими восьмьюдесятью центами?

– Минутку, белобрысый, – сказал человек с квадратными плечами, – ты, может быть, не понимаешь, во что ввязался. Джек славный малый, но не надо поступать с ним плохо. Я прав, Джек?

– Ты будешь платить? – спросил Джек. Я почувствовал, что он не собирается долго толковать. После первых нескольких выпадов разговор надоедал ему.

– Давай, белобрысый, – произнес широкоплечий, кладя руку мне на плечо. – Ты же предложил мне выпить с тобой оба раза, да?

– Покупай себе сам свою выпивку, ты, проклятый сводник, – ответил я и ладонью оттолкнул его.

Он упал, опрокинув на себя табуретку. Джек вышел из-за стойки, и я поднялся ему навстречу. Он выглядел очень большим. Пожалуй, фунтов на двадцать тяжелее меня. Но содержание бара не очень полезное дело, и на его животе нарос жирок. По крайней мере, я надеялся, что это жир.

Я нанес ему удар первым, и это, похоже, очень его удивило. Он, несомненно, колотил пьяниц и скандалистов в баре так давно, что уже забыл, что может произойти, если противник выходит из-под его контроля. Он двинулся перед и ударил меня. Для человека его габаритов он оказался довольно подвижен.

Он ударил меня еще пару раз, и я понял, почему он предпочитал держать бар, а не заниматься боксом. При его размерах он не мог протиснуться из картонной коробки. Я позволил ему ударить себя еще раз, а затем подошел поближе и начал молотить жирную складку на его животе. Самое слабое его место. Он втягивал живот каждый раз, когда я наносил удар. Широкоплечий попытался улизнуть, но я выставил ногу, и он упал лицом к двери. С окровавленным ртом и носом ему наконец удалось скрыться.

Конечно, пока я им занимался, Джек сбил меня с ног. Нельзя все-таки отвлекаться на боковые движения, когда дерешься с профессионалом, пусть даже слабым.

Когда прибыли полицейские, все в кафе стояло вверх дном. Они растащили нас и сунули меня в патрульную машину. Все лицо у меня было в крови, но я не знал, сколько там моей крови и сколько – Джека. Он здорово разбил мне физиономию в нескольких местах, и у меня очень сильно болела левая рука.

На следующее утро в суде меня приговорили к штрафу в десять долларов за нарушение общественного порядка в пьяном виде. Учитывая общий ущерб, нанесенный бару, это было не много. Я понял, что заведение Джека не пользуется особенным уважением и никого не волновало, что там произошло. Я отказался платить штраф. Хотя в этом не было никакого смысла. Уже потому, что расходы на гостиницу окажутся больше, чем этот штраф, к тому времени, когда я выйду. Но я чувствовал себя плохо, и мне все было как-то безразлично.

Около двух часов дня пришел тюремщик.

– Эй ты, великан!

– Что тебе?

– Выпускаю тебя. Твой штраф уплачен. Ворча, я пошел за ним. Что он, спятил? Или просто спутал своих «посетителей»? В Галвестоне не было ни единой души, которая могла бы заплатить за меня штраф. И даже, между прочим, никого, кто знал бы, что я в тюрьме. Но в конце концов, это его проблемы, а не мои.

У выхода мне вернули мой нож, часы и конверт с деньгами. Там лежало около восьмидесяти долларов.

– Забавно, – сказал сержант, наблюдая за тем, как я пересчитываю деньги. – У тебя такая пачка денег, а ты заставляешь жену платить за себя штраф!

Я мельком подумал о том, что чья-то жена будет разочарована, когда ее старик не вернется домой.

– Подожди, вот обрею волосы, и мы с тобой тогда поплачем!

– Ладно, убирайся, умник, пока мы снова не забрали тебя!

И я убрался. Я спускался с крыльца, когда увидел ее. Анджелина стояла в дверях дешевого ресторана, расположенного на противоположной стороне улицы. Почти скрытая, она наблюдала за выходом из участка.

Я не подал вида, что заметил ее, и занялся бессмысленным делом – закурил последнюю сигарету. Я решал, как мне поступить. Если я махну рукой и направлюсь к ней, она может попытаться скрыться, так как явно не хотела, чтобы я ее видел. А потом ищи ее! И это с моим-то разбитым лицом и в одежде, которая выглядела так, что меня задержали бы как сексуального маньяка или сумасшедшего, сбежавшего из лечебницы, не успею я пройти и трех кварталов. Или меня стукнет по голове какой-нибудь возмущенный гражданин еще до того, как схватит полиция.

Медленно перейдя улицу, глядя прямо перед собой, я подошел к ресторану. Я не смотрел в ее сторону, но был уверен, что она поспешит войти внутрь. Она так и сделала. Когда я внезапно быстро повернулся ко входу, она была там, и мы оказались лицом к лицу.

– Здравствуй, Анджелина! – окликнул я ее, понимая, что ставлю новый рекорд по глупости, но ничего другого придумать не мог.

В ответ она молча взглянула на меня, а потом, отведя глаза, направилась мимо меня к тротуару. Я догнал ее и взял за руку. Она остановилась.

– Прямо не знаю, что сказать. Давай немного пройдемся по улице, Анджелина. Может быть, я что-нибудь придумаю.

– Давай.

Мы медленно шли под палящим солнцем, и люди с ужасом оглядывались на меня. Я все время держал ее за руку, словно боясь, что она каким-то образом исчезнет. Но мне никак не давались слова. Мы продолжали идти по Двадцатой улице к берегу, проходя в молчании квартал за кварталом. Наконец она сказала:

– Ты очень крепко сжимаешь мне руку. Она начинает затекать.

– Прости. – Я ослабил хватку. – Как ты попала в Галвестон?

– Мужчина и его жена довезли меня до Бьюмонта. Оттуда я приехала автобусом.

– А откуда ты узнала, что я в тюрьме?

– Я была вчера у моря недалеко от отеля и видела, как ты отъехал на машине в сторону города. Я долго смотрела на воду. А около полудня я снова увидела твою машину. Она стояла там. – Она махнула рукой в сторону Двадцать четвертой улицы. – И сегодня утром она оказалась стоящей на том же месте. Я спросила у мужчины на стоянке такси через улицу, не видел ли он тебя. И мне рассказали, что полицейские увезли тебя в своей карете. Я не знала, что такое полицейская карета, но сообразила, что, вероятно, тебя забрали в тюрьму. Там мне сказали, что тебя освободят, если я заплачу штраф. Я заплатила.

Я не мог спокойно смотреть на нее.

– Но почему ты это сделала?

– Не знаю, – просто ответила она.

– Но ведь должна же быть какая-то причина!

– Я подумала, что тебе, может быть, нужна помощь. Может быть, у тебя нет денег на штраф. А я должна тебе.

– Да уж! Ты мне глубоко обязана!

– Но ведь ты потратил очень много денег на мою одежду и ты был со мной иногда удивительно милым.

Я почувствовал, что больше не могу этого вынести. Она действительно так думала. Я глубоко ранил ее, и все же бескомпромиссная честность не позволяла ей забыть мои хорошие поступки.

– Ты не хотела встречаться со мной у тюрьмы? Она долго молчала, прежде чем ответить:

– Я не знаю, Боб. Все так перепуталось. Я хотела снова увидеть тебя и даже, может быть, быть с тобой, но в то же время и не хотела. Ведь быть с тобой – прекрасно, когда ты ведешь себя как влюбленный. Но ты можешь вдруг стать гадким и ужасно жестоким. И то, что ты говоришь, причиняет такую боль!

Остановившись на углу, я взял ее за обе руки и повернул лицом к себе. Мы стояли перед афишей на открытом месте под палящим солнцем. Мимо нас по улице проезжали машины, но мне было все равно. Я должен был сказать ей это:

– Я обещал тебе однажды, что никогда не буду больше злым с тобой, да? И на следующий же день нарушил свое обещание. Поэтому я не буду больше ничего обещать, но попытаюсь объяснить тебе, что случилось у реки. Я не знаю, как сказать тебе, не уверен, что сам все точно понимаю… Единственное, что приходит мне в голову, – это была ревность.

Меня просто всего перекорежило.

– Но из-за чего? Я не понимаю, из-за чего твоя ревность?

– Из-за Ли и прочих дел. Из-за машины. Ты знаешь, что я имею в виду. Я не пытаюсь сейчас причинить тебе боль, Анджелина. Я просто стараюсь объяснить.

– Но почему это вдруг подействовало на тебя? Раньше ведь такого не было.

– Но это было раньше. Очень давно.

– Не очень. У нас ничего не было давно. Мы провели вместе всего три дня.

Она смотрела вниз, чертя носком туфельки узор на тротуаре. И я заметил, какими потертыми и грязными были ее туфли. Белые туфли не приспособлены для путешествия на попутных машинах.

– Да. Всего три дня. Но тогда я не любил тебя. А теперь люблю.

Она ответила после минутного раздумывания:

– У меня то же самое. Боб.

– Ты уверена?

– Да. Вот почему я сюда приехала. Я надеялась увидеть тебя снова. Я считала, есть шанс, что ты все же приедешь сюда, а не отправишься в какое-нибудь другое место.

– Ты не ненавидишь меня за то, что я сказал и сделал?

– Нет. Теперь нет. Думаю, я наконец поняла, в чем дело. И поэтому я здесь. Но ты больше так не поступишь. Боб? Я не переживу этого больше.

– Нет. С этим покончено.

Я скрыл от Анджелины страх, но себя не обманешь. Где гарантия, что это больше не случится? Как можно быть уверенным?

Глава 18

Дежурный посмотрел на меня с подозрением, когда я пришел снова зарегистрироваться, на этот раз с Анджелиной, и попросил двойной номер. Мое заросшее, разбитое лицо с очевидными следами двухнедельного пьянства и жена, которая появилась неожиданно без всякого багажа, – все это было немного чересчур, чтобы не вызывать сомнений. Однако он преодолел их и поселил нас в комнате с видом на берег.

Когда мальчик, провожавший нас, ушел, я поднял Анджелину на руки и сел в кресло у окна, держа ее на коленях. Мы долго молчали, прижавшись друг к другу, прислушиваясь к морскому прибою.

– Ты будешь обнимать меня всегда, да? – спросила она наконец. – Вот так, чтобы я забыла про прошлую ночь и про предыдущую.

– Они были плохими?

– Ужасными! Я пыталась не думать о том, что больше не увижу тебя. Но ведь нельзя заставить себя не думать, верно?

– Да. Невозможно выбросить из головы мысли.

– Тебе не хватало меня, Боб?

– Да.

– Очень?

– Очень. И кроме того, я винил себя в том, что причинил тебе боль. И я думал, что с этим мне придется жить.

– Не думай теперь больше об этом. Она откинулась на мою руку и легко пробежалась пальцами по рубцам и синякам на моем лице:

– Бедное, бедное милое лицо, все разбитое!

– Мне не больно.

– Скажи мне, кто это сделал, и я выцарапаю ему глаза!

– Давай забудем про мое лицо и поговорим о чем-нибудь более приятном. О твоем например!

– Нет, это нельзя забыть. И я вылечу все твои синяки. У тебя прекрасное лицо, и я его люблю!

Мое лицо меня нисколько не интересовало, и я поцеловал Анджелину. Это изменило сразу предмет обсуждения для нас обоих. Интересно, почему, когда я ее целую, это сразу все затмевает так, как виски не может никогда?

Зазубрины, которые оставили факты и острые углы реальности, становились расплывчатыми и смягчались, и шумы становились приглушенными.

– Я так тебя люблю!

– Что ты чувствуешь. Боб? Тебе не кажется, что мы куда-то мчимся? Будто летим среди разноцветных облаков?

– Сейчас мне кажется, что у меня высокая температура и я наглотался хинина. Все в каком-то тумане, и мои уши горят.

– Ну, это звучит не очень красиво. А может быть, тебе нужен доктор?

– Ладно. Позови доктора.

– Нет. Но я хочу, чтобы тебе стало лучше. Я хочу, чтобы ты увидел краски. Большие цветные облака, которые парили бы вокруг и перетекали друг в друга. Я не думаю, что мужчины получают удовольствие оттого, что влюбляются. Ты не видишь красок?

– Нет. Прости, но не вижу.

– Даже если закроешь глаза?

– Я не закрывал. Кажется, не закрывал.

– Поцелуй меня, закрыв глаза.

Я поцеловал ее снова, не закрывая глаз, но это не имело значения. В этом поцелуе сочетались страсть и удивительная нежность. У меня перехватило дыхание, но все было по-прежнему.

– Видел цветные облака?

– Нет. – Я покачал головой.

– Бедные мужчины! Они не получают удовольствия. Не видят красок!

– Я вижу все краски в тебе. Твои волосы дивного цвета. Они лишь немного светлее дикого меда.

– Это очень здорово, но все же не то же самое. Ты не видишь красок. Ты их чувствуешь.

– Я могу видеть твои волосы и чувствовать их. Они касаются моего лица.

– Мне это тоже нравится. Завтра я постригусь, и тебе это понравится еще больше.

– Нет, не понравится. Лучше, чем сейчас, быть не может. И давай не будем говорить о завтрашнем дне. Сейчас не время строить планы на будущее.

– Почему?

– Составление планов требует очень большого напряжения мыслей.

– Я не хочу слышать ничего о мыслях. Я просто хочу, чтобы ты меня целовал.

– Правильно. Больше поцелуев – меньше планов.

– Ты не можешь строить планы, когда целуешь меня?

– Честно говоря, не могу.

– Почему?

– Как я могу целовать тебя и делать одновременно что-нибудь еще?

– Тогда не будем строить сейчас планы относительно моих волос. Сейчас не будем.

– Точно.

– Ты испытывал что-нибудь подобное с другими, Боб?

Закрыв глаза, я прижался лицом к ее шее и молился, чтобы никогда больше не видеть Ли и не слышать о нем. Неужели недостаточно было услышать все это один раз? Теперь это уже не имеет значения. Все это было тысячу лет тому назад, в другом месте и с другой девушкой по имени Анджелина, но не с этой.

В этот день мы больше никуда не выходили, впрочем, как и вечером. Мы ужинали в номере под прохладным ветерком, а потом глазели на людей, гулявших по берегу.

Когда мы уже лежали в темноте, Анджелина внезапно напряглась в моих объятиях:

– О, Боб, а машина?

– Что – машина?

– Мы ведь не пригнали ее. Она все еще в центре, там, где мы ее оставили.

– Ну и что? – рассмеялся я.

– А вдруг ее кто-нибудь угонит?

– Это было бы очень здорово!

– О! – Минуту стояла тишина. Потом она сказала:

– Тебе не нравится эта машина, да?

– Да, вроде того, наверное. Мне не нравится быть в ней с тобой.

– Из-за этого мы поссорились с тобой у реки, да? Эта машина внезапно заставила вспомнить то, что привело тебя в бешенство?

– Давай не говорить об этом.

– Хорошо, если ты не хочешь. Но лучше бы поговорить, чтобы это не стояло между нами. Мне жаль, что так было, но я не стыжусь.

– Тебе и не надо стыдиться. Я думаю, что я все понял, Анджелина. Давай похороним все это.

На следующее утро я проснулся на заре. Стало немного прохладнее. От воды дул легкий ветерок, и низкие облака указывали на то, что день будет ясным. Берег моря был пуст и тих, и шум прибоя был спокойным. Анджелина тихо спала рядом со мной, положив голову на согнутый локоть. Ее окружало рассыпавшееся на подушке облако волос. Я наклонился и поцеловал ее в шею. Она открыла глаза и улыбнулась:

– Тебе надо побриться. Твои колючки поцарапали мне шею.

– Сегодня чудесный день. Нам предстоит очень много дел.

– О, теперь можно строить планы?

– В данный момент да. – Я рассмеялся.

– Ладно. Что мы должны сделать?

– Во-первых, мы должны выписать чек и получить деньги. Нам нужны деньги.

– О, я тебе забыла сказать. У меня осталось еще около пятнадцати долларов от твоих денег. Я отдам их тебе.

– Моих денег? Ты что, не поняла, что бормотал там, в Шриверпорте, этот человек? Теперь это не мои, а наши деньги.

– Ладно, пижон, я оставлю их у себя. Но ты говоришь, что нам нужны еще деньги. Зачем? И где мы их возьмем?

– Нам нужны деньги потому, что у меня осталось всего около семидесяти пяти долларов, а мы проведем здесь неделю. И нам надо купить тебе еще кое-что из одежды: дорожную сумку и купальный костюм и… – я стукнул по простыне рукой, – ночную рубашку. Ты только посмотри на себя!

Она лениво улыбнулась и открыла грудь:

– Ты считаешь, мне нужна ночная рубашка? Зачем?

Взглянув на нее, я почувствовал, что уже не в состоянии строить планы.

– Будь я проклят, если знаю зачем!

– Продолжай. Скажи, зачем?

– Ладно, мы можем купить тебе рубашку длиной в восемь футов, сшитую из парусины, с бечевками со всех сторон, чтобы я мог придумать нам расписание.

Она натянула простыню себе на голову и выглядывала из-под нее только одним карим глазом.

– Давай продолжай. Я вижу, что ход твоих мыслей очень легко прервать. Самая незначительная мелочь выбивает тебя из колеи!

– Когда закончим со всем этим, пойдем поплаваем в прибое.

– А утром нельзя? Я читала на пирсе объявление, что они дают купальные костюмы напрокат.

– Что? Засунуть тебя в один из этих холщовых мешков? Ни за что! Это будет святотатством. Все равно как одеть в это Елену Троянскую!

– Я знала, что ты так скажешь! – Карий глаз лукаво смотрел на меня.

– Что ты знала?

– Когда ты хочешь, то можешь говорить такие приятные вещи, как никто другой!

– Дурочка! Я великий оракул и говорю только истину!

– Да, ты великий пророк. И ты просто чудесный!

– Как ты со мной разговариваешь! Я должен сообщить это своему союзу!

Она высунула голову из-под простыни:

– А в твоем расписании есть пробел, когда я могла бы пойти и постричься?

– Ты что, серьезно хочешь постричься?

– Конечно, глупенький! Разве я не говорила тебе об этом в течение последних двух или трех дней? Я постригусь очень коротко. Вчера я видела на улице девушку с такой прической, как мне хочется. Волосы у нее завиты маленькими локонами, и это просто очаровательно. А мои волосы вьются от природы, их совсем легко укладывать. Я чуть не подошла к ней и не спросила, где она это сделала, и…

Она говорила все быстрее и начала садиться, захваченная своим проектом. Я закрыл ей рот рукой:

– Успокойся. Будто стрижка – самый неотложный вопрос!

– Но я смогу постричься сегодня, а?

– По-моему, тебе вообще не следует стричься. Твои волосы так прекрасны!

– Да, но откуда ты знаешь, как будет, когда я постригусь? Будет гораздо красивее!

– Нет, красивее быть не может!

– Это мои волосы, Боб Крейн, и я сделаю с ними все, что, черт побери, захочу!

Она отодвинулась от меня, закрывшись простыней до ушей и глядя на меня рассерженно. Взгляд ее казался упрямым, как у мула.

– Делай, черт побери, что хочешь, – начал было я, но вдруг замолчал. В конце концов, это действительно ее волосы. И потом, Сэм Харли все эти годы не разрешал ей постричься, запугивая ее. Но таким способом от Анджелины ничего нельзя добиться. Она нисколько не боится. Ее можно заставить силой, но как много ты при этом потеряешь!

– Прости. Мы сделаем это сегодня. Я не собирался упираться. Просто мне казалось, что они такие чудесные.

– Прости и ты меня. Боб. Я не хочу упрямиться и не сделаю этого, если ты категорически против. Ноя знаю, что тебе понравится, когда я постригусь. Всю мою жизнь мне внушали, что я должна и чего не должна делать. Мне не нравится, когда ты начинаешь говорить, как папа.

Я рассмеялся:

– Вопрос улажен. Ни за что не хотелось бы повторять твоего отца.

Мы вышли из гостиницы только около семи тридцати и долго гуляли вдоль берега. Анджелина взволнованно задавала вопросы о маленьких лодках у берега и удивлялась, почему около пирса нет больших судов. И звонко рассмеялась над собой, когда я объяснил, что здесь глубина всего лишь четыре фута. Потом, спустившись на берег, мы поискали раковины. И только после этого поднялись и взяли такси. Мы позавтракали в загородном ресторане. Она ела все, кроме нарезанных бананов, и все говорила о том, как мы смотримся в зеркале, висевшем на стене напротив нашего столика.

Оставив Анджелину в парикмахерском салоне, я отправился в банк за деньгами. Но перед расставанием она спросила:

– Ради Бога, Боб, на что ты смотришь?

– На твои волосы. Я вижу их в последний раз и очень хочу запомнить. Она рассмеялась:

– Ты вернешься через час, да? Мне не хочется, чтобы ты уходил.

– Да, – ответил я, – но ты, возможно, пробудешь здесь часа два или даже больше. Наверное, придется подождать, так как надо было записаться заранее.

По дороге мне встретился старый приятель Майора, работавший в хлопковой фирме. Он отправился со мной в свой банк, чтобы помочь мне получить по чеку. Я купил дорожную сумку для Анджелины, попросил написать на ней ее инициалы и отправить в отель. Затем зашел в цветочный магазин и заказал цветы. Покончив с этим, я прошел через рынок к Двадцать четвертой улице. Машина по-прежнему стояла перед баром. Один из водителей такси, стоявший около своей машины рядом с баром, улыбнулся мне:

– Послушай, это не ты ли сцепился позавчера с Джеком?

– Да, а что?

– Он всем рассказывает, что сделает с тобой, если ты появишься здесь. Он говорит, что ты не забрал свою машину, потому что боишься прийти.

Нетерпеливое желание таксиста увидеть драку мне не слишком понравилось. Против бара я приостановился, но вовремя вспомнил, что должен встретиться с Анджелиной где-то через полчаса. Поэтому я перешел улицу и сел в «бьюик». Я отъехал от бара, испытывая некоторую гордость оттого, что я женатый человек и у меня есть чувство ответственности. Я немного даже удивлялся себе. Раньше перспектива новой драки с большеротым Джеком была бы для меня соблазнительной приманкой.

Я остановился напротив парикмахерской, на противоположной стороне улицы, и стал ждать. Вскоре появилась Анджелина и стала оглядываться. Я почувствовал, что, когда я гляжу на нее, по мне разливается тепло и ощущение счастья. Я не сразу нажал на гудок и помахал ей рукой.

Коротко постриженные волосы вызвали у меня, как я и ожидал, некоторый шок. Однако, видя ее озаренную солнцем головку с рыжеватыми кудрями, я понял, что с этим можно жить. И когда она захочет переменить прическу, я, вероятно, буду так же поражен, как сейчас.

Я перешел через улицу. Она с нетерпением меня ждала.

– Ну что?

– Ты права. Я зря все это время был против. Это прелестно.

– Потрогай! – сказала она.

Я очень осторожно дотронулся до колечек на ее голове.

– Пойдем скорее в гостиницу!

– Нет, ты слишком много времени потратил, вырабатывая свой план, – улыбнулась она. – Давай останемся в центре, пока не сделаем всего, что ты наметил.

В одном из магазинов мы выбрали купальный костюм и махровый купальный халат канареечно-желтого цвета, сандалии и купальную шапочку. Пока она возбужденно бегала между прилавками, ища еще какую-то одежду, я купил себе плавки. Мы наполнили машину свертками и отправились в гостиницу.

Когда мы вошли, цветы уже стояли в комнате. Она обхватила мою шею руками и потянула к себе, как утопающий пловец. Прижав губы к моему уху, она страстно прошептала:

– Обними меня крепче, вот так, Боб! И никогда не выпускай!

Глава 19

Следующие шесть дней прошли чудесно. Рано утром, иногда даже до восхода солнца, мы плавали в полосе прибоя. Потом лежали на песке и разговаривали. Возвращались в девять или позже в предвкушении завтрака. Казалось, Анджелина никогда не устает бороться с прибоем и восхищаться им. То, что залив никогда не был спокоен, служило источником постоянного удивления, и она говорила, что это – океан.

Большинство девушек, приходивших на берег, обычно были склонны немного побарахтаться в воде, чтобы потом выйти и разлечься в привлекательных позах на песке. Но Анджелина хотела большего. Вода зачаровывала ее, и она получала какое-то особое, странное удовольствие, борясь с волнами. Чем выше они были, тем больше ей это нравилось. А ведь вначале она совсем не умела плавать. И мне пришлось давать ей уроки в бассейне по вечерам.

Когда она появлялась на берегу в своем желтом костюме, все головы поворачивались в ее сторону. Прекрасно зная это, она все же валянию на песке предпочитала плавание среди волн, вызывавших у нее трепет. Когда она наконец уставала, мы ложились, распростершись на песке. И я, закурив, не отрываясь смотрел, как она снимала белую купальную шапочку и встряхивала кудрями.

– Почему ты всегда так на меня смотришь? – улыбнулась Анджелина.

– Ну, это блестящий вопрос. Ты даже не представляешь себе, как выглядишь в этом костюме, да?

– Тебе он нравится?

– Только когда он надет на тебе. Или лучше сказать, когда ты частично в нем. У меня всегда температура повышается, когда я смотрю на тебя. Понимаешь, он очень сексуален, но в то же время очень хороший и правильный. Но может быть, эти симптомы ошибочны и мы любим друг друга платонически?

– Что значит – платонически? – спросила она, и я объяснил ей. Она рассмеялась. – Думаю, что до сих пор мы любили друг друга не очень платонически. Но теперь мы можем начать, правда?

– Немедленно.

– Это забавно. Я всегда хотела сидеть на пьедестале. Я читала об этом в книгах. Как долго, по-твоему, мы должны этим заниматься?

– По крайней мере, пока мы здесь, на берегу. Мы должны выдержать испытание.

Мы долго молчали, и наконец она бросила на мои плечи горсть песка и спросила:

– О чем ты думаешь? Ты так серьезен.

– Анджелина! Твое имя звучит так музыкально, и в то же время в нем есть какой-то журчащий звук. Почему тебя так назвали? Это не в честь реки?

– Да. Я родилась в долине реки Анджелины, когда папа арендовал там ферму. Тебе это кажется смешным?

– Я считаю, что твое имя прекрасно. Я рад, что ты родилась там. Представь себе, что ты появилась бы на свет севернее, в Пенобскоте или в Шулькил?

– А тогда ты любил бы меня?

– Я любил бы тебя, даже если бы ты родилась на северном разветвлении Янцзы-Цзяна.

Однажды, когда мы лежали в темноте комнаты, а на набережной уже утихли всякие звуки, кроме шума прибоя, Анджелина внезапно обхватила меня за шею и прижалась к ней лицом.

А я-то думал, что она спит.

– Боб, – прошептала она, – давай никогда не возвращаться! Разве мы не можем остаться здесь навсегда?

– Да, правда, здесь чудесно.

– О, не только это. Боб. Я всегда была так несчастна там, и все было так, так… Я не знаю, как выразиться. Но я просто содрогаюсь, когда думаю об этом и о тебе, и я боюсь возвращаться. Никак нельзя остаться здесь?

– Нет, – ответил я. – Я должен вернуться к своей работе.

– Но тебе ведь не обязательно работать там? Ты мог бы устроиться здесь или где-нибудь в другом месте.

– Нет. Запомни: моя ферма там, и мы должны там жить.

– Но тебе не обязательно вообще жить на ферме. Ты мог бы заниматься множеством других дел. Чему-то же тебя учили в колледже!

В темноте я ухмыльнулся. Прорывать линию и отбивать левый хук – вот все, чему я научился там. Это не слишком полезно для дальнейшей жизни, особенно если ты малоперспективен в обоих отношениях.

– Мне очень жаль, Анджелина, но мне нравится жить на ферме. Я научу тебя тоже любить это. Все будет иначе, чем раньше.

Она вздохнула:

– Я знаю это. Боб. С тобой мне везде будет хорошо. Я больше не стану говорить об этом. Просто иногда мне делается страшно, когда думаю о возвращении.

Почти каждый вечер мы отправлялись танцевать. Только здесь Анджелина узнала, что такое танцы. Я тоже на паркете не Бог весть что и очень быстро научил ее всему, что умел. С ее природной грацией и хорошим чувством ритма она скоро могла уже танцевать с более профессиональными танцорами, чем я. Другой вопрос, что ей не представлялось такой возможности.

Один скверный момент, который я пережил за это время, был как раз во время танцев. Оркестр исполнял «Звездную пыль», и мы танцевали, тесно прижавшись друг к другу, когда она подняла на меня глаза:

– Боб, знаешь, я только что подумала, скольким вещам ты меня научил. Как плавать и как танцевать и, конечно, как стать счастливее всех на свете. Похоже, ты научил меня всему.

Всему, кроме одного, подумал я, а этому ее научил Ли. Я сбился с ритма и споткнулся. Но тут же поправился и продолжал танцевать. Кажется, она ничего не заметила.

Однако в этом был и положительный момент. Промелькнувшая мысль о Ли не вывела меня из равновесия, я не взорвался, как тогда у реки. По-моему, я научился держать себя в руках. Да и мерзкий шок, вызываемый этой мыслью, перестал быть таким сильным.

Я подумал, что именно это Анджелина имела в виду, когда говорила, что боится возвращаться. Но нет, я знал, что она не влюблена в Ли. И раз так, то что бы ни сказал или ни сделал Ли, он ведь, в конце концов, был моим братом и нам не следовало его бояться. Единственное, чем я мог позже объяснить эту свою слепоту, было то, что я не понимал, насколько Ли изменился и продолжал меняться. Я редко думал о Ли и Мэри в эти шесть дней. Было слишком трудно думать вообще о ком-нибудь. Раз или два мне пришло в голову: а что происходит дома и есть ли надежда, что Сэм Харли до такой степени напугал Ли, что тот остановился и задумался. Я боялся за него. Вдруг он потеряет Мэри, а ведь это вполне возможно. Ли всегда был для нее всем, еще с того времени, когда мы были детьми, но она ведь достаточно гордая. И в один прекрасный день он может совершить такое, что ее самолюбие не позволит ей перенести.

В последний вечер мы уехали далеко по длинной пустынной полосе берега. Там сразу после заката мы остановили машину и стали собирать сухие сучья для костра. Когда костер разгорелся вовсю и от него в сгущающийся сумрак полетели искры, мы переоделись в купальные костюмы, каждый по свою сторону машины, и сбежали к воде. С юга дул сильный ветер, высоко поднимая волны. Они разбивались далеко о первую преграду со страшным грохотом, который наполнял и перекрывал все вокруг в этом мире, принадлежавшем нам одним.

Мы заплыли далеко и полностью ощутили силу прибоя и соленый вкус воды во рту. Я старался держаться к ней поближе, ни на миг не выпуская из виду белую купальную шапочку на фоне белой пены волн в темноте. Ее прибивало ко мне силой морских волн, и я ощущал теплую нежность ее тела, прижимавшегося ко мне на минуту. Потом ее снова отбрасывало в темноту и в пучину воды. Казалось, что-то шелковое касалось меня и уплывало. Я бросался за ней и ловил ее вместе с набегающей волной. И мы, смеясь, стояли, борясь с силой отбегающих волн. И я целовал ее, чувствуя соль на ее губах. Потом новая волна захлестывала нас и разлучала, бросая в бурлящую белизну пены.

Мы вернулись на берег к костру. Тот уже догорал. От него остались лишь раскаленные угли. Большое полено, положенное мной посреди костра, сгорев, развалилось на две половины. Я вбил их в тлеющие угли, и ветер раздул вокруг них пламя.

Мы достали булочки и шницели, а также проволочную вилку на длинной ручке, купленную в магазине, где все стоило пять или десять центов, и пожарили шницели на углях. Потом мы лежали на спине на желтом халате и смотрели, как ветер выбрасывает искры, выискивая их среди тлеющих углей, в пустынные дюны. Никого вокруг на мили и мили, и мы – единственные люди в этом черном, диком пространстве. Анджелина сняла купальную шапочку, и свет догорающего костра озарил кудри и мягкие линии ее тела.

– Интересно, приедем ли мы когда-нибудь опять в Галвестон, Боб?

– Да, конечно.

– Не знаю, хочу ли я этого, – медленно произнесла она. – Может быть, не стоит. Ведь так, как сейчас, уже быть не может. Лучше, наверное, если мы просто навсегда запомним все это.

Я ничего не ответил, и мы перестали смотреть на огонь. Все было так, как в то утро, когда мы не могли наглядеться друг на друга, но только на этот раз Ли отсутствовал, так же как и мысль о нем. Далеко не сразу я поцеловал Анджелину. В ней была страсть, как у моря, бушевавшего в темноте. Страсть и неистовое желание, каких я никогда не испытывал раньше. Шум прибоя мы оба будем помнить, пока живы Мы уехали на следующий день в полдень. Я вел машину по мощеной дороге. Анджелина сидела рядом и молчала. Поймав мой взгляд, она повернулась и слегка улыбнулась. Но мы ничего друг другу не сказали.

Глава 20

Мы вернулись в город около десяти часов. Встреча оказалась какой угодно, но только не сердечной. Когда мы подъехали к стоянке у въезда на площадь, мне помахал рукой Грэди Батлер – один из помощников шерифа. Он вскочил на подножку еще двигавшейся машины.

– Боб, – сказал он, – я хотел бы, чтобы ты и твой сумасшедший братец как-нибудь договорились между собой об этой машине.

– А в чем дело?

– В чем дело? Ну, он является в суд около трех дней тому назад и заявляет, что его машина украдена. Мы поднимаем номер лицензии и все прочее, даем повсюду объявления об этом. А затем я случайно узнаю, что машина вовсе не украдена, она у тебя. Я сообщаю об этом Ли, а он говорит, что ничего не помнит, так как был, вероятно, пьян.

– Он был пьян и на этот раз?

– Пьян? Конечно. Он был пьян оба раза. Я хотел бы, чтобы вы как-то встретились. У нас достаточно головной боли и без того, а Ли все только усложняет.

– О'кей, – кивнул я, – сейчас отведу ему машину и, может, приведу его в порядок. Ты не видел его где-нибудь с час назад?

– Нет. Слава Богу, нет.

– А что, собственно, происходит?

– Просто последние недели он в запое. Я уже устал вытаскивать его из разных неприятностей.

Кто-то сзади нас начал нетерпеливо сигналить, поэтому Батлер соскочил с подножки, и мы двинулись дальше.

Я почувствовал некоторое беспокойство, когда мы выехали на улицу Северного вяза, и мне не стало лучше, когда, наконец, мы остановились перед старым домом. Ни одного светящегося окна. Значит, никого нет дома. «А где же Мэри?» – встревожился я. Не хотелось бессмысленно терять время сегодня вечером, и мы отправились на ферму.

В домике арендатора света не было. Я и не ждал иного. Джейк и Хелен обычно в это время спали. Мы остановились под высокими деревьями, и я повернулся к Анджелине:

– Ну вот, мы дома.

Всю дорогу из города она сидела очень тихо. Мы поднялись на крыльцо, и я, открыв дверь, перенес ее через порог на руках.

– Я всю дорогу надеялась, что ты сделаешь так. Боб, – просто сказала она.

Я прошел через холл, неся Анджелину на руках, на ощупь находя дорогу, и вошел в спальню.

В запертом доме было тепло и совершенно тихо. Темнота, казалось, давила на нас.

– Держи меня, Боб, – прошептала она. – Не отпускай. Я боюсь.

Я чувствовал, что она дрожит.

– Здесь нечего бояться, – успокоил я.

– Я знаю. Я просто нервничаю, но все же что-то меня пугает.

Сев на кровать, я продолжал держать ее в объятиях, пока она не перестала дрожать. Затем я встал, открыл заднюю дверь, поднял стекла и зажег лампу. Анджелина улыбнулась мне, чуть-чуть смущенно. Я показал ей все комнаты. Живя всю жизнь напротив, за долиной Черного ручья, она видела этот дом только снаружи.

Дом ей понравился и мебель, которую я сумел собрать, тоже. Однако Анджелина выглядела несколько подавленной. Потом мы все тщательно осмотрели в кухне, ознакомившись даже с посудой и шкафами для продуктов.

– Не беспокойся о кухне, – сказал я, – утром придет Хелен и приготовит завтрак.

Я, конечно, уже рассказал ей, как у нас заведено. Мне показалось, что она смотрит на меня как-то подозрительно, но она ничего не сказала, и я забыл о своих словах. Как бы то ни было, я все думал о Мэри и Ли, мало что замечая вокруг.

Утром, когда я открыл глаза, только начинало рассветать. Было еще слишком рано, чтобы подниматься, по крайней мере в это время года, когда хлопок отложен и дел не так уж много. Я стал снова засыпать, но вдруг обнаружил, что Анджелины нет рядом. И тут я услышал стук открывающейся дверцы кухонной печи. Я прошел босиком по линолеуму в столовой и заглянул на кухню.

Анджелина, полностью одетая, разжигала огонь в плите. Лицо ее было таким невероятно серьезным и она казалась такой сосредоточенной, что я невольно рассмеялся. Она даже не слышала, как я вошел.

– Чем это ты так занята? Пойдем в постель и успокойся. Скоро придет Хелен и приготовит завтрак для нас всех.

Анджелина повернулась ко мне, ощетинившись, как разозленная дикобразиха.

– Через мой труп она будет готовить здесь завтрак! – выкрикнула Анджелина, захлопнув дверцу плиты и стукнув по дровам, лежавшим в ящике.

– Остановись, – сказал я, не задумываясь над происходящим. – Хелен хорошо готовит, и она нас не отравит.

– Боб Крейн, я и не сомневаюсь, чтоона хорошая повариха. Возможно, даже лучшая в мире, судя по тому, как ты о ней говоришь!

Я не мог вспомнить, чтобы я упомянул имя Хелен более двух раз с тех пор, как мы поженились.

– Может быть, я не очень хорошо готовлю и, может быть, я отравлю нас, но ни одна женщина не войдет больше в мою кухню! И не будет здесь готовить! Раньше я сожгу дом!

– Но Боже мой, – возразил я, начиная сердиться, – что же, ты считаешь, должны делать Джейк и Хелен? Ездить питаться в город? В их домике нет даже плиты.

– Ты просто сознательно хочешь извратить мои слова! Я не говорила, что они не могут есть здесь с нами. Я сказала только, что она не будет хозяйничать в моей кухне! Конечно, они могут питаться с нами. Но если ты задумаешься хоть на минуту…

– Нет, нет, нет. Похоже, я совсем разучился это делать, – рассмеялся я, начиная понимать, что она, как всегда, права. И она была такой маленькой и прелестной, и такой воинственной и готовой сражаться, что я, улыбаясь, приподнял ее над полом и поцеловал. – Хорошо, хозяйка дома, я немедленно пойду и убью Джейка и Хелен в их постели. Что у нас на завтрак?

– Бекон с яйцами. Ты любишь меня. Боб? И горячие бисквиты. – Она касалась губами моей шеи.

– Конечно, я люблю тебя и горячие бисквиты. Возьми сейчас один готовый и положи его на макушку своей горячей головы!

– Прости, – прервала она, – мне стыдно. Но мысль о том, что кто-то явится в мой дом и будет здесь готовить, заставляет мою кровь просто кипеть!

– Я знаю, маленькая дикая кошка, – засмеялся я, – у твоей крови самая низкая точка кипения по сравнению с любой жидкостью, которая только известна науке.

Одевшись и побрившись, я вышел на парадное крыльцо как раз в тот момент, когда Джейк и Хелен пересекали дорогу. Они увидели «бьюик», припаркованный под деревьями, и, вероятно, заметили дым, шедший из трубы кухонной плиты, потому что они повернулись, быстро посовещались и снова вошли в свой дом.

Меня это поставило в тупик, но вскоре они появились вновь.

Хелен надела другое платье и чулки.

Они мне обрадовались, и мы вместе вернулись в столовую, где Анджелина подала на стол завтрак. Она, конечно, знала Джейка, потому что тот ходил охотиться на лис с Сэмом. Но Хелен она раньше не встречала.

Завтрак прошел благополучно. Вначале разговаривали главным образом мы с Джейком, но постепенно Анджелина и Хелен преодолели свою вежливую сдержанность и стали вести себя приветливее. Никто не мог долго противиться простому чистосердечному дружелюбию Хелен. Анджелина установила свои права на кухню и обстановку в доме, а также поняла, что Хелен простая девушка, деревенская и поэтому славная и добродушная, – и все наладилось.

Возникло некоторое замешательство относительно кухонных дел. После завтрака Джейк и Хелен стали настаивать, что не должны стеснять нас теперь, когда я женился. Мне нужно было вернуть машину Ли, и я пообещал прихватить плиту для их дома из города.

В город я отправился один. Анджелина хотела распаковать вещи и прибраться в доме. Кроме того, мне не очень хотелось брать ее с собой, пока я не выясню, что происходит или произошло с Ли и Мэри.

Я остановился под большими дубами перед домом около девяти часов.

У дороги был припаркован мой «форд» с разбитым крылом. Вчера ночью его не было. Я постучал, но никто не вышел. Дверь не была заперта, и я прошел по темному коридору в гостиную. В тишине шаги мои отдавались эхом. Повсюду валялись окурки сигарет. На ковре в гостиной лежал пепел, и одна из подушек на софе наполовину обгорела. Вокруг были разбросаны перья. На каменной плите против камина стояла банка из-под фруктовых консервов.

Я понял, что не найду здесь Мэри, и отправился по всем комнатам в поисках Ли.

Кровать в их спальне выглядела так, будто кто-то спал на ней в башмаках. А на стуле валялось женское пальто, не принадлежавшее Мэри.

Я обнаружил Ли в кухне. Он сидел на стуле и спал, навалившись на стол. Около его руки лежал полусъеденный сандвич с сардинами, и над ним жужжала муха. Тут же валялся окурок сигареты, которая, видно, долго тлела на столе, пока не догорела до конца.

Я сел за стол напротив брата и тихонько потряс его за плечо.

– Проснись, Ли, – позвал я, – это я, Боб. Пришлось трясти его довольно долго, прежде чем он очнулся. Он выпрямился, качаясь, слегка поддерживая себя руками, и молча уставился на меня. Под его красными глазами залегли темные круги.

– Привет, – сказал я.

С минуту он тупо смотрел на меня.

– Ты, сукин сын, – произнес он медленно.

Я принес из гостиной банку из-под консервов. Вылил оттуда остатки виски в стакан и дал Ли. Руки его ужасно дрожали. Проглотив содержимое стакана, он закашлялся и передернулся, затем встряхнул головой. Но когда он взглянул на меня, я понял, что напиток подействовал. Глаза его несколько оживились.

– А, – протянул Ли, – это красавчик Боб. Значит, ты наконец вернулся. " – Вернулся.

Я снова сел за стол напротив него, закурил сигарету и передал ему.

– Где ты ее оставил? – требовательно спросил Ли.

Перегнувшись через стол, он схватил меня за руку. Он весь дрожал.

– Оставил кого?

– Ты знаешь, о ком я говорю. Где ты ее оставил? Иисусе Христе, я чуть не спятил за последние десять дней! Я все думал о том, что ты с ней.

– Успокойся, – попросил я. Но он начал говорить громче и выглядел как помешанный.

– Дьявол, разве ты не был с ней? Чем ты занимался все это время? Не мог же ты сдержаться? Я вообще удивляюсь, как ты еще стоишь на ногах или ходишь?

Я взял полусъеденный сандвич, сунул его ему в рот целиком, до последней четверти дюйма, и прикрыл его рот рукой. Он подавился, попытался отодвинуться и ударить меня по руке, но я сгреб его за воротник другой рукой и заставил притихнуть. На пол свалился стакан и разбился.

– Пожуй, – сказал я. – Заткни свой поганый рот.

Мои руки дрожали теперь так же, как его, и я почувствовал спазмы в желудке. Во рту у меня пересохло. Спокойно. Спокойно. Он пьян и не соображает, что говорит. И откуда ему знать, что произошло с того утра, когда я уехал? Откуда ему знать?

Взгляд его был прикован к моему лицу, по-видимому, ему нелегко было смотреть на меня, так как я видел в его глазах страх.

Я отпустил его, и он выплюнул хлеб, глубоко вздохнул и попытался оттолкнуться от стола и встать. Но это оказалось не так просто. Он упал назад вместе со стулом. Когда же он наконец собрался с силами и встал, то смотрел на меня, раскрыв рот.

– Что с тобой случилось? – спросил я, пытаясь дышать ровно.

– Ты псих!

– Подними свой стул, Ли, и сядь. – Я уже овладел собой. – Давай забудем все и начнем сначала. Я приехал, чтобы сообщить тебе и Мэри, что Анджелина и я вернулись из поездки и приглашаем вас к себе в гости.

– Ты хочешь сказать, что привез ее с собой? Она здесь? Ты просто ненормальный!

– Ты не наелся? Остался еще кусок сандвича!

Он сел и замолчал.

– Где Мэри?

– Откуда я, черт побери, знаю? Думаю, у своей бабки.

– Она тебя бросила?

– Да, ну и что?

– Когда?

– Примерно через два дня после твоего отъезда. Она каким-то образом узнала об этой истории с Анджелиной. Возможно, я проболтался спьяну. Она, правда, и раньше подозревала. Она не верила, что здесь замешан ты. Тебя она считала паинькой или вроде того. Короче, она сказала, что уходит. А я был пьян и сходил с ума из-за Анджелины. И ответил, что мне безразлично, пусть уходит.

– Ты даже ни разу не съездил к ней и не попытался все уладить? Он угрюмо отвернулся:

– Это ничего бы не изменило. После того, что случилось. На вторую ночь бабка, вероятно, уговорила ее вернуться и поговорить со мной. И она пришла, но не вовремя. Я как раз пригласил старую подружку из Раиса. Когда Мэри вошла, эта девчонка в ее ночной рубашке, совершенно пьяная, лежала в нашей постели. После этого, по-твоему, мне стоит ехать к Мэри? Ни за что. Так или иначе, мы расстались.

Я встал, чтобы уйти. Не было никакого смысла оставаться здесь.

– Мне жаль. Ли!

– Иди ты к черту! Ты пригнал мою машину?

– Да. Она возле дома. – Я бросил ключи на стол.

– Ну что ж, это очень мило с твоей стороны. Попользовался и хватит, теперь самому пригодится.

Я промолчал. Когда я уже выходил из кухни, Ли сказал:

– Я почти решил заявить, что ее украли. Тебя могли задержать.

– Ты. «почти решил»? – переспросил я, продолжая идти через гостиную. Когда я оглянулся, он все еще сидел за столом.

Глава 21

На следующий день Ли приговорили к шестидесяти дням заключения за вождение машины в нетрезвом состоянии. Он ехал ночью через площадь со скоростью сорока миль в час и врезался в стоящую машину, практически полностью ее разбив. Ремонт двух автомобилей обошелся ему почти в четыреста долларов. На этот раз дело не обошлось простым штрафом. До этого его уже слишком часто штрафовали и предупреждали. И вот его наконец отправили в тюрьму на целых два месяца. Мэри подала на развод. Я съездил к ней, хотя прекрасно понимал, что это, в общем, не мое дело и что уговаривать ее бесполезно. Она терпеливо меня выслушала и ни разу не сказала, чтобы я не вмешивался, но явно уже приняла решение. Похоже, она не винила Ли и не испытывала по поводу случившегося особой горечи, просто для нее все было кончено. Я попытался уговорить ее поехать со мной в тюрьму, но она отрицательно покачала головой.

Мы сидели в кабинке в кафе Гордона. Мэри играла двумя соломинками, поданными с кока-колой.

– Прости, Боб, но зачем? Все уже кончено. Стоит ли продлевать агонию? Мне просто неприятно видеть его, потому что я всегда начинаю думать, как все могло бы быть. Не слишком большое удовольствие смотреть на него, зная, каким человеком он мог бы стать, если бы повзрослел – Да, наверное. Я всегда надеялся, что с тобой он остепенится и перестанет влезать во все эти неприятности. Но это, вероятно, не произойдет никогда.

Она посмотрела на меня чуть насмешливо:

– Нет, я не думаю, что женщина может из любого сделать мужчину. Как, впрочем, и мужчина из любой сделать женщину. Женщина может взять мужчину и сделать из него цивилизованного человека, то есть женатого. Но для начала он должен быть все же просто человеком!

– А мне кажется, все-таки он в достаточной мере человек, чтобы преодолеть все это, – запротестовал я. – Конечно, он совершенно сумасшедший и более неистовый, чем мартовский кот, но я бы не назвал его слабаком!

– Ну, я говорю о настоящем мужчине. Разве мужчина тот, у кого много волос на груди?

И грубый голос, который как бы исходит из утробы? И он топчет своих волосатых братьев?

– Вероятно, ты права.

Когда мы встали, Мэри сказала что-то загадочное, что я понял значительно позже:

– Боб, почему ты не уедешь отсюда? Ведь Ли всегда будет здесь.

– Ты хочешь сказать, из-за этой истории? По-моему, это ни к чему. Вначале мне пришлось трудновато, но сейчас я все это выбросил из головы.

Она взяла свою сумочку, а я – счет.

– Да, я знаю, что ты все преодолел. Я знаю, что ты взрослеешь. Ты пережил это. Но пережил ли Ли?

Она больше ничего не сказала и молчала, пока я вез ее в дом бабушки.

– До свидания. Боб. Как-нибудь на днях я навещу тебя.

***

Август стоял великолепный. Я почти совсем забыл о Ли, занятый Анджелиной. Я старался выполнить поставленную перед собой задачу – научить ее любить деревню так, как любил я. Я навещал Ли один раз в неделю, относя ему сигареты и книги. Но он большей частью был мрачен и абсолютно безразличен к моим приходам.

Однажды во второй половине дня, когда я и Анджелина плавали в Черном ручье, из густого леса появился Сэм с ружьем. Он нес двух больших рыжих белок. Мы не видели его со времени нашего возвращения. Два раза мы ездили навестить миссис Харли и отвезти подарки, привезенные Анджелиной из Галвестона, но его оба раза не было дома. Я убежден, что Анджелина знала об этом.

Сэм улыбался и, казалось, был несколько шокирован, будто застал нас голыми.

– Привет, Боб, – сказал он, перекладывая свое ружье в другую руку. – Привет, Анджелина!

– Привет, папа! – равнодушно бросила Анджелина.

Я спросил его об урожае, об охоте и о том, удил ли он в последнее время белого окуня, но Анджелина молчала как рыба. Мне стало жалко его, жалко видеть, как он старался не смотреть на нее, полуголую, как ему казалось, в очень открытом купальном костюме. В то же время я чувствовал, что ему хочется на нее посмотреть. Ведь она его старшая дочь, самая красивая, и он ее любил.

Он разговаривал со мной, но явно ждал слов Анджелины. Пусть она расскажет что-нибудь о поездке или пообещает навестить их. Ему хотелось услышать, что она счастлива и ей нравится ее новый дом. Она также могла спросить его о здоровье – вообще сказать хоть что-то. Но она не произнесла ни одного слова.

– Мы скоро приедем к вам, Сэм, – проговорил я, когда он повернулся уходить.

– Да, приезжайте! Мы будем вас ждать. До свидания, Анджелина.

– До свидания, папа, – ответила она, быстро взглянув на него.

Когда Сэм ушел, я повернулся к Анджелине:

– Я когда-нибудь на тебя долго злился?

– Конечно нет. К чему такой глупый вопрос?

– Никогда не заставляй меня на тебя злиться. Ни за что не хотел бы услышать от тебя: «До свидания. Боб» – тем тоном, каким ты произнесла это сейчас. Бедняга!

– Мне очень жаль, Боб, но боюсь, я не могу иначе.

Мы ходили на все танцульки в городе и в округе – на маленькие вечеринки, которые устраивались здесь в субботние вечера. Я возил ее в кино примерно два раза в неделю. Сам я никогда особенно не увлекался кинокартинами, но ей они очень нравились. Часто эти вылазки получались довольно никчемными и было бы гораздо приятнее остаться дома. Но у меня где-то в глубине души таился страх, что ей не понравится здесь жить, если это будет напоминать ей прежнюю жизнь, когда она была так несчастлива. Я не хотел, чтобы деревня ассоциировалась у нее с заточением.

Хотелось, чтобы она поняла, что девушка может жить на ферме, не чувствуя себя отрезанной от своих ровесников и обязанной носить ненавистную ей одежду.

Однажды вечером, после ужина, когда я предложил поехать в город в кино, Анджелина удивила меня, спросив, не можем ли мы остаться дома.

– Сегодня полнолуние, – пояснила она. – Давай лучше посидим на заднем крыльце и просто полюбуемся луной.

– Мне это гораздо приятнее, – быстро согласился я.

Мы сели на верхней ступеньке лестницы, и она склонила голову мне на плечо. Луна еще не взошла над краем леса, но мы могли уже видеть ее зарево, походившее на далекий лесной пожар.

– Ты счастлива, Анджелина?

– Знаешь, да. Это не выразить словами.

– Ты больше не считаешь, что жить на ферме – это все равно как сидеть в тюрьме?

– Нет, я никогда так не считала: только когда жила там. – Она посмотрела в сторону зарева. – Раньше я никогда не чувствовала ничего подобного, как с тобой.

Мы оба рассмеялись, и она сказала:

– Ты смешной. Боб. С тех пор как мы вернулись, ты так за мной ухаживаешь. Иногда мне кажется, ты забыл, что мы женаты. Ездим в кино, на танцы, плаваем. Все это очень мило с твоей стороны, но тебе не нужно так стараться!

– Ну, мне просто хотелось, чтобы ты чувствовала себя здесь не так, как раньше, у тебя дома.

– Я не буду себя чувствовать так, даже если ты превратишь этот дом для меня в тюрьму. Ведь бывает, что любят тюремщика!

– Хорошо, – ответил я. – Все эти глупости закончились. Завтра утром я убираю твои туфли, и ты идешь со мной собирать хлопок!

– Хлопок не собирают после того, как он сложен. Тебе не обмануть деревенскую девушку!

– Ты понимаешь, что я хочу сказать, Анджелина. Несколько месяцев тому назад ты бы рассердилась и взвилась, если бы кто-нибудь назвал тебя деревенской девушкой. Ты бы сочла это оскорблением.

– Я бы за это выцарапала глаза!

– Нет, ты бы не сделала этого. Ты не царапаешься. Ты сжимаешь кулачки и начинаешь драться, как хороший боец!

– По-моему, это единственное, что тебе во мне нравится. Я дерусь, как мужчина, а не как девчонка.

Эти два месяца не были полны только развлечениями, хотя я старался быть с Анджелиной как можно больше. Джейк и я складывали урожай в скирды, а затем отвозили их к джину. Кроме того, мы напилили очень много дров, запасая их на зиму.

Но помимо работы, мы плавали в долине, ловили окуней и ели арбузы. Были еще и книги, которые мы читали, лежа на траве под высокими деревьями. Нас не покидала радость оттого, что мы вместе. Это лето я никогда не забуду.

Глава 22

В начале сентября мы стали собирать хлопок на верхних полях. Сначала мы работали вдвоем, но так как коробочки хлопка раскрывались все быстрее, потребовалось больше сборщиков. Мы работали под горячим солнцем. Все еще было очень сухо, и небольшие облачка пыли носились по полю, как миниатюрные циклоны. В пыльные, жаркие полдни слышалось жужжание саранчи.

Ли выпустили из тюрьмы в середине сентября. Забот у нас все прибавлялось, и мне было некогда съездить в город. Джейк управлял фургоном, отвозя хлопок к джину, а я взвешивал собранное на поле.

Я слышал, что Ли вернулся в большой дом на улице Северного вяза и живет там один. И послал к нему сказать, чтобы он приезжал в гости. Я не очень ожидал, что он примет приглашение, поскольку он недружелюбно встречал меня в тюрьме. Поэтому сильно удивился, увидев большой «родстер», подъезжающий к нам, поздно вечером в субботу.

Ли вошел в холл, и я отметил, что он трезв и хорошо выглядит. Явно дни, проведенные в заключении, без алкоголя, сказались на нем благоприятно. Он был одет в коричневый твидовый костюм, который очень шел ему, как, впрочем, вся его одежда. Он улыбался той особой, немного печальной улыбкой, которая обезоруживала в течение его жизни многих людей. Он немного постоял в дверях, посмотрел на меня и улыбнулся:

– Привет, деревенщина! Я слышал, что меня пригласили на ужин?

В этот момент из кухни вышла Анджелина и остановилась, увидев его. Они встретились в первый раз с тех пор, как мы вернулись. Мне казалось, что все мы старались не думать о том, последнем, их свидании. По крайней мере я и Анджелина. А вот о чем думал Ли?

Он сделал шаг вперед с наигранной изысканной вежливостью.

– Привет, Анджелина!

И они пожали друг другу руки. Это выглядело так, будто судья из Верховного суда приветствует любимую племянницу.

– Привет, Ли, – ответила Анджелина, и я почувствовал гордость за нее. Я не знал, что в этой восемнадцатилетней девушке может быть столько простого достоинства.

Он был спокойно вежлив с ней во время ужина и ни разу не проявил никакого нарочитого внимания. Но, с другой стороны, задавая мне вопрос или обращаясь ко мне, он не забывал повернуться к ней, чтобы включить и ее в беседу, заинтересовать ее.

Я был горд и счастлив видеть его таким. Их обоих я любил больше всего на свете, и мне хотелось раз и навсегда похоронить безобразную историю, происшедшую с нами. И когда он между прочим упомянул, что хочет вернуться на работу, я почувствовал, что удовлетворен всем на свете.

– Ты ведь много знаешь о древесине, Боб? – спросил Ли, допивая кофе. Мы зажгли керосиновую лампу, и он был красив как черт, со своими гладкими черными волосами и темными глазами.

– Не очень, а что?

– О, я просто подумал… Понимаешь, прежде чем Майор решил окончательно расстаться со своими двумя лесопилками, он интересовался бизнесом, связанным с древесиной. Он никогда ничего не предпринимал в этом направлении, но собрал очень много данных и отметил места, где растут лучшие дубы и ореховые деревья. Я в последнее время стал серьезно подумывать об этом. Я мог бы вернуть одну из этих лесопилок и начать делать дубовые доски. Это может принести большие деньги, если найти хороший лес и умело вести дело.

– Но ты должен в этом разбираться, ведь столько лет провел с Майором, – ответил я.

– Возможно, я займусь этим. Нельзя же всю жизнь ничего не делать.

Он оставался у нас почти до десяти часов. Мы много говорили и иногда включали фонограф. Вечер прошел почти безупречно. Однако был один момент, когда я немного забеспокоился. Но потом решил, что это просто игра моего воображения или, по крайней мере, преувеличение. Когда я зажигал сигарету, а Анджелина зачем-то встала, я увидел, каким взглядом Ли провожал ее. Вероятно, ему казалось, что за ним не наблюдают.

– Может быть, он все же переменился? – спросил я, когда Ли уехал. – Как ты думаешь, Анджелина?

– Может быть. Боб, – ответила она тихо.

– Он ведь ничего, когда ведет себя прилично, правда?

– Да, Боб. Он был очень мил, и он самый красивый мужчина, которого я когда-либо видела, даже в кино.

– Ну что ж, я сам напросился! – проговорил я немного кисло.

– Ты что, злишься, что не так красив, как он? – рассмеялась она.

– Нет, но, Богом клянусь, ни одному мужчине не понравилось бы сидеть и слушать, как его жена…

Она поцеловала меня, и я замолчал и успокоился.

В следующие десять дней Ли к нам зачастил. Приезжал почти всегда к ужину и всегда привозил бифштексы, или мороженое, или еще что-нибудь из города. Но я заметил, что после каждого его визита Анджелина становилась озабоченнее и у нее портилось настроение. В один прекрасный день она спросила, должны ли мы принимать его так часто?

– Ну, мы, конечно, не обязаны, – сказал я удивленно, – но ведь он, в конце концов, мой брат. И мне кажется, это помогает ему удерживаться от пьянства.

– Может быть, – коротко бросила она. Затем внезапно он перестал приезжать и не появлялся всю последнюю неделю сентября. Мы заканчивали с хлопком в долине, и Джейк, Хелен и я проводили там целый день. Анджелина хотела пойти собирать хлопок вместе с нами, но я ей не позволил. Мне не хотелось, чтобы моя жена работала в поле, как наемная сборщица. Тогда она предложила заняться взвешиванием или ездить вместе с Джейком на фургоне к джину. Ей не хотелось сидеть дома. Я решил, что это из-за чудесной погоды – бабьего лета, – и сказал, что подумаю.

В тот же день, поздно вечером, Джейк и я накладывали кипы хлопка, которые на следующий день надо было отвезти к джину, Я подавал ему хлопок в большой сетке, наполняя ее из груды на земле недалеко от станции взвешивания. Джейк складывал и утрамбовывал его. Внезапно он рассмеялся:

– Этот, твой брат, он что, всегда так гоняет машину?

– Да, – ответил я рассеянно. – Для него скорость ниже пятидесяти равносильна остановке.

– Я видел, как он выскочил с дорожки от твоего дома и так резко свернул на главную дорогу, что, могу поклясться, на земле оставались только два колеса!

– Да? А я думал, что он о нас забыл. Его так давно не было.

– Да что ты! Он приезжает каждый день. Я много раз видел его здесь на дороге. Я еще удивлялся, почему ты не позовешь его помочь собирать хлопок. Он, наверное, остается в доме, раз ты не зовешь его поработать с нами. – Джейк рассмеялся.

– Да, – тихо буркнул я.

Я наклонился над кипой, запихивая хлопок в сетку, и пытался не выдать себя голосом. Джейк стоял надо мной и не мог видеть моего лица. Когда же я набил сетку доверху, то уже овладел собой и передал ее ему с невозмутимым видом. Вскоре, нагрузив фургон, мы отправились домой. Джейк вел машину. Мы остановились недалеко от амбара, и я помог ему разгрузить фургон, работая механически и слушая болтовню Джейка вполуха. Я мог бы оставить его одного разгружать фургон, но не хотелось, чтобы он заметил что-нибудь необычное. Когда мы накормили мулов, я небрежно бросил:

– Увидимся утром, Джейк, – и направился к дому.

Анджелина накрывала в гостиной стол к ужину. Я остановился в дверях:

– Ты еще хочешь поехать завтра с нами в долину?

– Конечно. А можно, Боб? – В ее голосе звучало страстное желание.

– И будешь ездить каждый день?

– Да, пока мы все не закончим.

– Тебе не хочется оставаться дома, да?

– Да, я не люблю сидеть дома в такую чудесную погоду.

– Дело только в погоде?

Тут она, по-видимому, заметила что-то странное, потому что резко подняла голову и пытливо взглянула на меня. В глазах ее блеснула тревога. Я подошел к ней и взял за обе руки.

– Ну а теперь скажи, почему ты не хочешь оставаться дома?

– Я уже сказала тебе.

Я крепко сжимал ее руки, слыша сдавленное дыхание Анджелины. Это помогало ей справиться с болью.

– Скажи.

– Хорошо, я скажу, Боб.

Я выпустил ее руки, и она потерла их там, где я их сжимал.

– Но только, пожалуйста, ничего не делай, ладно? Обещай, что ты ему ничего не сделаешь!

– Почему ты так беспокоишься? Ты что, в него влюблена?

Мне следовало подумать, прежде чем говорить это, но я не мог спокойно рассуждать.

– Что ты выдумываешь. Боб? – Она оставалась спокойной.

– Прости, – сказал я, – я не хотел.

– Я не хотела тебе рассказывать. Вот почему я просила разрешить мне ездить с тобой в долину. Я думала сначала, что могу просто уходить и прятаться в лесу целый день, но это выглядело бы просто смешно. Он приезжал сюда каждый день, даже тогда, когда появлялся вечером к ужину. И он все время пил, и мне приходилось много раз от него отбиваться. А один раз я так сильно ударила его по лицу, что поставила синяк. Тогда он и перестал появляться у нас вечером. Я очень хорошо тебя знаю, и боялась, что может случиться непоправимое. Он все время просил меня уехать с ним куда-нибудь и намекал, что если я не соглашусь, то все узнают правду. Ну, о том, что случилось раньше и почему мы с тобой поженились. Нет, он не говорил, что расскажет кому-нибудь. Но когда я уехала с тобой, он не мог перенести этого, и очень много пил, и, возможно, проболтался где-то. Конечно, мне это безразлично, потому что он просто глуп и никто не придает значения тому, что он говорит или делает. Мы ведь тоже, не так ли? Но когда мне приходилось с ним, пьяным, бороться, это было ужасно. Когда она замолчала, я спросил:

– Это все?

– Почти. Иногда мне удавалось издалека заметить его машину, тогда я убегала и пряталась. Но он искал меня повсюду, в доме и в амбаре, пока не находил.

– И он бывал пьян?

– В большинстве случаев. Не всегда. Боб. Не можем ли мы продать эту ферму и уехать куда-нибудь в другое место? Я знаю, ты хочешь жить на ферме. Но ведь можно купить ее где-нибудь в другом месте, подальше от Ли.

– Нельзя уезжать из своего дома только потому, что какой-то человек не оставляет в покое твою жену, – резко заявил я. – Со своей земли!

– Ты понимаешь, почему я не хотела тебе рассказывать? Понимаешь, Боб?

Я направился к входной двери; она пошла за мной и поймала меня в холле.

– Не уезжай, Боб, не дав мне обещания! Она не могла плакать, как плакала бы другая девушка. Все, что она могла, – это смотреть на меня так и снова и снова просить.

И я понял, что не имею права так обращаться с ней.

– Ладно, – сказал я.

Я не представлял себе, где можно найти Ли, но для начала решил заглянуть в его дом. Возможно, он там. Уже стемнело, когда я свернул с улицы Северного вяза. На этот раз я не постучал. Дверь не была заперта, и я сразу прошел в гостиную. Ли был там с незнакомой мне девицей. Они сидели на софе и пили виски с содовой. Девица, блондинка лет двадцати пяти, вела себя так, будто была у себя дома. Она взглянула на меня холодно:

– Этого еще не хватало!

– Убирайся вон! – завопил я.

– Послушай, Ли, кто этот урод?

– Это мой тупоголовый братец, – усмехнулся он. – Послушай, ты никогда не стучишь в дверь? – Теперь он обращался ко мне. Глаза его были расширены, и я видел, что он достаточно пьян, чтобы говорить злобные гадости.

– Ну, как хочешь, – сказал я, обращаясь к девчонке. Она явно хотела остаться.

Ли встал с софы, и я ударил его. Он упал на софу, и из его разбитой губы показалась кровь. С синяком под глазом, который еще был виден, и с разбитой губой, он выглядел не слишком привлекательно. Он снова встал, и я схватил его за лацкан:

– Ты очень пьян?

– Что, черт возьми, с тобой случилось?

– Я просто хочу тебе кое-что сказать и хочу, чтобы ты как следует это понял. Может быть, я слегка отрезвлю тебя сначала?

Он бросился на меня и ударил по шее, потом ударил еще два раза так, что я даже не счел нужным ответить. Я оттолкнул его, выпустил его лацкан и ударил правой рукой в грудь. Он начал пятиться, наткнулся на софу и потерял равновесие. А я снова поймал его, на этот раз за руку. Я видел, что он слишком пьян даже для того, чтобы драться с манекеном в магазине готового платья. Тогда я втащил его на кухню. К этому времени девчонка начала визжать. Ли все еще пытался меня ударить, но я сильно толкнул его, и он, стукнувшись о стену, сел. Я нашел кружку, наполнил ее водой из-под крана и выплеснул ему в лицо.

Всякий раз, когда он делал попытку подняться, я ударял его и выплескивал на него воду.

Девица стояла в дверях, продолжая отчаянно визжать. Это действовало мне на нервы. Я сделал шаг в ее сторону с кружкой, полной воды, и она выскочила через гостиную. Я слышал, как она сбежала по входной лестнице, продолжая вопить:

– Остановите его! Остановите его! – не давая себе даже передохнуть.

Через пять минут вся кухня была залита водой, и Ли сидел, привалившись спиной к стене, не пытаясь больше встать. Вода текла с его костюма, как весенние ручейки из торфяного болота. Волосы закрывали ему лицо. Я бросил кружку на пол, подошел и присел на корточки перед ним:

– Ты протрезвел?

– Я тебя слышу.

– Я не собираюсь говорить долго. Я хочу, чтобы отныне ты перестал беспокоить Анджелину.

И тогда я увидел, что он испугался. По-настоящему испугался. Теперь ему стало ясно, что она мне все рассказала. До этого он, может быть, не был в этом уверен или алкоголь мешал ему понять. Во всяком случае, теперь он выглядел так, как в ту ночь, когда за ним гнался Сэм. Он попытался встать, но я прижал его рукой:

– С этого момента не смей появляться в моем доме. Ты можешь это запомнить?

– Я уже слышал, что ты сказал.

– О'кей.

Я встал в дверях. Он все еще выглядел напуганным, и я был рад, что у него нет ружья.

Глава 23

Я не торопясь ехал домой, обдумывая случившееся. Мысли мои были не из приятных. Сколько бы раз я ни возвращался к одному и тому же, выходило то же самое. Я чуть не убил собственного брата, и только Анджелина помешала мне это сделать. На этот раз все обошлось. Я его напугал, и, возможно, он оставит нас на некоторое время в покое, если не будет пить. И все позабудется. А вдруг я вернулся бы домой неожиданно, застав его там пьяным, и Анджелина оборонялась бы от него? Что тогда? Никто не знает, что бы он сделал при таких обстоятельствах. Этого даже не хотелось себе представлять.

Кроме того, сегодня ведь ничего не было улажено, абсолютно ничего. Может быть, Ли, протрезвев, и призадумался, но что будет в следующий раз, когда он напьется?

Анджелина и я сидели допоздна на заднем крыльце, рассуждая об этом. Она считала так же, как Мэри. Только теперь я понял, что имела в виду Мэри. Почему бы не уехать отсюда? И это действительно единственный выход, если мы трое не можем жить в одном месте без неприятностей.

– Я знаю, ты права. Получается, что другого выхода нет. Но ведь все не так просто. Эта ферма – единственный дом, который я когда-либо имел. Конечно, я жил здесь только летом, во время каникул, а остальные девять месяцев – в городе. Но это был мой родной дом. И я не могу смириться с мыслью, что меня отсюда выгоняют.

– Я понимаю тебя. Теперь это и для меня родной дом. Но мы оба молоды и легко привыкнем к новому месту. Я в этом уверена.

Утром надо было отвезти кипу хлопка на джин. А у Джейка несколько дней назад полетел подшипник в машине, и именно сегодня он собрался в город за прокладками и прочими запчастями. Поэтому решили, что Джейк поедет на моей машине, а я сам отвезу хлопок.

Анджелина спустилась открыть мне большие ворота и, когда я подъехал, послала воздушный поцелуй и тихо спросила:

– Ты подумаешь о том, чтобы переехать? Подумаешь сегодня?

– Да. Хорошо.

Я выехал на дорогу и посмотрел, как она вернулась в дом. Странно, я до сих пор любовался ее походкой!

Я думал об отъезде. Это будет трудный шаг, но дело не в этом. Ведь речь шла не просто о том, чтобы поменять место жительства. Взять да и переехать в город и стать клерком, или бухгалтером, или кем-то другим. Даже не о том, чтобы поселиться в тех краях, где люди занимаются фермерским хозяйством, например в Техасе. Хотя там фермерство – трудный бизнес: надо заниматься орошением земли и обрабатывать ее трактором. Такой земли сколько угодно и на юге. Также и не в Анджелине было дело. Пусть это звучало смешно и сентиментально, как слова одного из парней из Ассоциации молодых христиан, говорившего:

«Я хочу, чтобы моя жена была счастлива», – но я понимал, что это просто иной способ сказать: «Я хочу быть счастливым». Нельзя жить со счастливой женщиной, не будучи счастливым самому.

Да, мы можем уехать. Потребуется какое-то время, чтобы продать ферму, но это можно уладить с банком. Джейк присмотрит за фермой, пока ее не продадут. На Джейка можно положиться. Мне его будет не хватать. И Хелен тоже. Они люди, с которыми приятно общаться. И у нас достаточно денег, чтобы купить другую ферму, не дожидаясь, пока будет продана эта. Или, по крайней мере, чтобы внести задаток.

Я подумал о Ли. Остался неприятный осадок от вчерашнего. Ведь он всегда заступался за меня в детстве и выступал в роли буфера между мной и Майором. Этого не забыть. Хотя от воспоминаний нет никакого толка, даже становится хуже. Но я снова и снова возвращался к мысли о том, что вчера чуть не убил брата. Нет, единственное, что можно сделать, – это уехать отсюда и забыть о нем. Что бы ни случилось с ним, его никто не в силах спасти.

Когда я возвращался домой от джина во второй половине дня, воздух был прохладным, так что ночью мог ударить мороз. Я взглянул на солнце. Через час оно зайдет, и, когда я уже буду дома, голубая октябрьская туманная дымка опустится на землю. Анджелина уже приготовит к тому времени ужин и будет счастлива, услышав, что мы уедем. Я представил ее светящиеся счастьем глаза. Только ради них следовало принять такое решение.

Один из мулов остановился. А я улыбнулся, вспомнив, как мы мальчишками шутили, когда я жил здесь у деда: «Эй, мистер, лучше переверните вашего мула, из него течет!»

Меня кто-то очень быстро догонял на машине. Когда она промелькнула мимо фургона, я узнал в водителе Ли. Верх машины был опущен. Ли меня тоже узнал. Он съехал с дороги примерно в ста ярдах или немногим больше и оглянулся. Когда мы поравнялись, заняв всю ширину дороги, я остановил мулов. Он положил руки на руль и взглянул на меня. Он был трезв, но глаза его темнели, как дыры, прожженные в одеяле, и в лице было что-то мрачное.

– Я ехал к тебе, – произнес он спокойно.

– У тебя короткая память, – ответил я. Он молчал, и я продолжил:

– Ты, конечно, рассчитывал застать меня дома?

– Да.

– Ну хорошо, что мы встретились здесь.

Тебе не придется ехать дальше.

Я увидел на одно мгновение в его лице боль.

– Я хотел видеть вас обоих. – Он угрюмо посмотрел на дорогу. – Когда ты вычеркиваешь кого-то из своих близких, то это навсегда, да?

– Если человек очень этого добивался. – Я сделал паузу. – Ладно, я тебя не виню. – Я закурил и бросил на Ли взгляд. – Ты хотел меня видеть. Я весь внимание. Давай поговорим.

– Я просто хотел попрощаться.

– Ты это сделал вчера, забыл?

– Я уезжаю.

– Неужели? И надолго?

– Думаю, навсегда. Сегодня утром я переписал дом на Мэри, и юристы уладят все остальное. Я не вернусь.

– Почему?

– После вчерашней ночи. Это неизбежно повторится, пока мы здесь втроем. И кто-нибудь случайно пострадает.

– Ну ты ведь знаешь, как предотвратить это.

Он долго смотрел на меня, прежде чем ответить. Так ему не хотелось этого говорить. Я никогда не видел у него такого безнадежного и горького выражения.

– Это не так просто. Неужели ты не понимаешь, я уже и так столько пережил, что если бы мог, то оставил бы ее в покое. Но я не могу. Просто зная, что она здесь…

– Тебе не надо уезжать. Уедем мы. Он покачал головой:

– Нет, для меня это единственный выход. Я слишком много натворил здесь. У всех уже давно лопнуло терпение. А вчерашняя история оказалась последней каплей. Я совсем не спал, думая об этом. Меня здесь ничего не удерживает.

Я промолчал. Он взглянул на меня, потом на свои руки на руле, достал сигарету и закурил.

– Ну что ж, прощай, Боб!

– Прощай!

– Я обо всем сожалею.

– Ну что поделаешь! Такое бывает.

– Я хотел бы заехать и попросить прощения у Анджелины. Заодно и попрощаться.

– Нет, – отрезал я.

– Почему?

– Мне-то все равно, но она не хочет тебя видеть.

– Знаю, но я все же попробую. Мне станет лучше.

– Ну что ж, попробуй.

Немного поколебавшись. Ли включил зажигание и снова взглянул на меня.

– Ну, ладно. Больше не увидимся, Боб, – проговорил он, как будто чего-то ожидая. Я не пошевелился, только натянул вожжи:

– Прощай!

Он отпустил сцепление и медленно тронулся с места. Перед подъемом он оглянулся и потом прибавил газа.

Я смотрел ему вслед, пока он не исчез из поля зрения, стараясь не думать о том, как мы относились друг к другу прежде.

Глава 24

Я медленно преодолел холм и пересек Черный ручей в верховье по бетонному мосту. Солнце к этому времени зашло, и воздух в долине был довольно холодным.

Хорошо, что нам теперь не надо уезжать, раз уедет Ли. Я и радовался этому, и одновременно испытывал грусть. Мне думалось о том, куда он теперь поедет и что будет делать. Но мне, вероятно, никогда этого не узнать, потому что он не пишет писем. Он, конечно, будет поддерживать связь с банком и с юристами по поводу развода и урегулирования имущественных вопросов, но мне он никогда не напишет. Далеко отсюда, на новом месте, где его не знают, он может измениться. Далеко отсюда… Я сознательно обманывал себя, но было приятно хотя бы попытаться поверить в это.

На следующее лето мы, возможно, съездим на неделю в Галвестон. Я снова вспомнил о костре на берегу и о том, как ревел прибой, и какой она была, когда я поцеловал ее, держа в объятиях, там, на купальном халате у гаснущего огня.

Я был примерно в миле от перекрестка, где наша деревенская дорога соединяется с шоссе, когда увидел ехавший мне навстречу «форд». Когда он приблизился, я узнал мою машину. Я остановился, и Джейк открыл дверцу и вылез на дорогу. Хелен была с ним, одетая для поездки в город. Джейк неуверенно перевел взгляд с Хелен на меня:

– Мы со старушкой хотели съездить на представление.

– Прекрасно, – ответил я.

Я не мог понять, почему в его голосе чувствуется какое-то замешательство. Он не должен был спрашивать у меня разрешения на поездку куда бы то ни было, и я всегда с удовольствием предоставлял ему свою машину.

– Если тебе все равно, то я лучше поехал бы в фургоне, а ты возвращайся домой на машине. Он не смотрел на меня.

– Нет, – сказал я, – вы же опоздаете на представление, если ты еще будешь распрягать мулов.

– Я просто думал, что, может быть, ты торопишься домой к ужину.

– Ужин подождет.

Он продолжал смотреть на свои воскресные ботинки, сразу же покрывшиеся на дороге красной пылью.

– Ты видел Ли? – спросил я.

– Да, – ответил он и взглянул на Хелен. Я не мог видеть ее лица под крышей машины.

– Он уезжает, – продолжал я.

Впрочем, какое дело Джейку до того, что собирается делать Ли, подумал я. Мне просто надо было что-то сказать, потому что молчание становилось тягостным.

– Я знаю, – кивнул он. – Я видел его за минуту до того, как мы выехали.

Он замолчал. Я ждал. Джейк явно хотел сказать что-то еще, но передумал и повернулся к машине. Почти сев, он снова высунулся и на этот раз посмотрел на меня в упор:

– Ты уверен, что не хочешь, чтобы я отвел мулов. Боб? Мне это ничего не стоит.

Тут только я уловил его обеспокоенный взгляд. Я перелез через раму с хлопком и спустился вниз. Бессмысленно было задавать ему вопросы. Но он явно хотел, чтобы я ехал домой.

Хелен вылезла из машины:

– Я, пожалуй, поеду с Джейком, если ты не против. Боб. Сегодня такая великолепная ночь и так приятно будет ехать на сене со своим прекрасным кавалером. – Она попыталась рассмеяться своей шутке, но это не очень получилось.

– Когда вы управитесь со скотиной, я уже освобожу машину. Вы еще успеете на второе отделение.

Никто ничего не произнес. Все уже забыли о представлении. Я быстро сел в машину и развернулся. Сумерки сгущались, и я включил фары. Когда я свернул с главной дороги и начал подниматься вверх по холму, мне пришлось снизить скорость. Огни фар горели все ярче по мере того, как двигатель увеличивал обороты. На дороге стало светлее.

То, что испугало Джейка, еще не случилось. Иначе бы он, конечно, сказал об этом. На что-то все же могло произойти. На верху холма я снова переключил «форд» на большую скорость и всю дорогу жал на газ.

После последнего поворота я вздохнул спокойно. В кухне горел свет. Нет ничего более успокаивающего и вселяющего надежду, чем свет, который льется из кухонного окна фермерского дома.

Совсем стемнело, когда я свернул с дороги. Огни моих фар высветили «родстер» Ли, припаркованный перед домом. Почему-то, я не мог понять почему, я выключил фары и двигатель и остановил свой «форд». Одновременно с тем, как заглох двигатель, исчезли всякие звуки – наступила тишина. Я был один в ночи и только слышал, как колотится мое сердце. Я обошел дом сбоку, а не вошел напрямую. Тоже не знаю почему, будто боялся темноты и хотел идти там, где было светло.

Поднявшись на заднее крыльцо, я услышал чей-то голос. Это был Ли. Я не мог разобрать слов, так как он говорил тихо и медленно. Не похоже, что он пьян.

Лампа под темным абажуром освещала только стол, а все остальное в комнате утопало во мраке. Ли сидел по одну сторону стола, положив на него руки, а Анджелина – напротив, совершенно неподвижно. Двигались только ее глаза.

Перед Ли стояла бутылка виски и полупустой стакан, около левой руки. Но он не был очень пьян, во всяком случае не в такой степени, как накануне. Если бы он не скосил глаза в мою сторону, я мог бы подумать, что он совсем трезв. Но глаза его пьяно блестели.

– Сядь, Боб, около двери.

– Спасибо, но если ты собираешься уезжать, я тебя не задерживаю.

Когда я после темноты привык к свету, то холод пробежал по моим плечам и спине. Его руки лежали на столе в тени лампы, но из-под правой руки выглядывала рукоятка плоского уродливого ружья сорок пятого калибра. Это было мое ружье, и я знал, что оно заряжено.

Я сел медленно, как человек, который держит в руках корзину с яйцами. Казалось, в желтом конусе света лампы было некое хрупкое равновесие и любое неосторожное движение в ту илииную сторону может вызвать хаос. У меня перехватило дыхание, хотя Ли не был очень пьян, не ругался и не потрясал автоматом. Любая такая вещь напугала бы меня, потому что никогда не знаешь, как может поступить пьяный с оружием в руках. Но ничто не испугало бы меня так, как эта ситуация.

Я приложил все силы, чтобы мой голос не выдал испуга.

– Ладно, – сказал я, – все это очень драматично. Но не мог бы я теперь поужинать? Или мы будем продолжать разыгрывать эту пьесу из репертуара средней школы?

Он не ответил. Непонятно, услышал ли он меня и вообще помнил ли, что я вошел. Затем он заговорил, неизвестно к кому обращаясь, то ли к Анджелине, то ли к самому себе:

– У тебя теперь другие волосы, после того как ты постриглась. Но они все равно прекрасны и блестят под светом лампы. Не понимаю, почему я до сих пор не написал о них популярную песенку, назвав ее «Прекрасная ведьма с волосами, освещенными лампой». Я бы мог повсюду прославиться. И когда бы умер, моим именем назвали бы банановый ликер. Так было бы лучше, чем хранить прядь твоих волос, как девчонка из средней школы или сексуальный маньяк. А еще я стал бы хранить твою изношенную одежду. Для людей, которые так поступают, есть специальное название, но я не могу его вспомнить и не хочу напрягаться. Боже, сколько времени я провожу, заставляя себя не думать об этом!

Глаза Анджелины были прикованы к его лицу. Только один раз она бегло бросила взгляд в мою сторону, как бы прося быть осторожным. Я сидел очень тихо, ненавидя себя за это. Я ненавидел это спокойствие так же, как в ту ночь, когда здесь был Сэм. В этой же комнате. Всегда легче, когда шумно. Вокруг лампы глупо вертелась мошка, неистово махая серыми крылышками. Когда она наконец упала в лампу и сгорела. Ли с мрачным видом долго смотрел на нее сквозь стекло, а затем рассмеялся, будто над какой-то, одному ему понятной, шуткой. Мне никогда не хотелось бы слышать подобного смеха. Капля пота, упав со лба, попала мне в угол глаза, и я невольно моргнул от ее соли.

Ли поднял стакан, как, бы взвешивая его, и сделал глоток. Глоток был небольшим в сравнении с тем, как он пил обычно.

– Совершенно верно, – вдруг заключил он, – мое призвание в химии. А кто я сейчас? Если вам известны какие-то длинные слова, которые определяют меня, не стоит их сегодня произносить. Я должен был стать химиком, потому что знаю, как надо смешивать. Я карбюратор, который наскочил на ведьму с волосами, освещенными, светом лампы… Все сделано правильно. Если бы я смешал еще три напитка, я бы заплакал, а если бы в течение получаса не смешал ни одного, я был бы трезв. Но это в самый раз, потому что мы знаем, что мне следует сказать. Ты знаешь, каким я бываю трезвый, ведь знаешь, дорогая Анджелина, да? Я убегал от Сэма и прятался под крыльцом и испачкал весь свой прекрасный новый белый костюм. Испачкал в грязи, в грязи! Но все тогда было просто, потому что я был как все. Брал там, где находил, и что-то было хорошим, что-то лучшим. И никаких тебе сложностей вроде того, когда не можешь уйти, или не приближаться к тебе, или не спишь ночами. Тогда можно было не встречать тебя, по крайней мере, в течение какого-то времени.

Лицо Анджелины было спокойным, но глаза ее начинали наполняться влагой. Она старалась не мигать. В них были страх и оцепенение от испуга, но наравне с ними и жалость. Все это время она, как и я, знала, что Ли собирается сделать.

Я попытался осторожно подвинуться вместе со стулом к нему поближе.

– Не двигайся! – приказал он, заметив мое движение уголком глаза.

Я знал, кого он наметил первым и кто окажется первым, если даже я брошусь на него.

Поэтому я не шевелился.

– Тогда все было просто, а теперь – нет. И я не могу уехать. Сегодня утром я уехал очень далеко.., на пять миль. Дальше я ехать не смог. Я тогда подумал, как было бы легко, если бы ты уехала со мной. Чтобы нас стало только двое. И это так же легко, как, скажем, тебя сфотографировать. Подними глаза и посмотри на меня. Не опускай их и не плачь. Мне жаль, что ты не любишь виски, потому что перед дорогой всегда надо выпить и, кроме того, это вообще все облегчает. Протяни мне руку через стол. Дай мне подержать ее. Ну…

Она попыталась отодвинуться и взглянула на меня, прося помощи. При этом она боялась, что я на него брошусь. Выстрелив с такого расстояния, Ли ни за что бы не промахнулся.

Он поймал ее руку своей левой и ласково притянул к себе через стол. Он сжал ее пальцы в маленький кулачок и прикрыл его своей ладонью.

Внутри меня нарастал крик, и я всеми силами старался не позволить ему вырваться наружу.

– Ли, – сказал я, пытаясь не повышать голос, не кричать, как женщина. – Ли, оставь ружье!

Мне показалось, что я произношу эти слова не в первый раз. Будто я повторял их снова и снова, как фонограф, уже несколько часов подряд.

Он посмотрел на меня, как на чужестранца, говорящего на иностранном языке. Непонятно, в каком мире он пребывал, но я там не присутствовал и он меня не знал.

– Ли, – попытался я снова окликнуть его, все еще жалобно. Но это опять не вызвало никакого интереса. Я боролся с собой, чтобы мой голос был на том же уровне звучания, что и его. – Послушай, Ли!

– Да?

Я должен был как-то пробиться к нему. Я должен был заставить его выслушать меня. Однако он уже достаточно нагрузился и был готов действовать. И если его еще можно было остановить, то делать это нужно было немедленно.

– Послушай, Ли. – Я нагнулся вперед Настолько, насколько это было возможно, чтобы у него не создалось впечатления, что я собираюсь на него броситься. – Послушай и пойми!

Позднее я вспоминал, что как заведенный продолжал повторять «Послушай!», хотя ясно сознавал, что это глупо.

– Послушай, пойми. Я хочу, чтобы ты понял. Ты пьян, но ты можешь меня слышать и понять меня, если попытаешься. Ты успеешь выстрелить только раз, прежде чем я схвачу тебя и вырву ружье. Ты это знаешь. Я сломаю тебе руку, но я вырву ружье. Ты сделаешь один выстрел, только один!

Я повторял эти слова снова и снова, как попугай. Собственный голос звучал для меня как бы издалека, будто проходил сквозь шум в моих ушах. Я не понимал, продолжаю ли визжать или стал говорить более внятно, так, чтобы он мог понять или, по крайней мере, слышать меня.

– Может быть, ты еще не сообразил, что я имею в виду, говоря об одном выстреле. Это значит, что, если ты застрелишь ее, ты не успеешь повернуть ружье на себя так, как ты собираешься сделать. А если ты сначала выстрелишь в меня, то у тебя тоже мало шансов. ТЫ пьян и не сможешь попасть с одного раза, а второго не будет.

Я вовсе не был уверен, что он обязательно промахнется. Но я надеялся, что он достаточно пьян, чтобы мне поверить.

– Но если ты застрелишь ее, я уже сказал, что выхвачу ружье прежде, чем ты сможешь выстрелить еще раз. Поэтому положи ружье и хорошенько представь себе картину, которую я тебе нарисовал. Когда ты отдашь мне ружье, мы сядем и поговорим.

Я смотрел ему прямо в глаза, чтобы видеть, доходят ли до него мои слова. Если да, то какой-то шанс существовал. Но если нет – всем нам конец. Я старался не смотреть на Анджелину, боясь этого не вынести.

– Мы будем сидеть здесь час, два – в общем, столько, сколько нужно, чтобы ты протрезвел и начал трястись от страха. И только тогда я пристрелю тебя. Трезвого.

Я замолчал. Казалось, время остановилось, хотя я слышал тиканье часов в гостиной. Я пытался перестать считать. Медленно рука Ли разомкнулась, и Анджелина отняла у него свою.

Я потянулся к ней через стол:

– Дорогая, уйди в спальню и закрой дверь. Она уже не плакала, но была белой как мел и держала руками лицо, будто это было что-то стеклянное и уже разбитое и могло в любой момент развалиться. Она поднялась очень медленно и стала обходить стол. Я следил за Ли. По-прежнему держа ружье в руке, он провожал ее взглядом, пока она не обогнула стол и не прошла через комнату за его спиной. Тогда он отвернулся, выпрямился, а потом опустил голову.

Она ушла в спальню и закрыла дверь. Я чувствовал, как она за дверью, в темноте, старается сдержаться и не заплакать и ждет.

Ли взглянул на меня. Ни один из нас не пошевелился. Прядь волос упала ему на лоб, и это выглядело как полоса, прочерченная тушью на мертвенной белизне его лица. Мои колени ослабли так, что я не чувствовал в них мускулов.

– Боб, – сказал он. Только это: Боб! Он произнес мое имя так, будто собирался еще что-то добавить, но не проронил больше ни слова. Быстро подняв ружье, он выстрелил себе в правый висок. Только в последний момент, в одну тысячную долю секунды, он немного дернулся, когда спускал курок. Поэтому пуля попала немного выше, но не настолько, чтобы это могло что-то изменить.

Я услышал, как Анджелина упала. Но сначала подошел к Ли. Он замер, навалившись грудью на стол. Я поднял его повисшую правую руку и положил на стол. Я плакал.

Чарльз Вильямс Долгая воскресная ночь

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Все началось пятого января. Утро я провел на охоте и у себя в конторе по продаже недвижимости на Клебурн-стрит появился только в час дня.

Мой офис как две капли воды похож на любой другой в нашем городе: витрина с объявлениями, унылые фикусы в кадках, несколько дешевых кресел, письменный стол, заваленный проспектами, и, как полагается в каждом деловом организме, — главный нервный узел: комнатушка с телефоном, пишущей машинкой и тридцатилетней девицей, которая всегда знает, где отыскать любую, даже самую пустяковую, бумажонку. Секретаршу зовут Барбара Райан. У нее медно-рыжие, вечно немного всклоченные волосы, красивый рот, спокойные голубые глаза, которые глядят на мир понимающе и холодно.

В ту минуту, когда я вошел в контору, Барбара говорила по телефону.

Увидев меня, она тут же поспешила избавиться от собеседника:

— Одну минуту, пожалуйста. Вот как раз мистер Варрен. — И уже шепотом добавила: — По междугородному.

Звонила, наверное, Фрэнс, чтобы предупредить о своем возвращении. Я пытался связаться с нею раза два накануне вечером, но моя женушка, очевидно, еще не вернулась в отель.

— Спасибо. — Я прикрыл дверь в комнату секретарши и снял трубку параллельного телефона.

— Алло?

Это действительно была Фрэнс.

— Джон! — Ее раздраженный голос не предвещал ничего хорошего. — Ну что за манера рявкать в трубку? Разве твоя секретарша не предупредила, кто звонит?

— Извини, моя прелесть! Вчера вечером я тебе несколько раз звонил…

— Да, знаю! — нетерпеливо перебила она. — Но после концерта у Дикинсонов мы выдумали прошвырнуться по кабакам, и меня привезли в гостиницу только в три утра. Не правда ли, звонить тебе было уже поздновато. Или рановато. Твоя прелесть только что проснулась, нежится еще в постели. Даже кофе не пила…

Мысленно я представил ее черные локоны на кружевной подушке, темно-серые глаза на прекрасном точеном лице, длинные сильные ноги…

— В котором часу выезжаешь, дорогая? Вещи, надеюсь, уложить недолго? — Мне так не терпелось увидеть ее рядом.

— Ты знаешь, милый, я хочу остаться здесь до воскресенья. Поэтому и звоню.

— Что?! — подскочил я от изумления.

— Понимаешь, Дикинсоны пригласили меня сегодня на ужин. А завтра у них званый коктейль…

— Но помилуй, прелесть моя! Уже неделя, как ты уехала!

— Право, Джон, нельзя быть таким нехорошим! Я задержусь всего на два дня, не больше. Клянусь! К тому же мой милый собирался поохотиться на уток, а?

— Я уже охотился сегодня утром. А, кроме того…

Но спорить дальше было бесполезно. Если бы даже удалось настоять на своем, это ни к чему, кроме непременной ссоры по ее возвращении, не привело бы. Пришлось уступить.

— Хорошо, моя радость. Но не позже воскресенья, договорились?

— Разумеется, дорогой!

После небольшой паузы Фрэнс добавила:

— Да, кстати, не мог бы мой дружочек выслать подружке телеграфом немного денег?

— Почему же нет! Сколько?

— Мне послышалось, ты уже сам назвал пятьсот долларов, а? — спросила она, дурачась. — Я тут кое-что присмотрела в магазинах. А потом — это ровное число, согласен?

— О боже!

— Опять рявкаешь, дорогой!

— Нет, стенаю! Послушай, прелесть моя, ты же взяла с собой все свои кредитные карточки! Да и в любом магазине тебе всегда поверят в долг. — Чуть было не добавил, что она прихватила из дому еще и шестьсот долларов наличными, но удержался.

— Нет, дорогой, — ласково щебетала Фрэнс. — В местных магазинах в долг не поверят, а мне приглянулся один очаровательный костюмчик! Он так пойдет к моей фигуре.

— К твоей фигуре идеально подойдет любой костюм. И у тебя их предостаточно… А я вот уже неделю лишен возможности любоваться твоей фигурой и просто в бешенстве. Надеюсь, когда фигура окажется в присмотренном костюмчике, вы вместе вернетесь наконец к забытому мужу?

Она звонко рассмеялась.

— Обожаю, когда ты так мило говоришь! Ну просто как в кино!

В трубке послышались какие-то посторонние звуки. Похоже, звуки рожка или трубы.

— Ты что, опять купила магнитофон? — мной снова начинала овладевать злость. Этих вопящих ящиков дома и без того скопилось не меньше дюжины.

— Что-то по радио передают, — ответила жена. — Сейчас выключу…

Через минуту-другую Фрэнс повесила трубку. Меня охватила апатия. Возможно, виновата и погода: очень жарко, ни ветерка, словно перед грозой. Мы с Фрэнс чуть не поругались, но ссоры, слава всем святым, удалось избежать; тем не менее я спрашивал себя, не слишком ли легко пошел на уступки. У друзей из Нового Орлеана оказался лишний билет на финальный матч по бейсболу. Допустим, и я смог бы раздобыть местечко на стадионе, но оставить контору не позволяли дела, и жена отправилась одна. Поездка вначале планировалась максимум на три дня; потом затянулась на неделю, а теперь уже и на девять дней! Это мне совсем не нравилось. Мною вертели, словно куклой. Вот бы удивились все те в Карфагене, кто всегда считал меня сорвиголовой и кремень-человеком!

Мы с Фрэнс женаты уже два года. Что привлекло ее — наш город или же я как мужчина? Она выросла в цветущей и веселой Флориде, в Майами. Мой Карфаген, увы, не бог весть какой райский уголок. Прямо скажем, захолустье. А я, Джон Варрен, что собой представляю? Да, да, конечно, неглупый, энергичный, дружелюбный, удачливый в делах… Но сейчас мне представлялся этакий стареющий мужлан, мелкий делец из провинциального городишка. Типичная посредственность, каких хоть пруд пруди, чьим именем никогда не будет назван какой-нибудь город, мост, болезнь или животное.

Вся моя жизнь прошла здесь, в Карфагене. Матушка умерла, когда мне было восемь лет. В наследство осталось три дома на Клебурн-стрит. Один из них я продал. Оставшиеся два дома приносили неплохой доход. В одном из них сейчас моя контора. В другом, старом солидном здании на углу Клебурн-стрит и площади Монтроз, — оптическая аптека Лакнера, спортивный магазин и лавка писчебумажных товаров Аллена, а на втором этаже несколько офисов.

Фрэнс я впервые увидел в своей конторе. Однажды утром она вошла сюда — на этой неделе исполнится ровно два года с того момента — и изъявила желание снять пустовавшее помещение в угловом здании. Фрэнс хотела открыть там магазин модной одежды. Помнится, я хмыкнул тогда про себя: «Что смыслит в коммерции эта двадцатипятилетняя красотка?» Однако ошибся — хватка у нее была что надо. К тому же в Майами она вместе с мужем, с которым рассталась год назад, уже владела подобным магазином, и дела их там шли совсем недурно.

После развода Фрэнс решила покинуть Майами и отправилась к побережью на собственном автомобиле. Переночевать остановилась в Карфагене, каким-то образом успела разведать местные коммерческие перспективы и осталась… А кончилось все тем, что я сдал ей в аренду помещение и спустя полгода лишился своей арендаторши, предложив ей стать женой.

Но пора кончать с воспоминаниями. Дела не ждут. Я принялся рыться в груде бумаг, скопившихся на столе. Затем явился Эванс, мой маклер, и мы обсудили кое-какие деловые предложения. А в три часа дня отправились по соседству, к Фуллеру, выпить чашку кофе.

Спустя час на город обрушилась первая волна холодного воздуха. Водители спешно поднимали стекла припаркованных автомобилей; прохожие, убыстряя шаг, с опаской поглядывали на небо.

Позвонив Барбаре, я попросил ее зайти — надо было срочно продиктовать несколько деловых писем. Она вошла и, как это ей почему-то нравилось, вольно уселась на край стола. Через минуту я вдруг поймал себя на мысли, что больше думаю о Барбаре, чем о посланиях своим адресатам. Было бы, конечно, глупо утверждать, будто в течение целого года, что она работает в конторе, я вовсе не замечал ее женского обаяния. Конечно, замечал! Но сегодня, право, впервые эта женщина вдруг заинтересовала меня всерьез.

Барбара склонилась над блокнотом, медная прядь волос упала на левую щеку, подчеркивая нежный матовый цвет лица. Ей очень шла блузка с длинными пышными рукавами. А руки этой женщины, изящные, с тонкими длинными пальцами, были просто великолепны. Внезапно я сбился с мысли.

— Учитывая возможность изменения планировки здания, — перечитала она последнюю фразу, — мы рассчитываем, запятая, что в обозримом будущем… — И, видимо, поняв причину моей остановки, восхитительно улыбаясь, заметила, помогая мне прийти в себя: — Что за дурацкое выражение — «в обозримом будущем»?

— Да, да, напишите просто — в будущем. Не возражаете?

Мы продолжили диктовку, но мысли по-прежнему разбегались, сосредоточиться как следует не удавалось. И тут зазвонил телефон.

Барбара сняла трубку.

— Это шериф! — воскликнула она с удивлением.

— Шериф? — Я был поражен не меньше секретарши. — Что понадобилось вдруг от меня старине Скэнлону?

— Слушаю вас, шериф!

— Варрен? Вы охотились сегодня утром на болоте?

— Да, — ответил я. — А что?

— В котором часу?

— Пришел туда перед самым восходом солнца, а ушел… что-то без четверти десять.

— Вы там не встретили Дана Робертса?

— Нет. Но видел неподалеку его машину. А в чем дело?

— Он застрелился. Мы пытаемся установить точное время, когда произошло несчастье.

— Застрелился?!

— Да. Доктор Мартин и Джимми Макбрайд нашли его с полчаса тому назад и позвонили в полицию. Врач говорит, он снес себе полчерепа. А случилось все, видимо, рано утром. Робертс сидел в шалаше, что справа, в конце дороги, засидка номер два, так это у вас, охотников, кажется, обозначается? А где находились вы?

— В засидке номер один. Там же, в конце дороги, но на другой стороне… Бог ты мой, не пойму, как он умудрился сотворить эдакое!

— Не знаю. Туда поехал Малхоленд с каретой «Скорой помощи». Доктор утверждает: когда раздался выстрел, дуло находилось очень близко от лица. Можно предположить, что Робертс по какой-то причине пытался поднять ружье за ствол. Не знаете, стрелял ли он после того, как вы покинули свою засидку?

— Нет, полагаю… Просто не во что было стрелять. За все утро я не видел ни одной утки. Выстрелы же слышал только рано утром, еще до восхода солнца.

— Иными словами, до часа открытия законной охоты?

— Вот-вот! Это-то меня и поразило: первым делом подумал, кто бы мог оказаться таким э… э… недисциплинированным! Мы все на этот счет очень щепетильны.

— Значит, Робертс… На болото, кроме вас двоих, никто больше не ходил. Я уже опросил всех местных охотников. Так, говорите, слышали не один выстрел?

— Вот именно. Их было два!

— А с каким интервалом?

Я задумался.

— Трудно сказать… Примерно с минуту.

— А вам не кажется, что стрелял дуплетом охотник из двустволки, скажем, по стае уток?

— Ну нет, промежуток между выстрелами был слишком велик. Стая бы уже улетела. Я решил, что коллега по охоте ранил птицу и, когда та пыталась взлететь, добил ее вторым выстрелом.

— А над вами утки пролетали?

— Увы… Как я уже сказал, за все утро мне на глаза не попалось ни одной даже самой паршивой пташки. А между тем вряд ли им удалось бы миновать мою засидку — шалаш поставлен очень удачно, между двумя рукавами болота. Даже налети стая сзади — я все одно услышал бы свист крыльев.

— Понимаю. Да, еще один вопрос: у Робертса есть родственники?

— Мне об этом ничего не известно. — Этот телефонный допрос уже раздражал меня. — Слышал только, что приехал он из Техаса. Но откуда — не знаю.

— Ладно, попробуем узнать в магазине. Спасибо!

Когда я передал суть разговора Барбаре, та от изумления долго не могла прийти в себя.

Дану Робертсу, наверное, не исполнилось еще и тридцати. Ни жены, ни детей, насколько известно, у него нет, так что и оповещать о несчастье некого. Он был одним из моих арендаторов, но, кроме того, что Робертс страстный охотник и имел дорогую спортивную автомашину с мощным двигателем, я о нем действительно ничего толком не знал.

Появился Дан в Карфагене месяцев десять назад и открыл магазин спортивных товаров в том же здании, где Фрэнс раньше держала свой. Как раз накануне сезона охоты вступил в наш клуб охотников на уток, удачно перекупив членский билет Арта Рассела, уехавшего во Флориду, — мы ведь постоянно ограничивали число членов клуба. Их насчитывалось всего восемь.

Мне не доводилось охотиться с ним на пару, правда, раза два или три тренировались вместе в тире. И, надо признать, это был прирожденный стрелок — с ружьем обращался профессионально, как свойственно человеку с большим опытом.

Около пяти часов пополудни разразилась наконец гроза. Я подошел к окну и выглянул на улицу. Струи дождя отчаянно хлестали по металлическим гирляндам, оставшимся висеть на площади с Нового года. Барбара накинула чехол на машинку и достала из ящика свою сумочку. Стало невероятно тоскливо.

— Вас подбросить домой? — Сегодня мне хотелось побыть с ней подольше.

Она покачала головой.

— Спасибо. Я уже вызвала такси.

В тот момент, когда Барбара была уже на пороге, опять зазвонил телефон. Из трубки снова заскрипел голос Скэнлона.

— Варрен? Не могли бы вы немедленно зайти во Дворец правосудия?

— Разумеется. А в чем дело?

— Да по поводу мистера Робертса.

— Удалось, надеюсь, установить, при каких обстоятельствах произошел несчастный случай?

— Полной уверенности пока нет… Давайте поговорим обо всем, когда придете.

Я закрыл входную дверь на ключ и забрался в машину. До Дворца правосудия всего ничего — каких-то полмили. Через пару минут моя машина стояла у входа во дворец.

Контора шерифа находилась на первом этаже в большущей и унылой комнате, для каких-то надобностей разделенной пополам деревянной решеткой. За нею стояли четыре стола, на них — лампы с зелеными абажурами времен, пожалуй, еще гражданской войны. На дальней стене висела крупномасштабная карта. Рядом — застекленный шкаф, в котором тускло поблескивали стволы нескольких карабинов и газовых пистолетов. Стена справа от двери вся заставлена ящиками с картотекой.

Малхоленд, помощник шерифа, сидел за одним из столов и что-то внимательно разглядывал в свете одной из ламп, сняв с нее абажур. Около него лежала двустволка системы «браунинг». Рядом я заметил также гильзу, конверт и какие-то фотографии.

Едва моя персона возникла на пороге, как тут же из малоприметной двери слева появился Скэнлон.

Высокий, худощавый и, несмотря на зрелый возраст, весьма подвижный, шериф молча протянул фотографию. То, что на ней было запечатлено, могло потрясти кого угодно. Право, я не стыжусь, что в этот момент мне едва не стало дурно. Робертс лежал на спине в своей охотничьей лодочке — весь правый висок разворочен, глаз выбит, лицо залито кровью. С дрожью я положил фотографию на стол, а, подняв глаза, встретил устремленный на меня пристальный взгляд Скэнлона.

— Это вы в него стреляли?

Смысл сказанного Скэнлоном дошел до меня не сразу.

— Что?

— Вы стреляли в него? — повторил шериф.

— С ума сошли! Чего ради стал бы…

Он перебил:

— Послушайте, мистер Варрен! Парни и покрепче впадают в панику, застрелив случайно кого-нибудь. Если подобное случилось и с вами, не петляйте, скажите прямо, пока не поздно. Мы будем считать это явкой с повинной.

— Я уже говорил вам! — Голос мой дрожал от негодования. — Мне он даже на глаза не попадался. А за ваши дурацкие шутки…

Скэнлон достал сигару, откусил кончик и сплюнул.

— Не ерепеньтесь, Варрен. Я задал обычный в подобных ситуациях вопрос.

— А не вы ли, между прочим, не так уж давно сказали, что Робертс покончил с собой?

— Так надо было, — вмешался Малхоленд, презрительно усмехаясь, — дабы ввести вас в заблуждение.

Помощник шерифа, самовлюбленный, напыщенный тип, и прежде вызывал у меня чувство неприязни, хотя делить нам с ним было нечего.

— Что вы хотите этим сказать? — спросил я.

— Робертс убит не из собственного ружья.

— Откуда это известно?

Тот пожал плечами и взглянул на Скэнлона, словно спрашивая разрешения. Шериф закурил сигару и кивнул головой.

Малхоленд взял в руки двустволку.

— Дело в том, что заряжены были оба ствола. А стреляли из одного. Вот пустая гильза.

Он отложил ружье, взял гильзу и повертел ее перед моим носом, показывая маркировку.

— Видите? Шестой номер, здесь отмечено.

— Вижу. Ну и что?

Малхоленд взял со стола белый конверт и высыпал из него на стол несколько дробин.

— Свинцовые штучки из черепа Робертса. Врач их немало там наковырял. Все четвертый номер.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Я растерянно вертел головой то в сторону Малхоленда, то Скэнлона. Наконец промямлил:

— Вы в этом уверены?

— Абсолютно! — отрезал шериф. — Мы сравнили дробь с той, что в новых гильзах. Потом исследовали ее под микроскопом, взвесили на аналитических весах в лаборатории. Одним словом, все как положено. Робертс убит четверкой. А в казеннике его ружья оказались гильзы, начиненные шестеркой.

— Минуту… Возможно, Дан их перезарядил? Впрочем, это настоящий идиотизм — перезаряжать… Ведь такие патроны можно по дешевке купить сколько угодно и где угодно.

Скэнлон покачал головой.

— Гильзу никто не перезаряжал. Патрон новенький — прямо с фабрики. Такой же, что и в другом стволе. И как все двадцать три другие в патронташе Дана. Робертса сначала застрелили, затем уж шарахнули из его ружья, дабы симулировать несчастный случай. Вот почему вы слышали два выстрела с интервалом в одну минуту в том месте, где находились.

— Если только слышал он их именно там, где находился, — сыронизировал Малхоленд.

Судя по всему, этот тип уже чуть ли не напрямую обвинял меня. Терпению моему пришел конец.

— Если есть еще вопросы, — повернулся я к Скэнлону, — то задавайте. Но сначала избавьте меня от вашего коллеги. Или, на худой конец, пусть оставит свои домыслы при себе.

— Заткнитесь оба! — рявкнул Скэнлон. — Ладно… Вы говорите, что прибыли на болото до восхода солнца. А не заметили ли на дороге рядом с машиной Робертса какой-нибудь другой мотор?

— Когда я туда приехал, там не было ни-ко-го и ни-че-го!

— Значит, мне послышалось, когда вы сказали, что видели неподалеку автомашину Робертса?

Шериф явно пытался поймать меня на мелочах… И ничего другого не оставалось, как припоминать мелочи и выкладывать их Скэнлону.

— Видел, когда уезжал… А до того, сидя уже в засидке, слышал гул другого мотора — свет его фар мелькнул среди деревьев. А чей он — откуда мне знать!.. Ну а отправляясь восвояси — было около десяти утра, — разглядел на дороге «порше» Робертса.

— Другие, значит, на глаза не попадались?

— Нет.

— А может быть, была автомашина, вы просто не заметили?

— Невозможно! Разве только кто решился подъехать с погашенными фарами?.. Впрочем, тоже сомнительно. Дорога там каменистая, много ям и колдобин, да и пни встречаются. Хотя не исключено, что машина могла появиться и после восхода солнца.

— Но ведь вы звуки выстрелов слышали еще в темноте. Подъехать же с погашенными фарами туда просто невозможно, как я понял…

— Да.

— Ваша засидка ближе всего к дороге. Почему же Робертс не направился прямо к ней?

— Ясно почему! Заметив мою машину, понял, что место занято… Засидка же самая удобная! Ее непременно занимает первый из прибывших на болото.

— А калитка на тропинке, что ведет к засидкам, к вашему приходу была закрыта на ключ?

— Да. — Я все больше изумлялся дотошности шерифа. — И когда уходил — тоже.

Он с сомнением покачал головой.

— Все же Робертс мог ведь и не закрывать за собой калитку. И тот, кто его убил, легко прошел вслед за ним до стоянки автомашин. А на обратном пути мог защелкнуть замок без ключа. Не исключено, что весь путь убийца проделал пешком. Пять миль не бог весть какое расстояние.

— Неужели вы всерьез думаете, что кто-нибудь туда заявился с целью его убить?

Скэнлон иронически усмехнулся:

— А как же иначе? Дан отправился охотиться один. На болоте, кроме вас и него, ни души. Самоубийство исключается. Следовательно, Робертса хладнокровно прикончили, а затем замели следы. И все было бы шито-крыто, не окажись дробь разного калибра. Пустяк какой-то, мелочь: убийца не удосужился определить калибр дроби у своей жертвы.

— Но зачем? С какой целью? — Растерянности моей не было конца, и глупые вопросы сыпались один за другим. — Кому понадобилось его убивать?

— Знай мы это, преступник сидел бы сейчас в этой комнате… Кстати, не знаете, кому он мог насолить?

— Нет.

— В каких отношениях были вы?

— В самых прекрасных. Робертс — идеальный клиент, арендную плату всегда вносит вовремя. Аккуратен, обходителен… — Тут, поймав новую ухмылку Малхоленда, я запнулся, поняв, что говорю о Дане словно о живом. Да еще и расхваливаю на все лады… Подозрительно? Пожалуй, да. Я сам себе стал противен.

— А какой номер дроби вы предпочитаете для охоты на уток? — поинтересовался Малхоленд.

— Четвертый. Всегда только четвертый. И сегодня… А что?

— Ничего, — притворно улыбнулся Малхоленд. — Просто спросил, чтобы убедиться.

— Убедились? Ну и прекрасно! Есть еще какие-нибудь дурацкие вопросы?

Скэнлон опять цыкнул на нас, призвав к порядку. «Шериф прав, — подумал я. — Взрослые люди, а пикируемся словно сопляки. И вопрос, который задал мне Малхоленд, учитывая сложившиеся обстоятельства, вполне закономерен…» Но меня бесила манера поведения этого типа. Он всегда относился ко мне презрительно и высокомерно.

— Мистер Скэнлон, а отпечатки пальцев на ружье остались?

— Нет, — прищурился шериф. — Ничьих отпечатков нет. И Робертса — тоже…

— Кто-то стер их! — опять подскочил Малхоленд. — Ловко, не правда ли?

Я сделал вид, что не расслышал.

— Мое присутствие еще необходимо?

Скэнлон угрюмо рассматривал затвор ружья.

— Ладно… пока все. Спасибо, что зашли.

Я выскочил на улицу и сел в машину. Отправляться ужинать еще рано, да и сама мысль о том, что придется весь вечер сидеть одному дома, казалась невыносимой. Поэтому вернулся в контору, заполнил со злости целую кипу налоговых квитанций и, таким образом, убил время до восьми часов вечера. Затем поехал к Фуллеру. В кафе все разговоры крутились вокруг Робертса, так что пришлось раз двадцать повторить все известное мне по этому поводу. Пожалуй, дело шло к полуночи, когда я наконец вернулся домой.

По стеклам хлестали струи дождя, выл ветер. Я налил себе виски и решил посидеть в гостиной, почитать, успокоиться. Но все напрасно: из головы не шло это проклятое убийство. Кому же понадобилось свести счеты с Робертсом? Из-за чего? И почему именно на болоте? А эта глупая попытка замаскировать убийство…

Ключи от калитки на тропинку в болоте имелись лишь у восьми членов нашего клуба. Кроме Робертса и меня, их получили в свое время доктор Мартин, Джим Макбрайд, коммивояжер фирмы Форда, Джордж Клемен, самый известный адвокат в городе, Генри Клинт, кассир городского банка, Билл Соренсен и Валли Альберс. Кстати, двое последних давно уже отправились с женами на Ямайку. Все мы прекрасно ладили — благо деловые интересы каждого никак не зависели от бизнеса любого коллеги по клубу…

Конечно, Скэнлон прав — Робертс вполне мог оставить калитку за собой незакрытой. Или же убийца пришел пешком? В таком случае он просто обязан превосходно знать окрестности, расположение засидок, чтобы точно добраться к ним за пять миль от дороги в полной темноте. К тому же и от города до болота добрых двадцать миль…

Я встал и направился к бару налить еще стаканчик. Зазвонил телефон.

— Это Варрен? — спросил женский голос.

— Да, мисс? С кем имею честь?..

— Неважно. Я хотела сказать… Вам не выкрутиться, вот что!

Господи! Мало меня дергали во Дворце правосудия два представителя сильного пола, теперь, кажется, ввязываются и женщины.

— Что значит «не выкрутиться»? Как прикажете понимать?

— Думаете, все сойдет с рук? Если так, то у меня для вас есть кое-какие новости…

— Послушайте, мисс, почему бы не отложить все разговоры до утра?

— Не рассчитывайте отделаться от меня. Вы знаете, о чем идет речь: Дан Робертс!

Я уже собирался бросить трубку, но это имя заставило продолжить разговор.

— Робертс? — В памяти вдруг всплыла его размозженная голова.

— Если у вас появилось желание прикончить кого-нибудь, так сначала убейте свою жену. Или, полагаете, Дан у нее был один?..

Я швырнул трубку и вскочил вне себя от ярости. Решил закурить сигарету, нечаянно сломал ее, табак высыпался в стакан. Но минуту спустя все же взял себя в руки — глупо сходить с ума от банального телефонного розыгрыша какой-то глупой злопыхательницы.

Скоро телефон затрезвонил вновь. Я снял трубку спокойно, очень спокойно. Звонил, наверное, уже кто-нибудь другой; вряд ли интриганка осмелится повторить свой ход.

Она осмелилась.

— Не бросайте трубку, когда разговор не завершился. В ваших же интересах!

— Да? Скажите-ка на милость, какая заботливость!..

Я знал, можно сказать, весь Карфаген, пусть поболтает подольше, может быть, удастся узнать ее по голосу. Вроде он показался мне знакомым.

— Вы, наверное, считаете Скэнлона идиотом, а? Или думаете, он вас боится?

Моя собеседница явно не блистала умом. Всякий в городе знал шерифа и не сомневался, что он парень не без ума, да и не боится ничего на свете.

— Давайте ближе к делу. — Стоило попытаться вытянуть из нее хоть какую-то информацию. — Вы хотите что-нибудь рассказать Скэнлону?

— Да. Думаю, его заинтересует, почему миссис Фрэнс Варрен бегала к Дану. Ведь когда-то она там жила. А потом, наверное, забыла, что переехала к законному мужу.

— Разумеется, сказанное весьма интересно, — согласился я. — Знаете, что сделаем? Отправляйтесь немедленно к шерифу и все ему расскажите. А как только показания будут зарегистрированы, я подам на вас в суд за клевету. Там мы и встретимся. Идет?

— Не больно-то иронизируйте! Доказательства налицо, и не мелочь какая-нибудь…

— Что ж, они очень и очень понадобятся, едва вы осмелитесь высунуть нос из своей гнусной норы!

— Я имею в виду зажигалку. Или мистер Варрен не в курсе, что его жена потеряла ее?

— Попали пальцем в небо! Фрэнс не теряла никакой зажигалки!

— Вы уверены? Золотая зажигалка с ее инициалами — Ф и В. Фирмы, ну-ка… да, «Данхилл». Приятных сновидений!

Она повесила трубку.

Какое-то время мне было здорово не по себе — речь действительно шла о зажигалке Фрэнс. Тут же припомнилось: жена и впрямь говорила о ней недели две-три назад. Мол, надо заменить колесико или что-то там еще. И отослала «данхилл» в Нью-Йорк, в тот же магазин, где я купил дорогую безделушку. Зажигалку по идее должны уже вернуть. Я вскочил и чуть ли не бегом бросился в гостиную; по-моему, как раз накануне из Нью-Йорка на имя Фрэнс пришла какая-то бандероль. Рывком открыл ящик стола, куда складывал всю корреспонденцию жены, и вздохнул с облегчением: маленький плоский пакет, отправленный фирмой «Данхилл» из Нью-Йорка, лежал на месте.

Тут мое внимание в стопе бумаг привлекло письмо от биржевого маклера из Нового Орлеана, который занимался продажей акций. «Неужели, — подумалось, — она продала все свои акции, не посоветовавшись со мной?» Сумма, впрочем, небольшая, что-то около шести тысяч долларов, и это ее личные деньги: выручка от продажи магазинчика. Но тем не менее…

Я снова уселся в кресло со стаканом в руке, стараясь забыть об анонимном звонке. Да не тут-то было! Кто эта женщина и с какой целью звонила? Чокнутая, обозленная на весь мир особа? Или у нее есть какой-то повод ненавидеть Фрэнс и меня? Видимо, она близкая знакомая Робертса, коли называла его по имени. И голос… Уж очень знакомый. Только чей?

Да, а как точно описала эта злопыхательница зажигалку моей жены? Конечно, где-то могла и увидеть ее у Фрэнс, но откуда тогда эта странная интонация: «Фирмы, ну-ка… да, „Данхилл“!» Сказано так, словно держала зажигалку в руке и разглядывала.

Я почувствовал, что меня начинает бить озноб. Чертыхнувшись, опять подскочил к столу, рывком дернул ящик и выхватил бандероль. Сорвав обертку, открыл крышку выложенной бархатом коробочки. Внутри лежала золотая зажигалка с монограммой Ф и В. Только она была абсолютно новой.

С минуту тупо разглядывал зажигалку, затем принялся кружить по комнате, словно боксер, попавший в нокдаун. Наверное, случилась ошибка. Возможно, у фирмы такое правило — заменять отказавшие зажигалки новыми в течение гарантийного срока? Нет, в коробочке лежала и квитанция об уплате денег. Стало быть, Фрэнс выслала чек и заказала новую зажигалку! Я схватил трубку и потребовал соединить меня с Новым Орлеаном. Пока телефонистка вызывала отель, лихорадочно соображал, что же все-таки сказать жене? Вопрос-то следовало выяснить с глазу на глаз.

Ответил портье.

— Позовите, пожалуйста, миссис Варрен! — попросил я.

— Если не ошибаюсь, — вежливо проговорил тот, — она уже съехала. Одну минуту, пожалуйста! Сейчас приглашу администратора!

А Фрэнс ведь сообщила, что задержится до воскресенья. Что заставило ее внезапно изменить решение?

— Администратор у телефона. — Густой баритон прервал новый каскад моих размышлений.

— Говорит Джон Варрен. Я пытаюсь связаться с моей женой по очень срочному делу. Не могли бы вы сказать, в котором часу миссис выехала из отеля?

— Конечно, мистер Варрен. Около семи вечера!

— Не знаете, ее спрашивал кто-нибудь по междугородному? Или, может, она звонила?

— Хм… Мне кажется, кто-то из Карфагена пытался к ней пробиться, но неудачно.

— В котором часу?

— Примерно в половине шестого. Как раз перед тем, как миссис вернулась в гостиницу.

— Не оставила ли она какую-нибудь записку?

— Нет, мистер Варрен. Ничего не оставила. Разве что… Если не подводит память, именно сама миссис интересовалась, не звонил ли кто. И я, прежде чем ответить, проверил по книге записей… Никаких междугородных переговоров ею не заказывалось.

— Постойте, постойте! А сегодняшний звонок в Карфаген в час тридцать?

— Не зарегистрировано такого.

Я с такой силой сжал трубку, что чуть было не раздавил. Даже пальцы заныли от боли.

— Проверьте еще раз, пожалуйста. Она звонила мне сегодня в час тридцать дня.

— Наверное, миссис выходила на связь из города, мистер Варрен. Ошибки нет. Иначе мы бы выписали счет.

«Я еще в постели», — сказала Фрэнс. Да, но не уточнила, в чьей… Внезапно в голове четко прогудел рожок или труба, тот самый звук, когда жена говорила со мной по телефону; тогда он напомнил мне что-то знакомое. Бог мой, что же это могло быть?

Налив себе новую порцию шотландского виски, не разбавленного на этот раз, я уселся за стол, уставившись на пачку сигарет. Снова принялся вспоминать детали, строить какие-то предположения. Перебирал в уме самые невероятные версии, пока не остановился на одной: если телефонная фурия сказала правду насчет Робертса, то можно допустить, что и остальное злопыхательница не сочинила. «Или, вы думаете, он у нее один?»

Во всяком случае, в отель Фрэнс звонил не Робертс. К половине шестого тот уже трижды прошел проверку в чистилище…

Внезапно я вспомнил, что пытался дозвониться жене в отель вчера вечером, но напрасно. Как знать, не окажутся ли ее россказни о набеге вместе с Дикинсонами на ночные кабаки Курбон-стрит тоже сплошной липой? По словам администратора, миссис Варрен вернулась в номер не раньше половины шестого, а к семи уже оплатила счет и съехала. Хотя меня уверяла, что задержится до воскресенья. Ни с кем из Карфагена она в гостинице не говорила — только поинтересовалась, был ли звонок. А затем сложила вещички и упорхнула.

Тут мне на глаза снова попалось письмо биржевого маклера, уголок его высовывался из-под коробки с зажигалкой. Вскрыв конверт, я несколько минут вертел в руках листок с напечатанным на машинке текстом, из которого явствовало, что три дня назад Фрэнс продала все свои акции. Зачем? Для каких нужд ей понадобились шесть тысяч долларов? У нас общий счет, никаких передряг по поводу снимаемых ею сумм никогда не возникало. Я скомкал письмо и швырнул на пол. Ладно! Все одно выведаю у женушки о Робертсе, иначе ей не выбраться из этой комнаты.

Взглянул на часы. Зная лихую манеру Фрэнс водить авто, подумал, что та появится здесь не позднее чем через час. Сунул зажигалку в карман, погасил свет и стал ждать.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Спустя сорок минут во дворе послышался шум мотора, скрипнули тормоза. Хлопнула дверь гаража.

Повернулся ключ, на кухне зажегся свет, и тут же послышался знакомый перестук каблучков — на матовом стекле дверей возник изящный силуэт ее фигуры. В одной руке Фрэнс держала чемодан и сумочку, другой шарила в поисках выключателя. Вспыхнул свет.

— Привет, — меня прямо-таки распирало от вежливости. — Добро пожаловать к родному очагу.

Она вздрогнула. Чемодан выскользнул из рук вместе с сумочкой. Глаза ее вспыхнули гневом.

— Чего ты тут расселся в темноте? Я чуть не умерла от страха!

Одетая в темный приталенный костюм с белой блузкой (ее норковое манто, наверное, осталось в машине), с широко распахнутыми глазами, резкая в движениях и вместе с тем грациозная, Фрэнс сейчас (впрочем, а когда нет?) казалась царицей фей. Вот только ее лексикон!..

— Что за глупые шутки, кретин!

Но, получив в ответ лишь молчание, она сбавила тон, голос чуть дрогнул.

— Что происходит? Или не рад меня видеть?

— Просто изумлен и хочу понять, почему ты вдруг решила сегодня вернуться?

— Ну, право! Сам же трезвонил, чтобы твоя прелесть приехала пораньше! И вдруг такая встреча…

— Тем не менее жду ответа: почему ты вернулась?

Почуяв неладное, Фрэнс решила прибегнуть к испытанному приему, который выручалее уже не однажды. Лукаво блеснув глазами и подойдя близко-близко, капризно надула губки.

— А разве обязательно нужна причина?

— Но ведь можно на всякий случай и спросить… — Я принялся подыгрывать ей.

— Наверное, просто из-за такого пустяка, что услышала по телефону твой голос… — томно прошептала Фрэнс.

Она умышленно не закончила фразу, как бы предоставляя мне возможность подать ей реплику и дополнить слово делом. Оставалось лишь встать, шагнуть и… дать обратный ход уже оказалось бы так же невозможно, как заставить течь вспять Миссисипи. Да, лгунья и мошенница, умеющая использовать свою красоту с хладнокровием искусного игрока в бридж, — но и в уме ей не откажешь. Я сунул руку в карман, достал зажигалку и подбросил ее на ладони.

Фрэнс продолжала еще что-то говорить, стараясь скрыть замешательство.

— …Так все мнется в машине, просто ужас!

Она приподняла свою безукоризненно выглаженную юбку и, обнажив стройные ноги, принялась разглядывать швы на чулках. Ей хотелось во что бы то ни стало вбить в тупую голову мужа одну единственную мысль — протяни руку и возьми. Обычно моя половина очень любила испытывать мое терпение: за накладыванием крема на лицо следовало поедание сандвича, затем стакан с молоком, ванная и так далее. На сей раз все развивалось по-другому: чулки и пояс полетели на кресло, за ними последовала юбка. Пожалуй, я даже немного удивился! Так вульгарно Фрэнс себя никогда не вела, но, видимо, сейчас она полагала, что особые обстоятельства требовали и особых, именно этих, средств. Потом она решила, что произвела впечатление, повернулась ко мне лицом и с сахарной улыбкой вымолвила:

— Ужасно жарко… не находишь? — И тут голос ее прервался, улыбка моментально испарилась, взгляд остановился на зажигалке.

Фрэнс облизнула губы, пытаясь что-то еще выговорить, но не тут-то было. Глаза, неотрывно следящие за подскакивающей в моей ладони золотой безделушкой, округлились, лихорадочно заблестели.

— Ну, что же ты, дорогая, продолжай! — У меня еще хватало терпения поиграть в простачка.

— Что?..

— Продолжай врать! Только теперь ты попалась. Не так уж часто обманутому мужу удается заполучить в руки столь веское доказательство. — И опять подбросил вверх зажигалку.

Фрэнс задыхалась. Она закрыла лицо рукой и начала пятиться, словно я собирался ударить ее. Между тем нас разделяло несколько метров. Споткнувшись о диван, что стоял слева от двери в столовую, Фрэнс села.

— Не понимаю… что ты хочешь этим сказать?

— Только то, что очень жарко стало супруге, которая обежала все окрестные магазины и чувствует горячее желание вернуться домой к любимому мужу! Если только, разумеется, ей не понадобился еще один чек на кругленькую сумму!

Ярость перехлестывала через край. Я встал и с ненавистью двинулся к жене.

Та задумала бежать. Пришлось усадить ее, и не самым ласковым образом.

— Куда спешишь, красотка? Или не хочешь, чтобы тебе сообщили потрясающую новость? Твой любовник сдох, его прикончили!

Глаза жены наполнились ужасом, извиваясь, словно змея, она принялась колотить меня кулаками в грудь.

— С ума сошел! — Боже, этот вопль, право, мог оглушить кого угодно. — Отпусти сейчас же!

Фрэнс поджала ноги, уперлась ими мне в живот и внезапно толкнула изо всех сил. Я сделал шаг назад, пытаясь устоять, но не сумел, поскользнулся на ковре и растянулся во весь рост. Фрэнс, как фурия, промчалась мимо в холл, затем скользнула в ванную и заперлась. Я бросился за ней.

В этот момент послышался продолжительный звонок у входной двери.

Подумал сгоряча: «Кого еще черт принес!»

Включив свет, рывком распахнул дверь. Передо мной стоял Малхоленд; выражение его лица не предвещало ничего хорошего.

— Что угодно, мистер?

— Вас, — ответил он сухо.

— Как это понимать — «вас»! Дурак набитый! — снова прорвало меня. — Чего трезвоните в дверь, словно тут глухие!

— Едемте со мной. Вас приглашает Скэнлон.

— Чего ради?

— Приедем — узнаете!

— Как бы не так! Желаю знать немедленно!

— Дело ваше.

В его выпуклых карих глазах появился злобный блеск.

— Скэнлон велел доставить вас, но не уточнил как. Если желаете прибыть к нему в наручниках и с доброй шишкой на голове, что же, готов приняться за дело, для меня это раз плюнуть!

— Он сейчас в конторе?

— Да.

Я повернулся кругом, пересек вестибюль и вошел в гостиную. Малхоленд немедленно последовал за мной и остановился в дверях. Пока набирал номер шерифа, этот тип рыскал глазами по сторонам. Заглянул и в столовую. Чемодан виднелся на диване, но сумочки Фрэнс с порога незаметно…

Малхоленд сунул в рот сигарету и чиркнул спичкой о ноготь большого пальца — вероятно, видел, как подобное делает в кино какой-нибудь супермен. Спичка, разумеется, не зажглась. Малхоленд с ухмылкой взглянул на меня.

— Надеюсь, вы не собираетесь улизнуть? — Ему явно хотелось довести жертву до крайности.

Пришлось собраться с силами и промолчать, выражая презрение.

Наконец Скэнлон взял трубку.

— Варрен говорит. Что за выдумки? Зачем я вам еще понадобился?

— Значит, надо.

— Объясните толком.

— Хочу задать несколько дополнительных вопросов.

— Прекрасно. В таком случае напоминаю: живу в Карфагене уже тридцать три года и сам без чьей-либо помощи смог бы отыскать Дворец правосудия. Если же срочно понадобится — у меня есть телефон! Могли бы и не утруждать этого придурка…

— Ради бога, Варрен! Если намерены произносить речи, отложите их до завтра! У меня тут люди сидят, которым весьма хотелось бы отправиться домой спать.

— Знаете, а не зайти ли мне к вам завтра утром?

— Вы должны быть здесь немедленно!

— Прекрасно! Но в следующий раз действуйте решительней. Присылайте взвод дураков и оцепляйте сразу весь дом!

Я швырнул трубку.

Фрэнс к моему возвращению, конечно, смоется. Ну и черт с ней, пусть катится! Мной овладело безразличие. Что, в конце концов, теперь изменишь? Она, бесспорно, виновата, но чего добьешься, продолжая глупую ссору?

Малхоленд кивком указал мне на дверь и вышел. Полицейская машина стояла рядом.

По пути в голову лезли самые невероятные мысли. Но скоро их вытеснила одна: «Та девка, что звонила мне, видимо, предупредила и Скэнлона, иначе откуда взяться поводу для столь позднего вызова. Вернее, вывоза… А теперь, когда ее сведения подтвердились, можно опасаться, что мною займутся всерьез. Хотя, как знать, примет ли всерьез Скэнлон анонимный звонок?»

Дворец правосудия был погружен в темноту, светились лишь окна кабинета шерифа. Малхоленд затормозил прямо у входа. Не дожидаясь его, я выскочил из машины, бегом поднялся по лестнице и рывком распахнул массивную дверь. Первое, что бросилось в глаза, — охотничье ружье по-прежнему лежало на столе.

Скэнлон, указав на стул, сухо бросил:

— Садитесь.

Кинув пальто на один из свободных столов, я уселся. Малхоленд забрался в кресло у другого стола, положил на стол ноги и с довольным видом принялся разглядывать меня, словно диковинного зверя. «Плевать, — решил я, — мы еще с тобой поквитаемся, мерзкая рожа. И в самом ближайшем будущем».

— Надеюсь, у вас налицо самые веские основания поступать подобным образом? — Я был сама вежливость.

Скэнлон вынул из кармана сигару, откусил кончик.

— Вот именно.

— Прекрасно! В таком случае, если, конечно, незатруднительно, объясните, пожалуйста, в чем их суть?

Скэнлон чиркнул спичкой.

— Я полагал, мистер в курсе. Мы ведем расследование совершенного преступления…

— А какое отношение сыщики имеют ко мне?

— Вы находились на месте преступления. А потому хотелось бы вновь услышать, как это произошло. Расскажите-ка все сначала. И по порядку.

— Зачем?

— Вопросы здесь задаю я. Вам Робертс говорил, что собирается ехать на охоту?

— Нет.

«Значит, девка свое гнусное дело сотворила?» — У меня пересохло в горле. Скэнлон опять о чем-то спросил.

— Что?

— Итак, вы видели его машину, когда ставили свой автомобиль в конце дороги и, следовательно, знали, что Робертс сидит уже в засидке?

Вот оно что!

— Да ведь трижды уже говорил!!1 К моему приезду там никаких автомобилей и близко не было! Робертс приехал позже.

Сомнений не оставалось: девка позвонила. Причем, разумеется, не назвалась. Но у Скэнлона появилось то, чего недоставало: нащупана побудительная причина преступления.

В голову вдруг пришло, что все полицейское усердие может объясняться просто-напросто беспомощностью стражей закона перед лицом загадочного убийства. Идет лихорадочный поиск выхода из тупика — и на тебе, попадается простофиля, из которого можно сделать козла отпущения. Идея наверняка пришла в голову именно Малхоленду, гораздому на всякого рода пакости. Ярость тугим кольцом сжала горло. Нагнувшись над конторкой, решил спросить в упор:

— Меня обвиняют в убийстве Робертса?

— Вас допрашивают.

— На каком основании?

— Вам уже объяснили…

— Нет, абсолютно ничего не объяснили. И так как не сказали, почему именно я нахожусь под подозрением, все вопросы можете задавать сами себе!

Скэнлон стукнул кулаком по столу и уставился, как удав на кролика.

Но меня уже было не унять:

— А почему бы не пришить мне заодно убийство этого, как его… Джуниора Делевана, которого пристукнули пару лет назад? Повесьте на мою шею сразу два трупа!

— К черту Делевана! — рявкнул шериф.

— Кстати, внесите в протокол: Варрен кокнул Авраама Линкольна, Джона Кеннеди и пустил ко дну «Титаник»!

— Заткнитесь!

— Тогда разрешите воспользоваться телефоном?

— Это еще зачем?

— Хочу позвонить своему адвокату. — И, не давая им опомниться, торопливо набрал номер домашнего телефона Джорджа Клемена.

— Варрен беспокоит, — представился я, когда адвокат взял трубку. — Не могли бы вы приехать сейчас во Дворец правосудия?

— А что произошло?

— По непонятным мотивам подозреваюсь в убийстве Дана Робертса. Объяснений же ни от кого тут добиться невозможно.

— В убийстве Дана? Но это просто смешно!

— Придерживаюсь того же мнения! Но дальнейший разговор с ними хотелось бы продолжить только в присутствии адвоката.

— Знаете… только лег… Но выезжаю немедленно!

— Особо торопиться нужды нет. Можно и подождать. Тем более что здешняя компания любит позднее время…

— Ведете себя черт знает как! — завопил Скэнлон.

— Уж таким воспитали!.. Кроме того, я за вас голосовал на выборах, а не вы за меня.

— Вы дружили с Робертсом? — смягчился шериф.

— Не могу сказать, чтобы были близкими друзьями. Скорее, поддерживали нормальные деловые отношения. Он снимал у меня помещение.

— Не досаждал ли Дан когда-либо и чем-нибудь в ваших делах?

Я уже отвечал на подобный вопрос и не счел нужным возвращаться к нему. А потому закурил сигарету и откинулся на спинку стула.

— Мне нечего сказать.

Скэнлон опять стукнул кулаком по столу.

— Может быть, мистер воображает, будто его тут допрашивают ради собственного удовольствия?

— Как знать? Вам виднее.

До появления Джорджа минут десять наша троица обменивалась испепеляющими взглядами.

О, Джордж славный малый! Ему пятьдесят один год. Рост метр восемьдесят. Благодаря седеющим волосам и коротко подстриженным усам на первых порах всегда кажется чопорным и высокомерным, но неприятное впечатление рассеивается, едва познакомишься с ним поближе. Он опытный юрист и сильный игрок в покер, хотя играет всегда осторожно. Фанатично увлекается спортивной рыбной ловлей и по нескольку раз в год катается во Флориду или на Багамские острова. Флерель, его жена, женщина весьма состоятельная, можно сказать, рупор всего высшего общества в Карфагене; однако есть в ней что-то от приматов — нрава необузданного и властного настолько, что даже и не пытается прикрыть вечное пребывание своего мужа под ее каблуком. Меня же Флерель почему-то всегда считала бабником.

Джордж вошел, улыбаясь, и поприветствовал всех изящным кивком головы.

— Добрый вечер, шериф! Добрый вечер, мистер Малхоленд!

Затем повернулся ко мне:

— Ну, задира, что тут стряслось?

— Да сам толком не пойму. — Появление Джорджа сразу подняло настроение. — Понятно лишь то, что по приказу шерифа этот тип вытащил меня из постели.

— Шериф, — спокойно проговорил Джордж, — можно побеседовать с Джоном один на один?..

Скэнлон с яростью раздавил сигару в пепельнице.

— О! Конечно же, да! Буду рад, если удастся заставить его хоть немного пораскинуть мозгами! В таком случае, может, чего-нибудь наконец и добьемся!

Малхоленд расстегнул пояс, отцепил кобуру, сложил все в ящик стола, холодно окинул нас взглядом и с важным видом удалился из помещения.

Мы с Джорджем уселись за дальний стол друг против друга. Рядом с ним я чувствовал себя уверенно и спокойно.

— Ну, — начал адвокат, — расскажите-ка все по порядку.

Я поведал ему об анонимном телефонном звонке и добавил:

— Наверное, девка и Скэнлону позвонила.

— Допустим. Но он-то об этом и не заикнулся…

— Вот именно! Значит, не осмеливается признать, что придает значение болтовне какой-то чокнутой бабы. А вытянуть сюда и взять меня на испуг тем не менее не побрезговал!..

Адвокат покачал головой и выдавил из себя улыбку:

— Понятно, понятно. Пока что вы в основном вели себя правильно.

— Послушайте, Джордж, в конце-то концов!..

— Минуту! Может быть, женщина, говорившая по телефону, психически и не вполне нормальна. Но ни один полицейский офицер не пройдет мимо любого источника информации, сколь бы скуден или сомнителен тот ни был. Скэнлон, следовательно, вынужден проверить надежность каких угодно полученных им сведений. Вы же, вместо того чтобы помочь шерифу разобраться, сделали все возможное, чтобы убедить его в обратном. И, полагаю, тот решил, что нет дыма без огня и вы что-то скрываете от следствия. Советую перестать вести себя словно раненый дикий кабан, иначе, Джон, я и впрямь понадоблюсь вам как адвокат!

— Выходит, можно обвинять в убийстве на основании лишь анонимной клеветы по телефону да еще потому, что кто-то находился на болоте в момент преступления?

— Вряд ли. Без веских улик это невозможно. Но существуют и моменты, которые, очевидно, ускользнули от вашего внимания. Во-первых, Скэнлон, чувствуя одно только упрямство и… неуважение, а также нежелание помочь, может серьезно осложнить вам жизнь. И — при полном соблюдении законности. Приближается уик-энд, и ему ничего не стоит засадить вас за решетку до понедельника просто как главного подозреваемого. Во-вторых, лицо, торпедирующее расследование и отказывающееся от сотрудничества со Скэнлоном, тем самым лишает полицию возможности обнаружить подлинного убийцу Робертса. И уж коль оно находится под подозрением, следовательно, делает это в своих интересах. Вот мой совет: хватит вести себя как дитя неразумное. Ответьте на все вопросы шерифа. Ведь это прямая обязанность гражданина Штатов, так и выполняйте ее, как положено лояльному гражданину и стопроцентному американцу. И ради всех святых, прекратите унижать Малхоленда!

— Это еще почему?

— Неужели вам не приходило в голову, что Скэнлон умышленно использует его, дабы еще больше разъярить вас, заставить выйти из себя и совершить какую-либо неосторожность? Шериф хитер и умен. О, не будь он нищ, Скэнлон сумел бы выбиться в люди. Им прилагаются сейчас немалые усилия, чтобы разработать единственно стоящую версию — убийство на почве ревности. Ну а заняв позицию упрямого осла, вы делаете все возможное, чтобы убедить шерифа: именно такие ослы и способны на безрассудную ярость и убийство в состоянии аффекта. И не глядите на меня так, словно готовы слопать! Последуйте лучше совету и начинайте помогать Скэнлону. Никогда не защищайтесь от обвинения, которое против вас еще не выдвинуто, мой друг!

Джордж встал, и мы прошли в кабинет Скэнлона.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Процедура заняла менее часа, допрос проходил в довольно непринужденной обстановке. Пожалуй, слишком непринужденной. Скэнлон, чувствовалось, понял, что пошел по явно ложному следу, и ограничился лишь формальными вопросами с тем, чтобы оправдать сам факт допроса. Шериф, разумеется, приберег про запас информацию, полученную от «телефонной особы», решив сначала по возможности проверить реальность ее заявления. Когда же в его руках соберутся необходимые доказательства, вот тогда защитник закона и обрушит их на меня.

Я пересказал Скэнлону подробности событий минувшего утра, начиная с момента прибытия на болото в засидку и кончая возвращением домой в десять утра. Ответил на кучу ловко сформулированных вопросов, цель которых — как нетрудно было понять — вытянуть какую-либо деталь, которую я мог упустить и которая оказалась бы в состоянии вывести на след третьего лица, по всей вероятности, находившегося на месте событий. Джордж, сидя рядом, спокойно покуривал, не принимая участия в допросе.

Наконец Скэнлон утомленно помял лицо рукой.

— Ладно… Пока все.

Затем бросил напоследок:

— Причина, из-за которой совершено убийство, — вот единственная путеводная нить, которая нам нужна. Никто ничего не добьется, пока не станет ясно, почему убит Дан!

Мы с Джорджем вышли и сели в его машину.

— Когда возвращается Фрэнс? — спросил адвокат, останавливаясь у асфальтовой дорожки, что вела к моему дому.

— В воскресенье, — пришлось солгать. — Если только опять не передумает. Прямо-таки прижилась в Новом Орлеане.

— А моя в субботу… Как насчет партии в бридж на будущей неделе, а?

— Спасибо. С удовольствием. — Слова благодарности сыпались из меня словно из рога изобилия. — Весьма благодарен, метр!

— Пусть эта история с убийством вас больше не волнует. Скэнлон в конце концов отыщет настоящего убийцу. Хватка у него железная. Ставлю тысячу против одного доллара, что Дана прикончил чужак. Вероятно, какой-нибудь заклятый враг, которого Робертс нажил себе задолго до приезда в Карфаген… Кстати, именно это обстоятельство могло послужить главным поводом для переезда сюда. Он же был отчаянный бабник и, наверное, крепко насолил кому-то.

— Вполне может быть, — согласился я, открывая дверцу автомашины. — Спокойной ночи, Джордж!

— Радостных сновидений, дружище!

Джордж развернулся, скоро огни автомашины исчезли за углом.

Фрэнс оставила свет включенным. Чемодан ее и сумка исчезли.

Вдруг представилось, как она садится за руль своего «мерседеса» и мчится сквозь ночь, рассекая фарами ночную мглу. Куда? Опять в Новый Орлеан? Или в Майами, откуда вообще здесь появилась?

Спать не хотелось, да и не надеясь заснуть, я включил кофемолку, сварил порцию бодрящего ароматного капучино. Вернувшись в гостиную, заметил, что на диване лежит женская перчатка. Вторая валялась рядом, на ковре. Перепуганная Фрэнс впопыхах, видимо, забыла о них.

Тут вспомнились слова, сказанные Джорджем: мол, поведение мое давало основания подозревать, будто я ревновал Фрэнс. Неужели в это и впрямь кто-нибудь поверил? Да, во мне давно живет антипатия к Малхоленду. Но неприязнь к нашему пинкертону с его дурацким высокомерием возникла задолго до того, как в местном театре ставили «Детективную историю». И любовных сцен в пьесе, кажется, немного, по крайней мере между мистером Маклеодом и Мэри Маклеод, роли которых исполняли Малхоленд и моя жена. Ну а если я и возражал против участия Фрэнс в спектакле, то лишь потому, что все вечера в течение месяца женушку невозможно было застать дома — репетиции, репетиции. Ей, клянусь честью, совсем не нравился Малхоленд.

А что касается меня… Два года назад Малхоленд жестоко избил подсобного рабочего с лесопилки — якобы тот надерзил. Мальчишку пришлось отправить в госпиталь. Я застал лишь часть побоища и с присущим мне тактом облаял Малхоленда, пригрозив сообщить обо всем Скэнлону. С тех пор тот демонстрировал свою неприязнь ко мне где и как только мог. Вплоть до того, что отказывался уступить дорогу при встрече на улице! Я презирал этого типа до глубины души. Но ревновать мерзавца к Фрэнс? Даже не смешно!

«Или вы думаете, Дан у нее был один?» К черту эту девку! Но как ни пытаешься забыть телефонный звонок, напрасно: слова ее не выходят из головы… И потом, отчего Фрэнс столь внезапно решила вернуться домой? Есть ли тут связь с убийством Робертса? Тогда каким образом Фрэнс узнала о смерти Дана? Из Карфагена в отель ей никто не звонил. Со мной же она разговаривала не из гостиницы! Анонимная девица… Голос-то, безусловно, знакомый. Наверняка я знал ее! Но каким образом? Может быть, слышал в компании Робертса? Вряд ли… Ведь женатый, в возрасте уже за тридцать, я был далек от круга, в котором вращался холостяк Дан.

Вдруг почему-то вспомнилась Барбара Райан. Тут же захотелось потолковать с ней. Протянув руку к телефону и мимоходом взглянув на часы, я с удивлением отметил: четверть второго ночи.

Барбара жила одна в небольшой квартирке в нескольких сотнях метров от Клебурн-стрит к западу от центра города.

— Варрен говорит. Извините, если разбудил…

— Я еще не сплю, — ответила Барбара. — Лежу, читаю. И знаете, даже рада, что позвонили. Кстати, правда, что Робертса убили? Все говорят…

— Судя по всему, нет никаких сомнений.

И тут же принялся деловито рассказывать о дроби разного калибра.

— Мне уже об этом говорили… А кто бы, по-вашему, мог такое сделать?

— Пока не имею и малейшего представления. Но вот о чем хотел бы спросить: вы в курсе амурных дел Робертса?

Барбара помолчала, видимо, колеблясь, выдавать свою осведомленность или нет.

— Право, Джон, — наконец, тщательно взвешивая слова, проговорила она, — вряд ли в данном случае меня можно считать компетентной. А что, собственно, вам хотелось бы узнать?

— Кому из девиц Дан назначал свидания?

— Ох, право! Ну, мне, например. Я с ним встречалась раза два или три.

Это было для меня новостью!

— Ну и что он представлял собою как кавалер?

— Довольно приятный, хороший танцор. Правда, оставил ощущение, что уж слишком влюблен в самого себя.

— А с другими дамами Робертс встречался?

— Как сказать! Не было нужды, знаете ли, следить… Несколько раз, правда, видела среди здешних красавиц.

— Не помните с кем?

— Хм… Надин Вильдер… Мадж Карсон… А что?

— Да был тут мне таинственный звонок от какой-то женщины или скорее девушки, которая не пожелала назваться. И кажется, та очень и очень неплохо знала Робертса.

— Понимаю. — Барбара, секунду помедлив, вдруг выпалила: — Весьма, может быть, и неплохо. Он в подобных делах быстро управлялся, лишь бы девица не шибко артачилась. Да, кстати, по поводу особ, которых я упомянула. Сомневаюсь, что анонимный звонок исходил от кого-либо из них. Обе вполне приличные девушки. Надин служит в городской электрокомпании…

— А малышка Карсон работает у доктора Ваймана? — Мне захотелось блеснуть перед Барбарой знанием светского общества Карфагена. — Обеих знаю и уверен, что звонили не они. Но прошу, поставьте в известность, если вдруг вспомните какие-либо другие имена. Хорошо?

— Договорились, шеф!

— Большое спасибо.

Я положил трубку и принялся прикидывать в уме, сколько же людей в нашем городе могли что-либо знать о взаимоотношениях Фрэнс и Робертса. Столько перебрал вариантов, что разболелась голова. Пришлось встать и отправиться через вестибюль в ванную комнату за таблеткой аспирина — все лекарства хранились там в аптечке. Шлепая по коридору, заметил: в спальне по-прежнему горит свет. Когда вошел — обомлел: чемодан Фрэнс по-прежнему лежал на кровати. Рядом валялся другой, вместе с грудой ее платьев и белья.

Неужели Фрэнс ничего не взяла с собой? Словно после долгого отсутствия, задерживая взгляд то на одном, то на другом предмете, я оглядел комнату. Большая двухспальная кровать, сооружение трехметровой длины, стояла у стены справа; по обе стороны ее высились платяные шкафы. Прямо темнел камин. Слева — бог ты мой! — светилась дверь, ведущая в ванную и туалетную комнату жены. Сейчас она почему-то распахнута настежь! Помимо ночника под розовым абажуром, в спальне, горела и лампа в туалетной комнате Фрэнс. В лучах света на паркете по другую сторону кровати темнело какое-то пятно. Подошел поближе, нагнулся и… оказался лицом к лицу с Фрэнс. Вернее, с тем, что осталось от него.

Колени мои подкосились, и я осел на паркет рядом с кроватью. С силой зажмурил глаза, желая избавиться от ужасающей картины. Ан нет… Страшнее всего было видеть орудие убийства — грязные, закопченные каминные щипцы, которые убийца оставил на груди Фрэнс.

Я перевернулся на бок и попытался встать, но поскользнулся и очутился на полу лицом к трюмо. Поначалу не узнал самого себя: физиономия моя побелела как мел, исказилась от ужаса.

Зазвонил телефон на ночном столике. Я наконец-то встал и, шатаясь, направился в ванную. Сняв с крючка большое банное полотенце, накинул его Фрэнс на голову и грудь. Телефон продолжал звонить.

Фрэнс лежала на спине в том самом костюме, в котором приехала из Нового Орлеана. Ноги ее нелепо подвернулись. «Зачем надо было бить женщину прямо по лицу и так зверски?» — стучала в голове единственная мысль.

Один из платяных шкафов был открыт. Наверное, Фрэнс брала из него одежду, и в тот момент, когда повернулась спиной к убийце, он схватил каминные щипцы и нанес свой первый удар. Правая рука Фрэнс выглядывала из-под полотенца. Я встал на колени и осмотрел ее, затем приподнял полотенце и осмотрел левую. К удивлению, на них не оказалось ни синяков, ни следов сажи. Следовательно, жертва не делала и попытки защититься, когда убийца наносил удары щипцами по лицу. Итак, он убил Фрэнс сзади первым ударом. По лицу трупа убийца молотил, движимый патологической ненавистью или получая садистское наслаждение.

Однако Фрэнс позволила ему войти. Ведь я запер дверь на ключ, когда уходил. Внезапно пришло ощущение, что в спальне случилась какая-то перемена, но понадобилось две или три минуты, прежде чем сообразил какая.

Телефон наконец перестал трезвонить. Подойдя к аппарату и сняв трубку, я принялся набирать номер шерифа, чуть не истерически смеясь от радостной мысли: «Как здорово мне повезло: ведь когда все происходило, я находился в конторе шерифа, в присутствии свидетелей. Алиби налицо!» Но сразу же бросил трубку. О, если бы можно было уйти из комнаты, где крики Фрэнс все еще гремели в коих ушах. Но это были вовсе не вопли жены. Это снова звонил телефон. И в спальне.. И в гостиной… Выскочив на кухню, я подставил лицо под струю воды. Зачем? Наверное, надеялся таким образом как-то охладить горевшие мозги.

Потом уселся за кухонный стол и принялся шарить по карманам в поисках сигарет.

Обрывки мыслей, нелепые, неспособные сложиться в цельную картину, крутились, сталкивались в пылающей голове, пугая и обессиливая. Ну да! Все сотворил Малхоленд! Никто, кроме него, не знал, что Фрэнс приехала. Помощник шерифа, разумеется, заметил перчатку и ни минуты не сомневался, что и чемодан тоже принадлежит ей. Стало быть, именно этот тип и прикончил Робертса, а Фрэнс так или иначе замешана в случившемся на болоте… Впрочем, почему обязательно Малхоленд? Мало ли кому Фрэнс могла позвонить и сообщить, что вернулась.

А что же все-таки она делала в Новом Орлеане? Зачем вдруг понадобилось столько денег? Одним прыжком я вскочил, бегом бросился в спальню и стал лихорадочно рыться в ее сумочке. А вдруг именно здесь найдется улика? Как знать, действительно ли была Фрэнс в Новом Орлеане сегодня или вчера вечером? В отель — заплатить по счету — она могла вернуться лишь между половиной шестого и семью часами вечера; ей ничего не стоило побывать и здесь, в Карфагене. Губная помада, кошелек, расческа, зеркало, ключи от машины, платок — обычная дамская чепуха. Ничего достойного внимания. Стоп! Счет из гостиницы, оплаченный по кредитной карточке. С конца декабря по 5 января. Открыл кошелек — там лежало две бумажки по пять долларов и три по доллару. А когда Фрэнс уезжала из дому, у нее было шестьсот долларов наличными, и сегодня, очевидно, она успела получить телеграфный перевод еще на пятьсот. Кроме того, ею продано на шесть тысяч долларов акций… Гостиница оплачивалась по кредитной карточке, а в кошельке лишь тринадцать долларов. Бог ты мой! Я вдруг вспомнил: когда Фрэнс вернулась, на ней не было норкового манто, легкого, как перышко, но стоившего не менее четырех тысяч долларов. Бегом припустил в гараж, осмотрел «мерседес». Манто в машине не оказалось.

Вернувшись в кабинет и застыв около письменного стола, ничего не понимая, я мрачно стал разглядывать расписку маклера, удостоверяющую выдачу шести тысяч долларов в обмен на акции. Что бы это значило? Куда Фрэнс извела деньги? Может быть, ее ограбили? Прокутила? Что делать? Вызвать полицию? Спасаться бегством? Позвонить Джорджу, посоветоваться?

Вдруг во дворе заскрипели тормоза автомобиля. Хлопнула дверца, затем на крыльце раздались чьи-то шаги. Без перерыва затрезвонил звонок входной двери. На цыпочках подкрался к окну, чуть-чуть отодвинул в сторону занавеску и глянул на улицу. У крыльца стояла полицейская автомашина, мигая красными фарами на крыше. «Бежать? Поздно. Даже если и удастся без шума открыть дверь гаража, полицейская машина загораживает проезд. Конечно, можно выйти черным ходом, но далеко ли уйдешь на своих двоих!»

Звонок снова зазвонил требовательно и раздраженно три или четыре раза подряд, затем в дверь забарабанили кулаком. Конечно же, это он, мерзкий помощник шерифа. Если его не впустить, то Малхоленд, чего доброго, выломает дверь, от таких крыс можно всего ожидать…

Но у порога стоял Лен Оуэнс, старший ночного патруля. Вид у него был слегка заспанный.

— Извините, что потревожил, мистер Варрен!

Я широко открыл рот. Но так как не мог произнести ни звука, то тут же закрыл его.

— Нам позвонила миссис Райан, сэр! — продолжил полицейский. — Она очень беспокоится. Сказала, что недавно говорила с вами по телефону, а потом еще несколько раз пыталась дозвониться, но…

Мне удалось выдавить улыбку.

— Я… Да… Я лег и, наверное, заснул. Да, да, конечно же, заснул уже.

Теперь, когда я смог наконец выговорить внятно несколько слов, то уже с трудом заставил себя замолчать.

— Такое впечатление, что все с ума посходили после убийства этого Робертса, — произнес Оуэнс. — Во всяком случае, не мешало бы вам ей позвонить.

Затем патрульный козырнул, повернулся, словно на разводе, через левое плечо и направился к машине.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Барбара долго извинялась.

— У меня такое чувство, что я вела себя как дура, позвонив в полицию. Но вы не отвечали. А после этой ужасной истории с Робертсом…

— Ничего, все нормально.

Отупение, вызванное всем происшедшим, постепенно проходило, голова начинала соображать получше.

— Я, наверное, заснул. Так в чем дело?

— Ей-богу, может быть, вся эта чепуха не стоит и выеденного яйца. Но вы просили позвонить, если мне вдруг удастся вспомнить, с кем еще встречался Робертс.

— И вы вспомнили?

— Нет, пока нет. Но, кажется, вам имеет смысл справиться у Эрни Севелла. Он работал у Робертса с первых дней открытия магазина и, очевидно, знает все о нем лучше, чем кто-либо в городе. И потом, по всей вероятности, Робертс гораздо охотней рассказывал о своих победах мужчинам, чем малознакомым женщинам…

Черт побери! Мне самому следовало бы вспомнить о Севелле.

— Спасибо за идею. А не можете ли вы мне еще вот что сказать: когда Фрэнс звонила вчера после полудня, откуда был звонок? Не помните, сказала ли телефонистка, что звонят из Нового Орлеана или же просто объявила «междугородная»?

Подавляющее большинство моих знакомых в таких случаях не преминуло бы спросить: «А в чем дело?» Барбара Райан к их числу не относилась. Она работала у меня более года, но лишь сейчас я начинал по-настоящему ценить ее такт.

— Точно не могу сказать, — ответила секретарша. — Я поняла только, что разговор шел из автомата.

— Постойте, постойте! Вы в этом уверены?

— Да. Линия оказалась свободной, и мне отчетливо было слышно, как телефонистка сказала Фрэнс, сколько монет следует опустить в аппарат.

«Я еще в постели»… Какова же была цель этой низкой лжи? И что за рожок вдруг заиграл поблизости? Возможно, музыкальный ящик?

— Сколько же монет та порекомендовала ей опустить?

— Хм… Девяносто центов, насколько помню. Да, точно. Девяносто центов. Я еще подумала — почему не целый доллар?

Следовательно, Фрэнс, видимо, и впрямь звонила из Нового Орлеана. Во всяком случае, не из Карфагена. Кое-что начало проясняться в моей дурацкой башке, даже принимать форму некой гипотезы. Но мне не хватало помощи умного, толкового человека. Наиболее подходящая фигура? Конечно, Джордж! Но я не мог к нему обратиться. Положение адвоката, лица, связанного жесткими рамками законности, будь он на сто процентов уверен в моей невиновности, не позволяло ему стать участником затеи, не вполне законной и к тому же рискованной. Джордж просто-напросто посоветует обратиться в полицию. А вот Барбара при желании могла бы и помочь. Конечно, постараюсь не слишком впутывать ее в эту историю…

— Послушайте, Барбара, — мне пришлось начать издалека. — Я не могу сейчас объяснить все, но завтра Скэнлон, без сомнения, задаст вам обо мне целую кучу вопросов. Отвечайте ему честно и подробно. Только не говорите, что я просил вас об этом. Понимаете?

— Ей-богу, сделать подобное нетрудно, хотя… Право, ничего не могу понять. Впрочем, думаю, справлюсь. Что еще?

— Шериф может спросить, все ли на месте в моем сейфе. Составьте опись и передайте ему. Вот и все. И тысячу благодарностей, Барбара!

Закончив разговор, я быстро вернулся в спальню. Избегая заходить за кровать, где лежала Фрэнс, стараясь ничего не двигать с места, я быстро надел темный костюм, достал из шкафа один из чемоданов, большой кофр желтой кожи с моей личной монограммой. Уложил в него костюм, несколько рубашек, смену нижнего белья, несессер и электрическую бритву. Тут мне в голову пришло, что не мешало бы взять с собой и портрет Фрэнс. Но имелась только одна фотография с ее прелестной головкой — наша свадебная. Жена избегала фотографироваться. Ладно, сгодится и свадебная. Она стояла на ночном столике. Повернулся, протянул руку и не поверил своим глазам: фотография исчезла.

Не может быть! Ведь стояла здесь еще, когда… Тут я осознал, что вряд ли смогу припомнить, когда видел фотографию в последний раз. Знал, что стоит на туалетном столике, привык к ней как к чему-то непременному, непоколебимому. Принялся просматривать ящики, проверил комод в ванной комнате. Фото исчезло. Тем не менее я твердо помнил, что оно стояло на месте после отъезда Фрэнс в Новый Орлеан.

В ярости выругался. Терялось драгоценное время, нечего теперь скрести в затылке, словно деревенский дуралей. У меня в бумажнике лежала небольшая копия свадебной фотографии, которую я сделал тайком от Фрэнс. На худой конец сойдет и копия.

С шумом захлопнул чемодан, повернул выключатель и зашагал по коридору. По дороге прихватил пальто, шляпу и погасил везде свет.

Бросил чемодан в «шевроле». Улица до конца аллеи была темна и пустынна. Задним ходом вывел машину из гаража и закрыл его. Вновь и вновь повторял себе, что единственно возможный метод действий — максимальная естественность всех поступков. Иначе моя затея обречена на провал.

В этот час ночи проще пареной репы определить, установлена ли за мной слежка или нет. Все машины графства, принадлежащие полиции, имели особые номера, которые в Карфагене каждому известны. У последнего перекрестка перед Клебурн-стрит повернул налево, поехал по направлению к западу от центра города, по Тейлор-стрит, затем через два квартала свернул вправо, на Фултон-стрит, чтобы оттуда выехать на Клебурн-стрит в район, где находилась моя контора. Этим путем я ехал всякий раз, отправляясь на работу.

Поставил машину на стоянку, что находилась напротив моей конторы, и вышел из автомобиля. Перед кафе Фуллера стояло три авто, но ни на одном не было полицейского номера. Я пересек тротуар и открыл дверь конторы. Оглянулся — на улице ни души.

У задней стенки конторы рядом с дверью стоял массивный сейф — его всегда хорошо видно с улицы. Я направился прямехонько к стальной коробке, подавляя желание выглянуть в окно. Затем, опустившись на колени, принялся набирать шифр на диске. Дверь сейфа распахнулась. Открыл стальной шкафчик внутри, достал оттуда конверт из толстой белой бумаги. В нем находилось примерно восемнадцать тысяч долларов в бонах по пятьсот и тысяче долларов. Затем запер сейф, вынул из кармана сигарету и, сев на стул, закурил. Первая часть моего плана удалась.

За окнами по-прежнему ни души.

Когда задним ходом выводил «шевроле» со стоянки, из-за угла Фултон-стрит выехала полицейская машина и двинулась в мою сторону. Кровь внезапно словно застыла в жилах. Но внутри автомобиля оказался всего-навсего сержант Кэп Дитс из бригады ночного дозора. Он поприветствовал меня кивком головы и поехал вниз по Клебурн-стрит.

Единственно реальную опасность представлял собою только Скэнлон. Что же… Не спеша я проехал по Клебурн-стрит и повернул на площади Монтроз по направлению к дому. После второго перекрестка вновь свернул и покатил по улице, параллельной Клебурн-стрит. На западной окраине Карфагена выехал на магистральное шоссе и еще раз бросил взгляд в зеркало заднего обзора. Никого. С облегчением вздохнув, свернул на шоссе и дал газ. Когда проезжал столб с транспарантом «Добро пожаловать в Карфаген», стрелка на спидометре «шевроле» прыгала на отметке сто десять миль в час…

Солнце уже поднялось, часы показывали двадцать минут седьмого утра, когда я поставил автомашину на стоянке в аэропорту Нового Орлеана. Взглянув в зеркальце, увидел, что под глазами у меня большие темные крути. Но голова оставалась ясной. Сунув конверт с долларами в чемодан, я закрыл на ключ дверцу автомашины и отнес поклажу в камеру хранения аэровокзала. В ресторане выпил чашку кофе, разменял в кассе пару долларов на никели, забрал багаж и направился к кабине телефона. Чемодан поставил так, чтобы не выпускать его из поля зрения.

Вызвав междугородную, попросил телефонистку помочь связаться с Эрни Севеллом. Его номера я не знал, но мне было известно, что тот проживал на Спрингер-стрит, на окраине Карфагена, в маленьком, купленном в кредит домишке типа ранчо. Жена Эрни работала в администрации графства в управлении налогообложения. Сам же Эрни, серьезный и работящий молодой человек лет двадцати четырех, поначалу руководил отделом спортивных товаров в универмаге Женнингса, а затем стал работать у Робертса.

— Кто говорит? — раздался сонный голос. — А, мистер Варрен! Мне послышалось, или телефонистка права, сообщив, что вы звоните из Нового Орлеана?

— Точно, — подтвердил я. — Мы здесь со вчерашнего дня. Прошу прощения, ведь разбудил ни свет ни заря…

— Не имеет значения. Знаете, вчера весь день одолевало желание позвонить вам. Но потом решил, что стоит переговорить лично.

— Валяйте! В чем дело?

— Да… — в голосе Эрни послышалась нерешительность, — это по поводу магазина. Не хотелось бы показаться наглым торопыгой, ведь Робертс еще даже не погребен, но ведь и оборудование, и товары на складе в любой момент могут быть скуплены по дешевке каким-нибудь заезжим бизнесменом. И вот мне пришло в голову: коль вы являетесь хозяином здания, то вам, конечно, было бы приятнее иметь в нем работающий магазин, нежели пустое помещение. У меня скопилось несколько тысчонок. Кроме того, если замолвите словечко в банке… В таком случае я сумел бы взяться за дело. О, магазинчик мог бы приносить немалые доходы!

— Вы хотите сказать, что он не приносил должного дохода? А мне казалось, Робертс неплохо справлялся с делом. Разве не так?

— Так-то оно так, да не совсем. Внешне бизнес процветал. И если судить по книгам приходов-расходов, то Робертс действительно получал большие прибыли. Но я не хотел бы говорить неправду во имя лишь того, чтобы, обманув, добиться с вашей помощью займа от банка. Дело в том, что торговля шла столь мизерными темпами, что прибылей от нее едва хватало на погашение арендной платы за помещение и выплату моего заработка. И это при самых отличных перспективах! Иными словами, Робертс абсолютно не выказывал интереса к процветанию магазина. И мне не позволял проявлять и малейшей инициативы. У него на складе никогда не находилось товаров по сезону, он просто не желал заказывать их и уступал лишь двойному нажиму клиента. В конце концов дело дошло до того, что клиент предпочитал нам универмаг Женнингса. И еще: Робертс ни за что не хотел заниматься рекламой. Как я ни старался, мне не удалось убедить его в простой и проверенной истине: реклама — двигатель торговли.

Вспомнились дорогой карабин Робертса, тысяча долларов — сумма паевого взноса в клуб охотников на уток, его спортивная машина последней модели…

— Понимаю, Эрни. Каким же образом ему удавалось выкручиваться?

— Самому любопытно, мистер Варрен. Но мне ничего не известно. Робертс никогда не испытывал никаких затруднений при оплате счетов, а на его счете в банке всегда имелись крупные суммы. Парадокс! Знаю лишь одно: возьмись кто-нибудь как следует за этот магазин спортивных изделий — Женнингсы разорятся за два-три месяца. У них ведь нет никого, кто как следует разбирался бы в системах охотничьих ружей и рыболовных снастях.

— Да, да, знаю… Итак, вы полагаете, что Робертс подделывал свои бухгалтерские книги или имел другой источник доходов?

— Ей-богу, не знаю, плутовал ли он с книгами, но на счет в банке откладывал денег куда как больше, чем зарабатывал на продаже спортивных товаров…

— Я помогу вам, Эрни, получить заем от банка. А скажите, как там с родными Робертса? Объявился ли кто-нибудь?

— Да. Мистер Скэнлон вместе со мной посетил вчера вечером после ужина магазин, и мы нашли там два письма от брата господина Робертса с обратным адресом. Тот проживает в Техасе, в Хьюстоне. Скэнлон послал ему телеграмму и через два часа пришел ответ: брат распорядился отправить тело в Хьюстон, где у Робертсов своя родовая усыпальница на кладбище. Но сам приехать за личными вещами Робертса и урегулировать дело с продажей магазина он сейчас не может.

— А вы не запомнили адрес брата?

— Нет, к сожалению. Но помню, что его имя Клинтон. Клинтон Робертс.

— Надо полагать, сегодня магазин будет закрыт?

— Да, конечно. Скэнлон сказал, что лучше подержать его закрытым доприезда мистера Робертса. Я ему отдал ключи… Имеется в виду мистер Скэнлон.

— Понимаю. Да, Эрни, вот еще что! Не знаете ли вы случайно имена девиц, с которыми Робертс обычно встречался?

Эрни теперь, конечно, сгорал от любопытства, но его выдержки хватило, чтобы ничем не выдать себя.

— Да у Робертса их была целая куча, право! Девицы интересовали шефа куда больше, чем дела в магазине! Видел его несколько раз с Кэрол Холидей и миссис Райан, которая у вас работает. Потом с Мадж Карсон и… постойте, еще с Дорис Бентли и Сю Прентис. Ну и с другими, конечно. Только вот имена вылетели сейчас из головы.

«Дорис… Дорис Бентли — вот чей голос казался мне таким знакомым! Она работала у Фрэнс. Дорис частенько брала трубку, когда я звонил будущей жене».

— Большое спасибо, Эрни! — радости моей не было конца. — И не беспокойтесь о займе!

Смешавшись с толпой авиапассажиров, я сел в автобус, что направлялся в центр. На первой же остановке сошел и взял такси, попросив отвезти в недорогой отель поближе к центру города. Там записался под именем Джеймса Вивера из Оклахомы.

Комната, которую мне предоставили, была на третьем этаже и выходила окнами на мрачную улочку, заставленную баками для мусора и пустыми бочками. Попросив разбудить меня в половине десятого, я разделся и лег.

Но какой тут, к черту, сон! Пришлось встать, побриться, принять душ… До девяти часов, куря сигарету за сигаретой, старался привести в порядок свои мысли. Для полной и четкой картины ниточке, которую, кажется, я нащупал, не хватало какого-то пустяка, самой малости. Без пятнадцати десять, достав из чемодана конверт с бонами, отправился в центр города и в одном из банков попросил обменять их на доллары. Здесь меня хорошо знали и только любезно спросили: «Желает ли мистер получить деньги чеком на предъявителя или на собственное имя?» Выяснив, что мне нужны ассигнации, взглянули с явным удивлением — серьезному бизнесмену не пристало таскать при себе мешки денег. Но спорить, конечно, не стали: каждый волен сходить с ума по-своему. Я, разумеется, постарался найти какой-то предлог, мол, срочная сделка, требующая наличных… Распихав по карманам ассигнации, выскочил на улицу. Часы показывали десять минут одиннадцатого. Время подгоняло, следовало спешить.

Обычно я завтракал у Фуллера, даже после женитьбы на Фрэнс: та никогда не вставала раньше десяти. А в конторе появлялся четверть девятого. Малхоленд завтракал у Фуллера по крайней мере шесть раз в неделю — и в то же время. Даже допустив, что сегодня помощник шерифа пропустит свой завтрак, все одно справится, не видел ли меня кто у Фуллера. Скэнлон, разумеется, уже в курсе, что в городе меня никто не видел. Он позвонит в контору, затем домой ко мне, потом затопит Дворец правосудия океаном проклятий. После чего отправит на Клебурн-стрит пару полицейских осмотреть гараж и убедиться, на месте ли моя машина. Установив, что та отсутствует, а «мерседес» Фрэнс на месте, полицейские некоторое время будут названивать в дверь, потом взломают ее… Спустя час все полицейские участки Соединенных Штатов от Мексики до Канады будут располагать данными обо мне и моем «шевроле». Как только ночная история станет известна Карфагену, Эрни позвонит Скэнлону и сообщит, что я нахожусь в Новом Орлеане. Даже если этого не произойдет, после обеда Скэнлон, будучи осведомлен, в каком банке я абонирован, узнает об обмене бон на доллары, а новоорлеанская полиция обнаружит на стоянке в аэропорту брошенный «шевроле». В моем распоряжении оставалось четыре или пять часов.

Я кинулся к телефонной кабине и лихорадочно стал листать пожелтевшие страницы телефонного справочника. Авиавокзал… Авиакассы… Агентства частные детективные…

Луис Норман, глава частного детективного агентства «Норман и компания», человек с худым интеллигентным лицом, всем своим видом внушал доверие. Он смотрел внимательно, и взгляд его как бы призывал поделиться с ним всеми известными тайнами. Откинувшись в кресле, Луис Норман задумчиво взял в руки дорогую авторучку и спросил:

— Чем могу быть полезен, мистер?..

— Варрен. — Я протянул детективу свою визитную карточку. — Джон Варрен, Карфаген, Алабама. Прежде всего скажите, достаточно ли у вас людей, чтобы заняться весьма неотложным делом. Причем учтите, им придется здорово поработать ногами.

— Трое, не считая меня, — ответил Норман, не задавая излишних вопросов. — Кроме того, могу заполучить и еще двоих, если понадобится. Но такая работа, мистер… э… э… Варрен, особенно если она займет много времени, стоит уйму денег.

— Мне это известно. — Выудив из кармана десять ассигнаций по тысяче долларов, я разложил их перед Норманом на столе. — Сколько понадобится людей, вам лучше судить. Если этого не хватит, представите дополнительный счет. Мне нужны некоторые сведения, причем в темпе.

Я достал из бумажника фотографию Фрэнс и положил ее рядом с банковскими билетами.

— Это моя жена. Миссис находилась в Новом Орлеане с тридцатого декабря по вчерашний день. Мне нужно знать, где она тут бывала, с кем встречалась и так далее…

— По вчерашний день, говорите? Значит, ее больше здесь нет?

— Вы правы.

— Да, нелегкое дельце, — решил Норман, скорчив гримасу. — Будь ваша жена еще в городе… Одно дело — слежка за кем-нибудь, другое — идти по остывшему следу.

— Окажись все это легким и простым, к вам обращаться просто не стоило бы, не правда ли? Так беретесь?

— Как давно сделана фотография?

— Восемнадцать месяцев назад. Миссис здесь очень похожа.

— Что ж, это облегчает задачу. Но успех зависит, конечно, от тех исходных данных, которые вы в состоянии предоставить.

Норман протянул руку к блокноту и отвинтил колпачок авторучки.

— Имя и фамилия, — начал я, — Фрэнс Варрен. Девичья фамилия Киннан. Двадцать семь лет, рост метр семьдесят, вес приблизительно пятьдесят пять, волосы черные, глаза серо-голубые. Всегда элегантно, со вкусом одета. Даже днем предпочитает темные платья и костюмы. В Новый Орлеан уехала в норковом манто, домой вернулась без него. И без семи тысяч долларов. В ее распоряжении имелся «Мерседес-Бенц-220» темно-синего цвета с голубыми сиденьями, зарегистрированный в Алабаме. Но не исключено, что в городе жена им не пользовалась, поскольку не любит водить автомобиль по улицам с оживленным движением. Думаю, предпочитала такси. Знаете, ее ни за что на свете не затащить в автобус, а пешком она ходит только в самом крайнем случае, практически никогда. Любой таксист наверняка запомнит ее. Во-первых, по причине красивых ног, а во-вторых, потому, что таких неимоверных скряг по части чаевых они никогда не забывают. Останавливалась миссис Варрен в Девор-отеле и покинула его вчера около семи часов вечера. Цель визита в Новый Орлеан — побывать на бейсбольном матче вместе со здешними нашими друзьями Дикинсонами, которые проживают по Стиллвел-драйв, дом две тысячи семьсот семьдесят. Вместе с миссис Дикинсон она намеревалась посетить несколько концертов, пару коктейлей. Виделась ли моя жена с Дикинсонами, не знаю. Если вы будете копать с этой стороны, то мое имя, пожалуйста, не упоминайте. Что наверняка известно — в Девор-отеле миссис останавливалась, я с ней говорил по телефону второго января вечером и третьего января, тоже вечером…

Норман перебил меня:

— Жена вам звонила или вы ей?

— Я ей. Она действительно находилась в гостинице.

— Почему, собственно, вы стали ее подозревать?

Пришлось рассказать ему о звонке из наружной кабины, когда Фрэнс пыталась уверить, будто говорила из отеля.

— И из-за денег тоже. Никто не в состоянии выкинуть за неделю семь тысяч долларов с тем, чтобы побывать на бейсбольном матче да паре концертов. Даже на тряпки. Тут ведь не Париж. И наконец, куда делось норковое манто?

— Вы его застраховали?

— Да.

— Возможно, украли. Или миссис его потеряла, а вам признаться побоялась. Но, принимая во внимание, какую сумму денег ваша жена потратила в нашем городе, скорее всего, манто продано или находится в закладе. Я дам задание своим людям проверить все ломбарды и ростовщиков, а также поинтересоваться городскими объявлениями о купле-продаже. Но как вашей жене удалось достать семь тысяч долларов? На текущем счету, я думаю, ведь у нее не могло быть такой суммы, не так ли?

Пришлось объяснить, что Фрэнс продала свои акции, и сообщить имя маклера.

— Стало быть, деньги — ее собственность? — уточнил Норман. — И именно они вас интересуют?

— Не деньги. А то, что миссис их извела.

— Думаете, у нее был другой мужчина?

— Бесспорно. Ничем другим не могу объяснить, почему она скрыла, где и с кем находилась. Конечно, кругленькая сумма отдана в чьи-то ласковые и крепкие руки!

— Буду говорить с вами как профессионал, — предупредил Норман, — поэтому не обижайтесь. Если судить по фотографии, у вашей жены нет необходимости покупать любовника. Итак, деньги израсходованы на что-то иное. Как вы полагаете, не возникали ли у нее какие-либо серьезные неприятности в жизни? Что-нибудь… дающее повод к шантажу?

— Нет, — на этот счет у меня сомнений действительно не имелось. — Она не была какой-нибудь дворовой девчонкой. До нашего брака владела приличным магазином в Карфагене. А еще раньше имела такое же предприятие в Майами.

— Есть ли у нее родственники в Карфагене?

— Нет.

— Друзья? Я хочу сказать, до переезда в Карфаген.

— Нет.

— Хм… А говорила ли миссис когда-нибудь, почему ей пришло в голову свернуть дело в фешенебельном Майами и возобновить его в столь захолустном городишке, где у нее не оказалось даже знакомых?

— Разумеется. Последствия развода. Моя жена и ее первый муж владели магазином на паях, а когда развелись, то продали его и выручку разделили пополам.

И я рассказал детективу, как Фрэнс решила прокатиться к побережью, как остановилась в Карфагене на ночь и как ее привлекли местные возможности и перспективы.

— Понятно, — кивнул Норман.

Хотя мне показалось, объяснение его не убедило. Впрочем, и я не очень в него верил.

— Как с вами связаться в Новом Орлеане?

— Никак. Я буду здесь только один день и даже не снял номера в гостинице. Сегодня после обеда позвоню сам. В дальнейшем звоните в мою контору в Карфагене. Если меня не окажется на месте, все сведения можно сообщить секретарше миссис Барбаре Райан.

— Мы предпочитаем не сообщать конфиденциальной информации третьим лицам, — покачал головой детектив.

— Считайте, вы имеете на это мое личное разрешение.

— Необходимо дать в письменном виде, сэр! И кроме того, как узнать, с кем я говорю? Любая женщина на другом конце провода может заявить, что она — ваша секретарша Барбара Райан.

— Разумеется. Но ведь можно договориться о каком-нибудь пароле или шифре?

— Годится, — решил Норман и написал несколько цифр в своем блокноте. — Номер вашего дела будет В-511. Употребляйте его как шифр.

— Спасибо!

Тут же на фирменном бланке я написал, что разрешаю агентству «Норман и компания» сообщать все сведения третьему лицу, знающему номер В-511, и подписал документ. Детектив тем временем уже вовсю давал по телефону своим парням необходимые указания по розыску следов Фрэнс в Новом Орлеане.

Распрощавшись с Норманом, я заглянул в ближайший банк, разменял двадцать долларов на монеты по двадцать пять и десять центов и на такси заехал в местное бюро телефонной компании. Здесь, попросив справочники Хьюстона и Майами, просмотрел списки тамошних детективных агентств. Конечно, можно было бы дать задание какому-нибудь одному крупному учреждению частного сыска, действующему в масштабах Штатов, но я решил: пусть каждое расследование ведется местными силами и отдельно.

Что касается Майами, то выбор мой пал на агентство «Кросби инвестигейшн», а в Хьюстоне мне приглянулся некий Говард Кейт.

Сначала позвонил в Майами и потребовал связать с мистером Кросби. Сообщив имя и род занятий, спросил:

— Не могли бы вы взяться за дело, требующее участия двух агентов?

— Да, сэр, — прозвучал короткий ответ.

— Отлично. Через полчаса вышлю авиапочтой чек на ваше имя. Двухсот долларов аванса хватит?

— Вполне, мистер Варрен. Что вы желаете?

— Получить сведения конфиденциального характера на одну из моих сотрудниц, которая проживала в Майами.

Я сообщил девичью фамилию Фрэнс и все необходимые данные о ее внешности и тому подобное.

— …Родилась в тридцать седьмом году в Орландо и там же окончила колледж. Затем училась два года в университете в Майами. Так, во всяком случае, она написала в своей анкете. В пятьдесят третьем году начала работать продавщицей в отделе дамского готового платья в магазине Бурдена, затем стала завотделом по рекламе. В пятьдесят пятом вышла замуж за некоего Леона Дюпре, который был чем-то вроде заместителя директора магазина готового платья Лернера, если не ошибаюсь. Вскоре они открыли собственный магазин на Флэглер-стрит. В тысяча девятьсот пятьдесят восьмом году супруги развелись. Этих данных, полагаю, достаточно, чтобы начать сбор более подробных и, главное, точных сведений. Прежде всего мне необходимо знать, не было ли у нашей дамы каких-либо неприятностей, получила ли она действительно развод и где находится в настоящее время этот Дюпре. Наконец, если удастся, узнайте, состояла ли миссис когда-либо в близких отношениях с неким Даном Робертсом, — заключил я, дав описание примет Робертса. — Беретесь ли вы за это дело?

— По исходным данным, мистер, задача вовсе не из трудных. Каким временем мы располагаем и как вам доставить сведения и окончательный счет расходов? По почте?

— Нет. Телеграфируйте мне в контору в Карфаген. Завтра после семи вечера или чуть позднее.

— Будьте спокойны, все будет выполнено в лучшем виде, мистер Варрен!

Я повесил трубку, потом вновь набрал номер междугородного телефона и попросил связать меня с Хьюстоном. Однако у Кейта было занято, пришлось несколько минут подождать. Наконец, сообщив Кейту свое имя и адрес, я договорился об оплате на тех же условиях, что и с Кросби, и дал указание собрать все сведения о Робертсе:

— Мне не известно, где он там проживал… Но у него есть брат, который и теперь обитает в вашем городе, — Клинтон Робертс. Это имя наверняка есть в телефонном справочнике…

— Годится, — решил Кейт прокуренным басом. — А что вы, собственно, хотели бы узнать?

— Где работал? Не имел ли неприятностей с полицией? Почему покинул Хьюстон? Есть ли у него враги? И не проживал ли он когда-нибудь во Флориде, пусть даже и кратковременно? Телеграфируйте мне в контору, в Карфаген, не позже чем завтра после обеда, если вам удастся, конечно, справиться. Не возражаете?

— Нет. Мы беремся за дело немедленно.

Повесив трубку, я вышел из телефонной кабины и опять отправился в банк, третий по счету. Там оформил два чека на предъявителя, приобрел два конверта авиапочты, наклеил на них побольше марок и сделал надпись «срочно». Положив чеки в конверты и надписав на них соответственно адреса Кросби и Кейта, бросил в почтовый ящик. Затем помчался в такси на ярмарку подержанных автомобилей. Не копаясь долго, выбрал подержанный, но прочный «олдсмобил», оформил документы на имя Оливера Твиста из Нью-Орлеана, расплатился и отвел машину на одну из стоянок в центре города, неподалеку от гостиницы. К отелю же подъехал на такси, уплатил там по счету, вышел с чемоданом на улицу. Оттащив его по запруженной в этот обеденный час улице на стоянку к «олдсмобилу», уложил чемодан в багажник.

Часы показывали уже два с четвертью, оставаться в Новом Орлеане далее было опасно. С минуты на минуту на всех стоянках автомашин, автобусов, такси, в аэропортах и вокзалах появятся усиленные наряды полиции, ловчая сеть захлопнется, и я окажусь внутри нее. Чуть ли не бегом бросился к телефонной будке и принялся названивать Норману.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Тот удивился.

— Не думал, что позвоните так скоро…

— Мне больше нельзя оставаться в городе. Дела поджимают. Ничего не нашли?

— Есть кое-что, хотя и не очень много. Агент, занятый проверкой ломбардов и ростовщиков, еще не напал на след норкового манто. Снайдер же, который ведет расследование в Девор-отеле, опросил пока лишь дневную смену, но несколько интересных деталей все-таки обнаружить удалось. Швейцар и многие посыльные припоминают, что видели на вашей жене манто в начале ее проживания в отеле. Но никто не помнит, чтобы оно было на ней в последние два-три дня. Во всяком случае, если вещь потеряна или украдена, ни в отеле, ни полиции ваша жена ничего не сообщила. Далее. Судя по словам горничной на этаже, где находился номер вашей супруги, все вечера миссис проводила одна в своей комнате. Никто не видел, чтобы в номере появлялись мужчины, да и никаких следов их присутствия не отмечалось. Судя по всему, ее вообще никто не посещал. А звонила лишь однажды женщина, вероятно, миссис Дикинсон. Вот только что странно: ваша жена после обеда в отеле регулярно отсутствовала. Всегда просила будить ее в половине одиннадцатого, завтрак ей подавали в номер. Затем, примерно без четверти час, она выходила из отеля. Швейцар постоянно вызывал на это время такси, но ни разу не слышал, какой адрес миссис называла шоферу. Мы размножили ее фотографию и в четыре часа дня, после конца смены, отправимся во все основные компании таксомоторов, дабы опросить максимальное число водителей дневной смены. Есть уверенность, что мы встретим кого-нибудь, кто вспомнит о ней как о пассажирке и скажет, куда возил.

— Отлично. — Собранные факты действительно показались серьезными. — Большое спасибо.

— Уверен, что завтра к утру мы будем знать все, что необходимо. — Затем, помолчав и поколебавшись, Норман добавил: — Послушайте, мистер Варрен, это, конечно, ваше дело и можете не говорить, но вы нам значительно облегчите дело, сказав прямо. Во время пребывания вашей жены в Новом Орлеане вы никому не поручали проследить за ней?

— Нет. Слово даю, что нет! А в чем дело?

— Понимаете, мне кажется, за миссис велась активная слежка. Кто-то интересовался всеми ее действиями в нашем городе.

— С чего вы взяли?

— Знаете, ребята из гостиницы, я имею в виду посыльных, такие пройдохи, от них буквально ничего нельзя скрыть. Один из них намекнул Снайдеру, что кое-что знает. И когда мой человек одарил его дополнительно пятеркой, то рассказал следующее: всякий раз, едва ваша жена выходила из гостиницы, за ней устремлялся один и тот же тип. Посыльный убежден: частный детектив! Появлялся в холле отеля в полдень и торчал там, делая вид, будто читает газету. А когда миссис выходила из лифта, с невозмутимым видом садился в такси и ехал следом.

— А вы не думаете, что мальчишка мог просто-напросто все выдумать, чтобы заполучить лишнюю пятерку?

— Не исключено. Но я так не думаю. По описанию посыльного мне этот тип знаком. Профессионал.

— Сможете ли вы узнать, кто нанял детектива?

— Исключено.

— А полиция может заставить его говорить?

— Разумеется. Но пока вам не с чем идти в полицию. Нет закона, который бы мог запретить жене тратить собственные деньги. И даже ваши, если уж на то пошло.

— Ладно. — Я представил себе, какое будет лицо у Нормана, когда он раскроет сегодняшние вечерние газеты. — Продолжайте сбор сведений! Всего наилучшего!

Повесив трубку, я вытащил из кармана новую пригоршню монет и вновь насел на междугородную.

— Прошу связать непосредственно с мистером Макнайтом, «Строительная компания Макнайт», Эль-Пасо, штат Техас.

— Хорошо. Не вешайте трубку, пожалуйста!

Мак был моим старым другом. В Пенсильвании учились в одном военном училище, а затем встретились в университете в Техасе, вновь оказавшись сокурсниками. Каждый год мы вместе охотились на перепелок. Я молил бога, чтобы тот оказался на месте. И мне повезло.

— Джон? Ты, старый плут? Где обитаешь?

— В Новом Орлеане.

— Садись тогда на первый же самолет и ко мне, пойдем охотиться!

— Да я бы всей душой! Но вот, понимаешь, тут все пошло наперекосяк.

— Что ты хочешь сказать?

— Нахожусь в очень затруднительном положении, дружище. Мне нужна помощь.

— Выкладывай, старина!

— Послушай, сразу хочу предупредить. Тебе может крепко непоздоровиться, если кто сможет доказать…

Он перебил:

— Я уже сказал: выкладывай, дубовая голова! Остальное — мое дело.

— Нужно, чтобы ты мне отбил телеграмму.

— Черт побери, и это все?

— Достаточно. Отправь ее завтра утром около восьми часов откуда-нибудь, где твою персону не знают. У тебя есть ручка поблизости?

— Да, диктуй.

— Агентство по продаже недвижимости Варрена, Карфаген, Алабама. Срочно свяжитесь с агентством Луиса Нормана в Новом Орлеане по делу под кодовым номером В-511. Точка. Позвоню вам позднее. Подпись: Вивер.

— Все понял.

Он перечитал текст телеграммы.

— Больше я ничего не могу для тебя сделать?

— Нет. Gracias, amigo!1

— Por nada.2 Что, очень плохо там у тебя?

— Очень плохо.

— Ладно, ты не один. Верный друг с тобой!

— Не бросай меня, Мак! Пожалуйста!

Я повесил трубку и вернулся на стоянку автомашин. Старая телега работала неплохо. Переехал по мосту через Миссисипи, купил на той стороне немного сандвичей и термос, который попросил наполнить крепким кофе. Затем отыскал придорожный мотель, подремал там до полуночи — и опять за руль. Было три часа ночи, когда наконец подъехал к Карфагену.

К северу от магистрального шоссе, на западной окраине города, расположен район трущоб, бидонвилль, в центре которого пылила хлопкоочистительная фабрика. Я повернул у городской черты налево по направлению к бидонвиллю и припарковал машину около какого-то ветхого строения. Вдоль тротуара вытянулось еще с десяток потрепанных автомобилей; среди них моя вполне могла простоять неделю, не вызывая внимание полиции, хотя на ней и был номер другого штата, Луизианы.

Внимательно оглядел погруженную во мрак пустынную улицу. Ни одно окно не светилось. Вылез из авто, взял чемодан и, вернувшись назад, пересек шоссе, которое вливалось в ярко освещенную желтыми ртутными фонарями Клебурн-стрит. Дошагав до этой улицы, заметил две-три машины, стоявшие с погашенными фарами перед кафе Фуллера. Кругом ни единой живой души.

Ускорив шаг, я пересек Клебурн-стрит и, прижимаясь к стенкам домов на соседнем тротуаре, проследовал до пересечения улицы с Тэйлор-стрит. Затем повернул налево, к центру. Где-то неподалеку залаяла собака. Уличные фонари на перекрестках слегка раскачивались на ветру, тени обнаженных деревьев плясали на асфальте.

Конечно, очень нервничал. То и дело оглядывался, замирал, постоянно опасаясь увидеть вдруг фары полицейской машины ночного дозора. Казалось, что ботинки мои оглушительно скрипели в ночной тиши, нарочно выдавая меня. Вот позади осталось два квартала. Три. Когда пересек Мэсон-стрит, прямо перед глазами вдруг появились неоновые огни вывески бюро похоронных принадлежностей. Дрожь охватила меня с головы до ног. Я почти побежал.

Наконец добрался до кафе Фуллера. Заведение было, разумеется, абсолютно пустым. Мне оставалось лишь пересечь улицу, повернуть налево и дошагать до переулка, что проходил позади моей конторы. Я стоял посреди мостовой, хорошо заметный, откуда ни погляди. Еще каких-нибудь тридцать шагов — и вот он, спасительный переулок! В эту самую минуту сзади послышался шум приближающейся машины, я побежал. Машина резко развернулась, и свет ее фар прорезал тьму. Он вот-вот должен был настичь меня. Припустил по переулку и прижался к стене, укрывшись за углом дома. Машина проехала мимо, даже не успел заметить, был ли это полицейский патруль.

Мокрый, как мышь, несколько минут не мог двинуться с места. Затем пошарил в кармане и достал ключи. Пересек мостовую, открыл заднюю дверь конторы и облегченно вздохнул, когда она захлопнулась за мной. Им никогда не придет в голову искать меня здесь. Теперь все зависело только от Барбары Райан. Если она поверит, что я убил Фрэнс, то вызовет полицию…

Проснулся на рассвете. На часах начало восьмого. В кабинете еще царил полумрак. Взяв из чемодана несессер, я побрился. Затем надел чистую рубашку и вычистил щеткой костюм, на который налипла какая-то дрянь. Потихоньку начало проходить ощущение безысходности, наоборот, почувствовал себя в состоянии бросить вызов судьбе. Съев бутерброд и выпив чашку кофе из термоса, я уселся за свой рабочий стол и закурил. Барбара должна появиться минут через десять: контора открывается в восемь, а Тернер и Эванс, мои маклеры, приходили без четверти девять. Записав на листок текст телеграммы, которую должен был прислать Мак, я стал ждать.

Открылась входная дверь. Было слышно, как выдвинули и вновь задвинули ящик стола; Барбара, очевидно, положила на привычное место свою сумочку. Прошло две-три минуты, и раздалась пулеметная очередь пишущей машинки.

Я протянул руку к кнопке звонка, но заколебался. Что она предпримет? Заголосит? Бросится искать спасения на улицу? Позвонит Скэнлону? Будь что будет: стреляй или отдай ружье другому, как говорил в таких случаях мой дядя! Я нажал кнопку.

Стук машинки тут же прекратился, наступила гнетущая тишина. Несколько секунд, которые показались мучительно долгими, ровно ничего не происходило. Затем сдвинулся стул, хлопнула дверь. Но это была та дверь, что вела в коридор. Я с облегчением вздохнул и подумал, что только осел мог целый год проработать с такой женщиной и не заметить в ней гения. Для любого любопытного прохожего на улице она просто отправилась в туалет, а не в кабинет к шефу. Откинулся в кресле, сплел пальцы и в ожидании уставился на боковую дверь. Скоро та тихонько открылась. В голубых глазах Барбары ни грани испуга или смущения.

— Войдите!

Она послушно закрыла за собой дверь, затем встала рядом со стойкой, где размещалась моя коллекция охотничьих ружей. Самим своим поведением Барбара уже ответила на сакраментальный вопрос, но мне казалось необходимым все же его задать.

— Вы верите, что ее убил я?

— Нет, — коротко прозвучал ответ.

— Вы единственная, наверное, кто придерживается такого мнения.

Она покачала головой.

— Убийство, конечно, наделало много шума, но сейчас все в недоумении, и никто ничего не может понять. В вашу виновность никто просто не верит, несмотря на вроде бы бесспорные факты. Но я единственная, кто был уверен, что вы вернетесь.

— Почему же?

— С той самой минуты, когда поняла смысл указаний составить опись содержимого в сейфе и передать ее Скэнлону. Хотели, чтобы тому стало известно: вы взяли с собой банковские боны?

— Правильно. Он сразу должен был сообразить, что без денег я никуда не смогу уехать из города. Равно как не смогу и достать их где-либо в случае бегства. Потому и решил, что первым делом он наведет справки, были ли какие-либо ценные бумаги или деньги в моем сейфе. Да вы садитесь, Барбара!

Она присела в одно из кресел. Полюбопытствовала, наконец:

— Как вам удалось вернуться?

— А я, по сути дела, ниоткуда и не возвращался! Моя машина находится в Новом Орлеане. Вы меня здесь тоже не видели, не так ли?

— В любом случае я не намереваюсь ставить кого-либо в известность о вашем приезде!

— Допустим, что они узнают и меня сцапают в собственном кабинете. Даже в таком случае вы вполне могли не ведать о моем присутствии. У вас просто не возникло никакой надобности заходить в кабинет. Все нужное для работы, включая картотеку, находится в вашей комнате.

— Хорошо, раз вы на этом настаиваете, — улыбнулась Барбара. — Скажите, а чего мне еще не положено знать?

— Что я прослушиваю все телефонные звонки. Допустим, что случайно мой интерфон остался включен. Примерно через час вы получите телеграмму из Эль-Пасо, смысл которой вам будет непонятен. Вот текст.

Я протянул ей листок. Она прочитала, задумчиво покусывая нижнюю губу.

— Поначалу мне покажется, что никакого мистера Вивера мы не знаем, и у нас нет досье под номером В-511. Но я женщина старательная — тем более что в перспективе намечается повышение зарплаты, — конечно, накинусь на телефон и стану названивать в агентство Нормана, ведь вас тут нет, а работа есть работа.

— Прекрасно! — одобрил я. — Тут вы узнаете, что это агентство не что иное, как частное бюро расследований, а телеграмма послана мною. Вы сообщите об этом Скэнлону, а также передадите ему те сведения, которые получите от Нормана. Если, конечно, получите.

Барбара изобразила на лице улыбку.

— Проклятье! Какая же я все-таки пакостная женщина! Доношу на собственного патрона!

— Вы почитающая законы Штатов гражданка! И не хотите скрывать от полиции ничего. Тем более если это способствует раскрытию тайны двойного убийства. Позднее, в течение дня, вы получите еще две телеграммы; их также зачитайте по телефону Скэнлону.

— Что ж, думаю, действия соответствуют моему характеру. Я порядком-таки тупа, вполне могу оставить включенным интерфон, и вы сможете даже слышать, как я набираю номер на диске аппарата. Прекрасно. Мы полностью просмотрели каталог моих достоинств или в запасе что-нибудь осталось?

— Кое-что есть. Вы, конечно, не знаете, что сегодня идет в Кроун-театре?

— Нет, конечно. Но просто сгораю от желания узнать. Давайте посмотрим. Сегодня у нас суббота. Стало быть, касса откроется в два часа дня.

Она задумчиво поморгала.

— Дорис Бентли? О ней-то я и не подумала…

— Эрни сказал, что Робертс с ней гулял. И помните, она работала у Фрэнс. Мне кажется, здесь есть какая-то связь.

— Возможно, — одобрительно кивнула Барбара. — Вы думаете, что узнаете ее по голосу, если услышите?

— Надо попробовать.

— Считаете, она что-нибудь знает?

— Понятия не имею.

Я рассказал Барбаре слово в слово все, что мне сообщил анонимный женский голос по телефону.

— Уверен, существует еще какой-то мужчина, который так или иначе замешан в этом деле. И если мы узнаем, кто он, то кое-чего определенного достигнем.

Потом я вкратце поведал ей об исчезнувших деньгах, норковом манто и сообщил о подозрениях Нормана; похоже, что Фрэнс была объектом профессиональной слежки во время своего пребывания в Новом Орлеане.

Барбара встала и сделала шаг к двери.

— Да, кстати! Наши телефоны подключены к одной линии. Так что, если хотите избежать двух отдельно различимых щелчков, нам следует снимать трубки одновременно. Скажем, сразу же после третьего звонка. Не возражаете, шеф?

— Вы прелесть, Барбара! — мое восхищение было самым искренним. — Просто не знаю, как и благодарить!

— Ну, это невозможно, шеф! — рассмеялась Барбара. — Вас же здесь нет, вы в Эль-Пасо!

Спустя пару минут пишущая машинка застучала вновь. Я с удовольствием закурил сигарету и попытался собраться с мыслями.

Должна существовать какая-то зависимость между тратами Фрэнс и таинственными источниками дохода Робертса, которые заинтриговали Эрни. Но какая? Семь тысяч долларов растаяли только за последнюю неделю, а Робертс, если верить Эрни, разрабатывал свою золотую жилу не один месяц. Кое-что можно проверить, не выходя из конторы: все наши ежемесячные суммы трат легко установить по прошлогодним бухгалтерским счетам. Открыл ящик стола, достал оттуда двенадцать старых конвертов, вынул счета и принялся изучать. Внезапно зазвонил телефон.

После третьего звонка я снял трубку и прикрыл рукой микрофон.

— Торговля недвижимостью Варрена, — произнесла Барбара. — Добрый день.

Раздался визгливый женский голос:

— Значит, это правда! Когда мне сказали, я сначала не поверила!!!

— Вы, собственно, о чем? — вежливо спросила Барбара.

— О чем я, собственно?! — Говорившая просто задыхалась от ярости. — И вы все еще продолжаете служить у этого чудовища! Неужели вам совершенно неведомо чувство приличия?

— Ах, вот в чем дело, — мягко сказала Барбара. — Стало быть, он уже осужден и приговорен? А я-то ничего и не знала!

— О, бог мой! Никогда столь отвратительная история…

На линии раздался какой-то шум, и голос прервался. Я положил трубку на место.

В кабинете Барбары вновь застучала машинка. Потом наступила пауза, послышался шорох по интерфону, что стоял слева от меня.

— Очаровательная старая ведьма! — негромко вымолвила в переговорное устройство Барбара. — Просто бесится от злобы!

Интерфон умолк. Сколько, интересно, подобных звонков пришлось уже выслушать Барбаре за вчерашний день? И сколько их будет еще! Мне стало совестно, что оставил ее тут вчера отбиваться одну-одинешеньку, а сам скрылся.

Отгоняя прочь слезные мысли, вновь принялся сверять прошлогодние счета. Робертс появился в апреле и тогда же открыл свой магазин. Но в первое полугодие, именно с января по июль, Фрэнс в среднем снимала со счета по 200 долларов в месяц. Цифры колебались от минимальной в сто сорок пять долларов до максимальной в триста пятнадцать. Затем в августе расходы ее подскочили до 625 долларов, включая два чека по 200 долларов. В сентябре опять двести. В октябре 350, в ноябре 410 и в декабре 500.

Увы, цифры ничего не проясняли. С момента появления Робертса в апреле до августа никаких существенных изменений в расходах. Потом, с августа до декабря, она выписала чеков на общую сумму в 2 тысячи долларов, в среднем 400 долларов ежемесячно. Может быть, в этом и есть какой-то смысл, но никакого, который мог бы объяснить подозрения Эрни. В торговом деле, которое ведется спустя рукава, две сотни долларов не делают погоды.

И тем не менее сходство обстоятельств, даже манера появления Робертса и Фрэнс в Карфагене, наводило на размышления. Вряд ли такое совпадение случайно. Знали ли они друг друга раньше? Вполне можно допустить, что один человек появляется в маленьком городке, где его никто не знает, и открывает там магазин. Но два сразу? Что-то здесь не так…

Скрипнула входная дверь. Пришли, наверное, Эванс и Тернер. Но, взглянув на часы — на них было без пяти десять, — я убедился: мои маклеры оставили тонущий корабль. Послышались приглушенные голоса, затем дверь вновь открылась и закрылась.

— Ну, начинаем! — сказала Барбара в интерфон. — Телеграмма пришла.

Мак не бросил меня в трудную минуту.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Барбара вызвала телефонистку и заказала Новый Орлеан, агентство Нормана.

— Попросите, пожалуйста, к телефону мистера Нормана. С вами говорят из агентства по торговле недвижимостью Варрена, что в Карфагене.

— Кто говорит? — послышался голос Нормана.

— Барбара Райан. Мистера Варрена нет, а мы получили какую-то странную телеграмму от какого-то мистера Вивера из…

— Неважно откуда, — перебил Норман. — Если послал тот, о ком я думаю, то мне предпочтительно не знать, откуда пришла телеграмма. Будет лучше, если вы мне ее просто зачитаете.

Барбара прочитала текст.

— Хм, — сказал Норман. — Телеграмму отправил ваш патрон.

— Сам мистер Варрен, вы думаете?

— Именно так, и никто другой. Он меня облапошил, словно желторотика, а сейчас вас дурачит.

— Что вы хотите этим сказать?

— Он запросил какие-то сведения, которые я ему раздобыл. Но ежели вы передадите их ему, не предупредив предварительно полицию, где находится шеф, вам непоздоровится. Когда Варрен попросил меня раздобыть эти сведения, то постеснялся, видите ли, сказать, что иметь дело с ним опаснее, чем с кучей радиоактивного кобальта. Я обо всем узнал только из вчерашних газет. А теперь жду нашествия полицейских к себе в контору. Те знают, что он был в Новом Орлеане. А мы вчера опросили примерно пять тысяч человек — и все по поводу прекрасной покойницы миссис Варрен! Но что бы там ни было, я не знаю, где он и не хочу знать.

— Стало быть, вы отказываетесь сообщить мне факты, которые агентству удалось раздобыть?

— Отнюдь. У меня на руках подписанное мистером Вареном разрешение на передачу вам всех данных. Тем более, что вы знаете условный номер. А что будете делать со всеми сведениями, не моя печаль.

— Исходя из сложившихся обстоятельств, я буду вынуждена, как мне кажется, передать факты полиции вместе со сведениями о местонахождении мистера Варрена. Но если вдруг мне позвонит мистер Варрен, то и ему обо всем расскажу, ведь он как-никак оплатил работу по сбору данных. Вы не будете в претензии, если я сообщу местной полиции, что мой шеф пользовался услугами вашего агентства?

— Нет. Ведь я не в курсе, куда он скрылся. И ничего не намерен скрывать. Какие же ко мне могут быть претензии? Не думаю, что мистеру Варрену пригодятся теперь те сведения, что мы раздобыли. Я хочу сказать, нам известно, чем занималась его супруга в Новом Орлеане.

Сердце мое сжалось от боли.

— Чем же? — спросила Барбара.

— Она играла на скачках.

Так вот что означал звук рожка! Какой же я идиот! В такой рожок дудят на ипподроме всякий раз перед тем, как пустить лошадей со старта. Фрэнс звонила из телефонной будки на ипподроме, только и всего.

— Вы уверены в этом? — спросила Барбара.

— Нет ни малейшего сомнения. В течение всей недели она каждый день отправлялась после часу на скачки. Вчера в четыре часа дня мы взяли показания у двух шоферов такси, которые припомнили, что неоднократно возили покойную миссис Варрен на скачки. Мы тут же отправились на ипподром и продемонстрировали ее фотографию кассирам, принимающим ставки. Сначала нам не везло, но потом, когда пришел черед окошка, где принимают пятидесятидолларовые ставки, удача наконец улыбнулась. Кассир вспомнил ее. Миссис делала ставки в общей сложности по двести — триста долларов на каждый заезд, особенно последние два дня. Установлено также: свое норковое манто она заложила в ломбард. Ей дали за него триста пятьдесят долларов, а шубка стоит как минимум три-четыре тысячи. Пусть адвокат мистера Варрена попытается вернуть ее по суду. Если состав присяжных будет из мужей, у которых сплошь расточительные жены, то успех ему обеспечен, он процесс наверняка выиграет!

— Другими сведениями вы не располагаете?

— Есть еще, конечно. Мы абсолютно убеждены, что покойная миссис Варрен ни с кем из мужчин в нашем городе никаких дел не имела. С меньшей долей уверенности, но можем утверждать, что за ней здесь велась профессиональная слежка, по крайней мере несколько дней.

— Вы хотите сказать, она была под наблюдением полиции?

— Нет, частного детектива. Я об этом вчера говорил мистеру Варрену. Позднее мы еще раз получили этому подтверждение.

— Известно ли, от какого агентства работал детектив?

— Он действовал сам по себе. Что-то вроде частного сыщика мелкого пошиба. Имя — Поль Денман… Итак, поручение мистера Варрена выполнено. Всего доброго!

— Большое спасибо!

Барбара повесила трубку. Я задумчиво уставился взглядом в стенку, чувствуя себя разочарованным. Скачки? Черт знает что, просто идиотизм какой-то! Ни разу за все восемнадцать месяцев нашей совместной жизни она и словом не обмолвилась о своей страсти. Впрочем, увлечение Фрэнс бегами для меня не криминал, это было ее личным делом. Одним словом, расследование в Новом Орлеане ничего не дало. Хотя нет. Возникла загадка с этим Денманом. Если удастся установить, кто его пустил по следу Фрэнс, возможно, в руки попадет ключ и к разгадке всей кровавой истории?

Барбара вновь подняла телефонную трубку.

— Бюро шерифа. Скэнлон слушает!

— Мистер Скэнлон, Барбара Райан беспокоит, здравствуйте! Я кое-что должна сообщить. Наверное, вам это поможет в расследовании. Я… хм… — Она очень естественно изобразила нерешительность.

— В чем дело? Слушаю!

— Тут, понимаете, телеграмма пришла. Думается, от мистера Варрена…

— От Варрена?! Откуда?

— Из Эль-Пасо, что в Техасе. Может быть, мне ее прочитать?

Барбара зачитала текст телеграммы и продолжала:

— Я, конечно, ничего не поняла, но когда позвонила Норману, то оказалось, что он детектив. Он сказал, что телеграмма от мистера Варрена, а я должна обо всем заявить в полицию. Вот я и звоню, мистер Скэнлон!

— Вы правильно делаете, миссис Райан, очень правильно! Одну минутку, пожалуйста! Не кладите трубку.

Было слышно, как шериф отдавал распоряжение:

— Срочно отправляйтесь в контору Варрена и доставьте сюда телеграмму, которую возьмете у миссис Райан. Быстро, быстро!

Скэнлон снова взял трубку.

— А что еще сообщил Норман?

Барбара подробно изложила разговор, состоявшийся с новоорлеанским детективом. Потом запричитала:

— Ради всех святых, посоветуйте, что делать, если вдруг позвонит мистер Варрен?

— Передайте ему все сведения, которые вам сообщил Норман. Только не говорите, что полиция в курсе. Постарайтесь как можно дольше затянуть разговор. Мы предупредим телефонную компанию и полицию в Эль-Пасо.

— Хорошо, — согласилась Барбара с заметным неудовольствием. — Только, кажется, вы толкаете меня на путь Иуды!

— Миссис Райан, зарубите себе, пожалуйста, на носу. Или Варрен закоренелый преступник, или опасный сумасшедший в последней стадии паранойи. Так что сами судите, что к чему. Каминными щипцами он зверски убивает свою жену, а спустя десять минут как ни в чем не бывало сидит у меня в кабинете и с видом оскорбленной невинности требует адвоката для защиты своих гражданских прав, обвиняя остальных в противозаконных действиях. Лично мое мнение таково: Варрен уже просто забыл, что прикончил свою супругу, с ума сошел на почве ревности, понимаете? Он даже заявил Джорджу Клемену, будто ему неизвестно, когда жена возвращается домой. А когда Оуэнс по вашей просьбе заехал к Варрену узнать, почему тот не подходит к телефону, ваш шеф заявил, что заснул. Всемогущий бог! И пока этот тип на свободе, он представляет смертельную опасность для всех, в том числе и для себя самого.

— Значит, вы полностью отрицаете даже саму возможность его невиновности?

— Послушайте, — произнес Скэнлон, устало вздохнув, — все невиновны, пока виновность не доказана, даже если речь идет о сумасшедшем. Не мое дело — судить и выносить приговор, мне деньги платят, чтобы я ловил преступников и сажал за решетку раньше, чем они кому-нибудь еще размозжат голову!

— А что вы думаете о тех сведениях, которые собрал Норман? Или о том, что мистер Варрен дал поручение проверить поведение жены в Новом Орлеане?

— Вы имеете в виду расследование поведения уже убитой им миссис Варрен?

— Нет, нет! Я хочу обратить ваше внимание на то обстоятельство, что кто-то вел слежку за миссис Варрен еще до убийства! Если бы удалось установить, кто нанял этого Денмана…

В голосе Скэнлона зазвучали саркастические нотки:

— Вы хотите сказать, что не догадываетесь, кто бы это мог быть?

— Во всяком случае, не мистер Варрен!

— Одному богу известно,сколько он мог нанять детективов. Я не удивлюсь, если окажется вдруг, что за мной им тоже установлена слежка. Или за Робертсом.

— Что ж, мистер Скэнлон, если вы отказываетесь узнать у Денмана, кто поручил ему следить за покойной миссис Варрен, боюсь, я не смогу в дальнейшем сотрудничать с вами! А мистеру Варрену скажу…

— Один момент! — оборвал шериф. — Не лезьте в бутылку, миссис! Конечно, мы свяжемся с Денманом и все проверим. Для того нас тут и держат. Но вы столь же прекрасно, как и я, знаете, что Денмана мог нанять только Варрен, и никто иной!

— А я настаиваю, что вся история — ужасная ошибка! Мне известно, что миссис Варрен была жива, когда мистер Варрен с противным Малхолендом ушел из дома.

— Напрасно теряете время, миссис Райан! Вы же сами утверждали, что не можете с точностью до десяти минут сказать, когда это было. Бесспорно, это имело место еще до его ухода, когда он меня поносил как не знаю кого!

Я был заинтригован. О каком таком «это» говорилось?

— Хорошо, — согласилась Барбара. — Сделаю все, что вы скажете.

— Ну и слава богу!

— А все же прошу сообщить о Денмане…

— Обещаю!

Скэнлон повесил трубку. Вскоре пришел полицейский и забрал телеграмму. В течение последующих двух часов было пять телефонных звонков. Три раза из редакций газет интересовались подробностями моей биографии. Затем позвонил какой-то мужчина, назвался и принялся утверждать, доказывать, что считает меня невиновным. Другой мистер, не назвавшийся, наоборот, заявил, что, как только я буду пойман и доставлен в Карфаген, меня следует немедленно линчевать.

Когда Барбара отправилась на обед, то предупредила меня по интерфону, чтобы я не брал трубку. Во время ее отсутствия телефон звонил только раз. Вернувшись, Барбара по коридору направилась в сторону туалета, но вошла ко мне. Пододвинула кресло к столу и уселась, положив ногу на ногу.

— Я не все понял в вашем разговоре со Скэнлоном. — Меня распирало от любопытства.

— Знаете, времени всего минута. Я именно для того и пришла, чтобы объяснить. Вечером пыталась к вам дозвониться… хочу сказать, позавчера. Хотела узнать, в курсе ли вы тех слухов, что ходят по городу: ну, будто Робертс не застрелился, а убит. Но ваш телефон был занят.

— В котором часу? — Я чуть не подскочил к потолку.

— В этом-то вся и загвоздка! Знаю только, что было примерно без четверти двенадцать. Плюс-минус пятнадцать минут. Малхоленд утверждает, что вы вышли из дома как раз без четверти двенадцать, а перед этим говорили по телефону со Скэнлоном. В полиции считают, будто именно тогда я и не могла до вас дозвониться. Боже мой! Ну, что мне помешало взглянуть на часы!

— Нет сомнения, Фрэнс кому-то позвонила, едва мы с Малхолендом вышли из дома.

— Но зачем? Чтобы вызвать убийцу и дать себя прикончить?

— Не знаю, — меня охватила тупая усталость. — Ничего не знаю.

— Что ж, у нас еще остается Денман… К тому же скоро час, пойду звонить Дорис Бентли.

Барбара вышла. Я снял трубку и нетерпеливо ждал, пока она набирала номер.

— Кроун-театр. Вас слушают!

— Будьте любезны, скажите, какая картина сегодня у вас на экране? — спросила Барбара.

— Пожалуйста. «Храбрецы» с участием Грегори Пека.

Сердце мое забилось сильней. Конечно, это тот самый голос, никакого сомнения.

— А когда ближайший сеанс?

— В час тридцать. Но сначала будут новости и мультфильм.

— Благодарю вас.

Барбара положила трубку, а спустя минуту зашептала в интерфон:

— Ну, что скажете?

— Она!

— Что будем делать?

— Придется теперь и мне с ней побеседовать.

— Каким образом?

— Подождем, пока начнется сеанс. Сможете сыграть роль телефонистки с междугородной?

— Постараюсь. Но послушайте: если она поставит в известность Скэнлона, шериф тут же поймет, что мы плутуем. На телефонной станции наверняка подслушивают.

— Не в ее интересах болтать. Скрыла же, кто она и откуда. Видимо, ей есть чего опасаться.

Полчаса тянулись неимоверно долго. Я прокручивал в голове все возможные варианты. Не исключено, что Дорис Бентли не признается и откажется от собственных слов. Если только мне не удастся ее запугать. Почему она скрыла свое имя? Не хотела, чтобы знали о ее визитах в спальню Робертса? А ведь зажигалку Дорис могла найти только там.

Барбара включила интерфон и стала набирать номер.

— Кроун-театр. Вас слушают!

— Междугородная вызывает. Попросите к телефону мисс Дорис Бентли!

— Междугородная?

— Да. Эль-Пасо вызывает. Просят мисс Бентли.

— Я мисс Бентли, но право…

— Говорите! Мисс Бентли у аппарата!

— Алло! — сказал я. — Алло, Дорис?

Она тяжело задышала.

— Я все-таки вспомнил, где слышал ваш голос! Узнаете?

— Кто вы? О чем речь?

— Прекрасно знаете, кто я. Ближе к делу! И не вздумайте повесить трубку, иначе дам знать Скэнлону и вас упрячут за решетку! У меня достаточно друзей в полиции, будьте уверены! Там живо растолкуют, что полагается за анонимные телефонные звонки! А знаете, какие крысы у них в камерах?!

— Минутку подождите, пожалуйста! — любезно сказала Дорис Бентли. Она положила трубку и стала разговаривать с клиентом, пожелавшим приобрести билет. Звякнула мелочь в кассе, и Дорис Бентли вновь взяла трубку: — Вы не станете рисковать, ведь полиция тогда узнает, где вас искать.

— Там и так все знают. Рано или поздно меня схватят, будь то даже в Мексике. Мне терять нечего. Иное дело вы, не правда ли?

— Что надо?

— Имя другого мужчины.

— Какого «другого мужчины»?

— Послушайте. Хватит прикидываться! Когда вы мне позвонили, то сказали, что Дан Робертс у нее был не единственным. Как зовут другого?

— Я не знаю.

— Прекрасно! Дело ваше. Сейчас позвоню своим друзьям в полицию!

— Да говорю же вам — и правда не знаю! Знаю только, что был еще один. В ту пору, когда я у нее работала, до ее замужества.

— А откуда известно, что был еще один?

— Знаю, вот и все, — сказала Дорис капризным голосом.

— Откуда вам это известно?

— Что у меня, глаз нет? Она ведь меня за человека не считала, подлая шлюха…

— Вы ненавидели ее, не так ли?

— Ну и что?

— Из-за чего?

— Это мое дело. Во всяком случае, она ведь велела убить Робертса, а?

— Мне об этом ничего не известно.

— Конечно, она добрая и хорошая! Грех и подумать!

— Вы когда-нибудь говорили Робертсу об этом мужчине?

— Нет.

— Поскольку его просто не существовало на свете, не так ли?

— Послушайте, думайте, как вам угодно. А что я знаю, то и знаю. Был другой мужчина, был!

— А Робертс расспрашивал вас когда-либо о Фрэнс?

— Нет. Только один раз, мне кажется. Он спросил о девичьей фамилии Фрэнс до свадьбы. И откуда та приехала.

— Дан не сказал, почему его это заинтересовало?

— Нет.

— Когда случился разговор?

— Прошлым летом.

— Точную дату не припомните?

— О боже, какие дурацкие вопросы!.. Наверное, в первое же наше свидание. В июле… Нет, в июне! Не помню я. Вы меня утомили!!!

Тут она повесила трубку. Сразу же послышался голос Барбары в интерфоне:

— Ну что, интересные данные?

— Трудно сказать. Вряд ли. Не исключено, что Дорис просто врет по поводу другого мужчины.

— Я бы не сказала! Что-то ее уж очень сильно расстроило. И озлобило. Может быть, смерть Робертса? Вполне вероятно. И еще один любопытный момент: почему она так упорно цепляется за столь незначительный факт: ну, был у Фрэнс любовник, что из того?

— К тому же упорно заявляет, что ей неинтересно, о ком идет речь.

— Я вспомнила кое-что, пока вы с ней беседовали. Ведь Дорис когда-то встречалась с Джуниором Делеваном, не так ли?

Я наморщил лоб, припоминая.

— Да, точно! Она с ним гуляла!

— Не знаю, есть ли здесь какая связь но бедняжке, право, не везет с ухажерами! — решила Барбара.

Интерфон замолк.

Делеван был парнем высоким и красивым, но с тяжелым, вспыльчивым характером и с дурными наклонностями. Еще в годы учебы в колледже он не раз задерживался за угон автомашин; затем был уличен в квартирной краже и осужден условно. Спустя два года его тело обнаружили на городской свалке. Убийцу же так и не нашли. Случилось все как раз накануне нашей свадьбы с Фрэнс, тогда еще владелицей магазина готового женского платья, но какая тут взаимосвязь? Фрэнс в то время уже исполнилось двадцать пять, а Делевану еще не исполнилось и девятнадцати. Скорее всего, моя жена даже не подозревала о его существовании; в лучшем случае, видела этого парня раз-другой вместе с Дорис.

Снова голос Барбары в интерфоне.

— Телеграмма! — прошептала секретарша.

Я схватил трубку, когда она уже накручивала диск.

— Бюро шерифа. Малхоленд у телефона!

— А можно мистера Скэнлона? Барбара Райан говорит!

— Можно-то можно, котеночек! Ну а я разве не сгожусь? Помоложе, как-никак, а?

Мне представилась мерзкая улыбка на роже этого сволочного типа. Так хотелось двинуть ему кулаком в морду!

— Если не затруднит, — холодно произнесла Барбара, — я бы предпочла иметь дело с мистером Скэнлоном и только с ним!

— Ладно, ладно, котеночек!

— Это опять Барбара Райан, — сказала она, когда Скэнлон подошел к телефону. — Только что получена еще одна телеграмма…

— От Варрена? — не стерпел шериф.

— Нет. Из Хьюстона, штат Техас. Адресована мистеру Варрену. Я читаю: «Дан Робертс, родился в Хьюстоне в тысяча девятьсот тридцать девятом году, круглый сирота с двенадцати лет, воспитывался старшим братом Клинтоном Робертсом, владельцем городского магазина спортивных товаров. Точка. Поступил на службу в полицию Хьюстона в тысяча девятьсот шестьдесят четвертом году, назначен в отдел по борьбе с проституцией в тысяча девятьсот шестьдесят седьмом году, разжалован и исключен из состава полиции в тысяча девятьсот шестьдесят восьмом году за вымогательство. Точка. Подвергнут суду, осужден условно. Точка. В апреле прошлого года брат дал средства для организации делового предприятия в другом месте. Точка. Никогда не был во Флориде до апреля прошлого года. Точка, Никаких опасных врагов, были только опасные друзья. Подпись: Кейт». Как вы думаете, мистер Скэнлон, что все это может означать?

— Не знаю, — усталым голосом ответил Скэнлон. — Но я стал с опаской открывать ящик собственного стола. Мне так и кажется, что оттуда выскочит парочка детективов, нанятых Варреном, и вцепится мне в нос. Нам только что позвонили из Нового Орлеана…

— По поводу Денмана?

— Да. Он сам. Заявляет, что его нанял какой-то тип из Карфагена по имени Жозеф Рэндалл.

— Рэндалл? Не знаю его. Клиента с таким именем у нас нет.

— Вот именно!

— А что, сам Денман разве не видел этого Рэндалла? Может быть, тот дал ему свой номер телефона или адрес?

— Нет. Рэндалл позвонил ему по междугородному и нанял следить за миссис Варрен. Сказал, что гонорар вышлет почтой. Обязательство, кстати, выполнил. Пришел почтовый перевод с обратным адресом «проездом». Во вторник вечером он звонил Денману, потом в среду, тоже вечером, и детектив сообщил ему о своих наблюдениях. Денман собрал те же сведения, что и Норман. Мы, конечно, проверим, откуда были звонки, справимся в телефонной компании. Но я заранее уверен в ответе: из уличного телефона-автомата. Характерный почерк параноиков. Они стараются перехитрить целый мир, считая, будто все человечество состоит в заговоре против них. И не доверяют никому.

— А вдруг это был кто-нибудь еще, но не мистер Варрен?

— Миссис Райан, — вздохнул шериф. — Вы слышали когда-нибудь о том, чтобы мужчина нанимал сыщика следить за чужой женой?

— Тогда почему же Денман дал согласие на таких условиях?

— А он из тех, кто не слишком заботится о репутации клиента. Для него главное — лишь бы платили!

Последняя нить оказалась оборванной. Что делать? Отдаться в руки полиции — и дело с концом! В коридоре зацокали каблучки, и боковая дверь тихонько открылась. Появилась Барбара с сумочкой в руках.

— Любая женщина имеет полное право уединиться на несколько минут и почистить перышки перед чашкой кофе, разве не так? — улыбнулась секретарша.

Она села в кресло у письменного стола и вынула из сумочки какой-то желтый конверт.

— Вот только что принесли! У меня не хватило смелости достать и прочитать, что там написано, — призналась Барбара.

— Спасибо.

Я откинулся в кресле и надорвал конверт. В нем оказалась телеграмма от Кросби.

«Джону Д. Варрену. Агентство по продаже недвижимости Варрена. Карфаген. Алабама.

Никого по имени Фрэнс Киннан. Точка. Проверены акты гражданского состояния Орландо и графства Дейд. Никаких сведений о рождении или браке. Точка. Неизвестна в университете Майами и магазине Бурдена. Точка. Никаких следов Леона Дюпре или магазина на его имя в районе Майами. Точка. Предупредите о направлении дальнейших розысков. Агентство Кросби».

Я прочитал телеграмму и, не говоря ни слова, протянул листок Барбаре.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Секретарша прочитала и спросила:

— Что скажете?

— Только одно. Пора кончать. Отдамся в руки полиции. Позвоните Скэнлону.

— Так уж сразу! — возразила Барбара. — По-моему, борьба только начинается. Вам удалось узнать чрезвычайно много интересного, позволяющего по-новому взглянуть на все дело. Есть человек, выгнанный из полиции за вымогательство, и авантюристка, которая…

Она в нерешительности заколебалась.

— Ладно… — Мне давно было безразлично, кто и как назовет Фрэнс. — Времени на светскую беседу нет! Называйте вещи своими именами. Авантюристка с уголовным наверняка прошлым. В итоге — шантаж. Но это еще ничего не значит.

Я показал Барбаре суммы расходов Фрэнс за прошлый год.

— Это совпадает с тем, что сказала нам Дорис Бентли. Если верить ей, то как раз прошлым летом Робертс и стал задавать ей вопросы о Фрэнс. Спорить попусту нужды нет, но допустим, что у него были причины подозревать: она не та, за кого себя выдает. И вероятно, принялся разнюхивать, что к чему, в конце концов обнаружив то, что она пыталась скрыть. Пока все сходится. И вот в августе ее расходы вдруг резко увеличиваются. Но взгляните, тем не менее, в сущности, пустяки! Максимум двести долларов в месяц. И все это время она держит про запас шесть тысяч долларов, не притрагиваясь к ним… И вдруг швыряет их под ноги рысакам все за одну неделю. Можно подумать, возникла какая-то кризисная ситуация. Но чтобы исключить нелепую версию, следует помнить, что, будучи тогда в Новом Орлеане, жена никак не могла убить Робертса.

— Да, — согласилась Барбара. — Но не будем упускать из вида, что могли существовать и два шантажиста. Если Дорис не ошибается и не врет, то у покойницы был еще какой-то дружок.

Я в задумчивости рассматривал свою секретаршу. А ведь ума у нее хватит, пожалуй, на троих представителей сильного пола вроде меня.

— Возможно, вы попали в яблочко, Барбара! Тогда понятно, откуда вдруг у Робертса появились тайные доходы, источник которых Эрни никак не мог определить. Точно так же, как и сумму непонятных доходов. У нас нет никаких данных, сколько он стриг с этого второго. Чего боялся тот, коль платил Робертсу, судя по всему, немалую дань? Скандала? Развода?

— Наверняка чего-нибудь более серьезного, — решила Барбара. — Он не только ему платил дань, он его в конце концов и прикончил. И ее тоже.

— А мне кажется, — столь же уверенно заявил я, — что эта Дорис Бентли знает гораздо больше, чем хочет показать. Нет ли у вас ощущения, что дело каким-то образом связано со смертью Джуниора Делевана? Дорис в то время еще работала у Фрэнс.

Барбара покусала губу, сморщила нос. Наконец, лицо ее приняло обычное выражение:

— Да, в мае позапрошлого года Дорис еще работала в магазине. Тело Делевана обнаружили в воскресенье утром, а на вскрытии установили, что убийство произошло около полуночи…

— Момент! В субботу на вечер я назначил Фрэнс свидание и собирался отправиться с нею на бал. Затем из-за срочных дел перенес встречу и выехал из Карфагена. А когда вернулся, она встретила меня странно, с какой-то обеспокоенностью. Я подумал еще, что это из-за сорванного свидания.

В уме у меня вдруг возникла невероятная идея. Просто безумная. Но иная не приходила!

— Надо бы потолковать с Дорис. Если той известно что-либо, я из нее это выбью!

— Вам нельзя выходить отсюда. Вы в отъезде! — встревожилась Барбара.

— Ну не торчать же мне тут всю жизнь! И смысла уже нет. Вначале я хотел выяснить, кто убил Фрэнс. А сейчас мне неясно даже, кто она сама. Дело не продвигается, мы, наоборот, пятимся назад!

— Вас могут узнать! Или же Дорис вызовет полицию…

— Что делать, придется рискнуть. Вы знаете, где она живет?

— Нет, но, если настаиваете, могу узнать. И отвезти в своей машине.

— Об этом не может быть и речи!

— Что ж… Мне пора на свое рабочее место! — поднялась Барбара.

Она позвонила Скэнлону и прочитала ему телеграмму от Кросби.

— Что скажете? — спросила его моя покровительница.

— А то, что скоро взбешусь! — рявкнул Скэнлон. — Ну и занятьице же выбрал, черт побери!

— Вам не кажется: эти новые данные придают делу совершенно иной оборот?

— Факты — упрямая вещь, миссис Райан, от них никуда не денешься. Но как бы там ее ни звали, Варрен ведь убил жену.

— А мне показалось, что вы не судья, а только следователь? Сами же говорили, что судить — не ваше дело, мистер Скэнлон!

— Боже упаси! — вздохнул шериф. — Но Варрен-то находился дома, когда его жена поставила машину в гараж. А когда тот уехал, она оказалась мертвой. Это установлено окончательно. А там кто его знает… Постарайтесь все же задержать разговором как можно дольше, если ваш шеф вдруг позвонит. Телефонная компания и полиция Эль-Пасо предупреждены и сделают все как положено. Думаю, вот-вот он объявится.

Спустя некоторое время Барбара отправилась пить кофе и вернулась не одна. Судя по голосу, ее сопровождал мужчина, вероятно, Тернер, который решил-таки зайти. Пишущая машинка застучала опять. В половине шестого секретарша и ее спутник, насколько можно было понять из их разговоров, решили отбыть. Каблучки Барбары процокали по коридору мимо моего кабинета. В щели под дверью показалась сложенная вдвое бумага. Я осторожно встал, взял ее и прочитал отпечатанный на машинке текст: «Дорис Бентли проживает в муниципальном доме, расположенном на углу Тейлор-стрит и Вестбюри-стрит. Квартира номер 2. Сегодня суббота, не исключено, что у нее какое-нибудь рандеву после работы. Узнаю и вам сообщу. Если зазвонит телефон, берите трубку только после десятого звонка. Возник ряд срочных и важных вопросов, которые необходимо продумать: если Ф. решила прятаться от кого-либо по причине своего темного прошлого, то почему выбрала именно Карфаген? Случайность или нет? Были ли приспособлены для нормального проживания комнаты, находившиеся за помещением, снятым Ф. у вас под магазин? Было ли оно в тот момент наиболее подходящим для магазина или в городе имелось что-нибудь получше? Допустим, что Дорис не солгала насчет „дружка“, тогда как оказалось, что в таком маленьком городке никто, кроме этой девицы, не был в курсе их связи?»

Мысль Барбары была ясна как день и полностью совпадала с моими подозрениями. Невероятно, чтобы два лица совершенно случайно и примерно в одно и то же время прибыли в один и тот же город, где никто их не знал и они никого не знали, и оба открыли здесь по магазину. Почему Фрэнс привлекло помещение именно в моем доме? Может быть, что-нибудь особенное в его расположении? Я постарался припомнить, имелись ли в ту пору еще какие-нибудь незанятые помещения в нашем районе… Да, было одно, причем гораздо более подходящее под магазин готового платья, чем то, что Фрэнс решила снять у меня. Помнится, я ей об этом говорил, убеждал, но она настояла на своем. Мои «апартаменты» трудно было даже назвать квартирой: кухонька, ванная и комната. Правда, они имели два входа: один через магазин, а другой вел в переулок и одновременно к лестнице на второй этаж.

Меня охватило волнение. Разумеется, любой, кто захотел бы проникнуть в квартирку через основной вход, никак не остался бы незамеченным. Другое дело — попасть в квартиру по лестнице, ведущей в переулок. А кто жил на втором этаже? Доктор Мартин, Джордж Клемен, доктор Этли, дантист Сойер. И Мартину, и Сойеру уже перевалило за семьдесят, доктор Этли женат, а Джордж… Смешно и подумать!

Волнение понемногу улеглось. Но «варианты» в голове прокручивались лихо: Джордж и доктор Мартин члены клуба охотников на уток. И оба считаются столпами городского истэблишмента. Человек же, которого надо найти, убил двоих людей. Значит, его вынудило к этому нечто пострашнее боязни развода или мелкого скандальчика…

Начинало смеркаться, затем сидеть пришлось уже в полной темноте. О, если бы только Барбара могла позвонить! Не в состоянии больше сдерживаться, я чиркнул зажигалкой и при свете ее огонька набрал номер. Но телефон оказался занятым. Подождав минут пять, собрался еще разок позвонить, но как раз в это мгновение телефон затрезвонил сам. Выждав условленные десять сигналов, снял трубку.

— Алло! — негромко сказала Барбара. — Только что говорила с Полем Денманом из Нового Орлеана.

— Есть что-нибудь новое?

— Очень немного и вряд ли пригодится. Он плохо помнит голос Рэндалла, утверждает только, что у него баритон. Денман считает, что говорил человек образованный. А подобное можно сказать о сотне граждан Карфагена. Однако, он полагает, что наверняка мог бы узнать этот голос. Деньги же, которые ему выслал Рэндалл, находились в обычном белом конверте, такие можно купить в любом магазине писчебумажных товаров. Адрес был отпечатан на машинке.

— Сплошной тупик. Однако тысячу раз спасибо!

— Я сейчас пойду узнаю, что делает Дорис после работы, и тут же позвоню.

— Хорошо! Буду ждать!

Барбара повесила трубку, а я принялся думать о Фрэнс. Но через пять минут «увидел» в сплошной темноте ее разбитое лицо, сообразил, что пора переключаться на что-то другое, иначе и впрямь сойдешь с ума. Что ж, попытался еще раз осмыслить обстоятельства дела, найти ход к решению проблемы. Но скоро мысли запутались окончательно. Ожидая звонка, стал думать о Барбаре. Пословица права: друзья познаются в беде. Родом моя помощница из Нового Орлеана. Имела несчастье влюбиться в парня, у которого все лучшее давным-давно уже осталось в прошлом. Страсть к регби в крови у всех новоорлеанцев, а Джонни Райан слыл лучшим нападающим сборной команды местных колледжей. Большинство молодых людей обычно не принимает близко к сердцу свои спортивные успехи или неудачи школьных лет. Что же касается Джонни, то переполненные трибуны и исступленные вопли сверстников: «Джонни! Давай жми, Джонни!», поклонение девичьих толп — все оказало на него слишком сильное впечатление, отравило жаждой славы на всю жизнь. Он решил посвятить себя спорту. Ему удалось добиться стипендии для занятий в школе спортивной атлетики, но в большой спорт непросто попасть. В ту осень, когда Джонни женился на Барбаре, его, правда, приняли в профессиональную команду «Чикагские медведи», но, не продержавшись и месяца, после травм он был вынужден бесславно вернуться в Новый Орлеан.

Барбара никогда ни о чем не говорила, но, полагаю, ей нелегко было слыть женой недавнего героя. Впрочем, Джонни поначалу неплохо вышел из положения, принявшись торговать машинами от фирмы Джима Макбрида. Сначала в Новом Орлеане, затем в Оксфорде, а потом и у нас, в Карфагене. Однако вскоре комиссионные стали уменьшаться, а выпивки увеличиваться. В общем-то неплохой человек, честный и порядочный, он был сломлен обстоятельствами. Винные пары, надо полагать, позволяли ему верить в себя. В конце концов Джонни уехал во Флориду, а Барбара осталась. В то время у нее уже было место стенографистки в «Саутлэнд титл компани» и диплом помощника нотариуса. Джордж Клемен оформил ей развод, а затем предложил место в своей конторе с более высоким окладом. Впрочем, спустя год она уволилась и поступила на работу ко мне.

Телефон зазвонил только в половине первого.

— У Дорис действительно свидание. С Малхолендом, — сообщила Барбара.

Я навострил уши.

— Что бы это значило?

— Все, что угодно! Ему ведь двадцать пять лет, и он холостяк, а она хорошенькая. К тому же сегодня уик-энд.

— Ну а вы что? — вдруг полюбопытствовал я. — Перенесли свое свидание или как?

— Нет, никаких свиданий и не назначалось. Со мной ведь все непросто. Для того чтобы ходить на матчи по регби, слишком стара. Но достаточно молода, чтобы ложиться спать спозаранку… Дорис с кавалером отправилась потанцевать в «Неон-касл».

«Ага, в ночной ресторанчик, кажется, километрах в пятнадцати от города…»

— Я туда проехала следом, — продолжила Барбара, — чтобы убедиться самой в их намерении. Ясно — пробудут там пару часов, а затем отправятся в какое-нибудь укромное местечко. Неплохо бы оказаться поблизости… Мне, знаете, нравится играть роль детектива-любителя! Тем более, что, представьте себе, появились новые идеи, которыми хотелось бы поделиться с вами. Я сейчас заеду…

— Нет! Не могу позволить вам больше рисковать…

Но Барбара была непреклонна.

— Не спорьте, Джон! Пешком вы до нее не доберетесь — легко могут задержать. Через пять минут подъеду к переулку. Выходите через заднюю дверь. Если вдруг ничего подозрительного не появится, дам знак. Тогда быстренько влетайте в машину и ложитесь на пол.

Я открыл рот, намереваясь возразить, но «детектив-любитель» повесила трубку. Ничего не поделаешь! Пришлось на ощупь отыскать плащ и выйти в коридор.

Осторожно приоткрыл дверь, выглянул — кругом тихо и темно. Только у Фуллера нудно жужжал электровентилятор.

Скоро появился «форд» Барбары и остановился в начале переулка. Профиль девушки за рулем машины четко вырисовывался в круге фонарного света. Барбара сделала знак. Я бегом пересек тротуар, нырнул в машину и опустился на колени на пол между сиденьями.

— Все в порядке! — шепотом сказала девушка. — В радиусе мили ни души.

«Форд» тронулся с места, повернул направо на Клебурн-стрит. Попетляв несколько минут по улицам города, мы выехали на шоссе, а там оно сменилось гравийкой. Через час Барбара повернула чуть ли не под прямым углом вправо, машина проехала еще несколько метров и остановилась.

— Порядок, Джон, — с облегчением выдохнула моя спасительница.

«Форд» стоял на вершине небольшого холма у северной окраины города. Сзади и слева виднелись темные ряды деревьев. Впереди светились огни Клебурн-стрит и других улиц города, в котором я родился и провел большую часть своей жизни. Город, где никто, кроме приезжей девушки Барбары, не захотел протянуть мне руку помощи! Я открыл переднюю дверцу автомобиля и присел рядом с Барбарой.

Барбара улыбнулась. Ее лицо едва виднелось при свете звезд.

— Ну а теперь, — сказала она, — потрясем-ка ящик Пандорры, поглядим, что там.

— Хорошо. Но прежде всего позвольте сообщить: если вдруг мне удастся выбраться невредимым из этого осиного гнезда, то первое, что я сделаю, так это подам прошение в суд с просьбой, чтобы вы меня усыновили.

Барбара покачала головой.

— Вам и впрямь нужен хороший опекун! Вы поступаете иногда словно упрямый ребенок! Но оставим шутки. Прежде всего, как мне кажется, этот Малхоленд — вот уж противный тип! — понял, что Фрэнс вернулась домой. Если он заметил перчатки, то мог догадаться, что и чемодан ее. Стало быть, вы еще находились во Дворце правосудия, когда он оттуда ушел?

— Да.

— Но с другой стороны, помощник шерифа, наверное, поверил, что миссис кому-то звонила, когда вас не было дома. Потому что, я настаиваю, все произошло после одиннадцати часов сорока пяти минут вечера. Стало быть, Фрэнс могла звонить кому угодно. А теперь постарайтесь припомнить точно: сколько прошло времени после того, как вы позвали Джорджа Клемена к телефону и после его появления в конторе шерифа?

— Не более десяти минут.

Я на мгновение задумался.

— Джордж?!

— А почему бы и нет? — спросила Барбара. — Полицейские действуют точно таким образом, если верить детективным романам, которые мне довелось прочитать. Каждый находится под подозрением, пока не будет доказано обратное. Кроме того, существует еще одно обстоятельство, о котором вы вскользь упоминали. Но сначала давайте-ка подумаем о злополучных десяти минутах. Какое расстояние должен преодолеть Джордж, чтобы заехать сначала к вам домой, а затем примчаться во Дворец правосудия?

Я быстро прикинул в уме:

— Пять тысяч четыреста метров. Не получается, невозможно! Ведь ему еще надлежало одеться.

— Это он так сказал. Но представьте себе: Джордж одет и как раз намеревается выйти, ведь ему только что позвонила Фрэнс.

— Бог ты мой!..

— К тому же, если время для него ровным счетом ничего не значило, то спрашивается: чего ради он так старался заострить на этом ваше внимание? Сами же сказали, что помните слово в слово, как Джордж заявил: «Я только что лег». Я хорошо знаю адвоката, подобное абсолютно не вяжется с его характером. Клемен — человек особого склада, совсем не из тех, кто много говорит, он человек действия. И выехал бы по вашей просьбе без лишних слов. Значит, Джорджу просто необходимо было убедить вас, что ему еще придется потратить время на одевание. Улавливаете мысль, Джон?

— Да, но ведь всего десять минут. Так мало?!

— Может быть. Но учтите, уличное движение в столь поздний час весьма редкое, можно прохронометрировать все расстояние на моей машине. Для того и заехала.

— Минутку, минутку, подождите! — взмолился я.

Гипотеза казалась абсолютным абсурдом.

— Ведь речь идет о Джордже Клемене, Барбара, о Джордже Клемене, моем друге, бывшем мэре, уважаемом гражданине нашего города! И друге Фрэнс к тому же! Мы ведь каждую неделю вместе играли по вечерам в бридж. Джордж Клемен — воплощенное уважение к закону, даже преклонение перед ним!

— Мне все это известно, — спокойно сказала Барбара.

— Но послушайте, не может же существовать на свете человек, способный спустя три-четыре минуты после убийства как ни в чем не бывало появиться на людях. Черт побери! Он меня еще задирой обозвал, когда я там расшумелся. Разве можно вообще спокойно смотреть в глаза мужу женщины, которую только что убил зверским ударом кочерги по голове?!

— Можно, — Барбара была непреклонна. — Именно таков Клемен. Не забывайте, что я проработала у него около года и достаточно хорошо изучила его. Джордж в любой ситуации превосходно владеет мимикой своего лица. Другой такой человек мне просто не встречался. Конечно, нельзя утверждать, что Клемен точно так же управляет своими страстями, но, коль пожелает, уверена на все сто процентов, может полностью скрыть истинные чувства. Словно бы опускает какую-то непроницаемую занавеску, что ли. Мне не раз доводилось наблюдать за ним на суде, когда тот имел дело с враждебно настроенными свидетелями или судьями. А однажды я ему дала пощечину…

— Что?

Барбара улыбнулась.

— Я дала вашему Джорджу Клемену по морде.

— Но… но за что?

— Право, все может показаться и смешным, но, по совести говоря, в тот момент подобный метод показался мне наиболее уместным — ведь требовалось заставить Клемена мгновенно вынуть руку из моего лифчика.

— Вы хотите сказать… Джордж? Да не может быть!

— Уверяю, Джон, у него есть руки.

Я глядел на нее ошеломленно.

— Бог ты мой! Старый боров! Двуличная душа! Так вот почему вы уволились!

— Да. Но не тогда, немного позднее. Он извинился, и я решила, что это был случайный порыв. Но оказалось, Клемен просто изменил тактику. В конце концов мне надоело отбивать его атаки, прямые и косвенные, и я уволилась. Само собой разумеется, никому ничего не говорила, даже вам. Да и сейчас не сказала бы, не имей подобные детали прямого отношения к вашему делу. Так вот, мы говорили о его способности чудесно владеть выражением лица. Кто-нибудь другой, получив увесистую оплеуху, наверняка бы рассердился, обругал меня, наконец, сделал обиженный вид. Или же, наоборот, обратил бы все в шутку, рассмеялся, во всяком случае, как-то проявил свои чувства. А Джордж сделал безучастный вид. Представьте себе его физиономию — на щеке красное пятно от пощечины, а лицо спокойное. Лишь невозмутимо произнес: «Прошу извинить, миссис Райан!» Про себя, наверное, чертыхался и в мой адрес, и в свой, поскольку поставил себя в смешное положение. Тем не менее, продолжал диктовать, словно ничего не произошло. Ни одной запятой не пропустил!

Я начал приходить в себя.

— То, что вы рассказали, существенно меняет дело. Вполне может оказаться, что Джордж именно тот человек, который нам нужен!

— Разумеется. Но важно знать другое. Есть ли полная уверенность, что Фрэнс прибыла к нам в город именно из Флориды?

— Да. Никаких сомнений. Хотя Кросби пока не удалось напасть на ее след, но она прикатила в Карфаген из Майами, это точно. На автомобиле был флоридский номер. И арендную плату за помещение под свой магазин Фрэнс вносила сначала чеками, выписанными на один из банков Майами. Конечно, она многое наврала, но приехала, бесспорно, из Флориды, где называлась Фрэнс Киннан. Именно эта фамилия значилась в документе на ее машину, которую я продал перед покупкой «мерседеса».

— А не помните дату выдачи документа? Или дату покупки ее авто?

— Нет. Я тогда не придавал, как вы понимаете, подобным деталям никакого значения. А что?

— Насколько помнится, Фрэнс прибыла в Карфаген в январе шестьдесят девятого года. Не так ли?

— Да. На днях исполнилось ровно два года.

— Прекрасно! А Джордж как раз вернулся из поездки во Флориду, куда недели за три отправился… на рыбную ловлю.

— Не может быть! Вы в этом уверены?

— Абсолютно! Я все прекрасно помню. Я поступила к нему в контору в ноябре 1968 года, а это все случилось месяц спустя. Мы в то время занимались двумя бракоразводными процессами, и Джордж куда-то отлучался на неделю во второй половине декабря. Вернулся в Карфаген за несколько дней до Нового года. А затем один отправился во Флориду.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

— Бог ты мой! — воскликнул я. — Кажется, все сходится! Так вот зачем он ездил во Флориду! И всегда один, без жены.

— Во Флориде Джордж вполне мог встретиться с Фрэнс, ну и, конечно… — Лицо Барбары исказила гримаса отвращения. — Знаете, не очень-то приятно говорить о подобном!

— Мне тоже. Но ничего не поделаешь, приходится. Итак, наш адвокат там с нею познакомился. А потом прихватил с собой, решив удобства ради пристроить любовницу поближе к дому. Затем провернул комбинацию с магазином модной одежды. Ему ведь было отлично известно, что там имеется и квартирка, и пустующее помещеньице… Значит, целых два месяца…

Я не стал продолжать. Объяснения все равно шились белыми нитками.

— Что остановились? — удивилась Барбара. — Продолжайте!

— Опять тупик, Барбара! Что бы там любовники ни вытворяли, во всем нет и намека на мотивы преступления! Посудите сами. Предположим, Робертс разнюхал что-нибудь о проделках Фрэнс, — ну, узнал, кто прекрасная леди на самом деле, — и моя жена платила ему за молчание. Затем Фрэнс выходит за меня замуж. Допустим, ее разыскивает полиция, скажем, за присвоение денег или мошенничество. Я бы, конечно, выбранил ее как следует, может быть, развелся. Но что в таком случае можно инкриминировать Джорджу, даже выплыви его комбинация с магазином?! Тертый калач, опытный юрист, он никогда не позволит поймать себя на предоставлении убежища беглой преступнице! О, мистер Клемен двадцать раз все продумает… И заявил бы с чистой совестью, что знать не знал о преступлениях Фрэнс! А утверждай миссис обратное, кто ей поверит? Слово Джорджа Клемена в Карфагене весомее речей тысячи граждан города. Конечно, любой скандал совсем не в его интересах. Но при уме Джорджа и его опыте адвоката он бы трезво оценил опасность.

— Согласна, — кивнула Барбара. — Тут кроется что-то еще. Мы не до всего докопались.

— Вот потому ваш покорный слуга и продолжает настаивать, что Джордж ее не убивал! Не верю! Слишком ничтожное число минут прошло между моим телефонным звонком к нему и его появлением в конторе шерифа.

— Можно проверить! — деловито предложила Барбара. — Чем теперь и займемся. Но сначала давайте-ка еще раз проверим гипотезу с Делеваном. Мне все время кажется, что анонимный звонок как-то связан с нашим делом. Считайте предположение женской интуицией, но, на мой взгляд, ненависть Дорис к Фрэнс — вовсе неспроста. Сначала мне казалось, будто Дорис считает вас убийцей Робертса и возлагает вину за преступление на Фрэнс. Возможно, она и сейчас не отказалась от своей версии. Но думаю, совсем не это ее обозлило. Не очень-то Дорис за него и держалась. Надо копать глубже. Вот от Делевана, судя по слухам, наша истеричка была просто без ума!

Барбара закурила и продолжала:

— Я навела кое-какие справки, не слишком, конечно, демонстрируя свой интерес к пикантному делу, и мне известно все, что установлено в связи с убийством Делевана. По правде говоря, очень мало. Скэнлон наряду с другими расспрашивал и Дорис, но милашка сказала лишь, что в тот день не встречалась с Делеваном. Точнее, свидание намечалось, но парень не пришел.

Какое-то смутное воспоминание вдруг прорезалось в моем мозгу. Я попытался удержать его, но оно исчезло. И наверное, пробурчал какую-то фразу, поскольку Барбара, прервав свой рассказ, спросила:

— Что?

— Извините, — промямлил я в ответ. — Просто попытался кое-что припомнить. Продолжайте.

— Возможно, Дорис солгала насчет несостоявшегося свидания с Делеваном. Но Скэнлон сделал вид, будто полностью ей верит. Дорис вроде бы даже звонила Делевану после того, как убедилась, что он не появился в условленном местечке. Они договорились встретиться в девять вечера после закрытия магазина. Во всяком случае, мать Делевана подтвердила ее слова, сообщив, что Дорис дважды звонила Делевану домой в тот вечер. Вот, собственно говоря, и все. Полиции, впрочем, известно, где находился Делеван до половины двенадцатого: оказывается, с двумя приятелями, Кенни Доулингом и Чаком Маккинстри, катался в машине по городу и накачивался пивом. Скэнлону оба парня сказали потом, что Делеван расстался с ними на Клебурн-стрит, около кафе Фуллера. Как раз в половине двенадцатого. Он заявил собутыльникам, что есть необходимость срочно уладить какое-то важное дело, а потому, дескать, ему некогда с ними, пьянчугами, время терять. Те решили — речь идет о свидании с девушкой. Делеван любил похвастаться своими амурными победами. Друзья даже спросили его, как зовут красотку, но ответа не дождались. С той минуты они его больше не видели. Скэнлон продержал молодых любителей пображничать у себя в конторе часов шесть, не меньше. А когда наконец отпустил, вид у парней был не ахти какой: шериф их буквально выпотрошил. Но ни тот, ни другой не могли сказать ничего определенного, видимо, и впрямь не знали, куда отправился Делеван и зачем. Но они оказались последними, кто видел его живым. По всей вероятности, Делевана убили в течение следующего получаса. И неизвестно где.

— Видит бог, нам ничего больше не остается, как попытаться узнать у Дорис, что та скрывает от нас. Поехали?

— Хорошо. Но сначала займемся хронометрированием.

Я опять забрался в машину, сел на корточки между сиденьями и вооружился маленьким электрическим фонариком, который Барбара достала из своей сумочки. Скоро вернулись в город. Машина повернула налево, проехала несколько сотен метров, свернула вправо и затормозила.

— Мы находимся сейчас на Стюарт-стрит, — взволнованно объявила Барбара.

Стюарт-стрит — первая улица, проходящая около дома, где жил Клемен.

— Стоим на Клебурн-стрит, в ста метрах от перекрестка. Время, которое потребуется на это расстояние, как раз равно тому, что понадобилось Джорджу на вывод автомобиля из гаража. Вы готовы?

Я прикрыл фонарик ладонью и осветил циферблат часов.

— Начали!

Барбара тронула машину с места и повернула вправо к перекрестку. Навстречу проехал автомобиль. Я пригнулся как можно ниже. Барбара опять повернула, теперь налево. Выехали на площадь Монтроз. Машина шла не спеша. Немного спустя повернула направо, потом еще раз налево.

— Я сделала круг, чтобы сзади подъехать к вашему дому, — пояснила Барбара. На сей раз голос ее звучал спокойно. — Не думаю, что адвокат оставил бы машину у всех на виду.

Очень даже вероятно, что так оно и было. Перед моим домом, через улицу, стоят еще два многооконных особняка, оттуда его легко могли бы увидеть.

— Машину припаркую прямо под окнами, — сказала Барбара и въехала на тротуар. — Сколько прошло времени?

Я не поверил своим глазам.

— Одна минута тридцать две секунды. Итого две минуты.

— А скорость не превышала и пятидесяти миль в час! — торжествовала Барбара. — Но хорошо, проверим вторую часть.

Едва Барбара отъехала от дома, я снова засек время. Окрест стояла тишина. Даже на Клебурн-стрит не слышалось шума моторов. Навстречу всего раз попался какой-то «фордик».

Остановились.

— Сколько? — нетерпеливо повернулась ко мне Барбара. — Подъехали прямо ко Дворцу правосудия…

Я взглянул на часы.

— Одна минута тридцать две секунды. Итого две минуты сорок четыре секунды.

— Именно то, чего и следовало ожидать! — ликовала Барбара. — Видите, у него в распоряжении имелось по меньшей мере семь минут. Ладно, отнимем две: допустим, столько понадобилось, чтобы выйти из машины, войти в дом, а затем вернуться назад. На остальное времени у адвоката хватило с лихвой…

Итак, Джордж! Ведь ни в какие диалоги, дискуссии с Фрэнс вступать ему нужды не было. Он приехал с единственной целью — убить. Хладнокровное, заранее обдуманное убийство. Фрэнс позвонила, затем спокойно впустила любовника в дом, а едва отвернулась, тот схватил каминные щипцы и… Узнает ли кто когда, зачем Клемен совершил убийство?

Мы двинулись в обратный путь. Вернее, к следующему объекту нашего внимания. У перекрестка высилось многоквартирное здание, обращенное входом в нашу сторону. Я взглянул на часы — без пяти минут три.

— Дорис уже, наверное, вернулась.

— Да, но нам неизвестно, где находится Малхоленд. Тот мог подняться к ней. Если через полчаса они не появятся — вернусь к себе домой и позвоню, узнаю, тут ли наша красавица.

С четверть часа молча наблюдали за темной пустынной улицей и светлым пятном на перекрестке; никто не появлялся.

Ночь казалась бесконечно долгой, но я с тоской спрашивал себя, что станет со мной, когда она в конце концов пройдет. Буду ли я жив? Окажусь ли в тюрьме? Вряд ли.Тот, кто заинтересован в моей гибели, не станет зря рисковать и постарается прикончить, стоит только мне нос высунуть…

У Дорис было назначено свидание с Делеваном, а тот не пришел. Девица пыталась связаться с ним, звонила ему. Два раза. Может быть, просто от ярости при мысли, что милый ее надул, или зачем-либо еще? Может быть, ей не терпелось сообщить что-то срочное? Но тут мне пришлось отвлечься от своих мыслей. Какая-то автомашина повернула на Тейлор-стрит.

— Пригнитесь! — прошептал я.

Мы легли на сиденья. Машина приблизилась и проехала мимо. Пересекла перекресток и остановилась у тротуара напротив входа в многоквартирный дом. Грузный, высокий мужчина выбрался из машины, обошел ее спереди и открыл дверцу. Дрожь пробежала у меня по спине, заставила напрячься. Малхоленд!

Тот помог Дорис выйти, и они, взявшись за руки, направились к дому. Я пристально глядел им вслед, спрашивая себя, последует ли Малхоленд за девицей? Но полицейский остался у входа. На мгновение оба силуэта слились, потом Дорис исчезла, а Малхоленд вернулся и сел в машину. Какое-то время ехал по Тейлор-стрит, а у первого перекрестка свернул.

— Подождем минут пять — вдруг вернется! — прошептала Барбара. — И запомните: вам ни в коем случае нельзя ее пугать больше, чем необходимо. Если Дорис перепугается, начнет кричать. Я высажу вас у входа, а сама останусь рядом, через дом-другой.

Выждали несколько минут. Вокруг спокойно и тихо. Пора отправляться, пока решимость совсем не покинула меня. Тихо открыл дверцу и выскользнул из машины.

— Желаю удачи! — услышал вслед голос Барбары.

Преодолел тротуар и прижался к стене дома у входной двери. Та, разумеется, была заперта и открывалась автоматически по сигналу изнутри. Наугад нажал сразу на несколько кнопок и стал ждать; мускулы вмиг словно бы одеревенели. Наконец дверь, скрипя, открылась. Тихо прикрыл ее за собой и бегом помчался вверх по лестнице, застеленной на несколько пролетов старой, потертой ковровой дорожкой.

Быстро сориентировавшись в коридоре второго этажа, отыскал дверь Дорис — слева, вторая по счету. Резко надавил на кнопку звонка и крепко взялся за ручку. Какое-то время по ту сторону стояла тишина. Мне в голову пришло, что если вдруг дверь у нее снабжена цепочкой, то я пропал.

— Кто там? — спросила Дорис.

Я пробормотал что-то невнятное, рассчитывая на ее любопытство. Ручка медленно повернулась.

Увидя меня, Дорис икнула и в ужасе открыла рот, собираясь, видимо, закричать. Но я бросился на нее и ладонью накрыл лицо. Ударом ноги захлопнул дверь и потащил девушку в комнату, где рядом со старомодной кроватью стояло вытертое кожаное кресло. На столике горела небольшая лампа под розовым абажуром.

«Пока что везет, вот и шума удалось избежать; но не будет же вести бесконечно!» Меня одолевали сомнения.

Комнатка Дорис, очень маленькая, оказалась настолько нашпигована мебелью, что заниматься борьбой здесь нам просто было негде. Я мягко усадил Дорис в кресло, продолжая зажимать ей рот ладонью. Желая облегчить ее участь, пообещал:

— Не бойтесь, плохого ничего не сделаю. Утихомирьтесь — и тут же будете отпущены.

Дорис перестала сопротивляться и дрыгать ногами. Выбеленные перекисью волосы упали ей на лицо, а карие глаза, обычно тусклые и невыразительные, сверкали страхом и злобой.

— Что вы собираетесь со мной делать?

— Задать несколько вопросов, только и всего. Но на сей раз жду точных и правдивых ответов, не то шею сверну! Из-за тебя, дрянь, я попал в жуткое положение, так что давай помогай выкручиваться! Что за мужчина ходил к Фрэнс, когда ты у нее работала?

— Не знаю!

— Сама же говорила, что кто-то ходил?!

Она старательно прятала от меня глаза.

— Я, наверное, просто ошиблась.

— Ничего ты не ошиблась, давай-ка выкладывай все начистоту! Только тебе одной удалось вызнать про него, так что не стесняйся, говори! Ты видела его?

— Нет.

— Ты заходила на квартиру Фрэнс?

— Только раз или два. Вместе с ней.

— А мужской одежды там не заметила? Окурки? Трубку?

Дорис отрицательно завертела головой.

— Понятно. Мы тогда с Фрэнс начали встречаться и часто бывали вместе. Все уже считали нас женихом и невестой. Стало быть, если ты и заметила какие-либо следы мужчины у нее на квартире, то решила, что это я. Так?!

— О боже! Ну конечно, так, наверное, и было…

— Хорошо, допустим. Но когда ты мне позвонила и сказала, что у Фрэнс был кто-то еще, кроме Робертса, то не меня же ты имела в виду, так? Может быть, узнала, что у нее ночевал какой-то мужчина, когда меня не было в городе или когда я наверняка сидел у себя дома, а? Припомни, пожалуйста!

Дорис заколебалась.

— Послушайте… Наверное, я ошибаюсь, но…

— Нет, ты не ошибаешься. Ты абсолютно права, и скажу тебе почему. Я ведь все знаю! Твой парень, как его, Делеван, он же был сильный, здоровый лоб! Настоящий мужчина!

— Ничего я об этом деле не знаю!..

— ….Достаточно сильный, чтобы какая-то бабенка в пятьдесят пять килограммов веса могла его прикончить, а затем затащить в машину и выбросить на помойку. Ты не находишь?

— Я же сказала, что ничего не знаю.

— Возможно. Но держу пари, тебе наверняка известно, куда он в тот вечер собирался пойти, не так ли?

Взгляд ее устремился на дверь, потом обежал всю комнату, словно в поисках выхода.

— Я… Я его в тот вечер даже не видела! Справьтесь в полиции, если хотите, или спросите его мать…

Разбросанные части мозаики-головоломки складывались теперь в ясную картинку. Звено, которого мне так недоставало, наконец нашлось. Все встало на свои места. Я презрительно усмехнулся.

— О`кэй, я тебе верю! Ты ему дважды звонила. Так?

— Да. Он мне назначил свидание. Обещал встретиться после закрытия магазина, но не пришел, обманул!

— Значит, твоего дружка убили именно в тот вечер, когда он не пришел на свидание?

— Что вы хотите сказать?

— Видишь ли, дело в том, что у меня тоже намечалось свидание, с Фрэнс. Помнишь?

— Нет. Чего ради я должна помнить о чьих-то свиданиях?

Дорис пыталась храбриться, но по-прежнему избегала моего взгляда.

— Нет, ты прекрасно помнишь. Тогда, в пятницу, после обеда, ты сидела в магазине. А я зашел и пригласил Фрэнс на бал в субботу вечером в Кантри-клуб в Разерфорде.

— Может, так оно и было. Откуда мне знать?

— Ты говорила Делевану, что нас с Фрэнс в субботу вечером не будет дома?

— Столько времени прошло! Я не помню…

— Ты ему об этом говорила?

— Не помню! Разве я записываю все, что говорю?!

— А я утверждаю: ты ему об этом сказала!

— Утверждайте, что хотите! Вы только и думаете, что о своей бесценной персоне да собственных свиданиях! А мне-то до вас какое дело? Даже если бы и помнила, какое это имеет значение?

— Не знаю, — ответил я. — На сей вопрос тебе скорее смог бы ответить Скэнлон. Однако займемся делами посерьезней. Когда в субботу вечером в день убийства Делевана я зашел предупредить Фрэнс, что вынужден срочно уехать и мы не сможем сходить на бал, ты тоже еще сидела в магазине, не так ли? Ты утверждаешь, что в тот вечер не виделась с Делеваном. И сама же минуту назад сказала о попытке дважды до него дозвониться. Стало быть, тебе срочно требовалось сообщить ему нечто важное. Чрезвычайно важное! Так что же?

Дорис не отвечала.

— Тебе не удалось связаться с Делеваном, — продолжал я. — Значит, он не знал, что в субботу вечером Фрэнс вместо того, чтобы отправиться со мной на бал, осталась дома. А на следующее утро его нашли на городской свалке с расколотой башкой. Ты знала, что он намеревался в тот вечер пошарить в магазине?

— Джуниор не хотел совсем…

— Ты утверждаешь, будто Джуниор не хотел! Да он уже отсидел срок за кражу со взломом! Но на сей раз у него нашлась верная подруга, которая обеспечила его ключом от магазина! Или твой дружок опять воспользовался фомкой?

По выражению ее лица все стало понятно, но Дорис еще пыталась отпираться.

— Просто не знаю, о чем вы? Выдумки какие-то…

— Фрэнс не могла прикончить твоего сообщника, вот почему ты и решила, что Фрэнс проводила вечер с каким-то мужчиной! Ты знаешь, кто он?!

— Нет! И вы все равно ничего не сможете доказать! Сплошные выдумки! Никакая я не сообщница! — истошно завопила Дорис. В мгновение ока она вдруг вскочила, захлопнула за собою дверь ванной и защелкнула ее на задвижку.

Мне ничего не оставалось, как броситься вон из комнаты. В коридоре еще стояла предутренняя дремота. Но когда я скатился по лестнице на первый этаж, удача изменила. Какой-то мужчина выскочил в вестибюль, другой высунул голову в коридор. Они, конечно, тут же меня узнали и заголосили как оглашенные. Задержать, впрочем, не пытались, им я представлялся опасным психом, который прикончил уже двоих и запросто мог перерезать горло еще полдюжине. Тот, что оказался в вестибюле, даже отступил в сторону, открывая дорогу. Но я тоже подался влево, чтобы не столкнуться с ним, и врезался в беднягу, словно пушечное ядро. Мы оба свалились на мраморный пол.

Захлопали двери, послышались голоса, и какая-то баба стала визжать, словно сирена при налете бомбардировщиков:

— Полиция! Зовите полицию! На помощь!

В тот самый момент, когда мне удалось наконец выпутаться из чужого халата и вскочить на ноги, сзади набросился какой-то тип посмелей и попытался заломить руки за спину. Пришлось ему врезать, тот упал. Я с размаху наскочил на дверь, забыв, что та открывается вовнутрь, и двинул ее плечом. Стекло разлетелось на куски, осколки с жалобным звоном усеяли пол вестибюля. Дернув дверь на себя, наконец скатился по ступеням вниз. Когда бегом пересекал мостовую, то заметил слева от себя, довольно далеко, машину Барбары, трогающуюся с места. Я сделал ей отчаянный знак рукой, мол, уезжай прочь, и бросился к Вестбюри-стрит. Минуту спустя, обернувшись, через плечо заметил, что автомобиль следует за мной и намерен свернуть на Вестбюри-стрит. Я нырнул в кусты живой изгороди и лег на землю. Машина проехала мимо. Моля небо о том, чтобы Барбара успела покинуть квартал до прибытия полиции, стал потихоньку прикидывать свои шансы на спасение. У перекрестка машина свернула направо. На улице перед зданием, откуда меня только что вынесло, уже собралась толпа. Кругом кричали, там и сям стали вспыхивать окна соседних домов, кто-то бился в истерике, но с места толпа не двигалась.

Я вскочил, бегом пересек двор, куда меня занесла нелегкая. На пути возникла невысокая кирпичная стена. Перелез через нее и помчался по какому-то пустырю, потом очутился на соседней улице. Поблизости уже не было ни души. Но вдали выли сирены полицейских машин. Первая из них пересекла Тейлор-стрит. Я устремился в сторону центральной улицы.

О возвращении назад, в контору, не могло быть речи, даже если бы это вдруг и удалось осуществить. Полицейские, конечно, перевернут там все вверх дном. Но буквально в двух шагах — квартира Робертса, надо лишь добраться до конца переулка, пересечь одну улицу и успеть завернуть за угол.

…Дверь слева вела на лестницу, выходившую на второй этаж, правая — через кухню — позволяла попасть в квартиру Робертса. Отдышавшись немного, я вскочил на ноги и бросился вперед, выставив плечо. С третьего удара дверная щеколда поддалась, и дверь с грохотом распахнулась. Вбежав вовнутрь, закрылся, чиркнул зажигалкой. Только тут заметил, что вся рука в крови, и та вовсю капает на линолеум. Кровь сочилась из глубокого пореза на тыльной стороне левого запястья.

«Значит, поранился еще у Дорис, — лихорадочно забегала мысль. — А, спасаясь бегством, оставил за собой кровавый след, который любой мальчишка обнаружит без труда. Влип. Укрыться больше негде…»

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Ощупью я направился в ванную комнату. Окон в ней, конечно, не имелось, следовательно, можно без опасений зажечь свет. Промыл пораненную руку. Порез начало сильно щипать. В пылу схватки с истеричной дурой я даже не почувствовал боли. В настенной аптечке нашелся бинт, так что с перевязкой все обошлось без хлопот. Однако кровь тут же промочила повязку и вновь стала капать на пол. Пришлось туго перевязать кисть полотенцем.

В квартире покойного тускло блестели стекла двух окон. Одно из них, в жилой комнате, выходило на Монтроз-стрит, другое, на кухне, — в переулок. Заперев дверь в кухню, я снял с постели в жилой комнате одеяло и завесил им окно. Зажег верхний свет. Чтобы обыскать все помещение, много времени не понадобилось. У стены, рядом с дверью, ведущей в торговый зал, стоял допотопный комод. Напротив — полированный секретер. Параллельно окну в нише располагалась кровать, рядом высился стенной шкаф.

Начать решил с ящиков комода. Тщательно все осмотрев, убедился, что меня опередили. Предшественник постарался аккуратно положить все на место, но действовал весьма непрофессионально.

Если даже и допустить, что у Робертса имелись какие-то материалы, касающиеся личности Фрэнс и ее прошлого, то теперь, без всяких сомнений, искать их здесь совершенно бесполезно. Неведомый тип имел в распоряжении по крайней мере две ночи. И проникнуть в квартиру к Робертсу ему не составляло никакого труда. Ключ можно было забрать у Робертса после убийства. Никто ведь не удосужился сменить замок. Тут припомнилось, что Скэнлон и Эрни разыскивали сведения о ближайших родственниках Робертса. Может быть, они и шарили?

Пришел черед заняться секретером. В нем на самом виду лежало с десяток писем, оставленных после прочтения прямо в конвертах. Два из них, со штемпелем Хьюстона, были, видимо, те самые, помогшие Скэнлону обнаружить адрес брата Робертса. Остальные, написанные от руки на бумаге разных цветов, были от женщин с обратным адресом Гальвестона. Пробежав некоторые из них, я пришел к выводу, что для написания их скорее бы подошла не надушенная бумага, а в лучшем случае асбест, с таким жаром изъяснялись корреспондентки. И все листочки содержали один и тот же страстный призыв: почему, дорогой, ты больше мне не пишешь?! Робертс, судя по письмам, придерживался железного принципа: с глаз долой — из сердца вон. Не рассчитывая обнаружить в амурной переписке покойника каких-либо улик, проливающих свет на причины его убийства, я пробегал глазами абзац-другой и брался за следующее послание. Последнее из писем, с адресом Лос-Анджелеса и датированное ноябрем прошлого года, я поначалу даже вовсе отбросил. Но вдруг внимание привлекло в последней строке слово «вырезки»…

Вырезки?

Пришлось прочитать письмо с самого начала.

«…Ты свинья, ты даже не сообщил мне, получил ли ты вырезки, которые просил у меня этим летом! А лишь вспомню, как я старалась и с каким риском для себя, чтобы раскопать тебе все это дело, так просто злость берет, какой ты подонок, других слов у меня для тебя больше нет! Таким, как ты, одно название — д-е-р-ь-м-о! Дерьмо собачье! Архивариус чуть было не поймал меня, когда я вырезала материалы из старой подшивки. Ты бы мог хоть написать мне, пригодились ли они тебе и зачем. Просто не знаю, что и делать! То ли послать тебя ко всем чертям, то ли взбеситься от ревности. Вот уж штучка эта красотка, ну и вкус же у тебя! Фу, какая мерзость! Ответь мне немедленно, негодяй, и расскажи все подробно, не то…»

Отбросив письмо, я принялся лихорадочно перерывать весь секретер. Никаких вырезок, разумеется, не обнаружилось, равно как и других писем со штампом Лос-Анджелеса. Пришлось вновь приняться за комод. На этот раз тщательно просмотрел каждую рубашку, каждую пару носков, все бумаги. Ничего! Сорвав с кровати простыни, подверг изучению матрас. Обшарил карманы всех костюмов в стенном шкафу, прощупал швы. И пришел в уныние, убедившись, что улики, которые искал, когда-то действительно находились в этой квартире. Может быть, даже вчера. Не исключено, впрочем, что они и сейчас еще здесь. Но где?

Я продолжал безнадежные поиски. Исследовал стенки всех чемоданов, прощупал подкладку, содрал пленку со шкафа, отогнул ленты на шляпах, отодвинул от стены комод и секретер, перевернул кресла и проверил подушки, сунул нос в сливной бачок, пошарил под ванной. Затем просмотрел стволы двух охотничьих ружей и порылся в резиновых сапогах. Наконец, проверил, не поднимался ли линолеум пола кухни. Ничего. Если у Робертса имелись какие-либо вырезки из газет, касающиеся Фрэнс, значит, их взял Джордж.

Вернувшись в жилую комнату, в изнеможении бросился на кровать. Поиски заняли у меня почти два часа, было уже половина шестого. По Монтроз-стрит опять пронеслась автомашина и, повернув на Клебурн-стрит, взвизгнула тормозами. Я вообразил, как полицейские прочесывают весь город, просвечивают фарами и фонарями подъезды, скверы, перекрывают все ходы и выходы.

Приподняв голову, я уставился в потолок. Прямо надо мной на следующем этаже размещалась контора Джорджа. Протянув руку к телефону на секретере, набрал номер и слушал, как наверху раздаются телефонные звонки. Пожав плечами, положил трубку на место. Потом позвонил Барбаре. Пожалуй, стоит напомнить о себе. Она наверняка уже вернулась домой. Моя хранительница отозвалась немедленно:

— Да?

— Это я.

— Ох! Слава богу! Чуть с ума не сошла от страха! Где вы находитесь?

— У Робертса на кровати. Послушайте… Полиция должна обнаружить мой чемодан в конторе. Строго придерживайтесь версии: вы абсолютно ничего не знали о моем возвращении в Карфаген.

— Оставим это, — перебила Барбара. — Что вы узнали у Дорис?

Вкратце я обрисовал ей ситуацию. И заключил:

— Значит, истеричка не хочет признаться, но ей известно, что Делеван в тот вечер собирался ограбить магазин. Ей не удалось с ним увидеться или связаться по телефону и предупредить, что у меня изменились планы и Фрэнс остается дома. А парень по-прежнему думал, что квартира и магазин пусты и субботняя выручка полностью в его распоряжении. Только ему не повезло: дома их оказалось двое, и вторым, я теперь в этом ни минуты не сомневаюсь, был мой дружище Джордж. Только что проверил: из квартиры Робертса прекрасно слышно, как звонит телефон в конторе Клемена. Трудно лучше устроиться с любовницей в таком маленьком городке, как наш, да еще женатому человеку! Мне кажется, ему частенько приходилось допоздна задерживаться на работе…

— Да, причем обычно он оставался один. Мне доводилось замечать, когда, допустим, возвращалась вечерами из кино, что свет в окнах его кабинета еще горел. И адвокат никогда не просил меня задержаться поработать вместе с ним. Я считала, он упорно трудится над речами по делам своих подзащитных.

— Прекрасно устроился, мерзавец! Если кому-либо в голову пришло бы вдруг его проверить и позвонить — женушке Флерель, например, — ему достаточно было через кухню выйти на лестницу, подняться наверх и снять трубку. Конгениально! Но, видимо, в тот вечер, когда их застал Делеван, Джордж потерял голову. Не думаю, что ему хотелось прикончить парня. Просто его застигли врасплох, и он чересчур сильно ударил воришку чем пришлось. Остальное — дело техники. Убрать труп из помещения труда не представляло. Подогнали машину со стороны переулка к задней двери, только и всего. Нет сомнений: Джордж не развода боялся и не просто скандала…

— А бедняга Робертс об этом мог и не знать, — предположила Барбара.

Я усмехнулся. Невозможно испытывать жалость к шантажисту, и все же Робертс вызывал непонятное чувство жалости. У него был прекрасно отлаженный рэкет, он безо всяких хлопот и забот регулярно тянул с Фрэнс понемногу деньжат. А тут, очевидно, вознамерился сорвать крупный куш за убийство Делевана, не подозревая, чьих рук это дело. Стал угрожать Фрэнс.

— Просто чудо, что Робертс продержался так долго. Делеван — вот истинная причина его гибели. Точнее, его полная неосведомленность об отношениях между Джорджем и Фрэнс.

Но интересно, чем ее шантажировал Робертс до убийства Делевана. Видно, Фрэнс совершила нечто противозаконное еще до переезда в Карфаген.

— Как вы думаете, откуда Робертсу об этом стало известно?

Я рассказал Барбаре о письме девицы из Лос-Анджелеса, в котором шла речь о газетных вырезках.

— Квартиру всю обшарил, каждый сантиметр. Никаких вырезок нет. Не исключено, что Робертс хранил их где-то в другом месте. Или же Джорджу удалось найти их раньше меня. Кстати, а ведь газетные вырезки могли подтверждать только то, что Робертсу уже было известно. И вот тут маленькая несообразность. Фрэнс приехала из Флориды, Робертс — из Техаса, а вырезки делались из калифорнийских газет в другом конце Америки. Полагаю, что какой-нибудь сыщик в Хьюстоне или в Майами мог бы обнаружить что-нибудь полезное для нас, да только сейчас не до этого. Мы по-прежнему ужасно далеки от цели. А потому примите мою самую искреннюю благодарность за помощь и поддержку. И поставим точку. Не вижу больше смысла сопротивляться.

— Но почему бы вам не рассказать Скэнлону все, что нам стало известно?

— Я не в состоянии ничего доказать. Все ведь сплошь наши с вами домыслы. Кроме того, чего ради Джордж убил Фрэнс? Мы не обнаружили никакого мотива преступления.

— Мотив? Он ее просто ненавидел!

— Возможно, но где доказательства? К тому же Джордж отлично сведущ в юриспруденции и слишком хитер, чтобы где-то подставиться.

— Ну, промах им допущен, и нам об этом известно. Я имею в виду убийство Робертса — дробь ведь оказалась другого калибра.

— Совсем незначительный промах. Попробуйте на его основе инкриминировать Джорджу умышленное убийство. Фантастика! К тому же с минуты на минуту полиция будет здесь.

— Им никогда в голову не придет искать вас у Робертса!

Пришлось рассказать о кровавых следах.

— Как только рассветет, они обнаружат капли крови на асфальте и наверняка догадаются, где искать «психа».

— Может быть, мне заехать за вами? Уверена, сумею сделать все незаметно.

— Выбросьте из головы эту мысль! Они уже оцепили город, не исключено, что на дорогах устроены заставы и проверяется каждый путник. Прорваться нереально. Еще раз спасибо, Барбара, за все.

Я повесил трубку, не дав ей возразить мне что-либо. Затем тяжело опустился на кровать и тупо уставился на окровавленное полотенце на руке. Под окном послышались шаги, потом по улице пронеслась автомашина. Где-то раздался громкий крик. Порылся в карманах в поисках сигареты. Обнаружил лишь пустую пачку. Скомкав, зашвырнул ее в угол. Черт побери, даже сигареты — недолгое счастье Джона Варрена — и те кончились!

Зазвенел телефон. Машинально снял трубку.

— Послушайте, Джон! — Голос Барбары прерывался от волнения. — Я только что сообщила им, где вы находитесь.

— Прекрасная идея! Мне она как-то не пришла в голову. Теперь вы полностью вне подозрений.

— Идите вы знаете куда! Рано сдаваться и самому лезть на электрический стул! Всегда успеется. Просто в голову пришла неплохая идея. Вы еще в состоянии соображать?

— Допустим. Так что?

— Они вас все равно бы скоро нашли, так что терять нам нечего. Но можно сделать ход конем…

— Валяйте!

— О, не подумайте, пожалуйста, только, что гарантия стопроцентная. Но шанс есть. Чем черт не шутит, а? Рискнем?

— Рискнем.

— Отлично. Теперь слушайте внимательно. Расскажите Скэнлону обо всем, что удалось узнать про Делевана. Но ни слова относительно Джорджа! Пусть адвокат будет пока вне подозрений. Скажем так: замешан еще какой-то человек, он и есть убийца, но кто это — у вас нет ни малейшего понятия и никаких подозрений. Вы потребуете, чтобы Клемен стал вашим защитником на суде и присутствовал на всех допросах. Вы поняли меня?

— О`кэй!

Я совершенно не представлял, что там еще придумала мой любитель-детектив, но не согласиться с ней не мог: терять-то было нечего.

— Желаю удачи! — необычайно нежно сказала Барбара и повесила трубку.

Прошло минут пять. Я сидел и ждал полицейской сирены. Их подъедет не меньше роты, они окружат здание, ослепят фарами все входы и выходы и прикажут в мегафон выходить с поднятыми руками. Я выйду, и у кого-нибудь дрогнет палец…

Снова зазвонил телефон.

— Алло?

— Мистер Варрен, говорит Барбара Райан. Выслушайте меня, пожалуйста, это очень важно. Я звоню вам из конторы шерифа, прошу не вешать трубку, пока не кончу говорить.

Брови у меня полезли к затылку. Что еще за штучки? Какая идея взбрела ей в голову? Открыл было рот, собираясь перебить ее, но девчонка трещала как пулемет, не давая мне и слова сказать:

— Так надо, мистер Варрен, у вас нет другого выхода. Я сообщила шерифу, где вы находитесь. И прошу, обещайте мне не предпринимать ничего безрассудного. Я постараюсь вам помочь, если вы будете меня слушаться.

Тут меня озарило. Скэнлон, разумеется, подслушивал по параллельному телефону, поэтому-то Барбара и торопилась высказаться до конца, прежде чем я ляпнул бы что-нибудь не то.

— Вы должны сдаться без всяких условий, — продолжала Барбара скороговоркой. — Вся эта история может уладиться, если вы будете вести себя разумно. Мы призовем на помощь адвокатов и детективов. Вас не бросят одного в беде. Но если станете безрассудно сопротивляться, вас убьют. Тогда не останется ни одного шанса. Мистер Скэнлон сейчас направит к вам своих людей, но я его попросила позволить мне прежде договориться с вами и убедить сдаться. Прошу вас не оказывать полиции сопротивления. Обещайте мне это!

Очень хотелось бы знать, каким образом я смогу оказать сопротивление полиции, даже если бы подобная, откровенно дурацкая мысль и впрямь пришла мне в голову. Но тут же вспомнил, что рядом, за дверью, магазин спортивных и охотничьих принадлежностей. Там на полках на несколько тысяч долларов ружей и патронов. Будучи уверен в моем сумасшествии, шериф, конечно, отнюдь не в восторге сейчас от мысли, что ему придется направить своих людей брать штурмом дом, обороняемый хорошо вооруженным маньяком. Понятно, Скэнлон с радостью согласился на предложение Барбары помочь ему уговорить меня сдаться и избежать кровопролития. Само собой разумеется, взамен Барбара попросила его отнестись ко мне с максимально допустимым участием. Черт побери, я должен был ей в этом подыграть, хотя бы ради того, что она делала для меня.

— А какой шанс остается у меня, когда они схватят меня за шиворот? Банда тупиц, с которыми шериф вынужден иметь дело, они же толком ничего сделать не могут! Где гарантия, что, когда я сдамся, они со страха не прикончат меня, а потом свалят на мою персону все проклятые убийства? Если они до сих пор не могли найти подлинного убийцу… Да куда им! Стадо тупоумных баранов, индюки надутые!

В трубке раздался голос Скэнлона:

— Вы бы лучше послушались своей секретарши, Варрен! Не то нам придется окружить дом и применить слезоточивый газ.

— Мистер Скэнлон! — вмешалась Барбара. — Позвольте мне сказать!

Голос ее зазвучал приглушенно, словно Барбара, прикрыв трубку рукой, говорила с кем-то в комнате. Я слышал, как она уговаривала Скэнлона набраться терпения и не подвергать своих людей риску быть убитыми или ранеными.

Потом Барбара обратилась ко мне, вновь прося сдаться без сопротивления.

— Подождите-ка минутку! — Я вошел в роль. — Не так быстро. Прежде всего, пусть мне гарантируют адвоката. Хватит вешать на Варрена убийства, которые были и есть во всем графстве!

— Адвокат вам гарантируется. Я приглашу любого адвоката, какого вы пожелаете.

— Требую, чтобы пригласили Джорджа Клемена. И немедленно. Я сдамся только в том случае, если при акции будет присутствовать адвокат. Всякие там политические штучки со мной не пройдут!

— Я немедленно вызываю мистера Клемена! Так мы договорились, мистер Варрен?

— Ладно, согласен! Скажите им, что я выйду через главный вход с поднятыми руками.

— Ну, слава богу!

Барбара вложила в последнюю фразу столько пыла и искреннего чувства облегчения, что я чуть не прослезился от умиления. Бросив трубку, почувствовал даже нечто вроде самодовольной гордости за собственную персону: ну, ни дать ни взять знаменитый гангстер!

Сев на кровать, я снял с пораненной руки полотенце. Иначе, чего доброго, полицейские подумают, что в тряпке прячется револьвер. Голова трещала, просто раскалывалась от боли. Откровенно говоря, до меня не доходило, что придумала Барбара, какой нашла выход. Очевидно лишь одно: ей зачем-то нужна помощь и поддержка Скэнлона. Она выдала меня полиции отнюдь не из страха быть заподозренной в предоставлении убежища преступнику.

Полицейские появились спустя минут пять-семь, подогнали к зданию несколько автомашин, окружили дом, уставились автомобильными фарами во все окна и двери и приказали выходить с поднятыми вверх руками.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

— Тихо! — прорычал Скэнлон. — Малхоленд! Вышвырни-ка всех вон и запри дверь! И прикажи Симпсону очистить коридор. В этом сумасшедшем доме пора, наконец, навести порядок, работать невозможно!

Окна Дворца правосудия посветлели, начался новый день. Рану мою на руке зашили и забинтовали. Скованный наручниками, я сидел за столом в конторе шерифа. Скэнлон и Говард Брилл, один из его помощников, расположились напротив и не спускали с меня глаз. Малхоленд и еще один тип сдерживали разъяренную толпу, которая напирала на двери кабинета.

Лицо Скэнлона, серое, изможденное, с покрасневшими глазами, подсказывало, что поспать ему так и не довелось. Очевидно, и моя физиономия выглядела не лучше.

Малхоленд вытолкал всех в коридор, запер дверь и подошел к нам. Пристально посмотрел на меня, покачал головой и уселся за стол по соседству.

Скэнлон что-то сказал.

— Чего еще? — вырвалось у меня.

— Не хотите ли сделать какое-либо заявление? — повторил шериф.

— Да, хочу. Целых три. Во-первых, я не убивал свою жену. Во-вторых, я не убивал Робертса. И, в-третьих, я требую присутствия своего адвоката Джорджа Клемена.

— Ну вот опять все сначала! — завопил Малхоленд.

Скэнлон вытащил из кармана сигару, привычно откусил кончик; глаза его смотрели бесстрастно, холодно, словно объектив фотоаппарата. Мы были с ним старые друзья, но он находился при исполнении служебных обязанностей, ему за это платили, и шериф честно отрабатывал свое содержание.

— Клемен уже выехал, — произнес наконец Скэнлон.

«Чего уж там, — подумал я. — Этот не задержится! На сей раз ему ведь не понадобится никуда заезжать».

Тут же у двери раздался приглушенный шум голосов, и вошел Клемен, изящным движением оправляя пиджак. Я встал, и мы пожали друг другу руки, неловко, правда, мешали наручники. Барбара велела мне ломать комедию, и я ее ломал.

— Ужасно расстроен, Джон! — начал Клемен таким тоном, каким говорят обычно ветеринары, когда речь идет о перебитой собачьей лапе. — Эта история, конечно, сплошное недоразумение, и скоро все разъяснится. Как адвокат, не могу, само собой разумеется, вмешиваться никоим образом в расследование, но я с вами, и вы можете полностью на меня рассчитывать.

— Прекрасно! Всегда знал, что смогу на вас положиться. Уверен, что и вы разделяете мое мнение. Есть лишь один-единственный способ распутать эту историю: надо установить, кто убил Робертса, Фрэнс и почему. У меня есть подозрения, и если полиция постарается хоть немного помочь нам, то мы…

— Хватит, Варрен! — холодно перебил мои словоизлияния Скэнлон. — Вы здесь не затем, чтобы произносить пылкие речи. Вы задержаны по подозрению в убийстве, и я должен предупредить, что все сказанное вами может быть обращено против вас. Намерены ли вы сделать какое-либо заявление?

— Я его уже сделал. Не имею ничего общего со всеми убийствами. Если бы вы допросили Дорис Бентли…

— Оставьте Дорис Бентли в покое!

— Намерены вы или нет внести ясность в расследуемое преступление?

— Бросьте, Варрен! Или желаете заработать еще и обвинение в попытке изнасилования? Дорис Бентли не предъявила нам жалоб, но на вашем месте я не стал бы искушать судьбу.

— Мисс сообщила, зачем я с ней встретился?

— Да. Заявила, что вы пытались ее изнасиловать.

— И все?

— Видите ли, она, без сомнения, считала, что этого достаточно. Вы ворвались в квартиру в три часа ночи и стали сдирать с нее одежду. Надо полагать, что если вы скажете, будто заявились туда лишь затем, чтобы узнать рецепт приготовления рагу из баранины, то это будет звучать малоубедительно.

Джордж уселся за стол и спокойно положил руки перед собой. Я бросил на него взгляд и опять обратился к Скэнлону:

— Настаиваю, чтобы девушка была вызвана сюда. Именно она сможет вам сообщить, где, как и почему был убит Джуниор Делеван.

Скэнлон прищурил глаза.

— Что еще за выдумки?!

На лице Джорджа не дрогнул ни один мускул. Он лишь с любопытством взглянул на меня, словно спрашивал самого себя, с какой стати я вдруг вспомнил о столь давнем и полузабытом деле.

— К тому же Дорис Бентли, — спокойно продолжил я, — именно та особа, которая звонила вам в четверг вечером, чтобы сказать, будто Варрен, то бишь ваш покорный слуга, убил Робертса, поскольку тот имел интимную связь с Фрэнс.

— Откуда вам это известно? — рявкнул Скэнлон.

— Она мне тоже звонила.

— До возвращения вашей жены?

— Вот именно.

Дело сдвинулось с мертвой точки. Не поворачивая головы, Скэнлон сказал Малхоленду:

— Немедленно доставьте мне девушку!

Тон его приказа исключал всякие возражения. Малхоленд вскочил и чуть ли не бегом бросился к двери. Я обернулся к Джорджу:

— Понимаю, метр, что усложняю вашу задачу, но так надо!

— Разумеется, если Дорис подтвердит свои слова, сказанные ею по телефону, то сторона обвинения извлечет из этого максимум пользы: станет возможным утверждать, что имелась бесспорная причина для убийства, которое и осуществлено с заранее обдуманным намерением.

— Но так как ваш покорный слуга не убивал Фрэнс, — продолжил я, — это ничего, по сути дела, не меняет.

Все посмотрели на меня с жалостью. Кроме Джорджа. Тот достал сигарету из серебряного портсигара, задумчиво взглянул на нее.

Молча мы принялись ожидать. Я спрашивал себя, удастся ли сейчас вытянуть признание из Дорис? Если вздорная провокаторша будет стоять на своем, налицо тупик. Ее утверждения против моих — и только. Может быть, Скэнлон сумеет как-то помочь? Шериф достаточно опытный сыщик и не упустит возможности пролить свет на нераскрытое убийство.

Спустя несколько минут в коридоре раздался шум, и они вошли в зал. Девушка не успела наложить косметику. Малхоленд наверняка не разрешил ей терять время. Заметно, что Дорис изрядно трусит. Бросив взгляд на меня, сразу же отвернулась.

— Я не собираюсь подавать жалобу, — сказала Дорис угрюмо. — Он же псих.

— Мы вас не за этим вызывали, — произнес Скэнлон. — Скажите, вы звонили в полицию в четверг вечером? И заявили, что Фрэнс Варрен навещала Дана Робертса у него дома?

Какое-то мгновение я полагал, что та станет отрицать. Дорис посмотрела на меня с укоризной.

— Что, он меня в этом обвиняет?

— Не имеет значения.

— Ну и что? Я сказала правду.

— Конечно, конечно! Вы также звонили мистеру Варрену и сообщили ему то же самое, так?

— Да.

Отрицать не имело смысла, она ничем не рисковала.

— Вы сначала позвонили нам или мистеру Варрену?

— Ему.

— Во сколько, не помните?

— Что-то между десятью и одиннадцатью вечера. А минут через двадцать — вам.

Скэнлон кивнул головой.

— Готовы ли вы подтвердить свои слова под присягой?

— А что, надо?

— Вероятно. Если говорите правду, то это ведь для вас не составит труда?

— Н-нет… Нет, я полагаю. Ведь так и было, я говорю правду!

— Ну и прекрасно!

С минуту Скэнлон молча разглядывал девушку, как будто собираясь с мыслями. Затем спросил:

— Когда звонили мистеру Варрену, вы назвали ему свое имя?

— Нет, — ответила Дорис.

— Понятно. Тогда откуда же он узнал, что говорили именно вы?

— Думаю, по голосу.

— Возможно. А вот когда мистер Варрен ворвался к вам в комнату прошлой ночью, он по этому поводу ничего не говорил? Только пытался изнасиловать?

Дорис заколебалась. По части вранья девица не отличалась большим воображением.

— Ага, он стал меня раздевать.

— А может, хотел убить? Знаете, вашего свидетельства достаточно, чтобы обвинить его в преднамеренном убийстве.

Дорис явно ободрилась.

— Конечно! Конечно, хотел убить! Он же сумасшедший!

— Ну, это еще надо доказать. Вы лучше скажите, как долго мистер пробыл в вашей комнате, когда пытался вас убить?

— Наверное, минут пять. Может, больше.

— И вам подобное расточительство не кажется странным? Чего ради он вдруг стал тратить столько времени?

Тут мисс поняла, что допустила промашку.

— Ух! Я не знаю. Может быть, меньше пяти минут. Не помню уже!

— Хм… Пусть меньше. Скажем, три минуты?

— Да. Наверное. Около трех минут.

— Понятно. Но мне кажется, даже три минуты — слишком много. Зачем убийце тратить время на какую-то болтовню да расспросы, если он пришел лишь с одной целью — прикончить опасную свидетельницу? Да еще в доме, где много соседей рядом, за стеной? Явись мистер Варрен с целью убить, он сделал бы это немедленно, вы не успели бы закричать и позвать на помощь. Кстати, почему вы немедленно не позвали на помощь? Подождите, подождите-ка. Когда его увидели, вы еще не догадывались, что он намерен вас убить. Думали, наверно, что хочет вас изнасиловать.

— Уф!.. Да… Вот именно.

— Почему? Он ведь до вас еще не дотрагивался!

— Ага… Я не знаю, чего ему надо было от меня.

— А почему не спросили его? О чем же вы с ним беседовали? Надо думать, не о новинках кино и не о погоде, а? Так о чем с вами говорил мистер Варрен?

— Да так, о всякой всячине! Выдумки сплошные, чепуха! Совсем спятил, форменный псих. А потом я очень испугалась, ничего не помню.

— А что за выдумки? Постарайтесь припомнить. Ну, слово, другое. О Джуниоре Делеване он с вами говорил?

Дорис попыталась спрятать глаза. Взгляд ее заметался по стене, словно у пойманного зверька. Она искала выхода. И молчала. Я посмотрел на Джорджа. Тот давно уже уяснил себе оборот, который принял допрос Скэнлона, но физиономия его не выражала ничего, кроме профессионального любопытства и самого доброго участия.

— Так как? Шла речь о Джуниоре Делеване? — повторил Скэнлон свой вопрос.

— Вот привязались…

— Ну!

— Как сказать… В общем, да.

— Почему?

— Уф! Ну откуда мне знать почему? — завизжала Дорис.

Сигара Скэнлона потухла. Он вынул ее изо рта и задумчиво уставился на обмусоленный конец.

— В нашем деле, Дорис, я имею в виду полицию, много всякого случается! Как вы объясните мне, что некий мужчина врывается в комнату симпатичной девушки в три часа ночи, срывает с нее одежду, и все лишь затем, чтобы побеседовать о покойном Джуниоре Делеване?

Внезапно Скэнлон стукнул кулаком по столу и закричал:

— Говори быстро, что у тебя спрашивал Варрен по поводу Делевана?

Этого оказалось достаточно. Дорис сникла, словно воздушный шарик, который проткнули иголкой. И чуть ли не слово в слово изложила шерифу содержание нашей ночной беседы.

— А Джуниор спрашивал у тебя, какой была обычно сумма недельной выручки?

Дорис рыдала в три ручья.

— Да, может быть… Не помню, ведь так давно…

— Ключ от магазина у него имелся?

— Нет, — замотала головой девушка. — Я… Я не уверена, не знаю.

— А у тебя он был?

— Нет. Точно нет. Миссис Варрен ведь там жила, она всегда и открывала магазин.

— Каким же образом Делеван раздобыл ключ?

— Нет… У него не было никакого ключа!

— А я считаю, был. Видимо, есть причина, коль ты раньше не сообщила обо всем в полицию. И ты явно подозреваешь, что Делевана убили в магазине. Ты и сама, конечно, замешана в этом деле, у меня, во всяком случае, нет ни малейшего сомнения. Придется, видимо, взять тебя под стражу. Или вы вместе замыслили кражу, или же ты о ней знала заранее. Откуда у него взялся ключ? Ты украла его у своей хозяйки, признавайся!

— Нет! Я ничего не крала!

— А у Делевана случалась такая возможность — подержать в руках ключи от магазина?

Дорис колебалась, страх полностью овладел ею, и она как-то пыталась его одолеть.

— А мне… Что мне за это будет?

— Ничего не могу обещать. Может быть, и ничего, если ты скажешь всю правду.

— Хорошо. Но я тут ни при чем.

— Слушаю.

— Все случилось, когда миссис куда-то выходила, я не знаю куда, а ключи оставила на прилавке около кассы. Джуниор был в магазине, мы с ним беседовали. А тут вошла какая-то дама. Я занялась ею, а потом увидела, что Джуниор разжевал жевательную резинку и сделал оттиск ключей.

— Когда это произошло? — спросил Скэнлон.

— Недели за две до того… До его убийства.

— И ты ей ничего не сказала? Я имею в виду Фрэнс Киннан.

Дорис вновь зарыдала.

— Я боялась. Джуниор пригрозил, что убьет меня, если проболтаюсь!

Скэнлон устало махнул рукой.

— Ладно, можешь проваливать!

Дорис не заставила себя долго просить и выскочила вон. Скэнлон разжег сигару и вздохнул.

— Нам никогда не удастся доказать суду ничего в этой истории.

— Совершенно верно! — поддакнул я. — Если только вам не удастся найти того мужчину, который находился в ту ночь в квартире Фрэнс. То есть убийцу. Кстати, имейте в виду, на ту ночь у меня абсолютное алиби. В Карфагене вообще не был, что легко проверить.

Скэнлон раздраженно буркнул:

— Вы-то тут при чем? С вашим делом убийство Делевана никак не связано!

Я стукнул по столу скованными кулаками.

— Черт побери! Связано, да еще как!

— Заткнитесь! — рявкнул Скэнлон. — Надоело слушать всякую чепуху! Вы прикончили Робертса, узнав, что он состоит в интимной связи с вашей женой. И ее стукнули по той же самой причине. А все, что касается домыслов, где и когда был убит Делеван, не имеет к этим двум убийствам никакого отношения! У вас, Варрен, нет ни малейшего шанса выйти сухим из воды! Нечего и пытаться, выкладывайте все начистоту! Ваша правдивость, может быть, послужит смягчающим обстоятельством.

— Правдивость! Тогда слушайте меня внимательно, шериф. Робертс шантажировал Фрэнс. И не из-за Делевана вовсе, а потому, что знал какие-то подробности из ее прошлого, какой-то компрометирующий факт, из-за чего та и сменила фамилию. Если бы удалось установить, кто она на самом деле и что заставило ее переехать в Карфаген…

— А нам это известно, — промолвил Скэнлон.

Я с надеждой взглянул на него.

— Известно? Каким образом?

— Ее опознали по фотографии, которую вы передали Норману. На нее имеется целое досье.

— Крупная растрата?

— Нет, — ответил Скэнлон, качая головой. — Я тоже сначала так подумал, когда узнал про ее увлечение скачками. Однако все оказалось не так просто. Могу сказать со всейавторитетностью, что за четверть века службы в полиции мне с таким не доводилось встречаться! Ее имя — Элен Мэллори, так во всяком случае она называла себя в юности. Со временем количество имен, под которыми мисс выступала, значительно увеличилось.

Я взглянул на Джорджа. Его физиономия выражала лишь умеренное любопытство воспитанного человека. Может быть, мы с Барбарой просто-напросто ошиблись? Возвели поклеп на невинного человека?

— Судя по всему, она лет семь назад была объявлена в розыск под различными именами штатами Невада и Калифорния по обвинению в контрабанде, уклонении от налогов, неумышленном убийстве, двоемужестве, неявке в суд, причинении увечья в автомобильной катастрофе с последующим бегством и многом другом, всего не перечислишь! Но чертовка ловко умела прятать концы в воду!

Наконец-то в руки попало нечто существенное и осязаемое.

— Двоемужество?

— Да. Судя по всему, с этой женщиной легко возникали всякие неприятности. В досье указано, что родилась от матери ирландки и отца испанца, образование получила в Соединенных Штатах. После окончания школы вышла замуж за тренера школы верховой езды в Калифорнии. Потом ее муж лишился диплома по обвинению в даче допинга скаковой лошади. Впрочем, он заявил, что это сделала его жена. Элен ушла от него и, не дав себе труда оформить развод с прежним мужем, вышла замуж там же, в Калифорнии, за довольно состоятельного торговца автомашинами. Таким он, во всяком случае, был, пока молодая жена не заполучила доступ к его банковскому счету и не принялась за старое — играть на скачках. Состояния нового мужа ей хватило на несколько месяцев. После чего она от него сбежала. Сбила насмерть на шоссе пешехода и, не оказав ему помощь, даже не остановившись, умчалась прочь на новенькой спортивной машине. Фрэнс заметили было на скачках во Флориде, но та опять бесследно исчезла. Это произошло за несколько недель до ее появления в Карфагене.

На мой взгляд, все совпадало. Он подобрал мою женушку во Флориде в самом жалком состоянии и снял ей магазин в нашем городе. И меньше чем через полгода Фрэнс сумела бросить его и очаровать меня, снова выйти замуж, выгодно продав снятый и обеспеченный им товарами магазин, обокрав любовника и благодетеля на шесть тысяч долларов! А что осталось ему? Ужасное сознание того, что доверился авантюристке, лишенной каких бы то ни было моральных устоев и способной в любой момент запрятать его в тюрьму за убийство Джуниора Делевана.

Я в который раз пристально посмотрел на Джорджа. Тот чувствовал себя превосходно. Никто никогда ни в чем не сможет его обвинить. Ни она, ни Робертс уже не смогут свидетельствовать против него.

И все же я решил продолжать борьбу.

— Отлично, Скэнлон. Вот вам и объяснение, почему к ней приставили Поля Денмана. Кто бы ни был его наниматель, он превосходно знал, что полиция ждет, не объявится ли снова Фрэнс где-нибудь на скачках. Вот затем и нанял Денмана. Ну и, конечно, узнал от сыщика, что Фрэнс не удержалась и вновь принялась за старое. А раз так, то ее могли найти буквально с минуты на минуту. Вот почему, едва миссис вернулась домой, он ее и прикончил. Постарался даже уничтожить ее единственную фотографию, ту, что была в спальне, нашу свадебную фотографию. Убийца боялся, что газеты опубликуют ее и все выплывет наружу. Ему было невдомек, что у меня имелась другая.

Скэнлон привычно покачал головой.

— Он не мог ее убить. Никто, кроме вас, Варрен, не знал, что миссис вернулась домой.

Тут распахнулась дверь и дежурный полицейский доложил:

— Господин шериф! Миссис Райан. Говорит, что ей нужно вам что-то сообщить. Вам или мистеру Клемену.

— А по какому поводу? — удивился Скэнлон.

— Говорит, со свидетельскими показаниями!

— Хорошо, впустите ее.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Когда Барбара вошла, у меня буквально перехватило дыхание. Вид у нее был прекрасный, хотя и несколько усталый. Она улыбнулась мне, затем сделала вид, что улыбается всем присутствующим, и подошла к столу.

— Извините, что помешала, мистер Скэнлон, — проворковала Барбара, — но мне кажется, есть одно обстоятельство, которое должно вас заинтересовать.

— Что вы имеете в виду? — буркнул Скэнлон, подозрительно глядя на мою секретаршу.

Барбара слегка повернула голову, обращаясь одновременно к Скэнлону и Клемену.

— Не знаю, можно ли считать серьезной уликой, но мне кажется, нельзя ее оставлять без внимания, вот почему я и решила прийти.

— О любой улике, миссис Райан, — улыбаясь, сказал Джордж, — сколь бы незначительной та не казалась, необходимо сообщить полиции. И защита тоже должна быть в курсе дела, вы не возражаете, шериф?

— Нет, нисколько! — ответил Скэнлон. — Выкладывайте, что там у вас, миссис Райан!

— Дело в том, что я беседовала с этим Денманом. Помните — частный сыщик? Вчера ему звонила, спрашивала, сможет ли он узнать голос Рэндалла, нанимателя, по телефону. Денман ответил, что вряд ли. Вернее, заявил, что не в состоянии различить голос Рэндалла среди прочих и его свидетельство поэтому вряд ли будет иметь какую-либо ценность. Тогда я спросила про конверт, в котором Рэндалл послал ему гонорар. Дэнман ответил, что ничего особенного конверт не представлял. Обычный, из белой бумаги, купленный в каком-нибудь газетном киоске или на почте, а адрес был напечатан на машинке. И только деньги, никакой записки или письма там не было. Тут мне пришло в голову, что можно установить, на какой машинке печатали. Ведь шрифт каждой из них имеет свои особенности.

— Разумеется, — согласился Скэнлон. — Тонкости может определить любая лаборатория криминалистики. Но вряд ли конверт сохранился. Их ведь обычно тут же выкидывают.

— В том-то и дело, что сохранился! — с жаром воскликнула Барбара. Лицо ее разрумянилось от волнения.

— Откуда вам это известно?

— Я же сказала: только что звонила Денману. Прямо домой. Он действительно швырнул конверт в мусорную корзину, но полагает, что уборщица еще не убиралась в конторе, а сам сыщик корзину не вытряхивает до среды! А ведь как раз в среду и пришел конверт с деньгами. Через полчаса Денман будет в конторе, только позавтракает, а потом пошарит у себя в корзине. Я просила его позвонить вам, если он обнаружит вдруг конверт.

— Хорошо. Если конверт найдется, я сам передам его в лабораторию криминалистики.

Скэнлон вынул изо рта погасшую сигару и задумчиво уставился на нее.

— Клянусь всеми святыми, миссис Райан, вы молодец! Хотелось бы только надеяться, что все это не обернется против вас.

— Я так не думаю, — просто сказала Барбара. И вышла. Какое-то время все молчали. Затем Скэнлон раскурил свою сигару и с кривой улыбкой обратился к Клемену:

— Мне кажется, метр, вы это дело проиграете. Если установят, на какой машинке напечатан адрес на конверте и «трещотка» вдруг окажется из конторы Варрена, то, принимая во внимание все факты, которыми мы располагаем… Одним словом, ваше дело труба.

Джордж безразлично пожал плечами.

— Шрифт еще не идентифицирован, так что говорить пока рано.

Я взглянул на часы. Было семь тридцать пять. Как она сказала? Через полчаса он будет в конторе, только позавтракает.

А Джордж даже не дал себе труда взглянуть на часы. Он лишь закурил новую сигарету и внимательно слушал Скэнлона, который возобновил допрос. Стоящий на столе рядом с нами телефон казался мне бомбой замедленного действия, черной и безмолвной. Другой аппарат стоял рядом с Джорджем, прямо под рукой. Он не обращал на него внимания.

Нет, мы все-таки ошиблись. Невозможно иметь такие крепкие нервы. Если же мы не ошиблись, то он вполне мог допустить такой ход с нашей стороны и правильно оценить его, как типичный блеф. Нет, сказал я себе, еще не все потеряно. На его месте я бы в уме отсчитал некоторое время, а затем вышел под каким-нибудь удобным предлогом, элегантно и не вызывая никаких подозрений. Но бог мой, какую надо иметь силу воли и выдержку, чтобы спокойно выжидать это время! Сколько он еще может терпеть?!

Скэнлон о чем-то спросил меня, я даже не расслышал.

— Что?

Он бросил на меня угрюмый взгляд и саркастически промолвил:

— Извините, Варрен, за надоедливые и дурацкие расспросы! Но дело, видите ли, в том, что в этом городе убиты два человека, и люди почему-то разнервничались: хотят знать, кто это сделал.

— Прекрасно. Удовлетворите их любопытство.

— Готовы ли вы сделать заявление?

— Я только тем и занимаюсь с той минуты, как меня сюда притащили, — заявляю, что ни в чем не виноват. Но у вас в голове мои ответы никак не умещаются; в одно ухо влетают, из другого вылетают!

Семь часов тридцать девять минут.

— Долго вы еще будете упрямиться?

— Так долго, пока способен дышать. Я же объяснил, как все произошло.

— Вы были единственным в городе, кто знал, что ваша жена вернулась домой. Как мог убить ее кто-либо другой?

— Фрэнс ему позвонила. В тот момент, когда я вышел из дома с Малхолендом.

— Ну да! И позвала пробить себе голову каминными щипцами. Вот уж поистине железная логика!

Я подробно рассказал шерифу о последней семейной сцене.

— Может быть, по моему поведению Фрэнс — мир ее памяти! — и впрямь решила, что я прикончил Робертса. Увидела у меня в руках зажигалку, о которой говорила Дорис. А это была новая зажигалка. Во всяком случае, Фрэнс решила, что пора сматываться. Но денег-то у нее не было ни цента, где же ей раздобыть их на дорогу? Не у меня же! Вот она и позвонила тому типу.

— Но зачем же ему понадобилось ее убивать, раз миссис все одно уезжала из города? Что она могла ему сделать?

— Мистер Икс не доверял ей. Ведь та была слишком неосторожной. Вы же ознакомились с ее досье. Рано или поздно Фрэнс бы попалась. Но самое важное — мистер ее ненавидел. Вот почему так изуродовал ей лицо. И чтобы в газеты не попало.

Семь часов сорок четыре минуты.

Мои руки, скованные наручниками, безвольно и устало лежали на столе. Настенные часы висели прямо перед глазами: прошло уже девять минут… Нет, десять.

Зазвонил телефон, и звонок его прозвучал словно взрыв бомбы. Если он вдруг не взвоет, не подпрыгнет до потолка, решил я, значит, у него вообще нет нервов. Или же он невиновен. Я опять взглянул на него. Лицо Джорджа выглядело по-прежнему абсолютно спокойным, словно он ничего и не слышал. Ан нет! Слегка повернул голову и смотрит, как Скэнлон снимает трубку.

— Контора шерифа. Скэнлон у телефона.

Все внимательно наблюдали за ним.

— Да, да, знаю, — сказал шериф.

Скосив глаза, я заметил, что Джордж достал из пачки еще одну сигарету. Но тут же, увидев, что предыдущая еще дымится в пепельнице, сунул ее обратно.

— …Но черт побери, дорогая! Я никуда не могу отлучиться. Да, да, прекрасно знаю, что еще не завтракал. И не спал, да, тоже знаю. И мне вовсе не надо об этом напоминать. Нет, я отсюда не двинусь, пока не покончу с делом.

Скэнлон повесил трубку.

Джордж отогнул манжету и посмотрел на часы.

— Кстати, насчет завтрака, шериф. Вы наверное, еще долго намерены терзать Джона?

— С такими темпами, конечно, придется повозиться, — ответил Скэнлон с сокрушенным видом.

Джордж поднялся со стула.

— В таком случае думаю, вы не посетуете, если я добегу до Фуллера, проглочу кусок-другой. Пришел к вам, знаете, тоже на голодный желудок.

Он повернулся в мою сторону.

— Пока что я не могу быть ничем вам полезен, Джон. Минут через двадцать вернусь. Не возражаете?

— Нет. — Что мне оставалось говорить?

— Может быть, попросить у Фуллера принести вам поесть?

— Нет, спасибо. Знаете, не могу даже думать о еде…

Джордж удалился. После того как дверь захлопнулась за ним, наступило общее молчание. Скэнлон и Малхоленд обменялись красноречивыми взглядами. Шериф кивнул головой. Малхоленд вышел, и тут же вошла Барбара. Она, наверное, ждала где-нибудь в соседней комнате. Подойдя к столу, Барбара села рядом со мной.

— Переключите телефон на внутреннюю радиостанцию! — приказал Скэнлон Бриллу.

Тот чуть ли не бегом бросился в личный кабинет шерифа, оставив дверь за собой открытой. Мы втроем — Барбара, шериф и я — остались сидеть на своих местах, уставившись на телефон. Скэнлон пристально посмотрел на Барбару, глаза его блестели жестко, словно острые стекла.

— Никогда не думал, что мне придется идти на такую авантюру. Если бы у меня в душе не горела искра надежды, что вы правы, я бы без лишних фокусов упрятал вас за решетку! Вас, мадам, вас! Вместе с вашим обожаемым Джоном Варреном!

Барбара ничего не ответила. Лишь посмотрела на меня и попыталась улыбнуться. Но у нее ничего не получилось. Прошла минута или две. В воскресное утро в столь ранний час за две-три минуты можно домчаться в любой конец города. Все должно произойти именно за эти несколько минут.

Минута. Еще минута… Я то и дело посматривал на телефон и на Барбару. Она опустила голову, плотно закрыла глаза. Руки ее лежали на столе, пальцы тихонько выстукивали какой-то странный ритм.

Зазвонил телефон. Барбара затаила дыхание. Потом закашлялась, на ощупь вытащила из сумочки платок, прижала к губам.

Скэнлон снял трубку. Послушал, затем поблагодарил телефонистку и сказал Бриллу:

— Уличная кабина на углу Клебурн-стрит и Мэсон.

Барбара закрыла лицо руками, сдерживая рыдания.

Я слышал, как Брилл повторил сказанное шерифом по другому телефону, видимо, патрульной автомашине. Скэнлон продолжал слушать. Брилл вышел из кабинета, схватил трубку параллельного телефона. Мгновение спустя Скэнлон жестом указал мне на наушник и прижал палец к губам. Брилл поднес поближе телефонный аппарат и приложил к моему уху наушник. Я услышал мужской голос.

— …Вы всерьез полагаете, что конверт еще там?

Да, разговаривал Джордж.

— Право, не совсем уверен в этом, — отвечал другой мужской голос. — Как уже сказал, я только-только собирался в контору, чтобы проверить корзину.

— А я больше чем уверен, что там нет никакого конверта! Ведь прошло столько времени. Вы, часом, не любитель пари, мистер Денман?

— Почему же нет? Ей-богу, я не прочь иногда побиться об заклад, особенно если ставка стоит того. А что?

— Могу спорить на что угодно, вам ничего не найти в своей конторе.

— Хм… На что угодно? А если поконкретнее?

— Скажем, две тысячи долларов.

— Ну, ну, мистер Рэндалл! Несерьезно! Судя по всему, там запахло жареным, а вы требуете, чтобы я уничтожил важную улику.

— А кто говорит, что надо уничтожать какую-то улику? Я ничего подобного не говорил, а я уверен, что предмет сей был выброшен еще пять дней тому назад! И ничего более! Ставка четыре тысячи долларов против одного, что вы ничего не найдете!

— Пять.

— О`кэй. Но поймите меня правильно, ни цента больше.

Тут послышался какой-то шум.

— Я держу его! — хриплым голосом произнес Малхоленд. — Не уйдет, негодяй!

— Хорошо, давайте мистера Икс сюда! — со вздохом облегчения произнес Скэнлон. Потом добавил в трубку: — Спасибо, Денман!

— Чего там! — послышался смешок. — Наш долг помогать полиции. А счет направляю миссис Райан, предупредите ее, что сумма крупная! Услуги классных специалистов — штука дорогая!

Скэнлон повесил трубку. Брилл взял наушник, положил его на стол и снял с меня наручники. Руки мои совсем онемели, запястья отекли. Я потряс кистями, чтобы восстановить кровообращение, затем правой рукой обнял за плечи Барбару.

Она напряглась всем телом, повернулась ко мне. Подбородок ее дрожал, по щекам катились по-детски крупные слезы.

— Вам… а… а… Вам надо немедленно побриться, — промолвила наконец. — У вас просто ужасный вид!

Барбара вскочила и устремилась к дверям. Спустя несколько минут появилась вновь. Все следы слез на ее лице были ликвидированы. Женщина оставалась женщиной.

— Извините, пожалуйста, за истерику. Наверное, подобные испытания просто не для меня, — сказала Барбара, обращаясь ко мне и Скэнлону.

— Вполне вас понимаю, — меня охватила непонятная нежность. — Мне тоже здорово не по себе.

— Но теперь-то, надо думать, все кончено?

Скэнлон выудил вторую сигару.

— Для вас-то все кончено, разумеется! А для нас только начинается! Неужели вы думаете, что этот тип сразу расколется? Как бы не так! С ним немало придется повозиться!..

Когда мы с Барбарой, взявшись за руки, спускались по ступеням Дворца правосудия, Джорджа вывели из полицейской машины. Правая рука его была скована наручниками с рукой Малхоленда. «Один другого стоит!» — почему-то подумал я. Джордж выглядел вполне уверенным в себе и держался весьма независимо. Но при виде нас тут же отвернулся.

Было как-то странно вновь оказаться на улице средь бела дня среди людей. Мы перешли на другую сторону, забрались в машину Барбары и какое-то время молча, не двигаясь, посидели в ней, отгороженные от всего мира. Потом Барбара предложила:

— Сводите-ка меня лучше к Фуллеру да угостите завтраком. И отгул на понедельник неплохо бы получить, шеф.

— Отвечаю по порядку. К Фуллеру идем. Отгул предоставляется. Теперь вы мне ответьте: чего ради ввязались в это дело? С какой стати?

Барбара минуту поколебалась. Потом на ее лице появилась прежняя, хорошо знакомая мне усмешка.

— Да просто от скуки! Суббота, вечер, делать нечего. А в кино я уже ходила…

У Фуллера нам удалось устроиться за отдельным столиком в глубине зала, мы скромно заказали яичницу с ветчиной. Спустя какое-то время публика в закусочной разошлась, предоставила нам возможность разговаривать свободно.

— Очень сожалею, Джон, — сказала Барбара, — но у меня не было иного выхода…

— А что произошло?

— Понимаете ли, сначала я по наивности думала, что стоит мне заявиться к Скэнлону и рассказать ему о том, где вы находились, про конверт, про Денмана, как все само собой образуется. Да не тут-то было! С полицией сговориться трудно! Те тут же начинают угрожать наручниками и тюремной камерой! Короче, поладить миром с ними оказалось невозможным. Тогда, припомнив все криминальные фильмы, которые смотрела, я предложила Скэнлону, так сказать, помочь: он мне дает разрешение позвонить вам, а я, мол, постараюсь вас уговорить сдаться, добровольно. Подумайте, пришлось постращать шерифа, — ведь речь идет о человеческих жизнях, так просто Варрен не сдается, он же отличный стрелок! По правде говоря, уверенности, что шериф принял все за чистую монету, нет, но, кажется, он поверил моим подозрениям в отношении Клемена. Хотя бы наполовину. Во всяком случае, согласился.

— Как вы ему преподнесли тот факт, что вам известно, где я нахожусь? Надеюсь, не сказали, что мы провели весь день вместе?

— Нет, конечно. Сообщила лишь, что вы позвонили мне в контору и задавали разные вопросы о Клемене, потому что я у него раньше работала. Кроме того, поделились со мной некоторыми своими подозрениями, а когда повесили трубку, я посчитала своим гражданским долгом сообщить полиции о вашем местонахождении, чтобы избежать, так сказать, лишнего кровопролития.

Я восхищенно взглянул на нее:

— Знаете, Барбара, мне просто повезло, что вы оказались на моей стороне! А как вам пришла в голову идея с конвертом? Ведь именно это и доконало Джорджа!

— Так вы же сами мне сказали: он слишком хитер, чтобы положиться в чем-либо на случай! Лису ловят, как известно, именно на ее хитрости. Само собой разумеется, адвокат на сто процентов был уверен: конверт давно уже попал в мусоропровод. Скажем, уверен на девяносто девять процентов. Но Клемен не такой человек, чтобы пренебречь вероятностью даже в один процент! И решил иметь стопроцентную гарантию. Кроме того, Клемен знал, что пойди Денман на сделку, он абсолютно ничем не рисковал. А две тысячи долларов — очень приличный куш, тем более для такого, в общем-то, мелкого сыщика, как Денман!

— Действительно, вы ловко поймали Клемена на крючок! Но мне кажется, больше всего на него подействовала психологическая обстановка у шерифа. Ожидание звонка. Молчащий долго телефон. Получасовой срок… Он ведь не мог сразу же выйти из комнаты после того, как вы подожгли этот, так сказать, бикфордов шнур с конвертом! Такая спешка всем показалась бы подозрительной. Вот каналья и сидел, вынужденный сохранять спокойствие, ожидая, что вот-вот позвонит Денман. В довершение ко всему телефон и впрямь зазвонил! А оказалось, миссис Скэнлон всего-навсего позаботилась лишний раз о муже.

Барбара отрицательно покачала головой.

— Это была я.

— Что?!

— Так и задумано было по сценарию. Мне пришла мысль, что неплохо бы нанести Клемену сокрушающий психологический удар. И решила: подобный телефонный звонок, так сказать, холостой выстрел, — именно то, что нужно. Скэнлон со мной согласился.

Я вздохнул и с унылым видом произнес:

— Знаете, если вы и далее намерены совершать нечто подобное — предупредите меня, пожалуйста, дня за два-три. Я постараюсь успеть сбежать куда-нибудь подальше, скажем, в Австралию!

Барбара улыбнулась:

— Шериф, представьте себе, сказал мне то же самое!

Скэнлон оказался прав. Клемен сдался далеко не сразу. Полиция работала как каторжная, потребовалось много часов кропотливого поиска, чтобы постепенно, фрагмент за фрагментом, восстановить картину преступления. Вооружившись фотографиями, детективы прочесали всю Флориду и в одном из отелей Майами-бич обнаружили следы уединенного пребывания нашей парочки, после того как Джордж познакомился с Фрэнс во время одной из своих рыбацких экспедиций. Сыщики переворошили гору чеков и счетов, расписок и ведомостей… И в конце концов, конечно, откопали, когда и сколько денег ссудил Клемен Фрэнс на магазин модной одежды.

Впрочем, в ходе расследования обнаружилось кое-что такое, чего никто и представить себе не мог. Джордж Клемен, самый известный в городе адвокат, один из столпов высшего общества Карфагена, был… тесно связан с преступным миром. Еще в бытность Клемена мэром мобстеры купили его на корню. За соответствующую мзду он оказывал преступникам любые услуги, начиная от выдачи лицензий и кончая прекращением уголовных дел. Джордж был под каблуком у своей супруги Флерель, контролировавшей все его расходы. А ему были нужны деньги не только, чтобы по нескольку раз в год ездить во Флориду ловить рыбу, но и на любовные интрижки. И Клемен, будучи мэром, быстро нашел себе дополнительный источник доходов. Нетрудно представить, как, подобно многим нашим политиканам, оправдывал он этот тайный бизнес в собственных глазах: «Меня избрали на пост мэра, чтобы я помогал своим гражданам. Но ведь и мобстеры тоже граждане Америки. Значит, моя обязанность помогать и им». Видимо, те шесть тысяч долларов, которые Клемен дал Фрэнс на покупку магазина, тоже были получены от мафии.

А затем стал давать показания и Клемен. Он рассказал, что тщательно обыскивал квартиру Робертса, но тоже не обнаружил никаких газетных вырезок. Те, как оказалось, хранились в банковском сейфе, ключ от которого находился в бумажнике Робертса в момент убийства. Бумажник, разумеется, сдали шерифу для передачи родственникам покойного. Таким образом, Джордж, как и я, был в полном неведении относительно местонахождения вырезок. Полицейские получили разрешение прокуратуры на вскрытие сейфа и обнаружили там три тысячи долларов наличными, а также пачку газетных вырезок, которые приятельница Робертса из Лос-Анджелеса настригла из подшивок различных газет. Имелись фотографии Фрэнс, а также текст повествования о ее исчезновении.

Что возбудило вдруг подозрения Робертса в отношении Фрэнс, полностью установить не удалось. Однако, как оказалось, в момент ее очередной громкой проделки, незадолго до увольнения из полиции Хьюстона, он отдыхал в Лас-Вегасе и, очевидно, читал сообщения о ней в газетах. Фотографию ее он, конечно, мог запомнить. В отель в Новом Орлеане в тот день, когда Фрэнс вернулась домой, звонил, конечно, Клемен. Адвокат уже получил сообщение Денмана о результатах слежки, очень опасался, что ее застукают, и, надо полагать, был на грани паники.

Прошел почти год, и события тех дней начали уже понемногу забываться. Эрни перекупил магазин спортивных товаров и успешно справляется с делом. Всю мебель из квартиры за магазином мы продали с аукциона, и Эрни устроил там первоклассную оружейную лавку. Барбара пока еще работает у меня в конторе, но это продлится недолго. В январе мы повенчаемся.

Как-то после полудня мы сидели за столиком Фуллера и пили кофе. Вошел Скэнлон. Заметив нас и поприветствовав, он уселся за наш столик. Затем заказал кофе, вытащил свою сигару, как обычно, откусил кончик и сказал с задумчивым видом:

— Знаете, что я вам скажу? Мне всегда хотелось быть свидетелем у кого-нибудь на свадьбе. Но, сам не знаю почему, как-то все не получалось. Так вот, если у вас еще нет никого на примете…

Глаза Барбары весело заблестели.

— Было бы просто здорово, не правда ли, Джон?

— Разумеется, — согласился я. — Потрясающе.

— Право, не думал, что вы так легко согласитесь!

Скэнлон чиркнул спичкой и стал раскуривать сигару.

— Знаете, даже настроился прибегнуть к шантажу…

— К шантажу? Какому шантажу? — спросила с невинным видом Барбара.

— Шантажу невесты.

Шериф дунул на спичку, молча повертел ее пальцами, внимательно разглядывая.

— Я тут как-то между делами порылся в судебном законодательстве. Меня заинтересовали такие, понимаете ли, моменты: укрывание от властей преступника, помехи, чинимые отправлению правосудия, и шантаж в отношении представителя полиции. Заметьте, что ничего из этого набора мной в ход не пущено. Но если бы вынудили обстоятельства…

— Нет, разумеется, нет! — рассмеялась Барбара.

— Прежде всего я имею в виду тот способ, которым вы побудили Джона сложить оружие и выйти на свет божий.

— Честное слово, — скромно опустила глаза Барбара, — я старалась, как могла!

Чарльз Вильямс Дыхание смерти2

Глава 1

Дом, который я искал, находился в пригороде, недалеко от побережья. Я остановился, еще раз взглянул на объявление и, выйдя из машины, направился к нему.

В доме оказалось четыре квартиры, только на двух почтовых ящиках значились фамилии жильцов, но нужной мне среди них не было.

Адрес правильный, значит, следует искать в оставшихся квартирах.

Я наудачу нажал кнопку звонка. Никакого результата, лишь слабый звон где-то на первом этаже.

С минуту я подождал и нажал на другую кнопку. Снова тишина. Я закурил и растерянно посмотрел на улицу, плавящуюся в тишине вечернего зноя.

Мимо проехало несколько машин, вдалеке по морю медленно, словно муха по зеркалу, скользила рыбачья лодка.

Я тихо выругался. Может быть, жильцы из других квартир знают, где он находится?

Сначала я нажал на кнопку с фамилией Соренсен, выждав, нажал на другую, рядом с которой значилась фамилия Джеймс.

Но в доме по-прежнему царила гробовая тишина.

Пожав плечами, я отошел от двери и уже собрался сесть в машину, когда заметил позади дома ограду с высокими деревянными воротами. Может быть, я найду кого-нибудь там? Прямо по аккуратно подстриженному газону я отправился к воротам и открыл створку.

– Ах, извините! – вырвалось у меня.

На брюнетке была лишь нижняя часть купальника. Девушка лежала лицом вниз на длинном полотенце, рядом стояла бутылочка с маслом для загара, а впереди, на траве, – открытая книжка.

Девушка не всполошилась, не вскрикнула, а спокойно обернулась и посмотрела на меня сквозь темные очки:

– Вы кого-нибудь ищете? – И улыбнулась.

– Да, некоего Винлока, – ответил я, смущенно переминаясь с ноги на ногу. – Он указал этот адрес. Вы, случайно, не знаете, как его найти?

Я живу здесь совсем недавно, – ответила девушка. – Но кажется, у жильцов в соседней квартире фамилия Винлок, или Винчестер, или что-то в этом роде. Вы звонили туда?

– Да. Но там никого нет.

Она пожала плечами:

– Вероятно, они уехали на своей лодке. По-моему, они большие любители ловить рыбу.

– Огромное вам спасибо, – сказал я и хотел было ретироваться, но что-то удержало меня. Девушка продолжала вопросительно смотреть на меня. А может быть, это мне показалось? Очки ее были такие темные, что глаз красотки я не видел.

– Лучше всего вам оставить записку, – деловито посоветовала она. – Суньте ее под дверь – третью слева.

– Спасибо, – протянул я. – Но, боюсь, уже слишком поздно. Видите ли, объявление было во вчерашней газете.

– А что за объявление? – оживилась девушка.

– Этот Винлок хочет купить подержанную машину.

– Ага…

Девушка лежала, прижавшись щекой к полотенцу, и пристально смотрела на меня. Мне даже показалось – с большим интересом, словно она оценивала мои данные. Я невольно расправил плечи и приосанился. Несмотря на то что девушка так и осталась лежать, видно было, что она довольно высокая.

– Смешной способ покупать машину, – изящно поправив очки, заметила она. – Вы не находите?

– Так поступают многие, – пожал я плечами. – Продавцу не нужно платить комиссионные.

– Ах вот почему! – Она на мгновение замолчала, а затем протяжно повторила очевидное: – Значит, вы продаете машину?

–Да.

Я был сбит с толку. Не мог понять, куда она клонит. Затянувшись сигаретой еще раз, не нашел ничего лучше, как выбросить окурок через ворота на улицу.

Когда я снова обернулся, она прижимала бюстгальтер к груди. Видимо, хотела повернуться и хоть как-то прикрыть тело. Она снова улыбнулась, на этот раз – чуть виновато. Нам обоим было ясно, что незастегнутый бюстгальтер явно не сможет ей помочь. Слишком мала была полоска ткани.

– Отвернитесь, пожалуйста, – попросила она. – На одну секунду.

– О, конечно, – запоздало спохватился я.

Отвернувшись, я уставился на ворота, однако мысленно видел перед собой ту, что натягивала сейчас купальник.

Я дал бы ей лет тридцать, но, несмотря на это, ее вполне можно было назвать девушкой.

Потом она сказала: «Готово», – и я повернулся.

Она сидела на полотенце, скрестив длинные ноги. Бюстгальтер был застегнут.

– Что у вас за машина? – поинтересовалась она.

– «Понтиак». Прошел двадцать тысяч, – ответил я и снова спросил себя, что ей от меня надо.

– А сколько вы хотите за него? – не отставала девушка.

– Две с половиной тысячи. А что? Может быть, вы знаете человека, которому нужна такая машина?

– Ну-у, – медленно протянула она. – А что бы вы сказали, если, к примеру, я хотела бы приобрести такую машину?

– Тогда вам представляется удобный случай, – не веря своим ушам, предложил я. – Машина двухцветная, с белыми шинами, прекрасной обивкой, радио…

И снова я поймал на себе ее странный напряженный взгляд. Нет, этой особе явно что-то от меня надо. И дело не в машине.

– Она действительно стоит две с половиной тысячи? – уточнила девушка.

– Гарантирую, – подтвердил я, включаясь в роль продавца.

«Может быть, удастся заключить сделку», – с надеждой подумал я, но заметил, что девушка совсем меня не слушает.

Она наконец сняла очки и задумчиво уставилась мне в лицо.

У нее были большие глаза, самоуверенный взгляд, волосы завязаны лентой на затылке. Я бы сказал – испанский тип, только кожа, несмотря на загар, была слишком светлой.

– А вы кажетесь мне знакомым, – заявила она. – Я все думаю, кто вы. Где-то я вас уже видела…

Что ж, это неудивительно. Она действительно могла меня видеть.

– У вас хорошая зрительная память, – кивнул я. – Но если вы и видели меня, то это было очень давно…

Она покачала головой:

– Нет, я бы сказала, не так давно, четыре или пять лет назад. Вспомнила!.. Я была тогда страстной футбольной болельщицей. А вы ведь Скарборо, верно? Ли Скарборо! Наш лучший полусредний нападающий. – Она даже руками всплеснула от радости.

– Из вас мог бы выйти толковый детектив, – улыбнулся я. Но футбольные воспоминания шестилетней давности мне были неинтересны, и хотелось перевести разговор на машину.

– Почему вы не стали профессионалом?

Она затянулась сигаретой и, не докурив, бросила ее на клумбу, не спуская с меня глаз.

– Хотел, но ничего не вышло.

– Почему? – настаивала она.

– Воспаление коленного сустава, – ответил я и снова закинул удочку: – А как все-таки насчет машины? Вы действительно хотите ее купить? Или…

– Намереваюсь. Только ответьте сначала на один вопрос: почему вы ее продаете?

– Мне нужны деньги, – сознался я. – Машина стоит на улице, и если вы хотите проехаться для пробы…

– Охотно, – согласилась она. – Но я должна одеться.

– Конечно. Я подожду в машине.

И снова – этот пристальный оценивающий взгляд. Она даже прищурилась.

– Зайдите лучше в дом, там прохладнее.

– О'кей, – ответил я.

Я не ошибся, посчитав, что она высокого роста. Когда она поднялась, я лишь убедился в этом. Как истинный джентльмен, я захватил ее книжку и масло для загара.

– Меня зовут Диана Джеймс, – сказала она. Заметив, что я гляжу на пальцы ее левой руки, она улыбнулась: – Я не замужем. Вы просто покажите машину.

– Думаю, что вы все-таки были замужем…

– Да, была, – легко согласилась она. – Но ничего не получилось, как и у вас с футболом.

Мы подошли к лестнице с обратной стороны дома, поднялись и вошли в кухню. Диана достала из шкафа бутылку бурбона, два бокала и поставила на стол.

Я плеснул в бокалы, протянул ей один, и мы перешли в богато обставленную гостиную, из огромных окон которой открывался прекрасный вид на поле для гольфа.

Она отпила немного виски и поставила бокал на журнальный столик около большого кожаного дивана:

– Чувствуйте себя как дома. Там на полке есть несколько журналов. Я скоро вернусь. Только дождитесь меня, не уходите. – И с этими словами она скрылась за дверью.

Я сел на диван и огляделся. Комната, несмотря на роскошную обстановку, была безликая, как номер люкс в гостинице. Квартира явно не из дешевых – сто или сто пятнадцать долларов в неделю, оценил я. Странно, что у нее нет машины и что она хочет купить подержанную.

На журнальном столике лежало портмоне. Диана, видимо, чертовски беспечна или убеждена, что все бывшие футболисты – честные люди.

Я пожал плечами, взял свой бокал, и мой взгляд снова обратился к столику.

Помимо портмоне, там лежал еще и футляр для ключей из крокодиловой кожи. И один из них – явно ключ от зажигания автомобиля фирмы «Дженерал моторе».

Кто здесь кого водит за нос?

Потом я вспомнил: она ведь и не говорила, что у нее нет машины. Может она хотела иметь вторую или намеревалась продать свою? В конце концов, это ее дело. Мне же надо продать машину во что бы то ни стало.

Вернулась Диана – в белом летнем платье с короткими рукавами и золотых сандалиях на босу ногу.

Она выпила еще глоток виски, затем взяла портмоне, футляр с ключами, и мы вышли из дома. Бросив беглый взгляд на «понтиак», Диана сразу села на водительское место.

Я немного помедлил, но ключ ей не дал.

И она сделала то, что я и ожидал: открыла футляр из крокодиловой кожи и хотела вставить свой собственный, потом вздрогнула и быстро взглянула на меня.

Я промолчал, размышляя: почему она скрывает, что имеет машину?

Я уселся на сиденье рядом с ней, протянул ей ключи, и мы молча проехали по улице, а затем по берегу. Песок был твердый, и она прибавила скорость.

– Хорошо идет, – заметила Диана.

– А вы хорошо водите, – сказал я, закурил две сигареты и протянул ей одну.

Она взяла сигарету длинными тонкими пальцами с ярко-красными ногтями и кивнула в знак благодарности.

– Чем вы занимаетесь, мистер Скарборо? – спросила Диана, глядя на дорогу перед собой.

– И тем и этим, – ответил я. – Разными делами… В последнее время – земельными участками.

– Не хочу показаться вам нахальной, – заявила она, – но мне кажется, что в данное время вы как раз ничем не заняты. Я не ошибаюсь?

– Не ошибаетесь. Я отправляюсь с группой строителей в Саудовскую Аравию. Это одна из причин, по которой я продаю машину.

– Когда? Я хочу спросить – когда вы уезжаете? – Она бросила на меня быстрый взгляд.

– В следующем месяце. А что?

– Просто так.

Она помолчала и спросила:

– Вы женаты?

– Нет.

– И конечно, мечтаете заработать кучу денег?

– А кто этого не хочет?

– Но вы уже пытались осуществить свою мечту?

– Конечно. Я все время играю в эту лотерею, но, видимо, покупаю не те билеты.

– Почему вы так циничны, мистер Скарборо? У вас все еще впереди. Вам лет двадцать восемь? Тридцать?

– Двадцать девять! – Я почему-то разозлился. Что она от меня хочет? – Послушайте, имея мечту и десять центов, можно купить только чашку кофе. В своей жизни я только одно действительно умел: передавать мячи во время игры. Но для этого нужно иметь здоровые колени. Ну, так скажите наконец, эта машина стоит две с половиной тысячи?

– Она неплоха.

– Значит, договоримся!

Диана обернулась и посмотрела на меня:

– Возможно, договоримся…

Дальше мы поехали молча.

Когда остановились возле дома, она вышла, заглянула под капот и хотела спрятать ключ в свой футляр. Но я молча остановил ее руку. Она недоуменно посмотрела на меня и пожала плечами.

Я посмотрел на стоящие у тротуара машины:

– Какая из них ваша? «Олдсмобил» или «кадиллак»?

– Ни та ни другая. Моя стоит в гараже. А вы наблюдательный человек!

– Что все это значит? – сердито спросил я. – У меня нет желания зря терять время.

– Я же вам сказала: возможно, мы договоримся. Подождите! – Легкой походкой она направилась к дому.

Диана поднялась по лестнице, я за ней. Положив на стол портмоне и футляр с ключами, она опустила жалюзи, так что в комнате стало почти темно. После уличной жары прохлада в доме была приятной.

Когда она повернулась, я сделал несколько шагов вперед и привлек ее к себе. Она не сопротивлялась, и я поцеловал ее. Странное дело, мне показалось, будто я держу в объятиях вязанку дров. Она не закрыла глаза и смотрела на меня безо всякого выражения своими большими карими глазами. Затем спокойно освободилась и сказала:

– Мы, видимо, понимаем слово «договоримся» по-разному. У меня к вам деловой разговор. Почему бы нам не присесть? Сидя беседовать удобнее.

Мне ничего не оставалось, как сесть, а Диана сходила в кухню и вернулась с бокалом бурбона. Устроилась в большом кресле по другую сторону столика и положила ногу на ногу. Потом сунула в рот сигарету и стала ждать, когда я поднесу ей огонь. Но я не реагировал.

Она пожала плечами, взяла со стола зажигалку и закурила.

– Теперь скажите мне, что все это значит? – потребовал я.

Диана задумчиво посмотрела на меня:

– Я пытаюсь составить о вас мнение.

– Зачем? Разве это необходимо при покупке машины?

– Вы прекрасно знаете, что дело не в машине. Я действительно хочу все узнать о вас. И вот какое мнение я составила. Я полагаю, вы изрядный грубиян и циник, как всякий, кто в восемнадцать лет был героем, а в двадцать девять перестал им быть. – Диана затянулась сигаретой и выдохнула дым прямо перед собой, чуть ли не мне в лицо. – Вы хватались за любую работу, однако, по мере того как люди забывали, кем был прежде мистер Скарборо, ваши дела шли все хуже. Можете перебить меня, если я скажу что-нибудь не так. – Она опять затянулась.

– Дальше, – махнул я рукой.

– Я все время вспоминала, что у вас было еще. Ведь об этом тогда писали все газеты. И вспомнила. В последний год вашей учебы в колледже вас чуть не исключили и не посадили в тюрьму.

– Я разбился на машине.

– Да, но все дело в том, что та машина оказалась чужой, как и женщина, которая в ней сидела. – Диана усмехнулась. – Бедняжка, она попала не домой, а в больницу.

– Доктора теперь делают чудеса. Она вышла из больницы без единого шрама, – заметил я.

– Да, я думаю, вы в этом убедились.

– Бог мой, футболист ухаживает за девушкой! Что в этом преступного? В чем вы меня обвиняете?

Диана рассмеялась:

– Не стоит теперь защищаться, я ни в чем не обвиняю вас. Мне хотелось просто немного вас прощупать. По-моему, вы правы. Так вот, я хочу сделать вам предложение.

– Искренне надеюсь, вас ждет больший успех, чем меня, – усмехнулся я.

– Я спросила вас, хотели бы вы заработать кучу денег? Мне кажется, я знаю, где такая куча находится. – Она пристально посмотрела на меня. – Нужно только иметь мужество, чтобы достать ее.

– Один момент, – перебил я. – Что вы подразумеваете под словом «достать»? Украсть?

Диана покачала головой:

– Не бойтесь. Деньги уже украдены. И может быть, даже дважды.

Я положил свою сигарету в пепельницу. Она внимательно смотрела на меня.

– О какой сумме идет речь? – спросил я.

– О ста двадцати тысячах долларов.

Глава 2

В комнате стало очень тихо. Я легонько присвистнул сквозь зубы. Диана продолжала смотреть на меня.

– Ну, как вы к этому относитесь?

– Еще не знаю, – ответил я, когда обрел дар речи. – Вы должны рассказать подробнее.

. – Хорошо, я расскажу, собственно говоря, ничего другого мне и не остается, как привлечь к этому делу еще кого-нибудь. Одной мне не справиться. И я полагаю, что вы вполне подходящая кандидатура. Видите ли, мне нужен интеллигентный и достаточно смелый человек, но не бывший под судом и чтобы за ним не следила полиция.

– О'кей, – сказал я.

Я наконец понял, кто ей нужен. Еще не уголовник, но крутой парень, готовый пойти по кривой дорожке, если за это заплатят. Сумма была, конечно, серьезная, но не слишком ли я рискую? Что-то больно подозрительно гладко все получается. Короче, мне бы хотелось побольше знать об этом деле.

Она испытующе смотрела на меня.

– Тому, кто достанет их, назначена крупная награда.

– Кому принадлежат деньги? – спросил я. – И где они находятся?

– Это еще нужно узнать поточнее, – на мгновение смутившись, ответила она. – Я же не сказала, что знаю, где они. Я сказала: возможно, знаю.

– Но все-таки?

Диана отпила из бокала и пытливо посмотрела поверх него на меня:

– Вы слышали о некоем И.Н. Батлере?

– Нет. Кто это?

– Одну минуту. – Она поставила бокал на столик, встала, ушла в спальню и вернулась с двумя газетными вырезками, которые передала мне.

На одной стояла дата 8 июля. Значит, это было два месяца назад.

«ПОИСКИ ИСЧЕЗНУВШЕГО БАНКОВСКОГО РАБОТНИКА

После того как сегодня в Первом национальном банке в Маунт-Темпле была обнаружена пропажа 120 тысяч долларов, полиция приступила к поискам вице-президента банка И.Н. Батлера…»

Я посмотрел на Диану, она улыбалась. Я стал читать дальше:

«…Батлер, который за 20 лет службы

стал видным горожанином, с субботы исчез. По словам миссис Батлер, он уехал в конце недели на рыбалку в Луизиану. Однако в воскресенье он не вернулся. Сегодня же утром, когда открылся банк, там обнаружилась пропажа денег…»

Я прочитал и вторую выдержку. Датированная тремя днями позже, она не содержала ничего существенно нового.

Сообщалось только, что машина Батлера была найдена в Санпорте и полиция разыскивает его по всей территории США.

Я еще раз внимательно перечитал вырезки и вернул их Диане.

– Это было два месяца назад, – заметил я. – А как обстоят дела сейчас? Его нашли?

– Нет! – Диана усмехнулась. – И не думаю, что найдут.

– Почему?

– По-моему, он и не покидал своего дома в Маунт-Темпле. Во всяком случае, живым. – Она взяла бокал и сделала большой глоток.

Я медленно поставил свой бокал на столик и посмотрел на Диану. Нетрудно было догадаться, что она знает больше, чем полиция. Уж не замешана ли она сама в этом деле?

– Как вы пришли к такому выводу?

– Вас это действительно интересует?

– А как вы думаете? Я должен знать все, если возьмусь за это дело.

– Хорошо. – Она словно нехотя кивнула. – Я медсестра и около восьми месяцев работала там, обслуживала одну парализованную женщину, а ее дом был как раз напротив громадного особняка Батлера.

Она замолчала, закурив новую сигарету.

– А дальше? – поинтересовался я.

– Машину, которую полиция нашла в Санпорте, я видела в ту субботу. Только не во второй половине дня, как утверждала жена Батлера, а ночью. И сидел в ней не он, а она.

– Минуту, – перебил я. – Это же было ночью. Как же вы узнали, кто в ней сидел?

– Я стояла на газоне перед домом и курила. Я обычно выхожу из дома перед сном, чтобы покурить. Когда машина Батлера выехала на улицу, мимо проезжала другая и осветила ее фарами. И я хорошо видела, что там была миссис Батлер. Причем одна.

– Но возможно, ей нужно было в город или куда-нибудь еще. А мистер Батлер мог уехать позже на той же машине.

Диана покачала головой:

– Миссис Батлер имела собственную. И не он, а она отогнала машину в Санпорт. Уж в этом я могу поклясться!

– Даже поклясться? И никаких сомнений?

Посудите сами, – возбужденно ответила она. – Батлер наверняка уже мертв, потому что, будь он жив, его бы давно нашли. Это был очень крупный мужчина, кстати, весьма приятной наружности. Неужели вы можете поверить, что его не сумели бы найти? – Она вскочила, прошлась по гостиной, снова уселась в кресло. – И вот что еще. Если мужчина исчезает подобным образом, то за этим в девяноста девяти случаях из ста стоит женщина. Предположим, миссис Батлер догадалась, что муж собирается улизнуть. Значит, у него будут и деньги, и другая женщина, а она во всей этой истории станет посмешищем. Что должна делать жена в таком случае? Помогать мужу укладывать чемодан? Последить за тем, чтобы он взял достаточное количество носовых платков и чистых рубашек?

– Не знаю, – ответил я. – Что же она, по-вашему, сделала?

Диана пожала плечами: \

– Разве можно угадать, кто из нас способен на убийство? Вероятно, каждый при соответствующих обстоятельствах. Но одно могу про нее сказать. Возможно, это покажется вам странным, но она – красивейшая женщина из всех, кого я когда-нибудь видела. Она брюнетка, у нее кожа цвета магнолии и большие глаза с поволокой. И она, – Диана злобно прищурилась, – типичная потаскуха! Причем из богатой старинной семьи, и дом принадлежит ей. Между прочим, она нередко напивается как сапожник…

– Не слишком ли много вы о ней знаете? – прервал я ее откровения.

– Про то, что миссис Батлер пьет? Так это всем известно!

– Итак, вы полагаете, – я попытался выстроить логическую цепочку, – что именно она убила Батлера? И что украденные из банка деньги до сих пор находятся в их доме?

– Точно! Именно в этом я уверена!

– Но разве полиция не обыскивала дом?

– Весьма поверхностно. Знаете, копы считали, что он скрылся с деньгами.

– Понимаю, о чем вы сейчас думаете, – сказал я, – но в этом деле есть одна закавыка. – Я потушил сигарету и взглянул ей в глаза. – Вы сказали, что он был здоровенный, так? А если она его убила, то что сделала с трупом? Не могла же она отправить его куда-нибудь по почте?

Диана пожала плечами:

– Вот этого-то я и не знаю. Впрочем, может, у нее был друг. Ей ведь надо было вернуться из Санпорта домой, после того как она отогнала туда машину. Автобусом она наверняка не пользовалась. Все указывает на то, что у нее кто-то был в сообщниках…

Вы, кажется, довольно невысокого мнения о миссис Батлер? – заметил я. – Судя по всему, что я услышал от вас, эта особа пьяница, убийца и шлюха. Меня интересует еще один вопрос. Что она сделала лично вам? Отбила очередного ухажера? Затоптала вашу клумбу с цветами? Или ее вечернее платье оказалось точь-в-точь как ваше?

– Это все пустяки! Важны только деньги. И вы должны узнать, где они находятся.

Я задумался. Задача явно не из легких. Эта дамочка, может быть, ошибается и никакого убийства не было. Да и деньги могли свистнуть другие, а не чета Батлеров. Черт знает что! Есть над чем поломать голову!

– И с чего же, по-вашему, надо начать?

– Сначала следует обыскать дом. Если нужно, даже разобрать его по кирпичикам, пока мы не найдем деньги.

– В то время как хозяйка будет находиться в доме? – Я усмехнулся. – Как вы это себе представляете?

– Вот поэтому нам и надо действовать вместе. Миссис Батлер сейчас здесь, в городе, на съезде какого-то исторического общества. Я буду накачивать ее спиртным, если нужно – несколько дней. Пока она протрезвеет, вы успеете все сделать.

– Теперь я понял, кого вы ищете. Вам нужен дурак. – Я откинулся на спинку дивана. – Если произойдет осечка, с вами ничего не будет, а я сяду в глубокую лужу.

Ерунда! Дом стоит посреди громадного участка, окружен деревьями и живой изгородью. У Батлеров только одна служанка, да и та удирает, когда хозяйки нет дома. Все окна занавешены, никто ничего не заметит. В холодильнике достаточно еды. Вы сможете там неплохо устроиться. Ну, что скажете?

– Учитывая сумму, риск, конечно, не слишком велик, – ответил я и встал. – Но я не уверен, что ваши догадки правильны. То, что она отогнала машину мужа, вообще недоказуемо. Она могла быть заодно с мужем. А может быть, она нарочно отогнала машину в Санпорт, чтобы навести полицию на ложный след, в то время как ее муж каким-то другим путем покинул город.

Диана покачала головой:

– Нет. Уверяю вас, он мертв! И она его убила, а деньги до сих пор находятся в доме.

– Но почему вы так убеждены в этом?

– Вы мне не верите? – строго спросила она. – Не хотите помогать мне?

– У вас, видимо, слишком бурная фантазия.

Диана досадливо передернула плечами:

– Вы упускаете возможность разбогатеть.

Я развел руками:

– Сомневаюсь. Впрочем, я подумаю и позвоню вам.

Я ушел. У выхода я на секунду задержался, подумал и на всякий случай позвонил Винлоку. Увы! Этот рыболов, вероятно, еще сидит где-то в своей лодке, тупо глядя на покачивающийся поплавок. Или он ловит на спиннинг? Впрочем, какая разница? Странное это племя – рыболовы!

Я пожал плечами, вернулся в машину и посмотрел на часы: было начало шестого. Черт! Вся середина дня пропала!

Я поехал домой и, вынимая почту из ящика, который раз спросил себя, долго ли еще смогу платить за квартиру.

Мои апартаменты были мне явно не по средствам. Я снял их, когда перешел работать в маклерскую контору и вообразил, будто смогу при продаже домов зарабатывать тысячу долларов в месяц. Глупец! Идеалист! Это было в мае, а теперь, в начале августа, я наконец осознал, что мечты мои так и остались мечтами.

В гостиной я снял пиджак, ослабил узел галстука и, плюхнувшись в кресло, стал просматривать почту. Вся она состояла из счетов, и лишь один конверт пах духами.

Я попытался вспомнить, кто была эта девушка, но, так ничего и не вспомнив, занялся просмотром счетов.

Портной очень тактично напоминал, что, очевидно, в предпоследний месяц я забыл оплатить счет на двести двадцать пять долларов.

Было также вторичное извещение о плате за машину. Я окинул взглядом остальные счета: два за квартплату, за электричество и газ, за содержание собаки, моего Мокси. На банковском счете оставалось всего сто семьдесят долларов.

Я поднялся и поплелся на кухню. Именно сейчас требовалось хорошенько выпить. Но едва я взял в руки бутылку, как тут же поставил ее на место. Желание решить проблемы с помощью спиртного вдруг исчезло. Я вообще пью немного, а во рту еще оставался неприятный привкус от выпитого бурбона.

Совсем некстати я вспомнил о Диане Джеймс, вспомнил, как она лежала на полотенце, как блестела на солнце ее кожа, смазанная специальным маслом.

«К чертям этих женщин! Полдня пропало! Я не продал машину и не соблазнил эту красотку. Ни дела, ни любви», – подумал с досадой.

Но может быть, я ошибся, может, у меня больше ста семидесяти долларов? Я вновь порылся в бумажках, нашел последнее извещение банка и заглянул в него: нет, все верно.

А потом я стал размышлять о Саудовской Аравии, о сорокаградусной жаре, песке и ветрах. И в который уже раз задал сам себе вопрос: выдержу ли там два года?

Наверное, теперь мне больше ничего не остается, независимо от того, выдержу я или нет.

Нужно срочно что-то предпринимать. Из года в год я зарабатывал все меньше и меньше, так продолжаться больше не может!

Я сунул в рот сигарету, взял зажигалку, но положил все обратно. Половина от ста двадцати тысяч…

Я пожал плечами.

Дело ясное, как стеклышко. Диана стала жертвой собственной фантазии. Она просто внушила себе, что должна получить эти деньги. Но, с другой стороны, она не показалась мне и глупой женщиной.

Умные глаза, рассудительная речь, трезвая оценка происходящего. Да, и великолепная память! Обо мне все сплетни вспомнила, а ведь сколько лет прошло!

Одного я не мог понять: почему она так уверена? Если она рассказала мне все, что знала, то картина получалась весьма расплывчатой. Почему полиция не нашла Батлера? Отыскать высокого человека приятной наружности не так уж и трудно.

Я не особенно разбирался в криминалистике, но, по-моему, мошенника и обманщика поймать нетрудно, поскольку профессионалы из полиции знают о таких типах все. У них есть фото, известны все их привычки. Как можно оставить машину в городе с четырехсоттысячным населением и раствориться в воздухе? Это просто невероятно.

ДЕЛО ТЕПЕРЬ казалось мне настолько безумным, что над ним не стоило и голову ломать.

Но сумма была велика и никак не выходила у меня из головы.

И тогда я отправился в библиотеку и просмотрел подшивки газет с июля до августа. В номере за 24 июля я нашел следующую заметку:

«ВСЕ ЕЩЕ НЕТ СЛЕДОВ БАТЛЕРА

После двухнедельных поисков полиции так и не удалось распутать дело Батлера. Вице-президент банка в Маунт-Темпле и 120 тысяч долларов исчезли бесследно. С тех пор как 11 июля машина Батлера была найдена на улице вблизи берега моря…»

Нет, в статье не было ничего нового.

И вдруг я неожиданно понял, что меня все это время мучило. Я даже вскочил со стула. И как это я раньше не догадался! «…На улице вблизи берега моря…» Вот оно!

В газетных вырезках, которые мне показывала Диана Джеймс, называлась улица. Название мне не запомнилось, но подсознательно я мучился все это время. Я быстро перелистал газеты: 14 июля, 13 июля… вот, 11 июля. Да, здесь напечатано:

«Машина исчезнувшего найдена сегодня утром около дома номер 220 по бульвару Дюваль вблизи берега моря».

И почему я сразу не обратил внимания на адрес, когда читал в первый раз? В объявлении Винлока был указан тот же адрес!

Теперь мне стало понятно, почему Диана Джеймс абсолютно точно знала, что Батлер МЕРТВ.

Глава 3

Я позвонил, и Диана открыла мне дверь. Мы ни слова не сказали друг другу, пока не вошли в гостиную. Она села, как в прошлый раз, в кресло по другую сторону столика и холодно и, как мне показалось, немного иронически улыбалась.

– Я знала, что вы вернетесь.

– Почему вы мне этого не сказали?

Она закурила и задумчиво посмотрела на дым, кольцами поднимавшийся к потолку:

– Буду откровенной. Я устроила вам небольшой экзамен. Видите ли, если бы у вас не хватило ума сообразить, значит, вы не годились бы для такого дела. Мы не в детские игры играем, дело может стать дьявольски опасным.

– Одно мне пока неясно, – сказал я, – почему вы так уверены, что именно она его убила и поставила машину перед вашим домом? Разве этого не мог сделать кто-нибудь другой? Кто-то, знавший, что Батлер хотел удрать с вами?

– Этого просто не может быть. Кроме того, никто, кроме нее, не стал бы подвергать себя подобному риску.

Я с удовлетворением откинулся на спинку дивана и не спеша закурил.

– А как вы смотрите на то, чтобы теперь рассказать мне всю историю? – поинтересовался я.

– Сперва вы должны сказать мне о своем решении, – холодно ответила Диана, скользнув по мне взглядом. – Займетесь вы со мной этим делом или нет?

– Разве иначе я бы вернулся?

– Так вы решаетесь нарушить закон?

– Я об этом подумал. Обладатель украденных денег не станет связываться с законом, так как сам его нарушил. Поэтому он или она не обратятся в полицию. А чтобы усыпить свою совесть, есть прекрасный способ. Я на шестьдесят тысяч долларов накуплю тонну снотворных таблеток.

Диана подняла брови:

– Почему вы решили, что шестьдесят тысяч? Я дам вам лишь третью часть.

– Об этом не может быть и речи! Половину или ничего! – Я искренне возмутился.

– Вы довольно бесстыдны…

– Почему же? В конце концов, это я пойду в логово льва, а ваш риск равен нулю. Но если вы не хотите… – Я уже начал вставать с дивана.

– Хорошо, хорошо, – поспешила согласиться Диана. – Ладно, вы получите половину.

– Это уже гораздо лучше. А теперь рассказывайте.

– Хорошо, – снова сказала она. – Теперь вы знаете, почему я уверена, что Батлер мертв. Он мертв, иначе появился бы здесь. Батлер был не глуп. Мы разработали с ним точный план. И за два месяца до его осуществления я сняла эту квартиру.

Он должен был с деньгами приехать сюда и два месяца скрываться у меня, пока не улягутся страсти и мы не сумеем изменить свою внешность. Потом мы намеревались на машине с прицепом уехать на Западное побережье. Батлер собирался под другим именем начать в Сан-Франциско новую жизнь. Да, это была неглупая идея – поставить здесь его машину. Теперь-то вы мне верите?

– Да, только в одном пункте я что-то до сих пор сомневаюсь. Не уверен, что деньги находятся в доме в Маунт-Темпле. Ведь Батлера мог убить кто-то другой и забрать у него деньги.

Диана оросила на меня досадливый взгляд:

– Как вы не поймете! Это просто невозможно. Никто об этом не знал. Только его жена. В последнюю встречу он сказал, что у него создалось впечатление, будто она наняла детектива следить за ним.

Так! Кое-что начало проясняться. Но требовалось узнать все.

– Когда вы с ним познакомились? Вы действительно работали медсестрой? – Я задавал вопрос за вопросом.

– Это было прошлой осенью. До того как он провернул дело, я уже четыре месяца жила здесь.

– Он в вас влюбился?

– Да, я так полагаю, – Диана насмешливо посмотрела на меня.

– Простите, Диана, но я задам вам не очень тактичный вопрос: вам нужен был он или деньги?

Она ничуть не смутилась:

– Естественно, и то и другое. Я хотела его, он – меня, и мы оба хотели денег. А вы что вообразили? Историю в духе Тристана и Изольды? – Диана закатила глаза.

– Но теперь, когда он мертв, вы хотите иметь хотя бы деньги? Половину денег, – поправился я.

– А что еще? Что же мне – бросаться со скалы? – Она пожала плечами.

– Извольте, я не возражаю.

– До Маунт-Темпля приблизительно триста двадцать километров, – прикинул я. – На машине я доберусь за четыре часа.

Диана покачала головой:

– Вы должны ехать только автобусом.

– Почему?

– Подумайте сами. Вы будете работать в доме по меньшей мере несколько дней. Где же поставите машину? Перед домом?

– Я могу оставить ее где-нибудь в городе, – возразил я.

– Нельзя, это бросится в глаза. Ее может взять на заметку полиция.

Она была права. Машина с иногородним номером, долго стоящая на одном месте, бросится в глаза. Однако идея насчет автобуса была тоже не лучше. Я отрицательно покачал головой.

– Мне нужно поехать туда и вернуться так, чтобы меня никто не увидел и не опознал бы потом. Поэтому автобус не пройдет, этот вариант не годится.

– Верно, – кивнула Диана, на этот раз посмотревшая на меня с одобрением. – Это неосторожно. Тогда, может быть, я вас сама туда отвезу? – сразу предложила она.

Я согласился:

– Это уже лучше. Вы доставите меня, высадите вблизи дома, вернетесь сюда и займетесь миссис Батлер. Сегодня вторник. Если лом так велик, как вы говорили, мне придется повозиться в нем дня два. Я немного поразмышлял.

– Я буду ждать вас в пятницу в два часа ночи позади дома. Вы заберете меня. К тому времени мы либо будем иметь эти деньги, либо убедимся, что там их нет.

Она кивнула, откинулась на спинку кресла и строго посмотрела на меня.

– И еще одно, на всякий случай, – сказала она. – Не воображайте, что вам удастся удрать с деньгами. Вы не сможете уехать далеко после анонимного звонка в полицию. – Она даже пальчиком помахала – дескать, не шали, а то плохо будет.

Эта женщина действительно все продумала.

– Ну какой же мужчина оставит такую красавицу, как вы? – усмехнулся я.

– Из-за таких-то денег? Вы лучше не пытайтесь.

– Не бойтесь, я не удеру, – успокоил я ее. – Но поскольку мы завели разговор на эту тему, хочу предупредить: я бы тоже не советовал вам обманывать меня.

Я поднес руку к светящемуся приборному щитку и посмотрел на свои часы. Было десять минут четвертого.

Мы выехали из Санпорта в полночь.

Перед этим я поставил свою машину в гараж и купил нужные вещи: карманный фонарь, несколько запасных батареек, клейкую ленту и несколько пачек сигарет.

Диана ехала быстро. Движение в это время было небольшим, городки, встречающиеся на нашем пути, лежали в глубоком сне. Лишь кое-где светились одинокие огоньки.

– Следующий наш, – наконец сказала она. – Осталось пятьдесят километров.

– Когда вы поедете назад, будет уже светло.

– Не бойтесь. Это не имеет значения. В Санпорте меня никто не помнит. А миссис Батлер вряд ли встанет раньше полудня.

– Может быть, за ней наблюдает полиция? Ждут, когда Батлер встретится с женой. Ведь это же логичный ход.

– Ну и пусть. – Диана ударила кулачком по рулю. – Они же ничего не знают. Дайте мне сигарету, Ли.

Я прикурил, протянул ей сигарету и закурил сам.

– Знаете, что беспокоит меня? Возможно, изрядная часть денег существует в виде ценных бумаг. Встает вопрос: как нам их реализовать?

– Нет, – возразила Диана. – На этот счет не волнуйтесь, он взял только деньги. Специально выждал, когда в банке появилось много наличных.

– Должно быть, это изрядная куча. В каком месте дома вы стали бы искать? – размышлял я.

– Это старый дом, – ответила она, – очень старый и очень большой. Я считаю, что вы должны начать с чердака и идти вниз. Обращайте особое внимание на те места, которые кажутся обновленными – ну, например, свежевыкрашенные подоконники и дверные косяки. И не забывайте, что она очень хитрая. Может быть, деньги завернуты в старые газеты и валяются в ящике или мусорном ведре. Не жалейте времени! Осмотрите, если нужно, всю мебель. И будьте осторожны – не хватало нам еще полиции!

Тут я был с ней полностью солидарен.

– Мне совсем не хочется рисковать, – заверил я Диану. – Кстати, как вы уведомите меня, если вам придется расстаться с миссис Батлер раньше, чем мне потребуется времени? Может, в этом случае вы позвоните…

– Вы что, собираетесь подходить к телефону? Вы же не знаете, кто звонит! – Она досадливо покосилась на меня.

Дайте мне договорить! – перебил я. – Конечно, я не сниму трубку, если не буду знать точно, кто звонит. Послушайте меня: звоните точно в момент наступления любого часа дня и ночи. Я не сниму трубку, а вы позвоните снова через четверть часа. Я снова не отвечу, ибо и это может быть случайностью. Но если вы затем в третий раз позвоните ровно через четверть часа, я буду знать, что это именно вы, и возьму трубку. Вы спросите, чувствует ли миссис Батлер себя лучше. А я отвечу «да» и положу трубку.

После минутного раздумья я добавил:

– Нет, я вообще ничего не скажу. Достаточно будет трех звонков с пятнадцатиминутными интервалами. После третьего звонка я смываюсь. Ну как?

– Неплохо, – одобрила она. – А у вас голова работает! Странно, но во многих отношениях вы удивительно похожи на Батлера.

– Надеюсь, не очень сильно…

– Почему? – Она с любопытством посмотрела на меня.

– Потому что он мертв.

Мы помолчали.

Через несколько минут Диана сказала:

– Сейчас мы приедем. Первый дом по левой стороне.

Я посмотрел в окно, но было так темно, что виднелся только смутный силуэт дома среди темных деревьев, отстоящего довольно далеко от улицы.

Машина повернула направо и выехала на улицу с виллами по обе стороны и маленькими палисадничками перед ними. Через три дома был освещенный перекресток. Именно здесь Диана повернула налево, проехала несколько сот метров и снова повернула налево.

– Теперь мы находимся точно позади дома, – сообщила она. – Он обнесен проволочной оградой и высокой живой изгородью из олеандров. Думаю, ворота все-таки открыты. Если же они закрыты, вам придется перелезть через них или обойти вокруг и попытаться проникнуть через ворота у фасада дома. Счастливого пути! Удачи!

– Надеюсь, вам тоже все ясно, – сказал я. – В ночь с четверга на пятницу, около двух часов на этом же месте.

Диана остановила машину, я вышел и захлопнул дверцу. Она подняла руку в знак приветствия и уехала. Я остался один у изгороди.

Красные огни машины Дианы исчезли за поворотом. Я постоял немного, чтобы глаза привыкли к темноте. Луны не видно, ночь теплая и тихая. Где-то вдали залаяла собака. Теперь я стал различать темные очертания живой изгороди и пошел, вытянув вперед руку, пока не дотронулся до нее.

Выходя из машины, я забыл посмотреть на часы, но, наверное, часа через два станет светать. До этого времени я должен пробраться в дом.

Я прошел вдоль изгороди шагов тридцать. Вот и угол. Видимо, иду не в том направлении. Что ж! Попытаюсь снова. Касаясь руками ограды, я вернулся назад. Ограда оказалась высокой, около двух метров, а сквозь плотные кусты олеандров вообще разглядеть что-либо невозможно.

Наконец я добрался до ворот, нашел ручку и нажал. Раздался скрип, и ворота медленно открылись.

Передо мной была широкая лужайка. За ней темнел дом. Он действительно производил впечатление огромного, видимо двухэтажного, с подвалом. Направо виднелось небольшое темное пятно, очевидно гараж.

Я протиснулся через кусты и стал осматривать окна. Света нигде не было. Я пошел к задней веранде.

Именно в этот момент мне пришло в голову, что мы с Дианой, обсуждая план розыска денег, совсем забыли про участок! Сад с его деревьями, клумбами и кустами занимал не менее половины гектара. И если деньги были спрятаны где-то здесь, то…

Оставалась одна надежда – они все-таки находятся в доме.

Я медленно обошел вокруг веранды. В темноте смутно белели контуры двух подвальных окон. Они находились у самой земли и были частично загорожены кустами.

Подойдя к ближайшему, я посветил внутрь фонариком. Проволочная решетка и стекла – грязные, но все же я разглядел задвинутый шпингалет. Другое окно тоже было заперто.

Я отошел и обдумал ситуацию. Левое окно почти закрыто кустами. И я решился. Снова включив фонарь, я обнаружил крючок на раме решетки, отверткой откинул его и поднял всю секцию.

Затем клейкой лентой залепил стекло по диагонали и ударил ручкой отвертки. Стекло разбилось, но лента не дала осколкам рассыпаться. Отверткой я легко поднял шпингалет. Открыв окно, я влез внутрь и аккуратно опустил решетку.

Помещение было большое, посреди комнаты стояла печь. У противоположной стены – ящики с углем и несколько старых чемоданов. Возле них груды журналов и газет. Луч фонаря упал на дверь, и я открыл ее. В этом отсеке оказалась прачечная – у стены стояла стиральная машина.

Не было смысла начинать поиски отсюда. Сначала нужно осмотреть весь дом, составить план и к тому же убедиться в отсутствии прислуги. Диана говорила, что ее не будет, но если она ошиблась…

Я стал искать лестницу, но едва нашел ее, как вздрогнул и замер, погасив фонарь. Затаив дыхание, я прислушался, и волосы буквально зашевелились на голове – мне показалось, будто я слышу музыку.

Музыка в пустом доме в четыре часа утра – абсурд. Я постоял еще с минуту. Нет, полная тишина! Снова включив фонарь, я тихо поднялся по лестнице. Наверху была кухня.

Возле мусорного ведра – занавешенное окно. Я должен был везде обращать внимание на эти занавески, чтобы днем ходить без опасения. Я осмотрелся. Одна дверь, очевидно, выходила на заднюю веранду, а другая – вела в столовую. В противоположном конце кухни имелась еще дверь, вероятно в комнату прислуги.

На цыпочках я подошел к этой двери, взялся за ручку и выключил фонарь. Медленно, очень медленно нажал на рычаг и открыл дверь. В комнате был полный мрак.

Я стоял неподвижно и прислушивался, стараясь уловить чье-либо дыхание. Наконец решился включить фонарь. В любой момент крик мог разорвать тишину. Я находился в таком напряжении, что вспотел. Медленно поднял фонарь, и луч его пополз по полу, достиг ножки кровати и поднялся выше. Кровать была пуста. Я с облегчением вздохнул и вытер вспотевший лоб.

Уфф!

Через кухню я прошел в столовую. Окна здесь тоже были занавешены. Стол и буфет – из темного дерева, старинные и массивные.

В застекленном шкафу – богато украшенный серебряный сервиз, который, вероятно, стоил предкам целого состояния.

Затем я прошел в гостиную и медленно осмотрел ее с помощью своего фонаря.

Неудивительно, что миссис Батлер пила! Кто живет в подобном мавзолее, поневоле должен стать пьяницей.

Гостиная была огромная, обставленная в том же стиле, что и столовая. Столы и шкафы из красного дерева и ореха, задернутые бархатные занавески винного цвета, а софа и кресла частично обиты плюшем каштанового цвета, а частично черной кожей. На стенах висели книжные полки.

Я осветил полки и уставился на ряды книг. Луч света медленно передвигался. Удивительно: тома энциклопедии стояли в беспорядке, а между ними торчали другие книги.

Странное предчувствие охватило меня. Я снова внимательно огляделся. Все, похоже, находилось в полном порядке и стояло на своих местах. Я встал на колени возле софы и осмотрел вмятины от ножек на ковре.

Впрочем, пока это ничего не доказывало: мебель могла сдвинуть и прислуга во время уборки.

Я слегка отодвинул край софы от стены и тут же заметил то, что предполагал увидеть: обивка софы была разрезана острым ножом или бритвой на длинные полосы. Я перевернул подушки. Они тоже оказались разрезанными, как и сиденья кресел. В первый момент я впал в панику, но затем взял себя в руки, сел на пол и закурил. Кто это сделал? Нет, сейчас гораздо важнее узнать, нашел ли он то, что искал?

Но если он не нашел, то почему бросил дальнейшие поиски? Но как бы там ни было, дело явно приобретало более четкие очертания: если кто-то обыскивал дом, значит, мы были правы!

Вероятно, не одни мы подозревали, что миссис Батлер убила своего мужа, прежде чем он успел удрать с деньгами.

Что же делать? Прекратить все? Нет, черт возьми! Я должен осмотреть весь дом. Для чего я, в конце концов, сюда приехал? К тому же у меня имелось время до утра пятницы. Возможно, тот, другой, ничего и не нашел.

Я встал и погасил в пепельнице окурок. Мысль о деньгах очень беспокоила меня.

Выйдя из гостиной, я очутился в небольшом коридоре с входной дверью в одном конце и лестницей в другом. Подумав немного, я стал подниматься по ней.

Наверху я огляделся и внезапно застыл на месте, быстро погасив фонарь: одна из дверей была открыта и оттуда струился слабый свет.

Первой моей мыслью была мысль о побеге. Но, странное дело, этот свет словно околдовал меня. И я стоял не двигаясь.

Нет, это была не электрическая лампочка, свет слишком слабый. И кроме того, он колебался. Может быть, кто-то зажег спичку? Кто-то хочет устроить в доме пожар? Но тогда пламя светило бы много ярче. Я ждал. Однако яркость света не менялась. Тогда мне стало ясно, что это свеча.

И все же ситуация абсурдная. Кто станет бродить по темному дому со свечой, когда за сорок центов можно купить карманный фонарик? Раздумывая над этим, я услышал шум – слабое шипение.

И когда я наконец догадался, что это такое, послышалась музыка. Шипела игла на грампластинке. Музыка была очень тихая – сентиментальная, незнакомая мне мелодия.

Единственным разумным поступком в этот момент было бы побыстрее улизнуть, но я никогда не отличался трезвой рассудительностью. Мне захотелось заглянуть в комнату. Для этого надо было сделать всего три или четыре шага к двери, а ковровая дорожка заглушит мои шаги. И я пошел.

У двери я остановился. Если тот, кто был в комнате, сейчас посмотрит на дверь, то сразу меня заметит. Но, кроме тихой музыки, ничего не было слышно.

Прижавшись лицом к косяку, я медленно вытянул шею и заглянул за угол.

Зрелище было странным. Сначала у меня появилось такое чувство, будто я присутствую при непонятном религиозном обряде. Но в следующую минуту я понял, в чем дело.

Это была спальня. Проигрыватель стоял на полу, а возле него горел маленький огонек свечи. На ковре были разбросаны пластинки, а среди них возле низкой кушетки сидела женщина в длинном голубом халате. Она раскачивалась из стороны в сторону в такт музыке.

При свете свечи я видел ее профиль и густые черные волосы. Она была изумительно красива и совершенно пьяна.

Я стоял у двери, мечтая свернуть Диане Джеймс шею. Миссис Батлер не ездила в Санпорт.

Глава 4

Либо Диана меня обманула, либо это действительно случайность. Но ведь она лгала мне с самого начала, когда не хотела раскрывать все карты. Вероятно, она снова солгала.

Но, возможно, миссис Батлер вернулась без ее ведома? Да, так тоже могло быть. Мы хотели добыть деньги и для этого должны были обыскать дом. У Дианы не было причин привозить меня сюда, если она знала о присутствии миссис Батлер.

Или что-то другое?

Мысли у меня в голове сменяли одна другую, но ясности я так и не достиг.

Во всяком случае, надежда найти деньги растаяла. Мне ничего не оставалось, как убраться подобру-поздорову, причем желательно до рассвета. Как только я окажусь в саду, то буду уже в безопасности. Я могу вернуться в Санпорт ближайшим автобусом и высказать Диане все, что думаю о ней.

Но я почему-то продолжал стоять. Необходимость признать себя побежденным приводила меня в бешенство. Словно я уже нашел деньги, но в последний момент они уплыли из-под носа. Почему бы мне не запереть эту пьяную женщину в шкаф и не продолжить поиски, когда будет светлее?

Нет, может прийти прислуга или кто-то другой. И я попадусь.

Никакого подвоха от миссис Батлер ожидать не стоило. Она так напилась, что ничего не видела, а если бы даже и увидела, то ничего не смогла бы сделать. Я взглянул на бутылку виски, где оставалась всего половина, и стоящий рядом бокал.

Она не шумела и не делала глупостей, как многие выпившие. Напротив, движения ее были очень странные – медленные, осторожные и грациозные, словно сама женщина была фарфоровая.

Музыка умолкла. Пластинка сделала несколько оборотов, потом раздался щелчок, аппарат автоматически выключился.

Наступила тишина. Женщина продолжала легко покачиваться из стороны в сторону, и я видел, как шевелились ее губы, словно она что-то беззвучно напевала или молилась. Затем она медленно повернулась и опустилась на стоящую рядом кушетку. Легла на нее лицом вниз и уронила руки вдоль тела.

Самое время уходить. И я уже собрался ретироваться, когда услышал, как скрипнула ступенька. Кто-то поднимался по лестнице.

В коридор вела дверь, но она оказалась закрытой, а у меня не было времени ее открывать. Раздумывать некогда. Я проскользнул в спальню и, нагнувшись, задул свечу.

Слава Богу, я еще раньше заметил, что дверь шкафа приоткрыта. Пройдя на ощупь по комнате, я проскользнул в шкаф, а дверцу слегка прикрыл. Голова касалась платьев, они пахли духами, запах был теплый и душный.

Ковровая дорожка в коридоре скрадывала звук шагов. Я ждал и всматривался в щель.

Но вот в дверях показался луч света и медленно пополз по стене. Осветил зеркало, сверкнул и отправился дальше. Опустившись вниз, он дошел до кучи пластинок и бутылки виски и остановился на фигуре распростертой женщины. Луч света замер на ней подобно огромному глазу, а державший фонарь человек вошел в комнату.

Я затаил дыхание, больше всего боясь чихнуть или нечаянно кашлянуть в этой мертвой тишине.

Мужчина, похоже, пригнулся и переложил фонарь в другую руку. И тут луч света на короткий миг выхватил из тьмы пистолет, направленный в висок распростертой на кушетке женщины. Дальше я уже не раздумывал.

Распахнув дверцу, я выскочил из шкафа и набросился на него. Он успел обернуться, и мы, сцепившись, покатились по ковру. Хрустнул разбиваемый проигрыватель, руки нападавшего схватили меня за горло, я начал задыхаться. Незнакомец оказался чрезвычайно силен. Фонарь погас, комната погрузилась в кромешную тьму.

Чтобы освободиться, я ударил противника коленом в живот. Он отпустил мое горло, но попал мне кулаком в лицо. Придя в себя после секундного шока, я услышал, как он вскочил на ноги и бросился к двери. Задев дверной косяк, он выбежал в коридор.

Я выхватил из кармана свой фонарик и направил свет на. пол. На груде расколотых пластинок лежал пистолет, а возле разбитого проигрывателя – фонарь нападавшего.

Я поднял пистолет, поставил его на предохранитель и вместе с трофейным фонарем сунул в карман. Только теперь я почувствовал, чего стоила мне драка. Пришлось даже сесть на пол, чтобы прийти в себя.

Но рассиживаться здесь мне было нельзя. Да, следовало отсюда убираться, пока не поздно. Я снова включил фонарь и посмотрел на женщину. Оказывается, в пылу драки мы спихнули ее с кушетки, и теперь она лежала на ковре, прижавшись лицом к вытянутой руке. Утром у нее будет здорово болеть голова, и пробуждение ожидается не из приятных.

Потом я подумал, что, если уйду, она может вообще не проснуться.

Этот парень наверняка вернется и доведет до конца свое дело: убьет ее. Он подождет, пока я исчезну, а потом довершит то, в чем ему помешали. Для этого даже не потребуется пистолет. Пока женщина спит, убить ее не проблема.

Что же делать?

Если я не мог смотреть, как ее хладнокровно убивают, то не взять ли на себя еще и роль ее защитника? Если я останусь здесь до ее пробуждения, меня, вероятно, арестуют за взлом. И тогда надо мной будет хохотать весь полицейский участок. Взломщик спасает жизнь жертве!

Затем возникла другая мысль: а что, если ее найдут мертвой? Ведь только один человек чертовски хорошо знает, что здесь находился я, – Диана Джеймс.

Она привезла меня сюда. И если она проболтается, то моя песенка вообще будет спета.

Что же все-таки делать? Время шло к рассвету, а я все сидел в темноте, и в голове крутились какие-то неопределенные соображения. Я никак не мог решить, что делать.

Лишь в одном я был уверен: я ни в коем случае не должен выпускать это дело из рук.

До сих пор меня водила за нос отпетая мошенница, которая, как оказалось, выдала мне не более десяти процентов правды. Теперь пришла моя очередь принимать ее тактику.

Все мы охотились за деньгами. Но единственным человеком, который точно знал, где находятся деньги, была миссис Батлер. Она являлась ключом ко всему. Денег в доме наверняка не было, но она знает, где они находятся… Или находились.

Значит, мне надо держаться миссис Батлер. Если я оставлю ее здесь, ее убьют, а если увезу отсюда, то смогу заставить заговорить.

У меня даже было место, куда ее отвезти, чтобы спокойно договориться.

Я не сомневался: если я задам ей нужные вопросы, она непременно скажет, где деньги. Возможен и другой вариант. Если миссис Батлер сама не замешана в убийстве мужа, меня могут арестовать по обвинению в похищении. Риск велик, но на него придется пойти.

Я попытался мысленно представить себе карту автомобильных дорог: необходимое мне место находится примерно в 80 километрах отсюда.

Затем я стал продумывать весь план действий.

Как перевезти женщину туда? У меня не было машины. Не взваливать же ее на плечи! Я тихо выругался. Нет, не надо отчаиваться! Необходимо снова продумать все сначала. Стоп! Машина должна быть у нее. На чем-то же она вернулась из Санпорта!

Если я пойду в гараж, придется оставить ее одну. Этот парень вряд ли вернется, не будучи абсолютно уверен, что меня здесь нет.

Я спустился по лестнице на заднюю веранду, погасил фонарь и вышел наружу.

Через несколько секунд мои глаза привыкли к темноте. Главное, чтобы этот недоносок не треснул меня по голове.

Когда стали различимы темные контуры гаража, я медленно пошел туда. Ворота были закрыты. Обойдя гараж вокруг, я обнаружил сбоку небольшую дверь. Нажал на ручку, и дверь открылась. Луч фонарика упал на «кадиллак». Я осветил приборную доску – ключа от зажигания не было.

Опять тупик? Искать ключ в доме с двенадцатью комнатами? Я взглянул на часы: было двадцать минут пятого. Вряд ли управлюсь до рассвета, даже если найду ключи.

Я, конечно, не мог представить себя в роли женщины, но уж в пьяницах-то разбирался, и теперь мне это пригодилось. Пройдя по пути, по какому должна была накануне идти эта женщина – от входной двери в кухню, к бутылке виски, – там, на столе возле двери, я и обнаружил сумку, в которой лежали ключи.

Теперь я мог отправляться за пьяной хозяйкой. Я уже поднял ее и хотел отнести вниз, но тут кое-что вспомнил. Посветил на пол, нашел бутылку, она была далеко отброшена, однако закрыта пробкой, и содержимое не вылилось. Я прихватил ее с собой.

Уложив миссис Батлер на заднее сиденье машины, я зажег фонарик и достал ключи. Открыв гараж и ворота, снова сел в машину. Выехал задним ходом на улицу, затем медленно проехал метров тридцать вперед, после чего прибавил газ.

Итак, взлом, угон машины и похищение человека. Что будет дальше? Вымогательство?

Нет, пока я все точно рассчитывал. В любое время мне все еще можно выйти из игры. Из-за этих проклятых денег идут бега, и скоро будет видно, кто придет первым. Может быть, и я.

Я ехал на юг по тому же шоссе, по которому мы с Дианой приехали, и вспоминал, где должна быть развилка. Видимо, километрах в пятнадцати после следующего городка. Надо быть внимательным, поскольку в предыдущий раз я приезжал с противоположной стороны.

В зеркальце заднего обзора я заметил фары следующей за мной машины. С минуту наблюдал за ней, хотя, вероятно, это ничего еще не означало: по шоссе ездит много машин, даже в половине пятого утра. Фары все время находились на одном и том же месте, машина позади ехала с той же скоростью, что и я.

А может, это тот парень преследует нас? Я дал полный газ, довел скорость до ста пятнадцати километров и долго не снижал ее. Пришлось все внимание обращать на дорогу, и следить за машиной сзади было трудно.

На повороте я снова посмотрел в зеркало: она отстала ненамного.

Я начал беспокоиться. Может, это полиция? Нет, вряд ли, ведь они не пытались меня обогнать. Я пока еще не верил, что это наш преследователь. Но на всякий случай следует быть осторожным – не надо, чтобы он видел, где я свернул с главного шоссе.

Проскочив маленький городок, я стал считать километры. На шоссе теперь появилось много поворотов, машина сзади на некоторое время отстала. Я жал на газ и боялся пропустить развилку. Проехал уже четырнадцать километров, шестнадцать. Неужели все-таки проглядел?..

И когда я уже совсем отчаялся найти нужный поворот, показались знакомые магазины и бензоколонка. Я притормозил и резко повернул. Гравий ударил по днищу машины, когда колеса сошли с асфальта. Я остановился и выключил фары. Вскоре на шоссе промелькнули фары проехавшей машины. Я перевел дыхание. Вероятно, она не преследовала меня.

Я снова включил фары и отправился дальше; предстояло проехать еще километров тридцать, а я хотел туда добраться до рассвета. Если поторопиться, то можно успеть.

Через некоторое время я свернул на узкую дорогу, ведущую через густой лес. Места эти были мне знакомы, я часто приезжал сюда с Вилли Ливингстоном, а иногда один или с девушкой. Домик, куда я направлялся, принадлежал ему.

С Вилли мы учились в колледже. Он получил в наследство кучу денег и несколько гектаров земли с озером, возле которого и стоял дом. Все лето Вилли проводил в Европе, но я знал, где находится ключ.

Через несколько минут показались сетчатые ворота. Я вышел из машины, открыл их, въехал и снова закрыл. Теперь предстояли двенадцать километров по частной ухабистой дороге, мимо песчаных холмов, а затем вдоль озера.

Женщина на заднем сиденье заворочалась и что-то пробормотала. Я насторожился – не хватало только, чтобы она сейчас проснулась! Я замер, соображая, что мне следует сделать, если она откроет глаза. Но, слава Богу, она опять затихла. Уф! Вздохнув с облегчением, я уселся за руль и поехал к озеру.

Голубое и гладкое, оно лежало передо мной, а над лесом тянулись оранжевые облака – прекрасная картина. Мне вдруг захотелось как-нибудь приехать сюда и половить рыбу. Однако пришлось отогнать эти несвоевременные мысли.

Наконец мы пересекли луг, переехали маленький мостик и остановились. Ключ, как всегда, висел на гвозде под мостом.

Строение находилось в конце лужайки среди высоких деревьев. Это был большой деревенский дом. Под деревьями было еще темно, и я, остановившись перед верандой, не стал выключать фары.

В утренней тишине громко заскрипел замок. Я открыл дверь, вошел и зажег керосиновую лампу.

В большой комнате у задней стены стояли кухонная плита и шкаф для посуды, а посредине – несколько стульев и стол. Дверь направо вела в кладовую, где хранились рыболовные и охотничьи принадлежности, подвесной мотор и всякая всячина.

Налево была спальня. Тут стояли две кушетки и двуспальная кровать. На кровати лежало армейское одеяло.

Оставив лампу, я вернулся к машине, поднял всееще спящую женщину, внес ее в дом и положил на кровать. При свете керосиновой лампы ее лицо казалось бледным, а темные волосы рассыпались по подушке. Ей было лет тридцать, и она была по-прежнему пьяна до бесчувствия. И при этом самой красивой из всех женщин, каких я видел.

Все это было дьявольски скверно. Я пожал плечами и забрал лампу. В конце концов, я не был ее отцом, а жизнь – совсем не детская игра.

Я разжег плиту и принес из колодца пару ведер воды. Тем временем рассвело, и из печной трубы поднялся серо-голубой столб дыма. Я отогнал машину в сарай по другую сторону дома и запер его. Теперь надо проинспектировать запасы провианта.

В кладовой обнаружилось несколько коробок с консервами, а в кухонном шкафу я нашел муку и другие припасы.

Открыв банку с кофе, насыпал его в кофейник и налил воды. Потом сел, закурил и стал слушать, как трещат горящие дрова.

Внезапно я понял, что устал как собака. Это было неудивительно после такой ночи. Проведя рукой по лицу, я почувствовал, что у меня успела отрасти щетина. Подошел к зеркалу, висевшему на задней стене: вылитый бродяга.

В кладовой нашелся бритвенный прибор. Я не спеша побрился, сполоснулся до пояса, затем снова надел рубашку и галстук и почувствовал себя значительно лучше.

Тем временем начал закипать кофе, издавая приятный аромат. Я налил себе чашку.

Взошло солнце. Не верилось, что столько событий произошло всего лишь со вчерашнего утра.

То, что я нарушал законы – один за другим, – почему-то не волновало меня. Заботило другое – как бы меня самого не убили. Но и от этого мурашки не бегали по спине.

Я думал о деньгах, о таких больших деньгах, какие не смог бы заработать и за всю жизнь. Как же я близок к ним! Нужно только протянуть руки и взять их.

Легко сказать – взять! Если б только знать, где они находятся.

Миссис Батлер знала, где они лежат, и я должен заставить ее рассказать мне об этом.

Только через два часа я услышал, как она пошевелилась на кровати. Видимо, приходила в себя.

Теперь нужно взять себя в руки. Ведь все будет зависеть от того, сможем ли мы договориться.

Я взял бутылку виски, стакан и вошел в спальню.

Глава 5

Она сидела на кровати, обхватив голову руками. Я в первый раз увидел ее глаза и понял, что имела в виду Диана Джеймс, говоря, что они большие и с поволокой.

Она уставилась на меня.

– Доброе утро, – сказал я и налил в стакан изрядную порцию виски.

– Кто вы? – Она огляделась. – И как я попала сюда?

– Выпейте сначала глоточек, – посоветовал я. – Или, если пожелаете, можете выпить кофе.

Я чертовски хорошо знал, что она предпочтет, и насчет кофе говорил лишь для приличия.

Она взяла стакан. Я закрыл бутылку пробкой, отнес ее в другую комнату и вернулся с ведром холодной воды, губкой, полотенцем и ее сумочкой. Все это я поставил на стул и пододвинул его к кровати. Она даже не посмотрела на него.

– Ответьте, наконец, на мой вопрос, – потребовала она. – Как я попала в эту грязную конуру?

– О! – ответил я. – Разве вы не можете вспомнить?

– Не имею понятия. И вас я никогда не видела. Кто вы?

– Это я вам скажу. Но не хотите ли сперва немного освежиться?

Я сунул в воду губку и протянул ей. Она потерла ею лицо, я подал полотенце. Потом нашел в ее сумочке расческу и подождал, пока она причесывалась.

При дневном свете ее волосы оказались не черными, а темно-каштановыми.

– Как насчет чашки кофе? – спросил я.

Миссис Батлер встала и одернула халат.

Я кивнул на дверь и последовал за ней в другую комнату. Она села на стул, который я ей придвинул. Затем налил ей кофе, угостил сигаретой и дал прикурить. Уселся напротив верхом на стуле и оперся руками на спинку.

Она не удостоила кофе даже взглядом:

– Прошу вас сказать: как я очутилась здесь?

Я нахмурился:

– Вы действительно ничего не помните?

– Ничего.

– И не помните, что произошло до моего прихода?

– Я не имею никакого понятия, о чем вы говорите, – ответила она, и истеричные нотки послышались в ее голосе. – Бог мой, скажите же, наконец, кто вы!

– Бертон, – солгал я. – Джон Бертон из страховой компании «Глоб». Ну, теперь вы вспомнили? Я, собственно, работаю в нашей конторе в Канзас-Сити, но мне передали это дело, поскольку я ранее работал поблизости от Санпорта и хорошо знаю эту местность.

Этой сказки я собирался придерживаться и дальше. Она еще не совсем пришла в себя, но, вероятно, уже была способна отличить одно от другого и понять, что я – Бертон из страховой компании «Глоб». Я должен вдалбливать ей, что документы свои я уже показывал, но она этого не помнит, так как была пьяна.

Однако она не поддавалась.

– Я не слышала о такой страховой компании, – заявила она. – А вас никогда в жизни не видела. Вы можете показать свое удостоверение?

Я попытался бесстыдно блефовать. Если это не пройдет, я сяду в калошу.

– Само собой, разумеется, – ответил я спокойно и, вытащив бумажник, стал перебирать бумаги. Делая вид, будто ищу удостоверение, я взял какой-то документ, протянул ей и сейчас же спросил:

– А вы хоть приблизительно помните, как он выглядел? Высокий или низкий, толстый или худощавый?

Она озадаченно посмотрела на меня и спросила:

– Кто?

– Ну, мужчина, который хотел вас убить. Незадолго до моего прихода.

Этого оказалось достаточно. Она широко открыла глаза, и я увидел, как в них промелькнул страх.

– Меня? Убить?.. – Она даже расхохоталась.

– Там было темно, – подтвердил я. – Но он что-то говорил, перед тем как броситься на вас. Вы хоть запомнили его голос?

– Я не понимаю, о чем вы говорите, – перебила она меня.

Задавая ей вопросы, я спрятал свой документ в бумажник.

– Вы были дома и слушали пластинки. Когда я встретил вас на лужайке, вы держали в руках пластинку. Думаю, вы не сознавали, что у вас в руках, но мне вы ее не отдали. Крепко держали ее. Говорили очень путано, и я сперва вообще ничего не мог понять. Она покачала головой:

– Я ничего не помню. Лучше расскажите все сначала.

– Охотно.

Я закурил.

– Мне нужно было поговорить с вами. Наша контора в Санпорте нашла кое-какие следы и поручила мне пройти по ним – но это я объясню вам позже. В полночь я приехал на автобусе в Санпорт и попытался дозвониться вам из отеля. Ваш номер был занят. И позже у вас было занято. Тогда я взял такси и приехал к вам. На подъездной дороге я увидел вас в свете фар. Вы выскочили из дома и помчались к гаражу. Я вышел из машины и последовал за вами. В одной руке вы держали пластинку, а в другой – сумку. Вы были в истерике. Сначала я ничего не понял, но вы продолжали громко и путано рассказывать, что слушали музыку в своей комнате при свечах и, повернувшись, увидели позади себя мужчину.

Я пытался успокоить вас, но вы повторяли одно и то же: что мужчина что-то держал в руке и хотел вас убить.

Когда я предложил вам войти со мной в дом, вы задрожали от страха. Вы непременно хотели сесть в машину и уехать. Одним словом, я сел с вами в машину, и мы уехали. Я не представлял себе, куда ехать. В отель я не мог вас поместить, так как в городе вас многие знают. Вы заснули, и тут меня осенила идея привезти вас сюда. Дом принадлежит охотничьему клубу, членом которого я состоял, когда работал в Санпорте. И я знал, что в это время года здесь никого не бывает. Это показалось мне пристойным выходом из положения. Вы здесь успокоитесь, и мы обо всем поговорим.

Думаю, что вам все-таки надо вспомнить того мужчину! Он же хотел вас убить, и, кто знает, не попытается ли сделать это снова.

Она помолчала, потом подняла взор и спросила:

– А о чем вы хотели со мной поговорить?

– О вашем муже. Она вздохнула:

– Вероятно, вы тоже станете задавать мне всевозможные вопросы. Я уже и так все рассказала.

Я вздохнул. Дело продвигалось.

– Могу понять, как неприятно вам все это. Мне тоже неприятно докучать вам, но моя обязанность… Однако я ведь не полицейский. – Я внимательно взглянул на нее. – Они разыскивают вашего мужа.

– А вы?

Я задумчиво уставился на свою сигарету:

– Только между прочим.

– Как вас понимать?

– Буду с вами откровенным, миссис Батлер. Моя задача – найти деньги. Не важно, каким способом. Они были у нас застрахованы, и, если не найдутся, мы должны выплатить банку всю сумму. Это все, что нас интересует в этом деле.

– Я бы охотно вам помогла. Вы, наверное, не поверите, но я могу только повторить то, что уже говорила в полиции.

Я молча ждал.

Она снова вздохнула:

– Ну хорошо. Когда он днем вернулся домой из банка, то сказал мне, что поедет ловить рыбу где-то на озере в Луизиане и в воскресенье вечером возвратится. Денег я не видела и, конечно, не знаю, где может храниться такая сумма. Возможно, они были в машине, если он действительно их взял. С собой он захватил только вещи, которые обычно брал на рыбалку, и свои удочки. Никакого чемодана при нем не было. Когда в воскресенье вечером он не вернулся, я стала беспокоиться, но подумала, что он остался еще на одну ночь. А в понедельник утром пришел мистер Мэтью, президент банка, и сказал мне…

Она замолчала и уставилась на свои руки.

– Вы не догадываетесь, почему ваш муж так поступил? – спросил я и подумал, что придется повозиться, прежде чем я добьюсь успеха.

Она чуть помедлила, потом ответила:

– Нет.

Я, нахмурившись, смотрел на свою сигарету, потом поднял голову и в упор уставился на женщину.

– Боюсь, что мы разузнали об этом. Это очень неприятно, и я не хотел бы говорить вам об этом.

– О чем?

– Он хотел удрать с другой женщиной.

– Нет!.. – Она энергично замотала головой.

– Очень жаль, миссис Батлер, но об этом узнали наши сотрудники в Санпорте. Женщину зовут Диана Джеймс, во всяком случае, так она себя называет. У нее квартира в Санпорте, и он собирался приехать к ней, чтобы спрятаться.

– Я вам не верю! – Она вздернула подбородок.

– В этом нет никаких сомнений, – уверял ее я.

– Тогда вы просто теряете время на разговоры со мной, – заявила она. – Если это верно, то Диана Джеймс – единственный человек, который знает о судьбе моего мужа.

– Нет, – возразил я, – все не так просто. Она напрасно прождала его. Он не приехал. Почему?

Она с напряжением смотрела на меня.

– Почему?

– Мне действительно очень жаль, миссис Батлер, но ваш муж мертв с той самой субботы.

Она приподнялась со стула, но колени ее подогнулись, и она опустилась на пол.

Я отнес ее в другую комнату и уложил в постель. Через некоторое время она открыла глаза, но продолжала лежать неподвижно, глядя в потолок.

Я взял бутылку и налил в стакан еще немного виски:

– Выпейте, вам будет легче.

Она села и убрала с лица волосы, потом выпила и содрогнулась.

– Вы должны были это предполагать, – сказал я. – В конце концов, прошло уже два месяца, как он исчез, и полиция разыскивает его по всем штатам.

– Может быть, – согласилась она. – Вероятно, я боялась об этом подумать.

Я сел на стул и закурил для нее сигарету. Она взяла ее, сделала затяжку и тут же забыла про нее.

– Теперь вы должны понять, что дело приняло иной оборот, – продолжил я. – Полиция ищет не вашего мужа, а его убийцу. Точнее говоря, они начнут эти поиски, как только узнают о Диане Джеймс. Я же ищу только деньги. Поэтому мне и нужно было с вами поговорить. Я рассчитывал на вашу помощь.

– Мою помощь? – Она недоуменно уставилась на меня.

– Возможно, вы кое-что вспомните из того, что раньше казалось не имеющим значения, но в свете новых фактов сделалось существенным. Может быть, кто-то уже пытался узнать, что задумал ваш муж. Кто-то, знавший о Диане Джеймс. Тот, кто ревновал его. Я полагаю, если он имел одну подругу, то мог завести и другую?

– Насколько мне известно, он был еще и женат, – сухо заметила она. – Но, пожалуйста, продолжайте.

– Поверьте, миссис Батлер, это ужасно неприятно, но мне поручено найти деньги. Полиция будет полностью занята поисками убийцы и сбором улик, необходимых для суда.

Я чуть помолчал.

– Но эта сторона меня как раз не интересует. Мы занимаемся своими делами. Я не верю, что вашего мужа убили из-за денег. Мотивом преступления была… могла быть ревность, деньги же существенного значения не имели. Нам нужно найти только деньги, и, когда они будут в наших руках, дело для нас будет закончено. Вы понимаете?

– А если вы не найдете денег?

– Тогда нам придется принять соответствующие меры и мы окажемся дьявольски неприятными людьми.

Она кивнула:

– И вам чужды всякие чувства?

– Как я уже говорил, для меня это чисто служебное дело. Свои чувства я проявляю только в нерабочее время.

Она промолчала и внимательно посмотрела на меня.

Я тронул ее за руку:

– Давайте вернемся к существу вопроса. Вашего мужа уже нашли бы, если бы он не был убит. Мы бы давно нашли и деньги, если бы ревнивая женщина не потеряла голову и не убила его. Она, однако, затруднила дело и для себя, поскольку деньгами не воспользуется. Когда я выясню, кто эта особа, то тоже доставлю ей большие неприятности. Впрочем, этого она легко может избежать, если будет благоразумна. Теперь вы понимаете, как все просто?

– Да, очень просто. – Она засмеялась и изо всей силы ударила меня по лицу.

Глава 6

– Этим, – сказала она, – я ответила на ваш вопрос. А теперь ваш черед отвечать: что вам было нужно в моем доме?

Вопрос застал меня врасплох. Даже и без ее удара было бы довольно трудно сохранить самообладание.

– Я вам уже сказал.

В ее больших дымчато-голубых глазах не было ни малейшей неуверенности.

– Оставим это. Вы говорили, будто я бежала по траве с пластинкой в руках. Как вы додумались до этого? Объяснение может быть только одно: вы были наверху в моей спальне и видели, как я слушала музыку.

– Вы мне не верите?

– Конечно нет. Я точно помню, что было. Я заснула. А если вы думаете, что я блефую, то могу даже сообщить, какую пластинку я слушала, когда засыпала. Это был Гендель. Верно?

– Откуда мне знать? – развел я руками и потер горевшую от удара щеку.

– Да, вы правы, откуда вам знать! Теперь скажите мне наконец, кто вы и что вам надо. Мне кажется, для профессионального вымогателя вы неловки.

Я начал приходить в себя.

– Вам не следует быть столь заносчивой, – заметил я. – Что будет, если полиция заинтересуется, почему вашу машину нашли перед домом Дианы Джеймс?

– Разве? – сказала она.

– Это вам чертовски хорошо известно. Она покачала головой:

– Нет. А вам не кажется, что в этом деле есть некая поэтическая справедливость?

Удивительно, но я ей поверил. По крайней мере, в этом.

– Постепенно и я начинаю понимать, – сказала она и задумчиво посмотрела на меня сквозь облако табачного дыма. – Как дела у любимой миссис Джеймс? Надеюсь, она жива и здорова?

– Она, кажется, вас так же любит.

Миссис Батлер засмеялась:

– Мы очень горячо любим друг друга. Вот если бы только она перестала подсылать ко мне людей, которые уродуют мою мебель.

Я вспомнил разрезанные подушки и сиденья:

– Вы думаете…

– Не воображайте только, что вы у нее первый! Поверьте, шансы быть у миссис Джеймс первым ничтожно малы.

Я промолчал. Мне надо было собраться с мыслями. Итак, она уже знает, что кто-то обыскивал ее дом, но никуда не сообщила об этом. Значит, не могла! Я был на правильном пути. И у нее рыльце в пушку. Поэтому и меня она ни в чем не обвинит.

Она иронически смотрела на меня:

– Итак, вы решили обыскать мой дом. Почему же вы этого не сделали? Я бы вам не помешала, я ведь спала.

– Он мне помешал, – ответил я.

– Кто?

– Мужчина, который хотел вас убить.

– Бог мой, вы опять за старое?

– Теперь послушайте меня.

И я рассказал ей, как все произошло в действительности.

– Вы же не думаете, что я вам поверю? – спросила она, когда я закончил.

– Я и не собираюсь заставлять вас поверить. Если вы…

Я замолчал. Мы услышали, как по деревянному мосту проехала машина и остановилась около веранды. Заскрипели тормоза.

Я с досадой покачал головой, показал ей жестом, чтобы она сидела на месте, и вышел в соседнюю комнату. Мой пиджак, в кармане которого лежал пистолет, висел на спинке стула у противоположной стены.

Проходя мимо двери, я бросил взгляд на подъехавшую машину. В ней сидела девушка. Слышалась тихая музыка.

Выйдя из дома, я приблизился к девушке. Это была блондинка с ангельским личиком и холодными глазами. Улыбка ее показалась мне слащавой.

– Доброе утро, – медленно проговорила она. – Это действительно очень глупо, но мне кажется, что я попала не туда.

– Да, – сказал я.

Она находилась слишком далеко от главной дороги.

– А куда вы собирались проехать?

– К деревянному дому, – ответила она и одарила меня еще одной слащавой улыбкой. – К мистеру Гиллеспи. Мне довольно точно описали эту дорогу, но, видимо, я заблудилась. Это в самом деле очень глупо, но я потеряла всякую ориентировку.

Ее глаза, и улыбка, и эта болтовня как-то не подходили друг к другу. Мне показалось, что этот ангелок что-то выискивает вокруг.

Музыка прекратилась, и послышался голос диктора. Я не обратил внимания на его слова.

– А разве вам говорили, что вы должны проезжать чужие ворота? – спросил я.

– Да, именно через ворота. Мистер Кремер, наш босс, узнал, что мистер Гиллеспи забыл уплатить очередной взнос за кухонную плиту. Я совершенно точно помню, как мистер Кремер говорил, что надо проехать через ворота, а затем два километра в сторону. А вы не мистер Гиллеспи? Нет, кажется, тот совсем иначе выглядел.

– Моя фамилия Гревс, – ответил я. – Я приехал ловить рыбу.

– Правда? – Она окинула цепким взглядом мою рубашку и галстук, и что-то промелькнуло в ее глазах. – В такой одежде вы ловите рыбу? Мой брат, когда ловит рыбу, надевает всякое старье…

– Я только что приехал, – объяснил я, – пять минут назад.

История казалась правдоподобной. Возможно, девушка действительно искала какого-то Гиллеспи и заблудилась. Но, с другой стороны, эти ее глаза…

Железная лапа медленно прошлась по моему позвоночнику и остановилась между лопатками. Это был голос диктора, который только что упомянул фамилию Батлер.

– Вы один ловите рыбу? – спросил ангелочек.

Я силился понять, о чем говорит диктор, и в то же время слушал эту идиотку. Одновременно я должен был решить, действительно ли она так глупа или все-таки чего-то добивается, а кроме того, нельзя было дать ей заметить, что я заинтересовался сообщением.

«Миссис Мадлон Батлер, двадцатитрехлетняя вдова банковского служащего, исчезнувшего восьмого июля…»

Вдова… Значит, они нашли труп.

«…миссис Батлер, вероятно, скрылась в голубом «кадиллаке»…»

– Я не вижу здесь никакой машины, – сказал ангелочек, оглядываясь. – Как же вы сюда попали?

Нет, у этой девушки любопытство развито сверх меры!

«…разыскивается в связи с убийством. Розыск объявлен в приграничных штатах, описание личности миссис Батлер и ее номер машины…»

– Приехал на джипе, – как можно спокойнее ответил я. – Он в сарае.

«…вчера вечером был найден труп, однако похищенные деньги не обнаружены. Полиция уверена, что скрывшаяся миссис Батлер…»

Нет, этот ангел-блондинка не сбился с пути. Поэтому она должна уехать как можно скорее.

– Глоток воды, – сказала она и улыбнулась.

Она хотела попасть в дом и осмотреть его.

Надо действовать! Я тоже улыбнулся:

– Конечно, беби. Но зачем воды? Как насчет виски?

Я нагнулся к окну машины и задрал подол ее платья.

– Кажется, на вашей коленке муравей, – развязно сказал я и погладил ее по голой розовой ляжке. – Пошли в дом, беби!

Ей ничего не оставалось, как уехать, что она тут же и сделала.

Я глубоко вздохнул и посмотрел вслед удаляющейся машине. Она проехала лужайку и скрылась в лесу, затем я услышал, как она переключила скорость для подъема в гору. Наконец шум мотора затих вдали.

Возможно, тот мужчина ждал ее где-нибудь в лесу с пистолетом, а может быть, остался в городе и послал ее на разведку. Узнать об этом было очень просто: надо стоять и ждать, пока он не всадит в мою голову пулю.

Я вошел в дом.

Мадлон Батлер стояла у стола перед бутылкой виски. Обернулась, посмотрела на меня.

– Вы слышали радио? – спросил я. Она отрицательно покачала головой:

– А зачем?

– Тогда сядьте у того конца стола, чтобы вас не было видно с улицы. И выпейте немного. Вам это нужно.

Она села:

– Что случилось?

– Нашли труп вашего мужа, и теперь полиция разыскивает вас.

Она налила немного виски и улыбнулась, глядя на меня.

– Вы любитель драматических эффектов, не так ли?

– Думаете, я лгу?

– Конечно. Кто это был здесь и передал вам новости? Ваш сообщник?

Я сел на стул так, чтобы видеть лужайку.

– Никто ничего мне не сообщал, это передавали по радио. В машине было радио, и я его слышал. Полиция ищет вас в связи с убийством. И не только полиция, девица в машине тоже искала вас.

Мадлон выслушала мой рассказ со скучающей миной. Единственная реакция – она достала из сумочки зеркальце, губную помаду и покрасила себе губы. Я наблюдал за ней. Вид у нее был очень высокомерный и надменный. Но если на миг отвернуться, а затем снова посмотреть, то не верилось, что женщина может быть так прекрасна.

– Я готова, – сказала она. – Мы можем вернуться в город.

– Вы мне не верите? Она засмеялась:

– Вы действительно мастер на все руки: и взломщик, и лжец, и мошенник. Даже пытались шантажировать меня. У вас разносторонний талант, но верить вам – это же почти оскорбление. Вы не находите?

Я крепко схватил ее за руку:

– Вы забыли – я еще и похитил вас. Тогда почему бы вам не передать меня в руки полиции?

– Не хочу вводить в расходы налогоплательщиков.

– А я скажу почему. Потому что не можете.

– Оставьте меня в покое, – поморщилась она.

Я схватил ее за другую руку и крепко сжал в широком рукаве халата.

– Мне нужны деньги, и вы скажете мне, где они. У одной у вас нет шансов, а на том свете деньги вам не понадобятся. Защитить вас могу только я.

– Защитить? От кого? – спросила она саркастически.

Я покачал головой и отпустил ее, чтобы достать сигареты.

– В вашей машине есть радио?

– Есть. Ну и что?

– Вы можете легко проверить, говорю ли я правду. Новости передаются каждый час.

– Хорошо. Я включу радио, – сказала она.

Мадлон взяла сумку и пошла к двери.

Я кинулся за ней. Она стояла на веранде, искала в сумочке ключи и озиралась по сторонам.

– Подождите! – крикнул я.

Но она не обратила на меня внимания. Тогда-то это и произошло.

Сумка вылетела из ее руки, словно подхваченная порывом ветра. Мадлон вздрогнула и проследила, как сумка пролетела метра два и шлепнулась на веранду. Что-то ударило в стену дома.

Мадлон словно окаменела.

Я же сразу сообразил, что это был выстрел из карабина и что стрелок должен был находиться на другом конце лужайки, на расстоянии примерно двухсот метров.

Я подбежал к Мадлон, схватил ее, втащил в дверь и швырнул на пол. И в тот же миг со стола сорвалась кофейная чашка и разлетелась над нами на мелкие осколки.

Я оттащил Мадлон подальше от входа, ногой захлопнул дверь, и тут же пуля пробила филенку и сбила со стены сковородку, висевшую на гвозде.

Все стихло, слышно было только учащенное дыхание Мадлон. Мы лежали на полу, наши лица почти соприкасались. В ее глазах появился страх.

– Вам достаточно доказательств? – Я встал на колени.

Она попыталась сесть. Ее щеки были в пыли, а из маленькой ранки на шее, задетой осколком, сочилась кровь.

– Оставайтесь тут, – сказал я.

Я подполз к окну и осторожно выглянул из-за рамы. На освещенной солнцем лужайке никого не было. Но где-то дальше, на опушке леса, должен был сидеть в засаде тот тип со своим карабином.

Вероятно, он не решался подойти ближе. По крайней мере, до наступления темноты.

Глава 7

– Идиот проклятый! – воскликнула она и стремительно поднялась с пола.

Я молча прыгнул, схватил ее за талию и вместе с ней бросился на пол. В тот же момент оконное стекло покрылось паутиной трещин, а в центре появилась дырка.

– Что это значит? – возмутилась Мадлон. – Вы с ума сошли?

Она лежала рядом со мной, и я обнимал ее, словно красивую дикую кошку. Освободив руку, я снял осколок стекла с халата, поднес к ее лицу и отбросил. Она широко открыла глаза и, кажется, наконец поняла, в чем дело.

– Ах! – воскликнула она.

– Если вы хотите быть мишенью, то сначала скажите, где находятся деньги. Вам они больше не потребуются.

– Что же делать? – растерянно спросила она.

– Многое, если вы снова не попытаетесь выкинуть какую-нибудь глупость. Будете теперь сидеть на месте?

–Да.

– Хорошо.

Я пополз в спальню, сдернул с кровати два одеяла, одним занавесил там окно, а с другим вернулся и встал у разбитого проема.

– Прикройте чем-нибудь лицо, – сказал я, – сейчас полетят осколки.

Женщина закрыла лицо руками. Я подбросил одеяло вверх, и оно повисло на круглом карнизе для занавески. Ткань тут же дрогнула, и в ней образовалась дыра.

Я осмотрелся. Задняя дверь была заперта, окно занавешено. В кладовой не было ни окон, ни дверей. Теперь стрелок не мог заглянуть в дом. Во всяком случае, я надеялся на это. Оставалось закрыть чем-нибудь второе окно, однако я хотел иметь возможность хотя бы с одной стороны дома выглядывать наружу.

– Могу я теперь встать? – спросила Мадлон.

– Нет еще.

И тут мне в голову пришла идея.

– Снимите-ка свой халат.

Она подняла голову и холодно посмотрела на меня:

– Вы не придумали ничего лучше?

– У вас ведь под халатом что-то есть?

– Да, пижама.

– Снимите халат и бросьте мне.

Она пожала плечами и сняла халат. Пижама была синяя, с широкими рукавами. Я подполз к подоконнику, встал сбоку и набросил халат на карниз над окном. Он был достаточно прозрачен, и через него я мог видеть лужайку.

– Так, – сказал я, – теперь ему у нас ничего не разглядеть.

Мадлон встала:

– Так что же делать?

– Понятия не имею.

Я вынул из пиджака пистолет и взглянул на обойму. Там было только два патрона.

– Но здесь мы не можем оставаться! – заявила она.

– А что вы предлагаете?

Я сунул пистолет за пояс, достал сигареты и угостил Мадлон.

Мы сели за стол. Со своего места я наблюдал за лужайкой.

Положение наше было, конечно, хуже некуда, но у меня уже созревал план. Все зависело от того, есть ли у Мадлон деньги или нет, а я был уверен, что есть. Нет смысла ломать себе голову над тем, кто убил Батлера: она, или тот мужчина, который в нас стрелял, или оба вместе. Я даже начал восхищаться этим холодным интеллектом, скрывающимся за красивым лицом, и мне стало ясно, что, как только ее муж был убит – причем не важно кем, – она завладела деньгами.

– Вы пользуетесь большим успехом, – заметил я. – Все стремятся к вам: и я, и тот стрелок снаружи, и добрая сотня полицейских. – Я выпустил кольцо дыма. – Не знаю, есть ли смысл делать предложение женщине, окруженной столькими поклонниками.

– Что за предложение? – Она выгнула бровь.

– Нет, пожалуй, это действительно бессмысленно, – продолжал я. – Совершенно бессмысленно, если у вас нет денег.

Она покачала головой:

– Прекратите говорить о деньгах. Видимо, вы все же не можете понять, что я скорее пойду в ад, чем отдам Диане Джеймс хотя бы цент.

Я положил сигарету и пристально посмотрел на нее.

– К чертям Диану Джеймс, – сказал я. – Она выходит из игры.

– Что вы хотите этим сказать?

– То, что слышали. Она с самого начала обманывала меня. Она сказала мне, что вы находитесь в Санпорте, чтобы уговорить обыскать ваш дом. Ей было наплевать на то, что меня могли поймать.

– И это еще не все, – добавила Мадлон. – Представьте, что я застала вас врасплох, а вы со страху убили меня. Разве это не было бы трагично?

Нет, конечно, я не был таким идиотом и не стал бы убивать хозяйку, но ведь Диана вполне могла на это рассчитывать, размышлял я. Да, коварство и хитрость – вот главные качества Дианы Джеймс.

– Итак, вам это ясно? – спросил я. – Ваша подруга миссис Джеймс вычеркивается из списка участников.

– Так, – холодно проговорила Мадлон, – теперь вы переносите свои симпатии на меня?

– Да, – ответил я.

– Я чрезвычайно растрогана, – усмехнулась она.

– Поберегите свои чувства. Деньги у вас?

– Возможно. – Мадлон пожала плечами.

– Где они? – настаивал я.

– Я же сказала – возможно.

– Этого мне недостаточно, – возразил я, стараясь держать себя в руках. – Давайте карты на стол.

– Зачем? Это вы нуждаетесь во мне, а не я в вас.

– Боюсь, что вы не осознали как следует свое положение. Как только стемнеет, я скроюсь отсюда. Это у вас нет ни малейшего шанса, но я-то выберусь, И тогда никто не помешает вашему приятелю пристрелить вас. Вас радует перспектива быть жертвой – обладательницей ста двадцати тысяч долларов?

Она задумчиво уставилась перед собой:

– Так какое предложение вы хотите мне сделать?

– Я по-прежнему хочу знать, есть ли у вас деньги.

– Есть.

– Это не блеф?

Ее глаза стали холодными.

– Я только могу вам сказать, что они у меня есть.

Я с сомнением посмотрел на нее. Неплохо было бы ее немного помучить.

– Ваше положение незавидное, – сказал я наконец. – Вы уже почти покойница, с какой стороны ни смотри. Если вас не застрелит этот парень, то арестует полиция и обвинит в убийстве. С вашей внешностью вам, возможно, удастся избежать электрического стула. Но вас осудят на пожизненное заключение, а это тоже не блестящая перспектива.

В одиночку у вас нет никаких шансов. Подумайте сами! Ни машины, ни платья, ни возможности спрятаться. Если же я вам помогу, то вы, пожалуй, будете иметь шанс. Небольшой, возможно один из тысячи, но реальный шанс.

А мое предложение заключается в следующем: мы сделаем то же, что хотели Диана Джеймс с вашим мужем. Я увезу вас отсюда и буду прятать, пока не улягутся страсти. Вы перекрасите волосы, станете блондинкой или рыжей, а я доставлю вас на Западное побережье или куда-нибудь еще. Не могу ручаться, что все удастся, но я попытаюсь. Ну как, идет?

Она медленно кивнула:

– И что вы хотите взамен?

– Я предпочитаю круглые суммы. Скажем, сто двадцать тысяч долларов.

Она уставилась на меня:

– Я ожидала от вас всего, но не такого бесстыдства!

– Не думаете ли вы, что я буду все это делать бесплатно? Подумайте сами, чем я рискую. Ведь с того момента, как начну вам помогать, я становлюсь преступником. А на это я пойду только за большие деньги.

– Значит, вы забираете у меня все?

– Точно. Но если вам в ближайшее время кто-нибудь сделает более выгодное предложение…

– На что же я буду жить?

– А на что живут другие? Вы сможете подыскать себе работу.

– Какую? Я никогда в жизни не работала.

– Откуда я знаю? Я не работодатель. Ну, согласны?

Она немного подумала, потом пожала плечами:

– Хорошо. Но какую вы мне дадите гарантию, что, получив деньги, не бросите меня на произвол судьбы? Не обманете меня? Я что же, должна положиться на ваше честное слово?

– А вам ничего другого и не остается.

– Прекрасная перспектива! – хмыкнула Мадлон.

– Итак, где деньги? – ухмыльнулся я.

– В этом мое единственное преимущество, – улыбаясь, ответила она. – Вам придется выполнить хотя бы часть своих обещаний в Санпорте.

– Где?

– Они лежат в трех банковских сейфах в Санпорте.

– В банковских сейфах? – Я уставился на нее. – Боже мой, но как же вы собирались получить их?

– Они, естественно, положены не на мое настоящее имя.

– Ах вот как? – наконец сообразил я. – А где ключи?

– Дома.

– В вашем доме?!

Она иронически засмеялась и кивнула.

– Но это означает, что нам придется снова вернуться в логово зверя, если еще удастся отсюда выбраться… – Да, было над чем призадуматься!

– Разумеется, это непросто. Но именно поэтому я и выбрала себе такого дорогого спасителя. Придется вам рискнуть.

Солнце поднялось выше, и в доме стало жарко. Я размышлял над нашим положением, нервно ходил взад и вперед по комнате и при этом не спускал глаз с окна.

Как же выбраться отсюда? Нам нужна была машина, поскольку автомобилем Мадлон мы не могли пользоваться, его знала полиция. Но ведь там, внизу, есть другая. У парня наверняка должна быть машина, хотя, кроме нее, имелся также и карабин.

– Может быть он уже уехал? – предположила Мадлон. Она сидела за столом и потягивала виски.

– Нет, не уехал, – стараясь говорить спокойно, ответил я. – Он выжидает. Когда-нибудь мы выйдем, и он подстрелит нас.

– Откуда ему известно, что мы выйдем не через заднюю дверь и вообще не уйдем отсюда пешком?

– Он знает, что в вашей одежде без машины никуда не денешься. А на «кадиллаке» мы далеко не уедем. Даже если бы он и не подстерегал нас с винтовкой.

Она налила себе еще виски. Бутылка почти опустела. Подняла стакан и посмотрела на него.

– Ну, это ваше дело. – Сказала это так, словно ее ничего не касалось. Странная женщина. Красивая и странная.

Стало невыносимо жарко и душно. Моя рубашка прилипла к телу. Я гневно поглядывал на бутылку:

– Кончайте, наконец, с этим!

Она мельком взглянула на меня:

– Позаботьтесь лучше о своих собственных делах.

Тогда я подошел к ней, схватил за борта пижамной куртки и поднял со стула:

– Я хочу, чтобы вы помнили: если мы выберемся отсюда, вам придется два месяца скрываться от полиции. Это дьявольски трудно сделать. И если вы будете пить, я вместе с вами сяду в лужу. А я не хочу иметь лишние неприятности. С виски надо покончить!

Она посмотрела на меня, как на надоедливую муху.

– Вы кончили? – спросила она. – Тогда уберите, пожалуйста, ваши лапы.

– Не забывайтесь, – напомнил я и опустил ее на стул.

– Вы уже имеете представление, как мы выберемся отсюда?

– Я думаю над этим. И будет лучше, если вы замолчите.

– Навеки? – усмехнулась она..

– Кто этот парень там, снаружи?

– Откуда я знаю? Он мне не представлялся.

– Оставьте болтовню. Кто он? – настаивал я.

– Я действительно не знаю, и вам до этого тоже нет дела.

– Это ваш любовник?

– Да что вы ко мне привязались?

– Кто убил Батлера? Вы оба?

Она молчала, уставившись в пустоту. Два месяца с этой странной особой – веселое будет время! Кто из нас первым сойдет с ума?

Глава 8

Я снова остановился у окна. От него исходила опасность. Где-то там, укрытый кустами, скрывается этот тип и наблюдает за домом и дорогой.

Я поглядел на холм и увидел высокое дерево, когда-то опаленное молнией. Прекрасно! Оно будет для меня хорошим ориентиром.

– Что вы собираетесь делать? – спросила Мадлон.

– Позаботиться о машине для нас, – ответил я и снял свою белую рубашку.

В ней меня слишком легко было заметить. В кладовой нашел синюю, надел ее и снова сунул пистолет за пояс.

Мадлон безучастно наблюдала за мной.

Я схватил ее бутылку и вылил на пол остатки виски:

– Вы должны хотя бы теперь быть трезвой. Слушайте! Этот тип до сих пор не явился сюда убить вас по одной-единственной причине: он знает, что здесь я и что у меня есть пистолет. Причем, что самое интересное, – это его собственный пистолет. Вы слушаете меня?

Она молча кивнула.

– Сейчас я выйду из дома и попытаюсь подкрасться к нему сзади. Надеюсь, он этого не заметит. Но он может сделать вид, будто меня не заметил, а когда я уйду, снова попытается вас застрелить. Так вот, передняя дверь заперта. Как только я выйду из задней, заприте на засов и ее. Лучше всего спрячьтесь в кладовой – там нет окна. А если услышите, что он на веранде или лезет в окно, кричите как можно громче. Особенно если почувствуете запах дыма.

– Почему дыма? – Ее брови недоуменно взметнулись.

– Он, вероятно, захочет поджечь дом.

– О'кей, – произнесла она не особенно удрученно. – Большое спасибо за заботу. Это действительно трогательно с вашей стороны.

И я опять не понял, серьезна ли она или откровенно издевается надо мной. Вряд ли она отдавала себе отчет в своих действиях. Выпитое уже, очевидно, шумело у нее в голове.

Я вышел через заднюю дверь и на минуту замер. Ничего не произошло – ни выстрела, ни какого-либо движения.

Я спрыгнул с веранды и, пригнувшись, побежал к кустам на берегу озера. Спину сводил о от напряжения. Я физически ощущал, как ко мне, словно длинноногий паук, ползет перекрестье оптического прицела. Премерзкое чувство!

Наконец я добрался до спасительных кустов. Комары вились вокруг лица и садились на нос. Я подавил желание чихнуть и стал изучать опушку леса вдоль берега озера.

Там ничего не двигалось. Озеро, словно зеркало, блестело в солнечных лучах. Вдалеке плавала утка, подергивая головой. Кричали какие-то птицы. Темно-зеленые деревья на другом берегу. Картина словно из рекламы фирмы по изготовлению спортинвентаря.

Но сейчас мне было не до красот природы.

Я стал пробираться между кустами и берегом озера. Прополз по мосткам, к которым были привязаны лодки, и оказался позади сарая.

Влажная земля прилипла к рукам и коленям, пот струился по лицу. Я отполз еще метров на сто. Скоро я должен оказаться за спиной того парня. Наконец я смог встать, вытер руки и пошел длинной дугой от озера, через лес к основанию холма. Почва здесь была песчаная, покрытая толстым ковром еловых иголок, и шагов не было слышно. Добравшись до вершины холма, я посмотрел налево, увидел высокую ель с разбитой верхушкой – мой ориентир – и медленно пошел вперед, настороженно оглядываясь, чтобы избежать неожиданной встречи.

Наконец – вот она, ель. Я присел на корточки. Теперь, по моим прикидкам, я должен быть прямо над ним. Я внимательно наблюдал за деревьями и кустами, при этом песком оттирал грязь со своих рук. Потрогав пистолет, лишний раз убедился, что смогу быстро его выхватить.

Но пока ничего не обнаруживалось. Никакого движения, никаких цветных пятен одежды. Должно быть, парень прятался еще дальше внизу. Я прикинул расстояние до густых кустов метрах в десяти ниже себя и бесшумно пополз к ним. Там я, лежа на животе минут пять, снова внимательно осмотрелся. Никаких следов! Где он прячется? Неужели я ошибся в своих расчетах?

Оставалось ползти дальше. Теперь я видел уже край лужайки. Дальше двигаться нельзя. Я лежал, внимательно разглядывал местность и вот тут внезапно заметил его.

Ботинок, затем нога, наполовину прикрытая веткой, метрах в двадцати от меня. Потом высунулась вторая нога.

Подлесок здесь был густой, как и на холме, но если немного подняться вправо, то можно будет его хорошо разглядеть.

Я глубоко вздохнул. Будто стальной обруч сдавил мою грудь. Один из нас, вероятно, проживет еще минуту-другую. Я мог бы запугать его пистолетом, но что будет, если он не испугается?

Я тут же подумал о трех сейфах в Санпорте. Нет, обратного пути нет! И пополз вниз по склону.

Парень не двигался. Карабин с оптическим прицелом лежал перед ним на стволе маленького дерева, а сам он наблюдал за домом.

Я старался не задеть какой-нибудь ветки – малейший хруст все испортит.

В трех метрах от него я встал на колени, вытащил из-за пояса пистолет, навел его на затылок парня и негромко скомандовал:

– Эй, ты! Брось оружие и повернись!

Он резко обернулся и схватился за карабин.

– Не успеешь, – заверил я.

Он ошалело уставился на меня, но я был прав: лежа на животе, он не имел ни малейших шансов.

– Вынь обойму! – приказал я. – И ни одного лишнего движения! Отбрось ее!

Все свое внимание я обращал на парня, и, когда услышал шум позади, было почти поздно. Все же я успел отклониться, и дубинка, только скользнув по голове, ударила по руке. Тупая боль пронзила локоть.

Парень вскочил на ноги, но я здоровой рукой схватил нападавшего сзади и швырнул его на парня, как узел с бельем. Они столкнулись и повалились на землю. Я нагнулся и поднял выпавший из руки пистолет.

Это была блондинка, тот самый ангелочек. Глаза ее сверкали от ненависти, она размахивала руками и длинными ногами, пытаясь подняться. В волосах запутались еловые иголки, а из ранки на коленке сочилась кровь.

Я поднял карабин, разрядил его, вытащил обойму и забросил ее далеко в кусты, а оружие ударил о дерево. Приклад разлетелся, оптическое стекло разбилось.

– Где машина? – спросил я.

Наверное, в его пустом желудке уже давно урчало. Это было видно по его горящим глазам и по тому, как дрожали его руки, когда он провел ими по губам.

– Кто вы? – прохрипел он. – Что вам надо?

– Машину. Я ведь достаточно ясно выразился, разве нет, малыш?

В них обоих было что-то странное. Когда я присмотрелся, мне стало ясно, что это брат и сестра. Он был выше и намного моложе, вероятно лет двадцати двух. У обоих светлые волосы, и они были очень похожи. Чертовски красивые и чертовски опасные.

– Живым вы все равно отсюда не уедете! – выкрикнул вдруг парень. – Я ее убью! И вас тоже.

Я направил на них пистолет:

– Вставайте! Ну!

Он чуть помедлил, глядя на меня, затем встал. Блондинка продолжала сидеть.

Я схватил ее за руку и, резко дернув, заставил подняться. Она хотела вцепиться ярко накрашенными ногтями мне в лицо, но я сильно ударил ее по руке и отшвырнул к брату.

– Если она не пожелает идти, понесешь ее, – предупредил я.

Он посмотрел на пистолет:

– Куда?

– К дороге. Я сказал, что мне нужна машина.

Она презрительно посмотрела на брата:

– Ты боишься этого подлеца?

– А что я могу сделать? – угрюмо возразил он. – У него пистолет.

– Кончайте, – сказал я. – Ссориться будете в другой раз.

– Что вы сделаете с миссис Батлер? – Ее глаза злобно сверкнули.

– Удочерю ее. Я без памяти в нее влюблен.

– Видно, вы не знаете, с кем связались. Ее ищет полиция. Она убила своего мужа.

– Это уже моя забота, детки, – сказал я. – Отправляйтесь к машине. Ну-ну! И побыстрее! Видите ли, у меня из-за вас совсем не осталось времени.

В злобном молчании, не глядя на меня, они пошли по песку. У подножия холма, в кустах, я увидел машину, ту самую, на которой ангелок подъезжал к дому.

– У кого ключи? – спросил я.

Девушка снова с ненавистью взглянула на меня.

У нее не было сумки, значит, не было и ключа.

Я вопросительно посмотрел на брата:

– Ну, где ключ?

Парень достал его из кармана.

– Ты сядешь за руль, сыночек, – сказал я. – А эта куколка поместится между нами.

Мы сели в машину и выехали на дорогу.

– Спускайся с холма и подъезжай к дому, – приказал я ипредупредил: – И чтоб без фокусов!

Девушка повернула ко мне свое очаровательное личико:

– Грязный подонок!

Я погладил ее ногу:

– Как насчет мистера Гиллеспи, куколка? Вы нашли его? И уплатил ли он взнос за плиту?

Глава 9

Мы остановились возле дома. – Выходите, – приказал я. Они нехотя повиновались и поднялись на веранду. Я услышал, как Мадлон Батлер отодвигает засов, – очевидно, увидела из окна.

Дверь открылась, и блондинка вошла в дом, братец за ней. Я держался позади и на секунду ослабил внимание. И это была моя ошибка. Их номер чуть не прошел.

С громким криком парень ворвался в дом, а блондинка попыталась запереть дверь перед самым моим носом. Но, видно, удача была в этот раз на моей стороне. В последний момент я успел сунуть ногу в проем, рванул дверь и влетел в дом. Блондинка упала.

Братец уже сцепился с Мадлон, и они покатились по полу. Обеими руками он душил ее. Она сопротивлялась, но молча, а он издавал дикие вопли.

Я сунул пистолет за пояс и, улучив момент, ударил парня. Он отпустил Мадлон и удивленно уставился на меня. Я снова ударил и расшиб об него пальцы.

Он встал пошатываясь, словно не мог решить, куда падать, и тогда я еще раз его стукнул. Парень рухнул на пол рядом с сестрой. Я ощупал свою руку. Она болела, но пальцы, видимо, были целы.

Мадлон поднялась. Ее волосы стояли дыбом, глаза сумасшедше горели. Она подскочила ко мне и ухватилась за пистолет, торчащий из-за пояса. Я схватил ее за руку и оттолкнул от себя.

– Прекратите безумствовать! – крикнул я. – Сядьте!

Но она, казалось, ничего не слышала, и тогда я силой усадил ее на стул. Поднялись и братец с сестрицей. Я указал им на стулья в другом конце комнаты.

– Садитесь там, – распорядился я. – У меня нет больше желания разбивать о вас свои руки. В следующий раз я воспользуюсь пистолетом.

У парня дрожали губы, слезы текли по лицу.

– Я убью ее, – монотонно повторял он, – я убью ее.

– Тихо! – прикрикнул я и снова указал на стулья.

Они наконец сели.

Я поставил стул между ними и Мадлон и сел сам. Пистолет положил на колени и закурил.

В комнате наконец стало тихо, так тихо, что я услышал собственное дыхание. Затем тишину нарушил голос блондинки.

Она так вцепилась в край стола пальцами, что они побелели вокруг ногтей. Жила на шее напряглась, а ее голос был больше похож на горячечный шепот. Она говорила быстро и сбивчиво, но одна из вещей, о которых я услышал, была для меня новой…

Пока она говорила, Мадлон разглядывала ее с откровенным отвращением и брезгливостью, словно кучу дерьма. Когда наконец она выдохлась, Мадлон бросила:

– Вы – грязная маленькая крыса!

Блондинка молча уставилась на нее и вдруг обратилась ко мне:

– Что вы собираетесь с ней делать? Я молча курил сигарету.

– Дайте мне пистолет! – воскликнула она. – Только на пять секунд! Дайте мне пристрелить эту гадину! Потом вы можете убить меня или передать в руки полиции, но прошу вас, дайте мне пристрелить ее!

– Успокойтесь, – махнул я рукой, – а то у вас заболит живот.

– Что вы с ней сделаете?

Мадлон Батлер закурила сигарету и смотрела на нее сквозь дым. Парень сидел согнувшись и молчал.

– Мы возьмем вашу машину и прокатимся, как только стемнеет. Если вы ничего не имеете против.

– Сколько она вам платит?

– Кто сказал, что она мне платит? – спросил я.

– Конечно платит, иначе бы вы не стали так стараться!

– Я делаю все из чистой симпатии.

– Сколько?

– Кончайте, мне это надоело, цену вы все равно не угадаете.

Блондинка повернулась к брату:

– Видишь, Джек, видишь? Эта грязная баба даже не слушает нас. Мы говорим и говорим, а ее это как будто не касается.

– Прекратите! – перебил я разбушевавшуюся девицу.

– Она тебя дурачит и будет дурачить! И оставит ни с чем сидеть в луже!

– Закрой пасть!

Но она не умолкала:

– Неужели тебе может нравиться эта грязная баба?

Я ударил блондинку по лицу, и она наконец замолчала.

Было начало второго. Мы могли тронуться в путь после наступления темноты. Значит, мне придется сидеть здесь по меньшей мере еще шесть часов и следить, чтобы эти трое не поубивали друг друга.

Я устал. Уже тридцать часов я не смыкал глаз, а впереди был длинный день и долгая ночь. Неизвестно было также, удастся ли нам вернуться в Маунт-Темпль и войти в дом, избежав встречи с полицией. На улице в чужой машине нас вряд ли остановят, но с домом дело наверняка обстоит иначе. Я был уверен, что его охраняют.

Надо было что-то делать с пленниками. Я указал на дверь кладовой:

– Идите туда.

Брат с сестрой вошли в кладовую и сели там на ящики.

– Ничего с вами не случится, если будете сидеть здесь смирно, – сказал я им. – Я крикну, когда мы будем уезжать. Но если попробуете выйти и снова напасть на миссис Батлер, расправа будет короткой. У меня и без вас слишком много забот.

– На вашем месте я бы не стала рассчитывать на деньги, – саркастически заметила блондинка. Почему же?

– Вы их не получите.

– Это уж моя забота.

Она задумчиво посмотрела на меня и вдруг злорадно рассмеялась:

– Вы еще вспомните о моих словах. Вам еще не ясно, с кем имеете дело. Смешно, но одна мысль пришла мне в голову.

– Что за мысль?

– Не имеет значения… Уедете вы отсюда или нет, все равно один из вас убьет другого.

Я молча закрыл за ними дверь, сел на стул и закурил.

– А вам нужно прилечь и немного поспать, – сказал я Мадлон.

– Сейчас слишком жарко, – возразила она.

– Как хотите, но сегодня ночью вам вряд ли удастся заснуть.

Она лишь пренебрежительно усмехнулась.

– А вы не боитесь ехать туда? – спросила она с издевкой.

– Нет, – ответил я.

– Неужели деньги так много для вас значат?

– Не знаю, – честно признался я. – У меня их совсем нет.

– Надеюсь, с ними вы будете счастливы. Между прочим, вы мне так и не сказали, как вас зовут на самом деле, – резонно заметила она.

– Действительно, – согласился я. – Я совершенно забыл об этом.

Время тянулось бесконечно. В доме стояла угнетающая жара.

Я немного задремал сидя и тут же проснулся от легкого скрипа двери, из нее выглянула блондинка.

– Убирайтесь! – сказал я, и дверь закрылась. За домом Мадлон, конечно, наблюдают. Возможно, нас арестуют, а если мы попытаемся удрать, то и убьют…

Наконец солнце зашло и на улице стемнело. Я встал. Мадлон Батлер сунула недокуренную сигарету в гору окурков в пепельнице и вопросительно посмотрела на меня.

– Наденьте свой халат. Нам пора ехать.

– Хорошо, – сказала она.

И тут мне в голову пришла одна весьма удачная мысль.

– Как вы думаете, подойдет вам платье этой блондинки?

– Понятия не имею. Но я не надену его даже под пыткой!

– Возможно, – усмехнулся я, – это было просто предположение. Вы сможете переодеться дома, конечно, если мы попадем в него…

Я открыл дверь кладовой.

– Время пришло, – сказал я блондинке и ее братцу Джеку. – Пока оставайтесь здесь. Когда мы уедем, можете отправляться куда угодно. Даже воспользоваться «кадиллаком», если не боитесь и сумеете завести его без ключа.

– Я с вами рассчитаюсь, – пригрозил Джек. – Я достану вас.

– Мое имя вы всегда найдете в телефонной книге, – с улыбкой посоветовал я, и мы с Мадлон вышли из дома, заперев за собой дверь.

Когда мы проезжали деревянный мостик у края лужайки, я выбросил ключ от дома из окна. Посмотрев в зеркало заднего обзора, я ничего не заметил – под деревьями было уже темно.

Я включил фары, и мы поехали через лес к огням магазина и бензоколонки.

– Выезжаем на главное шоссе, – предупредил я Мадлон. – Возможно, нам встретятся патрульные машины, но думаю, на нас они не обратят внимания. – И я ободряюще подчеркнул: – Не бойтесь, вас не видно.

– Обо мне можете не беспокоиться, – ответила Мадлон, как всегда самоуверенная, с ясно написанным на лице презрением.

Ключ от «кадиллака» я выбросил в кусты возле дороги и вскоре выехал на главное шоссе.

Двигался я очень осторожно, не превышая скорости. Первый городок мы миновали по окраинным, плохо освещенным улочкам и снова выбрались на главное шоссе.

Прошло всего двенадцать часов с того момента, как полиция обнаружила исчезновение Мадлон. Никто, конечно, не ожидал, что она будет настолько глупа, что вернется домой, но для порядка он наверняка будет охраняться хотя бы одним человеком. Интересно, где он спрячется? Перед домом, позади или внутри?

Нам следовало остановиться подальше от дома, чтобы не выдать себя шумом мотора или светом фар. Однако и не слишком далеко, если придется срочно бежать.

– Позади вашего дома есть еще улица? – спросил я.

– Есть, – ответила она. – Я покажу. Она не освещена, поскольку участки там еще незастроенные.

Мадлон выросла в этом доме. Я задавал себе вопрос, что она должна испытывать, вступая в него в последний раз. Если наша затея удастся, она больше никогда не увидит его. Может, ей вообще чужды какие-либо чувства? Известие о том, что нашли труп ее мужа, вообще не взволновало ее.

– А где должны были найти тело вашего мужа? – как ни в чем не бывало поинтересовался я.

– Не имею понятия.

– Разве вы не знаете? – недоверчиво спросил я.

– Откуда мне знать? – Она не проявляла никакого интереса. – Ведь это вы слушали радио, а не я.

Я не знал, что об этом и подумать. Слова ее звучали правдиво, и у нее вроде бы не было причины лгать. Она даже не знала, что ее машина была найдена возле дома Дианы Джеймс.

Странная мысль появилась у меня. Действительно ли она убила его? Но это была уже полная бессмыслица. Она ведь практически призналась в этом, обещав уплатить мне сто двадцать тысяч за то, что я спрячу ее от полиции. По какой еще причине она пошла на это?

– Я, видимо, недостаточно хитер для вас, – сказал я.

–Да?

Она закурила, и пламя спички на мгновение осветило ее высокомерное и пленительное лицо.

– Хитростью вы, по-моему, вообще не отличаетесь, но я не хочу быть несправедливой. До сих пор вы хорошо справлялись со своим делом и совершили только две ошибки.

– Что за ошибки?

– Первая в том, что вы не прикончили эту парочку. Они дадут ваше описание. А во-вторых, вы выбросили мой единственный ключ от дома. Он был вместе с ключами от машины.

– Ключ вам не потребуется, – заверил я. – Войти мы сможем через подвальное окно. А что касается другой ошибки, то думаю, они побоятся обратиться в полицию.

– А если полиция их схватит?

– Ну что ж, на этот риск придется идти.

– Совершенно не обязательно.

– Может быть. Но раз я взялся за дело, вы должны полностью предоставить его мне.

Она промолчала.

Черт возьми, блондинка меня достаточно ясно предупреждала о Мадлон, но теперь я понял, что уже поздно что-либо менять.

Глава 10

Мы приближались к ее дому.

– Езжайте медленнее, – руководила она. – Сейчас направо, за кладбище, а потом налево.

Я увидел поросший плющом угол кладбищенской ограды.

– Теперь налево.

Дорога была посыпана гравием, а слева, за изгородью, простиралось поле. Мы проехали мимо освещенного дома.

На улицу выскочила собака и со злобным лаем помчалась за нами. Я начал нервничать.

Конечно, было безумием возвращаться сюда. Полиция искала миссис Батлер. И вот она сама попадает в расставленную ловушку. Возможно, в темноте нам удастся скрыться, но вряд ли это нам поможет. Копы тотчас оцепят все улицы вокруг, и ловушка захлопнется. Однако ничего другого не оставалось – нам нужны были ключи от банковских сейфов.

Как бы между прочим я спросил:

– У вас при себе достаточно денег? Или в доме?

– Да, – ответила она. – У меня в сумочке тысяча долларов.

– Хорошо, – кивнул я.

Вполне логичное поведение. Женщина носит с собой так много денег, так как предвидела, что рано или поздно ей придется скрываться.

Я снова повернул и поехал по улице, обсаженной деревьями. Очень медленно и пытаясь все запомнить. Возможно, нам придется удирать отсюда.

– Следующий дом – мой, там, где высоковольтная линия пересекает улицу, – сказала Мадлон.

Я остановился, подал машину назад и поставил ее под деревом. Выключил мотор, фары, и мы немного посидели, чтобы глаза привыкли к темноте. Затем тихо вышли.

Я дышал прерывисто и часто и чувствовал легкую дурноту, как это случалось раньше, обычно перед футбольными матчами. Ночь была душная и какая-то пыльная, что ли.

Там, на озере, я снова надел свою белую рубашку, однако пиджак скрывал ее. В кармане у меня были пистолет и фонарик. Я посмотрел на Мадлон: ее одежда не бросалась в глаза, разве что белая каемка на домашних туфлях выделялась в темноте.

– Пошли, – прошептал я.

Пройдя под темными мачтами высоковольтной линии, мы через минуту или две оказались позади ее дома. Никаких машин нигде не было видно. Теперь я знал, где мы находимся, разглядел наконец олеандровую изгородь.

Ворота оказались незапертыми, мы тихо вошли во двор и остановились.

– Подождите меня здесь, – шепнул я ей на ухо. – Погляжу, нет ли где полицейской машины.

Она кивнула, и я пошел по лужайке к дому. На углу, возле кустов, я остановился и внимательно огляделся. Машин не было.

Я бесшумно обошел вокруг дома. Здесь тоже никого не было. Царила глубокая тишина, и только где-то по ту сторону лужайки слышалась тихая музыка. Это могло быть радио в доме на другой стороне улицы.

С минуту я простоял неподвижно. Возможно, полицейские ожидали в машине на улице или сторожили подъездную дорогу, а может быть, сидели в доме. Этого тоже нельзя исключать.

Тихо прошел я мимо задней веранды, а когда уже приближался к знакомой дыре в олеандровой изгороди, вдруг увидел белые каемки ее туфель. Она шла по лужайке к дому. Вдруг полоски исчезли, словно растворились в темноте.

Сердце мое бешено заколотилось. Было ясно, что кто-то двигался между нами. Невероятно: ведь на лужайке вроде бы никого не было. Затем я снова увидел ее туфли – она стояла на прежнем месте. Тщетно я старался разглядеть это движущееся в темноте нечто. В следующее мгновение белые полоски опять исчезли. Да, кто-то ходил между нами.

Надо было как-то предупредить Мадлон, но я понимал, что сейчас этого делать нельзя. Человек между нами с минуты на минуту мог увидеть ее туфли. Одно лишь успокаивало – он наверняка не знал, что позади него я. Нервы напряглись до предела, во рту стало сухо.

У меня был выбор. Я мог удрать, тихо обойти дом и вскочить в машину.

Однако я не ушел. Не бросать же все, находясь так близко к цели! Я стал к ним подкрадываться, очень медленно, затаив дыхание.

Затем все это и произошло. Она увидела, или услышала, или как-то почувствовала присутствие человека.

– Я здесь, – прошептала Мадлон.

И сейчас же луч света ударил ей в лицо. Она застыла меньше чем в четырех шагах от меня, подобно статуе. Я бросился на незнакомца, силуэт которого очень ясно увидел при свете его же карманного фонаря. Поднял пистолет и ударил рукояткой по голове.

– Стойте на месте, миссис Батлер, – шепнул я. – Вы…

Человек застонал, фонарь выпал из его рук. Он согнулся и мешком повалился на траву.

Я подскочил и выключил фонарь. Темнота снова окутала нас, стало черно, как в угольной шахте.

Мне стало не по себе: неужели я убил человека? Я схватил его руку и попытался нащупать пульс, но пальцы мои дрожали и ничего не почувствовали.. Тогда я прижал голову к его груди: похоже, дыхание было нормальным, я услышал, как стучит его сердце.

Мадлон наклонилась ко мне:

– Я думала, что это вы.

Я промолчал.

Мужчина был без сознания, но в любой момент мог прийти в себя. Что делать? Оставить его здесь и войти в дом было бы самоубийством. Идти в дом одной Мадлон, а мне сторожить его тут? А вдруг в доме сидит ещё один? Конечно, она неординарная женщина, хитрая и сильная, но со здоровым полицейским вряд ли справится.

У нас не было времени на долгие размышления.

Я стал шарить по телу лежащего, наткнулся на кобуру. Значит, это действительно был полицейский. Я вынул из кобуры пистолет и бросил его в кусты. Что-то звякнуло на его поясе, какой-то металлический "предмет. Я пошарил рукой и нащупал: это были наручники.

– Подождите меня здесь, – прошептал я Мадлон.

Я подхватил полицейского и потянул его по газону к живой изгороди. Там посадил, прислонив к кустам, заложил его руки за спину и защелкнул на них наручники. Свой носовой платок сунул ему в рот, снял галстук и обвязал им голову, чтобы он не мог выплюнуть платок изо рта.

Нагнувшись, я еще раз прислушался к его дыханию. Он был без сознания, но дышал спокойно и равномерно.

Я вернулся к Мадлон и прошептал:

– Мы должны поскорее убираться отсюда. У вас нет времени переодеваться. Соберите нужную одежду и бросьте ее в чемодан.

Она кивнула.

Я подошел к окну в подвал, открыл решетчатую раму, затем окно и забрался туда. Помог влезть женщине. Мы стояли в темном подвале и прислушивались. Было жарко и душно.

– Где ключи от сейфов? – шепотом спросил я.

– В кухне.

– Пойдемте.

Я включил фонарик, и мы направились к лестнице. Чувствовал я себя прескверно – как мышь в мышеловке. Причем в эту мышеловку залез сам.

Мы вошли в кухню. Стояла мертвая тишина. Я подкрался к другой двери и заглянул в столовую. Но ничего, кроме темноты, не увидел.

Я снова зажег фонарь.

– Где? – шепотом спросил я Мадлон.

Она взяла меня за руку и указала лучом фонаря на белый стенной шкаф позади раковины. Там на вбитом в дерево гвозде висела связка ключей. Это были ключи, которыми много лет не пользовались: запасные для машины, ключи от подвала, чемоданов.

Мадлон подошла, взяла связку, отцепила три ключа и повесила ее обратно на гвоздь. Показала мне эти ключи на открытой ладони и сунула их в сумку.

Я взял ее под руку, и мы, крадучись, пошли через столовую. В маленьком коридоре у лестницы я отдал ей свой фонарик.

– Поторопитесь. Бросьте в чемодан несколько платьев и обувь. Много не берите. Нет времени. Нам надо быстро уматывать отсюда.

Время тянулось бесконечно. Минуты уходили одна за другой. Наконец я увидел наверху луч света, и Мадлон стала спускаться по лестнице. На ногах у нее теперь были туфли для улицы, в руке небольшой чемодан.

Я взял его, мы прошли через кухню и спустились в подвал. Ее каблучки стучали по бетонному полу. Мы подошли к окну подвала. Еще минута – и дело будет сделано.

Но у самого окна я увидел такое, что мурашки побежали по спине.

Я мгновенно погасил фонарь и рукой зажал Мадлон рот, чтобы она не вскрикнула.

Снаружи был виден бегающий свет карманного фонаря.

Его луч пересек первое окно, проник через грязное стекло с паутиной и упал на стену подвала позади нас.

Мадлон повернула голову, и я увидел, что все еще зажимаю ей рот. Я отпустил ее. А луч света прошелся по стене и упал на пол менее чем в двух шагах от нас. Затем он исчез.

Я перевел дыхание, взял ее за руку, и мы отошли от окна к печке, чтобы в подходящий момент спрятаться за ней.

Теперь фонарь зажегся у второго разбитого окна. Я потащил Мадлон за печь и осторожно выглянул из-за угла. Луч обшарил окно, остановился на том месте, где я выбил стекло. Я сжал руку Мадлон. Если это был второй полицейский, то он наверняка влезет сюда. Увидев полоски клейкой ленты, он сразу поймет, что через окно кто-то проник в дом.

Как я и предполагал, человек за окном обнаружил дыру, и теперь луч света бродил по подвалу, по полу, по стенам. Наконец кто-то спрыгнул в подвал, но при этом потерял равновесие и упал. Фонарь выскользнул из его руки и покатился по полу. Я был ошарашен – в луче света увидел туфли на высоких каблуках и длинные женские ноги, которые никак не могли принадлежать полицейскому.

Я почувствовал, как вздрогнула Мадлон Батлер, она даже вцепилась в меня, словно от страха.

Вдруг Мадлон отпустила меня и бесстрашно вышла из-за печи. Я попытался задержать ее, но все произошло слишком неожиданно. Она подняла фонарь и направила свет на лицо женщины: перед нами стояла Диана Джеймс.

– Синтия, – сказала Мадлон. – Не думала я, что ты будешь так глупа и придешь сюда.

Синтия? Я ничего не мог понять. Время как будто остановилось. Женщина, которую я знал как Диану Джеймс, поднялась и выпрямилась. Ее большие глаза были полны ужаса. Она открыла рот, будто хотела что-то сказать, но не издала ни звука и так и застыла с открытым ртом.

Я вдруг почувствовал, что мой карман пиджака стал легким, и сразу понял, зачем Мадлон прижималась ко мне в темноте. Я ринулся к ней, хотя видел, что помешать уже не успею. Раздался выстрел. Грохот был оглушительный, он отразился от бетонных стен маленького помещения, в котором даже легкий стук женских каблуков резал ухо. Не успел я схватить ее, как она выстрелила второй раз. От грома чуть не лопнули барабанные перепонки.

Диана Джеймс вздрогнула, прижала руки к груди и упала на пол.

На нас навалилась тишина. Она шумела в ушах, и я чувствовал себя словно в безвоздушном пространстве. Я схватил Мадлон.

– Вы… – Но больше не мог вымолвить ни слова.

Меня словно парализовало.

– Вот ваша пушка, – сказала она.

Не знаю, зачем я взял пистолет. Тут же отшвырнул его и услышал, как он ударился об пол.

– Вылезайте на улицу, – процедил я сквозь зубы.

Однако Мадлон пропала, а вместе с ней и фонарик. В полной темноте я протянул руки, но ничего не нащупал. Потом вдруг вспомнил о другом фонаре в кармане пиджака, вытащил его и хотел включить, но в последний момент раздумал: обвальный грохот, наверное, уже разбудил всю округу, и теперь наши шансы выбраться отсюда были меньше одного из тысячи. И если я еще зажгу свет, тогда вообще станут равны нулю.

Я нащупал окно. Может, Мадлон уже вылезла из него? Неожиданно позади меня вспыхнул свет. Я обернулся.

– Прекратите! – зашипел я, увидев, что она делает.

Это было сумасшествием. Свет исходил не от фонаря – Мадлон поджигала груду старых газет и журналов, лежавших возле ящиков с углем. Газеты ярко вспыхнули. Я бросился туда. Она рвала бумагу на куски и бросала в огонь. Я оттолкнул ее и стал гасить пламя, но было уже поздно.

Огонь быстро и жадно охватил всю груду и лизал уже деревянную балку потолка. Я отступил.

– Вылезайте на улицу! – крикнул ей.

Она поспешила к окну, я последовал за ней, но обо что-то споткнулся. Это был маленький чемодан. Я подхватил его и побежал за Мадлон. Подсадив ее к окну, бросил в него и чемодан. Потом я вернулся к Диане, тронул рукой ее шею. Она была мертва.

Я выбрался из окна, и мы побежали по траве. Вокруг все так же стояла тишина. У ворот я обернулся: за подвальными окнами бушевало пламя. Через несколько минут весь дом превратится в море огня.

Глава 11

Мы выскочили из ворот и побежали по улице. Уже сворачивая к высоковольтной линии, я услышал где-то позади себя вой сирены. Наверное, кто-то из соседей услышал выстрелы и сообщил в полицию. Мадлон задыхалась. Она споткнулась в темноте и упала, я со злостью подхватил ее под руку. Мне хотелось одного: чтобы она провалилась в преисподнюю, чтобы вообще не родилась на свет…

Она все испортила, и я не имел понятия, зачем все еще бегу вместе с ней.

Я достал ключи от машины, бросил чемодан на заднее сиденье и завел мотор. Мадлон подбежала с другой стороны и села рядом. Загорелось внутреннее освещение и погасло, когда она захлопнула дверцу. И в этот короткий миг я заметил, что при ней не было сумки, вероятно, она оставила ее дома.

Мы поехали, но меня сверлила неотвязная мысль: она не взяла сумку! Я резко свернул в боковую улицу, машину занесло, гравий застучал по днищу.

Мы подъезжали к главному шоссе. Ни одной машины не было видно. Я свернул на него, даже не тормозя, злой как дьявол.

Она убила Диану Джеймс и натравила на нас полицию! В течение часа все дороги будут перекрыты. Но самое главное – ключей нет. Теперь нельзя будет достать деньги – те деньги, к которым я так стремился!

Я думал об этих трех проклятых ключах, которые остались в горящем доме. Теперь у нас нет даже и тысячи долларов, которые находились в сумке. У нас ничего нет. По всей стране нас ищут полицейские, а у нас не хватит денег, чтобы укрыться даже на неделю.

Она вынула сигарету из кармана, закурила и откинулась на спинку сиденья.

– Вы, кажется, злитесь? – спросила она.

– Вы идиотка!

– А что, разве вам не понравился костер для вашей очаровательной подруги? – спросила она. – По-моему, очень впечатляющий. В нем даже есть нечто вагнеровское.

– Вы просто…

Я умолк и взял себя в руки. Говорить теперь не имело смысла. Для меня все было кончено. Я уставился на бегущую дорогу, время от времени поглядывая в зеркальце заднего обзора, чтобы узнать, не преследуют ли нас. Где нам лучше остановиться? Перед следующим городком или после него?

– Вы очень разозлились?

– А вы, вероятно, так и не поняли, что натворили, – ответил я. – Проще было позвонить в полицию и сказать, где мы находимся. Наши шансы ускользнуть теперь один против миллиона. А кроме того, вы кое-что оставили в доме.

– Ах вот оно что! – иронически усмехнулась она. – Вот почему вы рассердились! Вы имеете в виду ключи?

– Теперь это уже не имеет значения. Но где вы оставили свою сумочку?

– Как оставила? Она лежит в чемодане.

Мне вдруг стало плохо. Я вспомнил, что поднял чемодан в подвале только из-за того, что споткнулся об него. А если б не споткнулся?..

– Хорошо, – сказал я, – но разве вам не ясно, в какой переплет мы попали? Возле вашего дома уже собралась куча полицейских. У них в машинах радио, а из Маунт-Темпля ведут только четыре шоссе. Они их перекроют, и через следующий город нам уже не проехать.

– Верно, – согласилась она. – Мы и не поедем до следующего города. Километрах в десяти отсюда есть развилка и направо отходит проселочная дорога. А еще через километр она приведет нас к проселочной дороге, ведущей на юг.

– А как далеко мы сможем проехать?

– Этого я точно не знаю. Но там есть разные проселочные дороги, по которым мы сможем проехать не менее ста пятидесяти километров, не выезжая на шоссе. На всех проселках немыслимо поставить полицейские посты.

Похоже, это наш единственный шанс. Я нажал педаль газа.

Эти десять километров показались бесконечными. Делая поворот, я увидел впереди задние огни какой-то машины и сбавил скорость – мне не хотелось обгонять ее, возможно, это была полиция.

– Сейчас мы подъедем к той дороге, – сказала Мадлон.

После следующего виража появилась доска с указателем. В одиночестве я свернул на проселочную дорогу и наконец с облегчением вздохнул, страх отпустил меня, но только на момент. Затем он прижал меня снова, чтобы, наверное, теперь уже никогда не отпускать.

Стреляла-то Мадлон, но я увяз так же глубоко, как и она. Она стреляла из моего пистолета, а я помог ей скрыться. Если нас арестуют и мы предстанем перед судом, то чего будут стоить мои показания? Присяжным будет достаточно взглянуть на нас обоих, и они, не выходя из зала суда, решат, что виновен именно я. Раздавленный всеми происшедшими событиями, измученный, я гнал машину, теперь уже сам не понимая куда.

Дорога оказалась узкой, со множеством крутых поворотов для объезда хлопковых полей. Проехав несколько километров, мы взобрались на холм и попали в густой лес. Поблизости не было ни жилья, ни света. Я остановил машину.

– Дальше ведите вы, – сказал я, в изнеможении откидываясь на спинку сиденья.

Затем я вылез, обошел автомобиль кругом, а она села за руль.

– Что вы хотите делать? – спросила она.

– Посмотреть карту, если она найдется.

Мадлон повела машину, а я с помощью фонарика обследовал содержимое отделения для перчаток. Через секунду я нашел карту автомобильных дорог и развернул ее. Отыскал Маунт-Темпль, в трехстах километрах южнее залива находился Санпорт.

Я провел пальцем по шоссе, идущему к югу, и дошел до тонкой линии – того проселка, на котором мы находились. Через шестьдесят пять километров он пересекался с автострадой север – юг. Затем я разыскал ту дорогу, о которой говорила Мадлон. Она находилась теперь неподалеку от нас, ответвляясь километрах в пятнадцати, и шла с востока на запад, по ней можно попасть на другую до-" рогу, ведущую на юг.

Я провел пальцем по сети тонких линий проселочных дорог. Мы действительно могли проехать по ним почти двести пятьдесят километров, не выбираясь на автострады. И на этом пути просто немыслимо везде поставить полицейские посты.

Бензина оставалось половина бака. Возможно, хватит, однако если он кончится на одной из этих проселочных дорог, то мы окажемся в безвыходном положении. Я снова посмотрел на карту. Километрах в ста двадцати был маленький городок. Там мы сможем заправиться.

Закурив, я посмотрел на Мадлон. Эта женщина продолжала оставаться для меня загадкой. Не прошло и получаса с тех пор, как она убила другую женщину. Вероятно, так же убила и своего мужа. Она подожгла дом, в котором прожила всю жизнь. Полиция разыскивала ее, а она была спокойна и невозмутима, словно ехала к подруге на партию бриджа.

Нет, у нее было отнюдь не кукольное лицо, лишенное всякого выражения. Напротив, оно было чрезвычайно гордым и самоуверенным. Возможно, она чувствовала, что о ней думают, возможно, нет, но ей явно наплевать на это. По крайней мере, тут мы были похожи: мне на нее тоже было наплевать.

– Ну, вы успокоились? – спросила Мадлон через некоторое время с легким участием, но меня это не тронуло.

Вскоре мы подъехали к развилке и свернули налево. Дорога шла немного вниз через пустынную, малозаселенную местность, и мы не встретили ни одной машины.

– Присмотрите где-нибудь место, чтобы съехать с дороги, – сказал я. – Вам нужно переодеться.

– Хорошо.

Мадлон поехала медленней. Через несколько минут мы увидели проселок, ответвляющийся от нашей дороги и ведущий в лес.

Она свернула и остановилась. Я вынул ключ зажигания и вышел из машины. Она заметила это и усмехнулась:

– Вы мне не доверяете?

– Неужели вы меня считаете полным дураком? – И я указал на чемодан. – Переоденьтесь в машине. Крикните, когда закончите.

Я отошел в сторону и закурил. Небо заволокло тучами, было совершенно темно и невероятно тихо. Мы были абсолютно одни.

Одни?

Где-то по автострадам в темноте мчались полицейские машины. По радио передавались короткие приказы. Мы были уже не такие, как все, нас повсюду караулили. И мы не смогли бы от них ускользнуть, поскольку они имели на руках все козыри. Кроме двух: у них не было описания нашей машины и моей внешности. Они не знали, кто я такой. Они обо мне вообще ничего не знали. Если бы только я мог помешать им найти блондинку и Джека, то все обошлось бы благополучно. Во всяком случае, для меня.

Я докурил сигарету и бросил окурок. Мадлон тихо окликнула меня, и я вернулся к машине. Она открыла дверцу и включила внутреннее освещение. Когда я сел, то увидел в ее руках зеркальце – она подкрашивала губы.

На ней были жилет и темная блузка, почти такого же цвета, как ее глаза. Широкие рукава с темными манжетами подчеркивали красоту рук. Убрав зеркальце и губную помаду, она посмотрела на меня:

– Как я теперь выгляжу?

– Превосходно, – ответил я. – Просто прекрасно для женщины, которая только что убила другую.

– Вы выбираете неудачные выражения, – заметила она, пожав плечами. – Разве не лучше сказать «устранила»?

– Конечно, ваше высочество, извините. А теперь достаньте эти три ключа и отдайте их мне.

– Зачем? Без меня вы с ними ничего не сделаете.

– Знаю. Но как только мы спрячемся, вам может прийти в голову, что моя помощь вам больше не нужна. Я не могу все время сторожить вас. Я, между прочим, временами должен поспать, и у меня нет желания каждый раз провожать вас в туалет. Поэтому будет лучше, если я возьму их.

Она саркастически засмеялась, затем достала из сумки ключи и отдала их мне.

– Так будет лучше, – сказал я и сунул их в свой бумажник.

Мы выехали назад на дорогу. По длинному мосту пересекли реку. Продвигались медленно, так как на дороге было много колдобин, и я не мог двигаться быстрее шестидесяти километров в час.

– А куда мы, собственно, едем? Мне хочется знать, – сказала она.

– В Санпорт. Дэви-авеню, 38/27. Запомните на случай, если нам придется разлучиться. Моя квартира на третьем этаже, номер три ноль три.

– Три ноль три, Дэви-авеню, 38/27, – повторила она. – Это легко запомнить.

– Моя фамилия Скарборо. Ли Скарборо.

– Это действительно так? Или снова псевдоним?

– Это мое настоящее имя.

Она понимающе кивнула.

Что ж! Теперь мы с ней связаны, так сказать, одной цепью. Мы сообщники! От этой мысли меня затошнило.

– Меня интересует еще кое-что, – сказала она. – Как мы поступим с машиной, если живыми доберемся до Санпорта?

Вот уж чего не отнять у нее, так это хладнокровия. В любых ситуациях.

– Отвезу вас на свою квартиру, а машину поставлю на стоянке в аэропорту. Обратно в город вернусь на такси.

– А разве это не бросится в глаза? Ведь если мы действительно захотим улететь, то наверняка не оставим машину у аэропорта.

– Верно. Но никто точно не будет знать, что мы собирались делать. Вероятно, вообще неизвестно, что мы воспользовались именно этой машиной. А если в конце концов докопаются, то будут только предполагать, что вы находитесь в Санпорте. А вы ляжете на дно. Вам нельзя будет выходить из квартиры.

– Но как мы тогда достанем деньги?

– Придется подождать, пока все успокоится. За какое время уплачена аренда сейфов?

– За год. То есть до июля.

– Если мы зайдем туда один раз, никакой проблемы не будет. Вы пробудете в квартире месяц, возможно, больше. Мы изменим вашу внешность. Покрасим волосы в рыжий цвет. Я куплю вам безвкусные дешевые платья и так далее. Но в деле есть закавыка. Как часто вы бывали в банках, в которых арендовали сейфы?

– Это три разных банка, – ответила она. – В каждом я была только один раз.

– Замечательно. Значит, там теперь никто не помнит, как вы выглядели.

– А если этот месяц я пробуду в вашей квартире и не сойду с ума и если нам удастся получить деньги, что будет дальше? – Мадлон с интересом посмотрела на меня, словно экзаменуя на сообразительность.

Это я вам уже говорил, -ответил я. – Я отвезу вас на Западное побережье, например в Сан-Франциско. На машине. Вы сможете обзавестись карточкой социального обеспечения на имя, скажем, Сузи Мэмбли и подыскать себе работу. Если вы бросите пить и не проболтаетесь, то вас не поймают.

– А кем я буду работать? Официанткой?

– Почему бы и нет? Но с вашей внешностью долго работать не придется. Многие мужчины… выразят желание, так сказать, помогать вам… Вы меня понимаете?

– Большое спасибо за комплимент. А вы не относитесь к их числу?

– Для меня вы лишь деловой объект стоимостью в сто двадцать тысяч долларов. Я бы хотел иметь более приветливую подругу. И такую, которая не стреляет весьма хладнокровно в живых людей.

– Правильно. Ваш вульгарный вкус мне знаком. Диана Джеймс, например?..

Я вспомнил, как та вздрогнула и упала на пол.

– Почему вы назвали ее Синтией? – спросил я.

– Потому что ее настоящее имя Синтия Кеннон.

– Зачем же она его изменила?

– А зачем это делают преступники?

– Я думал, что она медсестра.

Мадлон пожала плечами:

– Может быть, и была ею, среди всяких прочих профессий.

Я пожал плечами:

– Это не имеет значения. Меня не интересует, как, почему и где вы убили Батлера и кто вам помогал. Меня не интересует, кем были та блондинка и ее брат и почему они хотели убить вас. Меня не интересует, почему вы застрелили Диану Джеймс, ее настоящее имя и почему она его изменила.

– Ну и хорошо, – заметила она.

– Дайте мне договорить! – рявкнул я. – Меня интересуют только сто двадцать тысяч долларов. И если эти деньги не хранятся в тех трех сейфах или если вы попытаетесь с ними улизнуть, то готовьтесь к неприятностям.

– Не беспокойтесь, все будет в порядке.

– Надеюсь, так как это в первую очередь в ваших интересах.

Глава 12

Я включил радио. Через некоторое время начали передавать новости, но каких-либо сообщений о Батлере не было. Я снова сосредоточил все внимание на дороге.

Доехав до проселка, идущего с востока на запад, я повернул направо и осмотрелся. Вскоре должна появиться развилка, от которой дорога пойдет на юг. Я посмотрел на часы. Было почти одиннадцать. Мы проехали мимо нескольких темных деревенских домов. Глядя на указатель бензина, я нервничал. Топливо расходовалось быстрее, чем ожидалось. До обозначенного на карте маленького городка было еще километров пятнадцать. И если мы приедем туда слишком поздно, все будет закрыто. Бежало время, и стремительно опускался уровень бензина в баке. Когда показались первые огни городка, было уже без десяти двенадцать, а указатель бензина давно стоял на нуле.

– Ложитесь на пол, чтобы вас никто не увидел, – велел я.

– Разве вы не хотите заправиться? – спросила она.

– Сперва нужно вас где-нибудь высадить.

Она пригнулась к полу, а я ехал, не останавливаясь, и высматривал работавшую бензоколонку. Ее надо было найти обязательно, иначе мы окажемся в безвыходном положении.

Городок представлял собой одну длинную улицу с двумя рядами домов. Перед кафе стояло полдюжины машин. В конце улицы на углу виднелась открытая бензоколонка.

Служащий в белом комбинезоне стоял между колонками и посмотрел нам вслед, когда мы промчались мимо. Этого я и опасался. В маленьких городках бросается в глаза всякая чужая машина. Я поехал дальше мимо темных домов окраины. Оставалось только надеяться, чтобы хватило бензина на обратный путь к бензоколонке. Я повернул машину, и огни городка исчезли в темноте. Проехав через деревянный мост, я остановился на обочине, под ивой.

– Подождите меня здесь, – сказал я, обращаясь к Мадлон. – Через несколько минут вернусь. Выходите на дорогу, когда будете уверены, что это еду я. Я помигаю фарами перед тем, как остановиться.

– О'кей, – сказала она и вышла.

Никаких машин поблизости не было. Я развернулся и поехал назад. Подъехав к бензоколонке, остановился. Заправщик тотчас же подошел ко мне – высокий молодой парень.

– Наполнить? – спросил он, ухмыляясь и с любопытством разглядывая меня.

Он видел, что машина только что проехала мимо.

– Да, – ответил я. – Бак, оказывается, пустой. Слава Богу, что заметил прежде, чем выехал из города.

Он вставил шланг в отверстие бензобака. Колонка была автоматической и сама отключалась при заполнении бака. Парень открыл капот, посмотрел, как дела с маслом и водой, вытер ветровое стекло. В конторе бормотало радио. Звучало оно странно, словно при разговорах диспетчеров с таксистами: то говорило, то умолкало. Я не мог разобрать ни слова.

Парень мотнул головой в сторону номерного знака моей машины и сказал:

– Сегодня в вашей местности будет довольно жаркая ночка.

Я проглотил слюну:

– Что вы хотите этим сказать?

– Ну, про эту миссис Батлер. Вы, случайно, не знакомы с ней?

– Нет, – ответил я. – А почему вы так подумали?

– Просто потому, что вы из того же района. Из-за этой мадам половина штата поднята на ноги. Ее разыскивала полиция, однако она вернулась в свой дом. Так, по крайней мере, они считают. И похоже, что ее сопровождал какой-то мужчина. Ловкая парочка! Представляете, что они натворили? Оглушили помощника шерифа, надели на него его же собственные наручники и подожгли дом, представляете?

– Это передавали по радио? – придав лицу изумленное выражение, спросил я. – Как же я ничего не слышал?

Он ухмыльнулся и мотнул головой в сторону приемника в конторе:

– Это передавало полицейское радио. Слушать нам, правда, не разрешают, но здесь, вдали от автострад, никто не обращает на это внимания.

– Вы говорите, что с ней был мужчина? – спросил я.

– Да. Похоже, так. Кто-то же ударил помощника шерифа? И теперь неизвестно, выживет ли он. Тяжелая травма. Он до сих пор без сознания.

Я отвернулся:

– Страшное дело.

– Да, – продолжал парень. – Надо надеяться, что он выздоровеет. Говорят, будто там еще слышали выстрелы.

– Действительно, бурная ночь, – с натугой сказал я. – И что же, их еще не нашли?

– Копы уже вовсю шуруют. На шоссе останавливают все машины. Улицы перекрыты. Как выглядит мужчина, конечно, не знает никто, но у них имеется точное описание женщины. Должно быть, дорогая куколка. Вы ее, случайно, не знаете?

– Даже не слышал о такой, – ответил я.

– А я подумал, поскольку вы из тех мест…

Если он еще раз это повторит, идиот, я взорвусь, как ручная граната.

– Я не принадлежу к верхушке общества, – пожал я плечами. – У меня есть маленькая лесопильня и нет знакомых банкиров. Сколько я вам должен?

– Четыре пятьдесят, – ответил парень.

Я вынул из бумажника пятерку и пощупал через кожу ключи.

– Все в порядке, – сказал я и уехал.

Я спиной чувствовал, как он смотрит мне вслед. Наконец дорога сделала поворот, огни сзади исчезли и показался мост. Я помигал фарами и затормозил.

Мадлон вышла из темноты и села в машину. Не успела она захлопнуть дверцу, как я дал газ. Пока что удача сопутствовала нам, однако длинный путь до Санпорта только начинался. А позади лежал труп Дианы Джеймс. И если вдобавок умрет помощник шерифа, то я стану убийцей полицейского. Тогда мне и вовсе не ускользнуть от их лап. Мир для этого недостаточно велик.

Я поглядел на часы, было почти три утра.

Перед деловой частью города я свернул на улицу, ведущую к побережью. Было жарко и невыносимо душно. Машин на дороге встречалось мало. На углу в грузовик загружали кипу газет.

Сперва надо было отвезти Мадлон домой, а затем избавиться от машины.

– Осталось совсем немного, – сказал я.

– Слава Богу, – кивнула она. – Я устала до смерти, и мне нужно выпить. Надеюсь, дома у вас есть что-нибудь?

– Да, – ответил я. – Но не забывайте, что я вам сказал.

– Ах, – раздраженно сказала она, – не будьте глупцом.

Я свернул на широкую, обсаженную пальмами улицу.

Многоквартирный дом, в котором я жил, находился на два дома дальше. Я медленно проехал мимо него, заглянул в холл через большие стеклянные двери. Там было пусто. Вероятность встречи с кем-нибудь в столь ранний час практически исключалась.

– На случай, если мы кого-нибудь встретим, – сказал я, – постарайтесь, чтобы вашего лица не было видно. Загляните в сумочку или сделайте что-нибудь в этом роде. В доме более ста квартир, но мало кто знает своих соседей. Держитесь как можноестественнее.

– Хорошо, – совершенно спокойно ответила она.

Мы миновали входную дверь, наши каблуки застучали по каменному полу. В холле пустынно, двери лифта настежь открыты. Мы вошли в кабину, и я нажал кнопку. В коридоре третьего этажа тоже было тихо и безлюдно. Я достал ключ, тихо отпер дверь, и мы вошли.

Я осторожно закрыл и запер дверь и сразу же почувствовал, как напряжение спало с меня. Наконец-то мы находились в безопасности. Между нами и шумным роем полицейских шершней стояла дверь.

Я включил настольную лампу. Жалюзи были опущены.

Мадлон невозмутимо осмотрелась, повернулась ко мне и улыбнулась.

– Очень уютно, – заметила она. – Теперь вы можете дать мне выпить?

– Больше вам нечего сказать? Она пожала плечами:

– Если вы на этом настаиваете, то пожалуйста. Я очень рада, что мы здесь. Вы дельный человек, мистер Скарборо. Дорогой, но дельный.

– Большое спасибо. А вам, похоже, неведом страх?

Ее большие глаза были лишены выражения.

– Во всяком случае, я предпочитаю не выказывать его, – и добавила: – Пожалуйста, налейте бурбона с простой водой.

«Если ей захочется ледяной воды, то достаточно будет вскрыть себе вены», – подумал я. Я указал на дверь налево.

– Там ванная, – сообщил я, – а за ней спальня. Направо столовая и кухня.

Мадлон подняла брови:

– Спальня? А где намерены спать вы? Да, это на нее похоже. Я, конечно, и сам намеревался предоставить ей спальню, но она считала это само собой разумеющимся.

– Я лягу перед вашей дверью и буду тявкать, если услышу, что лезет вор.

– Очень мило, – заметила она. – Я просто хотела внести ясность.

– Не буду надоедать вам. У меня к вам сугубо деловой интерес… Кроме того, вы, вероятно, все равно бесчувственны, не так ли? – добавил я и ушел в кухню.

Там я достал из шкафа бутылку и смешал в двух больших бокалах выпивку, себе – очень слабую. Затем заглянул в холодильник и обнаружил только старый кусок сыра. Но я мог перекусить и в аэропорту. А она? А, ну ее к черту!

Я принес бокалы в комнату. Мадлон сидела на софе, положив ногу на ногу. Очень красивые ноги.

Я взглянул на часы: надо поскорее убрать машину и успеть вернуться, пока в доме не стали просыпаться другие жильцы.

Давно я ломал голову над одним вопросом и теперь задал его:

– Что, по-вашему, хотела найти Диана Джеймс в вашем доме?

– Она охотилась за деньгами, – ответила Мадлон, – так же, как и вы. Видимо, прочла или услышала по радио, что я скрылась, и надеялась, что я не успела захватить деньги с собой. Ей пришлось все поставить на карту…

– Вероятно, – согласился я. – Но зачем же вы ее застрелили? Или вам для этого не нужно было повода?

– Я застрелила ее, потому что она забралась в мой дом. Она знала, что я это сделаю, но надеялась, что меня там не будет.

Я вспомнил, как широко раскрылись от ужаса глаза Дианы. Мадлон назвала ее Синтией. И Диана поняла, что наступила последняя минута ее жизни.

– А зачем вы подожгли дом? – поинтересовался я.

– Это мой дом, – холодно ответила Мадлон. – Он принадлежал моему деду и моему отцу, а сестер и детей у меня нет. Я считаю, что никто не может запретить мне поджечь собственный дом.

– Кроме страховой компании.

– И она в этом не заинтересована, – спокойно возразила она. – Страховой компании не придется платить страховку. Некому платить.

Я чуть задумался и понял, что она хотела сказать. Мадлон Батлер больше не существовало.

Глава 13

До аэропорта было двадцать пять километров. Выпивка на несколько минут подбодрила меня, но когда ее действие прошло, усталость лишь резко усилилась. Хорошо, что движение было маленькое, и я быстро доехал.

На большой стоянке было пустынно. Прежде чем выйти из машины, я протер носовым платком рулевое колесо, приборную доску и зажигалку. Вытер и вставил обратно ключ зажигания, потом закрыл дверцу и вытер ручку.

Этого достаточно. Маловероятно, что нас могут связать с этой машиной. Блондинка с братом не могут заявить в полицию, они будут молчать. Если же полиция все-таки пронюхает, что мы ею пользовались, она не узнает, почему машина оставлена здесь. Либо это обманный маневр, либо мы в самом деле улетели на самолете.

В зале ожидания аэропорта сидело несколько человек. По радио объявляли посадку на какой-то рейс. Я взглянул на часы: без пяти четыре. Времени более чем достаточно.

На стенде лежали утренние газеты. Я взял одну, и мне в глаза сразу бросилось фото на первой странице – Мадлон Батлер. Она выглядела так же высокомерно, как и в жизни. Над снимком большими буквами напечатано: «Разыскивается».

Я бросил десятицентовик в кружку, сложил газету так, чтобы снимка не было видно, и зашел в кафе. Там сел в конце стойки и сказал официантке, не глядя на нее:

– Горячие вафли и кофе.

То, что Мадлон разыскивают, не было для меня новостью. Но как дела у этого полицейского?

Развернув газету, положил на стойку. Я так нервничал, что заголовки прыгали перед глазами. Кто-то обратился ко мне.

Я обернулся. Официантка.

– Что? – спросил я.

– Кофе вам сейчас подать?

– Да.

Она исчезла. Я снова уткнулся в газету и бегло просмотрел заголовки. Под одним фото было написано: «Жизнь офицера полиции в опасности».

Значит, он не умер. Однако сообщение было многочасовой давности.

«Карл Л. Мадлен, двадцати девяти лет, исполняющий обязанности шерифа, прошлой ночью подвергся нападению неизвестного. Он находится в тяжелом состоянии в больнице Маунт-Темпля.

Мадлен, который до сих пор не пришел в сознание, охранял дом Мадлон Батлер на окраине городка. Он был найден через час после зверского нападения. В полицию позвонила соседка, которая слышала пистолетные выстрелы. Туда тотчас была послана патрульная машина, и когда полицейские явились на участок к дому. Батлер, они обнаружили весь подвал в пламени. Огонь разгорелся так, что через несколько минут его было бесполезно гасить.

Полицейский лежал без сознания среди кустов олеандра, руки его были скованы его же собственными наручниками. Его немедленно доставили в больницу. Врачи установили у него тяжелое сотрясение мозга и, вероятно, повреждение черепа. Очевидно, его ударили твердым предметом, например куском трубы или пистолетом. Оружие не найдено. Полиция считает, что удар нанесла не миссис Батлер. Исходя из характера и силы удара, следует предположить, что его нанес высокий сильный мужчина. Полагают, что в преступлении была замешана миссис Батлер, которая усиленно разыскивается полицией штата в связи с убийством ее мужа. Все дороги, ведущие из Маунт-Темпля, были перекрыты полицией через несколько минут после обнаружения пожара. Полиция считает маловероятным, что миссис Батлер удалось уехать из города…»

Я поднял глаза:

– Что?

Это снова была официантка.

– Вот ваш кофе.

– Ах да, спасибо, – сказал я. Она взглянула на газету:

– Очаровательная, не правда ли?

– Кто?

Миссис Батлер. Это ее снимок. Она убила своего мужа и спрятала труп в старой шахте. Как вы думаете, почему она это сделала?

Я попытался отделаться от нее:

– Возможно, он сильно храпел.

Ситуация, конечно, великолепная: я уже двадцать четыре часа находился в обществе Мадлон, подобно сиамскому близнецу, а официантка рассказывает мне, где нашли труп ее мужа.

– Нет, – оживилась она и, наклонившись ко мне, доверительно сообщила: – Я скажу вам почему. Он ей изменял. Все мужчины одинаковы. Все они прохвосты.

– Хорошо, – терпеливо сказал я, – тогда меня тоже когда-нибудь застрелят. Но могу ли я получить свои горячие вафли еще сегодня?

Официантка ушла. Возможно, она ушибет ногу и забудет про меня. Я снова уставился в газету и начал лихорадочно искать то место, от которого она меня отвлекла. Внизу было напечатано: «Батлер, продолжение на с. 4».

Я нетерпеливо перелистал газету, пропустил эту страницу, потом нашел. Там было следующее:

«Полиция до сих пор не нашла объяснения причины пожара в этом доме, а также выстрела, который якобы слышала соседка. Из найденного поблизости пистолета Мадлена никто не стрелял. Надеются, что пострадавший мог что-то видеть и, если к нему вернется сознание, он поможет пролить свет на таинственное событие.

Миссис Батлер разыскивается с того момента, когда был найден труп ее мужа, вице-президента банка в Маунт-Темпле. Труп находился вблизи от их летнего домика, в заброшенной шахте на озере Кристал-Спрингс, в 25 километрах восточнее Маунт-Темпля. Благодаря указаниям двух мальчиков полиция обнаружила труп 24 часа назад. Его розыск был объявлен 8 июля, когда он исчез, захватив с собой 120 тысяч долларов.

На трупе никаких денег не обнаружено».

Я сложил газету. Официантка принесла горячие вафли, что-то сказала, чего я не понял, и ушла.

Итак, несколько часов назад полицейский был жив. Он наверняка выживет, он же еще молодой. В двадцать девять лет можно перенести травму черепа.

Я попытался привести в порядок свои чувства. Сам полицейский не вызывал во мне никаких эмоций. Я его не знал, даже не видел. Если бы он сейчас вошел и сел рядом со мной, я бы его даже не узнал. Он не имел лица, как и тысячи других, умирающих каждый день. Люди погибают в автомобильных катастрофах, пьяные тонут в ваннах, перерезают себе горло, умирают от рака. Мы читаем про это в газетах, затем переворачиваем страницу и переходим к разделу юмора.

Со мной было не так. Донимала мысль, что с этим делом не будет покончено, даже когда я получу деньги.

Это как болото. Стоит двинуться, так увязнешь еще глубже. Я подумал о том, как просто все началось. Мне нужно было только Обыскать пустой дом, и ничего больше. Если бы я нашел деньги, то стал бы богатым человеком. Если бы не нашел, то потерял бы всего лишь два дня. Все это казалось таким простым делом.

Но теперь Диана Джеймс убита, а полицейский лежит с проломленным черепом в больнице. Если он умрет, значит, я стану убийцей.

Я потерял интерес к своим вафлям, но должен был их съесть. Если я их оставлю, официантка наверняка запомнит меня.

«Да, конечно, – скажет потом. – Высокий блондин с угрюмым лицом. Чем-то озабочен. Очень чудно вел себя. Сделал заказ, но ни к чему не притронулся. Все время читал газету».

Я через силу съел вафли, затем вышел к автобусу, шедшему в город. Он остановился у приморского отеля, за пять домов от моего.

В холле отеля я купил ночной выпуск утренней газеты, но и там по делу Батлера не было ничего нового.

Я не спеша пошел вниз по улице. Воздух был свежий и приятный, и, завернув за угол своего дома, я заметил, что небо на востоке порозовело. Никто меня не видел. Я не стал пользоваться лифтом и поднялся по лестнице.

В гостиной горела лампа, но Мадлон там не было.

На столике возле софы стояла пустая бутылка. Мадлон, наверное, допила все. Ну что же, к этому стоило бы уже привыкнуть. Дверь в спальню была закрыта, значит, легла в постель.

Я осмотрелся: действительно ли легла? А что она делала тут? Неприятный холодок пробежал по спине. До какой степени я мог ей доверять? Диана Джеймс была убита ею, а я даже не смог предвидеть этого.

А если Мадлон скрылась? У нее в сумочке хранилась тысяча долларов, и ее хитрость и ненависть были достаточно велики. Я не видел ничего невероятного в том, что она одна попыталась бы справиться со всем – из одной злости, лишь бы мне не достались ее деньги.

Я тихо прошел по толстому ковру к ванной. Она была открыта, но дверь в спальню заперта. Потрогал ручку: значит, Мадлон там.

Сел на софу. Достал из бумажника три ключа и положил их перед собой на стол. И сразу же обо всем забыл.

Какой чудесный момент: мне удалось это сделать! Теперь останется лишь немного подождать. Деньги будут находиться в банковских сейфах, и никто, кроме нее, не сможет их взять. А Мадлон у меня в руках.

Когда она проснется, возьму у нее тысячу долларов. Я уже давно об этом подумывал. Без денег ей некуда улизнуть.

Ни один человек не знает, что я сумел проделать. Никто, кроме Мадлон. А она не сможет меня предать. Нет никакого следа ко мне. Но теперь следует остерегаться, не сорить деньгами, чтобы не вызвать подозрений. Да, я буду долго ждать, прежде чем истрачу хотя бы один доллар из этих тысяч…

Некоторые задачи, конечно, еще предстоит решить. Я потом подумаю над этим. Что, к примеру, делать с деньгами, когда я поеду с Мадлон в Калифорнию? Если взять их с собой, придется все время следить, как бы она не удрала с ними. Или, например, она может обзавестись пистолетом и пристрелить меня где-нибудь в пустынях Нью-Мексико или Аризоны.

Нет, существует только один выход. Деньги останутся здесь. Придется и мне арендовать пару сейфов в банках и положить их туда до возвращения. Машину я могу продать в Калифорнии, а сюда прилететь самолетом. На это уйдет всего день.

Я устал. Убрал обратно в бумажник ключи и сунул его в карман. Затем выключил свет и лег на софу. Тонкие солнечные лучи падали сквозь жалюзи. На улице давно рассвело…

Я шел по бесконечной улице. Была ночь, однако за каждым вторым домом горел фонарь. Далеко позади слышались шаги, кто-то преследовал меня, но я его не видел. Передо мной и позади меня терялась в бесконечности пустыня. Я побежал. И когда на момент остановился, услышал его позади себя. Он бежал вслед за мной. Я его не видел, но слышал…

Я был весь мокрый от пота и дрожал. Солнце освещало комнату. Мадлон сидела напротив меня в пижаме и халате и смеялась.

– Вы кричали во сне, – сказала она.

Глава 14

Я протер глаза и сел. К счастью, это только сон, но я все еще видел перед собой эту бесконечную пустыню.

– Сколько сейчас времени? Мадлон взглянула на часы.

– Начало одиннадцатого.

– Давно вы встали?

– Уже около часа, – ответила она. – Вы видели плохой сон?

– Нет.

Я пошел в кухню, достал пакетик с кофе, насыпал его в турку, налил воды. Движения мои были машинальны, к этому ежедневному действу я давно привык. Наконец я поставил турку с кофе на огонь. В доме женщина. Поскольку она проснулась уже час назад, могла бы сама заняться этим. Но подобная мысль, конечно, не могла прийти в голову человеку, которого всю жизнь обслуживали.

Я вернулся в гостиную.

– Если вам нетрудно, пожалуйста, снимите кофе, когда он будет готов, – сказал я.

Мадлон с отвращением посмотрела на меня.

– А вы уходите? – неприязненно спросила она.

– Я только приму душ и побреюсь.

Господи! Неужели ей трудно проследить за кофе? Нет, надо сейчас же поставить все точки над «i»:

– Может быть, вам помочь? – с издевкой обратился я к ней. – Если мы пробудем здесь вместе месяц, то, чтобы все это вынести, нужно сразу же разграничить наши обязанности. Хочу внести полную ясность. Я прячу вас от полиции. Если вас арестуют, то посадят в такое место, где вы следующие сорок лет своей жизни будете мыть полы и общаться только с лесбиянками. Здесь же квартира, и я вам не слуга. Ваше пренебрежительное поведение мне не нравится. Запомните, что я всегда могу положить вас поперек колен и крепко отшлепать по мягкому месту.

Она без всякого выражения смотрела на меня.

– Неужели вы думаете, что можете испугать меня своими смешными угрозами?

Я не выдержал, схватил ее за плечи, приподнял и сухо сказал:

– Может быть, поставить вас на полчаса под душ, чтобы вы пришли в себя?

Она посмотрела на меня с иронической усмешкой:

– Как пожелаете. Но, может быть, вы сначала захотите узнать, что передавали по радио?

– По радио?

Я обернулся, но не обнаружил своего приемника, обычно стоящего возле софы.

– Я отнесла приемник в спальню, чтобы не мешать вам спать, – пояснила Мадлон.

– И что же вы слышали?

– Вы действительно хотите знать?

– Да.

– Так вот, этот помощник шерифа, которого вы ударили пистолетом, вероятно, умрет. Что вы на это скажете? Кто кого теперь прячет от полиции?

Я ожидал подобного известия, поэтому отреагировал не столь бурно, как ей хотелось бы. Я сдержал эмоции и спокойно сказал:

– Ну и что? Во-первых, он не умер, а во-вторых, это ничего не меняет. В конце концов, полиция ищет вас, а не меня.

– Нет, дорогой мой, – возразила Мадлон, – теперь ищут нас обоих. Ваша позиция крепко пошатнулась. Неужели вы думаете, что поступаете умно, угрожая мне?

Я бросил ее обратно в кресло:

– Ладно. Но не забывайте одного: мы сидим в одной лодке. Если одного из нас арестуют, то и другому конец. Поэтому делайте то, что я сказал, и перестаньте валять дурака. Вы поняли?

– Мне кажется, мы исключительно хорошо понимаем друг друга.

Я принял душ и побрился, затем в трусах прошел в спальню, вынул из шкафа фланелевые брюки и спортивную рубашку, оделся и переложил бумажник в карман брюк.

Она даже не убрала постель! Ну и пусть, это ее дело, ей тут спать. Ее сумка лежала на туалетном столике. Я взял и открыл портмоне. Там лежали деньги. Я вошел с ними в гостиную. Она сидела там и пила кофе.

Увидев деньги в моих руках, без выражения посмотрела на меня:

– Вы хотите отобрать и эти деньги? Хотите оставить меня вообще без гроша?

– Успокойтесь, – ответил я, – я забрал их только из предосторожности, чтобы у вас не появилась глупая мысль удрать отсюда. Кроме того, мне нужно покупать вам еду. Остаток я верну, когда мы будем в Калифорнии.

– Как великодушно! – Она пожала плечами и отвернулась.

– Я сейчас схожу и куплю что-нибудь поесть.

Спустившись на улицу, я зашел в маленький магазинчик на углу, купил там хлеба, дюжину яиц, ветчину и кофе.

Дневных газет еще не было.

Когда я вернулся домой, приемник опять стоял в гостиной. Мадлон сидела перед ним на полу и слушала музыку. Я вздрогнул. Бросилась в глаза та же поза, в которой я увидел ее в первый раз ночью два дня назад.

С тех пор прошли не годы, а только дни, впереди же – целый месяц. Как выдержать это все?

Музыка кончилась. Мадлон взглянула на меня и сказала:

– У вашего радио очень плохой звук.

– Тогда не слушайте его, – раздраженно ответил я и тут же предложил: – Хотите поесть?

– А что у вас?

– Хлеб и ветчина.

– Пожалуй, поем, – равнодушно проговорила она.

На кухне мы сели за стол, поели и вернулись в гостиную. Радио все еще было включено. Я поискал станцию, которая передавала новости, но не нашел.

Было без чего-то одиннадцать утра, дневные газеты должны уже выйти.

Мадлон села в кресло, закурила, откинулась на спинку и сказала:

– Что вы без толку ходите взад-вперед? Между прочим, эти стены и полы звуконепроницаемы?

Я сел и постарался взять себя в руки.

– Да, других жильцов не слышно, но для верности вы должны ходить в домашних туфлях. И громко не включайте радио.

– У вас есть домашняя работница, которая убирает здесь? И кто-нибудь приходит снимать показания счетчиков?

– Нет, у меня была женщина, которая убирала квартиру раз в неделю, но недавно она уволилась. А счетчики газа и воды находятся в подвале. Нет опасений, что кто-нибудь придет, за исключением рассыльного. Вам, конечно, не следует подходить ни к двери, ни к телефону. Никто не должен знать, что вы находитесь здесь.

Она тихо засмеялась:

– Я действительно должна выразить вам свою признательность. Надеюсь, все будет хорошо. Как вы считаете, долго ли мне придется пробыть здесь?

– Все зависит от того, выживет этот парень или нет, – ответил я. – Вас, конечно, будут разыскивать, и не все полицейские будут помнить вашу внешность. Если же помощник шерифа умрет, то запахнет жареным. Тогда будут искать двоих, убивших полицейского.

– Если он умрет, – холодно заметила Мадлон, – то его убили вы, а не я.

– Нет уж, миссис Батлер! Об этом не может быть и речи. Никто не знает, что я там был. Они не имеют моего описания, не знают, что я к этому причастен. Чтобы меня схватить, им сперва нужно будет поймать миссис Батлер. Они и ищут вас. У них есть ваше описание и фото. Именно поэтому у нас уже возникают проблемы. И лучше всего сейчас их обсудить. Встаньте!

Она вопросительно посмотрела на меня.

– Встаньте, – настаивал я, – и поворачивайтесь, но медленно. Мне нужно составить представление о вашей внешности.

Она пожала плечами и повиновалась:

– О'кей.

Я понял, что моя задача будет не из легких. С чего начать? Мужчина может сбрить усы или покрасить волосы.

– Вы довольно высокого роста, – сказал я, – но на свете много высоких женщин. Однако очень немногие так красивы.

Она иронически усмехнулась:

– Большое спасибо.

– Это не комплимент, – возразил я. – Не воображайте. И не детская игра. Если нам не удастся вас переделать, мы пропали. Поразмыслим. Кое-что можно изменить – цвет ваших волос, прическу, но этого недостаточно. Вы можете носить очки, но это будет бросаться в глаза. Вы можете наложить косметику и ярко накрасить губы, но этого тоже явно недостаточно.

Я еще немного помолчал и подумал. Она хотела что-то сказать, но я перебил ее:

– Дайте мне развить свою идею, потом будете говорить. Мы не в силах сделать вас не такой злобной, чтобы это не бросалось в глаза, поэтому остается следующее: мы должны превратить вас в женщину другого типа – дешевую, самую обычную. Волосы выкрасить в рыжий цвет и коротко подстричь, прическу сделать такую, чтобы они прилегали к голове. Вы должны употреблять много косметики. Придется выщипать брови и подправить губы.

Мадлон уставилась на меня:

– Вы слишком далеко заходите…

– Вы носите бюстгальтер?

– Только с вечерними платьями.

– Хорошо. А как обстоят дела с вашей грудью? Она естественная?

– Такого бесстыдства я еще не встречала…

– Прекратите, наконец! – взорвался я. – Вы не поняли, куда я клоню? Вас надо из благородной миссис Батлер сделать обычной легкомысленной шлюхой. Нужно увеличить грудь и изменить походку. Платья вы должны носить в обтяжку и покачивать бедрами. Какая у вас кожа? Вы быстро загораете?

– Да, но слежу, чтобы не стать слишком смуглой.

– С этим придется покончить. Я куплю кварцевую лампу… Нет, не пойдет, всякий, кто здесь летом попросит в магазине кварцевую лампу, попадет в сумасшедший дом или на заметку в полицию. – Я стал лихорадочно соображать. Идея пришла быстро. – Подождите! Окна гостиной выходят на запад, но если в середине дня поднять жалюзи, комната освещается солнцем. Если вы ляжете на пол, из дома напротив вас не увидят. Итак, купим масло для загара.

Я взял бумагу и карандаш и все записал для памяти.

– Что еще? – поинтересовалась она.

– У вас есть ножницы?

– Нет.

Я записал и продолжал:

– Состав для завивки, солнечные очки. А что нужно для окраски волос?

– Не имею понятия. – Мадлон пожала плечами.

– Плохая вы помощница. Но я найду то, что надо. Что еще?

– Только сигареты. И бутылку бурбона.

– Бурбона? А вы не будете напиваться?

– Не имею такой привычки, – холодно ответила Мадлон.

– Хорошо.

Я встал. У двери обернулся:

– В каких банках вы арендовали сейфы? Мадлон задумалась и ответила:

– В Коммерческой кредитной компании, в Третьем национальном и Прибрежном.

– Под какой фамилией?

– Под разными, – ответила она. – В каждом банке другая фамилия.

Мадлон откинулась на спинку и засмеялась:

– Немного поздно вам пришла мысль проверить меня. Только я сомневаюсь, дадут ли вам что-нибудь эти сведения.

– У меня и не было такого намерения. Вы достаточно благоразумны и не станете мне лгать при данных обстоятельствах. Скажите мне эти фамилии.

– Миссис Джеймс Р. Хэтс, миссис Люсиль Мэннинг и миссис Генри Л. Кастерс.

Она монотонно и без запинки назвала фамилии и, нахмурившись, уставилась на свою сигарету.

– А дальше? – спросил я.

– Что?

– Мне показалось, вы хотели еще что-то сказать.

– Нет, – ответила она и снова уставилась перед собой, словно задумалась. – Больше я ничего не хотела сказать.

– О'кей, – кивнул я. – Скоро вернусь.

Спускаясь в лифте, я раздумывал о том, что же меня так беспокоило. Действительно ли теперь ничего не случится? Если и умрет помощник шерифа, они нас все равно не поймают. Единственный след, который у них есть, ведет к ней, а она хорошо спрятана. Деньги, большие деньги ждут меня…

Итак, что же это было?

Ничего конкретного: только смутное ощущение, что она слишком уж легко все воспринимает. Как будто ей ничего не стоило отдать такую кучу денег.

Глава 15

Я поехал в город на автобусе и взял из гаража свою машину. Тем временем появились дневные выпуски газет. Однако в них ничего нового не писали, помощник шерифа был еще без сознания, и состояние его не изменилось. Полиция обшаривала весь штат в поисках Мадлон Батлер.

Я остановился у аптеки и зашел в отдел косметики.

– Чем могу быть вам полезна? – спросила девушка.

– Моей жене нужно средство для завивки волос. И еще, я забыл, как это называется… средство для окраски волос.

– Лондотон?

– Не помню. Кажется, да. У нее темные волосы, а этим средством она делает их светлее, получается цвет меди.

Девушка назвала еще три или четыре препарата.

– По-моему, это, – отреагировал я на третье название. – Но дайте мне, пожалуйста, квитанцию на случай, если я ошибся.

Я отнес покупки в машину, сел и прочел способ применения. Еще следовало купить вату и шампунь для смывки состава с волос. Я приобрел все это в другой аптеке, там же купил солнечные очки и бутылку масла для загара.

Теперь оставались только еда, сигареты и виски. В магазине, где я все это приобрел, меня снабдили хозяйственной сумкой.

Около половины второго я снова был дома. Жалюзи в гостиной были подняты, а Мадлон лежала на ковре без халата и принимала солнечные ванны.

Я достал бутылку с маслом для загара:

– Вот, пользуйтесь.

Она села, лицо ее вытянулось.

– Ненавижу коричневый загар, – заявила она.

– Не важничайте, – сказал я, – тюремная бледность выглядит гораздо хуже.

– Да, вы правы…

Она открыла бутылочку и смазала себе лицо и руки.

– Вы купили виски?

– Сейчас принесу вам бокал.

– Спасибо.

Она снова легла и закрыла глаза. Ковер был серый, и ее темные длинные волосы выделялись на его фоне.

Я выложил из сумки покупки и открыл бутылку, остальное сунул в холодильник. Затем налил ей изрядную порцию и добавил немного воды. В конце концов, это куплено на ее деньги. Затем вернулся в гостиную.

– Сколько времени вы лежите на солнце?

– Около пятнадцати минут.

– Тогда вставайте, иначе получите солнечный ожог.

Она села. Я подал ей бокал и опустил жалюзи.

Мадлон сделала глоток, посмотрела на меня и улыбнулась.

– А вы? – спросила она.

– Я не хочу.

– Вы вообще не пьете?

– Только изредка. Она подняла бокал:

– Тогда за ваше здоровье, мистер Скарборо.

– Вы, кажется, чувствуете себя лучше!

– О да, – ответила она. – Превосходно! Я все думаю о вашей блестящей идее, и чем больше о ней размышляю, тем больше она мне нравится. Отличная идея! Как можно поймать Мадлон Батлер, если она превратится в другого человека?

– Надеюсь, вы не считаете это очень простым делом?

– Нет, конечно же. Но мы с ним справимся. Когда начнем?

– Хоть сейчас, – ответил я. – Но вы, наверное, захотите сначала выпить?

– Я могу пить, когда вы будете заниматься моими волосами, – улыбнулась она. – Это придаст мне мужества.

– Да, оно вам потребуется, – согласился я.

Расстелив на полу газеты, я поставил на них стул:

– Садитесь.

Она села, веселая и довольная. По радио передавали музыку.

– Вы слышали какие-нибудь новости во время моего отсутствия?

Мадлон подняла глаза:

– Да. А разве их нет в газетах?

– Чего? – спросил я. – Ради Бога, что вы слышали?

– Состояние помощника шерифа улучшается. Вероятно, он выздоровеет.

Мои колени начали дрожать. Я забыл о своей работе и закурил. Только теперь я понял, какой камень лежал у меня на душе. Если нас и найдут, мне смогут предъявить обвинение лишь в том, что я ударил его по голове. Конечно, еще оставалось дело Дианы Джеймс, но убил ее не я, а Мадлон. И Диана Джеймс не была полицейским.

– Он все еще без сознания?

– Да. Но врачи считают, что он скоро придет в себя.

– В этом деле только одна закавыка, – сказал я. – Он мог узнать вас.

– Да, – беззаботно согласилась она. – Я тоже так подумала. Но они, видимо, и без этого убеждены, что я там была. Дело ничуть не изменится, если он это подтвердит.

Именно в этот момент меня должно было осенить…

Однако я ничего не понял. Видно, крыше нужно свалиться мне на голову, чтобы я сообразил наконец, почему известие о помощнике шерифа привело ее в такое хорошее настроение.

– Ну, начинайте, – поторопила она. – Я жду не дождусь, когда превращусь в Сузи Мэмбли.

Она выпрямилась на стуле и посмотрела на меня.

Я достал из кармана ножницы, сходил в ванную за полотенцем и накинул его ей на плечи.

– Держите его крепко.

Она обернула полотенце вокруг шеи.

– Вы, конечно, разукрасите меня, – заметила она, – но это ничего. Самое главное, что мы наконец приступаем к делу. Как только у меня достаточно загорит лицо, я пойду в парикмахерскую и приведу свою прическу в порядок. Скажу, что была в Южной Америке, и пожалуюсь на тамошних кошмарных парикмахеров.

– Хорошая идея, – отозвался я.

Проведя по волосам расческой, я взялся за дело: зацепил из середины локон и отрезал его. Через некоторое время отступил и посмотрел на свою работу. Она выглядела ужасно, словно голова попала под косилку.

– Дайте мне посмотреть, – сказала Мадлон и пошла в ванную к зеркалу.

Я ожидал бури, однако она только вздохнула и покачала головой:

– Послушайте, если вы мечтаете стать парикмахером…

– Подождите, я еще не кончил.

– Знаете, что вы делаете не так? – сказала она. – Вы не должны стричь прямо. Вам нужно держать расческу наклонно и отстригать пряди волос между зубьями расчески.

Я попытался выполнить ее указания и постепенно кое-что выправил, однако голова ее все равно получилась какая-то клокастая.

– Ужасно, – поморщился я, – но есть в этом и свои хорошие стороны. Мы добились того, чего и хотели. Теперь вы лишь отдаленно напоминаете миссис Батлер с полицейской фотографии.

Я принес ей пузырек с красящим раствором:

– Посмотрим, какая вы будете рыжая.

Пока она наносила раствор на волосы, я вычистил ковер, завернул в газету отрезанные волосы и выбросил в мусоропровод.

Мы уничтожили Мадлон Батлер.

Это была моя идея. И если она удастся, то больше не будет существовать женщина, которую разыскивает полиция.

Было половина третьего. Я включил приемник и нашел станцию, передающую новости, однако о нашем деле ничего не сказали. Я подумал, не солгала ли она мне. Надо будет не пропустить вечерний выпуск новостей.

Мадлон вышла из ванной, вытирая полотенцем вымытые волосы. Они были спутаны и торчали во все стороны. Но цвет их не изменился.

– Они такие же, как и раньше, – расстроился я.

– Потому что мокрые. Пусть высохнут.

Она подняла жалюзи, села на ковер и продолжала вытирать голову. Через несколько минут отбросила полотенце и провела рукой по волосам.

– Можно мне выпить? – промурлыкала она, глядя на меня.

– Еще не наелись этого снадобья?

– А что, это неплохая диета, – ответила она.

Когда я вернулся из кухни и подал ей бокал, она посмотрела на меня из-под опущенных ресниц и горячим шепотом произнесла:

– Спасибо, дорогой.

Теперь она была похожа на хризантему, но так же дьявольски хороша, особенно в этой пижаме.

– Пробуете стать Сузи? – спросил я.

– Да, – ответила она. – Получается?

– Неплохо, если вы и дальше будете вести себя, как она.

– Что вы хотите этим сказать?

Я склонился над ней и погладил по голове:

– Но ведь узнать, действительно ли хороша Сузи, можно только в постели. Я бы с удовольствием занялся…

В ее глазах появился холодный блеск.

– Ваша вульгарность отвратительна. Уберите руку!

– Вы выпадаете из роли. Это уже не Сузи.

Я не убрал руки, а погладил ее ниже. Нет, это была не пористая резина.

– Вот вам Сузи. – Мадлон влепила мне пощечину.

Я схватил ее за руки.

– Не привыкайте к такому поведению, – предупредил я. – Иначе я могу стать очень неприятным.

Но в ее глазах не было страха.

– Скажу вам прямо. Иногда вы производите впечатление интеллигентного человека, но затем снова позволяете себе хамские выходки.

– Не делайте из этого государственного преступления, – возразил я. – Поскольку нам придется пробыть так много вместе, я просто считаю, что было бы неплохо проводить время приятнее. Но это не обязательно. Главное, в конце концов, – деньги.

– Вы такой чувствительный человек? Я встал:

– Беби, там, где я вырос, сто двадцать тысяч долларов ценятся выше всяческих чувств.

Она промолчала. Я пошел к двери и сказал:

– Кроме того, не вам рассуждать о чувствах.

– Что вы хотите этим сказать?

– То, что именно вы убили двух человек. Не я, а вы.

Она уставилась на меня.

– Да, – сказала она, – но ненависть – тоже чувство.

– Верно, – согласился я, – только не очень полезное.

Я вышел на улицу, сел в машину и поехал в город. В киоске купил газету, зашел с ней в ресторан и заказал чашку кофе.

Заголовок гласил:

«СОСТОЯНИЕ ЗДОРОВЬЯ ПОМОЩНИКА ШЕРИФА УЛУЧШАЕТСЯ».

Врачи считали, что кризис миновал и вскоре к нему вернется сознание. В статье больше не было ничего, кроме еще одного описания Мадлон Батлер. Считалось, что она не могла прорваться сквозь оцепление на дорогах, и полиция была уверена, что она спряталась где-то внутри кольца. Газета полагала, что преступницу скоро найдут. Розыски были сосредоточены на «кадиллаке». Подумав о нем, я ухмыльнулся и отпил кофе.

Диану Джеймс, видимо, еще не нашли, но это было и неудивительно. Ее труп лежал в подвале, а над ним сгорел дом. Конечно, они не успели раскопать пепелище.

На улице было жарко и воздух насыщен влагой. Надвигалась гроза, то и дело гром перекрывал уличный шум. Я бесцельно шел по улице и вдруг заметил на углу высокий портал среди мраморных колонн. Взглянув внимательнее, я увидел, что это и есть Прибрежный банк.

Захватывающее чувство! Я стоял на перекрестке и, даже когда вспыхнул зеленый свет, дал людям пройти мимо меня. Там, в банке, лежали деньги и ожидали, когда их возьмут. Мысленно я представил себе толстые круглые двери подземного хранилища, узкие проходы между металлическими сотами, образованные тысячами сейфов, заполнявшими помещение от пола до потолка. Один из них был битком набит пачками банкнотов. И ключ от него лежал у меня в кармане.

На другой стороне улицы, наискосок, был Третий национальный банк. Я видел и его с того места, где стоял. А налево за углом, через три дома к югу, находился банк Коммерческой кредитной компании.

Деньги можно достать из трех сейфов менее чем за двадцать минут. Для этого нужно только спуститься по лестнице, расписаться на карточке и отдать ключ.

Прохожие толкали меня, все куда-то спешили. Две девушки иронически обернулись, и одна сказала:

– Этот тип, видимо, врос в землю.

Начался дождь, и я пришел в себя. Перейдя улицу, встал под навес.

Хлынул настоящий ливень. Если я пойду к машине, то промокну насквозь. Я огляделся: навес, под которым я стоял, оказался входом в кино, и я купил билет, не поинтересовавшись, какая идет картина.

Мальчишка продавал вечерние выпуски газет. Я купил одну и развернул. Сразу же бросился в глаза заголовок: «Юноша дал показания по делу об убийстве Батлера».

До машины надо было пройти почти квартал. Чувствуя себя голым, я все же постарался пройти спокойно эти несколько сот метров.

Глава 16

Юноша дал показания…

Если они задержали блондинку и ее брата, те дадут описание моей внешности.

Я бегом поднялся по лестнице и ворвался в квартиру. В гостиной горел свет, но Мадлон не было. Я услышал плеск в ванной, сел на софу и развернул газету.

Сунув в рот сигарету, я забыл ее зажечь.

«Маунт-Темпль, 6 августа. Появилась сенсационная новость по делу об убийстве Батлера. Как сообщила полиция, сегодня задержан двадцатидвухлетний Джек Финли. На третьем часу допроса он признался в соучастии в убийстве Батлера, банковского служащего, пропавшего два месяца назад. Труп его был найден во вторник.

Плача и бледнея, он указал на Мадлон Батлер, привлекательную вдову убитого, зачинщицу гнусного преступления…»

Я закурил сигарету. Все оказалось так, как я себе представлял. Финли оказался сообщником.

«…Финли был задержан сегодня рано утром на проселочной дороге в 80 километрах от Маунт-Темпля.

Задержали его патрульные полицейские, занимавшиеся розыском машины миссис Батлер. Хотя Финли и его сестра Чарисса, двадцати семи лет, пытались удрать, заметив патрульную машину, они сначала отрицали свое соучастие в преступлении.

Однако позже, когда другой патруль обнаружил «кадиллак» миссис Батлер вблизи дома в конце дороги, по которой шла эта пара, им было предъявлено обвинение в соучастии в убийстве.

Согласно их показаниям, миссис Батлер и сопровождавший ее неизвестный мужчина вчера вечером отобрали у них машину и скрылись на ней. Полиция располагает точным описанием неизвестного, которое было передано по радио».

Я опустил газету. Нет, еще не все потеряно. Они не имели ничего, кроме моего описания. Единственным человеком, который меня знал, была Диана Джеймс, но она мертва.

Я хотел было снова взяться за газету, но в этот момент вошла Мадлон. На ней были жилет и блузка, которые она захватила с собой вчера вечером, нейлоновые чулки и домашние туфли. Она включила радио и села.

Взглянув на газету у меня на коленях, она спросила:

– Есть что-нибудь новенькое?

– Да, можно сказать, что есть. – Я бросил ей газету. – Почитайте сами.

Она взяла газету и уставилась на заголовок.

– О!

– Послушайте, – сказал я, – арестовали вашего приятеля. И все, что вы могли сказать, это «о»?

Она пожала плечами:

– Вас удивляет, что я не приняла это близко к сердцу? В конце концов, он ведь пытался меня убить. Кроме того, он не был мне другом.

– А как же, черт возьми, он влез в это дело?

– Он был влюблен в Синтию Кеннон. Или Диану Джеймс, как вы ее называли.

– Итак, это… Мадлон засмеялась:

– Непонятно, но о вкусах не спорят.

– Оставьте.

Я чувствовал себя словно с похмелья.

– Ответьте на мой вопрос или отдайте газету, и я дочитаю сам. Миллионы посторонних людей знают об этом деле больше, чем я.

– Хорошо, – ответила она. – Я расскажу вам.

В этот момент по радио взревел джаз. Мадлон вздрогнула и нажала кнопку:

– Минутку…

Она настроила приемник на какую-то унылую музыку, скинула домашние туфли, поджала ноги под себя, закурила и поудобнее откинулась.

– Хорошо, верно? Или вы в это время суток не любите Дебюсси?

Она словно погрузилась в музыку и вдруг сказала:

– Это я его убила.

Она была совершенно спокойна. В ее голосе не слышалось ни раскаяния, ни гнева – ничего. Батлер мертв, она его убила, вот и все.

– Но почему? Почему вы его убили? – спросил я. – Из-за денег?

– Нет, просто я его ненавидела. Синтию Кеннон я тоже ненавидела. Вы ничего не имеете против, если я буду называть ее настоящим именем?

Я все меньше и меньше что-либо понимал.

– Значит, деньги не имели значения? Но вы все же забрали их?

Она иронически усмехнулась:

– Вы только и думаете о деньгах. Придаете им слишком большое значение. Нет, я не утверждаю, что они ничего не значат в жизни. Но я убила их, потому что ненавидела обоих. А деньги были одной из причин моей ненависти. Точнее говоря, он украл их не из банка, а у меня.

Я уставился на нее:

– У вас?

– Точно. Они оба были достаточно подлыми. Он хотел жить со своей шлюхой на мои деньги. Неплохо, не правда ли?

Я покачал головой:

– До меня это не доходит. Вы говорили, что Финли был влюблен в Диану Джеймс, а Батлер украл у вас деньги. Кто из нас рехнулся, вы или я? В газетах было напечатано, что он украл их из банка.

Она сильно затянулась, выдохнула дым и посмотрела на тлеющий кончик сигареты.

– То, что было напечатано в газетах, – совершенно правильно. Я именно это и пытаюсь вам разъяснить. Банк был основан моим дедом. Однако его потомки больше умели тратить деньги, чем их приобретать. Банк уже давно перешел в другие руки, но мой отец обладал частью капитала, гораздо больше, чем сто двадцать тысяч долларов, и эту часть я унаследовала. Теперь вы поняли? – Она помолчала немного, с насмешкой глядя на мою изумленную физиономию, затем продолжила: – Мой муж не имел никакого состояния, ничего не имел. Но поскольку мы с ним владели частью капитала, он стал вице-президентом банка. А когда он решил оставить меня и бежать с Синтией Кеннон, то прихватил эти деньги. Легально их взять было нельзя, поэтому он их стащил.

Если бы его не поймали, банк просто аннулировал бы принадлежащую нам часть капитала и этим возместил свою потерю. На этом дело бы и кончилось. Никто, кроме меня, не пожалел бы о ста двадцати тысячах.

Она умолкла и холодно улыбнулась:

– Но ему на это было, конечно, наплевать.

Я забыл о сигарете в своей руке, и она обожгла мне палец. Погасив ее в пепельнице, я вопросительно посмотрел на Мадлон.

– Но когда вы узнали, что задумал ваш муж, – спросил я, – почему в тот же вечер не сообщили в полицию? У него бы отняли деньги, а самого арестовали бы.

– Верно, – ответила она, – я могла это сделать. Но, видите ли, терпение мое подошло к концу, и мне захотелось с ним рассчитаться. Синтия Кеннон у него не первая, до нее он был в связи с Чариссой Финли, работавшей в банке, а раньше еще с кем-то.

Я долго терпела его измены, но, когда он хладнокровно решил украсть мои деньги и удрать со своей потаскушкой, я так же хладнокровно решила его убить. Когда человеку нечего терять, ему нечего и бояться. А разве вы другого мнения?

– Я все еще не понимаю роли Джека Финли в этом деле, – не отвечая на ее вопрос, произнес я.

– Это немного сложнее, – сказала она. – Похоже, он выглядит некоей трагической фигурой, но на самом деле просто дурак. Вероятно, он вообразил, что если две женщины – обе старше его – совершат преступление, то ему достанутся деньги.

– Нет, все равно ничего не понимаю, – сказал я.

Мадлон засмеялась:

– Извините, я забыла, что говорю с человеком, у которого, кроме денег, нет мотивов для убийства. Синтия Кеннон говорила вам, что работала медсестрой и несколько месяцев ухаживала запарализованной женщиной. Это была мать Джека и Чариссы Финли. Джек тогда по уши влюбился в Синтию. Не знаю, поощряла ли она его – ведь она была на десять лет старше его и наверняка не могла надолго заинтересоваться этим юношей, почти подростком. Вероятно, он действовал ей на нервы. Во всяком случае, она быстренько с ним порвала, когда познакомилась с моим мужем.

Я узнала об этом лишь месяц спустя, после того как Синтия оставила свое место в Маунт-Темпле и вернулась в Санпорт. Однажды в субботу вечером, когда мой муж якобы уехал ловить рыбу, ко мне явился Джек Финли. Он был совершенно невменяемым. Не знаю, почему он поделился именно со мной. Вероятно, имел абсурдную идею, что я заставлю мужа порвать с Синтией. Он постоянно следил за моим мужем и однажды даже чуть не убил их в номере отеля. Он отправился туда с пистолетом в руке, но в последний момент перед дверью опомнился и убежал. Мне стало жаль его, я пыталась втолковать, что было бы безумием портить свою жизнь из-за такой потаскушки, как Синтия Кеннон. Но уговоры были напрасны. С одержимым говорить бесполезно. Словом, он решил убить моего мужа.

– Кажется, я начинаю понимать, – сказал я. – Он был тем сообщником, какой вам и требовался. Вам оставалось лишь немного подогреть его.

Мадлон покачала головой.

– Нет, – возразила она. – Я же сказала, что пыталась вразумить его. Но вскоре заметила, что он и его очаровательная сестрица пытаются подогреть меня.

– Извините, я снова запутался.

Она прикурила от окурка новую сигарету. По радио передавали нудную музыку, и вся ситуация была похожа на гротеск. Красивая изящная женщина сидела совершенно спокойно и расслабленно, погрузившись в звуки музыки, и рассказывала про убийство, которое сама и совершила. И ни тени раскаяния в прекрасных глазах!

– Я уже сказала вам, что дело усложнилось. Сначала у меня было впечатление, что все ограничится бешеной ревностью юноши. Но меня озадачило его замечание, что Синтия изменила имя и фамилию. Он удивился, но, будучи в возбужденном состоянии, не подумал о причинах. Я же, напротив, подумала и произвела собственное расследование.

Синтия действительно переменила имя, но я узнала еще одну важную вещь. Когда мой муж встречался с ней в Санпорте, он не заходил в ее квартиру. Но накупил себе кучу всякой одежды, которую она держала у себя дома. Постепенно мне стало ясно, что они задумали. В это время в Джеке произошла удивительная для меня перемена. Его жалобы, что Батлер разрушил и его, и мою жизнь, а теперь хочет испортить жизнь Синтии, стали звучать неискренне. Он играл безумную ревность, но у меня было чувство, что он вполне владеет собой и только чего-то дожидается.

Так прошло два месяца, затем я начала понимать, что же произошло. Джек, видимо, признался своей сестре Чариссе. Та была умнее его и догадалась, зачем Синтия сменила имя. А ведь мой муж, как я уже вам говорила, был в связи с Чариссой. Она работала в том же банке.

Мадлон замолчала и посмотрела на меня:

– Теперь вам ясно?

– Да, думаю, что да.

Она кивнула и продолжала:

– Я позволила Джеку и дальше себя дурачить. Он убеждал меня, что муж разбил и мою, и его жизнь и что единственное, для чего он живет, – это месть. Когда муж под тем или иным предлогом исчезал в конце недели, Джек жаловался мне, что больше не выдержит, однако ничего не предпринимал.

Затем наступила та роковая суббота. Муж в полдень вернулся из банка домой и сказал, что поедет ловить рыбу. Он положил в машину свои вещи, поднялся наверх принять душ и переодеться. Я же спустилась к машине и, как всегда, обыскала ее. Я нашла деньги, они были в портфеле, завернутом в постельные принадлежности. Весь этот месяц я спрашивала себя, как я поступлю, если найду доказательства. Теперь же, когда открыла портфель и увидела деньги, мои сомнения рассеялись, и я не стала дальше медлить.

У меня было мало времени. Я взяла портфель с деньгами и спрятала в подвале. Я знала: Джек сразу поспешит к нам, едва Чарисса позвонит ему и сообщит, что мой муж ушел из банка с портфелем.

Джек действительно тотчас же пришел через заднюю дверь и прекрасно разыграл свою роль. Он был мертвенно бледен, глаза широко раскрыты, как у сумасшедшего. Он спросил меня, сказал ли мой муж, что снова едет на рыбалку. Я подтвердила. Он заявил, что дело так дальше не пойдет и мы должны наконец что-то предпринять.

Он явно подстрекал меня, и, услышав, как мой муж спускается по лестнице, я выхватила пистолет из кармана Джека и застрелила мужа в упор.

Монотонный, спокойный голос смолк. Теперь Мадлон глядела куда-то поверх моей головы. На лице ее так и не отразилось никаких чувств.

– Значит, это Финли увез труп и отогнал машину? – сообразил я.

Она кивнула:

– Да. Он был удивительно спокоен и ловок. Похоже, что он все точно спланировал. Сделать же это было нетрудно.

Повариха брала по субботам выходной день. Нам пришлось только подождать, пока стемнеет.

– А что произошло, когда они убедились, что денег в машине нет?

– В воскресенье вечером они явились ко мне. Я сделала вид, будто не понимаю, о чем они говорят. Они знали, что о пропаже денег в банке станет известно лишь в понедельник. Я прикинулась дурочкой и спросила, о каких деньгах речь. Мой муж определенно не мог взять с собой такую крупную сумму. Они угрожали убить меня, но при этом знали, что в этом случае им ничего не достанется. И полицией, конечно, они не могли мне пригрозить, так как уже сами увязли в убийстве. Они загнали себя в тупик. Я зарыла портфель в клумбе и стала ждать, когда полиции надоест обыскивать дом и наблюдать за мной. И когда это произошло, только тогда я достала деньги и положила их в три сейфа.

– Значит, Финли поставил машину перед домом Дианы Джеймс. А она была уверена, что это сделали вы?

Мадлон тихо рассмеялась:

– Синтия была не слишком интеллигентна, но все же я не думала, что она настолько глупа, приписывая мне подобное ребячество.

Да, все было здорово проделано, с какой стороны ни посмотреть. Она всех перехитрила.

«Кроме меня, – подумал я и ухмыльнулся. – Теперь эти сто двадцать тысяч долларов лежат в трех сейфах, а ключи от них у меня в кармане».

– Вы умная женщина, – сказал я. – Вы почти завершили это дело.

Я вышел на улицу и дошел до киоска. Газеты уже вышли. Я купил одну, развернул. Заголовок гласил: «Миссис Батлер умерла, ее неизвестный спутник разыскивается».

Глава 17

Я стоял с газетой в руке и молчал, а вокруг меня все рушилось.

Кто-то что-то мне сказал.

– Что? – спросил я, сложил газету и сунул ее под мышку.

Полмиллиона экземпляров газеты разлетятся по всему свету, но эту я спрячу. «Спутник разыскивается». Я пошел. «Только не бежать, – думал я, – надо идти медленно».

– Эй! Ваша сдача. Возьмите ее, мистер.

– Ах да, – спохватился я. – Спасибо.

Мне не следует стоять под фонарем. Вот газетчик уже принял меня за сумасшедшего или пьяного в доску.

Однако дома я тоже не смогу прочитать газету. Если и Мадлон увидит ее, я – конченый человек.

Я уже слышу ее смех. Она должна отдать мне сто двадцать тысяч долларов за то, что я ее прячу от полиции. Однако ее уже не ищут. Она умерла. Полиция теперь ищет меня. Ловушка сработала. Я попался.

Что же предпринять?

Я нерешительно посмотрел на свою машину: она стояла прямо передо мной. Я сел в нее и поехал, сам не зная куда.

На перекрестке свернул к берегу моря. Вскоре увидел стоянку и поставил там машину. Было достаточно светло, и я мог наконец прочесть газету.

Но еще не развернув ее, я уже хорошо знал, что читать ни к чему. Мне все и так было ясно. Но я все же прочел.

Дела обстояли еще хуже, чем я предполагал. Все мои опасения подтвердились, но дело оказалось гораздо хуже. Для меня. Они нашли труп Дианы Джеймс, а помощник шерифа наконец пришел в сознание.

«…Конечно, это была миссис Батлер, – сказал полицейский. – Я осветил ее лицо фонарем. И тогда этот парень сзади ударил меня по голове».

Внешне эти две женщины были разные. Но они были одинакового роста, похожи фигурами, и обе брюнетки. Даже если бы эксперты обратились для идентификации к зубному врачу, то он вряд ли бы помог. Нет, не было причины этого делать. Помощник шерифа хорошо ее видел. И она не могла выйти из дома, так как он наблюдал за входом и никто из него не появлялся. Выстрелы прогремели после того, как я его ударил. Диана Джеймс прошла через задний двор, когда он уже лежал без сознания. Ни один человек не знал о ее присутствии, она уехала из города за шесть месяцев до этого.

Я проделал значительную работу, и все напрасно. Если Мадлон скроется, а меня схватят, то мне конец.

А ей теперь можно идти куда угодно. Она свободна.

Мой лоб покрылся потом, однако я заставил себя читать дальше.

Там было помещено мое описание, причем довольно точное. Эти чертовы блондины помнили все детали, ничего не упустили!

Наконец последний абзац:

«…Его лицо показалось мне знакомым, – сказала Чарисса Финли. – Должно быть, я где-то его видела на фото».

Дрожащими пальцами я достал сигарету и закурил. Последнее предложение добило меня. Чарисса могла вспомнить меня в любой миг, в любой час, а я об этом узнаю лишь тогда, когда полиция постучит ко мне в дверь.

Я попытался взять себя в руки. Возможно, еще не все потеряно. Вдруг не вспомнит? До сих пор же не вспомнила, а чем больше будет об этом думать, тем станет менее уверенной. Моя фотография была напечатана на спортивной полосе газеты не менее пяти лет назад. С тех пор печатались фото тысячи футболистов.

У меня один выход. Мне надо выжидать. Нельзя сдаваться.

К черту! Эти деньги я уже почти держу в руках. А если отказаться от них и сбежать сейчас же, сию минуту? Но при одной этой мысли у меня начинал болеть живот. Просто нужно подождать несколько дней. Теперь миссис Батлер уже не ищут, надо купить ей несколько платьев, и она может сделать себе прическу. Придется что-нибудь придумать, чтобы объяснить, почему мы можем ускорить дело. Главное, не давать ей газеты.

А радио? Как же я о нем не подумал? Но, черт возьми, нельзя, в конце концов, обо всем думать!

Я скомкал и выбросил газету, включил мотор и поехал домой.

Вероятно, Мадлон уже слышала последние новости. Но как узнать об этом? Сама она, конечно, не скажет. Или скажет? Ведь у меня ее ключи и деньги, которые я взял из сумки, а без ключей и денег ей не скрыться. Кроме того, было и кое-что еще.

Я единственный в мире человек, который знает, что она жива.

Впрочем, возможно, она уже обдумала, как устранить меня со своего пути.

По лестнице я поднимался почти бегом. В гостиной никого не было, радио не работало. Я запер дверь и с облегчением вздохнул. Но тишина просто угнетала меня.

Я быстро огляделся: где же она? Надо все сделать немедленно, нельзя ждать, пока она уляжется спать. Однако и рисковать нельзя, ведь она могла войти и застать меня. Из ванной донесся плеск. Я тут же подошел к двери и услышал, как она тихо напевает.

– Вы в ванной? – спросил я.

– Да. А что?

Дверь открылась, и Мадлон выглянула. На плечах было полотенце, а волосы завиты в мелкие колечки. Стало заметно, что цвет их изменился, они были гораздо светлее и отливали медью.

– Я только хотел вас спросить: вы слушали сегодня радио?

На ее лице, как всегда, ничего нельзя было прочесть. Эта женщина всегда великолепно владела собой. Она лишь покачала головой:

– А что?

– Помощник шерифа пришел в сознание, – ответил я и сунул в рот сигарету. – И они нашли труп Дианы Джеймс.

– Вот как? Ну, этого и следовало ожидать.

– Да, – согласился я. – Смешно, но сперва они подумали, что это ваш труп.

Говоря эти слова, я не спускал с нее глаз. Ну хоть что-то же должно ее выдать! Взмах ресниц, дрожание губ.

Ничего!

– В самом деле? – спросила она. – Но мы же совсем друг на друга не похожи… – Мадлон помолчала, немного подумала. – Да, конечно. Это огонь.

Я не мог не подивиться ей. Если она играла, то это была превосходная игра.

– Верно, – сказал я. – Этот помощник шерифа узнал вас, а кто-то в довершение слышал выстрелы. Поэтому, когда нашли труп, решили, что это вы. Но потом на ее наручных часах обнаружили выгравированное имя.

– О! – сказала Мадлон.

Из этого восклицания можно было заключить все, что угодно. Оно могло означать, что Мадлон всему поверила, но точно так же и то, что она уже слышала правду по радио и втайне насмехается надо мной.

– Оставьте, пожалуйста, мне газету, – попросила она. – Я прочту, когда закончу здесь.

– Я сдуру где-то оставил ее, – ответил я. – Но, кроме этого, там ничего интересного нет.

Она пожала плечами и снова скрылась в ванной. Она наверняка пробудет там несколько минут. Момент удобный.

В кухне я взял нож. В гостиной снял у приемника заднюю стенку и сунул нож внутрь. Я стал тыкать им, пока не увидел обрывки проводов. Тогда я привернул обратно заднюю стенку и поставил приемник на место.

Минут через десять Мадлон вышла. Голова ее была обернута полотенцем.

– Думаю, теперь мои волосы будут не так уж плохо выглядеть. Цвет получился удачный. Вы заметили?

– Да, – ответил я.

– Удивительно, как много значит изменение внешности. Я чувствую себя совсем другим человеком. Словно Мадлон Батлер действительно умерла.

Непонятно было, что она имела в виду. Возможно, это было сказано без задней мысли, а может быть, она начала понемногу нажимать на меня. Одно я знал твердо: она была дьявольски опасна.

– Значит, мы добились того, чего хотели, – сказал я.

Она села, включила радио и откинулась на спинку.

– Послушаем, что нового.

Приемник стал нагреваться, и вдруг из него пошел дым.

– Эй! – воскликнул я. – Выключите скорее! Эта проклятая штука горит!

Она выключила и с удивлением посмотрела на меня.

– Странно, -. заметила она, – еще недавно так хорошо работал.

– Вероятно, короткое замыкание, – предположил я. – Завтра отдам его в ремонт.

– А долго будут чинить?

– Дня два или три, наверное.

– Так долго? Может, взять пока напрокат? Или купить новый?

– Зачем? – спросил я. – Неужели вы не можете пару дней прожить без него?

– Дело не в этом, – ответила она. – Без радио я чувствую себя полностью изолированной. Совершенно отрезанной от мира. Не знаешь, что там происходит.

– Ну, об этом я смогу вам рассказать. Да и в газетах вы тоже сможете прочитать.

Уж я-то позабочусь, чтобы ей в руки не попала ни одна газета!

Я уже начинал ненавидеть это очаровательное непроницаемое лицо. Наверное, она уже давно смеялась про себя и дожидалась только удобного случая, чтобы меня убить.

Если она все знает, то ей просто надо дождаться, когда я усну. И это будет самое безупречное преступление. У меня в кармане лежали ключи от сейфов, где хранились ее деньги, и я был единственным на свете человеком, который знал, что она еще жива. Ей нужно было только взять деньги из сейфов. Потом она может совершенно спокойно сесть на самолет и лететь куда угодно.

А для меня – никакого выхода. Никакого!

От таких мыслей можно сойти с ума.

Полиция разыскивает меня, считая, что это я убил миссис Батлер, а вот Мадлон может сама убить меня и испариться со ста двадцатью тысячами долларов, и никто не станет ее искать.

Мадлон Батлер не будут искать, потому что она умерла. А Сузи Мэмбли не станут искать потому, что она родилась в этой квартире и никто не подозревает о ее существовании.

А может быть, идея осуществить такое превращение появилась у Мадлон еще там, в подвале, когда она увидела освещенное фонарем лицо Дианы Джеймс? В течение доли секунды ей вдруг все стало ясно: что ее опознал помощник шерифа, что случится, если дом сгорит, и многое другое.

Но могла ли она уже тогда быть уверена, что все удастся? Ведь и в самом деле на ручных часах Дианы Джеймс могли обнаружить выгравированное имя. Как могла она все предвидеть?

О, эта женщина – дьяволица, она на все способна. А может быть, ее насторожили и эта потерянная вдруг газета, и внезапно испортившийся приемник?.. Я, конечно, сработал здесь достаточно грубо. Ну и, конечно, еще оставалась вероятность того, что она все узнала раньше меня по радио. Если слышала, то тогда все предпринятые мной шаги напрасны.

Мысли путались. Если она знает, то я должен не спускать с нее глаз. Если не знает – надо принять меры, чтобы и не узнала. Тогда она должна находиться в квартире и не видеть газет два или три дня, то есть до тех пор, пока об этом перестанут упоминать.

А значит, и мне придется ждать и я не смогу получить деньги и скрыться. А Чарисса Финли в любой момент может вспомнить, кем я был.

Нет, я этого не выдержу! Я сойду с ума, если буду часами сидеть и думать. Ведь моя фамилия имеется даже в телефонной книге. Полиции останется лишь приехать сюда и арестовать меня.

И они будут обрабатывать Чариссу до тех пор, пока она не вспомнит…

Нет, мы не можем ждать! Надо убираться отсюда, нужно завтра же утром ехать с ней в банк. Я надену темные очки и буду сидеть в машине, а она выйдет и возьмет деньги.

Больше я не смогу усидеть на месте. Я встал, смешал две порции виски. Скажу ей, что изменил свой план. Надеюсь, что мне удастся держаться так, чтобы она ничего не заметила.

Я вошел с бокалами в комнату и подал ей один. Она задумчиво посмотрела на меня, затем слегка нахмурилась и сказала:

– Знаете, вы недавно спрашивали меня, под какими фамилиями я арендовала сейфы.

Я хотел сделать глоток, но что-то в ее голосе заставило меня остановиться.

– Да, – сказал я. – А в чем дело?

– Не знаю, как и сказать об этом. Я уже много времени ломаю голову, но чем больше думаю, тем больше путаюсь. Конечно, имена и фамилии я записала…

– Что вы хотите сказать? – Ужасное предчувствие липким потом поползло по спине.

– Фамилии. Я…

– Только не уверяйте меня, что вы их забыли, – предупредил я. – Еще недавно вы их отлично помнили.

Мадлон покачала головой:

– Нет, нет, не в этом дело. Фамилии я хорошо помню, но три банка и три фамилии… Это уже слишком даже для меня. И теперь я забыла, к какому банку какая фамилия относится.

Она, казалось, читала мои мысли. Держа бокал в руке, я уставился на нее.

Глава 18

Что еще она задумала? Мне стало страшно.

Может быть, она рассчитывала на то, что я потеряю самообладание и удеру? Однако какой в этом прок для нее? Если я удеру с ключами, то она не сможет получить деньги. Конечно, она была не так глупа.

Или она хотела убить меня во сне? Тем более, что полиция может напасть на наш след, и тогда сцапают и ее. Нет, ожидание было для нее так же опасно, как и для меня. Для нее еще опаснее! Ведь могут установить, что она жива, и тогда обвинят в убийстве ее, а не меня.

Во всяком случае, Мадлон была достаточно хладнокровна, если рискнула пойти на блеф.

Твердо я знал только две вещи: первая – она вовсе не перепутала фамилии и вторая – своего замешательства я не должен показывать.

Я глотнул из бокала.

– А теперь послушайте меня внимательно, – сказал я. – Вы уже предупреждены о том, что случится, если попытаетесь обмануть меня. Помните?

– Но что я могу сделать? – сердито спросила она. – Стараюсь припомнить. Я ломаю себе голову вот уже несколько часов.

– И как долго собираетесь ее ломать?

– Откуда мне знать! Я закурил.

– Здесь может быть всего два простых решения, – объявил я. – Первое назовем голубым методом. Я сжимаю рукой ваше горло, пока у вас не посинеет лицо. Затем даю глотнуть вам воздуха, и вы сразу все вспоминаете. Это лучший способ освежить память, своего рода кислородный душ для мозга.

– Действительно замечательная идея, – холодно заметила она. – Итак, я должна пойти в банк и спросить: арендовала такая-то в вашем банке сейф? Вы же знаете, что такие справки не дают.

Я кивнул:

– Конечно, вам не ответят. И вы не хуже меня знаете, как надо сделать, чтобы ответили, но все же я вам подскажу. Вы звоните в Третий национальный, называетесь миссис Генри Кастерс и говорите, что точно не помните, за какой срок уплатили за аренду сейфа. Попросите повторить. Там посмотрят и скажут, что уплачено по июль либо что не могут найти данных о том, что вы арендовали сейф. В этом случае вы извинитесь и скажете, что, очевидно, произошла путаница и что ваш муж арендовал сейф в другом банке, затем позвоните в другой банк и то же самое спросите там.

Мадлон кивнула:

– Я поняла. Если миссис Кастерс посчастливится, то все будет в порядке. Тогда мне останется позвонить в другой банк и назваться другим именем. И независимо от ответа мы все узнаем. Но предположим, что миссис Кастерс не повезет и что даже во втором банке ей ответят, что там на ее имя нет сейфа. Тогда мы узнаем, что она арендовала сейф в другом банке – третьем, но не будем знать, какие фамилии соответствуют двум остальным банкам. Значит, придется звонить снова. – Она сделала глоток и посмотрела на меня. – Не слишком ли много странных звонков? Не забывайте, что все сейфы арендованы на вымышленные фамилии и я не могу удостоверить свою личность. А также о том, что я изменила свою внешность и что полиция разыскивает меня, а во всех газетах помещено мое фото. Мы должны избегать всего, что может обратить на меня особое внимание при появлении в банках.

Конечно, она была права. Эта ведьма всегда права!

– Верно, – ответил я. – Но посудите сами, вы будете иметь два шанса против одного. Неужели вы считаете, что не стоит и пытаться? Ведь в противном случае у вас вообще нет шансов.

– Прекратите нагонять на меня страх!

Я встал с софы и подошел к ней. Она подняла глаза, и наши взгляды встретились.

– Я слишком многим рисковал из-за этих денег и не дам вам провалить все дело, – прошипел я. – Со мной у вас этот номер не пройдет.

Я схватил ее за горло. Она не сопротивлялась, она знала, что это бесполезно. Ее глаза холодно и презрительно смотрели на меня.

Я только хотел напугать ее, но потерял над собой контроль. Я сжал горло этой чванливой, дерзкой, рафинированной стервы.

Комната закружилась перед моими глазами. Я ненавидел Мадлон и мог убить ее. Руки дрожали. Я слышал, как она захрипела.

Лишь в последний момент я опомнился. Остаток разума заставил меня отпустить ее, пока не поздно. Чертыхаясь, я отошел, пытаясь унять дрожь своих рук.

Боже мой, что со мной? Я был близок к помешательству, я чуть не задушил женщину насмерть. Если меня схватят, мое спасение в одном – в том, что она еще жива. А если я убью ее, тогда не видать мне и денег.

Я взял себя в руки:

– Ну, вспомнили?

Мадлон сидела, задыхаясь, и молчала.

– Это ваш единственный способ задавать вопросы? – выдавила она наконец.

– Видимо, единственный, который вы понимаете, – ответил я. – Подумайте. Теперь вы должны вспомнить.

– Мне надо подумать. А почему, собственно, такая спешка? Ведь у нас впереди целый месяц, не так ли?

– Я передумал. Мы под носом у полиции. Слишком опасно находиться здесь.

– Значит, вы хотите, чтобы я вышла на улицу, хотя мои фотографии во всех газетах? Вы сошли с ума?

– Я хочу сказать, что надо убираться отсюда.

– Тогда я должна напомнить о нашем соглашении, мистер Скарборо, – спокойно проговорила Мадлон. – Вы обещали прятать меня здесь в течение, как минимум, месяца.

– Послушайте, – угрожающе проговорил я. – Я вам сказал… – И замолчал.

А что мне еще говорить, если полиция ищет меня, а не ее?..

Вероятно, она пытается довести меня до безумия. Внезапно я вспомнил, что говорила блондинка: «Деньги вы не получите. Вам, видимо, неясно, с кем вы имеете дело. Один из вас должен убить другого, прежде чем все будет кончено»,

Охотнее всего я вскочил бы и убежал прочь, иначе я действительно сойду с ума и убью ее.

Но куда бежать? Вся полиция штата имеет мое описание и ищет меня.

Мне не оставалось ничего другого, кроме как сидеть здесь и разрешать ей глядеть на меня холодным, загадочным и ироническим взором. Сидеть и час за часом ждать стука в дверь, не имея понятия, когда Чарисса Финли наконец вспомнит, где она меня видела. Сидеть и понемногу сходить с ума при мысли о толстых пачках денег в трех сейфах, которые эта ведьма не хочет открывать.

Долго ли я так смогу продержаться?

Вскоре Мадлон ушла спать.

Я сварил себе кофе и долго смотрел, как двигаются стрелки часов на книжной полке. В пепельнице выросла гора окурков, синие клубы дыма плыли по комнате.

Я сидел, пока мои нервы не натянулись до предела, а затем встал и начал ходить по комнате. Три или четыре раза я слышал, как где-то в городе выли сирены полицейских машин. При этом я каждый раз переставал дышать, хотя и знал, что, направляясь ко мне, они не станут включать сирену. Они подъедут тихо, встанут у парадного и черного входов, а затем постучат в дверь.

Самым ужасным был лифт. Он находился всего в нескольких метрах от моей квартиры, и я мог слышать, как он останавливается на этаже. Я затаивался, прислушивался и воображал, будто слышу его.

А затем я действительно услышал, как он остановился и дверь открылась. Я ждал шагов.

Но их не было слышно, в коридоре лежала толстая ковровая дорожка. После стука двери лифта наступила тишина, она действовала на меня подобно крику.

В каком направлении пошли? Я ждал и считал. Много ли шагов они пройдут? Пятнадцать? Вот сейчас раздастся стук в дверь. На грудь что-то давило сильнее и сильнее, а нервы все больше и больше напрягались. Десять… одиннадцать… четырнадцать… семнадцать… двадцать…

Нет, они ушли в другую сторону или мимо моей двери…

Мне стало дурно, пот залил глаза. Догоревшая сигарета обожгла палец. Я немного успокоился, но тут же снова стал прислушиваться…

Было утро. Пятница. Сегодня последняя возможность, потом придется ждать до понедельника. Летом банки по субботам закрыты.

Мадлон вышла из спальни. Локоны стали рыжими и прилегали к голове мелкими завитками.

– Хорошо, правда? – улыбнулась она.

– Да, – ответил я, – очень хорошо. А как насчет фамилий?

– Лицо у меня тоже немного загорело. Вы заметили?

– К черту ваше лицо!

Она подняла брови:

– Вы, кажется, в плохом настроении? Не выспались?

– Я очень хорошо выспался, – прошипел я. – Отвечайте на мой вопрос: как насчет фамилий?

– Может быть, вы сперва дадите мне чашку кофе?

Она сама пошла на кухню и налила кофе, добавив в него немного виски. Я сел напротив.

– Вы будете звонить в банк? – спросил я.

– Только если ничего другого не останется. Сперва мне надо подумать.

– Вы должны знать: чем больше думаешь, тем больше запутываешься.

Она покачала головой:

– Нет. Теперь я вспомнила, что записала фамилии в алфавитном порядке: Кастерс, Мэннинг и Хэтс. А вот как я записала названия банков? В том ли порядке, в каком их посещала? Иногда я представляю себе эту записку.

– А где она, эта записка? – Я терял терпение.

Мадлон пожала плечами:

– Она была в доме, я забыла ее захватить.

– Забыли?!

– У всех есть недостатки, – заметила она. – Даже великий мистер Скарборо забыл вчера захватить с собой газету, которую купил.

Снова ирония. Она все знает и насмехается надо мной.

Я нагнулся над столом:

– Кончайте представление. Вы просто водите меня за нос.

– И не думаю. Я уверена, что вспомню это раньше чем через месяц.

Ах, ты!..

Мне очень хотелось ударить ее по лицу, но я сдержался и встал.

– Между прочим, – напомнила она, – вы хотели отнести приемник в ремонт.

Я послушно взял аппарат и вышел с ним из дома.

Это было как во сне, в котором выходишь на сцену перед тысячами людей и вдруг замечаешь, что ты голый. У меня было такое же чувство. И я был не просто голый, мне казалось, будто с меня содрали кожу.

С трудом я заставил себя не спеша идти к машине. Лишь когда сел и завел мотор, почувствовал себя лучше.

На углу продавали газеты. Я остановился, посигналил и, не глядя, сунул продавцу пять центов. Он протянул мне газету через окно. Но прочитать ее прямо сейчас, не привлекая внимания, было невозможно. Я поехал дальше, к берегу моря, оставив позади город.

Был прекрасный солнечный день, с залива дул легкий бриз. Машин было совсем мало. Я свернул с шоссе и остановился между дюнами. И только там развернул газету, чувствуя, будто у меня в руках бомба с часовым механизмом.

Чарисса еще не вспомнила – своего фото я не нашел. Хотя это и не доказательство. Полиция забрала бы меня еще до выхода газеты в свет.

«Разыскивается таинственный убийца».

В статье не было ничего нового. Мы с миссис Батлер вернулись в дом, чтобы забрать деньги. И как только я их забрал, тотчас убил ее и поджег дом, чтобы спрятать концы в воду. Ясно, что так полицейские и должны были думать. Я огляделся, вышел из машины, забрал приемник и пошел в дюны. Там размахнулся и бросил его в заросли кустарника.

– Эй, мистер! – послышался детский голос. – Почему вы бросили радио?

Я обернулся. Из кустов вылез мальчишка лет десяти с пневматическим ружьем в руке. Он подошел к приемнику и поднял его.

Я смешался. Откуда он взялся? Из кустов выбрался еще один мальчишка. У него тоже было ружье.

– Эй, Эдди! – крикнул первый. – Посмотри, вот приемник! Этот мистер выбросил его. Можно мы его возьмем, мистер?

Я судорожно соображал, что ответить. Слова застревали в горле. Это был какой-то дурной сон.

– Он сломан, – сказал я наконец. – Он не работает.

Мальчики посмотрели друг на друга.

– А почему вы не отдали его в починку?

– Какое вам дело, убирайтесь!

Я вдруг с ужасом осознал, что кричу. А потом, повернувшись, кинулся к машине.

Медленно и осторожно ехал я через город и все время испытывал жгучее желание нажать на педаль газа, чтобы скорей добраться до дома. Мне хотелось только одного: поскорее спрятаться в своей норе.

А когда я вошел в квартиру и закрыл за собой дверь, то почувствовал себя в ловушке. Они придут именно сюда и заберут меня здесь. И здесь была Мадлон! Она планомерно сводила меня с ума, а может быть, даже собиралась убить.

Глава 19

Пятница. Всю бесконечную жаркую середину дня я следил за Мадлон и прислушивался к шуму лифта и шагам в коридоре. Мадлон лежала на ковре в солнечном квадрате, засучив рукава пижамы и намазав лицо маслом для загара. Потом она встала, надела туфли на высоких каблуках и стала привыкать к походке Сузи Мэмбли. Она несколько часов расхаживала передо мной взад и вперед, покачивая бедрами.

Наконец остановилась и закурила:

– Как вы меня находите?

– Замечательно. У вас прирожденный талант, – проворчал я.

– Ваша идея насчет Сузи Мэмбли была превосходна. Я должна сделать вам комплимент. Все больше и больше вживаюсь в ее роль. Я уже не играю Сузи Мэмбли, теперь я стала ею.

– Очень хорошо, очень хорошо, – сказал я, и голос мой дрогнул. – Вы – Сузи Мэмбли. Но я очень прошу вас: не забывайте о банках и фамилиях!

– Ах это! – насмешливо проговорила она. – Это я в свое время вспомню. А если не вспомню через неделю или две, то позвоню в банк.

Через неделю или две! Но она за неделю меня измотает! Я за это время или повешусь, или сдамся полиции!

Когда она начала снова ходить, я заставил себя не смотреть на нее.

Время ползло, а бесконечное хождение продолжалось до самого вечера.

Я пил кофе и курил до тех пор, пока перестал ощущать вкус. Выключив все лампы, то и дело становился под душ, чтобы прогнать сонливость. А потом снова нервно прислушивался к шуму лифта. Долго ли я смогу выдержать? В любой момент полиция может узнать, кто я. В любой момент они могут постучать в дверь. Долго ли я смогу бодрствовать? Если задремлю, она меня убьет. Можно запереться в ванной и спать на полу, но тогда она все поймет.

Почему бы не положить этому конец? Почему бы просто не подойти к телефону, не позвонить в полицию и не сказать, что Мадлон Батлер находится здесь? И после этого смыться. Если ее схватят, то меня, возможно, и не станут искать.

Затем я снова вспомнил о деньгах и понял, что не в силах что-либо изменить.

Но она еще не доконала меня. Так легко она от меня не отделается. Деньги мои, и я должен завладеть ими.

Вдруг я осознал, что говорю вслух, один в пустой комнате. Я сел и задремал. При малейшем шуме я вздрагивал и сердце начинало бешено колотиться.

В субботу я спустился вниз, сел в машину и поехал без цели, пока не купил газету. Они нашли машину Финли на стоянке в аэропорту.

«Таинственный убийца разыскивается в городе».

Чарисса Финли все еще не вспомнила моей фамилии. У них есть только мое описание. Однако они подбираются все ближе и ближе, все теснее сжимают кольцо.

Видимо, совсем скоро я окончательно сойду с ума.

Нет! Надо с ней покончить. Я еще могу с ней покончить!

Хотя Мадлон не подавала виду, стало ясно, что ситуация встревожила и ее. Она, конечно, знала, что полиция ищет меня и если найдет, то будет плохо и ей. Бог знает, что делалось в ее хромированной душе, но ни один человек не вынесет такого.

Мне недолго ждать, только надо не дать ей убить меня, да и самому не сойти с ума и не прикончить ее. Если я выдержу, а Мадлон обессилеет раньше меня, она вспомнит, каким банкам какие фамилии соответствуют.

Я наблюдал за ней, но не замечал никаких признаков того, что она скоро сдастся. Абсолютно никаких. Она лежала на солнце и тихо напевала под нос. Она привыкла говорить как Сузи и, как хорошая актриса, входила в роль. Она стала слащавой и, видимо, совершенно не нервничала.

Задремал я лишь после того, как Мадлон ушла в спальню. Я не знал, когда заснул и сколько времени спал. Последнее, что я помнил, – это как сидел, прислушиваясь к лифту, а затем проснулся, лежа на софе. Какой-то ничтожный шум разбудил меня. Я поднял голову и увидел Мадлон.

Она выскользнула из спальни в коридор. Босая, халат надет на голое тело, в руке ножницы.

Сделав несколько осторожных шагов, она заметила, что я смотрю на нее, и улыбнулась:

– О, я вас разбудила? Очень жаль.

А я, словно парализованный, не мог произнести ни слова.

– Я приводила в порядок свои волосы и захотела выпить. Я налью себе бокал на кухне.

Я, не находя слов, смотрел на ножницы. Мадлон вошла в комнату, села напротив меня на пол и прислонилась к креслу.

– Мне действительно жаль, что я вас разбудила, – сказала она, – но поскольку вы все равно проснулись, давайте вместе покурим и поболтаем.

Я с ужасом продолжал глядеть на нее.

– Уютно здесь, не правда ли? – тихо сказала она.

А я-то надеялся, что она обессилеет! Я сидел неподвижно и сжимал зубы, чтобы они не стучали. Меня трясло, словно в ознобе.

Она начала играть ножницами, открывала их, ставила себе на палец концы узких блестящих лезвий и балансировала ими. Затем с улыбкой посмотрела на меня:

– Здесь так тихо, так спокойно. Я бы охотно осталась тут навсегда. Вы знаете такие стихи?

Концы ножниц сверкнули.

Она замолчала.

– Что там дальше? Что-то о спокойном сне, не правда ли? Ах да…

Она мечтательно посмотрела на меня. Табачный дым вился вокруг коварно сверкающей стали.

Мадлон засмеялась:

– Хорошо, верно?

Я почувствовал, что дошел до предела, и попытался взять себя в руки.

Я боялся не ножниц в ее руке. Захлестывало ужасом сознание того, что она не человек. Она неуязвима и непобедима. Против нее оружия нет.

Меня охватило дикое желание вскочить и убежать или наброситься на нее, отнять ножницы, схватить за горло и проверить, можно ли ее убить.

Передо мной словно разверзалась пропасть. Еще шаг, и я рухну туда.

Мадлон встала.

– Ну, вы, наверное, устали. Ладно, не буду больше мешать, – сказала она. – Пойду снова спать.

Она совершенно точно знала, насколько можно закрутить гайки.

Наступило воскресенье… Это был не обычный день, который начинается утром и заканчивается вечером. Мое время состояло из бесчисленных секунд ожидания взрыва. Огонь полз и полз по бикфордову шнуру…

Около полуночи я почувствовал, что не могу больше не спать. Нужно было выйти на улицу. Я сел в машину и медленно поехал к берегу моря. Там, между дюнами, остановился и вышел на свежий воздух.

Была непроглядная тьма, и с моря дул холодный ветер. Отойдя на пять шагов от машины, я присел на пригорок. И, не успев коснуться земли, видимо, выключился.

…Я бежал вокруг громадной вращающейся карусели, наполненной толстыми пачками денег и рыжими девицами с холодными насмешливыми глазами. Потом опустилась черная пелена…

Вдруг я очнулся. В нескольких метрах остановилась машина. Вспыхнул карманный фонарь. Яркий луч скользнул мимо моей головы и упал на открытую дверцу «понтиака». Я лежал не двигаясь, затаив дыхание.

Луч стал бродить по земле. Человек увидел, что в моей машине никого нет. Затем луч погас. Дверца машины открылась. Снова захлопнулась. Я не двигался. Шансы ускользнуть были равны нулю. Но возможно, он не найдет меня в темноте.

Снова вспыхнул фонарь, свет ударил прямо в глаза.

– Что вы здесь делаете? – ворчливо спросил мужчина. – Заболели или напились? Эй, вы!

Я вскочил и бросился на него. Он не успел выхватить пистолет. Я ухватился за одежду, толкнул и ударил кулаком в лицо. Получил ответный удар, и мы сцепились, покатились по песку. Я схватил мужчину за воротник и снова ударил. Он дернулся и остался лежать неподвижно.

Вероятно, он был без сознания. Из его машины я выдернул ключ и выбросил в темноту. Потом забрал фонарь и, освещая путь, сел в свою машину и уехал.

Теперь у меня совсем не было времени. Теперь они знают, что я в городе.

Пока я ехал вдоль берега, в голове прояснилось. Я еще доберусь до этих денег! Я должен победить Мадлон.

Около пяти утра я поставил машину на боковой улице неподалеку от своего дома. На востоке небо начинало розоветь. Никто не видел, как я вошел в дом и взбежал вверх по лестнице. Этот день должен стать последним. Через несколько часов мы должны скрыться.

«Нет, – подумал я, – это мне надо скрыться».

Мадлон была в спальне. Я поставил вариться кофе и пошел в ванную. Сделал себе очень горячий душ, какой только мог вытерпеть, а затем пустил холодную воду, чтобы окончательно прийти в себя.

Кофе был готов. Я быстро выпил два бокала виски, чашку кофе, закурил и стал ждать. Будить ее не было смысла. Банки открывались в десять утра.

В начале восьмого я услышал, как она прошла в ванную. Через несколько минут появилась в блузке и жилете.

– Доброе утро, – проговорила она слащавым голосом. – Вы хорошо выспались?

Я подошел к ней.

– Как обстоят дела с именами и фамилиями? – спросил я. – Вы их вспомнили?

Она иронически засмеялась:

– Я не совсем уверена…

Я схватил ее за плечи и крепко встряхнул:

– Ну?

– Зачем так спешить? У нас же целый месяц впереди.

Я молча подошел к плите и налил себе и ей по чашке кофе. Мы сели.

– Хорошо, – резко сказал я. – Начинайте. Чего вы хотите?

Она подняла брови:

– Что вы хотите этим сказать?

– Вы хорошо знаете. Я сдаюсь. Больше не могу. Нам нужно отсюда уехать. Меня разыскивают.

Я закурил, бросил спичку в пепельницу и снова посмотрел на нее:

– Вы же знаете, что полиция ищет меня, а не вас, не так ли?

Она кивнула:

– Я об этом догадывалась.

– О'кей. Мне думалось, что я выдержу все это дольше, чем вы, но больше не могу. Два часа назад на берегу моря меня чуть не схватили. С меня достаточно. Нужно убираться отсюда.

– Да, – тихо сказала она и добавила: – Извините, если я вас перебила. Я чувствую, вы хотите еще что-то сказать. Верно?

– Верно, – сердито ответил я. – Сколько вам надо? Половину? Но это для меня предел.

Не забудьте, что ключи у меня. Либо половину, либо ничего.

Мадлон немного отодвинулась и улыбнулась:

– Кажется, вы сделали мне довольно приличное предложение. Но вы не подумали, что, кроме денег, это дело имеет для меня и другой интерес? Вспомните. Я ведь уже намекала вам.

– На что?

– На то, что не позволю дурачить себя. Вы могли бы избежать всего этого, если бы сразу сказали мне правду.

Придется сделать вид, что я ей поверил.

– Очень жаль, – ответил я. – Это была моя ошибка. Вы согласны на половину?

Она чуть помедлила, посмотрела в свою чашку и ответила:

– Да. На случай, если мы, добравшись до Западного побережья, захотим расстаться.

Я с удивлением посмотрел на нее:

– О чем вы?

Она подняла голову. Ее взгляд больше подходил к Сузи, чем к Мадлон Батлер.

– Мне нелегко на это пойти. Но вы совершенно правильно поняли меня. Возможно, там нам не захочется расстаться.

– Смешно, – тихо проговорил я, – но я уже тоже об этом подумывал.

Легкая обольстительная улыбка заиграла на ее губах.

– Когда превращаешься в другого человека, то ведь это происходит не только внешне. Я говорила вам, что уже не играю роль Сузи Мэмбли. Я стала Сузи, и она все больше нравится мне. Оказывается, у нее масса совершенно неожиданных черт характера. Надеюсь, вы тоже это заметили…

Глава 20

Я хотел встать, но она, улыбаясь, покачала головой:

– Нет, Ли, не спеши. Не забывай, что у Сузи нет ничего общего с моей предыдущей личностью. Сузи должна закончить превращение. Ты меня понимаешь?

Она помолчала и добавила:

– Хватит об этом, у нас масса дел.

Мы пошли в гостиную и сели на софу. Мадлон была возбуждена. Я положил на стол ключи. Она взяла их и отдала мне один за другим.

– Третий национальный, – бормотала она, – миссис Генри Л. Кастерс. Кредитная компания, миссис Р. Хэтс. Прибрежный банк, миссис Люсиль Мэннинг.

Теперь, собираясь получить половину денег, она вспомнила все без труда. Я снова убрал ключи в бумажник.

Мадлон взглянула на свои часы:

– Сейчас без четверти девять. Банки открываются в десять. Мне нужно сделать прическу и купить пару платьев.

И тут я взорвался:

– Ни в коем случае! Они знают, что я в городе. Каждая минута промедления опасна.

Но она перебила меня:

– Не опасна, пока вы сидите в доме. А мне в таком виде нельзя идти в банки. Это вам кажется, что мои волосы в порядке, но любая женщина заметит, что их подстригал садовник. И этот костюм ужасен. Я выгляжу как чучело. Нам нельзя рисковать, нельзя, чтобы на меня обращали внимание. Ни один человек не поверит, что я арендовала сейф в банке.

Я сдался, да, впрочем, ничего другого мне и неоставалось. Она обещала вернуться не позже двенадцати. Из-за двухчасовой отсрочки не имело смысла ссориться.

Мадлон села к телефону и стала звонить в разные салоны, пока в одном не ответили, что ее тотчас примут. Я дал ей двести долларов из тех, что были в ее сумочке. Она вызвала по телефону такси и направилась к двери. Там остановилась, повернулась и посмотрела на меня – снова с этой обольстительной улыбкой.

– Странное чувство, – заявила она. – Входя в эту дверь, я была Мадлон Батлер, а теперь отсюда выходит Сузи Мэмбли. Не хотите ли помочь мне уйти в хорошем настроении?

Я помог, хотя особенно большой помощи и не требовалось. По тому, как она приникла к моим губам, я почувствовал, что она уже стала настоящей Сузи.

Мадлон-Сузи на миг прижалась ко мне.

– Ну, теперь для нас почти все миновало, – сказала она и ушла.

Я курил одну сигарету за другой, ходил взад и вперед по комнате и нервничал.

Прислушиваясь к лифту, снова переживал страшные секунды, когда он останавливался. Мысль о необходимости ехать в город совсем доконала меня. Улицы кишмя кишели полицейскими, которые разыскивали меня. Единственным шансом на спасение было все время сидеть в машине. Правда, теперь они знали, как выглядит моя машина, однако не знают ее номера. У человека, сидящего в машине, невозможно определить рост. А единственным отправным пунктом для полиции был именно мой рост.

Мадлон я сказал, что, получив деньги из банков, мы поедем к автостраде. Однако в последнюю минуту я, выдумав какую-нибудь причину, заеду еще раз в свою квартиру. А выйду из квартиры уже один.

Я задавал себе вопрос: неужели она действительно считала меня дураком, который попадется в ловушку Сузи Мэмбли? Ей, должно быть, ясно, что после получения денег я буду единственным в мире человеком, которому известно, что Мадлон Батлер не умерла.

Я сел за письменный стол и написал письмо в полицию. Положил его в конверт, написал адрес и убрал в карман пиджака. Когда я выеду из города, брошу его в почтовый ящик где-нибудь в пригороде и буду уверен, что его доставят в полицию не раньше, чем через двенадцать часов. Полиция не узнает, в каком направлении я скрылся.

Двенадцати часов будет достаточно.

Ста двадцати тысяч долларов в кармане и двенадцати часов форы для меня вполне достаточно.

Когда мы вернемся в мою квартиру, я выброшу в мусоропровод всю ее одежду, включая ту, которая на ней надета. Затем я скроюсь. Голая, она вряд ли убежит отсюда, и полиции нужно будет всего лишь за ней приехать.

Конечно, она устроит дикий скандал и сообщит полиции мои приметы, хотя это мало чем ей поможет. Если меня и поймают, то уж в убийстве никак не обвинят.

Так я сидел, курил сигареты одну за другой и рассуждал.

Нервы были напряжены до предела… Я не мог думать о чем-либо другом. Вот наконец одиннадцать утра. Вот четверть двенадцатого. Я заставил себя не смотреть на часы, потому что мне стало казаться, будто стрелки совсем не двигаются. Каждый раз, когда я слышал шум лифта, я замирал и ожидал стука в дверь. Я боялся, что не смогу ей открыть.

Без десяти двенадцать. Мадлон вернулась, и я через силу впустил ее.

Прическу ей сделали превосходную. Волосы, казалось, были из полированной меди. В руках – шляпная коробка и три свертка. Мадлон казалась счастливой и радостно-возбужденной.

– Подожди, сейчас переоденусь и приведу себя в порядок, – сказала она.

– Поторопись, ради Бога, поторопись.

Она скрылась в спальне. Пока я ждал, мне казалось, будто в животе тяжелые глыбы ударяются друг о друга. Эти последние минуты были самыми ужасными.

Через десять минут она прошла мимо меня на середину комнаты и повернулась, как манекенщица.

Она стала настоящей Сузи Мэмбли. Большая шляпа была надета набекрень, словно приколотая к блестящим локонам. Рот был слишком большой и чересчур намазанный. Летнее платье с короткими рукавами прилегало к ее округлостям. Белые туфли состояли только из ремешков и высоченных каблуков. Ноги в тонком нейлоне казались рекламой для чулок. На руках – длинные белые перчатки, подчеркивающие загар.

– Ну? – кокетливо спросила она. – Как тебе нравится мое превращение?

– Я ошеломлен. Напомни мне, чтобы поговорить об этом позже. А сейчас надо ехать. – Я почти просил, даже умолял.

– О'кей, – снисходительно сказала она и посмотрела на меня. – Ли! Ты не побрился!

Я совершенно об этом забыл. Я привык бриться после душа, но забыл в этой нервотрепке.

– Черт с этим бритьем, – сказал я. – Нет времени.

Я провел рукой по лицу и понял, что не брился уже три дня.

Чертыхаясь, пошел в ванную, сдернул с себя галстук и рубашку.

Пока я намыливался и брился, она убиралась в спальне.

Когда я вышел, она сказала:

– Мне нужно что-то, куда класть деньги.

– Мы можем по пути купить портфель. Нет, подожди, а что у тебя в чемодане?

– Ах да! Я совсем забыла. Он достаточно вместителен, а старая одежда мне все равно не нужна.

Она вернулась в спальню и вышла с чемоданом.

Оставалось только надеть пиджак, и мы были готовы.

– Пошли, – сказал я.

На улице по спине вновь поползли мурашки, но, подходя все ближе к машине, я успокаивался. Потом мы сели в машину, и я достал темные очки.

Ехали медленно. Движение стало интенсивным, день стоял солнечный, и в пиджаке было невыносимо жарко. Я внимательно следил за светофорами, за другими машинами: попасть сейчас в аварию было бы гибелью.

Однако ничего не случилось. Лишь раз нас догнала патрульная машина и немного проехала рядом. Я занервничал, но полицейские не обратили на нас внимания.

Мы находились теперь в центре города, в ряду тесно движущихся машин. Я не мог повернуть налево, на Эвелин-стрит, где находились Прибрежный и Третий национальный банки. Пришлось сделать объезд.

Когда я в первый раз проехал по Эвелин-стрит, то не нашел места для парковки. Во второй раз посчастливилось: освободилось место совсем неподалеку от Прибрежного банка.

Остановившись, я достал первые два ключа и отдал Мадлон:

– Я буду ждать здесь. Когда ты разделаешься с Прибрежным банком, иди в Третий национальный. Потом вернешься и встанешь вон там, на углу. Там я смогу повернуть налево. Я увижу тебя, подъеду, ты сядешь, и мы направимся к Кредитной компании.

Она подмигнула мне и улыбнулась:

– Полюбуйся на походку Сузи!

Она была спокойна. Вышла из машины и взяла с собой чемоданчик.

Я посмотрел вслед. Вот она перешла улицу и поднялась по лестнице в банк.

Мне оставалось только ждать. Я ждал и нервничал. Сидеть у всех на виду было мучительно. Я курил одну за другой сигареты и каждую бросал в окно после нескольких затяжек. Чтобы с улицы никто не мог разглядеть меня, я все время делал вид, будто ищу что-то в отделении для перчаток.

Мимо медленно проехала полицейская машина. Я еле перевел дыхание.

Было жарко. Я вдруг поймал себя на том, что начал считать. Не имею понятия, что именно считал, просто называл про себя числа.

Потом попытался мысленно проследить за Мадлон. Где она находится сейчас? Она должна пройти в глубину банка, затем вниз по лестнице, потом через большую стальную дверь. Расписывается в карточке, передает ключ дежурному. Они идут к сейфам. Затем она подходит к своей ячейке, отпирает сейф, открывает дверцу, берет деньги, кладет в чемодан и выходит из хранилища. Поднимается по лестнице, проходит через помещение банка, выходит на улицу…

Я уставился в зеркало заднего вида. Вот и Мадлон, нет – Сузи!

Вышла из банка, спустилась по лестнице и засеменила через улицу позади меня. Потом свернула на тротуар и улыбнулась. Мне показалось, что она подмигнула.

Я снова сидел и смотрел на часы. Прошло полчаса. За парковку платить пять центов придется ей, иначе мне надо самому выходить из машины. А выходить я боялся.

Стрелка часов передвинулась на три минуты, когда я увидел ее снова: она переходила улицу. Остановилась на углу и ждала меня.

Я подъехал, она села в машину. Моя рубашка была мокрая от пота, руки дрожали.

– Ну как? – спросил я. – Все Прошло гладко? Никаких затруднений не было?

Она тихо засмеялась:

– Никаких. Езжай медленно, чтобы ты мог остановиться у следующего светофора. Я хочу кое-что показать тебе.

Загорелся красный. Я остановился.

– Ну, показывай, – сказал я, и горло мое сжалось. – Показывай!

Чемодан лежал у нее на коленях. Она открыла замки и, улыбаясь, посмотрела на меня:

– Вот.

Она подняла крышку на несколько сантиметров. Я заглянул туда и забыл обо всем на свете. Зрелище было потрясающим. Толстые, толстые пачки денег!

Я бы с удовольствием запустил туда обе руки.

– Смотри, – прошептала Мадлон.

Она сунула в чемодан руку в белой перчатке, разорвала бандерольку и стала медленно перебирать банкноты, причем делала это с нежностью.

Глядя на нее, я вцепился в рулевое колесо до боли в пальцах.

Наконец Мадлон закрыла крышку чемодана. Я достал из кармана третий ключ и передал ей. Мы все еще стояли у светофора в ожидании зеленого света.

Когда она убрала в чемоданчик ключ, я сжал ей руку. Она пылко ответила на пожатие.

– Когда все будет закончено, – прошептал я, – давай еще раз вернемся в мою квартиру. Всего на несколько минут. Сузи не против этого?

Мадлон обернулась и посмотрела на меня, полузакрыв глаза.

– Нет, – с дрожью в голосе произнесла она, – я не против. Отдадим дань Венере, богине любви.

Это было прекрасно, это было замечательно. Меня так увлекли мысли об удаче, что я проглядел смену светофора.

Мадлон плевала на все на свете и вообразила, будто может наплевать и на меня. Но теперь мы вернемся ко мне домой, чтобы окончательно отшлифовать трепещущую жадную Сузи, а когда все будет закончено, я уеду один вместе со ста двадцатью тысячами долларов и ни с кем не стану делиться. Но и это еще не все. Настоящим шедевром будет то, что я без принуждения раздену ее, а потом выброшу одежду в мусоропровод.

Позади нас стали сигналить. Я очнулся от блаженных мыслей.

Мне повезло. Автомобильная стоянка находилась всего в пятнадцати метрах от роскошного, украшенного мраморными колоннами входа банка Кредитной компании.

Ждать оставалось всего несколько минут.

Я попытался закурить сигарету, но руки дрожали. Медленно проехал мимо полицейский на мотоцикле. Спина моя превратилась в кусок льда. Но он поехал дальше, даже не взглянув в мою сторону. Я с облегчением вздохнул.

Потом повернул зеркало заднего обзора так, чтобы видеть вход в банк, не поворачивая головы. Руки я положил на сиденье и сжал, чтобы унять дрожь. Я думал о деньгах, думал о спальне с опущенными жалюзи, думал о Сузи. Я снова начал считать и попытался сосредоточиться на цифрах, чтобы снять напряжение.

Это не может продолжаться более пяти минут. Долго ли она отсутствовала? Я не имел понятия. Время перестало существовать, и весь мир затаил дыхание.

Потом я увидел ее.

Она вышла из банка, спустилась по лестнице и пошла по тротуару к машине. Я глубоко вздохнул.

Теперь надо только немного проехать до своего дома.

Я включил мотор и протянул руку, чтобы открыть дверцу. Она посмотрела мне в глаза и рассмеялась. И не остановилась.

Она пошла дальше, мимо машины, и слегка помахала тремя пальцами руки, в которой держала чемоданчик.

Дьявол!

Держась за ручку дверцы, я застыл от ужаса. Меня словно парализовало, стало дурно. Передо мной разверзлась пропасть.

Мадлон шла по улице не спеша, покачивая бедрами.

Не сознавая, что делаю, я механически повернул руль и выехал на улицу. Какая-то машина завизжала тормозами, и водитель, высунувшись из окна, заорал на меня. Я не обратил внимания; продолжая лавировать между другими машинами.

Все казалось мне нереальным, словно происходило в кошмаре. Какой-то водитель повернулся ко мне, и я пригнулся, чтобы он не разглядел моего лица.

Моя машина ползла дальше, сзади сигналили. Я доехал до перекрестка, на светофоре горел красный свет. Я остановился. Мадлон среди других прохожих ждала зеленого. Я губами говорил: «Иди сюда», но она отвернулась.

Вспыхнул зеленый. Она сошла с тротуара. Я поехал через перекресток. Тогда она вернулась назад на тротуар и пошла в сторону. Я уже проехал слишком далеко, и мне нельзя было поворачивать, но я все-таки повернул.

Вокруг начинался хаос. В глазах потемнело, вокруг все кружилось, как в водовороте. Левым крылом я задел машину, стоявшую у перекрестка. Послышался резкий свисток, но я двинулся дальше и ударил другую машину.

Теперь повсюду слышались свистки. С противоположного угла ко мне направлялся полицейский. Я прибавил газу и бампером оттолкнул машину справа. Обе улицы были забиты остановившимися автомобилями. Но видел я лишь Мадлон, не спеша идущую по улице.

Я затормозил и распахнул дверцу. Двое полицейских уже спешили ко мне. Из машин, на которые я наехал, выскочили какие-то люди. Снова свистки. Я выбежал на тротуар, но меня тут же окружили и пытались задержать.

Все вокруг исчезло, я видел только Мадлон. Вокруг меня был темный галдящий хаос, а там, по улице, шла Мадлон Батлер с деньгами. И если она скроется, меня посадят на электрический стул. Я закричал, указывая на нее:

– Мадлон Батлер! Вот идет Мадлон Батлер!

Никто меня не слушал. Никто не обратил на нее внимания. Неужели никто ее не видел?

Меня схватили. Держали за горло, тянули за руки. Все рычали на меня. Завыла сирена. Лица расплывались перед моими глазами. Я ударял по ним кулаками, они исчезали, но появлялись другие, их становилось все больше и больше. Я пытался силой продвинуться дальше по тротуару. Ведь Мадлон была совсем недалеко, ее локоны цвета меди блестели на солнце, бедра покачивались, а в руке был маленький чемоданчик со ста двадцатью тысячами долларов.

Меня ударили по голове, я упал на колени между стоящими машинами, но все равно начал протискиваться между ними.

– Остановите! – кричал я. – Остановите Мадлон Батлер!

Меня снова схватили. Посыпались удары, однако я почти не ощущал их и рвался вслед за Мадлон.

И в тот момент, когда я почти добрался до нее, она обернулась и взглянула мне в лицо – холодно, высокомерно, с отвращением. И ушла, покачивая бедрами.

Кровавая слюна текла у меня изо рта. Я слышал свое собственное рычание, слышал его сквозь удары и шарканье десятков ног по асфальту.

Прежде чем окончательно свалиться от пинков и ударов, я еще раз увидел ее. В последний раз качнув бедрами, она свернула за угол и исчезла.

Глава 21

Я не сошел с ума. Поверьте, я такой же нормальный, как и вы.

Представьте себе: Мадлон Батлер все еще жива. Понимаете? Жива и смеется. Она на свободе.

И у нее сто двадцать тысяч долларов.

Пятеро пытались отнять у нее деньги. Двое из них – покойники, двое сидят в тюрьме, а теперь и я за решеткой.

Полицейские могут в любое время найти ее, но только качают головами, когда я уверяю их, что она жива.

Она выкрасила волосы в рыжий цвет и живет под вымышленным именем. По виду она легкомысленная девица с соответствующей походкой и манерами, однако она – Мадлон Батлер. После ареста меня двадцать четыре часа допрашивали. Я сидел под яркой лампой, а они в полутьме, и без конца задавали вопросы. Они очень долго спрашивали, куда я дел деньги, пока я не стал просить, умолять оцепить все аэропорты, вокзалы и автобусные станции, чтобы она не удрала. Наконец я заснул на стуле под ярким светом большой лампы.

Теперь она, конечно, была уже далеко, но я же могу доказать им, что не убивал ее.

Наконец мне дали адвоката, и я пересказал ему всю историю с десяток раз, пока он мне не поверил. По его просьбе полиция согласилась обыскать мою квартиру. Там должны быть ее вещи. Можно установить, в каких магазинах они куплены. Это убедит их, что Мадлон Батлер жила в моей квартире.

Но они ничего не нашли. Абсолютно ничего! Ни пижамы, ни халата, ни туфель, ни шляпной коробки, ни пакетов из-под новых платьев. Не нашли даже окурков со следами губной помады, никаких отпечатков пальцев на бутылках виски и бокалах. Не было следов губной помады и на подушке и полотенцах, не было остатков средств для завивки и краски для волос.

Они сделали вывод, что никакой женщины в квартире вообще не было.

Постепенно мне все стало ясно. Она не могла войти в квартиру после моего ареста, так как не имела ключей, но все необходимое проделала перед нашим отъездом, пока я брился. Она все вытерла, вычистила, а свои платья и другие вещи выбросила в мусоропровод.

Она сделала все то, что хотел сделать я, только раньше.

В кармане моего пиджака они нашли письмо. Спросили, как это понять: я прятал от полиции Мадлон Батлер в своей квартире и написал письмо в полицию, указывая, где ее можно найти..

Я попытался объяснить. Однако история с деньгами доконала меня. Она-то и была причиной, по которой полиция отказалась эксгумировать тело Дианы Джеймс, на чем особенно настаивал мой адвокат.

Почему? Отвечу: никто не видел Мадлон Батлер после того, как я ударил по голове полицейского. Чарисса утверждала, что я вместе с Мадлон уехал из домика на озере, и убеждена, что один из нас должен был убить другого. Служащий бензоколонки в маленьком городке, через который я проехал ночью, заявил, что в машине я был один.

Однако и это еще не все…

Двое регулировщиков уличного движения и двое патрульных полицейских сказали, что только семеро мужчин с трудом смогли меня связать. А утверждение, будто на тротуаре была Мадлон Батлер, все сочли за галлюцинацию, плод моего помешательства.

Было опрошено двадцать свидетелей, и все они заявили, что не видели женщины, сколько-нибудь похожей на Мадлон Батлер.

Восемь человек показали, что видели безвкусно одетую рыжую девицу в большой шляпе, и, если я утверждаю, что это была Мадлон Батлер, значит, я окончательно рехнулся.

Допросили мальчиков, которые видели, как я выбросил приемник. Они сказали, что отдали его в ремонт и мастер заявил им, что внутри кто-то поковырял ножом. Мастер подтвердил свои слова под присягой.

Словом, они решили, что чувство вины вызвало у меня помешательство. И я изуродовал приемник ножом, потому что из него долго слышал о женщине, которую убил. И спал я на берегу моря, так как мне чудилось, будто она находится в моей квартире, и вообще в каждой женщине я видел Мадлон Батлер.

И все же не это стало решающим. Главной оказалась история с деньгами. Это произошло, когда полицейские вернулись из моей квартиры. В ответ на все, что я им говорил, они отрицательно качали головами, а то и вовсе не слышали меня. Однако, когда я в пятнадцатый раз объяснил им, каким образом Мадлон взяла деньги из банка и скрылась, они согласились заняться проверкой. Но предупредили, что если и это окажется такой же чепухой, как все предыдущее, то на этом следует и закончить. Они по горло сыты проверкой моих бредней. Я вздохнул с облегчением. Теперь-то уж они получат доказательства того, что я не сумасшедший.

Они проверили мои утверждения, допросили служащих всех трех банков. Но ни миссис Генри Л. Кастерс, ни миссис Люсиль Мэннинг, ни миссис Джеймс Р. Хэтс не арендовали сейфов.

Там даже не слышали о таких людях. И ни одна женщина, хотя бы отдаленно подходящая под мое описание, в этот день ничего не брала из сейфов.

Напротив, заявили они, миссис Мадлон Батлер, президент основанного ею исторического общества, уже несколько лет пользовалась сейфами этих банков. В них она хранила документы и фамильные бумаги.

Когда я узнал об этом, им пришлось вызвать надсмотрщиков и связать меня.

Иногда на меня находит даже и теперь – я начинаю кричать, рычать и смеяться, когда вспоминаю о том, что эти сто двадцать тысяч долларов четыре дня и четыре ночи лежали в моей квартире. Либо в ее чемоданчике, либо под матрацем.

А сообщения по радио Мадлон действительно не слышала, я сам ей сказал, что полиция ищет меня, а не ее. Она, вероятно, и сама догадывалась, но, не. желая рисковать, решила сначала сделаться настоящей Сузи Мэмбли, а уж потом скрыться.

А возможно…

По ночам я просыпаюсь от собственного крика.

Возможно, она и не собиралась обманывать меня. Может быть, она всерьез собиралась уехать вместе со мной и только не хотела раньше времени раскрыть тайну нахождения денег. И для этого делала вид, будто берет деньги из банков.

Теперь думайте сами. Я не мог догадаться и уже никогда не догадаюсь. Впрочем, не исключена и такая возможность: пока я брился, она нашла в кармане моего пиджака письмо, адресованное в полицию.

Это хоть как-то объясняет, почему она под конец устроила мне такой спектакль. Первый банк – Прибрежный – стоял на углу, и она могла выйти из него через боковую дверь и скрыться. Так было бы проще и безопаснее для нее. А если она прочитала мое письмо? Тогда она показала мне деньги и разыграла свою роль лишь для того, чтобы я не скучал и чтобы мне было над чем подумать потом.

Теперь вы понимаете, почему я просыпаюсь по ночам? Виной этому сон.

Я сижу в машине и жду, когда Мадлон выйдет из последнего банка. Вот она семенит ко мне по тротуару, ее волосы цвета меди блестят на солнце, улыбка обольстительная, бедра покачиваются. И я думаю о том, как через несколько минут мы войдем в мою квартиру.

Жалюзи опущены, в комнате полумрак, возле кровати – чемодан со ста двадцатью тысячами долларов, а на полу наспех сброшенные нейлоновые чулки…

Но она машет мне тремя пальцами левой руки и уходит по улице. А я сижу в машине, зажатый толпой автомобилей, и две сотни полицейских ловят меня. Тут я просыпаюсь и кричу.

Я уверен, что и вы чувствовали бы себя точно так же на моем месте.

Чарльз Вильямс Дядюшка Сагамор и его девочки

Глава 1

Вряд ли кто заподозрит дядюшку Сагамора[1] в политиканстве. Однако же, когда все кончилось, люди отзывались о выборах в нашем процветающем округе как о самом волнующем событии в своей жизни. Может, вы что и читали. Где только об этом не писали. Шум и гам поднялись ужасные. Всем поведали и про скипидарный бизнес, и про свиной корм, и как стреляли друг в друга, и как губернатор призвал национальную гвардию. В конце концов все так запуталось, что нельзя было понять, кто же кого выбирает.

Нет, сам он никуда не избирался — дядюшка Сагамор то есть. Как выразился Мёрф, он был не кандидатом; он был трибуном. Произносил речи тут и там. Но все обычно заканчивалось шумом по поводу того, как он возится со своим перегонным аппаратом да пытается разобраться, отчего это со свиным пойлом все так странно. Кажется, его просто хотели в это дело впутать, настроить всех против него. Сначала те, от шерифа, что выкопали алюминиевую фляжку во дворе. А потом этот Минифи Кудрявый захотел продать ему покрышки для грузовика. Но я забегаю вперед. Начну-ка лучше с начала…

Тетя Бесси тогда в очередной раз ушла от дяди Сагамора.

Она это частенько проделывала. Последний раз — за три дня до этого. Забрала свои денежки и пошла к Джимерсону, у которого был телефон, вызвать такси.

— Бога я чту, — сказала она папаше, — и сознаю, что это мой крест. Но порой мне становится невмоготу. Не понимаю, как

Господь позволяет христианке жить с Сагамором.

— Бесси — прекрасная женщина, Сэм, — высказался дядя Сагамор после ее ухода. — Клянусь, все они таковы — это в их женской натуре. Попадет им шлея под хвост — они и взбрыкнут.

И ничего с этим не поделаешь. Наслушается вдоволь про желчные камни у Виолы и воротится назад.

Так вот мы и лежали в тени крыльца. Было час дня. Солнце жарило, над пыльной дорогой жужжали мухи — все дышало миром и покоем. На дворе под большим дубом валялся мой пес Зиг Фрид. Было слышно, как дядя Финли сколачивает у озера свой ковчег. Папаша и дядя Сагамор смотрели на холм и о чем-то размышляли.

— Что-то больно тихо, — сказал папаша и предложил: — А не начать ли нам какое-нибудь дельце?

Дядя Сагамор задумался и пожевал губами.

— Не стал бы я сейчас ни во что ввязываться, Сэм, — ответил он. — Выборы на носу и все такое…

— Что-то не видал я тут последнее время ищеек, — заметил папаша.

— Где-нибудь поблизости да есть, Сэм. Эти шерифовы ребята свое отрабатывают.

— Думаешь, они и сейчас здесь? — спросил папаша.

— Ну, я бы ничуть не удивился. — Дядя Сагамор вытащил из кармана пачку табаку и, потерев ее о штанину, стал жевать табак.

Он был крупный мужчина, выше папаши, и вечно ходил в рабочей одежде. А рубашки не носил. И большую часть года ходил босиком. Пальцы его здоровенных ног поросли темными волосами, а подошвы были такие грубые, что прямо скрипели при ходьбе. У него был крючковатый орлиный нос и маленькие угольно-черные глазки, сиявшие, словно пуговицы. Когда он усмехался, то становился чем-то похож на волка. Густые, темные, с проседью волосы со лба до макушки прорезала широкая лысина. Еще он носил короткие темные бакенбарды.

— Вообще-то они наверняка высматривают в свои бинокли, — сказал он, загнав табак за щеку.

— Навряд ли они выследят, а? — спросил папаша.

— А вот я сейчас и проверю, — сказал дядя Сагамор, поднялся и вышел во двор.

Я хотел было последовать за ним, но папаша меня остановил.

Сдвинув заготовленные для топки дрова, дядя Сагамор выудил из-под них здоровенную стеклянную бутыль, свинтил с нее крышку и отпил — было там немного, на один глоток, — с отвращением отбросил пустую бутыль и вернулся на крыльцо.

Тут он о чем-то призадумался. Огляделся по сторонам и взялся за лопату, которая стояла у стены. Обойдя дуб, он приблизился к кустам ежевики. Я не мог понять его намерений. Казалось, он как будто что-то потерял и рассматривает землю под ногами, — но ничего там видно не было.

Снова быстро оглядевшись, он начал копать, расшвыривая землю. И очень некстати: едва он начал, как со стороны песчаной дороги за пригорком послышался шум автомобиля. Мы с папашей глазом моргнуть не успели, как он, нещадно пыля, въехал в ворота дома дяди Сагамора. Можно было поклясться, что это одна из полицейских машин: они всегда так носятся.

Дядя Сагамор увидал ее тоже. Он так и подпрыгнул. В первую минуту я подумал: бросит лопату и убежит. Но он вдруг стал поспешно зарывать яму. Закопав, быстренько переместился на другое место, подальше, и стал копать там, уже безо всякой спешки, не обращая внимания на подъехавшую прямо к нему машину. Мы с папашей сошли с крыльца и пошли к ним.

Это были Бугер и Отис — главные помощники шерифа. Бугер Ледбеттер был высокий и тощий и когда улыбался, то во рту у него сверкал золотой зуб. Нос у него был такой же большой, как у дяди Сагамора, а челюсть тяжелая, как у лошади. Отис Сирс тоже был тощий, но невысокий. Был он темноволос, со смешными усиками, словно выведенными ручкой над верхней губой. По щекам его спускались бачки. Оба они были в белых шляпах, в форме цвета хаки; в их кожаных кобурах лежали пистолеты с перламутровыми рукоятками; и вид у них всегда был очень самодовольный. Они вылезли, ухмыляясь, из машины и подошли взглянуть, что там раскапывает дядя Сагамор.

— Ну, Отис, — сказал Бугер, — кажется, мистер Нунан собирается снять урожай. Кто бы мог подумать?

Отис задумчиво пожевал губами:

— Не поздновато ли?

Дядя Сагамор воткнул лопату в землю и обернулся к папаше:

— А, да это шерифовы ребята! Сэм, ты ведь помнишь Бугера и Отиса?

— Ну да, — ответил папаша. — Здорово, джентльмены!

Они еще позубоскалили возле ямы, пока дядя Сагамор выкапывал землю и раскидывал ее вокруг.

— Ну, Билли! — крикнул он мне. — Что стоишь как вкопанный?

Я ничего не понял и спросил:

— Стою как вкопанный?

Он вздохнул и покачал головой:

— Шутишь, что ли, парень? Болтаешься тут целый день! Не знаешь, что червей для рыбалки нет? А когда я решил накопать их, ты уже обо всем позабыл!

Я не помнил ни о каких червях, но ничего не сказал. Никогда в точности не знаешь, к чему клонит дядя Сагамор.

Бугер и Отис поглядели друг на друга в недоумении. Потом Бугер сказал:

— Видишь ты, оказывается, мистер Нунан наживку копает.

А я-то подумал: взялся собирать урожай!

— Ну да, — кивнул Отис. — Ну а раз ты уж подумал, скажи: что, по-твоему, можно вырастить на этом песчаном холме?

— Ну, не знаю, — отвечал Бугер. — Может, стекло. Говорят, на этой почве хорошо растут бутылки. Иной раз можно даже собрать очень хороший урожай — парочку сотен.

— Хм, — задумчиво протянул Отис, — не многовато ли будет? Разве что сажать обязательно в полнолуние? Да, но что же это мы тут прохлаждаемся? Надо помочь мистеру Нунану накопать червей.

Дядя Сагамор оперся на лопату и сказал:

— Ну, полно, ребята, никто вас не просит из кожи вон лезть,

Отис протестующе поднял руку:

— Прошу вас, ни слова больше, мистер Нунан! Да шериф нас сожрет с потрохами, коли узнает, как мы бездельничали. А вдруг вас хватит солнечный удар? Он нам всегда говорит: ребята, помогайте Сагамору Нунану всем, чем можете. Он у нас знаменитый налогоплательщик.

Отис взял лопату у дяди Сагамора и подбросил вверх ком земли. Сагамор уступил ему место.

— Вот, сэр, — обратился он к папаше. — Говорил я тебе, Сэм, шутники они. Вот бы поучиться нашим местным политиканам, которые жиреют на налогоплательщиках. А шерифовы ребята каждую свою минуту посвящают людям.

— А как же! — сказал папаша. — Всякому видно!

— А что еще меня злит, — продолжил Сагамор, — это когда невежды утверждают, что никто не преуспеет в политике, если не поленится оторваться от своей кормушки и…

Он не закончил, стараясь разглядеть, что там делают помощники шерифа. Отис перестал копать. Оба стояли, глядя на землю и покачивая головами.

— Какая удача для вас, что мы тут объявились! — сказал Отис. — Вы копаете не в том месте. Неподходящее место для червей.

Дядя Сагамор почесал ногой об ногу.

— Вы ошибаетесь, — сказал он. — Могу поклясться, что только что накопал тут прорву червей.

— Ничего подобного, мистер Нунан, — потряс головой Бугер. — Так уж вышло, что мы с Отисом большие специалисты по червям. А тут их совсем нет. Надо поглядеть, не найдется ли более подходящего местечка.

Тут он указал на то место, где дядя Сагамор начал копать вначале.

— А, во-от! — протянул Бугер. — Кажется, вот оно.

— Именно так я и думал, — вторил ему Отис.

И они перешли туда.

Дядя Сагамор вытащил большой красный платок, отер им лицо и начал что-то говорить, но они не обращали на него внимания. Все мы проследовали за ними. Они присели на корточки возле разрытой земли. Бугер мял землю пальцами, важно кивая, словно нашел золотые россыпи.

— Да, здесь, похоже, получше, — произнес он. — Первоклассная почва для червей!

Сагамор кашлянул и начал подобострастно:

— Ну, ребята, здесь в точности такая же земля. Никакой разницы!

Бугер и Отис уставились друг на друга. Потом Бугер произнес:

— Не видишь никакой разницы? Тут не глядеть надо, а чувствовать.

— Вот попробуй-ка, — добавил Отис, вложив комок земли Сагамору в руку. — Попробуй на ощупь, прямо шелковая.

Но дядю Сагамора это что-то не особо заинтересовало. Он бросил комок на землю. Потом поскреб в затылке и сказал:

— Ну, вообще-то, насколько я помню, черви любят влагу.

Может, надо копать чуть ближе к озеру?

— Нет, сэр, — ответил Бугер, отбирая лопату у Отиса. — Дальше искать смысла нет. А тут прямо рай для червей!

Он надавил на лопату, а мы все смотрели на него. Вся эта суета из-за червей казалась мне глупостью, но я ничего не говорил. Бугер продолжал копать, дядя Сагамор переминался с ноги на ногу. Несколько раз он порывался заговорить, но не решался. Казалось, ему недостает уверенности. Тут вдруг все мы услыхали, как лопата наткнулась на что-то твердое. Отис и Бугер посмотрели друг на друга озадаченно.

— Ну нет, это не червь! — сказал Отис. Он влез в землю рукой, потом поглядел на Бугера и покачал головой: — Можешь мне не верить, но это бутыль.

— Бутыль? — переспросил Бугер. — Что же, интересно знать, она там делает?

Дядя Сагамор вновь достал платок и вытер лысину.

— Хм, ребята, — сказал он, — наверное, что-то там разбилось из посуды, а Бесси выкинула…

— Ну да, — ответил Бугер, — должно быть, так.

Он важно поглядел на Отиса, но было заметно, что оба они с трудом сохраняют серьезность.

Внезапно Отис принюхался к пригоршне земли, которую поднес к своему носу, а затем к носу Бугера.

— Господи помилуй! — воскликнул он. — Вот уж точно богатая почва! Крепостью не меньше ста двадцати градусов!

Сначала захохотал один, потом другой. Потом оба заржали. Они хлопали себя по ногам, слезы катились у них по щекам. Передохнув, Отис сказал:

— Должно быть, протекло. Надо достать и поглядеть, сколько там осталось.

Дядюшка Сагамор заерзал и стал оглядываться по сторонам, как будто вспомнил о чем-то срочном. Бугер поглядел на него и сказал:

— Мистер Нунан, вы же не собираетесь нас покинуть? Оставайтесь здесь.

Мы смотрели во все глаза. Они вытащили из ямы громадную бутыль, ухмыляясь, точно чеширские коты. В ней почти ничего не было. Бугер легко отвинтил крышку.

Вот почему все вытекло, — сказал он. — Закрыли неплотно! Он принюхался, ухмыльнулся и передал бутыль Отису. Тот тоже понюхал и сказал:

— Можно набраться, даже стоя рядом. Однако вещественных доказательств маловато…

— Конечно, — ответил Бугер. — Но они еще будут.

Дядя Сагамор, казалось, сохранял самообладание. Он тоже принюхался и отпрянул как бы в потрясении.

— Ну, знаете, — вымолвил он, — я, конечно, не специалист, но почти уверен: тут было спиртное. И откуда только оно тут взялось?

Бугер подмигнул Отису.

— А вот и не скажем, — ответил Отис. — Но тот, кто зарыл ее, славно над тобой подшутил.

Дядя Сагамор недоуменно потряс головой и обратился к папаше:

— Вот так, сэр, можно утратить веру в человека. Зарывают, понимаешь, спиртное где попало…

— И когда они это проделали? — вопросил папаша.

— Да кто ж их знает, — ответил Сагамор. — Нет, чтобы, подобно нам, трудиться не покладая рук от зари до зари, чтобы заработать и заплатить налоги…

— Ну, братец! — Бугер только головой покрутил.

Они опять рассмеялись. Потом Бугер вытер глаза и сказал: — Давай покопаем еще и поедем. Жду не дождусь поглядеть на шерифа, когда мы к нему заявимся.

Он стал копать снова, а мы отступили, смахивая с себя землю.

Отис ухмыльнулся и сказал: — Если наткнешься на червя, не рискуй. А то после этого снадобья он может на тебя кинуться!

Глава 2

Но может, мне лучше вернуться назад и рассказать вначале, случилось, что мы с папашей стали жить на ферме дяди Сагаморв Видите ли, папаша был жучком на тотализаторе. Мы разъезжал! по крупным городам вроде Хейли или Белмонт-парк, продаЕ клиентам сведения, получаемые приватным образом. Но прошлый год папашу стали слишком часто задерживать пинкертоновские сыщики. А потом еще эта женская благотворительная организация в Акведуке. Пока папаша отсутствовал, они меня забрали грозились упрятать в исправительный дом, потому что мне был< почти семь лет, а я ничего не мог прочесть, кроме программы скачек. Папаша освободил меня с обещанием отвезти сюда, на ферму к своему брату, чтобы пожить сельской жизнью, и вот с тех пор мы тут, и папаша помогает дяде Сагамору в разных его делах вроде дубления кож и изготовления спиртного. Спиртное тут вроде виски, только почти бесцветное.

А потом пошла вся эта неразбериха с гангстерами, и мисс Харрингтон изловили в речке совсем голую, а шериф обнаружил у дяди Сагамора в кладовке перегонный куб. Его с папашей увезли. А потом губернатор их простил, и они вернулись домой. Шерифу это не больно понравилось, и он стал посылать сюда своих людей и следить, не идет ли дым и не видать ли каких посудин, чтоб можно было сцапать их опять.

Ну так вот, становилось все жарче, и через несколько минут Бугер взмок. Тогда его сменил Отис. Яма стала глубже, но больше они ничего не нашли.

— Ну, Сэм, — сказал Сагамор папаше, — не вижу смысла нам с тобой тут стоять. Отчего бы нам не присесть?

Они двинулись в тень дерева. Дядя Сагамор, удобно пристроившись спиной к стволу, растянулся и выплюнул табачную жвачку, утерев рот тыльной стороной ладони.

— Вот я и говорю, Сэм, — начал он, — людей никогда не поймешь. Посмотри на этих ребят, ну чем не государственные деятели? И Бугер набриолиненный, и Отис с мышиными усиками — кажись, их чихом убьешь, а они трудятся, как каторжные! Отис воткнул лопату в землю и стер пот со лба.

— Зря время тратим, — сказал он. — Судя по его поведению, тут больше ничего нет.

— Не верь ему, — отозвался Бугер, отбирая у него лопату. — Просто старый мошенник хочет, чтобы мы убрались. Уж тебе-то надо знать…

Тут он замолк, и мы услыхали, как лопата звякнула. Он что-то прорычал и быстро стал откапывать. Наконец они начали извлекать что там было, радуясь, словно нашли золотую жилу.

— Ну-ка поглядим, что в ней, — воскликнул Отис, — в этой солдатской фляжке!

Мы так и подпрыгнули. Они стояли по колено в вырытой яме, и Отис держал в руках эту штуку. Точно, это была алюминиевая солдатская фляга, на вид очень старая, как будто пролежавшая в земле долго-предолго.

— Ага, да она полная! — прорычал Отис взволнованно. Потом ее перехватил Бугер и стал счищать с нее грязь.

— Ну вот и сгодится для жюри присяжных, — рыкнул он.

Дядя Сагамор нахмурился и изумленно уставился на находку:

— Ну, ребята, что-то я не припомню, чтобы я это когда видел…

— Ну как же, — откликнулся Бугер. — Она тут выросла сама, наполнилась сивухой и впала в спячку.

Дядя Сагамор не отреагировал. Он скреб подбородок, глядя на флягу, и рассуждал сам с собой.

— Черт подери, — бормотал он, — что-то вроде, кажется, знакомое. Только я это сюда не клал.

Отис забрал емкость у Бугера и стал отвинчивать крышку. Она держалась крепко. Он скрипел зубами от натуги, но все без толку.

— Заржавело, похоже, — пробормотал Бугер. — Ну-ка, дай я попробую.

И он стал тоже пробовать — и тоже безуспешно. Дядя Сагамор все чесал голову.

— Знаешь что, Сэм, — сказал он, — у меня такое чувство, что я где-то эту штуку видел…

— Я ее сюда не клал, — ответил папаша.

— Ну-ка подержи! — скомандовал Бугер Отису. — Держи обеими руками, а я стану откручивать.

Они попробовали сообща, но опять неудачно. Похоже, они начинали злиться.

— Черт, — сказал Бугер, — как же он сюда его залил? Он лет тридцать самогон гонит.

— Он, наверное, стянул ее на какой-нибудь распродаже армейского имущества, — заметил Отис.

— Вот оно что! — воскликнул вдруг дядя Сагамор. — То-то эта штука мне знакома.

Бугер и Отис, перестав пыхтеть, уставились на него.

— Ты хочешь сказать, что купил ее на армейской распродаже?

— Нет. Ее мне дали те ребята из ссудной компании. Лет шесть — семь назад.

Бугер выпустил фляжку из рук, чтобы утереть пот.

— Славная вещица! — сказал он.

— Давай найдем камень, — предложил Отис. — Может, тогда крышка стронется с места.

Бугер стал рыскать в поисках подходящего камня.

— Так говоришь, они тебе ее отдали? — спросил папаша. — Что это за компания?

— Редландская, — ответил Сагамор. — Откуда-то из-под Уэйнсвилла, припоминаю. Я вспомнил, когда Отис сказал насчет армейской распродажи. Они, понимаешь, купили на какой-то распродаже…

— Ну, так и что там? — переспросил папаша. — Во фляжке то есть.

— А какое-то сердечное средство — из этих, для скорой помощи.

Отис нахмурился, стараясь что-то вспомнить.

— Ну, вот и камень, — сказал Бугер. — Теперь держи ее прямо и дай мне извернуться…

Отис, все еще глядя озадаченно, держал фляжку под мышкой и прикуривал сигарету. «Редландская», — повторял он то и дело…

— Что ты слушаешь его вранье! — напустился на него Бугер.

С какой стати какая-то ссудная компания станет раздавать фляги? И потом, они никогда не были в Уэйнсвилле. ‘

— Нет, были, — упорствовал Сагамор. — Четверо их было, большом грузовике.

— Знаешь, это все какие-то глупости, — сказал Бугер. — Ну-ка подержи, Отис! — Затем он призадумался и переспросил: — Редландская ссудная компания?

— Да что они тут, собственно, делали? — спросил папаша.

— Ну, я же говорю, они старались открыть этот самый сейф, — отвечал Сагамор. — У них были кувалда и дрель и все прочее. Колотили они страшно…

Бугер уставился на него округлившимися глазами.

— Сейф? — переспросил он.

— Они его купили на распродаже, — продолжал дядя Сагамор, — а когда сложили туда свои бумаги и всякую всячину, то оказалось, шифр не работает — что-то там случилось. В общем, открыть его не смогли. Они стали писать и требовать назвать им правильный шифр или прислать им кого-то, кто мог бы открыть, вы ведь знаете…

— Постой! — Отис резко обратился к Бугеру: — Ты помнишь? Они не нашли.

— Да как тут оказалось это средство? — спросил папаша.

— Ну, когда они уезжали, то сказали, что я могу его забрать, — ответил Сагамор. — У них его было две фляги, но, думаю, одну они выпили раньше. Ну и дрянь же была! Вроде оружейного масла. У меня желудок расстроился, спазмы были целый день.

Вот уж действительно было смешно. Отис побелел, как бледная поганка. Да и Бугер. Но оба ничего не сказали, просто побледнели.

Дядя Сагамор, казалось, их реакции не замечал, продолжая беседовать с папашей:

— Неужто им это нравилось? А может, они просто насмехались надо мной: мол, старик уже ничего не понимает. Можно было подумать, что это машинное масло — до того грязное.

Бугер и Отис прямо окаменели, так и застыли под палящим солнцем.

— Ну и как это называлось? — спросил папаша.

Сагамор промычал что-то неопределенное:

— Хм, Йеллер чего-то там. Погоди, йеллеровская мята. Так сказал тот, кто мне это отдал. Здоровый такой, весельчак, все шутки шутил. Меня еще все называл Эбенезером… такой уж был веселый. Давай лучше я расскажу все по порядку, как я на них наткнулся.

— Давай! — ответил папаша.

И они снова устроились в тени дуба, не обращая внимания на Бугера и Отиса.

Хотя я-то на них поглядывал. Я совершенно не мог понять, что с ними происходит. Может, их хватил солнечный удар? Они и правда выглядели неважно, по лицам у них тек обильный пот.

— Я это тряханул! — произнес Отис и зажмурился.

Тут Бугер заметил, что все еще держит камень, которым со бирается снести крышку. Он тоже прищурил глаза и что-то беззвучно произнес.

— Что-нибудь не так? — спросил их я.

Казалось, они меня даже не слыхали. Я подсел к папаше послушать, что там рассказывает дядя Сагамор. Тот устроился поудобнее, перекатил табак за щекой и сказал:

— Ну так вот, я и говорю, было это лет шесть-семь назад. Как сейчаспомню, пошел я поискать того старого мула — ты, верно, его не помнишь… — Должно быть, нет, — покачал головой папаша.

— Так вот, он был такой чувствительный, можно сказать, ранимый и убегал, если я иной раз что-то ему говорил. Спускался вниз, прятался там и дулся на весь свет. Никогда не знаешь, что будет с мулом, на которого вдруг найдет, потому я и должен был пойти его поискать. Вот отошел я мили на две, на три от дома рано утром и вдруг услыхал какой-то шум. Ну я и пошел в ту сторону посмотреть и увидал там большой грузовик у болота, что близ старой дороги на лесоповал. И прямо на берегу стоял большой сейф, который пытались раскурочить те четверо. Наружную дверцу уже выломали, она валялась вся искореженная.

Дядя Сагамор запнулся и поглядел на Бугера с Отисом, словно только сейчас заприметив их странное поведение. Те даже не шевелились — по их потным лицам ползали мошки, а они не обращали на них внимания.

— Эй, — обратился к ним дядя, — что бы вам не бросить это дело? Видать, там все проржавело к чертовой матери. Без разводного ключа не обойдешься.

В ответ Бугер что-то придушенно пробормотал. Дядя Caraмор покачал головой и продолжал рассказывать папаше:

— Я таких решительных малых не видал. Вот, значит, наружную дверцу они отломали и добрались до внутренней. Я их никого не знал, но понял, что они из кредитного бизнеса, потому как на той первой дверце была надпись: «Редландская ссудная компания». Ну вот, они повернулись и взглянули на меня — поначалу без всякого удовольствия: может, боялись, что я им стану мешать, начну встревать не в свое дело. Потом такой здоровый — он у них, видать, был главный — спросил, кто я такой. Ну, я им рассказал про своего старого мула — что ищу его и все такое. Он тогда помягчел, хлопнул меня по плечу и сказал, что хорошо меня понимает: самому, мол, приходилось иметь дело с животными. «Ты, — говорит, не тревожься, ничего с ним страшного не случится». Сказал, что зовут его Чарли и что он глава компании. У него еще был пистолет за поясом, потому как по закону он должен охранять сейф, когда его перевозят. Потом он подозвал другого, дал ему оружие и сказал: «Эбенезер тут потерял мула, сходи помоги ему отыскать, а потом быстро обратно». Я им сказал, что это очень любезно с их стороны, но я не могу позволить им тратить свое время на меня — поэтому занимайтесь, пожалуйста, своим делом, говорю. Мы с ним присели, и я его спросил: что, они сейф открыть не могут, ключ, что ли, потеряли или что? Ну, он мне и говорит: «Ты прямо в точку попал». Тут-то он и объяснил, как они купили сейф на распродаже, а потом положили туда свои деньги и бумаги, а теперь открыть не могут. Они уж писали об этом прежним хозяевам четыре или пять месяцев назад, и все без толку, и решили поэтому взломать его, достать свое добро и купить себе новый. А тут остальные трое наконец отломали внутреннюю дверцу и стали вытаскивать все оттуда и складывать себе в мешки. Там была куча денег. Потом они перетащили сейф и дверцы в болото, потому как Чарли сказал: он терпеть не может, когда городские выезжают за город и оставляют после себя кучу мусора. Они погрузили мешки и все свое хозяйство в грузовик и собрались уезжать. А потом один из них кивнул на меня и спросил: «А как с этим хлебопашцем?» Чарли тогда говорит: «Да, надо бы Эбенезеру возместить чем-нибудь за пользование его участком. Может, отдать ему остатки нашего сердечного лекарства?» Прочие все согласились и показали мне это. А другая фляга лежала на земле пустая. Ну, я им сказал: «Очень рад. А что там, кстати?» Тут вот Чарли и сказал: это, говорит, настоящая импортная йеллеровская мята. «Да ну!» — говорю. «Ты ведь слыхал о такой?» — спрашивает он у меня. Ну, я не хотел показать, я уж такая неотесанная деревенщина. «Конечно, — говорю, слыхал, и не раз!» — «Видали?» — подмигнул он своим ребята А потом вдруг посерьезнел. «Постой-ка, — говорит, — мы кое-что забыли. Нельзя отдавать это Эбенезеру: это против закона тут ведь сухой закон». Ну, прочие согласились. Тогда Чарли поднял палец и сказал: «Вот что, а если мы просто уедем и забудем эту штуку? А Эбенезер просто случайно ее найдет?» — «Hу да, — остальные говорят, — тогда все в порядке». Чарли усмехнулся, хлопнул меня по спине, залез в машину и сказал: «Подожди только, пока мы скроемся из виду — и она твоя». Дядя Сагамор примолк и поглядел на Бугера с Отисом.

— Знаешь что, Сэм, — сказал он, — никогда я не видал таких решительных ребят. Уж как они старались открыть ее!

Ну а мне казалось, они вовсе не пытались ее открыть. А словно бы пытались передать ее один другому, но никак не могли. Лица их лоснились от пота.

— Ну и как же все это тут оказалось? — поинтересовался папаша.

— После того как они скрылись, — отозвался Сагамор, — отвинтил крышку и попробовал, на что это похоже. Но она была ужасная на вкус, какая-то маслянистая и теплая — меня так вывернуло. Потому я вернулся домой и кинул туда пару кусков угля, чтоб осадить всю гадость.

— Ну а потом-то не пробовал? — спросил папаша.

— Да нет. По чести сказать, я и забыл совсем про это, пока вот ребята только что не откопали.

Глядя на Отиса и Бугера, мне стало понятно, что они наконец решили сделать с флягой, которую держали в руках. Они хотели ее положить. Потихоньку сгибая колени, они старались опустит ее на кучу свежевырытой земли подле ямы. Можно было подумать, там полно золота или алмазов — так осторожно они двигались. Но они почему-то никак не могли бросить эту флягу на землю, а, затаив дыхание, безуспешно пытались опустить ее с лопаты, к которой она будто прилипла. Выглядело все это крайне нелепо — словно они неуклюже пританцовывали.

Тут дядя Сагамор поднялся и сказал:

— Ну-ка, ребята, дайте я вам помогу. Где этот ваш камень?

Дайте я им разика два стукну хорошенько по крышке и…

При виде его они снова окаменели. Бугер забормотал что-то нечленораздельное, будто ему на спину плеснули холодной воды. Дядя Сагамор, подойдя к ним, взял у них фляжку и стал озираться в поисках подходящего камушка. Они все еще стояли, как бы не в силах поверить, что больше не держат ничего в руках.

— А, да вот он! — наконец нашел камень дядя Сагамор.

И тут они сдвинулись с места. Одним прыжком они сиганули футов на пятнадцать, нырнули в машину, дали задний ход, въехав в кучу дров, приготовленных для камина, описали дугу и скрылись с глаз долой.

Дядя Сагамор проводил их долгим взглядом, потряс головой, что-то хмыкнул и уселся на куче земли, держа флягу между ног. После двух — трех попыток он таки открыл ее, выплюнул табак, наклонил и сделал глоток. Потом отер рот ладонью и передал флягу папаше.

— Они здесь могут опять появиться, — заметил он. — Год выборов, и они тут всем интересуются.

— Похоже на то, — ответил папаша. — Между прочим, она, надо думать, была пустая?

— Ну да, пустая, — ответил дядя Сагамор, вновь закладывая табак за щеку. — Я ее нашел года два назад. Лето было засушливое, уровень воды сильно понизился. Черт его знает, что бы было, если б этот взломанный сейф всплыл. Полиция его давно искала.

А потом болото после дождей опять наполнилось, и никто ничего не увидел.

— Это, говорят, сильно воспламеняющаяся штука, — сказал папаша.

— Да, после того как я увидал развороченную дверцу, я бы с нею не шутил. Но теперь бояться нечего. Прежде чем ее наполнить, я промыл ее водой.

Глава 3

Да, так вот, не прошло и часа, как явился и сам шериф — весь взмыленный.

Папаша и дядя Сагамор прикончили то самое во фляжке, и мы все опять лежали на крыльце, когда в ворота со стороны песчаной дороги ворвался автомобиль и остановился, едва врезавшись в дуб. Из него вылез шериф с газетой в руке.

Это был круглолицый толстяк с белесыми усами. И еще у него были скверные вставные зубы, из-за которых он, когда волновался, шепелявил — то есть почти всегда. Он пересек двор, тыча газетой в дядю Сагамора и пытаясь что-то произнести. I

Дядя Сагамор, казалось, был искренне рад ему и пригласил присесть. Шериф в конце концов взял себя в руки и обратился к дяде Сагамору:

— Сагамор Нунан, что это еще за небылицы вы рассказывае те про флягу с нитроглицерином?

— С чем? — уставился на него дядя Сагамор.

Шериф выговорил несколько непечатных слов, потом продолжил:

— Эта фляга, что ребята тут выкопали…

— А, это! — Дядя Сагамор выплюнул табачную жвачку. — Вы,

верно, имеете в виду мое сердечное лекарство. Они вам разве не сказали, что мне его дали те веселые ребята?

— Сказали. Я хочу знать, что там было.

— Что там было? Ну, то, что я и сказал: сердечное лекарство,

такое интересное….

— Где оно? Что вы с ним сделали?

— Ну, мы его выпили.

— Выпили?

— Ну да. И знаете что, шериф, этот уголь прямо-таки замечательная вещь. Отфильтровал всю гадость, и вкус стал замечательный. — Дядя Сагамор достал из-за спины фляжку и добавил:

— Знать бы, что вы приедете, так мы бы вам оставили чуток.

Шериф взял пустую фляжку, принюхался, потом выругался и швырнул ее во двор.

— Так! — заговорил он холодно. — Прошлый раз это было средство от тараканов, которое превратилось в виски. Теперь виски превратилось в нитроглицерин. Вот что я тебе скажу, Сагамор Нунан: тебе пока везет. Выгонишь еще хоть каплю спиртного — мигом очутишься в участке!

Дядя Сагамор, казалось, был оскорблен в лучших чувствах.

— Спиртное? Ну, шериф, кабы я опустился до этого, то уж выбрал бы время получше. Сейчас год выборов и все такое: человек не успеет достать сигару и спички, как все тут как тут: «Он курит!»

Шериф побагровел и сунул ему газету:

— Только попробуй, увидишь, что будет! Прочти-ка лучше вот это!

Покуда папаша с дядей читали, я просунулся, чтобы посмотреть. Это была местная газета, на первой странице, куда указывал шериф, было много непонятных длинных слов, но заголовок я разобрал: «Позор общества».

«Наш округ должен сгорать от стыда. Над законом насмехаются. А ведь осталось всего два дня до выборов демократической партии. Нынешнего шерифа, скорее всего, переизберут. Неужели мы истощили человеческий запас?

Нелегальное виски производится в насмешку над законом в десяти милях от нашей редакции. Так было всегда. И может, всегда будет. Долгих двенадцать лет нынешний шериф якобы пытался перекрыть этот ниагарский поток, а положение, словно в насмешку, только ухудшалось. Зерно дает свои плоды, незаконные деяния процветают, бандиты режут друг друга, а юные леди бегают среди дерев, облаченные в одни стеклянные бусы.

Шерифа необходимо сменить. Но как это сделать? Никто ничего не предлагает. Пусть кто-нибудь придет и попробует. Наша газета поддержит его всеми силами. Но он должен помнить: время уходит. Через два дня может быть слишком поздно».

Дядя Сагамор кончил читать и вернул газету шерифу.

— Похоже, шериф, — высказался он, — в этом году политика вас слишком затронула. Но волноваться нет причин. Наша поддержка с вами. Мы с Сэмом и раньше голосовали, и теперь проголосуем за вас.

Шериф, побагровев еще больше, швырнул газету и силился что-то произнести. Дядя Сагамор перекатил табак за щекой и состроил задумчивую физиономию.

— Знаешь, Сэм, — обратился он к папаше, — какая страшная штука политика! У человека совсем нет защиты. Никогда он не знает, выиграет ли на выборах. И он приходит в отчаяние, оттого что вынужден будет зарабатывать себе на…

Шериф все никак не мог успокоиться, потом наконец собрался с силами и прорычал:

— Ладно, Нунан, не умничай! Я тебя предупредил! — Выругавшись напоследок, он пнул ногой валявшуюся газету и забрался в машину. Подняв пыль, она исчезла за воротами.

— Думаешь, его прокатят? — спросил папаша.

— Едва ли, Сэм. На его место особо никто не стремится, так что если за несколько дней ничего не стрясется, то все останется по-прежнему.

Однако все пошло по-другому. На следующий день это самое и стряслось, и началась вся эта суматоха с выборами.

Тем утром часов в десять я сидел на берегу, пытаясь наловить раков, когда папаша позвал меня. Нам надо было купить свиного сала. Мы втроем поехали на дядином грузовике. Дядя Сагамор даже не переменил одежды и не обулся. А папаша нарядился в джинсы, сапоги и соломенную шляпу, как прежде, в те времена, когда он был известен под именем Нунан Верная Рука.

Надо было проехать мили четыре по песчанику меж холмов, a потом через заросли выехать на шоссе, откуда было миль пять до города. После таких городов, как Хейли или Белмонт-парк, Джером кажется маленьким, тихим местечком. Большая часть лавок! и магазинов сосредоточена вокруг площади, там и муниципалитет. Кругом деревья, а посередине — две старинные пушки от какой-то там войны.

Дяде Сагамору надо было залить в бак бензин, прежде чем ехать в центр, и мы завернули на заправку. Там стояла модерновая машина с откидным верхом. В ней сидела прелестна молодая женщина с волосами цвета ванильного мороженого. Они спускались до плеч. Казалось, она ждала отлучившегося водителя.

К нам вышли двое мужчин. Один — маленький, темноволосый, другой — крупный, с вьющимися рыжими волосами, на вид нахальный, в белой кепке, свернутой на сторону. Дядя Сагамор вылез и прошлепал босыми ногами по бетонному покрытию.

— Найдется у вас на три доллара самого дешевого? — спросил он.

— Найдется, сэр, — сказал нахальный и подмигнул другому: гляди, мол, вот неотесаная деревенщина, голая да босая.

Папаша с дядей Сагамором пошли к автомату с водой, а те двое прилаживали шланг и включали колонку, и я слышал, как нахальный говорил:

— Ох и всучим мы сейчас этой деревенщине!

— А он не заметит? — спросил темноволосый.

— Вот когда мы избавимся от старых покрышек, что у нас залежались!

— От тех? Да ты их век не продашь, Кудрявый!

— Ты думаешь? Ну так погляди, как надо дела делать.

Я вылез и пошел к автомату с водой. Папаша дал мне монетку, и я сунул ее в щель. И тут из туалета вышел легкой походкой здоровенный мужчина с приятным загорелым лицом и серыми смеющимися глазами. Это был Мёрф — он всегда такой и всегда носит бейсбольную кепку. Он владелец бильярдной и большой друг дяди Сагамора. Это он мне сказал, что дядя Сагамор — единственный гений, который ему повстречался.

— Здорово, народ! — приветствовал он их, и они обменялись рукопожатиями. — Пошли к машине, познакомлю вас со своей подружкой.

Мы подошли к открытой машине, и Мёрф сказал:

— Милочка, вот ребята Нунаны, Сагамор и Сэм. Ребята, познакомьтесь с мисс Мэлоун.

— Привет, мальчики! — улыбнулась она.

Папаша с дядей Сагамором поздоровались с ней. Я допил воду и рассказал дяде Сагамору про разговор насчет покрышек.

— Вот как, это точно? — переспросил он.

— Думаю, да. Он сказал, что всучит их вам.

Они с папашей переглянулись. Он подумал, пожевал губами и кивнул. Воротясь к машине, они увидали, что темноволосый моет ветровое стекло, а Кудрявый кончил заправлять и озабоченно обходит грузовичок.

— Так, сэр… — сказал он. — А не проверить ли мне ваши шины?

— Ну, если это вас не затруднит, — ответил дядя Сагамор.

Мёрф при этом облокотился на свой откидной автомобиль и наблюдал происходящее с живым интересом. Мисс Мэлоун его поторопила:

— Ну что, едем мы или нет?

— Погоди, я хочу посмотреть, — ответил он.

— На что?

— Как котенок хочет куснуть старого кота.

Кудрявый стал проверять шину на переднем колесе. Развинчивая клапан, он выглядел весьма озабоченным. Коротко присвистнув, он пошел посмотреть другое колесо. Лицо его приняло серьезный вид.

— Что-нибудь не так? — спросил дядя Сагамор.

— Ну, — протянул Кудрявый, — как сказать… Вот эта покрышка вроде маленько лысовата. Поди, немало прошла, а?

Дядя Сагамор промычал что-то неопределенное.

— Знаете что? — предложил Кудрявый. — У нас есть пара очень хороших восстановленных покрышек, которые заказали не забрали. Можно их вам поставить.

— По правде сказать, я не рассчитывал на это, — заколебался дядя Сагамор.

— Да они вам обойдутся почти что даром, — ответил Кудрявый и опять начал смотреть колеса, покачивая головой.

Дядя Сагамор почесал ногу, потом полез за бумажником, покопался в нем, вытащил пачку банкнотов, поглядел на них и, словно устыдившись, потряс головой.

— Прямо не знаю, как и быть, — сказал он. — По чести сказать, пока не соберу урожай, ни о каких покрышках и думать не хочу.

— Ну, все понятно! — дружелюбно ответил Кудрявый, похлопывая дядю по плечу. — Конечно, поизносились они порядочно…,

— Хорошо, что вы сказали, — отвечал дядя Сагамор. — Не хотелось бы мне иметь лишних проблем…

— Ладно уж. Только вот колеса вас могут обмануть. Сказал я как-то раз Джеку… — Тут Кудрявый запнулся и, внезапно опечалившись, отвернулся и стал возиться с покрышкой.

— А что такое? — спросил дядя Сагамор.

— Да нет, ничего, — пробормотал Кудрявый. — Просто вспомнил про Джека, своего старого друга Джека Маклэнагана. Не стану вам надоедать…

— Ну, — протянул дядя Сагамор, — может, мы чем можем…

— Спасибо, очень любезно с вашей стороны. Да нет, ему уж ничем не поможешь. Умер Джек. Убило его на той неделе.

— Вот так так! — откликнулся дядя Сагамор. — Просто ужас но! Верно, Сэм? Папаша согласно потряс головой.

— Как же это случилось? — спросил дядя Сагамор. — Если вам, конечно, не тяжело рассказывать?

— Да нет, ничего, — храбрился Кудрявый. — Несчастный случай произошел. Мы с вами говорили про эти шины — вот мне и вспомнилось. Он, понимаете, мне их заказал. Мы их получили в четверг, и я ему позвонил… — Тут он запнулся и отвернулся, словно не в силах продолжать.

— И что же? — спросил Сагамор.

— Да, ну вот, позвонил я ему, и он сказал — приедет за ними в пятницу утром. А в четверг вечером у него разорвало старую шину напрочь. Машину перевернуло, а его выбросило через переднее стекло.

— Ну и дела! — скорбно пробормотал Сагамор.

— Перерезало ему вену, — приглушенно заговорил Кудрявый, — и он кровью истек. Когда его нашли, на нем ни царапины не было, только эта вена. И весь белый как снег.

Дядя Сагамор приложил к лицу свой красный платок:

— Тут уж ничего не поделаешь!

Кудрявый кончил возиться с колесами, выпрямился и расправил плечи:

— Ладно, чего уж там, все там будем. Так, давайте поглядим. Значит, три доллара за бензин. Еще что-нибудь, господа?

Дядя Сагамор достал десятидолларовую бумажку и протянул ему. Потом, замявшись, спросил:

— Ну а эти восстановленные покрышки — почем они у вас?

Кудрявый, направившись было к домику, приостановился.

— Чего? А, шины… ну, скажем, обычно они идут по двадцатке за штуку. Но раз их заказывал Джек, а я и не думал на нем выгадать, так что можете забрать обе за тридцать пять.

— Ну, сэр, это просто замечательно, — откликнулся Сагамор. — Цена, может, и справедливая, только я не хотел бы наживаться на чужом горе…

— Так, ну ладно, — вступил тут папаша. — Я хочу оплатить бензин. Позволь-ка. — И он, забрав у Кудрявого десятидолларовую бумажку, отдал ее обратно дяде, а сам дал Кудрявому пятерку. Они зашли вместе внутрь, я — следом за ними.

Кудрявый положил пятерку на кассовый аппарат и полез за ключами открыть ящичек кассы, как вдруг дядя Сагамор сказал:

— Нет, Сэм, я тебе не разрешаю! — и сгреб пятерку, отдавая ее обратно папаше и кладя взамен десятку.

— Так про эти шины, — спросил он, — они в сборе или нет?

— Нет, только покрышки, — ответил Кудрявый. — Но у меня есть совсем дешевые камеры. — Он начал отсчитывать сдачу, но папаша опять сгреб десять долларов и обратился к дяде:

— Нет, я сам заплачу за бензин. Вот, тут у меня есть. — И он вытащил из своего кошелька доллар. — Нет, постой. Надо два. Вот. — Он протянул деньги Кудрявому. — Теперь вы мне должны пятерку.

— Нет, давай поделим, коли ты не хочешь, — возразил дядя Сагамор и тоже достал какие-то деньги.

— Тогда, значит, по четыре за одно и по два за другое, — обратился папаша к Кудрявому. — Отдайте ему три и…

Похоже, все запутались. Все друг другу отдавали и брали деньги. Кудрявый достал из кассы пять однодолларовых бумажек, отложил одну, вытащил еще две, отдал три дяде и сколько-то папаше. Тот передал пару бумажек дяде, а дядя Сагамор взял пять и отдал их обратно папаше плюс еще доллар.

— Нет, нет! — запротестовал папаша. — Ты что, не видишь, это же так просто. За бензин только три. Три из пяти остается два. Ты мне даешь лишний. Теперь твоя десятка…

— Сэм, ты меня совсем запутал, — сказал дядя Сагамор. — Погоди! Ты берешь десять и отдаешь мне пять и еще два. От десяти отнять семь будет три и…

Кудрявый вроде как стал обалдевать. Они стояли по обе стороны от кассы и совали друг другу деньги, а он только вертел туда-сюда головой. Они и меня запутали: я так и не разглядел, дали они ему хоть какие-то деньги — он, казалось, только брал деньги из кассы и отдавал им.

— Так, — сказал папаша, — давай все по порядку! Стоп! Держи что там у тебя. Тебе дают два доллара сдачи вместо меня, и мы в расчете. Понял?

Он стал отступать назад. Под ногу ему попалась пустая бутылка, и он полетел на пол. Кудрявый и дядя Сагамор бросились его поднимать, одновременно что-то крича.

— Да ладно, нормально! — сказал папаша. С трудом поднявшись, он стал отряхиваться. — Ну, наконец мы рассчитались за бензин, — сказал он дяде. — Хочешь взглянуть на эти шины?

— Надо бы. Нам что-то не хочется попадать в такую переделку, как мистер Маклэнаган. — Он снова воззрился на папашу:

— Ты точно себя хорошо чувствуешь?

— Спина-то разгибается? — спросил Кудрявый; он сметал осколки битых бутылок в угол. — Вы уж простите…

— Да нормально, говорю, — кряхтел папаша, пытаясь выпрямиться. — Сейчас все будет в порядке. Давайте посмотрим эти шины.

— Ну, давайте, — согласился Кудрявый.

Он выкатил шины, но, казалось, потерял к ним всякий интерес, краешком глаз косясь на папашу.

— Ну, Сэм, просто красота! — произнес дядя Сагамор, проводя рукой по протектору. — Похоже, это то, что надо.

— С такими не пропадешь! — вторил ему папаша. Он стоял все еще скрючившись, и я надеялся, что с ним ничего страшного не случилось. — Только не забудь, часть плачу я.

Дядя Сагамор пожевал губами и пробормотал задумчиво:

— Знаешь, что-то я запамятовал…

Кудрявый, косившийся на папашу, теперь обратился взором к дяде Сагамору.

— Чего? — спросил папаша.

— Да как бы нам не опоздать. Адвокат-то наказал быть у него в одиннадцать. Конечно, можно бы заплатить за шины сейчас…

— Ад… адвокат? — переспросил Кудрявый, доставая платок и вытирая лицо.

Я встретился взглядом с Мёрфом, который с восхищением наблюдал всю сцену, как и мисс Мэлоун. Тут как раз Мёрф попытался закурить и сильно закашлялся.

— Адвокат, говорите? — переспросил Кудрявый снова.

Дядя Сагамор его не слышал. Он в задумчивости тер подбородок.

— Мы бы так могли сделать, Сэм… — сказал он. — Заплатить за них сейчас, а поставить на обратном пути… Кудрявый скорчил подобие ухмылки и сказал:

— Ну конечно! Все в вашей воле. Хороший сервис — наш девиз. Говорите, вы собрались к юристу?

— Да ничего особенного, — ответил дядя Сагамор. — Надо быть свидетелями по какой-то чертовой тяжбе. Пора бы нам отправляться, Сэм!

— Тяжба? — спросил Кудрявый. Казалось, он забыл о шинах.

— Да чепуха! — отозвался дядя Сагамор. — Это насчет Элма, шурина. Он руку сломал в придорожном баре, а адвокат за это ухватился, поднял шум и решил отсудить у них пять тысяч. Или восемь, Сэм?

— Точно не помню, — ответил папаша. — Что-то вроде того.

Он опять попробовал распрямиться, но до конца не сумел.

Кудрявый, побледнев, глядел на него, пот выступил у него на| лице. Облизав губы, он спросил:

— Сейчас… э-э… немножко не получше, а?

— Ничего, ничего, — успокоил папаша, — сейчас все пройдет! Как-никак я сам виноват. Не заметил, что кто-то раскидал бутылки…

Дядя Сагамор достал бумажник и сказал:

— Сэм, надо заплатить за шины и отправляться. Может, у того юриста есть диван, чтобы ты мог полежать немного — тогда, наверное, сумеешь выпрямиться.

Тут с Кудрявым что-то сделалось. Все еще с дурацкой улыбкой на физиономии он хлопнул дядю Сагамора по спине.

— Вот что, — сказал он, — я из этих шин вам устрою постель в машине. И знаете что? Не возьму с вас ни цента. Я знаю, чего бы хотел Джим…

— Джим? — спросил дядя Сагамор.

— Дж… то есть Джек. Он бы вам их отдал. Да он в гробу перевернется, коли узнает, что я с вас за них деньги прошу.

— Ну, — сказал дядя Сагамор, — нам бы не хотелось, чтобы…

— Ни слова! — Кудрявый протестующе воздел руки. — Хороших клиентов я ценю и стараюсь сохранить.

Дядя Сагамор, казалось, смутился.

— Ну, если вы в самом деле так думаете…

— Именно так я и думаю, — уверил его Кудрявый. Он затащил шины на грузовичок. — Мы ведь друзья, верно? Так останемся же ими!

— Ну, не знаю, как вас и благодарить, — сказал дядя Сагамор. Потом он взглянул на папашу: — Ну что ж, надо ехать, Сэм.

Ты сдачу забрал?

— Сдачу? — На лице Кудрявого опять появилось беспомощное выражение. Потом он прищелкнул пальцами: — А, ну да! Э-э… вы же мне пять дали, так?

Папаша опять стал выпрямлять спину. Ему стало вроде полегче, но он все равно охнул и промычал:

— Нет, помнится, десять. Ведь…

— Ах да! — заторопился Кудрявый и протянул папаше семь долларов. Потом вздохнул и стал вновь вытирать пот з лица.

Дядя Сагамор полез было в грузовик, потом обернулся и опять подошел к Кудрявому. Он потряс ему руку с нескрываемой симпатией.

— Просто хочу сказать вам, если что в наших, силах… — Он так расчувствовался, что даже не смог закончить фразу. Достав платок, он высморкался и завершил: — Все из-за вас, прямо с ума можно сойти!

Мисс Мэлоун глядела на них во все глаза. Мёрф опять занялся сигаретой. Он вынужден был отвернуться. Дядя Сагамор залез на место, и мы тронулись.

Глава 4

Смешно было наблюдать, как Кудрявый вел свои дела.

— Как ты думаешь, почему он не стал брать с нас деньги за шины? — спросил я папашу.

— Ну-у, — протянул он. — Он, что называется, из проигравших. Но с ним, конечно, можно иметь дело — так, по-дружески.

Ни к какому адвокату заезжать нам было не нужно. Мы остановились на площади у магазина. Там папаша купил колбасы и свиного сала, да еще коробку сигар. Спина у него прошла. Он мне дал пятьдесят центов, и я купил себе шоколадку и коробочку собачьих леденцов Зигу Фриду.

— Мы уже садились в машину, когда рядом затормозил откидной автомобиль, из которого на нас воззрилась мисс Мэлоун. Мёрф вылез из машины потолковать с дядей Сагамором.

— Кто-то ему рассказал про тебя, — сказал он, — и он просто из себя вышел.

— Вы уверены, сэр? — вопросил дядя Сагамор.

— А я узнал про него, — кивнул Мёрф. — Он тут недавно. Как я понял, он из тех Минифи, с юга. Жулье первостатейное, своего не упустят.

— Хм, — хмыкнул дядя Сагамор, жуя табак, — кажется, я o них слышал.

— В общем, я бы его поостерегся, — заключил Мёрф.

Они поговорили еще — о погоде, о видах на урожай, о выбоpax. Мёрф сказал, что его бизнес в бильярдной идет туго: трудно доставать хорошие напитки для игроков. Он покупал гранатовый сок в Поттере, но плохо очищенный, да еще он вредит зубной эмали. Ну, меня-то не обманешь: я понял, что они говорили о спиртном — они всегда его так называют из конспирации. Короче, дядя Сагамор заявил, что после выборов пойдут дожди, а это урожаю на пользу. Мёрф согласился с ним и пошел в свою машину.

Мы отправились домой. Проезжая мимо автозаправки, мы услыхали свист, оглянулись и увидали Кудрявого. Он просил нас остановиться. Дядя Сагамор тормознул, и они с папашей переглянулись.

Кудрявый остановился у окна дяди Сагамора. В руках у него были две коробки. Он улыбался вполне дружелюбно.

— Вот, — он протянул коробки дяде Сагамору, — чтоб вы не подумали, что я забыл про камеры для покрышек.

Папаша и дядя Сагамор посмотрели на коробки с подозрением и ничего еще не успели сказать. Кудрявый продолжал:

— Бесплатно. Чтоб вы знали — я полдела не делаю. Вы у меня купили покрышки, а я даю вам к ним хорошие камеры.

— У, сэр, это просто необыкновенно! — ответил дядя Сагамор.

— Бросьте, — ответил Кудрявый. — Для хороших людей ничего не жалко. — Он ухмыльнулся и хлопнул дядю по плечу. Но глаза его, я видел, были настороже. — Так вы Сагамор Нунан? Я о вас много слышал.

— Правда? — отозвался дядя Сагамор.

— Точно, — подтвердил Кудрявый, вытаскивая пару сигар и предлагая их каждому. — Ну, не стану вас задерживать. Через день-другой вы, может, обо мне услышите. Просто хочу, чтоб вы меня запомнили.

— Запомним! — пообещал папаша.

— Уверен, запомните! — широко улыбнулся Кудрявый и пошел обратно.

Дядя Сагамор завел мотор, и мы поехали. Он хранил молчание.

— Что это он задумал? — спросил папаша.

В ответ дядя Сагамор лишь промычал что-то неразборчивое.

Мы вернулись на ферму, и они снова устроились на крыльце; папаша покуривал сигару, дядя Сагамор жевал табак. Оба ничего не говорили. Я позвал Зига Фрида и отправился половить сусликов. У Зига Фрида тельце такое длинное, приземистое, почти волочится по земле. Он любит рыться в норах. Его подобрали в городе, и он очень скоро привык к сельской жизни.

Сусличий холмик мы отыскали возле ковчега дяди Финли. Это там внизу, на берегу озера. Зиг Фрид стал, яростно отфыркиваясь, копаться. Дядя Сагамор уверяет, что он должен прочихаться, чтобы удостовериться, не ошибся ли в запахе.

Я позвал дядю Финли поглядеть, но он стучал молотком на мостках и не слышал. Он вообще-то совсем глухой, да даже если б и слышал, не стал бы обращать внимания. Он озабочен грехами мирскими: ему, видите ли, запало в голову, что мир идет к концу и что настанет всемирный потоп, в котором все потонут. Вот чего он ждет.

Дядя Сагамор говорит, это с ним после видения случилось, года три-четыре назад. Часа в два ночи ему было видение. Он выскочил в исподнем и стал крушить курятник, выламывать доски, чтобы строить ковчег. С тех пор он этим и занят — повсюду собирает доски. Ковчег у него уже размером со средний вагон, хотя весь в дырах и навряд ли поплывет. Он брат тети Бесси и совсем почти лысый, только с венчиком седых волос. С сусликами нам особо не повезло, и мы спустились в низину поискать кроликов, а вернулись уже на закате. Папаша с дядей Сагамором были по-прежнему молчаливы. Они приготовили ужин. Мы поели, я накормил Зига Фрида, а немного погодя мы с папашей развернули матрасы и улеглись. Дядя Сагамор спит в передней рядом с гостиной, а дядя Финли — в задней комнате, около кухни. Зиг Фрид свернулся рядышком со мной.

Луны не было, и я видел только кончик папашиной сигары, тлеющий в темноте. Внизу на речке стрекотала птичка, и я ei подумал, до чего же хорошо жить за городом, и с этой мыслью заснул. А проснулся внезапно от ужасного шума.

Это все Зиг Фрид. Такая маленькая собачка, а лает сильно,] да еще прямо в ухо. Зиг Фрид перепрыгнул через меня, и я понял, что он угодил папаше прямо в лицо. Потом он сорвался с крыльца и понесся к песчанику, неистово лая. Папаша пытался вылезти из постели, а тут еще дядя Финли выскочил в исподнем и зорал:

— Армагеддон грядет!

Он наткнулся на папашу, и оба повалились. Папаша переключился с Зига Фрида на дядю Финли. Тот соскочил с крыльца и возопил:

— Все потонут!

Обозвав его старым дураком, раздосадованный папаша встал на ноги. Все еще слышался лай Зига Фрида. Я огляделся и увидал в дверях дядю Сагамора с ружьем наперевес. Никогда я не мог понять, как это у него выходит: никого не видно, не слышно, а он уж тут как тут.

Он стоял тихо, прислушиваясь, и папаша тоже притих и стал вслушиваться. Зиг Фрид все лаял где-то со стороны дороги.

А потом вдруг резко прекратил и взвыл, словно его ударили.

Подвывая, он бросился назад. Дядя Сагамор быстро и тихо, по-индейски, сошел с крыльца. И тут мы услыхали звук машины у ворот.

— Что там такое? — спросил я.

Ни он, ни папаша не ответили. Тут во двор ворвался Зиг Фрид, я схватил его, и он лизнул меня в лицо. Вроде он не поранился. Может, тот, кто был в машине, кинул в него чем-то или ударил.

— Кто бы это мог тут быть в такое время? — спросил папаша.

Дядя Сагамор что-то пробормотал, поправляя подтяжки. А потом вдруг раздался стук и скрежет где-то за домом. Мы кинулись туда, а там дядя Финли в исподнем, с фонарем в руках, пытается отодрать доску от кухонной стены. При этом он, как водится, орал.

Дядя Сагамор отобрал у него доску и сказал:

— Так, сэр, можно стать психом. Вскочишь вдруг, а полдома как не бывало.

— А кстати, каким должен быть этот ковчег? — поинтересовался папаша.

— В точности, Сэм, не скажу. Он употребил на него свой курятник да еще семь чужих. Если я правильно считал, три он позаимствовал у Марвина Джимерсона да еще оторвал доски от тележки того бедняги, что раз тут проезжал на муле. Малый со всем помешался!

Минут десять пришлось уговаривать дядю Финли, что тревога ложная и что конец света еще не наступил. К тому времени, когда мы опять пошли спать, все уже забыли, с чего, собственно, поднялся весь этот содом. Но позже я об этом вспомнил.

На другой день часа в два удил я окуньков на озере. Было жарко и тихо, вода была как стекло. Вдруг я услышал звук аэроплана. Он был маленький и летел невысоко. А потом из него посыпалась куча бумажек. Он скрылся из виду, а бумажки кружились вокруг. Мне стало интересно, и я, бросив удочку, кинулся посмотреть, что там такое. И Зиг Фрид залаял и бросился за мной.

Бумажки порхали в воздухе. Было безветрено. Многие плавно опускались прямо на поле между задней стеной, дома и лесом, спускавшимся к берегу. Это были разноцветные бело-сине-розовые рекламные листки. Я поспешил посмотреть, о чем там написано.

На розовых было напечатано крупными буквами:

«МОЖЕТ, ХВАТИТ?

ГОЛОСУЙТЕ ЗА ПРАВОПОРЯДОК!

ВЫБИРАЙТЕ Дж. Л. МИНИФИ (КУДРЯВОГО)!»

И стояла подпись: «Минифи от комитета шерифа». На синих текст был еще крупнее:

«МИНИФИ — ВАШ ЧЕЛОВЕК!

МИНИФИ — ЗА ЗАКОН И ПОРЯДОК!!

ЗА ШЕРИФА МИНИФИ!!!»

Но больше всего понаписано было на белых листках — пришлось-таки потратить время, чтобы прочесть все:

«Граждане, не читайте этого, если:

— вам нужна комедия, а не правозащита,

— вы желаете, чтобы весь округ залило самогоном,

— вы предпочитаете, чтобы бандиты олицетворяли ваш округ,

— вам нравится быть обобранными мошенниками.

А если прочтете и подумаете, что тот, кто может положить конец всему вышесказанному, полоумный, то, Бога ради, не голосуйте за Минифи Кудрявого! Он не любит комедий и сумеет прекратить все это — изъять проходимцев из обращения и упечь их за решетку! Хотим ли мы этого? Нечего говорить, к чему все это может привести. Конечно, можно посмеяться и пошутить над всем этим. Но если вы сыты по горло двенадцатью годами тщетных усилий шерифа и желаете посадить на его место настоящего мужчину — голосуйте за Минифи Кудрявого!

Минифи Кудрявый — простой, честный человек, и у него простая, честная позиция:

«МИНИФИ — В КАБИНЕТ, ВОРОВ — В ТЮРЬМУ!»

Казалось, этот Минифи готов жизнь положить за место шерифа. Должно быть, подумал я, аренда аэроплана с рекламой стоит кучу денег. Я сгреб эти бумажки и побежал к дому. Может, папаше и дяде Сагамору тоже захочется их прочесть.

Глава 5

Но они у них уже были. Когда я подбегал к дому, открытый автомобиль Мёрфа уже стоял во дворе под дубом. Рядом папа ша и дядя Сагамор читали листовки, как я догадался, привезенные им из города. Лица у всех были серьезные.

— Эй, у меня тоже есть! — крикнул я. — С аэроплана просыпались!

Никто не отреагировал.

— Насколько я понял, — сказал Мёрф, — он уже делит шкуру неубитого медведя.

— Думаешь, он может выиграть? — спросил папаша.

— Не стоит себя обманывать. Именно сейчас у него хорошие шансы. За ним газета, торговая ассоциация и Лига женщин-избирательниц. До заката весь округ по колено утонет в этих бумажках. Он уже продал автозаправку и купил грузовик со звуковым оборудованием.

— Хм, — дядя Сагамор сплюнул табак, — выходит, он действует энергично.

— Выходит, — кивнул Мёрф. — А еще говорят, он скользкий, как угорь. Прошлый раз тебе удалось застать его врасплох, потому что он тебя не знал.

И тут мы услыхали музыку. На дороге показался грузовик с трибуной, раскрашенный в красно-белый цвет, с надписями по бокам и с двумя громкоговорителями наверху. На грузовичке большими красными буквами было выведено:

«МИНИФИ — В ШЕРИФЫ! МИНИФИ — В КАБИНЕТ, ВОРОВ — В ТЮРЬМУ!»

Мы уставились на все это. Потом музыка прекратилась. Из грузовичка выпрыгнул человек. Это был Кудрявый. На нем был белый костюм и красный галстук. Из нагрудного кармана торчали сигары. А на лице было то же нахальное выражение.

— Привет, народ! — крикнул он дружелюбно. — Не желаете ли сигарку?

Он взялся было за сигару, как вдруг Зиг Фрид, лежавший в тени дерева, словно бы только что признал его и кинулся к нему, зарычав. Шерсть его ощетинилась. Это было необычно: как правило, он был со всеми ласков. Дядя Сагамор с папашей переглянулись. Кудрявый только ухмыльнулся.

— Похоже, собачий голос я уже потерял, — сказал он.

Я схватил Зига Фрида и удерживал его, а он все ворчал. Кудрявый передал сигары папаше, Мёрфу и дяде Сагамору и, облокотившись на машину Мёрфа, заговорил доверительно:

— Первым делом кандидат, стремящийся к победе, должен заручиться поддержкой честных членов общества. Вот почему я прибыл к вам в самом начале своей кампании. — Тут он запнулся и посмотрел на папашу: — Кстати, я рад, что вам полегчало.

— Пустяки! — ответил тот. — Я уже совсем распрямился.

— Ну и замечательно, — продолжил Кудрявый радостно. — Вернемся к политике: я не стремлюсь изничтожать своего оппонента, но факты налицо, господа. У вас нет того сотрудничества с полицией, которого вы заслуживаете. Ваши налоги тратятся некомпетентными людьми. Дела тут зашли далеко. Шериф не справляется со своими обязанностями. И знаете почему?

— Ну, — дядя Сагамор пожевал губами, — по правде сказать, мы особо об этом не задумывались, но; конечно, интересно было бы послушать…

— Так вот, правда в том, — продолжал Кудрявый, — что полиция отстала от времени. Нет у них обученных людей, нет современного оборудования. Стыдно сказать, у них нет даже анализатора запахов и людей, способных с ним работать!

— Да ну?.. — протянул папаша.

— Только сегодня проверял, — подтвердил Кудрявый, — они о нем даже и не слыхали.

— Да, сэр, это просто ужасно! — вклинился дядя Сагамор. — А вы обещаете, что если вас выберут, то достанете такой?

— Уже достал. Он у меня с собой — буду рад вам его продемонстрировать.

Дядя Сагамор так и просиял.

— Вот видишь, — обратился он к папаше, — что значит новый человек на должность шерифа.

Тут Кудрявый достал свой анализатор — блестящий металллический ящик с ручкой и чем-то вроде сопла спереди и с парой встроенных наушников. Сбоку была надпись: «Счетчик Гейгера». Наверное, так называлась компания-производитель. Папаша, Мёрф и дядя Сагамор с живым интересом наблюдали, как Кудрявый включил аппарат и как что-то начало щелкать в наушниках.

— И что же, сэр, значит, когда она э… засигналит?.. — спросил дядя Сагамор.

— Обнаруживает местонахождение спиртного, — пояснил Кудрявый. — Все по науке. От этой штуковины не спрячешь никакой контрабанды.

— Ну и ну! — покрутил головой дядя Сагамор. Кудрявый надел наушники и стал поворачивать ящик в разных направлениях.

— Жалко, тут нет самогона, а то вы могли бы убедиться, как его обнаруживают, — сказал он.

Тут он в задумчивости остановился и сместил направление аппарата.

— Что там? — спросил дядя Сагамор.

— Только я собрался сказать, что не понимаю этого вашего шерифа — как это он не пользуется такими вещами, с ними-то не пропадешь… — Тут он опять остановился, нахмурясь, и стал водить рукой взад-вперед перед аппаратом. — Странно, показывает, что где-то тут спиртное.

Дядя Сагамор был поражен.

— Ну, сэр, — сказал он папаше, — кто бы мог подумать?

— Ш-ш-ш… — прошипел Кудрявый. Он двинулся в сторону. — Правильно, вот здесь.

Он снова прислушался, потом кивнул. Выключил аппарат, отнес его в машину и закурил сигару.

— Ее не обманешь. Ни за что. И это только один из приборов, которые я собираюсь применить, как только меня выберут.

Папаша с дядей Сагамором переглянулись.

— Да что он показал-то? — спросил папаша.

— Видите вон тот старый пень на полпути к воротам? — сказал Кудрявый безразличным тоном. — Так вот, в шести дюймах к западу от него запрятана бутыль с самогоном.

В жизни не слыхал ничего подобного. Тот пень был, в доброй сотне ярдов от нас. Папаша с дядей Сагамором тоже были в изумлении, особенно когда мы подошли туда, и Кудрявый очертил палкой место, и мы действительно нашли там пинтовую бутыль, почти полную. Он поднял ее и посмотрел, нахмурясь.

— Э, — сказал он, — видать, аппарат малость разрегулировался. Показал пинту, а тут немножко поменьше. — Отвинтив крышку, он отпил и кивнул: — По крепости близко — показал сотню, так и есть. Посмотрим, что вы скажете.

Он пустил бутыль по кругу. Все сделали по глотку, после чего дядя Сагамор сказал папаше:

— Да, сэр, это величайшее изобретение изо всех, что я видел.

— Да уж, — ответил тот. — Уже и не знаешь, что дальше-то придумают. Видать, большой умник расстарался.

Кудрявый отпил еще и скромно так ухмыльнулся:

— Ну, надо только потренироваться — но я не хочу раскрывать всех карт. Не то автору идеи придется много заплатить.

Вы, наверное, слыхали о нем — великий китайский ученый Ван Скрюдак (игра слов. One screwed duck — пьяная утка (англ.))

— Ну как же, — кивнул Мёрф. — Помнится, я читал о таком.

Не он ли изобрел пустой бассейн?

Кудрявый протянул бутыль дяде Сагамору и хлопнул его по спине. После двух порций он что-то раскраснелся.

— Ладно, господа, мне надо отправляться на выборную кампанию. Хочу только, чтобы вы знали, что есть такой кандидат, который свое слово сдержит. А вы, — обратился он по-дружески к папаше, — следите за поясницей, чтобы можно было прийти к урне.

И он покатил под музыку своей звукоустановки. Мы же воротились на крыльцо. Папаша с дядей Сагамором были озабочены. Мёрф закурил сигарету.

— Все ясно, — сказал он.

— Зигу Фриду он явно не понравился, — добавил я.

— Может, он схлопотал еще откого? — предположил папаша. — Их тут много шляется.

— А не от него? — спросил я.

— Может, и от него, — как-то рассеянно согласился папаша.

Дядя Сагамор пока не сказал ни слова. Он покачивался в своем кресле, тер ногу об ногу, губы его шевелились, он о чем-то размышлял.

Это меня настораживает, — сказал Мёрф. — Что будем делать?

Папаша недоуменно потряс головой. Дядя Сагамор, казалось, их даже не замечал.

Мёрф подождал еще чуть-чуть и засобирался в город. Папаша пошел с ним к машине, а я направился следом. Мёрф уселся за руль, включил зажигание и вновь посмотрел на дядю Сага-мора, сидящего на крыльце. В первый раз я видел его встревоженным.

— Как ты думаешь, есть у него идеи? — спросил он папашу.

Тот кивнул. Мёрф почесал голову и сказал:

— Раньше я бы так не тревожился, но тут нашла коса на камень. Этот Минифи хитрец, каких поискать. Вне всяких сомнений, он собирается выиграть. У шерифа шансов нет.

Папаша согласно кивал.

— А коли выиграет, — закончил Мёрф, — нам, брат, крышка.

Он уехал. Папаша вернулся на крыльцо и ждал, когда дядя Сагамор скажет хоть что-то, но тот, казалось, его не замечал. Он так и провалялся остаток дня в кресле и за ужином не сказал ни слова. Мы пошли спать. И наутро он снова уселся на том же месте в той же позе, пожевывая табак и не говоря никому ни слова. Даже смешно. Он вроде бы не болел и не сердился на нас, казалось, он просто про нас забыл. Так было до полудня.

Часа в два папаша пошел к нашему фургончику, стоявшему возле дома. Он был небольшой — туда вмещались наши матрасы и маленький печатный пресс для распечатывания наших программок для скачек. Я заглянул внутрь — папаша возился там с прессом. Я спросил, что он делает.

— Я подумал, может, нам придется вернуться на ипподром, — нехотя ответил он.

— Ну-у, — протянул я, — давай не поедем. Здесь так здорово!

— Понятно, — отвечал он. — Но что-то не вижу я тут будущего. Совсем не вижу.

И тут мы услыхали, как приближается автомобиль. Это был Мёрф. Он остановился под дубом, и мы поспешили к нему. Выглядел он еще более обеспокоенным, чем прежде.

— Просто кошмар! — сказал он. — Взгляните!

На сиденье у него лежали листовки с портретом Минифи Кудрявого, ощерившегося, словно кот. Под портретом было написано:

«ХРАБРЫЙ СПОСОБНЫЙ ЧЕСТНЫЙ МИНИФИ — В КАБИНЕТ, ВОРОВ — В ТЮРЬМУ!»

— Его команды по всему округу раздают это тысячами, — пояснил Мёрф, — везде, где только можно. Ей-богу, стоит где-нибудь остановиться, как тут же тебе это прилепят на спину.

Майор Кинкэйд выпустил даже обращение к Минифи с призывом соблюдать официальные ограничения. Вчера вечером он собрал митинг на тысячу человек. Говорил ловко так и умно: и за процветание-то он, и за матерей, и за американский флаг, и за то, чтобы посадить Сагамора Нунана в тюрьму.

— Не больно-то здорово, а? — покрутил головой папаша.

— Здорово? — переспросил Мёрф. — Не то слово. Шериф рвет и мечет. Впервые за восемь лет ему надо соревноваться. Он понимает, что шансов у него в самом деле нет.

Они пошли на крыльцо показать листовки дяде Сагамору и все ему рассказали. Он только хмыкнул. Мёрф немножко посидел расстроенный в ожидании ответа, потом поднялся и сказал: — Что ж, остается только ставить на него пари. Хоть выиграть чуть-чуть, чтобы было на что отсюда убраться. Дядя Сагамор все смотрел куда-то вдаль.

— Однако надо поторопиться, — сказал Мёрф. — Пока ставки хорошие: три к пяти.

Дядя Сагамор выплюнул табак и утерся ладонью.

— Я бы никуда не спешил, Мёрф, — сказал он. Тот так и просиял.

— У тебя появились идеи? — спросил он.

— Мало ли что может случиться за десять дней. Ставки изменятся или еще что-нибудь…

Больше он ничего не сказал. Мёрф подождал немного и уехал; Папаша курил сигару, сидя на ступеньках. Минут через двадцать дядя Сагамор поднялся, словно бы решившись на что-то:

— Надо бы съездить в город, Сэм. Хочу купить кое-какую мелочевку.

Я запрыгал, мечтая, поехать с ними, но дядя Сагамор сказал, что они могут вернуться поздно. И они уехали на грузовичке. К ужину они еще не вернулись, и я пожарил колбасы себе, дяде Финли и Зигу Фриду. Когда стемнело, я расстелил на крыльце свой матрас и лег. Среди ночи я услыхал, как рядом со мной устраивается папаша, но когда после восхода я поднялся, они уже позавтракали и опять засобирались в дорогу, предупредив, что их, возможно, не будет целый день.

— А для тебя мы нашли работу, — сказал папаша. — Будешь получать доллар в день.

— Ух ты! А что надо делать?

— Лущить кукурузу — там у амбара ее куча — и складывать в мешки.

— Вы ее купили? — спросил я.

— Ну да. И кое-что еще.

Они опять уехали. Я быстренько оделся, что-то съел, кинул пару кусков Зигу Фриду. Тот схватил их на лету и залаял, прося еще. Я дал ему еще, и мы отправились к амбару. Там лежала куча всякой всячины, словно они побывали на громадной распродаже.

Амбар находился левее дома, ярдах в семидесяти пяти от колодца. Туда дядя Сагамор ставил свой грузовичок и туда же сгрузил все это добро. Во-первых, гору кукурузы в початках. Во-вторых, мешки с сахаром и еще восемь деревянных бочек, какие-то трубы, медные детали, распиленные дубовые сваи. Я пересчитал сахар — оказалось тридцать мешков. Похоже, начинался какой-то бизнес. «Здорово», — подумал я. Когда дядя Сагамор разворачивал бизнес, все вокруг начинало бурлить.

Усевшись на ящик, я начал лущить зерна, а шелуху кидать в ведро, которое потом вытряхивал в мешок. Только я принялся за второй мешок, как услыхал звуки машины с дороги. Это была полиция.

Они остановились перед домом и выпрыгнули наружу. Это были шериф и Бугер. Они стали озираться по сторонам. Шериф позвал дядю Сагамора. Потом они увидали меня и бросились ко мне. Бугер был повыше и чуть опередил шерифа. Он увидал сахар, ухмыльнулся и прорычал: — Ага, вот оно!

Подбежал, отдуваясь и утираясь платком, шериф. Оглядев все вокруг, он глубоко вздохнул и сказал шепелявя:

— Билли, где Сагамор Нунан?

— Они с папашей уехали в грузовике с час назад.

— Он сказал, куда они собираются?

Бугер закончил пересчитывать мешки с сахаром и опять ухмыльнулся.

— Тут тридцать мешков, шериф, — сказал он, — полторы тонны.

— А погляди на эту кукурузу! — добавил шериф.

— А эти бочки, и трубы, и пустые баки, — восхитился Бугер. — Ну, мы его достали, шериф. Теперь-то вы выиграете выборы. Можно ли было себе представить, что он настолько туп, чтобы оставить все это прямо на открытом…

У шерифа ухмылка с лица сползла, он снова вытер лицо:

— Постой, Бугер, ты еще молодой. Ты не знаешь его так, как я.

Я не мог понять, о чем они толкуют, и спросил, что случилось. Они не обратили на меня внимания.

— Да яснее же ясного, шериф, — начал Бугер.

Тот вздохнул:

— Вот об этом-то я и говорю. Когда имеешь дело с Сагамором Нунаном, держи ухо востро. Я это нюхом чую. Все это лежит открыто, и купил он это у того, кто — он это точно знал — обо всем мне сообщит.

— И что же тогда это значит? — озадаченно спросил Бугер.

Шериф присел на ящик:

— Просто никогда не знаешь, что он сделает дальше…

Бугер понимающе кивал.

— Кстати, как вы думаете, зачем здесь эта сетка? — спросил он.

Прежде чем шериф успел ответить, с пригорка спустилась повозка. Это был мистер Джимерсон, живший недалеко от нас, ближе к шоссе. Он был в широкополой соломенной шляпе. Вид у него, как всегда, был унылый. Остановив мулов прямо перед нами, он спрыгнул с облучка и поздоровался с шерифом: Безо всякого интереса оглядев все наше добро, он подошел к изгороди.

— А ты зачем здесь, Марвин? — спросил шериф.

Мистер Джимерсон взял пригоршню табаку, посмотрел на него и ответил: — Он меня нанял построить свинарник.

— Свинарник? — переспросил шериф. — Да у него же нет свиней.

Мистер Джимерсон сплюнул и потряс головой:

— Ни единой.

Он зашел в амбар, поковырялся там и вышел.

— Что ты там искал? — спросил шериф.

— Два на четыре.

— Что?

— Он хочет, чтоб я еще построил навес. Сказал, что найду материал внутри под сеном. Вот я и проверял.

Шериф вздохнул и поглядел на землю, потом с безнадежным видом обратился к Бугеру:

— Вот видишь, свиней у него нет, а он собирается построить свинарник. И все, что нужно для самогоноварения, лежит у него открыто. А что-то самое обыкновенное, к примеру доски для крыши, спрятано под сеном, чтоб никто не знал.

Глава 6

Внезапно шериф побагровел и ухватил Джимерсона за грудки.

— Марвин Джимерсон! — взревел он. — Ну-ка рассказывай, что значит вся эта чертовщина? Что Сагамор Нунан затеял на сей раз?

Мистер Джимерсон подождал, пока шериф выпустит пар, и нехотя ответил:

— Шериф, вы видали кого-нибудь, кто мог бы сказать, что затеял Сагамор Нунан?

Шериф перевел дух и похлопал его по плечу:

— Ладно, Марвин, прости. Нервы стали ни к черту! Конечно, ты не знаешь. Если б ты мог это понять, то был бы мошенник не хуже его.

— Шериф, — сказал я, — понятно, почему доски спрятаны под сеном. Чтобы их дядя Финли не нашел и не употребил на ковчег.

— Это точно, шериф, — кивнул Джимерсон, — тут надо любую деревяшку прятать.

— Ну ладно, — глубоко вздохнул шериф, — но зачем ему свинарник и навес?

— Он не сказал, — ответил Джимерсон. — Остановился сегодня рано утром около меня и нанял. Пятерку заплатил.

— Уже заплатил? — прервал его шериф. — Ты хочешь сказать…

Мистер Джимерсон кивнул, словно сам не вполне в это верил.

— Ну да. Как он уехал, я потолковал с Прюди. Она сказала: «Что-то здесь не так!» Но когда я в городе показал деньги бухгалтеру Кловису, он подтвердил, что бумажка настоящая. Я ее положил в банк, а Кловис дал мне квитанцию. — И он вытащил квитанцию из кармана, словно желая лишний раз удостовериться, что она у него. — Как вы думаете, не станет он требовать деньги обратно?

Шериф поскреб подбородок:

— Ничего я не знаю, Марвин. Но я бы их потратил как можно скорее. Да, а где ты собираешься строить?

— Да где-нибудь тут. Он сказал, что вровень с тылом дома и что нужно проложить трубу под землей…

— Трубу?

— А! — воскликнул Бугер. — Помните водопровод, который он провел в заднюю часть дома?

— Ну да, — откликнулся шериф. — Так что это за труба, Марвин? Ему что, нужна вода для свиней?

— Но у него нет свиней, шериф.

— Ну так для свинарника?

— Кому нужна вода в свинарнике без свиней? — подумав, спросил в свою очередь Джимерсон.

Шериф открыл рот, не в силах ничего сказать.

— Чушь какая-то, — устало продолжил Джимерсон, — ну, то есть водопровод в пустой свинарник.

Шериф только фырчал.

— И потом, — добавил Джимерсон, — свинарник там никак не поставить. Он должен быть позади амбара, около того ягодного куста.

— Слушай, — сказал Бугер, — для чего-то вода ему ведь нужна?

Тут шериф не вынес. Он взвыл:

— Да, черт возьми! Пошли отсюда, пока совсем не одурели!

И они скрылись из глаз в клубах пыли.

Я продолжил лущить зерна. Мистер Джимерсон пошел за инструментом и принялся за дело. Вскоре он огородил площадку под строение, затем вколотил колья и сделал навес. Навес вышел на вид неказистый, но от солнца защищал и, думаю, выдержал бы и сильный ветер.

— Как вы думаете, зачем он ему? — спросил я. Он не нашелся что сказать, сел в повозку и уехал. В полдень я сходил на кухню, съел бутерброд и вернулся к своим трудам — я уже наполнил два мешка. Мне было очень интересно, что за бизнес будет у дяди Сагамора и у папаши. Захотелось, чтобы они поскорее вернулись. Примерно через четверть часа у ворот появилась машина, но это были не они. Из старого «форда» вылезли двое мужчин.

— Привет! — сказал я им.

— Здорово! — ответили они.

Они стояли и глазели на все это, словно не веря своим глазам. Потом один сказал:

— Это просто черт знает что! При всем честном народе!

— Может, он спятил, Руперт?

Тут подъехал другой автомобиль. Там сидел какой-то человек, и он тоже стал глазеть, потом сказал:

— Слышал об этом, да не поверил.

— А в чем дело? — спросил я.

НИКТО не отвечал. Оглядев друг друга, они расселись по машинам и укатили. Я опять занялся своим делом. В течение последующего часа подъезжали еще две машины, и все повторялось. «Прямо смех», — подумал я. А через полчаса воротились дядя Сагамор с папашей. На этот раз они ничего не купили, машина была пустая. Они поглядели на свинарник и навес, потом взяли ведра и присоединились ко мне. Я им рассказал и про шерифа, и про остальных.

— Вот как? — переспросил дядя Сагамор.

— Они очень интересовались, что это мы тут делаем, — пояснил я. — Кстати, а что это за бизнес?

— Ну, мы тут подумали немножко, — неопределенно высказался дядя Сагамор, — налоги растут, и у людей должно быть несколько рук, чтобы выжить. — И больше ничего не прибавил.

Теперь, когда мы трудились уже втроем, скоро набралось пять мешков зерна.

— Для начала неплохо, — сказал дядя Сагамор, погрузил мешки в грузовичок и уехал.

— Так, — сказал папаша, — теперь нам нужна горячая вода.

Мы набрали воды из колодца, наполнили бак и поставили его на плиту. Папаша сказал, что воды понадобится много, и мы воспользовались еще большим баком тети Бесси на заднем дворе. Начало выглядело интересно. К тому времени, как вода закипела, вернулся дядя Сагамор, и они выгрузили пять мешков с зерном.

— Теперь, Билли, не путайся под ногами и придержи пса, — попросил папаша.

Я позвал Зига Фрида, и мы уселись в сторонке, глядя на них и пытаясь понять, что они собираются сделать. Сначала они поставили вдоль стены в ряд восемь бочек. Потом дядя Сагамор стал отмерять сахар и зерно, а папаша носил из дому горячую воду. Они наполнили первую бочку доверху и перемешали содержимое.

Тут как раз появилась машина — такая же, как и раньше, только на этот раз в ней было много народу. А за ней еще одна. Из машин стали вылезать люди — по меньшей мере человек десять. Они все уставились на папашу с дядей Сагамором и на бочки. Дядя Сагамор поприветствовал их и больше не обращал на них внимания, продолжая отмерять сахар и зерно. Все они стояли в стороне, словно боясь приблизиться.

— Что я тебе говорил? — зашептал тот, кого звали Рупертом и кто уже побывал тут раньше.

— Теперь вижу, — потряс головой другой. — Что он собирается делать? Это же просто невозможно!

— Почему бы тебе его не спросить? — предложил кто-то.

— Я что, псих? Сам спроси!

Они переглянулись, явно не желая беспокоить дядю Сагамора вопросами. Папаша с дядей Сагамором перешли уже к третьей бочке. И тут подъехал еще один автомобиль. По звуку было ясно, что он из полиции.

— А вот и он! — произнес один из мужчин. Все посторонились, продолжая наблюдать.

Папаша с дядей Сагамором, не обращая внимания, делали свое дело. Из машины выпрыгнули Бугер, Отис и шериф.

— Боже! — произнес Бугер.

— Ну-ка составляй акт! — злобно пробурчал Отис. Шериф, поглядев на бочки, довольно кивнул. Поздоровавшись со всеми, он, заложив руки за пояс, с важным видом направился к папаше и дяде Сагамору.

— Сагамор Нунан, — объявил он, — вы арестованы.

Дядя Сагамор оглянулся. Он был так занят, что и не видал, как они подъехали.

— Привет, шериф, — отозвался он, — возьмите ящик и передохните.

— Ничего, — важно отрезал шериф.

— Сэм, возьми респиратор, — велел дядя Сагамор папаше,

Шериф, видать, хочет выиграть на выборах и все такое. А это, знаешь, первое дело.

— Ну да, — отозвался папаша, проверяя пальцем температуру воды, — я всегда говорил, ежели граждане голосуют как надо, то все пойдет как…

— Вы арестованы! Оба! — повысил голос шериф.

Дядя Сагамор изумился:

— Арестованы? За что?

— За что, он спрашивает, — заржали Бугер с Отисом.

Шериф выставил вперед палец:

— За три бочки самогона — вот за что!

— Самогона? — поразился дядя Сагамор. Потом лицо его просветлело. — Вы, верно, имеете в виду свиное пойло.

— Свиное пойло? — Шериф побагровел, потом перевел дыхание и, взяв себя в руки, холодно указал на мешки с сахаром:

— Ясно. Так, значит, вы готовите свиное пойло из сахара?

— Ну конечно, вместе с зерном, чтобы вес нагулять, — подтвердил дядя Сагамор. — Мы с Сэмом, понимаете, экспериментируем по-научному со свиным пойлом…

— Ладно, — обратился Бугер к шерифу, — давайте заберем старого мошенника в каталажку. Мы ведь не обязаны тут сказки слушать?

— Постойте, ребята, — ответил шериф. — Здесь пахнет еще какой-то гадостью. Мне это не нравится.

Дядя Сагамор, казалось, на все это не обращал внимания. Он сел на ящик, скрестив ноги.

— Присядьте, шериф, — предложил он, — я вам расскажу про нашу идею. Будучи, так сказать, в органах власти, вам, конечно, интересно будет узнать про новые методы, а мы с Сэмом не те люди, чтобы держать в тайне, как получить выгоду от свиней и…

— О Боже, — пробормотал Отис.

— Как я на это наткнулся? — продолжал дядя Сагамор. — Как-то раз смотрел я эти женские журналы у Бесси. Ну, вы знаете, сколько там всякой чепухи: и как отловить мужа, и как его удержать, и про завивку волос и всякие там корсеты. Ну и наткнулся я на фото очень толстой дамы. Ничего смешного в ней не было — до того она была толстая, что ни о каком замужестве, естественно, речи быть не могло. И тут же было другое фото — ее же, только она уже была кожа да кости, но счастливая до невозможности. Похоже, жирела она потому, что ела больно много сахару. Ну и меня как вдарило. Если такое случается с людьми, почему не получится со свиньями? Давай им много сахару — и они разжиреют на славу.

— Понятно, — тихо произнес шериф. — Светлая мысль — накормить свинью на двести долларов сахаром, чтобы она разжирела, и потом продать за восемьдесят. Одно меня удивляет…

— Что же? — заинтересовался дядя Сагамор.

Шериф ткнул пальцем ему в лицо и гаркнул:

— А где же свиньи, которых ты собираешься кормить?

— Видите ли, шериф…

— Здесь нет ни одной, Сагамор Нунан! И ты это знаешь, И никогда не было.

— Но, — удивился дядя Сагамор, — вы разве не видали загона, что построил Марвин? Да вон он!

— Вижу, он пуст.

— Ну, это пока мы не добудем нужных свиней, шериф. Собственно, мы с Сэмом последние дни их искали. А это требует времени. Тут спешить нельзя.

И он пустился в пространные рассуждения о свиноводстве, кормежке и тому подобном.

— Сагамор Нунан! — взревел шериф. — Это самогон!

— Тут мне всегда приходит на ум Бессин дядюшка Бродес, — продолжил дядя Сагамор, — когда он купил на ярмарке ту чертову наглую свинью. Бедный дядя Бродес с ней и так и сяк — лишь бы подружиться, а она — ну ни в какую. Окрысилась на все семейство. И кто только не советовал ему, что предпринять…

Шериф только отфыркивался.

— В конце концов все семейство перессорилось, — продолжал дядя Сагамор. — Тетушка Делия прямо-таки взорвалась и…

— Долго мы еще будем слушать всю эту ахинею? — вышел из себя Бугер. — Надеть на него наручники, забрать самогон и…

— Тихо! — скомандовал шериф. — Погоди. Теперь мне все ясно как день. Это именно то, чего он от нас ждет.

— То есть?

— Вот ты и пошел у него на поводу! — продолжил шериф, тяжко вздыхая. — Ну, привезешь ты его, а дальше что? С чем ты приедешь — с горячей водой, зерном и сахаром? Нет закона против того, чтобы человек смешивал все это, ежели он того желает. Перегонного аппарата мы не нашли, вся эта дрянь еще не перебродила. Ну и как ты докажешь, что это самогон? Окружному прокурору он скажет, что это свиное пойло. Сейчас тут, на месте, мы видим: свиней нет, а когда они пошлют кого-нибудь сюда посмотреть, они тут будут! Сотни! И не спрашивай меня, как он это сделает, сидя в тюрьме. Мы станем посмешищем, потому как отберем жратву у этих свиней, помирающих с голоду. И на нас накинутся всякие там человеколюбивые общества с обвинениями в незаконном аресте и…

— Так вы правда думаете, что это свиное пойло? — вопросил Бугер.

— Разумеется, нет, — отрубил шериф. — Из этого он сделает самогон! А для этого ему нужен перегонный аппарат, и мы должны его отыскать! — Шериф утерся своей шляпой, потом швырнул ее на землю и пнул. — На этот раз ты перехитрил сам себя, Сагамор Нунан! У тебя где-то здесь перегонный аппарат, и мы собираемся его найти! Судя по прошлому опыту, Бог знает, где ты его прячешь. Может, в дупле дерева, а может, ты носишь складной аппарат в своей одежде, или зарыл его в землю, или утопил в озере. А может, ты даже ухитрился запрятать его в собственного мула.

Но мы его найдем! Ей-богу, ты отправишься в тюрьму, хотя бы это и стало моим последним земным деянием!

Подобрав шляпу, он криво нахлобучил ее и направился к машине. Бугер и Отис последовали за ним, и машина запылила вдаль. Покачав головой, дядя Сагамор испустил вздох:

— Уж больно он волнуется, этот шериф. Все-то мечется, словно у него шило в заднице.

— Очень он обескуражился, — добавил папаша, — оттого, как мы, мол, станем готовить самогон из этой свиной еды.

— А мы ведь не станем, Сэм, верно? — Дядя Сагамор прицелился и сплюнул табак на ящерку. — Как можно спрятать перегонный аппарат, да еще в год выборов? Да при всех его ищейках? Нелогично как-то получается…

Глава 7

Слухи ширились. Повсюду в округе заинтересовались новым бизнесом дяди Сагамора. К тому времени как они с папашей наполнили все бочки, у нас побывало еще три машины, битком набитые народом. Все они глазели на мешки с сахаром и бочки и не верили глазам своим. Шушукались, качали головами и уезжали. А на другой день стали приезжать совсем другие гости.

Когда я проснулся, папаша с дядей Сагамором опять собрались уезжать. Они заплатили мне за первый день и наказали продолжать.

— А вы свиней ищете? — спросил я.

— Да, — отвечал папаша. — Может, мы не вернемся до завтрашнего вечера. Подобрать свинью для научного эксперимента — задачка не из легких.

Не прошло и двадцати минут после их отъезда, как показалась первая машина. И кто, вы думаете, там был? Минифи Кудрявый. Я как раз принялся за кукурузу, как услыхал музыку, и появилась красно-белая машина с громкоговорителями. А за ней еще. Вышел Кудрявый — в своем белом костюме, красном галстуке и большой белой шляпе. Поглядел нагло на, ряд бочек.

— Здорово, малец! — крикнул он мне. — А где же весельчаки?

— Если вы про папашу и дядю Сагамора, то они поехали покупать свиней.

Он подошел и приподнял один из мешков с сахаром, лежавший на бочке.

— Искренне надеюсь, что они найдут что-то, прежде чем вся эта чудная пища испортится, — сказал он. — А то уж малость пузырится.

Из другой машины вышли двое: первый, водитель, был большой, краснолицый и важный, в льняном костюме, панаме и в очках. У другого, помоложе, висел через плечо большой фотоаппарат. Большой так и просверлил меня взглядом, а потом подошел к Кудрявому и воззрился на бочки.

— Это позор! — воскликнул он. — Мы станем посмешищем штата. Шериф тут стоит и смотрит, как разливают самогон!

— Очень мило с их стороны поднести мне выборы на блюдечке! — хохотнул Кудрявый. — Вот ведь старый дурак — я думал, он поумнее.

— Так, Дуг, — обратился большой к тому, с фотоаппаратом, сделай снимки бочек, сахара и зерна. И пустого свинарника. Возьми крупно бочку с самогоном — чтоб не оставалось никаких сомнений.

Второй наладил все и стал снимать со вспышкой. Большой продолжал, оборотясь к Кудрявому:

— А на первой полосе я распну шерифа. Он счастлив будет, если за него хоть родная жена проголосует.

— Есть еще идея, майор, — ухмыльнулся Кудрявый. — Снимите тут и мальчишку, а внизу припишите что-то вроде: «Местные спиртовики используют труд шестилетнего мальчика».

— Эй, — откликнулся я, — мне не шесть, а скоро будет восемь.

Они не обратили на это никакого внимания. — Отлично! — откликнулся большой — Запиши, Дуг!

Тут из дома выскочил Зиг Фрид. Он увидал Кудрявого, шерсть у него вздыбилась, и он яростно залаял. На этот раз я не утихомиривал его в надежде, что он таки Кудрявого покусает. Но тут стали подъезжать другие машины.

В первой была группа людей в рабочей одежде и в соломенных шляпах. Они высыпали и стали глазеть, как и все прочие.

— Народу достаточно, чтобы произнести речь, — подмигнул Кудрявый большому.

Следующие две машины были полицейские. Из них вылезли разъяренный шериф, Отис и Бугер и еще двое незнакомых.

Кудрявый помахал шерифу рукой:

— Привет, шериф! Если желаете проверить свиную пищу, знайте, она стала портиться.

— Слушай, Минифи, — взвился шериф, — я, точно так же, как и ты, знаю, что это самогон.

— А если так, — накинулся на него большой, — какого черта вы его не арестуете? Вам что, неведомо, что изготовление спиртного противозаконно?

— Вы меня достали с вашей газеткой, Кинкэйд! — огрызнулся шериф. — И не учите меня моему делу! Вы уже достаточно давно у нас, чтобы понимать, что нет смысла арестовывать Сагамора Нунана по незаконченному делу. Он из нас изо всех сделает посмешище!

— Ну, из вас-то точно, — отозвался Кинкэйд.

Они с Кудрявым расхохотались. Бугер и Отис явно изнывали от жары в своей форме.

— Прекратить! — гаркнул шериф. — Пошли искать вещественное доказательство в виде перегонного аппарата, с тем чтобы арестовать старого плута.

Тут он приостановился в смущении. Потому что следующий прибывший автомобиль был полон дам. Их было пятеро, все такие важные, вроде дам-благотворительниц.

— Вот так номер! — прошептал майор Кудрявому. — У них во главе старая драконша миссис Карстэрс из Лиги женщин — избирательниц.

— Ни слова больше! — прервал его Кудрявый, подмигнув. Он приосанился и снял шляпу. — Доброе утро, леди. Я Минифи Кудрявый. Самогон вот в этих бочках. Может быть, вы предпочтете, чтобы экскурсию провел шериф?

Все обернулись и уставились на шерифа. Он взмок, раскраснелся и готов был провалиться сквозь землю. Приподняв подолы, дамы осторожно заглянули в бочки.

— Ну и ну! — сказала одна из них. — В жизни бы не подумала…

Подъехали еще две или три машины. Толпа росла. Кудрявый объявил:

— Если дамы не против, я сделаю маленькое заявление!

— Начинайте, мистер Минифи, — сказала главная дама. — Мы все за вас.

Кудрявый взялся за микрофон:

— Доброе утро, дамы и господа! Говорит Минифи Кудрявый. Добро пожаловать на подпольную самогонную фабрику братьев Нунанов. — В толпе послышались смешки. — Разумеется, это незаконно, но мы тут в округе мыслим широко, по крайней мере последние лет двенадцать, и ребята Нунан желают, чтобы вы чувствовали себя как дома и приходили в любое время на экскурсии. Прихватите с собой детей. — Смешки усилились. — Мне тут пришла в голову одна мысль. Думаю, будет очень полезно, если шериф разработает специальную программу для школьников. — Некоторые дамы прыснули и стали глядеть на шерифа. Тот стал прямо-таки пурпурного цвета. — Самогоноварение — умирающее искусство там, где существует правозащита. И потому было бы грустно думать, что молодое поколение нашей великой нации растет, не ведая, как делать закваску или управляться с аппаратом. Ну откуда, действительно, шести — семилетним ребятишкам знать, для чего вот те медные трубы или, к примеру, как правильно установить небольшой перегонный куб в кухонной плите?

— Ну-ка задай им, Кудрявый! — крикнул кто-то. Послышались аплодисменты.

— Какое нам дело до этого бездельника шерифа! — закричал другой. — Мы за тебя, Кудрявый! Сажай молодцов в кутузку!

— Благодарю вас, леди и джентльмены. Придет день выборов, и вы поймете, как положить конец всему этому безобразию. — Он опустил микрофон.

Некоторые стали рассаживаться по машинам и разъезжаться. Шериф в полной ярости пнул нотой свою шляпу.

— Поезжай в город, — обратился он к Отису, — отбери человек двадцать надежных ребят и привези сюда. Мы разнесем эту чертову ферму в клочья, но отыщем аппарат!

— Есть, сэр! — повиновался Отис, прыгнул в машину и был таков.

Шериф с Бугером и двумя другими направились к низине. А потом я углядел Мёрфа. Они с мисс Мэлоун сидели в открытой машине. Выглядел он бледновато. Я подошел к ним.

— Привет, Мёрф! — сказал я. — Я получаю доллар в день за то, что лущу зерно,

— Ладно, — машинально отвечал он, думая о чем-то своем. — Сагамор говорил, куда собирался?

— Нет. Сказал только — покупать свиней на откорм.

— Не постигаю! — помотал головой Мёрф. — Просто не постигаю!

— Крепись, — вступила мисс Мэлоун. Она была в синем платье с глубоким вырезом и выглядела прелестно. — У меня предчувствие, это будет такая политическая кампания, о которой станут говорить еще лет пятьдесят.

— Но послушай! Он же понимает, что должен остановить Минифи. Я понял, у него есть какие-то мысли. Но Боже мой…

Мисс Мэлоун вытащила сигарету:

— Ты же сам сказал, никто не разгадает, покуда дело не созреет.

— Но на этот раз я не так уверен. Этот Минифи гусь еще тот. А Сагамор еще и шерифа выставил на осмеяние. Слушай, может, он сам спутался с Минифи?

— Он не такой дурак, — ответила она. — Насколько я могла понять Кудрявого, ему бы и родная мать не поверила.

— Вот это-то меня и пугает. Лучше б я поставил на него, пока еще ставки были три к пяти. А то через несколько дней Бог знает что еще будет.

— Долго это длиться не может. Он или избавится от этого всего, или действительно скормит свиньям.

Мёрф повернул голову и увидал навес, возведенный Джимерсоном.

— А это что такое, Билли? — спросил он.

— Не знаю.

— Хорошенькое местечко для сарая — на открытом месте!

— А это потому, что там труба для воды из источника на при горке.

— О Господи! — взмолился Мёрф, — Нет, быть не может.

Даже Сагамор Нунан…

— Что там? — выглянула мисс Мэлоун.

— Ничего. Что-то я притомился. Поехали обратно.

Они уехали. Я ничего не мог понять изо всех этих россказней. Уехали Кудрявый со своей музыкой и Кинкэйд с фотографом, но народ все еще толкался. Я вновь занялся лущением и немного погодя свыкся с тем, что все на меня глазеют. Примерно через час вернулся Отис. С собой он прихватил четверых, а позади ехало еще три партии. Шериф стал шумно командовать, и все разбрелись в поисках. Так шло всю вторую половину дня. На закате все] стали подгребаться к амбару. Шериф приплелся в полном изнеможении, оперся о машину и стал вытирать лицо шляпой.

— Ладно, народ! — сказал он. — Отрапортовать завтра здесь в восемь утра! Мы должны отыскать этот аппарат, хотя бы нам пришлось просеять всю землю.

Бугер тоже выдохся:

— Шериф, внизу ничего нет. Мы проверили каждый фут.

— Знаю. Но мы до сих пор искали там, где прячет обычный человек. А это Сагамор Нунан. Всем быть здесь в восемь!

Они уехали. Вскоре все разошлись.

Утром я заглянул в бочки и увидал, что Кудрявый был прав. Наверх поднимались пузырьки, пойло начинало портиться.

Только я приступил к работе, как показались автомобили. Ha этот раз с шерифом было человек двадцать пять. Он поглядел в бочки, выругался и велел прочесать все вокруг. К десяти часам я насчитал тридцать пять машин, не принимая во внимание тех, что приезжали и уезжали. Казалось, всем хотелось удостовериться собственными глазами и заключить пари, отыщет шериф аппарат или нет. Двое даже подрались, и Бугеру пришлось их разнимать. В полдень приполз шериф со своими людьми, мокрый от пота и выдохшийся.

— Аппарата нет, — заявил Отис. Он оперся о подпорку навеса, чтобы не рухнуть, и поглядел на бочки. — Не понимаю, что он затеял. И наверное, никто не поймет. Но аппарата тут нет.

— Сдаваться не будем, — сказал шериф. — Или найдем, или докажем, что здесь ничего нет. Начинайте искать в помещениях.

Они искали и в доме, и в амбаре, и даже в нашем фургончике. И у дяди Финли в ковчеге — я слышал, как он ругался. Потом я заметил Мёрфа. Он снова приехал в своем открытом автомобильчике и выглядел расстроенным.

— Эй! — окликнул я его. — Какова толпа? Почти как когда мисс Харрингтон потерялась.

— Ты еще не все видел, — ответил он. — Подожди до завтра. — И он протянул мне газету.

Раскрыв ее, я увидал, что вся первая страница занята фотографиями свиной еды и крупными надписями. И я тут был, лущащий кукурузу, и Кудрявый, указующий на бочки и ухмыляющийся. «Позор всего округа», — гласила надпись. Еще больше было напечатано на других страницах. Какие-то слова были непонятные, и я даже не пытался их прочесть. Но видно было, что Кинкэйд поработал на славу.

Там было написано:

«Можете не верить нам на слово. Ступайте и убедитесь воочию в полном забвении законов. А потом проголосуйте за человека, способного избавить вас от этого, — за Дж. Л. Минифи!»

— Похоже, Кудрявый собирается выиграть выборы, так, что ли? — спросил я.

— Слушай, Билли, а Сагамор не вел себя необычно в последнее время? — спросил в свою очередь Мёрф.

— То есть как?

— Ну, может, перегрелся на солнце или еще что?

— Нет. Все как обычно. — Я не мог понять, куда он клонит.

Тут заревела музыка. Это Кудрявый спускался с пригорка. Он остановился на открытой площадке, вылез в своем белом модном костюме, прошел мимо автомобилей и заглянул в бочки. Потом подошел к открытому автомобилю и ухмыльнулся, глядя на фото в газете.

— Что, босоногий гений тут сегодня? — спросил он Мёрфа.

— Не имею представления, — отвечал тот холодно.

— Всего лишь хотел поблагодарить его за помощь.

— Чего б вам не продать ему еще покрышек? — спросил Мёрф.

— Надо бы. Я не из тех, кто забывает хороших клиентов. Но, сдается мне, судя по всему, мы его переоценили.

Похлопав Мёрфа по плечу, он пошел назад. Мёрф выругался нехорошим словом. Потом мы услышали голос из громкоговорителей:

— Леди и джентльмены, перед вами опять Минифи. Вот решил остановиться тут и посмотреть, как дела на старом винокуренном заводе братьев Нунанов.

— Ну-ка задай им, Кудрявый! — заорал кто-то.

Толпа стала сдвигаться теснее. Тут же были Кинкэйд с фотографом. Шериф со своими поднимался от ковчега.

— Гляжу, сегодня у нас славное собрание, — продолжал Кудрявый с ухмылкой. — Вот и шериф. Как всегда, он искусно управляет толпой.

Раздался хохот. Шериф покраснел, выругался и побежал к одной из машин. Он взобрался на ее крышу и вытянул руки.

— Слушайте меня все! — старался он перекричать громкоговорители.

Кудрявый тоже вытянул руку в направлении толпы:

— Подождите, граждане, похоже, шериф собирается что-то сказать. Может, он собрался поведать нам, где самогонный аппарат. Если, конечно, ему удалось узнать.

— Слушайте! — заорал шериф. — Я со всех уже три шкуры спустил! Здесь не делают самогона. Не спрашивайте меня, что Сагамор Нунан намерен делать с этим варевом, но одно могу сказать наверняка: виски из этого он не делает!

— Конечно не делает, — сказал Кудрявый в микрофон. — Все могут убедиться. Это искристое свиное пойло. Свиньи от него балдеют, потому что пузырьки бьют им прямо в нос.

Толпа опять взорвалась хохотом:

— Задай им, Кудрявый!

Шериф был явно на грани взрыва.

— Слушайте! — снова заорал он. — Я же пытаюсь вам объяснить. Здесь нет никаких самогонных аппаратов. И двадцать пять моих людей вам это подтвердят. Вчера и сегодня мы обшарили здесь все по меньшей мере дважды, на милю во все стороны, все помещения…

— Слушай, может, он и прав, — высказался кто-то в толпе. —

Может, это все подстроено.

— Конечно, — отозвался другой, — может, опять это штучки Сагамора Нунана — лишь бы только посмеяться.

— Не знаю, что это, — продолжал шериф. — Могу сказать только, что никаких аппаратов тут нет, так что можете расходиться по домам. Хватит поддаваться на розыгрыши Сагамора Нунана!

Он запнулся, вперив взгляд куда-то ввысь. Казалось, глаза у него сейчас выскочат из орбит. Все повернулись в ту сторону. Кто-то пробормотал: «Господи!» Мы с Мёрфом вскочили посмотреть.

— О нет! — прошептал Мёрф.

Это были папаша с дядей Сагамором. Грузовичок ехал, нагруженный всякими механическими деталями — там были пара котлов, бак для воды, всякие медные трубки.

Даже Кудрявый не нашелся что сказать, а тоже стоял с выпученными глазами, как и все вокруг. Грузовичок подъехал и остановился возле толпы. Дядя Сагамор выступил вперед.

— Добрый вечер, шериф! — сказал он. — Не могли бы вы попросить некоторых подвинуть свои машины, чтобы нам с Сэмом можно было подобраться к навесу с нашей механикой?

Глава 8

Толпа замерла. Шериф так и стоял с раскрытым ртом.

— Механикой? — задушенным голосом переспросил он. — Ты сказал — механикой?

— Именно, шериф, — отвечал дядя Сагамор. — Видите ли…

Шериф вышел из себя. Он ткнул в него пальцем и гаркнул:

— Очень хорошо! Ты арестован!

Дядя Сагамор оглянулся в удивлении:

— За что, шериф?

Шериф засмеялся и покрутил пальцем у виска:

— Ну, такого надо было ожидать, особенно после тридцати лет потребления этого пойла. Так можно спятить. — И он опять обратился к дяде Сагамору: — Ты арестован за изготовление виски. За то, что незаконно держишь у себя сусло. За подпольную работу на самогонном аппарате.

— Но, шериф, я не работаю на самогонном аппарате. Вы же сами видите, он даже еще не собран. И уж это никоим образом не самогонный аппарат.

— О Господи, опять он за свое, — тяжко вздохнул Бугер.

— Понимаете, мы с Сэмом решили заняться скипидарным бизнесом.

— Скипидарным? — поразился шериф.

— Именно так. На нем, говорят, можно сделать неплохие деньги, если не боишься малость потрудиться. А то с этими налогами…

— Заткнись! — прорычал шериф.

В толпе началось брожение. Кто-то закричал:

— Что там за чертовщина? Почему вы его не арестуете? Шериф призвал всех к тишине. Потом он посмотрел на Сагамора:

— Так ты, значит, берешь сахар и зерно и у тебя получается скипидар?

— Ну, нет, шериф, вряд ли. Я о таком не слыхал. Его надо получать из живицы. Берешь, значит, живицу и…

— Погоди! Давай-ка все по порядку. Ты получаешь скипидар из живицы, которой у тебя нет; и это пойло для свиней, которых у тебя нет.

— Ох, Сэм, совсем мы забыли про свиней, — охнул дядя Сагамор, — надо их загнать. Принеси-ка кормушку.

Он обошел свой грузовичок сзади и вернулся с двумя корзинками в руках.

— Ну разве не красавцы, шериф? — спросил он, сворачивая к амбару.

Толпа последовала за ним. Шериф тоже, трясясь от ярости. Я подоспел туда как раз к тому моменту, когда дядя Сагамор выпустил поросят из корзинок в загон. Среди сгрудившейся вокруг толпы раздались смешки, кто-то охнул.

Я не больно много понимаю в свиньях, но поросята выглядели слишком маленькими и худенькими, чтобы съесть всю эту пищу. Попади они в одну из бочек, они бы там утонули. Один из них растянулся, другой обескураженно присел.

Дядя Сагамор взглянул удовлетворенно на них, потом на шерифа:

— Мы пока что решили взять двух, шериф. Коли есть дело, нечего заниматься пустяками.

— Не привязать ли их, — предложил Бугер, — чтоб ветром не унесло?

— Нет, — сказал Отис, — это поросята-флюгеры. Они под ветром только вертятся. Главное, не налететь на них боком, не то порежешься.

— Ничего, они у меня разжиреют, — сказал дядя Сагамор. — Надо бы, Сэм, дать им поесть прямо сейчас.

— Ну да, — отозвался папаша.

— Сагамор Нунан! — взревел шериф. — Если ты предпочитаешь шутки шутить…

— Шутки? — переспросил дядя Сагамор. — Да какие уж тут шутки с голодными свиньями? Они обидятся, и с ними ничего не поделаешь целый месяц.

Папаша достал ведро, а дядя Сагамор поднял мешок над одной из бочек, чтобы зачерпнуть пойла. Он принюхался, пригнувшись ниже, и что-то промычал в удивлении.

— Что такое? — спросил папаша.

— Да, похоже, забродило. Погляди, Сэм, вон пузырьки лопаются.

— И правда, — принюхался папаша.

Они поглядели друг на друга озадаченно.

— Как ты думаешь, это не опасно?

— Не уверен, — отозвался папаша. — А вдруг у них будет изжога?

— Что же мы сделали не так, Сэм?

Прежде чем папаша успел ответить, в толпе засуетились. Вперед прорвался Кинкэйд. Он стал перед шерифом, весь вне себя, указывая пальцем на бочки:

— Чего вы ждете, шериф? Вот восемь бочек сусла. Вот самогонный аппарат. Вы собираетесь их арестовывать или нет?

— Заткнитесь, Кинкэйд! — заорал шериф. — И не учите меня! Вы что, думаете, я спятил? Ну, арестую я его, так он выйдет через час. Пока это все не собрано, это еще не самогонный аппарат. И, будучи собранным, это не станет незаконным, пока не будет вещественного доказательства в виде виски.

Папаша с дядей Сагамором, казалось, не обращали на всю эту сутолоку ни малейшего внимания, продолжая изучать свиное пойло.

— Ну, — сказал дядя Сагамор несколько разочарованно, — делать нечего, придется это вылить, Сэм, и начать заново.

— Пожалуй, что так, — согласился папаша. — Билли, дай им зерна. Им пока хватит.

— Виски? — завопил Кинкэйд, побагровев. — Вещественное доказательство? Боже милостивый, да какое еще доказательство вам нужно? Сагамор Нунан тридцать лет ничего, кроме виски, не делал! Вот его аппарат — у вас перед глазами! Он признал, что это аппарат. Вот восемь бочек сусла, уже забродившего.

Папаша с дядей Сагамором взяли одну бочку, вытащили ее из амбара и опрокинули. Явственно запахло кислятиной. Жидкость пузырилась, растекаясь по земле. Они вернулись и взяли другую. Народ стоял и смотрел на все это в полном недоумении.

— Смотрите! — завопил Кинкэйд. — Они уничтожают вещественные доказательства! Вы так и будете здесь стоять, жирный ишак?

— Не сметь меня так называть! — Шериф в ярости швырнул свою шляпу на землю. — Все это барахло не имеет силы в суде, покуда не докажут, что он пытался готовить из него самогон. Вы что, полагаете, кто-нибудь из присяжных, будучи в здравом уме, поверит, что Сагамор Нунан осмелился изготовлять виски при всем честном народе? Да вас засмеют!

Дядя Сагамор с папашей вытащили еще одну бочку и вылили и ее. Кинкэйд вновь закипятился, но тут сквозь толпу протолкался Кудрявый. Криво ухмыляясь, он взял его за плечо.

— Думаю, шериф, может быть, и прав, — сказал он. Кинкэйд посмотрел на него, как на сумасшедшего, но позволил отвести себя чуть в сторону. Я же наполнил ведро зерном и понес его к поросятам. Они стали есть. Кудрявый говорил с Кинкэйдом. Я слышал, как он усмехался.

— Ну будьте же помудрее, — уговаривал он. — Вы не так разыгрываете партию. Не пытайтесь это нарушить, лишь придайте всему этому публичности.

— Но… но… его же надо в тюрьму!

— А как вы думаете, где онокажется, как только меня изберут? — нагло ухмыльнулся Кудрявый. — А пока сделайте только хорошие снимки, чтобы мы могли пригвоздить шерифа к стене.

Папаша с дядей Сагамором вылили и вымыли бочки. Шериф махал руками перед Бугером и Отисом. Толпившиеся повсюду люди горячо спорили, убеждая друг друга и приводя разные аргументы.

— Только для того, чтоб посмеяться над шерифом? — переспросил один другого. — А ты представляешь, сколько стоили сахар да эти котлы? А ты когда-нибудь слыхал, чтобы Сагамор Нунан что-то делал без выгоды? То-то же!

Поздно вечером большая часть публики разошлась восвояси. Мы в кухне начали греть воду для новой порции свиного корма. И тут вошел Мёрф. Он закурил сигарету и сказал:

— У нас еще есть шансы поставить на Кудрявого три к одному.

— Хм, — хмыкнул дядя Сагамор, — пожалуй, я не стану, Мёрф.

— Отчего?

— Ну, положим, а вдруг он не выиграет?

— Ладно. Только это будет чудо из чудес, — заметил Мёрф.

Подождав немного и не дождавшись ответа, он собрался уходить.

— Слушай, Мёрф, — вдруг встрепенулся дядя Сагамор, — а эта мисс Мэлоун… Я слыхал, у нее какой-то парфюмерный бизнес?

— А а, да, у нее магазин в городе. Она была когда-то художником-гримером на телевидении. А что?

— Просто прекрасно! — ответил дядя Сагамор, раздувая огонь в. плите.

— Кудрявый на нее глаз положил, — продолжал Мёрф. — Он тогда со своими шинами хотел пустить ей пыль в глаза и потому так обозлился, когда ты его обставил.

— Понятно, — поскреб себе голову дядя Сагамор.

Мёрф уехал. Мы нагрели воды и намешали восемь новых бочек пойла. Около сарая оставалось еще с дюжину любопытных.

— Ну что ж, сэр, — обратился дядя Сагамор к папаше, — искренне надеюсь, на этот раз не испортится.

— Да уж, дороговатенько было бы выбрасывать опять.

— Слушайте, — сказал я, — а если готовить только бочку зараз?

— Хм, — задумался дядя Сагамор, — если будем делать малыми порциями, тогда не останется времени на скипидар.

Оказалось, что прежние толпы народа — это еще что! Наутро люди стали собираться, когда мы даже не кончили завтракать. Войдя в амбар, мы обнаружили там четверых заглядывавших в бочки — они не слыхали, как дядя Сагамор подошел к ним. Он оперся о столб, ковыряя в зубах длинным ножичком.

— Привет, ребята! — поздоровался он. — Если чего потеря ли, так я вам могу помочь.

Они отпрянули:

— Нет-нет, мы просто любовались вашим кормом. Корм просто прекрасный! — и поспешно удалились.

Дядя Сагамор заглянул в бочки и удовлетворенно кивнул.

— Ну, сэр, — обратился он к папаше, — на этот раз вроде получилось. Эта партия не должна испортиться.

Они зачерпнули ведро из одной бочки и отнесли поросятам. Мне показалось, им этого хватит недели на две. Мы воротились к грузовичку, где лежали механические части. Дядя Сагамор с папашей стали вытаскивать их на землю. Народ толпился, наблюдая, уходил и приходил, но никто не мешал. Перетащив все это под навес, они притащили большой бак к водяной трубе.

— Вот тут будет конденсатор, — сообщил один зритель другому. — Змеевик входит в бак, а жидкость стекает снизу…

— Ты скипидар имеешь в виду? — отозвался другой и хихикнул.

Дядя Сагамор сурово глянул на них, и смешки прекратились. Тут прикатил шериф со своими и еще какой-то человек в деловом костюме и в панаме.

— Эге, — толкнул один из зевак другого, — да это Роберт Фосс, прокурор.

Все четверо оглядели бочки, строения. Вид у них был недобрый. Дядя Сагамор их поприветствовал, но они не ответили. Мистер Фосс взирал на все эти запчасти и время от времени кивал.

— Ну что? — спросил шериф. — Что тут можно сделать?

— Прецедента нет, — отвечал мистер Фосс, — хотя, несомненно, все это части самогонного аппарата, и…

— Да, черт побери! — взорвался шериф. — Я и так знаю. Разумеется, прецедента нет. Кроме Сагамора Нунана. С тех пор как люди слезли с ветвей, любому болвану ясно, что это самогоноварение в действии. Я могу его арестовать?

— Нет. — И мистер Фосс с сожалением покачал головой.

— Ни при каких обстоятельствах? — спросил шериф.

— Пока что ни при каких. Сама по себе аппаратура не представляет ничего противозаконного, пока не используется в незаконных целях. В данный момент он виски не производит, так что это вопрос доказательства намерений. Ну и что мы с ними будем делать? Полагаете, мы сумеем убедить присяжных, что он незаконно производит виски на виду у сотен свидетелей, включая офицеров полиции? Ха! Да нас с вами выгонят из суда!

Шериф глубоко вздохнул и потер руками лицо.

— Ладно. Остается поймать его с поличным. — Он повернулся к Отису: — С этого момента чтобы здесь денно и нощно дежурили два человека — один пусть смотрит за аппаратом, другой — за суслом. А когда сусло забродит, не спускать с него глаз ни на секунду!

А дядя Сагамор с папашей продолжали выгружать всякие трубки. Шериф с мистером Фоссом укатили. Отис уселся на ящик около бочек, а второй полицейский остался стоять, наблюдая за техникой.

Один из зрителей воскликнул:

— Ни за что бы я не хотел этого пропустить! И что же он собирается делать?

— Да никто на свете не сможет этого сказать, — ответил другой.

Первый вытащил доллар:

— Ставлю доллар на то, что Сагамор Нунан сделает свое дело!

Глава 9

Остаток дня был интересный. Посетителей собиралось все больше, особенно после того, как вышла газета с фотографиями аппарата на первой странице. Кинкэйд и фотограф постарались дать побольше изображений папаши и дяди Сагамора в деле. А они на все это не обращали внимания. Налаживали механику, нарезали резьбу на трубах, собирали устройство.

Потом дядя Сагамор взял ведра, куски железа, топор, гвозди и пошел к соснам, неподалеку. Я видел, как он делал V-образные надрезы на деревьях, прикреплял к ним железные желобки и подвешивал на гвоздях ведра.

— Вот тут мы наберем живицы, — сообщил он, израсходовав все, что захватил.

На закате мы покормили поросят. Корм пах нормально, однако, когда папаша зачерпнул его ведром, я заметил пузырьки, поднимающиеся изнутри.

— Все же, думаю, надо попробовать изготовлять малыми порциями, — заметил я.

Они ничего не сказали, но заметно встревожились. Естественно, было невыгодно продолжать выбрасывать корм. Стемнело, наблюдатели разошлись, но Бугер с напарником оставались. Ночью еще двое встали на караул. На следующий день было то же. Папаша с дядей Сагамором продолжали возиться с аппаратурой, не обращая внимания на народ. Я сходил посмотреть на деревья и увидал, что из надрезов начало капать.

Но всех интересовал свиной корм. К полудню стало ясно, что и эта партия закисла: во всех бочках запузырилось. Множество людей приходили и проверяли — я видел, как они переглядывались и кивали друг другу. «Завтра», — говорили они.

Дядя Сагамор с папашей поздно вечером, когда пошли кормить поросят, в самом деле расстроились.

— Ну, сэр, — сказал дядя Сагамор, — прямо сердце разрывается. Как ты думаешь, Сэм, что мы делаем не так?

— Прямо не знаю. Думаешь выкинуть сейчас?

— Может, хуже не станет. Давай подождем еще денек.

Пришельцы переглянулись.

Но наутро стало хуже: явный запах кислятины, лопающиеся пузырьки. Поросятам все же скормили ведро, но было ясно, что придется вылить семь полных бочек, если только не случится чуда. Меня снова засадили за зерно, а сами они занялись техникой: нужно было приладить еще несколько труб. Публика собиралась по-прежнему: поглядят на корм, покачают головой — и к аппарату.

Бугер занимал наблюдательную позицию близ бочек. Сидя за работой, я думал, что более дурацкого занятия в жизни не видал. Минут через двадцать явился шериф. Выглядел он так, словно не спал несколько ночей. Принюхавшись к пойлу, он длинно выругался и сказал Бугеру:

— Так, не спускай с них глаз! Оно забродило, и сегодня они попытаются что-то с ним сделать. С аппаратом они возятся только для отвода глаз — там уже все собрано.

— Успокойтесь, — сказал Бугер, — ни черта они не смогут сделать, разве только выбросить всю эту дрянь. Черт, тут, кроме нас, еще сотни три смотрят за ними…

— Единственная надежда у меня осталась, — горько осклабился шериф, — поймать его до выборов. Весь округ либо смеется надо мной, либо проклинает. И выберут они Минифи.

Вчера вечером я пытался выступить на предвыборном митинге, так меня освистали.

Бугер задумался.

— Знаете что, — сказал он, — я думаю, он на это и рассчитывает. То, что выберут Минифи то есть. Минифи такой же мошенник, так что они вполне могли сговориться и…

— А, я уже думал об этом! Доказать невозможно. Я должен или поймать его с поличным, или доказать, что он не такой, каким представляется. Помоги-ка подвинуть бочки.

Они стали приподнимать бочки и глядеть, что под ними. Я еще подумал: они спятили.

— Тут ни труб, ни емкостей, — объявил шериф Бугеру. — Так что остается только вычерпывать.

И со словами «Не спускай с него глаз!» он удалился.

Я продолжал свое дело и думал: до чего же интересно — шериф хочет засадить дядю Сагамора в тюрьму, чтобы быть переизбранным, и Кудрявый хочет быть избранным, чтобы посадить дядю Сагамора. И чем все это кончится?

После полудня дядя Сагамор и папаша оторвались от аппарата и пошли в амбар. Толпа их не оставляла. Бугер навострил! уши и следил за ними во все глаза. Они приподняли мешки со| всех бочек, поглядели, зачерпнули и принюхались.

Дядя Сагамор снова был в замешательстве:

— Бесполезно, Сэм, прокисло, как и в первый раз.

— Отчего это, как думаешь? — спросил папаша.

— Нет, сэр, правда, не понимаю. Что-то мы не так делаем.

Может, в следующий раз надо положить поменьше зерна и посмотреть, как будет. А это придется вылить.

Они подняли бочку, из которой кормили поросят, — она была полупустая, — и потащили туда, куда выливали пойло. Там еще лежали остатки полусухого сусла. Бугер глядел в оба, да и народ тоже не верил своим глазам. Они перевернули бочку, вылили ее и пошли за следующей.

Но тут все обернулись к воротам. Появилась машина с большим серебристым домом-прицепом — на нем еще что-то было написано, но с моего места было не разобрать. Потом я увидал, что водитель — женщина. Тут она остановилась, и все смогли прочесть надпись:

«ФОТОГРАФИЧЕСКАЯ ШКОЛА ПАСАТЬЕМПО Пейзажи. Портреты в полный рост.

Обучение. Проявочная техника. Пользуйтесь нашими моделями и проявочной лабораторией!»

Все поспешили посмотреть, что это такое. Водительша вылезла, и я понял, что видел ее прежде. Крупная блондинка с браслетами… Господи, да это миссис Хорн! Она колесит по стране со своими племянницами, устраивает им экскурсии и была здесь, когда все искали мисс Харрингтон. Но тогда на прицепе не было никаких надписей. Начала, видно, свой бизнес.

Она помахала толпе и улыбнулась папаше с дядей Сагамором:

— Привет, мальчики! Готовы принять нас на работу?

— Вы очень вовремя, — ответствовал папаша. — Мы как раз собираемся начать производство.

— Что такое? — протолкался сквозь толпу Бугер. — Вы что тут делаете?

— Ну-ну-ну! — успокоила его миссис Хорн и протянула ему карточку. — Я мадам Пасатьемпо. Мы с племянницами приступаем к работе в Нунановской скипидарной компании.

Бугер с подозрением поглядел на карточку.

— Погодите, я вас помню. Вы миссис Хорн…

Она потрепала его по плечу:

— Не напрягайся так, дружок, — перегоришь! Конечно, я миссис Хорн. Мадам Пасатьемпо — мой профессиональный псевдоним. Но, как я уже начала рассказывать, в фотобизнесе застой, а тут мы напали на мальчиков Нунанов, и они нам пообещали временную работу в своем скипидарном деле, чтобы пока перебиться. И вот мы тут как тут. — Она повела плечами, протянув руки к папаше и дядюшке: — Они просто очаровашки! Не вешайтесь им на шею!

Толпа замерла в изумлении. Бугер не знал, что и сказать. Миссис Хорн открыла дверцу прицепа и скомандовала:

— Вперед, девушки! Знакомьтесь с джентльменами — у них тут торжественное мероприятие.

Показались две девушки. Раздался свист восхищения и приветственные возгласы. Они и впрямь были хороши. Волосы до плеч, одна беленькая, другая иссиня-черная, с ярко-красными губами и синими глазами. Обе были в легких белых платьях и в золоченых босоножках на босу ногу. Я, кажется, припомнил светловолосую, но другая была мне незнакома.

Миссис Хорн вытянула руку, звякнув браслетами:

— Граждане, хочу познакомить вас со своими племянницами. Блондинка — Беби Коллинс, черненькая — Кончита Маклеод. Девочки, мы будем собирать тут сок.

Кончита Маклеод вытащила сигарету изо рта и оглядела толпу:

— Какой именно?

— Ну, вы им покажете, где начинать, — повернулась миссис Хорн к папаше и дяде Сагамору, — а я пока поставлю машину.

Папаша вручил девицам по связке маленьких ведерок и указал на сосны.

— На всех деревьях с отметиной, — пояснил он, — подвешены ведра. Вешайте пустое и приносите полное.

— Какая скука! — отозвалась Беби Коллинс.

— Это напомнило мне Йеллоустон, — сказала Кончита Маклеод, оглянувшись на следовавших за нею мужчин. — Когда вы их кормите? — спросила она папашу.

Они удалились в сосны, а миссис Хорн занялась прицепом.

— Ну, думаю, подпалить можно утром, — обратился папаша к дяде Сагамору. — А сейчас лучше вылить остатки пойла.

Мы направились к сараю. И тут вдруг поднялся страшный переполох. Среди сосен раздались крики, а потом оттуда опрометью выскочили обе девицы.

Сначала я ничего не мог понять. Волосы их развевались, платья трепетали на ветру. Публика начала улюлюкать. Кое-кто из мужчин погнался за ними, размахивая шляпами. Девицы увертывались от них. Мисс Коллинс бежала впереди. Потом она остановилась, стащила с себя платье и отшвырнула его. Инициативу переняла мисс Маклеод — она тоже стащила с себя платье и стала мотать им над головой. Девицы остались лишь в тоненьком белье и в босоножках. Они вскрикивали и зигзагами бежали к озеру сквозь толпу мужчин, махавших шляпами и пытавшихся их поймать. Никаких пчел, летящих за ними, я не заметил, а вот мужчин — это точно. Я потерял их из виду, когда они скрылись за машинами, и тоже поспешил к озеру.

Все так же визжа, девицы пронеслись мимо дядифинлиного ковчега.

— Ах вы, потаскухи! — взревел он и замахнулся на них молотком.

Погнавшись за ними по мосткам, он добежал до края и упал. Тут начался уже совсем сумасшедший дом. Он вскочил, тряся кулаками и проклиная грешниц, и тут толпа бегущих мужчин настигла его и столкнула вместе с девицами в воду. Затем раздался шум подъехавшей машины, и я увидал шерифа. Выйдя из машины, он стал глядеть на бегущие толпы и девиц, вопивших из озера:

— Помогите!

Бугер первым кинулся в воду — как был, в одежде, шляпе, с оружием — и спас мисс Маклеод. Беби Коллинс спасли другие. Однако было видно, что там неглубоко, вода едва доходила им до бедер. Они отряхивались, выжимали воду, а мужчины крутились вокруг, предлагая свою помощь. Бугер потерял шляпу, и волосы прилипли у него к лицу. Вообще началась ужасная сумятица.

Сквозь толпу продрался Кинкэйд с фотографом, крича:

— Дайте сфотографировать!

Он навел фотоаппарат на Бугера и мисс Маклеод. Сверкнула вспышка.

— Мы не сможем этого напечатать! — крикнул Дуг Кинкэйду. — Она полуголая!

— Ну так мы подрисуем легкий купальный костюмчик, — ответил Кинкэйд. — Я хочу, чтобы люди увидели, чем здесь занимается полиция, пока кое-кто у нее под носом гонит вис&и.

Тут в центр всего этого безобразия ворвался шериф, тыча кулаком в лицо Кинкэйду.

— Заткнись, Кинкэйд! Девушки тонули, а он их спас! — Тут он, замолк, огляделся и швырнул шляпу на землю. — Девушки?! — взревел он. — Какие еще тут, к черту, девушки? Но все равно — Бугер их спас! — Вдруг он тупо замолчал. Потом вскрикнул: — Бугер! Бугер? Я тебе велел смотреть за этим чертовым суслом! — проорал он Бугеру.

— О Господи! — взметнулся Бугер, выпустив из рук мисс Маклеод, и кинулся бежать. Другой человек отпустил Беби Коллинс, и все стадо кинулось обратно.

Беби Коллинс присела.

— Пустяки, милочка, — сказала она. — День как день. Я уж тут бывала…

— И вернулась живой и здоровой? — спросила Кончита Маклеод, сплюнув воду и глядя на дядю Финли, изрыгавшего проклятия со своего ковчега.

Я последовал за толпой, многих обгоняя. Первым мчался Бугер, за ним шериф. Так наперегонки мы и ввалились в амбар, где были папаша и дядя Сагамор, ей-богу, спокойные как всегда. Семь бочек они уже вылили и опоражнивали последнюю, казалось вовсе не обращая внимания на шумиху.

— Сагамор Нунан! — проорал шериф. — Что ты делаешь?..

Бугер поймал его за руку и показал на пустые бочки и кучу мокрого сусла:

— Он… он вылил их все. Я видел — вначале он вылил одну!

— Заткнись! — скомандовал шериф и повернулся к Сагамору: — Что ты делаешь с этим суслом?

Папаша с дядей Сагамором вылили последнюю бочку на кучу сусла. Дядя Сагамор пожевал табак:

— Ну, даже и не знаю, шериф. Понять не могу, что мы не так делаем. Как вы думаете, может, оно из-за жары киснет? А что, если взять молока…

— Заткнись! — побагровел шериф. — Я хочу знать, что ты сделал с этой штукой!

— Ну, мы вылили ее прямо сюда, — удивленно показал на кучу дядя Сагамор.

— Не слепой, вижу! — гаркнул шериф. Он вперился в Бугера: — Как можно быстрее поезжай и привези сюда десятерых.

Мы здесь все разберем на части!

Бугер выглядел побитым. Он двинулся вперед, шаркая подошвами. С его одежды капала вода.

— Но мы видели…

Шериф чуть не задохнулся:

— Ты видел, как он вылил первую бочку. Потом ты выуживал девку из воды и вернулся, как раз когда они выливали последнюю! Отправляйся!

— Есть, сэр! — Бугер ринулся к машине.

Шериф кликнул второго полицейского, и они занялись аппаратом. Они стали разбирать его и смотреть изнутри — я думал, они рехнутся. Тут появился Кинкэйд и дернул шерифа за руку.

— Нет там никаких осиных гнезд! — выкрикнул он. — Я посмотрел.

— Да ладно, знаю, — отмахнулся шериф.

— И вот что еще, — сказал Кинкэйд, — он метил сосны на моих владениях. Если он еще зайдет хоть на фут за изгородь, он должен быть арестован за нарушение границ владения!

— Так, так, так! — потряс кулаком шериф. — Ну-ка, погоди!

Он подбежал к дяде Сагамору и папаше, скорбно взиравшим на испорченный корм.

— Ты был на земле Кинкэйда! — прорычал он дяде. — Он сказал, ты попортил сосны с его стороны.

— Ну, сэр, — покорился дядя Сагамор, — я не знал, что он будет против из-за нескольких капель живицы.

Тут шериф увидал миссис Хорн с девушками. Головы у них были повязаны полотенцами. Они переоделись в какие-то детские костюмчики. Шериф пробрался сквозь толпу и ткнул пальцем в миссис Хорн:

— Если вы через пять минут не исчезнете отсюда, я вас отправлю в тюрьму!

— Ну-ну, не заводитесь, шериф! — усмехнулась она. — Если уж вы так настаиваете…

Она махнула дяде Сагамору и папаше и пошла к прицепу. Через несколько минут они отвалили. Шериф с помощником заторопились назад к аппарату.

— Ну, сэр, — объявил дядя Сагамор папаше, — клянусь, не видал такого человека, как наш шериф! Чтобы поднимать такой шум из-за пустяков…

— И правда, — ответил папаша и обратился ко мне: — Билли, носи воду, будем мыть бочки.

— Станем делать новую порцию?

— Ну да. Надо же кормить поросят, так ведь?

Я стал мыть бочки. Публика все еще толпилась вокруг. Я услыхал, как один из тех, что утром держали пари, сказал другому:

— Ладно, давай мой доллар. Я ведь тебе говорил, что он это сделает?

— Постой, не спеши. Он еще не сделал.

— Ну так он извлек это из бочек? Чего же ты хочешь? Лежать тут и ждать, когда закапает из трубы?

Глава 10

Ну, кажется, спорить с ними было бесполезно. Они явно вознамерились снова наполнить восемь бочек.

— Но, послушайте, — сказал я, — это не испортится три дня.

Так давайте зальем одну бочку, чтобы поросята успели ее съесть.

— Нет, сэр, — ответил папаша, — мы так легко не сдадимся. Тут что-то не так, а что именно — нам надо понять.

— И кроме того, — добавил дядя Сагамор, — забежим вперед и посмотрим: а вдруг испортится, когда они уже съели, вдруг пузырьки станут лопаться у них внутри? Бедные поросята совсем потеряют к нам доверие. Хуже не бывает — жить с разочарованными свиньями.

И они замесили новую порцию. Ничего, думаю, удивительного, что все вокруг качают головами: они уже выкинули месячную норму и опять принимаются за старое. Шериф метался вокруг, суясь во все, как безумный. Потом явился из города Бугер с двумя командами, и шериф ринулся отдавать приказы:

— Двое смотрите за аппаратом! Прочие пусть разойдутся и ищут! Чтобы все тут вывернули наизнанку!

Не понял, что они искали, однако не нашли ничего. Толклись они здесь до заката. Потом шериф опять оперся о стену и стал вытирать лицо.

— Так, — сказал он, — может, они и вправду его выкинули. Бугер, скажи Христа ради, что это значит?

Бугер покачал головой, потом просиял:

— Слушайте, есть еще возможность, о которой мы не подумали. Просто он делает то, что говорит.

— У тебя был тяжелый день, — потрепал его по плечу шериф. — Надо бы тебе переодеться в сухое.

— Нет, правда. Разве не понятно, что он всех дурачит?

— Ну да. Только какой из этого прок? Ты когда-нибудь слыхал, чтобы Сагамор Нунан жертвовал чем-то просто ради смеха? Ему за это должны платить.

— Да, об этом я позабыл, — согласился Бугер.

Ранним утром у нашего дома уже было полно автомобилей. И они все подъезжали. Всем было интересно, как мы запустим аппарат. Сначала мы поглядели корм — он был еще нормальный.

— Хм, — довольно протянул дядя Сагамор, — сегодня по лучше!

— Да, сэр, — отозвался папаша, — может, нам наконец удалось.

Я же не был так уверен — ведь шел только первый день. Мы пошли в амбар. Там дежурил Отис со вторым помощником. Дядя Сагамор сказал, что вначале надо собрать живицу, и мы пошли к надрезанным соснам и принесли оттуда ведерки, заполненные наполовину.

Я с интересом Наблюдал, как они начинали дело. Собственно, я в первый раз увидал аппарат в сборе. Кругом были трубки и всякие медные штучки. Они шли между двумя медными котлами со всякими там кранами и клапанами. Чан обвивали, как спагетти, шесть видов труб. Они входили в чан снизу, делая изгиб. Странно, но внизу было только пять концов. Я попытался проследить, куда же девалась одна, но чан был полон воды и ничего не было видно. Они открыли клапан на трубе, идущей от источника, сняли крышку с одного из котлов, добавили воды, а потом влили сосновый сок. Отис наблюдал за каждым их шагом. Перед тем как они закрыли крышку, он, заглянув внутрь, спросил:

— А что в другом котле?

— Ничего. Он запасной. Будем им пользоваться, когда производство войдет в силу.

— Откройте, посмотрим, что там.

Папаша открыл — там было пусто. Большой водный бак был полон. Дядя Сагамор стал разжигать топку под днищем котла. «И правда интересно», — подумал я. Скипидарный бизнес готовился к открытию.

С самого начала пошли сплошные трудности. Сперва пошел дым. В жизни не видал столько дыма! Позади топки было место для трубы, но они забыли ее поставить, и дым валил наружу и проникал повсюду. И дрова были слишком свежие и сильно дымили. Какое-то время не было видно ничего, кроме их ног.

Но самое плохое было в том, что никакого скипидара не получалось. Ни капли.

Папаша с дядей Сагамором вышли через полчаса, кашляя и вытирая слезы.

— Сейчас должно пойти, Сэм, — сказал дядя Сагамор с сомнением.

— Может, мы как-то не так приладили? — спросил папаша.

— Надо бы проверить заново.

Они пошли опять и стали проверять, правильно ли все подсоединили. Отис сквозь дым наблюдал за, ними. Я оглянулся — позади меня стоял обеспокоенный Мёрф. Он протянул мне газету.

На первой странице красовались большие заголовки и фото. Крупно было напечатано:

«СУМАСБРОДСТВО В ОКРУГЕ ПРОДОЛЖАЕТСЯ».

Потом шли фотоснимки аппарата и свиного пойла. А правее — снимок Бугера с Кончитой Маклеод. Она обняла его за шею, а он, весь мокрый, расплылся в улыбке.

Под снимком была подпись: «Помощник шерифа попал в пикантное положение на ферме Нунанов».

Внизу опять крупно было напечатано:

«ФОТОГРАФИИ ПОДЛИННЫЕ».

А еще ниже:

«Если вы не верите, что человек может производить сусло и работать на самогонном аппарате на виду у целого отдела полиции, пойдите убедитесь сами. А потом голосуйте за человека, который может очистить эту скверну, — за Дж. Л. Минифи!»

Тут как раз дядя Сагамор вышел из клубов дыма. Мёрф протянул ему газету и сказал:

— Кудрявый набирает голоса, как лавина снег. На него уже ставят шесть к одному.

— Хм, — откликнулся дядя Сагамор, — шесть к одному — это точно?

— Я что-то ничего на этот раз не понимаю…

— Пока нечего бояться, Мёрф. Не сегодня же голосовать, верно?

Тут подкатил шериф, а за ним и звуковой грузовичок. Шериф протолкался к Отису.

— Ничего еще не вышло, — доложил тот. — И туда ничего не лили, кроме соснового сока.

— Не важно, — сказал шериф, — теперь я знаю, что он делает!

Растолкав толпу, он взобрался на грузовичок и взял микрофон.

— Граждане! — начал он. — Послушайте…

Раздались вопли и свист, народ шумно сгрудился вокруг.

— Почему не арестуешь старого мошенника?

— Заткнись и дай ему сказать!

— Может, мы все-таки узнаем, что здесь, в конце концов, происходит?

— Шериф, делает он виски в этой штуке или нет?

Шериф поднял руку:

— Послушайте! Это я и пытаюсь вам объяснить. Он не делает. Можете сходить и убедиться сами.

— Так какого дьявола он там делает?

— Он делает виски в другом аппарате, а этот только для отвода глаз.

— Ничего себе! А может, шериф прав? — проорал кто-то.

Шериф вытянул руку:

— Не забудьте, я уже искал это местечко. Все хорошо упрята но. Сагамора Нунана вы знаете. Мне нужны двести добровольцев.

Округ платить не может, но я сам, лично обещаю вознаграждение в сто долларов.

Толпа взревела с воодушевлением.

— Хм, — заметил Мёрф, — не такой уж он дурень в политике.

Вот уж действительно искали. К следующему полудню я насчитал не двести, а все четыреста человек. После того как весть о сотне долларов облетела округу, набежало столько народу, что люди просто сшибались лбами. Даже с крыши дома и амбара человек десять с биноклями смотрели, нет ли где дымка. И никто ничего не нашел.

Папаша с дядей Сагамором не обращали на них ни малейшего внимания. Они проверили технику сверху донизу и снова развели огонь. Дым курился, а скипидара не появлялось. На закате они прекратили попытки. А когда мы пошли к поросятам, вышло еще хуже: в каждой бочке поднимались пузырьки газа.

— Не нравится мне это, Сэм, — сказал дядя Сагамор.

— Ну, пузырек-другой ничего не значат, — попробовал подбодрить его папаша, но тщетно.

Наутро они стали сливать все на старое место, и к тому времени, когда мы позавтракали, я уже насчитал примерно три сотни добровольных помощников шерифа, и они все прибывали. В корме пузырьков стало больше. Дядя Сагамор и папаша старались подбодрить друг друга, но было видно, что они сильно обеспокоены. А скипидарная машина все не работала: шел только дым — и ни капли скипидара.

В полдень шериф созвал всех своих поисковиков, предложив им гамбургеры и кофе. А сам произнес с грузовичка:

— Бесполезно, господа! Я был не прав, другого аппарата нет. Вчера и сегодня мы потратили четыре тысячи человеко-часов и проверили семь тысяч миль в округе. Довольно. Не знаю, что он делает, но одно мы доказали: виски он точно не делает. Сожалею, что никто не получит награды, но взамен я предлагаю вам вот гамбургеры и кофе общей стоимостью сто пятьдесят долларов, так что налетай.

Народ воодушевился и стал расхватывать гамбургеры, и мне удалось взять тоже. Шериф разговаривал с Отисом, а дядя Сагамор с папашей все еще ковырялись в дыму, пытаясь разобраться в неполадке.

— Оттуда не вышло ни капли ничего, — прокомментировал Отис.

Шериф отер лицо.

— Что меня удивляет, — сказал он, — так это то, что я никак не могу понять, откуда он берет деньги. Смотри, сколько тут народу, и он не содрал ни с кого ни цента. Обычно он брал бы доллар за парковку — и они бы застревали в грязи, и еще бы пятерку он брал, чтоб их вытащить, да продавал бы им гамбур геры из овса по доллару штука. Так нет! И виски он не делает. Откуда же берутся деньги?

Тут вдруг появилась другая полицейская машина, в которой был Бугер. Набычившись, он нес что-то сквозь толпу.

— Что там? — спросил шериф.

Бугер оглянулся на посторонних.

— Я только что подобрал пьяного в городе, — сказал он. — Вот что у него было с собой.

Он достал что-то из пакета, стараясь не показать никому из посторонних. Это была пинтовая бутыль. Он свинтил крышку и протянул ее шерифу.

— Понюхайте! — попросил он.

Тот принюхался.

— Да это самогон! — начал он, но тут глаза его округлились. Он попробовал содержимое на вкус. Лицо его приобрело странное выражение. Опустив посудину, он уставился на Бугера.

— Скипидар… — прошептал он.

И вот тогда-то и поднялась суматоха и понаехали корреспонденты из больших газет и с телевидения. А губернатор пообещал, вызвать национальную гвардию, если округ не успокоится. Было очевидно, что из скипидарной машины дяди Сагамора ничего не вытекает, а в округе появился самогон с легким привкусом скипидара.

В газете неистовствовал Кинкэйд. Кудрявый насмехался и произносил речи, множество людей желали линчевать шерифа, и приезжали те, кто хотел взглянуть поближе на аппарат, из-за которого горел сыр-бор и из которого ничего не вытекало. И что бы это все значило? Но мы забегаем вперед…

Трое полицейских ринулись в дымный амбар и вновь перепроверили аппарат сверху донизу — каждую трубку, за исключением той, что была внизу в водяном баке и которую они не могли отыскать. Наконец, мокрые и закопченные, они выбрались наружу.

— Может, прекратим? — спросил Отис.

— Как? — спросил его шериф, обмахиваясь шляпой. — Прекратим что? Каждый болван видит, что отсюда ничего не идет.

Мы сами были свидетелями, что сюда заливали только сосновый сок. Все у вас перед глазами. Попробуй-ка сунься с этим к судье!

— Но надо же что-то делать, — возразил Бугер.

Шериф содрогнулся:

— Разумеется, надо! Или мы докажем, что этот проклятый скипидарный самогон идет не отсюда, или нас линчуют. Смотри за ним! Не выпускай из поля зрения ни его, ни аппарат, ни это сусло ни на секунду! Надо мне удалиться, иначе я его просто убью.

Папаша с дядей Сагамором обращали внимание на народ не больше, чем прежде. Немного спустя они загасили огонь, плеснув воды. Публика отпрянула от дыма и пара. Но они были слишком расстроены, чтобы думать об этом. Когда дым рассеялся, они стали проверять технику заново. Развинчивали трубки, продували их. Сняли крышки с котлов: запасной был пуст, а в другом была сосновая живица — не так много, но было.

Папаша покачал головой и уронил гаечный ключ:

— Он куда-то уходит, но куда?

Однако больше всего расстройства было из-за корма. Не было даже смысла притворяться: так много пузырьков поднималось со дна.

— Ну, сэр, — обратился к нему дядя Сагамор, — это просто ужас! Будем выбрасывать и начнем снова?

— Что-то я устал, — покачал головой папаша. — Давай подождем до утра.

Все глазели на них — всем было интересно, сколько еще будет продолжаться это битье головой о стену и выливание по восемь бочек пойла зараз.

Наутро народу еще прибыло. От пойла сильно пахло прокисшим, пузырьки так и лопались на поверхности.

— Ну, — сказал папаша, — давай выльем и покончим с этим.

— Вот что, — нахмурясь, отвечал дядя Сагамор, — давай попробуем еще одну штуку, Сэм. Что, если кинуть туда с пинту соды? Она предупреждает брожение.

— Ну что ж, хуже не станет, — согласился папаша.

Он принес пищевой соды. Они бросили по пол-ложки в каждую бочку и размешали, потом прикрыли бочки мешками и вернулись к своей технике. Все глядели на них, как на безумных. Я же пошел кормить поросят.

Немного погодя на смену караульщикам прибыли Бугер и Отис. К этому времени папаша с дядей Сагамором развели огонь под котлом, и все застлало дымом сильнее, чем туманом. Бугер присел посмотреть на нижние концы труб. Ничего оттуда не выходило. Толпа сегодня, казалось, была на пределе. Часов в десять припылил шериф. Публика стала насмехаться над ним, вопрошая, когда же он арестует их и правда ли, что появился самогон со вкусом и запахом скипидара. Шериф тоже взбесился и стал отбрехиваться:

— Знать ничего не знаю! Здесь, во всяком случае, ничего не производится. Хотите, пойдите посмотрите сами.

— Ну, если ты не можешь их поймать, — заорал кто-то, — чего ж ты от нас, дураков, хочешь? У нас только и хватает мозгов платить тебе жалованье!

Раздались взрыв смеха и вопли. Шериф свернул к амбару, поглядел на корм и рявкнул еще раз на Отиса, чтоб смотрел в оба.

В общем, было заметно, что все это им уже надоело. Назревал скандал. Даже когда дядя Сагамор попытался как-то защититься, толку было мало. Свара должна была вот-вот вспыхнуть.

Случилось это после полудня. Кудрявый только-только показался в своем звуковом грузовичке. Обычно он бывал тут каждый день — приезжал ненадолго выступить с короткой речью против шерифа. Потом нагло ухмылялся и исчезал. Его только, первые два дня не было, когда дядя Сагамор с папашей уезжали.

На этот раз он вознамерился выступить — выключил музыку, взял микрофон и взобрался на импровизированную трибуну. И что-то еще было у него в другой руке. Присмотревшись, мы поняли, что это пинтовая бутыль.

— Граждане, — начал он, — у меня скверные новости! Качество знаменитого нашего самогона заметно ухудшилось. Вот и мой приятель столкнулся с этим и клянется, что это скипидар. Попробуйте сами, джентльмены! Вот, прошу!

И он передал бутыль в толпу — она пошла по кругу. Все, кто пробовал, говорили одно: «Ну да, конечно, скипидар, что же еще?»

— Вы когда-нибудь о таком слыхали? — заорал Кудрявый в микрофон. — Интересно, откуда это он взялся? — Раздались протестующие крики. Он предостерегающе поднял руку: — Минутку, джентльмены! Подождите ругать шерифа. Тут требуется большая проницательность — особенно в таком дыму; так что не торопитесь.

Шериф, казалось, совсем осатанел. Но прежде чем он открыл рот, дядя Сагамор вдруг подошел к Кудрявому. Я удивился — в первый раз он обратил на него внимание. Ткнув Кудрявого в грудь, он произнес в микрофон:

— Слушай меня, Минифи! Можешь поливать грязью кого угодно где-нибудь еще. Шериф — мой хороший друг и…

Кудрявый было взъярился, но вдруг ухмыльнулся и подмигнул толпе:

— Приятно слышать! Весьма полезная информация! Хороший друг, говоришь?

— Да, сэр. Я многим ему обязан за всякие разные дела и хочу сказать, что буду голосовать за него на выборах. Достойно сожаления, когда старые приятели не держатся друг друга и не помогают друг другу. Я всегда находил в нем достойного человека, который держит свое слово и не подводит, коли чего обещал. Думаю, мы все должны во вторник проголосовать за него.

Я подивился, глядя на шерифа: он стал багроветь и попытался продраться сквозь толпу, так что Бугер с Отисом вынуждены были удержать его.

— Я его убью! — скрежетал он зубами. — Пустите, я его убью!

«Вот так так! — подумалось мне. — Никто больше здесь за него не заступается, а он так-то ценит доброе слово!»

Тут и началась свара. Кто-то швырнул в шерифа камень, кто-то стал заступаться за него, кто-то был против, кто-то даже схватился за нож, а кто-то вытащил из машины ружье. Зачинщики кинулись в заросли. Шериф, Бугер и Отис побежали за ними. Следом мчалась толпа. Раздались одиночные выстрелы. Мы искали бузотеров добрых десять минут.

— Кто-нибудь их знает? — спросил шериф.

Все отрицательно покачали головами. Оказалось, в суматохе и шуме никто даже не приметил, как они выглядят.

Бугер, Отис и шериф переглянулись, и тут Бугер произнес:

— О Господи!

А шериф прорычал:

— Сусло!

Мы кинулись обратно. Папаша с дядей Сагамором развинчивали трубу как ни в чем не бывало, и все восемь бочек стояли в ряд с мешками сверху. Все было в порядке. Вид все имело смиренный.

Бугер, опершись о столб, перевел дух:

— Вот стоит только забыться на минуту и…

Подошел шериф и приподнял мешок. Заглянул в бочку, выкрикнул яростное ругательство, сорвал еще два мешка и, поглядев, швырнул шляпу. Рот у него открылся, но ни слова вымолвить он не мог.

Я тоже подошел посмотреть. Бочки были полны с прошлого | раза, но, ей-богу, содержимое их было совершенно чистым. Не было никаких признаков пузырения и брожения. Все столпились, выпучив глаза. Потом поднялся галдеж. Подошел, заинтересовавшись, дядя Сагамор. Поглядев в бочки, он промычал что-то задумчиво и взял пожевать табачку.

— Ну, сэр! — обратился он к папаше. — Видать, сода сотворила чудо, Сэм.

Глава 11

На другой день все стало походить на сумасшедший дом. Повсюду, куда ни повернись, спорили и горячились. С ходу было видно, что ниоткуда ничего не вытекает и никоим образом невозможно изготовить самогон, потому что в одном котле была сосновая живица, а другой был пуст. Спрашивается: хорошо, а куда же девались четырнадцать бочек сусла и откуда взялся самогон, отдающий скипидаром?

Ну да, он собрался скормить три тысячи фунтов сахару двум худосочным поросятам, которые могли бы утонуть в одной бочке, и еще собрался произвести кварту скипидара. Но где же он делал этот скипидар? Все работало так, как нужно было дяде Сагамору. Где-то еще он делал самогон.

Как ему это удавалось? Я знал только, что он способен выгнать кварту самогона в пустыне из трех изюминок и с одной чашкой — вы и вспомнить не успеете, что две изюминки были ваши, да и чашка что-то знакомая.

Шериф хотел было перекрыть шоссе, но Бугер убедил его не привлекать для этого дополнительных сил. И потом, гнать любопытных было плохо из политических соображений. Пускай лучше сами обследуют аппарат и убедятся, что никак невозможно приготовить самогон из свиного пойла.

В конце концов они пустили сюда репортеров и фотографов, да еще и телевизионную бригаду. Везде засверкали фотовспышки, заработали осветительные приборы. Репортеры брали интервью у всех и каждого и наседали на шерифа: отчего он так чертовски уверен, что самогон производится, хотя видно же, что здесь это невозможно.

— Чтобы понять это, надо быть местным жителем, хорошо знакомым с историей и традициями этих мест, — отвечал шериф. — А точнее, с Сагамором Нунаном. Вот выйдите к этой толпе и предложите любому пари, что Сагамор Нунан не сможет затолкать вам в ухо сахару с зерном и вытащить из вашей шляпы виски. И если кто согласится, то я… — Тут он помялся и сказал: — То я куплю вам новую шляпу. И поставлю выпивку.

Папаша с дядей Сагамором, разумеется, не обращали внимания на все это. Они по-прежнему занимались скипидаром и техникой — опять разводили огонь, и никакого истечения жидкости не было, и опять гасили огонь водой. Трудно было сказать, что хуже — дым или пар от всего этого процесса.

Они собирались зажечь огонь в третий раз, как папаша сказал:

— Черт подери, чую запах скипидара!

— И я тоже, — подтвердил дядя Сагамор.

Они опять стали все осматривать. И тут папаша воскликнул: |

— Да вот же! В конденсаторе! — Зачерпнув жидкости, он при нюхался: — Ха! Он попадает в воду! Вот почему он не выходит с того конца.

И тут я вспомнил и сказал:

— Слушайте, у вас шесть трубок входит, а только пять выходит снизу. Одну вы потеряли.

Все принялись считать. Дядя Сагамор сказал:

— Как же так вышло, Сэм?

— Ей-богу, не знаю. Сейчас мы ее найдем.

Папаша стал отвинчивать трубу, идущую от источника, — хлынула вода, все отпрянули, чтобы не вымокнуть. Явственно ощутился запах скипидара. И вдруг все стали выкрикивать:

— Виски! Господи, ну да!

Все стали мочить водой руки и принюхиваться: одним мерещился слабый запах виски, другим — скипидара, третьи не чувствовали ничего. Опять пошли споры-разговоры. Бугер разнимал, особо рьяных. Шериф, принюхавшись, объявил, что ничего не чувствует.

— Может, у вас простуда? — предположил кто-то.

— У него не простуда, а приятель, — крикнул кто-то из-за спины.

Шериф побагровел и выругался. Потом кто-то высказал предположение, что это пахнет остатками прокисшего корма, смытого водой.

— Сагамор Нунан! — взвыл шериф. — Откуда это тут взялось?

— Ну, шериф, похоже, кто-то занес это на подошвах, — ответил дядя Сагамор.

Стали осматривать топку.

— А кажись, видно, — произнес кто-то. — Маленький такой,

толстенький, в зеленом плаще и курит сигару.

— Это он! — встрял кто-то другой. — Точно вижу это самое у него на подошвах. Только это, наверное, еще и лошади…

— Хватит! — рявкнул шериф.

Шум не прекращался еще час, пока Отис лазил в бак с водой и смотрел, как там загибаются трубки. Никаких тайных труб там не было, и готовить самогон так было нельзя. Он, однако, нашел, куда девалась шестая труба — она просто там кончалась, они забыли про нее. Что и объясняло, как скипидар попадает в воду. Отис вылез и наблюдал, как папаша с дядей Сагамором опять занялись установкой.

Шериф стоял рядом, утирая себе лицо.

— До выборов три дня, — пробормотал он с горечью, — а у меня нет шансов, Бугер. Не могу даже провести ни одну кампанию, а Минифи все призывает избирателей. — Тут он смолк, а потом произнес: — Избирателей? Господи, Бугер, как же я не додумался…

Бугер поглядел на кучу машин, скопившихся вокруг, и подтвердил:

— Ну да! Вы за четверть часа здесь переговорите со столькими избирателями, сколько Минифи не собрать и за целый день.

Шериф распрямил плечи:

— Ну, мы еще поглядим! Несись в город и вези сюда машину со звуком.

Папаша с дядей Сагамором продолжали возиться с трубами, а толпа наседала на них в попытках что-нибудь подглядеть. Примерно через полчаса воротился Бугер на машине со звукоусилителем. Он поместил ее в самом выгодном месте, откуда всем было слышно. Шериф взял микрофон.

— Друзья! — загремело в громкоговорителях. — Говорит шериф…

Раздались свист и улюлюканье. Другие призывали к тишине:

— Дайте ему шанс, может, он сможет объяснить всю эту неразбериху!

Все подвинулись ближе. Воцарилась тишина. Я взобрался повыше, чтобыхорошенько все разглядеть. Все это напоминало день скачек.

— Граждане, друзья! — продолжал шериф. — Вы, может, помните, до того, как пошла вся эта кутерьма, я собирался переизбираться, и теперь хотел бы с вами это дело обсудить. Я теперь под огнем за то, что не арестовал его за весь этот гвалт.

Так вот, по нашей конституции, чтобы подвергнуться аресту, он должен быть обвинен в конкретном преступлении. И суду не важно, что вся его жизнь была нескончаемой серией надругательств над людьми. Отцы-основатели пытались защитить нас. Их можно извинить: в те времена еще не было Сагамора Нунана! Я не арестовал его, поскольку не было прямых доказательств нарушения закона.

Поднялся вой, последовали выкрики. Шериф сделал знак рукой:

— Выслушайте меня, сограждане! Я осознаю, опрометчиво было бы утверждать, что Сагамор Нунан в данный момент не совершает преступления. Но я смотрел за ним во все глаза пять дней и ночей, это правда. Все вы думаете, он гонит самогон. Обвинение справедливое, поскольку он занимается этим всю жизнь. Но на этот раз он его не делает. Думаю, что сумею это доказать. Сейчас мы к этому подойдем. Что же касается того, что он делает в действительности, то я не знаю. Может, это как в истории с доктором, который изобрел лекарство против болезни, которой нет. Возможно, он просто пытается изобрести новый вид преступления в надежде, что его назовут его именем, а может, такое преступление, которое может ускользнуть от закона в силу того, что оно, хотя и не причиняет явного вреда, все же направлено против лучших намерений общества и против человечества в целом. Теперь насчет самогона. Есть только две возможности — либо гнать его в этом аппарате, либо где-то в укромном месте. Так вот. Здесь другого аппарата нет. Расспросите любого из четырехсот человек, рыскавших тут на протяжении одиннадцати часов. Так что же остается? Только вот этот аппарат. Все, что я могу сказать вам: посмотрите сами! Там все на виду, упрятать что-нибудь негде. Да еще шесть или восемь труб, которые совершенно бесполезны. Они служат только для того, чтобы запутать людей, не представляющих, что такое настоящий самогонный аппарат. Такой уж он юморист! Там две части — одна пустая, в другой сосновый сок. Сотни из вас это видели. Поэтому ни спрятать сусло, ни изготовить самогон на этом абсолютно невозможно. Я хочу, чтобы каждый из вас сам удостоверился в этом!

Вдруг до меня донеслась какая-то ругань. Я оглянулся — там были дядя Сагамор и какой-то человек. Они спорили. У дяди Сагамора была под мышкой коробка, он как будто только вышел из амбара.

— Сагамор Нунан, мне нужны мои остальные деньги! — требовал человек.

Он был долговяз, светловолос, светлоглаз и одет в защитного, цвета одежду. Лицо его раскраснелось, так он рассердился.

— Я тебе ничего не должен, Харм, — отвечал дядя Сагамор, пытаясь его оттолкнуть.

Харм не давал ему проходу.

— Ты меня больше не одурачишь! — закричал он, загораживая проход.

Люди стали оглядываться. Дядя Сагамор оттолкнул его свободной рукой и направился к своему грузовичку. Харм, выругавшись, бросился за ним. Коробка у дяди Сагамора выскользнула, он пытался ее подхватить, но она выскочила и упала. Раздались звук битого стекла и бульканье.

Народ бросился к ним. Дядя Сагамор, посмотрев на всех, сгреб Харма за шиворот и, приподняв его, произнес:

— Приказываю тебе убраться отсюда, Харм Бледсо!

Но, кажется, люди интересовались больше коробкой, чем дядей Сагамором и Хармом. Они устремились к ней, раскрыли ее и увидали четыре пинтовые бутыли. Все они треснули. Попробовав то, что лилось оттуда, они взревели:

— Самогон!

К ним уже спешил шериф, и Бугер едва протолкался сквозь толпу.

Дядя Сагамор еще крепче схватил Харма за воротник.

— Самогон? — заорал он. — Ты что же, притащил сюда самогон? Да я из тебя душу выну!

Шериф, пытаясь пробиться сквозь толпу, проорал Бугеру:

— Забери как вещественное доказательство!

Бугер никак не мог протиснуться. Да там уже ничего и не осталось— все развалилось на кусочки. Наконец шериф занял центр событий. Дядя Сагамор все еще тряс Харма.

— Шериф, я хочу, чтобы этот человек был арестован! — кричал он. — Принес ко мне свой самогон! Я честный и добропорядочный налогоплательщик…

— Заткнись! — оборвал его шериф.

Харм вырвался из рук дяди Сагамора. Он весь дрожал от возбуждения и гнева:

— Я тебя убью! В последний раз ты поливаешь меня грязью, Сагамор Нунан!

Дядя Сагамор попробовал опять схватить его, но Отис и двое других стали между ними. И тут Бугер и остальные, сгрудившиеся над пролитым самогоном, завопили:

— Скипидар! Чуете, в нем скипидар!

И пошел настоящий бедлам.

Люди не разошлись даже и ночью. Выйдя утром, я обнаружил многих спящими в машинах. Подкатывали свежие силы. Шериф, Бугер и Отис выглядели так, словно неделю не спали. Они обыскали все вокруг, но больше самогона нигде не нашли. Тогда опять принялись за аппарат — развинтили его весь на части, просмотрели все детали, измерили все вдоль и поперек, ища скрытые трубы, но не нашли ничего.

Некоторые привезли с собой экземпляры солидных газет, даже в них была наша история. В одной был заголовок «Черная магия?», в другой под фотографией подпись: «Тайна сохраняется. Мистификация или научное открытие? Откуда идет виски?»

Все были как драные коты. Дядя Сагамор производит виски на виду у целого округа, а его все никак не могут поймать! Мне уже надоело над этим думать. Смысла не было. Все обвиняли шерифа. Один даже сказал:

— Если он получит во вторник парочку голосов, его можно будет обвинить, что за него голосовали дважды.

Я покормил поросят и пошел в амбар. Папаша с дядей Сага-мором, ворча на весь этот шум, пытались заново собрать технику. Наблюдали за ними, наверное, человек триста. Они отпускали саркастические замечания в адрес шерифа, Бугера и Отиса, все искавших скрытые трубы. В полдень папаша предложил мне сходить собрать живицы. Ведь когда весь этот шум стихнет, должны же они возобновить производство скипидара.

Я позвал Зига Фрида и отправился. В соснах было тихо-мирно, и никто за тобой не увязывался. Зиг Фрид стал бегать, ловиты кроликов. Я уже собрал половину сбора, когда услыхал его лай откуда-то издалека. Потом он заскулил, словно от испуга, и бросился к амбару. «Интересно, — подумал я, — он вел себя точно так же, как тогда, ночью, когда перебудил всех».

Вдруг среди деревьев послышался голос:

— Чертова собака!

Я затаился и через минуту увидал его. Боже мой, это был Кудрявый! С ним был другой. Они продирались сквозь заросли куда-то в низину, словно стараясь скрыться из виду. Все это было удивительно. Я последовал за ними. Они остановились, присматриваясь, и тут я узнал второго: Господи, это же был Харм Бледсо!

— Осталось с четверть мили, — сказал он.

— Жду не дождусь, — скривил улыбочку Кудрявый.

Я ничего не понял и проскользнул вслед за ними. Мы спустились ниже, в ущелье, густо поросшее кизилом. Сделав несколько шагов, они остановились. Потом Харм раздвинул густой папоротник и вполз туда. Они исчезли.

Я подобрался сверху и, затаившись в кустах, посмотрел вниз. Они были там, Кудрявый веселился. Зрелище было презанятное.

Глава 12

Берег здесь круто обрывался вниз. За густым папоротником бил источник. Тут стояли четыре полные бочки с забродившим кормом, небольшой котел и водяной бак с медными трубками. С другой стороны размещалось восемнадцать бутылей, закрытых крышками, и канистра с покупным скипидаром.

Оглядев все это, Кудрявый стал смеяться до колик.

— Братец! — взмолился он. — Скажи, наяву это или во сне?

— Ладно, — ответил Харм, — лучше не забудь про мои деньги.

— Вот держи, — отвечал Кудрявый, доставая деньги из кармана и передавая ему.

Харм засунул их в штаны и принялся ругать дядю Сагамора. Он так разошелся, что даже глаза у него побелели и голос задрожал:

— Сукин сын! Мошенник! Работаешь на него, а он с тобой обходится как с собакой! Ну, на этот раз он зашел слишком далеко…

— Как же шериф это упустил? — удивился Кудрявый. — Конечно, скрыто хорошо, но когда четыреста человек…

— Это-то проще всего: он ведь предложил шерифу искать вначале, еще когда ничего здесь не было.

— Да, но первые порции скипидарного самогона появились еще до того, как они закончили свои поиски.

— Знаю, — ответил Харм, — это были остатки с его старого самогонного аппарата.

— А как же им удалось так быстро избавиться от сусла?

— А им и не надо было. Труба из амбара идет к полю и уходит в несколько бочек, упрятанных под землю. Когда аппарат был собран, им только оставалось ночью перетащить все сюда. В первый раз им, конечно, помогли девушки. Надо было лишь открыть верхний конец трубы и вставить воронку. Потом они вылили! остатки корма — так, чтобы шериф видел. А во второй раз была ложная стрельба: это был я и еще один малый. Они тогда наполнили бочки свежей водой, чтобы была разница. Я этим занимался целый день. У нагревательного устройства маленькая бензиновая горелка, дыма вовсе нет. А потом он добавил чуточку скипидара в каждую пинту — для правдивости впечатления, что все выходит оттуда и негде больше искать. Еще они вылили с полпинты самогона в конденсатор для придания запаха…

— Неплохо постарался старый мошенник! — кивнул Кудрявый. — Если б не напоролся на меня, мог бы дурачить людей годами. Ох и прищучу я его теперь!

— Помни, — сказал Харм, — мне надо стать помощником шерифа. Это часть нашего договора.

Кудрявый потрепал его по плечу:

— Считай, у тебя уже звезда на лацкане. Вот как я сделаю: выборы послезавтра, так что завтра вечером я и кину бомбу.

— Да, но арестовать его должен шериф.

— Беда в том, Харм, что у тебя нет воображения. Ты не видишь всего в целом. Это будет произведение искусства! Слушай, — он закурил, присев возле котла, по его физиономии бродила улыбка, — об этом будут толковать от Северной Kaролины до Техаса. А здесь поднимется такой шум, что губернатор пригрозит ввести войска, чтобы всех утихомирить. Тот, кто откроет им эту тайну, станет величайшим героем! Конечно, шериф произведет арест. А выгоду получу я. Вот уж поизмываюсь я над ним, когда растолкую избирателям, над чем он десять дней безуспешно бился. Ему стыдно будет голосовать за самого себя! Завтра в час я хочу там, около амбара, провести митинг. А вначале раздать десять тысяч листовок с обещанием все разъяснить. Думаю, соберутся все.

— Но Сагамор может не позволить тебе выступать на его земле — он уже раз остановил тебя…

— Ты слушай, я ведь тебе пытаюсь втолковать. Старый хрыч переоценил себя, он никогда еще в такую переделку не попадал.

Конечно, глупо создавать из него врага, сказав, что я знаю, где запрятан аппарат. Я его подмаслю немного, может, пообещаю ему работенку помощником. Я их выведу на чистую воду — на трибуне. Представляешь, какая красота? Оба этих болвана на виду у сотен людей — представляешь себе их лица?

— Ни за что такого зрелища не пропущу! — злорадно ухмыльнулся АРМ. — Правильно, что я тебе рассказал, а не шерифу.

Он бы что-нибудь сделал не так.

Кудрявый хлопнул его по спине:

— Да уж, он бы тебе сотни баксов не дал. Ладно, пошли. Повидаю этих гениев.

Они стали пробираться через заросли. «Таких проныр еще поискать, — подумал я. — Этот Харм просто змея». И еще я испугался: что бы было, если б я не наткнулся на них? Надо быстрее все рассказать дяде Сагамору! Дождавшись, когда их шаги стихнут, я выбрался из укрытия и помчался в сторону поля.

Их нигде не было. Сотни людей слонялись вокруг, и разглядеть что-либо было трудно. Я стал расспрашивать шерифа, но, судя по его высказываниям о дяде Сагаморе, решил лучше воздержаться от упоминания его имени.

У амбара их тоже не было. И тут грузовик Кудрявого появился у ворот. Я побежал к дому — время обеденное, может, они там. Запыхавшись, я замер на пороге. Они резали колбасу.

— Папаша! — начал я. — Дядя Сагамор! Мне надо кое-что вам рассказать…

— Давай-ка отдышись, — ответил папаша. — Где ты был все это время?

Тут как раз раздались шаги Кудрявого. Он вошел и сказал:

— Привет всем!

— Папаша! — снова начал я.

Он, на меня шикнул:

— После, Билли, погоди!

Кудрявый нерешительно оглядел комнату, словно извиняясь за что-то, и обратился к ним:

— Ну, народ, мой отец говаривал: «Выше всего цени человека, который признает свою неправоту». Я пришел извиниться.

— Да чего там, — ответил дядя Сагамор, — лучше раздели с нами трапезу.

— Нет, благодарю, я только хотел высказать сожаление, что распространял о вас слухи, что вы готовите самогон…

Делать нечего — надо было дождаться его ухода. Он продолжал свое вранье. Самое ужасное, что дядя Сагамор и папашу принимали его за чистую монету. Пора уже сместить этого пустоголового шерифа, говорили они, за то, что он мешает простым людям существовать, и если Кудрявый желает провести здесь митинг, они это только приветствуют.

Кудрявый прямо чуть не плакал:

— О, не знаю, что и сказать в ответ на такое христианское милосердие после того, что было. Поверьте, я сделаю все возможное, чтобы исправить трагическую ошибку. Господи, да я своих листовках напишу, что разъясню все! А вы будете моими гостями на трибуне. Я вас представлю и засвидетельствую, что был не прав!

«Этого еще не хватало», — подумал я, и мне прямо плохо сделалось. Тут настала очередь чуть не заплакать дяде Сагамору. У него прямо сердце дрогнуло, сказал он, от радости, что у нас будет такой честный-благородный шериф, который не нападает на рабочего человека, исправно платящего все налоги. Они пожали друг другу руки, и дядя Сагамор притащил из спальни кварту спиртного, чтобы за это выпить.

— Имейте в виду, я, как правило, этого здесь не позволяю, заметил он. — Это тут осталось с весны, когда доктор прописал Бесси…

Самогон пошел по кругу. Мне было невтерпеж: я перенминался с ноги на ногу, дожидаясь, когда же мне можно всв| рассказать. Дядя Сагамор сказал: нельзя летать на одном крыле. Он пояснил, что где-то слыхал такое выражение, и предложил выпить еще. Кудрявому, казалось, больше не хотелось, однако он согласился. Раскрасневшись, он хлопнул дядю Сагамора по плечу и засобирался уходить. Папаша с дядей пошли за ним.

Я рванулся за ними, у меня на языке вертелось все, что надо было поскорее им сказать.

— Папаша! — опять начал я.

— Оставайся тут, — велел он мне, — и не вмешивайся во взрослые разговоры.

— Но…

— Билли, кому я говорю!

Они вышли вместе с ним и потолковали еще о чем-то. Как только он уехал, я бросился за ними, но в этой толчее потерял их из виду. Не было их ни в амбаре, ни в загоне. Я вернулся в дом: должны же они были доесть еду. В кухне их не было. Тут я услышал звук их грузовичка, вскочил как сумасшедший и понесся к ним.

Они как раз отъезжали. Я крикнул во всю мочь, но они меня не слыхали и скрылись за холмом.

Какой-то человек подошел ко мне:

— Они все тебя искали. Велели передать, что могут до завтра не вернуться. Чтоб ты не беспокоился.

К вечеру шериф стал разгонять людей — они всё, спорили друг с другом, не желая уходить из боязни что-нибудь пропустить. Техника была все еще разобрана на части, и никто не понимал, отчего это дядя Сагамор с папашей уехали. История становилась все загадочнее.

Я же внимания на это не обращал. Не сойти бы до завтра с ума! Мне необходимо было рассказать им про хитреца Кудрявого до начала собрания. А если они не вернутся вовремя? Сыскать их было нельзя, даже если бы я отправился в город: я понятия не имел, куда они поехали. Поговорить мне было не с кем. И делать было нечего, разве что спрятать бутыли, но я рассудил, что это бесполезно, поскольку еще и котел и все прочее все равно там, а мне их не сдвинуть с места.

Я приготовил ужин, который почти весь съел дядя Финли — мне есть не хотелось. Дядя Финли все толковал про многочисленных грешников, толкающихся вокруг в поисках ковчега. То-то он порадуется, бубнил он, когда они все станут тонуть. Я еще долго не мог заснуть, размышляя, как было бы хорошо, если бы дядя Сагамор бросил делать самогон, — да только это все равно, что с курильщиками: привычка!

Когда я поднялся, они еще не приехали. Я вскакивал при звуках каждого подъезжавшего автомобиля в надежде, что это они. Наконец мне стало совсем нестерпимо, и я поплелся в низину поглядеть: может, они каким-то чудом убрали оттуда все. Но нет. В еще большем испуге вернулся я домой — их все еще не было, а люди все прибывали. Они были возбуждены. Повсюду валялись листовки с призывами и объявлениями:

МИНИФИ — В ШЕРИФЫ!!!

МИТИНГ НА ФЕРМЕ НУНАНОВ В ПОНЕДЕЛЬНИК В ЧАС ДНЯ. |

ГРАЖДАНЕ, ХОТИТЕ ПОЛУЧИТЬ ОТВЕТ?

Дж. Л. МИНИФИ КОЕ-ЧТО ВАМ РАССКАЖЕТ!

ВЫ БУДЕТЕ ПОРАЖЕНЫ И ПОЛУЧИТЕ УДОВОЛЬСТВИЕ!!!

Все только об этом и говорили и строили разные предположения. Я так волновался, что не мог стоять на месте. Невдалеке! стали сколачивать трибуну, обращенную к амбару и загону. Дядя Финли успел стащить у них доску. Они отдали ему несколько штук, чтоб отвязаться и занять его на время. Было, верно, начало двенадцатого. Машины шли косяком.

Тут я увидал Мёрфа. Он поставил машину под дубом. Я туг же к нему подскочил.

— Эй, не видали вы папашу и дядю Сагамора? — спросил я.

— Со вчерашнего вечера не видал, — ответил он. — А что, их еще нет?

— Нет, и я беспокоюсь…

— Да я и сам немного тревожусь, — ответил он. — Не успел проснуться, как весь округ по колено в этом… — Он показал на листовки, а потом оглядел трибуну. — Что это Кудрявый затевает?

— Вот поэтому мне и надо найти их до начала собрания, — сказал я. — Иначе будет поздно. Вы не знаете, куда они отправились?

— Нет. Ты же знаешь Сагамора — или он скажет сам, или спрашивай. Он только дал мне денег на ставку и исчез.

— Ставку? — удивился я.

— Ну да. Восемьсот долларов. Я их поставил от него и четыреста — от себя.

— Погодите! Вы что, поставили всё на Кудрявого?

— Нет, на шерифа.

— На шерифа? Слушайте…

— Ш-ш. Не так громко. Именно так. Поставил десять к одному. Это все из той же серии. Никак не могу понять всей этой чепухи с кормом, скипидаром и речами в поддержку шерифа.

Чушь какая-то! Однако все должно быть хорошо. Он только сказал: поставить все деньги на шерифа. Я так и сделал. Он никогда еще не ошибался, всегда выигрывал.

— Послушайте!.. — Наконец я выложил ему все.

— О Господи! — простонал он и прямо упал на сиденье.

— Кудрявый собирается их выставить при всем честном народе и обхитрить. Этот сладкоречивый…

Он вздохнул и потряс головой:

— Понятно. Рано или поздно он должен был на кого-то нарваться.

Глава 13

— Мёрф, — сказал я, — их надо предупредить!

— Наверное, слишком поздно, но можно хотя бы попробовать. Съезжу-ка в город, посмотрю.

Он уехал. Я продолжал наблюдать. Примерно через час с трибуной закончили. Спереди был маленькая подставка, позади — пара скамей, и все было затянуто цветной тканью. Наверху — надпись большими буквами: «Минифи — в шерифы!» и микрофон на металлическом стержне. Трое регулировщиков в белом указывали прибывающим водителям, где парковаться. Но никаких признаков дяди Сагамора и папаши не было.

А тут еще появился, скрипя, старый фургон. Он мешал другим машинам и вызывал брань владельцев автомобилей. Это был мистер Джимерсон, и фургон его, ей-богу, был полон помидоров. На боку была надпись: «6 штук за 10 центов». Он остановился близ загона. Я подбежал к нему узнать, не видал ли он дядю Сагамора. И тут подкатила полицейская машина.

Из нее вылезли шериф, Бугер и Отис — все с красными от усталости глазами, изнеможенные, как будто давно не спали. Шериф взял листок, оглядел толпу и трибуну и выругался:

— Какого дьявола он все это задумал?

— Я же вам говорю, — влез Бугер, — он сговорился с Минифи!

— Теперь это уже не имеет значения, — отвечал шериф с горечью. — Он уже отнял у меня какие-бы то ни было шансы. — Он взглянул на Джимерсона: — Ты что, собираешься продавать тут помидоры, Марвин?

— Я их ему продал, — ответил тот, — он у меня купил целый фургон.

— Сагамор Нунан? Купил помидоры?

— Выходит, что так, шериф. И заплатил мне сразу наличными. Прюди вначале заподозрила неладное, но когда я отвез деньги в город и показал бухгалтеру Кловису…

— Ладно, ладно! — отмахнулся от него шериф и пошел взглянуть на разобранный скипидарный аппарат.

Мистер Джимерсон сказал, что не видал папашу с дядей Сагамором со вчерашнего вечера. Я забрался на трибуну, чтобы рассмотреть все получше. Кругом было море машин, и они все подъезжали. Казалось, через четверть часа тут соберется весь округ. Люди в белой форме указывали места стоянки — у поля, рядом с дядифинлиным ковчегом и правее свинарника. Открытым оставалось пространство перед трибуной и ниже, к амбару и загону, и то там начали скапливаться люди. В толпе было много женщин. Все были возбуждены и говорливы и поглядывали на часы. Я действительно был напуган — еще немного, и начнется!

Затем я увидал Харма. Он стоял поодаль и словно кого-то высматривал. «Что-то он нервничает», — подумалось мне, когда я пробирался к нему поближе. Вероятно, он высматривал дядю Сагамора. Тут поднялся гул — прибыл Кудрявый.

Он поставил свою машину прямо перед трибуной — наверное, чтобы подсоединиться к громкоговорителям. Он был в белом модном костюме и ковбойской шляпе. Вылез из машины и принялся пожимать руки собравшимся. Мне прямо-таки стало тошно от мысли, как он одурачил папашу с дядей Сагамором и как он их опорочит. Тут сквозь толчею стал продираться Харм, пытаясь привлечь его внимание. Когда Кудрявый его увидел, тот только мотнул головой, ни слова не говоря. Кудрявый бросился пожимать всем руки и пошел за ним. Я спрыгнул с трибуны и проскользнул следом.

Я настиг их среди машин, затаившись под одной из них. Виднелись только их ноги, зато слышно было все.

— Надо было тебя отловить, — говорил Харм, — прежде чем ты заберешься туда, наверх…

— Что случилось?

— Оно исчезло! Они всё утащили!

— Что?! Послушай, что это еще за шутки?

— Ш-ш, не так громко! Это не шутки, черт подери! Говорю тебе, спустился я туда полчаса назад, просто проверить лишний раз — и ничего нет! Наверное, их что-то насторожило. Может, мы наследили…

— О Господь милосердный, что же это такое! Здесь пять тысяч народу ждут…

Он выругался, а я усмехнулся про себя: дядя Сагамор с папашей сработали вовремя. Тут я задумался: как же они смогли? Их же не было дома! А я был там всего три часа назад, и все было на месте. Я совсем запутался.

— И что же мне делать? — вопросил Кудрявый. — Через десять минут надо подняться на трибуну, встать перед всеми ними, а сказать-то нечего!

— Но, послушай…

— Отдавай назад сто баксов! — оборвал его Кудрявый. — И можешь распрощаться с мечтой о должности! Ну, если только ты со мной тут шутки шутишь…

Тут уже выругался Харм:

— Голова у тебя или что? Если б я с тобой хитрил, я бы просто сидел тихо, пока ты не повел туда народ и не показал всем пустое место…

— Да, об этом я как-то не подумал.

— Послушай-ка, — продолжил Харм, — вот что я тебе скажу — их еще можно достать.

— Как?

— Кроме этого места, есть еще три подходящих. То есть три потайных местечка, которые никто не знает. Я знаю, где они.

Смогу их проверить за час.

— Черт, да ведь не могу же я держать здесь людей так долго!

— И не надо! Задержи их, сколько сможешь — и начинай свою речь. А я их тем временем отыщу.

— Ну а дальше-то что? Ведь только я один должен знать, где это. Ты их не должен туда вести.

— Я и не собираюсь. Он же меня убьет! Есть другой способ.

— Какой? Он должен стоять здесь, рядом со мной, на трибуне.

— И хорошо. Пусть стоит тут, а не рыщет с ружьем, гоняясь за мной. Слушай, я беру машину и еду на ту дорогу, где мы стояли вчера. И когда найду место, сам я тебе сообщать не стану — это был бы провал. Тут со мной одна родственница, Снуки Маккаллум, — Сагамор ее не знает. Она подъедет, словно по пути из города, и шепнет тебе, а ты объявишь, что срочно звонят и что тебе нужно к Джимерсону, чтобы ответить. Тогда Нунаны ничего не заподозрят.

— Понятно, я еду с ней, встречаю тебя, и ты мне показываешь место.

— Да. Тебя не будет, ну, минут десять. Можно пока включить музыку или еще чего-нибудь. И народ будет доволен, и Нунаны останутся на месте. И мне надо, чтобы Сагамор был тут, а не поджидал меня с ружьем.

— Ладно, ладно. Это легко сделать. Я их уговорю, улещу. Но ты, приятель, уж не подведи. А не то плохо будет твое дело когда я стану шерифом. Теперь давай двигай!

— Не волнуйся! Я буду в одном из тех трех мест. Пойдем к машине, я тебя познакомлю со Снуки, и мы отчалим.

Ноги двинулись. Я выполз из-под машины и проследил за ними. Они разговаривали спиной ко мне с какой-то женщиной — видно, мисс Маккаллум. Это была грузная девица с пышной грудью, в блузе с глубоким вырезом, в юбке и босоножках. Ее черные волосы были забраны сзади в пучок наподобие конского хвоста. Выглядела она, думается, неплохо. Харм ее представил, они поздоровались. Я собрался было вернуться к трибуне, как что-то меня остановило. Что-то в ней было знакомое, как будто я ее уже где-то видел. Хотел я ее рассмотреть повнимательней, но они уже уселись и поехали.

Подбегая к трибуне, я увидал вернувшегося Мёрфа. Один из тех, в белой форме, велел ему стать возле дядифинлиного ковчега, но Мёрф очень долго тряс ему руку, как будто давно с ним не видался, и тогда тот изменил свое мнение и разрешил поставить машину почти у трибуны. Из нее теперь можно было все видеть, даже не вылезая. Я забрался к нему.

— Ну что, нашли их? — спросил я.

— Ни малейшего следа! В любом случае теперь уже слишком поздно что-то убирать.

— Думаю, они уже все сделали, только толку от этого мало.

Харм собирается отыскать…

— О чем ты толкуешь? — не понял он.

Я рассказал о подслушанном разговоре. Он задумался, нахмурившись.

— Говоришь, эта Снуки Маккаллум, или как там ее, показалась тебе знакомой? Но ты не смог ее узнать?

— Правильно.

— Постой, ты не видал тут мисс Мэлоун?

— Нет. А что?

— Я собирался ее привезти, да она куда-то ушла из магазина. А я как раз вспомнил, как Сагамор спрашивал про нее…

— Нет, это была не мисс Мэлоун. Он ясно сказал — Снуки Маккаллум. И потом волосы у нее черные, а у мисс Мэлоун — светлые.

— Цвет можно поменять. Да я не о том. Слушай, Билли, а те пинтовые посудины — ты их, случаем, не сосчитал?

— Конечно, их было восемнадцать. А что?

Он стал что-то обдумывать, приговаривая:

— И еще две… да еще четыре…

Тут я увидал папашу с дядей Сагамором и выскочил из машины.

— Мёрфи! Вон они!

— Постой!

Но я уже кинулся к ним.

Грузовичок было не узнать: на нем была большая надпись: «Минифи — в шерифы!», изображения Кудрявого и лозунги помельче. И еще четыре бочонка чего-то. Позже я разглядел надпись: «Лимонад со льдом — бесплатно».

Машина остановилась. Люди уставились на нее, переговариваясь между собой. Папаша спрыгнул и стал открывать упаковки с бумажными стаканчиками. Люди сгрудились вокруг, поглядывая на фургон с подозрением, но явно желая холодного лимонада. Я стал туда проталкиваться.

— Разбирайте сами, граждане! — улыбался папаша. — Вам привет от Минифи, нашего будущего шерифа!

— Папаша! — позвал я. — Мне надо с тобой переговорить!

— После, Билли. Налей себе лимонада.

— Да послушай же!

— Что? Потом поговорим! Собрание начнется через минуту.

И он пошел наверх.

— Папаша! Мне надо сказать тебе…

Я потерял его в толпе. Попытался отловить дядю Сагамора, но и он пропал. Потом я заметил, как он направляется к дому. Попробовал кинуться за ним, но люди мешали. Когда, наконец, я вбежал в дом, в комнатах его не было. Кинувшись на задний двор, я сумел уловить лишь его тень. Лавируя между машинами, он что-то тащил. Непонятно что, но что-то длинное. И явно не хотел, чтобы другие это видели. Он вроде направился к зарослям позади изгороди.

Я все же попытался поймать хоть одного и заставить меня выслушать. Но все бесполезно — что-то вроде мелькнуло ереди деревьев, но я не мог никого отыскать. Позади раздался рев толпы:

— Минифи! Хотим Минифи! Давай, Кудрявый!

Видать, он сдерживал их, сколько мог, но они стали проявлять нетерпение, не понимая, почему такая задержка.

Я метался, беспрерывно зовя дядю Сагамора, но он не откликался. «Все бесполезно, — подумал я. — Наверное, я его упустил. Лучше вернуться назад и подкараулить его у трибуны».

Я побежал назад. Тут в громкоговорителях раздался голос Кудрявого:

— Леди и джентльмены! — и потонул в криках толпы.

Я взобрался на крышу какой-то машины. Мне было видно все. Пространство между амбаром и трибуной было затоплено кричащими и машущими руками людьми. Кудрявый стоял у микрофона, распростерши руки перед толпой. А позади него на скамейке сидели папаша и дядя Сагамор. Они ухмылялись по-дурацки, и вид у них был, как никогда, гордый. «Кошмар! — подумал я. — Кудрявый ими вертит, как хочет».

Слезая с машины, я увидал шерифа. Он в полном одиночестве сидел возле загона на отсоединенном котле, свесив голову, и слушал вопли толпы. На минутку я даже пожалел его, хоть он и хотел засадить дядю Сагамора в тюрьму ради собственного переизбрания. Между ними было что-то вроде вечной войны, но эта война велась честно, а не исподтишка, как в случае с этим сладкоголосым Минифи.

По мере того как я подходил ближе, крики стали стихать. Стало слышно Кудрявого, все это его вранье: и как он рад быть здесь, и как счастлив, и как слезы навернулись ему на глаза.

— Все мы знаем — завтра выборы. Это мое последнее выступление в избирательной кампании, — пел он. — Не важно, проиграю я ее или выиграю. Суть в том, что я веду честную борьбу, без всяких там подвохов и грязных дел. Как говаривал мой отец, упокой, Господи, его душу…

От всего этого просто могло затошнить. Оказавшись впереди, я забрался в машину Мёрфа.

— Не удалось вам поймать кого-нибудь из них? — спросил я.

Он не слушал, а только спросил:

— Слушай, Билли, ты уверен, что там было именно восемнадцать посудин?

— Ну да, я их сосчитал, — ответил я, не понимая, зачем это ему сейчас.

— Так, слушай, а ты не помнишь, какие у них были крышки?

— Да такие, вроде медных.

Он тихо кивнул, ничего не говоря.

— А что? — спросил я.

Hо он, казалось, меня не слышит. Он сидел, уставясь на Кудрявого, красующегося перед микрофоном, потом как бы машинально вытащил сигарету с зажигалкой, но тут же забыл о них.

— Бедный сукин сын! — произнес он.

— Дядя Сагамор? — спросил я.

— Нет, Кудрявый!

Глава 14

— Так что же, Мёрф? — переспросил я.

— Ш-ш, слушай!

— А теперь, — продолжал медоточивый Кудрявый, — перед тем как продолжить, мне бы хотелось поблагодарить ребят Нунанов, Сагамора и Сэма, за их любезное согласие разрешить использовать их землю для нашего собрания. Чуть позже я вам расскажу, почему я решил провести свое последнее выступление тут, на их ферме, и, уверен, вы меня прекрасно поймете. А сейчас мне хотелось бы представить их вам. Леди и джентльмены! Вот мои добрые друзья и наши уважаемые сограждане Сэм и Сагамор Нунаны!

— Он их прямо умасливает, — сказал я.

Мёрф опять на меня шикнул.

Кудрявый повернулся к ним и похлопал в ладоши. Папаша с дядей Сагамором покорно привстали и по-дурацки раскланялись. Несколько человек хлопнули разок-другой, но в основном публика взирала на них настороженно. Они уже собирались сесть, как с дороги съехала машина и приблизилась, взметая пыль. При виде ее Кудрявый едва не запрыгал от восторга. Все правильно, это машина Харма. Значит, он нашел аппарат. Она резко тормознула у трибуны, и из нее выскочила Снукк Маккаллум. Она явно торопилась, подходя к трибуне. Кудрявый наклонился к ней, она тихо заговорила с ним, а он в ответ кивал. Потом он подошел к микрофону:

— Леди и джентльмены! Должен попросить у вас прощения. Мне только что сообщили, что звонили от губернатора…

Пока он объяснялся, Снуки Маккаллум все поглядывала на ворота. У меня снова возникло чувство, что я ее уже где-то видел. И тут меня как током ударило: да это же миссис Хорн!

— Мёрф! — показал я ему.

Но он и так уже глядел на нее, а потом произнес:

— Чтоб мне провалиться!

— Так почему…

— Билли, сделай одолжение, веди себя тихо! Я не хочу этого пропустить, потому что ничего подобного больше не увижу. Если вдруг будешь время от времени узнавать кого-то знакомого, пожалуйста, не показывай на него. Просто следи за всем.

Я не понял, что он имеет в виду. С ума сойти — это была она! Она как-то помолодела и была теперь не блондинка, а жгучая брюнетка. И одета она была по-другому. Но к чему это все? Она все нервничала и поглядывала на ворота.

— Самое большее десять минут, — вещал Кудрявый в микрофон. — Уверен, мои добрые друзья Нунаны рады будут сказать вам несколько слов. Или вам поставят одну-другую пластинку. — Он похлопал папашу и дядю Сагамора по спине. — Ребята, позаботьтесь о наших друзьях! Я мигом вернусь!

— Ну да! — отозвался папаша. — Конечно, мы рады помочь чем можем. Ну что же, граждане, хоть я и не думал не гадал держать перед вами речь…

Дальше все пошло очень быстро. Снуки Маккаллум, то есть миссис Хорн, уже прыгнула в машину и торопила Кудрявого. Только он забрался к ней, как какая-то другая машина с визгом ворвалась в ворота. Миссис Хорн нажала на газ, и машина, как испуганная антилопа, скрылась в клубах пыли.

Все уставились на вторую машину. Почти на ходу из нее выскочил здоровенный краснолицый мужчина. Выглядел он разъяренным, на боку у него болтался пистолет. Он вытащил из машины девицу и буквально поволок ее к трибуне. Тут он выхватил оружие, наставил его на папашу и заорал:

— Ну-ка, спускайся сюда, Минифи!

Девица попыталась освободиться.

— Это не он, Пол! — закричала она.

— Не он? — гаркнул мужчина и навел пистолет на дядю Сагамора, стоявшего на краю трибуны. — Только не говори, что это вот этот лысый старый черт!

— Говорю тебе, это не он, его тут нет, — окрысилась девица.

На вид ей было лет пятнадцать. Она была босиком, в простень ком ситцевом платьице, коротковатом для нее. Была она довольно хорошенькой, с иссиня-черными волосами и синими глазами. Волосы у нее были уложены в подобие прически. И опять у меня возникло какое-то странное чувство.

— Написано же тут: Минифи! — гаркнул человек, тыча пистолетом в транспарант. Он уже забирался по ступенькам, волоча за собой девицу. — Мне нужен этот чертов Минифи! Где вы его прячете?

Толпа стояла, разинув рот. Папаша, вначале совершенно ошеломленный и испуганный, стал понемногу приходить в себя. Он двинулся навстречу мужчине.

— Слушайте, мистер, — начал он громко, — не знаю, кто вы, но если вы какой-то там преступник и явились сюда, чтобы сорвать выступление мистера Минифи, так я вам скажу: ваше счастье, что его здесь нет!

— Преступник! — взревел тот. — Я тебе покажу преступника!

Девица, озираясь, пыталась высвободить руку. Я пристально вгляделся в нее и подумал, что схожу с ума. Это была Беби Коллинс.

— Мёрф! — позвал я.

Он даже не шикнул, а просто прикрыл мне рот ладонью. Он был в полном восхищении.

— Ладно, где же он на сей раз? — спросил человек папашу.

— Мистер Минифи сейчас говорит с губернатором штата по междугородному телефону, — пояснил папаша. — Будет лучше, если вы с вашей юной подружкой сядете в машину и…

— Ты мне сломаешь руку, Пол! — взвизгнула Беби Коллинс.

— И вот еще что, — быстро произнес папаша. — Если вы, мистер Пол или как вас там еще, похитили эту юную особу, вам будет нелегко уйти…

— Похитил? — взревел человек. — Эта особа моя…

— Придержите язык, мистер! — прервал его папаша. — Тут, знаете ли, присутствуют дамы. Постыдитесь! В вашем-то возрасте! Да она вам в дочки годится!

Тут подоспел дядя Сагамор и, ткнув пальцем в мужчину, сказал:

— Высечь вас надо публично, вот что! Невинная юная девушка — ей, верно, и четырнадцати нет…

— А вот станет Минифи шерифом, — вступил папаша, — и избавит нас от таких, как вы, вот что я вам скажу!

Человек побагровел и вытаращил глаза, словно перед ним были сплошь сумасшедшие. Длинно выругавшись, он потащил девицу обратно в машину, и они, клубя пылью, скрылись.

— Ну, сэр, — произнес дядя Сагамор, — воистину содрогнешься! Это чтобы в наше время белые рабовладельцы…

— Представляешь, до чего дошло — приличной женщине на улицу нельзя выйти, — вторил ему папаша. — Вот что получается, когда нет правозащиты…

— О Господи милосердный! — пробормотал Мёрф как-то удушенно.

Вытащив бутылку виски, он отпил из нее. Толпа шушукалась и волновалась. Дядя Сагамор сошел с трибуны, папаша поправлял микрофон. И тут въехала еще одна машина. Все уставились на нее. Я тоже глядел, краем глаза следя за дядей Сагамором — он тоже приостановился поглядеть, кто там приехал.

Этого я точно не знал. Такой костлявый, с большим красным носом, в белом костюме. Шел он неестественно прямо, на негнущихся ногах, словно боясь споткнуться. Он прошел прямо к трибуне, пожал руку папаше и хлопнул его по плечу.

— Простите, что припозднился, — объявил он. — Сразу и | начну, вы не возражаете?

— Пожалуйста, — недоуменно ответил папаша. — Наверное, так и надо!

Человек шагнул к микрофону и положил на подставку какие-то бумаги:

— Леди и джентльмены, надеюсь, вы извините меня за задержку. Кажется, я заблудился по дороге, и мне пришлось возвращаться.

Папаша с дядей Сагамором переглянулись в удивлении. Затем папаша вернулся на место и сел на скамью. Стоявший человек вроде как качнулся и был вынужден ухватиться за стержень микрофона.

— Ну вот, — продолжил он, взглянув в бумаги, — когда меня попросили выступить в поддержку мистера Минифи, я счел это большой честью. Меня попросили не потому, что я знаменитость, или богач, или политик. Нет, я простой рабочий человек, как все вы тут. Меня попросили потому, что я его знаю — всю свою жизнь. «Ну, я не великий оратор, — сказал я им, — я не знаю, как правильно облечь в слова такие свойства, как честность, цельность, мужество, которые человек распознает в другом, кого уважает и кем восхищается». — «Правильно, — сказали они, — нам не надо ораторов, нам не надо высокопарных словес, просто нам нужны вы — простой и понятный человек, знающий его с детства. Скажите, что вы думаете о Минифи?» Ну так вот. Я думаю, что Минифи — великий человек!

Последовал радостный рев. Человек качнулся, перевернул страницу и продолжал:

— Так вот, попросту говоря, все, что я могу вам рассказать про Минифи, — это то, что он сам мог рассказать о себе, за исключением того, что он слишком скромен…

«Он такой же большой врун, как и Кудрявый», — подумал я. Слушать всю эту дешевку было скучно. Я поглядел на Мёрфа. Тот был в изумлении. Потом поглядел на дядю Сагамора — он исчез! А ведь стоял у ступенек. Я стал оглядываться и увидал его почти за толпой. Может, Мёрф прав, и его уже поздно предупреждать. Я совсем запутался и не знал, что и подумать. По крайней мере, расскажу ему про Харма и Кудрявого. И я пошел за ним.

Он проследовал за амбар и направился в сторону изгороди — в те заросли, где я его прежде потерял. Я пробирался за ним. Вдруг он остановился на секунду и подобрал что-то — Господи, это было его ружье! И в другой руке у него что-то было — квартовая бутыль. До меня дошло, что он специально это тут оставлял, — но зачем? Он двинулся дальше. Я хотел было его позвать, потом решил, что лучше не надо. По его поведению видно было, что он что-то задумал, и если я подниму шум, как бы он меня не огрел.

Но мне нужно было раскрыть эту тайну. В жизни я так не запутывался. «Если это политика, — подумал я, — так Бог с ней!» Даже здесь были слышны громкоговорители и голос того человека: Минифи то, Минифи се. Через несколько шагов голос стих, стало полегче.

Тут дядя Сагамор остановился. Он присел на бревно. Я увидал впереди открытое место и какую-то тропинку. А через минуты две услыхал чьи-то шаги и притаился. Это были миссис Хорн, Минифи и Харм. Они гуськом шли по тропинке. Вдруг перед самым дядей Сагамором Харм остановился, повернул обратно и побежал. Миссис Хорн и Кудрявый вышли на открытое место.

— Да никак это Кудрявый? — произнес дядя Сагамор. — Вот уж не ожидал тебя тут встретить.

Увидев сидящего с ружьем на коленях Сагамора, Кудрявый потерял дар речи. Пока они глазели друг на друга, я подобрался поближе.

— У губернатора все в порядке? — спросил дядя Сагамор.

Кудрявый только утерся платком и что-то вякнул. Оба они заметили, что Харм исчез, и поглядели друг на друга с некоторым облегчением.

— Как это он тут очутился? — спросила миссис Хорн, глядя на дядю Сагамора.

— А, — протянул дядя Сагамор, — мне показалось, тут где-то рыщет Харм Бледсо, грязная собака. Да, видать, я ошибся. Вы его, граждане, не встречали? Да вы его знаете?

— Н-нет, — промычал Кудрявый.

Миссис Хорн отрицательно покачала головой. Дядя Сагамор поглядел на них обоих и причмокнул:

— Сдается мне, вы малость дерябнули, улучив момент? Да я не против! Привык помогать таким вот ребятам еще смолоду. Присаживайтесь. Давайте выпьем!

Он открыл бутыль и протянул ее миссис Хорн:

— Очень мило с вашей стороны, мистер, — отозвалась она и отпила, передав бутыль Кудрявому.

Тот тоже сделал глоток. Потом отхлебнул дядя Сагамор. Потом — опять миссис Хорн.

— М-м, — протянула она, — прямо так и пробирает!

Утеревшись ладонью, она уселась на бревно и передала бутыль Кудрявому.

— Э-э, спасибо, конечно, — промычал он, — но нам пора возвращаться.

— Да все нормально! — заметил дядя Сагамор. — Сэм там запускает ребятам пластинки на твоем проигрывателе. Куда торопиться?

— Ну… — И Кудрявый отпил немного.

Физиономия его стала краснеть, как и в прежние разы. Дядя Сагамор тоже отпил. Потом — миссис Хорн. Я ничего не мог понять. Кудрявый сказал: все, ему достаточно.

Дядя Сагамор рассеянно перезарядил ружье и сидел, постукивая по курку.

— И что этот Харм Бледсо рыщет как сумасшедший вокруг. Вы точно его не видали, ребята? — спросил он.

Кудрявый покрылся испариной и что-то промычал.

— Ну и ладно, — сказал дядя Сагамор. — Вы бы его не узнали, кабы увидели. Однако выпьем еще все по кругу. Чтоб нормально себя почувствовать, человеку надо выпить три-четыре хороших порции. Давайте-ка примите как следует!

Кудрявый принял, и глаза его начали стекленеть. «Еще глоток, —подумал я, — и он не сможет нахлобучить шляпу. Нашел с кем соревноваться — с дядей Сагамором».

Дядя Сагамор выпил еще и передал бутыль миссис Хорн. И тут я заметил, как, наклоняясь, она подмигнула ему, впервые дав понять, что она его знает.

— Ну, сэр, — сказала она, утираясь рукой, — прямо и не упомню, когда пробовала такой мягкий напиток. На-ка, губошлеп, — передала она бутылку Кудрявому, — пей, тут еще много.

Не в силах разобраться с этим пьянством, я пошел назад — поглядеть, как там папаша. И будь я проклят, если на обратном пути не слыхал все того же человека, расхваливавшего великого Минифи. Однако он что-то затянул!

Проходя мимо свинарника, я, кажется, снова увидел Харма. Около скипидарного аппарата вокруг какого-то человека в защитного цвета рубашке столпились шериф, Отис и Бугер. «Да нет, это глупо, — подумал я. — Зачем же ему возвращаться, когда он только что ускользнул? Сделай он еще шаг навстречу дяде Сагамору — и заработал бы хорошую пробоину».

Толпа вновь взревела — что-то там тот человек опять высказал. Я прыгнул в машину и поглядел на трибуну. Он все покачивался и, держась за стержень, зачитывал свои бумажки, а папаша, лучезарно улыбаясь, обводил толпу взглядом, словно призывая всех возрадоваться: какой замечательный человек Минифи!

Мёрф размышлял сам с собой.

— Не пойму я этого шутника! — бормотал он. — Обычная стандартная болтовня в пользу Кудрявого. Какая скука!

Я попробовал рассказать ему про дядю Сагамора и прочих, но он шикнул:

— Замолчи. Похоже, он закругляется!

— Минифи — защитник маленького человека! — читал докладчик.

Толпа ревела.

— Минифи — знаток человеческих отношений и борец за человеческое достоинство!

Опять рев толпы. Голос докладчика поднимался все выше:

— Итак, леди и джентльмены, мне доставляет большое удовольствие представить вам человека всеми любимого, почетного выпускника школы Родса, героя войны, преданного семьянина, вашего будущего шерифа и моего друга и соседа — Минифи!

Он выбросил руку в сторону папаши и дал знак толпе.

На секунду воцарилась такая тишина — можно было услышать, как булавка упала. Человек остановился в испуге, потом недоуменно обернулся к папаше. Тот судорожно глотнул и залился краской. Потом попытался криво усмехнуться и сказал в микрофон:

— Э-э… ну, вот вам, сограждане, пример подлинного величия. Мы все теперь как будто с ним познакомились. Я сам чувствую, словно знаю Минифи всю жизнь…

И тут словно прорвало — поднялся вой, свист, шум и гам. Кто-то орал:

— Что за чертовщина!

Другой вопил:

— Что тут творится?

Папаша пытался что-то сказать, но ему не дали. Человек на трибуне ничего не мог понять: он, как безумный, тыкал папаше в лицо свои бумаги, словно хотел убедить его в том, что он прочел все в точности, как там было написано. И удалился, скорчив рожу.

Мёрф отпил еще. Потом качнул головой и произнес слабым голосом:

— Ну, брат! Еще ведь не до всех дошло!

— Что? — спросил я.

— Ты понял? Это ведь, должно быть, тот малый, которого ждал Кудрявый, когда тянул время.

Глава 15

Толпа все вопила и бушевала. Видно было, что они набросились на папашу, хоть он тут был вовсе ни при чем. Все начали орать:

— Где Кудрявый? Почему он не возвращается?

Потом какой-то голос сбоку прорычал:

— Может, его захватили белые работорговцы!

Послышался смех и новые выкрики.

Папаша, с яростью посматривая в сторону ворот, как бы желая, чтобы скорее явился Кудрявый, произнёс в микрофон:

— Через минуту он прибудет, граждане. Видно, у губернатора много тем для беседы.

— А ты что там делаешь? — выкрикнул кто-то. — Почему мисс Эмили там нет? Она собиралась прийти сегодня!

Папаша ухватился за это. Ему срочно требовался кто-то, чтобы утихомирить народ.

— Есть тут мисс Эмили? — спросил он в микрофон. — Будем весьма рады ее послушать.

На трибуну забрался человек и что-то пошептал ему. Папаша кивнул с радостным видом. Потом объявил:

— Наше счастье, граждане Мисс Эмили — одна из его первых школьных учителей. Она знает его с малолетства. Она приглашена выступить. Она уже здесь, в машине.

Раздались выкрики, и толпа потихоньку стала стихать. Папаша с недавним докладчиком осторожно повели ее к трибуне, поддерживая с двух сторон, будто она была стеклянная. Мисс Эмили была высокая, тощая, достойного вида пожилая седая дама с пучком на затылке. Она носила дымчатые очки в металлической оправе. На ней была темная юбка и белая блузка с высоким воротничком. Шею обхватывало жемчужное ожерелье, на плечах красовался какой-то мех. В общем, важная была особа.

Они поднимались по ступенькам, когда показался дядя Сагамор. Он был один. Я подумал: «А где же миссис Хорн и Кудрявый?» Папаша пояснил, кто такая мисс Эмили. Было видно, что дядя Сагамор доволен и счастлив ее тут встретить. Он взял ее под руку, а тот мужчина отпустил. Они подошли к микрофону, и папаша объявил:

— Мисс Эмили говорит, она не очень хорошо себя чувствует, поэтому она скажет всего несколько слов. Граждане, поблагодарим мисс Эмили за преданность Минифи и за то, что она ради него предприняла эту длинную поездку!

Все зааплодировали. Ясное дело, всем она сразу понравилась. Приятно улыбаясь, она пошепталась с папашей. Тот кивнул:

— А, ваше лекарство. Ну конечно!

На подставке появилась вода, в которую мисс Эмили бросила какое-то свое лекарство. Потом она начала говорить:

— Я очень рада, что меня пригласили сегодня сюда, поскольку всегда следила за карьерой Минифи. Он был озорник, весельчак, но учился прекрасно и обладал качествами лидера…

Она продолжала. Через несколько минут она знаком попросила папашу долить в стакан воды. Она бросила туда еще лекарства и выпила. Ей это явно помогло, она как-то взбодрилась, стала четче выговаривать слова, выпрямилась и пригладила волосы.

Папаша с дядей Сагамором с удовольствием поглядывали на толпу. Выступавшая им очень нравилась, они были в восхищении от всего, что говорилось о Кудрявом. Мне же показалось, что она такая же пустомеля, как тот человек, и я потерял к ней интерес. Отвернувшись, я увидал кое-что интересное. К углу трибуны прислонилась высокая блондинка в темных очках. Она курила сигарету. На ней было предельно открытое платье. И caмое интересное: когда она сняла на секунду очки, я узнал в ней мисс Мэлоун.

Я показал на нее Мёрфу. Тут он произнес:

— Ой-ой-ой, где же твоя шляпа?

Я опять поглядел на трибуну. Мисс Эмили продолжала говорить: еще в средней школе он выделялся цельностью, мужеством и большим личным обаянием, так отличающим его сегодня. Все это была та же трепотня, и я удивился, что же так взволновало Мёрфа? А потом я увидел: волосы у мисс Эмили растрепались. Пучок съехал с ее затылка, приоткрыв темную полоску — оказалось, под седыми волосами у нее были черные! Папаша с дядей Сагамором этого еще не заметили. Они стояли, приторно улыбаясь и как бы гордясь ею и Кудрявым. Она жестом попросила папашу добавить ей еще лекарства, снова пригладив волосы. Темная полоска стала шире.

Тут это наконец заметил дядя Сагамор. Гордая улыбка застыла у него на лице. Он стал сигнализировать папаше, но на виду у всех это не удавалось, а папаша улыбался и всем своим видом показывал: ну разве не прекрасное выступление? Тогда дядя Сагамор, сделав вид, что хочет добавить еще воды, решил поправить ей волосы. Однако сделал он это слишком неловко, и тогда уже и папаша увидал темную полоску, и его физиономия исказилась. Но беда не ходит одна. Другая была в том, что дядя Сагамор пытался убрать свою руку, а волосы тащились за ним. Сначала я удивился, а потом понял: это все из-за соснового сока, с которым они мучились на прошлой неделе.

Тогда папаша решил ему помочь и, якобы поправляя микрофон, положил ей на голову свою руку, чтобы высвободить руку дяди Сагамора. И все бы было прекрасно, если б не застрял сам папаша. Опять они стали возиться, и опять ничего не получалось.

Темную полосу в ее волосах можно было заметить только с первого ряда, все же прочие гадали, раскрыв рот, какого дьявола там возятся папаша с дядей Сагамором. Некоторые, было видно, просто взъярились. Что они делают с этой милой старой дамой?

Самое смешное было в том, что единственным человеком в толпе, не замечающим, что что-то происходит, была сама мисс Эмили. Они возились с ее прической, а ей все было нипочем. Она отпила еще лекарства и закурила сигарету. Потом бросила вниз спичку, выпустила клуб дыма и произнесла в микрофон:

— А теперь мне хотелось бы коротко коснуться военных успехов мистера Финнегана…

— Минифи! — шепнул ей на ухо папаша.

Но он стоял слишком близко к микрофону, и все услышали.

Толпа начала роптать. А тут еще в ворота въехал автомобиль Харма. Он остановился у трибуны, и из него вышли миссис Хорм и Кудрявый. Папаша и дядя Сагамор взглянули на них, и улыбки сползли у них с лица. Потом они посмотрели на мисс Эмили. Они, видно, пытались решить, которому из них остаться на трибуне и придерживать волосы мисс Эмили, а которому сойти и поддержать Кудрявого.

Миссис Хорн выглядела вполне прилично, а вот Кудрявый был весь развинченный. Шляпу он потерял, на лице его краснели следы губной помады, глаза остекленели, ноги не гнулись. Опираясь друг о дружку, они стали карабкаться по ступенькам.

С этого момента все пошло так стремительно и так перепуталось, что трудно было сказать, кто, что и где делает. Папаша наконец оторвался от волос мисс Эмили и поддержал Кудрявого.

— О Господи! — запричитал он. — Опять его старые военные раны! У него при этом всегда такие боли!

Он попытался поддержать Кудрявого и дать ему возможность отвернуться и стереть с лица губную помаду. А дядя Сагамор совершенно по-идиотски стоял на трибуне, держа руку на голове у мисс Эмили. Она выпила еще лекарства и, перекинув сигарету в угол рта, произнесла:

— Ну, где вся эта дребедень про его военные подвиги?

Порывшись в сумочке, она нашла какой-то клочок бумаги; но уронила его. Наклонилась подобрать и, к своему удивлению увидела дядю Сагамора с накладными седыми волосами, прилипшими к его руке.

Ее собственные волосы оказались жгуче-черными. Потянувшись за бумажкой, она толкнула микрофон. Он упал на землю. Потом она потеряла свои дымчатые очки. Черт возьми, это была Кончита Маклеод! «Ну да, это и должна была быть она», — подумал я.

Выпрямившись, она стала читать про подвиги Кудрявого на войне, хладнокровно не обращая внимания на царивший вокруг бедлам. Из равновесия ее вывести было не так-то легко. Разумеется, без микрофона никто не слышал ни слова. Толпа улюлюкала.

Все это длилось не более трех секунд. Дядя Сагамор решил, что больше нет нужды возиться с ее волосами, раз она из-под лих выскочила, и поспешил на помощь папаше. Тот попросил воды для Кудрявого — запить пилюли. Но поскольку они там все толкались, Кудрявый, похоже, вылил стакан на себя. Он вытащил из кармана большой розовый платок, чтоб утереться. Оттуда выскочили игральные кости и забренчали по трибуне.

При виде его платка миссис Хорн взвизгнула:

— Отдай его мне! — и забрала, к себе в сумочку.

Тут что-то стало летать в воздухе и шлепаться на трибуну. Это были помидоры дяди Сагамора, те, что он намеревался продать. Кудрявый отшатнулся. Из его нагрудного кармана вывалились пистолет и бутылка виски. Никогда бы не подумал, что все это могло там поместиться. Идти он явно не был способен. Виски разлилось, и папаша запричитал:

— О Господи, это ж его лекарство! Придется заказывать опять… Тут позади раздался крик. На трибуну взбиралась мисс Мэлоун в своем невозможном одеянии. Протягивая руки к Кудрявому, она завопила:

— Милый! Слава Богу, я тебя нашла! Теперь мы сможем пожениться!

Только он стал от нее отбиваться, как на трибуну ворвалась Беби Коллинс с краснолицым мужчиной. Она завизжала:

— Вот он, Пол! Вот этот, в белом костюме!

Шум стоял страшный, трибуна была забрызгана помидорами. Один попал дяде Сагамору в затылок, другой угодил Кудрявому в грудь. Он бросился в бега под градом помидоров. Папаша получил в ухо. Кто-то заорал:

— Держи вора!

И я даже на миг испугался, как бы их не линчевали. А в самом центре трибуны, среди всего этого гама красовался шериф. Над головой он держал две пинтовые бутыли, рот его открывался и закрывался, но из-за шума ничего нельзя было разобрать. Бугер и Отис возились с микрофоном. Через минуту все было готово. Шериф проорал:

— Тихо всем! Прекратить! Сагамор Нунан арестован!

Настала мертвая тишина.

— Я его поймал! Я все раскрыл! — орал шериф, держа бутыли. Слезы катились у него по щекам. — Я достал аппарат Сагамора Нунана! Глядите!

Толпа обернулась вослед его жесту и увидала машину, в которой лежали небольшой котел, бензиновая плитка, водяной чан и остальные посудины. Бугер и Отис надели на дядю Сагамора наручники. Тот стоял совершенно покорно, опустив голову.

— Скипидар! — выкрикнул шериф. — Он был возле аппарата! Он добавлял его в каждую бутыль, чтобы люди думали, будто он вытекает из этого чертова скипидарного аппарата, и чтоб мы не искали настоящий! И чтобы Минифи выиграл, выборы, а я проиграл! Аппарат был в низине, в зарослях папоротника, в полумиле от дома! Он думал, я попался на его удочку и не стану больше искать! Но я оказался похитрее!

— Черт бы его побрал! — воскликнул я. — Это Харм ему все открыл.

— Ну да, — отозвался Мёрф. — А ты не думаешь, он не заслуживает немного поэтической вольности после того, что перенес?

Толпа опять взревела. Я взглянул на шерифа. В руках у него на этот раз была белая ковбойская шляпа.

— Там найден еще один предмет, — объявил он. — Может, кто знает, кому это может принадлежать? Тут есть инициалы:

Дж. Л.М. Пусть владелец обратится в полицию, мы с радостью вернем ему его вещь!

Толпа вновь взревела. Раздались крики:

— Он этого заслуживает! Пускай занимает свой кабинет!

У шерифа слезы продолжали течь по щекам. Он обратился к публике:

— Я знал, что когда-нибудь этот день придет! Я знал, что Господь не даст роду человеческому свернуть с цивилизованного пути и не загонит его обратно на дерево!

Толпа снова взвыла. Все потонуло в криках. Люди стали подниматься по ступенькам и трясти шерифу руку.

Почти все разошлись. Мы с Мёрфом и с мисс Мэлоун сидели в открытом автомобиле, а дядя Финли разбирал трибуну себе на ковчег. Я чувствовал себя скверно. Да, дядя Сагамор не мог выиграть против них обоих. Этого паршивого Кудрявого он высек, а вот шериф достал его самого. И папашу арестовали — наручники на него не надели, но увезли.

— Но, послушайте, — обратился я к Мёрфу, — если аппарат не убирали, зачем Харм сказал Кудрявому, что убрали?

— Для того чтобы провести собрание, естественно. Харм работал на Сагамора.

— Ну да?

— Конечно, все это время. Они с Сагамором подрались из-за разбитых четырех бутылей только для отвода глаз.

— Тогда почему же Харм в конце концов рассказал шерифу, где был аппарат? Почему он повел двойную игру?

— Ничего он не повел, он строго следовал инструкциям. Слушай, Сагамор поставил восемьсот долларов на выборах десять к одному. За восемь тысяч баксов можно наладить производство…

— Так их же арестовали!

— Завтра они будут дома, Билли, — сказала мисс Мэлоун и закурила.

— Как?

— Ну конечно, — ответил Мёрф. — Я стал догадываться об этом, когда ты рассказал, сколько там было бутылей и где аппарат. Это ведь не на Сагаморовой земле. Помнишь, ты перелезал через изгородь? Так вот, это земля Кинкэйда. — Мёрф потряс головой и вздохнул:

— Ох, Кинкэйд! Во всяком случае, это находилось не во владениях Сагамора. Когда они всё нашли, Сагамора там и близко не было. На этот случай у него припасено пять тысяч свидетелей. Никаких признаков того, что он все это когда-нибудь видел.

— Но Харм рассказал ему…

— Шериф уже объявил во всеуслышание, что сам все обнаружил. Тут, верно, есть еще что-то. Но подождем до завтра.

Я испустил глубокий вздох:

— Господи, хоть бы они больше не ввязывались в политику!

А почему вы спрашивали, сколько там бутылей и какие у них крышки?

— Это когда я понял, что Сагамор никакого самогона не гнал, виски не делал.

— Что?

— Дней восемь назад я ему купил двадцать четыре пинты в Поттере. Когда ты мне рассказал, я сложил всё с теми четырьмя, что Сагамор разбил, да еще с одной, что была у Кудрявого, да с той, что забрал Бугер у пьяницы. Вышло как раз двадцать четыре. Так что Сагамор ничего не делал. А запрятанный аппарат — просто надувательство.

— Вот это да! Чтоб мне пропасть!

— Думаю, завтра они вернутся поздно вечером.

— Почему?

— Ну, шериф все же человек честный и Сагамору многим обязан. Чтобы история никуда не просочилась, он не отпустит их, пока не закроются избирательные участки.

Мёрф был прав. Они вернулись лишь поздно вечером на следующий день.

На другой день приезжала миссис Хорн с девочками, и дядя Сагамор заплатил им за все их труды. Они остались весьма довольны и просили дать им знать, если он решит еще раз ввязаться в политику.

Но большинству людей в округе этого, видно, не хотелось. Всем дан был хороший урок, и все решили не связываться с ним. Я думаю, он только рад — он политикой особо никогда не интересовался.

Через два дня вернулась домой тетя Бесси. Это было здорово, хоть нам и пришлось снова перейти на вегетарианскую пищу. Такой уж у нее обычай: она решает, что вы должны есть, несмотря на то, больной вы или здоровый.

Между прочим, они нашли неисправность в своем аппарате, когда повезли его в город. Помните ту медную трубку, что шла понизу водяного бака? Оказалось, это просто латунный выступ.

Выборы? А, ну да! За Кудрявого подали семь голосов. Все даже удивились, пока не поняли, что это голоса отсутствовавших. Они проголосовали неделей раньше. До того собрания то есть.

Вильямс Чарльз Канун дня всех святых

Глава 1

Новая жизнь

Она стояла на Вестминстерском мосту. Смеркалось, но Город словно противился темноте. Фонари на набережной Виктории еще не горели, зато в окрестных домах сняли светомаскировку, все ставни, жалюзи, занавески то ли раздернули, то ли и вовсе не закрывали, и окна светились, как первые неяркие звезды над головой. Огни означали мир. Конечно, настоящий, официальный мир еще не наступил, но земля перестала содрогаться от взрывов бомб. Враг перестал быть врагом, миновал еще один мучительный кризис; настало время для терпеливого труда и благоразумия, чтобы покончить с тоской, страданиями и невзгодами. Отныне не будет больше изматывающих дежурств и ежедневного отчаяния.

В сгущающихся сумерках Лестер Фанивэл смотрела на Город. Полумрак скрыл следы бомбежек, но она знала, как много предстоит поработать, чтобы они исчезли совсем. Где-то высоко в небе гудел самолет. Звук успокаивал даже больше, чем полная тишина. В мерном далеком гудении было больше безопасности, чем в реве и грохоте всех эскадрилий, вместе взятых. Вторая мировая война кончилась, и дальний гул мотора красноречиво сообщал ей об этом.

Луна еще не взошла; темнела река внизу. Она положила руку на парапет и поглядела на нее; надо постараться, чтобы этой руке больше не пришлось накладывать бинты.

Неплохая была рука, хоть и не такая чистая и гладкая, как много лет назад, до войны. Двадцатипятилетняя рука.

Ее хозяйке возраст казался весьма почтенным. Она долго разглядывала ее в тишине и покое то так, то эдак, пока ей не стало казаться, что тишина затянулась, пожалуй, слишком надолго, не считая того далекого самолета. За все время, что она стоит здесь, ни один человек не прошел по мосту; за весь вечер она не слышала ни голосов, ни звука шагов, ни шума автомобиля.

Лестер сняла руку с парапета и обернулась. Мост был пуст, как и река под ним: ни машин, ни пешеходов вверху, ни одной лодчонки внизу. Словно во всем Городе она — единственное живое существо.

Пока она смотрела на реку, ощущение мира и безопасности постепенно пропитывало все ее существо, и только теперь Лестер попыталась припомнить, как, собственно, она оказалась здесь. Сознание с недоумением подсказало, что она шла куда-то по делу; то ли к себе домой, то ли из дома. Наверное, она хотела встретиться с Ричардом, но почему-то вспоминалось, как сам Ричард или кто-то рядом с ним не велели ей приходить.

Нет, она совсем не могла представить, кто бы это мог быть, если не Ричард, но каким-то образом знала, что должна прийти. Все смешалось из-за дурацкого крушения, теперь в голове вообще никаких мыслей не осталось. Она подняла глаза и увидела за зданиями Парламента и Аббатства виновника этой неразберихи — самолет, лежавший одним крылом в воде, а другим — на набережной. Она рассматривала его, чувствуя, как много он для нее значит, только непонятно, почему. На какой-то момент Лестер показалось, что он просто перегородил ей дорогу домой, где был — или будет Ричард, и где ее ждали неотложные дела. Она с удовольствием вспомнила новенькую чистенькую квартирку — им очень повезло снять такую прелесть. Они с Ричардом поженились как раз накануне. Неужели это было вчера?

Ну, пусть не вчера, но совсем недавно — просто в другой день. Да, это был другой день. Слово на миг встревожило ее; это и правда был какой-то отдельный день. Может, она потеряла память? Да нет, она точно помнила, что выходила замуж, и конечно же, за Ричарда.

Тьма становилась все гуще, и самолет казался теперь просто чуть более темным силуэтом, различимым только потому, что она не отводила от него глаз. Стоит посмотреть в сторону, и ей уже не найти его. Если она его упустит, то останется посреди этого… этого затишья. Да, она помнила, в Лондоне так бывает, но нынешнее длилось до нелепости долго. Неестественная тишина — в ней не было никакого движения, если не считать легкого дрожания уже разгоревшихся звезд вверху и вечного течения реки внизу. По крайней мере, она видела текущую воду. В самом деле видела? Может, и вода неподвижна?

Она была наедине с этой ночью в Городе, ночью мира, огней и звезд, знакомых мостов и улиц, замерших в совершенно незнакомой тишине. Стоит только поддаться ей, и тогда уже не узнать всего остального, все сразу станет иным и жутким.

Лестер выпрямилась, оторвавшись наконец от парапета, на который облокачивалась до сих пор, и заставила себя встряхнуться.

— Совсем скуксилась, — ввернула она словечко, позаимствованное у подруги по Красному Кресту. Раз короткий путь перекрыт, придется идти в обход. К счастью, в Сити относительно светло. В домах горели огни, освещая дорогу куда ярче, чем в недобрые прежние дни. Она могла бы даже заглянуть в окна. Пожалуй, ей хотелось увидеть кого-нибудь — читающую женщину, играющих детей, мужчину, слушающего радио, уловить хоть какой-нибудь признак человеческой близости. На этом мосту как-то уж очень одиноко. Она повернулась к Вестминстеру и тронулась в путь, но, не успев пройти и десяти шагов, внезапно остановилась. В первый момент она сочла, что слышит лишь эхо своих собственных шагов, и тут же поняла, что это не так. Здесь был кто-то еще. Кто-то шел к ней, и шел быстро. Сердце подскочило и упало; звук одновременно и радовал, и пугал ее. Быстрые смены противоречивых ощущений раздражали. Это Ричард мог без конца размышлять над своими переживаниями; ее же подобные вещи просто сводили с ума. Да, конечно, она восхищалась этой его способностью, просто сейчас ее немножко одолели зависть и раздражение. Это он виноват в охватившем ее чувстве неуверенности! Лестер помедлила и, не успев тронуться с места, узнала шаги. Это были его шаги. За шесть месяцев замужества ей не наскучило узнавать их. Это Ричард. Лестер быстро пошла навстречу и вскоре уже увидела его. Глаза узнали силуэт так же безошибочно, как уши — звук шагов. Однако облегчение от встречи одновременно усилило и раздражение.

Почему он причинил ей столько беспокойства? Разве они не условились о встрече? А если условились, почему он опоздал? Почему ей пришлось ждать? И что она делала все это время? Вспомнить подробности никак не удавалось, и это только подлило масла в огонь. Ричард приближался. Белокурые непокрытые волосы отливали золотом в свете дальнего фонаря; возле следующего столба они сошлись лицом к лицу.

Он замер, едва увидев ее, и лицо у него стало мертвенно-белым. Потом он метнулся к ней. Она вытянула руку, словно отстраняясь, и проговорила ледяным тоном, совершенно противоположным ее сокровенным желаниям:

— Где это ты был? Чем занимался? Я столько времени жду.

— О чем ты? — переспросил он. — Как ты выбралась?

Что значит — жду?

Вопрос ошеломил ее, и она растерянно уставилась на мужа. Он тоже смотрел на нее, только встревоженно и почти враждебно; что-то в его лице напугало ее еще сильнее. Ей подумалось, что она теряет сознание. Ричард стоял рядом и одновременно словно плыл в воздухе далеко-далеко от нее. Она сказала:

— А ты — о чем? Где ты пропадаешь? Ричард!

Он действительно пропадал — в прямом смысле. Ее ладонь еще не успела опуститься после того отстраняющего жеста, а он уже пятился назад, неуверенно, неловко, торопясь выбраться из тускло освещенного круга.

Она пошла за ним; нельзя было дать ему ускользнуть.

Она почти настигла его, увидела, как он протянул к ней руки… поймала их; она знала, что поймала, потому что видела его ладони в своих, только почему-то не чувствовала их. Страшные ладони, и сам он такой же страшный.

Она прижала руки к груди, и они словно приросли там.

Широко открытыми от страха и гнева глазами она наблюдала, как он исчезает, исчезает… и вот уже истаял, как призрак; вместе с ним истаяли все чудесные человеческие звуки — шаги, голоса, колокола, рокот моторов, шелест колес. Все это время, пока он был здесь, она снова отчетливо слышала множество разных звуков. А теперь он ушел — и все стихло. Она с трудом выдавила его имя; но и оно не смогло вернуть его. Он исчез. Лестер снова осталась одна.

Она не могла бы сказать, сколько времени провела так, потрясенная, не в силах двинуться. Страх поначалу мешался со злостью, но теперь отделился от нее, оставшись единственной леденящей определенностью. Когда наконец она смогла пошевелиться, смогла сделать шаг, прислониться к парапету, ухватиться за него руками, внезапная мысль вдруг опустошила ее. Мысль разом нависла надо всем: над злостью, недоумением, тишиной.

Она умещалась в коротеньком слове: "Умер, — думала она, — Ричард умер". Иначе он не ушел бы. Ни разу, даже поссорившись, ни он, ни она не бросали друг друга. Без этой уверенности они не отважились бы на союз. Лестер заплакала — непривычно, беспомощно, глупо. Она ощутила, как слезы текут по лицу, и поглядела на парапет в поисках сумочки и носового платка. Вот беда, теперь уже не одолжить их у него, как она делала порой, чтобы досадить побольнее. Она отошла на пару шагов, ладонями размазала по лицу слезы и посмотрела на мостовую. Сумочки не было и там. Она рыдала, стоя посреди улицы, и при ней не было ни платка, ни пудреницы. А все из-за того, что Ричард исчез, умер. Раз исчез, значит, умер; как еще это могло бы случиться? Как иначе она могла бы оказаться здесь, и в таком виде?

Мертвый… А она так часто досаждала ему. Мертвый, и это было их последнее прощание. Мертвый — и страдания затопили раскаяние. Они говорили друг другу, что это ничего не изменит, и вот чем все кончилось! Они утешали друг друга, когда мирились после ссор, потому что хоть оба и были глупы, самолюбивы и несдержанны на язык, но горячо любили друг друга и вместе прокладывали курс в жизни для своего кораблика. Но теперь она вспоминала, что в сокровенных мыслях всегда предвидела такой конец. Смерть. Разъединенность. Вечная разлука. И какая разница для этой разъединенности, кто из них мертв! Если она…

Она. В тот же миг Лестер все поняла. Однако это еще означало для нее только эту разъединенность, и новость не удивила. Один из них, и этот один она. Ну что ж, она так она. И вдруг на нее обрушилось, как гром — она мертва! На этом реальнейшем мосту, под этими реальнейшими звездами стояла она и все знала. Слезы разом иссякли и высохли; она ощущала свою онемевшую, заплаканную, столь же реальную плоть, но теперь сомнений не оставалось, хотя и удивления по-прежнему не было. Она вспомнила, как все случилось. Они с Эвелин договорились встретиться у станции подземки, а вместо этого Лестер наткнулась на подругу вон там, и обе остановились. А потом — внезапный рев, крики, отчаянная боль. Прямо на них рухнул самолет. Вот тогда или сразу после этого она и стала тем, кем была сейчас.

Она больше не плакала, просто заледенела от страданий.

Разлука, выпавшая на ее долю, была даже глубже, чем казалось поначалу. Она видела Ричарда в последний раз.

Это она, именно она уходила от него все дальше и дальше. Она теперь полностью отрезана от него, ибо мертва.

Слово казалось посторонним, как никогда раньше, но означало именно это. Если бы умер он, может, она и последовала бы за ним; теперь же не могла и этого. Она никогда не сможет вернуться к нему, и он никогда не придет к ней. Он не сможет; ведь она сама оттолкнула его. Все совершенно правильно и совершенно невыносимо. Она оттолкнула его, и с Ричардом покончено. Но для нее конец еще не настал.

Впервые в жизни ей пришлось столкнуться с последним из всех концов, но, как выяснилось, и он концом не являлся. Любая мелочь тянула за собой хвост воспоминаний, и это обнадеживало. Она никогда не думала, что будет так: заканчивая школу, выходя потом замуж, она считала, что начинает совершенно новую жизнь. Пожалуй, ей везло, она привыкла к своему везению, обещавшему и в будущем немало приятного. Но вот теперь ее ждала действительно совершенно новая жизнь. Благосклонная судьба хранила ее до поры от всех переживаний подобного рода… как они называются? А-а, очень точно:

"умереть заживо". Она и к жизни-то как следует не готовилась, а в итоге плохо подготовилась и к смерти. Никогда-никогда сердце ее не обрывалось в неизмеримые глубины, оно легко держалось на трепещущих крыльях повседневной жизни, никогда не задаваясь вопросом, а что же, собственно, держит его. Она была совершенно обыкновенной женщиной, разве немножко более удачливой, чем другие. И вот она мертва.

Вокруг нее раскинулся молчащий город, внизу, под мостом, беззвучно текла река, да в небе помаргивали звезды, а в домах светились огоньки. Даже сквозь пелену безысходного страдания Лестер немного удивилась — откуда взялся этот свет? Если Город и правда такой пустой, каким кажется, если нигде ни души, почему же светятся окна? Она смотрела на них не отрываясь, удивление вспыхнуло и погасло, чуть погодя вернулось и опять ушло, и так снова и снова. Она все еще продолжала стоять на том же месте. Всю жизнь Лестер считала себя вполне разумной и не самой слабой, но ни разу в жизни ей не приходилось проявлять инициативу — особенно такого рода, какая требовалась сейчас. Она никогда не задумывалась о смерти; никогда не готовилась к ней; никогда не сверяла с ней свои планы. У нее не было с ней никаких дел, и вот теперь никаких дел не было и в ней. Похоже, и смерти нечего было ей предложить, кроме вида Лондона, вот она и стояла на мосту, беспомощная, всеми брошенная. Город заполнял все пространство до горизонта, и когда долгий мрак начал понемногу сменяться тусклым светом, она поразилась, как он огромен. Развиднелось; казалось, наступал блеклый октябрьский день; огни в окнах погасли. Потом снова стемнело, и они снова зажглись — и так раз двадцать-тридцать. Солнца не было. Днем она могла видеть Реку и Город; ночью — звезды. И ничего больше.

Она и сама не знала, что в конце концов заставило ее двигаться. Не было ни голода, ни жажды, ни холода; пожалуй, она немного устала, но так, самую малость.

Просто в какой-то момент Лестер поняла, что Ричард не придет, и ожидание стало бессмысленным. Помимо Ричарда был у нее в жизни еще только один маленький интерес: к простому человеческому обиходу; люди мало интересовали ее, не считая, быть может, школьной подруги Эвелин, а вот вещи, которыми люди пользуются, все эти дома, одежда, мебель, милые безделушки — к ним она всегда была неравнодушна. Именно их она любила, они теперь и окружали ее. Конечно, она не знала и не могла знать, что именно этот ее неподдельный интерес и подарил ей теперешний отдых в Ничто. Если бы умер Ричард, окружающее осталось бы для нее живым; а теперь умерла она, но окружающее все равно осталось с ней, только лишенное населявших его мужчин и женщин, не такое живое, как раньше.

Она двинулась в путь. Куда? Не все ли равно? Обернувшись через плечо, Лестер отыскала взглядом рухнувший самолет. Он все еще был там, но теперь выглядел бледнее и меньше, словно постепенно исчезал. Неужели и весь Город со временем поблекнет и оставит ее в пустоте?

А может, и сама она тоже исчезнет? До сих пор она не думала, как выглядит ее собственное тело; смерть не ставила перед ней проблем такого рода. При жизни тело никогда не создавало ей неудобств; она просто принимала его, со всеми недомоганиями и кое-какими несовершенствами, впрочем, весьма незначительными. Гордость — а женской гордости ей хватало — дозволяла отдавать это тело только Ричарду. Ей хотелось отдаваться Ричарду, и поэтому она считала, что любит его — так это называлось на ее языке. Правда, когда она была не в духе, ей хотелось, чтобы Ричард любил ее (в ее понимании этого слова) больше, чем она его. Но плохое настроение посещало Лестер не так уж часто. Она действительно желала Ричарда, нуждалась в нем, и до определенной степени любила. Она естественно и вполне искренне страдала без него, тосковала, брала вину на себя. Это была простая, честная страсть, простой честной страстью она и оставалась. Но теперь эта страсть все больше и больше воплощалась в одну-единственную мысль: она не в первый раз оттолкнула его, она слишком часто делала это раньше, и теперь получила неизбежный результат — он ушел.

Итак, она двинулась в путь и пошла на север. Движение было неосознанным, просто эту часть Лондона она хорошо знала. За мостом, возле Уайтхолла — никого; на Трафальгарской площади — никого. В магазинах, в конторах — никого. В них было все, кроме людей. Временами ее охватывало ужасное ощущение — будто те здания, на которые она именно сейчас не смотрит, совершенно пусты; что вокруг — только фасады, за которыми нет вообще ничего; что если она пройдет один из магазинов насквозь, то окажется в полной пустоте. Словно Ничто кралось за ней по пятам; она не могла подобрать нужных слов, но подозрение не исчезало.

Она добралась до Чаринг-Кросс Роуд и направилась по ней. Впереди показалась кирпичная стена, скрывающая вход в метро на станции "Лейстер-Сквер". У противоположного входа кто-то стоял. Лестер по-прежнему не испытывала ни удивления, ни страха, ни радости. Эмоции бездействовали. Раньше не было никого; теперь кто-то появился, но не Ричард; на этот раз молодая женщина.

Она перешла дорогу и подошла к незнакомке; видимо, это нужно было сделать. Незнакомка? Да нет. Это же — отметила она с намеком на удивление это же Эвелин.

Внезапно она сообразила, что именно здесь они и договаривались встретиться, и сразу почти забыла о своей смерти. Потом вспомнилось, что они чисто случайно встретились не там, где договаривались, и что обе шли именно сюда. Воспоминание внезапно возродило боль и беспамятство, столь же быстро угасшие. Оставалось идти дальше. Она и пошла.

Фигурка Эвелин двинулась ей навстречу. Звук каблуков ужасно громко разнесся над мостовой, но через пару шагов стал едва слышен. Лестер не обратила внимание ни на звук, ни на то, как он убывает; она вся обратилась в зрение и просто пожирала глазами приближающуюся фигуру, словно старалась заполнить пустоту, оставшуюся после ухода Ричарда. Второе из дорогих ей существ теперь становилось единственным. Когда они сблизились, она не смогла найти слов для приветствия, кроме сотни раз говоренного, невыразительного и беспечного "Привет, Эвелин!" Звук собственного голоса испугал ее, а ожидание ответа заставило замереть в напряжении — будет ли ответ? И он пришел. Образ подруги произнес дрожащим голосом: "Привет, Лестер!"

Они остановились, разглядывая друг друга. Лестер обнаружила, что совершенно не может обсуждать их нынешнее состояние. Эвелин стояла рядом, ростом чуть ниже ее, с осунувшимся лицом и быстро бегающими черными глазами. Черные волосы прикрывала зеленая шляпка; пальто тоже зеленое, в тон, пальцы беспокойно теребят друг друга. Лестер тут же заметила, что сумочки при Эвелин нет. Отсутствие того, что для обеих составляло почти неотъемлемую часть одежды, без чего обе они никогда не показывались на людях, утрата носового платка, косметички, ключей, денег, писем особенно остро заставляли чувствовать свою заброшенность. Они остались в чем были — без собственности, без элементарно необходимого. Лестер начала побаиваться, не потеряет ли она и платье, если так дальше пойдет, и отчаянно вцепилась в него. Без сумочки она ощущала себя вдвойне одинокой в этом пустом Городе. Но теперь Эвелин была рядом, а это уже кое-что. Теперь обе они готовы встретить неведомое грядущее. Бедные, затерянные странницы, теперь они смогут скитаться вместе.

Она сказала:

— Значит, и ты здесь! — и ей стало немного повеселее. Пожалуй, скоро она сумеет произнести даже слово "смерть". Лестер не страдала отсутствием мужества. Она всегда была готова, как говорится, "смотреть фактам в лицо"; беда скорее заключалась в том, что в своей, лишенной особых кризисов и особого смысла, жизни она начинала сама изобретать факты, а иначе откуда взяться лицу, в которое надо смотреть? Она разделяла общие смутные представления, свойственные ее возрасту, что если у вас нет проблем с противоположным полом, значит, и все остальное в порядке, и столь же смутные представления, свойственные всем возрастам вообще, что если у вас в жизни (в том числе и сексуальной) что-то не ладится, то виноваты в этом другие пусть и непреднамеренно. Когда она злилась на мужа, то в этом скорее проявлялась сила, не находящая приложения, чем просто каприз. Это мужество и эта сила шевельнулись в ней, когда она увидела Эвелин; она тут же отвела им роли — открытости, бесстрашия, даже некоторого исследовательского интереса. О, если бы только здесь был Ричард!

Оказывается, Эвелин в это время тоже говорила. Быстрый, небрежный голос перекатывал, смазывал слова.

— Как долго тебя все же не было, — бормотала она. — Я думала, ты уж совсем не придешь. Я ждала, ждала, ты и представить себе не можешь, сколько. Пойдем в парк, посидим немного.

Лестер приготовилась ответить, но испугалась того, как привычно-плоско звучат слова. Она держала себя в руках с тех самых пор, как окончательно рассталась с Ричардом, поэтому сумела удержать в сознании и то новое состояние, в котором они очутились. Болтовня о том, чтобы посидеть в парке, показалась ей кошмаром, сродни тем страшным снам, в которых невозможное оборачивается реальностью. Она видела перед собой вход в подземку и припоминала, что они собирались отправиться куда-то на метро. Она начала отвечать не менее дурацким образом: "Но, может, мы лучше…" — когда Эвелин схватила ее за руку. Лестер не любила, когда ее трогают, и прикосновений Эвелин не любила; а теперь и то и другое не понравилось ей больше обыкновенного.

Тело отшатнулось. Она не сводила глаз со входа, а отвращение плоти все нарастало. Вот вход; они собирались ехать. Да, но что, если там уже нет никакого метро или в нем пусто так же, как и на улицах? Человек Средневековья испугался бы в этот момент чего-нибудь другого — возможно, пути в citta dolente[1] , или его обитателей, гладкокожих или волосатых, с клыками или с когтями, злобных или алчных, крадущихся или карабкающихся наверх из самых жутких бездн. Лестер не думала об этом, зато она подумала о подземных пространствах и о том, чем они могут быть заполнены. В самом деле, чем, кроме смерти? Возможно, вспыхнула мысль, возможно, там люди, все люди этого мертвого Города; возможно, именно там ждут они ее, как ждет этот вход и все, что под ним. С подобными вещами все ее мужество не отважилось бы встретиться лицом к лицу. Так легка была рука Эвелин, сжимавшая ее руку, а страх, застывший в глазах подруги, так тяжел, так близок к ее собственному, что Лестер поддалась и позволила увести себя.

Они отправились в парк; они нашли скамейку; они уселись. Начав говорить, Эвелин никак не могла остановиться. Лестер всегда знала, что та любит поболтать, и готова была привычно перестать слушать после первых же слов. Однако на этот раз отключиться не удалось. Никогда еще тусклая скороговорка Эвелин не казалась ей столь противной. Голос был тонкий и вкрадчивый, как обычно, но теперь он еще и прилипал как-то, и все никак не кончался. Он струился, как река, нет, пожалуй, кувыркался, словно что-то, с размаху брошенное в реку; в нем не было напряжения, в нем не было веса, одно только чистое течение.

-..Не стоит нам, наверное, сегодня туда ходить, после всего, булькали слова. — Я про то, что людей вокруг слишком мало, а я терпеть не могу сидеть в пустом театре, ты ведь тоже, наверное? Даже в кино. Все становится совсем не так. Ненавижу, когда вокруг никого нет. Может, нам стоит пойти навестить Бетти? Знаю, знаю, Бетти тебе не нравится, да и мамочка ее тоже. Мне ее мамочка тоже не больно-то нравится, но, сказать по правде, с Бетти ей, должно быть, не сладко приходится.

Надо было мне больше ей помогать, но я уж и так старалась, делала все, что могла. На самом деле мне всегда очень нравилась Бетти, и я ведь говорила, что найдется какое-нибудь простое объяснение той истории с немецким эмигрантом, ну, года два назад, помнишь? Конечно, с ней я об этом никогда не говорила, потому что она ведь всегда такая болезненно стеснительная, правда? Слышала только, что этот художник потом еще несколько раз к ней заходил. Как его звали? Дрейтон, кажется. Он ведь друг твоего мужа? Никогда бы не подумала, что он…

Лестер сказала или ей показалось, что сказала, нечто вроде:

— Уймись, Эвелин.

Голос тут же смолк. Лестер поняла, что это она его остановила. Сама она не могла бы произнести ни слова. Безмолвие Города сразу стало давящей явью, и на миг она чуть не пожалела о своих словах, но тут же поняла, что скорее предпочтет напряженную, враждебную тишину этой бесчувственной болтовне. Смерть, честная и откровенная, казалась предпочтительнее смерти, маскирующейся под глупую жизнь. Лестер напряженно выпрямилась, движение получилось почти вызывающим. Теперь они обе молчали. Наконец Лестер услышала рядом с собой тихий, странный звук. Она повернула голову и увидела, что Эвелин сидит и плачет так же, как" недавно — недавно? — плакала сама Лестер: слезы катятся по лицу, а рот кривится почтибеззвучно. Эвелин трясло, зубы у нее постукивали, именно этот звук и услышала Лестер.

Раньше она начала бы раздражаться или сочувствовать. Наверное, и сейчас она могла бы реагировать так же — но не реагировала никак. Вот она, Эведин, причитающая и рыдающая — да, Эвелин, причитает и рыдает.

Ну и что? Она отвернулась. В небе густели сумерки следующей ночи. Солнца не было, так что закатываться было нечему. Луна была, но какая-то другая — она почти не давала света. Она висела в небе, огромная, яркая и холодная, но лунного света на земле не было. В домах зажглись и погасли огни. Становилось определенно темнее.

Рядом с ней снова послышались причитания, рыдания стали еще отчаяннее. Лестер смутно припомнила, что раньше подобные вещи раздражали ее — людей, не умеющих сочувствовать по-настоящему, часто раздражают чужие страдания. Теперь же этого не было. Она ничего не сказала, она ничего не сделала. Она не могла совсем забыть об Эвелин, и в голове невольно проступили воспоминания об их совместном прошлом. Она знала, что никогда по-настоящему не любила подругу, Эвелин была ее привычкой, чем-то вроде наркотика, которым она заполняла пустые часы. Эвелин почти всегда делала то, чего хотелось Лестер. Она могла посплетничать о вещах, которые Лестер не очень-то хотелось обсуждать, зато хотелось услышать из чужих уст, потому что тогда можно было и слушать, и презирать их одновременно. Она держала Лестер в курсе всех происшествий. Она приходила, потому что ее приглашали, и оставалась, потому что в ней нуждались. Они часто появлялись вдвоем, потому что обеих это устраивало. Вот и в тот день они хотели встретиться возле станции, потому что обеих это устраивало; а теперь они были мертвы и сидели на скамейке в парке потому, что это устраивало кого-то еще — кого-то, кто просмотрел поломку в самолете или не справился с управлением; или просто весь этот Город, за фасадами которого таилась завораживающая пустота, притянул их сюда, в это место.

По-прежнему уставившись в быстро сгущавшуюся темноту парка, Лестер думала о Риуарде. Если Ричарда ужаснул ее вид — не слезы и стоны, конечно, скорее уж немота и твердость — могла ли она поправить дело? Пожалуй, что нет. Но ведь могла же она, точно могла, крикнуть ему. Наверное, он бы ответил. Но думать об этом почему-то не получалось: слишком болезненно отзывались мысли в голове. Его здесь не было и быть не могло. Что ж… Боль не стихала, но она уже начала привыкать к ней. Она знала, что привыкнуть придется.

Голос рядом с ней зазвучал снова. Он сказал, захлебываясь рыданиями, давясь ими:

— Лестер! Лестер, я так боюсь, — и потом снова:

— Лестер, почему ты не разрешила мне говорить?

— Потому, — начала Лестер и замолчала. Собственный голос в наступивших сумерках ужаснул ее. Он походил на эхо, а не на голос. Совсем недавно, днем, он звучал не слишком плохо, но теперь, в этих сумерках, даже не понять, откуда он исходит, В нем не было смысла; весь смысл остался где-то позади, может, в той квартире, где ей никогда больше не жить, а может, с остальными умершими в пещерах подземки, а может, и еще дальше, в том, что притянуло их сюда и, наверное, потянет дальше; здесь — только клочок пути. О, что же еще предстояло узнать?

Она медлила, не желая признать поражение. Она заставила себя говорить; она может, она должна осмелиться на это. И она сказала:

— Почему… Ну почему тебе надо говорить именно сейчас?

— Я ничего не могу сделать, — донесся до нее другой голос. — Тут так темно… Давай будем говорить. Что нам еще остается?

Лестер снова ощутила маленькую слабую ладонь на своей руке, теперь ей ничто не мешало исследовать это ощущение. Прикосновение определенно вызывало почти ненависть. Рука Эвелин могла бы принадлежать какому-нибудь робкому сладострастнику, от нее у Лестер мурашки по коже ползли. Раза два в ее гордой жизни ей довелось пережить подобное. Один раз в такси — но нынешнее прикосновение больше походило на другое, в этом же самом парке летним вечером. Ей тогда едва удалось справиться с негодованием. Но тот неудачник, по крайней мере, был ей хоть немного симпатичен, и пообедали они перед этим весьма приятно. Она удержалась тогда, вытерпела прикосновение пальцев к своему запястью, хотя все тело негодовало, и как только представилась возможность, мягко освободилась. Пожалуй, ей впервые удалось воспользоваться опытом своей земной жизни, только она еще не поняла, что владеет воспоминаниями. На миг ей показалось, что невдалеке едет по парку такси, она тут же подумала, что этого не может быть, и машина исчезла. Она не позволила своей руке содрогнуться от неприязни и заставила ее лежать спокойно, пока немощная, несчастная ладонь цепляется за нее.

Восприятие обострилось. Оказаться в ее нынешнем положении, стать мертвой, было достаточно плохо само по себе, но в то же самое время ощущать рядом с собой мертвое, выносить "мертвую" хватку, быть мертвой и чувствовать мертвое — нет, живой человек в такси был куда лучше, чем Эвелин, ее дребезжащий голос, постукивающие зубы, беспомощные всхлипывания, цепляющиеся пальцы. Но она была связана с Эвелин гораздо сильнее, чем с тем человеком в такси; сердце знало о своем долге. Она по-прежнему не двигалась. Голосом, лишенным сочувствия, но все-таки окрашенным жалостью, она сказала:

— Ничего хорошего нет в разговорах, особенно в таких. Разве ты не понимаешь?

Эвелин с трудом справилась с дрожью и ответила:

— Я только говорила тебе про Бетти, и все это — чистая правда. И никто не мог меня слышать, кроме тебя, а это не считается.

Никто? Вроде бы так, если только сам Город не слышал, если только не слышали очертания далеких домов, и контуры близких деревьев, если только в них не затаилась способность всевидения и всеслышания. Тонкое ничто, вполне возможно, могло и слышать, и знать. Лестер ощущала разлитое вокруг себя странное внимание, и Эвелин, словно испуганная собственными словами, быстро обернулась и снова разразилась тем же истеричным монологом:

— Ну подумать только — мы совсем одни-одинешеньки! Никогда бы не поверила, что такое может приключиться, а ты? Но я ведь правду говорила… хотя я терпеть не могу Бетти. Я вообще всех ненавижу, кроме тебя, конечно, как я могу тебя ненавидеть, я ведь тебя так люблю. Ты ведь не уйдешь от меня? Вот снова почти совсем темно, а я ненавижу, когда темно. Ты и не знаешь, на что была похожа темнота, пока ты еще не пришла ко мне. Почему с нами такое сталось? Я же ничего такого не делала. Не делала. Да говорю же, совсем, совсем ничего не делала.

Последнее слово жалобным всхлипом взметнулось в ночи, словно (как в старых преданиях) ослабли узы, и стенающий призрак бежал, с криком, таким же тонким, как разреженный пар его существования, сквозь безучастный воздух мрачного мира, где единственное его оправдание одновременно являлось и худшим из его обвинений. Стон прозвучал так пронзительно и высоко, что Лестер показалось, будто и сама Эвелин вот-вот распадется и исчезнет, но этого не случилось. Пальцы по-прежнему держали ее запястье, а Эвелин по-прежнему сидела рядом, хныча и причитая, боясь даже заплакать погромче.

— Я ничего не делала, ничего. Совсем, совсем ничего не делала.

Что же они могли сделать теперь? Если ни она сама, ни Эвелин никогда ничего не делали, то что бы они могли, что бы они сумели сделать теперь, когда вокруг них не осталось никого? Когда они оказались заключены в оболочку Города и сами — не больше, чем оболочки, и хорошо, если хоть настоящие оболочки? Когда им остались лишь смутные воспоминания и муки совести, горшие, чем память? Это было невыносимо. Словно подхваченная древним порывом ярости, Лестер вскочила на ноги. Тело вскочило или только оболочка — но это движение высвободило ее руку из чужой ладони. Она шагнула в сторону. Лучше бродить одной, чем сидеть в такой компании; но не успела она сделать второго шага, как Эвелин опять завела: "О, не уходи! не уходи!" Лестер показалось, что она снова отталкивает Ричарда. Она приостановилась и обернулась. Гнев пополам с жалостью, страх, презрение, нежность — все смешалось в ее взгляде. Она увидела Эвелин, Эвелин вместо Ричарда. Она смогла только воскликнуть:

— О боже мой!

Этим незначащим восклицанием они с Ричардом имели обыкновение бросаться направо и налево, не придавая ему особого значения. Если гнев или обида были нешуточные, к их услугам существовали и черти, и соответствующие представители животного царства. Она никогда не думала, что в этом может заключаться какой-то смысл. Но здесь, в темных сумерках молчащего парка, каждое слово казалось значимым, каждое соответствовало своему смыслу; эта новая любопытная точность речи висела в воздухе, как звучание незнакомого языка, словно она поклялась на испанском или на пушту, и клятва обрела силу заклятия. Однако ничего не произошло; никто не появился; даже легчайший шелест не потревожил ночи, просто на миг ей показалось, что кто-то должен прийти — нет, даже не так. Такое мимолетное ощущение возникает, когда прислушаешься — не пошел ли дождь. Лестер вдруг стала странной сама себе, слова и интонации звучали незнакомо. В чужой стране говорила она на чужом языке, она говорила и не знала значения сказанного. Гортань, губы следовали привычными путями, но значения привычных слов оказывались совершенно иными. Она не понимала, чем пользуется.

"Я ничего не делала… О боже мой!" — так они говорили, и звуки преобразовывались в слова могучего и точного доисторического языка. Губы шевелились, произнося слова Адама, и Сета, и Ноя, только смутно осознавая их значение. Она снова в отчаянии воскликнула: "Ричард!" — и узнала слово. Только это слово и было общим для нее и для Города. Пока она говорила, она почти видела его лицо, видела, как он произносит что-то, и думала, что понимает смысл сказанного, потому что само его лицо было частью этого смысла, как бывало всегда, и она жила в этом смысле — любила, желала, корила его. Что-то понятное и огромное мелькнуло и исчезло. Она помолчала, потом повернулась и сказала, куда ласковее, чем раньше:

— Эвелин, давай-ка сделаем что-нибудь.

— Но я ничего не делала, — снова зарыдала Эвелин.

Точный смысл сказанного звенел вокруг, и Лестер ответила именно ему.

— Знаю, — сказала она, — я и сама делала не слишком много.

Шесть месяцев она вела их с Ричардом дом и теперь могла опереться на свою простую работу; ссоры и пререкания ничего не значили; да если бы даже не эти полгода, все равно ничего бы не изменилось. Она подняла голову; это было так же несомненно, как звезды, светившие теперь у нее над головой. Во второй раз она почувствовала — в отличие от Эвелин — что ее прошлое с ней. Оно вернулось впервые ощущением призрачного такси в парке, а теперь стало еще сильнее и определеннее. Она с облегчением сказала:

— Не слишком много. Пойдем.

— Но куда? — вскричала Эвелин. — Где мы? Здесь так ужасно.

Лестер огляделась. Она видела звезды, она видела огоньки, она различала смутные очертания домов и деревьев — все выглядело немножко непривычным. До сих пор она не осмеливалась произнести при Эвелин слово "смерть". Их окружал пейзаж смерти, а впереди ждало посмертие. Оставалось сделать лишь самую малость — войти в него. Она подумала о своей квартире и о Ричарде — нет. Она не хочет вести туда эту другую Эвелин. Да и сама она может оказаться для Ричарда только смутной тенью, галлюцинацией, тревожащим призраком. Лучше бы не доводить до этого, она не вынесет, если окажется только страшным сном. Нет, они должны отправиться куда-нибудь еще. Интересно, Эвелин тоже так относится к своему бывшему дому? Она знала, что подруга всячески третировала свою мать, с которой жила. Раз или два Лестер даже намеревалась вмешаться, хотя бы из соображений равнодушного превосходства. Но равнодушие тогда победило превосходство. Теперь выбор был за Эвелин.

— Может, пойдем к тебе? — предложила Лестер.

— Нет, нет! — пронзительно вскрикнула Эвелин. — Я не хочу видеть мать. Я терпеть ее не могу.

Лестер только пожала плечами. Что так, что этак, все равно они бродяжки, несчастные, беспомощные создания, без толку, без цели. Она сказала:

— Ладно… Пошли.

Эвелин робко взглянула на нее. Лестер, стараясь казаться дружелюбной, неловко улыбнулась. Получилось не очень хорошо, но Эвелин наконец-то, медленно и неохотно, поднялась на ноги. Огни в домах погасли, но воздух стал прозрачнее — может, уже занимался неожиданно ранний день. Теперь Лестер точно знала, что должна сделать, и с некоторым усилием сделала это. Она взяла Эвелин за руку. Две молодые мертвые женщины медленно побрели к выходу из парка.

Глава 2

Жуки

После похорон Лестер Фанивэл прошло около месяца. Власти сообщили о причинах авиакатастрофы и выразили сожаление по этому поводу. Муж миссис Фанивэл и мать мисс Эвелин Меркер получили официальные извещения и соболезнования. Пресса вяло обсудила возможность и уместность компенсации, в Парламенте был сделан запрос. В объяснениях говорилось, что предупредить катастрофу было невозможно, но все, связанные с авиацией, начиная от заводского рабочего и кончая маршалом, уже получили новый пакет инструкций.

Эти публичные прения потрясли Ричарда Фанивэла чуть ли не сильнее, чем смерть жены: уж очень одно не вязалось с другим. Благодаря развитому чувству благоразумия Ричард понимал: если закон в этой ситуации ничего не может предложить, в особенности бедным людям, то самое время Короне продемонстрировать милосердие. Понимал он и то, что Лестер, доведись им поменяться местами, и не подумала бы отказываться от денежной компенсации, которую сам он с гордостью отверг. Нельзя сказать, что ее натура была попроще, или что она, например, любила мужа меньше, чем он ее, нет, просто Лестер сочла бы справедливым получить хоть шерсти клок с тех, кого он высокомерно игнорировал.

Министерство иностранных дел, в котором Ричард служил во время войны, настойчиво предлагало ему длительный отпуск. Сначала он хотел отказаться. Первое потрясение уже прошло, а последующая депрессия, как он предполагал, наступит не сразу. Любая утрата дольше всего терзает неожиданностью происшедшего. Ричард ни минуты не сомневался, что воспоминания о гибели жены наверняка будут охватывать его на улицах и остановках, в театрах и ресторанах, и конечно, в их собственном доме. Но ему пришлось с удивлением отметить, что боль утраты обрушивается на него в местах, которые он считал только своими — в собственном кабинете, когда он читал протоколы норвежских переговоров, в подземке, где он обычно просматривал утреннюю газету, в баре, куда он обычно заходил с приятелями пропустить стаканчик виски. Эти привычки существовали задолго до того, как он встретил Лестер, но и они не спаслись от нее. Из какой-то немыслимой дали ее тень ухитрялась вмешиваться практически во все. Ее присутствие ощущалось постоянно, и конечно, причиняло боль, но еще больнее было ее отсутствие.

Поэтому Ричард сначала уехал, а потом вернулся.

Уехал, чтобы не ставить коллег в неловкое положение при встречах, вернулся, потому что не вынес одиночества; однако на работу не вышел, с этим можно было и повременить несколько дней. А пока он вдруг решил зайти к Джонатану Дрейтону.

Они познакомились давно, во всяком случае, задолго до того, как Дрейтон стал известным художником.

Несмотря на свою известность, он был еще и просто хорошим художником, хотя многие критики недовольно ворчали по поводу слишком пронзительных красок.

Впрочем, это не помешало им признать Дрейтона баталистом, и две его картины — "Погружение подлодки" и "Ночные истребители над Парижем" считались заметными произведениями искусства военных лет. Он тоже уезжал на какое-то время, готовился, как говорили, к художественному осмыслению недавних исторических событий. Незадолго до катастрофы он заходил к Фанивэлам, но потом уехал в Шотландию и писал Ричарду оттуда. Последняя открытка как раз уведомляла о его возвращении.

Ричард наткнулся на открытку, перебирая почту, и внезапно решил заглянуть к художнику. Джонатан жил — то есть оставлял вещи на время своих отлучек — в Сити, занимая мансарду одного из домов недалеко от собора Святого Павла. Здесь в одной из светлых комнат располагалась его мастерская. Художник шумно встретил старого приятеля, притащил в мастерскую и, как обычно, усадил в самое удобное кресло, а сам примостился на краешке стола.

— У меня для тебя много всего, — начал он, не дав Ричарду и рта раскрыть. — Кое-что я тебе расскажу, а кое-что покажу. Сначала лучше рассказать… дело в том, что я практически помолвлен.

— Замечательно! — сказал Ричард. Джонатан опасался, как Ричард воспримет подобное известие, но его слова, кажется, не потревожили недавней раны. Ричард был просто искренне рад. — А я ее знаю? — тут же спросил он. И что значит "практически"?

— Не знаю, знаком ли ты с ней, — сказал Джонатан. — Это Бетти Уоллингфорд, дочь маршала авиации.

Они с матерью скоро должны зайти ко мне.

— Мне приходилось слышать ее имя, — кивнул — Ричард. — Она дружила с Лестер. Ну, может, не особенно дружила, просто когда-то они знали друг друга. Но я почему-то считал, что она тяжело больна, и мать не позволяет ей разгуливать по городу.

— Так и есть, — ответил Джонатан. — Маршал пригласил меня на обед, после того как я закончил его портрет. Славный человек, хотя совершенно неинтересен в качестве модели. Леди Уоллингфорд держит Бетти в строгости, а "практически" я сказал потому, что когда мы наконец заговорили с ней всерьез, она показалась мне какой-то неуверенной. Не отказала, но и не обнадежила. А сегодня они обе собираются прийти ко мне. Не бросай меня одного, ладно? Но это — не единственная причина, чтобы ты остался. Есть и еще одна.

— Да? — сказал Ричард. — И какая же?

Джонатан кивнул на мольберт и прикрепленный к нему холст, завешенный тканью.

— Вот, — ответил он и поглядел на часы. — У нас еще час до их прихода, и я хочу, чтобы ты первым ее увидел. Нет, это не портрет Бетти и даже не ее матушка; вещь совершенно другая, и она может — я не уверен, но может оказаться немного неприятной для леди Уоллингфорд. Есть у меня и еще кое-что посмотреть, если не возражаешь. Хорошо, что ты зашел, а то я уже собирался тебя вызванивать. Я же ни одной работы не выставляю, пока ты ее не посмотришь.

Последнее, как Ричард отлично знал, было явным преувеличением, но Джонатан если уж привирал, то от души. Здесь надо отдать ему должное: он ни разу не сказал одного и того же двум разным людям, а если даже и говорил, то слова звучали у него как-то по-разному. Разницу мог уловить только он сам, но и знакомые не возражали. По крайней мере, Ричард только и пробормотал:

— Никогда не думал, что ты придаешь такое значение моему мнению. Все равно показывай, что бы оно ни было.

— Сюда! — воскликнул Джонатан и повел друга к дальней стене комнаты. Здесь, опираясь на спины своих собратьев, стоял холст, записанный, судя по всему, совсем недавно. Ричард приготовился смотреть.

Это была часть Лондона после налета — пожалуй, самый центр, потому что здание справа смутно напоминало собор Святого Павла. На заднем плане виднелось несколько домов, а все остальное пространство холста занимали руины. Светало, небо было ясным, с первого взгляда казалось, что свет исходит от солнца, еще скрытого за группой зданий. Самое сильное впечатление на этой картине производил именно свет. Пока Ричард смотрел, ему начало казаться, что и само полотно светится, что свет изливается наружу и уже заполнил всю комнату. По крайней мере, он царил на картине, так что каждая деталь словно плавала в этом странном сиянии, как земля плывет в свете солнца. Цвета были усилены настолько, что казались почти невероятными. Ричард снова видел то, что критики называли "пронзительными" или "кричащими" красками в работах Джонатана, но он видел и несомненное мастерство, перечеркивающее мнение критиков. Границы между формами и оттенками почти исчезли. На этой картине цвет осмелился сам стать образом.

Желтая деревянная балка больше всего напоминала луч света, застывший в янтаре. Едва различимые штрихи, сами похожие на блики света, устремляли все это буйство красок в сторону поднимавшегося солнца. Глаз тщетно пытался сосчитать цветовые волны, расходящиеся от центра, и неизменно возвращался к их источнику.

И тогда становилось ясно, насколько самодостаточна такая манера письма. Зритель начинал понимать, что источником света может быть не только солнце, хотя оно и воплощает саму его идею. "Там восток, разве не там начинается день?" День — несомненно, там, а свет — нет. Стоило присмотреться повнимательнее, и целостность светового потока исчезала. Свет разливался по всей картине — он таился в домах и в тенях домов, лежал у подножия собора, вдруг отблескивал в булыжниках мостовой, оживал в неуловимой игре оттенков небосвода.

Каждый миг он был готов брызнуть отовсюду, но сам ограничил себя контурами, предпочел узилище форм, смирился и поставил предел собственному величию красочной палитрой, но и таким не утратил всеохватности. Он жил.

— Как бы мне хотелось увидеть здесь солнце, — проговорил наконец Ричард.

— Да? — переспросил Джонатан. — Почему?

— Потому что тогда я бы понял, живет ли свет в солнце или солнце — в свете. Я не могу это выразить. Если покажется солнце, то оно станет хранилищем… нет, оно может оказаться сделанным из света так же, как и все остальное.

— Весьма приятная критика, — отозвался Джонатан. — Похоже, ты выразил самую суть восприятия, на которое я едва смел надеяться. Стало быть, одобряешь?

— Это лучшее из всего, что ты сделал, — с чувством ответил Ричард. Это словно современное Сотворение Мира — по крайней мере, Сотворение Лондона. Как это тебе удалось?

— Сэр Джошуа Рейнольдс, — сказал Джонатан, — однажды сослался на "простое видение и ясное понимание" как источник всякого искусства. Мне бы хотелось считать, что здесь я согласен с сэром Джошуа.

Ричард все еще рассматривал картину. Через минуту он медленно проговорил:

— Тебе всегда удавался свет. Я помню луну в "Голубях на крыше", впрочем, в "Истребителях" и в "Подлодке" тоже есть что-то от этого. Конечно, световых эффектов скорее ждешь на воде или в воздухе, поэтому и вздрагиваешь от неожиданности, когда земля вдруг становится похожей на них. Но не это главное. Удивительно, как ты ухитряешься, не теряя воздушности, сохранять ощущение веса. Никто не может сказать, что вещи у тебя на картине бестелесны.

— Надеюсь, никто и не скажет, — усмехнулся Джонатан. — Я вовсе не собирался терять одно, сосредоточившись на другом. А вот изобразить весомость света…

— Что ты имеешь в виду? — спросил Ричард.

— К сожалению, я имею в виду компромисс, — ответил Джонатан. — Ричард, ну и зануда ты! Почему ты всегда норовишь подсказать, что еще я должен сделать?

Ты же не даешь мне порадоваться тому, что я уже совершил! Да, я теперь и сам вижу, это — всего лишь компромисс. Превращение света в предметы. Придется отказаться от вещей и перейти к чистому свету.

Ричард улыбнулся.

— Как насчет ближайшего будущего? Не собираешься превратить какой-нибудь танк в поток чистых световых вибраций?

Джонатан задумался.

— Тут можно бы… — начал он, но оборвал сам себя. — Что-то я разболтался. Пойдем, посмотрим вторую работу, она совсем другая, — и он обошел мольберт с другой стороны. — Ты слышал об Отце Саймоне?

— Кто же не слышал? — отозвался Ричард. — Разве о нем не трубят все газеты, как будто он важнее мирного договора? Вообще, Министерство иностранных дел интересуется всеми новоявленными пророками, включая и этого. Есть еще один в России и один — в Китае. В такие времена они и возникают. Но с нашей точки зрения все они представляются совершенно невинными. Я лично как-то не вдавался в подробности.

— Как и я, — кивнул Джонатан, — пока не встретил леди Уоллингфорд. С тех пор я много читал о нем, слушал его, встречался с ним, а теперь вот рисовал его.

Леди Уоллингфорд встретилась с ним в Америке после Первой мировой войны, и, как я понял, тогда же подпала под его чары. Во время этой войны он стал одним из великих религиозных вождей, и когда он приехал сюда, она организовала из самой себя комитет по его встрече. Она предана ему; Бетти тоже, хотя и не столь сильно, но она во всем слушается мать, — он нахмурился и помедлил, словно собирался сказать еще что-то о Бетти и ее матери, но передумал. — Леди Уоллингфорд решила, что для меня — высокая честь рисовать Пророка.

— Они его так называют? — спросил Ричард.

Держа руку на покрывале, Джонатан заколебался.

— Нет, — сказал он, — не хочу быть несправедливым.

Нет. На самом деле она зовет его Отцом. Я спросил ее, священник ли он, но она, похоже, меня не услышала. В Америке у него было огромное количество приверженцев, а здесь, вопреки газетной шумихе, он держится очень тихо. Про него говорят, что он единственный, кто мог бы наставить Германию на путь истинный. Говорят еще, что он и его коллеги из России и Китая могли бы составить Мировой Триумвират. Но он сам до сих пор по этому вопросу не высказывался. Может быть, просто выжидает. Ну, я сделал все, что мог. Вот что получилось.

Он отдернул ткань, и Ричард остался наедине с картиной. С первого взгляда казалось, что на ней изображен проповедник. Собрание, весьма многочисленное, внимательно слушает. Люди немного подались вперед, и Ричард видел только множество слегка изогнутых спин. Не церковь… но и не комната… трудно понять, где происходит сборище, впрочем, Ричарда это мало заботило. Какое-то открытое пространство; земля напоминает развалины на предыдущей картине, только местность более. каменистая, скорее похожая на пустыню, чем на Город, На чем-то напоминающем каменную кафедру, высеченную из темной скалы, стоял проповедник — рослый темноволосый человек далеко за сорок, в своеобразном облачении. Чисто выбритое, тяжелое, изнуренное лицо словно нависло над аудиторией. Одна рука вытянута вперед и чуть опущена книзу, но открытая ладонь обращена вверх. За ним на скале — черная тень, над ним мчатся по небу тяжелые облака.

Ричард заговорил, одновременно проверяя свои ощущения. Он попристальнее всмотрелся в фигуру проповедника, особенно в лицо. Полотно было приличных размеров, но лицо говорившего упорно не желало увеличиваться, оно все время оставалось маленьким, хотя и тщательно проработанным, и пока Ричард рассматривал его, превратилось в маленький цветной овал, придавив слушателей внизу и обесцветив вокруг себя все — облака, толпу, каменную кафедру. Если это и вправду была кафедра — Ричард не мог решить, то ли фигура отбрасывает тень на скалу, то ли выступает из расщелины. Но лицо! Проповедник пригнул голову, словно стремясь скрыть выражение, которое мог уловить художник, и не успел — Джонатан прекрасно уловил его. Что же именно он все-таки уловил? И почему Джонатан предпочел создать именно этот эффект неудавшейся попытки ускользнуть, увернуться?

Наконец Ричард сказал:

— Потрясающий эффект — особенно от цвета лица.

Не знаю, как тебе удалось передать эту мрачную мертвенность. Но что… — он остановился.

— Ричард, — обвиняющим тоном произнес художник, — ты собирался спросить, что это значит.

— По-моему, нет, — ответил Ричард. — Я скорее хотел спросить, что он значит. У меня такое чувство, что в нем есть что-то, чего я не уловил. Он… — снова пауза.

— Продолжай! — сказал Джонатан. — У нас еще есть время до прихода дам, и я надеюсь, ты получишь хотя бы общее представление о том, зачем ты мне нужен здесь, когда они придут. Как бы там ни было, продолжай, говори все, что в голову взбредет.

Ричард послушно возобновил исследования и комментарии. Они и раньше устраивали такие обсуждения новых работ Джонатана. Ричард не боялся сказать глупость, а друг его давно уверился, что Ричард не станет ругать картину понапрасну; он даже полагал, что один такой монолог стоит десятка критических статей. Джонатан считал, что такое возможно только в живописи: стихи или симфония воспринимаются иначе, нежели картина; протяженность во времени, в отличие от протяженности в пространстве, не дает возможности целостного восприятия. Впрочем, даже для восприятия картины нужно время, хоть и сравнительно небольшое. В этом-то музыка и проигрывает живописи — ее нельзя услышать всю сразу.

— Кожа выглядит словно раскрашенная, — говорил между тем Ричард. — Я имел в виду — словно ты специально добивался эффекта искусственной раскраски. Очень темная и очень тусклая. Этакая массивная тусклость — вроде как твои вес и свет, только наоборот. А вот выражения лица я так и не понял. Поначалу кажется, что проповедник собрался закругляться — сейчас осудит грех, заклеймит и тому подобное. Но когда присмотришься, видишь, что до конца далеко. Эта тяжеловесность создает такой эффект — рука, хотя и повернута ладонью вверх, все равно давит на них, она словно владеет какой-нибудь магией и может обрушить на них небеса — как Самсон столбы в храме, но чем больше я смотрю на его лицо, тем больше думаю, что оно вообще ничего не значит. Это какая-то гротескная простота, я бы даже сказал пустота. Никогда не видел такого лица…

— Ха! — воскликнул Джонатан, соскакивая со стола. — Ричард, ты гений. Я тоже так думал. Но мне приходилось так часто смотреть на него, что я в конце концов запутался: кто кого приводит в недоумение — я его или он меня.

Ричард вопросительно поглядел на него.

— Я начинал рисовать эту проклятущую натуру как положено, — продолжал Джонатан, меряя шагами комнату и хмуро глядя в пол. — Конечно, он бы не стал позировать мне, пришлось ограничиться единственной встречей в церкви Святого Варфоломея, парочкой речей, фотографиями в "Пикчер Пост" и дюжиной ежедневных газет. Леди Уоллингфорд говорит, что позировать он отказывается из-за своего обета. Может, это и правда.

Вот из этой мешанины мне и пришлось выжимать решение. Утомительное занятие, должен тебе сказать. Я не пытался изобразить его душу, вообще не ставил перед собой грандиозных задач; мне просто хотелось изобразить его как можно лучше, чтобы доставить удовольствие матушке моей Бетти. А когда я кончил и посмотрел на то, что получилось, поневоле подумал: "То ли я не знаю, что он такое, то ли он не знает, куда попал". Но парень, который поставил на уши всю Америку и часть Англии, скорее всего, знает, где находится, значит, это я чего-то не понял или не сумел понять. Все равно, странно. Я привык рисовать нечто определенное. А этот тип получился у меня, с одной стороны — до предела конкретным, а с другой — просто пустое место. Этакий повелитель мира и какой-то заблудившийся дурачок одновременно.

— Может, так и есть? — неуверенно предположил Ричард.

Джонатан остановился у мольберта и мрачно вздохнул.

— Нет, — сказал он, — боюсь, что нет. Впрочем, это меня не беспокоит. А вот не получу ли я в результате отставку? Как ты думаешь, заметит леди Уоллингфорд? А если заметит, то что она скажет?

— По-моему, вряд ли, — сказал Ричард. — В конце концов, я сам только что до этого додумался, а она знает тебя как художника куда меньше, чем я.

— Да, ко мне она, может, и не привыкла, — угрюмо отозвался Джонатан, зато слишком привыкла к нему.

Она же из самого узкого внутреннего круга. Если сейчас возникнут сложности, нам с Бетти потом придется куда труднее. А с другой стороны, что мне за дело до этого? Расскажи-ка лучше, что знают о нем нормальные люди?

— Мы знаем, — сказал Ричард, — что зовут его Саймон Леклерк, иногда называют отец Саймон, иногда — Саймон Клерк. Мы выяснили, что предки у него евреи, что родился он во Франции, а вырос в Америке. Мы знаем, что он силен в ораторском искусстве — по крайней мере был силен по ту сторону океана; по эту он нечасто в нем упражнялся. Говорят, он продемонстрировал несколько весьма впечатляющих исцелений, но эти случаи никто не проверял. Мы знаем, что за ним идут вполне образованные люди — вот, пожалуй, и все. По крайней мере я больше ничего не знаю. Но я ведь уже говорил тебе, что никогда этим не интересовался. Подожди, ты же слушал его проповедь; ну и о чем он проповедовал?

— О любви, — сказал Джонатан и еще помрачнел, взглянув на часы. — Через минуту они будут здесь. Да, он говорил о любви, насколько я смог понять, но я больше смотрел на него, чем слушал, а я не из тех, кто может делать два дела сразу. Я мог бы попытаться рассортировать ощущения, которые вызывала его речь. Но говорил он больше о Любви, с намеком на какую-то тайну, которая дескать может найтись в Любви. Я знаю, что иногда он беседует с людьми наедине, но, по-моему, просто заявиться на такую беседу неловко. Поэтому могу только повторить тебе те крохи, которые уловил, пока разглядывал его. Любовь и еще что-то.

У входной двери зазвонил колокольчик. Джонатан снова набросил на картину покрывало и сказал:

— Ричард, если ты сейчас уйдешь, я никогда тебе этого не прощу. А если не скажешь то, что надо, то я никогда в жизни не буду слушать твоих советов, — и он поспешил встречать гостей.

Джонатан вернулся быстро. Неясное ощущение приоткрывшейся другой жизни едва шевельнулось в отдалении и ушло, не успев прорваться наружу и подавить все обыденные переживания. Ричард совсем не обладал опытом "иной" жизни, а тут, отворачиваясь от мольберта, он снова почти увидел мертвое лицо Лестер, увидел таким, каким оно недавно мелькнуло перед его глазами — плывущее, смутное, неопределенное и все-таки совершенно реальное. Две женщины, вошедшие в комнату, вполне зримые и земные, казались, тем не менее, пустыми оболочками по сравнению с ней.

Между ними было лет тридцать разницы, но сходство улавливалось. Обе невысокие. Леди Уоллингфорд — седая и стройная высокомерная дама. Бетти светловолосая и тоненькая, тоньше, чем обычно бывают девушки ее возраста. Она выглядела бледной и усталой. Входя в комнату, она не сводила глаз с Джонатана, и Ричарду показалось, что их руки успели мимолетно поговорить друг с другом. Джонатан представил его. Леди Уоллингфорд приняла его существование как должное, то есть просто не сочла его необходимым. Бетти удостоила его беглым взглядом с проблеском интереса, причины которого остались ему неясны; он напрочь забыл, что они с Лестер были знакомы. Дважды поклонившись, он отступил на шаг. Джонатан сказал:

— Не хотите ли сначала чаю, леди Уоллингфорд? Сегодня не слишком тепло.

— Сначала давайте взглянем на картину, — распорядилась леди Уоллингфорд. — Она меня весьма тревожит.

— Я так замерзла, мама, — проговорила Бетти, как показалось Ричарду, немного нервно. — Может, действительно выпьем чаю?

Леди Уоллингфорд оставила ее слова без малейшего внимания.

— Это она закрыта? — спросила она. — Позвольте взглянуть.

Джонатан подчинился, едва заметно пожав плечами.

Подходя к мольберту, он проговорил через плечо:

— Вы поймете, конечно, что это скорее впечатление, чем портрет, — и отдернул ткань. В мастерской повисло сосредоточенное молчание. Ричард, благоразумно отойдя в сторонку, ждал первых высказываний.

Отвернувшись от картины, он взглянул на Бетти. Она стояла как раз позади матери и едва заметно дрожала.

Эта странная дрожь не укрылась и от внимания Джонатана, художник шагнул было к своей невесте, но замер на полпути, остановленный неподвижностью леди Уоллингфорд. Казалось, протекли минуты, прежде чем она произнесла:

— Мистер Дрейтон, а где это выступает наш Отец?

Джонатан прикусил губу, украдкой взглянул на Бетти и ответил:

— Выбор за вами, леди Уоллингфорд.

— Но у вас же должны были быть какие-то резоны, — недовольно заметила леди Уоллингфорд. — На чем это он стоит? На скале?

— Да, на скале, — с готовностью подтвердил Джонатан. Потом, словно неохотно подчиняясь истине, добавил:

— По крайней мере вы вполне можете считать это скалой.

Вернисаж что-то не ладился. Бетти села, словно силы покинули ее. Леди Уоллингфорд продолжала допытываться:

— Так он на ней стоит?

— Полагаю, это не так уж важно, — ответил Джонатан и с беспокойством взглянул на Ричарда. Ричард выступил на шаг вперед и проговорил как можно обаятельнее:

— Главное — это ведь общее впечатление, как вам кажется?

Замечание оказалось некстати. Леди Уоллингфорд и ухом не повела, а продолжала, обращаясь по-прежнему к Джонатану:

— А почему все эти люди так напоминают насекомых?

Бетти издала сдавленный звук. Джонатан и Ричард вдвоем уставились на картину. Ни одному из них не пришло в голову — даже Джонатану — что скопление чуть склоненных вперед спин действительно напоминает скопище жуков, чьи овальные надкрылья тускло отражают Далекий свет. Но едва прозвучало это слово, как картина неожиданно приобрела зловещий оттенок. Джонатан попытался поправить дело, но его голосу явно недоставало Убедительности.

— Они вовсе не… Я не имел в виду… они не похожи на жуков.

— Они выглядят в точности как жуки, — отрезала леди Уоллингфорд. — Они совсем не похожи на человеческие существа. И лицо отца Саймона тоже какое-то странное.

Ричард увидел, что по крайней мере в этом она права. Овал лица отличался от моря спин только своей очерченностью и другим углом наклона, да еще тем, что не отражал света. Именно это и придавало ему то самое мертвенное выражение; свет тускло отражался от спин, но не от лица. Но теперь и оно казалось столь похожим на них по форме, что на миг Ричард увидел на его месте просто еще одну спину: словно у человеческого тела вместо головы — отвратительный здоровенный жук, повернутый спиной к зрителю, и все-таки каким-то образом ухитряющийся смотреть на него. Теперь стал заметен огромный разинутый рот: говорящий жук, ораторствующий жук, и вместе с тем мертвый и наблюдающий жук.

У Ричарда враз вылетела из головы какая-то эстетская глупость, которой он собирался отвлечь внимание.

— Я думаю, все зависит от того, как это прочесть, — говорил меж тем Джонатан. С его стороны такое замечание было не слишком-то разумным, но его пугала мысль о Бетти. Голосом он еще мог управлять, и он оставался таким же холодным, как у леди Уоллингфорд, но тон выдавал его.

А леди Уоллингфорд тем временем слегка подалась вперед. Ричард уловил это движение, и внезапно ее фигура обрела ту же самую форму насекомого-переростка. Теперь ее спина неотличимо напоминала фигуры на картине. Ричард неожиданно понял, что верит написанному.

Вот, значит, как выглядят последователи отца Саймона.

Он снова взглянул на лицо, но, наверное, угол зрения изменился. Теперь оно больше походило на обычное лицо, хотя и осталось мертвенно-искусственным, каким казалось ему и раньше. Леди Уоллингфорд тянулась к картине, словно ощупывала ее невидимыми усиками. Но, кажется, усики не подвели ее. Когда она заговорила, голос ее был не просто холоден, он напоминал ледяной топор:

— Почему вы нарисовали отца нашего как слабоумного?

Здесь уж Джонатану пришлось протестовать куда энергичнее. Он повернулся спиной к картине и страстно воскликнул:

— Ну что вы, леди Уоллингфорд! У меня и в мыслях подобного не было! Я могу понять, на чем основано ваше недовольство образами, хотя, честно говоря, совсем не это имел в виду, и даже мог бы как-нибудь… Я хотел сказать, что напишу это как-нибудь по-другому.

Но у меня никогда не было ни малейшего намерения изображать отца Саймона в неподобающем виде…

— Не было намерения… — поджала губы леди Уоллингфорд. — Да вы взгляните только!

Джонатан осекся. Он поглядел на женщину, потом посмотрел на Бетти. Девушка ответила ему отчаянным взглядом. Ричард мгновенно понял всю критичность положения. Он не хуже молодых влюбленных почувствовал, как волна гнева леди Уоллингфорд уносит Бетти с собой, увидел, как метнулась ее рука к Джонатану, как мгновенно отозвался Джонатан. Он видел, как друг его оставил картину и двинулся к Бетти, взял ее ладони в свои и поднял из кресла, так что теперь она стояла напротив него. Приобняв ее, он снова повернулся к картине. Тогда и Ричард обратился к ней опять.

Наверное, на полотне ничего не изменилось. Или нет? Неужели лицо было опущено так низко? Или все же чуть приподнято и теперь рассматривало комнату?

Может, он не правильно оценил ракурс? Конечно, все дело в угле зрения. Но сказать "рассматривало" было бы слишком сильно, лицо не рассматривало оно просто тупо пялилось в нее. То, что он посчитал недоуменным выражением, обернулось простым отсутствием смысла.

Ему вспомнилась фраза Джонатана — "повелитель мира и заблудившийся дурачок одновременно". Протянутая рука больше не казалась властно удерживающей внимание аудитории, скорее она тянула слушателей за собой, буквально завораживая. Она подтягивала их к себе, и дальше, за себя; тень от фигуры на скале была уже не тенью, а мраком ущелья, отверстого в бездну, ущелья, зиявшего коридором между двух скал. Туда утягивалась фигура, парящая на своей призрачной платформе; той же силой втягивались туда и склоненные перед ней спины. Скопище крылатых жуков собиралось взлететь и исчезнуть в этой щели, в этом длинном коридоре. А лицо, которое пялилось на них и поверх них, было действительно лицом слабоумного. Ричард с досадой подумал: "Надо же было этой старухе наболтать!" Любую картину можно рассматривать под разными углами.

Правда, не так уж часто она от этого превращается в совершенно другое полотно: пустое и примитивное лицо в серых сумерках склонилось над жучиными спинами, в которых только и отражается солнце; пустые и примитивные, тянутся к лицу тысячи насекомых; а за ними узкий коридор намекает на некое огромное расстояние, куда готовится перелететь собрание вместе со своим предводителем. Но можно было заметить и еще кое-что. Лицо было вовсе не настоящим лицом — не пародия, но личина чего-то скрытого и повернутого не к миру людей. Теперь это лицо настолько же отличалось от того, которое они разглядывали несколько минут назад, насколько само оно отличалось от спин других насекомых под ним.

Все уже давно молчали, но теперь заговорили одновременно. Ричард в отчаянии произнес:

— Зато какие превосходные краски.

Бетти сказала:

— О Джон, ну зачем ты?

Джонатан сказал:

— Это все фокусы здешнего освещения. Не плачь, Бетти. Сделаю что-нибудь еще.

Леди Уоллингфорд сказала:

— Не смеем задерживать вас, мистер Дрейтон. Если это все серьезно, значит, у нас с вами мало общего.

Если нет, то я не рассчитывала на подобные потрясения.

Идем, Бетти. Моя дочь напишет вам, мистер Дрейтон.

— Какая нелепость, — сказал Джонатан. — Спросите мистера Фанивэла, он скажет вам, что никаких жуков на картине не было и в помине, пока вы не наговорили нам всего этого. Мне чрезвычайно жаль, что вамне понравилось. Хорошо, я напишу другое полотно. Но не можете же вы думать, что я собирался показать вам изображение сумасшедшего и кучу жуков вместо портрета вашего отца Саймона. Я ведь знал, как вы к нему относитесь. Ну скажите, разве могло так быть?

— Однако это факт, — сказала леди Уоллингфорд. Она повернулась спиной к картине и в упор смотрела на Джонатана. — Значит, мы для вас не больше чем паразиты. Бетти!

Бетти все еще не могла оторваться от Джонатана. Казалось, прикосновение давало ей силы, потому что она подняла голову и сказала:

— Мама, Джонатан собирается все переделать.

— Переделать! — воскликнула леди Уоллингфорд. — Пусть себе переделывает, сколько влезет. Ты больше не будешь иметь с ним ничего общего. Идем.

— Леди Уоллингфорд, — вмешался Джонатан. — Я ведь уже извинился за то, в чем не виноват. Другое дело — наша помолвка с Бетти. Я не могу допустить, чтобы она расстроилась.

— Да? — холодно обронила леди Уоллингфорд. — Бетти будет делать то, что я ей скажу, а у меня — другие планы. Эта надуманная помолвка всегда казалась мне нелепостью, теперь с ней покончено.

— Мама, — начала Бетти. Леди Уоллингфорд, до той поры смотревшая на Джонатана, медленно перевела взгляд на дочь. Легкое движение ее головы было точно выверенным и таким властным, что все в мастерской ощутили присутствие новой силы. Глаза матери держали Бетти так же, как на картине у нее за спиной протянутая рука удерживала внимание собравшихся; они повелевали как жест. Джонатан был отброшен, осужден и забыт. Он стоял, беспомощный и одинокий, наблюдая безмолвный разговор, и не мог помешать ему. Он сразу почувствовал, как поникла Бетти, его рука больше не помогала ей. Тогда он сжал узкую кисть покрепче, но она словно проваливалась, как проваливается раненая птица сквозь воздух, который должен держать ее. Ричард, видя это медленное движение, внезапно вспомнил Лестер и странный жест, которым она отдернула руку. Движение было слишком серьезно и явно не соответствовало причине, оно содержало в себе нечто не вмещаемое сознанием. Так убийство, хотя и может служить выражением ненависти, означает нечто совершенно иное, чем ненависть. А в комнате сейчас ощущалась именно ненависть, та особая ненависть, из-за которой убивают холодно и расчетливо. Как человек, ослабевший после болезни, безуспешно пытается справиться с убийцей, Ричард то ли заговорил, то ли только представил свой голос, произносящий слова:

— Леди Уоллингфорд, если мне позволено будет сказать, то, может, лучше отложить разговор до другого раза? Наверно, нет нужды так сразу рубить сплеча. Я хотел сказать, если Джонатан перепишет картину, то и причины размолвки не останется. Я даже думаю, если бы вы захотели взглянуть на картину при другом освещении, она показалась бы вам совершенно иной. Иногда немного внимания…

Он не помнил наверняка, какую часть своей речи успел произнести в действительности, когда его перебил Джонатан. Художник говорил страстно и очень быстро, помянул отца Бетти, маршала авиации, и свою собственную тетушку, которая могла бы приютить Бетти на несколько дней, так что они хоть завтра поженились бы, и никакие картины, никакие родители, никакие пророки в целом мире не смогли бы им помешать. Он говорил почти на ухо Бетти и все пытался повернуть ее лицом к себе, заглянуть ей в глаза. Но она не оборачивалась, она только побледнела еще сильнее, и когда леди Уоллингфорд сделала первый шаг к двери, начала поворачиваться вслед за ней, а потом вдруг вывернулась из-под руки Джонатана, по-прежнему не отвечая на его мольбы, увещевания и приказы. Ричард подумал, что ее лицо при этом напоминает другое, виденное им недавно; несколько мгновений он пытался вспомнить, чье, и внезапно оно возникло перед ним: лицо Лестер, каким он видел его в последний раз, мертвое лицо Лестер. Сходство оказалось сильнее, чем различия, существовавшие между их живыми лицами; обе они сейчас жили в городе, гораздо более далеком, чем Лондон за стенами мастерской, и тот, другой город вдруг заполнил комнату. Он увидел леди Уоллингфорд, та как раз оглянулась на Бетти от двери, увидел ее лицо тоже. Нет, это лицо не выглядело мертвым, оно было как твердая скала в стране мертвых или как здание, если смерти ведомо зодчество, как дом или храм из какого-то странного, гибельного камня. От обычной комнаты осталось лишь слабое подобие. И Джонатан, и он сам были теперь только призраками в призрачных покоях, зато человек на скале и готовые взлететь жуки стали самой настоящей реальностью, такой же, как мертвое лицо Бетти, и живое — вот только живое ли? — лицо ее мучительницы. Ричард вздрогнул от внезапного чувства беспомощности, именно в этот момент Бетти высвободилась и шагнула вслед за матерью.

Леди Уоллингфорд открыла дверь, бросив на ходу: "Мы едем в Холборн", пропустила дочь вперед и обе вышли.

Мужчины слышали, как хлопнула входная дверь.

Они переглянулись. Гости ушли, и с их уходом мастерская снова стала комнатой, а не предместьем иного мира. Ричард перевел дыхание и снова посмотрел на картину. Теперь ему казалось невозможным не заметить ее настоящую суть. Если смотреть на фигуры перед скалой, как на людей, то на полотне все застыло, но стоило лишь согласиться с их жучиной сущностью, как все обретало движение, насекомые вот-вот должны были взлететь. Картина жила, как живет "Мона Лиза" с первого взгляда, касающегося ее. Однако теперь Ричард видел и другое: поразительную двусмысленность, заключенную в ее образах. В этом был огромный, явно неожиданный, определенно нежеланный успех: люди, на поверку оказавшиеся жуками, жуки, оказавшиеся людьми. Казалось, они уже не могут избавиться от этой двойственности. Но можно ли тогда, думал он, не отрываясь от картины, так и воспринимать их? Насекомые, только что ставшие людьми, люди, только что бывшие насекомыми? Почему бы и нет? Может, это человечность нисходит в них, и мы видим чудо, видим, как плоть заново пересоздается разумом? Тогда их движение — это подъем к образу уже ставшего человека, а протянутая рука — знак и власть, призвавшие их?

Он проследил глазами вдоль руки и пришел к лицу, которое правило ими и призывало их. Невозможно. Это пустое лицо никогда не смогло бы сотворить чудо; а если бы и смогло, то только чудо падения и утраты. Он не мог убедить себя, что оно возрастает в духе. Знак перевоплощения, если и был в нем, теперь исчез. Черный зев отверстия в скале за его спиной, не содержал в себе даже намека на обещание царственных перемен. Там не было жизни, только скала — "tutto di pietra di color ferrigno"[2]  и камни цвета железа. Какую еще жизнь, кроме своей собственной, может содержать в себе этот камень? Разве что жизнь на лице женщины у двери, жизнь, вломившуюся в эту комнату и уничтожившую саму возможность понимания. А потом он вспомнил, что это — только тыльная сторона, ложное, обманное лицо.

Каким же тогда может быть то, которое смотрит в сторону расщелины, видимое оттуда, из конца коридора, если только там есть конец? Вот уж оно-то действительно знает больше, намного больше, ужасающе больше.

Он с усилием отвел глаза. Джонатан приблизился к нему, говоря:

— Вот же попадется теща!

— Мне показалось, ты ждал чего-то похожего? — спросил Ричард едва ли не с любопытством.

— Сам не знаю, — раздраженно отозвался Джонатан. — Когда начинал картину, вроде чувствовал, что здесь что-то не так, а потом стал думать, что ничего нет, что я сам все выдумал. Но я был совершенно уверен, что она ничего не заметит или предпочтет не заметить. Она и не заметила бы, просто она не хочет отдавать за меня Бетти.

Ричард сказал:

— Но если предположить, что единственным выходом окажется уничтожить картину? Допустим, леди Уоллингфорд попросит тебя об этом?

— Но она же не попросила, — отозвался Джонатан. — А если попросит, тогда я и буду думать. Не знаю — может, так и надо. Жаль, конечно, но если это поправит дело… Самой-то Бетти наплевать на этого Саймона, она просто привыкла во всем слушать мать.

— Хотел бы я на него поглядеть, — задумчиво произнес Ричард. — Где его искать? Они что-то говорили насчет Холборна?

— Ну что ж, попробуй, — сказал Джонатан. — Тебе нужно местечко между Холборном и Ред Лайон Сквер, ты легко его найдешь. Сходи, послушай, как он говорит.

Он не часто выступает, но ты сможешь узнать, когда будет следующий раз. Посмотри, потом расскажешь мне, чем дело кончилось.

— Пожалуй, так я и сделаю, — сказал Ричард. — Завтра же. Весьма сожалею о случившемся. Сам-то ты что будешь делать?

— Для начала просто подумаю, — ответил Джонатан. — Смириться сразу или попробовать договориться?

Что-то мне не верится, что от сэра Бартоломью будет много толку, даже когда он вернется из Москвы, но я по крайней мере смогу повидаться с ним, мне ведь теперь чертовски трудно будет видеться с Бетти. Мать блюдет ее так, словно она — монашка или послушница. Может, она даже письма ее читает и уж наверняка прослушивает телефонные разговоры. Если тебе не в тягость, заходи завтра, а? Поговорим еще.

Ричард пообещал зайти и направился домой. Был конец рабочего дня, и, едва взглянув на переполненный транспорт, он решил пойти пешком. Сегодня уличный шум почему-то приятно успокаивал. Душа его немного отмякла в этой сутолоке. Он думал о Джонатане и Бетти, думал и о том, что если бы Лестер была здесь, то сообразила бы, как поступить; кроме того, она ведь и Бетти знала. Как было бы удобно, если бы Лестер могла позвонить Бетти. Ему хотелось, чтобы это было возможным… хотя бы ради Джонатана. Немного энергии и характера Лестер очень пригодились бы сейчас Бетти.

С легким удивлением он отметил, что думает о Лестер почти без напряжения. Он совершенно искренне сожалел об утрате этого женского начала, столь нужного сейчас даже не ему самому, а Джонатану. Именно она сама, а не та Лестер, которая была женой Ричарда, вполне могла бы справиться с этой ситуацией. Странно, он ведь обычно думал о Лестер только в связи с собой. И вдруг Ричард вспомнил, что в ней всегда была сила, ждущая применения, и одновременно увидел, что эта сила никогда его не заботила; ему хватало удовлетворенного сознания, что Лестер пользуется ей для его, Ричарда, блага. Он произнес почти вслух:

— Господи, дорогая, неужели я проглядел тебя?

Не то чтобы он не обращал на жену внимания, здесь его вины не было. Он имел в виду тот второй смысл, в котором сама она, возможно, была виновата не меньше, чем он. Нет, вина здесь ни при чем. Просто она знала его лучше, чем он когда-либо хотел узнать ее. Дурачились они или ссорились, но ее замечания всегда звенели правдой, а его слова в лучшем случае могли сойти за шутку, а в худшем бывали просто обидными. Ричард впервые задумался о том, — каким точным инструментом был ее разум, и тут же понял, что несмотря на искреннюю и страстную привязанность никогда не хотел замечать, как часто она оказывалась права. Почему-то эта мысль еще теснее сблизила их… даже после смерти Лестер. Он подумал о том, сколько раз мог порадоваться ее правоте, вместо того чтобы извинять, возмущаться, протестовать. Ее сияющая красота все росла, а теперь оказалось, что ее украшало еще и знание. Этого знания, как и многого другого, он тоже предпочитал не замечать. И вот когда Лестер так нужна им всем, ее как раз и нет с ними.

А может, есть? Он шел к Холборну, так как собирался этим вечером взглянуть на обиталище Саймона — зал, дом или что там еще, и вдруг впереди, за перекрестком, увидел Лестер. Сначала ему подумалось, что кто-то стоит рядом с ней. Призрак застыл совершенно неподвижно — вот так, подумал Ричард, он должен был столбенеть от радости, встречая ее каждый раз живую — а он ни разу не смог устоять на месте. Теперь смог. Пережитое потрясение наконец-то вынудило его признаться самому себе — наконец-то, хотя ему всегда казалось, что он и раньше подозревал в ней многое такое, чего не понимал, просто в начале их знакомства это ощущение было сильнее, а потом постепенно ушло, вытесненное привычкой. Но теперь он чувствовал, что странность никуда не исчезала, разве что стала еще больше. Так они и стояли по обе стороны Холборнского перекрестка и смотрели друг на друга.

В этот момент Ричард сам ощущал себя больше призраком, чем человеком. Вот стоит Лестер — реальнее не бывает, а он — словно привидение, которое она притягивает. Из памяти Ричарда мгновенно исчезли и час, проведенный в мастерской Джонатана, и надгробный лик леди Уоллингфорд. Но если бы он вспомнил о ней, то почувствовал бы, что Лестер настолько же сильнее этой женщины, насколько эта женщина оказалась сильнее его. Не улыбкой, а своей неподвижностью Лестер дала ему понять, что узнала. Страстные губы были серьезны, а в глазах таилось некое знание. О нем? Конечно, о нем. Ему показалось, что он почти видит, как она вздохнула с облегчением. Нет уж, больше он никогда не проглядит ее.

Нарушенные клятвы тихонько подталкивали его в сердце.

Правая рука Лестер словно покоилась на руке невидимого спутника, а левая вдруг порхнула к груди и замерла, как будто стремилась удержать там его образ. За эти секунды ни один из них не шевельнулся, но неподвижность обоим казалась естественной. Ричард не шевелился вовсе не потому, что она была призраком, а как раз потому, что она была тем, чем была. Сотни раз им приходилось встречаться на улице, и вместе с тем это была их первая встреча — снова первая, единственно первая. Надежнее скалы, переменчивее воды в реке, сияющая ярче звезды из надмирных далей, успокаивающая лучше счастливого сна, освежающая, как ветер, опаснее любого огня — все вещи в мире были ей под стать. Но кроме привычных вещей в ней чувствовалась и незнакомая сила. Он мог бы заговорить с ней; но прежде чем сумел найти слова, она ушла.

Сегодня ему показалось, что он видит ее уход. Прошла мимо? Нет. Свернула в сторону? Тоже нет. Но она не исчезла, не испарилась, именно ушла, как уходила до этого сотни раз при жизни, иногда — с поцелуем, иногда — , с улыбкой, иногда — просто взмахнув рукой. На этот раз не было ни поцелуя, ни смеха, ни жеста, но когда он увидел, что ее здесь больше нет, какой-то привкус прощания все еще оставался с ним.

В домах напротив проступили огни, в уши ворвался беспорядочный шум города. От избытка впечатлений кружилась голова. Ричард постоял, успокаиваясь, свернул в боковую улочку и тоже ушел.

Глава 3

Клерк Саймон

Остаток дня Джонатан провел в мастерской. Трижды он пытался позвонить Бетти. В первый раз, назвавшись, ему пришлось выслушать, что мисс Уоллингфорд нет дома. Во второй раз он назвался Ричардом, а для третьего изобрел некоего военного летчика. Однако результат оставался одним и тем же. Допустим, ко времени первого звонка дамы могли еще не вернуться из Холборна, но в половине одиннадцатого стало ясно, что леди Уоллингфорд попросту изолировала свою дочь от нежелательных контактов. Если она распорядилась не беспокоить Бетти, то добраться до нее будет трудновато. Между двумя последними звонками к Уоллингфордам он надумал зайти с другой стороны. Джонатан знал, что у сэра Бартоломью есть кое-какая недвижимость в Хэмпшире, так же, как у леди Уоллингфорд — дом где-то в Йоркшире, и он, назвавшись представителем местных властей, заявил, что хочет переговорить с кем-нибудь по вопросу перестройки дома, а заодно поинтересовался, вернулся ли из Москвы сэр Бартоломью, поскольку пора бы уже. Ему ответили, что о передвижениях сэра Бартоломью ничего не известно. Тогда он предложил поинтересоваться у леди Уоллингфорд и услышал, что это бесполезно, существует четкое распоряжение ограничиваться вышеупомянутым ответом. Наконец Джонатан сдался, отставил телефон в покое и принялся за письма.

Он написал Бетти, он написал леди Уоллингфорд. Он предложил, после небольшой борьбы с собственным самолюбием, никому не показывать картину; при этом самолюбие потребовало только заменить "спрятать" на "уничтожить". Но пока он все же пытался сохранить и картину, и Бетти. Правда, если так и дальше пойдет, картину действительно придется уничтожить, но ведь никто не запретит ему написать еще одну, а уж там-то он без всяких намеков покажет, что думает об отце Саймоне.

Потребовалось некоторое напряжение, чтобы не дать этой мысли всерьез обосноваться в сознании. Пришлось даже призвать на помощь чувство собственного достоинства. Он переписал письмо Бетти, сообщив, что весь завтрашний день будет в мастерской на тот случай, если она позвонит или сумеет зайти, и опять напомнил о доме своей тетушки в Тинбридж Уэллс, вполне подходящем в качестве временного убежища. Еще он упомянул, что собирается написать сэру Бартоломью на адрес Министерства обороны. Конечно, леди Уоллингфорд прочтет письмо, но в нем же нет ничего, о чем бы она и сама не догадывалась, а так, по крайней мере, становилось ясно, что у него есть и другие способы добраться до маршала авиации.

И все же он медлил отправлять письма и просидел дома почти до полуночи — а вдруг Бетти решится позвонить. Когда наконец угасла последняя надежда, он взял письма, подошел к двери и, открывая ее, выключил свет. В тот же момент зазвенел колокольчик в парадном.

Единым духом Джонатан слетел вниз и распахнул дверь.

В тусклом свете с лестничной площадки он различил незнакомую высокую фигуру, и от жестокого разочарования чуть не захлопнул дверь. Он уже взялся за ручку, когда незнакомец произнес:

— Мистер Дрейтон?

— Да? — мрачно отозвался Джонатан. Голое был вежливый, немного суховатый, со слабым иностранным акцентом, который Джонатан не сразу определил. Он чуть подался вперед, чтобы разглядеть лицо, но это оказалось непросто, несмотря на то, что шляпы пришелец не носил.

Голос продолжал:

— Леди Уоллингфорд рассказывала мне сегодня о картине. Я — Саймон Клерк.

— О! — сказал Джонатан. — Да. Понимаю… Так, может, зайдете? — он был совершенно не готов к такому повороту событий, и пока провожал гостя в мастерскую, единственным его ощущением была радость оттого, что он успел закрыть полотно. Могло бы получиться неловко, если бы Саймон сразу же на него наткнулся.

Он не вполне понимал, зачем тот явился. Хочет убедиться в правоте леди Уоллингфорд? Все равно подобная настойчивость непонятна, особенно если вспомнить, как ему не нравилось позировать. Ладно, сейчас все выяснится. Он чувствовал некоторое напряжение, но, заперев дверь, постарался сказать как можно дружелюбнее:

— Присаживайтесь. Выпить хотите?

— Нет, благодарю вас, — отозвался мистер Саймон. Он все еще стоял, не отрывая глаз от занавешенного мольберта. Это был высокий человек с гладкими, седыми — почти белыми — волосами, с большой головой и тонким, можно сказать, истощенным лицом. В лице имелся намек на еврейское происхождение — только намек, настолько незначительный, что Джонатан спросил себя, обратил бы он на это внимание, если бы не рассказ Ричарда. Он всмотрелся повнимательнее нет, конечно, заметно. Кожа темная. С неожиданным удовлетворением Джонатан увидел, что поймал на картине тот мертвенный оттенок, которым она обладала в действительности.

Глаза были посажены глубже, чем ему думалось; во всех остальных деталях он оказался совершенно точен. Единственная ошибка — не стоило придавать лицу отсутствующее, почти дебильное выражение. Во взгляде Клерка не было ни того, ни другого. Ни благородным, ни пророческим его нельзя было назвать; так мог бы смотреть закоснелый клирик или отшельник после многих лет жизни в пустыне. Он спокойно стоял и ждал. Джонатан глазом художника отметил, что стоит он, словно статуя. Люди так обычно не могут. Ни малейшего видимого движения, ни единого звука дыхания. Из него просто изливалась тишина.

Джонатан почувствовал, как и его собственное беспокойство начинает стихать. И тогда, не без усилия шевельнувшись, он сказал каким-то не своим голосом:

— Вы уверены, что не хотели бы выпить?.. Тогда, надеюсь, вы извините меня, я налью себе.

Его собеседник только чуть заметно шевельнул головой. Колокола в Городе начали отбивать полночь. Джонатан проговорил про себя слова, вошедшие у него в привычку с тех пор, как он встретил Бетти, когда полночь заставала его бодрствующим (а это случалось довольно часто):

— "Benedicta sit, et benedicti omnes parvuli Tui"[3] .

Он выпил и повернулся к гостю со стаканом в руке.

Уцелевшие колокола, дальние и ближние, продолжали звонить. Звон все шире расходился по Лондону, а тишина в душе Джонатана все росла. Он еще некоторое время прислушивался к ней, а потом хрипловато спросил:

— Ну а как там леди Уоллингфорд, отец Саймон?

— Леди Уоллингфорд подавлена вашей картиной, — ответил Саймон.

— Подавлена? — зло повторил Джонатан. — Скорее возмущена, я бы сказал, — потом ощущение тишины и присутствие постороннего заставили его пожалеть о своей вспышке, и он сменил тон. — Прошу прощения. Она не показалась мне подавленной, скорее уж — сердитой.

— Покажите ее мне, — произнес Клерк. В его голосе не было приказа, хотя он всего лишь немного не дотягивал до командирских интонаций. Таким тоном маршал авиации мог бы обратиться к штатному художнику в чине младшего офицера. Голос подразумевал подчинение, но не собирался принуждать. Джонатан заколебался.

Если Саймон согласится с точкой зрения леди Уоллингфорд, то его положение только ухудшится. А вдруг у него появится свое мнение? В этом случае он мог бы оказаться весьма полезным; может, он даже заставит леди Уоллингфорд пересмотреть кое-какие свои взгляды. Но риск велик. Гость заметил его нерешительность. Сухой вежливый голос произнес:

— Давайте посмотрим. Меня не волнует мнение леди Уоллингфорд, у меня свой взгляд на вещи.

Джонатан неуверенно кивнул.

— Но… я имею в виду, она ведь уже говорила с вами.

Не знаю, что именно она сказала, но она так категорична, что, по-моему, даже художника способна убедить, будто коричневая умбра на самом деле красная киноварь. У нее уже был такой настрой, когда она пришла. Какой бы ни оказалась картина, она должна быть плохой, иначе ей не найти повод встать между мной и Бетти, а в таком случае нечего и говорить о беспристрастности.

— Для меня ее слова мало значат, — отозвался. гость. — Я никогда не смотрю на вещи чужими глазами.

Если она ошибается — я могу быть вам полезен.

— Да, — сказал Джонатан, неохотно подходя к мольберту. — Конечно, если вы смогли бы ее переубедить…

— Она будет думать так, как скажу я, — бросил Клерк, и в голосе его прозвучало такое неожиданное презрение, что Джонатан обернулся.

— Вы так хорошо ее знаете? — с удивлением спросил он.

— Я знаю ее достаточно, — ответил Клерк. Он опять ждал. За все это время он так и не пошевелился. Даже мастерская, просторная и не обремененная мебелью, казалась рядом с ним слишком тесной и суетливой. Откидывая покрывало, Джонатан начал, пожалуй, испытывать определенное расположение к этой неподвижной фигуре, обладавшей несомненной властью над мыслями и делами леди Уоллингфорд. Сгоряча он даже решил, если Саймон отнесется к полотну благосклонно, написать для него другое, такое, чтобы уж ни у кого не возникало никаких сомнений. Он отошел на шаг в сторону, и в третий раз за этот день картина предстала на обозрение.

Чем больше Джонатан смотрел на нее, тем больше его снедало беспокойство. Жуки, пустой взгляд, затягивающий коридор впечатляли ничуть не меньше, чем утром. Как-то трудно было представить, чтобы отец Саймон, если это и вправду он, понравился себе в таком виде. Джонатан испытал отчаянное желание никогда не видеть, никогда не писать этой картины. Сейчас он ясно видел, как мог бы избежать этого. Просто сказал бы, что недостоин. Чушь, конечно. Личные качества художника не связаны напрямую с его талантом. Либо вы можете рисовать, либо нет. Но это была бы простительная — а для леди Уоллингфорд и вполне достоверная — ложь, и он уже сожалел, что не воспользовался ей, как бы ни было трудно сделать это убедительно. Но Бетти… Может, лучше сказать, что он только сейчас понял, насколько недостоин этой работы? Однако отец Саймон не походил на людей, способных попасться на подобную удочку.

К сожалению, он чувствовал: если дела опять пойдут плохо, он опять начнет спорить. Картина стала ненавистна ему до отвращения. Он мог бы изрезать ее на куски, или… подарить народу — если, конечно, народ захочет.

Он оглянулся.

Саймон стоял все в той же позе, не отводя глаз от полотна. Колокола прозвенели четверть первого; в Городе стояла тишина. За Саймоном в огромном окне сияла высокая холодная луна. Ее стылый свет заливал мастерскую.

Джонатан поежился, ощутив холодок на сердце. Казалось, Бетти была далеко, ушла, как уходят любимые и жены, как ушла жена Ричарда… И постель Бетти холодна, холодна, как ее девственность. Он вдруг почти увидел эту постель. И никаких свадебных одежд!

Мастерская наливалась страхом. Тишина, не правдоподобная тишина, и эта фигура из иного мира. Все остальное слабо трепещет и кружится около нее. Жуки? Да нет, легковаты они для жуков — мотыльки, пестрые мотыльки во мраке, который только плотнее от незримого пламени; мрак и голод. Высокая полная луна — тоже мотылек, и он сам… только не Бетти, Бетти мертва, как и жена Ричарда, как мертвы все женщины на улицах залитого лунным светом Города.

Далекий сухой голос со странным акцентом нарушил тишину.

— Это я, — произнес голос.

Джонатан пришел в себя и увидел, как смотрит Клерк.

Голова чуть наклонена вперед; глаза уставились в одну точку. Без сомнения, он был доволен, доволен так, что и говорить нечего. Потрясение и облегчение, вызванные этими двумя словами, оказались так велики, что у Джонатана сразу отлегло от сердца. Он отступил на пару шагов, чтобы его творение оказалось в фокусе, и начал говорить что-то, но Клерк настолько очевидно его не, слушал, что Джонатан бросил это занятие и отошел к окну. Тем не менее он напряженно ждал, не произнесет ли голос еще что-нибудь такое, что вернуло бы ему надежду, Бетти, уверенность в собственных силах. Он смотрел на улицу, купающуюся в лунном свете. По тротуару на противоположной стороне шли две девушки — единственные живые ночи — и пока его глаза вбирали их, он снова услышал позади себя голос. Не просто с удовлетворением, скорее с тихим торжеством прозвучала фраза:

— Это — я.

Джонатан повернулся и спросил:

— Вам понравилось?

— Сотни лет никто не рисовал меня лучше, — ответил тот. — Здесь есть все.

Джонатан снова отвернулся к окну. Он не вполне понимал, как продолжить разговор. Сбивало упоминание о "сотнях лет". Наконец он произнес нерешительно:

— А леди Уоллингфорд?

Клерк медленно повернул голову, словно его окликнули. Лицо у него чуть дернулось, когда он произнес:

— Леди Уоллингфорд? А она-то здесь при чем?

— Она была очень недовольна, — объяснил Джонатан. — Говорила о насекомых и слабоумных, и вам наверняка все это выложила.

Клерк, не отводя от него взгляда, произнес:

— Они не насекомые, они меньше, чем насекомые.

Конечно, только насекомых вы и могли изобразить. Что же до слабоумия, то вряд ли вы читали "Sapientia adepti stultitia mundi"[4] . Поэтому-то ваша работа столь удивительна.

— О! — только и сказал Джонатан.

— А это, — продолжал Клерк, снова поворачивая голову, — я, именно такой, каким видят меня эти существа, и ваша леди Уоллингфорд — только одна из них.

Она многовато о себе думает, но это до поры до времени. Им полезно побыть под гипнозом — так они гораздо счастливее. Но вы — вы другое дело. Вы — гений. Вам нужно почаще рисовать меня. Вы показали, каков я для них и для себя, теперь вы должны отобразить мою внутреннюю сущность.

Гибельное ощущение совсем отхлынуло от сердца Джонатана. Он начинал чувствовать, что жизнь, и даже с Бетти, еще возможна. Он задумался, на что же все-таки похоже лицо у него на портрете. В начале работы он не видел в нем ничего необычного; потом начало появляться какое-то беспокойство. Ричард, кстати, тоже его почувствовал. Потом леди Уоллингфорд заговорила о слабоумии.

А теперь Саймон, похоже, углядел в нем нечто совершенно противоположное. Может быть, он расскажет об этом леди Уоллингфорд; может быть, он расчистит дорогу для них с Бетти. В течение нескольких секунд Джонатан успел жениться на Бетти, обзавестись домом, нарисовать для отца Саймона великий портрет (и без всяких жуков, между прочим), написать еще несколько работ, снискавших шумную славу на мирной конференции и после нее, заработать кучу денег, стать основателем модной школы, обессмертить свое имя и успеть вернуться назад, в мастерскую, чтобы немедля объяснить Саймону, как все это претворить в жизнь. Он преследовал и еще одну, тайную, цель. Лучше бы оставить дальнейшее обсуждение подробностей картины и сразу перейти к главному.

— Значит, вы поговорите… — начал было он, но собеседник перебил его.

— Вы должны отправиться со мной, мистер Дрейтон.

В моем окружении необходимы люди, хоть что-то собой представляющие, не то что все эти пигмеи. Они не могут без какого-нибудь Учения, и тот, кто разрушит в них эту веру, ничего не добьется. Об этом написано во всех ваших книгах — что в Коране, что в Новом Завете, что в Своде Законов. Гитлер попробовал бороться с этим, ну и где он теперь? Раз им это нужно, пусть будет, все равно ничего лучшего не придумали. Но вы — исключение.

Вы принадлежите себе — и мне. Великое искусство сродни апостольству. Вы ни в коем случае не должны размениваться на мелочи, ваш удел — мастерство. Я могу кое-чем помочь вам, но потом потребуется мужество, чтобы рисовать правильные вещи.

Джонатан выслушал Саймона не без удовлетворения.

Он был слегка ошарашен сравнением великого искусства и апостольского служения, но, несомненно, в некотором смысле это было верным, хотя "простое видение и ясное понимание" сэра Джошуа нравились ему больше.

Он и вправду считал себя заметным художником, и его мало заботило, сколько раз ему об этом скажут. Но главной своей цели он из виду не упускал. Едва Саймон остановился, он проговорил:

— Так значит, вы поговорите с леди Уоллингфорд?

На протяжении последних минут голос Саймона становился все ближе и отчетливее, но теперь снова отдалился и стал суше.

— Зачем вам так понадобилась леди Уоллингфорд?

— Я хочу жениться на ее дочери, — быстро ответил Джонатан.

Клерк опустил глаза и, помедлив, произнес:

— Вряд ли это разумно. Но будь по-вашему. Я поговорю с ней — да, в ближайшие дни, если вы по-прежнему этого хотите. Вы получите девушку, если хотите ее. Покажите мне еще что-нибудь.

— Здесь у меня не так много работ, — сказал Джонатан. — Военная тематика…

— Ах, эта война! — сказал Клерк. — Война, затеянная Гитлером, была глупостью. Это я должен прийти, а не Гитлер! Нет, не надо войны, что-нибудь другое.

— Ну, есть еще городской пейзаж, — сказал Джонатан. — Подождите, я поверну ее к вам.

Он подошел ко второму полотну и вспомнил, что с самого утра ни разу не взглянул на него. Он знал цену собственной работе — но в то же время понимал, что на оценку автора нельзя полагаться. Полной уверенности в таких делах не бывает. Но если работа воплощает опыт истинного видения мира, она наверняка способна что-то дать и уму, и сердцу. А большего от картины и требовать нельзя. Он надеялся, что эта картина окажется именно такой: он сказал в ней все, что мог. Он видел наклонившегося к холсту Клерка, окно позади него, и вдруг ему показалось, что картина с жуками ожила и вышла из подрамника. Вот та самая фигура и пустое пространство за ней; с такого расстояния и при таком свете не различить, что там, дальше. Окно просто открывалось в пустоту. И на всем свете — никого, кроме него и Клерка. Он поглядел на лицо гостя — оно словно висело в воздухе, такое же пустое и лишенное всякого выражения, как и окно. "Ну и дурак же я", — подумал он про себя, разворачивая мольберт и слегка щурясь от сияющих красок.

— Что скажете? — поинтересовался он, не сумев сдержать некоторого самодовольства в голосе.

Клерк взглянул и вздрогнул. Джонатан удивился. Похоже, его посетителя пробрало. Клерк закрыл глаза и снова открыл их.

— Нет, нет, — сказал он, — оно слишком яркое. Я не могу его рассмотреть как следует. Уберите его.

— Сожалею, что не угодил, — холодно произнес Джонатан. — Я склонен считать эту работу лучше той.

— Вы просто сами не понимаете, что сделали, — сказал Клерк. — Этот пейзаж — сон, иллюзия, а то полотно — факт. Там я уже пришел. Я могу дать мир всем этим людишкам только потому, что они верят в меня. А ваши выдумки со светом только собьют их. Искусство, настоящее искусство должно показывать им хозяина.

Лучше бы вы… Впрочем, нет, я знаю, художники любят даже собственные ошибки, и не буду советовать вам уничтожить ее. Лучше спрячьте на годик. Идемте со мной, а потом посмотрите на нее снова, и вы увидите ее так же, как я.

Джонатан осторожно проговорил:

— Поглядим, что скажет Бетти. Да у меня и без того будет не много времени в ближайшие год-два, чтобы глядеть на этот город.

Джонатан вынужден был признать: и слова, и хозяйский тон вполне соответствовали этой высокой, властной фигуре. Ему невольно пришлось занять оборонительную позицию. Намек на то, что картина оказалась глубже, чем он предполагал, что он написал творение более великое, чем собирался написать, конечно, польстил ему.

Ну что же, если человек так хорошо разбирается в живописи, ладно, пусть похлопочет насчет Бетти. Делу это не повредит. На всякий случай он добавил:

— Так вы не забудете поговорить с леди Уоллингфорд?

— Непременно, — сказал Клерк. — Но вы должны помнить, что вас ждет великий труд. Когда я воссоединюсь, вы нарисуете меня, каким я стану. Теперь уже скоро.

Джонатан что-то пробормотал. Разговор становился беспредметным и непонятным. Ему хотелось, чтобы посетитель ушел до того, как он ляпнет что-нибудь некстати. Клерк словно тоже почувствовал, что все уже сказано, и повернулся, бросив на прощание:

— Я зайду к вам снова или пошлю за вами.

— Меня могут отправить в командировку, — сказал Джонатан. — Служба, понимаете…

— Ваша служба — при мне, — ответил тот. — Я или… или Бетти дадим вам знать, — говоря это, Клерк по-прежнему смотрел в окно. — Как вы могли бы рисовать! Доверьтесь мне. Я сделаю вас… впрочем, ладно, не сейчас.

Только уберите подальше вторую картину. Цвет не тот.

Джонатан не успел ответить. Гость направился к двери, и хозяину пришлось последовать за ним. Прощаясь, Клерк чуть заметно приподнял руку и вышел на улицу, словно нырнув в лунный свет.

Он легко и быстро шел в сторону Хайгейта, а город словно съеживался, умалялся перед ним. Иудейские черты лица обозначились резче; редкие полицейские принимали его за еврея, гуляющего по ночам. Им ли знать, что раса царей достигла в этом существе своей второй кульминации. Две тысячи лет ее истории словно подступили вплотную, готовя освобождение всей расе, как только он исполнит свою миссию. Первосвященному от Авраама Израилю был уготован великий итог. Но когда другие страшные войны разрушили римский мир, когда армии начали маршировать по землям Европы, а Цезарь, обладая всем, чем подобает обладать Цезарю, был заколот посреди собственного дворца, когда вскоре после этого родился другой Итог, они не осознали его. Им было возвещено невыносимо царственное будущее; они готовились стать родичами своего Создателя, домом избранных и семьей его Воплощения — пусть неверные принимают его по духу, но только народу Завета суждено стать его родней по плоти.

Однако так не случилось. Они поддались на обман, потребовав распнуть Того, Которого не узнали, они сами перечеркнули сужденный им Итог, и раса, посланная миру во спасение, стала Божьей карой, проклятьем для этого мира и для самой себя. Но клятвы, возвещенные с небес, остались. Недаром именно еврейская девушка, повинуясь Голосу, который звучал в ее ушах, в сердце, в крови, в лоне, отдала всю себя совершенному Тетраграмматону. С тем, что возглашал первосвященник среди сокровенных таинств Храма, она обратилась прямо к Богу. Не познав мучительной разделенности, в цельности тела, души и духа, она произнесла Слово, и Слово стало в ней плотью. Если бы ее собственный народ принял эту плоть, великие врата Иудеев открылись бы и для всех остальных народов. Этого не случилось.

Иудеи остались чужды Ему, как и всему остальному миру, и мир ответил такой же отчужденностью — и им, а еще больше — Ему. Не-иудеи, призванные тем, другим иудеем из Тарса, не захотели принять их первосвященничества. Кичливо посчитав себя новым Израилем, они оклеветали и разрушили старый, а старый отрицал и ненавидел похвальбу новых. И так продолжалось до тех пор, пока в Европе не поднялось нечто, ни то и ни другое, готовое уничтожить и старое, и новое.

А когда этого не произошло, в конце концов случилось и то, чему суждено было случиться. И иудеи, и христиане одинаково ожидали человека, шагавшего сейчас по пустынным лондонским улицам. Он явился на свет в Париже, в одной из тайных масонских лож, уцелевших даже под напором энергии Луи XIV. В нем текла дворянская кровь. Грянувшая революция могла бы уничтожить его, несмотря на малые лета, но семья благополучно перенесла лихолетье, надежно защищенная богатством и опытом. Если же ревущие валы слишком близко подступали к порогу, в ход шел и опыт другого рода, почерпнутый из древних, черных фолиантов. Отец его считался в миру столько же дворянином, сколько человеком ученых занятий, одним из первых филологов, но для своего круга, включая и собственного сына, наука его оборачивалась другой стороной. Он ведал речь и корни речи, постиг самые ее начала; вибрации разрушительные и вибрации созидательные. Сын пошел в отца.

Теперь, идя по улицам, он вспоминал, как постигал самого себя. Нечасто он позволял себе потакать памяти, но лицо на картине, которое Джонатан полагал лишенным смысла и одновременно исполненным силы и значимости, это лицо словно отворило двери воспоминаниям. Он вспоминал, как смотрел на толпу, плескавшуюся в тесных берегах парижских улиц, на ее бедность, нужду, ожесточение, и даже детским умом понимал, насколько необходимы людям комфорт и контроль. Он видел возвышение и падение Наполеона, но прежде чем тот достиг власти, его детским мечтам о троне короля или императора нашлось лучшее применение. В маленькой школе для избранных, директором которой был его отец, он узнал две отнюдь не маленьких вещи: для достижения власти существует иная сила, существуют способы управлять этой силой. Еще он узнал, что многие люди дорого заплатили бы за подобное обучение. Если бы продать эти способы! Нет, невозможно. Способами владеют те, кому они дарованы от природы, как и любое искусство, они — для расы первосвященников. Только еврей может по-настоящему овладеть древнеиудейским языком, только на нем может быть произнесено слово силы.

Круг, где он рос, не опускался до обычных непристойностей магии, здесь со снисходительным пренебрежением относились и к эффектному насилию черной мессы, и к богохульной чувственности шабаша. Правда, для проверки кандидатов в новые члены сохранялся кровавый ритуал, но это была скорее дань традиции, чем необходимость. Толпу суровые чародеи презирали и жалели одновременно. Он тоже учился укрывать, кормить и утешать, в то же время прекрасно понимая, что отделен от них прочнейшей стеной. Он наблюдал, как человек умирает от голода, но поступал так не от жестокости, просто это входило в курс обучения. Он не был похотливым, всего раз за всю жизнь он спал с женщиной, да и то по велению рассудка. Его не удерживали от разговоров с благочестивыми равви и милосердными священниками; выбери он их путь, никто не помешал бы ему, просто он стал бы непригоден для великой работы. Он оправдал надежды, не сделав такого выбора; он предпочел собственный путь.

Поначалу он не сильно отличался от обычных людей, но со временем приходили все новые возможности. Постепенно в его сознании очерчивались контуры славы большей, чем у признанного поэта, и власти большей, чем у любого короля. Да, славы и власти он желал не меньше, чем они. Но его магическое мастерство простиралось туда, куда им и не снилось, и это было его удачей.

Сознание своей силы впервые пришло к нему, когда он как-то раз ассистировал при свершении магического действа. Стоило мертвому телу подняться и заговорить, как он почувствовал власть над другой половиной мира. Однажды, как он узнал из предания, уже предпринималась попытка обрести подобную власть — и провалилась. Тот чародей тоже был евреем, потомком дома Давидова. Облекшись ангельским сиянием, он вынудил женщину из того же рода произнести Имя и дать жизнь кому-то, превосходящему смертных. Но предприятие кончилось неудачей. О том, чем кончил сам чародей, записи умалчивали. Иосиф бен Давид просто исчез. Создание, рожденное его женой, тоже обрело жалкую смерть. Только две тысячи лет спустя маги осмелились на новую попытку.

Чем ближе он подходил к Хайгейту, тем тусклее становились воспоминания. Он больше не думал о картине, время его духовного воцарения еще не пришло. Но он почувствовал, как уменьшился Город — не только Лондон, все физические тела в мире, все души всех людей.

Он поднял голову, лицо его под луной выглядело изможденным и алчущим. Он шел в одиночестве среди крошечных домиков и чувствовал, как копошатся в них мужчины и женщины — под его защитой и по его воле.

Там, в доме, к которому он направлялся, ждало его еще одно средство оно позволит ему добиться власти не только в здешнем мире — его дитя. На миг он подумал о Джонатане и о любви Джонатана. Он улыбнулся — это выглядело так, словно внезапная судорога свела его лицо, больше гримаса, чем улыбка. Гримасу нельзя было назвать недоброй, ему вполне нравился Джонатан, он действительно хотел, чтобы его гений расцвел и еще ярче, сильнее изображал великого хозяина. Но Бетти…

Бетти предназначалась для другой цели. Едва ли он сознавал, что улыбка на его лице держится только потому, что он забыл стереть ее. Зачем улыбаться, если некому?

А ему некому улыбаться. Он был один. Так он и шел с ничего не означающей гримасой на лице.

Глава 4

Сон

В доме на Хайгейт лежала в постели несчастная Бетти Уоллингфорд. Едва они с матерью вернулись с таинственного собрания в Холборне, в котором ей даже не позволили принять участие, как мать отослала ее спать.

Она не хотела спать, она хотела позвонить Джонатану.

Но протестовать было совершенно бесполезно. Бетти не помнила случая, когда на ее протесты обращали внимание. Наверное, приходись она леди Уоллингфорд родной дочерью, ей было бы полегче. Но с тех пор, как много лет назад леди Уоллингфорд объявила, что Бетти — приемная дочь, она постоянно чувствовала себя неловко.

Однажды онапредприняла робкую попытку узнать о своих настоящих родителях, но мачеха обронила только:

"Не будем говорить об этом, Бетти", — и, конечно же, об этом больше не говорили. Обращаться с подобными вопросами к сэру Бартоломью ей тоже запретили. Сказать по правде, он не так часто бывал дома, к тому же его интересы целиком и полностью исчерпывались авиацией. Да, она не та, за кого все ее принимают, но ничего другого сказать о себе она не могла.

Ну, насчет всех — это, пожалуй, слишком. Следовало бы сказать — все в Лондоне. На севере, в Йоркшире, у леди Уоллингфорд был небольшой домик. Время от времени они ездили туда, всегда только вдвоем, так вот там положение Бетти становилось еще хуже. Из падчерицы она превращалась в простую служанку. Считалось, что ей не вредно прибрести навыки в работе по дому на тот случай, если придется самой зарабатывать на жизнь.

Леди Уоллингфорд не раз говорила, что такое может случиться. И Бетти работала по дому, провожала в комнаты викария и других посетителей из местных, потом отправлялась в аккуратную кухоньку, где ей дозволялось читать выписанную леди Уоллингфорд "Дейли Скетч" и слушать радио — в основном популярную музыку. Хозяйка считала, что именно ее обожают девицы среднего класса. На кухне Бетти почему-то звали Беттиной.

— Ну и нелепые же имена у нынешних девушек! — заметила как-то леди Уоллингфорд викарию, на что тот отозвался:

— Вовсе нет! По-моему, весьма подходящее имя.

Но вид он при этом имел весьма рассеянный, и Бетти сразу поняла, что помощи от него ждать бесполезно.

Впрочем, и нужды в его помощи не ощущалось. В самом деле, чем тут поможешь? Выходить из дома одной ей категорически запрещалось.

Эти поездки начались, когда Бетти еще училась в школе. Она всегда жутко боялась встретить в Йоркшире кого-нибудь из своих одноклассниц и долго раздумывала, как поступить в этом случае. В том, что они с матерью живут здесь, не было ничего необычного, но вот как объяснишь, что к ней относятся, как к прислуге… Какое бы объяснение она ни придумала, девчонки ни за что не поверят, да она и не рискнула бы врать. Наверное, из-за этого она часто лежала по ночам без сна, представляя себе эту ужасную встречу, но судьба оказалась благосклонна к ней, и никого из знакомых она так ни разу и не увидела. В конце концов они вдвоем возвращались в Лондон, и она снова становилась Бетти Уоллингфорд, хотя даже это имя не относилось к ней, так же, как и роль служанки. Она была ничем и никем. Хозяйка-мать, мачеха-хозяйка, говорила ей, что делать; она да еще тот человек, который заходил навестить ее, отец Саймон.

Изо всех одноклассниц она помнила теперь только двоих, и даже продолжала поддерживать с ними знакомство. Ей хотелось поближе сойтись с Лестер Грэнтхэм, которая теперь превратилась в миссис Фанивэл, но она не успела. В школе Лестер не хотела водиться с ней, ограничиваясь слегка ироничной благосклонностью, к тому же с леди Уоллингфорд они так и не нашли общего языка. Пару раз Лестер приглашали в гости вместе с Эвелин Мерсер, но Бетти не нравилась Эвелин. Лестер она могла бы рассказать даже о Беттине, но одна мысль, что об этом узнает Эвелин, ужасала ее. Между тем Эвелин как раз относилась к тем людям, которые всегда все узнают. Эвелин обожала поболтать, иногда она даже специально подстерегала Бетти в школе и доводила до слез.

Даже приходя в гости, Эвелин задавала так много вопросов и рассказывала так много ужасных историй, что Бетти не понимала, как ей удается все это выносить.

Если бы можно было убежать, она убежала бы, но Эвелин садилась рядом, ела ее глазами и болтала, болтала без умолку. Довольно скоро Бетти стала бояться ее куда больше, чем леди Уоллингфорд. В самом страшном из своих кошмаров она убегала от Эвелин, а та мчалась за ней и кричала пронзительным голосом: "Беттина! Беттина!" А других знакомых у нее не было.

Во время войны она надумала найти работу и уйти из дома. Она даже зарегистрировалась и один раз поговорила с приятной пожилой дамой. Но этим все и кончилось.

Ее никто не вызывал и, слегка удивленная, она даже решилась задать вопрос леди Уоллингфорд. Та только и сказала:

— Ты недостаточно крепка — в психическом плане, я имею в виду.

Из этого она заключила — и была права — что леди Уоллингфорд предприняла определенные шаги. Неожиданное исчезновение милого знакомого эмигранта заставило ее впервые обеспокоиться состоянием своего рассудка. Их знакомство продолжалось очень недолго, но все это время ей было удивительно хорошо и спокойно.

Потом в один из дней его просто не оказалось рядом.

Она снова осталась одна.

Так продолжалось, пока не появился Джонатан Дрейтон. Бетти почему-то не запомнила их первую встречу, а ведь встречались они не так часто. Если бы у мачехи не возникло столь сильное желание заполучить портрет Отца Саймона, они могли бы и вовсе не встретиться. Но даже леди Уоллингфорд приходилось порой считаться с чужим упорством. Неожиданно заговорив о помолвке, Джонатан поразил пожилую леди едва ли не больше, чем саму Бетти. Зато потом… Как она прижалась к нему в тот день, когда он впервые поцеловал ее! Какие слова он говорил тогда! Нет, лучше не вспоминать, не к добру это. Мачеха обиделась из-за картины, этим все и кончилось. Очень скоро ее снова увезут в деревню. Леди Уоллингфорд частенько повторяла, что теперь, когда прекратилась эта дурацкая война, они переедут туда насовсем. "Там-то ты и осядешь. Мне придется иногда наведываться в город, но тебе больше незачем будет оттуда уезжать". Бетти временами даже казалось, что так будет лучше; она станет Беттиной уже навсегда и, быть может, обретет покой.

Но пока никакого покоя не предвиделось. Джонатан был слишком близко. Иногда он разговаривал с ней о живописи, она старалась понять его и даже задавала вопросы, хотя ее хозяйка — нет, мачеха — довольно часто к месту и не к месту приговаривала: "Бетти у нас туповата, к тому же она сущий ребенок", — на что Джонатан однажды заметил:

— Слава Богу, что ее не приобщали к культуре! Я и сам-то чувствую себя не намного взрослее, — и продолжал объяснять, а ей хотелось выплакаться у него на плече, и раз или два ей это удалось. А больше уже никогда не удастся. Ее отведут слушать утешительные речи Отца Саймона о любви.

Когда он говорил, Бетти забывала обо всем и словно впадала в транс. Но так бывало только в Холборне. Когда он приходил в Хайгейт, его слова почему-то переставали успокаивать. Может, потому, что ее все время заставляли что-то делать? Он говорил: "Ни о чем не тревожься, просто делай, что я скажу", — и она слушалась. Только этим да еще простой работой на кухне она и жила.

Она лежала без сна и ждала: ждала, когда ослабеет сознание, когда угаснет память о Джонатане, ждала конца.

Она боялась леди Уоллингфорд и отчаянно боялась Эвелин. Эвелин вызнает у нее все про Джонатана и всем расскажет — нет, уже не расскажет, ведь Эвелин умерла. Бетти села на постели с внезапным чувством удовлетворения.

За долгие годы это было чуть ли не первым ее самостоятельным движением. Она глубоко вздохнула. По крайней мере этот страх оставил ее навеки. Эвелин мертва. Конечно же. Лестер тоже мертва. Бетти было немножко жаль Лестер, но та никогда не хотела дружить с ней. Это ведь мужа Лестер видела она сегодня… Красивый. Во время их свадьбы она была в Йоркшире. Да ее все равно не приглашали. Йоркшир… Ну да, Йоркшир; но Эвелин теперь-то уж никогда, никогда не попадет в Йоркшир.

— Эвелин, — сказала она себе, слегка ударив ладонями о колени, — Эвелин мертва!

От внезапно обретенного, неведомого прежде чувства свободы она даже забыла про Джонатана. У нее и мысли не шевельнулось, что она ведет себя неподобающим образом; она просто радовалась и поэтому, набрав побольше воздуха, поздравляя себя, смакуя слова, снова повторила:

— Эвелин мертва.

Отворилась дверь. Вошла леди Уоллингфорд, включила свет и увидела Бетти. Бетти увидела ее, и прежде чем они обменялись хоть словом, хоть взглядом, подумала:

"А ведь люди умирают!"

— Ты почему сидишь так? — спросила леди Уоллингфорд, и Бетти сказала то, о чем думала, ведь это было так важно:

— Эвелин умерла.

На миг леди Уоллингфорд остановилась в растерянности. Эвелин никогда не интересовала ее, хотя с этой девицей она держалась приветливее, чем с Лестер, она же видела, как Бетти боится Эвелин. Ей вовсе не нужно было, чтобы Бетти потеряла этот страх, и она ответила почти сразу же — почти, но все же перед ответом была крошечная заминка, миг торжества для Бетти.

— Да. Только не забудь, это означает, что она по-прежнему жива, ответить нужно было именно так. Леди Уоллингфорд не сомневалась, что эта мысль еще вернется к падчерице и испортит ей настроение. Она тут же перешла к делу. — Сейчас нам некогда об этом думать. Наш отец ждет тебя.

— О, только не сейчас… — воскликнула Бетти. — Я так устала. Я не могу… после того, что было днем… мама, я не могу, — она говорила хотя и жалобно, но все равно дерзости в ее голосе звучало куда больше, чем обычно.

Ощущение свободы, которое принесла ей смерть Эвелин, никак не проходило, а в сердце неторопливо "вызревала уверенность, что перемены все-таки возможны.

Это странное ощущение родилось в тот момент, когда леди Уоллингфорд входила в комнату. Люди же умирают!

Бетти поглядела на мачеху почти как на равную; даже жена маршала авиации может умереть. Но она не смогла вынести ответного взгляда.

Когда девушка опустила глаза, леди Уоллингфорд проговорила:

— Мы ждем. Оденься и спускайся вниз.

Еще мгновение она разглядывала эту замухрышку, потом повернулась и вышла.

Разом лишившись мужества и уже чувствуя себя привычно беспомощной, Бетти поднялась и начала одеваться. Она знала, что сейчас произойдет, такое случалось и раньше. Она знала, что ей придется пойти — неизвестно куда и неизвестно зачем. Знала, что потом окажется дома совершенно измученная. Следующий день леди Уоллингфорд, как всегда, продержит ее в постели. У слуг эти происшествия назывались "сдвигами мисс Бетти". Молчаливо предполагалось, что с мисс Бетти не все ладно.

Что-то с рассудком Впрочем, слуги были не так уж далеки от истины, потому что сознание не меньше, чем тело, страдало от этих одиноких путешествий, и ее руководителей весьма тревожило, что вскоре она окажется вообще не в силах выносить их.

Когда она кончала одеваться, руки у нее тряслись.

Она надела и с трудом застегнула пару уличных туфель.

Если бы только ей не пришлось выходить из дома! Или если бы она знала хотя бы, где ходит и что делает! Тогда она чувствовала бы себя увереннее. Необходимость выходить на улицу, в неизвестность пугала ее больше всего.

Ее мучители никогда не говорят ей, где она бродит, никогда даже не вспоминают об этих принудительных прогулках, но они будут ждать ее. Бетти забыла о смерти Эвелин. Леди Уоллингфорд опять стала бессмертной. Она поглядела на часы: половина второго. Медлить бессмысленно. Она сошла вниз.

Она знала: ее ждут в гостиной. Леди Уоллингфорд сидела у стола. Отец Саймон мягко прохаживался по комнате. Когда она вошла, он остановился, оглядел ее, потом указал на кресло и произнес тем сухим голосом, которого она боялась до судорог, хотя он ни разу не звучал грубо:

— Я хочу, чтобы ты вышла.

Собственных желаний у нее уже не осталось. Она подошла к креслу и опустилась в него.

— Да, отец, — сказала она.

— Скоро ты обретешь покой, — сказал он ей. — Ты обрела бы его уже сейчас, если бы не сопротивлялась.

Настанет миг, когда ты не будешь сопротивляться; тогда обретешь мир, и навеки пребудешь в нем. Отдай себя моей воле. Я могу послать тебя, я могу вернуть тебя, не беспокойся об этом. Пребудь в мире, и ты пребудешь в радости. Почему ты… нет, ты не станешь сопротивляться, ты не сопротивляешься, ты упокаиваешься в мире, почему бы тебе не почить в мире? В мире…

Тихий, сухой, успокаивающий голос шуршал и шуршал, повторяя великие слова, внушая известные истины.

Она знала, что утратит себя; теперь это уже не казалось таким ужасным; теперь она удивлялась, почему мешкает и не может выйти побыстрее. Обычно так и случалось, но сегодня кроме слов действовало еще что-то. Ее руки, как ни тихо они лежали, остались странно теплыми, и кровь в них словно продолжала биться. Ее тело (хоть тогда она этого и не осознавала) помнило то, что забыло сознание. Сила рук Джонатана все еще жила в ее ладонях, растекалась по плечам, трепетала в глубине тела.

Уши еще помнили его голос. Она не думала об этом, но все ее живое тело кричало: "Джонатан!" — и этим призывом противостояло чарам, которые сегодня не могли ее усмирить. Слово "любовь", которое наконец произнес Клерк, было не отчетливее шелеста ветра, но за ним стояло "Джонатан"; слово "покой" было огромными волнами, набегающими на пологий берег, но и в нем слышалось "Джонатан"; слово "радость" было лишь эхом, но и в нем жил отзвук имени "Джонатан". Даже нынешний день, даже картина и все, что случилось потом, делали его только более явственным; как человек бормочет во сне имя любимой, так и теперь, в состоянии, которое нельзя было назвать ни сном, ни явью, тело вздыхало по своему другу. Она не могла говорить, но, уступая заклятию, едва слышно застонала. Она спала с открытыми глазами, но спала беспокойно. Клерк знал это. Он подошел к ней поближе, он проговорил над ней — мужества ему было не занимать — три величайших слова: "мир", "радость", "любовь". Он свободно пользовался этими словами для своих нужд, но означали они для него, а значит, и для нее тоже — то, что он хотел.

Леди Уоллингфорд прикрыла глаза. Она так и не научилась выносить зрелище подавления чужой жизни. Она ненавидела дочь и с удовольствием сама подавляла и мучила ее. Но вместе с тем ей хотелось, чтобы Бетти, пока она еще жива, оставалась самой собой, иначе некого было бы мучить. Однако тот, кто стоял сейчас над девушкой, вовсе не хотел, чтобы она оставалась собой больше, чем это требовалось для его цели. Сейчас ему нужен был послушный инструмент, и слова "мир", "радость", "любовь" делали его просто более послушным.

Да, он — единственный, уникальный, но все еще не больше, чем человек ведь он пока только подбирается к огромной власти и полной внутренней свободе.

Наконец леди Уоллингфорд услышала рядом его голос.

— Ты не говорила мне, что она так сильно влюбилась. Впрочем, неважно. Я вовремя успел перехватить ее.

Он стоял рядом с ней, внимательно глядя на Бетти.

Девушка теперь тихо сидела в своем кресле, по-прежнему с открытыми глазами, собранная, готовая действовать. Он глубоко задышал, потом сказал так тихо, что леди Уоллингфорд едва услышала, и с такой силой, что сомнамбула тут же подчинилась:

— Теперь иди и принеси мне новости.

Она поднялась, не отводя от него ясных глаз, в которых не было заметно даже промелька собственной воли. Теперь она вручала ему свою покорность даже с каким-то облегчением. Последний протест угас без следа; подчинение приятно овладело ею. И подчинение, и удовольствие, доставляемое им, она уже знала и воспринимала вполне естественно. Покорность заменила покой, удовольствие заменило любовь, удовлетворение заменило радость. Девушка повернулась и направилась к двери. На следующий день она очнется донельзя усталой не только из-за того, что совершит сегодня, — много сил уйдет на то, чтобы отказаться от самой себя. С каждым возвращением ей все сложнее восстанавливаться; может настать день, когда она уже не сможет выйти из гипнотической неподвижности. И этого дня, как полагал Клерк, ждать осталось недолго. Тогда он сможет навсегда послать ее в тот мир, в который сейчас она только заглядывает.

Бетти вышла из комнаты. Клерк направился следом, леди Уоллингфорд, притягиваемая жутковатым для нее самой интересом, вышла вместе с ним. В доме было тепло и стояла тишина. Сэр Бартоломью все еще совещался в Москве, слуги спали по комнатам. Бетти вышла в прихожую, сняла плащ и грубую шляпу, надела их. Высокий мужчина и женщина немного пониже его ростом стояли неподвижно руки опущены вдоль тела, ступни сдвинуты, глаза неотрывно прикованы к девушке. Они смотрели, как она подошла к входной двери и широко распахнула ее. Пустынную улицу заливал лунный свет, сам воздух стал бледно-голубоватым. Безмолвие обрушилось на них, безмолвие, в котором тишина прихожей казалась только что оборвавшимся шумом. Бетти вышла.

Клерк быстро шагнул вперед, прикрыл дверь, оставив лишь маленькую щелку, и замер возле нее, внимательно вслушиваясь. Леди Уоллингфорд осталась на месте, чуть заметно дрожа. Не прошло и пяти минут, как в том же полнейшем безмолвии, какого не бывает ни в затихшем городе, ни в деревенской усадьбе, послышался слабый звук едва влекущихся шагов. Казалось, человек шел, с огромным трудом волоча ноги, почти не отрывая от земли подошв. Клерк отошел в сторону. Дверь чуть подалась, и в прихожую протиснулась Бетти. Она была бледна до синевы и почти падала от изнеможения. Она вошла, попыталась закрыть за собой дверь, споткнулась и упала. Клерк поймал ее и коротко взглянул на леди Уоллингфорд.

Словно повинуясь беззвучному приказу, та метнулась вперед, наклонилась и подхватила дочь под колени. Вдвоем они несли девушку наверх, а за ними на стенах колебались две чудовищно искривленные тени. В комнате Бетти они опустили свою ношу на постель, потом раздели и укрыли одеялами, по-прежнему — в полной тишине, двигаясь мягко и быстро. Потом они придвинули кресла и сели по обе стороны от нее. Леди Уоллингфорд достала тетрадь и ручку. Клерк наклонился к Бетти и что-то сказал ей на ухо. Потом он приник почти к самым губам лежащей, жадно ловя едва слышный голос, с длинными паузами, невнятно выговаривающий слова. Все сказанное он тут же повторял четко и чуть громче, чем обычно. Леди Уоллингфорд записывала. Когда они закончили записывать, за окном брезжило утро. Клерк разогнул спину, встал и нахмурился. Леди Уоллингфорд поглядела на него.

Он медленно покачал головой, и оба вышли из комнаты.

Она направилась к себе, он спустился по лестнице в зал.

Выйдя на улицу, Бетти не помнила, что должна сделать, и некоторое время постояла в тени у крыльца, глубоко дыша. Сгусток мрака, напоминавший ее собственную тень — только это была не тень, а нечто гораздо более плотное, притаился на крыльце у нее за спиной.

Она ничего не заметила и направилась в Город, в сторону Хайгейтского холма. Бетти шагалось легко и весело, эти прогулки всегда приносили ей радость и ощущение близкой удачи. Правда, другие ощущения все равно отсутствовали, и сравнивать было не с чем. Казалось, в жизни ей только и остались часы этих приятных путешествий. Совершенно не сознавая, что исполняет чужую волю, и в то же время стремясь как можно лучше выполнить поручение, шла она по улицам. Не помня названий, да и не обращая на них внимания, она тем не менее безошибочно выбирала нужные направления и повороты.

Как это происходило? Она не думала. Она сейчас вообще не могла думать. Способность рассуждать исчезла, словно ее никогда и не было. Все, что нужно, она просто знала. Зато она не знала другого. Безмолвие вокруг не имело ничего общего с земной тишиной, а небо над ней было то самое, под которым бродили сейчас Лестер и Эвелин. Некоторая призрачность окружающего не беспокоила Бетти Если контуры домов порой казались ей зыбкими, она приписывала это эффектам лунного света.

Мир вокруг был знаком ей не хуже земного, зато пугал куда меньше.

Этот мир не воздвигал преград, не прятал своих троп, одинаково призрачный и для Земли, и для Небес, и его горние слои казались призрачными обитателям адских бездн, если они, конечно, существуют. Этот мир наш и не вполне наш, потому что ни мужчинам, ни женщинам не предназначено долгого пребывания в нем.

Хотя встречаются авторитеты, которые уверяют, что ряд необъяснимых исчезновений приводил именно сюда, и что есть люди (даже из числа живых), издавна и по ею пору влачащие здесь свое жалкое существование. Но большей частью эти улицы служат только перевалочным пунктом для новопреставившихся. Они не предназначены для человеческих тел, хоть и знавали некоторые из них "Еноха, Илию и Владычицу" — правда, не в Лондоне, а в тех местах, где они умерли. Одно время в обществе попыталась было укорениться мысль, навеянная откровениями отдельных визионеров, будто в год величайшей опасности мощные атаки наших врагов увенчались успехом; Лондон и Англия исчезли, а все мы погибли и попали в другой мир, где и будем жить, пока не отработаем свое спасение — чтобы возрадоваться искупленной свободе, недостижимой на земле. Думали также, что наши завоеватели живут теперь на нашей земле, доводимые до бешенства мистическим ощущением нашего присутствия. Правильнее считать, как полагают ученые мужи, что во времена кровавых распрей этот мир притягивается ближе к нашему (хотя мы едва ли можем ощутить это так называемое соседство), и любому из живущих становится легче попасть сюда, а тому, кто стремился править душами людскими в обоих мирах, становится легче добиться своего.

Быть может, настанет день, когда этот мир прорвется к нам. Тогда он разрушит нашу плотность, принадлежащую земле и небесам, и все те, кто будет жить тогда, познают полное одиночество, и будут пребывать в нем, пока не прорвутся к месту собственного упокоения. Путешествующих здесь немало, но в большинстве своем одиноки и они, хотя умершие вместе могут не разлучаться, как Лестер с Эвелин, как некоторые другие близкие друзья и влюбленные.

Ничего этого не знала Бетти Уоллингфорд. Она шагала спокойно и весело в своем видимом теле. Она ведь считала, что не расставалась с ним, в нем и вышла из дома. Да только ее настоящее тело лежало теперь на крыльце, скрюченное, лишенное сознания, ожидающее возвращения хозяйки, в то время как Лестер и Эвелин нигде не ждали их бренные оболочки. Им предстояло найти другой путь воссоединения великой целостности души и тела. Но дни, прошедшие с момента их смерти, значили для них не больше, чем для Бетти — несколько минут после ухода из дома. Да, здесь тоже существуют неведение и страх, но здесь они — только пауза или немедленное действие. Неопределенность, грезы, сомнительные раздумья позволительны только на окраинах интеллектуальной жизни, а в этом мире они редки. Ни ангелам, ни насекомым они неведомы, и знакомы только растерянным людям. Бетти спускалась с холма, а внизу, у его подножия, бродили Лестер и Эвелин. Ни Город вокруг них, ни они сами не изменились. Сердца их по-прежнему тревожились о том, что как раз совершенно не заботило Бетти.

Она все шла и шла. Светало. Навстречу ей торопился новый день. Занималось ясное октябрьское утро — немного прохладное, с редкими облачками, но приятно радующее все ее чувства сразу. Она даже ощущала его запах — новый приятный аромат примешивался к старым городским запахам, хотя и тяжеловатым, но тоже не вызывающим неприязни. Земля под ногами Бетти тихонько гудела, словно откликаясь на музыку легкого неба и вот-вот готового появиться солнца. Звук отозвался в самом ее существе, как отзывался и во время предыдущих прогулок, и она с радостью вслушивалась в отдаленный шум просыпающегося Города. Поначалу он всегда казался ей странным, но потом быстро становился привычным. Горожане и вовсе не замечали его; они давно стали частью Города, их уши притерпелись к нему. А вот ее слух был теперь ясным и свежим, она знала, что это — счастье, и она счастливая, раз идет туда. Что-то ей предстоит найти здесь, нечто такое, что поможет понять и этот шум тоже.

Все звуки и времена, производившие шум, стали для нее теперь важными, но важными по-разному. Ага, наверное, дело во времени: она должна была прийти вовремя, потому что так ей приказали, но прежде предстояло миновать некий район, не то чтобы враждебный, но все-таки какой-то чужой. Как будто она должна вспомнить что-то из прошлого, только само прошлое почему-то меняется то и дело. Она помнила из него только несвязные обрывки. Кто-то когда-то говорил ей, что она не слишком-то сильна умом. "Ну что же, наверное, так оно и есть, — весело думала она, — но я все равно сделаю то, что нужно, а то, чего делать не надо — о том и беспокоиться нечего". Кто это так подтрунивает над ней? Кому это она так радостно отвечает?

Пока она спускалась с Хайгейтского холма, память будто бы понемножку прояснялась. Так бывало и раньше.

Чуточку похоже на сон, но все-таки не совсем сон, потому что дело происходило наяву, но другого слова она не могла подобрать. По временам она словно оказывалась в сумрачном доме, сквозь стены которого смутно виднелись улицы; иногда она даже видела себя в машине вместе с матерью. Так или иначе всю жизнь она проводила в снах, и за некоторые из них ей было немного стыдно, потому что в них она слишком уж суетилась по пустякам. В обычных снах, насколько она знала, человек не занимается самокритикой. Он делает то или другое, просто делает, не задумываясь, нельзя ли сделать это лучше. Ну и что? Может, и можно, но ей ни капельки не было стыдно, какой бы суровой критике она не подвергала свои поступки. Она бы сейчас весело согласилась с любым выговором. Бетти попыталась припоминать другие свои сны, но это оказалось трудно, она уже добралась до оживленных улиц, где краски, шум, многолюдие и сверкающее небо наполнили ее сердце еще большей радостью. И тут она оказалась на вокзале Кинг-Кросс.

Здесь тоже было людно, что, впрочем, не создавало неприятного чувства толчеи. Она сразу поняла, что должна делать — вернее, что нужно делать в первую очередь.

Надо найти свое другое "я" и подбодрить его; она должна помочь сама себе. Люди поумнее, несомненно, стали бы помогать другим, но она не завидовала им, только восхищалась. В конце концов, помощь себе не сильно отличается от помощи другим, а помощь другим похожа на, помощь себе. Охваченная счастливым возбуждением действия, она направилась к платформе, где стоял поезд на Йорк. Она помнила, что пересаживаться надо в Палчестере, а потом — в Лаутоне, и помнила, как та, другая она, с каждой пересадкой становилась все подавленнее, выглядела все печальнее. Почему? Лучше бы обойтись без этого. "Будь самой собой, Бетти", — напомнила она себе, и увидела себя на платформе рядом с купе. В последнем путешествии они с матерью ездили туда в июле (наверное, и сейчас июль), и вот так стояла она, а вот так — ее мать. Мать… В этих снах мать неизменно удивляла ее; наяву Бетти всегда видела ее властной и сильной, а когда встречала в этом мире, в ней словно пропадало что-то. Тогда она казалась пустой, бесцельной и даже жалкой. Но зато наяву рядом с матерью всегда оказывалась другая Бетти, тихая, поникшая, несчастная. Проводники объявили: "Грентхэм, Донкастер, Йорк"; пассажиры начали заходить в вагоны. Бетти прошла в купе.

Определенно сегодняшний сон был очень сильным. Она словно видела со стороны себя или свою сестру-близняшку. Какая же она нахохленная! Бетти рассмеялась и воскликнула весело и нетерпеливо:

— Ох, да не тревожься ты так! Это же просто игра!

Почему бы тебе не сыграть в нее?

Она не знала, откуда взялась уверенность в том, что это игра. Не знала и того, как сумела понять, что игра касается только ее матери, а сама она может из чистой любезности подыграть ей.

— Она не повредит тебе, — добавила она, но другая Бетти тихо возразила:

— Но она же вредит мне.

— Ну, если ты и щипка не можешь вынести, — начала Бетти и перебила сама себя, — миленькая моя, да улыбнись же ты!

Другая Бетти стояла с несчастным видом и молчала.

— Входи, Бетти, — поторопила ее леди Уоллингфорд. — Ты же знаешь, что до Лаутона едешь первым классом, — и, обращаясь к проводнику, уточнила:

— Этот вагон — до Йорка?

Проводник, только что выкрикнувший: "Грентхэм, Донкастер, Йорк", проявил заметное самообладание и подтвердил: "Да, сударыня". Может, он сказал так просто по привычке, но в этом Городе привычка рождается из прошлого долготерпения, и теперь это терпение отозвалось громовым появлением властвующего Бога, чудесным и непреходящим. Златоликое Терпение, солнечный покров Справедливости отразились в словах проводника, а в лице его промелькнула сокровенная суть самого Города. Он снова повторил:

— Да, сударыня! — голос его раскатился по всем закоулкам станции и пошел порождать отзвуки на станционной площади. Он держался в воздухе, пока не упал и его место не заняла какая-то другая фраза. Во всем этом месте не осталось ни малейшего уголка, не искупленного красотой и добром чудесных звуков — кроме глаз леди Уоллингфорд и бледного лица ее юной спутницы.

Но в этот момент другая Бетти, веселая, счастливая, остававшаяся незримой для мачехи, наклонилась, и когда поезд уже трогался, крикнула своей близняшке:

— Игра! Всего лишь игра!

Девушка в поезде просветлела лицом и даже попыталась улыбнуться.

Бетти стояла и смотрела вслед поезду. Когда он исчез, став уже прошлым этого мира, она повернулась и помедлила секунду, не зная точно, что делать дальше.

Веселье в сердце чуть потеснилось, давая место печали; лицо посерьезнело. Она чувствовала себя так, словно замешкалась, выполняя поручение, но имела на это право, потому что сам Город хотел этой встречи. Она была дарована и предписана ей, чтобы помочь самой себе; теперь пришла пора заняться делами других. Она попыталась припомнить, о чем ее просили, и не смогла. Да это было и неважно: в таком замечательном городе ей и так все покажут. Она медленно сошла с платформы, и в тот же миг сама атмосфера и весь облик станции начали меняться. С каждым ее шагом свет дрожал все сильнее, люди вокруг становились все призрачнее, и скоро она переставала осознавать их присутствие. Теперь она двигалась в некоем трансе, не осознавая ускоренного хода времени, вернее, не замечая, что проходит сквозь время. Совершенное спокойствие Города, в котором одновременно существовали все времена Лондона, приняло эту странницу в себя и предоставило средства для выполнения ее задания. Когда она выходила из дома, кончался октябрь, а на платформе в полном разгаре звенел прошлый июль; теперь она шла в сторону осени, каждый шаг — день, и когда добралась до книжного киоска, миновало чуть ли не полгода. Бетти подошла к нему темным январским утром, тем утром, о котором ее смертное тело, оставшееся на крыльце, еще не знало, о котором не знал даже Саймон Клерк, да и никто на земле. Теперь она входила в события, которым еще предстояло свершиться, потому что здесь все события свершались одновременно. То были окрестности блаженства. Блаженство Города знало свои собственные пределы, но пока она оставалась здесь только странницей, она не смогла бы обозначить их. До этого счастье переполняло ее, но возле киоска смутное чувство, мешающее блаженству, вдруг поднялось в ее душе и тут же исчезло. Все правильно, она должна сделать то, что собиралась сделать, и все же ей это не слишком нравилось. Она чувствовала себя так, словно сказала или сделала что-то пошлое, хотя и не могла догадаться, что. Она держала в руке несколько монет, хотя не могла бы сказать, откуда они взялись. Перед ней лежали на прилавке утренние и вечерние газеты. Виновато она не могла избавиться от ощущения вины — Бетти купила несколько газет, потом прошла в зал ожидания и села читать.

Впрочем, едва ли это можно было назвать чтением.

Глаза бежали по печатным строчкам, память вбирала их в себя. Но сама она не понимала и не запоминала прочитанного. Она делала это не для себя, а выполняя чужой приказ. Она развернула одну газету, прочла, свернула, отложила в сторону, взяла другую, и так, пока не перебрала все. Она читала будущее, но для нее оно не становилось более известным. Законы Города, властвовавшие здесь, позволяли ей только передать прочитанное хозяину. Ведь он за тем и посылал ее, вот и пусть наживается на этом. Город хранил от опасности ее, предоставляя пославшему самому расплачиваться за свои поступки. Слова и дела мира в этот новый январь записывались в ее памяти, но она, хотя и подвластная волшебству, все еще оставалась свободной. Наконец она легко встала, оставив газеты на скамейке, вышла из зала ожидания и вообще с вокзала. Теперь она возвращалась к Хайгейту.

Чтобы выйти на улицу, ей снова пришлось пройти сквозь убывающее время. Снова наступил октябрь и дул свежий ветер.

Теперь ее прежняя радость немного утихла. Она поймала себя на том, что настраивается на скуку, какую испытываешь от пустых разговоров. Ее ждут какие-то люди, которым захочется, чтобы она объясняла им что-то или без конца повторяла одно и то же.

— А я не очень-то хорошо объясняю, — запротестовала Бетти. — Сколько раз я пыталась объяснить что-нибудь своей матушке, и ни разу так и не справилась.

Она говорила вслух сама с собой. Улицы опустели, ни впереди, ни позади нее не было ни единой души. Она говорила, обращаясь к Городу, не защищаясь и не оправдываясь, просто сообщая факт. Она не услышала ответа, разве что воздух потяжелел и набух светом, словно предлагая ей надежду и подбадривая. Если бы она видела вторую картину Джонатана, то могла бы узнать эту световую дрожь, хотя ни она, ни кто-либо другой не догадались бы, откуда и как пришло к художнику такое понимание никогда не пережитых им впечатлений.

— И еще, — продолжала она, — я ведь уже не буду чувствовать себя так хорошо, как сейчас. Скорее всего, опять голова разболится, и вообще станет совсем плохо.

Фраза угасла в воздухе; она шла дальше, стараясь не раздражаться. Слишком быстро пришла она к подножию холма, и когда увидела, что он приглашает ее подняться (такими разумными выглядели улицы, дома и сам рельеф местности), то произнесла уже почти подавленно:

— Вот жалость-то.

А что? Разве не жалость — покинуть все это благолепие ради предстоящих глупых и скучных дел. Она знала, что они будут глупыми, и уже чувствовала первые признаки будущей головной боли. Но делать нечего; кому-то же надо выполнить эту работу, и если ей… Она поняла, что собирается сделать проблему из простого подъема на холм, и ускорила шаги. Скука, поджидавшая впереди — всего лишь игра, и она сыграет в нее как надо. Но когда она поднялась наверх, ощущение расставания с Городом усилилось. Раз или два она оглянулась, посмотрела назад.

Красивый и светлый, Город лежал перед ней, полускрытый на востоке легкими тенями и подкрашенный розовым и красным от заходящего солнца на западе. Она знала, что когда солнце зайдет, ее здесь уже не будет, ночь в этом Городе — не для нее. Другая ночь ждет ее. Ей казалось, что никогда еще возвращение на давалось так трудно, как в этот раз. Раньше печаль и боль внезапно обрушивались на нее в самом конце. Теперь она готовилась; они приближались, и она уже заранее начинала протестовать, чуть ли не восставать против их приближения. Почему надо уходить? Зачем уходить? Она была уже на краю тени, нависающей над Хайгейтским холмом, и перед ней мягко горел закат, а над Городом сиял другой закат, с другим солнцем — сиял так, словно не свет гас, а надвигалась святейшая ночная красота, предваряя роскошное ночное таинство. Она прижала ладонь к телу, и ощутила тепло, словно сжимала другую ладонь, добрую и теплую ладонь этого места. На рубеже соединения двух миров, скорее на границе, оказавшейся внутри нее, добро одного мира низвергалось в другой. Она знала имя, она знала, кто, живя в одном из миров, на самом деле принадлежит другому. Там кто-то еще мог отрицать это, здесь это знание было само собой разумеющимся.

Она громко позвала вслух: "Джонатан!" Близко, на краю тени, совсем близко к тому темному дому, который ждал ее, так близко к той силе, которая убьет это яркое, веселое "я" и саму радость жизни, она позвала своего любимого. Она сделала только один маленький шажок по мостовой. В ней уже поднимались беззвучные причитания и бледная покорность той, другой Бетти, но и энергия этой пока еще жила в ней. Она остановилась, как вкопанная, и решительно заявила:

— Не пойду!

Конечно, это было глупо, но теперь даже сама ее мягкость взбунтовалась, и она продолжала звать, призывая единственное свое счастье, пытаясь утвердиться в нем, удержать его — снова и снова она звала:

— Джонатан! Джонатан!

Голос ее звенел так свободно и полно, как никогда за всю ее юную, мучительную жизнь не осмеливались говорить ее смертные уста. Бессмертная, взывала она к бессмертному, и бессмертный Город предоставил этому слову звучать в нем, отразил его эхом, наполнил эхо новым смыслом: "Джонатан! Джонатан!" Одна, в надвигающейся тени, смотрела она вниз с холма, ждала и вслушивалась. Если бы он вдруг оказался там, то может, и она могла бы остаться. Если нет… Ночь вокруг нее все росла, а Бетти все медлила.

По смертным меркам далеко, но достаточно близко по бессмертному времени, шли по Городу две мертвые девушки. Они покинули парк не так уж и давно — несколько дней назад, а может, и меньше. Но Эвелин дошла до состояния, которое на земле называлось бы облегчением от слез. Здесь не было облегчения, просто она устала, замолчала и немного расслабилась. Может, собравшись с силами, она начнет снова, но пока сил у нее не было. Она не осмеливалась покинуть Лестер, хотя та нравилась ей все меньше и меньше. Лестер по-прежнему мешала ей болтать, а без болтовни этот мир для Эвелин выглядел совершенно невыносимым. Она боялась потерять единственный способ спасения от его тяжести и не понимала, как выносит эту тяжесть сама Лестер. А если Лестер не будет слушать, то, выходит, слушать ее будет вообще некому. Она же боится, а когда она боится, она всегда болтает, это так утешительно. И она ненавидела Лестер, лишавшую ее последнего утешения. Но Лестер все еще держала Эвелин за руку, и за неимением лучшего приходилось с этим мириться. К тому же Лестер иногда говорила что-нибудь и даже ждала от нее ответа только почему-то говорила она все больше о каких-то глупых и неинтересных вещах.

Однажды где-то в Холборне Лестер остановилась и заглянула в одно из этих чудных окон, которые на самом деле никакие не окна, а потом нерешительно сказала подруге:

— Эвелин, погляди, ты ничего особенного не замечаешь?

Эвелин поглядела, но не увидела ничего необычного.

Наверно, это был магазин с люстрами и электрокаминами — только вещи выглядели каким-то смутными и неопределенными. Но Лестер смотрела на них серьезно.

— Вот такую я всегда хотела, — сказала она. — Видишь, в последнем ряду?

Эвелин даже смотреть не стала, она просто сказала высоким напряженным голосом:

— Не глупи, Лестер. Ни к чему это.

Выместив таким образом обиду, Эвелин доставила себе маленькое удовольствие. Кроме того, она действительно никогда не интересовалась всякими бытовыми подробностями. Если ей становилось плохо, она жаловалась, но никогда не пыталась сделать так, чтобы стало хорошо. Лестер печально улыбнулась Пожалуй, это была ее первая улыбка здесь.

— Ни к чему, — согласилась она. — Они выглядят почти настоящими. Мы оба именно такую хотели. Ричард даже собирался подарить ее мне на день рождения. Ну, послушай же меня, Эвелин.

— Ты же не слушаешь, что я говорю, — насупившись, буркнула Эвелин и пошла прочь.

С легким вздохом Лестер направилась за ней. Всего на какую-то минуту этот магазин перестал походить на декорацию и превратился в настоящий. Там на полках стояли вещи, которые всегда интересовали ее. Она хотела бы их иметь — не ради какого-то особенного комфорта, и вовсе не ради того, чтобы произвести впечатление на соседей, а просто для удовольствия. Дойдя до угла, она обернулась и вдруг остановилась так резко, что Эвелин вскрикнула от неожиданности. Рука Лестер, сжимавшая ее руку, разжалась, а потом так стиснула ладонь, что она снова пискнула, уже протестующе. Но Лестер грубо оборвала ее.

— Помолчи! — голос Лестер выдавал крайнюю степень волнения. Подобная несправедливость возмутила Эвелин: то говори с ней, то не говори, как тут угадаешь? Она поняла, что вот-вот опять заплачет, но они пошли дальше и шли на север, пока не пересекли все знакомые ей районы Лондона, и не оказались на какой-то длинной убогой улочке. Вокруг по-прежнему не было ни души.

И тут наконец появился новый звук. Где-то высоко над ними, пронзая воздух и отдаваясь в их сердцах, звенел голос. Подруги разом остановились. Голос был несомненно человеческий, больше того — девичий; он звучал, разрывая тишину призывом и верой. Лестер подняла голову: нет, голос она не узнала, но тон его будто придавал силы. Звала женщина, только так и могла звать женщина в этом Городе, так когда-нибудь позовет и она, если только осмелится. Она подумала о недавней встрече с Ричардом, и уже открыла рот, чтобы послать его имя звенеть над улицами так же, как звенело это чужое имя, которое она даже не успела разобрать… Она услышала свой голос. Охрипший от долгого молчания, он тускло каркнул: "Ричард!" Звук ужаснул ее. Это все, на что она способна? Лестер попробовала еще раз. Так и есть.

Она предприняла третью попытку и снова услышала почти беззвучно слетевший с губ плоский голос смерти.

Смерть владела ею. Смерть все никак не кончалась, скорее наоборот, только начиналась. Она продолжала умирать. Вот она уже и позвать не может, скоро она не сможет говорить, потом — видеть, и не станет ни высоких звезд, ни бессмысленных огней — хоть и бессмысленных, но все-таки привычных, городских. Скоро даже этого бледного света окажется для нее слишком много, и придется прятаться от него в те огромные отверстия, которые виднеются то здесь, то там; наверное, они для этого и нужны. А потом она будет забираться все глубже, чтобы не видеть входа, все дальше, все глубже по извилистым лестницам. Если в тот момент Ричард пройдет по улице… нет, лучше она потерпит и подождет у входа, а потом, когда увидит его, позовет своим слабым хрипом. Один раз она оттолкнула его, но больше такого не случится. Она позовет и удержит его; пусть и он тоже увидит все это — черные отверстия туннелей, длинные, извилистые лестницы, всех этих живых мертвых. Теперь она понимала, что ошибалась: не мертвые жили в норах, а живые, там, глубоко, глубже всех линий метро, в ходах, которые они сами прорыли, чтобы укрыться. Нет уж, больше она не оттолкнет Ричарда, Ричард будет здесь, с ней, станет пленником вместе с ней, ради нее. Если бы только он тоже умер и пришел!

Все это пронеслось в ее сознании, пока звал голос.

Она вдруг увидела все совершенно отчетливо, увидела на вечность вперед. Вот чего она хотела, вот чем она на самом деле была. Она проклята. Да, пока она остается такой, она проклята. Выхода нет, вот только если стать другой… но где же взять силы на это? Она стояла, замерев в ужасе то ли перед собой, то ли перед адом, то ли перед тем, что они оказались одним и тем же, когда в ее сознание ворвалось слово. Джонатан! Далекий голос звал:

"Джонатан!" Она знала это слово, так звали друга Ричарда. Сам художник совсем не интересовал ее, но она приглашала его обедать, потомучто Ричард его любил, она благосклонно относилась к его картинам, потому что они нравились Ричарду. Она узнала имя, и имя разбило вставшее перед ней видение Бездны. Нет, она все-таки не такая, она еще не там. Она стоит на улице и дышит вольным воздухом, узнавая зов любви. Может быть, из глубин сознания, может быть, откуда-то извне пришел вопрос:

— Справедливо ли это будет?

Она ответила со свойственным ей мужеством, но с новой, праведной осторожностью:

— Наверное, это будет последняя возможность.

— Это будет твоя последняя возможность, — закончил голос, если это был голос вообще.

И тогда она ответила:

— Да.

Бессловесный разговор окончился, и в тот же миг перестал звучать голос над ними. Видно, она прикрыла глаза; теперь, снова открыв их, она увидела уже довольно далеко убегающую Эвелин. Она позвала ее и тут же без особого удивления поняла, что может звать Эвелин без всяких затруднений.

— Эвелин! — окликнула она. Маленькая фигурка на бегу оглянулась, и до нее ясно долетел тонкий голос.

— Это Бетти! — Эвелин повернулась и побежала дальше.

Лестер помчалась за ней. Лицо подружки, когда та оглянулась, ошеломило ее: на нем были восторг и предвкушение. Лестер вспомнила Бетти, вспомнила и то, как Эвелин мучила ее. Однажды они вот также втроем бежали по школьному саду у моря. Сейчас на бегу она видела, как сквозь дома и магазины проступают кусты того сада.

Бетти убегала, а Эвелин гналась за ней, а потом и сама Лестер вдруг помчалась за Эвелин. В школьные годы она не любила связываться с ними, потому что с Бетти было скучно, а заступаться за нее не было нужды. Эвелин не собиралась причинять бледной, всегда немножко забитой Бетти особого вреда, да и на этот раз она, кажется, просто хотела поговорить с ней. Но тогда, на берегу, Бетти отчего-то расплакалась, и Лестер тут же вмешалась. И вот теперь все повторялось: они бегут по тропинке вниз, нет, не вниз, а вверх, и не по тропинке, а по улице к Хайгейту, а над ними на фоне неба стоит одинокая фигурка и ждет их приближения.

Бетти издали смотрела на них, не узнавая. Едва она сошла с предписанного пути, как освободилась от боли.

Незыблемые законы этого места дали ей то, чего она так настойчиво добивалась. Страдание или его предчувствие могли объяснить неожиданный бунт, но не изменить его последствия. Она сошла на мостовую и (как в старых сказках) обитатели этого места разом обрели существование.

Она попросила о том, что знала. Но то, о чем она просила, принадлежало к миру лежащей за ее спиной тени, а здешний мир не мог ей этого дать. Она увидела вдали двух бегущих женщин, чужих и чуждых, как на картине или в стихотворении. Она с любопытством наблюдала за ними, и теперь время шло для нее так же, как для Эвелин, взбирающейся по склону, и для Лестер, замешкавшейся позади. Лестер споткнулась, в отличие от Эвелин она не знала точно, зачем бежит. Поэтому одна бежала быстрее, а другая медленнее. Во внешних кругах этого мира жестокая цель все еще может опередить смутную жалость. Но жестокость не достигнет того, к чему стремится. Бетти ждала до тех пор, пока на полпути к вершине холма — первая из бегущих не подняла голову, и тогда она узнала Эвелин. Бетти невольно сделала несколько шагов назад, и ночь того мира, в который она медлила вступать, подхватила ее. Кошмар надвинулся вплотную; вот оно и случилось. Она вскрикнула, повернулась и бросилась бежать.

Эвелин звала:

— Бетти! Бетти! Остановись! — но Бетти услышала совсем другое. В страшных снах этот голос часто звал ее:

"Беттина!", вот так же он звучал и сейчас. Она бежала.

Между ней и домом оставались всего одна-две короткие улицы; она хорошо знала их, печальные, несчастливые улицы Хайгейта. Но сейчас страх перед домом отступил куда-то далеко, уступив место ужасу перед Эвелин.

— Беттина! Беттина!

Пропала, совсем пропала! Но дом уже ближе, и ближе то холодное, замершее, что ждет ее на пороге.

— Беттина! Беттина!

Нет, она уже здесь, она и ее образ у двери уже неразделимы. Изнеможение навалилось на нее как мокрое одеяло, глаза закрылись, тело обмякло, она едва сумела приоткрыть дверь и протиснуться внутрь. Она упала, кто-то подхватил ее. Больше она ничего не помнила.

Напротив дома Эвелин остановилась. Для нее мир остался все тем же тихим и пустым, таким же земным и неземным, как и раньше. Он не был темным, никогда еще он не бывал для нее совершенно темным. Она не успела узнать мягкой, насыщенной, священной темноты Города. Эвелин стояла, слегка задыхаясь, — так могла бы запыхаться любая девушка, игравшая в догонялки с любимым. Впрочем, не совсем так — в ней вовсе не чувствовалось быстрой и щедрой жизнерадостности. Наоборот, злоба, жившая в ней, изо всех сил противилась смерти второй. Совсем недавно у нее появилась цель: она хотела Бетти, а теперь она опять не знала, чего хочет.

Дом стоял перед ней, но она боялась войти.

Тут-то ее и догнала Лестер. Она резко остановилась рядом и сказала с высокомерной требовательностью:

— Что ты делаешь, Эвелин? Почему ты не можешь оставить ее в покое?

Вот! Опять то же самое! Она уже говорила это раньше — в том самом саду у моря, на берегу огромного моря, рокот которого она слышала сейчас та же явно, как звук собственного голоса. Как слышала тогда, в школе, и во время уроков, и после них, лежа в постели.

Ей показалось, что Город позади нее пришел в движение. Она собиралась схватить Эвелин за плечо — и это тоже она когда-то уже делала. Но теперь опустила руку, потому что не смогла пересилить отвращение, которое неизбежно вызовет прикосновение. Но Эвелин тут же повернулась, словно повинуясь этой властной руке, и заговорила тем глупым, смазливым голоском, который только усиливал недоверие к словам:

— Да о чем ты? Ничего я такого не делала.

Ответ наконец привел Лестер в себя. Они уже не школьницы. Но кто же они тогда? Женщины; мертвые женщины; живые женщины; женщины, в чьих устах подобные слова не имеют никакого смысла. Извинения ребенка в саду у моря могли быть приняты, если бы не прозвучали здесь. В парке Лестер могла бы еще посмеяться над ними, теперь она не могла заставить себя даже улыбнуться. Когда она заговорила, голос ее звучал так полно и ясно, как еще ни разу не звучал в этом мире.

Она говорила как женщина, как жена Ричарда, пусть еще не совсем здешняя жительница, но уже и не бездомная бродяжка.

— Не надо, моя милая, — сказала она. — Не стоит этого делать… — и, словно по наитию, закончила:

— Здесь.

Эвелин осеклась и отступила на шаг. Лестер поглядела на дом. Он показался ей странным и грозным. Бетти нашла в нем убежище, как раньше находила на садовой скамейке в кустах. Над крышей, совсем близко к трубе висела одинокая звезда. Все остальные дома были призрачными, зыбкими, только этот стоял твердый и настоящий. Он высился перед ней, и вход казался таким же мрачным, как те темные устья нор, которых она боялась. Пока она смотрела, из дома донесся слабый звук.

Там плакал кто-то. Приглушенные, жалобные всхлипывания только одни нарушали вновь повисшую над Городом тишину. Так же звучали недавно в безмолвном парке причитания Эвелин, но сейчас Эвелин не плакала. Плакала Бетти — в кустах… или в доме, без сил, без надежды. От пронзившей ее острой тоски Лестер беспокойно шевельнулась; очень хотелось пойти и сказать ей, чтобы перестала. Тогда, на берегу, она не пошла, и теперь тоже, поколебавшись мгновение, повернула прочь. Бетти должна сама за себя постоять.

"Должна ли?" — спросил ее собственный голос, и она воскликнула, не сдержав своей прежней, прижизненной вспыльчивости:

— Проклятье!

Слово бросилось от нее прочь сразу во все стороны, словно вырвалась на свободу и кинулась врассыпную дюжина маленьких зверушек. Они помчались по улицам, выбивая слово дробным топотом маленьких лапок, а самое большое метнулось к дому и исчезло под дверью. Лестер со страхом проводила слова глазами: какой новый вред она высвободила? Но поправить уже ничего нельзя.

Теперь она тоже должна пойти туда. А Ричард? Она думала, что потеряла Ричарда в этом ужасном Городе, но вдруг ей стало казаться, что именно здесь она и сможет его встретить. Она уже видела его дважды, и второй раз можно было принять за неявное возобновление любви. А что подарит ей третий раз? Голос? Слово? Ведь призраки могут говорить: тот, который являлся ей дважды, тоже мог бы заговорить. А вдруг войти в дом — значит освободить его? Тихий, какой-то потрясающе безнадежный плач все продолжался. Лестер в нерешительности все еще стояла перед домом.

У нее за спиной Эвелин раздраженно позвала:

— Лестер! Пойдем же отсюда!

При этих словах Лестер впервые в жизни увидела искушение таким, каким оно становится, когда снимает маску — отвратительным, нелепым, подлым. Она ничего не сказала. Она пошла вперед и поднялась по ступенькам.

Она вошла в дом леди Уоллингфорд.

Глава 5

Ходбори

Этой ночью Ричард Фанивэл тоже не спал. Пока он добирался до своей квартиры — не сразу удалось ему привыкнуть говорить "моя квартира" вместо "наша" — ночь становилась все глубже; чем дальше, тем тревожнее он себя чувствовал, его даже немного знобило. Можно было придумать дюжину объяснений недавнего видения, но почему-то ни одно из них его не устраивало. Вполне подошло бы что-нибудь метафизическое, но метафизика никогда не входила в круг его интересов. Он вспомнил несколько историй о привидениях, даже попытался произнести это слово, но у него не получилось, очень уж оно было несерьезным. Привидение — это призрак, тень, а он видел перед собой настоящую Лестер.

В квартире было пусто и холодно. А как еще может быть в меблированных комнатах, из которых ушла любимая, ушла навеки? День, проведенный с Джонатаном, вызвал в нем прилив мужской дружбы. Эта теплая волна поднималась в нем и раньше, но раньше ей противостоял утес с негасимым маяком на вершине. Огонь маяка угас, казалось, навсегда, а тут вдруг затеплился снова.

Теперь его не оставлял глухой шум, подобный дыханию океана, а глаза снова видели древний яростный огонь.

Встретив Лестер, женившись на ней, он вовсе не перестал ощущать себя Левиафаном, свободно резвящимся в море споров и смеха, в этих естественных для мужчин водах, но отныне на горизонте он всегда видел, или хотя бы чувствовал неясную фигуру, вроде архангела, далекого и близкого одновременно, страшноватого, но в то же время и надежного охранителя, женщину, жену, данную ему свыше и вместе с тем ему не принадлежащую. До сих пор, несмотря на все свое добросердечие, он пренебрегал ею, он поглядывал на нее из своих привычных вод, но никогда не входил в загадочную башенку на вершине маяка. Он любовался ею, случалось, пользовался, но до сегодняшней встречи не думал о ней, как о живом существе.

Шум океана стих, кончились витиеватые сравнения.

Та, которую он видел сегодня на перекрестке, некогда жила в его настоящем доме, а теперь ее нет, без нее же дом холоден и темен. Он затопил камин, чтобы согреться, поел и выпил, остановился возле книжного шкафа.

Но книги, которые он открывал — от современных романов ("Тетушка Рэчел не смогла жить после этого…") до давно забытых основательных размышлений старых авторов ("Долгая привычка к жизни отвращает нас от мыслей о смерти…") — напоминали ему об одном: Лестер мертва. Зубы у Ричарда постукивали, тело сотрясала крупная дрожь. Он лег, задремал, проснулся, походил и лег снова, но теперь уже не смог заснуть. До этой ночи он и не знал, как сильно любит ее.

Утром он наскоро собрался, торопясь уйти. Звонок Джонатана перехватил его чуть ли не на пороге. Ричард выслушал рассказ о визите Клерка и об одобрении, которое получило злополучное полотно. Неожиданный поворот событий даже немного заинтересовал его.

— Выходит, теперь все становится намного проще? — радуясь за друга, сказал он. — Полагаю, после этого с леди Уоллингфорд проблем не будет?

— Да, — донесся голос Джонатана, — да. Если я его попрошу. Только вряд ли я это сделаю.

— Почему? — удивился Ричард.

— Потому что… Видишь ли, дело в том, что он мне не нравится. Не нравится, как он говорит о Бетти, не нравится, как он смотрит картины. Если хочешь, сходи, повидайся с ним, или хоть послушай его, а потом зайдешь, расскажешь. Бог знает что я… да ладно. Я буду здесь весь день, если только Бетти за мной не пошлет.

Закончив разговор, Ричард совсем собрался выйти, но вдруг остановился на пороге и вернулся. Ему не хотелось спасаться из дома бегством. Если провидение позволит его жене возникнуть вновь, пусть ее встретит знакомый уют — по крайней мере, насколько он окажется в силах воссоздать его. И вовсе незачем при этом спешить.

Он прошелся по комнатам. Сейчас он полностью отдался памяти, приправленной горьковатым чувством самого обычного сожаления; его душе еще предстояло созреть для покаяния. Так ничего и не сделав, он тихо вышел и направился к Холборну, не переставая оглядываться по сторонам в тщетной надежде увидеть Лестер.

Он недолго разыскивал нужный ему дом. Сразу за Холборном, рядом с Грэт Джеймс-стрит, на короткой улочке, не тронутой бомбежками, стояли три здания.

Самое большое, круглое — посредине, а два дома поменьше — по бокам. Никакой вывески на них не было, но, подойдя к последнему из домов, Ричард увидел открытую дверь. Почтовый ящик перед ней украшало маленькое, изящное изваяние детской, а может быть, женской, во всяком случае, весьма нежной руки. Пальцы указывали на дом. Ричард никогда не видел скульптур, столь точно передающих цвет тела; с первого взгляда он решил, что рука — из плоти, что это настоящая отрубленная рука указывает ему на обиталище Клерка.

Проходя мимо, он осторожно коснулся ее пальцем и сам немного устыдился чувства облегчения от того, что она твердая и ненастоящая.

Он прошел до конца улицы и вернулся обратно. Стояло теплое солнечное октябрьское утро, и на какой-то миг Ричарду показалось, что воздух наполнен запахом цветов. Уличный шум смолк; стало очень тихо. Прежде чем повернуть к дому, он подумал, как здесь хорошо. Приятно было ни о чем не помнить, ничего не держать в мыслях.

Те, о ком помнишь, частенько садятся тебе на голову, а это немного утомительно. Конечно, лучше так, чем никак.

Нет, Лестер ни разу не вызвала его недовольства, но здесь, где воздух так свеж и полон запаха, который никак не узнать, а Лондон затих, как лес в Беркшире, где они с Лестер провели несколько дней после свадьбы, было почти приятно хотя бы недолго побыть без нее. Он прикрыл глаза, боясь, как бы память опять не вызвала из небытия призрак. Достаточно было просто вспомнить ее в том лесу, но лучше не злоупотреблять и этим. Там ведь тоже не все было просто. Помнится, Лестер втемяшилось немедленно отправиться в ближайший городишко за каким-то особенным журналом, пока его весь не раскупили.

Ричарду он даром был не нужен. Он вполне разумно и толково объяснил, что с этим она вполне может потерпеть до Лондона. Но Лестер заупрямилась, и он, чтобы не быть эгоистом, уступил. Сейчас он стоял и удивлялся, сколько раз, оказывается, он ей уступал. Десятки примеров теснились в памяти. Он и правда уступал ей; в этом отношении он был очень хорошим мужем. Мелькнула мысль: не слишком ли он потакал ей, не слишком ли был добр? Ее тут же прогнала другая: если бы все повторилось, он поступал бы так же. Но ведь нет ее. Остается только вспоминать. Но раз теперь ее нет, он может позаботиться о себе. Это было приятнее, чем он ожидал. Наслаждение постепенно завладело им, разлилось вокруг в теплом воздухе; тихое, чистое наслаждение для его желаний и привычек, нежное, сладкое, развращающее безделье, привкус грешной праздности.

Стало неприятно, что он пришел по делу. Джонатан мог бы и сам сходить, если ему так надо. В конце концов, это ведь Джонатан собирается жениться на Бетти. Ладно, раз уж он обещал, раз уж его просили… проще сделать, чем объясняться потом с Джонатаном. И с самим собой — но признать это он не решался. С восхищением, почти с восторгом созерцал он изваяние руки; вот действительно вершина изящества. В ней нет ничего от кричащих красок Джонатана. Джонатан всегда такой страстный. А искусство, думал он, должно быть убедительным.

Стоп! На него напала какая-то сонная одурь. Наслаждение наслаждением, но это уже чересчур. Он очнулся, вернее, почти очнулся, уже в прихожей.

Она оказалась куда просторнее, чем он рассчитывал.

Слева уходила наверх лестница; прямо перед ним начинался коридор, в конце его виднелась еще одна лестница. Наверное, там за поворотом должен быть еще один коридор, уходящий влево. Справа приотворенная дверь открывала взгляду комнату, в дальнем конце которой была еще одна, запертая дверь. Ричард неуверенно вошел. Но стоило ему сделать шаг, как из-за двери появился невысокий плотный человек и произнес, как показалось Ричарду, слегка насмешливым тоном:

— Да, сэр?

— О, доброе утро, — сказал Ричард. — Не здесь ли живет отец Саймон?

— Именно здесь, сэр, — ответил коротышка. — Чем могу быть полезен?

— Я хотел бы узнать кое-что по поручению моего друга, — сказал Ричард. — С кем бы я мог поговорить?

— Входите, сэр, — ответил собеседник, отступая в глубь комнаты. — Я здесь именно для того, чтобы отвечать на вопросы, так сказать, на самые первые вопросы. Меня зовут Планкин; можно считать, я — привратник. Входите, сэр, присаживайтесь. Все сначала приходят ко мне, сэр, и никто лучше меня не знает, что может отец. Опухоль мозга, сэр — вот от чего он меня вылечил с год назад, а с тех пор у него перебывало еще много несчастных.

— Неужели? — скептически переспросил Ричард. Он уже вошел в комнату. Наверное, он ожидал увидеть нечто вроде приемной в учреждении, но комната скорее напоминала зал ожидания. Стол с телефоном, несколько стульев — и все. Ричард опустился на стул; коротышка тут же уселся на другой возле стола, умостил руки на коленях и благожелательно посмотрел на посетителя. Ричард заметил на столе кроме телефона еще внушительных размеров альбом и горшочек с клеем. Он подумал, что Планкин неплохо устроился, но тут же одернул себя после опухоли мозга особо не поработаешь. Он сказал:

— Мне бы хотелось узнать, как отец Саймон это делает. Может быть, он…

Коротышка, сидя совершенно неподвижно, вдруг заговорил.

— Да, сэр, опухоль, — вещал он. — Возложил свои благословенные длани на мою голову и вылечил ее. Во всем доме нет мужчины или женщины, которых бы он не вылечил. С тех пор у меня никаких болей не было, нигде. У нас у всех так. Все мы носим на теле его отметку, да, сэр, и гордимся этим.

— Правда? — сказал Ричард. — Да, наверное, вам есть чем гордиться. Что же, у него здесь клиника?

— Ну что вы, сэр, — сказал Планкин. — Он исправляет все сразу же. Он снял паралич с Элси Букин, нашей машинистки, и вылечил старую миссис Моррис, главную повариху — от рака, между прочим, вылечил. Он все это делает. У меня вот тут есть альбом, сэр, и я в него собираю все, что о нем пишут в газетах. Но это, конечно, не то, по этому альбому разве узнаешь его так, как мы знаем?

— Нет, — сказал Ричард, — наверное, нет. И много у вас… любопытствующих?

— Не очень, потому как отец не хочет привлекать внимание, — сказал Планкин. — Многих он отсылает после того, как встретится с ними, чтобы ждали, значит.

Но приходят, да, приходят. Одни сразу уходят, другие даже остаются на Расслабление.

— Простите, на что? — не понял Ричард.

— О сэр, — сказал Планкин, — вы сами все поймете, если останетесь. Просто Отец дарит нам покой. Он расскажет вам об этом, — Планкин покивал и, чуть покачиваясь, повторил:

— Да, покой.

— Значит, я могу повидать отца Саймона? — спросил Ричард. Теплый воздух комнаты казался пропитанным тем же восхитительным ароматом. Казалось, еще немного, и он снова окажется в самом сердце Беркширского леса, один, без Лестер, но с приятной памятью о ней. Зеленые обои на стенах комнаты едва заметно колыхались, словно стены эти были плотной завесой листвы с проблесками солнечного света; а коротышка напротив очень напоминал древесный пень.

Ричард с удовольствием посидел бы в этом лесу, куда никогда не возвращаются мертвые, где они вообще ничего не значат, словно их и не было вовсе, а вся предыдущая жизнь была всего лишь счастливым сном. Но тут словно какая-то волна прошла по лесу, старый пень встал и произнес:

— А вот и одна из наших дам. Она вам лучше расскажет о наших делах, чем я.

Ричард пришел в себя и услышал шаги в прихожей.

Он поднялся со стула, и в этот момент в дверном проеме появилась леди Уоллингфорд.

Она стояла, молча разглядывая его, и по ее виду незаметно было, чтобы она обрадовалась встрече. Когда накануне их представляли друг другу, он даже не рассмотрел как следует ее лица, и теперь поразился его властному выражению. Леди Уоллингфорд холодно проговорила:

— Что вам здесь нужно?

Вызывающий тон мгновенно исцелил Ричарда. Он слегка поклонился.

— Доброе утро, леди Уоллингфорд. Я пришел разузнать побольше об отце Саймоне. После вчерашнего меня, естественно, заинтересовала его личность.

— Вы уверены, что вам стоило сюда приходить? — сказала леди Уоллингфорд.

— Ну, — отозвался Ричард, — вполне допускаю, что Джонатан мог и ошибаться, — он вспомнил утренний телефонный разговор и добавил:

— Если, конечно, его картина и в самом деле такова, как вы о ней думаете. Я хотел узнать, не мог бы я повидаться с отцом Саймоном.

Не подумайте, что я навязываюсь. Безусловно, отец Саймон — значительная личность, но у него бывают, наверное, какие-нибудь встречи с общественностью…

Лучше узнать из первых рук.

— Вы поступили несколько опрометчиво, — сказала леди Уоллингфорд. — Но я и в самом деле несколько изменила мнение о картине вашего друга. Конечно, всякие разговоры о помолвке — это чепуха. У меня в отношении Бетти совершенно другие планы. Но если вы и в самом деле хотите узнать…

— До помолвки мне нет дела, — сказал Ричард. — Я здесь в связи с собственными интересами, — он чувствовал, что в обход дорога может получиться короче. Джонатан всегда был слишком прямолинеен. Он шагнул вперед и настойчиво произнес:

— Уверяю вас… — и замолчал. Позади леди Уоллингфорд появилось новое действующее лицо.

Кажется, она, и не оборачиваясь, знала, кто вошел в комнату, потому что безмолвно шагнула в сторону, освобождая проход. В ту же минуту Ричард узнал овал лица с картины Джонатана, и тут же подумал, что художник ошибся самым нелепым образом. Смотревший на него человек не обнаруживал в лице ни особой пустоты, ни признаков слабоумия; величественное, почти высокомерное выражение привело Ричарда в замешательство. Он скорее почувствовал, чем увидел, как справа от него опустился на колени Планкин. Леди Уоллингфорд сделала несколько шагов, но он даже не заметил этого, настолько его внимание вдруг оказалось подавленным властной силой, исходившей от этого человека. На мгновение мелькнула мысль: убежать! Но бежать, собственно говоря, было некуда. Между ним и дверью стоял Саймон. Вернее, Ричард помнил, где должна находиться дверь, но сначала не мог сфокусировать на ней взгляд, а потом понял, что Саймон и был дверью; все пути из этой комнаты, все тропинки в этом лесу вели через Саймона. Леди Уоллингфорд была не больше чем старой, тупой лесной колдуньей, зато Саймон был лесным божеством. Ричард остался один между древесным пнем и караулящей ведьмой посреди Беркширского леса, а Лестер… ушла в ближайший город. Он не пошел с ней — потому что и тогда он пошел не с ней, а чтобы не расстраивать ее, уступить — а это не одно и то же, Теперь она ушла одна, и он остался один в компании с этим лесным божеством, колдуньей и древесным пнем.

Божество, наверное, было мужем колдуньи и отцом… чьим, собственно? Да вообще — отцом; оно высилось перед ним и над ним. Но кроме этого оно представлялось единственным путем бегства из леса… и от себя.

Высокое изнуренное лицо виделось Ричарду одновременно и стеной, и калиткой в стене, но калитка была слишком древней, многие годы никто не ходил через нее, разве что сама колдунья…

Планкин встал. Голова у Ричарда дернулась.

— Мистер Фанивэл? — осведомился Саймон.

— Отец Саймон? — отозвался Ричард. — Как поживаете?

Клерк быстрым шагом вошел в комнату. На нем была черная сутана, подпоясанная тяжелой золотой цепью.

Руки он не протянул, но проговорил вполне приятным голосом:

— Пришли повидать нас? Это хорошо.

Какие-то неуловимые интонации напомнили Ричарду голос Лестер; по телефону ее звонкий голос всегда казался чуть суховатым. Ему даже нравилось. Иногда он нарочно звонил, чтобы услышать этот шуршащий голос, посмеиваясь над собой, но радуясь ему, как неожиданному подарку. Именно таким голосом произнесла она последнюю фразу в тот роковой день: "Скоро увидимся, дорогой". Все это за одну секунду вспыхнуло у него в памяти.

— Да, — сказал он. — Меня заинтересовала картина Джонатана Дрейтона. Надеюсь, я не совершил ничего предосудительного?

По лицу Клерка прошла едва заметная судорога. Он ответил:

— Вход свободен для всех ищущих. А любому из друзей мистера Дрейтона здесь рады особенно. Он великий человек! Только пусть больше не рисует глупых картинок про Город. Лондонский свет совсем не такой. Так и скажите ему. Ну, что же вам показать? У нас нет зданий, нет реликвий, нет интересных вещиц. Только мы сами.

Он двинулся в глубь комнаты, и Ричард наконец увидел еще каких-то людей. Один походил на шофера грузовика, другой — на мелкого служащего, третий — на недавнего выпускника университета. Было здесь и несколько женщин, на которых он, впрочем, не обратил особого внимания. Наверно, это те, кому помог Саймон.

Они по-собачьи преданно не сводили глаз со своего пастыря. Ну и ничего удивительного. Здесь, в этом теплом месте, не осталось ни болезней, ни боли, ни страданий.

Саймон присматривал за этим. Может, здесь нет и смерти? Ни изувеченных тел, ни жутких воспоминаний?

— Здесь только мы сами, — снова повторил Саймон, и Ричард, словно рывком распахивая дверь в заповедный храм, неожиданно выпалил:

— Как бы мне хотелось, чтобы вы знали мою жену!

Божество ответило суховатым голосом, шедшим словно из глубины леса:

— Она умерла?

Резкое слово не нарушило разлитого в воздухе покоя.

Ричард, глотнув, сказал:

— Да.

Голос божества продолжал:

— Что ж, посмотрим. Не так уж много на свете невозможного. Если я пошлю за ней, она может прийти, — он поднял руку. — Идемте все, идемте на Расслабление.

Пойдемте, мистер Фанивэл.

Последние слова он произнес самым обычным голосом и снова стал Саймоном Клерком, человеком, с которым Ричард просто беседовал. Он повернулся, и все повернулись вместе с ним, пропуская его. Он вышел в прихожую, и Ричард обнаружил, что оказался окруженным со всех сторон и движется, слегка зажатый, вместе со всеми, но не сделал даже слабой попытки высвободиться. Слова Саймона звенели у него в ушах: "Может прийти… может прийти… Если я пошлю за ней, она может прийти". Кто? Мертвая? Может прийти? Что таилось за этим намеком — угроза или обещание? смерть или жизнь? Но она ведь приходила; он уже видел ее, видел недалеко отсюда! Внезапное воспоминание потрясло его, он даже остановился; в тот же миг что-то мягко коснулось его плеча — может, пальцы, может, усики насекомого, и он снова, чуть вздрогнув, двинулся вперед. Они миновали прихожую и свернули в узкий коридор, похожий на трещину в стене; все они прошли в нее, словно насекомые забрались в щель. Коридор заканчивался еще более узкой дверью, через нее и вовсе проходили по одному, и женщина-колдунья, которая шла рядом с ним, отступила в сторону, уступая ему дорогу. Это была леди Уоллингфорд, но теперь она дружелюбно улыбалась, пришлось и ему улыбнуться в ответ, перед тем как шагнуть внутрь. В дверном проеме что-то снова коснулось его щеки — то ли лесная паутина, то ли какая-то веточка. Неожиданно он оказался в старом деревянном зале, похожем на круглую нору; но здесь стояли стулья, значит, это все-таки комната. Чем-то она походила на древнюю церковь. Посередине стояло кресло с подлокотниками и высокой спинкой. Саймон направился прямиком к нему. На противоположной стороне располагалось единственное окно — низкое круглое оконце, прорубленное словно бы в очень толстой стене, только этого никак не могло быть, потому что Ричард видел сквозь него просто пустой угол двора. Он не сразу понял, куда идти, но легкая маленькая рука (почти такая же как на входной двери) скользнула в его руку и подвела к последнему из стульев, стоявших полукругом. С этого места можно было одновременно видеть и Клерка в кресле, и окно. Он сел.

Оказалось, что вела его леди Уоллингфорд. Ее рука отпустила его ладонь и ему помстилось, будто щеки его опять коснулись то ли паутинки, то ли усики насекомого.

Но она тут же отошла и села точно напротив него. Саймон, он сам, леди Уоллингфорд, окно — четыре точки в круге. Круг. Вернется… сможет прийти, снова и снова прийти. Теперь все сидели. Саймон заговорил.

Ричард поглядел на него. Он знал происхождение слова "Клерк", знал, что по-гречески оно означало "наследник". Древний мудрый язык называл так людей, собиравших свое достояние, как собирало сейчас свое это существо со странным сухим голосом, восседавшее на троне посреди норы. Клерк произносил великие слова на чужом языке; казалось, он увещевает и объясняет, а потом созывает кого-то. Чужой язык? Он звучал почти как английский, но не совсем как английский, а временами и совсем не как английский. Ричард всегда питал склонность к языкам, но этого не знал и даже никогда не слышал. Зато остальные, казалось, прекрасно понимали его: они сидели молча и внимательно слушали. Удивительно, но голос звучал как хор из двух или трех голосов, потом вдруг все они умолкли, и осталось одно простое слово: "любовь".

Клерк сел, помолчал и заговорил снова. Руки его покоились на подлокотниках кресла, тело держалось совершенно неподвижно, только голова чуть поворачивалась, когда он обводил взглядом полумесяц своих слушателей.

Резче проступили в лице семитские черты. Он говорил на древнееврейском, но произношение было совершенно незнакомым. Он помедлил и перевел сказанное на английский — во всяком случае, так это выглядело, ведь кроме него в зале никто не знал древнееврейского. Знакомый английский звучал теперь странно и монотонно, под стать голосу, произносящему слова без ударений и интонаций. Так умные декламаторы стараются подчинить голос стиху, предоставляя словам обретать их собственное значение, предоставляют звучать рифмам и ритму.

Однако Клерк пошел еще дальше. Он устранил из слов самое их значение. Они сопротивлялись, человеческая речь сражалась с ним. Может, человеческое искусство в конечном счете и правда немногого стоит, но оно по крайней мере что-то значит, хотя бы как средство общения. Все стихи и картины могут, подобно надежде и вере, в конце концов исчезнуть; но пока надежда и вера — и отчаяние — живы, живы и они. Пока остается общение между людьми, остаются и они. Именно это и устранял Клерк: он превращал или пытался превратить слова в простые колебания воздуха. Тайная школа, в которой он вырос, изучала возможность властвовать над звуками речи за пределами обычных человеческих способностей.

Поколения посвящали себя этой работе. Искусство целительства, практикуемое в доме Клерка, тоже основывалось на этой власти; согласовывая звуки, целитель восстанавливал разорванные взаимосвязи в теле пациента, действуя через его подсознание.

На том же принципе действовали чары, обладавшие властью не только над живыми, но и над мертвыми — точнее, над живущими в ином мире, еще не утратившими связь с этим. Великие созвучия сообщили порядок мирозданию; другая тональность могла изменить этот порядок. Иудей сидел в кресле и говорил. Сначала он использовал заклятия, державшие в плену души тех, кто уже нес в себе отпечаток его вибраций, но постепенно подбирался к другим, великим заклятиям. Скоро должен был настать черед величайшего произносимого наоборот иудейского слова власти, самого Тетраграмматона, только вывернутого наизнанку. Энергия этого самого тайного из имен Бога, в зависимости от того, насколько точно оно произносится, означает почти абсолютный контроль над миром. Клерк считал его абсолютным без оговорок. Освобождающаяся сила не предназначалась сидевшим перед ним. Направь он ее на них, их просто не стало бы. Нет, ее следует послать вовне. Он провел немало исследований и знал: близится время, благоприятное для великого обмена. Он сможет притянуть из того мира одно существо, но численное равновесие не должно нарушаться — придется послать кого-нибудь взамен. Такую двойную магическую цепь можно прокручивать до бесконечности. В принципе он может начать править там. За этим он и вызвал сюда Ричарда. Ричард, естественно, не подозревал, что решающее значение имеет пока еще живая нить памяти, связывавшая его с умершей, именно она — залог удачного обмена. Клерк вполне мог бы управиться и без него, но зачем отказываться от того, что само идет в руки? Невнятным заговором он стронул дремлющее сознание Ричарда в сторону чувственной любви, любви, которой уже знаком предельный, физический союз, то крайнее напряжение совместной жизни, которое по-прежнему называется браком.

Глаза Саймона перестали блуждать и остановились на круглом окне напротив. Оно выходило во двор, но сквозь него виден был двор со всех мыслимых инопространственных направлений. Оттуда должен прийти дух. Маг подошел вплотную к заветной фразе; расщепление звука исчезло, теперь звучал только один голос. Это означало, что его двойники в Китае и в России впали в транс. Могучая формула может быть произнесена только подлинным человеческим голосом нераздельного существа.

Кроме Саймона еще один человек из присутствующих знал об этом последнем секрете; она сидела справа от него и верила изо всех сил. Она уже поняла, что момент близок и что она тоже участвует в магическом действе.

Ах, как она бывала полезна ему… раньше. Теперь он нуждается в ней не больше, чем в этих безликих существах, которые служат живой пищей его духу.

В давние дни первой поры их знакомства Сара Уоллингфорд знала, что ему нужна ее помощь. Но все уже давно изменилось. Он больше не нуждается в ней, может, пока она еще нужна, чтобы охранять их дочь; но скоро он отошлет Бетти навсегда, а она… Кем она тогда будет? Ее поджидает одиночество пострашнее того, которое знают обычные люди. Срок близок. Он давным-давно сказал ей об этом, жаловаться не на что. Срок очень близок. Когда он придет, кончится его тройственность, и она станет просто еще одним из его восторженных недоумков — вроде тех, на картине. Он даже не потрудился разуверить ее в этом.

Перед ней словно заново прошел ужасный день, когда единое разделилось на множество. Дело происходило в том доме на севере. Он пришел к ней ночью, из сада, как нередко приходил до этого. Это была следующая ночь после зачатия Бетти, и она уже знала, что беременна его ребенком. Она не хотела этого, да и он не жаждал отцовского счастья. Но ребенок должен был стать для него тем инструментом, каким она стать не могла. Поэтому она возненавидела дитя еще до зачатия, а когда это все-таки случилось, весь следующий день ощущала внутри себя словно ледяной кристалл. День ото дня он все рос, и вместе с ним росла ненависть. Так продолжалось до самого дня рождения Бетти — "холодного, как родниковая вода". А то, что произошло на следующий день после того, как она понесла, пожалуй, растравило ее еще больше.

Едва увидев его, она поняла, что он готовит магическое действо. Для величайшего из своих деяний ему не потребовались вспомогательные инструменты — ни посох, ни меч, ни светильники, ни травы, ни мантия. Когда он пришел, она лежала в постели. Ей было двадцать девять тогда, и она знала его уже восемь лет. Давно уже он перестал просить ее о помощи; она и так все восемь лет служила ему верной помощницей. Однако ночь зачатия кое-что изменила. Теперь она зависела от него все больше, а он нуждался в ней все меньше. Тогда, правда, она еще не понимала этого. Она лежала в постели и наблюдала за ним. Он задернул занавески и выключил свет.

На туалетном столике стояли свечи, на кресле у кровати лежал ее халат со спичками в кармане. Она протянула руку, удостоверяясь, что сможет до них дотянуться.

Он стоял между ее постелью и большим зеркалом. Оно и висело здесь именно для подобных нужд, и как бы ни было темно в комнате, всегда оставалось тускло-серым.

Порой, следя за его отражением, она ловила себя на мысли, что не может с уверенностью сказать, он ли это или его отражение живет в зазеркальной глади. Он разделся, и обнаженный, встав перед зеркалом, вперился в серебристо-серую глубь. Внезапно тусклый свет, сочившийся из зеркальной поверхности, исчез, и она уже ничего не видела, но зато могла слышать тяжелое дыхание со всхлипами, почти животные вздохи, только подчиняющиеся определенному ритму. Звук рос и становился глубже, пока наконец не превратился в низкий стон, так что даже у нее на лбу выступил пот, и пришлось закусить собственную руку, чтобы не закричать от ужаса.

Стон был натужным, а вовсе не болезненным. В комнате становилось жарче, только жар шел изнутри ее тела, и это угнетало ее. Она вздохнула и откинула одеяло. Она молилась тогда. Богу? Ну, конечно, нет. Ему? Вот именно, ему. Она отдала себя его воле, стала матерью инструмента его владычества и молилась, чтобы и это действо кончилось как надо.

В зеркале опять забрезжил серый рассвет, там был он, но тусклый. Казалось, там было два его образа, и они то сливались в один, то разделялись, она не могла уследить за ними. Оба были блеклые, без четких очертаний, по краям их тел серый цвет переходил в темноту.

Стоны прекратились, комната дрожала от напряжения, жара все росла, она обливалась потом, но по-прежнему хотела только исполнения его желаний. Свет в зеркале погас. Его голос прокричал:

— Свечи!

Она выскочила из постели, мгновенно накинула халат и нащупала спички, потом метнулась в темноте к туалетному столику, на ходу чиркая спичкой и протягивая ее к свечам. В тот момент, торопливо зажигая их одну за другой, она не успела еще осознать образ, мелькнувший в овале зеркала, но когда все свечи разгорелись, она резко обернулась.

И чуть не упала. Между ней и зеркалом, отражаясь в нем, стояли трое. Один — ближе к ней, двое других — чуть поодаль. Из зеркала пристально смотрели на нее три одинаковых лица. Безумное чутье подсказывало, что ближайший — это он, ее хозяин, чье дитя она носит под сердцем. Но кто же тогда другие — подобия? люди? любовники? Шестикратный ужас, ближний и дальний, застыл совершенно неподвижно. Эти двое не были ни тенями, ни призрачными эманациями, они обладали и плотностью, и формой. С минуту она смотрела не отрываясь, изо всех сил вцепившись в край стола, потом покачнулась, обмякла и рухнула на пол.

Когда она пришла в себя, Клерк был один. Позже он уверил ее в своей подлинности. Двое других — только образы, точные копии, способные действовать и посланные с важными поручениями. Занавески были отдернуты, в мире занимался серый рассвет. Она глядела на вересковые пустоши за окном и знала, что где-то там идут навстречу утру эти невероятные существа. Мир был готов для них, и они отправились готовить его. Потом он оставил ее, и с той ночи между ними не было больше физической близости. Она — даже она — не вынесла этого бреда. Она верила Саймону, но порой начинала сомневаться. В последовавшие двадцать лет, работая на него, она гадала, действительно ли служит оригиналу или только одной из его мыслеформ, управляемых издали настоящим человеком. Но она гнала эти мысли. Она обратила внимание на газетные статьи о появлении в Китае великого религиозного философа, а в России — великого священника-патриота, и, конечно, догадывалась — нет, не кто, ибо в них не было личностного начала, — а что они такое. Война скрыла их на время, но теперь, когда война кончилась, они возникли снова, провозглашая повсюду мир и любовь, и сопровождавший их проповеди энтузиазм сметал все преграды, народ за народом покорно склонялся перед этой троицей.

Каждый вызывал утроенную энергию одобрения и восхищения. Требовали, чтобы трое проповедников встретились и начертали свое священное писание, а также политические взгляды, чтобы они полностью приняли на себя бразды правления. Так было с ним в Америке и, несомненно, было бы и здесь, если бы он не ушел деликатно в тень. Во всем мире, не считая самого Клерка, только она знала, что на самом деле двое других — вообще не люди, а приспособления, автоматы, плоть от его плоти и кость от его кости, но лишенные воли и души.

Она знала, почему он стремится к уединению. Наверное, он уже сейчас справился бы со всем миром, но предпочитал не спешить. Волшебное ораторское искусство вкупе с гипнозом, чудесные исцеления и другие таланты быстро приводят к идолопоклонству, однако всегда остаются отдельные трудновоспитуемые, и вот для них-то приходилось пока прибегать к искусству личного обольщения, им предназначался этот сухой шепоток: "Ты — не такой, как все, ты не подлежишь закону, ты — особенный". Он играл на обеих струнах, управлял толпами, но не пренебрегал и отдельными душами. Она сама попалась когда-то на эту удочку: и ей еще повезло, потому что она оказалась полезной и даже стала матерью его ребенка. Облегчит ли это чувство покинутости? Вряд ли.

Даже когда свершится то, ради чего призвали в этот мир Бетти, и дочь их уйдет в духовные пространства, она не станет ближе к нему. Он ведь и сам уже почти дух. Скоро именно духи станут его спутниками, и тогда…

Только сначала ему все-таки придется совершить то, что так долго откладывалось. Когда через Бетти будет установлена связь с тем, иным, миром, ему придется отправиться в Европу, а может, и дальше — в Персию или Индию. Туда же должны будут прийти его двойники, за каждым из которых стоят толпы и толпы фанатичных приверженцев. Обряд воссоединения свершится в тайне, и тогда все будет в его руках.

Она отвела от него глаза, только она одна среди всех собравшихся могла воспринимать одновременно и Клерка, и происходящее вокруг, и поэтому видела, как начинают терять разум остальные. Они начали медленно раскачиваться взад-вперед; лица утрачивали осмысленное выражение; руки протягивались к нему. Они все больше походили на насекомых с той картины, а лица их приобретали все больше сходства с его собственным.

Едва взглянув на картину Джонатана, она узнала лицо, которое так часто видела в этом доме, узнала пустой и беспомощный взгляд умалишенного. Потому и разозлилась так сильно. Но он-то не мог видеть себя в эти минуты. Она быстро взглянула на Ричарда — пора бы и емуощутить власть здешнего хозяина.

А для Ричарда эта опасность действительно подступила вплотную. Он думал о любви, о том, что могло бы означать это слово для него, доведись ему встретить какую-нибудь отзывчивую душу. Ведь Лестер понимала его далеко не всегда. Какие-то ее ритмы плохо согласовывались с его собственными. Он шевельнулся, словно пробуя свой собственный ритм, совсем немного: вперед-назад, вперед-назад. Глаза открылись чуть пошире, голова чуть запрокинулась, и тут его взгляд упал на женщину, сидящую напротив. Она показалась ему такой же, как накануне, и внезапно он вспомнил картину Джонатана.

Он вспомнил насекомых и с удивлением увидел их вокруг себя. Ах, вот оно что! Он попал под какое-то влияние, что-то воздействовало на его сознание. Ричард с некоторым усилием заставил себя выпрямиться, сесть ровно и собраться. Да, он неосторожно подошел к самому краю, но в последний момент успел отпрянуть. Он подумал о Лестер, но не о красоте ее и не о страсти; он представил себе, как она сердится, и в тот же миг на пороге вечности услышал голос, тот самый, что недавно звучал на Вестминстерском мосту. Он, как живой, раздавался у него в ушах: "Почему ты заставляешь меня ждать?" Сознание взметнулось в тревоге: если она ждет, что он тут делает?

Он снова стал собой — "плохонькое создание, зато свое"; по крайней мере, его больше не раскачивало то существо на троне. Вернулась природная рассудительность.

Он огляделся и сразу заметил круглое окно. Он услышал голос Клерка, который все еще говорил, но теперь звук был такой глухой и странный, что Ричард едва признал его за голос. Он больше походил на эхо выкрика за углом коридора, только это эхо не усиливало, а ослабляло звук, словно он исходил из глубокого круглого окна в толстой стене. То, что оно круглое — не странно, бывают всякие, а вот почему оно такое толстое? Простое окно, выходящее во двор на какую-то пустую площадку… Нет, кто-то был там, кто-то заглядывал в окно, какая-то женщина.

Он испытал огромное облегчение, когда обнаружил, что это не Лестер. И все же чувствовал, что с Лестер она как-то связана. Она уже входила в комнату, входила прямо сквозь стену. Она улыбнулась, и по этой улыбке Ричард тут же узнал ее. Эвелин, подруга жены, погибшая вместе с ней. Она улыбалась Клерку, и, мельком оглянувшись, Ричард увидел, как по лицу сидящего на троне скользнула гримаса, заменяющая улыбку. Он услышал, как с отзвуком человеческого голоса смешивается другой звук — высокий звук не то трубы, не то флейты, упавший из поднебесья, как птичий крик, только птицы здесь были ни при чем. Ричард прикрыл глаза, но и сквозь опущенные веки видел, как эти двое улыбаются друг другу. И звук, и гримасы с очевидностью подсказали ему, что происходит преступление. Он чувствовал, что стал свидетелем неземной встречи, самым ужасным в которой было именно это показное дружелюбие. Если бы он иначе относился к этим вещам, то сказал бы, что в комнате запахло проклятием и вечными муками. Но тут была только улыбка — ни боли, ни протеста, но какая-то ужасающая непристойность таилась за всем этим. У него на глазах рушился духовный закон. Он видел неподвижно сидящего мужчину и наполовину вышедшую из стены женщину, ничтожнейшее существо, однако настолько исполненное низости, что его чуть не стошнило.

Ричард не знал, сколько это продолжалось; просто вдруг все встали, и он тоже почувствовал, что может держаться на ногах, а потом все, кто был в комнате, повернулись и вышли вон.

Глава 6

Воды мудрости

Когда Лестер вошла в дом на Хайгейт, по-земному времени было около пяти утра, а в Городе только начинало смеркаться. Этот слой бытия и в пространстве, и во времени мало зависит от своих земных подобий. Сам Город решает, где, как и когда должен жить каждый из его обитателей, пока не освоится в нем. Немногие поначалу понимают, что разные события могут происходить практически одновременно. Вот и Лестер еще не успела отвыкнуть от обычной временной последовательности и не могла воспринимать несколько событий сразу. Здешние старожилы, те, кто давно и свободно жил в Городе, владели иным способом познания, недоступным новичкам, но что и как скажешь о нем, если человеческий язык не в состоянии выразить возможности полновластной, искупленной человеческой природы. Лестер не слишком быстро, но и не медленно выясняла возможности своего нынешнего состояния, но объясняла их пока по-старому.

Она еще не приобрела опыта посмертия, и земные привычки еще не утратили для нее значения.

В прихожей — ей показалось, что это прихожая, — она помедлила. Пожалуй, случившееся слегка потрясло ее. Чтобы попасть в дом, она просто прошла через дверь, не открывая ее! Понаблюдать за собой со стороны не получалось; она и раньше этого не умела, и здесь пока не освоила это довольно полезное качество. Легкость перемещения в пространстве ей понравилась. Если минуту назад ей казалось, что кто-то не хочет пускать ее к Бетти, то теперь дело обстояло иначе. Раз она так легко проникла сюда, то наверное и дальше пойдет не хуже. Однако не померещился ли ей этот плач? Сейчас, кажется, все тихо. Она почти ничего не видела, однако темнота была естественной и даже приятной после призрачного, мертвенного полусвета, разлитого везде в Городе. Правда, так продолжалось недолго. Светлее не стало, но теперь она могла разглядеть впереди небольшой зал и кон-. туры немногочисленной мебели, только цвет обивки никак не удавалось разобрать. Лестер даже вздрогнула от острой тоски по своим любимым вещам, оставшимся в их маленькой квартирке. Именно это ощущение вернуло ее к действительности. Так бывает, когда человек просыпается в незнакомой обстановке и мгновенно понимает, насколько все вокруг чуждо ему. Ее совершенно не интересовало, как обставила леди Уоллингфорд свою гостиную, но раз уж она все равно видит в темноте… Она еще некоторое время постояла, но не услышала ни звука.

У себя наверху в этот момент Бетти действительно перестала плакать. Ее мучители ушли, оставив ее в полном изнеможении. Мать отправилась к себе в комнату, чтобы расшифровать запись отчета Бетти. Она начала стенографировать давным-давно, во время их первых с Клерком экспериментов, теперь это просто вошло в привычку. Нужда в записях отпала, когда выяснилось, что Саймон все помнит и так. Поначалу он мог забыть какую-нибудь деталь, но уже давно об этом и речи не было. Он даже не интересовался, что она пишет, и вообще все чаще поручал ей всякую черновую работу. Но она продолжала делать то, что считала нужным.

Клерк, выйдя из комнаты Бетти, медленно направился к лестнице. Ум его пребывал в некотором замешательстве. В первый раз за последние годы, сообщая мировые новости, Бетти ни разу не упомянула его имени. Это было странно. Возможно, какая-нибудь случайность помешала его появлению на первых полосах газет. А может быть, она слишком устала, чтобы пересказывать все.

Или он сам… Нет, о таком он даже думать не хотел. Он давно чувствовал, что пора окончательно отправлять его подопечную в иной мир. Она осмотрится на месте, и постепенно расскажет обо всем, что узнает сама; у него отпадет нужда пользоваться не всегда понятной, а иногда и недостоверной информацией из газет. До сих пор ему ни разу не удалось протолкнуть ее подальше во времени.

Если он пытался это сделать, то по возвращении она только стонала: "Дождь! Дождь!" На нее обрушивались буквально потоки воды, словно само время превращалось в дождь и заливало, или даже смывало все. Когда Бетти совсем переселится в тот мир, все пойдет по-другому. Ей не будут мешать мысли о возвращении, она привыкнет к дождю, пройдет сквозь него, и сообщит наконец, что находится по ту сторону водяной завесы.

Можно и сейчас заставить ее, но тогда есть риск, и немалый, что она не выдержит, а терять ее ради простого любопытства нельзя ни в коем случае. Лицо его прояснилось, он дошел до лестницы и начал спускаться. Вставала луна, но свет ее пока не попадал в окна, прихожая. внизу тонула в темноте. На полпути он внезапно остановился. У подножия лестницы кто-то был.

В отличие от Лестер, Саймон не мог видеть в темноте.

Никакая магия не могла даровать ему возможностей посмертного бытия. Он не верил, что смерть может застать его врасплох, он долго и упорно готовился к самым невероятным опасностям. Несколько раз слуги по его приказу устраивали настоящие покушения, и он всегда справлялся с ними. Но тем самым он отгораживался и от возможностей, которые открывает человеку только смерть. Он не мог отдаться ей так же просто, как тот, другой сын еврейской девушки. Тот другой отказался сотворить чудо и спасти себя. Он принял смерть в неведении и боли, разделив удел всех остальных людей на земле. Клерк считал это его провалом и твердо намеревался избежать и боли, и неведения. Так что теперь он мог рассчитывать только на собственные силы.

Он увидел, как внизу слабо светятся чьи-то глаза. Он мог бы сообразить, что это значит, но не сообразил. Он даже не понял, что перед ним женщина, вернее, призрак женщины. Что-то осмелилось явиться в его дом незваным. Он принял пришельца за одно из меньших созданий иного мира. Иногда, совершая древние магические обряды, он видел их, а пару раз что-то увязывалось за Бетти без ее ведома, и потом некоторое время маялось в прихожей. Создания эти, как правило, лишены человеческой формы, обычно они являются в обличье маленьких чудовищ — вроде крыс, кроликов, обезьян или змей, или даже карликовых грифов, жуков или пауков. Но это лишь иллюзия формы — на самом деле они не имеют к животным никакого отношения.

Если бы природа животных позволяла осуществлять магическую связь, он давным-давно воспользовался бы ими для своих целей. Однажды, много лет назад, он пытался проделать это с обезьяной, но связь оборвалась, как только животное погибло. Из-за отсутствия развитой души они, если и живут после смерти, то только собственным прошлым. Саймон предположил, что и на сей раз к нему пожаловал какой-нибудь призрак из полинявших древних монстров. Теперь оно ждет его распоряжений. Бесполезно спрашивать его имя или род: эти твари только смущаются от подобных расспросов и все равно не могут ничего сказать. Они ведь и сами не знают, что они такое, в лучшем случае, могут сообщить, зачем оказались здесь. Стоя на верхних ступеньках лестницы и презрительно глядя вниз, Саймон спросил:

— Что ты здесь делаешь?

Лестер увидела Саймона, едва он появился на верхней площадке. Огромная фигура в плаще навела ее на мысль, что перед ней наконец кто-то из настоящих жителей ее нового Города и что именно ради этой встречи ее и тянуло войти в дом. Может быть, это один из тех, кого она все время ждала увидеть. Детские воспоминания об ангелах — она уже не помнила, в какой сказке или на какой картинке видела их — смешались со взрослыми мечтами о герое, гении, завоевателе, хозяине. Лестер, подобно многим жизнелюбивым, но неудовлетворенным женщинам, иногда хотелось встретить великого человека, который стал бы направлять ее. Только тогда уж он должен быть воистину велик (так подсказывала ее невинность), а мужчина это будет или женщина — не столь важно. Однако стоило ей влюбиться, как эти смутные мечтания развеялись, словно дым. Одно дело подчиняться придуманному повелителю и совсем другое реальному Ричарду. Сам-то он едва ли стремился к подобному отношению, а если два-три раза у него и возникало желание поруководить, она все равно отчаянно сопротивлялась. И вот внезапно к ней вернулись юношеские мечты. Лестер вглядывалась в это лицо аскета, и оно казалось ей куда значительнее обычных человеческих лиц.

Но когда он заговорил, она едва расслышала вопрос.

Голос, который Джонатан счел суховатым, для Лестер оказался слишком густым. Она не удивилась — возможно, так и должны разговаривать богоподобные существа. Но смысл вопроса она все же уловила и ответила таким жалким голосом, какого не предполагала у себя до сей поры:

— Я Лестер. Я пришла повидать Бетти.

В этом писке Клерк все-таки разобрал что-то похожее на "Бетти". Он спустился на пару ступенек, пристально вглядываясь. Вон там, думал он, темнота погуще, значит, что-то действительно притащилось за Бетти, хотя и непонятно, зачем. Это его немного озадачило. Впрочем, что бы оно ни было, может убираться обратно. На обезьяну не похоже и на крысу тоже… скорее это человеческий контур, только уж больно грубо сработанный. Он поднял руку, начертал в воздухе магический знак, требующий от чужака беспрекословного подчинения, и властно спросил:

— Зачем?

Магия подействовала, но характер Лестер внес свои коррективы. Сила заклинания могла бы просто поглотить Лестер или подчинить, зацепившись за эмоциональную вспышку недавнего необдуманного проклятия, но теперь оказалась нейтрализованной чистотой ее намерений.

Что привело ее сюда? Желание помочь? Ну, можно сказать и так. Она проговорила:

— Помочь… — и замолчала. Как-то неловко говорить о помощи этому властному человеку на лестнице. К тому же, оказавшись выраженным, намерение немного потускнело. Вспомнив о тех случаях, когда она действительно могла бы помочь Бетти, но не сделала этого, Лестер испытала такие же ощущения, какие испытывала в жизни, когда краснела. Вот на эти смутные воспоминания и обрушилась сила магического знака. Прихожая внезапно наполнилась тенями Бетти и самой Лестер. Она и подумать не могла, что им так часто приходилось встречаться в жизни, а главное, что она так часто отказывала бедняжке в помощи. Множество зыбких фигур двигались, общались между собой Стоило ей остановить на них взгляд, как они разом уплотнялись, выделялись среди прочих, становились явью. Она видела, как забывает о Бетти, унижает Бетти, презирает Бетти — в саду, в классе, на улице, даже в этой прихожей. Образы были такими живыми, что она забыла про фигуру на лестнице.

Кто бы мог подумать, что в прошлом их отношения таили столько эмоций! На какой-то момент весь этот призрачный мир стал реальнее того, который она все еще по привычке называла настоящей жизнью. На себя она не смотрела, а видела только Бетти — вот она говорит что-то жалобное, вот робко протягивает руку или просто смотрит на нее жалобными глазами. Лестер попыталась отмахнуться от образов. Голова у нее закружилась, она Словно вертелась среди них на какой-то инфернальной карусели. Ах, если бы хоть одна из них была настоящей Бетти, Бетти, к которой она пришла, Бетти, которой она — глупая! собиралась помогать. Там, где раньше она отказывала в помощи, ей впору было теперь просить о помощи самой. С ужасающей ясностью Лестер поняла, что единственной причиной ее равнодушия была лень и безразличие. Она не замышляла злое, и если и согрешила, то не поступком, а своим духовно безграмотным естеством, и хлынувшие слезы как нельзя лучше подтвердили это. Зато сразу вслед за раскаянием ее подхватил восторженный порыв: она больше не разбиралась, кто давал, кто принимал помощь, она просто нуждалась в ней сама, нуждалась так, как никогда до этого. Она порывисто протянула руку навстречу робкому полужесту Бетти, но какой бы реальной ни казалась фигура рядом с ней, никакого прикосновения Лестер не ощутила.

Пальцы зримо касались чужой ладони, но находили лишь пустоту, и Бетти снова убегала от нее по садовой дорожке, по улице, по этой прихожей, по бесконечному коридору. Смутное, так и не нашедшее выражения при жизни чувство симпатии к Бетти позволили Лестер окликнуть беглянку. Она закричала с такой мольбой в голосе, которой совсем не ожидала от себя:

— Бетти! Пожалуйста! Бетти!

Первый же звук ее голоса мгновенно уничтожил все призрачные фигуры, она оказалась в одиночестве. Но теперь Лестер твердо знала, где находится Бетти, знала и то, что все ее надежды тоже сосредоточились там. Мечты о герое исчезли без следа, желание немедленно видеть Бетти заставило Лестер забыть о том, кто стоял на верхней площадке лестницы. Она помчалась наверх, и как только начала двигаться, тут же исчезла из поля зрения Клерка. Он даже не ощутил, когда она прошла мимо. Для него гротескный человеческий образ вдруг съежился, заколебался и исчез, слабое свечение глаз погасло. Он презрительно повел плечом. Очевидно, бедный странник из иного мира, конечно, поменьше человека или ангела, не смог вынести заданного им вопроса и превратился в ничто прямо на глазах. Саймон действительно заметил, как содрогнулось новое мистическое сердце Лестер — но процесс искупления оказался от него скрыт. В тот миг, когда она приблизилась к истинной жизни Города, он посчитал, что призрак испарился. Спокойно спустившись по лестнице, Саймон открыл дверь и вышел в земную ночь.

А Лестер, не открывая дверей, вошла в комнату Бетти. На этот раз она осознала, что проходит сквозь дверь, но не посчитала ее серьезной преградой. Дверь осталась дверью, она не истончилась и не превратилась в тень, просто через нее лежал самый короткий путь. Открывать ее значило бы терять время. Она быстро осваивала возможности своего нового состояния. Вряд ли ей удалось бы теперь так же просто преодолеть пустые комнаты или туманные фасады из ее предыдущего опыта, но в этом реальном мире она могла действовать, и действовала решительно. Поэтому она просто прошла через дверь. Перед ней распростерлась на постели неподвижная Бетти.

Лестер прекрасно видела ее в темноте. Она подошла и остановилась в ногах девушки.

Пожалуй, ей еще не доводилось видеть настолько замученного и увядшего человека. Живая Бетти лежала с закрытыми глазами, едва дыша. Если бы время от времени ее тело не сотрясали конвульсии, ее вполне можно было счесть умершей. Мертвая Лестер смотрела на кажущуюся мертвой Бетти. Сердце ее упало: на какую помощь она могла надеяться здесь? Откуда в этом полуживом теле возьмутся силы, если она уже не способна помочь самой себе? Того и гляди Бетти умрет, тогда — конец всем надеждам. Вот и с этим примирением, как и с Ричардом, она слишком промедлила. Оттолкнула Ричарда? не притянула Бетти. Перед ней результаты собственного выбора. Она подумала: "Но так нечестно. Я же не знала", — и тут же пожалела об этом. Нет, знала. Ну разве не была уверена насчет Ричарда? Чтобы прекратить их вечные ссоры-примирения, требовалась справедливость особого рода, какого именно — она пока не понимала, но про Бетти знала все. Она была тогда слишком молода.

А молодость часто бывает жестокой. Ее отказ был холодным и определенным, таким же холодным и определенным, как тело, на которое она смотрела сейчас. Смерть для смерти, смерть к смерти, смерть в смерти.

Занавески на окнах были откинуты. Поднималось солнце, в комнате постепенно светлело. Лестер продолжала стоять, потому что ничего другого ей не оставалось.

Она ничего не хотела, ни к чему не стремилась. Ей было некуда идти. Об Эвелин она не думала. Она знала, что ничего не сможет сделать, если не обретет помощи, а единственная ее надежда бессильно простерлась перед ней. Внезапно она осознала, что в дверь уже давно стучат.

В комнату вошла служанка и остановилась на пороге. Она взглянула на Бетти, она оглядела комнату, посмотрела прямо на Лестер и не увидела ее. Лестер окинула ее равнодушным взглядом, как посторонний и неуместный предмет. Сейчас была важна только Бетти, а Бетти как раз лежала на постели и не подавала признаков жизни.

Служанка вышла. Утренний свет стал ярче.

Внезапно Бетти открыла глаза и посмотрела на Лестер. Тихий, неразличимый для смертных ушей голос назвал ее по имени.

— Да, — отозвалась Лестер и поняла, что ее не услышали. Глаза раскрылись шире, голос прошелестел:

— Лестер! Но ты же умерла… Вы с Эвелин умерли, — Бетти помолчала и добавила едва слышно:

— Я так рада, что Эвелин умерла.

Глаза закрылись. Изнеможение поглотило ее.

Лестер расслышала радость в этих гаснущих звуках.

Она совсем забыла про Эвелин, но совместные странствия по призрачному миру успели создать легкое ощущение дружеской связи, и враждебная радость Бетти наполнила ее страхом. Она смутно догадывалась о том ужасе и отчаянии, которые ожидают мертвых, оставляющих позади себя только такую радость. Им ни за что не обрести так необходимой здесь доброжелательности людей, которых они знали при жизни. Есть, конечно, не праведно замученные или убитые возможно, их ждет великое утешение. Но для обычных мужчин и женщин такая радость вместо последнего причастия — ужасный груз. Лестер даже ощутила на миг, как весь Город — призрачный или земной, а может, оба они в подлинном единстве — испустил слабый вздох. Неужели и в нем слышалась радость? О чем? О смерти Эвелин? О ее собственной смерти? Неужели это все, что могут дать ей Бетти и вся земля? Вздох облегчения, потому что она ушла? Все ключи были у той, что лежала на постели.

Если она могла сказать так об одной, то как же другому духу не подумать, что и его могут отринуть подобным образом — гаснущим голосом и сомкнутыми глазами выбросить из сознания, от которого так много зависело.

Лестер благоговела при мысли о том, сколько на самом деле зависело от этой бледной девушки — какая власть вечного приговора сосредоточилась в этом сердце. Суд, приговор, палач скрывались за этими закрытыми глазами. Ну уж нет! Горячность, которую она не раз испытывала в жизни, вновь захлестнула Лестер с головой. Ей хотелось разбудить, растолкать Бетти, заставить ее говорить, помогать. Только теперь она знала, что горячится напрасно. Это в прошлом она могла пререкаться с Ричардом — но там все было по-другому. Там в основе лежало доступное ей представление о любви, правильное или не правильное, но все равно другое. Они никогда не позволяли себе ссориться на людях. Лестер не позволяла. А сейчас она была именно на людях, на виду у всего этого духовного Города, хотя изо всех его обитателей перед ней находилась только Бетти. Поэтому она просто ждала, она и должна была ждать. Что бы там ни поднималось в ней, она ждала. Дом, земной, теплый, освещаемый огромным светилом, все еще оставался для нее частью Города, во всяком случае, до тех пор, пока в нем оставалась Бетти. Все зависело от Бетти, но и сама Бетти зависела от чего-то. Лестер еще не знала, от чего.

Дверь комнаты снова открылась. Вошла леди Уоллингфорд. Она подошла к постели, наклонилась над Бетти, пощупала виски и запястья, поправила одеяла, потом подошла к окну и задернула занавеску, чтобы солнечный свет не падал на лицо дочери. Она стала обходить вокруг кровати, и Лестер подалась было назад, но тут же одернула себя. Ни к чему. Она стала другой, хоть и не знала, какой именно. Но теперь совмещение тел в пространстве вовсе не означало соприкосновения. У нее возникло слабое ощущение, такое же, как когда она проходила сквозь дверь, будто паутина задела ее; глаза моргнули и прояснились. Леди Уоллингфорд прошла сквозь Лестер, только и всего. Окинув комнату взглядом профессиональной сиделки, леди Уоллингфорд вышла.

Тело и видимость тела снова остались наедине. На улице заработал мотор и отъехал автомобиль. Леди Уоллингфорд отправилась в Холборн. Туда же направлялся сейчас Ричард, а Джонатан ждал в своей комнате, в тщетной надежде услышать хоть слово от Бетти. А за ними три континента глухо переговаривались о трех великих вождях, и два растительных подобия Клерка раскачивали по его единственной воле огромные толпы, а сам он готовил себя к действу, которое на его языке называлось "отсылкой", другими словами — к убийству.

Когда шум автомобиля смолк вдали, Бетти села. Глаза ее, яркие в тени, посмотрели на Лестер с нежностью и затаенным весельем. Она откинула одеяла, села на край постели и сказала:

— Привет, Лестер! Что ты тут делаешь? — голос прозвучал удивительно дружелюбно, Лестер не могла этому поверить. — Все равно, так приятно тебя видеть.

Как ты? — продолжала Бетти.

Лестер ждала чего угодно, только не этого. Она ведь не видела другой Бетти, проходящей, пританцовывая, по улицам Города, не догадывалась о свежей радости, естественной для этого места. Она слышала только высокий крик с вершины холма, и теперь узнала голос — именно так он и должен звучать в дружеской беседе. Она тут же поняла, что Бетти умеет здесь больше, чем она.

Неудивительно, что ее послали сюда за помощью. Она во все глаза смотрела на девушку, единственную, не считая Эвелин, чей голос так легко достигал ее слуха здесь, и наконец проговорила, надеясь, что собеседница тоже услышит ее:

— Не так, чтобы очень хорошо.

Бетти тем временем встала. Она собиралась подойти к окну, но слова Лестер остановили ее.

— Что случилось? — спросила она. — Я могу тебе чем-нибудь помочь?

Лестер поглядела на нее. Без всякого сомнения, перед ней Бетти, но Бетти веселая, Бетти радостная, почти счастливая. В голосе не слышно ни малейшего страдания, одно только искреннее желание помочь. Вот только попросить о помощи оказалось не так-то легко.

Ощущение рокового судилища не уходило, чудесное превращение Бетти не отменяло приговора. Малейшее движение руки, легчайший поворот глаз могут опять вернуть каменную безысходность. Просить, умолять о милости… Лестер это совершенно несвойственно. Но ведь ей нужна помощь, нужна так, что мешкать просто нельзя. И она сказала:

— Да, можешь.

Бетти светло улыбнулась ей и беззаботно ответила:

— Хорошо, тогда расскажи мне, в чем дело.

И Лестер довольно беспомощно начала:

— Все это время… все это время в школе и потом. Без тебя мне с этим не справиться.

Бетти наморщила лоб. Потом проговорила немного удивленно:

— В школе? Лестер, я всегда любила тебя в школе.

— Может, ты и любила, — ответила Лестер, — но ты же помнишь, по моему поведению нелегко было заметить, чтобы и я отвечала тебе тем же.

— Разве нет? — удивилась Бетти. — Я знала, тебе не очень-то хотелось со мной дружить, но почему ты должна была этого хотеть? Я же была маленькая и, кажется, довольно занудная. Насколько я помню, ты очень благородно со мной обращалась. Но я мало что помню. Да и зачем вспоминать? Я так рада, что ты пришла повидаться со мной.

Лестер начала понимать, что все как-то не так. Она собралась просить прощения, но похоже, этого мало.

Надо еще, чтобы сопротивляющееся сознание Бетти увидело правду. Образы прошлого (если, конечно, это образы, а не само прошлое) перестанут кружить ее в своем водовороте только когда сама Бетти отпустит их.

Сейчас их не видно, но стоит ей выйти за дверь, как они снова закружат ее. Лестер не понимала, откуда взялась эта новая Бетти, но Город не позволял тратить время на обычное земное недоумение. Она же слышала голос с вершины холма, она хотела, чтобы и ее голос звучал так же. Тот голос принадлежал Бетти, и если сейчас перед ней та же самая Бетти, она должна понять. Лестер заставила себя произнести самые горькие слова, которые ей только доводилось выговаривать в жизни:

— Постарайся и вспомни.

Взгляд Бетти притягивал солнечный свет за окном.

Она с усилием отвела глаза, чтобы повнимательнее присмотреться к Лестер, и сказала быстро и страстно:

— Лестер, ты плакала!

Лестер ответила, не в силах скрыть раздражения:

— Сама знаю, что плакала. Я…

Бетти перебила ее.

— Ну, конечно, я вспомню, — сказала она. — Я просто не понимаю, что именно должна вспомнить? — она улыбалась, и за этой улыбкой отчетливо проступила та нежность, к которой так стремилась вся ее смертная жизнь и в которой ей было отказано. Лестер захотелось удрать, спрятаться, по крайней мере закрыть глаза. Она сдержалась — дело того требовало — и сказала:

— Вспомни, как я обращалась с тобой в школе. И потом.

В наступившей вслед за тем долгой паузе Лестер ощутила первые смутные признаки тихого восторга, который таил мир ее новой жизни. Тревога не пропала, страх не стал меньше, просто происходило то, что должно было происходить. Кем еще она могла стать здесь, если не жертвой своей жертвы? Но, к счастью, она оказалась здесь, в этом мире, рядом со знакомым, расположенным к ней человеком. Мало того, что человек этот прекрасно ориентировался в этом мире, он еще и счастлив здесь, и даже воздух вокруг него звенит от радости. Она узнала эту радость, почувствовала ее, как чувствует лежачий больной наступление лета. Сама она еще не была счастлива, пожалуй, она даже не встречала этой разновидности счастья, но ожидая его, вспомнила, как один-два раза испытывала нечто подобное с Ричардом — в ту ночь, когда они расстались под уличным фонарем, в тот день, когда они встретились на мосту. Всего лишь мгновения, но они, оказывается, тоже принадлежали к этому миру. Правда, и те греховные времена, что кружились вокруг нее, никуда не делись. На сердце у нее стало спокойно. Если она должна идти, значит, должна; может быть, этой порхающей радости позволят отправиться вместе с ней. Врожденное благородство Лестер поднимало голову. Маленькая, хрупкая фигурка у окна была ее судьей, но она же была и центром этого мира, его источником. Совсем немного оставалось до прихода собственной радости, и чтобы Бетти смогла разделить с ней всю полноту момента, Лестер воскликнула:

— Ну вспомни! Вспомни же!

Бетти спокойно стояла и внимательно смотрела на нее. До сих пор небеса ее счастья здесь оставались безоблачны, ни одна тучка из ее смертной жизни не пятнала небосвод, кроме редких случаев, вспоминавшихся смутно, как неприятные сны. Теперь она настроилась вспоминать, потому что этого, кажется, от нее добивались, вспоминать нечто, о чем впоследствии можно будет с удовольствием забыть. Ей казалось, что они тратят попусту это сияющее утро, но видно, ничего не поделаешь.

Как только она поняла, что этого хочет Лестер, она захотела того же: так проста любовь-в-раю. Она стояла и думала. Она все еще улыбалась, хотя теперь улыбка стала чуть серьезнее. Она сказала:

— Но откуда ты можешь знать?

— Я знаю вполне достаточно, — ответила Лестер.

Улыбка Бетти исчезла. Она сказала гораздо серьезнее:

— Мне кажется, Эвелин была очень недоброй. Хотя, наверное, ей просто нравятся подобные вещи. Нет, это не о том, мы же не о ней должны думать. Ладно. Сейчас.

Ну вот, все и сделано.

— Ты вспомнила? — воскликнула Лестер, и Бетти, рассмеявшись, ответила ей:

— Дорогая, какая же ты серьезная! Да, я вспомнила.

— Все? — настаивала Лестер, и Бетти, взглянув ей прямо в глаза, так что Лестер пришлось посмотреть в сторону, ответила:

— Все, — и добавила:

— Как хорошо, что ты попросила меня. Думаю, сама я никогда не захотела бы вспомнить до конца, а тут ты попросила меня, и я просто вспомнила, и теперь мне нет дела до того, что тогда было. О Лестер, ты так добра ко мне!

У Лестер слезы навернулись на глаза. Фигура Бетти потеряла четкость и пришлось моргнуть, прогоняя слезинки. Они посмотрели друг на друга, Бетти засмеялась, и Лестер почувствовала, что вот-вот тоже засмеется, но все еще пыталась настоять на своем:

— И все равно!..

Бетти приложила ладонь к ее губам, но Лестер снова не ощутила прикосновения. Они видели и слышали друг друга, сердца их узнали друг друга, и они могли свободно делиться друг с другом добрыми чувствами в этом открытом Городе, но установленные для каждой из них пределы все еще разделяли их. Одна была мертва, другая нет. Рука Бетти тихо опустилась. Обе уяснили для себя суть закона и подчинились ему. Бетти подумала: "Конечно, ведь Лестер погибла", — и тут же сказала вслух:

— Но ведь я была так рада, что Эвелин убита, — голос у нее задрожал, она потрясенно поглядела на Лестер. — Как же я могла?

Лестер к этому времени опять успела забыть об Эвелин, но теперь снова вспомнила, и вдруг поняла, что Эвелин бежит сюда, к ней, к ним обеим. Она словно оказалась на другом конце бесконечной улицы, по которой всю жизнь спешила Эвелин. Вместе с Бетти она была теперь целью и на расстоянии чувствовала, как торопится Эвелин, она вот-вот будет здесь. Лестер вскинула голову, почти так же, как тогда, впервые услышав крик с вершины холма, и вызвав из небытия голос, который так любил Ричард и которого обычно не смел ослушаться, быстро проговорила:

— С Эвелин я справлюсь сама.

Бетти ответила, наполовину смеясь, наполовину смущенно:

— Не знаю, почему, только она все еще немного пугает меня. Я же не хотела ее смерти. Просто она так перемешалась со всем тамошним. Об этом как-то не думается, когда я здесь, — не было необходимости объяснять, где это "здесь". Их сердца, говорившие друг с другом напрямую, и без того все понимали. — Но в последнее время все равно приходилось думать. Теперь, когда ты заставила меня вспомнить, это уже неважно. Побудь со мной еще чуть-чуть, ладно, Лестер? Я знаю, не тебе решать, что будет. Всякое бывает. Но пока ведь можно… Я чувствую, меня ждет что-то очень трудное, но не хочу зря волноваться.

— Конечно, я побуду — если смогу, — сказала Лестер. — Только не понимаю, чего тебе волноваться?

Бетти села на край постели и снова улыбнулась Лестер. Потом она начала говорить, словно сама с собой или убаюкивая ребенка.

— Я знаю, что не должна волноваться, — говорила она, — когда думаю об озере. По крайней мере, мне кажется, что это озеро. Слишком оно широкое для реки.

Наверное, я и правда была очень маленькая, потому что, понимаешь, мне всегда казалось, будто я только что выплыла из него, а это же чепуха. Но иногда мне почти верится, что так и было, потому что я вспоминаю каких-то рыб в глубине, только не могу их описать. Они меня не замечали, а одна, с рогом на голове, все кружилась вокруг, все подныривала под меня. Видно было очень хорошо, порой я даже не понимала, где я. Может, тонула? Только я о себе совсем не думала. А потом рыба опять нырнула, и я почувствовала, как она поднимает меня на своей спине; вокруг забурлила вода, и я оказалась на поверхности. Там я и лежала. Солнце светило, и я плыла под солнцем, как будто купалась в самом солнечном свете, и наконец увидела берег. На уступчике стояла женщина. Я не помнила, кто она, но теперь ты попросила меня вспомнить, и я знаю — это няня, которая была У меня, но очень недолго. Она нагнулась и вытащила меня из воды. Мне не хотелось выходить. Но она мне нравилась, она была мне почти как настоящая мать, и она сказала: "Вот так, дорогуша, теперь никому этого не нарушить. Ну и слава богу".

А потом я уснула, и это, наверное, самое раннее мое воспоминание. После этого помню только, как иногда проезжала по Лондону, и видела Темзу, и белых чаек.

Все они были в той стороне, где озеро, и в другой стороне тоже, но о ней я только начинаю вспоминать. И ты тоже из той страны, Лестер, немножко.

— Я? — горько сказала Лестер. Разве она может принадлежать к этому миру света и красоты? Но в тот же миг она подумала о глазах Ричарда на углу в Холборне — и еще, перед тем, как… как она умерла? Ричард приходил встречать ее, и тогда, стоило ему появиться, сердце переполнял восторг. Бетти опять заговорила:

— Я теперь вижу, что и ты тоже, и это правильно. Вот почему я бегала за тобой — как же я тебе надоедала! — но это неважно. Я столько раз волновалась попусту, особенно из-за головной боли — там были такие места, в которых, я точно знала, у меня обязательно разбаливается голова, а еще из-за Эвелин. Насчет Эвелин — это было, конечно, глупо. А потом был еще этот дом…

Она остановилась и зевнула. Потом прилегла на подушку и подобрала ноги, не переставая говорить:

— Я теперь слишком сонная, чтобы вспомнить все про этот дом… А потом еще и Джонатан. Ты знаешь Джонатана? Он был так добр ко мне. Как-нибудь мы пойдем и посмотрим на ту Темзу, ты, я и Джонатан…

Глаза у нее закрылись, руки бессильно вытянулись поверх одеяла. Она проговорила так, что Лестер едва расслышала:

— Прости, пожалуйста. Мне так хочется спать. Только не уходи. Джонатан придет… Не уходи, пока можно. Так славно, что ты здесь… Хорошо, что ты пришла… Джонатан сможет… Милая Лестер… — неуверенным жестом она попыталась поправить одеяло, но так и не закончив движения, заснула.

Лестер ничего не поняла. Откуда этой незнакомой, счастливой Бетти знать ее? Она говорила так, словно жила одновременно двумя жизнями, причем каждая казалась сном для другой. Наверное, одна из них — фантазия. Обидно, потому что именно из нее пришла эта другая, счастливая, веселая и живая Бетти. Но теперь Лестер слишком остро воспринимала обе эти жизни, и не хотела рисковать, отказывая в реальности хотя бы одной из них. В ее собственной единой жизни тоже было нечто похожее — милосердная, восторженная жизнь света и радости и тяжелая, угрюмая жизнь горечи и ненависти.

Может, воспоминание о собственной глупости и показало ей Бетти такой… нет, не в этом дело. Бетти менялась, она уходила в смерть, она становилась тем, чем уже была Лестер. Краска сошла со щек, поблекла сладкая невинность сна, а бледность изнеможения и страдальческие складки усталого беглеца проступили сильнее. Руки едва заметно теребили край одеяла. Она была, как говорят, при смерти.

— Бетти! — позвала Лестер. Никакого эффекта. Теперь изменения коснулись уже всей комнаты: солнечный свет потускнел, сила и радость ушли из нее. Перед Лестер на постели лежала именно та девушка, от которой она, бывало, привычно отворачивалась. Ни рукам, ни голове больше нельзя доверять, они не могут судить. Но они уже рассудили. Каким сложилось отношение Лестер в другом состоянии, таким оно и осталось. Она совершенно точно знала, что Бетти… простила ее. Улыбка, теплота, расположение означали прощение. Странно, Лестер как будто не обратила на это внимания. А не могла ли она так же проглядеть и Ричарда? Она улыбнулась. Вот новость! Проглядеть Ричарда? И его прощение? Прощение этого тяжелого, несносного, обожаемого существа?

Пусть только он придет к ней, и тогда она покажет ему, что значит прощать. Им не раз случалось "прощать" друг Друга, но жертве это приносило мало радости. Теперь другое дело. Теперь, получив соизволение свыше, она знает. А если Ричард простит, как уже простила Бетти, то чем хуже остальные? Остальные тоже простят, если будет на то высшая воля. "Тем самым, — как там дальше? — на веки вечные я прощаю тебя, ты прощаешь меня".

Вином и хлебом называлось это в поэме. Пусть так и называется. А пока ей остается только ждать, и пусть случится то, что должно случиться. Ей поручили присматривать за Бетти, вот она и будет присматривать. Она должна ждать.

Все время с тех пор, как Лестер вошла в дом, несчастная душа Эвелин тоже ждала. Сначала она чуть не отправилась вслед за Лестер, но не посмела. Присутствие пустого Города пугало ее, но оказаться запертой в этом доме вместе с Лестер и Бетти — еще хуже. Насчет Лестер — ладно, а вот с Бетти точно. Она ненавидела свою жертву, и мысль оказаться с ней наедине вроде бы должна устраивать ее, а вот поди ж ты, не устраивает!

Лестер она тоже ненавидела. Лестер опекала ее, но она имела на это право, потому что у нее хватало сил, вот она такой и была. Нет, и с Лестер она не смогла бы высидеть в этом мрачном доме. С тех пор как Эвелин пробежалась за Бетти, ей стало полегче, хотя она и упустила ее. Улица, по которой она бежала, когда миновала холм, та улица, на которой она сейчас находилась, казалась как-то ближе, надежнее других. Кажется, здесь можно рассчитывать на какую-нибудь поживу. Во всяком случае, больше похоже на Лондон. Дом — это, наверное, высшая точка, войди она туда, так бы и оказалось. Только она не посмела. Лестер нельзя доверять: Лестер и Ветти вполне годятся, чтобы изобрести какую-нибудь пакость против нее.

В конце концов, она рада, что не поймала Бетти. Лестер могла бы догнать ее, и тогда от этих двоих ей бы не поздоровилось. Они небось думали, что она кинется в этот дом — а она и не кинулась… она слишком умна для этого — да и для них тоже. Она отошла на несколько шагов. Нехорошо стоять так близко. Они, конечно, не выйдут, но на всякий случай… Эвелин почти видела, как они разговаривают там, в доме, и улыбаются друг другу. Она отходила все дальше, то и дело оглядываясь через плечо.

Ее лицо все еще сохраняло выражение, которое так потрясло Лестер недавно. Это была ненависть, освобожденная от смягчающей вуали смертной жизни, сама злоба, не поддающаяся смерти. Лицо Лестер, пока она находилась в доме, испытало схожие изменения, его выражение тоже утратило неопределенность. Сама она, впрочем, не догадывалась об этом, ее внимание слишком поглотила великолепная перемена, произошедшая с Бетти. Но в лице самой Бетти подобной ясности пока не было. То, что промелькнуло во взгляде Эвелин, то, что проявилось теперь в ее собственных глазах, было чистым бессмертием.

Печать Города, его первый дар мертвым, вступавшим на его улицы: здесь они становились тем, чем были, становились, казалось, навеки. С этим даром в глазах Эвелин повернула голову и медленно побрела прочь.

Она поднялась на холм и спустилась с него. Ей было все равно, куда идти, но все же что-то тянуло ее — если не в дом, то от него, — и она шла по собственным следам, медленно возвращалась, медленно спускалась и спустилась уже примерно на треть, когда издалека до нее донесся звук Имени. Вряд ли она расслышала его, до нее дошел даже не звук, а просто импульс. Протяжный крик пронесся у нее над головой и затих где-то в вечном Городе. Он не мог воздействовать на твердые земные дома или на миллионы мужчин и женщин, упорно трудящихся ради добра, не мог достичь и райских мест с их обитателями. Он звучал только над пустыми улицами, над видимостью фасадов и призрачными комнатами недавно умерших. Там проложил он свой путь. Другие странники, незримые для Эвелин так же, как и она для них, но подобные ей, сразу ощутили его — старик, ищущий разврата, юноши, ищущие пьянства, женщины, творящие зло и верящие злобе, все, кто погряз во лжи.

Изуродованный Тетраграмматон притянул их своим бесплотным щупальцем. Звуки пронеслись, взвихрились и потащили тех, кого удалось захватить, к говорящему.

Одни из них прошли совсем немного и упали, другие сдались чуть позже. Только она, самая последняя, самая слабая, самая близкая, худшая из всех, попалась основательно. Эвелин не распознала плена и продолжала считать себя свободной. Она только пошла быстрее, а потом и вовсе побежала. Чем быстрее она бежала, тем яснее становился звук. Он не обещал дружбы, в нем не слышалось приязни, но он был союзником. Ее тянуло к нему, как Лестер тянул крик с вершины холма. Души в этом месте знают свои подлинные звуки и торопятся к ним.

Что-то похожее на страх шевельнулось в ней лишь тогда, когда она поняла, что бежит уж очень быстро.

Дорога круто поднималась в гору и казалась куда длиннее, чем когда она бежала по собственному желанию. И все-таки она бежала, мчалась вдоль натянутой струны зова, почти не касаясь мостовой. Бессмертие застыло на лице, темный дух давал силу ногам. Вот она еще немного приподнялась над дорогой и полетела быстрее птицы.

Она не успевала узнавать улицы. Кажется, мелькнула Кинг-Кросс, на нее надвинулась и поглотила путаница домов ЮстонРоуд, значит, она движется в сторону Холборна. Чем ближе, тем тише звучал крик. То, что на дальних улицах казалось истошным воем, вблизи стало обычным голосом. Наконец на лету она проскользнула через калитку во двор, пересекла его и оказалась возле маленького низкого оконца. Эвелин остановилась и заглянула внутрь. В небольшом зале на стульях сидели люди, а у противоположного конца, в кресле восседал мужчина и смотрел на нее. А может, и не смотрел, только она знала, что он видит ее. От огромного облегчения закружилась голова, наконец-то здесь нашелся еще кто-то.

Она даже не заметила, что продолжает потихоньку двигаться вперед, сквозь стену. К ней липла какая-то паутина, она рывком протиснулась сквозь нее. Она вернулась!

Под его присмотром она сможет навсегда вернуться в человеческий мир. Она спаслась от этого ужасного, смутного Города, и этот, сидящий на троне, пришел сюда, чтобы приветствовать ее.

Он улыбался. Она подумала — ни Ричард, ни Джонатан не допускали даже мысли такой — что видит настоящую улыбку, хотя это была все та же гримаса. Впрочем, у него был повод улыбнуться. Еще один призрак явился, значит, его призыв разнесся по всему духовному Городу.

Иначе и быть не могло. Вот только почему Бетти ни слова не сказала о его будущем? Мертвая тишина, казалось, нависла над ним, как будто он неопытный маг, допустивший ошибку в простом заклятии. Хватит. Пора посылать своего предвестника. Тем более что тишина наконец заговорила. Вон из стены торчит ее первое слово — пока одно, но скоро последует и продолжение. Он въедет туда под их крики. Он победит еще один мир.

Обмен улыбками — впрочем, о каких улыбках может идти речь, если собеседники не испытывают друг к другу ни малейшего уважения? — обмен имитацией улыбок состоялся. Каждый из них изменил естеству Города, того самого, внутри которого они находились, каждый из них хотел пробить в нем брешь. И она открылась, выведя каждого из них точно навстречу друг к другу. Любовь к любви, смерть к смерти, брешь к бреши — таков порядок в Городе, такова его природа. Она соединила Лестер и Бетти, Ричарда и Джонатана, Саймона и Эвелин; так решил Город. Какую форму она примет теперь — зависит от них. Шум Лондона — разговоры, уличные звуки, гудки машин — почти не долетал сюда. В тишине зала мужчина сказал женщине:

— Ты мне скоро понадобишься.

И она ответила:

— Забери меня отсюда.

— Скоро заберу, — кивнул он и встал.

Именно в этот момент Ричард понял, что выходит из зала.

Глава 7

Жертвоприношение

Примерно час спустя Джонатан открывал дверь Ричарду.

— Послушай, — воскликнул он, — что стряслось? Ты как с того света вернулся. Садись-ка и выпей.

Ричард действительно был бледен до синевы и, подойдя к креслу, почти упал в него. Ни уютная теплая мастерская, ни участливый тон Джонатана не могли избавить его от леденящего ужаса, поселившегося где-то глубоко внутри. Ричард ощущал его с того момента, как покинул дом в Холборне. Когда Джонатан принес выпивку, он передернул плечами и диковато огляделся. Художник с беспокойством спросил:

— Ты в порядке? Вот возьми, выпей.

Ричард выпил и ненадолго затих, прислушиваясь к себе, а потом заговорил:

— Лучше уж я тебе все расскажу. Или я свихнулся, или… Да нет, не мог же я так ошибиться. Либо я прав, либо сошел с ума. Только не говори, что мне померещилось, а на самом деле я встретил знакомую барменшу…

— Хорошо, — сразу согласился Джонатан, — не буду.

Рассказывай, что хочешь, я всему поверю. Идет?

Ричард собрался с духом и начал рассказывать. Говорил он медленно, и старался быть точным. Он без конца дополнял свои ощущения и переживания, и при этом старался выглядеть как можно беспристрастнее. Раз или два он даже попытался острить, но шутки не получались, и он оставил это занятие. Чем ближе рассказ подходил к концу, тем невнятнее становился рассказчик. Джонатан по обыкновению сидел на столе и наблюдал за ним.

— Я видел, как она вошла. Они смотрели друг на друга и улыбались. А я подумал, что знаю теперь, как выглядит богохульство. Ничего в нем нет ни привлекательного, ни интересного. Кровь стынет в жилах, и все. Это нездешнее, просто иногда оно случается и здесь. Верно тебе говорю, случается. У меня в глазах потемнело, я понял, что просто не вынесу этого. Понимаешь, я же чувствовал: еще немного, и я тоже стану, как они. Но тут мы все встали и пошли по тому самому коридору. Я думал только об одном: лишь бы никто меня не тронул. В прихожей все пошептались, расшаркались, а потом глядь, кроме привратника никого и нет. Я увидел наружную дверь и направился прямо к ней. И тут он меня окликнул. Веришь ли, я даже оглянуться не мог. Встал столбом и стою — сам не знаю почему. Наверно, еще не отошел от этого кошмара. А снаружи торчит эта мерзкая рука и указывает мне за спину. Тут он заговорил своим проклятым шелестящим голосом и сказал…

— Ничего, ничего, все в порядке, — сказал Джонатан, когда Ричард со второй попытки все-таки совладал с голосовыми связками. — Крепись.

— Извини! — отозвался Ричард, потирая горло. — Так вот, он сказал: "Я не стану удерживать вас, мистер Фанивэл. Возвращайтесь поскорее. Когда я вам понадоблюсь, я буду готов. Если захотите повидать жену, я приведу ее к вам; не захотите — буду держать ее от вас подальше. Передайте своему другу, что я скоро пошлю за ним. До свидания". С этим я и ушел.

Он поднял глаза и поглядел на Джонатана. Кажется, друг его пребывал в затруднении, он явно не знал, что сказать. Помолчав, Ричард продолжил еще тише:

— А вдруг он действительно сумеет?

— Что сумеет? — мрачно спросил Джонатан.

— Вдруг он что-нибудь сделает с Лестер, — тщательно подбирая и выговаривая слова, ответил Ричард. — Давай пока оставим Бетти, она-то живая. А Лестер мертва. Что, если он в самом деле властен над мертвыми? Не забывай, одну я видел. Я видел, как эта женщина, Мерсер, вошла к нему в зал через стену. Она-то точно мертва, и вид у нее был как у мертвой. Нет, она вовсе не походила на труп. Во всяком случае, не больше, чем ты или я. Но только в ней было куда больше ее самой, чем в нас обоих. Как будто все в ней окончательно определилось. Если он заставил ее прийти, то вдруг он может и Лестер заставить? Если он это сделает, я убью его.

Джонатан, глядя в пол, задумчиво проговорил:

— Нет, я бы не стал этого делать. Если… если он и впрямь занимается подобными штучками, то, подумай, велика ли разница, жив он или мертв? Я бы не стал его убивать.

Ричард поднялся и начал расхаживать по комнате.

— Понимаю. Да, наверное, ты прав. Но я все равно не позволю ему трогать Лестер… — говорить ему становилось все труднее. — Или покончу с собой, неожиданно заключил он.

Джонатан покачал головой.

— Мы ничего не знаем об этом, — мягко сказал он. — Ты никогда не будешь знать наверняка — увидишься ты там с ней или нет. И в любом случае, это грех.

— Подумаешь, грех! — раздраженно отмахнулся Ричард и смолк.

Джонатан собирался заметить, что если существуют души, то, пожалуй, есть смысл признать и существование грехов, но в последний момент решил промолчать.

Взгляд его упал на собственную картину с онасекомившимися душами, некоторое время он разглядывал ее, словно видел впервые, а потом резко произнес:

— Ричард, я не верю. Может, он и способен загипнотизировать этих несчастных, но Лестер ведь не из таких, правда же? Я не верю, что он сможет управлять ею, если только она сама ему не позволит, а я как-то не могу представить, чтоб она ему позволила. Насколько я помню, она не из тех женщин, которые любят, чтобы ими управляли?

Ричард перестал мерить шагами комнату. Слабая тень улыбки мелькнула у него на губах.

— Нет, — сказал он. — Хотел бы я посмотреть на мистера Саймона, если он только попробует управлять Лестер. И все же, — лицо его снова помрачнело, знаешь, самолета для кого угодно может оказаться многовато, а тогда у него есть шансы…

Они стояли рядом и смотрели на сплошные жесткокрылые спины. Эвелин Мерсер была одной из них, но не затерялась ли среди них и Лестер? Не эта ли участь предназначалась Бетти? Их женщины взывали к ним, каждая из своего заточения, они нуждались в помощи, их нужно было спасти. Коридор в железной скале открыт — не заманит ли он их благословенные головки?

Нет, эти царственные создания никогда не склонятся перед полоумным пророком. Но все-таки что же делать?

Агностицизм, которым Ричард так гордился, мгновенно исчез, стоило Эвелин выступить из стены. Ричард даже не вспомнил об этой потере. Джонатан начал подумывать о том, чтобы поискать священника. Однако история выглядела слишком дико, к тому же он не представлял, что тут может сделать священник. Ни один священник не сможет указывать Саймону, так же как не сможет изгнать бесов из Бетти или вернуть к жизни Лестер.

— Да будь оно проклято, — проворчал наконец Джонатан. — Не одну же эту картину я написал. Давай посмотрим вторую, ту, что не понравилась Саймону.

— Какой в этом толк? — вяло проговорил Ричард, но все-таки обошел мольберт вслед за другом. Он никак не мог избавиться от ощущения, что стоит один среди толпы насекомых. А вдруг и Лестер где-то и как-то тоже оказалась втянутой в их стаю — такое же трусливое, неразумное насекомое, только и отличающееся от остальных желанием держаться к нему поближе. Если так, если это вдруг станет так, тогда — конец любви, всему конец, и навеки. Да не бывать этому! Чтобы покончить с их прошлым, Саймону пришлось бы полностью изменить самую сущность ее природы. В обличье женщины, или насекомого, или жуткого гибрида женщины и насекомого — она все равно останется самой собой. Он знал это, так же как знал, что хочет быть с ней, несмотря ни на что, несмотря на весь ужас — если только выдержит!

Может быть, нужен какой-то договор с отцом Саймоном, может, он должен заменить Лестер там, где она оказалась? Ох и рассердилась бы она на него за это! Ему ли не знать — случись такое на самом деле, спор вышел бы не шуточный; гордость схлестнулась бы с гордостью, а любовь — с любовью. Пожалуй, нечестно было бы поступать так без ее ведом", но ведь если она узнает, вовек не согласится. Мысль промелькнула в сознании прежде, чем он успел осознать, о чем думает. Вот если бы он правда сделал это, то уже вряд ли смог бы о чем-нибудь думать, чудовищный метемпсихоз моментально овладеет им и исчезнет. Его уже просто не заметишь.

Ричард глядел прямо перед собой и медленно осознавал, что смотрит в глубины света. Мощное сияние второй картины изливалось на него с полотна. Странно, что он не ощущал его, когда смотрел в прошлый раз. Какая энергия! Он забыл Саймона и скопище его духовных жертв, он забыл Лестер, в сознании, как звездочки, вспыхивали отдельные ее черты — ладонь, лоб, глаза, губы. Раскрашенный холст стал центром Вселенной.

Здесь, в мастерской художника, лежал Город, разрушенный и возведенный заново, затопленный и восставший в новом великолепии. Не столько переживание красоты, сколько ощущение исследователя овладело Ричардом. Казалось, сделай шаг, и войдешь прямо в этот сияющий простор, а вокруг столпятся дома, разбегутся улицы. Даже булыжники на переднем плане расположились спокойно и гармонично: они не собирались в кучу, повинуясь, как жуки, внешнему побуждению, а хранили достоинство своего внутреннего лада. Множество деталей собралось в единство — формы и краски, камни, дома, собор, небо и невидимое солнце. Мир света, сам бывший всем и все в себе содержащий, накатил на него, приблизился вплотную. Эта картина двигалась вперед, а та, другая, уходила назад. Там полоумный хозяин и его спутники поглощались расстоянием, здесь Город сам поглощал расстояние. С перспективой на полотне все было в порядке, но ничто не рассыпалось, все оставалось в целостности, как будто дальние и ближние вещи пребывали одновременно в одной плоскости. Такова живопись.

Он глубоко вздохнул и тут же вспомнил одну из вчерашних фраз. Повернувшись к Джонатану, он сказал, по-прежнему не отрывая глаз от полотна:

— "Простое видение и ясное понимание"?

— Да, — отозвался Джонатан. — Могу поклясться, так оно и есть. Неудивительно, что Саймону не понравилось.

Ричард больше не мог смотреть на это сияние. Теперь он понимал картину даже лучше Джонатана. Во-первых, он не писал ее и потому мог смотреть непредвзято, а во-вторых, после встречи с Лестер он, сам того не подозревая, принял посвящение, приобщился к этому духовному миру. Он подошел к окну и поглядел вниз. Серый октябрьский денек ничем не напоминал сияющего света на полотне, но глазам Ричарда, все еще ослепленным блеском картины, скопление реальных серых домов показалось осиянным тем же нездешним светом. Это был их собственный, внутренний свет. На картине, лежащей за окном, солнце еще не встало, но все было проникнуто таким напряженным ожиданием, что если не появится обычное, знакомое солнце, то какое-то другое, еще более великое светило прорвется сквозь тучи, заполонившие настоящее небо. Мир за окном словно подшучивал над Ричардом, то обещая стать прообразом картины, то объявляя себя оригиналом, с которого она написана.

Он все еще смотрел в окно, когда сзади, в комнате, что-то звякнуло. Даже не успев повернуться, Ричард почувствовал, как пол под ним задрожал, а звяканье волной прокатилось по всей мастерской. Но вещи только чуть вздрогнули и сразу успокоились. Это продолжалось не долее мгновения, просто какое-то бесконечно малое колебание родилось глубоко в недрах земли и передалось всем ее обитателям. Ричарду показалось, что в небе словно дрогнули веки, облака на миг разошлись и сразу сомкнулись вновь. Он не заметил солнечного луча, но крыши и трубы домов сверкнули то ли отраженным светом, то ли сами по себе. За окном было все то же пасмурное утро, но Ричард воспрял сердцем. Он больше не сомневался в Лестер, потому что мелькнувший свет помог ощутить ее новую жизнь. Она жила — вот и все; и он, по милости Божией, тоже.

Он подумал над последней фразой. Она казалась странной, и вместе с тем привычной. В ту секунду он еще не понял, что навсегда изменил своему агностицизму ради того, что Джонатан называл верой, наоборот, ему даже показалось, будто его хваленый агностицизм поздоровел и окреп. Легким танцевальным движением он отвернулся от окна, увидел Джонатана, застывшего с недовольным выражением перед своим полотном, и падающий со стола серебряный карандаш. Он подошел, подобрал карандаш и хотел уже заговорить с Джонатаном, но тот опередил его.

— Ричард, она ведь другая, — сдавленно произнес художник.

— Другая? — переспросил Ричард. — Что значит — другая?

— Ты знаешь, я — хороший художник, — продолжал Джонатан так просто, что в его замечании не было и намека на бахвальство, — но эта работа слишком хороша для меня. Она просто не по мне. Я никогда, понимаешь; никогда не смогу написать такое.

Ричард взглянул на картину. Но его взгляд любителя не уловил различия, о котором говорил Джонатан. Вроде бы образы действительно стали отчетливее, масса света, раньше просто подавлявшая зрителя, теперь была организована точнее, монолитное единство превратилось в единство множества — но так ли это на самом деле или только кажется ему, он не мог бы утверждать наверняка.

— Ты же — мастер, — только и сказал он. — А в чем, по-твоему, разница?

Джонатан не ответил на вопрос. Он заговорил тихо, словно опасаясь собственной картины.

— Если вещи реально существуют, то почему бы реально не существовать цветам и краскам? Им просто не хватает материальности, не хватает уверенности в собственном бытии. Разве нет? Я ведь именно это и хотел сделать, потому что я так вижу. Если есть мир, чьи краски живут сами по себе, то на этой картине он и есть. Но если так…

— Если так, если так! — перебил Ричард. — Ну что ты заладил? Нас никто не делал, и поэтому не может переделать. Мы не жуки, и жуками не станем, сколько бы они ни ухмылялись друг другу в своих норах. Твои "простое видение и ясное понимание" против этого. А мое "ясное понимание" сто раз подсказывало мне, что Лестер не любит ждать. Так что я лучше постараюсь не раздражать ее понапрасну.

— А она ждет? — спросил Джонатан, улыбаясь словам друга.

— Не могу утверждать наверняка, но постараюсь как-нибудь выяснить, сказал Ричард. — Давай сделаем что-нибудь. Хотя бы просто понаблюдаем. А то пойдем на Хайгейт и посмотрим на Бетти. Или подразним леди Уоллингфорд. А еще можно попробовать полюбить Саймона, он любит любовь. Идем, человече, он отступил на шаг и махнул рукой в сторону Хайгейта. — Дайте им Цель, джентльмены. И пей до дна! Идем. Тебе никогда не приходилось видеть Лестер во гневе? "О, как прекрасны ее упреки…" Но, честное слово, не стоит делать их чересчур прекрасными.

Он подхватил шляпу. Джонатан сказал:

— Я чувствую себя силуэтом с собственной картины.

Хорошо. Идем. Поймаем такси, доедем до Хайгейта, а там видно будет. Я только не понимаю, зачем.

— А тебе и не надо понимать, — воскликнул Ричард. — Небо поймет, или земля, или еще что-нибудь.

Саймон хочет управлять Лестер? Да Саймону не управиться и с обычным, настоящим жуком. Равно как и мне, впрочем, но я и не собираюсь с ними связываться.

Идем.

Когда они вдвоем выбегали из дома, Клерк уже больше часа находился в комнате Бетти. Он знал, что приближается переломный момент, и пришел, чтобы управлять им. До сих пор он довольствовался результатами призрачных путешествий дочери, к этому он и готовил ее, но не только к этому. Едва она вышла из младенческого возраста, как он уже начал заниматься с ней всерьез. Теперь настало время для большего. Мистический дождь, преграждавший ей дорогу в будущее, больше не посмеет вмешиваться в его планы. История магии сохранила несколько имен древних мастеров, которым уже случалось проделывать это. Да, их было совсем немного.

Один из них, кстати, тоже Саймон по прозвищу Волхв, с помощью магии убил мальчишку и послал его тень туда, где живут духи. Мальчишка служил ему там. Он, Саймон Клерк, мог бы создать еще более сильную связь, послав туда собственного ребенка. Для того, чтобы наладить связь, физическое тело посланца должно сохраняться здесь. Только через него можно передать команду двойнику в астральном мире.

Древний Саймон хранил тело мальчишки в золотом саркофаге у себя в спальне. Говорят, воля этого мага, переданная через одну-единственную живую душу, подчинила многие нездешние силы. По первому требованию они открывали ему будущее, показывали сокровища и тайны прошлого, и так продолжалось до тех пор, пока их владыка не стал столпом Вселенной, так что даже сферы планет вращались вокруг него. Но в те времена чародеи пользовались всеобщим признанием; сейчас лучше пока не афишировать подобные эксперименты. И никаких кровавых жертв! За эти века магия далеко шагнула вперед.

Узы, связывающие душу и тело, просто распадутся. Он заставит навеки раздвоиться то, что изначально создано единым и неделимым. Когда наступит смерть, тело надо будет подготовить для похорон. А после никого не удивит, если убитая горем мать отправится в собственный дом на севере, чтобы в тишине оплакивать утрату. Естественно, при ней будет обычный, ну, может быть, чуть больше обычного, чемодан — Бетти невелика ростом — с личными вещами. Поедет она, конечно, на автомобиле. Ему не составит труда в ночь перед погребением создать из пыли, воздуха, грязной воды и слабого бледного пламени форму, чтобы подменить настоящее тело. Вот эту форму мы и положим в гроб, а вниз сунем пару кирпичей для веса. С помощью магических приемов нетрудно создать тело потяжелее или полегче, но всем им будет недоставать загадочной тяжести по-настоящему опочившего человека.

Ладно, сойдет и так, а потом пусть земля станет землей, а прах прахом. Он совершит эту подмену, а настоящее тело увезет подальше. Для него уже приготовлено место в кладовой дома на севере, и уж там оно будет служить ему, когда он пожелает, во всяком случае, до тех пор, пока он не воссоединится со своими двойниками, и мир под его рукой не станет единым. Тогда он найдет ему место в собственном дворце.

Его время пришло. Он может произнести перевернутое Имя. Впрочем, ему-то плевать на величие, заключенное в этом Имени. Все его усилия как раз и направлены на то, чтобы лишить его подлинного смысла, поэтому в первую очередь он лишил, его смысла для самого себя.

Теперь для него это уже не Имя, а простой набор вибраций, которыми он может управлять по собственному желанию. Он давно перестал думать, насколько богохульственен такой переворот; грех затерялся, как и множество обычных грехов обычных людей, где-то в прошлом. Для него за Именем давно уже ничего не стояло. Этим утром он нацелил силу вибраций на ближайшую из мертвых — на жену этого тупицы, заявившегося к нему вынюхивать какие-то нелепые тайны. Он уже звал ее, но она почему-то не пришла, зато пришла ее спутница по смерти та, которая оказалась более чуткой. Ей тоже найдется дело. Но сначала надо восстановить равновесие; туда, откуда пришла одна, должна уйти другая. Он притянул сюда душу другой женщины, и она ждет теперь неподалеку завершения действа. Закончив приготовления, он вошел в комнату дочери.

Хозяйка вошла вместе с ним. Для слуг он был иностранцем, практикующим врачом и давнишним другом семьи, который временами помогал мисс Бетти. Для порядка существовал, конечно, и настоящий врач. Он неплохо изучил печальное состояние своей подопечной и делал все необходимое. Им обоим сегодня придется признать, что больше они ничем не могут помочь пациентке. Но пока этот час не наступил, все должно оставаться по-прежнему. Поэтому ему понадобилась леди Уоллингфорд. Ладно, живую женщину привести нетрудно, а вот мертвая так и осталась в своем призрачном мире. На это его сил пока не хватало. Сумей он и ее вытащить сюда, бедная покорная душа могла бы хоть намекнуть ему, что в комнате есть еще кто-то. Сам он мог видеть только тех, кого вызывал, а вот Лестер, стоявшую у постели бедной провидицы, не только не видел, но даже не подозревал о ее присутствии. Тем более не догадывался он о спасительной взаимной любви, связавшей две одинокие души, как не догадывался и о другой, незнакомой ему прекрасной Бетти, поднявшейся некогда из мудрых вод озера. Впрочем, если бы ему и рассказали об этом, какое значение могли иметь для него детские воспоминания каких-то школьниц? Даже если это воспоминания о деяниях души. Для Саймона Клерка они ничего не значили, ему не дано было увидеть в бледной, изможденной девушке, лежащей на постели, веселые световые ручейки, за которыми теперь с удивлением наблюдала Лестер. Кровь Бетти словно преобразилась и, насыщенная сиянием, разносила по усталой плоти истинную благодать. Еще недавно и Лестер не увидела бы тайны, таившейся в крови Бетти, но взыскующая, пусть пока не без страха, новой жизни, искавшая и обретшая любовь, она видела теперь, не понимая, даже не пытаясь понять, что видит. Просто смотрела и видела. К этому она уже успела привыкнуть: если уж она что-то видела, это что-то было на самом деле. С понятием "верить или не верить своим глазам" она распрощалась решительно и навсегда.

Клерк стоял совсем близко. Лестер не вспомнила образ, виденный недавно на лестнице, а самого Клерка она не знала. Но когда высокая, властная фигура появилась в комнате, она почувствовала ту же природу. Как и тот, на лестнице, вошедший обитал в одном мире с ней. Та ночная встреча и теперь эта, дневная, ошеломили ее. Огромный плащ означал власть, облекавшую обоих незнакомцев, аскетичные лица дышали силой. Оба явления, так же как и смеющаяся Бетти, принадлежали к одному ряду, но в появившемся человеке сразу чувствовался хозяин или, по крайней мере, страж. Лестер оробела: прикажи он ей что-нибудь в этот момент, она бы подчинилась. Она знала, что обычные мужчины и женщины не видят ее, но когда его глаза так же невидяще скользнули мимо, она почувствовала себя скорее отверженной, чем незримой.

Великан (таким он представлялся ей) помедлил у кровати. Лестер ждала, готовая подчиниться его воле. Так же ждала у нее за спиной леди Уоллингфорд. Бетти беспокойно зашевелилась и повернулась на спину, оказавшись лицом к лицу со своим хозяином и отцом. Не оборачиваясь, он бросил через плечо:

— Запри дверь.

Леди Уоллингфорд подошла к двери, заперла ее, повернулась и осталась стоять, не снимая руки с дверной ручки. Клерк снова велел:

— Задерни занавески.

Она сделала, что требовали, и вернулась. Теперь комната тонула в полумраке, надежно запертая, отрезанная от всего мира живых. Клерк сказал ласковым голосом, словно будил ребенка:

— Бетти, Бетти, пора уходить.

Нет, он не пытался ее разбудить.

Лестер внимательно слушала. Она подумала, что великан дает Бетти какое-то поручение, но суровость и непреклонность голоса насторожили ее. Они же друзья, так почему бы ей не помочь Бетти выполнить это важное задание? Ее уже давно мучило желание поскорее найти свое место в этом мире, почувствовать руководство, получить какое-нибудь дело. Порывистая, вполне настоящая, только невидимая, она резко обернулась и заговорила:

— Позвольте мне… — но тут же осеклась, потому что глаза Бетти широко раскрылись и с тоской уставились на Клерка; пальцы девушки теребили край одела, — так часто делают умирающие. Много лет назад Лестер видела, как умирал отец. Она узнала этот признак. В полной тишине голос Бетти был едва слышен:

— Нет, нет.

Клерк подался вперед и вытянул шею. Сутулый, закутанный в плащ, он напомнил Лестер какую-то огромную птицу, не то грифа, не то орла, парящего высоко в небе, ожидающего возможности камнем рухнуть вниз, на свою жертву.

— Уходи! — слово было похоже на удар хищного клюва. Тело Бетти дернулось. Лестер невольно взглянула на грудь бедняжки — нет ли там крови от удара, и только после этого убедила себя, что ей почудилось. Но Клерк снова, словно вонзая разящий клюв, дважды повторил:

— Уходи! Уходи!

Слабый звук донесся от двери: леди Уоллингфорд резко выдохнула. Глаза у нее разгорелись, руки она стиснула, словно приготовившись швырнуть что-то, и вот из ее груди вырвалось слово, и осталось эхом звучать в комнате:

— Уходи.

Восприятие Лестер изменилось. Теперь она ясно понимала, что никогда не сможет ощутить прикосновение руки Бетти. Проверить вкусовые и обонятельные ощущения пока не представлялось возможности. Зато необычайно обострились зрение и слух. Не поворачивая головы, она видела все вокруг, слышала каждый звук отдельно, в то время как совсем недавно они наслаивались друг на друга. Перемена прошла для нее почти незамеченной, наверное, потому, что показалась естественной. Она не думала о себе — разве что как о части этого мира, зато прекрасно чувствовала подругу. Фигура в плаще все еще не вызывала у нее недоверия, но мелкие вибрации последнего сказанного слова уже проникли в нее, делая свою работу. Она видела, как сопротивляется Бетти, как не хочется ей повиноваться приказу. И тогда Лестер заговорила громко и страстно. Голос ее, по-прежнему неслышный находившимся в комнате, прекрасно слышали мириады вольных жителей Города; его слышали иные, но дружественные небесные силы, часто проходящие сквозь Город, ее голос звучал для прошлого, настоящего и будущего Города, для его вечности и для Того, кто является оплотом вечности и ее сутью. Для всех, кто слышал ее сейчас, легко покрыв несравненно более могущественные звуки непрестанного творения, Лестер воскликнула:

— Бетти!

Глаза подруги мгновенно нашли ее. Они опять безмолвно умоляли, так же, как годы назад. Они уже тускнели, но еще жившее в них сознание взглянуло прямо на нее: тоска девушки, зов ребенка, крик младенца. Голос, еще тише, чем у леди Уоллингфорд, такой тихий, что даже Клерк не мог слышать его, хоть и знал, что она говорит, но прекрасно различимый для Лестер и для всех тех, кому положено было его различить, произнес:

— Лестер!

Это был тот же самый робкий призыв, то же смущенное предложение дружбы, которые Лестер некогда отвергла. Зато теперь она ответила сразу же:

— Все в порядке, моя дорогая. Я здесь.

Бетти обратила к ней лицо. Клерк протянул руку, он хотел повернуть ее голову, чтобы заглянуть в глаза дочери. Но это было очень медленное движение. Духовный разговор между тем продолжался. Бетти говорила:

— Я вовсе не прочь уйти, просто я не хочу, чтобы он посылал меня, голос стал чуть-чуть увереннее, в нем даже можно было разобрать привкус улыбки: дескать, понятно, что нелепо цепляться за какие-то там обстоятельства. Лестер быстро сказала:

— Конечно, конечно, дорогая. С какой стати ему тебя отсылать? Побудь со мной еще.

— А можно? — спросила Бетти. — Милая Лестер! л и она закрыла глаза. Клерк наконец повернул ее голову.

Лестер говорила, следуя порывам души. Но она совсем не представляла, что делать. Сейчас, у постели Бетти, она еще острее осознала свою отделенность от мира живых, ощутила разницу в их существовании, а ощутив, тут же поняла, что повелитель в плаще к ее миру принадлежать не может. Он жив и внушает страх, а раз так, то скорее всего, он не друг им, не друг Городу, он — злой, он — враг. Она больше не стала тратить силы, пытаясь заговорить с ним. Надо было опять ждать, хотя она никогда не любила ожиданий. Но уже в следующий момент ей открылась радость, скрытая в ожидании. Широкие улицы Лондона, словно приспособленные для того, чтобы ждать, Вестминстерский мост и она сама, ожидающая Ричарда. Это уже было вот только когда? В день смерти? Нет, за день до смерти. Да, как раз накануне они договорились встретиться там. Он опаздывал, а она даже не пыталась унять свое нетерпение. Ничего удивительного, что после смерти ее снова захлестнула эта лихорадочная волна, и снова заставила ее ошибиться. О, теперь бы она ждала сколько угодно, он все равно пришел бы в конце концов.

Ее бестелесность ничуть не мешала растущей уверенности, будто тело ее напряглось и звенит в предчувствии его появления, в предчувствии радости. Однажды (тогда Лестер не обратила на это внимания) она ворвалась в комнату чем-то возбужденная и воинственная, как Диана, поразив Ричарда неожиданной гранью своей красоты.

Сейчас было то же самое, только теперь она не тратила боевой задор на пустяки. В ней самой без труда находились достойные цели. Глаза Лестер вернее то, во что они преобразились в этом мире — сверкали; голова была гордо вскинута; сильные, ловкие руки приготовились к действию; она топнула ногой и замерла. Ее новое тело, сотворенное только силой духа, подлинностью и величием стократ превосходило всю плоть леди Уоллингфорд. Все свое новое внимание Лестер сосредоточила на Клерке.

Он медленно и сурово говорил на языке, которого она не понимала, словно давал последние указания ленивому или бестолковому слуге. Левую руку он положил Бетти на лоб, и Лестер заметила слабый бледный свет, расплывающийся из-под его ладони. Глаза Бетти смотрели прямо перед собой без всякого выражения, какая-то пелена быстро туманила ее взгляд. Бетти отступала, еще немного — и она сдастся. Лестер окликнула ее:

— Бетти, если я нужна тебе, то я здесь, — она вложила в простые слова всю силу, на какую была способна в этот миг. Клерк наконец закончил читать нотации, передохнул и заговорил речитативом.

Три женщины внимательно слушали его, но в комнате не раздавалось ни звука. Непроизносимый заговор управлял его губами, рот подчинялся формуле. Леди Уоллингфорд повернула голову и прислонилась к двери. Свет надо лбом Бетти разросся и поднялся вверх, в тусклом полумраке комнаты подрагивал маленький световой столб. Лестер видела его. Теперь она уже не рвалась действовать. Вместо этого родилось пока еще неотчетливое желание предоставить себя в полное распоряжение Бетти, но уже через минуту оно захватило Лестер целиком. Тогда-то она и поняла, что Клерк обращается к ней.

Разумеется, сам он так не думал. Все его внимание по-прежнему оставалось сосредоточенным на дочери. Он смотрел только на нее и говорил только с ней. Он тоже видел мертвеющее лицо и подернутые пленкой глаза. Но от него укрылась перемена, без труда подмеченная Лестер.

Бетти смежила веки, лицо ее расслабилось. Она спала, спала сладко и умиротворенно. Лестер почувствовала, что зловещий заговор предназначается уже не Бетти, а ей.

Впрочем, это знание пришло к ней лишь на миг, а потом его смыла волна яростной, терзающей боли; ей показалось, что она даже вскрикнула. Скоро мука начала ослабевать, но все равно оставалась столь сильной, словно от этой боли вернулись чувства ее физического тела. Она еще не привыкла переносить всю гамму ощущений боли или радости, доступных бестелесному состоянию. Они и в самом деле похожи на земные ощущения, только стократ усиленные свойственной миру Города полной идентичностью души и тела. Она перестала воспринимать и Клерка, и Бетти, и комнату, но слышала, как невнятные звуки сливаются в грязную лужу у ее ног. Заговор быстро становился глубже, он уже заливал ее колени, коснулся груди… и схлынул. Сразу придя в себя, Лестер взглянула вниз и увидела болотце синевато-зеленого мертвенного света, подбирающееся к ее лодыжкам. Она сразу поняла, в чем дело. До сих пор она была еще не вполне мертва, как и тогда, когда пыталась и не смогла ответить голосу на вершине холма. До этого она пребывала лишь в преддверии смерти; то, что надвигалось теперь, было настоящим концом. Лучше уж пустой Город, чем такое. Но ведь она ушла из Города, вышла за его пределы, и нашла вот эту мерзкую лужу, медленно ползущую вверх по ее новому телу, растворяя и меняя его частицу за частицей. С тоской подумала она о просторных, пустынных улицах. Отчаянно сопротивляясь распаду, она готова была ухватиться даже за эту тоску.

А обращенный Тетраграмматон продолжал звучать. Он нарастал не равномерно, а волнами, на приглушенных тонах. Он уже достиг коленей Лестер. Она уже не чувствовала одежды, до той поры облекавшей ее тело, поглядев вниз, она увидела в этом колышущемся сине-зеленом студне только свою новую, беззащитную плоть. Со всех сторон струился в нее поток заговора.

Еще одно ощущение привлекло ее внимание. Если раньше она стояла свободно, то теперь опиралась на какую-то раму, которая поддерживала ее от поясницы до головы. Казалось, ее руки, раскинутые в стороны, тоже прижимаются к какому-то основанию, словно притянутые к деревянному брусу. Она сражалась с провалами беспамятства. То ей казалось, что она почти лежит на своей опоре, словно на постели, только рама немного наклонена вперед. Она держалась, или ее поддерживали, полустоя, полулежа. Если опора не выдержит и рухнет, а это может случиться в любой момент, то она упадет в мелкий, назойливый речитатив, звучащий в ушах и видимый уже у самых бедер. Тогда он развоплотит, разрушит ее. Она всем телом прижалась к этой единственной оставшейся ей опоре. Этим путем проходили куда более великие, чем она святые, мученики, праведники, но проходили с радостью, зная, что это первое движение, первый шаг к новой жизни в Городе, где они начнут строить так, как мечталось им в земной юдоли, новые, настоящие дома и улицы. Но сознание Лестер, моральные принципы, по которым она жила на земле, совсем не готовили ее к подобному открытию, она даже не догадывалась о том, что происходит. Только благодаря целостности натуры она смогла ухватиться за эту другую целостность, к которой прижималась теперь ее спина. Только она теперь поддерживала ее. Бледная, растворяющая пустота, захватив почти все ноги Лестер, замедлила движение, но не остановилась. Ниже ее верхней границы Лестер уже не чувствовала ничего, выше она держалась на невидимой раме. И все же что-то препятствовало движению второй смерти. Хорошо, если это опора, хуже — если сама Лестер. В этом случае полное небытие скоро поглотит ее всю.

Она закрыла глаза, точнее сказать, перестала видеть.

Когда обращенный Тетраграмматон уже подбирался к ее лону, Бетти внезапно шевельнулась в постели, тяжело и резко, и заговорила во сне. Клерк припал на колено, чтобы сократить расстояние и тем усилить действие заговора. Он считал, что она уже подчинилась заклятию; неожиданное движение заставило его вздрогнуть и откинуть голову. Он готовился к любым переменам в Бетти, но ждал только одной, вполне конкретной, и совсем не ожидал обычного человеческого движения. От неожиданности он прослушал слово, которое произнесла спящая девушка. Наверное, на его месте кто угодно прослушал бы его. Но он-то не кто угодно. На короткий миг, меньше чем на секунду, ритм вибраций сбился. На столь же короткий миг в глазах мастера магии мелькнула неуверенность. Впрочем, он тут же вернул самообладание, восстановил контроль над голосом и зрением. То, что предстало его глазам, едва снова не выбило его из равновесия.

Древние книги, глухие предания, опыт мага, немало поработавшего с мертвыми телами, подготовили его и настроили на вполне определенный результат. Повторив заговор трижды, он приблизился к центру звука, единого и многоголосого, и ожидал при последнем, самом великом и эффектном повторе увидеть перед собой въяве двойной образ: совершенно мертвое тело и совершенно свободную душу. Они должны были находиться в одном месте, но отчетливо разделенные, а с последним повтором перевернутого Имени должны были разделиться еще сильнее, но так, чтобы и душа и тело остались в его распоряжении, в полном и безоговорочном подчинении его воле. Надлежало разделить их, не нарушив единства, чтобы одна ушла, а другое — осталось, не нарушив в момент разделения духовной связи между ними и тем самым закрепив ее навечно. Он экспериментировал с мертвыми, но только с недавно скончавшимися, и иногда у него что-то получалось, хотя и ненадолго. В этот раз все должно было быть иначе. Он ожидал увидеть двойной образ, и он его узрел: Бетти и кого-то еще. Но, вот беда, этого другого он никогда прежде не видел.

Будь это одно из тех случайных созданий, вроде того, в прихожей, оно не застало бы его врасплох, как и любой другой странный обитатель бестелесного мира. Он знал, что если позволит себе удивление, то оно может стать роковым для него, потому что в момент наивысшего напряжения маг оказывается незащищенным, открытым для любой атаки. Храбрости ему было не занимать; его не испугал бы любой образ, высокий или низкий, херувим или могучий демон. По крайней мере, он думал так, и, наверное, был прав. Но не было ни херувима, ни демона. Он видел двух спящих девушек попеременно, они просвечивали одна через другую. И они были совершенно разными. Мало того, когда он попытался разделить их, подвергнуть это потрясающее соединение анализу и подчинить своей воле, то понял, что именно спящая незнакомка лежит тихо, в полном изнеможении и с закрытыми глазами, а Бетти спит самым здоровым сном за всю свою жизнь — свежая, умиротворенная, с улыбкой на губах. Она заговорила так невнятно и неожиданно, что он не уловил слов, и вот теперь, когда он почти собрал всю свою волю в единый кулак, готовясь произнести перевернутое Имя, в самом средоточии великого слова возник другой звук.

Повторяя во сне свою последнюю, самую любимую мысль, Бетти просто пробормотала: "Лестер!" Едва слетев с ее губ, слово изменилось. Оно стало если не самим Именем, то по крайней мере нежным смертным его отображением. Слетев с ее губ, оно повисло в воздухе, выпевая само себя, продолжая, повторяя само себя. Оно было не громче голоса Бетти, в нем даже сохранялось его звучание, оно словно не хотело слишком быстро расставаться со смертным голосом, вызвавшим его; оно все еще походило на имя "Лестер", словно не хотело слишком быстро отказываться от смертного значения, с которым пришло сюда. Но вот оно рассталось с обоими подобиями и стало только собой, утратило последовательность звуков и стало единственной нотой, радостнозвучащей снова и снова, неизменно попадающей в середину каждого очередного чародейского повторения. Совершенная, полная, мягкая и тихая, она легко удерживала точное равновесие и делала его источником особой радости для всех, чьи небесные взоры наблюдали за этим поединком. Воздух вокруг нее едва заметно дрожал, чуть подрагивала комната и все, кто находился в ней, но и за пределами комнаты легкая дрожь расходилась во всех направлениях, охватывая дома и весь мир. Волна разбегалась все дальше, вот она достигла Лондона, и в мастерской Джонатана Ричард увидел промельк света на. крышах и услышал звяканье упавшего карандаша.

Лестер, лежавшая с закрытыми глазами, ощутила перемену. Она почувствовала, как опора обрела устойчивость — теперь она поддерживала ее надежно и безопасно, во всяком случае, вызывала больше доверия. Рядом с собой она услышала тихое дыхание, словно на постели притулился друг, заботливый даже во сне. Она не видела, как замерло обнаженное жало Смерти, как оно отступает, оставляет почти завоеванную высоту. Зато она смогла вытянуть ноги, почувствовала, как они тоже нашли опору, и зевнула изо всех сил. В блаженной полудреме она подумала: "Ну вот, ей и не пришлось никуда уходить", — но не смогла припомнить ни одного своего действия, вспомнила только, как однажды ночью Ричард принес стакан воды и ей не пришлось вставать, чтобы утолить жажду. В блаженном полусне перед ней протянулась длинная череда тех, кто, не задумываясь, делал это для многих ближних и дальних. Нет, они не оказывали любезность, принося воду, они несли собственную радость, а может, и вода, и радость были вместе… Все изменилось, никто больше не думал о бескорыстии, не заботился о нем. Смертный свет земли уходил все дальше, а их свобода становилась все полнее.

Тем не менее она подумала: "Милый, милый Ричард!"

Он принес ей собственную радость, чтобы она выпила, прежде чем снова уснуть, она только теперь почувствовала ее вкус. Радость, заполнившая Лестер сейчас, была сродни той, которой одарил ее Ричард в ту ночь, и всем хорам небесным и птицам земным не дано было воспеть его за это, как подобает. Зато в ее сознании родилось совершенно правильное слово — ах, если бы только она сумела разобрать его сквозь сон — не слишком длинное слово, и очень легкое для произношения, если бы только кто-нибудь подсказал ей, какое. Оно само походило на стакан воды, потому что, если говорить откровенно, в душе она всегда предпочитала воду вину, хотя временами ей доставляло огромное удовольствие выпить с Ричардом и вина, особенно того… она забыла название, но Ричард, конечно, помнил его, он вообще знал намного больше, чем она, кроме вещей, о которых вообще ничего не знал. Это слово, которое было одновременно водой и вином — но ни в коем случае не смесью их обоих очистило ее память, и теперь она могла бы разделить с Ричардом радость общего знания. Теперь они оба могли бы упиваться этим словом в великом покое. Она все думала о слове, оно напоминало имя, имя походило на "Ричард", и немного — на "Бетти", и отчасти — на еесобственное, хотя это и было совсем уж удивительно: она вовсе этого не заслужила. И все-таки слово не было ни одним из этих имен… разве что именем того ребенка, который у них с Ричардом мог бы появиться в один прекрасный день. Они же не собирались тянуть с этим. Он родился бы на постели, похожей на эту, где она так удобно вытянулась. Она не могла понять, почему ложе совсем недавно казалось ей твердым, как дерево, теперь-то она воспринимала его, как мягкую весеннюю лужайку, сплошную весну мира, пробуждение души.

Лестер охватило забытье. Она выполнила задачу и теперь отдыхала в ритме этого мира. Перед ней проплывали видения сна: вот Божественный Младенец прикрыл изумленные глаза, и мать его рядом с ним, и царственный Иосиф, их защитник. Лестер приняла на себя удар проклятья. Да, она не знала, на что идет, но суть совершенного ей от этого не изменилась. Она пострадала вместо Бетти, как Бетти однажды пострадала через нее; но мука была недолгой, а восстановление — быстрым. Так быстро Имя, которое и есть Город, пришло ей на помощь. Когда она снова ощутила себя, то оказалось, что она стоит у постели: мертвенный, бледный свет исчез, а на постели спит Бетти, блистающая истинной красотой, и дышит ровно и с удовольствием.

По другую сторону кровати стоял на коленях Клерк. Едва заслышав постороннюю ноту, он удвоил свои усилия. Ему казалось, что силы его на исходе, но они вот-вот начнут прибывать и будут прибывать до самого конца. Он сумел завершить повтор, в который ворвалась посторонняя нота, но усилие оказалось непомерно велико. Он продолжал заклинать, и по лбу его струился пот. Единственное, чего он достиг, это завершил собственное слово, как хотел, но так и не смог изгнать из него другую песню. Он протянул руку в сторону леди Уоллингфорд и сделал ей знак присоединить к заклинанию свою волю. Тут он сделал глупость. В магии существует мудрейшее правило: если действие пошло не так, адепту надлежит немедленно прервать его. В кругах адовых не прощают ошибок. Он обязан был начать все сначала. Едва увидев перед собой две формы, Клерк должен был остановиться. Даже новичок понял бы, что ход ритуала нарушен вторжением чего-то чуждого. Но маг не внял явному предостережению, он не мог допустить потерю контроля над ситуацией, ведь он заранее считал себя победителем. И он призвал на помощь свою наперсницу, тем самым ступив на не праведный и скользкий путь вниз, увлекавший многих подобных ему. Не раз и не два совершив подобную ошибку, могучие чародеи обращались к помощи своих учеников, слуг, наемников, к ядам и кинжалам, к восковым фигуркам, бормотали убийственные заклятия. Саймон еще не дошел до такого, но все быстрее и быстрее приближался к роковому финалу.

Сара Уоллингфорд все еще опиралась лбом о дверь.

По мере своего разумения, она понимала, что означает происходящее. Чем дольше звучало заклинание, тем сильнее охватывала ее жгучая ненависть. Она пробормотала: "Убей! Убей!" Ей было наплевать, что станется с Бетти, эта дрянь должна умереть! Смутно различив звенящее противодействие Имени, она испугалась, что Бетти останется жить. И в тот момент, когда она боролась с этим страхом, прозвучал безмолвный призыв хозяина.

Если бы только они были союзниками, пусть сколь угодно неравными по положению, то между ними, может быть, и существовало бы доверие. Это могло бы помочь — но никакого доверия не было. Ни разу не довелось им обменяться радостной улыбкой равенства, облагораживающей любое правильное человеческое или царственное руководительство. В их отношениях не было и намека на равенство — именно это так испугало Ричарда в улыбке Саймона. Оно должно было быть, потому что Всемогущий изначально умалил свою мощь, предоставив подчинению совершаться по доброй воле, а может быть, потому, что в самом Всемогуществе существует равенство подчинения самому себе. Иерархия бездны ничего не хочет знать ни о равенстве, ни о красоте внутреннего равновесия, и владыка этой иерархии (если он вообще существует) никогда не смотрит снизу вверх, подчиняясь своим подчиненным, и не видит над собой превосходящую славу его дома. Никогда ни в одном мифе о Сатане или Люцифере, Иблисе или Ахримане даже намека не было, чтобы этот владыка облекся в человеческую плоть.

С какой стати ему лежать в каких-то яслях, беспомощному, зависимому от этих жалких людишек вокруг? Подобно ему и Саймон в таинстве рождения обрел только то, над чем намеревался властвовать. Поэтому он, да и все его предшественники и последователи, никогда не удовлетворяются достигнутым. Бич жажды власти, не разделенной ни с кем, гонит их все дальше и дальше. "Как может устоять царство сатаны, если разделится само против себя?" — спрашивал Мессия, и мрачные педанты, к которым он обращался, не могли дать ответа, которого ждали его сияющие глаза. "Никак".

Мужчина позвал, женщина выпрямилась. У нее не оставалось выбора: она же только его орудие, она обязана подойти и дать использовать себя. Но она была и орудием своего прошлого, и даже в большей степени, чем предполагала сама. Едва она сделала шаг в сторону, как в дверь постучали. Стук был очень тихий, но для этих двоих он разнесся в тишине, как громовой призыв обыденного мира. Его услышали все трое. Для Лестер он прозвучал именно таким, каким и был: ясным и отчетливым.

Сказать, что она снова ощутила себя живой, было бы слишком мало: в ней зрело ощущение счастья, обещание еще большей полноты жизни. Даже простой стук в дверь нес в себе чистую и совершенную радость. Она знала, что если захочет, может проникнуть по ту сторону двери и посмотреть, кто это, но не захотела. Не стоит, пусть это утонченное открытие произойдет само.

Лицо Клерка исказилось, он сделал запрещающий жест.

Но он опоздал. Прошлое леди Уоллингфорд слишком впиталось в ее сущность. С прислугой надо считаться — это рефлекс хозяйки, и он давно подчинил ее себе. Она была слугой своих слуг. Знаменитый принцип, запечатленный навеки в титуле папы римского — servus servorum Dei[5] — бесславно правил и ею. В эту секунду она забыла про Клерка, протянула руку и включила свет — не было времени отдергивать занавески, — отперла замок, открыла дверь и увидела горничную.

— Простите, госпожа, — заговорила служанка, — там внизу дожидаются два джентльмена, они говорят, что обязательно должны увидеть вас. Тот, который говорил, сказал, что вы вряд ли знаете его, а второй — мистер Дрейтон. Они говорят, что дело очень срочное и связано с мисс Бетти, — служанка была молода, мила и неопытна. Ее любопытные глаза обежали комнату и остановились на Бетти. — Ой, сегодня она выглядит куда лучше, ведь правда, госпожа? выпалила она.

Появление Джонатана возмутило теперешнее состояние леди Уоллингфорд, дерзость прислуги оскорбила ее прошлое. Столкновение двух времен нарушило и без того неустойчивое равновесие. В сознании взвихрились все невысказанные упреки, и пусть они не стали зримы, как поступки Лестер, но голос леди Уоллингфорд задрожал от них.

— Ты забываешься, Нина, — ледяным тоном произнесла она. — Передай другу мистера Дрейтона, что я не смогу встретиться с ними. Отошли их и проследи за тем, чтобы меня больше не прерывали.

Служанка сразу стала меньше ростом. Леди Уоллингфорд сердито смотрела на нее. И в этот самый момент ее охватило любопытное ощущение. Ей показалось, что она приросла к чему-то, оказалась закрепленной на каком-то невидимом устройстве. К ее спине прижималась доска; деревянные колодки охватили руки; ноги прижало железной хваткой. Она могла теперь только смотреть.

Она услышала собственный приказ: "Проследи, чтобы меня не прерывали", но тут же забыла, зачем сказала это. Служанка шагнула в сторону и торопливо ответила:

— Хорошо, госпожа.

Леди Уоллингфорд, не в силах шевельнуться, смотрела ей вслед. Служанка повернулась, но вдруг охнула и отступила на шаг, чуть не налетев на свою хозяйку. Послышались быстрые шаги, в коридоре появились две темные фигуры. Нина вылетела за дверь, и только тогда леди Уоллингфорд отпустили деревянные объятья. Ей позволили освободиться, но не раньше, чем Ричарду и Джонатану удалось проскользнуть мимо нее в комнату.

Ричард объяснялся на ходу.

— Вы должны извинить нас за вторжение, леди Уоллингфорд, — приговаривал он. — Мы оба осознаем — и я, и Джонатан — что ведем себя несколько необычно. Но нам абсолютно — именно абсолютно — необходимо увидеть Бетти, если вы, конечно, верите в Абсолют. Вот нам и пришлось прийти, — и он добавил, через всю комнату обращаясь к Лестер, ничуть не удивленный, но искренне озабоченный:

— Дорогая, я не заставил тебя ждать слишком долго? Я так виноват.

Лестер увидела его. Вся предыдущая земная жизнь вдруг нахлынула и заполнила ее существо. Бестелесная, она разом вспомнила все телесные радости, которые дарили они друг другу, пока были вместе. Он увидел ее улыбку, и в этой улыбке небеса были откровенны, а она — застенчива. Она сказала — и только он услышал, нет, скорее понял, но какой-то звук речи все же прозвенел в комнате, так что Клерк, уже поднявшийся на ноги, ошеломленно огляделся и даже взглянул и вверх, словно пытаясь увидеть непонятный звук она сказала:

— Да, я готова ждать тебя хоть миллион лет.

Внутри нее что-то шевельнулось, словно жизнь ускорилась, и она с новой радостью вспомнила, что смертный прилив не достигнет и даже не приблизится к вечному дому жизни. Если Ричард или она сейчас уйдут, это не будет иметь никакого значения: полнота их счастья уже обещана им, неважно, где и как им придется вкусить его.

Бетти открыла глаза. Она тоже видела Лестер.

— Лестер, так ты осталась! — сказала она. — Как мило с твоей стороны! она оглядела комнату. Глаза ее расширились, когда она заметила Ричарда. Не задерживаясь, скользнули по лицам Клерка и леди Уоллингфорд и остановились на Джонатане. Она вскрикнула и села, протягивая руки. Он подбежал к постели и взял их. А потом, обласкав ее взглядом, сказал, тщательно подбирая слова:

— Ты выглядишь лучше.

Больше он ничего не смог произнести. Бетти зарделась и прильнула к нему.

Клерк смотрел на них сверху вниз. Да, опыт не удался.

Он не сомневался, впрочем, что сумеет добиться успеха, но придется начать все сначала. Он не позволил себе никаких эмоций по поводу досадной помехи. Это было бы напрасной тратой энергии. Дело не в этих молодых людях.

Причины его неудачи лежали в другом мире, там их и надо искать. Сосредоточившись, он медленно повернул голову к леди Уоллингфорд. Она поняла и подчинилась.

— Нам лучше спуститься вниз, — сказала она. — Вы и сами видите, мистер Дрейтон, что Бетти получше. Правда, Бетти?

— Намного лучше, — весело откликнулась Бетти. — Джонатан, милый… она помедлила, потом договорила:

— Я сейчас встану и оденусь. Выйди на несколько минут, и я спущусь.

— Я бы предпочел не покидать тебя ни на секунду, — немедленно откликнулся Джонатан.

— Чепуха, — сказала Бетти. — Со мной все в порядке.

Увидишь, я мигом. Мама, ты не возражаешь?

О конечно, леди Уоллингфорд возражала. Но всему аду не дано изменить этот закон: рано или поздно дочь уходит от матери. Ярость, захлестнувшая леди Уоллингфорд до самых глаз, в основном принадлежала ей самой, впрочем, было там немного и от ярости Клерка.

Сам он давно и решительно избавился от эмоций, но не потому что преодолел их, а просто предоставив леди Уоллингфорд страдать и гневаться вместо него. Во всяком случае, она сказала только: "Не спуститесь ли вы вниз?" — а Клерк взмахнул рукой, пропуская молодых людей вперед себя. По лицу его прошла внезапная судорога. Он пристально всмотрелся в Ричарда. Но этот молодой человек был уже не тем Ричардом, который приходил в дом за Холборном. В квартире Джонатана он пригубил новой жизни, а теперь испил полной мерой, увидев глаза жены. Пока Джонатан разговаривал с Бетти, он не отрывал взгляда от Лестер, но она уже удалялась — или, скорее, не удалялась, а что-то — может, просто воздух земли — становилось между ними. Но в миг ее бессмертного приветствия, во вспышке ее страсти и обещания, прозвучавшего в ее словах, он освободился от последних остатков власти Клерка. Она исчезла, но Ричард, по-прежнему легко, повернулся, встретился взглядом с Саймоном и рассмеялся.

— Видите, дорогой мой отец, — сказал он, — мы с ней сами во всем разобрались. Но с вашей стороны было очень любезно предложить помощь. Нет, нет, после вас.

Леди Уоллингфорд ждет.

Несчастная служанка не знала, куда себя девать. Сначала она решила, что сейчас леди Уоллингфорд попросит ее выпроводить обоих джентльменов за дверь. Однако по короткому взгляду хозяйки она поняла, что ошиблась.

Странный доктор отправился вниз, а следом — оба посетителя. Мистер Дрейтон помедлил, оглянувшись на Бетти, потом тихонько прикрыл дверь. Служанка, несмотря на некоторое уныние, припомнила, как много раз говорила на кухне, что между ним и мисс Бетти что-то есть.

Глава 8

Магическая Тварь

А Эвелин Мерсер все сидела на ступеньках. Раньше она и помыслить не могла, что будет сидеть вот так, скрючившись и обхватив себя за плечи, как какая-нибудь старуха-нищенка. Нет, она молодая… и все-таки нищая. С тех пор как она увидела властную фигуру в кресле, Эвелин только и думала о собственной нищете. Он кивнул ей, улыбнулся. Как было бы хорошо, если бы он заговорил. Ну что бы ему задать хоть один вопрос! Она бы рассказала обо всем — о своей занудной матери, о глупой Бетти, о жестокой Лестер. Пусть бы он сам молчал, только бы выслушал. Больше Эвелин ни о чем не стала бы просить, не того сорта она девушка. Не то что Лестер или эта замухрышка Бетти.

Смотреть на него было как-то больно, ну, не больно, а так… неудобно. Чувствовалось какое-то томление в груди. Вот если бы она смогла заговорить, все сразу прошло бы. Он просто сидел и кивал, словно одобрял ее приход, а потом поднялся и кивнул уже совсем по-другому. Вместо того, чтобы приветить, теперь он прогонял ее. Сообразив, что пора уходить, она чуть не взвыла.

Просто ничего не могла с собой поделать. И она завыла-таки, как потерявшаяся кошка, уж очень не хотелось уходить; неприятное ощущение в груди немедленно усилилось. Но деваться было некуда — он хотел, чтобы она ушла. Правда, он все еще улыбался, и в улыбке этой Эвелин почудился намек. Только тут она вспомнила о собственной улыбке, той самой, с которой она гналась за Бетти. Она так и застыла у нее на лице. Властелин коротко, через плечо, глянул на нее и пошел к выходу. Тут же Эвелин обнаружила себя во дворе, снаружи. Почему-то она удалялась от него с той же скоростью, что и он от нее. Оказавшись напротив окна, она заглянула и поняла, что смотрит уже с противоположной стороны. В воздухе отчетливо ощущался запах, смутно напоминавший рыбный. Она принюхалась. Вдруг он еще вернется? Запах был как-то связан с ним и боль в груди тоже. Наконец она скользнула прочь от подоконника, за который цеплялась. Запах тянул ее за собой. А-а! Так пахла Бетти, когда слушала ее — только раньше она никак не могла этого понять. Она побежала, сначала — со двора, потом — по улице. Голова тянулась вперед, глаза сверкали, хотя видеть она могла только мостовую под ногами. Впрочем, бежала она не слишком долго, а когда остановилась, то оказалась возле двери — той самой, от которой убежала недавно… или давно? Во всяком случае, теперь она снова стояла перед ней.

Что это она бегает, как собачонка, взад-вперед?

Этак никакого толка не будет. Кажется, она уже третий раз проходит по одному и тому же месту. Наверное, пока она остается на улице, ничего и не изменится. Но по-другому не получалось. Там ее не пустили внутрь, а здесь она сама не осмеливается войти.

Эвелин подошла вплотную к двери — здесь запах был сильнее всего, определенно рыбный запах — и остановилась, вслушиваясь. Внутри была Бетти; но и Он тоже мог оказаться там. Она даже положила руку на дверную ручку. Рука прошла насквозь. Она попыталась вытащить ее, но впечатление было такое, словно она влетела в середину тернового куста. Эвелин дернулась. Что-то острое полоснуло ее прямо по руке. От боли на глазах у нее выступили слезы. Она стоит тут совсем одна. Раненая. Она попыталась посмотреть, сильно ли порезалась, и долго не могла отыскать глазами не то что царапину, а даже собственную руку. Ладонь казалась тусклой, потому что она смотрела сквозь слезы, грязной, потому что она опиралась на ступеньку крыльца, и вдобавок кровоточила — или начинала кровоточить, если присмотреться как следует. Если вместо двери оказался какой-то терновый куст, нечего и думать открыть ее. Эвелин спустилась по ступенькам. Даже дышать было больно.

— Это нечестно, — громко сказала она.

То же самое говорила и Лестер, но если у той это звучало разумным выводом, то Эвелин не рассуждала, она просто жаловалась. В груди полегчало. Заметив это, она заговорила снова.

— Почему мне никто не поможет? — произнесла она, и ей стало еще легче. — По-моему, могли бы и помочь, — от боли осталось лишь легкое неудобство. Правильно, она всегда считала, что лондонский воздух ей не подходит, но они с матерью никак не могли договориться, куда переехать. И вот из-за материнского дурацкого упрямства они продолжали жить в Лондоне. Между прочим, в глубине души Эвелин побаивалась, как бы ее мать тоже не оказалась в этом темном доме. Хотя вряд ли: мать не любила рыбы, да и сама она вовсе не за рыбой сюда пришла. Вот если бы тот высокий был здесь!

Не сводя глаз с двери, Эвелин бочком присела на нижнюю ступеньку. Она почти забыла о царапине и вспоминала о ней, только когда с досадой смотрела на Дверь, прикинувшуюся дверью, а на самом деле скрывавшую терновые заросли. Когда ее донимала боль в легких, она принималась говорить вслух. Скоро, даже не заметив этого, она говорила уже без умолку. Говорила не о себе, а только о других. Она же не эгоистка, просто так получалось. Мужчины и женщины все, кого она знала, — в ее монологе становились меньше и хуже. Никому не пришло в голову обращаться с ней повнимательнее, и это понятно — среди них не найти ни одного чистого, понимающего человека, не говоря уж про человека нежного и заботливого. Чем больше она говорила, тем темнее становилось утро, а улицы с каждой минутой становились все грязнее, поражая своим убожеством.

Посреди длинной тирады о всеобщей испорченности Эвелин пришлось резко замолчать. Дверь открылась, на пороге стоял Он и снисходительно смотрел сверху вниз, пока она торопливо поднималась на ноги.

У Клерка были причины не обострять назревавший в доме конфликт. Он велел леди Уоллингфорд не выпускать Бетти, а сам отправился в Холборн. Теперь он мог наконец заполучить агента, и еще какого, для работы в местах духовных. Эта тень расскажет ему и о Бетти, и о том, что помешало великому действу. Он знал, что она никуда не денется и будет ждать, околдованная властью перевернутого Имени, открывшегося ей через этот странный запах.

Так и было. Она сидела и медленно задыхалась в нем.

Клерк шевельнул пальцем, и она встала. Он по-прежнему пребывал в своем мире, она — в своем, но они уже могли видеть друг друга. Потом он двинулся вперед, и так быстро, что обычные люди сразу перестали видеть его, а уж Эвелин у него за спиной была и вовсе незримой; так же были незримы для нее улицы настоящего Лондона.

В Холборне он, не оборачиваясь, вошел в дом; прошел длинным коридором в свой тайный зал, подошел к креслу и сел. Эвелин не очень хотелось входить в зал, и она осталась за дверью. Легкие снова разболелись, но теперь она не осмеливалась заговорить без его разрешения.

Правда, она надеялась на доброту повелителя, не может он быть таким жестоким, как Лестер. В сумрачном зале сильно пахло рыбой. Наверное, запах исходил из глубины вод. Эвелин чувствовала, как их толща давит ей на грудь, огромные водные пространства мраком окружали ее со всех сторон. Немного погодя ей стало легче, в голове прояснилось, вот только давление все возрастало.

Эвелин плыла, а где-то позади сидел он, хозяин всех морских чудовищ, и прозревал сквозь хляби, в которых ей надлежало плавать и ждать.

Когда боль стала всерьез тревожить ее, он наконец повернул голову. Глаза приказывали — она подбежала к его трону и пристроилась у ног повелителя так же, как сидела до того на ступеньках крыльца. Приходилось либо парить, либо сидеть съежившись, стоять оказалось намного труднее. Это совсем не удивило ее. Просто раньше она могла делать что-то, а теперь не могла. Клерк, казалось, не обратил на нее внимания, его глаза снова устремились вдаль.

— Что ты знаешь о том доме? — неожиданно спросил он.

Она тут же принялась болтать. Впрочем, после двух предложений выяснилось, что она открывает и закрывает рот, но голоса при этом не слышно. Боль не на шутку терзала ее. Приходилось говорить и говорить, но, видимо, сказать она могла только то, что он хотел знать. На глаза снова навернулись слезы и побежали по лицу. Однако это не помогло. Тогда она взяла себя в руки, заговорила как надо и немедленно почувствовала облегчение.

— Там была Бетти, — сказала она. — К ней Лестер отправилась.

Вот оно что! Имя помехи, имя той девчонки у постели — Лестер. Клерк посуровел. Он-то полагал, что во всех мирах Бетти избавлена от любых подруг. Конечно, всегда существовала возможность, что странная жизнь в духовных глубинах примет какие-нибудь уродливые формы, но уж от человеческих привязанностей он оградил свою дочь достаточно надежно. И вот пожалуйста всплывает какое-то вполне человеческое имя. Надо разобраться. Он спросил:

— Кто это — Лестер?

— Она училась в одной школе со мной и с Бетти, — заговорила Эвелин. — И что бы она теперь из себя ни строила, тогда от нее Бетти никакой пользы не было.

Она никогда не любила ее. Ее убили — тогда же, когда и меня, последние слова дались с трудом, ее встряхнула судорога.

— Она была твоей подругой?

— Да, была, ну и что? Злобная, высокомерная гордячка! Мы просто ходили вместе. Лучше бы ей и дальше оставаться со мной. А тут она взяла и бросила меня.

Клерк поразмыслил. Он знал о яростной жажде плоти, которая охватывает порой недавно умерших, даже величайших из них. Он знал о том, что некогда другой чародей из его народа, сын Иосифа, властью, данной ему, вернул душу в собственное тело и поддерживал его в течение сорока дней, пока наконец на склоне горы оно не превратилось в яркое облако. Если уж не устоял сам Иисус бен Иосиф, то что говорить о какой-то ничтожной Лестер. Особенно если ее приманит подружка. Он протянул руку над головой Эвелин, и она ощутила ее вес, хоть ладонь даже не коснулась ее.

— Чего бы тебе больше всего хотелось сейчас? — спросил он.

— Вернуться обратно, — жалобно проскулила Эвелин, — или чтобы было с кем поговорить. Никто меня не слушает.

Лицо Клерка скривила улыбка. Он презирал это жалкое существо и всех, ей подобных. Как же их много — миллионы! Они так и рвутся растратить силы в болтовне о друзьях, в болтовне об искусстве, в болтовне о религии, в болтовне о любви; растворить в пустой болтовне все строгие теории, все доказательства. Нетрудно заставить их гипнотически покачиваться под звуки его неторопливых, обдуманных речей. Они парят, они плавают в пустых словесах, и легко никнут к земле от словес пожестче. Они бегут от действительности. Да, он тоже говорит, но разница в том, что они не знают, что говорят, а он — знает. Поэтому они его слуги и останутся ими до той поры, пока не распадутся и не исчезнут как дым. То же самое ждет и эту. Ну и пусть ее, только она послужит ему инструментом и приманит ту, другую, от постели дочери. Ему не приходило в голову, что и сам он может оказаться только чьим-то орудием и точно так же исчезнуть, когда станет не нужен.

Сара Уоллингфорд, Бетти, Эвелин… Конечно, Эвелин — инструмент поплоше, чем Бетти. Беспомощной, покорной Бетти легче управлять, она больше похожа на точную машину, чем этот жалкий призрак, застрявший меж двух миров.

На самом деле даже для Эвелин существовала возможность спасения стоило лишь захотеть принять ее. И цена не велика — надо только согласиться замолчать, и молчать, чего бы это ни стоило. Близилось время, когда исчезнет и эта возможность, но оно еще не настало. Теперь же она украдкой посматривала из-под его руки, простершейся над ней, как тень на воде; а он по-прежнему смотрел в сторону.

Молчание все длилось и длилось, пока Клерк наконец не нарушил его.

— Это нетрудно. Я мог бы дать тебе тело. А что до разговоров, с кем бы тебе больше всего хотелось говорить?

Она поняла сразу. До сих пор в этом мире она бормотала едва слышно, а тут воскликнула в полный голос:

— Бетти!

И он ее понял. Желание обладать всего одной душой показалось ему убогим, — он-то считал, что количество принципиально важно, что оно меняет само качество желания, но такое желание он понимал. Потакая себе, даже благородный ум может дойти до такого слабоволия, что в конце концов от благородства и следа не останется. Божественный Мильтон прекрасно знал это, потому и заставил своего Мессию так торжественно отречься от подобного искушения. Рай не для того, кто не грешил, потому что случай не представился, а для того, кто волей своей противостоял собственной немощи.

Он поглядел на нее сверху вниз.

— Я могу отдать тебе Бетти, — сказал он.

Она только подняла голову и посмотрела на него. Он продолжал:

— Но сначала ты должна найти мне эту Лестер. Тогда получишь, что просишь.

— Навсегда? — переспросила она. — Я получу ее навсегда?

— Навсегда, — подтвердил он. Слово приобрело смутно видимые очертания, на миг возникло ощущение бесконечности, которую он назвал. Для них обоих зал изменился. Для Клерка — распахнулся наружу, для Эвелин — сомкнулся. Он видел, как открывается перед ним пространство временного мира; он видел, как один из его двойников распаляет толпу в уральском городишке, а другой сидит в своей комнате в Пекине и диктует страшнейшие заклятия ученым мужам Китая, а за ними зыблются восторженные тени и склоняются знамена Поднебесной Империи. Для нее же зал стал совсем маленькой комнаткой (и она продолжала уменьшаться), там сидели они с Бетти. Она говорила, а Бетти трепетала.

Далекая и близкая бесконечности жили вместе, потому что он произнес одно из названий Города, и тут же Город оказался здесь — такой, как им хотелось.

Он опустил руку еще чуть-чуть. Будь перед ним смертная плоть, он коснулся бы ее, но бесконечность разделяла их, как разделяла она Бетти и Лестер. Он сказал:

— Оторви от нее Лестер и приведи сюда. Тогда ты получишь Бетти. Иди и ищи их, найди и скажи мне. Найди и скажи, тогда ты сможешь говорить с Бетти. Найди и скажи мне. Иди и разыщи ее, найди и скажи мне…

Она хотела немедленно броситься исполнять его распоряжение, она подчинилась. Но она еще слишком недолго пробыла в мертвых, чтобы изучить возможности духа и научиться пользоваться ими. Она не могла мгновенно перемещаться в пространстве или находиться в двух местах сразу. Но он-то хотел от нее именно этого, его сила давила на нее. Ей надлежало быть одновременно с Бетти и с ним, видеть и говорить. Эвелин по-прежнему думала о себе, как о теле. Правда, за последнее время тело как-то потускнело, а тут еще эта боль в груди… Она продолжала воспринимать духовное бытие в телесных ощущениях. Но теперь ее заставляли оказаться в двух местах одновременно, и от этого кружилась голова, да так сильно, что она уже открыла рот, чтобы закричать. В легкие ворвался ветер и привел ее в чувство. Боль была ужасной. Почти в агонии она повисла в воздухе над тем же местом, где сидела, и в той же позе. По-другому представить нематериальное существование духа не получалось. Ей показалось, что она слышит собственный крик, и вместе с тем она знала, что этого не было. Так просто ее мучения не прекратить. Медленно, бессильно опустилась она опять к подножию трона, но теперь фигура ее скрючилась еще сильнее, и только глаза неотрывно следили за хозяином. А Клерк и не смотрел на нее, не обращал внимания на ее боль, он просто ждал известий о помехе, нарушившей его планы.

Именно в этот момент Лестер увидела ее. Она уже поняла, что опять разлучается с Ричардом. Миг, доставшийся им, был дольше и ярче предыдущих, и она уже спокойнее позволила ему уйти. С тех пор как они с Бетти помирились, Лестер начала понимать, что любовь — это единство обладания и не-обладания или даже вообще что-то другое, не она и не Ричард. Скорее она сродни пути познания, познания полного и совершенного. Она начинала жить по-другому. Она заметила, как смотрит Ричард на то место, где она только что была, и поняла, что ему тоже стало полегче. Мужчины вышли из комнаты вместе с леди Уоллингфорд. Комната опустела, не считая двух девушек — живой и мертвой. Теперь они свободно могли говорить друг с другом через разделявшую их преграду.

— Дорогая моя, что случилось? — спросила Бетти.

— Ничего, — отозвалась Лестер. — Ну или почти ничего. По-моему, он пытался затолкать тебя куда-то, а потом… когда у него не получилось, он попытался затолкать туда меня.

— Он тебя не поранил? — с беспокойством спросила Бетти.

Лестер улыбнулась и бросила иронично:

— Здесь-то?

Бетти благодарно улыбнулась в ответ. Она смотрела на подругу, а милосердие между ними удваивалось, учетверялось, так что они уже с трудом могли выносить друг друга, настолько стеснительной и смиренной стала каждая из них, и вместе с тем обе постепенно превращались в величественных, великолепных женщин. Бетти сказала:

— Я не хочу терять ни минуты, просто ни минуточки этого ужасного времени, если оно означает такое.

Лестер покачала головой и сказала почти печально:

— А разве ты не можешь почувствовать то же самое с кем-нибудь еще? Мне хочется, чтобы ты стала счастливой, — она помолчала и добавила:

— Я не понимаю, что тебе мешает. Ох, ну почему я такая бестолковая? И ведь это не только с тобой.

— Может, когда мы окажемся там, то поймем, — тихонько сказала Бетти. Но Лестер, кажется, не слушала, она пыталась свыкнуться с новым для себя образом мыслей. Это оказалось не так просто. Лицо ее посуровело, в чертах проступила некоторая торжественность, когда она продолжила:

— Неужели мы обречены ждать веками, хотя ждать совсем незачем. Ужасно, что так много времени уходит на пустое ожидание.

— А я не жалею, — сказала Бетти. — Да, по-моему, мы и ждали не очень долго. Просто если бы прожить все еще раз, мы сразу поняли бы, какое это счастье.

Лестер фыркнула:

— Ха! Если бы проживать все снова…

Бетти улыбнулась и сказала:

— Лестер, ты выглядишь совсем как раньше… — Лестер слегка покраснела и улыбнулась в ответ, а Бетти быстро продолжала:

— Я ведь вот что имела в виду. Если мы проживаем сейчас другие свои времена… ох, нет, я не знаю. Никогда у меня не хватало ума на подобные вещи. Но то озеро, или чем оно было на самом деле… и потом Джонатан., а теперь ты… Как будто вы уже были там, даже когда вас не было, а теперь, может быть, мы сможем узнать, какие вы, даже если вас нет. Да ладно, добавила она, тряхнув светло-золотистыми кудрями так, что по всей комнате словно солнечные зайчики разлетелись, — это не так уж и важно. Знаешь, мне вдруг захотелось повидать мою няню. Вот было бы здорово!

Только как?

— Должна сказать тебе, — заметила Лестер, — что ты можешь сделать почти все, что захочешь, — при этих словах она подумала о Городе, через который недавно шла.

Может, и другие дома в нем, раньше казавшиеся такими пустыми, так же полны радости, как и этот? Да, а если ее подстерегает там такая же вторая смерть, как здесь? Интересно, если вернуться туда, какими они ей покажутся? Если выйти на улицу… Ох!

Бетти уже одевалась и чуть не подпрыгнула от неожиданности, когда Лестер закричала:

— Бетти, я забыла про Эвелин!

Бетти застыла и только смотрела на Лестер, растерянно моргая. Потом, намного сдержаннее, чем раньше, она проговорила:

— Ах, Эвелин!

Лестер снова улыбнулась.

— Да, конечно, — сказала она, — для тебя так лучше.

Но не для меня. Я ведь использовала Эвелин.

Бетти скорчила рожицу — ее лицо отразилось в зеркале на туалетном столике, — и сказала:

— А ты не подумала, как она пыталась использовать меня?

— Подумала, — отозвалась Лестер, — но это же совсем не одно и то же, ты должна понять. Бетти, ты же и так все понимаешь! Ты просто дразнишься.

— Так приятно немножко тебя подразнить, — пробормотала Бетти. — Ты же не обидишься. Тебя вон сколько! Не то что меня. Вот я и решила поискушать тебя немножко.

Ни одна из них не восприняла слово всерьез, да и зачем? Обе они, конечно, понимали, что никакие искушения сейчас не властны над ними. Но вот Бетти повернулась и сказала уже серьезно:

— Ой, и правда забыли про Эвелин. Что будем делать?

— Я пойду поищу ее, — ответила Лестер, — если она все еще бродит по улицам, то, должно быть, ужасно несчастна… Мне надо идти. — У нее возникла смутная мысль захватить для Эвелин чашку чая, или шерри, или стакан воды хоть что-нибудь из этой плотной, текучей радости. Наверное, надо дать ей поговорить немножко, может, даже послушать… Эвелин отдохнет. А может… Но сначала нужно все-таки найти ее. Вот она нашла Бетти и обрела радость, о которой и не мечтала. Может, когда она найдет Эвелин, случится то же самое? Было какое-то слово — она просто забыла, — именно то, о чем она думает. Ричард, наверное, знает — она могла бы спросить…

Когда? Да хоть через миллион лет. Вознаграждение? Восстановление? Искупление? Похоже, конечно, но все не то. Оно касается и Бетти, и Эвелин, и ее самой, и всех остальных вообще. Ладно, подумать можно и потом. Сейчас надо найти Эвелин.

Бетти кончила одеваться.

— Ну, я готова, — сказала она. — Мне пойти с тобой?

— Конечно, нет, — сказала Лестер. — Спускайся-ка вниз к своему Джонатану. А если вдруг увидишь Ричарда, передай, что я люблю его.

Тривиальная фраза, слетев с ее губ, обрела неожиданный вес. В этом воздухе слова получили новое звучание, перестали быть простым приветом, и стали конкретным действием — щедрым даром любви одного человека другому, благословенным предвкушением новой, третьей встречи.

— Хорошо бы вместе, — мечтательно протянула Бетти. — Ты что, правда, не хочешь, чтобы я пошла с тобой? Ты не думай, я не буду больше расстраиваться из-за Эвелин, даже если она снова захочет поговорить со мной.

— Нет, — сказала Лестер, — я об этом и не думала. А вот для Эвелин это будет удар. Лучше уж ты иди куда собиралась. И не забывай обо мне, если получится.

Бетти широко раскрыла глаза и произнесла тем же тоном, что недавно и Лестер:

— Здесь-то?

— Да нет, я знаю, — сказала Лестер. — Просто не привыкла еще. И… Ох!

Она не смогла сдержать крик. Бетти выключила свет и отдернула занавески. Лестер стояла лицом к окну, а там, непонятно, на улице или уже здесь, в комнате, стояла и смотрела на нее Эвелин — но как же она изменилась! Лестер едва узнала ее, не глазами, скорее каким-то внутренним чувством. В глазах, в упор смотревших на нее, стоял тот самый смертный свет, который недавно окутывал ноги Лестер. Эту душу искорежили, заставили подчиниться, ведь сил для сопротивления не было. Равно как не было и выбора — кому подчиняться..

Лестер немедленно оказалась возле Эвелин: скорость ее перемещения зависела теперь главным образом от ее воли. Для Бетти она просто исчезла. Оказавшись снаружи, она схватила Эвелин за руки. Это живым и мертвым не дано коснуться друг друга, а мертвые прекрасно чувствуют мертвых. Она воскликнула:

— Эвелин, дорогая!

Губы Эвелин шевельнулись, но Лестер не услышала ни слова. Так и должно было быть, ведь Эвелин говорила не с ней, а с Клерком.

— Я вижу Лестер, — говорила Эвелин, — она ухватилась за меня. А Бетти не вижу.

— Поговори с ней, — приказал Клерк. — Спроси ее, что она делает. Попроси ее пойти с тобой.

— Эвелин! — звала между тем Лестер. — Эвелин! Что с тобой? Пойдем со мной, — она не задумывалась над тем, что говорила, не представляла, что собирается делать, но чувствовала великую важность происходящего и доверяла великой силе Города. Только эта сила и может спасти Эвелин так же, как спасла ее.

Эвелин ответила, как было ведено:

— Лестер, что ты делаешь? — но эти слова, вместо того чтобы обрести особый смысл, утратили последний; фраза прозвучала глупее не придумаешь.

— Я? — удивленно переспросила Лестер и замолчала.

Наверно, она не смогла бы объяснить, даже если бы знала. — Я улаживала кое-какие дела с Бетти, — наконец проговорила она. — Но я уже собиралась пойти за тобой, правда собиралась. Хочешь поговорить с Бетти? — своим обострившимся зрением она увидела, что Бетти больше нет в комнате, и добавила:

— Она скоро вернется.

Взгляд Эвелин бесцельно блуждал по сторонам. Она выдохнула едва слышно:

— Я не хочу ждать. Пойдем со мной.

Лестер заколебалась. Она была готова сделать все, что захочет эта несчастная, но она и на земле никогда не доверяла Эвелин, не склонна была доверять ей и здесь, особенно с тех пор, как увидела лицо подруги у подножия холма и услышала голос Эвелин у входа в дом. Интересно, в какие глухие закоулки Города может завести их извращенная тяга Эвелин. Лестер знала, что на этих улицах можно встретить тени, подобные божествам, но излучающие тот самый мертвенный свет, который едва не затопил ее недавно, а теперь горел в глазах Эвелин.

Она не боялась, но ей не хотелось без крайней необходимости лезть в грязь. Природная гордость больше не мучила ее, но взамен пришла некоторая небесная брезгливость. Даже в раю одно добро было для нее предпочтительнее другого. Но вид этого смятого лица в конце концов заставил ее забыть обо всем. А что, если ей удастся стать для Эвелин тем же, чем стала для нее самой Бетти?..

— Я нужна тебе? — спросила она.

— О да, да! — захлебываясь, забормотала Эвелин. — Только ты. Пойдем же.

Лестер опустила руки, но в тот же миг к ней протянулись две скрюченные лапы, похожие на птичьи, и сомкнулись на ее запястьях. Лестер ощутила слабый толчок. Раньше ей не хотелось заходить в этот дом, теперь ей так же не хотелось отсюда уходить. Здесь оставалась единственная ее подруга в новой жизни. Однако благородство этого Лондона требовало, чтобы она помогла своей знакомой по Лондону прежнему. Едва заметно вздохнув, Лестер расслабилась и позволила себе двинуться вперед.

Легкое волевое усилие перенесло ее туда, куда хотела Эвелин. Если пространство, в котором она перемещалась, еще говорило что-то ее чувствам, то время не ощущалось никак. Она была на месте раньше, чем Эвелин, сидя у подножия трона Клерка, успела повернуть голову., И все-таки, пока Лестер была в пути, она видела сияющий Город, это розовеющее чудо, раскинувшееся вокруг.

Его улицы жили обычной городской жизнью — магазины, транспорт, люди… Теперь она видела, что не только в оставленном ей доме бьет ключом искрящаяся человеческая жизнь. Пока Лестер не участвовала в ней, но это не беда, это — временно. Главное, что больше не было той ужасной тишины, с которой она столкнулась в первые дни своего посмертия. Теперь она слышала приглушенный гул уличного движения, такой привычный и вместе с тем новый. Этот новый Лондон приходилось постигать каждый раз заново. Потом сквозь сеть ставших уже привычными улиц начали проступать другие. Наверное, они принадлежали какому-то другому Лондону — или другим Лондонам. Знакомый ей город смешивался с другими, растворялся в них, а может быть, наоборот, проявлялся четче. Однако эти странные превращения не вызвали у Лестер ни малейшего беспокойства. Все было в полном порядке, и когда в конце широкой улицы она замечала позади сегодняшних автобусов плавное движение портшезов и старинные платья, а за ними, вдали и вместе с тем совсем близко, вспыхивали солнечные блики на рыцарских доспехах и шпилях крепостных башен, она и это воспринимала как самую настоящую действительность.

Лестер смотрела сквозь время (хотя сама она не смогла подыскать именно такую форму для своих немного сбивчивых мыслей). Раз или два ей показалось, что она видит совсем уж странные улицы, совершенно неузнаваемые, мужчин и женщин в невероятных одеждах. Но они появлялись не более чем проблесками, словно будущее Города приоткрывалось ей лишь случайно. Иногда улицы на миг выцветали, их словно вытеснял могучий лес. Тогда среди деревьев поблескивала лента реки или зеленоватое зеркало болота. А однажды она увидела грубый каменный мост, а за ним — скопление примитивных хижин и людей в шкурах. Приближаясь к месту, которое в ее времени занимал центр Города, Лестер уже не удивилась, когда дома и улицы вдруг исчезли, и ей пришлось пробираться по тропе между деревьями — таким было это место до того, как здесь возник Лондон, а может, таким оно стало, когда завершилась долгая и славная история Города, и лишь несколько отставших племен бродили по старым, полустертым дорогам. Огромный Город доверчиво демонстрировал ей все фрагменты своей духовной истории во времени, и в пространстве.

Она пока не могла постигнуть глубокий смысл этой мистерии. Позже, когда она освоится здесь, когда станет мудрее и милосерднее, он откроется ей. То, что замечали ее новые глаза, на самом деле было лишь малой частью грандиозного целого. Вокруг нее раскинулся не только Лондон, здесь были все города — слитые воедино и все же сохраняющие свой неповторимый облик. Они то наслаивались друг на друга, то простирались, как районы одного Города. Будь у нее возможность, она могла бы побывать в любом из них, отправиться в любое время и в любое место, которое люди занимали когда-нибудь или могли бы занять. В этой единовременной бесконечности неуловимо слились и огромный мегаполис, в котором ничего не стоило затеряться человеку, и крохотная деревушка, которой впору было затеряться самой… В этом Городе сошлись Нью-Йорк и Афины, Чикаго и Париж, Рим и Иерусалим; здесь находилось то, к чему они вели своих жителей при жизни. Когда придет срок, Лестер узнает, зачем ей нужно было тосковать среди этих фасадов.

Впрочем, она догадывалась об этом уже сейчас. Не познав милости прошлого, искупленного любовью, она не вынесла бы даже слабейшего отблеска настоящей жизни этого Города. Жить в Городе — значит сродниться с самой жизнью. Те, кто живет здесь, по своей воле проживают новые или старые жизни. На Земле такое состояние возникает в редчайшие счастливейшие моменты дружбы или любви, здесь оно — обычное дело. Новая дружба Лестер и Бетти была лишь слабеньким отголоском подобного состояния, но именно на этом отголоске стремительно неслась теперь ее душа.

Перемещение закончилось. Лестер, возбужденная скоростью и впечатлениями своего путешествия, стояла во дворе дома в Холборне. Эвелин, по-прежнему скорчившаяся возле кресла, наконец почувствовала, как отпустил ее смертный озноб. Судороги,трепавшие ее несчастный дух, стали слабее. Она распрямилась и под пристальным взглядом своего хозяина рванулась туда, куда посылала ее повелительно вытянутая длань. Мгновение — и она оказалась рядом с Лестер. Захваченная своим путешествием, Лестер, признаться, забыла о ее существовании, но теперь сразу вспомнила. Лицо Эвелин выглядело все еще немного застывшим, но тяжелое грубое страдание исчезло с него. Эвелин улыбалась, по крайней мере, ее лицо искривилось. Как и прочие обитатели этого дома, она уже несла на себе отметину Клерка. Лестер деликатно отвернулась: лучше уж было не замечать эту уродливую гримасу. Правда, за последнее время представления Лестер об улыбках стали существенно шире.

Коротко взглянув через окно, ласково и вместе с тем непреклонно она спросила Эвелин:

— И что же ты хочешь, чтобы я тут делала? Если, конечно, — все так же мягко добавила она, — ты действительно хочешь, чтобы я что-то делала.

— ОН хочет, — сказала Эвелин. — Пойдем.

Голос ее стал сильнее и настойчивее, она снова попыталась тащить Лестер за собой. Всех ее сил не хватило бы, чтобы сдвинуть Лестер с места хоть на дюйм, она могла только обозначить свое желание. Но Лестер зашла слишком далеко, чтобы поворачивать назад, и поэтому подчинилась. Вместе с Эвелин она спокойно двинулась прямо через стену, увидела Саймона и тут же узнала его.

Однако с тех пор, как смертный свет отхлынул от нее, изменилось многое. Фигура Саймона утратила ореол величия. Больше того, Лестер заметила, что он чем-то сильно недоволен и стоит с обиженным, даже немножко жалким выражением на лице. Сам он больше не видел ее, не видел даже глаз, как при первой встрече в прихожей. Только поведение Эвелин подсказало ему, что Лестер здесь. Эвелин была их связующим звеном. От нее зависело преодоление помехи.

Существовал лишь один способ действия. Если бы Клерк сам мог войти в мир другой мерности, быстрых законов и милосердных решений, он, наверное, смог бы воспользоваться другими средствами. Но он никогда не бывал там. Все, что он мог, это создать магическую связь земного и небесного и поставить ее под свой жесткий контроль. Он думал только в этих терминах, поэтому появление Лестер вместе с Эвелин означало для него только одно: Эвелин каким-то образом способна удерживать Лестер. Ему и в голову не приходило, что Лестер могла просто прийти сама. Он, столько болтавший о любви, не знал о ней ровным счетом ничего. Вот почему он даже не догадывался о Бетти, вынырнувшей из вод мудрого озера, лежавшего прямо посреди великого Города, как тень от собора — в центре картины Джонатана.

Таинственный и незаметный источник, бивший из самого сердца Лондона, питал его. Множество источников многих миров, Темза и все остальные реки рождались и несли свои воды в море, море разливалось все шире, по нему ходили корабли; континенты, составлявшие его берега, тихонько двигались, намекая на еще большие, скрытые континенты. Здесь царил сам принцип движения, поскольку оно первое было даровано некогда творению. И Саймон собрался обратить это движение вспять?

Перевернуть речь, которая есть то же движение, но в другой форме? Ну что же, только пусть сначала попробует зачаровать трех девушек и подчинить их своей воле.

Он услышал, как Эвелин вошла в зал и прошелестела:

— Вот она.

Он знал, что надо делать, и принялся за дело без промедления. Ему предстояло построить ловушку и установить магическую связь между собой и одной из умерших девушек, чтобы она могла утянуть за собой и другую.

Пусть попадутся обе! Гибельный анти-Тетраграмматон для этого не годился, но ему должно хватить и других заклятий, способных отклонить первичные потоки. Он выпрямился. Он устремил на Эвелин горящий взор и принялся почти неслышно гудеть. Невидимые пылинки, рассеянные в воздухе, и еще меньшие частички материи отозвались ему. Немного погодя он перестал гудеть и сплюнул. Плевок упал на пол у ног призрачной Эвелин, немедленно покрылся пленкой почти незримой пыли и начал притягивать пылинки. У самого пола постепенно конденсировалось слабое, но вполне различимое облачко.

Он глубоко вздохнул. Он втянул воздух, наклонился к облачку, которое поднималось теперь подобно крошечной пирамиде, и выдохнул воздух в ее сторону. Он простер вниз, к облачку, обе руки и снова плюнул. Когда плевок коснулся пыли, пирамида стала гуще и плотнее. Испустив тихий посвист, кучка пыли начала расти на глазах. Над ней повис в воздухе другой звук, тихий, не громче шелеста, не голос, а эхо страждущего голоса.

— Ox! Ox! Это для меня место? — Лестер, услышавшая слабый стон нарождающейся нежити, различила и голос Клерка. Он звучал не громче потока лунного света, когда его пересекает легкое облачко:

— Для тебя, для тебя.

Сама она говорить не могла или не хотела; пожалуй, сердце ее чуть встревожилось. Еще не постигшая всей стройной гармонии любви, она тем не менее всегда знала, что любовь — это только любовь. Не понимая происходящего, она прекрасно видела: в этом обмене словами есть что-то неестественное. Клерк снова протянул вниз руки, словно защищая первый, слабенький язычок пламени, и пламя тут же занялось.

Оно выпорхнуло из его ладоней. Не огонь, а имитация огня. Даже не согрев рук Клерка, пламя теперь пылало, оставаясь, правда, мертвенно-бледным. В нем не было силы, языки призрачного огня опадали вниз и обволакивали пыльную пирамидку. Они цеплялись за нее, а он подбадривал их движениями рук, заставлял впитываться, проникать вглубь. Когда движения рук и пламени обрели общий ритм, пыль начала вздыматься внезапными фонтанами и опадать, но каждый раз кучка оказывалась выше, чем прежде. Она достигала уже шести дюймов высоты и больше напоминала столбик, чем пирамиду. Она раскачивалась, как качается под ветром одинокая былинка, и дышала с тихим присвистом, словно умирающий. Может, это и было растение. Оно извивалось и покачивалось само по себе, словно искало чего-то и не могло найти, бледное пламя шевелилось теперь внутри его ствола. Над ним раздавались тяжкие вздохи Саймона, ладони продолжали прикрывать его, хотя, на взгляд Лестер, между странным образованием и этими ладонями оставалось огромное, почти бесконечное расстояние. Кажется, она обладала совершенно иным углом зрения, и вся картина представала перед ней иначе, чем перед глазами Клерка. Внезапно Клерк сплюнул в третий раз, и оно разом подросло еще на шесть дюймов. Движения бледного выкормыша приобрели уверенность. Теперь оно явно пыталось ощущать окружающее своей верхушкой — наверное, это должно было заменять ему голову. Пламя полностью вобралось в него и исчезло. Тварь все больше становилась похожей морскую губку. Она с трудом удерживала равновесие, елозила по полу, наклоняясь то в одну, то в другую сторону, чтобы не упасть. Тонкое посвистывание стало прерывистым, продолжая напоминать дыхание больного с забитой носоглоткой, и вдруг прекратилось. Тут же стихли и тяжелые вздохи Клерка. Он с трудом распрямил спину. Словно подражая ему, распрямилась и вытянулась губчатая поросль на полу.

Теперь она стояла куда тверже, а следующие один-два рывка придали ей карикатурное подобие человеческого тела. Не было пока ни головы, ни ног, но что-то уже торчало по бокам, уже наметилась линия, разделяющая бедра, и две маленькие выпуклости обозначали груди.

Быстро выросли руки и тут же безвольно упали; туловище ниже центра разделилось пополам и начало беззвучно притопывать бесформенными обрубками. Верхушка принялась отчаянно тянуться вверх, словно пытаясь освободиться от собственной тяжести, но не справилась с этим и начала трястись. От этой дрожи рыхлая плоть быстро уплотнялась, сменяясь гладким бледно-желтым веществом, и скоро только кое-где на теле остались рыхлые пятна. На полу стояло грубое подобие женщины чуть ниже двух футов ростом, с едва сформированной головой. Проступающие черты лица не выражали ровным счетом ничего. Создание напоминало гуттаперчевую куклу, но оно жило, дышало и двигалось, на голове торчал выступ, видимо, долженствующий обозначать волосы. Оно подняло руки, словно хотело на них посмотреть, но глаза еще не прорезались, пришлось снова опустить их. Оно попыталось прислушаться, но хотя уши и были на месте, они не работали. Только едва слышные вздохи Саймона, по-видимому, достигали восприятия гомункула.

Лестер удивилась — живая кукла не вызывала у нее омерзения. Да, у нее отталкивающий вид, как у любой противной куклы. Ей не нравились рыхлые пятна и мертвенный оттенок искусственной кожи, но чувство было не очень сильным. Джонатан, например, ненавидел бездарные картины куда сильнее. У Лестер возникло желание исправить это неуклюжее творение как надо — кое-что подтянуть, пригладить, но пришлось бы трогать куклу, а этого ей совсем не хотелось. Однако Лестер все равно не понимала, зачем здесь кукла, и почему Эвелин смотрит на нее с таким напряжением, что даже повизгивает от удовольствия, наблюдая, как та растет. Эвелин даже подалась вперед, но ее остановил голос Клерка.

— Подожди. Она слишком холодная, — сказал он. Маленькие язычки пламени на внутренних сторонах его ладоней по-прежнему были бледными, и он принялся дышать на них, словно желая разжечь поярче. Скоро они окутали обе его кисти, словно перчатки из бледного огня, чем-то отдаленно похожего на обманный Тетраграмматон, но не столь смертоносного. Одев руки огнем, он взял манекен и начал оглаживать, ласкать, греть, шептать ему, а раз или два даже приподнял его над головой, словно отец, играющий с ребенком. Кукла повернула уже отросшую голову и глянула через плечо.

Широко открылись яркие, совершенно бессмысленные. глаза. Лестер отметила, что она выросла уже почти до трех футов, но по-прежнему ничего не весит. Клерк ласкал и обихаживал ее, держа одной рукой, словно это была пустая оболочка. Но тут он кончил свои пассы, опустил ее на пол, похлопал ладонями, сбивая с них пламя, и оно разлетелось по комнате бледными искрами.

Он поглядел на Эвелин и сказал:

— Это для тебя и твоей подруги.

— Для нас ОБЕИХ? — переспросила она.

— Вы двое с удовольствием поделите ее, — сказал Саймон. — Туда можно забраться. Она будет расти вместе с вами, в ней вы сможете ходить куда угодно. Она укроет вас, а потом вы научитесь разговаривать с ней, и она будет понимать вас лучше, чем кто бы то ни было, и отвечать всегда то, что вам захочется. Она не потребует ни еды, ни питья, ни отдыха — пока вам самим этого не захочется. Если я иногда и вызову вас оттуда, то потом обязательно отправлю обратно. А если я позову тебя, то только затем, чтобы отдать женщину, о которой ты просила.

— А можно, чтобы она была только моя? — спросила Эвелин.

Клерк медленно покачал головой и поглядел в сторону неподвижной Лестер. Воздух потускнел, теперь он тем более не мог увидеть ее. Она же видела его прекрасно, но так далеко, словно смотрела в перевернутый бинокль. Лестер не знала, что для Эвелин она тоже далеко-далеко. Только поэтому Эвелин и осмелилась прошептать (а на самом деле прохрипела голосом, вполне подходящим только что сотворенному уроду):, - А ей обязательно входить?

— Если ты собираешься входить, то и ей придется, — отозвался Клерк.

В зале стало холодно. Эвелин вздрогнула и повернулась к Лестер с какой-то отчаянной настойчивостью.

Кукла теперь представлялась ей единственной надеждой, убежищем от угрожающей пустоты Города, укрытием от неприязни и холода, а если бы удалось затащить туда еще и Бетти, чтобы помучить всласть, это и вовсе было бы здорово. Поэтому она схватила Лестер за руку, и у нее получилось. Лестер позволила ей. Она брезгливо отстранилась от этого разговора, отказалась слушать, о чем говорили эти двое. Если бы в руке, жадно ухватившейся за нее, была хоть капля дружелюбия и любви, ее дух отозвался бы немедленно. Но в прикосновении крылась только жадность, и все-таки Лестер встретила его без неприязни. Преддверия Небес этим не потревожить. Она сразу поняла, чего ждет от нее Эвелин, и мягко сказала:

— Я не пойду, Эвелин.

— Но ты должна, — сказала Эвелин. — Ну иди же, Лестер. Оно тебе не повредит.

Лестер неожиданно рассмеялась. Много лет никто не смеялся в этом зале, и теперь неожиданный звук, хотя и негромкий, оказался таким богатым и свободным, так разнесся по залу и наполнил его, что Эвелин вскрикнула, а Клерк резко завертел головой. Даже его убогое создание как-то напряженнее стало смотреть прямо перед собой незрячими глазами.

— Да, — сказала Лестер, — не думаю, чтобы это мне повредило. Но для тебя это не очень хорошо.

— Не смейся так больше, я не хочу, — капризно сказала Эвелин. — Я хочу в нее. Давай, иди. Я и так делала все, чего тебе хотелось, теперь и ты могла бы пойти мне навстречу. Лестер, ну пожалуйста! Я больше ни о чем не буду тебя просить. Клянусь, что не буду.

Отголосок смеха Лестер, до сих пор звучавший в воздухе, внезапно оборвался. Настала тишина. Все здешнее и все нездешнее прислушивалось к клятве Эвелин. Лицо Клерка сжалось, а Лестер вздрогнула, даже не успев понять, что глупая человеческая фраза вызвала к жизни свой точный смысл. Если бы это была простая глупость, она не вышла бы за пределы фасадов Города, но это была не глупость. Это была жадность, грубая, хамская требовательность, и поэтому она проскользнула во дворцы и на холмы Города, и отпечаталась на его стенах искренностью желания. Лестер, невольно пытаясь остановить это запечатление, быстро проговорила:

— Пойдем со мной, пойдем обратно. Пойдем к Бетти или к твоей матери. Давай-ка… — она увидела в глазах Эвелин бессмертие, сделавшее окончательный выбор, и осеклась.

Эвелин опять потянула Лестер за руку, оглядываясь на Саймона, словно ища у него поддержки. Но он уже сделал все, что мог. Он знал, что не получит власти над этим чуждым для него духовным созданием, пока не войдет с ним в контакт. А этого, как он успел усвоить после предыдущей стычки, можно добиться только правдоподобием. Он произнес, словно изрекал некую великую мудрость:

— Любовь есть исполнение закона.

Лестер услышала его. Помноженный на ее чувство долга, принцип мгновенно перерос того, кто его изрек.

Лестер не особенно волновало, любит ли она Эвелин, но она знала свой долг. Да, влезать в этого идола вместе с Эвелин ей не хотелось, но не более того. Наверное, так же чувствовала себя Бетти, когда сама Леетер просила ее вспомнить прошлое. Зачем тратить попусту столько времени? К ощущению парящей легкости новой жизни примешивалась жалость к магическому недомерку, сотворенному Клерком; едва оперившаяся энергия требовала большего простора. Но, кажется, другого пути не было. Она подумала о Ричарде, она подумала о Бетти, вздохнула — неглубоко, но все же вздохнула, взглянула на измученное лицо Эвелин и оборвала вздох. Потом, повинуясь озарению интуиции, нередко посещающей благородные и страстные сердца, Лестер воскликнула:

— Мудрее было бы сказать, что исполнение закона есть любовь, бесполезно. Она говорила в пустоту. Тогда, повернувшись к Эвелин, она добавила:

— Если ты так хочешь, я пойду. Но для тебя было бы куда лучше убраться отсюда, и побыстрее.

Эвелин упрямо молчала. В зале повисла пауза. Кукла-недомерок сделала шаг вперед. Под взглядом Клерка она снова начала расти. Дрожь сопровождала изменение формы, ей то и дело приходилось поправлять руками шею и голову. На гладкой, мертвой коже больше не оставалось рыхлых областей, зато появились пятна пепельного цвета. Их становились все больше, и наконец они покрыли все тело полностью, обвисли складками и окутали его неким подобием убогого платья. Теперь перед Клерком стояла невысокая, довольно плотная дама средних лет, неказистая, одно плечо чуть выше другого, одна нога немного приволакивается, но в остальном обычная женщина. Глаза гомункула прояснились, кажется, кукла обрела возможность видеть и слышать.

Клерк поднял палец, и она остановилась. Ни на минуту не прекращая бормотать, он медленно опустился на колено. Положив руки на бедра женщины, он с силой огладил ее, потом наклонился и очень осторожно поцеловал в губы. Теперь темница была запечатана. Духи вошли в нее по собственной воле — им не выбраться. Он полагал, что неплохо поработал. Плоть, даже такая нечистая, магическая плоть имеет огромную власть над человеческими душами, особенно если они еще не успели свыкнуться со своей подлинной личностью, проявленной смертью. Чужие в новом мире, они быстро забывают о своих телах, но это — их прошлое, причем такое, которое не просто забыть. Поэтому рано или поздно их сущности снова начинают изо всех сил стремиться к восстановлению утраченной целостности. Но им не дано обрести ее, пока не исполнится полнота времен. Когда их одолевает жажда плоти, устоять могут только те, кто обрел блаженство, для них время ожидания длится не дольше, чем неожиданная задержка перед обедом в доме друзей.

Магия способна ненадолго призвать душу обратно в тело, значит, рассуждал Клерк, и эта фальшивка годится в качестве ловушки для души, осмелившейся встать у него на пути. Лучше бы, конечно, поработать с ее настоящим телом, но раз его нет, придется обойтись. Если бы Ричард остался под его влиянием, он мог бы подчинить эту душу и через него, используя их прошлую телесную связь, а уж потом нашел бы способ добраться и до настоящего тела, пусть полуразложившегося, или даже до горсти праха, если ее кремировали. Годится что угодно, лишь бы доставить хоть частицу останков в этот зал. Но Ричард не оправдал его ожиданий, а искать обходные пути некогда: Лестер и Джонатан вполне могли отобрать у него власть над Бетти. Сейчас он не имел права рисковать. Правительства неизбежно уступят воле своих народов, а сразу вслед за тем настанет его время. Произойдет роковая встреча с двойниками, роковая, конечно, для них. На расстоянии он свободно управлял ими, питал своей волей, но когда они сойдутся вместе, те двое неминуемо поблекнут, ссохнутся рядом с ним. Но до этого необходимо послать дочь в духовный мир. Прежде чем взять власть, он должен обеспечить себе вечность. А до тех пор время будет против него. Приходилось спешить.

Поэтому-то он и воспользовался магической ловушкой, потому же решил отправить ее в мир людей.

Продолжая держать куклу за бока, он принялся нашептывать ей на ухо. Теперь они остались одни в зале.

Нельзя было понять, слышит ли она его, во всяком случае, она улавливала его дыхание.

Между Клерком и двумя тенями воздвиглась нерушимая преграда. Теперь только он мог вызвать их из телаловушки. Там заключены их сознания. Не то чтобы они жили внутри гомункула, он просто давал им возможность ощущать мир. Совершенно неважно, сколько их там. Одним телом могут пользоваться многие духовные сущности, ведь никаких органических связей при этом не возникает.

Истинность реального воплощения недоступна даже самым сведущим мастерам магии. Чем изощреннее их мастерство, тем глубже тайна подлинной жизни, ведь природа магии противоположна ей. Самая могущественная ложь все равно остается всего лишь ложью. Рождение и смерть одинаково непостижимы для мага, он знает только соединение и разделение. Но даже у лжи есть свои законы. Лестер, согласившись на испытание, теперь могла войти в Город только так, в теле гомункула. Осталось выяснить, на что оно способно.

В приемной стоял смотритель Планкин. Из зала вышла женщина средних лет, невысокая и довольно неказистая на вид. Уставившись прямо перед собой, слегка приволакивая одну ногу, она быстро прошла мимо Планкина, кажется, даже не заметив его, открыла дверь и вышла на улицу. Глядя ей вслед, он подумал:

— А, наш Отец еще не вылечил ее. Но вылечит, обязательно вылечит, и тогда уж поставит свою метку.

Глава 9

Телефонные разговоры

Леди Уоллингфорд сидела в гостиной. Джонатану и Ричарду присесть никто не предложил, и они расположились как сумели. Джонатан опирался на спинку кресла и все время поглядывал на дверь. Ричард расхаживал по комнате. Доведись Джонатану рисовать эту сцену, он изобразил бы пустыню с невысоким скальным выступом в центре, а рядом — притаившегося льва и рыскающего леопарда. Именно так виделась Джонатану композиция из трех тел в интерьере комнаты. Он смотрел на леди Уоллингфорд и гадал, шевельнется ли она вообще когда-нибудь. За Ричардом следить было интереснее:

Джонатан старался угадать, с каким выражением лица он повернется в следующий раз.

Леди Уоллингфорд озадачил сущий пустяк. Она понимала замысел Саймона, хотя и не знала, какими методами он собирается действовать. Разъединить тело и душу дочери с помощью магии не удалось, и теперь оставалось только обычное, вульгарное убийство. Она знала, что именно это и должно произойти нынче же ночью. Это ее совершенно не беспокоило. Ощущение жесткой рамы, на которой ее распяли, постепенно ушло, но изнутри волнами накатывался гнев. Это он сковал тело леди Уоллингфорд, и вот-вот грозил выплеснуться наружу. Из головы не шли слова этой дуры-служанки: "О, она выглядит куда лучше, правда же, моя госпожа?"

Именно вид Бетти, которой ни с того ни с сего взбрело в голову "выглядеть лучше", приводил ее в бешенство. Да еще эта служанка со своими наблюдениями!

Как будто порозовевшего лица дочери недостаточно, чтобы рехнуться от злости. Ярость переполняла почтенную леди, и она боялась неосторожным движением выплеснуть это жгучее состояние на пол гостиной.

Служанка маялась в прихожей. Она боялась попадаться хозяйке на глаза, но и уйти не осмеливалась. Если позвонят, лучше бы явиться побыстрее. Наконец наверху хлопнула дверь. По лестнице спускалась мисс Бетти. Служанка подняла голову и замерла от неожиданности. Молодая хозяйка весело улыбнулась ей и встретила робкую ответную улыбку. Чтобы доказать самой себе, как несправедливо с ней обошлись, служанка осведомилась:

— Вам ведь и в самом деле лучше, мисс Бетти?

— Конечно лучше. Спасибо, — отозвалась Бетти и добавила с искренним сожалением:

— Наверное, я доставила тебе кучу лишних хлопот, Нина.

— Да что вы, мисс Бетти, — отмахнулась Нина. — Мне нравится за вами ухаживать. Моя бабушка состояла при матери сэра Бартоломью, я же вам не чужая все-таки. Она была вашей няней, мисс Бетти.

Бетти замерла на третьей ступеньке, потом одним прыжком соскочила вниз и схватила девушку за руку.

Лицо ее просветлело, и она воскликнула:

— Твоя бабушка — моя няня! А она жива? Где она живет?

Нина, удивленная и обрадованная таким интересом, сообщила:

— Да тут в Лондоне и живет. В Тутинге. Я ее почти каждую неделю навещаю.

Бетти глубоко вздохнула.

— Ну разве не чудеса? — проговорила она. — Я тоже хочу ее повидать. Можно? Можно прямо сейчас?

— Она будет так рада вам, мисс Бетти, — сказала Нина. — Вот только не знаю, — с сомнением добавила она, — понравится ли это хозяйке? По-моему, они с бабушкой сильно не поладили. Ее ведь почитай что из дома-то выгнали, но сэр Бартоломью помогал ей. Тому уж, конечно, сколько лет прошло!

— Да, — сказала Бетти, — я тогда уже родилась, а ты — еще нет. Это неважно. Скажи мне адрес, а с матушкой я сама объяснюсь.

— Клепхэм-Лейн, 59, - ответила Нина. — Раньше это был ее собственный пансион, потом дело перешло к моему брату с женой, только он теперь в Австрии. А бабушка так и живет там.

— Сегодня же и схожу, — решительно тряхнула головой Бетти. — Спасибо тебе, Нина. Ну, пока, — она выпустила руку служанки и переступила порог гостиной.

"Она вошла, как вода, пронизанная солнцем", — подумал Джонатан. Как будто в пустыне, среди песков, вдруг роза расцвела. Дикие звери не стали от этого ручными, но Бетти сейчас радовалась всему на свете как ребенок. Ее ладонь безошибочно и сразу нашла руку Джонатана. Улыбнувшись всем, она произнесла:

— Мама, я только что выяснила, где живет моя старая няня. Я собираюсь пойти повидаться с ней. Ну, разве не чудесно? Мне так часто этого хотелось.

— Лучше бы ты сначала позавтракала, — отозвался мертвый голос леди Уоллингфорд.

— А надо? — беззаботно спросила Бетти. — Джонатан, ты не пригласишь меня на ланч где-нибудь по пути?

— Мы же договорились позавтракать вместе, — с мягким упреком напомнил Джонатан. — А потом можем пойти, куда ты захочешь.

— Ты не возражаешь, мама? — спросила Бетти. — Ты же сама видишь, со мной все в порядке.

Леди Уоллингфорд тяжело встала на ноги ("Словно скала сошла с места", подумал Джонатан). Конечно, она помнила наставления своего любовника, но даже ради него не смогла придать голосу хотя бы оттенок дружелюбия. Увы, ни тянуть время, ни приказывать она сейчас не могла, и поэтому сказала только:

— Когда вы вернетесь?

— Ну, к вечеру, — предположила Бетти. — Можно я приведу с собой Джонатана?

— Нет, премного благодарен, — торопливо отозвался Джонатан. Сегодняшним вечером я занят. Но ты ведь можешь и пообедать со мной, а там посмотрим. Пойдемте.

— Хорошо, — сказала Бетти. — Я позвоню тебе, мама, и скажу, что мы решили.

Джонатан поглядел на Ричарда.

— А ты как?

Ричард уже стоял у двери.

— Я сознаю, что был непростительно назойлив, — обратился он к леди Уоллингфорд. — Но я все же надеюсь на ваше прощение, оно избавило бы от лишних волнений нас обоих. Всего доброго, большое вам спасибо. Я рад, что Бетти лучше и что сэр Бартоломью скоро вернется.

Бетти радостно вскрикнула, а леди Уоллингфорд проговорила все тем же мертвым голосом:

— Откуда вы знаете?

— Чего только не знают в наших министерствах, — неопределенно ответил Ричард. — До свидания, леди Уоллингфорд, еще раз большое вам спасибо. Идемте, дети, а то останетесь без завтрака.

Но едва выйдя за дверь, Ричард предоставил влюбленных самим себе и заторопился домой: Джонатан и Бетти легко простились с ним и отправились завтракать.

Они совсем не торопились. Времени, чтобы узнать друг друга заново, было сколько угодно. Выйдя из кафе, они пошли разыскивать дом 59 по Клепхэм-Лейн. Это оказался довольно представительный дом, к тому же выглядел он для своих лет весьма аккуратно. Они долго рассматривали его, пока Джонатан не сказал:

— Все и вправду стало ярче или это только потому, что я с тобой?

Бетти сжала его руку.

— Просто все вещи стараются изо всех сил. Они еще ярче будут, вот увидишь. Кроме тех, которые от природы темные, — помолчав, добавила она.

Джонатан покачал головой.

— Кто из нас художник? — спросил он. — Это мне положено видеть больше других и понимать вещи глубже, а на деле что получается? Ну ладно. Давай звонить.

Вскоре они уже сидели в комнатах миссис Пламстед.

Она очень обрадовалась их приходу. Это была очаровательная пожилая дама. Внезапное появление Бетти тронуло ее чуть ли не до слез. Однако с первых же слов она повела себя так, словно только вчера простилась со своей воспитанницей. Когда в разговоре пришлось помянуть леди Уоллингфорд, няня проговорила ледяным тоном, удивительно похожим на тон ее прежней хозяйки:

— Я не устроила мою госпожу.

— Зато вы прекрасно устраивали Бетти, миссис Пламстед! — воскликнул Джонатан, и с некоторым пафосом добавил:

— Если бы не вы, она бы такой не была.

Миссис Пламстед приосанилась.

— Да, мы с моей госпожой не устраивали друг друга.

Но все эти годы, милочка, я об одном думаю. Надо бы мне раньше тебе рассказать. Я тогда помоложе была и о многом судила по-своему. Теперь-то, конечно, поосторожнее стала. Своеволие не всегда хорошо, знаете ли. А тогда мы с ее милостью часто думали по-разному, но в конце концов она ведь была твоей матушкой и тоже хотела тебе добра. Повторись оно все сейчас, я бы вряд ли так сделала.

У Джонатана мелькнула мысль, что миссис Пламстед сильно похожа на королеву Елизавету, отправляющую на казнь Марию Шотландскую. Но это сравнение вытеснил образ озера, о котором Бетти рассказывала ему за завтраком. Высокое небо и мудрая вода этого величественного сна поразили его художественное воображение. Он даже подумал: сон ли это? Бетти тем временем подалась вперед и пристально смотрела на старую няню.

— Ну, говори же, няня! — поторопила она ее.

— Так вот, моя дорогая, — едва заметно покраснев, продолжала старая женщина, — как я сказала, я тогда была помоложе, и в некотором смысле отвечала за тебя, а уж упрямости мне в те годы было не занимать. Конечно, хорошего в том мало. Но ты была такая ненаглядная крошка, и я возьми как-то и скажи про свое намерение моей госпоже. А она как взбеленилась! "Не вмешивайтесь в воспитание ребенка!" — кричит. Да как же мне не вмешиваться-то? Я же говорю — упрямая была, страсть!

Взяла да и сделала по-своему… — старая няня говорила, не замечая напряженной тишины, повисшей в комнате. — Взяла, значит, и сама тебя окрестила.

Голос Бетти прозвенел, словно горный ручей:

— Но это же чудесно, няня!

— Нет, наверное, это было не правильно, — покачала головой миссис Пламстед. — Но что сделано, того не воротишь. Я ведь думала: тебе вреда не будет, а пользу, может, и принесет. Опять же, очень мне тогда захотелось сделать наперекор ее милости. Одно слово: глупая была.

И вот как-то днем в детской я набрала воды и помолилась Господу, чтобы он благословил ее, хотя сейчас я и сама не знаю, как я тогда осмелилась, а потом взяла да и окунула тебя во имя Отца и Сына и Святого Духа, а сама-то думаю: "Что ж, раз нет у меня для моей бедняжки крестных отца с матерью, пусть Дух Святой станет ее крестным, а я сделаю, что смогу". Да только вскоре после этого мы с ее милостью и перестали подходить друг другу. Вот так все оно и было. А теперь, когда ты уже взрослая женщина, и, похоже, даже замуж собираешься, лучше бы тебе знать про это.

— Так это ты приняла меня из озера! — воскликнула Бетти.

Джонатан подумал, что леди Уоллингфорд, пожалуй, так и не нашла нужного тона в обращении со слугами. У нее, наверное, в голове не укладывалось, что няня, которую она вряд ли отличала от кухарки, может обладать таким благочестием, решительностью и мужеством (или упрямством, это уж кому как больше нравится). И вот теперь, как Мерлин, который во многих легендах выходит из озера, в глубинах которого был зачат великой магией, так и это дитя мага после рождения оказалось спасено таинством Крещения, неизмеримо превосходящим всякую магию. Вера этой простой женщины как-то легко и просто рассеяла мрачные тучи чудовищных замыслов. Что же касается обряда, то он и был именно тем Крещением, при котором простая вода становится истинной водою живою, жизнью, искрящейся и сияющей радостью.

Бетти поднялась и расцеловала няню.

— До свидания, нянюшка, — сказала она. — Мы скоро снова придем к тебе я и Джон. И никогда больше не жалей об этом; я тебе как-нибудь расскажу, что ты сделала на самом деле, — и совершенно естественно добавила:

— А теперь благослови меня.

— Благослови тебя бог, милая, — растроганно произнесла миссис Пламстед. — И вас, мистер Дрейтон, тоже, вы уж простите, что я с вами так по простому.

Будь счастлива с ним. И спасибо тебе, что сняла камень У меня с души.

Оказавшись на улице, Бетти проговорила:

— Значит, вот как все это было! Но… Джон, расскажи мне — что это значит на самом деле.

— Вряд ли тебе помогут мои объяснения, — мрачно заявил Джонатан. — В конце концов, это ведь с тобой случилось. Ты не удивишься, если я скажу, что начал слегка тебя побаиваться, дорогая?

— Знаешь, я и сама себя побаиваюсь, — серьезно сказала Бетти. — Так, чуточку. И еще у меня ощущение, что ты — это на самом деле ты удивительный, дорогой, но тоже немножко пугающий. Пойдем, я хочу посмотреть твои картины, хорошо? Я ведь так и не видела их толком.

Вчера я просто тряслась от страха, матери боялась. Теперь я буду смотреть спокойно, а о ней и не вспомню.

— Чего ты хочешь, того и я хочу, — улыбнулся Джонатан. — Господи, пусть оно так и будет до самой нашей смерти. Давай возьмем такси. В помолвке есть одно великое преимущество — всегда найдется повод взять такси.

Прежде чем подойти к тем двум картинам, Бетти пересмотрела все остальные, и только потом подошла к мольбертам. Она надолго задержалась у Города-в-свете, и Джонатан заметил слезы у нее на глазах. Он поймал ее руку и поцеловал. Бетти прижалась к нему.

— Я и правда немножко боюсь, дорогой, — сказала она, — я еще не готова для нее.

— Ты готова для большего, чем какая-то картина, — .ответил Джонатан, нежно удерживая ее.

— Она ужасно настоящая, — сказала Бетти. — Я люблю ее. Я люблю тебя. Но я не очень умная, и мне надо многому научиться. Джон, ты должен помочь мне.

— Теперь я нарисую тебя, — сказал Джонатан. — У озера. Или нет — я нарисую тебя и озеро в тебе. Оно будет совершенно бездонное, а вот это, — он снова поцеловал ее руки, — будут его берега. Теперь я понял: все, что я делал раньше, — только подготовка к этому полотну. Даже эти вещи. Мне почему-то совсем не хочется хранить их у себя.

— Я как раз хотела тебя попросить не оставлять ту, другую, — сказала Бетти. — Ты переживешь? Может быть, это и неважно, но как-то жутковато, если она все время будет рядом — теперь.

— С удовольствием от нее избавлюсь, — легко согласился Джонатан. — Что мы с ней сделаем? Подарим народу? От миссис и мистера Дрейтон по случаю свадьбы.

Конечно, статьи в газетах, и всякое такое.

— Д-да, — с сомнением протянула Бетти. — Но мне почему-то не хочется, чтобы она доставалась народу. По-моему, нехорошо отдавать ему то, что нам самим не нравится.

— Тебе не нравится, — поправил Джонатан. — Что до меня, то я считаю, что это — один из лучших образцов моего Раннего Среднего периода. Тебе придется научиться думать в терминах биографии твоего мужа, дорогая.

Но если мы не хотим держать ее у себя и дарить народу, что же с ней делать? Саймону отдать?

Бетти испуганно взглянула на него, но видя его озабоченность, несмело улыбнулась. Джонатан продолжал рассуждать:

— Собственно, почему бы и нет? Он — единственный, кому она на самом деле нравится. Твоей матушке не понравилась, тебе тоже, и мне, и Ричарду. Вот что мы сделаем. Мы отвезем ее в Холборн и оставим там для него. Бетти, ты ведь не собираешься возвращаться сегодня на Хайгейт?

— Если хочешь, то не вернусь, — легко согласилась Бетти. — Только у меня при себе ничего нет, и я не представляю, как смогу устроиться в гостинице, даже если мы найдем комнату. А потом… мне же не трудно вернуться.

— Зато мне ужасно трудно отпускать тебя, — серьезно сказал Джонатан. Вообще-то я думаю, что Саймон все так не оставит. Меня, правда, это не очень заботит. После всего, что случилось, мне кажется, у него нет ни малейшего шанса. Понятно же, что он — в руке всемогущего Господа. И все-таки сделай одолжение, побудь сегодня у меня на глазах. Я говорил тебе, у меня в Годалминге тетушка живет. Есть эта моя мастерская. А еще есть квартира Ричарда. О! Это — мысль. Для женщины там удобней, чем в мастерской. Думаю, он не станет возражать.

— Это будет очень любезно со стороны Лестер, — сказала Бетти.

Она не знала, где сейчас Лестер и что она делает, но в том возвышенно-героическом почитании, которое на небесах испокон века является чуть ли не основной формой общения святых, она была твердо убеждена, что Лестер занята каким-то хорошим и важным делом. Конечно, лучше бы Лестер сама пригласила ее к себе домой, но раз она занята…

— Кстати, Джон, — неожиданно сказала она, — я как раз собиралась попросить тебя пригласить как-нибудь Ричарда пообедать с нами.

— Я и сам об этом думал, — кивнул Джонатан. — Обязательно пригласим. Я, к сожалению, плохо помню его жену, но она казалась мне хорошей женщиной еще до того, что ты мне рассказала.

— Ой, она — чудо! — воскликнула Бетти. — Она…она как свет на твоей картине — и почти совсем как ты.

Джонатан посмотрел на Город, изображенный на полотне.

— Перед тем как начать новую, серьезную работу, мне хотелось бы рассчитаться с долгами, — сказал он. — Раз уж мы дарим Саймону его портрет и раз ты так высоко ставишь Лестер — не подарить ли нам эту картину Ричарду? Или ты хочешь оставить ее дома?

— Чудесная мысль, — одобрила Бетти. — А можно?

Мне всегда хотелось подарить что-нибудь Лестер, только нечего было, а если ты отдашь им эту картину, будет просто замечательно. Если они возьмут.

— Ничего себе "если"! — фыркнул Джонатан. — Милая моя, да ты хоть понимаешь, что на сегодня это моя лучшая работа? Ты что же, полагаешь, что любой приличный небожитель не будет рад такому замечательному подарку?

Смеялась не только Бетти, даже воздух вокруг нее искрился от смеха. Успокоившись, она проговорила с нарочитой застенчивостью:

— Она может не слишком хорошо разбираться в картинах. Даже в твоих.

— Если честно, я и сам временами сомневаюсь, так ли уж это хорошо, признался Джонатан, но Бетти тут же запротестовала:

— А я ни капельки не сомневаюсь. Ну, то есть я пока еще плохо разбираюсь, но потом обязательно научусь.

— Ты совершенно права, — перебил ее Джонатан. — Ладно. Мы спросим у Ричарда. Вот пригласим обедать, и прямо спросим: нравится или нет, а потом спросим, можно ли у него переночевать. А по пути завезем вторую картину Саймону. Пошли звонить.

Попрощавшись с друзьями, Ричард вернулся домой и, едва добравшись до постели, тут же заснул. Проснулся он далеко за полдень таким отдохнувшим, словно наконец отоспался за всю прошлую жизнь. Нынешнее состояние свежести напомнило ему детство. Не то чтобы ему хотелось опять стать маленьким, но сейчас он, пожалуй, был счастлив не меньше, чем иногда в детстве. Радуга счастья соединила тогдашнее и теперешнее, радуга, о которой ему не хотелось забывать, внутри которой он хотел бы жить всегда. Если он редко вспоминал о ней, если часто жил так, будто ее и не было — ну что ж, в этом его вина. В общем-то он жил вполне нормальной жизнью, но почему же тогда временами возникало ощущение, что жизнь проходит мимо? Он много знал, но должен был знать больше, или… знать что-то другое. Вот только как его узнаешь, это другое?

Во всяком случае, встал он весьма довольным собой.

Расхаживая по комнате, он неточно процитировал: "И я бы мог почти сказать, что тело мое мыслит" и тут же мысль метнулась к другому телу, которое так много значило для него. Сами собой вспомнились другие строки:

Истина знает, что речь неотрывна от мысли, Знает Любовь, что тело нельзя оторвать от души.

Никогда раньше ему не удавалось так точно выразить свое отношение к Лестер. Почему-то именно сейчас он вспомнил эти старые строки, хотя теперь-то, кажется, знал, что душа прекрасно обходится без тела. Сон вызвал из глубин его подсознания древний магический закон: дух и тело действительно нерасторжимы. В молодости он любил порассуждать об антропоморфизме, но только теперь понял, что антропоморфизм — всего лишь один из диалектов божественной правды. Тело, которое он помнил, тело, которое еще недавно ходило по улицам Лондона, лежало рядом с ним, теперь отчетливо проявило свою небесную, божественную природу. Тело? Разве можно сказать "просто тело", или "просто душа"? Это — Лестер.

Ему вспомнился дом в Холборне. Сейчас, выспавшись, он думал о нем, как о кошмаре. Да нет, в кошмарных снах такое не привидится, оно возможно лишь наяву, а вот из реальной жизни, бывает, просачивается в радость сна. Он глубоко вздохнул. Саймон понятия не имеет ни о какой радуге, он вообще просто недоразумение, маленькое, незначительное. Ричард вспомнил, как через окно пыталось пролезть нечто неопределенное, и они еще общались между собой. Бр-р-р! Отвратительно. Впрочем, все это так далеко теперь, и совсем не угнетает. Во всяком случае, намного меньше, чем воспоминание о себе самом в Беркширском лесу. Как он носился тогда со своим "я". Как гнусно он был добр к своей жене. Да, у Лестер тоже были недостатки, но она никогда не позволяла себе ничего подобного, никогда не была с ним бесстрастно рассудочной. А он… Недавно обретенный покой того и гляди улетучится без следа.

Глядя на собственное отражение в зеркале, он готов был запустить в него расческой, настолько непотребная, фарисейская "любовь" исковеркала его черты. Ее любовь никогда бы себе такого не позволила. Резкая, пылкая, самолюбивая — это пожалуйста, но всегда обращенная на другого, и никогда на себя. Ради иллюзии наслаждения она бы и пальцем не пошевелила. Когда она служила ему — как часто это бывало! — она делала это не из доброты или бескорыстия; просто она хотела того же, что и он, и потому готова была служить. Мало доброты, терпения или терпимости, этого и у него хватало в избытке; у нее была любовь. Ему еще предстоит найти это — другой способ жить. С самого детства, с тех пор как он был шустрым мальчуганом, он рос не туда, осваивал не правильный способ жить. Но как перейти к другому?

Как научиться тому языку, без которого он не сможет говорить с ее теперешним царственным величием? Не иначе как придется заново рождаться.

У него промелькнуло смутное ощущение, что раньше он уже слышал где-то подобную фразу. Но тут он вспомнил о Саймоне, и не поймал слабого отголоска мыслей.

Саймон! Нечего бояться, что Саймон получит какую-то власть над Лестер. Но если другая жизнь действительно существовала, то существовала и другая смерть. Ведь что-то же пыталось влезть в этот противный, маленький зал. А еще там были люди. Когда-то все они лежали там больные, а теперь исцелились. Неужто и вправду исцелились? Думать о том, как их исцеляли, не хотелось. Уж лучше не лечиться вовсе, чем так… да, но ему тогда никакого лечения и не требовалось. Он с беспокойством подумал о тех, которые, ничем не рискуя, заставляют несчастных выбирать между свободой телесной и вечным спасением. Интересно, а что бы он сам выбрал, если бы на него давила боль? Если бы он совсем загибался? Не хочешь страдать — к твоим услугам гипнотическое таинство ползучей смерти. Погодите-ка! Да ведь если никто не вмешается, Саймон распространит свои миазмы по всему Городу, по всему миру. Все народы примутся раскачиваться так же, как живущие у него в Холборне. Если даже сейчас…

Ему помешал телефонный звонок. Звонил коллега по Министерству иностранных дел. Он начал с вопроса, правда ли Ричард выходит завтра на работу, как собирался? Ричард подтвердил. Коллега поговорил немного о делах, и вдруг спросил, не знаком ли Ричард с деятельностью некоего Саймона Клерка. Становилось интересно.

— И да, и нет, — осторожно отозвался Ричард. — Я и раньше слышал о нем, а совсем недавно мы познакомились. А что?

— Пока тебя не было, понадобилось срочно добраться до него, — сообщил приятель, — неофициально, разумеется. Понимаешь, здесь возникло мнение, что если бы удалось привлечь его и еще некоторых общественных деятелей к переговорам с союзниками, это всем пошло бы на пользу. Во всяком случае, у этих троих проповедников достаточно последователей. Там, где ониберутся за дело, недовольных, похоже, не остается. Что ты говоришь?

— Ничего, ничего, продолжай, — сказал Ричард. — Значит, недовольных нет?

— Практически нет. А для нового Мирового Плана это — самое главное. Ну вот, и поговаривают, что если наметится какая-нибудь международная встреча… Тут кое-кто думает, что ты знаешь Саймона.

— Знаю, — сказал Ричард. — И от меня хотят…

— Ну, раз уж ты его знаешь, — ответил коллега, — тебе ведь нетрудно будет ненавязчиво поинтересоваться, что и как. Справишься, как думаешь? Ты ведь понимаешь, чего мы хотим. Понимаешь, существует некое давление. Это чувствуют даже русские. Мы сейчас проверяем информацию о том, что две китайские армии в полном составе перешли на сторону своего пророка. У них там тоже есть такой. Правительство полагает, что лучше было бы иметь дело со всеми тремя одновременно, чем по отдельности. Если бы удалось собрать их…

Ричард молчал. Он прекрасно знал эту манеру вести разговор и понимал больше, чем говорил ему сотрудник международного отдела. Министерство не затевало ничего плохого. Людоедов среди его высших чинов насчитывалось не больше, чем во всем прочем мире; и когда Оксеншерн[6]  жаловался на недостаток мудрости власть имущих, он так и не смог сказать, откуда взять недостающую часть. Если официальные власти решили прибегнуть к неофициальным уведомлениям проповедников, значит, они поддались давлению. В таком случае, те, "вылеченные" в Холборне — сущий пустяк по сравнению с новыми масштабами, а жучиные спины — провозвестники великого множества преданных. Преданных кому? Человеку, который улыбался мертвой женщине, вышедшей из стены, и заявлял, что может приказывать Лестер. Тому, кто в непонятном мрачном усердии стоял на коленях возле кровати Бетти. Это к нему указывала дорогу развратная фаянсовая ручонка. Он, Ричард, и сам едва не оказался в числе его "приверженцев", и оказался бы наверняка, если бы не его погибшая жена. Саймон сделал ошибку, назвав ее имя. Они были настолько несовместимы, что даже такой недостойный член общества, каким считал сам себя Ричард, почувствовал немедленную потребность в возрождении.

Конечно, он понятия не имел, сколько последователей у двойников Саймона, не догадывался даже, что они — двойники. Он читал газеты, но он еще и знал Саймона. Ричард дернулся. Ему показалось, что усики какого-то насекомого прикоснулись к его щеке. Перед его глазами снова встала картина: пророк, проповедующий стае жуков. А голос коллеги все бубнил в трубке:

— Фанивэл, ты слушаешь? Тебе не мешало бы знать, что дело на контроле у Боджа (Ричард не сразу вспомнил, что Бодж был секретарем министерства). Сегодня его нет, но завтра будет. Не мог бы ты к утру прощупать этого отца Саймона?

Бодж — это кабинет министров. Качающиеся плечи и поднятые лица; глянцево поблескивающие спины английских министров, с гулким жужжанием поднимающихся в воздух; коридор, которым предстоит пройти всем нациям; окно, через которое приходят мертвые.

— Не знаю, — резко ответил Ричард. — Не могу сказать. Завтра буду, доложу… Да, хорошо, посмотрю… О да, я вполне понимаю, насколько это срочно… Нет, ничего не обещаю. Завтра приду, — в этот миг внезапная вспышка озарила его сердце. — Если только, — добавил он вдруг, — моя жена не будет против.

Гомункул медленно шагал по набережной. Прошло уже немало часов с тех пор, как он выбрался из тайника на улицы Лондона. Он шел не по своей воле у него ее не было; он просто подчинялся последнему приказанию хозяина, шагал никуда и ни за чем. Со стороны придраться было не к чему. Идет себе по мостовой бедно одетая, немного скособоченная женщина. Поначалу она двигалась на север, к дому на Хайгейт. Но постепенно волевой импульс слабел, а потом и вовсе пропал — он перестал управлять ей. Женщина заколебалась, словно забыла, за чем шла, остановилась, а потом повернула на запад. Она не могла вернуться — такого приказа не было; она не могла идти дальше — так далеко его влияние не простиралось. Поэтому она стала описывать широкий круг, пересекая одну улицу за другой и все время забирая против солнца. Иногда (впрочем, не очень часто) она промахивалась и попадала в тупик, тогда она возвращалась по собственным следам, и пользуясь каким-то невероятным чутьем, продолжала путь. Но вот дуга привела ее к реке. Это оказалось серьезное препятствие. После недолгих раздумий женщина повернула вдоль берега на восток, да так и шла, пока наконец ей не открылся крест на соборе Святого Павла. И вот там, совсем немного пройдя по Виктория-стрит, она снова надолго остановилась.

Чувствительность особого рода, свойственная подобным существам, не позволяла ей переступить незримую границу церковной земли. Какими-то своими магическими чувствами она осознавала запретную черту. Две плененные в ее оболочке души примерно так же постигали окружающий мир. Одна из них приняла новое "телесное" состояние почти с восторгом. Эвелин — если можно называть дух прежним именем — ликовала уже оттого, что может смутно ощущать землю; подробности ее не заботили. Она уже пробовала голос. Он пока еще не слушался, но со временем — она была уверена в этом — они обязательно смогут болтать сколько угодно. Случайный прохожий мог бы услышать звуки, похожие на сиплое карканье, но слов бы не разобрал, а если бы вслушался, то услышал бесконечный поток бессмысленных упреков и жалоб: "Но ты ведь могла бы подумать, правда могла?., не сказать, чтобы меня так уж спрашивали… я так думаю, что ты поняла… в конце концов, честно — значит честно… ну уж она-то могла бы… он должен был… он не должен был… по крайней мере, они могли бы…" — и дальше, и дальше, сквозь все те греховные и глупейшие нелепости, которыми жалкая душонка защищается от реальной жизни. Если это доставляло Эвелин удовольствие, то она могла им наслаждаться без всяких ограничений.

Пожалуй, и Лестер впервые после смерти по-настоящему осознала то, что мы называем нормальным миром.

Некоторое время она изучала новое тело и познакомилась таким образом с подволакивающейся ногой, мокрыми ладонями, подслеповатыми глазами. Она прислушивалась к монотонному ворчанию, но пока не нашла способ прекратить его. Ей не нравилось соседство, но таково было условие. Иначе они не смогли бы вернуться в материальный мир. При таком отношении Вселенная казалась ей вполне приемлемой. Лестер с удовольствием ощущала мостовую под ногами; тусклые глаза все-таки позволяли ей радоваться серому октябрьскому дню, тяжелому небу, людям, машинам.

Она не знала, может ли управлять этим телом, да и не особенно хотела этого. Ее даже не заинтересовало то, что они куда-то торопятся. Но когда эта спешка прекратилась и тело принялось описывать круги, она ощутила властное чувство. Понаблюдав за телом словно с птичьего полета, Лестер решила прекратить бессмысленное кружение. Впервые это произошло, когда тело заколебалось у реки, осененное куполом собора. Словно с вершины золотого креста видела Лестер его траекторию и понимала, что центром круга остается Саймон. "А зачем?

Чего ради вокруг него кружиться? Тоже мне — ось мироздания!" — думала она почти человеческими словами.

На самом деле, с той высоты, откуда она смотрела, различить Саймона было невозможно. Зато кое-где на улицах ей удалось обнаружить еще несколько форм, вовлеченных в такое же круговое движение. Она узнала их по странному сходству с огромными жуками, идущими на задних лапах. Она остановила свой кривобокий паланкин в тот самый момент, когда он опять собрался вернуться на проверенную орбиту. Лестер приказала мысленно:

"Нет, нет, в другую сторону!" Гомункул затрясся, стал мучительно изгибаться и неохотно повернул. Подергиваясь, он медленно побрел обратно по набережной. По углу наклона тела можно было предположить, что оно преодолевает сильный встречный ветер, хотя в Лондоне в тот день было тихо. Просто солнце теперь било ему в глаза, а это уж и вовсе против всех обычаев магических тварей. Будь на месте тела живая колдунья, даже из низкого сословья, она никогда не подчинилась бы так легко.

Гомункул же испытал всего лишь некоторое неудовольствие, но вообще-то ему было все равно. Загребая ногами, бормоча, дергаясь, тело шагало обратно в сторону Вестминстера.

В какой-то момент Лестер перестала чувствовать Эвелин. Магическая форма, объединившая их, одновременно и разъединила. Они сосуществовали в ней, но перестали принадлежать друг другу. Лестер вошла в эту подделку ради Эвелин, а та куда-то делась. На самом деле Эвелин просто перестала нуждаться в Лестер. Ее заботило теперь только новое убежище и собственный комфорт. Все равно — стоит оно или идет, а если идет — то неважно куда. Главное, во Вселенной появился голос.

Пусть пока он только повторяет за ней, как попугай. Ничего. Потом она заставит его разговаривать. Лестер слышала этот брюзжащий голос и, конечно, считала его голосом Эвелин, но до поры решила не обращать на него внимания. Звуки приходили к ней через новую тишину, через отрадный покой, который они словно бы и не нарушали; из многоголосого лондонского шума выделялось только это карканье, но и оно проходило мимо, подобно тому, как тело, бредущее по улицам, не нарушало покоя низкого облачного неба.

Между прочим, облака над городом нависли действительно тяжелые. Река, придавленная ими, с трудом несла темные воды. Взгляд одновременно мог отыскать не больше одной-двух лодок. Движение по Темзе, по крайней мере здесь, выше по течению, еще не восстановилось. Лестер заинтересовал какой-то баркас, и тело, скрестив на груди руки, послушно остановилось, опершись на парапет. В воде было полно всякого мусора: ветки, обрывки бумаги, щепки, веревки, старые коробки, медленно поворачиваясь, выплывали из-под моста. Однако новые глаза Лестер смотрели на это без отвращения. Грязная вода казалась им такой, какой она и должна быть. Город большой, вполне естественно, что он сбрасывает свои отходы в реку. Да, они портят природу, но терпимо, вполне соответственно масштабам Города, и в этом нет ничего плохого. Факт он и есть факт; о нем не забудешь ненароком, не потеряешь среди бесплодных фантазий. Все, что уже свершилось, естественно пребывало в мире. Размокшие коробки и бумага плыли по реке, но даже это безобразие доставляло радость. Вообще, все, что происходило в этом огромном материальном мире, было хорошо. Тяжесть нависшего неба была чудом, а предчувствие дождя — удовольствием.

Река упорно стремилась куда-то. Лестер глазами гомункула наблюдала эту целеустремленность и радовалась.

Но одновременно она осознавала какое-то иное движение внутри себя или под собой. Одинокая чайка, залетевшая с побережья, нырнула вниз, описала круг, поднялась и исчезла в низовьях. Как ни был огромен Лондон, чайка показывала направление, где он кончался и начиналось море. Море означало нечто другое, не Лондон, и даже не Темзу. Подслеповато щурясь, Лестер провожала глазами чайку, не думая о других людях, которые когда-то вот так же, на берегу другой реки следили за исчезающим в небе голубем, а потом поглядела вниз, и ей открылись глубинные потоки и течения.

Под причудливо расцвеченной, беспокойной поверхностью текли бесконечные вариации одной и той же реки. Чем глубже проникал взгляд, тем прозрачнее становились ее воды. На земле люди могут видеть только непрозрачные вещи, а Лестер без труда различала все новые и новые прозрачные слои. Все состояния бытия начинали обретать для нее свой собственный вид, каждый был сам по себе. Ни один не терял связи с остальными, но и не мешал видеть расположенные за ним.

Темза, по-прежнему оставаясь Темзой, открывала внутри себя бесконечные потоки разной степени чистоты, неуловимо переходившие один в другой. Но каждый новый видимый поток словно сохранял в себе все черты своих надстоящих собратьев, и Лестер, всматриваясь в открывающиеся бездны, чувствовала все нарастающее желание увидеть самую первую, самую настоящую Темзу.

На это желание наслаивалось давнее воспоминание о том, как они с Ричардом хотели однажды открыть родники, питающие истоки Темзы. Печаль, высокая, новая, но все-таки горькая, вызванная какими-то несбывшимися намерениями ее земного прошлого, не оставляла Лестер даже здесь.

Она смотрела на реку — теперь уже не с той высоты, откуда недавно наблюдала за парящей чайкой, а глазами своего нынешнего тела, стоящего на набережной. Она смотрела на реку, и хотя не могла проникнуть сквозь массивные строения Парламента и Аббатства, но даже эти плотные массы, казалось ей, плыли в нескончаемом потоке текучей красоты. Она смотрела на них, и ее кольнуло предчувствие внезапной боли. Ощущение границы, словно именно здесь эфирная река вливалась в реку земную, а дальше их пути расходились, и источник Темзы совсем не походил на родники ее притоков. Так было в этой точке, да и в любой другой, везде — то же самое разделение. Внезапно ей стало страшно. Ее пугало сильное течение под поверхностью. Оно все струилось и струилось, холодное, страшное, хуже смерти. Мост над потоком (они иногда встречались там с Ричардом) выглядел таким хрупким. Они встречались над этой текучей бездной и понятия не имели, что у них под ногами разверзлись хляби, в которых уже нет ничего земного, ни встреч, ни радости. О тщета бытия, тщета всех земных встреч! "Миллион лет", — сказала она? Да ни единого мига! Какое наивное ребячество! Ее духовное сознание поняло это и содрогнулось. Она никогда больше так не скажет, сколько бы она ни ждала, она всегда будет ждать разлуки, потери, конца. Нижняя река текла и пела, голос ее заполнил улицы Лондона одной нотой, той самой, которую она слышала в комнате Бетти, когда лежала на постели в восхитительной безопасности. Постель, звук, река — все было пропитано слабой, холодной болью вечной разделенности.

Время еще не кончилось, но стало совершенно определенным. Жестокая ясность текла рядом. Лестер поняла, что должна использовать настоящий момент как можно лучше. Она-то думала помочь Эвелин, но теперь видела, что не сможет: от Эвелин осталось только сиплое карканье. Но что-то ведь она должна делать. Бетти? Ричард?

Ричард — и это тело? Она все-таки заставила себя обдумать такую возможность. Если уж ей отвратительна сама мысль о том, чтобы предстать перед любимым в таком обличье, то каково же будет ему? Но если она сможет…

Если они смогут говорить? В конце концов, не так уж и плоха эта форма, ничего страшного. Прежде чем настанет великое разделение, можно попросить прощения, и простить самой, подбодрить… если…

Она не очень хорошо представляла, насколько дальнейшее зависит от ее усилий. Конечно, она может действовать, но что бы она ни сделала, все приобретает единственно возможный смысл, точный и ясный. Как бы это помогло, будь с ней сейчас Бетти или Ричард, да она бы смеялась от счастья. Но их нет. Надо идти. Повернувшись к земной грани Города, Лестер заставила тело двинуться в путь. Скоро они оказались напротив входа в подземку на Чаринг-Кросс. Здесь пришлось остановиться и осмотреться. Лестер задумалась, как предупредить, подготовить мужа к предстоящей встрече. Ничего удивительного, что она вспомнила о телефоне. Вещественное вещественному; почему бы этой земной форме не воспользоваться земными вещами? Но никакая духовная страсть не поможет ей создать нужные два пенни. Может, она и обретет бессмертие на пути к славе небесной, но два пенса вряд ли добудет. Ей вспомнился добрый самарянин, у которого они нашлись[7] , и с радостью в сердце она протянула руки навстречу этому неожиданно живому образу. Она ведь не Саймон, она не может создавать вещи. Но если ей суждено их иметь, значит, кто-нибудь даст ей. Она вспомнила, совершенно не думая о воздаянии, что в свое время тоже давала мелочь нищим.

Пока происходил этот оживленный внутренний обмен мнениями и воспоминаниями, тело безучастно стояло, опершись на парапет. Улица жила своей жизнью, но тут, словно споткнувшись о стоящее тело, все замерло и наступила тишина. Только пожилой джентльмен в очках; уставясь в вечернюю газету, прихрамывая, ковылял ей навстречу. Лестер робко двинулась к нему. Она хотела сказать: "Простите, пожалуйста, не могли бы вы дать мне два пенни, чтобы позвонить?" Но она совсем не пробовала управлять этим новым голосом, и сквозь хрип прорвалось только что-то вроде "пенсик одолжить". Пожилой джентльмен оторвался от газеты, увидел жалобно глядевшее на него бедное, неуклюжее, оборванное создание, услышал бормотание и торопливо зашарил в кармане. Произнеся скороговоркой "Вот вся моя мелочь", он приподнял шляпу и заковылял дальше. Тело тупо стояло, сжимая медяки в ненастоящей ладони, а Лестер ощутила легкое торжество, как в тот раз, когда заставила Бетти впервые улыбнуться.

Без возражений повинуясь ее порыву, тело пересекло улицу и вошло в телефонную будку. Вложив монеты в прорезь, Лестер заставила чужие пальцы набрать номер.

Никто не подходил. Видимо, Ричарда не было дома. Ее немного кольнуло, когда она представила пустую квартиру; запустение казалось неизбежным. Скорее всего, он у Джонатана. Что ж, можно попытаться еще раз. "Джонатан Дрейтон слушает", — произнес голос. Она заставила свое орудие нажать на кнопку и сказала — она уже так освоилась с управлением, что хриплые спазмы отступили и сквозь них прорвался звонкий голос земной Лестер.

— Мистер Дрейтон, не у вас ли Ричард?

— Подождите минутку, — сказал Джонатан. — Эй, Ричард, подойди, это тебя!

Вскоре после разговора с сослуживцем Ричарду позвонил Джонатан и от имени обоих влюбленных так тепло пригласил пообедать с ними, что отказаться было совершенно невозможно. Ричард зашел за ними в мастерскую, они присели на минутку и вскоре уже забыли о том, что собирались идти куда-то. Их захватило обсуждение последних событий. Бетти хотела как можно скорее избавиться от картины с Клерком и его паствой, а заодно, чтобы покончить со всей этой историей, принялась уговаривать Ричарда принять полотно с городским пейзажем. Ричард, хотя и был немного смущен неожиданным подарком, не стал отказываться. После всех происшествий, он привязался к этой картине. Ему даже казалось, что если присмотреться повнимательнее, можно разглядеть в сплетении улиц летящую походку Лестер. Он и самого себя словно видел там, на полотне… они могли бы встретиться. Все трое как раз обсуждали, насколько удалось Джонатану передать на картине природу лондонских улиц, их неповторимое лицо, когда зазвонил телефон.

Несколько удивленный Ричард взял трубку.

— Ричард Фанивэл, — назвался он и услышал, к своему удивлению (отнюдь не чрезмерному), голос Лестер.

Голос прерывался какими-то хрипами — Ричард сначала решил, что аппарат неисправен, но он ясно расслышал свое имя и узнал неповторимые интонации, поэтому откликнулся даже более уверенно, чем мог ожидать от себя:

— Это ты, дорогая?

В телефонной будке гомункул безвольно прислонился к стене; для прохожих картина выглядела совершенно обычно. По проводу бежал земной и одновременно неземной голос.

— Послушай, милый. Кое-кто собирается повидать тебя — такая невысокая и довольно неприятная женщина — по крайней мере, на вид. Но я надеюсь, что буду с ней — очень надеюсь. Ты сумеешь ласково отнестись к ней? Ну, как отнесся бы ко мне? Понимаешь, Тебе ведь может быть неприятно…

— Ну что ты говоришь! — воскликнул Ричард. — Я сделаю для тебя все, что хочешь, все, что смогу. Здесь со мной Джонатан и Бетти…

— Это хорошо, — перебил его родной голос. — И еще одно. Прежде чем я уйду, прежде чем я покину тебя… О, мой ненаглядный!

Голос заполнила такая неизбывная грусть, что Ричард похолодел и поторопился сказать:

— Послушай, нас ничто не заставит расстаться теперь. Я только-только начал тебя находить.

— И все же мы расстанемся, даже если ничто не заставит тебя, — произнес голос. — Так надо. Но сначала я все же приду. Не мучай себя понапрасну, что бы ни случилось. Попроси Джонатана впустить меня, я не хочу говорить на улице. До свидания. Я люблю тебя, Ричард.

Какое-то гудение ворвалось в разговор, сквозь механические хрипы начал проступать чей-то чужой голос, но тут еще раз, ясно и звонко, он услышал Лестер:

— Ждите нас. До свидания.

Клацнула повешенная на рычаг трубка. Ричард еще с минуту постоял возле смолкшего аппарата, а потом медленно и осторожно положил свою трубку. Джонатан и Бетти с напряженным ожиданием смотрели на него из-за стола.

— Сюда идет нечто, — с трудом проговорил Ричард. — Нечто вроде женщины. И Лестер. Больше я ничего не знаю. Она сказала, что будет с ней.

— Но… Лестер… — начал Джонатан.

— Если это звонила не Лестер, — с нажимом сказал Ричард, — значит, и это — не Бетти.

Оба поглядели на Бетти. Она стояла у окна и смотрела в быстро сгущавшуюся октябрьскую мглу.

— Какой у нее голос — встревоженный? — серьезно. спросила она.

— Я бы не сказал, — ответил Ричард. Он помолчал, потом вдруг с мукой выкрикнул:

— Ну почему человека не учат, КАК быть любимым? Почему нас вообще ничему не учат?

— Не горячись, Ричард, — сказала Бетти. — Нас нельзя научить до тех пор, пока мы неспособны учиться.

Хотела бы я, чтобы Джонатану так же повезло с женой, как тебе. Она не похожа на нас, ей едва ли приходилось задумываться, как учиться. Джон, сними эту штуку с мольберта, ладно? Этим же вечером мы от нее избавимся. Обязательно.

В голосе прорвалось нетерпение. Они до сих пор ничего не сделали, этот проповедующий ужас все еще находился здесь, а ведь сюда придет Лестер. Джонатан подошел, снял полотно с мольберта и положил на стол изображением вниз.

— А знаете, какой сегодня день? — спросил он. — Канун Дня Всех Святых.

— Хорошая ночь для того, что нам предстоит совершить, — заметил Ричард.

— И хорошая ночь для Лестер, чтобы прийти сюда, — добавила Бетти. Они замолчали и потом почти не разговаривали. Через некоторое время Джонатан пробормотал что-то насчет еды. Они с Бетти на скорую руку накрыли на стол хлеб, сыр, остатки еды из холодильника, вино. Набралось немного, но им хватило. Они ели и пили стоя, как делал Израиль, когда ангелы его Всемогущего трудились в Египте. Снаружи прильнула к окнам тяжелая ночь. Там шел дождь. Все трое ждали.

Наконец зазвонил колокольчик. Они переглянулись.

— Иди ты, Джонатан, — сказал Ричард. — Она просила, чтобы ты открыл.

Джонатан спустился вниз и распахнул дверь. Из темноты в освещенный прямоугольник у порога вступила невысокая, бледная женщина. Джонатан посторонился, пропуская ее. Когда она шагнула мимо него в коридор, он заметил, какие пустые у нее глаза, какого мертвенно-тусклого цвета ее кожа. Он мог бы поклясться, что она узнала его и даже попыталась улыбнуться, но улыбка не получилась, мышцы лица не повиновались ей. Ни он, ни она не сказали ни слова. Видимо, она знала дорогу и прошла впереди него в комнату, где ждали остальные.

Они смотрели, как она входит. Джонатан закрыл дверь комнаты. Бетти приветливо окликнула незнакомку:

— Лестер!

Она разглядела то, чего не могли видеть остальные: под чужой, чуждой плотью она узнала облик подруги. Но виделся он уже не так ясно, как раньше. Их относило все дальше друг от друга. Лестер уходила, погружалась в тот, другой мир, которому не слиться с земным миром до той поры, пока прошлое не воскреснет и не встанет наравне с настоящим и будущим. Воскрешение, доставшееся ей, было случайным воскрешением чистилища, а не рая, хотя временами грань между ними становилась неразличимой. Бетти тоже менялась. Дарованное ей свыше свободное, чистое "я" готовилось теперь принять одно из условий своего земного существования. Вступали в силу природные законы. Кончалось действие чуда, охранявшее ее. Бетти стояла на пороге горестей и искушений обычной земной жизни. Ее тоже относило прочь, и потому слабела ее способность ясновидения. Сегодня она пользовалась ей в последний раз, но уже двоились, подергивались дымкой черты женщины, которая так недавно стала для нее лучшим другом.

И все-таки она пока еще видела ее, чего нельзя было сказать о Ричарде и Джонатане. Они с удивлением и жалостью рассматривали неуклюжую посетительницу: пустой бегающий взгляд, прилизанные волосы, опущенные плечи, одна нога короче другой, уродливое платье. Оба не могли вымолвить ни слова. Неужели это страшилище имеет какое-то отношение к Лестер? Если бы ей самой удалось увидеть всю сцену со стороны, она пожалела бы, что пришла сюда. Но Лестер ни о чем не жалела. Все свершалось по путям, угодным Провидению. Когда придет срок, она скажет то, что должно сказать. Она уже достаточно хорошо понимала Закон и легко подчинялась его воле. С того момента, как убогое вместилище двинулось в сторону квартиры Джонатана, Провидение решило поторопиться и закончить искупительную работу. Пока тело тащилось вверх по Виллэр-стрит, вдоль Стрэнда и Флит-стрит, вверх по Лудгейт-Хилл, вдоль Олд-Бейли, высшие силы трудились над ней. А магическая форма влеклась все дальше, с каждым шагом все медленнее и тяжелее, сквозь дождь и тьму; временами Лестер начинало казаться, что возвращаются прежние ощущения. Это мучило ее. Она любила свое земное тело, пожалуй, немного гордилась им; она хорошо помнила, что и Ричард любил его. И теперь, когда представилась возможность снова повидать мужа, как же ей хотелось протянуть ему ту же изящную, тонкую руку, которую он знал и помнил, и говорить с ним теми губами, которые он целовал. Не ради физического желания, а только из стремления предстать перед ним в том виде, к которому он привык. Но едва подумав об этом, она испытала тревогу.

В жизни ее тела не было ошибок. За ним не тянулся шлейф внебрачных связей или супружеских измен, поэтому не было нужды в мистическом очищении от всех этих напастей. Ее прежнее тело не знало других, чужих тел, не опутывало себя союзами плоти и не нуждалось в искуплении или освящении этих союзов. Не связывали ее и другие обременительные свойства физической сущности. Лестер никто не упрекнул бы в жадности или лени, короче, тело ее при жизни было достаточно чистым. Чем с большей благодарностью вспоминала она свое прежнее тело, тем больше не нравилась ей подделка, которая теперь заменяла его. Она шла и припоминала снова и снова свою энергию, свою ловкость и грацию.

Да, при жизни она была разборчива, и если искушала других, то вполне естественно, невольно, совсем не поддаваясь искушению сама. Сами собой приходили на память множество удовольствий, которые предоставляла ей жизнь, она таяла в этих воспоминаниях, незаметно попадая в зависимость от них, и так прониклась этими ощущениями, что в какой-то момент перестала различать прежнее тело и нынешнее. Так во второй раз умерло ее земное тело. Лестер только обрадовала его смерть. Через нее открылось ей новое и важное: тело это всего лишь тело, и то, которым владела она прежде, ничуть не больше того, в котором она пребывала сейчас. Все гимны телесных ощущений не стоят предстоящей встречи с кроткой Бетти, верным Ричардом, не стоят Города, раскинувшегося вокруг, и его сути, выраженной еще непривычным для Лестер именем Бога. Прошлое всю дорогу шло рядом с ней, и к концу пути научило ее этому.

Чем бы ни были заняты ее мысли по дороге, стоило ей войти в дом, как она забыла обо всем, кроме Ричарда.

Если она заговорит как Лестер в этом обличье, Ричарда ждет удар. Приветствие Бетти осталось незамеченным.

Да, она пришла, чтобы говорить, но посметь заговорить оказалось невозможно. Ричард смотрел — на нее? — нет, он смотрел на ЭТО. Он же был ее мужем; неужели она должна заставить его страдать? Ей случалось демонстрировать холодность, случалось сердиться на него, но кого обманут маленькие горести любви, порой неотделимые от ее радостей? Как бы они ни ссорились, как бы ни расходились во взглядах, все это можно было поправить… когда она была жива. А теперь? Разве можно поправить то положение, в котором оба они оказались? Лестер испугалась. Ричард, единственный, наполнявший смыслом ее жизнь, должен узнать, что она пришла к нему в этом невыносимом теле! Тяжелое молчание повисло в комнате. Положение спасла Бетти. Она первая начала действовать — метнулась через комнату и схватила за руки Джонатана и Ричарда.

— Идите сюда! — крикнула она.

Ее порыв освободил их, они неуверенно подчинились. Она потащила их к окну и сказала:

— Повернитесь кругом, вы оба.

Она тряхнула головой, и Джонатану показалось, словно золотой дождь прошумел в ночи и исчез. Они молча подчинились. Обнимая мужчин за плечи и удерживая лицами к ненастной ночи, она воскликнула, обернувшись через плечо:

— Лестер, скажи же нам что-нибудь.

Лестер благодарно отозвалась. Она сказала всего лишь "Привет!" — но голос несомненно принадлежал ей, он мгновенно заполнил всю комнату, хотя звучал не громче, чем обычно на земле. Джонатан подскочил от неожиданности. Ричард не шелохнулся. На дне океана и в глубинах Вселенной он узнал бы этот голос и радость, звучавшую в нем. Он ответил, не раздумывая, повинуясь только велению любви:

— Привет, дорогая!

Первая волна всеохватного покоя мягко колыхнула Лестер. Забыв об остальных, забыв обо все на свете, она заботливо произнесла:

— Я не очень опоздала? Прости, пожалуйста.

Слово "прости" может содержать множество смыслов.

Иногда в нем встречаются благодарность и блаженство.

Именно это услышал Ричард.

— Мы так замешкались. Ты долго ждал?

Бетти сняла руку с плеча Ричарда. Разговор шел настолько личный, что даже рука на плече казалась неуместной. А голос Лестер между тем продолжал:

- Я иногда так надоедала тебе, дорогой мой. Я…

— Никогда ты не надоедала мне, — запротестовал Ричард, но она перебила:

— Нет, нет, говори все как есть, мой родной.

— Хорошо, — согласился он, — бывало, конечно. Но какое это, ради Бога или черт побери, имеет сейчас значение? Мы что, отчитываемся друг перед другом? Если даже это мое последнее слово, то я могу сказать, что ты была слишком хороша для меня.

— Правда? — в голосе Лестер прозвучал не смех, это была чистая радость. — Продолжай, дорогой, говори, как будто это и в самом деле наши последние слова.

— Правда, — сказал Ричард. — Позволь мне теперь повернуться. Все в порядке, обещаю тебе, все будет в порядке.

— Повернись, дорогой, — сказала она.

Он повернулся, и остальные тоже отвернулись от окна. Они увидели в противоположном конце мастерской Город на мольберте. Он властно заполнил пространство студии, отменил, уничтожил заднюю стену, так что комната открывалась прямо в картину, на ее улицы; свет, идущий от полотна, связал разные измерения и создал напряженные вибрации в воздухе. Стол с остатками еды, вино в бокалах, подрамник другой картины, лежащей на столе — все отяжелело от света. Перед столом стояло убогое создание, но облик его уже ни для кого не имел значения. Прекрасный, нежный голос прозвучал так, словно заговорила густая ночная тень, явившаяся на свет:

— Так приятно снова всех вас увидеть.

— Такое блаженство видеть тебя, — откликнулась Бетти. — Но в чем это ты пришла, дорогая? — она окинула взглядом неказистую фигуру.

— Ее сделал какой-то… Я даже не знаю, кто он, в общем, тот человек, которого я видела у тебя в комнате, — сказала Лестер.

— Его зовут Саймон, а иногда — Клерк, — сказал Ричард. — Похоже, он довольно высокого мнения о себе.

Он не сделал тебе ничего плохого?

— Совсем ничего, — успокоила его Лестер. — Я хожу в этом, потому что сама так решила. Но вот сейчас, когда я вас увидела, я поняла, что надо сделать. Эту штуку надо отвести к нему.

Внезапно для нее многое прояснилось. Она здесь — вместе с Ричардом, и Бетти, и Джонатаном — для того, чтобы вовремя вернуть магическую форму Саймону. От него она пришла, к нему должна и уйти. Законы Города действовали, и она хорошо понимала их требования.

Фальшивое создание должно быть возвращено своему фальшивому создателю.

— А мы как раз собирались отдать ему портрет, который нарисовал Джонатан, — сказала Бетти. — Ты его еще не видела, да это неважно. Очень хороший портрет, только пусть лучше забирает его себе. Джон, как святой, дарит его ему… Господи, Лестер, с тобой еще кто-то!

К счастью, законы Города позволили всем троим за несколько минут привыкнуть и к голосу и к фигуре. Гомункул вдруг быстро шагнул вперед и издал невнятный возглас. Ни Ричард, ни Джонатан не узнали, да и не могли узнать новый, хрипящий и кудахчущий голос, зато Бетти узнала его сразу же. Слишком сильно и слишком долго он донимал ее, чтобы теперь остаться неузнанным. Она вздрогнула, словно этот хрип ударил ее, но не отступила.

— Эвелин!

Шум резко оборвался. Джонатан шагнул вперед, но Бетти удержала его за руку.

— Право, не стоит, Джон, — сказала она. — Ничего страшного. Я просто удивилась. Лестер, не держи ее. Ты со мной говоришь, Эвелин?

— Никому, — хрипло вымолвил гомункул, — никому до меня дела нет. Мне же много не надо. Я много не прошу. Я просто хочу тебя, Бетти. Лестер жестокая. Она не хочет плакать. А мне всего и надо — посмотреть, как ты плачешь, — она попыталась поднять руки, но они только слабо качнулись. Тело поникло, голова бессильно упала набок. Оно еще издавало какие-то звуки, но разбирать их становилось все труднее. Но вот, сопровождаемые мерзким смешком, четко прозвучали слова:

— Бетти такая забавная, когда плачет. Я хочу смотреть, как Бетти плачет.

— Господи, помилуй! — выдохнул Джонатан.

— Эвелин, если хочешь говорить, давай поговорим, — сказала Бетти. — Не обещаю, что буду плакать, но тебя послушаю.

— Может, не стоит терять время? — сказал Ричард.

Гомункул судорожно дернул головой и мутно посмотрел на всех по очереди. Ясные взгляды троих людей заставили его отступить. С видимым усилием в недрах фигуры родились слова:

— Мне больно. Я не хочу, чтобы вы так смотрели на меня. Это я хочу смотреть на вас. Бетти, ты же всегда меня боялась. Я хочу, чтобы ты испугалась меня опять.

— Ладно, — сказал Джонатан с внезапной решимостью. — Давайте делать то, что в наших силах. Раз мы решили идти, надо идти, — он подошел к столу и взял картину.

— Нам идти, Лестер? — спросила Бетти.

Другой голос, снова заполнив всю комнату, легко ответил:

— Лучше бы пойти. Эвелин не справится, а тело нужно обязательно вернуть. Идемте.

Ричард вслед за Джонатаном быстро подошел к столу и схватил свой бокал. Все посмотрели на него. Он попытался заговорить и не смог. Всех опять выручила Бетти.

Она тоже подняла бокал и просто пожелала:

— Удачи тебе, Лестер!

Люди выпили. Ричард уронил бокал, и осколки зазвенели по полу. Гомункул повернулся и заковылял к двери. Остальные отправились за ним.

Когда они вышли на улицу, было уже очень поздно.

В круг света от ближайшего фонаря выкатилось такси.

Джонатан поднял руку, машина остановилась и шофер, перегнувшись через сиденье, открыл дверцу. Мужчины ждали, пока гомункул медленно и неуклюже забирался внутрь. Бетти быстро нырнула вслед за ним. Ричарду пришлось устраиваться напротив. Джонатан сел рядом. Он пытался припомнить, назвал ли он адрес, но машина ехала вперед, водитель ни о чем не спрашивал, и он решил, что все-таки назвал. Напротив он видел милое лицо Бетти, но даже оно не могло отогнать вдруг охвативший его липкий страх. В памяти возникали то ли вычитанные, то ли слышанные где-то истории, начинавшиеся с подобных полуночных поездок: так бежали свергнутые короли, так увозили в сумасшедшие дома несчастных по коварным наветам, так похищали людей наемные убийцы. Сквозь эти воспоминания сквозил другой слой: аресты еретиков, захват заложников, мученики за веру, ведьмы-жертвы или жертвы ведьм… Во всех городах всего мира зловеще шуршат шинами темные полночные автомобили, и ждут своего часа вещи, неназываемые при свете дня. Что-то мрачное, какое-то простое, жуткое действо под стать этой ночи ждало их впереди. А то не случилось бы худшего. Вдруг ночь сменится рассветом, а вокруг — не привычные лондонские улицы, а другой город, страшный и зыбкий, населенный созданиями, подобными сидящему сейчас напротив, или жуками с жесткими надкрыльями, спешащими по своим делам. А вдруг он и вправду видел их, незримых при свете земного солнца, но становящихся тошнотворно реальными в другом свете, так похожем на призрачную мглу за окнами машины?

Рядом с ним откинулся на спинку сиденья Ричард.

Тоска не мучила его, это он давно пережил. С некоторых пор он пришел к выводу, что на свете вряд ли найдутся вещи, способные потрясти его, и вот ошибся. Вселенная всегда готова доставить нам больше неприятностей, чем мы рассчитываем. Достаточно знать об этом, чтобы обходиться без особенных потрясений. Какие бы кошмары ни измышлял Джонатан, боль от них не сравнится с болью матери, ночь напролет сидящей у постели ребенка, заходящегося в кашле. Ричард испытывал примерно то же самое. Ему не было нужды придумывать кошмары, вполне хватало реальных, упрямых фактов. Оказывается, на свете есть вещи, которых, по его мнению, быть не может. То, чему не следует быть, тем не менее существовало, молчаливо утверждая, что может существовать и большее. В природе вещей, а значит, и в его собственной природе, возникла брешь. То же произошло с его привычными самооправданиями. Здравый смысл больше не приходил к нему на выручку. Самое странное, что Ричард и не звал его. Он принял новое, готов был войти в этот счастливый мир, но уже маячила впереди боль разлуки вечной и окончательной. Он не мог не верить Лестер, когда она говорила об уходе; он даже не сомневался в том, что это правильно, что так и должно быть. Но кроме этого "должно быть" холод, сжимавший его сердце, ничем не отличался от прежнего холода вдруг наступившего одиночества. Ему отказали в новом рождении.

Он все никак не мог понять, что для второго рождения есть только один путь. Он отчаялся.

Лестер тоже было знакомо это отчаяние по первым часам после смерти, проведенным в мертвом Городе.

Позже непреложность его законов вытеснила чувство покинутое(tm). Еще ненадолго она поддалась нетерпению, когда обучалась управлять магическим телом, но теперь ее не занимало и это. Ее нынешняя сила позволяла одинаково принять и "миллионнолетнее ожидание", и тщетность всех ожиданий. Когда она садилась в машину, фальшивая плоть передала ей ощущение дождевых капель на фальшивой коже; эти капли стали предвестниками сияющих вод разлуки. Оставались две задачи, всего две: убрать гомункула с лондонских улиц, а потом уйти самой. Беззаконие должно вернуться к своему истоку и там перестать быть. Прах да возвратится во прах. Город получит принадлежащее ему в том виде, в котором допустил его к жизни на своих улицах. Она больше не думала о туннелях и подземных переходах. Они не пугали ее. Материя была чиста и земля свободна, а если еще нет, то обязательно станет такой. Но вместо тоннелей текла неумолимая река. Лестер тоже пора было уходить.

Такси неторопливо катило по улицам. Лестер видела все четыре фигуры в салоне автомобиля. Она знала, что стоит ее новому видению укрепиться еще немного, и ей станут видны не только цилиндры и поршни работающего двигателя, но и внутренняя сущность плоти истинной и плоти ложной. Она уже видела так Ричарда, чудесный замысел, все частицы которого были одновременно и плотью, и духом, а все вместе составляли человека. Таким она любила его еще больше. Лестер смотрела, как шевельнулась Бетти, как она повернулась к уродливой фигуре в углу, и как та под ее живым и понимающим взглядом начала терять подобие женщины. Она увидела яркую, живую ладонь, поглаживающую мертвую лапу.

Она услышала голос Бетти: "Эвелин!" И еще раз: "Эвелин! Давай поговорим!" а затем расслышала сквозь невнятное бормотание ответ Эвелин:

— Я тебя больше не хочу.

Она увидела — и больше уже не могла смотреть — как плавится неподвижная, мертвенно-бледная маска лица, с какой испуганной злобой выглядывает из фальшивой плоти призрак, и тоже вскрикнула:

— Эвелин, не уходи от нас!

Она попыталась удержать ее, но тут же отступила.

Справиться с фальшивой плотью не составило бы для нее труда, но с тем, что теперь находилось в ней, она справиться не могла, и даже не старалась. Эвелин прошипела:

— Я вас ненавижу!

Мертвая лапа, почти потерявшая даже отдаленное сходство с человеческой рукой, попыталась стряхнуть руку Бетти, а когда та сильнее сжала ее, задергалась, высвобождаясь. И как только распадающийся гомункул сумел освободить руку, такси остановилось.

Глава 10

Законы Города

Канун Дня Всех Святых выдался дождливым и тусклым. Прохожих на лондонских улицах почти не осталось, большинство освещенных окон отгородилось от ненастной ночи плотными занавесками. Даже радости наступившего мира не хватало, чтобы открыто смотреть в глаза приближающемуся празднику. Да и погода не благоприятствовала.

Клерк в одиночестве так и сидел в своей большой гостиной с тех пор, как отправил гомункула во внешний мир. Где-то в Городе, как он полагал, бродил в магическом теле и тот дух, который столь бесцеременно помешал его работе. Маг не хотел признаваться даже самому себе, насколько его беспокоило развитие событий. Две причины не давали ему покоя. Во-первых, почему Бетти не нашла ни слова о нем, когда пересказывала заголовки будущих газет? Он видел только одно объяснение: она, неожиданно ослабела и не смогла доставить ему полной информации. Вообще-то, это объясняло и неудачу магического ритуала. Существо, которое он поймал и послал теперь подальше, наверное, подействовало на нее и заставило молчать. Поэтому будущее не соответствовало ее рассказам. Он даже не допускал возможности, что будущее не содержало упоминания о нем по той простой причине, что его там не было. Он, словно наркотиком, взбадривал сознание иллюзией. Иллюзия для чародея — вещь не менее опасная, чем для святого. Но этим страдали и величайшие из мастеров некромантов. В глубине сердца каждого из них обязательно селилась крошечная иллюзия. Рано или поздно ее отрава расползалась по всему существу мага, предвещая его конец. Саймон уже испытал на себе ее воздействие. Она заставила его спешить.

Пока он удерживал себя от шагов, к которым принуждала царившая с некоторых пор в сознании сумятица.

Последнее дело для посвященного высокой ступени — возвращаться к примитивным методам. Чародейство, как и святость, не допускает возврата. Мастер, отказавшийся от достигнутых вершин и скатившийся к привычкам подмастерья, сильно рискует. Ни одному влюбленному (даже влюбленному в самого себя) не дано вернуться из зрелости в юность. Прошлое можно вызвать из памяти настоящего, оно искупается настоящим, но настоящее нельзя покинуть ради прошлого. Лестер нашла правильный путь, прокладывая дорогу в будущее; Эвелин настойчиво искала ошибочный,стремясь к прошлому. Но чародей рискует неизмеримо сильнее, чем рисковала по недоумию Эвелин. Если он возвращается к прошлому, то неизбежно утрачивает накопленный опыт. Саймон прекрасно знал об этом и раньше, но никогда не думал, что такая возможность станет искушать его. Он сам не заметил, как начал скатываться к ранним, грубым магическим методам. Он уже пошел на поводу у своих желаний, сотворив фальшивое тело. Теперь он готов был уступать и дальше. Чтобы вернуть власть над Бетти духовными способами, требуется тщательно спланированная, ювелирная работа. Он сидел, не отводя глаз от окна, и даже не думал, а просто страстно желал увидеть в нем туманные контуры ее покорного духа. А ведь он прекрасно понимал, что сначала должен приостановить ее физическую жизнь и отделить дух от тела. Ах как не вовремя это" тело обогатилось новым знанием! Дурацкое, своевольное чувство явилось совершенно некстати, но теперь любовь служит ей дополнительной охраной. Он должен разрушить тело быстро и сразу. Лицо мага, устремленное к окну, приобрело совершенное сходство с изображением на картине Джонатана.

Он подумал о своей любовнице. Она в это время обедала в одиночестве в доме на Хайгейт и внезапно почувствовала, как сбилось дыхание и задрожала левая рука.

Она узнала симптомы и тут же поспешила очистить сознание. Подобное общение, как и молитва, требует навыков. Сначала она перестала думать о чем-либо, кроме него; когда в сознании остался только образ повелителя, она волевым усилием исключила и его. Перед ней остывала на столе чашка кофе; никто не войдет без звонка. Она устроилась поудобнее — женщина, которой едва исполнилось пятьдесят, но события сегодняшнего утра разом прибавили ей лет десять — и стала смотреть на темную, лаковую поверхность жидкости в чашке. Привычно уйдя в медитацию, она наблюдала, как образ Саймона постепенно тускнеет, а на смену ему приходит глубокая внутренняя тишина. Здесь, словно на пороге призрачного храма, она услышала голос, внятно произнесший:

— Волосы. Принеси мне ее волосы.

Она сразу поняла, о чем идет речь, но подождала, пока голос повторит слова дважды, прежде чем начала действовать — а ведь раньше не стала бы медлить ни секунды. Но сегодня она устала до изнеможения; немалую роль сыграло и разочарование, вызванное непредвиденной задержкой. Тяжело опираясь на подлокотники кресла, она встала и медленно отправилась наверх, в комнату Бетти. Там, внимательно осмотрев зубья расчесок, она обнаружила два-три золотистых волоска, осторожно вынула их, положила в конверт, спустилась вниз, завела машину и поехала в Холборн. Примерно час спустя служанка обнаружила, что впервые на ее памяти хозяйка покинула столовую, не позвонив.

Когда она добралась до Холборна, Планкин как раз собирался запирать двери. Еще на ступенях крыльца ей вдруг показалось, что маленькая изваяние руки кажется бледно освещенным во мраке и словно колышется, приглашая и поторапливая ее идти дальше.

— Добрый вечер, моя госпожа, — говорил меж тем Планкин. — Ужасная ночь, — она кивнула ему, и он кивнул в ответ. — Хорошо принадлежать Отцу нашему и быть внутри, — продолжал он. — Скоро мы будем в наших теплых постелях. Отец дает хорошие постели тем, о ком он заботится, — и пока она шла по коридору, он все бормотал:

— Хорошие постели. Хорошие постели.

Узкая дверь привела ее в темный зал. Она повернула выключатель зажглась одна-единственная тусклая лампочка как раз над дверью. В полумраке леди Уоллингфорд едва разглядела Клерка. Он сидел на кресле-троне, держа на коленях что-то блестящее. Он ждал ее. Она подошла к возвышению, достала из конверта волосы Бетти и подала ему. Теперь она разглядела на коленях повелителя маленький комочек, слепленный как будто из воска. От него исходило слабое свечение. Он взял у нее волосы, вдавил в вязкую массу и начал разминать. Комочек и так был маленький, не больше двух дюймов, а пока он давил и разминал его, стал еще меньше. Запустив руку под мантию, Клерк достал еще пригоршню такого же светящегося вещества и добавил к первой порции. Зал по-прежнему освещала только слабая лампочка у двери да фосфоресцирующее сияние странной субстанции.

Когда он закончил работу, на ладони у него осталась грубо слепленная фигурка женщины. Статуэтка, полностью лишенная деталей, выглядела намного примитивнее его утреннего произведения. Клерк встал и усадил фигурку на свое место.

— Сейчас я сделаю ограду, — бросил он женщине, молча стоявшей рядом с ним. — Ты подержишь куклу, когда мы будем готовы.

Она кивнула. Он отступил на шаг от кресла, наклонился, и спиной вперед начал обходить его по кругу, прочерчивая за собой черту большим пальцем левой руки. На полу оставался слабо светящийся след, как будто улитка проползла. Замкнув круг, он отступил еще на шаг и начал обводить второй круг, а закончив и его, соединил круги четырьмя прямыми линиями по четырем сторонам света. Воздух внутри кругов стал более тяжелым и душным, словно они создали стену, не пропускавшую ни единого дуновения. Клерк выпрямился и подождал немного, словно приходя в себя, потом взял фигурку в руки и снова уселся в отгороженное от мира кресло. Он тяжело кивнул женщине, она подошла и опустилась перед троном на колени лицом к нему. Теперь она выглядела еще старше, чем недавно у себя в столовой. На вид ей можно было дать все восемьдесят, и эти зловещие перемены продолжались. Старели на глазах руки, протянутые к нему, они становились тоньше и все сильнее дрожали. Он отдал ей фигурку, и она держала магическое подобие своей дочери на уровне его колен.

Единственным звуком в комнате был стук дождя по крыше.

— Позови ее! Зови ее чаще! — приказал Клерк. Она безропотно подчинилась. Голосом автомата, в котором не осталось ничего живого, она принялась выкликать:

— Бетти!.. Бетти!.. Бетти!

Повторения словно придавали ей сил. Пока она звала, Клерк снова поискал под мантией и на этот раз достал длинную иглу. Она тоже поблескивала, но это была настоящая сталь; просто блики от светящейся куклы играли на острие. Безукоризненная форма иглы должна была бы казаться изящной, но вместо этого вызывала почему-то ощущение мистического ужаса. Один конец иглы заканчивался крошечной головкой. Клерк, держа инструмент в левой руке, указательным пальцем надавил на головку, а большим и средним взял иглу словно в щепоть.

— Громче! — велел он.

В гнетущем воздухе Саре Уоллингфорд было не так-то легко выполнить его требование, но она сделала усилие, и собственное тело неожиданно помогло ей. Голос сорвался на пронзительный визг:

— Бетти!.. Бетти! — и все это время она протягивала куклу своему повелителю. Клерк наклонился вперед и поднял иглу.

Почти минуту леди Уоллингфорд завывала как одинокий неприкаянный дух в пустыне. Потом одиночество вдруг разом кончилось. Где-то в доме раздались голоса, начали вторить ей и слились в гулкий хор. Она дернулась и едва не уронила куклу. Именно эту секундное замешательство выбрал Клерк, чтобы нанести удар. В итоге игла пронзила подушечку среднего пальца, придерживавшего фигурку. Показалась кровь. Под тяжелым взглядом Клерка леди Уоллингфорд, стоя на коленях, как могла, выпрямила спину. Палец кровоточил, плечо куклы окрасилось розовым.

Визгливый крик, наполнявший дом, разом смолк.

Она стремительно побледнела. Все эти годы ей нужен был только сам Клерк, а вовсе не его секреты, но все-таки она достаточно разбиралась в магии, чтобы испугаться.

Огромное лицо нависло над ней, вырваться невозможно.

В окаменевших чертах проступили лица всех изгнанников Израиля, старого и нового. Путь к возвращению все еще был свободен. Даже не думая об этом, леди Уоллингфорд видела перед собой лицо Отказа от возвращения, и оно впервые показалось ей таким же бессмысленным, как на картине Джонатана. Она попыталась выпустить куклу, и не смогла. Пальцы левой руки еще как-то разжались, а вот на правой словно намертво приклеились к воску кровью. Левой рукой она безуспешно попыталась отодрать куклу — ее тут же скрутила боль раздираемой по-живому плоти. Ее кровь смешалась с веществом куклы, а взамен маленький идол отравил человеческое тело тупым безразличием. Мозг знал, что за этим последует, но плоть не внимала ему. Живая кровь куда сильнее связала леди Уоллингфорд с куклой, чем прядь золотистых волос могла связать куклу с Бетти. Она осознала смысл происшедшей замены: скорее всего, ей придется умереть вместо Бетти.

Она знала, что Клерк не пощадит ее, даже мысль об этом едва ли придет ему в голову. Ради него "и вместе с ним она возненавидела все, но теперь его ненависть обратилась и против нее тоже. Ну что же, ради него она согласна ненавидеть даже саму себя. После первой инстинктивной попытки избежать страшной участи, она приняла и это, приняла с восторгом фанатика. Ее сердце взметнулось в то огромное чуждое небо, которое было его лицом, и растворилось в нем. Только об одном умоляли ее глаза: пусть он нанесет удар побыстрее, пока кукла еще не перестроилась полностью на нее, пока в ней остается больше от Бетти. Ведь если промедлить, замещение на крови вытеснит первоначальное, а тогда Бетти может и уцелеть. Пусть ударит раньше, чем это случится! Пусть ударит, и обе они получат то, что их ждет! Пусть у нее будет хоть одна возможность встретиться там с дочерью открыто, и тогда посмотрим, кто из них будет править!

Лицо над ней колебалось. По нему ото лба к подбородку катились волны вибраций. Леди Уоллингфорд воспринимала их как нарастающий и затихающий барабанный бой; волны шли одна за другой, словно одна туча сменяла другую на мглистом небе ее сердца. Она не понимала, что их чередование соответствует порывам дождя за окном — тяжелого, быстрого, неутомимого. Октябрь заканчивался потопом. Дозор Всех Святых бессменно бдил над городом; никто в Лондоне не спал в эту ночь.

Наверное, ее призыв, обращенный к грозовому облаку лица Клерка, возымел действие. Тонкая сталь вспыхнула и ударила снова. Удар по-прежнему был нацелен в куклу, но то ли из-за его ошибки, то ли из-за того, что она опять сжалась, боль вспыхнула теперь в указательном пальце. Губы леди Уоллингфорд были плотно сжаты — она онемела еще после первого укола, тем не менее где-то совсем рядом с собой она слышала странные стенающие вопли. Не сразу до нее дошло, что их источник — у нее в руках, по эту сторону барьера. На месте головы восковой фигурки раскрылась широкая щель, похожая на лягушачий рот. Это оттуда вырывались гнусавые крики, почему-то очень похожие на ее собственный голос. Леди Уоллингфорд начало трясти. Опасность она оценила мгновенно и с этого момента перестала помогать Саймону.

Магический круг, очерченный им, больше не защищал.

Сквозь него проникло какое-то воздействие. Только в спальне Бетти оно пришло снаружи, а здесь зародилось изнутри. В простом магическом ритуале что-то разладилось, магическая форма изменилась и теперь визжала, сворачивая внутри себя пространство и время. Действие мгновенно оборачивалось противодействием.

Но это было еще не все. Погруженность в себя не мешала Клерку слышать стук дождевых капель по стеклу — так находящиеся в глубокой молитве могут слышать и даже осознавать внешние звуки, не теряя сосредоточения — однако с некоторых пор к монотонному звуку стали примешиваться какие-то посторонние шумы. Кажется, возле входной двери громко разговаривали, и тон голосов быстро поднимался до крика.

Когда у дверей остановилось такси, дом спал. Шофер откинулся назад, протянул руку и открыл дверцу. Первым выбрался Ричард, за ним — Джонатан и Бетти. Последним, медленно и с трудом, выбралось неуверенное существо, садившееся первым. Джонатан рассчитался с водителем, и машина растаяла в темноте. Все повернулись к дому: в полумраке мерцало изваяние руки. Проходя мимо, Бетти сделала небрежный жест, словно отстраняла ветку, и свечение вокруг руки погасло. Гомункул, шедший первым, дернулся, как от удара. У двери он остановился. Во всем Лондоне только Лестер могла бы свободно пройти сквозь эту запертую дверь, но спутники ее такой способностью не обладали. Джонатан попытался стучать.

Ричард поискал колокольчик и не нашел. Тогда, отступив на шаг, он зажег спичку и осмотрел привратную глумливую кисть. Бесцветное пятно на ладони могло быть неким подобием звонка, одним из нервных окончаний дома, и Ричард воспользовался им, однако настойчивые попытки передать сигнал мозгу, отгороженному двойным барьером магии и безумия в полутемном зале, ни к чему не привели. Джонатан еще постучал, а Ричард даже попробовал покричать, но шум, производимый ими, тут же гас в мертвенной тишине. Спустя некоторое время над ними все-таки открылось окно и знакомый Ричарду голос привратника недовольно произнес:

— Что тут такое? Сейчас вам нельзя видеть отца. Уже слишком поздно.

— У нас есть кое-что для него, — крикнул Джонатан. — Кое-что из его собственности.

— Вам нечего дать ему, — сурово ответил Планкин. — Уже поздно, слишком поздно.

Его перебил другой голос с плачущими интонациями Эвелин. Гомункул с неожиданной силой принялся колотить в дверь.

— Впустите меня! Впустите меня!

Где-то наверху невидимый Планкин ответил:

— Не знаю, как быть, это точно. Нехорошо открывать дверь после полуночи. Отец этого не любит. Он говорит, что в темноте есть вещи, которые могут напугать нас.

— Впустите меня! Здесь дождь! — визжала Эвелин. — Я не хочу оставаться под дождем, — она помолчала и добавила, жалобно шмыгнув носом:

— У меня будет жуткий насморк.

Гомункул снова забарабанил в дверь, и на этот раз фальшивые руки произвели неожиданно глубокий, гулкий звук, словно слабое эхо предыдущих ударов добралось наконец до громадной пещеры в недрах дома. Вот это был подобающий зов для будки Цербера; то, что они привели с собой, по праву требовало впустить его.

На стук рожденного здесь гомункула дверь должна была открыться, независимо от того, есть там кто-нибудь или нет. Однако Планкин ничем не обнаруживал себя, и им оставалось только ждать.

Дверь начала приоткрываться — образовалась маленькая щелочка. Наверное, никто из них и не заметил бы этого, если бы гомункул не ухватился за створку, норовя просочиться внутрь. Оба духа, живущих в нем, соединили усилия и погнали свою форму вперед. Порог задрожал.

Бетти и ее друзья почувствовали движение, дверь, словно сама по себе, распахнулась шире, вытаскивая за собой полуодетого Планкина. При виде неожиданной гостьи он попятился. Гомункул конвульсивно дернулся и проскочил в освещенный коридор. Бетти и мужчины вошли следом, привратник, кажется, только теперь заметил их и изменился в лице. В глазах Планкина плеснулся ужас, он задохнулся, схватился за голову и заохал. Ричард тут же вспомнил утренний разговор про опухоль мозга. Наверное, беднягу опять мучили боли. С верхнего этажа послышался шум. Гомункул равнодушно отодвинул Планкина и устремился по коридору. Чем дальше он шел, тем громче становились звуки наверху — плач, вскрики, глухие удары, шарканье торопливых шагов и хлопанье дверей. Начиналось действие неумолимого закона.

Они возникали как призраки, сходили, стеная и спотыкаясь, по лестнице все те, кто носил на теле метку Клерка. Первой брела пожилая женщина в ночной сорочке, из глаз ее катились слезы, рука судорожно вцепилась в бок, где снова начала грызть ее раковая опухоль.

Она проснулась от боли с единственной несвязной мыслью — исцелиться, добраться до своего утешителя. В нескольких шагах позади тащился молодой полуодетый человек. Он непрестанно кашлял и сплевывал кровь на ступени, тщетно нащупывая платок, забытый в комнате.

Следом за ним спускался, все сильнее прихрамывая, мальчуган. На глазах у всех одна нога у него усыхала и становилась короче другой. Сделав три шага, он уже не смог идти и прыгал вниз, цепляясь за перила. Появлялись все новые, одни — с невидимыми недугами, другие — с открытыми ранами, всех гнало единственное стремлением — добраться до Саймона, найти отца, получить исцеление и покой. Только одной обитательницы дома не было здесь — разбитой параличом женщины. Проснувшись, она обнаружила, что плоть снова стала для нее тюрьмой. Она успела наполовину сползти с постели, но тут паралич сковал все ее члены и она застыла, мучаясь от боли, совсем одна в своей комнате. Калеки заполнили коридор, передние спешили за угол, туда, к стене, где маленькая дверца вела в нору, главное здешнее капище.

Впереди, быстрее всех, шел гомункул. Жалкая свита торопилась за ним, и первым поспешал Планкин. Охота за торговцем чудесами началась; они рвались снова удостоиться запечатления, но в том, как они шли, чудилось что-то грозное.

Бетти помедлила у поворота, пока толпа не втянулась в коридор. Она держала за руку Джонатана, а у него под мышкой все еще торчала свернутая в рулон картина. Рядом стоял Ричард. Когда наконец она тоже двинулась вперед, лицо у нее было спокойное и серьезное. Войдя в узкий коридор, они увидели, что стены здесь покрыты каплями и тонкими струйками воды. Ричард поднял голову. Кажется, дождь начинал просачиваться через крышу.

Он чувствовал влажную морось на голове, на лице, на ресницах. Но странным образом воздух оставался сухим и даже каким-то алчущим; стены впитывали влагу, на глазах покрываясь противной слизью.

Правда, в зале стены оказались пока сухими. Негодующая, страждущая толпа мешала видеть гомункула впереди, закрывала мужчину и женщину в центре зала. Когда калеки ворвались внутрь, женщина даже не шелохнулась, а Клерк только повел глазами. Планкин так спешил, что обогнал даже магическое создание, замешкавшееся на пороге. Остальные тоже обогнули его и первыми добрались до невидимой ограды. Вряд ли она удержала бы какого-нибудь уличного горлопана, да она и не предназначалась для такой защиты — что же говорить о небесной радости, для которой она была прозрачнее воздуха. Но ожесточение могло давить на нее сколько угодно. Этим и занялась толпа, рассыпавшись вдоль внешнего круга, крадясь, смыкая кольцо вокруг трона, ощупывая руками незримые стены, воя и стеная, кто-то даже скулил совершенно по-собачьи. Клерк не обращал на них ни малейшего внимания; его настороженный взгляд неотрывно следил за тем, другим существом, которое только теперь начало медленно приближаться к центру зала.

Оно шагало уверенно, словно обрело внутри себя нечто определенное. Когда тело подчинялось Лестер, в его движениях была заметна некоторая порывистость. Но теперь от нее и следа не осталось. Тело двигалось машинально, словно не могло и не желало останавливаться.

Когда оно почти достигло ограды, Бетти отпустила Джонатана и побежала за ним. Быстрым и сильным движением она схватила гомункула за руку и воскликнула:

— Эвелин, остановись же!

Клерк встал. Как только восковая фигурка освободилась от его сосредоточенного внимания, она повалилась набок и повлекла за собой давно утратившую равновесие леди Уоллингфорд. Клерк в это время шагнул к ограде, так что она упала поперек кресла. Кукла, которую она никак не могла отпустить, оказалась под ней, на сиденье. Повернув голову, леди Уоллингфорд смотрела на гомункула, о котором ничего не знала, и видела свою дочь, свою соперницу и ненавистного врага. Она держала за руку странное создание. Эта Бетти была совершенно свободна от нее. Она смотрела словно глазами Джонатана и видела добрую, прекрасную, истинную Бетти. Вот уж кто не имел ничего общего с куклой, которую она продолжала беспомощно сжимать окровавленными пальцами. Именно в кукле сосредоточилось для матери все, что она считала дочерью, но по мере того как кровь все глубже окрашивала воск, в магической фигурке оставалось все меньше и меньше от Бетти, зато все больше и больше от самой леди Уоллингфорд. Она сама сделала первый шаг и теперь медленно занимала в ритуале симпатическей магии место Бетти. Она лежала, неподвижная, жесткая, навалившись на край кресла, а из двух маленьких ранок продолжала капать кровь, исчезая в недрах ненасытной фигурки.

Клерк сделал быстрое яростное движение, и ропот недужных созданий утих. Он оглядел круг, собирая их жалобные взгляды, потом он поднял руку, указал на гомункула и распорядился:

— Уберите это отсюда!

Однако его приказ остался без последствий. Правда, кое-кто из легких больных оглянулся, но тут же перевел взгляд обратно. Нет, о прямом неподчинении и речи не шло, их удерживало бессилие. Кто-то — в такой толпе трудно было понять, кто именно — жалобно произнес:

— Вылечи нас, отец!

Гомункул, словно не замечая цепляющейся за его руку Бетти, сделал еще несколько шагов. Оказавшись возле ограды, магическая форма решительно поставила одну ногу примерно на полдюйма внутрь круга и остановилась, словно не могла продвинуться дальше. Бетти по-прежнему держала ее за руку, больше она ничего не могла сделать.

— Лестер, помоги мне! Я не могу ее удержать! — крикнула она.

Но уже ни нахмуренные брови Клерка, ни руки Бетти не могли сдержать безумный порыв падшей души.

Эвелин обуял страх, что даже это убежище, в котором она кое-как существовала, у нее отнимут. Она прекрасно видела ограду, для нее это была самая настоящая стена, и если только она сможет протащить внутрь это тело, то окажется в безопасности. Что-то влекло ее туда. С тех пор как они оказались в доме, Лестер уже не нужно было понукать тело, оно и так рвалось вперед. Сдержать его, она тоже не могла. Правда, Бетти все еще цеплялась за руку нежити. Словно чувствуя, что ей не справиться одной, она откинула назад другую руку, и Джонатан, правильно оценив это движение, прыгнул вперед и схватил ее. Кажется, только теперь Клерк заметил их.

Джонатан и Бетти были слишком заняты, они попросту не обратили внимания на его взгляд. Отвечать пришлось Ричарду. Горький смерчик взвихрился в его сердце, когда он вспомнил, как этот тип предлагал ему вернуть Лестер или, наоборот, убрать навсегда, как будто это от него зависело! До этого Ричард стоял у двери, но теперь двинулся вперед и он. Если Лестер предстоит уйти, она уйдет достойно. Он подошел к остальным и взял у Джонатана картину.

— Отец Саймон, — проговорил он, — моя жена хочет, чтобы мы вернули вам кое-что. Возьмите, — он небрежно бросил картину. Рулон свободно пролетел через обе незримых преграды и ударил Саймона в плечо. Клерк неожиданно взвизгнул. Ричард принял величественную позу и продолжал:

— Если бы в свое время я не оказался таким дураком, то у вас не было бы возможности…

— Дорогой, тебе обязательно хочется быть таким жестоким? — перебил его немного насмешливый голос Лестер. — Просто скажи ему то, что должен сказать — этого будет довольно.

Ричард совсем забыл о своем поручении, но теперь вспомнил.

— А… да, — совсем не величественно пробормотал он, — только мне почему-то кажется, что в этом уже нет необходимости. Ладно. Мистер Клерк, я должен сообщить вам, что Лестер свободна от вас, и Бетти тоже, а скоро и весь мир освободится. Но перед тем как это произойдет, я уполномочен предложить вам все царства земные со всей их славой. Вас просят встретиться с двумя другими властителями душ. Вы, насколько я понимаю, собрались… Господи, с чего я это взял?., собрались править миром. Но, по-моему, мы пришли вовремя. Посмотрим, захотят ли этого ваши коллеги.

Внезапно настала тишина. Все, даже Клерк, невольно вслушивались. В зале раздавался беззвучный голос.

Лестер по-прежнему совершенно ясно воспринимала происходящее. Именно поэтому она сразу заметила перемену в своем окружении. Она вошла в дом вместе с друзьями, вошла в зал вместе с толпой, но когда Ричард выступил вперед и начал говорить, а она перебила его, узы кособокого тела вдруг исчезли. Оно само выпустило ее, выпустило еще на пороге зала, и сразу же она оказалась опять под дождем. Он лился, не переставая, и увлекал ее… в Темзу? нет, в какую-то другую реку, шире Темзы. Откуда в доме дождь?

Бледный, призрачный свет в зале изменился. Казалось, свежие, прохладные капли принесли с собой новое, неяркое сияние. Его отсвет лег на реку, придал залу совершенно новые очертания. Да-да, зал со всеми здоровыми и калеками тоже оказался под дождем, река текла сквозь него. Свет походил на зарю, вот только красного слишком много для предрассветных сумерек. А в дождевых каплях и речных извивах переливались алые и розовые, богатые, насыщенные тона.

Лестер снова ощутила свою отделенность. Это было похоже на острую боль посреди великой радости. Она отдалась ощущению, она согласилась на это давным-давно — может, когда вышла замуж за Ричарда, а может, соглашалась только сейчас, когда покидала его. Сердце у нее упало: зачем ей бессмертие и слава без него? Однако только без него она сможет быть тем, чем стала. Все, все кончалось, именно теперь, после стольких приготовлений наступала подлинная смерть. Она испытывала совершенную и чистую радость смерти, и это было так горько, что почти невозможно вынести. С каждым мгновением небо над ней становилось все более высоким и чистым; а дождь продолжал идти — его источник скрывался где-то в недоступной вышине, выше любых облаков. Мириады капель соткали в воздухе сетку косых линий; касаясь поверхности реки, каждая из них взрывалась крошечным фонтанчиком. Своим новым совершенным восприятием Лестер успевала замечать каждую капельку и одновременно видела их все вместе, а еще — текущую реку, чистое небо, и себя, но уже не телесным существом, а точкой, искоркой света в воздухе. А потом она перестала осознавать себя, и больше не думала ни о своих тяготах, ни о своей радости. Великие воды, текущие вокруг нее и внутри нее, несли вечное спасение; среди них, как островок, затерялся круглый зал и в нем — несколько маленьких смертных. Лестер видела теперь, что сверху он совершенно открыт водам реки и небесного дождя. Она видела там и Ричарда, только теперь это было уже неважно, потому что пришло спокойное понимание: он по-прежнему необходим и бесконечно дорог ей, но все, что было связано с ним, лежало в неизмеримой глубине вечного потока, она могла обрести это снова только в его водах или в блестках дождя. Ни о каком их будущем союзе она вовсе не думала; иначе чувство отделенности стало бы неполным, а дождь перестал бы нести в себе радость.

Она не могла понять, идет ли дождь в самом зале.

Если и шел, то, наверное, незримо для нее. Но пространство над ним продолжало оставаться распахнутым, а издали к дому приближались две фигуры. Прямо по водам шагали двое с огромными головами, закутанные в огромные плащи, удивительно похожие на Саймона; просто два Саймона, пришедшие издалека к Саймону здешнему.

Сначала ей показалось даже, что там целая вереница Саймонов, но потом она поняла, что их всего двое. Они направлялись прямо к проему над залом, и едва увидев их, Лестер вдруг остро ощутила, что никогда, ни при каких обстоятельствах не попросила бы этих людей принести ночью стакан воды. Она не осмелилась бы выпить то, что они принесут. Яд, подсыпанный в питье — это всего лишь человеческая злоба, понятная и в общем-то простительная для любого человеческого существа. Здесь же чувствовалась холодная инфернальная неприязнь ко всему живому. Они проходили словно бы под ней, хотя она не могла понять, откуда смотрит на них, и когда прошли, Лестер ужаснулась. На миг ей показалось, что внизу — не они, а она сама. Фигуры с огромными головами и в огромных плащах просто не могли иметь с ней ничего общего, и все-таки они были ею — двойственные, необъятные, скрытные, идущие сквозь внечувственный дождь по неподатливой воде, отвратительные, сами преданные только отвращению; словно в призрачном Городе ее ранней смерти она пошла по другому пути, и через глубокие туннели вышла к этой воде, чтобы разрастись, закутаться в плащ и отправиться дальше к тихому и страшному концу. Так вот каким был другой путь, тот, по которому она не пошла. Фигуры прошли, свет у них за спинами сгустился до кроваво-красного, потом стал багрово-огненным и, взметнувшись стеной, последовал за ними, впитывая и очищая то отвращение, которое исходило от них. А позади оставалась свобода, красота и свежесть воды и света.

На земле утро готовилось сменить ночь. Оно приходило незаметно, и никто из живущих не знал о наступлении истинного праздника. Никто? Клерк знал. Как человек отчетливо ощущает предрассветный холодок, который заметнее всего ранней весной или поздней осенью, так и он, задолго до появления солнца, ощутил в зале новый холод. Воздух внутри зачарованного круга стал неимоверно тяжел, но когда Законы Города взялись за дело и близость Всех Святых разлилась вокруг, внутри круга вдруг повлажнело и потянуло могильным холодом.

Наступало время нечеловеческих чудес. Струившаяся с небес благодать начала преобразовывать все находящееся в зале. Все формы тварного мира пропитывались ей и постепенно начинали проявлять свою божественную сущность. Они тоже были святыми, в них просыпалась жизнь, хотя сам Город еще не проснулся. Что-то шевелилось, ползло, шагало, летело, словно все сущее незримо присутствовало здесь. Уже вступали в действие Законы Города, а Саймон все еще смотрел на гомункула, протискивающегося сквозь барьер. Бетти пока не сдавалась и тормозила продвижение магического тела. Всех его рывков не хватало, чтобы справиться с молодым упорством. Но и сама Бетти почти вплотную приблизилась к барьеру. Джонатан продолжал крепко держать ее. Но как только носок ее туфли коснулся внешнего круга, она обернулась и сказала:

— Не надо меня больше держать, Джон. Я должна пойти с ней.

— Ты не сделаешь ничего подобного, — возразил Джонатан. — Чем это поможет? Пусть идет, куда хочет.

Может быть, ты и нужна ей, но мне нужна больше.

— Нет, правда, Джон, — задыхаясь, проговорила Бетти. — Я должна идти, в конце концов, мы были знакомы. А ты — дело другое, ты можешь справиться и сам.

Кроме того, я стану тебе обузой, если… Отпусти меня, дорогой. Я не могу позволить ей опять умереть. Я радовалась, когда она умерла в первый раз, так что позволь мне теперь быть с ней.

Джонатан попытался возразить, но все его усилия оказались тщетны. Он расставил ноги, они начали скользить. Он ухватился за тонкую фигурку Бетти, она продолжала неумолимо двигаться вперед.

— Не ходи туда, это — ад! — выкрикнул он. — Что мне делать?

— Ад? — Бетти вздохнула. — Он не в силах повредить мне. Я должна идти. Дорогой, ну позволь же.

Их голоса, в общем-то довольно тихие, громом отдавались по залу, на фоне непрестанного шума дождя.

— Ричард, помоги мне! — позвал Джонатан.

Пожалуй, ответ Ричарда удивил его. Но ведь сердце Ричарда страдало дольше, и он лучше Джонатана знал, что разлук не миновать. Может быть, чуть-чуть нетерпеливо — обычное дело для смертного — Ричард сказал:

— Я бы на твоем месте не стал так беспокоиться. Ты не получишь ее, если попытаешься удержать. Раз она хочет идти, значит, ей надо идти.

Он по-прежнему не сводил глаз с Клерка, а Клерк смотрел на Бетти. Происходящее казалось магу кошмарным сном. Вид собственной дочери, здоровой и свободной, ничем не напоминающей бессловесную рабыню недавнего времени, сбивал его с толку. Он как-то вдруг забыл теорию магии, философию и метафизику. Заклятия не удались, и подобия не имели ничего общего с оригиналами. Сейчас Клерк больше чем когда-либо напоминал обычного растерянного человека, он утратил способность рассуждать логично, в соответствии с принципами магии, и торопился действовать. Одна из последних идей всецело завладела им: убить! Он видел перед собой тело Бетти, и рука, державшая иглу, медленно поползла вверх. Бетти приближалась медленно-медленно и так же медленно Клерк поднимал свое оружие. Его глаза не отрывались от ее горла.

В зале происходили теперь только простые действия.

Время раздумий, споров, приготовлений кончилось. Они были в Городе. У одних остались силы действовать, у других — нет, вот и вся разница. Глаза женщины, все еще лежавшей поперек кресла и действовать неспособной, тоже не отрывались от Бетти. В них, как и в глазах Клерка, светилась только фанатичная жажда убивать.

Убогие, лишенные способности действовать уже давно, слабо постанывая, рассредоточились вдоль границ магического круга. Гомункул все еще двигался, силу ему давали притяжение создателя и стремление Эвелин обрести убежище.

Наверное, тяжелее всех приходилось Бетти. Со всех сторон на нее давила незримая энергия заклятий. Она опять повернулась к Джонатану и выдохнула:

— Пусти. Так надо. Я могу это сделать, а ты — нет.

Сможет только один, но я знаю ее.

Она выдернула руку и коротким жестом — то ли благословения, то ли проклятия, совсем как недавно Лестер Ричарда, оттолкнула Джонатана. Любовь и долг придали жесту такую силу, что он тут же выпустил ее и отступил на шаг. Ричард подхватил его и помог удержаться на ногах. И в тот момент, когда Бетти вошла в круг, туда проник и дождь.

О, это были совсем не те веселые, поблескивающие капельки, за которыми недавно наблюдала Лестер.

Дождь обрушился яростно, словно проломив или сорвав крышу дома. На самом деле, крыша осталась на месте, просто для дождя она не существовала. С неба хлестал поток, напор его сильнее всего был в центре круга. Под этим натиском кукла на кресле тут же растаяла, она вытекла из руки женщины и попросту исчезла, осталась только тоненькая пленочка жидкой гнили, кишащей какой-то простейшей жизнью. Леди Уоллингфорд увидела, что пальцы ее все еще кровоточат, и затрясла рукой, пытаясь вытащить ее из грязи. Однако мерзкая слизь не отпускала. И тогда она впервые в жизни заплакала, неумело, всхрюкивая и давясь слезами. А тем временем одержимость ее таяла, как недавно кукла под дождем, и кончилось тем, что она поднялась на ноги и поплелась к Саймону, вытянув вперед беспомощно скрюченные руки. Он даже не обратил на нее внимания, и в этом был его роковой просчет.

Магический барьер таял, словно тоже размытый струями небесного дождя. Гомункул стал двигаться проворнее, поскользнулся и чуть не упал, но удержался и заковылял вперед. Но и с этой формой происходили метаморфозы. Она начала терять даже то грубое человекоподобие, которое в ней еще оставалось. Благостный дождь хлестал сверху; голова формы опустилась в плечи, потом у нее уже не осталось ни головы, ни плеч, и все-таки она упорно продолжала тащиться вперед. Рука, которую сжимала Бетти, превратилась в жидкую грязь, субстанция начала просачиваться сквозь пальцы Бетти, ноги урода подогнулись и слиплись в бесформенный ком, но даже обезножев, обрубок продолжал подпрыгивать и продвигаться, пока на краю внутреннего круга силы его не иссякли окончательно и он рухнул к подножию кресла, забрызгав грязью ноги Саймона, идола, к которому он так стремился.

Когда рука гомункула растаяла под ее пальцами, Бетти остановилась. Саймон мельком глянул на брызги, а потом, быстрый, как сам святой дождь, метнулся вперед и вонзил иглу в горло дочери. Нет, он намеревался вонзить, но смертоносное движение не достигло цели, рука с иглой дрогнула и отклонилась в сторону. При первом движении мага оба молодых человека кинулись к нему, но их опередили окровавленные и грязные руки старой женщины, полуослепшей от слез. Леди Уоллингфорд повисла на локте Саймона, ей просто надо было держаться за кого-нибудь. Промахнувшись так нелепо, маг хрипло вскрикнул и отбросил стальную иглу. Бетти легко ее поймала. Она с любопытством осмотрела страшное оружие и с улыбкой передала Джонатану. Клерк с каким-то орлиным, яростным клекотом пытался отцепить от себя повисшую на нем женщину. Наконец это удалось ему. Тело, лишенное опоры, стало заваливаться набок и открыло Саймону багрово-алый проем в стене.

До сих пор он не замечал этой бреши, проделанной неведомыми силами в воротах его крепости, но как только увидел — понял, что это — конец.

В проеме стояли две фигуры, которые он тотчас же распознал. Они были совершенно одинаковыми; огромные головы-черепа выдаются вперед; мрачные плащи скрывают очертания тел; пустые глаза обращены к нему.

Когда-то он сотворил их своими точными копиями, но его человеческая плоть все же несла в себе отпечаток собственных переживаний и настоящего жизненного опыта, они же были созданиями только рационального ума. Поэтому теперь они выглядели как зловещие карикатуры на него — восковая кукла была такой же карикатурой на Бетти, а гомункул карикатурно изображал всех женщин вообще и никакую в частности. Самой природе магического мира свойственно производить не столько злое, сколько бездарное. Картина Джонатана больше соответствовала магической реальности, чем любое произведение, рожденное ей самой. Казалось, небесный дождь поливает фигуры без всякого видимого эффекта: они все-таки были сработаны из человеческой плоти, хотя и нерожденной. Их человечность можно было поставить под сомнение в той же степени, что и человечность самого Саймона. Закон пригнал их сюда.

Пламенное свечение позади них все сгущалось, а впереди собиралась тяжелая, грозная грозовая туча. Такая же туча заходила с запада над Лысой горой перед вознесением того, другого еврея. Это она скрыла от глаз учеников Его медленно поднимавшееся в иные измерения сияющее тело.

Но Он возносился в Закон и в соответствии с Законом. Теперь же Закон восполнял брешь, пролом, проделанный незаконным вторжением. Кровь всех жертв и гнев всех отмщений, от мирных подношений Авеля до германских гекатомб, пришли вместе с ним. И все-таки он оставался только Законом, чистым действием. Исполинской волной он вздымался за приближающимися фигурами. Клерк неподвижно замер, у ног его распростерлось тело его любовницы. По залу шагали к нему два других Клерка.

Он сделал еще одно, последнее усилие. Но в них было слишком много от него самого: все эти годы он подпитывал их из глубин своего сердца. В их головах роились его мысли, их голоса произносили его слова. Говорил он говорили они. Поэтому слова, с которыми он обращался к ним, неизбежно обращались и к нему самому. Как только он попытался лишить их способности двигаться, он тут же обнаружил, что сам утрачивает подвижность. Он пытался взглядом пригвоздить их к месту, но не смог поймать их взгляд, как никому не удавалось поймать его собственный. Он поднял руку, чтобы начертать магический знак, и тут же почувствовал, как под ним задрожала земля и воздух навалился на плечи невыносимой тяжестью. Чтобы разрушить их, он должен был разрушить себя. Оставалась, правда, одна возможность: немедленно, без всякой подготовки, снова воссоединить их в себе. Он должен действовать, все равно ничего другого не остается. Он решился.

Он вышел из круга и пошел им навстречу. Теперь они приближались, точно повторяя его собственные шаги. Он начал бормотать заклинания, но снова почувствовал ответный трепет собственной плоти и замолчал.

Он совершил очередную ошибку. Под защитой магического круга ему ничего не грозило. Здесь, в шуме дождя, он лишился последней надежды. Дождь выстукивал по голове и плечам Саймона беспорядочную дробь, не давая думать, он слепил глаза, не давая смотреть. Но дождь он мог вытерпеть, а вот красное свечение пугало его все больше. Из-за него он не смог верно оценить расстояние, и когда две темные фигуры внезапно оказались совсем рядом с ним, он подумал: "Это смерть" и понял, что мысль обессилила его.

Он заставил себя произнести приказ. Они остановились, но вместе с ними остановился и он. Он подчинялся сам себе. Если бы только у него было время! Всего лишь немного времени и место, чтобы укрыться от дождя, красного света и красного запаха, запаха не только роз, но и крови, костров, всех великих красных дел.

Красная пелена разделяла его и замерших двойников.

Ему приходилось дышать этой пеленой, зарево накрывало, обволакивало, сжималось вокруг них, оно сгущалось, словно превращаясь из света в текучее вещество, его можно было ощущать, даже закрыв глаза. Наконец плотный красный туман сомкнулся вокруг двоих безгласных и одного, имеющего голос, но не смеющего воспользоваться им. Порыв взаимной ненависти пронзил слои тумана. Он ненавидел их, а они, зеркально отражая его чувства, ненавидели его. Ненависть словно выжгла в тумане полость, края которой слой за слоем стали заворачиваться вовнутрь, словно лепестки засыпающего цветка.

Саймон уже инстинктивно рванулся, пытаясь в прыжке преодолеть закрывающуюся западню. То же сделали и двойники. Его постигла неудача, он рухнул назад — как и они. Запах изменился. Теперь в нем не оставалось ни единого намека на запах роз, — только кровь. Он поглядел вниз и увидел слоистые розовые глубины. Внезапный порыв дождя затянул его туда. Двое других последовали за ним. Струи дождя словно обрели сверкающие наконечники, сначала хрустальные, потом разноцветные — смотреть стало совершенно невозможно. Но вблизи Саймон все еще продолжал видеть лица двойников. По ним прокатывались те самые волны, которые часто видели на его собственном лице его приверженцы. Небесный ливень Дня Всех Святых бушевал вокруг. Все было бесполезно. Что бы он ни задумал против двойников, все обернется против него самого.

Красный туман двинулся и потащил его за собой.

Под ногами словно разверзлась багровая трясина. Запах крови стал нестерпимо сильным, на коже Клерк чувствовал опаляющий жар близкого огня. Он не знал, почему, но был уверен, что погружается. А сверху все летели цветные стрелы. Таким являлся ему Город. "Если и во ад сойду, там тоже Ты". Почему-то он решил, что если сможет следить за сверкающими наконечниками, то избежит ада. Если же не сможет — что ж, придется вечно изучать эти неизменные в своей изменчивости лица. Он тупо смотрел на них, и так же тупо смотрели на него они. Между тем всех троих несло все дальше и дальше, глубже и глубже, через красный свет, кровь и огонь.

В тот миг, когда Клерк встретился с двумя другими Клерками, когда красный свет начал конденсироваться вокруг всей троицы, Ричард и Джонатан тоже почувствовали дождь, падающий на них и даже сквозь них, но только поежились, приняв его за обыкновенный. Отмеченная благодатью Таинства, Бетти подняла лицо навстречу летящим струям и почувствовала, как они вливают в нее живительную силу. Потом у нее на глазах потоки небесных вод поредели, переместились в сторону, некоторое время еще падали отдельные капли, и дождь кончился. Остался только розовый туман. В воздухе стоял запах цветущего сада. Скоро туман рассеялся, а запах остался.

Глядя вниз будто с огромной высоты, она увидела маленькую лужицу, розовеющую на свету. Она высыхала на глазах, но прежде чем исчезнуть окончательно, ее поверхность отразила весь Город, через который ей так часто случалось проходить, живой и настоящий. В следующий миг видение исчезло, потому что она заметила, как панорама Города открывается повсюду вокруг нее,прямо здесь, в зале, залитом обычным солнечным светом.

Снаружи доносился привычный шум утреннего Лондона.

Она облегченно вздохнула и повернулась к рассветной радости, к своему любимому. Он улыбнулся ей в ответ, и она поняла, что несмотря на молодость, Джонатан успел узнать и понять некоторые Законы Города. А вот над Ричардом эти законы потрудились всерьез. Бетти подумала, что у него такое же лицо, как было тогда в ее комнате у Лестер. Скорбь, ранняя смерть, мрачноватая отрешенность покаяния…

Но в зале все еще оставались и другие. Больные молчали, только изредка кое-кто из них непроизвольно всхлипывал. В резком утреннем свете они выглядели совсем жалко. Тело Сары Уоллингфорд так и лежало возле кресла. Она не шевелилась. Но не мать, и не убогие калеки привлекли внимание Бетти. Там, где недавно пролегала линия магического круга, стояли две живые мертвые женщины. На первый взгляд — обычные земные обличья, обычные земные одежды. Бетти подошла поближе. Так они и стояли втроем во всемогущей обыденности, как стояли бы три любые женщины, решающие, чем заняться или обменивающиеся новостями. Первой заговорила Эвелин. Стреляя глазами от Бетти к Лестер и обратно, она дрожащим голоском заявила:

— Не вмешивайтесь в мои дела. Я вам не позволю. Я не хочу. И не пытайтесь.

— Послушай, Эвелин, мы так часто ходили вместисказала Лестер. — Давай так и сделаем. Пойдем со мной сегодня, а там посмотрим.

Бетти хотела заговорить, но Лестер легкой улыбкой удержала ее. Кажется, этот разговор уже не раз происходил между ними в прошлом.

— Пойдем, ты же можешь, — продолжала уговаривать Лестер. — Прости, если я иногда бывала… ну, недогадлива. Если я когда-нибудь использовала тебя для своих целей. Ну что ж, теперь твоя очередь. Я только этого и хочу.

Правда-правда. Идем, посмотрим, что у нас впереди!

— Наверное, по-твоему это называется добротой, — укоризненно протянула Эвелин. — Ты небось думаешь, что лучше быть доброй? Я всегда терпеть не могла таскаться с тобой, и надеюсь, рано или поздно найду себе кого-нибудь еще. Спасибо.

— Да, — печально вздохнула Лестер, — боюсь, что найдешь.

Всем, кроме Эвелин, слова эти напомнили о зловещем мире, еще недавно окружавшем их. Но ведь Эвелин и там ничему не научилась. Когда ее вожделенные укрытия начали таять вокруг нее, она в отчаянии не знала, что делать. Теперь, настороженная, как зверек, она решила во что бы то ни стало не дать себя поймать. Именно этим и занимались, по ее мнению, хитрые Лестер и Бетти. Они хотели поймать ее, удержать, сделать больно; они всегда ненавидели ее. Но она с ними справится, и не с такими справлялась. Она неожиданно рванулась, пробежала между ними, растопырив руки и, крича "Пустите меня", промчалась сквозь толпу больных (они и не пытались удерживать ее) и мгновенно оказалась возле окна. За ним лежал подозрительно пустынный и призрачный дворик.

Она чуть не остановилась, но оглянулась через плечо и увидела, как Лестен шагнула вслед за ней.

— Думаешь, поймаешь? — крикнула Эвелин, и Бетти ужаснуло каменное выражение лица, со старательно нарисованной торжествующей гримасой. Жестокость и раньше доставляла ей удовольствие, но открыто торжествовать она все же не решалась. Теперь последние барьеры исчезли.

В следующий момент Эвелин прошла сквозь окно и оказалась в другом Городе, чтобы ждать там, бродить и ворчать, пока не найдется попутчик.

Бетти посмотрела на Лестер, обе помолчали. Потом Лестер сказала:

— Мы с ней могли бы вместе найти эти воды. Что ж, мне пора идти. Всего доброго, моя дорогая. Спасибо за ласку.

— А как же?.. — воскликнула Бетти. Она оборвала себя из жалости к тем, кто мог ее услышать, но глаза все равно обежали толпу несчастных, и она чуть заметно повела рукой в их сторону. Она не знала их, не знала, как они попали сюда, но видела, что они страдают. Лестер покачала головой.

— Это для тебя, дорогая моя, — сказала она. — Ты можешь это сделать, ты делала и куда более сложные вещи. Кое-чем я, конечно, помогу, но ты справишься.

Прощай, — она перевела взгляд на Ричарда. — Мой драгоценный, я так люблю тебя. Прости меня, и спасибо тебе, Ричард, спасибо, дорогой! Прощай, благословенный мой!

Она стояла перед ними, спокойная, очень настоящая, только немножко слишком сияющая. Потом яркий воздух начал дрожать, сияние усилилось, затмило дневной свет и распространилось на весь зал. По Городу прошли Все Святые, и она ушла с ними, ушла туда, где и встречи, и разлуки только приближают Последнюю Встречу, за которой уже не будет разлук. Трепетное сияние приняло ее.

Первой пошевелилась Бетти. Она оглядела тех, кто еще остался в зале. Теперь, после слов Лестер, она точно знала, что ей делать. Она чувствовала себя так же, как на Хайгейтском холме, только еще более спокойной. Приближалась трудная пора, в которую ей предстояло вступить по слову ее подруги. Нет, конечно, действовать будет не она — но без ее участия действие не сможет осуществиться. Зато сейчас с ней был тот, кого она звала тогда на холме и по которому тосковала.

Ей даровали большую милость, но и работу предложили немалую. А впрочем, много ли стоит милость, полученная даром?

— Джон, я постараюсь не быть занудой, — порывисто сказала она.

Вместо ответа он обнял ее за плечи и спросил:

— Что там с твоей матерью?

Они подошли к ней, осмотрели, потрогали, попробовали заговорить. Она была жива, но совсем не реагировала на окружающее. Если леди Уоллингфорд и предстояло прийти в себя, то нескоро. Память, знания, даже простейшие навыки уже никогда не вернутся к ней. Она будет жить, не зная, кто она, и как здесь оказалась, не различая, кто вокруг нее, и что они делают — или что уже сделали для нее — одевают ли, кормят, выносят на воздух — у нее просто не будет слов для этих понятий.

Она отдала себя целиком, от ее личности ничего не осталось. Ее, как новорожденного младенца, придется заново учить жить. Но поскольку, отдавая себя, она хотела добра Клерку, а не себе, поскольку она действительно пыталась отдать себя, Город лишил ее страсти, а дар ее принял в свое собственное божественное "я". Ей предстояло родиться заново. По крайней мере заново расти душой, а руководить этим ростом станет дочь. Ее нежность будет утолять нужды "новорожденной", а если речь когда-нибудь вернется к ней, дочь ответит на первые запинающиеся слова. Пока же она пребывала как раз в том состоянии, до которого маг хотел довести их дитя.

Подобное замещение тоже входило в законы Города. Ее духовное знание покоилось в полном неведении, ее тело лежало под обычным солнцем. Начиналось воскресение, и отныне Бетти предстояло делать для матери все, что способна сделать любовь.

Пока же они ничем не могли помочь ей. Бетти постояла над матерью, поцеловала Джонатана и, повернувшись, заметила Ричарда. Некоторое время они смотрели друг на друга, потом она улыбнулась и протянула руки.

Он подошел к ней и немного смущенно произнес:

— Спасибо за картину.

Бетти кивнула, поцеловала и его тоже, а потом подошла к ближайшему из тех страждущих созданий, которые, как раздавленные черви, шевелились на полу. Она шла к ним и с каждым шагом наполнялась силой бессмертия. Первым на ее пути оказался Планкин. Она взяла его за руки; радость Города переполняла ее, и она поцеловала его в губы, заглянула в глаза и тихонько сказала:

— Ты поправишься.

Некоторое время он смотрел на нее совершенно ошалевшим взглядом. Потом лицо его постепенно прояснилось и внезапно по нему разлилось ликование. До этого он сидел, уронив голову на колени, а тут, беспорядочно размахивая руками, поднялся на ноги и издал какой-то утробный вопль.

— Все будет хорошо, — звонко пообещала Бетти и пошла дальше. Так она обошла весь круг — касаясь, гладя, исцеляя — просто и естественно, весело и звонко.

Но хотя голос ее ни разу не запнулся и руки ни на миг не потеряли силы, сама она менялась на ходу. Она становилась все бледнее; возле каждого следующего больного ей приходилось задерживаться все дольше. Джонатан все это время неотступно следовал за ней. И не напрасно. К концу обхода она уже тяжело опиралась на его руку, прежде чем сделать два шага к новому страдальцу. Высокая небесная сила вливалась через нее в эти измученные создания, и одновременно убывала ее собственная сила и радость обладания ей. Она, поднявшаяся из мудрых вод, оставалась самой собой и могла бы погибнуть, только предав саму себя, но эти целительные силы предназначались для других, их следовало истратить на них без остатка. Брать и отдавать, отдавать и брать — иногда первым становится одно, иногда — другое. Но и получая, и отдавая, и она, и Лестер, и все остальные идут к Городу. Как непросто научиться единству того и другого, но ради этого стоит стараться, а достичь этого можно лишь отказавшись от любого достижения. Ее волшебная жизнь переходила в других, но сама она оставалась прежней Бетти, ничего не оставившей для себя. Под конец она зашаталась и чуть не упала. Джонатан подхватил ее и подвел к Ричарду. Они вдвоем придерживали ее за плечи, а она, бледная и изможденная, стояла между любимым и другом и с последней проступившей на губах улыбкой едва смогла прошептать:

— Ну вот и готово!

Все те, кого она исцелила, были уже на ногах — двигались, болтали, охорашивались. Похоже, они так и не поняли, что произошло. Может быть, даже не заметили присутствия Бетти и уж во всяком случае не обращали на нее внимания. Кто-то сказал:

— Я знал, что отец нам поможет.

Другой добавил:

— Наверное, это был кошмар.

И еще кто-то:

— Вот ужас-то!

А потом смолкли голоса и негромкий смех. Бетти жалобно поглядела на Джонатана, и они втроем начали медленно пробираться к выходу. Праздничный утренний свет заливал зал. Уже у самой двери, когда белой хрупкости Бетти едва хватало на то, чтобы держаться на ногах, к ним подбежал Планкин.

— Простите меня, мисс, и вы, джентльмены, — заговорил он, — да только наверху еще одна есть — Элси Букин, которая у нас печатала. У нее вроде как паралич, и если она вдруг решила, что он вернулся, так, наверно, не смогла вместе со всеми вниз спуститься. Но ей, может быть, и правда плохо, так что если бы вам наверх подняться, она бы вам спасибо сказала.

Бетти поглядела на Планкина, и слабая улыбка едва шевельнула ее губы. Последним усилием она заставила себя выпрямиться.

— Ясно… — выговорила она. — Хорошо. Джон, ты не возражаешь?..

Чарльз Вильямс Клеймо подозрения

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Совсем небольшой городок.

Шоссе вливалось в него с запада, через мост, перекинутый через медленную и мутную реку с непроизносимым индейским названием, а потом проходило по деловому району города, превращаясь в широкую улицу с площадкой для стоянки автомашин и четырьмя фонарями.

Я как раз миновал последний фонарь и стал сворачивать направо, в переулок, как вдруг какой-то водитель грузовика, не оглянувшись, дал задний ход.

Слева шла еще одна машина; я сделал все, что мог, — нажал на тормоза, прежде чем врезаться в грузовик. Послышался скрежет металла и вслед за ним звон битого стекла, усеявшего мостовую. На залитой солнцем улице все головы повернулись в нашу сторону.

Я поставил машину на ручной тормоз, вылез и, оценив ущерб, сокрушенно покачал головой. Передний бампер висел неизвестно на чем, а измятое правое крыло и разбитая вдребезги фара почти вдавились в колесо. Но еще неприятнее было смотреть на струю горячей воды, которая вытекала сквозь дыру в радиаторе.

Водитель грузовика с воинственным видом выскочил из кабины. Он был около шести футов ростом, худощавый, с крепким носом, и от его костлявой физиономии пахнуло дешевым мускателем.

— Слушай, ты, болван! — заревел он. — Ты что, на треке гоняешь?

Плохое настроение накапливалось во мне еще до инцидента и не хватало только этого налитого вином малого, чтобы сорваться.

Левой рукой я сгреб его за воротник, а правой уже собирался смазать по физиономии, но в тот же момент понял всю ребячливость такого поведения и просто оттолкнул его. Он угрожающе залопотал, и в ту же минуту на мое плечо тяжело легла большая рука. Я обернулся. Рядом со мной стоял толстяк и смотрел на меня твердым и авторитетным взглядом. На нем была полицейская форма.

— Превосходно! — сказал он мне. — Хотите затеять ссору, так затевайте со мной. Это по моей части!

— О’кей, о’кей! — буркнул я. — Мы ведь не на войне.

Он не сводил с меня жесткого взгляда:

— А вы мастак швыряться людьми!

Вокруг начала собираться обычная в таких случаях толпа — и едва ли для того, чтобы провозгласить меня «Мисс Северная Флорида». Все выглядело так, будто я не только врезался в грузовик, но и затеял скандал, и мои калифорнийские права вряд ли могли помочь делу.

Полицейский повернулся к водителю грузовика:

— Все в порядке, Фрэнки?

«Еще этого не хватало, — подумал я угрюмо. — Они, наверное, родственники».

Фрэнки излил свои жалобы — во всем виноват только я, проклятые туристы носятся по городу со скоростью 60 миль. Когда он иссяк, я осмелился предложить на грош истины, но что можно купить за гроши? Я посмотрел на вытянутые шеи любопытных, выискивая свидетелей, но никто ничего не видел или не хотел признаваться в этом.

— Ну ладно, приятель! — сказал толстяк-полицейский с мрачной холодностью в голосе. — Предъявите свои права!

Я достал из бумажника права и мысленно обещал себе, что, если мне когда-нибудь доведется попасть в этот город еще раз, я перед этим сдам машину в багаж, а сам пойду пешком. Но в этот момент с тротуара сошла высокая, с темными волосами девушка и подошла к нам.

— Я все видела, — сказала она полицейскому и сразу выложила все, что произошло в действительности.

По какой-то непонятной причине — я не смог определить, в чем тут дело, — реакция полицейского показалась мне странной. Он явно знал девушку, но не произнес ни слова приветствия; выслушав ее рассказ, он кивнул, но этот кивок был короткий и какой-то неохотный, даже в известной степени враждебный. А девушка написала что-то на карточке и подала мне.

— Если ваша страховая компания захочет меня видеть, то найдет по этому адресу, — сказала она.

— Спасибо вам миллион раз, — ответил я, вкладывая карточку в бумажник, — очень мило с вашей стороны.

Она вернулась на тротуар. Кое-кто из толпы проводил ее взглядом, и в этих взглядах я почувствовал ту же враждебность, которая удивила меня у полицейского.

У меня создалось впечатление, что ее все знают, хотя никто не сказал ни слова. А она прекрасно владела собой.

Не знаю, то ли благодаря ее рассказу, то ли потому, что полицейский, приблизившись к Фрэнки, почуял наконец дух мускателя, но картина несколько изменилась в мою пользу. Он поставил Фрэнки на свое место, пролаяв ему в лицо, как на строевых учениях, пару фраз,и написал рапорт. Однако никаких квитанций не выдал. Повреждения, причиненные грузовику, были незначительными. Мы обменялись сведениями относительно страховых компаний, а подоспевшая машина техпомощи взяла на буксир мой автомобиль. Я поехал в гараж вместе с водителем. Гараж находился как раз при въезде в город, у реки, на западной окраине.

Было около двух часов жаркого и безветренного летнего дня. В ярком сиянии солнца тени напоминали пролитые чернила. Моя рубашка промокла от пота.

Я выехал из Нью-Орлеана рано утром и до обеда рассчитывал проехать через Сент-Питерсберг и окунуться в заливе.

«Да, теперь уж об этом мечтать не стоит!» — подумал я угрюмо. Потом я вспомнил о девушке и постарался представить себе, как она выглядела. Единственное, что я помнил, это то, что она была высокой и очень стройной. Привлекательна? Пожалуй... Но пальчиков не оближешь. Вероятно, что-то около 30 лет. И тем не менее в ее лице было что-то такое... что-то особенное, но что именно, я сказать не мог... Впрочем, какое это имеет значение!

Гараж занимал большое помещение с демонстрационным залом и несколькими бензоколонками, стоявшими вдоль подъездной дорожки. Машину поставили в ремонтный цех, и мастер осмотрел ее. Это был тощий, как доска, человек с холодным лицом.

— Хотите, наверно, в кредит? — спросил он.

— Нет, — ответил я. — Я расплачусь сам, а потом страховые компании разберутся.

— Готова будет не раньше, чем послезавтра. У нас на складе нет такого радиатора, но нам его могут доставить из Таллахасса.

— О’кей! — сказал я.

Мне отнюдь не улыбалось провести в этом городе тридцать шесть часов, но роптать было бесполезно. Я вынул из багажника два чемодана.

— Где здесь лучше остановиться?

— Лучше всего в каком-нибудь мотеле, — ответил он.

— Отлично! Какой из них ближе всех?

Он вытер руки тряпкой и задумался:

— На этой окраине всего один мотель, милях в трех отсюда. На той окраине есть парочка очень приличных мотелей, совсем близко друг от друга. «Эль Ранчо» и «Испанская грива».

— Спасибо. Могу я взять машину напрокат?

Он мотнул головой в сторону канцелярии:

— Поговорите с девушкой.

Большой светловолосый юнец в белом халате, зашедший за инструментом, повернулся и поглядел на нас:

— Если нужен мотель, то здесь миссис Лэнгстон. Приехала за бензином.

Мастер отрицательно покачал головой.

— Кто такая эта миссис Лэнгстон? — поинтересовался я.

— Содержит мотель «Магнолия Лодж», в восточной части города.

— Тем лучше...

Он пожал плечами.

— Дело ваше...

Ответ меня удивил.

— Что-нибудь не то?

— Да нет, просто мотель захудалый, бассейна нет, но где вы хотите остановиться, дело ваше. С моей точки зрения.

И тут я словно прозрел. Теперь я почти был уверен, что это то самое имя. Однако я не стал сверяться с карточкой, лежавшей в моем бумажнике, а просто подхватил свои вещи, сказал «благодарю» и вышел из гаража.

Я оказался прав. Она стояла возле старого фургона, вынимая из кошелька деньги.

Я подошел к ней и поставил на землю чемоданы.

— Миссис Лэнгстон?

Она повернулась и радостно улыбнулась.

— О, хэлло! — сказала она, и я тут же понял, что именно поразило в ее лице. Выражение усталости. Это было тонкое, хорошо очерченное и весьма привлекательное лицо, но в глубине красивых серых глаз таилась почти безграничная усталость.

— Как я понял, вы содержите мотель? — сказал я.

Она кивнула.

— Верно.

— Если у вас есть место, я бы поехал с вами.

— Да, конечно. Положите ваши вещи... Вот сюда!

Мальчик принес сдачу, и мы двинулись по главной улице. Я надеялся, что если Фрэнки еще в городе, то мы вовремя успеем спрятать нашу машину куда-нибудь подальше, чтобы избежать повторного столкновения.

— Когда будет готова ваша машина? — спросила она, когда мы задержались у светофора.

— Послезавтра, — ответил я.

Зажегся зеленый свет, и мы поехали дальше.

Я повернулся и посмотрел на нее. Темные с золотым отливом волосы, подстриженные чуть повыше плеч, и персиковый цвет лица, хотя она не употребляла никакой косметики, кроме губной помады, да и ту — самую малость. Красивый рот. Из-за высоких скул щеки казались чуть-чуть впалыми, и это усиливало общее впечатление усталости и внутреннего напряжения. Это было лицо зрелой женщины, и в нем чувствовалась сила. Ее перстень и обручальное кольцо, видимо, стоили дорого, но все остальное не соответствовало их ценности. На ней было дешевое платье из магазина готовых изделий и старые поношенные босоножки. Ноги — красивые и длинные, без чулок.

Справа, как раз у городской черты, расположился мотель «Испанская грива». Рядом виднелся бассейн с разноцветными зонтами по краям. В белом сиянии палящего солнца его синева говорила о прохладе, я вспомнил слова мастера о том, что в «Магнолии Лодж» бассейна нет.

«Ну и болван же ты!» — подумал я угрюмо. Но я уже выбрал «Магнолию». К тому же эта женщина так меня выручила!..

«Магнолия» находилась совсем недалеко, слева. Когда мы свернули с шоссе, я понял, что имел в виду мастер, назвав мотель «захудалым»: на всем лежала печать заброшенности и незавершенности. Дюжина домиков, построенных в виде каре с открытым выходом в сторону шоссе. Сам дом — прочный и не слишком старый. Кирпичный, под красной черепицей, но краска кое-где успела облупиться, да и вся территория выглядела мрачной и неприветливой, хотя день был ослепительно яркий и солнечный.

Перед мотелем, видимо, пытались разбить газон, но теперь трава пожухла и покрылась пылью, а на подъездной дороге, посыпанной раскрошившимся и наполовину выветрившимся гравием, кое-где зеленели травинки сорняков. Я удивился, почему ее супруг довел дело до такого состояния.

Бюро администратора находилось слева. Она остановила машину у входа. На заднем сиденье стояли сумки с продуктами. Я взял их и пошел вслед за ней.

В маленьком холле было прохладно. Венецианские шторы, преграждавшие доступ яркому солнечному свету, создавали приятный сумрак. На пол из темно-синих плиток, натертых воском, были наброшены плетеные коврики. На бамбуковых креслах — оранжевые и черные подушки. В углу — телевизор, а перед диваном — бамбуковый кофейный столик. На нем лежало несколько журналов.

На столе у левой стены стояла модель корабля — около трех футов длиной. Поразительно красивые линии.

Напротив двери за перегородкой — стол администратора, на котором находился телефон и ящичек для ключей. Позади стола — скрытая портьерой арка, за которой, видимо, располагались жилые помещения. Где-то в глубине дома слышалось гудение пылесоса.

Я положил сумки, а она окликнула:

— Джози!

Моментально из-за портьеры появилась крупная цветная девушка в белом переднике. Толстощекое добродушное лицо и большой рот, густо накрашенный губной помадой странного, почти лилового оттенка.

Миссис Лэнгстон положила передо мной регистрационную карточку и кивком указала девушке на сумки:

— Отнесите их, пожалуйста, на кухню, Джози!

— Хорошо, мэм, — ответила та, взяла сумки и собралась уходить.

— Водопроводчик был? — остановила ее миссис Лэнгстон.

— Нет, мэм... Только телефон звонил пару раз, но, видимо, ошиблись номером. Когда я подошла, никто не ответил. Просто вешали трубку.

С этими словами она ушла.

Я случайно поднял глаза.

Лицо миссис Лэнгстон было неподвижно, но персиковый цвет слегка побледнел. У меня возникло странное чувство. Мне казалось, что она пытается — и пытается изо всех сил — остаться спокойной, хотя на душе у нее далеко не спокойно.

Заметив мой взгляд, она отвела глаза.

— Вы неважно себя чувствуете? — спросил я.

— Нет, нет! Все в порядке! — она покачала головой и заставила себя улыбнуться. — Просто очень жарко.

Она взяла мою карточку и взглянула в нее.

— Из Сан-Франциско, — сказала она, — и как же вы переносите нашу жару, мистер Чэтэм?

— Вы бывали в Сан-Франциско? — спросил я.

— Один раз. В августе. На мне было только летнее платье, и я чуть было не замерзла. И все же мне там очень понравилось. Замечательный город. — Она сняла с гвоздика ключ. — Возьмите, у вас 12-й номер.

— Я бы хотел сразу расплатиться, — сказал я. — Сколько с меня?

Ответить она не успела — зазвонил телефон. Поразительно: она застыла, словно ее окатили ледяной водой, и в глазах промелькнул мгновенный страх.

Телефон продолжал звонить резко и настойчиво; медленно, с усилием она протянула руку и подняла трубку.

— «Магнолия Лодж», — сказал она слабым голосом.

В следующее мгновение она побледнела и пошатнулась, и я нагнулся, чтобы поддержать ее, — подумал, что она падает. Но миссис Лэнгстон только опустилась на стул, уронила трубку и закрыла лицо руками.

Из трубки продолжали доноситься слабые звуки.

Я поднял трубку.

Я знал, что вмешиваюсь не в свое дело, но движение было чисто рефлекторным; я уже подозревал, что могу услышать.

Я оказался прав.

Это был чей-то шепот — злобный, грязный и издевательский, и от помоев, которые он выплескивал, вам стало бы тошно. Мне показалось, что там, на другом конце провода, где-то в глубине, я слышал и еще какие-то звуки. Наконец поток грязи иссяк, и человек спросил также шепотом:

— Вы хорошо меня слышите, милочка? Скажите, как вам это нравится?

Я прикрыл трубку ладонью, наклонился над столом и, коснувшись ее руки, сказал:

— Ответьте ему что-нибудь...

С этими словами я придвинул к ней аппарат. Она подняла голову, но единственным ответом был устремленный на меня взгляд, полный страха. Я тряхнул ее за плечо.

— Ну, давайте же! — приказал я. — Скажите что-нибудь... Любое, что придет в голову.

Она кивнула, и я снял ладонь с трубки.

— Почему? — выкрикнула она. — Почему вы так со мной обращаетесь?

Я кивнул ей и стал слушать, что последует за этим. В ответ раздался мягкий шипучий смешок, который вызвал такое ощущение, будто болотная тварь ползла по обнаженному телу.

— Потому что мы знаем одну тайну, милочка!.. Мы ведь знаем, что это вы его убили...

Я нахмурился — это не похоже на обычный шантаж. А шепот между тем продолжался:

— Да, мы знаем это, милочка! И мне это нравится. Мне нравится думать о том, как мы вдвоем... — Он конкретизировал то, о чем ему нравится думать. Воображение у него было богатое, порождавшее грязные, ползучие образы.

Потом на линии что-то щелкнуло, и в трубке стало тихо — он дал отбой.

«Не очень он торопился, однако», — подумал я. Я положил трубку на рычаг и взглянул на опущенную голову миссис Лэнгсон.

— Ничего страшного, — сказал я. — Такие люди обычно не опасны.

Она подняла голову, но не произнесла ни звука.

— И давно он так? — спросил я.

— Давно... — прошептала она. — Давно... — Неожиданно она покачнулась.

Я бросился, подхватил ее и осторожно опустил на коврик. Она показалась легкой, необычно легкой для молодой женщины ее роста.

Я поднялся и позвал:

— Джози!

После этого я вновь посмотрел на нее, обратил внимание на необычайную бледность лица и спросил себя: сколько же времени она ходит по краю нервного срыва?

Джози появилась из-за портьеры и вопросительно посмотрела на меня.

— У вас найдется немного виски? — спросил я.

— Виски?.. Нет, сэр, у нас нет ни капли... — Она приблизилась к столу и только тут увидела лежавшую на коврике миссис Лэнгстон. — О, боже ты мой! Да что же это такое?

— Тихо! — сказал я. — Принесите мне стакан и влажное полотенце.

Я поспешно вышел и взял из машины один из моих чемоданов. В нем была бутылка виски.

Джози быстро вернулась. Я налил в стакан немного виски и, опустившись на колени перед миссис Лэнгстон, обтер ее лицо мокрым полотенцем.

— Она не заболеет? — с тревогой спросила Джози.

— Не думаю, — ответил я. — Это просто обморок. — Я пощупал ей пульс: достаточно ровный.

— Вы не собираетесь давать ей виски?

— Не сейчас же, когда она в обмороке! — нетерпеливо ответил я. — Вы что, хотите, чтобы она захлебнулась? Где ее супруг?

— Супруг?

— Мистер Лэнгстон! — резко сказал я. — Ступайте и приведите его! Где он?

Она покачала головой:

— Мистера Лэнгстона нет... Он умер.

— О! — вырвалось у меня.

— Может, позвать доктора? — спросила Джози.

— Думаю, что не надо, — ответил я. — Обождите минутку!

Миссис Лэнгстон шевельнулась и открыла глаза. Я приподнял ее за плечи и поднес к губам стакан с виски. Она сделала глоток, закашлялась, но выпила. Я передал стакан Джози.

— Немного воды! — сказал я.

Через минуту миссис Лэнгстон уже могла сидеть. Я помог ей перебраться в кресло и дал еще немного виски. Лицо ее немного порозовело.

— Спасибо, — сказала она прерывающимся голосом.

Я нетерпеливо отмахнулся.

— Вы знаете, кто он?

— Не имею ни малейшего представления... — Она беспомощно покачала головой.

— Но вы обращались в полицию?

Она кивнула:

— Несколько раз...

Нельзя было терять времени. Я подошел к телефону и вызвал станцию.

— Соедините меня с шерифом!

После второго гудка послышался мужской голос, и я сказал:

— Я хотел бы поговорить с шерифом...

— Его нет. Говорит Макгрудер. В чем дело?

— Я звоню из «Магнолии», — сказал я. — По поводу помешанного, который постоянно названивает миссис Лэнгстон. Я полагаю, к вам уже поступала жалоба.

— Насчет чего?

— Насчет помешанного, — повторил я. — Чокнутого. Он досаждает миссис Лэнгстон по телефону.

— Да, да, знаю, — ответил он. — Так что насчет него?

— Могу навести на его след; если вы поспешите, то сможете его задержать. Он повесил трубку всего две минуты назад и...

— Подождите, приятель! Не так быстро. Вы-то сами кто?

Я перевел дыхание.

— Мое имя Чэтэм. Я остановился в мотеле и случайно был у телефона, когда позвонил этот психопат. Я послушал, что он говорил...

— Зачем?

Если это был и не самый глупый вопрос, какой вообще может задать полицейский, то все равно он граничил с глупостью. Но злой ответ, вертевшийся на языке, мне пришлось проглотить.

— Просто чтобы постараться понять, откуда он звонит.

— И он вам это сообщил? Очень мило с его стороны.

Я вздохнул.

— Нет, не сообщил, но я слышал характерные звуки на заднем фоне. И это могло бы вам помочь...

— Да, да, конечно! Вы нашли отпечатки пальцев на телефоне...

— Значит, вы не хотите меня выслушать?

— Послушайте, приятель, — сказал он холодно, — вы думаете, нам больше нечем заняться, как бегать по городу, разыскивая пьяницу, который звонит по телефону? Передайте миссис Лэнгстон, что если она не желает выслушивать эту дребедень, то пусть вешает трубку. По-моему, все очень просто.

— Ее нервы на пределе.

— Тогда пусть вообще не подходит к телефону.

— А деловые звонки?

— Ну, я не могу отвечать за всех, кто ей звонит... И вообще, телефонные звонки никому еще не приносили вреда.

— Об этом я как-то не подумал, — ответил я. — Во всяком случае, передам ей ваши слова и, надеюсь, все будет в порядке.

С этими словами я повесил трубку. Все во мне клокотало от злости.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Я повернулся к миссис Лэнгстон.

Джози уже вернулась к своей работе. А хозяйка провела рукой по волосам — жест, выражающий глубочайшую усталость. Слишком бледна ... Еще несколько дней такой жизни — и она рухнет, как подпиленное дерево в бурю.

— Они принимают хоть какие-нибудь меры? — спросил я.

— Первые пару раз. Они прислали помощника шерифа поговорить со мной. Но я даже не уверена, что они мне верят.

«Похоже на то», — подумал я. Это было мне ясно после разговора с полицейским.

— А к другим женщинам он тоже пристает со своими телефонными звонками, не знаете?

Она покачала головой.

— Не думаю... — На мгновение в глазах ее вновь мелькнул страх, и она воскликнула: — Зачем он это делает?

— Не знаю, — ответил я. — Такие могут выскочить в парке из-за кустов, сбросив с себя одежду... Но они почти всегда безвредны.

Тут мне пришло в голову, что я несу такую же чушь, как и этот болван Макгрудер... Безвредны? Ну, я имею в виду в физическом отношении...

Она взглянула на меня.

— Почему вы попросили меня ответить?

Я пожал плечами:

— Сила привычки... Когда-то я служил в полиции.

— О! — сказала она. — Вы хотели, чтобы он высказался, так?

— Конечно! Ведь это единственная связь. Как только он вешает трубку, он все равно что на другой планете. Чем больше он изрыгает из себя, тем больше шансов, что он выдаст что-то, что может навести на след. Или что вы услышите что-нибудь на заднем плане...

Она посмотрела на меня с интересом:

— А вы услышали что-нибудь еще?

— Услышал. Он звонил из автомата... Но это, конечно, еще не самое главное — они все звонят из автоматов. Но этот автомат находился в пивной или ресторане, и я думаю, его можно засечь.

— Но как? — удивленно сказала она. — Я хочу сказать, как вы это узнали?

— Просто повезло, — ответил я. — Как при игре в карты: вы ставите на определенную карту — и выигрываете. Такие телефонные будки обычно снабжены вентиляторами. Так было и на этот раз. Причем вентилятор не в порядке. Слишком шумел. Кроме того, я слышал звуки музыки.

Я замолчал, обдумывая ситуацию. У этого типа, конечно, не все дома, но он все-таки оказался достаточно сообразительным, чтобы сразу повесить трубку, как только в зале включили автоматический проигрыватель. Впрочем, это еще ни о чем не говорит — сексуальный маньяк не обязательно тупоголов. Просто неуравновешенный в некоторых отношениях.

Она нахмурилась:

— Значит, вы считаете, что полиция могла бы его задержать, если бы послушалась вашего совета?

— Не знаю, — ответил я. — Если бы повезло и если бы хватило людей, чтобы за несколько минут накрыть все точки в городе...

«Какое мне дело до здешней полиции? — подумал я. — Вполне возможно, она просто инертна и немногочисленна. С таким неоднократно приходилось сталкиваться...»

— Вы сказали, что служили в полиции, — сказала она. — Но теперь не служите?

— Нет, — сказал я.

Я спрятал виски в чемодан. Ключ от моего номера лежал на столе — там, где она его уронила. Я положил его в карман.

Миссис Лэнгстон встала. Я проследил за ее движениями, но не помогал. Еще слаба, но уже вполне владеет собой.

— Спасибо вам за все, Чэтэм! — сказала сна.

— Сколько раз вы падали в обморок за последнее время?

Она печально улыбнулась:

— Так нелепо... Кажется, второй раз в жизни. А почему это вас интересует?

— Вам следует пойти к врачу и провериться.

— Глупости! Я совершенно здорова.

— Сейчас вы живете за счет нервных резервов. А когда они иссякнут, вы сорветесь. Вы не весите и ста фунтов.

— 110... Просто вы не знаете свою силу.

— О’кей! — сказал я. — В конце концов это не мое дело.

Я вышел и взял второй чемодан. Номер 12 находился в противоположном крыле.

Поставив чемоданы наземь и выуживая ключ из кармана, я оглянулся и посмотрел на раскаленную от солнца площадку.

«Очень удобное место для бассейна», — подумал я и сразу увидел его в своем воображении: 20 на 40 фунтов, плиточная облицовка, складные кресла, зонтики, кустарники, трава. Эта земля просто вопила о траве... Стыд и позор таким хозяевам.

Я вошел в номер.

Комната была обставлена приятно: зеленый ковер от стены до стены, две кровати с зелеными покрывалами и шкаф с большим зеркалом. Пара кресел. В глубине слева — дверь с зеркалом в человеческий рост, которая вела в ванную комнату, отделанную зелеными плитками. Было жарко, но в стене у закрытого и занавешенного окна был вмонтирован кондиционер. Я включил его; через минуту воздух в комнате стал прохладнее. Теперь — сбросить пропотевшую одежду и принять душ.

Полотенца оказались изношенные — именно этого можно ожидать в номере дешевого мотеля. Они красноречиво говорили о финансовом положении хозяйки. Она, видимо, на грани разорения.

Я задумался, а потом пожал плечами и налил виски. Закурив сигарету, я прилег, не раздеваясь, на кровать.

Будь у меня какое-нибудь занятие, я бы чувствовал себя лучше. Все равно какое, пусть даже трудная работа на воздухе в жару, такое, что можно ощутить руками. Построить... Да, да, именно так. Ты что-то делаешь собственными руками и никто не вмешивается, никаких волнующих эмоций, никаких абстракций вроде «хорошо» или «плохо» — и при такой работе ты не перечеркнешь за сумасшедшие пять минут плоды пятилетних трудов!

Я вспомнил о доме по ту сторону Туин Пике, о туманах, которые под вечер вливались в город как ватная река, и о Нэн.

Воспоминания эти не вызвали особых эмоций — разве лишь чувство поражения и безнадежности. Уже больше года, как мы развелись. Дом продан. Работа потеряна — та самая работа, в которой она видела причину нашего несчастья.

Я сделал затяжку и уставился в потолок. Интересно, прочла ли она, когда все кончилось? Она вторично вышла замуж и переехала в Санта-Барбара, но кое-кто из друзей мог написать ей и даже прислать газетные вырезки. Я не получил от нее ни одной строчки, но, с другой стороны, чего ради она стала бы мне писать? Она не из тех, кто любит повторять: «Я же тебе говорила?» Я надеялся, что ей не послали фотографию. Грубовато. Такой же была и надпись на ней: «Жертва полицейских зверств!»

Я раздавил сигарету и присел на кровати. Если я проведу весь день в этой комнате наедине с моими мыслями, то в конце концов полезу на стену. Я вспомнил о миссис Лэнгстон и о грязном типе, который травил ее по телефону. На комоде лежала телефонная книга.

«Нет, — подумал я, — к черту! Какое мне до этого дело! Все равно его там уже нет, так что какой смысл...»

Но мысль об этом не оставляла меня, и я наконец поднялся и взял телефонную книгу.

Своего рода вызов, и к тому же помогло бы мне убить время. Я схватил ручку, листок бумаги, стал листать телефонную книгу.

Кафе... Их было восемь. Три из них на одной и той же улице, Спрингер-стрит. Возможно, это главное место сборищ.

Таверн — девять.

Пивные — ни одной в списке.

Ночные клубы... Один указан вторично; первый раз — в списке таверн.

В общем и целом это составляло семнадцать заведений, возможно, иногда упомянутых дважды. Я вызвал такси и оделся по-спортивному. Когда мы выехали, я заметил одно заведение из моего списка, находившееся буквально напротив мотеля. Неоновая вывеска в форме летящей рыбы гласила: «Силвер Кинг Инн». Ладно, загляну сюда на обратном пути.

Въехав в город, я стал следить за вывесками.

Центром развлечений действительно оказалась Спрингер-стрит. Я вышел из машины перед одним из кафе, расплатился с водителем и переступил порог этого заведения. В кафе находился телефон-автомат, но он был не в будке. Другой телефон был в конце зала, в будке, и неподалеку от него находился проигрыватель. Когда я вошел в телефонную будку, автоматически включился вентилятор. Но это был не тот вентилятор — он работал совсем бесшумно. Я бросил монетку, наугад набрал номер, сделал вид, что слушаю, а потом повесил трубку и получил монетку обратно.

В течение получаса я обошел девять заведений. Это были и простые закусочные, и коктейль-бары, и таверны, и к этому времени у меня составилось довольно полное впечатление о городе в целом. Река и Франт-стрит шли вдоль западной окраины, южнее Спрингер-стрит была еще одна улица, на которой располагались деловые учреждения, а дальше — железная дорога и захудалый вокзал. К северу от широкой главной улицы находились еще две, параллельные ей, со зданием суда на одной, почтой и федеральными зданиями — на другой, а за ними — две школы и жилой район. Спрингер-стрит, она же главная улица, была единственной, которая пересекала реку. Все другие упирались в Франт-стрит.

Но поиски мои на этом не закончились, я отправился дальше. В большинстве заведений работали кондиционеры, и, выходя на улицу, я чувствовал, что попадаю в раскаленную печь. Тротуар пузырился и плавился под подошвами. Сорочка взмокла от пота.

Через час я сделал передышку.

«Странно, — подумал я, — я не нашел ни одного общественного телефона, в будке которого работал бы неисправный вентилятор...»

Однако в моем списке оставались еще два адреса. Один автомат находился на Западном шоссе в ночном клубе «Фламинго», но в четверть третьего — приблизительно в то время, когда звонил этот мерзавец, — клуб, скорее всего, еще закрыт.

Другим заведением был «Силвер Кинг Инн», находящийся через дорогу от мотеля, где я остановился. Неужели он звонил оттуда? Фактически стоя рядом с ней!.. Но кто может предсказать, как будет действовать подобная тварь? Поеду-ка я обратно и зайду туда. За ближайшим углом рядом с автобусной станцией находилась стоянка такси.

Я взял такси; когда мы выехали на Спрингер-стрит и остановились у первого светофора, водитель обернулся и взглянул на меня через плечо. Это был пожилой человек с очень худым лицом, печальными карими глазами и с плохо сделанной искусственной челюстью — зубы слишком большие и слишком ровные. Живая реклама зубной пасты.

— Скажите, — спросил он, — это вы столкнулись с Фрэнки?

— Я бы не назвал это столкновением, — ответил я. — Так, просто слегка соприкоснулись крыльями.

— Я так и подумал, что это вы... Наверное, осматриваете городок? Я видел вас уже в трех-четырех местах.

Всю жизнь я прожил в большом городе и как-то не подумал, что могу оказаться у всех на виду. Да, городок очень маленький, а я — приезжий и к тому же довольно большого роста. Прибавьте к этому смуглое лицо, рыжие волосы торчком — и вы поймете, что такому трудно остаться незамеченным.

— Да, вышел побродить, — сказал я. — Нужно же убить время, пока чинят твою машину.

— Вы где остановились?

— В мотеле «Магнолия Лодж».

— О-о! — сказал он.

Я хмуро посмотрел на его затылок. Опять то же самое, та же странная реакция, сущности которой я никак не мог уловить. Я вспомнил толпу на улице и мастера в гараже... А теперь вот этот шофер.

Свет светофора сменился на зеленый, и мы тронулись.

— А в чем дело? — поинтересовался я. — Может быть, я сделал что-то не так?

Он пожал плечами.

— Да нет, мотель как мотель. Только захудалый малость.

— Видимо, одинокой женщине мотель содержать трудно. Как я понимаю, муж ее умер?

— О да, конечно... Он умер.

Может быть, в его словах намек? Смерть-то бывает разная.

— Что вы имеете в виду? — спросил я.

— Понятно, вы из Калифорнии... И я думаю, тамошние газеты не очень-то расписывали...

Он резко остановил машину перед светофором. Потом оглянулся через плечо.

— Лэнгстона убили, — сказал он.

С минуту я молчал. Я думал о тихом и грязном смешке и шепоте: «Мы ведь знаем, что это вы его убили!»

А потом меня внезапно взорвало:

— Убийцу, разумеется, нашли?

— Гмм... И да, и нет.

Ничего себе ответ! Я вздохнул, закурил сигарету и попробовал уточнить:

— Так все-таки — да или нет?

— Они нашли одного из них, — ответил шофер. — Мужчину. Но до сих пор не узнали, кто был второй. По крайней мере, так говорят.

Свет сменился на зеленый, и такси стремительно ринулось в поток предвечернего движения. Из его слов пока было трудно понять что к чему; я ждал продолжения.

— Теперь можно довести дело до конца... если вы понимаете, что я хочу сказать.

Но теперь я понимал его еще меньше.

— Минутку, минутку! — прервал я его. — Ведь в вашем городке закон тоже не разрешает убивать людей!

— Разумеется, сэр! Но закон также говорит, что прежде чем кого-то арестовать и отдать под суд, мы должны иметь доказательства его вины.

Он словно попал в обнаженный нерв. «Черта с два, — подумал я. — Разве в моем деле не было улик и доказательств?.. И тем не менее этого оказалось недостаточно».

Мы проехали деловой район города и теперь проезжали мимо завода. Мне хотелось, чтобы он ехалпомедленнее — у меня на языке вертелась добрая дюжина вопросов.

— Вы сказали, что задержали одного, — начал я, — и он признался, что с ним был кто-то второй, но не сказал — кто. Неужели полиция не может выбить из него имени соучастника?

Он бросил мне через плечо:

— Из него уже никогда ничего не выбьют! Парень попытался выстрелить в Келхауна — и сам схлопотал пулю.

— А кто такой Келхаун?

— Тот толстый легавый, который помешал вам отдубасить Фрэнки.

— Черт возьми, я вовсе не собирался его бить... — Я замолчал. Что за идиотизм — терять время на пустяки!

— Вы, видимо, умеете постоять за себя, но послушайтесь моего совета: не связывайтесь с Келхауном.

— Я и не собираюсь, — нетерпеливо сказал я.

— Вы думаете, он заплыл жиром? Попомните мое слово, сэр, не заплыл! Я видел его за работой. — Он замолк. Вздохнул и покачал головой. — Он — хам... Настоящий хам...

«Хватит насчет Келхауна, — подумал я. — Лучше вернуться к убийце».

— Ну ладно, — сказал я. — Вы говорите, что он был убит на месте во время ареста. Значит, он ничего не сказал. Откуда же известно, что был второй? Или Келхаун поймал обоих на месте преступления?

— Нет... То есть не совсем так.

Мы остановились перед «Силвер». Жара буквально отражалась от мостовой, и блеск белого гравия на автостоянке слепил глаза. Изнутри доносились звуки проигрывателя, и сквозь широкое окно я различил несколько мужчин, пьющих кофе у стойки. Шофер повернулся ко мне и положил руку на спинку сиденья.

— Что значит «не совсем так»? — спросил я.

— Ну, дело было так: когда Келхаун наскочил на этого человека — его звали Стрейдер, — тот возился у реки, пытаясь утопить труп. Это случилось в половине пятого утра. Стрейдер приехал на машине Лэнгстона, а сам Лэнгстон был на заднем сиденье, завернутый в брезент, и с проломанной головой.

— Да, действительно, ситуация подозрительная, — согласился я. — И в этой машине со Стрейдером был еще кто-то?

— Нет. Но там была еще одна машина, на дороге, ярдах в пятидесяти. И она внезапно ушла. Келхаун видел, как зажглись фары, и побежал за машиной. Но догнать не смог. Он собирался пустить вдогонку несколько пуль, но споткнулся и упал. Пока поднимался и искал пистолет, машина исчезла за поворотом. Правда, он успел заметить номер... Знаете, сигнальные огни освещают номер...

— Ну, конечно, знаю, — сказал я нетерпеливо. — Итак, они узнали, чья это машина?

— Угу... Это была машина Стрейдера.

— О-о! — сказал я. — И где же они ее обнаружили?

Он мотнул головой в сторону дороги:

— Прямо напротив. Перед дверью того номера мотеля, где останавливался Стрейдер. И удалось установить, что машину вела женщина.

Я промолчал.

Ничтожная улика — но можно представить, как вокруг поднимается уродливое, мерзкое чувство подозрения, которое постепенно охватывает весь город...

— Когда это произошло? — спросил я.

— В ноябре прошлого года.

«Семь месяцев назад, — подумал я. — Неудивительно, что теперь эта женщина безмерно устала и находится на грани нервного срыва»...

— С вас один доллар, — сказал он. — Поскольку мы уже выехали за черту города.

Я сунул ему два доллара.

— Пойдемте со мной, — сказал я. — Я угощу вас пивом.

В кафе мы окунулись в прохладу.

Помещение имело форму буквы «Г». Переднюю часть занимала закусочная. Слева от входа стояли несколько столиков и стойка, вдоль которой выстроился ряд круглых табуретов. За стойкой — вращающаяся дверь на кухню. На стене по обе стороны от этой двери красовались два тарпона. Пара посетителей пили кофе и болтали с официанткой.

Остальная часть помещения была отведена под бар. В конце его, слева, несколько столиков, проигрыватель, который как раз в этот момент замолк, и телефонная будка. Я лишь взглянул на нее. Подождет!

За одним из столиков спиной ко мне расположился парень в белой ковбойской шляпе и голубой рубашке — настоящая картинка из книжки. Напротив него за тем же столиком сидела тонкая смуглая девушка, в которой явно угадывалась примесь индейской крови. В конце бара — двое мужчин; один из них кивнул таксисту.

Под большим зеркалом висело еще одно чучело тарпона.

Подошел бармен, вскользь кивнул таксисту:

— Привет, Джейк! Тебе чего?

— Бутылочку «Королевского», Олли! — ответил тот.

Я заказал то же самое. Олли поставил перед нами бутылки, стаканы и вернулся в конец бара, где вытирал посуду. На вид ему лет двадцать пять, широкие плечи, мускулистые руки, загорелое лицо, спокойные карие глаза.

Я отхлебнул пива и закурил.

— А что представлял собой Стрейдер? — спросил я.

Как только я произнес это имя, бармен и оба посетителя в конце бара обернулись и впились в меня глазами.

«До сих пор на это имя реагируют», — подумал я.

Джейк смутился:

— Самое странное заключалось в том, что он был из Майами и, насколько смогла выяснить полиция, даже не знал Лэнгстона.

Один из двух посетителей поставил стакан на стойку. У него были колючие и беспокойные глаза человека, который в любую минуту способен устроить скандал.

— Может, и не знал, — сказал он. — Но все равно он мог быть «другом семьи».

Бармен взглянул на него, но промолчал. Второй посетитель продолжал молча потягивать свое пиво. В одно мгновение то уродливое и страшное, что я почувствовал на улице, овладело замолчавшим залом, но никто из них даже не заметил этого — уже привыкли.

— Я и не утверждаю, что не был, — ответил Джейк. — Я только говорю, что полиция так и не выяснила, были они знакомы или нет.

— Тогда какого черта ему нужно было в нашем городе? — спросил первый. — И зачем он останавливался в «Магнолии» три раза в течение двух месяцев? Он приезжал не по делам — во всем городе не нашлось ни одного человека, который пожелал бы его видеть. Не приезжал же он сюда, чтобы продавать земельные участки в Майами, как ты думаешь? Такое мог сделать только полудурок!

— Все может быть, — подтвердил Джейк. — От человека, который настолько спятил, что хотел застрелить Келхауна, можно ожидать чего угодно.

— Чепуха! И ты знаешь не хуже меня, зачем он сюда приезжал! Это был настоящий бабник! Ничтожество с важным видом — вот кто он был! И его содержала женщина!

«Ну и местечко, просто прелесть, — подумал я. — Ее каждый день судили за убийство и здесь, и во всех других барах города, а также всякий раз, когда она проходила по рынку».

Почему она не продала мотель и не уехала отсюда? Из гордости? Уж чего-чего, а гордости ей не занимать, судя по выражению ее лица...

А впрочем, какое мне до этого дело? Я совершенно ничего не знаю о ней. Может быть, она действительно убила своего мужа? Иногда убийства совершают даже такие люди, которые не могут солгать, не покраснев... Но убить по такой гнусной причине, на какую намекают?.. Нет, это казалось невероятным!

— А она сама... Она ведь тоже из Майами, — продолжал первый. По его тону можно было подумать, что родиться в Майами — уже преступление.

— Черт возьми, Руп! — сказал Джейк с угрюмым вызовом.

— Хватит делать вид, будто я за нее заступаюсь... или за Стрейдера. Я только говорю, что знать и доказать — совершенно разные вещи.

— Доказать! — презрительно бросил Руп. — Не валяй дурака! Доказательств сколько хочешь! Зачем же, по-твоему, Стрейдер пытался припудрить так. будто дело — не мокруха, а несчастный случай?

Я поднял глаза. Вот это удар! И здесь наверняка прослеживается очень тревожная связь.

— Инсценировка несчастного случая и присутствие двух машин связаны между собой? — спросил я Джейка.

Во время спора обо мне совершенно позабыли, но сейчас воцарились тишина и молчание, а холодок не имел ничего общего с кондиционером.

Джейк проглотил остаток своего пива и встал из-за стола.

— Ну я, пожалуй, поехал, — сказал он. — Благодарю вас, сэр.

Он вышел. Остальные какое-то время смотрели на меня, а потом вернулись к своему разговору.

Я заказал еще бутылку пива. Олли открыл ее и поставил передо мной. Из всех присутствующих он казался наиболее умным и наименее враждебным.

— Почему там были две машины? — спросил я.

Он вытер стол, посмотрел на меня оценивающим взглядом и хотел было уже ответить, но Руп опередил его:

— А вы кто такой?

— Меня зовут Чэтэм, — коротко ответил я.

— Я не это имел в виду, уважаемый... Какое вам до этого дело?

— Никакого, — ответил я. — А что?

— Слишком уж вы интересуетесь всем этим, чтобы вам было все равно.

— Просто изучаю местные обычаи, — сказал я. — Там, где я вырос, людей судили в суде присяжных, а не в барах.

— Вы что, приезжий?

— Я даже счастливее, чем вы думаете, — я проезжий.

— А зачем вы брали такси? Чтобы выспросить все у Джейка?

Внезапно я почувствовал, что он становится мне поперек глотки.

— Пейте лучше свое пиво! — сказал я.

Его глаза вспыхнули злобой. Он попытался встать; бармен глянул — и он остался на месте. Его приятель, на вид крепкий малый, неприязненно взглянул на меня, видимо, пытаясь решить, стоит ли заваривать кашу; но ничего не произошло, и напряжение исчезло.

Я выудил из кармана монетку и пошел к телефону. Смуглая девушка и парень в ковбойской шляпе до сих пор не обращали никакого внимания на нашу перепалку, но, когда я прошел мимо их столика, девушка подняла на меня глаза. Мне показалось, что ей нет и восемнадцати, но у нее был такой вид, будто она потратила вдвое больше времени, неистово и целеустремленно убегая от невинности в любой ее форме. Левая ее нога была протянута вдоль столика и обнажена, а ее приятель, хитро скаля зубы, что-то на ней писал губной помадой. Она перехватила мой взгляд и пожала плечами.

Я вошел в будку автомата и, как только притворил дверь, сразу же понял, что нашел то, что искал. Вентилятор был плохо прилажен и работал с неровным, дребезжащим гудением.

Я стал быстро соображать. Отсюда он мог видеть, как она вернулась из города — вот почему звонок последовал сразу после возвращения. Правда, горничная сказала, что дважды звонили в ее отсутствие... Ну что ж, он мог звонить и из других мест. Почти наверняка все три раза звонил один и тот же человек.

Я сделал вид, будто позвонил по телефону, и, выйдя из будки, быстро взглянул на литературного ковбоя. Возраста он был довольно неопределенного, что-то от 23 до 40, с гладким пухлым лицом переросшего младенца и с намеком на брюшко. Рубашка его, как я теперь разглядел, была не сплошь голубой — перед серый с перламутровыми пуговицами и в каких-то пятнах, как будто запачканный. Глаза — как из голубого фарфора, напоминали глаза ребенка, если бы не выражение лукавого юмора и деревенской хитрости, с которым он сейчас похлопывал девушку по ноге, как будто приглашая ее почитать написанное на обнаженном бедре.

Я вернулся к своем}’ пиву. Чисто по привычке я стал разглядывать Рупа и его приятеля. Они были настолько разные, будто выдуманы юмористом для контраста. Руп — тощий и смуглый; лицо подловатое, скверное — такие вечно впутываются в скандалы. Но в общем-то выглядит вполне нормальным. Другой — крупный мужчина с лысеющей рыжей головой и большим грубым лицом, явно не дурак подраться, но, похоже, ничего жестокого и порочного. На нем замасленная куртка цвета хаки, а ногти — с черным ободом, как у механиков.

Расспрашивать бесполезно — с момента телефонного звонка прошло больше двух часов. Кроме всего прочего, мне все равно бы не осветили — слишком сильна вокруг атмосфера враждебности и подозрительности.

Я оставил бутылку с пивом и хотел встать из-за стола.

— Вы, кажется, сказали, что вы здесь проездом? — отозвался Руп.

— Совершенно верно.

— Но, должно быть, у вас здесь есть знакомые? Вы только что звонили по телефону.

— Звонил...

— Набрали номер, даже не глядя на цифры?

— Вы что-нибудь имеете против?

— Где вы остановились?

Я обернулся и холодно посмотрел на него:

— Через дорогу... А что?

— Я так и думал.

Олли поставил стакан, который усердно вытирал до сих пор.

— Уходите? — спросил он меня.

— Собирался уходить.

— Может, оно и лучше.

— Почему?

Он пожал плечами:

— Чисто с экономической точки зрения, приятель. Он здесь постоянный посетитель.

— О’кей! — сказал я. — Но если вы его так цените, то, может быть, временно привяжете, пока я не уйду?

Руп начал медленно приподниматься со стула, а его приятель разглядывал меня с задумчивым видом.

— Отставить! — спокойно сказал Олли, обращаясь к ним. — Мне не хотелось бы вызывать полицию.

— Золотые слова! — бросил я и, положив сдачу в карман, вышел на улицу.

Все, что произошло, было мелко и глупо, но тем не менее у меня было такое чувство, будто это уже намек на то настоящее, что происходит в глубине, — как мелкая рябь на поверхности в том месте, где глубоко внизу течет мощный поток, или как тлеющий огонек, который готов вспыхнуть каждую минуту ярким пламенем.

Меня удивляло, с какой ожесточенностью все они ополчились на миссис Лэнгстон. Видимо, убеждены, что она участвовала в убийстве мужа. Но, с другой стороны, если улики против нее, то почему же ее не арестовали и не привлекли к суду?

Я перешел через шоссе, томившееся в свинцовой жаре наступающего вечера, и меня снова поразил мрачный вид мотеля и окружающей его территории. Какому проезжему может прийти в голову остановиться в таком месте? Да, дело явно шло к банкротству. Почему она не попытается посадить хоть какие-нибудь кустики или, наоборот, продать все к чертовой бабушке?

Я пожал плечами. Какое мне дело до всего этого? Она сидела в бюро, делая какие-то записи в большой книге.

Услышав мои шаги, она подняла глаза и сказала со слабой улыбкой:

— Занимаюсь бухгалтерией...

В тот же момент я поймал себя на мысли, что она гораздо красивее, чем показалось мне на первый взгляд, и что есть что-то непреодолимо приятное и привлекательное в контрасте между персиковой бледностью и темно-каштановым отливом волос.

«Есть такие лица, — решил я, — которые не поражают вас с первого взгляда, но всякий раз, когда вы смотрите на них, вы открываете в них что-то новое».

У нее были тонкие и очень женственные руки, которые сейчас грациозно двигались среди лежавших на столе бумаг.

Я остановился в дверях и закурил сигарету.

— Этот человек звонил из «Силвер Кинг Инн», — сказал я.

Она вздрогнула и подняла голову. Я сразу понял, что совершил оплошность, сказав ей, что он был так близко от нее.

— Откуда вы знаете? — спросила она. — Или вы...

Я кивнул:

— Вентилятор... Я проверил их все, пока не напал на тот, который шумел.

— Не знаю, как и благодарить вас...

— За что? — спросил я. — Человека я не нашел. Видимо, он сразу ушел оттуда. Но вы можете сообщить шерифу...

— Да, да, конечно... — сказала она, пытаясь говорить бодрым тоном, но я сразу увидел, что она не питает никаких надежд на помощь полиции. Я почувствовал, что во мне поднимается еще большее отвращение к этому городку и его обитателям.

«Взорвать бы его к чертям собачьим!» — подумал я.

Пройдя к себе в номер, я налил в стакан немного виски. Потом снял пропотевшую рубашку, растянулся на кровати и стал мрачно смотреть в потолок. Я жалел, что не успел объехать грузовик Фрэнки, прежде чем тот дал задний ход. Торчи здесь теперь 36 часов!

«Да, нервишки подводят, — подумал я. — Не можешь выносить собственного общества — вот и злишься на всех и вся. Единственное, что тебе остается, это двигаться, двигаться без передышки, но только этим ведь ничего не решишь. Тебе будет так же паршиво и в Сент-Питерсберге, и в Майами».

В дверь тихо постучали.

— Войдите! — сказал я.

Вошла миссис Лэнгстон и нерешительно остановилась на пороге.

Я сделал неопределенный жест в сторону кресла:

— Садитесь!

Оставив дверь слегка приоткрытой, она подошла к креслу и села, сдвинув колени и нервно поправив подол платья. Ей было явно не по себе.

— Я... Я хотела поговорить с вами, — сказала она, словно не зная, с чего начать.

— О чем? — спросил я. Приподнявшись на локте, я кивнул в сторону комода. — Там виски и сигареты. Угощайтесь!

Отлично, Чэтэм! Вы еще не совсем утратили способность к маленьким любезностям. Вы еще в состоянии хрюкать и тыкать пальцем.

Она покачала головой:

— Нет, спасибо... — Пауза, затем нерешительно: — Вы говорили мне, что служили полицейским, но теперь ушли из полиции.

— Совершенно верно, — подтвердил я.

— С моей стороны не слишком бестактно спросить, чем вы сейчас занимаетесь?

— Я бы ответил «нет» по обеим частям вашего вопроса. Сейчас я ничем не занимаюсь. Просто еду в Майами. С какой целью — в данный момент я сам не знаю.

Она слегка нахмурилась, словно была озадачена моими словами.

— А вы не согласились бы сделать кое-что для меня, если я заплачу вам за работу?

— Все зависит от того, что именно я должен буду сделать.

— Тогда я сразу перейду к существу... Вы не можете выяснить, кто этот человек?

— Почему именно я?

Она сделала глубокий вдох, как делают люди перед тем, как нырнуть в воду.

— Потому что я подумала, как умно вы обнаружили, откуда он звонил. Вы сумели это сделать... А я больше не могу этого вынести, мистер Чэтэм. Не подходить к телефону я не могу, но он звонит, и мне кажется, что я схожу с ума. Я не знаю, кто он, где он... Возможно, он часто наблюдает за мной, и, когда я иду по улицам, я вся словно сжимаюсь...

Я вспомнил этого тупоголового Макгрудера. «Никогда еще не было вреда от телефонного звонка», — сказал он недавно...

— Нет, — ответил я.

— Но почему? — беспомощно спросила она. — Я не очень богата, но я с радостью заплатила бы вам... В разумных пределах.

— Во-первых, это дело полиции, а я не полицейский.

— Но ведь частные сыщики...

— Они должны иметь разрешение. А действовать без официального разрешения — значит, навлечь на себя кучу неприятностей... И во-вторых, просто установить личность этого человека — еще не все. Единственное, что его остановит, — тюрьма или психушка. Но для этого нужны доказательства и организация, которая захочет возбудить дело. Придется обращаться в полицию и к окружным властям. И если начнут тянуть и медлить, ничего не выгорит.

— Понимаю, — сказала она усталым голосом, а я в эту минуту ненавидел себя за то, что выбиваю у нее почву из-под ног. Чувствительная, нервная женщина, на нее навалилось несчастье, которое ей не по плечам... Я чувствовал, что она цепляется за меня, как утопающий за соломинку.

— Почему вы не продадите свой мотель и не уедете отсюда?

— спросил я.

— Нет, нет! Только не это! — В каком-то отчаянии вскричала она. — Мой муж вложил в это все, что имел, — продолжала она более спокойно. — И я совершенно не собираюсь продавать его и бежать, как испуганный ребенок, даже если для этого и придется пойти на какие-то жертвы.

— Тогда почему вы не озелените это место? Ведь оно выглядит совсем заброшенным и отпугивает клиентов.

Она поднялась.

— Знаю. Но у меня на это просто нет денег.

«А у меня есть, — подумал я. — И это как раз такое дело, которое я, может быть, подсознательно искал. Но я не хочу связываться с этой женщиной! Не хочу связываться ни с кем! Точка!»

У двери она нерешительно остановилась и спросила:

— Так вы даже не хотите взвесить мое предложение?

— Нет, — ответил я. Мне не нравилось, что я невольно поддаюсь ее обаянию, и мне хотелось забыть о ней и ее бедах. — Я бы мог заткнуть ему рот только одним способом, если бы нашел его. Хорошенько избить... Надеюсь, вы не хотите нанять меня, чтобы я избил человека? Человека, который явно не в своем уме?

Она передернула плечами от страха:

— Нет! Конечно, нет!.. Какой ужас!..

Я грубо прервал ее:

— Кроме того, я совсем не уверен, что смог бы избить умалишенного. Меня отстранили от работы в сан-францисской полиции за зверское обращение, но я, по крайней мере избил вменяемого. Я считаю, что разница тут есть, и большая. Так что оставим этот разговор.

Она удивленно посмотрела на меня и нахмурилась.

— За зверское обращение?

— Вот именно!

Какое-то мгновение она ждала, не скажу ли я еще что-нибудь, а так как я промолчал, сказала:

— Простите за беспокойство, мистер Чэтэм.

После этого она вышла, закрыв за собой дверь.

Я снова вернулся к изучению потолка. Он ничем не отличался от множества других потолков, которые мне приходилось разглядывать.

Около шести часов я вызвал такси и поехал в город. Пообедав в одиночестве, купил несколько журналов и в голубых пыльных сумерках вернулся пешком в мотель. Машины стояли только у трех номеров.

Через полчаса я лежал в кровати и листал журналы, как вдруг услышал шум машины, остановившейся на гравийной дорожке, а через несколько минут — звуки пререкающихся голосов. Возмущение слышалось только в одном голосе — мужском, а второй, кажется, принадлежал миссис Лэнгстон. Разговор продолжался, мужчина все больше горячился. Я встал и выглянул за дверь.

Уже совсем стемнело; на территории мотеля горел свет. Слева, через два номера от меня, стояли трое: миссис Лэнгстон, крутоплечий малый лет двадцати и девушка, по крайней мере, лет на пять моложе; она очень бы смотрелась на мотоцикле и в шлеме. Против входа в номер стояла машина.

Я подошел к ним и прислонился к стене. Дело попахивало скандалом.

Миссис Лэнгстон стояла с протянутой рукой, держа в ней деньги.

— Вам придется уехать, — сказала она. — Иначе я вызову полицию.

— Вызову полицию! — передразнил ее юнец. — Боже мой, как я испугался!

Это был крупный наглый тип с карими глазами и волосами цвета мокрого бетона, подстриженными сзади как хвост селезня.

На нем были сапоги, джинсы и испанский пуловер, обтягивающий, как ему и хотелось, крепкие плечи.

— Что кому не нравится? — спросил я.

Миссис Лэнгстон оглянулась.

— Он зарегистрировался в мотеле один, а когда я случайно минуту спустя выглянула из дома, я увидела, как с заднего сиденья машины выскочила вот эта девчонка. Тогда я сказала, что им придется покинуть мой мотель, хотела вернуть деньги, но он их не берет.

— Хотите, я их ему верну?

Юнец смерил меня презрительным взглядом:

— Не петушись, папаша! Тут и не такие дела делаются!

— Вот как? — протянул я, даже не взглянув на него.

Все это выглядело подозрительно — ведь номер стоил шесть долларов.

Миссис Лэнгстон по-прежнему была взволнована:

— Может быть, вызвать полицию?

— Успеем, — ответил я, взяв деньги, посмотрел на юнца. — Кто тебе заплатил?

— Заплатил мне? Вы что, рехнулись, папаша? У меня с женой медовый месяц... Мы подъезжаем к этому убогому мотелю...

— И законная жена прячется среди пакетов с рисом и старой обувью, а гордый муж идет регистрироваться...

— Она у меня робкая, папаша...

— Разумеется! — сказал я. От этой девчонки веяло невинностью, как от шлюхи из Сан-Франциско. — Где ваш багаж?

— Потеряли.

— Тоже неплохой ответ, — бросил я и, сложив обе купюры, сунул ему в карман. — Сматывайтесь отсюда!

Он был ловкий малый, но я успел прочесть намерение в его глазах. Удар левой я успел блокировать, но все-таки он успел ударить меня коленом в бедро.

— Дай ему, Джейр! — взвизгнула девушка, но мне пришлось обмануть ее ожидания: я сам ударил. Он отлетел к машине, соскользнул и упал на гравий, лицом вниз. Я нагнулся и повернул его. Казалось, я вижу замедленно снятую ленту из фильма о каком-то футбольном матче, который вы видели уже столько раз, что можете заранее предсказать каждое движение. В следующее мгновение в руке у него оказался складной нож, но я сразу ударил по руке, и нож отлетел в гравий. Он схватился за свою правую руку, скорчился, но не проронил ни звука. А я нагнулся, поднял нож, сложил и, размахнувшись, перебросил через крышу домика в темноту.

Он поднялся, все еще держась левой рукой за правую.

— Она не сломана, — сказал я. — Но в следующий раз гарантирую, что чикаться не буду!

Они сели в машину, глядя на меня, как два диких зверька. Девушка села за руль. Машина тронулась, вырулила на шоссе и исчезла.

Я обернулся. Миссис Лэнгстон стояла у крыльца и наблюдала за мной. Она не была ни испугана, ни шокирована. В глазах отражалась лишь усталость, бездонная усталость...

«Усталость от всякой жестокости, от всяческого насилия», — подумал я.

Потом она словно очнулась и провела рукой по волосам.

— Благодарю вас! — сказала она.

— Не за что.

— Что вы имели в виду, спросив, кто ему заплатил?

— Так просто... Предположение... Они могли навлечь на вас большие неприятности...

Она кивнула:

— Знаю... Но мне не пришло в голову, что им эту мысль могли подсказать.

— Не слишком оригинальная мысль... Но чего ради им понадобился шестидолларовый номер?

Она пожала плечами.

— Они не из окрестных жителей?

— Не думаю, — ответила она.

Вернувшись в номер, я подержал в воде распухшую руку, а потом улегся и читал почти до полуночи.

Наконец я выключил свет и стал засыпать, но тут внезапно зазвонил телефон, стоящий на ночном столике.

Кто в этом городе мог мне звонить? Я снял трубку и пробормотал сонно:

— Алло?

— Чэтэм? — Голос был мужской, беззвучный, безликий, почти шепот.

— Да.

— Вы нам здесь не нужны. Уматывайте из города.

Теперь я уже совсем проснулся:

— А кто это говорит?

— Неважно! Проваливайте отсюда!

— В таких случаях пишут анонимное письмо, — ответил я. — Это красиво и романтично. А вы вместо этого будите меня среди ночи.

— У нас есть средства подействовать на вас! Завтра мы вам покажем! И можете считать это предупреждением — все!

Он дал отбой.

Я повесил трубку и закурил сигарету. Все это попахивало дешевой мелодрамой и не имело никакого смысла. Уж не мой ли приятель Руп так разошелся! Голоса я не узнал, но это не пьяный шутник.

И как он узнал мое имя? Я пожал плечами и погасил свет. Анонимные угрозы по телефону! До какой дурости можно дойти!

Когда я проснулся, было уже девять. Быстро приняв душ, я оделся и вышел, собираясь позавтракать напротив, у Олли. Утро было теплое и солнечное, и от блеска солнца, отражавшегося на белом гравии, было больно глазам. Машин, которые я видел вечером, уже не было. Джози возилась у номеров другого крыла с полными корзинками чистого белья.

— Доброе утро! — сказала она.

Я помахал ей в ответ и направился было через дорогу. Джози в этот момент вошла в домик, и в этот же миг раздался ее крик. Она выскочила на длинное крыльцо и неловко, как медведь, побежала к главному зданию.

— О, миссис Джорджия! — кричала она. — Боже ты мой, миссис Джорджия!

Я повернулся и побежал к номеру, из которого она выскочила, оставив дверь открытой.

Заглянув внутрь, я сразу почувствовал, как во мне закипает ярость. Это был шедевр, на который был способен лишь глубоко порочный человек. Однажды мне уже довелось видеть такое, а увидев однажды, никогда не забудешь, как это выглядит.

Краска сошла со штукатурки на стенах и на потолке и свисала какими-то рваными полосами. От покрывал на кроватях и портьер еще исходил пар и резкий запах; ковер превратился в потемневшие разложившиеся лохмотья. На мебели и деревянных поверхностях шелушился лак.

Я услышал за спиной быстрые шаги, и через мгновение она уже стояла в дверях, рядом со мной.

— Не входите! — сказал я.

Она смотрела на весь этот ужас, не произнося ни слова. Я приготовился поддержать ее, протянул руку, но она не упала: прислонилась к косяку и закрыла глаза. Джози издала нечто вроде стона и неуклюже похлопала ее по плечу.

— Что это? — спросила миссис Лэнгстон, устремив на меня круглые от испуга глаза. — Почему они так пузырятся... Простыни, вещи?

— Кислота, — сказал я и поднял с полу обрывок ковра. Он распался у меня в руках. — Из какого материала ковер, не знаете?

Непонимающий взгляд.

— Из чего сделан ковер — из шерсти, хлопка, синтетики?

— Из хлопка, — ответила она.

«Видимо, серная кислота, — подумал я. — Можно войти в комнату, только надо сразу после этого вымыть ботинки».

С порога было видно, что оба зеркала лежат на кровати — разбитые и прикрытые одеялом; я хотел посмотреть, что он сделал с ванной и с умывальником.

— Последите за ней! — сказал я Джози и собрался войти в комнату. И тут миссис Лэнгстон не выдержала.

Она приложила руки к лицу и неожиданно рассмеялась. Я прикрикнул. А она повернулась и выбежала на крыльцо, остановилась на солнцепеке, запустив пальцы в волосы. По лицу текли слезы, а она вздрагивала, смеялась и дико вскрикивала. Я схватил ее за руку и легонько шлепнул по щеке. Лишь после этого она замолкла и удивленно посмотрела на меня, словно видела впервые. Я подхватил ее на руки и бегом понес в бюро.

— Идите за мной! — крикнул я Джози.

Я уложил миссис Лэнгстон в одно из бамбуковых кресел. Джози вбежала следом. Я показал на телефон.

— Кто ее врач?.. Попросите его немедленно приехать!

— Хорошо, сэр... — Она схватила трубку и стала набирать номер.

Я повернулся и опустился на колени перед креслом, в котором полулежала Джорджия. Она была в сознании, но лицо — смертельно бледное, и глаза смотрят безо всякого выражения.

— Все в порядке, миссис Лэнгстон? — спросил я.

Но она, казалось, даже не видела меня.

— Джорджия! — выкрикнул я резко.

Лишь тогда на ее лице появилось какое-то выражение, глаза чуть-чуть оживились, и она посмотрела на меня. На этот раз она меня увидела.

— О-о! — простонала она, приложила руки к лицу и покачала головой. — Я... я... со мной все в порядке, — сказала она срывающимся голосом.

Джози повесила трубку:

— Доктор сказал, что будет через несколько минут.

— Хорошо, — сказал я. — Какой номер у той комнаты?

— Пятый.

— Вы знаете, где она хранит регистрационную книгу? — спросил я Джози.

— Эти карточки, я сейчас достану, — сказала миссис Лэнгстон.

Она хотела встать, но я удержал:

— Сидите. Скажите только, где они?

— В коробке. На полке под столом. Если вы мне их дадите...

Я нашел коробку и положил ей на колени:

— Вы записываете номера машин?

— Да, — ответила она, вынимая и просматривая карточки. — Я записала его номер. Это был мужчина. Один. Приехал около двух часов ночи.

— Отлично! — Я вернулся к столу и соединился с телефонной станцией. — Дайте мне дорожный патруль.

— Это не здесь, — ответила телефонистка. — Ближайший патруль...

— Мне все равно, где он размещается, — сказал я. — Просто соедините меня с ним!

— Хорошо, сэр. Не вешайте трубку.

Я повернулся к миссис Лэнгстон. Она уже нашла карточку.

— Какая была машина? — спросил я.

Она снова задрожала, словно в ознобе. Потом перевела дыхание:

— «Форд». Зеленый седан. Документы выданы в Калифорнии. Помню, я подумала: странно, что у него такой акцент, как у жителя Джорджии.

— Чудесно! — сказал я. — Продиктуйте мне номер.

— МФА-363.

До меня дошло не сразу. Я повторил:

— МФА-363... — А потом вырвал карточку у нее из руки. — Что-что?

— Соединяю вас, сэр! — послышался голос телефонистки. Я все еще смотрел на карточку.

— Прошу меня извинить, — наконец сказал я телефонистке. — Телефонный разговор аннулируется.

И уронил трубку.

Миссис Лэнгстон удивленно смотрела на меня.

— В чем дело? — наконец решилась она спросить.

— Это — мой номер, — ответил я.

Она покачала головой:

— Не понимаю...

— Это номер моей машины!

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

«ЗАВТРА МЫ ВАМ ПОКАЖЕМ, - сказал он. - И МОЖЕТЕ СЧИТАТЬ ЭТО ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕМ!» Значит, этот разгром учинен из-за меня. Он посылал мне весть, приведя в полную негодность один из номеров. Ущерб на тысячу долларов.

Я подошел к миссис Лэнгстон:

— Вы можете описать его внешность?

Она снова опустила глаза и начала лихорадочно перебирать складки своей юбки. К ней вновь возвращалось шоковое состояние.

Я встал на колени перед креслом. Мне не хотелось донимать ее сейчас вопросами, но, когда придет врач, он обязательно даст ей снотворного, и может статься, что я смогу поговорить с ней не раньше чем через сутки.

— Вы можете хоть что-нибудь сказать про него? — мягко спросил я.

Она слегка приподняла голову и остановила взгляд на мне. Потом провела рукой по лицу и судорожно вздохнула.

— Я... я...

Джози метнула на меня встревоженный и даже гневный взгляд:

— Не могли бы вы оставить ее сейчас в покое, сэр? Бедная девочка! Ей больше не выдержать...

— Знаю... — сказал я.

— Со мной все в порядке... — Она помолчала, а потом сказала безжизненным, едва слышным голосом: — Ему, я думаю, лет 35, высокий, около шести футов. Но очень худой. Светлые волосы и светло-голубые глаза... И, наверное, он много бывал на солнце... Знаете, морщинки у глаз... Выгоревшие брови... — Голос ее внезапно замер, оборвался...

— Вы прекрасно его описали, — сказал я. — Может быть, вспомните еще что-нибудь?

Она глубоко вздохнула.

— Кажется, он был в очках... Да, да, в очках в стальной оправе... И на нем была белая рубашка... Но без галстука.

— Какие-нибудь особые приметы? — спросил я.

Она покачала головой.

За окнами послышался шум машины. Вскоре она остановилась у входа. Я поднялся.

— Как зовут врача? — спросил я у Джози.

— Доктор Грэм.

Я вышел.

Моложавый человек с приятным живым лицом и светлыми волосами как раз захлопывал дверцу зеленой двухместной машины. В руке у него был черный чемоданчик.

— Доктор Грэм? Меня зовут Чэтэм, — сказал я.

Мы обменялись рукопожатием, и я быстро рассказал ему о случившемся.

— Это было последней каплей, — закончил я. — И сейчас у нее или истерика, или шок... Не знаю, как это у вас точно называется. Кажется, она на грани нервного срыва.

— Понимаю... Надо бы взглянуть на нее, — вежливо сказал он. Вежливо, но в то же время с нетерпением, как всегда поступает врач, когда слышит диагноз из уст профана.

Я прошел вместе с ним в бюро.

Доктор заговорил с ней и сразу нахмурился, когда увидел, как она реагирует на его слова.

— Ее лучше перенести в спальню. Если бы вы помогли...

— Не забудьте свой чемоданчик, — сказал я доктору.

Она пыталась возражать и самостоятельно подняться с кресла, но я взял ее на руки и пошел следом за Джози в проход за занавеской. Там находилась жилая комната, служившая одновременно и столовой. Две двери. Правая — в спальню.

Там было тихо и прохладно. Занавеси на окнах задернуты; на всем печать тонкого вкуса. На полу лежал серый с перламутровым оттенком ковер. Двуспальная кровать накрыта синим покрывалом.

Я опустил ее на кровать.

— Мне уже лучше, — сказал она, делая попытку сесть на кровати.

Я мягко заставил ее лечь. В ореоле темных растрепанных волос лицо ее казалось вылепленным из воска.

Доктор Грэм поставил на стул свой чемоданчик и вынул стетоскоп. Кивком он попросил меня выйти.

— А вы останьтесь, — сказал он Джози.

Я вышел в соседнюю комнату. Камин, стены украшали чучела рыб и фотографии яхт. Я рассеянно подумал, что это, собственно, не рыбы, а дельфины, но это меня мало волновало... Пройдя комнату, я вошел в бюро и позвонил шерифу.

— Его нет на месте, — ответил мне мужской голос. — У телефона Редфилд. Чем могу помочь?

— Я звоню из «Магнолии Лодж», — сказал я.

— Вот как? — ответил он. — И что там стряслось на этот раз? — Тон был не столько грубый, сколько резкий и с оттенком раздражения.

— Какой-то вандал облил номер серной кислотой, — сказал я.

— Серной кислотой? Когда это случилось?

— Где-то между двумя часами и рассветом.

— Он снял этот номер, так, что ли? — Несмотря на то что он говорил с раздражением, он был, видимо, больше на своем месте, чем тот комик, с которым я говорил вчера. В вопросах чувствовалась известная компетентность.

— Вы угадали, — сказал я. — Так как насчет того, чтобы прислать человека?

— У вас есть номер его машины? И его описание?

— Зеленый седан, «Форд», — ответил я и кратко повторил то, что миссис Лэнгстон рассказала мне об этом человеке. — А номер машины фальшивый. Номерная табличка — краденая...

— Минутку, минутку! Я что-то не понимаю, как вы могли узнать, что номерной знак краденый?

— Потому что это мой номерной знак. Моя машина в гараже. Она сейчас ремонтируется. В большом гараже с демонстрационным залом...

— Не так быстро... А кстати, кто вы сами?

Я назвал себя и стал объяснять мое присутствие в этом городе, но он вскоре прервал меня.

— Послушайте! Мне совершенно непонятно, при чем тут вы? Дайте к телефону миссис Лэнгстон!

— Ей сейчас плохо, и у нее врач, — ответил я. — Так как насчет вашего человека? Пускай приедет и полюбуется на этот разгром.

— Пришлем кого-нибудь, — ответил он. — А вы тоже не отлучайтесь оттуда. Нам нужно с вами поговорить.

— Я никуда не собираюсь отлучаться, — ответил я.

С минуту я стоял, прикидывая, что мне делать. Возможно, это действительно серная кислота. Она дешевая, достать легко. И если ее нейтрализовать, то еще можно что-нибудь спасти. Дерево и мебель можно отделать заново, если кислота не въелась слишком глубоко. Я поспешно вернулся в проходную комнату за портьерой, но на этот раз открыл дверь слева. Это была кухня. Я стал шарить по полкам, висящим над раковиной, и почти сразу нашел небольшую банку с содой.

Схватив ее, я побежал в пятый номер. Остановившись на пороге, я стал тереть носовым платком влажный обрывок ковра, пока платок не увлажнился. Тогда я расстелил его на бетонной плите крыльца, посыпал содой и стал ждать. Через несколько минут необработанная половина разорвалась, как гнилая тряпка, а часть, посыпанная содой, только обесцветилась. Я швырнул платок на гравий и пошел обратно. Кожу на руках в том месте, куда попала кислота, саднило. Я нашел водопроводный кран и вымыл руки.

Я не мог воспользоваться машиной миссис Лэнгстон — нет ключей. Кроме того, я хотел еще раз поговорить с врачом и дождаться человека от шерифа. Поэтому я позвонил по телефону и заказал такси.

Пятый номер... Я почувствовал, что мной овладевает ярость. Желание наложить руку на этого негодяя было почти таким же острым, как сексуальная страсть.

«Остынь! — сказал я себе. — Держи себя в руках».

Минуты через две у мотеля остановилась машина. Это был Джейк со своей клавиатурой внушительных и несоответственных зубов.

— Хэллоу! — приветствовал он меня.

— Добрый день, Джейк! — Я вручил ему двадцать долларов.

— Отправляйтесь в ближайшую лавку или на рынок и привезите мне ящик питьевой соды.

Он вытаращил глаза.

— Ящик? Видно, вы побили рекорд по несварению желудка!

— Угадали! — ответил я.

Поскольку я не стал объяснять подробности, он посмотрел на меня так, будто я совсем рехнулся, и уехал, не сказав больше ни слова.

«Наверное, очень мало шансов проследить, откуда взялась кислота, — подумал я. — Ведь мы имеем дело не с простаками. Разумеется, он ее не покупал. И если он смог пролезть в гараж и выкрасть мой номерной знак, то мог взломать любую лавку»...

Я с нетерпением взглянул на часы. Какого черта не едет полиция? С момента моего телефонного звонка прошло уже 10 минут. Джози уже вышла из комнаты миссис Лэнгстон и стояла у стола в нерешительности, словно не зная, как связать узлы оборвавшегося дня.

Из-за портьеры вышел врач. В руке он держал бювар с рецептами.

— Ну, как дела? — спросил я.

Он посмотрел на меня и нахмурился:

— Вы, случайно, не родственник?

— Нет, — ответил я.

Он кивнул.

— Да, я не слышал, чтобы у нее здесь были родственники.

— Послушайте, доктор! — сказал я. — Все равно кто-то должен обо всем позаботиться. Я не знаю, если ли у нее в городе друзья и где искать ее родственников, но вы можете все сказать мне. Я ее друг.

— Отлично! — Он положил свой бювар, взял ручку и стал писать. — Закажите это лекарство сейчас же и дайте ей, как только она проснется. Я дал снотворное, так что проснется она к вечеру, либо к ночи. Но больше всего ей нужен покой.

Он замолчал и посмотрел на меня:

— Я имею в виду абсолютный покой. Понимаете, абсолютный. Она должна лежать в постели в тишине. Никаких волнений, никаких эмоций — по возможности.

— Вы все точно определили, — сказал я. — Все так и будет!

— Постарайтесь заставить ее что-нибудь съесть. На глаз, ее вес фунтов на 20 ниже нормы. Конечно, пока мы не сделали всех анализов, но я думаю, что это не анемия и не что-нибудь органическое. Похоже на сильное переутомление, недосыпание, эмоциональное напряжение.

— А что вы скажете насчет нервного срыва?

Он покачал головой:

— Это всегда непредсказуемо, зависит от темперамента и запасов нервной энергии. Придется выждать и посмотреть, как она будет себя вести в течение ближайших дней. Но могу сказать, что такая опасность тоже не исключена. Не знаю, как давно она тянула на запасах нервной энергии, да и вообще я не психиатр; но мне кажется, что она слишком долго жила на одних нервах.

Он замолчал. А потом пожал плечами и сказал отчетливо:

— Однако давайте лучше вернемся на более знакомую почву. Вот это — транквилизатор. Это — витамины. А здесь — фенобарбитал. — Он взглянул на меня и подтолкнул рецепт в мою сторону. — Фенобарбитал держите у себя и давайте ей строго по дозировке.

— Значит, ее дела настолько плохи?

— Нет, возможно, и не так плохи. Но не будем рисковать.

— Может быть, следует нанять сиделку?

Он взглянул на Джози:

— Вы здесь ночуете?

— Нет, сэр, — ответила она. — Но если надо, я смогу.

— Вот и прекрасно! Кто-нибудь всегда должен быть поблизости. Во всяком случае, первое время.

— Возьмите это на себя, — сказал я Джози. — Забудьте обо всем остальном и заботьтесь только о ней. А я закрою мотель. Хотя бы на ближайшие несколько дней.

Доктор Грей взял свой чемоданчик:

— Позвоните мне, когда она проснется. Я почти наверняка буду дома.

— Хорошо, — ответил я. — И большое вам спасибо, доктор!

Он сел в машину и уехал. Как раз в тот момент, когда он выезжал на шоссе, появился Джейк. Я поставил ящик с содой на крыльцо, взял сдачу, расплатился с ним, дав щедрые чаевые. Он в ответ лишь покачал головой и укатил в сторону центра.

Я нашел длинный садовый шланг, который можно было дотянуть до номера 5, и привинтил его к крану. Но дальше ничего делать не мог — нужно дождаться, пока полиция осмотрит место происшествия.

Я посмотрел на шоссе — ни одной полицейской машины. Тогда я в сердцах швырнул шланг на гравий, вошел в бюро и снова набрал номер.

Тот же голос ответил:

— Контора шерифа. У телефона Редфилд.

— Это Чэтэм из «Магнолии»...

— Да, да! — резко прервал он. — Что там еще?

— Хочу знать,когда вы пришлете человека?

— Не давите на нас... Пришлем.

— Когда же все-таки? Я хочу вымыть комнату, прежде чем кислота проест ее до фундамента.

— Ну и мойте себе на здоровье! Мы вам разрешаем.

— А вам что, не нужны улики? И как насчет отпечатков пальцев?

— О, боже ты мой! Чего вы ко мне привязались? Да если он работал с кислотой, то на руках у него были резиновые перчатки! А вы говорите — «отпечатки пальцев»!

В его словах, разумеется, была логика, но эта логика не безупречна. Основываться на заочных предположениях полиция не имела права. Такая небрежность недопустима. Я почувствовал, что он сам это понимает — уж очень горячился.

— И еще одно! — продолжал он. — Насчет вашей выдумки о номерном знаке. Такие штучки мне не нравятся. Я позвонил в гараж. Обе таблички на месте, на вашей машине.

Я нахмурился. Интересно, видела ли она их сама или поверила на слово? Потом я вспомнил ее слова, что знаки были калифорнийские, а он записал в карточку только один номер — значит, видела их сама.

— Стало быть, он прикрепил их на место, — сказал я. — И не спрашивайте — почему.

— И не собираюсь! Даже поверить вам, что ими пользовались, глупо!

— И люди из гаража не пожаловались на взлом?

— Нет... Конечно, нет.

— Тогда слушайте! Это очень легко установить. Почему бы вам не потрясти свой жирок и не отправиться туда самому, вместо того, чтобы звонить по телефону? Если вы осмотрите гараж, то обязательно обнаружите, что кто-то нашел там лазейку. А также убедитесь, что номерные знаки снимались, а потом были водворены на место. Это будет заметно. Номера привинчены минимум 18 месяцев назад. Если винты не тронуты — я проиграл.

— Вы думаете, что я совсем спятил? Кому, черт возьми, придет в голову возиться с номерными знаками?

— Если вы когда-нибудь доберетесь до «Магнолии», я вам расскажу, — пообещал я.

— Ладно, не уезжайте никуда. Кто-нибудь приедет. Вы меня заинтересовали.

— Что ж, спасибо и на этом, — сказал я, но он уже повесил трубку.

Я сделал то же самое и уже собрался выйти, как вдруг телефон зазвонил снова. Я повернулся и снял трубку.

— Мотель «Магнолия Лодж».

Ответа не последовало. Только какой-то отдаленный шум и еще нечто, похожее на дыхание.

— Мотель «Магнолия Лодж», — повторил я.

В телефонной трубке раздался щелчок — отбой.

Видимо, мой приятель проверяет, здесь ли я еще. А может быть, звонил тот человек, который «доводит» миссис Лэнгстон? И внезапно мне пришла в голову мысль, и я подивился, почему она не пришла мне в голову раньше. Может быть, он совсем и не маньяк — может быть, против нее организована систематическая и хладнокровная кампания с целью свести с ума и разорить? Вот он и хочет отделаться от меня — ведь я могу попытаться ей помочь?

Но зачем он это делает? Конечно, на нее легло пятно подозрения, которое как бы заклеймило и весь городок, но одним этим все же нельзя объяснить происшедшее. Преднамеренная попытка свести человека с ума — хуже, чем само убийство. Только безнадежно извращенный ум может решиться на такое. Но с другой стороны — мог ли больной человек устроить такое «происшествие»? Трудно ответить на этот вопрос; и это дело казалось мне все более темным и непонятным каждый раз, как я начинал о нем думать...

Позади главного здания я нашел несколько досок и притащил их ко входу в № 5. Как раз когда я укладывал их на гравий, с шоссе в сторону мотеля свернула полицейская машина. В ней сидел только один полицейский офицер. Он остановил машину и вылез — огромный, лет двадцати с небольшим, с телосложением и движениями атлета. У него было мясистое, но красивое лицо, на котором лежала печать самоуверенности, раздвоенный подбородок, зеленые глаза и длинные темные волосы, причесанные с большой тщательностью. На ремне у пояса — пистолет, отделанный перламутром, кожаный футляр с наручниками. Если чуть-чуть изменить его мундир, он мог бы сойти за полицейского из «Роз-Мари», и я начал опасаться, что он сейчас запоет.

«Перестань язвить! — сказал я себе. — Тебе так долго пришлось ждать, что ты теперь их всех ненавидишь».

— Редфилд? — спросил я.

Он небрежно мотнул головой:

— Макгрудер.

— Рад вас видеть, — сказал я. — Меня зовут Чэтэм.

Ему без труда удалось скрыть свой восторг по поводу моих слов.

— Я слышал, что вам не терпится кому-либо показать этот номер, — сказал он. — Ну что ж, пойдемте посмотрим!

Он двинулся вперед с нахальной грацией матадора, засунув свои мясистые пальцы за пояс, и вскоре добрался до номера.

— Гмм... — промычал он. Потом повернулся ко мне. — Ладно, тащите сюда эти доски!

Я взглянул на него, но язык решил придержать и втащил доски в номер. Чувствовал я себя при этом как сэр Уолтер Рэйли. Когда я уже стоял на второй доске и укладывал третью, которая дотянулась до самой ванной, он ступил на первую и вошел в номер.

Оглядев мерзкий и бессмысленный хаос, он небрежно бросил:

— Настоящий погром, а?

— Точно к такому же мнению пришел и я.

Он оставил мои слова без внимания.

Я же тем временем заглянул в ванную и почувствовал, как во мне снова закипает злость. Он и тут поработал: вся эмаль отбита, ванна и умывальник — все в трещинах. В то же время я подивился, как это удалось ему сделать без шума.

«Возможно, орудовал резиновым молотком с резцом? — подумал я. — И этим же орудием воспользовался, чтобы провести длинные полосы на кафеле».

На полу я увидел две пустые стеклянные бутыли. Рядом валялись резиновые пробки.

Макгрудер подошел и тоже заглянул в ванную:

— Этот мальчик был в ударе, не правда ли?

Вы просите прислать вам полицейского, а вам вместо этого присылают шута из комической оперы. Я проглотил саркастическую реплику, которая вряд ли помогла бы делу, и собирался спросить, с чего он начнет, как вдруг он пожал плечами и сказал: «Ну что ж, ладно!» и, повернувшись, направился к выходу.

Не веря своим ушам, я уставился ему в спину:

— Что значит: «Ну что ж, ладно?»

Он посмотрел на меня безразличным взглядом и подтянул пояс:

— Я побывал на месте происшествия. Видел все. Теперь доложу начальству. Но явных улик нет.

— А как насчет отпечатков пальцев? — спросил я. — Или вы такими делами не занимаетесь? Потом — регистрационная карточка, которую он заполнил? Кроме того, если я вас не утомлю, то могу сообщить вам его приметы... И описать машину... Вас интересует что-нибудь из этого? И что насчет тех бутылей из ванной?

— Насчет тех бутылей? В них была кислота. Но об этом и так уже известно.

Я уже начал понимать если не причину, то ситуацию. Даже этот шут гороховый, словно сошедший с театральных подмостков, не так уж глуп. Он отлично знал, что нужно делать с этими бутылями: сперва на них нужно поискать отпечатки пальцев, потом установить, какая в них была кислота, и, наконец, выяснить, где они могли быть похищены и каким образом попали сюда.

Преднамеренная волокита...

— Значит, вас это не интересует?

— Насколько я помню, я этого не говорил.

— А как у вас попадают к окружному шерифу? Нужен какой-нибудь особый пропуск, что ли? Я дважды пытался звонить...

— Попробуйте позвонить в клинику Мэйо, — посоветовал он, а потом добавил: — Это в Миннесоте.

— Спасибо! — сказал я. — Но, возможно, у него есть заместитель на время его болезни?

— Конечно! — ответил он. — Редфилд.

— Понятно.

— Вы, наверное, помните его? Вы говорили с ним по телефону. — Он усмехнулся.

— Разумеется, я его помню, — сказал я. — Тем более что говорил он как настоящий полицейский.

Он повернулся и холодно посмотрел на меня:

— Что вы хотите этим сказать?

— Это он вам сказал, как действовать? Или это ваша собственная инициатива?

— Он действительно велел мне выяснить, кто вы такой, черт бы вас побрал! — огрызнулся он. — А ну, повернитесь-ка и положите руки на стену!

— Вы это бросьте!

— Делайте, что вам приказывают!

Я вздохнул и положил руки на стену... Оружия — он знал — у меня не было. Потом Макгрудер схватил меня за плечо, резко повернул к себе и повторил процедуру обыска, успев при этом ткнуть меня локтем в подбородок, выдернуть рубашку из брюк и наступить мне на ногу. Все это было довольно глупо — ведь целью-то было унизить меня, а без зрителей такая игра теряла смысл.

Он отступил на шаг.

— Закончили? — поинтересовался я.

— У вас есть какое-нибудь удостоверение личности?

— В кармане. Вы трижды совали туда руку.

— Давайте его сюда!

Я вывернул бумажник, сперва демонстративно вынул из него деньги, а потом подал бумажник ему. Лицо его налилось краской, тем не менее он пробежал глазами удостоверение:

— Из полиции?

— Служил раньше.

— А что делаете в нашем городе?

— В настоящее время собираюсь смыть кислоту... разумеется, после того, как мы с вами закончим эту комедию.

— Я спрашиваю вас, зачем вы околачиваетесь в нашем городе? Что вам здесь нужно? И какое вам дело до миссис Лэнгстон?

— Я вынужден оставаться в городе, пока не отремонтируют мою машину.

— А почему вы работаете на миссис Лэнгстон? Вы что, не в состоянии заплатить за номер?

— Допустим, что я ее друг... Кроме того, я пришел к выводу, что она нуждается в помощи.

— Вот как? Друг?.. И как давно вы с ней знакомы?

— Немногим меньше суток.

Он холодно улыбнулся:

— Быстро же вы подружились... Или, быть может, это она быстро находит друзей?

— Вы мне лучше скажите, как случилось, что она не может найти помощи у полиции? — спросил я.

— Кто вам сказал, что не может?

— Взгляните вокруг — и вы сами убедитесь!

— А чего вы от нас хотите? — спросил он. — Чтобы мы торчали здесь день и ночь? И только потому, что ее недолюбливают в городе?

— Кто именно ее не любит? — спросил я. — Если вы действительно полицейский, то это должно было навести вас на определенные мысли. Разумеется, молодчик, разливший здесь кислоту, не любит ее...

— Выразив тем самым чувства половины населения города, разрешите мне добавить.

— Вы прекрасно знаете. Макгрудер, что в городе не найдется и полдюжины людей, которые решились бы на такое!

Он повернулся и сошел с крыльца. Видимо, я напрасно сотрясал воздух силой своих легких.

— Вот ваши документы! — сказал он и бросил бумажник к моим ногам.

— Благодарю! — сказал я.

— Не стоит благодарности... И хочу дать вам один совет: я бы на вашем месте не связывался с кем попало. А миссис Лэнгстон полиция окажет необходимую помощь.

— Значит, она все-таки нуждается в помощи?

— Видимо... И если бы вы были в нашем городе дольше, вы бы знали — почему. Ведь она убила своего мужа.

— За такие вещи человек обычно встает перед судом присяжных. Но в вашем городе, видимо, законы другие. Вы не судите, но вместо этого позволяете хулиганам шантажировать ее и обливать кислотой дом, так ведь?

— Людей судят, когда имеются основания начать против них дело. И вам бы следовало это знать, поскольку вы служили в полиции. А вы вместо этого поучаете полицию, как вести дела.

— Надеюсь, вы знаете, что такое клевета? — спросил я.

— Конечно! А вы когда-нибудь пытались начать дело о клевете, не имея для этого никаких данных?

С этими словами он направился к своей машине, собираясь уезжать.

— Минуту! — сказал я.

Он остановился и обернулся.

Я нагнулся и поднял бумажник, брошенный к моим ногам:

— Вы хотели видеть, как я это сделаю, не правда ли? Вот я и поднял его, чтобы не портить вам настроение.

Он уставился на меня холодным взглядом, а потом повернулся, сел в машину и уехал.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Я отыскал ящичек с предохранителем и отключил напряжение от крыла здания, где помещался пятый номер. А потом надел плавки и принялся за работу. Я стоял в дверях, поливая из шланга все — и стены, и потолок, и мебель, — до тех пор, пока вода не стала переливаться через порог. После этого обсыпал все содой, потом смыл. Повторил эту операцию несколько раз. Постельное белье, портьеры и матрацы превратились в рыхлые и зловонные лохмотья. Граблями я вытащил их из номера на гравий вместе с остатками ковра. От них исходил тошнотворный запах.

Наконец, приняв душ, облачившись в свою обычную одежду, я направился в бюро.

Джози сообщила, что миссис Лэнгстон спокойно спит. Потом она принесла ключи от машины.

— Повесьте объявление, что мест нет, и, если кто-нибудь явится, скажите, что мотель закрыт.

— Вы думаете, мисс Джорджия будет довольна? Она и так нуждается в деньгах.

— Я с ней все улажу, — ответил я. — Сейчас — покой. И мы должны сделать так, чтобы его никто не нарушал.

Я поехал на машине в город и остановился неподалеку от гаража. В ремонтном цехе механик трудился над моей машиной, отвинчивая старый радиатор. Он увидел меня и кивнул мне головой.

— Можно взять одну из отверток? — спросил я.

— Конечно! — ответил он. — Вот, возьмите!

Я обошел машину и попробовал один из винтов, закреплявших номерной знак. Он вращался совершенно свободно. Такая же картина и с другим винтом. Он даже смазал их, чтобы легче выкрутить.

Услышав позади себя шаги, я обернулся. Это был тот угрюмый мастер в белом халате.

Он кивнул мне в знак приветствия:

— Что за шум по поводу номерных знаков? Их недавно осматривал человек от шерифа, искал отпечатки пальцев.

— Какой человек?

— Вы его не знаете.

— Макгрудер?

Он покачал головой.

— Нет, не он. Келли Редфилд.

Я еще и раньше успел подумать, что он хороший полицейский. Из него это так и перло, хотя он старался прикрыться небрежным тоном. Он не мог не прийти сюда.

— И что он сказал? — спросил я.

— Сказал?.. Дождетесь вы от него, чтобы он что-нибудь сказал! Даже вида не подаст, что почуял...

— Но сказал, что в гараж кто-то лазил?

На его угрюмом, застывшем лице мелькнуло удивление, но тут же он постарался его скрыть:

— Ничего определенного. Сказал только, что в моечной разбито окно... Интересовался, нет ли какой-нибудь пропажи.

— А вы заметили?

Он покачал головой:

— Пока что нет.

— А как насчет кислоты?

— Мы ее не держим.

Значит, она украдена в другом месте, но где-то в этом районе. Он не мог тащить ее издалека. Может быть, у Редфилда есть на этот счет какие-то мысли? Надо непременно поймать его и поговорить.

Его кабинет находился на задворках судебного здания — унылая комната, пропахшая пылью и выстланная исцарапанным коричневым линолеумом. Правая стена заставлена шкафами для документов, а за двумя столами, недалеко от закрытого решеткой окна, сидели друг против друга Макгрудер и быкастый рыжеволосый парень. Они разбирали какие-то бумаги. На стене слева пестрели бюллетени и объявления о розыске. Над головой вращался большой вентилятор, устало и безнадежно пытаясь разогнать горячие волны, затоплявшие комнату. В левом углу — дверь во внутренний кабинет.

Макгрудер встал мне навстречу. Все та же портупея с пистолетом. Может быть, он и в постель ложится, не снимая их.

— Что еще? — спросил он.

— Хочу поговорить с вашим шефом.

В этот момент из кабинета вышел худощавый человек в костюме цвета хаки, с кипой бумаг. Он бросил бумаги на стол.

Макгрудер резко кивнул в мою сторону:

— Келли, опять этот парень!

Редфилд повернулся и смерил меня быстрым взглядом:

— Чэтэм?

— Угадали.

— Пройдите туда!

Я вошел вместе с ним в кабинет. Слева у стены — старый секретер. Справа — два шкафа с документами и вешалка с полкой, на которой живописно расположился его мундир с черным галстуком.

Редфилд кивнул на стул:

— Садитесь!

Не сводя с меня взгляда, нащупал в кармане сигареты и закурил.

Ему было лет 36 — 38, и выглядел он уверенно и компетентно. Худощавое лицо, чисто выбритые жесткие щеки, высокий круглый лоб и темные редеющие волосы. Острые и жесткие глаза серого цвета. Короче говоря, это было лицо, выражающее и ум, и характер, но ни капли доброты — по крайней мере в эту минуту.

— Ну, хорошо, Чэтэм, рассказывайте, зачем пожаловали?

— Узнать, что вы собираетесь предпринять дальше. Ведь вы послали Макгрудера в мотель, и он уже доложил вам, что там видел.

— Посылал... Но во всем этом варварстве я не вижу смысла. И кроме того, никаких следов...

Он и раздражал и озадачивал меня. На нем просто было написано: честный и усердный полицейский, который просто не мог бы устоять против соблазна разгадать трудную и запутанную задачу. Так откуда же такое отношение к делу?

— А на номерном знаке нашли отпечатки пальцев? — спросил я.

— Нет, — коротко ответил он, — Конечно, нет! И в номере мотеля их не нашли бы, и на бутылях — тоже. Вы считаете, что человек, который провернул эту операцию, был дураком или дилетантом?.. Но ладно, оставим эту тему и вернемся к вам!

— Почему?

— Потому что я хочу знать, черт побери, кто вы такой и что вы здесь делаете? Ведь выкрасть ваш номерной знак стоило большого труда! Меня интересует, почему он это сделал.

— Это было предупреждение, — ответил я и рассказал Редфилду про телефонный звонок к миссис Лэнгстон и про поиски телефонной будки с неисправным вентилятором.

Он прошелся по комнате и наконец остановился передо мной.

— Иными словами, вы в городе не пробыли и получаса, как увязли в уголовщине... Вы — смутьян, Чэтэм! От вас пахнет смутой за милю!

— Я ведь доложил обо всем полиции, — ответил я. — А мне в ответ лишь помахали ручкой. И вы тоже пытаетесь умалить значение этой истории с кислотой. Но не можете заставить себя отмахнуться от нее... Не понимаю, в чем дело? Я видел людей, классически заметавших сор под ковер, но вы-то как будто не из таких?

На мгновение в глазах его мелькнули злобные огоньки, и мне показалось, что он вот-вот меня ударит, но в следующее мгновение он взял себя в руки.

— Никто здесь ни от чего не отмахивается, — сказал он. — И сор под ковер не заметает. Описание этого человека и его машины разослано по всем ближайшим округам и отправлено в управление дорожного патруля. Кроме того, я знаю, откуда взялась кислота...

— Знаете? — перебил я его.

— Вы уж лучше помолчите, — сказал он, не повышая голоса. — Вы и так уже дали волю своему языку, так что теперь придержите его и слушайте — я вам отвечу! Шансов, что его поймают, очень мало. Один из тысячи! Зеленых седанов «Форд» так же много, как Смитов в притоне во время облавы. Также много и людей с описанной вами внешностью. Да и разъезжать он теперь будет наверняка в другой машине. И он не местный житель — городок слишком мал. Значит, его наняли где-то в другом месте... В любом другом месте в радиусе тысячи миль отсюда. Кислота нам тоже не поможет. Несколько недель назад в наших окрестностях был «уведен» грузовик, и одним из артикулов в накладной была серная кислота — десять галлонов. Я как раз расследовал это дело. Грабителей так и не нашли. Грузовик — тоже. Основным грузом была краска, а краска продается свободно в любом месте. Попробуйте отыскать следы при таких обстоятельствах... Ну, а теперь перейдем к вашей личности.

— Что значит к моей личности? Что вы хотите этим сказать?

Он нацелился на меня указательным пальцем.

— Да от вас разит, как от блондинки с любимым скунсом! И чем больше я к вам принюхиваюсь, тем подозрительнее вы мне кажетесь! По непонятной причине все случается в тот самый день, когда вы здесь появляетесь. Тут вы несли околесицу насчет загадочного телефонного звонка. Если вы лжете, значит, вы сами замешаны в этом деле! Если вы не лжете и кто-то действительно хочет изгнать вас из города — значит, вы замешаны в чем-то другом... Не люблю я смутьянов, которые появляются тут неизвестно зачем и роются в мусоре этого пресловутого мотеля! Вонь стоит страшная!

— Я так и знал, что мы придем к этому, — сказал я. — Другими словами, вам абсолютно безразлично, что станется с миссис Лэнгстон и кто ее травит? На вашей совести нераскрытое убийство; с вашей точки зрения, виновата в этом убийстве она — независимо от того, можете ли вы это доказать или не можете. Что ж, вы правы, вонь стоит страшная! И давно пора выяснить, откуда идет этот запах!

Он оперся одной рукой на угол стола и наклонился ко мне.

— Запомните раз и навсегда, Чэтэм! — резко сказал он. — Мы не нуждаемся в советчиках — у нас их хватает и так! Один подозрительный ход с вашей стороны — и я за вас возьмусь, и возьмусь крепко! А теперь убирайтесь и постарайтесь больше не совать нос в чужие дела!

Я встал.

— О’кей! И не кричите, у меня слух хороший!

В дверях показался Макгрудер. Он смерил меня холодным взглядом. Редфилд знаком велел ему пропустить меня, и тот посторонился.

— Тоже мне деятель! — буркнул он.

Я не обратил на эту реплику внимания и обернулся к Редфилду:

— Я не такой дурак, чтобы сразу передать дело совету присяжных, поскольку вы сами еще им занимаетесь; но не рассчитывайте, что вам удастся помешать мне заглянуть под ковер! А когда возьметесь за меня, подумайте, законны ли основания!

— Можете не беспокоиться! — сказал он. — И все! Разговор окончен!

Я вышел, понимая, что только ухудшил дело. Зайдя в аптеку, я заказал лекарства и направился обратно в мотель. Остановив машину у входа в бюро, я взглянул на часы. Двенадцатый час, а я еще не завтракал. Может быть, я застану Олли одного? Я перешел дорогу и заказал бутерброд и чашку кофе. В баре был только один посетитель. Допив свое пиво, он вскоре вышел, а я поставил кофе с бутербродом на стойку бара и придвинул табурет.

— Вы не будете против, если я тут устроюсь? — спросил я. — Тут я не помешаю вашему постоянному клиенту?

Олли пожал плечами, и в его карих глазах засветилась доброжелательная заинтересованность.

— Мне жаль, что так получилось. Но вы сами, наверное, понимаете: иногда приходится делать то, чего не хочешь.

— Забудьте об этом! — сказал я.

В этом человеке чувствовалась прямота, и мне казалось, что он не принимает участия в травле миссис Лэнгстон. Правда, я сперва должен был удостовериться в этом.

Он подошел, поставил ногу на нижнюю полку стойки и, опершись о колено, закурил.

— Грязное это дело... С кислотой.

— Как вы об этом узнали? — спросил я.

— Видел, как вы там все выгребали. Да и прислуга мне рассказала... Шериф принимает меры?

— Не очень-то, — ответил я и отхлебнул кофе.

— Редфилд — неплохой полицейский. Жесткий, как сапог, но умный и честный.

— Угу, — неопределенно сказал я. — Но почему вы заинтересовались этим?

— Весь город говорит, что вы каким-то образом связаны с этой женщиной.

Я кивнул:

— Не был, а теперь связан. Эта история с кислотой случилась отчасти по моей вине.

— Как это?

— Можно мне сперва задать вам вопрос? — спросил я. — Только по-честному: вы в самом деле считаете, что она причастна к убийству?

— Хотите знать, что я действительно думаю? — Он посмотрел мне прямо в глаза. — Я думаю, что у меня здесь неплохое дельце. На сорок тысяч долларов, а мне через месяц стукнет двадцать семь. Дело приносит хороший доход и вообще мне нравится. Поэтому мне приходится думать так же, как думают мои клиенты, или же держать язык за зубами.

— Бросьте заливать! — сказал я. — Вы бы не достигли всего этого в двадцать с чем-то лет, если бы у вас были куриные мозги или трусливая душонка. Вы чертовски хорошо знаете, о чем думаете, а думаете вы вот что: «Эта женщина не из тех, кто может обратить внимание на Стрейдера хотя бы на минуту!»

Он кивнул.

— Что ж, предположим, что думаю именно так. Только учтите: я этого не говорил. Это сказали вы. Так что какой в этом прок? Видите ли, у меня хобби...

— Хобби?

— Угу. Охота... Охота на двух зверей — женщин и тарпона. Насчет тарпона я теперь знаю все, что нужно, а вот насчет женщин — тут я пас: ни черта! Да и вы тоже.

— Конечно! Но ведь нужно играть и наудачу... Ну ладно, слушайте: вы не помните, кто звонил вчера из вашей телефонной будки около двух часов дня? Часа за два до моего прихода.

Он нахмурился и покачал головой.

— Я на это внимания не обращаю, разве что человек попросит разменять деньги. Люди постоянно входят и выходят. А почему вы этим интересуетесь?

Я рассказал ему о телефонных звонках и неисправном вентиляторе.

— Должно быть, он видел меня где-то в городе и догадался, чем я занят. А если он сидел в вашей закусочной — а я думаю, что сидел, потому что сразу позвонил, — то видел, как я вошел вместе с миссис Лэнгстон... Значит, не помните?

— Н-нет... За это время могли звонить не один и не два человека, а я действительно не обращаю на это внимание.

— А много народа бывает в баре между двумя часами и тем часом, что я вошел?

— Человек шесть — восемь... Может быть, и больше. Трудно сказать.

— А насчет тех, кто был в то время?

— Гмм... — промычал он. — Дайте подумать... Того крупного парня зовут Рэд Данливи. Он работает на бензоколонке, на шоссе. Он способен сказать женщине гадость, но — в открытую, а не по телефону. Потом — Руп Халберт. У того грязный язык и длинный нос, но, в общем-то, он не вредный. Нет, Чэтэм, нужно искать среди тех, у кого не все дома... Скажем, здесь был еще Перл Тэлли. Он отпускает иногда грубые шуточки, но никогда не решится на такое...

— А что вы скажете насчет того парня в рубашке? Гитариста, который сидел с девушкой за столом?

Олли коротко усмехнулся:

— Именно о нем я и говорю. Тэлли на вид деревенский олух. Можно подумать, что каждое утро его связывают, чтобы надеть ботинки, но это одна лишь видимость. В делах он остер, как бритва. Имеет несколько ферм в окрестностях города. Разводит скот...

В данный момент подробнее расспрашивать об этих трех личностях было просто неудобно.

— Расскажите мне про ту ночь, — попросил я. — Что, собственно, тогда произошло? По мнению полиции, эти двое хотели сбросить с обрыва машину Лэнгстона?

Олли кивнул:

— Да. Лэнгстон погрузил все свои снасти и мотор в машину и, как полагают, собирался порыбачить.

— Это в полпятого?

— Конечно. Окунь ловится только на заре.

— Ну, а сам несчастный случай? Полиция уверена, что все это было подстроено?

— Да. И никто в этом не сомневался. Видите ли, Лэнгстону было сорок семь лет, и силой он не отличался. Здоровьем — тоже... Так вот, в том месте, где он держал на приколе свою лодку, крутой спуск к самой воде. Высотой футов восемь. А на дне — большое бревно, к которому причаливают на веслах. Мотор весил почти 50 фунтов, так что, сами понимаете, что можно было подумать, если бы его придавленного, с разбитой головой обнаружили у этого бревна.

Я кивнул.

— А что делал Стрейдер, когда Келхаун его застукал?

— Был тоже там, у воды, с электрическим фонариком и куском окровавленного брезента.

— Крови было много?

— Угу... И Стрейдер это понимал. Когда Келхаун велел ему встать и повернуться, он как раз собирался всадить нож в левую ладонь.

Я кивнул, а Олли продолжал говорить, задумчиво глядя куда-то вперед.

— Понимаете, Стрейдер был приезжим, и предполагалось, что с Лэнгстоном он не знаком. Но тогда спрашивается, откуда он про все это узнал? И о том, что Лэнгстон держал лодку, и как туда опуститься, и про бревно под водой?

— Не знаю, — ответил я.

Видимо, это действительно запланированное и преднамеренное убийство. Но почему вторым виновником должна быть обязательно миссис Лэнгстон? Ведь о намерениях Лэнгстона мог знать практически любой житель городка. И о том, где он держал лодку и прочее.

Самое неприятное в этой истории то, что ей старались придать видимость несчастного случая. Виновники знали: на них падет подозрение — кто-то, связанный с Лэнгстоном... И очевидно, это не Стрейдер...

— А как там вдруг оказался Келхаун? — спросил я. — Он ведь находится в штате городской полиции.

— Просто случайное совпадение, — ответил Олли. — Он тоже поехал порыбачить и расположился немного ниже. Его заинтересовал шум машины...

— Понятно... А откуда известно, что машину Стрейдера вела женщина?

— Мой повар видел, как машина остановилась против нашего заведения, и из нее вышла женщина.

— И он смог описать ее внешность?

Олли покачал головой.

— Нет. Это было в самом начале шестого, а в тот месяц и в шесть еще темно. Он как раз вышел из своей комнаты в столовую, чтобы заварить кофе, и случайно посмотрел в окно. Машина подъехала к мотелю и остановилась перед входом. Разумеется, он не обратил на это особого внимания, да и место, где остановилась машина, было освещено довольно тускло. Но разглядел, что из машины вышла женщина. Ему показалось, что у нее темные волосы. Женщина пошла по направлению к бюро, но в бюро не вошла. Исчезла где-то в проходе между административным зданием и домиком слева.

— А когда полиция нашла машину, она стояла у входа в номер, который числился за Стрейдером?

— Вот именно.

— Слишком неправдоподобно. Неужели полиция считает, что она настолько глупа, чтобы пригнать машину обратно в мотель?

Олли выпустил струю дыма и внимательно проследил за ней.

— Согласно версии полиции, она не знала, что Келхауну удалось зафиксировать номер машины. Довольно логично. Она ведь могла не видеть, что он ее преследует, а он не мог стрелять, потому что в этот момент поскользнулся, упал и выронил пистолет. Кроме того, если бы она бросила машину в другом месте, пришлось бы идти домой пешком, с риском, что ее кто-нибудь увидит...

— Но ее все равно увидели... И она не вошла в бюро.

— Там есть второй ход. Отсюда его не видно.

— Как скоро они обнаружили машину?

— Не более чем через полчаса. Как только Келхаун добрался до города и доложил о случившемся, шериф отправился к миссис Лэнгстон, чтобы сообщить ей о гибели мужа и удостовериться, цела и она сама — он ведь не знал наверняка, осталась ли она дома или поехала вместе с мужем. И первое, что он увидел, была машина Стрейдера, стоявшая у номера 14, а миссис Лэнгстон...

— Когда он постучал, она спала?

— Нет. Она была в ночной сорочке и в халате, когда подошла к двери. Но сна - ни в одном глазу.

— Это что, официальная версия или просто слухи?

— Это то, что было в газетах. Наш шериф держит свои мысли в голове. И Редфилд тоже. Макгрудер, правда, что-то сболтнул, но, как я понимаю, ему сразу наступили на хвост.

— Миссис Лэнгстон объяснила, почему не спала в столь ранний час?

— Да, — ответил Олли. — Сказала, что ее разбудил телефон. Как раз перед приходом шерифа.

— И кто ей звонил?

— Ошиблись номером. Видимо, звонили в другой мотель. Какая-то полупьяная женщина желала говорить с постояльцем, который даже не был зарегистрирован.

— Таким образом, миссис Лэнгстон была вынуждена перебрать все карточки, чтобы отыскать этого человека?

— Угу.

В этот момент в бар вошел посетитель. Я попрощался с Олли и, перейдя через дорогу, вернулся в мотель.

Джози прибирала комнаты. Я включил кондиционер и сел обдумывать, имеет ли смысл продолжать. Пока ясно было одно: защищая женщину, я подставляю себя под удар. Не прошло и суток, как меня уже предупредили, причем с двух сторон, что мне лучше уехать из города, если я хочу остаться цел и невредим. Но поскольку у меня нет ни малейшего желания послушаться советов, то, видимо, я просто спятил.

С двух сторон? Да, с двух! И разве могло быть иначе? Редфилд — человек сложный, и я его еще совершенно не понимаю. Знаю лишь одно: потенциально он крайне опасен. Может быть, он умело скрывал свои мысли налетом грубости? И мог быть искренне убежден в том, что она виновата, но сумела его перехитрить... В этом случае он, возможно, и не знал, кто является второй стороной. Но в итоге получилось, что я имею дело с двумя группами людей, которые хотят от меня избавиться.

И это — возможно. На этот счет у меня нет никаких иллюзий. За Редфилдом — власть шерифа, и если только слегка злоупотребить этой властью, станет чертовски жарко.

А что касается того, другого, то сказано, что кислота это лишь маленькое предупреждение. Недвусмысленно и весьма зловеще...

Все это неизбежно приводило к мысли, что Лэнгстон был убит преднамеренно. И кто-то пытается погубить его жену. Возможно, телефонный звонок в утро убийства был действительно ошибкой, но мне казалось, что это не так. Слишком уж странное совпадение. Женщина, вышедшая из машины Стрейдера, знала, что примерно через полчаса шериф постучит в дверь мотеля, чтобы сообщить миссис Лэнгстон о гибели мужа; полубессознательное состояние внезапно разбуженного человека не сымитируешь. Поэтому нужно было разбудить ее заранее. Просмотр регистрационных карточек и пререкание с полупьяной женщиной по телефону вполне гарантировали, что сон как рукой снимет.

Тогда, если предположить, что все это звенья одной цепи, но откуда же начать? История с кислотой пока что не дала никаких следов... «Стрейдер! — подумал я. — Ведь все началось с него. До сих пор никому не удалось узнать, что именно привело его в этот город, так что по крайней мере я начну на равных. Правда, Стрейдер приехал из Майами. Впрочем, это не проблема...»

Внезапно зазвонил телефон. Когда я снял трубку, женский голос тихо спросил:

— Мистер Чэтэм?

— Да, — ответил я. — Кто со мной говорит?

— Вы меня все равно не знаете, но я могла бы вам кое-что сообщить.

— О чем?

— Может быть, о кислоте... Если бы вы были согласны заплатить за это сто долларов... — Она многозначительно замолчала, а я в этот момент внезапно уловил нечто, отчего сердце чуть не выпрыгнуло из груди — жужжание неисправного вентилятора.

— Что ж, возможно, это и стоит ста долларов, — сказал я, пытаясь подавить охватившее меня волнение. — Где же я смог бы с вами встретиться?

— Нигде, — сказала она тихо. — я не рискнула бы даже ради тысячи, не то что сотни. Но если вы готовы переправить мне деньги, я позвоню. — Она вдруг замолкла, потом мне показалось, что она вскрикнула и, наконец, в трубке щелкнуло — отбой.

Я бросил трубку на рычаг и в три прыжка очутился на улице. Из «Силвера» никто не вышел. Я почти бегом пересек улицу и вбежал в закусочную.

У стойки — лишь один водитель грузовика. Официантка, неся в руках поднос, как раз выходила из кухни. Я заставил себя успокоиться и с беспечным видом вошел в бар.

Там никого не было, кроме Олли. А он чистил автомат для содовой воды. Механизм уже был разобран и разложен на газете. Я с глупым видом огляделся: а Олли, увидев меня, вздохнул и сказал:

— Ведь заржавел...

— Куда она ушла? — спросил я.

— Кто?

— Женщина, которая только что звонила отсюда по телефону.

— Отсюда? — он пристально посмотрел на меня и нахмурился. — Здесь не было никакой женщины! Здесь вообще никого не было после того, как вы ушли!

ГЛАВА ПЯТАЯ

Он или говорил правду, или был одним из самых великих актеров всех времен. Но тем не менее какое-то объяснение должно быть? А Олли продолжал смотреть на меня такими глазами, будто я совсем спятил. Я повернулся и пошел к двери, находившейся в глубине помещения, возле автоматического проигрывателя. За ней был небольшой и никуда не ведущий холл, и по обе стороны его — комнаты отдыха. Обе комнаты были пусты и тоже не имели второго выхода. Значит — кухня! Я почти выскочил из холла и вдруг затормозил у телефонной будки. Как же это раньше не пришло мне в голову? Я пошел в будку, снял телефонную трубку и приложил к уху.

Олли говорил правду: отсюда никто не звонил. С момента, когда женщина повесила трубку, не прошло и минуты, а трубка была холодна, как комната с кондиционером.

Я что, схожу с ума? Ведь маленький вентилятор производил тот же самый шум, который я слышал по телефону. В этом я не сомневался.

Я сокрушенно покачал головой и подошел к стойке.

— Должен извиниться перед вами, Олли... — Я рассказал ему все, что произошло, умолчал только о причине, по которой звонила мне эта женщина.

Он задумчиво покачал головой.

— Значит, существует еще такой же телефон возле неисправного вентилятора.

— Только не в этом городе? — ответил я. — Уже проверены все телефонные будки, за исключением телефонов самой телефонной компании и магазинов. Но оттуда звонить не могли — там нет проигрывателей!

— Тогда я тоже ничего не понимаю, — сказал он.

В этот момент я услышал, как дверь в закусочную открылась, и кто-то прошел позади меня, стуча каблуками. Олли открыл холодильник, откупорил бутылку пива и поставил ее на стойку слева от меня. Я обернулся. Пэрл Тэлли. Все еще в живописной рубашке, только на ней прибавилось жирных пятен. А он крупнее, чем показалось поначалу. Возможно, потянет на все двести фунтов.

— Хэлло, парни! — сказал он и усмехнулся все с тем же выражением голубоглазой невинности и хитрого юмора, какое бывает порой у не слишком развитого юнца, преждевременно познавшего вкус непристойностей.

Олли познакомил нас. Тэлли протянул руку:

— Горжусь знакомством! — сказал он. — Провалиться мне на месте, если вы не мировой парень! Приятно будет посмотреть, как вы и старина Келхаун распутаете свои отношения.

Я пожал ему руку, желая в душе, чтобы население этого городка не сопоставляло меня впредь с именем Келхауна. А Тэлли снял свою белую шляпу, положил ее рядом с собой на стойку и вытер лоб указательным пальцем, двигая им как «дворником».

Без шляпы он выглядел старше. Светлые волосы на макушке уже сильно поредели, открывая лысину светлую и блестящую, как бильярдный шар.

— Провалиться мне на месте, если она не сногсшибательная девчонка! — вдруг сказал Тэлли.

Он говорил с акцентом, который встречается в провинциальных местечках южных штатов и который показался бы преувеличением до бурлеска на театральной сцене, но в его устах звучал совершенно натурально. В другое время меня бы заинтересовал его акцент, но сейчас я не обратил на него никакого внимания — все мои мысли вращались в каком-то безнадежном и замкнутом кругу. Ведь не вообразил же я себе шум неисправного вентилятора? Ведь я его отчетливо слышал! Но, с другой стороны, во всем городке не было больше ни одной телефонной будки с таким вентилятором. Это я тоже знал наверняка. Так в чем же дело?

— А вы знаете, что сделали вчера со мной парни старика Коултера? — сказал Перл, обращаясь к Олли. — Они тащут у меня буквально все! С этими мерзавцами...

Он вытащил из нагрудного кармана рубашки два странных предмета и положил их на стойку. Это были морские раковины, конусообразные и закрученные спиралью.

— Это что? — спросил я.

Олли умехнулся:

— Раки-отшельники.

— О-о! — сказал я и вспомнил: рак-отшельник поедает моллюска и забирается в его раковину. Или же находит пустую и поселяется в ней.

— Так вот, сэр! — вздохнув, сказал Перл Тэлли. — Мальчики нашли где-то на берегу эти ракушки, приходят ко мне и говорят: «Перл, а почему бы нам не устроить раковые гонки? Вот так ты кладешь их спокойно рядом и ждешь, и ставишь на того, кто, по-твоему, выползет первым...»

Он вынул из кармана доллар и положил его на стойку:

— А теперь, Олли, ты тоже ставь доллар, и я тебе покажу...

— Ты уж покажешь! — насмешливо сказал Олли. — Один из них наверняка дохлый или ты впрыснул ему новокаин... А может, и загипнотизировал...

— Какие глупости! — запротестовал Перл. — Ты же отлично знаешь, что я ничего подобного не мог сделать. А кроме того, ты же сам выбираешь!

— Послушай, ты, парень! — добродушно сказал Олли. — С тобой я не поспорю на деньги даже о том, где завтра взойдет солнце!

Перл скорбно пожал плечами, сунул ракушки обратно в карман и подмигнул мне.

— Эх, не дают человеку заработать даже доллар! — Он отпил пива и вытер губы тыльной стороной руки. — Послушай, Олли!

— сказал он с кривой улыбкой. — Я не рассказывал тебе, как деревенский паренек решил приударить за светской девчонкой? Так вот, он никак не мог с ней поладить; пошел в аптеку и говорит малому за прилавком...

Я не стал дожидаться конца непристойного анекдота и вышел. Перед входом стоял обшарпанный грузовичок — пикап, принадлежавший, как я понял, Перлу. Его испещренные пятнами бока свидетельствовали о том, что дома он служил насестом для кур.

«Что ж, каждый город имеет свое лицо, — подумал я. — Не только Сан-Франциско».

Я выбросил из головы Перла Тэлли и вернулся к погоне за крысами. Оставим вентилятор, будем думать о девушке, которая хотела мне что-то сообщить... за определенную цену. Она боится со мной встретиться. Что-то или кто-то напугал ее, и ей пришлось повесить трубку. Может быть, еще позвонит?

Я заглянул в бюро; Джози сказала, что никто мне больше не звонил. Я вернулся в номер, закурил и стал думать. Тысячи вопросов, на которые нет ответа... Где искать ответ?

Странное ощущение овладело мной — полное одиночество и никаких прав. Раньше у меня были престиж и вся столичная полиция, готовая в любую минуту прийти, если нужно, на помощь; но здесь, в этом городе, я — вне закона. Меня вышвырнули из кабинета шерифа и самого взяли под подозрение. Все, что могла бы сделать страховая компания Лэнгстона, тоже для меня неприемлемо. Я даже не мог поговорить с миссис Лэнгстон — пройдет еще несколько часов, прежде чем она проснется.

Мои мысли обежали круг и вновь вернулись к Стрейдеру. По крайней мере здесь ясна линия поведения, и мне хотелось действовать.

Деньги? На аккредитиве 800 и 375 наличными. Банковский счет в Сан-Франциско — остаток в 2630 долларов. Наследство деда, немногим больше двадцати одной тысячи в государственных облигациях. Я ни разу не коснулся их за полгода. Так что с деньгами все в порядке.

Видимо, эта женщина больше не собирается мне звонить.

Подождав еще несколько минут, я поехал в город на телефонную станцию. Она находилась на улице, идущей в южном направлении, параллельно Спрингер-стрит.

На телефонной станции попросил дать мне список абонентов Майами и, быстро листая пожелтевшие страницы, дошел до агентства частных детективов. Поскольку я никого из них не знал, выбрал наугад одно агентство, обозначенное просто: «Виктор Лейн, расследования». Я заказал разговор, и мне посчастливилось сразу же его застать.

— Чем могу служить, мистер Чэтэм? — спросил он, когда я объяснил, кто я и где нахожусь.

— Мне нужна информация о человеке по фамилии Стрейдер, убитом здесь в ноябре прошлого года. Не знаю ни имени, ни адреса — он приехал из Майами. Постарайтесь напасть на его след.

— Минутку... В газетах... Ага, вот! Но вы напали на выработанную жилу, мистер Чэтэм! Теперь я вспомнил. Стрейдера основательно просеяли...

— Знаю. Но у меня нет доступа к материалам. И нет времени раскапывать. Поднимите подшивки, используйте контакты с полицией. К пяти часам, надеюсь, вы соберете все, что выплыло на следствии. Позвоните мне сюда, мотель «Магнолия Лодж», двенадцатый номер. По результатам ваших поисков смогуприкинуть, что понадобится дальше. Ваша такса?

Он ее назвал, я ответил «о’кей» и добавил:

— Для начала вышлю сто долларов. Устроит?

— Вполне! В пять часов ждите звонка.

...Снова — раскаленная улица. Начало второго...

Я свернул за угол и по пути нашел аптеку. Старый дом, кондиционера нет. На потолке — сонный вентилятор. Он предупреждал мух, чтобы те держались подальше, но никак не реагировал на их приближение.

Несколько мраморных столиков на железных ножках, мраморный фонтанчик с содовой водой, а в глубине — прилавок и открытый вход в рецептурную.

В аптеке — никого; она выглядела такой заброшенной, словно все выбежали узнать, нет ли новых сообщений насчет «Титаника», да так до сих пор и не вернулись.

Справа — кабина телефона; я позвонил в мотель. Джози сообщила, что меня никто не спрашивал.

«Странно, — подумал я. — Так легко отказаться от сотни долларов? Очевидно, кто-то ее действительно напугал. И кстати, как насчет шума неисправного вентилятора?»

Я нетерпеливо отмахнулся от этого вопроса. Какой смысл задавать его себе, если не можешь ответить!

Из рецептурной, наконец, появился хозяин аптеки. Это был хрупкий старичок в белом халате, с гладкими седыми волосами, разделенными безукоризненным пробором, в очках без оправы и с безмятежными серыми глазами. По моей просьбе он отыскал запылившуюся пачку конвертов и выкопал из кассового ящичка трехцентовую марку.

Я сел у фонтанчика, выписал чек на сто долларов и, вложив его в конверт, написал на конверте адрес Лейна. Потом заказал кока-колы. Аптекарь приготовил напиток и поставил стакан на прилавок.

— Вы давно в этом городе? — спросил я.

Он мягко улыбнулся:

— Купил это заведение в 27-м.

— В таком случае, скажите, почему столько шума вокруг дела Лэнгстона? Ведь наверняка это не единственное нераскрытое убийство в мире!

По многим причинам! — ответил он. — Во-первых, Лэнгстона в городе очень любили. А это — зверское, хладнокровное убийство, и к тому же один из соучастников благополучно скрылся. Наш городок маленький, и все принимается близко к сердцу. Жители — это не просто имена в списке. Кроме того, многие люди относятся ревниво к большим деньгам, к Южной Флориде и крикливой рекламе. А убийца — праздный бродяга из Майами.

— А как долго Лэнгстон жил тут?

— Он вернулся за шесть месяцев до убийства. Но он уроженец этого городка.

— Понятно. Так сказать, сын города.

Аптекарь кивнул:

— Вот именно. И, может быть, в известном смысле даже герой города. Простой мальчишка, а добился положения в этой своре удалых дельцов и золотых тельцов, представляющей общество Южной Флориды, — во всяком случае доказал этим, что мы не хуже других. Отлично играл в футбол в студенческие годы. Служил офицером на подводной лодке, потопившей во время войны дюжину кораблей общим водоизмещением уже не помню сколько тысяч тонн. После войны занялся строительством жилых домов в Майами. Сколотил кучу денег. Говорят, одно время был чуть ли не миллионером. Но самое главное — он никогда не порывал с родным городом, в отличие от многих парнишек, которые уехали и добились успеха. Даже после смерти своего отца — а тот был ректором колледжа — даже после смерти отца, когда здесь не осталось никого из Лэнгстонов, он постоянно приезжал сюда, охотился на уток, ловил рыбу и встречался с горожанами.

— Но что же произошло потом? Почему он отошел от дел и купил этот мотель? Ведь ему было всего 47 лет, не так ли?

— Да, так... Но дело в том, что на него обрушилось сразу несколько бед. Развод с первой женой, передача ей большой доли имущества...

— О-о! — сказал я. — Теперь понятно. А сколько он успел прожить со второй миссис Лэнгстон?

— Пожалуй, немногим меньше года. Или пять месяцев до того, как перебрался сюда.

— Ну, а другие беды? — спросил я.

— Болезнь, — ответил он. — И неудачная сделка. Он начал большое строительство и ввязался в судебную тяжбу за право на часть собственности. И проиграл дело. Все вместе — дележ при разводе и проигранное дело — почти разорили его. Но в основном подкосила все-таки болезнь. Микроинфаркт. Потом второй, серьезный, и врачи порекомендовали умерить пыл, если он не хочет умереть еще до пятидесяти. Вот он и приехал сюда и на оставшиеся средства купил мотель. На доходы от мотеля мог жить совершенно спокойно и делать то, что любил, — охотиться, рыбачить, болеть за студенческую футбольную команду; и вдруг через шесть месяцев его хладнокровно убивают! Как свинью на бойне! Конечно же, все ожесточились, а как же иначе?.. Размозжить голову и бросить в реку, чтобы все подумали, что это несчастный случай! Что это за женщина, скажите на милость?

— Не ЧТО за женщина, а КТО за женщина, — заметил я. — Так будет точнее.

Тонкое, дружелюбное от природы лицо аптекаря застыло, словно он надел маску. Но я к этому уже привык.

— Может быть, никто никогда этого и не узнает, — отрешенно сказал он.

Я вспомнил: миссис Лэнгстон говорила, что стеснена в средствах.

— А как насчет страховки? — спросил я. — Лэнгстон же наверняка был застрахован? И страховая сумма... Она выплачена?

Он кивнул:

— 50 тысяч или что-то в этом роде. Завещана его дочери. Выплатили или выплачивают в опекунский совет. Девочке только тринадцать.

— А других страховок не было?

— Нет. Он больше не мог ничего себе позволить с тех пор, как вторично женился. Не мог рисковать со скудными средствами и двумя инфарктами на счету.

— Тогда что же двигало этой женщиной? Наверняка не корысть...

— Полиция даже не знает, кто была эта женщина, — осторожно ответил он из-под маски. — Следовательно, не знаю и ее мотивов. Они вообще ничего о ней не знают, кроме того, что она была со Стрейдером.

«И это вполне исчерпывает всю проблему, — подумал я. — Замкнутый круг, подобно двум змеям, заглатывающим друг друга. Она потаскушка, потому что была со Стрейдером, и со Стрейдером она была, потому что потаскушка. Этот вопрос вряд ли подлежит дискуссии».

Я вышел из аптеки, бросил конверт в почтовый ящик и вернулся в мотель. Когда я вошел в бюро, Джози сообщила, что меня минут десять назад спрашивали по телефону.

— Женщина?

— Да, сэр. Она сказала, что позвонит попозже.

— Спасибо, — сказал я. — Как миссис Лэнгстон?

— Все еще спит.

— Отлично! — сказал я. — Присматривайте за ней.

Я сел у телефона и стал смотреть на него, пытаясь внушить ему, что пора уже и звонить. Минут через двадцать он и вправду зазвонил. Когда я поднял трубку, женский голос тихо спросил:

— Мистер Чэтэм?

— Да.

— Вы все еще заинтересованы в нашей сделке?

— Да, — ответила. — А что тогда стряслось? — Я напряженно вслушивался, но шума вентилятора на этот раз не было.

— Меня чуть не застал и... Пришлось повесить трубку. Сейчас звоню из другого места. Послушайте, это будет стоить дороже... Триста! Хотите соглашайтесь, хотите — нет.

— Значит, первый звонок был приманкой? Не пытайтесь меня надуть.

— Я не пытаюсь, — ответила она. — Я ведь сказала: решайте сами. Но если я выдам такое, мне придется уезжать отсюда насовсем, и понадобятся деньги. Рано или поздно вычислят, кто проболтался, а я не хочу, чтобы кислота оказалась у меня на лице.

— А что я получу за эти триста?

— Имена... Человека, который это сделал, и того, кто его нанял.

— Имена не пойдут, мне нужны доказательства.

— Вы их получите... Слушайте, они хотят повторить этот номер. Конечно, человек будет другой, но я вам его опишу и скажу, какой ночью он явится. Что вам еще нужно?

Я задумался. Конечно, этого человека я мог бы захватить, но он может отказаться говорить, а мне нужен тот, кто стоит за ним.

— Решайтесь быстрее! — сказал она в нетерпении. — Вы будете знать его имя. Если полиция застукает его на горячем и скажет, что «наниматель» проговорился, то и он расколется. Он же не узнает, кто навел полицию на его след!

— Может быть, — согласился я. Уловка была старой, но она действовала неплохо.

— Ну, так как? Согласны?

— О’кей! — сказал я. — Где и как я с вами встречусь?

— Нигде. Я вам уже говорила. Ближе к вам, чем сейчас, я уже не буду никогда.

— Но как же я передам вам деньги?

— Наличными. Вложите их в обычный плотный конверт и отправьте на имя Гертруды Хейнс на главпочтамт в Тампе.

— Хейнс или Хейнз?

— Какая разница? — спросила она скучающим тоном. — Деньги посылайте двадцатками.

— Откуда я могу знать, что вы позвоните мне после того, как доберетесь до Тампа и получите деньги?

— Ниоткуда. Но если вам предложили что-то получше, вы можете отказаться.

— Я немного знаком с этими авантюрами, — сказал я. — И прежде, чем я отправлю деньги, мне нужно нечто более интересное, чем дешевое остроумие.

— Тогда уж не знаю, чем я могу вам помочь. В таких делах один из партнеров должен доверять другому. А я никому не доверяю. Какой же отсюда напрашивается вывод?

— Попробуйте продать ваш секрет полиции. Может, они пойдут на ваши условия.

— Умный вы мальчик! Ну что ж... Просто я думала, что вы заинтересованы в этом...

— Я действительно заинтересован, — ответил я. — Но не привык действовать безрассудно. Если я согласен послать вам триста долларов вслепую, то вправе иметь хоть какую-то уверенность в том, что вы знаете, о чем говорите.

— Н-ну, ладно, — сказала она. — Эта кислота из грузовика, который угнали. Этого достаточно.

— Звучит неплохо, — сказал я. — Если только не считать того, что я все равно не знаю, правда это или нет... Насчет грузовика.

Она раздраженно вздохнула:

— Господи, какой же вы непокладистый партнер! — Помолчав, она продолжала: — Ну, послушайте, я могла бы вам сказать, где находится остальная кислота.

— Это уже лучше!

— Но само по себе это ничего не даст: между ее местонахождением и тем, кто ее туда доставил, нет прямой связи. Вы понимаете, что я имею в виду? Кислота — на старой, заброшенной ферме, а человек, которому ферма принадлежит, здесь давно не живет.

— Неважно, — сказал я. — Объясните, как туда добраться.

— Не так быстро! Имейте в виду, если вам покажется, что за вами следят, не ездите. Они думают, что я не знаю, где находится эта кислота; но мне придется туго, если они станут докапываться, кто вас туда направил. Мне безразлично, что будет с вами, но для меня любая царапина — глубокая рана: я чувствительна, как персик.

— Не беспокойтесь. Я буду начеку. Продолжайте!

— Хорошо! Так, от мотеля вы поедете в восточном направлении, пока не переедете бетонный мост, перекинутый через овраг. Четыре мили отсюда. Сразу за мостом — ну, скажем, в полумиле — грунтовая дорога. Там, на развилке, два почтовых ящика. На одном из них, кажется, написано: «Дж. Прайер». Поезжайте по этой дороге. Вы проедете две фермы, потом минуете ворота, проедете мимо загона дла скота и настила для погрузки коров в машины, а потом около трех миль вокруг вас будут только сосны да пальмы. Ферма справа. Сам дом давно сгорел, осталась лишь труба, но за трубой находится старый амбар. Кислота наверху, на сеновале, — шесть стеклянных бутылей, спрятанных под кучей полусгнившего сена. Найти их нетрудно, там же спрятаны пятигалонные банки с краской.

— Понятно! — сказал я.

— Когда вернетесь, сразу перешлите мне деньги. А я вам позвоню в течение недели, как только узнаю, кто будет проводить операцию на этот раз.

— Так долго?

— Им же придется выждать, пока вы снова не откроете мотель!

Видимо, они следили за каждым моим шагом; мне показалось, что я так же заметен, как человек, устанавливающий в ярко освещенной витрине макет жилого дома.

— Хорошо, — сказал я. — Кстати, откуда вы сейчас звоните?

— А вы не глупы!

— Откуда вы звонили раньше?

— Я же вам сказала: из другого места...

С этими словами она повесила трубку.

Движение на шоссе не было особенно оживленным. Я насчитал всего пять машин, которые шли позади меня. А я катил со скоростью 45 миль в час и наблюдал за ними в зеркало. Примерно через полмили, справа, промелькнул мотель «Эль ранчо». Он был того же класса, что и «Испанская грива», только, пожалуй, несколько больше. Три десятка домиков, расположенных полукругом. Перед ними сверкал бассейн со множеством пестрых зонтов-грибов, разбросанных вокруг...

Все мотели вели между собой жестокую конкуренцию.

Из пяти машин три перегнали меня и скрылись из виду. К двум оставшимся присоединилась третья. Она обошла нас всех и тоже исчезла вдали. Обе машины позади меня не ускорили ход — видимо, сорок пять миль в час вполне их устраивало. В том же порядке мы доехали до бетонного моста. Я увидел два почтовых ящика, заметил, где именно ответвляется грунтовая дорога, я поднял скорость до шестидесяти. Обе машины отстали, и я вскоре потерял их из виду. Миль через десять — мост и еще одна дорога, уходившая вправо. Я резко свернул, а потом сбавил скорость и остановился за первым же поворотом. Выйдя из машины, пешком прошел немного назад, к мосту, и наблюдал за трассой.

Через минуту обе отставшие машины проехали по шоссе все на той же умеренной скорости...

Теперь путь свободен. Я направился обратно и, добравшись до почтовых ящиков, свернул на грунтовую дорогу. Ни позади, ни впереди не видно ни души, за исключением катящего в сторону города велосипедиста.

Я проехал мимо двух ферм, о которых мне говорила женщина. За загоном для скота дорога стала хуже и превратилась почти в тропу, правда, широкую, но неухоженную. Она петляла меж сосен и низкорослых пальм. Пыль, поднятая колесами, долго висела позади меня в неподвижном воздухе.

Минут через десять дорога пошла немного в гору, и справа появились поля, изрядно заросшие сорняками.

Две колеи отходили к заброшенной ферме. Я свернул и остановил машину в тени одинокого дерева, перед обгоревшим фундаментом и почерневшей трубой; когда-то здесь стоял дом...

Я выключил мотор и вышел из машины; дремотная тишина летнего дня сомкнулась вокруг. Вневременное спокойствие и полная отрешенность от всего, что волнует и мучает людей, витали над этим местом, делая его почти привлекательным.

«Сюда бы художника», — подумал я.

Горячий воздух дрожал и переливался над пустынным бурым простором полей — до самого леса, что темнел вдали.

Старый амбар — серый, потемневший от непогоды, с дырявой крышей, скособочился в каких-нибудь ста ярдах от развалин, как будто остановленный в своем падении некой таинственной силой.

Я потушил сигарету и пробрался сквозь колючки. Сухие шарики репейника прицепились к брюкам и шнуркам.

Дверь амбара закрыта, но я не заметил никакого замка. Под дверью щель, сквозь которую виднелись клочья сена, свисавшие с сеновала.

Дверь оказалась закрепленной лишь двойной проволокой, закрученной снаружи.

Я размотал ее и с трудом приоткрыл дверь, полузасыпанную песком, намытым на пороге дождями.

Внутри было темно и пахло застарелой пылью, высохшим навозом и соломой. Сквозь щели в стене проникали узкие стрелы солнца, освещая клочья пыли, висевшие в безмятежном воздухе. Шаги мои тонули в пружинистой почве. Справа несколько пустых отсеков, а к левой стене прислонена лестница, по которой можно добраться до сеновала. Там, где кончалась лестница, в сеновале была прорублена большая дыра, свет падал на верхние ступени. В мертвой тишине я подошел к лестнице и полез на сеновал. Моя голова уже находилась почти у самого лаза на сеновал, как вдруг у меня перехватило дыхание, а по спине пробежала холодная дрожь. На стене, на толстом слое пыли, освещенной солнцем, я внезапно увидел свежие отпечатки пальцев и части ладони. В тот же момент я оттолкнулся от лестницы и на какую-то наполненную ужасом долю секунды, казалось, повис в воздухе, не в состоянии упасть; и в следующий миг позади меня оглушительно грянул выстрел. Боль, как раскаленное лезвие, полоснула по затылку, воздух наполнился пылью и летящими щепками. И вот я уже падал, слегка покачиваясь в полете и пытаясь нырнуть в темную глубину, подальше от смертоносного солнечного луча. Я приземлился на ноги, но потерял равновесие и упал, покатившись, словно продолжая полет. Оказавшись на спине, я взглянул наверх и с ужасом заметил в освещенном отверстии сеновала ногу в хлопчатобумажной брючине, мясистую руку и дробовик, двухствольный дробовик, который шевелился, словно принюхиваясь.

Я повернулся, пытаясь подняться на ноги, и в этот момент раздался второй выстрел. Я снова почувствовал боль, на этот раз от плеча до локтя.

Облако пыли и сухого навоза ослепило меня. Я поднялся, но, ударившись о стену, снова упал. Наконец, поднявшись, шатаясь и протирая глаза, чувствуя на себе липкую кровь, я различил в стене дверь. Но едва я двинулся к ней, как услышал резкий металлический звук заряжаемого дробовика и быстрый зловещий шорох сухого сена. Я понял, что человек перебегает к той стене сеновала, где находится дверь, и я — в ловушке.

Пока я буду протискиваться через наполовину блокированную дверь, он уже будет прямо надо мной. И расстояние будет не более шести футов. Он буквально разрежет меня надвое — как головку сыра.

Я повернулся к стене и прижался к ней, едва удержавшись, чтобы не переступить порог. Потом огляделся. Другого выхода не было, и все, что ему требовалось — это спрыгнуть вниз, пройти амбар...

Потом мысли мои немного прояснились, и я понял, что где-то должен быть еще какой-то ход — ведь сам-то он прошел к амбару не через дверь!

Я побежал в ту самую секунду, когда услышал его шаги наверху, над самой дверью. Когда я почти добрался до задней стены, за моей спиной полыхнул луч дневного света, и я понял: он спрыгнул вниз и открывает дверь, чтобы лучше осветить внутренности амбара. А я не видел перед собой никакого выхода, ни одного отверстия, ничего! И мимо лестницы я уже пробежал. Прежде чем я вернусь к ней и полезу на сеновал, чтобы попробовать бежать через крышу, он успеет перебить мне ноги и расстреляет меня безо всякой спешки. Он уже сражается с дверью. Лихорадочно оглядывая стены, сквозь трещины которых просачивался солнечный свет, я вдруг заметил, что одна из трещин шире остальных; именно здесь та доска, которую он оттянул, чтобы пролезть! Я с ходу ударил в нее плечом и вылетел из амбара, изо всех сил стараясь удержать равновесие; упасть означало погибнуть. Кое-как я устоял на ногах и сразу метнулся влево, чтобы уйти от дыры позади меня.

Мышцы на спине свело ледяными узлами, пока я бежал по открытому пространству, каждую секунду ожидая, что он влепит в меня заряд. Но позади было тихо. Тогда я рискнул обернуться: никого! Никто не преследовал меня, а я уже в ста ярдах от амбара — достаточно далеко, чтобы быть мишенью.

Я снова свернул налево и помчался к машине, боясь, как бы он не опередил меня. Запрыгнув в кабину, снова обернулся.

Никого.

Он даже не вышел из амбара. На таком расстоянии стрелять было бесполезно, и он, видимо, притаился внутри, ожидая, пока я не уеду, — ведь я пока не знаю, кто он, за ним остается возможность попробовать еще раз.

Я содрогнулся от страха. Минуту назад он был в полной безопасности, не возбуждая ни малейшего подозрения, а на близком расстоянии дробовик — одно из самых смертоносных и безошибочно действующих орудий уничтожения...

Я свернул на шоссе, чувствуя, как кровь капает прямо на сиденье. Приходилось все время протирать глаза. Проехав с милю, я остановился, чтобы посмотреть, насколько серьезны мои раны. Ощупал голову. Кожа на макушке, там, где прошла дробина, была разорвана на протяжении почти трех дюймов. Я разорвал рубашку, усеяв дорогу пуговицами, стер с лица кровь и пыль и осмотрел руку. Одна-единственная дробина проделала в ней глубокий шрам от самого плеча, прежде чем вошла в плоть. Я нащупал ее под кожей. На ощупь — довольно крупная. По меньшей мере второй номер. А может быть, мелкая картечь.

Я подумал о первом выстреле. Стрелок находился не дальше, чем в шести футах, и если бы моя голова поднялась чуть повыше, я получил бы весь заряд. Ноги подкосились, и я сел на обочину дороги...

Потом забрался в угол кабины и попытался закурить, но сигарета превратилась в кашу, прежде чем успел поднести ее ко рту. Я бросил ее в дорожную пыль, рядом с маленькими красными каплями, и прислушался к мирному жужжанию насекомых...

В том, как провели меня, было что-то устрашающее. Самая старая формула подставки — и я попался на приманку, как неопытный новичок!

Ловкачи! До того ловкие, что даже страшно. Анонимный намек, что кислота в таком заброшенном месте, должен был меня сразу же насторожить. По крайней мере надо было действовать осторожно Но существенный нюанс: я заставил ее сказать мне о кислоте как бы против воли. И тогда она предупредила, что за мной могут следить — и в то время как он уже поджидал на сеновале с дробовиком в руках...

И это называется провинциальные простачки!

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Доктор Морли бросил шарик картечи на стол и хмыкнул:

— Гмм... Ничего себе дробинки!

Это был крупный человек с красноватым лицом, от природы грубоватый и сердечный, но умевший с легкостью хамелеона приспосабливаться к характеру и настроению пациента.

Я выглядел крупным и здоровым, раны мои были сравнительно легкие, и поэтому он разговаривал со мной как мужчина с мужчиной и даже с оттенком мрачноватого юмора:

— Едва ли он вышел на перепелов, этот охотничек!

— Разумеется, нет! — ответил я.

Может быть, позднее я бы придумал какую-нибудь забавную историю, но сейчас я все еще продолжал слышать звук выстрела у себя за спиной.

— Это была двухстволка, — добавил я. слегка передернувшись. ибо в этот момент он прижал края надреза и стал накладывать шов.

— О-о! — сказал он. — Мазила!

«Учтет свои ошибки в следующий раз», — подумал я.

У меня не было никакого представления о том, кто он и как выгдядит. Он мог зайти мне за спину в любой момент. Зато теперь я наверняка знал одно: человек, которого я ищу, не простой хулиган, который плеснул серной кислотой и отсидит, если его поймают, за это несколько месяцев в окружной тюрьме.

— Лучше сделайте мне противостолбнячную прививку, — сказал я, — я уже и не помню, когда мне делали ее в последний раз, а этот сарай был весь выстлан навозом.

— Уж чего-чего, а это вы получите! — весело сказал доктор.

— Но сначала я хочу заштопать до конца вашу голову. Вы не очень ревниво относитесь к своей прическе?

— Да нет, — сказал я. — Самое главное, чтобы она была на моей голове, а не на стене какого-нибудь грязного амбара.

— Ну вот, вам уже и лучше! Я так и знал, что вам быстро полегчает. И вы совсем не знаете, кто он и за что хотел вас прикончить?

— Нет.

— Знаете, а мне придется сообщить полиции. Как-никак огнестрельная рана.

— Разумеется! По свежим следам мы может сообщить об этом также в «Клуб садоводов» и в ближайший выпуск «Литературного альманаха». Нам необходима любая помощь.

...В мотеле мне удалось почти остановить кровотечение и переодеться. Потом я вызвал такси и поехал в город к врачу. Помощник доктора Грэма сказал, что тот уехал в город, и порекомендовал доктора Морли...

Я взглянул на часы. Почти четыре. Хотя бы доктор поторопился, чтобы успеть к пяти часам, когда должен позвонить Лейн.

Местная анестезия, которую сделал доктор, прежде чем обрабатывать рану, уже отходила. Морли окончил штопать мою голову и вкатил противостолбнячную сыворотку.

— Ну вот, теперь вы совсем как новенький! — сказал он и протянул руку к телефону. — Это случилось за пределами города?

— Да, — ответил я. — Во владениях шерифа.

— Гмм... Дайте подумать... имя, местный адрес, что еще нужно сказать?

— Ничего. Только удостовериться, что они все на месте, прежде чем вы расскажете, что в меня стреляли.

— Вы будете поблизости?

— Да, сейчас пойду туда.

Я расплатился, зашел в магазин и, купив дешевую соломенную шляпу, чтобы защитить себя от солнца и любопытных взглядов, направился к зданию суда. Там меня уже поджидали — Макгрудер и огромный рыжеволосый помощник шерифа, имя которого не потрудились назвать. У него были светло-серые глаза, громоздкие челюсти и волосатые руки — красные и с изуродованными костяшками пальцев, что внушало некоторое беспокойство.

Они провели меня в одну из внутренних комнат, разыграли меня сперва индивидуально, а потом коллективно и втолкнули меня в кресло, а сами витали надо мной, забрасывая меня вопросами. Видимо, они считали преступником каждого, в кого стреляли. Несмотря на этот искусный допрос, мне все-таки удалось рассказать, что же произошло на самом деле.

— Где ваше оружие? — рявкнул Макгрудер.

— У меня нет оружия, — отвечал я. — И разрешения на него нет.

— Вы участвовали в вооруженной стычке... без оружия?

— Я не участвовал в стычке. В меня дважды выстрелили, и после этого я дал тягу. И второго выстрела ждал не по своей тупости, а просто упал и не сразу сумел подняться.

— Кто был этот человек?

— Я же вам сказал, что ни разу его не видел. Только его ногу и руку. Судя по всему, он был в комбинезоне. А рука довольно большая. Дробовик — двухствольный и, вероятно, дорогой. Судя по звуку, когда он его перезаряжал, это не из тех двухстволок, которые выходят из серийного производства.

— В итоге вы его убили? Где труп?

— Нет, я его не убивал. Но я бы попытался это сделать, если бы имел оружие!

— Опишите это место еще раз!

Я описал место происшествия еще раз.

— Ферма старого Уилла Нобла, — сказал Макгрудер. — Площадь в сто квадратных миль. Места хватит, чтобы спрятать труп!

— Вероятно, он об этом тоже подумал, — сказал я. Потом достал сигарету и закурил. Рыжий нагнулся и как бы невзначай выбил сигарету у меня изо рта.

— Наступите на нее! — сказал он.

Я наступил.

Интересно, где же Редфилд? Не то чтобы он был деликатнее этих двоих, но если приходится сидеть, отвечая на бесконечные вопросы, несмотря на сильную головную боль, а человек, который пытался вас убить, преспокойненько ушел домой и лег спать, то хотелось бы осмысленных вопросов.

— Где машина? — спросил Макгрудер.

— В мотеле, — ответил я.

Макгрудер кивнул рыжему:

— Сбегай-ка туда и потряси его! Оружие, пятна крови...

— Если будете смотреть внимательно, то на переднем сиденье заметите кровавое пятно, — сказал я. — Мне пришлось проехать с милю с открытыми ранами на голове и руке.

— На одежде у вас нет никаких пятен.

— Я успел переодеться. Если хотите, можете найти мои вещи в ванне. На вещах — пятна крови, по той же причине, разумеется.

— Кажется, мне этот парень начинает надоедать своим остроумием! — бросил Рыжий.

— Давай, катись быстрей в мотель! — бросил Макгрудер, не обращая внимания на его слова.

А я чувствовал себя все хуже и хуже, и мне было безразлично, что они будут делать.

— Какое в вашем штате наказание полагается тому, в кого стреляли из ружья? — попытался я ввернуть реплику.

Но они не обращали на меня внимания.

— Потом съезди и к этому амбару и осмотри его, — добавил Макгрудер.

Рыжий вышел. Я забыл здешние правила и снова закурил. Макгрудер сразу выхватил у меня сигарету и растоптал ее. По крайней мере какое-то разнообразие.

— Благодарю! — сказал я.

Он сел за стол и устремил на меня холодный взгляд. А я жадно смотрел на сигарету.

— Я что, арестован? — спросил я. — И если арестован, то какие обвинения вы мне предъявляете? Как незаконно двигавшейся мишени?

— Скажем просто, что вы задержаны для допроса до выяснения обстоятельств. До тех пор, пока он не вернется.

— И как долго, по вашему мнению, он будет исследовать эту сотню квадратных миль? С полчаса? В пять у меня свидание.

— С вашей подругой? Я думал, она выбыла из строя после всех этих штучек.

— Она — в постели в связи с полным физическим и нервным истощением, — вежливо сказал я. — Видимо, это вы имели в виду?

Мой тон не задел его, но, может быть, это было и к лучшему. Разозлить его, находясь в моем положении, значило бы получить по уху или схлопотать 30 суток.

Послышались шаги, и в дверь вошел Редфилд. Он был в шляпе и, видимо, только что появился в управлении. Он был явно чем-то взволнован. Прислонившись к дверному косяку, он мрачно уставился на меня. Прошло секунд тридцать, прежде чем он произнес:

— Ну, ладно, рассказывайте! Кого вы убили?

— Никого, — ответил я. — Я не стрелял, я...

— Помолчите! — сказал он бесстрастным тоном. — Через минуту-другую мы это выясним. Я подумал, Чэтэм, вас, возможно, заинтересует тот факт, что я получил ответ из Сан-Франциско?

— Вот как? — сказал я.

— Несоответствующее поведение. Неплохо звучит, не так ли?

Макгрудер навострил уши, и я понял, что он ничего не знал о посланной Редфилдом телеграмме.

— И в результате, — спросил он быстро, — эту обезьянку выбросили из рядов тамошней полиции?

Редфилд кивнул:

— Самый настоящий садист. Избивает людей, наверное, из-за этого и вылетел. И вот, когда в Сан-Франциско уже не в состоянии терпеть его присутствие, он является сюда, чтобы облагодетельствовать нас своими талантами.

Глаза Макгрудера заблестели, но Редфилд не обратил на него внимания:

— Итак, Чэтэм, что вы скажете?

— Ничего, — ответил я.

— Ну-ну! Подумайте! — Он слегка улыбнулся, но взгляд его не стал мягче.

— Если они прислали телеграмму, — сказал я, — то они, вероятно, сообщили вам все, а не половину. Так что, если вы решили игнорировать все остальное сообщение, то мне добавить нечего.

— Разумеется, — ответил он презрительно. — Они сообщили, что вы ушли в отставку.

— Вот именно! И по своей воле. Меня отстранили от работы на 30 дней, но еще до истечения этого срока я решил уйти совсем... — тут я удивился, зачем я им все это объясняю; я редко объяснял кому-нибудь, что именно со мной происходило. И тем не менее, как ни странно, Редфилд был одним из тех полицейских, к которым я инстинктивно испытывал чувство приязни и уважения.

— И, разумеется, вы не были виновны в том, в чем вас обвинили?

— Нет, — ответил я. — Я был виновен.

Он взглянул на меня с каким-то странным выражением, но промолчал. Через какое-то время он продолжал:

— Итак, теперь вы — вольный вояка. Профессиональный смутьян... Что у вас за связь с миссис Лэнгстон?

— Никакой связи нет. Кроме того, что она мне нравится. И я начинаю чувствовать к ней глубокое уважение. Мне нравятся люди, которые в трудные минуты держатся так, как она.

— Чепуха! За что она вам платит?

— Я же вам сказал. Редфилд, она мне ни за что и ничем не платит!

— Тогда почему же вы околачиваетесь около нее?

— Я могу ответить, что просто жду, пока не приведут в порядок мою машину. Можете позвонить в гараж и проверить.

— Но причина не в этом?

— Верно, не в этом, я мог бы назвать вам несколько причин. И одна из них: я не люблю, когда меня принуждают к чему-либо. Другая причина в том, что меня сам по себе интересует мотель, но ведь мотель — это дело отнюдь не ваше. И самая главная причина: случай с кислотой произошел отчасти по моей вине. Как вы сами изволили выразиться, я стал совать свой нос в то, что меня не касалось, и мне намекнули, что если я буду вмешиваться, то принесу миссис Лэнгстон больше вреда, чем пользы. Так что теперь я просто не могу так уехать и предоставить ей расхлебывать эту кашу в одиночестве.

— У вас есть разрешение действовать в этом штате в качестве частного детектива?

— Нет.

— В том-то все и дело! Суньте еще свой нос во что-нибудь — и я воткну вам его в одно ухо и вытащу в другое!

— Вам бы лучше посоветоваться с вашим районным юристом, Редфилд. Ведь пока она мне ничего не платит, я действую не как частный детектив, а как частное лицо, а это совсем другое дело.

Он нахмурился:

— Есть разные способы урезонить вас, Чэтэм. И вам бы следовало это знать!

— Я знаю. Я видел, как применялись некоторые из них.

— Что ж, продолжайте в том же духе, и вы увидите кое-что еще... А теперь объясните, что это за чепуха такая: якобы в вас кто-то стрелял?

Я рассказал ему все, начиная с первого телефонного звонка неизвестной мне женщины. Мой рассказ занял всего несколько минут — никто не задавал мне нелепых вопросов и не висел надо мной.

Редфилд присел на край стола, куря сигарету и слушая меня безо всякого выражения. Когда я закончил, он посмотрел на Макгрудера:

— Что-нибудь из этого проверено?

Тот кивнул:

— Там сейчас Митч.

— Хорошо! — Он снова повернулся ко мне и сказал: — Посмотрим, правильно ли я понял эту басню. Значит, вы утверждаете, что женщина специально направила вас туда, чтобы человек, притаившийся на сеновале, расстрелял вас из дробовика?

— Все верно.

— Но это означает предумышленное убийство, убийство первой категории! Вы с этим согласны?

— Конечно!

Он немного наклонился вперед, направив на меня свой грозный указующий перст:

— Неужели, Чэтэм, я должен поверить вашей басне, что два каких-то человека настолько обеспокоены вашим поведением, что решаются на убийство первой степени с перспективой окончить жизнь в камере смертников? И почему? Неужели только потому, что вы могли узнать, кто бросил таракана в суп миссис Лэнгстон? — Он вздохнул и покачал головой. — Вы знаете, Чэтэм, сколько они бы получили за проделку с кислотой, если бы их за это судили?

— Год... Шесть месяцев. А может быть, и меньше.

— И тем не менее вы считате, что я должен поверить...

— Бросьте, Редфилд! Ответ на этот вопрос вы знаете не хуже меня!

— Вы так считаете?

— Они чертовски нервничают, но, разумеется, не из-за того, что схлопочут за проделку с кислотой!

— В таком случае, из-за чего? Скажите нам, чего они боятся?

— Видимо, расплаты за убийство, — ответил я. — Ведь им нечего терять после того, как одно уже совершено.

Он внимательно следил за мной, как будто притаившись:

— Разве кто-нибудь был убит?

— Лэнгстон.

— Я так и думал, что вы скажете это. Но только нет ли в вашей логике какого-нибудь изъяна? Мы расследовали это убийство целых семь месяцев, и никто не пытался нас убить.

Разговор принимал нехороший оборот, но я ничего не мог поделать. Он загонял меня в угол, а мне оставалось лишь смотреть, как он это делает.

— Ну, так что вы ответите на это? — снова спросил он. — Впрочем, постойте! Возможно, я понял вашу мысль. Вы хотели сказать, что мы их мало беспокоим, потому что у нас недостаточно ума и нам все равно не удалось бы распутать это преступление.

— Я этого не говорил.

— Конечно, возможно и другое объяснение, — продолжал он.

Беседа шла еще в мирном тоне, но чувствовалось, как в нем закипает ярость. Правда, пока еще он владел собой, — может быть, не сорвется. Макгрудер таращился удивленно, не понимая, что происходит.

А Редфилд продолжал:

— Возможно, вы считаете, что нас подкупили. Подбросили приманку — миссис Лэнгстон. И когда ей удалось доказать свою невиновность, настоящие преступники остались в стороне. Все очень мило, и никто не пострадал, никто не должен ни за что платить. Если посмотреть на дело с такой точки зрения, то получается: все очень логично. Ну, что вы скажете на это? Говорите! Говори, проклятый сукин сын!

Он соскочил со стола, схватил меня за отворот пиджака и рванул к себе. Тыльной стороной ладони он ударил меня по лицу.

Он снова замахнулся. Лицо его было бледно от внезапно прорвавшейся ярости, а в глазах, сверкавших бешенством, одновременно читалось выражение муки, словно его терзала боль. Я отпрянул, наткнулся на стул и упал, с трудом поднялся на ноги и ждал, что следующим ударом он снесет мне голову. Но вместо этого Келли резко отвернулся и вытер лицо рукой.

Потом глубоко вздохнул. Видно было, что в нем происходит жестокая борьба.

— Убирайтесь вон! — сказал он срывающимся голосом. — Убирайтесь, пока я не смазал вас прикладом!

— Постой минутку, Келли! — возразил Макгрудер. — Мы же не можем отпустить его, пока не вернется Митч.

Редфилд свирепо обернулся и обронил:

— Мы знаем, где его найти, если он нам понадобится! Уберите с глаз моих этого сукина сына!

Макгрудер посмотрел на меня:

— Вы слышали, что он сказал?

— Слышал, — ответил я. Подняв с пола шляпу, я промокнул носовым платком кровь с губ. — Да, да, хорошо слышал!

Выйдя из здания суда, я пошел по Спрингер-стрит в поисках такси. Я не очень-то сердился на Редфилда. Во всяком случае, меньше, чем на самого себя. Для такого человека впасть в ярость по незначительному поводу — далеко не пустяк. Г де-то внутри Редфилда кучка мышей грызла нервы. Но что это за мыши? И откуда они взялись?

Но если говорить о нервах, он далеко не одинок. Нервных здесь предостаточно. Казалось, весь городок опутан, как проводами, нервными токами. Плохое место для шутника, который любит подкрасться к человеку сзади и прокричать в ухо какую-нибудь глупость. Он бы не прожил после такой шутки и минуты.

Когда я расплатился с шофером у входа в «Магнолию», было без десяти пять. Перед мотелем стояла полицейская машина, а дверь моего номера была открыта настежь. Я заглянул в домик. Рыжый верзила, зажав в зубах сигарету, рылся в одном из ящиков комода. Он равнодушно посмотрел на меня и толчком задвинул ящик.

— Похоже, у вас действительно нет оружия, — сказал он.

— Где ваш ордер на обыск? — спросил я.

— Забыл захватить... Хотите, чтобы я поехал за ним и произвел обыск заново?

— Не стоит.

— А то я с радостью, — услужливо сказал он. — Мне это совсем не трудно.

— Не стоит беспокоиться. — сказал я. — Не хочется заставлять вас напрасно терять свое время.

— А у вас есть чувство юмора, — заметил он. Потом поискал глазами пепельницу и, увидев ее на столике между кроватями, пожал плечами и загасил сигарету о застекленный верх комода. — Да, сэр, в чем-чем, а в чувстве юмора вам не откажешь!

— Каким образом вы сюда вошли? — спросил я.

— Прислуга открыла... Я ей сказал, что вы не возражаете... Да и как может возражать человек с таким чувством юмора...

Я промолчал. А он еще раз окинул комнату безразличным взглядом и протиснулся в дверь мимо меня.

— Думаю, все будет в порядке, приятель... Вы не из нашего города — в этом все и дело...

Я обернулся и посмотрел на него, держа руки в карманах. Он подождал какое-то время, надеясь, что я сваляю дурака и брошусь на него, а потом спустился по ступенькам вниз, на гравий.

— Ну, хорошо... Верните прислуге ключ. И подтвердите, что вы не возражали...

Он сел в машину и уехал.

Я вошел в номер, запер дверь и, переведя дух, закурил. Через пару минут мне стало легче. Я прошел в ванную и вымыл лицо холодной водой. Окровавленная одежда все еще валялась в ванне. В комнате был относительный порядок: он просто убивал время, надеясь, что я вернусь до его ухода.

Я докурил сигарету и прошел в бюро. Джози вышла из-за портьеры.

— Вы знаете, что она попросила, как только проснулась? — спросила она.

— Румяный и сочный бифштекс?

— Нет, сэр! Гребенку и губную помаду.

«Ну что ж, — подумал я. — психиатру эта деталь тоже бы понравилась».

— Это очень хорошо! — сказал я. — Спросите, могу ли я пройти к ней?

— Слушаюсь, сэр! Она уже спрашивала вас.

Джози вышла и через минуту пригласила меня в комнаты.

Я прошел за портьеру. На мне все еще была шляпа; пожалуй, она решит, что я и сплю в шляпе, а еду беру из тарелки ногами.

Она полусидела, опираясь на подушки, прикрыв плечи легким голубым шарфом: пожалуй, слишком бледная, но чертовски привлекательная, и улыбалась. Она протянула мне руку... Еще один допрос в этот день?

— Я так рада вас видеть, — тепло сказал она. — Боялась, что вы уедете, не попрощавшись и не дав мне даже возможности поблагодарить вас.

Я подумал, что она, вероятно, сейчас единственная в городе, кто еще не знает, что я успел стать ее любовником, телохранителем, партнером, наемным бандитом, частным сыщиком и отцом ее незаконнорожденных детей Все это она проспала.

— Джози все время уверяла меня, что вы еще не уехали, а просто отлучились в город... О боже, что это с вами?! — Она замолчала, заметив край повязки и выстриженную прядь волос.

— Ничего... Просто глупая случайность, — сказал я, радуясь, что вторая рана скрыта под рукавом — Пара царапин — только и всего. Не стоит обращать внимания... Как вы-то сами себя чувствуете? Выглядите вы чудесно!

— Как это произошло? — настойчиво спросила она.

Как бы ее отвлечь?

— И цвет лица у вас лучше, и в глазах больше жизни и блеска...

— И пальто мое больше блестит, — вставила она. — А это всегда хороший признак. — Она указала на кресло возле кровати. — Не надо мне заговаривать зубы. Присядьте. Я хочу знать, что произошло.

Я вспомнил предписание врача относительно полного покоя. «Никаких потрясений», — сказал врач.

Если бы не ее здоровая натура, она бы лежала сейчас, теребя одеяло или уставившись пустым взглядом в стенку.

— Виновата моя неловкость, — сказал я. — И отсутствие фонарика. Неизвестный намекнул, что кислота — с похищенного грузовика и что ее остатки спрятаны в старом амбаре за городом. Я поехал туда и, пока шарил на сеновале, ударился головой о гвоздь. Кислоты там, кстати, не оказалось, хотя, может быть, когда-то ее там прятали.

Кажется, она мне поверила.

— Мне очень жаль, — сказала она просто. — И все это из-за меня.

— Совсем не из-за вас, — ответил я. — Ведь фактически в случае с кислотой виноват я.

— Как вы могли такое подумать?

Я объяснил:

— Думаю, он заметил мой интерес к телефонным будкам. Возможно, он и послал к вам тех юнцов, чтобы напустить на вас полицию. Когда я помог вам от них избавиться, он решил, что это слишком. Кислота — предупреждение, что я принесу вам больше вреда, чем пользы, если останусь в городе. Не знаю, чего он добивается, но попробую это выяснить...

— Что вы имеете в виду? — спросила она.

— Вчера вы собирались нанять меня в качестве частного детектива. Этого делать нельзя, у меня нет официального разрешения на такую работу. Как только шериф узнал бы, что вы мне платите, я бы сразу очутился за решеткой. Но закон не запрещает мне заботиться о делах мотеля просто потому, что вы — мой друг, и потому, что я хочу купить часть его... И то и другое соответствует действительности...

— Что-то я не поспеваю за вами, — сказала она.

— О деловой стороне мы поговорим попозже; разумеется, если вы не хотите взять меня в долю, никто вас не обяжет это сделать. Но в данный момент положение таково, что мы вынуждены с вами вести переговоры по этому вопросу. Вы так и скажете полиции. Фактически я уже взял на себя управление мотелем и, в какой-то степени, управление вами. Я распорядился закрыть мотель — на всем божьем свете нет другого способа помешать им снять снова номер иповторить ту же пакость. Ведь вы не можете обыскать всех ваших постояльцев! Кроме того, я взялся проследить, чтобы все предписания врача выполнялись должным образом. А врач предписал вам постельный режим и полный покой вплоть до его особого распоряжения.

— Смешно, — сказал она. — Я здорова как лошадь!

— Вот именно, — подтвердил я. — Как лошадь, которая уже месяц как живет впроголодь и ни разу как следует не выспалась с прошлого года... Так что оставайтесь в постели и предоставьте мне распоряжаться тут.

— Но...

— Никаких «но»! Не успел я приехать в ваш городок, как меня сразу же стал преследовать какой-то тип, который считает, что я принимаю в вашей судьбе большое участие. В конце концов он даже убедил меня, что так и есть на самом деле...

В этот момент в бюро зазвонил телефон, а через несколько секунд в комнате появилась Джози.

— Это вас, сэр! — сказала она. — Междугородная.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Я прошел в бюро и взял трубку. Я сказал телефонистке, что разговор будет оплачен, и почти сразу же услышал голос Лейна:

— Мистер Чэтэм?

— Да, как дела?

— Неплохо. Вот что я смог собрать с тех пор, как вы позвонили. Правда, в основном это мог бы собрать всякий, кто следил за следствием в ноябре прошлого года. Полное имя Стрейдера — Альберт Стрейдер, на момент смерти ему было тридцать пять лет, и если дать ему наикратчайшую характеристику, то самым подходящим будет «потаскун». Или «дамский угодник». Только последнее определение сейчас не в моде.

Тем не менее это не мошенник, не «темная лошадка». Насколько полиции удалось установить, в прошлом он к суду не привлекался и судимости не имел. Было, правда, несколько мелких нарушений: случайная драчка, езда на машине в пьяном виде, но это все было тщательно рассмотрено во время следствия. Со стороны ФБР тоже никаких претензий. Я понял: вас больше интересует, что он делал в этом городке; мне кажется, никакого криминала, если не считать преступлением внебрачную связь. Общее мнение склонялось к тому, что почти наверняка он бывал там из-за женщины. Возможно, замужней.

— Какой он был из себя?

— Довольно крупный малый атлетического сложения, хорошо сохранившийся. Играл в футбол в военной школе, где учился. Красивый, этакий «Красавчик Джо»: темные волосы, оливковый цвет лица, серые глаза и к тому же знал толк в вещах и умел одеваться.

Женщины или, по крайней мере, определенный тип женщин — сверхчувствительных, скучающих и беспокойных, — сходили от него с ума. И, скажем прямо, женщины такого толка обычно знают, что им нужно, так что ему, должно быть, иногда перепадало.

Он служил агентом в торговой фирме. Не особенно преуспевал. Казалось бы, все должно быть наоборот с его-то внешностью и общительностью, но, вероятно, в таких делах требовалось еще что-то, чего у него не было — может быть, просто интерес к делу. Начиная с июля и до того момента, когда он был убит, он продавал или пытался продавать земельные участки. Работал на компанию «Уэлс и Меррит», которая находилась в северо-восточной части города: продажа домов, сдача в аренду и тому подобное. Жил неподалеку от Северо-Восточной 61-й улицы.

— А как давно он околачивался в Майами?

— Периодически появлялся с 1945 года, когда демобилизовался из флота. Появлялся наездами, и полной картины здесь нет. В тот же период жил некоторое время в Новом Орлеане. Но обычно возвращался в Майами. Вот тут у меня некоторые записи...

— Минутку, я найду на чем записать, — сказал я и, вынув из стола лист бумаги, приготовил ручку. — Пожалуйста, я готов.

— О’кей! Вырос в маленьком городке на севере Луизианы. Отец был адвокатом, а позднее областным судьей. И мать, и отец к моменту его убийства уже умерли, и из всех родственников в живых оставалась лишь сестра — замужняя, на три года старше его. Она живет в Луизиане, в Уайтсборо. Она была единственным человеком, который приехал забрать его труп и похоронить.

Видимо, Стрейдер не был из породы «диких», просто от него было мало толку. Вероятно, у него на уме были одни женщины. Он ухитрился пройти 4 года военной школы в Пенсильвании, но дальше не продвинулся — слабые оценки. В 1942 году попал на флот, а потом — в школу электроники, думаю, на «Остров сокровищ» в Сан-Франциско, откуда в конце войны вышел радистом.

— Он случайно не служил на подводных лодках?

— Нет. Согласно его послужному списку, в 1946 году был диктором на маленькой радиостанции здесь, в Майами. Проработал год. Большая часть 1948 года — пустые страницы. Насколько я знаю, в ту зиму он связался с одной ловкой девицей, владелицей беговых лошадей. Потом, примерно в 1950 году, продавал легковые машины. Следующие два года работал в Майами в трех или четырех фирмах. Осенью 1953 года стал агентом по продаже звуковых киноустановок для церквей и школ с выездами во Флориду и в южные районы Алабамы и Джорджии. Как всегда, моря он не поджег и через шесть месяцев ушел с этой работы... или его ушли. Далее опять пустая страница, и мы находим его осенью 1954 года в Майами, где он снова продает машины. Затем в 55-м и примерно до половины 56-го он работает в компании «Электроника» с основной базой в Орландо. Не знаю, чем торговал на этот раз — возможно, снова киноустановками. Когда эта работа кончилась, ему удалось сдать экзамен на должность агента по продаже недвижимости. Вот тогда-то он и стал работать на фирму «Уэлс и Меррит», о которой я упомянул вначале. Так что, видите, он — настоящий летун и бродяга. Думаю, что он получал подачки от женщин.

— Есть какие-нибудь данные о его знакомстве с семейством Лэнгстонов? — спросил я.

— Никаких, хотя Лэнгстоны тоже были одно время в Майами. Понимаете, они жили в разных мирах: Лэнгстон — довольно видная фирма. Во всяком случае был, пока не разорился, а Стрейдер — жалкий человечек, который не мог войти в общество.

— А что вы можете сказать относительно первой миссис Лэнгстон?

— Практически ничего. Вы думаете, что тут могло что-нибудь быть, поскольку она тоже любительница веселой жизни, особенно после развода, когда получила кучу денег? Тем не менее никакой связи между ними не обнаружено. А полиция, поверьте мне, очень старалась хоть что-нибудь откопать. Не забывайте: Майами — видное место. И, разумеется, основное внимание сосредоточилось на второй миссис Лэнгстон, ныне вдове. И причины понятны. Вернее, бросаются в глаза Ведь Стрейдер поехал на встречу с женщиной, предположительно замужней, а дело кончилось убийством Стрейдера и Лэнгстона, причем установлено, что в тот момент, когда Стрейдер пытался отделаться от трупа, с ним была женщина... Это было семь месяцев назад, а местная полиция до сих пор не имеет еще самого важного доказательства: что Стрейдер и эта женщина когда-то встречались. Вторая миссис Лэнгстон не его поля ягода. Она была медиком-лаборантом, жила на зарплату и не бегала вместе с веселой денежной толпой. Думается, что и Лэнгстона она встретила впервые, лишь когда ставила эти присоски с проводами, чтобы сделать кардиограмму.

— О’кей! — сказал я. — Пока ничего плохого вы мне не сообщили. Полагаю, что полиция отказалась от мысли, что Стрейдер был нанят для совершения убийства?

— Конечно! Во-первых, они не смогли найти никого, кто хотел бы убрать Лэнгстона. Страховку получила его двенадцатилетняя дочь. Молодое поколение дает нынче какой-то процент профессиональных убийств. Но здесь не тот случай. Девочка очень любила своего отца.

В деловых кругах у Лэнгстона не было врагов. Он не гнался ни за богатством, ни за положением в обществе. Правда, между ним и его первой женой отношения были плохие, но она все равно ничего бы не выигрывала от его смерти — она уже развелась, получила значительную часть денег и кубинского актера, за которым гонялась... Но даже если кому-нибудь понадобилось убрать Лэнгстона, то почему он в качестве наемного убийцы выбрал Стрейдера? Преступником он не был, а кто же начинает свою преступную деятельность как наемный убийца? Этим обычно кончают, но никак не начинают. И еще вопрос: каким образом Лэнгстон был убит? Ударом по голове? Это слишком хлопотно для профессионала... Нет, эта версия была мертва еще до того, как ее отвергли официально.

— Еще что-нибудь?

— Откровенно говоря, нет. На данный момент эго практически все. Что ни говори, а все время возвращаешься к тому, что Стрейдер поехал туда, просто чтобы встретиться с какой-то женщиной. Если бы он поехал туда по делам фирмы, то человек, с которым он должен был встретиться, непременно сообщил бы об этом. Однако ничего подобного не случилось. За два месяца он съездил туда три раза, а ведь в оба конца это тысяча миль. Никакой бизнес не заставил бы Стрейдера совершить такое путешествие.

— О’кей! — сказал я. — В данный момент я не вижу, за что зацепиться. Постарайтесь разузнать о нем еще что-нибудь. Может быть, вам удастся заполнить эти пустые страницы его жизни? Посмотрите, сколько у него было женщин и где они сейчас. Я понял так, что в его квартире не найдено никаких писем, но, может быть, были зарегистрированы его междугородные разговоры по телефону?

— Верно, писем не было. Два разговора были, оба перед отъездом, по телефону-автомату.

— Хитрый был парень! — сказал я. — Ну, ладно, позвоните завтра, если что-нибудь выясните.

Я вернулся в спальню. Миссис Лэнгстон сидела в кровати, обхватив колени руками.

— Вы что-нибудь ели? — спросил я.

— Нет. Я ведь проснулась всего каких-нибудь полчаса назад.

— Как вы смотрите на то, чтобы вместе пообедать?

Она улыбнулась:

— Я думала, что вы собираетесь продержать меня в постели.

— Нет... Вы любите бифштексы? Это единственное, что я умею готовить.

— Бифштексы — это хорошо. Но вам не нужно ничего готовить. Это могу сделать я или Джози.

— Отдыхайте. А Джози получит свободный вечер. Я хочу с вами поговорить.

Я сел в машину и поехал в город. Купил два бифштекса, несколько французских булочек, фрукты, джин, вермут и бутылку бургундского. Вернувшись в мотель, я побрился, переоделся, причем надел рубашку с длинными рукавами, чтобы скрыть повязку на левой руке.

Заказанные мною лекарства все еще находились в машине. Я отнес их в бюро. Джози как раз собиралась уходить.

— Постарайтесь вернуться до полуночи, — сказал я. — Я хочу; чтобы вы постелили себе в соседней комнате и провели там эту ночь. Миссис Лэнгстон чувствует себя намного лучше, чем я ожидал, но лишняя предосторожность не помешает.

— Хорошо, сэр, — сказала она и ушла.

Я отправился на кухню и приготовил все, что нужно, чтобы зажарить бифштексы. Там же я обнаружил, что Джози начистила немного картофеля. Я открыл джин и вермут, и когда смешивал коктейли, в коридоре послышались шаги, и в дверях показалась Джорджия Лэнгстон. На ней были домашние туфли и голубой халат, накинутый поверх синей пижамы. Губы ее были слегка подкрашены, волосы причесаны. Их рыжеватотемный блеск контрастировал с бледностью лица и серыми глазами. Мне почему-то подумалось, что Стрейдер мог бы проехать и более 500 миль, чтобы попасть на свидание с этой женщиной. Только она никогда бы не удостоила его чести принять у себя.

— Кажется, я не разрешил вам вставать?

Она едва заметно улыбнулась и слегка покачала головой:

— Я не могу позволить, чтобы мной командовали в моем собственном доме.

— Вы нездоровы, и доктор говорит, что вам нужен полный покой.

— Могу открыть вам и доктору один секрет. Если женщина чувствует себя неловко, принимая мужчину в спальне, значит, она чувствует себя достаточно хорошо, чтобы встать на ноги.

Я пожал плечами и налил в бокалы коктейль:

— Что ж, пусть будет по-вашему. Тем более, я уверен, что нельзя выглядеть так хорошо, как вы сейчас, и при этом чувствовать себя плохо. Видимо, вы правы.

— Спасибо, — сказала она все с той же едва заметной улыбкой, — но не лучше было бы, если бы вы рассказали мне о вашем «зверском обращении», чтобы не вводить меня в заблуждение. Я лишь вздохнул.

Потом я отнес наши порции в комнату. Она села на диван и поджала под себя ноги. Я накрыл кофейный столик и сел напротив:

— Прошу меня простить. Иногда я поддаюсь настроению. У меня слишком много свободного времени, вот мне и становится немного жаль себя. Мне необходима работа.

Она понимающе кивнула:

— И тем не менее я считаю, что после того, как вы наговорили такого, надо рассказать о себе.

— Тут рассказывать нечего. Вот, правда, за исключением того, что меня якобы уволили. Просто временно отстранили от работы, а я подал в отставку. Работа полицейского не для меня. И это обиднее всего...

— Я понимаю, что это не мое дело. — твердо сказала она, — но все же вы должны объясниться. Недавно вы сказали, что я — ваш друг, а это дает некоторые права. Тот человек находился под арестом?

— Нет, — ответил я.

— Значит, это., что-то личное?

— Нет, — ответил я. — Хотя минутку. В том-то и суть. Это не было личным, но я сделал из этого личное. Я уже действовал не как профессионал, а как фанатик.

— В чем была его вина?

— Он продавал наркотики.

— О-о! — вымолвила она.

— Для меня это не оправдание, — сказал я — Законы должны осуществляться беспристрастными людьми, но никак не крестоносцами или фанатиками; я так и думал, пока меня не назначили в отдел по борьбе с наркотиками А в этом деле нечто такое... Очень грязное, особенно когда речь шла о подростках Вы не знаете, на что готова пойти шестнадцатилетняя девочка, чтобы раздобыть денег на укол?

Я замолчал.

— Впрочем, неважно... — я не собирался входить в подробности. — В конце концов это оттолкнуло от меня жену Она видела, куда я качусь, а я не замечал... Кроме того, она вбила себе в голову странную мысль: что я хоть иногда должен приходить домой... И наконец — это стоило мне работы.

Я выслеживал одного особенно злостного типа, хитрого пушера лет двадцати трех. Меня буквально сжигало желание схватить его, но я сам все испортил. Когда я наконец приволок его в полицию, у меня еще не хватало неопровержимых доказательств, и он спокойно вышел на волю. Через три дня снова взялся за свое. А потом я столкнулся с ним в баре. Он бросил в мой адрес крепкое словечко — я не придумал ничего лучшего, как отправиться в умывальник...

Я помолчал, глядя на сигарету, которую держал в руке.

— Вот. собственно, и все. Разумеется, был большой скандал. Отстранили от работы... А я уже понял, что пора выйти из игры.

Она кивнула:

— Да, пожалуй, вы действовали неправильно. Но я думаю, что вы слишком к себе суровы. Никто не может уберечься от эмоций.

— Конечно. Но закон предусматривает, что полицейский передает дело в суд на рассмотрение, а не решает его собственными кулаками в запертом умывальнике. Однако давайте переменим тему. Я хотел поговорить о делах.

Она немного отпила из своего бокала.

— О мотеле?

— Вот именно. Вы сказали, что не хотите продавать его с убытком. Но вы продали бы его за настоящую цену?

Она кивнула.

— Тогда расскажите мне о нем. Сколько вы за него заплатили? Сумма закладной, если он заложен? И во сколько, по вашему мнению, его можно оценить сейчас?

— Мы купили его за 95 тысяч год с небольшим назад. 35 тысяч заплатили наличными, остальное процентными бумагами. Мы собирались сами озеленить его, но потом муж стал болеть, и мы так ничего и не сделали. А после его смерти он вообще катился под гору. Сейчас я ничего не могу сделать. Единственно разумное — продать его сейчас, не ожидая, пока цена упадет еще ниже, но я слишком упряма, чтобы пойти на это. Последний раз. когда я пыталась его оценить, эксперты фирмы по продаже недвижимости в Таллахасси сказали, что за него сейчас не дадут более 75-ти.

— Его можно отстроить, — сказал я. — Думаю, за него можно получить больше ста тысяч. Дело ведь даже не в здании, а в территории. Она слишком мрачна и неуютна. Тут нужны бассейн, площадка для детских игр, газоны, кусты, клумбы...

— Конечно, нужны! Но у меня нет денег. Не знаю даже, как я смогу отремонтировать тот номер, который залили кислотой.

— Вот тут-то и вступаю в игру я. У меня есть немного денег, оставленных мне семьей моей матери. Кроме того, уже говорил, что ищу, чем бы заняться. Мне нужен тяжелый физический труд, чтобы вместе с потом из меня вышло все раздражение. И я люблю копаться в земле, работать в саду. Один из моих дядюшек был архитектором по благоустройству парковых территорий, и я часто помогал ему, когда был студентом. Я знаю, как все это делается. Знаю даже, как устроить бассейн. И мне очень хотелось бы попробовать.

Она задумчиво кивнула головой.

— Вы бы хотели войти в долю, провести все озеленительные работы, чтобы впоследствии получить за мотель более крупную сумму?

— Именно так. И, учитывая, что почти всю работу я выполню сам, мы могли бы продать мотель с немалой выгодой... Надеюсь...

— Но вы не забывайте одну вещь. Вы сами видите, как ожесточены местные жители. Если кто-то ненавидит меня настолько, чтобы позволять себе подобные выпады, то неужели вы думаете, что он отступится только потому, что рядом со мной появится второе лицо? Вы уверены, что захотите подвергаться такому риску?

— Как раз к этому я и хотел перейти. Эти выпады необходимо прекратить. Насколько я понимаю, вы считаете, что это работа какого-то психопата? Шутника с мозгами набекрень, который вымещает на вас свои пороки, считая, что вы убили мужа?

— Предположим, — сказала она, нахмурившись. — А вы разве думаете не так?

— Я считаю, что это работа как раз тех людей, которые убили вашего супруга.

Она чуть не пролила вино. Потом поставила бокал на стол и посмотрела на меня:

— Но ведь это Стрейдер...

— И еще какая-то женщина. Так вот, она еще находится здесь, и у нее есть помощники. Может быть, просто еще один друг сердечный, не знаю. Послушайте, за время следствия на вас было возведено обвинение? Или кто-нибудь подтасовал карты, чтобы клеймо подозрения пало на вас?

— На меня? Нет, не знаю, — сказала она, озадаченная новым для нее поворотом дела. — Во всяком случае в полиции мне об этом не говорили...

— Конечно, они могли ничего вам не сказать.

— Вы действительно думаете, что на меня...

— Да. И не только потому, что она бросила машину у мотеля. Ей нужно было оставить машину в таком месте, где она бы не навела на след; вполне логично, что она оставила машину там, где бы ее оставил сам Стрейдер. И я думаю о телефонном звонке...

— О том, который разбудил меня?

— Да... Видите ли... — Тут я замолчал. — Простите, — сказал я через некоторое время. — Я не собирался сейчас рассказывать вам все и портить вечер... Лучше принимайтесь за бифштекс!

Она улыбнулась:

— Не беспокойтесь, от бифштекса я не откажусь. А вечер вы мне не испортите. После того, что я пережила, маленький дружеский вопрос — это все равно что плечо, на котором можно выплакаться.

— А те допросы были грубые?

— Достаточно грубые, уверяю вас.

— Кто вас допрашивал, шериф?

— В основном... иногда Редфилд. Иногда — оба сразу.

— Что вы можете сказать о шерифе?

Она задумалась:

— Я бы сказала, довольно компетентный. Ему уже за шестьдесят, этот пост он занимает уже лет двадцать. В последнее время его здоровье пошатнулось. Я слышала, что вот уже месяц он лежит в клинике Мэйо... Но вы не думайте, что со мной обращались грубо в буквальном смысле этого слова. Просто все это было так ужасно... Сам шериф — довольно учтивый джентльмен, и хотя вскоре я почувствовала, что Редфилд питает ко мне неприязнь, в его обращении тоже не было ничего грубого или подлого. И, конечно, никаких чрезвычайных мер они не применяли.

— Вы были арестованы?

— Да, но не сразу. Сначала они просто старались выяснить, знал ли мой муж Стрейдера, собирались ли они вместе на рыбную ловлю, в какое время муж выехал из дома и тому подобное... И не слышала ли я, как уехал в своей машине Стрейдер или когда вернулась его машина. А потом они узнали, что повар в «Силвер Кинг» видел, как у мотеля остановилась машина и из нее вышла женщина. Тогда меня вызвали к шерифу, а уже вечером объявили, что подозревают меня в убийстве мужа, и арестовали. В течение трех дней меня часами допрашивали, но потом обвинение сняли за недостаточностью улик, и меня освободили.

— И все это время они добивались от вас одного: признания, что вы и Стрейдер... ну, сами понимаете...

Она слабо улыбнулась.

— Были любовниками? — докончила она спокойно. — Да, именно этого они и добивались. И постепенно меня начал охватывать ужас. Я понимала, что они просто не могли мне поверить, и им было бы легко убедить в этом и суд присяжных... Начать с того, что я им сказала, что вообще не знаю имени Стрейдера и что он остановился в мотеле. Когда я узнала, что муж убит, я просто оцепенела, и, естественно, это имя ничего для меня не значило. А позднее, когда я уже была в состоянии что-то соображать, я вспомнила, что накануне действительно была в бюро, когда он узнавал, нет ли свободного номера. Меня спросили, видела ли я его раньше, я ответила «нет»... Да так оно и было... И тогда они показали мне две регистрационные карточки за предшествующий месяц, за октябрь. На обеих карточках значилось имя Стрейдера и номер его машины... Все было очень просто — оба раза его оформлял мой муж в мое отсутствие... Но все стало расти как снежный ком и казалось все подозрительнее. Скажем, даже то, что я одна поехала в Майами как раз в середине октября, в период между двумя наездами Стрейдера.

— Вы ездили в Майами? — Об этом факте я услышал впервые.

— Да... — Она взяла вторую сигарету. — Поехала проконсультироваться с врачом. Конечно, они сразу же захотели узнать, почему — ведь у нас есть свой врач, доктор Грэм. А я находилась на грани истерики. Нервы на пределе и поэтому... Я пришла в ярость и вообще отказалась что-либо объяснять... Естественно, как только я поняла, что это глупо, я все объяснила; они проверили, позвонили врачу в Майами... Но все равно это их не удовлетворило... Обследование могло быть предлогом для поездки в Майами. Будь у меня роман — времени для встреч хватало. В течение двух дней — два свидания с доктором, по часу каждое утро; конечно, я повидалась с двумя-тремя старыми друзьями, но все же большую часть времени — в том числе и две ночи — оставалась в Майами одна. И потом, собственно, я не была больной... — Она замолчала, видимо, не зная, как лучше объяснить причину.

— Да ладно! — сказал я. — Вам совершенно не надо входить в подробности.

Она неопределенно взмахнула рукой:

— Да, но в этом нет ничего зазорного... Дело в том, что мы с мужем очень хотели ребенка, и начали беспокоиться... Так ведь часто бывает... Но когда меня стали об этом допрашивать, я впала в ярость.

— Послушайте, крупный козырь против вас то, что вы бодрствовали, когда постучался шериф. Вы объяснили, что вас разбудил телефонный звонок. Вы не знаете, они пытались это проверить?

Она покачала головой:

— Н-нет... По крайней мере, мне это неизвестно. А что?

— А то, что именно этот случай должен был заставить их усомниться в правильности обвинения. Насколько я знаю, какая-то женщина... похоже, пьяная, хотела переговорить с человеком, который не останавливался у вас?

— Правильно, — сказала Джорджия.

— Вы помните имя человека, с которым она хотела говорить?

— Да, некий мистер Карлсон.

— Отлично... А не знаете ли вы, полиция пыталась выяснить, действительно ли существует такой мистер Карлсон и не зарегистрирован ли он в каком-нибудь другом мотеле?

— Если они пытались это выяснить, то мне все равно не сообщили.

— Разумеется, они могли это проверить, но вам ничего не сказать. Во всяком случае они должны были это сделать, ибо 5.15 утра — очень неподходящее время звонить в провинциальный городок, где все бары закрыты. К тому же это либо слишком рано, либо слишком поздно, чтобы разыскивать кого-нибудь в мотеле. Они хоть намекнули вам на это?

— Да, они обвинили меня в том. что я лгу.

— Разумеется... Очевидно, они нигде не нашли никакого мистера Карлсона, а это означает, что никто его фактически и не мог искать. Но если они поверили вашим словам, то автоматически должны были поверить и еще кое-чему: тому, что вы говорили по телефону с женщиной, которая убила вашего мужа.

Она удивленно уставилась на меня:

— Женщина?

— Жестокая и хитрая, — ответил я. — Убедитесь сами. За час с небольшим она помогла убить человека, видела, как полицейский убил ее любовника, и все же сумела вывернуться и подстроить все таким образом, чтобы подозрение пало на вас. Голову она не потеряла и столь же нежна и добра, как кобра!

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Мы не возвращались к этой теме, пока не принялись за кофе. Миссис Лэнгстон была спокойна, но съела всего лишь маленький кусочек бисквита и выпила немного вина. Я предложил ей сигарету.

— Вы совершенно уверены, что ваш супруг не знал Стрейдера? — спросил я.

— Уверена, — ответила она. — Я никогда не слышала, чтобы он упоминал его имя.

— Но это означает, что он должен был знать эту женщину. Вы это понимаете?

— Почему?

— Кто-то из них с ним связан. Иначе не имело смысла представлять дело несчастным случаем. Подозрение не пало бы на Стрейдера только потому, что он случайно остановился в вашем мотеле. А вот женщина понимала, что подозрение падет на нее...

Или может пасть. Вот в этом-то и кроется загвоздка, которая сводит полицию с ума. Все вращается по замкнутому кругу и возвращается к исходной точке. Женщина знала, что если бы встал вопрос об убийстве человека, то подозрение пало бы на нее. А вопрос этот встал, было проведено расследование, и вы оказались единственной, на кого пало подозрение. Правда, у полиции не нашлось никаких доказательств. Они даже не смогли доказать, что вы просто знали Стрейдера, не говоря уже о большем. И если бы они передали дело в суд, любой, даже начинающий защитник разорвал бы их в клочки. Вероятно, Редфилд просыпается с криком и жует простыню. Но это — его проблема, а не моя. Моя заключается в другом.

— В чем же?

— Узнать, кто эта женщина! Та, которая предчувствовала, что ее могут заподозрить, но которую не заподозрили!

— Возможно, она ошибалась или преувеличила возможную опасность?

— Нет, судя по всему, эта женщина хладнокровная и сообразительная. Из тех, кто не делает поспешных выводов и не теряется в сложных ситуациях. Так что вряд ли она ошиблась.

— Вы говорили, что здесь замешан еще человек. Может быть, дело в нем?

— Не думаю. Стрейдер приехал сюда увидеться с женщиной. Как бы вы ни поворачивали этот вопрос, вы все равно приходите к этому. В этом деле женщина замешана по самое горло. Но допустим на минуту, что в деле был еще другой мужчина, почему же подозрение не пало на него? Из того, что вы тут говорили о шерифе, он едва ли скрыл бы улики против кого бы там ни было. И Редфилд, кажется, тоже не скрыл бы...

— Нет, конечно! Я уверена, что никто из них этого не сделал бы. Редфилд — человек жесткий, но справедливый. И, мне кажется, честный.

Я нахмурился:

— У меня тоже сложилось такое впечатление. Но мне кажется, что его что-то грызет. Он, возможно, вас ненавидит, и ему все равно, что с вами случится. И в то же время он ненавидит себя, потому что он слишком честный полицейский, чтобы смотреть на все это равнодушно.

Она кивнула:

— Кажется, я понимаю, что вы имеете в виду. Помните, я говорила, что во время допроса я почувствовала, что он относится ко мне резко неприязненно. И это по двум причинам. Мой муж очень хорошо его знал; помню, он сказал однажды, что Редфилд — человек, преданный своему делу. Он прямо-таки становится сам не свой, если ему не удастся поймать преступника. А другая причина в том, что мой супруг был для Редфилда в юности героем, как, впрочем, и для многих других юношей. В школе Кэндел учился лучше всех, в колледже стал известным спортсменом, о нем даже писали флоридские газеты. Возможно, это лишь мальчишеское восхищение, но такое часто остается на всю жизнь. Тем более, что он стал еще и героем войны, а потом сделал себе имя в деловых кругах Майами. Он всегда был популярным, и особенно здесь, в своем родном городе. Вот потому для Редфилда, да и для всех остальных все кристально ясно: я — потаскушка, я его убила, но вышла сухой из воды.

Говорила она довольно спокойно, но было видно, что это стоит ей больших усилий — эта борьба с усталостью и душевной болью. Мне очень хотелось как-то ее утешить, но я понимал, что единственная помощь с моей стороны — продолжать поиски.

— В котором часу Стрейдер оформился в мотеле?

— Часов в шесть, наверное.

— И он приехал один?

Она кивнула.

— А те предшествующие два раза, когда он приезжал в октябре, он тоже регистрировался один?

— Да.

— А вы не помните, не было ли каких-либо намеков на то, что в его номере все-таки появлялась женщина?

— Нет, — ответила она. — Даже если бы в номере и оставались какие-нибудь следы женщины, прислуга решила бы, что номер сдан двоим, убрала бы номер и ничего бы об этом не сказала. Но последний раз номер, конечно, тщательно осмотрела полиция. Никаких намеков на присутствие женщины.

— Значит, эта женщина жила в городе, и он ее не приводил даже ночью. Во всяком случае в тот, последний раз. А не проверяли, останавливался ли он в других мотелях?

— Проверяли. По-видимому, он приезжал в город три раза и неизменно останавливался у нас. Это, разумеется, также сочли уликой против меня.

— В тот вечер, попозже, вы его не видели? Или его машину? Стояла ли она перед номером?

Она беспомощно покачала головой:

— Не помню... Полиция тоже спрашивала меня об этом, но я действительно не помню. В тот вечер было занято восемь номеров; трудно заметить, какая машина на месте, а какая отсутствует.

— Ваш муж поехал на рыбалку один?

— Да.

— В котором часу? Вы вставали вместе с ним?

— Нет, — ответила она. — Я часто пыталась в таких случаях вставать, чтобы сварить ему кофе на дорогу, но он всегда настаивал на том. что все сделает сам. И он редко брал с собой завтрак. В то утро он встал в половине четвертого — я помню, как накануне он ставил будильник. Будильник, конечно, разбудил меня, и я слышала, как он возится в кухне, пьет кофе и наливает его в термос. Все его снасти, удочки, мотор были уже, конечно, в машине — он всегда все готовил с вечера. Перед уходом он. как обычно, заглянул в спальню и, увидев, что я не сплю, поцеловал меня. Помню, он пошутил — это была его обычная шутка — что поймает такого большого окуня, что даже не придется привирать по обычаю рыбаков. А потом я слышала, как он уехал Я... я... — Внезапно она судорожно вздохнула и наклонилась над столом, чтобы загасить сигарету.

— А вы слышали, не отъехал ли вслед за ним еще один автомобиль? — быстро спросил я, чтобы помочь ей справиться с чувствами.

— Нет. — Она уже овладела собой. — Вскоре я снова уснула. А потом зазвонил телефон, и женщина попросила меня позвать к телефону мистера Карлсона. К тому моменту, когда я окончательно убедила ее, что никакого мистера Карлсона в нашем мотеле нет. уже совсем расхотелось спать. Я умылась и подогрела кофе — он всегда оставлял чашечку и для меня. А минут через десять явился шериф.

— Вы помните точное время, когда ваш супруг выехал из дома?

— Где-нибудь около четырех, — ответила она, — он всегда уезжал в это время. Минут через 20 — 25 после того, как звонил будильник.

— А сколько времени нужно, чтобы доехать до того места, где он держал лодку?

— Около пятнадцати минут.

— Точное время, когда Келхаун наскочил на Стрейдера, известно?

Она кивнула:

— На следствии Келхаун показал, что его разбудил шум затормозившей машины. Он сразу посмотрел на часы — было двадцать минут пятого.

— Гмм... Еще один вопрос... Ваш супруг давал вам когда-нибудь повод для подозрений в неверности?

— Нет. — сказала она. — Конечно, нет!

— Вы помните, в этом возрасте иногда...

Глаза ее гневно сверкнули:

— Я же сказала... — Внезапно она замолчала. — Простите, — сказал она и улыбнулась. Потом провела рукой по волосам — характерный для нее жест, свидетельствующий об усталости, и добавила: — Я не хотела вас обидеть.

Она явно устала. Не очень-то хорошо выполняются предписания доктора.

Я потушил сигарету и встал:

— А теперь — в постель! Я принесу вам лекарство.

Я принес из своего номера одну таблетку снотворного.

Она улыбнулась:

— Вы и доктор Грэм — парочка никудышних заговорщиков. Неужели ни вам, ни ему не пришло в голову что я бы давно развязалась таким способом, если бы захотела?

— Откровенно говоря. — ответил я, — ни один из нас не был уверен, как вы справитесь с этой ситуацией. Вы — мужественная женщина. Гораздо мужественнее, чем мы о час думали.

Она встала и протянула мне руку.

— Ладно, идите отдыхать, пока я не уличила вас в обмане. Вы никогда не поймете, сколько вы сделали для меня.

— Спокойной ночи! — сказал я.

Закрыв черный ход, я вышел на галерею и сел на ступеньку крыльца напротив входа в мой маленький номер. Я покуривал и наблюдал за окрестностями, пока не пришла Джози. Кто знает, на что они решатся в следующий раз?

Когда Джози вернулась — это было около половины двенадцатого — и устроила себе постель в комнате рядом с миссис Лэнгстон, Джорджия уже мирно спала. Я велел Джози запереться на засов и тоже отправиться спать.

Придя в номер, я проверил, плотно ли заперто окно, и задернул занавески. Вспомнив о дробовике, я сочувствовал неприятный холодок. Мне казалось, что я все еще вижу два пустых глаза, которые ищут меня во мраке сарая, словно какой-то радар в кошмарном сне. Такого бы не испугался только круглый идиот!

Да, он был хитер! Он чуть было не убил меня а я не имел ни малейшего представления, кто он. И если я не высвечу его из этой темноты, прежде чем ему представится второй удобный случай, не очень-то у меня будет красивый вид когда меня найдут.

Я лежал в темноте, прислушиваясь к мерному жужжанию кондиционера и пытаясь отыскать в этом деле хоть какой-нибудь проблеск света.

Лэнгстон выехал на рыбную ловлю целым и невредимым самое раннее без десяти 4 и прибыл туда в 20 минут пятого — с проломленной головой и завернутый в брезент на заднем сиденье своей собственной машины. Поездка туда занимает 15 минут. Значит, за 15 оставшихся минут он успел куда-то заехать и получить смертельный удар по голове. Это место не могло быть где-то далеко. Правда, это обстоятельство мало мне помогло: городок маленький, и в такой ранний час, при полном отсутствии уличного движения, можно пересечь весь городок буквально за пять минут.

Но какую роль играет в этом деле женщина? Даже если бы мистер Лэнгстон и был дамским угодником — чего, кстати, по общему утверждению, не было, — он бы не отправился в 4 часа утра, да еще с рыболовными снастями, на свидание с женщиной. Это просто нелепо.

«Видимо, если уж в это дело и затесалась женщина, то эта женщина — подружка Стрейдера, та самая женщина, ради которой он сюда приезжал три раза. Но в таком случае какая могла быть связь между любовницей Стрейдера и Лэнгстоном?»

Самым легким ответом на этот вопрос был ответ, которого придерживается полиция: это была жена Лэнгстона... Нет, надо начинать с другой. Эта женщина жила в этом городке и, должно быть, знала Стрейдера раньше. За два месяца он трижды приезжал, чтобы повидаться с ней, а ведь поездка в оба конца составляет тысячу миль! Стрейдер не был любвеобильным подростком — значит, эта особа — девочка что надо! Конечно, никогда не знаешь, на какую женщину может польститься тот или иной мужчина, но много ли я здесь видел женщин, которые заставили бы меня проехать расстояние, равное длине штата Флорида, чтобы провести с ними пару часов?

Только одну!.. И опять мне пришлось вернуться к точке зрения полиции.

Я вздохнул в темноте и закурил сигарету. Тем не менее эта женщина где-то здесь, и я должен ее найти!

Пока у меня была одна слабая зацепка: когда она позвонила мне по телефону, то не изменила голос, не выдала себя за пьяную, как поступила в то роковое утро, позвонив миссис Лэнгстон. Это было ей не нужно. По их замыслам, через полчаса мне предстояло умереть. Не бог весть какая зацепка, но все же что-то.

Но как объяснить эту идиотскую историю с вентилятором?

И тут я даже привстал с постели, ругая себя тупицей и болваном. В истории с вентилятором не было ничего таинственного. Тот первый ее звонок, когда она резко прервала разговор, вовсе не был приманкой, как я считал. Или же был не только приманкой. Он был проверкой. Они меня проверяли.

Он видел, как я обходил телефонные будки. Так чего же проще: он подстроил мне ловушку, установив вентилятор возле какого-нибудь другого телефона-автомата, следил за мной, когда она звонила. Если я сразу же перебегу через дорогу, чтобы попытаться поймать ее, он прав в своих подозрениях. Я перебежал улицу и вернулся в заведение Олли, и он все понял. После этого она позвонила мне второй раз и послала меня под дуло дробовика. Все очень ловко, и вы не можете этого не признать, даже если вас разбирает страх.

Пока все логично. Но значит ли это, что мой враг — это один из четырех, которых я застал в «Силвер Кинге»: первый раз — Руп, Данливи, Олли и Перл Тэлли? Не обязательно, подумал я. Все, что я делал в этом городке, становилось известным; даже если он заметил меня на каком-то этапе моих поисков и следил, чтобы установить, что же я делаю, он мог и заочно узнать, что я появился в «Силвер Кинге». Хотя естественно было предположить, что все-таки кто-то из этой четверки.

Предположим, что это один из четверых. Кто же? Данливи работает на бензозаправочной станции на шоссе. Он мог видеть меня, когда я туда ехал. Олли, естественно, все время у себя. Перл Тэлли зашел туда тотчас следом за мной. Остается Руп, о котором я пока ничего не знаю. Но он мог следить за мной из-за любого угла, не попадаясь на глаза. Разве это не более естественно, чем торчать открыто на виду, как Перл Тэлли? «Разумеется, — подумал я. — Тем более, что, с его точки зрения, нечего бояться, ибо мне предстояло умереть от его пули».

Так что с таким же успехом это мог быть и Перл Тэлли... Впрочем, нет! Только не с его акцентом мальчика из Джорджии! Кто бы ни был человек, а я дважды слышал его по телефону, и хотя первый раз он говорил шепотом, а второй раз очень тихо, все же от этого диалекта что-то непременно бы проскользнуло. Значит, оставалось трое...

Итак, у меня сейчас оставались на руках две тончайшие путеводные нити — и только благодаря тому, что они недооценили, насколько я живуч. Зато теперь они это знают и не повторят своей ошибки...

Прошло много времени, прежде чем мне удалось заснуть.

Заря только занималась, когда я промчался мимо двух почтовых ящиков на шоссе и свернул на грунтовую дорогу между соснами. На обеих фермах еще спали, а когда я проезжал загон для скота, дорогу впереди пересекла стайка молодых перепелов. В следующий момент она вспорхнула, словно раскрывшись веером, над низкорослыми пальмами. Через несколько минут я сбавил скорость и остановился под тем же деревом, напротив почерневшей от пожара трубы.

Я проснулся перед рассветом, и меня сразу же поразила мысль, что вчера я не видел никаких следов другой машины — по крайней мере по эту сторону фермы. Как он туда забрался? Очевидно, в лесу, окаймляющем поля, есть какая-то другая дорога, по которой он и добрался. Если бы мне удалось ее найти, то можно обнаружить место, где он оставлял свою машину.

Было сыро, но тепло, и воздух был совершенно неподвижен, как будто день затаил дыхание, ожидая минуты, когда он сможет наконец вырваться и засиять в своей полной красе. Полная тишина, и только иногда с полей доносился крик перепелки...

Еще не совсем рассвело, но я отчетливо увидел две колеи, оставленные машиной, почти рядом со следами моей.

«Наверняка здесь побывал рыжий помощник шерифа, — подумал я. — Когда ему не удалось спровоцировать меня на выпад против полицейского, ему стало скучно и он отправился сюда, чтобы показать, что делает свое дело».

На мгновение мне даже стало жаль Редфилда. Что за пародия на полицию? Один полицейский и два шута!

Входить сейчас в амбар не было смысла: слишком темно, все равно ничего не разглядеть.

Я прошел мимо, прислушиваясь к шороху сухих листьев и травы под ногами и чувствуя холодок между лопатками при воспоминании о выстреле. На краю поля, ярдах в двухстах от амбара, я пролез между провисшими нитями колючей проволоки и углубился в лес. Здесь росли преимущественно дубы и сосны. Пока что я не обнаружил ничьих следов, но и не питал особых иллюзий: какой из меня следопыт! Всю жизнь я прожил в городе, и найти проселочную дорогу в лесу не так-то легко.

Я миновал песчаный овраг, по дну которого струйкой бежал ручеек, и продолжал свой путь. Идти было легко — под ногами почти ничего не росло, только пучки сухой травы и редкие кустики крапивы.

Стало совсем светло. И через несколько минут я внезапно увидел дорогу. Точнее, всего лишь две пыльные колеи, извивающиеся между деревьями, но на них проступал рисунок шин; след выглядел совсем свежим.

Дорога шла параллельно грунтовой, по которой я сюда приехал. Положив на колею папку, чтобы заметить место, я свернул вправо и пошел в сторону шоссе. Так я прошагал полмили, но не обнаружил никаких намеков на то, что машина останавливалась или покидала колею. Тогда я зашагал обратно и в нескольких ярдах севернее своей отметки нашел то, что искал: от этой дороги влево ответвлялась еще одна, ведущая по полям позади амбара.

Еще более заброшенная, но на ней в пыли виднелись свежие отпечатки шин. Шины были стандартные, такие стоят на тысячах машин.

Над лесом уже вставало солнце.

Я пошел по следам машины, осторожно слушая между колеями. Местами дорога была усеяна сосновыми иголками, и рисунок пропадал, но в других местах был чистый песок, и там я мог внимательно рассматривать отпечатки шин, надеясь найти в них хоть какую-нибудь особенность, трещинку или порез, которые могли бы послужить приметой. Но ничего такого я не смог заметить.

Пройдя метров двести, я добрался до места, где он останавливался и разворачивал машину. Здесь дорогу преграждала упавшая сосна, и он не смог ни ехать дальше, ни объехать ее. Я изучил следы. Он свернул налево, развернулся, а затем вернулся на дорогу, по которой и приехал. На одном месте, в песке между колеями, я заметил масляные пятна. Значит, здесь он не просто развернулся. Его машина здесь простояла некоторое время. Я кивнул и закурил сигарету. Отсюда до амбара — если идти прямо через поле — не более полумили. Несомненно, это был мой мальчик с дробовиком.

Но ничто не указывало на то, кто он, и был ли с ним кто-нибудь еще. Я обнаружил отпечатки сапог, но след часто прерывался, местами совсемисчезал и вообще был слишком неясным... И тем не менее я внезапно кое-что обнаружил. Деревья здесь росли густо, и, разворачивая машину, он задел ствол молодой сосны.

Я стоял и словно завороженный смотрел на нее. Небольшой шрам на коре не вызывал сомнения. Только находился он по крайней мере дюймов на 20 выше того места, где ему следовало быть. Лишь какое-то время спустя я понял, что именно оставило этот шрам: не бампер легковой машины, нет! Борт грузовика!

Такой, как у Тэлли. Он сразу возник в моем воображении, как живая картинка — грузовичок, стоявший перед «Силвер Кингом», со следами куриного помета на бортах.

Я пожал плечами. Почему мои мысли все время возвращаются к этому косноязычному шуту?

Обойдя поваленное дерево, я пошел к западу, в сторону поля... Время от времени между старыми колеями я замечал отпечатки сапог, а ярдов через сто наткнулся на полурастоптанный окурок. Сигарета кончалась белым фильтром, и когда я расправил скомканную порванную бумажку, то обнаружил сохранившуюся надпись: «Кент».

Когда я добрался до амбара, солнце успело подняться сравнительно высоко, и можно было попытаться рассмотреть, что находится внутри. Я проник туда, но не увидел ничего интересного, за исключением сильно изуродованной верхней ступеньки лестницы, в которую угодил заряд дробовика. Пустых гильз не видно. Мне опять стало не по себе. Каков будет следующий шаг? И когда? Они понимают, что теперь им будет трудно заманить меня в уединенное место, но осмелятся ли они напасть на меня прямо в городе? Могут, например, выстрелить прямо из машины или побоятся? Но ночью вполне могут напасть. Теперь мне все время надо быть начеку... От этих мыслей по моей спине опять побежали мурашки.

Я вернулся в город, позавтракал в маленькой закусочной и позвонил в бюро шерифа. К телефону подошел Макгрудер. Он сказал, что у Редфилда выходной день.

— А что нужно? — грубо спросил он.

— Нужен полицейский, — ответил я и повесил трубку.

В телефонном справочнике я нашел домашний телефон Редфилда и позвонил ему на дом. Трубку никто не поднял.

Начали открываться магазины. Я купил сто футов мерной ленты и дешевую готовальню. Перед тем, как снова сесть в машину, я еще раз набрал номер телефона Редфилда. Тот же результат. Я запомнил его адрес. Может быть, в свой выходной он работает во дворе и не слышит телефонного звонка?

Он жил на Клейн-стрит, 1060. Это была третья улица севернее Спрингер-стрит, в восточной части города. Я поехал туда. Его домик находился в последнем квартале, в самом конце улицы, которая упиралась в ограду персиковой плантации. Слева, за высокой металлической сеткой, была спортивная площадка. Дом стоял справа, единственный в этой части улицы. Он был похож на домики, которые строят на ранчо, и недавно покрыт белой краской. Почтовый ящик, установленный по деревенскому обычаю перед домом, свидетельствовал о том, что в доме действительно живет К.Р.Редфилд.

Я остановил машину и вышел.

Наверняка или он сам, или его жена занимались садоводством. К домику примыкал большой участок, вероятно, в пол-акра. Газон перед домом тщательно ухожен. К дому вела бетонированная дорожка, вдоль которой тянулась шестифунтовая изгородь, покрытая ползучими розами. Такого же типа изгородь, увитая красивой ажурной зеленью, находилась и справа, а за ней — еще один газон и дорожка, выложенная кирпичами.

Я поднялся на крыльцо и позвонил. Мне никто не открыл. Тогда я прошел через газон и заглянул за угол дома.

Футах в ста я увидел гараж. Двери его были закрыты. У стены пламенели цветы бугенвилии. Я снова завернул за угол. Может быть, Редфилд работает во внутреннем дворике? Зеленела бархатная трава газона. Видимо, Редфилд выкладывает низкую кирпичную стену вдоль клумбы, окаймлявшей газон: на земле лежали брошенные инструменты, мешочек с цементом, рядом — кучка песка. А вокруг — ни души.

Дом был построен в форме буквы П. Повернувшись, чтобы идти обратно, я случайно бросил взгляд на образовавшийся между крыльями угол — и словно окаменел. Почти у моих ног, на большом пляжном полотенце, лежала лицом вверх и подложив под затылок руку молодая женщина.

У нее были волосы оттенка хорошего красного вина, и на ней ничего не было, кроме темных очков, обращенных в мою сторону, как два темных непроницаемых глаза. Я круто повернулся и в одно мгновение очутился за углом на дорожке; и только тогда до меня дошел простой и утешительнывй факт: она спала. Однако, пока я шел к машине, мое лицо продолжало гореть.

Эта женщина... Видимо, это жена Редфилда. Я старался прогнать этот образ, но он упорно не хотел уходить, как упорствует яркое пламя паяльной лампы, если вы не успели вовремя закрыть глаза.

Я видел эти волосы, рассыпавшиеся на полотенце, и пластиковый флакон лосьона от загара, лежавший около ее бедра, и слегка впалый живот... В результате я выругался и рывком развернул машину.

Проехав квартал, я свернул налево и выехал на главную улицу неподалеку от «Испанской гривы».

«Дом Редфилда находится не более чем в четверти мили от «Магнолии Лодж», — подумал я.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Джорджия Лэнгстон еще не проснулась. Расположившись на кухне в компании Джози, я выпил чашку кофе, а потом переоделся в вылинявшие рабочие штаны и принялся задело. Разорвав последние остатки ковра в пятом номере, я вымел остатки матрасов, постельного белья и портьер. Потом вызвал машину, чтобы она увезла все это тряпье на свалку. Избавившись от мусора, я еще раз обмыл комнату из шланга и вытолкал воду метлой за дверь. Теперь в ней не осталось и следа кислоты. Через несколько дней все просохнет, и я смогу сделать ремонт.

Мало-помалу возмущение, вызванное бессмысленным разрушением, начало утихать. Чудесное ощущение — быть снова в состоянии что-то делать. Солнце палило, и пот градом катился с моего лица, когда я, взяв стофутовую мерную ленту, блокнот и карандаш, вышел из бюро. Я остановился в том месте, откуда были видны все домики мотеля, и когда представил себе, как тут можно все сделать ярко и красочно, сразу же захотелось схватить инструменты и тут же, под палящим солнцем, ринуться в атаку. Тем не менее я не спеша сделал черновой набросок участка и построек, размотал ленту и начал записывать измерения. Потом принес данные к себе в номер, включил кондиционер и на большом листе бумаги начертил масштабный план: в центре, почти напротив главного здания. — бассейн, 15 на 30 футов, с бетонированными краями, окруженный чернью, так же как и стоянка для машин перед блоком с номерами. Вдоль подъездной дороги по обе стороны — длинные приподнятые клумбы; по внешнему краю газона — бамбуковые деревья. Бамбук тут будет хорошо расти. Снизу — подсветка цветными фонарями. Может быть, это немного броско, но зато живописно и красочно, и это именно то, что нам нужно. А здесь, в этом конце газона, детская площадка...

Я трудился над чертежом, уточняя детали, когда в дверь постучали. Я взглянул на часы и с удивлением отметил, что уже двенадцатый час. Работа совершенно захватила меня.

— Войдите! — сказал я.

Это была Джорджия Лэнгстон. Она была одета в ослепительно белую юбку и легкую блузку цвета корицы. Выглядела она посвежевшей и спокойной.

— Я не помешала? — спросила она с легкой улыбкой.

— Ну что вы! — сказал я. — Входите! Я хочу, чтобы вы взглянули на это.

Я встал. Она подошла и стала рядом со мной, слушая объяснения.

— И что вы об этом думаете? — спросил я, закончив.

— Думаю, что это замечательно, — ответила она спокойно.

— Но вы уверены, что хотите этим заняться?

— Да... И чем дальше, тем больше мне все это нравится. Ну, так как? Договорились?

Она кивнула. Потом вдруг улыбнулась теплой и радостной улыбкой и протянула мне руку.

— Я оформлю перевод денег с моего счета в здешний банк, — сказал я. — На это уйдет несколько дней. Тем временем вы можете поручить вашему юристу подготовить соглашение о партнерстве.

— Хорошо, — сказала она, а потом вдруг снова устало покачала головой. — Но, Билл, разве мы сможем когда-нибудь снова открыть мотель? Мы же не знаем, что они еще выкинут...

Я взял ее руки в свои:

— Я занимаюсь этим вопросом. Нашел уже кое-какие зацепки. Надо повидать Редфилда.

— Вы думаете, он что-нибудь сделает?

— Должен сделать! — ответил я. — А наше дело — не оставлять попыток.

Когда она ушла, я сорвал с себя мокрую от пота одежду, принял душ и сменил повязку на руке. Без четверти двенадцать я снова подъехал к дому Редфилда. И на этот раз мне посчастливилось. Он работал во внутреннем дворике. Я довольно нерешительно пошел по дорожке, но знака удалиться он не сделал. Все в порядке. Его жена, видимо, уже ушла в дом.

Редфилд без рубашки, стоя на коленях, выкладывал кирпичную стенку. Рядом с ним в тени дуба стояла тачка с раствором.

— Хэлло! — сказал я.

Он коротко кивнул, но ничего не ответил. Может быть, он думает, что я пришел устроить скандал? Он грубо обошелся со мной в конторе шерифа; а я весил фунтов на тридцать больше, и сейчас он безоружен. Но если подобная мысль и пришла ему в голову, то совсем не испугала.

Я закурил и присел рядом на корточки. Он был хорошим полицейским, но никогда бы не превзошел Черчилля как ка-менщик-любитель.

— Я хочу вам кое-что сказать, — начал я. — Сегодня утром я ездил к тому амбару и нашел место, где он оставлял свою машину.

Он даже не взглянул на меня:

— Дома я не занимаюсь делами...

Он довольно неуклюже действовал мастерком и сглаживал пальцами известку между кирпичами.

— Так вы сотрете себе пальцы, — заметила. — Этот материал действует как наждак.

— Знаю. — ответил он. — Через полчаса кажется, будто их ободрали шкуркой.

— Вы не будете против, если я вам кое-что покажу?

— Вы что. каменщик?

— В профсоюзе каменщиков не состою. Но мне приходилось работать на кладке. Дорожки, поребрики и тому подобное.

Он ничего не ответил, и мне на какое-то мгновение показалось, что он откажется. Но потом он протянул мне мастерок, и сам немного отодвинулся в сторону. Я показал ему, как надо класть известку, как разглаживать ее кончиком мастерка и так далее. Таким образом я обработал несколько кирпичей.

Он коротко и жестко усмехнулся:

— Посмотреть на вас — так это чертовски легкое дело.

— Практика, — сказал я скромно. — Но эти кирпичи нужно смочить. Они слишком сухие.

— А что это даст? — спросил он.

— Они пористые и потому поглощают влагу из вашей извести. Она начинает крошиться и плохо держит. У вас есть таз или еще что-нибудь, в чем их можно смочить?

— Конечно! — Он пошел в гараж и вернулся с небольшим ведром. — Годится?

— Отличное ведро, — сказал я.

Мы наполнили его кирпичами и облили их водой из шланга.

— Пусть помокнут несколько минут, а потом мы их вытащим.

Он кивнул и вытер вспотевшее лицо:

— Как насчет того, чтобы выпить пива?

— С удовольствием! — сказал я.

Он прошел через затененное крыльцо в кухню и через минуту вернулся с двумя банками пива. Мы присели в тени. Я окинул взглядом внутренний дворик. Из-за угла виднелись передние колеса и капот старой машины. В центральной части дома — окно с витражом, под ним — цветочные клумбы и замощенная площадка. Вот здесь ОНА и лежала. Я постарался выбросить ее из головы... Только бы она не вышла из дома!

Я кивнул в сторону пламенеющей у гаража бугенвилии:

— Разве здесь не бывает морозов? Как вам удается ее сохранить?

Он отхлебнул из своей банки:

— Морозы бывают раза два-три в год. В остальное время погода сравнительно мягкая. В холода я развожу дымовые костры, и это спасает цветы...

Потом мы поговорили о травах, растущих на местных газонах. Он увлекся этой темой, и взгляд его почти утратил характерную для него жестокость. А сам он теперь смотрел на меня с интересом:

— Вы говорите, как настоящий садовник. Откуда вы столько знаете?

— Мой дядюшка бы архитектором по благоустройству участков. Я часто с ним работал.

Я рассказал ему о моей предполагаемой сделке с Джорджией Лэнгстон и о своих планах реконструкции ее участка.

Он кивнул.

— Значит, вы хотите стать ее партнером? — Он повертел в руке банку из-под пива, снова читая надпись на ней. Потом сказал коротко и с некоторым смущением: — Мне жаль, что я так обошелся с вами... Ну, понимаете, в кабинете...

— Забудьте лучше об этом, — сказал я.

Он сунул руку в карман брюк и вытащил пачку сигарет.

— Курите.

Это была пачка «Кента».

— Спасибо. — сказал я и взял сигарету. Мы закурили. Потом мы допили пиво, и он встал.

— Надо разгрузить остальные кирпичи.

— Я вам помогу, — сказал я.

Мне было приятно, что я не ошибся в нем с самого начала.

Он зашел за угол, и я услышал, как хлопнула дверца машины. В следующее мгновение он вывел ее вперед, и я, увидев ее, остолбенел: это был грузовичок с откидными бортами. Я бросил быстрый взгляд на задние колеса. Шины имели тот же рисунок, отпечаток которого я видел там, на дороге.

Я постарался сохранить внешнее спокойствие. «Это еще ничего не значит, — подумал я. — Масса людей курят сигареты «Кент«, в городе сотня грузовичков с откидными бортами, а шины с таким рисунком вообще самые распространенные. И тем не менее его... его ведь не было на рабочем месте, когда я туда ездил!»

Мы разгрузили и сложили кирпичи. Потом он наклонился вперед и задумчиво посмотрел на меня:

— Вы сказали, что ездили туда сегодня утром и нашли место, где он оставлял свою машину?

— Да.

— В таком случае, вы знаете, что это была за машина?

Я не очень понимал, куда он клонит, но увиливать не было смысла:

— Да, — сказал я. — Грузовичок с откидными бортами.

Он одобрительно кивнул:

— А я как раз гадал, заметили ли вы тут отметку на сосне.

Я сразу почувствовал облегчение. Как ни опасен тот человек, которого я еще не знаю, Редфилд был бы опаснее.

— Значит, вы тоже туда ездили?

— После того, как вернулся Митчелл и доложил, что все, видимо, произошло так, как вы и рассказали. Я догадался, как мог попасть туда этот человек, и сразу поехал по лесной дороге, а потом дошел до места, где он развернул машину. У поваленного дерева.

— Вы ходили и к амбару? — спросил я.

— Конечно! — Он посмотрел на меня и жестко усмехнулся.

— Если вы имеете в виду тот окурок, то это мой. Или вы думаете, он такой идиот, что бросил бы окурок от своей сигареты?

— Вы правы, — ответил я. — Если вдуматься — конечно, нет.

В этот момент из-за угла вынырнула машина и остановилась у гаража. И я понял, что слишком засиделся. Это был пикап, а молодая женщина, выскочившая из него, могла бы сойти за миленькую жену любого сельского жителя, если бы не тот образ, который сразу же возник в моей памяти. Мое лицо выразило только вежливое внимание — по крайней мере, я на это надеялся.

Ее золотистые волосы были забраны на затылке в «конский хвост», ниспадающий до плеч. Босоножки и ситцевое платье с весьма консервативным вырезом. На загорелом овальном лице глаза казались темно-голубыми. Она была красивее большинства городских женщин. И, пожалуй, больше, чем они, загорелая.

Редфилд довольно натянуто познакомил нас. Женщина пожала мне руку и улыбнулась:

— Добрый день, мистер Чэтэм!

— Добрый день! — ответил я.

— Вы как будто не из наших краев? — спросила она с приятной улыбкой.

Я покачал головой:

— Из Сан-Франциско.

Она задумчиво посмотрела на меня:

— Странно, у меня какое-то непонятное ощущение, будто я вас уже где-то видела.

Я поймал свое вежливое выражение, прежде чем оно успело соскользнуть с лица на рубашку, и снова закрепил его на лице:

— Ну... Так я в вашем городе уже пару дней.

— Да, может быть, поэтому... — Она снова одарила меня чарующей улыбкой. — У вас, наверное, тоже бывает такое чувство, будто вы раньше уже где-то видели того или иного человека.

— О, конечно! — уверил я ее. — Я думаю, оно бывает почти у всех людей.

Куда она гнет? Видимо, она не спала. Но тогда должна знать, что я натолкнулся на нее случайно и сразу ретировался, как только заметил.

— Как вам нравится наш сад? — спросила она. — Келли сделал из него просто чудо, вы не находите?

— Вполне с вами согласен, — ответил я. — Сад превосходный.

Ради приличия мне пришлось побыть с ними еще несколько минут. Редфилд в основном молчал, только поблагодарил меня за помощь.

— Вы обязательно должны еще раз навестить нас, мистер Чэтэм, — милостиво сказала она на прощание.

— Конечно! — ответил я. — И большое спасибо за приглашение.

Я направился к своей машине, удивляясь тому, что не оставляю на дорожке кровавых следов.

Что с ней? Чего она добивалась? К чему этот выпад? Или, может быть, она выставилась специально? Вызов? Или приглашение?

И это при Редфилде? При муже, когда он не в отъезде? Уж если она любит рисковать, то почему бы ей не заняться русской рулеткой, где на карту ставится все, даже жизнь?

Когда я вернулся в мотель, Джорджия Лэнгстон сидела за столом, что-то записывая в бухгалтерских книгах. Джози возмущенно ворчала:

— Я просто не могу с ней сладить, мистер Чэтэм! Просто не могу...

— Придется попробовать мне, — сказал я, закрыл бухгалтерские книги и, взяв ее за руку, повел в спальню. Взбив обе подушки, я твердо сказал ей: — Ложитесь!

Она вздохнула с преувеличенным мученическим видом, но послушалась. Я снял с нее туфли, бросил их у кровати и сел в кресло. Она посмотрела на меня и слегка улыбнулась:

— Вы — деспот, но... милый.

— По случайному совпадению вы тоже мне кажетесь миленькой, — ответил я. — И мне не нравится собирать обломки людей, которых я люблю, так что вы, пожалуйста, лучше соблюдайте режим. Кроме того, мне нужно с вами поговорить.

Она недовольно поморщилась:

— Ну, а курить вы мне разрешите, доктор?

Я дал ей прикурить и закурил сам:

— Вы и ваш муж хорошо знали Редфилдов?

— Не очень, - ответила она. — Мы вообще редко принимали гостей. Вести светскую жизнь и содержать мотель почти невозможно. Правда, два или три раза мы вместе играли в бридж. Но сам Редфилд и мой супруг часто ездили вместе ловить рыбу.

— Я хотел спросить у вас еще одну вещь, — продолжал я. — Вы никогда не беспокоились, когда он ездил на реку один? Я имею в виду его сердце.

Она кивнула:

— Конечно, беспокоилась. Но он редко ездил один... В то утро ему пришлось ехать одному. Редфилд поехал куда-то за город, и Кендэл просто не успел пригласить никого другого.

— Минутку! — быстро сказал я. — Вы хотите сказать, что он и Редфилд собирались поехать вместе, но в последнюю минутку Редфилду пришлось отказаться?.. Расскажите мне подробнее, как это было.

Она недоуменно посмотрела на меня:

— Это случилось, как вы уже знаете, в четверг. А они договорились поехать на рыбалку еще в понедельник. В среду, где-то в середине дня, Редфилд нам позвонил и сказал, что вынужден срочно выехать в Алабаму — кажется, чтобы освободить какого-то заключенного или что-то в этом роде. И извинился, что не позвонил раньше.

— Он говорил с вашим супругом?

— Со мной. Кендэл куда-то вышел.

— И вы передали ему слова Редфилда? Не забыли?

— Конечно, передала! А почему вас это интересует?

— Честно говоря, и сам не знаю, — ответил я. — Но в этом есть нечто такое, что меня тревожит... Вы сказали, что Редфилд извинился, что не позвонил раньше? А как он выразился точно: что он не знал об этой поездке раньше или что просто забыл позвонить?

Она задумалась:

— Он сказал, что это как-то выскочило у него из головы. Точно.

Я кивнул:

— Так, теперь немного о другом. Вы сказали, что Редфилд вас допрашивал вместе с шерифом. То есть на следующий день... Значит, его поездку отменили? Или он уже успел вернуться к тому времени?

— Дайте сообразить, — сказала она. — Они вызвали меня в контору шерифа около половины десятого утра. В это время Редфилда там не было, это совершенно точно. Он явился около полудня или в час...

«Значит, судя по всему, его действительно не было в городе, — подумал я. — И он знал о своей поездке накануне, может быть, еще рано утром».

Меня охватило волнение, но вскоре оно пропало. Какая связь могла быть между поездкой Редфилда и Лэнгстоном, даже если предположить, что моя сумасшедшая гипотеза верна?

— Вы что-нибудь знаете о миссис Редфилд? — спросил я. — Откуда она? Давно ли они женаты и так далее?

— Н-нет... Я знаю о ней очень мало. Как я уже говорила, мы встречались с ней всего несколько раз. Но она, кажется, очень симпатичная. Раньше она работала школьной учительницей, и, думаю, они поженились года два назад.

— Она здешняя?

— Кажется, она приехала из Уорен-Спрингс. Это что-то около 60-ти миль отсюда. Но у нее здесь родственники. Вы бы никогда не поверили. Такая привлекательная девушка — и тем не менее двоюродная сестра этого отвратительного Перла Тэлли...

— Тэлли? — резко перебил я ее.

— Ну да... — Она улыбнулась. — Судя по вашему тону, вы уже успели познакомиться с этим человеком?

— Встречался дважды... — И я рассказал ей, при каких обстоятельствах это было.

— В этом весь Тэлли... Многие считают его забавным, но мне он кажется просто омерзительным... И эти развращенные женщины, с которыми он живет... И не то, чтобы он был глуп или не знал ничего лучшего. Наоборот, он очень умен и, пожалуй, самый хитрый и проницательный делец в округе. Имеет 50% дохода в здешнем кинотеатре и даже не знаю сколько земли.

— Знаю, — сказал я. — По крайней мере, слышал о его фермах. Но что вам еще известно о миссис Редфилд?

— Судя по всему, вы ее тоже встречали, — сухо сказала она. — Самая привлекательная женщина в округе, не правда ли?

— Ну, скажем, вторая по привлекательности, — ответил я дипломатично. — Но я имею сейчас в виду другое. Все сходятся во мнении, что Стрейдер приезжал сюда, чтобы встретиться с женщиной. И, судя по тому, что я о нем слышал, это не могла быть первая попавшаяся женщина.

Она уставилась на меня:

— Но не ее же вы имеете в виду?

— А почему бы нет?

— Не знаю... Но мне кажется, что эта женщина совершенно другого плана. К тому же они женаты всего два...

— Давайте посмотрим на это дело с другой стороны. Вы тоже кажетесь женщиной не того плана. И женаты вы были даже не два, а всего год. Однако это никого не обеспокоило, и Стрейдера повесили вам на шею. Так почему бы нам не попробовать и не повесить его на шею миссис Редфилд?

— Но какие доказательства?

— Большей частью совпадения да дикие гипотезы, пока что... Он всегда останавливался у вас, а она живет в четверти мили от этого мотеля. Кроме того, мы знаем, что в ту ночь Редфилда не было дома, точнее, даже не было в городе.

Мои слова встревожили ее не на шутку:

— Вы понимаете, Билл, сколько вам останется жить, если вы скажете такое кому-то третьему?

— Догадываюсь, — ответил я. И подумал:

«На сеновале мог быть и Редфилд. И то, что он сказал, будто побывал там позже, ровно ничего не означало. Он знал, что я опытный полицейский, вот ему и пришлось искать какое-то объяснение. А в данный момент миссис Редфилд была совершенно чистой, на нее не падало и тени подозрения».

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Постепенно моя гипотеза начала распадаться на куски...

— Минутку! — сказал я. — Мы с вами блуждаем на милю от истины. Оба мы имеем некоторое представление о том, что за человек Редфилд. Так почему же мы считаем само собой разумеющимся. что он стал бы покрывать ее, если бы знал, что она обманывает его со Стрейдером? Скорее, он бы сам с ней расправился!

— Да, — сказала она задумчиво. — Если бы он знал...

Я кивнул:

— Ну вот, вы и высказались... Он не знает, не хочет знать.

Это и объясняет его поведение. В настоящий момент сомнения еще не настолько велики, чтобы он не мог их подавить. А поскольку дело касается его самого, положение вряд ли изменится... Давайте уточним даты, когда Стрейдер приезжал сюда...

— 6 и 29 октября.

— И эти даты, разумеется, всплыли на следствии, — продолжал я. — Редфилд, предположим, посчитал дни и обнаружил, что как раз 6 и 29 октября его тоже не было ночью в городке?

Она задумалась:

— Это слишком слабая улика, чтобы заставить человека подозревать свою жену!

— Конечно! — согласился я. — Поэтому у него, должно быть, есть и еще какие-то улики. Но не слишком много. Он человек умный и очень жесткий, поэтому должен существовать какой-то предел, дальше которого она уже не сможет его обманывать, не вызвав взрыв, как бы ни был он влюблен...

— Но что вы собираетесь делать?

— Еще и сам не знаю.

«Куда ни кинь — все клин! — подумал я. — Редфилд — офицер полиции, причем весьма уважаемый. И у него повсюду есть источники информации. Даже я уже у него на примете. И все, что бы я не предпринял, через час ему будет известно. Даже если его жена совершенно не виновна, достаточно формального рассмотрения дела, чтобы сбить меня с ног. Ведь это юг, да еще провинциальный, здесь нельзя публично интересоваться моральным обликом чьей-то жены — разве только в том случае, если жить надоело!

Кроме того, какое основание считать, что она хотя бы знакома со Стрейдером? Но даже если знакома, то какие доказательства? Но если даже доказать, что она была любовницей Стрейдера, то какое отношение это может иметь к смерти Лэнгстона? Ведь не было повода для убийства! И потом, кто этот человек, который пытается довести Джорджию Лэнгстон до сумасшествия или заставить ее бросить дело? И с какой целью он это делает? Какая может быть связь между ним и миссис Редфилд? Может быть, это Тэлли? Только по той причине, что они двоюродные брат и сестра?.. Нет, бессмыслица какая-то.

Ко всему прочему, надо иметь в виду, что расследовать это дело не только опасно, но и совершенно безнадежно. Даже если бы выяснилось без всяких сомнений, что она действительно та женщина, с которой Стрейдер приезжал встречаться, и что имеет какое-то отношение к убийству Лэнгстона, то к кому же обратиться с ходатайством о возбуждении дела? К Редфилду? Ну, конечно, к нему! Это вполне естественно! Ведь это как раз его компетенция!

Редфилд, старина, у вас найдется свободная минутка? Я только что узнал, что ваша жена — потаскушка, и я хотел, чтобы ее арестовали за прелюбодеяния, убийство и еще кое за что. Вот тут у меня целый список...»

Однако шутка шуткой, а надо было что-то предпринимать.

— Вы не знаете, — спросил я, — шериф не собирается в ближайшее время приступить к работе?

Она покачала головой.

— Насколько я знаю, шансов почти никаких. Правда, установили, что в желудке у него нет ничего злокачественного, но ему уже за 60, и его язва настолько серьезна, что врачи советуют ему уйти на пенсию. Редфилд, видимо, будет его замещать, а на ближайших выборах баллотироваться на его должность.

— О’кей! — сказал я усталым тоном. — Начнем сначала. Что вы еще знаете о миссис Редфилд?

— Как я уже говорила, очень мало, — ответила она. — Зовут ее Цинтия. Я бы дала ей лет 28 — 29, и, кажется, они поженились два года назад, как раз в июне, когда в школе начались каникулы. По-моему, она вела уроки в третьем классе и только в течение одного полугодия. Кто-то сказал мне, что она приехала сюда как раз перед началом занятий, в сентябре. Не знаю, приехала ли она непосредственно из Уоррен-Спрингc или нет, но у меня сложилось впечатление, что ее последнее место работы было именно там.

— Вы не знаете ее девичьей фамилии? Может быть, Тэлли? Но ведь это не обязательно.

— Н-нет, к сожалению, не знаю.

— Ладно, это узнать не трудно, — сказал я и направился к телефону, чтобы позвонить в ратушу и узнать имя местного попечителя школ.

Его звали мистер Дж.П.Уордлс. Я отыскал номер его домашнего телефона и позвонил:

— Я разыскиваю некую мисс Тэлли или, может быть, Тэннер, — сказал я. — Она работала в одной из ваших школ, и я подумал, что вы, возможно, сможете мне помочь.

— Гмм... Вряд ли. Ведь у меня дома нет списков, а имя мне совершенно незнакомо.

Я постарался глупо рассмеяться:

— Сказать по правде, мистер Уордлс, возможно, я что-то и напутал. Дело в том, что она давняя подруга моей жены и предполагалось, что я навещу ее по дороге домой, но я, к сожалению, потерял бумажку, на которой жена записала ее имя. Помню только, что ее зовут Цинтия и что она, кажется, была учительницей третьего класса...

— Постойте, постойте! Теперь я, кажется, знаю, кого вы имеете в виду. Это, должно быть, миссис Спрейг. Сейчас она замужем за мистером Редфилдом. Келли Редфилдом. Вы найдете ее адрес в телефонной книге.

— Очень вам благодарен! — сказал я.

Потом я позвонил в гараж и поинтересовался, готова ли моя машина. Девушка извинилась передо мной и сказала, что ремонт немного задерживается из-за доставки радиатора из Таллахасса. Завтра утром машина будет готова. Она снова принесла мне свои извинения, я подпел ей в тон и тоже извинился за беспокойство.

Я вернулся в спальню. Джорджия Лэнгстон посмотрела на меня вопросительно, а я никак не мог понять, почему один ее вид приводил меня каждый раз в приподнятое настроение.

— Помимо того, что вы — честная и достойная молодая женщина с очаровательными стройными ножками, — сказал я, — вы также хозяйка машины, на которой я разъезжаю в последнее время. Могу я снова ею воспользоваться?

Она улыбнулась:

— Я ведь нахожусь на положении больной? Так как же я могу вам запретить? Куда вы собираетесь ехать?

— В Уоррен-Спрингc, — ответил я. — Цинтия Редфилд один раз уже была замужем. За человеком по имени Спрейг. Если заглянуть подальше в ее прошлое, то мы, возможно, и найдем какую-нибудь ниточку к Стрейдеру. Если я вернусь поздно, пусть Джози посидит с вами.

Я уже находился на пороге, когда она окликнула меня:

— Билл!

Я обернулся.

— Будьте осторожны! — сказала она просто.

До Уоррен-Спрингc оставалось всего около десяти миль, когда меня наконец осенило, что я — идиот и просто гоняюсь за химерами. Как же я не подумал об этом раньше? Ведь Цинтия Редфилд не могла быть той женщиной, которая звонила мне по телефону и заманила меня в амбар! Ее голос был глубже, почти контральто, и совершенно другого тембра. Да и манера говорить совершенно другая.

— У-у, студень вместо мозга! — выругал я себя. — Да, видимо, полиция ничего не потеряла с моим уходом.

Я пожал плечами, но продолжал свой путь — возвращаться назад не было смысла.

Уоррен-Спрингc оказался немногим больше городка, где я застрял. Он раскинулся вокруг площадки, где старые и величественные деревья старались спрятать от глаз уродливые здания суда, воздвигнутые еще на рубеже веков. В третьем часу знойного июльского дня здесь жарило как в пекле.

Найти автостоянку оказалось нетрудно, и, оставив машину, я сразу же нырнул в ближайшую аптеку. Заказав неизбежную порцию кока-колы, я вошел в телефонную будку.

В телефонной книге значилось два Спрейга. По первому телефону мне никто не ответил, а второй откликнулся детским голосом, который, шепелявя, заявил, что мама ушла в магазин, а сама она никогда не слышала о женщине по имени Цинтия Спрейг.

Я наменял еще несколько монеток для автомата и позвонил местному попечителю школ. Его не оказалось на месте, а его жена тоже не знала, была ли раньше среди учителей Цинтия Спрейг или нет.

— Вам следовало бы обратиться к секретарю моего супруга, — сказала она напоследок. — Она работает с ним уже лет пятнадцать и, наверное, смогла бы вам помочь.

— Отлично! — сказал я. — А где я смогу ее найти?

— Ее зовут Эллен Бизли, и летом она всегда прирабатывает в конторе телефонной компании. Она находится на Сюарт-стрит, почти рядом с площадью, на северной стороне.

— Большое спасибо! — поблагодарил я ее.

Эллен Бизли оказалась женщиной лет сорока, с миниатюрным личиком, крохотным ротиком, похожим на бутон, и серьезным, но дружелюбным взглядом. Она подняла на меня глаза и вопросительно улыбнулась.

— Я не по телефонным делам, — сказал я. — Я разыскиваю девушку, которая учительствовала в вашем городе, а вы, как мне сказали, в курсе всех дел. У вас не нашлось бы времени выпить чашечку кофе?

— Пожалуй, — сказала она.

Прямо за углом, на площади, находилось кафе с кондиционером; мы сели за столик в глубине зала и заказали кофе. Я предложил ей сигарету, но она с виноватой улыбкой отказалась.

— Имя этой молодой женщины — Цинтия Спрейг, — сказал я. — И если она здесь учительствовала, то это было три или четыре года назад.

Она наморщила лоб и задумалась:

— А вы не знаете, в каких классах она работала? Во второй ступени или в начальной школе?

— Точно не знаю. Но судя по тому, что она была довольно молодой — ей было не больше 24–25, — она, скорее всего, работала в начальных классах. Она была замужем, но я не знаю, как звали ее мужа по имени.

— О, я, кажется, догадываюсь, о ком вы говорите, — сказала она быстро. — Правда, она не была учительницей, по крайней мере последние два года, что жила здесь. Она была замужем за учителем. Ее муж был директором средней школы. Роберт Спрейг. Теперь я вспоминаю — ее девичья фамилия Цинтия Форрест.

— Она долго здесь прожила?

— Пожалуй, порядочно. Кажется, она с матерью приехала сюда из Джорджии. Получив аттестат, Цинтия начала преподавать в третьем классе. Это было — дайте вспомнить — в 1950 году. Мне кажется, что вышла она замуж за Роберта Спрейга в 52-м, весной, и оставила преподавание. И так было до тех пор, пока он не погиб...

Я быстро поднял глаза:

— Погиб?

Она кивнула:

— Несчастный случай. Видите ли, во многих старых домах нет центрального отопления, и Спрейги согревали воду в ванне с помощью портативного электронагревателя. Миссис Спрейг услышала, как ее муж упал, и бросилась в ванную. Нагреватель лежал рядом с ним в воде. Должно быть, он хотел выключить его или включить, сидя в ванне.

«Как все просто! — подумал я. — Взрослый человек и настолько глуп и неосторожен?»

Вот в этот момент я окончательно понял, что нахожусь на правильном пути.

Если бы полиция и страховая компания заглянули в дело поглубже и попристальнее...

— И когда же это случилось? — спросил я. — Вы помните?

— ...Они были женаты около двух лет, значит, это было где-то в 54-м. В январе или в феврале. Я была на похоронах... Помню, что было очень холодно, дул северный ветер... Она была совершенно убита...

— А в школу она не вернулась?

— Нет... Мистер Спелл предлагал ей любую работу до начала следующего семестра, а потом она смогла бы снова взять третий класс, но она отказалась. Мать ее умерла за год до этого, и ее ничто больше не удерживало. Вскоре после похорон она уехала. Наверное, в конце февраля.

— Вы случайно не знаете, куда она уехала?

Она покачала головой.

— Нет... Если она и поддерживала с кем-нибудь переписку в этом городе, то я этого не знаю. К сожалению... Мне бы очень хотелось вам помочь.

— Вы и так мне достаточно помогли, — сказал я. — Значит, она уехала отсюда в феврале...

Про себя я подумал, что работать в школе в нашем городе она начала в сентябре. Где же она была и что делала эти шесть месяцев?

— Он был застрахован? — спросил я.

— Боюсь, что не на очень большую сумму. — Она мягко улыбнулась. — Работники школы не очень-то много зарабатывают. Мне помнится, что страховой полис был на пять тысяч.

«А по статье о двойной компенсации в случае преждевременной смерти и все десять!» — подумал я.

— Может быть, в городе найдется человек, который мог бы сказать, куда они уехали? Может быть, кто-нибудь из членов семьи Спрейга?

— Не думаю, — ответила она. — Он сам тоже был нездешний, из Орландо. Здесь есть несколько Спрейгов, но они не родственники.

Она допила кофе. Я поблагодарил ее и проводил до конторы.

По-видимому, я зашел в тупик. Во всем, что я узнал здесь, не было ни малейшего намека на ее связь со Стрейдером, и ничто не давало мне ни малейшего намека на то, где бы она могла провести эти шесть месяцев. Я уже сел в машину и собирался завести мотор, когда меня словно осенило. Вот тупица! Я вынул бумажник и выхватил оттуда шпаргалку, продиктованную Лейном. И действительно — даты совпадали! Я вернулся в аптеку и бросился к телефону. Я не мог позвонить ей самой, она бы сразу же узнала мой голос, но можно поступить иначе.

Я набрал номер телефонной компании и попросил к телефону Эллен Бизли:

— Это опять я... если вы ответите мне еще на один вопрос, то обещаю полностью оставить вас в покое.

— Ради бога! С большим удовольствием! — ответила она.

— Кто сейчас заведует школой первой ступени?

— Мистер Эдсон. Джоэль Эдсон. По-моему, он сейчас в городе. Только что вернулся из Гейнсвилла, с каких-то летних мероприятий.

— Миллион раз спасибо! — сказал я.

Я отыскал телефон Эдсона и позвонил ему. Мне посчастливилось.

— Мое имя Картер, мистер Эдсон, — сказал я самым проникновенным тоном, на какой был способен. — А вы как раз тот человек, с которым я надеюсь поговорить. Я — от фирмы Белл и Хауэл, и я хотел бы узнать, не нужна ли вам кое-какая аппаратура.

— Какая именно? — спросил он.

— Звуковые кинопроекторы. Вы, конечно, понимаете...

Он рассмеялся.

— Вам, господа, следует получше вести учет. Мы уже купили один из ваших проекторов. Кстати, прекрасно работает!

Волнение, словно электрический заряд, пробежало по моим нервам.

— Очень странно, — сказал я озадаченным тоном. — Как это фирма так оплошала? Вы уверены, что купили проектор у нас?

— Абсолютно! — ответил он. — Он у нас уже... гм... ну да, около 4-х лет.

— А вы не приобрели его через вторые руки?

— Нет, конечно. Мы купили его непосредственно у вас. Я даже скажу вам, когда это было: в октябре 53-го, как раз за несколько месяцев до того, как умер Боб Спрейг... Он у меня заведовал первой ступенью. Я преподавал физику и химию в старших классах, а тут и появился ваш человек, и Боб вместе с женой уговорили попечителя купить кинопроектор для начальной школы.

— Значит, один — ноль в вашу пользу, мистер Эдсон! Кто-то из нас прошляпил. Извините за беспокойство.

— Никакого беспокойства...

— Вы случайно не помните имени нашего агента?

— Н-нет... Я вообще его не помню. Это был крепкий малый и очень много говорил о футболе.

— Ну и бог с ним! Еще раз — большое вам спасибо!

Мне действительно везло: напал на горячий след — это ясно.

Я разменял у аптекаря деньги и позвонил в Майами в контору Лейда.

— Его нет на месте, — сказала секретарша. — Но подождите минутку! Он поехал повидаться с кем-то в Майами-Бич и оставил номер телефона. Дайте мне свой, я сообщу ему, и он вам позвонит через несколько минут.

Я продиктовал ей номер автомата и присел к столику, ожидая звонка.

Ошибки быть не может: все сходилось, как слова в кроссворде.

Глядя в окно на залитую солнцем площадь, я задумался об этом деле, а потом стал думать о Джорджии Лэнгстон...

«Ну и дурак!» — сказал я себе, но все равно было приятно...

Зазвонил телефон. Я вскочил и прошмыгнул в будку.

— Междугородный. Для мистера Чэтэма! — механически произнес голос телефонистки.

— Чэтэм у телефона! — сказал я.

Она назвала сумму, и я опустил в автомат нужное количество монеток.

— Хэлло, Лейн!

Он ответил:

— Да, меня поймала моя секретарша! Очень рад, что вы объявились. Я как раз собирался позвонить вам.

— Отлично! — сказал я. — Но вначале ответьте на один вопрос: в 1953 году Стрейдер продавал киноаппаратуру для школ и церквей... От чьей фирмы он работал?

— От фирмы Белл и Хауэл.

Просто превосходно! Все сходится...

— И он обслуживал определенные районы?

— Н-нет... Насколько я знаю, не совсем. То есть район агента был достаточно определенным, но он имел в своем распоряжении двух человек, которые осуществляли сам акт продажи.

Это уже хуже. Но все-таки шансы — лучше, чем математическая пропорция: 50 на 50.

— Ну, а как у вас дела? Есть что-нибудь новое?

— Кое-что есть... Я все еще не выяснил, какую девушку он навещал в вашем городе, — правда, я рыл пока только в верхнем слое, так сказать, но я заполнил несколько пробелов в его деловой биографии. Помните, я вам говорил о его предполагаемом пребывании в Новом Орлеане?

— Да.

— Так вот, я проследил эту линию. Может быть, вам придется немного доплатить: пара телефонных разговоров и счет на 35 долларов от моего коллеги в Новом Орлеане. Но я подумал, что дело для вас важнее расходов.

— Разумеется, — сказал я. — Все о’кей! И что же ваш коллега выяснил?

— Что Стрейдер был там в 1954 году. Весной и летом, с марта до конца июля. С женщиной, конечно! Пикантная особа с волосами марочного бургундского, и он звал ее Циником или просто Цин... Не знаю, то ли это был юмор, то ли какая-то ассоциация с именем Цинтия. Правда, ничего криминального. Но на этот раз он ни на кого не работал. Он держал бар на Декейтор-стрит. Или содержал его, пока не обанкротился. Не знаю, на какие деньги он его приобрел...

— На страховую сумму, — ответил я. — Супруг этой Цинтии ухитрился сесть в ванну, держась за электронагреватель...

— О, боже ты мой! Неужели еще до сих пор ими пользуются?

— Сумма страховки была пять тысяч. А если иметь в виду статью о двойной компенсации, то все десять.

— Да, возможно, бар был куплен на страховку.

— Но этого никто не докажет... Однако у нас свои заботы. Что-нибудь еще?

— Еще одна подробность. Я узнал, что он делал для фирмы «Электроника» в Орландо: распространял оборудование для сигнализации. У него, помните, был некоторый опыт по части электроники; так вот, он продавал это оборудование и руководил его установкой. В Джорджии, Алабаме и Флориде. Главным образом — в ювелирных магазинах... А теперь скажите: вам еще что-нибудь нужно? Как я понял, вы уже нашли эту женщину?

— Да, — ответил я. — Нашел. Может быть, мне не удастся этого доказать, но я знаю, кто она.

Я помолчал, хмуро глядя на пустую стенку телефонной будки:

— Есть еще одно, в чем вы можете мне помочь... Какая из ваших газет самая распространенная и уважаемая — не только у вас, но и за пределами штата?

— «Геральд».

— Если возможно, я хотел бы иметь ноябрьский номер — от 8-го числа за прошлый год, в котором было первое сообщение об убийстве Лэнгстона. Пришлите мне его авиапочтой.

— Сообщение об убийстве Лэнгстона вышло 9-го ноября. «Геральд» — утренняя газета и к тому же не печатает непроверенных сообщений.

— Ну, тогда пришлите оба этих номера.

— Хорошо. Но, может быть, вы скажете точнее, что вас интересует? Я бы просмотрел еще какие-нибудь документы.

— Вся гнусность этого чертова дела как раз в том, что я сам не знаю, что меня заинтересует. Во всяком случае, вышлите счет, и я пришлю вам чек.

— Непременно, мистер Чэтэм. С вами очень приятноиметь дело.

— Вы хорошо поработали. Если мне доведется быть в Майами, загляну к вам, и мы вместе раздавим стаканчик.

— Добро пожаловать!

Я вышел из аптеки и сел в машину. Теперь я точно знал, кто была любовница Стрейдера.

Однако я не мог доказать этого. Даже если просто сказать это вслух, мне оторвут голову.

Кроме того, Цинтия никак не связывалась с убийством Лэнгстона и не была той женщиной, которая посылала меня на смерть. Во всяком случае, пока сведений нет.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Было без четверти пять, когда я свернул на подъездную дорогу, ведущую к «Магнолии Лодж» и остановился перед главным зданием. Джорджия Лэнгстон стояла на стремянке и подкрашивала столбики, поддерживающие крышу галереи.

— Я снимаю с себя всякую ответственность за ваше здоровье! — сказал я.

Она улыбнулась и спустилась вниз. На ней была кубинская или мексиканская соломенная шляпа с лохматыми краями.

— Можете снять... — сказала она, продолжая улыбаться. — Сегодня я была у доктора Грэма. Он сказал, что я совершенно здорова. Мне нужно было два дня отдыха, и я их получила.

— Чудесно! — сказал я. — Мы отпразднуем ваше выздоровление обедом в ресторане. Но сначала войдем в дом: я вам кое-что расскажу.

Джози уже ушла домой. Я смешал пару мартини, и мы устроились в столовой.

— А теперь держитесь крепче на стуле! — сказал я. — Старая любовь Стрейдера — Цинтия Редфилд. В 1954 году она шесть месяцев прожила с ним в Новом Орлеане. После того, как ее первый муж погиб в результате несчастного случая, который, возможно, совсем не был несчастным случаем.

После этого я рассказал ей все, что мне удалось установить.

Она поставила свой бокал на стол. На лице ее ясно читался страх:

— Но... но это же невероятно... И почему тогда никто не узнал об этом?

Я закурил:

— По целому ряду причин. Первую вы только что сами назвали: потому что это кажется невероятным. Она — не тот тип женщины. Почему бы ее стали подозревать? Единственное, что ей пришлось скрыть, это знакомство со Стрейдером. Все остальное известно и вполне невинно. Полиция выяснила кое-что насчет Стрейдера, но это относилось к его деятельности в других штатах. Если бы им занялось ФБР. оно бы до чего-нибудь докопалось. Но ФБР этим делом не занималось. Единственный вопрос, который мог заинтересовать ФБР. касался его прошлого — не привлекался ли он раньше к суду. Но ничего такого не было. Кроме того. Цинтия замужем за Редфилдом. Так что кому могло бы прийти в голову ее заподозрить?

— И вы думаете, что это была она? В ту ночь?

— По-моему, в этом нет сомнения.

— Но какие у вас доказательства?

— Никаких.

— И никогда не будет? Это ужасно!.. И просто невероятно...

— Знаю... Мы могли бы представить свидетелей из Нового Орлеана — что. поверьте, совсем не так легко, — но все, что можно доказать, свелось бы к тому, что она знала Стрейдера. Если прийти с таким материалом к окружному прокурору, он просто рассмеется мне в лицо. А если к Редфилду — он меня убьет.

Она беспомощно повела руками:

— Что же мы можем сделать?

— На основании того, что мы знаем, ничего. Нужно больше фактов, больше улик...

— Больше улик?

— Любая улика уже означает «больше». Нужно знать больше, чем роман со Стрейдером. Ведь очевидно, что это не имеет никакого отношения к убийству вашего мужа, а он был убит! Почему?

Она устало покачала головой:

— С ума можно сойти!

— Послушайте! — сказал я. — Я уже вас как-то спрашивал, но вынужден спросить еще раз, так что не набрасывайтесь на меня... Существует ли шанс, что ваш муж все-таки был с ней связан?

— Нет! — ответила она. — Это полностью исключается!

— Постарайтесь отнестись к этому объективно, — настаивал я. — Скажем, ему просто удалось обнаружить, что представляет из себя эта женщина, разве это невозможно? Может быть, он видел ее со Стрейдером или она пыталась его соблазнить?

— Нет! — сказала она твердо. — Такого я просто не могу представить, Билл!

— Расскажите о нем.

Она мрачно смотрела на кончик сигареты. Потом начала:

— Это был человек, который потерпел полный крах, — во всяком случае, физический. И он уже почти полностью перестроил свое отношение к жизни. Я говорю «почти», потому что кое-что для него еще все-таки оставалось... Он старался не злоупотреблять этим немногим. Все вокруг считали, что он идеально счастлив — живет спокойно, имеет приличный доход от мотеля и массу времени для рыбной ловли, но ведь не так-то просто подавить в себе честолюбие и отказаться от желаний и устремлений. Мне кажется, я помогала ему, и он нуждался в моей поддержке.

Раньше он жил, как паровой двигатель с закрытым предохранительным клапаном. Разумеется, это его чуть-чуть не убило. Мы с ним повстречались у врача, точнее, в клинике. Я работала в лаборатории больницы, а он лечился у кардиолога.

Мы встретились как раз после его разрыва с женой. Вы можете подумать, что я поймала его в минуту слабости? Но только это была не минута слабости, а настоящая катастрофа: скандальный развод, потеря большой части имущества, инфаркт и проигранное дело в суде, которое привело к финансовому краху. Если у вас складывается впечатление, что я подобрала обломки и постаралась их склеить — ну что же, против этого я ничего не могу возразить. Его сильно потрепало, но человек в нем еще не погиб. Он сохранил чувство юмора и способность видеть жизнь в перспективе. Но был осужден на существование, которое считал уделом старых леди. И такое существование он должен был вести всю оставшуюся жизнь, конечно, если хотел жить. И я просто помогала ему... Мы понравились другу другу с первой нашей встречи и сумели приноровиться к нашим возможностям. Ну, например, он больше не мог заниматься спортом, как бывало в прошлом, но выяснилось, что нам обоим нравится выходить в море на маленьких парусниках. Мы любили устраивать себе маленькие пикники, а также лежать на воде, надев маски и наблюдая за подводной жизнью. Музыка утомляла его, но мы оба любили читать... Да, я бы могла рассказывать вам об этом бесконечно, Билл, да что толку! Он был просто не способен на то, в чем вы его подозреваете. У него было сильно развито чувство порядочности. И к тому же Редфилд был его другом...

Я улыбнулся ей.

— Я же не обвиняю его, — сказал я. — Просто в таких случаях, как этот, приходится подходить к делу со всех сторон. И, видит бог, у нас этих сторон совсем не так много...

Я встал и прошелся по комнате. Меня мучило беспокойство — все было чертовски неясно...

— Вы уверены, что не забыли сказать, что Редфилд не сможет поехать с ним на рыбную ловлю?

— Конечно, уверена.

— И он вас правильно понял?

— Билл, ну а кто мог не понять такую простую вещь?

— Может быть, он был рассеянный? Или забыл о ваших словах?

Она покачала головой:

— Нет... тем более, что уже непосредственно перед уходом он обещал мне быть осторожным — я опасалась, что он едет один... Не понимаю, что вы стараетесь выяснить?

— Только один факт: с какой целью он заехал к Редфилду?

Она удивленно посмотрела на меня:

— Вы думаете, он заезжал к Редфилду?

— Иначе и быть не могло... И если она была там в это время со Стрейдером...

Она нахмурилась:

— Вы думаете, она могла заниматься этим в собственном доме?..

— Конечно! Если я еще не очень хорошо успел обрисовать вам ее характер, то знайте, что эта особа не очень-то щепетильна. Я думаю что все это происходило именно там и убийство произошло тоже в доме Редфилда...

— Но почему? — спросила она жалобно.

— Не знаю, — ответил я.

Я не мог привести ей никаких доказательств, но все эти три человека должны были оказаться за 15 минут, которые еще не поддавались учету, в одном и том же месте. А поскольку Лэнгстон был в машине, то именно он и должен был заехать к Редфилду. Но даже если он действительно туда поехал, к чему это убийство? Правда, ситуация несла в себе все элементы взрыва, но он мог бы произойти только в том случае, если бы она была совершенной дурой или бы сошла с ума. Все, что ей нужно было сделать, это подойти к дверям и сказать Лэнгстону, что Редфилда нет дома...

Нет, это было далеко не все! Далеко не все. Начать хотя бы с того, что в этом деле был замешан по меньшей мере еще один мужчина. Случай с кислотой, упорные попытки свести Джорджию Лэнгстон с ума или подорвать ее здоровье гнусными намеками по телефону Зачем? Ну, предположим, Цинтия Редфилд хотела, чтобы в убийстве обвинили Джорджию Лэнгстон, но потерпела неудачу. Но ведь ее единственная цель — отвести подозрения от себя, и это ей удалось. Зачем же бить хлыстом мертвую лошадь? Садизм? Случай для психиатра?

— Мы зря ломаем себе над этим голову, — сказал я. — Давайте пока оставим. Пообедаем вместе и не будем сегодня говорить об этом ни слова... — Тут я вспомнил, какой у меня живописный вид и добавил: — Конечно, если вы не против того, чтобы появиться в публичном месте с человеком, голову которого украшает плешь и марлевая повязка.

— Совсем не против, — сказал она с улыбкой, в которой была лишь едва уловимая тень натянутости.

Я побрился и надел костюм из шерстяной фланели, изготовленный в Сан-Франциско... В такую жару это, конечно, не подарок. После этого я посмотрел в зеркало и нашел, что с добавлением белой рубашки и темного галстука я выгляжу, как хорошо ухоженный американский лось, хотя и немного излишне подстриженный. Ну, это можно скрыть под шляпой, а кроме того, мы можем пойти в ресторан, где имеются кабины. «Бифштекс-Хаус» — вот куда мы пойдем!

Я спустился в бюро. Из-за портьеры она сказала, что через минуту будет готова. Я уселся в одном из бамбуковых кресел и от нечего делать стал листать журнал.

Когда она вышла, на ней было темно-зеленое платье, оттенявшее персиковую бледность лица и красноватые блики волос.

Она надела маленькие золотые сережки, похожие на морские раковины, и золотую булавку в виде морского конька. На ногах — изящные туфельки на тонких и высоких каблуках.

Я поднялся.

— Ну и ну! — сказал я. — Просто нет слов.

Она сделала преувеличенно низкий реверанс:

— Благодарю вас, сэр.

— Вы слишком прелестны для местных мужланов, — сказал я. — Не поехать ли нам обедать в Майами-Бич?

Она усмехнулась:

— А почему бы и нет? Ведь туда и обратно всего тысяча миль. Одна беда — я слишком проголодалась.

— Мы могли бы и позавтракать там перед отъездом обратно.

Серые глаза посмотрели на меня холодно и испытующе, хотя в них еще светился юмор:

— Скажите, Билл, это было честное предложение, или вы все еще меня проверяете?

— Вы прекрасно знаете, что это было честное предложение. Предложение от чистого сердца. Может быть, это и нереально... но... назовите жестом... Назовите это данью восхищения.

Она мило улыбнулась, мы вышли и сели в машину, чувствуя себя легко несвободно. Это были минуты какого-то подъема, освобождения от гнетущего чувства, которое сопутствовало нам до сих пор... Но минуты эти длились недолго. В ресторане мы были вынуждены принять вызов жестких и враждебных глаз и ненавидящих взоров. Мы прошли до столика словно по коридору молчания. Многие просто отводили глаза, но никто не встретил нас ни одним словом приветствия. Джорджия еще нашла силы улыбнуться.

Я потянулся через столик и взял ее за руку.

— Главное — не поддаваться... — сказал я и тут же почувствовал, какой же я осел, ведь она выдерживала это уже семь месяцев, совершенно одна, а теперь я предлагал ей свою дешевую поддержку.

— Хотел бы я иметь ваше самообладание, — добавил я.

Она покачала головой:

— Не надо громких слов... Давайте лучше выпьем мартини...

Мы выпили и залюбовались оленьими рогами, висевшими на стене:

— Почему на стене вешают всегда оленьи рога, а не воловьи, например, или бычьи?

— А что представляют собой волы? — спросила она.

— Почти то же, что и быки, — ответил я.

Она посмотрела на меня и сморщила носик:

— А все-таки? Они чем-нибудь отличаются от быков?

— Не очень. Во всяком случае, разница небольшая. Мне кажется, что вся разница — в их использовании. Если они работают, то они волы.

Она оперлась локтями на стол и посмотрела на меня весело, с притворным восхищением:

— И все-то вы знаете! Самые удивительные вещи!

— Знавал я и более бесполезные, — ответил я. — Если вспомню — скажу.

Подбадривая себя таким нехитрым способом, мы почувствовали облегчение. Вернулось приподнятое настроение, и мы прекрасно пообедали.

Она рассказала кое-что из своей жизни. Отец ее был летчиком, еще в старые времена летающих лодок. А она, перед тем, как поступить на курсы медсестер, год провела в Майами. Была помолвлена с молодым человеком, который отправился на войну в Корею. Прождала два года, а когда он вернулся, то поняла, что не хочет выходить за него замуж.

Работать в лаборатории нравилось ей больше, чем ухаживать за больными, и она не уверена, что захотела бы стать врачом, если бы представилась такая возможность. Будет ли она рада вернуться в Майами, когда мы восстановим мотель и продадим его? Она ответила утвердительно, но вопрос вновь напомнил о мрачной и уродливой действительности, и мы поспешили переменить тему.

Потом я расплатился, мы поднялись и направились к выходу — опять мимо глаз, которые торчали, словно острые гвозди в стене обступившего нас молчания. Правда, на этот раз молчание было прервано двумя гуляками, околачивающимися у самых дверей. Когда мы проходили мимо, раздалась громкая реплика:

— Ну и хватает же наглости, скажу я вам!

Мгновенно вспыхнув от гнева, я крутанулся к ним, но тут же вспомнил — даже еще до того, как она схватила меня за рукав, — в чем состоит мой долг. Ничего не ответив, я прошел мимо, а когда мы удалились ярдов на пятнадцать, Джорджия прошептала:

— Спасибо, Билл!

— Я говорил, что завидую вашей выдержке, — сказал я. — Когда меня распирает, я просто взрываюсь.

Усаживая ее в машину, я случайно обернулся и увидел странную картину: огромный полицейский, Келхаун, очутился рядом с теми типами. Голоса не долетали, но ясно, что он выговаривал им — как сержант, муштрующий солдат. Потом он схватил одного из бездельников за отвороты куртки и оторвал от стены, словно плохо прибитый почтовый ящик. Опустив, он сделал повелительный жест, и оба поспешно перешли улицу и скрылись из виду.

Я рассказал Джорджии; она кивнула:

— Я знаю... Он уже несколько раз так делал.

Я вспомнил свой приезд в город, столкновение с Фрэнки...

— Но, однако...

— Да, да... Он всегда смотрит на меня, как на пустое место, но он не терпит подобных выходок. Странный он человек, Билл. Я до сих пор никак не могу понять его.

Я свернул на Спрингер-стрит, и мы направились в сторону мотеля.

Мы как раз проезжали через перекресток, как вдруг Джорджия вскрикнула:

— Билл! Это он!

Я быстро взглянул в ту сторону, куда показывала Джорджия. На тротуаре было несколько пешеходов.

— Вон тот! В белой рубашке, с закатанными рукавами!

Тогда я его увидел, но мы находились на перекрестке, и мне пришлось ехать вперед. Он же шел в противоположном направлении. На следующем углу я сразу свернул влево, объехал квартал и снова вернулся на Спрингер-стрит. Мы проехали по всей улице, но он словно сквозь землю провалился. Потом я поехал по нескольким поперечным улицам, но и это успеха не принесло.

— Вы уверены, что это был он? — спросил я. Сам я успел увидеть его лишь мельком, но действительно он соответствовал описанию: высокий, худой, со светлыми волосами и загорелым лицом.

— Почти уверена, — ответила она, но потом засомневалась:

— Конечно, он промелькнул слишком быстро. Вы заметили, он был в очках?

— Не заметил, — сказал я. — Но в тот день он мог надеть очки просто для маскировки.

Мы поездили по городу еще минут десять, потом немного постояли на Спрингер-стрит, следя за пешеходами, но все было напрасно.

— Я отвезу вас домой, — наконец сказал я. — а сам вернусь. Возможно, он еще в городе, в каком-нибудь баре или кабаке.

— А вы ничего не натворите? — взволнованно спросила Джорджия.

— Не натворю. — пообещал я. — Мы не можем его задержать, пока не удостоверимся, действительно ли этот человек нам нужен. Иначе он предъявит иск за неверный арест и оскорбление личности. Если я его найду, сразу позвоню, и вы еще раз на него посмотрите.

Мы вернулись в мотель. Она открыла бюро; я заказал по телефону такси. Потом вручил ей ключи от машины, и мы прошли в комнату; в углу горел торшер, от его света волосы ее заискрились.

Она повернулась ко мне, и я увидел в ее глазах выражение озабоченности и тревоги.

— Вы обещаете мне, что будете осторожны? — тихо спросила она.

— Конечно.

И тогда она улыбнулась и протянула мне обе руки.

— Это был чудесный вечер, Билл!

Я понял это как намек, взял ее руки повыше локтя и приблизил губы к ее губам, собираясь спокойно пожелать ей «доброй ночи», но неожиданно с жадностью заключил ее в объятия и наградил страстным поцелуем. Руки ее обвились вокруг моей шеи, но почти сразу она прервала этот вырвавшийся поток чувств, уперлась руками мне в грудь и оттолкнула. Лицо ее пылало смущением.

— Дайте сигарету! — сказала она. прерывисто дыша.

— Простите, не совладал с чувствами. — сказал я.

— Спасибо — сказала она лаконично.

— За что?

— За то. что не сказали, что мы не совладали с чувствами. Немного смешно, правда? Ведь я знаю вас всего три дня.

— Я не считал, — ответил я. — Мой календарь и мои часы — в другом костюме. Я знаю только одно: вы — чудесная!

Она улыбнулась.

— Ладно уж, Билл... Я никогда не сомневалась, что вы — нормальный здоровый тридцатилетний мужчина. Доказательства тут не нужны.

— Я и не пытался доказывать.

— Меня это немного испугало. Я не сознавала, что по прошествии какого-то времени молодая женщина может поддаться потребности в утешении...

— И это все? — спросил я.

— Не знак Не спрашивайте меня. Но вы никогда не поверите, до какой безграничной слабости может довести необходимость быть мужественной. И как соблазнительно выглядит плечо, на котором можно поплакать...

— Оно в вашем распоряжении, — сказал я.

— Но почему?

Я нежно коснулся ее щек:

— Я только что сказал, почему. Я считаю, что вы великолепны. Вы — самая чудесная в мире, вы женщина с горячим сердцем и... к тому же способны на удивительные трюки каждым разом кажетесь мне все прекрасней и прекрасней..

И снова поцеловал ее. но на этот раз нежно и посмотрел на тонкий узор ресниц на ее бледном лице. Когда она открыла глаза, они были словно в тумане, но она улыбнулась:

— Ну, ладно... Возможно, я тоже считаю вас очень милым... А теперь уходите, Билл...

— И никакой «доброй ночи»?

— Мы уже пожелали друг другу «доброй ночи»... — глаза ее смотрели мечтательно и казались огромными. — Забирайте свое плечо и уходите...

Послышался гудок такси.

Я ведь кажется хотел что-то сделать? Я с трудом пробился через розовый хаос, царивший у меня в голове, и вспомнил, что собрался ехать на поиски человека.

— Да, конечно, Джорджия, мы уже пожелали друг другу «доброй ночи». — В дверях я обернулся. — Если я его найду, я сразу вам позвоню.

К тому времени, когда мы въехали в город, я уже успел стереть с лица следы губной помады, а все остальное вытолкнул на окраины памяти, чтобы быть в состоянии разумно мыслить.

Вполне возможно, что этот прохожий — не тот человек, который облил комнату кислотой. Описание его внешности было слишком общим. И потом — едва ли он настолько глуп, чтобы вернуться на место преступления. Но все равно я должен попытать счастья. Пусть это и маловероятно, но этот человек сейчас — наша единственная зацепка.

Было половина десятого. Со вчерашнего дня я еще не успел забыть, где расположены местные бары. Я уплатил таксисту и начал обход баров пешком. В первых двух я не нашел ничего достойного внимания, но в третьем попал в цель.

Это была прокуренная, но снабженная кондиционером берлога на одной из улиц южнее Спрингер-стрит. В зале было всего семеро: я сразу заметил белую рубашку и отражение лица в зеркале. Он меня еще не видел. Не обращая на него внимания, я прошел к свободному месту у начала стойки. У левой стены стояли два игральных автомата, дальше телефонная будка и автоматический проигрыватель.

Я быстро оценил ситуацию. Перед ним стояла бутылка пива, выпитая лишь наполовину, и он как раз заказывал вторую; так что, видимо, просидит тут еще некоторое время, и я успею вызвать Джорджию по телефону. Потом сможем посидеть в ее машине напротив входа в бар до тех пор, пока он не выйдет. За это время она хорошо успеет разглядеть его лицо, и если она его узнает, я смогу действовать. Я вспомнил вид облитой кислотой комнаты...

Войдя, я не обратил внимания на остальных посетителей, но спустя какое-то время инстинктивно почувствовал что-то враждебное в воздухе, а потом осознал, что в баре воцарилось молчание. Я оглянулся. Слева от меня сидел Фрэнки. За ним — другая знакомая физиономия, выражавшая полную готовность к агрессивным действиям: один из тех бездельников, которые отвесили наглую реплику, когда мы с Джорджией шли к машине. Другие лица не знакомы, но у всех — то же гнусное выражение. Бармен, толстяк со слуховым аппаратом, бросал на них беспокойные взгляды.

Ну уж нет, потасовки не будет! Во-первых, их слишком много против одного, а во-вторых, у меня на уме дела поважнее. Так что драка исключается...

— Что, красавица дала тебе отгул? — поинтересовался Фрэнки.

Я вмазал ему левой; правой отбил удар типа, который вылез из-под свалившегося на него Фрэнки. Третий — бездельник из ресторана — попытался протиснуться ко мне, размахивая бутылкой. Я схватил его за рубашку и, выдернув из-за этих двоих, врезал по морде. Он упал, опять увлекая за собой Фрэнки, и они впаялись в игральный автомат. Раздался звон разбившегося стекла и рассыпавшихся по полу железяк.

Должно быть, в этот момент кто-то бросил монетку в проигрыватель, потому что он вдруг взорвался потоком звуков, заглушивших безобразную возню, шарканье ног, прерывистое дыхание и выкрики проклятий.

Теперь все набросились на меня. Но я не чувствовал сыпавшихся на меня ударов, во мне буквально бушевал океан ярости, а из его волн выпрыгивали лица, как мишени в тире. Они теснили меня к стойке бара, двое уже висели у меня на руках, остальные лезли на меня, но их было слишком много, и они мешали друг другу; я рванулся вперед, пытаясь высвободить руки, и все мы упали на пол. Я попытался вырваться и вдруг почувствовал что-то странное: они стали исчезать, иначе не скажешь.

Словно птицы, они разлетались в разные стороны. Я повернул голову и увидел ноги, облаченные в брюки цвета хаки и, по-видимому, выросшие прямо из пола. Это был Келхаун. Он хватал поочередно каждого и бросал их себе за спину, к концу стойки. Бросал спокойно и без усилий — не человек, а какая-то бесшумно работающая машина. Когда он снял с меня последнего и тоже отшвырнул назад, я кое-как поднялся на колени, все еще дрожа от ярости, и увидел вцепившегося в стойку Фрэнки. Я оттолкнул Келхауна и двинулся на Фрэнки, и тут на меня словно обрушилась крыша. Келхаун поймал меня за плечо и повернул к себе. В следующий момент его могучая рука ударила меня в грудь с такой силой, словно на меня налетел грузовик. Я отлетел к стене и упал на груду обломков — все, что осталось от игрального автомата.

— Отлично! — пролаял он. — Вот и все дело!

Если это касалось меня, то он был совершенно прав. К горлу подкатывала тошнота, широкая полоса рубашки, оторванная в драке, свисала с пояса, обнажая грудь. Руки нещадно болели, а из пореза над правым глазом на лицо стекала кровь. Я попытался остановить ее. Что-то болталось сбоку, у шеи... Что это, ухо или кусок моего скальпа? Оказалось, ни то, ни другое: марлевая повязка, которую врач наложил мне на голову еще после выстрелов из дробовика. Я сорвал ее и бросил на пол...

Все остальные выстроились вдоль стойки, с беспокойством глядя на Келхауна. А тот тип в белой рубашке, разумеется, исчез. Да, нападение на Фрэнки с моей стороны было настолько умным актом, что я даже был не в состоянии сейчас выругать себя. Проигрыватель снова замолк, и воцарилась напряженная тишина.

— Какой нанесен ущерб? — прогремел голос Келхауна, обращенный к хозяину.

Тот нервно вышел из-за стойки и оглядел помещение:

— М-м... Три стула, игральный автомат не мой, но мне придется заплатить...

Келхаун стал считать, тыча в каждого из нас пальцем:

— ...Три, четыре, пять... — Он повернулся ко мне: — Шесть... По 17 долларов с носа! А после этого вытряхивайтесь!

Ни звука протеста. Из карманов стали появляться деньги и посыпались на стойку. У одного не хватало десятки. Келхаун пригвоздил его мрачным взглядом:

— Чтобы к завтрашнему полудню были! И попробуй опоздать хоть на минуту!

— Хорошо, сэр!

«Они все испугались; что ж, их можно понять», — подумал я. В армии я встречал немало крутых мужиков, но Келхаун — это вообще особая статья. Настоящая глыба, гора крепких мышц — и вдобавок проворный как кошка, когда доходит до дела.

— Вы тоже, Чэтэм! — сказал он и, схватив меня за куртку, притянул к стойке.

Я кое-как вытащил бумажник и стал отсчитывать деньги, как вдруг дверь распахнулась и на пороге появился Макгрудер. Он вонзил в меня свой холодный взгляд, а потом грубо схватил за руку.

Кивнув Келхауну, он оказал:

— Я сам возьмусь за этого бандита!

Тот остановил его, приставив к груди указательный палец:

— Ступай домой и не мешай мне разговаривать с мужчиной! И не забудь утереть нос, сосунок!

Лицо Макгрудера потемнело от гнева:

— Он — скандалист...

— В городе распоряжается городская полиция, — холодно прервал его Келхаун. — А когда мне понадобится твоя помощь, чтобы навести порядок, я сам тебя позову! А теперь отдай человеку его руку!

Макгрудер со злостью смотрел на меня, повернулся и вышел. Я снова оперся на стойку. Мне было слишком плохо, чтобы интересоваться административными распрями — я получил слишком много пинков в живот.

Келхаун ткнул большим пальцем в сторону двери:

— Ладно, мальчики, выметайтесь! И лучше не попадайтесь мне сегодня на глаза!

Удивительно, он заставил нас оплатить ущерб, но не собирался никого задерживать. Все они прошли мимо меня, смерив мрачными взглядами. Я со своей стороны с удовлетворением отметил, что у бездельника под глазом огромный фонарь, и минут через десять глаз совсем заплывет, а у Фрэнки распухли верхняя губа и челюсть.

Я оттолкнулся от стойки, собираясь направиться к двери.

— А вы не уходите. Чэтэм! — сказал Келхаун. — Вы пойдете со мной!

«Ну вот! — подумал я с горечью. — Я — чужой в этом городе, и ко мне можно придираться».

Я остановился и вновь облокотился на стойку.

— Дайте этому человеку порцию виски! — сказал Келхаун бармену.

Тот поставил передо мной виски. Я залпом выпил и полез в карман.

Келхаун отрицательно покачал головой:

— Это — за счет полиции! Пошли!

Нетвердым шагом я последовал за ним: мы сели в «седан», стоящий у входа в бар. Келхаун включил газ и быстро поехал по Спрингер-стрит в северном направлении, потом свернул на запад.

«Странно, — подумал я. — Правда, тюрьма и полицейский участок находятся в западной части, близ реки, но южнее Спрингер-стрит».

Мы очутились в довольно мрачном районе. Я не знал, что задумал Келхаун, и был слишком подавлен, чтобы спрашивать.

Может быть, он отыскивает пустынное местечко, чтобы расправиться со мной? Если так, то я бессилен ему помешать.

В конце какой-то улицы он остановил машину в тени раскидистых деревьев. За ними виднелся темный двухэтажный дом. Мы вошли в калитку Не доходя до дома, он свернул, и мы очутились во внутреннем дворике Здесь деревья росли еще гуще, и было совсем темно, Я почувствовал под ногами поросшие мхом плиты дорожки Во дворе находился флигель для гостей. Он толкнул дверь и включил свет.

Очевидно, это была резиденция Келхауна. Нечего было спрашивать, женат он или холост. Женщине было бы достаточно одного взгляда, чтобы вскрикнуть и выбежать в ночную тьму, И не то, чтобы здесь царил полный беспорядок, просто все пропитано неразбавленным густым мужским духом.

Флигель состоял из одной большой комнаты, кухоньки и коридорчика с дверью в ванную. На бетонном полу лежали два маленьких индейских коврика Постелью служила металлическая койка, а остальную мебель составляли старое кожаное кресло, стул и большой стол, заваленный журналами для охотников и рыболовов. Стены украшали фотографии борцов с автографами, пара боксерских перчаток, крокодиловая кожа и чучела двух крупных окуней. В одному углу — ящик с дробовиками в другом — несколько удочек. Окна были открыты Жарко и тихо, и слышно, как жужжат москиты.

Я осторожно стер с лица кровь.

— Садитесь! — сказал он.

Я рухнул на стул. Келхаун исчез в ванной и вскоре вернулся с чем-то вроде пакета первой помощи. Вынув марлю и пару лечебных палочек, похожих на карандаши, он принялся ловко обрабатывать рассеченную бровь.. Мне было чертовски больно. Потом он что-то наложил на рану и усмехнулся:

— Ну, вот и все! — Какие-нибудь двадцать секунд.

— Вы были профессионалом? — спросил я.

— Угу, — сказал он, — Подите умойтесь, а потом выпьем по кружечке пива.

Я пошел в ванную и постарался, как мог, смыть следы кровопролития. Когда я вернулся, он поставил банки с пивом:

— Садись, сынок, и передохни.

Раньше мне никак не приходило в голову, что ему, видимо, уже за пятьдесят. Я вспомнил, как он швырнул меня — словно я не человек, а мешок с грязным бельем, и порадовался, что не попался, когда ему было двадцать лет.

Теперь я рассмотрел Келхауна получше.

Скольких он обдурил, создавая впечатление, что так же глуп, как. толст! Это был хитрец, и с ним надо было держать ухо востро.

Сейчас на нем была фермерская соломенная шляпа и замшевые туфли, а пара широких подтяжек, поддерживающих форменные брюки, словно перекочевала из водевиля. Однако глаза под мохнатыми бровями холодного синего цвета и не смотрели, а пронизывали насквозь.

Он откинулся в кожаном кресле, держа в руке банку с пивом.

— Итак, вы вернулись, чтобы взглянуть на него? — спросил он.

Я вынул из кармана сигарету и попытался закурить.

— Это — не амбарный стрелок, — ответил я. — Но я видел, как вы расправились с теми двумя... у ресторана... Почему?

— А почему бы нет? — ответил он. — Именно за это мне платят!

— Но ведь вы считаете, что виновата она сама?

— Даже если и считаю, то держу это про себя. И пока я патрулирую улицы, я не допущу, чтобы женщин оскорбляли!

— Они могли бы вас взять на службу к шерифу.

— У шерифа есть свой хороший работник, — ответил Келхаун, — и он — мой друг.

Я помолчал и отпил немного пива.

— Зачем вы ездили в Уоррен-Спрингc?

Я с удивлением взглянул на него:

— Откуда вы знаете?

— Знаю... И здесь тоже вы изо всех сил стараетесь выследить кого-то, бегая от одной телефонной будки к другой. Кого вы ищите?

— Я предпочел бы умолчать об этом, — ответил я.

— Ответили бы как-нибудь поудачнее, — буркнул он. — Вам не кажется, что, отказываясь отвечать на мой вопрос, вы тем самым на него ответили?

— Я же не сказал ни слова, — возразил я. — И в конце концов, кому нужна эта информация?

Глаза его похолодели:

— Мне нужна эта информация, сынок. И у меня есть для этого личные причины. Коли вы думаете, что я действую в интересах кого-то другого и что это — ловушка...

— Простите, — сказал я.

— Может быть, я стараюсь спасти вас от смерти... Здесь и без того было достаточно убийств!

— Значит, тот, кого мы так старательно избегаем называть по имени, — бесчестный человек? — спросил я резко. — Я бы никак не подумал... По крайней мере, на первый взгляд.

— Он честный, насколько возможно... Но здесь человека не считают бесчестным только потому, что он защищает репутацию своей жены с оружием в руках.

— А почему он вдруг решил, что она нуждается в защите?

— Полегче, сынок... Поверьте, я бы не стал говорить все это первому встречному. Но вы служили в полиции, и мне нравится то, что я о вас слышал.

— Откуда вы знаете, что я служил в полиции?

— Я был в конторе шерифа, когда пришла телеграмма из Сан-Франциско. Мне ее показали. В том, как вы оставили службу, нет ничего плохого.

— Когда это было? — быстро спросил я. — Я имею в виду, когда пришла телеграмма?

— Позавчера днем, во вторник.

— А вы можете сказать точнее? В котором часу?

— Часа в два... В четверть третьего...

«Значит, в меня стрелял не Редфилд. Ведь покушение произошло почти в то же время», — подумал я.

Должно быть, Келхаун прочел мои мысли и покачал головой:

— Неужели вы действительно могли подумать такое? В затылок — из дробовика?! Вот что я вам скажу, сынок: если вы будете вести себя неосмотрительно, он, возможно, и возымеет желание убить вас, но сделает это, стоя лицом к лицу.

— Вы меня здорово утешили, — сказал я устало, — значит, теперь за мной охотятся двое.

— Вы могли бы просто бросить это дело и оставить их в покое. Я думаю, этот вопрос никогда не разрешится — ни в ту, ни в другую сторону.

— Но вы еще не знаете, что я основываюсь не на досужих вымыслах, — сказал я. — Я знаю, кто убил Лэнгстона!

Он поставил свою банку с пивом на стол.

— И вы сможете это доказать?

— Пока еще нет.

— И никогда не докажете. Я думаю, вы ошибаетесь...

Я быстро наклонился к нему:

— Как вы сказали?

Он понял, что допустил промах, но было уже поздно:

— Я хочу сказать, что вы промазали на целую милю от цели. Конечно же, вы ошибаетесь.

— Не надо, Келхаун! — сказал я резко. — Вы слишком хорошо меня поняли. Вы думаете, что я ошибаюсь! Значит, у вас тоже были сомнения — хотя бы совсем небольшие. На чем они были основаны?

Он злобно посмотрел на меня и промолчал.

— На чем они были основаны? — повторил я.

— Не собираюсь разводить сплетни, говоря о чужой жене, — буркнул он. — Я же вам сказал, что я — его друг.

Я вскочил и поставил банку с пивом на стол с такой силой, что часть содержимого выплеснулась на журналы.

— Черт бы вас побрал! А еще называется полицейский! Не собираетесь сплетничать, но зато спокойно наблюдаете, как невинную женщину распинают на кресте!

— Полегче на поворотах, Чэтэм! Я служил в полиции еще в те времена, когда вы ходили в школу!

Внезапно я понял, что делаю не то, что надо. Передо мной — единственный честный человек, которого я встретил в этом городе, а я лаю на него, как цепной пес.

— Простите, — сказал я и сел.

— Забудем лучше об этом, — сказал он. — Кажется, вас это тоже сильно задевает.

— Кажется, да, — сказал я.

— Что ж, вы не единственный, кого это мучило и мучает. Если дать волю своим мыслям, то и с ума можно сойти. Дело закрыто, а вопрос остался открытым, понимаете? Самая банальная из всех историй: муж, жена и любовник, но только в данном случае никто не смог доказать даже того, что жена и любовник были знакомы. И что еще хуже: любовника нет в живых, так что вы не можете устраивать им очные ставки и ждать, пока один из них «расколется».

— Все верно! — бросил я. — Но в этом случае у полиции должны возникнуть сомнения — та ли это женщина, и она должна начать розыски другой.

— Исключая тот случай, когда другой нет.

Я закурил сигарету:

— Вот в этом вы ошибаетесь! Другая не только есть, я даже знаю, кто она!.. Послушайте, Келхаун, почему мы не может отказаться от игры в прятки и сказать прямо, что мы думаем? Любовницей Стрейдера была Цинтия Редфилд!

Он тяжело вздохнул:

— И вы говорите это после того, как я вам сказал, что он мой друг. Если я сейчас подниму трубку и позвоню ему, вам не выбраться из города живым, даже если сию секунду броситься бежать.

— Я это знаю.

— И вы готовы поверить моему слову, что я не скажу ему?

— Мне не нужно вашего слова.

— Почему?

— Комплимент за комплимент: мне нравится все то, что я о вас слышал.

Он удивленно посмотрел на меня и покачал головой:

— Ну, парень, смелости вам не занимать!

— Чего там!.. Я вот что вам лучше скажу. Допустим, что с точки зрения тех странных и бестолковых понятий о ценностях, которых, видимо, придерживается большинство людей, мы не должны обсуждать вопрос о том, может ли или могла бы миссис Редфилд иметь любовника, — об этом просто не принято говорить. Но никакой общественный закон не запрещает нам размышлять о том, виновата она или нет в сравнительно меньшем преступлении — вроде убийства! Ну что, поговорим чисто профессионально?

Он жестко усмехнулся:

— Вам бы адвокатом быть, а не полицейским.

— Ни тем, ни другим... Хочу стать архитектором по благоустройству, — ответил я. — Но вернемся к миссис Редфилд. У вас ведь тоже есть основания подозревать ее, иначе вы бы не поняли, куда я клоню.

— Что ж, возможно, — сказал он, неохотно соглашаясь. — Но это — лишь цепочка совпадений. Первое звено этой цепочки, естественно, — расположение их домов. Та женщина — если это была не миссис Лэнгстон — оставила машину Стрейдера у мотеля и до рассвета успела дойти до своего дома. Дом Редфилда, если идти через фруктовый сад, находится в четверти мили от мотеля. Но с другой стороны, если вы вздумаете подозревать всякого, кто живет на небольшом расстоянии от мотеля, то вы сможете заподозрить весь город. Ведь это — не Лос-Анджелес...

— Согласен, — сказал я. — Дальше!

Он загасил сигарету и устало вздохнул:

— Оба раза, когда Стрейдер приезжал сюда, Редфилда не было в городе.

Я кивнул:

— Я тоже об этом знаю, но как об этом сказать, чтобы меня не убрали?.. Ведь это решает все!

Он гневно ударил кулаком по столу:

— Что это решает? Разве можно обвинять женщину на основании только этого дурацкого совпадения! Послушайте, Чэтэм, ведь это — не какая-то там шлюха, которую он подцепил в пивной! Это — почтенная дама! Она была учительницей...

— Она была не только учительницей...

— Если вы намекаете на историю с ее первым мужем, то лучше давайте забудем о ней. Об этом знают все. Это был просто несчастный случай. Ни полиция, ни страховая компания ни на минуту в этом не сомневались!

— Конечно, — сказал я с горечью. — В этом и состоит беда мелких страховок. Если бы он был застрахован на сто тысяч, они наверняка бы полюбопытствовали, куда она потратила эти деньги.

— И куда же она их потратила?

— Она купила на них бар для человека, с которым встретилась за три месяца до того, как ее супруг пропустил через себя электрический ток!

Он весь напрягся.

— Что?! И кто был... — Потом он вздохнул. — Неважно, вы уверены, что это был Стрейдер.

— Именно Стрейдер это и был! На нее я наткнулся потому, что прослеживал путь Стрейдера. Молодая женщина, которую он называл Цин, с волосами цвета красного вина. И жили они в Новом Орлеане весной и летом 1954 года, между ее отъездом из Уоррен-Спрингc и появлением здесь.

С минуту, уставившись на сигарету, Келхаун молчал. Потом сказал тоном очень усталого человека:

— Ладно, рассказывайте, как вы все это узнали. Начните с вашего приезда сюда.

Я рассказал ему все, сделав небольшую паузу только в то время, пока он ходил на кухню за пивом. Когда я закончил, он сказал:

— Вы никогда этого не докажете.

— Знаю, — ответил я. — С теми данными, что я имею, не докажу.

— Вы знаете, как поступит Редфилд?

— Но ведь она совершила убийство...

— Вы этого не знаете, вы только предполагаете. И прежде чем вы дойдете вообще до убийства, вам придется заявить Редфилду, что его жена — потаскуха. Хотите попробовать?

В этот момент зазвонил телефон, стоявший на краю стола. Келхаун протянул руку и снял трубку.

— Келхаун слушает!

Минуту он молчал, потом сказал:

— Кто? Руп Халберт? О’кей, пусть подойдет к телефону! — Последовала короткая пауза, а затем: — Руп? Это Келхаун! Бармен говорит, что вы начинаете шуметь... Отправляйтесь домой... О’кей!

И положил трубку на рычаг.

Я посмотрел на него и покачал головой:

— Вы командуете по телефону!

Он усмехнулся.

— Вообще-то Руп — неплохой парень. Беда только, что после нескольких порций ему мерещатся в пиве боксерские перчатки.

Покончив на этом с Рупом, он сказал:

— Значит, вы считаете, что Лэнгстон в то утро поехал к Редфилду и застал их обоих?

— Иначе не могло быть.

— Но зачем же он заезжал? Даже если бы он забыл, что Редфилд не сможет поехать с ним на рыбалку, ему незачем было входить в дом.

— Попробуем рассуждать иначе, — сказал я. — Предположим, он знал, что Редфилда нет дома, но не знал, что там Стрейдер. Вспомните, ведь в тот раз Стрейдера зарегистрировала в мотеле миссис Лэнгстон.

Он тихо присвистнул:

— Если уж ты в чем убежден, сынок, то тебе наплевать на все. Лэнгстон пользовался огромным уважением. И не гонялся за бабами. К тому же Редфилд был его другом. И ко всему прочему, у Лэнгстона не было никаких оснований подозревать жену Редфилда.

— Я же просто сказал «попробуем», — ответил я. — Черт бы вас побрал, Келхаун! Вы просто должны согласиться, что Лэнгстон вошел в дом и что именно это и стоило ему жизни! Иначе и не могло быть!.. Возможно, что он догадывался, что она собой представляет. Возможно, он когда-нибудь видел ее в обществе Стрейдера.

Келхаун покачал головой:

— Даже если предположить, что он действительно застал их вдвоем, я далеко не уверен, что они бы его убили.

— А что, если произошла ошибка? А если они подумали, что вернулся Редфилд и впали в панику? Правда, я сам не очень уверен. Тут есть еще неясности...

— В том-то вся и штука! Здесь в ваших гипотезах зияет большая дыра, с милю шириной, и старая загадка остается. Подозрение в соучастии должно было пасть на миссис Лэнгстон, и никто его не отвел. И неопровержимый факт: убийца знала, что, если дело станут расследовать, подозрение падет на нее. Но ни у кого ни на минуту не возникло мысли, что убийство могла совершить миссис Редфилд. Ведь они со Стрейдером могли бросить труп Лэнгстона в канаву, и никто бы не заподозрил их.

— Стоп! — перебил я. — Я потратил много времени, пытаясь ответить на этот вопрос. Цинтия Редфилд и есть убийца; но она только думала, что ее могут заподозрить. Вполне естественная ошибка...

Он покачал головой:

— Не понимаю.

— Представьте себя на минуту на месте миссис Редфилд. Вы смотрите на труп человека, которого вы только что убили, и понимаете, что совершенно не имеет значения, когда и где обнаружат этот труп, — все равно люди узнают, что последним местом, куда заехал Лэнгстон, — и это можно неопровержимо доказать — был вашдом...

— Но ведь вовсе не предполагалось, что он туда поедет... — Он замолк и уставился на меня. — Ох ты, черт возьми!

— Вот именно! — сказал я. — Она-то этого на знала! Зато видела, что Лэнгстон приехал в рыболовном костюме и что он явно заехал за Редфилдом, как это делал десятки раз. Может быть, она даже не знала, что они собирались на рыбалку. А может быть, и знала, но решила, что Редфилд забыл предупредить Лэнгстона. И в том и в другом случае она могла подумать, что и Редфилд, и миссис Лэнгстон знают, что Кендэл должен заехать в дом Редфилда...

— Черт возьми! — повторил он.

— И единственный изъян во всем этом деле, — продолжал я, — заключается в том, что, даже если все так и было, никто никогда не сможет сказать ни одного слова в доказательство. Нет ни одной ниточки, за которую можно зацепиться — ведь двое из трех участников дела мертвы, а третьему нужно только сидеть тихо и молчать. Ей никто не угрожает, ни с какой стороны.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Он кивнул:

— Абсолютный тупик.

— Подождите! — сказал я. — Существует возможность, что все было не так просто... Может быть, в то утро Лэнгстон наскочил на что-то более серьезное, чем неверная жена? И не только на них двоих?

— Вы имеете в виду человека с дробовиком?

— Да... и вспомните: женщина, которая звонила мне, чтобы отправить в тот амбар, была определенно не миссис Редфилд.

— Значит, вся ваша теория с любовником летит к чертям. Женщины, обманывающие мужей, избегают огласки и не принимают соседей.

— На первый взгляд, — сказал я. — Но я не уверен. Позвольте задать вам один вопрос: не было ли в ту ночь совершено еще одного преступления? Ограбления? Кражи? Чего-нибудь?

Он призадумался:

— Нет, кажется, ничего не было.

— Попытайтесь вспомнить хорошенько! Может быть, убийство Лэнгстона просто вытеснило это из памяти.

— Для этого мне надо просмотреть книгу происшествий. Во всяком случае, о всех происшествиях должны сообщать в контору шерифа. А что?

— Остаются кое-какие неясные моменты, — сказал я. — Когда вы пытались задержать Стрейдера, он выхватил пистолет. Кто-нибудь обратил внимание на то, что он был вооружен?

— Но ведь он только что совершил убийство. Перед этим фактом ношение оружия — пустяк.

— Это не ответ... Спрашивается: с какой целью он носил оружие? Лэнгстон был убит не выстрелом, так что пистолет тут вообще ни при чем. И вообще, убийство Лэнгстона было, по-видимому, случайным. Возможно, Стрейдер прибыл сюда не только на встречу с женщиной, но и с другой целью. Агенты по продаже земельных участков обычно не разъезжают с оружием в руках.

— Но за ним не числилось никакого криминала.

— Никакого. Но ведь все с чего-то начинают. Зачем ему пистолет? И откуда он у него взялся?

— Он был украден из магазина спортивных товаров в Тампа, около года назад. И он мог пройти через десятки рук, прежде чем попал к нему.

— Это тоже ничего не объясняет. Ведь он не нуждался в оружии.

— Минутку! — вдруг сказал Келхаун. — Вы спрашиваете меня, не было ли в ту ночь других происшествий... — Он внезапно замолчал. — О, черт возьми! Это было в Джорджии!

— Что именно? — спросил я.

— Банда чуть не разрушила весь городок, и только ради того, чтобы похитить пару паршивых сейфов. Убили человека, вывели из строя электроподстанцию, сожгли один из больших баков с бензином — словом, по меньшей мере, на сто тысяч долларов убытку, а прибыли они получили всего тысяч десять.

— И это случилось в ту же самую ночь?

— Почти наверняка... Но, черт возьми, это же было в Уи-вертоне, штат Джорджия. Почти сто миль отсюда.

— Кого-нибудь поймали?

— Гм... Насколько мне известно, никого. Но это не имеет к нам никакого отношения.

Но я уже был сам не свой:

— Вы говорите: два сейфа? Откуда их похитили?

— По-моему, один был в универсаме, а другой — в ювелирном магазине.

— Так вот, слушайте... — сказал я быстро, но в этот момент зазвонил телефон, и он снял трубку.

— Келхаун, — сказал он. — Да... Праулер? Где он опять?.. О’кей!

Он положил трубку и вскочил на ноги:

— Мне надо в Ист-энд, но я вас немного подвезу. Вы были в машине?

— Нет, — сказал я, поспешно следуя за ним. — Я возьму такси.

— Я хочу продолжить разговор, — сказал он, когда мы помчались в сторону Спрингер-стрит. — Зайдете около полудня? Я к этому времени вернусь.

— Конечно, — сказал я. — Может быть, вы еще что-нибудь откопаете насчет этой истории в Уивертоне.

— Что-нибудь конкретное?

— Угу. Если это случилось в ту же самую ночь и если никто из шайки действительно не пойман, то посмотрите, нельзя ли узнать, какая сигнализация была в этих магазинах?

Он остановил машину на углу.

— Сигнализация?

Но я уже вылез из машины, а он рванул на зеленый свет, не дожидаясь моего ответа.

Я застегнулся на все пуговицы, стараясь спрятать порванную сорочку, и поспешил через улицу к стоянке такси, преследуемый молчанием и нарочно невидящими взглядами. Для всех я был Чэтэм, скандалист, бандит, несущий на себе печать своего ремесла — разбитую голову, порванную одежду и израненные руки. Когда я сел в такси и дал шоферу свой адрес, тот, не оборачиваясь, хмуро сказал:

— Я и так знаю, где вы живете.

Я оставил реплику без внимания. Даже если мне впредь в течение недели больше никуда не ввязываться, то все равно можно считать, что недельную норму по скандалам и дракам я уже превысил.

Когда мы остановились у мотеля, я с удивлением огляделся: машина миссис Лэнгстон исчезла, а дверь в бюро была полуоткрыта. Возможно, она забеспокоилась и поехала меня искать? Я взглянул на часы: двадцать минут одиннадцатого. Она бы не оставила дверь открытой! Я быстро расплатился с шофером и поспешил в дом. В вестибюле было темно, но сквозь портьеру, закрывавшую вход в комнату, просачивался свет. Я кинулся туда и оцепенел. Кофейный столик был опрокинут, его стеклянный верх был разбит, а среди осколков разбитой пепельницы по всему ковру валялись окурки. Тут же, на мокром кофейном пятне, валялась разбитая чашка.

Я бросился в спальню. Там все было в порядке. Я бросился обратно через комнату и включил свет в вестибюле. Никаких следов борьбы, насилия, пятен крови. И тем не менее она не оставила бы дверь открытой...

Я выругал себя за затяжку времени и схватился за телефон. Звонить Келхауну бесполезно — его нет дома, да к тому же его полномочия кончались у городской черты. Единственной моей надеждой оставался Редфилд. Я отыскал его домашний номер, начал набирать, в спешке перепутал цифры, и пришлось все начинать сначала. Наконец в телефоне послышался голос Цинтии Редфилд.

— Говорит Чэтэм из «Магнолии Лодж», — сказал я торопливо. — Ваш супруг дома?

— Мой супруг? — удивленно переспросила она. — Нет... Я думала, что он у вас, мистер Чэтэм. Я уже десять минут пытаюсь дозвониться до вас.

— Вы считали, что он у нас? — спросил я.

— Я так поняла... Во всяком случае, человек, который пришел к нам, сказал, что хочет сообщить ему что-то связанное с «Магнолией» и с миссис Лэнгстон.

— Он еще у вас?

— Да... Что-нибудь передать?

— Задержите его! — бросил я и сразу вызвал такси.

Когда мы остановились у дома Редфилда, машины перед ним не оказалось. Видимо, тот человек уже уехал. Однако из-за угла виднелся фургон Редфилда. Наверное, Келли уже дома. Я сунул водителю доллар и поспешно зашагал по дорожке.

В дверях появилась Цинтия Редфилд.

— О, прошу вас, входите, пожалуйста, мистер Чэтэм.

— Он уже уехал? — спросил я поспешно.

Она кивнула:

— Но только в город, поискать Келли. Если он его не найдет, то вернется сюда. Входите в комнату, мистер Чэтэм. Я попробую еще раз позвонить.

Я пошел вслед за ней по короткому коридорчику. В конце он сворачивал направо, видимо, в столовую и кухню. Налево была дверь в гостиную. Мы вошли. На противоположном конце комнаты находились камин и дверь в другой коридор, ведущий в спальни, находящиеся в другом крыле дома. Справа — широкое окно, выходящее во внутренний дворик, но оно было задернуто плотными занавесками. В комнате было еще одно, тоже занавешенное окно, перед которым живописно сгруппировались диванчик, кофейный столик и два современных шведских кресла. Слева от меня стоял проигрыватель и рядом с ним — низенький столик с журналами в ярких красочных обложках. В комнате работал кондиционер.

— Что он сказал? — спросил я.

Она обернулась и, улыбнувшись, покачала головой, отчего ее «конский хвост» тоже закачался:

— Он — кубинец, и его трудно понять, особенно, когда он волнуется. Но, кажется, это касалось миссис Лэнгстон... Что-нибудь случилось?

— Она исчезла...

— Ну, видимо, ничего серьезного, — сказала она ободряюще. — Однако мы теряем время. Дайте я еще раз позвоню!

Телефон стоял на специальном столике между диваном и проигрывателем. Она набрала номер.

— Говорит миссис Редфилд... Вы не скажете, мой муж вернулся? О, благодарю вас! — она стала ждать.

— А этот кубинец, — настойчиво сказал я, — он что, из местных? Как его зовут и где я могу его найти?

Она прикрыла трубку рукой.

— Его зовут Монтойя, — сказал она. — Он живет на ферме, сразу за чертой города. Он часто приходит, потому что Келли может поговорить с ним по-испански... — Она кивком указала на кресло. — Садитесь, мистер Чэтэм!

Я поблагодарил ее, но остался стоять. Она просто непостижима. Я не сомневался в том, что она убила человека, может быть, двух, но поверить в это было просто невозможно. Я смотрел на ее скромное ситцевое платье, на мягкие домашние туфли, на «конский хвост», схваченный на затылке круглым гребнем, и на спокойное загорелое лицо.

Тайное воображение рисует женщин-убийц стройными и узкобедрыми, порхающими в облаках нейлона, которого ровно столько, чтобы оставить вас в сомнении, какого цвета у них соски — кораллового или розовато-лилового. И они носят при себе крупнокалиберные револьверы — только один бог знает, где они их прячут. Но эта женщина выглядела типичной молодой домохозяйкой, которая года через четыре будет матерью двух детей и постоянной посетительницей автогонок в детском саду. Может быть, я просто рехнулся.

В комнатах царила тишина, нарушаемая лишь легким постукиванием ее ногтей по телефонному столику, пока она ждала ответа. Я бесцельно бродил по комнате, как вдруг мой взгляд упал на яркую обложку одного из журналов. На этой обложке красовалась фотография музыканта с гитарой, и его имя было напечатано довольно крупными буквами: «Карлос Монтойя».

Монтойя!

Мне сразу стало не по себе. «Нет, — подумал я. — И тем не менее...»

— Хорошо, благодарю вас, — сказал она в трубку, закончив тем самым разговор. — Там его нет. — Она слегка нахмурилась. — Может, позвонить в кафе Феррара? Он часто туда заходит...

Она повернулась было к телефону, но вдруг потянула носом и взглянула на кофейный столик.

— Сначала я уберу эту противную пепельницу, а то запах никотина пропитывает все мои занавески!

Она подхватила пепельницу и прошла мимо меня. В пепельнице лежали два окурка, и один из них был овальной формы, с очень черным табаком. Мои нервы немного расслабились.

Когда она вернулась, я спросил:

— Вы все-таки хоть что-нибудь поняли из слов Монтойи?

Она заколебалась.

— Ну, это, наверное, звучит страшнее, чем на самом деле, особенно в его интерпретации. Но, как я поняла, он поехал к ней насчет покупки старого мотора для лодки, а она как раз в этот момент садилась в машину с двумя мужчинами. Они поддерживали ее под руки, словно она была пьяна, и он не смог поговорить с ней. Но давайте я позвоню в кафе, а если Келли там нет, то в дорожный патруль.

Она вернулась к телефону и набрала номер. Я ждал, дрожа от нетерпения. Ожидая ответа, она повернулась ко мне лицом.

В следующий момент она вдруг вскрикнула: «Келли! Келли!» и как будто случайно сбросила телефонный аппарат вместе с трубкой на пол.

Что я мог сделать? Только быть при сем немым свидетелем. Каким-то отдаленным уголком мозга я подумал о том, как выглядит ее загар при искусственном освещении.

А она перегнулась назад и опрокинула столик, а потом схватила с дивана подушку и бросила ее на телефонный аппарат, уже валявшийся на ковре.

Взявшись обеими руками за ворот платья, она с силой дернула его вниз, и передние швы треснули до самой талии. Разумеется, на ней не было ни комбинации, ни бюстгальтера. Загар выглядел совсем неплохо.

— Через две минуты он будет здесь! — сказала она, критически оценив результат своих действий.

— А вы не подумали о том, — мрачно сказал я, — что для того, чтобы вас прикончить, мне понадобилось бы гораздо меньше времени?

— Подумала, — сказал она и распушила свои волосы, перекинув их на грудь. — Но зачем вам это? Вы не тот человек. Вы можете спастись, если сразу броситесь бежать.

— Еще бы! — сказал я. — Жаль, что я потерял такой великолепный шанс!

Она расстегнула на мне куртку и увидела лохмотья моей рубашки.

— Пожалуй, вы и так хороши, не правда ли? Ну? Чего же вы стоите? Вы не собираетесь бежать?

— Нет, — сказал я. Я уже слышал вой сирены. — Меня подстрелят прежде, чем я добегу до шоссе! Я просто разоблачу вас! Ваш супруг не так глуп, как вы предполагаете!

— О, так вы еще и оптимист, а? — Она сунула руку под юбку и переступила через упавшие трусики.

— Не понимаю только, зачем вам все это понадобилось? — спросил я. — Ведь вы были в полной безопасности! Никто ничего не смог бы доказать.

Она не ответила. Полицейская сирена прозвучала уже теперь совсем близко.

— Вы не доверяете остальным? Или они не доверяют вам?

— Вы что ж, так и не попытаетесь бежать? — снова спросила она с мрачным видом.

— Я же вам уже сказал, что нет!

Судя по всему, машина уже находилась в трех или четырех кварталах от дома и мчалась с бешеной скоростью.

Она облизала пересохшие губы:

— Какой же вы идиот!

— Ну, а теперь хватит, миссис Редфилд! — сказал я и обхватил ее руками. Она попыталась вырваться, но это было совершенно бесполезно, ибо мне было наплевать, причиню я ей боль или нет. Я рывком поставил ее перед собой, крепко сжав ее запястья правой рукой, а левой закрыл ей рот и прижался спиной к стене, неподалеку от двери в прихожую; утвердившись в этом положении, я обхватил ногой ее ноги, чтобы она не лягалась.

В следующее мгновение у крыльца завизжали шины, и я услышал быстро приближающиеся шаги.

Как только он ворвался в комнату, я оттолкнул Цинтию и схватил Келли сзади за обе руки. Он упал на ковер, и я влепил ему как раз под правое ухо. Мой удар не очень-то подействовал, разве что удвоил его энергию. Тем не менее он упал, а я, подумав, что он вот-вот встанет, решил ударить его еще раз и добраться до его револьвера. Я надеялся, что, вбегая в комнату, он сам выхватит его из кобуры, но он этого не сделал.

Он неистовствовал как маньяк. Я превосходил его в весе на тридцать фунтов, но тем не менее он приподнялся, приподняв и меня. Однако через секунду мы уже покатились по полу, опрокинув по пути кофейный столик и разбросав пепельницы. Через какое-то время мне удалось снова пригвоздить его к месту, обхватив левой рукой за шею, а правой упереться ему в грудь. Он дрался, не издавая ни звука. Наконец, я ухитрился перетянуть ремень с кобурой и завладеть его револьвером.

Я сунул его себе в карман. На голубом экране вы повелеваете людьми с помощью револьвера, словно это не револьвер, а волшебная палочка, но сейчас передо мной был Редфилд, воображающий, что его жену избили и изнасиловали, и единственным способом остановить его при помощи револьвера было пустить в него пулю.

Предмет, который я мог бы использовать, должно быть, находился у него в кармане. Но прежде чем я успел добраться до кармана, он рванулся из моих рук, и мы снова покатились по полу, опрокидывая мебель, пока не оказались на другом конце комнаты. Но на этом новом кусочке поля битвы мы очутились как раз напротив того места, куда она упала, и Келли, наконец, ее увидел — в разорванной одежде, с растрепанными волосами. Он буквально ошалел. Теперь я не смог бы его удержать, даже если бы весил и 400 фунтов. Он просто стряхнул меня и встал на ноги. Я сразу двинул его в челюсть с такой силой, которая должна была бы повергнуть его ниц, но это было все равно, как если бы я ударил по стене. Он вцепился мне в лицо, снова кое-как поднялся на ноги и лягнул меня в голову. Я поймал его за ногу в последний момент, и он снова рухнул на пол. И когда мы покатились, молотя друг друга, я наконец нащупал его карман, а в нем — кастет.

Это было мерзко и жестоко, но это было единственным средством остановить его. И я не хотел, чтобы он лишился сознания — я хотел поговорить с ним. Я ударил кастетом его по рукам, а когда он ослабил хватку — по икрам, и это на время парализовало его. В этот момент миссис Редфилд бросилась к камину, вернулась с кочергой в руке и успела меня стукнуть прежде, чем я ее обезоружил. Потом я снова толкнул ее, и она упала...

Редфилд лежал среди обломков кофейного столика. Я прижимал его к полу, в то время как он старался атаковать меня руками и ногами, которые, правда, его еще не слушались. Дыхание мое было тяжелым и хриплым, во рту вкус крови — дорого заплатил я за то, чтобы добраться до кастета.

— Послушайте же, вы! — выдавил я из себя и был вынужден сделать паузу. — Ничего я этого не делал! Вы думаете, что я совсем с ума сошел? Это она подстроила все, чтобы оклеветать меня. Хотела, чтобы меня убили или чтобы я убежал отсюда без оглядки — и навсегда! Неужели вы еще не поняли, что это она убила Лэнгстона? И сколько времени вы еще намерены закрывать на это глаза?

Я вынужден был сделать передышку. Жадно глотая воздух, я посмотрел на его лицо и внезапно понял, что он не слышал ни одного моего слова. Он был в сознании и неподвижен, как я и хотел, но мои слова не доходили до него. Он просто не воспринимал. В его душе не было места никаким чувствам, кроме одного: как бы добраться до меня и прикончить...

Глаза его, поймавшие на какой-то момент в поле зрения свою жену, вновь устремились на меня. На них было страшно смотреть.

«Даже если я проживу сто лет, — подумал я, — я никогда не смогу их вычеркнуть из памяти».

Потом я вспомнил, что для меня будет чудом прожить не сто лет, а хотя бы до завтрашнего утра, и встал, едва держась на ногах.

В комнате стояла полная тишина. Было слышно только наше тяжелое дыхание. Я подошел к телефону и вырвал провод из стены. Потом стал искать ключ от его фургончика, но никак не мог найти. Но я могу воспользоваться его патрульной машиной! Трудно придумать более удобный способ скрыться быстро и незаметно Однако нет смысла заглядывать вперед дальше, чем на минуту. Кто знает, как обернется..

В дверях я оглянулся. Она лежала на полу и рыдала... Ну и артистка: А он выбирался из-под обломков столика и пытался доползти до меня, словно собака с: перебитым хребтом, и не спускал с меня глаз. И ни разу за все время не произнес ни звука...

«А я-то еще собирался говорить с ним!» — подумал я.

Как бы то ни было, но я выиграл несколько минут и машину.

Я выбежал из дома и сел в машину. Ключи были на месте Я быстро свернул за угол промчался по улице и взял курс на шоссе. К этому времени я уже навел некоторый порядок в мыслях и понял, что не имею никаких шансов выехать из этого штата, даже на другой машине. И что я вообще никуда не могу уехать, пока не найду Джорджию Лэнгстон, Кто знает, что они задумали на сей раз? Во всяком случае, от них можно было ожидать любой гадости!

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Может быть, Олли что-нибудь видел? У меня было еще несколько минут, прежде чем Редфилд доберется до телефона и поднимет тревогу.

Я скользнул между двумя машинами, стоявшими на стоянке у «Силвер Кинг», и быстро выскочил из машины. Вокруг — ни души. Когда я вошел в кафе, на меня воззрились официантка и два посетителя.

«Интересно, — подумал я, — какой у меня сейчас вид?»

Зато в баре было полно народу . За стойкой находился незнакомый мне человек. «Но ведь не вечно же он будет тут! — подумал я устало. — Когда-нибудь его смена кончится!»

И тут в другом конце бара я увидел Олли. Он проверял чеки. Посетители оборачивались и смотрели на меня. В зеркале я поймал свое отражение. Порез над глазом снова раскрылся, и кровь засохла на щеке. Под другим глазом расцвел синяк, левая скула распухла.

Затолкав лохмотья рубашки за пояс, я застегнулся на все пуговицы, но насколько я мог понять, вид у меня от этого не стал более респектабельным.

Олли обернулся и поспешил мне навстречу.

— О, боже ты мой, Чэтэм! Что случилось?

— Длинная история, — бросил я.

— Вы видели миссис Лэнгстон?

— Нет.

— Она звонила сюда несколько минут назад, Спрашивала не видел ли я вас...

— Откуда она звонила? — прервал я его — И когда точно?

— Откуда — я не; знаю. Но это было минут пять назад.

— С ней все в порядке?

Он удивленно посмотрел на меня.

— По-моему, да... Просто беспокоилась насчет вас, я думаю.

В этот момент, как иногда бывает в барах, внезапно наступили затишье. Проигрыватель внезапно умолк, и несколько человек перестали разговаривать почти одновременно, и в этой тишине где-то за моей спиной отчетливо прозвучав одинокий голос, С одной стороны, он показался мне знакомым, и в то же время я его не узнавал Я обернулся. Это был Перл Тэлли, Он сидел спиной ко мне и рассказывал одну из своих бесконечных историй.

— И вот первый человек говорит: «Послушай, Моггис, мы знаем — у тебя это уже болезнь, это должно было случиться с Гитлером, но, Моггис, мы только пгосим тебя, будь так добг...»

— Имитирует еврея из района Тобакко-роуд, — сказал Олли. — Он также может имитировать шведа из южных штатов.

— Неплохо, — сказал я, задумчиво следя за Перлом.

— О, когда он в ударе, он может всю ночь вас развлекать, подражая разным говорам...

— Может быть, он даже способен говорить на чистом английском языке? — спросил я.

Олли усмехнулся и покачал головой:

— При мне никогда не пробовах.

— Ну ладно, пока! — сказал я и повернулся, собираясь уйти.

— Могу я вам чем-нибудь помочь? — спросил Олли. — Может, отвезти вас к врачу, если у вас нет машины?

— Все олл’райт! Спасибо! Мне только нужно найти миссис Лэнгстон. — «И исчезнуть в ближайшие 5–6 минут, — подумал я. — Конечно, если хочу увидеть очередной восход солнца!»

Я вышел и посмотрел через дорогу. Перед бюро стояла ее машина! Но я ничему больше не удивлялся. Я бросился бежать и чуть было не попал под грузовик. Шофер выругался и помчался дальше. А я вбежал в вестибюль и услышал, что она в комнате.

При моем появлении она обернулась. На ней было то же платье, что во время обеда в ресторане, и, насколько я мог видеть, она была цела и невредима. Увидев мое лицо, она вскрикнула, а потом — словно мы репетировали это всю неделю — очутилась в моих объятиях.

— Я так беспокоилась, — прошептала она, — я искала вас повсюду, Билл. Что случилось?

— Об этом потом! — сказал я. — Нам нужно уезжать. И притом — немедленно!

По моему тону она почувствовала, что дело серьезно, и не задавала вопросов. На мгновение скрывшись в спальне, она вернулась с кошельком и парой туфель на низком каблуке. Мы поспешно вышли. Она заперла входную дверь. Я подумал, что черный ход, вероятно, не на замке, но сейчас это мне не показалось столь важным.

— Где живет Тэлли? — спросил я, включив мотор. — Восточнее или западнее, если ехать из города?

— Западнее, — сказал она. — Надо проехать на тот берег, а потом на юг, 4 или 5 миль.

«Рискнем!» — подумал я.

У меня не было никакого плана. Я только знал, что необходимо как можно быстрее исчезнуть с шоссе и вообще из поля зрения. Знал я и то, что мы вряд ли успеем проскочить через весь город и через мост. Через несколько минут все дороги для нас будут перекрыты.

Я развернулся и рванул по шоссе, по направлению к городу. И почти одновременно, где-то впереди, я услышал вой полицейской сирены. Поворачивать обратно было уже поздно. Я мчался вперед, затаив дыхание. Мимо меня пронеслась машина шерифа. На нас они не обратили внимания. Видимо, подумали, что я все еще нахожусь в патрульной машине.

— Следите за ними! — бросил я.

— Хорошо, — сказал она. — Но в чем дело?

— Потом объясню, — ответил я. — Если проскочим через город!

У меня было сейчас такое чувство, будто я еду по яйцам. Улицы безлюдны, движения почти нет. Никто не обращал на нас внимания. Мы выехали к мосту, и меня всего свело судорогой от мысли о том, что вот-вот завоет сирена. Но никакой сирены не было. Я облегченно вздохнул. Переехав мост, я снизил скорость до 50-ти миль.

— Где нам сворачивать? — спросил я.

— Примерно через милю, — ответила она. — Там есть станция обслуживания.

Мысленно я просил господа бога, чтобы она оказалась закрытой. Но она функционировала. Хозяин, однако, был занят обслуживанием клиента, и вряд ли заметил нас, когда мы сворачивали с шоссе.

После поворота я облегченно выпрямился и сбавил скорость.

Мы теперь находились на грунтовой дороге, которая вела через лес, и ни впереди, ни сзади не было видно ни одной машины. Я затормозил.

— Послушайте, — сказал я. — Вы еще можете выйти из этой игры. Если вы будете без меня, вас не остановят. Выезжайте обратно на шоссе и сверните на восток.

— Вы попали в беду? — спросила она спокойно.

— В большую! И вы тоже в нее попадете, если вас задержат со мной.

— Значит, я должна бросить вас одного, в темноте, пешим? — спросила она. — Билл, только не сердите меня!

— Я же говорю вам...

— Если вы попали в беду, то только из-за меня. Я не знаю, что вы собираетесь делать, но я вам помогу! Едем! Иначе я сама сяду за руль!

— Тысяча выстрелов против одного, что...

— Билл!

— Упрямая! — сказал я и усмехнулся в темноту. Улыбаться было больно.

— Вы когда-нибудь были у него? — спросил я.

— Нет. Только проезжала мимо. Эта дорога ведет вдоль реки и как раз к тому месту, где Кендэл держал лодку...

— Подходяще, — заметил я. — Предупредите, когда мы будем подъезжать.

— Хорошо. Кажется, за полмили до места мы проедем изгородь и загон для скота.

— Отлично!

Мы свернули еще раз, и теперь вокруг нас были только деревья и темнота. Ни одной встречной машины. Через несколько минут промелькнула изгородь. Я резко замедлил ход, всматриваясь в обочину. Менее чем через сто ярдов я нашел место, где было удобно свернуть.

Налево, извиваясь среди деревьев, отходили две слабо обозначенные колеи. Я поехал по этому следу, а когда колеи пропали, еще какое-то время маневрировал меж деревьев и кустарников. Почва была сухой и твердой. Когда мы отъехали от дороги по крайней мере на четверть мили, я остановил машину и выключил фары. Нас окружали безмолвие и черная тьма, словно мы были одни на целом континенте, который еще даже не открыт.

Когда я повернулся, то даже не мог ее разглядеть, хотя она была рядом. Я протянул руку, и пальцы коснулись ее щеки. Она придвинулась ко мне ближе, и тогда я крепко прижал ее к себе и зашептал на ухо:

— Мне было страшно, — прошептал я. — Очень страшно!

— Мне тоже, — ответила она. — Что же случилось, Билл?

— Я чуть с ума не сошел, — сказал я. — Сначала меня сбил с толку мужлан, который думает, что нормальная английская речь — это диалект. А теперь меня поймала в ловушку провинциальная учительница.

— За что они вас преследуют?

— За изнасилование, — сказал я просто.

Она вскрикнула:

— Как ей удалось?

— Я сам попался к ней в сети. И она продержала меня ровно столько, сколько было нужно. Она учла, что я приехал на такси, так что водитель смог бы потом выступить в роли свидетеля. А кто заходил к вам — мужчина или женщина?

— Мужчина. Он сказал, что вы ввязались в драку, что вас сильно избили и что Келхаун вас арестовал. Я поехала в тюрьму, потом — в больницу.

Я вздохнул:

— Он становится однообразным. А что вы знаете о Фрэнки, о парне, в грузовик которого я врезался? Он кто?

— Фрэнки Кроссмэн. Он ведает складом Перла Тэлли, где тот хранит старые инструменты, строительные материалы, старый хлам...

— Очень ценные сведения. Теперь Фрэнки мне понятен. Он тоже устроил мне ловушку. Нарочно завязал драку, чтобы тип, который облил номер кислотой, успел удрать.

— Но как и для чего они перевернули все в моей комнате?

— Один из них взломал дверь черного хода, как только вы уехали. Понимаете, для меня нужно было создать впечатление, что с вами случилось что-то ужасное, хотя с вами ничего не произошло, — значит, и Редфилду ничего не могло бы дать повод подумать, что они меня спровоцировали. И тогда мое появление в его доме тоже становилось подозрительным. Понимаете, надо было создать видимость, что ваша временная отлучка не имела к моему визиту к Редфилду никакого отношения вообще. Вроде как я просто выпил, страсти разгорелись, и я напал на нее как голодный зверь.

— Кстати, а как она выглядит раздетой? И почему могли прийти вам в голову такие мысли?

Я рассказал ей, при каких обстоятельствах я увидел ее впервые, как была подготовлена почва:

— Я, видите ли, однажды видел ее, в чем мать родила!

— Что же нам делать? — спросила Джорджия.

— Еще не знаю, — сказал я. — До сих пор я мог думать лишь о том, что сделать в данную минуту. Мое единственное спасение — выбраться из этого штата, и Редфилд это прекрасно понимает. Я мог бы сдаться, нанять хорошего адвоката и добиться экстрадикции, то есть выдачи меня администрации другого штата, до тех пор пока не вернется шериф. Но Редфилд не собирается выпускать меня из своих рук. Все дороги уже перекрыты.

— Вы считаете, что он злоупотребляет служебным положением?

— Не один я так думаю, — ответил я. — Уж слишком далеко все это зашло. У него достаточно данных, чтобы увидеть истину, стоит ему лишь захотеть, но он, видимо, этого не хочет. Каждый раз, когда что-то затрагивало его репутацию, он поступался частицей своей честности, а это в конце концов приводит к потере всякой совести.

— А что заставило вас приехать сюда, почти на ферму Тэлли?

— Одна гипотеза. Дальний прицел. Мне кажется, я его «застукал», и есть надежда, что мы даже сумеем это доказать.

— Что вы имеете в виду?

Я предложил ей сигарету и закурил сам. Здесь никто не мог нас увидеть.

— Именно Тэлли звонил вам по телефону. В этом нет никакого сомнения. И он нанял человека, чтобы облить ваш номер кислотой. Думаю, что он присутствовал и при убийстве вашего мужа. И я почти уверен, что пытался меня убить тоже он... — Я рассказал ей о происшествии в амбаре.

— О господи! — только и произнесла она.

— После кислоты и дробовика телефон, видимо, его излюбленное оружие. Те крохи доказательств, которые я собирал, так или иначе вели к нему; но я все не мог поверить — человек, которого мы все время искали, говорил на приличном английском языке. Я же считал Тэлли просто косноязычным — до сегодняшнего вечера.

— Он обладает удивительным даром подражания.

— Теперь знаю. Расскажите все, что знаете о нем.

— Пожалуй, его можно назвать местной достопримечательностью. О нем рассказывают целые истории. Он прикидывается деревенщиной или шутом совершенно непонятно, зачем — это давно уже никого не удивляет. Не думаю, что у него есть какое-нибудь образование, но ум у него острый как бритва. Он ни разу не проиграл ни в одной сделке. Он покупает, продает, спекулирует по-крупному земельными участками, но способен часами торговаться и хитрить, чтобы выменять у кого-нибудь авторучку.

Сюда он приехал из Джорджии лет восемь назад. У него не было ничего, кроме старого дребезжащего грузовичка, в котором он привез на продажу несколько тощих телят. Кажется, я вам уже рассказывала, чем он владеет теперь, — большой склад всякой рухляди, половина доходов от кинотеатра и три или четыре фермы, где он разводит скот. Да, еще земельные участки, прилегающие к шоссе.

Сам он живет на этой ферме, а на других — его родственники. Он их называет «родичами». Никто не знает, сколько их, откуда они, где они бывают и даже платит ли он им. Он не женат; с ним постоянно живут один-два «родича», а также какая-нибудь очередная девчонка. Не помню случая, чтобы он связался с приличной женщиной, всегда подбирал какое-то отребье, почти подростков, которые производят впечатление малолетних преступниц. Мне кажется, что психиатр сказал бы про него, что он боится или ненавидит женщин и поэтому выбирает только тех, кто во всех отношениях ниже его самого.

Все свои сделки он, видимо, заключает в барах, но пьет очень мало. Кто-то сказал, что его дом похож на притон — с аппаратом для смешивания коктейлей и автоматом-проигрывателем. Чтобы запустить проигрыватель, достаточно бросить в него жетон, но если гости хотят коктейль, они должны выкладывать настоящие монеты. А с другой стороны, говорят, он может притащить целый ящик вина и напоить всю ораву. Не для того, чтобы было весело, а для того, чтобы люди превратились в скотов и валялись бы полумертвые под столом. Сам он остается, конечно, трезв и наблюдает, как они теряют человеческий облик. Наверно, из моего рассказа вы поняли, что я не особенно-то его уважаю?

— И у вас есть на это полные основания, — заметил я. — Думаю, он хотел довести вас до сумасшествия или хотя бы до болезни просто для того, чтобы купить ваш мотель по сходной цене. Несомненно, с его точки зрения, такое поведение оправдано и логично.

Она улыбнулась:

— Бог с вами, Билл! Неужели он и вас хотел убить по этой же причине?

— Не знаю, — сказал я. — Но надеюсь, все-таки по какой-нибудь другой. Вы не знаете, он никогда не был под арестом? За какое-нибудь серьезное уголовное преступление, например?

— Никогда об этом не слыхала... А что?

— Ну, пока это только гипотеза. Надеюсь, буду знать несколько больше, как только доберусь до телефона.

— Где же вы найдете телефон в этой глуши? — спросила она меня недоверчиво.

— Как где? Разумеется, у Перла! — сказал я.

— Но...

— Сдается мне, что мы слишком долго находились во власти этих «телефонных мальчиков»! Пора изменить тактику. Переходим в наступление. Теперь нам нечего терять: есть только один путь — вперед!

— Я — с вами!

— В таком случае надевайте свои удобные туфли, — сказал я. — И вперед!

...Двухэтажный дом, стоящий ярдах в двухстах от дороги в окружении старых дубов. Одно окно светилось. Двор не огражден.

Я взял Джорджию за руку, и мы молча зашли за угол дома. С той стороны тоже одно окно было освещено.

«Возможно, та же самая комната», — подумал я, отводя глаза в сторону, чтобы не потерять способность видеть в темноте.

За домом, ярдах в пятидесяти, темнело что-то черное, вероятно, сарай. Под деревом, справа от парадного крыльца, стояла машина, судя по очертаниям — «седан».

Я остановил Джорджию под деревом. Приблизившись к ней, я прошептал ей на ухо:

— Ждите здесь! И не двигайтесь, пока я не позову!

Она кивнула.

Я подкрался к освещенному окну, и на меня стали накатываться волны эстрадной музыки. Кроме того, я услышал шарканье ног по деревянному полу. Осторожно, стараясь не подходить слишком близко, я заглянул сквозь грязную занавеску внутрь помещения.

Комната была длинная — тянулась от фасада до задней стены — и была залита резким светом двух больших лампочек, свисающих с потолка.

Прямо напротив меня на диване лежала дебелая и какая-то бесцветная блондинка лет восемнадцати, читала книгу и время от времени поглядывала в невидимую для меня часть комнаты, где, очевидно, танцевала парочка. На блондинке были трусики и весьма неадекватный бюстгальтер, который, как ни старался, не мог совладать с этой девической пышностью. Она была босиком, но каждую ноту вокруг щиколотки обвивала золотая цепочка, а на руке блестел золотой браслет с часами. Рядом с диваном стоял карточный столик, заваленный журналами и книгами. Противоположный конец комнаты и ее левая часть оставались вне поля моего зрения.

Блондинка опустила книгу и сказала в сторону танцующих:

— Труди, ты что так трешься о Тиджи? Перлу это не понравится... — Она говорил так, будто набрала в рот каши.

— Заткнись, Ля-Вери! — отозвался девичий голос. — И ради Христа, надень что-нибудь... меня тошнит от твоих телес.

И в этот момент танцующие появились в поле моего зрения. Я уставился на девушку. Это была та самая девушка, которую Тэлли использовал в баре в качестве блокнота. Но меня больше поразил ее партнер: это был тот самый человек, который ускользнул от меня в баре, когда Фрэнки спровоцировал драку.

Я бесшумно пробежал вдоль фасада и поднялся на крыльцо. Дверь беззвучно поддалась — и я очутился в прихожей, освещенной только тем светом, который падал из комнаты через открытую дверь. Я вошел в комнату и быстро огляделся. Их было только трое, а комната выглядела такой нелепой, что, боюсь, более нелепой комнаты я никогда раньше не видел. Если бы в такой комнате запереть архитектора по интерьеру хотя бы на час, он наверняка сошел бы с ума от ярости.

За диваном стоял аппарат для смешивания коктейлей. На нем лежало седло. У внешней стены находился проигрыватель, стыдливо розовея пастельными тонами и испуская дешевую мелодию, а в дальнем конце комнаты пестрела под лоскутным одеялом кровать, на которой возвышалась старомодная диванная подушка. Против нее, в углу, стоял игральный бильярдный аппарат. Прямо передо мной — небольшой сейф, а в прилегающем углу — старинный секретер, заваленный бумагами. Тут :ке находился телефон, а рядом с секретером, на полу, маленький электровентилятор. И пол, и стены были голые, и только в нескольких местах к стенам были пришпилены кнопками вырезанные из журналов фотографии.

Заметив меня, танцующие отпрянули друг от друга. Тиджи был худощав и высок, с квадратным загорелым лицом и бледными глазами. Джорджия неплохо его описала. Труди не стала привлекательнее с тех пор, как я увидел ее впервые. Черные глаза смотрели жестко, а худое смуглое лицо выражало презрение ко всему и всем, свойственное иногда видавшим виды молодым людям.

Ля-Вери просто посмотрела на меня, как будто не была уверена, стоит ли ситуация того, чтобы менять выражение и позу.

Тиджи резко спросил:

— Что надо?

— Для начала — вас! — ответил я.

Труди издала губами какой-то звук и рассмеялась:

— Прими этого нахала, Тиджи!

Он вынул нож, щелкнув, раскрыл его и стал приближаться ко мне пружинящей походкой. Я выхватил дубинку и ударил его по руке. Нож упал на пол. Я отбросил его ногой под диван, и это произвело на Ля-Вери такое впечатление, что она даже села. Труди выругалась и попыталась прошмыгнуть к секретеру. Я оттолкнул ее, и она ударилась о проигрыватель, а потом упала на пол, продемонстрировав при этом свои жилистые ноги. Тиджи все еще держался за руку. Я ударил его дубинкой по другой руке, схватил сзади за шиворот и за штаны и швырнул об стенку. Потом, вспомнив, как выглядел номер Джорджии Лэнгстон после обработки кислотой, я поднял его и еще раз шарахнул о стенку.

Пистолет находился в верхнем ящике секретера. Я сунул его в карман и подошел к Ля-Вери.

— Как вас зовут? — спросил я.

Она подобрала свои толстые бедра и обхватила их руками, а подбородком уперлась в колени. В этой позе она выглядела совершенно голой и смотрела на меня как-то озабоченно. Правда, возможно, это было просто любопытство.

— Уж не собираетесь ли вы «кинуть мне палку»? — спросила она с надеждой.

— Сегодня у меня нет времени, чтобы доставить вам это удовольствие, — буркнул я. — Возможно, смогу заняться вами завтра, если только прекратят мое дело. Ведь Перл сообщил вам по телефону приятную новость?

— А?.. Ну конечно! Он нам все рассказал.

— Как вас зовут? — повторил я.

— Ля-Вери Тэлли, — ответила она. — Я — его троюродная сестра.

— В какое время он обычно возвращается из города?

— Редко раньше часа или двух.

Труди злобно вскинула глаза:

— Заткнись, ты, толстая идиотка!

— А как ее зовут? — спросил я у Ля-Вери.

— Труди Хьюлет... Она не родственница.

Я повернулся и посмотрел на Труди.

— Гертруда Хьюлет... Гертруда Хейнс. И когда только вы поумнеете?

Она ответила мне бранью.

— А этого? — Я кивнул на Тиджи. — Как его зовут? Родственник? И чем он занимается, когда не обливает комнаты кислотой?

— Это Т.Дж.Майнор, — ответила она. — Он двоюродный брат. Имеет ренту, только у него вышла маленькая неприятность в Джорджии, и ему пришлось уехать. Мы с ним помолвлены. И мы будем управляющими в мотеле Перла...

У Труди на шее вздулись жилы, когда она пронзительно взвизгнула:

— Ты, корова безмозглая! Заткнись!.. — И бросилась на Ля-Вери.

Я оттолкнул ее и снова повернулся к Ля-Вери:

— Какие у вас красивые часики! Это те, что подарил вам Перл?

Она вытянула руку и с любовью посмотрела на часы:

— Нет, мне их дал Фрэнки... О, только не подумайте плохого. Это еще до того, как мы с Тиджи решили пожениться.

— А разве Перл не дарил вам часов?

Она посмотрела на меня и покачала головой, как бы удивляясь моей тупости:

— Перл? Он и не собирался... Сказал, какого черта он будет дарить мне даром вещи. Труди он подарил часы, но это было за что-то, как я понимаю...

— Да, — согласился я. — Я тоже думаю, за что-то...

— Мне — за что-то?

Пришлось снова утихомирить разъярившуюся Труди. Я толкнул ее посильнее, и она шлепнулась на пол, рядом с проигрывателем.

— Ну ладно, Ля-Вери! — сказал я. — Где вы спите? Наверху?

— Ага... — ответила она. — Но я вам уже сказала, что Тиджи — мой жених...

Внезапно она замолчала, задумчиво и оценивающе посмотрела на меня и издала какой-то радостный мычащий звук.

— Нет, сегодня я не собираюсь доставить вам удовольствие, — сказал я. — Просто вам лучше пройти наверх, в свою комнату, и лечь спать. Может статься, что не все пойдет гладко. И вам будет лучше, если вы останетесь в стороне!

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Проигрыватель прекратил свои унылые завывания, и в комнате стало тихо. И очень жарко.

Я слышал, как Ля-Вери поднимается по лестнице к себе в комнату. Труди сидела и смотрела на меня с выражением загнанного животного. В это время зашевелился Тиджи. Он уперся плечом в стену, пытаясь приподняться и сесть.

Я подошел к секретеру, поднял с пола вентилятор и включил его. Как я и ожидал, он заработал, издавая какой-то хриплый шум — такой же шум, какой я услышал в телефонной будке у Олли.

«Явно не в порядке», — подумал я. Выключив, я поставил его на пол.

— Который час? — спросил я у Труди.

Она лишь плюнула в мою сторону.

Я позвал Джорджию, и она сразу появилась. С тревогойпосмотрела на меня, потом — на остальных, и когда ее глаза остановились на Тиджи, то по мелькнувшему в ее глазах удивлению я понял, что она его узнала.

— Я хочу вас познакомить с несколькими очаровательными людьми, — сказал я. — Это, разумеется, художник, только пользуется вместо красок серной кислотой. А эта жемчужина — Труди Хьюлет, та особа, которая звонила мне, чтобы объяснить, как попасть в старый амбар...

— Кажется, мне становится плохо, — прошептала Джорджия.

— Ничего, это быстро пройдет, — сказал я. — Он подарил ей красивые часики...

— Билл, прошу тебя, не надо...

— Вы меня просто убиваете! — с издевкой сказала Труди. — Своей добропорядочностью...

— Мы что-нибудь можем сделать? — прервала ее Джорджия.

— Почему бы вам не вызвать полицию? — предложила Труди. — Это было бы очень остроумно! — К ней понемногу возвращалось самообладание. — В конце концов, что могут сделать добропорядочные? Ведь они совершенно беспомощны, пока не вызовут полицию!

— У нас есть один шанс, — сказал я Джорджии. — Не бог весть какой, но все же лучше, чем ничего. Обождите снаружи, и если появится машина, предупредите меня, а сами спрячьтесь, чтобы вас не заметили. Сейчас я позвоню по телефону, но у нас очень мало времени.

Она вышла, а я пристроился на углу секретера, вынул из кармана револьвер Редфилда и показал им его.

— Скоро узнаете, что может произойти, когда добропорядочных доводят до крайности. Если кто-нибудь из вас только шевельнется — пристрелю на месте!

Тиджи промолчал. Труди снова издала характерный звук, но с места не сдвинулась.

Я нашел домашний телефон Келхауна и позвонил, мысленно молясь всем богам, чтобы он был дома. Звонок... Еще один... Еще один... Я уже приуныл было, но тут он ответил:

— Говорит Келхаун!

— Это Чэтэм...

— Послушайте, я не знаю, откуда вы звоните, да и знать не хочу... Но если вы еще в нашем округе — выбирайтесь из него поживее!

— Я этого не совершал... И вы это знаете.

— Уверен, что не совершили, но дело не в этом, неужели вы не понимаете, что будет, если вас арестуют? Он словно с цепи сорвался! Я пытался заговорить с ним, но это совершенно невозможно. Я только попросил его немного успокоиться, а он в ответ чуть не смазал меня по физиономии.

— Находясь в другом штате, я ничего не добьюсь. А отсюда я могу действовать.

Он вздохнул.

— Не знаю... Они перекрыли дороги, и он убежден, что вы где-то здесь. Он связался с другими городами, и теперь каждый район под прицелом.

— Знаю, — прервал я его. — Но это неважно. Вам удалось сделать что-нибудь из того, о чем я вас просил?

— Конечно! Я позвонил в указанное место. Кстати, проверил и вас... В универсаме сигнализации не было. А в ювелирном магазине была. Поставлена фирмой «Электроника» с базой — в Орландо.

Я вздохнул:

— И была установлена представителем фирмы, имя которого Стрейдер...

— Черт возьми! Вы в этом уверены?

— Да.

— Но постойте. Конечно, сигнализация не сработала, но ведь это мог сделать любой профессионал...

— Я бы мог вам рассказать больше, но времени в обрез. Есть еще какие-нибудь подробности?

— О’кей! Считают, что их было не менее трех, а, может быть, и четверо. Они похитили автоцистерну с бензином со стоянки на шоссе, миль за десять от города. На следующее утро полиция нашла водителя в кустах неподалеку от стоянки. Видимо, они сначала пытались связать его, но этого не понадобилось — слишком уж они его избили.

Электроподстанция, которую они разрушили, находилась сразу же за городской чертой, где шоссе сворачивает и идет под уклон. Они вкатили туда подожженную цистерну. Все трансформаторы, выключатели, провода — все расплавилось. Целых три часа там были пожарники, а главное — вся полиция. В прилегающих к шоссе районах погас свет, а именно там и находились ограбленные магазины. Универсам и ювелирный магазин. Вероятно, у банды был грузовик, на котором они и увезли оба сейфа.

— Такой грузовик мог быть на складе Тэлли. не правда ли? Как и многое другое.

— Конечно! Так оно, возможно, и было.

— А как насчет даты и часа?

— Пожар на станции начался восьмого ноября. Ограбление магазинов было обнаружено утром. Послушайте, у вас есть хоть какие-нибудь доказательства?

— Нет, — сказал я — Пока еще нет. Но у меня тут очень интересные делишки. И будут еще, если удача меня не покинет.

— Я могу вам чем-нибудь помочь?

— Да, если хотите... Фрэнки Кроссмэн женат?

— Да.

— О’кей! Вы тогда велели ему идти домой, так что он сейчас, наверное, дома. Устройтесь так, чтобы можно было проследить за его домом. Через несколько минут он должен выйти и уехать в машине. Дайте ему отъехать, а потом постучитесь и спросите его. Говорите как можно туманнее, но дайте его жене понять, будто Фрэнки вызывают на допрос по какому-то серьезному делу.

— Понято!

— Затем поезжайте к Редфилду домой. По телефону вы ему позвонить не можете, я оборвал провода. Дома его, конечно, не будет, но вы ей передайте, что пытались найти его на службе, но не нашли. И попросите передать ему, что я вам звонил; разумеется, я вам не сказал, где я скрываюсь, но звонил я по городскому телефону, следовательно, я где-то в городе и от всех отрезан. Скажите, что у вас такое впечатление, будто я совсем спятил, что я просил позвонить в ФБР, так как я хочу сообщить информацию федерального масштаба, и что как только они возьмут меня под свою защиту, я оправдаюсь от обвинения в изнасиловании. По вашему мнению, скажите вы ей, все это болтовня, но я могу снова попытаться позвонить, и тогда можно засечь номер. Или Редфилд сам позвонит в ближайший участок ФБР и договорится, чтобы они засекли телефонный номер, если я попытаюсь с ними связаться.

Он присвистнул:

— Сынок, я не знаю, что получится в конечном счете, но ясно одно: они наверняка узнают, что вы здесь!

— Надеюсь, что так и будет!

— Если бы я только нашел способ остановить Редфилда!

— Не сможете. Тем более что это — в его юрисдикции, и он за это отвечает.

— Может быть, если бы я действительно позвонил в ФБР...

— Не сейчас! У меня еще нет доказательств.

— Ну ладно. Желаю удачи!

— Спасибо! — сказал я. — Она мне понадобится!

Я повесил трубку и проверил свои часы. Двадцать минут первого. Надо спешить! И Тиджи, и Труди следили за мной. Я позвал Джорджию. Она быстро появилась.

— Кажется, дело закрутилось! — сказал я. — Но разговаривать некогда. Посмотрите, есть ли на кровати простыня?

Она принесла простыню, и я разорвал ее на полосы. Джорджия следила за мной, не понимая, что я делаю. Я перевернул Тиджи и связал ему руки за спиной. Простыня была полотняная и очень крепкая. Он слабо сопротивлялся и отругивался. Я сунул ему в рот кляп и закрепил полоской простыни. Труди я связал руки, но оставил свободным рот. Чисто из любопытства: она обзывала меня такими словами, которых я раньше никогда не слышал.

Потом я поднял Тиджи и вытащил у него из кармана ключи от машины. Сунув Джорджии в руку дубинку, я кивком указал ей на Труди, которая лежала на полу перед проигрывателем:

— Если она попробует встать, стукните этой штукой по икрам, и посильнее! Сможете?

Она угрюмо кивнула:

— Смогу! Можете быть уверены. Причем с удовольствием.

Тогда я вытолкал Тиджи за дверь и, ведя его перед собой, притащил к машине. Втолкнув его на заднее сиденье, я связал ему ноги остатками простыни и отвел машину за сарай. Когда я вернулся, Труди все еще изрыгала грязную брань, а Джорджия Лэнгстон стояла наготове с дубинкой в руке. Я развязал Труди руки. Джорджия удивленно посмотрела на меня.

Я холодно усмехнулся:

— Труди будет нашей секретаршей. Она так хорошо зарекомендовала себя в разговорах по телефону, что я решил дать ей подработать!

С этими словами я поставил девчонку на ноги.

— Вы меня просто потрясаете, — фыркнула она, — страшно, аж жуть...

— Зрелище будет не из приятных, — сказал я Джорджии, не обращая внимания на слова Труди. — Так что вы лучше последите за дорогой.

— Хорошо, — сказал она спокойно. — Но не бойтесь меня шокировать...

Она вышла.

Я взял Труди за руку и подвел к секретеру.

— Ну и парочка! — опять фыркнула она. — Настоящие ищейки!

Я не обратил внимания на ее слова и начал искать телефон Фрэнки Кроссмэна в справочнике. Надеясь, что и он, и его жена спят, я набрал номер и стал слушать. Три звонка, четвертый, пятый, шестой. После седьмого звонка кто-то снял трубку. В ту же секунду я повесил свою трубку на рычаг.

— Держу пари, это умнейший ход! — сказала Труди. — Вот уж не думала, что вы способны на такое...

— Думать вам сейчас ни о чем не требуется! — жестко сказал я. — Требуется только делать то, что я вам скажу, и все! Минуты через две, когда он снова ляжет в постель, вы позвоните ему. Я вам скажу, что говорить.

— Как же! Позвоню! Дождешься, легавый!

Я изо всех сил влепил ей пощечину. Она отлетела и упала на одно колено. Но быстро поднялась и попыталась вцепиться в меня ногтями. Я сжал ее запястья левой рукой, а правой влепил еще две пощечины. Она упала.

В ее взгляде, устремленном на меня, впервые промелькнуло какое-то сомнение.

— Ты что, спятил, подонок?

— Встать! Дешевая потаскушка!

Она поднялась, настороженно наблюдая за мной, готовая отпрянуть в любую секунду. Я молча влепил еще пощечину и почувствовал, что у меня уже тошнота подступает к горлу — ведь ей было около восемнадцати. Но действовать иначе я не мог. Они сами вынудили меня применять подобные методы.

— Может быть, кончите? — сказал она уже не нагло, а просто хмуро.

— Вы всю свою жизнь доили послушных меланхоликов и никогда не сталкивались с отчаянными людьми. Мне больше нечего терять... Усекли?

Я вытащил из кармана револьвер и взвел курок.

— Не посмеете, — сказала она нервно и облизала пересохшие губы.

— Не хотите — не надо! В таком случае мы это предложим Тиджи. Кстати, он наверняка будет сговорчивее!

— Это почему?

— А вы попробуйте отгадать!

Она сразу раскололась. Вся ее бравада исчезла:

— Что мне нужно делать?.. Что вы хотите?

— Вот так-то уже лучше! — сказал я. — Хочу, чтобы вы позвонили Фрэнки. Если подойдет его жена, молчите. Я тогда сам попрошу позвать его, ваш голос она узнает. Но когда подойдет Фрэнки, говорить будете вы! И вот что вы скажете... — Я объяснил ей, что именно она должна сказать, — Поняли?

Она кивнула.

— Вот и хорошо! — сказал я с мрачным видом. — И помните, если вы попытаетесь дать ему какой-нибудь намек, то вам не поможет и сам господь бог!

Я набрал номер и повернул трубку таким образом, чтобы она могла говорить, а мы оба — слушать.

Кроссмэк сам снял трубку.

— Послушай, Фрэнки! — сказала она торопливо. — Только что звонил Перл... Он едет домой сюда. Он сказал, что звонил тебе, но ты не ответил..

— Он повесил трубку до того, как я успел добраться до телефона, — буркнул Фрэнкк — В чем дело?

— Не знаю . Но, кажется, что-то заело. Он только сказал, что выезжает и попросил меня позвонить тебе и дозвониться, хотя бы мне пришлось обзвонить весь город Никому ничего не говори, даже своей жене, но сразу выезжай сюда, И как можно быстрее!

— Я — мигом! — ответил Фрэнки. — Сейчас буду.

Я нажал: на рычаг и посмотрел на часы. 47 минут первого. Времени оставалось совсем мало, она сказала что Перл иногда приезжает домой к часу ночи, Фрэнки минуты за две оденется, а потом Келхаун выждет еще две-три минуты...

В комнате было очень тихо Мне было жарко в куртке, пот градом катился по лицу. Руки одеревенели, я почти не мог сжать пальцы в кулак.

— Вы давно живете с Перлом? — спросил я.

— Месяца три-четыре, - ответила она с вызовом А потом захныкала: - Но я ни в чем не замешана! Я приехала из Тампа.

— А когда появился Тиджи?

— Примерно в это же время. Он во что то влип в Джорджии...

«Мелкие сошки, — подумал я. — А мне нужны трое главных и кое-какие доказательства. Но даже и в этом случае неизвестно, сумею ли я выпутаться».

— А в этом сейфе что? — спросил я.

— Не знаю, — с мрачным видом ответила она.

— Что в этом сейфе? — резко переспросил я, делая шаг в ее сторону.

— Честное слово, не знаю. — У нее снова стал кислый вид. — Он никому не показывает, что там... И ни при ком не открывает. Эта миссис Редфилд обещала мне триста долларов, если я выкраду код... — Труди внезапно замолчала.

— Зачем? — сразу спросил я. — Зачем это ей нужно?

Она промолчала, лишь с тупым видом взглянула на меня. А потом сказала угрюмо:

— Не знаю. Перл держит этот код в голове. Его никто не знает и никогда не узнает...

Я снова взглянул на часы: «12.55. Сейчас Келхаун, должно быть, разговаривает уже с миссис Кроссмэн. А Фрэнки вот-вот будет здесь». Я повернулся к Труди:

— Когда позвонит миссис Кроссмэн, скажите ей, что Фрэнки здесь нет и Перла тоже. Понятно?

Она кивнула, и мы начали ждать, окруженные жарким и ослепительным молчанием.

Наконец зазвонил телефон. Я кивнул, и она взяла трубку. Я стал рядом, приложив к трубке ухо.

— Говорит Бесси Кроссмэн, — послышался женский голос. — Труди, Фрэнки у вас?

— Нет, — ответила Труди. — Его здесь нет и не было.

— А вы не знаете, где Перл?

Я отрицательно покачал головой, и она сказала, что не знает.

— Я очень беспокоюсь... Ему позвонили, и он сразу сорвался с места и куда-то поехал. А через несколько минут приехал Келхаун — хотел его видеть...

«Сработало!» — подумал я и знаком велел Труди повесить трубку на рычаг.

В ту же минуту в боковое окно заглянула Джорджия Лэнгстон и спокойно сказала:

— К дому свернула машина, Билл.

— Так и должно быть! — ответил я. — Спрячьтесь и не появляйтесь, пока я не позову!

Я стал в углу за дверью.

— Оставайтесь на месте! — сказал я Труди. — И молчите!

Машина подъехала к дому и остановилась под деревом, неподалеку от парадного крыльца. В прихожей послышались шаги, и вошел Фрэнки:

— Эй, Труди! Разве Перла еще нет?

Я толкнул его в спину:

— Вы — первый, Фрэнки! Входите!

Он круто обернулся. Темное костлявое лицо позеленело, когда он увидел меня. Губа была вся вздутая — результат моего удара.

Я заставил его повернуться к стене и сесть на пол. Нож у него все-таки оказался.

Взгляд его переходил с меня на Труди и снова на меня:

— Что это значит, черт вас возьми! И где Перл?

— Скоро прибудет, Фрэнки! — ответил я. — И Цинтия, надеюсь, тоже. Только вот плохо, что Стрейдер не может явиться. Тогда бы вы могли отпраздновать воссоединение друзей!

На секунду на его лице промелькнул страх, а потом он повернулся к Труди:

— Ну, потаскуха, погоди же!

Она презрительно вскрикнула:

— Это он заставил меня позвонить тебе!

— Кто убил Лэнгстона? — резко спросил я.

— Не знаю, о чем вы говорите.

— Кто избил водителя до смерти?

— Вы, должно быть, совсем рехнулись!

— Правда, теперь это не имеет значения, — сказал я. — Вы обо всем знаете, и вы за все ответите, независимо от того, кто нанес смертельный удар...

Я лишь терял время, разговаривая с Фрэнки. Он уже понял, что Труди мне ничего не выдала.

— А ну, повернитесь! — сказал я. — И — к стене!

Он злобно вскинул на меня глаза, готовый к прыжку. А я чувствовал себя слишком усталым, чтобы драться с ним. Вытащив дубинку, я просто повертел ее в руках.

— Повернитесь к стене, Фрэнки! — повторил я.

Он повернулся. Я связал ему руки тесьмой, скрученной из той же простыни, и сунул ему в рот кляп. Толкнув его на диван, я повернулся к девушке.

— Позвоните в «Силвер Кинг» и вызовите Перла! — Я объяснил ей, что она должна сказать Перлу. — Поняли?

Она расплакалась:

— Он меня за это убьет.

— Не успеет... Звоните же!

Она колебалась — до смерти напугана.

— Звоните! — резко повторил я. У меня самого нервы были напряжены до предела.

Она подняла трубку и набрала номер.

— Скажите все слово в слово, — предупредил я и прижал ухо к трубке.

Нам повезло. Я услышал, как бармен ответил:

— Кажется, он еще здесь. Одну минутку!

Должно быть, он положил трубку прямо на стойку, потому что сквозь гул голосов и звуки проигрывателя я отчетливо услышал мужской голос: «Не хотел бы я оказаться на месте этого сукина сын, когда Редфилд до него доберется!»

Наконец послышался голос Перла Тэлли. Я кивнул девушке.

— Перл! — воскликнула она. — Кажется, что-то случилось! Бесси Кроссмэн звонила сюда несколько минут назад...

— Что ей было нужно?

— Пыталась найти Фрэнки... Говорит, что ему кто-то позвонил с час назад, и он сорвался и уехал, не сказав куда. И сразу после этого приехал Келхаун. Он ищет Фрэнки. Но его жена не знает, зачем. Келхаун вел себя очень сухо, так что она поняла, что дело серьезное.

— Видимо, Фрэнки опять с кем-то подрался.

— Нет. И это еще не все! Фрэнки тоже звонил... Только что повесил трубку. Он сказал, что уезжает из города. Он так волновался, что я не все разобрала, что он говорил. Что-то вроде того, что все летит ко всем чертям. Сказал, будто узнал, что приезжий — это частный детектив и что он нанят страховой компанией. Я не поняла, что он имел в виду, но мне страшно, Перл! Тиджи тоже боится, и мы хотим отсюда удрать.

— Ни шагу из дома! — сказал он сурово. — Это худшее, что вы можете сделать. — Тут до него, видимо, дошло, что его слышат все присутствующие в баре, ибо он закончил беспечным тоном: — Все это пустяки! Сидите и не рыпайтесь. Я сейчас приеду!

С этими словами он повесил трубку.

Я тоже нажал на рычаг, чувствуя, как растет во мне напряжение. В нашем распоряжении было самое большее 7–8 минут.

— Хорошо, Труди! Встань и повернись к стене!

— Будьте вы прокляты! — выкрикнула она. — Он убьет меня! Вы его не знаете...

— Помолчите! — сказал я. — Постараюсь убрать вас с глаз долой, прежде чем он явится!

После этих слов Труди с готовностью дала связать себе руки.

— Джорджия! — позвал я.

Она сразу появилась.

— Какая у Фрэнки машина? Тот грузовик с откидными бортами?

— Да, — ответила она, потом коротко рассмеялась и оперлась рукой о косяк двери, а другой провела по лицу. Напряжение давало о себе знать.

— Не волнуйтесь так, — сказал я.

— Я — ничего... — Она глубоко вздохнула. — Это все из-за грузовика. Ведь это тот самый, что столкнулся с вами! Сколько лет прошло с тех пор?

Я попытался изобразить улыбку:

— Да-а, тогда мы были еще молоды! — Потом я указал на Фрэнки. — Посмотрите, нет ли ключей у него в карманах. Если он попытается лягаться, дайте ему чем-нибудь по башке.

— Ключи — в машине, — ответила она. — Я уже проверила.

— Молодчина! — Я закончил с Труди и заставил Фрэнки подняться на ноги. — Принесите мне оставшиеся куски простыни, — сказал я и погнал обоих перед собой.

Так мы вышли на крыльцо. Минуту или две я ничего не видел после яркого света в комнате. Фрэнки споткнулся, спускаясь с крыльца, и чуть было не упал. Я подхватил его. Джорджия привела нас к машине. Я втолкнул их в грузовик и поспешно связал им ноги у лодыжек. Джорджия включила свет. Фрэнки лежал на боку и смотрел на меня мрачными и подлыми глазами, а меня внезапно охватило чувство глубокого омерзения от всего этого. Быть полицейским — значит всю жизнь смотреть на такое...

— Следите за дорогой! — сказал я. — Он может появиться в любой момент.

— Пока еще никого не видно, — отозвалась Джорджия.

Я захлопнул задний борт, мы сели в кабину и заехали за амбар. Там я выключил мотор и вздохнул — подавленный и усталый. Все тело болело. Протянув руку, я коснулся ее плеча. Она взяла мою руку и нежно сжала:

— Каковы наши шансы?

— Не знаю, — ответил я. — В ту ночь они совершили ограбление и убили человека. Это случилось в Джорджии. Поскольку похищенные ценности были перевезены в другой штат, дело должно рассматриваться как федеральное. Этот факт да плюс еще убийство человека — вот что объясняет их поведение.

— А мы сможем это доказать?

— Пока еще нет, — сказал я. — Я стараюсь заставить их потерять голову. Из Фрэнки мне не удалось ничего извлечь, но у нас еще остаются Перл и миссис Редфилд... — Я сокрушенно умолк, понимая, что если Цинтия будет молчать и не впадет в панику, у нас не остается надежды. Мы должны «расколоть» ее, иначе ничего не выйдет.

— Но Кендэл? — спросила она. — Какая связь могла быть между ним и всем этим?

— Они распотрошили ювелирный магазин. И, должно быть, привезли часть награбленного к миссис Редфилд, а ваш супруг их застукал. Не забудьте, что это был не просто налет. Они знали, что убили человека. Злодейское предумышленное убийство — преступление первой степени!

— Но зачем он туда поехал?

— Этого я не знаю, — сказал я, а сам подумал, что отлично знаю. Хотя, может быть, и ошибаюсь. Взять, например, фактор времени. Лэнгстон оыл уоит, очевидно, в самом начале пятого. Уилвертон расположен от этого города почти в ста милях. Если ограбление произошло вскоре после полуночи, когда вся полиция была на месте пожара, то у них оставалось четыре часа. Можно успеть привезти сюда сейфы, но не вскрывать. Требовалось еще какое-то время. И вот встанет вопрос: что именно Лэнгстон мог увидеть?

Правда, в ювелирном часть товара не убирается на ночь в сейфы. Например, часы, серебро...

— Машина! Я слышу, что едет машина!

Приехал Перл.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

— Оставайтесь здесь! — шепнул я.

Я выскочил из машины и обогнул угол амбара. В темноте я его не видел, но слышал, как он торопливо взбежал на крыльцо. Он не станет терять времени на их поиски: отсутствие грузовика — достаточное доказательство, что они смылись, не дождавшись его приезда. Я перебежал через двор и, когда он вошел в комнату, встал у окна. Тэлли не было видно, он где-то в левой части комнаты... И тут я услышал звук, от которого нервы мои затрепетали. Слабые металлические щелчки: Перл подбирал кодовую комбинацию, открывая сейф.

Может быть, он хочет взять деньги и бежать? А может быть, я прав, и в сейфе спрятано что-то такое, от чего он хочет избавиться? Я выжидал: прежде чем войти, надо увериться, что Перл действительно открыл сейф. Я напрягся, и в этот момент внезапно зазвонил телефон. Перл не обратил на него никакого внимания. Телефон продолжал звонить. И, наконец, я услышал, как щелкнула дверца, — сейф открыт. Я проскользнул на крыльцо и вошел в прихожую. Резкий телефонный звонок продолжал разрывать тишину, заглушая звуки моих шагов.

Тэлли стоял на коленях перед открытым сейфом, спиной ко мне, сдвинув на затылок свою ковбойскую шляпу. Рядом с ним, на полу, металлический ящик, вынутый из сейфа, и в нем — два кожаных мешочка. Один — совсем маленький.

— Обернитесь, Перл! — сказал я. — И отойдите от сейфа.

Он резко повернулся и вскочил. Кроме первого вскрика, вызванного удивлением, он не проявил ни страха, ни замешательства. Синие глаза смотрели оценивающе и холодно. Потом он быстро скосил глаза — видимо, прикидывая расстояние от сейфа до секретера.

— Револьвера там нет! — сказал я.

Мы стояли друг против друга. Телефон зазвонил вновь, но почти сразу замолк. Кто бы нам ни звонил, упорствовать он не стал. А тишина словно гремела у меня в ушах. Я вспомнил выстрел из дробовика с сеновала, и мерзкий запах кислоты, и грязные намеки по телефону. В это мгновение я готов был наложить на него руку — ведь мы наедине с ним, лицом к лицу, и избить его до неузнаваемости, но я устало подавил в себе это желание. Какую пользу это принесло бы? Какую пользу это принесло бы мне в последний раз?

Я кивнул ему, показывая направление:

— Прочь от сейфа! Вон туда!

Он сделал шаг вправо, к проигрывателю, не сводя с меня синих, словно фарфоровых глаз. Он знал, что пистолет у меня. Я поднял оба кожаных мешочка на секретер и развязал шнурки.

Один из них был наполнен перстнями с драгоценными камнями разных размеров, а в маленьком мешочке была горсть бриллиантов, которая уместилась бы на детской ладони. Я не представлял себе, сколько они могут стоить. В другом ящичке сейфа хранилось несколько десятков пар наручных часов — мужских и женских, — завернутых в папиросную бумагу. Видимо, футляры он уничтожил, чтобы сэкономить место. В последнем ящичке, который я открыл, лежали пачки денежных купюр, рассортированных по достоинству и перехваченных ленточками. И прикинул: несколько тысяч долларов, не меньше. Интересно, сколько раз он их пересчитывал?

Я поднялся. Он уже смотрел на меня с заговорщицким видом. В то время его пухлое лицо было простодушно, как лицо младенца.

— Знаете, мы могли бы заключить с вами маленькую сделку!

— Да? — спросил я. Интересно послушать, что он предложит.

— Конечно! И все очень просто. Полиция загнала вас в тупик. Вам ни за что не выбраться отсюда, а когда они вас сцапают, Редфилд забьет вас до смерти. Но как вы смотрите, если я вас вывезу на своем грузовике, а? — Тут он сделал хорошо рассчитанную паузу, а потом добавил: — И дам вам целый карман денег на дорогу?

— Зачем? — спросил я.

Сейчас передо мной был другой Тэлли, Тэлли-делец. Что-то среднее между мужланом из низкопробной комедии и настоящим Тэлли — хладнокровным убийцей. А может быть, никакого настоящего Тэлли и не существует? Может быть, если снять с него все слои — один за другим, — то под ними не окажется ничего, кроме стихийной силы, кроме бестелесного и символического акта самопожирания? Неудивительно, что он говорит на разных диалектах и обладает даром имитации. Видимо, он сам не уверен, кто он такой.

Он не понял моего вопроса:

— Разве вы не хотите выбраться отсюда?

— Нет, — ответил я. — Сомневаюсь, поймете ли вы меня, но я хочу одного: видеть вас за решеткой!

— Ну, ну, зачем же так? Я вот совсем не злопамятный!

— Еще бы! Тем более, что пытаться свести женщину с ума или подорвать ее здоровье — это для вас лишь повседневная стратегия бизнесмена!

— О, я совсем не собирался сводить ее с ума. Я просто прикинул, что если она будет сыта по горло эти мотелем, то продаст его мне по дешевке. Вы же знаете, в торговле иногда приходится хитрить...

— А как насчет попытки застрелить меня?

Он лукаво усмехнулся:

— Черт возьми, вы не можете доказать, что кто-то пытался вас убить! Ведь вы еще живы!

Я понял, что бессилен перед этой логикой. Он промахнулся — стало быть, ничего не случилось. Зачем же быть злопамятным?

— А кто же из вас убил Лэнгстона? — спросил я.

— Лэнгстона? Ну, уж об этом я ничего не знаю, — сказал он с невинным видом. — Послушайте, все-таки поговорим о нашей сделке.

— Бросьте, Перл! — сказал я. — Ведь я знал, чем вы и ваши люди были заняты в ту ночь, и вот вам доказательства! Они перед вами! Фрэнки уже у меня в руках, и мне остается только позвонить в ФБР. Они будут очень рады забрать вас...

Взгляд его внезапно устремился на дверь. Я резко обернулся. На пороге стояла Цинтия Редфилд. На ней было темно-синее платье и босоножки, в левой руке — плоская сумочка, а в правой — короткоствольный револьвер. Стояла она в банальной позе, которая показалась бы смешной у кого-нибудь другого, но не у Цинтии Редфилд. Она все делает всерьез.

Она вошла в комнату.

— Повернитесь, мистер Чэтэм! — приказала она.

Я повернулся, полный страха и злости к себе.

Я слышал, как она сделала несколько шагов и остановилась футах в трех от меня.

— А теперь снимите куртку и бросьте ее на диван.

«Она не промахнется», — подумал я и исполнил приказание.

— Встаньте рядом с Перлом!

Я встал рядом с Перлом, лицом к ней.

Она холодно взглянула на Перла:

— Я так и думала, что вы влипнете, поэтому приехала сюда. Я пыталась перехватить тебя в городе, но мне сказали, что тебя кто-то вызвонил. Попробовала связаться с Фрэнки — он тоже исчез. Неужели никому из вас не пришло в голову, что все это — дело рук Чэтэма? Что он хотел устроить панику?

Я искоса взглянул на Перла и увидел, что он нервно следит за ней. Почему-то изменившаяся ситуация его не обрадовала.

— Да, но ведь звонила-то Труди...

— Не имеет значения, — сказала она решительно. — У меня мало времени. — Она посмотрела на него с язвительной усмешкой и продолжала: — Я вижу, ты открыл сейф? Очень кстати! Наконец-то мы рассчитаемся за все эти месяцы!

Перл ничего не ответил, и до меня наконец дошло, что этот револьвер угрожал не только мне.

— Ну, так как, Перл? — снова спросила она с издевкой. — Скажи мне еще раз, сколько было в тех сейфах, когда вы с Фрэнки их вскрыли. Помнишь, что ты говорил? Одни бумажные деньги, да и те сгорели, когда вы орудовали автогеном! А в другом — одни побрякушки на пару тысяч долларов! Помнишь свои слова, Перл?

Он нервно сглотнул.

Она подошла к секретеру, жестом приказав нам отодвинуться. Положив на него сумочку, она ткнула пальцем в каждый из мешочков. На секретер выкатились несколько обручальных колец.

— Послушай, — начал Перл.

Она холодно оборвала его:

— Ты и Фрэнки заставил солгать и отнял его долю. Как тебе это удалось? Шантажом?

— Послушай, все было совсем не так, — начат он объяснять умоляющим тоном. — Просто ничего не должно было попасть раньше времени на рынок. Я собирался все тебе рассказать... Честно! Неужели я бы стал обманывать своих же родственников!

— Заткнись, ты, грязная свинья! — выкрикнула она. — В конечном итоге все досталось тебе, да? И это не в первый раз! Ложь, шантаж, вымогательство! Как же, ты ведь не мог оставить нас в покое! Все, что мы хотели, — взять в магазинах выручку, но тебе надо было обязательно вмешаться! Убить человека и сжечь полгорода, лишь бы увезти оба сейфа! Тебе все мало! Ты не мог даже эту женщину оставить в покое и дождаться, пока она продаст свой мотель и уедет... Нет, тебе надо было все давить и давить на нее, чтобы купить мотель за бесценок! Да и этого человека... Неужели у тебя не хватило ума оставить его в стороне? А теперь он сделал из тебя дурака! Ну, так вот, Перл! Я еще смогу выпутаться! И выпутаюсь! И возьму все, что лежит в этом сейфе... Если бы знала, как его открыть, я бы давно тебя убила!

Она действительно может выпутаться, если вернется прежде, чем ее хватятся дома. Если я и Перл будем убиты и она заберет ценности, против нее не будет никаких улик. Никому не придет в голову подумать на нее.

И тут я вспомнил о Джорджии Лэнгстон. Очевидно, Цинтия не знала о ее присутствии здесь. Если Джорджия не выдаст себя, она спасена.

Но как только я об этом подумал, я услышал слабый шорох в прихожей и невольно взглянул на дверь.

Из-за двери показалась тонкая рука, которая нащупывала выключатель. Но Перл тоже увидел руку. Цинтия Редфилд непроизвольно оглянулась, но в ту же секунду рука уже нащупала выключатель, и свет в комнате погас.

Чисто рефлекторно Цинтия нажала на курок, но я уже устремился к двери. А Перл столкнулся со мной, и мы оба рухнули на пол. Я пинком отбросил его и бросился на то место, где только что стояла Цинтия Редфилд. Видимо, она успела отступить в сторону, потому что мне удалось лишь задеть подол ее юбки. Снова раздался выстрел. Я бросился на нее, но на этот раз совсем неудачно. В тот же момент в меня врезался Перл. Мы натолкнулись на стену, и он упал на меня, пригвоздив к полу. И тут я услышал какую-то возню в прихожей, кто-то вскрикнул, входная дверь хлопнула.

Она ускользнула, и мне никогда не поймать ее в ночной темноте.

Перл уперся коленом мне в грудь. Его кулак угодил мне в ухо, и я невольно откинул голову, прижимаясь к стене. Это дало ему возможность развернуться и еще раз ударить. Одна рука оказалась у меня под корпусом, и я не смог вложить всю силу в другую руку, когда наносил ответный удар. Он ударил меня еще раз, причем так, что едва не свернул мне челюсть. Еще два-три таких удара, и он выбьет из меня весь дух.

Я собрал последние силы и вывернулся, опрокинув его навзничь. В кромешной тьме мы начали кататься по полу, тесно сплетаясь друг с другом. Карточный столик рухнул, осыпав нас грудой журналов и книг. Мне показалось, что где-то вдалеке прошумела машина, но наше хриплое дыхание заглушило все звуки.

Мы дрались не на жизнь, а на смерть среди обломков карточного столика, на скользком, движущемся ковре из журналов и книг. Левой рукой я наконец нащупал его горло, а правой нанес удар. Он захрипел. Я снова размахнулся, но в этот момент почувствовал, что он обмяк. Я оторвался от него и упал, не в силах подняться на ноги. В тот же момент где-то у меня за спиной вспыхнула спичка, а потом зажегся свет. Я приподнялся и повернул голову. В дверях стоял Келли Редфилд!

Нас разделяло не менее десяти футов. Я сидел и смотрел на него — ни на что другое у меня уже не было сил.

Лицо его было бледным и напряженным, а в глазах будто застыла смерть. В его руке не было револьвера, но форменный китель был расстегнут, и я видел, что револьвер находится в кобуре, на поясе.

Редфилд молчал. В комнате слышно было только мое дыхание. Наконец его правая рука вытащила из кобуры револьвер.

— Все, Чэтэм! — сказал он, и напряжение лишило его голос всякой выразительности.

И вдруг я увидел, что взгляд его оторвался от меня и устремился к открытому сейфу. Что-то, находившееся там, приковало его внимание. Я невольно повернулся и посмотрел в ту же сторону. На секретере один из мешочков все еще был открыт, и свет играл в драгоценных камнях, украшавших перстни. А рядом лежала сумочка Цинтии Редфилд.

Он оторвал от нее взгляд и попытался осуществить то, что хотел. Поднял револьвер и прицелился. Лицо его сразу заблестело, словно смазанное глицерином, от выступивших на нем капелек пота. В следующий момент дуло револьвера задрожало, и рука опустилась.

Казалось, прошла целая вечность. Наконец он вложил револьвер обратно в кобуру. Потом подошел к секретеру и, став спиной ко мне, набрал номер телефона.

Я уронил голову на руки, лежавшие на коленях, и закрыл глаза. Меня всего трясло, и я совсем ослабел.

Я слышал, как он набирает номер.

— Редфилд говорит... — сказал он в трубку. — Прекратите поиски Чэтэма! Но пошлите кого-нибудь взять Фрэнки Кроссмэна!

— Фрэнки здесь, во дворе, — сказал я, не открывая глаз.

Он не подал виду, что слышал мои слова, однако изменил свое распоряжение:

— Пришлите сюда Митчелла... Да, да, на ферму Перла Тэлли. Надо забрать Фрэнки Кроссмэна и Перла Тэлли по подозрению в убийстве!

Последовала пауза, словно его прервали; а потом он сказал со злостью:

— Нет, черт возьми, это еще не все! Я сам скажу вам, когда закончу!..

Я открыл глаза. Он медленно протянул свободную руку, взял сумочку Цинтии и вытряхнул ее содержимое на секретер. Какое-то мгновение он смотрел окаменевшим взором на кучу этих женских мелочей — крошечный носовой платок, расческа, губная помада, зеркало и листок папиросной бумаги, потом тронул эту кучку пальцем, отбрасывая из нее что-то в сторону, и замер. Это был ключ от машины.

— И передайте Митчеллу, чтобы он захватил с собой людей для обыска местности. Один из них скрылся... Ушел пешком!

Я перевел взгляд на дверь. Там стояла Джорджия Лэнгстон, и глаза ее были полны слез. Я каким-то чудом поднялся, захватил свою куртку, вышел в прихожую и протянул ей руку. Тихо вскрикнув, она бросилась мне навстречу.

Через несколько минут прибыл Келхаун. В это время мы уже сидели на крыльце, держась в темноте за руки.

— Я пытался дозвониться к вам, — сказал Келхаун, — и предупредить, что на ферму едет Редфилд. Это я во всем виноват. Я хотел объяснить ему насчет Перла, Фрэнки и вызова ФБР. Но как только он услышал, где вы, он сорвался с места и помчался сюда.

— Ничего, ничего, — сказал я и рассказал обо всем, что произошло.

Он вошел в дом.

Вскоре прибыло еще несколько машин, и двор наполнился полицейскими, которых я до сих пор не видел. Вокруг стало светло от фар. Появились Макгрудер и Митчелл. Они посмотрели на меня и прошли в дом, чтобы поговорить с Редфилдом.

— Я пыталась задержать ее, — сказала мне Джорджия. — Хотела догнать, когда она столкнулась со мной, но она сразу исчезла.

— У нее был револьвер, — сказал я.

— Знаю, но мне казалось, что она — наше единственное доказательство.

— Была, — сказал я, — но теперь она не нужна — она забыла впопыхах сумочку... Кстати, напомните мне как-нибудь поблагодарить вас за то, что вы догадались погасить свет.

Дверь дома распахнулась, и вышел Редфилд в сопровождении Митчелла.

— Поручаю это вам! — сказал он Митчеллу. — Обыщите все вокруг, сделайте опись, и когда найдете их всех, привезите их и оформите документацию. Я буду дома.

Митчелл кивнул в мою сторону:

— А Чэтэм?

— Что Чэтэм? — переспросил Редфилд. — Он волен идти куда хочет. Против него обвинений нет!

Я поднялся, вынул из куртки револьвер и протянул ему. Он молча сунул его в карман. Потом, резко повернувшись, прошел через двор, сел в патрульную машину и умчался.

Я снова сел на ступеньку. Джорджия проводила машину глазами, пока сигнальные огни не исчезли за поворотом.

— И ни один из нас не сказал ни слова!

— А что можно было сказать?!

— Да. да. я, конечно, понимаю...

Из дома вышел Келхаун. Он тоже закурил с нами, и мы стали следить за лучами фонарей, которые мелькали среди деревьев, — полицейские прочесывали ферму.

— У нее остался револьвер? — внезапно заметил Келхаун.

— Да, — ответил я.

— А выстрелов вы не слышали?

— Нет. И если она не сделала этого до сих пор, то вряд ли сделает позже.

— Вполне возможно, что она сидит там. у дороги, в своей машине...

Я мысленно представил себе эту картинку, и меня передернуло.

— А все-таки они заставили Фрэнки и Перла заговорить, — через какое-то время сказал Келхаун. — У этой шайки, кроме грузовика, была в ту ночь машина Стрейдера, и на обратном пути они разделились. Они привезли сейфы сюда и на следующий день взломали их. Утверждают, что вообще не заезжали в дом Редфилда. Звучит логично.

— Но она и Стрейдер что-то получили? То, что было не в сейфах?

— Угадали, — ответил он. — Все было так, как вы и подозревали сначала. Она рассказала об этом Перлу и Фрэнки. Лэнгстон подъехал к дому и хотел пройти через кухню. Стрейдер находился во дворе. Он увидел его силуэт и подумал, что это Редфилд. На столе, прямо на виду, лежали часы, серебро и другие драгоценности. А в Джорджии, в кустах у шоссе, лежал убитый водитель автоцистерны...

Джорджия Лэнгстон поднялась и отошла на несколько шагов, вглядываясь в темноту.

— Прошу прощения, — сказал Келхаун.

— Пустяки, — сказала она. — Билл говорил мне то же самое...

Келхаун поднялся.

— Ну, ладно! Здесь мне больше нечего делать. И думаю, сейчас уже все добились того, что хотели. Главное-то выяснилось. Я подкину вас до вашей машины.

— Ночью ее не найти. — ответил я. — Мы ведь оставили ее не у дороги, а где-то в лесу.

— Ну, тогда я отвезу вас домой. А за машиной приедете завтра.

Я посмотрел на Джорджию.

Она улыбнулась:

— Да, конечно! Поедем домой.

Было почти пять часов утра. Мы сидели в ее комнате и пили кофе.

Джорджия была в темной пижаме и в халате и выглядела прелестно, несмотря на усталость.

Внезапно зазвонил телефон.

Я подошел и взял трубку.

Звонил Келхаун.

— Они взяли ее, — сказал он. — Примерно час назад. И она во всем созналась.

— Она объяснила, зачем Лэнгстон приезжал к ним домой?

— Нет. Говорит, что не знает. Но я в этом сомневаюсь.

— Я — тоже, — сказал я. — Большое спасибо за сообщение.

Я вернулся к Джорджии и рассказал ей, в чем дело.

— Простите меня, Джорджия, — добавил я. — Но ничего другого не могло быть. Он поехал к ней. Надеясь на что-то. Попробуйте взглянуть на это с другой стороны. Попробуйте предположить, что она давно уже заигрывала с ним. Ему было 47 лет, и врачи только что заставили его усесться в инвалидное кресло и наблюдать жизнь со стороны — и так до конца дней своих. Так что, возможно, это был своего рода жест...

Она прервала меня:

— Билл!

— Что?

— К чему все эти объяснения?.. Неужели вы не понимаете, что я и так благодарна вам за все то, что вы для меня сделали? Ведь я жила в постоянном кошмаре, а вы меня освободили.

— Я не хотел вас обидеть.

Она кивнула:

— Конечно, мне больно слышать это. Но я не хочу провести всю оставшуюся жизнь в позе оскорбленной супруги... Посмотрите, уже светает! Почему бы нам не выйти посмотреть, где лучше разбить бассейн?

Мы вышли из дома и уселись на крыльце.

Занималась заря.

Я бросил камешек:

— Вот и будет центр бассейна. Ну, как он будет смотреться?

— Роскошно! — сказала она мечтательно. — Вы не шутите, Билл? Вы в самом деле хотите остаться здесь и все это сделать?

— А как вы думаете? — сказал я, улыбнувшись Во всяком случае, попытался улыбнуться. Можно даже сказать так: я отдал этой идее слишком большую часть своего лица, чтобы теперь отказаться от нее.

Кончиками пальцев она коснулась моих ссадин:

— Я надеялась, что вы ответите так. А знаете, почему я об этом спросила? Ведь сегодня ваша машина уже будет отремонтирована.

Я повернулся к ней, и с минуту мы молча смотрели друг на друга.

— Сегодня?! Не может быть!

Джорджия тихо рассмеялась:

— Знаете, что мне пришло в голову? Это смешно, но наверняка так и будет. Рано или поздно кто-нибудь спросит, как вы ухитрились убить время, застряв в таком маленьком городке на целых три дня!

Мастера остросюжетного детектива

Чарльз Вильямс

Мертвая яхта

Составитель С. В. Бондарев

Редактор Л. Н. Асанов

Корректор К. И. Каревская

Художник Г. И. Метченко

Технический редактор Л. В. Гришина

Отпечатано по заказу МП «Центрполиграф»

Подписано в печать с готовых диапозитивов 29.05.91. Формат 60x84¹/₁₆. Бумага книжно-журнальная офсетная. Печать офсетная. Усл. печ. л. 26,97. Уч.-изд. л. 30,12. Тираж 100000 экз. Заказ № 1947. Цена 10 руб.

Политиздат. 125811, ГСП, Москва, А-47, Миусская пл., 7.

Ордена Ленина типография «Красный пролетарий».

103473, Москва, И-473, Краснопролетарская, 16.

ББК 84,4/США/

В46

Художник Г. И. Метченко

Вильямс Ч.

В46 Мертвая яхта. Нет ведьмы яростней. Клеймо подозрения. Слабые женские руки.: Романы. — Пер. с англ. — М.: Политиздат, МП «Центрполиграф», 1991. — 462 с.

ISBN 5—250—01813—0

Основной фабулой детективов американского писателя Чарльза Вильямса могло бы послужить изречение «ищите женщину», потому что чаще всего главными героями его произведений являются представительницы слабого пола. Сюжетная линия его романов также непредсказуема и таинственна, как и поведение женщины. Ч. Вильямс — искусный мастер детективного пера, умеющий предугадать ход мысли, перехитрить и удивить читателя.

В

4703000000—306

079(02)—91

ISBN 5 250-01813-0

© Состав, оформление МП«Центрполиграф», 1991

ББК 84,4/США/

Чарльз Вильямс МЕРТВАЯ ЯХТА

ГЛАВА 1

Это было невероятно.

На борту яхты не было заметно ни малейшего следа борьбы или какой-нибудь болезни, и сам залив уже которую неделю был тих и спокоен, как вода в детской ванночке. Паруса яхты надувал ветерок, румпель был закреплен, и суденышко плавно скользило по зеркальной поверхности воды юго-восточным курсом, направляясь к Юкатанскому проливу. Единственная шлюпка находилась на своем месте, и все было в полном порядке, если не считать, что на яхте не было ни одной живой души.

Яхта была в изобилии снабжена провиантом и водой. Обе койки в каюте были аккуратно заправлены, пол подметен. Пара брезентовых комбинезонов и грубая штормовая матросская роба висели на переборке, а на одной из коек лежал лифчик; соперничая с запахом трюмной воды и соленого морского ветра, в пустующей каюте все еще ощущался аромат духов. Это был даже не запах, а слабый намек на него и его трудно было бы ощутить, если бы он не был здесь так необычен и неуместен.

Стол не был накрыт, но на нем стояли две кружки, одна из них до краев была наполнена кофе. Когда старый боцман с американского танкера "Джозеф X. Феллок", присланный сюда с досмотровой командой, прикоснулся рукой к кофейнику, что стоял тут же на керосиновой печке, он почувствовал, что тот еще хранит тепло. Не более часа тому назад здесь были люди. Боцман подошел к маленькому столику с картами, взял книгу, которая, по его мнению, более всего походила на судовой журнал, и бегло перелистал ее. Несколько мгновений он вчитывался в последнюю запись, задумчиво почесывая рыжую щетину на подбородке, в которой кристалликами морской соли поблескивала седина. За сорок лет, проведенные в море, ему еще ни разу не приходилось встречаться с такой странной записью в судовом журнале:

"… голубизна и этот последний приветливый серебристый отблеск, манящий и влекущий за собой в своем умирании. Он зовет, и зов его непреодолим. Исчезнуть и раствориться в сверкающем экстазе… исчезнуть и раствориться…"

Прежде чем закрыть книгу, боцман заметил нечто, лежавшее между ее страницами. Это был длинный волос, золотистый и слегка вьющийся, несомненно, женский волос. Боцман снова покачал головой.

Сунув книгу под мышку, он захватил с собой черный чемодан, лежащий на койке, и вышел на палубу.

В двух кабельтовых от яхты на фоне красного заката четко вырисовывался силуэт американского танкера. Капитан на мостике нетерпеливо ожидал возвращения досмотровой команды.

"Фрейя, Сан-Хуан, П.-Р." — крупными буквами было выведено на борту яхты, и капитан с любопытством рассматривал эту надпись. Он размышлял о том, что делает эта скорлупка здесь, в самом центре Мексиканского залива, забравшись так далеко на запад от родных берегов, и почему маленькое суденышко из Пуэрто-Рико названо именем нордической богини.

Боцман поднялся на мостик с чемоданом и большой книгой.

— Больна команда? — спросил капитан. — Или вообще мертва?

— Исчезла… — боцман, казалось, сам не верил в то, что говорил. — Просто исчезла, и все…

Он кратко доложил о том, что увидел на яхте.

— Насколько я понимаю, там было двое, — заключил он. — Мужчина и женщина, хотя из дамских тряпок я не обнаружил ничего, кроме купального лифчика. Не более часа назад они еще находились на борту…

— Ладно, — проронил капитан. — Возьмем яхту на буксир, вернемся на нее и как следует осмотрим. А что в судовом журнале?

— Какая-то чертова тарабарщина, — ответил старый боцман и протянул капитану сначала журнал, а затем и чемодан. — По-моему, тут никак не меньше пятидесяти тысяч долларов!

Капитан вытянул губы трубочкой, словно собираясь присвистнуть, раскрыл чемодан и бросил быстрый взгляд на тугие пачки американских банкнот. Он поднял глаза на "Фрейю", где его трудяги матросы крепили буксирный трос, и задумчиво нахмурил брови. Затем раскрыл судовой журнал на том месте, которое указал ему старый боцман, и прочел последнюю запись.

И нахмурился еще сильнее

"…Исчезнуть… и раствориться…"

Только после того, как последний луч солнца погас в зеленоватой воде залива, они прекратили поиски хоть какого-нибудь намека на то, что случилось на борту мертвой яхты.

Капитан приказал штурману ложиться на прежний курс. Ведь они и так уже довольно задержались. Он пересчитал деньги в присутствии двух судовых офицеров и запер их в сейф.

Сумма равнялась восьмидесяти трем тысячам долларов. Затем капитан в одиночестве заперся в каюте и вновь раскрыл судовой журнал.

ГЛАВА 2

Оно было жарким, это раннее июньское утро на побережье залива. Баржа лениво покачивалась на воде, пришвартованная к Т-образному причалу возле старого полуразвалившегося дока у западного края фарватера. Мой компаньон Картер отправился в Нью-Орлеан подыскивать клиентов, и я остался на барже в одиночестве.

Я как раз проверял один из аквалангов, когда из-за угла кирпичного сарая выкатил автомобиль и замер у причала. Это был блестящий "кадиллак", и в нем сидела девушка. Она вышла из машины и хлопнула дверцей, после чего подошла к воде походкой, в которой грация морского конька сочеталась с плавностью льющегося меда.

— Доброе утро, — пролепетала она. — Полагаю, вы мистер Маннинг? Я не ошиблась?

Я выпрямился.

— Верно, — промолвил я, теряясь в догадках, зачем я ей понадобился.

Она чарующе улыбнулась.

— Я бы хотела поговорить с вами. Можно мне подняться на борт вашего корабля?

Я взглянул на ее тоненькие высокие каблучки, затем посмотрел на решетчатые сходни и покачал головой.

— Пожалуй, я лучше сам сойду к вам.

Через минуту я стоял на причале рядом с нею. Девушка оказалась довольно высокой, не менее шести футов вместе с каблучками. Я сам ростом в шесть футов два дюйма, но с трудом мог взглянуть на ее макушку, покрытую пышной волной мягких золотистых волос.

На девушке была летняя рубашка-безрукавка цвета корицы, которая великолепно гармонировала с нежным загаром ее гладкой кожи, короткая юбка и легкие туфельки на высоком каблуке. У нее было округлое лицо скандинавского типа и огромные серые глаза. Лицо ее нельзя было назвать классически красивым, но на него было чертовски приятно смотреть. Я еще никогда не видел такой гладкой, бархатистой кожи и таких приятных пухленьких губок. В общем, это была дьявольски хорошенькая штучка.

Солнце порядочно припекало, стоял полный штиль, и я почувствовал неловкость от того, что так бесцеремонно уставился на нее. Я скромно отвел глаза в сторону.

— Чем могу служить? — вступил я в разговор.

— Позвольте мне сперва представиться. Меня зовут миссис Вэйн, вернее, миссис Шенион Вэйн. Я хотела бы поговорить с вами насчет работы.

— Что за работа?

— Необходимо разыскать ружье, свалившееся за борт лодки, оно утонуло.

— Где?

— В озере. В сотне миль отсюда к северу.

Я недоуменно пожал плечами:

— Работа обойдется вам дороже, чем оно стоит.

— Но вам же не надо будет тащить с собой водолазный костюм, помпу, компрессор и все эти причиндалы, — возразила она.

— Я полагаю, что у вас найдется какой-нибудь акваланг.

— Даже два. И один из них мой собственный. Но тем не менее вам все же будет дешевле купить новое ружье.

Она отрицательно покачала головой.

— Пожалуй, будет лучше, если я вам все объясню. Видите ли, это очень ценное ружье. Одностволка, с богатой гравировкой и медалями. Думаю, что оно стоит не меньше семисот долларов.

Я присвистнул.

— Как же такое ружье могло свалиться в озеро?

— Мой муж отправился пострелять уток, и оно случайно выскользнуло из чехла…

Я с минуту смотрел на нее. Что-то здесь было не так. Каким же дураком должен быть ее муж, чтобы утопить такое ценное семисотдолларовое ружье в озере! Даже если у него было достаточно денег, чтобы покупать такие ружья дюжинами, одностволка уж никак не годилась для стрельбы по уткам.

— Какой глубины озеро?

— Десять или двенадцать футов.

— Ладно, слушайте меня внимательно. Я подскажу вам, как вы сможете получить свое ружье обратно. Любой парнишка сможет выудить его вам за пятерку. Купите в ближайшем магазине пару защитных очков или маску для ныряния, поставьте свою лодку в том месте, где ружье выпало за борт и отправьте мальчишку поискать его. Дайте ему линек, чтобы он привязал ружье, когда найдет его.

— Все это не так просто, — возразила она. — Ружье утонуло примерно в трехстах метрах от берега, и мы не знаем, где точно.

— Почему? — удивился я.

— Ну… потому что это случилось на рассвете и было еще темно.

— И он не услыхал всплеска?

— Нет. По-моему, он говорил, что дул сильный ветер.

Во всем этом было очень мало смысла.

— Ладно, — согласился я. — Я найду вам ваше ружье. Когда приступать к работе?

— Прямо сейчас. Если, конечно, вы ничем другим не заняты.

— Нет. Сейчас мне абсолютно нечего делать.

Она улыбнулась:

— Вот и отлично! Мы поедем в моей машине, если она вам подходит. Ваше снаряжение поместится в багажнике?

— Безусловно, — заверил ее я.

ГЛАВА 3

Когда мы выехали за ворота порта, она достала пачку сигарет. Я прикурил одну для нее, другую для себя. Она отлично вела машину, хотя, по-моему, слишком долго кружила по всяким проулкам, прежде чем выехать на шоссе, и слишком часто поглядывала в зеркальце заднего вида. Впрочем, на это я мало обращал внимания. Я и сам так поступаю, когда веду машину. Никогда нельзя быть уверенным, что какому-нибудь идиоту не придет в голову вскарабкаться к тебе на задний бампер, точно педерасту.

Наконец мы выбрались на шоссе. Она поудобнее устроилась на сиденье и прибавила газу. Мы плавно неслись по дороге со скоростью 60 миль в час. Это была великолепная машина последней марки. От нечего делать я осмотрел и ее внутреннюю отделку. Ничего не скажешь — высший класс! Ножки у хозяйки были под стать машине. Я с трудом отвел от них глаза и перевел взгляд на летящую под колеса гладкую ленту шоссе.

— Вас зовут Билл Маннинг, верно? — уточнила она. — Случайно, не Уильям Стрейсен Маннинг?

Я мгновенно повернулся к ней.

— Откуда вы знаете?… — Затем я вспомнил: — Ага! Вы читали эту ерунду в газетах?

Несколько дней назад одна из местных газетенок напечатала парочку моих рассказов, этаких "Повествований о Людях с любопытной Судьбой и Моряках с Крепким Характером". В них я рассказывал о том, как мне удалось завоевать пару призов в звездных заплывах нашего яхт-клуба, как я в составе команды-победительницы участвовал в парусных гонках на Бермудах, как служил в отряде морских охотников во время войны. В общем, это была неплохая стряпня из трех или четырех занимательных историй, которые в свое время случались со мной. Написав их, я почувствовал себя чуть ли не Сомерсетом Моэмом с аквалангом.

Она утвердительно кивнула:

— Да, я читала. Значит, вы тот самый Маннинг, который написал эти морские истории? Почему бы вам не написать еще что-нибудь в том же роде?

— Из меня выйдет неважный писатель, — признался я.

Тут мне неожиданно пришло в голову, что я в рассказах не называл своего второго имени. Собственно говоря, я не пользовался им с тех пор, как покинул Новую Англию…

Она внимательно смотрела на дорогу перед машиной.

— Вы женаты? — поинтересовалась она.

— Был, но развелся. Три года назад.

— О! Прошу прощения. Я хочу сказать, что думала…

— Ладно, все в порядке, — буркнул я. Мне не хотелось заводить разговор на эту тему. История была чертовски неприятная, и слава богу, что с этим давно покончено. Тут немалая доля и моей вины, и сознание этого, честно говоря, меня мало утешало.

Катарина и я разошлись во взглядах на мою работу, на мои увлечения морем и писательским трудом и вообще на все. Ей бы хотелось, чтобы я занимался политикой, конторской работой и игрой в гольф. В конце концов мы мирно разделили наше имущество и расстались. Я обучился водолазному делу на флоте во время войны и, когда мы развелись, вернулся к этому занятию. Постепенно перебираясь все дальше и дальше на юг. Если уж вам приходится зарабатывать на жизнь нырянием, то, по крайней мере, лучше делать это в теплой воде.

— Я полагаю, у вас большой опыт в морском деле? — полуутвердительно, полувопросительно произнесла она.

Я кивнул.

— Я вырос на этом. Мой отец был моряком, а я ходил на шлюпке под парусом еще до того, как отправиться в школу. После войны я несколько раз пересекал океан на яхте, а в сорок шестом году мы вдвоем с приятелем обошли весь Карибский архипелаг на старом яле.

— Угу, — задумчиво протянула она, — а с навигацией вы знакомы?

— Да. Хотя, пожалуй, я ее уже порядком позабыл. Давненько ею не занимался.

Я никак не мог отделаться от странного впечатления, будто она прощупывает меня по каким-то своим соображениям. В этом было мало смысла. Что за странный интерес к моим морским делам? Я не видел никакой связи между парусным спортом, морской навигацией и розысками утонувшего ружья в каком-то паршивом озере…

Я заметил, что она ничего не говорила о себе, и сам не расспрашивал. Она постоянно направляла разговор на тему обо мне и уже через час знала обо мне больше, чем я сам, не проявив при этом назойливости и любопытства.

Мы пронеслись через небольшой городок, дремавший возле шоссе под горячим солнцем. В нескольких милях от этого городка моя попутчица свернула на проселочную дорогу, петлявшую по холмам среди хлопковых полей.

Мы миновали пару полуразрушенных ферм, затем посадки хлопчатника стали редеть. С этого места пошла пустынная песчаная местность, поросшая жестким кустарником, и вокруг не было заметно ни малейшего признака человеческого жилья.

Проехав около четырех миль, мы остановились перед воротами, преграждавшими въезд на частную дорогу, которая представляла собой лишь две колеи, проложенные между деревьями. На воротах висел знак: "Охраняется. Въезд запрещен". Я подумал, что здесь, вероятно, расположен заповедник частного охотничьего клуба, членом которого является ее муж, но она ни словом не обмолвилась об этом. Недавно по этой дороге уже проезжала машина, может быть, вчера или позже, разрушив своими колесами подсохшую корочку земли на колеях.

Я вышел из машины, чтобы открыть ворота, и мы проехали еще с милю, после чего дорога внезапно оборвалась. Моя попутчица остановила машину.

— Приехали, — заявила она.

Это было прелестное местечко, и в ту минуту, когда она выключила мотор "кадиллака", звенящая тишина охватила нас. Под густыми кронами деревьев, свисавшими над водой, стоял большой плавучий дом, а позади него сверкала на солнце обширная поверхность озера.

Она открыла багажник, и я достал оттуда свой акваланг.

— У меня есть ключ от плавучего дома. Там вы можете переодеться, — сказала она.

Она пошла впереди, показывая дорогу. Ее высокие каблучки четко постукивали по досками причала вдоль берега, и вся ее стройная спортивная фигурка составляла волнующий контраст с этим диким, забытым богом и людьми уголком.

Дощатый пол у правого борта плавучего дома переходил в длинный мол, который вдавался далеко в озеро.

— Я, пожалуй, оставлю акваланг здесь, — произнес я. — Мне хотелось бы сперва осмотреться.

Она молча кивнула. Мы свернули на мол, и передо мной открылась озерная гладь. Мол вдавался футов на тридцать и у конца его были привязаны две небольшие двухвесельные лодки. Озеро было шириной около сотни ярдов. Абсолютно спокойное, оно сияло под солнцем между густыми стенами деревьев, обступивших его со всех сторон, а в двухстах ярдах впереди виднелся широкий мыс.

— Утиная заводь как раз за этим мысом, слева, — сообщила она.

Я с сомнением взглянул на нее:

— И он не имеет ни малейшего понятия, где у него вывалилось ружье?

Она покачала головой.

— Нет. Это может быть в любом месте между пристанью и мысом.

Мне все это продолжало казаться странным, но тем не менее я ничего не сказал, кроме как:

— О'кей. Что ж, пожалуй, можно начинать. Вам придется плыть со мной в лодке, поэтому лучше бы вам переодеться. Эти ваши посудины довольно грязные и сыроватые.

— У меня, кажется, есть где-то в доме старый купальник. Я пойду надену его.

— Ладно. Я жду.

Мы вернулись к сходням и поднялись на палубу плавучего дома. Она отперла дверь.

Дом представлял собой удобное пятикомнатное строение, расположенное на плоскодонной барже. Она показала мне мою комнату и ушла переодеваться. Она держалась со мной холодновато и была, по-моему, слишком самоуверенна, явившись сюда, в этот пустынный уголок, одна с совершенно незнакомым мужчиной.

Впрочем слово "холодновато" никак не подходило к ней. Я убедился в этом через несколько минут, когда она вышла к причалу. Я уже подготавливал одну из шлюпок. При ее виде у меня перехватило дыхание. Черные шерстяные трусики и лифчик составляли весь ее костюм и так эффектно подчеркивали теплый золотистый загар ее кожи, что я ощутил что-то наподобие удара. В ней было нечто царственное, как у богини скандинавских саг. Я смущенно отвел глаза, чтоб не выдать впечатления, которое произвела на меня ее фигурка, и принялся усердно вычерпывать воду из шлюпки. Она же держалась совершенно свободно, с абсолютным безразличием относясь к тому, что была почти обнажена.

Я вставил уключины и придержал лодку, пока она усаживалась. Затем я уложил акваланг на корму и оттолкнул шлюпку от причала.

Ружье я обнаружил в каких-то семидесяти пяти ярдах от берега. Если бы я смотрел вперед, а не вглядывался так пристально в илистое дно, я нашел бы его гораздо раньше. Оно торчало, воткнувшись стволом в ил, почти перпендикулярно дну. Я вытащил его из ила, вынырнул на поверхность и поплыл к шлюпке.

Ее глаза широко раскрылись, и она заливисто рассмеялась, когда увидела ружье.

— Быстро справились, а? — удивилась она.

Я уселся на дно шлюпки, снял баллоны и стащил с себя резиновые ласты.

Пустяки, — скромно проронил я. — Оно торчало на самом виду.

Она спокойно наблюдала, как я пробираюсь на корму и усаживаюсь с ружьем. Я поднял его. Это была великолепная охотничья модель с откидывающейся прицельной планкой, украшенная богатой гравировкой. Я разломил ствол из-под прицельной планки и прополоскал его в забортной воде. Потом я снова поднял его и посмотрел ствол на свет. Она продолжала молча наблюдать за мной.

Ствол мог долго противостоять ржавчине, воткнутый в ил, где было мало или совсем не было кислорода. Но с деревом обстояло несколько иначе: оно должно было намокнуть. А оно не намокло. Вода собиралась на нем в капли, как на свеженавощенном паркете. Оно не могло находиться в воде сутки.

Я вспомнил следы автомобильных шин на дороге и подумал о том, как просто и дешево меня купили.

ГЛАВА 4

Вернувшись к причалу, я привязал шлюпку и молча пошел к машине, таща за собой акваланг и ружье. Багажник все еще был открыт. Я швырнул свое снаряжение в багажник, захлопнул крышку и возвратил ключ своей спутнице.

"Почему бы и нет? — в ярости подумал я. — Если это в ее кругу считается невинным развлечением, чего же мне лезть в бутылку? Может быть, то, что она завезла меня сюда под предлогом работы, было не совсем порядочно с ее стороны, и, возможно, она могла быть немного менее циничной и не размахивать перед моим носом своим обручальным кольцом, в то время как ее пикантные округлости выводят человека из равновесия, выпирая во все стороны из купальника. Но не стану же я поднимать из-за этого скандал, не стану же я с ней драться!"

— Вы удивительно спокойны, — произнесла она, с легким замешательством глядя на меня своими огромными серыми глазами.

Это снова была богиня. Она была чертовски соблазнительна.

— Вы находите? — наконец ответил я.

Мы возвратились к причалу и поднялись на борт плавучего дома. Она остановилась перед камином и стояла, продолжая смотреть на меня с некоторым смущением, словно ей все еще было неловко передо мной.

Она попыталась улыбнуться.

— Вы и в самом деле быстро нашли это ружье, не так ли?

Я утвердительно кивнул. Я стоял и смотрел ей прямо в лицо. Ее взгляд встретился с моим.

— Если бы вы отплыли подальше, прежде чем зашвырнуть его в озеро, на это потребовалось бы больше времени, — угрюмо ухмыльнулся я.

Ее личико вспыхнуло. Но я был зол и решил идти напролом.

— А теперь объясните мне, зачем вы меня сюда притащили? Неужели только для того, чтобы продемонстрировать мне свои прелести?

Крепкая оплеуха едва не сбила меня с ног. Все ее сто пятьдесят фунтов оскорбленного достоинства были вложены в это движение. Я повернулся и поспешил укрыться в соседней комнате, которая оказалась спальней, пока она не оторвала мне голову. Она была достаточно разъярена для этого, да и силенок у нее хватало. Она вся пылала негодованием.

Я оделся и потянулся к пачке с сигаретами, как вдруг раздались шаги на причале. Я замер и прислушался. Это была не она. Шаги, несомненно, принадлежали мужчине… или мужчинам, подумал я. Судя по звуку, их было двое. Громко топая, они вошли в гостиную. Скрип башмаков отчетливо раздавался в тишине дома. Я прислушался и затаил дыхание.

Детективы или сам мистер Вэйн собственной персоной? Неожиданно я вспомнил, как она кружила по городу, прежде чем выехать на шоссе. Я мысленно выругался крепкими морскими словечками. Прелестно! Этого как раз мне недоставало, чтобы меня здесь прикончили или впутали в какое-нибудь сфабрикованное дело о разводе! И хотя бы было за что! А то, кроме пощечины, в этом деле я ничего не получил. Я быстро осмотрелся вокруг. Выхода из спальни не было. Окно слишком мало. Я тихонько, на цыпочках подкрался по ковру к двери и прислушался.

— Миссис Макслей?

Да, это было именно то, что он сказал.

— Что вам еще нужно? — послышался ее испуганный шепот. — Неужели вы никак не можете понять, что я не знаю, где он? Он ушел. Он бросил меня. Я не знаю, куда он делся… Я ничего не слышала о нем…

— Это мы уже слышали! Не повторяйтесь. Мы дважды приезжали сюда в течение суток. Спрашиваю в последний раз: Макслей здесь?

— Его здесь нет, и я не знаю, где он!

Ее голос внезапно оборвался, и я услышал звук удара. Затем снова. И еще. Она, очевидно, пыталась сдерживаться, но очередного удара не выдержала и до меня донеслись ее приглушенные рыдания. Она плакала не от боли. Это были слезы отчаяния и беспомощности. С меня было достаточно. Я рванул дверь и шагнул через порог.

Их было лишь двое. Первый расположился слева от меня, удобно развалясь в кресле. Он как раз прикуривал сигарету от зажигалки, когда я ворвался в комнату. Я заметил его только краешком глаза, потому что все мое внимание был приковано к другому. Тот вел себя менее беззаботно. Он повалил девушку на диван, поставил колено на ее голое бедро и, прижав запястье к левой груди, бил ее наотмашь по щекам. Он был ниже ее ростом, но очень широк в плечах.

Я схватил его за руку как раз в тот момент, когда он замахнулся снова. Он отпустил девушку. Несмотря на неожиданность моего нападения, его реакция была мгновенной. Он быстро повернулся, присел и резким движением выбросил вперед левую руку.

Я встретил его коротким ударом, слишком внезапным и неожиданным даже для призового боксера, чтобы успеть вовремя прикрыться.

Он отлетел, ударившись об стол, в угол и остался лежать на полу. Я рванулся к нему снова, но что-то заставило меня обернуться и взглянуть на второго.

Возможно, это было легкое колебание воздуха или просто древний инстинкт — не знаю, поскольку все произошло слишком быстро.

Однако теперь в его руке вместо зажигалки находился револьвер — кольт 45-го калибра, чье немигающее дуло злобно уставилось в мой красивый лоб.

ГЛАВА 5

Он ни на йоту не изменил своей позы в кресле. Казалось, он даже не смотрел на меня. Небрежным жестом руки с револьвером, он молча повелел отойти к стенке и остановиться. Он был в полной безопасности и понимал это. Я смотрел на него, все еще кипя от злости, но уже начиная приходить в себя. Я не имел ни малейшего представления, в какую историю я вляпался, кроме того, что она выглядела со стороны чертовски неприятной. Я был совершенно бессилен против них. Это была не полиция. И тем более это были не частные детективы, нанятые ее мужем, потому что именно его-то они и искали.

Эти подлые типы называли ее миссис Макслей, а она сказала, что ее зовут миссис Вэйн… Все представляло собой сплошную загадку.

Тип, сбитый на пол моим ударом, уже поднялся на ноги. Вся его фигура и покореженная физиономия выдавали в нем профессионального боксера. Он потряс головой, прищурился и мягкой кошачьей походкой направился ко мне… Он был ниже меня на добрых шесть дюймов, но у него были массивные плечи и длинные руки, и я заметил бешеную ненависть во взгляде, которым он смерил меня. Это был крепкий парень, который явно намеревался дать мне укорот.

— Оставь его в покое, — лениво процедил человек в кресле.

— Дай мне врезать ему, — хрипло взмолился коротышка.

Второй вновь отрицательно покачал головой. Это был мужчина с длинными конечностями, редкими прилизанными волосами цвета сухой соломы и медлительными небрежными манерами. На нем был пиджак из твида и фланелевые брюки, из которых высовывались костистые лодыжки его ног, обутых в элегантные коричневые штиблеты. Его можно было принять за школьного учителя или декадентствующего поэта, если бы не пустой, холодный взгляд, взгляд убийцы, скользнувший по мне с таким безразличием, словно я был неодушевленным предметом, о который случайно споткнулся его коллега.

— Ладно, — неохотно согласился кретинистый коротышка. Он окинул меня ненавидящим взглядом и взглянул на девушку.

— Задать ей еще парочку вопросов?

Я ждал ответа, чувствуя нарастающее напряжение в комнате. Ситуация могла стать чертовски неприятной, если он снова примется "задавать ей вопросы". Я не герой и никогда не считал себя таковым, но есть вещи, которые не всякий способен долго переносить, не теряя при этом головы. А имея дело с этим типом в кресле, ее в два счета можно было потерять — и в самом деле раз и навсегда.

Компаньон коротышки перевел глаза с меня на девушку и опять покачал головой.

— Бесполезная трата времени. Его здесь нет, иначе она бы не притащила сюда своего любовника. Проверь-ка комнаты на всякий случай. Взгляни в пепельницу. Ты ведь знаешь, какие сигареты курит Макслей.

Коротышка вышел, толкнув меня на ходу плечом, так что я едва не потерял равновесие. Я промолчал. Он обернулся, и мы посмотрели друг другу в глаза. Я вспомнил гнусное бесстыдство, с которым он держал и бил ее, и ненависть в наших глазах была обоюдной.

В комнате воцарилась тишина, нарушаемая лишь всхлипыванием Шемион. Она сидела на диване с покрасневшим и распухшим лицом. Слезы ручьями текли по ее прелестным щечкам. Она прижимала к обнаженной груди разорванный лифчик, глядя на типа в кресле испуганными глазами. А он, казалось, вовсе не замечал ее.

Вернулся коротышка.

— Никого. По-моему, здесь давно никого не было.

Он с надеждой взглянул на меня.

— А как насчет этого красавчика? Может, он чего знает, — он похабно ухмыльнулся, и глаза его излучали чистейшую ненависть.

— Выбрось это из головы. Занимайся делом.

У меня не было сомнений относительно того, кто здесь начальник, но коротышка-боксер жаждал заполучить меня так страстно, что предпринял еще одну попытку.

— Здесь очень удобно проводить допрос. Спокойно и никто не помешает. А он может знать Макслея.

Тип в твидовом пиджаке поднялся с кресла и кивком головы показал ему на дверь.

— Нет, — процедил он. Его глаза снова скользнули по фигурке девушки, сжавшейся в комок на диване. — Его интересует не мистер Макслей, а миссис Макслей и, в основном, ниже пояса.

Они вышли из комнаты, хохоча над своей шуткой.

В наступившей тишине я слышал их шаги, возвращающиеся к причалу, и через минуту шум автомобильного мотора. Под небрежными манерами типа в твидовом пиджаке скрывалась натура профессионального убийцы, и дело очень легко могло бы обернуться иначе. Меня спасло то, что он не нашел во мне объекта, достойного его внимания. Застав полуголую девицу наедине со мной в этом укромном местечке, он, естественно, принял меня за ее любовника, а я не стал его в этом разубеждать. Поэтому он и не поверил, что Макслей может скрываться где-то здесь. А тратить время на любовника он не хотел, поскольку ему был необходим не любовник, а муж.

Я повернулся. Она все еще сидела на диване, прижимая к груди лифчик.

— Благодарю вас, — каким-то бесцветным голосом проговорила она, глядя мимо меня. — Мне очень жаль, что вы впутались в эту историю. Как только я переоденусь, я отвезу вас в город.

ГЛАВА 6

Было уже около десяти часов вечера, когда я распрощался с Шенион Макслей. Мы возвратились в город и зашли в небольшой бар выпить пару коктейлей. Она разъяснила несколько вопросов, которые гвоздем торчали у меня в голове. Она знала, где ее муж. В свое время он служил в одном из морских страховых агентств в Нью-Йорке. У него не было никаких неприятностей ни со своей фирмой, ни с полицией.

Типа в твидовом пиджаке звали Беркли. Он представлял определенный синдикат, который по каким-то неизвестным ей причинам охотился за ее мужем. Зачем? Она пожала плечами. Я не был удовлетворен ее ответом, но не стал настаивать.

В общих чертах ее предложение сводилось к следующему: я должен был подыскать подходящее судно, приобрести его и отправиться на нем вместе с Шенион и ее мужем на розыски затонувшего самолета, чтобы снять с него некий груз. После этого я должен был высадить их на каком-нибудь пустынном побережье Центральной Америки.

Все это должно происходить в полной тайне.

— Судно останется вам, — заявила она. — Плюс пять тысяч долларов наличными.

Я тихонечко присвистнул. Теперь мне был понятен ее повышенный интерес к моим познаниям в навигации. Однако предложение было заманчивым. Я уже видел себя на палубе "балерины", плывущей куда-нибудь на Гаити или Гонолулу. "Балерина" была отличной посудиной и хорошенькой, как игрушка. Я давно мечтал о ней. Еще с тех пор, как вывесили объявление о ее продаже. С "Балериной" и пятью тысячами долларов в кармане я могу осуществить самые заветные свои мечты. Я могу работать, когда захочу, а остальное время глазеть на море и отдыхать. Ни один уголок мира не смог бы мне наскучить, потому что я был свободен, как птица, перелетая с континента на континент на крыльях парусов своей "Балерины". Капитан Маннинг с "Балерины"! Недурно звучит, черт возьми!

Я колебался недолго. Последнее обстоятельство решило вопрос. Это… и еще Шенион Макслей. Она простила мне мое заблуждение насчет утренней мистификации с ружьем. Она поблагодарила меня за все, что я для нее сделал, и за то, что я собираюсь сделать. Она была очень добра…

"Послушай, — спросил я себя, — на что тебе сдалась эта крошка? Ты ведь ничего не знаешь о ней, кроме того, что она замужем. И что ее мужа преследуют типы, которые на первый взгляд кажутся не очень приятными и вряд ли ценят чужие жизни. И что она высокая, и что внешность у нее потрясающая. И тело у нее, как у богини… Ну, и что же? Разве ты до сих пор не видел и не знал женщин? Что ты можешь в них найти абсолютно нового в свои тридцать три года после четырехлетней супружеской жизни и недавнего развода? Выбрось-ка ее из головы и подумай о "Балерине" и пяти тысячах долларов… а также о Беркли с его головорезами".

Я попытался выбросить ее из головы, но это было не так просто. Я никак не мог представить себе ее мужа. В какую историю он ввязался? И если дело слишком серьезно, то стоит ли впутываться и мне? Почему он так уверен, что сможет безошибочно найти этот самолет? Почему он так уверен, что ему удастся ускользнуть от своих преследователей? Почему он так беспечен, подвергая свою жену произволу мерзких негодяев, оставив ее без помощи и защиты? На все эти "почему" я не мог найти ответа, а впрочем, я и не старался. Какое мне до них дело? Мне предложили выгодную, хотя и опасную работу, и я согласился. Я знал, что высадка людей на чужую территорию карается законом. И мне не улыбалась возможность еще одной встречи с Беркли или с кем-нибудь из его людей… Но в этом-то и заключается риск, на который я должен был пойти и за который мне платили.

Ее преследователи приняли меня за ее любовника. Что же, это было нам на руку. Это давало нам возможность поддерживать связь друг с другом, не вызывая подозрений с их стороны.

Что может быть естественнее беседы двух влюбленных по телефону? Правда, эти беседы не должны возбуждать у них подозрений насчет характера наших взаимоотношений, если они их подслушают, но это уже не так трудно.

По крайней мере для меня…

Мы условились, что она позвонит мне, как только достанет нужную сумму для покупки и снаряжения судна. Она дала мне свой номер телефона, и я проводил ее до машины.

— Вы очень мне помогли, Билл, — произнесла она, перед тем как сесть в машину. — И я всегда буду помнить… — Она уехала.

Я стоял и долго смотрел ей вслед.

ГЛАВА 7

В половине одиннадцатого я подошел к воротам причала. Кристиансен, наш вахтер, выглянул из дверей своей сторожки:

— Вас спрашивал какой-то парень, мистер Маннинг. Он все еще крутится где-то здесь.

— Ладно. Спасибо и спокойной ночи.

Я не обратил особого внимания на его сообщение. Было уже слишком поздно, чтобы это было насчет работы. Я вошел под длинный навес, тянущийся вдоль пирса. Здесь царила чернильная темнота и было душно, как в бочке с сельдями. Впереди мерцали огоньки яхт и шверботов, стоящих на рейде. Я подошел к трапу, переброшенному с причала на барку, и тут вспомнил слова старого Кристиансена о том, что тут меня кто-то поджидает. Я оглянулся. Моя машина стояла у входа под навесом, никакой другой не было. Может быть, он уже уехал? Но тогда почему Кристиансен не заметил этого? Ведь он караулил единственный выход отсюда. Тогда я и не подозревал, что влезаю в ловушку.

И тогда я заметил его — тлеющий огонек сигареты внутри моей машины. Распахнулась дверь, и он вышел.

Это был боксер-коротышка. В тусклом свете сумерек я различил его напряженное лицо с глазами, горевшими жаждой схватки. Ленивым движением он раздавил окурок о дверцу моей машины.

— Я жду тебя, красавчик, — проронил он просто.

— О'кей, приятель, — ответил я еще проще. — Я однажды слышал об одной маленькой твари, которая всю жизнь ждала, чтобы кто-нибудь отправил ее ко всем чертям. Это была любимейшая сказка моего детства. Так вот, это не ты случайно?

И тут я вдруг увидел его в ту минуту, когда он прижимал Шенион, баззащитную, коленом и наотмашь бил по лицу. Дикая ярость захлестнула меня. Я обрадовался, что он пришел…

Я сжал кулаки и пошел на него.

Он не был новичком в своем деле. Он успел трижды ударить меня, прежде чем я достал его. Ни один из его ударов не причинил мне особого вреда, но все они были достаточно болезненными. Я был знаком с такими приемчиками. Он надеялся измотать меня, сбить дыхание, а затем уже без помех отделать меня, как бифштекс.

Скажем так: мои ответные удары не достигали цели. Они лишь заставляли меня терять равновесие, и он не упускал случая использовать это.

Его левый кулак снова коснулся моего лица. Я инстинктивно прикрылся, и тут же его правый кулак незамедлительно угодил в мое солнечное сплетение.

Я почувствовал, как у меня перехватило дух, но удар был довольно слабым и поэтому я сразу же восстановил дыхание.

Он что-то процедил сквозь зубы. И в тот же момент мой кулак врезался в его правый глаз. Но он, не обращая внимания на кровь, сделал выпад левой. Я схватил его за запястье и дернул на себя. Это было не совсем по боксерским правилам, и поэтому он был захвачен врасплох. Он резко выдохнул воздух, когда мой правый кулак с чавкающим звуком угодил ему в живот. Затем еще и еще… Все девяносто фунтов своего веса я вкладывал в эти удары.

Он попытался достать меня коленкой, но я отбросил его ударом в живот. Он мягко отскочил, автоматически сохраняя стойку. Он все еще был опасен, и теперь он двинулся на меня все с той же зловещей ухмылкой. Когда он подошел на близкое расстояние, я ударил его в нос, но он резко отклонился и мой кулак просвистел у него над головой. А он тем временем провел серию ударов и сбил у меня дыхание. В глазах у меня потемнело. Его тяжелый кулак взметнулся несколько раз, и кровь залила мое лицо. Он продолжал бить и бить… но я все еще держался на ногах. Я открыл глаза и сквозь пелену увидел его кулак, стремительно приближающийся ко мне. Я резко пригнулся и втянул голову в плечи. Он промазал, но сила инерции была настолько велика, что он упал, перевалившись через меня. Пока он вставал, прошло время. Это предоставило мне передышку, и я перевел дух. Затем я взглянул на него. Весь в пыли, с ободранными в кровь руками, он следил за мною взглядом убийцы. Ему нужно было только сохранить темп схватки — и я окажусь в его руках. Он отлично знал это.

Он находился в шести или восьми футах от края причала, спиной к нему. Я понял, что у меня больше не было шансов, кроме… Я прыгнул вперед и одновременно сделал выпад левой… и то, что должно было случиться, произошло…

Он отскочил назад, пытаясь уклониться от удара, наткнулся на ограждение, тянущееся вдоль причала, взмахнул руками и рухнул вниз, мгновенно исчезнув в темноте.

До меня донесся тупой звук, словно раскололась спелая тыква. Я бросился к краю причала и заглянул вниз в темную пропасть.

Баржа темнела далеко внизу. Я ничего не смог разглядеть на ней. Он, по всей вероятности, грохнулся на палубу, а затем свалился в воду.

Я помчался вниз, путаясь и чертыхаясь и не находя в спешке нужных вещей, лежащих под самым носом. Минуты, которые мне понадобились, чтобы разыскать большой подводный фонарь и нацепить маску для ныряния, уже не играли никакой роли. Начинающийся прилив затащил его в щель между сваями, поддерживающими настил причала.

И когда я нашел его, он был уже мертв. Его череп разбился о палубу при ударе.

Широко раскрытые глаза неподвижно смотрели на меня в упор, словно он и после смерти испытывал ко мне те же чувства, что и при жизни. Рот был искривлен в неестественной улыбке, улыбке, которую я в последний раз видел на его лице в тот момент, когда он собирался прикончить меня.

Я почувствовал дурноту и поспешил выплыть на поверхность.

ГЛАВА 8

Схватившись за деревянную лесенку, свисавшую с борта баржи, я перевел дыхание и постепенно пришел в себя. Я решил оставить его внизу, предоставив полиции удовольствие вытаскивать его оттуда, если она сочтет это нужным. Я не хотел касаться его. Я влез на борт и растянулся на палубе. Он здорово отделал меня. Все тело болело, а царапины на лице саднили от морской воды. Правая рука распухла и мучительно ныла.

Мне следовало пойти к будке Кристиансена и вызвать полицию по телефону. Теперь мне никак не выпутаться из этого дела. А если я попытаюсь это сделать, то еще больше в нем завязну. Это не был несчастный случай, и я знал это. Я убил его в драке. После моего удара он упал с причала. Причем я сделал это сознательно, в противном случае он бы меня прикончил. Теперь он мертв. Возможно, убийство и не было преднамеренным, но теперь уже закон будет это определять и выносить приговор.

Надо было идти. Я с трудом поднялся, сел на палубу… и замер он неожиданной мысли, вспыхнувшей у меня в мозгу. Полиция — это одна сторона вопроса. А как быть с Беркли? И с другими, которых я даже не знаю? Ведь этот тип, которого я прикончил, был членом их банды…

Мысли о полиции и банде Беркли внезапно отошли на задний план. Я вспомнил о Шенион Макслей. И о "Балерине". Конечно, теперь это дело провалится! Даже если меня не упрячут за решетку, я уже ничем не смогу помочь ей. Банда Беркли теперь не спустит с меня глаз. Они будут уверены, что я прикончил коротышку из-за Шенион…

Если я вызову полицию… Нет, к черту полицию! Попытаюсь сам выпутаться из этой заварухи. Конечно, я сознавал, чем это может мне грозить. Но, будь я проклят, если позволю делу провалиться из-за какого-то коротышки, который никак не хотел оставить меня в покое. Пускай торчит там, внизу. Никому я ничего не сообщу… Я снова замер.

Как мне удастся скрыть это? Ведь Кристиансен знает, что он был здесь. Все мое тело покрыто ссадинами и синяками, и только слепой может их не заметить. Через несколько дней в этой теплой воде труп всплывет с размозженным затылком и со следами побоев. У меня нет никаких шансов. Он явился сюда, чтобы повидаться со мной, и не вернулся. Полицейские не такие уж дураки и смогут сложить два и два.

Надо же было, чтобы все случилось на пирсе, с которого есть единственный выход, так что каждый входящий и выходящий проверяется вахтерами. Хотя погодите! Вовсе не проверяется. Сторож просто спрашивает, кто к кому идет. Никаких документов, никаких пропусков, никакой регистрации. И сторож только машет им вслед рукой, когда они уходят.

Нет, это ничего не даст. Ничего, потому что с пирса ведь никто не уходил. Кристиансену не составит труда вспомнить это, когда его начнет допрашивать полиция.

Но ведь должен же быть какой-нибудь выход из этого положения! Я осмотрелся по сторонам. Ничего, кроме темной воды, заколоченных складов и пустующего дома.

Все спокойно. Никто ничего не видел. Беркли, вероятно, даже не знает, что его подручный коротышка отправился сводить со мной счеты. Он, скорее всего, сделал это по собственной инициативе, потому что не мог успокоиться, не отомстив человеку, сбившему его с ног. Ничего не связывало меня с ним, кроме того, что он приехал сюда и его больше никто не видел.

Приехал? Нет. Я не заметил никакой машины. Но откуда я мог знать, что она находится где-то здесь.

Под навесом царил сплошной мрак. Я достал фонарь и направил луч света под навес. Вот она, притулилась в углу. Все, что мне нужно было сделать, так это выехать на ней мимо вахтера, и он будет убежден, что мой посетитель убрался отсюда цел и невредим. Ничего не могло быть проще!

Фонарь над воротами висит высоко, и внутренность машины останется в тени. Будка сторожа расположена справа. Я могу сползти вниз на сиденье так, что будет казаться, что за рулем сидит коротышка. Вахтер обычно лишь выглядывает в окошко своей будки и машет вслед рукой. Он не увидит моего лица и даже не вспомнит потом, что он не разглядел как следует человека, сидящего в машине. Ведь это та же машина, верно? Человек приехал сюда на ней и через некоторое время уехал.

Стоп! Мне же придется вернуться обратно так, чтобыКристиансен этого не заметил. Но это было уже совсем просто. Сейчас около одиннадцати. Кристиансен заканчивает дежурство в полночь. Мне придется только подождать до полуночи и вернуться обратно, когда к дежурству приступит другой вахтер. Он не будет знать, где я должен находиться, и не обратит на меня внимания.

Я поднялся на пирс и подошел к машине коротышки, зажег фонарь, заглянул в кабину и тут обнаружил, что в машине нет ключей. Я догадывался, где они могут быть… Это займет всего несколько минут… Меня всего заколотило от нервной дрожи, но я знал, что за меня никто этого не сделает.

Я вновь нырнул под причал, опустошил его карманы и выплыл на поверхность.

В этот раз я не смотрел на его лицо.

Несколько минут ушло на то, чтобы привести в порядок инвентарь, которым я пользовался. Затем я вытер кровь на палубе и попытался скрыть следы драки на моем лице, насколько это было в моих силах.

После этого я переоделся в сухой костюм, сходный по цвету с костюмом этого ублюдка. Я вытер насухо его ключи и завел мотор его машины.

Я опустился на сиденье как можно ниже и медленно подъехал к воротам.

Кристиансен находился в будке. Он наливал себе в это время кофе из термоса. Старик мельком взглянул на машину, помахал рукой и снова возвратился к своему кофе.

Я проехал через весь город и оставил машину на пустынной улице, подальше от пристани. Теперь я был свободен от него. От этого бедного, маленького коротышки, который вообразил себя чемпионом мира по боксу. И почему только он не захотел оставить меня в покое?

ГЛАВА 9

В половине первого ночи я зашел в аптеку и вызвал такси. Я надеялся, что и водитель не станет приглядываться к моему лицу.

Мы подъехали к воротам причала. Шофер остановил машину у самой будки вахтера. Новый вахтер выглянул из окна.

— Маннинг, — коротко бросил я, стараясь не высовываться из машины.

— О'кей, мистер Маннинг! — вахтер отсалютовал мне поднятой рукой.

Такси двинулось вперед, затем снова остановилось. Кто-то окликнул меня из будки вахтера.

— Мистер Маннинг! Одну минутку…

Я обернулся. Вахтер вышел из будки и подошел к такси.

— Я чуть было не забыл сообщить вам. Минут десять тому назад вам звонила какая-то женщина…

Я не слушал его, а в ужасе уставился на окно сторожки. В нем торчала удивленная физиономия старого Кристиансена.

Новый вахтер между тем продолжал говорить:

— Кристиансен уже совсем было направился к вам, чтобы сообщить это… Он сказал, что вы на барже.

Я не мог ни двинуться, ни заговорить. Кристиансен тут же оказался рядом с машиной, заглянув внутрь, он с интересом рассматривал меня.

— Подавиться мне акулой, мистер Маннинг! Я не видел, чтобы вы уходили с причала.

Я сделал титаническое усилие, чтобы пошевелить одеревеневшим языком.

— Я… — думать было некогда. — Разве ты не помнишь? Я выехал на машине вместе с приятелем минут сорок назад. Мы поехали опрокинуть по стаканчику виски.

— Вы были в той машине? — спросил он, с сомнением глядя на меня. — Я видел, как она выезжала, но вас в ней не заметил. Похоже, я становлюсь слишком рассеянным. Я собирался уже было идти к вам на баржу и сообщить, что звонила женщина.

Неожиданно он умолк и озабоченно уставился на меня.

— Эй, мистер Маннинг? Что это случилось с вашим лицом?

Я изо всех сил старался сохранить остатки самообладания перед этими двумя стариками, сейчас они были преисполнены самыми наилучшими намерениями по отношению ко мне, но они не преминут вспомнить потом любую мелочь.

— О, — пробормотал я с таким выражением, словно сам был удивлен фактом, что у меня вообще имеется лицо. — Я… я споткнулся, когда выходил из бара и упал.

— Какая неприятность, — сочувственно произнес он. — Вам надо немедленно что-нибудь приложить к ссадинам. Может получиться заражение. Никогда не знаешь, что все это принесет и чем кончится в здешнем климате, в этой проклятой духоте, которая…

— Да, — прервал я его. — Да, спасибо.

Я дал знак шоферу — третьему свидетелю, который будет отвечать на все вопросы полиции или, что более вероятно, на все вопросы членов банды Беркли, — двигаться дальше.

Я попытался обдумать положение. Сколько шансов у меня теперь?

Через несколько дней труп неизбежно всплывет где-нибудь посреди фарватера, и полиция начнет расследование. Вахтеров допросят в первую очередь.

Всплывет!!! Вот оно! Я не могу позволить ему всплыть! Я обязан воспрепятствовать этому!

Я снова взглянул на черную воду под пирсом и вздрогнул. Смогу ли я спуститься туда еще раз? Еще раз? По меньшей мере полдюжины раз мне пришлось бы нырять, прежде чем я плотно привязал бы его к одной из свай. У меня просто не хватит ни времени, ни дыхания…

Тут было еще одно обстоятельство, которого нельзя было не учитывать. Завтра, вернее уже сегодня, должен вернуться Картер из Нью-Йорка. Он явится на баржу, и тогда я уже не смогу даже заглянуть под причал.

Я изо всех сил старался не поддаваться панике. У меня все же есть шансы, убеждал я себя. Возможно, полицейские просто не найдут ничего, что бы связывало меня с коротышкой. К тому же никто не сможет установить его личность. Теперь, после того как я зарыл его бумажник в донный ил. У них даже не будет его фотографии, и, когда он всплывет на поверхность Кристиансен наверняка его не опознает. Он видел его лишь один раз, да и то мельком, из окошка сторожки, когда тот проезжал мимо ворот пристани.

Но у меня не было никакой уверенности, что все произойдет именно так. Это было ужаснее всего. Я не буду даже знать, как вести себя, когда они явятся за мной.

Бежать! Немедленно бежать отсюда!

Быстренько прокрутив все события в уме, я вновь обрел способность соображать. Я скажу Картеру, что уезжаю в Нью-Йорк, продам машину, возьму билет на автобус и уеду. Затем сойду где-нибудь на полпути и вернусь обратно. Куплю яхту, под чужим именем, конечно. Через три дня я смогу полностью подготовить ее к рейсу. Мы выйдем в море задолго до того, как меня начнут разыскивать. Если вообще начнут…

Лишь потом мне пришло в голову, что я тогда даже не подумал о том, чтобы послать ко всем чертям всю эту аферу с розысками затонувшего самолета и убраться, пока не поздно, подальше от полиции и от банды Беркли. Это бы слишком походило на предательство по отношению к женщине, доверившейся мне и рассчитывавшей на мою помощь. И потом я был настолько загипнотизирован идеей приобрести яхту и отправиться на ней в плавание, что вопреки здравому смыслу думал не о собственном спасении, а о том, как бы усложнившаяся ситуация не помешала осуществлению наших планов.

Впрочем, я мог и не знать, как отнесется Шенион к моему участию в этом деле. Может, она не захочет иметь ничего общего с человеком, которого преследует полиция за убийство. Этот вопрос следовало решить незамедлительно. От ее ответа зависели все мои ближайшие планы на будущее. Я должен сейчас же позвонить ей…

И тут я вспомнил: вахтер говорил, что мне звонила какая-то женщина. У меня в руке до сих пор был зажат клочок бумаги, который он мне сунул в такси. Это был номер телефона, тот самый, который мне дала в баре Шенион. Не случилось ли с ней чего-нибудь? Я бросился к машине. Позвонить из сторожки вахтера было бы проще, но я не хотел больше с ним встречаться. Я притормозил машину, проезжая мимо ворот, и вахтер приветливо помахал мне рукой. Я с горечью заметил, что этот проклятый Кристиансен наконец убрался домой.

Я свернул к ближайшему бару и позвонил ей. Беседа была короткой — разговор двух влюбленных, назначавших свидание. Она неплохо сыграла свою роль, я, по-моему, тоже. Мы договорились встретиться в том самом баре, где были накануне.

ГЛАВА 10

Я сидел в машине, когда ее черный "кадиллак" вынырнул из темноты и бесшумно подкатил к тротуару. Если за ней установлена слежка, то мне не стоило слишком часто показываться в ее обществе, а тем более входить в бар, где всякий может насладиться следами побоев на моем лице.

Я тронул машину с места и медленно подъехал к "кадиллаку". Она заметила меня и поняла мой маневр. Открыв дверцу со стороны улицы, она выскользнула из "кадиллака" и пересела ко мне в машину. Это заняло всего несколько секунд.

Я рванул машину вперед, взглянув в зеркальце заднего обзора. За мной следовало несколько машин, но это еще ни о чем не говорило. В городе за вами всегда тянется хвост автомобилей. Краем глаза я различил в полумраке кабины золотистое мерцание ее волос и ощутил легкий запах ее манящих духов.

Она увидела мое лицо и ахнула. Сказать ей? Какой дурак будет говорить такие вещи кому попало? Я знал ее меньше суток и именно из-за нее попал в эту передрягу.

И тем не менее от нее зависело мое решение, как поступить дальше. Я рассказал ей все… Я отклонил ее попытки утешить меня, хоть и не нашел их неприятными.

Странно, но ее взволновало лишь мое сообщение о той порции побоев, которые пришлись сегодня на мою долю. Все остальное — известие о гибели коротышки-боксера и все связанные с этим неприятности — ее совсем не тронуло. Во всяком случае она отнеслась к этому с полнейшим равнодушием. Ей удалось раздобыть необходимую сумму денег, и она звонила на пирс, чтобы вызвать меня и вручить чек. Ее решение о моем участии в операции осталось неизменным. Что ж, так тому и быть!

Я внимательно смотрел в зеркальце заднего вида. К этому времени мы отъехали далеко от города и выехали на прибрежное шоссе. Движение значительно уменьшилось. За нами следовало всего лишь два автомобиля. Я прибавил скорость и оставил их далеко позади. Когда свет их фар на мгновение скрылся за дюнами, я резко свернул с гладкого шоссе, переехал через придорожный кювет и направил машину прямо по заросшей кустарником целине, в сторону залива. Мы проехали ярдов пятьдесят, с трудом различая в кромешной тьме дорогу среди кустов, и остановились.

Она достала сигарету.

— Подождите, — предупредил я ее.

Обе машины пронеслись мимо нас по шоссе. Красные огоньки их подфарников, подпрыгивая в темноте, постепенно растворились в ночи.

Я щелкнул зажигалкой и дал ей прикурить.

— Итак, слушайте, — произнес я и вкратце изложил ей свой план действий. — Тут имеется только одна загвоздка. Вам придется выдать мне деньги на покупку судна без всяких гарантий, что вы когда-нибудь снова услышите обо мне. Слово человека, которого вы знаете всего лишь один день, не может являться основанием для такого рода кредита.

— Для меня этого вполне достаточно, — спокойно возразила она. — Если бы я не верила вам, я никогда не посвятила бы вас в курс дела. На какую сумму выписать чек?

— Пятнадцать тысяч, — проронил я. — Судно обойдется тысяч в десять и еще придется покупать целую кучу необходимых в плавании вещей. Когда мы окажемся на борту, я представлю вам финансовый отчет и возвращу остаток.

— О'кей. — Она была деловым человеком и понимала, что в подобных случаях торговаться не приходится. — На чье имя выписать чек?

— Как насчет Бэртона? Гарольд Э. Бэртон!

Она выписала чек. Я помахал им в воздухе, чтобы высохли чернила, и положил его в бумажник.

— Итак?…

— Фаутин Драйв, 106.

— Отлично. Я вернусь послезавтра утром. Сегодня вторник, значит, это будет в четверг. Как только я оформлю покупку судна, я вышлю вам поздравительную открытку. Я не знаю, имеют ли они доступ к вашей переписке, но лучше не рисковать. До этого времени я не должен иметь с вами никаких контактов. Я буду толочься на корабельной бирже Майкельсона в другой части города. Кое-кто в Сан-Порте меня знает, и я постараюсь как можно меньше оказываться в центре внимания, чтобы не попадаться им на глаза…

— Погодите, — прервала она меня. — А каким образом вы собираетесь переправить на борт его?

— Его? Черт побери, я совсем забыл о нем. Пока не знаю, — честно признался я. — Но обещаю вам что-нибудь придумать к тому времени, как вернусь. Как только вы получите мою открытку, свяжитесь со мной по телефону. Лучше позвоните из автомата. Корабельная биржа Майкельсона. Судно "Балерина". Я надеюсь, что мне удастся приобрести именно ее. До вчерашнего вечера она еще не была продана. Но если мне не удастся ее купить, я напишу открытку, поздравляя с днем рождения вашу племянницу, которую я назову именем судна. Все ясно?

— Да, — промолвила она, повернув ко мне свое бледное лицо в обрамлении золотых волос. — Мне нравится ваш план и то, как вы беретесь за дело… — Она сделала небольшую паузу и добавила: — Вам никогда не понять, как я счастлива, когда я с вами. Теперь я не чувствую себя одинокой и беспомощной.

Я, со своей стороны, думал то же самое. Находиться рядом с ней — в этом было что-то колдовское, чарующее. Все заботы и тревоги мгновенно улетучились из моей затуманенной головы.

— И в беседе по телефону вы достаточно благоразумны, — вдруг холодно произнесла она. — Надеюсь, что и в дальнейшем вы будете так же осторожны.

Другими словами: "Знай свое место, парень" Почему она вдруг решила, что ей следует подчеркнуть это? Мы ведь оба знали, что наш разговор по телефону всего лишь игра. Или мой голос звучал чересчур естественно для такого неопытного актера, как я?

— Ладно, — коротко бросил я. — Итак, единственное, чего мы пока не знаем, это как переправить на яхту вашего мужа. Он скрывается в вашем доме?

— Да, — удивилась она. — Как вы догадались?

Я самодовольно улыбнулся:

— Где же ему еще быть? Не думаю, чтобы вы что-нибудь предприняли, не посоветовавшись с мужем. Следовательно, вы с ним советовались и обо мне и видели его после нашей с вами поездки на озеро. А где вы могли увидеться с мужем сегодня, не вызывая подозрения бандитов, которые, несомненно, следили за вами?

— Вы чрезвычайно сообразительны. Да, я виделась с мужем и разговаривала с ним о вас.

— Почему он прячется? И как ему это удается?

Она слегка наклонилась вперед, опустив руки и задумчиво глядя сквозь ветровое стекло в окружающую нас темноту.

— Как раз об этом я и хотела рассказать вам. Недели три тому назад мой муж случайно увидел на улице одного из бандитов Беркли и понял, что они напали на его след. Нужно было немедленно скрываться. У Френсиса есть приятель в Гондурасе, когда-то они учились вместе в колледже. Теперь это крупный землевладелец-миллионер, пользующийся значительным влиянием в политических кругах. К тому же он страстный спортсмен-летчик. Он не пропускает ни одной новинки в спортивном самолетостроении, и как только появляется новая модель, он ее покупает. Мой муж взялся перегнать один такой самолет к нему в Гондурас. Это давало ему возможность исчезнуть, не оставив никаких следов. Понимаете, он просто улетел бы, не заполняя никаких анкет и маршрутных карт. Это противозаконно, но я уже упоминала, что у его приятеля солидные связи. Однако лететь он должен был один. Это легкий спортивный самолет и радиус его полета невелик, поэтому пришлось добавить лишний бак бензина. Я должна была последовать за ним сразу после Дня поминовения и заранее заказала билеты сразу в пяти различных аэропортах на различные рейсы. Им трудно было бы проследить, каким именно рейсом я полечу, потому что после праздников все воздушные линии переполнены и самолеты набиты до отказа. За два дня до моего отлета Френсис вернулся обратно. Он потерпел аварию у побережья Юкатана и спасся благодаря надувной спасательной лодке, его подобрали рыбаки из Сан-Порта. Они высадили его ночью, и он добрался домой незамеченным.

Но к этому времени Беркли уже знал, где мы живем, и установил постоянное наблюдение за домом. Он снял помещение напротив, и днем и ночью не спускал с меня глаз, надеясь, что я наведу его на след Френсиса.

— И он до сих пор не знает, что ваш муж находится в вашем доме на озере?

— Не думаю. Они уже один раз обыскивали дом под видом грабежа и перевернули все в поисках мужа, но тогда его действительно не было дома.

— Но почему они не могут повторить обыск? У вас есть гарантии, что они его не найдут?

Она кивнула.

— Он скрывается на заколоченном чердаке. И единственный выход оттуда — через трубу на третьем этаже, через каминную трубу. Он сидит там все время, когда меня нет дома. Они не представляют, где он, но знают, что рано или поздно я выведу их на него. Поэтому они не спускают с меня глаз ни днем ни ночью. До этого случая на озере я не думала, что у них хватит наглости напасть на меня с кулаками. Вот это меня и пугает, потому что я не знаю, как долго я смогу выдержать.

Я почувствовал, как у меня перехватило дыхание, будто мне как следует врезали под ложечку. Кроме очаровательной внешности героини северных саг, у этой женщины было еще и большое сердце. Никаких жалоб, никакой патетики. Она просто не знает, сколько она сможет выдержать. И это ее тревожит, потому что она боится, что не сможет скрыть от бандитов тайну ее мужа. Если бы сейчас лицо плюгавого коротышки-боксера с недоброй усмешкой появилось передо мной, я не отвел бы взгляда.

— А что касается того, что интересует нас в этом самолете, то это деньги. Около восьмидесяти тысяч долларов. Все, что у него осталось… Билл, он же больше не может. Авария с самолетом что-то надломила в нем и то, что его доставили обратно в Сан-Порт, когда он уже был уверен в благополучном исходе… И то, что он потерял все деньги, нажитые с таким трудом, все, до последнего цента…

— Но вы ведь только что выписали чек на пятнадцать тысяч долларов…

— Да, конечно. Он оставил мне кое-что, чтобы я смогла приехать к нему. Я продала свои драгоценности и заняла остальное под залог автомашины…

Постепенно я начал понимать ситуацию. Она доверила мне последний шанс, который у них оставался. Эта женщина была азартным игроком и если верила кому-то, то верила до конца!

— Послушайте, может быть, мне удастся достать суденышко подешевле?

Она покачала головой.

— Я не хочу выходить в море на развалюхе. И мы все равно вернем наши деньги, когда найдем самолет.

— А вы понимаете, в каком положении вы можете очутиться, если я окажусь мошенником?

— В этом и заключалась моя неудачная затея с ружьем. Мне необходимо было время, чтобы присмотреться к вам, Билл. Я же говорила вам, помните?

— Помню. А теперь послушайте меня. До сих пор я сочувствовал Макслею, потому что он один на один боролся с опасностью, теперь же я понимаю, как был не прав. Он никогда не был одинок. Вы всегда были ему достойным помощником.

Она ничего не ответила, и я почувствовал, уж не зашел ли я снова слишком далеко, так что она решила вывесить передо мной дорожный знак с указателем направления и ограничения скорости. Но то, что произошло вслед за этим, было уж слишком неожиданным для меня. Она вдруг быстро скользнула ко мне на сиденье, приговаривая: "Билл, Билл…", прильнув ко мне всем телом, обняла руками за шею, отыскала губами мои губы, и я потонул в океане блаженства по имени Шенион Макслей… Однако, даже утопая в этом бесконечном блаженстве, я успел с удивлением подумать, почему она не перестает повторять мое имя с какой-то тревожной интонацией, словно ей хочется немедленно разрыдаться…

— О'кей, Джек! — послышался чей-то голос. — Тормози и сворачивай сюда!

ГЛАВА 11

Я обернулся. В лицо мне ударил луч света, и другой голос, в котором я сразу распознал голос Беркли, произнес насмешливо:

— Эй, приятель, да вы никак совсем помешались на сексуальной почве?

Две мысли одновременно вспыхнули в моем мозгу. Первая заключалась в том, что они ничего не слышали из нашего разговора и не подозревают нас ни в чем. Ее реакция была настолько быстрой, что они лишь успели заметить то, зачем влюбленные парочки обычно уединяются в автомобиле в стороне от дороги. Это было хорошо.

Но была и вторая мысль, от которой я почувствовал, что теряю почву под ногами. Свет их фонаря был направлен мне прямо в лицо, и они были бы слепыми кротами, если бы не заметили следов, которые оставил на нем коротышка.

Я был, как всегда, прав.

— Хм-м-м, — мягко протянул Беркли. — Так вот куда он девался…

— Кто? — спросил я, пытаясь оттянуть время. Мои мысли лихорадочно метались в поисках выхода. — О чем вы толкуете?

— Не валяй дурака! О парне, которого ты сшиб с ног на озере.

Если я стану отрицать, они все равно мне не поверят. Первым делом они направятся на пристань и наведут справки у вахтеров. И тогда станет ясно, что я причастен к исчезновению коротышки, поскольку я отрицаю показания двух свидетелей. Подтвердить, что я виделся с ним? Сыграть роль хвастливого дурака, гордящегося своими достижениями в размахивании кулаками? Сделать вид, что мне удалось побить плюгавчика и попытаться отвести от себя подозрения? У меня было мало шансов на успех, но это было лучше, чем ничего!

— Если это тот, о котором ты говоришь, то у нас с ним действительно был небольшой разговорчик сегодня вечером. Я полагаю, ты еще не видел его начищенную физиономию? Передай ему, чтобы он держался от меня подальше, если не хочет получить двойную порцию в следующий раз, когда мы встретимся на узкой дорожке!

— Где он сейчас?

— Откуда я знаю, — пренебрежительно бросил я, пожав плечами. — Или он, по-вашему, должен сообщить мне адрес своего костоправа?

— Ладно, заткнись ты, умник! — пригрозил он. — И убирайся вон из города. У нас нет времени, чтобы тратить его на твои любовные шашни. Вылезай из машины!

Я повиновался, хотя мне очень не хотелось этого. Захлопывая дверцу, я слышал ее умоляющий шепот:

— Нет, нет, нет…

Это была отличная, хладнокровная, профессиональная работа. Никто не произнес ни слова. Никто не был ни взволнован, ни раздражен. Я даже не знал, сколько их там было, кроме Беркли. Я бросился на первую темную фигуру, силуэт которой неясно вырисовывался передо мной на фоне кустов и ночного неба. Это явно было безрассудством, но мне ничего больше не оставалось делать.

Мне повезло. Тип, на которого я накинулся, не ожидал от меня подобной прыти. Он шарахнулся в сторону, и это дало мне возможность поймать его за запястье. Схватив его, я повалил его на живот, а сам упал ему на спину, не выпуская запястья. Раздался хруст кости. Я нажал сильнее, и звук ломающейся кости слился со звуком его истошного крика. Внезапно он обмяк у меня в руках, и я хотел приподняться, но удар в спину повалил меня обратно.

Я заметил мерцание черного лакированного ботинка, несущегося навстречу моему лицу, спешно уклонился и, выпрямившись, ударил головой бандита в пах. Еще один крик прорезал ночную тьму. Пока он падал, я успел ударить его ребром ладони по затылку. Количество противников уменьшилось на два человека.

Я услышал тяжелое дыхание, и чей-то кулак просвистел мимо моего уха. Я мгновенно выдал хук правой. Но я зря это сделал. Удар был настолько силен, что мою руку пронзила боль. Из моих губ вырвался стон. Затем они без особого труда стали меня обрабатывать.

Блеснувшее в темноте лезвие ножа вонзилось в правое предплечье, и рука болезненно повисла, словно сарделька, начиненная жгучей болью с перцем.

Они отлично потрудились. Они разделались со мной, как мясник с бараньей тушей. Один сидел у меня на ногах, другой держал руки. Еще один сидел у меня на животе и лупил по моему телу кастетом. Последнее, что я слышал, был отчаянный крик Шенион.

Когда я пришел в себя, она стояла рядом со мной на коленях, пытаясь приподнять меня. Рука болела невыносимо, в голове стоял сплошной гул, тошнота комком подкатывала к горлу, но я был счастлив оттого, что видел ее перед собой. Ее испуганное лицо в обрамлении золотистых волос…

ГЛАВА 12

Возвращаясь в город, ни один из нас ни словом не обмолвился о происшествии в автомобиле и о том, как она, бросившись ко мне в объятия, прикрыла меня от удара по голове. Наконец я нарушил молчание:

— Так что же сделал им твой муж?

Она замялась.

— О'кей, — буркнул я. — Если меня это не касается…

— Нет, — медленно проговорила она, глядя вперед на освещенную фарами дорогу, — не в том дело. Мне самой многое непонятно в этой истории…

— Разве он не рассказывал тебе?

— В общих чертах, но не все. Он уверяет, что чем меньше я буду знать, тем безопаснее для меня… Все произошло около трех месяцев назад. Френсис должен был съездить на неделю по делам на побережье. Но спустя три дня он неожиданно позвонил мне из Сан-Антонио, штат Техас. Голос его был взволнованным. Я никогда прежде не знала его таким. Он сказал, чтобы я немедленно собирала вещи и ехала в Денвер, в штат Нью-Мексико. Он ничего не объяснил, только намекнул, что попал в неприятную историю, и теперь я должна как можно скорее уехать из Нью-Йорка.

Мы встретились в Денвере. Сначала он ничего не хотел объяснять. Но потом рассказал, что был убит какой-то человек и он при этом присутствовал. Это произошло в одном из пригородов Лос-Анджелеса, куда он был приглашен на вечеринку…

— Стоп! — перебил я ее. — Почему же он не обратился в полицию? — Они взяли бы его под защиту. Ведь он является главным свидетелем!

— Все не так-то просто, — печально вздохнула она. — Один из людей, замешанных в это дело, был капитаном полиции…

— О-о-о! — протянул я.

Все это звучало странно и запутанно, но тем не менее я не сомневался, что она говорит правду. Но сказал ли ей правду сам Макслей?

— Вы давно замужем?

— Восемь лет.

— И все это время он работал в этом морском страховом агентстве?

— Да. Он служил там с тех пор, как закончил юридический факультет, кроме тех лет, что провел на войне.

Я покачал головой. Это ни о чем не говорило.

Мы въехали в пустынный город. Я припарковал машину рядом с ее "кадиллаком" и вышел вместе с ней на тротуар. Она протянула мне руку.

— Спасибо. Я с нетерпением буду ждать вашу открытку.

На улице не было ни души. Я все еще держал в руках ее ладонь, стараясь продлить минуты расставания. Мне очень много хотелось сказать ей, но я лишь произнес:

— Не выходите поздно вечером из дома, пока я буду в отъезде. Если вам понадобится что-нибудь в городе, поезжайте туда днем. Лучше всего в часы пик, когда на улицах полно народу.

— Не беспокойтесь обо мне, Билл.

— Если вы заметите машину, следующую за вами, не волнуйтесь. Это моя машина. Вот, кажется, и все.

Я следовал за ней до самого дома. Он был расположен в пригороде рядом со зданием местного клуба. Она свернула с улицы и остановила машину под навесом у трехэтажного строения в средиземноморском стиле, с черепичной крышей и железными балконными решетками. Я взглянул на дом напротив. Все окна были темны. Но они были там, за стеклами этих темных окон, наблюдая, как она вышла из машины и принялась копаться в сумочке в поисках ключей. Она махнула мне рукой в белой перчатке и вошла в дом.

Я поехал дальше, осматриваясь по сторонам. Это был второй дом от угла. Я свернул за угол и медленно поехал по боковой улочке. Позади дома тянулась аллея, усаженная деревьями и кустарниками. В самом начале аллеи, скрываясь в тени деревьев, стоял большой черный автомобиль, и я заметил в нем неясные очертания мужской фигуры, проезжая мимо. На другом конце аллеи должен быть еще один…

Все, что от меня требовалось, так это вырвать отсюда Макс-лея живым. И с этого момента я также окажусь в списке преследуемых.

Я быстро наметил план действий.

Возвратившись на баржу, я собрал вещи и привел, насколько это было возможно, свое лицо в порядок. Уже светало, когда я отправился в город. Я вспомнил о трупе под причалом, но тут же постарался выбросить его из головы.

Помогла Шенион. Ее лицо все время стояло у меня перед глазами, и я не переставал думать о ней… и о Макслее… Что-то в его истории не клеилось… Мне было кое-что известно о географии побережья Центральной Америки. Макслей должен быть гениальным навигатором, если надеялся среди тысячи островков и заливов отыскать точку гибели своего самолета…

Я продал автомобиль за полцены и купил билет на автобус до Нью-Йорка.

Прежде чем сесть в автобус, я отправил Картеру телеграмму, в которой сообщал, что у меня в Нью-Йорке неожиданно объявились родственники, страдающие морской болезнью, и что ему теперь придется подыскать себе другого водолаза. Это было последнее, что я мог сделать.

Я падал с ног от усталости и заснул в ту же минуту, как только опустился на мягкое сиденье автобуса.

ГЛАВА 13

Мы прибыли в Нью-Орлеан в 10.15 вечера. Транзитные пассажиры, следующие на восток, должны были зарегистрировать свои билеты для пересадки на другой автобус, отправляющийся через полчаса. Я проскользнул через боковую дверь автовокзала и поймал такси. В маленьком отеле я снял комнату под именем Джеймса Малтигана и принялся тщательно обрабатывать свои синяки и ссадины. Еще несколько часов, и они исчезнут без следа.

Я заснул, думая о Шенион и ее прелестях.

Было около восьми утра, когда я проснулся. Торопливо побрившись, я с удовлетворением убедился, что мое лицо приняло почти нормальный вид.

Немного погодя я заказал междугородный разговор с маклером по продаже судов в Сан-Порте. Я сообщил ему, что заинтересовался "Балериной". Он ответил, что она оценена в одиннадцать тысяч долларов. Мы договорились с ним встретиться в девять утра на корабельной бирже Майкельсона в Сан-Порте.

Когда открылись банки, я вошел в первый попавшийся на моем пути и внес чек на депозит. Открыв счет, я попросил подтвердить чек по телефону в сан-портовском банке. Они заявили, что ответ будет после полудня.

Неподалеку происходила распродажа подержанных автомобилей. Какая-то часть моего сознания постоянно работала над тем, как вытащить Макслея из дома, и тут я вдруг нашел частичный ответ на свой вопрос. Мне не нужно было машины с большим багажником, мне нужен был крытый грузовичок, замеченный мною на аукционе. Договорившись с продавцом о цене, я сказал, что вернусь после полудня с окончательным ответом. Я не мог приобрести машину, пока не подтвердили мой чек.

Телеграмма из сан-портовского банка пришла после полудня, как мне и говорили. Я немедленно погасил чек на три тысячи долларов, заплатил за грузовичок и направился в морское торговое агентство. Около двух часов потратил я на то, чтобы приобрести все необходимое для нашего рискованного плавания — от хронометра до портативного радиопередатчика.

Оставалось приобрести лишь водолазное снаряжение. Правда, в багажнике "кадиллака" Шенион все еще лежал мой акваланг, но побережье Юкатана расположено слишком далеко, чтобы возвращаться за новым аквалангом, если в нем что-то испортится. Я купил еще один и в придачу несколько баллонов, которые тут же заполнил кислородом.

В пять часов грузовик был доверху загружен снаряжением, и мне больше ничего не оставалось, как расплатиться по счету и возвратиться обратно.

Впрочем, нет. У меня осталось еще одно важное дело. Я зашел в мелочную лавочку и купил там поздравительную открытку.

ГЛАВА 14

Мне пришлось ехать всю ночь.

На рассвете я добрался до пригорода Сан-Порта, где находилась корабельная биржа Майкельсона. Я поставил машину на стоянку и отправился позавтракать в небольшой ресторанчик. Когда на биржу стали сходиться рабочие, я вместе с ними прошел на верфь и взглянул на четыре яхты, стоящие рядом. "Балерина" была восхитительна! Остальные три яхты годились лишь для каботажных рейсов. Длина "Балерины" от носа до кормы по ватерлинии составляла немногим более 39 футов, наибольшая ширина — 18 футов, а осадка — 3 фута. Низкий борт придавал ей сходство с каноэ. И вид у нее был такой, что даже у самой последней сухопутной крысы не могло возникнуть сомнений относительно ее мореходных качеств. Яхта была настолько хороша, что я не побоялся бы на ней переправиться через Атлантический океан.

Наконец заявился маклер по спортивным судам, и мы оформили покупку за десять с половиной тысяч долларов. Затем я договорился с подрядчиком о спуске яхты на воду на следующее утро, мы составили с ним список необходимых работ. По словам подрядчика, "Балерина" была в отличном состоянии, и он обещал закончить все приготовления к сегодняшнему вечеру. Осмотрев судно, я согласился с ним.

С этим было почти покончено. Мы завершили свой разговор в конторе подрядчика. Неожиданно зазвонил телефон. Девушка за конторкой произнесла в трубку:

— Вы не могли бы немного подождать? Одну минутку, пожалуйста, — затем она взглянула на нас. — Просят мистера Бэртона.

— Я здесь. Благодарю вас, мисс.

— Бэртон у телефона.

— Вам никто не мешает говорить? — я узнал тихий голос Шенион.

Мне мешали, поэтому я, сдерживая нетерпение, помчался к будке телефона-автомата и позвонил ей. Она ответила незамедлительно.

— Билл, я так счастлива видеть, вернее, слышать вас снова!

Я удивился. Сейчас у нас не было необходимости играть в любовников, как в ту ночь, когда я прикончил коротышку. Вряд ли нас могли подслушивать. Впрочем, конечно же она была счастлива. Она ждала целых два дня, терзаясь сомнениями, не сбежал ли я с деньгами.

— Я ничего не испортила, правда? — скороговоркой продолжила она. — Но я просто не могла сидеть сложа руки и ждать. Это ожидание сводило меня с ума!

— Нет, нет, все в порядке, — успокоил ее я. — Хорошо, что вы не стали ждать открытку. Я тоже беспокоился за вас. Что-нибудь случилось?

— Ничего. Они все еще следят за мной. Но я почти безвылазно сижу дома. Ну, рассказывайте скорее, как у вас дела и когда мы сможем отчалить?

Я вкратце изложил последние новости. Мы установили дату отплытия в ночь с субботы на воскресенье.

И тогда она задала мне главный вопрос:

— Думали ли вы о том? Я имею в виду переправку на борт яхты Френсиса.

Я поморщился и сказал:

— Да. У меня есть одна идея. Однако меня больше тревожит сейчас другое…

— Что, Билл?

— Переправить его на борт не такая уж сложная задача. А вот переправить туда вас будет значительно сложнее.

— Почему?

— Они не знают, где он, а за вами следят днем и ночью.

Я быстро обрисовал ей ситуацию. Ей ничего не надо было повторять дважды. Затем я подробно расспросил ее о ходах и выходах из дома, о расположении улиц и переулков по соседству, об уличном освещении.

— Ладно, — сказал я в заключение. — Это все, что мне нужно было знать. Я думаю, что дело нам удастся, но мне еще необходимо как следует все обмозговать и придумать способ, как вырвать вас из-под недремлющего ока Беркли.

— И ваш акваланг, — добавила она. — Он все еще лежит в багажнике "кадиллака".

— Помню, — пробормотал я. — О нем-то я и хотел поговорить с вами. У вас не будет времени возиться с аквалангом и прочими вещами, когда наступит время действовать. Поэтому, когда мы кончим наш разговор, запакуйте акваланг в какую-нибудь картонку и перевяжите веревкой. В другую картонку суньте самое необходимое из одежды. Обе картонки поставьте в багажник машины. Затем отгоните машину в авторемонтную мастерскую. Далее позвоните в отдел доставки пакетов и прикажите забрать их. Если бандиты что-то и заподозрят, то все равно останутся с носом, потому что даже им не под силу проследить за всеми почтовыми пересылками. Ясно?

— Да. Когда я снова могу связаться с вами?

— В субботу, часов в пять вечера, если до этого не произойдет ничего непредвиденного.

Остаток дня я провел за проверкой такелажа судна и составлением заявки на провизию. Корабельная биржа закрылась в шесть часов вечера. Я пригнал свой грузовик во двор биржи и поставил возле причала. Ночной вахтер снова был проблемой. Как только я решал одну, на ее место приходили две, еще более заковыристые.

Я подробно изучил расположение верфи. Подъездная дорога проходила мимо ворот, контор и складов и шла вдоль причалов до самого конца вытянутого дугой волнореза, отгораживающего место стоянки судов от залива. "Балерина" будет, естественно, находиться у пирса, после того как ее спустят на воду. Если я подгоню грузовик задним ходом, выключив фары, то вахтер не заметит, как они выходят через заднюю дверцу кузова.

Я привел в порядок каюту на яхте и спал в эту ночь великолепно.

"Балерина" была выше всяких похвал! Я убедился в этом на следующее утро, когда яхту спустили на воду и я опробовал ее под парусами в заливе. Я расплатился по счетам и весь день провел на яхте. Вечером я купил газеты, но в них ничего не было о трупе под причалом.

Больше мне делать было нечего. Я пообедал и улегся на койку, размышляя о трудностях предстоящего дня и, конечно, о Шенион. Я все еще не мог придумать, как доставить ее на борт. Наконец меня осенила одна идея. Если она удастся, то завтра в это время мы будем в открытом море.

ГЛАВА 15

Припасы прибыли утром, вскоре после девяти. Я быстро разыскал две картонки и принялся проверять с шофером груз по списку, предварительно перенеся картонки на борт. Когда содержимое фургона было аккуратно уложено на краю пирса, я подписал чек и принялся перетаскивать груз на яхту.

Я все еще был занят этим делом, когда на пирсе появились двое, в одинаковых белых полотняных костюмах, широкополых шляпах и с сигаретами в зубах. Они принялись разгуливать по верфи, останавливались возле разных людей и о чем-то с ними толковали. Затем они направились прямо ко мне. Я в это время сворачивал в бухту швартовы. Тот, что был помоложе, приложил два пальца к полям своей шляпы и протянул мне фотографию. На ней я без труда узнал моего плюгавца-боксера. Видел ли я когда-нибудь этого человека? Нет, насколько я помню, мне никогда не приходилось встречаться с ним.

Они послонялись еще немного на яхте, задали пару незначительных вопросов и убрались восвояси.

Быстро работают, черти! Должно быть, прошло всего несколько часов, как его обнаружили, а у них уже есть фотография. Нет, не фотография, а целый легион фотографий, которые расползлись по всему побережью.

Лишь последний дурак мог не предвидеть этого. Для меня ведь не было секретом, что из себя представляет этот прохиндей. Естественно, что на него было заведено полицейское досье, а там, где существует досье, существуют и фотографии. Наверное, они установили его личность при помощи дактилоскопии. Но теперь не это было важно. Главное, что Кристиансен его мгновенно опознает. Сейчас они начнут разыскивать Маннинга, который выехал в Нью-Йорк. А мы тем временем уберемся отсюда не позднее, чем через двенадцать часов. Однако я все же не мог избавиться от тревоги и беспокойства, которые росли по мере того, как тянулся этот долгий субботний вечер.

Ровно в пять в конторке у ворот пирса зазвонил телефон.

— Билл, — прошептала она. — Я уже начинаю волноваться. У вас все готово?

— Все. Слушайте меня внимательно. Сначала я переправлю Макслея. Они не знают, где он скрывается, и мне это будет несложно. Они даже не догадаются, что он улизнул у них из-под носа. Они вообще ничего не будут подозревать. Но когда исчезнете вы, они сразу забьют тревогу.

— Понимаю.

— Скажите ему, чтобы он надел темный костюм и ботинки на мягкой подошве. Он должен выйти из задней двери ровно в девять часов десять минут вечера. У него будет время привыкнуть к темноте и убедиться, что никого поблизости нет. Я не думаю, чтобы у дома кто-нибудь дежурил. Они слишком умны, чтобы шататься на виду, где каждый может привлечь внимание полиции. Они держат под наблюдением въезд и выезд из аллеи, сидя в своих автомобилях. Я поеду по Брендон-Уэй и остановлю машину у выезда с аллеи ровно в десять двадцать…

— Но, Билл, тебе там нельзя останавливаться, — возразила она. — Они сразу раскусят, в чем дело, и убьют тебя.

— Им будет не до того. Я приготовил для них небольшую диверсию и думаю, что она сработает. Итак, грузовик появится у аллеи. Как только он останавливается, Макслей должен подойти к грузовику с левой стороны. Предупредите его, чтобы он ни на мгновение не останавливался, а шел к грузовику, что бы ни случилось. Если он не выдержит и повернет обратно, ему крышка. В этом случае на меня нечего рассчитывать. Подойдя к машине, он должен стать немного позади кабины и положить руку на раму окна, ближе к углу. И пусть он не пытается залезть в машину или открыть дверцу, пока грузовик не тронется с места. Если он начнет забираться, когда грузовик будет еще стоять, они могут услышать его. Все ясно?

— Да, — произнесла она, — а потом?

— А потом вы. Вы когда-нибудь бывали в открытом кино для автомобилей?

— Да, несколько раз.

— Отлично. Как только он покинет дом в девять десять, вы запрете все двери. В девять двадцать сидите у телефона. Если услышите шум или выстрелы, немедленно вызывайте полицию и быстро прячьтесь. Патрульная машина приедет быстрее, чем они сумеют до вас добраться. Но если вы ничего не услышите, знайте, что он уехал. В половине десятого выходите из дома. Разумеется, кто-нибудь последует вслед за вами. Отправляйтесь в "Старлайт" — это кинотеатр для автомобилистов на Сатинэл-авеню, возле залива. Постарайтесь рассчитать время так, чтобы прибыть на место за несколько минут до десяти. Еще до того как вы въедете в ворота, вы сможете заметить черный крытый грузовик, стоящий где-нибудь в задних рядах. Это будет означать, что я на месте. Покупайте билет и заезжайте на площадку для автомобилистов. Если же грузовика не будет, то немедленно возвращайтесь домой и ждите моего звонка. Вам все ясно? Теперь слушайте меня внимательно. Это очень важно. Сегодня субботний вечер, так что на площадке будет столпотворение. Но вы знаете, как расположены там места для стоянок. Они расходятся веером. Обычно в середине все места заполнены, так как с краев плохо видно. Поезжайте медленно между рядами к выходу, якобы в поисках свободного места для машины. Доезжайте до выходных ворот, посидите там минут двадцать и затем возвращайтесь обратно. Как будто вам там не понравилось и вы решили, что где-нибудь сзади будет лучше видно. Поэтому вы разворачиваетесь к выходу. Остановитесь там на пять или десять минут, затем выйдете из машины и пойдете к дамскому туалету в том здании, где расположена кинобудка, побудьте там минут пять и возвращайтесь к машине. Сразу же разворачивайтесь и поезжайте к выходу. Прежде чем вы доберетесь до него, заверните в крайний ряд и выходите через правую дверцу. И не кричите, когда почувствуете чью-нибудь руку у себя на плече. Это буду я.

— А разве они не будут продолжать следить за мной?

— Нет. К тому времени, когда вы возвратитесь из туалета, я уже буду знать, кто они.

— Вы полагаете, что они тоже выйдут из машины?

— Да. Похоже, что будет именно так. Вероятнее всего, за вами будут следовать две машины. Когда они увидят, что вы въезжаете в автокино, одна из машин последует за вами, чтобы посмотреть, не пересядете ли вы в другой автомобиль. А вторая будет ожидать вас снаружи у входа, чтобы не упустить васв толкотне и давке, когда после окончания сеанса все машины направятся к выходу. Теперь еще одно. Во время перерыва между картинами оставайтесь там, где вы находились до этого, и не двигайтесь. Вам следует совершать все перемещения, включая и посещение дамского туалета, во время фильма, когда вокруг бродит меньше народу. К тому же в это время темно, ни одна машина не включает фар.

— Да, но как вам удастся обмануть слежку? Это ведь очень опасно, Билл?

— Все будет в порядке, — поспешил уверить я. — Когда они выйдут из машины, чтобы проследить за вами, я устрою трюк с глушителем, а пока они будут раздумывать, почему не заводится машина, мы с вами спокойно уедем в моем грузовичке.

— О'кей. Если вы не будете осторожны, Билл… то… ведь…

— Почему вы так заботитесь обо мне? — удивился я.

— Скажем, потому, что вместе с вами погибнут и все наши надежды, — немного помолчав, промолвила она.

— Ладно, не беспокойтесь.

— Но…

— Что еще, Шенион?

— В конце концов, ведь это тоже правда?! — и она повесила трубку.

ГЛАВА 16

Было без десяти девять, когда я со своим грузовиком прибыл на место и медленно кружил по соседним улицам, убивая время. Я во многом полагался на сильный свет подводного фонаря и на черную окраску моего кузова. Вся штука заключалась в том, чтобы не дать им времени как следует оглядеться, но и не насторожить их своим внезапным появлением. Они не должны заподозрить меня ни в чем. Они заметят меня еще издали, но, когда я буду проезжать на грузовике под фонарем на перекрестке аллеи и Брендон-Уэй, они увидят лишь черные борта моего фургона. В темноте они вряд ли смогут разглядеть мой номер с индексом штата Луизиана.

В девять восемнадцать я нажал на газ и выехал на Брендон-Уэй.

Включив фонарь, я взял его в руку, направляя сильный сноп света в темноту, под деревья, и назад, вдоль изгороди, и поехал по улице.

После того как я пересек Фаутин Драйв, я увидел автомобиль и рядом с ним фигуру мужчины, наблюдающего за улицей. Я направил луч света в противоположную сторону.

Теперь я должен был следить в оба. Я был еще довольно далеко от середины улицы, а его машина стояла у самого въезда в аллею. Я остановил грузовик напротив и высунулся из окна кабины, одновременно направляя луч света в его сторону, но не прямо в лицо.

— Послушайте, вы не видели здесь заблудившегося малыша? — спросил я настолько безразличным тоном, насколько мне это позволяла пересохшая глотка. — Мальчик четырех лет, с куклой.

Это сработало.

Мне в ответ послышалось глухое ворчание:

— Не видел я тут никакого малыша!

Мои пальцы коснулись чьей-то руки, и я облегченно вздохнул.

Я медленно повел грузовик на Брендон-Уэй, проехал фута три или четыре и обернулся назад:

— Если вы увидите малыша или что-нибудь в этом роде, не откажите в любезности позвонить в участок. Мы будем очень благодарны вам за это!

Я отвел луч фонаря в сторону. Он не сможет видеть в течение двадцати или тридцати секунд, а Макслей уже шагал с противоположной стороны рядом с грузовиком. Но он должен вскочить в кабину до того, как мы подъедем под фонарь на другом углу улицы. Я выжал сцепление и несколько раз нажал на акселератор, направляя луч света в разные стороны вдоль тротуара. Дверца беззвучно отворилась, и он очутился рядом со мной. Затем он аккуратно захлопнул дверцу.

Позади нас не было слышно ни шума, ни крика. Я едва удерживался от непреодолимого желания изо всех сил нажать на газ.

"Не сейчас, — убеждал я себя. — Спокойно, не торопись".

Я все еще не видел его лица. Он был всего лишь темной тенью рядом со мной, когда мы медленно двигались к противоположному концу улицы. Неожиданно вспыхнул огонек зажигалки.

— Брось! — злобно прошипел я, повернувшись на сиденье.

— Ладно, все в порядке, — ответил мне спокойный голос. — Здесь, за углом, развернешься и подъедешь к кварталу с противоположной стороны.

Даже не глядя на него, я знал, кто это, но я все же повернул голову и разглядел продолговатое лицо, пиджак из твида и пистолет, небрежно зажатый цепкими пальцами. Это был Беркли.

Я развернул машину. У меня отнялся язык, а руки действовали непроизвольно, словно во сне. Да и что мне оставалось делать?

— Останови машину у въезда в аллею и веди себя тихо, — предупредил меня Беркли.

— Миссис Макслей… — с трудом выдавил я из себя.

— С ней все в порядке. Она в доме.

Я свернул за угол, и мы очутились на аллее под большими развесистыми деревьями.

— Выходит, вы все-таки добрались до него?

— О, да, — проронил он, о чем-то раздумывая, — скверно получилось.

Не имело смысла расспрашивать, что он имел в виду. Я выключил мотор и остановил грузовик у входа в аллею. На противоположной стороне чернел силуэт большого автомобиля. В его окне красной точкой вспыхнул огонек сигареты. Ловко же я их одурачил, нечего сказать!

Беркли отворил дверцу со своей стороны кабины.

— Выходи, надо поскорее убираться отсюда.

— Убираться? Куда?

— В море. "Балерина" сможет взять на борт четверых?

Он шагнул в темноту, пропуская меня вперед, и последовал за мной к дому. Мысли с трудом проворачивались в моем мозгу, словно лопасти стиральной машины. В море? Взять на борт четверых? Кого же? Макслея и еще кого-то? И потом, как все это объяснить? Неужели Шенион предала меня? Я гнал эту мысль прочь от себя, но она вновь и вновь возвращалась ко мне. Кто, кроме нее, знал, что я приеду на грузовике? И кто, кроме нее, мог сказать им об этом?

Вероятно, я сумел бы ускользнуть от него в темноту аллеи, но я даже не думал о побеге. Все это слишком неожиданно свалилось на меня, и мне просто некуда было деваться. С другой стороны, мне необходимо было увидеть ее. Я должен был убедиться, что она не вела со мной двойной игры. Этот мучительный вопрос был для меня сейчас самым главным, я решил, что должен узнать ответ.

Макслей лежал навзничь на полу своей комнаты. Его костюм полностью соответствовал тем инструкциям, которые я дал Шенион. Она была тут же. Растерянная и безмолвная, едва сумевшая справиться с собой, когда увидела меня в сопровождении Беркли. Двое из его бандитов находились по обе стороны от нее. Честное слово, если бы я встретил их в другом месте, а не рядом с трупом только что убитого ими человека, я бы ни за что не поверил, что это самые обыкновенные гангстеры.

Беркли кратко и деловито отдавал распоряжения.

— Итак, с этим делом покончено. У кого ключи от ее машины?

— У меня, — произнес высокий белобрысый парень и вытащил их из кармана.

— Отдай их Карлу, — распорядился Беркли. — Ты поедешь с нами на грузовике.

Он перевел взгляд на второго:

— Отведешь "кадиллак" в город и оставишь его там. Будешь ожидать на углу Второй и Линдсей-стрит. Черный автофургон, за рулем будет Маннинг. Сядешь рядом с ним в кабину. Когда приедете на пристань, Маннинг объяснит вахтеру, что ты его сопровождаешь, чтобы отогнать грузовик обратно в гараж. Если Маннинг попытается валять дурака, не вздумай стрелять в него. Пристрели вахтера. После того как мы погрузимся на борт яхты, отведи грузовик в какой-нибудь гараж и оставь его там под именем Гарольда Э. Бэртона. Заплатишь за полгода вперед. Затем сядешь на "кадиллак" и поедешь в аэропорт, где возьмешь билет на самолет в Масну недели через три или четыре. Расскажи им о Макслее, но добавь, что она у нас в руках и мы держим все дело под контролем. Все понял?

— Ясно, — ответил Карл.

Затем он взял ключи и вышел.

У меня в голове начинало понемногу проясняться. Они чертовски аккуратно сделали это дело. Полиция уже интересуется мной, а теперь будет разыскивать также и по обвинению в убийстве Макслея. Я понятия не имел, что хочет от нее Беркли, но она действительно была у него в руках, в прямом и переносном смысле. Выхода у нас не было…

ГЛАВА 17

Наш переход на борт "Балерины" прошел точно по намеченному Беркли плану. Он ловко использовал мою идею переправки людей на яхту, чтобы вахтер ничего не заметил. Карл уехал на грузовике, и мы очутились лицом к лицу с неизбежностью. Я мог бы прыгнуть за борт, но я знал, что не стану этого делать. Куда я денусь? Прямо в руки полиции, разыскивающей меня? Кроме того, я не мог оставить Шенион наедине с гангстерами. Высокий белобрысый детина отвел ее в каюту, и мы с Беркли остались на палубе одни.

— Давай отчаливай! — приказал он.

— Куда?

— Я дам тебе курс, когда мы выйдем на внешний рейд. Давай, давай, приступай к делу!

— Я должен зажечь бортовые огни. Это соответствует вашим намерениям?

— Несомненно.

— Я не хотел бы получать указания насчет того, что мне делать, а чего нельзя делать.

Беркли вздохнул:

— Это не игрушка, Маннинг. Вы с миссис Макслей в чертовски неприятном положении. Что произойдет с ней — зависит от твоего поведения. А теперь отчаливай, пока этот вахтер не заявился вынюхивать, в чем дело.

Мне вовсе не улыбалось стать причиной еще одного убийства.

— Ладно.

Мы плавно отчалили от пирса,направляясь к выходу в открытое море между двумя светящимися бакенами. Другого пути не было.

Беркли уселся напротив меня на палубе, свесив ноги в кокпит и дымя сигаретой.

— Отличная работа! — перекрывая стук двигателя, поздравил он то ли меня, то ли себя.

— Полагаю, что так, — ответил я. — Если убийство людей считается у вас работой.

— Ты имеешь в виду Макслея? К сожалению, мы не смогли избежать этого.

— Конечно, — холодно бросил я. — Это был всего-навсего несчастный случай…

— Нет, не несчастный случай. Назовем это продуманным риском. — Он сделал минутную паузу, затягиваясь сигаретой, после чего продолжил: — Кстати, к тебе это тоже относится. То, что ты здесь, на борту, также является продуманным риском. Я в достаточной степени умею обращаться с малыми судами, чтобы привести яхту в залив, но я не смогу отыскать нужное место. Ты нам нужен. Мы не станем тебя убивать, если в этом не будет необходимости. Обмозгуй это как следует на досуге и, прежде чем что-нибудь предпринять, представь себе раздробленное пулей колено с нагноением, гангреной и прочими прелестями. Для лечения есть только аспирин и йод. И представь себе, что мы можем сделать с миссис Макслей, если ты станешь валять дурака. Один из нас будет все время следить за тобой. Делай то, что тебе скажут, и у тебя не будет неприятностей. Все ясно?

— Да, кроме одного. Ты сказал, что это не игрушки. Тогда что же это? Какой смысл во всей этой заварухе? Куда мы направляемся? Можешь ты мне это объяснить?

— Конечно. Мы ищем самолет.

— Ты имеешь в виду тот, который Макслей утопил в океане? И вы намерены отыскать его после того, как прикончили единственного человека, который знал, где это случилось?

— Она тоже знает, — спокойно заявил он. — За каким же чертом мы тащим ее с собой?

— Послушай, он был один на самолете во время катастрофы. Откуда же она может знать?

— Он ей сказал.

— Ни черта вы не найдете, ищите хоть до самого второго потопа!

— Найдем. Он знал это место и был уверен, что разыщет его, иначе он не стал бы нанимать тебя. Значит, это должно быть у какого-нибудь приметного ориентира, вроде одинокого рифа или отмели, и он не мог не сказать ей. Она уже сообщила мне в общих чертах, где находится это место: на запад от Скорпионьего рифа. Знаешь, где это?

— Взгляни на карту, — коротко бросил я. — Послушай, Беркли, ты глуп как пробка или еще глупее. Даже если ты и найдешь самолет, эти деньги невозможно будет спасти. Я не говорил ей этого раньше, потому что главной задачей было избавиться от вас. Теперь, когда эти деньги пробыли столько времени под водой, они превратились в размокшую кашу…

— Деньги? — перебил он меня. В его голосе послышалось неподдельное изумление.

— Не строй из себя грудного младенца. Вы же не собираетесь разыскивать этот самолет только для того, чтобы выудить пару сэндвичей с ветчиной, которые он захватил с собой в полет?

— Она тебе сказала, что в самолете были деньги, так что ли?

— Конечно, так, что же еще? Они хотели добраться до побережья Центральной Америки, чтобы удрать от тебя и твоих горилл…

— А я ломал себе голову, какую сказочку она тебе наплела!

— Что ты имеешь в виду?

— Ты дурак, Маннинг! Мы ищем не деньги. Мы ищем то, что он украл у нас.

— Я тебе не верю!

— А мне наплевать, веришь ты или не веришь! Кстати, почему ты не веришь нам, а веришь ему? Ведь ты его ни разу не видел и совсем его не знаешь.

— Я знаю ее. Она врать не станет!

Он гнусно ухмыльнулся:

— Не станет? Вот как?

"Балерина" плавно закачалась на океанских волнах, значит, мы вышли за волнорез. Я разглядел впереди огонек морского буя, отмечающего главный фарватер. Почему Беркли старается запудрить мне мозги? Он был хозяином положения. Зачем же ему понадобилось мне лгать?

— Я нашел один из чемоданов, которые она отправила на борт!

Я обернулся. Это был голос Джорджа Бартфильда, белобрысого бандита, доносившийся снизу.

— Карта в нем? — спросил Беркли.

— Нет, — ответил Бартфильд, поднимаясь на палубу и таща за собой черный чемодан, который он поставил у ног Беркли.

— В нем отличная начинка. Около восьмидесяти тысяч, примерно, но карты нет ни одной.

— Что?! — вырвалось у меня.

— Что это с нашим Дон Кихотом? — усмехнулся Бартфильд.

— Его кто-то укусил?

— Кажется, до него лишь сейчас дошло, — пробормотал Беркли. — Она сказала ему, что в самолете куча денег.

— О! — протянул Бартфильд. — Я давно мечтал увидеть что-нибудь подобное перед смертью, а теперь мои мечты сбылись. Парню за тридцать, а он все еще верит женщинам!

Я почувствовал себя не в своей тарелке:

— Заткнись, ты, сосунок! Открой чемодан и посвети. Фонарь на койке у штирборта.

— Я захватил его с собой. — Бартфильд раскрыл чемодан, включил фонарь, и я увидел тугие пачки двадцаток, полусотенных и сотенных банкнот.

"… я продала все свои драгоценности, все, что могла, под залог машины… это наш последний шанс… я не знаю, почему они хотят убить его… это случилось где-то на вечеринке…"

— О'кей. Закрой чемодан, Бартфильд.

— Ты, кажется, хотел сказать: "Закрой чемодан, сосунок!"

— Заткнись, мразь!

— Слушай, Джо, — произнес Бартфильд, — сколько времени тебе понадобится, чтобы изучить навигацию?

— Слишком много. Оставь его в покое.

— Когда-то я был хорош на ринге, — продолжал Бартфильд. — Не попытаться ли выбить дурь из этого недотепы?

— Перестань! — сердито отрезал Беркли. — Даже если нам самим и удастся отыскать это место, нам все равно понадобится водолаз.

— Любой из нас с аквалангом…

— Джордж, — мягко промолвил Беркли.

— Хорошо, хорошо…

— Что в самолете? — поинтересовался я.

— Бриллианты, — ответил Беркли. — Куча бриллиантов.

— Чьих?

— Наших.

— И она знает об этом?

— Да.

Я хотел знать все до конца.

— И они собирались бежать от вас в Центральную Америку?

— Да. Только Макслей не мог взять ее с собой в самолет, потому что должен был взять аквалангиста.

Я был идиотом, развесившим уши ослом. Я поверил ей. Даже когда я было почувствовал, что ее история звучит фальшиво, я все равно верил ей. Я думал, что она не станет мне лгать. О, нет! Конечно нет! Дьявол! Как можно позволить так одурачить себя?! Она не могла лететь с ним на самолете, потому что ему пришлось взять дополнительный бак с бензином… Я был их последним шансом на спасение, она доверила мне все свои деньги, которые У нее остались… Она, вероятно, хохотала до коликов в животе. Я даже представил себе, как она говорит мужу: "Дорогой, этот несчастный кретин поверил всему, что я ему навесила на Уши…"

Из-за того, что я поверил ей, я убил коротышку, и теперь полиция охотится за мной. Я приговорен к уничтожению после того, как найду самолет и вытащу на поверхность то, что им нужно.

Так вот она какая! Хотелось бы мне знать, как она выкрутится из этого веселенького положения? Понимает ли она, что, как только она укажет Беркли место, где искать самолет, с ней будет покончено? Я должен был почувствовать удовлетворение при мысли о том, что ее обман в конце концов приведет ее к гибели, как, впрочем, и меня, но я не ощутил этого.

Неужели я все еще жалею ее? Черт меня побери! Грязная, лживая обманщица… Я замер, озадаченный… Если она знала, где находится самолет, почему же они не схватили ее раньше? Зачем им надо было выслеживать Макслея, чтобы захватить его живым и заставить говорить, когда они в любой момент могли схватить ее?

Что за черт? Неужели я все еще пытаюсь найти какие-нибудь оправдания для нее? Разумеется, она им не была нужна до тех пор, пока у них оставался шанс заполучить самого Макслея. Ее знание о самолете было уже информацией из вторых рук, и они взяли ее, поскольку это был единственный шанс, оставшийся после смерти Макслея.

"Да! — подумал я. — У них тоже не все в порядке"

ГЛАВА 18

Беркли приказал повернуть на запад от Скорпионьего рифа. Бартфильд следил за мной, пока я прокладывал курс по карте.

Я предъявил Беркли прокладку, и он одобрительно кивнул.

— Ты когда-нибудь имел дело с парусником, Джордж? — поинтересовался он.

— Нет, — буркнул Бартфильд. — Но если нашему другу это удастся, то думаю, что каждый с этим справится.

— Ладно, тебе не придется, — проронил Беркли. — Мы с Маннингом будем стоять на вахте поочередно. Ты будешь дежурить на палубе в его вахту, а я буду спать. Миссис Макслей может воспользоваться передней частью каюты. Ты, я и Маннинг будем спать на койках у входа. И следи, чтобы Маннинг не спускался вниз во время своей вахты. А теперь иди спать, Джордж. Уже больше двенадцати. Маннинг может расположиться здесь, на кокпите, а я заступлю на первую вахту до шести. Когда Маннинг сменит меня, ты выйдешь на палубу.

Бартфильд что-то проворчал и скрылся внизу, таща за собой чемодан.

Я уселся на палубу, стараясь держаться поближе к Беркли, и закурил сигарету.

— Не знаю, какого дьявола я отправился с вами, — произнес я. — Не все ли равно, когда вы меня прикончите: до того, как я найду вам ваш паршивый самолет, или после?

— Кому это понадобится убивать тебя?

— Оставь, — отмахнулся я. — Конечно же, вы не намерены меня убивать. Просто дадите мне рекомендательное письмо:

"Настоящим рекомендуем мистера Маннинга, единственного живого свидетеля, могущего подтвердить тот факт, что Макслея убили мы, а его вдова невиновна".

— Не обязательно. Ты все равно не сможешь пойти в полицию. Тебя самого разыскивают за убийство.

Он понимал, что я потеряю все и ничего не выиграю, даже если сумею найти способ добраться до полиции. Но если я буду мертв и буду лежать где-нибудь на глубине двадцати футов под поверхностью моря, у меня тогда явно не будет никаких шансов. А патроны сорок пятого калибра стоят так дешево…

Я придвинулся поближе, наблюдая за его лицом. Оно было спокойным и безмятежным в рассеянном свете звезд. Я свободно мог дотянуться до него рукой.

Его глаза внезапно прищурились и взглянули на меня с наглой ухмылкой.

— На, бери, — сказал он, протягивая мне свой кольт 45-го калибра. — Ведь это то, о чем ты сейчас мечтаешь!

На какое-то мгновение я был настолько ошеломлен, что не мог решиться на что-нибудь. Затем я пришел в себя и выхватил пистолет из его рук.

— Ты действительно хочешь этого? — усмехнулся он.

— Руль на борт! — приказал я. — Держи обратно на Сан-Порт!

— Ну и артист! — восхитился он.

— Ты что, не веришь, что я пристрелю тебя?

— Нет.

— Так он же не заряжен! — совершенно обескураженно протянул я, оттягивая затвор и уставившись на Беркли.

— Ты не нажмешь на курок по нескольким причинам, — произнес он. — Ты не можешь вернуться в Сан-Порт из-за полиции. Ты не в состоянии просто так, хладнокровно, убить безоружного человека, у тебя духу не хватит для этого…

— Продолжай…

— И третья причина заключается в том, что Бартфильд находится внизу, в каюте, со вторым пистолетом и миссис Макслей. Если ты попытаешься что-нибудь предпринять, она получит свое.

— Наплевать мне на то, что случится с ней!

Он расхохотался:

— Ты так думаешь, но сразу переменишь свое мнение, как только услышишь ее первый взвизг. У тебя кишка тонка для таких вещей!

— И я сам тоже ни к чему не приспособлен, так ведь?

— Нет, отчего же? Ты просто слабоват в некоторых вещах, вот и все. В мелочах, с которыми обычно сталкиваешься в подобном деле, еще с того случая на озере.

— Значит, ты знал, что она намерена предпринять? Поэтому вы убрались и оставили нас в покое?

— Естественно. Поэтому мы и в ту ночь, на побережье, не особенно старались уродовать тебя, хотя ты надолго уложил двух моих парней в больницу. У тебя тяжелая рука. Мы просто хотели тебя поторопить с приобретением яхты, чтобы при этом установить, где скрывается Макслей. Это нам удалось, если не считать того, что нам пришлось его пристрелить… Вот так-то! А теперь верни мне пистолет.

У меня на лбу выступил холодный пот. Стоило мне только нажать на спусковой крючок, слегка нажать — и на яхте останется лишь один гангстер.

Беркли холодно и насмешливо смотрел на меня.

Мои пальцы напряглись. Мне все равно, что произойдет с ней, не так ли? Я мысленно осыпал ее всевозможными ругательствами, проклиная ее за то, что она жива и находится тут…

— Джордж, — спокойно произнес Беркли.

Я сдался и протянул ему кольт, чувствуя себя последним из слизняков и ничтожеством.

— Ну, что там еще? — послышался голос Бартфильда из каюты.

— Ничего, спи, — ответил Беркли.

Я закурил. Руки мои дрожали.

Он хотел доказать мне всю тщетность попытки напасть на него или на Бартфильда поодиночке, в то время как она находится в руках другого.

Она была мне отвратительна, а ее ложь разрушила все, что у меня было к ней. Я ненавидел ее. А что мне оставалось делать? Хотя во мне все дрожало от ярости и презрения, когда я думал о Шенион, тем не менее он знал, что может связать мне руки одной угрозой с ней расправиться. Да, я был слаб в этих делах, ничего не поделаешь.

— К чертям эту миссис Макслей! — выругался я. — Меня больше интересует сам мистер Макслей. Что он там такого натворил?

ГЛАВА 19

— Он украл у нас драгоценностей на сумму почти в три четверти миллиона. Ты помнишь историю с "Шатленд Кин"? Ты ведь, кажется, работал в то время в спасательной службе?

Я поднял голову и с любопытством взглянул на него.

— Конечно! Еще бы этого не помнить!

— Она затонула прошлой осенью на глубине десяти фантомов у рифа Кемпич Бонк, и страховая компания заключила договор о спасении груза, который еще можно было спасти. Они подняли часть механизмов и несколько тысяч ящиков с виски, которые каким-то чудом не разбились. Команда была спасена и отделалась легким испугом.

— Таким образом ваши бриллианты утонули в первый раз, — вставил я. — Но как же Макслею удалось прибрать их к рукам?

Я старался нащупать связь между событиями и установить границу между правдой и ложью. Спасение затонувшего судна, страховая компания… Шенион говорила, что ее муж работал в морском страховом агентстве. Эта часть версии была правдой.

— Бриллианты были на борту "Шатленд Кин", — продолжал Беркли, — но они не значились в документах. Они были спрятаны в нескольких ящиках с какао, которые направлялись в адрес маленькой импортной фирмы в Нью-Орлеане. Дешевый способ, но почти безнадежный в смысле спасения товара в случае подобного происшествия. Какао было застраховано на сумму в две или три сотни долларов. Мы были бы идиотами, если бы настаивали на поднятии груза, спасение которого обошлось бы нам в два или три раза больше его стоимости. Таможенные власти обычно с большим подозрением относятся к такого рода сделкам. Страховая компания "Бенсон и Тин" оплатила все убытки, включая и наши. Таким образом, груз перешел в их собственность. Они пытались спасти все, что можно, но им просто в голову не пришло возиться с такой мелочью, как несколько ящиков какао. Весь спасенный груз был реализован. Мы попытались договориться с водолазами, которые работали в трюме затонувшего судна. Почему бы им не захватить несколько ящиков какао.

Но тут некоторые наши… э… конкуренты решили нас перехитрить и сами стали пытаться купить наш груз какао у "Бенсон и Тин". Это насторожило Макслея, который тогда руководил операцией. Он послал своего человека в группу, работавшую по подъему груза, чтобы на месте приглядеться, в чем тут дело. Этот парень распорядился поднять на поверхность ящик какао и сразу обнаружил то, что вызвало к ним такой интерес. Он извлек бриллианты из жестянки и позвонил Макслею.

Перед Макслеем встали две проблемы: во-первых, как переправить бриллианты в Штаты, во-вторых, как воспрепятствовать нам их отобрать. Макслей, очевидно, сообразил, что среди команды спасательного судна у нас были свои люди, которые не замедлят сообщить нам о том, что груз поднят на поверхность. Макслей решил две проблемы разом. Во время войны он был пилотом на бомбардировщике, и у него сохранилась лицензия на вождение самолета. Он отправился на берег, зафрахтовал амфибию и прилетел на ней за своим агентом и камнями. Они должны были встретиться в лагуне, в десяти-пятнадцати милях от одного из мексиканских портов. Так они и сделали, но наши люди тоже были начеку. Они выследили агента Макслея, которому удалось скрыться от них в джунглях. Они настигли его в тот момент, когда он бросился в воду, чтобы вплавь добраться до самолета. Он уже начал взбираться по трапу, когда наши люди открыли огонь. В результате агент был застрелен, а Макс-лею удалось улететь.

— С вашими камешками, — усмехнулся я.

Он покачал головой.

— Сперва мы тоже так думали. Макслей вернулся в Нью-Йорк, зная, что ему теперь угрожает. Его жена также исчезла. В фирме он заявил, что страдает сердечными приступами и поэтому оставляет службу. Еще раньше он сказал, что вынужден уехать на побережье в связи с болезнью. Два или три раза мы чуть было не подловили его. Напасть на его след было трудно еще и потому, что он не предпринимал попыток продать бриллианты. Мы поняли причину как раз перед тем, как выследили его в Сан-Порте. Он не стремился продать их, потому что у него их пока не было.

В Сан-Порте ему удалось ускользнуть от нас на самолете вместе с аквалангистом. Кстати, Макслей не умел плавать.

Когда мы пронюхали про водолаза, мы поняли, что произошло. Агент Макслея выронил в воду жестянку с бриллиантами в тот момент, когда наши люди подстрелили его.

Мы установили постоянную слежку за женой Макслея, зная, что рано или поздно она приведет нас к нему. И как раз в это время мы заподозрили, что он возвратился в Сан-Порт. Дней через пять после его отлета местная газета поместила заметку о том, что в Сан-Порт прибыл рыбачий бот с человеком, которого они подобрали в заливе, неподалеку от Кемп Бич. Человек плавал на аварийном резиновом плотике, которым обычно снабжаются самолеты. Он сказал, что он пилот одной из мексиканских авиакомпаний и что он потерпел аварию во время перелета из Тампико в Прогрессо на одноместном гидросамолете. Он сошел с судна сразу же после того, как бот причалил к пирсу.

— Все ясно, — произнес я. — Как только Шенион связалась со мной, вы уже знали, что спасенный был Макслеем и что ваши бриллианты, по всей вероятности, утонули вторично. Вы поняли, что его самолет свалился в море, но он точно знает это место и сможет разыскать его опять, иначе он не стал бы нанимать водолаза.

Беркли кивнул:

— Верно. Мы также подозревали, что он прячется в доме, но взять его живым было не так-то просто. Он был вооружен и постоянно настороже.

— Одно лишь остается для меня загадкой. Почему вы, такие крутые парни, не пытались выжать из нее сведения о координатах падения самолета? Теперь ты утверждаешь, что ей это известно, но вы целую неделю позволяли ей беспрепятственно разгуливать у вас под носом.

— Тогда мы не были уверены, что это ей известно.

— А теперь вы уверены? Почему?

Он закурил сигарету. Огни Сан-Порта исчезли в тумане.

— Нет ничего проще, — прояснил он. — Два дня назад я написал Макслею письмо, в котором посоветовал рассказать ей все.

Я встряхнул головой, пытаясь привести свои мысли в порядок.

— Что ты говоришь… ты написал ему письмо… куда?

— По его адресу. Даже если его там и не было, она непременно переправила бы письмо ему.

— И он рассказал ей все только потому, что ты посоветовал ему сделать это?

Беркли хихикнул:

— Он же был опытным страховым агентом. Я лишь намекнул ему, что с ним всякое может стрястись и он таким образом сможет избавить ее от нищенского существования.

— Объяснив ей, где действительно находится самолет? — с сомнением покачал я головой. — Таким образом он мог всего лишь гарантировать ей, что вы обязательно вцепитесь в нее в случае его гибели.

Он только покачал головой.

— Ты все еще не понимаешь Макслея. Он знал, что мы в любом случае вцепимся в нее. Теперь предположим, что она Действительно не знала бы, где находится самолет?

— Боже мой! — пробормотала. Теперь я понял, к чему клонил этот ублюдок.

— Правильно. Страхование жизни. Он оставил ей единственное, что могло избавить ее от неприятных процедур во время допросов.

Я думал над тем, что должен был пережить Макслей за эти несколько часов. Конечно же, он должен был сказать ей.

Я оперся локтем о колено и посмотрел ему прямо в глаза:

— Ты грязный сын шелудивой суки…

Я оборвал свой монолог на полуслове. Я сразу забыл о нем и вообще обо всем, что меня окружало. Она все время говорила мне правду. Беркли послал письмо только два дня назад.

Я должен был во что бы то ни стало увидеться с ней. Беркли не имел ничего против. Он отлично понимал, что чем крепче он свяжет меня с Шенион, тем легче ему будет держать меня в подлых своих руках.

Поэтому он без всяких церемоний вызвал Бартфильда наверх и позволил мне спуститься в каюту. Бартфильд явно не любил, когда прерывали его сладкий сон. Это недвусмысленно было написано на его морде, когда я спускался вниз по трапу мимо него.

ГЛАВА 20

Она лежала на койке, уткнувшись лицом в сложенные руки.

— Шенион, — окликнул я ее.

— Что, Билл, — приглушенно промолвила она.

— Когда ты узнала, за чем охотятся эти павианы?

Она медленно повернулась и подняла на меня свои большие серые глаза:

— Сегодня, в три часа дня.

Я почувствовал слабость от облегчения или радости, или от того и другого вместе. Я оказался прав! Вся горечь, вся боль отчаяния исчезли, и я едва сдержался, чтобы не заключить ее в объятия. Пришлось закурить сигарету.

— Я очень виноват перед вами, Шенион.

Она покачала головой.

— Нет. Это я виновата… Я… я предала вас, Билл…

— Нет, — прошептал я. — Ведь вы ничего не знали. Я думал, что вы лгали мне, но это не так. Это он лгал, но это уже неважно.

— Не оправдывайте меня, Билл. Как мне сказать вам, что у меня было целых шесть часов, чтобы позвонить вам, и вы могли бы спокойно бежать. Я пыталась заставить себя сделать это, но я не могла… и чувствовала себя виноватой перед вами, несмотря на то, что это сделал он. Может быть, я была не права, но я полагала, что все устроится как-то само собой, я… я не знаю, как это объяснить…

— Не надо ничего объяснять. Вы все время говорили мне правду. Только теперь это не имеет значения.

Она взглянула на меня:

— Почему?

Мне хотелось прокричать ей ответ во весь голос, но я промолчал и только сильнее затянулся сигаретой.

— Ладно, — вздохнула она, — теперь это уже не имеет значения… У него все равно не было никаких шансов. Я думаю, они знали, что он прячется дома, и все, что мы пытались предпринять, было заранее обречено на неудачу.

— Почему же все-таки он ничего вам не сказал раньше?

— Ему было стыдно, Билл… Он ведь не был настоящим преступником. Просто это оказалось слишком большим соблазном, и ни одна живая душа об этом никогда бы не узнала.

Она повернула свое лицо ко мне, и ее глаза встретились с моими, сверкнув как молния.

— Вы уверены, что я должна была подозревать нечто в этом роде, не так ли? Невозможно быть настолько глупой, чтобы не почувствовать, что тут таится больше, чем он мне рассказал? Я подозревала. Я лгала, когда я рассказала вам всю историю, которую он сочинил, потому что я уже догадывалась, что это неправда или не вся правда. Но что я могла сделать? Сказать вам, что я думаю, будто мой муж лжец! Но я чувствовала себя более обязанной по отношению к нему, чем к вам. Разве восемь лет жизни с ним ничего не значили для меня? Или то, что он ни разу не солгал мне до этого? Он был большим ребенком. Я во что бы то ни стало должна была спасти его. Я бы и снова поступила точно так же. А вы можете думать обо мне все, что вам угодно!

— Знаете, что я думаю о вас? Когда-нибудь я скажу вам это.

— Погодите, Билл, вы еще не знаете всего. Когда вы узнаете, вы посчитаете меня последней дурой. Он намеревался бросить меня. Он вовсе не собирался тогда в Гондурас, когда произошла авария с самолетом. Он собирался уничтожить самолет и исчезнуть где-нибудь на побережье Флориды.

— А вы бы отправились в Гондурас, полагая, что он вас там поджидает? И когда его бы там не оказалось, вы были бы уверены, что он погиб, не так ли? Утонул где-то в заливе или пропал в джунглях.

— Да, — она грустно улыбнулась. — Но это не из-за меня. Он желал таким образом убедить Беркли и его шайку в том, что он мертв. Ведь они постоянно следили за мной и поверили бы в его гибель, если бы поверила я.

— Но бежать от вас? Бросить вас одну, преследуемую по пятам бандитами, без всяких средств к существованию?

— Не совсем так, если вы имеете в виду деньги. Видите ли, деньги были не в самолете, как я думала. Они оказались в чемодане, который я должна была взять с собой в Гондурас. Все так запутано. Он бросил меня, обманул своего друга, купившего самолет, но он собирался оставить мне все свои деньги.

"Солидные деньги", — подумал я.

Неожиданно для меня она вдруг расплакалась.

— Не знаю, поймете ли вы после всего этого, почему я вам не позвонила и не рассказала все, — прошептала она сквозь слезы.

— А что тут понимать?

Она закрыла лицо руками и замерла в позе безысходного отчаяния, безуспешно борясь с рыданиями.

— Я… я не знала и не знаю, как объяснить это… когда он мне все это рассказал. Я поняла, что уйду от него, что мы никогда не будем вместе… но я не могла оставить его одного… бросить его в миг смертельной опасности.

Я попытался представить себе, что за человек был Макслей, но голова что-то не варила. Как он смог пробудить в ней такую привязанность и самопожертвование и одновременно быть способным на подобную гнусность.

До сих пор ей не приходило в голову, что ее муженек был самым обыкновенным убийцей. Куда исчез водолаз, которого он захватил с собой в самолет? Весь план Макслея сводился к абсурду, если бы он оставил в живых свидетеля, знающего, что он не погиб. Вероятнее всего, он прикончил беднягу, после того как тот достал жестянку с бриллиантами со дна этой мексиканской лагуны. И меня бы он ликвидировал тем или иным способом… Зачем я вообще ввязался в это дело?

— Вы и в самом деле знаете, где находится этот проклятый самолет? — поинтересовался я, чтобы переменить тему разговора.

Она кивнула:

— Да, он все объяснил мне самым тщательным образом. И я запомнила все, что он сказал мне, до мельчайших подробностей.

Я удивился. Она была уверена, что знает. Беркли был уверен, что она знает. И, кажется, единственным человеком на борту, который сомневался в этом, был я. Я, который имел представление об обширности Мексиканского залива. Я, который до тонкости знал всю сложность спасательной службы и трудность обнаружения судов, когда были неизвестны точные координаты места их гибели! Если вы не знаете с точностью до нескольких сотен ярдов место катастрофы, можете нырять хоть тысячу лет и ничего не найдете.

Не то чтобы я беспокоился, найдет она это место или нет. Тут было другое. Если они не найдут самолет, Беркли решит, что она водит их за нос. Предположим, что она не знает… Его голос мягко прозвучал у меня в ушах. Смысл этого намека вызвал у меня дрожь во всем теле. Страшное дело!

— Он показал вам место на карте или начертил план?

— Нет. Но это где-то на мелководье, в пятидесяти милях на норд-ост от Скорпионьего рифа. Отмель длиной в полмили тянется с севера на юг. Самолет затонул в двух милях к востоку от нее.

— Были там мелкие волны с белыми гребнями или он просто заметил отмель с воздуха перед тем, как потерпел аварию?

— Он не говорил этого.

Это было плохо. Приходилось принимать в расчет слишком много обстоятельств. Но прежде всего Макслей знал, где он находится, и то, что вода была достаточно мелкой в этом месте, чтобы иметь возможность разглядеть отмель. Если там были белые барашки на волнах, мы сможем найти ее. Если он всего лишь разглядел разницу в окраске воды с воздуха, то с поверхности моря мы этого не заметим и у нас не будет ни одного шанса на успех. Затем необходимо было положиться на его умение ориентироваться и определить расстояние от отмели до места падения самолета — при том, что он в эти мгновения лихорадочно натягивал на себя спасательный жилет. Я пытался убедить себя. Он знал навигацию. Он дал координаты Скорпионьего рифа, выходит, он должен был его видеть. Пятьдесят миль — это всего лишь несколько минут полета, значит, он не мог допустить большой ошибки в определении расстояния. Он должен был знать, что делал.

И тут одна мысль потрясла меня.

— Погодите, — заметил я. — Беркли дал курс на запад от Скорпионьего рифа. Вы уверены, что Макслей сказал вам на восток?

— Да, Беркли, очевидно, не расслышал. Я сказала норд-норд-ост…

— Минутку, — прервал я ее и подошел к карте. При помощи линейки я проложил линию под углом в тридцать три градуса от Скорпионьего рифа и, отложив на ней 55 миль по масштабу, взглянул на карту. Здесь не было никаких признаков мелководья.

Ниже, милях в двадцати или двадцати пяти, были расположены Северные отмели. Широкое пространство мелкой воды и отметка на карте говорила, что по замерам 1907 года глубина здесь равна всего трем фатомам. Может быть, эту отмель он имел в виду? Но если это так, у нас не было ни единого шанса на успех. Ни одного, даже самого маленького шанса!

Во-первых, если он не смог определить точное расположение отмели через такой короткий промежуток времени после того, как Скорпионий риф исчез из его поля зрения, значит, его познания в навигации были настолько шатки, что на них совсем нельзя было положиться. Следовательно, у нас не может быть уверенности в том, в каком месте затонул самолет Макслея. Во-вторых, все это пространство является сплошной отмелью со своими собственными подводными мысами, заливами и перешейками. Бог знает, сколько здесь мест с "белой водой" можно отыскать во время отлива. Пытаться отыскать в этом районе затонувший самолет, пользуясь лишь имеющимися у нас данными, это абсурд!

Я торопливо повернул линейку на шестьдесят градусов и провел линию на норд-норд-вест от Скорпионьего рифа. Беркли утверждал, что она дала ему именно эти координаты. Я взглянул на карту и покачал головой: линия заканчивалась на отметке с глубиной 100 фатомов. Ничего похожего на отмель тут не было. К тому же если Макслей держал курс на побережье Флориды, он вообще не мог оказаться здесь…

Мысли лихорадочной толпой теснились в голове. Мы никогда не разыщем этот самолет. Для любого, кто имеет даже самое отдаленное представление о спасательных работах, бесполезность нашего предприятия очевидна. Вся эта затея была наивной и глупой до смешного, если не принимать во внимание того, что в нашем положении ничего смешного не было. Они подумают, что мы водим их за нос. Она уже однажды дала неверный курс… или Беркли действительно ослышался?

Приз составлял три четверти миллиона, а насилие и жестокость входили в их профессию. Я подумал об этом и ощутил, как холодок пробежал у меня по коже.

ГЛАВА 21

Я все еще стоял, уставившись на карту, когда меня осенила одна идея. Я взглянул на часы: прошло всего около двух часов после того, как мы миновали буй у створа фарватера. Приняв скорость судна в среднем за пять узлов, можно было подсчитать, что мы прошли не более десяти миль от этой точки. Я быстро определил наше местоположение на карте и со все возрастающим волнением отметил циркулем расстояние от этой точки до западного берега залива. Прикинув по масштабу, я убедился, что это расстояние составляет немногим более девяти миль.

Во мне затеплился слабый огонек надежды. У нас еще есть время. Над горизонтом все еще виднелось зарево полуночных огней. Эти огни Сан-Порта могли служить нам путеводной звездой. Даже если бы огней и не было видно, нам нужно было лишь держать курс по ветру, дувшему с моря на берег. Вода была теплой, и в ней можно было оставаться хоть целые сутки, не боясь переохлаждения.

Я поспешил посвятить Шенион в свой план. Мое предложение испугало ее. Она почти не умела плавать, но когда я объяснил ей, что у нас нет иного выхода, она согласилась.

Мы быстро разработали план действий.

Шенион должна была притвориться, будто ее мучает приступ морской болезни, и выйти на палубу. Миновав Бартфильда, она должна была схватить спасательный жилет и немедленно прыгнуть за борт, пока я справлюсь с Беркли.

— Спасибо за все, — тихо проговорила она, когда я уже собирался выходить из каюты. Она была уверена, что мы утонем. Я взял ее лицо в свои ладони.

— Мы своего добьемся, — твердо произнес я, глядя ей прямо в глаза. Прикосновение к ней вновь возродило во мне непреодолимое желание заключить ее в объятия. Я резко повернулся и вышел на палубу.

Было очень темно. Бартфильд что-то проворчал и спустился вниз, в каюту. Я уселся на краю кокпита, поближе к Беркли.

— Поговорили? — обратился он ко мне.

— Поговорили.

— Она и в самом деле не имела понятия, чем занимается ее муж?

— Да.

— Возможно, — пробурчал он с сомнением.

Мои глаза постепенно привыкли к темноте. Я всмотрелся за корму и увидел за горизонтом слабый проблеск огней Сан-Порта. Неприятный озноб охватил меня. Слишком уж обширное пространство черной воды отделяло нас от побережья и от единственной возможности спасения.

— Она сказала тебе, где искать самолет?

— Да, — ответил я, после чего повторил ему слова Шенион и спросил: — Откуда ты взял, что это находится на западе от Скорпионьего рифа?

— Она так сказала, — спокойно заметил Беркли. — Она сказала норд-норд-вест.

Я пожал плечами.

— Она,должно быть, совсем потеряла голову от потрясения, после того как на ее глазах прикончили мужа… Он никак не мог очутиться на западе от Скорпионьего рифа, если держал курс на побережье Флориды.

— Может быть, — так же спокойно проговорил он. — Мы обсудим это все вместе после завтрака. Отправляйся спать и не пытайся выкинуть какой-нибудь фортель.

Я хотел что-то ответить, но в этот момент до меня донеслись голоса. Шенион начала рискованную игру.

— Куда это вы направлялись, хотел бы я знать? — послышалось недовольное ворчание Бартфильда.

— Я… меня тошнит, — проговорила она слабым голосом, так что я едва расслышал его. — Пустите меня на свежий воздух!

— Эй, Джо, — раздался снизу недовольный голос Бартфильда. — Как насчет того, чтобы выпустить даму прогуляться?

Я ждал, затаив дыхание.

— Нет! — крикнул в ответ Беркли. — Отыщи ей там какой-нибудь тазик!

Если она не сможет выйти наверх, то все пропало. Выхода не было. Сейчас или никогда! Я прыгнул. Мой кулак с размаху угодил в смутно белевшее передо мной лицо Беркли, и я одновременно с ударом закричал:

— Беги!!!

Беркли рухнул навзничь, хватаясь за карман с пистолетом. Шенион выбежала на палубу и бросилась к фальшборту. Бартфильд, что-то вопя, мчался за ней по пятам. В течение какого-то обрывка секунды я заметил, как ее стройная фигурка выпрямилась во весь рост на краю палубы, прижимая к груди спасательный жилет, и затем, покачнувшись, упала вперед, с легким всплеском исчезнув в темноте за бортом.

Беркли вцепился в мои колени, не в силах обрести равновесие.

Я сомкнул обе кисти в замок и обрушил это сооружение на его ненавистный затылок. Беркли обмяк, но тут я услышал топот подбегающего Бартфильда. Я схватил Беркли за отворот пиджака и изо всех сил толкнул его к бросившемуся на меня Бартфильду. Затем, не дав ему опомниться, я перескочил через фальшборт и темная теплая вода сомкнулась надо мной…

"Балерина" сошла с курса и ее темный силуэт вырисовывался на фоне ночного неба. Даже погружаясь в воду, я старался сохранить ориентировку. Я поплыл, надеясь рассмотреть в темноте золотистые волосы Шенион или светлое пятно ее спасательного жилета, но белые гребешки морских волн, ударяя меня в лицо, то и дело сбивали меня с толку.

Когда я отплыл от яхты ярдов на семьдесят пять, я поднял голову и позвал вполголоса:

— Шенион! Шенион!

Ответа не последовало. Я жутко испугался, что проплыл мимо нее в темноте. Сердце замерло у меня в груди, и я закричал, что было сил:

— Шенион!

На этот раз я услышал ее милый голосок.

— Здесь! — донесся до меня ее слабый голос. — Я здесь… сюда.

И я понял, что она тонет. Она находилась слева от меня. Я повернулся и лихорадочно заработал руками. Я не ощущал соленой морской воды, перекатывающейся через мою голову. Другое, более страшное и темное море — море ужаса и отчаяния — охватило меня. Неужели я не успею? Неужели…

Сердце мое было готово разорваться. Я совсем уже было потерял надежду, когда наконец заметил ее бледное личико, мелькнувшее в ложбине между волнами.

— Слава богу, — прошептал я, отплевываясь от соленых брызг.

Она обхватила мою шею руками, пытаясь приподнять голову над водой. Мы сразу погрузились в воду. Я почувствовал внезапный холод, хотя вода была теплой, как чай. Она крепко держалась за мою шею обеими руками.

Мы вынырнули на поверхность ночного моря. Я стряхнул воду с лица.

— Шенион! Где спасательный жилет?

Она с трудом ловила воздух широко раскрытым ртом, отфыркиваясь и отплевываясь от попавшей в рот воды.

— Я… я, — пыталась что-то сказать она, судорожно глотая воздух, — я… потеряла его…

ГЛАВА 22

Яркий солнечный свет, заливший каюту, привел меня в чувство. И тогда страшный кошмар минувшей ночи вернулся ко мне.

Спасательный жилет пропал, и Шенион понимала, что не сможет долго продержаться на воде. И все же она не обращала внимания на крики Беркли с "Балерины", который пытался разыскать нас среди волн. Она была замечательна! Испуганная и измученная, она изо всех сил старалась следовать моим советам. Сбросив с себя всю одежду, чтобы было легче плыть, мы продолжали свою безнадежную попытку добраться до побережья, ориентируясь по звездам.

Наступил рассвет, а мы не покрыли и трети расстояния до цели.

Я набрал в легкие воздуха и произнес:

— Я не говорил вам этого раньше, даже после того, как узнал, что он хотел бросить вас… но теперь уже все равно. Я должен сказать вам… я люблю вас. Вы всегда были в моем сердце с тех пор, как я увидел вас там, на пирсе…

Она ничего не ответила. Она медленно протянула ко мне руки и обняла меня за шею. Мы погрузились в воду, руки наши переплелись, а губы слились воедино. Это было словно бесконечное падение сквозь теплое розоватое облачко. Очень смутно я сознавал, что это была вода, в которую мы погружались, и если мы не всплывем на поверхность, то утонем. Я просто не в состоянии был отпустить ее даже на короткое время, необходимое для того, чтобы всплыть, и мы продолжали погружаться в теплый разноцветный экстаз…

Затем мы снова очутились на поверхности, и я заметил перед собой вздернутый нос яхты… Она все еще продолжала наши розыски. Неожиданно я понял, что Шенион сама отпустила меня. Я рванулся за ней, сообразив, что судно движется прямо на нас. Вероятно, Беркли с успехом использовал мой бинокль. Я помню, как Бартфильд свистнул, выуживая Шенион из воды. Потом я потерял сознание.

Было четыре часа пополудни, когда Бартфильд потряс меня за плечо. Этот тип откровенно ненавидел меня, но Беркли, очевидно, строго приказал ему оставить меня в покое. Бартфильд разбудил Шенион и распорядился, чтобы я приготовил несколько бутербродов и сварил кофе. Затем он вернулся на палубу.

Как раз тогда, когда она одевалась, а я готовил еду, мне в голову пришла еще одна идея. Если бы нам удалось избавиться от этих двух, все проблемы решены. Зачем возвращаться назад? Здесь была "Балерина", женщина, которую я любил, и восемьдесят тысяч долларов. Мы могли бы поменять наши имена и пожениться в одном из крошечных карибских портов. Мы могли бы сменить название судна и его порт приписки. Мы могли бы обходить стороной крупные порты, отправиться в кругосветное путешествие и никто бы никогда не нашел нас!

Мои приятные мысли были внезапно прерваны. Двое моих "друзей" окликнули меня с палубы. Одними мечтами от них не избавишься — надо принимать крутые меры.

В моем распоряжении было пять дней, даже неделя. "Ведь спят же они когда-то?" — надеялся я.

Шенион помогла мне принести еду. Беркли находился у румпеля, а Бартфильд расположился у левого борта, вытянув свои длинные ноги. Увидев ее, он осклабился:

— Ну как? Пришла в себя, крошка?

Шенион взглянула на него мельком, словно он был какой-то тварью, ползающей по сточной канаве после дождя. Она устроилась у борта, держа на коленях поднос с сандвичами.

— Проверь-ка акваланг, — приказал мне Бартфильд. Он взял с подноса бутерброд и посмотрел сначала на меня, затем на Шенион. — Мы в пятидесяти милях от берега, так что не устраивайте мне марафонских заплывов. И забудьте о шлюпке. Я не буду церемониться, предупреждаю! Я прострелю тебе ножку у паха, блондиночка, если кто-нибудь из вас вздумает выкинуть фортель. А сейчас расскажи-ка нам подробно, что говорил твой муж о самолете?

Она брезгливо посмотрела на него.

— Он сказал, что это случилось вечером перед заходом солнца, когда он находился над Скорпионьим рифом. Он держал курс на Флориду. Через несколько минут у него задымился правый мотор. Ему не удалось сбить пламя, и он понял, что аварии ему не избежать. Минуты за две до этого он заметил внизу белую пену прибоя. Самолет упал в двух милях к востоку от этой пены. Он успел лишь выбраться на крыло и сбросить в воду надувную лодку. Он ведь совсем неумел плавать… впрочем, это вам, очевидно, известно.

— А почему он не захватил с собой бриллианты?

— Он запер коробку в отделение для карт, чтобы она не кувыркалась по самолету в случае болтанки. Он не успел открыть замок, так как штурманский стол сразу оказался под водой.

— Куда делся водолаз?

Она вздрогнула, словно этот вопрос причинил ей внезапную и острую боль.

— Он сказал, что водолаз не успел отстегнуть ремни, которыми был пристегнут к креслу, и затонул вместе с самолетом.

Неожиданно вмешался Беркли.

— Почему он был так уверен в координатах места аварии? У него не было времени смотреть на компас во время катастрофы, а спасательный плотик, как известно, не снабжен навигационными приборами. Что вы на это ответите?

Она была совершенно спокойна.

— Я же сказала, что это случилось вечером. Солнце садилось. Самолет, северная граница бурунов на отмели находились на одной линии с солнцем.

Шенион быстро повернулась ко мне.

— Теперь я понимаю, что вы спрашивали меня об этом, Билл, не так ли? О том, мог ли он разглядеть с плота прибой у отмели. А у меня это совсем выскочило из головы.

Я кивнул. Конечно, это обстоятельство несколько меняло дело, но нам все равно предстояло сперва найти эту отмель. А это было безнадежно.

Беркли закурил сигарету.

— О'кей. Так какие же координаты?

— Пятьдесят миль норд-норд-ост от Скорпионьего рифа.

Он холодно уставился на нее:

— Вчера вы сказали норд-норд-вест.

— Я уверена, что ничего подобного не говорила, — возразила она.

— Припомните как следует, быстро!

— Норд-норд-ост.

— Вы так думаете? Посмотрим. Джордж, принеси линейку и карту!

Бартфильд повиновался, и они оба принялись изучать карту. Шенион, казалось, была безразлична к результатам их исследований. Лицо Бартфильда стало задумчивым.

— Если вы лжете? Норд-норд-ост…

Я знал, что он найдет в этом месте, и с напряжением ждал.

Он замерил расстояние циркулем и приложил его ножки к линии на карте. Затем он повернул голову и мрачно взглянул на Шенион.

— Повтори-ка еще раз!

— Вы спрашивали, что он сказал мне, — безразлично ответила она. — Я повторила вам все слово в слово. Что вам еще от меня надо?

— Чтобы ты сказала наконец правду!

— Я говорю правду!

Он вздохнул:

— Здесь кто-то лжет. Ближайшая отметка показывает сорок пять фатомов.

Он сделал паузу и кивнул Бартфильду:

— Джордж…

Я был слишком возбужден, чтобы испугаться.

— Послушай, Беркли. Все это начинает мне надоедать. Если вы дотронетесь до нее хоть мизинцем, я доберусь до твоей глотки и вам придется пустить в ход свои пистолеты, чтобы меня остановить. Если вы полагаете, что сможете найти эту отмель без меня, то начинайте.

Гангстеры хмуро уставились на меня.

— Не будь идиотом, — продолжал я. — Если бы она хотела вам солгать, разве она стала бы называть такие несуразные координаты? Может быть, здесь есть какой-нибудь риф или банка, одинокая скала, кто знает? В этом районе не проводили замеров с 1907 года. К тому же Макслей мог допустить ошибку в расчетах. Единственное правильное решение — это отправиться туда и осмотреть все на месте. А теперь думайте!

Я был прав, и они понимали это.

Бартфильд уселся с чашкой в руке в шезлонг и удобно вытянул ноги:

— Герой! У нас на борту настоящий герой, Джо!

ГЛАВА 23

Настойчивый северо-восточный бриз день ото дня прилежно надувал паруса "Балерины", и обширное водное пространство, миля за милей, исчезало за кормой в пенящейся струе кильватера.

Я выторговал для нас время, но этого было мало, поскольку каждый день неумолимо приближал нас к развязке. Я понимал, что будет, когда мы приплывем и не обнаружим никакой отмели, потому что до тех пор должно было произойти еще одно событие: мы должны были бежать. Но как? Они ни на секунду не теряли бдительности. Если один спал, другой следил за мной и не подпускал меня к себе слишком близко.

И с ними была Шенион. Она связывала меня по рукам и ногам, и они понимали это. Я не мог ни защитить ее, ни увести от опасности.

Был полдень четвертого дня со времени нашего отплытия из Сан-Порта. Я работал над определением нашего месторасположения на карте, когда одна мысль внезапно пришла мне в голову. Мы не должны были подойти к Скорпионьему рифу настолько близко, чтобы видеть его, поэтому им придется поверить мне на слово, что мы на месте.

Конечно, Беркли приблизительно представлял себе, где мы находимся, потому что каждый день лично проверял по компасу курс, которым мы следуем.

Я принялся раздумывать. Кажется, эта попытка могла принести мне успех.

В двадцати или двадцати пяти милях от места предполагаемой гибели самолета Макслея начинались северные отмели. Если на огромном пространстве в сотни квадратных миль можно найти какой-нибудь риф или отмель, так это только здесь. Был всего один шанс на тысячу, что самолет упал в этом краю, но он все-таки был. Так что, если я приведу яхту сюда, они будут думать, что мы пришли на место, указанное ею.

Мы сможем найти какой-нибудь риф здесь, неважно какой. Им сойдет любой.

Я сместил точку нашего месторасположения на карте миль на пятнадцать к востоку и немного на север и разорвал листок выкладок. Прибавив завтра миль десять — пятнадцать, мне Удастся обмануть Беркли, не вызывая у него никаких подозрений. Сегодня была среда. Я сказал им, что мы прибудем на место в пятницу.

Я ничего не сообщил Шенион. Смысл всего этого заключался в том, чтобы убрать ее с яхты, а если она будет знать, зачем я это делаю, она ни за что не согласится. И мне не удастся убедить ее в том, что мне необходимо остаться на судне одному — в этом наш единственный шанс.

Беркли, видимо, ничего не заподозрил, когда на следующее утро проверил наше местоположение на карте. В сущности, он был удовлетворен моей работой в течение этих нескольких дней. По моим приблизительным подсчетам, мы находились совсем неподалеку от цели и теперь мы внимательно осматривали водную гладь моря на горизонте, выискивая малейшие признаки "белой воды" и прислушиваясь, не слышно ли неумолчного шума прибоя у рифов. Но никаких признаков отмели мы не находили.

Беркли стал более холодным и не сказал ни слова, когда миновал четверг и мы снова ничего не обнаружили.

Лицо, вернее физиомордия, Бартфильда становилось все более неприятным и отталкивающим, когда он искоса посматривал на Шенион, и я несколько раз перехватил его вопросительный взгляд, адресованный Беркли.

В четверг вечером мы собрались на кокпите. Я находился у румпеля.

— Послушайте, — хрипло проговорил я. — Вы оба. Пропустите через свои мозги следующее. Мы ищем здесь не перекресток Третьей авеню и Мейн-стрит. Тут нет дорожных указывающих знаков. Мы в открытом море и приблизительно в нужном нам месте. Но Макслей мог допустить ошибку в расчетах миль на десять. Мои выкладки могут иметь погрешность от двух до пяти миль. Погрешности иногда складываются. Ясно?

Они слушали меня с ничего не выражающими лицами. Я должен был объяснить им все ясно и доходчиво, от этого зависела наша дальнейшая судьба.

— Макслей потерпел аварию и во время отлива видел сильный прибой. Теперь в этом месте может быть слабая рябь. В этот день тут мог возвышаться девятый вал, а сегодня это лишь подводное течение. Нам необходимо тщательно прочесать весь этот район вдоль и поперек. Это может затянуться дня на два или дольше.

Беркли раздраженно уставился на меня:

— Ладно, но не затягивайте поиски слишком надолго.

Наступил рассвет, и море было по-прежнему пустынно на всем протяжении, насколько только хватало глаз. Беркли вытащил мой бинокль и, стоя на палубе, внимательно осматривал горизонт. Затем он обратился к Бартфильду:

— Приготовь кофе, Джордж.

Бартфильд отправился вниз, через минуту за ним последовал Беркли. Я прислушался: до меня из каюты донеслись их приглушенные голоса.

Шенион вышла из каюты и устроилась рядом со мной. Лицо ее было грустным и усталым. Когда она заметила, что я смотрю на нее, она попыталась улыбнуться.

С севера подул ветерок.

Вскоре он засвежел и на волнах стали появляться белые гребни. И тут меня словно осенило… Только так и не иначе! Я быстро наклонился к Шенион.

— Направляйтесь на бак. Ложитесь на палубу вдоль передней стенки каюты и оставайтесь там. Если со мной что-нибудь случится, вы сможете поставить кливер, слышите? Держите курс прямо по ветру и вы доберетесь до Мексиканского побережья или Техаса.

— Нет! — решительно возразила она и покачала головой.

Я ухватил ее за плечо и сильно встряхнул.

— Скорее же, черт тебя побери!

Она попыталась что-то сказать, но взглянула на мое лицо и молча побежала вдоль борта на бак.

Мне следовало торопиться. Они могли в любую минуту выйти на палубу. Я немного стравил гик-шкот и, нагнувшись над трапом, заорал что было мочи:

— Риф! Риф!!!

Беркли и Бартфильд мгновенно очутились на палубе. Беркли бросился к наветренному борту. Он прикрыл глаза ладонью, словно козырьком, изо всех сил стараясь разглядеть среди белых гребешков несуществующий прибой у рифа.

Я весь сжался в комок, поджидая удобного момента для задуманного мною курбета.

— Притащи бинокль, Джордж, — не оборачиваясь, приказал Беркли. — Скорее! Я оставил его внизу на койке…

Бартфильд бросился вниз. Большей удачи нельзя было ожидать!

Теперь нечего мешкать! Я круто переложил руль на борт, и тяжелый гик над моей головой с шумом пронесся с правого борта на левый. Удар, который пришелся по затылку Беркли, был достаточен. чтобы переломить хребет лошади. До меня донесся только хриплый крик и плеск волн за бортом… Итак, одним меньше!

В каюте что-то загремело, послышались яростные ругательства на разных языках этого ублюдка Бартфильда. Теперь мне предстояло расправиться с ним. Это будет сложнее. У него было оружие. Наконец в дверях возникло разъяренное и недоумевающее лицо Бартфильда. Я ждал его и был готов. Прыгнув на него, я цепко схватил его за глотку. Мы оба покатились по палубе. Громадный кулак обрушился на мое лицо. Я отлетел к борту. Открыв глаза, я увидел, что он вытаскивает из кармана пистолет. Зацепив его носком ноги, я бросился на него и рубанул ребром ладони по бицепсу. Пистолет отлетел к правому борту. Он зверского удара в лицо и в висок у меня потемнело в глазах. Я грохнулся навзничь и с размаху ударился затылком о палубу.

Он поднялся на колени, шаря позади себя рукой в поисках пистолета. Мне в руки попалось помойное ведро, которое оборвалось со стены, и я запустил им в гангстера. Но он ловко отклонился. И тут сзади него я увидел Шенион. Она со всех ног бежала к нам по палубе, держа пистолет Бартфильда в руках. Вместо того, чтобы стрелять, она подбежала и ударила его рукояткой пистолета по голове. Такой удар свалил бы с ног любого, но он вскочил на ноги и небрежно отмахнулся рукой, словно от надоедливой мухи. Шенион, как подкошенная, рухнула на кокпит, ударившись головой о трап.

Однако эта передышка предоставила мне возможность немного прийти в себя. Я поднялся на ноги и пошел на него. Мы вновь сцепились и покатились по палубе. В это мгновение судно сильно качнуло, и мы оба свалились за борт в воду…

Я вынырнул на поверхность полузадушенный и полуоглушенный, ловя воздух широко раскрытым ртом и жмурясь от солнечного света и сверкающей голубизны. Секунды проходили за секундами, и я понял, что он больше не выплывет. Он потерял сознание как раз перед тем, как мы свалились в воду, и сразу же захлебнулся.

Беркли тоже нигде не было видно.

Я повернулся, чтобы определить, в какую сторону плыть, и замер, ошеломленный. "Балерина" находилась в двухстах ярдах от меня и шла прямо на Юкатан, удаляясь от меня и никем не управляемая. Шенион потеряла сознание, а румпель был закреплен мною же.

Не то чтобы меня охватило отчаяние или паника — нет. Я просто ощущал мучительную обиду от того, как близка была от меня победа.

Один гребок, другой, и не думай ни о чем…

Прошел час, а может быть, и больше, а я все еще плыл за яхтой.

Всякий раз, когда волна приподнимала меня на гребень, я высовывался из воды насколько мог, кричал и махал руками.

Похоже, что мой бинокль воистину окупил себя сторицей. Я увидел наконец, как нос яхты поворачивает в мою сторону, и понял, что Фортуна решила обратить свой благословенный взор и на нас…

ГЛАВА 24

Нам не надо было много говорить друг другу о том, что мы чувствовали. Почти все, что я сказал ей за эти несколько дней на борту, могло уместиться в нескольких словах:

— Ты моя дорогая, маленькая, ненаглядная, божественная.

Она казалась совершенно счастливой. Я пытался отогнать легкое облачко грусти, преследующей ее. Этот последний месяц с Макслеем, страшное, неимоверное напряжение этих дней, трагическая гибель мужа — все это повлияло на нее в большей степени, чем я мог предположить. Я непрестанно повторял ей свой план о том, как мы сменим название корабля и порт его приписки. Эти восемьдесят тысяч долларов предоставят нам возможность безбедного существования в течение долгого времени. Она благодарно улыбалась мне в ответ, но ее выдавали глаза. Несколько раз за ночь она просыпалась дрожа, и я понимал, что это не было последствием тропической лихорадки. Что-то продолжало мучить ее, удерживая по ту сторону рая, который всецело принадлежал нам на борту "Балерины".

Время остановилось для нас. Несколько дней я провел, перекрашивая название судна на корме, выводя красными буквами новое имя: "ФРЕЙЯ" и порт приписки "САН-ХУАН". Моя милая помогала мне. Вообще она оказалась способной ученицей. Она ловила на лету буквально все, чему я ее учил. Она научилась пользоваться аквалангом, и мы с ней целыми часами плавали под водой, наблюдая немыслимые чудеса подводного царства. Она восхищалась жизнью моря так, словно это был совершенно иной мир, и мы любовались подводными красотами, как малые дети.

И тогда случилось это.

Мы находились далеко от Северных отмелей, направляясь на Юкатан. Согласно карте, глубина в этих местах достигала сотни фатомов. Был очень жаркий солнечный день, и Шенион предложила мне поплавать. Она была великолепна, когда легко и грациозно соскользнула в воду. Я закрепил свой акваланг и последовал за ней. Вода была прохладной и приятной, и я остановился, чтобы полюбоваться серебристым водопадом ее волос, ореолом окружившим ее головку, когда она плыла рядом со мной.

Спустя несколько минут я заметил небольшую тупорылую акулу, метнувшуюся в сторону от нас. Я стал преследовать ее. Она была маленькой и совершенно неопасной. Обернувшись к Шенион, я не увидел ее, и тут же всплыл на поверхность. Но и здесь ее нигде не было видно. Я начал волноваться. Может быть, она по какой-нибудь причине возвратилась на палубу?

Я обернулся, чтобы посмотреть вокруг, когда легкое серебристое мерцание коснулось моих глаз. Я похолодел от ужаса. Она была в сотне футов подо мной, погружаясь все глубже и глубже…

Зачем она сделала это? Это мог быть несчастный случай. Это должен был быть несчастный случай. Она была сказочно счастлива со мной. У нее не было причин покончить с жизнью. Очевидно, давление заставило ее потерять ориентировку. Это называется подводным шоком. А я оказался слишком далеко, чтобы оказать ей своевременную помощь!

Нет! Она отлично понимала, что делает. Это был ее последний совет мне. Она знала, что такое ужас и отчаяние преследуемого, и подсказала мне единственный разумный выход. Я был наивным ребенком, когда рассуждал об этих маленьких портах! Она поняла, что нам никогда не удастся уйти от всего, что случилось…

В полном одиночестве я сижу в каюте, перед раскрытым бортовым журналом, обхватив голову руками и неподвижным взором уставившись в одну точку на карте.

Двадцать три градуса пятьдесят пять минут северной широты, восемьдесят градусов западной долготы… Место, где покоится на дне моя богиня. Макслей оказался прав. Найти точку величиной с булавочную головку легко. Я отыскал бы это место с закрытыми глазами.

Чайка с криком опустилась на обломок, плывущий рядом с бортом моей яхты. Может быть, это ее чистая душа прилетела ко мне, чтобы послать свой прощальный привет. Взглянув в воду, я вижу неясное серебристое мерцание…

Оно манит. Оно зовет, оно влечет меня к себе. Я слышу ее родной голос: "Иди ко мне, и мы снова будем вместе, исчезнув из этого дикого и жестокого мира…"

Какая-то тяжесть давит на мои плечи, жесткие ремни стягивают мою грудь. Акваланг все еще висит на мне.

Я не могу удержать крика, рвущегося у меня из груди.

Душа моя разрывается на части и болит, болит…

Закрыв глаза, я снова вижу все это перед собой: сияющая голубизна и этот последний, приветливый, серебристый отблеск, манящий и влекущий за собой в своем умирании. Он зовет, и зов его непреодолим. Исчезнуть и раствориться в сверкающем экстазе… исчезнуть и раствориться…

ГЛАВА 25

Было больше двух часов пополуночи, когда капитан танкера "Джозеф X. Феллок" перевернул последнюю страницу журнала.

"Бедные дети, — подумал он. — Бедные, измученные, затравленные черти! Четыре часа дня, а мы подошли к яхте в пять…"

Перемена названия судна не могла ничем им помочь. Этого было недостаточно. Нужны были документы. Много документов. Это было так же бесполезно, как и вписать свое имя в чужой паспорт. Маннинг должен был знать, что для входа в любой порт, даже самый маленький рыбачий поселок, необходимо иметь десять фунтов всякого рода бумаг и сургучных печатей. Во всех портах имеются портовые власти, и везде они требуют документы. Маннинг должен был знать, что они не могли надеяться на чудо…

Капитан вышел на мостик и облокотился на поручень. Внезапно он вздрогнул и выпрямился.

— Будь я проклят! — пробормотал он. — Будь я проклят сию же минуту! Этого не может быть… Это было бы слишком прекрасно для этого трижды проклятого мира!

Танкеру пришлось уклониться далеко в сторону от курса, поскольку капитан вызвал по рации катер береговой охраны, чтобы встретиться с ним на траверзе Майами и передать "Фрейю" с рук на руки. Во всяком случае, капитан именно так объяснил это Дэвидсону, своему старому боцману.

Если учесть все противоречия и принять во внимание, что Маннинг ни при каких обстоятельствах не мог поверить в свои мечты, что же остается в таком случае?

Остаются два обстоятельства: то, что Маннинг был писателем, и то. что он пытался спастись сам и спасти девушку, которую любил

Бежать им было некуда, и они это знали. Некуда во всяком случае до тех пор, пока за ними охотятся. Но если охота прекратится, они смогут спокойно вернуться обратно в свою страну, где они будут в безопасности и будут возбуждать меньше любопытства, чем в любом другом месте на земном шаре. А охота за ними может быть прекращена лишь в том случае, если гангстеры уверуют в их смерть.

"Но я ничего не знаю об этом, — думал капитан. — Я только строю предположения. Я вообще не хочу знать окончательно и бесповоротно, потому что в этом случае я буду вынужден доложить властям.

Ведь Маннинг не совершил никакого преступления, если не считать преступлением самозащиту. И он надеялся, что это поможет им спастись".

Капитан взглянул назад, немного в сторону от кормы "Фрейи", ближе к побережью. Это мог быть кусок плавника или голова… или две головы… Он внимательно всматривался в спокойную гладь залива, поблескивающего в предзакатных лучах солнца. И рука его непроизвольно потянулась к биноклю, висевшему на ремне у него на груди.

"Нет! — решительно подумал он. — Если я буду знать наверняка, то надо будет доложить об этом. И тогда никто не будет обращать внимания на ничем не обоснованные химеры сентиментального старика. Рапорт пойдет по инстанциям, закрутится полицейская машина, новость просочится в газеты и гангстеры навострят уши…

Они без всяких хлопот доберутся до берега на своих спасательных жилетах и у них наверняка есть достаточно денег, чтобы сменить свои купальные костюмы на комфортабельное платье…"

Что же это все-таки? Плывущие обломки? Но он видел, что они слишком уверенно направляются к берегу… поднести бинокль к глазам, чтобы посмотреть и убедиться?

На мгновение темный предмет на воде раздвоился и одна часть показалась капитану светлее, чем вторая. Затем обе точки слились в одну, исчезая в полумраке заката.

— М-да. Счастливого пути! — тихо прошептал капитан.

Он повернулся и направился в штурманскую рубку, так и не подняв бинокль, висевший у него на груди…

Чарльз ВИЛЬЯМС НА МЕЛИ

Глава 1

Самолет приземлился в аэропорту Майами Интернэшнл в три сорок утра, во время короткого перерыва между двумя грозовыми ливнями. Ингрем, слегка прихрамывающий, крупный человек с широким лицом и задумчивыми серыми глазами, вышел вслед за остальными пассажирами из самолета и вдохнул теплый влажный воздух, оставленный пронесшейся бурей. Как и всегда, когда случалось подолгу сидеть, нога у него слегка занемела и при каждом шаге приходилось преодолевать болезненное сопротивление туго натянутых сухожилий. Пройдя иммиграционный и таможенный контроль, Ингрем, отрицательно мотнув головой, отверг услуги носильщика и сам донес потрепанный чемодан до нижнего пандуса. Он доехал на такси до третьеразрядной, запущенного вида гостиницы в центре города под названием “Жемчужина”, где останавливался пятнадцать дней назад и с тех пор использовал как свою основную базу. Почты для него не было. Что ж, времени прошло слишком мало.

– Если пожелаете, сэр, можете взять ту же комнату, – предложил служащий за стойкой.

– Хорошо, – равнодушно согласился прибывший.

Любоваться из этой комнаты можно было лишь унылым двором-колодцем, но она была дешевле тех, где окна выходили на улицу. Ингрем заполнил регистрационный бланк и поднялся на содрогающемся от усилий лифте на третий этаж. Лифтер, скучающий девятнадцатилетний юнец, подхватил его чемодан и направился к комнате вдоль устланного изношенным ковром коридора со скрипучими половицами.

Плохо освещенная комната с высоким потолком отличалась сравнительной чистотой и той стандартной унылостью дешевых гостиничных номеров, которая делает их одинаково пригодными для сна, любовного свидания или самоубийства. Налево, сразу у входа, виднелась дверь, ведущая в старомодную ванную. Из мебели здесь были широкая кровать с изогнутой спинкой и комод, весь в черных пятнах от окурков и белесых разводах от стаканов для коктейлей, а у окна, выходящего во двор-колодец, стоял письменный стол с телефоном, радиоприемником, работающим, если в него бросить монету, и маленькой лампой, дающей чрезвычайно слабый свет, очевидно, из соображений экономии. Снова пошел дождь, сквозь щели жалюзи было видно, как за окном падают капли. Готовая декорация для фильма, подумал приезжий, не хватает только записки на столе и пары крыс.

Лифтер поставил чемодан на подставку для багажа в ногах кровати и включил кондиционер, встроенный в нижнюю половину окна. Ингрем положил ему в раскрытую ладонь четвертак; какую-то долю секунды парень с оскорбленным видом подержал их на ладони, затем его пальцы сомкнулись, и он посмотрел на постояльца с нескрываемым пренебрежением человека, которому недодали законно заработанное, но, встретив невозмутимый взгляд серых глаз, смутился и, поблагодарив, заторопился уйти.

Ингрем пустил в ванну горячую воду и начал раздеваться, повесив костюм в шкаф с автоматической аккуратностью одинокого человека, привыкшего сам о себе заботиться. Простирнув быстросохнущую рубашку, он повесил ее на деревянную одежную вешалку, которую зацепил над ванной за прут для занавески. Опустившись в воду, Ингрем вытянул ноги, сильно надавив руками на левое колено, чтобы заставить его распрямиться, отчего на лице у него выступил пот. Дело обстоит гораздо лучше, чем прежде, подумал он. Месяц назад удалось избавиться от костылей, а прямо перед отъездом из Сан-Хуана – и от трости. Еще через месячишко хромота окончательно пройдет, останутся только шрамы. Выйдя из воды, он обтерся, насколько смог, тонкими полотенцами-недомерками и натянул пару боксерских трусов. Кожа на лице, плечах и части широкой спины сохранила остаток загара, побледневшего за недели, проведенные в больнице. Лоснящиеся безволосые пятна и извилины шрамов на левом бедре и сзади на ноге все еще выглядели уродливо, вряд ли они когда-нибудь покроются загаром. Ингрем небрежно провел расческой по непокорной копне темных седеющих волос и направился в спальню.

Он вскрыл маленькую бутылочку виски “Хейг-и-Хейг”, которую купил в Нассау, и налил себе выпить, затем достал из костюма кожаный портсигар, вынул оттуда тонкую сигару, закурил ее и взглянул на лежащие на комоде часы. Надо бы позвонить Холлистеру и доложить, что сделано. Только он поднял телефонную трубку, как в номер постучали.

Ингрем отставил стакан и открыл дверь. В тускло освещенном коридоре стояли двое. Один шагнул вперед, чтобы помешать двери закрыться, и спросил:

– Джон Ингрем – это вы?

– Да, а в чем, собственно, дело? Второй отогнул лацкан пиджака и показал значок:

– Полиция. Нам надо с вами проговорить.

Ингрем нахмурился:

– О чем это?

– Давайте пройдем в комнату.

– Конечно. – Он отступил назад. Полицейские вошли и закрыли за собой дверь. Один сразу же заглянул в ванную, затем в платяной шкаф и ощупал висящий в нем единственный костюм. Ингрем наклонился над открытым чемоданом на подставке в изножье кровати и протянул руку к его содержимому.

– Не трогать, – приказал второй полицейский.

– Какого черта? Я только хотел надеть брюки.

– Успеется. А пока стой, где стоишь.

Тот, кто проверял ванную и шкаф, подошел и умело перебрал содержимое чемодана.

– О'кей, – разрешил он.

Ингрем достал пару серых легких брюк и начал натягивать их на себя. Детективы заметили шрамы. Один открыл было рот, намереваясь что-то сказать, но взглянул на бесстрастное лицо здоровяка и передумал.

– Кто вы такие, – спросил Ингрем, – и чего от меня хотите?

Ответил тот, который стоял у входа:

– Я – детектив, сержант Шмидт из полиции Майами.

Это был смуглый, ладно скроенный мужчина лет тридцати, одетый в аккуратный легкий костюм с белой рубашкой и державшийся деловито и уверенно. Он кивнул в сторону второго:

– А это Артур Квин. Вы, кажется, из Пуэрто-Рико, я не ошибаюсь?

– Более или менее, – ответил Ингрем.

– Что вы хотите этим сказать? Так, по крайней мере, указано в регистрационной книге отеля.

– Я жил в Сан-Хуане последние три года.

– А чем вы занимаетесь?

– Я ремонтировал яхты. У меня с компаньонами была маленькая верфь и судоподъемный эллинг.

– И сейчас этим занимаетесь?

– Уже нет, произошел сильный пожар. Напарник погиб в огне, а его вдова решила выйти из дела, так что мы распродали все, что осталось.

– Что вы делаете в Майами?

– Ищу судно.

– Хотите купить?

– Вот именно. А что, это возбраняется? Шмидт проигнорировал вопрос.

– Вы зарегистрировались в этом отеле пятнадцать дней назад, но последние восемь дней отсутствовали. Где вы были?

– В Нассау, Тампе и в Ки-Уэсте.

– Когда вы были в Ки-Уэсте? – спросил Квин.

Это был худой узколицый седеющий человек с холодным взглядом. Он скорее похож на служащего банка, чем на копа, подумал Ингрем.

– В воскресенье, – ответил он, – неделю назад.

Полицейские обменялись взглядами.

– Вы приехали туда, чтобы присмотреть судно? – спросил Квин. Ингрем кивнул:

– Яхту “Дракон”. А в чем дело? Квин улыбнулся, однако взгляд его нисколько не потеплел.

– Мы думали, вы в курсе. “Дракона” украли.

Ингрем как раз собирался отхлебнуть глоток виски. Он отставил стакан, ошеломленно посмотрел на полицейских и сел около стола.

– Вы что, шутите? Как можно украсть семидесятифутовую посудину?

– Если знать как, то легко, – ответил Квин.

Он подошел поближе к столу. Шмидт прислонился спиной к косяку двери в ванную комнату и закурил сигарету.

– Когда это случилось? – спросил Ингрем.

– Странно, конечно, но на следующую ночь после того, как вы побывали на его борту, – ответил Квин.

– И что из этого следует? – спокойно осведомился Ингрем.

– Что вам лучше бы кое-что объяснить. Кто-то провернул это дельце, и этим человеком вполне можете оказаться вы.

– Только из-за того, что я был на борту? Но ведь яхта выставлялась на продажу, любой мог ее осматривать.

– Сторож сказал, что за весь месяц на судно поднимался только один посетитель, описал его внешность, и мы вас выследили.

– Описал внешность? Черт побери, да я ему не только имя свое назвал, но и место жительства.

– Он говорит, что вы назвали какое-то имя, но он его не может вспомнить. Оно вполне могло быть и фальшивым.

– Очень убедительно, ничего не скажешь.

– Не хамите, Ингрем. Как бы нам не пришлось продолжить допрос не здесь, а в полиции, в управлении графства Монро. “Дракон” стоял в гавани на мертвом якоре почти год, но тот, кто его украл, должен был знать, что яхта на ходу и ее можно вывести в море.

– Может быть, ее отбуксировали?

– Нет, она ушла своим ходом. – Квин оперся руками о стол и устремил на Ингрема все тот же холодный взгляд. – Как они могли знать, есть ли на борту мотор, заведется он или нет, имеется ли в баках топливо, заряжены ли аккумуляторные батареи? А вы провели на ней накануне полдня, во все совали нос, как сказал старик Танго. Заводили двигатель, проверяли такелаж и рулевое управление, даже паруса доставали из чехлов...

– А как вы думали? Повторяю, мне нужно было купить яхту, так что меня интересовало не только то, в какой цвет она окрашена. Да, кстати, а чем занимался этот сторож, когда ее уводили? Ведь он жил на борту.

– Пребывал мертвецки пьяным в тюрьме графства Дейд. Ловко, правда?

– Графство Дейд? Но как он умудрился туда попасть?

– Добрые люди помогли. Он сошел на берег в понедельник вечером в Ки-Уэст пропустить пару стаканчиков. Единственное, что он может вспомнить, это как встретил в каком-то баре на Дьювел-стрит парней, которые там хорошо гуляли. А около трех часов утра патрульная машина обнаружила его в стельку пьяного на тротуаре Флаглер-стрит в центре Майами. У него не было денег заплатить штраф, так что он вышел только через три дня, еще день ушел, чтобы автостопом добраться до Ки-Уэста, где он обнаружил, что “Дракон” пропал. Надо сказать, что в округе сразу заметили его исчезновение, но не придали этому значения, поскольку Танго уже рассказал кое-кому, что на судно нашелся покупатель. Вот люди и подумали, что тот решил проверить шхуну на ходу и пошел на ней в Маратон или Майами. Улавливаете, как все складно получается: яхта отсутствовала четыре дня, прежде чем кто-либо понял, что она украдена.

– В понедельник вечером я был в Тампе, – ответил на это Ингрем, – а также весь вторник в ночь на среду.

– Можете доказать?

– Конечно. Наведите справки в отеле “Грейсон”, а еще можете связаться с Уорреном Кроуфордом, брокером по яхтам, я пару раз заходил в его контору. Да, еще был на борту кеча <Кеч – двухмачтовый парусник, водоизмещением 100 – 250 т.> “Сусанна”. Загляните в нагрудный карман пиджака, там счет из отеля, корешок авиабилета на рейс из Тампы до Нассау на среду утром и счет из отеля в Нассау со среды до вчерашнего вечера. Кроме того, там должен быть корешок билета компании “Пан-Америкэн” на рейс из Нассау в Майами. Я приземлился здесь в три сорок дня и приехал прямо в отель. Еще какие-то доказательства требуются?

Шмидт уже достал счета и корешки авиабилетов и перебирал их.

– Кажется, все в порядке.

– Все равно он мог быть в этом замешан, – настаивал Квин. – Слишком уж много совпадений, а если он наводчик, то, конечно, имеет алиби. – Детектив повернулся к Ингрему:

– Давайте-ка вернемся к “Дракону”, который вы якобы хотели купить. Что вы собирались с ним делать?

– Пойти на нем в Гонолулу. Мне бы хотелось вернуться в чартерный бизнес, я привык этим заниматься и здесь и в Нассау.

– Вы знаете, сколько запрашивал за “Дракона” владелец?

– Пятьдесят пять тысяч долларов. Детектив с многозначительной ухмылкой оглядел убогий гостиничный номер.

– По всему видно, вы с большими причудами.

Ингрем почувствовал, что краснеет.

– Это мое дело, сколько платить за отель.

– Оставьте, Ингрем! Вы хотите нас уверить, что человек, живущий в такой вот дыре, способен выложить пятьдесят пять тысяч долларов за яхту? Сколько у вас денег?

– Это также мое личное дело.

– Как вам угодно. У вас есть возможность сказать сейчас и здесь или посидеть в тюремной камере, пока мы сами это не выясним. В каком банке лежат ваши деньги?

– Хорошо, хорошо. Уговорили. Во Флоридском национальном.

– Сколько?

– Около двенадцати тысяч.

– Это мы всегда можем проверить. До пяти в банке наверняка кто-то есть.

Ингрем махнул рукой на телефон:

– Валяйте.

– Итак, вы собирались купить пятидесяти пятитысячедолларовую яхту, имея всего двенадцать тысяч?

Благоразумно было бы все объяснить, но Квин достал его своей подозрительностью, к тому же Ингрем не привык, чтобы на него давили. Он подался вперед и очень вежливо спросил:

– А если и так? Назовите мне закон, параграф и статью, которая бы такое запрещала. И перестаньте меня запугивать.

– Давай, давай, Ингрем! Выкладывай. Сколько вас было и куда направилось судно?

– Если вы мне не верите, позвоните владелице, я ей писал.

– Не заливай. Ты небось даже не знаешь, кто владелец.

– Миссис К.Р. Осборн из Хьюстона, Техас. Ее адрес сможете найти вон в той черной записной книжке в моей сумке.

Шмидт задумчиво посмотрел на него и достал книжку. Квин, однако, холодно улыбнулся и сказал:

– Интересно, а ведь она ни словом об этом не обмолвилась. Мы только час назад беседовали с владелицей и сказали, что ищем человека по фамилии Ингрем, а она о вас даже не слыхала.

– Так она в городе? – удивился Ингрем.

– Да, – ответил Шмидт, – вечером прилетела. Когда вы послали ей письмо?

– В субботу утром из Нассау. Может быть, она уехала из Хьюстона до того, как оно пришло?

– Проверим. А что вы ей написали?

– Я предложил ей сорок пять тысяч за “Дракона” при условии прохождения обычной в таких случаях проверки.

– Чем собирались платить?

– Наличными.

– Ну что ж, – сухо заметил Шмидт, – если вы действительно написали такое письмо, в чем я лично сильно сомневаюсь, это могло быть и честное предложение, и способ обзавестись надежным алиби. Ведь у вас нет сорока пяти тысяч долларов. Так откуда взялись бы деньги? Выкладывайте, иначе пожалеете.

Помедлив, Ингрем устало пожалплечами и сказал:

– Ну ладно. Я работал для третьего лица.

– Для кого?

– Его зовут Фредерик Холлистер, это президент “Холлистер-Дайкс лэбораториз инкорпорейтед”, из Кливленда, штат Огайо. Они производят патентованные медикаменты. Он живет в отеле “Иден-Рок”. Можете прямо сейчас позвонить ему.

– Почему вы этого сразу не сказали? – недовольно спросил Шмидт.

– Отчасти потому, что это вас совершенно не касается, – ответил Ингрем. – Но, в основном, потому, что заказчик не хотел, чтобы раньше времени стало известно, что покупателем является корпорация, поскольку это могло повлиять на цену. Я должен был только выбрать судно и, получив одобрение Холлистера, стать капитаном. После разговора в воскресенье вечером мы остановились на “Драконе”, но решили подождать с окончательным решением, пока я не посмотрю другие суда в Тампе и Нассау. Сегодня вечером мне следует ему позвонить.

Шмидт кивнул.

– Можно воспользоваться вашим телефоном?

– Пожалуйста. Детектив снял трубку.

– Соедините меня с отелем “Иден-Рок” в Майами-Бич, – сказал он. В ожидании ответа на другом конце провода все в комнате молчали, слышалось лишь жужжание кондиционера. – Мистера Фредерика Холлистера, пожалуйста... Да?.. Вы уверены?.. А когда?

Ингрем, наблюдая за лицом детектива, ощутил, как у него холодеет под ложечкой. Шмидт повесил трубку.

– Одевайся, парень, поедешь с нами.

– В чем дело?

– Холлистер выехал из отеля неделю назад. Как раз в ночь на понедельник.

Глава 2

Нога чертовски ныла. Свои две сигары Ингрем выкурил, а сигареты, что предложили ему полицейские, отдавали сеном. Послали за кофе. Квин и Шмидт допрашивали его, расхаживая вокруг стола, за которым он сидел, словно две большие кошки, вышедшие на охоту. Потом Шмидт ушел, и на смену ему явился другой детектив по фамилии Бреннер. В затянутое частой сеткой окно унылой комнаты для допросов Ингрему с его места был виден лишь кусочек неба; похоже, все еще идет дождь, подумал он, но вряд ли это имело какое-нибудь значение. Квин вышел и вернулся, подталкивая перед собой старика с неопрятной седой бородой и колючими черными глазками; в одной руке старик сжимал комикс, а в другой – мятый бумажный пакет, в котором подозрительно угадывалась бутылка. Прямо с порога он театрально простер руку и, как доморощенный трагик в любительской постановке “Медеи” или “Короля Лира”, возгласил:

– Это он! Это он!

Так ознаменовал свое появление сторож, старый ловец креветок, живший на борту “Дракона”.

– Здравствуй, Танго, – хмуро приветствовал его Ингрем.

Старик, вместо ответа на приветствие, рыгнул и с еще большей аффектацией торжествующим тоном объявил:

– Можно ли забыть такое крупное унылое лицо, как это?

После чего удалился, вероятно, чтобы докончить бутылку. На взгляд задержанного опознание не имело смысла, поскольку он и не отрицал, что побывал на борту “Дракона”, но, наверное, такова была обязательная процедура следствия.

Шмидт вернулся, а Бреннер ушел. С незажженной сигаретой во рту детектив уселся за стол и предложил:

– Ну хорошо. Давайте начнем по новой. Кто такой Холлистер?

– Я уже рассказал все, что знаю, – ответил Ингрем.

– Мы только что говорили с Кливлендом. Там нет никакой фирмы под названием “Холлистер-Дайкс лэбораториз”, если это для вас новость. Кроме того, он заплатил за отель фиктивным чеком, не имеющим покрытия. Вы хорошо его знаете?

– Да я его и видел-то всего два раза.

– Как вы познакомились?

– Я уже говорил. Он позвонил мне в “Жемчужину”.

– Когда?

– В прошлую субботу, неделю назад, сказал, что у него есть предложение, которое может меня заинтересовать, и спросил, не могу ли я приехать в Майами-Бич повидаться с ним.

– Он что, из шляпы ваше имя вытащил, так получается?

– Нет, Холлистер сказал, что меня ему рекомендовали брокеры по яхтам.

– Он упомянул какие-нибудь имена?

– Нет. Мне и в голову не пришло спрашивать, кто это был. Но на побережье Майами немало людей, которые могли ему обо мне рассказать. Во всяком случае, Холлистер, похоже, все про меня знает, даже спрашивал, удалось ли мне подыскать себе судно. Я сказал, что еще нет.

– Разговор шел по телефону?

– Да.

– Итак, вы встретились с ним в “Иден-Рок”?

– Вот именно. В два часа дня в субботу, в его номере. Холлистер представился и обрисовал дело. Компании нужен был дополнительный кеч или яхта, семидесятифутовая или больше, рассчитанная на восемь пассажиров плюс к команде. Ее хотели использовать для проведения конференций и увеселительных прогулок, конечно, все расходы за счет компании. Мне собирались платить пятьсот пятьдесят в месяц как шкиперу, а в то время, когда яхта не использовалась бы компанией, я мог бы заниматься чартером на комиссионной основе. Не скажу, что я пришел в восторг от этого предложения, потому что люблю быть сам себе хозяином, но выбирать не приходилось. Ведь мы с компаньоном не целиком застраховали свою верфь, а три четверти ее в любом случае принадлежали вдове Барни, так что когда я заплатил по счетам за лечение и больницу, то у меня осталось меньше тринадцати тысяч долларов. А такая посудина, которая была мне нужна, стоила бы как минимум двадцать пять тысяч. У меня просто не было нужной суммы, чтобы начинать разговор о покупке. Поэтому я согласился на предложение Холлистера.

Он представил список из пяти яхт, которые были бы приемлемы для его компании. “Дракон” в Ки-Уэсте. “Сусанна” в Тампе и еще три в Нассау. Холлистер предложил, чтобы я сначала посмотрел “Дракона”, потому что эта сделка представлялась наиболее выгодной. В воскресенье утром я отправился в Ки-Уэст, провел на шхуне полдня и вечером улетел.

Вернувшись, позвонил Холлистеру, и он предложил прийти к нему в отель с подробным докладом. Мы провели два часа, обсуждая те сведения, которые я смог раздобыть: изучали наброски внутренней части яхты, размеры помещений, состояние двигателя, оснастки, парусов и тому подобное, прикинули расходы на мелкий ремонт. “Дракон” был в приличном состоянии, хоть простоял долгое время на приколе. Все эти данные ему понравились. Я сказал, что в любом случае следует проверить яхту на ходу; кто же покупает судно, проведя лишь предварительный осмотр. Холлистер предложил повременить с решением, пока я не посмотрю другие шхуны, а если мне больше всего понравится “Дракон”, то мы свяжемся с миссис Осборн и предложим сорок пять тысяч долларов. Я уехал в Тампу в понедельник утром, а оттуда в среду отправился в Нассау.

– Холлистер не просил позвонить из Тампы с отчетом о “Сусанне”? Ингрем нахмурился:

– Нет. Вообще-то он сказал, что у него какое-то семейное торжество и он скорее всего проведет следующие несколько дней в Уэст-Палм-Бич, подождет, пока я не вернусь из Нассау.

Квин подошел поближе и прислонился спиной к столу прямо перед Ингремом:

– Захватывающая история, просто блеск. Если ей верить, вас можно обвинить лишь в том, что вы полный болван, а это ненаказуемо законом.

– Ничем не могу помочь. Именно так все и было.

– Неужели вы просто проглотили эту байку, ни в чем не усомнившись? – спросил Шмидт.

– А что не правдоподобное в этой ситуации? – решительно возразил Ингрем. – Ничего необычного в том, что корпорация может владеть яхтой, нет. У меня не было никаких оснований не доверять Холлистеру. Он жил в номере люкс с видом на побережье и отдельным солярием, дал мне визитную карточку, сказал, что он – Фредерик Холлистер, президент “Холлистер-Дайкс лэбораториз”. Когда я там был первый раз, ему звонили из Кливленда, из его офиса...

Шмидт презрительно махнул рукой:

– Такой звонок любой может организовать из вестибюля отеля.

– Конечно, может, это известный трюк, если вы ждете подвоха. Но я-то ничего не подозревал. И не забывайте, Холлистер обманул и отель.

– Знаю, – кивнул Шмидт, – но с помощью всего лишь визитной карточки такое дело не провернешь. Мне начинает казаться, что речь идет о мошеннике высшей пробы. Но во всем этом есть что-то непонятное... На кой черт аферисту красть яхту?

– В том-то и дело, – согласился Ингрем. – Продать он ее не может, и даже покинуть на ней страну без документов нельзя.

– Скажите, а кто оплачивал ваши расходы, когда вы осматривали все эти яхты?

– Конечно я сам. Холлистер дал мне чек на двести долларов и сказал, что, если расходы окажутся больше, надо сохранить счета и мне возместят убытки. Поэтому-то я и хранил все эти счета и билеты.

– А где сам чек?

– Я не смог обналичить его сразу, потому что был конец недели, к тому же я взял с собой достаточно денег, поэтому послал его в банк из Тампы, кажется, во вторник, – он развернул перед Шмидтом свою чековую книжку. – Здесь указаны поступления.

Тот просмотрел книжку и коротко кивнул Квину, который тут же вышел.

– Вы можете описать Холлистера? – спросил Шмидт.

– Мне показалось, что ему под сорок. Почти шести футов роста, поджарый, но крепкого сложения, загорелый, сильные руки, знаете, как у теннисистов. Глаза, насколько помню, голубые. Волосы таким коротким ежиком, вроде бы русые, тронутые сединой. Производит впечатление незаурядного и энергичного человека, из тех, кто широко улыбается и крепко пожимает руки.

– Вы, случайно, не заметили, какие у него были часы?

– Как ни странно, заметил. Большущие такие и с множеством всяческих прибамбасов. Кажется, их называют хронографами, знаете, с окошечками, в которых появляются число, день недели и все такое.

Шмидт достал из кармана пиджака часы и положил их на стол.

– Вроде этих?

Ингрем удивленно посмотрел на часы.

– Да, очень похожие. Такой же филигранный золотой корпус и все остальное... Откуда они у вас?

Шмидт закурил сигарету и, сдвинув ее в уголок губ, проговорил:

– В море подобрали.

– Как это? – изумился Ингрем.

– Их нашли любители-рыболовы с посудины под названием “Дорадо”, этакой дорогой игрушки для спортивного рыболовства ценой в пятьдесят тысяч долларов. Они возвращались в Майами с Вирджинских островов и вчера вечером, прямо перед заходом солнца, заметили в море маленькую шлюпку, по-вашему, кажется, ялик. Она дрейфовала пустая сама по себе по океану. Они спустились в нее и обыскали. На корме был закреплен подвесной мотор, а на дне валялась какая-то одежда: кроссовки, пара хлопчатобумажных рабочих брюк и рубашка. Часы были в одном из карманов брюк. Рыболовы вернулись в Майами сегодня рано утром и передали все береговой охране. Те подумали, что, может быть, это ялик с “Дракона”, и позвонили нам. Мы приехали, получили описание и позвонили миссис Осборн с надеждой, что она опознает шлюпку, но у дамы не было уверенности, потому что она плохо знала шхуну. К тому времени Квин доставил старого Танго из Ки-Уэста, и тот сразу узнал шлюпку.

– Где ее нашли? – спросил Ингрем.

– Где-то на юге. В береговой охране мне сказали, но я плохо запоминаю такие вещи.

Шмидт ушел, оставив Ингрема в обществе патрульного в форме, который сосредоточенно грыз карандаш, пытаясь решить кроссворд. Через десять минут детектив вернулся вместе с Квином.

– Мы больше вас не задерживаем, – коротко сообщил Шмидт, – но прежде, чем уйти, хотелось бы, чтобы вы просмотрели кое-какие фотографии.

Ингрем облегченно вздохнул:

– Так вы нашли мое письмо к миссис Осборн?

– Да. Она позвонила домой служанке, письмо доставили сегодня утром, уже после ее отъезда в Майами. Служанка прочитала его по телефону, текст полностью совпадает с тем, что вы сказали. Мы также связались с одним из служащих банка, и он откопал чек, который вы получили от Холлистера. Такая же фальшивка, как и тот, что в отеле. Платить по нему, конечно, не стали, но вам еще не сообщили.

– Значит, вы уверились в моей невиновности?

– Давайте лучше скажем так: вы помогли украсть это судно, но нет никаких доказательств, что сделали это намеренно. Не знаю, вы просто олух царя небесного или ловко таковым притворяетесь, но, во всяком случае, у нас нет оснований для задержания.

– Не сдаетесь, держитесь до конца?

– Без этого в нашем деле нельзя. Пошли-ка поглядим, может, вы опознаете Холлистера на фотографиях из полицейского архива.

Они спустились в другую комнату, душную и полутемную. Оба детектива сначала с надеждой, а по мере ее исчезновения с нарастающей злостью терпеливо наблюдали, как Ингрем просматривает сотни фотографий, пытаясь найти на них человека, назвавшегося Холлистером. Шкипер понимал, что все еще находится под подозрением, а если не найдет фотографию, то эти подозрения отнюдь не уменьшатся. Он злился на себя за то, что его обвели вокруг пальца, и горел желанием рассчитаться с человеком, втравившим его в эту историю.

– Мне кажется, мы зря теряем время, – объявил Квин через час напрасного труда.

– Может быть, у вас есть еще фотографии?

– Нет, достаточно, – решительно ответил детектив, давая понять, что Ингрем может идти.

Тот поднялся.

– Скажите, где остановилась миссис Осборн?

– Я бы не беспокоил ее при сложившихся обстоятельствах, – посоветовал Шмидт. – Эта пятидесятипятитысячная яхта могла быть последним ее достоянием.

– А где швартуется “Дорадо”, не знаете?

– Нет. А она тут при чем?

– Мне бы хотелось узнать, где они подобрали ялик.

– Зачем?

– Скажем, я любопытен и чувствую: есть что-то во всем этом чертовски странное.

– И вы недалеки от истины, – холодно согласился Квин. – А теперь почему бы вам не убраться подобру-поздорову?

***

Когда Ингрем вышел на улицу, дождь уже прекратился, смеркалось. Неоновые огни ярко светились под темнеющим синим куполом неба, нескончаемым потоком мимо неслись автомобили, шурша шинами по мокрому асфальту. Дойдя до отеля, он почувствовал, что рубашка прилипла к потной спине. При виде его дежурный за стойкой, нервно улыбаясь, спросил:

– Э... Надеюсь, все в порядке?

– Да.

– Вы не думайте, я просто не мог ничего поделать, они приказали мне позвонить, когда вы вернетесь...

– Все нормально. Дайте ключ, пожалуйста.

– Прошу вас, сэр. – Служащий повернулся и достал из ячейки ключ вместе с клочком бумаги. – Да, вам тут звонили с полчаса назад. – Он протянул Ингрему наспех нацарапанную телефонограмму: “Позвоните миссис Осборн, отель “Колумбия”.

Странно, но, может быть, женщина просто хочет облегчить душу, отпустив пару нелицеприятных замечаний по адресу тупицы, который невольно помог украсть ее яхту. Наверно, это напыщенная старая вдова, которая говорит басом. Он сам намеревался ей позвонить, но попозже. Сейчас важнее всего найти “Дорадо”, пока команда не ушла куда-нибудь на ночь. Вполне возможно, что он уже опоздал. Ингрем прошел в конец вестибюля к телефонной кабине, нашел номер базы береговой охраны и только собрался набрать его, как кто-то постучал по застекленной двери. Это оказался гостиничный служащий.

Ингрем распахнул дверь:

– В чем дело?

– Дама на проводе, сэр, опять звонит. Вы можете поговорить с нашего аппарата.

– О Господи!

Он выудил свой десятицентовик и подошел к конторке, решив поскорее отделаться от настойчивой владелицы “Дракона”.

Дежурный подвел его к маленькому коммутатору и исчез в задней комнате.

– Слушаю, – сказал он. – Ингрем у телефона.

– Это миссис Осборн. – Хрипловатый голос оказался гораздо более молодым, нежели он предполагал. – Не зайдете ли ко мне в отель “Колумбия” прямо сейчас? Мне надо с вами обсудить нечто чрезвычайно важное.

– О чем речь?

– Скажу только, что это имеет отношение к “Дракону” и не терпит отлагательства. Мне кажется, вы могли бы мне кое в чем помочь.

Что ей от него надо, было малопонятно, но Ингрем решил, что задавать вопросы – только терять время.

– Хорошо, – ответил он, – я непременно приду, но сперва мне надо найти капитана “Дорадо”...

– В этом нет необходимости, – прервала его женщина, – я уже с ним переговорила.

– Он сказал, где они нашли ялик?

– Да, я все разузнала.

– Уже бегу. Где мы встретимся?

– Поднимитесь прямо ко мне в комнату. Через десять минут он вышел из лифта отеля “Колумбия” и пошел по застеленному ковром кондиционированному коридору, всматриваясь в номера на дверях. Когда женщина открыла на стук, Ингрем в первый момент решил, что ошибся номером. Даже памятуя о молодом голосе по телефону, он от неожиданности опешил.

По всем правилам особе, владевшей семидесятифутовой яхтой, полагалось быть солидной седеющей дамой, по крайней мере лет под шестьдесят, а стоящей перед ним изящной рыжеватой блондинке с роскошной копной волос не могло быть больше тридцати. Как он успел заметить, у нее было холеное, немного высокомерное лицо с высокими скулами, ровный загар красиво оттенял зеленые глаза и яркие губы. Трикотажное платье зеленого цвета подчеркивало все достоинства ее хорошей фигуры.

– Входите, капитан, – пригласила она. – Рей Осборн – это я.

Ингрем вошел и оказался в гостиной номера люкс с жемчужно-серым диваном, с двумя креслами и кофейным столиком. Окно в конце комнаты украшали красновато-желтые портьеры. Дверь налево вела в спальню. Гостиную мягко освещали бра по обе стороны дивана. Внимание Ингрема привлекла карта, лежащая на кофейном столике. Подойдя ближе, он увидел, что это подробная карта Флоридского пролива, Кубы и Багамских островов. В центре карты, на расползающемся мокром пятне, стоял высокий стакан с порцией виски с содовой и льдом. Ингрем недовольно поморщился.

– Садитесь, – небрежно указав на кресло перед кофейным столиком, сказала миссис Осборн, а сама уселась напротив, на диван, скрестив длинные ноги; трикотажная юбка поднялась выше колен, обтянув округлые бедра. Это чтобы оценили ее прелести, что ли, зло подумал Ингрем. Но потом решил: придираюсь к ней из-за стакана, который испортил карту. Миссис Осборн взяла бокал, взболтала нерастаявший лед и отпила глоток, не позаботившись предложить выпить гостю. Если у владельцев яхт теперь так принято обращаться с людьми, ему все меньше хочется иметь с ними дело. Однако он подавил раздражение, отнеся его на счет недовольства самим собой.

– Вы ведь опытный капитан, не так ли? – спросила миссис Осборн. – Все так о вас говорят.

– Да, но сейчас у меня нет судна, – ответил он, – как вы, должно быть, слышали. А кто вам меня так охарактеризовал?

– Люди, с которыми я о вас беседовала. Лейтенант Вильсон, например, из береговой охраны и брокер по яхтам Леон Коллинз. Они утверждают, что обвинять вас – идиотизм. Вы никогда в жизни ничего не украли.

– Благодарю за доверие. Она передернула плечами:

– Я просто повторяю, что слышала, но в любом случае мне бы хотелось, чтобы это оказалось правдой. Вы ведь толком не знали того самого Холлистера?

– Да, это так.

– И все же, надеюсь, могли бы описать, как он выглядит?

Ингрем повторил описание, данное им в полицейском управлении. Миссис Осборн слушала очень внимательно, но ни один мускул не дрогнул на ее лице.

– Понятно, – только и сказала она.

– Зачем вы хотели меня видеть? – спросил он.

– Я хочу, чтобы вы помогли мне найти “Дракона”.

Ингрем нахмурился:

– Почему именно я?

– По нескольким причинам, о них позднее, скажите сначала, вы согласны?

– Поверьте, больше всего на свете мне хотелось бы найти яхту. И Холлистера, – добавил он мрачно, – но если даже полиция бессильна...

– Яхта в открытом море, вне юрисдикции здешней полиции.

– Откуда вы знаете?

– Ах да, я и забыла, вы ведь не в курсе, где обнаружили ялик.

– Нет, не в курсе.

Накрашенный ярко-красным лаком ноготь указал на карте карандашную пометку в открытом море, далеко от западного края Большой Багамской отмели, у пролива Сантарен, милях в ста пятидесяти к юго-востоку от Майами.

– Вот здесь вчера, во второй половине дня, где-то в половине шестого.

– Это мало что нам дает: неизвестно, где и когда она оказалась на воде. Яхта может быть в пятистах милях от этого места.

Миссис Осборн покачала головой:

– Они рассказали вам об одежде и часах?

– Да, ну и что?

– Часы тогда все еще шли.

– Это меняет дело, но вы точно знаете?

Это означает, подумал он, что ялик дрейфовал меньше суток.

– Точно, сама разговаривала с капитаном “Дорадо”. А в береговой охране полагают, что яхта была не на ходу, когда лишилась шлюпки.

– Конечно нет, ведь тогда они бы не вели ее на буксире. Но, слушайте, этот человек с “Дорадо” не заметил “Дракона”?

– Нет. Они осматривали океан в бинокли, пока не стемнело, но, конечно, это не назовешь упорядоченным поиском. Может быть, ее где-то выбросило на берег или она стоит на якоре.

– Долго на якоре она не простоит, это чревато серьезными неприятностями, – заметил Ингрем. – В любую погоду, кроме мертвого штиля, имея с наветренной стороны пятьдесят или семьдесят пять миль открытого моря, она станет игрушкой волн.

– Но там же мель, или по-морскому, кажется, банка. Если верить карте, глубина в том месте меньше шести морских саженей.

– И при этом возможна пренеприятнейшая зыбь, даже в безветренную погоду. Я уже не говорю о волнах, набегающих из пролива Сантарен. Скорее всего, случилась какая-то авария.

– Но тогда яхта должна все еще быть где-то там. Поможете мне ее найти?

– Каким образом? – спросил Ингрем.

– Откуда мне знать? – Миссис Осборн пожала плечами и покачала стакан в руке; кусочки льда тихо звякнули. – Потому-то я к вам и обращаюсь. Может, стоит нанять лодку?

Ингрем отрицательно покачал головой:

– Пустая трата денег.

– Почему?

– Мне кажется, вы не понимаете, за что беретесь. Во-первых, отмеченное на карте место весьма сомнительно: они думают, что были там, когда подобрали ялик. Богатенькие спортсмены-рыболовы, как правило, не самые лучшие навигаторы. Находясь так далеко в море, они, грубо говоря, могли ошибиться миль на двадцать. Прибавьте сюда еще тридцать на возможный дрейф ялика в береговых течениях, и перед вами возникнет та еще задача. Представляете себе окружность радиусом миль в пятьдесят?

– Упаси Боже, конечно нет, но можете объяснить.

– Около восьми тысяч квадратных миль. На дворик перед домом мало похоже.

– Но...

– Кроме того, с Багамской отмелью шутки плохи, особенно ночью или при плохом освещении. Ведь это несколько тысяч квадратных миль рифов, кораллов, банок, песчаных баров <Бар – небольшая отмель, обычно расположенная параллельно линии берега.>, причем имеющиеся карты плохи, особенно для того района, куда вы собираетесь направляться. Но если оставить в стороне все трудности и предположить, что вам повезло и вы ее нашли, это ничего не дает. Укравшие ее люди могут оказаться на борту. Вы не сможете вернуть яхту себе или сделать так, чтобы похитителей арестовали, пока не окажетесь в каком-нибудь порту. А в открытом море вряд ли стоит искать полицейских.

– Похоже, от вас мало толку. Может быть, вы просто не хотите заработать? Вам что, деньги не нужны?

Ингрем с трудом сдержал закипавший гнев:

– Я вас пытаюсь уберечь от пустой траты ваших собственных. Мне не меньше вашего хочется найти “Дракона”, но так, как вы предлагаете, ничего не выйдет.

– А что вы скажете насчет самолета?

– В этом случае шанс увеличивается, если яхта по-прежнему в этом районе. Но вы не сможете подняться на борт, если ее найдете.

– По крайней мере, я узнаю, где она и не случилось ли чего. Какой тип самолета вы бы рекомендовали?

– Он будет дорого стоить.

– Это не имеет значения. Где мы можем найти подходящий?

– Мы? При чем тут я? – рассердился Ингрем. – Если наймете самолет, я-то вам зачем?

– Во-первых, вы специалист, всю жизнь занимались яхтами и сможете разобраться, что случилось с “Драконом”. Но самое главное, я совершенно не уверена, что узнаю свою яхту, если ее увижу, ведь ее могли перекрасить и переименовать.

Ингрем вспомнил, как Шмидт говорил, что владелица не очень хорошо знакома с собственной яхтой. Затем ему пришло на ум, что он вообще ничего не знает об этой женщине, кроме того, что она – вдова и что в журнале “Яхты” значится единоличной владелицей. Эта мысль встревожила его и насторожила. Ингрем посмотрел на ее левую руку: обручальное и венчальное кольца на месте, но это ничего не значит.

– А почему вам кажется, что не опознаете ее? – спросил он.

– Я на борту была всего один раз.

– Как это получилось?

– Мой муж незадолго до смерти, с год назад, продал какую-то собственность и купил “Дракона”. Как только имущественные проблемы были утрясены, началась волынка с продажей яхты, так с тех пор и тянется. Но, возвращаясь к нашему вопросу, вы бы узнали яхту, если бы ее увидели?

– Думаю, что узнал бы.

– Прекрасно. Итак, как насчет самолета?

– Не торопитесь. Возможно, из-за истории с Холлистером я стал слишком подозрительным, но мне бы хотелось иметь доказательства, что именно вы – миссис Осборн.

– Пожалуйста!

Он подумал, что его собеседница высокомерно заявит: “Всем это и так известно”, но она оказалась хитрее.

– А вы, похоже, совсем не простак.

– Не сказал бы, просто на этой неделе я достаточно походил в дураках. Кстати, не утруждайте себя поисками документов, удостоверяющих вашу личность, скажите только, что было написано в моем письме к вам.

Она повторила его почти слово в слово.

– Теперь убедились?

– Вполне. – И, сообразив, что вел себя не менее бестактно, чем она, добавил:

– Да, кстати, мне хотелось бы поблагодарить вас, что потрудились позвонить в Хьюстон и удостовериться в получении письма. Дама пожала плечами:

– Не стоит благодарности. Итак, как насчет самолета?

– Хорошенько подумайте, прежде чем влезать в такие расходы, только чтобы взглянуть, нет ли там яхты. Она ведь застрахована, не так ли?

Миссис Осборн утвердительно кивнула:

– От кораблекрушения, надо полагать. Не думаю, что полис предусматривает кражу, поэтому, если с ней что-нибудь случится в открытом море и у меня не будет свидетелей или реального доказательства, что она погибла, пройдут годы, прежде чем я получу страховку.

Вполне может быть, подумал он, но интуиция подсказала, что владелица не говорит всей правды. Впрочем, его это не касается. Ингрем склонился над картой, изучая пометку и прикидывая расстояние.

– Мне кажется, лучше всего отправляться из Нассау. Он расположен поближе, а у авиакомпании Макаллистера обычно имеются большие двухмоторные амфибии, это именно то, что нам нужно. Хотите, я прямо сейчас позвоню?

– Конечно.

Ингрем подошел к телефону, стоявшему на одном из маленьких столиков. Пока оператор выполнял заказ, он, нахмурившись, уставился на карту. Что воры могли там делать? Наконец его соединили со службой Виндзорского аэродрома в Нассау. Сам Макаллистер уже уехал, но один из пилотов, Эвери, был на месте и ответил, что на амфибиях все еще летают.

– На какие расстояния? – спросил Ингрем.

– Зависит от груза. Что вы хотите перевезти?

– Пару пассажиров. Тут такое дело... – Он коротко объяснил суть и спросил:

– У вас есть под рукой любая карта района на запад от Андроса?

– Конечно, сэр. Одна прямо передо мной.

– Хорошо. Взгляните на внешний край отмели, напротив банки Сэл. Видите? Ялик подобрали на 23 градуса 30 минут к северу, как раз рядом с впадиной в океанском дне, глубиной в сто морских саженей, в проливе Сантарен. Если мы хотим облететь район вокруг этой точки, то какую площадь мы покроем, не возвращаясь для заправки?

– Хм-м... Минуточку.., мы сможем продержаться около двух часов и спокойно вернуться обратно.

– Во сколько обойдется час полета?

– В сто двадцать пять долларов.

– Минуточку. – Ингрем прикрыл трубку рукой и назвал сумму миссис Осборн. Она согласно кивнула и добавила:

– Скажите ему, что мы прибудем первым же рейсом.

Ингрем передал ее слова, а от себя спросил:

– Кажется, есть ранний утренний рейс компании “Пан-Америкэн”?

– Да, рейс четыреста один. Прибывает в Нассау в девять утра.

– Заметано. А если мы не сможем достать на него билеты, я перезвоню, каким рейсом прибудем, хорошо?

– Да, сэр. Так что если от вас не будет звонка, мы заправим амфибию и подготовим к полету в девять часов.

Ингрем положил трубку, снова вызвал оператора отеля и заказал разговор с “Пан-Америкэн”. Им повезло, места на рейс четыреста один были. Он сделал заказ и отошел от телефона.

– Улажено, встретимся в аэропорту минут за сорок пять до полета.

– Хорошо. Теперь о вашем вознаграждении...

– Мне ничего не нужно, – сказал Ингрем. Женщина нахмурилась:

– Почему?

– Вышло так, что я невольно помог им украсть вашу яхту. Теперь самое малое, что можно для вас сделать, это помочь отыскать ее.

– Это несерьезно.

Ингрем встал, собираясь уходить.

– Намеренно это получилось, как считает полиция, или нет, я хотя бы частично несу ответственность за то, что ее увели.

– Странный вы, однако, тип, должна отметить. – Она впервые посмотрела на него с интересом. – Сколько вам лет?

– Сорок три года.

– Вам столько не дашь.

– Благодарю, – сухо ответил он и направился к двери, чувствуя неприятное онемение в ноге.

Миссис Осборн и не подумала подняться. Ингрем, взявшись за дверную ручку, остановился.

– Этот ялик... Когда они нашли его, там были весла?

– Нет, только мотор.

– А в моторе был бензин? Они не проверили?

Рей уставилась на стакан с виски:

– Проверили, не было. Ингрем понимающе кивнул. Молчание затягивалось.

– Увидимся утром, – попрощался он и вышел.

Глава 3

Ингрем долго не мог заснуть той ночью. Все свидетельствовало о том, что похищение “Дракона” не было случайной кражей типа “лови момент”. Воры все тщательно продумали, эти люди знали, что делают. Но тогда они должны прекрасно понимать, что не смогут войти ни в один порт западного полушария, не имея необходимых документов, а их украсть не удалось. Непонятно, зачем они это сделали и чего хотели? Все время оставаться в море или вывезти яхту на судоходную трассу?

Как потерялся ялик? Полиция посчитала это событие не стоящим внимания: лодку, наверное, тащили на буксире, она почему-либо отвязалась и отдрейфовала. Но все не так просто. Никто не буксирует ялик в открытом море, да еще с мотором и чьей-то одеждой под скамьей. По правилам, он должен находиться на борту, привязанный к рубке. Значит, ялик отвязали, но зачем? Объяснить наличие часов и одежды нетрудно. Человек – кто бы он ни был – снял их, чтобы нырнуть в воду. Опять же зачем? Куда ни ткнешься – тупик.

Перейдем к миссис Осборн, оставив в стороне очевидное – красивую внешность и хамское поведение. Странно другое. О краже даме должны были сообщить, как только о ней узнала полиция, то есть, самое позднее, в прошлую пятницу, четыре дня назад. Однако владелица вплоть до сегодняшнего утра не сочла нужным прибыть в Майами и, только узнав о найденном ялике, примчалась сюда первым попавшимся самолетом. Почему? Чтобы опознать ялик? Ничего подобного, ведь она призналась по телефону, что не сможет этого сделать. Да и никакой необходимости в ее приезде не было, потому что лодку узнал сторож Танго. Может быть, именно найденные часы заставили ее прилететь из Хьюстона? Наверное, дама знает, чьи они? А если это так, то почему не сообщила полиции?

Не надо об этом думать, решил Ингрем. Его дело – найти “Дракона”. Он закрыл глаза и, как почти каждую ночь за последние два месяца, сразу же увидел смертоносный фейерверк взрыва. Его преследовал один и тот же кошмар, перед глазами неизменно вставала страшная, будто застывшая, картина, для сохранности закатанная в прозрачную пленку. Он не успевает остановить Барни. Тот наклоняется, чтобы включить паяльный аппарат...

***

Когда следующим утром он приехал в аэропорт, миссис Осборн ждала его у стойки “Пан-Америкэн”, она уже купила билеты и сдала свою дорожную сумку. Ингрем попытался заплатить за свой, но дама решительно оттолкнула протянутые деньги:

– Не будьте дураком. Плачу я. В ярком дневном свете миссис Осборн выглядела не менее привлекательной, чем при вчерашнем, более мягком, вечернем освещении, хотя на лице ее можно было подметить следы усталости, как после плохого сна. На ней была белая полотняная юбка и блузка с короткими рукавами, с плеча свисал тяжелый футляр с биноклем. Когда объявили их рейс и они сели в самолет, миссис Осборн сразу же заснула и спала до самого Нассау. Приземлившись в девять утра на Виндзорском аэродроме, они прошли иммиграционный контроль и таможню. Ингрем как раз забирал их багаж с таможенной стойки, когда к ним подошел высокий человек с обожженным солнцем лицом, одетый в костюм из легкой белой ткани.

– Капитан Ингрем?

– Да.

– Меня зовут Робин Эвери.

Мужчины пожали друг другу руки, и Ингрем познакомил пилота с миссис Осборн. У Эвери были тонкие рыжие усики и очень холодные голубые глаза. Его речь отличалась той отмеренной экономичностью, которая выдает англичанина, хотя специфический акцент и отсутствовал. Он подошел к носильщику, чтобы взять багаж.

– Сумки можно оставить до вашего возвращения у нас в офисе, если вы не против, – предложил он и провел их в помещение, расположенное около ангара Макаллистера. Миссис Осборн достала пачку дорожных чеков и расплатилась за наем самолета. Эвери расстелил на краю конторки карту и принес пару линеек.

– Откуда вы хотели бы начать облет?

– Может быть, – ответил Ингрем, – сначала осмотрим южную часть области?

,0н расположил линейки параллельно одна другой и провел ими по карте к указателю сторон света.

– Курс двести точно проведет нас над той самой впадиной в сто саженей, в сорока милях к югу от которой нашли ялик. Оттуда мы могли бы облететь пролив и отмель, прочесывая их с востока на запад через каждые десять миль.

– Хорошо, – согласился Эвери. Он скатал карту, и они втроем направились к большой амфибии, стоявшей на залитой солнцем бетонной площадке перед ангаром. По обеим сторонам узкого прохода в хвостовой части самолета располагалось по три сиденья.

– Кто хочет сидеть с пилотом? – спросил Эвери, с надеждой взглянув на миссис Осборн. – Там видимость лучше.

Она кивнула на Ингрема:

– Его зрение превосходит мое. Пусть он садится.

– О'кей.

Они проследовали за пилотом к узкой двери и забрались в самолет. Эвери завел мотор, подрулил к началу взлетно-посадочной полосы и запросил разрешение на взлет. Двигатели взревели, амфибия начала набирать скорость. Наконец она поднялась в воздух и легла на курс к острову Андрос.

Сначала внизу пронеслась синь океанской бездны, а затем появились белые буруны над зубьями кораллового рифа, идущего вдоль восточного побережья острова Андрос, самого большого в цепи Багамских островов. Сплошной зеленый ковер растительности с редкими извилинами ручейков и большими болотистыми озерцами, где росли мангровые деревья, покрывал всю его поверхность. Наконец самолет миновал пустынное западное побережье, где суша незаметно переходила в обширное мелководье Большой Багамской отмели. Сверху отчетливо вырисовывались контуры песчаных мелей, похожие на рифленые дюны под водяной гладью. Горизонт таял в бесконечной дали, где сливались синева океана и небес, и все отодвигался и отодвигался по мере полета, а потому понять, что они движутся, можно было, лишь посмотрев вниз на измейяющиеся очертания дна и смену цвета воды. Ингрем подумал, что очень трудно описать словами эту колористику, ее надо увидеть своими глазами, чтобы поверить в многокрасочность океана и никогда не забыть все разнообразие его тонов. Интересно, понравился ли вид миссис Осборн. Он искоса посмотрел на нее. Она сидела с прикрытыми глазами, откинувшись в кресле, и курила сигарету. Наверно, ей никогда не говорили, что океан – вещь дорогостоящая.

Андрос скрылся позади, и теперь под ними простиралась бесконечная водная гладь. Прошло еще полчаса. Затем приблизительно через час полета Эвери заметил:

– Кажется, мы находимся над нужным районом.

Ингрем кивнул. Впереди, исчезая в дымке, горизонт пересекала длинная черта, вдоль которой нежные оттенки бирюзового, голубовато-зеленого и бледно-голубого внезапно сменялись насыщенным цветом индиго – западный край отмели обрывался в глубины пролива Сантарен. Ингрем поднялся и вышел в хвостовое отделение. Миссис Осборн открыла глаза, и он, не говоря ни слова, указал ей рукой на маленькое окошечко рядом с сиденьем.

Она кивнула, достала из футляра бинокль и надела ремень на шею. Он наклонился, чтобы не перекрикивать шум моторов, и предупредил:

– Я бы не советовал все время смотреть в него, от такой тряски только глаза испортите.

– Ладно.

Она отвернулась к окну, а Ингрем снова сел рядом с пилотом. Он расстелил карту, пометил карандашом место, где их курс пересекался с впадиной в сто саженей, и положил планшет на колени. Когда они миновали отмеченное на карте место, Эвери, заметив время, сделал плавный поворот направо, и самолет лег на новый курс.

– Два-семь-ноль, – сказал пилот. – Десять-двадцать шесть.

– Точно. – Ингрем не глядя записал цифры на приложенных к планшету листках бумаги. Он методично изучал океанскую гладь: вперед до горизонта, вокруг, внизу. Дул умеренный юго-восточный ветер, поднимающий на воде легкую рябь с редкими белыми, быстро исчезающими барашками. Насколько мог видеть глаз, вокруг было пусто. Прошло пятнадцать минут. Они снова повернули направо и полетели в северном направлении. Ингрем отметил время и курс.

Через семь минут последовал еще один правый поворот.

– Девяносто градусов, – сообщил Эвери. Теперь их самолет летел назад параллельно их первому курсу, но приблизительно десятью милями севернее. Все это время пассажиры не переговаривались между собой. Пилот вел самолет, а они пристально изучали океан, сектор за сектором. Пролетев над отмелью, опять повернули к северу, а потом еще раз на запад. Никаких признаков жизни, никаких судов, под ними лишь безбрежный океан.

Прошел час, еще полчаса. Самолет миновал место, где нашли ялик. Нога у Ингрема затекла и давала о себе знать, глаза болели от напряжения. Вдруг на западе появилось крохотное пятнышко, и они, преисполнившись внезапной надеждой, быстро сменили курс. Но это оказалось коммерческое рыболовное судно из Кей-Сэл, с противоположной стороны пролива. Пришлось возвращаться на прежний курс и продолжать полет по задуманной схеме: двадцать пять миль на запад, десять миль на север, двадцать пять миль на восток и затем опять на север. Ингрем и миссис Осборн, щурясь от солнечных отблесков, вглядывались в водную поверхность, простиравшуюся до самого горизонта. В двенадцать пятнадцать Эвери проверил содержание топлива в баках и объявил:

– На этот раз все, – и повернул самолет назад в Нассау для дозаправки.

Взяв полные баки топлива, они поднялись в воздух, перелетели через Андрос и риф и чуть позже трех часов дня принялись прочесывать намеченную акваторию. Похоже, это безнадежное дело, подумал Ингрем. Теперь самолет удалялся на север от того места, где нашли ялик. Но упорства компании было не занимать, так что полет проходил без лишних разговоров, глаза внимательно обшаривали пустой океан.

В четыре тридцать пять пополудни их курс лежал на восток. Подлетев к краю отмели, Эвери отметил время и проверил остаток горючего:

– Следующий заход надо бы сделать покороче. Осталось всего тридцать минут до возвращения.

Ингрем кивнул. Поворот налево уже начался, как вдруг его взгляд нащупал некий объект в далекой дымке.

– Задержитесь, – крикнул он, – кажется, я что-то вижу.

Далеко впереди под ними проглядывала какая-то неясная точка. Заметив ее, Эвери понимающе кивнул, и самолет направился прямо туда. Через полторы минуты стало ясно, что в этом месте находились два различных объекта: узкая скала или песчаная гряда, едва поднимающаяся над поверхностью воды, и судно. Не в силах сдержать волнения, Ингрем окликнул миссис Осборн и только тогда заметил, что она уже подошла к нему и, перегнувшись через его плечо, смотрит в окно. Эвери слегка изменил курс, чтобы подойти к судну с правого борта, и начал снижаться. Уже стали видны мачты, их было две, причем кормовая повыше. Судно оказалось большой яхтой. Ингрем разглядел каюту на корме, длинную низкую рубку, щеголеватый бушприт.

– Это “Дракон”, – уверенно сказал он. Яхта лежала на воде с убранными парусами, слегка накренившись на левый борт. Все еще снижаясь, они прошли над ней в тысяче футов. Эвери начал поворот направо, чтобы совершить еще один облет. Ингрем напряженно вглядывался вниз, стараясь ничего не упустить. Лицо миссис Осборн почти касалось его щеки, одной рукой она вцепилась ему в плечо, другой – судорожно сжимала бинокль, пытаясь навести его на палубу. Ингрем выбрался из кресла и, уступив ей свое место, встал сзади. Когда Эвери увеличил радиус поворота, яхта на какое-то время пропала из виду, но, завершив вираж, они оказались всего футах в четырехстах над поверхностью воды и приблизительно в миле от кормы. Самолет пролетел менее чем в сотне ярдов от борта, так что Ингрему удалось все хорошо рассмотреть.

Корпус покрасили светло-голубой краской вместо белой, и хотя он не сумел разобрать выведенное на корме название, оно явно было короче, чем “Дракон”. Яхта лежала, если определять на глаз, приблизительно в трехстах ярдах юго-западнее сухого песчаного бара. Узкий и длинный, он поднимался над водой не более чем на два-три фута. Мелководье окружало его со всех сторон, кроме западной, вдоль которой вилась темно-синего цвета протока, проходящая как раз за кормой “Дракона” и продолжающаяся на запад к краю отмели. Начался прилив, вода наступала на отмель, обтекая корпус, но яхта стояла бортом и потому была недвижима. Никаких признаков жизни на палубе Ингрем не заметил. В этот момент самолет миновал шхуну, и пилот начал набирать высоту для следующего разворота.

Миссис Осборн отложила бинокль и прижалась к окну, чтобы разглядеть корму.

– Вы уверены, что это “Дракон”? – спросила она.

– Да, – ответил Ингрем, – никаких сомнений.

– Как-то она странно накренилась. В чем тут дело?

– Села на мель.

– Я никого не заметила на борту, а вы?

– Тоже. Мне кажется, ее бросили.

– Но ведь там обязательно кто-то должен быть... Не понимаю, что могло случиться?

– Не знаю.

Эвери закончил разворот, и они вернулись, зайдя на еще более низкой высоте с правого борта. Пока держится юго-восточный ветер, решил Ингрем, яхте не грозит серьезная опасность. За отмелью море былонеспокойным, но здесь, на мелководье, вокруг песчаного бара, яхта надежно защищена. Северный ветер мог бы ее разбить, но в июне он очень редок. Когда самолет пролетал над палубой, Ингрем тщательно осмотрел ее цепким взглядом профессионала. Кажется, никаких повреждений. Насколько можно судить, рангоут и такелаж в порядке, паруса убраны неаккуратно, как будто их ночной порой скатывал фермер, но гики на своих местах. Одно только плохо – яхта слишком низко сидит в воде и непонятно, по какой причине. Может быть, она получила пробоину и ее намеренно посадили на песчаную косу? Но не видно якоря, который означал бы, что команда оставила яхту до того, как та села на мель. Это сбивало с толку.

И снова самолет миновал судно и начал набирать высоту. Ингрем сделал пометку на карте, определяющую положение судна. Эвери проверил время и заметил:

– Все идет прекрасно, но нам пора отправляться назад.

– Мы не могли бы пролететь еще разок? – попросила миссис Осборн.

Эвери кивнул, соглашаясь. Самолет развернулся и пошел обратно, на этот раз на большей высоте. Миссис Осборн не сводила глаз с пустой палубы. Вскоре яхта осталась позади, она казалась беспомощной и всеми позабытой в безбрежных просторах океана. Когда она окончательно пропала из виду, миссис Осборн отвернулась от окна.

– Как можно попасть на борт?

– Надо нанять судно, – ответил Ингрем.

– Сколько времени для этого понадобится?

– По меньшей мере дня два, может, три.

– Это слишком долго. Почему бы нам не высадиться с самолета?

Ингрем вопросительно посмотрел на пилота, тот кивнул:

– Можно устроить, если не будет слишком сильного волнения. Лучше всего рано утром. Но надо оговорить это с Макаллистером.

Ингрем начал было отговаривать миссис Осборн от подобной затеи, заметив, что оказаться на борту не значит решить все проблемы, ведь, вполне возможно, им понадобится помощь другого, более мощного судна, чтобы сняться с мели. Но потом остановился: попав на борт, он сможет лично оценить ситуацию, решить, что следует сделать, чтобы яхта оказалась на плаву, и проверить, нет ли повреждений под ватерлинией. К тому же, возможно, судно не так уж основательно увязло, просто его прибило к мели отливом, и тогда очередной прилив стащит яхту с песка. А поскольку она, скорее всего, не поставлена на якорь, один Бог знает, куда ее занесет ветром. Брошенные суда нельзя оставлять на произвол судьбы.

– Как вы предполагаете добраться до нее от самолета? – спросил он.

– У нас есть надувные спасательные плоты, – предложил Эвери.

Еще не было шести вечера, когда они приземлились в Нассау. Им удалось застать Макаллистера на месте. Это был полный ирландец с вьющимися темными волосами и сигарой во рту, обходительный и любезный, как добившийся успеха политик. Ингрем развернул на столе карту и объяснил ситуацию.

– Вы уверены, что это то самое судно? – спросил Макаллистер. – На карте здесь нет песчаного бара.

– Это ничего не значит. Описание Багамской отмели сделано довольно приблизительно, а все эти мели и бары появляются и исчезают с каждым штормом. Мы отмечали курс, когда летели туда, так что теперь легко найдем нужное место.

– А там нет скал или коралловых рифов близко к поверхности воды? Эвери покачал головой:

– Нет. К западу от песчаной косы воды предостаточно. Рано утром, до того как поднимется бриз, я вполне смогу обойти мелкие места и продержаться с подветренной стороны, пока они будут на борту.

– О'кей, – согласился Макаллистер, – если вы считаете, что мероприятие безопасно, я согласен. Когда рассчитываете вылететь? – спросил он Ингрема.

– Чем раньше, тем лучше. Я думаю, с рассветом.

– Прекрасно. Мы загрузим в самолет один из дополнительных спасательных плотов и будем ждать вас.

Ингрем забрал из служебного помещения багаж, и они отправились ловить такси до центра города. Едва машина тронулась, миссис Осборн засыпала его вопросами:

– Как вы считаете, что могло случиться? И что с командой?

– Представления не имею.

– А есть ли шанс, что кто-то остался на борту?

– Нет. В этом случае они предприняли бы какие-либо попытки снять судно с мели. Если бы запускали мотор, подняли бы песок со дна и взбаламутили воду, или мы бы заметили за кормой стоп-анкер. Нет, яхту бросили еще до того, как она отдрейфовала на мель.

– Но как это произошло? И почему? Ингрем недоуменно покачал головой:

– Не знаю, что и предположить. Плохой погоды не было, да и признаков повреждений не заметно. Холлистер не мог вести яхту туда в одиночку, ему нужна была помощь. На данный момент мы только и знаем, что у них не было даже второго ялика, чтобы на чем-то покинуть яхту, если бы они захотели. Вся эта история совершенно необъяснима.

– А что могло случиться с Холлистером?

– Вполне возможно, что он мертв. Помолчав, миссис Осборн спросила:

– Почему вы так думаете?

– Что-то заставило его снять одежду и часы, чтобы войти в воду, а обратно в ялик он не вернулся, поэтому, если его не окажется и на борту “Дракона”, то иных предположений нет.

– Понимаю, – коротко проговорила миссис Осборн.

Ингрем взглянул на нее, но женщина, отвернувшись к другому окну такси, упорно смотрела в него. Она так и не проронила ни слова, пока они ехали по городу. Ингрем предложил остановиться в Пайлот-Хаус-Клаб, и она согласилась. Вдруг, когда такси въехало в центральную деловую часть города, миссис Осборн попросила водителя остановиться и вышла.

– Мне надо кое-что купить, возьмите мой чемодан и бинокль и закажите комнату, я скоро приеду, – попросила она Ингрема.

Побрившись и приняв душ, капитан пообедал в одиночестве во внутреннем дворике у бассейна. Миссис Осборн так и не появилась. Ингрем пошел через дорогу в гавань для яхт. Никого из знакомых шкиперов там не оказалось, и он, не зная, как убить время, отправился в центр города, выпил несколько бутылок пива в баре Карлтон-Хаус. “Старею, – подумал он, – где я только не побывал, теперь уж не припомню с какой целью”. Снова и снова возвращаясь в одно и то же место, легко сосчитать прошедшие годы, дивясь, куда же утекло время. Просыпаешься утром, а за окном говорят по-испански, значит, это опять Мексика, тут же вспоминаешь, как перевозил на лихтерах бананы по реке Грихальва, как натужно ревел бензиновый мотор буксира, тянущего за собой цепочку старых барж, – то была пора безрассудной неуемной молодости. А потом приходят воспоминания о спасательных работах на реке Пануко, под Тампико, когда танкер сел на южный мол, потому что шкипер не стал ждать лоцмана, а сам не знал, что при северном ветре обстановка в южной части входного фарватера становится сложной. И вдруг осознаешь, что эти два события разделены одиннадцатью годами, и в этот промежуток времени была война, и несколько других стран, и здоровый кусок западной части Тихого океана. И Нассау...

Ах, какими счастливыми были те семь лет с Френсис и “Кансьоном”. Он встретил Френсис в 1948 году, когда она в компании еще четырех учительниц из Майами наняла яхту для недельного путешествия в Элевтеру. Они поженились в том же году и жили прямо на борту кеча в особом, принадлежащем только им двоим мире, где царило счастье. Он выполнял обязанности шкипера, она – его помощника. Они совершали чартерные рейсы вдоль побережья Новой Англии летом и вокруг Багамских островов зимой, это продолжалось до 1955 года. В тот год Френсис полетела домой в Сиэтл навестить мать и собиралась ехать в Чикаго с друзьями, чтобы сесть там на самолет до Майами. Жизнь остановилась в тот бесконечный яркий ноябрьский день, когда он услышал роковое сообщение по радио, а на островах Берри дул и дул северный ветер и воздух был прозрачен и чист. Френсис погибла в автокатастрофе в местечке Манхэттен, штат Монтана. Ингрем, оцепенев, стоял, держа в руках радиотелефон и ожидая, когда пройдет потрясение и он обретет способность мыслить и сможет вычленить, найти самый важный вопрос, ответ на который все объяснит. “Странно, – думал он, – куда только меня не заносило, а то единственное, с чем вряд ли смогу справиться, случилось в местечке, о котором я и не слышал”.

Ты, братец, перебрал пива или слишком много думаешь, когда пьян, решил Ингрем. Он вышел из бара и отправился назад в отель, куда добрался уже после одиннадцати. Дежурная за конторкой передала, что миссис Осборн звонила ему несколько раз в течение последнего часа.

– Спасибо, – поблагодарил Ингрем. Он поднялся в свою комнату, взглянул на телефон и пожал плечами. К черту миссис Осборн, надо ложиться спать. Телефон зазвонил, когда Ингрем расстегивал рубашку. Он игнорировал звонки, пока не сообразил: дежурная сказала ей, что он вернулся. Пришлось снять трубку.

– Мне надо с вами поговорить, – объявила миссис Осборн слегка заплетающимся языком.

– Я собирался ложиться спать.

– Это в одиннадцать-то часов? Вы что, хотите заслужить награду за благонравие?

– А до завтра с этим разговором подождать нельзя?

– Нет. Приходите ко мне, а то я сама приду.

Непробиваемая особа, подумал он. Лучше ее успокоить, а то начнет ломиться в дверь.

– Хорошо, приду.

Ингрем положил телефонную трубку и спустился в холл.

Глава 4

Дверь номера была приоткрыта. Когда Ингрем постучал, раздалось короткое:

– Входите.

Так он и сделал. Одетая в голубой халат миссис Осборн сидела на диване, положив ноги в прозрачных чулках на кофейный столик. Рядом на полу стояли бутылка “бакарди”, опустошенная на одну треть, две или три открытых бутылки с кока-колой, ведерко для льда и валялся дешевый детективчик. В руке она держала стакан.

Миссис Осборн презрительно оглядела капитана и недовольно фыркнула:

– Хорошо бы закрыть дверь. В случае чего, вы всегда можете закричать.

Впервые Ингрем уловил в ее речи южный акцент. Возможно, он слышался и раньше, но капитан не обратил внимания. Ингрем родился на юге, в Техасе, и, хотя не был там настолько долго, что потерял какой-либо акцент, обычно различал его у других. Дамочка не столько была пьяна, сколько вызывающе вела себя. Пышная копна золотистых волос была аккуратно уложена, губы накрашены. Но это ничего не значит, кто знает, что ей взбредет на ум. Ничего более непредсказуемого на свете, чем напившаяся женщина, он не встречал. Ингрем задал себе вопрос, без особого, правда, интереса, часто ли миссис Осборн напивается. Это было бы обидно, ведь она хороша собой, но ей уже за тридцать, а в этом возрасте приверженность к спиртному сказывается на внешности.

– Что вы так осуждающе смотрите, я и сама прекрасно знаю, – накинулась на него миссис Осборн.

– Что именно?

– То, что мои ноги лежат на кофейном столике.

– Los pies de la Senora Osborne estan en lamesa, – произнес он с монотонной интонацией говорящего попугая.

Она нахмурилась:

– И что это значит?

– Ноги миссис Осборн лежат на столе. Надо полагать, фраза из разговорника. А что, если мы потолкуем о ваших ногах утром?

– Капитан, мне кажется, вы меня не одобряете, не так ли?

– Я об этом не думал, а что, это имеет значение?

– Конечно имеет. Вы разве не понимаете, что я могу перерезать себе вены от отчаяния?

Ингрем ничего не ответил, подумав, что глупее разговора представить невозможно. Дамочка не так уж напилась, чтобы все вокруг ломать и крушить, поэтому, если она немного проветрится, ему удастся уйти без скандала и отель не будет разнесен. Вряд ли стоит гадать, с чего это ее так разобрало. Может, он не уловил намека, когда она попросила заказать им места в отеле, но ему и в голову не пришло, в чем тут дело. Если этой красотке захотелось, так сказать, немножко поразвлечься, она могла бы найти кого-нибудь и получше, при ее-то внешности. В таком городе, как Нассау, полно более молодых и привлекательных мужчин. Скорее всего, дамочка ожидала, что он станет ее домогаться, а она ему даст от ворот поворот. Но у него и мысли такой не возникло. “Да, старею”, – подумал Ингрем. Или, как она его упрекнула, он ее не одобряет. Что ж, действительно, она ему не очень нравится. Наверное, в этом-то и разгадка: женщина почувствовала его неприязнь и обиделась, хотя трудно понять почему. Эта зеленоглазая красотка выглядит весьма самоуверенной и не производит впечатление особы, придающей значение мнению окружающих.

Миссис Осборн молчала, уйдя в свои мысли, казалось позабыв о его присутствии.

– Зачем вы хотели меня видеть? – спросил Ингрем.

Она плеснула еще рому в стакан:

– По поводу Холлистера. Капитан задумчиво прищурился:

– А в чем дело?

– Мне надо вас кое о чем спросить. Когда Холлистер нанимал вас для этой якобы работы, то ничего не говорил о том, что он врач?

– Нет.

– Вы уверены?

– Вполне.

– Только наплел, что он президент фирмы по производству лекарств? Да, все это вполне укладывается в схему.

Подозрения Ингрема, что женщина не настолько пьяна, как кажется, подтвердились.

– О чем это вы?

– Да все о медицине, – пробормотала миссис Осборн, как будто говорила сама с собой. – Его мамашу наверняка напугал тест на беременность.

– Вы его знаете, не так ли?

– С чего это вы взяли?

– Вы потратили больше тысячи долларов, чтобы пролететь с биноклем над “Драконом”, высматривая его.

– А может быть, я просто хотела что-то разузнать?

– Как вы считаете, кем был этот человек?

– Вас это не касается.

– Меня – нет, но вполне может заинтересовать полицию, вы об этом подумали?

– Плевала я на полицию. Если я лично должна заниматься поисками собственной яхты, пусть сидят и помалкивают. Говорю вам, у меня есть только кое-какие предположения.

– У него были похожие часы?

– Да, но это ничего не доказывает. Конечно, они необычные, но существуют не в единственном экземпляре.

– А как насчет моего описания внешности Холлистера?

– Подходит, как и к множеству других людей. Но есть одна деталь, которая кажется мне более важной, чем все остальное. Вы, наверное, удивились, почему он не захотел сам осмотреть яхту, а послал вас?

– Конечно.

– Дело в том, что его мог узнать старик Танго. Холлистер уже был на борту “Дракона”.

Ингрем согласно кивнул:

– Это резонно. Но зачем ему понадобилось его красть?

– Представления не имею.

– Кто он?

– Просто человек, с которым я была знакома. Его зовут Патрик Айве. Если, конечно, мои предположения верны.

– Он понимал что-нибудь в мореплавании?

– Кажется, немного. Мне известно, что он ходил на маленьких яхтах.

– Как вы считаете, мог этот человек управлять “Драконом”.., с чьей-то помощью, конечно? Ведь эта яхта – не игрушка.

– Об этом мне трудно судить, я мало понимаю. Патрик знал навигацию, он ведь был штурманом на бомбардировщике “В-17” во время войны.

– Этот человек просто напрашивался на неприятности, если не знал, как управлять судном таких размеров.

– Судя по тому, где мы нашли “Дракона”, он их таки получил. Вы действительно считаете, что Холлистер мертв?

Ингрем кивнул:

– Полной уверенности, естественно, нет, но мне кажется, что он утонул.

Миссис Осборн посмотрела на стакан:

– Согласна.

– Этот человек был врачом? – спросил Ингрем.

– Нет, – ответила миссис Осборн, не поднимая глаз. – Он занимался мошенничеством. Любил выдавать себя за врача, обналичивая фальшивые чеки.

– Похоже на него. У меня есть один из таких чеков.

– Это не предмет для коллекционирования.

– Слушайте, неужели у вас вообще нет никаких идей насчет того, зачем ему понадобилось красть яхту?

– Никаких, я уже говорила. Вам что, капитан, требуется заверенное нотариусом подтверждение?

Что ж, размышлял Ингрем, можно сказать, чтобы катилась со своей яхтой ко всем чертям, – такой легкий способ выйти из игры всегда имелся. Но это было бы признанием своего поражения, признаком неумения закончить начатое дело. И нечего зацикливаться на том, что она напилась, это глупо. Причем вполне возможно, что дамочка притворяется. Разобраться в таких тонкостях он не мог.

Ингрем вернулся в свой номер и улегся. Он долго лежал без сна, перебирая в памяти подробности разговора. Темное оказалось дело. Если предположить, что настоящее имя Холлистера действительно Патрик Айве, это все равно ничего не проясняет. Почему нашей красотке так хочется его найти или узнать, жив он или мертв? И зачем, о Господи, мошеннику и изготовителю фальшивых чеков понадобилось красть яхту, которая для него не представляла никакой ценности и которой он, вероятно, не мог управлять. С таким же успехом можно украсть, например, тротуар.

Ингрем проснулся в поту на сбитых простынях, подозревая, что во сне кричал. Включив свет и посмотрев на часы, он увидел, что едва минуло два часа ночи. Конечно, теперь его реже мучил старый кошмар, да и та жуткая картина раз от разу представлялась все менее ясной: уже не было того острого чувства вины, как будто он запаниковал и оставил Барни гореть, – дико вопящего, с ног до головы охваченного огнем, словно факел. Нет, Ингрем знал, что схватил его и перебросил через борт разбитого судна, хотя собственная одежда уже горела на нем, а кожа Барни оставалась на его перчатках. Было слишком поздно, друг был уже мертв, и никто не мог ему помочь. Теперь Ингрема мучило другое: страх и сомнение, сможет ли он когда-нибудь снова вдохнуть запах бензина на судне без того, чтобы его не вывернуло наизнанку?

Яхта, которая убила Барни и выжгла верфь от конторы до самых ворот, была небольшой. Этот старый, побитый шлюп назывался “Монетка”, на нем следовало произвести мелкий ремонт – перебрать двигатель, установить новый радиотелефон и более надежную пластину заземления на внешней части корпуса. Они наложили медную полосу и подготовили корпус для проведения радиосвязи. Шлюп хотели спустить на воду вечером в пятницу. Катастрофа сложилась из мелких составляющих: долгий уик-энд, маленькая течь где-то в топливной системе, плохая вентиляция и то, что Барни, у которого и так-то был плохой нюх, в понедельник простудился. Катализатором катастрофы оказался паяльный аппарат. Барни как раз присоединил кабель заземления к отверстию в корпусе и собирался запаять серебром, когда Ингрем спустился через люк и почувствовал запах бензина. Он заорал, но в это самое мгновение Барни включил аппарат.

***

Ингрем попросил разбудить его в четыре часа утра. Когда раздался телефонный звонок, он мгновенно проснулся, встал и, открыв двустворчатую стеклянную дверь, вышел на балкон, откуда открывался вид на гавань и остров Хог. Кажется, им везло – стоял мертвый штиль. Листья кокосовых пальм вдоль Бэй-стрит замерли в предрассветной мгле, лишь слегка рассеянной на востоке бледным розовым свечением. Он позвонил миссис Осборн и, обнаружив, что та уже проснулась, торопливо надел брюки цвета хаки, футболку и кроссовки. Они покинули свои комнаты одновременно. На миссис Осборн были белые брючки до колен, голубой пуловер с короткими рукавами и сандалии на босу ногу. Выглядела она чрезвычайно свежей и привлекательной; может быть, ее и мучило похмелье, но для постороннего взгляда это оставалось незамеченным. У бабы лошадиное здоровье, подумал Ингрем. Он взял ее чемодан и подозвал такси, пока миссис Осборн платила по счету. Всю дорогу в аэропорт она молчала, не последовало никаких объяснений или извинений за ее поведение накануне. Наверно, она ничего не помнит, подумал капитан, впрочем, какое ему до нее дело. Ресторан в аэропорту был закрыт, и они выпили по чашечке кофе в офисе Макаллистера.

– Ваш багаж мы оставим здесь, – предложил Ингрем, – а мой возьмем с собой, потому что я, вероятно, задержусь на судне. Даже если окажется, что надо нанимать буксир, чтобы снять яхту с мели, ее не следует бросать там без присмотра.

Поднявшись в самолет, в заднем отсеке которого лежал скатанный спасательный плот, Ингрем указал своей спутнице на место рядом с пилотом, а сам устроился позади. Уже занимался рассвет, когда амфибия пробежала по взлетной полосе и взмыла в воздух. Капитан закурил сигару и устроился поудобнее, ведь предстояло лететь больше часа.

Они пронеслись над тихой темной громадой острова Андрос и оказались над обширными пространствами Багамской отмели, чьи тихие воды отливали перламутром в свете зари. Выглянувшее позади них из-за горизонта солнце на какой-то момент блеснуло под крылом самолета золотом и пурпуром, но машина нырнула вниз, и вся красота пропала. Казалось, прошло несколько часов, когда Ингрем вновь взглянул на часы. Вскоре они должны увидеть яхту. Капитан поднялся, прошел через узкий вход в передний отсек и встал за спиной миссис Осборн, которая глядела в окно. Через две или три минуты он слегка тронул ее за плечо и показал:

– Вон она.

Женщина молча кивнула.

Отдаленная точка выросла в размере и разделилась на песчаный бар и судно. Эвери начал снижение. Ингрем, наклонившись к самому его уху, попросил:

– Давайте еще раз осмотрим яхту сверху, прежде чем высаживаться. У меня есть одна идея насчет прилива.

Эвери кивнул. Они пролетели над шхуной, оставив ее по правому борту в тысяче футов под ними. Ингрем напряженно смотрел вниз. В раннем утреннем свете было видно, что пустая палуба чуть накренилась к левому борту, беспомощная, как выброшенный на берег умирающий кит. Она лежала на мели в том же положении, что и вчера, носом к северу. Эвери описал широкий круг, и они прошли позади нее в какой-то сотне футов от поверхности воды. Кажется, ничего не изменилось, разве что крен немного уменьшился, потому что наступал прилив. Приглядевшись, Ингрем заметил, что вода вокруг неподвижной яхты медленно поднимается.

– Все еще идет прилив, – прокричал он сквозь рев мотора, – но, похоже, довольно скоро высокая вода начнет спадать. Вы не сможете долго дрейфовать.

Эвери кивнул:

– Хотите отложить спуск?

– Нет, давайте сделаем это сейчас.

– Хорошо, пристегните ремни. Ингрем прошел на свое место и затянул ремень. Он видел через окно, как Эвери сделал заход на запад, к краю отмели, совершая предварительный облет, чтобы проверить, нет ли каких помех на воде, развернулся и зашел на посадку. Гладкая, как масло, вода ринулась к ним, они коснулись поверхности, и амфибия приводнилась, подняв белую завесу водяной пыли. Погасив скорость, машина остановилась. Ингрем отстегнул ремень и прошел в кабину. Они находились в двух милях к западу от песчаной косы и шхуны. Амфибия развернулась и заскользила по направлению к судну.

– Слишком близко подходить не будем, – сказал пилот. – Не нравятся мне здешние мели.

– Вполне достаточно, если мы подойдем на полмили, – ответил Ингрем, – а потом, пока идет отлив, вам лучше отвести машину на запад и подождать нас там.

– Вы долго пробудете на борту?

– Наверно, мне удастся доставить миссис Осборн назад через полчасика. Может, я смогу позвонить по радиотелефону, если он действует. У вас есть канал для межсудовой связи?

– Звоните 26-38.

– Прекрасно.

Ингрем направился в хвостовой отсек, присоединил баллон со сжатым воздухом к клапану надувного плота и накачал его так, чтобы тот смог держаться на плаву. Эвери открыл дверь, и они вместе выпихнули плот наружу. Ингрем встал на колени в дверях и закончил надув, чувствуя, как амфибия мягко покачивается, издавая булькающие звуки. Эвери придержал плот, пока Ингрем помог миссис Осборн устроиться на корме, после чего капитан, выгрузив свой чемодан, баллон со сжатым воздухом и легкие алюминиевые весла, сам перебрался на плот и оттолкнул его от корпуса амфибии.

Ингрем пристроил весла в ушки, служившие уключинами, и начал грести. Когда они немного отдалились от самолета, он взглянул через плечо и понял, что амфибия подошла к яхте даже ближе, чем намечалось, – до “Дракона” оставалось всего лишь ярдов четыреста. Солнце вставало как раз за шхуной, изящным силуэтом обрисовывающейся на его фоне. Красивое зрелище, подумал капитан, если бы она не сидела на мели. При виде яхты, попавшей в беду, у него всегда щемило сердце.

Стоял мертвый штиль, поверхность воды" была ровной, как стальной лист, лишь едва заметная рябь иногда пробегала по ней из пролива Сантарен, – это все, что осталось от волн, уже сглаженных на пяти милях мелководья между песчаной косой и краем Багамской отмели. Ингрем приналег на весла. Когда плот достаточно удалился, Эвери завел мотор и продвинул амфибию к западу, на более глубокое место. Работая веслами, капитан внимательно смотрел за борт. Судя по цвету воды и тому, что он мог рассмотреть под плотом, дно было песчаным, а глубина на всем пути к “Дракону” едва достигала двух морских саженей. Более глубокая протока, добрых сто ярдов в ширину, находилась футах в семи от яхты, так что, если бы удалось дотащить ее до этого места, есть надежда вернуться в глубокие воды, конечно, при условии, что вся операция будет проведена при хорошем освещении.

Но чем ближе они подплывали к застрявшей яхте, тем очевиднее становилось, что снять ее с мели будет трудно. Синие воды протоки оказались за кормой на расстоянии, равном половине длины судна. Самая широкая часть киля была в тридцати футах впереди, так что яхту пришлось бы двигать на целых шестьдесят – семьдесят футов, прежде чем она оказалась бы на достаточной глубине, если, конечно, прилив не поднимется несколько выше, чем сейчас. Однако есть опасение, что он достиг своей высшей точки и начинает спадать.

Внезапно гул мотора оборвался: Эвери выключил двигатели и оставил амфибию дрейфовать в миле от них. Ингрем и миссис Осборн уже были ярдах в пятидесяти от левого борта шхуны. Капитан резко взял вправо, чтобы обойти судно за кормой.

– Разве нельзя взобраться на борт с этой стороны? – спросила миссис Осборн.

– Мне надо сначала кое-что посмотреть, – ответил Ингрем.

– Ах да, название.

Не совсем так, подумал он, но промолчал. Миссис Осборн наклонилась, стараясь разобрать надпись.

– “Лорна”, – прочитала она и взволнованно добавила:

– Посмотрите, под свежей краской можно разобрать старое название.

Ингрем пригляделся. Дама права: хотя новое название вывели черной краской поверх голубой, которой покрыли борта, под ней проглядывали начальная и последняя буквы старого. Паршиво поработали. Ингрем положил весла и застопорил плот. Стояла мертвая тишина. Прилив достиг своей высшей точки. Ингрем подождал, пока рябь на поверхности уляжется, и перегнулся через край плота, внимательно рассматривая дно сквозь прозрачную, как джин, воду. Он прищурился.

– Что там? – спросила миссис Осборн.

– Посмотрите, – откликнулся капитан, – видите ту длинную бороздку, ведущую, назад, к впадине, которую проделал на дне киль?

– Да, а что это значит?

– Яхту не просто прибило сюда волнами. Она была на ходу, когда села на мель. Женщина взглянула на него:

– Выходит, команда была в тот момент на борту?

– Во всяком случае, кто-то из них. Ингрем заметил, что они оба невольно заговорили тише. Да, наверно, дело в безмолвии, которое угнетало.

Почему команда даже не попыталась снять яхту с мели с помощью стоп-анкеров? Судя по следу на дне, они дали задний ход, потому что песок отбросило вперед, но не видно якорной цепи, даже обрывка. Возможно, конечно, что ялик к этому моменту уже пропал, однако они могли переправить якорь на корму с помощью одного из гиков или перенести его под дном, нырнув пару раз. Не надо пускать миссис Осборн в кубрик, подумал он, пока я сам его не осмотрю, там может быть труп, и не один.

Он снова взял в руки весла, и они медленно подплыли к правому борту. Так, яхта сидит в воде низко. Судя по крену, это был более высокий борт, а полоса старой краски у ватерлинии почти скрыта в воде, виднелось лишь несколько дюймов, в то время как она должна быть приблизительно в футе над поверхностью. Вероятно, где-то есть пробоина. Он пристально рассматривал днище, но ничего не увидел. Плот, продвигаясь вперед, проплыл под бушпритом и двинулся к корме вдоль левого борта.

Когда они оказались на уровне грот-мачты, Ингрем снова засушил весла и сумел ухватиться за ванты. Учитывая левый крен, палуба оказалась не слишком высоко над ними. Перебирая фалинь, капитан взобрался на палубу, закрепил его и наклонился подать своей спутнице руку. Она вскарабкалась вслед за ним, пробралась под спасательным леером и встала рядом.

Низкие и длинные палубные каюты с маленькими иллюминаторами возвышались не более чем на два фута. Два или три окошка оказались открыты, но внутри царил полумрак, и рассмотреть ничего не удалось. Солнце высоко поднялось над горизонтом, окутывая золотым сиянием мачты и такелаж, лучи его приятно грели лицо. Все вокруг было влажным от росы. Пустая накренившаяся палуба создавала впечатление полного запустения, будто шхуну давно бросили, но Ингрем понял, что такое чувство возникало из-за общего беспорядка, претившего его моряцкой привычке к аккуратности. Паруса были не скатаны как положено, а небрежно свалены в бесформенные тюки вдоль гиков. У основания фок-мачты и грот-мачты горой громоздились спутанные корабельные канаты. Ступив на палубу, ни капитан, ни его спутница не обронили ни слова, будто не желая нарушать торжественную тишину.

Они пошли назад к проходу между палубными каютами и спустились в кокпит. Это было длинное и довольно широкое помещение, в конце которого помещались компас, штурвал и контрольная панель вспомогательного двигателя. Ингрем обернулся и взглянул на следы, оставленные ими на росе, миллионами крошечных капелек покрывавшей палубу. Других следов на ней не было.

– Я посмотрю в кубрике, – сказал он, – а вы пока подождите здесь.

– Хорошо.

Он начал спускаться по лестнице, ведущей от открытого люка. Вначале после яркого солнечного света Ингрем ничего не мог разглядеть, но когда его голова оказалась ниже уровня люка, он увидел, что вся большая кормовая каюта и две из четырех коек загромождены штабелями длинных деревянных ящиков, привязанных крест-накрест веревочными креплениями. Однако то, что он увидел на передней по левому борту койке, заставило его, чертыхнувшись, спрыгнуть вниз, минуя две последние ступеньки лестницы. Там ничком, безвольно свесив одну руку, лежал худой темноволосый мужчина в брюках цвета хаки. Ингрем бросился к койке и наклонился, чтобы дотронуться до его руки, ожидая коснуться окоченелого трупа. Однако рука оказалась теплой и мягкой, а в ту долю секунды, пока до капитана это доходило, человек начал поворачиваться к нему, и одновременно миссис Осборн истошно завопила:

– Берегитесь!

Ингрем обернулся и увидел огромного детину с заросшей волосами голой грудью. Он стоял, пригнувшись за лестницей, где, очевидно, и прятался раньше. В руке великан держал автомат и выглядел как персонаж на плакате об ужасах войны.

– Приветствуем вас на борту, Герман, – сказал он, – добро пожаловать.

Глава 5

– Уходите немедленно! – закричал Ингрем миссис Осборн, когда первый шок прошел. Стройная нога нащупывала верхнюю ступеньку лестницы, и он понимал, что женщина видит сверху только голову громилы. Тот, нацелив автомат на люк, приказал:

– Давай спускайся, крошка. Самолет далеко, и пилот тебя не услышит.

Капитан уже собирался ринуться на бандита, но, оценив последствия такого нападения, сдержался. Автомат был нацелен прямехонько на миссис Осборн, и стоило Ингрему сделать бросок, как очередь прошила бы ее насквозь. Капитан почувствовал, как что-то твердое уперлось ему в спину пониже лопаток, и мнимый мертвец произнес:

– Остынь.

Рей Осборн спустилась. Полуголый детина кивнул на койку напротив Ингрема и приказал:

– Садись, крошка, и ты тоже, Герман. Ингрем сел рядом с Рей, в душе проклиная себя за то, что опять оказался в дураках. Но ведь он и заподозрить не мог ничего подобного. На палубе, покрытой росой, не было даже следов. Очевидно, громила прочел его мысли, потому что усмехнулся:

– Мы так и решили, что вы вернетесь с утра пораньше, поэтому не выходили на палубу.

– Ладно, проехали! Что вам от нас надо?

– Кое-какая помощь. – Великан повернулся к миссис Осборн:

– Вы хозяйка, правда?

– Так я до сих пор предполагала.

– И вы притащили сюда Германа, чтобы помозговать, как вытянуть эту посудину из песка?

– А вам какое дело?

– Просто проверяю, крошка. Кажется, твой дружок нам пригодится.

– О чем это вы? – удивленно уставилась на него Рей Осборн.

– Он специалист, а мы нет. – Придерживая автомат громадной ручищей, он потянулся к полке на левой переборке, где был установлен радиотелефон, и включил приемник.

Потом достал пачку сигарет, вытряс оттуда одну и прикурил от кухонной спички. От этого громадного человека – таких великанов Ингрем до сих пор не встречал – исходила какая-то сокрушительная сила. Не зло, а именно могучая жестокая сила. На всем его облике лежала печать непоколебимой уверенности в себе. Грубое лицо не было отталкивающе безобразным, веснушчатая кожа облезла от загара, как у всех, кто не выносит солнца; светло-рыжие волосы поредели на макушке, обнажив усеянный веснушками череп, хотя ему вряд ли перевалило за тридцать. Одет великан был лишь в брюки цвета хаки, подвернутые до колен, и незашнурованные ботинки.

Второй мужчина, соскочив с койки, стоял в ее ногах, прислонившись к штабелю ящиков. Он оказался латиноамериканцем с худым лицом и мрачными карими глазами. На вид ему было чуть за сорок. Он запихнул за пояс брюк автоматический кольт сорок пятого калибра, похоже, предоставляя громиле играть главную роль в этом спектакле.

Рей оглянулась:

– А где еще один?

– О ком ты говоришь?

– О Патрике Айвсе.

– Никогда о таком не слышал, – ответил великан и с улыбкой обратился к латиноамериканцу:

– Карлос, список пассажиров у тебя?

– Он был здесь, – резко проговорила миссис Осборн, – зачем лгать? Ведь ялик с его одеждой и часами подобрали...

– А, так ты толкуешь о Холлистере.

– Его звали не Холлистер. Великан нетерпеливо отмахнулся:

– Кому интересно, как его звали? Он мертв, поэтому-то нам и нужен Герман.

Ингрем подумал, что его подвел собственный узкопрофессиональный взгляд на вещи. Яхту не сняли с мели потому, что некому было это сделать, а он не догадался о такой простой причине. Взглянув на штабеля ящиков, он наконец понял, почему украли “Дракона”. Раньше надо было додуматься.

– Куда вы направлялись? На Кубу? – , спросил он.

Великан покачал головой:

– В Центральную Америку.

– Вы не доплывете, даже если сниметесь с мели.

– Доплывем, не беспокойтесь.

– Что все это значит? – вмешалась Рей. – Чем набиты эти ящики?

– Оружием, – лаконично ответил Ингрем.

– Кончайте базар, – приказал великан. – Мы не собираемся тут с вами целый день болтовней заниматься. Нам еще и о самолете надо позаботиться. Глянь-ка, Карлос, где он сейчас.

Латиноамериканец обернулся и посмотрел в маленький иллюминатор:

– Все там же, приблизительно в миле отсюда.

– Носом к яхте?

– Похоже.

– Хорошо, это укладывается в схему, как говорит Лимис...

– Слушайте, – перебил его Ингрем, – не знаю, как вас по имени... Гигант рассмеялся:

– Мы что, позабыли представиться? Надо бы подождать, пока о нас не узнают в яхт-клубе. Я – Эл Моррисон, а он – Карлос Руис.

– Прекрасно, – сказал Ингрем, – но каковы ваши намерения относительно нас? Моррисон покачал головой:

– Именно это вы узнаете, если заткнетесь и послушаете, что я скажу. Ты вместе с цыпочкой выйдешь наверх, чтобы пилот тебя видел, но услышать никак не мог, даже если ты завопишь изо всех сил. Все там осмотришь, как полагается опытному специалисту, и вы вернетесь назад, вниз. Здесь ты по радиотелефону прикажешь ему возвращаться. Дескать, вы решили, что посудину можно вытащить из песка, поэтому вы остаетесь на борту, и ты сам приведешь ее в Ки-Уэст.

– А что потом? – спросил Ингрем.

– Как только он исчезнет из виду, начинаем работать. Тебя избираем вице-президентом по вопросам транспортировки.

Неужели он это всерьез, подумал капитан, совсем спятил малый.

– Слушайте, Моррисон, подумайте хоть немного. Автоматом махать – это одно, а... Моррисон бесцеремонно перебил его:

– Не выступай, нужен будет совет – обращусь к адвокату.

– Но мы не можем позвонить на самолет с этого телефона, у них разные частоты.

– Не морочь мне голову, Герман. Хоть я и не смыслю ни черта в судах, но уж о радио и самолетах кое-что знаю. Большинство амфибий здесь, на островах, работают на межсудовых частотах. Карлос, последи за ними, пока я кое-что устрою.

– О'кей, – ответил Руис. Он достал из-за ремня брюк пистолет. Моррисон прошел мимо них в носовую часть.

Даже в неуклюжих незашнурованных ботинках он двигался совершенно бесшумно.

– Ну, что скажешь, Руис? – подступил к нему Ингрем. – Хочешь провести остаток жизни в тюрьме из-за каких-то вшивых винтовок?

Тот пожал плечами:

– Моя не понимай англицки.

Моррисон окликнул Ингрема, Руис взмахом пистолета приказал им идти. Они поднялись по лестнице и оказались в кокпите, залитом ослепительным солнцем. Карлос следил за ними, стоя на лестнице так, чтобы его голова не была видна. Из чуть приоткрытого носового люка за фок-мачтой высовывался ствол моррисоновского автомата, поблескивая, как немигающий глаз. Ловко, подумал Ингрем. Если бы они остались внизу, Эвери мог что-нибудь заподозрить, а теперь для него дело выглядит так, что они не нашли ничего интересного в каюте и вернулись на палубу, чтобы осмотреть ее повнимательнее, прежде чем принять решение.

– Держись правее, – приказал Моррисон, – и не заходи за эти мачты. Только попробуешь прыгнуть в сторону, я прострелю ей колени.

– Он что думает, мы так и будем плясать под его дудку? – возмутилась Рей Осборн.

– Похоже на то, – согласился Ингрем.

– Вы не хотите хоть что-нибудь предпринять?

Он обернулся и посмотрел на женщину:

– Можете предложить что-то конкретное? Подчинившись приказу Моррисона, они двинулись вдоль правого борта. Капитан посмотрел на самолет, мирно покоившийся на блестящей воде в миле от них, как детская игрушка на зеркале. Но с таким же успехом он мог находиться в другой галактике. Теперь они перешли к левому борту за фок-мачтой и стали глядеть вниз, словно изучая дно.

– Что случилось с Холлистером? – спросил Ингрем.

– Утонул, – последовал из люка лаконичный ответ.

– Как?

– Пытался доплыть назад до яхты. Прыгнул с ялика, подумал капитан и спросил:

– А что он делал? Где это случилось?

– Да прямо здесь. Мы сели на мель ночью, а на следующее утро Холлистер сказал, что надо выгрузить оружие, чтобы облегчить яхту. Он взял ялик и поплыл вон к тому островку посмотреть, достаточно ли там сухо, чтобы оставить ящики. На обратном пути у него заглох мотор. Вода при приливе прибывала достаточно быстро, так что он начал отдрейфовывать. Тогда Холлистер разделся, прыгнул в воду и попытался идти и толкать ялик, но потерял под ногами дно и решил плыть. Ему не удалось доплыть до судна.

– Когда это случилось?

– Кажется, в воскресенье. Какая тебе разница? Теперь иди назад и запусти двигатель.

Они отправились на корму. Ингрем вошел в кокпит, панель управления двигателями находилась рядом с местом рулевого. Он включил зажигание и нажал кнопку стартера. С третьей попытки двигатель заработал, под кормой фыркнул выхлоп, и затем раздался ровный гул, который легко мог услышать пилот самолета. Идеи у Моррисона, может быть, и сумасшедшие, но в сообразительности ему не откажешь, подумал капитан.

– А теперь выключай, и идите вниз. Они спустились по лестнице и конвоируемые Руисом прошли в носовую часть каюты. В проходе между двумя каютами появился Моррисон с автоматом на плече. Он кивком указал на радиотелефон:

– Бери трубку и повторяй за мной. Ингрем покачал головой:

– Не буду.

– Не разыгрывай из себя крутого парня, Герман, хуже будет.

– Вы не станете стрелять.

– Нет, не стану, но я сломаю красотке руку. Эта краля нам без надобности.

Наступила гнетущая тишина, напряжение нарастало. Капитан перевел взгляд с одного мужчины на другого:

– Не думаю, что вы это сделаете.

– Может, выдвинешь еще какое предположение, Герман? – саркастически ухмыльнулся Моррисон. – Подумай, отсюда до доктора далеко.

Ингрем молчал. Если самолет улетит, то больше уже не вернется. Моррисон повернул голову в сторону Рей:

– Иди сюда, детка.

Руис быстро проговорил по-испански:

– Альберто, мне это не нравится.

– Заткнись, идиот, – зло рявкнул Моррисон на превосходном разговорном испанском, – он может тебя понимать.

Внезапный обмен репликами застал Ингрема врасплох, но он постарался придать лицу непонимающее выражение, надеясь, что ему это удалось.

– Да он ничего не понимает, – продолжал Руис, – а ломать женщине руку – низость.

Моррисон ответил, что сломает, если понадобится, и одну, и другую, и еще кое-что сделает, причем описал это достаточно подробно. Испанский язык очень красив, но по возможности яркого описания жестокостей и непристойностей, пожалуй, превосходит английский. В глазах Руиса мелькнуло отвращение. Ингрем понял, что проверяют его знание языка, и ухитрился сохранить непроницаемый вид. Он надеялся, что миссис Осборн не знает испанского, а если и знает, то лишь в объеме школьной программы.

– Ну вот видишь, – сказал Руис, – он ничего не понял. Слушай, неужели придется сделать это?

– У нас нет выбора. Может, хочешь вернуться? – резко спросил он.

– Как все это неудачно. Ну что ж, раз мы должны... – развел руками латиноамериканец.

– О чем это вы совещались? – вмешался Ингрем.

– О том, какую руку ломать сначала, – охотно пояснил Моррисон по-английски. – А звук при этом какой, если бы ты знал! Только вот, наверное, ее вопли заглушат его. Ну, давай начнем, красотка. – Он шагнул к Рей, схватил ее за запястье и начал заводить руку назад.

– Ладно, – мрачно сказал Ингрем, – я позвоню пилоту.

Моррисон улыбнулся и отпустил женщину:

– Давай бери микрофон.

Ингрем снял микрофон с рычагов и этим включил передатчик. Зажужжал преобразователь частоты. Моррисон уже установил переключатель на 26-38. Ингрем нажал кнопку.

– Говорит “Дракон”, звоню на самолет Макаллистера. – Он не знал опознавательные буквы самолета. – “Дракон” к Эвери, ответьте, пожалуйста.

Какое-то мгновение стояла напряженная тишина, затем из громкоговорителя раздался голос пилота:

– Эвери к капитану Ингрему. Как там у вас? Все в порядке? Прием.

Моррисон кивнул. Ингрем начал говорить в микрофон:

– Все нормально, думаю, можно попытаться снять яхту с мели, используя якорь. Мырешили остаться на борту и попробовать перегнать ее в Ки-Уэст. Прием.

– Вдвоем остаетесь?

– Да. Прием.

– Вас понял. Если будут трудности и захотите, чтобы я вернулся или выслал судно, позвоните в Майами связисту морского флота. Сможете?

– Да, у нас есть этот канал.

– Прекрасно. А что случилось с ворами, можно сказать?

Моррисон покачал головой и левой рукой махнул в сторону моря. Ингрем, стиснув зубы, отвел взгляд.

– Нет, наверно, просто бросили ее.

– Хорошо. Если это все, то я взлетаю, счастливо оставаться.

– Спасибо. Говорит “Дракон”, прием окончен.

Капитан положил микрофон на место. Жужжание преобразователя частоты затихло. Что теперь с ними будет? Ясно, что Эвери воспринял внезапное изменение планов миссис Осборн спокойно. Вопрос о плате за чартер не поднимался, предполагалось без слов, что счет будет выплачен, как только яхта вернется в Ки-Уэст. Пройдет не меньше недели, прежде чем задумаются, куда подевались капитан и владелица яхты.

– А что вы собираетесь делать с нами? – спросил Ингрем.

– Ничего, – ответил Моррисон, – получите свою яхту обратно, когда она нам перестанет быть нужна.

– И когда это случится?

– Как только доставим груз на место.

– Но это киднеппинг. Можете получить вышку. Не настолько же вы тупы, чтобы...

– Заткнись, – оборвал его Моррисон. – Иди наверх. Мне надо, чтобы ты был там, когда самолет будет взлетать.

Они поднялись по лестнице и встали на палубе у кокпита, в спину им смотрел из люка ствол автомата.

– На самолет глядите, а не по сторонам, – прорычал Моррисон.

Они послушно следили за взлетом амфибии. Сначала, разбрасывая солнечные зайчики, повернулся один из пропеллеров. Потом раздалось чихание и рев двигателя. Заработал второй мотор, амфибия заскользила по воде. Руис побаивается, подумал капитан, но что толку. Командует здесь Моррисон, он очень опасен. Пока у Ингрема было одно маленькое преимущество – эти двое не знали, что он говорит по-испански.

Амфибия остановилась, развернувшись носом на север. Моторы взревели, и машина начала набирать скорость, прошла на милю западнее яхты, оторвалась от воды и скоро затерялась в воздушном пространстве. Ингрем почувствовал себя совершенно разбитым. Из люка позади поднялся Моррисон, а за ним Руис.

Гигант присел на угол палубной каюты с автоматом на коленях и сказал:

– Теперь давайте снимать посудину с мели. Что надо сделать прежде всего?

– Избавиться от балласта, – холодно ответил Ингрем.

– От какого такого балласта?

– Оружия. Выбросите его за борт.

– Не дразни меня, Герман. Автоматы переправим вон на тот островок...

Внезапно Руис вскрикнул по-испански:

– Смотри, самолет возвращается! Ингрем спохватился, но слишком поздно – он уже повернулся, отреагировав на восклицание. Моррисон ехидно улыбнулся, а капитана охватила жгучая, но бессильная ярость. Один промах за другим: сначала его обвел вокруг пальца Холлистер, потом Моррисон, а теперь и Руис.

Однако это была не хитроумная уловка латиноамериканца: пилот действительно развернулся и возвращался.

– Смываемся! – рявкнул Моррисон, схватил автомат и нырнул в люк вслед за Руисом.

Ингрем молча наблюдал за ними. Интересно, может, Эвери заподозрил что-то? В этот момент самолет пошел на поворот в нескольких милях к северу от яхты и резко снизился. Похоже на то, что Эвери пытается разглядеть что-то на поверхности воды. Внезапно в каюте раздался сигнал радиотелефона. Моррисон коротко приказал от люка:

– Возьми микрофон, это тебя. Капитан быстро спустился по лестнице. Моррисон уже включил передатчик. Он протянул Ингрему микрофон и встал рядом, направив на капитана автомат.

– Не скажи чего-нибудь лишнего, приятель, и смотри на меня.

Ингрем нажал кнопку передатчика:

– Говорит “Дракон”, что случилось? Прием.

Голос пилота заполнил каюту:

– Здесь подо мной в воде что-то есть. Не отключайтесь, сейчас я опять облечу это место.

Наэлектризованную ожиданием тишину нарушали только атмосферные помехи в громкоговорителе. Рей Осборн, оставшаяся на палубе, заглянула в люк, ведущий в каюту. Вновь зазвучал голос Эвери:

– Порядок, это тело. Наверно, один из похитителей. На нем ничего нет, кроме трусов. Если вы подгоните плот, я могу приводниться и взять его на борт.

Ингрем взглянул на Моррисона. – Скажи, что сами подберете тело, – приказал великан, – и привезете его в Ки-Уэст.

Капитан повторил это в микрофон.

– Очень хорошо, – согласился Эвери, – это может сократить международную волокиту. Труп плавает в трех милях к северо-северо-востоку от вас. Если вы доберетесь туда, пока океан спокоен, сможете легко его найти, а то на нем уже птицы сидят.

Ингрем заметил, как миссис Осборн содрогнулась при этих словах. Моррисон резко взмахнул рукой, подавая знак: “Кончай трепаться”. Капитан попрощался и отложил микрофон. Когда они снова вернулись на палубу, самолет уже исчезал вдали.

Моррисон опять присел на уголок палубной каюты.

– Итак, сколько автоматов нам надо выгрузить?

Рей с возмущением уставилась на него:

– Но как же труп? Моррисон пожал плечами:

– А что о нем тревожиться?

– Мы что, так ничего и не предпримем?

– Хочешь сделать ему искусственное дыхание? Он уже три дня как покойник.

Миссис Осборн бесстрашно шагнула к великану, ее зеленые глаза сверкали.

– Я собираюсь взглянуть на него.

– На раздутого утопленника? Тебе, радость моя, лечиться надо.

– Послушайте, – вмешался Ингрем, – сплавать туда и обратно займет не больше получаса, а миссис Осборн могла бы посмотреть, действительно ли этот человек Холлистер.

Моррисон покачал головой:

– Отвали, Ингрем. Меня не интересует, настоящий это Холлистер или нет. У нас есть дела поважнее, чем болтаться по океану, разыскивая его.

– Я собираюсь это сделать, – решительно заявила миссис Осборн и направилась к плоту.

И тогда в ярком свете солнечного утра, как отпущенная стальная пружина, на свободу вырвалась жестокость.

Моррисон рванул женщину к себе, ухватив за пуловер, и наотмашь ударил по лицу. Рей, задыхаясь от ярости, попыталась дать ему сдачи. Ингрем бросился на великана как раз в тот момент, когда Моррисон одним движением руки отшвырнул женщину на палубу, сбив с ног. И тут же тяжеленный револьвер Руиса опустился на голову капитана, и она словно взорвалась от боли. Ингрем повалился на Моррисона, а тот, оттолкнув его автоматом, нанес капитану сокрушительный удар в челюсть. Колени Ингрема подкосились, и он рухнул рядом с миссис Осборн.

Когда он попытался встать, опираясь на руки, палуба закачалась и поплыла перед глазами, а руки не выдержали тяжести тела, и он снова упал на палубу. Кровь стекала по его лбу и капала на дощатый пол.

– Не делай больше так, Герман, – назидательно сказал Моррисон. – Ты уже большой мальчик, но и мы не первый день на свете живем.

Глава 6

Спустя какое-то время Ингрем сумел сесть, хотя голова у него разламывалась от боли. Он оказался рядом с Рей, на щеке которой пламенело багровое пятно, а в глазах от отчаяния и ярости стояли слезы.

– Толку от вас как от козла молока, – прошипела она.

Капитан попытался стереть носовым платком кровь с лица, но только размазал ее и швырнул платок за борт. Легкий ветерок ласкал воду за кормой, в ярком солнечном небе носились и кричали чайки. Таким беспомощным Ингрем себя еще никогда не ощущал: с ним разделались в какие-то три секунды.

– Как только наш приятель будет в состоянии грести на плоту, мы начинаем, – сказал Моррисон латиноамериканцу. – Отправляйся вниз и начинай отвязывать ящики. Руис скрылся в кубрике.

– Сколько мы должны разгрузить? – спросил Моррисон капитана.

– Откуда мне-то знать? – холодно посмотрел на него Ингрем.

– Но ты же специалист.

– Я даже не знаю, что тут у вас на борту, и был ли прилив, когда вы напоролись на мель.

– Про прилив сказать не могу, но про то, что на борту, – пожалуйста. Шестьсот винтовок, тридцать автоматов, с полдюжины минометов...

– Мне нужен не перечень, а вес. У тебя есть хоть какое-нибудь представление, сколько все это может весить?

Моррисон на секунду задумался:

– Самое тяжелое – это боеприпасы. У нас здесь больше ста тысяч патронов тридцатого калибра. Думаю, что-то около шести или восьми тонн.

Ингрем быстро прикинул, что, если длина ватерлинии пятьдесят пять футов, а ширина корпуса посередине – шестнадцать, получается нагрузка приблизительно в тридцать пять кубических футов на дюйм погружения в нормальном состоянии. Каждая тонна груза будет опускать ватерлинию почти на целый дюйм. Если информация Моррисона верна, не удивительно, что яхта так низко сидит на воде.

– Вы допустили перегруз по меньшей мере на шесть дюймов. Случись непогода, яхта пойдет ко дну или переломится пополам.

– Не мели языком зазря. Скажи, сколько надо выгрузить.

– Вероятно, весь груз целиком. Сколько времени вы уже находитесь здесь?

– С субботней ночи.

– А сейчас среда. Она за это время ни разу не сдвинулась с места?

– Нет, – ответил Моррисон.

– Прилив тогда был выше или ниже, чем сейчас?

– Откуда мне знать? – пожал плечами гигант. – Можно подумать, у нас было чем его мерить!

– Головой работай. Палуба тогда была к воде ближе, чем сейчас, или нет?

– Да нет, почти как сейчас.

– С чем вас и поздравляю. Ясно, что вы наткнулись на эту мель во время самого высокого прилива за месяц, причем летели на полной скорости.

– Так что? Теперь сидеть и плакать будем? Давай лучше выбираться отсюда.

– Послушай, если вы направлялись на Карибы, то почему яхта смотрит носом на север?

Моррисон с недовольной гримасой махнул рукой:

– Мы пытались развернуться, чтобы выбраться отсюда, но, как я уже говорил, была ночь и ни черта не видно. Вдруг нам показалось, что слышится шум прибоя.

– Вы повернули не туда, куда надо, но я-то спрашивал, почему вы оказались именно в этом месте отмели, а не по крайней мере в десяти милях западнее.

– Я в этих делах не понимаю, не штурман. Похоже, нам надо было взять кого-нибудь разбирающегося. Говорил ведь Холлистеру, чтобы он тебя нанял...

– Подожди-ка, ты что, знаешь меня?

– А как же. Я так и подумал, что это ты, когда вы поднимались на борт, а уж после того, как услышал, что пилот называл тебя Ингрем, все стало на свои места.

– Где же ты мог меня видеть раньше?

– В холле отеля “Иден-Рок”, когда ты в первый раз встречался с Холлистером. Тут в разговор вмешалась миссис Осборн:

– А почему этот Холлистер хотел, чтобы кто-то другой, а не он сам проверял “Дракона”?

Моррисон пожал плечами:

– Он сказал, что хозяйка – его давняя подружка, он был на яхте раньше и сторож может вспомнить его.

Миссис Осборн промолчала и отвернулась, глядя вдаль. Что ж, она получила ответ на свой вопрос, подумал Ингрем, сама напросилась.

– А чья была идея украсть яхту? – спросил он.

– Холлистера, или как вы его там называете?

– Патрик Айве, – подсказала Рей.

– Пусть так. Это он должен был организовать транспорт и переправку нас с грузом на борт. Хвастался, что много ходил на яхтах, да и вообще был штурманом ВВС во время войны. А оказалось, никакой он не знаток. Тебя надо было брать.

– Вы и взяли, – мрачно пошутил Ингрем. – Именно поэтому я здесь. А оружие откуда?

– Украли.

– Послушай, что я вам предлагаю, – сказал Ингрем. – Мне кажется, что яхту можно снять с мели, когда мы выгрузим все оружие. Давай просто покидаем его за борт и поведем “Дракона” в Ки-Уэст. Оружие контрабандное, никто о его краже официально не заявит, поэтому против вас не будет других обвинений, кроме кражи яхты. Я думаю, миссис Осборн спустит все это на тормозах, если ей вернут ее собственность целой и невредимой, поэтому самое худшее, что вам грозит, это условный приговор.

– Нечего об этом говорить, нам надо доставить груз.

Пульсирующая боль в голове стала настолько невыносимой, что Ингрем был вынужден на мгновение прикрыть глаза от ослепительного сияния солнца. Как заставить этого мускулистого недоумка хоть что-то понять? Капитан с трудом подавил желание завопить во весь голос.

– Послушай, Моррисон, – сказал он устало, – пораскинь мозгами. Пока что вы не так уж серьезно влипли, но если проделаете все, что задумали, у вас не останется ни единого шанса выпутаться. Американские власти обвинят вас в киднеппинге, объявят розыск и приговорят к пожизненному заключению.

– Это не ко мне, я в это время буду далеко.

– Ты думаешь, что сможешь скрыться в Латинской Америке? В зеркало на себя часто глядишь?

– Скрыться не трудно, если знаешь язык и есть деньги и связи.

– Только не в том случае, если тебя разыскивают за серьезное преступление. У госдепартамента, между прочим, тоже есть связи.

Моррисон, выкатив глаза, рявкнул:

– Не твоего ума дело. Говорю еще раз, нам надо перегрузить оружие на островок. Когда яхта снимется с мели, мы погрузим их обратно.

Ингрем взглянул на узкую песчаную полоску:

– Плот не вместит больше пары сотен фунтов зараз. Так что провозитесь до конца недели.

– Не беспокойся, я все рассчитал. Ты подвезешь груз до мелководья возле острова, откуда я смогу перенести его на берег, а ты тем временем отправишься за новой партией. Будем передавать из рук в руки, вроде как ведра воды при пожаре. А теперь примемся за дело. – Великан поднялся и крикнул в люк:

– У тебя готово, Карлос?

– С левой стороны все отвязал, – ответил снизу Карлос. – Начинаю снимать справа.

Ингрем взглянул на воду за бортом и заметил на поверхности легкое движение. Это прилив миновал наивысшую отметку, и вода начала отступать, обнажая неподвижный корпус яхты. Что ж, пусть продолжает делать то, что грозит ему гибелью, подумал капитан. И тут же содрогнулся от жестокой мысли. Нет, он не сможет промолчать, ведь парень ни в чем не виноват.

– Скажи своему приятелю, чтобы не отвязывал груз по правому борту, во всяком случае, пока не освободит место, чтобы снять верхние ящики.

– Почему? – спросил Моррисон.

– Прилив уходит. Если левый борт накренится еще на пару градусов, твоего дружка размажет по стенке, в ведре будешь его выносить.

– Да-а, думаю, надо согласиться. Хороший ты парень, Герман. Может быть, мы наймем тебя на постоянную работу.

– Иди к черту, – буркнул капитан. – Если бы там был ты, я бы и слова не сказал.

Пока Моррисон переговаривался с Руисом, Ингрем пошел на корму, к рулевой рубке. Что-то тут не сходилось. Как ни крути, они никак не должны были оказаться именно в этом месте отмели. Капитан мрачно уставился на нактоуз компаса, затем вошел в кокпит, сдвинул кожух и проверил на компасе курс. Курсовая черта лежала на отметке 008 градусов. Насколько он смог судить, карты с девиациями нигде не было видно.

Рей подошла и встала рядом.

– Что нам теперь делать?

– Именно то, что приказал Моррисон, так мне кажется.

– Может быть, нас будут искать. Скорее всего, только тогда, когда будет слишком поздно, подумал про себя Ингрем, но вслух ничего не сказал. Зачем зря ее пугать? Она, вероятно, не представляет, насколько плохи их дела. Даже если он снимет яхту с мели, худшее впереди. “Дракон” опасно перегружен, накренен, его плавучесть нарушена: случись хоть малейшая непогода, он пойдет ко дну как кирпич. А что касается перевозки оружия в чужую страну... Лучше об этом не думать. Миссис Осборн, стоя рядом, смотрела на север, на пустынный горизонт. Да уж, шанс миллион к одному, что теперь кто-либо снова увидит этого Айвса, ведь начался отлив, и тело относило в открытый океан.

– Кончай бездельничать, Герман, принимайся за работу. – Голос Моррисона оторвал его от размышлений.

Руис толкал одну из деревянных упаковок вверх по лестнице, в кокпит. Моррисон надел рубашку и мягкую соломенную шляпу, в руках у него была бутыль с водой.

– Сначала отвезешь меня, – приказал он, – а потом начнешь переправлять винтовки. Их в упаковке десять, так что каждая весит чуть больше ста фунтов. На плот можно будет грузить по две сразу. А ты, радость моя, оставайся здесь, на кокпите, и руководи Руисом в подъеме ящиков. Не старайся дорваться до радио, когда он отвернется, мы из него вывинтили пару деталей.

Великан повелительно взмахнул автоматом. Какие-либо возражения были бесполезны. Ингрем сошел на плот и подал наверх свой чемодан и сумку Рей. Пока капитан отбрасывал носовой фалинь, Моррисон сел рядом, положив на колени автомат. Они проплыли вдоль борта и обогнули нос яхты. Приблизительно в трехстах ярдах от правого борта с севера на юг протянулась узкая полоска песчаной косы. Между ней и “Драконом” в какой-то сотне ярдов от правого борта яхты темнела глубокая протока, идущая на запад, к краю Багамской отмели. Море за протокой, судя по цвету воды, сразу мелело, едва покрывая плоское дно по обеим сторонам косы.

День был безветренный. Гладкая, словно политая маслом, вода отражала лучи солнца. Жарища будет, как в топке, подумал Ингрем, и через час отлив пойдет полным ходом, со скоростью в два-три узла. Интересно, принял ли это во внимание Моррисон. Скорее всего, великан, одержимый идеей выполнить задуманное, не способен видеть препятствия на своем пути. Плот пересек протоку, и впереди проступили очертания песчаного дна. Моррисон пристально вглядывался в него.

– Останови, – отрывисто приказал он, перебросил ноги через борт и встал, оказавшись в воде всего лишь по пояс. Они находились приблизительно в ста ярдах от суши, а расстояние до яхты было вдвое больше.

– Порядок, – одобрил великан и приказал:

– Начинай перевозить груз.

Ингрем развернулся и поплыл назад, к “Дракону”. Моррисон выбрался на берег по мелководью, положил автомат и бутылку с пресной водой на песок и повернулся, наблюдая за отплывшим плотом. Боль в голове Ингрема стала тупой и ноющей, кровь на лице запеклась в жесткую корку. Капитан зачерпнул воды и принялся отмывать ее, обдумывая пути спасения. Шансов на это было мало. Может быть, попытаться уйти на плоту? Эти автоматы не имеют дальнего боя, и точность попадания их на большом расстоянии не слишком велика, так что если как-то нейтрализовать Руиса... Ничего не выйдет. Ближайшая суша – это западное побережье Андроса в семидесяти пяти милях отсюда. Даже если, не умерев от жажды, добраться туда, это их не спасет. На побережье нет поселков, только болота, москиты и лабиринт проток с затхлой водой. Им никогда не пройти через это гиблое место, так что о плоте следует забыть, надо попытаться захватить яхту. Сыграем на Руиса, подумал он, ведь им вместе предстоит грузить ящики на плот. Надо подкараулить момент, столкнуть его за борт и заставить выпустить из рук кольт.

Ингрем подплыл к “Дракону”. Руис уже вытащил из каюты четыре ящика и составил на палубе у кокпита так, что края их торчали над бортом. Сам латиноамериканец стоял позади них, засунув за пояс свой револьвер.

Ингрем ухватился за один из пиллерсов для бортовых лееров.

– Дай руку, – попросил он. Руис покачал головой:

– Обойдешься без моей помощи.

– Да, мой генерал.

– Давай-давай, стаскивай их вниз.

– Ну вылитый Освободитель. Жаль, что у нас нет коня, чтобы ты мог попозировать для памятника.

Руис нахмурился:

– Оставь свои шпильки, Ингрем, зря время теряешь.

Кажется, раньше этот тип работал тюремщиком, что не очень вдохновляет.

– А как твоя голова? – спросил Карлос по-испански.

Значит, он не может удержаться от искушения самому подпустить шпильку, подумал Ингрем.

– Чего там голова, мой генерал, – ответил он тоже по-испански. – Во имя великого дела свободы я плюю на все неудобства. Давайте лучше подумаем о вашей шее, на ней удобно висеть?

– Заткнись и начинай грузить, – по-английски приказал Руис, – а то заработаешь еще одну шишку.

Капитан пожал плечами и начал стаскивать вниз один из ящиков. Делать это было неудобно, но он все же ухитрился не перевернуть плот. Вот и второй ящик соскользнул и лег рядом с первым, нависая над бортом плота.

– Еще один встанет? – спросил Руис.

– Сам посмотри, идиот.

Плот осел практически по самые борта и стал неустойчив. Еще один ящик, и он перевернется или сделается неуправляемым.

– Ладно, отчаливай, – разрешил Карлос. Ингрем снова поплыл вдоль борта яхты и через протоку. Моррисон, стоя по пояс в воде, без автомата, уже ждал его. Рубашка ослепила широкую грудь, плечи были мокрыми от пота.

– Вытряхивай их, Герман, ты слишком долго возился.

– Это не моя идея, – холодно ответил Ингрем.

– Твою я хорошо себе представляю. Посмей только ногой шевельнуть, и будешь работать под прицелом.

Великан положил одну упаковку на левое плечо, другую взял под мышку и зашагал в воде к берегу. Как будто пустые несет, подумал Ингрем. Он взглянул на часы, было семь минут девятого. После следующей переправы снова заметил время, вся процедура заняла одиннадцать минут. Получается около пяти ездок в час. Двести фунтов за ездку – выходит, по крайней мере, четырнадцать часов, чтобы перевезти семь тонн. А потом надо ждать прилива, попытаться снять яхту с мели и загрузить все это снова. И причем его расчет предполагает стоячую воду, а что будет, когда начнется прилив...

Во время следующей ездки, пока Моррисон поднимал ящики, капитан сказал:

– Вся работа займет три дня, и это минимум.

– Ну и что, – равнодушно возразил великан, даже не оборачиваясь.

– Все равно “Дракон” не доберется до Карибских островов. Он перегружен.

– Сейчас июнь, прекрасно доберется, как говорил Холлистер.

– Верь больше, ведь он еще говорил, что был штурманом. И посмотри, куда вас завез.

– Заткнись и работай.

Прошел час. Течение усиливалось по мере отлива, с каждым разом двигаться становилось все труднее. К десяти часам пот катил с капитана градом, а руки болели от гребли. Особенно трудно было грести из-за того, что тяжело нагруженный плот низко сидел в воде. Чтобы добраться до западной оконечности песчаного островка, приходилось плыть против течения вверх по протоке, и только оказавшись на уровне Моррисона, поворачивать поперек потока. Очередная ездка заняла пятнадцать минут отчаянной гребли, когда один недостаточно энергичный взмах веслом мог свести на нет достигнутое продвижение вперед.

Великан подтянул к себе плот, вода быстро обтекала его ноги. Ингрем взглянул на него сквозь пот, заливавший глаза, и сказал:

– Так и будет, пока продолжается отлив. Хочешь ты этого или нет.

Моррисон кивнул:

– Я тебя понял. Давай передохнем, у меня на яхте есть сандвичи. Стой здесь, пока не вернусь.

Великан понес ящики на берег, а Ингрем тем временем сошел в воду и удерживал плот руками. Это было легче, чем работать веслами, а мокрее, чем он был, ему все равно не стать. Моррисон вернулся, держа в руках автомат.

– Всего перевезли двадцать четыре упаковки, – сообщил он.

Чуть больше тонны, только самое начало, подумал Ингрем, гребя назад к “Дракону”. Когда он забирался на борт, больная нога, онемевшая от напряжения, подогнулась, и ему пришлось схватиться за леер, чтобы не упасть. Едва начавшийся легкий бриз стих. Накаленная жгучими лучами солнца палуба ослепительно блестела. Лицо миссис Осборн, в изнеможении распростершейся на сиденьях в кокпите, было пунцовым от жары, пряди волос прилипли ко лбу. Она так получит тепловой или солнечный удар, подумал Ингрем, но от солнца некуда деться, а в кубрике еще хуже.

– Внизу должен быть тент, – сказал он Моррисону. – Если ты считаешь возможным не целиться в меня хотя бы пяток минут, я сбегаю принесу его и навешу.

– Валяй, – согласился великан. Ингрем спустился в передний люк под пристальным наблюдением Руиса. В узкой каюте было три койки, на двух из них лежали чемоданы и смятая одежда. Он открыл маленькую дверцу шкафчика в носовой части яхты и начал шарить в полутьме среди дополнительных парусов и бухт канатов, пока не нашел тент. Затем передал его наверх Руису, а потом отнес на корму и прикрепил над кокпитом. Воздух под ним, конечно, не стал прохладнее, то тент защищал от безжалостных лучей разыгравшегося светила. Все уселись, Моррисон взгромоздился на угол палубной надстройки с неизменным автоматом в руках, который, по-видимому, стал его неотъемлемой частью, без коей он не может обойтись.

– Кто хочет сандвич? – спросил Моррисон.

Ингрем покачал головой, было слишком жарко, чтобы есть.

– Меня тошнит при одной мысли о еде, – отказалась Рей.

Она приподнялась и покопалась в сумке в поисках сигарет.

Руис спустился вниз и через несколько минут вернулся с двумя сандвичами. Он и Моррисон начали молча жевать. Доев, великан швырнул остатки за борт и посмотрел, как их уносит течение. Он положил автомат позади себя.

– Надо подзаправиться, – сказал он Карлосу и пошел вниз. Ингрем посмотрел на оставленный автомат. Руис поймал его взгляд и покачал головой, его худое смуглое лицо оставалось совершенно бесстрастным. Да, надеяться не на что, решил Ингрем. Парни работают в паре, это хорошо отлаженный тандем, специализирующийся на жестокости.

Когда Моррисон вернулся на палубу, в его руках был высокий стакан с бесцветной жидкостью и тремя кубиками льда. Рей оживилась.

– Что это?

– Ром, – коротко ответил великан.

– А еще осталось?

– Целый ящик, дорогуша. Можешь разбавить водой. У нас нет кока-колы. Женщина явно повеселела.

– Ты меня убедил. Как пройти к бару?

– Прямо вперед, пока не попадешь в закуток, полный грязной посуды. Бутылки на раковине, холодильник – под ней. Принеси и Герману порцию.

– Мне не надо, – отказался капитан. Миссис Осборн спустилась вниз. Что ж, наверное, так и надо: если не можешь одолеть противника, присоединись к нему, особенно если у него есть что выпить. Капитан достал намокший кожаный портсигар из кармана рубашки, нашел сигару посуше и закурил. Отойдя к нактоузу компаса, он вновь проверил курс, который изменился и показывал 012. Ингрем задумался. Рей Осборн появилась в кокпите со стаканом в руке и уселась, вытянув ноги.

– Теперь совсем другое дело, – сообщила она Моррисону. – Слушайте, а что вы будете делать с этим оружием? Куда вы его везете?

– В одно место под названием Байя-Сан-Фелипе, к северу от Панамского канала.

– Хотите начать революцию, что ли? Моррисон покачал головой:

– На этот раз просто занимаемся вопросами снабжения.

– А при чем тут Патрик Айве? Это не его область деятельности. Моррисон фыркнул:

– Деньги. Это его область деятельности?

– Да, думаю, что можно так сказать да еще повторить вдобавок. Интересно, как вы познакомились?

– Я наткнулся на него в баре в Майами две-три недели назад. Мы разговорились о торговле оружием и о всяких таких вещах.

Во время кубинской заварушки здесь делались большие дела, и ФБР до сих пор находит складики с оружием то в одном, то в другом месте. Ну, я упомянул, что в одном старом доме около Хоумстед припрятана целая партия...

– А вы откуда о ней узнали? – спросила женщина.

– От одного из тех, кто припрятывал. Я сам этим делом занимался и пару людей знаю. Во всяком случае, этот Холлистер, или Айве, как вы его называете, чрезвычайно заинтересовался и стал допытываться, сколько, по моему мнению, может стоить вся партия. Я ответил, что около сотни косых, если, конечно, доставить ее тому, кому срочно нужно. Холлистер спросил, можно ли забрать груз и толкнуть его. Я честно сказал, что забрать можно, дело – верняк, но вот сбывать сейчас особенно некуда. И тут вспомнил про Карлоса. Мы с ним участвовали в паре революций в Центральной Америке, да и в кубинской тоже, так что он знает многих политиков в изгнании, которыми кишит Майами, и, наверное, сможет нас свести с нужным человеком, если мы найдем способ доставки. Тут-то Айве и подал идею украсть “Дракона”, заявив, что может им управлять и знает штурманское дело. Единственная сложность, что на борту он был уже давно и поэтому не представляет, в каком яхта сейчас состоянии. Понятное дело, не можем же мы украсть ее и тут же отправиться на верфь. Сначала надо было все проверить. Сам Холлистер идти не мог, боялся, что сторож его признает и потом наведет полицию на след, а ни Карлос, ни я ничего не понимаем в яхтах, так что пришлось послать другого человека.

Рей отхлебнула из стакана:

– А те люди, кому принадлежит оружие, знают, кто его украл?

Моррисон отрицательно покачал головой:

– Не знают и никогда не смогут узнать. Мы забрали его из дома ночью и погрузили на арендованный под чужим именем грузовик.

– А как оно попало на борт “Дракона”?

– Мы в темноте привезли его в одно место в Ки-Уэсте и загрузили, используя пару яликов. Еще привезли припасы и горючее, которое покупали в разных местах побережья. Остаток ночи посвятили перекраске, а перед самым рассветом снялись с якоря и ушли. Все это произошло прежде, чем кто-либо понял, что яхту украли.

– И вы решительно намерены доставить груз?

– Конечно.

– Сколько времени это займет?

– Меньше двух недель. Конечно, после того, как снимем ее с мели. А ты как думаешь, Герман?

– Зависит от погоды и, по большому счету, от того, доберетесь ли вы туда вообще.

– Все-то ты видишь в черном свете, парень. Научись глядеть на жизнь оптимистически.

Рей передернула плечами и допила свой стакан:

– Мне, конечно, прежде не приходилось заниматься торговлей оружием, но никогда не знаешь, с чем придется столкнуться. Думаю, нам надо еще выпить.

– Согласен, – усмехнулся Моррисон. – Я пойду с тобой, крошка, и налью себе тоже.

Они спустились по лестнице, и вскоре снизу раздался смех. Ингрем курил сигару и посматривал на Руиса, пытаясь разгадать его реакцию, но безуспешно. И все-таки, решил он, латиноамериканец понимает, что их ждут гораздо более серьезные неприятности, чем сейчас.

Парочка вскоре вернулась со свежей выпивкой.

– А вы уверены, что я получу “Дракона” назад? – спросила Рей.

– Натурально. Мне-то он зачем? Как только оружие разгрузят и мы с Карлосом получим заработанное, сразу отправимся своим путем, а вы с Германом поплывете назад, в Ки-Уэст. Мы позаботимся, чтобы у вас было достаточно припасов и пресной воды. Чем не круиз по Карибскому морю со мной в качестве ответственного за культурную программу! Черт побери, если бы мы позаботились о рекламе, отбою от девочек бы не было.

Дамочка расхохоталась:

– Знаете, что мне в вас нравится? Удивительная скромность.

Ингрем с неудовольствием глядел на нее, думая, что скука, наверное, ужасная штука. Она, вероятно, уже представляет себе, как будет рассказывать об этой истории на вечеринках. “Дорогая, весь этот путь по Карибскому морю с грузом оружия и патронов, которые могут в любой момент взорваться, да еще в компании человека, жестокого, как Чингисхан, хотя, может быть, в своем роде и привлекательного, если вы меня правильно понимаете, и вечно со своим ужасным автоматом под мышкой...” Просто веселая шутка, вроде как попытаться пронести лишнюю упаковку сигарет на глазах у таможенного инспектора.

Капитан размышлял, не лучше ли сказать этой женщине, что шанс пересечь Карибское море на яхте, нагруженной так, как нагружен “Дракон”, почти нулевой, но если все же ей повезет и ее не убьет береговая охрана, яхту, скорее всего, конфискуют, а ей придется провести несколько лет в кишащей паразитами тюрьме, причем государственный департамент Соединенных Штатов ничегошеньки не сможет сделать. Нет, решил он, что-либо объяснять ей – напрасный труд.

Глава 7

К двенадцати тридцати отлив замедлился настолько, что можно было продолжить разгрузку. Работа не прекращалась и после полудня, несмотря на нестерпимую жару. Отлив достиг низшей точки вскоре после двух, причем крен “Дракона” стал сильнее. Плечи Ингрема ломило от боли, он уже потерял счет числу ездок. На песчаном островке час от часу рос штабель решетчатых упаковок. Начался прилив. К пяти разгрузке снова начало мешать течение, а около шести Моррисон объявил перекур и поплыл на плоту обратно к яхте.

– Винтовки выгружены, – сообщил он, когда все сидели в кокпите в насквозь промокшей одежде. – Давайте посчитаем: шестьдесят на сто...

Трех тонн как не бывало, подумал Ингрем. Крен яхты сейчас уменьшался по мере, того, как прибывала вода, а ведь оставалось еще около двух часов до достижения приливом высшей отметки. Велика ли тогда будет возможность оказаться ей на плаву? Но сейчас он так устал, что это ему не интересно. Руис принес тарелку с сандвичами, и они ели их на палубе, пока над проливом Сантарен угасал закат, вспыхивая всей палитрой красок. Ингрем смотрел на него и вспоминал другие тропические закаты, которые ему довелось повидать за долгие годы, и размышлял, сколько еще времени осталось ему наслаждаться чем-то подобным. Судя по всему, не много, во всяком случае, так кажется сейчас. Выхода из положения он никакого не видел – оставалось ждать благоприятного момента.

Но на что он может рассчитывать? Даже если Моррисон, пойдя спать, оставит автомат, который прямо-таки прирос к его руке, что маловероятно, Ингрему не одолеть этого громилу. Как-никак сорок три стукнуло, да и если бы был моложе, не справился. А ведь еще остается Руис со своим кольтом. Вот ведь какая насмешка судьбы – только и думать об этих автомате и револьвере, тогда как весь “Дракон” нагружен целым арсеналом оружия, правда упакованного и недоступного, да и боеприпасы предусмотрительно находятся отдельно.

От неспешных раздумий его отвлек громкий смех Рей. Они с Моррисоном снова ударили по рому, и, наверное, великан сказал что-то до чрезвычайности забавное. Ингрем, миновав взглядом этот оазис алкогольного веселья, посмотрел в сторону Руиса, сидевшего, скрестив ноги, на палубной каюте. На этот раз маска мрачной невозмутимости несколько сползла с его лица, и на нем можно было прочитать наряду с типично испанским презрением к пьянству возрастающую озабоченность. Ведь Руис хорошо знает Моррисона, возможно, тот, выпив, склонен распалиться и потерять бдительность. Что ж, все и вправду предвещает весьма запоминающийся круиз – любящий поразвлечься гигант, арсенал оружия, море рома и скучающая глупенькая бабенка, готовая поиграть с огнем, чтобы посмотреть, что из этого получится.

– Наверное, Герман хочет выпить, – высказал свежее предположение Моррисон. Рей пожала плечами:

– Его к палубе не прибивали. Пусть пойдет и нальет.

Моррисон закурил сигарету и обратился к Руису:

– Давай лучше решим, что с ними делать ночью, чтобы не стоять по очереди на вахте. Как ты думаешь, их лучше связать или запереть в одной из отдельных кают?

– После полуночи внизу очень душно, – ответил Руис. – Почему бы нам не перевезти их на остров? Им оттуда не убежать без плота.

– Прекрасная мысль. Лейтенант, произвожу тебя в капитаны.

Рей поболтала кубиками льда в стакане и, надувшись, изрекла:

– По-вашему, выходит, я должна отправляться на этот вшивый остров и спать там на голой земле? Тогда мне сначала надо еще выпить.

– Конечно, крошка куколка, сколько угодно.

– Кроме того, что я могу сделать такой горе мускулов? Может, опасаешься, что я уложу тебя на обе лопатки?

Моррисон усмехнулся:

– По зрелом размышлении мы готовы пересмотреть свое решение. Наша яхта к вашим услугам. Давай выпьем.

– Командор, открой еще бутылочку, и мы нарушим общественный порядок громкой музыкой. По этому радио можно поймать мамбу?

Руис встал и спросил у Ингрема:

– Ты готов отправиться?

– Да, – ответил тот и обратился к Рей:

– Вы твердо решили остаться?

Она, помолчав, словно тщательно обдумывая заданный вопрос, ответила:

– С вашего разрешения, Герман. А вы отправляйтесь и проверьте, как идут дела на островке, и, если там все замечательно, черкните мне записку.

Моррисон развел руками:

– Похоже, ты проиграл, Ингрем.

– Кажется, так, – согласился Ингрем, – во всяком случае, так это можно понять. Рей улыбнулась Моррисону:

– Не обращай внимания на капитана Ингрема. Он вечно говорит что-нибудь глубокомысленное, настоящий философ, это значит – не прост.

Капитан коротко кивнул Руису:

– Отправляемся.

Он взялся за весла, а Руис сидел на корме с кольтом в руке. Смеркалось, прилив убывал, достигнув наивысшей точки. Песчаная коса темнела низкой грядой, помеченная бледным отсветом от ящиков, сложенных Моррисоном на ее южном конце. Оба молчали, пока плот не оказался над мелями за протокой. Ингрем спрыгнул в воду. Руис передвинулся и взялся за весла:

– Буэнас ночас. Спокойной ночи.

– Буэнас ночас, – ответил Ингрем.

Плот отплыл в сгущающуюся тьму, а он побрел к берегу, на секунду остановился у штабелей, прислушиваясь к ничем не нарушаемой тишине и вдыхая чистый соленый запах ночи и одиночества. Затем едва заметная волна – это все, что осталось от могучего водяного вала, опавшего на сотнях милях мелей и баров, – набежала на песок и со слабым всплеском затихла где-то в темноте, как бьющаяся на крючке барракуда. У каждого есть то, без чего невозможно прожить. Для него это море в тропиках. Даже за тысячу жизней оно не надоест ему.

У его ног лежала бутылка с водой. Он поднял ее и увидел, что она еще наполовину полна. Ингрем попытался сосчитать, сколько у него осталось сигар, сожалея, что не подумал о том, чтобы взять побольше из своего чемодана на яхте. Но, перебрав пальцами в портсигаре, обнаружил, что там целых три штуки. Этого должно хватить. Он закурил одну и сел на песок, прислонившись к ящикам.

Может, стоит взобраться на борт ночью, когда они заснут? Плавать он умел хорошо, но вот подняться на палубу – это совсем другое дело. Они не дураки, чтобы оставить плот на воде и предоставить ему такую возможность. А как насчет ватерштага? До нижнего конца дотянуться можно, а потом, перебирая руками, уцепиться за бушприт. Но шансов проделать все это, не перебудив всех, мало: во всяком случае, следует подождать до полуночи.

До него донесся хохот, а потом и звуки музыки. На “Драконе” включили радио. Ингрем лег на песок, разглядывая в небе слабые очертания созвездий и прислушиваясь к шумному веселью. На миг он представил себе, как оно перерастает в столь же шумную ссору, но с раздражением отбросил от себя эту мысль. Какое ему до этого дело. Его размышления прервало шлепанье весел по воде. Ингрем услышал, как плот проскрипел по песку и остановился. При свете звезд капитан различил силуэт худощавого человека. Это мог быть только Руис. Он выбрался на берег и вытащил за собой плот.

Латиноамериканец что-то держал в руке.

– Я здесь, – спокойно сказал Ингрем.

– Не вздумай подходить ко мне сзади, амиго.

– Не буду, – ответил капитан и щелкнул зажигалкой. – Что, вечеринка показалась тебе чересчур веселой?

Руис вошел в круг света, его мрачное оливковое лицо было таким же невозмутимым, как всегда.

– Я тут привез кое-что для спанья, – сказал он, бросив на песок одеяло и подушку. – К утру здесь становится прохладно.

– Премного благодарен. Садись, поговорим. Сигары куришь?

– Спасибо, у меня есть сигареты. Карлос вытащил одну и закурил, присев на корточки с привычной предосторожностью профессионала на таком расстоянии от собеседника, чтобы до него нельзя было дотянуться. Над водой разносилась дробь кубинских барабанов и треск маракасов.

– Слишком шумят, – неохотно признался латиноамериканец, как будто считал, что должен что-то сказать о вечеринке; но не желая делиться информацией. Так, если парочка сейчас танцует, скандал все еще впереди. Впрочем, что это меняет? – подумал Ингрем.

– Слушай, что за парень этот Моррисон?

– Он тверд, как кремень, и себе на уме.

– Ты давно его знаешь?

– Встречались то здесь, то там, еще со времен войны. Мы были вместе в Новой Гвинее, а потом нас отправили с отрядом наемников на Филиппины. О партизанской жизни он книгу мог бы написать.

– Испанский он выучил именно там?

– Да, но не во время войны. Он родился на Филиппинах, его отец владел копями. У этого малого способности к языкам, знает тагальский, немецкий и еще пару никому не нужных индейских наречий. А еще он может говорить, как битник. Кстати, а ты где научился испанскому?

– В Мексике, Пуэрто-Рико. Но у меня не такое хорошее произношение, как у него.

– Это точно, – подтвердил Руис.

– А ты сам откуда?

– И оттуда, и отсюда. В школу ходил в Штатах.

– Американский подданный?

– Да, со времени войны.

Карлос замолчал. Ингрем ждал. Не для того ведь этот парень притащился на остров, чтобы обменяться биографическими данными. Наверное, он просто сбежал с вечеринки из-за присущей испанцам неприязни к пьянству, но, возможно, дело не только в этом.

– Слушай, Куба отсюда далеко? – спросил Руис.

– В сотне миль или немного меньше, а что?

– Просто спросил. А как ты думаешь, можно ли добраться до нее на плоту?

– Если на нем будет несколько человек?

– Нет, один.

– Очень мало шансов, даже в одиночку, уж больно плот мал.

– Мне тоже так кажется. Но если мы снимемся с мели, то пройдем неподалеку, правда?

– Это точно. Путь в Карибское море отсюда лежит через пролив между Кубой и Гаити. Мы пройдем в виду мыса Мейси.

– Мейси?

– Punta Maisi, это восточная оконечность Кубы.

– Уже понял.

Парень собирается улепетнуть, подумал Ингрем. Но почему? Ведь до сих пор они с приятелем были заодно. Какое-то смутное воспоминание мелькнуло и тут же пропало.

– У тебя неприятности? – спросил он. Конечно, правды услышать не удастся, но кое-что по ответу понять будет можно.

– Ненадежная это операция, – признался Руис, – и становится все ненадежнее. Мы не сможем ее завершить.

– Похоже на то. Очень даже похоже. Но, должен заметить, операции типа “режь и беги” на Филиппинах не делали вас почетными клиентами страховых компаний.

– Наверное, я тогда был моложе. Когда тебе девятнадцать, всегда кажется, что умрет кто-то другой.

В чем дело? – подумал Ингрем, а вслух предположил:

– Ты беспокоишься из-за этой попойки?

– Конечно, а ты разве нет? Значит, дело не в ней.

– Как насчет одного предложения? – осторожно спросил капитан.

– Никаких предложений, – тихо, но решительно ответил Руис.

– Послушай, кража яхты не такое уж страшное преступление, если владелец не жаждет крови.

– Нет, – повторил Руис. – Я уже говорил, что мы с Элом давние друзья.

– Но ты ищешь способ сбежать.

– Это совсем другое дело. Если человеку не нравится операция, он всегда имеет право выйти из игры, не предавая товарища.

– Ладно, делай как знаешь, – махнулрукой Ингрем и прислонился к ящикам. – А что представлял собой Айве?

– Не самый плохой малый, которого я знал, если не верить тому, что плел. Трепач.

– Так я и предполагал, – кивнул головой Ингрем и, помолчав, спросил:

– Кстати, где карта девиаций для компаса, не знаешь?

– А что это такое? – удивился Руис.

– Ну, такая карта с поправками на ошибки компаса. Ведь вы сделали новую, когда собрались в плавание?

– А зачем? Что-то я не понимаю, приятель.

– Чтобы поправлять показания компаса, – объяснил Ингрем. – Послушай, вы ее сделали или нет?

– Ничего такого не знаю.

– Хочешь мне внушить, что вы загрузили в каюты три или четыре тонны стали, не желая учесть ее влияния на показания компаса?

– А, ты об этом. Конечно учли, тут не надо быть моряком, любой бойскаут знает. Во всяком случае, Айве об этом позаботился.

– Как? – полюбопытствовал Ингрем.

– Он взял азимут на берегу до погрузки и после нее, а разницу показаний где-то записал. Эл должен знать где.

– Понял, я его спрошу.

Руис затушил сигарету о песок и поднялся.

– Отправлюсь назад и посмотрю, удастся ли соснуть. Очень бы хотелось.

– До завтра, – попрощался Ингрем и привстал.

– Не стоит этого делать, – предостерег Руис насмешливым тоном. – Не провожай меня до дверей.

– Как знаешь. Кстати, насчет Айвса, он когда-нибудь называл тебе свое имя?

– Нет, конечно, я догадывался, что Холлистер – фальшивое, но только под таким именем я его и знал. Холлистер и еще Фред.

– А как его называл Моррисон?

– Герман, а как же иначе?

– Прости за глупый вопрос, – пробормотал Ингрем, – и спасибо за постель.

– Не стоит благодарности, – ответил Руис и растаял во тьме.

***

Ингрем откинулся на ящики и снова раскурил сигару. В чем-то тут кроется ложь, это наверняка. Но в чем? Все настолько перемешано и не стыкуется между собой, что определить, где таится ложь, не удастся. Почему Руис хочет дать деру? Вся эта болтовня об опасностях путешествия почти наверняка дымовая завеса. Бандитам грозит опасность, о которой Ингрем не знает, что-то такое, что неизбежно приведет их к смерти или заключению, и других исходов не будет. Руис – наемник-профессионал, он с юных лет живет в атмосфере жестокости. Его не так-то легко напугать, ни в девятнадцать, ни в тридцать девять.

Конечно, не следует исключать еще одну причину. Не связывают ли Руиса с Моррисоном противоестественные отношения? Тогда поведение Рей могло нарушить идиллию. Нет, отверг это предположение капитан. Конечно, гомик не обязательно должен иметь лилейные ручки и жеманные манеры, но обычно его всегда можно распознать, а тут нет никаких намеков. Это даже обрадовало Ингрема, несмотря ни на что, Руис был ему чем-то симпатичен. Латиноамериканцу с самого начала не нравилось, что делал Моррисон, если бы тот не заставил его подчиниться... Ингрем внезапно сел. Вот оно.

«Может, хочешь вернуться?»

Именно эту фразу капитан недавно пытался вспомнить. Моррисон произнес ее по-испански до того, как догадался, что Ингрем его понимает. Она-то и остановила протесты Руиса. Значит, вернуться они не могли.

Но почему? Из-за обвинения в воровстве? Нет, тут что-то покруче. Может быть, они боятся тех, у кого украли оружие? Вполне возможно, но капитан чувствовал, что есть и нечто большее. Тут он осознал, что еще не ответил на поставленный самому себе вопрос. Проблема Руиса не только в том, что он не может вернуться, по каким-то причинам ему и вперед хода нет. Так недолго и свихнуться, остановил себя Ингрем, хватит биться над вопросом, ответа на который нет.

Капитан докурил сигару до конца и выбросил ее. Огонек, описав в ночном воздухе параболу, шлепнулся в воду, послышалось шипение. С “Дракона” доносилась кубинская музыка, ей фальшиво подпевал женский голос. Капитан заметил, что на палубе включили дополнительное противотуманное освещение. Если при этом еще работают радио, холодильник и зажжены лампочки в каютах, как пить дать сядут батареи. Он подавил раздражение. Слишком долго он жил один, того гляди, превратится в ворчливого зануду. Как упрямый осел, взъелся на женщину лишь потому, что никто не сообщил ей, что ты терпеть не можешь, когда ставят стаканы с выпивкой на навигационные карты, продолжал корить себя Ингрем, и даже сейчас, когда мы живем, как на бочке с порохом, ты почему-то тревожишься о том, что сядут батареи. Играл бы лучше в парке в шашки со стариками.

Сложенное одеяло и подушка лежали совсем рядом. Капитан поднял одеяло, взмахнул им, расстилая, и вдруг услышал, как что-то упало на песок. Он наклонился и пошарил вокруг руками, удивляясь, что бы это могло быть. Вокруг было пусто, но, посветив язычком пламени от зажигалки, Ингрем увидел у края одеяла черный пластмассовый контейнер, похожий на дорожную мыльницу. Прекрасно, будет чем помыться утром. Он поднял находку и уже собирался положить ее на ящики за спиной, когда вдруг услышал, как в ней что-то звякает. Капитан снял крышку и опять воспользовался зажигалкой. Внутри коробочки оказалось несколько предметов.., но ничего похожего на мыло.

Во-первых, он увидел скрепку для денег, изогнутую в виде знака доллара, которой были зажаты несколько купюр с двадцаткой сверху. Во-вторых, там оказался маленький шприц для инъекций с завернутой в вату иглой и, наконец, ложка с загнутой под прямым углом ручкой, вероятно, чтобы ложка поместилась в контейнере. Все остальное пространство занимали восемь или десять аккуратно сложенных бумажных пакетиков. Тут свет погас. Он снова провернул колесико зажигалки и, воткнув ее в песок рядом с собой, развернул один из пакетиков. Там было то, что и следовало ожидать, – немного белого порошка, похожего на сахарную пудру. Огонек погас, а охваченный мрачными раздумьями капитан остался сидеть в полной темноте.

Он никогда не видел такие причиндалы, но достаточно читал о них, чтобы сразу узнать. На борту находится наркоман. Но кто он? Полиция определяет наркоманов по следам уколов на руках. Ингрем видел обоих мужчин без рубашек и ничего подобного не заметил. Подождите... Ясно, одеяло взяли с одной из пустых коек. Так что коробочка принадлежит или Айвсу, или Танго. Вряд ли старый сторож балуется наркотиками, он просто не смог бы себе позволить такую дорогостоящую штуку, как героин, на пенсию по инвалидности, получаемую за участие в Первой мировой войне, и то, что ему платит миссис Осборн за проживание на яхте в качестве охранника. Отсюда следует, что этот наркоман – Айве. Правда, дамочка не говорила, что он употребляет наркотики, но она и вообще мало что о нем рассказала. Хорошо, что это не один из тех двоих, кто остался на борту. Только наркомана там не хватало с полоумным взглядом, трясущимися руками и непредсказуемым поведением.

Ингрем выкопал в песке ямку и спрятал коробочку. Теперь надо поспать, если подъем назначен на два или три часа утра. К тому времени обитатели яхты будут видеть сладкие сны. Капитан почти не надеялся, что ему удастся забраться на борт, не разбудив команду, но попытаться следовало. А если ему не удастся дотянуться до ватерштага, важно не проворонить начинающийся прилив, чтобы благополучно вернуться.

Уже засыпая, Ингрем подумал: “Зачем это Айвсу понадобился зажим для денег? В отеле “Иден-Рок” мошенник достал из бумажника кредитную карточку, когда представлялся. Но ничто не мешало ему иметь и зажим тоже...

***

Когда Ингрем открыл глаза, было еще темно. Некоторое время он не мог понять, что за странный звук разбудил его. Необычный шум послышался снова. Капитан недовольно чертыхнулся. Это был пьяный женский голос, распевающий какую-то слезливую песенку. Боже, неужели они еще не угомонились! Он осветил зажигалкой часы. Без четверти два. Вдруг капитан понял, что голос доносится не с яхты, а откуда-то значительно ближе. Ингрем протер глаза, чтобы окончательно проснуться.

Бархатную безмятежную тьму тропической ночи освещали лишь бесчисленные звезды. Одеяло и одежда капитана намокли от росы.

– Приди ко мне, моя задумчивая ма-а-а-лышка, – тянул визгливый голосок уже всего в пятидесяти ярдах. Сквозь эти звуки удалось различить удары весел по воде.

Господи помоги, как ей удалось раздобыть плот? Ингрем подошел к краю воды как раз тогда, когда стали видны темные очертания плота и двух фигур на нем. Днище зашуршало по песку, и гребец спрыгнул в воду. Он оказался слишком строен, чтобы принять его за Моррисона. Руис, наверное, записался в клуб любителей гребли, подумал капитан.

– Потому что сама знаешь, дорогая, влюблен в тебя-я-я-я я! – Рей пошатнулась, сходя с плота.

Руис подхватил ее, не дав упасть. Он доставил леди на берег, таща за собой плот, и остановился прямо перед Ингремом.

– Вот привез тебе красотку, – сказал он по-испански.

– Уж не знаю, как тебя и благодарить, – кисло ответил Ингрем, подумав, что ситуация напоминает рассказ О'Генри “Вождь краснокожих”.

– Надеюсь, ты уже выспался и обладаешь не слишком тонким музыкальным вкусом.

Рей оттолкнула латиноамериканца и, нетвердо держась на ногах, направилась к Ингрему.

– Кто это тут? Мы ведь плыли на необитаемый остров! Так это наш адмирал Нельсон. Пр-р-ивет, кэп Ингрем!

Руис, презрительно скривившись, повернулся и исчез в темноте, волоча за собой плот. Ингрем взял Рей за руку, провел к одеялу и усадил спиной к ящикам. За ту секунду, которая прошла прежде, чем женщина вновь завела песню, капитан расслышал плеск весел по воде.

Он отметил, что миссис Осборн держит в руках сумку и зачем-то роется в ней. Терзающее уши пение затихло, и она хихикнула.

– Дашь прикурить, кэп?

Ингрем опустился на колени и крутанул колесико зажигалки. Да, эта особа вернулась со знатной гулянки. Волосы растрепаны, подбитый глаз заплыл, а на левом предплечье – пурпурная царапина. Брюки до колен внизу намокли при высадке, а одна штанина разодрана дюймов на семь выше колен.

– Сожалею, – сказал вслух капитан, поднося зажигалку к сигарете, зажатой в уголке ее губ, а про себя подумал: “Но не очень, ты, сестричка, сама нарвалась”.

– К вопросу о том, как вести себя в экстремальных ситуациях, – сказала женщина с горькой усмешкой. – Я только что успешно прошла практический курс поведения при попытке изнасилования.

Капитан подавил возглас изумления и снова клацнул колесиком зажигалки. На этот раз у него хватило ума вглядеться в обезображенное синяком лицо, и он успел заметить, как озорно блеснул другой, неподбитый глаз, прежде чем дамочка ему подмигнула. Она была не пьяней его.

Глава 8

– Он уехал? – спросила Рей.

– Уже проделал полпути назад.

– И сильный шторм не удивит команду, не испугается отва-а-а-жный капитан! – снова заголосила она и, переведя дух, тихо продолжила:

– Он проснулся, когда я пыталась перебраться на плот. Пришлось начать петь и объявить, что пора отправиться в яхт-клуб и посмотреть, открыт ли бар. Кажется, удалось его одурачить. Во всяком случае, он решил успокоить багамского соловья и сам привез меня сюда, вместо того чтобы связать на ночь.

– Можете дать мне по физиономии, – сокрушенно сказал Ингрем, – или подождать с этим до завтра, если хотите. Я-то все принял за чистую монету.

– Если вы подумали, что я здорово набралась, то были недалеки от истины. Пришлось выпить море рома, даже если учесть, что часть я вылила. А Моррисон, наверное, в детстве сосал ром, а не материнское молоко.

– Вы остались, чтобы увести плот?

– В принципе, да. Я рассчитывала, что мы могли бы добраться на нем до побережья. Но еще мне надо было покопаться в вещах Айвса, оставленных в нижних каютах.

– Вы выбрали не самый легкий способ.

– Но и не такой уж опасный. Набрасываться на меня эти парни не стали бы. Во всяком случае, Руис. Насчет Моррисона я, правда, не была уверена, но рискнуть стоило. В конце концов, Ингрем, я не юная невинная девушка с отдаленной фермы, мне тридцать четыре, и я дважды была замужем. Проигрыш в этом случае отнюдь не смертелен.

– Моррисон в конце концов отстал от вас?

– Да, около полуночи. К этому времени у меня иссяк запас всяческих трюков, а никаким дзюдо я не владею, поэтому пришлось сказать, что меня ужасно тошнит, и запереться в этом.., не знаю, как правильно назвать.

Ингрем усмехнулся в темноте:

– В гальюне.

– Ага, значит, в гальюне. Во всяком случае, когда этот тип остыл, я вышла и увидела, что он дрыхнет в кокпите. А вот с Руисом было сложнее. Вернувшись от вас и затащив плот на палубу, он взял постельное белье и пошел куда-то на нос. Я не знала, заснул он или нет. Пробравшись на другой конец кокпита, мне пришлось переждать полчаса, затем на цыпочках подойти к тому месту, откуда его было видно, и тогда я убедилась, что он спит. Тут я спустилась вниз и начала обследовать каюты.

– Нашли, что искали?

– Нет. Конечно, это был не самый тщательный обыск, потому что я боялась надолго там задерживаться или зажигать слишком много света, но все же мне удалось обнаружить три чемодана, осмотреть их содержимое, но там не было ничего, что могло бы принадлежать Патрику. Два из них были явно Моррисона и Руиса, в них лежали их бумажники, но вот в третьем, в одной из кают с оружием, я не нашла ничего, кроме повседневной одежды, бритвенных принадлежностей и тому подобного. Судя по размеру, одежда могла принадлежать и Айвсу, но его бумажника там не оказалось, эти типы почему-то выбросили его за борт.

– Если только он не лежал в кармане хлопчатобумажных брюк, которые нашли в ялике, – возразил Ингрем. – Те два человека с “Дорадо” могли его взять.

– Об этом я тоже подумала, но мне почему-то кажется, что они этого не сделали. Помните, мне удалось переговорить с ними?

– А у вас есть хоть какие-то предположения, почему бандитам понадобилось уничтожить все, чтобы этого человека нельзя было опознать?

– Погодите минутку. Я не должна внезапно замолкнуть, это подозрительно, так что потерпите.

И она пронзительным голосом фальшиво запела:

– Когда ирландка улыбне-е-ется, похоже, что пришла ве-е-есна-а-а... – и, резко оборвав пение, весело сказала:

– Он подумает, что я упала или что вы чем-то в меня запустили.

– Так ведь теперь не имеет значения, считает Руис вас пьяной или нет.

– Нет, имеет, – возразила Рей. Она затянулась сигаретой, кончик ее разгорелся, осветив на миг прелестное лицо, на котором красовался огромный синяк. Оно, словно порок, влекло и отталкивало. “Еще немного, и я начну за ней ухаживать”, – подумал капитан.

– К чему это вы клоните? – спросил он.

– Мне не хочется, чтобы Руис понял, что я его обманываю. Он меня сильно презирает, пусть так и остается.

– Зачем?

– Наша единственная надежда – захватить его врасплох, пока Моррисон будет оставаться здесь, на островке. Вам ни за что на свете не удастся подойти к этому человеку сзади. Я наблюдала за ним весь день, он на редкость бдителен.

– И слишком крепок, чтобы его могла сбить с ног женщина, – парировал Ингрем. – Если Руис и выглядит хлипким, то только рядом с Моррисоном.

– Если все хорошо рассчитать, мне достаточно отвлечь его всего на три-четыре секунды. Ладно, оставим эту тему и поговорим лучше о Патрике. Что-то тут не сходится. Он был на яхте. Парни сказали, что Айве утонул.

– А вы уверены, что он действительно был здесь? – спросил Ингрем.

– Определенно. Мне удалось разговорить Моррисона. Холлистер – это Патрик Айве, и никто другой. Он, правда, не сказал Моррисону свое настоящее имя, но практически признал, что он не Холлистер. И, конечно, громила понимал, что “Холлистер-Дайкс лэбораториз” – сплошная выдумка. Этот человек наплел Моррисону, что он – доктор медицины, который получил под зад от комитета по этике медицинской ассоциации какого-то штата за незаконный аборт. Вылитый Айве.

– Подождите-ка, – остановил ее Ингрем. – Он был наркоманом?

– Хотите сказать, употреблял ли Айве наркотики? – удивилась Рей.

– Героин.

– Нет, его можно обвинить во множестве грехов, но только не в этом.

– Вы уверены?

– Абсолютно. Разве что он пристрастился за последние четыре месяца, это в тридцать шесть-то лет? Кажется несколько сомнительным.

– Похоже на то. Так, тогда еще один вопрос. Он точно был штурманом на самолете во время войны?

– Да.

– Может быть, вы приняли на веру его слова? Я понял, что этот человек любил приврать.

– Согласна, но как раз про штурмана я знаю не с его слов. Мы были знакомы во время войны, когда он тренировался в полетах. На пилота ему сдать не удалось, только на штурмана. Его приписали к команде бомбардировщика “В-17” в Англии.

Ингрем закурил одну из оставшихся двух сигар. Кусочки головоломки постепенно складывались, он был почти уверен, что знает, почему Руис задумал смыться. При этой мысли холодок пробежал по спине капитана, он понуро ссутулился. Пришлось рассказать Рей о визите Руиса.

– Эти парни бегут от чего-то по-настоящему страшного. Сразу надо было понять по поведению Моррисона. Он готов на все, чтобы не возвращаться во Флориду. Это выглядит странным, так как, насколько мы знаем, они никого не убивали и не собирались убивать и многим рисковали, отпустив старика Танго целым и невредимым...

– И все же по дороге, – перебила его Рей, – они кого-то убили.

– Может быть, их вынудили.

– Это был Патрик Айве! – воскликнула она. – Как мы не догадались раньше? Тело болтается неподалеку от “Дракона”, а ялик подобрали в двенадцати милях отсюда, на глубине.

– Это можно объяснить. Тело долго оставалось под водой, вероятно, на дне, так что его перемещали лишь приливы и отливы. А ялик отнесло на запад ветром и течением.

– Так-то оно так, но сами подумайте, капитан, неужели вам не ясно? Только по одной причине Моррисон не разрешил никому подобрать тело, когда Эвери обнаружил его с самолета и вызвал нас по радио. Мы бы увидели, что Айве не утонул, а был убит.

– Не согласен, – возразил Ингрем. – Да продумывай эту версию хоть пять лет, Моррисон ни за что не смог бы состыковать все детали. Еще не поднявшись на борт “Дракона”, я был уверен, что человек в ялике утонул, и не сомневаюсь, все случилось именно так, как рассказывал великан. Просто он не хотел, чтобы мы узнали, что утонувший – не Айве.

– Что? – изумленно воскликнула Рей.

– Мне кажется, что Патрика даже не было на борту, когда они покидали Флориду.

– Но ведь он должен был там быть. А как же часы?..

– У того человека могли быть такие же. Я не знаю, убили ли Айвса, но кого-то все-таки убили, и случилось это на берегу, где могли бы провести расследование и что-нибудь выяснить, а на море убийство легко сойдет за несчастный случай. Конечно, Моррисон не собирался рассказывать нам об этом, потому что у него было готовенькое объяснение тому, что Айве пропал. И он собирался проследить, чтобы мы никуда отсюда не делись, потому что, зная настоящий ход событий, мы бы прыгнули за борт и попытались вплавь добраться до Майами.

– Значит, он хочет убить нас, когда придет в Байя-Сан-Фелипе?

– Думаю, что да. А Руису невыносимо такое хладнокровное убийство, потому-то он и задумал сбежать. Если сможет.

– Понимаю. – Рей мгновение помолчала, а затем спросила:

– Вы абсолютно уверены, что это был другой человек?

– Да.

Ингрем раскопал пластмассовую коробочку и показал Рей ее содержимое, а потом рассказал о компасе:

– Именно из-за компаса они попали сюда, на Багамскую отмель, и застряли. Эти парни просто сбились с курса. Вспомните, они украли “Дракона” в понедельник ночью, так что не позднее ночи на среду уже загрузили яхту оружием в Ки-Уэсте и отплыли. Сюда не более дня пути от Ки-Уэста, потому что даже в безветренную погоду они могли включить мотор, но на мель “Дракон” сел только в субботу вечером. Получается, что по крайней мере два дня эта компания блуждала по океану, как троица слепцов, поскольку компас врал из-за всей той стали, которой они нагрузили судно. Даже если бы кто-нибудь из них представлял, как пользоваться радиопеленгатором, без компаса от него мало проку. Тут такая штука: предположим, что они определили ширину и долготу по радио, поставили компас так, чтобы он указывал выбранный путь, а потом еще раз проверили свое положение через некоторое время, обнаружив, что они идут как раз перпендикулярно намеченному курсу. Какой курс был не правильным, первый или второй? Сделай так раза три, и окончательно заблудишься, не будешь знать, ты посреди океана или у берега.

– Но ведь Руис сказал, что они знали о влиянии стали на компас, не так ли? – возразила Рей. – Разве Айве не пометил поправку перед отплытием?

– Пометил, – ответил Ингрем, – для одного курса. Потому-то я и понял, что его уже не было на яхте к моменту отплытия, если вообще эту поправку делал Айве. Он должен бы лучше разбираться в своем деле. Пусть этот бывший штурман кое-что и позабыл за прошедшие со времен войны пятнадцать лет, да и компасы на самолетах стояли другого типа – гирокомпасы, но никто из изучавших навигацию не может так мало знать про магнитные свойства. Это основа основ, как знание системы кровообращения при изучении медицины. Ты не можешь сделать поправку на ошибку компаса только по одному направлению, а потом применять ее во время всего пути. Эта ошибка изменяется каждый квадрант, так что следует каждый квадрант и проверять ее. Таким образом, они только увеличивали ошибку в показаниях, вместо того чтобы корректировать ее.

– Это понятно, – согласилась Рей. – Но если они кого-то убили, то почему в полиции не было никакого разговора об этом?

– Полиция никогда не сообщает всего, что знает, а вероятно, и не знает или не может связать убийство с кражей “Дракона”.

– Да, такое возможно. – Рей отшвырнула в темноту окурок. – Если бы мы сумели застать Руиса врасплох и отобрать у него револьвер, пока Моррисон находится на острове, нам удалось бы добраться до берега на плоту?

– Только не до Флориды. Если бы повезло, можно было бы доплыть до побережья острова Андрос, но я не представляю, как его пересечь. Однако, если нас не будет держать на мушке Руис, а Моррисон застрянет на острове, можно попытаться снять яхту с мели. В конце концов, не стыдно позвонить по телефону и попросить помощи.

– Моррисон поспешит вернуться на борт, если мы замешкаемся.

– Нет, он не сможет плыть с автоматом.

– А пули из этой штуки, которую он с собой носит, долетят до яхты?

– Наверное, но такой выстрел не будет прицельно точным. Тут опасно другое. Как только мы перевезем на остров боеприпасы, он сможет использовать нарезное оружие. Тогда нельзя будет передвигаться по палубе до темноты. Кстати, хотел вас спросить, вы не заметили, где точно улегся спать Руис?

– Прямо на носу, а что? Ингрем хмуро кивнул:

– Так я и предполагал. Вместо того чтобы строить планы, что нам делать, когда обведем вокруг пальца Руиса, лучше бы подумать, как именно мы это сделаем.

– О чем это вы?

Капитан объяснил ей свою идею подплыть и взобраться по ватерштагу.

– Этот малый уже понял, что только тут я могу взобраться на яхту, и улегся прямо на моем пути, чтобы мне, мокрому, пришлось переступать через него, обдав прохладным душем.

– Я понимаю, что нам придется трудно, – согласилась миссис Осборн. – За весь день мне ни разу не удалось подойти к нему со спины. Но, может быть, после сегодняшнего он решит, что я просто тупая пьянчужка, вполне безвредная.

– Не могу позволить вам рисковать, – запротестовал капитан. – Руис не какой-то мелкий хулиган. Он донельзя крут, а реакция у него как у рыси.

– Вы напрасно беспокоитесь. Ведь я буду не перед ним, а позади, и потом, не застрелит же он меня. Это о вас следует подумать. Если Руис вырвется и револьвер останется у него в руках, он вас прикончит, поэтому действовать надо наверняка, только когда вы уверены в успехе. Нужно договориться об условном знаке. О, придумала! Я буду называть вас Германом, а его – Панчо, знаете, с такой подкупающей улыбочкой. Но когда вы услышите имя Оливер, будьте готовы подняться на борт.

– Порядок.

Конечно, надо что-то предпринять, и чем скорее, тем лучше. Причем сделать это надо в отсутствие Моррисона. Вглядываясь в ее лицо, смутно белевшее во тьме мягкой тропической ночи, он сказал:

– Я должен извиниться перед вами.

– За что?

– За то, что плохо думал о вас.

– Неужели? – равнодушно отозвалась Рей. Ясно было, ей все равно, что он о ней думает. – А сейчас не обессудьте, мне хотелось бы добраться до другого конца нашего песчаного пристанища и попытаться соснуть.

– Нет, – возразил капитан, вставая, – оставайтесь здесь и спите на подушке и под одеялом.

Не обращая внимания на ее возражения, он исчез в ночи. Отойдя ярдов на пятьдесят, Ингрем растянулся на песке, положил руки под голову и уставился в черные дали космоса, докуривая сигару. Он чувствовал себя как напыщенный и самонадеянный дурак, которому только что дали щелчок по носу, причем сделали это намеренно. Не надо было подставляться. Капитан отбросил сигару и погрузился в сон. Когда он проснулся, в сером раннем рассвете над ним склонилось женское лицо. Рей трясла его за плечо. Сам Ингрем был накрыт одеялом. Отбросив его, он встал и провел рукой по лицу.

– Вас мучили кошмары, – объяснила она. – Вы так кричали и дрожали, словно от холода, что пришлось накрыть вас одеялом. А потом начали колотить по земле руками.

– Просто плохой сон приснился, – ответил он.

– Смотрите, кто-то плывет от яхты. Ингрем повернулся и увидел плот, приближавшийся по гладкой темной поверхности воды.

– Помните об условном знаке, – тихо сказала Рей.

– Оливер. Но только если вы будете позади него.

– Буду. Счастливо.

Она направилась к штабелю ружейных упаковок подобрать свою сумку и как раз начала причесываться, когда Руис доплыл до мели и подошел к ней. Ингрем наблюдал, как она собралась с духом, эта отчаянная женщина с синяком под глазом и в порванных брючках до колен, и, дурацки растягивая слова, затараторила:

– Привет, Панчо. Жу-у-утко себя чувствую, знаешь ли. Во рту как будто мерзкий попугай ночевал...

Они поплыли к “Дракону”.

Ингрем встал, преодолевая ломоту в ноге и чувствуя, что у него болит каждый мускул. “Да, парень, слишком ты стар и немощен для таких дел”, – сказал он про себя. Он задумался было, почему женщина укрыла его одеялом, но оставил эти размышления как бесполезные, все равно ему никогда ее не понять. Войдя в воду, умылся, по привычке отметив про себя, что прилив достиг мертвой точки. Ленивая вода стояла очень высоко. В это время вернулся Руис. Ингрем забрался на плот, и они отправились на яхту. Проплывая мимо, капитан придирчиво изучил ее состояние. “Дракон” все так же прочно сидел на мели, причем даже не избавился полностью от крена. Крепкие на вид деревянные ящики, обитые металлическими полосками, выстроились вдоль левого борта, целый штабель лежал в кокпите. В рассеянном свете раннего утра покрытая росой яхта казалась серым призраком. Вооруженный автоматом Моррисон нетерпеливо поджидал их в кокпите. По всему было видно, что он в дурном расположении духа.

– Ну и что скажешь? – спросил он, когда Ингрем поднялся на борт.

– Еще долго нельзя и пытаться снять ее, – ответил капитан.

– Ладно, здесь боеприпасы. Двадцать пять, ящиков по двести фунтов каждый. Руис и я перетаскали их сюда, пока ты дрых вместе с мама-сан. Наверное, их придется перевозить по одному. Руис, обкрутит каждый веревкой и поможет спустить на плот, и чтоб ни один не уронили.

– У нас есть что поесть? – спросил Ингрем.

– Есть кофе и немного колбасного фарша. Больше никто ничего не получит, пока не разгрузим яхту.

Рей сидела на корме, покуривая сигарету.

– Почему бы нам не опрокинуть по стаканчику рома? – спросила она капризным голосом. – Я чувствую себя так, как будто целую ночь сено жевала.

Моррисон разозлился:

– Оставь это, а то мы тебя свяжем. И так хлопот хватает, работы до черта. Можешь налить себе кофе.

Рей презрительно фыркнула:

– Кофе! Очень надо.

– И лучше держись подальше от Руиса. Он не любит, когда торчат у него за спиной, может тебе зубы повышибить.

– Не собираюсь беспокоиться ни о Руисе, ни о каком другом “мокроспиннике” <Мокроспинник – нелегальный иммигрант, прибывший в Штаты из Мексики>. Не забывай, малыш, эта яхта – моя. А таких, как вы, я могу купить дюжину и еще маленькую тележку.

Руис глядел сквозь нее, на лице его не отражалось никаких чувств. Моррисон недовольно буркнул что-то неразборчивое и отвернулся. Прекрасно играет, подумал Ингрем, прихлебывая свой кофе. Тут он вспомнил ночь в Нассау и начал размышлять, много ли там было наигранного. Поведение этой женщины кого угодно могло сбить с толку. Ингрем получил разрешение сходить в гальюн, причем Руис следовал за ним с кольтом в руке, а потом они с Моррисоном отплыли на островок. И работа пошла. Когда капитан очередной раз подплывал к яхте, его ждал подготовленный Руисом к загрузке ящик, обмотанный канатом. Латиноамериканец осторожно опускал его вниз, а капитан поддерживал и устраивал на плоту. Вес их был не по размеру велик, и Ингрем боялся, что материя днища не выдержит нагрузки и они не успеют перевезти все. С другой стороны переправы Моррисон без видимого усилия взваливал ящик на плечо и большими шагами торопливо шагал к островку. Поднявшееся солнце сильно припекало. Уже начинался прилив, а Руис по-прежнему оставался настороже.

Ингрем видел, как Рей слоняется по палубе, стараясь держаться поближе к латиноамериканцу, но когда он на плоту приблизился к яхте, Руис приказал женщине отойти. Та, выпрашивая выпивку, переходила от стенаний к угрозам и оскорблениям, но все напрасно. Около девяти с юго-востока налетел легкий бриз, но через полчаса утих, а жара сделалась невыносимой. Солнце нещадно обжигало кожу, отражаясь от гладкой, как вороненая сталь, поверхности воды. Когда прилив достиг максимальной отметки, в работе на полтора часа сделали перерыв, но уже в одиннадцать снова продолжили. К половине первого течение усилилось. Неразгруженными оставались шестнадцать ящиков с боеприпасами, что-то около полутора тонн общего веса. А Рей так и не смогла подловить Руиса. Ром был запрятан так, что найти его она не смогла, а по-прежнему симулировать опьянение было глупо.

Однако после очередной ездки Ингрем уловил некие перемены. Рей была внизу, когда он подплыл, и не появлялась, пока загрузка плота не закончилась. Она двигалась неуверенно, как будто чувствовала себя неважно. Капитан отвез ящики Моррисону и вернулся. На этот раз Рей тихо сидела в задней части кокпита, но вдруг вскочила, чуть покачнулась и бегом устремилась к лестнице, ведущей вниз.

– Опять? – спросил Руис.

– У вас здесь наверняка несвежая вода, – недовольно фыркнула Рей. Руис пожал плечами:

– Почему ты считаешь, что это от воды? Но женщина уже бежала вниз. Прекрасно, подумал Ингрем, все ясно, как Божий день, но вряд ли нападение произойдет во время следующей ездки. Рей должна придумать что-то похитрее. Так и случилось, он подплыл и загрузился безо всяких проблем. Время шло к часу, и течение усиливалось. Приближаясь к яхте, Ингрем нервничал до боли в животе: од неединственная ошибка или неверное движение, и он может превратиться в покойника. На сей раз Рей сидела на палубе, положив ноги на сиденья в кокпите. Ухватившись за пиллерс бортового леера, он бросил на нее беглый взгляд. На уровне его плеча балансировал конец ящика с боеприпасами, а Руис придерживал его за канат.

Рей чуть наклонилась вперед и раздраженно бросила:

– Оливер, не стой между мной и лестницей.

Латиноамериканец равнодушно посмотрел, как она встает. Ингрем в это время начал переваливать ящик через борт, и Руису пришлось придерживать канат как раз в тот момент, когда Рей поднялась на ноги. Капитан увидел, как она повернулась и, падая, вцепилась в плечи Руиса, и тут же резко дернул канат. Латиноамериканец и Рей повалились на сиденья в низкой части кокпита, оказавшись как раз перед ним. Ящик грохнулся вниз, ударил о край плота и чуть не перевернул его, уходя под воду. Ингрем ухватился за леер и начал взбираться на палубу, успев обвить вокруг него фалинь плота.

Руис уже вскочил на ноги, но Рей повисла на нем сзади, сомкнув руки на поясе и ухватившись за рукоятку кольта. Латиноамериканец с усилием разорвал кольцо ее рук и, высвободив оружие, отшвырнул женщину на сиденья, в этот момент на него бросился Ингрем, и оба они упали на пол. Капитан почувствовал между их сплетенными телами ствол револьвера и умудрился схватить его.

Не было произнесено ни слова, слышалось только шарканье резиновых подошв по палубе, глухие удары кулаков да хриплое дыхание. Для человека своей комплекции Руис оказался удивительно силен, но все же слабее капитана. Ингрем железной хваткой сжал его запястье и, резко дернув за ствол, вырвал револьвер из руки Руиса. Потом он отпрыгнул назад, опираясь спиной о нактоуз компаса, перевернул оружие и направил его на латиноамериканца, одновременно пытаясь успокоить дыхание. Сняв револьвер с предохранителя, чего в свое время не успел сделать Карлос, капитан приказал Рей:

– Идите вниз и принесите веревки, которыми связывали ящики.

Рей поспешила вниз по лестнице. Руис опустился на пол и немного отполз назад, не отрывая глаз от револьвера. На некоторое время, пока они оба приходили в себя, воцарилась напряженная тишина. И только тогда Ингрем осознал, что Моррисон не стреляет, а ведь он должен был видеть происходящее. Тут ему пришло в голову, что борт яхты накренен, а сами они находятся в кокпите и потому не видны с островка, так что, даже если бы великан успел сбегать за своим автоматом, то не стал бы стрелять из-за отсутствия мишеней.

– Когда будете возвращаться, не вставайте, – крикнул он Рей, – ползите ко мне по палубе.

– Заметано, шкипер, я уже нашла веревки.

– Вы ведь не собираетесь меня связать? – тихо спросил Руис.

– Ошибаешься, амиго, собираюсь, – ответил Ингрем, целясь ему в грудь.

– Я не вернусь обратно, лучше сразу пристрелите.

– Скажите, вы кого-то убили? Латиноамериканец не ответил.

– Это был Айве? Руис молчал.

– Куда вы спрятали лампы от радиотелефона?

– За борт выбросили, – последовал резкий ответ.

Из люка показалась Рей. Осмотревшись, она поползла к кокпиту с веревками в руках.

– Не шевелись, – предостерег Ингрем Карлоса, когда женщина проползала мимо него.

Придется хорошенько стукнуть парня, прежде чем удастся его связать, с неудовольствием подумал капитан, но другого пути, кажется, нет: кольт в руках Рей его не остановит.

Женщина отдала Ингрему веревки, повернулась лицом к Руису и вскрикнула:

– Смотрите, плот!

Капитан скосил глаза вправо. То ли фалинь отвязался, когда он оттолкнулся, чтобы взобраться на борт, то ли ящик с боеприпасами, падая, ударил по корме, и плот отошел от яхты. Течение подхватило его, а одного оборота троса вокруг леера оказалось недостаточно, и теперь плот уплывал, удалившись уже на тридцать или сорок ярдов на восток. В этот миг Руис вскочил на ноги и плавным неуловимым движением, опершись одной ногой о палубу, перебросил тело через правый борт. Ингрем выругался и подскочил к борту. Он увидел, как латиноамериканец плывет под водой в сторону плота. Ингрем направил на него револьвер, когда тот начал всплывать футах в пятнадцати от яхты.

На поверхности воды показалась голова беглеца. Он потряс ею, чтобы осушить лицо, и открыл глаза. Какую-то долю секунды, показавшуюся Ингрему вечностью, они смотрели прямо друг на друга. Капитан попытался нажать на спуск, но только обреченно вздохнул и уронил руку. Карлос отвернулся и поплыл, не потрудившись даже снова уйти под воду. “Так я и знал, что не смогу в него выстрелить”, – подумал Ингрем. Рей уже стояла рядом и кричала:

– Нельзя позволить ему захватить плот! Без единого слова, с горькой усмешкой, Ингрем вложил ей в руку кольт. Женщина оттолкнула револьвер:

– Не надо стрелять в человека, только прострелите плот.

Капитан выстрелил, но не попал, пуля лишь вспенила воду, не долетев на шесть – восемь футов. Он начал прицеливаться, но, прежде чем успел спустить курок, вода прямо под ними взорвалась двумя маленькими гейзерами и что-то стукнуло по стенке рубки слева, посыпались щепки.

– Вниз! – бросил Ингрем, и они укрылись в кокпите.

Заработала команда двух профессионалов:

Моррисон прикрывал Руиса из автомата.

Капитан чуть приподнял голову над бортом и бросил взгляд на воду. Плот уже удалился ярдов на семьдесят пять. Шансов попасть в него на таком расстоянии практически не было, так что не стоило и патроны тратить. Он посмотрел влево и увидел Моррисона. Тот был в двухстах ярдах от них в воде к юго-востоку от островка и пытался перехватить плот, если Руису не удастся сделать это раньше. Ингрем прикинул расстояние и скорость и понял, что у великана ничего не выйдет, если только он не бросит автомат и не поплывет, вода уже доходила ему до груди и становилась все глубже. Но неудачная попытка Моррисона значения не имела, потому что Руису удалось ухватиться за плот.

Теперь, когда латиноамериканцу не требовалось прикрытия, Моррисон перестал стрелять по яхте. Ингрему и Рей оставалось лишь беспомощно наблюдать, как Руис взбирался на плот. В этот момент Моррисон замахал своим автоматом над головой, поздравляя приятеля.

– Вы считаете, они попытаются подняться на яхту прямо сейчас? – спросила Рей.

– Не знаю, – честно ответил Ингрем. – Они могут подождать темноты, если уверены, что нам не заставить работать телефон...

Он в изумлении замолчал, уставившись на плот. Руис взялся за весла, но направился отнюдь не к Моррисону, а прямо на юг, подальше и от яхты, и от песчаного островка.

– Что это с ним? – удивленно спросила миссис Осборн. – Куда он направился?

– Куда глаза глядят, – тихо ответил Ингрем и покачал головой. – Сто миль, без компаса, без воды...

Моррисон подался вперед, яростно размахивая рукой. Затем, все поняв, остановился и прицелился из автомата. Руис греб изо всех сил. Но вот взметнулась поднятая пулями вода, автоматная очередь ударила по плоту, тело беглеца дернулось, подпрыгнуло и рухнуло, свесившись головой в воду. Продырявленный плот медленно кружился в расширяющемся розовом пятне на воде, увлекаемый отливом к востоку. Рей всхлипнула и отвернулась.

Глава 9

Моррисон медленно побрел по воде обратно к островку.

Рей без сил упала на сиденье кокпита.

– Почему он это сделал? Я имею в виду Руиса.

Ингрем покачал головой:

– Ответ на этот вопрос парень унес с собой в могилу. Я думаю, ему в конце концов все это стало не по нутру. Карлос иного склада человек, чем Моррисон.

– Мне кажется, что Моррисон – психопат.

– Наверное, Руис пришел к тому же выводу.

– Во всяком случае, Моррисону не достался плот. Но как потеря его отразится на нас?

– Никак, – ответил капитан. – Я собирался использовать плот, чтобы перемещать стоп-анкер, но и так обойдусь. В ближайшие три часа будет высокий прилив.

– А что с радио?

– С него и начнем, но не слишком надейтесь на удачу.

Они спустились вниз. Здесь было еще жарче, чем на палубе, горячий влажный воздух, казалось, давил на плечи. В кормовой каюте оставалось еще тридцать или сорок ящиков с боеприпасами, составленных вдоль стен, повсюду валялись веревки. Ингрем направился к полке с радиотелефоном. Он отвинтил несколько винтов и вытащил ящик с передатчиком. В гнездах не хватало четырех ламп. Рей вопросительно посмотрела на него.

– Руис сказал, что они выкинули лампы за борт, – объяснил Ингрем. – Конечно, он мог и соврать, но мне кажется, что это правда. Они не позволили бы вам свободно шататься по яхте, если бы имелся хоть малейший шанс заставить эту штуковину заработать.

– Скорее всего, так, но попытаться поискать все равно стоит.

Капитан кивнул, соглашаясь.

– Вот еще что. Когда будете искать, посмотрите еще маску для ныряния. Мне она нужна, а обычно на яхтах они есть, только засунуты куда подальше. Начинайте с кают команды и обшарьте все в задней половине вплоть до камбуза, а я буду искать здесь и на носу, но сначала проверю, чем занят Моррисон.

На полке над столом штурмана оказался бинокль с большим увеличением. Ингрем взял его и вышел на палубу. Скорчившись в кокпите, он направил окуляры на островок. Ингрем не сразу отыскал глазами великана и уже начал беспокоиться, когда, осмотрев внимательнее нагромождение ящиков, заметил за ними широкую спину Моррисона. Наклонившись, тот трудился над чем-то лежащим на земле. Ингрем сам себе кивнул головой. Понятно, великан пытается распотрошить ящики, ведь у него там сотни винтовок и автоматов, а боеприпасов достаточно для двух-трех небольших войн. Конечно, Моррисон попытается задержать их здесь, на яхте, пока не найдет способ пробраться на борт.

Капитан вернулся вниз и приступил к поиску ламп. Он обшарил каждый дюйм кормовой каюты, отодвигая упаковки с ружьями, чтобы добраться до самых укромных уголков, обыскал все шкафы, рундук с лекарствами, ящик с картами, внутренность радиопеленгатора, полки с книгами, одежные шкафчики и даже трюм. Ингрем обнаружил коробку с запчастями к радио, в ней оказалось несколько ламп, но все для приемника, во всяком случае, цифры на них не совпадали с цифрами на пустых гнездах. Затем он перешел к двум отдельным двухместным каютам, расположенным одна напротив другой по сторонам узкого прохода, соединяющего кают-компанию с камбузом. И здесь не оказалось ничего интересного, кроме чемодана, по всем признакам принадлежавшего Айвсу. К этому моменту Рей покончила с камбузом.

– Нет здесь ламп, – огорченно сообщила она. – Но маску для ныряния я нашла.

Они перешли на корму. Ингрем взглянул на часы, было двадцать минут третьего.

– Черт с ним, с радиотелефоном, – сказал он. – Нам остается или снять яхту с мели, или остаться здесь навсегда.

– Неужели ее можно сдвинуть с места? – спросила Рей.

– Мне кажется, что да... – Капитан внезапно замолчал и прислушался. Рей услышала тот же звук и испуганно посмотрела на спутника. Это был выстрел из винтовки, один, затем второй. Она напряженно прислушивалась, затем со смущенной улыбкой покачала головой:

– Я немножко нервничаю, ожидая, попал он или нет.

– Выбросьте эти мысли, – успокоил ее Ингрем. – Если пуля попадает, то это происходит до того, как вы услышали выстрел, потому что она летит в два раза быстрее звука. Он просто пристреливает одну из новых винтовок. Прислушайтесь.

Ингрем едва успел договорить, как что-то резко ударило перед ними о корпус, а через долю секунды донессязвук выстрела. Рей понимающе кивнула.

После еще четырех или пяти выстрелов пальба утихла.

– Это Моррисон предупреждает, чтобы мы держались подальше от палубы. Так нам не удастся снять яхту с мели, – объяснил Ингрем.

Рей забеспокоилась:

– Так что же теперь делать?

– Во-первых, надо окончательно разгрузить яхту. Мне нужны матрасы со всех имеющихся коек.

Рей шутливо отдала честь и озорно подмигнула здоровым глазом.

– Приказ по матрасам принят. Представления не имею, зачем они нужны, но вам виднее.

Ингрем усмехнулся:

– Надеюсь, вы сохраните веру в меня на ближайшие сутки.

Пока Рей таскала матрасы, он выбрал три длинных деревянных ящика, в которых, вероятно, были разобранные пулеметы, и выпихнул их вверх по лестнице. Потом сам поднялся в кокпит, согнувшись в три погибели, чтобы его не было видно, затащил их на палубу и выстроил в ряд, торец к торцу, вдоль правого борта. Когда он водрузил на место второй ящик, Моррисон снова стал стрелять. В корпус ударили две пули, одна как раз под ним. Рей к этому времени уже принесла в кокпит десяток матрасов. Ингрем разложил шесть из них на ящиках с пулеметами, а четыре нагромоздил стопкой на крыше рубки прямо напротив люка. Они должны были укрыть кокпит от прямого огня и отлетающих щепок. Закончив работу, капитан и Рей некоторое время отдыхали, присев за импровизированным укрытием в тени навеса.

– Очень уютно, – одобрительно заметила Рей.

Именно в этот момент Моррисон сделал подряд три выстрела. Все пули попали в одно и то же место в матрасах, наваленных на ящики с автоматами.

Ингрем нахмурился:

– И это с трехсот ярдов? Да он просто хочет нас попугать.

Тут еще две пули ударили в ту же мишень, и верхний матрас подпрыгнул. Капитан схватил бинокль и осторожно выглянул из рубки. Моррисон стрелял лежа, сделав себе упор из обломков оружейного ящика и скатанного одеяла, оставленного на островке. Но главное, на что обратил внимание Ингрем, была сама винтовка. Он огорченно присвистнул, разглядев телескопический прицел.

– В чем дело? – спросила Рей.

– У его винтовки телескопический прицел, – объяснил Ингрем. – Наверно, в ящиках было снайперское или спортивное оружие.

– Это плохо для нас, правда?

– Не так чтобы очень, но я был бы рад, если бы у него оказалось что-нибудь попроще, – ответил капитан, раздумывая, как же достать стоп-анкер. Кажется, эта проблема становилась все более трудноразрешимой. Моррисон мог стрелять прицельно, а уж из чего стрелять – ему хватало.

Рей с любопытством посмотрела на него.

– Вы говорите как еще один эксперт по оружию. Вы тоже из тех самых коммандос? Капитан отрицательно помотал головой:

– Я был на флоте и за всю войну ни разу не выстрелил из винтовки, разве что в лагере для новобранцев. Просто часто охотился.

– Где?

– В Техасе, в Соноре, еще мальчишкой.

– А откуда вы родом?

– Из Корпус-Кристи, мой отец работал там лоцманом.

Рей оглядела кокпит и задумчиво сказала:

– Не кажется ли вам, что это своего рода рекорд, чтобы двое техасцев встретились в таком месте, как это?

– Сомневаюсь. Пора приниматься за работу.

– А что делать мне?

– Пока ничего. Просто сидите здесь и не высовывайтесь.

Ингрем спустился вниз и занялся транспортировкой тяжелых деревянных ящиков вверх по лестнице. Когда в кокпите скопилось несколько штук, он поднял их на палубу и спихнул в воду с левого борта. Они ушли под воду с приятным для души всплеском, по правде говоря, Ингрему до смерти надоели Моррисон и его чертовы винтовки. Работа оказалась тяжелой и долгой, капитан совсем обессилел и взмок от пота, когда наконец окинул взглядом пустую каюту, где ничто не напоминало о недавнем грузе, кроме сиротливой кучки веревок в углу. Он поднялся наверх и, столкнув за борт последнюю партию груза, отер с лица пот. На часах было без двадцати четыре. Прилив несколько замедлился, высшей точки он достигнет меньше чем через час.

Заметив, что вдоль левого борта еще остались пять ящиков с боеприпасами, Рей спросила:

– А с ними что будем делать?

– Пусть пока постоят. Это наша козырная карта на случай, если остальное не сработает.

– Мне как-то неловко, что вы работаете, а от меня пользы ни на грош.

– И для вас найдется занятие. Пока в стрельбе будет затишье, наблюдайте за Моррисоном в бинокль.

– Вы думаете, он попытается доплыть до нас?

– Вряд ли он решится на это днем, но полностью такую возможность исключать нельзя. Не забывайте пригибаться.

Вновь спустившись по лестнице, Ингрем направился к рундуку за помещениями для команды и достал из него якорь. Он оказался стандартным, с тяжелой десятифутовой цепью, прикрепленной к кольцу. Должен сработать как надо. Капитан вынес якорь на корму и вернулся за тяжелой бухтой якорного троса для верпования. Рядом с якорем он обнаружил пару четырехшкивных блоков для лебедки и бухту более тонких канатов, которые можно было использовать в талях. Он удовлетворенно вздохнул: не придется возиться со шкотом. Чистым самоубийством была бы попытка использовать якорную лебедку “Дракона” на открытой выстрелам передней палубе. Моррисон с легкостью попадет в него из своей винтовки с оптическим прицелом, в этом можно не сомневаться. Ингрем дотащил груз до кормы и сбросил в кокпит. В этот самый момент бандит разразился серией из четырех выстрелов, как будто практиковался в скорострельной стрельбе. Одна из пуль попала в грот-мачту и отрикошетила от нее, жужжа, как рассерженное насекомое.

Рей с интересом наблюдала, как Ингрем разбирается в принесенном снаряжении и привязывает нейлоновый канат к кольцу на конце цепи.

– И что с ним будете делать? – спросила она.

Капитан кивнул направо:

– Отправлю за корму, причем как можно дальше.

– Но как вы туда доберетесь?

– Пойду и отнесу. Рей улыбнулась:

– Это означает: “Не задавайте глупых вопросов”.

– Нет, именно так я и поступлю. Конечно, сама процедура несколько необычна, но это единственное, что нам остается. Потому-то мне и понадобилась маска для ныряния.

– А как вы будете дышать?

– Это легко. Глубина воды всего семь или восемь футов до начала протоки, да и потом не больше двенадцати.

– Моррисон со своей винтовкой не помешает?

– Нет проблем, – ответил он, постаравшись, чтобы его голос звучал достаточно убедительно.

Ингрем опустил якорь за борт и уложил бухту каната на полу кокпита.

– Травите ее понемножку, а когда останется двадцать – тридцать футов до конца, держите крепко.

Рей коротко кивнула:

– Отдайте ствол.

Он достал из-за пояса пистолет и положил его рядом с ней.

– Знаете, как спускать предохранитель?

– Нет, мне никогда не приходилось иметь дело с оружием.

Ингрем показал, что надо сделать.

– Делайте вот так, а потом можете нажимать на спуск. Если Моррисон умудрится забраться сюда, стреляйте. И никаких киношных штучек с угрозами и устрашением. Направьте дуло ему в грудь и разрядите всю обойму до конца.

Похоже, она правильно поняла ситуацию.

– Мне кажется, я ухватила суть. Ведь все, это на случай, если вы не вернетесь? Приладить якорь действительно так необходимо?

– Очень. Но никакой опасности пока нет. Я сейчас просто рассматриваю все возможные варианты.

– Заметано. Что-нибудь еще?

– Пока все, только отвернитесь, когда я буду спускаться в воду.

Она отвернулась, а Ингрем снял брюки и, взяв маску, перевалился через борт. Закрепив ее, он нырнул. Сброшенные им с яхты ящики громоздились, едва не выступая из-под воды. Капитан раскидал их, чтобы при следующем отливе “Дракон” не зацепился за них, и осмотрелся. С этой стороны никаких повреждений на корпусе не было заметно. Киль плотно застрял в песке, но пока нельзя сказать, насколько это серьезно. Многое будет зависеть от того, высоким ли окажется очередной прилив. Капитан поднялся на поверхность, чтобы набрать воздуха, и увидел, как Рей перегнулась через борт и следит за ним.

– Будьте поосторожнее, – проговорила она.

Капитан кивнул и, нырнув, поднял якорь. Тот был тяжел даже под водой, но этот груз позволял Ингрему твердо держаться на ногах и спокойно идти по дну. Он с удовлетворением отметил, что за правым бортом чуть глубже, чем за левым, так что, если им удастся оттащить яхту футов на двенадцать или пятнадцать, дело будет сделано. Он брел, подавшись вперед, чтобы лучше преодолевать сопротивление прозрачной, как воздух, воды. Рей прекрасно вытравливала трос. Приблизительно в тридцати футах за кормой капитан отпустил якорь и, придерживая трос, вынырнул, глотнул воздуха и снова двинулся под водой, таща за собой якорь с цепью.

Кое-где на песчаном дне пучками росли водоросли, валялись раковины, мимо проплыли пятнистый скат и маленькая барракуда. Течение стало ощутимой помехой, было все труднее идти по прямой. Яхта осталась далеко позади. Ингрем снова вынырнул и огляделся. Все спокойно, Моррисон, по-видимому, его не заметил. При следующем погружении капитан увидел, что дно постепенно опускается, начиналась протока, где глубина воды достигала десяти – двенадцати футов. Поскольку яхта практически исчезла из виду, он выбрал для ориентира отдельно растущий кустик водорослей впереди. Идти и тянуть трос становилось все тяжелее. Он снова всплыл, но на этот раз слева от него по воде как будто ударили веслом. Все ясно – капитан почувствовал холодок страха, – Моррисон в конце концов нашел его.

При следующем всплытии пули ударили по воде еще ближе, а на третий раз он едва успел нырнуть, как пуля отрикошетила как раз от того места, где была его голова, он даже почувствовал толчок воды. Прицельно стрелять так быстро невозможно, ясно, что Моррисон выслеживает его. Великан вычислил направление его движения и прикинул возможное расстояние между теми пунктами, где он всплывал, чтобы глотнуть свежего воздуха. Теперь Моррисону оставалось только поджидать, когда голова капитана появится на поверхности. Ну, с этим-то справиться можно. Ингрем сделал вперед всего три шага и остановился, продолжая подтягивать к себе трос и сворачивать его кольцами. Он вынырнул не там, где бандит ожидал его, а футов на двадцать ближе к яхте. Снова погрузившись, он смог быстро преодолеть тридцать футов, так как свернутый трос уже был в его руках. На сей раз в него не попали.

Правда, в сердце закрался страх. Расход кислорода для выполнения такой тяжелой работы был велик, уровень окиси углерода в организме угрожающе повышался. Лихорадочных коротких вдохов на поверхности было мало: надо было вынырнуть и подышать подольше или есть вероятность утонуть. Вдруг трос перестал подаваться – конец пути. Ингрем всплыл, чтобы еще раз набрать воздуха, не обращая внимания на щелкающие где-то позади пули, подергал взад-вперед якорь, чтобы тот поглубже зацепился за дно, и отправился в обратный путь, быстро перебирая руками по натянутому тросу. При очередном всплытии он оказался там, где Моррисон его не ожидал, так что стрельбы не было. Еще один раз вздохнуть – и вот уже впереди корма яхты. Будучи при последнем издыхании от изнеможения, капитан всплыл под бортом и лег на воду, судорожно дыша, совершенно обессиленный.

Сверху над ним склонилось испуганное лицо Рей.

– Больше не будем так рисковать, я уже думала, этот бандит вас убьет.

Ингрем смог лишь кивнуть в ответ. Силы начали возвращаться к нему лишь через две-три минуты.

– Перекиньте трос через гик и спустите мне другой конец, – распорядился он.

Поймав оба конца троса, он умудрился поднять себя на палубу. Рей скрылась в люке, а он стал одеваться. Когда она вернулась с полотенцем, Ингрем повалился на сиденье кокпита и начал вытирать волосы, с которых лилась вода.

– Тяжеловато оказалось для меня, – задыхаясь, проговорил он, – старею.

– Ни в ком случае, Ингрем, вы мужчина хоть куда.

Капитан вскинул на нее глаза и удивился, заметив на ее лице внезапное смущение.

– Благодарю, – пробормотал он. Однако к ней уже вернулось прежнее высокомерие, и она холодно бросила:

– Пустяки.

– Конечно, но все же я надеюсь, что наступит момент, когда я начну вас понимать.

– Неужели? А я-то думала, что вы меня раскусили и достаточно ясно выразили свое мнение.

– Значит, я ошибался. – Ингрем почувствовал себя неловко. – Причем, помните, даже пытался извиниться, когда оказалось, что вы притворяетесь.

– Да я вовсе не о том. – Рей нетерпеливо передернула плечами. – Я имею в виду случай в “Карлтон-Хаус-баре”, в Нассау.

Капитан в изумлении уставился на нее.

– В “Карлтон-Хаус-баре”? Когда это вы там были?

Теперь наступила ее очередь удивляться. Рей опустилась на сиденье напротив него как раз в тот момент, когда очередная пуля Моррисона ударила в грот-мачту и со свистом врезалась в воду, но ни один из них не обратил на это внимания.

– Господи Боже мой! Так вы даже не видели меня?

– Нет, – ответил он. – Нигде не видел, пока не пришел к вам в комнату.

– О, только не напоминайте мне об этом. Мне, наверное, надо извиняться, но я тогда была в ярости, потому что считала, что вы не желали меня замечать.

– Прошу прощения, со мной такое и раньше случалось. Временами я превращаюсь в рассеянного болвана, целиком ухожу в свои мысли, – сказал Ингрем, про себя недоумевая, почему она при ее независимом характере так близко к сердцу приняла подобную мелочь.

Рей усмехнулась:

– Думаю, вам невдомек, в чем вся пикантность этой истории. Дело в том, что мне зачастую не хватает светского лоска, и я по неосмотрительности попадаю впросак. Помните, как я вышла из такси, чтобы пойти по магазинам, и попросила вас отвезти мои вещи в отель и заказать мне номер? Потом до меня дошло, что я поставила себя по меньшей мере в неловкое положение, ведь мы совсем незнакомы и вы могли превратно истолковать такую просьбу, но к этому моменту я уже отшагала пару кварталов. Хуже всего, что не удалось даже вспомнить, в каких точно словах была выражена эта просьба. Но в отеле все оказалось в порядке, и я несколько успокоилась, значит, ничего двусмысленного не было сказано, зря волновалась. А потом я зашла в “Карлтон-Хаус-бар” и увидела, что вы пьете пиво, присела за стойку и улыбнулась вам, а вы смотрели сквозь меня, словно никогда в глаза не видели. Ужасно неприятно.

– Мне очень неловко, – извинился Ингрем, – прямо не знаю, что и сказать.

– Принимая во внимание эти обстоятельства, нам лучше заново познакомиться. – Она торжественно протянула ему руку. – Меня зовут Растяпа Осборн, у меня две левых руки и севшая на мель яхта.

– Имею честь представиться, ваш собрат, Подслеповатый Джон Деревенщина, мэм, – со всей серьезностью ответил капитан и пожал ей руку. – Честно обещаю снять вашу лодочку с мели, если вы никому не расскажете, что я смотрел прямо на вас и не видел, а то меня могут засадить в психушку.

Рей рассмеялась:

– Прекрасно, значит, все в порядке. Что у нас дальше по графику?

– Единственное, что мы можем сейчас сделать, это попытаться соорудить тали с помощью якорного троса. Вы поможете мне закрепить эти блоки.

Ингрем стянул с себя футболку, отложил в сторону часы и кроссовки. Положив два блока по разным сторонам кокпита, он пропустил канат через шкивы, после чего прополз вперед вдоль левой стены рубки и закрепил конец тали на утке <Утка – приспособление для закрепления канатов, состоящее из основания и двух изогнутых, обращенных в противоположные стороны рожков.>. Затем он продернул якорный трос через клюз на корме и, изо всех сил натянув его руками, прикрепил к другому концу тали. За счет этой системы рычагов, давшей выигрыш в силе благодаря четырехшкивным блокам, ему удалось поднять якорный трос из воды за кормой. Блоки сейчас оказались сведены. Ингрем зафиксировал трос вокруг утки на корме, развел таль, перезакрепил на ней якорный трос и потянул снова. Якорь держался прекрасно, трос был тугой, как стальная струна. Ингрем обернул канат вокруг утки, чтобы удержать натяжение, и посмотрел на палубу. Крен пропал, “Дракон” ровно сидел на дне. Прилив усиливался. У нас должно получиться, подумал капитан, просто не может не получиться, и скрестил пальцы на счастье. Рей ободряюще улыбнулась ему через разделяющее их пространство.

– А что сейчас? – спросила она.

– Через пару минут включим двигатель и попытаемся дать задний ход.

– А если яхта не сдвинется с места?

– Попытаемся еще раз при следующем приливе. Это будет утром.

– Мне очень жаль, что я втравила вас в эту историю, Ингрем.

– Это сделали не вы, а Айве, – ответил капитан.

– И все же я чувствую себя ответственной за те опасности, которым вы теперь подвергаетесь по моей милости.

– Кем был Айве? – спросил капитан.

– Моим первым мужем, – просто ответила Рей.

– Понимаю. – Капитан отвернулся и посмотрел вдаль. – Поэтому вы ничего не сказали полиции?

– Я ничего не сказала, так как не была уверена, что Холлистер – это Патрик Айве, хотела сначала сама убедиться. Да и чем они могли помочь, пока яхта находилась здесь?

– Вы боялись, что с ним приключилось несчастье?

– Нет, – слабо улыбнулась она. – Мне надо было найти его по тем же причинам, что и вам. Я упряма и не люблю, когда меня оставляют в дураках. По правде говоря, он меня сильно надул. Руис говорил что-нибудь, пока я ходила за веревками?

– Нет, только сказал, чтобы я не стеснялся и стрелял, потому что возвращаться он не хочет. Я спросил, был ли тот человек, которого они убили, Айвсом, но он не ответил.

– Вы считаете, что это был именно он?

– Вполне может быть, – ответил Ингрем. – Наверняка с ним что-то случилось за время между кражей яхты и ее загрузкой.

Послышался щелчок пули, пробившей корпус рядом с ними, через мгновение донесся звук выстрела. Моррисон, наверно, пытается доконать их бесперебойной пальбой. Ингрем посмотрел на ровную поверхность воды. Прилив достиг своей наивысшей точки, пора. Капитан включил зажигание, установил дроссель и нажал на стартер. Двигатель заработал со второй попытки. Пока мотор прогревался, он проверил положение штурвала. Потом, взглянув на Рей, ободряюще кивнул ей:

– Начали. С нами надежда.

Ингрем поставил обратный ход и дал скорость. Упираясь ногами в край кокпита, он схватил тали и потянул. Рей, присоединившись к нему, всем весом навалилась на трос. Гребной винт вспенил воду за бортом, та содрогалась от работы двигателя, но оставалась недвижимой, как скала, прочно сидя на мели.

Через полчаса капитан выключил двигатель и в изнеможении опустился на сиденье кокпита. Когда шум мотора затих, пуля сразу же ударила над их головами в свернутый парус. В этом была какая-то издевка, может быть, Моррисон таким образом насмехался над ними?

Глава 10

Рей попыталась сохранить бодрость духа.

– Что ж, у нас еще есть завтра. Вы считаете, что тогда прилив будет выше?

– Вполне возможно, – ответил Ингрем. – Но не обязательно. В любом случае мы должны сдвинуть яхту с места. Сначала я попытаюсь положить ее на борт.

– И что это нам даст?

– Это выведет киль из вертикального положения, тогда, чтобы оказаться на плаву, не потребуется очень глубокая вода. Потому-то я и оставил эти ящики с боеприпасами. Мы подвесим их на конце гика и перекинем за борт, чтобы получить рычаг. Конечно, для этого надо дождаться темноты, иначе Моррисон снимет нас из своей винтовки.

– Можно считать, что сейчас мы свободны?

– А в чем дело? – удивился Ингрем. Рей улыбнулась:

– В настоящий момент ничто так не укрепит мой моральный дух, как хороший душ.

Мне кажется, Моррисон говорил, что они заполнили баки пресной водой...

– Берите сколько хотите, – великодушно разрешил капитан. – В любом случае нам бы пришлось выкачать немного за борт.

– Чудесно. – Рей ретировалась к лестнице, но вдруг остановилась, как будто ей в голову пришла новая мысль. – Вам не кажется, что одна из этих пуль может пробить корпус? Как-то неприлично оказаться застреленной в душе.

Ингрем усмехнулся:

– Только не на расстоянии трехсот ярдов, да и угол, под которым он стреляет, не наилучший для этой цели. Такие пули только щепки могут выбивать.

Рей спустилась вниз. Капитан взял бинокль и навел его на островок. Моррисон лежал на своем огневом рубеже и, перезаряжая ружье, покуривал сигарету. Еды у него нет, подумал Ингрем, но воды предостаточно, так что несколько дней может и протянуть. Конечно, великан хочет вернуться на борт, проплыть-то он это расстояние проплывет, но в воду с собой ни винтовку, ни автомат не возьмешь. Правда, если опустошить несколько ящиков и связать их вместе, можно сделать что-то вроде плота и перевезти оружие на нем. Во всяком случае, вряд ли что-то случится до темноты. Ведь бандит знает, что у них есть револьвер Руиса. Придется всю ночь сторожить.

Ингрем нашел пруток и простучал оба топливных бака. Тот, что по правому борту, – полнехонек, а по левому – наполовину пуст. Значит, на борту сейчас двести галлонов топлива. Баки с пресной водой располагались на носу, добраться до них трудно, но если они полны хотя бы наполовину, в них, по крайней мере, галлонов двести воды. Ее можно выкачать за борт, но избавиться от бензина труднее, для этого потребуется шланг, чтобы слить горючее в море. Конечно, если запустить двигатель и оставить его работать, количество бензина будет уменьшаться, но настолько медленно, что овчинка не стоит выделки. К тому же капитан не любил моторы, их тарахтенье его раздражало. Он спустился вниз и перерыл все ящики и шкафы, но не смог найти шланга подходящих размеров, попадались лишь короткие обрезки. Ингрем услышал, что шум душа стих, и постучал в дверь.

– В чем дело? – крикнула Рей.

– Оставьте воду течь, – попросил он. Потом он дополнительно выкачает остатки. Капитан нашел бухту нового нейлонового каната, собрал груду упаковочных веревок и вернулся в кокпит, чтобы оценить объем работы, которую нужно сделать до наступления темноты.

Полтонны груза на конце гика – слишком большая тяжесть, следует укрепить фал более толстым тросом для пущей безопасности. Да, не забыть убрать тент. Ингрем постарался запомнить, что где лежит, потом трудно будет на ощупь ориентироваться в темноте. Он посмотрел на часы – только что минуло шесть, на отмели начинался отлив. Обшивка заскрипела, когда “Дракон” чуть осел и начал неумолимо крениться влево. Капитан стал нарезать веревки, чтобы сделать крепления для ящиков с боеприпасами. Мягкое прикосновение налетевшего с юга ветерка собрало в складки тент, на некоторое время стало прохладнее. Солнце медленно опускалось за горизонт.

Рей поднялась по лестнице. Она выглядела повеселевшей и посвежевшей. Переодеться ей было не во что, но она аккуратно причесала волосы и подкрасила губы. Капитан взглянул на красивое лицо с живописным синяком под глазом и улыбнулся:

– Вы потрясающе выглядите. Она прикоснулась кончиками пальцев к опухшему глазу и усмехнулась:

– Ужас какой фонарь, правда?

– Не огорчайтесь, после синяков никаких следов не остается. А вообще-то вам идет.

– Вы имеете в виду, быть избитой?

– Нет, просто вы выглядите яркой и непобежденной.

Рей расхохоталась:

– Это надо обдумать. Но мне кажется, по вашему описанию, я похожа на служанку ирландку после пьяной драки.

Она спустилась вниз и вскоре вернулась с тарелкой сандвичей с тунцом и кувшином воды. Сидя друг напротив друга на полу кокпита, они под звуки выстрелов неторопливо ели, наблюдая, как умирает день в безумной оргии красок. Глядя на клубящиеся вдали, над проливом Сантарен, облака, словно опаленные сверху пламенем, Рей вздохнула:

– Глупо, конечно, принимая во внимание все обстоятельства, но я начинаю понимать тех людей, которые влюбляются в море. Оно прекрасно, правда?

– Вы, вероятно, раньше не занимались яхтами? – спросил Ингрем.

– Нет. Моему мужу “Дракон” достался в результате какой-то сделки, у нас прежде яхт не было, да мы и не хотели. Муж собирался продать ее и выручить свои деньги, но через несколько недель его не стало, это было почти год назад. Он погиб в авиакатастрофе, когда на маленьком самолете облетал с приятелем ранчо со скотом.

– Чем он занимался?

– Недвижимостью. – Рей мягко улыбнулась. – Так это можно назвать, но в действительности муж в душе был игроком. Смешно, он выглядел как рассеянный учитель математики в престижной школе для девочек, мягчайший человек, и в то же время трудно было встретить другого такого хладнокровного азартного дельца, как он. К сорока восьми годам, до своей гибели, он успел сколотить и потерять два или три состояния. Собственно, мне это безразлично. Копить деньги, которые тебе не нужны, – пустое времяпровождение, особенно если нет детей, на которых эти деньги тратятся или которым их можно оставить. Я даже не могла понять, богаты мы или бедны. Муж часто отсутствовал, поэтому мне пришлось найти себе занятие. К светской жизни склонности у меня не было. Я всегда работала и, встречая женщин, у которых и происхождение и образование были выше моего, казалась сама себе человеком второго сорта и начинала хамить и задирать нос, в общем, вела себя как полная идиотка. Мне нравились спортивные автомобили, и я организовала дело по продаже “порше” с маленьким выставочным салоном в торговом центре недалеко от дома.

– А почему вы так долго не могли продать “Дракона”?

– Я не имела права продавать его до выплаты всех долгов. Когда Крис погиб, несколько сделок, которыми он занимался, провалились, так что наше финансовое положение опять оказалось достаточно непрочным. Кроме того, вскрылись задолженности по налогам, поэтому государство заморозило всю нашу недвижимость, пока они не будут уплачены. Продавать яхту на аукционе с большими потерями мне не хотелось, а потому пришлось ждать, пока адвокаты уладят все дела, на что ушло больше восьми месяцев. Когда были произведены необходимые выплаты, у меня почти ничего не осталось, кроме яхты и дома. В конце концов, кажется в марте, решив все финансовые вопросы, я приехала в Майами поискать брокера по яхтам, чтобы поручить ему продажу “Дракона”, и тут-то и столкнулась с Патриком Айвсом. Впервые после тринадцати лет.

Ее голос пресекся, она стояла и грустно смотрела на воду.

– Тогда он и был на борту? – спросил Ингрем.

– Да. Надо бы вам все рассказать. Это не очень льстит моему самолюбию, но раз уж вы оказались втянуты в наши дела, то должны получить объяснение. Впервые я встретила Патрика в 1943-м, он был курсантом в военно-воздушных силах и бывал на аэродроме возле маленького городка, откуда я родом. Сам он из Вашингтона, я имею в виду штат. Мы влюбились друг в друга с первого взгляда. Патрик настаивал на женитьбе до того, как его отправят за границу. Мне тоже этого хотелось, но до восемнадцати не хватало нескольких месяцев, и мои родители воспротивились. Пока Айве служил в Англии, между нами шла оживленная переписка, а незадолго до окончания войны его перевели на аэродром в Луизиане, и мы сразу поженились. Демобилизовавшись, Патрик решил пойти учиться, он хотел быть врачом и до войны закончил два курса в Вашингтонском университете. Так мы оказались в Сиэтле. Я пошла на работу, а он попытался продолжить то, что бросил два года назад, но все пошло наперекосяк. Может быть, мы оба были слишком молоды, не знаю. Пока он не закончит медицинский факультет – а на это надо шесть долгих лет, – нас ждала лачуга из гофрированного железа, счета, студенческая жизнь, когда работы много, а денег нет.

Мы часто ругались, и Патрик начал проваливаться по всем предметам. – Рей на минуту замолчала, затем грустно махнула рукой и продолжала:

– Мы расстались. Я вернулась в Техас и летом 1946-го получила развод. Больше я его не видела, даже ничего не слышала, до того самого вечера четыре месяца назад, когда прилетела в Майами договориться о продаже яхты. Айве сел на самолет в Новом Орлеане, его место оказалось рядом с моим. В ранней юности обиды воспринимаются очень остро, но хранить неприязнь на протяжении тринадцати лет невозможно, так что, оправившись от шока, мы обрадовались друг другу, как двое старых друзей, и весь путь от Тампы проболтали. Я рассказала, зачем еду в Майами, причем не удержалась и гордо сообщила, что еду распорядиться яхтой своего покойного мужа. Конечно, это немного по-детски для тридцатипятилетней женщины, но мне почему-то хотелось произвести на него впечатление, наверное, потому, что сам Патрик выглядел чрезвычайно преуспевающим.

Кажется, именно тогда он решил, что я – богатая вдовушка.

Айве, в свою очередь, рассказал о себе. Он, дескать, получил степень доктора медицины в калифорнийском институте и много оперирует в больницах Сан-Франциско, специализируясь в грудной и сердечной хирургии. Кроме того, читает лекции в медицинских колледжах по операционной технике, поэтому часто разъезжает по стране. Вместе с каким-то ученым из Калифорнийского технологического института разработал новый тип аппарата типа сердце-легкие, который используют при операциях, когда надо отключить сердечную деятельность. Конечно, я не разбиралась в медицине, но звучало все это очень впечатляюще. Патрик рассказал, что демонстрирует аппарат на некоторых операциях, которые проводятся в медицинских институтах Только что он был в Тулине, а сейчас летит в Майами. Айве чуть не прыгал от радости, когда узнал, что я живу в Хьюстоне, потому что он как раз собирался на следующей неделе в Гэлвстон, в Техасский медицинский институт.

Вы его встречали и знаете, каков он из себя. Красавец с бездной шарма и обаяния. Если честно, то мне льстило оказываемое им внимание. Патрик приглашал меня на обед и танцы оба вечера, пока я была в Майами, и даже взял напрокат автомобиль, чтобы отвезти в Ки-Уэст посмотреть на “Дракона”. Мы целый вечер провели на борту. Айве дал советы насчет цены и сказал, что у него самого есть тридцатипятифутовая штучка в гавани Сан-Франциско. Я знала, что в детстве он плавал на небольших яхтах. Патрик устроил старику Танго разнос за то, что тот не содержит каюты и палубу в чистоте, они даже поругались. Наверно, именно поэтому Айве уверял, что сторож его вспомнит при встрече.

Чтобы сделать эту длинную малоприятную для меня историю покороче, могу только сказать, что приблизительно через неделю после моего возвращения домой он появился в Хьюстоне. Днем Патрик был занят в Гэлвстоне, но каждый вечер куда-нибудь меня приглашал и поведал о своей личной жизни, он, мол, одинок и несчастлив. Женился во второй раз, но неудачно, и снова развелся. Конечно, к тому времени миф о богатой вдове развеялся, но, и это злит меня больше всего, этот тип точно оценил, на сколько сможет меня выставить. Семь с половиной тысяч долларов – как раз то, что надо. Большую сумму я не могла бы себе позволить, а за меньшую ему мараться не захотелось. Наверное, он все дни проводил, прикидывая как профессиональный оценщик имущества, чем я владею.

Особо напрягаться, чтобы меня обдурить, ему не пришлось. Патрик стал плакаться, что он на базе Калифорнийского технологического института организовал маленькую фирму по производству приблизительно сотни машин сердце-легкие, которые уже были заказаны больницами по всей стране, но в этот момент один из пяти держателей акций отпал, а поскольку фирма наверняка заработала бы большие деньги, то важно было не допустить перехода контроля за делами в руки нечистоплотных бизнесменов, которые, ничего не понимая, могут продешевить. И вот, чтобы акции оказались в руках кого-то симпатизирующего делу и понимающего ситуацию, а также во имя наших прежних отношений... Сами понимаете. Я дала ему чек на семь с половиной тысяч долларов. Когда два дня о нем не было ни слуху ни духу, я позвонила декану медицинского института, и оказалось, естественно, что никакого Айвса Патрика никто не знает. Пришлось нанять частного детектива, чтобы выяснить, была ли в его словах хоть крупица истины. Не было. Его разыскивали в нескольких городах побережья и на Среднем Западе за представление поддельных чеков, причем Айве всегда выдавал себя за врача. Только при мне, впервые за многие годы, он назвался своим настоящим именем. Когда же полиция Майами сообщила мне о найденных в ялике часах, я вдруг почувствовала, что это должен быть Патрик.

Ингрем понимающе кивнул:

– Решили, что, поймав его, вернете хотя бы часть своих денег?

– Нет, за четыре месяца, что минули с тех пор, Патрик при его образе жизни уже все спустил бы. Мне просто хотелось получить назад яхту, чтобы хоть чем-то компенсировать убытки. Меня ударили по самому уязвимому месту – по самолюбию, и это было обиднее всего. Вот я и сорвала злость на вас в тот первый вечер, не поверила, когда вы сказали, что поможете мне найти яхту без всякого вознаграждения. Решила, что у вас тоже есть какая-то задняя мысль. Видите, как я прекрасно разбираюсь в людях.

– Ну, не стоит так уж корить себя за то, что вы поверили Айвсу, – утешил ее Ингрем. – В конце концов, он же не был мошенником, когда вы его знали.

– Я имела в виду, что неверно судила о вас.

– Кажется, этой ночью было какое-то поветрие. Я ведь тоже дал маху. Я был твердо убежден, что вы мне никогда не понравитесь, так что можно считать, что по части ошибок я вас переплюнул.

В сгущающейся темноте лицо Рей казалось бледным пятном. Послышалось тихое:

– Спасибо, шкипер.

И тут до капитана дошло, что уже минут двадцать от Моррисона не доносится ни единого выстрела. “Растяпа, – выругался он про себя, – так ведь и убить могут”.

– Хватит болтовни, – сказал он. – Моррисон может двумя способами пробраться на яхту – по ватерштагу под бушпритом и по якорному тросу. Но в любом случае ему не удастся сделать это бесшумно, так что мы его услышим, если будем бдительны. Я сейчас начну работать на корме, а вы идите на нос. Ложитесь вдоль рубки по левому борту и слушайте, если что услышите, то свистните.

– Будет сделано. – И она исчезла в окружающей тьме.

Ингрем какое-то время сидел, прислушиваясь к тишине, нарушаемой лишь поскрипыванием яхты, кренящейся по мере того, как убывал отлив. Потом встал, снял тент, скатал его и положил на крышу рубки, чтобы не мешал, затем освободил гик от поддерживающих дуг. Грот крепился сверху одним фалом. Он отцепил этот фал от грота, привязал к нему кусок линя, потянул за фал у основания мачты вниз до фиксации фала. Закрепив новый нейлоновый линь за коуш фала, опять потянул вниз второй конец, прошел к корме и зацепил линь за конец гика. Кроме того, капитан привязал два куска легкого линя к концу гика, чтобы использовать их как оттяжки, так как основной шкот ему был нужен для подъема ящиков с боеприпасами. Нижний конец шкота он освободил.

Подняв гик топенантом <Топенант – снасть, прикрепленная к концу гика> так, чтобы он освободился от поддерживающих дуг, Ингрем закрепил его и стал натягивать фал до тех пор, пока напряжение обоих тросов не стало одинаковым – насколько он мог судить в темноте по ощущениям. Это было важно, поскольку если один из тросов возьмет весь вес на себя, то может разорваться. В этом случае второй тоже разорвется. Он повернул гик к борту, чтобы отодвинуть его от поддерживающих дуг, и закрепил с помощью оттяжек. Потом остановился, положив руку на таль, держащую якорный канат, и прислушался. Ни звука, и никакой вибрации в канате.

– Вы в порядке? – тихо спросил он.

– Вполне, шкипер, – послышался немедленный ответ.

Самое плохое, что невозможно было представить, какие планы строит Моррисон во тьме. Этот человек смертельно опасен, пока жив и находится поблизости. Если же им удастся увести яхту, великан непременно попытается убить их, так же безжалостно, как он убил Руиса за попытку бегства. Доказательством тому могли служить свистящие над головой капитана пули, когда он тащил стоп-анкер. Если Моррисон не сможет вырваться отсюда сам, он не позволит сделать это никому.

Ингрем протащил пять ящиков с боеприпасами вдоль борта так, чтобы они оказались под концом гика. Подготовленными кусками веревок дважды наперекрест обвязал каждый ящик и затянул узлы, оставив восьмифутовые свободные концы. Прикрепив нижний блок шкота к месту, где веревки на ящике перекрещивались, капитан выбрал канат, пока блоки не защемились и больше не могли двинуться, затем поймал свободный конец стропы и, привязав его к гику, отодвинул парус на несколько футов так, чтобы освободить место для подвешивания всех пят ящиков. Потом он вытравил тали и разъединил их. Подняв второй и третий ящик, послушал, не плывет ли Моррисон, а затем подвесил и четвертый. Ингрем работал прямо под гиком, сорвись ящики, и от него осталось бы мокрое место. Прежде чем поднять пятый, Ингрем потрогал рукой двойные тросы фала и топенанта. Порядок, у обоих одинаковое натяжение. Капитан подвесил пятый ящик. Ну, вроде все сделано. Он с облегчением вздохнул и осторожно оттолкнул гик за борт, как раз настолько, чтобы груз оказался над водой в нескольких футах от левого борта. Если сейчас что-нибудь рухнет, то, по крайней мере, не проломит палубу. Ингрем, отвязал оттяжку и закрепил шкот на своем месте. Палуба имела выраженный левый крен. Присев в кокпите, капитан осветил огоньком зажигалки часы, было полдесятого. Нижней точки отлив достигнет через пару часов.

Ингрем прополз вперед и присел рядом с Рей.

– Все готово, – доложился он. – Больше нечего делать, пока не наступит прилив.

– Он наступит перед рассветом?

– Да.

– Как вы думаете, мы сможем сняться с мели?

– Непременно, – уверенно ответил он. – На этот раз нам обязательно повезет. Почему бы вам сейчас не вернуться в кокпит и не соснуть немного? Я покараулю.

– Вы не можете сторожить в двух местах одновременно.

– Попробую. Положу руку на тали, на которых держится якорный трос, и если Моррисон попытается вскарабкаться по нему, то почувствую вибрацию.

– А я бы лучше осталась здесь и поболтала с вами. Это ведь не помешает?

– Ни в коей мере, если не будем забывать об осторожности.

Они отползли на корму до утки, за которую были закреплены тросы, и сели на покатую палубу, прислонившись спинами к рубке. Полная тишина, бархатное ночное небо казалось затканным блестящими серебряными звездами. Они были одни в необъятной Вселенной. Затерявшиеся во времени и пространстве, молча сидели, прислонясь друг к другу. Левой рукой Ингрем придерживал нейлоновый канат, а когда опустил на палубу правую, наткнулся на руку Рей. Она слегка сжала его пальцы. Казалось, прошла вечность, она тихонько вздохнула и прошептала:

– Это так-то я развлекаю вас беседой. Надеюсь, вы не ожидали от меня каких-то блестящих высказываний?

Ингрем повернулся и увидел золотистый отблеск ее волос, белеющее в свете звезд лицо... И в следующий миг он жадно сжимал ее в объятиях и исступленно целовал. Нестерпимо сладко и восхитительно было ощущать, как ее руки крепко обнимают его за шею и волшебным образом рушится стена одиночества, за которой он так долго укрывался. Не разжимая рук, Рей откинулась назад.

– Мне кажется, нам все же лучше поговорить, – пробормотала она.

– Согласен. Вы начинаете.

– Мимо нас могли пройти два взвода Моррисонов в полном обмундировании, а мы бы их и не заметили. – Рей судорожно вздохнула и продолжила:

– Но я не уверена, что он представляет собой единственную опасность. Интересно, что они делают здесь со звездами? Полируют? Теперь ваша очередь что-нибудь сказать, Ингрем. Не рассчитываете же вы, что я одна буду поддерживать беседу?

– Я считаю, что вы великолепны, – сказал капитан. – Так лучше?

– Вовсе нет. Кстати, не секрет, что я от вас в восторге, но я вам это сказала в самой обыденной обстановке, при свете дня, когда в меня стреляли из винтовки, и не устраивала всяких там фокусов вроде сверкающих звезд над головой, которые, и дураку ясно, ненастоящие... – остановилась она от смеха. – Я порю ужасную чушь. Почему бы мне не заткнуться?

Когда он оторвал свои губы от ее, она нежно погладила его по лицу кончиками пальцев и тихо проговорила:

– Старине Ингрему дважды намекать не надо. Скажите, вы считаете меня отвратительной?

– Хм-м, нет. Я бы выразил свои чувства иначе.

– Нет, я именно такая. Утонченности во мне как в бульдозере, добавьте сюда бесстыдство. Сидела здесь минут двадцать и думала, когда же наконец вы поймете, что должны меня поцеловать. Для вас все пути отступления были отрезаны, пришлось сдаться.

Ингрем легко коснулся губами подбитого опухшего глаза.

– Помолчи.

– Одного не могу понять, как внезапно все вышло из-под контроля. Однако этого следовало ожидать. Я так усердно старалась воспитать в себе отвращение к вам, что очень быстро выдохлась. Ингрем, вам когда-нибудь говорили, что вас трудно ненавидеть? Например, на приеме или еще где-нибудь, когда в разговоре возникает пауза и все думают, что бы такое сказать...

Она испуганно умолкла, потому что пуля врезалась во что-то над их головами и со свистом умчалась во тьму. Вдогонку прямо за ними прозвучал выстрел. Они соскользнули на пол и вытянулись на палубе вдоль рубки. Раздались подряд еще три выстрела, две пули попали в корпус яхты. Рей, дрожа, прижалась к капитану.

– Я боюсь, – прошептала она. – Этому нет конца.

– Утром нас ухе здесь не будет. А сейчас тут, на полу, нам ничего не грозит.

– Вы считаете, что можно не возвращаться в кокпит?

– Нет, все в порядке. У яхты такой крен, что Моррисон не сможет попасть, даже если мы сядем.

Тут он подумал о ящиках с боеприпасами и о том, что может случиться, если пуля попадет в них. Вряд ли последует взрыв, но пожар вполне вероятен. Раздалось пять выстрелов, две пули ударили в корпус “Дракона”.

– Кажется, он стреляет с более близкого расстояния, правда? – спросила Рей.

– Да, во время отлива ему удалось подальше пройти по южному краю островка.

– Он сумеет близко подобраться к яхте?

– Не больше чем на полтораста ярдов. В протоке вода все равно накроет его с головой, даже при самом низком отливе.

Интересно, как Моррисон переносит патроны, подумал капитан, наверное, сделал тюк из одеяла.

– А он может прицелиться в такой темноте?

– Даже не пытается, сами видите, сколько промахов. Он просто стреляет в силуэт “Дракона”, а на дуло ружья привязал что-нибудь белое, например обрывок рубашки.

Еще одна пуля щелкнула о корпус. Затем две пролетели, и одна попала. Ингрем непроизвольно вел подсчет. С того места, откуда Моррисон сейчас стреляет, он вполне может пробить обшивку, а, принимая во внимание крен яхты, некоторые пули попадут ниже ватерлинии, чего тот и добивается. Но это не так уж страшно: на яхте есть две трюмные помпы, одна из них электрическая – можно выкачать любоеколичество воды.

– Я устала от того, что в меня стреляют, – пожаловалась Рей. – И до смерти надоело притворяться храброй. Устроить бы истерику, как любой женщине на моем месте.

Капитан обнял ее и прошептал:

– Давай.

– Я просто пыталась тебя шантажировать. Скажи что-нибудь еще.

– Знаешь, когда до меня дошло, что я в тебя влюбился? Когда Руис утром приехал на островок и ты прошествовала к плоту в драных штанах, с синяком под глазом...

– Это, конечно, впечатляет, Ингрем. Кто устоит перед такой женщиной?

– Никто. – Он не находил слов, чтобы точнее описать, какой она тогда предстала перед ним – отчаянной, безразличной к опасности, непокорной. – Ты была такая чертовски непобежденная.

– Давай не будем говорить обо мне. Я хочу слушать о тебе.

Пальба продолжалась, а они беседовали. Ингрем рассказал о Френсис и своей яхте, о Мексике, о верфи в Сан-Хуане. Он упомянул о пожаре лишь вскользь, но Рей сразу почувствовала, что он недоговаривает, и вытянула из него все подробности.

– Так вот почему ты иногда прихрамываешь? А когда ты кричал на островке, тебе снился пожар?

– Да, – коротко ответил капитан.

– Мне очень жаль, Ингрем.

– Сейчас все в порядке.

Крен яхты увеличился, когда отлив достиг мертвой точки, по палубе стало трудно продвигаться. Пальба затихла минут на пятнадцать – двадцать, а потом началась снова. Наверняка ходил за боеприпасами, механически отметил про себя Ингрем. Если Моррисон собирается плыть сюда, то сделает это при приливе, тогда сможет вернуться, если ему не удастся забраться на борт. При отливе есть опасность, что унесет в открытое море. Капитан взглянул на часы. Минула полночь, начинался прилив. Еще один выстрел. “Надо бы сойти вниз и все проверить, пока я знаю, где находится Моррисон”, – подумал Ингрем и сказал об этом Рей.

– Ты считаешь, что в трюме набирается вода? – спросила она.

– Может быть, есть немного, но мы ее откачаем.

– Ты не надолго?

– Нет.

– Если с тобой что-нибудь случится... Он закрыл ей рот поцелуем.

– Что может случиться?

Ингрем отполз к корме и спустился в кокпит, когда Моррисон снова начал палить. Где-то внизу, в темноте, слышался звук льющейся воды. Но вода не может втекать внутрь. Он спустился по не правдоподобно накренившейся лестнице и вдруг, еще до того, как его голова исчезла в отверстии люка, учуял знакомый запах. Панический страх ожил и завладел им. Ингрем выпустил из рук поручень и упал. Он оказался под радиотелефоном, стоя на четвереньках, в холодной бензиновой луже, растекшейся по днищу, когда яхта накренилась. Пытаясь подавить приступ страха, Ингрем слушал в темноте, как горючее вытекает из продырявленных баков. Если он сейчас потеряет голову, пары бензина убьют его прежде, чем удастся выбраться наружу. Он оперся о переборку и медленно двинулся вперед, пытаясь нащупать лестницу. Вот она. Один миг – и Ингрем оказался в кокпите, дрожа и пытаясь подавить тошноту. Бензин, испаряясь, холодил кисти рук и ноги до колен.

Глава 11

Капитан подумал, слышала ли Рей, что он уже на палубе. Ему необходимо было несколько минут побыть одному, чтобы прийти в себя. Нельзя говорить с ней, будучи в таком состоянии, а сказать придется. Их шансы уйти на яхте были сейчас близки к нулю, и пока он не найдет способ избавиться от бензина, можно считать, что они живут на бомбе. Даже пинты топлива в трюме достаточно, чтобы образовалась гремучая смесь с воздухом, а у них там целых двести галлонов. Хватит одной искры – статическое электричество, включенный свет, короткое замыкание в электрической цепи от одной из пуль Моррисона, – и “Дракон” обратится в фейерверк.

Двигатель включать нельзя. Даже если в баках осталось совсем мало топлива, любая искра от стартера или генератора вызовет немедленный взрыв. И выкачав весь бензин из трюма, они не будут в безопасности, потому что пройдут дни, прежде чем удастся все промыть и проветрить. Обдумывание технических деталей успокаивало Ингрема. Справиться с кошмаром становилось делом техники, страхи исчезали, когда в дело вступала профессиональная смекалка. Если вернуть яхте плавучесть, им не понадобится этот чертов двигатель, чтобы вернуться во Флориду. Надежда на это имелась, пусть маленькая, но вполне реальная. Выкачанный бензин облегчил “Дракона” еще на тысячу или даже полторы тысячи фунтов, так что его можно будет снять с мели, используя только стоп-анкер, принимая во внимание, что крен очень велик.

Тут о корпус царапнула еще одна пуля, а над водой пронесся звук выстрела. Решение созрело окончательно. За свою жизнь Ингрем мало кого ненавидел, но сейчас он испытывал именно это чувство к Моррисону. Капитана охватывала холодная безудержная ярость при одной мысли о бандите. Он не позволит этому типу одолеть их. “Я справлюсь с ним, даже если это будет последнее, что мне предстоит сделать в жизни”, – подумал Ингрем.

Он прополз вперед.

– Пахнет бензином, – заметила Рей.

– Он на мне и моих брюках. – Капитан рассказал о том, что происходит внизу.

Она приняла новость спокойно, как он и ожидал, ничем не выдав своих чувств.

– Наш план остается в силе, – твердо сказал он. – Мы попытаемся сняться с мели во время прилива, только не кури, не включай свет, лучше всего просто не спускаться вниз. Причем даже после того, как я выкачаю бензин за борт.

– Понимаю, а что мне пока делать? Яхта, скрипнув, немного приподнялась на волнах прилива.

– Прислушивайся, что делает Моррисон, – распорядился капитан. – Все в порядке, пока он стреляет, но прилив начался, и ему придется оставить свою позицию. Только в течение ближайших нескольких часов можно опасаться его попытки пробраться на борт. Иди в угол носовой рубки, чтобы его не пропустить, имей в виду, будет шум от вытекающего за борт бензина.

– Слушаюсь, шкипер.

– Ты великолепна, или я это уже говорил?

– Разрешаю повторять, сколько хочешь, никаких возражений. Знаешь, по правде говоря, я вся зеленая от страха. Ты просто в темноте этого не видишь.

Ингрем нежно взял в ладони ее лицо:

– Я собираюсь вызволить нас отсюда.

– Не сомневаюсь. Я твой искренний поклонник, потому что уже видела тебя в деле... Боже, неужели это было всего позавчера?

– До сих пор мне ничего не удавалось.

– С какой стороны посмотреть, Ингрем. Слушай, если мне надо следить за Моррисоном, то пора приниматься за дело.

Она исчезла в темноте. Капитан вернулся в кокпит, посмотреть на часы было нельзя, но, наверное, пошел второй час ночи. Самый высокий прилив будет между половиной пятого и половиной шестого, скажем, до этого осталось четыре часа. Использовать помпу с электрическим насосом невозможно, но он и с помощью ручного справится меньше чем за час, правда, придется еще позаботиться о воде – пули наделали дыр ниже ватерлинии.

Ручной насос был где-то между кокпитом и рубкой. Ингрем обшарил все вокруг, нашел рукоять механизма и взялся за работу. Слышалось журчание бензина, стекающего в воду за борт, где-то в темноте раздавался треск выстрелов, но ни одна пуля не ударила в борт. Прошло пять минут, – по тому, как шло дело, Ингрем решил, что уложится за полчаса. Вдруг ручка стала подниматься с трудом, струя бензина превратилась в чахлый ручеек, а затем и вовсе пропала. Ингрем выругался, охваченный злостью и отчаянием. Черт бы побрал этого бездельника Танго. Можно представить, какую грязь он развел в трюме.

Задача, конечно, решается просто: надо спуститься, найти засор и прочистить его. Ингрем вздрогнул при мысли о том, что ему предстоит пробираться в непроницаемой тьме, где и направление-то определить нельзя, ползя на четвереньках по залитому бензином трюму, а в это время в памяти будет оживать страшная картина: горящий как факел Барни Джифард. Капитан утер с лица пот. Рей надеется, что с ней настоящий мужчина, значит, давай спустись вниз и сделай что надо или иди и скажи, что она ошибается. Спокойно, урезонивал себя Ингрем, твой страх воображаемый, сама работа вполне безопасна, если регулярно подниматься наверх глотнуть свежего воздуха, не дожидаясь, пока закружится голова от бензиновых паров. Ингрем начал раздеваться. Он положил пистолет, часы и кроссовки на сиденье, чтобы потом легко найти их в темноте, и в одних трусах спустился по лестнице.

Внизу капитан повернулся лицом к корме, пытаясь определить положение насоса. Посреди яхты дно было сухим, опасная жидкость стекла отсюда, поскольку шхуна лежала на боку. Он слышал, как горючее все еще слабо струится из баков. Стоя на коленях, Ингрем нащупал крышку люка над помпой и поднял ее. Вдруг перед глазами вновь встал Барни, и сознанием начала овладевать паника, но усилием воли капитан отогнал видение прочь и сосредоточился на работе. Пора было подняться и глотнуть свежего воздуха, потому что он начал задыхаться от испарений. Поднявшись по лестнице, Ингрем высунулся из люка на две-три минуты и снова спустился. Отыскав входное отверстие насоса, он пошарил в бензине под ним, но не смог найти засора. Пришлось стать на колени и сунуть руку поглубже. Вот оно: рука наткнулась на размякшую бумагу. Капитан вытащил ее и отбросил к правой стенке трюма, уже задыхаясь от запаха бензина. Вдруг он понял, что тут еще много бумаги, и на дне, под ногами, и свободно плавающей вокруг. Ингрем почувствовал, как кусок ее коснулся его руки, вытащил его и по размеру и форме понял, что это этикетка от консервов, кто-то сложил в трюме банки, не отлепив этикетки.

Чертыхаясь в темноте, он выловил еще три штуки. Тут пуля пробила обшивку и ударила в переборку где-то впереди. Ингрем вздрогнул, подумав об электропроводке, но продолжал шарить вокруг. Наконец до него дошло, что этим он больше вредит, чем помогает. Пока бумажки лежат на дне, они вряд ли попадут в насос, незачем их и тревожить, иначе расползутся по всему трюму. Капитан выбрался в кокпит, вытер с рук и ног полотенцем бензин и снова начал качать. Через пять минут насос опять забился.

Ингрем спустился в заполненную испарениями темноту, вновь пережил кошмар воспоминаний и, стоя по колено в бензине и наклонившись так низко, что почти касался лицом его поверхности, снова начал искать засор. Вдруг он застыл, согнувшись, словно тысячи игл вонзились в его позвоночник. Он услышал по-домашнему уютное урчание электромотора – это был холодильник, про который он совсем забыл. Наверное, сработал термостат, и тот включился. Ингрем, окаменев, ждал белой ослепляющей вспышки взрыва. Ничего не случилось. Тянулись секунды. Ноги капитана дрожали, он осторожно вдохнул, как бы боясь нарушить сложившееся равновесие.

Теперь ничего не исправишь. Конечно, можно пройти на камбуз и просто выключить холодильник, но при этом обязательно заискрит, а выключатели не изолированы от испарений. Ингрем продолжал ждать. Прошла уже целая минута. Наверное, пары бензина на камбузе не такие плотные, как на корме. Его руки и ноги начали обретать прежнюю силу, а мозг послал сигнал о более насущной угрозе – асфиксии. Капитан торопливо убрал засор и поспешил к лестнице. Холодильник мирно гудел, продолжая работать на краю вечности.

Ингрем схватился за ручку насоса и вдруг едва не расхохотался: да он последнего ума лишился! Ведь даже простое выкачивание бензина может спровоцировать взрыв: при трении горючего о воздух и воду, когда оно стекает с борта в море, возникает статическое электричество. Так что они еще живы лишь благодаря почти стопроцентной влажности окружающего воздуха. Капитан опять взялся за насос. Скоро руки онемеют, подумал он. На сей раз помпа заглохла только через десять минут. Когда струйка бензина иссякла, Ингрем прислушался: стояла мертвая тишина, значит, мотор холодильника выключился.

Ингрем спустился вниз, привычно устранил засор и вернулся к помпе. Через две минуты она опять заглохла. Капитан повторил все сначала. Когда он вернулся на палубу, его вырвало, а кожа воспалилась и горела от бензина. Он снова начал качать. Удалось сделать лишь движений двадцать, прежде чем поток превратился в ручеек и наконец иссяк. Ингрем рухнул на сиденье кокпита.

Бесполезно. Ему не выкачать весь бензин за борт, пока не рассветет и он не сможет разглядеть бумажный мусор, чтобы собрать его и выкинуть. Намочив полотенце в морской воде, капитан протер руки и ноги, пытаясь смыть бензин, а затем оделся. Наверное, снять “Дракон” с мели так и не удастся. Они обречены остаться здесь навсегда, если только какая-нибудь случайная искра не превратит яхту в пылающий костер.

Нет! Не все потеряно! Ингрем встал. Ведь остается еще пресная вода. Он пробрался на нос и присел рядом с Рей.

– Знаешь, можно перекачать часть пресной воды за борт, это тоже поможет, так что не будем терять надежду.

– Конечно не будем. Вода прибывает. Ингрем потерял счет времени и не представлял, сколько осталось до высокого прилива.

– Как долго не слышно выстрелов Моррисона? – спросил он. – Я совсем про него забыл.

– Почти полчаса.

Так, началось. Ему очень не хотелось оставлять Рей одну следить за обоими концами яхты одновременно, но делать было нечего, воду необходимо спустить. Каждый лишний фунт важен. И тут он придумал выход из положения.

– Ты когда-нибудь ловила рыбу? – спросил он.

– Пару раз случалось, а в чем дело? – удивилась Рей.

– Сейчас ты именно этим и займешься. Ингрем добрался до кокпита и взял достаточно длинный кусок каната. Закрепив один конец за якорный трос, он, постепенно вытравливая канат, вернулся к Рей и вложил ей в руки его конец.

– Держи крепко, если Моррисон начнет взбираться именно там, сразу почувствуешь.

– Прекрасно, а ты где будешь?

– В камбузе. Только крикни, и я через пять секунд буду здесь.

Он соскользнул в люк и пробрался к камбузу. Помпа оказалась над раковиной. Ингрем пошарил вокруг, нашел несколько кастрюль и на всякий случай наполнил их водой про запас. Сколько сейчас воды в баках, неизвестно, поэтому, если нечаянно опустошить их досуха, они останутся без питьевой воды. Он начал спускать воду в раковину, откуда она свободно стекала за борт. Пары бензина здесь оказались менее насыщенными, чем в кормовой каюте, но все равно дышать было тяжело. Капитан открыл иллюминатор над раковиной и наклонился вперед, чтобы приблизить к нему лицо. Порядок. Яхта поскрипывала, поднимаясь вместе с приливом, крен уменьшился. Ингрем прикинул, сколько времени у него осталось, и увеличил темп работы. По лицу градом катился пот. Перелив за борт сотню галлонов, он уменьшит вес по крайней мере на восемьсот фунтов, правда, возникла мысль, что если под ватерлинией много дыр от пуль Моррисона, то по мере выпрямления яхты морская вода начнет затекать внутрь быстрее, чем он выкачивает пресную. Но с этим ничего не поделаешь. Наверное, все мероприятие с самого начала обречено на неудачу. Капитану стало казаться, что он целую вечность находится на борту этой севшей на мель посудины и вряд ли настанет такой момент, когда она вновь окажется на плаву.

Он услышал на палубе легкие шаги, тихий голос позвал:

– Шкипер!

Появился Моррисон, подумал он, и потрогал за поясом пистолет.

– В чем дело?

– Пока все в порядке. Я просто хотела предупредить, что небо на востоке розовеет. Мне удается разглядеть воду, она едва движется.

Ингрем торопливо поднялся на палубу. Рей была права. Пока еще слишком темно, чтобы разглядеть островок, но небо на востоке определенно розовеет. Капитан присмотрелся к поверхности воды: да, прилив почти прекратился. Через полчаса он достигнет высшей точки.

– Пора начинать, – сказал он. – Держи пальцы на счастье.

– Обязательно. А что-нибудь более полезное я могу сделать?

– Пока сиди на своем посту и жди. Моррисон сможет взяться за свое роскошное оружие не раньше чем через час, поэтому я собираюсь немедленно испробовать якорную лебедку. Мы снимем эту посудину с мели или развалим ее пополам.

Ингрем поспешил на корму, подобрал свободный конец, вернулся на нос, сделал пять или шесть оборотов ручкой лебедки и установил храповик.

– Держи крепко, – приказал он, отдавая Рей конец.

Он вставил стержень в прорезь барабана и провернул его. Трос натянулся. Вернувшись на корму, капитан ослабил таль. Троса хватило до угла носовой рубки.

Яхта прочно стояла на киле. Если ее и возможно снять с мели, то надо начинать. Капитан прикинул, можно ли усилить боковой крен. Нет, решил он, для этого нужно было подвесить на гике гораздо более тяжелый груз, чем сейчас.

– Держи крепче, – приказал он Рей, – сейчас постараемся накренить яхту.

– Как прикажете, шкипер, – отозвалась Рей.

Ингрем уменьшил натяжение шкота и потянул за ванты. Гик с его грузилом из ящиков с боеприпасами медленно повернулся в сторону моря. Палуба дала крен. Ингрем еще раз проделал ту же операцию с тросами. В результате весь гик оказался над морем, а палуба накренилась так, что шпигаты почти касались воды. Капитан был готов кричать от радости, потому что со всей определенностью почувствовал под ногами вибрацию – яхта ожила!

– Что-то сдвинулось! – возбужденно воскликнула Рей.

Ингрем расхохотался:

– Это яхта пытается вспомнить, как надо плавать.

Капитан закрепил шкот так, чтобы гик оставался в нужном положении. Ящики с боеприпасами болтались над самой водой, прямо на траверсе. Светало, прилив достиг своей наивысшей точки. Надо сниматься с мели, пока вода не упала, в запасе всего десять – пятнадцать минут, подумал Ингрем.

Он вставил стержень в прорезь барабана и провернул его. Храповик два раза клацнул. Давай, голубчик, поднатужься. Теперь трос уходил за корму натянутый туго, как струна. Капитан встал поудобнее и снова нажал на ручку. Храповик быстро проклацал трижды, а потом еще раз.

– Ингрем! Она движется... – Голос Рей сорвался. Она плакала впервые за все это время.

Яхта прошла целый фут, потом два и остановилась. Капитан налег на рукоятку, молясь в душе, чтобы якорь удержался в дне, а трос не разорвался. Еще несколько дюймов выиграно. Киль по-прежнему сидит в песке, подумал он. Только бы удалось оттащить ее футов на пятнадцать. Ингрем обливался потом. Рей, упершись ногами в палубу, изо всех сил тянула отходящий от лебедки конец троса.

– Не перестарайся, – предостерег он ее, – просто держи, чтобы чувствовалось натяжение.

– Я понимаю, – задыхаясь, ответила она, – но не могу себя остановить.

Яхта медленно, но верно ползла назад. Уже пять футов троса были перетянуты из-за кормы на борт. Вдруг движение прекратилось. Ингрем налег на ручку. Боже, молился он, не дай ей застрять, только еще несколько футов, только несколько... И она послушно сдвинулась с места, прошла десять футов.., пятнадцать. Трос теперь вытягивался легко, практически без усилий. Киль освободился из песка, яхта держалась на воде. Капитан бросил лебедку и перебежал на корму. Прыгнув в кокпит, он схватил трос и потянул за него. “Дракон” шел даже без помощи лебедки, только нельзя было останавливать это движение. Рей подбежала и присоединила свои усилия. Они тащили трос бок о бок, тяжело дыша, в кокпите росла груда мокрого нейлона. Сейчас яхта уже дошла до протоки, под килем было, по крайней мере, шесть футов воды, трос уходил вертикально вниз, к якорю. Ингрем обернул его вокруг утки, закрепил узлом и выпрямился.

Рей смотрела на него, не замечая, что по ее щекам текут слезы радости. Она стерла их рукой и рассмеялась, но голос сорвался, и она всхлипнула.

– Не обращай на меня внимания, – очень тихо проговорила она. – Это просто обещанная истерика.

Схватив ее в объятия, капитан стал целовать ее в губы, шею, мокрые от слез щеки. Потом они принялись смеяться как сумасшедшие, пока не рухнули на сиденья кокпита.

– Ингрем, тебе удалось! Ты просто бесподобен!

– Нам удалось, – поправил он.

– Какая от меня помощь!

– Неужели ты считаешь, что я мог бы справиться со всем этим в одиночку?

– А что мы будем делать теперь?

– Постоим, пока не начнется отлив, а потом отдрейфуем по протоке подальше от Моррисона с его винтовкой. Подождем, пока подует бриз, чтобы мы могли уплыть с отмели. Сейчас яхта неуправляема, поэтому есть опасность снова сесть на мель.

– Бог мой! Я совершенно забыла о Моррисоне. Как ты думаешь, почему он не открыл стрельбу, когда увидел, что мы плывем?

– Он может об этом и не знать, – решил Ингрем. – Заснул, наверное. Хорошо бы он проспал до тех пор, пока мы не уберемся подальше.

Капитан взял бинокль и оглядел островок, но было еще слишком темно, чтобы хоть что-нибудь разглядеть на таком расстоянии. Моррисон вполне мог спать и за грудой ящиков.

– А с ним что будет? – спросила Рей.

– Вода у него есть. Продержится, пока береговая охрана не пришлет сюда лодку или самолет.

Они сидели, наслаждаясь отдыхом. Теперь, когда напряжение спало, им стало ясно: еще немного, и они не выдержали бы.

– Ты можешь поверить, – спросила Рей, – что мы попали сюда всего два дня назад, почти минута в минуту?

Ингрем покачал головой:

– Это невероятно.

Яхта покачивалась на вступающем в свои права отливе. Сейчас уже достаточно рассвело, чтобы можно было поточнее проверить глубину воды за бортом. Капитан поднял якорь и, позволив судну медленно дрейфовать в сторону открытого моря, опустил за борт лот.

– Пятнадцать футов, – удовлетворенно сообщил он, – и множество воды со всех сторон. Мы уже отплыли от Моррисона на полмили, так что он стрелять не будет. Подождем здесь, пока не подует бриз, а я приберу в трюме, чтобы запустить насос и выкачать за борт бензин.

Всходило солнце. Рей оглянулась и сказала с благоговейным вздохом:

– Не верится, что мы уплыли с этой мели. В каюте внизу что-то упало. Похоже, книги свалились с полки из-за сильного левого крена.

– Пойду взгляну, – предложил Ингрем, – все равно мне надо открыть иллюминаторы.

Внизу было достаточно светло, ему удалось рассмотреть озерцо бензина, разлившегося по всей каюте. Оно оказалось глубже, чем он ожидал. “Наверное, в пробитые пулями дыры набралась вода, а бензин плавает поверху, – решил капитан. – Пока яхта накренена, больше не затечет, а все, что здесь, я выкачаю, когда уберу хлам из трюма”. От запаха бензина тошнило. На краю лужи капитан увидел две свалившиеся с полки книги, поднял их и швырнул на койку.

– Молодец, Герман, – раздался за спиной знакомый голос. – Так я и рассчитывал, что ты за ними нагнешься.

Ингрем обернулся. Полуголый великан облокотился о лестницу. В левой руке он сжимал пачку сигарет, в правой – спичку, которой готовился чиркнуть об ноготь большого пальца, сигарета свисала в уголке губ. Бандит ухмыльнулся и бросил пачку ему:

– Закуришь?

Глава 12

Сигареты шлепнулись в бензиновую лужу. “Все напрасно, – подумал капитан с холодным безразличием, в котором не было места страху. – События повторяются. Моррисон уже стоял так однажды, сотню лет назад, ничего с тех пор не изменилось, разве что на нем сейчас одни трусы, да в руках он держит спичку вместо автомата. Такого не победить, как нельзя победить стихию. Сейчас этот тип ждет, что я запаникую и буду вопить: “Не зажигай спичку!” Возможно, так и будет, я еще не решил”.

Нужно что-то сказать, но Ингрем боялся, что его голос сорвется.

Если этот человек поймет, что я вот-вот сломаюсь, для нас все будет кончено, впрочем, как и в том случае, если он действительно ненормальный. Выходит, единственное, что следует делать, это выжидать. Капитан вытолкнул пачку из бензина ногой, наклонился и швырнул ее на койку. В этот момент он услышал крик Рей. Моррисон даже не удосужился посмотреть на люк, он просто отступил в сторону, чтобы не стоять прямо под ним, и приказал:

– Отдай револьвер, Герман.

Ингрем отрицательно покачал головой и подумал, что пора заговорить, только бы его не выдал голос.

– Когда ты взобрался на борт? – спросил он самым невозмутимым тоном.

– Да пока вы оба возились с тросом, – ответил Моррисон. – Я спрятался в передней каюте. Кстати, насчет этого револьвера, Герман. Могу сообщить, если тебе это неизвестно, что при выстреле вслед за пулей вылетают несколько горящих крупинок пороха...

– Я об этом знаю, – спокойно ответил Ингрем. – Погоди-ка минутку...

Повернувшись к отверстию люка, он чуть повысил голос:

– Рей, на стенке кокпита висит спасательный круг. Возьми его и иди прямо на нос. Понадобится – прыгнешь, и помни, что плыть нужно против прилива.

Моррисон покачал головой:

– Крутой ты парень, Герман, но все-таки недостаточно для такого дела. Отдай пушку и поплывем на Кубу. Всего сотня миль. Вы высадите меня...

– Непременно, – перебил его Ингрем, – мы тебя высадим и поплывем назад, в Ки-Уэст, тем же манером, как должны были вернуться из Сан-Фелипе. Знаешь, Моррисон, ты надоел мне до чертиков. Хочешь, можешь зажигать свою спичку.

Взгляд великана стал холодным как лед.

– Думаешь, мне слабо это сделать?

– Представления не имею, – ответил капитан. – Но если решишь, то помни, повезет мне, ведь кольт у меня.

Он понял, что до бандита дошел смысл сказанного. Наступила гнетущая тишина. “Дракон” слабо покачивался на зыби, дошедшей из пролива Сантарен. Бензин плескался о стенки каюты и растекался по круто наклоненному дну. “Правильно я блефовал, – решил про себя Ингрем, – осталось меньше минуты, пока мы не одуреем от паров, причем Моррисон знает, что он не сможет отобрать у меня револьвер и выбраться отсюда живым. Один из нас должен сломаться”.

Тут капитан заметил слабое движение в отверстии люка. В него просунулась рука и вынула из зажима около лестницы огнетушитель, а потом довольно уверенно, как ему показалось, направила его внутрь каюты. Он не знал, смеяться ему или плакать. С таким же успехом эта женщина могла пытаться погасить адское пламя мокрым носовым платком, но она была готова попытаться.

– Мне кажется, ты не понял меня, Герман, – процедил сквозь зубы Моррисон. – В таком деле, как это, всегда надо рассудить, кто больше теряет. Возьмем, например, тебя и маму-сан...

Ингрем едва слышно вздохнул и подумал:

"Этот тип уже не так уверен в успехе, коль скоро взялся растолковывать то, что и так очевидно”. Вслух же спросил:

– Кого вы убили во Флориде, Айвса? Моррисон внимательно изучил свою спичку, а потом с наглой улыбкой ответил:

– Хороший вопрос, Герман. Нет, это был полицейский.

Вдруг капитан почувствовал, как черные щупальца страха тянутся к нему и в уголке сознания появляется полыхающая огнем фигура Барни. Вот оно, подумал он, это конец. Внезапно помрачение рассеялось, он овладел собой. Пребывание на карачках в луже бензина выработало в нем что-то вроде иммунитета против всяческих воображаемых ужасов, и теперь они уже не могли сломить его волю. Правда, голова кружилась от бензиновых паров, а время тянулось ужасно медленно.

– А что случилось с Айвсом? – спросил он.

– Ты и это вычислил? – осклабился Моррисон.

– Да, вдобавок к остальному.

Ингрему показалось, что все вокруг стало темно-красным, как будто наступил поздний вечер. Тут он заметил, что огнетушителя не видно в люке. Рей исчезла. Наверно, рука ослабла, или просто испугалась:

– Помощник шерифа остановил нас на проселочной дороге прямо после того, как мы погрузили оружие в грузовик, – рассказывал Моррисон. – Скорее всего, собирался штрафануть за то, что у нас не горели задние огни, но этот идиот Айве запаниковал и выстрелил в него. Тогда коп прихлопнул Айвса, а мне пришлось порешить копа. Мы сбросили обоих в болото, забрав все документы и вещи Патрика, чтобы его нельзя было опознать. Иначе по нему полиция могла выйти на наш след. Но если он у нее и так на примете, к этому времени его наверняка уже нашли. Поэтому суди сам, собираюсь ли я возвращаться.

Ингрем увидел раструб огнетушителя в верхнем иллюминаторе по правую руку от Моррисона. Вот куда она забралась, подумал он вяло. Каюта начинала кружиться перед глазами, свет постепенно мерк.

Моррисон поднял руку со спичкой:

– Сам решай, Герман. Брось мне пушку, или мы взлетим на воздух. Сейчас я не шучу.

Струя из огнетушителя ударила его по руке, и мокрая, уже безвредная, спичка упала на пол. Бандит повернулся и, получив в физиономию струю четыреххлористого углерода, попытался прикрыть глаза рукой. Ингрем ринулся вперед, замахнувшись револьвером, и, как ни странно, тот опустился прямехонько на голову Моррисона. Они оба свалились на пол, причем отключившийся великан оказался сверху. Капитан с усилием выкарабкался из-под обмякшего тела и попытался встать на ноги, но они подкосились. Падая, он сумел ухватиться за лестницу. В глазах было темно. Ингрем задержал дыхание и начал карабкаться вверх. “Только не дышать, пока не окажусь наверху, – приказал он сам себе, – иначе скачусь вниз по лестнице. Не дышать.., первый глоток свежего воздуха – страшнее всего, сразу собьет с ног”.

Капитан почувствовал, как чьи-то руки хватают его и тащат к кокпиту.

***

Поздно вечером “Дракон” под всеми парусами, наполняемыми легким северо-восточным ветерком, мягко покачивался на воде, направляясь через пролив Сантарен к побережью Флориды. Бриз начался около десяти утра, поэтому сейчас предательские песчаные бары и голубовато-зеленые воды Большой Багамской отмели остались далеко за горизонтом. Яхта уверенно держала курс на надежное темно-синее глубоководье, плывя по вечно набегающим и отступающим волнам. Смертельно усталый Ингрем удовлетворенно думал, что, хотя, конечно, пришлось поработать с насосом, ему все же удалось выкроить время и для того, чтобы немного поспать, помыться и побриться. Сейчас он стоял на передней палубе и следил за парусами и вентилятором, который сумел соорудить. Пока все шло великолепно. Он наклонился в люк и принюхался, внизу уже не пахло бензином.

Моррисон лежал в носовой каюте на койке, свежий ветерок из открытого иллюминатора обдувал его. Руки и ноги ему связали, а веревки закрепили в изголовье и ногах койки. Великана перетащили в каюту, когда бензин выкачали за борт и все проветрили. Под мышками и на груди у Моррисона остались ссадины от веревок, которыми его перевязали, чтобы поднять через люк из трюма, на голове красовалась шишка, но в остальном с ним все было в порядке. Сейчас он лежал, закрыв глаза. Непонятно, размышлял Ингрем, спит этот тип или притворяется. Он наклонился над койкой проверить, не затекли ли у пленника руки и ноги от веревок, но они оказались теплыми на ощупь и имели вполне здоровый цвет.

– Отвали, Герман, – внезапно произнес Моррисон, не открывая глаз.

Ингрем посмотрел на беспомощного громилу, лежащего в мирном свете уходящего дня. Он не вызывал больше в нем никаких чувств и даже ненависти.

– Скажи, а кем был утопленник? Его еще как-нибудь звали, кроме как Герман?

На грубом лице, щедро усыпанном веснушками, нехотя зашевелились губы:

– Косяк.

– Косяк, а фамилия?

– Черт, не знаю, Джадсон, Дженсен, что-то в этом роде. Все его звали Косяк. Он покуривал. – – Марихуану?

– Ну да, травку, даже ходил по притонам.

– А ты знал, что к этому добавился героин?

– Нет. Теперь понятно, почему этот тип не снимал рубашку.

– Это точно. Хочешь в туалет?

– Нет. Шел бы ты куда подальше, а?

– Слушай, если вы уничтожили все, по чему могли бы опознать Айвса, почему ты разрешил Косяку оставить его часы?

– Да я даже не знал, что этот идиот их взял. Наверное, незаметно в карман сунул.

Закончив разговор, Ингрем ушел в кормовую каюту. Здесь воздух тоже был свежим, запаха, бензина не чувствовалось. Еще вчера утром они закончили сливать его за борт и дважды набирали в трюм морской воды и выкачивали ее обратно. Потом Ингрем извел пять галлонов пресной воды и полпачки мыльного порошка, чтобы промыть каюту и помещение для двигателя, везде, куда мог попасть бензин, а мыльная вода стекла в трюм и, в свою очередь, тем же способом оказалась в море. Конечно, яхта набирала немного морской воды через несколько пулевых отверстий в корпусе, но было достаточно включать насос на пару минут каждые четыре часа, чтобы от нее избавиться.

Поднимаясь по лестнице, капитан увидел Рей, и взгляд его потеплел. Она не замечала его, усевшись на месте рулевого за штурвалом. На ней были его брюки цвета хаки, закатанные до колен и подпоясанные на тонкой талии обрывком веревки, и его же рубашка с подвернутыми рукавами. Губы подкрашены, золотистые волосы слегка растрепались от ветра, а лицо так и светится счастьем. Опухоль под глазом прошла, остался роскошный синяк, переливающийся всеми оттенками от темно-синего до пурпурно-красного, резко выделяющийся на белой нежной коже.

Рей окинула море радостным взглядом, но, когда глаза ее снова обратились к нактоузу компаса, поняла, что сбилась с курса. Лицо мгновенно стало по-детски сердитым и сосредоточенным. Высунув от усердия кончик языка, она решала, куда повернуть штурвал. Ингрем, казалось, слышал, как она твердит про себя: “Только не трогай компас, просто сдвинь курсовую черту”.

Он усмехнулся, быстро стер улыбку с лица и строго спросил:

– Придерживаешься курса, юнга? Рей подняла голову и обрадовалась:

– Ой, я сбилась на пять градусов к.., к... Ох, черт. – Она сдалась и просто махнула рукой в наветренную сторону. – Вон туда. Это не страшно, правда?

Капитан улыбнулся:

– Не очень, особенно если принять во внимание, что мы не знаем, насколько сбит компас. В любом случае беспокоиться не о чем. С расстояния в сто миль трудно не попасть в Северную Америку, слишком велика мишень.

Он подошел и присел рядом:

– Мы будем в Майами завтра утром, если сохранится этот ветер.

– Мне не к спеху, – заметила она, – а тебе?

– Тоже.

Рей посмотрела на белый парус, закрывающий часть неба, на волны за бортом и спросила:

– Сколько времени все это длится?

– Несколько тысячелетий, – ответил капитан.

Минуту они молчали, а потом он предложил:

– Давай я постою за штурвалом. Она покачала головой:

– Нет, только приглядывай за мной. – Она слегка подала штурвал вверх. – Ингрем!

Капитан обернулся. Рей, не отрываясь, смотрела на компас.

– В чем дело? – спросил он.

– Ты очень хочешь разбогатеть?

– Не очень.

– А можно только вдвоем плавать на такой яхте?

– Хм-м. Смотря по обстоятельствам. Во всяком случае, работы у этих двоих было бы по горло.

– А как насчет такой парочки, которая большую часть времени хотела бы уделять друг другу?

– Я бы рекомендовал им яхту поменьше, скажем, сорокапятифутовый кеч.

– А такой яхты достаточно, чтобы заниматься чартером?

– Конечно, – улыбнулся капитан. – Во всяком случае, для тех, кто не собирается на нем разбогатеть.

Рей продолжала всматриваться в компас:

– Скажем так, ты знаешь пару, у которой есть сорокапятифутовый кеч. Они хотят заняться чартером в Нассау, но один из них ничего не смыслит в яхтах и морском деле. Не кажется ли тебе, что для них было бы полезно пройти на кече из Майами в Нассау, чтобы этот человек чему-нибудь научился во время плавания?

Ингрем задумчиво посмотрел на Рей, пытаясь понять, к чему она клонит.

– Конечно, – согласился он. – Между городами всего сто пятьдесят миль, а если этот твой предполагаемый новичок настолько же сообразителен, насколько очарователен...

– Я думала о другом пути. Через Индийский океан.

– Что?

– Именно поэтому я спрашивала, нужно ли тебе зарабатывать деньги. Мне кажется, что ни тебе, ни мне этого не надо.

– Но такое путешествие займет два-три года.

Она подняла глаза от компаса и одарила его счастливым взглядом:

– Знаю, знаю.

Ингрем попытался обнять ее.

– Руки прочь, морячок. Я за штурвалом и хочу потолковать с тобой.

– Хорошо, но только выкладывай побыстрее, юнга.

– Мы уже достаточно обсуждали эту тему. Насчет того, что мы взрослые люди и должны соображать, что за четыре дня нельзя влюбиться. Ты уже раз шесть говорил мне, что я видела тебя только в твоей стихии, за тем делом, на котором ты собаку съел, и еще множество разной глубокомысленной чуши умудренного жизнью человека, ты твердил, что мы должны быть благоразумны и так далее. Но вчера, когда ты, едва не задохнувшись от паров бензина, лежал в моих объятиях, а я была мокрая от слез, ты сказал, что любишь меня. И то же самое говорила тебе я. Но ведь следует быть рассудительными, не так ли?

– Во всяком случае, раньше мне казалось, что это правильно.

Рей продолжала, не отрывая глаз от компаса:

– Вот и будем такими, Ингрем. Когда придем в Майами, я вернусь домой, в свою стихию, и, как ты и предлагал, хорошенько подумаю, а ты в это время кое-что для меня сделаешь, причем абсолютно бесплатно. Я хочу, чтобы ты полностью отремонтировал и перекрасил “Дракона”, а потом продал. Доверенность у тебя будет. Затем ты купишь сорокапяти футовый кеч...

– Я все сделаю, но...

– Никаких “но”. Если тебе неудобно, можешь заплатить за него половину стоимости. Дай договорить. Кеч надо привести в идеальное состояние. А потом в один прекрасный день ты увидишь, как в ворота верфи въезжает автомобиль с техасскими номерами, за рулем которого сидит не первой молодости блондинка с увядшим лицом и следом от синяка под глазом.

Ингрем продолжал придерживать коленом штурвал, даже когда они забыли про яхту, и, только оторвавшись от ее губ, чтобы снова поглядеть ей в глаза, понял, что паруса “Дракона” хлопают на ветру.

– Юнга, мне кажется, ты опять сбилась с курса.

Рей осторожно провела кончиками пальцев по его подбородку.

– Ничего подобного, шкипер, ничегошеньки подобного.

Чарльз Вильямс НЕТ ВЕДЬМЫ ЯРОСТНЕЙ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

В первый же день моей службы Харшоу вызвал меня к себе в кабинет и поручил пригнать машину с окраины городка.

— Этот Саттон надоел мне до чертиков, — сказал он. — Придется расторгнуть договор с ним. Мисс Гарнер подвезет вас до места, а обратно приедете на двух машинах.

Я работал у него на комиссионных началах, получал проценты с продажи машин, и это поручение было мне совсем ни к чему. Я как раз собирался сказать ему об этом, но в этот момент вошла девушка, и я сразу же изменил свое мнение.

Он представил нас:

— Это мисс Гарнер… А это Медокс, наш новый продавец.

— Очень приятно, — сказал я.

На ней было платье из легкой шерсти. Руки округлые, слегка загорелые. И вообще она была словно чайная роза на длинном стебле.

Она улыбнулась мне, но когда узнала, что ей придется ехать со мной за машиной, немного поморщилась.

— Неужели это так срочно? — спросила она. — Ведь это, видимо, можно оформить и задним числом. Я думаю, что мне лучше бы самой отправиться к мистеру Саттону.

— Нет, Глория, это будет лишняя трата времени. Поезжайте вместе и сейчас же.

Возле подъезда стоял "шевроле". Я сел за руль.

— Вам придется показывать мне дорогу.

— Поезжайте через весь город на Южное шоссе.

Деловая часть городка ограничивалась лишь одной улицей. В конце ее находилась ткацкая фабрика. Было еще только девять часов утра. Городок сверкал на солнце.

Моя спутница молчала, и я искоса разглядывал ее. Она лишь мрачно смотрела на дорогу. Ветер развевал ее волосы цвета меда.

— Сигарету? — предложил я.

— Спасибо, — ответила она и взяла сигарету.

Она пыталась казаться равнодушной, но я видел, что ее что-то угнетало.

— Что это за история с машиной? — спросил я. — Ведь наш хозяин занимается только продажей или прокатом.

— Да, в основном он занимается прокатом. Но иногда и перепродает подержанные машины.

— А вы работаете в конторе?

— В основном да.

— Понятно…

После небольшой паузы она спросила:

— А откуда вы приехали к нам, мистер Медокс?

— Из Нового Орлеана.

— Неплохой город.

По шоссе мы проехали около пятнадцати миль. Я лишь вчера проезжал здесь и помнил, что скоро будет мост через реку. Но, не доезжая до моста, мы свернули на проселочную дорогу, извивающуюся в густом сосновом лесу.

Вскоре мы поднялись на возвышенность, где стояли две заброшенные фермы. Миновав их, мы повернули на восток и спустились к реке.

Переехав через деревянный мостик, я остановил машину, чтобы оглядеться по сторонам.

— Почему вы остановились? — спросила мисс Гарнер.

— Хочу полюбоваться пейзажем.

— Да, здесь действительно красиво…

Я снова нажал на газ.

— А кто такой этот Саттон? — спросил я. — Отшельник какой-нибудь?

— Сторож при буровой скважине.

— Вот как? Что же, они боятся, как бы у них не украли дырку в земле?

— Наверное, для порядка. Работы там приостановлены из-за юридических трудностей, но Саттон остался на месте.

— Почему же он не платит за прокат машины, если у него есть работа?

— Откуда мне знать! Он живет здесь всего около года, а к нам в город приезжает редко.

Хотя в этих вопросах и ответах не было ничего особенного, она казалась обеспокоенной. Наконец я не выдержал и спросил ее без обиняков:

— Что с вами?

— О, ровно ничего… Я только думаю, что разговор с Саттоном лучше вести мне. Он очень недоверчив и подозрителен. Особенно к незнакомым. Меня он знает, поэтому мне будет легко с ним разговаривать.

— А чего с ним разговаривать?! Заберем машину и поедем обратно.

— Я думала о другом… Я думала, что мне, может быть, удастся уговорить его, чтобы он заплатил за прокат. Тогда мы сможем оставить машину ему.

— Делайте, как считаете лучше, — ответил я и пожал плечами. — В сущности, я ведь продавец, а не кассир.

Вскоре мы добрались до бревенчатого домика, крытого рубероидом. У дома стоял старый автомобиль "Форд-47". Двери домика были открыты, но внутри, судя по всему, никого не было.

Мы вышли из машины.

— Саттон! — воскликнула мисс Гарнер.

Никакого ответа.

Я не стал медлить и вошел в дом. Там была всего одна комната, но в ней никого не было. Сразу было заметно, что здесь жил одинокий мужчина: кровать помята, посуда не вымыта, одежда висела и валялась в самых неподходящих местах. Взгляд мой непроизвольно задержался на пепельнице — среди окурков, лежащих в ней, некоторые носили следы губной помады.

Вскоре вслед за мной вошла и мисс Гарнер.

— Удобно ли заходить в дом к человеку, если его самого нет?

И опять мне показалось, что она боится Саттона.

— Откуда я знаю! Может быть, и неудобно… Скажите, он женат?

— Кажется, нет.

Тут она тоже увидела пепельницу, но сразу же отвела глаза. Мы вышли из дома. Подойдя к машине, я три или четыре раза нажал на клаксон. Никакого эффекта.

От домика к тенистому ручью спускалась извилистая тропинка.

— Может быть, он пошел за водой? — спросил я. — Пойду посмотрю.

— Нучто ж, идите… Хотя подождите. Наверное, будет лучше, если туда схожу я.

Я не возражал. Усевшись на ступеньки, я закурил, а она отправилась вниз по тропинке. Вскоре она уже поднялась обратно, и лишь когда она приближалась ко мне, я по достоинству оценил ее красоту — среднего роста, легкая походка и очень стройные ноги.

— Ну что, возвращаемся ни с чем восвояси? — спросил я.

— Вы ошибаетесь. Я нашла его около ручья.

Я удивленно посмотрел на нее. Она отсутствовала не более трех минут. Почему же он не вернулся вместе с ней?

— Забрали у него ключ от машины?

— Нет… Но он заплатил мне оба взноса.

— Смотрите-ка. какое везение!

— Он уже давно собирался заплатить, но никак не мог вырваться в город… Так что мы можем возвращаться обратно.

— Угу.

Вся эта история показалась мне довольно странной, но, если она утверждает, что Саттон все заплатил, не стоит ломать себе голову над этим.

Мы собирались садиться в машину, как вдруг я увидел человека, направляющегося в нашу сторону. Он вышел из-за деревьев, окаймлявших дорогу. В руке он держал ружье — видимо, двадцать второго калибра.

Мисс Гарнер тоже увидела его и бросила на меня быстрый взгляд. Это наверняка был Саттон. Значит, она мне солгала, сказав, что видела его у ручья…

ГЛАВА ВТОРАЯ

Это был плотный высокий человек. И походка у него была тяжелая, как у медведя или у боксера-тяжеловеса. Такие люди всегда принадлежат к категории силачей. На нем были охотничьи штаны и застиранная голубая рубашка. Он был не молод, но и не стар — лет 35-38.

— Хэлло! — приветствовал я его.

Он подошел к нам и внимательно посмотрел на меня.

— Хэлло! Вы кого-нибудь ищете?

— Угу. Некоего Саттона. Это вы?

— Вы угадали. Чем могу быть вам полезен?

Я не успел ответить. В разговор вмешалась мисс Гарнер:

— Это по поводу машины, мистер Саттон. Я… я хотела бы сказать вам два-три слова.

Я решил не вмешиваться. Она только что солгала мне, что он расплатился, так пусть она и устраивает дело, как знает.

— Ну что ж, говори, крошка!

Он улыбнулся, но улыбка у него была неприятной. После этого он жестом показал, чтобы она вошла в дом. Через минуту она вышла обратно, вся красная от смущения или стыда, а он с нагловатой улыбкой смотрел ей вслед, видимо, от души забавляясь.

— Мы можем ехать, — сказала она мне.

— А машина?

— Все в порядке… Мы оставляем ее.

— Он же вам ничего не заплатил?… Что вы скажете мистеру Харшоу?

— Прошу вас, не будем об этом.

— Что ж, дело ваше, — ответил я, садясь в машину.

Финансовой стороной дела занималась она, а не я, так что мне было ровным счетом наплевать, как она будет выкручиваться. Я развернул машину и выехал на дорогу. Саттон проводил нас все той же неприятной, нагловатой улыбкой.

Когда мы почти доехали до реки, она сказала:

— Будет лучше, если с Харшоу поговорю я.

— Как хотите… И мне безразлично, что вы ему скажете.

— Я… Я понимаю, что все это кажется немного странным, мистер Медокс, но…

— Саттон ваш родственник?

— Нет.

— Сто десять долларов. Это ведь большая сумма.

Она ничего не ответила. Но мне и так было ясно, что она подделает квитанцию или внесет деньги из своих собственных сбережений.

Внезапно я остановил машину под тенью деревьев. А что будет, если я поцелую эту куколку?

Она не сопротивлялась, но и никак не ответила на мой поцелуй. Мне показалось, что я поцеловал мертвую.

— Долг платежом красен, — сказал я. — Перед Саттоном я чувствовал себя последним дураком.

— Пользуетесь положением? — сказала она, вся красная от стыда.

— Может быть, нам лучше вернуться и забрать машину? Или сказать Харшоу, что Саттон не отдал ее…

— Не фиглярничайте… И не ведите себя так нагло.

— Просто я не привык упускать благоприятных возможностей.

— Послушайте, мистер Медокс, или вы трогаетесь с места, или я выйду из машины и пойду пешком.

— Вы такая очаровательная! Сколько вам лет? Почему вы боитесь Саттона?

Она снова покраснела и отвела глаза.

— Я его не боюсь.

— Только не надо лгать, красотка! Что он знает о вас?

— Э-э… Ничего. Откуда вы взяли, что он должен что-то обо мне знать?

— Уж не хотите ли вы меня уверить, что видели его у ручья и что он расплатился за прокат машины?

— Да, я солгала вам. Сознаюсь, а теперь оставьте меня в покое.

— Мне хотелось бы получить от вас положенную мне долю милостей. Может быть, я и негодяй, но ваша красота…

— Теперь я понимаю, за кого вы меня принимаете. Вы поедете дальше или нет?

— К чему нам торопиться? Я надеюсь, что мы с вами столкуемся. У вас такие дивные ноги…

Я перешел к более решительным действиям, но она оттолкнула меня, одернула юбку и в конце концов залепила мне пощечину.

— Что ж, я же не совсем умалишенный, я все понял. Считаю, что звать на помощь полицию нет смысла.

Я нажал на газ, и мы снова покатили. До самого города она не произнесла ни слова и сидела в уголке, теребя носовой платок…

Когда мы приближались к городу, мы заметили, что там творится что-то неладное. К небу поднимался черный столб дыма. Что-то горело.

Вскоре нас обогнала машина дорожной полиции. Я нажал на акселератор и последовал за ней.

Горел ресторан, расположенный неподалеку от ткацкой фабрики. Дым вместе с языками пламени вырывался изо всех его окон и дверей. По всей улице извивались толстые белые шланги пожарников. Некоторые из них пытались проникнуть в горящее здание со шлангами, из которых били струи воды.

Я хотел проехать мимо, чтобы хорошенько все рассмотреть, но дежурный полицейский ткнул своей палочкой в сторону переулка, показывая, чтобы я свернул и не создавал пробки.

Вскоре мы выехали на Кайн-стрит, на улицу, где размещался банк. Улица была почти пустынна. Почти весь городок побежал к месту пожара — или помогать его тушить, или просто поглазеть на редкое зрелище.

Когда мы вернулись в автопарк, Харшоу был в конторе один. Я бросил взгляд на мисс Гарнер, но она не смотрела в мою сторону. Она была уверена, что я все выложу мистеру Харшоу, но гордость не позволяла ей обратиться ко мне с просьбой сохранить все в тайне. Мне даже стало жалко ее, и я устыдился своего поведения.

— Не спешите… — начал было я, но она лишь бросила на меня презрительный взгляд и вошла в кабинет.

Харшоу разговаривал с кем-то по телефону. Сказав еще несколько фраз своему невидимому собеседнику, он наконец повесил трубку.

— Пригнали машину?

— Нет, — ответил я.

— Почему? — свирепо спросил он.

Он вообще часто кричал и командовал. Можно было подумать, что он около трех десятков лет прослужил в армии унтер-офицером. Это был коренастый человек с квадратным лицом, лет пятидесяти пяти.

Я непроизвольно ответил.

— Он расплатился с мисс Гарнер.

— Ну что ж, тогда другое дело. Только боюсь, что в следующем месяце нам снова придется брать его за глотку. Кстати, что там горит? Ткацкая фабрика?

— Нет. Ресторан напротив нее.

— Ну хорошо. Оставайтесь пока в конторе, а я схожу позавтракать.

Я разозлился. И так я уже потерял напрасно почти всю первую половину дня, а теперь он собирается смываться.

— Я с удовольствием посижу в бюро, мистер Харшоу, но только сперва я сам позавтракаю.

Он покосился на меня.

— Вас, видимо, не устраивают мои условия работы?

— Возможно, что и так.

Я вышел из кабинета вместе с мисс Гарнер. Она шла на свое рабочее место, в комнату оформления документов.

— Спасибо! — сказала она мне.

— Не будем об этом…

Я пересек улицу и вошел в ресторан. Там почти никого не было, и официантка подошла ко мне еще до того, как я успел сесть за столик.

— Как вы думаете, им удастся погасить пожар?

— Откуда я знаю! Я там не был… Говорят, у вас здесь хорошо готовят жаркое. У вас есть меню?

— Из горячего сейчас ничего нет. Все повара помчались смотреть пожар. Но я могу принести вам сэндвичи.

— Нет, не стоит. Тогда дайте просто стакан молока и пирожное.

Вскоре я уже ковырял сухой торт, запивая его молоком, и думал о красотке, которая из собственного кармана оплачивает прокат машины нахального сторожа бездействующей нефтескважины. И почему тот так нахально ей улыбался? Не стесняясь свидетеля, он буквально раздевал ее глазами. Наверняка знает о ней что-нибудь компрометирующее. Я оставил деньги за завтрак на столике и вышел из ресторана. Теперь нужно зайти в банк. На счету в Хаустауне у меня оставалось около двухсот долларов, которые я не успел забрать перед отъездом сюда. Надо немедленно перевести их — ведь у меня в кармане не больше сорока долларов.

Я прошел почти по всей улице и не встретил ни души. Вдалеке, над крышами, на фоне дыма, к небу взметнулись снопы искр.

"Наверное, обвалилась крыша?" — подумал я.

В банке было сумрачно и немного прохладнее, чем на улице. В кассовом зале — ни одного служащего. За одним из зарешеченных окошечек пачка денег.

"Может быть, кассира свалил с ног апоплексический удар, -подумал я. — Ведь нельзя же оставлять деньги так, у всех на виду…"

Тут позади меня раздались шаги и чей-то голос произнес:

— Вы не знаете, что горит, мистер Джулиан? Я слышал вой сирены и топот ног бегущих людей…

Я обернулся. Это был старый негр в драных штанах и светлом свитере. На голове его была надета широкополая шляпа. А на глазах — темные очки. Он был слепой.

— В зале никого нет, папаша, — сказал я ему.

— Но мистер Джулиан всегда должен быть на рабочем месте…

— Во всяком случае, я его не вижу.

— А вы знаете, что горит?

— Знаю. Горит ресторан, что напротив ткацкой фабрики.

Он вышел из банка, постукивая перед собой палкой. В этот же момент открылась одна из внутренних дверей и в зал вошел человек лет шестидесяти. Отрешенный взгляд и высокий лоб делали его похожим на учителя математики.

— Надеюсь, я не заставил вас долго ждать, — извинился он и улыбнулся. — Вы знаете, весь город отправился смотреть на пожар.

— Ничего страшного, я здесь не более минуты.

Он сел на свое место у окошечка.

— Чем могу быть вам полезен?

— Мне нужно открыть счет.

Я быстро оформил перевод денег из Хаустауна и, задумавшись, побрел на работу. Судя по всему, пожар в городе взбудоражил всех жителей.

Днем я продал одну машину, и мое настроение улучшилось. Глорию Гарнер я видел только раз, да и то мельком, когда она выходила из конторы с какой-то девицей. Немного позднее мы закрыли контору, и я сел в свою машину, чтобы отправиться домой. Стоял знойный день, и, приехав домой, я сразу принял душ. Но это мало помогло. Натянув на себя шорты, я сел у окна и стал смотреть на задний двор. Солнце уже садилось. Потом я надел чистую рубашку, брюки и спустился в ресторан. Когда я поел, было лишь семь часов.

Идти в кино не хотелось, а других развлечений в городе не было. Тогда я решил просто покататься на машине. Помимо своей воли, я вскоре очутился на Южном шоссе, по которому мы ехали утром с мисс Гарнер. А вот и река. Под светом луны она была словно жидкое серебро. Мне страшно захотелось выкупаться. Я вышел из машины, спустился к реке, разделся и вошел в воду. Вода оказалась холоднее воздуха. Я поплескался в воде несколько минут, вышел и растянулся на песке.

Когда я вернулся домой, было все также удручающе жарко. В соседней комнате кто-то громко читал Библию. А я все никак не мог забыть Глорию Гарнер и Саттона. И только когда я разделся и уже начал погружаться в дремоту, мне в голову пришла совершенно другая мысль. Я подумал, что ограбить банк в этом городе — плевое дело. С этим может справиться даже один человек…

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

На следующее утро я снова поцапался с Харшоу. Он хотел заставить меня мыть машины, а я послал его ко всем чертям. Пришлось этим делом заняться другому продавцу, мистеру Гулику, пожилому человеку с грустным взглядом.

— Что с вами, Медокс? Вы взрываетесь из-за каждого пустяка, — спросил меня Харшоу.

— Вы меня наняли в качестве продавца, а не мойщика.

— Но поймите же вы, что грязные машины нельзя ни продать, ни отдать в прокат. А вы всю черную работу сваливаете на Гулика.

Я ничего не ответил и взбешенный вышел из конторы. Прислонившись к одной из машин, я курил и смотрел, как Гулик моет машины. Наконец я бросил окурок и тоже взял тряпку.

— Можете не мыть, если вам этого не хочется, — сказал Гулик. — Я без труда сделаю это и сам. За работой время бежит незаметно.

У него были грустные преданные глаза собаки, и, судя по всему, он был слабого здоровья.

— Сколько времени вы уже работаете у Харшоу? — спросил я.

— Около года.

— С ним, наверное, трудно ладить?

— О, я не сказал бы этого. Правда, как и у всех людей, у не есть неприятные черточки.

— Какие именно?

— Просто он очень нервный. У него язва желудка. Жена его умерла год назад. Есть у него и сын, который… короче говоря, жизнь его не балует.

И он снова принялся за работу.

Вскоре из конторы вышел Харшоу и сел в машину.

— Мне нужно кое-куда съездить, — сказал он Гулику. -Вернусь к двенадцати или к часу.

Нам оставалось вымыть два автомобиля, когда появился молодой негр и стал осматривать наши машины. Подойдя одной из них, он несколько раз ногой ударил по покрышке. Потом отступил немного и осмотрел всю машину.

— Идите, — сказал я Гулику. — Остальные я домою сам.

В этот момент в ворота въехал новый автомобиль. За рулем сидела женщина. Я быстро подошел к ней.

— Добрый день, мадам. Чем могу быть вам полезен?

— Добрый день, — ответила она, глядя на меня своими го лубыми глазами. — Я приехала повидать Джорджа. Мистера Джорджа Харшоу. Я его жена.

— Вот как? А мы… — Я замолчал. Гулик не сказал мне, что мистер Харшоу снова женился, и я на мгновение растерялся. Наконец я проговорил: — Мистер Харшоу поехал по делам. Он сказал, что вернется в полдень.

Она была намного моложе его. Ей, видимо, не было и тридцати. Одежда четко подчеркивала все округлости, а лицо казалось таким же сладострастным, как и вся ее фигура.

— Ну что ж, ничего не поделаешь, — сказала она с улыбкой. — А вы, вероятно, новый продавец, мистер… э-э…

— Меня зовут Гарри Медокс.

— Да, да, правильно. Джордж мне уже говорил о вас. Но не буду вас больше задерживать.

Она нажала на акселератор, но машина почему-то не тронулась с места.

— В чем дело? — удивилась она и взглянула на меня.

Я перегнулся через борт машины. Ножки у нее были совсем маленькие и стройные. Белые туфельки на очень высоких каблуках. Юбка немного приподнята.

— Утопите педаль до отказа. Наверное, карбюратор барахлит.

На этот раз мотор заработал. Она одарила меня улыбкой.

— Как это вы сразу догадались, в чем дело?

— Есть кое-какая практика.

— Ну что ж, большое спасибо!

Она помахала мне на прощание рукой и уехала.

Минут через двадцать она снова вернулась. Услышав шум машины, я вышел во двор.

— Джордж еще не вернулся?

— Нет.

— Как это неприятно… Вечно он обо всем забывает.

— Может быть, я смогу помочь вам?

Она заколебалась.

— Вы ведь на работе. Мне как-то неудобно просить вас об этом.

— А в чем дело?

— У меня в багажнике груды макулатуры и старой одежды. Мне нужно отвезти сдать все это, а одной мне не справиться.

— Ну, это же пустяки! А куда надо ехать?

— Вы сможете отлучиться на несколько минут?

— Конечно. Ведь здесь же есть другой продавец.

Я посмотрел в его сторону. Гулик и негр по-прежнему стояли около машины.

Я сел рядом с миссис Харшоу, и мы поехали.

— А что это за старье? — поинтересовался я.

— Одна из обязанностей нашего клуба состоит в собирании макулатуры и старой одежды. Мы складываем все это в старом магазине мистера Тейлора, и каждые два-три месяца старьевщик забирает эту макулатуру. А что касается одежды, то мы раздаем ее беднякам.

Мы проехали мимо банка и свернули в поперечную улицу. На углу находилась булочная, а немного подальше закусочная для негров.

Машина остановилась на правой стороне улицы перед одноэтажным зданием. По обе стороны здания были пустыри, поросшие сорной травой. На здании висела вывеска, на которой с трудом можно было разобрать, что это был магазин скобяных товаров Тейлора. На двери висел замок. Миссис Харшоу раскрыла сумочку и стала искать ключ. Потом вышла из машины и направилась к багажнику.

— За один раз все не унести, — сказала она.

Я заглянул в багажник. Там было два больших пакета макулатуры и много старой одежды. Были даже одеяла.

Я ухитрился забрать почти все, взяв пакеты в руки, а одеяла сунув под мышки.

— Вы мне ничего не оставили, — сказала она с улыбкой.

Мы вошли в магазин, где, кроме прилавков и пыльных пустых полок, ничего не было.

— Надо подняться наверх. — сказала она.

Лестница находилась в глубине помещения. Все окна были закрыты, и жара была удушающая. Пот тек по моему лицу. Наконец я поднялся наверх. Такого количества старого хлама я еще никогда и нигде не видел: сломанная мебель, тряпки, макулатура, старая одежда. Инспектора противопожарной охраны сразу бы хватил инфаркт, если бы он попал сюда. Достаточно было поднести спичку, и все это вспыхнет ярким пламенем.

— Что вы сказали? — вдруг спросил я, неожиданно отдав себе отчет, что она обратилась ко мне.

Я повернулся. На ее верхней губе блестели капельки пота.

— Я сказала, что вы сами, наверное, не знаете, насколько вы сильны. Почему вы не бросите пакеты?

Я освободился от своей ноши. Она продолжала смотреть на меня, но ничего больше не говорила.

— Ну как? Это все? — наконец спросил я.

— Да. Большое спасибо.

— Не за что.

И тем не менее мы не уходили, а стояли в душном помещении под раскаленной от солнца крышей.

— Вы знакомы с жизнью таких маленьких городков, как наш? — спросила она.

— Да… В таком вот городке я провел свое детство.

— Тогда вы знаете, как здесь живется… Фу! Какая духота!

Я сделал ей знак, чтобы она спускалась по лестнице.

— А мне-то всегда казалось, что я люблю жару. Она препятствует моей полноте.

— Вы что ж, хотите похудеть?

— А вы считаете, что я не нуждаюсь в этом?

— По-моему, у вас отличная фигура.

— Спасибо.

— Но это действительно так.

— Я благодарю вас за услугу, за эти пакеты, которые должен был отвезти сюда Джордж.

"Она напоминает мне, что она замужем, — подумал я. — Но для меня это не препятствие".

Спустившись вниз, она сказала:

— Взгляните, какая здесь грязь! — и протянула мне руку.

Спускаясь по лестнице, она держалась за перила и, естественно, испачкала руку.

Я вынул носовой платок.

— Позвольте мне…

— Ну, в этом нет необходимости. Тут же есть умывальник. Подождите меня минутку.

Она прошла в комнатку, расположенную в глубине магазина, а я почему-то опять вспомнил о том. что этот дом буквально создан для того, чтобы вспыхнуть, как порох. Тогда я и сам не понял, что именно толкнуло меня на это. но я не мешкая провел руками по перилам, и, когда она вышла из комнатки, где находился умывальник, я показал ей на свои руки и тоже попросил ее подождать минутку.

В маленькой комнате было всего одно окно, и оно было закрыто на обычную задвижку.

Прежде чем вымыть руки, я осторожно отодвинул эту задвижку, чтобы в случае надобности это окно можно было открыть снаружи…

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

А почему бы и нет? В наше время нужно самому брать все, что тебе хочется, а не ждать, пока тебе это преподнесут. Я сидел на краю кровати, совершенно нагой, и слышал, как в соседней комнате кто-то читал Библию. Было очень душно.

Работая продавцом, карьеры не сделаешь и не разбогатеешь. Тем более, что за последний год я сменил пять мест работы — с двух сам ушел, а с трех меня выгнали. А в этом банке наверняка найдется тысчонок десять — пятнадцать. Имея такие деньги, можно подыскать себе девушку по душе и отправиться в Южную Америку или на Антильские острова. Ко всему этому не следует забывать и драку в Хаустауне, в результате которой у одного докера оказалась сломанной челюсть. Последнее время вся моя жизнь проходила в драках и потасовках — главным образом, из-за женщин.

Да, но как мне поступить? Ограбить банк, конечно, довольно просто. Но в игру может вмешаться случай, и тогда все пропало. Даже работа у Харшоу. Правда, у любителя есть известное преимущество перед профессионалом: на него нет досье в полиции.

Час шел за часом, а я так и не пришел к окончательному решению.

В субботу Харшоу почти не выходил из своего кабинета. А потом он вышел и заявил, что отправляется на три дня на рыбную ловлю.

— Вернусь в понедельник вечером, — сказал он Гулику. — Если возникнет какая-нибудь сложная ситуация обращайтесь к мисс Гарнер.

За субботу мы не продали ни одной машины. Я бесцельно блуждал по автопарку и задавал себе вопрос, чем занимается Глория, когда у нее нет работы. Когда мы уже собирались закрываться, зазвенел телефон.

— Мистер Медокс?

Я сразу узнал этот голос.

Значит, она не уехала вместе с ним!

— Да, у телефона Медокс.

— Это миссис Харшоу. Может быть, вы сочтете меня надоедливой, но мне хотелось бы попросить вас кое о чем.

— Я к вашим услугам, мадам.

— Мистер Харшоу уехал на рыбную ловлю, но обещал мне прислать из парка одну из машин, поскольку сам он уехал на нашей. Разумеется, он забыл об этом. Вот мне и хотелось бы, чтобы вы пригнали мне машину после закрытия конторы.

— С удовольствием. А куда надо пригнать?

— Поезжайте по Майн-стрит до банка, а там сверните направо. Вы минуете заправочную станцию и выедете из города. Проехав по дубовой аллее, увидите два дома. Наш — справа.

— Хорошо. Я все понял. А какую машину вам пригнать?

— Он обещал мне "бьюик".

— Хорошо, мисс Харшоу. Я скоро буду у вас.

Контору мы заперли около шести часов. Я сказал Гулику, что должен пригнать "бьюик" миссис Харшоу. Поэтому моя машина останется в парке.

Дом я нашел без всякого труда, подвел машину к входу с колоннами и остановился. Дом стоял в живописном и мало заметном с дороги месте, а перед ним раскинулась небольшая лужайка.

— Хэлло! — услышал я ее голос.

Я огляделся, но не увидел ее, пока она не вышла на порог. На ней было легкое летнее платье, какие носят девочки-подростки. С короткими рукавами и с бантиками. В руке она держала стакан, в котором плескались кубики льда. На ногах — легкие сандалии и ярко-красный лак на ногтях ног.

— Добрый вечер! — сказал я. — Ключи я оставил в машине.

— Благодарю вас, мистер Медокс. Вы очень любезны.

— Пустяки.

— Может быть, выпьете что-нибудь?

— Не откажусь.

Я прошел вслед за ней внутрь дома. Шторы в гостиной были опущены. Над камином шумел большой вентилятор.

— Виски с содовой?

— Отлично.

— Сдвиньте эти журналы в сторону и садитесь.

Она повернулась, видимо собираясь выйти из комнаты, а потом остановилась и сказала:

— Я сама вам все приготовлю. Служанка уехала на уик-энд к своим родным.

Несмотря на вентилятор, в комнате было душно. Я отодвинул журналы мод и сел.

Она вернулась с двумя стаканами, села в кресло напротив и вытянула ноги.

— Ну как, жизнь в этом городке вас не очень удручает?

— Я еще не пришел к какому-то определенному выводу. Наверное, по субботам здесь повеселее…

— Не обольщайтесь. Только в кино демонстрируют два вестерна вместо одного.

— Очень жаль. Здесь действительно очень скучно.

— Вступайте в женский клуб. Там можно посплетничать, и вы не заметите, как пролетит время.

— Я не уверен, что меня туда примут, — ответил я с улыбкой.

— Если вы каждого члена клуба навестите отдельно, то тогда наверняка не примут.

Я подошел к окну и посмотрел в щель между шторами на дом напротив.

— А кто из них живет там?

— Миссис Гросс. Семь пар глаз и столько же ушей. — Она подошла ко мне. — Вы без труда нашли сюда дорогу?

— Я мог бы прийти сюда с закрытыми глазами…

— Вы в этом уверены? — глухо спросила она, и я заметил, что дыхание у нее участилось.

— Конечно! Неужели вы еще не поняли, что нас непреодолимо тянет друг к другу и что должно случиться, обязательно случится?…

Сказав это, я крепко обнял ее и нашел своими губами ее губы. Они были мягкими и влажными и словно созданными для того, чтобы их целовать. Я почувствовал, что она вся дрожит. Но в следующую минуту она оттолкнула меня и отвернулась.

— Будет лучше, если вы уйдете…

— Вы уверены в этом?

— Да, уверена. Вы же сами сказали, что вам знакома жизнь в маленьких городках.

— Ну и что из этого?

— Вы думаете, что старая ведьма напротив не видела, как вы приехали? Она, наверное, стоит у окна и ждет, когда вы уйдете.

Я попытался вновь привлечь ее к себе, но она увернулась.

— Уходите, Гарри.

Она была права. Нет смысла самому создавать себе неприятности.

— Что ж, пусть будет по-вашему. Но я вернусь…

Она ничего не ответила.

Я вернулся в автопарк и забрал свою машину. Приехав домой, я принял душ, надел габардиновые брюки, пуловер и поехал на Мейн-стрит. На город спускались сумерки. В свете фар кружились насекомые. Наконец я подъехал к банку и остановил машину на противоположной стороне. Я старался не думать о Долорес Харшоу. Плевать мне на нее. Опасно связываться с бабой в этом городке…

Я взглянул в сторону банка. Угловое здание, две двери — одна на одну улицу, другая — на другую. А где же, по отношению к банку, находится магазин Тейлора? Ага, на параллельной улице, в трех-четырех кварталах отсюда. Эти мысли так меня взволновали, что я забыл об ужине. Наконец я решил, что все-таки следует что-нибудь перекусить, и двинулся вверх по улице. В первой закусочной я неожиданно увидел через окно Глорию Гарнер, которая листала какой-то журнал. Я вошел.

— Добрый вечер! — сказал я.

— О, мистер Медокс! Добрый вечер!

Она не улыбнулась мне, но в ее обращении не было ничего неприязненного.

— Вы не возражаете, если я угощу вас лимонадом?

— Что ж, я с удовольствием выпью.

Мы быстро осушили две бутылки.

— Я хочу попросить у вас прощения за тот день. Я действительно вел себя по-хамски.

— Я уже забыла об этом.

— И больше не сердитесь на меня?

— Сейчас уже нет.

— Это чудесно! Тогда не скажете ли мне, как здесь проводят субботние вечера?

— Никак. Кроме кинотеатра, здесь нет никаких развлечений. Иногда, правда, устраивают вечер танцев.

— В таком случае, может, поедем искупаемся?

— Это очень заманчиво, но сегодня не могу. Мне нужно подежурить у ребенка.

— У вас что, еще какая-нибудь работа?

— Нет, это ребенок моей сестры. А она сегодня собралась пойти в кино со своим мужем.

— Тогда разрешите мне вас проводить?

— Спасибо.

Видимо, девушка эта была из порядочной семьи. Да, но как же тогда Саттон? Я не мог забыть циничных взглядов, которые он бросал на нее.

По дороге я расспрашивал ее о житье-бытье. Она прожила в этом городке всю жизнь. Исключение составляли только два года, проведенные в колледже. Ее родители жили в Калифорнии, а она была здесь с сестрой и мужем сестры.

Я намеками попытался выяснить, есть ли у нее парень, который за ней ухаживает, но она ловко уклонилась от этих вопросов. Обручального кольца на пальце не было.

Она жила в одном из переулков в маленьком белом домике. Забор перед домом тоже был выкрашен белой краской.

— Может быть, зайдете на минуту? — спросила она.

— С удовольствием, — ответил я.

Электричество не горело, а вся семья сидела на ступеньках веранды, которая была освещена лунным светом. Увидев, что Глория приехала не одна, кто-то из них зажег свет. Сестра была похожа на Глорию, только немного старше. Ее мужа звали Робинсон. Меня представили им обоим.

— Мистер Медокс, наш новый продавец.

Их девочке было два-три года. И ее тоже звали Глорией. Меня это немного удивило.

— Да, ей дали мое имя.

Сестра с мужем вскоре ушли в кино, а Глория пошла укладывать девочку спать, пригласив меня пройти в дом.

Когда она вышла из детской, она застала меня за рассматриванием акварелей, висящих на стенах.

— Талантливо сделано, — заметил я. — Это вы рисовали?

— Да. Откровенно говоря, я не считаю, что это выполнено талантливо, просто я люблю рисовать.

— А мне они очень нравятся.

— Спасибо.

Мы вышли на улицу и сели на ступеньки дома. Я предложил Глории сигарету.

— Вы очень привлекательная девушка, — сказал я после небольшой паузы.

— Благодарю за комплимент. Но вам не кажется, что во всем виноват лунный свет?…

— Дело не в лунном свете.

Она ничего не ответила. Я бросил окурок сигареты за ограду и спросил:

— А что это у вас за непонятная история с Саттоном?

Я заметил, что она сразу же напряглась.

— Какая история… Никакой истории нет.

— Что же, не хотите отвечать, не надо. Вообще-то меня это не касается.

— Прошу вас, не будем об этом. Тем более, что вы сгущаете краски.

В этот момент перед домом остановилась машина и из нее вышел какой-то парень. Ему было лет двадцать. Его звали Эдли. Мы немного поговорили втроем о всяких пустяках: об университете, где он учился, о военной службе.

— В каких войсках вы служили, мистер Медокс? — спросил он меня.

— В морских частях. — Я поднялся. — Ну, мне пора…

— Посидите еще немного, мистер Медокс, — сказала Глория. — Вам ведь некуда спешить.

— Нет, у меня есть кое-какие дела.

Я сел в машину и со злобой нажал на газ. Доехав до реки, я искупался и поехал обратно. Когда я вернулся в город, было только девять часов. Меблированный дом, где я поселился, словно вымер. Даже соседи, постоянно читавшие Библию, куда-то уехали.

Я вытер пот со лба и улегся на кровать. Но злость и волнение не проходили. Да, лунный свет чертовски сильно действует на человека… Я снова выскочил на улицу. Миновав станцию техобслуживания, я дошел до дубовой аллеи. Пройдя лужайку перед домом, я на мгновение замер в темноте.

Во всех окнах было темно, только сквозь окна гостиной просачивался слабый свет.

Я дошел до лестницы и поднялся потихоньку по ступенькам. Дверь оставалась незапертой. Вскоре я добрался и до ее спальни.

Она лежала на кровати около окна. Почти вся она была в тени, и лишь лунный свет освещал конец кровати, играя с цепочкой, которую она носила на ноге.

— Это ты, Гарри? — томно прошептала она. — И ты нашел дорогу сюда даже в темноте?…

— Что ж тут удивительно? Человек — это такое животное… Зачем мы будем отказывать себе в блаженстве…

ГЛАВА ПЯТАЯ

— Гарри?

— Что?

— Ты хочешь что-нибудь выпить?

— Нет.

— Почему?

— Я уже достаточно выпил. И у меня болит голова.

— А ты мне нравишься. Пьешь ты немного, но ты мне нравишься… Знаешь что, Гарри?

— Что?

— Ты мне очень нравишься.

— Ты мне уже это говорила.

— Ну и что? Я буду повторять это столько раз, сколько мне захочется. У тебя вид свирепого бродяги, но ты очень мил… Понимаешь, что я хочу сказать?

— Нет.

Вероятно, было около полуночи. У меня невероятно болела голова и было отвратительно во рту.

"Наверное, она купается в одеколоне, — подумал я. — Им пропахла вся комната…"

— Гарри?

— Ну, что еще?

— Ты не считаешь, что я немножко полновата?

— Конечно нет.

— А ты не говоришь это просто так, чтобы меня успокоить?

— Разумеется, нет.

Свет луны освещал ее теперь почти всю, и я видел, как колыхались ее полные груди, когда она помешивала лед в стакане. Налившиеся и даже немного перезрелые персики… Пройдет еще немного времени, и они совсем испортятся. Да, через год-два она уже будет настоящая толстуха.

— Налей мне, пожалуйста, Гарри.

Она уже и так достаточно выпила, но я не стал ей возражать и нащупал горлышко бутылки, стоявшей у окна. Я готов был сделать что угодно, лишь бы она замолчала. Но бутылка оказалась пустой.

— В бутылке нет больше ни капли.

Она сползла с кровати и, шатаясь и напевая, пошла разыскивать выпивку. Тошнотворный запах одеколона, смешанного с виски, еще больше усилился.

Она наткнулась на что-то в темноте и сочно выругалась. Ругаться она умела не хуже, чем пить. У меня еще больше разболелась голова. Но тем не менее я не делал попытки уйти. Сам не знаю, почему.

Она уже здорово накачалась и к тому же была агрессивно настроена. Никогда раньше женщины не оставались недовольны мной, но тут я почувствовал, что пасую.

Она вернулась, неся на подносе кубики льда и бутылку с виски.

— Давай выпьем, Гарри… Добрый старина Гарри… Лучший друг женщин… Где же я посеяла свои сигареты? Гарри, дай мне огонька. Я хочу закурить…

Я включил ночник. Она нашла свои сигареты и повернулась ко мне.

— Я не очень полная, Гарри?

— Конечно нет.

"Опять то же самое", — подумал я.

— Ты мог бы ответить и полюбезнее…

Она начала открывать бутылку с виски.

— А ты знаешь, ты мог ведь здорово погореть.

— Почему?

— Ты пришел прямо ко мне в спальню. А что бы было бы, если бы я закричала и стала звать на помощь?

— Не знаю, что было бы. Но думаю, мне удалось бы убежать.

— Ты, наверное, был уверен, что я не буду кричать…

— Нет, я не был в этом уверен.

— И тем не менее ты предполагал, что все будет хорошо?

— Не знаю.

— Не увиливай, Гарри. Ты никогда не решился бы вломиться в чужой дом, если бы не был уверен в этом. И я знаю, что ты об этом думаешь!

— Не будем об этом.

— Ты считаешь, что я просто-напросто дешевая потаскушка, которая открывает одеяло на своей постели каждому встречному и поперечному…

— Ты просто выпила лишнее. Лучше помолчи.

— Значит, ты хочешь, чтобы я замолчала, да? Какой же ты подлец! Сперва воспользовался моей слабостью, а теперь даже не желаешь разговаривать! Подлец ты! Подлец!

Она схватила поднос и хотела меня ударить. Я спрыгнул с кровати и схватил ее за руки. Вырвав поднос, я хорошенько встряхнул ее, чтобы она хоть немного пришла в себя, а потом бросил на кровать. Она упала на спину и захныкала. Потом, видя, что я собираюсь уходить, попыталась схватить меня за руки.

— Куда ты, Гарри? Прошу тебя, не уходи. Куда ты…

— Ко всем чертям! Лишь бы подальше от тебя…

Луна уже приближалась к горизонту. Улицы были пустынны и темны. Время от времени по Мейн-стрит проезжала случайная машина, но здесь, возле магазина Тейлора, все словно вымерло.

Я отыскал глазами окно, где я отодвинул задвижку. Вряд ли кто обратит внимание, что она отодвинута. Значит, времени у меня было достаточно, чтобы принять решение. Я, правда, уже понял, что в этом городке мне долго задерживаться нельзя. Что меня здесь ждет скука и назойливая любовь похотливой пьяницы. И больше ничего.

Разумеется, я больше не буду встречаться с ней, но кто знает, как сложится.

Как бы то ни было, но сейчас мне нужно набраться терпения, чтобы осуществить идею, которая засела у меня в голове. И мне нужен был месяц, даже больше. Нельзя же сразу удрать из города после осуществления моего плана.

Я снова посмотрел на магазин Тейлора. Как раз то, что нужно. Дом необитаемый и достаточно изолированный от других строений. Самое главное — войти в него незамеченным в нужный момент. Значит, нужно будет дождаться темной дождливой ночи. Никогда нельзя быть уверенным в том, что все спят. Может случиться, что кому-нибудь не спится, вот он и стоит у окна, попыхивая сигаретой.

Кроме того, надо еще съездить в банк и хорошенько там все посмотреть…

В воскресенье я проснулся весь разбитый, словно после хорошей драки. Я проехал по центру, выпил стакан апельсинового сока и стакан кофе, купил газеты, а потом поехал в сторону банка.

Расположение оказалось отличным. Дома в переулке не имели окон, выходящих в сторону банка. Напротив, правда, был магазин, но дверь его выходила на Мейн-стрит. Позади него была кирпичная стена, за ней был проход на другую улицу.

"Отлично, — подумал я. — Это даже лучше, чем я ожидал…"

Во вторник я снова побывал в банке, чтобы получить там пятьдесят долларов. Одновременно я все внимательно осмотрел. В банке работало четверо служащих. Все они были достаточно молоды, за исключением человека, с которым я разговаривал в первый раз. При пожаре он наверняка останется в банке, он был слишком стар и хил, чтобы помочь в тушении огня.

На этот раз дверь, расположенная в глубине зала, была полуоткрыта, и я убедился, что там действительно находится туалет.

Прежде всего мне нужно было купить кое-что для осуществления моего плана. Но здесь, где все люди жили, как под стеклом, то есть у всех на виду, сделать это было довольно опасно.

В четверг я попросил Харшоу отпустить меня в пятницу, чтобы съездить в Хаустаун и забрать свои деньги из банка.

С Долорес Харшоу я больше не встречался. Зато днем в четверг я встретился в закусочной с Глорией Гарнер. Она была одна. Увидев меня, она улыбнулась, и я подсел к ней.

— Сегодня вечером вы тоже заняты? — спросил я.

— Нет, сегодня я свободна.

— Чудесно! Сегодня в кино демонстрируется фильм "Самые прекрасные годы нашей жизни". Может быть, сходим?

— С удовольствием.

Я заехал за ней около семи часов. Фильм оказался не очень плохим. Выйдя из кино, Глория остановилась, чтобы купить карандаш у старого слепого негра, которого я видел в банке. Он продавал разную мелочь перед кинотеатром.

— Как поживаете, дядюшка Мартин? — спросила она.

— Спасибо, мисс Глория. Хорошо.

Он узнал ее по голосу.

— Кто это? — спросил я, когда мы сели в машину.

— Марти… Он вечно торгует здесь всякой мелочью.

— А вам нужен был этот карандаш?

— Он всегда пригодится, — ответила она, покраснев.

Мы немного покатались на машине по городу, а потом я подвез ее к дому. В окнах света не было. Видимо, Робинсоны куда-то вышли.

Мы немного постояли у ограды. Опять светила луна, и мне она опять показалась очень миленькой девушкой. Я очень хотел ее поцеловать, но не решился.

— Ну что ж, спокойной ночи, Глория, — сказал я.

— Спокойной ночи и спасибо вам за все. Мне очень понравился фильм.

На следующее утро я уехал, но не в Хаустаун, как сказал хозяину, а в небольшой городок, удаленный от нашего миль на полтораста. Раньше я никогда не был в этом городке. Сняв комнату в одном из бунгало для туристов, я отправился за покупками.

В хозяйственном магазине я купил будильник, а в аптеке — два больших пакета ваты, а в остальных магазинах дешевый паяльник, клещи, моток толстого медного провода и несколько листов наждачной бумаги. Напоследок я купил также и электрический фонарик. Закончив с покупками, я зашел в пивной бар, купил пиво и спички, а также попросил продавца дать мне кусок картона из-под пивных банок. Придя в бунгало, я поставил пиво в холодильник, опустил шторы и занялся будильником.

Припаяв к молоточку звонка два куска медного провода, я снова собрал будильник и проверил, как он будет действовать. Проволока хорошо вибрировала.

Выпив немного пива, я продолжал работу. Прежде всего я обернул каждый пакет с ватой наждачной бумагой и связал их веревкой, а потом, прикрепив к поперечной планке звонка несколько спичек с каждой стороны, подвязал к ним пакетики с наждачной бумагой и ватой.

Выпив немного пива, я посмотрел на произведение рук своих и привел звонок в действие. Спички начали тереться о наждак и вспыхнули почти сразу…

Так я проделал двенадцать проб, и ни в одной не потерпел фиаско. И только когда я закончил свои пробы, я по-настоящему осознал, что я хочу сделать. Я хочу совершить поджог и в то время, когда внимание жителей будет отвлечено пожаром, ограбить банк. Понял я также и то, что эта затея может окончиться для меня тюрьмой.

И тем не менее я уже был готов на преступление. Иначе я всю жизнь буду продавать старые колымаги, буду вечно нуждаться в деньгах и, как говорится, не жить, а прозябать.

И единственной радостью и гордостью в моей жизни будет прощальный обед при выходе на пенсию и какой-нибудь дешевый подарок — скажем, часы стоимостью в сорок долларов.

Нет, такая перспектива меня явно не устраивала.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Изобретенный мною механизм я положил в багажник своей машины, предварительно завернув в старое одеяло, которое уже давно там валялось.

Вернувшись в свой городок, я сразу же отправился в автопарк Харшоу, домой вернулся лишь по окончании рабочего дня. Меня ждали два письма, написанные одним и тем же почерком.

"Дорогой Гарри! — говорилось в первом. — Очень прошу вас позвонить мне по телефону. Мне очень недостает вас, и я очень сожалею о своем поведении. Я обязательно должна повидаться с вами. Любящая вас подруга…"

"Еще хорошо, что хватило ума не подписываться", — подумал я.

В другом письме говорилось:

"Гарри, почему вы мне не позвонили? Почему? Так больше продолжаться не может. Я же попросила у вас прощения… Мне совершенно необходимо вас увидеть".

Она что, сошла с ума? И наверняка выкинет какой-нибудь фокус, когда напьется в следующий раз.

Я брезгливо бросил письма в пепельницу и сжег их.

На следующее утро, в субботу, я сел в машину и поехал из города на Южное шоссе. Доехав до проселочной дороги, ведущей к буровой скважине, я свернул на нее. У заброшенных ферм я заметил следы автомобильных колес и остановил машину.

Утро было чудесное. В такое утро за городом только и чувствуешь, что такое природа.

Я направился вверх по холму и скоро нашел то, что искал: старую полугнилую сосну, валявшуюся на земле. Я легко приподнял ее и положил на пень, потом наломал щепок. Развести костер с помощью этих щепок не составляло никакого труда.

Спрятав целую охапку щепок в укромном месте, я подошел к ферме. Двери фермы были сорваны с петель, повсюду паутина и битые стекла. Слева от дороги стоял сеновал. Там пахло сеном и сухим табаком. Наконец в стойле я нашел то, что искал — бечевку.

Скручивая ее, я услышал, как по дороге проехала машина. Я осторожно выглянул. Кроме Саттона, никто здесь не мог проезжать. Наверное, он едет домой или, наоборот, в город.

Внезапно машина замедлила ход, а потом свернула к ферме. Я не делал здесь ничего предосудительного, но встречаться с кем бы то ни было мне не следовало. Что ж, будем надеяться, что ему не придет в голову забираться на чердак сеновала.

Я снова осторожно выглянул наружу и на этот раз уже увидел человека, приехавшего на машине. Это была… Глория Гарнер.

Это меня очень удивило. Что ей было здесь нужно? И что она кладет на порог? Какая-то тарелка или подставка… А может быть, хлебница?

Внезапно я заметил в ее руках какие-то палочки и сразу же все понял. Это — кисти. Она приехала сюда рисовать. На ней были надеты шорты и пестрый пуловер. Она нашламесто в тени и вскоре занялась своим любимым делом. Разумеется, она совсем не подозревала, что за ней наблюдают. Лицо ее было совершенно спокойно и даже безмятежно. Мне очень хотелось подойти к ней, но я сознавал, что это таит для меня определенную опасность.

Выход был только один: выскользнуть незаметно с другой стороны сеновала, обойти ферму стороной, а потом снова, уже в открытую, подъехать к ней на машине. Тогда ей можно будет сказать, что я еду купаться. В этот момент я снова услышал шум машины. Сидящий в ней наверняка заметил молодую девушку и тоже свернул к ферме. Глория с беспокойством положила кисть и посмотрела на человека, выходившего из машины. Это был Саттон. Он подошел к ней и что-то ей сказал. Видимо, что-то неприятное, а может быть, и омерзительное. Это было понятно по лицу Глории.

Внезапно я увидел в сарае щель и подскочил к ней. Расстояние сократилось почти вдвое, и теперь до меня уже доносился их разговор.

— Как поживает моя маленькая подружка? — спросил Саттон.

— Если вы имеете в виду меня, то спасибо. У меня все в порядке.

— Во всяком случае, выглядите вы очаровательно. И платье красивое. — Он прямо-таки пожирал ее глазами. — А ножки-то словно точеные… Не одного мужчину могут свести с ума!

— У вас ко мне дело? — сухо спросила она.

— Нет, нет… Я остановился просто, чтобы поздороваться с вами и пожелать вам приятного времяпрепровождения. Кстати, а где ваш друг?

— Какой друг?

— Ну, тот высокий парень, который…

— Вы имеете в виду мистера Медокса?

— Тот парень, с которым вы приезжали ко мне. У меня создалось впечатление, что вы очень дружны. У него, наверное, тоже странные вкусы…

— Странные?

Она с брезгливостью посмотрела на Саттона.

— Вы наверняка меня поняли, милашка.

Мои руки судорожно сжали доски сарая. Если судить по интонации, смысл фразы однозначен. Но как у него язык повернулся сказать такое девчонке? Может быть, он не совсем нормальный?

— Может быть, вы оставите меня одну? — трепещущим от волнения голосом спросила она. — В противном случае, мне придется уехать.

— Нет, нет! Не беспокойтесь! Я сейчас уеду. Только взгляну на вашу работу. Не возражаете? Я ведь тоже кое-что понимаю в искусстве.

Она молча вырвала из своего альбома лист и протянула ему. Он сделал вид, что внимательно рассматривает рисунок, держа его на вытянутой руке.

— Многообещающе! — наконец сказал он. — И очень умело. Только вам не кажется, что вот здесь не хватает красного пятнышка.

Глория снова промолчала. Тогда он взял одну из кистей и что-то пририсовал к рисунку.

Она снова с отвращением посмотрела на него. Я уже хотел было выйти из укрытия, но вовремя спохватился. Какое мне дело до всего этого?! Меня должна интересовать судьба только Гарри Медокса и ничья другая…

— Ну ладно, до свидания, милашка, — наконец сказал Саттон.

Он сел в машину и уехал.

Некоторое время Глория продолжала сидеть неподвижно, а потом, собрав все свои принадлежности для рисования, тоже села в машину и уехала.

Когда она исчезла за поворотом, я вышел из сарая и поднял рисунок, который валялся здесь, на земле. Рисунок был действительно великолепный, если не считать того, что был испорчен Саттоном. Он провел через весь рисунок две жирные скрещивающиеся красные линии. Ну что ж, он мне еще ответит за это. И вообще, если он со всеми ведет себя так по-хамски, то рано или поздно его наверняка кто-нибудь пристукнет…

Хозяйка постучала в дверь.

— Мистер Медокс, вас просят к телефону.

Это было в понедельник вечером, как раз когда я переодевался. Я спустился вниз.

— Гарри? — услышал я ее хриплый голос. — Почему вы мне не позвонили?

— Вы что, думаете, что я сошел с ума?

— Но ведь это… Я не могу без вас!

Мне очень захотелось послать ее ко всем чертям, но что-то меня удерживало. Наверное, ее томный и призывный голос самки. Она возбуждала даже на расстоянии.

— Где вы сейчас находитесь? — спросил я.

— В одной из закусочных. Собиралась пойти в кино, но потом что-то расхотелось. Упало настроение. Тоска какая-то напала и меланхолия. Да и кровь кипит почему-то… Вам, возможно, знакомо это чувство… Может быть, прогуляемся?

— Хорошо.

— Тогда давайте встретимся на дороге, ведущей к бывшему лесопильному заводу. Она в восьми милях от города, ее нетрудно найти.

— Договорились.

Я попытался немного перекусить, но мне ничего не лезло в глотку. Тогда я вышел на улицу. Ехать на встречу было еще немного рано, и я стал разгуливать по тротуару. На противоположной стороне улицы, перед бильярдным залом, я внезапно увидел Саттона. Он кивнул мне. Я вспомнил его слова, сказанные Глории Гарнер, и подумал: а не влепить ли ему сейчас здоровую оплеуху. Но потом я снова сказал себе, что их отношения совершенно меня не касаются, и, не торопясь, сел в машину.

Нужную дорогу я нашел без труда, хотя луна еще не поднялась и было довольно темно.

Она приехала вскоре после меня. В темноте ее лицо казалось лишь светлым пятном, а меня она вообще не заметила. Заметила лишь свет подфарников моей машины.

— Где же вы? — спросила она.

Я ничего не ответил, а просто подошел к ней и, взяв ее лицо в свои руки, крепко поцеловал. Она застонала, и руки ее сразу же обвились вокруг моей шеи. Она вся дрожала от неистового желания и, когда она, улучив момент, прошептала мне снова: "Гарри, мне просто необходимо было вас видеть!", я не сомневался, что она говорит правду. Ей действительно был нужен мужчина…

Мы сидели в машине.

— Ты меня любишь, Гарри? — спросила она.

— Нет.

— Ну, что ж, по крайней мере откровенно. Но мог бы и покривить душой…

— К чему?

— Просто мне было бы приятнее. Но, в конце концов, это не имеет значения, не так ли?

— Угу.

— А ты, наверное, уверен, что я влюблена в тебя?

— Откуда ты это взяла?

— Потому что я сама назначила свидание и приехала сюда. Но я хочу сказать тебе одну вещь…

— Не надо. Я знаю, зачем ты сюда приехала. Только не воображай, что это будет продолжаться вечно.

— А почему бы и нет?

— Ты же сама спрашивала меня, знакома ли мне жизнь в маленьких городках?

— В этом отношении можешь быть спокоен. Он на собрании в клубе.

— Раз на раз не приходится, и ты сама это отлично понимаешь.

— Два часа назад тебя это мало волновало.

— Правильно, потому что я все-таки живой человек. Или ты сомневаешься?

Она рассмеялась.

— Ладно, не будем об этом. Лучше поцелуй меня.

Да, это была ненасытная ведьма. Всем телом она страстно прижалась ко мне, словно ожидая продолжения.

— Почему ты вышла за него замуж?

— Я и сама не знаю. До него мне не повезло. Дважды выходила замуж, но вынуждена была работать. Его я знаю уже давно. Он часто приезжал ко мне в Хаустаун, чтобы повидать меня. А потом, когда его жена умерла… — Она замолчала, а потом недовольно продолжала: — Не знаю. Он так настойчиво предлагал мне свою руку и сердце, что я просто не могла не согласиться. Я совсем не подозревала, что он живет в такой дыре.

— В таком случае, почему ты здесь осталась?

— О, боже мой! И чего ты меня допрашиваешь? Я же от тебя ничего не требую…

— И ты считаешь, что так может длиться бесконечно?

— А кто думает о бесконечности? Бесконечность для тебя наступает только со смертью.

"Она права, — подумал я, — нет смысла торопиться туда, в эту бесконечность".

И хотя меня отчасти пугала ее любовь, я знал, что сам не в состоянии буду сделать первого шага, чтобы разорвать наши отношения. Слишком уж она умела любить…

Жаркие два дня я не встречался с ней, слишком был занят на работе, чтобы думать еще и о ней. А на третьи сутки, в четверг, выдалась очень темная ночь.

Именно такую я и ждал…

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Я взял билет в кино, но, несмотря на то что пытался смотреть на экран, ничего в фильме не понял. Когда я вышел, все небо было затянуто тучами, а где-то на востоке громыхал гром. Я проехал в сторону реки. Просто для того, чтобы убить время, а когда вернулся в город, улицы были совершенно пустынны.

Вскоре я подъехал к пустырю, расположенному неподалеку от магазина Тейлора. Было около часа ночи.

Я просидел в машине минут десять — пятнадцать. Никого. Тогда я вышел из машины и открыл багажник. Все необходимое лежало там в картонной коробке. Я осторожно прокрался к дому, пока не нашел нужного мне окна. Открыв его, я перелез через подоконник и очутился в комнате.

"Пока все идет по плану", — облегченно подумал я.

Поднявшись по лестнице, я принялся за работу, включив предварительно карманный фонарик. Установил будильник, прикрепил к нему пакетик с ватой и наждачной бумагой, наложил вокруг сосновых щепок и другого старого хлама, а потом завел будильник и поставил его на бой, сверившись со своими часами.

Никаких следов бензина при расследовании не обнаружат. Найдут, естественно, будильник, но на него наверняка не обратят внимания. Тем более, что их еще тут валяется три или четыре штуки. А провода расплавятся от жары и отпадут.

Вытерев пот со лба, я отступил немного, чтобы посмотреть на дело своих рук, и остался всем доволен.

"Что ж, — сказал я себе, — жителям этого городка не привыкать к пожару. Пусть полюбуются на него еще раз, потом им будет, о чем поговорить…"

Проснувшись на другое утро, я сразу же обо всем вспомнил. И, лишь взглянув на часы, по ассоциации подумал о будильнике, стрелка которого медленно двигалась к назначенному мною сроку.

Сейчас восемь часов. Значит, ждать еще четыре с половиной часа. И самое главное, держаться до этой минуты вполне естественно, чтобы никто не обратил внимания на тебя.

Проглотив чашку кофе, я направился в автопарк и сразу чуть не столкнулся с Харшоу. Мы, конечно, поцапались, хотя причин для этого совсем не было. Просто, чем больше я убеждался, что он, в сущности, совсем неплохой человек, тем больше я хотел с ним поссориться.

— Знаете, Медокс, — наконец сказал он, — мне такие задиристые парни совсем не нравятся. Я бы не держал вас. Я не люблю скандалистов. Но вы довольно удачно торгуете моими машинами. Просто не понимаю, как это у вас получается.

За последнее время мне действительно крупно повезло — удалось продать несколько старых его развалин.

— Во всяком случае, ваша реклама о продаже машин тут ни при чем.

— Ну вот, продали две-три машины и уже нос задираете?

Я хотел ему опять ответить что-нибудь посочнее, но в последний момент сдержался.

Вскоре появился какой-то негр и начал осматривать машины. Я подошел и заговорил с ним. Видимо, такой сервис ему понравился.

Наконец он спросил:

— Какой первый взнос?

Негры все таковы. Вы можете продать им "форд" за восемь тысяч долларов, при условии, что первый взнос будет пять долларов.

Десять часов. Я пошел в кафе перекусить. В такой день бездействие тяготило. Без четверти двенадцать завтракать отправился Гулик. А что, если он не вернется вовремя? Ведь в парке кто-нибудь должен оставаться?

Но Гулик вернулся, а Харшоу ушел.

Двенадцать часов… четверть первого… половина… Почему же я не слышу ни криков, ни сирен пожарных машин? На улицах по-прежнему было все спокойно.

Тридцать пять минут первого, сорок… Все пропало! Или механизм не сработал, или кто-то случайно его обнаружил. Почувствовал ли я облегчение? Не знаю.

А потом вдруг все сразу разразилось. Завыла сирена. А через минуту мимо нашего парка промчалась пожарная машина.

Мы выбежали на улицу и стали смотреть во все четыре стороны, чтобы определить место пожара.

— Где-то в районе банка! — прокричал мне Гулик.

— Оставайся здесь, я пойду посмотрю! — ответил я.

И, не дав ему времени ответить, я ринулся к своей машине и отъехал. На ближайшем перекрестке уже столпились люди и образовалась пробка из машин. Я свернул в ближайший переулок, не доезжая до банка, и остановил машину у прохода. Здесь уже стояли три или четыре машины, так что на мою машину не обратят внимания.

Через несколько минут улица уже была пустынна. Захватив одеяло и веревки, завернутые в пакет, я быстро миновал проход. На улице перед банком тоже уже никого не было. Только бы не совершить теперь ошибки.

Все оказалось именно так, как я предполагал. Старый служитель банка был один. Он стоял в дверях и смотрел в ту сторону, откуда валил дым. Я проскользнул через боковую дверь и, наблюдая за ним, вошел в туалет. Каучуковые подошвы не создавали ни малейшего шума.

Зайдя в туалетную комнату, я прикрыл за собой дверь и с облегчением вздохнул.

Но в следующий момент я уже начал действовать. Я заткнул дырку в умывальнике и открыл кран, а потом не торопясь отступил к стене, непосредственно за дверь, так, чтобы он меня не увидел, когда войдет в туалет. Увидев рядом с собой вешалку, я повесил на нее пиджак и, взяв одеяло в руки, стал ждать.

Раковина быстро наполнилась водой, и вскоре вода уже переливалась через край на пол. А что, если он туг на ухо и не услышит? Ведь время-то дорого…

Вода начала уже просачиваться в помещение банка, а я все ждал и ждал. Время текло минута за минутой, а мне дорога была каждая секунда.

Наконец я услышал шаркающие шаги. Вскоре дверь туалета открылась, и он вошел, закрыв меня от своих глаз раскрывшейся дверью. Не успел он даже оглянуться, как я уже захлопнул за ним дверь ногой и в то же время набросил на него одеяло. Он издал какой-то сдавленный крик, но в следующую минуту начал отчаянно отбиваться, хотя голова его и была накрыта одеялом. Но силы были слишком неравными. Вскоре он уже был связан, хотя и продолжал кричать и звать на помощь.

Открыв нож, я сделал в одеяле прорезь на уровне губ и заткнул ему рот кляпом из туалетной бумаги. Напоследок я перевязал ему губы, чтобы он не выплюнул кляп, и, выпрямившись, вытер пот со лба.

Потом я осторожно приоткрыл дверь в кассовый зал. Никого. Я схватил пиджак и быстро вышел из туалета. Теперь меня могли увидеть через окна. Я чувствовал себя совершенно голым перед этими большими окнами. Надо было действовать быстро. Я начал шарить по всем ящикам, которые можно было открыть, разбрасывая по сторонам разную документацию и бухгалтерские книги. Наконец я все-таки наткнулся на пачки денег и быстро спрятал их в захваченный с собой мешок, сделанный из старой фуфайки.

Согнувшись в три погибели, чтобы проскочить мимо окна не замеченным с улицы, я пробежал к следующей кассе, но в этот момент услышал какие-то шорохи перед входной дверью. У банка кто-то был!

Я опять нагнулся, спрятавшись за барьером. Если человек войдет в банк, он очень удивится, что здесь никого нет. Я даже содрогнулся от страха…

И в ту же секунду я услышал, как в банк кто-то вошел.

Я боялся даже вздохнуть. Но через несколько секунд, услышав ритмичные стуки палки и шаркающие шаги, я понял, кто это вошел в банк. Мои предположения перешли в уверенность, когда я услышал голос:

— Мистер Джулиан?… Вы здесь, мистер Джулиан? Скажите, что это там горит неподалеку?

Я почувствовал, что у меня от страха задрожали коленки, но тем не менее выпрямился.

Он стоял буквально в нескольких футах от меня, и его глаза за темными очками смотрели прямо на меня.

Вот и непредвиденный случай! Вот и свидетель, случайно оказавшийся на месте преступления! Но мне еще повезло, ведь этот свидетель ничего не видел!

— Это вы, мистер Джулиан? — снова спросил он.

Откуда он мог знать, что перед ним кто-то стоит. Ведь я даже не дышал от страха. Сказать я тоже не мог ни звука. Ведь он меня потом узнает по голосу.

— Что же вы ничего не отвечаете, мистер Джулиан? Это на вас не похоже… Или вы просто решили на этот раз потешиться над старым Марти?

Надо бежать! Мои нервы были уже на пределе, и я понимал, что пройдет еще минута-другая, и они вообще не выдержат.

Я бесшумно вышел из-за барьера. Один шаг… Еще один… Еще один…

Невольно я бросил взгляд на слепого, и тут мной овладела настоящая паника — его глаза следовали за моими передвижениями по кассовому залу. Я был уверен, что он меня не видит, я также был убежден, что ни один нормальный человек не услышал бы моих шагов, но у этого человека слух был обострившимся, как у собаки.

Я снова сделал шаг, второй… и его голова снова повернулась за мной на несколько градусов, словно радарная установка, поймавшая на экран самолет.

— Что вы здесь делаете? — неожиданно спросил он.

Нервы мои окончательно сдали. Я повернулся в сторону выхода и, словно пуля, вылетел в дверь…

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Улица была по-прежнему пустынна. Я быстро пробежал по переулку, добрался до машины, развернул ее и поехал на Мейн-стрит. Через минуту я подъезжал к месту пожара, но только не со стороны центральных улиц, а с противоположной стороны. Теперь мне нужно было смешаться с толпой, и сделать это незаметно.

Над домом Тейлора висело густое облако дыма. Я подъехал к веренице машин и, оставив свою на незаметном месте, быстро юркнул в толпу. Судя по всему, никто не обратил на меня внимания. Я пробился поближе.

Первый этаж уже пылал вовсю. Пожарники направили свой брандспойт на крышу здания и устанавливали другой. Все кричали друг на друга, но у них ничего не получалось. Надо было попытаться обратить на себя внимание. Я бросился к шлангу и схватился за него почти у самого начала.

Воду пустили тогда, когда никто этого не ожидал. Шланг сильно дернулся и даже повалил одного из пожарных. Я схватился за шланг в удачном месте, и мне удалось его удержать, так что я начал продвигаться вперед. Вскоре я уже направил струю воды на горящий первый этаж. Мне помогали еще несколько человек, поддерживая шланг сзади.

Прошла минута-другая, и я понял, что пожар этот с помощью двух шлангов погасить не удастся. Дом пылал как факел. Слышался лишь треск и шум полыхающего пламени. Вскоре в толпе людей мне удалось увидеть лицо шерифа и еще двух каких-то людей, которые пытались оттеснить любопытных подальше от места пожара. Я поручил держать брандспойт одному из людей, стоящих позади меня, и побежал к шерифу.

— С минуты на минуту дом рухнет! Надо убрать людей подальше! — прокричал я ему в ухо.

— А я что, стою на месте, по-вашему? — прорычал он в ответ. — Ведь я именно этим и занимаюсь.

— Что-то не видно! Во всяком случае, одним голосом вы этого не добьетесь. Давайте попробуем их отогнать с помощью воды. Дом все равно сгорит дотла. Попросите людей у помпы, чтобы они на мгновение прекратили подачу воды во второй брандспойт.

Он побежал к помпе, а я снова вернулся на свое место. Вскоре подача воды прекратилась. Мы повернули его и потянули в сторону толпы.

Когда из шланга снова начала бить вода, люди поняли, что их ожидает, и сразу отступили на приличное расстояние.

Между тем горящий дом весь уже превратился в факел, перекосился от пламени, но все еще никак не хотел падать. Впрочем, я считал, что свое дело уже сделал. Шериф и его люди наверняка меня приметили, а мне только это и нужно было. Поэтому, щедро полив водой ближайшие сараи, мы стали ждать, пока дом не догорит до конца.

В этот момент завыла сирена полицейской машины. Вскоре она же остановилась у пожарища. Один из полицейских вышел из нее и побежал к шерифу. Тот удивленно посмотрел на него, когда полицейский начал ему о чем-то говорить. Двое из его людей сразу же побежали по направлению к Мейн-стрит.

— Что там еще случилось? — спросил я у одного из них.

— Какая-то банда ограбила банк, — бросил он на ходу. — Пока мы тут возились с пожаром, они похитили десять тысяч и скрылись!

— Ну, далеко не уйдут! — прокричал я.

— У них была машина!…

Автопарк бурлил. Там уже было известно, что нападение на банк совершили четверо вооруженных гангстеров и умчались на черной машине в неизвестном направлении. Причем обо всем этом говорилось с такой компетентностью и убежденностью, что я сам чуть было не поверил.

Полиция, правда, ничего не говорила. Она отмалчивалась. Они наверняка догадаются, что пожар был вызван с определенной целью.

А мне тоже было нечего делать. Теперь оставалось только ждать. Судя по всему, я не оставил после себя никаких следов.

Через какое-то время я сказал, что съезжу домой переодеться. Но мне главным образом была нужна не новая одежда, а изрядная порция спиртного. Приняв душ, я вынул из чемодана бутылку и устроился на кровати. Выпив первую рюмку виски, я задумался, сколько же денег спрятано в багажнике моей машины?

Вскоре я вернулся на службу. Судя по всему, весь город был в сильном волнении. Ходили слухи, что пожар был вызван специально для того, чтобы отвлечь внимание людей. На душе у меня было неспокойно, тем более что в багажнике моей машины лежали украденные деньги. Но раньше чем стемнеет о каких-либо действиях нечего было и помышлять.

С Джулианом все было в порядке. Его даже не ранили, говорили люди. Только он был сильно напуган. Бандитов он не видел, потому что на него внезапно набросили одеяло. Не слышал он и голосов бандитов.

Центральной фигурой в эти часы стал слепой негр Марти. Он слышал дыхание одного из гангстеров и находился рядом с ним на таком расстоянии, что даже мог дотронуться до него рукой.

Этот день тянулся для меня очень медленно, а когда наступил вечер, я поехал на Южное шоссе. Казалось, никто не обратил на меня внимания. Прежде чем свернуть на проселочную дорогу, я внимательно посмотрел назад. Никого. Небо было покрыто тучами. Не доехав немного до покинутой фермы, я остановился и выключил фары. Подождав, пока мои глаза привыкнут к темноте, я снова нажал на газ. Объехав ферму, я остановился.

Открыв багажник, я взял мешок с деньгами и вошел в сарай. Там, выбрав удобный уголок, я включил карманный фонарик и высыпал деньги.

Большинство купюр были достоинством в пятьдесят, двадцать и десять долларов. Зрелище было восхитительное. Я быстро пересчитал деньги. Тринадцать тысяч триста! Нужно уезжать, и как можно скорее!

Но куда?!

Если я внезапно исчезну, полиция сразу же все поймет. Мне, наоборот, нужно было как можно терпеливее ждать, ждать и ждать, пока не придет мой звездный час. Дело заглохнет лишь через месяц-два, и только тогда можно будет что-то предпринять.

Я собрал деньги в мешок и вышел из сарая. Мешочек я зарыл в одном из стойл конюшни, на глубине приблизительно тридцать дюймов, и тщательно утрамбовал это место, а после этого засыпал его сухой соломой и навозом.

Выйдя на улицу, я глянул на главный жилой дом фермы. Я вспомнил о Глории, когда она приезжала сюда рисовать, и о ее встрече с Саттоном. Интересно, что он ей тогда сказал? Странные все же у них отношения. Она не должна была знать Саттона, а тем не менее она его знала…

Тщетно я пытался изгнать из своих мыслей воспоминание о Глории Гарнер — она часто незримо присутствовала рядом со мной.

Теперь нужно ехать к реке. Искупаться.

На обратном пути я остановился около ресторанчика, чтобы выпить чашку кофе.

Бросив на меня взгляд, официантка улыбнулась.

— Почему вы улыбаетесь? — спросил я ее. — У меня смешной вид?

— У вас блестят волосы, словно вы их чем-то смазываете.

— Я только что выкупался. Они просто-напросто мокрые… Грабителей еще не поймали?

— Нет, но в городе столько полицейских, что они поймают кого угодно.

Выпив кофе, я вышел из ресторана и направился домой. Дело было сделано, деньги зарыты, и, судя по всему, я не оставил никаких следов…

На следующий день, в субботу, все магазины совершенно спокойно можно было закрыть. Все равно никто ничего не покупал. Люди только и делали, что болтали о событиях, случившихся накануне. Весь город наводнили полицейские — и в форме, и в штатском. Место пожарища строго охранялось и туда никого не пускали.

Мне почему-то казалось, что шериф и его помощники на самом деле не верили, что ограбление банка совершила банда гангстеров, приехавшая откуда-то из других мест, и что они не разыскивают машину грабителей, а просто выжидают, пока преступник или преступники не допустят ошибки.

"Ну, что ж, ждите, ждите! — сказал я себе. — Но когда-нибудь вам это все-таки наскучит!"

Я бесцельно бродил по автопарку, перекидываясь парой слов то с одним, то с другим. Около полудня меня внезапно вызвал к себе Харшоу. Во рту у него была потухшая сигарета, а в руках он держал принадлежности для рыбной ловли.

— Садитесь! — сказал он. — Мне нужно с вами поговорить.

Я присел на край стола, заинтересованный его вызовом.

— О чем именно?

— Хочу, чтобы вы на некоторое время взяли руководство автопарка в свои руки. Хочу провести неделю в Гавелстауне вместе с женой.

— А разве Гулик не может?

— Он какой-то нерешительный и медлительный… И не производит должного впечатления на покупателей. Вы для этого больше подходите. Ну, так как?

— Пусть будет по-вашему, — сказал я.

В первый раз мы поговорили тихо и мирно, без всякой ругани.

— Таким образом, — закончил он, — передаю вам все свои полномочия. Вы даже можете поместить объявление в газету о продаже машин.

— За чей счет? За мой?

— Какой же вы все-таки ершистый, Медокс! Зачем же за ваш? Скажите, чтобы мисс Гарнер оплатила чек. Или пусть выдаст вам из кассы эту сумму.

— Хорошо.

Я был рад, что хоть на какое-то время избавлюсь от его назойливой и сладострастной жены.

— Ну, кажется все. Желаю вам успеха, Медокс!

— Что вы там собираетесь ловить?

— Меч-рыбу. Говорят, она там водится…

Возвратившись в парк, я стал выискивать машины, о которых еще не помещалось объявление о продаже, и записывать их данные в свой блокнот. Такой спешки не требовалось, я просто хотел убить время. Но потом я вошел во вкус и стал даже подумывать о формулировках объявления, описывая достоинства продаваемых машин и выгодные условия их продажи. Напоследок я даже самолично отвез объявление в газету. Мне выписали счет, и я отправился обратно, чтобы предъявить этот счет Глории. Как-никак, повод повидаться с ней.

Она сидела в конторе за столом, перед ней лежало много бумаг. В тот же момент я увидел, что Гулик о чем-то оживленно разговаривает с людьми шерифа. Ничего особенного в этом не было, люди шерифа со многими уже беседовали в это утро, и тем не менее сердце у меня неприятно екнуло.

Я не подошел к ним, чтобы лишний раз не показывать свою заинтересованность, а прошел прямо в контору.

У Глории был усталый вид. Только сейчас я вспомнил, что сегодня суббота и что рабочий день, собственно, уже кончился.

— Какие события! — сказала она, увидев меня. — И пожар, и ограбление банка!

— Да, и сразу все в один день, — ответил я. Потом, вспомнив зачем пришел, добавил: — Мистер Харшоу попросил, чтобы вы оплатили этот счет.

Я протянул ей бумагу и объяснил, в чем дело. Она записала у себя что-то на бумаге и приложила счет к другим бумагам.

— Чего это вы вдруг решили задержаться на работе? — спросил я ее. — К тому же у вас усталый вид…

— Сейчас ухожу. Надо было закончить кое-что.

— А что вы собираетесь делать завтра?

— Ничего особенного. Утром пойду в церковь, а потом, наверное, куда-нибудь поеду рисовать.

— Может быть, вы позволите присоединиться к вам?

— Ну, разумеется! Мы можем даже организовать небольшой пикник.

— Отлично! Тогда я закажу в ресторане съестные припасы, и мы заберем их с собой.

— Нет, это я сделаю сама. Мне хочется самой это организовать. Ладно? Мне это доставит удовольствие.

— Угу. А в котором часу за вами заехать?

— Около двенадцати.

— Договорились. Наверное, мне не дождаться завтрашнего дня…

Когда я вернулся в автопарк, полицейских уже не было, но Гулик так и не сказал мне, о чем они его расспрашивали.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

День выдался великолепный. Ослепительно сияло солнце, под деревьями таились густые тени. Я заехал за Глорией около двенадцати. Она уже ждала меня, сидя на ступеньках перед домом. На ней были светлые шорты и голубая безрукавка. Рядом лежали принадлежности для рисования и корзинка с едой. Тут же на крыльце сидел Спанки — маленькая, вертлявая собачонка.

— Может быть, возьмем с собой собаку? — предложила Глория. — Она любит гоняться за зайцами.

— А ей удалось поймать хоть одного?

— Нет. Но она все еще надеется.

Я посадил собаку на заднее сиденье, просунув ее в окошко. Потом распахнул дверцу перед Глорией, и мы поехали.

На Мейн-стрит тут и там стояли группы людей. Они все еще обсуждали последние события.

— Как вы думаете, это кто-нибудь из местных? — спросила Глория. — Я имею в виду преступников.

— Все может быть, — ответил я неопределенно.

Мы выехали из города и поехали по дороге, которая шла параллельно Южному шоссе.

Вскоре мы доехали до реки. Пейзаж был великолепен. Воздух свеж и прозрачен. Но дорога здесь кончалась. Вернее, она продолжалась за рекой, но мост был сломан. Рядом тянулась большая песчаная коса.

Мы вышли из машины. Спанки сразу же побежал к реке. Я взял бутылку и пошел за водой. Когда я вернулся, Глория уже сидела в тенистом месте. На коленях у нее лежал альбом для рисования и акварельные краски. Держа кисточку в руке, она смотрела на меня. Я протянул ей воду и растянулся на песке.

— Вы не будете возражать, если я буду смотреть на вас? — спросил я.

— Смотрите, если хотите, — ответила она с улыбкой. — Но боюсь, вам скоро наскучит сидеть здесь, рядом со мной.

— Думаю, что нет.

Она принялась за рисование, а я продолжал лежать на песке, почти не сводя с нее глаз, и продолжал удивляться ее красоте.

Я снова вспомнил о случае на заброшенной ферме и снова стал строить догадки: что же ее связывало с этим циником Саттоном? Во всяком случае, я решил сегодня не затрагивать эту тему. Оно упоминание о Саттоне могло испортить ей весь этот день. Может быть, когда-нибудь она сама расскажет мне обо всем.

Когда-нибудь?… Самое большое через месяц-два меня уже не будет в этом городишке. Как только дело по ограблению банка немного заглохнет, я вырою свои сокровища и уеду куда-нибудь подальше.

Я снова посмотрел на Глорию и на ее акварель. Она быстро рисовала. Рисунок уже приобрел нужные очертания. Я, правда, не очень-то разбирался в живописи, но мне нравились ее рисунки.

— У вас очень хорошо получается, — сказал я. — Я был бы очень рад, если бы вы подарили мне один из ваших рисунков.

— Вам очень этого хочется?

— Конечно!

— В таком случае, я подарю вам этот пейзаж.

— Почему именно этот?

— Сегодня у меня день рождения, и мне хочется вам что-нибудь подарить.

— Но это не совсем логично. Ведь юбиляр обычно получает подарки, а не сам дарит их. — Я взглянул на нее. — Так… А сегодня и в самом деле день вашего рождения?

Она кивнула и отложила альбом в сторону.

— Давайте перекусим что-нибудь. А рисунок я закончу позже. Я испекла праздничный пирог. Вот мы его сейчас и попробуем.

Я встал и пошел к машине, чтобы принести корзинку с едой. Мы расстелили на земле скатерть и достали сэндвичи. Затем она извлекла небольшой пирог, покрытый глазурью и маленькими цукатами.

— Они вместо свечек, — пояснила Глория.

— Сколько же их тут? Двадцать?

— Двадцать один…

— Маловато… — протянул я.

— Вы что же, хотите, чтобы мне было двадцать пять?

— Да нет… Просто мне уже тридцать.

— Да, совсем уже старик, — с лукавой усмешкой протянула она. — Придется вам отведать моих сэндвичей, чтобы хоть немного набраться сил.

День прошел незаметно. Мы поели, потом она еще поработала над своим рисунком. Поскольку мы забыли свои купальники, выкупаться нам не пришлось, мы только походили босиком по мелководью. В середине дня Спанки помчался за пробегавшим зайцем и куда-то исчез. Мы не очень-то беспокоились по поводу его исчезновения. Глория была уверена, что он вернется.

А потом незаметно подкрался вечер. Солнце ушло к горизонту, поползли длинные тени, начало смеркаться.

— Не думала, что уже так поздно, — сказала Глория. — Надо возвращаться. Я обещала сестре приглядеть вечером за племянницей.

Мы начали собираться и звать Спанки. Но его нигде не было. Я даже пробежал сотню ярдов вниз и вверх вдоль реки, но не нашел его. Быстро темнело, и Глория забеспокоилась.

— Может быть, с ним случилась беда?

— Не беспокойтесь, он вернется.

— Он не найдет дороги домой. Тем более ночью…

— Но вам же тоже нельзя здесь задерживаться. Мы его найдем. Садитесь в машину, но дайте мне ваши сандалии.

— Мои сандалии? Зачем?

— Мне нужно что-нибудь из вашей одежды. Поэтому я и решил, что наиболее тактично попросить у вас сандалии. Они мне нужны, чтобы привлечь Спанки.

Она протянула мне сандалии. Они оказались очень похожими на сандалии, которые носила Долорес Харшоу. Я положил их на том месте, где мы закусывали, и направился к машине.

— Когда я вернусь, Спанки уже будет здесь, — сказал я.

Сестра Глории со своим супругом ждали нас на крыльце.

Глория объяснила им, почему мы опоздали, а ее маленькая племянница сразу же расплакалась, услышав, что Спанки потерялся. Робинсон предложил мне свои услуги, но я ответил, что в этом нет необходимости, и уехал один.

Когда я вновь подъехал к разрушенному мосту, было около девяти. Сандалии лежали на том же самом месте, но Спанки не было. Я положил сандалии в машину. Теперь они уже были не нужны. Мне очень хотелось вернуться назад, чтобы еще раз повидать Глорию и поговорить с ней, но я не мог возвратиться без собаки.

Я потратил добрых два часа, чтобы найти его. Наконец он подбежал ко мне, жалобно скуля и дрожа. Он был весь в глине. Я устроил его на заднем сиденье и поехал обратно.

Когда я подъезжал к дому Глории, огни уже были погашены, и я подумал, что все давно спят. Но когда я вышел из машины, я увидел Глорию, она стояла перед домом в светлом домашнем платье и ждала меня.

— Неужели вы так долго искали? Я так беспокоилась…

— Пришлось немного поискать.

— Я уже начала беспокоиться, что вы заблудились.

— В самом деле?

— Да… И спасибо вам за все. День мы провели чудесно, не правда ли?

— Да, день прошел отлично, но сейчас уже почти полночь, и у меня осталось очень мало времени, чтобы поздравить вас с днем рождения.

Я осторожно взял ее лицо в свои руки и поцеловал в губы. Она прильнула ко мне и обвила мою шею руками. Барьер рухнул, и более чудесного мгновения я, казалось, еще ни разу не испытывал в жизни.

— Мне пора домой, — наконец сказала она. — До свидания, Гарри. И еще раз спасибо за все.

— Я не хочу, чтобы вы уходили.

— Мы увидимся завтра утром. — Она поцеловала меня и прошептала: — Спокойной ночи!

Я не помню, куда я ездил на своей машине, помню только, что, когда я приехал домой, было около двух. Я был в таком восторженном состоянии, что совсем не обратил внимания на машину, стоящую напротив моего дома. Я выключил фары и вышел из машины. В ту же секунду мне в лицо ударил яркий сноп света.

— Медокс? — раздался чей-то голос справа от меня.

— Да, это он, — ответил кто-то за меня.

Холодная дрожь пробежала по моему телу. Но тем не менее я сразу же попытался взять себя в руки, чтобы ничем не выдать своего волнения.

— Вы не ошиблись. Это действительно я, — сказал я спокойно. — А в чем дело?

— Следуйте за нами! Шериф приказал доставить вас к нему!

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

— Жаль, но я совершенно ничего не понимаю, — ответил я. — Шериф приказал доставить меня к нему? Зачем? Может быть, вы что-нибудь перепутали?

— Вряд ли, — ответил один из них.

Они подошли ко мне поближе, и я узнал их. Именно они разговаривали сегодня с Гуликом.

— Садитесь в машину.

— Я, конечно, подчиняюсь приказу шерифа, — ответил я. — Но, может быть, вы мне все-таки скажете, зачем я ему понадобился?

— Вы подозреваетесь в ограблении банка и в поджоге магазина Тейлора, — ответил тот. что был пониже ростом.

— Подозреваюсь в ограблении банка? Вы уверены, что именно я вам нужен? Ведь я работаю продавцом в автопарке листера Харшоу:

— Нам это хорошо известно, — сказал один из них. — И тем не менее шериф хочет с вами побеседовать. Или вы против?

Я пожал плечами.

— Нет. почему же…

Один из полицейских ощупал мои карманы.

— Он не вооружен, Вук, — сказал он другому. Потом повернулся ко мне: — Садитесь в машину, Медокс!

— Хорошо. Но прежде мне нужно запереть свою машину.

— Это сделают и без вас. У вас ключи с собой?

Я протянул ему ключи. Он передал их другому полицейскому, которого звали Вук, а тот пошел к моей машине и отпер багажник. Внимательно осмотрев его, он залез в салон и начал рыться в нем.

— Где вы задержались так поздно? — спросил меня другой. — Уже два часа ночи. Для такого городка — это очень позднее время, хотя сейчас и лето.

— Просто катался на машине. Сейчас очень жарко, чтобы рано ложиться спать.

— А где именно вы катались?

— Этого я не смогу точно сказать. Просто ездил без определенной цели, куда глаза глядят.

— И все-таки будет лучше, если вы вспомните свой маршрут.

Вук вылез из моей машины и подошел к нам.

— Что это за женские сандалии? — спросил он. — Там, на заднем сиденье вашей машины?

— Сандалии? — недоумевающе спросил я. Лишь какое-то мгновение спустя я вспомнил, что забыл отдать их Глории. — Ах, да, сандалии… Это сандалии одной моей знакомой.

— Интересно, что это за знакомая, которая оставляет сандалии в машине? Хотя я слышал о таких, которые и бикини оставляют то у одного, то у другого…

— Полегче на поворотах, дружок! — обрезал я его.

Потом я рассказал, как мы потеряли собаку и как я поехал обратно, чтобы ее отыскать.

— Как зовут эту девушку? — спросил Вук.

— Глория Гарнер.

— Да, это хорошая девушка, — вмешался в разговор третий полицейский, сидящий за рулем. — Я ее знаю.

Наконец мы все уселись в машину и поехали. Нам нужно было проехать около тридцати миль. Окружная прокуратура находилась в соседнем городке. За всю дорогу я не сказал ни слова, думая лишь о том, что они могли иметь против меня. Ведь я не оставил никаких следов. Наконец, я пришел к выводу, что они просто-напросто хотели меня проверить, поскольку я был новый человек в городе.

Шериф ждал нас в большом и душном кабинете. Увидев нас, он сразу же задал вопрос Вуку:

— Почему так долго?

— Его не было дома, — ответил тот.

— Где же он был?

— Сказал нам, что сам не знает. Катался просто на машине по случайным дорогам.

— Так, так… — с нехорошей улыбкой процедил шериф. — Значит, сам не знает! Ну хорошо, вы можете идти! — сказал он обоим полицейским. — Садитесь, Медокс! — сказал он мне, беря сигарету.

— Зачем я вам понадобился, шериф? — спросил я.

Он сделал вид, будто не расслышал моего вопроса.

Откусив кончик сигареты, он повернулся к своему помощнику.

— Что в машине, Ват?

— Ничего. В багажнике обычный хлам. На заднем сиденье — пара женских сандалий.

— А в его комнате?

— Ничего подозрительного. Только его одежда и предметы первой необходимости.

Шериф внезапно устремил на меня свой проницательный взор.

— Ну, валяйте, рассказывайте, Медокс! Где вы их спрятали?

— Что спрятал?

— Деньги, конечно!

Какую-то минуту я молчал, а потом сказал:

— Если я правильно вас понял, шериф, вы хотите мне приклеить ограбление банка, не так ли?

— Вы не ошиблись.

— Вот и чудесно! Никакого банка я не грабил, и, если вы убеждены в обратно, действуйте, только не тяните время. Предъявляйте мне свои обвинения. А если у вас нет никаких доказательств, то отпустите меня с богом. Я хочу спать. И мне завтра рано вставать.

— Ну что ж, я не буду тянуть время…

Он нагнулся и выдвинул ящик. Из ящика он вынул картонную коробку без крышки. Когда я увидел, что в ней находится, я должен был сделать над собой усилие, чтобы остаться спокойным. Там лежал мой будильник.

— Где вы купили этот будильник, Медокс?

— Это не мой будильник. И потом, какое отношение имеет этот будильник к ограблению банка? Может быть, вы считаете, что я, ограбив банк, стал настолько богатым, что решил выбросить свой будильник?

— Не совсем так… Вы ничего не видите странного в этом будильнике? Ведь здесь отсутствует колокольчик звона!

— Ну и что же здесь странного? Среди груды металлолома можно найти еще и не такое!

— Несомненно!

— Поэтому я по-прежнему ничего не понимаю, шериф. Может быть, вы мне все-таки выложите свои догадки?

— Что ж, раз вы очень хотите… Когда человеку приходит мысль ограбить банк, он начинает обдумывать, как это сделать. И вот, скажем, он приходит к мысли, что неплохо было бы устроить небольшой фейерверк, чтобы отвлечь внимание людей. Но, чтобы устроить этот фейерверк в определенное время, нужен часовой механизм, пусть в самой примитивной форме. Видите эти капли металла наверху язычка? Это пайка. Детектив из страховой компании мне все объяснил. Тут имелся механизм или приспособление, которое в определенный момент зажгло спички. Следы, правда, остались, но задумка была неплохая.

Он неожиданно остановился передо мной и снова бросил в лицо, словно хлыстом ударил:

— Спрашиваю вас еще раз, Медокс, где вы приобрели этот будильник?

— Я же сказал вам, что вижу его впервые!

Он вернулся на свое место за письменным столом.

— Человек, додумавшийся до такого механизма, достаточно умен, чтобы не совершить элементарной ошибки. Он наверняка приобрел будильник в каком-нибудь другом городе. Ну хорошо, Медокс, тогда ответьте мне на другой вопрос: где вы были в прошлую пятницу? Куда вы уезжали из города?

— Куда я уезжал? Никуда. Хотя нет, минутку, шериф! Я не помню точно, когда это было, но приблизительно неделю тому назад я ездил в Хаустаун.

— Так, так… И зачем, позвольте вас спросить? Может быть, чтобы приобрести будильник?

— Я ездил туда, чтобы получить деньги, долг.

— Кто вам задолжал?

— Келви. Том Келви. Это мой знакомый.

Я не солгал. Том Келви уже около года был должен мне двести долларов.

— Где он живет?

Я ответил.

— И вы с ним виделись? Он вернул вам долг?

— Нет, я его не видел.

— Значит, зря прокатились? Сейчас вы скажете, что ваш друг куда-то укатил или что-нибудь в этом роде.

Я понимал, что он проверит все, что я скажу относительно Келви. Поэтому мне нужно было найти какой-нибудь другой выход.

— Я даже не знаю, в городе он или нет. Я не заходил к нему.

— Понимаю. В последнюю минуту вы, наверное, поняли, что вам все равно нечего делать с этими деньгами, и решили простить ему долг…

— Нет, просто я застрял в пути.

— По какой причине?

— Встретил старую подружку.

— И она оказалась важнее денег?

— Ну, вы сами должны понять. В такие моменты всегда кажется, что женщины — самое важное в жизни.

— Ну, предположим. А кто эта женщина?

— Какое вам до этогодело! Это моя старая знакомая. Но сейчас она уже замужем…

— И все-таки вы поехали в Хаустаун, чтобы купить будильник?

— Думайте, в конце концов, как хотите. Я вам сказал, как было на самом деле.

— И вы не хотите сказать мне, кто была эта женщина?

— Чтобы дискредитировать ее?! Разумеется, нет!

— В противном случае вы дискредитируете себя.

— Не думаю. Вы сказали, что я ограбил банк. Я не знаю, почему вы решили, что это сделал именно я. По-моему, вы просто высосали все это из пальца. Но доказательства из пальца не высосешь, шериф.

— Я не один работаю над этим делом, Медокс, — ответил шериф. — И клянусь вам: доказательства будут! Я уже и сейчас вижу вас насквозь! Почему, например, вы выбрали для жительства наш городок?

— Потому, что нашел подходящую работу. Вы же знаете, что я работаю продавцом в автопарке мистера Харшоу!

— Знаю… Но не прошло и трех недель, как вы обосновались в нашем городке, и вот уже банк ограблен. Где вы работали до этого?

— В Хаустауне.

— Значит, вы променяли такой город, как Хаустаун, чтобы жить в таком богом забытом уголке, как наш городок. Ведь здесь немногим больше трех тысяч жителей.

— Машины можно продавать повсюду.

— Разумеется. Вам кто-нибудь посоветовал это.

— Нет, я…

— Понимаю, просто повезло…

— Если вы не будете меня перебивать, я вам все объясню. Уехав из Хаустауна, я собирался перебраться в Оклахома-сити. В Ландере я остановился позавтракать. Рядом со мной за столиком оказался мистер Харшоу. Когда он узнал, что я работал продавцом в автомобильном магазине, он предложил мне работу у себя в автопарке. И если вы не верите мне, то спросите у мистера Харшоу.

— И вы согласились работать у него в автопарке?

— А почему бы и нет? Ведь условия у него неплохие.

— Конечно, конечно. А потом не прошло и трех недель, как ограбили банк. Впервые за сорок лет его существования. А за неделю до этого вы отсутствовали целый день и не можете должным образом объяснить, как вы его провели и где именно. Вечером того же самого дня, как был ограблен банк, вы тоже исчезли из города. Часа на два-три. Может быть, вы мне объясните, куда ездили на этот раз? Опять на встречу со старой знакомой, но замужней дамой?

Он уже начал пугать меня.

— Нет, в тот вечер я просто ездил купаться.

— Весь городок в тревоге, а вы как ни в чем не бывало поехали купаться. Здорово, ничего не скажешь! И куда же вы ездили?

Я ответил.

— Вы уже ездили на это место и раньше?

— Да. Неоднократно.

— Ну, хорошо, — буркнул он. — А все предшествующие разы вы тоже останавливались у дорожного ресторанчика, чтобы выпить чашечку кофе и обменяться парой фраз с официанткой?

Я ничего не ответил. Он догадался, что я нарочно обратил на себя внимание официантки ресторана, чтобы засвидетельствовать себе алиби. Но тем не менее я не собирался сдаваться. Небрежно пожав плечами, я наконец сказал:

— Вы слишком много требуете от меня, шериф! Я не могу запомнить каждый свой шаг за последние три недели! Иногда я после купания пил кофе или кока-колу, иногда ехал домой или в кино, раз или два заходил даже в бар. Но в какой именно день я делал то или другое, убей меня бог, не помню!

— Да я и не требую от вас этого. Я спросил так, ради любопытства. Будем считать это еще одним счастливым для вас стечением обстоятельств. Давайте лучше вернемся к тому дню, когда вы в первый раз появились в банке и попросили открыть счет. В тот день тоже был пожар, не так ли?

— Да, да, припоминаю. Кажется, именно в этот день.

— И, войдя в банк, вы увидели, что в кассовом зале никого нет?

— Тоже верно.

— Неужели вас это нисколько не удивило? Ведь банк это все-таки такая организация, где всегда имеется какое-то количество денег. Но, если они оставлены без присмотра…

— Да, я немного удивился этому.

— Но это не помешало вам поместить свои деньги в этот банк?

— Но куда-то их нужно было положить? В этом городке этот банк единственный.

— Да, да, конечно… — Он ненадолго задумался, а потом неожиданно спросил: — Сколько вы весите, Медокс? Судя по росту, вы должны весить довольно много.

— Двести тридцать фунтов. А почему вы интересуетесь этим?

— И жировых отложений почти нет. Сплошь мышцы. Вы спрашиваете, почему меня это интересует? Могу ответить! Я долго беседовал с Джулианом Бардом. Он не видел человека, который набросил на него одеяло и связал, но он уверен, что это был высокий и сильный человек. Вард не мог ему противиться.

Я ухмыльнулся.

— Я знаю этого человека, шериф. Ведь именно он открывал мне счет в банке. Ему за шестьдесят, да и на ногах он уже нетвердо держится. Дунешь — он и повалится. С ним может справиться пятнадцатилетний мальчишка.

— Вы правы. Но дело не в этом. Дело не в том, что его связали, а в том, как его связали. Без малейших усилий и в то же самое время очень осторожно. Нападавший не причинил ему ни малейшего вреда. Просто связал и положил на пол.

— Вы что же, считаете, что я единственный высокий и сильный человек в штате?

— Единственный, на кого падают подозрения…

— Понятно. А может быть, шериф, все-таки будет лучше, если мы перейдем к фактам. Вы утверждаете, что банк был ограблен во время пожара и что преступник специально поджег старый, заброшенный магазин, чтобы отвлечь внимание людей. Но я ведь, насколько вы знаете, тоже был на пожаре. Не мог же я быть одновременно в двух местах?

— Я ждал, когда вы заговорите об этом.

— По-моему, мне нет надобности напоминать вам об этом. Вы и сами меня видели.

Он снова усмехнулся.

— Да, видел… Но видел я вас на пожаре только двадцать пять минут спустя после ограбления банка! Ну, что вы скажете на это, Медокс?…

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

И они начали допрашивать меня с пристрастием — шериф и его помощник Ват. Гулик заявил полицейским, что я уехал из автопарка почти сразу же после того, как мимо проехала пожарная машина, и, таким образом, я был вне поля их зрения в течение двадцати пяти минут.

Я, со своей стороны, продолжал утверждать, что все время был в гуще событий, но доказать тоже ничего не мог.

Вскоре Ват отправился выпить чашку кофе. Когда он вернулся, ушел шериф. Но вопросы продолжали сыпаться на меня без перерыва.

— Куда вы ездили в прошлую пятницу?

— В Хаустаун.

— А куда вы ездили в тот день, когда произошло ограбление?

— Купаться. Я же говорил вам, что ездил купаться!

— Вы ездили прятать похищенные деньги, а попутно искупались. Куда вы спрятали деньги?

— Я не прятал никаких денег.

— Вы их зарыли?

— Я ничего не зарывал.

— Чем вы отметили то место?

— Я ездил купаться.

— Вы зарыли их неподалеку от реки?

— Я ничего не зарывал. Я ездил купаться.

— Вы их зарыли, предварительно завернув в мешок или какую-нибудь другую ткань. Это что был за мешок? Из какого материала? Вы сосчитали, сколько денег вы похитили? Вы знаете, что банк располагает номерами этих билетов, и вы все равно не сможете их истратить? Итак, где вы их спрятали?

— Я ничего не прятал!

— Где вы купили этот будильник?

— Я никогда его раньше не видел.

— Вы ездили в Хаустаун?

— Да.

— Как зовут эту женщину?

— Келви.

— А я думал, что так зовут вашего друга, который задолжал вам деньги.

— Конечно.

— Но вы только что сказали, что так зовут женщину. Кто должен вам деньги?

— Келви.

— А женщины вообще не было, не так ли? Вы поехали в Хаустаун, чтобы купить будильник и сфабриковать этот часовой механизм. Где именно вы купили будильник?

— Я не покупал никакого будильника.

— Вы спрятались за дверью туалета и набросили на него одеяло, как только он вошел туда. Почему вы его не оглушили?

— Ничего не могу сказать по этому поводу.

— Вы знали, что это очень хилый человек, и боялись его убить? Так или нет?

— Я вам уже многократно говорил, что в тот день я не был в банке. Я помогал тушить пожар.

— Вас не было двадцать пять минут. Где вы были в это время?

— Я пришел туда еще до того, как подъехала машина с помпой.

— Сколько тогда было времени?

— Откуда я знаю!

— Почему вас многие заметили уже по прошествии какого-то времени, а в первые минуты никто не приметил?

— Понятия не имею.

— А я имею. Как только вы появились на пожаре, вы сразу же постарались обратить на себя внимание. Постарались создать себе алиби. Но немного не рассчитали. В те минуты банк был уже ограблен.

И так без конца. Через какое-то время мне показалось, что стена пожелтела. Потом я догадался, что уже взошло солнце.

В конце концов они взяли у меня отпечатки пальцев, забрали пояс, бумажник и отвели в камеру на первом этаже. Я свалился на койку и обхватил голову руками. У меня все кружилось перед глазами, а в ушах продолжали звучать их вопросы.

Наконец я вытянулся во весь рост и попытался заснуть. Что ждет меня в дальнейшем? Это было трудно сказать. Я не мог доказать своего алиби, но и они не могли доказать обратного. Шериф был уверен в том, что банк ограбил я, но доказательств у него не было. В банке я не оставил своих отпечатков, потому что работал в перчатках. Значит, единственный шанс заключался в том, чтобы задавать мне вопросы. Задавать мне вопросы до тех пор, пока я не сознаюсь или не сойду с ума…

Им нужно было получить от меня признание и указание того места, где я спрятал деньги. Без этого им не построить обвинения. Что же они будут делать, чтобы добиться моего признания?

Днем за мной пришли. Меня снова привели в кабинет шерифа. Вместе с ним там были Ват и Вук, и еще один человек, которого я не знал. Наверное, или прокурор, или один из детективов Хаустауна.

— Мы предоставляем вам еще одну возможность добровольно признаться, — сказал шериф.

— Вы еще долго будете надо мной издеваться? — вместо ответа спросил я.

— Пока вы не ответите, что сделали с деньгами.

И снова начался сеанс, еще более мучительный, чем предыдущий. Теперь они терзали меня втроем. Причем каждый из них стоял в разных углах комнаты, так что мне приходилось все время вертеть головой, чтобы отвечать на вопросы. А они задавали вопросы так быстро, что я даже не имел возможности подумать.

— Куда вы ездили вечером накануне пожара?

— Откуда я помню. Может быть, в кино.

— Хозяйка сказала, что вы вернулись около двух часов ночи.

— Где вы были в тот вечер, когда вас задержали?

— Я вам уже говорил.

— Катались на машине?

— Гулик сказал, что вы помчались смотреть на пожар со скоростью курьерского поезда. А когда горел ресторан, вы не проявили никакой заинтересованности.

И так далее и тому подобное.

Приблизительно через час они переменили тактику. Вук вышел и вскоре вернулся с двумя заключенными. Я видел их в камерах. Нас поставили рядом друг с другом. Я не спускал глаз с шерифа. Что-то подготавливалось…

— Отлично! Стойте вот так и не шевелитесь! — бросил он нам и открыл дверь.

Вскоре он вернулся, ведя кого-то за руку. Ага, да это старина Марти, слепой негр.

Атмосфера накалялась. Два заключенных, ничего не понимая, с испугом взглянули на негра. А я пытался понять, чего добивается шериф, но так и не пришел ни к какому выводу. А шериф между тем провел дядюшку Марти мимо нас, приблизительно так в полутора ярдах. А потом повел во второй раз, останавливая его перед каждым из нас.

"Фантастика! — подумал я. — Опознание при помощи слепого!"

И тем не менее я здорово струсил. Когда-то у меня был переломан нос, и мое дыхание наверняка имело что-то характерное.

Но в следующую минуту я уже понял, что это всего-навсего психическая атака. Даже если негр и узнает мое дыхание, на суде это не будет считаться доказательством. Но вот если я не выдержу и признаюсь — это уже все!

Наконец шериф и негр остановились около меня. Дядюшка Марти прислушался.

— А вот это дыхание довольно похожее, — наконец сказал он.

— Вы уверены в этом, дядюшка Марти? — спросил шериф.

— Такие же шумы с небольшим присвистыванием, как у кипящего чайника.

— Вы уже слышали это дыхание?

— Два раза. Приблизительно три недели тому назад, а потом как раз в тот момент, когда этот человек грабил банк.

— А первый раз вы слышали его дыхание в тот день, когда горел ресторан, не так ли, дядюшка Марти?

— Да, сэр. Я вошел в банк, чтобы спросить мистера Джулиана, что горит, но его в тот момент не было в кассовом зале. Там был только этот человек. Он точно так же дышал…

— Чудесно, дядюшка Марти!

Шериф проводил его до дверей. Вук увел обоих заключенных.

— Садитесь, Медокс! Теперь вы поняли, что мы знаем правду?

— Нет.

— Будьте благоразумны, Медокс, и не отпирайтесь. Он вас узнал среди других людей. И он сможет то же самое сделать перед судом.

— При условии, если вы нажмете на руку в нужный момент!

— Я не держал его за руку! Он узнал вас по вашему дыханию.

— Мы что ж, как Алиса, находимся в стране чудес?

— У вас своеобразное дыхание, Медокс! Потому что когда-то у вас был перебит нос. Вы показывались врачу?

— Нет.

— Вероятно, вы сами знаете, что ваше дыхание имеет характерные признаки.

— Это не доказательство, шериф, — ответил я. — Уж если вы захотите расправиться со мной — не знаю, по какой причине, — вам придется позаботиться о настоящих доказательствах.

— У меня они уже есть, Медокс! Так что можете не беспокоиться. Я докажу вашу виновность шаг за шагом… И давайте начнем с самого начала. Что вы сделали, как только услышали, что в городе пожар?

И он снова начал задавать мне вопросы. Вскоре зазвонил телефон. Он снял трубку.

— Кто? Да, я… — Он помолчал немного, а потом спросил: — Вы в этом уверены?

Какое-то время он слушал своего собеседника на другом конце провода, потом хмуро посмотрел на меня.

— Вы абсолютно в этом уверены? — снова спросил он.

Выслушав ответ, он с удрученным видом повесил трубку.

Мне очень хотелось узнать, о чем он говорил и с кем, но он сам обратился к Вату со словами:

— Звонил Харшоу, — сказал он, — из Галвестона. Прочитал об этой истории в газете и заявил, что Медокс находился на месте пожара с самого начала.

Ват тоже удивился.

— Я не помню, чтобы я его видел. Я, правда, видел на пожаре миссис Харшоу…

— Вы правы, Ват. Харшоу тоже говорит со слов жены. Она видела, как он выходил из машины, как раз в тот момент, когда подъехала и она. Это было через пять минут после начала пожара…

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

На этом все и кончилось. Они были вынуждены отпустить меня, но я отлично видел, что шериф на этом не успокоится.

— Прошу извинения, Медокс, — сухо сказал он. — Поверьте мне, в этом не было ничего личного. Если бы такие подозрения падали на моего собственного сына, я задержал бы и его.

— Такова ваша работа, — ответил я. — Я продаю машины, вы — ловите преступников. Скажу вам одно, шериф! Если когда-нибудь я и надумаю ограбить банк, то я применю другой метод!

Он задумчиво посмотрел на меня.

— Что ж, желаю успеха! — насмешливо сказал он.

Ват довез меня до дома. Я вышел из машины.

— Спасибо, Ват! — сказал я. — И до свидания!

— До свидания!…

Я проснулся на рассвете. Действительно ли я свободен? И если да, то я обязан этим только Долорес Харшоу! И тем не менее я оставался подозреваемым номер один. Достаточно мне отправиться за деньгами, и меня сразу же схватят. Шериф наверняка будет выжидать. Видимо, он уверен, что рано или поздно я совершу ошибку. А она? Что ей нужно было от меня?

Одевшись, я отправился в центр города. На улицах народу было мало. Официантка очень удивилась, когда увидела меня входящим в ресторан. Наверное, еще многие удивятся, увидев меня на свободе…

А я продолжал думать о поступке Долорес Харшоу. Она заявила, что видела меня на месте пожара сразу после тревоги, хотя определенно знала, что это не так. Она знала и кое-что другое… Она ведь наверняка не забыла о нашем визите в магазин Тейлора, когда я помог ей сгрузить макулатуру и одежду. И она наверняка сделает из этого соответствующий вывод. Что же она задумала?

Когда я подошел к автопарку, Гулик как раз открывал контору. Казалось, он обрадовался, увидев меня, но в то же время смутился.

— Они что, нашли действительных преступников? — спросил он.

— Думаю, что нет. Они были уверены, что это сделал я, но потом выяснилось, что я этого сделать не мог, потому что с самого начала был на месте пожара.

— Я так и думал, что они вас подозревают. Они были здесь в субботу и расспрашивали меня… Надеюсь, что вы на меня не сердитесь? Я им сообщил только то, что было.

— Ну, что вы! Мне не на что сердиться. Как идут дела?

— Неплохо. Объявления о продаже были помещены во вчерашней газете, и уже приходило много людей…

— Простите меня, — перебил я его. — Я вернусь буквально через минуту.

Глория Гарнер шла по противоположной стороне улицы, такая миловидная, свеженькая и молоденькая, что у меня даже защемило сердце. Увидев меня, она остановилась, и на лице ее одновременно появились и удивление, и смущение, и радость.

— Доброе утро! — сказал я.

— Все в порядке, Гарри? — спросила она. — Я хочу сказать — они отпустили вас? Ведь я чуть с ума не сошла, когда узнала, что вас забрали…

— В полицейской практике ошибки не так уж и редки. Но теперь все в порядке.

— И все-таки полиция вела себя в этом деле отвратительно!

— со злостью сказала она. — Я никогда еще не видела их такими. Ничего, когда я повстречаюсь с этим Джимом Ватом, я скажу, что я о нем думаю!

Мне очень хотелось заключить ее в свои объятия и расцеловать, но она, видимо, поняла это по моему лицу и сразу изменила тему.

— Пора начинать работу, Гарри, — сказала она. — Поговорим позже…

Время текло удивительно медленно, хотя в этот день у меня было много дел. Пришлось несколько раз демонстрировать машины перед покупателями, объезжая их на территории парка, на городских улицах и даже за городом. Вернувшись в автопарк после одной из таких поездок, я вдруг с неприязнью заметил, что к нам пожаловал Саттон и разговаривает с Глорией.

Покупатель, надышавшись парами бензина и другой гадости, откашлялся, отчихался и заявил, что еще подумает немного, прежде чем совершить покупку.

— Разумеется, — ответил я. — Это ваше право.

Тем временем Глория и Саттон успели скрыться в закусочной. Видимо, они еще не заметили моего возвращения.

Когда клиент ушел, я захлопнул дверцу машины и отправился вслед за ними в закусочную. Они сидели за одним из столиков у окна, и вид у Глории был самый что ни на есть пренесчастный. Увидев меня, она бросила мне предостерегающий взгляд. Я понял, что она хочет, чтобы я держался в стороне. Но мне хотелось совершенно обратного. Мне хотелось познакомиться с Саттоном как можно ближе и все-таки выяснить, что же связывает Глорию с этим негодяем.

Я взял стул и присел к их столу.

— Небольшое деловое свидание? — спросил я.

— Угу, — добродушно ответил Саттон. — Присаживайтесь. Хотя вы и так уже подсели…

— Я вам не помешал?

— Конечно нет!

— И вы говорите это не просто так, из любезности? Я действительно вам не помешал?

— Ну конечно же нет, старина!

— Очень любезно с вашей стороны…

Я понимал, что лишь теряю время. Он знает свое дело и все равно заставит Глорию сделать все, что считает нужным.

— Может быть, я могу быть вам чем-нибудь полезным?

Он покачал головой и повернулся к Глории:

— Думаю, что нет. — Потом спросил ее невинным тоном: — Как вы думаете, милочка, он может быть нам полезен?

Глория страшно побледнела, но тем не менее попыталась взять себя в руки. Я снова подумал, что поступаю не совсем разумно, вмешиваясь в это дело. У Саттона с помощью кулаков не узнаешь ничего! Надо действовать как-то иначе.

Глория тем временем покачала головой.

— Вот видите, Глория тоже считает, что вы не можете быть нам полезны. Может быть, как-нибудь в другой раз, а, приятель? Я позвоню вам, если возникнет необходимость…

— Прошу вас, Гарри, дайте мне возможность поговорить с мистером Саттоном, — тихо сказала Глория. — Это сугубо частное дело.

— Что ж, ваше право, — ответил я. — Но мне очень жаль, что я не могу вам помочь.

Я вернулся в автопарк. Если Глория не захотела довериться мне, я ничего не мог поделать. Тем не менее я решил поговорить с ней в тот же день.

Мы встретились в пять часов, но у Глории был такой безразличный вид, что я сразу понял всю тщетность моих усилий. Я остановил машину на проселочной дороге и поцеловал ее. Она никак не отреагировала на мой поцелуй.

— Все-таки я советую рассказать мне обо всем, Глория, — сказал я.

Она опустила голову.

— Неужели ты не понимаешь, — продолжал я, — что я не смогу тебе помочь, если не буду знать, в чем дело?

— Ты все равно не сможешь мне помочь, Гарри…

— Странно. И всему виной этот Саттон?

Какое-то время она сидела неподвижно, а потом наконец кивнула головой.

— Придется проучить его как следует!

— Нет, нет, не надо ничего предпринимать, Гарри! И обещай мне, что не будешь ничего делать без моего согласия!

— Почему?

— Так нужно… — тихо сказала она. — И не потому, что я скрываю что-то от тебя. Просто мне нужно время. Немного времени, чтобы принять решение. Его было трудно принять и раньше, а теперь…

— А теперь? — переспросил я.

— Теперь появился ты… — просто проговорила она.

Я снова обнял ее и поцеловал. Она беззвучно заплакала, а я снова подумал о Саттоне. Если он будет и впредь мучить эту девочку, он пожалеет об этом!

Глория и я пошли в среду в кино. Она была более оживленна, хотя я видел, что она все время о чем-то размышляла, но, видимо, не могла прийти к определенному решению. Поэтому я не заговаривал о Саттоне. Мне и так было хорошо рядом с ней.

Дела в автопарке шли неплохо. За три дня нам с Гуликом удалось продать несколько машин. Не раз вспоминал я и о спрятанных деньгах, но остерегался ехать за ними. О деле, правда, понемногу забывали, но я-то знал, что еще не вернул к себе доверие полиции.

В четверг внезапно зазвонил телефон. К аппарату подошел Гулик.

— Автомобильный парк Харшоу! — сказал он. — Хэлло?

Подержав трубку несколько секунд, он в конце концов повесил ее.

— Не туда попали? — спросил я.

— Не знаю… Никто не ответил.

Минут через пятнадцать телефон зазвонил снова, но Гулику опять никто не ответил.

Я поразмышлял над этим странным фактом и пришел к определенному выводу. Когда телефон зазвонил в третий раз, трубку снял я, тем более что Гулика поблизости не было.

— Долго же приходится ждать, пока вы не соизволите подойти к телефону, — сказала она.

Она говорила очень тихо, так что я лишь с трудом расслышал ее.

— Мы не ожидали, что вы вернетесь так рано, — проговорил я тоном служащего. — Надеюсь, вы остались довольны своим путешествием?

— Не корчите из себя паяца, Гарри! И давайте встретимся сегодня вечером.

В этот момент вернулся Гулик.

— Точно не могу сказать… Все зависит от того, какой суммой вы располагаете. Ведь эта модель трехлетней давности.

Она сразу все поняла.

— Прилетел старый воробей?

— Угу!

— Ну и черт с ним! Он все равно меня не слышит. Значит, встретимся на том же самом месте, что и в прошлый раз…

Гулик уселся на видном месте и развернул газету.

— Думаю, что ваши условия нам вряд ли подойдут…

— Вы в этом уверены? — со смешинкой ответила она.

— Думаю, что да…

По ее тону можно было легко понять, что ее забавляет этот разговор.

— Кстати, вам, видимо, здорово повезло, что я заметила вас там, у магазина Тейлора… Если бы не мое свидетельство, вам бы пришлось очень туго…

Я почувствовал, как мне на шею накинули петлю… и теперь мне ее не скинуть. А затянуть ее потуже она может в любой момент.

— А мне так хотелось вас видеть, — печальным тоном проговорила она. — Но если вы заняты…

— Ну что ж, о таких условиях еще можно подумать, — ответил я, покосившись на Гулика.

— Значит, в то же самое время, на том же самом месте?

— Хорошо.

— Договорились. Ну, до встречи!

Я выехал на проселочную дорогу лишь после наступления темноты. Я был взбешен и обеспокоен. Такие штучки были и раньше опасны, но теперь их можно было приравнять к самоубийству. Ведь за мной еще наверняка следит полиция. Если шериф поймает нас вместе, он сразу же все поймет. Ведь именно Долорес Харшоу обеспечила мне алиби.

Прежде чем сделать последний поворот, я оглянулся. Три или четыре машины буквально ослепили мне глаза. Несмотря на это, я свернул на лесную дорогу. Машины проехали дальше по шоссе, никуда не сворачивая.

Подъезжая к месту встречи, я думал о том, как все-таки странно складываются обстоятельства: у меня есть тринадцать тысяч, но я не могу ими воспользоваться; у меня есть любимая девушка, но у нее большие неприятности, о которых она не может мне рассказать, и ко мне навязалась соскучившаяся по любви пьянчужка, которой я не могу отказать ни в чем…

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Среди деревьев сверкнули фары. Я начал вглядываться, пытаясь узнать марку машины. Да, это была ее машина. До нее было не более четырехсот шагов. Можно было дойти и пешком. Пока я подходил к машине, мои глаза постепенно привыкли к темноте. Долорес в машине не было. Она сидела у самой лесопилки и вырисовывалась на фоне деревьев неясным, серым пятном.

Подойдя ближе, я обнаружил, что на ней одеты лишь шорты и лифчик.

Услышав шаги, она повернулась в мою сторону и протянула мне руки. Я обнял ее крепко и порывисто, и тем не менее она заметила какую-то сдержанность в моем обращении.

— В чем дело, Гарри?

— Зачем ты хотела меня видеть?

— Вот это вопрос! Разве ты сам не понимаешь?

Я разозлился. Что же, она считает, что я игрушка в ее руках?

— Ну, хорошо, если ты хотела меня видеть только для этого, то не будем терять время, приступим к действиям…

Она размахнулась и хотела ударить меня по лицу, но я схватил ее за руку.

— Прочь лапы, ведьма! Или я вырву у тебя все когти!

— Говорят, что ты уже успел найти себе другую подружку?

— До этого никому нет дела.

— И даже мне?… А ты хорошо подумал?

— Угу…

— И это, несомненно, та длинноногая блондинка, которая работает в конторе проката. Гарнер, зовут ее. Согласна, она недурна, но, во-первых, она слишком молода для тебя, а во-вторых, это не та женщина, которая сможет тебя удовлетворить. К тому же через нее мы можем получить много неприятностей.

— И тем не менее это тебя не касается. И я приехал сюда, чтобы сказать тебе, что ты не должна мне больше звонить по телефону. И что встречаемся мы с тобой в последний раз. Можешь подыскать себе другого партнера, а обо мне забудь.

Она озадаченно посмотрела на меня.

— Что с тобой сегодня? Или она уже так закрутила тебя, что ты даже не можешь смотреть на других женщин?

— Да разве в этом дело…

— Или же тебе пришлось изрядно перенервничать в полиции и теперь ты вымещаешь злость на мне?

— При чем здесь полиция?

— При том! Им нужно было найти козла отпущения. А я оказалась единственной, кто мог доказать твое алиби.

Она быстро поднялась, подскочила к краю обрыва, не менее восьми-десяти ярдов, и, не останавливаясь, исчезла за ним.

Она что ж, совсем с ума сошла? Такие дикие выходки может себе позволить или психопатка, или чересчур эксцентричная женщина.

Я подскочил к оврагу. В глубине виднелось светлое пятно. Она уже начала подниматься наверх прямо по опилкам. Вскоре она уже стояла рядом со мной.

— Ну как? — тяжело дыша, спросила она. — Что ты об этом думаешь?

— Можешь продолжать в том же духе, если тебя это забавляет.

— Забавляет? Как же! Просто я хочу отделаться от этого. И дело тут не в прыжке, а в подъеме. До сих пор мне везло.

Я взглянул на нее: томный взгляд, страстные пухлые губы, нервная дрожь от желания, но за всем этим скрывалась воля, что делало ее еще более опасной.

Она сняла лифчик, вытряхнула застрявшие опилки, смахнула их с груди и снова посмотрела на меня.

— Бери меня, Гарри. Да побыстрей!… Ведь мы все равно кончим этим!

Да, противиться ей было очень трудно. Она буквально излучала сексуальные токи, и ни один мужчина не смог бы устоять перед ней.

Я повалил ее и положил руку ей на горло.

— Мне так хочется тебя придушить, — тихо проговорил я. — Надеюсь, что бог убережет меня от этого, но тем не менее мне очень хочется тебя придушить…

— Не тяни, Гарри, — прошептала она. — Я больше не могу. Неужели тебе так нравится меня мучить…

И я взял ее. Взял с таким неистовством, что оба мы потеряли равновесие и покатились вниз по оврагу. Мы были все в опилках, но нас это не больно смутило. Прижавшись ко мне, она или что-то нашептывала мне на ухо, или же просто стонала от наслаждения.

Наконец мы докатились до дна оврага. Здесь было совсем темно. И здесь нам совершенно никто не помешал довести наше дело до конца.

— И ты смеешь утверждать, что сможешь обойтись без меня? Я полулежал рядом с ней, но не касался ее.

— Уверена, что эта недотрога не долго сможет тебе нравиться. Ты все равно ее бросишь и вернешься ко мне. Мы ведь созданы друг для друга.

— Ты забыла кое о чем… — начал я.

— О чем?

— Хотя бы о том, что ты уже замужем!

— У него был сердечный приступ. Поэтому мы и вернулись домой раньше времени.

— Что?

— Да, да, сердечный приступ. Уже второй. И врач сказал, что третьего ему не выдержать.

— Почему же он не лег в больницу?

— Он страшно боится всяких там больниц и докторов. Но на этот раз они все-таки предупредили его, чтобы он не позволял себе ничего, что может подействовать на его нервную систему: никаких неприятностей, никаких волнений. Понятно?

— Понятно… Значит, никаких волнений.

— Да, ведь у него уже было два приступа. И врач по секрету сказал мне, что он вряд ли выдержит третий…

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Из-за этого разговора я не спал всю ночь. На следующее утро я был вялым и сонным. И все время думал о том, какие неприятности она может мне причинить. В то же время я, как ни странно, беспокоился о судьбе Харшоу. Ведь достаточно одного сильного волнения, и с ним будет кончено. Интересно, как бы он отреагировал, если бы увидел нас на дне оврага, сплетенных вместе?

Я чувствовал к себе такое отвращение, что даже не пошел повидаться с Глорией. К тому же мы были довольно заняты в этот день.

Около полудня зазвонил телефон. Я снял трубку.

— Мистер Медокс?

— Он самый.

— Говорит Харшоу. Миссис Харшоу. Меня попросил позвонить Джордж. Он недостаточно хорошо себя чувствует, чтобы появиться в конторе. Вы, наверное, уже слышали о его…

— Да. И очень огорчен. Как его состояние?

— Сейчас ему немного лучше. Потому-то он и просил позвонить вам. Он хотел бы, чтобы вы пришли к нему сегодня вечером поговорить о делах. Скажем, часов в семь?

— Хорошо.

— И кроме того, передайте, пожалуйста, этой девчонке из конторы, э… э, как ее там? Да, мисс Гарнер…

"Вот шлюха, — подумал я, — не могла удержаться, чтобы не съязвить!"

— Итак, передайте мисс Гарнер, что Джордж хочет повидать и ее.

— Хорошо, я передам ей.

Повесив трубку, я прошел в контору. Глория в это время оформляла документы какому-то негру. Увидев меня, она улыбнулась. Негр поблагодарил ее и, и взяв бумаги, вышел.

— Здравствуй! — сказала она.

— Здравствуй! Какая ты красивая сегодня!

— Спасибо за комплимент, Гарри. — Она на какое-то мгновение замолчала, а потом добавила: — Как неприятно, что мистер Харшоу заболел.

— Да. Я только что разговаривал с миссис Харшоу. Она сказала, что ему немного лучше и он хочет нас видеть. Если ты не возражаешь, я заеду за тобой к семи?

— Хорошо, Гарри. Но я думаю, что ему сейчас лучше бы не думать о бизнесе. Зачем он, собственно, зовет нас?

— Наверное, хочет, чтобы мы держали его в курсе всех дел. А может, наоборот, хочет избавиться от своего автопарка и уйти на покой. Откуда мне знать!

Я перехватил ее испуганный взгляд и удивился. Если она и потеряет место у Харшоу, она ведь легко сможет найти несколько других…

Я поехал к ней домой, когда начинало смеркаться. Она еще не была готова, и мне пришлось посидеть немного и поговорить с Робинсоном. А когда она появилась, у меня даже перехватило дыхание — в светлой юбке и темной блузке с длинными рукавами она выглядела великолепно.

За станцией обслуживания улица была безлюдна. Подъехав к дубовой аллее, я остановил машину и поцеловал Глорию. Она не возражала. Лишь с улыбкой сказала после поцелуя:

— Я могу тебя испачкать губной помадой. А ведь мы едем на деловое свидание.

— К черту все деловые свидания! Ты слишком хороша, чтобы я мог думать еще о каких-то свиданиях!

— И тем не менее надо повидаться с мистером Харшоу. Хотя и у меня самой нет особого желания ехать туда.

— Поедем, но постараемся отделаться, по возможности, скорее.

Мистера Харшоу мы застали в гостиной. Он сидел в большом кресле, на нем был халат. За те несколько дней, что мы не виделись, он заметно постарел и похудел. Лишь взгляд оставался такой же холодный и твердый. Болезнь сердца, видимо, не вызывала в нем страха.

В гостиную нас проводила Долорес. Он представил нас друг другу.

— Ты знакома с мисс Гарнер, не так ли? И с мистером Медоксом тоже?

Меня удивил его голос. В нем пропала уверенность, и он дребезжал совсем по-стариковски.

— Да, конечно! Прошу садиться!

Потом она извинилась и исчезла на кухне, чтобы приготовить коктейли.

Харшоу спросил:

— Как идут дела?

— Довольно хорошо, — ответил я.

Я рассказал ему обо всех сделках, которые мы совершили в его отсутствие.

— Вы думаете, объявление сыграло свою роль?

— Разумеется! Я уже приготовил еще одно.

— Ну хорошо, — буркнул он. — Сейчас я вам объясню, почему я позвал вас сюда. Только сперва объясните мне, что это за история с шерифом?

— Да задержали меня в связи с ограблением банка и только потому, что я лишь недавно живу в этом городке и что кассир утверждал, что преступник был большого роста.

— Вам еще повезло, что Долли вас заметила. Я хорошо знаю этих типов в полиции. Они за два дня нашли бы доказательства нашей виновности… Ну, ладно, не будем больше об этом говорить.

В этот момент вернулась Долорес.

— Эти проклятые ванночки для льда опять примерзли, Джордж! — сказала миссис Харшоу. — Может быть, мистер Медокс поможет мне.

— С удовольствием! — сказал я, вставая. — Прошу меня извинить!

Какая ведьма! Ванночки, конечно, не примерзли, и я легко вынул их из холодильника. Она с удовольствием наблюдала за этой процедурой.

— Странно! — наконец сказала она. — А я никак не могла их вытащить.

— Вот и все!

— Прошу вас, положите лед в бокалы.

Я сделал то, что она просила, и она наполнила их коктейлями. В тот же момент она притянула меня за борт куртки к своей груди.

— Ты слишком смело ведешь себя.

— У меня все рассчитано… так что имей в виду.

— Можешь угрожать, но только не мне! — Я оттолкнул ее руку.

— Значит, ты без ума от этой девчонки? — тихо спросила она. Потом она понюхала воздух возле меня. — Скажи ей, чтобы она не подходила к тебе близко! От тебя пахнет ее духами.

— Опять ты начинаешь! — взорвался я. — Иди лучше отнеси бокалы.

Мы вернулись в гостиную и сели. Я заметил, что у Глории блестят глаза.

— Я уже кое-что успел сказать мисс Гарнер, Медокс, — сказал мистер Харшоу. — Я хочу сделать вас ответственным за весь мой автопарк. Это позволит вам зарабатывать до двухсот тысяч в год. Ну как, вас это устраивает?

Устраивает ли это меня? Конечно! Об этом я и мечтать не мог. Ведь мы с ним довольно часто цапались.

— Меня это, конечно, устраивает… Но почему вы выбрали меня, а не Гулика?

Он приподнял руку, давая мне понять, чтобы я остановился.

— Гулик ни на что не способен. В нем мало жизни, динамичности. В вас же динамичности больше, чем нужно. И вы слишком колючий, чтобы быть мошенником. Поэтому я и остановил свой выбор на вас.

"Браво! — сказал я сам себе. — Какой же я ловкач! Выкрал в банке тринадцать тысяч, сплю с его женой, а он даже не считает меня мошенником!…"

Все детали были быстро урегулированы.

Перед уходом Долорес проводила Глорию в ванную комнату. Мистер Харшоу проводил их глазами. На какую же из них он смотрел с такой нежностью?

— Миленькая девушка! — наконец сказал он, и я понял, что он говорит о Глории. — Нежная такая и хрупкая. С ней нужно обращаться, как с цветком. Иначе ее можно покалечить.

Когда мы уже сидели в машине, Глория сказала мне:

— Как я рада за тебя, Гарри! Просто замечательно все получилось!

Я поехал по Мейн-стрит в южном направлении. Не думая ни о чем, я вскоре свернул на дорогу, ведущую к заброшенным фермам. Мы молчали. Когда мы подъехали к реке, стало совсем темно. Я остановил машину у моста и, выйдя из машины, распахнул перед ней дверцу.

Мы долго стояли так у моста, обнявшись, и я целовал ее лицо, губы, глаза. Целовал со страстью, словно боялся, что вскоре потеряю ее навсегда.

Наконец она шевельнулась и выскользнула из моих объятий.

— Мы ведем себя так, словно сошли с ума, Гарри! — сказала она. — Ведь это очень нехорошо. Хотя… хотя мне очень нравится, когда ты вот так целуешь меня…

— Я очень люблю тебя, Ло.

Мы снова замолчали. Наконец она спросила:

— О чем ты сейчас думаешь?

— Я думаю, что, уже уходя сегодня от Харшоу, я знал, что сделаю тебе предложение. Кроме того, я вспомнил о его словах.

— О каких же именно?

— Он сказал, что выбросит меня за дверь, если я вздумаю обижать тебя. Он считает тебя самой замечательной девушкой из всех, кого он знал.

— Ой, только не надо об этом, Гарри! — испуганно прошептала она.

А потом вдруг расплакалась. Плакала она довольно долго. А когда она успокоилась, я взял ее за руку и отвел к машине.

Закурив сигарету, я дал ей несколько раз затянуться, а потом сказал:

— У меня впереди целая ночь… Может быть, ты все-таки расскажешь мне, что тебя мучает?

— Хорошо, Гарри. Расскажу… — как-то тускло и безжизненно прошептала она. — Расскажу и тебе, и ему тоже… Дело в том, что я виновата перед мистером Харшоу. Я… я обокрала его. Украла у него почти две тысячи долларов…

Великолепно! Мистеру Харшоу следовало бы написать трактат о своем доверии к людям. Его жена — шлюха, я — вор, а теперь вот доходит очередь и до Глории.

— Ты все равно не поймешь, почему я это сделала. Я все время пыталась положить эти деньги в кассу, но мне это не удавалось из-за… ну, во-первых, это не так легко сделать в связи с документацией, а во-вторых, я никак не могу собрать нужную сумму. А сделала л это ради одной девушки, которая приезжала к нам в город в прошлом году. Ее звали Ирен Деви. Ее пригласили в школу преподавать математику и руководить женской секцией баскетболисток. Она приехала сюда в конце августа, а занятия начинались в сентябре. Вскоре мы встретились на теннисном корте. Она здорово играла в теннис и быстро меня обыграла. Я познакомила ее с некоторыми молодыми людьми, но они, казалось, ее не интересовали… — Глория замолчала, а потом добавила: — Это длинная история, Гарри, но я должна рассказать тебе все. Ведь я не знала, что…

Конечно же, она не знала. Вернее, не подозревала, что все это может так закончиться. И я вспомнил сцену между ней и Саттоном на старой заброшенной ферме, когда я спрятался в старом сарае.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

— Мисс Деви как-то пришла ко мне в субботу, — продолжала она, — чтобы пригласить меня искупаться. Я ответила, что не люблю купаться в реке, там очень много грязи и водяных змей. Но она меня уговорила, я надела купальник, и мы отправились на реку. Стоял жаркий, солнечный день. Мы остались в одних купальниках, но она, казалось, уже расхотела купаться. Она поблагодарила меня за хорошее к ней отношение и сказала, что очень любит меня. Потом она начала говорить что-то о моей красоте и о моем одиночестве. Потом сказала, что мой купальник…

Я заметил, что Глория вся дрожит.

— Мне очень трудно говорить об этом, Гарри…

— Только не волнуйся, дорогая. Я уже приблизительно знаю, что будет дальше.

— Да, она попыталась меня поцеловать. Сперва я ничего не поняла, а потом вдруг почувствовала к ней отвращение. Я попыталась избавиться от нее, но она действовала очень настойчиво и оставила свои притязания лишь тогда, когда увидела на дороге мужчину. Это был Саттон. В руках он нес ружье и мертвую белку. Минуту он стоял с циничной усмешкой на лице, а потом сказал:

— Любовная ссора, не так ли, девочки?

Я была на грани истерики, а она стала грязно ругаться. Все это время он не переставал сально усмехаться, а потом наконец сказал:

— Не буду вам мешать, девочки! Постарайтесь, чтобы все было о'кей!

— После этого он ушел. Я уже не помню, как вырвалась из ее объятий и добралась домой. Я решила никому не говорить о случившемся, надеялась, что это так и останется случайным эпизодом. Но на этом, к сожалению, история не закончилась. Самое неприятное произошло в понедельник… Вернее, все началось еще с воскресенья. Кто-то из соседей заявил о том, что ее нет дома. Потом приехал в город Саттон и сказал, что ее машина всю ночь простояла у реки. Ее начали искать. Подумали, что она ездила купаться и утонула. Ее действительно нашли в реке, но, как только ее нашли, поползли слухи, что она не утонула, а ее убили. Кто-то стукнул ее по голове…

Я тихо свистнул. Значит, мокрое дело?

— Они нашли виновного?

— Нет… Я, конечно, чуть с ума не сошла от страха. И никто, кроме Саттона, не знал, что я ездила с ней. Но уже в понедельник он пришел к нам в контору. Сначала он поиграл немножко со мной, как кошка с мышкой, делая вид, будто не узнал меня. И лишь потом с грустным видом сказал, что ему очень неприятно, что он волей-неволей оказался свидетелем сцены у реки. "Самое главное, все уверены, что преступник-то мужчина! — заключил он. — Вы не находите, что все это довольно забавно, малышка?" После такого предисловия он и вынудил меня дать ему несколько сот долларов. После этого он приходил еще два раза, и я была вынуждена брать из кассы мистера Харшоу деньги, чтобы заткнуть ему глотку. Правда, за это время полиция кое-что выяснила, что мисс Деви не убили, а что она погибла вследствие несчастного случая. Но он уже знал, что я у него в руках. Тем более, что он был свидетелем отвратительной сцены, которая произошла между мной и этой женщиной…

Я снова обнял ее и поцеловал.

— Не надо беспокоиться, дорогая! Больше никаких "займов" он не решится сделать, а долг мы возвратим общими усилиями в каких-нибудь три-четыре месяца.

— Но мне нужно еще рассказать обо всем мистеру Харшоу.

— Лучше повременить с этим. Ведь он сейчас находится в таком состоянии… Как-нибудь позже мы ему расскажем, если тебе захочется. Но я не вижу в этом необходимости. А теперь вытри глаза, и я отвезу тебя домой.

Я включил внутреннее освещение машины, и она привела себя в порядок. Роясь в своей сумочке, она нечаянно что-то уронила, но я успел подхватить. Это был маленький медальончик, изображающий доллар с буквой "X" посередине, которая была перечеркнута двумя вертикальными линиями.

— Красивая вещичка! — сказал я ей, возвращая медальон.

— Это подарок матери в день окончания школы, — тихо ответила она.

Глорию я отвез домой и вернулся на Мейн-стрит. Я остановился под фонарем и открыл багажник. Порывшись в нем, я наконец нашел то, что искал: пару старых перчаток. Они были достаточно прочными для той работы, которую я собирался предпринять.

Выбравшись из города на Южное шоссе, я нажал на акселератор и помчался со скоростью сто десять миль в час, совершенно забыв, что, возможно, за мной еще наблюдает шериф, Ват и вся их полицейская братия.

Добравшись до хибары Саттона, я увидел, что его нет дома. Правда, машина стояла на месте. Куда же он мог скрыться? Ведь кроме как в городе он не может быть нигде!

Я подождал до полуночи. Потом еще немного. Все безрезультатно. Тогда я решил вернуться домой. Приехал я к себе лишь в половине третьего ночи.

Ярость мешала мне спать, и я ворочался с боку на бок. Ему показалось мало ее денег, он хотел вдобавок унизить ее. Теперь, когда я решил жениться на ней, положение изменится. Но как отреагирует на это Долорес? И шериф?…

Вероятно, я все-таки под утро заснул, так как внезапно услышал звон колоколов и увидел, что за окном ярко светит солнце.

Одевшись, я отправился в центр города. Солнце сверкало ослепительно. В ресторанчике почти никого не было. Я заказал апельсиновый сок и порцию кофе. В этот момент в ресторан вошел Ват. Он кивнул мне головой и подсел слева на табурет.

— Как дела? — поинтересовался я.

— Пока выжидаем, — ответил он. — Уверены, что в ближайшее время все прояснится…

Я допил кофе и положил на стол деньги.

— Всего хорошего, — сказал я. — И желаю удачи.

"Выжидают…" — подумал я со злостью и выбросил окурок, потом сел в машину.

Саттон наверняка уже вернулся. Я опять помчался к его дому. Но его опять не оказалось на месте. Войдя в его домик, я с нетерпением огляделся. Где же он может быть? На охоте? Я посмотрел на стенку. Нет, ружье висит на месте. Рядом — карабин. Я внимательно пригляделся к ним. Карабин не был заряжен, но ружье… Я вытащил из него патроны и забросил под кровать.

Вскоре я услышал шаги, и в дом вошел Саттон, держа в руках по ведру с водой. Когда он увидел меня, лицо его расплылось в улыбке, но глаза остались серьезными.

— Никак не ожидал увидеть вас у себя.

Я лишь кивнул в ответ и со злостью отшвырнул ногой маленький столик. Керосиновая лампа упала на пол и разбилась. Пепельница тоже очутилась на полу, веером рассыпав пепел и окурки.

Он невозмутимо взглянул на меня.

— Зачем срывать свою злость на безобидных предметах?

Он перевел взгляд на стену.

— Ружье не заряжено, — сказал я.

— Значит, вы обо всем успели подумать. О чем же пойдет речь? Я, правда, не любопытен, но тем не менее…

— Речь пойдет о Глории Гарнер. Уже около года вы мучаете ее.

— И вы проделали весь путь, только чтобы сказать мне, что я должен оставить ее в покое, не так ли?

— Я сделаю иначе, я помогу вам оставить ее в покое!

Я поднялся и направился в его сторону. Он ждал меня со спокойным выражением лица. Видимо, он был слишком уверен в своем преимуществе. И лишь когда дело дошло до рукопашной, он понял, что недооценил мои силы. Ему, правда, тоже удалось нанести мне несколько чувствительных ударов, но победа осталась за мной. После последнего удара он как мешок свалился к моим ногам.

Я смыл с перчаток кровь, потом вытер их одной из его рубашек, а остаток воды выплеснул ему в лицо.

Когда я решил, что он уже совсем в состоянии выслушать меня, я спокойно начал:

— Я не буду тебя убеждать, чтобы ты оставил ее в покое. Сам решай. Но, если ты этого не сделаешь, я буду поджидать тебя в самых неожиданных местах. Я буду избивать тебя, пока не выбью окончательно из тебя всю дурь! Вот так-то!

После этого я вышел и, сев в машину, вернулся в город.

Может быть, я и убедил его, а может быть, и нет. Во всяком случае, в следующий раз он уже не даст мне возможности разрядить его ружье.

Хорошо прошла следующая неделя. Мы ни разу не видели Саттона и все время проводили вместе. Часто я заходил в контору проката, чтобы посмотреть, как лучше всего привести в порядок бухгалтерские книги. Она не хотела выходить за меня замуж до тех пор, пока не расплатится полностью с мистером Харшоу.

— И это не упрямство, Гарри, — сказала она. — Ты же сказал, что я не буду работать после того, как выйду за тебя замуж. Значит, мне нужно расплатиться до замужества.

Кроме того, мы не могли передать бухгалтерские книги в руки нового работника, если они не будут в порядке. Мне очень хотелось вырыть деньги, спрятанные в сарае, и расплатиться с Харшоу, но я понимал, что этого нельзя делать. Деньгам еще придется лежать там долгое время, может быть, годы, и если я и пущу их в обращение, то это будет далеко отсюда.

Тяжелее всего было ждать. Мы рассчитали все наши возможности и выяснили, что сможем расплатиться только к ноябрю месяцу.

Один или два раза она заговаривала о Саттоне, но я сразу же менял тему разговора. Только сказал ей, что сделал ему довольно убедительное внушение.

Но вечерами, когда я расставался с ней и возвращался в свою комнату, мне становилось грустно. К тому же я терял весь оптимизм, которым был заряжен днем. Я начинал понимать, что все это не так просто — ни Саттон, ни Долорес Харшоу не захотят признать себя побежденными, а это означало, что у меня еще наверняка будут крупные неприятности.

Но однажды меня словно осенило. Ведь не Долорес держит меня в руках, а я ее! И у нее нет никаких шансов доставить мне неприятности! У нее были связаны руки…

Впервые за несколько недель я спокойно заснул. Пусть только попробует выкинуть какой-нибудь фокус! Я ее сразу же поставлю на место.

Чтобы отчитаться за неделю, как обычно, вечером в пятницу я поехал к мистеру Харшоу. Хотя он был еще очень слаб, но внешне выглядел получше. Я нашел его в гостиной. Он сидел в кресле и читал книгу. Приглушенно говорило радио.

Я коротко рассказал ему о своих планах на ближайшие дни. Он согласно кивнул головой.

— Неплохо, — ответил он. — Думаю, что вы уже полностью уяснили себе сущность торговли.

Долорес со скучающим видом ходила по комнатам. Впервые за несколько недель я смотрел на нее без страха.

— А как вы ладите с мисс Гарнер? — внезапно спросил он.

— Неплохо, — я улыбнулся. — Я помню ваши слова, сказанные в ее адрес. Вы тогда очень лестно отзывались о ней. И мы вот даже решили пожениться в ноябре месяце…

Он пытливо посмотрел на меня.

— Вот как? Собираетесь жениться, Медокс? Что ж, это весьма похвально. Вам давно пора остепениться.

В этот момент мне удалось перехватить злобный взгляд Долорес.

— Поздравляю вас, Медокс! — проворковала она. — Она действительно очень милая девушка.

— Спасибо, миссис Харшоу.

— И я уверена, что вы будете счастливы с ней!

Я увидел, что она вся клокочет от ярости. Сколько же времени ей понадобится, чтобы перейти в наступление?…

Наступление она начала в тот же вечер.

Было немногим позже полуночи. Я только что отвез Глорию домой и вернулся к себе. Не успел я остановить машину, как услышал, что позади меня остановился еще один автомобиль. Женский голос тихо сказал:

— Прошу в мою машину, Гарри!

Я не стал возражать. Надо поставить все точки над "i". Эта встреча будет последней.

Она проехала на Мейн-стрит и на большой скорости направилась на север.

— Как поживает счастливая невеста?

— Неплохо.

— Из вас получится чудесная пара!

— На что ты намекаешь?

— Не догадываешься?

— Я же сказал тебе, что между нами все кончено!

— Вот как?! У тебя, видимо, очень плохая память, мой милый Гарри!

Она свернула на боковую дорогу и остановила машину.

— Значит, ты будешь развлекаться с этой девчонкой, а я буду скучать со своим беспомощным мужем… Ты не считаешь, что это несправедливо?

Я пожал плечами.

— Такова жизнь.

— При чем здесь жизнь? — произнесла она. — И знай, Гарри, что ты не женишься на ней ни в ноябре, ни вообще когда-либо.

— Ты можешь предложить мне что-нибудь другое?

— Конечно! Ты женишься на мне!

— Я до сих пор считал, что закон позволяет иметь только одного мужа…

— Ты полагаешь, что развод такая уж трудная вещь?

Но я хорошо понимал, что она имеет в виду не развод. Харшоу, конечно, не откажет ей в разводе, но, зная ее, я понимал, что она надеется на большее. У супруга уже было два сердечных приступа, и врачи ей сказали…

— Ну, если хочешь разводиться, дело твое.

— Что ж, ты все пытаешься свалить на меня…

— Объяснись попонятнее!

— Я думаю, что шериф очень обрадуется, когда услышит что-нибудь новенькое. Ведь он до сих пор не напал на след преступника.

— Значит, ты собираешься сообщить ему, что ты солгала, сообщив в контору шерифа, что видела меня на пожаре?

— Ты очень догадливый, мой милый!

— А о последствиях ты еще не успела подумать?

— Что ты хочешь этим сказать?

— Хочу сказать, что тебя посадят за решетку!

— Ты шутишь?

— Какие тут могут быть шутки! Если преступление действительно совершил я, то ты соучастница преступления. Это же ясно, как дважды два — четыре. Поскольку ты не только знала о действительных фактах, но и утаила их. А вдобавок ко всему еще и солгала следствию!

— Я не верю тебе!

Она произнесла это уверенным тоном, но тем не менее было заметно, что она засомневалась.

— Я тебя предупредил, — ответил я. — А там поступай, как знаешь. Я лично не думаю, что они могут нас обвинить, но это все равно вызовет большие разговоры. Тебя станут допрашивать, почему ты решила сначала солгать, а теперь признаться? И как ты ответишь на этот вопрос? Ведь если ты ответишь правдиво — что я отказался удовлетворять твою похоть, — это приведет в восторг весь городок, а если ты солжешь…

— Грязная скотина!

— Ты можешь меня оскорблять, но все-таки тебе надо подумать, прежде чем решиться на такой рискованный шаг.

— Ты уверен в этом?

— Конечно.

— Ну, хорошо! Тогда дай мне выговориться. Я скажу тебе, что я думаю о тебе и о ней…

Она говорила всю дорогу и не закончила даже тогда, когда остановила машину неподалеку от моего дома. И тем не менее я был рад. Ведь я отделался от нее! Окончательно отделался!

Я спокойно спал в эту ночь, а на следующее утро в автопарке появился Саттон…

Гулик как раз ушел выпить кофе, и сразу же после его ухода я услышал, как у конторы остановилась чья-то машина. В следующее мгновение он уже вошел в кабинет и уселся напротив меня. Его лицо все еще было в синяках и кровоподтеках.

— Только не задавайте вопроса, кто это меня так разукрасил, — сказал он. — Просто мне ночью приснился кошмар, и я в испуге свалился с кровати.

— Что вам здесь нужно?

— Вот это деловой подход! Коротко и ясно! Так вот, у меня внезапно появилось желание приобрести машину.

— Может быть, вы сперва погасите ваш долг, связанный со старой машиной?

— Можно сделать перерасчет, — цинично ответил он.

— Иначе говоря, вы хотите обменять машину, которая вам не принадлежит, на другую, которую не в состоянии оплатить?

— Смотри-ка ты! — протянул он. — А в вас уже чувствуется влияние Харшоу! Хотя вы занимаетесь делом считанное время, но интонации и манера разговаривать… Но вернемся к делу. Мне очень нравится "бьюик", что стоит в глубине парка.

— Пожалуйста, он стоит две четыреста. Первый взнос — восемьсот. Если у вас есть деньги, я могу все оформить.

— Я же сказал вам, что отдам старую машину.

Я не мог его понять. Судя по всему, он не вооружен. Драки также не ищет. Так чего же ему нужно?

— Ну ладно! — ответил я. — Проваливайте подобру-поздорову и не мешайте мне работать. За "форд" вы внесли только триста долларов, и то не без помощи благоприятного случая. Хочу, кстати, напомнить вам, что благоприятного случая больше не будет. С другой стороны, вы уже запоздали с очередным взносом на старую машину, так что, если при вас нет пятидесяти пяти долларов, соблаговолите отправиться домой пешком. Спасибо за возврат машины.

— Какой же вы все-таки несообразительный, Медокс! Пойдемте прогуляемся и поговорим о первом взносе.

— Ну, что ж, если вы очень хотите. — Я взял из ящика ключи. — Прогуляемся.

— Вы не будете возражать, если машину поведу я? — спросил он.

— Валяйте!

Я сел рядом, и мы поехали по Мейн-стрит.

— Неплохая машина, — сказал он.

Я решил перехватить инициативу в свои руки.

— Послушайте, Саттон, — сказал я. — За время знакомства с вами я уже успел убедиться, что вы большой пройдоха. Но я хочу напомнить вам: все имеет свои пределы.

— Разумеется! И я тоже ограничил свои требования. Мне просто хочется прокатиться по Калифорнии.

Он свернул на улицу, где находился банк, а потом снова свернул и направился к уже несуществующему магазину Тейлора.

— Отличная мысль! — сказал я.

— Угу… И пожар здесь тоже был отличный, помните?

— Разумеется.

Я должен был сразу догадаться об этом. Конечно же, опять гнусный шантаж! Только откуда он мог об этом узнать?

Но по-настоящему я испугался лишь тогда, когда он остановил машину на том самом месте в переулке, где я оставил ее в момент пожара. Несмотря на жару, по спине у меня пробежал холодок.

"Может быть, он случайно здесь остановился?" — пытался успокоить я себя, хотя хорошо понимал, что таких случайностей не бывает.

— Знакомое место, — задумчиво сказал он. — Кажется, я уже здесь когда-то останавливался. Только не помню, когда…

Я испытующе посмотрел на него, но ничего не говорил. Он между тем продолжал свою игру:

— Хотя нет, вспомнил. Это было как раз в тот день, когда горел магазин Тейлора. Я тоже наблюдал за пожаром, хотя отлично знал, что это лишь пустая трата времени. В такие минуты надо действовать. И ребята, подобные вам — я имею в виду решительных и ловких парней, — наверняка не раз использовали благоприятный случай.

— За такие слова можно опять получить по морде, — спокойно сказал я.

Он покачал головой и сказал серьезным тоном:

— Не советую вам этого делать! Сейчас вам, наоборот, нужно держаться очень осторожно.

— К чему?

— Вы и сами отлично знаете. Утверждают, что вы утащили из банка более десяти тысяч долларов. Я удовольствуюсь и половиной. Правда, вам придется добавить мне "бьюик"…

Видя, что я собираюсь что-то возразить или вообще перейти к решительным действиям, он быстро добавил:

— Имейте в виду, что шериф и Ват уверены, что это сделали вы, но у них нет доказательств. А эти доказательства могу доставить им я. Я, конечно, не собираюсь этого делать, если меня не вынудят… Предпочитаю есть бифштексы за чужой счет.

— И вы думаете, вам поверят?

— Конечно, ведь шерифу нужна только зацепка.

Мои нервы не выдержали, и я хотел было залепить ему оплеуху, но на этот раз он оказался проворнее меня. Он сунул руку за пазуху и мгновенно вынул ее. Теперь в ней поблескивал револьвер. Он положил его к себе на колени и усмехнулся.

Я отодвинулся от него подальше.

— Теперь, я думаю, надо поговорить по-деловому, — сказал он.

— Неужели вы считаете, что я действительно так просто отдам вам пять тысяч и "бьюик"?

— Делайте так, как считаете нужным. Но я на вашем месте вырыл бы деньги и вручил мне половину. Потом вы оформите "бьюик" на мое имя и можете жить спокойно. В противном случае вы окажетесь в тюрьме, и вашу блондиночку некому будет защищать. Придется ей самой выкарабкиваться из этой истории. Понятно? Поэтому для вас же будет лучше, если вы снабдите меня деньгами и машиной, и я укачу в Калифорнию.

Да, похоже, он все предусмотрел. И ускользнуть от него нет никакой возможности.

— А где гарантия, что вы уедете отсюда? — спросил я.

— Мое честное слово, — ответил он. — Больше ничего!

— Во всяком случае, мне нужно подумать. Все так внезапно, что я не могу прийти в себя…

— И думать тут нечего. Вы влипли, и вам придется раскошеливаться.

— Только не считайте, что я признался в содеянном. И если даже предполагать, что я располагаю такой суммой, мне нужно время, чтобы получить ее. То же самое относится и к машине. Сегодня суббота. Работа кончается в двенадцать. Документы сегодня уже поздно оформлять.

— В этом нет необходимости, я ведь не тороплюсь. И вы отсюда не убежите. Иначе на вас сразу же падет подозрение…

Весь остаток рабочего дня я провел за просмотром документов. Мы с Глорией сделали лишь небольшую передышку, сбегав на минутку в ресторан. Саттон побывал и у нее. Она, конечно, не знала, что именно сказал мне Саттон, но предчувствовала, что положение тяжелое.

Меня больше интересовал вопрос: почему он тянул так долго? С его любовью к деньгам он просто не мог позволить себе такую роскошь. С другой стороны, я хорошо понимал, что, отдав ему деньги, я тем самым все равно подпишу себе путевку в тюрьму. В Калифорнию он, конечно, не уедет, а будет здесь проматывать мои денежки. Будет часто пить, обратит на себя внимание полиции и рано или поздно проболтается под пьяную лавочку.

Вечером я заехал к Глории. Было начало восьмого. Выехав за город на проселочную дорогу, я остановил машину и обнял девушку. Так мы сидели некоторое время. Потом она подняла на меня печальные глаза.

— Он снова потребовал от меня пятьсот долларов, — тихо сказала она. — Я сказала, что у меня нет такой суммы в наличии, а банк уже закрыт…

— Ну, ничего, не огорчайся! Я найду выход!

— А может быть, будет лучше, если отдать ему эти пятьсот долларов? Он сказал, что собирается в Калифорнию и тогда оставит нас в покое.

— Маловероятно. Шантажисты все одинаковы. Они всегда говорят, что это в последний раз, но потом продолжают старую песню.

— Что же тогда делать?

— Надо раз и навсегда покончить с этим.

— Но как? — Она в испуге взглянула на меня. — Гарри, это ты его так отделал?

Я кивнул.

— К сожалению, это не помогло. Хотя я и старался изо всех сил.

— Меня ужасают такие вещи, Гарри! Никогда больше не делай такое, прошу тебя!

— Постараюсь, дорогая!

— Ну, а теперь нам что делать?

— Не знаю. Наверное, ничего. Во всяком случае знай, что шантажисту ни в чем нельзя уступать. Иначе он никогда не оставит тебя в покое.

— Что же делать?

— Не знаю. Пока не знаю…

Я проводил Глорию домой и около полуночи вернулся к себе. Теперь я уже знал, что мне делать. Хотя одна мысль об этом приводила меня в ужас. Но другого выхода просто не было. Чтобы заставить шантажиста замолчать, есть всего лишь один способ: надо заставить его замолчать навсегда.

Но как это осуществить?

Я не тешил себя никакими иллюзиями, все это осуществить будет очень трудно. Ведь шериф все еще продолжал следить за мной. Мне даже будет трудно уехать отсюда.

И тем не менее другого выхода не было. Надо создать Глории спокойную жизнь. Иначе рано или поздно она тоже сорвется. Но как же мне лучше всего расправиться с Саттоном? У него есть карабин, охотничье ружье и револьвер… Наконец в моей голове начал постепенно вырисовываться более или менее четкий план. Лишь к утру я продумал его до конца. Я продрал глаза только в полдень, весь в поту. Невыносимо пекло солнце, и не было ни малейшего ветерка.

По дороге в ресторан я купил хаустаунскую газету. В ресторане, попивая апельсиновый сок, небрежно просматривал ее. Я собирался провести это воскресенье точно так же, как все предыдущие, ни на йоту не отклоняясь от своего привычного распорядка. В противном случае полиция наверняка возьмет это на заметку.

День тянулся очень медленно. Мне казалось, что он никогда не закончится. Около пяти я отправился к Робинсонам, но Глории дома не оказалось. Она ушла куда-то час тому назад. Я поговорил с Робинсонами несколько минут и ушел.

Что делать? Время ползло как черепаха. Нужно убить еще несколько часов. Немного позже я снова заехал к Глории. Она уже была дома и сказала, что ездила на речку немного освежиться.

Вечер мы провели в кинотеатре, где, к счастью, работал кондиционер. Это избавило нас от жары и от ненужных мыслей. Возвращаясь обратно, я заметил, что Глория чем-то сильно удручена. Я спросил у нее, в чем дело, но она сослалась на головную боль и сказала, что хочет лечь пораньше спать. Я простился с ней у калитки.

Жара не спадала даже ночью, или это только казалось мне… Свою машину я оставил около дома. Пусть она стоит здесь всю ночь. Может быть, Ват или другой полицейский захочет вдруг проверить, дома я или катаюсь по проселочным дорогам. Ведь я был уверен, что полиция еще следит за мной.

Было одиннадцать часов. Я переоделся. Надел темные штаны, синюю рубашку и черные ботинки. Некоторое время я держал свет в комнате, а потом погасил его и растянулся на кровати.

Представив себе, что меня ожидает, я даже содрогнулся, и у меня как-то неприятно заныло в желудке.

Что ж, Саттон сам виноват, пусть и пеняет на себя. Его провокация не оставила мне никакого другого выхода.

Я чиркнул спичкой и посмотрел на часы. Настало время действовать. Я быстро поднялся с постели.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Я вышел через черный ход, осторожно пересек двор и проскользнул в парк, находившийся за домом. На небе висели тучи.

Выбирая узкие переулки, сады и огороды, я наконец добрался до конторы, чтобы найти здесь необходимое… Вскоре я уже выруливал на "форде" в переулок. Улица была абсолютно безлюдной и темной. Лишь вдалеке тусклым светлым пятном выделялся ночной ресторан.

На противоположной стороне холма я нашел подходящее место с твердым грунтом, на котором совсем не отпечатываются следы покрышек. Оставив машину, я осторожно направился к дому Саттона. Было так темно, что я даже не видел дорожки и, можно сказать, шел на ощупь. Хорошо еще, что на машине я догадался повесить носовой платок — иначе я никогда бы не нашел ее в этой темноте.

Воздух душный и влажный. И ни малейшего ветерка. Затишье перед бурей… Вскоре действительно где-то вдалеке прогремел гром. А когда я подошел к дому Саттона, гроза была уже совсем близко. Очередной раскат грома и очередная вспышка молнии. При вспышке я успел заметить, что машина стоит перед домом. Значит, он у себя.

Наконец я уже так близко подошел к дому, что видел в темноте его очертания. Я тяжело дышал и был весь в поту. А вот и ступеньки… Самое главное — не дать ему опомниться, а сразу броситься на него. Ведь его кровать стоит справа от входа…

Я ворвался в дом вместе с очередной вспышкой молнии и бросился на кровать. Ого! А ведь он не один!… В тот же момент раздался пронзительный женский крик. Его заглушил удар грома. А мы с Саттоном уже слились воедино и лежали на полу. Бой шел с переменным успехом. Во всяком случае, захватить врасплох мне его не удалось. Помешала женщина. Она же помешала мне и убить Саттона. Когда я наконец изловчился и поймал его за горло, я вдруг понял, что не могу его задушить, не ответив за это. Эта женщина будет свидетелем. Она видела мое лицо при вспышке молнии.

Пришлось мне просто дать ему как следует в зубы. Он упал навзничь и остался лежать на полу.

Отдышавшись после жаркой схватки, я вдруг понял, что женщины в доме уже нет. Но теперь это уже не имело значения. Я поднялся и стал искать лампу. Я зажег лампу и увидел, что Саттон безмятежно спит на полу и даже похрапывает. Наверное, выпил вечером немало. А я его и пальцем не могу тронуть, потому что его подружка бежит сейчас где-нибудь под дождем и при первой же неприятности заявит в полицию.

Но кто она?… Я начал осматривать комнату и нашел ее белье, брошенное на табуретке. На столе лежала открытая сумочка. Что ж, хоть платье-то она успела на себя надеть, и то хорошо.

И тут мой взгляд остановился на сандалиях! Ведь это ее сандалии! Сандалии с плетеными ремешками! Я провел рукой по лицу. Шлюха!… А я-то думал, что отделался от нее! Вместо 'того она, сама не зная этого, спасла Саттона от верной смерти, а он в свою очередь всю жизнь будет шантажировать меня…

Я придвинул стул к столу и тяжело опустился на него, машинально ища в карманах сигареты. Потом заглянул в сумочку. Губная помада, шпильки и другие мелочи. Наконец что-то блестящее привлекло мое внимание. Я сунул руку в сумочку и вынул этот предмет. В следующий момент я уже почувствовал, что волосы поднимаются у меня дыбом. Медальон. Медальон в форме доллара!…

Но это невозможно! Не может быть! Наверное, это просто совпадение. Ведь не у одной Глории имеется такой медальон! Но уже в следующий момент я понял, льщу себя пустой надеждой. Я вспомнил, что она сослалась на головную боль и сказала, что хочет пораньше лечь спать.

Я сорвался с места и стал лихорадочно обыскивать одежду Саттона. Вот и его бумажник, а в нем деньги! Около пятисот долларов!

Вот и все! Она, конечно, принесла ему деньги, но он не удовольствовался одними деньгами. Он захотел большего… Но почему? Почему она так поступила? Ведь я ее хорошо знал.

И тут я нашел только одно объяснение: он наверняка рассказал ей обо мне и об ограблении банка. И тогда она пришла к нему с деньгами, умоляя его уехать. Вот он и решил повеселиться с ней. Возможно, даже пообещал, что действительно уедет. С меня было достаточно. Я вскочил, весь кипя от злости, и достал его револьвер. После этого я присел на корточки рядом с ним.

— Очнись! — сказал я ему и сильно потряс его за плечо.

Наконец он открыл глаза и с испугом посмотрел на меня. Потом он хотел что-то сказать, но ни слова не сорвалось с его губ.

Я засмеялся, глядя ему прямо в лицо.

— Ты давно напрашивался на это, Саттон! — сказал я. — И сейчас ты это получишь! Одно могу тебе обещать: ты совсем не будешь мучаться!

Я поднял револьвер и выстрелил ему прямо в лицо. И сразу же вся злость исчезла. Я опять устало опустился на стул.

Глория, безусловно, узнает об этом, но она будет единственной. Может быть, все еще встанет на свои места?…

Действовать нужно было быстро. И нужно было создать видимость, что Саттон погиб от несчастного случая во время чистки оружия. Для этого мне пришлось вычистить охотничье ружье и карабин и поставить их рядом у стенки.

В этот момент я услышал шум автомобиля. Значит, Глории удалось добраться до машины, и она теперь в безопасности. Тем лучше. Одной заботой меньше.

Я сунул женское белье в сумочку, взял сандалии и осмотрел еще раз дом. Все в порядке. Отпечатки пальцев я тоже стер.

Было половина третьего, и я мог не спешить.

"Все будет хорошо, — сказал я себе. — Полиция наверняка придет к выводу, что Саттон погиб от несчастного случая…"

Но что это? Да, сомнений нет, это шум приближающейся машины. И она, должно быть, уже довольно близко, так как звук ее мотора уже перекрывает шум дождя…

Распахнув дверь, я выбежал под дождь. Не разбирая дороги, я помчался куда-то в темноту, лишь бы подальше от этого места. Но вскоре я буквально выбился из сил и упал от усталости. Это меня и спасло.

Встав на ноги, я попытался что-нибудь разглядеть в темноте. Обязательно нужно было сориентироваться и найти машину, иначе я погиб.

А шум машины не затихал, и, прислушиваясь к нему, я вдруг понял, что это просто-напросто гудит клаксон моей машины. Нужно быстро добраться до нее. Подняв из грязи ее сумочку, которую я машинально захватил с собой, убегая из дома, я пошел навстречу этому шуму. Сандалии торчали у меня из карманов.

Я весь промок. Вода хлюпала в ботинках, но наконец я все-таки добрался до машины. Подняв капот, я сразу же перервал провод. Клаксон замолк.

Сев на сиденье машины, я сразу же нажал стартер, но… Но мотор не работал. Я снова нажал. Никакого эффекта. Сели батареи!

О боже ты мой! Сколько же мне понадобится времени, чтобы дойти до города пешком? Минимум пять часов! Значит, будет уже утро, и меня увидят несколько десятков людей — промокшего насквозь, забрызганного грязью, в разорванной одежде…

Да, все пропало! Хотя нет, еще рано сдаваться! А машина Саттона? Ведь она той же марки! Достаточно сменить батареи — и дело будет сделано!

Надо захватить с собой инструменты. Может статься, что в машине Саттона их не окажется или я попросту не найду их. И хватит ли у меня времени на все эти ремонтные работы?

Как бы там ни было, а надо попробовать. Я вынул батареи из машины и отравился к дому Саттона. Все эти минуты казались мне сплошным кошмаром. Но наконец все осталось позади. Я сам не поверил тому, что мне это удалось…

И вот я уже на шоссе. Я сразу же утопил педаль акселератора до отказа и помчался к городу. Приехав в автопарк, я поставил машину на место и некоторое время сидел в неподвижности, пытаясь прийти в себя.

После этого я также закоулками добрался до своего дома. Переодевшись и свернув мокрую одежду в узел, я надел халат и взглянул на часы — около шести. Я победил.

Полежав около часа на кровати, я поднялся, побрился и оделся. За окном по-прежнему шел дождь.

Захватив узел с рваной мокрой одеждой, я спустился к машине и сунул его в багажник. После этого я сел за руль и отправился на службу. Гулика еще не было. Я перебросил узел с одеждой в багажник другой машины и отправился в ресторан позавтракать.

Там уже люди о чем-то взволнованно перешептывались. Когда я вошел, они со мной поделились этой новостью.

В начале четвертого от нового сердечного приступа скончался мистер Харшоу…

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

Харшоу умер в начале четвертого. Почему именно в это время?

Сначала я как-то не обратил на это внимания, но потом в мою душу закралось подозрение, и я сразу же потерял аппетит.

Вернувшись в контору, я сказал Гулику, что он сегодня свободен. Сегодня и в день похорон мистера Харшоу контора будет закрыта.

Вскоре появилась и Глория. Робинсон высадил ее на противоположной стороне улицы, и она побежала в контору. На ней был надет синий плащ с капюшоном, и в нем она выглядела еще моложе. Но лицо ее было бледным и осунувшимся. Она уже знала, что мистер Харшоу скончался.

— Вам не кажется, Гарри, что вам лучше на сегодня закрыть контору?

— Да, я так и сделаю, — ответил я. — И я уже сказал об этом Гулику.

— Как все это неприятно! — прошептала она.

Я не понял, что она имела в виду — смерть Харшоу или события в доме Саттона. А спросить у нее я не отважился. Минута была совершенно неподходящая. Я закрыл автопарк, и мы сели в машину. Медленно проезжая по городским улицам, мы наконец выбрались на Южное шоссе. Доехав до реки, я остановил машину на мосту, и мы долго сидели и молчали, смотря на воду. Вода в реке прибыла и казалась мутной и темной.

"Труп Саттона пролежит еще не один день, прежде чем его обнаружат, — подумал я. — А если дождь не прекратится, то дороги вообще размоет и туда будет не добраться…"

Прошло, наверное, полчаса, а мы по-прежнему молчали. Мне казалось, что я знал, почему она молчит, но потом я вдруг понял, что она совсем не беспокоится ни о своей сумочке, ни о сандалиях. Да и чего ей было беспокоиться? Ведь она знала, что я его убил! Просто она не могла смотреть мне прямо в лицо, потому что была уверена, что я опознал ее в домике Саттона. Мне хотелось сказать ей, что я ее не виню и хорошо понимаю, в какое тяжелое положение она попала, но не мог начать первым.

А когда найдут труп Саттона? Как она отнесется к этому известию? Ведь она будет уверена, что это сделал я! Нет, лучше не начинать первому и пустить дело на самотек.

Мы вернулись в город. Меня беспокоил узел с одеждой, сумочкой и сандалиями, но я знал, что до наступления темноты ничего предпринять нельзя.

— Может быть, нам нужно посетить миссис Харшоу, чтобы выразить ей свои соболезнования? — внезапно спросила Глория.

— Да, наверное…

Вскоре мы уже были у ее дома. Служанка открыла дверь и проводила нас в гостиную.

Долорес была бледна, а глаза ее были красными. На ней было надето строгое платье и туфли без каблуков. Сперва я был просто удивлен — неужели смерть супруга так подействовала на нее? Но потом я понял, что всему виной сильный насморк. Именно он помогает ей играть роль безутешной вдовы.

Она рассказала нам, как все это произошло. Услышав шум в коридоре, она поднялась среди ночи с постели и вышла в холл. И в тот же момент она увидела, как он упал на верхней площадке и, прокатившись по всей лестнице, остался лежать неподвижным.

— Я сразу же позвонила доктору, но он приехал слишком поздно, — закончила она свой рассказ и заплакала.

Это меня взбесило.

"Какова актриса! — подумал я. — Неужели она не может обойтись без этих мелодраматических сцен!"

Мы с Глорией выразили ей свои соболезнования и распрощались.

Отвезя Глорию домой, я вернулся к себе и прилег на кровать.

Когда же его найдут?

Лишь теперь я понял, каким мучительным будет для меня это ожидание. А что, если я что-нибудь забыл или оставил там следы? Я понял, что моя жизнь будет теперь сплошным кошмаром и что я успокоюсь только тогда, когда следствие будет закончено. А если эта история затянется на долгий срок, я вообще сойду с ума.

Когда стемнело, я пересилил себя, поднялся и направился в ресторан поужинать. Поковыряв в тарелке, я что-то съел без всякого аппетита, а потом снова сел в машину и поехал к заброшенной шахте. Несколько раз я останавливался, чтобы убедиться, что за мной нет слежки, и лишь потом подъехал к уединенному месту. Сорвав метки прачечной со своей одежды, я вырыл ямку и тщательно сложил туда все вещи, не исключая сумочки и сандалий…

Похороны Харшоу состоялись в среду. А о Саттоне по-прежнему не был ничего известно. Сколько же времени мне еще ждать?

Глория, Гулик и я заказали большой венок и, разумеется, присутствовали на похоронах. Казалось, что весь городок провожал мистера Харшоу в последний путь. Глория в конце концов расплакалась, да и я чувствовал себя очень скверно. Лишь теперь я ясно понял, что этот человек намного благороднее и лучше нас всех.

После похорон мы с Глорией немного проехались на машине. Но стена молчания по-прежнему стояла между нами. Лишь когда мы подъехали к дому Глории, она спросила:

— Интересно, как поступит миссис Харшоу? Продаст дело или оставит его в своих руках?

Я понял, почему это ее тревожит. Если Долорес задумает продать дело, начнется проверка документов, и у нас не будет времени, чтобы возместить недостачу. Пятисот долларов, которые я нашел в бумажнике Саттона, явно не хватит, а больше у меня не было денег.

— Не знаю, — ответил я. — Она мне ничего не говорила об этом. Я попытаюсь узнать.

Но в ближайшее время мне ничего не удалось узнать. Она не звонила мне, не приходила в контору, а самому проявлять инициативу мне не хотелось. Мысли о Саттоне не оставляли меня. Что будет, когда его найдут? Я думал об этом днем и ночью. Я даже перестал видеться с Глорией, не зная, как мне вести себя в ее присутствии.

Труп Саттона нашли лишь в следующее воскресенье. Его обнаружили двое фермеров, охотившихся в той местности на зайцев. Они сразу же сообщили об этом Вату, а буквально через час об этом заговорил весь город.

Шериф отправился туда самолично. Возвращаясь с трупом Саттона, он отправился в полицейское управление. О подробностях смерти никто не знал ничего. Был известен только сам факт.

Лишь на следующий день, в понедельник, я узнал результаты следствия. Мне сообщила об этом официантка ресторана, где я обычно питался.

— Подумайте только, мистер Медокс, — сказала она. — Человек сам себя застрелил, когда чистил оружие! Какая нелепая смерть, правда?

Несколько последующих дней я сидел у себя в конторе почти в бездействии и все никак не мог привыкнуть к мысли, что я отделался от Саттона.

А потом у меня вдруг возникла необходимость поговорить с Глорией. Позвонить ей и назначить встречу? Но к чему звонить? Проще зайти к ней в контору проката.

В этот момент зазвонил телефон.

— Мистер Медокс?

Это была Долорес Харшоу.

— Да…

— Я должна была позвонить вам раньше, чтобы поблагодарить вас за цветы и все хлопоты, которые выпали на вашу долю в связи с похоронами.

"Черт возьми! — подумал я. — Какая любезность! Наверняка кто-нибудь стоит рядом. Или служанка, или соседка…"

— Пустяки, миссис Харшоу! Ведь эти мелкие знаки внимания так естественны.

— И тем не менее это очень мило с вашей стороны. Но мне нужно поговорить с вами и о делах. Наверное, вас интересуют мои планы? Не могли бы вы приехать вместе с мисс Гарнер, скажем, часов в семь?

— Разумеется, миссис Харшоу! Я передам мисс Гарнер вашу просьбу. Она тоже интересовалась, не собираетесь ли вы продавать дело. Но мы не хотели беспокоить вас по этому поводу.

— О, нет, я ничего не собираюсь продавать! Правда, юристы говорят, что должно пройти какое-то время, прежде чем я получу право наследования, но я уже решила не продавать ничего. Думаю, что я просто обязана продолжать дело Джорджа, хотя бы ради его памяти. Вы и мисс Гарнер тоже, разумеется, останетесь на своих местах. Я уверена, что лучших работников мне не найти…

Об этих новостях я сообщил Глории по телефону, а вечером заехал за ней. Я думал до визита к миссис Харшоу немного покататься с ней на машине, поцеловать ее и откровенно рассказать обо всем. Прошлое умерло. Саттон тоже. Поэтому нет необходимости ворошить прошлое. Но она опередила меня.

— Гарри, — сказала она, — я должна тебе кое-что рассказать. Я давно хотела это сделать, но никак не решалась.

— Мы поговорим позднее.

— Нет, совершенно необходимо поговорить об этом сейчас. Это касается Саттона.

— Саттон мертв, и все, что было связано с ним, тоже умерло. Так что, может быть, не будем об этом?

— Но это очень важно, Гарри. Всю эту неделю я думала, что он действительно уехал в Калифорнию. Ведь я отдала ему еще пятьсот долларов, только бы он уехал… И теперь мне придется расплачиваться гораздо дольше.

— Ну и что? — ответил я. — В сущности, это дела не меняет.

"Странно, что она завела этот разговор, — подумал я. — Ведь мы с молчаливого согласия решили не затрагивать эту тему".

Я задал себе этот вопрос, но так на него и не ответил, хотя я совсем не считал себя таким уж дураком. И лишь когда мы подъехали к дому Харшоу, я понял все. Понял даже то, что должен был понять в ту грозовую ночь. И для этого мне было достаточно одного взгляда на Глорию, когда она выходила из машины. На ней было желтое платье с бантиками на плечах, которое делало ее совсем девочкой, а на ногах сандалии… сандалии! Сандалии с плетеными ремешками!…

Миссис Долорес Харшоу пригласила нас войти, но я не мог еще опомниться от удара, который пережил при виде сандалий на ногах Глории, и действовал, как в тумане. Значит, в постели Саттона была не Глория, а эта секс-бомба, и она знает, что это я его убил! А Глория, оказывается, вообще ничего не знает!

Теперь я понял и причину сердечного приступа мистера Харшоу. Скорее всего, на него подействовал ее вид, когда она явилась полуголая и босая среди ночи. Между ними произошла стычка — словесная, а может быть, и стычка в буквальном смысле слова. Больному человеку достаточно пустяка, чтобы случилось непоправимое. Но это, собственно, ничего не меняло. Ведь она знала, что Саттона убил я. Значит, я должен заткнуть ей рот. Только как это сделать?

Теперь я понял другое. Саттон не видел меня в переулке в день пожара! Это она рассказала ему обо всем! Иначе он давно бы уже стал меня шантажировать. А рассказала она ему, чтобы отомстить мне.

— Вы неважно себя чувствуете, мистер Медокс? — внезапно услышал я ее голос.

Глаза ее смотрели невинно. Она явно потешалась надо мной.

"Она совсем тронулась, — подумал я. — Ведь нельзя же так играть с огнем? Или она не понимает, что может довести меня до такого состояния, что я просто-напросто прикончу ее… Нет, она не тронулась, — ответил я сам себе. — Все сделано с твердым расчетом. Ведь она нарочно пригласила сюда Глорию".

— Нет, нет, что вы, миссис Харшоу! Я в полной форме! Может быть, только немного устал.

Мы все присели у столика для коктейлей.

— Я понимаю, что вас беспокоит. Вы не знали, как я поступлю с делом после смерти мужа, и, естественно, боялись за свои места. Но вы и меня должны извинить. Когда у человека большое горе, он может и забыть кое о чем…

"Что у нее на уме? — подумал я. — Ведь она что-то замышляет, в этом нет никакого сомнения".

А Долорес между тем продолжала:

— Мой покойный супруг надеялся, что и после его смерти дело его будет процветать. Поэтому он все время вносил в свою записную книжку наблюдения, расчеты и так далее. Есть там и кое-какие планы, которые он хотел претворить в жизнь. Я все это сохранила и думаю теперь, что не мешало бы мистеру Медоксу познакомиться с этим…

С этими словами она протянула мне записную книжку и еще какие-то бумаги.

Взглянув на верхнюю, я сразу понял, что не смогу ее убить. Это была копия документа, подлинник которого находился или в сейфе, или у адвоката.

Он начинался так:

"ЭТО ЗАЯВЛЕНИЕ ДОЛЖНО БЫТЬ ПЕРЕДАНО ПРОКУРОРУ ПОСЛЕ МОЕЙ СМЕРТИ…"

И в нем она рассказывала абсолютно обо всем. Даже те детали, о которых я не знал. Так, например, только сейчас я узнал, что она в ту ночь еще раз ездила к домику Саттона и, найдя его мертвым, поняла все.

Я до конца прочитал бумагу. Да, выхода не было. Моя жизнь полностью зависела от нее. Даже если она погибнет от какой-нибудь болезни или нелепой случайности, мне можно будет готовиться к электрическому стулу. Теперь мне, как это ни нелепо, надо было защищать и оберегать ее.

Я сложил бумагу и поднял глаза. Глория сразу поняла, что в этой бумаге содержалось что-то неприятное для меня, но миссис Харшоу снова заговорила:

— А теперь поговорим о ваших неприятностях, мисс Гарнер. Вы понимаете, что мистер Медокс просто обязан был рассказать мне о вашей растрате. Но он же и упросил меня дать вам возможность рассчитаться…

Меня словно обухом ударили. Вот это удар! И, собственно говоря, это конец! Наверняка, когда она рассказала Саттону про меня, тот ответил откровенностью на откровенность. Он рассказал ей о Глории. А я-то позволил этой женщине удрать, приняв ее за Глорию.

И теперь моя девочка сидела на кушетке бледная и растерянная. Она смотрела на меня испуганными и в то же время вопрошающими глазами, ожидая от меня чего-нибудь: жеста, взгляда, слова. Но я не мог шевельнуться, и она, наконец, тоже отвела глаза.

Меня никто не заставлял держатьее в неведении, и я мог рассказать ей правду. Ужасную правду… Но разве это что-нибудь изменило бы? Конечно, нет! Все равно я ее теряю навек. И я промолчал.

Она поднялась — стройная, молодая и красивая, такая близкая и в то же время недоступная для меня — и спокойно сказала:

— Я благодарю вас, миссис Харшоу. И можете быть уверены, я возмещу растрату. А теперь, может быть, вы позволите мне уйти?

— Я провожу вас, Глория, — с готовностью сказал я.

— Нет, не надо. Я… я лучше пройдусь пешком.

Она вышла из дома, прошла по гравийной дорожке и вскоре исчезла за поворотом.

Я посмотрел на Долорес. И к этой женщине я буду прикован до конца своей жизни!

Долорес какое-то время смотрела на меня, а потом проговорила с усмешкой:

— Хотел променять меня, женщину, жаждущую твоей любви, на какую-то девчонку! Глупец!… А теперь будешь валяться у моих ног и молить, чтобы я вышла за тебя замуж. Ведь теперь тебе нужно будет оберегать меня и следить, чтобы со мной ничего не случилось.

По моим глазам она поняла, что перегнула палку, но было уже поздно. Я прыгнул на нее и схватил руками за горло. Ярость колотила меня, и мне хотелось лишь одного: убить эту суку. Чем я, в конце концов, рискую? Только своей жизнью.

Она уже хрипела, когда я внезапно отпустил ее. В последний момент я все-таки опомнился.

— Вот видишь, Гарри… — едва слышно прошептала она.

Она поправила прическу, взглянула на свою грудь, обнажившуюся в борьбе, и снова улыбнулась.

Я пытался не смотреть на нее. Она лежала на кушетке, почти голая, растрепанная и сексуальная, обольстительная и манящая. А аромат, исходивший от нее, приятно щекотал мне ноздри, вызывая неистовое желание обладать этой женщиной…

— Поцелуй меня, мой Гарри.

— Не играй мной, До…

И тем не менее я опустился рядом с ней на кушетку. Она сразу же обвила мою шею руками.

— Разве это игра?

Я промолчал. Мне предложили только этот выход, но все же лучше, чем вообще положение без выхода.

— Почему ты не отвечаешь?

— Лучше помолчим… Ведь и так все ясно.

— Ты любишь меня?

— Конечно! — ответил я, с яростью овладевая ею.

Год прошел с тех пор. Я женился на Долорес и теперь каждое утро отправляюсь в автопарк продавать или давать напрокат машины, и денег у меня столько, что я не знаю, куда их девать. Я являюсь членом Коммерческого совета города и состою в нескольких клубах. Есть у меня и мечта. Мне хочется стать директором банка. Тогда я, наверное, был бы единственным директором, который достиг такого положения, начав с того, что ограбил банк. Есть у меня и заботы — я должен заботиться о благополучии и здоровье своей жены. Хотя я и смотрю на нее, как на самую поганую потаскушку — все мое благополучие зависит только от нее.

Я неоднократно пытался выяснить, где она держит свое заявление, но ничего не мог добиться. Пытался я и убежать куда-нибудь подальше, но в последний момент одумывался, ибо понимал, что рано или поздно, но меня поймают.

Непонятно до сих пор было для меня появление медальона Глории в домике Саттона, но когда я однажды спросил об этом у Долорес, она мне все объяснила. Оказывается, когда Глория днем привезла пятьсот долларов Саттону, тот увидел у нее медальон и забрал его себе на память. А вечером, приехав к нему, Долорес увидела медальон и сунула его к себе в сумочку. Саттон этого даже не заметил — он был весь во власти желаний.

Глория по-прежнему работает в автопарке. Я как-то пытался с ней объясниться, но мои маловразумительные фразы наверняка ее не удовлетворили. Да ей, видно, и не к чему были мои объяснения.

Она с нетерпением ждет того дня, когда полностью рассчитается с миссис Харшоу и тогда, наверное, сразу же уйдет от нас. А я даже не могу помочь ей, хотя денег у меня куры не клюют. Долорес следит за этой стороной дела. Больше всего меня мучает то, что она должна возместить те пятьсот долларов, которые она отдала Саттону в тот трагический день и которые я потом обратно забрал у него.

Но как бы то ни было, а через два-три месяца она полностью рассчитается и будет свободной. А вот я попал в тюрьму на всю жизнь. В двадцать один год раны залечиваются легко, тем более что у нее там есть какой-то Эдди, которого я однажды видел у ее дома и даже разговаривал с ним. Ее неудачный почитатель. Может быть, она теперь обратит на него внимание.

А я со страхом думаю о том дне, когда она уйдет от нас. Сейчас у меня хоть есть возможность видеться с ней. Я часто обращаюсь к ней, и она вежливо отвечает: "Да, мистер Медокс… Нет, мистер Медокс… Хорошо, мистер Медокс, все будет сделано". Но что будет, когда она уйдет? Часто я вспоминаю то утро, когда впервые увидел ее — свеженькую, миловидную и длинноногую, словно чайная роза на длинном стебле, и мне приходится делать над собой усилие, чтобы не спросить ее, а помнит ли она те вечера, которые мы проводили вместе.

Я отлично знаю, как она отреагирует на этот вопрос. Она поднимет свои чудесные грустные глаза, посмотрит на меня с упреком и тихо скажет:

— Пожалуйста, не надо об этом, мистер Медокс…

Чарльз ВИЛЬЯМС ПАРУСИНОВЫЙ САВАН

Глава 1

В субботу утром, в одиннадцать примерно, я висел в веревочной люльке на грот-мачте своего «Топаза». Неожиданно к докам, где стоял мой парусник, подъехала полицейская машина. По субботам здесь обычно пусто. Кроме меня да еще охранника у въездных ворот доков, кругом ни души. Машина встала у пирса, где я пришвартовался. Из нее вышли двое. Я окинул их безразличным взглядом, продолжая заниматься своим делом: зачищал наждачной бумагой мачту, которую хотел заново покрыть лаком. Мне подумалось, что полицию интересует жизнерадостный красавчик с яхты «Лейла М.», что промышлял ловлей креветок. Его яхта стояла неподалеку от моей.

В небе ослепительно сверкало солнце. Полицейские пошли по пирсу и вдруг остановились у моей лодки, внимательно вглядываясь в меня. На них были легкие летние костюмы и мягкие соломенные шляпы, но все равно они уже здорово взмокли от пота.

— Вы Роджерс? — спросил один из полицейских, мужчина средних лет с пунцовой квадратной физиономией и невыразительными серыми глазами. — Вы Стюарт Роджерс? — повторил он.

— Да, — отозвался я. — Чем могу служить?

— Мы из полиции. Нам надо с вами потолковать.

— Давайте.

— Спускайтесь сюда.

Я пожал плечами, свернул наждачную бумагу и сунул ее в карман своих рабочих штанов. Затем ослабил веревочный узел, отпустил канат и спланировал на палубу, взмокший и грязный: работка была не из приятных. Я вытер лицо носовым платком, но это мало что изменило. Я спрыгнул на пирс, достал пачку сигарет и сунул одну в рот. Предложил полицейским, но те отказались.

— Моя фамилия Уиллетс, — представился старший. — А это мой напарник Джо Рамирес.

Рамирес кивнул. Это был молодой человек с правильными чертами лица и необыкновенно красивыми голубыми глазами. Он с восхищением разглядывал “Топаз”.

— У вас отличная шхуна, — заметил он. “Не шхуна, а кеч”, — хотел было уточнить я, но передумал: это было ни к чему.

— Спасибо, — сказал я. — Зачем я вам понадобился?

— Вы знаете человека по имени Кифер? — спросил Уиллетс.

— Знаю. — Я щелкнул зажигалкой и улыбнулся. — Он снова что-то натворил?

Мой вопрос Уиллетс пропустил мимо ушей.

— И давно его знаете?

— Три недели примерно, — ответил я и кивнул на “Топаз”. — Он помогал мне перегнать кеч из Панамы сюда.

— Опишите его.

— Лет тридцать восемь. Волосы черные, глаза голубые. Рост примерно пять футов десять дюймов. Вес — сто шестьдесят — сто семьдесят фунтов. На передних зубах коронка. На правой руке татуировка: сердце, а внутри — имя девицы. Не то Дорин, не то Чарлин. Что-то вроде этого. А почему он вас интересует?

Пожалуй, моя информация не очень их взволновала. По их лицам невозможно было о чем-либо догадаться.

— Когда вы видели его в последний раз?

— Наверное, дня два назад.

— Наверное? Вы не совсем в этом уверены? Я разозлился, но решил не показывать вида. Ссориться с полицией — себе дороже!

— Я, конечно, не заносил нашу встречу в судовой журнал, — сухо сказал я, — но постараюсь вспомнить. Сегодня суббота.., значит, я видел его скорее всего в четверг вечером. Ближе к полуночи.

Детективы переглянулись.

— Прошу вас пройти с нами, — сказал Уиллетс.

— С какой стати?

— Во-первых, для опознания…

— Опознания?

— Сегодня утром патрульный катер подобрал утопленника — возле седьмого причала. Сдается, это был ваш друг Кифер, и мы хотели бы в этом убедиться.

Я смотрел на полицейского широко раскрытыми глазами.

— Он что же, утонул?

— Нет, — резко ответил Уиллетс. — Его прикончили.

"Да ну!” — чуть не вскрикнул я. Водная гладь залива, спокойная и безмятежная, сияла на солнце, словно расплавленная стеклянная масса. И лишь на выходе из залива расходились мягкие волны от тяжело груженного танкера, который уходил в море от причала нефтеперегонного завода. Бог свидетель, Кифер был далеко не ангел. Симпатий он у меня не вызывал, но… Как же трудно разобраться в человеке.

— Пошли, — сказал Уиллетс. — Вам нужно переодеться?

— Да.

Я швырнул сигарету в воду и снова поднялся на “Топаз”. Детективы шли рядом по пирсу, но чуть ниже меня. Я нырнул в каюту на баке и вытащил из ящика под койкой чистую одежду и полотенце. Полицейские не спускали с меня глаз. Когда я взбежал по трапу, Уиллетс спросил:

— У вас что, нет душа?

— На борту сейчас ни капли воды, — ответил я. — Приходится мыться возле доков.

— Ясно.

Полицейские следовали за мной по раскаленному солнцем пирсу.

— Ждем вас в машине, — сказал Уиллетс. Душевая находилась в небольшом помещении возле механической мастерской, за которой был выход на морской простор. Я разделся и принял душ. Неужели человек, о котором они говорили, в самом деле Кифер? Впрочем, он сильно пил и мог попасть в любую переделку. Но зачем было убивать его да еще бросать в воду? Денег у него не водилось, разве что несколько жалких долларов. Вполне вероятно, что утопленник вовсе и не Кифер.

Я вытерся, натянул выцветшие, застиранные брюки, надел белую тенниску и кроссовки. Затем застегнул на руке часы, рассовал по карманам бумажник, сигареты и зажигалку. Рабочие штаны отнес на “Топаз” и, уходя, запер дверь трюма на висячий замок.

…Рамирес тронул машину. Когда мы выезжали из ворот, пожилой охранник поднял голову от журнала, который он читал, и с любопытством на нас взглянул.

Уиллетс, сидевший впереди, обернулся ко мне и спросил:

— Так вы говорите, познакомились с Кифером в Панаме?

Я кивнул, прикуривая сигарету от зажигалки.

— В Кристобале он опоздал на судно, на котором служил матросом. А когда узнал, что я направляюсь в Штаты, попросился ко мне на “Топаз”.

— Почему он не полетел самолетом?

— Он был на мели.

— Как это?

— Денег на билет не было.

— Сколько вы ему заплатили?

— Сто долларов. А что?

Уиллетс не ответил. Машина переехала железнодорожные пути и углубилась в лабиринт примыкавших к порту улочек с множеством складов и промышленных предприятий.

— Все же я не понимаю, — заговорил я. — Неужели в одежде утопленника не было никаких документов?

— Никаких.

— Так почему вы думаете, что это Кифер?

— Есть причины, — коротко ответил Уиллетс. — Он здешний?

— Не думаю, — сказал я. — Он говорил, что ушел в плавание из Филадельфии.

— Что вы еще о нем знаете?

— Он заправский моряк. Матрос первого класса. Его полное имя — Фрэнсис Л. Кифер, но для всех он был просто Блэки. Девиз его:

"Бери от жизни все, что можешь”. Он рассказывал, что у него и раньше бывали неприятности с профсоюзом моряков из-за опозданий. В тот раз его грузовое каботажное судно шло в Сан-Педро. В Кристобале Кифер сошел на берег и попал по пьянке в какую-то передрягу. В результате очутился в тюрьме, на панамском берегу, в городе Колон. И судно ушло без него.

— И он решил наняться к вам?

— Да, так оно и было.

— Странно, вы не находите? Ведь моряки торгового флота, как правило, не ходят на посудинах вроде вашей. Верно?

— Конечно. Но мне кажется, тут другое дело. Кифер застрял на берегу без единого цента в кармане, вообще без ничего, кроме одежды, которая была на нем. Я дал ему двадцать долларов аванса, чтобы он купил себе рабочие брюки и все необходимое для предстоящего перехода.

— Значит, на “Топазе” вас было всего трое? Вы, Кифер и тот человек, который умер в море? Как его звали?

— Бэкстер, — ответил я.

— Он тоже был моряком торгового флота?

— Нет. Он где-то служил, кажется бухгалтером. Впрочем, это всего лишь моя догадка.

— Неужели он не рассказывал, чем занимается?

— Нет, он в основном помалкивал. Честно говоря, в море он оказался намного полезнее Кифера, хотя и не был профессиональным моряком.

— Вы не ссорились с Кифером?

— Нет.

Полицейский впился в меня своими блеклыми, цвета серого мрамора глазами. Лицо его при этом оставалось бесстрастным.

— И между вами не было ни одной стычки?.. В газетах писали, что плавание проходило не так уж гладко.

— Мы же были не на морской прогулке, — возразил я.

— Не было между вами драки или чего-нибудь в этом роде?

— Нет. Правда, однажды я его выругал за то, что по его вине на грот-мачте лопнул парус. Но драки не было. Он знал, что такое может случиться.., с парусом.

Рамирес на несколько секунд притормозил перед светофором, затем свернул к центру города, лавируя между машинами.

— Так что произошло с парусом?

— Нужно уметь управляться с оснасткой. Кифер свалял дурака, вот парус и лопнул. Это случилось сразу после смерти Бэкстера. Я был взвинчен, вот и выругал Кифера.

— После прихода сюда вы с ним больше не встречались?

— Нет. После того как он получил расчет, мы с ним не сталкивались. Кроме одной короткой встречи в баре.

Машина замедлила ход и спустилась по пандусу в подземный гараж, отдаленно напоминавший пещеру. Там стояло несколько патрульных автомобилей и машина “Скорой помощи”. Рамирес встал на месте, обозначенном каким-то номером, и мы вышли. У противоположной стены гаража находилась дверь лифта, от него начинался полутемный коридор. Уиллетс пошел по этому коридору, мы двинулись за ним. У двери справа он остановился, и мы вошли в невзрачное помещение с бетонными стенами, покрытыми побелкой. Под потолком горела голая лампочка. По обе стороны в стенах располагались ниши — временное прибежище неопознанных и невостребованных трупов, без которых не обходится ни один современный город. В дальнем конце помещения лестница вела наверх. Возле нее стояли три белые эмалированные каталки на колесах. Тут же сидел за столом пожилой человек в белом халате. При виде полицейских он поднялся и по дошел к нам, держа в руке пачку бумаг, схваченных большим зажимом.

— Четвертый номер, — сказал Уиллетс. Старик подошел к указанной нише и потянул за рукоятку. Из стены выкатились носилки на роликах с мертвым телом под простыней. Рамирес взялся за простыню и взглянул на меня.

— Если вы успели позавтракать, постарайтесь не реагировать на то, что сейчас увидите.

И он поднял край простыни. У меня перехватило дыхание. В тишине мертвецкой было слышно, как что-то булькает у меня в горле. Да, зрелище не из приятных… Я ощутил приступ тошноты, но постарался удержать его. Усилием воли заставил себя еще раз взглянуть на утопленника. Точно, это был Блэки. Никаких колебаний у меня не было, несмотря на его изувеченное лицо. Крови не было — ее давно смыла морская вода. От этого, однако, зрелище не становилось менее ужасным: с Кифером расправились зверски.

— Ну? — произнес Уиллетс своим невыразительным, бесстрастным голосом. — Это Кифер?

Я кивнул.

— А где татуировка?

Рамирес сильнее потянул на себя простыню. Обнаженное тело целиком открылось нашим взорам. На одном из предплечий виднелись очертания сердца, каким его изображают в День святого Валентина. Контур его был нанесен синим красителем. Внутри него красными косыми буквами было выведено имя:

Дарлин. Все сомнения отпали. Я отвернулся. Мне вдруг вспомнился порывистый ветер, дождь, палуба “Топаза”, уходящая из-под ног. Тогда-то я и схватил Кифера за грудки и крыл его последними словами… Теперь мне хотелось просить у него прощения. Лучше бы этого вообще не было.

— Значит, сомнений нет? — спросил Уиллетс. — Это действительно тот самый человек, который пришел с вами из Панамы?

— Да, никаких сомнений, — подтвердил я. — Это Кифер.

— Ладно, пошли наверх.

Мы поднялись в крохотную каморку с затхлым, спертым воздухом на четвертом этаже. В окошко с грязными стеклами виднелась часть крыши соседнего здания, устланная раскалившимся на солнце гравием. В комнатушке стояли стальные шкафы, стол с пятнами от горячего пепла сигарет и несколько стульев с прямыми спинками.

Уиллетс кивнул Рамиресу:

— Джо, доложи лейтенанту, что мы здесь. Рамирес вышел. Уиллетс бросил на стол свою соломенную шляпу, снял пиджак и расстегнул ворот рубашки. Затем из кармана пиджака, который он повесил на спинку стула, достал пачку сигарет.

— Садитесь, — сказал он мне.

Я присел у края стола. В комнате было душно. Я почувствовал, как на лице у меня выступает пот. Мертвый Кифер по-прежнему стоял перед моими глазами.

— Боже мой, как же они его изуродовали?! Он умер от побоев?

Уиллетс чиркнул спичкой и, прикурив, выдохнул дым.

— Его били рукояткой пистолета. А умер он от удара в затылок. Но позвольте теперь вопросы задавать нам. И не вздумайте, Роджерс, играть со мной в прятки. Иначе пожалеете, что на свет родились!

Во мне закипел гнев, но я сдержался.

— Мне нет надобности вводить вас в заблуждение. Буду только рад помочь. Что вы хотите знать?

— Сначала расскажите о себе. Кто вы и что здесь делаете? И почему вы прибыли из Панамы на “Топазе”?

— Я купил эту лодку в Зоне Панамского канала.

С этими словами я достал бумажник и выложил из него на стол водительские права, выданные в штате Флорида, удостоверение сотрудника Федеральной комиссии связи, карточки члена спортивного клуба в Майами-Бич и служащего Торговой палаты в Майами. Уиллетс записал мой адрес.

— Кроме того, — продолжал я, — мне принадлежит шхуна “Орион”. Она приписана в Майами и совершает чартерные рейсы на Багамские острова.

— Так зачем вам понадобилась вторая лодка?

— Терпение, я вам все объясню! Летний сезон там долгий — до конца октября, и “Орион” все это время находится в плавании. А о том, что продается кеч “Топаз”, рассказал мне знакомый брокер, который занимается куплей-продажей спортивных лодок. Несколько месяцев назад “Топаз” купили какие-то ребята из Оклахомы, которые погрели руки на нефтяных сделках. Они решили перегнать лодку на Таити, даже не подумав о том, смогут ли они пересечь Бискайский залив под парусом. С горем пополам они добрались до Зоны Панамского канала. К этому времени они уже были по горло сыты красотами природы и романтикой морского путешествия. Сутками их не оставляла морская болезнь. Они бросили “Топаз” в Зоне канала и вернулись в Штаты самолетом. Я узнал об этом и понял, что в Штатах она будет стоить вдвое дороже. Поэтому я взял кредит в банке и ближайшим рейсом отправился к месту стоянки “Топаза”. После тщательного осмотра я купил эту лодку.

— А почему вы пригнали ее сюда, а не во Флориду?

— Здесь ее можно быстрее продать. В Майами лодок более чем достаточно.

— Стало быть, вы наняли Кифера и Бэкстера себе в помощь?

— Точно. Одному с “Топазом” не управиться. Да и небезопасно отправляться в такое плавание в одиночку. Однако на четвертый день, после того как мы вышли из Кристобаля, Бэкстер внезапно скончался от сердечного приступа…

— Я читал об этом в газетах, — сказал Уиллетс, усаживаясь за стол и ставя на него локти. — Ладно, давайте теперь о Кифере. Меня интересует, откуда у него взялись деньги?

Я взглянул на полицейского:

— Деньги? У него их не было!

— Знаю, знаю! — резко оборвал меня Уиллетс. — Вы уже это говорили… Да, вы подобрали его в Панаме, когда у бедняги не было за душой ни гроша. Не было и вещей, кроме одежды, что на нем. А вы дали ему сто долларов. Так?

— Да.

Уиллетс энергично двинул рукой, в которой держал сигарету:

— Постарайтесь вспомнить! Нам известно, что, когда Кифер сошел на берег, у него было тысячи три или четыре долларов.

— Не может быть… Вероятно, мы говорим о разных людях.

— Послушайте, Роджерс! Кифера вытащили из воды в новом — с иголочки — костюме ценой в сто семьдесят пять долларов! Последние четыре дня он колесил по городу на взятом напрокат “тандерберде” и жил в отеле “Уорик”, а это не какая-нибудь дыра, смею вас уверить. И среди тех, кто нашел пристанище в здешнем морге, он — самый богатый. В сейф отеля “Уорик” он положил на хранение две тысячи восемьсот долларов. А теперь я готов выслушать вас.

Глава 2

Я сокрушенно покачал головой, не зная, что сказать.

— Ничего не понимаю. Вы уверены, что все обстоит именно так?

— Абсолютно. Как, по-вашему, мы проводим идентификацию? Перед нами был труп утонувшего человека, имени которого мы не знали. Дорожная полиция обнаружила покореженный “тандерберд” с номерами прокатной фирмы “Уиллард рентал эйдженси”. На кузове машины имелась продолговатая вмятина от удара о пожарный гидрант. Менеджеру фирмы “Уиллард” сообщили описание обнаруженной машины, номер постояльца в отеле “Уорик” и его фамилию. Фрэнсис Кифер не появлялся в отеле с четверга, и его уже разыскивали. Приметы Кифера совпадали с приметами утопленника, личность которого мы устанавливали. В отеле Кифер щедро раздавал чаевые обслуживающему персоналу. Одному из посыльных он сказал, что только что прибыл из Панамы на частной яхте. После этого кто-то вспомнил заметку, напечатанную в среду в газете “Телеграмм”. Тогда мы разыскали вас, а вы теперь рассказываете нам сказки о том, что Кифер всего лишь матрос торгового флота и что у него за душой ни цента. Одно из двух: либо Кифер врал вам, либо вы пытаетесь надуть нас. Но имейте в виду: если вы обманываете, вам несдобровать!

Все это походило на какой-то бред.

— За каким дьяволом мне врать? — спросил я. — Говорю вам, Кифер был матросом… А среди его вещей в отеле тоже никаких документов не нашлось?

— Нет. Только кое-какие новые мелочи и одежда. Документы скорее всего в момент убийства были при нем. Видимо, они упали в воду, осложнив тем самым опознание. Нам известно, что у Кифера были водительские права, выданные в штате Пенсильвания. Сейчас мы это проверяем. Но давайте вернемся к вопросу о деньгах.

— Возможно, у него был банковский счет. Хотя вряд ли…

— Нет, конечно. Послушайте… Вы прибыли сюда в понедельник днем. Во вторник утром вы с Кифером давали показания начальнику местной полиции США об обстоятельствах смерти Бэкстера. Значит, вы рассчитались с Кифером окончательно лишь во второй половине дня. Когда он покинул судно?

— В три часа. Или чуть позже.

— Видите как… Ведь если он хотел снять со счета кругленькую сумму, о которой идет речь, то ему следовало бы поспеть в банк. А к этому часу все банки закрыты. В отеле “Уорик” он поселился в начале пятого, и вся эта сумма уже была у него на руках. Наличными.

— Невероятно! — поразился я. — Понятия не имею, где он мог раздобыть такие деньги. Я знаю только то, что он был матросом. Это вам подтвердят в полицейском управлении и в береговой охране. Соответствующие записи имеются в их регистрационных журналах. Кроме того, он давал показания под присягой, так что у властей должны быть данные о предъявленных им документах.

— Это проверяется! — отрезал Уиллетс. — Скажите, а может быть, деньги были при нем во время вашего путешествия, а вы и не знали об этом…

— Может быть.

— Как это могло случиться? Лодка не такая уж большая, и вы провели вместе две недели с лишком на глазах друг у друга.

— Вы же понимаете, что я не рылся в его личных вещах. Он мог что-то прятать в ящике под койкой. И все же берусь утверждать, что денег у него не было. Я достаточно хорошо узнал его, не похоже, чтобы у него водились деньги.

— Почему?

— По меньшей мере, по двум причинам. Будь у Кифера деньги, ему и в голову не пришло бы наниматься на суденышко длиной в сорок футов для того, чтобы добраться до Штатов. У него не было опыта плавания на небольших лодках. Он плохо разбирался в парусах, да и не стремился научиться этому. Кифер привык плавать на судах, делающих по восемнадцать узлов, оборудованных душем с пресной водой… И на которых платят за сверхурочную работу. Так что, если бы он был при деньгах, он купил бы билет на самолет. Правда, он мог спустить их и на наркотики. Когда мы встретились, ему не на что было даже выпить. А выпить ему хотелось.

— Ладно, предположим… Значит, он покинул Панаму с пустыми карманами, а прибыл сюда с четырьмя тысячами долларов… Ничего не понимаю! А сколько было денег у вас на борту?

— Около шестисот долларов.

— Тогда, возможно, он выудил деньги у Бэкстера?

Я отрицательно покачал головой:

— После смерти Бэкстера я составил список его вещей и наличности и внес все в судовой журнал. В его бумажнике было около ста семидесяти долларов. Все это я оставил в полицейском управлении для передачи его родственникам, если таковые найдутся.

— А вдруг Кифер все это подстроил, заранее украв зелененькие у Бэкстера?

— У Бэкстера не могло быть таких денег. Это исключено. Они оба пришли на “Топаз”, чтобы добраться домой, потому что у них не было другого выхода.

— Не было, говорите?

— Они пришли ко мне без багажа, без одежды. Кифер об этом не распространялся, но было очевидно, что ему просто не повезло. И он выбрал переход морем только потому, что хотел сэкономить на авиабилете. Однако объясните мне, почему для вас так важен вопрос о деньгах, если мы не знаем, откуда они у Кифера? Какая тут связь с убийством?

В дверях появился Рамирес, и полицейский не успел мне ответить. Рамирес с порога сделал какой-то знак Уиллетсу. Тот поднялся из-за стола и вышел. За дверью послышались их приглушенные голоса. Я подошел к окну. Одинокая муха с монотонным жужжанием билась о грязное стекло. Над крышей соседнего здания, застланной гравием, двигался волнами раскаленный воздух. Полицейские обо всем случившемся говорили уверенно, так что, вероятно, все это было правдой. Пустить пыль в глаза, устроить попойку и даже разбить автомашину — все это вполне укладывалось в характер Кифера. Да и любой мужчина тридцати восьми лет, на которого неожиданно свалились большие деньги, мог поступить так. Но где он их взял? Это вызывало недоумение, как и бессмысленная жестокость, с которой его убили. Детективы вернулись в комнатушку и снова кивнули мне на стул.

— Итак, — начал Уиллетс, — вы видели его в четверг вечером. Где и когда?

— В пивном баре “Домино” на берегу, — отвечал я. — Недалеко от доков, в нескольких кварталах от железнодорожных путей. Примерно в половине двенадцатого ночи. Я возвращался из кинотеатра на “Топаз”. Захотелось выпить пива, и я зашел в “Домино”. Там я и увидел Кифера, он был с какой-то девицей.

— Был с ним кто-нибудь еще?

— Нет.

— Расскажите нам, как вы встретились.

— В баре было довольно много народу, но мне удалось найти свободное место у стойки. Я взял себе пива и огляделся по сторонам. В кабинке, позади меня, со своей девицей сидел Кифер. Я подошел к ним, чтобы перекинуться несколькими словами. Кифер был уже довольно пьян, да и девица была тоже навеселе. Они о чем-то бурно спорили.

— Как ее звали?

— Он ее не представил. Я постоял рядом с ними с минуту и вернулся к стойке.

— Опишите ее.

— Развязная тощая блондинка лет двадцати с небольшим. В ушах серьги на длинных подвесках. Брови выщипаны, на лице толстый слой косметики. Кажется, она сказала, что работает кассиршей в ресторане. По-моему, бармен ее знает.

— Кто ушел раньше, вы или они?

— Первой ушла она. Одна. Минут через десять. Не знаю, из-за чего они спорили. Но она вдруг вскочила, наорала на него и ушла. После этого Кифер подошел к стойке. Похоже, он был рад, что избавился от подружки. Мы поболтали немного. Я спросил, зарегистрировался ли он на бирже как безработный. Кифер ответил, что зарегистрировался, но заметил, что спрос на матросов небольшой. Поинтересовался, есть ли у меня покупатели на “Топаз”, а также как долго лодка простоит в доках.

— Заметно было, что он сорит деньгами?

— Да нет. Правда, он несколько раз заказывал выпивку. Но я не разрешал ему платить за меня, полагая, что с деньгами у него туго. Мы выпили все, что заказали, но он хотел еще. К этому времени он уже достаточно набрался. Я уговаривал его что-нибудь съесть, но безуспешно. В “Домино” постоянно собирается народ, промышляющий работой на берегу, и там есть небольшой прилавок, где можно купить еду с собой. Я потащил туда Кифера и заказал ему гамбургер и чашку черного кофе.

Кофе он выпил…

— Минутку, — перебил меня Уиллетс. — А гамбургер он так и не съел?

— Раза два откусил. А что?

Полицейские многозначительно переглянулись, не обратив внимания на мой вопрос. Рамирес собрался уходить, но Уиллетс остановил его:

— Погоди-ка, Джо. Давай сначала выслушаем его до конца. Потом, если понадобится помощь для проверки фактов, обратимся к лейтенанту.

И снова обернулся ко мне:

— Вы вышли из бара вместе с Кифером?

— Нет, он ушел первым. Выпил кофе и отправился по своим делам. Я увидел, что он плохо держится на ногах, и испугался, как бы бравый моряк где-нибудь не отключился. Я посоветовал ему взять такси, чтобы его доставили туда, куда ему нужно, но он наотрез отказался, а когда я нажал на него, он разозлился и сказал, что не нуждается в няньке. Да что говорить: он уже был законченным алкоголиком, когда я еще лежал в люльке! Кифер вышел пошатываясь. Я допил пиво и вышел на улицу минут десять спустя. Его нигде не было видно.

— За ним следом никто не пошел?

— Н-н-нет. Я никого не заметил.

— И все это происходило где-то около полуночи?

Я попытался определить время поточнее.

— Да. У ворот доков как раз проходила смена охраны. Когда я входил в ворота, там были оба охранника. Тот, который работал с четырех дня до полуночи, сдавал смену. Другой — заступал.

— И полагаю, они вас видели?

— Конечно. Они проверили у меня документы.

— И вы в ту ночь больше не покидали свою лодку?

Я отрицательно покачал головой.

— В город я отправился в половине седьмого утра, чтобы позавтракать. Уиллетс обернулся к Рамиресу:

— Теперь можешь идти, Джо. Тот вышел из комнаты.

— Значит, из доков есть только один выход — через охраняемые ворота?

— Точно, — подтвердил я. В комнату вернулся Рамирес с листком бумаги в руках. Он передал бумагу Уиллетсу:

— Результаты проверки. Все в порядке.

Уиллетс внимательно просмотрел бумагу и кивнул. Затем вновь обратился ко мне:

— Ваша лодка заперта?

— Да, — подтвердил я. — А что?

— Передайте Джо ключ от вашего “Топаза”. Нам нужно осмотреть лодку.

Я холодно взглянул на полицейского:

— С какой целью?

— Мы расследуем дело об убийстве, приятель. Но если вы настаиваете, чтобы все было по закону, мы получим ордер на обыск. А вас поместим за решетку, пока не проверим все ваши показания. Вы вправе выбирать любой вариант.

Я пожал плечами и отдал им ключ. Рамирес приветливо улыбнулся мне, как бы стараясь смягчить резкость Уиллетса.

После ухода напарника Уиллетс развернул бумагу и снова принялся ее изучать, барабаня при этом по столу кончиками пальцев. Затем он сложил ее и сказал:

— Ваши показания довольно точно совпадают с тем, что здесь написано.

— Что вы имеете в виду? — спросил я.

— Результаты вскрытия. В частности, здесь фигурируют два кусочка гамбургера, о которых вы упомянули. Иногда бывает довольно трудно определить время смерти человека. Особенно если тело находилось в воде. По этой причине специалистам зачастую приходится изучать содержимое желудка жертвы. Но и это не помогает, если не удается выяснить, когда человек в последний раз принимал пищу. Но поскольку бармен “Домино” подтвердил ваши слова, мы смогли установить все с большой точностью. Кифера убили между двумя и тремя часами ночи.

— Пожалуй, не позднее, — заметил я. — Ведь не могли они сбросить его с пирса, когда уже совсем рассвело. А светать здесь начинает около пяти.

— Неизвестно, в каком месте его сбросили в море, — сказал Уиллетс. — Труп обнаружили примерно в половине восьмого утра. Таким образом, Кифер пробыл в воде больше суток.

Я кивнул:

— Значит, за это время четыре раза наступала пора прилива и отлива. Кстати, вам еще повезло, что труп быстро всплыл.

— Это благодаря судовым винтам. Так считает патрульная служба. Буксиры подводили одно судно к седьмому пирсу. В результате токи воды вытолкнули труп на поверхность. Его заметили и сообщили патрулям.

— А где обнаружили машину?

— В Трехсотом квартале, близ арсенала. Оттуда до берега — добрая миля. Примерно столько же до бара “Домино”. Полицейская машина наткнулась на “танденберд” в час двадцать пять ночи, примерно часа через полтора после того, как Кифер ушел из пивного бара. Полиция, однако, никого возле машины не нашла и потому не могла определить, когда произошла авария. Вероятно, это случилось после того, как вы с ним расстались. Видимо, машину Кифера на скорости вынесло на тротуар и она зацепила пожарный гидрант. Затем машина снова выскочила на проезжую часть улицы, проехала еще ярдов пятьдесят, ударилась о край тротуара и остановилась. Возможно, эти зигзаги объясняются тем, что Кифер был пьян, но сомневаюсь. Мне кажется, к тротуару его прижала другая машина.

— Неужто это маменькины сынки, что хулиганят на дорогах? — предположил я. Уиллетс покачал головой:

— Нет, в это время они по улицам не ездят… После полуночи подонкам здесь безобразничать не дают. Сразу загребают в участок… К тому же руки у Кифера целы — значит, он с ними не дрался. Похоже, с ним расправились профессионалы.

— Но зачем им было его убивать?

— Хотелось бы знать…

Уиллетс встал и взялся за шляпу.

— Идемте в участок. С вами хочет побеседовать лейтенант Бойд.

Мы двинулись по длинному коридору в самый его конец и вошли в просторную длинную дежурку. В ней стояло несколько столов и целый ряд стальных шкафов с картотеками. Пол был застелен линолеумом грязновато-коричневого цвета с узкими медными полосками крепления. Большую часть задней стены занимал график дежурств. Тут же висели две доски объявлений с массой отпечатанных на машинке служебных записок и распоряжений. Два полуоткрытых окна справа выходили на улицу. В стене напротив выделялась матовая стеклянная дверь, за которой, по всей вероятности, был кабинет начальства. За одним из столов в дежурной комнате сидел мужчина без пиджака и печатал на машинке. Он окинул нас безразличным взглядом, не отрываясь от работы. В окна врывался уличный шум, несколько оживляя затхлую атмосферу полицейского участка, где пахло застарелой пылью и табачным дымом. К тому же за долгие годы в дежурной комнате образовался изрядный запас запаха пота тех, кто провел здесь тысячи различных расследований.

Уиллетс указал мне на стул подле одного из свободных столов. Я опустился на него, пытаясь угадать, как долго я здесь еще просижу. У меня было немало дел на “Топазе”. И тут же ощутил укол совести, вспомнив изуродованное лицо Кифера, который лежал в морге, прикрытый простыней. Почему все так трагично завершилось?

Уиллетс тяжело сел на стул по другую сторону стола, достал из ящика бумаги и пробежал их глазами.

— Были ли Кифер и Бэкстер знакомы прежде? — спросил он. — Я имею в виду — до вашего совместного путешествия?

— Нет, — сказал я.

— Вы в этом уверены?

— Я сам их знакомил. Насколько мне известно, они увидели друг друга впервые.

— Кого вы взяли первым?

— Кифера. Бэкстер пришел лишь вечером, накануне отплытия. Но какое это имеет отношение к убийству Кифера?

— Пока неясно.

Уиллетс снова углубился в бумаги. Издалека донесся заводской гудок, извещавший о том, что наступил полдень.

Я снова закурил и постановил для себя набраться терпения и ждать. Двое детективов ввели молоденькую плачущую девушку. Они расположились в противоположном конце комнаты и приступили к допросу.

Уиллетс наконец отодвинул от себя бумаги и откинулся на спинку стула.

— Все-таки я не могу понять, почему вы не похоронили Бэкстера на берегу… Вы были в море всего четверо суток, иными словами, ушли от Зоны канала совсем недалеко.

Я вздохнул: еще один защитник закона! Мало того, что береговая охрана чуть не вывернула меня наизнанку… Теперь меня будет потрошить парень, который не в состоянии отличить правый галс от бом-кливера. По их мнению, в лодке все предельно просто. На самом же деле во время перехода я должен быть и лоцманом, и матросом, и кардиологом, уметь справляться с парусами и бальзамировать трупы. Да еще в придачу быть магом, который в мгновение ока способен наполнить паруса ветром. Я поймал себя на том — вероятно уже в тысячный раз, — что мне без конца хочется оправдываться, и это было отвратительно. Я тяжело переживал случившееся, особенно потому, что не выносил ощущения собственной беспомощности. А в сложившейся ситуации я действительно был беспомощен.

— Все зависит от того, — начал я устало, — как на это взглянуть. Говорили, что…

Телефонный звонок помешал мне закончить мысль.

Уиллетс поднял трубку.

— Убийство, Уиллетс… — слышалось в трубке. — Да… Совсем ничего?.. Да… Да…

Разговор продолжался минуты две-три. Наконец Уиллетс сказал:

— Ладно, Джо. Приходи сюда. Уиллетс опустил трубку на рычаг и снова повернулся ко мне:

— Да, чуть не забыл… Ключ от вашей лодки находится у охранника в доках. А теперь пошли к лейтенанту Бойду.

За матовой стеклянной дверью я увидел небольшую комнату с одним столом, за которым сидел мужчина без пиджака лет тридцати с небольшим. У него были широкие плечи и весьма самоуверенный вид. Серые глаза смотрели пытливо, но выражение их трудно было определить, оно могло быть и дружественным, и враждебным.

— Это Роджерс, — представил меня Уиллетс.

Лейтенант Бойд встал и протянул мне руку.

— Я читал о вас в донесениях, — коротко сказал он.

Мы сели. Бойд закурил и обратился к Уиллетсу;

— Так что вам удалось выяснить?

— Роджерс опознал труп Кифера. Менеджер прокатной фирмы подтвердил, что найденный автомобиль принадлежит им. Это совпадает с показаниями посыльного из отеля “Уорик”. Убитый, несомненно, Кифер. Загвоздка в том, что никто не знает, откуда у него взялись такие деньги. По мнению Роджерса, когда они уходили из Панамы, у Кифера их быть не могло.

И он повторил мой рассказ.

Когда Уиллетс закончил, Бойд спросил:

— Вы проверили его показания?

— Да. И они не вызывают сомнений. Мы пока не нашли девицу, с которой был Кифер, однако ее знает бармен ночной смены. Он запомнил их всех троих. Бармен подтверждает время ухода Кифера, которое назвал Роджерс. Он тоже говорит, что Кифер был зол и ругался, когда Роджерс хотел вызвать ему такси. Он выпалил что-то вроде: “Заткнись!” или “Убирайся!” Охранник в доках подтвердил, что Роджерс вернулся без нескольких минут двенадцать и больше никуда не отлучался. Результаты вскрытия и обнаруженные кусочки гамбургера в желудке убитого, равно как и показания свидетелей, дают основание считать, что убийство произошло между двумя и тремя часами ночи.

Бойд кивнул в знак согласия.

— Итак, вы полагаете, что Кифер оставил свой “тандерберд” недалеко от пивной?

— Похоже на то, — сказал Уиллетс.

— В этом есть логика, так что Роджерс говорит о деньгах правду. Киферу не хотелось, чтобы Роджерс увидел машину и начал задавать ему ненужные вопросы. А на лодке что-нибудь нашли?

— Нет. Джо говорит, что там все чисто. Оружия нет, денег нет. Но это ничего не доказывает.

— Согласен. Но причин задерживать Роджерса у нас нет.

— Может, подождем, пока закончится проверка в Майами? А также экспертизы отпечатков пальцев Кифера?

— Не вижу смысла, — сухо проговорил Бойд.

Уиллетс начал торопливо гасить сигарету, тыча ее в пепельницу.

— Но черт возьми, Джим, в этом паршивом деле еще столько неясного…

— Спокойно! Всему свое время.

— Однако послушайте! — запротестовал Уиллетс. — Из Панамы отплывают три человека, имея на борту в общей сложности восемьсот долларов. Один из них исчезает посреди океана, другой сходит на берег с четырьмя тысячами зеленых в кармане… Спустя четыре дня он погибает…

— Подождите! — вступил в разговор я. — Если вы намерены предъявить мне обвинение, ваше дело! Но никто не “исчез” в океане, как вы выразились. Бэкстер умер от сердечного приступа. В этом уже разобрались досконально, и ни у кого не осталось никаких сомнений…

— Расследование основывалось только на ваших показаниях. А единственного свидетеля тут же убили…

— Хватит! — рявкнул лейтенант. Он сделал энергичный жест в сторону Уиллетса. — Поймите же вы, ради Бога! Бассейн Карибского моря не подпадает под юрисдикцию Соединенных Штатов. Расследование смерти Бэкстера проводилось компетентными органами.

Их выводы не вызывают у меня сомнений. А если нет сомнений у меня, то и у вас их не должно быть… А теперь прикажите отправить Роджерса на его лодку. Если он нам понадобится, мы его разыщем.

— Спасибо, — сказал я, вставая. — Я пробуду здесь как минимум еще неделю. А может быть, и две.

— Хорошо, — отозвался Бойд.

На его столе зазвонил телефон, и он жестом показал, что мы свободны. Мы с Уиллетсом вышли из кабинета и направились к выходу. Однако, прежде чем мы подошли к нему, раздался голос лейтенанта:

— Задержитесь! Вы снова понадобились! Мы разом обернулись и увидели в приоткрытых дверях голову Бойда.

— Давайте сюда Роджерса!

Мы вернулись в кабинет лейтенанта.

Бойд продолжал говорить по телефону:

— Да… Он еще здесь… У меня в кабинете.'.. Ладно.

Лейтенант положил трубку и кивнул мне:

— Присаживайтесь. Звонили из Федерального бюро расследований.

Я с удивлением взглянул на офицера:

— Что им нужно?

— Полагаете, они когда-нибудь объясняют? Мне ведено задержать вас здесь до прибытия их агента.

Глава 3

"Во всяком случае, — мрачно думал я, когда мы выходили из лифта, — в здании ФБР работают кондиционеры и там не так жарко и душно. Если меня до конца днейбудут держать в учреждении, призванном следить за соблюдением законов, и допрашивать по делу Кифера, я буду хотя бы в сносных условиях”.

Вообще-то я не имел ничего против жары. Мне нравились жаркие страны, но при условии, что они расположены вдали от цивилизации и там не обязательно носить рубашки, которые прилипают к телу наподобие пластыря. День, конечно, выдался не самый лучший, но в здании ФБР по сравнению с полицейским участком дышалось намного легче.

Я с невольным уважением окинул взглядом специального агента Соумза — уравновешенного, энергичного господина, в безукоризненно выглаженном костюме. Такому никакой пот не страшен! Он явился за мной прямо в кабинет лейтенанта Бонда. Как я ни старался, мне так и не удалось узнать, о чем мы будем беседовать. Я спросил его об этом, когда мы очутились на улице. В ответ Соумз наградил меня приветливой улыбкой и вежливо заверил, что все это лишь формальность и что мы поговорим, когда прибудем на место. Неразговорчивому Соумзу с короткой стрижкой ежиком было лет тридцать с небольшим. В нем ощущалось что-то мальчишеское и простодушное, но вскоре я понял, что это поверхностное впечатление. Глаза агента ФБР смотрели холодно и жестко.

Мы направились куда-то по коридору. Синтетические подошвы моих ботинок поскрипывали на кафельном полу. Соумз отворил матовую стеклянную дверь и пропустил меня вперед. Мы оказались в небольшой приемной. За столом сидела аккуратная седовласая секретарша в костюме из льняной ткани и быстро стучала на машинке. Рядом находились телефонный аппарат и переговорное устройство. Позади стола была дверь кабинета, а слева короткий коридор с несколькими дверями. Соумз бросил взгляд на часы и что-то записал в книгу, лежавшую на столике подле двери. Вслед за этим он учтиво кивнул мне и сказал:

— Будьте добры, следуйте за мной! Я пошел за ним. Агент открыл дверь в конце коридора, и мы вошли в чистый и прохладный кабинет. Стены были светло-зеленого цвета, на полу — линолеум под мрамор. Единственное окно прикрывали белые полоски жалюзи. Перед ним стоял стол с вращающимся креслом. У противоположной стены, почти в углу, находилось кресло с подлокотниками. Свет из окна падал прямо на него. Соумз жестом указал мне на это кресло и предложил сигарету.

— Садитесь, пожалуйста. Я сейчас вернусь. Я закурил. Опуская зажигалку в карман, я с удивлением произнес вслух:

— К чему бы это? С какой стати ФБР заинтересовалось Кифером?

— Вы говорите — Кифером? — спросил Соумз, появляясь в дверях. — Кифер — проблема местной полиции.

Я в недоумении уставился на агента. Если их интересует не Кифер, то тогда кто же?

Соумз снова исчез, но тут же вернулся с папкой в руках. Он уселся за стол и принялся вытряхивать содержимое папки: мой судовой журнал, нотариально заверенное заключение о смерти Бэкстера, а также опись его личных вещей.

Соумз кинул на меня быстрый взгляд.

— Надеюсь, все это вам хорошо знакомо?

— Да, конечно, — ответил я. — Но как все это попало к вам? И что вы хотите выяснить?

— Нас интересует Уэнделл Бэкстер. Соумз взял в руки нотариально заверенное заключение о смерти Бэкстера и внимательно его просмотрел.

— У меня не было времени как следует ознакомиться с этими документами, — пояснил агент, — и с вашим судовым журналом. Поэтому я бы хотел, если не возражаете, бегло обсудить с вами это происшествие.

— Разумеется, не возражаю, — ответил я. — Но мне казалось, что дело уже закрыто. В полицейском управлении…

, — Да, да… — перебил меня Соумз. — Все дело в том, что они не сумели обнаружить родственников Бэкстера и попросили нас помочь им.

— Понятно.

Теперь Соумз заговорил сугубо официальным тоном:

— Вы — владелец и капитан сорокафутового кеча “Топаз”, вы приобрели его в городе Кристобале, в Зоне Панамского канала, 27 мая текущего года при посредничестве Джозефа Хилльера, брокера по продаже яхт в Майами. Правильно?

— Абсолютно.

— Вы вышли в море на “Топазе” 1 июня в десять двадцать утра, взяв курс на Саутпорт, с экипажем в составе двух человек, которых наняли для данного морского перехода. Одного из них звали Фрэнсис Л. Кифер. Он был моряком торгового флота, имевшим удостоверение матроса первого класса, дающего право обслуживания спасательных судов. Номера его документов здесь указаны. Кифер был американским гражданином, родился в Буффало, штат Нью-Йорк, 12 сентября 1920 года. Второй член экипажа — Уэнделл Бэкстер — человек неопределенной профессии. Существует предположение, что он был банковским служащим. Документов, которые удостоверяли бы, что он знаком с судовождением, он не представил. Однако было очевидно, что в море он не новичок и способен свободно управляться с небольшим парусным судном типа яхты. Его домашний адрес: Сан-Франциско, штат Калифорния. 5 июня, через четыре дня после отплытия из Кристобаля, примерно в половине четвертого дня, Бэкстер потерял сознание, устанавливая кливер-шкот. И спустя двадцать минут умер. Разумеется, помочь ему было невозможно. В его чемодане не оказалось никаких лекарств, а в бортовой аптечке имелся лишь обычный набор средств первой помощи. “Топаз” в это время находился на расстоянии нескольких сотен миль от ближайшего места, где можно было обратиться за медицинской помощью.

— Все правильно, — подтвердил я. — Не хотел бы я снова оказаться в такой ситуации! Соумз сочувственно кивнул.

— Положение вашего судна в тот момент было — шестнадцать градусов десять минут северной широты и восемьдесят один градус сорок минут западной долготы. Вы находились примерно в ста милях от берега Гондураса. До ближайшего порта США вам предстояло еще шесть дней пути. По этой причине вы приняли решение немедленно вернуться в Зону Панамского канала… Но спустя три дня стало ясно, что в намеченное время вы туда не прибудете. Так обстояло дело?

— За три дня мы прошли восемьдесят пять миль, — сказал я. — А температура в каюте, где находилось тело, достигала примерно девяноста градусов по Фаренгейту.

— А почему вы не пошли в один из портов Гондураса?

Я сделал нетерпеливый жест.

— Этот вопрос я детально обсудил по радио с береговой охраной. Можно было попытаться пристать в каком-нибудь порту Гондураса или Никарагуа либо отправиться в Джорджтаун на остров Гран-Кайман, расположенный менее чем в двухстах милях к северу. Однако появляться там было очень рискованно. Бэкстер был мертв, и неизвестно было, как отнесутся к этому власти в любом порту: они могли объявить, что данный случай нельзя рассматривать как экстраординарный. Пристать там без законных оснований, не имея истории болезни Бэкстера, а только труп человека, умершего в море по неизвестной причине, было опасно. Нам грозил карантин, где мы просидели бы из-за бюрократических проволочек Бог знает сколько времени. Грозил и штраф. Так что нам оставалось лишь вернуться в Зону канала.

— Значит, с самого начала не везло?

— Видите ли, — начал я терять терпение, — мы делали все, что было в наших силах, пока положение не стало невыносимым. Поверьте, мы понимали, какую ответственность берем на себя, похоронив его в море. Во-первых, нам предстояло объясняться с его родственниками, а это само по себе не слишком приятно. Когда нет возможности доставить тело на берег и произвести вскрытие, должно быть какое-то расследование для выяснения причин. Конечно же людей хоронили в море с незапамятных времен, когда суда ходили намного медленнее, чем сейчас. Однако на торговых или военных судах с экипажем от тридцати до нескольких сотен человек всегда есть ответственное лицо и десятки свидетелей. А когда на борту только два человека, требуются более убедительные основания. Кто поверит простому утверждению, что некий Билл умер внезапно и мы опустили его за борт? Поэтому я составил детальное описание всех симптомов сердечного приступа, случившегося у Бэкстера, как только мне стало ясно, что нам придется расстаться с телом умершего.

Соумз кивнул:

— Да, ваше описание составлено очень подробно. Поэтому врач, ознакомившись с ним, без труда поставил диагноз: апоплексический удар или, возможно, тромбоз коронарных сосудов сердца. Буду благодарен, если вы коротко расскажете, что случилось после того, как вы повернули обратно.

— Прежде всего у нас лопнул основной парус. В тот день, когда у Бэкстера случился сердечный приступ, погода испортилась уже с утра. Перед самыми сумерками с запада налетел настоящий шквал. Это не предвещало ничего хорошего, но мне не хотелось убирать парусов больше, чем требовали обстоятельства. Поэтому мы оставили все, как было, и решили убрать лишь рифы на грот— и бизань-мачтах. Мы уже заканчивали работу на грот-мачте, как началась небольшая качка и пошел дождь. Я бросился к штурвалу, чтобы удержать лодку носом к ветру. Кифер в это время закрепил несколько последних узлов и снова начал поднимать парус. Мне кажется, моя вина в том, что я не подстраховал его. Но я следил за направлением ветра, и, когда оглянулся на грот-мачту, было уже поздно. Фал у Кифера был туго натянут и уже задевал брашпиль. Я закричал что было силы, чтобы он ослабил натяжение, но в шуме дождя и ветра он меня не услышал. А дело было в том, что Кифер перепутал концы рифов — привязал один из второго ряда к другому на противоположной стороне из третьего набора. В результате парус потерял форму, и вся нагрузка пришлась на одно место. Просто чудо, что он уже не порвался. Я снова закричал, и на этот раз Кифер меня услышал и оглянулся. Однако лишь помотал головой, не понимая, что я от него хочу. Я бросил штурвал и кинулся к нему. Кифер тем временем вставил рукоятку в подъемник и сделал один оборот. Это был конец. Парус лопнул пополам.

Запасного паруса на борту не было. Прежние владельцы лодки во время перехода морем нанесли непоправимый урон ее оснастке. У них разлетелся на куски самый нижний парус на грот-мачте и упорхнул за борт вспомогательный. Вспомогательный мне удалось выкроить из старого стакселя, что заняло два дня. Но это не очень помогло делу: погода установилась не самая подходящая для плавания — половину времени царил полный штиль. Иногда задувал легкий ветерок, но он постоянно менял направление. Однако с этим крошечным парусом, нормальным стакселем, а также кливером, находившимся в рабочем состоянии, уже можно было бы дойти до Зоны канала. Но тут кончился бензин. Так что, когда ветра не было, мы просто дрейфовали. Кифер постоянно требовал, чтобы мы избавились от трупа. Говорил, что не в состоянии спать рядом с мертвецом. Ни он, ни я не могли пересилить чувство брезгливости и готовить еду в камбузе по соседству с мертвым Бэкстером.

В воскресенье утром — 8 июня — стало ясно, что дальше так продолжаться не может. Я зашил труп в остатки старого стакселя. К ногам мы привязали свинцовый груз от лота. Вероятно, похороны в море происходят примерно одинаково. Я выдавил из себя лишь несколько обязательных в таких случаях слов. Библии на борту не было. Правда, мы побрились и на голое тело надели рубашки. На этом закончились все наши приготовления к траурной церемонии. Мы опустили Бэкстера за борт в час дня. Место погребения я занес в судовой журнал и, кажется, сделал это с достаточной точностью. Вечером погода улучшилась, и мы пришли в Саутпорт шестнадцатого числа. Я представил в полицейское управление письменное заявление о случившемся и передал им личные вещи покойного. Одного не понимаю, почему полиция до сих пор не отыскала родственников Бэкстера. Его адрес указан в бумагах — 1426, Роланд-авеню, Сан-Франциско.

— К сожалению, — сказал Соумз, — в Сан-Франциско нет Роланд-авеню.

— О… — только и смог произнести я.

— Вот мы и решили, что, возможно, вы в состоянии нам помочь.

Я ощутил смутное беспокойство. Перед моими глазами снова встала картина того на удивление тихого дня, пронизанного лучами жгучего тропического солнца. Я стоял у борта “Топаза” и наблюдал за тем, как тело Бэкстера, зашитое в кусок орлонового паруса, погружается в воду и медленно опускается в пучину.

— Грандиозная идея, — заметил я, — если учесть, что мне тоже ничего о нем не известно.

— За четыре дня плавания он должен был что-то рассказать вам о себе.

— То, что он рассказал мне, можно изложить за сорок секунд: гражданин Соединенных Штатов, живет в Калифорнии, приехал в Зону канала, потому что получил там какую-то работу, через несколько месяцев, однако, работа эта закончилась, и, наконец, он решил отправиться со мной в Штаты, чтобы сэкономить на авиабилете.

— Говоря о работе, он не упоминал какую-нибудь фирму или государственное учреждение?

— Нет. Мне показалось, что он занимался какой-то канцелярской или чиновничьей работой. Он походил на клерка. Да и руки у него были не как у простого трудяги.

— Он не говорил, что женат? Что у него есть дети? Или братья?

— Нет.

— Он ничего не говорил, когда у него случился сердечный приступ?

— Нет. Он пытался что-то произнести, но сильно задыхался и не смог. Видно было, что ему очень плохо, а потом он потерял сознание.

— Понятно, — задумчиво сказал Соумз. — Опишите его!

— На вид лет пятьдесят. Приблизительно моего роста — шесть футов и один дюйм. Но очень поджарый. Мне кажется, он не весил и ста семидесяти фунтов. Глаза карие, коротко стриженные волосы — рыжеватые, с заметной проседью, особенно на висках. Без залысин и проплешин. Черты лица тонкие, лоб высокий, нос правильной формы. Держался спокойно, говорил негромко. А чаще вовсе помалкивал. В кино таких выбирают на роли врачей, адвокатов или высших чиновников в старой доброй Англии. Всегда был занят делом и не лез в чужие проблемы. И того же ожидал от других. А поскольку ему явно не повезло с работой в Зоне канала, было не совсем удобно выспрашивать его о том, о чем он явно предпочитал помалкивать.

— Что вы можете сказать о его манере выражаться?

— Самое главное — говорил он очень мало. Но сразу было видно, что человек он образованный. Никакого акцента я у него не уловил.

— В его речи не было признаков того, что английский язык для него не родной? Я не имею в виду, конечно, что он притворялся или ломал комедию… Но не было ли какой-либо неуверенности или не совсем привычных оборотов?

— Нет, — сказал я. — Он был американцем.

— Понятно.

Соумз в задумчивости постучал по столу карандашом с ластиком на конце.

— Вы говорите, что он был опытным моряком. Но у него не было документов, которые бы это подтверждали. Сами вы не считали его профессиональным моряком, значит, должны были бы поинтересоваться… Вы не догадывались, откуда Бэкстер так хорошо знал морское дело?

— Я почти уверен, что у него были собственные парусные яхты. Возможно, они ходили в каботажное плавание, а может быть, использовались и для дальних морских перевозок. Моряк торгового флота, Кифер к примеру, не знал и малой доли того, что было известно Бэкстеру. Такой опыт обычно бывает у старых морских волков, которым перевалило за семьдесят и которые много плавали под парусом. Матрос первого класса Кифер разбирался в привычных судовых работах: умел сращивать канаты и управляться с ними, умел прокладывать курс по компасу. Но если бы понадобилось идти под парусом против ветра, он не смог бы правильно определить курс и в мгновение ока оказался бы в воде и утонул, не успев сообразить, что произошло. Кифер в отличие от Бэкстера не отличался тонкостью ума. Бэкстер был одним из лучших рулевых, которых я когда-либо встречал на парусниках. Для этого нужен талант, не говоря уже о морской практике, которую не получишь, работая на ферме или в конторе.

— Бэкстер умел ориентироваться по звездам?

— Да, — подтвердил я. — Это немного странно, но мне кажется, он умел это делать. Правда, он никогда об этом не говорил и не спрашивал, можно ли ему для практики взглянуть на мои расчеты. Но когда я вел наблюдения, Бэкстер следил за ними, так что было ясно, что знает он не меньше моего. А возможно, и больше. Не могу похвастаться, что я очень уж преуспел в этом деле. На Багамах этим не приходится заниматься слишком часто.

— Бэкстер не употреблял специальных терминов, указывающих на то, что он бывший офицер военно-морского флота? Не сбивался на служебный жаргон?

— Нет. Во всяком случае, я ничего подобного не припоминаю. Хотя я это вполне допускаю. Не сомневаюсь, что в морской академии гардемаринов обучают управляться и с парусными лодками.

— Да, кажется, так оно и есть.

— Но классным специалистом он не был.

— Насколько я понимаю, у вас на борту не было фотоаппарата?

— Нет!

— Жаль. Нам здорово помогла бы хоть одна его фотография. А не осталось ли где-нибудь на “Топазе” отпечатков его пальцев? Понимаю, что прошло уже шестнадцать дней.., и все же?

— Не думаю. Лодка уже четыре дня стоит в доках, и вода, конечно, все смыла.

— Понятно, — сказал Соумз, вставая. — Надо попытаться найти кого-либо в Зоне канала из тех людей, которые его знали. Спасибо, мистер Роджерс, за то, что вы к нам заглянули. У нас может возникнуть необходимость снова с вами повидаться. А вы пока соберитесь с мыслями и постарайтесь вспомнить обо всем, что произошло за интересующие нас четыре дня. И если что-либо вспомните, не посчитайте за труд записать это. Вы живете на борту своей лодки?

— Да.

— Иногда, может, что-то вспомнится по ассоциации: случайные замечания Бэкстера, названия городов, яхт-клубов и тому подобное. Если у вас обнаружится что-либо важное, звоните нам.

— Конечно, охотно это сделаю, — заверил я его. — Но только я никак не возьму в толк, почему он назвал мне свой вымышленный адрес. А не могло случиться, что и фамилия у него другая?

Выражение лица Соумза оставалось по-прежнему учтивым, однако было очевидно, что разговор окончен.

— Думаю, у нас нет оснований для такого предположения, — сказал агент.

* * *

Я вышел на улицу и возле отеля “Уорик” взял такси. Десять минут, которые понадобились для того, чтобы пересечь город и добраться до восточной его части, где были набережная и доки Харли, я пытался разобраться в том, что со мной произошло в этот день. Возможно, Уиллетс и в самом деле прав. Кифер мог выкрасть деньги из чемодана Бэкстера. А если Бэкстер дал ложный адрес, то почему бы не предположить, что он вообще все выдумал. Он никогда не говорил о том, что у него нет денег, а если он только притворялся, что у него их нет? Главная загвоздка заключалась в том, что он никогда ни о чем не рассказывал. Все мои попытки расспросить его о чем-либо подробнее приводили лишь к тому, что он еще больше замыкался. И ничего конкретного я не узнавал.

Ну а Кифер? Если даже предположить, что он был способен пасть так низко и украсть деньги у покойника — а такую мысль не так просто принять, — возникает вопрос: неужели он был настолько глуп? Конечно, он не был гигантом мысли, но должен же он был понимать, что, если у Бэкстера были с собой такие большие деньги, об этом наверняка кто-то знал — друзья или родственники. И что, если деньги пропадут, наверняка начнется расследование и его уличат в воровстве.

Затем мне в голову пришла тревожная мысль. Ведь до сих пор никто не заявил своих прав на эти деньги! Как это понимать? Что было известно Киферу до того, как он завладел этими долларами? И как он отважился на такой поступок?

Тут я пожал плечами и прогнал эту мысль. Черт побери, не было же никаких доказательств того, что Кифер что-либо украл!

…Когда такси переезжало через железнодорожные пути, меня сильно подбросило на сиденье. Я вышел у ворот доков и расплатился с водителем. В субботу во второй половине дня эта часть побережья была спокойной и безлюдной. Небольшая верфь справа в этот час была закрыта. В полумиле от нее находились городской яхт-клуб, помещения карантина, а также вытянутая дугой пристань. Слева шли навесы для хранения разнообразных грузов, а также пирсы, где среди леса мачт и развешенных для просушки сетей стояли одна возле другой лодки ловцов креветок. Далее располагался старый морской вокзал, построенный еще в эпоху пароходов, и обширные железобетонные пирсы и стапели, служившие внешней границей порта.

Старик охранник распахнул передо мной ворота.

— Вот ваш ключ, — сказал он. — Полицейские, когда обыскивали вашу лодку, взяли с собой и меня. Там все в полном порядке.

— Спасибо, — поблагодарил я его.

— Но они не сказали, что ищут, — как бы между прочим заметил старик.

— Мне они тоже этого не сказали, — отозвался я.

Поднявшись на борт “Топаза”, я зашел в душную каюту и переоделся в рабочую одежду. Как мне показалось, все вещи действительно оставались на прежних местах. Было всего три часа дня, и я решил еще поработать. Набив карманы рабочих штанов наждачной бумагой, я поднялся на грот-мачту и возобновил прерванную утром работу. Я сидел в веревочной люльке, обхватив мачту ногами, чтобы меня об нее не било, и зачищал наждаком поверхность мачты. За делом я быстро забыл про Кифера и Бэкстера и про все связанные с ними неприятности. Уж так оно всегда бывает. Если ты не в море, то лучше всего заняться своей лодкой, приводить ее в порядок до тех пор, пока она не заблестит и не покажется тебе живым существом. И “Топаз” становился все краше, так что решение продать его вызывало во мне чувство, похожее на стыд. Деньги были не так уж важны для меня, они все пошли бы на приведение в порядок и поддержание на плаву “Ориона”.

Сверху мне была хорошо видна корма. Придется там поработать еще дня три-четыре. В других местах все уже было подправлено, вычищено и окрашено. Надводные части бортов “Топаза” сверкали белизной. Рангоут и другие части оснастки были начищены до блеска. Как только я закончу драить грот— и бизань-мачты, можно будет начать покрывать их лаком, затем капитально отремонтировать полозья и катки, заменить тросы в оттяжках, закрепить новые фалы на грот— и бизань-мачтах, а вместо изношенного фок-рея поставить новый из нержавеющей стали, покрыть палубу синтетическим материалом серого цвета, на котором не скользят ноги, — вот, пожалуй, и все. Ко вторнику должны доставить новый парус для грот-мачты, а также отремонтированный холодильник.

В среду надеюсь дать объявление в газете о продаже “Топаза”. Лодка потянет тысяч на пятнадцать зеленых, а это больше, чем она стоила новая. Если мне не удастся продать ее за десять дней, я подыщу брокера и подниму цену до двадцати тысяч, а сам вернусь в Майами. Новый парус обошелся мне недешево. Не рассчитывал я и на то, что придется ремонтировать холодильник. Но тем не менее за все я заплачу меньше девяти тысяч.

И в целом получится недурной доход в шесть тысяч долларов за два месяца трудов при минимальном риске. Это значит, что я смогу приобрести для “Ориона” новые аккумуляторы и генератор. Оборудую на нем салон с кожаной мебелью и столом из тикового дерева…

Я спустился на палубу, сложил веревочную люльку и начал обрабатывать наждаком рангоут.

— Мистер Роджерс!

Я поднял голову. В конце пирса стоял охранник, и я с удивлением увидел, что это Отто Джонс из ночной смены. За работой я не заметил, как пролетело время.

— Вас к телефону! — крикнул охранник. — Звонят издалека — из Нью-Йорка.

Глава 4

«Из Нью-Йорка? Должно быть, какая-то ошибка, — размышлял я, шагая по пирсу. — Я там никого не знаю! Кто же может мне оттуда звонить?»

Будка охранника находилась прямо у ворот. Подход к ним хорошо просматривался сквозь открытую дверь и широкое окно. Джонс выставил телефонный аппарат на подоконник.

— Вот и вы наконец. Я взял трубку:

— Алло? Роджерс слушает. В трубке послышался далекий женский голос.

— Вы мистер Стюарт Роджерс, владелец яхты “Топаз”?

— Да, это я.

— Отлично, — со вздохом облегчения произнесла женщина. — Мистер Роджерс, я очень беспокоюсь. От него до сих пор нет никаких вестей…

— От кого нет вестей? — спросил я, не повышая голоса.

— О, извините меня, — спохватилась женщина. — Я так волнуюсь… Меня зовут Паула Стаффорд.

Видимо, ее имя должно было мне все объяснить.

— Ничего не понимаю, — отозвался я. — Что вы хотите?

— Но ведь он рассказал вам обо мне.., так ведь?

Я решил набраться терпения.

— Мисс Стаффорд или.., миссис Стаффорд, я понятия не имею, о чем вы толкуете. Кто должен был мне о вас рассказать?

— Мистер Роджерс, поверьте, в подобной предосторожности нет необходимости. Уверяю вас, что я Паула Стаффорд. Прошло уже по меньшей мере две недели, а у меня от него нет никаких вестей. И мне это очень не нравится. Может быть, с ним что-то случилось?

— Давайте вернемся к началу нашего разговора, — предложил я. — Меня зовут Стюарт Роджерс. Мне тридцать два года от роду, холост, капитан чартерной яхты…

— Хватит вам! — зло оборвала она меня. Затем осеклась, видимо, взяла себя в руки и продолжала уже более спокойным тоном:

— Ладно, возможно, вы и правы, поскольку не знаете, с кем разговариваете. К счастью, я уже купила билет на самолет. Прибуду к вам в два двадцать ночи. Остановлюсь в отеле “Уорик”. Вас не затруднит заглянуть ко мне, как только я получу номер в отеле? Это очень важно!

И дала отбой.

Я пожал плечами, положил трубку и закурил сигарету. Все это было очень странно.

— Какой-нибудь чудак звонил? — поинтересовался Джонс.

У него были впалые щеки, седые волосы и холодные голубые глаза. Он облокотился на подоконник и принялся набивать табаком хорошо обкуренную трубку.

— У меня зять служит в полиции, — начал Джонс. — Так вот, он говорит, что, если о вас хоть раз написали в газетах, к вам тут же начинает липнуть всякая сволота.

— Вероятно, звонил какой-нибудь пьяница, — небрежно обронил я.

— Не повезло бедняге Киферу, — продолжал Джонс. — Я вам не говорил, что он приходил сюда как-то вечером и спрашивал вас?

Я окинул охранника быстрым взглядом:

— Он был здесь? Когда?

— М-м-м… В ночь, когда его убили. В четверг, значит. Видимо, я забыл вам рассказать, потому что Ральф как раз пришел сменить меня, и мы с ним заговорились.

— В котором часу он здесь был?

— Примерно в семь или в семь тридцать. Вскоре после того, как вы ушли.

Я нахмурился. Странно, что Блэки даже не упомянул об этом, когда мы столкнулись с ним в пивной “Домино”.

— Вы уверены, что это был Кифер?

— Собственной персоной. Чернявый такой. Сказал, что приплыл с вами из Панамы. Я ответил ему, что вы пошли в город смотреть какой-то фильм и вернетесь не раньше одиннадцати.

— Он приехал на машине? — спросил я. — Девушки с ним не было?

Джонс отрицательно покачал головой:

— Он был один. Без машины. Пришел на своих двоих. Видно, был навеселе, потому что очень разозлился, когда я не пустил его на “Топаз”. Уверял меня, что вы с ним друзья и вместе плыли из Панамы. А я ответил, что для меня это не имеет значения. Плывите вместе хоть из Омахи в штате Небраска. По правилам, если ты не член экипажа, то имеешь право подняться на борт только в присутствии капитана.

— Что ему было нужно? — поинтересовался я. — Он сказал?

— Забыл, дескать, после расчета на борту свою бритву. Я повторил ему, что это следует согласовать с вами. Он ушел и больше не возвращался.

— Видите ли, — сказал я, — трюм все равно был на замке. Он и так туда не попал бы. И должен был об этом знать.

Я поднялся на борт “Топаза”. Шел уже седьмой час. О делах можно было на сегодня забыть. Я пошел в душевую, помылся, побрился и переоделся в чистые брюки и свежую спортивную рубашку. Вернувшись к себе, я положил на место бритву и тут снова вспомнил о Кифере. Странно, что при деньгах, которые у него появились, он вернулся на “Топаз” за дешевым бритвенным прибором, который купил в Панаме. Я сообразил, что не видел его прибора после того, как Кифер рассчитался и сошел на берег. Может быть, это всего лишь предлог, чтобы попасть на “Топаз”? Неужели он и впрямь вор? Я выдвинул ящик из-под койки Кифера. Бритвы там не было. Так зачем этот мерзавец…

"Ладно, спокойно, — укоротил я себя, — нужно сперва проверить, нет ли в самом деле здесь этого прибора”.

Я подошел к небольшой аптечке над умывальником. Бритвенный прибор Кифера лежал внутри — пластмассовая коробочка с безопасной бритвой и пакетиком лезвий. Извини меня, Блэки…

Я вылез из трюма. Длинные тени от построек на берегу дотянулись уже до “Топаза”. С залива дул едва ощутимый бриз. Стало немного прохладнее. Я расположился в рулевой рубке, достал сигарету, собираясь закурить. И тут меня осенило: “Паула… Паула Стаффорд…"

Знакомо ли мне это имя? Слышал ли я его прежде? Да нет, просто игра воображения… Я щелкнул зажигалкой, прикурил и положил ее в карман, глубоко вдыхая дым сигареты. Однако мысль о Пауле не оставляла меня. Не исключено, что это имя упоминал Кифер. Или Бэкстер.

Бэкстер… Меня вновь охватила тревога, которую я испытал в здании ФБР. Стоило повернуть голову чуть влево, и взгляд упал на то самое место между бизань-мачтой и грот-мачтой, где я стоял в памятный день похорон Бэкстера… Солнце жгло мою обнаженную голову, а я не отрываясь следил за тем, как тело покойного медленно погружалось в пучину. Оно беззвучно опустилось на глубину двух миль, в царство вечной темноты и невероятного давления водной толщи. Таков был ужасный финал этой трагедии. А если ФБР не удастся установить, кто был этот человек, это навеки останется тайной. Другой возможности, кажется, нет. Не существует ни отпечатков его пальцев, ни фотографий, ни каких-либо других способов получить более детальное описание погибшего. Он исчез навсегда, исчез без следа. Неужели я до конца дней не избавлюсь от этих навязчивых мыслей? Неужели так и буду казнить, себя за то, что не смог доставить мертвое тело на берег, где его непременно опознали бы?

«Черт побери, — в бешенстве подумал я, — хватит, наконец, терзаться!»

Я сделал все, что было в человеческих силах. Можно было, правда, для пользы дела извлечь его желудок… Но на это у меня не хватило духу. А в остальном я поступил как мужчина, пусть это и не может служить оправданием. Что сделано, то сделано. Ничего изменить нельзя. Мы находились в трехстах милях от Панамского канала. Мы пытались достичь цели в ужасающую жару и терпели сколько могли. С разлагающимся трупом на борту это было не просто неприятно, но и опасно. Покойника необходимо было немедленно похоронить, другого выхода не было.

Но ведь должна была быть хоть какая-то зацепка! Мы провели вместе четыре дня. За это время даже такой необщительный человек, как Бэкстер, должен был сказать нечто такое, что содержало бы намек на то, откуда он и кто. Нужно вспомнить. Агент Соумз упомянул об ассоциативном мышлении… Все происходило здесь, на ограниченном пространстве “Топаза” длиной в сорок футов. Нужно припомнить все сначала, с первой встречи с Бэкстером, восстановить все детали буквально по минутам.

Я задумался. Какая в этом необходимость? Или, точнее, почему я считаю, что это необходимо? Отчего подсознательно я опасался, что ФБР не станет искать в Панаме тех, кто знал Бэкстера? Хотя он утверждал, что работал там. Если бы это было действительно так, ФБР выяснило бы все за один день. Может быть, дело в том, что адрес в Сан-Франциско оказался ложным? Нет, здесь что-то не так…

* * *

В тот день с Карибского моря налетел тропический ливень. Горизонт закрыла сплошная стена дождя. На палубу “Топаза” обрушились шумные потоки воды. Море вокруг лодки кипело. Но к вечеру все успокоилось, небо прояснилось, зажглись яркие южные звезды. “Топаз” стоял на якоре возле невысокого деревянного причала, надежно притянутый к нему канатами. Лодку освещал слабый свет уличного фонаря близлежащего городского квартала. Очертания домов терялись за шпалерой пальм, росших вдоль улицы. Ветви их колыхались на ветру и негромко шелестели.

Было восемь часов вечера. Кифер с двумя-тремя долларами в кармане отправился в ближайший бар промочить горло. Это было все, что осталось у него от двадцати баксов аванса, которые я ему выдал. Я спустился в трюм, собираясь разобрать купленные мною морские карты. Включил верхний свет и постоял у трапа, соображая, как лучше приняться за дело. “Топаз” — неплохое судно: каюты расположены удобно, а рулевая рубка длиной шесть футов и два дюйма вполне отвечала своему назначению. На корме по левому борту располагался камбуз с газовой плитой и мойкой из нержавеющей стали. Рядом стоял отделанный деревом холодильник, над ним висели шкафчики для припасов. По правому борту примостился диван, над ним к стене были прикреплены радиопеленгатор и радиотелефон. Тут же стоял раздвижной стол для пользования картами. К кухне примыкала каюта с двумя накрепко принайтованными койками, шкафом с левой стороны и небольшой полкой с правой. Она отделялась занавеской от передней части трюма, более узкой, где тоже стояли две стационарные койки.

На диване лежал рулон морских карт. Я разрезал шпагат и разложил карты на столе. Затем включил свет над столом и начал сверять карты со списком. После просмотра каждой карты я свертывал ее и складывал одну возле другой на полке над столом. Воздух в трюме был душным и неподвижным. На лице у меня выступила горячая испарина. Вытирая пот руками, я с радостью думал о том, что завтра “Топаз” будет уже в море.

…На столе лежала карта всего Карибского бассейна. Я закурил, и тут с берега послышалось:

— Эй, есть кто на “Топазе”?

Я выглянул из трюма. На причале маячила фигура долговязого человека, лицо которого трудно было рассмотреть в сгущающихся сумерках. Судя по выговору, он был американцем, к тому же так обычно обращаются друг к другу владельцы яхт в Штатах.

— Поднимайтесь сюда, — пригласил я незнакомца.

Человек поднялся на борт лодки и стал спускаться по трапу ко мне в трюм. Сначала на ступеньках показались тяжелые, грубые башмаки, затем — длинные ноги в серых фланелевых брюках и, наконец, коричневый твидовый пиджак. Для Панамы, где все ходили в одежде из легкого белого полотна, такой костюм выглядел более чем странно. Наконец он появился целиком и стоял передо мной, слегка горбясь из-за своего высокого роста. Черты его лица были тонкими, приятными. Глаза — карие. Для человека средних лет лицо его было гладким, без признаков морщин. Он производил впечатление человека спокойного, интеллигентного, с хорошими манерами. Голова его была не покрыта. В коротко подстриженных рыжеватых волосах проступала седина.

— Вы мистер Роджерс? — учтиво спросил посетитель.

— Точно, — ответил я.

— Моя фамилия Бэкстер. Уэнделл Бэкстер. Мы обменялись рукопожатием.

— Добро пожаловать на “Топаз”, — сказал я. — Хотите кофе?

— Спасибо, нет.

Бэкстер отошел от трапа, но продолжал стоять.

— Я сразу перейду к сути дела, которое привело меня сюда. Мне сказали, что вы собираетесь перегонять лодку на север и ищете помощника.

Слова Бэкстера меня несколько озадачили, но я не показал виду. Бэкстер ничем не напоминал человека, которому надо подработать. Когда речь идет о студентах, тогда понятно, а Бэкстеру было под пятьдесят.

— Видите ли, я уже взял одного помощника.

— Понимаю. А может быть, и второй окажется нелишним? Меньше стоять на вахте.

— Долгие вахты ни к чему, — согласился я. — Вообще-то я не против двух помощников. Вам приходилось выходить в море на яхтах?

— Да.

— И в дальние рейсы? В Карибском море не так просто управляться с парусной лодкой длиной в сорок футов…

Бэкстер бросил взгляд на карту, разложенную на столе, и быстро обернулся ко мне.

— Вы называете “Топаз” лодкой? — вежливо осведомился он. Я усмехнулся:

— Ко мне обращались двое новичков. Один назвал “Топаз” шхуной, а другой спросил, буду ли я каждую ночь становиться на якорь…

Лицо Бэкстера тронула едва заметная улыбка.

— Понимаю, — сказал он.

— Вы хорошо рассмотрели “Топаз”? — поинтересовался я.

— Да. Сегодня утром.

— И что вы можете о нем сказать?

— Конечно, это только мои догадки, но мне кажется, этот кеч строили в Новой Англии по проекту Олдена не более десяти лет назад. Недавно его отремонтировали, видимо, два последних месяца на нем плавали по рекам. Оснастка в превосходном состоянии, за исключением вспомогательного паруса на грот-мачте с левого борта, там несколько изношенных стренг.

Я кивнул. У меня на борту было уже все необходимое, чтобы заменить этот парус перед выходом в море.

Бэкстер явно не был фермером. Я показал ему разложенную на столе карту.

— Что вы можете сказать о проложенном мною курсе?

Бэкстер взглянул на карту и без промедления ответил:

— Если муссон не подведет, то большую часть пути можно будет пройти без задержки. Если удастся подняться севернее, в район Грасиас-а-Диос, то вы одним махом проскочите пролив Юкатан. У вас на борту имеются большие паруса?

— Нет, — ответил я. — Только обычные, для лодок этого класса. До Саутпорта мы доберемся не меньше чем дней за двенадцать, а то и больше. А за работу я могу предложить вам лишь сотню баксов. Согласны?

— Оплата — не главное, — ответил Бэкстер. — Мне хотелось бы сэкономить на авиабилете.

— Вы, конечно, гражданин США?

— Да. Живу в Сан-Франциско. Приехал в Зону канала подработать, но из этого ничего не вышло. Так что мне не хочется тратиться на обратную дорогу.

— Понимаю, — сказал я.

У меня было такое ощущение, будто Бэкстер, внешне невозмутимый, умело скрывает внутреннее напряжение и очень хочет, чтобы я взял его на борт. А почему бы и нет? Человек он был, несомненно, в морском деле опытный. К тому же почему не заплатить сотню баксов за то, чтобы не стоять на вахте по двенадцать часов!

— Ладно, тогда по рукам. Вы можете прибыть на борт рано утром? Я хочу отплыть не позднее десяти часов.

Он кивнул:

— Буду на “Топазе” примерно через час. Бэкстер вернулся минут через сорок пять с небольшим кожаным чемоданом. В них обычно бывает два отделения.

— Мы с Кифером занимаем вот эти койки, — показал я ему. — А вы выбирайте любую в переднем отделении. Чемодан положите в ящик под койкой.

— Спасибо. Это меня вполне устраивает. Бэкстер разместил свои пожитки, снял твидовый пиджак и включил вентилятор под потолком. Некоторое время спустя он вышел и молча уселся рядом со мной. Достал сигарету и закурил. В это время я настраивал хронометр.

— Похоже, вам немало пришлось поплавать, — как бы между прочим заметил я.

— Было дело, — отвечал Бэкстер.

— Плавали в Карибском бассейне и в Вест-Индии?

— Нет, в этих водах не приходилось бывать.

— Для меня самое привычное место — Багамские острова, — продолжал я. — Райский уголок!

— Да, несомненно.

Бэкстер отвечал учтиво, однако желания поддержать разговор не выказывал.

«Что же, — подумал я, несколько задетый, — не хочешь говорить, не надо!»

Я старался не уподобляться старым болтунам, которых неизменно щелкают по носу, когда они встревают не в свое дело. Но тут же я решил, что не прав. Когда пятидесятилетнему мужчине не везет в жизни, трудно ожидать, что он станет обсуждать свои проблемы с малознакомым собеседником. Бэкстер, при всей своей сдержанности, мне определенно нравился.

Кифер вернулся примерно через час. Я познакомил их. Бэкстер был учтив, но молчалив. Кифер же здорово набрался и держался вызывающе. Изображал из себя старого морского волка, который глубоко презирает сухопутных салаг. К ним, мол, в крайнем случае, можно быть снисходительным. Я помалкивал, поскольку знал, что Блэки ожидают кое-какие сюрпризы. У меня были кое-какие основания считать, что в морском деле Бэкстер заткнет Блэки за пояс. В одиннадцатом часу мы отправились спать.

Проснулся я на рассвете. Бэкстер был уже на ногах. Он стоял возле своей койки, наполовину скрытый занавеской, и писал что-то на крышке своего чемодана. Я разглядел фирменный авиаконверт.

— Почему не на столе? — спросил я. Бэкстер оглянулся:

— А… Мне и здесь удобно. Не хотелось вас беспокоить.

Я выбросил за борт уже третью по счету сигарету. По здравом рассуждении я пришел к выводу, что ничего экстраординарного мне не вспомнилось. Конечно, твидовые пиджаки и фланелевые брюки были в Панаме не в ходу. Но, вероятно, Бэкстеру не хотелось тратиться на подходящую для тропиков одежду, особенно не имея перспектив получить здесь постоянную работу.

Спускались сумерки. Зажигались огни города, подсвечивавшие раскаленное от жары небо. Я запер трюм на висячий замок и направился к воротам. Джонс поднял голову от журнала:

— Решили где-нибудь поужинать?

— Да. В каком ресторане есть бар с кондиционером?

— Попробуйте заглянуть в “Золотого фазана”, это на углу Третьей улицы и Сан-Бенито. Вызвать такси?

Я покачал головой:

— Спасибо. Немного пройдусь, а потом сяду в автобус.

Было уже довольно темно. Я перешел железнодорожные пути и углубился в темную улицу. До остановки автобуса нужно было пройти один квартал прямо и два, повернув направо. В этом районе располагались склады и предприятия тяжелой промышленности. На плохо освещенной улице было пустынно. Миновав квартал, я повернул направо. На полпути к автобусной остановке была автомобильная свалка. Разбитые машины громоздились одна на другой. Неожиданно позади меня послышался шум автомашины. На секунду ярко блеснули фары. Машина нагнала меня и остановилась.

— Эй! — раздался грубый мужской голос. Я обернулся и увидел черное дуло пистолета. На переднем сиденье сидел человек, из внешности которого мне бросились в глаза только широкие поля шляпы и тяжелая челюсть под ними.

— Лезь в машину! — скомандовал водитель. Улица была совершенно безлюдна. За спиной у меня тянулся высокий забор автомобильной свалки, через который мне было не перебраться. До угла было далеко, словом, никакой возможности укрыться не представлялось.

— Ладно. Берите бумажник. В заднем кармане брюк!

— Нам твои деньги не нужны. Говорю, лезь в машину!

Дуло пистолета едва заметно качнулось. Открылась задняя дверь. Я сделал шаг к машине, пригнулся, из кабины тут же протянулись чьи-то руки и втащили меня внутрь… Я упал лицом вниз. Что-то тяжело опустилось на мое левое плечо. Рука моя тут же онемела, пальцы потеряли чувствительность. Я попытался подняться — и получил удар по голове… Из глаз посыпались искры.

Когда я пришел в себя, голова моя раскалывалась от боли. Боль пульсировала внутри, вздымаясь и падая, словно морской прибой. Я открыл глаза, и меня тут же ослепил жгучий свет. Я дернулся и снова опустил веки. Подступила неудержимая тошнота. Началась рвота, и я едва не захлебнулся собственной блевотиной.

— Поднимите его! — раздался резкий окрик. — Мы же его потом не откачаем!

Я почувствовал, как меня поднимают и рывком прислоняют к стене. Меня сновастало выворачивать наизнанку. Я задыхался.

— Облейте его водой! — приказал тот же голос. — От него воняет.

Кто-то побежал выполнять приказание и тут же вернулся. Мне плеснули водой в лицо, да с такой силой, что я стукнулся головой о стену. Из носа потекло. Я еле дышал. Рубаха промокла насквозь. Я снова открыл глаза. В них ударил свет. Я хотел оттолкнуть источник света рукой, но не достал. Наверное, это было солнце. А может быть, я угодил в ад…

Сквозь слепящий свет, резкую боль и одурь блевотины до меня долетели слова:

— Ты меня слышишь, Роджерс? Я попытался что-то ответить, но опять началась рвота. Снова мне в лицо плеснули холодной водой. После этого я предпринял еще одну попытку ответить. На этот раз это удалось.

— Да.., слы.., шу…

— Роджерс, ответь, — произнес тот же голос. — Где ты высадил его на берег?

Я силился понять, о чем меня спрашивают, и не мог.

— Ко…го?.. О ком.., вы говорите?..

— Об Уэнделле Бэкстере. Где ты его высадил?

Глава 5

— Бэкстера? — переспросил я, закрывая глаза ладонью от слепящего света. — Высадил?

— Да он дурачком прикидывается? — послышался другой голос — резкий, скрежещущий. — Вот я ему сейчас врежу!

— Погоди, — остановил его первый голос властным, не допускавшим возражений тоном.

Мне вдруг вспомнилась фраза из какого-то недавнего разговора… Кто это сказал?.. От боли в голове мысли путались, то появлялись, то исчезали. Всплывали отрывочные слова: “расправились.., профессионалы…” Это сказал полицейский. Уиллард?.. Нет, Уиллетс! Точно, он… “Похоже, с ним расправились профессионалы…” Это были его слова.

— Врежем ему, язык и развяжется!

— Заткнись! Роджерс, где ты его высадил? В Мексике? Гондурасе? На Кубе?

— He понимаю, о чем вы говорите, — ответил я.

— Мы говорим об Уэнделле Бэкстере.

— Бэкстер умер, — сказал я, — от сердечного приступа…

— И его похоронили в море… Хватит болтать, Роджерс! Мы читаем газеты. Где он?

В голове у меня понемногу прояснялось. Я не знал, где нахожусь, кроме того, что сидел на деревянном полу и опирался спиной о стену. В глаза по-прежнему бил яркий свет — вероятно, на меня направляли мощный фонарь. На уровне своих глаз я увидел ноги в серых штанах и дорогие ботинки. Справа виднелась еще одна пара ботинок — огромная, скорее всего двенадцатого размера. Я скосил глаза влево и обнаружил еще одну пару ног. На них были черные туфли — и тоже большого размера. На правой туфле виднелся надрез — так поступают, когда мешает мозоль. В полуобморочном состоянии, в котором я находился, я обращал внимание на детали, словно ребенок, перед которым впервые открылся внешний мир. С меня стекала вода, сидел я в большой луже. С лица и волос капало. Я облизал губы — вода была соленая. Значит, дело происходило на море — на пирсе или в трюме какой-нибудь лодки. — Куда направлялся Бэкстер? “Они что, полоумные?” — подумалось мне.

— Бэкстер умер, — терпеливо повторил я. — Мы похоронили его в море. Ради всего святого, зачем мне вам врать?

— Он тебе за это заплатил.

Я открыл было рот, чтобы возразить, но тут же его закрыл. До меня наконец дошло, что мне грозит. У меня по спине пробежал холодок.

— Дай-ка я его проучу.

— Рано еще, говорю тебе. Хочешь, чтобы он снова отключился и потом еще час ждать, пока он придет в себя? Он и так заговорит. Послушай, Роджерс, я расскажу тебе, что было на самом деле.

— Рассказывайте что угодно, мне все равно. Бэкстер умер.

— Слушай же. Бэкстер пришел на “Топаз” в Кристобале вечером 31 мая. Втроем вы отошли на следующее утро, первого июня. Сюда вы прибыли с Кифером вдвоем 16 июня. Бэкстер заплатил тебе десять тысяч долларов за то, что ты высадил его на побережье Центральной Америки, в Мексике или на Кубе, и сочинил эту сказочку о сердечном приступе и похоронах в открытом море…

— Говорю вам, он умер!

— Заткнись, я еще не закончил! Бэкстер напрасно доверился такому придурку, как Кифер. Нам все о Кифере известно. Вечером, накануне вашего отплытия из Панамы, он спустил в пивной на берегу свой последний доллар. А когда прибыл сюда через шестнадцать дней, поселился в самом дорогом отеле города и начал швырять деньгами, словно пропойца, у которого куры денег не клюют. В сейфе отеля лежат две тысячи восемьсот долларов, которые он положил туда на хранение. А когда его пришили, при нем оказалось шестьсот долларов. Так что в целом у него было порядка четырех тысяч, и значит, ты должен был получить еще больше. Как владелец “Топаза”. Так где сейчас Бэкстер?

— На дне моря, на глубине двенадцать тысяч футов, — сказал я уже без всякой надежды, что мне поверят.

Было очевидно, что все мои старания напрасны. Всему виной Кифер, но ничего уже не исправишь. Я вспомнил страшное месиво, в какое бандиты превратили его лицо, и вздрогнул. Это сделали они, и точно так же поступят со мной.

— Ладно, — послышался голос главаря. — Теперь, пожалуй, можно немного его проучить.

Из темноты вынырнула огромная рука, обхватила мою голову и крутанула ее что было силы. Я попытался подняться. Другая рука вцепилась в мою рубаху на груди и потянула меня вверх. Я беспомощно зашатался. Меня крепко схватили за руки сзади. И тут же я получил сильный удар в живот. Но руки мои освободили. От боли я сложился пополам, потерял равновесие и упал.

— Где Бэкстер?

Я был не в состоянии говорить. Меня подняли и вновь усадили, ударив с размаху о стену. Дыхание перехватило, в горле забулькало. И снова, словно глаз циклопа, в меня уставился беспощадный, слепящий луч.

— Не валяй дурака! — сказал властный голос. — Нам необходимо знать, в каком месте ты высадил его на берег. Ты Бэкстеру ничего не должен. Свое обязательство перед ним ты выполнил. А он тебя подставил, так как знал, что мы тебя достанем. Он ничего тебе об этом не сказал? Так ведь?

— Зачем мне врать? — с трудом проговорил я. — Если бы я в самом деле высадил его на берег, я сказал бы вам. Но я его нигде не высаживал.

— Бэкстер обещал, что позднее заплатит тебе больше… Разве нет?

— Он мне ничего не обещал и ничего не платил. Я не знаю, откуда у Кифера взялись деньги. Может быть, он вытащил их у Бэкстера из чемодана. Твердо я знаю одно: Бэкстер умер. Я собственноручно сшил ему саван и опустил его в море.

— Хватит травить баланду, Роджерс! Мы знаем, что ты высадил его на берег. Кифер во всем признался. Он только не знал, в каком месте, потому что курс прокладывал ты. Это было в устье какой-то реки, но он не знал, что это за река и в какой стране.

— Он сказал вам это после того, как вы изуродовали ему лицо? — спросил я. — Или когда вы его еще били? Возможно, вы и сами были знакомы с Бэкстером. У него прежде случались сердечные приступы?

— Нет.

— Бэкстер — его настоящая фамилия?

— Не имеет значения.

— Похоже, это вымышленное имя. И почему вы думаете, что человек, отплывший со мной из Панамы, тот, кто вам нужен?

— Его видели в Панаме.

— И все же ошибка не исключена.

— Взгляни-ка сюда.

Снова из темноты вынырнула рука и протянула мне фотографию. Я взял ее. На небольшом снимке за штурвалом быстроходной рыболовецкой лодки стоял мужчина: высокий, худощавый, в шортах цвета хаки и кепке с длинным козырьком. Это был Бэкстер — сомнений не было. Но меня заинтересовал не столько он сам, сколько лодка, а также задний план снимка. Это место поразительно мне что-то напоминало.

— Ну? — В голосе главаря звучали холодные нотки.

Я вернул фотографию.

— Это Бэкстер.

Врать было бессмысленно.

— Молодец! Конечно, он. Ну, теперь выкладывай все.

— Я уже сказал. Он умер.

— Не пойму я тебя, Роджерс. Ты не глуп и, понимаешь, что мы не блефуем. Видел же, как обработали Кифера.

— Да, видел. Но чего вы добились? Бедняга спятил от боли и только и думал о том, что вы хотите от него услышать. Вы и услышали то, что хотели. Со мной вы того же добиваетесь? Я тоже боюсь, как бы мне не изуродовали лицо, и, возможно, поступлю так же.

— Мы только теряем с ним время! — снова проговорил скрипучий голос. — Держи ему руки!

Я прикинул, далеко ли от меня находится источник света. Постарался внутренне собраться. Ситуация казалась безнадежной, но нужно было как-то действовать. Я напрягся и вскочил прежде, чем меня схватили. Оттолкнулся от стены и бросился к источнику света. Кто-то ухватил меня за рубашку. Она затрещала. Свет откачнулся назад, но я достал его. Фонарь свалился на пол и покатился, но не погас. Свет скользнул по противоположной стене, выхватил из темноты распахнутую дверь, два туго натянутых каната и стоявшую на якоре баржу. Меня ударили, и я упал. Чьи-то руки почти схватили меня, но я выскользнул и пополз к двери. За спиной скрипели подошвы ботинок бандитов. В темноте они натыкались друг на друга. Послышались стоны, ругательства. Меня ударили по голове, и я едва устоял, налетев на дверную притолоку. Затем извернулся и оказался под открытым небом. Надо мной сияли звезды. За кормой баржи тускло поблескивала поверхность моря.

Я оглянулся, намереваясь бежать вдоль пирса. Но один из преследователей навалился на меня сзади и ухватил за пояс. Мы оба свалились на самом краю пирса. Я споткнулся о швартовые баржи и полетел в воду — между бортом баржи и пирсом.

Вода сомкнулась над моей головой. Я сделал несколько энергичных движений под водой, стремясь отплыть от того места, где упал. Но не повезло: я уперся в борт баржи, обитый стальными листами. Я резко оттолкнулся от борта и тут же наткнулся на сваи, облепленные морскими ракушками, порезав при этом руку об их острые края. Ухватившись за сваю, я забился под пирс и только там вынырнул на поверхность.

— Свет сюда!.. Эй, слышите?! — истошно закричали надо мной.

Видимо, бандит тоже споткнулся о канат, но схватился за него и в воду не упал. По деревянному настилу пирса загрохотали башмаки преследователей. Мне следовало забраться подальше под пирс, иначе меня могли обнаружить. Однако прилив начал тянуть меня назад, к барже. Я крепко держался за сваю, оглядываясь по сторонам в поисках спасения. В темноте, однако, не было видно других спасительных свай. А бороться с течением немыслимо!

Внезапно яркий свет осветил мое убежище под пирсом.

— Вот он! Здесь этот гад! — раздались громкие голоса бандитов. — Он держится за сваю!

Я набрал полные легкие воздуха и нырнул. И тут же уперся лбом в борт баржи. Конечно, некоторое время можно было плыть вдоль нее. Но если я вынырну, то снова окажусь на виду. Выбора не было. Я нырнул под баржу. Опустившись поглубже, я почувствовал, как вода больно давит на перепонки. Значит, я достиг глубины более двенадцати футов. Я нащупал место, где стальные листы сходились, образуя киль. Я находился под самым днищем баржи. В непроглядной темноте трудно было определить ширину днища, а значит, и расстояние, которое мне предстояло преодолеть. Но это было не самое страшное. Страшнее были трое бандитов, которые метались по пирсу. Но так или иначе, обратного пути не было. Течение подхватило меня и утянуло под днище баржи. Я заработал руками изо всех сил, чувствуя затылком стальную обшивку днища.

Потом руки мои вдруг погрузились в тину. В первое мгновение я отдернул их. Но затем вновь обрел присутствие духа, сознавая, что мое единственное спасение — двигаться вперед. Поверни я назад, мне никогда не выбраться бы из-под днища баржи. Если бы даже удалось правильно сориентироваться, у меня все равно недостало бы сил, чтобы плыть против течения. Я что есть мочи работал руками, опускаясь все ниже. Теперь я весь погрузился в тину. Спина моя между тем касалась днища баржи.

И вдруг оказался в чистой воде, и уже ничто не мешало моим движениям. Но тут я начал задыхаться от недостатка кислорода, возникла резкая боль в легких. Киль баржи остался позади — я начал всплывать, судорожно махая руками. Наконец я вынырнул на поверхность и вздохнул полной грудью — раз, другой… И тут футах в десяти слева от меня по воде скользнул луч света. Я снова нырнул. Бандиты перешли на другой борт баржи и освещали воду с моей стороны. Я плыл под водой, изо всех сил работая руками и ногами. Прилив помогал. Когда я снова вынырнул, баржа была уже ярдах в пятидесяти от меня. Бандиты, отчаянно сквернословя, продолжали светить фонарями вокруг баржи. Я изменил направление и поплыл наперерез течению, к темневшему невдалеке берегу. Вскоре я ощутил руками дно, встал на ноги и посмотрел назад.

Я находился ярдах в двухстах от пирса и пришвартованной к нему баржи. Мои преследователи пытались осветить поверхность воды вдали от пирса, в том направлении, куда я поплыл. Пришлось податься назад и вниз, над водой осталась лишь голова. Я ждал и слушал, как они переговаривались между собой. Меня они так и не заметили и повернули обратно. Через несколько минут заработал двигатель автомобиля, стоявшего на берегу, неподалеку от пирса. Вспыхнули фары, машина тронулась — и вскоре ее задние огни потеряли яркость и пропали вдали. Я выбрался на берег. Мне тут же пришлось сесть — ноги подо мной просто подломились, колени дрожали. То была запоздалая нервная реакция на то, что со мной произошло.

Немного погодя я снял с себя одежду и выжал ее. Бумажник, часы и зажигалка так и остались при мне. Документы и деньги намокли, и я их, как мог, промокнул. Сигареты выбросил. Оказалось, что в темноте не так просто натянуть на себя мокрую одежду. Ветра не было, комары противно зудели вокруг. Справа виднелись огни Саутпорта, подсвечивавшие нижнюю кромку облаков. Я встал, для большей уверенности отыскал взглядом Полярную звезду и зашагал к городу…

— Где это случилось? — спросил Уиллетс. — Вы можете описать это место?

— Да, — сказал я. — Это, должно быть, милях в восьми — десяти к западу от города. Я прошел пешком примерно три мили, прежде чем удалось остановить патрульную машину. Там сохранился с прежних времен деревянный пирс, а на нем — сарай. С западной стороны пирса стоит на якоре баржа. Ее корпус обшит стальными листами. На берегу, видимо, были какие-то постройки, но они давно сгорели. Остались только фундаменты да еще кое-какие обломки.

Уиллетс с Рамиресом переглянулись и понимающе кивнули один другому.

— Похоже на бывший сахарный завод Бауена. Он находится за городской чертой, надо поехать туда и взглянуть на него. Вам тоже лучше отправиться с нами, чтобы опознать это место. Вы оправились после того, что с вами приключилось?

— Вполне, — подтвердил я.

Шел одиннадцатый час вечера. Разговор этот проходил в отделении “Скорой помощи” окружной больницы. Сюда меня доставила патрульная машина. Они же сообщили по рации в полицейский участок обо всем, что со мной произошло. Там попросили не отпускать меня, пока не будет проведено расследование. Осматривал меня молодой врач, которому, как видно, уже осточертела возня с пациентами. Он сказал, что на затылке у меня глубокая рана, но кость не задета. Затем обработал каким-то составом порезы на руках, заклеив их лейкопластырем. В завершение всей операции угостил меня сигаретой и дал с собой две таблетки аспирина.

— Будете жить! — заверил он меня, демонстрируя свое безразличие к здоровым пациентам.

Но долго ли осталось мне жить на этом свете? Сейчас мне удалось вырваться из рук преступников, но как только они обнаружат, что я уцелел, охота за мной возобновится. Что было делать? Просить полицию охранять меня до конца дней? Это же просто смешно! Взрослый мужик требует защитить его от трех пар башмаков! Ведь в лицо-то я их не видел!

Кто такой Бэкстер? Зачем он им понадобился? И с чего они взяли, что мы высадили его на берег? Я не знал ответа на этот вопрос и двадцать минут спустя, когда в больнице появились Уиллетс и Рамирес. Они, конечно, не были на дежурстве, но их вызвали: дело Кифера висело на них. Я рассказал им историю своего похищения.

— Что ж, поехали, — сказал Уиллетс. Мы вышли из больницы и сели в патрульную машину. Вел ее Рамирес — довольно быстро, но сирены не включал. Одежда на мне еще до конца не просохла, так что я наслаждался прохладой. Голова болела меньше, но я чувствовал, как в ней тяжело пульсировала кровь. Большую часть пути шоссе было свободно, так что мы добрались до места за четверть часа. Дорога у берега была разбита и завалена ракушками. Я сразу же узнал место происшествия. Уиллетс и Рамирес достали электрические фонарики, и мы начали пробираться через всякий хлам к пирсу.

Дверь сарая открывалась наружу, в сторону баржи. Внутри было темно и пусто. Пол, где я сидел у стены и где меня рвало, все еще был мокрым от воды, которой меня окатывали бандиты. Тут же валялось пожарное ведро — им они таскали воду. К его ручке был привязан конец веревки. Уиллетс прихватил ведро с собой в надежде, что на нем могли сохраниться отпечатки пальцев. Больше в сарае ничего не было: ни следов крови, ни каких-либо признаков того, что Кифера убили здесь. Мы вышли из сарая. Рамирес посветил в воду — между пирсом и бортом баржи.

— И вы смогли здесь проплыть? — удивился он. — О Боже…

— У меня не было выбора, — сказал я. Мы вернулись в полицейский участок, в ту самую комнату, где я уже побывал в то утро.

Полицейские запротоколировали мои показания.

— Значит, вы так и не видели их лиц? — спросил Уиллетс.

— Нет. Они все время светили мне в глаза. Их было трое, причем двое из них — настоящие громилы.

— И они признались, что убили Кифера?

— Я передал вам все слово в слово. У меня нет никаких сомнений, — заверил я полицейских.

— А почему они разыскивают Бэкстера?

— Не знаю.

— И кто он такой на самом деле?

— Был, — поправил я. — Ничего определенного сказать не могу.

— Но теперь вы склонны думать, что, возможно, он жил в Майами?

— Скорее всего когда-то жил. Не знаю, как давно это было, но фото, которое они мне показали, было сделано в заливе. За это могу поручиться.

— Однако они не привели никаких доводов в пользу того, что у вас якобы были причины высадить Бэкстера на берег? Бандиты говорили только о том, что деньги у Кифера появились как-то вдруг?

— Доводов у них никаких не было. Уиллетс закурил сигарету и навалился грудью на стол.

— Послушайте, Роджерс. Хочу дать вам один совет, как человек, сведущий в таких делах. Все то, что произошло в Панаме и посреди океана, не подпадает под юрисдикцию властей Соединенных Штатов и нас ни в коей мере не касается. Но сами вы — в опасности. Если вы о чем-то умалчиваете, вы делаете хуже себе. На вашем месте я немедленно рассказал бы обо всем, что знаю.

— Я уже рассказал вам обо всем, что знаю, — заверил я Уиллетса.

— Хорошо. Поверим вам на слово. Вы — единственный свидетель, других доказательств у нас нет. Я чувствую, что все это дело рук профессионалов. И думаю, они не местные. Я навел справки у всех информаторов, которые работают в пределах нашего города, никто ничего о них не знает. Один выход — выяснить, кто такой Бэкстер… И какие делишки он обделывал.

— Прекрасная идея, — заметил я саркастически. — Особенно если принять во внимание тот факт, что Бэкстер покоится на дне Карибского моря.

— Непонятно все-таки, что нужно было Бэкстеру на вашей лодке? Это совершенно не укладывается ни в какую логику. Внезапное обогащение Кифера можно объяснить только тем, что он украл деньги у Бэкстера. Но если Бэкстер хотел скрыться от бандитов с четырьмя тысячами баксов наличными, зачем ему было садиться на тихоходную лодку, которая в лучшем случае делает пять миль в час? На его месте я выбрал бы более скоростной вид транспорта.

— Не знаю. Чем больше я обо всем этом размышляю, тем меньше что-либо понимаю. Господа я умоляю только об одном — не посылать больше мне таких попутчиков, как Бэкстер и Кифер.

— Да, тут мы бессильны что-либо предпринять. Есть сведения, что к этому делу собирается подключиться Федеральное бюро расследований. Они, вероятно, свяжутся с вами утром. А сейчас мы отправим вас на “Топаз” в патрульной машине. И если вам снова вздумается ехать в город ночью. Бога ради, берите такси.

— Непременно, — заверил я его. — Похоже, бандиты больше всего на свете опасаются водителей такси.

— Больше всего на свете они боятся свидетелей, мистер философ. Они все этого боятся. И вам следует избегать тех мест, где вы можете попасться им на глаза.

Патрульная машина высадила меня у ворот доков и укатила. Шел первый час ночи. Я с опаской огляделся по сторонам. Пирсы отбрасывали пугающие тени на поверхность воды. В них мог скрываться кто угодно. Усилием воли я подавил мысль о том, что за мной, возможно, следят. Все вокруг было спокойно, и нигде не было ни души. Лишь старина Ральф, смена которого продолжалась с полуночи до восьми утра, сидел на стуле, откинувшись на его спинку, возле ворот, в ярком свете фонаря, и, как водится, читал журнал. Он с любопытством взглянул на полицейскую машину и мою перепачканную грязью обувь, но ничего не сказал. Я пожелал ему доброй ночи и пошел к “Топазу”. Поднявшись на борт лодки, я направился к трюму. На ходу опустил руку в карман, нащупывая ключ. И тут же понял, что он мне не понадобится.

Трюм был открыт, навесного замка как не бывало… Поработал явно специалист: он аккуратно перекусил ушки, на которых висел замок. Трюм зиял темнотой. На голове у меня зашевелились волосы, меня охватило жуткое чувство. Я внимательно прислушался, понимая, однако, что все это напрасно. Если кто-то и был в трюме, он наверняка давно услышал меня. Но не мешало проверить. Рядом с трапом находился выключатель, и я легко до него дотянулся. Ничего страшного не произошло. Я осмотрел трюм при свете. Там конечно же никого не было: непрошеных гостей и след простыл! А в трюме они учинили настоящий разгром.

Глава 6

Койки были опрокинуты, ящики из-под них вытащены и выпотрошены. Постельные принадлежности валялись на диване и в туалете. Содержимое моего чемодана и сумки с бельем было вывернуто на пол. Припасы из шкафов на камбузе бесследно исчезли. Я спотыкался о морские карты, литературу по морскому делу, таблицы азимутов и книги. Во мне закипал гнев. Кому нужна такая охрана? Посадили у ворот пенсионера, из которого песок сыплется… Он спокойненько почитывает себе журнальчик, а воры тем временем громят мою лодку… Разумеется, я понимал, что Отто здесь ни при чем. Гнусные налетчики явились на “Топаз” не через ворота. И к тому же это были не обычные воры. Специальные охранники каждый час совершали обход доков, но на этом пирсе их поста не было. Я схватил первый попавшийся под руку фонарь и выскочил на палубу.

"Топаз” я пришвартовал у дальнего конца пирса правым бортом, носом к берегу. У начала пирса горел фонарь. Здесь же было почти темно, особенно на корме. Стоявшая рядом на рельсах лодка любителя креветок загораживала “Топаз” от охранника у ворот. Территорию доков огораживал высокий забор из металлической сетки. Поверху была пущена колючая проволока. С берега сюда не проникнешь иначе как через охраняемые ворота. Однако со стороны залива доки ничто не защищало. Подобраться к ним по воде было легче легкого.

Я нагнулся над левым бортом, осветил его фонарем и тут же обнаружил, откуда явились незваные гости. Любой яхтсмен стремится к тому, чтобы надводная часть его лодки сияла белизной, словно свежевыпавший снег. Но это великолепие, как правило, сохраняется ненадолго. Так было и сейчас: прямо под комингсом рулевой рубки я обнаружил небольшую вмятину со следами зеленой краски. Сюда, вероятно, ткнулся ялик или какая-нибудь другая небольшая лодка. Если они шли на подвесном моторе, то скорее всего его выключили заранее, чтобы шум не привлек внимания сторожей, и подошли к “Топазу” на веслах. Возможно, это произошло во время дежурства Отто, сразу же после моего ухода. Значит, их было по меньшей мере четверо. Но что они искали?

Я выпрямился и тут же заметил кое-что еще. Для верности посветил себе фонарем. Да, на корпусе была еще одна вмятина, примерно в десяти футах впереди по ходу. Так, может, черт побери, они врезались в борт “Топаза” на скорости в двадцать узлов и их отбросило от такого удара? Я опустился на колени, чтобы получше рассмотреть очередную солидную вмятину. К ней пристала желтая краска. Выходит, они пришли на двух лодках? Но какой в этом смысл? Нет, видимо, они побывали здесь дважды. И не очень давно, поскольку борта я покрасил только в четверг.

Впрочем, все это было не так уж важно. Главное — бандиты были здесь и могли снова вернуться. Лучше будет провести ночь в каком-нибудь отеле. Ведь пробраться на “Топаз” не представляло никакого труда. Я снова спустился в трюм и навел там порядок. На первый взгляд из вещей ничего не пропало. Я переоделся в легкий костюм — единственный взятый мною в это путешествие, — сменил обувь и сложил остальные пожитки в сумку. Решил также прихватить секстант и хронометр — самые ценные приборы на борту. Закончив сборы, пошел к воротам.

Старик охранник страшно огорчился, когда я рассказал ему о случившемся, извинялся и, кажется, порядком напугался.

— Но, мистер Роджерс! — взмолился он. — Я ведь ничего не слышал…

— Возможно, это случилось, когда дежурил Отто, — попытался я его успокоить. — Важен сам факт. В любом случае со стороны моря их никто не мог заметить. Спрячьте, пожалуйста, у себя в будке хронометр и секстант. А утром, когда приедет ваш начальник Фролих, будьте добры, передайте их ему. И попросите его починить на “Топазе” ушки на крышке трюма и повесить новый замок. Разумеется, за счет фирмы. И скажите также, чтобы в трюм не пускал никого: полиция будет искать там отпечатки пальцев. Я вернусь примерно в девять часов.

— Хорошо, сэр, — ответил старик. — Я все сделаю так, как вы сказали. Мне очень неприятно, сэр, что все так получилось…

— Забудьте, — сказал я.

После этого я позвонил в полицию, сообщил о том, что произошло на борту моей лодки, и попросил их поставить в известность Уиллетса, когда он выйдет на дежурство. Уиллетс занимался убийствами и не имел отношения к взломам и кражам. Поэтому я специально попросил дать ему знать. Наконец все дела были улажены, и я вызвал такси. Водитель порекомендовал мне отель с солидной репутацией — “Болтон”.

Такси углубилось в промышленный район с множеством пакгаузов. Я внимательно оглядывал пустынные улицы, по которым мы проезжали. Нас никто не преследовал. Сама мысль о возможности нападения казалась сейчас бредовой. Отель “Болтон” располагался в самом центре деловой части города, примерно в трех кварталах от отеля “Уорик”. В "нем, разумеется, имелись кондиционеры.

В два часа ночи я зарегистрировался у администратора и отправился вслед за служащим отеля по безлюдным ночным коридорам в свой номер. На ум мне вдруг пришло описание такого же отеля в одном из романов Фолкнера <Фолкнер Уильям (1897 — 1962) — американский писатель.>.

Писатель назвал его “сотами для ночного отдыха”. Мой номер действительно был похож на ячейку в пчелиных сотах. К счастью, на двери его была металлическая задвижка и цепочка. После ухода служащего я закрыл дверь на ключ и повесил цепочку. Затем принял душ и улегся в постель с зажженной сигаретой.

Кто же такой Бэкстер?

Он стал моим кошмаром. И винить в этом приходилось только Кифера. Но сперва Бэкстер стал кошмаром для Кифера, а уже от Кифера принял эстафету Роджерс, то есть я. Мы действовали подобно игрокам бейсбольной команды, тренирующейся где-нибудь на пустыре. За каким дьяволом он пришел на “Топаз”? Насчет неудачи с работой и желания сэкономить на авиабилете он явно наврал. А между тем он не выглядел аферистом. Сдержанным и скрытным — может быть, но никак не аферистом. И уж во всяком случае не преступником. В общем, он мне, скорее, нравился.

Кто были его преследователи? Почему они не желали верить, что он скончался от сердечного приступа? И что мне теперь делать? Всю оставшуюся жизнь заглядывать под собственную кровать и накрепко запирать на ночь двери в отелях, где я останавливаюсь? Мысль эта угнетала меня. Ведь полиция в подобных случаях не в состоянии обеспечить безопасность. Разве что навеки поселиться у них в участке и не показываться на люди… А считать себя героем, способным вступить с бандитами в единоборство, было, по меньшей мере, лицемерием. Речь идет о профессионалах. Это не спорт, не футбол, в котором существуют твердые правила и можно выйти из игры в случае, если ты получишь травму. Будь у меня даже оружие и разрешение на него, пользы от этого никакой! Я не умею стрелять в людей и не хочу этому учиться.

Я закурил новую сигарету и взглянул на часы. Было около трех ночи.

Уиллетс прав: единственный способ до них добраться — это выяснить, кто такой Бэкстер. А поскольку останки Бэкстера навечно похоронены на дне моря и до них уже не добраться, надо искать какое-нибудь связующее звено. Такая задача конечно же под силу только ФБР. Но и там не знали, с чего начать. Я один провел вместе с Бэкстером целых четыре дня…

Я снова обратился к своей памяти: начну со дня отплытия, с самого утра. После завтрака мы принялись за работу — заменили нижний вант грот-мачты с левого борта, поставили новый из нержавеющей стали. Бэкстер работал с явным удовольствием и отлично управлялся с тросами. Но руки у него были нежные, а рабочих рукавиц на “Топазе” не было. Я отметил также, что он по-прежнему в своих серых фланелевых брюках. Потом нам доставили заказанные припасы. Мы перенесли их на борт “Топаза” и разместили все по местам. Тут я обнаружил неточность в счете поставщика и решил отправиться в город на машине, доставившей нам груз. Когда я уходил, из трюма показался Бэкстер и окликнул меня. Он протянул мне двадцать долларов и попросил:

— Вас не затруднит купить мне в городе две пары рабочих брюк? Я не успел это сделать вчера вечером, магазины уже закрылись…

— Конечно, не затруднит, — ответил я. — Какой у вас размер?

— Тридцать два дюйма в поясе и самые длинные.

— Хорошо. Но может быть, поедем вместе? Время еще есть.

— Спасибо, но лучше я останусь и закончу работу с этим тросом. Если, конечно, вас не затруднит моя просьба.

Я повторил, что нисколько не затруднит. Тогда он вытащил из кармана надписанный авиаконверт и попросил заодно опустить его в почтовый ящик.

"Должно быть, оно было адресовано Пауле Стаффорд!” — осенило меня, и от неожиданности я сел на постели. От резкого движения я уронил на пол зажженную сигарету и торопливо ее поднял. Да, именно тогда я впервые услышал, а точнее, прочел это имя на конверте. Уже в городе, опуская письмо в почтовый ящик, я машинально бросил взгляд на адрес и увидел, что адресат живет в нью-йоркском отеле. Я не любопытен, но меня это несколько заинтриговало: ведь Бэкстер сказал, что живет в Сан-Франциско. Я взглянул на имя… Что там было? Стэнфорд? Сэнфорд? Или Стаффорд?.. Да, конечно же Стаффорд! Я уверен в этом…

Господи! У меня совсем память отшибло! Я же начисто забыл, что мне звонила Паула! И что сейчас она скорее всего находится в отеле “Уорик”… В пять минут она поможет мне разгадать все тайны. Я схватил телефонную трубку…

И едва дождался, пока оператор отеля наберет нужный номер.

— Доброе утро! — произнес певучий голос. — Отель “Уорик”.

— У вас остановилась Паула Стаффорд? — спросил я.

— Будьте добры, подождите минуту… Да, сэр…

— Вы могли бы соединить меня с ней?

— Извините, сэр, но ее телефон занят. Возможно, Паула разыскивает меня по телефону в доках… Я вскочил с кровати и принялся поспешно напяливать на себя одежду. До отеля “Уорик” было всего три квартала.

На улицах было пусто. В светофорах на перекрестках мигал желтый свет. Мне встретились лишь два запоздалых автобуса и уборочная машина. За считанные минуты я добрался до отеля “Уорик”. Просторный шикарный вестибюль отеля в этот час словно вымер. Киоски закрыты, освещение частично выключено. Лампы горели только в регистратуре. Мигали огнями распределительный щит и единственный работавший лифт. Ночной отель смахивал на огромного дремлющего монстра, а освещенные точки походили на его нервные центры. Я направился прямиком к внутренним телефонам, находившимся с правой стороны от ночного дежурного.

Паула ответила сразу, точно стояла у телефона и ждала моего звонка.

— Да?

— Мисс Стаффорд? — спросил я.

— Слушаю, — ответила она настороженно. — Кто это?

— Стюарт Роджерс. Я внизу, в вестибюле…

— О, слава Богу! — В ее голосе послышались истерические нотки. — Я пыталась найти вас по телефону в доках, но там ответили, что вы уехали, они не знают куда. Но это не важно. Где вы?

— Внизу, в вестибюле, — повторил я.

— Поднимайтесь ко мне! Тысяча пятьсот восьмой номер.

Служащий подсказал мне, что этот номер находится по правую сторону от лифта. Поднявшись на этаж, я пошел по длинному коридору, устланному мягким, пушистым ковром. На мой стук Паула тут же отворила дверь. Я сразу обратил внимание на ее глаза — огромные, удивительной голубизны, с длинными темными ресницами. Однако было очевидно, что она провела не одну бессонную ночь.

— Входите, мистер Роджерс!

Паула пропустила меня в комнату, улыбнувшись при этом какой-то болезненной и в то же время приветливой улыбкой. Но улыбка тут же исчезла с ее лица. В левой руке она держала пузырек с таблетками и тут же, прямо на моих глазах, достала одну из них. Ей можно было дать лет тридцать пять. Темные волосы всклокочены, словно она только что запускала в них пятерню. На ней был голубой халатик, туго стянутый в талии. Одним словом, Паула была весьма привлекательна. Но она была напряжена до предела, нервы — как натянутая стрела. Казалось, урони я что-нибудь случайно или сделай какое-то неожиданное движение, она подпрыгнула бы до потолка.

Я вошел в номер, закрыв за собой дверь. Паула тем временем схватила со столика стакан с водой и запила таблетку. На самом краешке столика лежала зажженная сигарета с длинным мундштуком. Рядом стоял еще один пузырек с таблетками, только другого цвета, а также большая неоткупоренная бутылка виски “Джек Дэниеле”. Слева от меня была чуть приоткрыта дверь в ванную комнату, где горел свет, почти всю комнату занимала широкая двуспальная кровать, застланная покрывалом цвета хурмы. Окно, закрытое жалюзи и шторами в тон покрывалу, заменяло одну из стен. Между кроватью и шкафом был включен торшер. На постели валялось платье, которое Паула, видимо, сняла недавно, а также модный бюстгальтер. Тут же лежали сумочка и темные очки. В ногах кровати, на специальной подставке, лежал раскрытый чемодан с беспорядочной кучей дамского белья и чулок. Глядя на весь этот бедлам, трудно было определить, въехала Паула только что в этот номер или уже собирается уезжать.

— Расскажите о нем! — с ходу потребовала она. — Как вы думаете, у него все в порядке?

Прежде чем я успел ответить, Паула жестом указала мне на кресло рядом с кроватью. На лице ее вновь проступила болезненная улыбка. Она схватила бутылку “Джек Дэниеле” и принялась ее раскупоривать.

— Извините… Устраивайтесь поудобнее. Разрешите предложить вам виски…

Я взял из ее рук бутылку, опасаясь, что она выронит ее, и поставил на стол.

— Спасибо, у меня нет настроения пить. Мне нужно получить у вас кое-какие сведения.

Паула, видимо, пребывала в таком взвинченном состоянии, что не слышала меня. Она не заметила даже, что я забрал у нее бутылку.

— ..Чувствую, что я не в себе, — говорила она. — Должно быть, есть какая-то веская причина… Иначе почему он до сих пор не дал о себе знать?

— Кто? — спросил я.

Только теперь мой вопрос дошел до нее. Паула осеклась, с удивлением посмотрела на меня и сказала:

— Как “кто”? Брайан, то есть… Уэнделл Бэкстер.

Теперь наступила моя очередь говорить. То, что она ничего не знает, казалось невероятным. Мне было очень тяжело сообщать ей страшную новость.

— Очень жаль, мисс Стаффорд, но я полагал, вы уже обо всем знаете из газет. Уэнделл Бэкстер умер.

Паула улыбнулась:

— Ну конечно! Какая же я глупая! Она отвернулась от меня и принялась рыться в сумочке.

— Должна вам сказать, мистер Роджерс, что Уэнделл не ошибся, доверившись вам.

Мне был виден только ее затылок. Я уставился в него, ничего не понимая. Затем достал сигарету и закурил. Слова ее, по всей вероятности, имели какой-то смысл. Но, чтобы понять их, нужно было иметь ключ к их разгадке.

— Ага, вот оно, — сказала Паула и обернулась ко мне, держа в руках авиаконверт. У меня заныло под ложечкой, когда я заметил на конверте штемпель Зоны Панамского канала. Это самое письмо я по просьбе Бэкстера и отправлял перед отплытием. Наконец-то мне удастся что-то выяснить.

— Прочтите письмо, — предложила Паула, — и все сомнения относительно моей персоны у вас улетучатся.

Я взял письмо в руки и начал читать:

"Кристобаль

Зона Панамского канала

1 июня

Дорогая Паула!

У меня нашлось время написать тебе коротенькую записку. Слиделл находится здесь, в Зоне канала, и он меня видел. Он перекрыл аэропорт, но я нашел другой способ улизнуть отсюда.

Я пишу эту записку на борту кеча “Топаз”, который вскоре отплывает в Саутпорт, штат Техас. Я нанялся помощником на эту лодку, назвавшись Уэнделлом Бэкстером. Разумеется, мои преследователи могут об этом узнать, но не исключено, что, когда “Топаз” прибудет в порт назначения, меня на борту уже не будет. Как только мы выйдем в открытое море, я попрошу капитана Роджерса высадить меня где-нибудь в Центральной Америке. Конечно, он может не согласиться, но я постараюсь его уговорить. Вероятно, он дорого запросит за подобную услугу, но у меня с собой больше двадцати трех тысяч долларов наличными. Я снова тебе напишу, как только сойду на берег, — либо из Саутпорта, либо откуда-то из Центральной Америки. А пока знай, что я в безопасности, и не верь разного рода слухам. Помни, что я люблю тебя.

Брайан”.

Двадцать три тысячи долларов!.. Я не в силах был вымолвить ни слова. Паула взяла из моих рук письмо, сложила его и сунула в конверт. Затем пристально посмотрела на меня.

— Ну, так что?! — крикнула она в сердцах. — Где же он?.. Мистер Роджерс?

Нужно было что-то ей ответить. Ведь она так ждала, что я ей скажу.

— Он умер… От сердечного приступа… В голосе Паулы зазвучали раздражение и презрение.

— Вам не кажется, что вы смешны? Вы же прочли письмо… И знаете, кто я. Где вы его высадили? Куда он направился?

Кажется, я потерял способность рассуждать здраво. Паулу невозможно было в чем-либо разубедить. Я схватил ее за руки.

— Послушайте! Разве Бэкстер был ненормальный?

— Ненормальный? О чем вы говорите?

— Кто такой Слиделл? Что ему было нужно от Бэкстера?

— Я не знаю, — призналась Паула.

— Не знаете? — переспросил я.

Паула вырвала руки и отпрянула от меня.

— Брайан никогда мне об этом не рассказывал. Слиделл был одним из тех.., людей. Но я не знаю, что ему было нужно.

— Это письмо читал кто-нибудь, помимо меня?

— Вы что, с ума сошли, мистер Роджерс? Разумеется, его никто не читал!

— Ладно, послушайте, — продолжал я. — Как вы думаете, у него в самом деле было с собой двадцать три тысячи долларов?

— Разумеется, были. Но почему вы задаете мне все эти вопросы? И не отвечаете на мой главный вопрос? Где он?

— Я хочу, чтобы вы поняли: я говорю правду. Бэкстер умер от сердечного приступа четыре дня спустя после того, как мы вышли из Кристобаля. И за это время он ни разу не сказал о том, что хотел бы высадиться на берег. Я сделал опись его личных вещей, и среди них не было двадцати трех тысяч долларов. Набралась какая-то мелочь, примерно сто семьдесят пять зеленых. Так что либо Бэкстер сошел с ума, либо мы вообще говорим о разных людях.

Лицо Паулы помертвело. Она смотрела на меня широко раскрытыми от ужаса глазами.

— Вы его убили, — прошептала она. — Поэтому он и не давал о себе знать.

— Прекратите! — решительно потребовал я. — Всему должно быть какое-то объяснение…

— Вы его убили!

Она зажала уши ладонями и пронзительно закричала:

— Вы его убили! Убили!..

— Послушайте!

Паула продолжала кричать. Лицо ее сделалось совсем безумным. Я выбежал из номера.

Глава 7

По обе стороны коридора одна за другой открывались двери и высовывались любопытные лица. Я добежал до лифта. Он оказался занят: кто-то поднимался наверх. Скорее всего это был сотрудник службы безопасности отеля. Я бросился по лестнице вниз. Вдогонку мне летели крики обезумевшей женщины. Когда я наконец добрался до вестибюля, там по-прежнему было тихо и спокойно. В отелях такого класса не принято, чтобы полиция торчала на глазах. Я беспрепятственно пересек холл, и только портье видел, как я выходил. Пять минут спустя я ввалился в собственный номер отеля “Болтон”. Закрыл дверь на цепочку и рухнул на кровать. Достал сигарету и закурил.

И что дальше? Не было никакого смысла снова говорить с Паулой. Она совершенно обезумела. Служащие отеля, вероятно, скоро ее успокоят. Мое появление только опять выведет ее из равновесия. Пожалуй, надо позвонить в ФБР. Но тут я вспомнил о письме Бэкстера. Если они его прочтут…

Мое положение становилось абсолютно безнадежным. Чем больше я думал о случившемся, тем хуже оно мне представлялось. Кто теперь мне поверит? Бэкстер отплыл на “Топазе”, имея при себе двадцать три тысячи долларов, и после этого он исчез. Я же пытался доказать, что он умер от сердечного приступа и что у него было всего сто семьдесят пять долларов. Полиция установила, что у Кифера было четыре тысячи долларов, но откуда они взялись, никто не мог объяснить. И его убили. Уцелел только я. И утверждаю, без всяких на то доказательств, что Бэкстер умер от сердечного приступа. А куда делись остальные девятнадцать тысяч, никому не ведомо.

В лучшем случае, меня заподозрят в том, что я украл деньги у покойника, а затем похоронил его в море, выдав его за другого. Якобы чтобы сбить с толку следствие. Возможен и другой вариант: я высадил его на берег где-то в Центральной Америке, как он просил, а сам дал ложные сведения, будто он умер. Третий вариант был еще хуже: Бэкстера прикончили мы с Кифером. Скорее всего никому не удастся предъявить мне ни одно из этих обвинений, никаких улик против меня нет… Но и мои показания тоже ничем не подкреплены. Однако подозрения сами по себе нанесут непоправимый урон моему бизнесу. И значит, не возить мне больше туристов на “Орионе”, как призывает моя реклама: “Совершите чудесное путешествие на экзотические Багамские острова с капитаном Роджерсом — и вы забудете обо всем на свете!"

У меня отберут лицензию. Кроме того, меня, разумеется, могут убить бандиты, которые гонялись за Бэкстером. Словом, со мной может случиться все, что угодно.

Я сел на краю кровати, обхватив голову руками.

Итут мне на ум пришла неожиданная мысль. Почему они решили, будто я высадил Бэкстера на берег? Мне вдруг показалось, что у них были какие-то основания так думать… Но откуда им было об этом знать? Ведь насколько мне известно, Бэкстер перед отплытием написал только одно письмо. Паула же клялась, что, кроме нее, его никто не читал.

Я прикрыл глаза, и в моем воображении возник Бэкстер: он стоял у штурвала, следил за компасом и поглядывал искоса на паруса. При повороте судна парус на грот-мачте слегка вибрировал. Этот человек любил делать все: ставить паруса, мыть посуду, неторопливо покуривать сигарету и смотреть на то, как в сумерках поверхность моря постепенно темнеет.

Бэкстер начинал превращаться в навязчивое видение. Он преследовал меня. Если Бэкстер в самом деле намеревался осуществить то, о чем он писал Пауле Стаффорд, почему он за эти четыре дня ни разу не заговорил со мной о том, что хочет сойти на берег? Разумеется, я этого не сделал бы. Но он узнал бы об этом лишь тогда, когда решился бы предложить мне деньги. Почему же он передумал? А если у него были эти деньги — двадцать три тысячи долларов, — где он их прятал? Ладно, Кифер украл у него четыре тысячи, но почему он не взял все?

Итак, у Бэкстера было целых четыре дня, чтобы попросить меня высадить его на берег, но он так и не попросил. Почему? Вероятно, что-то изменило его планы, но что? В какую-то минуту мне показалось, будто я знаю ответ на этот вопрос и знаю, кем на самом деле был Бэкстер. Но то была лишь игра воображения, и сомнения подавили его. Мне хотелось бить себя кулаками по голове.

«Черт побери, — со злостью думал я, — так что же мне о нем известно? Нужно все свести воедино. Родом из Майами, а может, просто жил там какое-то время. Я сам из Майами и знал там многих, особенно тех, кто был связан с морем. Вероятно, его в самом деле звали Брайан. На фотографии он был изображен возле рулевой рубки рыболовной спортивной лодки. Я разгадал тип лодки, кроме того, в кадр попали две последние буквы ее названия. Не исключено, что я прежде с ним где-то встречался или что-то о нем слышал. Так почему бы мне не отправиться в Майами вместо того, чтобы сидеть здесь, изображая из себя живую мишень?»

Я поднял телефонную трубку.

Отсюда во Флориду летали самолеты двух авиакомпаний. В первой свободных мест не было до двенадцати тридцати дня. Я позвонил в другую.

— Да, сэр, — ответила девушка, принимавшая заказы на билеты, — у нас еще есть места на рейс триста два. Он вылетает из Саутпорта в пять пятьдесят пять утра и прибывает в Майами в тринадцать сорок пять с посадками в Новом Орлеане и Тампе.

Я взглянул на часы. Было двадцать минут пятого.

— Прекрасно, — сказал я. — Меня зовут Стюарт Роджерс. Я оплачу билет в аэропорту, как только туда приеду.

Я дал отбой и тут же соединился с телефонистом отеля.

— Будьте добры, мне нужно позвонить по междугородному телефону.

Получив соединение, я сказал оператору:

— Пожалуйста, будьте добры, Майами. И назвал номер.

— Спасибо, — отозвался оператор. — Минутку.

Я слышал в трубке, как переговаривались операторы. Представляю, что скажет Билл Редмонд, когда его вытащат из постели в такой час. Он был моим старым приятелем — мы когда-то вместе учились в университете Майами. Сейчас он работал репортером в местной газете “Геральд” и наверняка только что лег спать: ведь “Геральд” выходит по утрам.

— Алло, — раздался в трубке сонный голос молодой женщины.

— Вас вызывает Саутпорт, штат Техас, — объяснил оператор.

— Я никого не знаю в Техасе…

— Лоррейн! — вклинился я в разговор. — Это я, Стюарт.

— О Боже! Не спится этим несчастным холостякам… Управы на вас нет!

— Дай трубку Биллу. У меня важный разговор.

— Постараюсь как-нибудь его расшевелить. Слышно было, как Билл что-то бормотал спросонья. Потом в трубке раздался его голос;

— Эй, парень, ты знаешь, сколько сейчас времени?

— Черт с ним, со временем, — сказал я. — Отоспишься, когда состаришься. Мне нужна твоя помощь. Речь идет о моем недавнем переходе из Кристобаля в Саутпорт на лодке, которую я там купил.

Билл, видимо, уже проснулся и перебил меня:

— Мне об этом все известно. Мы в редакции получили сообщение агентства Ассошиэйтед Пресс и опубликовали его, учтя интересы местного читателя. Тот человек умер от сердечного приступа. Как его звали?..

— Вот именно! — сказал я. — В этом-то и загвоздка. Как его звали? Вроде бы Бэкстер, но может быть, это и вымышленная фамилия. С ним что-то было не так… Из-за этого у меня куча неприятностей, но я расскажу обо всем подробно, когда прилечу к вам. Необходимо выяснить, кто он такой на самом деле. Возможно, он жил в Майами… У меня такое ощущение, будто я и раньше кое-что о нем знал. Ты меня слышишь?

— Да, да. Как он выглядел?

Я коротко обрисовал внешность Бэкстера.

— Мне показали одну его фотографию. Тогда у меня возникло подозрение, что он из Майами. Почти уверен, что на заднем плане часть дамбы Макартура и несколько островков, которые расположены вдоль моста Говернмент. На снимке он стоял возле рулевой рубки спортивной рыболовной лодки. Лодка большая и, по всей видимости, дорогая. Такие строит фирма Рибовича. Если эта лодка принадлежала Бэкстеру, значит, он человек очень состоятельный. Те калоши, которые можно получить через органы социального страхования, ни в какое сравнение не идут с лодкой Бэкстера. А за его спиной виднелась часть спасательного круга и две последние буквы названия парусника: “а” и “т”. Судя по размеру букв, название длинное. А имя его — Брайан. Брайан… Ты все понял?

— Да. В самом деле, что-то знакомое в этом есть.

— В письме Бэкстера, которое я читал, есть упоминание о другом человеке, совершенно мне незнакомом. Его фамилия Слиделл. Возможно, кто-нибудь его знает. Я постараюсь как можно скорее добраться до Майами. Хорошо бы тебе что-нибудь разузнать к моему приезду.

— Ладно. Ни о чем не беспокойся, капитан. Сборы были недолгими: вещи мои оставались нераспакованными. Я позвонил вниз дежурному и попросил подготовить счет и вызвать такси. В нижнем холле никого, кроме дежурного, не было. Я расплатился по счету и уже совал в бумажник сдачу, когда появился шофер такси и подхватил мой чемодан. Мы вышли из отеля. Светало. Улицы были подметены и вымыты уборочными машинами. И до наступления жары город дышал прохладой и свежестью. Я оглядел улицу в обоих направлениях. Пешеходов нигде не было видно. Неподалеку стояла какая-то машина.

— В аэропорт, — сказал я водителю, и машина тронулась.

Доехав до конца квартала, я оглянулся назад. Знакомая машина следовала за нами. Фары у нее были включены, и определить ее марку и цвет было невозможно. Мы проехали еще два квартала и свернули налево. Машина — та, а может быть, уже другая — ехала за нами. Я продолжал смотреть назад. Спустя некоторое время за нами ехали две машины, затем — три. Потом снова одна. Трудно было сказать, была ли это одна и та же машина. Однако она следовала за нами на постоянном расстоянии, отставая примерно на квартал. Такси снова свернуло и выехало на загородное шоссе. Машина по-прежнему сидела у нас на “хвосте”.

Меня охватила тревога. До аэропорта было еще довольно далеко. По пути было немало безлюдных мест, где нас могли остановить, если, конечно, меня действительно кто-то преследовал. В этом случае оставалось одно — выскочить из машины и бежать. Надо предупредить водителя. Вздумай он от них отрываться, они запросто его убьют… Нет, лучше заранее притормозить и дать тягу.

Но неожиданно ехавшая за нами машина куда-то свернула. Мы были на шоссе одни. Так проехали еще милю. Шоссе за нами было совершенно свободно. Я вздохнул с облегчением. Значит, ложная тревога. Видно, нервы разыгрались… Черт возьми, но ведь бандиты не знали, что я ночую в отеле. Когда я ехал из доков в город, за мной не было никакой слежки.

Правда, скоро я понял, что рассуждаю, словно несмышленый ребенок. Я имел дело с профессионалами. Не исключено, что они действительно ехали за нами. Раз они свернули с шоссе, значит, им уже стало ясно, куда я направляюсь. И мозолить мне глаза не имело никакого смысла. То же самое произошло и с отелем. Они обзвонили подряд все отели, пока не обнаружили тот, где я остановился. В их банде, вероятно, человек пять-шесть. Я чувствовал себя тупицей, и страх мой, конечно, усилился.

Если меня в самом деле преследовали бандиты, то как лучше действовать? Мне запомнились слова Уиллетса: больше всего они опасаются свидетелей. Значит, надо по возможности быть там, где больше людей.

Город остался позади. Мы катили по шоссе вдоль красивых придорожных коттеджей, утопающих в зелени. Затем пересекли заболоченный рукав реки, по берегам которой росли темные развесистые дубы. Их стволы были покрыты густым мхом. К аэровокзалу мы подъехали, когда взошло солнце. Я расплатился и с чемоданом в руке вошел в здание вокзала.

Внутри было просторно и, несмотря на столь ранний час, многолюдно. Сквозь широкие окна зала ожидания открывался вид на летное поле. Всюду толпились пассажиры. С левой стороны находились магазины, газетный киоск и ресторан. Справа — стойки различных авиакомпаний. Я зарегистрировался и оплатил билет.

— Спасибо, мистер Роджерс, — поблагодарила меня кассирша.

Она прикрепила квитанцию к моему посадочному талону и отсчитала сдачу.

— Сектор “Б”, выход через седьмые ворота. Вылет рейса объявят примерно через десять минут.

Я купил газету, уселся в мягкое, обтянутое кожей кресло и стал ждать приглашения на посадку. Если бандиты следовали за мной, они попытаются лететь этим же рейсом или, по крайней мере, отправят со мной одного из своих людей. Я встал в конец очереди, ожидающей посадки. Прикрывшись газетой, я внимательно оглядел пассажиров. Среди них был поджарый седеющий джентльмен с небольшим чемоданчиком. Тут же стояли две молоденькие девушки, очевидно учительницы, приезжавшие сюда на каникулы. За ними — пожилая женщина, грузный мужчина с портфелем, морской пехотинец в форме, два моряка в белых костюмах. Наконец мое внимание привлек широкоплечий коренастый мужчина с синим пиджаком, перекинутым через руку. Я задержал на нем взгляд.

Он стоял возле стойки авиакомпании, к которой шла моя очередь. А должен был быть позади меня, как минимум через два человека.

Сотрудница компании, отвечая на его вопрос, отрицательно качала головой. Я напряг слух:

— ..все билеты проданы. Мы можем лишь включить вас в лист ожидания. Пока что на этот рейс не пришли четверо пассажиров.

Мужчина понимающе кивнул. Я видел только его широкую спину.

— Ваше имя, пожалуйста? — спросила у него сотрудница.

— Дж.Р. Боннер.

У него был густой баритон, который ничем не напоминал резкий, грубый голос бандита, допрашивавшего меня не так давно. Да и откуда ему здесь взяться? Впрочем, по нескольким словам трудно наверняка узнать голос. Я взглянул на его ботинки. Они были черного цвета и большого размера — десятого или одиннадцатого. Однако внешней стороны его правого ботинка я не видел. Я снова уткнулся в газету, сделав вид, что читаю. Вскоре мужчина отошел от стойки. Я скользнул безразличным взглядом по его лицу. судя по широким плечам и крепким рукам, незнакомец обладал недюжинной силой. Но его можно было принять за кого угодно — за тренера профессиональной футбольной команды или же директора фирмы, поставляющей тяжелое строительное оборудование. На нем были: мягкая соломенная шляпа, белая рубашка с голубым галстуком и синие брюки. Пиджак того же цвета — неизменный атрибут обычного костюма — он перекинул через руку. На вид ему было около сорока лет, рост примерно пять футов девять дюймов, а вес — больше двухсот фунтов. Однако поступь у него была легкая, словно у тигра. Глаза его на мгновение встретились с моими; и мне показалось, будто я заглянул в холодную космическую бездну.

Боннер расположился на сиденье слева от меня. Я продолжал просматривать газету. Почему я обратил внимание именно на него? Допустимо ли делать серьезные выводы, основываясь лишь на внешности человека? Он мог быть очень опасным, беспощадным бандитом… А мог быть и обычным человеком, который размышлял сейчас о том, что бы такое привезти в подарок своей пятилетней дочке — игрушечного медвежонка или книжку Сеусса.

Я снова взглянул на его ботинки и на этот раз увидел то, что ожидал увидеть. Рант его правого ботинка был распорот вдоль шва примерно на дюйм в том месте, где находился его мизинец.

Я сложил газету, с безразличным видом хлопнул ею о ладонь, поднялся и прошел мимо Боннера. Казалось, он не обращал на меня никакого внимания. Я подошел к широкому окну и стал смотреть на летное поле. Трава вдоль взлетной полосы пожухла от зноя. В лучах утреннего солнца ярко сверкала металлическая обшивка лайнера ДС-7. Когда человека преследуют, он начинает чувствовать себя охотничьей дичью. А ведь все происходит не в лесу, а вот как сейчас, при свете дня в мирном, многолюдном аэропорту. Но я воспринимал окружающее как что-то нереальное. Я не в состоянии был себя защитить. Предположим, я обратился бы в полицию… Этого человека арестовали бы. За что?.. За то, что у него распорот шов на ботинке?

Интересно, есть ли у него револьвер? Где он его прячет? В пиджаке, который висит у него на руке? Трудно сказать наверняка. Вещей у него не было. Возможно, он здесь один. Все места на этот рейс были проданы, попасть на него был шанс только у одного бандита. Если он полетит моим рейсом, то будет следить за мной до тех пор, пока не подоспеют остальные. Но он еще на листе ожидания. И места может не оказаться. Объявили посадку…

Я направился в сектор “Б”, ощущая спиной взгляд Боннера. Впрочем, может быть, он вовсе и не смотрел на меня. Он и так знал, куда я направляюсь.

Рейс триста два летел с промежуточными посадками, поэтому у седьмых ворот стояло всего с десяток новых пассажиров. Были здесь и транзитники, прибывшие этим рейсом и пожелавшие размять ноги во время стоянки. Они прошли в самолет первыми. Затем через контроль стали пропускать новых пассажиров. Я шел последним. Поднимаясь по ступенькам трапа, я с трудом подавил в себе желание оглянуться. Бандит наверняка наблюдал за мной, чтобы убедиться, что я действительно сел в самолет. В салоне оставалось еще четыре или пять свободных мест, но это ровно ничего не значило. Два из них, вероятно, предназначались для стюардесс. К тому же могли запаздывать транзитники. Я занял кресло возле прохода, рядом с входной дверью. Возможно, бандит был не первым на листе ожидания. Я призвал себя к терпению. Посадка производилась с противоположного борта, и поднимающихся по трапу я не видел.

Когда самолет стоит на земле, в нем всегда душно. На лице моем выступила испарина. В салон вошла женщина. Затем — майор военно-воздушных сил США. Во мне затеплилась надежда на благополучный исход. Появились командир корабля и второй пилот. Они прошли через салон в кабину. Дверь за ними закрылась. До взлета оставалось минуты две-три, вот-вот должны были убрать трап. И тут в дверях показался Боннер. Он занял последнее свободное место.

…В восемь часов пять минут утра лайнер пошел на посадку в Новом Орлеане. Пассажиры, пожелавшие немного прогуляться, окунулись в липкую жару. Стоянка продолжалась двадцать минут. Боннер держался невозмутимо. Он вышел из салона в числе первых, а я остался сидеть на своем месте. В здании аэровокзала Боннер мог вести себя как ни в чем не бывало и в то же время не спускать глаз с трапа самолета. Таким образом, я оказался как бы в ловушке: он полностью контролировал мои передвижения, сам оставаясь невидимым. Тогда я тоже решил выйти из самолета, понимая, что от глаз Боннера все равно не скроешься.

"Вот и прекрасно”, — подумал я и отправился прогуляться.

В здании аэровокзала я сразу же увидел Боннера. Он был поглощен чтением газеты и даже не глянул в мою сторону. Я вышел из здания вокзала и направился к автомобильной стоянке. Он тут же возник рядом, продолжая делать вид, будто я его не интересую.

Теперь уже не оставалось никаких сомнений в том, что Боннер меня “пасет”. Может быть, позвать полицию, чтобы его задержали?.. Но никаких улик у меня нет, а у него наверняка настоящие документы и заранее продуманная надежная “легенда”, подкрепленная солидным алиби. Так что через десять минут полиция будет вынуждена его отпустить… Но как-то мне нужно от него избавиться. Боннер профессионал, и у него в запасе множество уловок. Я же в таких делах новичок… И тут мне вдруг пришла в голову неплохая идея. Да, я новичок, но, пожалуй, смогу преподнести Боннеру сюрприз и получить шанс избавиться от него.

В одиннадцать сорок мы приземлились в Тампе. Как только подали трап, я встал, потянулся и одним из первых направился в здание аэровокзала. Немного постоял у газетного киоска, неторопливо разглядывая лежавшие на полках книги в мягкой обложке. Потом побродил по залу. В душе затеплилась надежда на удачу. Нужно было подойти к стоянке такси и, если там была одна машина, тут же в нее сесть. Но мне не повезло: на стоянке было четыре такси. Однако водитель первой машины сидел за рулем и был готов ехать в любую секунду. Боннер только выходил из дверей аэровокзала и находился слева от меня на расстоянии примерно двадцати шагов. Он прикуривал сигарету и, как всегда, открыто на меня не смотрел. Я прошел вдоль строя такси, остановился у первой машины, быстро открыл дверцу и скользнул внутрь.

— В Тампу. Центр города, — сказал я водителю.

— Да, сэр, — ответил тот и включил стартер. Мы быстро покатили прочь со стоянки. Когда машина выехала на улицу, я оглянулся. Боннер садился во второе такси. Мы оторвались от него примерно на квартал. Я достал из бумажника двадцатидолларовую бумажку и бросил ее на переднее сиденье, рядом с водителем.

— За нами едет такси, — сказал я. — Можно от него оторваться?

Шофер бросил косой взгляд на деньги:

— А там не полиция?

— Нет.

— Это вы так говорите…

— Полиция на такси не ездит, — напомнил я ему. — Машина шерифа стоит возле здания аэровокзала.

Шофер кивнул, свернул в какую-то улочку и нажал на газ:

— Считайте, что мы уже оторвались от них, мистер!

Я посмотрел назад. Знакомое такси с трудом пробиралось сквозь поток машин примерно в квартале позади нас. Я подумал, что надежда оторваться не так уж велика… Особенно если за рулем второй машины сидит такой же профессионал, как и в моей. Пока явного преимущества не было ни у кого. Хотя нет, пожалуй, у нас шансов больше. Мы знали, что будем делать в следующую минуту, а им приходилось выжидать, чтобы разобраться в наших действиях. Погоня длилась меньше десяти минут. На очередном перекрестке мы проскочили на желтый сигнал светофора, преследователи пытались проскочить на красный и в результате задели бампером панелевоз посреди перекрестка.

— Прекрасно! — обрадовался я. — Теперь гони на автовокзал, на стоянку автобусов компании “Грейхаунд”.

Я заплатил водителю такси по счетчику — сверх уже полученных им двадцати долларов. Как только он уехал, я прошел сквозь здание автовокзала к стоянке такси, расположенной рядом с каким-то отелем. Затем добрался до агентства “Гертц” и взял напрокат роскошный “шевроле”. Полчаса спустя я уже катил по федеральной дороге ЮС-41. Мне положительно везло: я оторвался от бандитов! Однако трудно было сказать, как долго мне будет сопутствовать удача.

У меня снова разболелась голова, неудержимо захотелось спать. Я сообразил, что сейчас уже воскресенье, вторая половина дня, а я не спал с пятницы. Добравшись до Пунта-Горда, я прямиком направился в мотель и проспал там шесть часов кряду. В начале третьего ночи я прибыл в Майами. В аэропорт за багажом решил не ехать — это было слишком опасно.

Даже посыльному нельзя было поручить такое дело. Там наверняка уже стоит на стреме Боннер или кто-нибудь из его сообщников. Я поставил машину в гараж, взял такси и отправился в отель на Бискайском бульваре. Портье я объяснил, что мой багаж отстал, когда я в Чикаго пересаживался с одного самолета на другой. Зарегистрировался я под именем Говарда Саммерса из Портленда, штаг Орегон. Таким образом, если бандиты будут обзванивать отели, до меня им не добраться. Я попросил дать мне номер с видом на залив. Затем купил газету “Геральд” и пошел вслед за портье к лифту. Номер мой находился на двенадцатом этаже. Как только портье оставил меня одного, я подошел к окну, раздвинул полоски жалюзи и выглянул на улицу. С левой стороны видна была городская стоянка для парусников. Среди леса мачт прогулочных и рыболовных судов выше всех поднимались мачты моего “Ориона”. Я почувствовал горечь оттого, что нахожусь так близко от своего парусника и не могу подняться на его борт.

Я взялся за телефон. Билл Редмонд наверняка уже вернулся с работы домой. И действительно, он сразу поднял трубку.

— Это Стюарт… — начал я. Он меня перебил:

— Господи, где ты?

Я назвал ему свой отель.

— Комната тысяча двести восьмая.

— Ты в Майами? — удивился Билл. — Газет, что ли, не читаешь?

— Я только что купил “Геральд”, но еще даже не заглянул в нее.

— Читай же! Я еду к тебе.

И он повесил трубку.

Газета лежала на постели, куда я ее бросил, войдя в номер. Я развернул ее, не торопясь вытащил губами сигарету из пачки и начал чиркать зажигалкой. И тут в глаза мне бросился заголовок:

В СВЯЗИ С ТРАГЕДИЕЙ НА МОРЕ РАЗЫСКИВАЕТСЯ КАПИТАН МЕСТНОЙ ЯХТЫ…

Значит, письмо Бэкстера попало в полицию.

Глава 8

Ниже шло сообщение из Саутпорта:

«Сегодня произошло дальнейшее развитие труднообъяснимых событий, связанных с таинственным путешествием злополучной яхты “Топаз”. Трагедия эта едва не пополнилась именем еще одной жертвы. В местной больнице в тяжелом состоянии находится некая мисс Паула Стаффорд — привлекательная брюнетка, приехавшая из Нью-Йорка. По данным полиции, она состояла в интимных отношениях с Уэнделлом Бэкстером, весьма загадочной фигурой. Бэкстер умер, а возможно, просто исчез во время морского перехода из Панамы в Саутпорт на яхте “Топаз”. Это происшествие — одна из самых головоломных загадок последних лет…»

Я буквально проглотил заметку, опустив лишь то, что было мне хорошо известно. Продолжение репортажа было на последней полосе. Я торопливо прочел и его, отбросив в сторону все прочие страницы. Затем еще раз внимательно прочел весь материал с начала до конца.

Газетчики ничего не упустили. Сотрудник службы безопасности в отеле “Уорик” поднялся в номер к Пауле в половине четвертого утра, сразу после моего ухода. Его вызвали привлеченные шумом постояльцы из соседних номеров. Детектив обнаружил в номере женщину в состоянии полной прострации. Она бессвязно выкрикивала, что кого-то убили. Поскольку в номере никого не убили, посторонних там не было и следов никакого насилия не обнаружилось, детектив как мог успокоил даму и оставил ее лишь после того, как она приняла одну из своих снотворных таблеток. Однако, когда до нее попытались дозвониться в десять часов утра, в номере трубку не брали. Служащие отеля открыли комнату запасным ключом и нашли мисс Стаффорд в бессознательном состоянии. Вызвали врача. Тот обнаружил на столике возле кровати несколько таблеток снотворного. Он без промедления отправил пострадавшую в больницу. Было не совсем ясно, случайно ли мисс Стаффорд приняла большую дозу таблеток, или это была попытка самоубийства. Никаких записок в номере не нашли. Однако прибывшая для проведения расследования полиция быстро напала на письмо Бэкстера. Тогда-то все и завертелось.

Выяснилось, что у мисс Стаффорд побывал я. Портье и ночной дежурный описали полицейским мою внешность. Полиция принялась меня разыскивать. Выяснилось, что с “Топаза” я исчез. Письмо Бэкстера полностью перепечатали в газетах. Они же постарались восстановить всю картину, включая историю убийства Кифера с его четырьмя тысячами долларов, которые взялись неизвестно откуда.

Оставалось выяснить, где остальные девятнадцать тысяч долларов и куда пропал я. К тому же никто понятия не имел, что на самом деле произошло с Бэкстером.

"…в свете вновь открывшихся обстоятельств фигура Уэнделла Бэкстера становится еще более загадочной. Полиция отказывается строить какие-либо предположения о его судьбе. Неизвестно, жив он или нет. Лейтенант Бонд сказал буквально следующее: “На этот вопрос может ответить лишь один человек, и мы его разыскиваем”.

Агенты местного отделения Федерального бюро расследований отказались как-либо комментировать происшедшее. Они лишь подтвердили, что капитан Роджерс разыскивается в настоящее время для проведения дальнейшего дознания”.

Я отложил газету и снова попытался закурить. На этот раз сигарета задымилась.

"В самом письме, — думал я, — нет ничего такого, что могло бы меня сильно скомпрометировать. Но мое исчезновение все испортило”.

Яснее ясного, как это воспринимается со стороны. Едва прочитав письмо, я сразу же подхватился и умчался неизвестно куда, словно вспугнутая газель. Конечно, они уже прошли по моему следу до отеля “Болтон” и далее, до аэропорта. В Тампе я взял напрокат машину на собственное имя, приехал сюда и оставил ее в мотеле. Как только в агентстве “Гертц” прочтут обо мне в газетах, они тут же позвонят в полицию. Водитель такси вспомнит, что подвозил меня в этот отель… Я поймал себя на том, что рассуждаю как беглый преступник. Похоже, я им и являюсь… Разве нет?

Раздался легкий стук в дверь. Я спросил:

— Кто там?

— Билл.

Я впустил приятеля и закрыл дверь на ключ. Билл со вздохом покачал головой.

— Знаешь, дружище, когда попадаешь в переделку, только успевай поворачиваться, — сказал он.

Мы с Биллом были одного возраста и примерно одного роста. Дружили с третьего курса университета. Он — тощий, непоседливый, умница и циник. Во всем мире едва ли сыщется еще один такой же безнадежный ипохондрик. Женщины считали его интересным мужчиной, да так оно, вероятно, и было. Лицо у него было грустное. Взгляд голубых глаз — полон иронии. Волосы темные, тронутые ранней сединой. Он выкуривал три пачки сигарет в день и одновременно искал способ бросить эту вредную привычку. Спиртного в рот не брал и тем не менее являлся членом добровольной организации “Анонимные алкоголики”.

— Ну ладно, — снова заговорил Билл. — Давай выкладывай…

Я рассказал ему всю свою историю. Он тихонько присвистнул и тут же предложил:

— Вот что, первым делом тебе нужно поскорее убираться отсюда. Здесь они тебя найдут.

— Какой смысл? — возразил я. — Если меня разыскивает ФБР, лучше мне самому к ним прийти. Они, по крайней мере, не станут в меня стрелять. А другие — наверняка станут.

— Что бы ты ни решил, у тебя еще есть время до утра. К тому же нам надо потолковать о Бэкстере…

— Ты что-нибудь разузнал? — спросил я.

— Не совсем в этом уверен, — ответил Билл. — Потому нам и нужно все обсудить. То, что мне удалось узнать, настолько противоречиво, что, заикнись я об этом в полиции, мне тут же предъявят обвинение. А сейчас пошли…

— Куда? — удивился я.

— Ко мне, герой. Лоррейн уже готовит омлет и варит кофе.

— Отлично. Ты хочешь сказать, что укрытие беглого преступника — всего лишь невинная шалость?.. Словом, добро пожаловать в гостеприимную Атланту!

— Довольно паясничать! Откуда мне знать, что ты беглый преступник? Я читаю только “Уолл-стрит джорнал”.

Я вынужден был с ним согласиться, но настоял на том, чтобы мы вышли из отеля порознь. Билл сказал, где стоит его машина, и ушел. Я выждал минут пять и отправился вслед за ним. На улице было пустынно. Как только я сел в машину, Билл тронул ее и тут же свернул на Бискайский бульвар, держа направление на юг. Они с женой жили неподалеку от центра города в небольшом двухэтажном доме на Брикел-авеню. По привычке я оглянулся. “Хвоста” за нами, похоже, не было.

— По последним сведениям, эта Стаффорд еще жива, — сказал Билл. — Но допросить ее пока не смогли.

— Я подозреваю, что Паула мало что знает о Бэкстере, — заметил я. — Она призналась, что понятия не имеет, кто его преследовал и что им было от него нужно. Не исключено, что она говорила правду. Иногда я вообще сомневаюсь, существовал ли Бэкстер на самом деле… Может, это галлюцинация, которая возникает у людей незадолго до того, как они сходят с ума.

— Ты ничего не знаешь, — возразил мне Билл. — Когда я расскажу тебе, с чем столкнулся, ты сочтешь, что мы уже оба сошли с ума.

— Ладно, чем больше таинственности, тем лучше для меня, — съязвил я.

— Наберись терпения, сейчас приедем. Билл свернул в проезд между развесистыми пальмами и поставил машину около невысокого жилого дома. В нем было всего четыре квартиры, каждая — с отдельным входом. Билл с женой занимали квартиру на первом этаже слева. Обойдя дом по дорожке, обсаженной розами гибискус, мы подошли к двери.

В гостиной было тихо, не слишком светло, но прохладно: работал кондиционер. Благодаря освещенной кухне по соседству мы благополучно миновали гостиную, ни обо что не споткнувшись. А тут было что задеть: современный музыкальный центр, альбомы с пластинками, полки с книгами, светильники и керамика. Керамика была делом рук Лоррейн, она колдовала сейчас на кухне.

Жена Билла — длинноногая шатенка с красивым бархатным загаром и огромными смеющимися серыми глазами. Копна ее темно-каштановых волос вечно пребывала в художественном беспорядке. На ней были шорты-бермуды, легкие сандалии и белая рубашка, полы которой схвачены узлом на талии.

Лоррейн, пританцовывая возле плиты, взбивала яйца. Она лишь на секунду оторвалась от этого занятия, чтобы меня поцеловать, и кивнула нам на высокий стол наподобие стойки бара с пластиковым покрытием “формайка” желтого цвета. Рядом стояли стулья на длинных ножках, а на окнах висели занавески, подобранные в тон пластику на столе.

— Присаживайся, убийца! — с улыбкой сказала Лоррейн. — В какую это историю ты вляпался?

— Ох уж эти женщины! — проворчал Билл. — Вечно суют нос не в свое дело…

Он поставил передо мной бокал и бутылку бурбона. Сам он не пил, как я уже упоминал.

Я налил себе изрядную порцию виски и выпил залпом, затем пригубил обжигающий черный кофе. И наконец-то почувствовал, как у меня на душе отлегло. Улыбающаяся Лоррейн поставила на стол блюдо с омлетом и уселась напротив меня, подперев голову руками.

— Понимаешь, Роджерс, нужно смотреть правде в глаза, — сказала она. — Земная цивилизация — я имею в виду жизнь на суше — явно не для тебя. Всякий раз, когда ты вылезаешь из воды, тебе надо прикреплять к своей одежде предупредительную надпись, какие бывают у трудяг на подземных работах… Что-нибудь вроде “Этот человек плохо приспособлен к жизни вне привычной морской стихии и, попав на сушу, может задохнуться. Как можно быстрее окуните его в соленую воду…"

— Беру на вооружение, — согласился я. — Но не забывай, что жизнь все же зародилась в океане. А надписи могут кое-кого и отпугнуть…

— Ты уже все ему рассказал? — спросила Лоррейн у мужа.

— Сейчас продолжим.

Билл переложил в мою тарелку свой омлет — есть ему не хотелось — и закурил.

— Могу дать словесный портрет твоего пассажира, — начал он. — Это мужчина лет сорока восьми — пятидесяти, рост шесть футов, вес сто семьдесят фунтов, волосы каштановые с проседью, глаза карие, носит усы… Спокойный, умеющий вести себя в обществе, молчаливый, любит парусный спорт.

— Все сходится, — подтвердил я. — За исключением усов…

— Вероятно, кто-то посоветовал ему сбрить их. Он появился в этих местах года два с половиной назад, а точнее, в феврале 1956-го. У людей сложилось впечатление, что он всегда при деньгах. На одном из здешних островов он арендовал дом — просторный, с претензией на роскошь — и док для личного пользования. Одновременно купил спортивное судно для рыбалки — одномачтовый шлюп длиной в тридцать футов и небольшую прогулочную парусную лодку. Был ли он холостяк, вдовец или состоял в разводе, сказать трудно. Для обслуживания дома и сада он нанял семейную пару с Кубы. Шкипером на рыболовном судне был у него человек по имени Чарли Граймз. Наш герой явно нигде не работал и почти все свое время проводил на рыбалке и в морских прогулках под парусом. В городе у него было несколько приятельниц, каждая из которых, вероятно, согласилась бы выйти за него замуж, если бы он сделал ей предложение. Похоже, он им о себе ничего не рассказывал, как и всем прочим. Звали его Брайан Харди, а парусник носил название “Принцесса Пэт”. Ну как, что-нибудь проясняется?

— Все сходится! — взволнованно отозвался я. — До мельчайших деталей. Сомнений нет, это Бэкстер…

— В этом и вся загвоздка, — продолжал Билл. — Брайан Харди исчез более двух месяцев назад. И что особенно должно поразить твое воображение, он без вести пропал в море…

Что-то здесь было не так.

— Нет! — сказал я решительно. — Этого быть не может…

Лоррейн погладила меня по руке, стараясь успокоить.

— Бедняга Роджерс! Почему ты не женишься? Тогда никакие опасности тебе были бы не страшны… Или же, наоборот, опасность постоянно была бы рядом, и ты привык бы к ней…

— Поймите, — взмолился я, — у меня на этот счет нет никаких предрассудков! Некоторые из моих лучших друзей женаты. Просто я не хочу осложнять жизнь и себе, и другим.

— Несчастье с Харди случилось в апреле. Ты тогда, вероятно, был на дальних островах, — продолжал рассказывать Билл. — Но ты, верно, и сам об этом слыхал.

— Да, — подтвердил я. — Его шлюп взорвался и сгорел, да? И случилось это где-то в открытом море?

— Точно. Харди был один. Утром они с Граймзом крупно повздорили, Харди его прогнал и решил в одиночку перегнать “Принцессу Пэт” в Бимини. Он сказал кому-то, что намеревался там нанять шкипера, с которым потом две-три недели поохотиться на марлинов. Погода Стояла отличная — ни ветерка. Морское течение несло свои воды спокойно, словно дело происходило посреди залива. Харди отправился в плавание около полудня, и по всем расчетам должен был прибыть на место часа через три-четыре. Потом люди с двух лодок видели, как его шлюп лег в дрейф, но Харди ни к кому за помощью не обратился, и они не подошли к нему. Но вскоре после того, как стемнело, он вызвал по радио береговую охрану…

— Да, — подтвердил я, — так оно и было. Его лодка взорвалась как раз тогда, когда он вел с ними переговоры.

Билл кивнул.

— Нетрудно вообразить, что произошло. Береговой охране он успел сообщить, что весь день провозился с двигателем. Видимо, в бензиновом баке скопились грязь и ржавчина. Харди пытался продуть бензиновые шланги, прочищал фильтры, регулировал распределительный механизм. В результате просочился бензин. Конечно, Харди был достаточно осторожен и не курил возле двигателя. Но не исключено, что бензин воспламенился от электрической искры во время радиосеанса. Искру могла дать щетка выпрямителя или же контакт реле. Но это уже предположения береговой охраны. Так или иначе, он умер мгновенно, не докончив начатой фразы… Минут пятнадцать спустя поступило сообщение с танкера, шедшего из Форт-Лодердейла на север. Они видели горящий парусник в восточном направлении. Танкер изменил курс и подошел к горящей лодке раньше береговой охраны. Но сделать уже ничего было нельзя. К этому времени пламя охватило все судно. В считанные минуты лодка сгорела до ватерлинии и затонула. Катер береговой охраны кружил на этом месте несколько часов в надежде, что Харди выпрыгнул за борт. Но если бы даже такое случилось, к этому времени он все равно утонул бы. Таким образом, береговая охрана ничего не нашла. Не было никаких сомнений, что это было за судно. Его местонахождение совпадало с координатами, которые успел сообщить Харди. Когда вышел из строя двигатель, лодка дрейфовала в северном направлении, увлекаемая морским течением.

— Тело так и не нашли? — поинтересовался я.

— Нет.

— А страховку выплатили?

— Насколько известно, Харди не оформлял никаких страховок.

Мы молча посмотрели друг другу в глаза. И понимающе кивнули друг другу.

— Когда за тобой придут, — вставила Лоррейн, — скажи им, чтобы дождались и меня. Я думаю обо всем этом так же, как вы.

— Иначе быть не может! — выпалил я. — Именно эта загадка и не выходит у меня из головы. Почему трое бандитов, которые захватили меня, были так уверены, что я высадил его на берег. А ведь они ничего не знали о его письме… Видимо, дело в том, что Харди однажды уже обвел их вокруг пальца подобным образом.

— Погоди, не делай скоропалительных выводов, — возразил Билл. — Не забывай, что все это случилось по меньшей мере в двадцати милях от берега. В тот день при выходе в море ему понадобилось заправиться горючим. Он сделал остановку на морской заправочной станции у моста Говернмент. Бандиты были уверены, что на борту у Харди не было спасательной лодки. Спортсмены-рыболовы редко ими пользуются, можно сказать, никогда. И будь у него такая лодка, на это сразу бы обратили внимание.

— Но это не факт, — возразил я. — Все говорит о том, что мы правы. Харди нужно было всех убедить в том, что спасательной лодки у него с собой не было. Значит, он спасся с “Принцессы Пэт” каким-то другим способом… Готов биться об заклад, что ему в этом помогла дама по имени Паула Стаффорд. Море было спокойно. Она могла прибыть из Форт-Лодердейла на любом рейсовом судне. Или даже на каком-нибудь большом и быстроходном судне, выполняющем в море специальные работы. Конечно, такому непривычному к морю человеку, как Паула, отыскать его в темноте было бы трудно. Однако Харди мог снабдить ее портативным радиотелефоном и в нужный момент указать ей место встречи. На самом деле проводить такую операцию в темное время суток не было никакой необходимости. Паула могла прибыть на место до захода солнца и ждать его сигнала неподалеку. Или же, если бы там не оказалось других лодок, присоединиться к нему до наступления темноты.

— Однако ни танкер, ни катер береговой охраны, прибыв на место катастрофы, не заметили там никаких других плавающих средств.

— Разумеется, не заметили, — сказал я. — Все решили, что взрыв произошел в момент, когда Харди с ними разговаривал, поскольку радио внезапно замолчало. Между тем оно замолчало потому, что Харди просто-напросто его выключил… После этого он облил кабину и рубку управления бензином и поджег фитиль. Фитиль горел несколько минут, Харди спокойно перебрался в другую лодку и отчалил. Танкеру же, с которого заметили пожар, понадобилось по меньшей мере минут десять, чтобы подойти к горящему судну. Так что, если в распоряжении Харди была быстроходная лодка, он за это время отошел, не зажигая огней, "на пять — семь миль от места происшествия. И к тому времени, когда туда прибыла береговая охрана, он уже сидел себе в каком-нибудь коктейль-баре в Форт-Лодердейле. Устроить все это было несложно. Поэтому я и спросил насчет страховки. Страховые компании, как правило, опасаются мошенничества. В тех случаях, когда имущество застраховано на значительную сумму, они тянут с выплатой денег до истечения семилетнего срока со дня наступления страхового случая. Если, конечно, не оговорены иные условия.

— У Харди не было дорогостоящего имущества, — сказал Билл, — и здесь не должно было возникнуть никаких проблем. Не было у него и наследников, которые могли предъявить свои права. Практически он владел лишь несколькими парусными лодками. И на банковском счете у него было примерно одиннадцать тысяч долларов.

— Что еще тебе удалось выяснить? — спросил я.

— Я порылся в его досье, которое имеется у нас в редакции. В нем мало что нового после первых публикаций о его гибели. Тогда я принялся обзванивать знавших его людей. Полиция до сих пор пытается разыскать кого-либо из его родственников. Дом, который он арендовал, стоит запертый… Харди платил за его аренду раз в год; кончается аренда только в феврале. В его финансовых делах никто разобраться не может. Он жил на широкую ногу, но никто не знает, откуда у него что бралось. Не удалось обнаружить каких-либо ценных бумаг: инвестиционных документов, акций, облигаций, закладных на недвижимость и так далее. Нашли только банковский счет.

— Но ведь в банке должны знать, какие были поступления.

— Да, чеки поступали на крупные суммы. Иногда сразу тысяч на десять и больше. Из различных провинциальных банков. Но он мог и сам их присылать.

— Похоже, он постоянно от кого-то скрывался и держал при себе крупные суммы наличными. Когда ему нужно было быстро исчезнуть, деньги всегда были при нем.

— В полиции думают примерно так же. В конце концов, не он один такой. У нас, как и в других странах, есть немало людей, скрывающихся от правосудия и долговых обязательств. Бывают случаи, когда даже государственные чиновники из стран Латинской Америки бегут за границу с чемоданами награбленных ценностей. У нас за это приговаривают к расстрелу.

— Мне бы хотелось побывать в доме Харди, — сказал я, закуривая сигарету. — Ты знаешь, где он находится?

Билл кивнул:

— Адрес мне известен, но попасть в него невозможно. Это сложная задача и для профессионала. Такой дом стоит около семидесяти тысяч долларов. В дорогие дома и ворам бывает трудно попасть.

— Но мне нужно там побывать! Пойми… Я скоро с ума сойду из-за этого Бэкстера. Меня могут из-за него убить или посадить в тюрьму… Нужно наконец разобраться, что это за птица'. Если мне удастся понять, что он собой представляет, я, по крайней мере, буду знать, как защищаться.

— Там ты ничего не найдешь, — возразил Билл, качая головой. — Полиция обшарила там каждый дюйм и абсолютно ничего не нашла. Ни писем, ни газетных вырезок, ни клочка бумаги, ни каких-либо вещей, которые пролили бы свет на его жизнь до приезда в Майами. Нашли вещи, приобретенные здесь, с ярлыками местных фирм и метками городских прачечных. Он голым сюда явился, будто родился здесь и нигде прежде не жил.

— Да, — согласился я, — складывается такое впечатление. И на “Топазе” он появился примерно так же. Похоже, он всюду возникает неожиданно…

— Я еще не все рассказал об этом доме, — вспомнил Билл. — Мне удалось побывать там сегодня. И представь себе, я обнаружил нечто любопытное…

— Что же? — оживился я.

— Правда, не знаю, что это может дать. Особых надежд нет. Один шанс из тысячи, не больше. Я нашел там книгу с автографом и письмо.

— Но как ты проник в дом? — удивился я. — И что это за книга? И от кого письмо? Билл неторопливо закурил.

— В дом меня впустила полиция. Попался знакомый лейтенант. Я сказал ему, что хочу написать статейку о Харди для воскресного приложения к нашей “Геральд”. И если полициямне поможет, в выигрыше будут и они, и я. Ведь когда разыскивают друзей или родственников умершего, любая газетная публикация полезна. Это всякому понятно…

Билл сделал энергичный жест рукой и продолжал:

— Словом, полиция согласилась. Ключ от дома у них был, мне дали сопровождающего. Мы провели в доме около часа, обследовали содержимое шкафов и всех ящиков в столах… Перелистывали книги, надеясь найти что-либо между страницами… Разумеется, все это и до нас просматривалось. Мы конечно же ничего не нашли. Однако, уходя, я заметил на небольшом столике в прихожей свежую почту. Столик находился под щелью в двери, в которую почтальон опускает корреспонденцию. Входя в дом, мы его не увидели, поскольку столик загородила распахнутая дверь.

По всей вероятности, эту корреспонденцию доставили уже после того, как здесь побывала полиция после взрыва “Принцессы Пэт”, и до того, как почту известили, что адресат умер. Во всяком случае, на конвертах стояли апрельские штемпеля. Полицейский при мне вскрыл их, но ничего особенного не обнаружил. Два или три счета, какие-то рекламки и письмо. В конверте побольше — книга. На обоих конвертах стояли штемпеля Санта-Барбары, штат Калифорния. Письмо было от автора книги. Ничего значительного в нем не было: автор — женщина — сообщала, что возвращает книгу со своим автографом, как и просил адресат, и благодарит за интерес к ее творчеству. Полицейский, разумеется, изъял оба отправления, но позволил мне ознакомиться с содержанием письма. А что до книги, то я взял экземпляр ее в публичной библиотеке. Подожди минуту…

Билл вышел в гостиную и вернулся с книгой. Я сразу же ее узнал. Точно такая же была у меня на “Орионе”. Это было довольно дорогое художественное издание с весьма впечатляющими фотоснимками парусников. По большей части здесь были изображены гоночные яхты, сфотографированные на дистанции. Книга называлась “Музыка ветров”. Многие из представленных в книге фотографий были сделаны молодой женщиной по имени Патриция Рейган. Она же была составителем, редактором и автором сопроводительного текста.

— Я эту книгу хорошо знаю, — сказал я Биллу, предполагая, что у него есть для меня какой-то сюрприз. — Фотографии в ней прекрасные… Погоди-ка, а нет ли…

Билл покачал головой:

— Нет. Ни на одном снимке нет человека, который хотя бы отдаленно напоминал Брайана Харди. Я все их просмотрел самым внимательным образом.

— Тогда что же…

— Есть здесь кое-что важное, — ответил мой приятель. — Хотя на первый взгляд к делу это имеет отдаленное отношение. Во-первых, в его библиотеке сотни книг, но автограф он захотел иметь только на этой. А во-вторых, имя автора.

— Патриция! — догадался я. Билл кивнул.

— Я проверил: когда он покупал рыболовный парусник, он носил название “Дельфин-3” или что-то в этом роде. Харди сменил его на “Принцессу Пэт”.

Глава 9

— Кладите себе еще омлета, — обратилась к нам Лоррейн.

— Самому мне не дотянуться, помоги, — попросил я хозяйку. — В каком духе написано письмо? Есть какой-нибудь намек на то, что Патриция его знала?

— Нет. Письмо выдержано в вежливых тонах, безо всякой фамильярности. Очевидно, Харди хвалил ее книгу и попросил у нее автограф. Она подписала книгу и вернула ему. Спасибо — и все, конец. Существует, правда, вероятность того, что она знала Харди под каким-то другим именем.

— Ты помнишь ее адрес?

На лице Билла появилась гримаса.

— Репортерам вечно задают заковыристые вопросы… Держи!

Он извлек из бумажника полоску бумаги и вручил ее мне. Я с трудом разобрал его каракули: “Патриция Рейган, площадь Бельведер, 16, Санта-Барбара, штат Калифорния”.

Я взглянул на часы и понял, что, учитывая разницу во времени, в Калифорнии сейчас, должно быть, около часа ночи.

— Ладно, — сказал Билл, — звони. Я перешел в гостиную и связался с телефонной станцией. Ответила женщина-оператор. Я назвал ей имя и адрес абонента. Пока она выясняла номер телефона в Санта-Барбаре, я пытался представить себе, как бы я повел себя, если бы меня разбудили посреди ночи и сказали, что звонят откуда-то за три тысячи миль от Калифорнии, чтобы узнать, слышал ли я когда-нибудь о некоем Джо Одуванчике Третьем. Впрочем, самое худшее — она просто повесит трубку!

Телефон у Патриции прозвонил трижды. Сонный женский голос произнес:

— Алло?

— Мисс Патриция Рейган? — спросила телефонистка. — Вас вызывает Майами.

— Это ты, Пэт? — спросила девушка. — Ради Бога, что случилось?

— Нет, — сказала телефонистка. — Звонят мисс Патриции…

Я включился в разговор:

— Ничего страшного. Я поговорю с тем, кто у аппарата.

— Пожалуйста, говорите, — согласилась телефонистка.

— Алло, — начал я. — Мне нужна мисс Рейган.

— Очень жаль, но ее нет, — ответила девушка. — Мы вместе с ней снимаем комнату. Когда телефонистка назвала Майами, я подумала, что звонит Пэт.

— Так она в Майами?

— Она во Флориде, недалеко от Майами.

— Вы знаете ее адрес?

— Да. Вчера я получила от нее письмо. Подождите минутку… Я стал ждать.

— Алло? — раздалось в трубке. — Вот адрес. Ближайший город называется Маратон. Вы знаете, где это?

— Да, — подтвердил я. — Это на островах Кис.

— Она находится на Спэниш-Ки. А адрес ее такой: У.Р. Холланд, РФД-1. Для Патриции.

— У нее есть телефон?

— Думаю, что да. Но номера я не знаю.

— Она что же, гостит там? Мне не хотелось из-за одного дурацкого вопроса поднимать на ноги целый дом.

— Патриция живет одна, хозяева дома в настоящее время находятся в Европе. Она работает над статьями для разных журналов. Не знаю, хорошо ли вы с ней знакомы, но я не стала бы ей мешать, когда она занята серьезной работой.

— Ни в коем случае, — принял я к сведению этот совет. — Я предпочитаю мешать людям спать. Огромное вам спасибо…

И я положил трубку на рычаг.

Билл и Лоррейн вслед за мной перешли в гостиную. Я коротко пересказал им свой разговор, затем связался с телефонной станцией в Маратоне. После некоторого ожидания меня наконец соединили с номером на Спэниш-Ки. Раз за разом раздавались гудки. Пять.., шесть.., семь раз. Вероятно, или дом очень большой, или Патриция очень крепко спит.

— Алло, — раздался приятный женский голос, в котором, однако, чувствовалось раздражение.

Оно и неудивительно!

— Мисс Рейган? — спросил я.

— Да. В чем дело?

— Извините за то, что звоню вам в столь неурочное время. У меня дело первостепенной важности. Речь идет о человеке по имени Брайан Харди. Вы знаете такого?

— Нет. Я никогда о нем не слышала.

— Будьте добры, вспомните хорошенько. Некоторое время он жил в Майами. И однажды попросил вас поставить автограф на вашей книге “Музыка ветров”. Книга, кстати, превосходная. У меня она тоже есть.

— Спасибо, — сказала Патриция, и голос ее чуточку потеплел. — Когда вы упомянули об этом случае, мне кажется, я действительно помню это имя. Честно говоря, у меня не так часто просят автограф. Этот человек в самом деле прислал мне “Музыку ветров” с просьбой поставить на ней автограф.

— Все правильно. А вы не можете вспомнить, встречались вы с ним или нет?

— Нет, я с ним не встречалась. И в письме Харди об этом ничего не говорилось.

— Его письмо было написано от руки или напечатано на машинке?

— Кажется, напечатано. Да, именно так. Я в этом уверена.

— Понятно. Ну а знали вы когда-нибудь человека по имени Уэнделл Бэкстер?

— Нет. А вы не могли бы назвать себя и объяснить, к чему весь этот разговор? Вы не пьяны, случайно?

— Нет, я не пьян, — ответил я. — Дело в том, что мне угрожает серьезная опасность. И я пытаюсь найти кого-нибудь из тех людей, которые знали этого человека. Интуиция подсказывает мне, что он был с вами знаком. Позвольте, я его вам обрисую.

— Ладно, — устало произнесла Патриция. — С кого начнем? С мистера Харди или с того, второго?

— Это одно и то же лицо, — сказал я. — Ему, должно быть, около пятидесяти лет. Худощавый, ростом чуть выше шести футов, глаза карие, волосы каштановые с проседью… Представительный и хорошо образованный человек. Встречали когда-нибудь такого?

— Нет.

Мне почудилось, что Патриция сказала это как-то неуверенно. Я решил, что близок к цели.

— Во всяком случае, не припоминаю, — добавила она. — Хотелось бы знать о его индивидуальных особенностях.

— Попытайтесь вспомнить! — взмолился я. — Очень спокойный, сдержанный и обходительный человек. Очков не носит и читает без них. Много курит. В день — две-три пачки сигарет “Честерфилд”. Лицо загорелое. Мастерски, управляет небольшими парусниками, прирожденный рулевой. Насколько мне известно, неоднократно участвовал в гонках под парусами на океанских просторах. Этот портрет вам никого не напоминает?

— Нет, — холодно произнесла Патриция. — Не напоминает.

— Вы уверены?

— Честно говоря, это довольно точный портрет моего отца. Но если это шутка, то должна вам сказать, что шутка эта дурного свойства.

— Простите, я не понимаю вас.

— Мой отец умер.

И Патриция резким движением дала отбой.

Я опустил трубку на рычаг и неторопливо достал сигарету. Затем задумчиво посмотрел на Билла. У меня было такое ощущение, будто у меня отшибло мозги… Разумеется, этот человек умер. Уэнделл Бэкстер во всех своих ипостасях заканчивал всегда одним и тем же — уходил из жизни. Всякий раз, когда мне удавалось его настигнуть, он оказывался мертв.

Я снова схватился за телефонную трубку и повторил вызов. Телефон у Патриции звонил минуты три, но трубку не брали. Я оставил дальнейшие попытки дозвониться.

* * *

— Вот билет на автобус, — сказал Билл. — Но я все же считаю, что тебе нужно взять такси. Или позволь, я сам тебя отвезу.

— Если они вышли на мой след, тебе тоже не избежать неприятностей. В автобусе я буду в безопасности. Автовокзал в Майами отсюда далеко.

…Было раннее утро. Мы сидели в машине Билла рядом с автостанцией в Хоумстеде, примерно в тридцати милях к югу от Майами. У Билла я побрился и переоделся в его брюки и рубашку. Приятель снабдил меня темными очками.

— Не очень надейся, — говорил Билл, явно волнуясь. — Слишком шатко. Но Патриция конечно же должна знать, жив ее отец или нет.

— Понимаю, — сказал я. — В любом случае с ней нужно встретиться.

— А если она не скажет тебе ничего определенного? Тогда сразу звони мне, и я за тобой приеду.

— Нет, — возразил я. — Тогда я позвоню в ФБР. Бегая кругами, словно заяц, я подвергаю себя еще большей опасности. Если эти гонки затянутся, Боннер и компания, в конце концов, меня настигнут.

К остановке подъехал автобус. Билл подал мне руку со словами:

— Удачи, дружище!

— Спасибо.

Я вышел из машины и сел в автобус. Салон был заполнен на две трети. Кое-кто из пассажиров читал свежий выпуск газеты “Геральд”, где на первой полосе давалось описание моей внешности. Но на меня никто не обращал внимания. Слава Богу, редакция не напечатала моей фотографии. Я занял место сзади, рядом с мирно спавшим матросом, и проводил взглядом отъезжавшего Билла.

До Ки-Ларго мы ехали больше часа. Отсюда начиналось магистральное шоссе Оверсиз. Тем временем разгорелось жаркое июньское утро, пронизанное ослепительными солнечными лучами. С юго-востока дул едва ощутимый ветерок. Я поглядывал на водную гладь, любуясь переливами всех цветов — от бутылочно-зеленого до индиго. Мне так хотелось избавиться наконец от этого гнетущего, словно навязчивый сон, состояния и снова оказаться на борту “Ориона” где-нибудь на Багамских островах. Сколько уже все это продолжается? Сегодня понедельник? Неужели только сорок восемь часов? А мне кажется — чуть не месяц! И положение мое с каждым часом усложнялось. Началось с того, что на борту у меня оказался один мертвый. Теперь мертвых было трое.

И что я, собственно, докажу, если даже удастся выяснить, кто он был такой? Ровным счетом ничего! У меня по-прежнему не было никакой ясности, что приключилось с ним самим и его деньгами. Я лез из кожи вон, силясь что-то доказать, но, как бы я ни старался, я все равно навеки останусь единственным свидетелем того, что произошло на “Топазе”.

Мы проехали Исламораду и Маратон. В одиннадцать с минутами мы въехали на остров Спэниш-Ки и подкатили к стоянке возле заправочной станции и универмага. Выйдя из автобуса, я окунулся в удушающую жару. Контраст с прохладным кондиционированным воздухом в автобусе был поразительный. Автобус между тем покатил дальше. Невдалеке среди сосен виднелась развилка дороги. Я понятия не имел, куда идти. К счастью, мне попался на глаза худощавый дорожный рабочий, который протирал лобовое стекло автомашины, припаркованной возле автостанции.

— Где живут Холланды? — переспросил он. — От развилки сверните налево. Туда примерно мили полторы.

— Спасибо, — поблагодарил я его. Я прошагал полмили, никаких домов не было. Проселочная дорога петляла среди низкорослых сосенок и пальм. Под ногами пылила известковая глина. Все здесь скорее походило на природу Флориды, а не островов Кис. Время от времени справа от меня поблескивала поверхность воды. Потом дорога повернула и пошла вдоль домов, тянувшихся вдоль самого берега. Отсюда был виден пролив, который отделял Спэниш-Ки от другого островка, расположенного западнее. Окна домов закрывали ставни от частых ураганов, и складывалось впечатление, что дома пустуют, а их хозяева уехали куда-то на жаркий сезон. Я остановился, чтобы закурить и вытереть пот с лица. Вокруг царила полная тишина. Шум транспорта на шоссе Оверсиз сюда уже не доходил. Патриция отыскала подходящее место, чтобы поработать без помех.

Сосны стали реже. Дорога повернула на восток и пошла параллельно берегу, вдоль южной оконечности острова. Вскоре я увидел почтовый ящик, на котором была написана фамилия “Холланд”. Дом Холландов стоял на берегу, примерно в ста ярдах от дороги. Перед домом был небольшой зеленый газон, который огибала подъездная дорога. Для пляжного домика он был великоват и солиден — оштукатуренные бетонные блоки до боли в глазах отсвечивали на солнце. Крыша дома была сложена из красной черепицы. Вход и окна затенялись ажурными козырьками из алюминия. Справа от дома, под навесом, стояла легковая машина с калифорнийскими номерами. Значит, Патриция была дома.

Я прошел по короткой бетонированной дорожке и позвонил у входа. Ответа не последовало. Я снова нажал кнопку звонка и прислушался. Но услышал лишь, как за домом плещутся волны да где-то вдали тарахтит подвесной лодочный мотор. Примерно в двухстах ярдах дальше по берегу стоял другой дом, похожий на дом Холландов, но возле него не было автомашины и, казалось, он совсем пустовал.

Я ждал напрасно — из-за двери не доносилось никаких звуков. На окнах по обе стороны от входа шторы были задернуты. Гул лодочного мотора между тем приближался. Я дошел до угла дома и увидел стремительно идущую к берегу лодку длиной футов двенадцать — четырнадцать. Управляла ею стройная девушка в желтом купальнике.

К стене дома, обращенной к морю, была пристроена длинная веранда, вдоль которой шел узкий газон и росли кокосовые пальмы, склонившие стволы к воде. На пляже сверкал белизной коралловый песок. На веранде и под пальмами стояли разноцветные столы и стулья из пластика. Тут же торчал полосатый зонт. На песке валялись как попало лежаки. Вода у берега была мелкой. От большой волны берег защищали рифы. Сейчас, казалось, даже ветер стих. Вдали шел на запад танкер.

Возле дома был деревянный причал длиной примерно футов пятьдесят. Девушка в лодке двигалась вдоль причала по направлению ко мне. Я рванулся, чтобы принять веревочный конец, но она меня опередила и шагнула на причал, держа в руке прозрачный пластиковый пакет с маской и трубкой для подводного плавания, а также бокс с фотокамерой.

Девушка была довольно высокая, стройная, тело загорелое, волосы рыжеватые, с красноватым оттенком. Повернувшись ко мне спиной, она закрепила фалинь. Затем выпрямилась и взглянула на меня. Я увидел карие глаза, тонкие черты лица, красивый рот и волевой подбородок. Я бы не стал утверждать, что у нее было явное сходство с Бэкстером, но она вполне могла быть его дочерью.

— Доброе утро, — поздоровался я. — Вы мисс Рейган?

— Да, — холодно подтвердила она. — А что такое?

— Меня зовут Стюарт Роджерс. Мне нужно хотя бы коротко с вами поговорить.

— Это вы мне звонили сегодня…

Это было скорее утверждение, чем вопрос.

— Да, — негромко сказал я. — Я должен кое-что выяснить о вашем отце.

— С какой стати?

— Может быть, нам лучше побеседовать в тени? — предложил я.

— Хорошо.

Она потянулась за фотокамерой. Я взял ее пластиковый пакет и пошел следом за ней. Ростом Патриция была примерно пять футов восемь дюймов. Концы ее волос, спадавшие на шею, были мокрые. Очевидно, купальная шапочка была ей маловата. На веранде была желанная прохлада. Патриция села в шезлонг и вопросительно взглянула на меня. Я протянул ей пачку с сигаретами. Она достала одну и поблагодарила. Я щелкнул зажигалкой и дал ей прикурить.

— Буду краток, — сказал я, усаживаясь напротив. — Я вторгаюсь в вашу личную жизнь не от безделья. Вы сказали, что ваш отец умер. Можно узнать, когда это случилось?

— В 1956 году, — ответила Патриция. (Харди объявился в Майами в феврале 1956 года. Это оставляло мало надежд.) — В каком месяце? — спросил я.

— В январе.

Я вздохнул. Этот вариант отпадал. Патриция сверкнула на меня глазами и сказала:

— Мистер Роджерс, может быть, вы все же объясните причину…

— Да, конечно. Причина есть, и очень серьезная. Если вы ответите еще на один мой вопрос, обещаю вам исчезнуть раз и навсегда… Вы были на его похоронах?

— Почему это вас интересует? В голосе девушки послышалась нотка негодования.

— Мне кажется, вы знаете почему, — сказал я. — Ведь похорон не было? Да?..

— Не было, — подтвердила Патриция. Голос ее сделался каким-то напряженным. — Но к чему вы клоните? Хотите сказать, что он жив?

— К сожалению, нет… — сказал я. — Он умер. От сердечного приступа… Пятого числа этого месяца… На борту моего парусника, когда мы шли по Карибскому морю…

Лицо Патриции, несмотря на загар, заметно побледнело. Я даже испугался, что она потеряет сознание. Слава Богу, обошлось.

— Нет, этого не может быть, — сказала она, качая головой. — Это был кто-то другой.

— А что произошло в 1956-м? — спросил я. — И где?

— Это было в штате Аризона. Он отправился на охоту в пустыню и пропал.

— В Аризоне? Что он там делал?

— Он там жил, — сказала Патриция. — В городе Финикс.

«Неужели я ошибся? — подумалось мне. — А ведь почти все совпадало…»

Этот человек наверняка не Бэкстер. Бэкстер был яхтсменом, заправским моряком. Его трудно представить путешествующим в пустыне… Затем я вспомнил “Музыку ветров”. Патриция вряд ли прониклась бы любовью к романтике парусов, если бы видела их только на цветных слайдах.

— Он прожил там всю жизнь? — спросил я.

— Нет, Мы жили в штате Массачусетс. Он переехал в Финикс в 1950 году.

В душе моей затеплилась надежда.

— Послушайте, мисс Рейган, — начал я, — когда мы разговаривали по телефону, вы признались, что портрет интересующего меня человека, который я вам нарисовал, напоминает вашего отца. Вы признались также, что нет бесспорных доказательств того, что ваш отец действительно умер. Он просто исчез, пропал без вести. Так почему вы отказываетесь верить, что он — тот самый человек, о котором я говорю?

— Это очевидно, — сухо заметила Патриция. — Моего отца звали Клиффорд Рейган. Не Харди или еще как-то там, как вы сказали.

— Он мог взять другое имя.

— А зачем?

Карие глаза моей собеседницы снова сверкнули. Однако я чувствовал, что сердится она оттого, что ей приходится защищаться.

— Не знаю, — сказал я.

— Есть и другие причины, — продолжала девушка. — В пустыне нельзя прожить без воды больше двух дней. Поиски его не прекратились даже после того, как пропала всякая надежда найти его живым. Они продолжались два с половиной года. Если бы он остался жив, неужели вы думаете, что он не дал бы мне о себе знать? Или вы всерьез полагаете, что человек, умерший у вас на борту, страдал потерей памяти и потому не знал, кто он такой?

— Нет, — ответил я, — он прекрасно сознавал, кто он такой.

— В таком случае мы с вами пришли к полному взаимопониманию, — сказала Патриция, намереваясь встать. — Этот человек не мог быть моим отцом. Так что извините…

— Не торопитесь! — произнес я достаточно твердо. — Мне готовятся предъявить самые серьезные обвинения. И вряд ли вы захотите усложнить мое положение, позвонив в полицию, чтобы меня засадили в тюрьму. Так что не торопитесь, давайте закончим разговор. Для меня это единственный способ найти выход из сложившейся ситуации. Расскажите, каким образом он пропал…

Какое-то мгновение казалось, что Патриция сейчас влепит мне пощечину. Она была гордая и к тому же решительная девушка. Но она взяла себя в руки.

— Хорошо, — едва слышно произнесла она. — Отец охотился на перепелов. Дело было в гористой, труднодоступной местности милях в девяноста или ста к юго-западу от Таксона. На охоту отец отправился один. Это было в субботу утром. О нем никто не беспокоился до самого понедельника, когда он не пришел на работу в банк.

— Разве вы или ваша мать не” знали, куда он отправился? — спросил я.

— Мать с отцом развелись еще в 1950-м, — отвечала Патриция. — И тогда же он уехал в Финикс. А мы продолжали жить в Массачусетсе. Отец женился во второй раз, но и с новой женой он прожил недолго.

— Очень жаль, — заметил я. — Продолжайте.

— В банке решили, что отец нездоров, и позвонили к нему домой. Там никто не ответил. Тогда работники банка связались по телефону с его управляющим. Тот сказал им, что видел отца в субботу в охотничьем костюме и с ружьем. Однако управляющий знать не знал, где и как долго отец собирался охотиться. Поставили в известность шерифа. Его люди отыскали магазин спортивных товаров, где отец в пятницу покупал патроны. Он в общих чертах рассказал продавцу, в каких краях собирался охотиться. Организовали поисковую группу. Искать пришлось очень далеко, в сильно пересеченной местности и на огромном пространстве. Так что только к среде удалось обнаружить машину, оставленную отцом. Она стояла на краю старой, заброшенной дороги. До ближайшего ранчо было по меньшей мере миль двадцать. Отец, вероятно, заблудился и на обратном пути не смог выйти к своей машине. Его искали до следующего воскресенья на машинах, лошадях и даже с помощью самолета, но не обнаружили никаких следов.

Почти через год геологи, занимавшиеся разведкой урановых месторождений, нашли его охотничью куртку милях в шести-семи от его машины. Ну, надеюсь, теперь вы удовлетворены?

— Да, — ответил я. — Но не вполне. Вы читали утреннюю газету?

Патриция отрицательно покачала головой:

— Я еще не вынимала ее из почтового ящика.

— Позвольте, я ее принесу, — предложил я. — Вам нужно кое-что там прочесть. Я сходил за газетой и принес ее.

— Я — капитан Роджерс, о котором здесь пишут. Человек, который подписал письмо к Пауле Стаффорд именем Брайан, тот, кто пришел ко мне на “Топаз” и назвался Уэнделлом Бэкстером.

Патриция внимательно прочла все, что было написано о Бэкстере. Затем решительно отложила газету в сторону.

— Полнейший абсурд! — заявила она. — С тех пор прошло два с половиной года. К тому же у моего отца никогда не было двадцати трех тысяч долларов. И не было причин называться Брайаном или как-либо иначе.

— Послушайте, — возразил я, — спустя месяц после того, как ваш отец пропал в пустыне, в Майами приехал человек, как две капли воды похожий на него. Он нанял большой дом на одном из островов, купил за сорок тысяч долларов спортивную рыболовную лодку и дал ей новое имя — “Принцесса Пэт”…

Патриция смотрела на меня широко раскрытыми глазами.

Я продолжал, не обращая внимания на ее реакцию:

— Зажил он в новом доме, словно индийский раджа. Никто не знал, откуда берутся его доходы. Так продолжалось до 7 апреля нынешнего года, когда он вдруг исчез. Пропал без вести при взрыве парусника “Принцесса Пэт”. Лодка сгорела до ватерлинии и затонула. Случилось это в двадцати милях от побережья Флориды, на траверзе Форт-Лодердейла. Но и на этот раз тело его не было найдено.

Звали его Брайан Харди. Он-то и послал вам книгу “Музыка ветров” с просьбой дать автограф. Прошло около двух месяцев, и 31 мая Брайан Харди поднялся на борт моего кеча в Кристобале, назвавшись Уэнделлом Бэкстером. Не думайте, будто я строю догадки или пытаюсь подтасовать факты. Я видел фотографию Харди и утверждаю, что это один и тот же человек. Поэтому я говорю со всей определенностью, что Харди был вашим отцом. У вас есть его фотография или хотя бы любительский снимок?

Патриция как-то отрешенно покачала головой:

— Здесь ничего нет. Фотографии есть дома, в Санта-Барбаре.

— Вы готовы согласиться, что речь идет о вашем отце?

— Не знаю, что ответить. Во всем этом я не вижу никакого смысла. Зачем ему было так поступать?

— Кто-то его преследовал, он спасался, — пояснил я. — Так было в Аризоне, потом — в Майами и, наконец, в Панаме.

— Но от кого он спасался?

— Не знаю, — признался я. — Надеялся, что, может быть, вы знаете. Но вот что мне хотелось бы установить поточнее: страдал ли ваш отец сердечными приступами?

— Нет, — сказала Патриция. — Я об этом никогда не слыхала.

— А в вашей семье были у кого-нибудь проблемы с сердцем, скажем, коронарная недостаточность?

Девушка отрицательно покачала головой:

— Не думаю.

Я закурил сигарету и задумчиво посмотрел на голубовато-зеленоватые тени в воде, в том месте, где были рифы. Все складывалось отлично. У моей собеседницы не должно было остаться никаких сомнений в том, что на борту “Топаза” Бэкстер умер в третий раз. Эта кончина была вполне реальной и драматичной. Не было только тела, чтобы доказать факт его смерти. Так что мне по-прежнему оставалось убеждать всех и каждого, что на этот раз он умер в самом деле. Я с горечью подумал, что, если бы Бэкстер умер от бубонной чумы во время публичного выступления на съезде Американской медицинской ассоциации, его кремировали бы и выставили урну с прахом в витрине универмага “Мейсиз”, в его смерть все равно никто не поверил бы.

Он, мол, все равно воскреснет, ребята. Дайте только срок…

— А вам говорит что-нибудь фамилия Слиделл? — спросил я Патрицию.

— Нет, — ответила она. — Никогда ее не слышала.

Я был убежден, что она говорила правду.

— А вы не знаете, откуда у вашего отца такие деньги?

Девушка, растопырив пальцы, пригладила волосы на голове и поднялась с места.

— Нет… Мистер Роджерс, я не вижу никакого смысла в том, что вы говорите. Этот человек не мог быть моим отцом.

— Но в душе вы допускаете, что это он, верно?

— Боюсь, что так, — ответила она, кивнув.

— Вы упомянули, что он работал в каком-то банке…

— Да, он работал в отделении кредитов банка “Дроверс нэшнел”.

— А недостачи у него случались? У Патриции снова сделалось такое лицо, будто она вот-вот вспылит. Но она лишь устало проговорила:

— Нет. Не в этот раз.

— Не в этот раз? Она махнула рукой:

— Похоже, вы попали в эту переделку из-за него… Что ж, думаю, вы имеете право знать все. Был случай, когда он позаимствовал деньги, правда, в другом банке. Возможно, это каким-то образом повлияло на его дальнейшее поведение. Подождите, я сейчас приму душ и переоденусь… А потом я вам расскажу.

Глава 10

Патриция стряхнула рукой песок со своих голых ног и открыла дверь с веранды в кухню. Кухня была в ярком цветном кафеле и белой эмали. Я последовал за девушкой через арку в просторную комнату, служившую столовой и гостиной.

— Садитесь, пожалуйста, — пригласила она. — Я недолго…

И ушла куда-то по коридору.

Я закурил сигарету и осмотрелся. Здесь было очень приятно. Приглушенный свет после слепящего блеска белого кораллового песка на берегу успокаивал зрение. Такой эффект создавали шторы на окнах из какого-то не слишком плотного материала темно-зеленого цвета. В тон им были зеленоватые стены и ничем не застланный цементный пол с вкраплениями местного камня. Слева в стену был вделан кондиционер, работавший почти бесшумно. Над ним висела какая-то лицензия большого формата. Между кондиционером и окном располагался музыкальный центр светлого дерева. В дальнем конце находился обеденный стол из бамбука со стеклянной столешницей, а возле него — скамья. Ближе к середине комнаты стояли длинная кушетка и два кресла с подлокотниками. Рядом — кофейный столик из тикового дерева. На кушетке и креслах, тоже из бамбука, лежали яркие подушки. Противоположную стену, рядом со входом, занимали книжные полки. Справа от них находился массивный стол с телефоном, портативной пишущей машинкой, несколькими пачками бумаги и двумя фотоаппаратами — “Роллифлексом” и какой-то 35-миллиметровой камерой. Я подошел к столу и увидел также несколько кюветок с цветными слайдами и фотографиями, сделанными на островах Кис. Большая их часть размером восемь на десять дюймов, цветные и черно-белые. Я подумал, что это, вероятно, работы Патриции. Потом вспомнил про книгу “Музыка ветров”. Да, она, несомненно, была фотохудожником.

До меня доносился приглушенный шум льющейся воды. Патриция действительно не заставила себя долго ждать. Она появилась в симпатичном голубом платье и сандалиях на босу ногу. Коротко подстриженные волосы не нуждались в специальном уходе. Здесь, в доме, они казались чуточку темнее, чем на солнце. Патриция Рейган, несомненно, была очень привлекательна. Заметно было, что она вновь обрела присутствие духа и даже улыбалась.

— Извините, что заставила вас ждать.

— Ничего страшного, — заверил я ее. Мы сели и закурили.

— Как вы меня разыскали? — спросила она.

— Ваша соседка по комнате в Санта-Барбаре сказала мне, что вы работаете здесь над статьями для журналов.

— К сожалению, это не совсем так, — призналась Патриция. — Статей мне никто не заказывал. Ведь я еще не профессионал. Просто один издатель обещал взглянуть на статью об островах Кис. Мне удалось договориться с хозяевами этого дома — мистером и миссис Холланд, — что я поживу здесь, пока они путешествуют по Европе. Они были нашими соседями, когда мы жили в Массачусетсе. Заодно я делаю здесь цветные слайды и занимаюсь подводной съемкой возле рифов.

— Но это не такое уж безопасное занятие — нырять в одиночку! — заметил я.

— Но я работаю только там, где мелко… Здесь замечательно красивые места.

— Я уроженец Флориды и не хочу, чтобы меня обвинили в отсутствии патриотизма… Но вам бы следовало побывать на Багамских островах, — сказал я с улыбкой. — При хорошем освещении краски под водой просто фантастические!

— Однажды я была там, мне было тогда двенадцать лет, — задумчиво проговорила Патриция. — Мы с отцом и матерью целый месяц плавали на лодке с мелкой осадкой среди островов Эксума и вокруг острова Эльютера.

— Это был чартерный рейс?

— Нет, у нас была своя лодка. Мы пришли на ней на Багамы с отцом, а мать прилетела самолетом в Нассау, где мы и встретились. Мама страдала от морской болезни.

— Как называлась ваша лодка? Патриция окинула меня быстрым взглядом карих глаз. И смущенно покачала головой.

— Лодка называлась “Волшебница”. А что касается “Принцессы Пэт”… Это домашнее ласкательное имя… Некоторые отцы в шутку называют своих маленьких дочерей принцессами. Только отец называл меня принцессой.

— Мне очень жаль, что все сложилось так печально, — сказал я. — А как он попал в Финикс?

Боль воспоминаний до сих пор не оставила Патрицию. Семья Рейган происходила из небольшого городка Эллистон на побережье штата Массачусетс, недалеко от Линна. Предки их были профессиональными моряками или просто любили море. В пору быстроходных клиперов в 40 — 50-х годах прошлого века некоторые из них служили на флоте помощниками капитанов и шкиперами. А один из них был даже корсаром в революционные времена. Что же касается Клиффорда Рейгана, то он был членом яхт-клуба и принимал участие в нескольких гонках на Атлантическом океане, хотя и не на собственной лодке.

Насколько я понял, дед Патриции был человеком вполне состоятельным. Правда, сама она об этом особенно не распространялась. Дед подвизался в литейном производстве, а также имел дело с недвижимостью. Кроме того, владел значительной долей капитала в ведущем банке города и входил в состав его правления. Клиффорд Рейган поступил на службу в банк после окончания колледжа. Он женился на местной девушке, и Патриция была их единственным ребенком. В детстве у нее с отцом были очень близкие отношения, но когда ей исполнилось шестнадцать, размеренная семейная жизнь кончилась.

Отец с матерью развелись, но это было только началом всех бед. Когда адвокат, нанятый матерью, потребовал произвести проверку денежной наличности банка, в котором служил отец, раскрылись его махинации. В результате Клиффорд Рейган лишился не только доходов, полученных от операций с акциями канадских шахт, но и тех семнадцати тысяч долларов, которые он заимствовал у банка.

— Об этом никто не знал, кроме президента банка и родственников, — сказала Патриция. — Мой дед покрыл недостачу, и отец избежал суда, но вынужден был подать в отставку. Ему также запретили впредь работать в банковской системе.

— И все же впоследствии он служил в банке, — заметил я, — в городе Финикс.

— Да, остановить его было невозможно, — согласилась Патриция. — Он умело скрывал свое прошлое, так что даже акционеры банка ничего толком о нем не знали. Дед конечно же боялся новых разоблачений, но что он мог сделать. Кто бы стал рассказывать о том, что его собственный сын украл у кого-то деньги? Тогда — прощай успех…

— Но как удалось человеку старше сорока лет получить работу в банке без соответствующих рекомендаций? — спросил я.

— Ищите женщину, — сказала Патриция. — Ему помогла его вторая жена.

Рейган, по всей вероятности, остановил свой выбор на штате Аризона, поскольку там ничто не связывало его с прежней жизнью и в то же самое время он получал возможность заниматься полюбившимся ему делом. Некоторое время он служил счетоводом в одной брокерской конторе и познакомился со многими людьми, жившими в богатых пригородах Финикса. Тогда он узнал и миссис Кэннинг и женился на ней в 1951 году. Она была вдовой дельца, который занимался куплей-продажей недвижимости в городе Колумбус, штат Огайо. Покойный в свое время приобрел большое ранчо близ Финикса и занимался разведением скаковых лошадей. Миссис Кэннинг принадлежал также солидный пакет акций в банке “Дроверс нэшнел”. Так что для нее не составляло никакого труда пристроить Рейгана в этот банк.

Однако их брак скоро распался: они расстались в 1954 году. Как ни странно, Рейган продолжал служить в банке. Его там ценили, он был исполнительным и знающим человеком. Сыграли свою роль также представительная внешность и хорошие манеры Клиффорда Рейгана, а также его добрые отношения с богатыми клиентами. Несколько раз он получал повышение, а в 1956 году стал шефом отдела кредитов.

— И все же он не чувствовал себя счастливым, — заметила Патриция. — Думаю, что он был глубоко несчастлив. Я чувствовала это, хотя в то время мы уже не были так близки, как прежде. Мы виделись с ним лишь раз в году: после окончания занятий в школе я обычно приезжала к нему на две недели. Мы оба очень старались, чтобы все между нами было по-старому. Но вероятно, отцы и дочери могут сохранять близкие отношения лишь в удивительной стране детства. Как только вы покидаете ее, вернуться к ним уже невозможно. Мы играли в гольф, ездили верхом, стреляли по тарелочкам, ходили на разные приемы, но былого взаимопонимания уже не было.

Патриция понимала, что отцу ненавистно одиночество. Окружающий мир был для него чужим. Однако теперь он был уже стар для того, чтобы отправиться еще куда-либо и начать все сначала… Пил он, пожалуй, не слишком много. К этому у него не было склонности. Но, как ей казалось, у него было много знакомых девиц — одна моложе другой. К тому же он частенько наезжал в Лас-Вегас и играл там. А ведь, работая в банке, он должен был соблюдать в таких делах большую осторожность.

В январе 1956 года, когда Патриция была уже на старшем курсе колледжа, неожиданно позвонили из офиса шерифа. Ей пришлось срочно вылететь в Финикс.

— Я очень боялась за отца, — рассказывала Патриция. — Дедушка тоже страшно страдал. У нас не было надежды на то, что отец жив. Мы оба думали, что это самоубийство, хотя и расходились в том, что было его причиной. Дед опасался каких-то новых финансовых махинаций. Предполагал, что отец снова присвоил деньги банка.

— Но этого не было? — спросил я.

— Нет, — подтвердила Патриция. — Если бы он на это пошел, все бы открылось. У него был небольшой счет на несколько сотен долларов да еще жалованье — почти за целый месяц.

"Вот и загадка, — подумалось мне. — Отец ничего в банке не крал, но почему-то исчез. А когда месяц спустя объявился, его звали уже Брайаном Харди и он был несусветно богат”.

Патриция смолкла. Я закурил, понимая, что больше ничего узнать не удастся. Можно, при желании, звонить в ФБР.

— А теперь вы расскажите, что было с отцом в море, — попросила девушка.

Я начал рассказывать, смягчая некоторые детали, чтобы не слишком ее расстраивать. Описал эпизод с лопнувшим парусом на грот-мачте. Рассказал про наступивший вслед за несчастьем штиль. Долго объяснял, почему мне не оставалось ничего другого, кроме как похоронить ее отца в море. О самих похоронах я сказал в самых общих чертах, умолчав о том, что не знал, как проводится подобная скорбная церемония. Упомянул, что произошло это в воскресенье, назвал точное место, где тело было опущено за борт, начал описывать, какая была тогда погода. Патриция вдруг всхлипнула и отвернулась, затем встала и пошла на кухню. На душе у меня было муторно. Из-за Бэкстера на меня свалилась куча бед. И тем не менее он был мне симпатичен. Патриция тоже начинала мне нравиться.

Что ж, я с самого начала знал, что нелегко будет рассказывать о случившемся родственникам Бэкстера. Но сейчас положение осложнялось еще и тем, что отныне никто не докажет Патриции, что человек, которого она считала своим отцом, действительно умер. И сомнение это навсегда останется в ее душе, как и все те вопросы, на которые нет ответа.

Где на самом деле ее отец? В пустыне? Или на дне Карибского моря, под двухмильной толщей воды? Но где бы он ни был, как он туда попал? Что с ним случилось? От кого он спасался?

Внезапно мною вновь овладела странная тревога. Так бывало всякий раз, когда я вспоминал похороны Бэкстера, вспоминал, как стоял у поручней лодки и следил, как его тело медленно погружается в морскую бездну. Трудно объяснить, чем была вызвана эта тревога. Когда я пытался в ней разобраться, она улетучивалась, как дурной сон. Оставалось лишь необъяснимое предчувствие чего-то ужасного. А может быть, оно уже произошло. Я пытался избавиться от этих мыслей. Сейчас-то зачем волноваться?.. Все самое скверное мне уже известно.

Вскоре Патриция вернулась. Возможно, она плакала, но по ее лицу этого не было заметно. В руках она держала две вспотевшие — прямо из холодильника — бутылки кока-колы.

— Что вы намерены предпринять дальше? — поинтересовалась она.

— Не знаю, — ответил я. — Наверное, стоит позвонить в ФБР. Попытаюсь их убедить… С бандитами дело иметь невозможно. Кстати… Вряд ли вы знаете этого человека. И все же, вы никогда не встречали некоего Боннера? дж.р. Боннера? Фамилия скорее всего вымышленная…

Я обрисовал его Патриции.

— Нет, не встречала, — ответила она, покачав головой.

— Мне не хочется втягивать вас в эту историю, — с расстановкой произнес я, — но ФБР придется рассказать о вас. Они конечно же будут проводить расследование по поводу смерти вашего отца.

— Ничего не поделаешь, — сказала девушка.

Я снова закурил.

— Вы — единственный человек, кто не обвиняет меня в том, что я убил Бэкстера, украл его деньги и высадил где-то на берег, да еще рассказываю небылицы о причинах его смерти… А может быть, и вы так думаете, только не хотите меня обидеть?

Патриция чуть заметно улыбнулась.

— Не думаю, что вы способны на такое. Мне кажется, что я вас знаю, вернее, слышала о вас. Мои друзья в Линне очень хорошо о вас отзывались.

— Кто же? — поинтересовался я.

— Тед и Фрэнсис Холт. Они несколько раз ходили с вами под парусами.

— Да, последние три года мы регулярно виделись, — вспомнил я. — У островов Эксума они сделали отличные подводные съемки.

— Да, правду говорят, что мир тесен, — заметила Патриция. — Мистер Роджерс…

— Стюарт, — поправил я ее.

— Скажите, Стюарт, почему никому в голову не приходит, что Кифер мог присвоить себе все деньги.., если, конечно, они были на борту? И потом, почему все полагают, что сумма эта была значительной, но никто не берется объяснить, откуда она взялась.

— Полиция сделала кое-какие подсчеты, — заметил я. — Они суммировали деньги, оставленные Кифером в сейфе отеля, с тем, что он предположительно потратил, получилось приблизительно четыре тысячи баксов. Но куда делись остальные девятнадцать тысяч? За три дня — даже в сильном подпитии — потратить столько невозможно. Однако многое говорит за то, что, когда Кифер покидал “Топаз”, этих денег при нем не было. Я сам могу это подтвердить, потому что находился рядом с ним. У Кифера не было с собой никакого багажа, все его вещи остались на том судне, на которое он опоздал, будучи в Панаме. Готовясь к нашему переходу, Кифер купил две пары рабочих брюк. Когда он их укладывал, я стоял рядом и готов поклясться, что он ничего в них не заворачивал. Куртки у него не было. Если бы речь шла только о четырех тысячах долларов, то Кифер смог бы рассовать их по карманам, часть положить в бумажник. Но двадцать три тысячи зеленых таким образом не спрячешь… Если, конечно, эта сумма не была в очень крупных купюрах. Но это сомнительно. Если человек находится в бегах и не желает привлекать к себе внимание, он не станет расплачиваться купюрами крупнее сотни.

— А может быть, он снес их на берег, когда вы только вошли в док?

— Нет. Я и тогда был рядом с ним.

— В таком случае деньги и сейчас должны быть на “Топазе”, — хмуря брови, сказала Патриция.

— Нет, — снова возразил я. — “Топаз” обыскивали дважды. И каждый раз там побывали, можно сказать, специалисты.

— Что ж, тогда остается предположить только одно… — Девушка вдруг смутилась и продолжила более взволнованно:

— Предположить такое непросто в сложившихся обстоятельствах… Но как вы думаете, может быть, Бэкстер потерял.., душевное равновесие?

— Не думаю, — возразил я. — При первом чтении его письма такая мысль у меня, разумеется, возникла. Он упоминал о двадцати трех тысячах долларов, но никто их не видел. Писал о том, что собирается просить меня высадить его на берег, но ко мне с такой просьбой не обращался. Не было логики и в его намерении обратиться ко мне с этой несуразной просьбой лишь после того, как мы выйдем в море. Рассудительный человек сразу бы понял, насколько нереально склонить кого-либо на подобное предприятие. Я отказал бы ему еще до выхода “Топаза” в море. Но по здравом размышлении можно прийти к выводу, что все могло обернуться иначе.

Очевидно, какая-то сумма денег у него с собой была. Хотя бы те самые четыре тысячи. Ну а если была такая сумма, почему бы не быть и больше. Так что, вероятно, был все-таки смысл повременить с просьбой о высадке, пока мы не выйдем в море. Сделай это Бэкстер до отплытия, я вообще не взял бы его с собой. Для него же самое важное было выбраться из Зоны канала до того, как его настигнет Слиделл. Заговорив со мной об этом позднее, он тоже получил бы отказ, но по крайней мере он находился бы уже вне пределов Панамы и в полной безопасности.

— Иными словами, мы вернулись к тому, с чего начали.

— Верно, — согласился я. — Остаются без ответа те же два вопроса: какова судьба остальных денег и почему он передумал?

Неожиданно прозвенел звонок в дверь.

Мы быстро переглянулись и, не понимая, кто бы это мог быть, поднялись со своих мест. Ни шума подъезжающей машины, ни звука шагов на дорожке возле дома мы не слышали. Патриция сделала мне знак пройти на кухню, а сама направилась к двери. Но дойти до нее она не успела: дверь вдруг с силой распахнулась, и на пороге возникла высокая фигура человека в сером костюме и темно-зеленых солнечных очках. Он резко оттолкнул девушку, тут же я услышал, как открыли заднюю дверь. Обернувшись, я увидел на пороге на кухню широкоплечего молодца в яркой спортивной рубашке, соломенной шляпе и темных очках. Очки он тут же снял и деланно улыбнулся мне, как старому знакомому. Передо мной стоял Боннер.

Бежать было некуда. У первого бандита был револьвер — видно было, как он оттягивал карман его пиджака. Патриция испуганно всхлипнула и попятилась к столу. В широко раскрытых глазах застыл ужас. Боннер и его напарник подошли ко мне.

— Мы ждали тебя, Роджерс, — сказал бандит в сером костюме, доставая пачку сигарет. — Куришь?

Последовала немая сцена. На лицах бандитов было написано явное удовлетворение. Я же в отчаянии искал глазами какой-нибудь предмет, который мог послужить оружием. И напряженно ждал, когда они бросятся на меня. Во рту у меня пересохло. И тут я увидел, что собиралась сделать Патриция, и страшно за нее испугался. Она не знала, с кем имеет дело, а я не мог ее остановить. Заслоняя собой телефон, она изогнулась и подняла трубку. Я схватил бутылку из-под кока-колы. Бандиты следили за моими движениями, и это на несколько секунд отвлекло их внимание от Патриции. Но тут щелкнул телефонный диск…

Боннер мгновенно обернулся, неторопливо взял трубку из рук Патриции и с размаху закатил ей пощечину. В тишине дома удар прозвучал, словно ружейный выстрел. Патриция упала навзничь, платье на ней задралось, оголив ноги. Я бросился на Боннера с бутылкой в руке и хватанул его по голове. Соломенная шляпа слетела с него. Я исхитрился и ударил еще раз по плечу. И тут же получил ответный удар — кулаком в живот.

У меня перехватило дыхание, но на ногах я устоял и направил следующий удар прямо ему в физиономию. Однако Боннер увернулся, и бутылка лишь слегка мазанула его по челюсти. Бандит скорчил мерзкую рожу и достал из кармана складной нож. Им он владел артистически, как хирург — скальпелем. Он трижды полоснул меня ножом по левой руке — и она бессильно повисла. Еще одно молниеносное движение — и со лба у меня потекла кровь и начала заливать мне глаза. Я попытался схватиться с бандитом, но он меня отшвырнул, как перышко, а затем двинул мне кулаком в челюсть. Я отлетел, ударившись спиной о кондиционер, и свалился на пол. Патриция громко вскрикнула. Я отер кровь с лица и попытался подняться. И тут обратил внимание на второго бандита. Он не выказывал никакого интереса к тому, что происходило вокруг него. Присев на краешек стола, он поигрывал темно-зелеными очками, держа их двумя пальцами за оправу, и разглядывал лежавшие на столе фотографии.

Я все же поднялся на ноги и ударил Боннера. Но это была моя последняя попытка оказать сопротивление. От нового удара Боннера я снова отлетел к стене и упал. Затем он приподнял меня левой рукой, а правой изо всей силы рубанул по лицу. Рука у него была, как пудовая гиря. Я чувствовал, что он повредил мне зубы. Комната поплыла у меня перед глазами. Я едва не потерял сознание. Боннер отпустил меня, и я упал. И все же попытался снова подняться, во всяком случае встал на колени. Тогда бандит пнул меня ботинком в лицо. Я, почти бездыханный, свалился на пол с залитым кровью лицом.

Боннер взглянул на меня сверху вниз и сказал:

— Это тебе за Тампу, падла. Второй бандит швырнул фотографии на стол и встал.

— Хватит, — коротко приказал он. — Посади его в кресло.

Боннер схватил меня за руку и поволок по полу. Затем приподнял и усадил в одно из бамбуковых кресел посреди комнаты. Кто-то бросил мне полотенце. Я вытер кровь, стараясь не показывать, что мне больно.

— Ладно, — сказал бандит в сером костюме, обращаясь к Боннеру, — отправляйся обратно в мотель и доставь сюда Флауэрса. Потом отгони машину и спрячь ее среди деревьев.

Боннер кивнул на Патрицию, которая сидела на полу:

— А что делать с девкой?

— Пусть остается, пока не закончим дело.

— Зачем? Она будет только мешать.

— Пошевели мозгами. У Роджерса есть друзья в Майами, и кто-то может знать, где он. Если он не вернется, они нагрянут сюда. Положи ее на кушетку…

— Ну-ка, крошка, — с ухмылкой обратился Боннер к девушке.

Патриция окинула его презрительным взглядом.

Боннер повел плечами, взял девушку за руку и рванул на себя. Патриция по инерции пролетела мимо кофейного столика и упала на кушетку, прямо напротив меня. Боннер удалился.

— Извините, — сказал я Патриции. — Во всем виноват я. Мне казалось, что я от них оторвался.

— На какое-то время — да, — заметил оставшийся в доме бандит. — Но сюда мы пришли сами. Мы тебя ждали здесь.

Мне нечего было ему сказать.

Бандит придвинул свободное кресло к кофейному столику и уселся так, чтобы мы оба были в поле его зрения. Этот человек во многом отличался от Боннера. Тот был всего лишь послушный исполнитель — жестокий и наглый. Этот же был птица более высокого полета. На лице его было написано, что он человек сдержанный, проницательный, умный и в то же время беспощадный. Взгляд его серых глаз был тяжелым. Ему было где-то между сорока и пятьюдесятью годами. Коротко остриженные рыжеватые волосы, лицо — худощавое, со следами свежего загара.

— Девушка ничего не знает, — сказал я ему.

— Нам это известно, но у нас не было уверенности, что ты это знаешь. Когда ты ушел от нас в Тампе, мы искали тебя повсюду, в том числе и здесь.

Кровь с лица продолжала капать мне на рубашку. Я вытирал ее полотенцем. Лицо мое распухло до такой степени, что мне трудно было смотреть. Говорил я тоже с трудом — губы были разбиты и распухли. Интересно, сколько будет отсутствовать Боннер. Сейчас я был еще слишком слаб, чтобы схватиться с этим очкариком. Мне нужно было время, чтобы собраться с силами. Тогда бы я рискнул нейтрализовать его хотя бы на короткое время и дать Патриции возможность убежать.

Однако бандит, словно угадав мои мысли, достал из кармана револьвер и сказал:

— Ни с места, Роджерс. Ты нам еще нужен, и мы не станем тебя убивать. Но с простреленной ногой ты далеко не уйдешь…

В комнате наступила тишина. Лишь по-прежнему, почти беззвучно, работал кондиционер. У Патриции было бледное лицо. Она дотянулась до сигарет на кофейном столике и закурила. Затем решительно сказала бандиту:

— Вам это даром не пройдет!

— Бросьте, мисс Рейган, — ответил тот. — Нам известны все ваши привычки. Пока вы заняты работой, сюда никто не явится. Вам даже звонить никто не будет. Разве что станут разыскивать Роджерса… Но в этом случае вы ответите, что он был здесь и уже уехал.

— А если я этого не сделаю? — спросила девушка, сверкнув глазами.

— Сделаете. Поверьте мне.

— Вы — Слиделл? — спросил я его. Бандит кивнул и добавил:

— Можете меня называть так.

— Почему вы преследовали Рейгана?

— Мы и сейчас его ищем, — уточнил Слиделл. — Рейган украл у меня и у моих друзей акции на полмиллиона долларов. Мы хотим вернуть эти полмиллиона или хотя бы то, что от них осталось.

— А мне думается, что сначала эти деньги украли вы…

Слиделл пожал плечами:

— Да, тут есть о чем поспорить. Конечно, следовало обо всем договориться более разумно… Однако, когда такой куш плывет тебе в руки, про осторожность забываешь. Разумеется, можно было попробовать защитить свои права в законном порядке, но это означало бы и потерю времени, и утрату значительной части желанной суммы… Я встретился с Рейганом в Лас-Вегасе. И когда узнал, на какие дела он способен, навел о нем справки. Оказалось, что он для нас просто находка! Поначалу он не хотел с нами сотрудничать, но мне удалось установить, что он должен был деньги нескольким игрокам в Финиксе. Тогда я на него слегка поднажал. Он не устоял: оформил распоряжение на сто тысяч долларов комиссионных, как и было оговорено. Его долю мы ему вернули. Надеюсь, девушка вам об этом рассказала?

Я кивнул.

— Мы конечно же не спускали с него глаз ни днем ни ночью, — продолжал Слиделл. — Разумеется, так было и в то субботнее утро, когда он отправился на охоту. Мы шли за ним довольно долго. Нам важно было его не упустить. Но он проявил такую прыть, которой мы никак не ожидали. Одно из двух: либо у него была где-то припрятана другая машина, либо кто-то помог ему исчезнуть. Нам потребовалось целых два года, чтобы снова напасть на его след. И это притом, что наши частные детективы постоянно держали под контролем те места, где его появление было наиболее вероятным. Находясь в Майами, он обходил стороной ночные клубы и все злачные места на побережье. Но наконец нам повезло. Кто-то случайно увидел в журнале для охотников и рыбаков фотографию человека, похожего на Рейгана. Мы разыскали фотографа и заставили его сделать с негатива отпечаток крупным планом. Сомнений ни у кого не осталось — это был Рейган.

Но он снова обвел нас вокруг пальца, — продолжал Слиделл. — Видимо, этот снимок в журнале и ему попался на глаза. Мы прибыли в Майами и отыскали место, где жил Рейган, но… Оказалось, что за две недели до этого он погиб во время взрыва его лодки “Принцесса Пэт” где-то между Флоридой и Багамскими островами. Вначале мы не знали, что и думать. Обшарили весь его дом и все вокруг, но ничего не обнаружили. Тогда мы решили проверить всех его подружек. Выяснилось, что одна из его девиц в день его гибели уехала в Швейцарию. Во всяком случае, она говорила всем и каждому, что едет туда. Но она допустила маленькую оплошность. Обыскивая ее квартиру, мы нашли в корзине для мусора подтверждение бюро путешествий о резервировании билетов на авиарейс в Сан-Хуан для мистера и миссис Чарльз Уэйн. Но видимо, Рейган и там нас обнаружил. Когда мы вышли на него, его, как говорится, и след простыл. Мы бросились за ним вдогонку в Нью-Йорк. На этот раз они путешествовали врозь. Рейган ее где-то спрятал, поскольку понял, что мы прочно сидим у него на “хвосте”. Он вылетел в Панаму. Я отправился за ним на следующий день, но опоздал в Кристобаль на самую малость — на двенадцать часов. Рейган уже ушел вместе с тобой на “Топазе”.

— И теперь он мертв, — вставил я. Слиделл холодно улыбнулся:

— В третий раз.

— Говорю вам… — начал я. Но был ли смысл продолжать? И тут мне в голову пришла одна мысль.

— Послушайте, — начал я. — Рейган, по всей вероятности, где-то спрятал эти доллары…

— Конечно спрятал. Кроме тех двадцати трех тысяч, которые ему были нужны, чтобы скрыться.

— Значит, вам просто не везет. Неужели вам это не понятно? Вы знаете, что женщина его сейчас в больнице в Саутпорте. И если она жива, полиция найдет способ вытянуть из нее информацию.

— Вряд ли она многое знает.

— А вам известно, зачем она прилетела в Саутпорт? — спросил я. — Она хотела встретиться со мной, потому что у нее не было никаких вестей от Рейгана. Неужели вы не понимаете, что я говорю правду? Будь Рейган жив, он написал бы ей.

— Да. Если только он не собирался с ней расстаться.

Я в изнеможении откинулся на спинку кресла. Безнадежно. Какой смысл убеждать их в том, что в говорю правду?.. Они все равно нас убьют.

— Однако в последнем предположении есть один существенный изъян, — заметил Слиделл. — Если он намеревался с ней расстаться, зачем ему было посылать ей это письмо из Кристобаля?

— Значит, вы допускаете, что Рейган умер?

— Допускаем. Однако в этом деле, Роджерс, есть одна закавыка. Но мы разрешим ее в ближайшие часы. Смерть Рейгана могла быть вызвана несколькими причинами. Например, его убили вы с Кифером.

— О, ради всего святого…

— Ты, Роджерс, безголовый парень. Начать с того, что придуманная тобой история — сплошное вранье. И чем дальше, тем ты завираешься все больше. Ну, взять хотя бы эффектное описание сердечного приступа у Рейгана, которое ты представил начальнику полиции в Саутпорте. Вначале все тебе поверили… Однако, если я догадался, как ты его сфабриковал, почему это не под силу ФБР? Возможно, они платят своим информаторам меньше, чем я, зато у них больше специалистов. Внешне получилось все гладко. Любой непрофессионал, вроде тебя, описывая сердечный приступ, обычно сгущает краски и немного переигрывает. Ты написал, что Рейган выполнял работу, требовавшую больших физических усилий, в результате чего и случился этот приступ. Ведь все думают, что именно перенапряжение приводит больного с коронарной недостаточностью к фатальному исходу. Только медикам известно, что от такого приступа можно умереть в собственной постели, пока тебе чистят грейпфрут. Но тебе это тоже должно быть известно. Когда тебе шел пятнадцатый год, подобным образом скончался твой дядя…

— Я при этом не присутствовал. Приступ случился у него в офисе в Норфолке, в штате Вирджиния.

— Знаю. Но ты присутствовал при предыдущем приступе — примерно за год до этого. Вы вместе с отцом и дядей ловили рыбу на взятом напрокат паруснике у берегов Майами-Бич. Твой дядя преспокойно сидел в кресле и тянул пиво… И вдруг его хватил удар. Так что, Роджерс, твое положение становится все хуже. Все безнадежнее…

По правде говоря, за долгие годы мне впервые напомнили об этой истории. Я хотел сказать это Слиделлу, но, обернувшись, встретился глазами с Патрицией. Она смотрела на меня немигающим взглядом. В этом взгляде были сомнение и ужас. Разумеется, версия Слиделла кого угодно могла вывести из равновесия. Так в чем было винить девушку?..

Открылась дверь. В комнату вошли Боннер и пучеглазый коротышка, который нес черный металлический ящик размером с портативный магнитофон.

Глава 11

— Стойте! — приказал им Слиделл. Затем он встал и приказал Боннеру:

— Принеси Флауэрсу стол и стул. Боннер пересек холл и вернулся с небольшим прикроватным столиком. Он поставил его возле кресла, в котором сидел я, и придвинул к нему стул. Затем развернул меня вместе с креслом лицом к окну, так что столик оказался у меня по правую руку. Выполнив все эти действия, Боннер закурил и со скучающим видом прислонился спиной к двери.

— С этой штукой мы только время теряем, — сказал он.

— А я думаю иначе, — отрезал Слиделл. Боннер пожал плечами. Я посмотрел на Патрицию, но она избегала моего взгляда. Флауэрс ее явно заинтересовал. Видимо, ее озадачило его появление не меньше моего. Флауэрс был тщедушный человек лет тридцати с небольшим. Лицо его было как бы сплющено с боков, лысая голова блестела. Глаза его были чуть навыкате, что придавало всему его облику довольно уродливый вид.

Флауэрс поставил на столик черный ящик и снял с него крышку. Это оказался какой-то прибор, на панели виднелось несколько рукояток и тумблеров. Из широкого прямоугольного отверстия торчал край линованной бумаги и нацеленные на него три самописца на небольших подставках.

Я ощутил холодок внутри и взглянул на Слиделла.

— Мы готовимся достигнуть великой цели, к которой стремились все выдающиеся философы мира, Роджерс, — начал Слиделл. — Эта цель — узнать истину!

— Что вы хотите сказать?

— Перед тобой детектор лжи.

— Да ну!.. Где вам удалось его раздобыть?

— В детекторе лжи нет ничего особенного. Любой может его смастерить. А вот управлять им — другое дело… Но нам крупно повезло. Флауэрс просто гений! Он умеет обращаться с этим прибором.

Флауэрс не слушал Слиделла. Он подключил прибор к электрической розетке и щелкнул выключателем. Затем спокойно, методически принялся подсоединять прибор к моему телу. Мне на мгновение показалось, что я в полицейском участке. Флауэрс спокойно занимался своим делом. Для него существовала только техника. На мое правое предплечье он надел манжетку для измерения кровяного давления и накачал ее воздухом. Грудь обмотал какой-то гибкой трубкой. Затем тронул один из тумблеров — пришла в движение линованная бумага. Самописцы начали рисовать изогнутые линии, регистрируя мой пульс, давление крови и частоту дыхания. В комнате сделалось очень тихо. Флауэрс что-то подрегулировал, затем подтащил поближе свой стул и уселся на него. Он благоговейно склонился над прибором, словно пастор над Священным Писанием. Затем кивнул Слиделлу: все, мол, готово.

— Итак, Роджерс, — начал шеф, — от тебя требуется лишь одно: отвечать на мои вопросы. Отвечай, как Бог на душу положит, но отвечай сразу. Не станешь отвечать — понюхаешь, чем пахнет ствол моего револьвера.

— Начинайте, — сказал я.

Конечно, мне нужно было предусмотреть возможность такой ситуации. Ведь я мог попросить агентов ФБР проверить меня на таком детекторе.

— Ничего у вас не выйдет, — презрительно поморщившись, сказал Боннер. — Всем известно, как работают такие штуки. Стоит человеку растеряться или испугаться, и сразу подскакивает давление, учащается пульс. Да и что можно узнать у подонка, у которого душа ушла в пятки?

— В таком случае будет зарегистрировано отклонение от нормы, — с сознанием своего превосходства ответил Флауэрс.

— Иначе говоря, — вставил Слиделл, — если у Роджерса душа в пятках, это будет зарегистрировано как норма. Прибор все равно покажет, когда он испугается по-настоящему. А теперь — всем молчать…

Боннер повиновался.

— Имя и фамилия? — спросил Слиделл.

— Стюарт Роджерс.

— Где родился?

— В Корал-Гейблс, штат Флорида.

— Где учился?

— В университете Майами.

— Чем занимается твой отец?

— Он был адвокатом.

— Значит, он умер?

— Да, — сказал я.

— Причина смерти?

— Автомобильная катастрофа.

Последовало еще десятка полтора или два общих вопросов. Флауэрс внимательно следил за линиями самописцев.

— Ты знал человека, который называл себя Уэнделлом Бэкстером? — спросил Слиделл.

— Да, — ответил я.

— И 1 июня он отправился с тобой из Кристобаля на борту “Топаза”?

— Да.

— И ты высадил его на берег где-то в Центральной Америке или в Мексике?

— Нет, — ответил я.

Слиделл склонился над плечом Флауэрса, напряженно следя за самописцами. Флауэрс едва заметно покачал головой. Слиделл нахмурился.

— Где ты его высадил на берег?

— Я его нигде не высаживал.

— Где Бэкстер?

— Умер.

Флауэрс взглянул на Слиделла и развел руками.

— Нет никаких изменений в графиках? — спросил Слиделл.

— Нет. Запись пока что короткая, и сказать трудно…

Боннер подался вперед.

— Я же сказал, что ничего не выйдет… Хотите, я вам покажу, как можно добиться правды?!

И он с размаху хлестанул меня по лицу ладонью так, что я откинулся на спинку кресла, в котором сидел. Я снова почувствовал на губах вкус крови.

— Убери отсюда этого придурка, — зло сказал Флауэрс. — Посмотри, что он натворил… Самописцы бешено скакали по бумаге.

— Это ненависть, — пояснил Флауэрс.

Я вытер кровь с лица и взглянул на Боннера.

— Велите своей машине это повторить, — сказал я.

— Не подходи к нему, — приказал Боннеру Слиделл.

— Дай мне револьвер, и через пять минут…

— Послушай, умник… — с холодной иронией произнес Слиделл. — Если ты его убьешь, мы так ничего и не узнаем… Все будет точь-в-точь так, как было с Кифером. Ты можешь своей дурацкой башкой понять, что Роджерс — последний из этих людей? Только он может ответить на наши вопросы.

— А что толку, если он будет продолжать врать?

— Это еще неизвестно. Возможно, на этот раз Рейган действительно умер. Я тебе об этом уже говорил. Так что отойди от него!

Боннер отступил к двери. Слиделл и Флауэрс продолжали следить за самописцами, которые постепенно успокаивались. Патриция отвернулась ото всех и спрятала лицо в ладонях. Наверное, она плакала.

— Послушай, Роджерс, — снова обратился ко мне Слиделл. — Так или иначе, мы узнаем правду о том, что на самом деле случилось на “Топазе”. Пусть это займет у нас неделю… Тебе придется отчитаться за каждый час вашего путешествия, минута за минутой. И мы будем повторять свои вопросы, пока ты не расколешься… Полиция тебя не отыщет, а от нас тебе не уйти. Ты все понял?

— Да, — устало ответил я.

— Хорошо. Рейган умер?

— Да.

— Когда он умер?

— Через четыре дня после отплытия из Кристобаля. 5 июня, примерно в три тридцать дня.

— Вы с Кифером его убили?

— Нет.

— Отчего он умер?

— С ним случился какой-то приступ. Врач анализировал мое описание того, что произошло, и сказал, что скорее всего это был тромбоз коронарных сосудов сердца.

— Ты сочинил это описание?

— Я его написал.

— Ты знаешь, о чем я спрашиваю. Ты написал правду?

— Да, правду. Все было так, как я написал. Слиделл обернулся к Флауэрсу:

— Что там у тебя? Флауэрс покачал головой.

— Никаких изменений.

— Ладно, Роджерс. Ты читал письмо, которое Рейган послал Пауле Стаффорд. Там сказано, что у него было с собой двадцать три тысячи долларов. И что он собирался просить тебя высадить его где-нибудь на берег. Из этой суммы недостает девятнадцати тысяч. У Кифера их не было. Нет их и на “Топазе”. Если Рейган умер, куда могли деться эти деньги?

— Не знаю.

— Ты их украл.

— Я их в глаза не видел.

— Рейган просил тебя высадить его на берег?

— Нет.

— Значит, за все четыре дня он об этом даже не заикнулся?

— Нет.

— А почему?

— Откуда мне знать? — возразил я. Тут Флауэрс поднял руку:

— Ну-ка, повторите последнюю часть разговора. Тут есть что-то странное…

Я взглянул на коротышку. Кажется, кто-то из нас уже спятил.

— Ты врешь, Роджерс, — сказал Слиделл. — Это точно. Рейган отправился в море на твоей лодке только для того, чтобы ты его где-то высадил. Он написал об этом Пауле Стаффорд. Ты же читал его письмо…

— Да.

— И ты утверждаешь, что он даже не просил тебя об этом?

— Он ни разу со мной об этом не заговаривал.

— А почему?

— Не знаю, — ответил я.

— Ну вот, снова то же самое, — вмешался Флауэрс. — Явная смена эмоциональной реакции. Мне кажется, что такой разговор у них был.

— Ты его убил! Так? — прокричал мне в лицо Слиделл.

— Нет, — снова ответил я. Тут я опять увидел, как стою у борта “Топаза” в тот воскресный день, когда зашитое в старый парус тело Бэкстера начало медленно погружаться в морскую пучину. И я вновь ощутил, как меня охватывает необъяснимый страх. Я взглянул на детектор лжи. Самописцы лихорадочно дергались, оставляя на бумаге сумасшедшие зигзаги.

Слиделл придвинулся ко мне вплотную.

— Вы прикончили его вместе с Кифером!

— Нет! — крикнул я. Флауэрс кивнул:

— Он врет.

Я до боли сжал кулаки. Плотно прикрыл веки, пытаясь разобраться в темном хитросплетении собственных мыслей. Там таилось нечто невообразимое. Боже мой, что же это было? Вода сомкнулась над парусиновым саваном, и из него, устремляясь вверх, вылетели пузырьки воздуха. Тело покойного неторопливо опускалось все глубже и глубже, пока вовсе не исчезло из виду. И тут меня охватил страх — сам не пойму отчего… Мне захотелось вернуть усопшего в наш мир.

Я слышал, как плакала Патриция Рейган. Меня ухватили за рубашку на груди и приподняли. Я открыл глаза, Боннер что-то кричал мне прямо в лицо. И в тот же миг видение исчезло. Послышался резкий голос Слиделла, перекрывший все голоса. Боннер отпустил меня.

— Когда ты его убил? — заревел Слиделл.

— Я его не убивал! Слиделл перевел дух.

— Ладно. Рассказывай все с самого начала…Мы вышли из гавани между большими каменными волнорезами на вспомогательном бензиновом двигателе. Вокруг судна бушевал прибой. За штурвалом стоял Бэкстер, мы с Кифером ставили паруса. Ближе к полудню начал набирать силу пассат. Ветер дул с северо-востока. Вскоре мы шли уже под полными парусами. При умеренном волнении началась обычная для “Топаза” килевая качка. Порывы ветра подхватывали фонтаны брызг, которые оседали на парусах и попадали в рубку. Как только мы удалились от берега, парусник пошел правым галсом.

— Ну как, слушается “Топаз” руля? — спросил я Бэкстера.

Бэкстер стоял у штурвала с непокрытой головой и без рубашки, как и мы с Кифером. Лицо его заметно повеселело.

— Отлично идет! — отвечал рулевой. — Но нас немного сносит в сторону.

Я бросил взгляд на судовой компас.

— Курс выдержим?

Неожиданно нос лодки подбросило так, что затрещали суппорты на грот-мачте. Мы шли с поправкой на полградуса по отношению к встречному ветру.

— По мере удаления от берега нас будет немного сносить к востоку, — сказал Бэкстер.

Я встал на несколько минут к штурвалу, чтобы почувствовать лодку на ходу. Затем позвал Блэки.

— Вот тебе подходящий случай научиться управлять парусником.

Кифер самодовольно улыбнулся и взялся за штурвал.

— Этой лоханкой? — спросил он с оттенком презрения. — Да я управлюсь с ней обыкновенным веслом… Какой у нас курс?

— Полный вперед!

— Как это?

— Мистер Бэкстер все тебе объяснит, а я пока приготовлю кофе.

В полдень я сделал для всех сандвичи и встал к штурвалу. Ветер посвежел, и теперь “Топаз” двигался с поправкой к ветру на целый градус. В четыре часа меня сменил Бэкстер. Горы Панамы заволокло дымкой, и постепенно они растаяли за кормой. “Топаз” шел под всеми парусами и сильно кренился под ударами волн. Вода с наветренной стороны с шипением и бульканьем перекатывалась через поручни. Казалось, мой парусник, хорошо оснащенный и отлично подготовленный к морскому переходу, радостно и легко преодолевал милю за милей. Фонтаны холодных брызг обрушивались на корму, оседая водяной пылью на наших лицах. Бэкстер взялся за штурвал, а я решил еще раз осмотреть парус на грот-мачте, который все же беспокоил меня. Бэкстер улыбнулся и тоже озабоченно покачал головой. Мы оба понимали, чем это грозит, но сделать ничего уже было нельзя.

— Какая у “Топаза” длина ватерлинии? — спросил он.

— Тридцать четыре, — ответил я. Существует формула расчета абсолютного максимума скорости судна в зависимости от его водоизмещения. При этом тип судна и мощность его двигателя особой роли не играют. Это функция трохоидной системы волн, образуемой при движении судна. Она составляет 1,34 квадратного корня длины ватерлинии.

Я понял, что Бэкстер углубился в эти расчеты.

— Теоретически “Топаз” может развивать скорость, превышающую семь с половиной узлов, — сказал я.

Бэкстер кивнул:

— Я бы сказал, что сейчас он делает около шести узлов.

Спускаясь в трюм, чтобы приготовить ужин, я видел, как Бэкстер обернулся и окинул взглядом исчезающий в дымке берег Панамы. По лицу его было видно, что он испытывает чувство облегчения. От его прежней угрюмости ,не осталось и следа.

Солнце зашло, и ветер потерял прежнюю силу. Однако парусник по-прежнему стремительно шел вперед. Кифер заступил на вахту до полуночи. Мне удалось соснуть несколько часов. Поднявшись на палубу в двенадцать ночи, я увидел, что дует совсем слабый бриз, а море успокаивается.

* * *

— Какого черта?! — взорвался вдруг Боннер, подходя к нам. — Мы что же, так и будем перебирать, как эта паршивая лодка ползла сюда милю за милей из Панамы?

— Если понадобится, мы проследим ее путь фут за футом, — сухо сказал Слиделл, — пока до конца не выясним, что на ней произошло.

— Таким способом нам этого никогда не сделать. Ваш детектор ни к черту не годится! Роджерсу с самого начала удалось его перехитрить.

Флауэрс облил Боннера холодным презрением:

— Еще никому не удавалось обмануть детектор лжи. Если Роджерс начнет врать, он сразу же даст об этом знать.

— Да, конечно… Вспомни, что было, когда он сказал, будто Бэкстер умер от сердечного приступа, — съязвил Боннер.

— Заткнись! — крикнул Слиделл. — Проваливай отсюда! Отведи девчонку в кухню, пусть она приготовит кофе. И не прикасайся к ней!

— Почему это?

— Только идиот вроде тебя этого не понимает. Я не хочу, чтобы она кричала и мешала нам работать. Будет искажена эмоциональная реакция Роджерса…

«Мы все сошли с ума, — подумал я. — Во всяком случае все, кто имел дело с Бэкстером. Не с Бэкстером, конечно. Ведь его фамилия была Рейган…»

Меня присоединили к сверкающей электронной игрушке, словно корову — к доильному аппарату. А гномик с лицом капризного ребенка и вытаращенными глазами вытягивал из меня “истину”. Ту самую, которую я и сам до конца не знал. Рейгана я не убивал. Возможно, сейчас я сошел с ума, но тогда-то я был в здравом уме! Я помнил все наше путешествие до мельчайших подробностей. Но почему детектор показал, что я пытался о чем-то умолчать? О чем? Я дотронулся пальцами до лица и почувствовал, что на нем нет живого места. Всюду, где я прикасался, меня обжигала боль. Лицо распухло, глаза почти полностью заплыли. От усталости меня клонило в сон. Я бросил взгляд на часы и убедился, что было уже около двух часов дня. Мне вдруг пришло в голову, что, если бы бандиты прибыли минут на пять позже, я успел бы связаться с ФБР. Но после драки кулаками не машут…

Боннер обернулся к Патриции и сделал выразительный жест головой в сторону кухни. Девушка поднялась с кушетки и поплелась за ним, словно лунатик или длинноногая заводная кукла.

— У тебя еще много бумаги? — спросил у Флауэрса Слиделл. Тот кивнул.

— Итак, Роджерс, — продолжил Слиделл свой допрос, усаживаясь в кресло напротив меня. — На второй день утром Рейган был все еще жив…

— Он был жив и на четвертый день, до половины четвертого.

— Отвечай только на вопросы! — перебил меня Слиделл. — Значит, он был жив и на второй день и снова не заговаривал с тобой о высадке на берег?

— Он не сказал об этом ни единого слова, — подтвердил я.

Слиделл сделал знак Флауэрсу вновь запустить детектор.

— Что было потом?

Я начал рассказывать дальше. В комнате было тихо. Лишь негромко звучал мой голос да едва слышно работал кондиционер. Из щели в детекторе медленно выползала линованная бумага, на которой самописцы оставляли изогнутые линии. Никаких отклонений в этих линиях не наблюдалось.

На рассвете море совсем успокоилось, дул легкий ветерок. Земли видно не было. Как только горизонт стал различим, Бэкстер сменил меня на вахте, чтобы я смог определить наше местоположение по звездам. Я уселся за стол с картами и при свете настольной лампы произвел нужные расчеты. Рядом, едва слышно, посапывал Кифер в своей койке. У меня получился очень неплохой результат по двум параметрам. Мы находились в этот момент на расстоянии восьмидесяти четырех миль от Кристобаля, а наша средняя скорость составила чуть больше четырех с половиной узлов. Дрейф “Топаза” в подветренную сторону оказался чуть больше ожидаемого, так что мне пришлось внести в курс поправки.

В семь часов я разбудил Кифера и принялся жарить яичницу с беконом. Доставая продукты из холодильника, я обратил внимание на то, что температура внутри его недостаточно низкая. Явно какая-то неисправность. После завтрака я проверил аккумуляторы, питавшие осветительную систему лодки, долил в них дистиллированную воду и на некоторое время включил генератор, чтобы их подзарядить. Мы уже начали привыкать к регулярным вахтам. С восьми утра до полудня у штурвала стоял Кифер. Мы с Бэкстером могли поспать часок-другой. Кифер разбудил меня в половине двенадцатого.

В полдень я произвел новые расчеты. Оказалось, что мы отошли от Кристобаля уже на сотню миль с лишним. Пока я занимался вычислениями, за штурвалом стоял Бэкстер. Кифер тем временем приготовил целый поднос сандвичей с консервированной говядиной и луком. Я ел, стоя за штурвалом; моя вахта продолжалась с двенадцати до четырех. Бросив за борт пустой бумажный стаканчик из-под молока, я следил за тем, как он стремительно несется к корме. Таким способом можно было приблизительно определить скорость “Топаза”. Потом я с удовольствием закурил. Вот настоящая мужская жизнь!

День выдался великолепный. Задул свежий ветер — умеренной силы бриз с востока. Мы шли на север, перпендикулярно направлению ветра. “Топаз” легко летел вперед по волнам, оставляя за собой белоснежный пенный след. Начинало припекать. Под горячими лучами солнца быстро высыхали капли морской влаги на лице и руках. Белые гребни высоких волн, которые пришли неизвестно откуда, приподняли парусник и покатились дальше. Я ненадолго поставил парус на грот-мачте, как и было положено, затем снова его убрал. Когда я кончил этим заниматься, на палубе появился Бэкстер.

— Хороший моряк всегда при деле, — с улыбкой заметил он.

— Да, это верно. А я думал, вы отдыхаете. Не спится?

— Сегодня замечательный день. Жаль упускать, — ответил Бэкстер. — Хочется немного побыть на солнце.

На нем был белый купальный халат, из кармана выглядывала пачка сигарет и зажигалка. Бэкстер закурил, снял халат, сложил его наподобие подушки и, оставшись в одних шортах, растянулся на палубе, рядом с рулевой рубкой, с правого борта. Он лежал рядом со штурвалом, ногами вперед по ходу судна, прикрыв глаза.

— Я только что сверился с картами, — сказал он. — Если мы будем делать от четырех до пяти узлов, то к воскресенью доберемся до пролива Юкатан.

— Не исключено, — раздумчиво ответил я. В воскресенье это произойдет или в понедельник — какая разница… Я не торопился. Постановка и уборка парусов, постоянные наблюдения за ветром, словно скорость судна была делом жизни и смерти, — все эти работы не имели никакого отношения к срокам прибытия “Топаза” в пункт назначения. Главное — получать наслаждение, знать, что ты управляешь движением лодки, а не просто на ней катаешься.

Бэкстер несколько минут помолчал, затем спросил:

— Что собой представляет ваш “Орион”?

— Это шхуна длиной в пятьдесят футов. У нее гафельные паруса на фок-мачте и кливера впереди. Одновременно она берет шестерых пассажиров и двух членов команды.

— Давно построена лодка?

— Да. Больше двадцати лет назад. Но она в полном порядке.

— Но все же содержать ее не просто, — заметил Бэкстер. — Как и всякую старую вещь. Сколько вы берете с пассажиров за один рейс?

— Пять сотен в неделю. Плюс расходы по обслуживанию.

— Понятно, — сказал он. — Но мне кажется, будь у вас более вместительная лодка, дела ваши пошли бы намного лучше. Скажем, хороший кеч или двухмачтовый ял, футов шестьдесят длиной. При рациональной планировке пассажирских кают вы могли бы брать на борт больше пассажиров, и выручка за каждый рейс была бы намного существеннее. Команда из двух человек вполне достаточна. А лодка поновее потребует меньше затрат на свое содержание.

— Да, я это знаю. И давно уже присматриваюсь к таким лодкам, однако пока не удается приобрести что-либо в этом роде. Если даже я продам “Орион”, все равно не хватит пятнадцати — двадцати тысяч долларов.

— Понятное дело, — сказал Бэкстер, — такие лодки стоят довольно дорого.

Мы замолчали. Бэкстер сел и полез в карман халата за сигаретами. Мне почудилось, что он что-то сказал, и я поднял голову от компаса:

— Простите, что вы сказали?

Бэкстер не ответил. Он сидел, глядя вперед и чуть отвернувшись от меня, так что я видел только его затылок. Он держал в руках зажигалку, но не торопился закуривать, словно забыл о своем намерении. Затем поднял голову, покачал ею и приложил ладонь к горлу.

— Вам плохо? — спросил я. Он ответил не сразу. Я взглянул на компас и слегка повернул штурвал.

— Нет, — тихо проговорил Бэкстер. — Верно, что-то не то съел.

— Возможно, — с улыбкой сказал я. — Сандвичи Блэки скорее всего не пошли вам впрок.

Тут я вспомнил про холодильник, и настроение у меня упало. Пищевые отравления в море — серьезная опасность для экипажа. Но мы ели консервированную говядину, а она вряд ли могла испортиться. Да и молоко на вкус было хорошее.

— Это из-за лука, — сказал Бэкстер, — мне нельзя его есть.

— В шкафчике над мойкой есть сода, — сказал я.

— У меня есть с собой лекарство, — ответил Бэкстер.

Он неторопливо сунул зажигалку в карман халата и вытащил пузырек с таблетками. Достал одну и сунул в рот.

— Подержите штурвал, — предложил я ему, — я принесу вам воды.

— Спасибо, не нужно.

Бэкстер снова улегся на палубе, подложив под голову сложенный халат, и закрыл глаза. Раз-другой он менял позу, подгибал колени, словно ему было неудобно лежать.

— Вам лучше? — поинтересовался я.

— Да, — коротко ответил он.

Наступило молчание. Немного погодя он принял еще одну таблетку. Потом затих и пролежал так добрых полчаса. Я подумал, что он заснул. Лицо и тело его покрылись испариной. Солнце между тем уже сильно припекало, и я опасался, что Бэкстер может обгореть. Я коснулся рукой его плеча, чтобы разбудить, и сказал:

— В первый день не стоит слишком долго жариться на солнце.

Но оказалось, что Бэкстер вовсе не спал.

— Да, вы правы, — согласился он. — Пожалуй, хватит.

Затем он как-то тяжело поднялся и тут же спустился по трапу в трюм. Тут только я заметил, что он оставил на палубе свой халат. Я поплотнее сложил его и сунул под сиденье, чтобы его не унесло ветром.

За нами увязалась стая дельфинов, они весело выскакивали из воды перед самым носом парусника. Мне всегда нравилось на них смотреть. Полчаса спустя появился Кифер с чашкой кофе в руках и уселся на мостике.

— Хотите кофе? — предложил он.

Я взглянул на часы. Было уже три часа.

— Спасибо, нет. Выпью позже, когда передам вахту Бэкстеру.

— Какие же мы дураки, — задумчиво произнес Кифер. — Нужно было купить спиннинг… При такой скорости запросто можно было бы поймать дельфина или барракуду…

— Я думал об этом, а потом забыл. Мы поговорили с ним о ловле рыбы на блесну. В наше время, когда практически все суда ходят со скоростью порядка шестнадцати узлов и больше, ловить рыбу таким способом невозможно. А вот перед Второй мировой войной, когда Кифер только начал плавать, ему приходилось ходить на старых тихоходных танкерах, делавших по восемь — десять узлов. Плавали они вдоль берега из штата Техас на Восточное побережье, а иногда и дальше. У них были очень прочная леска и специальное приспособление для ее спуска в воду. Нередко рыба откусывала или разгибала крючок, но иногда им удавалось вытащить ее на палубу. Кифер встал и потянулся:

— Пожалуй, пойду еще поваляюсь.

И он начал спускаться в трюм. Тут я заметил, что халат Бэкстера стал влажным от морских брызг.

— Эй! — крикнул я вдогонку Киферу. — Возьмите халат Бэкстера!

Я еще раз потуже свернул его и бросил Киферу. До трапа было не больше восьми футов, однако откуда-то налетел порыв шквального ветра, и халат, словно мячик, покатился по палубе мимо рук Кифера. Я оставил штурвал и помчался за ним. Однако белый клубок грациозно проследовал под гиком бизань-мачты и упал в воду футах в десяти от корпуса. Его сразу же подхватило волной, и он понесся к корме…

Какой же я идиот!

— Скорее к бакштагу! — крикнул я Киферу. — Развернемся и подцепим халат!

И тут я вспомнил, что со времени отплытия из Кристобаля мы ни разу не меняли курс. Пока мы разворачивались и я объяснял Киферу, как это делается, халат был уже от нас на расстоянии полутораста ярдов.

— Лево на борт! — крикнул я и резко повернул штурвал.

Мы встали носом к ветру, и ларуса начали хлопать. Я убрал кливер с левого борта и поставил его справа. Блэки мне помогал. Мы значительно отклонились в сторону, и я снова повернул штурвал, чтобы встать на прежний курс. Наконец мне это удалось.

— Где халат? — крикнул я, обращаясь к Киферу.

— Прямо по носу, — отвечал он, — примерно в сотне ярдов от нас. Но он вот-вот потонет.

— Встаньте к штурвалу! — приказал я. Схватил багор и рванулся вперед, стараясь не упустить из виду халат. Теперь он находился примерно в пятидесяти ярдах по ходу судна, но над водой оставалась лишь небольшая его часть.

— Чуть-чуть левее! — крикнул я. — Так держать! Вот он!

Однако халат скрылся под водой. Я запомнил место, где только что его видел, и, когда мы подошли, перегнулся через перила и начал всматриваться в воду, держа наготове багор. Лодка прошла над тем местом, где исчез халат. Потом я увидел его прямо под собой сквозь прозрачную голубизну воды, на глубине трех или четырех футов. Белое одеяние медленно опускалось вниз…

Глава 12

— Смотрите! — крикнул Флауэрс. Бандиты обступили стол, пристально вглядываясь в детектор лжи, самописцы которого начали вдруг судорожно вздрагивать.

Я сидел, вцепившись в подлокотники кресла. Мне вдруг стала понятна причина необъяснимого страха, временами нападавшего на меня. Она крылась в малозначительном на первый взгляд случае; произошел он шестнадцать лет назад на борту другого судна — спортивной рыболовной лодки, недалеко от Майами-Бич. Случай этот, видимо, здорово засел в моем подсознании.

Бэкстера убил я. Или, по меньшей мере, я был виноват в его смерти.

Боннер издал звук, походивший на рычание, и уже изготовился сновасхватить меня за грудки.

— Ты снова врешь! — крикнул он. — А ну выкладывай, как все было на самом деле…

Защищаясь от него, я замахал руками. Слиделл, опасаясь, что я, увитый проводами, случайно сброшу со стола детектор, заорал на Боннера:

— Заткнись! Отвяжись от него, осел! Я сам во всем разберусь! — И сделал знак Боннеру убраться:

— Отойди!

Боннер ретировался.

— Значит, ты не вытащил халат из воды? — спросил Слиделл.

— Нет, — подтвердил я. Весь мой гнев мгновенно улетучился, я откинулся на спинку кресла и прикрыл глаза. — Я только коснулся его багром, но подцепить не смог.

О чем мне безумно не хотелось вспоминать, так это о похоронах Бэкстера. Но картина эта помимо воли встала у меня перед глазами. Я понял наконец, что причина этого внутреннего протеста не в зашитом в белый орлоновый парус теле покойного, навсегда исчезающем в толще воды, а в этом проклятом белом халате… И всякий раз, когда я стремился загнать это видение в глубины собственного подсознания, Бэкстер снова вызывал его на поверхность.

— Стало быть, у Бэкстера не было с собой запаса этих таблеток? — спросил Слиделл.

— Думаю, что нет, — проговорил я глухо. Где-то рядом всхлипывала Патриция Рейган.

Тут снова прозвучал резкий голос Боннера:

— Что за чушь?

Слиделл не обратил на него никакого внимания. А может быть, молча сделал ему знак заткнуться. Я по-прежнему сидел с закрытыми глазами.

— И Бэкстер так и не объяснил, что это были за таблетки? — спросил Слиделл. — И ты ничего не понял, пока не случился второй приступ, который его убил?

— Послушайте! — взорвался я. — Я же не знал, что он болен! И не догадывался! Бэкстер сказал, что у него неладно с желудком, и принял таблетку, а потом еще одну. Затем с полчаса он загорал. После этого пошел в трюм. Он не стонал, не кричал. Во время второго приступа все было уже иначе… А в первый раз, вероятно, боль не была такой уж сильной, иначе я бы заметил.

Мне даже в голову не пришло сопоставлять первую жалобу Бэкстера на нездоровье с сердечным приступом, который произошел позднее. Теперь я понимаю, почему он никак не прореагировал на исчезновение халата. Если бы я знал, какие таблетки принимал Бэкстер, я сразу повернул бы обратно в Панаму. Бэкстеру это было ясно, и он предпочел пойти на риск и провести в море еще десяток дней без лекарств, но только не возвращаться! Оснований что-либо подозревать у меня не было. Я знал о нем лишь то, что он сам рассказал. Звали его Уэнделл Бэкстер. Он плохо переносил лук.

"Нет, — подумалось мне, — что-то здесь не так”.

Но прежде чем я открыл рот, раздался голос Флауэрса:

— Минуточку…

Флауэрс никогда не смотрит никому в глаза. Люди сами по себе для него не существуют. В его глазах они лишь стимуляторы или источники энергии для функционирования детектора. Ему остается одно — сидеть рядом и спокойно наблюдать за тем, как его машина реагирует на изменения в реакциях испытуемого. Возможно, эта способность имеется в виду, когда говорят об одностороннем развитии гения.

— Да, верно, все, что я сказал, ложь, — заявил я. — Я обманывал самого себя. Действительно, можно было поразмыслить и понять, что у Бэкстера сердечный приступ. Но я это сделал только сейчас. Я вспомнил, что точно такой приступ был у моего дяди.

— А что было с твоим дядей? — поинтересовался Слиделл.

— У него не было с собой никаких таблеток, — сказал я.

— Ну и что? — спросил Боннер. — Это так важно?

— В таких случаях помогает нитроглицерин, — раздраженным тоном пояснил Слиделл.

Потянувшись за сигаретой, я привстал в кресле и продолжал:

— Видимо, воспоминание о смерти дяди подспудно жило в моем сознании все эти годы. Однако сегодня я впервые вспомнил о таблетках, которые не проглатывают, а кладут под язык, пока они там не растворяются. Рейган именно так и сделал, но до меня это дошло только сейчас. Тогда казалось, что он их просто глотает, не запивая водой.

Слиделл закурил и уставился на меня с ехидной улыбкой:

— Очень жаль, Роджерс, будь твои медицинские познания столь сильны, как твоя дурацкая совесть и инстинкт самосохранения, мы сберегли бы немало времени.

— Что вы хотите сказать? — нахмурившись, спросил я.

— А то, что, если бы у Рейгана был даже целый флакон этих таблеток, исход вряд ли был бы иным. Таблетки прекрасно помогают при стенокардии, предотвращая приступ. Из твоего же описания следует, что Рейган умер от обширной коронарной недостаточности… А в таком случае его с тем же успехом можно было лечить таблетками аспирина или брома.

— Откуда вы все это знаете? — спросил я.

— От врача, который мне все это растолковал. Когда дело идет о сумме порядка полумиллиона, необходимо разобраться во всех тонкостях. Ну да ладно. Продолжим…

Я с удивлением подумал, что же еще хотел выяснить Слиделл. Однако вслух ничего не сказал. Теперь он, кажется, убедился, что Рейган мертв и покоится на дне Карибского моря вместе со своей тайной. Спектакль окончен… Нас с Патрицией не убивали, пока Слиделл отказывался всему этому верить и пытался добиться правды с помощью детектора лжи. Теперь же Боннер с нами разделается. Все элементарно.

— Пожалуй, понятно, почему Рейган не попросил тебя высадить его на берег, — заговорил Слиделл. — Его напугал первый сердечный приступ, и к тому же он остался без своих таблеток. Он страдал от стенокардии и принимал нитроглицерин. Но у него были и более серьезные соображения. Он мог умереть, не добравшись до Саутпорта. На “Топазе” у него было больше шансов выжить. Если бы ты высадил его на безлюдном берегу и ему пришлось бы в одиночку продираться сквозь джунгли, шансов остаться в живых было бы гораздо меньше. Так что наш герой все хорошо взвесил.

— Да, вероятно так, — согласился я вполне искренне.

— Как он был одет во время последнего приступа?

— На нем были рабочие брюки и кроссовки, — ответил я.

— Ты заметил бы, если бы на нем был пояс с деньгами?

— Конечно. Но на нем ничего такого не было.

Флауэрс и Боннер молчаливо наблюдали за работой детектора. Я обернулся и посмотрел на Патрицию. Она была бледна, но от меня уже не отворачивалась. Так-то лучше… Надеюсь, она не думала, что я виноват в смерти ее отца.

— Вы с Кифером ничего не надевали на Бэкстера перед тем, как опустить его за борт?

— Нет, — сказал я.

— И все его вещи — без исключения — передали начальнику полиции в Саутпорте?

— Да, все.

Слиделл выдохнул сигаретный дым и уставился в потолок.

— Вот теперь, кажется, кое-что прояснилось. Правда? По-прежнему неясна судьба девятнадцати тысяч. В полицию вместе с вещами покойного они не попали. У Кифера их не было, у тебя — тоже. Не думаю, что он их спрятал на “Топазе”. Что же тогда остается?

— Ничего, — сказал я. — Возможно, их у него и не было.

На лице Слиделла появилась холодная улыбка.

— А мне кажется, что были.

И тут я вдруг начал его понимать. На первый план вышли два обстоятельства. Первое:

Слиделла не так уж интересовала столь незначительная сумма, как девятнадцать тысяч долларов. Отсутствие этих денег, с его точки зрения, было хорошим признаком. И второе:

Рейган знал, что он, возможно, не доберется живым до Соединенных Штатов.

По телу моему пробежала нервная дрожь. Отрывочные впечатления начали вдруг складываться воедино, образуя целостную картину. Как же я раньше не догадался, где спрятаны эти деньги? Слиделлу нужно было найти письмо Рейгана. Я мог найти его давным-давно, но подсознательно меня больше волновала моя причастность или непричастность к смерти Рейгана.

— Вот и кое-что любопытное, — негромко произнес Флауэрс.

Я взглянул на детектор и понял, что они мастерски загнали меня в ловушку. Самописцы писали свои кривые тогда, когда я просто о чем-то думал. Боннер прямо-таки не спускал с меня глаз. Слиделл же наблюдал за мной как бы со стороны, словно охотник за дичью, которой от него не уйти.

— О чем ты сейчас подумал? — спросил он.

Тут зазвонил телефон.

От неожиданности все повернули головы к аппарату. Слиделл невозмутимо поднялся с кресла и кивнул Патриции:

— Возьми трубку и быстро отделайся от того, кто звонит. Кто бы это ни был. Если разыскивают Роджерса, скажи, что он уже ушел. И ты не знаешь куда. Понятно?

Девушка смотрела на него не мигая. Нетвердой походкой она подошла к столу и подняла трубку. Слиделл уже стоял рядом с ней и жестом велел держать трубку так, чтобы ему тоже было слышно.

Боннер обернулся и взглянул на меня.

— Алло, — сказала Патриция. Потом:

— Да. Правильно.

После долгой паузы она ответила:

— Да. Он был здесь, но ушел… Нет, он ничего не сказал…

Значит, это звонит Билл. Патриция продолжала слушать. Потом беспомощно посмотрела на Слиделла. Тот взял у нее трубку и прикрыл микрофон рукой.

— Скажи ему, что нет. Такого быть не могло. И повесь трубку.

Девушка слово в слово повторила то, что ей приказали. В конце она добавила:

— Спасибо, всего хорошего.

И положила трубку.

Что сейчас предпримет Билл? О чем он спрашивал, я знал. Перед отъездом я сказал ему, что, если версия с Рейганом ничего не даст, я позвоню в ФБР. Репортеру газеты легко выяснить, сделал я это или нет. Сколько времени ему понадобится, чтобы догадаться о том, что произошло. Надежд на это было мало, а других путей узнать о моей судьбе просто не существовало.

Однако Слиделл все-таки допустил промашку.

Он сделал знак Патриции отойти от стола, а сам взялся за телефонную трубку.

— Соедините меня с Саутпортом, штат Техас, — сказал он оператору. — Отель “Рэндел”… Мне нужен мистер Шоу.

И стал ждать соединения. Я взглянул на Патрицию, сидевшую на кушетке. Она беспомощно развела руками, что можно было истолковать как попытку извиниться, и чуть-чуть улыбнулась. Я кивнул и тоже постарался улыбнуться, но это не слишком мне удалось.

— Алло? — произнес Слиделл. — Да. Здесь мы кое-чего добились. Встретили одного старого приятеля. Все обсудили. А что нового у вас? Понимаю… Но с ней поговорить до сих пор не удалось? Хорошо… А как насчет другого знакомого? Великолепно… Это и было нужно. Ладно, будем держать связь. Я позвоню, как только будет что-либо новое.

И он дал отбой.

Кое-что из этого разговора я понял. Один из бандитов этой шайки оставался в Саутпорте, следя там за развитием событий. Паула Стаффорд была жива, но полиция до сих пор не смогла ее допросить. Но кто такой “другой знакомый”, я не разгадал.

Слиделл вернулся на место. Интересно, что может предпринять Билл и каким временем мы с Патрицией располагаем?

— Давайте подумаем, на что в такой ситуации мог решиться Рейган? — предложил Слиделл. — Он знал, что может не доплыть до Штатов. В этом случае, дойдя до пункта назначения, ты наверняка передал бы его чемодан американскому судебному исполнителю или полиции. И тогда деньги были бы обнаружены. На первый взгляд это не должно было его так уж огорчить, поскольку деньги ему больше были бы не нужны… Однако не все так просто. Я досконально изучил характер Рейгана. Оно и понятно: человек, укравший у тебя полмиллиона, неизбежно становится предметом твоего интереса. Характер у него оказался невероятно сложным. Рейган был вором, но вором очень неудобным. Надеюсь, ты следишь за ходом моей мысли. Он по-крупному играл в казино и всегда неудачно. Но все это детали. Главное же состоит в том, что Рейган очень любил свою дочь. Как он сам считал, из-за нее не сложилась его дальнейшая личная жизнь. И он готов был пойти на что угодно, лишь бы уберечь дочь от жизненных невзгод.

При этих словах Слиделла Патриция еле слышно всхлипнула. Слиделл окинул ее безразличным взглядом и продолжал:

— По моему мнению, подлинной причиной или, по меньшей мере, одной из причин того, что он согласился сотрудничать с нами, было то обстоятельство, что он постоянно запускал руку в кассу банка “Дроверс нэшнел”. За Рейганом это водилось и раньше. Но он каждый раз находил способ вернуть деньги прежде, чем это обнаружится. Рисковал он при этом отчаянно. И тогда он решил прикарманить денежки и исчезнуть.

Так что, если вы слушаете меня достаточно внимательно, — продолжал Слиделл, — можно считать, что он умер как человек честный. Таким во всяком случае он хотел остаться в глазах своей дочери. Но если дело с деньгами будет предано огласке и в результате официального расследования станет известно, кем в действительности был Рейган, дочери придется похоронить его еще раз, но уже как незаурядного мошенника, сравнимого разве только с Диллинджером.

Значит, Рейган должен был что-то придумать, но что? Выбросить деньги за борт? А если он прибудет в Саутпорт целым и невредимым? Спрятать их где-то на “Топазе”? Этот выход представлялся наиболее разумным. В случае благополучного возвращения ему оставалось лишь забрать деньги из тайника и спокойно удалиться. Однако осуществлению такого плана мешали два обстоятельства. Во-первых, на судне длиной всего сорок футов почти невозможно найти подходящий тайник. И во-вторых, Паула Стаффорд. Она конечно же знала, что при нем были немалые деньги. И в случае их исчезновения могла предъявить на них права. Это снова привело бы к расследованию, а огласки, как мы установили, Рейган больше всего стремился избежать. Но он, безусловно, хотел, чтобы деньги в любом случае достались Пауле. Вероятно, он все же спрятал деньги на “Топазе”, понадеявшись, что их не найдут. Но если он поступил так на самом деле, куда они исчезли?..

Слиделл постепенно, но неуклонно подводил меня к разгадке главного вопроса, следуя своему, заранее обдуманному плану. Я и сам приближался к тому же, опасаясь, однако, что детектор лжи вскоре изобличит меня. Флауэрс по зигзагам, оставляемым его самописцами, поймет, что я пытаюсь что-то от них утаить. А сдержать эмоции, которые улавливал детектор, было практически невозможно.

Слиделл переводил взгляд с детектора на меня, словно хищник, подстерегающий добычу.

— Нам неизвестно, что в конце концов придумал Рейган, — сказал Слиделл. — Но всему помешал, конечно, Кифер. Вернемся теперь к последнему приступу Рейгана… Сколько времени прошло с его начала до наступления смерти?

— Видимо, минут двадцать, — ответил я. — Конечно же я не смотрел на часы. Наверняка сказать трудно. Это не телевизионная викторина, где у ее участников все всегда сходится. Прошло минут пять или десять, прежде чем мы поняли, что он скончался.

"А прочие детали можешь додумать сам, — пронеслось у меня в голове, — если поверишь, что так оно и было”.

— Спасибо, доктор, — едва заметно улыбаясь, проговорил Слиделл. — Сколько примерно времени он был без сознания? пять.

— Несколько минут, самое большее — Он ничего не говорил?

— Нет.

"Ничего, что имело бы отношение к деньгам”, — хотел добавить я, но передумал. Патриции и так не слишком сладко было слушать все, что тут говорилось.

— Кифер оставался наедине с Рейганом?

— Нет.

— Но он ведь спускался в трюм, чтобы поискать лекарство в чемодане Рейгана?

— Да, — ответил я.

Флауэрс с напряженным вниманием следил за самописцами, но пока что не подавал голоса. Я понял, что мне следует концентрировать внимание только на одном вопросе. Так было безопаснее. Каждый новый вопрос представлял собой ловушку, в которую я мог угодить.

— Когда ты составил опись его вещей?

— На следующее утро.

— Но примерно половину времени ты провел за штурвалом… И Кифер тогда был один в трюме?

— Вас интересует, имел ли Кифер возможность ознакомиться с содержимым чемодана Рейгана? Разумеется, имел, — сдержанно ответил я. — И видимо, так и сделал, коль скоро по прибытии в Саутпорт у него оказалось четыре тысячи долларов. Но взять двадцать три тысячи долларов он был бы способен только в том случае, если бы они были в купюрах по пятьсот и тысяче долларов. Но таких денег у Кифера не было, иначе бы их обнаружила полиция.

— Это я знаю, — сказал Слиделл. — Но давайте все расставим по своим местам… Вы бросили якорь в Саутпорте в понедельник 16 июня в середине дня. Это было на причале для парусников?

— Нет, — сказал я. — В тот день мы вообще не подходили к пирсу, а бросили якорь у городского яхт-клуба.

— Кто из вас пошел на берег?

— Я оставался на борту, а Кифер отправился в город. Он попросил у меня еще двадцать долларов в счет причитающегося ему жалованья и ушел.

— Значит, он был не такой уж дурак. Ты же знал, что он на мели, и у него хватило соображения попросить у тебя денег. А он взял с собой что-либо из похищенной суммы? Ты не заметил?

— Мне кажется, взял, но совсем немного, — ответил я. — Когда он умывался и одевался, я находился в трюме. Никаких свертков при нем не было. Я видел, как он сунул двадцатку в пустой кошелек. А в карманах много не унесешь.

— А ты не покидал “Топаз”?

— Покидал. Я переправил Кифера на пирс на весельной лодке. Тогда же зашел в здание яхт-клуба и позвонил знакомым оценщикам, чтобы они пришли и взглянули на мое приобретение.

— Когда Кифер вернулся?

— На следующее утро, около восьми. Он был в тяжелом похмелье после ночного кутежа.

— Значит, у него все же были и другие деньги. На двадцатку не разгуляешься. И что же было утром?

— Он побрился и выпил кофе. Потом мы отправились в полицейский участок. Тогда он ничего не мог прихватить, на все сборы у нас было примерно десять минут. И я постоянно находился рядом. Полдня мы провели в разговорах с начальником полиции и береговой охраной, так что на “Топаз” вернулись лишь около половины третьего. Я дал Киферу окончательный расчет, он взял свои жалкие пожитки — две пары рабочих штанов, — и я снова доставил его на пирс на лодке. Эти свои штаны он сворачивал при мне и ничего постороннего в них не заворачивал. Разумеется, я был далек от мысли следить за ним. Просто я стоял рядом, и мы разговаривали. Тут прибыл бензозаправщик из доков Харли, который привез горючее. Ведь мне было необходимо перегнать “Топаз” в доки. Бензин у меня кончился еще в Карибском море, когда, после смерти Бэкстера, мы пытались вернуться в Кристобаль при полном штиле. Кифер уехал на этом заправщике. А полчаса спустя, как выяснилось позднее, он уже поселился в отеле. По сведениям полиции, в этот момент у него было от трех до четырех тысяч долларов… По всей вероятности, он держал их в своем бумажнике.

— Значит, в тот же день ты перегнал “Топаз” в доки? А вечером отправился в город?

— Нет.

— А в среду вечером?

— Нет, — повторил я. — Оба вечера я лишь выходил перекусить в бар “Домино” и был там оба раза минут по тридцать — сорок, не больше. И возвращался на “Топаз” засветло. Мне было не до ночных развлечений, работы на борту было невпроворот.

— И все это время ты Кифера не встречал?

— Нет, — подтвердил я.

— Но ведь в четверг вечером ты сошел на берег и вернулся лишь в полночь. И в это время Кифер мог побывать на борту “Топаза”.

— Но ведь у ворот стоит охранник, — возразил я, моля Бога, чтобы и на этот раз пронесло. — Во всяком случае, трюм был на замке.

— Висячий замок и дурак откроет.

— Но при этом охранник у ворот услышал бы шум, — заметил я. — Потому-то ваш человек сделал это с помощью кусачек.

Итак, мы вплотную приблизились к опасной черте. Нужно было мгновенно решать, что отвечать в следующую минуту. Если бандиты захотят удостовериться в правдивости моих слов, они могут послать на “Топаз” своего человека в Саутпорте. Тогда придется ждать, по меньшей мере, еще часов семь-восемь, пока он сделает то, что нужно. И хотя этот дом находился в достаточно уединенном месте, долго здесь оставаться было рискованно. И потом, как выразился Слиделл, мы постепенно находили ответы на все интересовавшие его вопросы. Что будет, когда он получит ответ на последний вопрос?

— Сколько было ключей от замка? — спросил Слиделл.

— Один, — сказал я, — насколько мне известно.

— Но должен был быть еще один ключ. Висячие замки обычно продаются с двумя ключами. И замок, вероятно, был на “Топазе”, когда ты его приобрел… Где хранился ключ?

— В ящике на камбузе. И замок — там же.

— Таким образом, если Кифер намеревался пробраться в трюм без свидетелей, у него было целых десять дней, для того чтобы подобрать отмычку либо снять слепок, чтобы потом изготовить ключ. Проще пареной репы.

— Разумеется, — согласился я.

— Итак, предположим, что Кифер спрятал остальные деньги в трюме и надеялся забрать их в твое отсутствие. Поскольку ты и рабочие доков крутились на “Топазе” весь день, а ночью ты не покидал судно, Кифер ничего не мог предпринять. В четверг вечером ты отправился в кино. Ты не успел еще скрыться из виду, как Кифер стоял у ворот и пытался уговорить охранника пропустить его на парусник. Охранник не позволил, и тогда он сделал то, что сделали и мы: взял ялик в соседнем доке, где стояли рыбацкие лодки, и подошел к “Топазу” с моря.

— Возможно, — сказал я, — но это всего лишь предположение.

— Ничего подобного. Шоу разговаривал с девицей, которую Кифер притащил в бар “Домино”. Она сказала, что Кифер должен был встретиться с ней в половине девятого. Но потом позвонил и предупредил, что, возможно, немного запоздает. А появился только в десять часов. Легко догадаться, где он был все это время.

— Но если он пробрался на “Топаз” и взял деньги, куда он их дел? — спросил я. — С девицей он встретился в десять, я их видел около полуночи. А что с ним произошло дальше, вам известно лучше меня…

Слиделл холодно улыбнулся.

— Итак, мы получили ответы на оба интересовавших нас вопроса. Девице он конечно же эти деньги не отдавал. Минут двадцать спустя он сел в машину, взятую напрокат, и куда-то поехал. Боннер и Шоу — за ним. Они заставили Кифера вывернуть на тротуар. Затем затащили его в свой автомобиль. Никаких больших денег у Кифера не оказалось. Его увезли с собой, чтобы разузнать о Рейгане. Выяснилось, что девятнадцать тысяч ему так и не достались. Когда он пробрался на “Топаз”, их уже там не было.

— Не было? — переспросил я. — Может быть, вы думаете, что я их нашел? Слиделл покачал головой.

— Что сняли с “Топаза” в доках для ремонта?

— Холодильник, — ответил я и быстро нагнулся.

Не спуская глаз с Флауэрса, Слиделл потянулся за револьвером…

Глава 13

Я бросился на Слиделла прежде, чем он что-либо сообразил. Кресло, на котором он сидел, опрокинулось, и мы покатились по полу. Я чувствовал, как натянулись провода, которые связывали меня с детектором лжи. Позади с грохотом опрокинулся столик вместе с детектором. Флауэрс издал отчаянный вопль — то ли ярости, то ли страха — и бросился к входной двери.

Мы со Слиделлом схватились не на жизнь, а на смерть. Барахтаясь на полу возле опрокинутого столика, каждый из нас стремился завладеть револьвером. Слиделл уже вытащил его из кармана. Левой рукой я ухватился за его ствол и барабан, старательно отводя дуло в сторону. Правую руку я занес, намереваясь нанести Слиделлу удар, однако движения мои сковывал один из проводов, конец которого где-то заклинило. Над нами стоял Боннер, сжимая в руке острый нож. Нож просвистел у меня мимо уха и вонзился в плечо. Я взвыл, и Слиделл оказался на мне верхом. На одно мгновение в поле моего зрения попала кушетка. Патриции там не было. Вероятно, когда я навалился на Слиделла, она бросилась бежать. Дай Бог, чтобы ей повезло и она ушла от бандитов.

Мы со Слиделлом продолжали бороться. Боннеру снова удалось полоснуть меня ножом… И тут я увидел Патрицию. Оказывается, она никуда не убегала. Она стояла с телефонной трубкой в руке и набирала номер. Я слышал, как заревел Боннер. Мы со Слиделлом покатились по полу, и я потерял девушку из виду. Но потом услышал, как Боннер ударил ее, она вскрикнула и упала на пол.

Наконец мне удалось освободить руку от проводов. Я ударил Слиделла в лицо. Он застонал, но продолжал сжимать в руке револьвер, пытаясь при этом повернуть его дуло в мою сторону. Я снова его ударил. Пальцы его ослабли. Я бил его с самозабвенной яростью. Да выпустит он когда-нибудь револьвер?.. Но тут над нами склонился Боннер и вырвал оружие, за которое мы дрались. Позади него я увидел Патрицию: она поднималась с пола. Рядом валялся разбитый телефон: Боннер оборвал провода, затем хватил аппарат об пол. Уцепившись за угол стола, Патриция подтянулась и что-то с него взяла. Мне хотелось крикнуть ей: беги скорей из дома. Она должна была понять: окажись один из нас на свободе, бандиты бросили бы все и поспешили бы скрыться…

Но только Боннер завладел револьвером, Патриция подскочила к нему сзади и изо всех сил ударила его фотоаппаратом по голове. Удар пришелся бандиту чуть повыше уха. Боннер со стоном рухнул на колени. Револьвер выскользнул из его рук. Я тут же схватил его, но теперь Слиделлу удалось уцепиться за его ствол.

— Беги! — крикнул я Патриции. — Скорей! В полицию!

Тут только девушка все поняла и мгновенно выскочила в дверь.

Слиделл заорал Боннеру:

— Схвати ее!

Боннер покрутил головой, словно поверженный на ринге боксер, услышавший, как судья произнес “…девять!”. Поднялся на ноги, провел рукой по лицу, огляделся и устремился к задней двери.

— Не туда.., в переднюю дверь! — крикнул Слиделл.

Он потянул на себя револьвер и одновременно попытался ударить меня коленом в пах. Я увернулся и с такой силой двинул ему кулаком в лицо, что рука заныла от боли. Боннер тем временем повернул назад и выбежал из дома через переднюю дверь. Я рванул револьвер на себя, и на этот раз мне удалось им завладеть. Откатившись в сторону, я поднялся на ноги. Колени дрожали. Я с трудом ловил ртом воздух. Все плыло у меня перед глазами. Я добрался до двери и толкнул ее рукой. Мои движения, однако, сковывали провода детектора с какими-то прикрепленными к ним деталями. Все это болталось у меня на правой руке… Неожиданно Слиделл набросился на меня сзади и ударил чем-то тяжелым в поясницу… Мы упали на опрокинутый столик, на котором недавно стоял детектор. Я с размаху ударился о его край левым боком и вскрикнул от боли. Было слышно, как при этом хрустнули ребра. Под нашей тяжестью столик развалился. Револьвер оказался подо мной. Я схватил его левой рукой, переложил в правую… Слиделл попытался встать на колени. Улучив момент, я ударил его револьвером в висок. Он рухнул лицом вниз.

Я поднялся на ноги и сорвал с себя остатки любимого детища Флауэрса. Пришлось повозиться с манжеткой для измерения давления, которая стягивала предплечье. Пальцы мои дрожали, а заплывшие глаза плохо видели. Тогда я наступил ногой на провода и шланги и с силой дернул руку вверх. Все соскочило с меня в одно мгновение. Я бросился к двери. Острая боль пронзила левый бок. Я согнулся, прижал руку к боку и вышел из дома.

Меня ослепил солнечный свет. Но все-таки я увидел Боннера — он гнался за Патрицией и находился от меня в сотне ярдов, возле почтового ящика. Бежал Боннер довольно резво для такого грузного человека. Я тут же устремился за ним. Девушку я не видел. Боннер, добежав до конца подъездной дороги, свернул влево, в сторону шоссе.

Тело ныло — на мне не было живого места. Каждый вздох был мучителен. Бежал я с трудом, благо, что ноги еще слушались… Неожиданно я увидел Патрицию. Боннер был от нее ярдах в пятидесяти и вот-вот должен был ее нагнать. Я едва-едва добежал до шоссе. Патриция вдруг оглянулась и увидела преследователя. Она тут же нырнула вправо, в заросли невысоких пальм и сосенок, видимо надеясь там укрыться. Мне было их не догнать. Тогда я поднял револьвер и выстрелил вверх, понимая, что с такого расстояния в Боннера не попаду. Однако была надежда, что его остановит выстрел. Боннер не обратил на него никакого внимания. Он тоже нырнул в заросли вслед за Патрицией.

В зарослях я потерял бегущих из виду. Меня охватил страх за жизнь девушки. Боннеру хватило бы одной минуты, чтобы ее убить… Почему она не кричит? Я продрался наконец сквозь густые заросли и увидел их возле небольшого соленого озерка. Патриция, стремясь поскорее оказаться на противоположном берегу, побежала прямо по воде. Вода была ей чуть выше колена. Девушка поскользнулась и упала. Боннер настиг ее прежде, чем она успела подняться, схватил за волосы и окунул ее голову в воду, Я попытался крикнуть, но не было сил. Тут я споткнулся о корень мангрового дерева и свалился в тину у самой кромки воды. Боннер, услышав шум, выпрямился и огляделся по сторонам. Девушка слабо сопротивлялась. Бандит не выпускал ее, и она должна была вот-вот захлебнуться.

— От.., пусти.., ее… — только и выдавил я из себя.

— Иди сюда, я и отпущу, — презрительно улыбаясь, предложил мне Боннер.

Я взвел курок, положил револьвер на сгиб левой руки и выстрелил. Пуля попала бандиту в грудь. Ноги его подломились, и он упал в воду. Когда я добрался до Патриции, вода вокруг нее была окрашена кровью Боннера. Тело его дергалось в конвульсиях. Я схватил Патрицию за плечи и приподнял. Мне с трудом удалось вытащить ее на берег; я шел с тяжелой ношей, утопая в вязкой грязи. На берегу Патриция долго и мучительно откашливалась, но наконец задышала нормально. Я же сделал несколько шагов и упал на колени. Мне стало совсем плохо.

Некоторое время спустя мы поняли, что можем идти. Еле-еле доплелись до шоссе, добрались до телефона и позвонили в полицию. Вскоре на место происшествия прибыла патрульная машина. Полицейские осмотрели дом и окрестности. Среди зарослей обнаружили взятую бандитами напрокат машину. В ней сидел Слиделл, который пытался завести двигатель без ключа. Ключ остался в кармане у Боннера.

* * *

В больнице Маратона врач обработал и перевязал мои раны. Вскоре прибыли агенты ФБР. Меня отправили в Майами и подвергли тщательному рентгеновскому обследованию. После новых перевязок меня поместили в специальную палату, где было много незнакомых мне людей — агентов спецслужб. Они забросали меня вопросами. Я узнал, что врачи осмотрели Патрицию Рейган, с ней все в порядке, и она уехала в какой-то отель. После всех этих допросов я смертельно устал и заснул как убитый. Проснувшись утром, я почувствовал, что левый бок у меня словно чужой. Глаза заплыли так, что я едва ориентировался в пространстве. Снова меня атаковали агенты ФБР, а после них в больничную палату вошел мой друг Билл.

— Ну и изукрасили тебя, браток, — заметил он. — Если это единственный способ стать знаменитостью, то, увольте, лучше не надо…

* * *

Агент ФБР в Саутпорте Соумз сделал находку, имевшую прямое отношение к смерти Бэкстера. В дверце холодильника с “Топаза”, который ремонтировали в мастерской доков Харли, он обнаружил большой пакет с девятнадцатью тысячами долларов. Помимо денег, там находилось и письмо к Пауле Стаффорд. Агент обратил внимание на дверцу холодильника, которая показалась ему необычно толстой. Снаружи она была отделана деревом, а изнутри закрыта стальным листом, покрытым эмалью. Между ними — изолирующая прокладка. Кифер, завладев деньгами Бэкстера, вывернул из дверцы несколько винтов, отвернул стальной лист, вытащил часть изоляции и на ее место сунул пакет. Разумеется, это не было причиной поломки. Отказал холодильный агрегат, но я это обнаружил уже после отплытия “Топаза” из Панамы. Будь Кифер поголовастей, он понял бы, что по прибытии в Саутпорт я сразу же отправлю холодильник в ремонт.

Рейган все досконально продумал. Письмо к Пауле Стаффорд лежало в отдельном конверте, который он не стал заклеивать. Деньги он упаковал в большой конверт одной манильской фирмы, который нашел уже на “Топазе”. (В таких конвертах я держал бюллетени Гидрографического общества.) Предварительно Рейган разложил купюры в дюжину, а то и больше, обычных почтовых конвертов, которые тщательно заклеил. Таким образом, создавалось впечатление, что внутри пакета просто пачка писем. Большой конверт был запечатан, его вскрыл Кифер.

Вот письмо к Пауле.

"Яхта “Топаз”

В открытом море

3 июня

Моя дорогая Паула! Не знаю, как начать это письмо. Пишу тебе с тяжелым сердцем; ведь ты прочтешь его только в случае моей смерти. Дело в том, что с некоторых пор я страдаю приступами стенокардии. А вчера, как мне кажется, я перенес приступ сердечной недостаточности.

Разумеется, нет оснований думать, что у меня непременно случится еще один такой приступ до того, как мы прибудем в порт назначения. Тем не менее я понял, что должен написать тебе на тот случай, если все же умру, чтобы сказать тебе последнее “прости”.

Боюсь, что все это нарушило мои планы, о которых я тебе писал. Однако, если мне удастся благополучно добраться до Саутпорта, мы наметим новые планы. Я храню все твои милые письма, которые мне очень дороги. Они находятся в конверте в моем чемодане. Тебе его перешлют, если очередной приступ доконает меня раньше, чем мы прибудем в порт.

Моя дорогая! Я надеюсь, что ты никогда не получишь это письмо. Но если так случится и ты его все же получишь, помни, что я тебя люблю и моя последняя мысль была о тебе.

Навеки твой

Уэнделл”.

— Письмо составлено четко, — заметил Билл. — Оно, кстати, содержало указание, кого известить о случившемся и куда отправить вещи. И конечно же никому и в голову не пришло бы вскрывать старые любовные письма. Внутри конверта с деньгами была еще одна записка Пауле, которую он подписал именем “Брайан”. В ней говорилось, что второй чемодан он оставил на таможенном складе компании “Рейни трансфер энд сторидж” в Нью-Йорке. К записке были приложены багажная квитанция и письмо компании “Рейни” за подписью Чарльза Уэйна с поручением выдать Пауле его багаж. Однако в случае, если ее настигнет Слиделл, Рейган готов был пожертвовать чемоданом, чтобы не подвергать себя дальнейшим преследованиям…

, Я кивнул в знак согласия и чуть не взвыл от нестерпимой боли.

— Теперь совершенно очевидно, — заметил я, — что мы ошибались, полагая, что Кифер впервые увидел эти деньги, когда искал таблетки в чемодане Рейгана. Конверт с деньгами был к тому времени уже запечатан. Скорее всего он подсмотрел, как Рейган укладывал их.

— Плутишке Киферу здорово повезло, — улыбнулся Билл. — Он понял, что в конверте находятся большие деньги, и решил их не упускать. Если бы Рейган выбросил их за борт, тебе бы до конца дней не удалось доказать, что у него было больное сердце. Попробуй отыскать врача, который выписал ему нитроглицерин! Притом, что в последние два месяца Рейган переменил множество мест и жил под разными фамилиями.

— Хватит об этом! — сказал я. — Мне до сих пор страшно. Интересно, ФБР удалось выяснить, кто такой Слиделл?

Билл, прикуривая очередную сигарету, жестом указал на газету:

— Отпетый мошенник из Лос-Анджелеса. Был несколько раз арестован за вымогательства и убийства… Однако каждый раз выворачивался и срока не получал. Совершил три или четыре нападения на крупные банки в Техасе и Оклахоме. Отсюда у него и крупные денежные средства. Полиции так и не удалось доказать, что Слиделл участвовал в этих нападениях. В Южной Калифорнии он водил дружбу с завсегдатаями кафе и тому подобных заведений, под вывесками которых скрывались притоны. У него собственный дом в Финиксе. Любопытно, что он вышел примерно из той же среды, что и Рейган. Получил хорошее образование и даже несколько лет учился в медицинской школе. Боннер был его телохранителем и единомышленником, это был человек, способный на все. Вчера вечером ФБР наконец допросило Паулу Стаффорд. Агенты конфисковали второй чемодан Рейгана на складе в Нью-Йорке. Однако, сколько в нем было денег, они не разглашают. В ФБР уверены, что Паула понятия не имеет о том, откуда эти деньги. Точно так же, как не знает, что ее дружка в действительности звали Клиффорд Рейган. Покойный умел оберегать свои тайны…

— Ну а что мне будет за убийство Боннера? — спросил я и отвернулся к окну. — На эту тему со мной до сих пор никто не заговаривал…

— Твои действия квалифицируются как необходимая мера обороны… А как их можно еще расценивать? — сказал Билл. — Сегодня Патриция давала свидетельские показания. Ты же не мог стоять рядом и смотреть, как Боннер ее убивает…

Я ничего не ответил. Да, это не кино… Ведь только в кинофильмах стоит герою нацелить на кого-нибудь пистолет, и все в его власти. Видимо, в жизни не слишком часто встречаются такие типы, как Боннер. У меня просто не было выбора. Однако пройдет еще немало времени, прежде чем я забуду этот ужас: окрашенная кровью вода, и Боннер дергается в агонии у самых моих ног. А может быть, я этого вообще не забуду.

Я с нетерпением ждал, зайдет ли навестить меня Патриция Рейган. Она пришла в тот же день. Перед этим она заехала в памятный для нас дом на берегу, забрала свои вещи и заперла его. Она полностью оправилась и выглядела великолепно. Лишь слегка припухшая щека напоминала о недавнем не слишком веселом происшествии. Я предложил ей оплатить стоимость разбитого в доме имущества и установку нового телефона. Мы немножко поспорили, кто больше виноват в случившемся. Но в конце концов решили поделить расходы поровну.

Потом немного поболтали, в основном о парусниках и морских путешествиях. Это было наше общее увлечение. Однако тема постепенно, иссякла, и Патриция ушла.

На следующий день она снова приехала, и все повторилось. Теперь я ждал ее прихода с нетерпением. С каждым днем Патриция становилась все краше и, казалось, тоже рада была меня видеть. Мы самозабвенно обсуждали Багамские острова, говорили о ее будущем в фотожурналистике. Решили даже вместе отправиться на эти прекрасные острова, где она сделает свои самые замечательные снимки… Но потом как-то вдруг сникли, возник какой-то холодок и подчеркнутая вежливость.

Незадолго до ухода Патриции ко мне неожиданно ввалились Билл и Лоррейн. С Биллом Патриция уже была знакома. Я представил ей Лоррейн.

Скоро Патриция ушла. Лоррейн взглянула на меня с озорным блеском в глазах и сказала:

— Роджерс, да это же сногсшибательная девица! Что вам мешает?

— Ее отец, — ответил я.

Из Санта-Барбары Патриция прислала мне одну открытку. Больше мы с ней никогда не встречались.

Чарльз Вильямс Промедление смерти подобно

Глава 1

К тридцати годам Лоуренс Колби успел отслужить в десантных войсках в Корее, проучиться в художественной студии, он занимался и рекламой, и торговал картинами, разумеется подделками, работал в газете и даже написал под чужим именем автобиографию маньяка-убийцы. Был дважды женат: в первый раз на страдающей клептоманией итальянской актрисе, во второй — на довольно состоятельной особе средних лет, чей мятежный дух находил выражение в активном участии в демонстрациях протеста, в забрасывании камнями посольств и в драках с полицейскими. От этих потасовок довелось пострадать и самому Колби, однажды он даже был ранен. Это произошло в Хьюстоне, штат Техас, где некая дама в попытке пристрелить своего мужа попала Колби в ногу. Он трижды побывал в больнице Креста Ран в Сент-Морисе. Теперь, когда наступило затишье, Колби мог спокойно предаться воспоминаниям о бурно прожитых годах. Ничто не предвещало драматических событий, но тут на его пути появилась Мартина Рэнделл.

Это произошло на борту самолета, вылетавшего из Женевы в Лондон, через неделю после того, как он отпраздновал свой тридцатилетний юбилей…

В аэропорт Коинтрин Лоуренс прибыл, когда уже объявили посадку на рейс, поэтому он последним из пассажиров поднялся на борт самолета. В салоне первого класса оставалось два свободных кресла у прохода: одно было рядом с двухсотфунтовым бородатым сикхом, одетым в дорожный костюм цвета хаки, другое — рядом с очаровательной яркой брюнеткой с поразительной фигурой и темно-голубыми глазами. Девушка была занята чтением европейского издания журнала «Тайм». Когда Колби, недолго выбиравший, которое из кресел предпочесть, сел рядом, она удостоила его взглядом.

— Простите, — извинился он, пристегивая ремень безопасности, и, отдав должное красоте ее ног, добавил:

— Вы, случайно, не Памела Мак-Карта?

Она застенчиво улыбнулась.

— Совсем нет. Я ее подруга по комнате. А ноги одолжила у нее на время, — ответила девушка и снова углубилась в «Тайм».

— Я передам Памеле, что вы аккуратно с ними обращаетесь, — выдохнул он. — Спокойной ночи.

Колби откинул спинку своего сиденья и закрыл глаза.

Будь он в форме, он наверняка бы предпринял еще как минимум одну попытку заговорить с соседкой, но сейчас Колби чувствовал себя очень уставшим, ведь накануне он почти не спал. Через минуту-две он задремал и уже сквозь сон смутно почувствовал, как самолет, подрулив к взлетной полосе, начал набирать скорость. На какое-то время его разбудила стюардесса, предложившая обед, он отказался и снова погрузился в сон.

Ему снился изумительной красоты парк, в котором он, работая педалями, ехал на велосипеде по тропинке, готовый в любую минуту свалиться с седла, поскольку дорога сплошь и рядом представляла собой головокружительные спуски и крутые подъемы. Казалось, прогулке этой не будет конца. Когда же Колби наконец проснулся, он понял, что их самолет бросает из стороны в сторону. В окнах иллюминаторов с бешеной скоростью мелькали какие-то белые рваные хлопья, в салоне на табло светилась надпись: «Пристегните ремни безопасности!»

Неожиданно авиалайнер попал в воздушную яму и, провалившись в нее на сотню футов, круто отклонился от курса. Вот тут-то ремень безопасности оказался кстати. Колби посмотрел на часы. Судя по ним, до лондонского аэропорта оставалось менее часа лету. Крепко же он уснул, даже не проснулся, когда самолет начало качать. Большая часть пассажиров дремала в своих креслах, на сиденье впереди кого-то рвало. По проходу, держа в одной руке белые гигиенические пакеты, а другой придерживаясь за спинки кресел, двигалась стюардесса.

Машина сделала резкий рывок вперед, и ее тут же швырнуло влево. Стюардесса попыталась ухватиться за спинку кресла, на котором сидел Колби, но промахнулась и вцепилась в его плечо.

— Извините, — с улыбкой произнесла она. Типичная англичанка, подумал Колби. Он широко улыбнулся, давая понять, что воздушная болезнь ему не знакома, и взглянул на соседку. Девушка, почти касаясь головой его плеча, по всей видимости, спокойно спала на откинутой спинке кресла. На вид ей было под тридцать, но в безмятежном сне ее лицо выражало почти детскую невинность. У нее был правильный овал лица, красивый цвет кожи, изящный подбородок и длинные темные ресницы. Рот ее был слегка приоткрыт, и у Колби неожиданно появилось желание поцеловать спутницу. Хорошо бы в лондонском аэропорту вместе сойти с трапа и пройти на таможенныйконтроль, подумал он. Тут самолет взмыл вверх, затем опять провалился, после чего мягко повернул вправо.

Колби оторвал от соседки взгляд, полез за сигаретой и неожиданно услыхал, как та что-то произнесла. Дай Бог, лишь бы ее не тошнило. Он всегда испытывал к женщинам слабость, но никогда не обижался, если при попытке установить с ними пусть даже дружеские отношения получал отказ. Сейчас ему предоставлялся шанс, упустить который было бы просто глупо.

— Простите? — спросил он, повернувшись к ней.

Глаза ее были по-прежнему закрыты, но губы вяло произнесли:

— Вы тикаете.

— Я — что?.. — переспросил он, сдвинув брови.

Вновь губы соседки зашевелились, на этот раз ее слова прозвучали более явственно:

— Вы тикаете.

Его охватил ужас.

Самолет рванул вперед и затем опять изменил направление движения. Эта махина болталась в воздухе, словно перышко.

Ох уж эта чертова качка! Так ему путешествовать еще не приходилось… Колби едва успел избавиться от первого оцепенения, в которое его повергли слова милой спутницы, как та вновь заговорила:

— Надеюсь, вы не везете с собой бомбу? Вопрос прозвучал очень тихо, так, чтобы никто, кроме Колби, его не услышал.

Пытаясь убедить попутчицу в том, что та ослышалась, он пошутил:

— Видите ли, это всего-навсего старый довоенный образец. Такие редко взрываются.

Колби замолк. Губы девушки сжались в уголках рта, веки открылись, и он впервые заглянул в ее глаза. В них за искрами смеха можно было рассмотреть достаточно высокий интеллект и какой-то бесовский огонь. Она прекрасно поняла, что у него с собой.

— Они у вас что, самозаводящиеся? — спросила она.

Колби молча кивнул в ответ и притих. Он попытался повнимательнее прислушаться, но так ничего и не услышал. Не исключено, что некоторые и пошли, и поскольку ухо его спутницы было расположено к ним ближе, ей удалось расслышать, как они тикают. Конечно же на расстоянии в несколько дюймов да еще при гуле моторов и шуме вентиляции уловить тиканье одного часового механизма невозможно, но когда начнут ходить штук пятьдесят, дело осложнится. А если пойдут все часы, что есть при нем? Будет просто катастрофа!

— Сколько их у вас? — шепотом спросила она.

— Три сотни.

Тут Колби с ужасом вспомнил, что около сотни спрятанных под одеждой часов были оснащены музыкальными сигналами. Не успела эта мысль промелькнуть в его голове, как из-под свитера раздалась едва слышимая мелодия. Она очень медленно проигралась, затем повторилась, после чего стихла.

Его охватила дрожь, он посмотрел на девушку. Та, прикрыв ладонью рот, едва сдерживала смех. В этот момент Колби был готов придушить ее.

— Извините, — давясь от вырывающегося наружу смеха, произнесла спутница. — Мне представилось, как вы сходите с женевского рейса и под звуки арии с колокольчиком из «Лакме»…

Тут самолет опять тряхнуло, и он, покачавшись из стороны в сторону, снова резко пошел вниз. Колби закрыл глаза, ему явственно представилось, как все триста приводных колесиков в контрабандных часах пришли в движение, готовясь запустить в ход механизмы целиком. Черт бы побрал этих швейцарцев вместе с их изобретательностью.

— ..следуете через таможню, — тихо закончила фразу девушка, с трудом справившись со смехом. — Не горюйте, в тюрьме Вормвуд Скрабс я вас обязательно навещу… И Памела, я уверена, тоже.

— Будь у меня ваше чувство юмора, — заметил Колби, — я бы никогда не летал самолетами, а ждал бы известий об авиакатастрофах.

— Ладно, не говорите глупостей. Через таможню мы как-нибудь прорвемся.

— Мы?

— Конечно.

Девушка нетерпеливо заерзала в кресле.

— Извините, но вы так смешно тикаете. Знаете, вы похожи на огромную бомбу, на которую надели твидовый пиджак.

Из-под свитера Колби вновь раздались звуки, напоминающие позванивание серебряного колокольчика:

«Динь-динь-динь-динь…»

— Это где сейчас четыре часа? В Нью-Дели? — спросила она, и в ее глазах вновь заиграли веселые огоньки.

— Послушайте… — оборвал ее Колби.

— Четыре ровно.

Дьявольские огоньки в ее глазах потухли, и она о чем-то задумалась.

— Мы забыли, что вокруг нас уши, — сказала девушка и многозначительно указала рукой на сидящих вокруг пассажиров.

Колби, отстегнув привязной ремень, поднялся с места и принялся шарить рукой по полке наверху, словно что-то собираясь на ней отыскать. Самолет, попавший в восходящий поток воздуха, качнулся и снова взмыл вверх. Лоуренс, чтобы удержаться на ногах, схватился за край полки и только затем смог оглядеться.

Двое пассажиров, сидевших перед ним, очевидно бизнесмены, вели оживленную беседу по-немецки. Они, вероятно, понимали английскую речь, но в этот момент были слишком увлечены собственными делами. Сразу позади него сидели двое: женщина с гигиеническим пакетом в руках, которую мучила рвота, и рядом с ней мальчик, занятый чтением книги издательства «Тинтин». Французы или франкоязычные швейцарцы, решил Колби. Мальчишка еще слишком мал для того, чтобы выучить английский, а женщина, даже если и понимала по-английски, пребывала в таком состоянии, что ее вряд ли волновало, заложена в самолете бомба или нет. Неподалеку, величественно разложив на груди косматую бороду, спад сикх.

В проходе никого, кроме двух стюардесс, сновавших взад-вперед с таблетками драмамина и гигиеническими пакетами для тех, кто не успел вовремя принять лекарство, не было. Колби опустился на сиденье и, пристегнув ремень, повернулся к спутнице. Их лица оказались совсем близко. Время бежало быстро, ему надо было что-то срочно придумать.

— Даже если эта болтанка прекратится сию минуту, до Лондона они все равно не успеют остановиться, — сказал он.

Девушка посмотрела на свои часики:

— Осталось меньше сорока минут. Все же как-то надо их остановить.

— Если бы у нас был магнит… — начал было Колби, но тут же замолк.

Где на борту самолета раздобыть магнит? Да и зачем он? Если верить швейцарцам, эти проклятые часы должны быть магнитоустойчивыми.

— Как вы их на себе носите? — спросила она.

На Колби был старый твидовый костюм, сидевший на нем мешком, а под ним легкий джемпер зеленого цвета. Под сорочку на тело он надел жилет, на котором было триста отдельных маленьких карманчиков. Все это Колби рассказал попутчице.

— У вас только часовые механизмы? — спросила она.

— Да, конечно.

Кто же контрабандой провозит часы в корпусе?

— Тогда идите в туалет, снимите с себя жилет и окуните его в раковину с водой.

— Это не так просто, как кажется. Каждый механизм упакован в отдельный пластиковый пакетик.

— А-а, — произнесла она и задумалась. — Не думаю, что вода нам поможет. Они и мокрые могут пойти… Нужно что-нибудь вязкое, тягучее… Придумала!

В голубых глазах девушки вспыхнули радостные огоньки, и она нажала на кнопку вызова бортпроводницы.

— Это зачем? — спросил ее Колби.

— Нужен какой-нибудь ликер. «Куантро» или «Ментоловый крем».

— Точно!

Подошла стюардесса, высокая брюнетка. Как только она, облокотившись на спинку кресла спереди, склонилась над Колби, он услыхал, как из-под его свитера доносятся слабые звуки: «Динь-динь…» Колби вскинул перед собой левую руку и с озабоченным видом посмотрел на часы.

Стюардесса протянула ему гигиенический пакет и в поисках использованного машинально посмотрела на пол. Колби отмахнулся от предложенного ею пакета.

— У вас есть «Куантро»?

— «Куантро»? — удивленно переспросила она, явно принимая его за сумасшедшего.

— Вы же продаете напитки на этих рейсах. Разве не так?

— Да, конечно же… Но по самолету в такой болтанке тележку с напитками провезти невозможно. К тому же «Куантро» у нас нет.

— А «Ментоловый крем»?

— Д-а-а, думаю, имеется, но только белый… Он вновь почувствовал, как стремительно тает время, но все же сумел выдавить из себя улыбку:

— Отлично. Только я привык пить без свидетелей.

Стюардесса ушла и через минуту вернулась с бутылкой ликера. Он заплатил, и она пошла обратно по проходу, касаясь рукой спинок кресел.

— Сразу же раздевайтесь, — прошептала девушка. — Как дойдете до жилета, отоприте дверь. Я войду и помогу вам.

— Вас могут остановить.

— Выберу момент, когда никто не будет на меня смотреть. И не спорьте со мной. Вам одному не справиться.

— Хорошо. Огромное вам спасибо.

— Поспешите.

Колби отстегнул ремень безопасности, сунул бутылку в карман пиджака и посмотрел в проход. В передней части салона обе стюардессы были заняты своими делами. Туалет располагался в хвосте по правому борту, всего в трех рядах кресел от Колби. Он благополучно добрался до него, остановившись лишь раз, когда самолет в очередной раз качнуло. Тогда Колби, чтобы не упасть, пришлось схватиться за спинку кресла.

Туалетная комната представляла собой, как и обычно, небольшой, немногим более четырех квадратных футов, отсек, в одном углу которого стоял химический унитаз, а к стене напротив были прикреплены зеркало и маленькая умывальная раковина. Заперев дверь, Колби поставил бутылку в раковину и принялся поспешно снимать с себя верхнюю одежду. На крючок на двери он повесил твидовый пиджак, свитер, сорочку и галстук. На удивление, качка в самолете на какое-то время прекратилась. Как только он разделся до жилета, раздался пронзительный звонок будильника, от чего по спине Колби тут же пробежали мурашки. Каждую минуту все часовые механизмы могли ожить.

Он наугад схватился за один из карманчиков, но быстро понял, что так из жилета часы ему извлечь не удастся — ткань слишком плотно облегала тело, и прорези в карманчиках стали столь узки, что в них невозможно было просунуть пальцы. Расстегнув «молнию» и сняв жилет с себя, он положил его на пол рядом с раковиной. Теперь Колби остался по пояс голым. Он было взял бутылку и уже собирался отвинтить пробку, как тут вспомнил о двери. Едва ему удалось освободить защелку, как дверь распахнулась, и в нее проскользнула его спутница. Оказавшись внутри, она прикрыла за собой дверь и заперла ее на замок. Колби отставил бутылку в сторону.

— Выливайте все в раковину, — посоветовала она. — Там их и замочим. Ра-аз, и все!

Самолет накренился, и их обоих отбросило к двери в угол. Девушка оказалась у него за спиной. Обхватив Колби одной рукой за талию, она уперлась подбородком ему в плечо. Чудом ему удалось успеть вскинуть руку с бутылкой вверх и спасти ее содержимое.

— Все в порядке? — спросила она.

Самолет вновь дал крен, на этот раз влево, и они, оторвавшись от двери, устремились в противоположную сторону. Колби успел выставить свободную руку вперед, и это спасло их от сильного удара о стенку туалета. Теперь они смогли разъединиться, так как самолет принял устойчивое положение. Колби заткнул пробкой раковину и начал лить в нее ликер. Раздались булькающие звуки. Девушка тем временем подняла жилет и принялась вытаскивать из нижнего ряда карманов часовые механизмы. Пустую бутылку Колби поставил в корзинку для использованных бумажных салфеток. Взяв пару часовых механизмов в руку, его спутница попыталась вынуть их из пластиковой упаковки. Сделать это было, однако, нелегко, и чтобы разорвать пленку, ей пришлось пустить в ход зубы. Второй пакетик разорвал сам Колби. Совместными усилиями они опустили оба механизма в раковину. При первом же контакте с тягучей жидкостью ходовые пружины, издававшие звуки, замерли, словно попавшие в раствор цианистого калия пауки. Лоуренс и его помощница переглянулись и подмигнули друг другу. В этот момент пол словно провалился под их ногами.

Их прижало к двери, и они, словно страстные исполнители танго, застыли в нарочито подчеркнутой позе. Дама, слегка откинув корпус назад и высоко подняв голову, пристально смотрела кавалеру в глаза. Его одежда, слетев с крючка и взмыв вверх, упала на пол. Белая сорочка, подобно бурнусу, покрыла Колби голову, что сделало его похожим на араба. Девушка улыбнулась и хмыкнула:

— Ну, прямо аравийский шейх.

Самолет резко взмыл вверх. Колби, как ни старался, никак не мог выпрямиться. Тут он почувствовал, как, что-то врезается ему в плечо, и понял, что это часовой механизм, по-прежнему зажатый у девушки в руке. Он оглядел пол, пытаясь отыскать второй, но не нашел его.

— Он у меня в бюстгальтере, — успокоила она.

— Да? Какого размера?

— Не будем вдаваться в технические детали. Неожиданно самолет прекратил подъем и резко накренился вправо. Колби исполнил очередное па: он, оторвавшись от двери, словно маятник, качнулся и, пошатываясь, но крепко держа свою партнершу обеими руками, повел ее к противоположной стене. Оказавшись на унитазе, который был, к счастью, закрыт, он почувствовал, как его дама непроизвольно навалилась на него всем телом и, обхватив его голову, прижала лицо Колби к своей груди.

— О, теперь я чувствую, он точно здесь, — сообщил Колби.

— Вы его чувствуете? Да я могу сказать, когда он перестал тикать.

Тут их отбросило назад. Колби в движении сумел сделать разворот и вновь распластался на двери, прижавшись к ней спиной.

Она оторвала голову от его плеча и посмотрела на Колби:

— Если у вас не занята рука, не могли бы вы одернуть на мне юбку?

Он опустил руку и, нащупав край подола, с усилием потянул его вниз, но из этого ничего не вышло: они были слишком плотно прижаты друг к другу.

— Извините, не получается. Может быть, в следующий раз, когда нас снова отбросит назад…

— Ну ладно. Тогда, может, хотя бы представимся? Меня зовут Мартина Рэнделл, — Рад вас приветствовать. А я — Лоуренс Колби.

— Простите, я испачкала вам грудь губной помадой.

— Пустяки.

Самолет тем временем, задрав нос, снова изменил курс. Едва успев отступить на шаг от двери, они вновь оказались прижатыми к ней.

— Теперь с вашей юбкой все в порядке? — поинтересовался он.

— Похоже, она снова на месте. По крайней мере, никаких неудобств из-за нее я не ощущаю.

— Так вы миссис или мисс Рэнделл?

— Я разведена.

— И я тоже.

На несколько секунд самолет перестало болтать. Мартина сняла с его шеи руку, просунула ее куда-то между их телами и извлекла часовой механизм.

— Без десяти одиннадцать, — взглянув на циферблат, сообщила она.

— Я, наверное, всю оставшуюся жизнь буду выглядеть как помятая хронометражная карта.

В одном из кармашков жилета, валявшегося на полу под раковиной, зазвенело. Взглянув на свои наручные часы, Колби похолодел: до посадки в Лондоне оставалось всего двадцать пять минут, а им удалось утихомирить лишь два часовых механизма из трехсот.

Быть может, поскольку болтанка прекратилась, они перестанут подзаводиться? Авиалайнер тем временем, разрезая воздух, уверенно приближался к пункту назначения. Освободившись от вынужденных объятий, Колби поднял с пола жилет. Вскоре у него с Мартиной работа закипела, как на конвейере. Она вынимала из кармашков пакетики, Колби разрывал их и вынимал часы. Пустые пакетики он бросал в корзинку, а механизмы опускал в ликер и тут же отдавал обратно Мартине, которая вновь рассовывала их по кармашкам. Они трудились слаженно, не тратя времени на разговоры. Про себя Колби вел счет обработанным в ликере часам: десять… тридцать… сорок пять… шестьдесят…

До Лондона оставалось двадцать минут. Самолет вновь попал в сильный воздушный поток. Его кинуло вверх и вправо, и Колби с девушкой вновь оказались прижатыми к двери.

— Черт возьми! — воскликнул он.

— Ну надо же этому случиться, — огорченно произнесла Мартина. — Как раз в тот момент, когда у нас все стало так хорошо получаться…

Ручка в двери туалета скрипнула, и снаружи послышался женский голос:

— Простите, но вы должны вернуться на свои места.

Затем раздался испуганный вопль, и тот же голос продолжил:

— Вдвоем в туалете находиться нельзя!

— А почему нельзя? — спросил Колби. — Здесь ничего об этом не написано.

— Конечно, не написано, но всем об этом известно.

Сейчас, когда авиалайнер, сбрасывая скорость до нулевой, подлетал к посадочной полосе лондонского аэропорта, Колби подумал о контрастном душе. Как бы он в этот момент пригодился и ему, и Мартине! И зачем бортпроводнице именно в эту минуту понадобилось сюда сунуться? Дверная ручка вновь задергалась.

— Немедленно откройте дверь, или я позову командира экипажа!

На некоторое время движение воздушного лайнера стало вновь устойчивым.

— Попытаюсь от нее избавиться, — шепнула Мартина на ухо Колби.

Схватив жилет, она протянула его Колби и жестом дала понять, чтобы тот спрятал его за унитазом. Положив жилет в указанном месте, Колби выпрямился во весь рост и вопрошающе посмотрел сначала на спутницу, затем на дверь. Подмигнув ему, Мартина широко открыла рот и, положив руку себе на живот, изобразила на лице страдальческую гримасу. После чего, повернувшись к Колби спиной, она освободила замок. Дверь тут же распахнулась, и на пороге появилась низкорослая рыжеволосая бортпроводница, по всей видимости шотландка. Глаза ее излучали неистовое негодование, достойное прихожанки пресвитерианской церкви. Колби сразу же сообразил, что от него требуется, открыл рот и застонал.

Стюардесса, рассмотрев за Мартиной, что Колби стоит по пояс голый, от удивления тоже открыла рот.

— Ну и ну! — произнесла она.

— Шире, шире! — скомандовала Мартина, всматриваясь в раскрытый рот Колби.

Он вновь застонал, прижав руку к нижней части живота. Именно там, как он полагал, должны были быть боли. Как бы желая получше осмотреть у Колби горло, Мартина слегка запрокинула ему голову.

— Странно… очень странно… — задумчиво произнесла она.

— Вот как!

— Признаков синдрома Баркера нет, это несомненно, — продолжила Мартина, а затем, словно наконец заметив присутствие стюардессы, повернула в ее сторону голову и резко спросила:

— Да, а в чем, собственно, дело? Вы что, теперь так и будете непрерывно стоять и выть в дверях?

— Этот джентльмен не должен находиться в туалете голым!

Мартина бросила на нее испепеляющий взгляд:

— А вы полагаете, что он возьмет одежду и пройдет с нею в салон? Да что вы здесь торчите? Лучше принесите мне карманный фонарик и ложку.

— Что? Зачем это?

В ответ Мартина тяжело вздохнула:

— Милая моя, я попросила принести фонарик и ложку, полагая, что на борту вашего авиалайнера ларингоскопа все равно не найдется. Если я недооценила ваших возможностей, прошу принять мои извинения и принести ларингоскоп. И пожалуйста, побыстрее.

Стюардесса, казалось, застыла в нерешительности.

— Вы что, доктор?

— Да вы умница! Браво, наконец-то!

— А что с ним? На вид он вполне здоров.

— Дорогая моя, не уверена, что ваша авиакомпания включила в ваши обязанности ставить пассажирам диагнозы…

Самолет вновь качнуло, и бортпроводница пулей влетела в туалет. Дверь за ней с шумом захлопнулась. На этот раз Колби оказался прижатым к стене напротив двери уже с двумя висящими на его шее дамами. Откуда-то снизу, из-за унитаза, угрожающе раздалось глухое потрескивание, будто там укрылась гремучая змея.

. — Я настаиваю, чтобы вы вернулись на свои места, — с упорством повторила стюардесса, по-британски твердо выговаривая слова.

Теперь все пойдет по-британски, подумал Колби, тут тебе не Швейцария.

Авиалайнер резко взмыл вверх. Мартина, не удержавшись за Лоуренса, плюхнулась на сиденье унитаза. Колби с его новой партнершей качнуло в сторону двери, а затем обратно прижало к стене. Дверь туалета распахнулась, и в проеме показалась француженка, та, что сидела в салоне сразу же позади него. Увидев обнаженного по пояс мужчину, сжимающего в объятиях стюардессу, она закатила глаза:

— Alors… les anglais1!

В проходе за ее спиной выросла фигура сикха. О нет, подумал Колби, это уже перебор!

— Ne restez pas…2 — начал было сикх, но в этот момент самолет качнуло вправо, и он вместе с француженкой ввалился в туалет.

Ну и набились, прямо как сельди в бочке, подумал Колби. Его лицо утонуло в косматой бороде сикха, словно подборный механизм зернового комбайна в густых посевах пшеницы. Сквозь заросли растительности на лице сикха прорвался крик:

— Lachez-moi! Lachez-moi3!

Одновременно с этим воплем из-за унитаза понеслись другие, более неприятные звуки. Это зловеще затрещал один из часовых механизмов, спрятанных в жилете. Колби смиренно закрыл глаза. Надеяться ему было больше не на что.

Глава 2

Самолет накренило. На этот раз никто даже не пошатнулся, так как туалет был забит до отказа.

— Lachez-moi! Ouvrez la porte, espece de chameau!4 — верещал сикх.

— Ouvrez-la vous-meme5, — ответил Колби. — Vous etes plus pres6.

Каким-то образом сикху удалось достать из пиджака карманный разговорник, и он затряс им над своей головой.

— Pouvezvous me dire, — взмолился он, — ой se trouve Ie cabinet de toilette7?

— Да не дергайтесь, — ответил Колби сикху прямо в его косматую бороду. — Вы уже в нем.

— О! Вы англичанин.

— Американец… Кто-нибудь может дотянуться до дверной ручки?

— Au secour! Au secour8!

— Я еще раз прошу всех вернуться на свои места.

«Дз-з-з-з-з-з-з-з-з!»

— Ой, у меня уже в пояснице звенит! — воскликнул сикх. — Мне срочно нужно в туалет.

— Ради Бога, потерпите… Попытайтесь дотянуться до ручки…

— Я не могу.

— Что не можете, дотянуться до ручки или потерпеть?

— На помощь! — раздался очередной вопль. Это была уже француженка, которая, должно быть, прибегла к помощи своего собственного франко-английского разговорника. — На меня напали английские грабители.

— Бросьте вы, какой он англичанин? — отпарировала стюардесса, гортанно произнося слова. — Это американец.

— Comment9?

— II n'est pas anglais10.

Сколько же разноязычного люда может уместиться в маленьком сортире, вот где «Берлиц»11 мог бы смело открыть свой филиал, с усмешкой подумал Колби. Он почувствовал, как справа сзади него пытается подняться Мартина.

— Неужели никто не может дотянуться до ручки двери? — взмолился Колби.

Наконец-то Мартина встала и уперлась ему в плечо.

— Сейчас я попытаюсь, — сказала она.

— Quoi encore?12 — возмутилась француженка, услышав незнакомый голос. — Y a-t-il une autre femme? D'ou vient-elle13?

— Из унитаза, — пояснила бортпроводница. — Простите, я имела в виду, с унитаза, elleetait assise14…

— Alors… les anglais!

— Все нормально, не поддавайтесь панике. Я, между прочим, тоже американка, — успокоила Мартина стюардессу.

Колби даже в этом бедламе не потерял способности удивляться. Он ведь принял ее за англичанку. Лоуренс почувствовал, как около его уха зашевелились губы Мартины.

— Не падайте духом. У меня возникла идея, — прошептала она.

— У меня тоже. Надо избавиться от товара. Пусть понесу убытки, это лучше, чем оказаться в тюрьме.

— Нет… Спрячьте жилет под пиджаком.

— Вряд ли мне снова удастся его надеть.

— Думаю, поверх голов я смогу добраться до двери.

Голос Мартины раздавался откуда-то сверху, и Колби догадался, что девушка влезла на унитаз.

— Если вы оба поддержите меня.

— Я уже больше не могу… — начал было сикх.

— Потерпите еще чуть-чуть. Мы скоро высвободимся, — пытаясь успокоить его, произнес Колби и, подняв руку, указал на дверь. — Поддержите девушку снизу руками, чтобы она смогла дотянуться до двери и повернуть ручку.

Мартина всем телом навалилась ему на плечо. Он подхватил ее за руки и подтянул вперед к двери. Мартина, нависнув над толпой, почти касалась дверной ручки.

— Еще немного, — с трудом произнесла она.

— J'ai 1'impression qu'il у a encore une autre femme, au plafond15, — заметила француженка, судя по тону, уже переставшая чему-либо удивляться.

Да, видно, англичане утратили способность шокировать ее.

— Где? На потолке? — переспросила француженку бортпроводница. Ее голос доносился откуда-то из-под дремучей бороды сикха. — Ей следует вернуться на свое место, — добавила она.

— Все, я дотянулась до нее, — сообщила Мартина.

В этот момент дверь распахнулась, и Мартина оказалась лицом к лицу с командиром экипажа.

— О, привет! — улыбнувшись, произнесла она. Тот от неожиданности побелел. Очевидно, ему еще никогда не доводилось видеть нечто подобное. Бедняга остолбенел, тщетно пытаясь понять, что же здесь происходит. Но хорошие манеры не позволили ему сказать в ответ ничего, кроме как «извините».

— Пожалуйста, я уже выхожу, — сказала Мартина.

В тот же миг самолет накренило вправо, и всех, кроме Колби, вынесло из туалета в салон.

По двери вновь забарабанили пальцами.

— Вы должны поторопиться, — раздался голос бортпроводницы.

Самолет начал делать вираж. Они уже подлетают к аэропорту. Колби застегнул две верхние пуговицы на сорочке, завязал галстук и натянул свитер. Надев твидовый пиджак, он склонился над унитазом, чтобы взять спрятанный за ним жилет. Теперь он явственно слышал, как, неумолимо отсчитывая минуту за минутой, тикали все двести сорок необработанных в ликере часовых механизмов. Колби они показались скопищем пожирающих время ненасытных термитов со стальными челюстями. Ничего себе, прибыльное дельце! Стоило ли шить жилет и тратить уйму денег на товар, чтобы трепетать теперь в ожидании, когда тебя схватят и упекут в каталажку, подумал он.

Сделав очередной поворот, самолет, продолжая снижаться, неумолимо приближался к посадочной полосе лондонского аэропорта, в котором размещалась таможенная служба ее величества, королевы Великобритании. У Колби возникло ощущение, будто он по воле случая попал в безысходную ситуацию, оказался в огромной воронке, выхода из которой, кроме как в банку под названием тюрьма Вормвуд Скрабс, не было. Ни остановить, ни даже замедлить ход событий было уже невозможно. Он сунул жилет под пиджак, прижал его рукой и застегнулся на все пуговицы. Так будет незаметней, подумал Колби.

Поспешно покинув туалет, он двинулся по проходу. Неожиданно самолет вновь резко накренился, и Колби словно припечатало к спинке кресла. В этот момент он почувствовал, как маятниковые пружины заводных механизмов дружно пришли в движение. Еще минут десять, и их уже не остановить.

Пассажир, сидевший в этом кресле, поднял на Колби глаза.

— Простите, у вас нет часов? — спросил он, улыбнувшись. — Который час? Мои, похоже, остановились.

Колби молча уставился на него, вытянул руку, чтобы тот сам мог увидеть циферблат его наручных часов, а затем быстро зашагал на свое место. На сиденье лежало его пальто, и он, убрав его, сел и пристегнул ремень безопасности. Самолет был на подлете к посадочной полосе.

Колби наклонился к Мартине и прошептал:

— Думаю, лучше от них избавиться. Оставлю жилет под сиденьем.

— Не делайте глупостей. Я же пообещала, что проведу вас через таможенный контроль. Разве не так?

Она улыбалась, а ее глаза горели радостным возбуждением.

— Сначала надо сделать так, чтобы ничего не было слышно. Заверните жилет в свое пальто, а поверх накиньте вот это, — посоветовала девушка, указав на шубку, лежавшую у нее на коленях.

Очевидно, бортпроводница только что принесла ее Мартине.

Наконец колеса коснулись бетонного покрытия посадочной полосы, самолет слегка встряхнуло, и он начал сбрасывать скорость. Все пассажиры еще находились на своих местах. Сикх, сидевший в кресле по другую сторону прохода, смотрел через стекло иллюминатора. Колби, вытащив из-под пиджака жилет, закатал его в габардиновое пальто, а затем в шубку, которая, как он успел заметить, была из натуральной норки. Ему не давал покоя вопрос, почему девушка решилась на это.

— Отлично, — похвалила она. — Теперь остается соблюсти формальности. У вас есть багаж?

— Да, чемодан.

— В нем никакой контрабанды? — спросила Мартина, и в ее глазах вновь заиграли лучистые огоньки, похожие на брызги шампанского. — Ни атомной бомбы, ни порнографии, ни гашиша?..

— Нет, — ответил он.

— Тогда все в порядке. Дайте мне вашу багажную квитанцию. Я предъявлю его как свой собственный, и вам даже не придется подходить к таможенной стойке. Просто понесете наши пальто. Вы не известны английской таможне и не находитесь у них под контролем?

— Нет, — заверил ее Колби. — Со мной это впервые.

— Ну и хорошо… Некоторая сложность может возникнуть при проверке паспортов и на выходе из таможни, где стоит охранник, — с улыбкой сказала она и протянула Колби руку. — Желаю удачи.

— Огромное вам спасибо… Но все же, почему вы это делаете?

Глаза Мартины вновь лихорадочно заблестели.

— О таком приключении я давно мечтала. Самолет остановился, двигатели замерли, и одновременно с ними умолк непрерывный гул вентиляции. Мгновенно наступила тишина. Колби, перекинув через плечо свою ношу, наклонил голову и прислушался. Из-под пальто и шубки, отлично заглушавшими тиканье часовых механизмов, долетали лишь слабые звуки. Взгляды Колби и Мартины встретились, и он уже собирался ей подмигнуть, как раздался звонок одного из будильников. Такой услышишь на расстоянии в десять футов. Пот выступил на лице Колби. Проход в салоне к тому времени был уже заполнен пассажирами, которые, направляясь к выходу, проходили мимо их кресел. Вытащить из-под пальто жилет с часовыми механизмами и заново завернуть его так, чтобы при этом не обнаружить контрабандный товар, было невозможно.

— Спокойно, — прошептала Мартина. — Отвлекающий момент всегда можно создать.

Колби шагнул в проход и физически ощутил, как медленно сужается носик той самой воронки, в которую он так опрометчиво попал. Впереди них по проходу пробиралась француженка с огромным количеством сумок и шубой в руках. Оказавшись рядом с туалетом, она постучала в дверь.

— Depechetoi, mon cheri16, — произнесла она. В двери появился мальчик, тот самый, который в салоне самолета читал книгу, выпущенную издательством «Тинтин». Бумажное полотенце, которым он пытался вытереть руки, приставало к его пальцам.

— Англия — сумасшедшая страна, — сказал он по-французски. — Вода какая-то липкая и пахнет мятой.

— Quoi encore?17 — спросила его француженка. Затем она схватила мальчика за руку и возмущенно фыркнула:

— Alors… les anglais!

Колби перевел дух. Он ведь совсем забыл вытащить пробку из раковины и слить ментоловый ликер. Но теперь это уже не имело никакого значения. Что произошло, то произошло. Спустившись по трапу, они направились к зданию аэропорта. Пока часовые механизмы вели себя тихо, никаких звуков из-под пальто не доносилось. Женщина передала мальчику какой-то предмет, который до этого несла в руке. И Мартина, и Колби, вглядевшись в него, сразу догадались, что это было. Транзисторный приемник. Они переглянулись.

Колби подошел к мальчику ближе.

— Connaistu les Beatles?18 — с сияющей улыбкой на лице спросил он и пару раз изогнулся, пытаясь скопировать фанатов этой популярной группы.

— Да, да! — оживился мальчик.

— Attention! C'est Ie fou!19 — воскликнула француженка, уже готовая схватить сына и бежать с ним под защиту полиции.

Но семена, посеянные Колби, уже попали в благодатную почву. Мальчик включил приемник и принялся его настраивать. Первое, что ему удалось поймать, была программа Би-би-си.

«…Безусловно, это всего лишь один из многих экологических факторов, которые следует учитывать при изучении мест обитания бородатой синицы…» — послышалось из динамика.

Понимая, что подобная информация никоим образом не сможет увлечь ребенка, Колби готов был броситься к нему и помочь поймать что-нибудь более интересное. Но мальчик вновь повернул ручку настройки, и из транзистора понеслись слова песни, исполняемой под аккомпанемент гитары.

— Вот! — радостно выдохнул Колби и взглянул на Мартину. — Это группа «Битлз»!

Мальчик презрительно посмотрел на Колби.

— Это Джонни Холлидей, — укоризненно произнес он.

— J'aime Johnny Hallyday20, — поспешил заверить его Колби.

Они вошли в здание аэропорта и встали в конец длинной очереди, тянущейся к стойке, где проверяли паспорта. Мартина оказалась впереди, Колби за ней, следующими были мальчик с ревущим радиоприемником и его мамаша. За ними встали еще несколько пассажиров с их рейса. Очередь продвигалась медленно.

«Динь-динь-динь», — неожиданно раздалось из-под пальто, но эти звуки потонули в шуме транзистора. Колби, отбивая рукой такт музыки, с улыбкой посмотрел на мальчика.

«Давай, Джонни, пой, малыш, только не замолкай», — молил певца Колби. До стойки контроля паспортов оставалось всего десять человек. Вот уже восемь… Песня прекратилась, и следом прозвучало короткое объявление на французском. Вновь заиграла музыка. Колби перевел дух. От пограничников их уже отделяло пять человек… четыре… два…

Мартина протянула паспорт в окошко. Колби вынул из кармана свой и приготовился предъявить его для проверки. Тут музыка смолкла, и из динамика раздалась французская речь. Нервы Колби напряглись, краем уха он уловил, что это была информация о ценах в Галле.

Хлоп! Пограничник поставил штамп в паспорт Мартины и вернул его девушке. Лоуренс протянул свой. Теперь он стоял прямо перед пограничником.

«…Entrecote vingt-deux francs Ie kilo…»21 — раздалось в динамике.

«Динь… динь…» — послышалось вновь.

— Фу! — воскликнул мальчик и выключил транзистор.

«Динь!»

В неожиданно воцарившейся зловещей тишине это прозвучало, словно удар колокола на башне Биг Бен.

— Подожди-ка! — поспешно повернувшись к мальчику, произнес Колби и, выхватив у того приемник, нажал на кнопку.

Пограничник с явным интересом посмотрел на фотографию в паспорте Колби. Из транзистора вновь понеслись звуки речи.

— Вот, что мне нужно! — воскликнул Лоуренс. «…Haricots verts un franc dix Ie kilo, aubergine deux francs vingt Ie kilo…»22.

Колби, прищурив глаза, напряженно прислушался, будто от передаваемой сводки зависела вся его жизнь.

— От этого многое зависит! — многозначительно произнес он.

— От цен на баклажаны? — спросил пограничник. Голос из транзистора продолжал вещать по-французски.

— Видите ли, производство сельскохозяйственной продукции — поле моей деятельности, — ответил Колби.

— Странно… в паспорте указано, что вы писатель.

— Совершенно верно. Я готовлю для «Уолл-стрит джорнал» обзоры по европейскому рынку сельхозпродукции.

— Понятно, — пожав плечами, сказал пограничник и взялся за штамп.

Ну и шутники же эти писатели, подумал, наверное, он.

Колби перевел дух, часовой механизм больше не звонил.

— Rendez la moi!23 — воскликнул мальчик и, забрав приемник, выключил его. — Привет! — добавил он, наступив Лоуренсу на ногу.

Хлоп! Пограничник, поставив в паспорте штамп, вернул его Колби.

И в этот момент сработал будильник: «Д-з-з-з-з-з-з-з-з!»

— Дорогой! — вскрикнула Мартина. — Посмотри, кто нас встречает! Семейство Вестрейс! Гляди, вон они.

Повернувшись в сторону барьера, за которым толпились встречающие, она энергично замахала рукой.

— Где? — повернулся Колби и, также нарочито восторженно помахав рукой толпе, проревел:

— Билл! Ты, старая вешалка!

— Мардж!.. Эй, Мардж, дорогая!

Наконец паспорт оказался в руках Колби, и они поспешили к выходу, продолжая выкрикивать приветствия.

— Alors… les anglais! — послышалось у них за спиной.

— Americains, madame24, — поправил француженку пограничник.

Напряжение дало себя знать. Войдя в зал таможенного досмотра, Колби почувствовал, что его ноги сделались ватными. Он смиренно стоял позади Мартины, пока та предъявляла таможеннику багаж, уверяя, что в нем нет ничего недозволенного, даже подарков.

Затем Мартина подозвала носильщика, и тот забрал у них чемодан. Им оставалось миновать охранника, стоявшего у выхода из зала.

— Ну, вперед, — широко улыбнувшись, сказала Мартина, и они зашагали к выходу.

Когда до охранника оставалось футов десять, из-под пальто вновь полились мелодичные звуки, вслед за которыми раздалось легкое потрескивание. Повернуть обратно, не вызвав подозрений, было уже невозможно. Мартина, проходившая мимо охранника, громко закричала:

— Не понимаю, зачем покупать этот дурацкий слуховой аппарат, если не собираешься его носить! Надо же быть таким идиотом! Ты кого-нибудь с аппаратом видишь? Выбросить триста баксов кошке под хвост!

Они вышли из здания аэропорта.

Колби показалось, что от ее громкого крика у него в правом ухе и на самом деле лопнула барабанная перепонка. Ну да ладно, главное, их не схватили. Отойдя от выхода подальше и почувствовав себя в безопасности, Колби в изнеможении прислонился к стене, трясущимися пальцами вынул сигарету и закурил. Оглянувшись, он увидел смеющуюся Мартину.

— Я у вас в вечном долгу, — сказал Колби.

— Ну что вы. Это было так забавно.

— Возьму такси. Вас подбросить?

— Огромное спасибо, но меня должны встретить.

— Хорошо, а как насчет совместного ужина?

— Жаль, не смогу, — ответила она. — У меня назначена деловая встреча.

— Мартина! Мартина! — послышался чей-то голос.

Они повернули головы. Пробираясь сквозь толпу, к ним навстречу спешил несколько возбужденный высокий, худощавый мужчина в легком пальто, полы которого развевались на ветру. Головного убора на нем не было.

— А ваша проблема оказалась совсем пустяковой, — сказала Мартина, забирая у Колби свою шубку. — Желаю удачи.

Она было сделала шаг в сторону встречавшего ее знакомого, но остановилась.

— Где вы остановитесь в Лондоне? — спросила она.

— В «Грин-парк-отеле», — ответил Колби. Она кивнула, помахала на прощанье рукой и повернулась к подошедшему мужчине. Колби стоял и наблюдал за ними, сожалея в душе, что приходится вот так расставаться.

— Слава Богу, что ты прилетела, — донеслось до него.

Встречавший взял руку Мартины, пожал ее, а затем резко выпустил, словно какой-нибудь ненужный предмет, по ошибке вынесенный из горящего дома.

— Мне придется вернуться в Париж. Она так и не появилась, — произнес он.

— Ничего, Мерриман. Все будет в порядке, не волнуйся, — попыталась успокоить его Мартина.

Итак, его зовут Мерриман, и производит он впечатление хронического язвенника, подумал Колби.

— Осталось пятьдесят страниц. Писатели! Да лучше бы мне хребет сломали… — продолжал сокрушаться мужчина, возбужденно жестикулируя.

Вскоре они смешались с толпой.

Колби взял у носильщика чемодан и сел в такси. Первым делом он направился в район Сохо, где размещалась контора перекупщика контрабанды. В дальнем кабинете он передал слащавому, словно мартовский кот, типу доставленный товар, пояснив, почему шестьдесят часовых механизмов из трехсот покрыты липкой пахучей жидкостью.

— Кому же в голову могла прийти такая дурацкая идея? — недовольно ворчал перекупщик. — Теперь мне придется их промывать.

Разозлившись, Колби в сердцах схватил зануду за грудь, извлек из его бумажника причитавшуюся ему сумму, тщательно проверил, все ли часы на месте, швырнул жилет в лицо перекупщику и вышел из конторы. Вечером он сходил в театр, посмотрел «Приключение по дороге на римский форум», после чего поужинал на Каннингхэм. Все это время он рассеянно думал о Мартине Рэнделл.

Несомненно было одно — с более волнующей, соблазнительной и красивой девицей встречаться ему не доводилось. Кого бы из его знакомых в условиях болтанки на высоте в двадцать тысяч футов, да еще в воздушном пространстве Франции, так легко и естественно могла осенить такая неординарная мысль — смочить часовые механизмы в тягучем ментоловом ликере? Никого. Но кто она? У нее американский паспорт, говорила она, пусть и не всегда, на чистом английском, имя носит французское. Вероятно, это так и останется для него загадкой. Ну, не идиот ли он? Даже не спросил, как найти ее.

В одиннадцать вечера Колби вернулся в отель, где его ждали две записки, оставленные дежурным портье. В обеих сообщалось, что звонила Мартина и дважды просила позвонить ей в «Савой-отель». Сердце у него радостно забилось. Конечно, он позвонит!

Телефон в ее номере был занят. В течение сорока пяти минут он безуспешно пытался ей дозвониться, и только около полуночи его попытки увенчались успехом. Говорила она несколько суховато, хотя чувствовалось, что звонку Колби была рада.

— Вы, случайно, не ищете работу? — спросила его Мартина.

На это он никак не рассчитывал.

— Ищу, — с готовностью ответил Колби. — А что вы предлагаете?

— Предложение необычное. Подробнее рассказать о нем сейчас не могу, жду звонка из Парижа, — сказала она. — А вы не хотели бы подъехать ко мне в отель завтра к девяти часам утра?

— Могу приехать прямо сейчас, — предложил Колби. — Вы же знаете, что чувствует человек, когда он без работы: волнение, неуверенность в завтрашнем дне.

— Не стоит, я уверена, что предстоящую ночь вы-то переживете, мистер Колби, — сказала она и повесила трубку.

На следующее утро без десяти минут девять он уже стучался в ее номер в «Савой-отеле». Мартина встретила его с улыбкой. На ней почти ничего не было. Как успел заметить Колби, на завтрак у девушки была сельдь.

Глава 3

Это было погожее октябрьское утро, столь любимое Колби, сколь и редкое для Лондона, на удивление не омраченное ни открытием очередного автомобильного шоу, ни заунывным накрапыванием дождя. На ковер из окна, выходившего на оживленную в этот день Темзу, падал бледно-желтый солнечный свет. Рядом с сервировочным столиком, накрытым белоснежной салфеткой, громоздилось кресло. На столике стояли серебряный кофейник и накрытое крышкой блюдо с подогревом.

— Присаживайтесь, пожалуйста, — пригласила она, указав на кресло у письменного стола.

Косметики на лице Мартины не было, если не считать помады, которой она слегка подкрасила губы. Утреннее одеяние девушки состояло из коротких нейлоновых панталон, лифчика и легкого прозрачного пеньюара, небрежно подвязанного поясом. На одной ноге был отороченный мехом шлепанец. В левой руке она держала тарелку с селедкой, точнее, с тем, что от нее осталось. Мартина села в кресло, перекинув через подлокотник длинные обнаженные ноги, скинула второй тапочек и потянулась, словно кошка. Взглянув на Колби, она, как бы извиняясь, улыбнулась:

— Немного приустала после вчерашнего. Как насчет копченой сельди?

— Нет, спасибо, — ответил он.

— Кофе?

— Спасибо, я уже позавтракал.

— Я ее просто обожаю, — сказала Мартина, — я имею в виду сельдь. Каждый раз, приезжая в Лондон, устраиваю себе вот такие селедочные оргии.

— В школе вы учились в Англии, не так ли? — спросил Колби.

Он полагал, что вкусы у человека неизменно закладываются исключительно в юном возрасте, когда еще практически невозможно устоять перед любимым блюдом, и попытки сдержать себя ни к чему не приводят.

— Да, некоторое время. Так вот, что касается работы, окоторой мы говорили. Как я поняла, вы писатель.

— Среди всего прочего был и им, — промолвил Колби.

— А что вы писали? Я хочу сказать, в свободное от обзоров по мировому производству баклажанов время.

— Газетные статьи, чаще всего из полицейской хроники. Некоторое время отвечал на письма читателей. В Париже написал несколько сценариев.

Мартина, погруженная в свои мысли, понимающе кивала.

— Вы действительно не хотите копченой сельди? — подняв крышку с блюда, стоявшего на сервировочном столике, спросила она.

— Нет, спасибо, — ответил он и вынул сигарету.

Она вилкой подцепила сельдь, лежавшую на блюде, положила ее себе в тарелку и, словно кошка, накинулась на рыбу.

— А как вы в плане секса? — неожиданно произнесла Мартина.

— Ждал, когда вы об этом спросите, — ответил Колби. — Вот покончите с рыбой, тогда…

— Нет, — прервала его девушка, — я имею в виду ваши писательские способности.

— Не знаю, никогда не пробовал.

— Вероятно, поэтому вам и приходится зарабатывать на жизнь контрабандой часов. У вас несовременный взгляд на жизнь.

— Думаю, так оно и есть, — согласился Лоуренс. — Но я всегда считал, что сексом лучше заниматься в постели, чем на бумаге. По-моему, заниматься подобной писаниной, все равно что жарить мясо на радуге.

— Согласна, но вы никак не поймете, о чем идет речь.

— Хорошо, в чем будет заключаться моя работа?

— Моему другу нужен роман, эдакий постельный вестерн.

— Зачем? — удивился Колби. — Чтобы отыскать в нем нечто, что позволило бы ему почувствовать себя смятым грудями-арбузами?

— Спрос рождает предложение, — пояснила Мартина и, присвистнув, добавила:

— А какой на это огромный спрос! Вы конечно же слышали о Сабине Мэннинг?

— Да. Кто же о ней не слышал?

— Читать ее, не приняв перед этим лекарство, просто невозможно. Так вот, этот мой друг по имени Мерриман Дадли…

— Тот самый, что встречал вас вчера в аэропорту?

— Совершенно верно. Так вот он — доверенное лицо этой Сабины Мэннинг: ведет ее финансовые дела, занимается инвестированием ее средств и тому подобным. Сейчас он оказался в затруднительном положении, а поскольку в этом есть и моя вина, я пытаюсь ему помочь.

— Миссис Мэннинг живет здесь, в Лондоне?

— У нее здесь дом, или, скорее, был, а другой — в Париже. Мне лучше всего сразу посвятить вас в этот бизнес. Она не миссис, а мисс Мэннинг. Правда, это ее писательский псевдоним.

Настоящее имя мисс Мэннинг — Флерель Скаддер. В свое время она работала простой конторской служащей в одном из небольших подразделений вашингтонского армейского управления, созданного еще в период испано-американской войны в целях закупки кавалерийских накидок. Несмотря на все реорганизации, это подразделение сохранилось; они обладают поразительной жизнеспособностью, поэтому существуют даже в эру космических полетов. В одно из таких бюро в годы Второй мировой войны и попала работать Флерель Скаддер. Несколько лет она занималась тем, что осваивала тонкости своей будущей профессии, строчила на пишущей машинке, перепечатывая официальные документы за подписью полковника Рузвельта, а вечером возвращалась к себе в комнату общежития Христианского союза женской молодежи. Именно там она и написала свой первый роман.

— Под названием что-то вроде «Плоти», — вспомнил Колби.

— «Буйство плоти», — поправила его Мартина. — Вы читали его?

— Только надписи на обложке. Тогда мне не было и двадцати трех, и я считал, что до такого произведения еще не дозрел. Размеренная жизнь в американской глубинке, служба в армии, затем шатания по Парижу… Было не до романов.

Этот роман в количестве двухсот тысяч экземпляров был выпущен в суперобложке, и несколько миллионов экземпляров — в мягкой. По книге отсняли художественный фильм, который большинство религиозных и общественных организаций подвергли самой резкой критике, которой за последние десять лет удостоился кинематограф. Когда роман «Буйство плоти» вышел из печати, его автору исполнилось тридцать шесть лет. За последующие семь лет она написала еще четыре произведения, которые были изданы общим тиражом около полутора миллиона экземпляров. Мартина задумала провернуть сулившее большие барыши дельце, из-за которого не по ее вине возникли осложнения. Она продала писательнице картину.

— Должно быть, нечто особенное, — заметил Колби. — Из современной живописи или мировых шедевров?

— Сложности возникли не из-за самой картины, а из-за права собственности, — ответила Мартина, ткнув в рыбу вилкой, затем улыбнулась и продолжила:

— Мы с мужем уже были в разводе, и когда дело коснулось раздела имущества, между нами возникли споры. Вы знаете, как это случается. Сразу появляются толпы шустрых адвокатов с взаимными претензиями. В то время у меня было туго с деньгами, и я решила забрать себе несколько картин из семейной коллекции — две работы кисти Пикассо и по одной Дафи и Браке.

Четыре полотна маститых художников не показались ей слишком уж большим вознаграждением за три года ее безрадостного замужества, но неожиданно из Флоренции со своими претензиями и адвокатами притащилась эта старая кляча — мать мужа и, словно раненый носорог, принялась все сметать на своем пути. Адвокат, которого наняла Мартина, сообщил своей клиентке, что ее позиции в этом споре слабы, так как в момент изъятия картин супруги были уже в разводе, а само изъятие из дома, где они хранились, произошло в два часа ночи с помощью профессионального взломщика. Так что, лучше всего, посоветовал ей адвокат, вернуть картины. Вся сложность положения Мартины заключалась в том, что одну из них она уже успела продать. Это был Браке, и продала она его Сабине Мэннинг.

— И конечно, она тут же оказалась любимой картиной этой старой клячи, которая заявила моему адвокату, что, если я ее не верну, она отрежет мне уши и сделает из моей головы табакерку. Лично я считала, что вся эта шумиха и выеденного яйца не стоит. Дело в том, что я с самого начала была уверена, что этот Браке поддельный.

« Колби почувствовал, как екнуло его сердце. Мать и сын, промелькнуло у него в голове.

— А как зовут вашего бывшего мужа?

— Джонатан Кортни Сиссон, — ответила Мартина и добавила:

— Четвертый.

— Это действительно была подделка, — кивнув, подтвердил Колби. — Картину продал ему я.

— Охотно верю. В любом случае ее необходимо было вернуть, а деньги, вырученные от ее продажи, я уже успела потратить. Единственное, что мне оставалось, — это изготовить копию и подсунуть им фальшивку.

К счастью, злополучная картина висела в лондонском доме мисс Мэннинг, а она тогда находилась в Париже. Мэрриман Дадли мог бы забрать картину и держать ее у себя столько времени, сколько понадобилось бы для снятия с нее копии, но он был в Нью-Йорке и мог приехать не раньше чем через неделю. Дадли сообщил Мартине по телефону, когда в доме писательницы не будет прислуги, и объяснил, как в него проникнуть.

— Вот так я с приятелем-художником по имени Роберто, который отлично писал копии с картин, прибыла в Лондон… — продолжила было Мартина.

— Роберто Джаннини? — прервал ее Колби.

— Совершенно верно. Вы его знаете?

— Конечно. Ведь он же и изготовил первую копию с этой картины. Мартина улыбнулась.

— Представляю, что испытывал Роберто, когда вы его наняли сделать копию с фальшивки, им же изготовленной.

Короче, они взяли напрокат машину и в начале первого ночи подъехали к дому. В тыльной стене особняка было окно, добраться до которого по водосточной трубе труда не составляло. Мартина помогла напарнику забраться наверх и затем вернулась в машину. Роберто прихватил с собой веревку, на которой хотел спустить картину вниз. Они собирались забрать ее в гостиницу, где художник мог бы спокойно нарисовать с нее копию.

Прошло двадцать минут, затем еще сорок. Роберто все не возвращался. Картина висела в библиотеке, на втором этаже, в дальнем крыле дома. У Роберто при себе был карманный фонарик и план расположения комнат, поэтому заблудиться он не мог. Мартина начала волноваться. Звонить в полицию, учитывая ситуацию, в которую она попала, было безумием. Поэтому ничего не оставалось делать, как сидеть в автомобиле и кусать ногти. Начало светать, и ей в конце концов пришлось уехать.

Мартина прервала рассказ и потянулась за очередной селедкой.

— Появился он лишь на пятый день, — продолжила она. — Ранним утром Роберто заявился ко мне в номер, держа под мышкой Браке. Он выглядел очень бледным, взволнованным и умолял меня дать ему что-нибудь на себя накинуть, чтобы согреться. Для меня не было секретом, что этот молодой двадцатишестилетний итальянец был отпетым прохиндеем, но мне и в голову не могло прийти, что с ним произошло. Пока он сам мне все не рассказал. А случилось вот что. Она сама отдала ему картину. А к ней в придачу ферму с тридцатью акрами земли в Таскане и автомобиль «ягуар».

Как оказалось, мисс Мэннинг одна вернулась в свой лондонский дом примерно всего лишь за час до их появления. Она застала Роберто в библиотеке, когда тот уже снимал со стены полотно, и кинулась звонить в полицию. Конечно, убивать хозяйку в планы Роберто не входило, но и оказаться в тюрьме тоже. Поэтому, будучи уроженцем Италии, он поступил как истинный итальянец.

Художник не очень распространялся по поводу того, что между ними в конце концов произошло. Должно быть, хозяйка, учитывая перегруженность судебных инстанций, занимающихся разбирательством уголовных дел, не прибегла к помощи полиции и решила наказать непрошеного гостя сама. Скорее всего, повторилась сцена потасовки между семействами Хэтфилд и Маккой из «Хоровода». Мисс Мэннинг принялась с визгом швырять в него книги. В пылу сражения ее нога попала в массивную корзину для бумаг, где и застряла. Но прежде чем мисс Мэннинг успела вышибить из грабителя мозги, швыряя ему в голову то «Братьев Карамазовых», то литературные творения Элизабет Барретт Браунинг, перепуганный насмерть Роберто не нашел ничего лучшего, как лишить сорокатрехлетнюю старую деву невинности, и сделал он это, судя по всему, великолепно. Ей понравилось.

Стражей порядка мисс Мэннинг, естественно, вызывать не стала. На четвертый день пребывания в доме писательницы Роберто начал подумывать, уж не позвать ли ему полицейских самому или по крайней мере, дождавшись, когда она уснет, потихоньку сбежать. Может быть, он и сбежал бы, но, как ни странно, хозяйка дома ему начала нравиться. Как он рассказал Мартине, она была с ним нежна и оказалась чертовски благодарной. Но Роберто к тому времени уже напоминал выжатый лимон и мечтал о передышке. Теперь, передав Браке Мартине, он собирался вернуться к мисс Мэннинг, но до этого хотел бы несколько часов побыть в лавке «Данхилл», чтобы насладиться запахами трубочного табака и пота, исходящего от влажных твидовых пиджаков, в которые обычно одеваются приезжающие в Лондон провинциалы.

— А теперь самое смешное, — продолжила рассказ Мартина. — Заработав почти два миллиона долларов на книгах о сексе, Сабина наконец-то узнала, что это такое, и бросила писать.

— Почему? — удивился Колби. — Решила, что исчерпала тему?

— Совсем нет. Просто не захотела тратить время.

В итоге писательница исчезла вместе с итальянцем. Случилось это семь месяцев тому назад. С тех пор она лишь раз дала о себе знать. Из скудной информации, заключенной в нескольких экзальтированных, почти бессвязных фразах, содержащихся в посланной Сабиной с острова Самое открытке, следовало, что они с Роберто на чартерной яхте совершают круиз по островам Додеканес, по ночам высаживаются на берег и, укладываясь под кронами оливковых деревьев, вовсю упиваются красотами Древней Греции. Понятно, что заниматься сексом гораздо приятнее, чем его описывать, но высокие налоги, которые ей приходится платить, и огромные средства, которые она теперь так неистово тратит, делают ее финансовое положение угрожающим. Самое печальное заключается в том, что она этого даже не подозревает. Если бы знала, наверняка сразу же вернулась бы назад и приступила к работе. Безусловно, Дадли может нанять частных детективов и отыскать ее, но он не очень-то заинтересован в ее возвращении. Ведь тогда сразу же откроется, что своему печальному финансовому положению Сабина в значительной степени обязана и ему.

Нет, конечно же он ничего у нее не украл. Просто Дадли продал ее облигации на сумму в четыреста тысяч долларов, а вырученные деньги вложил в акции какой-то электронной компании, которые обещали вырасти на следующий день вдвое.

Колби понимающе кивнул. Он прекрасно знал, как зарабатывают на подобных махинациях. Просто и старо как мир. После того как акции в цене подскакивают, вы их тут же продаете, часть вырученных денег тратите на приобретение тех же облигаций, а остальное кладете себе в карман. Только вот акции этой несчастной электронной компании не подскочили в цене, а, наоборот, резко упали, и дворнику на улице, где располагалась биржа «Сауфбаунд фиделити траст», пришлось изрядно поработать метлой.

— Ей еще повезло, хорошо, что она доверила деньги Дадли, а не какому-нибудь пьяному матросу, — заметил Колби. — Во всяком случае, у нее теперь будет не такая сильная головная боль.

— Но для Дадли еще не все потеряно, — возразила Мартина. — Пока Сабина не проверяет свои накопления, курс акций, на бирже может вырасти. Но тем не менее подписанные мисс Мэннинг счета на оплату уже сейчас поступают в ее банк с островов Корфу, Родос, из Афин, Стамбула и многих-многих других мест, где регулярно наступает ночь и имеются гостиницы с двуспальными кроватями в номерах. В сентябре на уплату налогов ушло восемьдесят тысяч долларов, следующий такой же платеж приходится на январь, денег на него у нее уже нет. Так что примерно числа пятнадцатого января афера ее поверенного должна раскрыться. Но у него все еще оставался один-единственный шанс.

— Новая книга? — догадался Колби. Она кивнула:

— Вскоре после того, как она исчезла, Дадли обнаружил кусок нового романа, над которым Сабина только начала работать, и отослал рукопись ее литературному агенту. Рукопись и составляла-то всего около пары страниц, но они сумели договориться с издательством о продаже права на готовый роман за семьсот тысяч долларов, плюс к тому одна кинокомпания также готова выложить за право его экранизации еще полмиллиона. Совсем неплохо. А сколько получил Милтон за свой «Потерянный рай»?

— Не помню, — ответил Лоуренс. — Фунтов восемнадцать?

— Примерно столько. Ну вот, так сейчас обстоят дела. Деньги, можно сказать, есть, они ждут Дадли, ему только остается передать готовый роман Сабины Мэннинг.

— И он придумал, как выйти из этого положения?

— Да. Потеряв всякую надежду на возращение Сабины, Дадли обратился за советом ко мне, и я предложила нанять кого-нибудь из пишущей братии, чтобы написать роман. Такое практиковалось и раньше.

— Безусловно. Дюма-отец частенько грешил этим.

Мартина в подтверждение кивнула.

— Дадли требовалось договориться с достаточно компетентным в данной области писателем, снабдить его пятью опубликованными романами Сабины и теми двумя страницами нового, чтобы было понятно, с чего начинать, попросить напустить в роман побольше эротики.

— А что бы она предприняла, узнав, что написала шестой роман?

— Если Роберто раньше времени не сойдет с дистанции, то она не обнаружит подделки еще многие годы. А если и обнаружит, что она сможет сделать? Публично отказаться от книги и вернуть деньги, большая часть которых уже осядет в налоговом управлении?

Верно, подумал Колби. Хотелось бы посмотреть, как налоговое управление будет возвращать ей налог за доход, полученный от издания романа, написанного Петрониусом Арбайтером или даже Генри.

— Как обстоят дела с книгой?

— Еще четыре дня назад все было просто великолепно, — ответила Мартина.

В июле Дадли отправился в Нью-Йорк, вышел на двух литераторов, мужчину и женщину, и в целях собственной безопасности привез их в Париж. Естественно, все должно было находиться под большим секретом. Ни литературный агент мисс Мэннинг, ни издатель не знали, что она исчезла. Если бы они догадались, как обстоят дела в действительности, произошло бы нечто подобное извержению вулкана Кракатау. Ведь на всех письмах и контрактах стояла подделанная Дадли подпись Сабины Мэннинг.

Нанятые писатели с первых же минут поладили друг с другом. Надо сказать, ни та, ни другой в одиночку работать бы не смогли: один за последние пятнадцать лет не сочинил ни строчки, а вторая — никогда в жизни не писала литературной прозы. Однако, работая вместе, они быстро строчили роман, страницу за страницей, словно пекли булочки. Но что самое удивительное, книга получалась в стиле самой мисс Мэннинг. Через два месяца половина романа была готова. Большую часть текста Дадли отправил в Нью-Йорк. Прочитав начало книги, и агент, и издатель пришли в восторг, заявив, что это лучшее ее произведение.

— В чем же тогда проблема? — спросил Колби. — Они должны уже его заканчивать.

— Один свою часть почти завершил, а другая четыре дня назад вышла на улицу, и с тех пор ее никто не видел.

— Сбежала?

— Дадли не знает, что с ней случилось. Между ними возник спор, а на следующее утро она не явилась на завтрак. Поначалу они не удивились, так как она довольно часто работала по ночам. Ее не видели весь день. Не объявилась она и после.

В полицию о ее пропаже Дадли заявить не мог, ему пришлось бы подробно объяснять, чем она здесь занималась, и эта информация попала бы в полицейский протокол. Прошлой ночью Мартине, находившейся уже в Лондоне, пришлось обзвонить все парижские больницы, поскольку Дадли не говорил ни слова по-французски. Но ничего нового они так и не узнали. Паспорт ее был на месте в доме, где она проживала, так что выехать из страны она не могла. Может быть, ей удалось подцепить какого-нибудь парня и отправиться с ним на Ривьеру?

— А она взяла что-нибудь из одежды?

— Этого Дадли не знает. В доме остались ее вещи, но кое-что из них она могла прихватить с собой.

— Да, конечно, — согласился Колби, не совсем удовлетворенный ответом, и удивленно пожал плечами. — А разве ее напарник не может закончить роман в одиночку?

— Нет, он отвечает только за свою часть. Придется объяснить, как они работали. Зовут их Кейси Санборн и Кендал Флэнаган. Вы, вероятно, никогда не слышали о них. Лично я не слышала.

— И я тоже, — сказал он.

В тридцатые — сороковые годы под несколькими литературными псевдонимами Санборн печатался в ряде развлекательных журналов. Он писал захватывающие морские рассказы, детективы, приключенческие повести, но чаще всего вестерны, выдавая от трех до четырех миллионов напечатанных слов в год. Хотя работоспособность у него была потрясающая — стоило ему только сесть за машинку, та тут же начинала строчить как пулемет, — после закрытия этих журналов он так больше ничего и не написал. Герои его литературных произведений отличались сочностью характеров, а сюжетные линии изобиловали неожиданными поворотами. Конечно, для подражания литературному стилю мисс Мэннинг у него были образцы — пять изданных произведений писательницы, но все же то, что выходило из-под его пера, несколько от них отличалось. И дело вовсе не в отсутствии таланта. Просто как писатель он сформировался давно, поэтому приспособиться к новому для него литературному стилю было слишком сложно.

К примеру, в рассказах, которые он в свою бытность сочинял для журналов, нельзя было написать просто «кожа» — она обязательно должна была быть «загрубевшая на ветру», и легкой потасовки в них быть не должно было — только пальба из всех видов оружия. Поэтому Санборна не очень-то и вдохновляли журналы типа «Глория», с обложек которых соблазнительно поглядывали красотки вроде Бо Дерек25, с вызывающе торчащими вперед сосками фуксинового цвета. Он считал, что должен заниматься делом, более подходящим для мужчины, то есть писать о смертельных схватках с индейцами племени камачи или о полной опасности жизни мальчишек-пастухов, перегоняющих скот в Абилин.

— А что собой представляет Кендал Флэнаган?

— Она с Мэдисон-авеню, — продолжила свой рассказ Мартина. — Занималась тем, что сочиняла для коммерческого телевидения тексты реклам туалетного мыла и лосьонов для кожи, в восторженных тонах описывая их увлажняющие и омолаживающие свойства.

— Значит, Санборн должен был воспользоваться ее опытом?

— Естественно. Не знаю, насколько это случайно, но они создали отличный дуэт. Над романом работали они не одновременно. Санборн сочинял основу: сюжет, персонажей, диалоги — всю литературную часть, а затем передавал работу Флэнаган. Та сдабривала страницы постельными сценами. То есть она переписывала текст заново, окрашивая его в такие густые розовые тона, что, читая его, дамы могли ощутить, как на их лицах молодеет кожа, как тела их начинают благоухать духами «Ночь любви», как шуршит спадающее с них нейлоновое белье. По выражению издателя, новый роман явил собой вершину творческого таланта мисс Мэннинг. Но теперь Флэнаган исчезла, и около пятидесяти страниц книги остались необработанными. Мерриман их в таком виде отправить не может. Фактически он остался с миллионом долларов в банке, воспользоваться которыми не может.

— Это должно его бесить, — заметил Колби.

— Он уже на пороге сумасшествия. Я ездила в Лозанну переговорить со знакомым литератором, но он слишком занят. Есть еще один здесь, в Лондоне, но он только что подрядился работать на Эм-джи-эм. Так что я подумала о вас. Вы смогли бы это сделать?

Колби задумался. Заниматься подобным литературным онанизмом — довольно скучное занятие, да к тому же вряд ли это у него хорошо получится, но случай вновь свел его с Мартиной, а разве можно идти судьбе наперекор?

— Конечно, если мы будем работать вместе.

— А почему со мной? — удивленно спросила она.

— Один не напишу ничего хорошего, — поспешно произнес он. — Чтобы описывать любовные сцены, необходимо прибегать к опыту партнера. К примеру, смогли бы вы заняться любовью в «фольксвагене»?

Зазвонил телефон. Мартина сняла трубку. Некоторое время она слушала, периодически подмигивая Колби, затем спокойно произнесла:

— Хорошо, Мерриман, только не волнуйся… Да-а?.. О Боже!.. Он еще там?.. Минуту… — Она обратилась к Колби:

— Наша затея с треском провалилась. Один репортер все узнал.

Вот тебе и на! Даже вопросы пенсионного страхования не успел с ней обсудить, пошутил про себя Колби.

— Дайте мне с ним переговорить, — попросил он Мартину.

Глава 4

Она передала ему телефонную трубку.

— Из какой газеты этот парень? — спросил в трубку Колби.

— Кто это? — удивленно произнес Мерриман.

— Лоуренс Колби. Писатель, с которым ведет переговоры Мартина.

— Писатель? На кой черт он нужен? Единственное, что мне теперь необходимо, — это хороший адвокат и сговорчивый судья.

— Успокойтесь, — ответил ему Колби. — Что это за репортер?

— Все полетело в тартарары! — перешел на крик Дадли. — Я здесь из кожи лезу вон, чтобы хоть как-то сделать ее платежеспособной, а она в это время курсирует по Средиземному морю от Гибралтара до Нила!

— Вы можете не волноваться? Где он сейчас?

— Заперт в комнате. Узнав, кто он такой, я затащил его в комнату и запер дверь. Может быть, Мартина придумает, что делать дальше?

— Может быть, придумаем вместе. В той комнате телефон есть?

— Да, с выходом на коммутатор.

— Он им уже воспользовался?

— Не думаю. Он все еще колотит в дверь и воет. Вот, послушайте.

Из трубки донеслись глухие удары и приглушенные крики протеста. Вне всякого сомнения, репортер был американцем — такими настырными бывают только они.

— А вы можете перерезать телефонный провод?

— Конечно, — ответил Дадли, — я уже это сделал. Ради Бога, скажите, что же нам теперь предпринять?

— Через окно он не сможет выбраться?

— Мы на третьем этаже, — уточни» Дадли, и тут же в его голосе промелькнули радостные нотки надежды. — Может быть, он попытается вылезть через окно, сорвется и разобьется насмерть?

— Вы знаете, откуда он?

— Из лос-анжелесской «Кроникл».

— А вы уверены, что ему все известно?

— Все известно? Да я у этого ублюдка теперь на крючке! Послушайте… Вчера он позвонил сюда в контору и сказал, что хочет взять интервью. Он только что приехал из Берлина или откуда-то еще, и по дороге в Штаты остановился в Париже. Сказал, что намерен написать статью о Сабине Мэннинг, которая послужит ей, будь эта потаскуха проклята, отличной рекламой. Естественно, я умолчал, что творится в ее конторе, и намекнул, что у нее нет времени для встречи с ним, так как она очень занята работой над новым романом. Обычно такое срабатывало, но этот американец оказался твердым орешком. Сегодня утром он пробрался в помещение конторы через кухню и вошел в комнату, где работал Санборн. О Боже милостивый! Колби присвистнул.

— Тот сразу принял его за нового напарника, которого я обещал ему прислать. Санборн показал репортеру рукописи и принялся вводить его в курс дела. Пока я добрался от аэропорта до конторы, этот сукин сын уже понял, что к чему. Когда я вошел, он даже хохотал от радости, что такой сенсационный материал попадет на первую страницу его паршивой газеты. Мне хитростью удалось завлечь мерзавца в дальнюю комнату и запереть его там.

— Хорошо, — сказал Колби, — держите его взаперти, пока мы не прибудем в Париж. Позвоним вам из Орли.

— Вы полагаете, можно будет что-нибудь придумать?

— Пока не знаю, но в свое время я… — Колби повернулся к Мартине, намереваясь дать знак собираться, но увидел, что она уже одевается, — работал в газете, — закончил он фразу.

Под свободно свисающим с плеч пеньюаром просматривался пояс с резинками. Присев на край кровати, Мартина принялась надевать чулки. Она вытянула вперед свою стройную, красивую ногу, затем отвела ее назад, элегантно повертела ею из стороны в сторону и стала все выше и выше натягивать проблескивающий тонким нейлоном чулок. Дойдя до бедра, она разгладила резинку и пристегнула ее к поясу.

— Что случилось? — встревоженно спросил Дадли. — У вас приступ астмы?

— Приступ астмы? Нет, я здоров как бык.

— А… понятно. Рядом с вами Мартина. Перед ней устоять невозможно. Так кем вы были?

— Корреспондентом газеты, — сказал Колби, и тут ему в голову пришла идея. — Очень возможно, что нам удастся нейтрализовать этого репортера, но, правда, придется за его молчание немного заплатить.

— Это сколько?

— Тысячу долларов.

— Тысячу! — изумленно воскликнул Дадли и, видимо, поперхнулся, так как трубка стала извергать какие-то непонятные звуки.

— Плюс издержки, — продолжил Колби.

— Пятьсот…

— Если он не опубликует статью, сколько вы заработаете на этом романе?

— Я все понял! Хорошо! Тысяча так тысяча. Но деньги только после выхода книги.

— Отлично, — одобрил Лоуренс. — Постараемся как можно скорее оказаться в Париже. Узнайте его имя и где он остановился. Угостите какой-нибудь душещипательной историей. Дескать, Сабина Мэннинг скоропостижно скончалась от холеры где-то на Кикладах, а вы просто обязаны закончить начатую ею книгу, чтобы вырученные от ее продажи средства направить на благотворительные цели, как того хотела сама писательница.

— И вы хотите, чтобы я сам рассказал это репортеру!

— А что? Пусть посмеется. Когда мы позвоним из Орли, постарайтесь, чтобы он не слышал вашего разговора, подойдите к аппарату, стоящему где-нибудь подальше. Да, минуту. Еще один вопрос. А эта Флэнаган так и не объявилась?

— Нет. Ну, попадись она мне…

— В полицию не обращались?

— Нет.

— Паспорта у нее при себе нет, — заметил Колби. — Учтите, если они ее задержали, то вряд ли отпустят, не проверив документов. Это точно, что вам не звонили из полиции?

— В этом я уверен. Они говорили бы тогда по-английски. Не так ли?

— Вовсе не обязательно. Только в случае необходимости.

— Хотя знаете, припоминаю, какой-то чудак постоянно мне названивает.

— Что? — воскликнул Колби.

— Ничего особенного. Просто какой-то сдвинутый малый по три-четыре раза в день звонит сюда и предлагает что-то на продажу. Что именно — не пойму, говорит он по-французски, черт подери! Но при чем здесь…

— Нет, погодите, — прервал его Колби. — Ну-ка, расскажите об этом поподробнее.

— Да я о нем ничего не знаю. У меня и без его звонков забот полон рот. Не стал бы слушать, что он мелет, если бы даже и понимал по-французски. Каждый раз, когда я вешаю трубку, этот парень тут же перезванивает и начинает без умолку тараторить. Вы знаете, какой у этих французов темперамент.

— И как долго это продолжается?

— Дня три или четыре.

Колби хмуро посмотрел на Мартину. Та, застегнув лифчик, надевала платье. Просунув голову в ворот, она вопрошающе посмотрела на Колби. Он снова услыхал в телефонной трубке глухие удары в дверь и крики проклятий.

— Послушайте, — сказал Колби в трубку, — почта в последние дни приходила?

— Конечно. Как всегда, целая кипа. Письма от почитателей, просьбы о благотворительности. В общем, все как обычно.

— Нет, я имею в виду корреспонденцию на французском.

— Кажется, есть. Похоже, что-то пришло сегодня утром.

— Письмо при вас?

— Нет, скорее всего, я его выбросил. Я все равно не смог бы его прочитать.

— Посмотрите в корзине для мусора, нет ли его там.

— За каким чертом?.. А, ну ладно, посмотрю. Из трубки послышалось шуршание бумаги.

— Да, нашел, — сообщил Дадли.

— Смогли бы прочитать?

— Похоже, адресовано мне. Здесь написано «Чер монсьюр».

— Дальше.

— Дальше — два слова; «Мадам Мэннинг». Это я понял, а дальше следует «эй ит инлеввч»…

— Стойте, стойте! — прервал его Колби. — Произнесите это по буквам.

— Хорошо… «Мадам Мэннинг», а дальше идет слово из одной английской буквы «а», а потом «e-t-e» со знаками ударения над «е».

— Отлично, продолжайте.

— ..e-n-1-e-v-e-e…

— Все, этого вполне достаточно, — оборвал его Колби и, прикрыв ладонью рот, повернулся к Мартине:

— В течение четырех дней ему пытаются втолковать, что Кендал Флэнаган похищена.

— О нет! — вскрикнула Мартина.

— Правда, похитители думают, что захватили мисс Мэннинг.

Мартина сокрушенно покачала головой и снова опустилась на кровать.

— Как вы считаете, президент Джонсон по этому случаю не введет в стране чрезвычайного положения? — мрачно пошутила она.

Колби вновь приложил трубку к уху:

— Вы знаете, почему звонивший вам парень был так нетерпелив? Он просто в недоумении. Уже прошло четыре дня, как он похитил женщину, а ее исчезновения даже никто и не заметил. А она, часом, не обжора?

— Что? — не понял намека Дадли.

— Ладно, проехали.

— Если они занялись похищением американцев, почему же они не освоили английский?

— Взгляните на письмо. В нем есть какие-нибудь цифры?

— Есть. Нечто похожее на сумму в сто тысяч. По-моему, сначала стоит единица.

— Это в европейской манере. Сумма в долларах или франках?

— В долларах, — проверив еще раз, ответил Дадли и ахнул. — Выкуп в сто тысяч долларов?

Они что, с ума спятили?

— Почему? Они считают, что похитили мисс Мэннинг.

— Да пусть хоть кабаре «Лидо» со всеми его танцовщицами. У меня нет столько денег.

— Ладно, — сухо произнес Колби, — вам нужна помощь, и очень срочная. Сейчас мы отправляемся в Париж, — добавил он, посмотрев на часы. — Там решим, как поладить с репортером, а вы постарайтесь быть в конторе на случай, если этот малый вам снова позвонит. Думаю, в пять мы будем у вас. Если он выйдет на связь раньше, скажите ему: «Rappelez a cinq heures. Rappellez a cinq heures»26. Вы сможете это произнести?

— Rappley a sank ur. Я запомню.

— Отлично. Если он поймет, что ему предстоит еще с кем-то переговорить, то до пяти свою жертву не убьет.

— Вы думаете, они могут на такое решиться?

— Могут, если не будет другого выхода. Не собираются же они держать ее у себя вечно. Это все. Позвоним вам из Орли.

Колби положил трубку и посмотрел на Мартину. Ее глаза лихорадочно сверкали, в них светилось неподдельное любопытство.

— Помогите мне застегнуть «молнию» и вкратце расскажите, в чем проблема.

— Они требуют выкуп в сто тысяч, — ответил он и потянул застежку вверх.

— Ой! — вскрикнула она. — Не удивительно, что вы в разводе.

— О, простите, — извинился Лоуренс и, потянув язычок вниз, высвободил прядь черных волос, попавших в «молнию» у самого ворота. — Обе мои жены были лысыми.

— Естественно, если их замужество длилось долго. Ну а что с этими репортером и похитителями?

Стараясь быть максимально кратким, Колби изложил ей только самое главное.

— Попросите дежурную по этажу, чтобы она забронировала для нас места на ближайший авиарейс в Париж, — попросил он, кивнув в сторону двери, — а также вызвала такси, мне нужно заехать к себе в отель.

— Хорошо. Вы что-то уже придумали?

— Да, есть одна идея, — ответил он и, помахав ей рукой, вышел из номера.

В ожидании Мартины Колби прохаживался перед своим отелем. Через двадцать минут она подъехала на такси. Швырнув чемодан на переднее сиденье, он открыл заднюю дверцу и нырнул в автомобиль. Не успел он усесться рядом с Мартиной, как машина рванула с места, и они помчались в сторону аэропорта.

— Рейс в одиннадцать десять, — сказала она, взглянув на часы. — Таксист сказал, что должны успеть.

Они проехали квартал и оказались на Пикадилли. Мартина достала пачку сигарет. Колби щелкнул зажигалкой и протянул ей огонь, затем закурил сам.

— Итак, — нетерпеливо произнесла она, — каковы наши действия?

— Первое — это газетчик, — ответил он. — Надо сделать все, чтобы его статья ни в коем случае не была опубликована.

— Как это сделать? Такой сенсационный материал он из зубов не выпустит. Учтите, Сабина Мэннинг — личность весьма известная.

— Сначала давайте посмотрим, что творится в конторе, кто в ней сейчас находится. Короче, оценим ситуацию на месте.

Мартина прежде посещала контору, и не один раз. Здание представляло собой большой двухэтажный особняк, расположенный в шестнадцатом arrondissement27, вблизи от авеню Виктора Гюго. На первом этаже располагались апартаменты Сабины Мэннинг: ее рабочий кабинет, спальня с ванной комнатой, гостиная, столовая и кухня. Офис Дадли и комнаты, в которых работали Санборн и Кендал Флэнаган, находились на втором этаже. Там же, в дальней комнате, окна которой выходили во двор, томился в заточении репортер.

Обслуга дома состояла из горничной и повара, нанятых самим Дадли. Секретарша мисс Мэннинг уволилась незадолго до исчезновения писательницы, а на ее место Дадли пока никого не взял. Гасконец-повар не понимал ни слова по-английски. Горничная-парижанка, мадам Буффе, знала несколько английских слов.

Колби понимающе кивнул, глаза его сделались задумчивыми.

— Ясно. Может быть, нам удастся что-нибудь сделать. Если повезет, конечно.

— А именно?

— Если все пойдет как по маслу, — ответил он и посвятил Мартину в свой план.

Та слушала его со все возрастающим интересом, который перешел в ликование, что было видно по ее глазам.

— Что ж, должно получиться весьма забавно, — заметила Мартина, затем ее лицо вновь стало серьезным. — А как быть со второй проблемой?

— Тут будет не так весело, возможны жертвы, — ответил Колби. — Многое зависит от действий, которые они предпримут, когда обнаружат, что похитили не того человека.

Колби расплачивался с таксистом, когда объявили их рейс. Они кинулись в здание аэропорта, чтобы успеть выкупить билеты, пройти регистрацию и паспортный контроль и в последнюю минуту поднялись на борт самолета. Когда они уже были в воздухе, Лоуренс, затянувшись сигаретой, обратился к Мартине.

— Вы живете в Женеве? — спросил он.

— Нет. В Париже. У меня там квартира неподалеку от площади Этуаль.

— Тогда мы соседи. Я живу на авеню Клебер. Как долго вы живете в Париже?

— Я там родилась, — ответила она. — Важно, не как долго, а как часто я в нем бываю.

— И как же часто?

— Отец мой был американцем, а мать — француженкой. Жизнь моя протекала, как у перелетной птицы. Ни у отца на родине, ни у матери во Франции я не чувствовала себя своей. Стала жертвой двустороннего шовинизма.

— Почему? Расскажите мне.

Она поведала историю ее семьи. Отец, сын американского предпринимателя со Среднего Запада, в 34-м году, сразу же по окончании колледжа, приехал на год во Францию учиться живописи. Выдающимся художником он не стал, но так полюбил Париж, что отказался возвращаться домой. К счастью, от деда по материнской линии ему досталось кое-какое наследство, и он преспокойно смог остаться, во Франции. Женился на французской актрисе, родом из Бордо, игравшей в театре второстепенные роли, и в 36-м у них появилась Мартина. После вторжения в страну немцев он отправил жену и дочь в Соединенные Штаты, а сам влился в ряды Сопротивления. Когда война закончилась, семья воссоединилась, и они стали жить в Париже. Только теперь этот американец стал большим французом, чем ими были сами французы, а француженка-мать, в свою очередь, вдосталь вкусив американского яблочного пирога, никак не могла приспособиться к жизни в послевоенной Франции. Боже, ей требовалась помощь!

Отец с матерью были людьми буйного темперамента — два вулкана, да и только. Они постоянно скандалили, то расходились, то снова сходились. Расставания их никогда не были долгими: мать не могла отказаться от безмятежной жизни домашней кошки из парижского предместья. Отец же, невзирая на то, какую огромную пользу он смог бы в случае возвращения принести своей собственной родине, был охвачен безумной идеей вернуть Францию в la belle epoqne28. Он считал, что спас эту страну от нацистов, и теперь его долг — спасти ее от французов.

Мартине приходилось метаться на волнах бурных событий, происходивших в семье, между Соединенными Штатами и Францией. То она посещала школу в Париже, то в Сент-Луисе, то снова в Париже, то в Фениксе, то опять возвращалась в Париж, после чего ее везли в Палм-Бич. Позже, став старше, во время очередных семейных разладов училась сначала в швейцарской, а затем в английской школе. В результате у нее выработался потрясающий инстинкт самосохранения, и она скоро поняла, что может с легкостью грека или польского еврея адаптироваться в любой среде людей, говорящих на чужом для нее языке и исповедующих незнакомую ей культуру. В любой стране через каких-нибудь несколько недель она становилась своей.

— Если бы я попала в школу, где оказалась бы в компании курдов, — сказала Мартина, — я бы через сутки научилась разжигать верблюжий навоз и стряпать на нем, через месяц — говорить на их местном диалекте, а к концу второго — имела бы солидные связи на черном рынке этого самого верблюжьего навоза.

Она обнаружила в себе задатки прирожденного биржевого маклера.

— Отец умер, — продолжила Мартина. — Мать вышла замуж за торговца недвижимостью в Сан-Фердинандо-Вэлли. Сейчас она разъезжает в «кадиллаке», который длиннее bateau-mouche29, владеет кругленькой суммой в валюте четырнадцати стран мира, является членом общества Джона Берча и собирается сделать пластическую операцию, чтобы принять участие в конкурсе красоты в провинциальном городке Беверли. Если бы отец был жив, его корявого французского вряд ли хватило бы, чтобы держать какую-нибудь аптеку на Елисейских полях. Скорее всего, он забрался бы в провинцию, поселился бы, как Доде, в заброшенной мельнице и занялся бы переводами Рембо. Так что, имея француженку-мать, которая стала американкой, и отца-американца, который стал французом, я до сих пор не пойму, кто же я. Может, просто беженка? — с юмором предположила она.

— А чем вы теперь занимаетесь? — спросил Колби.

— Снимаюсь в эпизодических ролях и от случая к случаю выполняю несколько странную работу для приятеля, который заведует конторой частного сыска.

Самолет приземлился в Орли, и в половине первого пополудни Колби и Мартина были на выходе из таможни. Они заняли первую попавшуюся свободную телефонную кабину. Пока Колби, роясь в кармане, нашел среди швейцарских, французских и английских монет телефонный жетон, Мартина достала из сумочки записную книжку и раскрыла нужную страницу. Он набрал номер.

— Алло! Алло! — гаркнул с другого конца провода Дадли.

— Это Колби. Ну как, он вам звонил?

— Да. Минут двадцать назад. Я ответил: «Rappley a sank ur», думаю, что он все понял. Но какого черта они не дают телефон ей, если сами по-английски не говорят?

— Они звонят из телефонной будки. Давайте сначала обсудим другой вопрос. Газетчик все еще у вас?

— Да. Сейчас он затих. Переломал об дверь все стулья и успокоился. Зовут его Моффатт, остановился в гостинице «Георг Пятый».

— «Георг Пятый»? Тогда он не просто газетчик, он — преуспевающий журналист.

— И закоренелый подонок. Хорошо. Что еще?

— Ступайте в ближайшую к нему комнату, чтобы он мог вас слышать, — сказал Колби. — Изобразите, будто вы звоните в «Эр-Франс» и заказываете билет на ближайший рейс в Бразилию, Монголию или какую-либо другую страну, откуда не выдают мошенников. Сделайте вид, что вы очень спешите.

— Это еще для чего? — удивился Дадли.

— Делайте, что вам сказали, и не задавайте лишних вопросов. Объясняться нет времени. Мы берем машину и сразу же едем к вам. А вы будьте у окна и поглядывайте на улицу. Как только мы подъедем к дому, дадим вам знать, махнем рукой. После этого сделайте так, чтобы журналист смог сбежать.

— Сбежать? Да вы в своем уме? Он же…

— Не прерывайте меня. Если я говорю «сбежать», значит, именно это я имею в виду. Он ухватится за любую возможность вырваться на свободу. Запустите к нему на этаж горничную, пусть она ему поможет выбраться. Самое главное, чтобы пленник не понял, что это вы помогаете ему бежать.

— Боюсь, что не смогу все это служанке втолковать, я же не знаю французского.

— Тогда, как только мы подъедем, пошлите ее открыть мне. Я ей сам все объясню.

— Хорошо. Что еще?

— Как только журналист выберется из дома, каждые пять минут звоните в гостиницу «Георг Пятый» и спрашивайте мисс Надю Лоринг. Скажите, что она там обедает в ресторане, попросите ее позвать.

— А что ей передать и от кого?

— Да что угодно и от кого угодно. Скажите, что управление пограничной службы хочет пригласить ее к себе или муниципалитет Лондона страстно желает видеть ее у себя. Напомните, чтобы она не забыла позвонить Лиз и Дику итому подобное. Не мне вас учить. В общем, навешайте побольше лапши.

— Что еще?

— Теперь о журналисте…

— Его мать, наверное, перерезала себе глотку, потому что не получила вовремя успокоительного…

— Меня не интересует его мать, я хочу знать, как он выглядит.

— Этакий здоровенный тучный жлоб лет пятидесяти — пятидесяти пяти. Густые, рыжие с проседью волосы и огромный, похожий на картошку, красный нос.

— Ну тогда все. Ждите нас. Колби повесил трубку и повернулся к Мартине:

— У вас есть при себе солнцезащитные очки?

— А разве для поездки в Лондон они необходимы? Звоните пока вашему собаководу, а я сбегаю за очками в ближайший ларек. Вот вам жетоны.

Мартина ушла, а Лоуренс раскрыл записную книжку, нашел нужную страницу и набрал номер телефона Андре Мишода, владельца небольшой книжной лавки на бульваре Распай, державшего пару русских борзых, которых он за плату периодически сдавал для киносъемок. К телефону подошла мадам Мишод. Да, подтвердила она, Саша и Дмитри свободны, и на вторую половину дня их можно забрать. Она их только причешет, и за собаками можно приезжать. Колби пообещал минут через двадцать заехать. Закончив разговор с мадам Мишод, он позвонил Биллу Элкинсу, своему старому приятелю. Прежде тот был газетным фотографом, теперь — свободным фотохудожником. Телефон в квартире, где он проживал, не отвечал. Тогда Колби позвонил в кафе, расположенное напротив дома Билла, где тот обычно подрабатывал. «Мсье Элкинса? Mais oui. Ne quittez pas…»30. К телефону подошел Билл. Особого энтузиазма в его голосе Колби не услышал. В настоящий момент он был без работы.

— У меня есть для тебя дельце, — сообщил ему Колби. — Плачу сто франков в час.

— А какой дадут срок, если схватят?

— Все будет в рамках закона.

— Хотелось бы верить. Хорошо, что нужно фотографировать?

— Ровным счетом ничего. Просто нужен человек, похожий на фотографа.

— Ну, я похож. Даже очень.

— Будь через полчаса у гостиницы «Георг Пятый» со всеми своими причиндалами: парой фотокамер, объективами, штативом, вспышкой и тому подобным. Ничего не делай, только жди. Скоро увидишь, как я вхожу в гостиницу. За мной будет следовать очень хорошенькая девушка. К гостинице она подъедет на такси. Ты войдешь вместе с ней.

— Ага. Потом в зале погаснут огни, и когда вновь вспыхнет свет, окажется, что ты танцуешь с этой красоткой, а я — с Фиделем Кастро. Это мы уже проходили.

— Нет. Ты войдешь и все время будешь рядом с ней. Понял?

— Ладно. А как я ее узнаю?

— Это будет высокая красивая брюнетка в шубе из натуральной норки, на глазах — солнцезащитные очки. Самое главное — при ней будет пара русских борзых.

— Какой масти?

— Заткнись и слушай. Времени у меня в обрез. Внутри, в баре, я надеюсь, мы встретимся. После этого узнаешь, что от тебя требуется. Много говорить тебе не придется.

— Для кого предназначен этот маскарад?

— Для газетчика по фамилии Моффатт, огромного мужика с большим красным носом. Ты его не знаешь?

— Нет, но, похоже, узнаю. Надеюсь, он умеет танцевать медленный фокстрот?

— Минут через сорок или час увидимся, — завершил разговор Колби и повесил трубку.

Мартина уже спешила к нему. Из здания аэровокзала они выбежали вместе.

Глава 5

В Париже стоял один из тех редких погожих октябрьских дней, которые так любил Колби. Дождя не было, а автомобильное шоу уже закрылось. Все вокруг, окрасившись в золотистые тона осени, словно на картинах импрессионистов, приобрело размытые формы и очертания. С каштанов начинала опадать листва.

Дом номер 7 по улице Фей-Морт находился в полутора кварталах от авеню Виктора Гюго, сразу же за улицей Сьель-Бле. Это было большое, крытое шифером здание из серого камня. Такси с сидящим на заднем сиденье Колби прижалось к обочине тротуара и остановилось. Лоуренс посмотрел через заднее ветровое стекло. Второе такси, взятое ими на бульваре Распай, только что показалось из-за угла. Когда машина проезжала мимо, Колби успел разглядеть на заднем сиденье Мартину в компании двух собак, Саши и Дмитри, которые, величаво подняв головы, с горделивым спокойствием жителей столицы поглядывали в окна автомобиля. Такси с Мартиной у первого же угла свернуло направо и скрылось из виду.

Колби взял две сумки, попросил таксиста подождать, поднялся по ступенькам дома и позвонил. Почти тотчас резная массивная дверь резко распахнулась, и он оказался лицом к лицу с трепетной дамой, которая с трудом удержалась на пороге, чем напомнила зависшую в полете колибри. Было видно, что отворить тяжелую дверь особого труда для нее не составило, она даже не выпустила изо рта сигарету. На вид ей можно было дать от тридцати до пятидесяти. С особой, свойственной только парижанам смесью теплоты и легкой усмешки, застывшей в карих глазах, она оценивающе смотрела на Колби, всем своим видом давая понять, что никаких иллюзий на его счет не питает.

Дама сообщила, что ждет мсье Колби. Естественно, произнесла она эту фразу хрипловатым голосом курильщицы. Это была мадам Буффе. Колби улыбнулся и сказал, что весьма польщен. Она небрежно забросила обе его сумки в дом, а он сразу же решил приступить к делу и начал объяснять горничной, что от той требуется.

О да, она конечно же слыхала за дверью недовольные крики. А кто, собственно, оказавшись запертым, останется довольным? Мадам Буффе пожала плечами. Где вы видели счастливых заключенных? Колби решил не посвящать служанку в разборки между американцами. Но надо было сделать так, чтобы все происходящее в этом доме не очень удивляло ее. Когда Колби объяснил мадам Буффе, что необходимо дать возможность журналисту улизнуть, она оживилась. Да, тот, кого заперли, уже просил ее об этом и даже предлагал ей сто франков. Она это поняла, хотя предложение поступило на английском. Затем ей было предложено двести. Кто знает, посиди он там подольше, может, предложит и все пятьсот.

Нет, возразил Колби, важно выпустить его как можно скорее, а выкуп — дело вторичное. Тут важно не очень-то с ним разговаривать, не то он, чего доброго, передумает и обратно вернется к стам франкам. Поэтому пусть мадам ограничит переговоры минутами тремя, не больше. Она согласилась, хотя и неохотно. Как будем делить выкуп? Колби заверил служанку, что все будет принадлежать ей, и тут же понял, что допустил тактическую ошибку.

Мадам мгновенно прищурила глаза и насторожилась. Почему же эти американцы, навлекая на свою голову такие неприятности, сначала заманили этого голубка в клетку, а теперь отказываются от выкупа? Колби пришлось срочно все объяснить мадам. Голубок, оказавшись на свободе, поможет им провернуть более стоящее дельце. А-а-а! Тогда все понятно. Вы его сначала выпускаете, а потом, вероятно, снова заманиваете в свои сети. Точно, подтвердил Колби.

Да, Америка не Франция, решила, должно быть, мадам Буффе, там сочинительство книг — очень увлекательное занятие. Это тебе не просто испытывай муки творчества да стучи на машинке. Теперь понятно, почему «черная серия» выходит такими огромными тиражами. Так что же, если мсье Колби готов, то она будет рада выпустить этого голубка.

Поблагодарив мадам Буффе, Колби вернулся к таксисту. Он попросил водителя проехать еще квартал и свернуть направо. Там, почти на самом перекрестке с улицей Мон-Кер, прижавшись к левой обочине так, чтобы не было видно из окон дома Сабины Мэннинг, стояло такси, в котором сидела Мартина с собаками. Свернув на Мон-Кер, водитель сделал разворот и остановился за машиной с Мартиной. Колби вылез из такси и направился к девушке.

— Судя по тому, как описал его Дадди, журналист после освобождения сразу же направится в бар. Человеку с таким носом потребуется основательная подпитка, — сказал он, подойдя к ней.

Мартина в ответ кивнула. Колби дошел до угла и осмотрел улицу Фей-Морт, вернее, ту ее часть, которая выходила на авеню Виктора Гюго. На противоположной стороне авеню виднелась стоянка такси, где стояли две свободные машины. Все было спокойно. Колби закурил.

Через несколько минут дверь дома номер 7 широко распахнулась, и из нее выскочил огромный помятый бугай, который, сбежав по ступенькам, вразвалку, словно медведь, кинулся в сторону авеню. Оглянулся он всего лишь раз, и Колби успел, отпрянув назад, спрятаться за угол дома. Он за спиной жестом, соединив кончики большого и среднего пальцев, показал Мартине, что все о'кей, и снова выглянул на улицу. Моффатт пересек авеню и сел в стоявший на стоянке «ситроен». Колби махнул своему таксисту, и когда тот подогнал машину, быстро забрался в нее. «Ситроен» тем временем успел скрыться из виду.

Выехав на авеню, Колби увидел, что машина с журналистом находится от него в нескольких десятках метров. Он показал таксисту на «ситроен» и попросил следовать за ним. Водитель все понял, он, прибавив скорость, пристроился за «ситроеном», соблюдая, однако, при этом дистанцию. Колби оглянулся. Такси с Мартиной следовало за ними.

На Этуаль они попали в водоворот машин, расстояние между такси немного сократилось. Теперь на площади было с полдюжины «ситроенов», и Колби, не отрывая глаз, смотрел на тот, в котором сидел Моффатт. Его «ситроен» свернул на Елисейские поля и занял правый ряд. Теперь уже не оставалось сомнений в том, что Моффатт направляется прямиком в гостиницу, на что как раз и рассчитывал Колби. Когда они в конце концов свернули на авеню Георга Пятого, Мартину от Колби отделял всего лишь один автомобиль.

«Ситроен» остановился перед входом в гостиницу. Моффатт выскочил из него прежде, чем швейцар успел коснуться дверцы машины. Колби рассчитался со своим водителем, вышел из такси и направился к гостинице. Тем временем журналист уже скрылся в ее дверях. Увешанный фотоаппаратурой Билл Элкинс, огромный молодой мужчина, с переломанным носом и отмеченным печатью разочарования лицом, уныло наблюдал за проносящимися мимо него автомобилями. При появлении Колби лицо его не сменило выражения и осталось таким же бесстрастным.

Лоуренс стремительно вошел в гостиницу и у стойки консьержа увидел Моффатта, державшего в руках телеграфные бланки. Куда он теперь направится, к лифтам или в бар, подумал Колби и оглянулся. Мартина с собаками в сопровождении швейцара и ливрейного лакея подходила к дверям гостиницы. Билл успел подсуетиться и оказался рядом с Мартиной. Они появились как раз вовремя. Моффатт отошел от стойки консьержа и зашагал в сторону бара. Из зала послышался голос ливрейного лакея, вызывавшего мадемуазель Лоринг.

Бар был наполовину заполнен. Моффатт уже сидел за столиком в дальнем углу зала и переговаривался о чем-то с официантом. Затем официант ушел, а Моффатт, достав авторучку, склонился над телеграфными бланками и принялся неистово строчить. Колби занял место двумя столиками ближе, сев лицом ко входу и спиной к репортеру, который, будучи увлеченным своим занятием, не обратил на него никакого внимания.

Мартина с торжественным спокойствием, словно в заключительной сцене ледового ревю, грациозно вплыла в зал в сопровождении двух собак и увешанного фотокамерами Элкинса. Сказав гарсону, продолжавшему вызывать мадемуазель Лоринг, что она здесь, Мартина приветливо помахала рукой Колби.

— Вот и Лоуренс. Мы опоздали, дорогой?

Колби поднялся с места, перегнулся через собак и поцеловал ее.

— Надя, радость моя. Как поживаешь? — спросил он.

Официант тем временем делал попытки обойти сбоку их многочисленную компанию, а ливрейный лакей замер неподалеку, вытянув вперед руку с листком бумаги. Колби взял записку, дал лакею на чай и глянул в нее.

— От Стиллмана, — тут же сообщил он. — Он сейчас в Лондоне. После обеда я сам ему позвоню. Это по поводу мисс Мэннинг. Ну так что закажем? Ну а ты, крошка Билл, как поживаешь?

Они сели за столик, Мартина напротив Колби, лицом к Моффатту. Она попросила для себя виски и вынула сигарету. Щелкнув зажигалкой, Колби протянул ее Мартине.

— Париж — это музей под открытым небом, — восторженно произнесла она. — Я здесь столько перевидала памятников, что ощущаю себя смотрительницей Форест Лауна.

— А ты все фотографируешь красоток? — спросил Колби Элкинса.

— Как обычно, — пожал тот плечами. — Они вечное чудо Парижа. Обаяние молодости, чистоты, блеска глаз…

— Кобель есть кобель! — со смехом воскликнула Мартина и легонько потрепала одну из собак за уши. — Я хотела с ним сняться, а этот глупец задумал флиртовать с какой-то таксой. Ну ладно. Поговорим лучше о водных лыжах!

— Сегодня днем… — начал было Колби, но Мартина прервала его:

— Прости, умираю как хочу услышать эту историю о Мэннинг.

Колби обвел взглядом зал и заговорил тише, но не настолько, чтобы его не слышали через два столика.

— Мы все о ней знаем, дорогая. Это история, от которой мурашки бегут по коже.

Мартина, под столиком отыскав ногой ступню Колби, слегка наступила на носок его ботинка:

Моффатт начал прислушиваться! Затем она сняла очки и, широко раскрыв глаза, уставилась на Колби.

— Она что, действительно попалась на удочку? — удивленно спросила она.

— Она? Нет, попалась эта дурочка из газеты, — отмахнувшись от Мартины рукой, ответил Колби. — Дорогая, с тобой невозможно было связаться все утро. Ты же ничего не знаешь. Мы придумали кое-что. Так будет даже лучше. До того как она появится, нам нужно будет выйти на одного крутого корреспондента. У его газеты большой тираж.

— На кого именно?

— Некоего парня по фамилии то ли Маффетт, то ли Моффатт, из «Лос-Анджелес кроникл». Он уже раскрыл их план и ухватился за эту сенсацию, как какой-нибудь салага из «Плезантон уикли аргус».

— О-о-о, прекрасно. И он уже написал статью?

— Нет. Конечно же нет. Дадли запер его в доме…

— Для чего? — удивленно спросила она и непонимающе покачала головой. — Лоуренс, это так сложно понять.

Колби тяжело вздохнул:

— Послушай, радость моя, Надя. «Кроникл» — вечерняя газета, а между Америкой и Европой разница во времени…

— Крошка! — произнес Элкинс и, желая объяснить ей, почему это происходит, продолжил:

— Вот апельсин — это Земля, а эта свечка — Солнце. Вращаем апельсин и…

— А-а, это я знаю, — прервала его Мартина. — В Лос-Анджелесе сумерки наступают раньше, чем здесь. Или наоборот?

— Вот именно! Поняла, — согласился Элкинс. — Астрономы называют это эффектом Берра.

— Дадли придумал, как обвести его вокруг пальца, — продолжил Колби. — До того как вся эта история с романом откроется, он решил улететь в Бразилию, а корреспондента попридержать, чтобы тот отослал статью в последний момент, когда в Греции наступит ночь и редакция уже не сможет связаться с американским посольством в Афинах, чтобы проверить, действительно ли некая гражданка США по фамилии Мэннинг скончалась на Цикладах. Так что информация, полученная от этого Маффетта, или Моффатта, будет опубликована в последнем выпуске газеты без проверки. Раз Дадли решил смыться, то писательница действительно умерла.

Радио и телевидение подхватят эту новость, утренние газеты тоже опубликуют материал на эту тему и тоже без проверки, рано утром посольства еще закрыты. Все средства массовой информации, имеющие представительства в Париже, начнут трезвонить в ее контору, посылать корреспондентов. Но оттуда — ни звука. Мертвая тишина… Значит, так оно и есть. Этот голубок Дадли действительно выпорхнул из голубятни. И все утренние газеты запестрят сенсационными заголовками. Боже, какими они будут! «Автор бестселлеров мертва», «Раскрытие крупного мошенничества»…

После этого на следующий день и примерно в то же время кто-то все же проникает в контору. И что он видит? Мисс Мэннинг, заперев дверь своего кабинета на дополнительный засов, стучит на машинке. Что за шум, удивленно вопрошает она. Она не отвечает на телефонные звонки, когда работает, никогда этого и не делает. А вчера вечером отпустила домой свою секретаршу.

Какие еще писатели? Здесь? Дадли сбежал? Да вы что! Что за бред! Дадли действительно в Париже нет — он сейчас в Нью-Йорке.

Так что все газеты, поспешившие опубликовать сенсацию, вынуждены будут напечатать опровержение вроде того, которое в свое время сделал Марк Твен в связи с преждевременным сообщением о его кончине…

— А он что, оказался жив? — удивилась Мартина и, коснувшись руки Элкинса, воркующим голосом спросила:

— А кто он, этот Марк Твен?

— Послезавтра новый роман Сабины Мэннинг поступает в продажу, — не обращая внимания на заданный Мартиной вопрос, продолжил Колби. — Вокруг книги разворачивается шумная рекламная кампания. Немного поколебавшись, мы передаем студии «Рамфорд продакшн» права на съемки фильма, участие в котором станет для тебя звездным часом. Появятся фотоснимки, на которых ты с мисс Мэннинг сидишь на фоне легендарной пишущей машинки и обсуждаешь свою роль…

Глаза Колби горели восторгом, голова от волнения тряслась.

— Друзья, здесь проколов не будет, — радостно заверил он.

— Но, Лоуренс, а как же этот бедняга, мистер Маффетт? У него могут быть неприятности. Не потеряет ли он работу? — с деланной грустью в голосе спросила Мартина.

— А мы пошлем ему корзинку с рождественскими подарками, — весело ответил Колби. — Не расстраивайся, он найдет себе другую работу…

Из дальнего угла зала послышался сначала скрип стула, затем шарканье ног. «Надеюсь, официант еще не успел поставить бутылку на стол Моффатта», — первым делом подумал Колби и, повернувшись, посмотрел на журналиста. Выражение мясистого лица Моффатта, большую часть которого занимал огромный нос, не предвещало ничего хорошего. Он стоял слева от Колби, слегка наклонившись над их столиком, в руке у него были зажаты телеграфные бланки.

— Я все тут думал, не смогу ли угостить вашу очаровательную компанию выпивкой, — угрожающе произнес он. — Я — Моффатт из «Плезантон уикли аргус».

Колби изобразил на своем лице крайнее удивление:

— Что? Моффатт? Подождите. Давайте не будем так волноваться…

Моффатт зловеще ухмыльнулся.

— Да ладно уж. Позволь, дорогуша Лоуренс, подсластить тебе питье, — сказал он.

Разорвав телеграфные бланки, Моффатт скомкал их остатки и сунул Колби в стакан. Один из обрывков повис на стакане, но бугай, аккуратно взяв бумажную полоску кончиками пальцев, утопил ее в виски со льдом.

— Послушайте… — возмутился Колби.

— Нет, это я вам расскажу о «Кроникл», — раздраженно произнес он. — О Сабине Мэннинг и ее новоявленной подруге не опубликуют ни строчки, даже если они с Мао Цзэдуном спрыгнут с Эйфелевой башни. Пока, дорогуша Лоуренс.

Моффатт вышел из зала. Колби посмотрел на Мартину. Та с серьезным видом подмигнула ему.

— Я так и знал. Надо было сделать силиконовую инъекцию. Моффатт так и не пригласил меня на танец, — схохмил Элкинс.

Оплатив его услуги, Мартина и Колби вернули борзых на бульвар Распай. В три десять пополудни они поднялись на второй этаж дома номер 7 по улице Фей-Морт, где располагалась контора мисс Мэннинг. Дадли висел на телефоне, разговаривая со своим биржевым маклером из Нью-Йорка. Он прикрывал трубку рукой и тревожно поглядывал по сторонам с видом подсудимого, ожидающего решения суда присяжных. Мартина жестом дала ему понять, что все прошло нормально. Дадли на секунду закрыл глаза, затем облегченно вздохнул и снова заговорил по телефону. Он производил впечатление оказавшегося на реке во время ледохода человека, который, перескакивая с одной льдины на другую, отчаянно пытался выбраться на берег.

— ..Хорошо, продай пятьдесят акций «Дюпона» и сто «Истерн-Эрлайнз» и вырученную сумму переведи на ее счет в «Чейз Манхэттен». Похоже, на этой неделе ей нравится цвет их чеков, а чековую книжку «Ирвинг траст» она уже использовала полностью…

Дадли сидел за большим письменным столом, спиной к занавешенному нейлоновыми шторами окну. Ему было под пятьдесят. Худощавое, изможденное, почти мертвенно-белого оттенка лицо, цвета топаза глаза. При разговоре уголки его рта подергивались. При этом он нервно совал средний палец за воротник рубашки, сильно вытягивал шею, выставляя вперед нижнюю челюсть, словно при астматическом кашле. Не отрываясь от телефонной трубки, он показал вошедшим рукой на кресла и взял из пепельницы, стоявшей перед ним на столе, дымящуюся сигарету. Неистово затянувшись несколько раз, Дадли, подобно почувствовавшей опасность каракатице, образовал перед собой густую дымовую завесу.

Колби с любопытством оглядел комнату. Рядом с письменным столом стояли металлические шкафы для деловых бумаг, кресло и длинный приставной столик, заваленный неразобранной почтой. На полу в дальнем углу кабинета лежали два огромных ящика, тоже с письмами. Взглянув на распахнутую дверь соседней комнаты, Колби увидел в ней еще один письменный стол, меньшего размера, и разбросанные по паласу обломки стульев.

Положив шубку на спинку кресла, Мартина удобно в нем расположилась. Колби, сдвинув бумаги в сторону, присел на угол стола. Дадли тем временем продолжал кричать в телефонную трубку. Перед ним на столе лежали телеграммы, несколько раскрытых писем, перетянутая резинкой толстая связка оплаченных чеков, открытая бухгалтерская книга и две стопки писчей бумаги, придавленные тяжелыми пресс-папье из оникса. Одна из стопок была совсем тонкая, другая же состояла из нескольких сотен листов. Колби заинтересовался и, повернув лицо к Мартине, встретился с ней глазами. Она утвердительно кивнула. Да, это была та самая злополучная рукопись.

— ..Хорошо, телеграфируй мне точную сумму депозита. До свиданья, — наконец произнес Дадли и положил трубку.

Проведя ладонью по лицу, дрожащей рукой он взял со стола телеграмму и начал произносить вслух:

— Три тысячи… тысяча восемьсот… семьсот… Матерь Божья, — сокрушенно выговорил Дадли под конец и, снова погладив лицо рукой, отшвырнул телеграмму.

Затем он поднялся из-за стола:

— Вы правда от него избавились? Как вам удалось? А вы Кросби?

— Мистер Дадли, это мистер Колби, — поправила его Мартина.

— Да-да, конечно же я имел в виду Колби, — сказал он и протянул Лоуренсу руку. — Как же вам все-таки удалось от него избавиться? — снова спросил Дадли.

— Можно я расскажу? — попросила Мартина.

— Конечно, — согласился Колби, снова сел на край стола и, вытащив из-под бумаг пепельницу, закурил сигарету.

Рассказав Мерриману, как все происходило, Мартина добавила:

— Теперь имя Сабины Мэннинг не появится в «Лос-Анджелес кроникл» до тех пор, пока та не станет ее владелицей. А теперь, если вы выпишите чек на одну тысячу тридцать шесть долларов и пятьдесят центов, можно будет приступить к решению главной проблемы.

— И это за работу, на которую ушло чуть больше часа, — сокрушенно произнес Дадли. — Придется поступиться принципами, которых я обычно придерживаюсь.

— Мы все ими поступаемся, за исключением Сабины Мэннинг, — подчеркнула Мартина. — Ладно, Мерриман, раскошеливайся.

Колби тем временем все рассматривал лежавшие на столе стопки бумаги. Отказываться было поздно, и он, сделав к столу шаг, спросил Дадли:

— Не возражаете, если я посмотрю рукопись?

— Пожалуйста, смотрите. Возьмите ту, что толще. Другая, тонкая, — это Санборна.

— Он что, свою часть работы уже закончил? — спросила Мартина.

— Около часа назад. Он только что отправился в Орли.

Колби взял со стола увесистую стопку исписанных листов бумаги, покачал ею, прикидывая вес, а затем с восхищением осмотрел со всех сторон.

— Всегда мечтал почувствовать вес миллиона долларов, — сказал он.

Мартина улыбнулась и, покачав рукой, в которой дымилась сигарета, уточнила:

— Здесь неполный миллион, не хватает десятой его части, всего лишь пятидесяти страниц романа.

Колби взял из стопки последний лист рукописи и посмотрел на проставленный в верхнем правом углу номер страницы. Триста сорок семь, отметил он про себя.

— Когда роман будет закончен, в нем будет, скажем, четыреста страниц, — сказал он и быстренько подсчитал:

— Две тысячи пятьсот долларов за страницу.

Склонившись над столом, Колби прочитал последние строчки рукописи:

+++

«Почувствовав трепет его губ, шероховатость кожи, ощутив сладкую тяжесть мускулистого тела и упругость толчков крепких мужских бедер, она издала легкий стон…»

+++

Повертев лист в руке, Колби аккуратно положил его обратно.

— Две тысячи пятьсот долларов, — благоговейно произнес он.

Сегодня ночью ради пары таких страниц, быть может, придется лечь костьми, подумал Колби.

Глава 6

Дадли отыскал среди документов, валявшихся на его столе, письмо. Оно было написано от руки на дешевой бумаге и никакой дополнительной информации, неизвестной Колби, не содержало. В нем сообщалось, что мадам Мэннинг похищена, что за освобождение требуют выкуп в сто тысяч долларов, что, если обратятся в полицию, ее убьют, что позвонят еще и будет лучше, если к телефону подойдет человек, говорящий по-французски.

— Ничего нет, за что можно было бы зацепиться? — спросила Мартина.

— Нет, — ответил Колби, — за исключением почерка.

— Да еще того факта, что похитили не того, кого хотели. Вероятно, новички?

— Похоже. Но от этого нам не легче. У них большие шансы на успех. Правда, новички в большей степени склонны к панике, чем профессионалы. Если один из них потеряет самообладание, сообщники, возможно, прикончат его вместе с Кендал Флэнаган.

— Что же нам делать? — спросил Дадли.

— Единственное, что остается, — это пойти с ними на переговоры.

— Но у Сабины Мэннинг нет…

— Вот это я и хотел сказать, — прервал его Колби. — Надо идти на переговоры. Ни у кого нет того, на что можно было бы рассчитывать. У нее нет ста тысяч долларов, а у них нет Сабины Мэннинг. Так что положение у всех одинаковое, за исключением того факта, что похитители, скорее всего, свою жертву убьют. Она ведь может их опознать.

— Но ведь мы даже не можем обратиться в полицию, — вставил Дадли.

— Они этого не знают. Может быть, мне удастся их переубедить, правда, ручаться не берусь. Если вызволим Кендал, как скоро она сможет завершить роман?

— За пять дней. Может быть, быстрее.

— В таком состоянии ваша рукопись ничего не стоит. Не будет что-нибудь стоить и в случае, если во всех газетах появятся разоблачительные статьи о мисс Мэннинг. Так что для вас Кендал Флэнаган потенциально стоит миллион долларов, и единственная наша задача — вернуть ее живой и невредимой, без скандальных сообщений в прессе. Так, какими средствами располагает Сабина Мэннинг на текущий момент?

Дадли горько усмехнулся и опустился на стул. Схватив пачку оплаченных чеков, он швырнул их на стол. Затем взял телеграммы и помахал ими.

— Если узнаете, скажите мне. Да, это моя работа — ежедневно подсчитывать ее деньги. А знаете, как я это делаю? Гадаю на чае или на кофейной гуще…

— Успокойся, Мерриман, — призвала его Мартина.

— Чеки! — взвыл он. — Вы хоть имеете представление о том, сколько времени уходит на то, чтобы с затерянного в Эгейском море козьего острова, которого с момента окончания Троянской войны никто не помнит, они дошли до Нью-Йорка? А сколько этих чеков и на какие суммы могла выписать эта разгульная бабенка, курсирующая на яхте в компании дешевого альфонса?

— Ну хоть приблизительно можете сказать, сколько сейчас у нее на счете? — спросил Колби.

— Могу. Там, на столике за вами, парижский выпуск «Геральд трибюн». Достаньте из него финансовые новости.

Лоуренс вынул из газеты вкладыш и передал его Дадли. Тот, выдвинув ящик стола, извлек из него еще одну бухгалтерскую книгу, линейку и блокнот. Бормоча себе под нос, он приступил к подсчетам, периодически поглядывая в телеграммы и на вчерашние биржевые цены. Колби, пробежав глазами оставшиеся у него страницы газеты, начал было ее складывать, как вдруг его внимание привлек крупный заголовок на первой ее странице: «В ДЕЛЕ ОБ УБИЙСТВЕ ТОРРЕОНА ЗАМЕШАНА ЗАГАДОЧНАЯ ДЕВУШКА». Сообщение поступило от местного корреспондента. Неужели Пепе, подумал Колби и впился глазами в заметку.

+++

«Полиция расследует странное убийство Хосе (Пепе) Торреона, южноамериканского миллионера и плейбоя, пребывавшего в политическом изгнании…»

+++

— Эй! — обратился он к Мартине. — Пепе Торреон убит.

— Да. А ты разве не слышал? — откликнулась она. — У себя в квартире. Вроде бы стрелой из арбалета.

+++

«…и ведет интенсивные поиски неизвестной высокой блондинки англо-саксонского типа…»

+++

— Шестьдесят семь тысяч четыреста восемьдесят один доллар и четырнадцать центов, — послышался голос Дадли. — Это на вчера, на момент закрытия Нью-Йоркской биржи. Банк откроется через девятнадцать минут.

Сказав это, Мерриман поежился.

— Как скоро вы сможете получить десять тысяч? — спросил его Колби.

— На парижском счете у мисс Мэннинг такая сумма найдется. Чековую книжку этого банка она с собой в поездку не взяла.

— Отлично. Может быть, управимся и меньшей суммой. Правда, предстоят еще расходы.

— Знаю, — без особого энтузиазма произнес Дадли. — Надо будет заплатить вам и Мартине.

— Правильно. Это будет пять тысяч. Дадли застонал, но все же потянулся за чековой книжкой.

— Выпишите деньги на Мартину. Чек она сможет отдать мне и позже. Итого, общая сумма составит шесть тысяч тридцать шесть долларов и пятьдесят центов.

Мартина положила чек, выписанный Дадли, к себе в сумочку. Лоуренс взглянул на часы:

— Вы с Мартиной отправляйтесь в банк, а я буду сидеть у телефона. Возьмете пятьдесят тысяч в старых банкнотах не более чем по сто франков каждая, и чтобы без последовательных номеров. Заглянете в киоск или книжный магазин и купите там подробную карту Парижа и мишленовский атлас дорог Франции. Пусть Мартина на обратном пути у своей гостиницы возьмет машину.

Дадли и Мартина ушли. В конторе стало тихо, и только с нижнего этажа долетал приглушенный гул работающего пылесоса мадам Буффе.

Расхаживая из угла в угол, Колби старался не думать, к какому плачевному результату может привести хотя бы маленькая заминка в реализации его плана. Чтобы как-то отвлечься от тягостных мыслей, он перевернул несколько страниц рукописи и вытащил лист из стопки Санборна.

+++

«…а она со смущенной улыбкой на лице теребила пальцами тесемки и застежки на своем белье. Последнее, что прикрывало ее соблазнительное тело, бесшумно упало на пол, и она предстала перед ним во всем своем обнаженном великолепии. Затаив дыхание, он любовался матовым блеском кожи и пленительным изяществом линий ее, словно выточенной из мрамора, фигуры. Все в ней горело страстным желанием принадлежать ему. Он почувствовал, как сладостно защемило сердце…»

+++

В конце концов он должен будет завалить ее на кровать, подумал Колби. Несомненно, перед сдачей рукопись нуждалась в опытной руке Флэнаган. После четырех Колби стал ежеминутно поглядывать на часы. Четыре двадцать… четыре тридцать пять… В четыре сорок на пороге с картами и портфелем, туго набитым франками, появился Дадли. Колби проверил банкноты. Все было в порядке. Не успел он закрыть портфель, как из коридора донесся стук каблучков, и вскоре в кабинет вошла Мартина. На этот раз на ней был строгий темный костюм, похоже, что от Баленсиага, а вместо норковой шубы, вероятно для удобства передвижения, шерстяное пальто. По лицу Мартины было видно, что у нее новости.

— Только что видела Роберто, — сообщила она.

— Что ? — резко повернув голову, воскликнул Дадли.

— Прости, но это был он. Я ехала на такси по Елисейским полям, а он стоял на переходе. Роберто тоже заметил меня, мы помахали друг другу. К сожалению, остановить машину в том месте было нельзя.

— А ее рядом с ним не было? — глотнув порцию воздуха, с ужасом спросил Дадли. — Ее ты не видела?..

— Нет. С ним стояла какая-то женщина, но не мисс Мэннинг. Эта намного, моложе. Но если ее с ним не было, то где же она тогда?

Колби нахмурился. Может быть, она действительно умерла? Может быть, чеки выписывала не она?

— Вы уверены, что на платежных чеках ее подпись? — спросил он Дадли и понял неуместность своего вопроса. Если Дадли мастерски подделывал подпись своей клиентки, значит, он хорошо знал ее руку.

— Несомненно, чеки подписывала она. Банк не проведешь.

— И все чеки поступили с островов Эгейского моря?

— Да, оттуда и из восточной части Средиземноморья, все из морских портов. Поэтому мы и думали, что она с Роберто все еще плавает на яхте.

В глазах Дадли отразился испуг.

— Боже! — сокрушенно произнес он. — Она ведь может появиться здесь в любую минуту.

— На размышления о новых напастях у нас нет времени, — прервал его Лоуренс. — Сейчас нам нужны веские доказательства, чтобы убедить похитителей, что у них в руках не тот человек. Поэтому мне нужен паспорт Кендал Флэнаган и какое-нибудь фото мисс Мэннинг. На обложках романов есть ее портреты?

— На двух книгах есть фотографии.

— А между ней и Флэнаган нет сходства?

— Ни малейшего, — ответила Мартина. — Кендал на пятнадцать лет моложе да к тому же блондинка.

— Отлично. Давайте очистим стол. Убрав все со стола, они разложили на нем карты. Приготовив блокнот и карандаш, Колби сел на стул.

— По-английски теперь ни слова, — предупредил он Дадли. — Услышав английский, который он не понимает, похититель может испугаться.

— А вы так же хорошо говорите по-французски, как и Мартина? — спросил Дадли. — Может быть, она будет вести переговоры?

— Для этого ее французский слишком хорош. Мартина говорит совсем без акцента. А парень должен понять, что имеет дело с американцем. Вот что я хочу. Нам нужно, чтобы он заглотил наживку.

Дадли, ничего не поняв, вопросительно посмотрел на Колби. Мартина, пододвинув к столу кресло, села справа от Колби. Все трое разом посмотрели на часы. Было без пяти пять, а точнее, без двух минут пять. Уже должны звонить. Лоуренс вдруг почувствовал, как защемило в груди. Впервые это неприятное ощущение он испытал в Корее перед первым своим прыжком. Теперь, как и тогда, все зависело только от него. Ничто не должно было выдавать его волнения, его голос при разговоре должен звучать твердо.

Раздался телефонный звонок. Все замерли. Колби достал сигарету и, выдержав паузу, лишь на третий звонок поднял трубку.

— Алло, — сказал Колби.

— Алло! Алло! Вы говорите по-французски? — взволнованно прозвучал молодой, немного сердитый голос.

— Да, — по-французски ответил Колби и небрежно откинулся на спинку вращающегося стула.

Он вынул из кармана зажигалку и, щелкнув ею, закурил.

— Я говорю по-французски.

— Ну наконец-то. Кто вы такой?

— Моя фамилия Колби. Я из Чикаго и работаю на друга Сабины Мэннинг.

— Ага! Если из Чикага, то почему так хорошо говорите по-французски?

— Легко заметить, что я говорю с акцентом.

— Да, действительно, с акцентом. Но совсем неплохо. На чикагца не похоже.

— Я много лет прожил во Франции, — сказал Колби. — Работал посредником… хм… фирмы в Марселе.

— Какой фирмы?

— Вы задаете слишком много вопросов, — вдруг неожиданно резко ответил Колби. — Только попусту тянете время, лучше поговорим о ваших ошибках.

Мартина, скрестив два пальца, сидела на краешке стола и улыбалась.

— Что вы имеете в виду? Какие ошибки? — взорвался голос в трубке.

Это уже неплохо, подумал Колби.

— Вы захватываете американку, а никто в вашей шайке не говорит по-английски. Более того, похищение провели из рук вон плохо, выкрали совсем не того человека…

— Как не того? Не пытайтесь…

— Надеюсь, вы дадите мне возможность договорить? — оборвал его Колби. — В довершение всего, прислали письмо, написанное от руки. Вы бы еще фамилию свою под ним поставили. Но об этом не беспокойтесь, — снисходительным тоном добавил Колби, — я вам его верну.

— Мы точно взяли мадам Мэннинг…

— Мадемуазель Мэннинг сорок три года. Она брюнетка и в настоящее время путешествует по Эгейскому морю. Женщине, которую вы захватили, двадцать восемь лет. Она блондинка, и зовут ее Кендал Флэнаган. Разве она не сказала вам об этом?

— Да, сказала, но все знают, что у писателей есть и литературные псевдонимы.

— Уж не думаете ли вы, что я говорю вам это, не имея убедительных доказательств? Мы только теряем время на ненужные споры. Хочу лишь объяснить вам, что и как, а затем сообщить, что я уполномочен сделать.

Захваченная вами молодая дама — приятельница мадемуазель Мэннинг, она подруга одного господина, на которого я работаю в Чикаго. Так вот, по состоянию здоровья эта дама была вынуждена на время покинуть Чикаго, а мадемуазель Мэннинг, как я уже сказал, отправляясь на греческие острова, предложила ей поселиться в ее парижском доме. После исчезновения американки мсье Дадли, человек, с которым вы безуспешно пытались объясниться по телефону, зная ее слабое здоровье, не на шутку встревожился и позвонил моему боссу в Чикаго.

В другой ситуации наш человек из Марселя приехал бы в Париж и во всем разобрался сам, но с ним в Стамбуле незадолго до этого произошел несчастный случай, и теперь он лежит в госпитале. Так что босс послал меня решать все вопросы. Я должен был приехать в Париж еще вчера, но был занят разборкой в Лас-Вегасе. Но это не столь уж важно… В ожидании рейса из Нью-Йорка я позвонил мсье Дадли, и он зачитал мне ваше письмо. Я перезвонил боссу. Узнав, что случилось, он пришел в ярость, но мне все же удалось уговорить его послать меня уладить это дело. В одиночку. Вы понимаете, что я имею в виду?

Нашему синдика… я хотел сказать, нашей фирме не хочется влезать в грязные дела и раскачивать лодку: можно лишний раз засветиться, а антиреклама нам совсем не нужна. Несмотря на допущенную вами ошибку, фирма все же решила заплатить вам, но, правда, не полностью. Как только я удостоверюсь, что с мадемуазель Флэнаган все в порядке, я буду готов передать вам тридцать тысяч франков…

— Тридцать тысяч франков? — изумленно произнес голос в трубке. — Вы что, принимаете нас за детей?

— Мой совет, приятель, берите эти деньги.

— Это же, как вы сами американцы говорите, курам на смех.

— Деньги вы получите только после того, как я увижусь с мадемуазель Флэнаган.

— Увидитесь с ней? Да вы с ума сошли?

— Минуту! С ней все в порядке? Правда? Если с ней что-нибудь произошло… — угрожающе произнес Колби.

— Ничего с ней не произошло. Чувствует себя нормально, но мы уже изрядно потратились на нее. На продукты, вино. Хотите ее увидеть? Вы полагаете, что можете сюда приехать?

— А какие проблемы? — спросил Лоуренс. — Просто устроим хили.

— Что-о?

— Хили пикап… Послушайте, кто у вас старший? Лучше я поговорю с ним.

— Я старший.

— Да? И вы не знаете, что такое хили пикап, ни разу не прибегали к этому способу? Ну, ладно, объясняю. Вы назначаете время и место встречи. Естественно, лучше вечером или ночью и где-нибудь в безлюдном месте, например на загородной дороге. Я приеду один, без оружия и пойду по обочине в направлении, которое вы мне укажете. Вы подъедете сзади, по дороге проверив, что с той стороны засады нет. Обогнав меня, вы проезжаете вперед еще милю и, не обнаружив и там ничего подозрительного, возвращаетесь ко мне. Естественно, что я вас не разгляжу, я даже не смогу распознать марку вашего автомобиля: в темноте вы ослепите меня зажженными фарами, и я буду вынужден отвернуться. Вы остановитесь позади меня, и я смиренно закину руки за голову. Обыскав, вы завяжете мне глаза и посадите в машину. Только чтобы без рукоприкладства, оставим это для телевизионных сериалов. Вы привезете меня к себе. Я останусь с повязкой на глазах даже при встрече с мадемуазель Флэнаган. Лишь бы она подтвердила, что с ней все в порядке. Тогда я сообщу вам пароль, вы звоните мсье Дадли, называете пароль, и он привозит вам деньги. Получив их, вы прокручиваете цицеро дроп.

— Это еще что такое? Колби тяжело вздохнул:

— Цицеро дроп это то же самое, что и хили пикап, только наоборот. Вы отвозите мадемуазель Флэнаган и меня с повязкой на глазах куда-нибудь за город и высаживаете на дороге, откуда до ближайшей телефонной будки час ходьбы. Затем уезжаете. Таким образом, я не увижу вас и не буду знать, куда вы меня привозили. Так что все пройдет чисто и гладко. Да, я захвачу с собой доказательства, что вы похитили не ту женщину, и ваше письмо, которое сможете потом сжечь. И еще. Перед тем как увезти нас с мадемуазель Флэнаган, скажете, как мсье Дадли сможет передать вам деньги. Вы все поняли?

— Да, но тридцать тысяч франков — это маловато.

— Вы не получите ни франка больше. Переговорите со своими сообщниками и перезвоните. И не тяните с этим всю ночь, времени у меня в обрез.

— Я вам перезвоню, — ответили на другом конце провода и повесили трубку.

Закончив разговор, Лоуренс взглянул на Дадли, который просто сгорал от нетерпения.

— Что он вам сказал? Что вы ему ответили? — затараторил он.

— Похоже, он клюнул, — ответил Колби. — Хотя между ста тысячами и шестью огромная разница.

Чтобы Дадли смог понять, как теперь обстоят дела, Мартина пересказала ему концовку телефонного разговора.

— Ни для кого не секрет, что этот Чикага — город гангстеров, — напомнила Мартина. — A les gangsteres americains31 — самые крутые гангстеры в мире.

Она взглянула на Колби и улыбнулась.

— Твой хили пикап мне очень понравился, — сказала она. — Скоро, наверно, во францглийском языке появится новое слово.

— Да, я всегда хотел оставить о себе память.

— Думаешь, они ухватятся за твое предложение?

— Трудно сказать… — начал Колби, но тут зазвонил телефон.

Ребята не заставили себя ждать, подумал он и поднял трубку.

— Алло! — раздалось в трубке, и следом, словно пулеметная очередь, последовала приветственная тирада на французском языке.

Операторша парижского международного узла связи сообщила, что мадам Мэннинг вызывает Нью-Йорк. Колби тихо застонал и, прикрыв ладонью телефонную трубку, протянул ее Дадли.

— Постарайтесь закончить разговор как можно быстрее, — прошептал ему Лоуренс. — Если позвонят похитители и обнаружат, что телефон занят, все может рухнуть.

— Алло! Алло! — выпалил в трубку Дадли. — Кто?.. А, Торнхилл?.. Все прекрасно… Вновь в его глазах промелькнул испуг. Мартина наклонилась к Лоуренсу и, сложив ладони лодочкой, прошептала ему на ухо:

— Литературный агент мисс Мэннинг, тот, который своими звонками по поводу рукописи сводит Мерримана с ума. Последнее время звонит каждый день и просит, чтобы она сама подошла…

Дадли резко поднялся.

— Нет, нет. Я не отважусь ее беспокоить… Еще неделю, небольше… Что? Что-что? — громко переспросил он, и снова на его лице появился испуг. — Рим? Когда?.. Минуту. Кто-то еще на линии.

Дадли прикрыл ладонью микрофон:

— Торнхилл! Сегодня вечером он вылетает в Рим, а оттуда в Париж, чтобы встретиться с мисс Мэннинг!

О! Чем дальше, тем больше дух захватывает, подумал Колби. Но это конец. Прощайте шесть тысяч долларов.

— Послушайте, Торнхилл! — вновь закричал в трубку Дадли. — Дайте ей в срок спокойно закончить книгу. Это же и в ваших интересах тоже!.. Что?.. Конечно, я понимаю…

Мартина, схватив со стола блокнот, написала на нем крупными буквами слово «грипп», затем развернула надпись к Дадли и стала тыкать в блокнот пальцем.

— ..Она по вечерам не работает, должна же она хоть когда-нибудь отдыхать! — крикнул Мерриман и наконец-то увидел блокнот. — А кроме того, она подхватила грипп.

Колби с восторгом наблюдал за разыгрывающейся на его глазах сценой. Мартина поднялась с кресла, изображая гриппующую женщину средних лет, вразвалку обошла большой письменный стол и подошла к Дадли. Тот, как и Колби, удивленно впился в нее глазами. Мартина поднесла к ноздрям палец, словно у нее был сильный насморк, и громко чихнула.

— О Беррибад, эдо бистер Тогдхил? — спросила она ослабевшим голосом и потянулась за трубкой.

— Подождите, вот она, только что вошла, — упавшим тоном произнес Дадли и, обхватив лицо руками, бросился прочь, задев при этом металлический шкаф.

— ..Дет-дет, эдо не гдиб. Одень пдохо… Не гдиб, обыдная пдотуда, полагаю… Небдого здобид, темпедадуда под содок… Дет, пдододжаю дабодать. Доктод не дадешаед, но…

Мартина так смешно говорила в нос, как говорят простуженные люди, что Колби был готов выскочить из кабинета, чтобы громко не рассмеяться. Мартина очень искусно исполняла роль больной мисс Мэннинг. Она вновь чихнула.

— Беррибад, подайде бде будаждную салфедку.

Колби, раскрыв сумочку Мартины, вынул из нее носовой платок и протянул ей.

— Пасиба! — поблагодарила она и громко высморкалась. — Дадагой Берривад дастодко добд, тдо стадаедся огдадидь беня од вдех поседидедей… С кдигой все идед нодмально — чедез недедю за-кодчу… В Рибе?.. Каг жалко, чдо не богу пдигдасидь вас к себе.

Неожиданно с нижнего этажа послышались резкие голоса. Перебранка шла на эмоциональном французском, изобилующем «alors!»32 и «vous alors!»33. Голоса становились все громче и громче. Один из них, как понял Колби, принадлежал мадам Буффе.

— Бде сдыдно, — продолжала гундосить в трубку Мартина. — Дак ходедось вас убидеть, но, божет, даже дучше… Да, обещаю лечь в босдель… До свидаддя.

Наконец она повесила трубку и, подмигнув Колби, сказала:

— Он, как старая дева, очень боится подхватить инфекцию.

Услышав шум в холле, она обернулась и посмотрела на дверь, из-за которой он доносился. Теперь отчетливо были слышны протестующие возгласы мадам Буффе вперемежку с хмельным голосом какого-то мужчины, повторявшим вроде как: «Бужи! Где Бужи?!»

Желая удостовериться, какие новые сюрпризы уготовила им судьба, Колби направился к двери и, открыв ее, увидел в холле мужчину, направлявшегося прямо к нему. Мадам Буффе, вцепившись в рукав его пальто, словно терьер в медведя, что было сил тянула посетителя назад. Несмотря на элегантный шелковый костюм, видневшийся из-под его распахнутого пальто, и модные остроносые ботинки, у смуглокожего незнакомца был вид бандита с какой-нибудь узкой улочки одного из североафриканских городов. Можно было быть почти уверенным, что на левом боку у него висела кобура с заряженным пистолетом. Большим носовым платком мужчина вытирал заплаканные глаза. Он производил впечатление изрядно выпившего.

Тут Колби вспомнил о портфеле с пятьюдесятью тысячами франков, оставшемся на столе, и у него от ужаса волосы встали дыбом. Этот человек мог заметить, как Дадли брал деньги в банке, и выследить его. Продолжая волочить за собой мадам Буффе, мужчина вошел в кабинет и с тем плаксивым выражением на лице, которое мог позволить себе только человек, способный за два доллара перерезать кому угодно глотку, внимательно осмотрелся.

Глава 7

Кабинет огласился криками, в основном мадам Буффе.

— Этот пьяный верблюд…

— Где Бужи? Куда вы ее дели? — всхлипывал мужчина, прикладывая к глазам платок.

— ..ворвался в дом. Я говорила ему, что у нас нет таких…

Ее объяснения в основном предназначались для оцепеневшего от неожиданности Дадли, но мадам Буффе совсем забыла, что тот не понимает по-французски и никогда, даже в более спокойной обстановке, ее не поймет. Наконец, сообразив, что говорить Мерриману все равно что каменной стене, оставшийся у нее словесный запал служанка обрушила на Колби.

— ..и если он не уберется, позовем полицию… Дадли стоял, прислонившись к металлическому шкафу, Мартина так и осталась сидеть за рабочим столом. Теперь все внимание Колби сосредоточил на незнакомце. Да, он выглядел пьяным, может быть, таковым и являлся, но, якобы плача, мужчина закрывал свое лицо большим носовым платком, а наличие у него кобуры с пистолетом никаких сомнений уже не вызывало: мадам Буффе стянула пальто с его с плеча, обнажив при этом кожаную портупею. Он продолжал стоять у двери кабинета с висевшей на его правой руке горничной.

— ..и они вышвырнут его отсюда вместе… Свободной левой рукой мужчина схватил мадам Буффе и толкнул ее в комнату.

— ..с его говеной Бужи! — успела та закончить фразу, прежде чем врезалась в сидящую за столом Мартину.

Правая рука бандита скользнула под мышку, но Колби тут же нанес ему удар в ухо и всем телом навалился на него. Оба рухнули на пол у самой двери. При падении из-под пальто незнакомца выскользнул пистолет и упал на ковер. Пытаясь высвободиться из-под Колби, бандит извивался словно кошка. Оба стремились завладеть валявшимся на полу оружием. Сцепившись, они с переменным успехом катались по полу. Наконец каждый достиг своего: Колби удалось накрыть своим телом пистолет, а мужчина сумел подмять под себя Колби. Да, незнакомец действительно оказался крутым грабителем с большой дороги, с мгновенной реакцией, сильным и решительным.

Он уже собирался выдавить Колби глаза, но тот успел согнуть ноги и резким толчком в живот сбросил с себя противника. Бандит отлетел к двери смежной с кабинетом комнаты и вскочил на ноги в тот самый момент, когда на пороге появилась Мартина. Колби увидел, как она, словно фокусник, слегка поднялась на цыпочки и взмахнула обломком стула из прочного сиамского тика, который был у нее в руке. Никогда еще Колби не слышал столь приятного для ушей звука. Мужчина слегка выпрямился и с выражением легкого удивления на лице повел глазами. Перешагнув через лежащего на полу Колби, бандит медленно направился к выходу и, сделав еще пару шагов, врезался в стену. Издав слабый стон, он медленно скользнул по стене и, рухнув на пол, замер.

Все это произошло буквально в считанные секунды. Дадли, прижавшись к металлическому шкафу, тупо смотрел на поверженного бандита. Мадам Буффе, стоявшая за столом, молча поглядывала из своего укрытия. Колби, лежавший рядом с незнакомцем, поднялся на ноги. Мартина, швырнув деревянный обломок обратно в комнату, подняла с пола оружие. Это был пистолет иностранного производства незнакомой Колби конструкции.

— Осторожней, осторожней! — вскрикнул Колби. — Там может быть снят предохранитель. Мартина внимательно осмотрела пистолет.

— Не знаю, как он стреляет, — сказала она и, направив дуло вверх, нажала на спуск.

В комнате раздался резонирующий о стены громкий звук выстрела. Мелкие крошки слетевшей с потолка штукатурки дождем осыпали мадам Буффе. Дадли тотчас вновь закрыл лицо руками. Мартина поставила пистолет на предохранитель.

— Вот так, — сказала она и протянула его Колби.

Последний кусочек штукатурки упал на голову горничной и застрял у нее в волосах.

— Excrement34, — вырвалось у мадам Буффе.

— Позовите повара, — попросил ее Колби, засовывая трофей себе в карман. — Помогите ему вытащить отсюда этого малого.

— Куда? Сюда? — спросила она, указав на соседнюю комнату.

— Нет, на улицу. Чтобы его не было в доме. Новое испытание свалилось на их головы. Теперь, прежде чем зазвонит телефон, необходимо убрать из кабинета бандита.

Бормоча себе что-то под нос, служанка направилась к двери. Разве можно понять этих американцев? Очередной голубок ценою в две сотни франков снова залетел к ним с улицы, а они хотят от него избавиться.

— Можете взять из его карманов деньги, — негромко крикнул ей вслед Колби. — Должен же он заплатить за хранение и транспортировку своего собственного тела. Разделите их с поваром.

Мадам Буффе оживилась и ускорила шаг. Ухватив бандита за плечи, Колби вытащил его в холл и проверил пульс. С ним все в порядке. Такого бугая обломком тикового стула девушке не убить, подумал он и поспешил обратно в кабинет. Мартина тем временем сдунула с карт опавшую с потолка пыль и положила сверху блокнот.

Дадли в изнеможении опустился на стул, стоявший по другую сторону стола.

— Наверно, я вел себя недостойно мужчины, — тихо промолвил он.

— Когда вы брали деньги, этот тип был в банке? — спросил его Колби.

Большой разрыв во времени с момента возвращения Дадли из банка и до появления в конторе нежданного гостя озадачил Колби. Почему тот так долго выжидал, прежде чем войти в дом?

— Какой тип? — переспросил Дадли и посмотрел на Лоуренса остекленелыми глазами. Похоже, что он все еще не понял, о чем идет речь. — А, этот. Нет, я его там не видел, — ответил он и, словно ища подтверждения своим словам, посмотрел на Мартину.

Она кивнула:

— Я уверена, что его там не было. Из холла донесся легкий шум: мадам Буффе и повар, негромко переговариваясь, волокли бандита к лестнице.

— Почему он все говорил о какой-то Бужи? — удивленно спросил Дадли. — Я решил, что он кого-то ищет.

— Это он спьяну, — ответил Колби. — Бужи это вовсе не имя, а свеча зажигания по-французски.

— Или обычная восковая свечка, — уточнила Мартина.

Они переглянулись, и в тот же миг раздался телефонный звонок.

Колби поднял трубку:

— Алло!

— Вы что, звонили в полицию? — раздался возбужденный голос. — Может быть, вы хотите получить труп…

Именно этого и опасался Колби.

— Подождите, — прервал он, — какая полиция? Я разговаривал с Чикаго. Они торопили меня и дали новое задание…

— Какое?

— Я должен забрать сотрудника из нашей конторы в Марселе и лететь с ним в Стамбул. Это тот, с которым произошел несчастный случай. Ему необходимо сделать переливание крови.

— Сожалею, но это нас никак не касается.

— А кто говорит, что касается? Просто хотел вам сказать, что мой босс хочет, чтобы я передал это дело Деко. Не могу же я вечно торчать в Париже.

— Деко? Паскалю Деко? А вы что, его знаете?

— Да, как-то встречался, — безразлично произнес Колби.

Мартина, не скрывая восторга, смотрела на Лоуренса. Убийца Паскаль Деко был, наверное, самым отъявленным бандитом во всей Франции.

— Деко уже оказывал нам кое-какие услуги и эту операцию с передачей денег мог бы тоже провернуть. Правда, может взять с вас комиссионные…

— Но мы уже решили, — торопливо произнес голос в трубке. — У вас есть под рукой карта?

— Да, конечно. Есть карта города и мишленовский атлас автомобильных дорог.

— Возьмите атлас. Так, едете по дороге номер десять на Рамбуйе…

— Отлично, — сказал Колби и, отыскав дорогу на карте, повел по ней карандашом.

Мартина и Дадли внимательно наблюдали за движением его руки.

— В Рамбуйе сворачиваете на дорогу триста шесть в сторону Ментено. Едете дальше на север в направлении Дрекса. Через четыре километра слева увидите дорогу, не обозначенную на карте…

Колби сделал пометку на карте и в блокноте.

— ..сворачиваете на нее и через три километра переезжаете деревянный мостик. Останавливаетесь, выходите из машины и идете в том же направлении. Там вы должны быть ровно в девять вечера. Ваш водитель может вернуться обратно или пусть проедет вперед до пересечения с дорогой слева от него, свернет на нее, а затем выезжает на шоссе номер двадцать шесть «Д» западнее Ментено.

— Понял. А теперь, как передать вам деньги. Что мне сказать мсье Дадли?

— Пусть едет сначала по той же дороге. Перед перекрестком на обочине увидит пустую бутылку из-под вина. Если она будет лежать справа, пусть направо и сворачивает, а если слева, то налево. После поворота пусть едет прямо со скоростью тридцать километров в час и все время посматривает на левую обочину. Увидев две винные бутылки, пусть, не сбавляя скорости, выбросит деньги на обочину и едет дальше. Если машина остановится, или мы заметим, что за ней следует другая, или же поблизости будет скопление полицейских, тогда и вас, и красотку прикончим.

На другом конце провода повесили трубку. Колби рассказал Дадли и Мартине, какие инструкции он только что получил от похитителей. На лице девушки появилась довольная улыбка.

— Думаю, нам очень помог Деко, — сказала она. — Ты это здорово придумал.

— Я подумал, что моя байка должна их хоть немного испугать, даже если они в нее и не поверят. А с Деко я действительно встречался. Как-то довелось брать у него интервью, — сказал Колби. — Кстати, об увеличении суммы выкупа речи уже не шло. Правда, они могут потребовать еще, когда и я окажусь у них в руках. В этой ситуации блефовать могут обе стороны. Однако в нашу пользу есть маленькое «но». Они знают, что деньги для выкупа берутся из банка и на получение дополнительной суммы потребуются еще сутки. Поэтому для них будет лучше получить эти тридцать тысяч и сразу же дать деру.

— Старый воровской прием, — отметила Мартина, и тут же ее лицо стало серьезным. — Но где гарантии того, что после получения выкупа они вас обоих не убьют?

— Их и нет. Все зависит от того, сумеем ли убедить похитителей, что в полицию обращаться мы не намерены. В конторе есть сейф?

— Да, — подтвердил Дадли. — В той дальней комнате, — Положите в него деньги и держите все входные двери дома на замке, чтобы этот пьяный джокер снова здесь не объявился. Пистолет забирает Мартина и держит при себе до окончания операции. На машине она подбрасывает меня на место, возвращается в контору и, когда они позвонят, снимет трубку. Паролем будет служить слово «бинго». Положите в портфель тридцать тысяч франков, все в мелких купюрах, можно в сотенных. Вы с Мартиной доставляете их на условленное место, а затем возвращаетесь назад и ждете нашего звонка. Если позвоним, значит, все закончилось благополучно, если же нет, то мы в беде.

Машина, взятая Мартиной напрокат, представляла собой «Ягуар-ХКЕ» — родстер. Вела она ее, надо отметить, в чисто французской манере, с той же бесшабашной отвагой и удалью, с которой кавалерийские отряды в свое время, не задумываясь о возможных последствиях, штурмовали Агинкорт. В черте города, где движение на дорогах было оживленным, они ехали не так быстро. Мартина то и дело покрикивала на водителей соседних машин, призывая их ехать быстрее, обмениваясь при этом обычными для таких ситуаций фразами. При выезде из Парижа расстояние между автомобилями увеличилось, и уже можно было поиграть в «калифорнийскую рулетку». Во всяком случае, подумал Лоуренс, можно было бы хоть как-то отвлечься от тревожных мыслей. Остаться в живых шансов было немного.

— Это место по другую сторону от Рамбуйе, а не на Пиренеях, — напомнил он Мартине.

— Если у нас будет время, поужинаем где-нибудь по дороге, — заметила она и, обогнав грузовик, встала в ряд перед ним всего в нескольких дюймах.

В Рамбуйе они остановились около придорожного кафе. Потягивая свой аперитив, Мартина удивленно спросила:

— А почему, собственно, этот незнакомец искал эту Бужи у нас?

— И я не знаю. Но пришел-то он явно за деньгами.

— Думаю, что так, — сказала она, слегка сдвинув брови, — но ведь Кендал в переводе с английского «свеча».

— Простое совпадение. На другие языки имена и фамилии не переводятся. Да откуда у нашей Кендал могут быть такие знакомые, как этот головорез.

— Не знаю, — ответила Мартина, — за эту Флэнаган ручаться нельзя.

В кармане Колби лежали свернутая пыльная суперобложка романа Сабины Мэннинг «Объятые страстью» и паспорт Кендал Флэнаган. Вынув паспорт, он раскрыл его и взглянул на фото. Выглядит весьма впечатляюще, подумал Лоуренс.

— А что она собой представляет? — спросил он.

— Девушка из скандинавского мифа Рабле, — ответила Мартина. — Платиновая блондинка, рост шесть футов и вес под девяносто килограммов. Развязная, как на второй день праздников.

— Шесть футов?

— Там все указано. Можешь удостовериться. Колби посмотрел на первую страницу паспорта Кендал. Мартина была права. Рост 6 футов О дюймов. Лоуренс от удивления присвистнул. Место и дата рождения: штат Вайоминг. 18 августа 1937 года.

— В полном соку и при деле, — продолжила Мартина.

Писатели про таких говорят «радуются жизни». Она придерживается теории, что все мы ходим под Богом, сегодня живы, а завтра неизвестно, что с нами произойдет. Никто не поверит, что она сочиняет эту слащавую бурду для коммерческого телевидения. Но, как она сама говорит, у нее к этому особый талант, и платят за эту работу значительно больше, чем за преподавание английского языка в старших классах. А работу натурщицы ей пришлось оставить из-за домоганий тех, кому она позировала.

Она действительно может подражать любому литературному стилю, а подстроиться к манере письма мисс Мэннинг ей особого труда не составило. Чтобы специально разыграть Мерримана, она как-то сделала страницу романа в стиле Фолкнера. Надо сказать, получилось у нее это просто блестяще. И писать она может так же быстро, как и Санборн, но относится к этой работе не слишком серьезно. Обогнал он ее потому, что в отличие от нее по ночам спал.

Иногда она возвращалась домой к десяти часам утра, когда Санборн давно уже работал над романом. На завтрак Кендал выпивала полбутылки шампанского, шесть чашек кофе, съедала три-четыре яйца, а потом садилась за машинку и начинала строчить как из пулемета. Такой выносливости можно только позавидовать.

— Представляю, как она и Дадли действовали друг другу на нервы, — заметил Колби.

— Что ты, Кендал не обращала на Дадли никакого внимания. Она всегда посмеивалась над ним и отмахивалась от него, как от назойливой мухи. Только однажды утром между ними возникла словесная перепалка. В тот момент она, по-видимому, была чем-то расстроена, а Дадли начал упрекать ее за позднее возвращение. Она взорвалась и послала его куда подальше.

— И случилось это в тот день, когда ее похитили, — утвердительно сказал Лоуренс.

— Да. Никто не заметил ее ухода, но, скорее всего, Кендал ушла из дома вечером. Ее, должно быть, схватили прямо перед домом.

Колби в знак согласия покачал головой и посмотрел на обратную сторону обложки романа, на которой была изображена Сабина Мэннинг. Фото писательницы представляло собой обычный образец работы фотохудожника, ретушь на снимке смягчала очертания, придавая облику мисс Мэннинг загадочную таинственность. Но никакой талант художника не мог скрыть характерные черты старой девы: маленького, сжатого в сухой улыбке рта, унылой блеклости невыразительного лица, которое обрамляли похожие на высохшие листья чертополоха бесформенные пряди волос.

— Что она за человек? — спросил Колби.

— Не особенно привлекательный, — не совсем охотно отозвалась Мартина. — Так, серая мышь, не больше. Из тех людей, в жизни которых не происходит ничего интересного и которые ничего интересного в ней не видят…

— В общем, без изюминки.

— Хуже. Этакая девушка на вечеринке, которая уединяется в углу гостиной у книжной полки с пустым бокалом из-под коктейля и изображает, что интересуется литературой. Думаю, что после того, как Роберто удалось ее растормошить, она хоть немного ожила. Правда, не исключено, что случилось это слишком поздно.

— Она может найти себе другого любовника. Я имею в виду, если Роберто на самом деле оставил ее.

— Что ж, и такое возможно. Но она такая неопытная, бедняжка. Мы даже точно не знаем, с Роберто ли она уехала. Мы только предполагаем, что с ним. Текст открытки, отправленной ею с Самоса, был таким восторженным… Я просто не знаю, что и подумать…

Они въехали на покрытую щебнем дорогу, по обеим сторонам которой тянулась живая изгородь.

— Осталось два километра, — предупредил Колби.

Он посмотрел на часы и в свете от панельной доски сумел разглядеть циферблат. Было без шести минут девять. Сделав поворот, они проехали мимо фермерского дома, в окнах которого горел свет. Впереди не было никаких строений. Место, по которому они проезжали, было довольно пустынным. Дорогу им перебежал неизвестно откуда выскочивший кролик. Вскоре они подъехали к деревянному мостику.

— Проедешь три километра, никуда не сворачивая, — напомнил Лоуренс Мартине, когда машина переехала мост и остановилась. — Мы прибыли.

— Хорошо. Я еду дальше, затем сворачиваю влево и выбираюсь обратно на шоссе, — сказала Мартина и, немного помолчав, ежась, добавила:

— Я уже жалею, что мы ввязались в это дело. Я боюсь, Колби.

— И я, — признался он и посмотрел на Мартину.

В ее глазах отражалось слабое мерцание звезд. Он вдруг ощутил тонкий запах ее духов и, не сдержав нахлынувших чувств, обнял девушку и принялся ее целовать.

— Ты прекрасна, — спустя некоторое время нежно произнес Колби. — У, черт!..

— Мм-м-м… Что такое?

— Да это сиденье глубокое, как люлька. Такое неудобное. Никто, только автомобилестроители…

— Ну разве эти типы могут сконструировать что-нибудь путное?

— Ты когда-нибудь была на Родосе?

— Мм-м-м….

— Что?

— Нет, не была, — ответила Мартина.

— Там так чудесно…

— Эта шутка стара как мир.

— А я не шучу. Остров Родос… беседки… темное, словно вино, море, а вокруг тебя розы, музыка. Завтра у нас будет шесть тысяч долларов…

— Ты строишь такие соблазнительные планы. Или просто читаешь мне лекцию о заморских путешествиях?

— Поедешь со мной?

— Думаю, меня можно уговорить. Подождешь до завтра?

— Подожду, — с готовностью ответил Колби. Ему очень не хотелось расставаться с Мартиной.

— На щите или со щитом! — произнес на прощанье Колби и вылез из машины.

Мартина в ответ послала ему воздушный поцелуй. Вскоре мощные огни «ягуара» скрылись во мраке.

Колби закурил сигарету, подождал минуту, пока глаза не привыкли к темноте, и медленно побрел по левой стороне дороги. Его захлестывали радостные чувства в ожидании возможной поездки на Родос с этой пленительной девушкой. Ради этого стоило связаться с сумасшедшим Дадли.

Стоял чудесный осенний вечер, ясный, но безлунный и совсем не холодный. На Колби был только твидовый костюм, пальто он оставил в конторе. По обеим сторонам дороги тянулась густая зеленая изгородь. Не прошло и десяти минут, как позади него показалась машина с включенными фарами. Колби почувствовал, как напряглись его нервы.

Приблизившись к нему, машина снизила скорость и проскочила мимо. Судя по силуэту автомобиля, похожему на черепаху, это был «ситроен». Машина скрылась из виду, а Колби неожиданно вспомнил о том, как они с Мартиной целовались в «ягуаре», вынул из кармана носовой платок и стер с лица губную помаду. Предполагалось, что Лоуренса сюда подвезет Дадли, и по дороге Колби мог бы еще раз объяснить, что от него требуется. Колби продолжал медленно идти вперед, под его ногами шуршал гравий. Вскоре он увидел, что машина возвращается.

Яркие лучи фар дальнего света ослепили Колби, и он сошел на обочину дороги, чтобы не попасть под колеса. Но машина уже сбавляла скорость. Не доехав до Колби футов двадцать, она остановилась. Лоуренс повернулся к ней спиной и положил обе руки за голову.

По шуршанию шагов позади него Колби понял, что бандитов двое, и почувствовал, как волосы на его голове зашевелились от страха.

— Если этот salaud35 хоть чуть дернется, пристрели его! — рявкнул грубый голос.

Все это выглядело уж слишком театрально. Пытаются произвести впечатление на gangstere americain, подумал Колби. Или, может быть, они все еще не верят ему, или не читали детективов из «черной серии». Похитители похлопали его по бокам, по карманам пиджака и брюк и удостоверились, что при нем оружия нет.

— Пусто, — сказал один из них.

На глаза Колби накинули черную повязку и завязали на затылке. С характерным резким треском отмотав от рулона полоску липкой ленты, они для большей надежности наложили ее поверх повязки. Затем его подвели к машине. Нащупав рукой открытую заднюю дверь, Колби залез в машину.

— Согнуть колени, — приказал голос, и Колби, опустившись на колени, положил руки на сиденье и уткнулся в них лицом.

Он услышал, как другой бандит влез в машину и захлопнул за собой дверцу. Что-то твердое и холодное уперлось Колби в затылок.

— Не вздумай сопротивляться, а то потом долго придется соскребать мозги с обивки сидений, — сказал один из бандитов.

У этого парня явные театральные наклонности, подумал Колби и немного успокоился. Кто из них звонил в контору, определить было невозможно: во Франции телефонные аппараты очень сильно искажают голос. Теперь холодное дуло больше не давило Колби в затылок, но он знал, что пистолет они держат наготове. Машина рванула вперед, разбросав под колесами гравий. Это был действительно «ситроен». Колби понял это по тому, как высоко его подбросило, когда машина резко тронулась с места.

Первый раз они свернули влево, и это означало, что машина удаляется от Ментено. Вскоре Колби прекратил попытки следить за их маршрутом. Даже школьнику было понятно, что бандиты теперь будут делать бесчисленные повороты, чтобы специально его запутать. Машина долго петляла по дорогам, и Колби уже начал терять счет времени. Через полчаса, может быть, минут сорок пять машина сделала еще один крутой вираж, после чего затряслась по неровной дороге. Наконец, сделав еще один за другим два поворота, они остановились. Дверцы «ситроена» открылись.

— Выходим, — послышался голос.

Колби ползком, на коленях, выбрался из машины, и тут же в нос ему ударил насыщенный запах навоза. Он услышал, как в стойле забилась лошадь. Лоуренс понял, что его доставили на ферму.

Кто-то взял Колби под руку, приставив к его спине пистолет. Сделав три-четыре шага, он почувствовал под ногами бетонное, а может быть, каменное покрытие. Ступив на коврик, он тщательно вытер ноги. Один из сопровождающих Колби бандитов отшвырнул ногой какой-то деревянный предмет, валявшийся на его пути, и тот с характерным глухим звуком отскочил в сторону. Вероятно, это были сабо, выструганная из дерева обувь, которую обычно носят французские крестьяне. Дверь дома со скрипом отворилась, и Колби втолкнули в комнату с дощатым полом. Сквозь повязку ничего не было видно, но по сразу же обдавшему его теплому воздуху Лоуренс понял, что стоит рядом с печкой. В комнате пахло кофе и стряпней.

Глава 8

Весь путь в машине они проехали в полном молчании, теперь бандитов, словно полуразрушенную плотину, внезапно прорвало.

— Alor!36 Еще один pensionnaire!37 — раздался женский голос, молодой, напористый и крайне недовольный. — Может, нам теперь переименоваться в гостиницу «Гид Мишлен», повесить на входе звезду, а под ней пару скрещенных навозных вил…

— Ecoute38!

— Еще на одного готовить и мыть за ним посуду. Я не нанималась стряпать на эту прожорливую бабу, которая, словно пылесос, заглатывает все, что не поставлю на стол, мыть полы или выгребать дерьмо из-под лошади вашего дядюшки Анатоля…

— Замолчи! — раздался мужской голос. — Он снесет нам золотые яйца.

— Ха-ха! Вроде этой бешеной лошади вашего дядюшки Анатоля, она уже наложила золотых яиц в корзину для белья…

— Taistoi39, Габриель! Нечего было ставить корзину рядом с лошадью…

— D'accord40!

Ни рядом с лошадью, ни с коровой, ни с цыплятами или овцами — ни с одним из обитателей этого сельского рая, никогда не страдающих запорами. Увидит ли она снова хотя бы маленький кусочек тротуара, сокрушалась Габриель…

Колби стоя слушал их перебранку. Затем кто-то взял его за руку и усадил на стул. Он понял, что сидит за столом.

— Послушай! — крикнул один из бандитов и так сильно саданул кулаком по столу, что стоявшая на нем посуда зазвенела. — Этот человек утверждает, что у нас вовсе не мисс Мэннинг. Где твои, так называемые, доказательства!

— В правом наружном кармане моего пиджака, — сказал Колби.

— Ага! Он говорит без чикагекого акцента!

— А что вы знаете о чикагском акценте? Слышали в кино?

— По-твоему, Умфри Богарр французский актер?..

— Да ни в одном американском фильме голос Умфри Богарра не звучал!

— К черту его акцент! Посмотрим лучше на доказательства.

Колби почувствовал, как чья-то рука скользнула в карман его пиджака и извлекла оттуда потертую обложку книги и паспорт Кендал Флэнаган.

— Voila!41 Это паспорт нашей заложницы.

— Но на обложке не ее лицо.

— Писатели ставят чужие фамилии на своих книгах. А чужие фотографии в них не печатаются?

— Regarde!42 Если бы у тебя было такое лицо, как у нашей заложницы, ты бы напечатал вот эту рожу на обложке своей книги?

— Ну вот! И ты тоже! — вступила в разговор девица. — На вашем месте я бы ее не отпускала.

— Я только хотел сказать, что каждому ясно…

— Смотрите, а то, как у Жан-Жака, голова закружится. Я бы вам посоветовала приобрести альпинистское снаряжение. Представляю, как вы в одной связке полезете по северному склону на эту белоснежную громадину…

— Хватит! Пора решать, что делать.

— А что здесь решать? Заложница точно не мадемуазель Мэннинг. Берем деньги и смываемся.

— Да, но тридцать тысяч франков… Все вдруг, как один, возбужденно загалдели, но Колби из этого многоголосья следил только за тем, что говорила деваха. Фермой дядюшки Анатоля она сыта по горло. Это что, тот Париж, который ей обещали? С его дискотеками, «Мулен руж», Елисейскими полями и шампанским? Она вот уже пятеро суток, не разгибая спины, ходит за этой идиотской коровой, готовит пищу и открывает бутылки для этой невообразимой бабы, страдающей несказанным аппетитом, которая к тому же оказалась совсем не той, за кого ее приняли. А кроме того, дядюшка Анатоль может завтра вернуться…

Видимо сообразив, что сказала лишнее, она неожиданно замолкла, но для Колби многое прояснилось. Получается так, как и задумано, решил он, они должны постараться завершить это дело сегодня ночью. Не подавая виду, что он обратил внимание на слова девицы, Колби решительным тоном произнес:

— Никто ничего не получит, пока я не поговорю с мадемуазель Флэнаган.

— Вы с ней переговорите.

— Хорошо. Верните мне ее паспорт и заберите свое письмо, оно лежит у меня в левом кармане.

В руку Колби вложили паспорт Флэнаган, и он сунул его в карман пиджака. Кто-то залез к нему в левый карман и извлек из него письмо.

— Каким же надо быть идиотом, чтобы написать такое письмо от руки, — продолжала возмущаться девица. — Вам повезло, что попался американец, хоть он объяснил, как проворачиваются такие дела.

— Пойдемте, — услышал Лоуренс мужской голос и поднялся со стула.

Его развернули и повели, сначала прямо, а потом вновь повернули в сторону. Колби решил, что его ведут по коридору. Когда остановились, Лоуренс услышал, как один из бандитов вставил в замок ключ и открыл дверь.

— Она вам подтвердит, что с ней все в порядке, — сообщил мужчина, которого девушка назвала Жан-Жаком. — Говорите только по-французски, — предупредил он.

— Мадемуазель Флэнаган? — спросил Колби, обращаясь прямо перед собой, где, по его мнению, должна была находиться заложница.

— Да. А вы кто? — поинтересовалась она. В ее голосе, прозвучавшем из глубины комнаты, не было и намека на страх. Вопрос был задан по-французски со специфическим для американцев акцентом. Бандиты молча стояли рядом с Колби и не торопили его.

— Дюк Колби, из Чикаго, — представился Лоуренс. — Я работаю на Карла уполномоченным по улаживанию конфликтов, или, по-другому говоря, вышибалой.

Колби не был уверен, что его слова будут правильно поняты Кендал, но до остальных их смысл должен был дойти наверняка.

— Я только сегодня прилетел в Париж оценить обстановку и выяснить, нельзя ли все тихо уладить, прежде чем обращаться в полицию и прессу.

— Как поживает Карл?

— Грызет от волнения ногти, вы же его знаете. Он хотел поиграть мускулами, но я отговорил. Это могло плохо отразиться на нашем бизнесе. Ну а с вами все в порядке?

— Никаких жалоб.

— Это все, в чем я хотел удостовериться. Дадли сидит и ждет от нас звонка, чтобы привезти деньги. До встречи.

В дверном замке вновь повернулся ключ.

— Теперь удовлетворены? — спросил Жан-Жак.

— Да, вполне, — ответил Лоуренс. — Позвоните по тому же номеру. Когда мсье Дадли ответит, скажите ему всего одно слово «бинго».

— Би-инго.

— Правильно. И он сразу же доставит вам деньги.

— Би-инго. Хорошенько запомни это слово, Реми.

Колби провели несколько метров по коридору и ввели, по-видимому, в другую комнату. Связав за спиной руки, они усадили его на кровать.

— Нас же просто грабят, — сокрушенно произнес Жан-Жак. — Тридцать тысяч франков… Ха! А что поделаешь? Теперь будем делать цицеро.

Бандиты вышли в кухню. Оттуда до Колби долетали их возбужденные голоса. Они спорили между собой, называя друг друга по именам. Через несколько минут хлопнула дверь, и воцарилась тишина, изредка прерываемая грохотом кастрюль и сковородок, которыми орудовала Габриель. Они ушли звонить Дадли, решил Колби и, как бы подтверждая свои мысли, покачал головой. Да, в таком деле, как это, все время приходится давать похитителям советы. Эти blousons noirs43 такие дурные и бесшабашные, что своими необдуманными действиями любого могут привести в трепет. Правда, на эту чикагскую небылицу они все же здорово клюнули.

За двадцать минут пребывания на ферме Колби многое узнал. Теперь полиция в течение часа смогла бы определить их местонахождение. Для этого было достаточно обзвонить окрестные жандармерии и попросить найти квитанции об уплате налогов фермера по имени Анатоль, который несколько дней отсутствовал дома. У фермера есть племянник по имени Жан-Жак, дружка которого зовут Реми, а у того — подружка Габриель. Полиция схватила бы их на следующий же день. Но вся эта информация останется бесполезной, он ведь обещал не обращаться в полицию.

Сидя с завязанными за спиной руками, Колби испытывал большие неудобства. Поерзав, он сполз на край кровати и опустил ноги на пол. Очень хотелось курить. Путы на руках были не сильно стянуты, и он мог бы легко от них освободиться, но Колби не хотел совершать глупых поступков. Он ничем не хотел провоцировать похитителей, тем более что операция по освобождению Флэнаган вступала в решающую фазу.

Лоуренсу оставалось только сидеть и терпеливо ждать, а этому его научили в армии. На кухне вновь хлопнула дверь, и послышались оживленные голоса. Сколько времени бандиты отсутствовали, Колби не знал, он попытался было улыбнуться, но не смог. Все трое говорили одновременно. Что-то произошло, подумал он и подался всем телом вперед, чтобы лучше слышать, о чем они говорят. Но понять, почему спорят похитители, Лоуренс так и не сумел, он уловил в их голосах какие-то интонации, которых раньше не замечал. По его спине медленно пробежал холодок, Колби начала охватывать паника.

Что же не так? Они наверняка уже получили от Дадли деньги, и полицейских вокруг быть не должно. Тем не менее перебранка продолжалась, слышались громкие крики и взаимные обвинения. Бандиты были перепуганы насмерть и теперь валили вину друг на друга. Брань продолжалась еще минут десять, а затем Колби услышал, как в замочной скважине двери его комнаты повернулся ключ.

— Ну, ты, поднимайся, — раздался голос Жан-Жака, и в нем Колби вновь уловил ту же неоправданную резкость, которая прозвучала при их встрече там, на дороге. Бандит был явно перепуган.

Колби поднялся с кровати:

— Деньги получили?

— Да. Они у нас.

— Полицейских вокруг не было, как я и обещал?

— Ни одного мы не видели.

— Вы намерены нас освободить?

— Намерены вас освободить? Salaud! А ты рассчитывал, что мы тебя усыновим?

«Он лжет, — подумал Колби. — По какой-то непонятной причине они решили нас прикончить, а теперь стараются свыкнуться с этой мыслью. Но что же все-таки произошло?»

Колби повели по коридору. Судя по запахам, его привели обратно на кухню, но тепла от печки Колби на этот раз не ощутил. За своей спиной он услышал голоса Реми и Габриель.

— А как насчет того, чтобы развязать мне руки? — спросил Колби.

— Заткнись! Мы это сделаем, как только доставим вас на место, — раздался голос, а затем, обращаясь к остальным, добавил:

— Возьмите ее сумку, все, что ей принадлежит! Проверьте, чтобы ничего не осталось.

Колби услышал новые звуки, кто-то шел в туфлях на высоком каблуке. Габриель таких не носила, значит, они привели Кендал Флэнаган. Лоуренс сделал несколько шагов вперед, услышал скрип открывающейся двери и вышел наружу. Он вновь оказался на скотном дворе.

— Сначала ее, — распорядился Жан-Жак. — А теперь этого.

Колби подтолкнули вперед, кто-то из бандитов пригнул ему голову. Со связанными руками Колби неуклюже протиснулся в дверцу машины и боком завалился на колени Кендал. Его развернули, и он снова оказался в той же позе, в которой был доставлен на ферму. Только теперь справа от него сидела Кендал.

— Так и оставаться! — скомандовал голос. Лоуренс услышал, как все трое уселись спереди. Машина резко дала задний ход, сделала разворот и рванула вперед. Почти сразу же послышалась бранная речь на французском, и машина неожиданно остановилась. Что же случилось на этот раз, подумал Лоуренс.

Он услышал, как открылась передняя дверца, затем звуки удаляющихся шагов. Очень скоро вновь послышались шаги. Багажник машины открылся, и что-то с характерным металлическим звоном упало на его дно. Лопата? У Колби внутри все похолодело. Не может быть, сказал он себе, пытаясь побороть страх, это что-то другое. «Ситроен» вновь рванул вперед, и всех сидящих в нем резко подбросило на ухабе. При выезде на асфальтовую дорогу машина сделала левый поворот, противно взвизгнув шинами.

— Что-то их напугало, — сказала Кендал на ухо Колби.

— Молчать! — раздался резкий окрик спереди. — На английском ни слова.

— А на французском можно? — поинтересовалась Кендал, чем удивила Колби.

Он и не предполагал, что ей хочется поболтать по-французски. Да, пять дней заключения на ферме не прошли даром.

— Заткнитесь, или я вас пристрелю! Кендал замолкла. Колби услышал, как все трое начали неистово перешептываться. Все это выглядело весьма зловеще. У Колби вновь похолодело внутри. До него долетали отдельные слова, неоднократно в их разговоре упоминалась полиция.

— Что-нибудь не в порядке? — спросил их наконец Колби. — Разве вы не знаете, что в полицию мы обращаться не намерены?

— Он говорит, что они не намерены обращаться в полицию. Ха! — воскликнула Габриель.

— Заткнитесь! — рявкнул Жан-Жак. — Все слишком много болтают!

У Колби упало сердце. Кендал бандиты не связали, и она, опустив вниз руку, коснулась запястья Лоуренса. Видимо, все эти дни ее просто привязывали к кровати, и сейчас, выводя из дома, в спешке забыли связать руки. Пальцы Кендал скользнули по веревке, стянувшей запястья Колби, и, нащупав узел, потянули за него.

Она его, скорее всего, развяжет, подумал Колби, уже не надеясь, что все образуется само собой. Руки его были внизу, и бандиты с переднего сиденья не могли их видеть. А кроме того, в салоне машины было, точнее, должно было быть достаточно темно. Рассвет, как полагал Колби, еще не наступил.

Машина мчалась по дороге на большой скорости, противно визжа при каждом повороте. Колби чувствовал, что натяжение веревки постепенно ослабевает. Каждую секунду бандиты могли обнаружить, чем занята Кендал. Тогда криками не обойдется, наверняка ударят ее рукояткой пистолета по голове или руке. На переднем сиденье все еще возбужденно перешептывались. До Колби стали отчетливо доноситься некоторые слова и даже целые фразы:

— ..Ты со своими дурацкими идеями!.. Все пошло насмарку… Треплетесь слишком много…

Затем Лоуренс услышал то, от чего у него по спине пробежали мурашки:

— ..Нет уж, это была твоя затея, ты и давай! Колби почувствовал, что веревка совсем ослабла и, соскользнув по его запястьям, упала на пол.

Руки у Лоуренса стали свободны.

— А теперь делаем вот так! — радостно воскликнула Кендал и так громко завизжала, что от одного только воспоминания об этом визге даже многие годы спустя можно было прийти в ужас.

Колби развернуло и швырнуло на пол. Ему показалось, что машина, уподобившись реактивному самолету в конце взлетной полосы, вот-вот оторвется от земли. «Ситроен» сначала бросило вниз, затем вверх. Раздались звуки, словно кто-то рванул струны скрипки и порвал их. Колби уже решил, что они летят по воздуху, как машину ударило о землю, и тут же послышался резкий хлопок лопнувших шин. «Ситроен», врезавшись во что-то похожее на огромный мягкий столб, внезапно сбавил скорость, и Колби больно прижало к спинке сиденья. Он услышал нечто напоминавшее громкий шелест опавшей листвы. После того как автомобиль еще немного проехал, его занесло, и он перевернулся. Послышался лязг и скрежет металла, дверцы машины с шумом распахнулись. Перевернувшись во второй раз, теперь уже плавно и почти бесшумно, «ситроен» замер, словно наконец-то нашел место, где испустить последний вздох.

Кажется, лопнули барабанные перепонки, подумал Колби. Но нет, был слышен рокот работающего двигателя. Пробыв несколько часов в полной темноте, с черной повязкой на глазах, да еще после бешеного вращения в этой, можно сказать, центрифуге, Лоуренс поначалу никак не мог сообразить, где он находится и как отсюда выбраться. Он был похож на пьяного. Его сильно помяло в машине, но, видимо, он остался цел и невредим, по крайней мере руками и ногами Колби мог шевелить, не испытывая никакой боли. Он нашарил рукой сиденье, которое оказалось у него над головой.

Послышались громкие вопли на французском. Машина начала плавно покачиваться из стороны в сторону. Колби почувствовал запах бензина и вновь услышал тарахтящий звук двигателя. Все вокруг него как-то удивительно плавно вибрировало. Машина вот-вот будет объята пламенем, подумал он и раскинул руки, ища путь кспасению. В том месте, где должна была быть дверца, его рука уткнулась в солому. Этому можно дать несколько объяснений, например, автомобиль перевернулся и попал в стог соломы, подумал Лоуренс.

Поблизости один за другим раздалось несколько глухих, свистящих звуков, затем послышались французские ругательства. Следовало торопиться, нужно было разыскать Кендал и выбраться с ней из «ситроена», пока тот не вспыхнул, словно факел. Запах бензина становился все сильнее и сильнее. Колби вновь раскинул руки, но ничего, кроме сидений над своей головой и спереди, не нащупал. Она исчезла. Лоуренс снова протянул руки к тому месту, где когда-то висела дверца. Вверху, между днищем машины и соломой, оставался зазор. Колби, словно крот, стал карабкаться наружу. Кто-то схватил его за руку и помог выбраться. Колби понял, что оказался на вершине соломенного стога.

— Мы, наверно, установили новый рекорд в прыжках на автомобиле, — восхищенно произнесла Кендал.

Она отпустила его руку, затем послышалось , шуршание, звуки шагов, и Колби показалось, что он остался в одиночестве.

Усевшись почти на самой верхушке стога, он принялся срывать с глаз повязку, но тут почувствовал, как солома под ним провалилась, и он на спине головою вниз съехал со стога. Повязку ему удалось сорвать лишь в тот момент, когда он окончательно приземлился. Теперь его голова и спина покоились на земле, а подошвы ботинок смотрели в темное небо.

Прямо над ним маячил силуэт перевернутого «ситроена». Слегка свисая со стога, автомобиль лежал на его верхушке днищем вверх. Двигатель еще работал, колеса по инерции продолжали вращаться. Передние фары, разрезавшие пучками света ночную мглу, были похожи на два огромных глаза, печально взывавших о помощи. Просто удивительно, подумал Колби, до чего этот «ситроен» похож на черепаху, выбравшуюся на песчаный берег, чтобы отложить яйца, но которую поймали, чтобы сварить из нее суп, и перевернули на спину.

Он услышал что-то вроде хлопка, а затем неясное бормотание. Лоуренс повернулся и тут впервые увидел Кендал Флэнаган.

Это было потрясающее зрелище, которое в мельчайших подробностях, словно кадры замедленной съемки, Колби запомнил на всю жизнь. Как выяснилось позже, он был не первым, на которого Кендал Флэнаган произвела столь неизгладимое впечатление, неожиданно представ перед ним во всей своей красе и мощи. Надо сказать, что Лоуренс увидел ее одетой. Можно представить, какой шок испытывали мужчины, перед которыми Кендал являлась в чем мать родила. Ее внешний вид был способен затмить все самые яркие воспоминания прошлого у кого угодно.

Позже, когда Колби рассказал знакомым дзюдоистам о Кендал, те в один голос заявили, что такого просто не могло быть. Не могла она с такой легкостью подвести свое плечо под руку мужчине, упереться ему в вертлюжную впадину, перегнуть его и рывком швырнуть на землю. Не могла Кендал и одновременно оторвать от земли двух бандитов. Не могла? Но Колби видел это собственными глазами. Может быть, он и не силен в дзюдо, но и этим дзюдоистам не доводилось встречаться с Кендал Флэнаган.

Эта белокурая громадина, ростом под метр девяносто и весом под девяносто килограммов, стояла в лучах автомобильных фар, словно оживший персонаж Ветхого Завета. На ней было черное вечернее платье, на ногах — туфли на высоком каблуке без задников, на шее висела нитка жемчуга. Это перед ней то ли Жан-Жак, то ли Реми, описав в воздухе замысловатую траекторию, рухнул головой вниз и, клацнув зубами, затих. Второго, одетого в кожаную куртку, Кендал легким движением перекинула через плечо, и он распластался на земле так же, как и его напарник. Только этот попытался было подняться, но снова упал на спину. Кендал поправила платье.

— Если нужна помощь, — сказал Колби, — то я могу заняться красоткой.

— Она вон там, — повернувшись назад, показала пальцем Кендал.

На освещенном светом автомобильных фар пятачке сидела Габриель. Кендал, окинув взглядом место побоища и убедившись, что противник окончательно повержен, с торжествующей улыбкой на лице посмотрела на Лоуренса.

— Может, нам лучше поскорее отсюда убраться? — предложила она. — Здесь где-то валяется их пистолет.

Затем она повернулась и полезла на стог соломы. Решив, что Кендал намерена столкнуть автомобиль на землю, Колби быстро поднялся на ноги и отошел в сторону. Взобравшись наверх, она нагнулась и на некоторое время исчезла в салоне «ситроена».

— Ловите, — раздался ее крик, и Колби увидел, как сверху в него полетел портфель мистера Мерримана.

Как только он его поймал, послышалось молодецкое «й-и-их!», и Кендал соскользнула по противоположному склону вниз. Обежав стог, Колби увидел, что она сидит на земле и поправляет подол, оказавшийся у нее под мышками. Поднявшись на ноги, она подхватила дамскую сумочку, сделала пару шагов, но неожиданно остановилась. В ее глазах застыло нечто похожее на изумление.

— Подержите-ка минутку, — попросила она и протянула Лоуренсу свою сумочку.

Затем она принялась отчаянно шарить руками у себя под юбкой.

— Солома в трусики набилась, — извиняясь, объяснила она. — Кусается, как блохи.

Колби услышал, как Габриель посылает на их головы всевозможные проклятия и призывает своих пока не поздно схватить заложников. Но ее призывы остались безответными. Тогда она стала кричать, чтобы хоть кто-нибудь из ее дружков подобрал пистолет. Колби и Кендал поняли, что надо спешить. В этот момент раздался взрыв, и стог соломы вспыхнул ярким пламенем, словно в него попал зажигательный снаряд.

Держась от него подальше, они обежали горящий стог и сразу же за ним уткнулись в проволочную ограду, за которой проходило шоссе. В этом месте оно делало плавный поворот и уходило в сторону заставленных стогами полей, после чего резко, почти под прямым углом, опять меняло направление.

— Что вы сделали с тем, кто был за рулем? — спросил Колби, когда они пересекли канаву и вышли на шоссе.

— В тот момент, когда я завизжала, сорвала с себя повязку и закрыла ему глаза, — ответила Кендал.

И это тогда, когда машина на скорости сто километров в час шла на поворот, подумал Колби. Такая шутка выведет из строя любого водителя. Если об этом станет известно другим потенциальным похитителям, похищение ей больше не грозит: кому охота держать у себя «вождя краснокожих».

Сзади раздался выстрел, и они, резко обернувшись, успели заметить тень, мелькнувшую между стволами деревьев, растущих на противоположной стороне канавы. Услышав топот бегущих за ними преследователей, Лоуренс и Кендал выбежали на проезжую часть шоссе. Кендал на мгновение остановилась, сняла туфли на высоком каблуке и, словно спринтер, рванула по ровному асфальту. Колби бежал за ней, держа в одной руке ее сумочку, а в другой портфель Дадли. Света от ярко горевших на темном небе звезд было достаточно, чтобы бандиты могли видеть, куда они бегут, но впереди слева на расстоянии каких-то пятидесяти ярдов от беглецов уже чернела стена раскидистых деревьев. Достигнув лесопосадки, они нырнули в нее и, пробежав по ней еще несколько ярдов, спрятались в густых зарослях кустарника. Вскоре они услышали крики и громкий топот ног по асфальту. Один из преследователей, свернув с шоссе, углубился в лесополосу и, продираясь сквозь кусты, прошел ярдах в двадцати от беглецов.

Некоторое время с дороги доносились раздраженные голоса одного из бандитов и девицы. Через несколько минут безуспешного поиска к ним присоединился третий, и они, собравшись втроем, громко ругаясь, принялись обвинять друг друга в провале операции. По их постепенно затихающим голосам Колби понял, что бандиты уходят в сторону полыхавшей машины.

— Уверена, что нас собирались прикончить, — сказала Кендал. — А вы что думаете?

— То же самое, — ответил Лоуренс. Его продолжал мучить все тот же вопрос: почему поведение бандитов так круто изменилось?

Что могло произойти?

— Что-то случилось, когда они отправились за выкупом, — предположил Колби.

— Полагаете, что из-за денег? Не удивительно, ведь Дадли и из-за десяти франков готов удавиться.

— Но Мартина? Она-то ни за что не позволила бы ему схимичить, — заметил Колби. — А кроме того, вы ему просто необходимы для завершения романа.

Он расстегнул «молнию» на портфеле, щелкнул зажигалкой и для маскировки заслонил собой ее пламя. Портфель был доверху набит деньгами: десяти-, пятидесяти-и стофранковыми банкнотами, то есть в том виде, в каком их получил в банке Дадли.

— Ничего не могу понять, — задумчиво произнес Колби.

Он не смог побороть в себе желание закурить. Теперь это можно было себе позволить, густые кусты надежно скрывали их. Колби извлек из кармана пачку сигарет.

— Закурите? — спросил он Кендал.

— Спасибо. С превеликим удовольствием. В свете пламени зажигалки Колби сумел разглядеть весьма миловидное лицо девушки, ее довольные, полные решимости серые глаза.

— Вы, как я поняла, приятель Мартины? — спросила она. — Вы, случайно, не из «Коза ностры»?

— Мы познакомились с Мартиной пару дней назад, — ответил Лоуренс.

Неужели прошло всего два дня, удивленно подумал он. Уму непостижимо!

— Дадли нанял нас, чтобы мы вас спасли, — продолжил он.

— А как Санни Джим? Уже получил свой срок? Можно надеяться на его досрочное освобождение?

Колби усмехнулся и решил подыграть Кендал:

— Он теперь уже никому не доверяет. Одному из следователей удалось расколоть его прежде, чем тот успел обратиться к своему адвокату.

На шоссе было тихо. Докурив, они бросили окурки на землю и, покинув свое укрытие, вышли на дорогу. Чем дальше они смогут уйти от этого места прежде, чем рассветет, тем лучше, подумал Колби и стремительно направился по шоссе. Кендал, все еще державшая туфли в руке, босиком шагала рядом. Через несколько сот ярдов они дошли до поворота и прислушались. Погони как будто не было. Через полчаса небосклон на востоке стал светлеть. К этому времени они дошли еще до одного пересечения дорог. Париж находился по правую сторону, в ста десяти километрах от этого места. Надпись на придорожном щите гласила, что до ближайшего селения под названием St.Metard-au-bout-de-la-colline, что означало «Сен-Метар-на-вершине-холма», четырнадцать километров.

Два-три автомобиля проскочили мимо, но ни один из них не остановился. Когда стало совсем светло, Колби удалось притормозить старый потрепанный грузовичок, за рулем которого сидел фермер. В кузове машины были овцы. Лоуренс пояснил фермеру, что они попали в автокатастрофу и хотели бы добраться до Сен-Метара. Для двоих в кабине грузовика места не было, и Колби, подсадив на переднее сиденье Кендал, забрался к овцам в кузов. Старый грузовичок взревел и не спеша покатился по дороге. Проехав с милю, машина вдруг резко сбавила скорость и чуть было не съехала на обочину. Колби ничего не мог понять, пока из окна кабины машины не вылетела пара изодранных чулок и не пролетела мимо него. Лоуренс усмехнулся.

Из-за горизонта появилось солнце. Свежий утренний воздух бодрил, словно шампанское. Теперь Колби чувствовал себя прекрасно, и в значительной степени причиной тому был туго набитый франками портфель. С финансовой точки зрения, эта ночь, как ни странно, оказалась для него весьма удачной. Может быть, теперь ему удастся расколоть Дадли на вознаграждение, которое надо будет поделить с Кендал. Ведь они сэкономили ему тридцать тысяч франков! Через час-другой он снова увидит Мартину, и если ему будет сопутствовать удача, то, возможно, уже сегодня после обеда они вместе окажутся на пути к острову Родос, той точке земного пространства, о которой мужчина, с головой ушедший в думы о прекрасной даме, мог только мечтать. Промурлыкав несколько тактов песни «О, как прекрасно это утро», Колби с улыбкой посмотрел на своих соседей, но те с удивительным равнодушием и безучастностью овец, ведомых на заклание, тупо уставились на него. Он закурил сигарету и расслабился. Мысли его уже ничто не омрачало.

Селение Сен-Метар представляло собой небольшую деревню с тремя или четырьмя улицами, расположенными перпендикулярно шоссе, и притулившейся на самом ее краю колокольней, величаво возвышающейся в лучах восходящего солнца. У центральной улицы грузовик остановился. Колби помог Кендал вылезти из кабины и дал фермеру десять франков. Тот в знак почтения приподнял над головой кепку и, как бы не веря своим глазам, еще раз посмотрел на девушку. Затарахтел двигатель, и машина поехала по шоссе дальше. Какой-то шедший по тротуару местный крестьянин, вытянув шею, с удивлением посмотрел в их сторону, после чего прибавил шагу.

Как оказалось, Кендал в кабине зря времени не теряла. Она не только сняла с себя пришедшие в негодность чулки и выбросила их в окошко, но успела наложить косметику и уложить волосы, которые теперь сияющими серебряными завитками обрамляли ее лицо. Если бы не помятое местами черное платье, можно было бы предположить, что она собралась на званый вечер где-нибудь в Париже. Колби оглядел себя и обнаружил, что весь его твидовый костюм облеплен соломой. — Не знаю, как вы, а я бы проглотила первое, что попадется мне под руку, — взглянув на Лоуренса, с улыбкой сообщила Кендал.

Колби огляделся вокруг, но ничто не привлекло его внимания. Похоже, в такой ранний час перекусить здесь было негде. Прямо напротив он заметил работающую булочную, дальше через дом стоял газетный киоск, а за ним — маленькое кафе. Даже если в деревушке и был ресторан, он наверняка открывался не раньше обеда. В кафе должен находиться телефон, нужно позвонить Мартине, подумал Колби, и они вместе с Кендал пересекли улицу. Фермер, проезжавший мимо на каком-то сельскохозяйственном агрегате с резиновыми шинами на колесах, повернул голову и уставился на Кендал. Легко представить, что бы случилось, если бы она в час пик переходила улицу где-нибудь в Риме. Мостовую бы залило кровью, подумал Колби.

Столиков на тротуаре перед кафе не было. Внутри помещения, в зале на восемь — десять столиков виднелась небольшая барная стойка с пивными кранами и агрегат «эспрессо» для приготовления натурального кофе. Помимо стоящего за стойкой владельца заведения и официанта, обслуживавшего столики, в кафе находилось еще с полдюжины посетителей, одетых в основном или в парусиновые костюмы для работы на ферме, или же в голубые джинсовые комбинезоны рабочих. Некоторые из них читали парижские газеты. Как только Лоуренс и Кендал вошли в зал, все дружно, отодвинув от себя газеты, повернули головы в их сторону. Один из посетителей уже было поднес к губам кружку, но, заметив вошедшую Кендал, забыл о пиве и вылупил на нее глаза. Не дай Бог дернет головой, подумал Колби, тогда уж точно его глаза вывалятся из орбит и упадут в кружку.

Такая реакция местных жителей на его спутницу озадачила Колби. Какой бы крупной и красивой она ни была, они же все-таки французы, а не итальянцы. С теми было бы ясно. Правда, это не Париж, а сельская местность, где нравы обитателей могут быть попроще, но все же. Колби бросил взгляд на барную стойку, где стоял телефон. Придется подождать, так как владелец кафе только что сам поднял трубку. Реакция подошедшего к ним официанта, как показалось Колби, не отличалась индивидуальностью. Как и остальные, он оцепенел. Кендал улыбнулась ему и на вполне сносном французском произнесла:

— Бутылку шампанского, четыре чашки кофе, бекон, хм-м-м-м… шесть яиц и полную тарелку булочек.

За один раз все ему не донести, подумал Колби.

Неужели они вдвоем с Кендал смогут все это умять?

— А вы что себе закажете? — спросила его девушка.

Явно пораженный то ли объемом заказа, то ли габаритами клиентки, его сделавшей, официант принялся объяснять, что у них всего лишь кафе, закусочная. Что у них не на чем варить шампанское, то есть, извините, яйца.

— Ox! — произнесла раздосадованная Кендал. — А сандвичи с ветчиной у вас водятся?

— Да, конечно же, мадемуазель. Сколько?

— Носите, пока не остановим.

— Чтобы охладить грудь… тысяча извинений, я хотел сказать, шампанское, потребуется время, — пролепетал ошарашенный официант.

Кендал одарила его улыбкой и взмахнула рукой.

— Ничего, нас устроит бутылка из погреба, — сказала она и, уже обращаясь к Лоуренсу, попросила по-английски:

— Пусть он, как можно быстрее, принесет нам что-нибудь поесть, иначе меня стошнит. Скажите ему, что я беременная, или придумайте что-нибудь еще.

Колби усмехнулся и объяснил официанту, что молодая леди сильно проголодалась. Официант тут же удалился. Кендал подняла портфель и расстегнула замок.

— Завтрак за счет этого величайшего и щедрейшего покровителя искусств Лоренцо Великолепного, то есть Дадмл. Ой, что это? — вдруг воскликнула она и щелкнула пальцами. — Колби, дорогой, вы только посмотрите, — сказала Кендал удивленным голосом.

— Сейчас, — с готовностью ответил Лоуренс и бросил взгляд на соседний столик, куда показывала Кендал.

Только что присевший за него мужчина разворачивал газету. Это была «Франссуар», на первой странице которой Колби сумел рассмотреть огромную, на четверть газетного листа, фотографию Кендал Флэнаган. Рядом с фотографией жирным шрифтом было напечатано «БУЖИ ЛИ УБИЛА ПЕПЕ? КТО ОНА, ЭТА ОЧАРОВАТЕЛЬНАЯ БУЖИ?»

Колби обомлел. Он словно окаменел и лишился дара речи. Единственное, о чем он сразу подумал, — это то, что владелец кафе уже успел заявить в полицию. Пять минут назад он говорил по телефону.

Кендал повернулась и с удивлением посмотрела на Колби.

— О Боже! — воскликнула она и по неосторожности локтем опрокинула портфель.

Несколько пачек сотенных банкнотов вывалились на стол, и в этот самый момент к их столику подошел официант с бутылкой шампанского. Увидев деньги, он, в изумлении открыв рот, остолбенел. Наконец Колби пришел в себя и принялся сгребать со стола деньги и запихивать их обратно в портфель. Вытащив из последней пачки стофранковую купюру, он положил ее на столик и, поднявшись со стула, вместе с Кендал направился к выходу.

Не успели они дойти до двери, как в кафе быстрым шагом вошел жандарм.

— Минуту, мадемуазель! — обратился он к Кендал и протянул в ее сторону руку.

Вероятно, это стало его самой большой ошибкой за все время службы в полиции. Предчувствуя, что произойдет в следующую секунду, Колби издал стон.

Глава 9

Он услышал, как хрустнул плечевой сустав у жандарма, и увидел, как тот, взмыв вверх, начал описывать в воздухе дугу. Колби, несмотря на потрясение, сумел заметить, что на этот раз борцовский прием Кендал провела не в той манере, как прошедшей ночью, когда ее противниками были двое молодых парней. Бросок она выполнила с более короткой дистанции, может быть, потому, что жандарм был покрупнее тех ребят и сделать захват на расстоянии было для нее гораздо тяжелее. Но нет, вряд ли, подумал Лоуренс, скорее всего, она просто не успела позавтракать.

Жандарм рухнул на столик, на котором стояло несколько чашек с кофе, кружка пива и бутылка «Эвиана». Ножки столика не выдержали, и он, складываясь под тяжестью жандарма, врезался в соседний столик, за которым сидели двое посетителей и потягивали «божоле». Все трое одновременно оказались на полу.

Колби и Кендал выскочили из кафе. Лоуренс даже не успел понять, он ли задел официанта, или тот с утра успел заложить за воротник и сам выронил бутылку, но слабо охлажденное шампанское, пенясь и шипя, стало растекаться по полу.

Оказавшись на улице, Колби и Кендал побежали направо, хотя в их ситуации было все равно, куда бежать. Направление не имеет никакого значения, главное — скрыться, подумал Лоуренс, иначе прямой путь в каталажку. Неподалеку виднелся перекресток, и они, добежав до него, свернули за угол. Высокие каблуки мешали Кендал бежать в полную силу, и она, сбросив туфли, очень скоро догнала Колби.

— Следующий раз на прогулку по вечернему Парижу я надену кроссовки, — тяжело дыша, сказала Кендал.

Добежав до следующего поворота, они услышали позади себя громкие крики погони. Надежды скрыться от преследователей уже не оставалось, но тут откуда-то до них донесся шум двигателя. Судя по звукам, это был тарахтевший на холостом ходу мотоцикл. Обогнув угол дома, в двадцати футах справа от себя они действительно обнаружили огромный, мощный с виду мотоцикл. Его владелец, скорее всего, забежал в табачную лавку, рядом с которой и стоял этот рычащий монстр.

— Садимся! — крикнул Колби и кинулся к мотоциклу.

Последний раз Лоуренс управлял мотоциклом, когда ему было девятнадцать лет, да и подобной модели видеть ему не приходилось. Тем не менее Колби, запрыгнув на сиденье, схватился за руль. Кендал мгновенно уселась сзади и обхватила его за талию. Взревел двигатель, и они на огромной скорости рванули с места. Колби направил мотоцикл прямо. Позади раздался крик, и Кендал, как показалось Лоуренсу, довольно хихикнула.

Свернув за угол, Лоуренс снова дал полный газ. Пересекая улицу, на которой стояло кафе, он мельком посмотрел в его сторону. Человек двадцать — тридцать стояли перед кафе, крича и отчаянно размахивая руками. На следующем перекрестке Колби вновь свернул вправо и, проехав еще немного, завернул налево. Теперь они оказались на выезде из деревни, на том самом шоссе, по которому и приехали в Сен-Метар. На руле мотоцикла болтался портфель Дадли, а свою сумочку Кендал плотно прижимала руками к животу Колби.

Выехав на шоссе, Лоуренс прибавил газу, а Кендал, почти касаясь губами его уха, вновь хихикнула и произнесла:

— Жандарм оказался жутко свирепым. Ему было от чего рассвирепеть, подумал Колби.

— Он же после вашего броска, пролетев десять футов, угодил в чей-то завтрак.

— Нет, я не о том жандарме, а совсем о другом. У которого вы угнали мотоцикл.

— О Боже! Это мотоцикл жандарма? Вы уверены?

— Конечно. Он был в форме и при оружии. Он уже собирался в нас стрелять, но, увидев меня, опустил пистолет. Мне кажется, французские полицейские такие милые.

На что Колби, пожав плечами, ответил:

— Они могут быть круче крутого. Из-за рева двигателя им трудно было продолжать разговор, а кроме того, сильный ветер нещадно хлестал по лицам. Они неслись в направлении Парижа со скоростью сто двадцать километров в час. Колби оглянулся и бросил последний взгляд на Сен-Метар и колокольню, величественно возвышающуюся в ранних лучах восходящего солнца.

Надо что-то решать, сказал себе Колби. Но как именно, он не знал. Шансов добраться до Парижа на этом мотоцикле у них не было. Пройдет десять минут, и вся окрестная полиция будет оповещена о случившемся, сразу же начнутся поиски. По той же причине они не могут заехать ни в одно селение, чтобы хотя бы позвонить Мартине. И дело было не только в украденном мотоцикле, Кендал теперь вообще нигде не могла спокойно появиться. Правда, при желании во Франции можно было бы отыскать трех или четырех человек, которые при встрече с де Голлем его бы не узнали. Но с Кендал Флэнаган совсем другой случай: в считанные часы она стала настоящей знаменитостью.

Через несколько минут они вновь оказались на том же перекрестке, где были на рассвете, когда бежали от бандитов. Одна из дорог, уходя влево, вела к тому месту, где перевернулся «ситроен». Туда им ехать было нельзя. Теперь там, вероятно, орудует полиция. Судя по придорожному знаку, ближайший поселок находился от них в шестнадцати километрах по дороге, ведущей прямо. Колби решил отъехать подальше от Парижа, съехать с основного шоссе и, не показываясь на люди, отыскать какую-нибудь одиноко стоящую ферму, откуда можно было бы позвонить. Проехав прямо еще километров пять, он увидел то, что искал. Недалеко от дороги перед ними раскинулась, судя по внешнему виду, довольно преуспевающая крестьянская ферма с большим жилым домом, к которому, как сумел заметить Лоуренс, тянулись провода телефонной линии. Никого поблизости они не заметили. От шоссе к ферме вела грунтовая дорога, которая, изгибаясь полукругом и плавно спускаясь по пологому склону неглубокого оврага, выходила на старый каменный мост. По каменистому дну оврага бежал ручей, по краям которого росли ивы. Ни машин, ни людей вокруг не было. Сбросив обороты, они медленно стали спускаться вниз. Миновав мост, Колби остановил мотоцикл. Вправо от них вдоль ряда ивняка тянулась тропинка.

Кендал быстро спрыгнула на землю, а Лоуренс, заглушив двигатель и передав ей портфель, покатил мотоцикл по тропинке. Пройдя по ней ярдов тридцать, Колби повернул руль и направил мотоцикл в густые заросли ивняка. Окрашенные в желтые цвета деревья еще не успели сбросить с себя пышное осеннее убранство. Пробравшись сквозь заросли, Кендал и Лоуренс оказались на самом краю извилистого ручья, весело бегущего по каменистому дну. Рядом Колби увидел небольшую тихую заводь с высокой травой. С основной дороги это место не просматривалось, и он решил угнанный мотоцикл спрятать здесь. Колби с особой грустью подумал о Мартине, о сорвавшейся поездке на Родос…

Кендал тем временем с восторженной улыбкой на лице босыми ногами шлепала по каменистому дну ручья.

— Отлично сработано, Колби. Что теперь будем делать? — радостно спросила она.

— Отбывать пятилетний срок. Думаю, столько полагается за нападение на жандарма, за сопротивление при задержании, за кражу полицейского мотоцикла…

— О, это пустяки. Мы что-нибудь придумаем, — произнесла Кендал, стоя в ручье и испытующе поглядывая на Колби. — Как вы думаете, здесь раки водятся?

— Не знаю, — со вздохом ответил Лоуренс. — Я бы не стал их ловить, сезон на них, должно быть, уже закончился.

Он достал две сигареты и протянул одну Кендал. В пачке у него осталось еще две. Пока Колби, курив, пытался собраться с мыслями, Кендал, подняв юбку, бродила по ручью, видимо надеясь выловить в нем что-нибудь съедобное. Ноги у нее потрясающей красоты, отметил про себя Лоуренс.

Она повернулась и, поняв его восхищенный взгляд, улыбнулась.

— Для трехсот долларов совсем неплохо. Невозможно определить, какая из них деревянная, — пошутила она.

— Верно. Особенно на расстоянии, — отпарировал Колби. — А теперь перейдем к делу. Надо же что-то предпринять. Так вы не убивали Торреона?

— Конечно же нет.

Она вышла из воды и присела рядом с Колби:

— Мне нравился Пепе. Он был таким привлекательным. Даже в своих ботинках на высоком каблуке его рост не превышал пяти футов и четырех дюймов, на зато какой это был мужчина.

— Я как-то встречался с ним, — сказал Колби. — Все его отлично знали. Энергия так и хлестала из него.

— Да, всегда и во всем, — согласилась Кендал, и на ее лице появилась задумчивая улыбка. — Пепе всегда оказывался в центре всех событий. А его безмерная страсть к высоким блондинкам? Поэтому меня так и потрясло, когда я увидела, что именно мое фото оказалось на странице газеты. Газетчики напечатали первую попавшуюся фотографию из тех, которые были обнаружены у него на квартире. В целом Стокгольме не сыщешь столько блондинок, сколько их перебывало в гостях у Пепе. Поэтому я не очень-то и беспокоюсь…

Тут Колби понял, что более легкомысленного и беззаботного существа, чем Кендал, он еще не встречал. Пять дней ее держали на ферме взаперти, и она за это время не просмотрела ни одной газеты.

— Кроме того, — продолжила она, — никто не знает моего настоящего имени. Пепе называл меня не иначе как Бужи. Родной язык его был испанский, но он говорил и на хорошем французском, и немного по-английски. Он знал, что меня зовут Кендал, но был уверен, что начинается мое имя с английской буквы «си», а при таком написании мое имя переводится с английского как «свечка». А поскольку по-французски слово «свечка» звучит как «бужи», он и стал меня так называть. Ему это было легче произносить. Пепе никогда не комплексовал из-за своего маленького роста. Его фамилия Торреон в переводе с испанского означает «башня». Он часто шутил по этому поводу, так и говорил, что он маленькая башня, а я большая свечка.

До государственного переворота в своей стране он занимал пост министра обороны, это тогда он на подавление мятежа истратил девять миллионов долларов. А закупил на них всего лишь ящик винтовок да пару дюжин ручных гранат. Новое правительство не могло ему этого простить и несколько раз пыталось его ликвидировать. Поэтому он всегда, за исключением собственной квартиры, находился в окружении охранников.

В ту роковую ночь, точнее, около пяти часов утра он в сопровождении Кендал вернулся в свою квартиру. Охранники Торреона довели их до самой двери. Час спустя, когда уже наступил рассвет, у Пепе и Кендал возникло непреодолимое желание сначала осушить еще одну бутылочку «Вдовы Клико», а затем уже приступить к завтраку, состоявшему из литровой бутылки холодного вина и большой банки черной икры. Они вдвоем направились на кухню, расположенную в дальнем конце квартиры, и, проходя по коридору, услышали звонок в дверь.

Во входной двери имелся глазок, через который можно было видеть, кто стоит на лестничной площадке. Торреон подошел к двери, глянул в глазок и спросил, кто там. Он конечно же видел того, кто позвонил в дверь, но, видимо, захотел услышать голос незваного гостя. Тех, кто говорил по-французски с испанским акцентом, вооруженные охранники Пепе брали под свой особый контроль.

Человек за дверью сообщил, что принес телеграмму для мсье Торреона. Кендал показалось, что ответ почтальона прозвучал на чистейшем французском. То же самое, очевидно, показалось и Пепе. Он снял цепочку и открыл дверь. Кендал могла бы уйти обратно в спальню или пройти в глубь холла, но вместо этого отошла немного в сторону, так, чтобы почтальон не смог ее увидеть.

Торреон всего лишь на фут приоткрыл дверь, как тут же раздался какой-то странный звук, словно открыли банку с пивом, только намного громче. Пепе качнулся и, продолжая держаться за дверную ручку, стал клониться назад, а затем рухнул у ног изумленной Кендал. Он лежал на полу, прижимая руку к тому месту на груди, откуда торчал какой-то странный предмет — не то длинная стальная спица, не то стрела арбалета. Стрела поразила Пепе прямо в сердце. Все произошло настолько неожиданно и быстро, что ошеломленная Кендал, ничего не соображая, шагнула к двери и оказалась лицом к лицу с незнакомым мужчиной.

На нем была униформа, фуражка и другие атрибуты почтового служащего. Никакого оружия при нем Кендал не увидела. Он стоял неподвижно, словно изваяние, и продолжал держать телеграмму в протянутой руке.

— Оружие было спрятано у него в рукаве, — пояснил Колби, — и наверняка самодельное. Такая пневматическая трубка, стреляющая под высоким давлением стальными стрелами. Несколько лет назад в Женеве одного застрелили из такого оружия.

— Да, скорее всего, вы правы, — согласилась Кендал.

— Вы успели разглядеть лицо убийцы? — спросил Лоуренс.

— Разглядеть его лицо? Колби, дорогой, мы стояли в дверях на расстоянии чуть более полуметра друг от друга. Скорее всего, из той штуковины, которую убийца прятал в рукаве, можно было выстрелить всего один раз, и он наверняка имел при себе хоть какой-нибудь пистолет. Но он стоял неподвижно, смотрел на меня глазами попавшейся на крючок рыбы и совсем не собирался куда-то бежать. Я предстала перед ним совершенно голая, а он бормотал что-то похожее на «джубба-джубба-джубба» и тянул ко мне руку с этой телеграммой. Мне даже показалось, что он ищет на моем теле место, куда бы ее прилепить.

Бедняга. Можно представить, какой шок получил убийца, увидев Кендал в чем мать родила. Он, наверное, и по сей час бродит где-нибудь по парижским улицам, ошарашенный подобным зрелищем, подумал Колби.

Наконец Кендал пришла в себя и захлопнула перед «почтальоном» дверь. Она бросилась к телефону, чтобы позвать на помощь, но потом поняла, что не знает, как в Париже в столь ранний час вызвать врача или позвонить в больницу. К тому же ее французский язык оставлял желать много лучшего. Бросив в отчаянии телефонную трубку, Кендал кинулась обратно к Пепе, чтобы удостовериться, жив ли он, и тут она поняла, что ему уже ничем не поможешь. Пепе Торреон был мертв. Стрела сразила его наповал. Кендал залилась горькими слезами. Может быть, Пепе и вывез из страны все, что только смог украсть, но все же этот маленький шалун был таким очаровательным. Он очень нравился Кендал. Постепенно до нее стало доходить, в какую жуткую историю она влипла. Даже если ей удастся убедить полицию в том, что Торреона убила не она, ее как свидетеля сразу же задержат. Если конечно же успеют. Потому что те, кто ликвидировал Пепе, могут первыми выйти на Кендал и убрать ее. Она же являлась единственной, кто видел убийцу в лицо. Милый Пепе, который считал добровольный риск проявлением крайнего идиотизма, будь он жив, никогда бы не понял Кендал, останься она дожидаться полицию или убийц. Самым разумным для нее в этой ситуации было последовать старому классическому правилу для молодых дам — побыстрее одеться и скрыться с места преступления.

Да, скрыться, но как? Возможно, заговорщики поджидали ее у дверей дома, в котором жил Пепе. А может быть, на другой стороне улицы. Они могли бы пойти за ней следом, увидеть, как она входит в дом Сабины Мэннинг, а затем при первом же удобном случае и прикончить. Кендал выглянула в окно. На тротуаре напротив было кафе, за столиками которого сидело несколько мужчин, убийцы среди них Кендал не увидела. Впрочем, его там и не должно было быть. Наверняка в кафе сидел кто-нибудь из сообщников, и не один. Кроме того, рядом с домом она заметила постовых в мундирах жандармов.

Ей надо было что-то придумать, чтобы исчезнуть из этого дома никем не замеченной. Кендал оделась и стала ждать, пока улица не заполнится прохожими, спешащими на работу. В гостиной у Пепе стоял большой, двадцать один дюйм по диагонали, телевизор, в корпусе из твердой породы древесины. Кендал подтащила его к окну и поставила на подоконник. Дождавшись, когда на тротуаре под окном никого не оказалось, она столкнула телевизор вниз.

Тот, пролетев четыре этажа, грохнулся об асфальт. Корпус превратился в щепки, кинескоп взорвался, и его осколки разлетелись по улице. Две проезжавшие мимо машины зацепились передними крыльями, и высунувшиеся из их окон хозяева принялись поливать друг друга ругательствами. Заскрежетали бамперы. Негодующие крики попавших в затор водителей становились все громче и громче, и скоро на всей улице воцарился полный хаос. Такой бедлам в час пик можно увидеть только на парижских улицах. Для французских шоферов достаточно малейшего повода, чтобы мгновенно создать аварийную ситуацию на дороге, вдосталь погорланить, а потом также быстро и утихомириться. Услышав взрыв, жильцы дома стали открывать окна и высовываться на улицу. Снизу с тротуара раздались возмущенные крики пешеходов:

— С ума сошли? Выбрасываете в окна телевизоры! Вы что, решили кого-то убить?

Полицейских на улице становилось все больше и больше. У них в это время был пересменок, и две машины, битком набитые спешащими на свои посты дорожными регулировщиками, попали в дорожный затор. Когда Кендал появилась на пороге дома, улица буквально посинела от их мундиров. Прижимаясь к стене дома, она миновала бушующую толпу и поймала такси. Чтобы проверить, не следят ли за ней, она попросила таксиста провезти ее сначала на Монмартр, затем на Левый берег и, наконец, через Булонский лес. Вскоре она убедилась, что никто ее не преследует.

— Однако вас все же выследили, — заметил Колби и рассказал ей о незнакомце, силой ворвавшемся в дом мисс Мэннинг.

— Как же им удалось? — удивилась Кендал. — Если бы кто-то ехал за мной, я бы наверняка обнаружила его в Булонском лесу.

— Они по дороге меняли такси, — объяснил Лоуренс. — Но где полицейские взяли вашу фотографию и почему на ее публикацию ушло столько времени?

— Я думаю, это фото было сделано в ночном клубе. Оно нам не понравилось, и, мы его порвали, но у фотографа, вероятно, остался негатив, который и разыскала полиция. Любой метрдотель или официант мог сообщить им, что Пепе называл меня Бужи, — сказала она и ополоснула в ручье ноги. — Такое же возможно? Как вы думаете?

— Конечно, возможно, — ответил Колби и пожалел, что не захватил с собой аспирин. — А сейчас постарайтесь изобразить из себя рахитичную карлицу и не выходите из укрытия. А я зайду в дом и попытаюсь дозвониться до Мартины.

— Отлично. Может, там вам удастся раздобыть что-нибудь съестное.

Выйдя на открытую дорогу, ведущую к фермерскому дому, Колби почувствовал себя дискомфортно, словно голый среди многолюдной улицы. Теперь в полицейских сводках значилось подробное описание его внешности, да и незнакомые люди в таких удаленных местах появляются редко, подумал он. Дважды по шоссе проскакивали машины, и он каждый раз находил в себе силы не оборачиваться назад.

Наконец Колби подошел к площадке перед домом. Из-за строения выбежала маленькая собачонка и принялась тявкать. На пороге дома появилась женщина средних лет. Она с подозрением взглянула на Колби и цыкнула на собаку, Лоуренс улыбнулся ей и извинился за беспокойство. Он сказал женщине, что он англичанин и работает от своей фирмы в Париже. Что он с семьей возвращается из долины Луары, но с их автомобилем возникли неполадки…

— Сломался? — спросила она.

Нет, нет, ничего серьезного. Сальник в кренеляторе заклинило, и поэтому барахлит двигатель. Колби почти ничего не понимал в автомобилях, но то, что он молол женщине несусветную чушь, нисколько его не волновало: та наверняка еще меньше разбиралась в технике. Он бы сам смог устранить неисправность, но ему нужен новый сальник. Если она будет настолько любезна и позволит ему воспользоваться их телефоном, то он позвонит в офис, и ему подвезут необходимую деталь. За телефонный разговор он конечно же заплатит. Продолжая говорить, Колби вынул пятидесятифранковый банкнот, хотя за пользование телефоном вполне бы хватило и пяти франков.

Пятидесяти франков оказалось достаточно, чтобы преодолеть многовековую подозрительность французов по отношению к иностранцам. Женщина пригласила Колби войти в дом. Телефонный аппарат старой настенной модели висел в холле рядом с входной дверью. Пока Лоуренс набирал номер, женщина стояла рядом, видимо желая удостовериться, что он звонит именно в Париж, а не в Мельбурн или Токио.

Гудок прозвучал всего лишь раз, и на другом конце провода ему тут же ответили. Хоть на этот раз повезло, подумал Колби. Трубку подняла Мартина.

Хозяйка дома не уходила и приготовилась слушать, о чем будет говорить Колби.

— Это мсье Лоуренс… — сказал он в трубку. — О Боже! Мы уже не знали, что подумать.

Может, вас убили или арестовали. Кендал еще не схватили?

— Нет, все нормально. У нас небольшие проблемы с автомобилем, — ответил он по-французски и, чтобы слышала хозяйка, выдал Мартине ту же белиберду относительно сальника и кренелятора.

Затем он спросил, может ли кто-нибудь на станции обслуживания «ягуаров» взять новый сальник и подвезти ему. Пусть это сделает мсье Рэнделл. Кстати, нельзя ли с ним переговорить? Колби нужен был повод, чтобы перейти на английский.

— Ты звонишь с фермы? — спросила Мартина.

— О, Рэнделл?.. Да, в силу обстоятельств. Мы вынуждены скрываться, — ответил Лоуренс и как бы невзначай посмотрел на женщину.

Нельзя было даже предположить, чтобы та хоть что-то понимала по-английски.

— Я пока припрятал Кендал, но вся местная жандармерия поставлена на ноги. Передвигаться по дорогам на украденном мотоцикле мы не можем, не проедем и мили, как нас сцапают. В контору вернуться она тоже не может, так как сообщники убийцы Пепе выследили ее.

— Успокойся. Я все уже предусмотрела. Скажи только, где вы находитесь, а об остальном позабочусь я.

Колби объяснил ей, как их найти, а затем спросил:

— А как насчет мадам Буффе и повара? Они не донесут?

— Нет. Я им заплатила, да и сама Кендал им была весьма симпатична.

— Как Дадли?

— Сейчас уже лучше. Только что ушел доктор.

— Он еще ничего не знает. Подождем утреннего выпуска газет.

— Черт бы побрал эту Флэнаган! Ну ладно, держитесь. Я выезжаю.

Глава 10

Колби повесил трубку, поблагодарил хозяйку дома и, вынув еще две десятифранковые купюры, спросил, не продаст ли она чего-нибудь из съестного, члены его семьи всю ночь были вынуждены провести в машине и сильно проголодались.

Лоуренс прошел с ней на кухню, где получил батон хлеба, палку колбасы и литровую бутылку вина. Когда он сказал, что у них нечем откупорить бутылку, женщина достала штопор и протянула его Колби. Тот настоял, чтобы они выпили по стаканчику за ее незабываемую доброту, за мир во всем мире и дружбу между двумя великими государствами.

Колби вышел из дома и направился в сторону дороги. Он слышал, как захлопнулась за ним дверь, но был уверен, что женщина продолжает наблюдать за ним из окна. Но это было уже не важно. Как только он миновал поворот, дом скрылся из виду.

Подойдя к мосту, Колби увидел ехавший по шоссе старый автомобиль и замедлил шаг. Автомобиль, не сбавляя скорости, промчался дальше и метров через двести свернул. Шоссе вновь стало пустынным. Лоуренс нырнул в заросли ив. Кендал, услышав шаги, обернулась и, увидев в его руках продукты, просияла от радости. Он протянул ей бутылку. Та глотнула вина и вернула бутылку Лоуренсу. Они разломили пополам хлеб и колбасу и сели у ручья, поставив бутылку с вином между собой.

Кендал откусила здоровенный кусок колбасы и, помахав половиной батона в сторону ивняка, спросила:

— Пока я здесь слушала пение птиц, вам удалось дозвониться до конторы?

— Да, — ответил Колби, — Мартина уже в пути.

— Она что-нибудь придумала?

— Думаю, что да, но не знаю, что именно. Нам ничего не остается, как только ждать ее приезда.

— Ну, с такими изобретательными, как вы с Мартиной, мне волноваться не о чем, — сказала Кендал.

— Интересно, когда вы волновались последний раз? Может быть, при рождении, когда вашей матушке, чтобы помочь вам появиться на свет, наложили щипцы?

— Колби, дорогой, вы отдыхаете на природе, на берегу живописного ручья, и никуда не спешите. Вы можете протянуть руку, и из кустарника вылетит маленькая птичка и сядет вам на руку. Она известит о начале нового дня или покакает в вашу ладонь, предвещая большую удачу. Отбросьте все заботы и расслабьтесь. Зачем здесь беспокоиться?

Колби отпил еще вина и протянул бутылку Кендал.

— Вы из штата Вайоминг? — спросил он.

— Первые годы жизни я провела на ранчо неподалеку от Джэксон-Хоул, но затем, когда немного подросла, меня отвезли в школу на восток штата.

— Где вы научились приемам дзюдо? Зачем это вам? — удивленно спросил Лоуренс,посчитавший, что такой девушке, как Кендал Флэнаган, владение боевыми приемами вовсе не обязательно.

— Когда я была еще ребенком, в газете «Нью-Йоркер» мне попалась на глаза реклама: в гимнастическом зале рослая сильная женщина обучала группу девочек борьбе. Надпись под снимком гласила: «Овладейте таким захватом, и ни один мужчина не сможет вас поцеловать». Я была просто потрясена, — сказала она и припала к горлышку бутылки. — Когда же я повзрослела и у меня появились сомнения в ценности приобретаемых навыков, было уже поздно, я стала классной дзюдоисткой.

Покончив с хлебом и колбасой, Кендал ополоснула руки в ручье.

— Интендант Колби, вы отлично справились с заданием по обеспечению армии провиантом. Как вы думаете, Мартина с собой привезет что-нибудь поесть?

— Может быть.

— Как приятно, когда у тебя в желудке звучат марши армии Наполеона. А может быть, отрядов Бетти Крокер?

Допив вино, она одарила Колби улыбкой и, размахивая пустой бутылкой, запела:

+++

Мы — воспитанницы Мэннинг, сонм наездниц

Удалых, Наш девиз — скакать в постелях, не преследовать других.++++

— Это что? — удивился Колби. — Гимн фонда «Дадли фаундейшн»?

— Пародия на старую армейскую песню, ее обычно напевал Санборн, когда мы уставали от работы.

+++

Милых нас, пастушек-дочек, так легко уговорить,

Посему всегда готовы хоть кого удовлетворить.

Чтоб издатель был доволен, прочь одежды, стыд долой!

Ветераны секс-романов, не смущайтесь, быстро в строй!++++

Закончив петь, Кендал швырнула бутылку в заросли ивняка и сладко потянулась.

— Кстати о постелях. Пока все равно делать нечего, я бы не прочь немного придавить, — сказала она и улеглась на берегу.

Колби, скинув с себя пиджак, сложил его и подложил ей под голову вместо подушки. Через пять минут она уже мирно посапывала. Он посмотрел на ее лицо и покачал головой. В своей жизни ему доводилось неоднократно встречаться с легкомысленными, ничем не обремененными людьми, но такие беспечные, как Кендал, Лоуренсу еще не попадались.

Вынув из пачки последнюю сигарету, он закурил и задумался. Мысли, приходившие в голову, были одна мрачнее другой. Он не видел выхода из создавшегося положения. Кендал оставаться здесь не могла, а ехать куда-то ей тоже нельзя, все равно не доедет. Своей известностью во Франции она могла бы теперь соперничать с Эйфелевой башней или самим Шарлем де Голлем. И не известно, кто бы выиграл. В любом аэропорту или пограничном пункте ее сразу же опознают. Достаточно обывателям Сен-Метара развернуть свежие газеты, как они дружно, словно на сбор винограда, отправятся разыскивать Кендал. За всю многолетнюю историю французской журналистики будут опубликованы репортажи, в которых будет фигурировать буквально все — и красивая женщина, и загадочность, и международная интрига, и богач повеса, и любовь, и роскошь, и тайные встречи, и насильственная смерть.

Колби ничего не оставалось, как ждать приезда Мартины. Кендал тем временем спокойно спала, лежа на спине на берегу. Лоуренс поднялся вверх по ручью и у самого моста нашел место, откуда он, оставаясь незамеченным, сквозь листву кустарника мог наблюдать за шоссе. Он увидел, как по дороге пронеслись две-три автомашины, затем на мощном мотоцикле промчался облаченный в противоударный шлем жандарм. Несколько минут спустя проехал еще один полицейский. Колби поежился. Вероятно, теперь вся округа кишит ими, словно пчелами, подумал он. За час наблюдений Лоуренс насчитал еще троих блюстителей порядка.

Солнце уже взошло высоко, стало совсем тепло, и Колби это почувствовал, даже сидя в тени ивняка. Следя за дорогой, он то и дело поглядывал на часы. Из-за поворота послышался рокот мотора, но это оказался спускавшийся под горку старый грузовик с высоким деревянным кузовом, похожий на машину для перевозки мебели. Проехав немного, грузовик сбавил скорость.

Колби вздрогнул от страха: грузовик, свернув на обочину, съехал с шоссе и остановился у моста, рядом с которым прятался Лоуренс. Черноусый водитель в берете и голубой джинсовой робе вылез из кабины. В руках он держал бутылку вина и бумажный пакет коричневого цвета. Остановился перекусить, догадался Колби и тут услышал, как открылась вторая дверца кабины. Усач, бутылкой указав вниз по течению ручья, стал спускаться с моста, явно направляясь туда, где спала Кендал. Колби тотчас развернулся и побежал назад.

Посреди невысокой травы мирно посапывала ничего не подозревающая Кендал. Колби схватил ее за плечо, и когда она резко открыла глаза, зажал ей ладонью рот и, мотнув головой, тихо сказал:

— Быстро смываемся!

Она вскочила на ноги. Колби услышал звуки приближающихся шагов. Перейти ручей там, где росла осока, или кинуться вниз по течению времени не оставалось. Он подхватил с земли пиджак и портфель с деньгами, и они вместе нырнули в заросли ивняка. Прижавшись к земле, Колби с ужасом вспомнил про спрятанный в кустах мотоцикл, но было слишком поздно.

Теперь он почувствовал, как сильно колотится сердце. Совсем близко, на протоптанной вдоль берега ручья тропинке, послышались шаги. У Колби все внутри похолодело. Он услышал, что кто-то еще, раздвигая ветки кустарника, идет прямо на них со стороны открытого поля. Этот точно наткнется на наши ноги, подумал Лоуренс.

— L'amour44, — шепнула Кендал. — Vive Ie sport45!

Колби быстро повернулся на бок, сжал ее в объятиях и, чтобы не было видно лица Кендал, плотно прильнул губами к ее устам, затем и всю ее закрыл собой. Тело девушки затрепетало, губы ее разжались. Кендал, обхватив шею Лоуренса, страстно прижала его к себе, и тут он почувствовал, что начинает растворяться в сладостных объятиях этой необъятной блондинки. Барабанные перепонки Колби, ожидавшего вот-вот услышать чьи-то сбивчивые извинения на французском, напряглись. Может быть, потом удалится?

Однако вместо этого прозвучал леденящий душу голос Мартины:

— Это что? Сцена из «Табачной дороги» или уже готовый спектакль?

Лоуренс резко повернул голову и в просвете между ветвями ив увидел ее, стоящую как раз в том месте, где заканчивалась левая нога Кендал. Рядом с ней был Роберто Джаннини. Он улыбнулся и с восхищением промолвил:

— Дружище Колби, как всегда, в своем репертуаре.

— Заткнись!.. — огрызнулся Лоуренс и, освободившись от объятий Кендал, сел рядом с ней.

— Роберт, просто он представил себя на Родосе посреди Эгейского моря… — сказала Мартина. — Или изобразил свинью, роющую в поисках трюфелей землю.

— Не заводись, дорогая… — начала было Кендал, но в этот момент с противоположной стороны из кустов появился усач в берете. Завидев в зарослях людей, он остановился, круто развернулся и зашагал прочь.

— Тысяча извинений, мсье! — выдохнул ему вслед Колби.

По глазам Мартины было видно, что она наконец-то поняла, почему Лоуренс и Кендал оказались в кустах.

— Так вы слышали наши шаги? — спросила она.

— Конечно, — ответил Колби и, присев на корточки, вялым движением руки указал в сторону скрывшегося водителя, — я ведь видел только его. А сбежать у нас уже не было времени.

— Поэтому вам и пришлось изобразить эту сцену! Извините за мои слова, — сказала Мартина и, взглянув на Кендал, наконец-то улыбнулась.

— Вы к тому же и прекрасные актеры. Кого угодно одурачите.

— Следующий раз, чтобы не было никаких недоразумений, приезжайте за нами во время завтрака, — сказала Кендал и, поднявшись на ноги, стала одергивать платье.

Когда Колби встал с земли, Роберто, широко улыбаясь, подошел ближе и схватил его руку.

— Старина Колби всегда целует только самых красивых девушек, — заметил он.

Лоуренс хлопнул Роберто ладонью по спине, а затем излил на него самые радушные слова приветствий, на которые был только способен:

— Попробуй еще раз меня подковырни, и я разделаю тебя под орех, бездельник. Но, несмотря ни на что, я чертовски рад тебя видеть! А где же все-таки Сабина Мэннинг?

Римский профиль Роберто стал постепенно вытягиваться, тут их разговор внезапно прервала Мартина:

— Если вы не намерены здесь оставаться, то надо поторапливаться. А это — Анри Мишель, владелец того самого грузовика, — сказала она, указав на появившегося вновь мужчину в берете.

Кендал мгновенно отобрала у него бумажный пакет и бутылку вина.

— Вы можете поесть в дороге, — заметила Мартина. — Анри будет за рулем.

— Куда едем? — спросил ее Колби.

— В контору Мэннинг.

— Ведь Кендал там убьют. За домом следят сообщники убийцы Пеле.

— Нет. Я уже все предусмотрела, — уверенно сказала Мартина и принялась было рассказывать Лоуренсу, что именно она предусмотрела.

Но Колби, взяв Мартину за руку, повел ее в сторону, подальше от посторонних глаз. Прошедшая ночь показалась ему неимоверно долгой. Разогретый выдержками из сексуального романа, которые ему довелось прочитать, будучи в конторе мисс Мэннинг, и радуясь долгожданной встрече с Мартиной, он страстно желал дать волю охватившим его чувствам. Лоуренс сделал попытку поцеловать ее в губы, но получил отпор.

— У нас с Кендал разные оттенки помады, — сухо отпарировала она. — Боюсь, они не будут сочетаться.

Лоуренс вынул из кармана носовой платок и неистово принялся вытирать им губы.

— Уверяю тебя, мы с ней лишь разыграли эту сцену, — пытался убедить ее Колби.

— Конечно же. Я знаю, что так оно и было. Но уж слишком ты вошел в роль. Как же я теперь должна воспринимать вашу игру?

Колби покачал головой. Как же он, будучи дважды женатым, решился переубедить женщину с помощью разумных доводов? Так он ничего не добьется, решил он. Из тупикового положения у него оставалось всего два варианта выхода. От первого варианта, согласно которому он, ни в чем не виноватый, должен просить у Мартины прощения, Лоуренс сразу же отказался, потому как этот прием еще ни разу не срабатывал. И он выбрал второй — быть настойчивым и напористым, как бульдозер. Результаты не заставили себя ждать. Через минуту он почувствовал, как недовольство Мартины стало постепенно развеиваться. Ее сердито сжатые до этого губы вновь приняли прежние очертания, и на них заиграла легкая улыбка. Наконец руки Мартины обвились вокруг его шеи.

— Я столько пережила за эту долгую ночь. Особенно когда прочитала газеты, — улыбнувшись, сказала Мартина.

— За меня не стоило так волноваться. Я же был с Кендал, а с ней бояться нечего.

— Вот это как раз меня и пугало. Колби вновь вознамерился поцеловать Мартину.

— М-м-м?.. — как бы спрашивая разрешения, промычал Лоуренс.

— Зная, на что способна эта Кендал… Бог мой! Они там на радио оказались правы. Тебе действительно надо побриться.

— А при чем здесь радио? — не понял Колби.

— Они сообщили, что ты опасный убийца, говорящий по-французски с турецким акцентом, что в руках у тебя портфель с миллионом франков. Но послушай, у нас в распоряжении считанные минуты. Надо спешить, иначе все пойдет прахом.

— Что?

— От Мерримана толку никакого, тот на грани нервного срыва. Он уже было собрался удариться в бега, но я ему кое-что предложила. За двадцать тысяч долларов плюс текущие расходы мы заканчиваем роман и вывозим Кендал за пределы Франции…

— Боже! — прервал ее Лоуренс. — Каким же это образом?

— Лоуренс, пожалуйста. Это не так уж и трудно, как кажется. Но у меня нет времени на объяснения, — торопливо произнесла Мартина и, повернувшись в сторону, где шли остальные, негромко крикнула:

— Поторапливаемся!

Все разом вышли из кустов на тропинку и поспешили к грузовику, стоявшему около каменного моста. Впереди, шлепая босыми ногами по земле, летела Кендал, Колби семенил рядом с Мартиной. Пройдя вдоль ивовых зарослей, кончавшихся почти у самого моста, они с опаской выглянули на шоссе. На дороге никого не было.

— Подождите, пока мы не усядемся в машине, — сказала Мартина.

Она, Роберто и Анри вышли из кустов и направились к грузовику, открыли заднюю дверь фургона, на боковой стороне которого большими буквами было написано «Michel Freres. Demenagements»46. Затем, посмотрев на дорогу, они кивнули сидящим в укрытии Лоуренсу и Кендал. Те, выскочив из ивняка, кинулись к машине. Взобравшиеся первыми в фургон Роберто и Мартина помогли залезть Кендал. За ней последовал Колби. Анри с улыбкой посмотрел на сидящих в фургоне и, произнеся «allons!»47, захлопнул за ними дверь. Затем он подбежал к кабине и уселся за руль. Грузовик тронулся с места и, набирая скорость, покатил по шоссе.

В фургоне была почти кромешная темнота, только слабые лучики дневного света сквозь щели в двери проникали внутрь кузова. Через пару минут, когда глаза привыкли к темноте, Колби разглядел в кузове довольно уродливой формы софу, обтянутое кожей старое кресло, свернутый в рулон ковер, пару-тройку ламп и длинный деревянный ящик, на дне которого лежала мягкая древесная стружка. На софе у подлокотника Колби увидел небольшой узел. Наверное, с рабочим комбинезоном Анри, подумал он. Лоуренс понял, что задумала Мартина. Что ж, все пока идет гладко. Но что потом? Будет ли им и дальше сопутствовать удача? На этот счет у него были большие сомнения.

Неожиданно затарахтел двигатель, грузовик качнуло, и все чуть было не попадали на пол. Но все, к счастью, обошлись без травм. Мартина, пошатнувшись, упала в кресло, Кендал, не выпустив из рук бутылки и пакета с едой, уселась на софу, Роберто, плюхнувшись на пол, оказался у ее ног.

Колби после суток, проведенных в сильнейшем напряжении, устало привалился к деревянному ящику и посмотрел на Мартину.

— Нам ведь снова придется ее вывозить, — заметил он.

— Никаких проблем. Все знают, что сейчас Кендал в доме Мэннинг нет, а после того, что напечатали все газеты, она в нем и не появится, потому как контора станет для нее самым небезопасным местом во всей Франции, — пояснила Мартина и, повернувшись к Кендал спросила:

— Сколько нужно времени, чтобы завершить роман? Санборн свою работу уже закончил. Тебе осталось обработать чуть больше пятидесяти страниц.

— Два дня на печатание, — ответила Кендал. — Если будут диктофон и таблетки декседрина, я смогу наговорить текст на пленку за двадцать четыре часа или даже быстрее.

— Ты уверена?

— Вполне. Роман-то, в сущности, уже написан, а мне остается только добавить туда эротики и исправить ошибки Санборна. Он постоянно путает предметы дамского туалета с лошадиной упряжью. А что?

— Чтобы вывезти тебя из Франции, потребуется огромная сумма. Ты заканчиваешь книгу, а Мерриман, то есть Сабина Мэннинг, оплачивает твой выезд.

— Вот уж Мерриман обрадуется, — усмехнулась Кендал.

— Он тоже будет в выигрыше. Если тебя схватят, Мерриману конец. Скорее всего, полиция в доме Мэннинг тебя искать не будет, иначе они уже обыскали бы его. По улице возле конторы бродят какие-то люди, но я уверена, что это сообщники убийцы Торреона, которые выслеживают тебя.

— И это все? У кого-нибудь есть при себе штопор?

Роберто достал из кармана складной армейский нож. Кендал передала ему бутылку.

— Где вы раздобыли этот реквизит? — указав на мебель, спросил Колби.

— На квартире Роберто, — ответила Мартина.

Прочитав газеты, она сразу же поняла, что речь идет о Колби и Кендал, что на ферме, где прятали американку, их не убили и не арестовали, что им нужна срочная помощь. Поэтому еще до того, как до нее дозвонился Лоуренс, Мартина связалась со своими друзьями и вышла на Роберто. Тот пообещал достать автофургон. Анри, водитель грузовика, был его приятелем.

После телефонного звонка Колби Мартина доверилась с ними о встрече, села в «ягуар» и, преследуемая одним из тех, кто постоянно торчал перед домом Сабины Мэннинг, поехала к Роберто и Анри. Прорвавшись на красный свет светофора, она оставила на перекрестке своего преследователя и покатила по Булонскому лесу, чтобы лишний раз удостовериться, что хвоста за ней нет. Встретив Роберто с его приятелем, она припарковала свой «ягуар» неподалеку от улицы Инвалидов и пересела в автофургон. По пути в контору она снова пересядет в «ягуар», так что никакой связи между фургоном и Мартиной никто не обнаружит.

Пока все идет отлично, подумал Колби.

— А как мы вывезем Кендал из Франции? Спрячем под груду таких же здоровенных блондинок?

— Не волнуйся, — с улыбкой сказала Мартина, — справимся и с этим. У нас еще в запасе целые сутки, черт возьми!

Уж тут дружище Роберто, можно не сомневаться, окажет посильную помощь. Как тот оказавшийся поблизости карманный вор, которого попросили подержать пальто перед тем, как начать драку, подумал Колби и посмотрел на Роберто, который пожирал глазами Кендал. «Может быть, зря я так резко оборвал его там, у ручья. Роберто просто позавидовал мне».

Они были хорошими и добрыми приятелями уже давно. Роберто был не только добрым малым и удивительным другом, готовым отдать последнюю сотню франков, но и несомненно талантливым живописцем, самым ярким последователем школы Утрилло. До той сцены у ручья у Колби не было повода в чем-то упрекнуть Роберто, но теперь Лоуренс затаил на него легкую обиду. Еще бы! Увел девушку, можно сказать, из-под друга, не проявив никакого уважения к правам собственности. Да и чему удивляться, с точки зрения Роберто, женщины — это часть всеобщего достояния, нечто вроде Национального ларка. Так что в его присутствии, даже если ты и самый лучший друг, не стоит класть глаз на какую-нибудь красотку, все равно останешься с носом, красотка уйдет с Роберто. Очевидно, теперь этой красоткой станет Кендал.

Неожиданно Колби вспомнил о мисс Мэннинг. Ведь Роберто так и не ответил на его вопрос.

— Эй, Роберто! — окликнул его Колби и тут заметил, что Мартина неистово мотает головой, но было слишком поздно. — Так где же Сабина Мэннинг?

Роберто резко повернул голову в сторону Колби. Обычно добродушное лицо молодого итальянца сделалось вдруг злым.

— Откуда я знаю? — недовольно произнес он. — Я что ей, нянька?

— Хорошо, хорошо, — попытался успокоить его Лоуренс, поняв реакцию Мартины. — Я просто спросил.

— Нечего было спрашивать. Я шесть месяцев ее не видел.

— Ну, не вешай мне лапшу на уши.

— А ты решил, что я собрался жениться на этой сорокатрехлетней бабе?

Колби так и подмывало съязвить ему в ответ.

— А почему мы должны были отбросить такой вариант? Заметь, я ведь не спросил тебя, собираешься ли ты на ней жениться. Сам вылез.

Роберто промямлил что-то невнятное под нос. Кендал с Мартиной тем временем с любопытством следили за их перепалкой. Колби пожал плечами. Что с ним такое? Откуда такое раздражение? Совсем не похоже на постоянно улыбающегося дружища Роберто. «Конечно, он понял, что я подкалываю его, но нельзя же так реагировать на шутки приятеля», — подумал Колби. Не первый год знакомы, пора бы и привыкнуть. Наверное, Мартина уже расспрашивала Роберто о Сабине Мэннинг и задавала тот же вопрос, что и он. И наверняка получила такой же отпор. Роберто или играет, как ребенок на сцене школьного театра, или же мучается угрызениями совести. История с Сабиной Мэннинг становится все загадочней и загадочней. Она покинула контору семь месяцев назад, а если Роберто не видел ее последние шесть месяцев, то где же она и что с ней?

Наконец Колби закончил бритье. Мартина захватила ему машинку на батарейках. Судя по шуму, доносившемуся до них, а также по тому, что автофургон то и дело останавливался, они уже были в черте города. Скинув с себя верхнюю одежду и оставшись в трусах и рубашках, Лоуренс и Роберто под аккомпанемент низкого контральто Кендал, напевавшей «Лишь покину тебя, а затем…», стали облачаться в джинсовые рабочие робы.

Мартина внимательно осмотрела их обоих, заправила галстук на Колби под ворот куртки и застегнула верхнюю пуговицу.

— Теперь сойдет, — сказала она.

Оба надели фуражки. Кендал закупорила пробкой бутылку и забралась в ящик, который оказался для нее даже большим. Как только она разлеглась на мягкой древесной стружке, Лоуренс кинул к ее ногам свою одежду и портфель с деньгами и передал ей ее сумочку. Роберто тем временем залез в глубь фургона, вынул молоток из бардачка и вместе с Колби начал забивать ящик досками, оставляя большие щели, чтобы у Кендал было достаточно воздуха. Перед тем как прибить последнюю доску, Лоуренс бросил на девушку прощальный взгляд. Она подмигнула ему и закрыла глаза. Через пять минут забудется в глубоком сне, подумал Колби.

Автофургон остановился. Подошел Анри и открыл дверь кузова. Мартина, а следом и Роберто, которому остаток пути предстояло проехать в кабине, выпрыгнули наружу. Колби, чувствуя, что начинает нервничать, попытался себя успокоить. Тот бандит, который ворвался в дом мисс Мэннинг, единственный из шайки, кто может его опознать, но вряд ли он находится среди тех, кто караулит Кендал у дверей конторы. И мадам Буффе, и Мерриман, да и они с Мартиной — все его запомнили, думал Лоуренс.

Прошло еще минут двадцать, и грузовик, прижавшись к тротуару, проехал немного еще, затем остановился и подал немного назад. Хлопнули дверцы кабины, и послышались шаги по мостовой. Дверь фургона распахнулась, и они увидели Роберто. Грузовик стоял у самого входа в контору. Рядом Колби увидел «ягуар» Мартины.

— Мы окружены, — тихо сказал Роберто. — Их не меньше четырех человек. Чтобы не вызвать подозрений, первым в дом пошел Анри.

— Они далеко от входа? — спросил Колби.

— Двое — у соседнего дома. Залезли под капот автомобиля и изображают, что устраняют неисправность. Один сидит в машине перед нашим грузовиком, еще один, с мольбертом, — на тротуаре напротив.

— Может, это Браке? — с горькой усмешкой пошутил Колби.

— Это здесь, адрес верный. Давайте разгружать, — показавшись в дверях, крикнул им Анри и ступил на тротуар.

— Начнем с софы, — сказал Лоуренс. Если начать с деревянного ящика, в котором лежала Кендал, подумал он, это может сразу же вызвать у банды подозрение. Колби спрыгнул на мостовую и, стараясь не смотреть на улицу, принялся помогать Роберто, двигавшему на себя софу. Вытащив ее из кузова, они потащили софу в дом.

Гостиная мисс Мэннинг напоминала зал, где только что завершился съезд какой-нибудь политической партии. Среди огромных кип газет, пуская клубы сигарного дыма, взад и вперед, похожий на загнанного зверя, слонялся Дадли, а Мартина, опутанная магнитофонной пленкой, склонившись над стоявшим у стены гостиной столом, проверяла диктофон. Мадам Буффе и повар, стоящие рядом с приемником, вещавшим о последних новостях, возбужденно жестикулируя, комментировали:

— О-ля-ля!.. Incroyable… formidable…48 Как только Лоуренс и Роберто, поставив на пол софу, направились к выходу, Дадли неуверенно шагнул вперед и уселся на нее. Прикрыв ладонью лицо, он пролепетал:

— О Боже!

— Не отчаивайтесь, — успокоил его Колби, — все идет нормально.

— Ничего не понимаю! Это просто уму непостижимо! — отмахнулся от него Дадли, поднялся с софы и снова забегал по комнате.

Поначалу Колби решил, что Дадли не узнает его, но потом понял, что тот уже в таком состоянии, что не в силах уразуметь и английской речи.

— Проверка, — послышался голос Мартины, занятой диктофоном. — Один, два, три…

«…неожиданно приехав неизвестно откуда, она сошла с перевозившего овец грузовика и, словно пленительная валькирия из тевтонской легенды, появилась на улицах небольшого спящего селения, поразив своим видом его обитателей…» — неслось из радиоприемника.

Колби закрыл за собой дверь, и они вместе с Роберто направились к автофургону.

Он мельком посмотрел на улицу и убедился, что Роберто с неимоверной точностью описал ему то, что творилось перед домом. На противоположной стороне улицы напротив соседнего здания двое мужчин с явно поддельным интересом склонились над мотором автомобиля. Перед автофургоном стояла машина, в которой, ничего не делая, сидел еще один член банды. Скорее всего, он наблюдал за происходящим через переднее зеркало. На противоположном тротуаре, прямо напротив конторы, под сенью каштанов расположился «художник» в блузе и берете. Судя по всему, он рисовал с натуры дом мисс Мэннинг и был очень увлечен работой. Все четверо наверняка имели при себе оружие и шутить с ним явно не собирались. Они всерьез настроились изловить Бужи, если та вдруг попробует вернуться в контору.

Анри запрыгнул в кузов автофургона и стал толкать деревянный ящик к заднему борту машины. Как только Лоуренс и Роберто дотянулись до ящика, в котором находилась Кендал, «художник», оставив свой мольберт на тротуаре, напрямую направился к ним. Высокая, зловещая тень надвигалась на Колби. Он успел рассмотреть грубые, словно вырубленные топором, черты лица и жестокое выражение холодных глаз «художника». Такие глаза в своей жизни Лоуренс видел всего лишь раз, когда брал интервью у известного во Франции профессионального убийцы. Память не подвела Колби, это был действительно Паскаль Деко.

Глава 11

Колби попытался успокоиться, вряд ли Паскаль запомнил его или те напитки, которые они вместе употребляли во время злополучного интервью. С того момента прошло уже больше года. Деко тогда пребывал в подавленном состоянии. Один из его дружков неожиданно покончил жизнь самоубийством: в мчавшемся на полном ходу «пежо» пустил себе пулю в лоб и свалился в Сену. Полиция занялась расследованием этого дела. Вряд ли Паскаль Деко смог запомнить всех журналистов, которые брали у него интервью по поводу того весьма необычного случая.

— Огня не найдется? — подойдя к машине, спросил он.

Анри щелкнул зажигалкой и протянул ее Паскалю.

Деко, сделав глубокую затяжку, как бы ненароком заглянул в фургон.

— Отличный день, — заметил он.

— Погода что надо, — согласился с ним Анри. Роберто с Колби согласно кивнули и, потянув на себя ящик, тут же пожалели об этом, не следовало его вытаскивать из кузова в присутствии Паскаля. Но ящик слишком большой, длиной более двух метров, и Паскаль, может быть, ничего не заподозрит, подумал Колби.

Деко бросил взгляд на ящик и сочувственно произнес:

— Очень тяжелый, да?

— Да, приличный. Книги, они всегда много весят.

— Который час, не скажете?

Колби выдержал паузу, и поскольку он оказался единственным, кто имел при себе часы, ему пришлось поднять рукав куртки, предварительно расстегнув его.

— Одиннадцать десять, — сказал он.

— Благодарю… Отличные часы, — заметил Деко и, оторвав свой взгляд от «омеги» в золотом корпусе, посмотрел сначала на видавшую виды рабочую робу, а затем на дорогие английские ботинки на ногах Колби.

Лоуренс сразу же почувствовал сырость в ногах. «Не удивлюсь, если это кровь, а не пот», — подумал он.

Теперь холодные глаза Деко смотрели ему прямо в лицо.

— Вы не француз? — спросил Паскаль.

— Нет, — ответил Колби, — чех.

— Я так и думал. У вас акцент. Но мне кажется, что я вас уже где-то видел.

— В Праге, наверное, — ответил Лоуренс. — В пивной или гриль-баре напротив вокзала…

— Возможно… Ну, осторожнее с книгами, — с ледяной улыбкой на лице посоветовал Деко и, кивнув на надпись на боковой стенке ящика «Не кантовать!», направился к своему мольберту.

Роберт и Колби, взвалив на себя ящик, с трудом пересекли тротуар и вошли в дом. За ними сразу же закрыли дверь. Находившиеся внутри домочадцы, как показалось Колби, пребывали в еще большем смятении. Теперь вещавший из приемника голос буквально ревел, видно, кто-то, мадам Буффе или повар, решил, что чем громче будет говорить комментатор, тем понятнее для мсье Мерримана станет французский.

Мадам Буффе даже делала попытки переводить новости на английский язык. Она, словно преследующий жертву индеец племени майя, орала, раскинув руки в стороны:

— Так вот! Этот полицейский даже не успел ничего сообразить, как полетел на столик, за которым сидел мсье Ла Мэр и спокойно пил свое «божоле»!..

— Хорошо, хорошо! — воскликнул Дадли, прижав к вискам пальцы. — Это не так уж и важно!

Колби принялся стягивать с себя куртку. Повар был почти такого же роста, что и Лоуренс, может быть, на дюйм ниже.

— Вы и Роберто внесете в дом остальное, — сказал ему Колби. — И не ходите вместе, лучше носите вещи по одному!

Мартина кинулась к Лоуренсу.

— Что произошло? — озабоченно спросила она.

— Тот человек у мольберта — Паскаль Деко.

— Не может быть!

— Он меня узнал, точнее, вспомнил, что видел когда-то. Теперь мне не стоит появляться на улице. Если Паскаль заметит, что грузчиков стало меньше, он сразу же заподозрит неладное.

— Вместо тебя будет повар Жорж?

— Да.

Роберто и Анри уже вышли к фургону, как Колби вдруг вспомнил, что забыл забрать из грузовика молоток.

— Принесите что-нибудь, чем можно было бы открыть этот ящик, — обратился он к мадам Буффе, и та мгновенно скрылась на кухне.

Чтобы не драть горло, Лоуренс убавил звук радиоприемника, а затем, присев на софу, подозвал к себе повара и, снимая с себя ботинки, стал объяснять, что от того требуется.

— Опасности для вас почти никакой, — заверил его Колби.

— Опасность? Ха! — воскликнул Жорж и щелкнул пальцами, давая понять Колби, что гасконцы — рыцари без страха и упрека. — А сколько это будет стоить?

— Пятьсот франков и новый костюм. Вы всего лишь кое-что перенесете и остаток дня будете свободны.

— Что он сказал? Какие пятьсот франков? В чем дело? — начал допытываться у Мартины Дадли.

Жорж и Колби начали раздеваться. Дадли удивленно уставился на них. Его лицо нервно подергивалось.

— Ради Всевышнего, кто-нибудь скажет мне?.. Мартина стала объяснять Мерриману, что происходит вокруг него. В этот момент в гостиную Анри и Роберто затаскивали тяжелое кресло и ковер. Из кухни с топором в руках выплыла мадам Буффе. Жорж, успев облачиться в рабочую робу Колби, надевал его шикарные башмаки.

Оставшись в рубашке и трусах, он размахивая топором, занялся ящиком.

— Не с того конца начали, — послышался оттуда голос Кендал. — Или вы хотите, чтобы я вылезала вперед ногами?

— Минутку, — сказал ей Колби, — сначала я достану свои брюки и деньги.

Вытащив из ящика портфель, он расстегнул на нем «молнию», вынул несколько сотенных банкнотов и, отсчитав десять купюр, протянул их Жоржу. У Дадли отвисла нижняя челюсть. Ему стало ясно, что выкуп, который он заплатил, вернулся обратно.

— Это Кендал сэкономила для вас, — съязвил Лоуренс, отбросив портфель в сторону.

Надев на голову Жоржа фуражку, он внимательно посмотрел на него и остался доволен, решив, что затея с переодеванием сработает, если Деко не подойдет к повару поближе.

Роберто и Анри опять появились в гостиной, на этот раз с лампами. Колби кинулся к окну и, чтобы осмотреть улицу, раздвинул слегка шторы. Деко по-прежнему стоял на противоположной стороне и сосредоточенно водил кистью по холсту.

Не отходя от окна, Колби пожал Анри и Роберто руки и сказал:

— Огромное вам спасибо. Прикрывайте Жоржа, пока тот не сядет в грузовик, и сразу поезжайте.

Те ушли, а Лоуренс принялся наблюдать за ними в окно. Как только все трое появились в дверях, Деко бросил на них взгляд, но с места не тронулся. Жорж забрался в кузов грузовика. Роберт и Анри закрыли за ним дверь и сели кабину. Взревел мотор, и автофургон покатился по улице. Ни одна из машин с наблюдателями с места не тронулась. Это могло быть как хорошо, так и плохо. Или они ничего не заподозрили, или, наоборот, догадались, что было в ящике, и поэтому потеряли к фургону всякий интерес.

— Что ты об этом думаешь? — спросила Мартина.

— Не знаю, — ответил Колби. — Будем ждать, что выкинут эти ребята.

— Нужно продержаться всего лишь день. Когда роман будет готов, мы вывезем отсюда Кендал…

— Каким образом?

— Я как раз над этим думаю… Но сначала давай-ка вытащим ее из ящика. Перед тем как приступить к работе, ей нужно принять ванну и переодеться.

Колби отошел от окна и, взяв топор, принялся отрывать доски с того конца ящика, где должна была находиться голова Кендал, совсем забыв, что стоит без штанов.

— А что так разозлило Роберто? — спросил он.

— Сама не знаю, — ответила Мартина. — Когда я спросила его о мисс Мэннинг, он был готов буквально разорвать меня на куски.

Колби, справившись с очередной доской, отбросил ее в сторону. Еще одна, и будет достаточно, подумал он.

— Как ты думаешь, не мог ли он что-нибудь у нее украсть?

— Нет, — сказала Мартина, — она сама отдала бы ему все, чего бы он ни пожелал…

Не успела Мартина закончить фразу, как зазвонил колокольчик. Колби, насторожившись, повернулся к входной двери. В этот момент из ящика показалась Кендал. Лоуренс затолкал ее обратно и направился ко входу, но было уже слишком поздно. Мадам Буффе стояла у двери и поворачивала ручку замка. Мартина попыталась отодвинуть служанку в сторону, но безуспешно. Дверь распахнулась, и перед ними предстал человек в униформе почтальона. Он остался стоять в дверном проеме и протянул телеграмму.

Колби, не выпуская топора, в мгновение ока оказался между Мартиной и почтальоном. Свободной рукой Лоуренс схватил мужчину за протянутую руку и, резко вывернув ее, дернул рывком на себя. Заскочив в гостиную, почтальон налетел на Колби, и они оба, свалившись на пол, перекатились за ящик. Падая, они задели портфель. Тот перевернулся, и на ковер вывалились пачки банкнотов. Колби, отбросив топор, обеими руками вцепился почтальону в предплечье, в надежде нащупать и обезвредить тайное оружие, из которого был убит Пепе Торреон. Но ничего достойного внимания так и не обнаружил. Наверное, при падении трубка проскочила по рукаву вверх и застряла где-нибудь на уровне подмышки, решил он.

Странно, но почтальон почти не оказывал Колби никакого сопротивления, он только лежал на полу и издавал какие-то звуки, похожие на икоту. Распахнув на нем плащ, Лоуренс изнутри залез рукой в проем и прощупал рукав до самого манжета. Пусто!

Он выдернул руку. Почтальон перекатился по полу и оказался спиной к рассыпанным по ковру банкнотам. Он с удивлением обвел взглядом голые ноги Колби, затем валявшийся рядом топор и, продолжая икать, медленно пополз к выходу. Колби решил его не останавливать и присел на стул.

— Может быть, он и на самом деле принес телеграмму? — предположил вслух Лоуренс.

— Вовсе не исключено, — кивнув, откликнулась Мартина.

Почтальон, с белым от страха лицом, глядя на Колби огромными сверкающими глазами, продолжал пятиться к двери.

— Телеграмма, — пролепетал он, икая. Отодвинувшись подальше от Лоуренса и Мартины, он уселся на ковер, явно не собираясь спасаться бегством, и произнес:

— Телеграмма… с хорошими новостями… для вас всех…

Нащупав оказавшийся рядом ящик, он оперся на него рукой и встал на ноги. Поднявшись, он машинально заглянул внутрь и увидел обнаженные женские ноги, лежащие на подстилке из мягких древесных стружек. Дико закричав, почтальон в ужасе отпрянул от ящика и что было мочи бросился к выходу. Сбив с ног оказавшуюся на его пути мадам Буффе, он пулей выскочил из дома.

Колби, затворив за ним дверь и защелкнув ее на замок, подошел к упавшей на пол служанке и помог ей подняться. Тем временем из ящика показалась Кендал, которая решила в конце концов вылезти из своего укрытия. Мартина, отвернувшись от окна, через которое наблюдала за улицей, сообщила:

— Почтальон сел на велосипед и скрылся из виду.

— Думаешь, он кому-нибудь расскажет? — спросил ее Лоуренс, надевая свои брюки и ботинки Жоржа.

— Если только почтальоны обязаны доносить полиции. А что ты искал у него в рукаве?

— Пневматическую трубку, из которой убили Пепе, — пояснила Кендал. — Такой же почтальон выстрелил в него, когда протягивал телеграмму.

— А, понятно.

— Кто тот человек, с которым вы разговаривали на улице? — спросила Кендал, обращаясь к Колби. — Тот, который спрашивал время?

— Паскаль Деко. Известный французский бандит, профессиональный убийца, — ответил он и почувствовал, как по его спине побежали мурашки. — Знакомый голос?

Кендал кивнула.

— Кажется, да, — сказала она. — У него грубое, словно вытесанное из камня, лицо, а весь он похож на дьявола из преисподней?

— Посмотрите на улицу, — указав ей на просвет между шторами, посоветовал Колби, — на того воскресного художника на противоположной стороне улицы.

Кендал выглянула в окно. Выходит, Деко вместо того, чтобы давать консультации, сам исполняет заказные убийства и ликвидирует опасных свидетелей, подумал Колби. Кендал, оторвавшись от окна, утвердительно кивнула.

— Да, это тот, который убил Пепе, — произнесла она.

На мгновение в комнате воцарилась гробовая тишина. Все разом переглянулись.

— Он пока еще не убежден, что ты здесь, — обращаясь к Кендал, сказала Мартина, — и ждет твоего возвращения.

Не все понявшая мадам Буффе обратилась к Колби:

— L'homme qui a tue Ie petit Pepe… Ie… Ie swingaire49?

Тот в ответ молча кивнул.

Дадли застыл, прислонившись к стене и уставившись в какую-то точку ничего не видящими глазами. Вдруг его губы дрогнули, и он устало прошептал:

— Единственное, чего я хочу, — это чтобы книга была написана.

— Взбодрись, Мерриман, — сказала ему Мартина, проявляя свой неистощимый оптимизм, — через двадцать минут работа над книгой будет продолжена, и завтра утром у тебя на столе будет лежать готовый роман…

Ее взгляд упал на валявшуюся на полу телеграмму. Она подошла и подняла ее.

— Бедный почтальон столько пережил, чтобы вручить нам депешу, а мы до сих пор ее так и не прочитали. Она адресована на твое имя, Мерриман, Из Ниццы.

— У меня нет никого в Ницце, — замотал головой Дадли.

Разорвав бумажную полоску, Мартина развернула телеграмму. Телеграмма, как оказалось, была на нескольких страницах, и Мартина, пролистав ее, посмотрела в конец.

— Эй! Это от мисс Мэннинг! — воскликнула она.

Вот это да, подумал про себя Колби. Все замерли в ожидании неожиданных новостей. Мартина, пробежав глазами первую страницу, посмотрела на Дадли.

— Мерриман, — мягко произнесла она, — тебе бы лучше присесть.

— Читай, — упавшим голосом сказал Дадли, — со мной уже ничего не случится.

— «Мсье Мерриману Дадли, дом номер 7, улица…» и так далее, и тому подобное, — начала читать телеграмму Мартина. — Теперь сам текст. «Прошу срочно привлечь лучшее рекламное агентство, чтобы оно как можно скорее избавило меня от одиозного образа сочинительницы эротического бреда, выходившего в свет под моим именем, и одновременно приступило к созданию имиджа совсем иной Сабины Мэннинг: историка, подводного археолога и исследователя древней культуры Средиземноморья. Точка. Шесть месяцев кропотливой работы позволили мне собрать ценный научный материал, который послужит основой для новой книги, суммирующей результаты всестороннего изучения загадочного и до сих пор не выясненного сходства бронзовых изделий, обнаруженных на финикийских галерах, бороздивших моря в стопятидесятом году до нашей эры, и на римских судах того же исторического периода, что дает повод подозревать о существовании до и во время Третьей Пунической войны разветвленной сети промышленного шпионажа. Точка…»

Дадли откинулся на спинку софы и закрыл лицо руками. Мартина с тревогой посмотрела на него и продолжила чтение телеграммы:

— «…Точка. Вы прекрасно понимаете, что ввиду огромной важности результатов проведенных мною исследований крайне необходимо добиться, чтобы с выходом этого научного произведения ни читатели, ни средства массовой информации никоим образом не связывали имя новой Сабины Мэннинг с тем, что было написано ею ранее…»

Мартина прервала чтение. Дадли, рыдавший до этого на софе, неожиданно начал истерически хохотать.

— Пунические войны. Она пишет книгу о Пунических войнах, — задыхаясь от хохота, воскликнул он и, издав громкий вопль, упал на колени рядом с софой.

— Принесите ему воды, — попросил Лоуренс мадам Буффе и бросился к нему.

Подняв Дадли с пола, Колби усадил его обратно и похлопал руками по щекам.

— Прекратите истерику! — крикнул он Мерриману в лицо.

Дадли прекратил хохотать и тупо уставился на Колби.

— Отвали, — выдавил он. — Звоните в «Эр-Франс»…

Закрыв глаза, Мерриман устало откинулся на спинку софы.

— Бедный Мерриман, — сочувственно произнесла Мартина.

— Ведь он так близок был к успеху, — воздев к потолку руки, воскликнула Кендал. — Куда же мы теперь отсюда двинем?

— Считайте меня мазохистом, но хочу, чтобы телеграмму дочитали. Она же на этом не кончается?

— Нет, — сказала Мартина и продолжила чтение:

— «Со всей серьезностью заявляю, что вся общественность должна, повторяю, должна осудить тех писателей и издательства, выпускающих подобную эротическую литературу в угоду низменным интересам определенной группы читателей, вырабатывая у них нездоровый интерес к вопросам секса. Точка. В настоящий момент моя яхта стоит здесь на ремонте, так что смогу приехать в Париж не позже чем дней через десять и лично присутствовать на коктейлях, интервью и/или пресс-конференциях, которые устроит для меня вышеупомянутое рекламное агентство. Точка…»

С другого крыла дома донесся чей-то громкий крик, затем треск и возмущенная французская речь. Колби словно подбросило. Мадам Буффе пошла на кухню за водой для Мерримана, и тяжелые шаги, все громче и громче раздававшиеся в коридоре, явно принадлежали не ей.

— Укройтесь, чтобы вас не увидели! — крикнул он Мартине и Кендал, а сам прижался к стене у двери.

Обе девушки дружно присели, спрятавшись за спинку софы и стоящий рядом с ней деревянный ящик. Человек, стремительно ворвавшийся в гостиную, обвел ее взглядом и, никого, кроме без чувств развалившегося на софе Дадли, не увидев, стал было поворачиваться, чтобы уйти, как Колби, оттолкнувшись от стены, бросился на него сзади и в падении схватил вошедшего за ноги.

Туловище незнакомца наклонилось назад, и он повалился, стукнувшись головой об пол. Его пистолет, описав в воздухе дугу, упал на ковер рядом с ними. Колби первым успел дотянуться до пистолета и ударил им бандита по голове. Затем Лоуренс для верности нанес еще один удар, после чего поднялся на ноги. Мартина и Кендал выглянули из своего укрытия.

— Если придет в себя, стукните его головой о стену, — проинструктировал их Колби.

Зажав пистолет в руке, он побежал по коридору. На кухне мадам Буффе, с трудом поднимаясь с пола, плаксиво жаловалась, что получила серьезные увечья. Проскочив мимо нее, Колби подбежал к двери, ведущей из кухни на задний двор, и запер ее на засов. Затем, повернувшись к служанке, спросил:

— С вами все в порядке?

— ..Litterature… merde50!

— Кроме этой, есть ещевходные двери? Мадам Буффе отрицательно замотала головой.

— ..Maison de fous…51 — пролепетала она. Колби распахнул дверцы тумбочек и шкафов, извлек из них электрический удлинитель и целую охапку кухонных полотенец и стремглав побежал обратно в гостиную. Бандит лежал на полу, рядом с ним стояла Кендал. Электрическим проводом он связал бандиту ноги, полотенцами — руки. Из одного из них он сделал кляп и засунул ему в рот. Дадли наконец зашевелился и занял сидячее положение.

Взяв со стола, на котором лежал диктофон, пачку сигарет, Лоуренс достал одну и закурил. Только теперь он почувствовал, как сильно устал. Вот уже целые сутки он преодолевает самые невообразимые препятствия, то и дело встающие на его пути. Неужели теперь все кончено? Если Деко знает, что Кендал здесь, в доме, значит, вывезти ее отсюда невозможно. Роман больше не представляет никакой ценности, как, впрочем, и его с Дадли договор. Так что чек, выписанный на сумму в шесть тысяч долларов, можно выбросить в корзину для мусора.

Мартина все еще держала в руках телеграмму от мисс Мэннинг. Спокойно, как будто ничего не произошло, она перевернула страницу и начала зачитывать конец:

— «Есть фотоснимки яхты и членов ее экипажа, используйте их для рекламы новой книги. Сабина Мэннинг».

Все замерли. Через минуту Дадли сполз на ковер и принялся собирать разбросанные по полу франки обратно в портфель. Закончив, он поднялся и с портфелем в руках направился к выходу.

— Ты куда? — удивилась Мартина.

— Для начала в Бразилию, — бросил он.

— Мерриман! — воскликнула она, и ее глаза вспыхнули гневом. — Вернись на место.

— Вы, наверное, сошли с ума…

— Ты оставляешь Кендал на растерзание бандитам?

— А чем я могу ей помочь?

— Выполняй условия договора. На ее вызволение нам потребуется помощь, а это будет стоить денег.

Дадли удивленно уставился на Мартину.

— Вы считаете, что я буду еще платить за этот проклятый роман? Теперь, после этой телеграммы?

— Мерриман Дадли, мы с вами друзья уже не первый год, но, если вы сейчас покинете этот дом, между нами все кончено. Мы избавили вас от журналиста, Лоуренс вернул вам Кендал, при этом они спасли ваши тридцать тысяч франков. Получается, что все это напрасно, потому как вы умываете руки и смываетесь сами? И это после того, что мы для вас только что сделали?

— Sauve qui peut52, — с горечью в голосе прокомментировал его порыв Колби.

— Что вы сказали?

— Все, Дадли, проехали.

— Но послушайте… — запротестовал было тот.

— Все, — сказала Мартина, обращаясь к Лоуренсу, — пусть сматывается.

Достав из сумочки свою чековую книжку, она с глубочайшим презрением посмотрела на Дадли.

— Перед тем как ты слиняешь, я хотела бы купить рукопись книги.

— Что?

— Подними свою бухгалтерию и скажи мне точно, сколько ты заплатил Санборну и Кендал за работу. Я выпишу чек на полную сумму на имя Сабины Мэннинг, и рукопись моя.

— Зачем это тебе?

— Не важно, зачем. Либо выполняй условия нашего договора, либо продай мне рукопись и убирайся с глаз моих.

Колби смотрел на нее с благоговейным трепетом. Мартина оказалась не только потрясающей актрисой, но и азартным карточным игроком. С таким расчетливым и хладнокровным блефом он столкнулся впервые.

— Послушай! — закричал Дадли. — Ты же прочла телеграмму! Сабина Мэннинг не только спятила, но и находится в Ницце и в любую минуту может появиться здесь!

— Прежде чем она объявится в Париже, мы смогли бы закончить роман.

— Пойми, время упущено. Она сразу же все узнает…

— Так ты продаешь мне рукопись? — прервала его Мартина.

— Мартина, если бы мы смогли в течение ближайших пяти минут передать ее в «Холтон пресс», — сказал в отчаянии Дадли и глубоко вздохнул. — Послушай! Если бы мы могли сейчас же сдать роман в издательство, тогда Сабина Мэннинг была бы поставлена перед фактом и не стала бы заявлять, что книга написана не ею. Скандал в прессе ей совсем ни к чему…

— Короче, продаешь мне рукопись или нет?

— А что ты намерена с ней делать? — выкрикнул Дадли. — Без имени Сабины Мэннинг на обложке ты даже не выручишь потраченных денег.

— Я жду ответа, Мерриман.

Прижатый к стенке, Дадли наконец сдался.

— Хорошо, — произнес он и плюхнулся на софу, — я остаюсь.

— Так-то лучше, — улыбнулась Мартина, — я высоко ценю твою преданность.

— Но сначала еще раз оговорим условия. Я оплачиваю услуги по вывозу из Франции Кендал, но обещанные вам двадцать тысяч пока остаются при мне. Ни доллара из них вы не получите до тех пор, пока роман за подписью мисс Мэннинг не уйдет в издательство «Холтон пресс».

— Вполне справедливые условия. Мы никогда бы не взялись за это дело, если бы сомневались в его успехе, — уверенно сказала Мартина, но как только она посмотрела на лежащего на полу бандита, ее лицо вновь приняло озабоченное выражение.

Она перевела взгляд на Колби, и они сразу же поняли, о чем думает каждый. Теперь, когда Деко знает, что Кендал в доме, помочь им может только чудо.

Перед ними возникла еще одна проблема: как обезопаситься от проникновения Паскаля Деко и его дружков в дом. Те вооружены, по крайней мере двое из них. Обе входные двери надежно заперты, но остаются окна.

Пытаясь оценить ситуацию, Мартина обратилась к Дадли:

— Все окна нижнего этажа закрываются ставнями?

— Да, — ответил он, — но их легко отодрать.

— Без громкого шума им этого сделать не удастся. Надо закрыть все ставни, кроме этих, — сказала она и кивнула на окно, выходящее на улицу. — При свете уличных фонарей в это окно они не рискнут сунуться, через него же будем вести наблюдение.

— Хорошо, — сказал Дадли и покинул гостиную.

— Где бы ты хотела работать? — повернувшись к Кендал, спросила Мартина.

— В той же комнате, что и раньше. На втором этаже, вход из того же холла, что и в контору.

— Отлично. Диктофон готов. Знаешь, как с ним обращаться?

— Знаю. Заберусь на несколько часов в горячую ванну и буду начитывать текст.

Мартина вновь открыла свою сумочку:

— Чтобы ты случайно в ванной не заснула, вот тебе декседрин.

Кендал взяла таблетку, подхватила со стола диктофон и быстро зашагала по ступенькам лестницы, ведущей на второй этаж.

Колби вынул из пачки сигарету.

— Изредка напоминай мне, чтобы я никогда не играл с тобой в покер, — сделал он Мартине комплемент.

Та слегка нахмурилась, ее лицо стало сосредоточенным.

— А я не блефовала. Я бы действительно купила у него рукопись.

Колби остолбенел. Он понял, что проиграл ей. Они ведь одинаково тонко чувствовали друг друга, а вот в этом, как оказалось, он ее совсем не понял. Они должны были заставить Дадли вернуться к договору, иначе Кендал была бы брошена на произвол судьбы. Помимо всего прочего, она им обоим была просто симпатична. Они же сами заманили ее в эту клетку. Но что она будет делать с рукописью?

— Если ты собираешься устроить пожар, то лучше купи бензина для зажигалок. Дешевле обойдется, — заметил Лоуренс.

— Нет, — задумчиво произнесла Мартина, — раз уж попали в ловушку Мерримана, надо из нее выбираться. По-прежнему все упирается в мисс Мэннинг, но ситуация теперь совсем иная. Вопрос в том, какой она теперь стала? Что собой представляет?

— Камбалу, донную рыбу. Шлиманна53 в ластах.

— Нет. Я имею в виду, что же с ней произошло?

— Стала ярым противником секса. Это же ясно как день.

— Но только не мне, — возразила Мартина.

— Понимаешь, она невзрачная, очень застенчивая женщина, этакий торчащий из горшка на подоконнике комнатный цветок, на который никто не обращает внимания. Ее это наверняка печалило, но свои трудности близко к сердцу она никогда не принимала, только, словно устрица, пряталась в своей раковине и никого туда не впускала. Но тут Роберто дал ей почувствовать, что значит быть женщиной, и ей это понравилось. Она полюбила пылкого итальянца и стала понемногу приоткрывать створки своей раковины. А тут — бац! Получает удар в самое сердце. Знала бы ты, со сколькими этот ловелас проделал подобные штучки, и с какой беспардонной легкостью…

— Мне кажется, ты не прав, — с улыбкой заметила Мартина. — Но мне любопытно послушать из уст такого специалиста, как ты, как расстаются с женщинами.

— Я в этом не очень-то классный спец. Я всего лишь благодарный ученик. В Корее я служил с одним малым, который на эту тему собирался написать книгу.

— И написал?

— Не знаю. Похоже, у него всегда было туго со временем. Последнее, что я слышал о нем, — так это то, что он развелся в четвертый раз и его алименты составляли на то время шесть тысяч долларов в месяц. А ты со мной не согласна?

— Я не уверена в том, что ты правильно обрисовал Сабину Мэннинг. Ты подошел к ней слишком шаблонно, сделал из нее этакое клише старой девы.

— Конечно. Так оно и есть. За малым исключением. Стандартная ситуация с небольшими вариациями. Такое обычно со старыми девами и происходит. Она, скорее всего, умоляла Роберто не покидать ее, а он вспылил и сказал что-нибудь грубое, как это случается у мужчин в подобных случаях. В итоге она опять осталась ни с чем. Только теперь ее положение стало даже хуже: она поверила, что кто-то может обратить на нее внимание…

— А мы бросаемся в метель, чтобы помочь этой бедной девушке с младенцем на руках, которую родной отец не пустил на порог?

— Ладно. Как ты думаешь, как все повернется?

— Не знаю, — произнесла погруженная в свои мысли Мартина. — Но Роберто явно что-то скрывает, да и из текста телеграммы не все понятно. Подожди с полчасика, я поднимусь в контору.

Мартина встала и пошла наверх.

Глава 12

Оставшись один, Колби посмотрел на лежащего на полу бандита. Это был широкоплечий, со смуглой кожей мужчина лет тридцати. Он был без сознания, но дыхание у него было ровным. Лоуренс оттащил его с прохода и, уложив около стены, снова посмотрел на него. Недоуменно пожав плечами, он взял с софы подушку и подложил ее парню под голову. Он всего-навсего инструмент в руках главаря и только выполнял приказы настоящего убийцы, с грустью подумал Колби.

Зловещая фигура Паскаля Деко продолжала маячить на противоположной стороне улицы, там, где у тротуара была припаркована одна из машин бандитов. Колби задернул штору. Надо что-то предпринимать, но что? Неужели никак нельзя спасти Кендал? «Эх, была не была! Попытаюсь довести ее хотя бы до соседнего дома», — подумал он. Вошел Дадли. Лоуренс передал ему пистолет.

— Услышите что-нибудь подозрительное, позовите, — сказал он Мерриману.

Захватив с собой сумку, Колби отправился проверить, как там мадам Буффе. Затем он принял душ и переоделся. Войдя в контору, Лоуренс увидел Мартину, склонившуюся над письменным столом, на котором был разложен атлас автомобильных дорог. Рядом лежал блокнот, в котором, как показалось Колби, были записаны номера телефонов. Она только что закончила разговор и опускала трубку телефонного аппарата.

Присев на угол стола, Лоуренс взял сигарету.

— Огден Нэш прав. Из Франции в Штаты прямиком ей не выбраться. Но возможен другой вариант, — сказала Мартина и, покусывая кончик карандаша, откинулась на спинку стула. — Для начала неплохо бы убраться из города, хотя бы на полмили. Лучше всего домой ей добираться через Северную Африку. Это, правда, далековато, зато там она сможет сесть в самолет или на корабль и спокойно отправиться в Штаты. D'accord?

— Вполне. Но как она доберется до Африки?

— Это сделать так же легко и просто, как попасть в светское общество или на виселицу с гнилой веревкой. Нужны лишь деньги и связи, — сказала она и пролистала свои записи. — Вот телефон Жюля Клавела, который живет в Ницце. У него огромные связи как в Париже, так и в Марселе. Сразу же после войны ему удалось благополучно сбежать из Танжера. У него есть несколько быстроходных катеров и надежные люди по всему северному побережью Африки. Его любовница — моя близкая подруга, она уже позвонила ему и попросила оказать нам помощь. Но прежде чем с ним связаться, надо узнать, сколько Кендал потребуется времени, чтобы закончить роман.

— В какой она комнате?

— В следующей направо.

Дверь в комнату была закрыта, оттуда доносилось приглушенное бормотание Кендал, начитывающей на диктофон. Колби дважды постучал, прежде чем услышал:

— Войдите.

Лоуренс открыл дверь и вошел в комнату. На кровати, возле которой стоял туалетный столик, валялись черное платье и лифчик Кендал. Перед столиком лежал раскрытый чемодан, а на тумбочке рядом Колби увидел пишущую машинку. Окно комнаты было плотно занавешено. Через открытую дверь ванной до Колби доносились всплески воды и монотонный голос Кендал:

— ..Ощутив, как исступленное чувство сладострастия охватило ее. Конец фразы. Новый параграф. Кто там?

— Это Колби. Вы можете сказать, когда закончите работу над книгой? Хотя бы приблизительно. Нам нужно сориентироваться со временем.

— Хм… Сейчас прикину… Осталось сорок шесть страниц. Самое позднее — в семь утра. С новой строки. Прямая речь. О, Грег, Грег, тихо прошептала она, запятая, почти теряя сознание…

— Спасибо, — поблагодарил ее Колби и направился к выходу.

— ..от жаркого прикосновения его трепетных рук… Минуту, Колби. Лоуренс обернулся:

— Что?

— У меня в сумочке флакон с солью для ванны, «Принц Мачабелли» кажется. Подайте мне его, пожалуйста. О Боже! Дорогой, запятая, со вздохом произнесла она. Прямая речь. Мне так сладостно. Я готова сойти с ума…

Переворошив чулки и какие-то кружевные принадлежности дамского туалета, которыми была забита сумка Кендал, он наконец-то нашел флакон с солью. Кендал тем временем продолжала диктовать текст романа.

— Вот, возьмите, — остановившись у двери, сказал Лоуренс и протянул ей флакон.

— ..Дорогой, милый, любимый… Придется подойти поближе, я до него не могу дотянуться.

— Вы это кому, — спросил Колби, — мне или Грегу?

— Вам… еще немного… еще чуть-чуть. Нет, ничего не получается. Колби, войдите и высыпьте соль в ванну. Я уйду под воду.

Лоуренс вошел в ванную комнату. С микрофоном в руке Кендал лежала в ванне. Ее плечи покрывала густая белая пена. Рядом с ванной стоял стул с диктофоном, на диктофоне размещалась подставка с рукописью Санборна. Отредактировав очередную страницу, она сняла ее с подставки и бросила на пол, где уже валялось несколько листов.

— ..Запятая, шептали чувственные губы женщины, запятая… Почти треть уже готова.

Сняв колпачок, Колби перевернул флакон и потряс им над ванной.

— Хотите, чтобы я рукой перемешал?

— Нет, этого вполне достаточно, — сказала Кендал и, обнажив гладкое колено, поводила им по поверхности воды.

« — ..Охваченной страстным желанием дать волю томившим ее чувствам… Можно я на этом месте прервусь и сделаю затяжку?

— Конечно, — ответил Лоуренс и, присев на край ванны, вставил ей в губы зажженную сигарету. — Неужели сочинение эротических романов оказывает возбуждающее действие? Я от такого навсегда бы прекратил заниматься сексом.

— Совсем нет, — улыбнулась она и затянулась сигаретой, — вы вскоре бы просто перестали обращать внимание на то, что пишете.

Сделав еще одну затяжку, она включила микрофон и продолжила:

— ..Запятая, многократно усиленным под воздействием его неукротимого желания… Точка. Спасибо, Колби.

— Не за что, — ответил он и, оставив на стуле флакон, поднялся.

— Новое предложение. Тихо вскрикнув, запятая, она плотно прижалась бедром к мускулистому телу Грега, запятая…

Колби вернулся в рабочий кабинет. Он снял телефонную трубку и, набрав номер в Ницце, вскоре услышал голос Клавела. Колби назвался, пояснив, что он друг Мартины Рэнделл.

— Знаю, знаю, — поспешно сказал Жюль. — Чем могу помочь?

— Надо переправить… — ответил Колби.

— Вас?

— Нет, молодую даму, которой доктор посоветовал сменить обстановку. У нее странная аллергия на толпу, особенно на людей в одежде синего цвета. Думаю, Северная Африка ей подойдет…

— Намек понят. Знаю, о ком идет речь, — ответил Клавел. — Мы здесь тоже получаем газеты. Ей нужно какое-то определенное место?

— Нет. Любое, где бы она смогла сесть на самолет или пароход и отправиться в Соединенные Штаты без транзита через Францию. Ей понадобится поставить в паспорте въездной штамп и получить визу, если таковая необходима для выезда из страны.

— Для этого у нас есть свой человек в верхах. Он может сделать ей дипломатический паспорт сотрудника ООН.

— Не стоит, за пределами Франции она может пользоваться своим паспортом.

— Хорошо. В субботу вечером наш катер отплывает в Рабат. Вас это устроит?

Так, сегодня четверг, и времени вполне достаточно, чтобы к субботе без особой суеты добраться до побережья.

— Вполне. Где вы могли бы ее забрать?

— К западу, неподалеку от Канн есть маленькая бухта. Вот там ее и заберут, — ответил Жюль и объяснил, как найти эту бухту.

Колби сделал пометки на листке бумаги.

— Она должна быть в бухте в девять часов вечера, — сказал Жюль.

— Понятно, — с готовностью произнес Лоуренс. — А во сколько нам это обойдется?

— В двадцать пять тысяч франков.

— Хорошо. Я хотел бы обсудить еще один вопрос. Если за ее голову предлагают больше…

— Если это та самая, о которой писали, то предложения уже поступили.

— Если их цена больше, то скажите мне это сейчас. Я готов заплатить и больше, лишь бы ей ничто не угрожало.

— Не волнуйтесь. Я прекрасно знаю тех, кто за ней охотится, и никогда с ними не свяжусь. Так что привозите ее, куда я сказал, но не опаздывайте, капитан катера больше пяти минут ждать не будет, — предупредил Клавел.

— Ему не придется ждать. Если с ней что-нибудь случится, то газеты сразу же об этом оповестят.

Положив трубку, Колби рассказал Мартине, о чем договорился с Жюлем.

— Пока все идет нормально. Но как мы ее доставим в Канны? — озабоченно спросил Колби.

— Справлялись с задачками и посложнее, — заверила его Мартина и стала излагать дальнейший план действий.

В Канны Кендал отвезет Роберто. Мартина уже с ним договорилась по телефону. Сейчас он занят поисками кэмпера — автомобиля типа дачного домика на колесах. Как полагает Мартина, такой подержанный автомобиль обойдется им в сумму не более шести тысяч франков.

— Пока все отлично, — одобрительно кивнул Колби.

— Итак, — улыбнулась она, — нам удалось уладить все, за исключением самого главного. Есть на этот счет какие-нибудь соображения?

— У меня нет. Пока Паскаль Деко со своими сообщниками караулит на улице, из дома и мыши не выскочить незамеченной. А как их убрать?

— Надо придумать. Давай рассуждать, что может заставить их сдвинуться с места?

— Они ни за что от нас не отвяжутся, пока не добьются своего. Одному Богу известно, сколько жертв на счету Деко, но гоняется он за свидетелем своего преступления впервые…

— Минутку! — прервала его Мартина. Она откинулась на спинку стула, некоторое время, покусывая губы, горящими глазами смотрела перед собой, затем резко выпрямила спину и радостно воскликнула:

— Колби, придумала!

В течение последующих пяти минут говорила только она, Лоуренс же со все возрастающим восторгом смотрел на нее.

— Матерь Божья! — присвистнул он. — Но сможем ли мы это провернуть?

— А почему нет? Все, что нам нужно, это Анри, Роберто, грузовик на колесах и четверо полицейских в штатском. Организую все за двадцать минут. Вот только позвоню кое-кому.

Целый час Колби бродил по дому от чердака до подвала, пока не обследовал все здание: проверил все ходы и выходы, чтобы убедиться, что с наступлением темноты им ничто не грозит. Вернувшись в гостиную, он выглянул в окно. Деко и одна из машин, как и прежде, стояли на своих местах.

— Мне кажется, он хочет что-то сказать, — промолвил Дадли, указав на лежащего у стены связанного бандита, — все время издает какие-то звуки.

Колби выдернул кляп изо рта парня, и оттуда забил фонтан грубейших ругательств, украшенных марсельским акцентом.

— Что он говорит? — спросил Дадли.

— Из цензурного только то, что хочет в туалет.

— Да пропади он пропадом.

— Ничего, я его сопровожу. Дайте мне пистолет и развяжите его. Только руки. Ничего, до унитаза допрыгает.

Дадли, развязав бандиту руки, сделал шаг назад.

— Ближний — в ванной мисс Мэннинг. Через эту дверь и дальше прямо по коридору.

Бандит, словно кенгуру, запрыгал в указанном направлении, а Колби, направив на его спину дуло пистолета, последовал за ним. Жилое помещение, в котором обитала мисс Мэннинг, состояло из рабочего кабинета, сплошь уставленного книжными шкафами, просторной спальни, покрытой белым ворсистым ковром, и ванной комнаты, облицованной черной плиткой и оснащенной сантехническим оборудованием кораллового цвета. Оглядывая кабинет и спальню, Колби подумал о незавидной судьбе несчастной старой девы, отвергнутой молодым любовником. Он искренне жалел ее.

Они вернулись обратно в гостиную.

— Вы — похитители людей, — со злостью гаркнул бандит, когда Дадли стал связывать ему руки.

— Да, — согласился с ним Колби, — но кто знает, может быть, уже завтра ты вернешься к своим приятелям.

— Ты грязная… — продолжил было тот, но Колби успел засунуть ему в рот собранное в комок полотенце, так и не услышав, что думает о нем бандит.

Мадам Буффе приготовила сандвичи и откупорила несколько бутылок вина. Кендал забрала часть бутербродов и вина с собой в комнату и продолжила работу над романом. Колби и Мартина расположились за столом в конторе Дадли и стали жевать сандвичи, запивая их вином. Мартина поведала, с кем и о чем она успела договориться за это время. Все будет разыграно на следующий день в час пик, в восемь утра.

Она переговорила с четырьмя своими знакомыми, трое из которых имеют опыт работы в кинематографе, и все охотно согласились в течение получаса за пятьсот франков на каждого исполнить роли полицейских инспекторов с набережной Дез-Орфевр. Двое из них были немного похожи на Жана Габена, другому, Эмилю Вуавину, даже предназначалась роль со словами. Что именно предстояло ему говорить, Мартина научила его по телефону. Роберто уже позвонил и сообщил, что разыскал подержанный кэмпер, который обойдется им в пять тысяч двести франков. В субботу круизное судно под названием «Геральдик» отплывает из Рабата и через Гибралтар, Вест-Индию и Нассау будет держать курс на Нью-Йорк. На имя Кендал будет забронировано место в каюте первого класса.

Сам Роберто приехал в контору на такси в начале пятого. Ему дали деньги на оплату фургона, на дорожные расходы, а также на билет на пароход, который он должен выкупить, только убедившись, что за ним нет хвоста.

— Теперь они ни за кем следить не будут, — уверенно сказал Колби. — Деко прекрасно знает, где находится Кендал.

Развернув карту Парижа, Мартина и Лоуренс проинструктировали Роберто.

— Вы все встречаетесь в этом месте, на улице Седеет в восемь утра, — сказала Мартина, ткнув в карту пальцем. — Это всего в четырех кварталах от дома, где мы сейчас находимся. Тебе не придется пересекать ни перекрестки, ни оживленные магистрали, так что в дорожный затор не попадешь. Припарковываешь свой дачный фургончик и пересаживаешься в грузовик Анри. Вуавин и трое его подельников приедут на своей машине. К, этому же часу на моем автомобиле подъезжает Лоуренс и забирается в кузов автофургона Анри. Пусть Анри раздобудет рабочую спецовку большого размера, чтобы Лоуренс смог ее надеть поверх своего костюма, и тот же берет, в котором он разгружал мебель. Вы все должны быть в рабочей одежде. Как только переоденетесь, пусть Анри как можно скорее гонит свой автофургон и останавливается около нашего дома, чтобы Деко и его дружки обратили на него внимание. Вуавин со своими «полицейскими» подъезжает сюда ровно через две минуты, не раньше и не позже, иначе обмануть бандитов не удастся, и тогда нам крышка. Все понятно?

— Да, — ответил Роберто.

— Прекрасно. Вот тебе листок бумаги, где написано, как найти ту бухту в Каннах. Можешь оставить кэмпер себе или продать, на твое усмотрение. Увидимся утром.

Роберто ушел. Мартина взяла другой диктофон, с ножной педалью включения, и, вставив в него пленку с отредактированным текстом романа, принялась печатать на машинке. Перепечатывание никому уже ненужной рукописи показалось Колби пустой тратой времени, но нельзя же было просто сидеть и ничего не делать. До восьми утра оставалось еще очень много времени, а от томительного ожидания можно и полезть на стену.

Деко куда-то исчез, но две машины оставались на месте. Слежка за домом продолжалась и с наступлением вечерних сумерек. Мадам Буффе тем временем сварила кофе. Дадли, сидя в полутьме гостиной, в ожидании налета продолжал ловить каждый доносившийся с улицы звук.

В доме стояла полная тишина, если не считать стука пишущей машинки, на которой работала Мартина. Колби почувствовал, что выдохся. Почти двое суток он провел без сна и покоя и смертельно устал. Таблетка декседрина Мартины придала ему сил.

В начале двенадцатого на такси подъехал повар мисс Мэннинг, он позвонил в дверь и назвал себя. Войдя в гостиную, с возгласом «Voila!» он вывалил кипу свежих газет.

Заголовки гласили: «КТО ТАКАЯ БУЖИ?», «ГДЕ НАХОДИТСЯ БУЖИ?», «БУЖИ ЛИ УБИЛА ПЕПЕ?» Прикрывает ли Бужи своего любовника, истинного убийцу Пеле? Действительно ли Бужи является агентом КГБ, венгерской принцессой, ожившей героиней легенды о викингах, живой рекламой научных достижений одной из американских фирм, занимающейся ускорением роста сельскохозяйственных растений? В разное время и в разных местах, судя по сообщениям газет, она говорила по-французски то с американским, то с английским, то с балканским, то с немецким акцентами, а то на диалекте одной из четырех французских провинций. На первых страницах большинства газет текст сопровождался фотографиями. Две из них представляли «фоторобот» Колби, составленный со слов очевидцев событий в деревушке Сен-Метар. На «фотороботе» Лоуренс был похож на человека, которого за серию загадочных преступлений уже давно разыскивает полиция. Также был помещен фотоснимок кафе с указанием пунктиром траектории полета жандарма после удачно проведенного борцовского приема Бужи, было несколько фотографий Пеле Торреона, но одного, без загадочной блондинки.

Денежная сумма в портфеле достигла уже двух миллионов франков, помимо денег там же хранилось несметное количество огнестрельного оружия. Высказывалось робкое предположение, что напарник Бужи мог быть замешан в зверском убийстве Распутина.

Все газетчики дружно выражали надежду, что преступников очень скоро арестуют.

Ночь тянулась томительно долго. Дадли на посту сменил повар, который ходил по лестнице то вверх, то вниз. Мартина продолжала стучать на машинке. Колби опять скис и принялся произносить уже ничего не значащие слова. Мартина, сидя на стуле, стала клевать носом. Колби вставил ей в машинку очередную страницу за номером триста восемьдесят один, и в этот момент Кендал, одетая в голубую пижаму, с диктофоном под мышкой вошла к ним в комнату. Присев на стол напротив Лоуренса, она взяла сигарету.

— Ну наконец-то разродилась, — со вздохом облегчения торжественно произнесла она.

На часах было шесть сорок пять утра.

Мартина, мгновенно вскочив со стула, выбежала на лестничную площадку и позвала Дадли. Тот в сопровождении мадам Буффе и повара Жоржа, державших в руках шесть бокалов и бутылку шампанского, выскочил из своего кабинета.

Мартина указала рукой на стопку отпечатанных ею страниц.

— Триста восемьдесят страниц готово и еще одна кассета в диктофоне Кендал. К полудню роман будет готов.

Дадли выглядел потрясенным и, словно не веря своим ушам, тряхнул головой.

— О Боже! — прошептал он. — Только бы мисс Мэннинг не нагрянула сюда раньше двенадцати.

Кендал подняла бокал с шампанским:

— За биогенез!

Несколько тостов было произнесено, прежде чем они осушили бутылку шампанского. Дадли вместе с поваром спустились вниз. Колби и Мартина посвятили Кендал в план ее бегства и дали ей двадцать пять тысяч франков заплатить капитану зафрахтованного Клавелом катера.

— Собери свои вещи, но оставайся в этой пижаме, на нее будет легче надеть робу. Если удастся вывезти тебя из дома, в чем ты окажешься, не будет иметь никакого значения. Наш успех будет зависеть от того, сможем ли мы убрать с улицы Деко. Без десяти минут восемь будь готова и стой внизу.

Кендал ушла. Колби кое-что пришло на ум.

— Нет ли в твоей аптечке снотворного? — спросил он Мартину.

— Есть. А что?

— Дай мне три таблетки. Для нашего приятеля, что в гостиной.

Они спустились вниз. Колби послал мадам Буффе на кухню, чтобы та принесла стакан воды, молоток и отвертку. Затем он попросил Дадли подстраховать его с пистолетом и стал развязывать бандиту руки. Сняв путы, Лоуренс вытянул руки пленника вдоль туловища и туго обвязал его полотенцем, Теперь бандит мог лежать на спине, лицом вверх.

— Отлично. Теперь погрузим его, — сказал Колби.

Подняв связанного бандита, они опустили его в деревянный ящик, в котором доставили Кендал. Колби вынул из его рта кляп.

— А это еще зачем? — удивился Дадли. Лоуренс показал на снотворное, которое держала Мартина.

— Внутри его ни к чему не привяжешь, начнет еще биться и наделает много шума. А так он уснет и будет спокойно лежать в своем ящике, — пояснил Колби.

— Хотелось бы посмотреть, как ты заставишь его проглотить снотворное, — усмехнулась Мартина.

— Он или проглотит таблетки, или же ими подавится, — ответил Колби по-французски.

— Но как ты их засунешь ему в рот? — спросила она.

При виде таблеток пленник плотно закрыл рот и сжал зубы.

— Это сделать несложно, — ответил Лоуренс, опустился рядом с ящиком на колени и взял из рук подошедшей мадам Буффе молоток и отвертку.

Затем, раздвинув отверткой губы бандита, он приставил ее рабочий конец к верхнему резцу и взмахнул молотком.

— Просто-напросто выбью ему один зуб, а в дыру просуну таблетки. Если проглотит и выбитый зуб, вреда все равно никакого не будет, — сказал Лоуренс опять по-французски, чтобы бандит понял, какая участь его ждет.

Огромный, словно пасть гиппопотама, рот послушно открылся, и Колби бросил в него таблетки снотворного, а чтобы бандит не поперхнулся, плеснул туда еще и воды.

Вставив ему кляп, Колби принялся заколачивать ящик.

Было семь тридцать пять. — Пора, — произнес Колби и последний раз посмотрел в окно.

Деко на улице по-прежнему не было, но вместо него напротив дома теперь стояла машина с одним водителем. Мартина передала Лоуренсу ключи от своей машины и молча подняла вверх скрещенные пальцы. Выйдя на улицу, Колби сел в «ягуар» и поехал на место встречи.

Миновав квартал, он увидел на левой стороне улицы Деко, шагавшего по тротуару с мольбертом и коробкой красок в руках. Колби облегченно вздохнул. Ведь Паскаль был не только самым опасным из тех, кто был в засаде у дома мисс Мэннинг, но и, вероятно, наиболее сообразительным из них, способным сориентироваться в любой, даже самой сложной ситуации. Проехав еще два квартала, Колби свернул в сторону Булонского леса. Шансов, что за ним увязался хвост, практически не было, но он все же решил не испытывать судьбу.

Утро выдалось на редкость чудесным, чистым и свежим, раскрашенным багряными и золотыми пятнами осени, с легкой опаловой дымкой в воздухе, оно почему-то напомнило Лоуренсу картины Тернера54. Райский пейзаж. «Станет ли этот день еще одним звеном в цепочке тех проведенных в Париже октябрьских дней, когда мне сопутствовал успех, — подумал он, — или же меня ждет провал?» За десять минут дважды пересекая Булонский лес, Колби то сбавлял, то увеличивал скорость и наконец, решив перекурить, остановил машину. Убедившись, что за ним не следят, он поехал на улицу Седеет. Подъехав к назначенному месту, Лоуренс увидел там припаркованный автофургон Анри, а неподалеку — подруливающий к нему кэмпер, за рулем которого сидел Роберто. Было без пяти восемь. Они тепло, хотя и несколько натянуто, поприветствовали друг друга.

— Ну-ка, взгляни, — с гордостью произнес Роберто и распахнул заднюю дверь кэмпера.

В кузове Колби увидел две кушетки с матрацами и подушками, в глубине к стене была приделана полка, на которой стояли транзистор и настольная лампа. Маленькие оконца, идущие вдоль борта машины, были плотно задернуты занавесками темно-зеленого цвета. Большую часть прохода между кушетками занимали коробки с продовольствием и небольшой холодильник. Укрытие надежное. Теперь до самого катера Кендал никто не увидит, подумал Колби.

— Отлично, — похвалил он Роберто.

— Везет же Роберто, — со вздохом произнес Анри.

— Ну, я же предлагал тебе перетасовать колоду. Не так ли? Если бы не твоя жена… — заметил Роберто.

— Рискованный игрок! Роберто захлопнул дверь кэмпера, и они направились к автофургону Анри. Открыв задние двери, Колби запрыгнул в кузов и стал натягивать на себя комбинезон. Надел он и берет. Перед грузовиком резко остановился «пежо», и из него вышли четверо.

— Кто из вас мсье Вуавин? — выглянув из двери фургона, спросил их Лоуренс.

— Я, — ответил тот, который вел машину. Это был мужчина средних лет, плотного телосложения, с жестким ежиком седых волос и очень волевым, но в то же время довольно добрым лицом. Да, он действительно очень похож на инспектора полиции, подумал Лоуренс. Колби представился и, вынув конверт с двумя тысячами франков, протянул его приятелям Вуавина.

— Повторите, что вы должны сделать. Вы поедете после нас, а дальше?

Вуавин быстро изложил Лоуренсу инструкции, полученные от Мартины по телефону.

— Прекрасно! — довольно произнес Колби. — Трогаетесь после нас ровно через две минуты. После этого все четверо сели обратно в «пежо».

— Как с бензином? — спросил Колби у Анри.

— Меньше литра. Хватит самое большее километра на четыре.

— Отлично. Об угоне уже заявил?

— Час назад. Сказал, что с бульвара Монпарнас, — ухмыльнулся Анри. — Выключатель зажигания я заклинил.

Колби согласно кивнул:

— Пусть двигатель работает. Провода соедини и спрячь под приборной доской. Там их не увидят.

— D'accord.

Колби взглянул на часы. Было три минуты девятого. Он почувствовал, как у него за спиной стали вырастать крылья.

— Поехали, — сказал он.

Двери автофургона захлопнулись, и они тронулись в путь.

Сначала они свернули направо и выехали на авеню Виктора Гюго. Колби оглядел темный кузов фургона. На этот раз в нем находились части кровати, ящики комода, старый потрепанный чемодан и пара небольших ковриков. Лоуренс слышал, как мимо с шумом проезжали машины. Затем они снова повернули направо и въехали на улицу Фей-Морт. Грузовик замедлил скорость. Теперь уже Деко наверняка их заметил и распознал автофургон Анри. Послышался визг тормозов, они остановились.

Хлопнули двери кабины, раздались звуки торопливых шагов. Двери фургона распахнулись, и Колби, не глядя в сторону Деко и трех его сообщников, прогуливавшихся по тротуару, спрыгнул на асфальт. Как только они с Роберто подошли к ступенькам дома, входная дверь тут же отворилась, и они вошли внутрь. Все обитатели дома были в гостиной. Мартина вела наружное наблюдение сквозь узкую щель между оконными шторами. Колби и Роберто подхватили деревянный ящик и направились к выходу. Мадам Буффе раскрыла перед ними дверь, и они, с трудом протиснувшись в дверной проем, вышли на улицу. Дверь за ними тотчас захлопнулась.

Стараясь идти в ногу, они быстро зашагали по тротуару. Деко, бросив беглый взгляд в их сторону, вытянул перед собой руку с поднятым вверх большим пальцем, как бы соизмеряя перспективу, и затем провел кистью по холсту. Какими бы хитрыми и опытными не были бандиты, они должны были клюнуть на приманку. Вот ваша Бужи, в ящике, больше от вас она никуда не уйдет. С какой стати Деко должен сразу же суетиться, поставив себя на его место, рассудил Колби.

Поставив край ящика на борт кузова, они подтолкнули его вперед, и тот легко заскользил по полу фургона. Согласно плану, вот-вот, сразу же после погрузки ящика, должны были подъехать «инспекторы полиции». Видеть их выезжающую из-за угла машину мог только стоявший на тротуаре Деко. Анри запрыгнул в фургон и подвинул ящик немного вглубь. Теперь, находясь внутри грузовика, Анри мог спокойно, не опасаясь, что его увидит Деко, наблюдать за улицей. Заметив «пежо», он кивнул Колби: машина Вуавина приближается.

Глава 13

Прижавшись к тротуару, машина с «полицейскими» остановилась метрах в двух от фургона. Колби и Роберто, толкавшие из стороны в сторону ящик, дружно повернулись на визг тормозов и без тени тревоги посмотрели друг на друга. Из «пежо» вылезли четверо и направились по тротуару к дому мисс Мэннинг.

Вуавин, указав рукой на особняк, скомандовал:

— Поль-Жак, прикройте черный ход!

Один из «полицейских» вприпрыжку побежал вдоль дома и, свернув за угол, скрылся на заднем дворе.

— Приступим, — сказал Вуавин, обращаясь к остальным. — Морис прикроет выход изнутри, а мы с Огюстом начнем с чердака.

Сделав пару шагов в направлении входной двери, Вуавин остановился, как бы в раздумье, сдвинул брови и оглянулся на автофургон. Махнув рукой своим «подчиненным», он повернул назад. Сойдя с тротуара, Вуавин приблизился к грузовику, в котором сидели Колби и Роберто, и заглянул внутрь кузова.

— А вы, ребята, чем здесь занимаетесь? — строго спросил он.

Роберто, сделав глотательное движение, изобразил на своем лице виноватую улыбку.

— Да вот… — неуверенно произнес он.

— Всего лишь перевозим мебель, — вполне уверенным голосом ответил за него Колби. — Видите надпись на борту кузова?

Серые глаза Вуавина испытующе уставились на Лоуренса.

— Иностранец. Не так ли?

— Чех, — кивнув, промолвил Колби.

— Проверим ваше удостоверение личности.

— Постойте, — возмутился Лоуренс, — а вы кто такие?

— Уголовная полиция, — ответил Вуавин и, сунув руку в карман плаща, достал оттуда «удостоверение» и показал его Колби. Эта фальшивка могла произвести впечатление лишь на какую-нибудь молодую простушку из глубокой провинции, но Колби, изобразив на своем лице нечто вроде легкого трепета, вынул водительские права. Вуавин внимательно посмотрел их и вернул Лоуренсу.

— Что в ящике? — строго спросил он.

— Книги, — кротко ответил Колби.

— Посуда, — одновременно с ним произнес Роберто.

— Да так, разные вещи… — начал было Анри, но остановился, надо сказать, почти вовремя.

— Да? — удивился Вуавин и, подойдя ближе к борту, с нескрываемым любопытством оглядел ящик, как бы дивясь его огромным габаритам. — Вы вынесли его из этого дома?

— Нет, — ответил Колби, — ящик не оттуда. Мы забрали его с… с…

— Ну а что вы делаете здесь?

— Мы… хм… мы его сюда привезли.

— А-а! — бросив на Колби подозрительный взгляд, произнес «инспектор» и пожал плечами. — А мне показалось, что вы его грузили.

— Нет-нет, — поспешно ответил Лоуренс, — наоборот, выгружали.

— Ну хорошо, — сказал Вуавин и, с безразличным видом отвернувшись от грузовика, направился к дому, но неожиданно остановился. — Ну, чего же вы ждете? Вносите ящик в дом. Все в порядке.

— Да, конечно. Спасибо! — откликнулся Колби. — У нас есть вещи, которые надо разгрузить в первую очередь…

— А почему у вас не выключен двигатель?

— Тяжело заводится, — пояснил Роберто. — Аккумулятор садится…

Вуавин подозрительно оглядел всех троих. Находившийся в кузове Анри принялся двигать лежавшие в нем вещи ближе к заднему борту. Прихватив спинки разобранной кровати, Роберто и Колби зашагали к входной двери. К ним, выпрыгнув из фургона, присоединился и Анри. Вуавин также направился к дому. Когда он скрылся в дверях, все оглянулись и посмотрели на грузовик. «Еще рано. Подождем, пока Деко не сядет за руль», — подумал Колби, отвернулся и потащил спинку дальше. За ним последовали остальные.

Теперь, по их расчетам, Деко должен был угнать автофургон Анри. Ведь никто из бандитов уже не сомневается, что Бужи прячется в деревянном ящике в кузове грузовика. Полиция, выйдя на ее след, уже начала обыскивать дом, и минут через пять инспектору Вуавину также станет ясно, где она скрывается.

Колби с Роберто прошли в гостиную, а Вуавин с двумя «полицейскими» остался у двери. Лоуренс бросился к окну и глянул на улицу. Деко с невозмутимым видом продолжал рисовать. Он наверняка дословно слышал их разговор, да и вся сцена произошла у него перед носом. Тем не менее «художник» оставался на своем месте. Ага, ведь Анри еще не вошел в дом, подумал Колби. Наконец появился и хозяин фургона. Входная дверь за ним закрылась. Лоуренс сжал ладони. «Ну, давай же… давай», — мысленно подгонял он Деко.

И тот не заставил себя ждать, он взмахнул рукой, подав сигнал сообщникам, и бросился к кабине автофургона. Другой член банды, сидевший за рулем припаркованного неподалеку автомобиля, выскочил на тротуар и, подбежав к грузовику, захлопнул двери кузова, затем подбежал к кабине и вспрыгнул на подножку. Не успел он усесться рядом с Деко, как тот тронул грузовик с места. Колби облегченно вздохнул и почувствовал, что у него от радости подкосились ноги. Как только автофургон миновал их квартал, машина, стоявшая рядом с домом, тронулась с места и поехала вслед за грузовиком. Колби, оторвавшись от окна, обвел всех восторженным взглядом и радостно кивнул.

Напряжение, до этого царившее в комнате, мгновенно растаяло, все словно ожили. Мартина кинулась в объятья Колби.

— Дорогой! Ура! Сработало! — радостно воскликнула она и, пригнув руками голову Лоуренса, поцеловала его.

Вуавин направился к выходу. Взявшись за ручку двери, он оглянулся и посмотрел на Колби.

— Сейчас? — уточнил он.

— Да, — ответил Колби. — Близко не подъезжайте. Просто понаблюдайте за ними, когда они попадут в дорожную пробку.

Вуавин со своими парнями вышел из дома. Роберто быстро сбросил с себя робу. Отшвырнув ее ногой в сторону, он кинулся к двери.

— Через улицу Мон-Кер, — крикнула ему вдогонку Мартина. — Так будет быстрее.

— Вернусь через три минуты, — успел сказать он и выскочил за дверь.

Расстегнув комбинезон, Колби вылез из него и протянул комбинезон Кендал. Пока та натягивала его на себя, Мартина стала прилаживать на голову Кендал берет, заправляя под него пряди волос. Колби, раздвинув оконные шторы, посмотрел на улицу. За исключением пустого автомобиля, оставленногоодним из бандитов Деко, никаких машин он не увидел.

Кендал поцеловала мадам Буффе, затем попрощалась с Дадли и поваром Жоржем. Показавшийся в конце улицы кэмпер Роберто подал вправо.

— Роберто приехал, — объявил Колби. — Я возьму ваш чемодан.

— Adieu, mes enfants55. И не дайте этим ублюдкам одолеть себя, — сказала Кендал, и на ее беспечные серые глаза навернулись слезы.

Обхватив Мартину, она поцеловала ее, а затем и Лоуренса.

Они взгромоздили огромный узел из двух завернутых в простыню подушек Кендал на плечо. Та свободной рукой прижала подушки к лицу, надежно закрыв его с обеих сторон от любопытных глаз. Колби поднял ее дорожный чемодан, и они, выйдя из дома, пересекли тротуар и подошли к кэмперу. Лоуренс открыл заднюю дверь. Кендал вместе с узлом влезла в фургончик, прошла в глубину салона и села в углу. На другую кушетку Колби положил чемодан. Полными слез глазами она посмотрела на него.

— Спасибо, интендант Колби, за все, — промолвила Кендал.

— Pas de quoi56.

— Может быть, где-нибудь и встретимся.

— Удачи. До свиданья, непобедимая чемпионка по дзюдо, — сказал на прощанье Колби и, захлопнув дверь, стукнул по ней кулаком.

Роберто нажал на газ. Лоуренс долго смотрел им вслед, пока машина, миновав три квартала, не свернула направо и не скрылась за поворотом. Их кэмпер, как заметил он, никто не преследовал.

Колби вернулся в дом. Мартина, расположившись в углу гостиной, разговаривала по телефону, а мадам Буффе и Жорж прибирали комнату, вынося из нее предметы, привезенные на грузовике Анри. Дадли достал бутылку виски и несколько стаканов. Налив, он протянул один из них Колби и тут же залпом осушил свой. Затем он что-то невнятно пробормотал себе под нос, и Колби впервые увидел на его лице улыбку.

— О, вот этого мне как раз и не хватало! — радостно произнес Дадли. — Единственное, что я могу теперь сказать вам, Лоуренс и Мартина, — черт подери, все наши беды наконец-то кончились!

— ..Нет еще! О Боже! — воскликнула Мартина, прижимая к уху телефонную трубку, и замахала рукой, чтобы Колби и Дадли замолчали. — Отлично… Но они хоть схватили Деко?.. А вы уже позвонили? Прекрасно. Спасибо вам за все.

Мартина положила трубку.

Колби, подняв было стакан с виски, опустил руку. Он слишком устал, чтобы бурно реагировать на какие-либо новости, пусть даже приятные.

— Вуавин? — просто спросил он Мартину. В ответ она с плохо скрываемым восторгом кивнула:

— Колби, у бандитов на площади Этуа кончился бензин. Прямо у разделительной линии перед въездом на Елисейские поля…

— Слава Богу!

— Сейчас там такое творится; напарнику деко удалось выскочить из грузовика и скрыться Когда двое регулировщиков предъявили Деко претензии за то, что он создал пробку, тот спаниковал и тоже бросился бежать, но они все же его схватили. Деко попытался сопротивляться, и полицейские изрядно его поколотили. Они еще, наверное, не знают, что автофургон числится в списке угнанных, но наверняка это выяснят, когда доставят Деко в ближайший участок и займутся протоколом. Также выяснят, что выключатель зажигания неисправный. Вуавин уже сделал анонимный звонок в уголовную полицию и сообщил, что в фургоне ящик, в котором находится член бандитской группировки, убившей Торреона, — протараторила Мартина и, трепеща от восторга, опустилась на стул. — Не хотела бы я быть на месте Деко. Бедняге придется долго ломать голову, прежде чем он поймет, где прокололся.

— А вы не опасаетесь, что, оказавшись в полиции, Деко расскажет, что с ним произошло? — спросил Дадли. — Я имею в виду, об этом доме…

— Об этом доме? Да он и под пытками ничего не расскажет. Он же думает, что Бужи все еще здесь, и если она попадет в руки полиции, то непременно укажет на него как на убийцу Торреона. А если и не попадет, то, по крайней мере, полиция выйдет на ее след.

— Хочу вам сказать, что вы, черт возьми, отлично оба поработали! — радостно произнес Дадли и, налив себе еще, залпом осушил стакан.

Пройдясь в джиге, он радостно добавил, сверкая глазами:

— А сегодня днем я уже буду над Атлантикой!

Колби, желая еще раз насладиться пустынным видом улицы, — посмотрел в окно. В этот момент под окном с изяществом молодого сокола, падающего камнем на свою добычу, появился шикарный, слегка покрытый дорожной пылью «феррари», который остановился у подъезда дома. Левая передняя дверь машины распахнулась, и из нее выскочила длинноногая, полная жизненной энергии дама лет тридцати пяти, с развевающимися на ветру черными волосами. Она успела обежать автомобиль, прежде чем открылась вторая дверца. На даме была замшевая дорожная куртка, дополненная шелковым шарфом, небрежно перекинутым через плечо. Колби удивленно сдвинул брови. Похоже, она приехала в их дом.

— Кто это? — спросил он.

Из машины показался молодой человек лет двадцати, не старше. Широкоплечий, с искрящимися карими глазами, весьма мужественного вида, он словно сошел со щита, рекламирующего какие-нибудь крутые американские сигареты. Засмеявшись, дама игриво потрепала парня по волосам и, указав ему на багажник, направилась к входу, держа в руках большую толстую папку. Белозубая, словно у восемнадцатилетней людоедки, улыбка, особенно сильно выделяющаяся на ее загорелом лице, делала ее похожей на стареющую кинозвезду или ведущую телепрограмм. Колби услышал, как подошедший к окну Дадли издал какой-то странный вопль. Показавшаяся из-за его спины Мартина ахнула.

— О нет! — вскрикнула она. — Не может быть!

В гостиную вошла Сабина Мэннинг и, положив на стол папку, широко раскинула руки:

— Мерриман! Или ты не рад меня видеть? Подойди же и поцелуй меня.

Лицо Дадли приобрело цвет кожи освещенного неоновой лампой трупа. Он стоял неподвижно и издавал странные гортанные звуки, которые, видимо, означали восторженные приветствия. Подойдя ближе, она поцеловала своего остолбеневшего посредника и, не отрывая от него рук, сделала шаг назад.

— Мерриман, ты определенно похож на призрака. Тебе все же следует выбраться из этого мавзолея и хоть немного пожить в свое удовольствие. Все сидишь здесь с логарифмической линейкой, биржевыми сводками и подсчитываешь мою прибыль. Я чувствую себя виноватой перед тобой… А, Мартина, дорогая. Как я рада тебя снова видеть… Карлито, мальчик, поставь где-нибудь чемоданы…

Карлито опустил багаж на пол. Колби мучительно пытался прийти в себя, а тем временем Сабина Мэннинг, звучно чмокнув парня, стала инструктировать своего спутника, что делать дальше.

— Отправляйся на Криллон. Машину пока можешь оставить себе, и постарайся хоть немного отдохнуть. Дорога из Ниццы была такой долгой и утомительной. Остаток дня я буду очень занята с рекламными агентами, так что лучше не звони. Выбери на свое усмотрение дискотеку и заезжай за мной к девяти. Это все, дорогой. До встречи…

Карлито ушел. Сабина Мэннинг повернулась к Колби.

— Мне кажется, мы с вами раньше не встречались, — промолвила она.

— Извини, — сказала ей Мартина, слегка смутившись, чем и удивила Колби. — Это Лоуренс Колби, а это мисс Мэннинг.

— Очень рада нашему знакомству, мистер Колби, — сказала писательница и, крепко пожав Лоуренсу руку, задержала ее в своей.

Затем она бросилась к столу и взяла папку.

— Как мило, что вы все собрались, чтобы встретить меня. Нельзя терять ни минуты. Мы можем сразу же приступить к работе над этим материалом…

— Да, но…

— Но прежде позвольте мне показать вам, чем я занималась все это время, и тогда станет ясно, почему мне необходим совершенно новый имидж. Вы конечно же знакомы с теми жуткими эротическими произведениями, которые я написала. Я просто содрогаюсь, когда вспоминаю, чем занималась раньше…

Колби вновь попытался было остановить этот словесный поток, но, увидев за спиной мисс Мэннинг Мартину, отчаянно подававшую ему знаки, смирился и стал слушать дальше. Мартина явно хотела, чтобы Лоуренс продолжал оставаться тем, за кого его приняла мисс Мэннинг, но ему было непонятно, зачем же и дальше водить писательницу за нос. Ведь их афера все равно рано или поздно раскроется, и единственным, что теперь могло уберечь их от крупного скандала, был самолет.

Тем временем мисс Мэннинг, раскрыв свою папку, высыпала на стол огромную кипу фотографий, в большинстве своем глянцевых, восемь на десять, то есть размером и качеством идеально подходящих для репродукций. Поводив по снимкам рукой, она аккуратно разложила их по столу. Беглому взору Колби предстали изображения залитого солнцем моря, подводных пейзажей, бесконечных палуб яхт, облепленных ракушками остовов древних кораблей, аквалангов, несметных количеств амфор различного объема и формы, предметов античного искусства, поднятых со дна, и фотографии членов экипажа яхты. Как ни странно, но когда Лоуренс стал более внимательно рассматривать фотографии, наибольший интерес у него вызвали те снимки, на которых были запечатлены люди, окружающие пышащую здоровьем и сияющую радостью мисс Мэннинг.

— ..Подводная археология, — продолжала она, обращаясь к Колби. — Создание акваланга, мистер Колби — можно я буду называть вас просто Лоуренс? — позволило ученым встать на качественно новую ступень в научных археологических исследованиях. Только представьте себе, культура, насчитывающая пять тысячелетий, эта колыбель мировой цивилизации так и пролежала бы неразгаданной под многометровой толщей воды, если бы не изобретение акваланга. Мерриман, вы не попросите кого-нибудь отнести чемоданы в мою комнату? Так вот, дорогой. Биремы, триремы, галеры, военные суда, корабли с предметами античного искусства затонули на пути в Римскую империю, и кто знает, может быть, на закате древней истории на дне морском оказались даже целые неизвестные миру города…

Колби про себя отметил, что Мартина с любопытством рассматривает разложенные на столе фотографии, обращая особое внимание на те снимки, которые вызвали наибольший интерес и у него. На них были изображены члены экипажа яхты. Внешне все они напоминали Карлито: лет девятнадцати, черноволосые, кареглазые загорелые парни, красивые, словно греческие боги. Даже беглого взгляда было достаточно, чтобы убедиться в том, что под их узкими, плотно прилегающими к мускулистым бедрам плавками скрываются выдающиеся мужские достоинства.

Судя по фотографиям, экипаж судна состоял из десяти человек, и их мисс Мэннинг на шесть месяцев, которые длилась ее археологическая экспедиция, должно было вполне хватить. Однако, как свидетельствовали снимки, частично экипаж во время плавания периодически менялся, что, впрочем, вряд ли препятствовало проведению исследовательских работ, поскольку их цели и задачи оставались неизменными.

Колби вновь предпринял попытку остановить мисс Мэннинг:

— Да, я знаю. Я много прочитал на эту тему, и меня это очень взволновало. Но мне все же непонятно, почему вам для публикации новой книги необходимо менять свой имидж…

— Лоуренс, вы меня удивляете. Безусловно, я просто обязана его изменить! Это же жизненно важный и фантастически потрясающий научный материал, и я хочу, чтобы он стал достоянием широкого круга читателей! В достоверность собранной мною информации трудно даже поверить! — сказала она, широко раскинув руки, словно героический персонаж какой-нибудь средневековой драмы. — Черт возьми! Так это написала Сабина Мэннинг? Да что этот автор дурацких секс-романов понимает в археологии? Именно так все обо мне и подумают. Они же никогда не поверят, что я способна написать что-нибудь по-настоящему стоящее, что-то очень важное для человечества… Но мне сначала хотелось бы хоть немного прийти в себя после этой изнурительной поездки в автомобиле. Возьмите фотографии, Лоуренс, и пройдите с ними в мои комнаты. Пока я буду принимать ванну, мы сможем подетальней остановиться на каждой из них. Нам нельзя терять ни минуты…

Она уже было вышла из гостиной, но, заметив изумление на лице Колби, остановилась и засмеялась.

— Боже мой! Я имела в виду, через дверь, мой мальчик. Я же не рассчитываю, что вы будете тереть мне спину, — сказала мисс Мэннинг и, улыбнувшись Мартине, добавила:

— Англосаксы так обворожительно стеснительны.

— Да, — подтвердила та с ледяной улыбкой на лице, — так оно и есть.

Сабина Мэннинг скрылась в коридоре, ведущем в ее апартаменты. Колби, собрав со стола фотографии, направился за ней. Подойдя к нему ближе, Мартина прошептала:

— Прости. Прошу тебя, продержись еще немного. Помощь должна подоспеть с минуты на минуту.

Скорее всего, она старается оттянуть время, решил Лоуренс. Он слишком устал и был жутко рассеян, чтобы задуматься, что она подразумевала под словом «помощь». По прошествии более двух бессонных суток, насыщенных бесконечной чередой то и дело возникающих проблем, у него в голове все вдруг смешалось. Перед глазами замелькали расплывчатые лица Моффатта, Жан-Жака и Габриель, Деко и Сабины Мэннинг. Колби, миновав рабочий кабинет, вошел в покрытую белым ковром спальню. Из ванной комнаты доносилось журчание воды. В дверях появилась Сабина Мэннинг.

— Присядьте, пожалуйста, — улыбаясь, сказала она и указала на кресло возле широкой кровати.

Он сел и положил стопку принесенных им фотографий на стоявший рядом с креслом маленький столик. Продолжая оживленно болтать, она скинула дорожную куртку, шарф и, бросив их на другое кресло, открыла чемодан и извлекла из него нейлоновый халатик и еще что-то из предметов дамского туалета.

— Вся проблема англосаксов или, по крайней мере, американцев, Лоуренс, заключается в одержимости сексом. Это разрушает нашу жизнь. Мы совсем не прогрессируем как нация, мы просто обкрадываем себя, лишаем истинных радостей, интеллектуально деградируем. И все из-за того, что повально увлечены не тем, чем следует. Сколько вам лет, дорогой?

— Тридцать, — ответил Лоуренс.

— Неужели? Выглядите моложе. Знаете, вы такой привлекательный…

Присев на край кровати и подняв до середины бедер подол узкого платья, она стала отстегивать чулки от пояса. Ее ноги, как и лицо, покрытые темно-коричневым загаром, были весьма стройными. Если эта полная жизненной энергии красотка действительно когда-то была увядшей старой девой, образ которой он так ясно представил и которую искренне пожалел, то шок Дадли и Мартины при встрече с мисс Мэннинг после долгой разлуки вполне объясним, подумал Колби. Как бы прочитав его мысли, Сабина Мэннинг протянула руку к ночному столику, взяла с него книгу и подала Лоуренсу. Это был ее роман «Объятые страстью».

— Вы только взгляните на это, — промолвила она, снимая с ноги чулок. — Нет, я имею в виду фотографию на обложке. Вот вам одна из жертв непомерного увлечения сексом. Непривлекательная, с безжизненным лицом, застенчивая, опустошенная, с потухшим взором, потому что потеряла интерес ко всему: к интеллектуальному развитию, к самосовершенствованию личности… Вы не расстегнете мне «молнию» на платье, дорогой?

Она подошла к Колби и повернулась к нему спиной. Он поднялся с кресла и расстегнул замок. Мисс Мэннинг вдруг резко повернулась и, широко раскинув руки, воскликнула:

— А теперь посмотрите на меня! Какой у меня цвет лица, глаз! Только теперь я ожила и такой хочу жить дальше!

— Да, я вижу, — согласился с ней Колби.

— Просто поразительно, как бурлит во мне жизнь. Видите, что сделало со мной увлечение археологией? Вот почему я хочу поведать об этом людям…

В порыве возбуждения она обхватила Колби за шею и поцеловала его. Он почувствовал себя на месте мухи, попавшей в сахарный сироп, и попытался освободиться от ее объятий. Но все его усилия оказались тщетными.

— О, я уже чувствую, какая радость ждет меня от работы с вами, мой милый мальчик. И ни за что не поверю, что вам уже тридцать…

Но ее восторженная речь была прервана. Из гостиной до них донесся топот ног и возбужденные голоса. Колби бросился на шум и, ворвавшись в гостиную, остолбенел при виде того, что там творилось. Он был готов кинуться назад, в объятия мисс Мэннинг, но та вслед за ним уже появилась в дверях. Это был конец!

Придя в себя, в чем ему немного помогла Мартина, Колби решил, что все собравшиеся в гостиной должны были одновременно приземлиться в аэропорту Орли. Здесь было от чего лишиться чувств. Его взору и ушам предстали разом обрушившиеся на голову несчастного Дадли гром и молнии издательства «Холтон пресс» и литературного агентства «Торнхилл». Издательство представлял сам Чэдвик Холтон-старший, а агентство — Эрнест Торнхилл. Также здесь были четверо юристов, державших в руках портфели с потерявшими теперь юридическую силу контрактами на издание пресловутого романа, и один парижский таксист, тщетно пытавшийся перекричать гвалт сыплющихся со всех сторон взаимных обвинений. Бедный водитель настойчиво требовал денег за проезд, заявляя, что скорее в аду наступит ледниковый период, чем он примет оплату в итальянских лирах. Колби, находясь уже на грани помешательства, решил было, что Соединенные Штаты отменили свой доллар, но потом вспомнил, что Торнхилл прибыл из Рима.

Ему ничего не оставалось, как заплатить таксисту, который, еще раз взглянув на царивший в комнате всеобщий хаос, покачал головой и дал свою оценку увиденному:

— Дурдом.

— Что вы! Мы — писатели, — с гордостью сообщил ему Колби.

Лоуренс, решив, что следует ждать, когда за ним прибудет полиция, закурил сигарету. Тут он заметил, что Мартина, не принимающая в этом бедламе никакого участия, почему-то совершенно спокойно наблюдает за сцепившимися, внимательно слушая, о чем они кричат. Лоуренс подошел к ней.

Мартина посмотрела на его губы и нахмурилась.

— Похоже, эта греческая богиня и у тебя пользуется успехом, — сердито произнесла она.

Лоуренс принялся стирать с губ помаду мисс Мэннинг.

— Ничего не смог с ней поделать. Оказался бессилен. Нечто похожее у меня однажды произошло с дамой-полицейским в нью-йоркском метро, — попытался оправдаться он.

— Бедный Лоуренс. Мне тебя жаль. А я думала, что в свои тридцать тебе уже ничто не грозит.

— Она полагает, что я выгляжу гораздо моложе. У тебя нет в Париже знакомого опытного адвоката? Может быть, нам стоит вызвать его прямо сейчас…

— Адвоката? Боже! Сейчас, сюда? Дорогой, да здесь уже столько адвокатов, что плюнуть некуда.

— Я имею в виду нашего собственного. Пусть хотя бы прихватит нам в дорогу сигарет и всего такого прочего.

— Но, Лоуренс, ты что? Не понял, что мы в выигрыше?

Колби посмотрел в сторону Сабины Мэннинг, которая, угрожающе размахивая толстой стопкой бумаг над покорно склоненной головой насмерть перепуганного Дадли, неистово кричала:

— Хочешь сказать, что собирался опубликовать под моим именем этот вопиющий образчик эротической мерзости?

Она подкинула рукопись к потолку. Разлетевшиеся страницы готового сексуального романа, плавно покружив по комнате, упали на пол.

— Ты считаешь, мы в выигрыше? — спросил Лоуренс и недоуменно покачал головой.

— Конечно же. Пока все здесь, надо брать быка за рога. Все ведь так потрясающе просто.

Мартина решительно вышла на середину гостиной и вскинула обе руки.

— Джентльмены, — громко обратилась она к собравшимся, — прошу уделить мне минуту внимания!

В гостиной вдруг воцарилась тишина, и Колби, воспользовавшись ею, смог спокойно рассмотреть присутствующих. Седовласым мужчиной с добродушным, как у Санта-Клауса, лицом оказался Чэдвик Холтон; напоминавший устрицу джентльмен в очках без оправы был Эрнестом Торнхиллом. Все четверо юристов казались на одно лицо. Молодые, с выражением честности и достоинства на физиономиях, в совершенно одинакового покроя, с узкими лацканами пальто, сбившись в кучку в углу гостиной, они недоверчиво поглядывали на весь этот бардак, в котором обычные, не принадлежащие к их адвокатской элите люди решали свои дела. Сабина Мэннинг перестала сверлить грозными глазами провинившегося Дадли, и все взгляды устремились на Мартину.

— Извините, что я вас прервала, — после недолгой паузы продолжила она. — Дело в том, что во всем виновата только я. Это была моя, а не Дадли, идея — выпустить роман. Вот почему я вчера обзвонила вас и передала вам текст телеграммы мисс Мэннинг…

Колби удивленно уставился на нее.

— Я нанесла ей вред и хочу исправить свою вину. Поскольку ситуация изменилась, и мисс Мэннинг против того, чтобы новый роман под рабочим названием «Неистовая плоть» был опубликован под ее именем, предлагаю выпустить его под моим авторством.

— Ни за что на свете! — возмущенно воскликнула Сабина Мэннинг.

Колби заметил, как у Холтона и Торнхилла сразу же потемнели лица, и они разом глубоко вздохнули. Им уже более или менее стало известно, что думает на этот счет сама мисс Мэннинг.

— Я приветствую отношение мисс Мэннинг к моему предложению, — с улыбкой произнесла Мартина. — В мире уже слишком много выпущено сексуальной литературы, а археология, если ее надлежащим образом преподнести, может оказаться для читателей намного интереснее. Раз уж на создание нового романа были потрачены средства, самое меньшее, что я могу сделать в сложившейся ситуации, — это возместить понесенные мисс Мэннинг убытки. К счастью, деньги у меня есть. Я уже просмотрела журнал финансовых операций мистера Дадли, общая сумма расходов составляет девятнадцать тысяч долларов.

Она взяла со стола свою сумочку и извлекла из нее чековую книжку.

— Если находящиеся здесь юристы оформят бумаги на продажу рукописи, я выпишу ей чек на полную сумму и стану владельцем романа. И может быть, мистер Холтон опубликует его, — сказала Мартина, улыбнувшись издателю.

Колби, уже потерявший способность что-либо понимать, просто слушал.

Холтон, улыбнувшись, галантно кивнул ей в ответ:

— Думаю, что смогу. Но на вашу откровенность я должен ответить тем же. Я просто обязан предупредить вас о той жестокой конкуренции, которая царит на книжном рынке. Он и без того завален подделками под Сабину Мэннинг. Так что реализовать можно будет три тысячи экземпляров, не больше.

— Но от предыдущих ее романов этот ничем не отличается, — возразила Мартина.

— «Ничем не отличается», моя дорогая леди, это еще не значит, что он подлинный. Так что самое большее, что вы сможете заработать, — это около тысячи двухсот долларов. Извините.

— Ну так что? Готовьте бумаги, — решительно согласилась Мартина.

Такая сумма ее устроить вряд ли могла. Она должна была хотя бы оправдать свои расходы на роман.

— Да, и не больше, — сердито подтвердила Сабина Мэннинг.

Документ на продажу романа был составлен удивительно быстро, несмотря на четверых имевшихся в наличие юристов. По своему опыту Колби знал, как даже двум нотариусам нелегко согласовать текст подобных документов, и всегда удивлялся, почему юристам не полагается бесплатно в день по литру коровьего молока.

Сабина Мэннинг поставила под готовым документом свою подпись. Протянув ей чек на девятнадцать тысяч долларов, Мартина торжествующе улыбнулась.

— Кстати, — сказала она. — Каково название твоей будущей книги? Хотелось бы приобрести один экземпляр.

— «Научные исследования в области идентичности постройки афро-римских военных судов во втором столетии до нашей эры», — гордо произнесла мисс Мэннинг.

Услышав это, Холтон и Торнхилл разом вздрогнули, словно по ним прошел высоковольтный электрический разряд.

— Да, название броское, — сквозь сжатые губы процедила Мартина и, обращаясь к Чэдвику Холтону, с сарказмом добавила:

— Пойдет нарасхват. Не правда ли?

Лицо издателя приобрело выражение, с которым солдат после ураганного артиллерийского обстрела осматривает свои раны.

— Со словами Моисея или Юлия Цезаря на обложке, может быть, экземпляров триста продать удастся, — хмурясь, ответил он.

— О, это слишком мало, — сказала Мартина и, обращаясь к Сабине Мэннинг, добавила:

— Весьма сожалею.

— Ну и что из этого? — пожала плечами писательница. — Я пишу не ради денег.

Лицо Мартины приобрело виноватое выражение.

— Да ведь я еще не объяснила вам, почему толкнула Мерримана на эту авантюру.

При этих словах Дадли пригнулся еще ниже, словно собираясь с головой спрятаться в своих ботинках.

— Археологические работы, как я понимаю, стоят немалых денег, и почти все твои сбережения были потрачены на них. Весьма невыгодное вложение капитала…

Все, в том числе и четверо юристов, разом загалдели. Послышались возгласы обвинений в должностном подлоге, разбазаривании чужих денег и других тяжких финансовых преступлениях. Несчастного Дадли пугали разоблачением, увольнением с работы, стращали аудиторской проверкой его финансовой деятельности и судебным преследованием.

Мартина вновь подняла руку и попросила тишины.

— Мне кажется, все мы излишне горячимся. Все акции электронной компании принадлежат мисс Мэннинг, и дивиденды она с них когда-нибудь непременно получит. Уверена, что к своему пенсионному возрасту или даже годам к шестидесяти она сможет снова возобновить археологические изыскания.

— Что? — взревела Сабина Мэннинг и испытующе уставилась на Мартину.

Та сделала вид, что не обратила на нее никакого внимания, и, в задумчивости сдвинув брови, повернулась к Чэдвику Холтону:

— Мы опустили один момент, который мог бы в корне изменить ситуацию. Вот что я имею в виду. Мисс Мэннинг не желает, чтобы впредь ее имя было связано с эротической литературой. Прекрасно! Но у нее есть второе имя…

Все разом вскрикнули.

Мартина продолжила:

— Заработает ли она достаточно денег, чтобы продолжить свои археологические работы, если обе книги выйдут в свет под ее двумя разными именами? То есть «Научные исследования в области идентичности постройки афро-римских военных судов во втором столетии до нашей эры» под именем Сабины Мэнниг, а «Неистовая плоть» под ее настоящим именем, Флерель Скаддер?

Чэдвик Холтон с благоговейным страхом посмотрел на Мартину.

— При таком сочетании можно заработать тысячу четыреста долларов за обе книги. Но если переставить имена авторов, два романа потянут на миллион двести тысяч, — произнес он.

Мартина с нежностью посмотрела на Колби.

— Да, именно это я и имела в виду. Как только всеобщий шум, в котором отчетливо прослушивался резкий голос Сабины Мэннинг, немного стих, Мартина в третий раз подняла руку:

— Но вы, джентльмены, опять кое-что не учли. «Неистовая плоть» больше не принадлежит Сабине Мэннинг. Роман теперь мой.

В гостиной воцарилась гробовая тишина. Лицо остолбеневшего Чэдвика Холтона внезапно помрачнело, затем в глазах блеснули огоньки подозрительности.

— Сколько? — выдавил он.

Мартина немного подумала и ответила:

— Ну, коль уж я запланировала сегодня вечером отправиться на отдых на Родос, то мне не хотелось бы, чтобы наши переговоры затягивались. Сорок тысяч долларов от мисс Мэннинг плюс письменные гарантии того, что мистер Дадли не лишится работы, и я уступаю ей свои права.

Прибыв на остров, который, по преданию, был подарен Гелиосу Зевсом, Лоуренс и Мартина остановились в гостинице, названной в честь благоухающего цветка розы. Мучаясь от жары, они принимали пищу на построенной в мавританском стиле крытой веранде, смотрели на море и слушали турецкие мелодии, исполняемые на деревянных духовых инструментах и колокольчиках, обычно подвязываемых к шеям верблюдов. На Линдосе они верхом на мулах поднимались к Акрополю и, держа друг друга за руки, бродили по окруженному крепостной стеной древнему поселению, ступая по булыжной мостовой, отполированной сапогами крестоносцев и сандалиями древних римлян, которые два тысячелетия назад вспугнули стаи орлов, тогда еще единственных обитателей этого острова.

На закате они купались в море, а затем предавались любви и, оставаясь в постели, рассматривали высоченные, почти пятиметровые, своды потолка, слушая, как хлопают на ветру деревянные ставни их древнего жилища, вдыхали напоенный дивными ароматами воздух, который, как показалось Колби, имел цвет такой же синий, как и море. На десятый день отдыха они получили от Кендал письмо, отправленное ею из Гибралтара и переправленное из Парижа консьержкой Мартины. В нем она сообщала, что приняла предложение Торнхилла, пожелавшего стать посредником в издании ее будущих романов, которые будут написаны от имени Сабины Мэннинг.

Облачившись в купальные костюмы, они лежали на пляже под огромным зонтом и потягивали узо.

— Ты с самого начала была уверена, что, дождавшись развязки, из них можно будет кое-что выкачать? — спросил Колби.

Мартина покачала головой:

— Нет, только с того момента, когда увидела те фотографии. До этого был сплошной блеф, правильнее сказать, тщательно продуманный риск. Тот ее бред относительно организации коктейлей и пресс-конференций окончательно убедил меня в том, что Сабина Мэннинг вовсе не представляет собой упавшую духом женщину с разбитым сердцем. Да и странное поведение Роберто говорило само за себя. И я пришла к выводу, что отношения у них сложились совсем иначе, не так, как нам показалось вначале.

— То есть не он покинул ее, а она его?

— Безусловно. Она просто захотела расширить свои горизонты. Сам посуди, старина Роберто уже готовился отпраздновать двадцатисемилетие.

— Да, для мисс Мэннинг он оказался несколько староват, — согласился с Мартиной Лоуренс и с обожанием посмотрел на нее. — Знаешь, а ты это чертовски здорово придумала, окунуть часы в ментоловый ликер.

— А ты, кстати, знаешь, что здешний морской порт является свободной экономической зоной? Швейцарские часы здесь стоят столько же, сколько и в Женеве…

Он прикрыл ей ладонью рот:

— Не надо, не продолжай. А почему бы нам не вернуться в гостиницу?

— Зачем?

— Ну, черт возьми! Займемся изометрическими упражнениями, расскажем друг другу какие-нибудь дурацкие анекдоты, напишем открытки. Уж ты-то придумаешь, как, соблюдая разумную осторожность, можно использовать такой тридцатилетний реликт, как я.

Она провела пальцем по его щеке.

— Ты, — пожалуй, прав, — согласилась Мартина. Прихватив купальные принадлежности, они покинули пляж и, заглянув по дороге в бар, пошли в свой номер.

Артур Омре, Идар Линд, Чарльз Уильямс Риф Скорпион

Артур Омре Дело Холмгрена

1

В один осенний день жители заводского поселка были потрясены ужасным происшествием. Директор Холмгрен был обнаружен в постели мертвым, он, несомненно, принял слишком большую дозу снотворного.

Никто не мог понять, почему этот обходительный деятельный мужчина решил внезапно покинуть мир, в котором ему так хорошо жилось. Холмгрен был человек состоятельный, на здоровье не жаловался, дела на заводе спорились. О каких-либо недругах не могло быть и речи.

Под вечер в среду он в обычное время закончил работу; уходя, весело приветствовал всех, кто ему встретился, в воротах обменялся шутками с десятником Якобсеном. Якобсен потом рассказывал всем, что Холмгрен предвкушал обед, особенно камбалу с петрушкой. Вот уж никак не поверю, чтобы человек, предвкушаюший камбалу с петрушкой, задумал наложить на себя руки, говорил Якобсен.

— Лично я думаю, — говорил Якобсен, — что он по рассеянности плеснул в бокал ядовитого зелья вместо вина.

Поначалу очень многие были склонны согласиться с Якобсеном. Полиция не отвергала такую возможность.

После обеда — бульон на говяжьих костях, камбала с петрушкой, лангет, карамельный пудинг (его любимый десерт) — Холмгрену подали кофе в библиотеку. Сидя в халате, он закурил сигару и весело сказал экономке:

— Не задерживайтесь, фрекен Харм. Возлюбленный заждался.

Фрекен Харм не заметила ничего необычного в поведении директора. Ничего — он вел себя как всегда. Вскоре она поспешила на автобусную остановку и поехала в Фредрикстад. На допросе фрекен Харм заверила, что он отнюдь не помышлял о смерти, хотя бы потому, что собирался в ближайшее время закупить два десятка цыплят, с тем чтобы купленные раньше пошли на фрикасе осенью и зимой. Вообще из того, что говорил директор, было видно, что у него не было никаких намерений расставаться со своим предприятием: в частности, он собирался поменять в доме две печи.

Фрекен Харм вернулась из Фредрикстада в четверг утром. В восемь часов живо поднялась наверх и приготовила ванну. Без четверти девять позвонила колокольчиком, извещая хозяина, что завтрак готов. Поскольку он не спустился, позвонила еще раз, погромче.

Иногда Холмгрен утром залеживался в постели. Она поспешила наверх, постучала в дверь. Не дождавшись ответа, постучала сильнее, а затем приоткрыла дверь.

Фрекен Харм сразу поняла, что директор мертв. Он лежал на спине на своей широкой кровати, укрытый одеялом, рот открыт, глаза остекленели. Ошибиться было невозможно. Она застыла на месте как вкопанная, потом закричала. Фрекен Харм принадлежала к разряду кричащих особ. Не помнила, как спустилась по лестнице, пришла в себя, когда уже стояла с телефонной трубкой в руке.

Вдруг распахнулась наружная дверь, и она увидела местного почтмейстера — высокого красивого брюнета.

— Это ты кричала? — спросил он, запыхавшись.

— Хо-хо-холмгрен умер, умер, — выпалила она, устремив на него безумный взгляд, и повалилась на пол.

Почтмейстер легко отнес ее в гостиную, положил на кушетку, сходил на кухню за водой и привел фрекен Харм в чувство. Она поднялась и прижалась к нему, истерически рыдая.

— Ну-ну, — мягко произнес он, гладя ее по руке, по щеке.

Одно время она была влюблена в почтмейстера, но теперь он завел другую, и с этим было покончено. Слава Богу, говорила фрекен Харм.

— Умер? — недоверчиво молвил почтмейстер и взбежал вверх по лестнице.

— Холмгрен мертв, — сурово произнес он, спустившись через минуту. — Ты вызвала доктора?

— Как раз хотела звонить, но тут ты вошел… — Она снова прижалась к нему, заливаясь слезами.

— Я схожу за доктором Гюндерсеном, — сказал почтмейстер. — Он так рано не подходит к телефону, и, кроме него, в доме нет никого.

Почтмейстер еще раз погладил фрекен Харм по щеке и побежал за доктором.

Гюндерсен прибыл через несколько минут. Быстро осмотрев покойного, запер дверь и вызвал полицию.

Причина смерти не вызывала сомнения. На тумбочке возле кровати стояли опустошенная до половины бутылка белого бордо, бокал и пустой аптечный пузырек. В пузырьке и бокале сохранились остатки сильного снотворного. Ярлычка на пузырьке не было, только французское клеймо на донышке снаружи. Нормальная доза для взрослого человека не превышала пяти капель.

Тщательное исследование показало, что, кроме директора, никто не прикасался к бокалу, бутылке и пузырьку. Отсутствовали признаки, дающие повод предположить, что накануне вечером или ночью его кто-либо посетил. Ближайшие аптеки не торговали обнаруженным снотворным. Конечно, Холмгрен мог купить пузырек в Париже весной, однако до сих пор никто не слышал, чтобы он страдал бессонницей.

— Вам приходилось раньше видеть этот пузырек? — спросил фрекен Харм начальник местной полиции.

— Нет, — ответила она.

— Вы хорошо осведомлены обо всем, что хранится в доме?

— Да, если только он не держал этот пузырек в сейфе. Вообще же лекарства хранятся в шкафчике в ванной.

— Вы знаете кого-нибудь по соседству, кто пользуется снотворным?

— Только кассир Стефансен, он получает раз в неделю один порошок у доктора Гюндерсена. Это всем здесь известно.

— Здесь все знают всё друг о друге? — осведомился начальник полиции.

— Всё, — ответила фрекен Харм.

— Итак, вы не можете сообщить ничего, что помогло бы разобраться в этом печальном случае? Понимаете, тут много непонятного.

— Ничего, десятник Якобсен называет это несчастным случаем.

— Знаю, — сказал начальник полиции. — Но мне нужны фактические данные, а не предположения. С кем обычно общался директор Холмгрен?

— Кассир Стефансен с супругой и фрекен Энген приходили в дом раз в две недели посидеть за столом, ну и деловые визиты были, но это очень редко.

Все это было уже известно начальнику полиции, тем не менее он записал ответы.

Изучение документов показало, что дела директора Холмгрена обстояла превосходно. Личный счет подтверждал, что он чист перед налоговым управлением. Я знал, отметил ревизор, что Холмгрен порядочный человек, но такой образцовой честности не ожидал даже от него, декларации редко отражают истинное положение дел.

Ревизор был родом из соседней волости; вырос в семье каменотеса.

Помимо старого дома и прилегающего сада с рощей директор Холмгрен владел большинством акций завода, а вот наличных средств в кассе обнаружилось немного, всего около двадцати тысяч крон. Люди знали, что он скрытно оказывает помощь неимущим, и все же многие посчитали, что двадцать тысяч — маловато. Возможно, у него уходило больше денег на зарубежные поездки, чем полагали знакомые, и больше требовала благотворительность. Но с декларацией, как уже сказано, все было в ажуре.

— Жаль Холмгрена, — говорили на заводе и в поселке. — Очень жаль. Такой добрый и обходительный человек, красивый и приятный, и надо же — ушел из жизни в расцвете лет. И заводом твердо управлял. Все его распоряжения были краткими и четкими.

— И что только могло толкнуть его на это? Никто не мог дать разумный ответ. Пока ревизия не обнаружила кое-какие изъяны в отчетности. После чего все принялись жалеть Холмгрена.

— Выходит, он все-таки покончил с собой. Ему стало известно, что Стефансен довел завод до банкротства. Вот оно в чем дело-то.

Ибо ревизия выявила, что кассир Стефансен растратил свыше трехсот тысяч крон. Большая сумма, заводу пришлось даже просить отсрочки с платежами. В чем директору было отказано.

Ну, а что же Стефансен? А ничего, он больше помалкивал. Кассир Стефансен лежал в частной клинике в Осло, поступил туда накануне смерти директора Холмгрена, страдая депрессией и потерей памяти.

Растрата — очевиднейший случай. Стефансен мог попросту унести деньги домой и потом уверять, что ничего не помнит.

Отчетность велась аккуратно. Однако несколько лесовладельцев сообщили, что деньги, будто бы перечисленные им, не поступали. И Стефансен не располагал ни одной квитанцией как раз на эти суммы, которые вместе точь-в-точь равнялись общей недостаче. Завод два раза в год рассчитывался за поставку леса, и речь шла о значительных суммах.

Поскольку Стефансен находился в Осло, дело передали столичной полиции. Реакция последовала незамедлительно. В столице дело сочли настолько важным, что начальник уголовного розыска постановил поручить дело следователю Вебстеру.

С растратой все было ясно, доказательства налицо, теперь требовалось разыскать деньги. По всей вероятности, припрятанные, чтобы впоследствии найти им приятное применение.

Два компетентных врача охотно заявили, что Стефансена без ущерба для его здоровья можно переводить в больничную камеру центральной тюрьмы при полицейском управлении на Мельничной улице, 19. Врачи позволили себе усомниться в том, что кассир страдает потерей памяти. В самом деле, очень уж кстати пришелся этот недуг.

— У Стефансена мог быть повод отравить Холмгрена? — спросил начальник угрозыска.

— М-м-м, что-то непохоже, — ответил Вебстер.

2

Следователь Вебстер не стал особенно распространяться о сути дела. Он вообще был не слишком разговорчив. Внимательно изучил полученные бумаги, сделал кое-какие записи, погладил лысину ладонью и быстрыми ровными шагами проследовал по крытому переходу из здания полицейского управления в тюрьму, к заключенному Стефансену. Внешне Вебстер мало чем отличался от большинства мужчин среднего возраста, отнюдь не производил впечатление «крутого». Была в нем и масса, и сила, но не сверх меры. Серый костюм, спокойное волевое лицо, свидетельствующее, что со здоровьем все в порядке, однако не дающее повода делать какие-либо заключения об интеллекте.

Люди, знавшие Вебстера, могли подтвердить, что он может быть и «крутым». Он считался толковым следователем, возможно, самым толковым в своем отделе.

Открыв дверь камеры, он сразу решил держаться добродушно и бдительно: дичь показалась охотнику робкой. Присмотревшись, Вебстер обнаружил на лице Стефансена признаки болезни и страдания.

Усталый и малость «чумной», сказал себе Вебстер. Если притворяется, то делает это превосходно. Впрочем, не сомневаюсь, что кто угодно мог бы слегка очуметь, упрятав четверть миллиона с гаком в надежде воспользоваться денежками после шести — восьми лет тюрьмы. И конечно, в голове должны вертеться мысли о сохранности припрятанного, а также о том, не станут ли и после гнаться за ним по пятам.

Вообще же, говорил себе Вебстер, он больше всего похож на смирного семьянина. Не здоровяк. Не прожигатель жизни. Интеллектуальный тип. Красивый высокий лоб, и мне бы такую шевелюру…

Чужие волосы были единственным предметом зависти Вебстера. Вид мужчины с красивой шевелюрой неизменно повергал его в уныние.

Стефансен не стал вставать с кровати. Сидя в одних кальсонах, он пригладил тонкой белой рукой седоватые волосы, те самые, что вызвали зависть Вебстера. Следователь ухмыльнулся и тяжело опустился на табуретку.

— Да, неприятная история… И давно вы болеете? — спросил он чуть ли не сочувственно.

— Болею? Даже не знаю, что вам ответить. Меня давно, уже много лет не покидает чувство усталости, — тихо ответил Стефансен виноватым голосом.

— Тяжело в таком состоянии работать кассиром?

— Тяжело? Я ненавидел эту работу, ненавидел цифры.

— Надо же, — сказал Вебстер. — Работать кассиром и ненавидеть цифры? Как же так…

— Ну, я поступил на эту должность и женился, дети пошли. Мне было неплохо там, на заводе, я вполне освоился, постепенно стал прилично зарабатывать. И знаете, поначалу работа мне даже нравилась, хотя прежде я думал совсем о другой карьере.

— Но потом вы начали ненавидеть цифры? И давно это с вами случилось?

— Много лет назад, точнее не помню. Эти цифры — точно зверюшки, снуют в голове целый день и половину ночи, — произнес Стефансен негромко, но твердо.

— Какие такие зверюшки? — спросил Вебстер.

Стефансен помолчал, глядя перед собой. Потом снова пригладил волосы белой рукой и сказал с хитрецой в голосе:

— Маленькие цифры — муравьи, те, что побольше, — сороконожки. Я разобрался в них. По всему телуползают внутри. Ненавижу их.

Стефансен подтянул одеяло до пояса и опустил лицо на свои тонкие руки.

Вебстер внимательно обозрел худую фигуру, понуро сидящую на кровати, сжал губы, потер свою лысину.

— Недурно, — пробормотал он. Потом достал лист бумаги и твердо возвестил: — Что поделаешь, Стефансен, придется мне все-таки предъявить вам кое-какие цифры. Вот, посмотрите, в этом списке имена пятнадцати лесовладельцев, которые утверждают, что не получили положенных денег. Вам уже говорили об этом. И вы ответили, что не помните?

— Точно, не помню. Я знаю, что меня подозревают.

— Не просто подозревают, против вас выдвинуто обвинение, — отозвался Вебстер по-прежнему спокойно, сурово, с ударением на каждом слове.

— Но это недоразумение, — пробормотал заключенный Стефансен, — это какое-то недоразумение. Не понимаю. Я никогда ничего не брал.

— Конечно, конечно, — произнес Вебстер чуть ли не ласково. — И вы только не подумайте, что я пришел как ваш враг. Мой долг — внести ясность в это дело, и вы должны постараться помочь мне. Вы помните хотя бы имена кредиторов? Вот, послушайте.

Вебстер медленно прочел фамилии, следя за кассиром, который согласно кивал.

— Я хорошо знаю их всех, — тихо и вдумчиво ответил Стефансен.

— И вы считаете, что деньги им были отправлены?

— Я не могу помнить все, адресов было много. Если в книгах значится, что деньги отправлены, значит, так оно и есть.

— Но тогда налицо должны быть почтовые квитанции?

— Я ничего не знаю на этот счет, ничего, знаю только, что никогда ничего не присваивал.

Вебстер назвал фамилии двух поставщиков, которым причитались крупные суммы.

— Но должны же вы помнить адреса, куда посылали такие деньги?

Стефансен замахал руками.

— Бога ради, перестаньте мучить меня цифрами! — крикнул он. И вяло добавил: — Я в самом деле не помню.

Вебстер перевел разговор на заводские дела вообще: и что за человек был директор Холмгрен, и как насчет секретарши, фрекен Энген, какие на заводе условия труда, какой у Стефансена дом. Завод Холмгрена не числился в ряду крупных предприятий. Стефансен один справлялся с отчетностью и кассой, нередко работал сверхурочно. Все расчеты велись наличными. Стефансен сам посылал деньги ценными письмами, предпочитал такой способ чекам. На заводе царила приятная атмосфера, люди чувствовали себя как бы членами одной семьи. Раз в полгода проводилась ревизия.

Вебстер еще поговорил со Стефансеном о том о сем. Беседу записал, прочел свои записи вслух; Стефансен кивком подтвердил — все верно.

Список с фамилиями лесовладельцев остался лежать на тумбочке у кровати.

— Вы заглядывайте в него, — сказал Вебстер. — Сами понимаете, дело нешуточное. Пошевелите мозгами. Как только что-нибудь вспомните про деньги, вызывайте меня. Что-нибудь да всплывет.

Выходя из камеры, напоследок приветливо произнес:

— Понимаете, вам не грозят серьезные последствия, если выяснится, куда подевались деньги.

Возвращаясь по крытому переходу в управление, пробормотал про себя:

— Кто знает…

Ему вообще не свойственно было заниматься предположениями, он охотился за фактами, пусть далее незначительными, предпочитал что-нибудь осязаемое, опирался на долгий опыт. Работал основательно и смекалкой не был обделен, и нюхом тоже. Умел держать в узде свое воображение.

Следователь Вебстер не парил в облаках, добросовестно держался старых, проверенных методов. Все, что касалось науки, охотно оставлял на усмотрение экспертов, с которыми отлично ладил. Иные сотрудники считали, что Вебстер ничуть не башковитее других следователей. Однако результаты говорили сами за себя.

Разумеется, в почтовых отделениях и банках страны и за рубежом полным ходом шло расследование, работа трудоемкая и не требующая специальных распоряжений, пока что бесплодная. У Стефансена было вдоволь времени распорядиться добычей. Если на то пошло, он мог увезти с собой деньги в чемодане, отправляясь в Осло. Или закопать их в землю. Да мало ли что еще мог придумать. Проще всего было бы заставить Стефансена признаться, но — говорил себе Вебстер именно это будет не так-то просто.

Собрав по своим каналам кое-какие сведения, он во второй половине дня навестил дочь и зятя Стефансена. Они жили в меру обеспеченно в аристократической западной части столицы — молодые люди, очень близко принявшие к сердцу внезапную беду.

Вебстер не услышал от них ничего нового. Беседа развивалась непринужденно, Вебстер держался доброжелательно, порой они даже забывали, что перед ними следователь. Разумеется, когда надо, он умел напускать на себя строгость, иной раз даже гнев изображал, порой не без успеха. Но в большинстве случаев вел себя сдержанно и предельно спокойно.

Итак, Вебстер сидел вместе с молодым инженером и его супругой, дочерью Стефансена, в их уютной гостиной. В это время вернулся из библиотеки брат супруги, Арвид Стефансен. Он квартировал у сестры, учился на юридическом факультете университета.

Вебстер отметил про себя, что дети кассира Стефансена не очень-то похожи на отца, точнее — совсем не похожи. Видимо, пошли в мать, что далеко не редкость. Волосы темнее, чем у отца, лоб шире и ниже, волевой подбородок; вообще они производили впечатление людей более волевых и не склонных к сентиментальности. Обоих Бог наградил красивой внешностью, и держались они совершенно непринужденно.

Студент юридического факультета Арвид Стефансен поздоровался с Вебстером за руку и сказал:

— Ну что ж, очень рад познакомиться.

И оба рассмеялись, правда, Стефансен не без оттенка досады. Беда явно вызвала у него досаду, а не скорбь.

Естественно, случившееся должно было отразиться на его карьере, о чем он и доложил Вебстеру, когда они уединились в его комнате.

— Но меня это не сломает, черт подери, — добавил он.

— И правильно, — отозвался Вебстер. — Если бы все так держались… Вы собираетесь оставить университет?

Ничего подобного. Стефансен-младший был настроен еще больше нажать на учебу. Полный вперед! Зять готов предоставить отсрочку с квартплатой, одна тетушка подбрасывает полсотни крон в месяц, и сам он уже нашел место, чтобы подрабатывать по вечерам. Как-нибудь справится. Одежду пока обновлять не будет.

Стефансен-младший хорошо смотрелся в своем костюме, настоящий денди.

Этот парень постоит за себя, подумал Вебстер. Он мне чертовски нравится.

— Досадно, — продолжал Стефансен-младший. — Холмгрен хотел взять меня к себе на завод, как только я закончу учебу. Теперь-то на этом можно поставить крест.

— Придется вам навестить родителя, убедить его поднапрячь свою память — глядишь, и все наладится.

Стефансен-младший шагал взад-вперед по комнате, однако тут он остановился.

— Выходит, вы абсолютно уверены, что это его рук дело? Ну конечно, чисто юридически иного быть не может, раз отсутствуют квитанции. — Он задумался. — Что ж, получается, он и впрямь присвоил эти денежки, иначе его не упрятали бы в кутузку, и, конечно, он ничего не помнит, вот только…

— Что — только? — спросил Вебстер.

— Очень уж это не похоже на него, скажу я вам, ну совсем не похоже. Он всегда был так несказанно честен, иной раз даже зло брало смотреть на него. Пунктуален, как часы, понимаете, предельно добросовестный, все помыслы лишь о маме и о заводе. Это же прямо трагедия, господин Вебстер.

— Несомненно. Такие трагедии вовсе не редкость, если хотите знать. Родители хорошо ладили друг с другом?

— Как? Ну конечно. Дома всем заправляла мама.

— Вы замечали у отца проявления забывчивости или нервозности?

Стефансен-младший снова остановился, сел на ручку кресла, посмотрел в окно. В просвете между соседними домами открывался вид на полуостров Несодден; лучи осеннего солнца озаряли лесистые темные склоны холмов.

— Как вам сказать… Помнится, мать иногда подшучивала над ним, даже поддразнивала. Он вдруг начинал излагать какие-то старые планы насчет того, чтобы поехать в Африку. Пустая болтовня, конечно, воздушные замки. Книги о путешествиях — единственное, что он читал. С восторгом говорил о Луисе Муре и его ферме в Кении и так далее. Когда только ты повзрослеешь, говорила мама; ему это не нравилось. Вот возьму и исчезну в один прекрасный день, говаривал он. Это было три года назад, тогда это производило впечатление на меня, потому что он говорил это серьезно. А впрочем, мало ли что человек скажет. Мама тогда сердилась. Что за вздор ты несешь, отвечала она.

— Выходит, он был не совсем доволен жизнью?

— Ну почему — можно быть вполне довольным жизнью и в то же время о чем-то мечтать.

— Сбруя шкуру трет, — произнес Вебстер. — Н-да. Вы-то еще молоды. Но особенной забывчивости и нервозности за ним не замечали?

— Разве что в самые последние годы. Год назад, когда я приехал домой, вижу — он сильно изменился. Замкнутый стал, молчаливый, с работы придет — сразу наверх поднимается и ложится. То ли впрямь забывчивый стал, то ли равнодушный ко всему, даже не берусь определить. Такое впечатление, будто у него пропал интерес ко всему на свете.

— Вы обсуждали это?

— Ага. Мама говорила, что он перетрудился. Как ни приеду домой — он все такой. У папы неладно с нервами, говорила мама. Да он никогда особенной активностью не отличался. Не могу представить себе, чтобы он покусился на чужие деньги. У него просто смелости не хватило бы. Добавьте к этому его щепетильную честность.

— Как раз нервные и способны на всякие выходки, — пробормотал Вебстер себе под нос.

Справился у Стефансена-младшего, как раньше справлялся у его отца и сестры, об отношениях между людьми на заводе, попросил дать знать, если тому вспомнится что-то важное.

Спросил:

— Г-м, кажется, ваш отец принимал снотворное?

— Да, принимал последнее время. Совинал и немного брома, если не ошибаюсь.

— Само собой. Нервы начинают шалить, пропадает сон. Мне, слава Богу, никогда не приходилось пользоваться снотворным. Тьфу-тьфу. А скажите, э-э, более сильных средств ваш отец не принимал — например, особые капли?

— Нет, мама сказала бы мне. О… нет, господин Вебстер, отец не убивал Холмгрена.

— Я ничего такого и не подразумеваю. Просто у него мог быть пузырек, который Холмгрен унес с собой. Он ведь бывал в вашем доме.

3

На другое утро Вебстер сел на поезд, идущий в Фредрикстад. Его сопровождал молодой сотрудник Ник Дал.

Вебстер терпеть не мог поезда и железнодорожные расписания.

— Не понимаю, почему бы им не пустить по всей стране трамваи, с вагонами вроде тех, которые ходят в пригороды Осло, — говорил он. — «Трамвай до Вардё — каждый час!» — Каково? Почему бы нет?

Ник Дал учился на фотографа. Мальчиком глотал рассказы Конан Дойла, не расставался с книгами про убийства, преступников и сыщиков и сам мечтал стать детективом. Его отец, фотограф Дал, ударил кулаком по столу:

— Нет, ты будешь фотографом!

Когда Нику Далу исполнилось двадцать два года, непреходящее увлечение взяло верх, он расстался с фотоаппаратом. Вебстер использовал молодого кандидата в детективы как ищейку, поручал ему слежку. Ник стоял с сигаретой в зубах на углу и следил, стоял в подворотне и ждал, сидел, прикрываясь газетой, в кафе, ходил по улицам за подозрительными типами, вступал с невинным видом в разговоры.

Спустя еще два года он встретил свою судьбу — молодую женщину с твердым характером. Она решительно заявила:

— Я не выйду замуж за полицейского, который мотается по всей стране. Ты можешь работать фотографом. Выбирай.

И продолжала стоять на своем. Тут подоспело дело Холмгрена.

— Хорошо, буду работать фотографом, — заявил Ник Дал.

В это время кассира Стефансена перевели из клиники в тюремную камеру. Ник почесал в затылке, им овладел нервный зуд.

— На реке Гломма есть один поселок, — сообщил он молодой женщине с твердым характером. — Там требуется фотограф, посмотрю, что получится.

И он поговорил с Вебстером, умолял Вебстера, и тот рассмеялся.

— Ладно, Ник Картер, — сказал он. — Идет.

И вот они в Фредрикстаде. Сидят в автобусе порознь, делают вид, что незнакомы друг с другом. Доехав до завода. Ник Дал спросил адрес некой фру Эриксен, которая содержала кафе и сдавала комнаты внаем. Оказалось, что кафе находится совсем близко от завода, в самом центре квартала.

Пока Ник Дал налегал в кафе на еду, обсуждая в то же время с фру Эриксен условия найма расположенной в конце дома крытой веранды, Вебстер в некотором удалении от завода беседовал с приставом и с его помощником Бугером. Бугер — крепыш из крестьянской семьи, обладающий изрядным жизненным опытом пройдоха, достаточно крутой и лишенный сантиментов, — знал всех работающих на заводе и проживающих в его округе.

Он мог поручиться, что обыск в доме, надворных строениях и саду Стефансена, а также в доме Холмгрена произведен самым тщательным образом. Фру Стефансен покинула дом в тот же день, когда супруга задержали в Осло. Снимает теперь две комнаты и кухню в доме знакомой семьи в квартале позади завода. Сама пожелала взять с собой лишь самые необходимые мелкие вещи. Зять приглашал ее в Осло, но она отказалась. Отобранные ею предметы также были тщательно проверены.

— Она вела себя разумно, понимала, что иначе нельзя. Дом пока опечатан. Приятная дама эта фру Стефансен. Жаль человека. Почти совсем без денег. Теперь взялась портняжничать, и работы хватает, даже швею наняла себе в помощь. Сами знаете, портнихи всюду нужны. Красивая собой и не старая.

— Дети в нее пошли?

— Да нет, я бы не сказал, не очень похожи.

— На отца и вовсе не похожи.

— На отца? А что, ваша правда, Вебстер. Я как-то не задумывался об этом прежде. Верно, на него не похожи. Ничуть. Тогда уж скорее на мать, да и то… Сын жутко злился.

— Хороший парень, — заметил Вебстер.

— Это точно, он так и так пробьется.

Получив необходимые сведения, Вебстер попросил Бугера помочь ему провести повторный обыск дома у Стефансена. Они договорились завтра же осуществить эту операцию.

Выйдя от пристава, Вебстер направился на почту.

Почтмейстер охотно отвечал на все вопросы, показал документацию, ничего не скрывая; Бугер уже проверял все вместе с ревизором. Сообщил, что Стефансен регулярно приходил после конца рабочего дня с ценными отправлениями; во всяком случае, так было все те восемь месяцев, что почтмейстер заступил на эту должность. Ничего особенного за Стефансеном не замечалось, разве что у него явно шалили нервы последнее время.

— Ему явно нужен был длительный отпуск, — иронически произнес почтмейстер.

Особенно заметно это было, когда Стефансен пришел получить последнюю крупную сумму, присланную банком как раз перед тем, как была обнаружена растрата. Деньги, естественно, предназначались для расчетов с лесовладельцами. У Стефансена сильно дрожали руки.

— Видно, недаром деньги эти дальше Стефансена никуда не пошли. Странно, что они не пользовались чеками. Я несколько раз предлагал Стефансену такой способ. Но он был решительно против.

— Вот как? Я думал, это Холмгрен так распорядился.

— Нет-нет. Мне кажется, чеки попросту усложняли работу Стефансену. Такое впечатление у меня осталось. У него были свои причуды.

Вместе с почтмейстером Вебстер вышел в сад за маленьким зданием почты. Сказал, что интересуется садоводством и пчелами. Дескать, когда выйдет на пенсию, а может быть, и раньше…

У почтмейстера был большой огород. Жил вполне обеспеченно: у жены — магазин, сам получал жалованье за заведование почтой и коммутатором.

Они потолковали о пчелах: почтмейстер похвалился, что собирает много меда.

После баранины с капустой в кафе фру Эриксен Вебстер постучался в дверь через два дома, где квартировала фру Стефансен, Она чинно встретила его и провела через рабочую комнату в просторную, уютно обставленную гостиную. У него было хорошее настроение после баранины с капустой, не слишком жирной, в меру поперченной.

Лицо фру Стефансен сразу напомнило ему ее детей, особенно сына. Но она была красивее, просто красавица, заключил он. И с легкой досадой погладил свою лысину. В сорок три года она выглядела бодро, моложаво, стройная, ухоженная, дама до кончиков ногтей. Каштановые волосы аккуратно уложены над чуть бледноватым, но здоровым овальным лицом мадонны.

Вебстер не сомневался, что кассир Стефансен находился в плену обаяния этой женщины, несомненно весьма волевой и уверенной в себе. Он редко ошибался в оценке людей, и ему было ясно, что кассиру Стефансену непросто было бы расстаться с такой женщиной, как бы он ни мечтал об Африке.

Широким жестом холеной руки она пригласила его сесть, села сама по другую сторону стола и четко отвечала на вопросы, внимательно рассматривая следователя своими красивыми глазами.

Да, в последние годы муж стал забывчивым, память часто ему изменяла, впал в меланхолию — словом, что-то было неладно с нервами. У нее сложилось впечатление, что он возненавидел свою работу — не работу вообще, а занятия с цифрами и учетной документацией. Кое в чем фру Стефансен дополнила сведения, которыми уже располагал Вебстер.

Кассир Стефансен редко куда-нибудь выезжал. Последний раз — это было за полгода до растраты — он гостил несколько дней у дочери в Осло. А так — либо на заводе, либо дома. Она уговаривала его обратиться к невропатологу, когда он поехал в Осло в тот раз, но…

Сама фру Стефансен иногда тоже работала в заводской конторе, а в этом году — ежедневно до обеда, ей нужны были деньги, чтобы одеваться, она любит красивые платья. Вообще же они жили неплохо, хотя жалованье кассира не такое уж роскошное, скопили несколько тысяч, которые теперь переданы приставу вместе с бумагами на владение домом. Временная конфискация, пока суд не вынесет свое решение. Часть денег уходила на учение детей, но нужды не знали, обходились.

Все это было уже известно Вебстеру, но он прилежно слушал, задавая короткие вопросы.

— Вы помогали мужу с отчетностью?

— Нет, я составляла списки. Когда накапливалось много данных и нужно было навести порядок. Кассой и бухгалтерией муж занимался сам.

— Вы сидели в одном помещении с ним?

— Нет, я сидела в другой комнате, вместе с фрекен Энген.

Вебстер задал еще несколько вопросов. Фрекен Энген — что она за человек, толковая? Спрашивал как бы невзначай, безразличным голосом.

Человек как человек, толковая. Тень неприязни скользнула по лицу напротив Вебстера.

— А Холмгрен? Что скажете о нем?

Фру Стефансен опустила глаза, пробормотала:

— Замечательный человек. Сильный.

Она вдруг заметно побледнела, но тут же краска вернулась к ее лицу, и она снова насторожилась. Снова — потому что фру Стефансен с самого начала была настороже, на протяжении всего их разговора. Он сразу заметил это, сколько она ни старалась скрыть свои чувства. Но Вебстер не видел в этом ничего особенного. Как-никак — муж в тюрьме. Ему не раз доводилось беседовать с женщинами, чьи мужья попали за решетку.

— У меня будет к вам один конкретный вопрос, — значительно произнес Вебстер.

— Да, я слушаю? — К настороженности добавился оттенок страха.

— Вы говорите, что вашему мужу уже несколько лет как опостылела работа здесь, на заводе. Вы допускаете, что у него могла родиться дикая мысль — уехать отсюда и начать новую жизнь в совсем других условиях? Что именно это явилось причиной растраты? Мужчины в определенном возрасте способны на такие поступки, если чувствуют себя в чем-то обойденными. Такое свойственно чувствительным, нервным натурам. Добиться наконец чего-то такого, о чем они мечтали. Рутина становится нестерпимой для них.

Фру Стефансен вздохнула с явным облегчением. Красавица опасалась совсем другого вопроса, сказал себе Вебстер.

— Нет, что вы, я уверена, всерьез он ни о чем таком не думал, — ответила она.

— Но ведь время от времени он заговаривал об этом?

— Ну да. Господи, но это было много-много лет назад. Вздор, обычная болтовня, ничего больше.

— Когда именно?

— Ну, десять лет назад, пятнадцать, что-то в этом роде.

Вы не точны, дорогая фру Стефансен, подумал Вебстер. Ваш сын называл другую цифру — последние три года. Да, госпожа, с истиной у тебя не все в порядке…

— Он никогда ни гроша не брал из кассы, — произнесла она быстро, решительно. — Мой муж невиновен.

— Нет так нет, — отозвался Вебстер. — Я пытаюсь как-то разобраться в этой странной истории. Вы не можете хоть что-нибудь подсказать, что помогло бы мне? Сами знаете — квитанций нет, и деньги не отправлены. В сейфе их не обнаружили. Кто же тогда взял их? Вы каждый день с ним близко общались, неужели вам ничего не приходит в голову?

— Нет, — сказала она, опустив глаза. — Я ничего не понимаю. Но я знаю его слишком хорошо, знаю, что он невиновен. И ведь как глупо все было проделано. Мой муж вовсе не такой глупый, напротив.

— Вот как? Ваш муж редко куда-нибудь выезжал? Уж наверно бывал за границей?

Она быстро подняла взгляд. Вебстер увидел глаза — не слишком большие, карие, умные. Какая женщина, подумал он. Попади в ее сети — пиши пропало.

Она снова опустила взгляд, заговорила тихо, мелодичным альтом. Много лет назад Стефансен два раза уезжал в отпуск в Швецию, Больше никуда не ездил. Хотя она советовала ему не сидеть все время на месте, надеялась, это как-то притушит его мечту о путешествии за тридевять земель. Много лет назад.

— В самом деле? Я-то думал, он все же немного поездил, побывал в Германии, например, во Франции? Это ведь такое обычное дело. Он никуда не ездил вместе с Холмгреном?

— Никогда. — Она вновь облегченно вздохнула. Может быть, в его вопросах все-таки было что-то, чего она опасалась? Думай, Вебстер, думай. Кажется, она чуть изменилась в лице, когда он назвал Германию и Францию?

Она подтвердила, что Стефансен получал у местного врача порошки совинала и микстуру с бромом. Но принимал очень редко. Холмгрен? Нет, Холмгрен вообще лекарствами не пользовался. Настолько-то она его знала. Очевидно, купил этот пузырек, когда в конце мая ездил во Францию. Непонятно…

— Вы считаете это самоубийством?

Фру Стефансен медленно покачала своей красивой головой, бледная как мел.

— Господи, откуда мне знать…

Вебстер помолчал, размышляя. Фру Стефансен сидела очень прямо, как будто вполне спокойная. Однако он еще сильнее ощутил ее настороженность. И страх. Сильный? Слабый? Что ж, сказал он себе, у нее есть основания для тревоги. Ситуация для ее мужа, ее самой и детей малоприятная. Но сверх того — нет ли вопросов, которых она весьма опасается?

Ему не пришли в голову такие вопросы. Он, как обычно, записал беседу, поблагодарил за полученные сведения и вышел, чтобы переговорить с фрекен Энген в ее маленьком белом доме поблизости. Она жила там вместе с матерью и являла собой прямую противоположность фру Стефансен — крупная, рыжая, возраст — лет тридцать с небольшим. На взгляд Вебстера, она была создана для того, чтобы сидеть дома с мужем и детьми. Облик фрекен Энген как-то не вязался с секретарской должностью.

4

Фрекен Энген выглядела точно молодая еще вдова, только что похоронившая супруга. Вебстер обратил внимание на то, что воротник ее красивого черного платья украшала кайма черного крепа, как бы знак траура. Черный креп подчеркивал белый цвет кожи — спутник рыжих волос. Вебстер явственно ощутил присутствие женского естества. Вначале фрекен Энген немного суетилась; от вопросов не уходила, однако держалась в строгих рамках, секретарский опыт научил ее держать себя в узде.

Ее старая мать была не прочь послушать их разговор, но дочь затворила дверь, сказав:

— Это дела заводские, мама. Пожалуйста, поставь нам кофе. — И обратилась к Вебстеру: — Вы не откажетесь от кофе? Я как раз собиралась выпить чашечку. Вы из столичного управления? Надо же. Я совсем иначе представляла себе следователей. Меня уже несколько раз допрашивали помощник пристава и начальник полиции. Конечно, дело серьезное, больше трехсот тысяч. Господи!

— Я слышал, что дела на заводе идут своим чередом.

— Идут, как же. Вы не представляете, как нас все это потрясло. Все жители поселка так или иначе связаны с заводом. Но с помощью банка как-нибудь все наладится. Несколько лет уйдет на то, чтобы возместить убыток. Меня уже допрашивали несколько раз, и я, право же, не знаю…

— Что вы, это вовсе не допрос, — сказал Вебстер. — Просто я направлялся к Бугеру, и у меня осталось в запасе несколько минут, вот я и решил зайти, побеседовать с вами, если, конечно, вы не возражаете.

— Пожалуйста, разумеется, я не против. Рада была бы помочь вам. Деньги еще не отыскались? Стефансен не признался?

— Нет. Вам не приходит в голову, куда он мог их деть? Сколько ни бьюсь над этой загадкой, не вижу ответа.

— Не вы один! В поселке только об этом и говорят, строят догадки. И не сказать, чтобы жил роскошно, напротив. Он был очень осторожен. Правда, жена любила щеголять нарядами, так ведь она сама прилично зарабатывала. Вечеринок не устраивали. В общем, все говорят, что он спрятал деньги, и вы, наверно, тоже так думаете?

— Ну, я еще только-только приступил к расследованию, так что мне мало что известно, — ответил Вебстер.

На стук матери в дверь фрекен Энген вышла и вернулась с подносом — кофе и печенье. Продолжая беседу, Вебстер получил хорошее представление о ходе дел на заводе, услышал характеристику всех более или менее значительных жителей поселка, обросло подробностями все, что ему уже довелось услышать от других и прочитать в донесениях.

Следователь Вебстер в своей работе считал важным проверять любые сведения дополнительным вопросом, важно было также, чтобы показания разных лиц совпадали, пусть даже они не содержали ничего нового, Вебстер терпеливо выслушивал каждого в отдельности, надеясь, что, может быть, — может быть, вдруг приоткроется какая-нибудь тайна. Тут уж у Вебстера были отработаны способы поймать ее за хвост и вытащить на свет божий. Тут он сразу становился энергичным, предельно внимательным и невероятно въедливым. Тут он совершенно забывал про досадное отсутствие волос на своем черепе. В нем просыпался охотник.

Наслаждаясь крепким кофе и печеньем, он размышлял примерно так: «Вряд ли в этом маленьком поселке кто-либо хранит серьезные тайны. Все так основательно знают друг друга, и вряд ли я услышу что-нибудь новое. Мне бы маленький дар ясновидения, чтобы увидеть, где спрятана эта кругленькая сумма. Тогда вознаграждение достанется тебе, дорогой Вебстер. Да, еще этот коварный пузырек?»

Вебстер не больше других ненавидел деньги, у него были скромные сбережения, иногда ему и впрямь приходилось получать вознаграждение. Которое неизменно вносилось в Сбербанк.

— Отличное у вас печенье, — сказал Вебстер.

— Правда? — Она вдруг посерьезнела, отвела глаза в сторону. — Знаете, кто меня научил его печь? И сама ответила тихо: — Директор Холмгрен.

— Холмгрен? Сам пек печенье?

— Он вообще готовить умел. Любил вкусно поесть.

«Симпатичный господин», — подумал Вебстер. И сказал:

— Ну а что за человек он был, директор Холмгрен?

Он взял печенье, рассмотрел его, откусил.

— Так… Сливочное масло, яйца, мед.

У фрекен Энген увлажнились глаза, она повела плечами, заговорила не сразу.

— Ох… Так тяжело, когда подумаешь, что его больше нет. Его здесь все так любили. Я пришла на службу в контору в пятнадцать лет, двадцать лет отработала, мы всегда общались. Невозможно понять, зачем он покончил с собой, ведь эти деньги, наверно, можно было вернуть за несколько лет. Он должен был это знать, не новичок в делах, и такой жизнерадостный был, просто непостижимо это, и вся эта история с растратой непостижимая.

— Да уж, непостижимых поступков в жизни людей хватает, — заметил Вебстер. — Вы ведь бывали дома у него?

— Бывала, последние пять лет примерно раз в две недели он приглашал нас со Стефансенами в гости по вечерам. Были у него и за две недели до его смерти.

— Вы не замечали, чтобы в его отношениях со Стефансеном что-то разладилось?

— Ничего такого не было. Стефансен последнее время ходил какой-то очень уж унылый. Один невропатолог в Осло поместил его в клинику.

— А вы замечали за ним забывчивость?

— Еще бы, в последнее время. Но недавняя ревизия показала, что все в ажуре, и вообще никаких нарушений не отмечалось. Я-то к кассе не имела никакого отношения. Знаю, что он трудился не жалея сил, с отчетностью все было в порядке.

— Жена Стефансена работала в одном помещении с вами?

— Да, она составляла списки.

— Вы ладили с ней?

— Ну-у. Конечно, ладила. Она толковый работник, старательный, хорошо соображает. Фру Стефансен — умная женщина.

— Ей случалось помогать мужу с отчетностью?

— Нет, никогда.

Вебстер заметил некую сухость в голосе фрекен Энген, когда зашла речь о жене Стефансена. Но много ли надо женщинам, чтобы сухо говорить друг о друге. Довольно того, что фру Стефансен красива, любит приодеться, что эти две дамы принадлежат к совершенно различным типам. Ничего особенного в этом нет, сказал он себе.

Вебстер не спешил уходить. До следующего автобуса еще было время, и на улице шел дождь. Он чувствовал себя уютно в обществе фрекен Энген. Почему она не замужем? Не будь он прочно связан счастливыми узами…

Она проводила его на крыльцо, пожала руку на прощание; у нее была широкая теплая ладонь.

— Был бы рад еще побеседовать с вами при случае, — сказал Вебстер. — Если у меня возникнут еще какие-нибудь вопросы.

— Приходите, — отозвалась она. — Добро пожаловать. Рада буду хоть как-то помочь.

Он застегнул плащ на все пуговицы, опустил от дождя поля серой шляпы, закурил трубку и побрел по улице между территорией завода и рядами жилых домов.

О чем, собственно, еще спрашивать, говорил он себе. У людей в этом поселке нет больших тайн друг от друга. Все знают, что у соседей на обед. Всем представляется странной эта растрата, но так всегда бывает, если растрату совершил почтенный гражданин. Самоубийство?..

Он медленно бродил взад-вперед по мокрой улице. Фонари на трех столбах у забора очертили тусклые световые круги. Он различал крыши складских строений и управления. Через улицу — темные очертания дома Холмгрена с садом, между двумя другими маленькими жилыми домами. Стало быть, здесь Холмгрен ходил на работу и с работы домой. Может быть, все-таки где-то кроется некая тайна?

Из темноты вынырнул Ник Дал, попросил прикурить. Они быстро переговорили, озираясь. Все в порядке. Ник Дал снял крытую веранду на первом этаже у фру Эриксен. Вебстер рассказал ему, где живет фру Стефансен, где — фрекен Энген, показал рукой на погруженный в мрак дом Холмгрена и на дом Стефансена поодаль.

— Вышлю тебе снаряжение, как только вернусь в Осло. Но больше нам не надо встречаться, пока я сам не разыщу тебя. Если что, садись на автобус и звони из города. Или письмо пришли. Но звони только в середине дня, и не мешкай.

Вебстер улыбнулся и похлопал Ника Дала по плечу.

— Будто я не знаю, — сказал Ник Дал. — Не такой уж новичок.

Его злил снисходительный тон Вебстера. Он не считал себя хуже других следователей.

— Ну-ну, Ник Картер. Завтра я вместе с Бугером и еще одним человеком произведу обыск в доме Стефансена. Рад бы тебя взять с собой, но сам понимаешь — нельзя. Но ты присматривай за этим домом, да и за другими тоже.

— Надо произвести обыск в заводоуправлении, — сказал Ник Дал.

— Точно, ты прав. Спасибо за подсказку. Загляну и туда тоже. Во многих местах следует побывать, но жизнь коротка, всюду не поспеешь. Вон мой автобус показался, уноси ноги.

Доехав до Фредрикстада, Вебстер остановился на ночь в гостинице. На ужин ему предложили бифштекс, но он предпочел значившуюся в обеденном меню баранину с капустой и остался доволен своим выбором.

— Разогретая она даже лучше, — сказал он официантке. — На обед я тоже ел баранину с капустой.

На другой день рано утром он вернулся на автобусе в заводской поселок, встретил Бугера, которого сопровождал один молодой полицейский. Они обыскали весь дом Стефансена, маленький современный коттедж, от подвала до чердака. Вебстер действовал методично, вооруженный мерной лентой и тонким сверлом. Особенно заинтересовала его старая шкатулка. Потрудившись над ней с полчаса, он обнаружил два потайных отделения, однако они были пусты.

Лишь поздно вечером закончил он обыск в заводском управлении. На другой день они обыскали дом Холмгрена. Вебстер попросил Бугера заказать дубликаты ключей к интересующим его домам и оставить, надежно упакованными, в кафе фру Эриксен, чтобы он мог пользоваться ими, когда понадобится.

Добыча была довольно скудная, все же он взял пачку рекламных брошюр, повествующих о Ближнем Востоке и Африке. Некоторые из них были довольно свежими.

В туристическом агентстве ему сообщили, что Стефансен и впрямь справлялся о «Восточном экспрессе» с полгода назад; стало быть, в тот раз, когда он навещал в столице дочь. Сотрудник агентства хорошо его помнил — не каждый день клиенты обстоятельно расспрашивают о таких дальних маршрутах. К тому же Стефансен и потом слал дополнительные запросы.

— Он не нервничал?

— Да нет, держался вполне спокойно, — ответил сотрудник.

Этот эпизод привлек внимание Вебстера. Конечно, мечты Стефансена о зарубежной поездке ни для кого не были секретом, и все же неспроста он обратился в агентство незадолго перед тем, как обнаружилась растрата. Блокнот Вебстера пополнился еще одной записью.

Перед отъездом из Фредрикстада Вебстер посетил фрекен Харм, маленькую, стройную, бойкую даму, от которой, при всем ее многословии, он узнал мало что нового, фру Стефансен устроила ее на работу к Холмгрену два года назад.

— Выходит, вы были знакомы с фру Стефансен?

— Мы состоим в родстве, — ответила фрекен Харм. — Я-то прежде жила в Шеберге и редко ее видела, к тому же она старше меня. Сама она родом тоже из Шеберга, но воспитывалась у приемных родителей в селении на реке, у столяра по фамилии Волд. Очень достойные люди, они позаботились о том, чтобы она получила хорошее образование. Фру Волд шила на дому.

Вебстер сразу же постарался изучить весь жизненный путь фру Стефансен, от самой колыбели.

Два дня спустя он отправил из Осло два ящика с оборудованием для фотоателье. На ящиках — адрес: «Господину фотографу Николаю Далу, кафе фру Эриксен, п/о Фредрикстад».

Шли недели. Вебстер несколько раз навещал в тюрьме Стефансена, но не продвинулся ни на шаг. Он разговаривал с кассиром учтиво, рассуждал красиво, переходил на строгий тон, повышал голос. В последний раз его попросту выставили из камеры.

— Я не могу! — закричал Стефансен. — Не хочу больше слышать ни слова о цифрах в этой жизни и надеюсь быть избавленным от них на том свете! Приговорите меня к пожизненному заключению, к чему угодно, только оставьте меня в покое. Убирайтесь!

Вебстеру было чем еще заняться, и он пока отложил в сторону дело Холмгрена. Конечно, мысль о кругленькой сумме не выходила из головы и портила настроение. Само по себе дело ни у кого не вызывало сомнений. Кассир Стефансен получит свой приговор при первой возможности, как прокурор сочтет нужным передать в суд обвинительное заключение. Никакой срочности не было. Полиции затяжка была на руку — пусть грешник посидит, поразмышляет. Вдруг выяснятся какие-нибудь новые обстоятельства. Всякое бывает. Скажем, Стефансен одумается и заговорит.

Сколько случаев бывало, когда человек, сидя в камере и видя в перспективе долгие годы за решеткой, начинал колебаться. Чистосердечное признание смягчает приговор, особенно если при этом ценности будут возвращены.

— Холмгрен точно сам покончил с собой? — спрашивал начальник уголовного розыска.

— Я не ясновидящий, — отвечал Вебстер.

5

Однако кассир Стефансен не спешил раскаиваться. Надзиратели отзывались о нем положительно. Спокойный узник, никаких хлопот с ним. Разговоров не затевает, каждый раз благодарит за еду и за библиотечные книги, которые получает по субботам. И не стал возражать, когда в январе его перевели из больничной камеры в обычную. Ему нашли работу — раскрашивать игрушки, и он хорошо справлялся с этим делом.

Когда ему предъявили опись имущества: дом, мебель, страховка, десять акций (подарок Холмгрена), несколько тысяч на сберегательной книжке, — он сказал сухо:

— Извините, я не в силах этим заниматься, цифры в голову не идут. Поговорите с моей женой.

Вебстер только хмыкнул, когда ему передали эти слова.

Две недели он был занят делом о зверском убийстве. Для осмотра места преступления пришлось в мороз выезжать куда-то в захолустье, кормиться кое-как в дешевом пансионате.

Очередной еженедельный рапорт Ника Дала не содержал ничего примечательного. Жители поселка вели себя как обычно. В постскриптуме Ник пошутил: «Похоже, я так и умру здесь, работая фотографом»:

— Что ж, оставайся там и умирай там, — пробурчал себе под нос Вебстер.

Потер лысину, мрачно посмотрел сквозь морозную мглу на окна камер через двор, дописал на машинке свой рапорт. Стук, стук, стук. Взлом сейфа, в самом центре столицы. У Вебстера и зимой хватало хлопот. Короткие дни, долгие ночи, и нет спасу от злоумышленников. В комнатах по соседству следователи отстукивали на машинках показания свидетелей, слышались монотонные реплики.

— Значит, вы видели, как он поднимался вверх по лестнице?

— Видела! Собственными глазами, как вас сейчас вижу.

Следующий рапорт Ника Дала оказался поинтереснее, хоть и не содержал ничего особенно важного. Вебстеру захотелось дня на два отвлечься от повседневной рутины, и он доехал поездом до Фредрикстада, дальше автобусом до завода. Водитель был совершенно согласен с Вебстером: трамваи были бы куда лучше поездов. Вебстер проникся к нему великой симпатией и глубоким уважением.

Вышло так, что он поспел как раз к обеду в кафе фру Эриксен: бульон с крупой, солонина с пюре из репы и тушеной морковью, на третье — карамельный пудинг. Меню давало повод для дискуссии, но Вебстер не роптал. Он наслаждался трапезой. Он ел. Два других посетителя — добродушный коммивояжер и фотограф Ник Дал — тоже были поглощены трапезой.

Как-то так получилось, что они представились друг другу. Коммивояжер, специалист по скобяному товару, откланялся — ему надо было ехать дальше. Вебстер похвалил блюда и подчеркнул, что после баранины с капустой, которую ему здесь подавали осенью, нигде не ел с таким удовольствием.

— Так ведь это было любимое блюдо директора Холмгрена, — заметила фру Эриксен. — Каждый вторник я посылала ему обед, в этот день он признавал только мою кухню. Холмгрен был разборчив в еде, любил хорошо поесть. Вам кофе подать в гостиную, господин Дал?

— Симпатичный господин этот Холмгрен, — пробормотал Вебстер.

Ник Дал согласился пить кофе в гостиной.

— Может быть, вы составите мне компанию? — обратился он к Вебстеру. — Могу предложить рюмочку ликера.

С этими словами он на время удалился: дескать, надо срочно проявить несколько негативов.

Вебстер поблагодарил его за приглашение и остался в столовой покурить. Фру Эриксен убрала посуду, полюбопытствовала, что там с кассиром Стефансеном. Есть что-нибудь новое? Нет, он ничего нового не узнал. Приехал только поговорить с Бугером об имуществе Холмгрена.

— У вас в доме поселился фотограф?

— Да, очень приятный молодой человек. И дела у него идут хорошо.

— В таком маленьком поселке?

— А вот вы и ошибаетесь. Люди приезжают со всей округи, очень рады, что фотограф тут поблизости. У нас ведь, если хотите, вдоль реки целый город протянулся, тысячи людей живут. Вход в гостиную господина Дала — через коридор. Вы можете пройти прямо к нему, я скоро принесу кофе. Только мне никак не верится, что кассир Стефансен присвоил все эти деньги.

— Ну почему же? Впрочем, я к этому делу, по сути, не имею отношения. Им занимается здешнее управление.

— Стефансен был такой деликатный, образованный мужчина, — сказала фру Эриксен. — Он и директор Холмгрен так дружили. Нет, я решительно не могу поверить. Там какое-то недоразумение с отчетностью. Многие здесь убеждены в этом.

— И что же там было на самом деле?

— Так разве нам что-нибудь известно? Но люди поговаривают. Такое ведь не каждый день случается. Он жил тут у всех на виду много лет. Жил скромно, трудился честно. Я знаю, что он вел дела аккуратно. Когда живешь в таком поселке не один десяток лет, уж как-нибудь знаешь, что за люди тебя окружают. Тот — этакий, тот — такой. Стефансен был из тех, что неспособны на дурные дела, так почти все думают, кто его знал. Да и…

— Что?

— Ну, в общем, он не замахивался на большое. Триста тысяч — слишком много для Стефансена. Вот так у нас считают. Правда, кое-кто говорит, что он припрятал деньги. Пустое, скажу я. Тут не обошлось без недоразумения.

— Собственно, это меня не очень касается. Стефансен был ведь кассиром.

— Ну да. Был кассиром — на беду для него. Кое-кто здесь жалеет его, кое-кто — нет. Но чтобы на триста тысяч замахнуться — только не он. Не поверю, хоть убейте, господин Вебстер.

— Н-да… А кто же еще тогда?

— То-то и оно. Но люди поговаривают. Многие здесь изменили свое мнение. Поначалу я сама думала: «Как же такой приличный человек мог пойти на такое?» Но время идет, и в голову разные мысли приходят. Неожиданные мысли, господин Вебстер. Не мог он так высоко замахнуться, говорим мы себе. И такой добросовестный человек, такой честный, трудился сверхурочно по вечерам. Я тут как-то беседовала с фру Стефансен, она мне платье шьет. Сама она ни с кем об этом деле не заговаривает, никогда, ни слова. У меня сорвалось что-то с языка, а она в ответ: «Стефансен никогда не делал ничего дурного». И все. Так убедительно сказала. Фру Стефансен очень умная женщина.

— Ну хорошо. А кто же еще мог замахнуться на триста тысяч, фру Эриксен? Касса-то у него была.

— Это верно, была — на беду для него. А кто еще? Поди угадай. Мы тут в поселке так и этак это дело обсуждаем. Холмгрен мертв, а какой был прекрасный человек, как он всем здесь нравился. Никто не скажет дурного слова о Холмгрене. Но он-то был человек с размахом, скажу я вам, господин Вебстер. Триста тысяч ему по плечу. Нет… мы вовсе не думаем, что он присвоил эти деньги. Но представим себе, что он впутался в какое-то дело и оно не заладилось? С чего это он так внезапно покончил с собой? Поначалу мы так рассуждали: «Этоон потому, что Стефансен его разорил». Но теперь многие из нас рассуждают иначе. Он ведь и за границу часто выезжал. Во время войны что-то там с акциями соображал. Кто знает… Конечно, я во всех этих отчетностях ничего не смыслю. Слышала, что у Стефансена нет квитанций, но…

— Гм. Нет, меня это дело мало касается, фру Эриксен. Пойду-ка я загляну к фотографу Далу.

— Кофе будет скоро подан, — сказала фру Эриксен.

В центре крытой веранды фру Эриксен стояла завешенная черным бархатом большая старая фотографическая камера. Вдоль одной стены Ник Дал поставил полки; в примыкающем закутке разместил рабочий столик и ванночки. Он поклонился, пригладил чуб и сказал:

— Добро пожаловать, господин Вебстер.

— Завидую твоей шевелюре. А вот то, что под ней… Здесь темновато для фотоателье.

— Магниевые вспышки, — отозвался Ник Дал. — На той вон кушетке я увековечиваю молодых влюбленных и празднующих золотую свадьбу. Остальные сидят в кресле или стоят у стены под бригом «Фремтиден». Неплохо зарабатываю, сколачиваю состояние. Здешние люди страсть как любят увеличивать друг друга. Тс-с, фру Эриксен кофе несет.

Фру Эриксен вошла с подносом, подбросила в печь два березовых полена, с удовольствием выпила рюмочку ликера и удалилась. Малость костлявая, немолодая, но энергичная. Мужчины закурили трубки.

— Ну? — произнес Вебстер.

Ник Дал сходил за папкой.

— Красивый мужчина?

Вебстер посмотрел на отпечаток большого формата, призадумался. Вроде бы знакомое лицо. Обычно он сразу запоминал любые лица, но это вспомнить не мог. Просто похоже на кого-то. Красивое, волевое, широкий, чуть выступающий подбородок, широкий, довольно низкий лоб, густая шевелюра, широко расставленные глаза, заметные скулы, в меру крупный нос — не слишком большой и не слишком маленький, прямой. Брюнет, по-видимому.

— Директор Холмгрен, — сказал Ник Дал.

— Да ну? — Вебстер долго всматривался в снимок. — Точно, он. Холмгрен. Но…

Он снова задумался, но, как ни раскидывал мозгами, ничего не получалось, наконец бросил гадать. Вебстер не знал директора Холмгрена и прежде никогда его не видел, в этом он был твердо убежден.

— Ну, и в чем дело, Ник Картер?

— Это увеличение, сам видишь, — ответил Ник Дал. — Угадай, кто его заказал?

— Я приехал сюда не загадки разгадывать.

— Фрекен Катрина Энген.

— Что ж, логично, — сказал Вебстер, подумав. — Она, наверно, была влюблена в Холмгрена. Шеф и влюбленная секретарша. Жаль, что он ей не достался. Налей-ка мне еще рюмочку. Ты неплохо зарабатываешь. Сколько стоила эта бутылка? Лично я предпочитаю к кофе коньяк, желательно «Наполеон». Да только где взять на него деньги. А ликер вполне приличный.

— Всего тридцать восемь с полтиной в монополии в Фредрикстаде, это лучшее, что у них есть. Фрекен Энген храбрая женщина.

— Вот как? Храбрая?

Ник Дал объяснил.

Кто, как не он, держит ушки на макушке в любое время суток, в том числе и зимой? Ничего не происходит? А что здесь может происходить?

— Ну, кое-что все-таки произошло, — заметил Вебстер. — И разве не ты сам вызвался открыть тут фотографию?

Это точно. Люди ходят на завод и возвращаются домой. Люди фотографируются. Красивый маленький коттедж Стефансена стоит там опечатанный, в окнах темно. Никаких следов на снегу. Дом Холмгрена стоит опечатанный, в окнах темно. Фру Стефансен знай себе шьет и никуда не выходит. Лишь иногда отправляется на автобусе в Фредрикстад за покупками. Кстати, навещает там фрекен Харм, больше никого. Ник Дал узнал об этом, потому что ездил тем же автобусом в Фредрикстад. Фрекен Энген иногда выходит вечером подышать свежим воздухом. В шубе, меховой шапочке и теплых ботиках. Конечно, Ник Дал не может все время ходить за ней по пятам. Что тут такого, если человек вышел прогуляться. Она не подходила близко к названным домам.

Но однажды вечером он все же решил последить за ней в темноте. Скучно стало дома сидеть, вот и пошел за ней. Прогулка выдалась довольно долгая, до самой церкви.

Там фрекен Энген без раздумья отворила калитку в каменной ограде и быстро прошла между могилами прямо к могиле директора Холмгрена. Ник Дал потом убедился, что это могила директора — большая урна на низком гранитном цоколе.

— И что она делала там?

— Она упала на колени, — сказал Ник Дал.

Только и всего. Фрекен Энген упала на колени в снег, вскоре поднялась и спокойно направилась домой. Это повторялось раз или два в неделю. Холод, темно, на кладбище завывает ветер. Ник Дал прокрадывался следом за ней и смотрел, прячась за гранитной колонной, и его била дрожь, потому что со всех сторон ему чудились во мраке выходящие из могил покойники. В один из вечеров в окнах церкви вдруг появилось сияние, сперва слабое, потом сильнее, потом оно вдруг погасло. Тут Ника Дала чуть не хватила кондрашка, он сам окаменел, точно гранит, только зубы стучали. Пока не сообразил, что это просто луна выглянула из-за тучи за церковью. После чего он сел, где стоял, прямо на чью-то могилу, и конечно — на скрытую в снегу палочку от старого букета. Палочка та была длинная и достаточно острая.

Ну вот, а потом вышло так, что он познакомился с фрекен Энген. Он рассылал по почте рекламные карточки: «Николай Дал. Фотограф. Специалист по увеличениям. Умеренные цены». Во все дома разослал вдоль реки от Фредрикстада до Сарпсборга. Надо же было что-то предпринимать, чтобы зарабатывать деньги. Конечно, большинство все равно предпочитало городские фотоателье, но и он пожинал недурной урожай. Кому-то хотелось увековечить младенца в колыбельке, девушкам требовалась фотография любимого, парни тоже не отставали. Но в основном он занимался проявлением пленок и увеличениями.

Фрекен Энген явилась как-то после работы с фотографией Холмгрена. Попросила сделать увеличение. Ник Дал как следует постарался, отпечатал копию и для себя. Фотография была снята в Париже. Порядка ради Ник Дал записал имя и адрес фотографа. Анри Дюбуа, Рю… На обороте еще и надпись: «Катрине от Эрика, 16 мая 19…» Снимок был сделан всего за несколько месяцев до кончины Холмгрена.

Сыщик Ник Дал не мог оставаться без дела и не мог отказать себе в удовольствии порыться в чужих тайнах.

— Что ж, запишем и это. Хотя тут вряд ли что-нибудь кроется. Жаль, что ей не довелось вместе с ним съездить в Париж. Весна там чудесная. Я провел там однажды восемь дней, много лет назад, было у нас одно мероприятие по обмену опытом — Берлин, Париж, Лондон. Ты беседовал с ней?

Беседовал, и не раз. Фрекен Энген была в восторге от увеличения, они с Ником Далом поговорили о том о сем. Кончилось приглашением к ней домой на кофе с печеньем. Все-таки приятно, когда есть куда зайти одинокому человеку.

— Право, не знаю, — сказал Ник Дал. — Будь я лет на десять — пятнадцать старше… А так-то она обращается со мной по-матерински. Или как добрая тетушка, если хочешь. И вообще, известно ведь, что разница в возрасте не играет большой роли первые медовые годы. А какое печенье она печет! Знаешь, кто ее научил?

— Холмгрен, — сухо ответил Вебстер. — И кажется мне, что очень далекими окольными путями пытаемся мы подобраться к тем тремстам тысячам.

Молодая шевелюра Ника Дала могла служить рекламой для средства для ращения волос, и Вебстер ощутил легкую досаду. Он смотрел на волосы Ника и думал о пропавших деньгах. Сумму вознаграждения уже повысили до пяти процентов. Обычно затяжка следствия не раздражала Вебстера.

— И о чем же ты разговариваешь с этой дамой? Сидишь и держишь ее за руку?

Ник Дал поднял рюмку и задумчиво посмотрел на свет сквозь её золотистое содержимое.

— Ну да, — сказал он. — Иногда беру ее за руку, чтобы утешить фрекен Энген, когда она рассказывает. Говорит-то все больше она. Угадай — о ком говорит?

— О Холмгрене, о ком же еще.

Ник Дал с отсутствующим видом подлил ликера в рюмки и с таким же отсутствующим видом произнес:

— Весной мне исполняется двадцать пять, я прилично зарабатываю, она зарабатывает триста в месяц, есть сбережения на книжке, есть очень милый дом. Вообще-то в моем возрасте пора жениться. Конечно, придется каждый день выслушивать, какой Холмгрен был замечательный человек, но… Ну, и еще моя Этта там, в Осло, она мне все волосы выдерет.

— И что же, у фрекен Энген на книжке приличная сумма?

— Тысяч двадцать с хвостиком.

— Недурно. Откуда тебе известно?

— Как всякие порядочные дамы, она держит сберкнижку и письма под бельем в нижнем ящике комода. Иногда выходит на кухню за новой порцией кофе и печенья… Сберегательный банк Фредрикстада. Она ничего не снимает с книжки, только вкладывает. В последний раз, год назад, сразу после Нового года, положила пять тысяч. И в такие же сроки клала по пять тысяч до того.

— Рождественские подарки от Холмгрена?

— Вероятно, я пока еще не выяснил. Понимаешь, Вебстер… Нет между нами такой откровенности. Должно быть, я слишком молод. Она гладит меня по голове, словно добрая тетушка. Говорит о Холмгрене, дескать, как жаль, как он всем помогал здесь, и все такое. Какой он был любезный, как замечательно вел дела. Тут она принимается вздыхать, и без слез не обходится. Она не может не говорить о нем, но и лишнего не скажет. Я не уверен, что она была его любовницей. Может быть, как ты говоришь, влюбленность секретарши в шефа.

— Главное, известно ли ей что-нибудь о пропавших деньгах, да только вряд ли, — заметил Вебстер. — Придется и мне скоро побеседовать с ней. А что письма?

— Ничего. Холмгрен был осторожен, только открытки из Парижа с добрыми пожеланиями. В остальном — письма от родных и подруг.

Вебстер остановился на ночь в доме фру Эриксен. Ник Дал, как обычно, вышел прогуляться по морозцу в темноте, с девяти до двенадцати ночи. Надвинув на уши меховую шапку и засунув руки в карманы, побрел мимо территории завода и квартала жилых домов, затем — налево, мимо старого дома Холмгрена, и дальше, к модерновому коттеджу Стефансена. Фру Эриксен давно уже крепко спала, когда он среди ночи тихо входил на веранду в торце дома. Ник Дал и днем прогуливался по этому маршруту. Никто не обращал особого внимания на прогулки фотографа. Надо же было ему поразмяться. По воскресеньям он становился на лыжи и отмерял не один километр.

Итак, в девять часов он пожелал Вебстеру доброй ночи и пошел подышать свежим воздухом.

— Счастливо, — сказал Вебстер. — Хорошей прогулки тебе. А я пойду лягу.

Он закурил трубку, взял книжку и лег в постель. Погода резко изменилась, как это бывает в феврале. Южный ветер принес дождь, который хлестал по окну, и Вебстеру было очень уютно в тепле.

Итак, пока Вебстер лежал в теплой постели. Ник Дал бродил по заводскому поселку от девяти до двенадцати ночи. Дождь струился по его дождевику, поливал снег в маленьких садах, дорога стала скользкой, затрудняя его хождение. В девять он видел свет за многими гардинами, в двенадцать всюду было темно.

В четыре часа ночи фотограф проснулся, ему показалось, что он отчетливо слышал скрип чьей-то калитки и последовавшие затем шаги на улице. Он скатился с дивана и проследовал, сонный, босиком к окну. Никак это железная калитка Холмгрена скрипнула?

Какая-то тень мелькнула под фонарем поодаль, а может быть, просто ветер качает фонарь, рождая разные тени. Шаги? Может быть, просто дождь барабанил по водосточному желобу. Все же он быстро оделся, тихо вышел на улицу, ворча про себя и скользя по гололедице, побежал вдоль домов. Ни одного человека на улице, ни в одном окне не горит свет.

Он быстро пошел обратно. Калитка перед домом Стефансена закрыта, как всегда, и на снегу в саду не видно следов. Он поднялся проулком за жилым кварталом к старому дому Холмгрена и посветил фонариком — сперва перед главными воротами, потом у калитки, ведущей в сад, с другой стороны.

На снегу перед калиткой и сразу за ней Ник Дал увидел ясные следы дамских теплых ботиков. Следы от дома к калитке выглядели совсем свежими, настолько не размытыми дождем, что он мог различить фабричное клеймо. Он отворил калитку, достал из кармана складной метр, опустился на колени и тщательно измерил длину следа.

Ник Дал поразмыслил. На скользкой улице все следы, конечно, стерты дождем. На всякий случай он прошел немного, светя под ноги фонарем, но ничего не обнаружил. Тогда он осторожно прошагал рядом с следами к дому и вошел внутрь с черного хода. Электричество было подключено: дом Холмгрена соединялся проводами с заводом, и он зажег свет. Кое-где в комнатах теплились электрокамины.

Маленькие мокрые пятна на паркете столовой привели Ника Дала в библиотеку, где директор Холмгрен когда работал, когда отдыхал в одиночестве, сидя в халате. Ник Дал обратил внимание на то, что дверь библиотеки была закрыта неплотно. Лужица перед креслом у камина свидетельствовала, что гостья посидела здесь. Он принюхался. Кажется, пахнет табачным дымом? Окурок в камине был той же марки, что сигареты в кожаной сигаретнице на круглом столе. Он не стал его убирать.

— Она знает толк в куреве, — пробурчал он. — Тут пахнет виргинским табаком.

Ему захотелось взять сигарету, он даже посмотрел на сигаретницу, но воздержался. Вообще же Ник Дал не видел ничего необычного в этой комнате. Вдоль одной стены книги на стеллажах до потолка, мебель как будто не сдвинута. Под длинным угловым окном — большое бюро красного дерева, с запертыми ящиками. Ник знал, что все здесь уже осмотрено. Еще раз окинул взглядом всю комнату, пробормотал что-то себе под нос и отправился будить Вебстера.

В пять часов они оба стояли в библиотеке директора Холмгрена. Дождь прекратился, в маленьком черном парке шумел сырой ветер. Вебстер молча проверил ящики и шкафы, внимательно осмотрел стеллажи, взял в руки бутылку коньяка, стоявшую на шкафчике у камина.

— Не берусь утверждать, — сказал он, — но, похоже, ее трогали.

Он проверил рюмки, принюхался к одной, поставил рядом с бутылкой.

— Она нуждалась в глотке спиртного, — заключил Вебстер.

После чего приступил к методичным действиям. Достал из портфеля нужные принадлежности, посыпал порошком бутылку и рюмку, внимательно изучил результат.

— Она была в перчатках, — заключил он. — Что ж, дамы не выходят из дома без перчаток, во всяком случае, в такую погоду. Но ведь не за тем же она приходила сюда среди ночи, чтобы только выкурить сигарету и выпить рюмку «Наполеона». Давай-ка и мы согреемся. Ник Картер. Наследники не пострадают. В погребе полно бутылок.

— Странно, что он не составил завещания перед тем, как покинуть сей славный мир.

— О, в этом деле все выглядит необычно. Наверно, он был в отчаянии, и… Уж не думаешь ли ты, что у фрекен Энген примерно такой размер ботиков? Ладно, придется тебе проверить. И обувь фру Стефансен тоже. Надо думать, не меньше полумиллиона женщин в этой стране носят ботики этой фирмы, так что вряд ли клеймо нам что-нибудь даст.

Вебстер прислушался. Дорогу возле завода внизу осветили фары автомобиля, который стремительно удалялся в сторону Фредрикстада.

— Пойдем-ка лучше вернемся домой, прежде чем фру Эриксен примется варить кофе, — сказал он.

Расправил плечи и зашагал, рослый, крепкий, к выходу, сопровождаемый молодым Ником Далом.

После завтрака они в гостиной Ника обсудили ситуацию. Ник брался в несколько часов управиться с решением вопроса о ботиках.

— Черт возьми, — выпалил вдруг Вебстер. — Мы должны принимать в расчет трех дам. Может быть, фрекен Харм тоже носит теплые ботики. Как я мог забыть про автомобиль! Мы могли бы перехватить его, если бы вовремя позвонили.

Они продолжили беседу.

— Если только тут не замешана какая-нибудь четвертая дама, — заметил Вебстер. — Такая возможность не исключена, хотя вероятность невелика. Действуй, Ник Картер.

В тот же вечер Ник Дал смог сообщить следующие малоутешительные сведения:

— Все три дамы носят теплые ботики тридцать восьмого размера одной и той же фирмы. Ни одна из них не пристрастна к алкоголю, но не прочь выпить рюмочку в хорошем обществе и выкурить сигарету.

Насколько удалось выяснить Далу, они ночью были дома. После двух часов ночи ни из Фредрикстада, ни из Сарпсборга не выезжали такси. У одного из друзей фрекен Харм есть собственная машина, но она оставалась в гараже, никуда не выезжали и таксисты из окрестных селений.

— Ты действовал осторожно?

— Они даже не подозревают о моих исследованиях, — ответил Ник.

Всю следующую ночь они дежурили вместе, однако ничего не происходило. Вебстеру надо было возвращаться в столицу, его ждали срочные дела. Перед отъездом он тщательно проинструктировал Ника Дала.

В поезде он малость повздорил с одним пожилым господином. Тот утверждал, что трамваи никак не могут заменить поезда. Вебстер никогда не ссорился с людьми, кроме тех случаев, когда заходила речь о преимуществе трамвая перед поездом. Тут он способен был прийти в бешенство.

Разве не ясно, что с трамваем все проще и удобнее? Можно обойтись без этих сложных сигнальных систем. И без многих дорогих электровозов.

Людям не надо будет ломать голову над расписаниями поездов, понадобилось тебе побывать в Хамаре, или Конгсберге, или Бергене, каком другом городе — садись в любое время на трамвай и поезжай.

Большие удобные трамваи с мягкими сиденьями, как в поездах-экспрессах, но только один вагон и прицеп для багажа. В свой черед — специальные, почтово-багажные трамваи, а также товарные, помимо ночных перевозок.

У Вебстера в уме все было разработано, и он мечтал стать диктатором — но только в области железнодорожного сообщения, которое он называл железнодорожным разобщением.

6

От Ника Дала регулярно поступали еженедельные рапорты. В пятом рапорте он доносил:

«В шесть часов вечера в субботу сюда приехал на автобусе студент Арвид Стефансен. Остановился у матери, в воскресенье в восемь вечера уехал на автобусе обратно.

Вчера приезжал с адвокатом двоюродный брат Холмгрена. Они осматривали дом. Их сопровождал десятник Якобсен. Ничего необычного. Я слежу.

Фрекен Энген раза два посещала кладбище. Она теперь ходит туда поздно вечером. Я на территорию не захожу. Слишком светло при луне.

Сегодня утром фру Стефансен ездила в Фредрикстад за покупками. Зашла вместе с фрекен Харм в кондитерскую, отведали пирожные.

Этта пишет, обещает проведать меня в субботу. Она умеет держать язык за зубами, к тому же считает, что тут я занимаюсь только фотографией. Собираюсь выделить денег на летнее платье для нее, обращусь к фру Стефансен, чтобы та сшила его. Красивая женщина, верно? Этта не любит платья частного пошива.

Несколько дней назад купил бутылку „Наполеона“. Отличный напиток. Фрекен Энген охотно выпила рюмочку к кофе. Сразу доложила, что таким же коньяком их потчевал Холмгрен, так что тут я пока топчусь на месте. Вы уж там проколите нарыв поскорее, если он вообще существует.

Частенько заглядывает почтмейстер. Мы славно проводим время, играем в карты. Толковый малый. Он поддерживает версию самоубийства. Мне кажется, он недолюбливал Холмгрена. Называет его прожигателем жизни. Намекает на то, что Холмгрен покончил с собой потому, что схватил в Париже венерическую болезнь».

В тот же день у Вебстера был разговор с шефом уголовного розыска. Дескать, прокурор считает, что следствие слишком уж затянулось, дело ведь совершенно ясное. Вебстер сказал, что не стоит спешить. Следует повнимательнее изучить отчетность. Попросил шефа уговорить прокурора.

— Попробую, — сказал шеф. — Потянем еще три-четыре месяца, а там начнутся каникулы суда присяжных.

На том и договорились. И прокурор дал согласие на отсрочку по ходатайству полиции.

Вебстер тер свою лысину и думал о кругленькой сумме и об этом упрямце Стефансене. Он не видел никакого просвета.

В начале апреля Вебстера навестил студент Арвид Стефансен. Вебстер встретил его приветливо, но был скуп на слова. Арвид Стефансен выглядел бодро, держался смело — этакое свежее дыхание весны в пыльном кабинете полицейского управления.

— Желаете сообщить что-то, молодой человек?

Арвид Стефансен пригладил густую темную шевелюру, выпятил подбородок. Он явно желал что-то сообщить.

Студент Стефансен несколько раз навещал свою мать, последний раз — два дня назад. Она была совершенно уверена, что отец ни в чем не виновен.

— Мама — женщина с характером, — говорил он. — И неглупая. Похоже, нервы немного сдают из-за этой истории. Нет, она, конечно, понимает, что следствие должно быть доведено до конца.

— Речь шла о чем-нибудь конкретном, Стефансен?

— Вот именно. Она вспомнила одну вещь.

Фру Стефансен вспомнила, что Холмгрен иногда брал деньги в кассе, в том числе и крупные суммы. Должно быть, оставлял расписки, считала она. Ничего необычного в том, что шеф брал деньги, разумеется, нет. Есть ли какая-нибудь возможность проверить — отражено ли это в документах?

— Фру Стефансен просила вас обратиться ко мне?

— В известном смысле да. Она сказала: «Может быть, полиции следует об этом знать?»

— Конечно, следует. Скажите, ваш отец сам брал эти суммы?

Насколько было известно Арвиду Стефансену — сам. Фру Стефансен и фрекен Энген сидели в соседнем кабинете. Вебстер слышал об этом не раз, но не ленился переспрашивать: вдруг выявится нечто, позволяющее заключить, что и другие люди имели доступ к кассе.

— Откуда фру Стефансен могло быть известно, что Холмгрен берет деньги в другом кабинете? Стефансен говорил об этом дома?

— Холмгрен приходил в контору и, не закрывая дверь, кричал: «Мне понадобятся наличные!» Последний раз взял двадцать тысяч.

Вебстер насторожился.

— Когда это было?

— За два месяца до того, как забрали отца. В начале августа, девятого числа, мама запомнила дату — день рождения моей сестры. Она и другие суммы помнит, но точных дат в голове не держала.

Вебстер взял папку, нашел нужную бумагу. Последняя сумма — двадцать тысяч. Согласно документации, как раз девятого августа эта сумма должна была быть отправлена одному лесовладельцу, однако адресат не получил денег. Вебстер хмыкнул, закрыл папку и сказал, что займется этим вопросом.

Проводив Арвида Стефансена, он задумался. Потом взял телефонную трубку и позвонил ревизору; тот обещал прийти. Полчаса спустя он сидел в маленьком кабинете Вебстера с кассовой книгой лесопильного завода.

— Странно, — сказал ревизор. — Где-то должно быть отражено, что Холмгрен брал деньги. У нас есть только его расписки в платежных ведомостях — жалованье, премия, прибыль от акций. Какой же кассир станет выдавать большие суммы без расписки.

— Что ж, пошли попробуем осторожно побеседовать со Стефансеном, — предложил Вебстер.

Стефансен был занят раскрашиванием игрушечных тачек, какие можно увидеть на распродаже предметов, изготовляемых заключенными. Пригладив свою красивую седоватую шевелюру, он кивнул рассеянно-приветливо. Поздоровался за руку с ревизором.

Косой солнечный луч пробился с улицы через решетку, расписал бликами зеленую стену. Вебстер поглядел на тумбочку — там лежала библиотечная книга, записки о путешествии на Борнео. Он хмыкнул и перевел взгляд на кассира, представил себе мальчонку, которому запретили гулять и который мечтает о путешествиях в дальние страны. Неприметно кивнул ревизору — деловитому, хорошо одетому и хорошо причесанному господину.

Заранее предупрежденный следователем, ревизор мягко произнес:

— У меня возникли проблемы, господин Стефансен. Я насчет крупных выплат лично директору Холмгрену.

Они уставились на кассира; он пробурчал:

— Да уж, не завидую вам — сплошные цифры. Ревизии, должно быть, мука мученическая. Кассиру и то несладко приходится.

— Вы не припомните, вам случалось выдавать Холмгрену лично большие суммы? Я пока не стану называть точные цифры.

Вебстера ожидал приятный сюрприз — Стефансен улыбнулся и ответил вполне нормальным голосом:

— Конечно, я выдавал Холмгрену много денег.

— Сколько, скажем, в последний раз, господин Стефансен?

— В последний — двадцать тысяч. Двадцать — простая и безвредная цифра, верно? Это был аванс по одной из сделок.

— Вот именно, совершенно верно, — подхватил ревизор. — Я тоже так считаю, цифра двадцать никогда меня не раздражала. Гм-м. И Холмгрен расписывался в получении денег? Я что-то не нахожу расписок. Конечно, это чистая формальность, но отсутствие расписок затрудняет мне работу, сами понимаете. Сидишь копаешься в множестве документов, и без расписок… Могу я попросить вас, господин Стефансен, помочь мне найти эти расписки?

Стефансен обвел камеру рассеянным взглядом, пробормотал:

— Да, не завидую я вам. Тогда уж мне тут лучше, спокойнее. Расписки? Холмгрен всегда расписывался в отдельной тетрадке, кроме тех случаев, когда деньги причитались ему по платежной ведомости.

Ревизор не мог припомнить, чтобы ему попадалась такая тетрадка. Стефансен объяснил, что тетрадка стояла на полке в заводоуправлении. В нее вносились только суммы, которые брал Холмгрен. Простая такая черновая тетрадка в коричневой картонной обложке.

Ревизор заметил, что речь идет о крупных суммах. Для чего они требовались Холмгрену? Ведь ему не полагалось таким способом брать из кассы деньги для личных расходов?

Стефансен поразмыслил, затем ответил спокойно, серьезным тоном:

— Конечно, но Холмгрен явно понимал, что мне приходилось трудно последнее время. Все крупные суммы он отсылал сам. Он расписывался в тетрадке, потом я регистрировал, что деньги отправлены.

— В основном лесовладельцам?

— Да, последнее время он сам рассчитывался по почте с лесовладельцами. Остальные выплаты были относительно мелкими. Крупные суммы мы рассылали ежегодно за короткое время. Правда, в редких случаях он не успевал расписаться, но ничего страшного в этом не было. Холмгрен был кристально честным человеком. Мы с ним были близкие друзья.

— Вы уверены, что тетрадка стояла на полке? — ровным голосом осведомился Вебстер.

— Абсолютно уверен, — ответил Стефансен. Вебстер показал ему листок с перечнем неучтенных сумм, и, как ни странно, кассир Стефансен отлично помнил, что Холмгрен получал эти деньги для отправки лесовладельцам. Когда же Вебстер задал ему новый вопрос, он вдруг отвернулся, сделал рукой отрицательный жест и принялся раскрашивать очередную игрушечную тачку. Выйдя в длинный тюремный коридор, ревизор сказал:

— Выходит, если мы найдем тетрадку и обнаружим в ней расписки Холмгрена в получении недостающих денег, Стефансена объявят невиновным?

— Н-да, выходит, так.

Странно, что он не заявил об этой тетрадке раньше. Или он чокнутый? Если тетрадь с расписками существует на самом деле.

— Странное дело, — пробормотал Вебстер.

7

На другой день он выехал утренним поездом в Фредрикстад. В пути привел в ярость одного железнодорожника своим утверждением, что поезда следует заменить трамваями.

— Вы всерьез предлагаете, чтобы трамваи ходили до Хаммерфеста на крайнем севере страны? Да у вас, наверно, не все дома, — возмущался железнодорожник.

— У вас-то, понятно, свой интерес — чтобы продолжало существовать железнодорожное разобщение, — холодно отвечал Вебстер.

Фру Эриксен предложила дивный ленч — яичница из четырех яиц с ветчиной, кукурузные хлопья со сливками и вареньем, свежайшее сливочное масло, ржаной хлеб двух сортов, белый хлеб и свежие булочки, четыре сорта сыра, мессинские апельсины, цельное молоко, ароматный кофе плюс газета «Фредрикстад дагблад». Вебстер проникался все большей симпатией к фру Эриксен. Она делалась все мягче в обхождении. Когда Ник Дал заговорил с ним через стол, Вебстер сухо что-то ответил, не глядя на Ника, попросил передать эдамский сыр и тихо пробормотал:

— Помолчи, черт бы тебя побрал, тебя что — не учили, как вести себя за столом?

Фру Эриксен была в восторге от фотографий Ника Дала, особенно рекомендовала свой портрет в шляпе. Вебстер, между прочим, тоже иногда фотографировался, и непременно в шляпе.

В очередном рапорте Ника Дала не содержалось ничего существенного. Три дня назад Арвид Стефансен посетил свою родительницу. Фру Стефансен поехала с ним в Фредрикстад, пила кофе вместе с фрекен Харм в ресторане «Медведь» напротив церкви. Они выпили также по рюмке вина, сидели и толковали. Точнее, фрекен Харм долго распространялась о нарядах для свадьбы. Фру Стефансен явно была чем-то обеспокоена. Хотя с какой стати ей интересоваться чужой свадьбой, учитывая состояние собственного брака. Фру Стефансен сшила Этте чудесное платье, но, конечно же, Этта придралась, сочла ее изделие недостаточно модным. Собирается кое-что подправить в Осло, жеманница. Вообще же была чудо как хороша, и фру Эриксен назвала ее «славной девушкой». Ночью, когда Этта поднялась в свою комнату на втором этаже, фру Эриксен подглядывала в коридоре. Фрекен Энген посещает кладбище раз в неделю. Ник Дал не следит за ней — слишком светло. Иногда заходит к ней на чашку кофе. Ничего особенно интересного. Этта считает фру Стефансен настоящей красавицей, «пылкой особой». Говорит о ней: «Тлеющий кратер». Соображает…

Закурив трубку, Вебстер прошел мимо старого дома Холмгрена и зашлепал дальше по грязной улице к старой церкви и конторе пристава. На полях еще лежал тонкий слой снега с черными и зелеными проталинами. Лед и снег таяли в лучах солнца, и в канавах журчала вода, в воздухе пахло весной. Он глубоко дышал, на душе было хорошо от доброй трапезы и от мысли о том, что подошел конец долгой, суровой и трудной зимы.

Бугер точно помнил, что в комнате кассира на заводе не было никакой тетради с расписками. Ударил по столу тяжелым кулаком и поклялся, что не видел ничего подобного. Помнил наперечет все кассовые книги до одной. И в доме Холмгрена не было такой тетради, дома у Стефансена — тоже. Она не числилась в перечне кассовых документов.

— Стало быть, ее унесли, — заключил Вебстер.

— Вот именно, если только такая тетрадь вообще существовала, — сказал помощник пристава.

— Думаю, существовала, — осторожно молвил Вебстер. — А впрочем, кто его знает.

Вебстер взял курс обратно на завод, чтобы допросить женщин. Он не спешил, держался предельно любезно, учтиво, в меру добродушно.

Фрекен Энген пригласила его, если будет время, зайти к ней завтра, в субботу, на кофе после обеда. Рыжеволосая, крупная, цветущая по случаю приближения весны. Синий конторский передник поверх черного платья с узкой полоской, траурного крепа на воротнике.

— Собственно, это дело меня мало касается, — пробурчал Вебстер. — Это Бугер, он попросил меня зайти и справиться о тетрадке с расписками, которая куда-то запропала. Ее не было среди документов, представленных ему. Мы сейчас вновь проверяем отчетность, ревизор этим занимается. Стефансен сидит ведь в тюрьме в Осло, там моя епархия. Здесь, в уезде, сами понимаете, компетенция Бугера.

Фрекен Энген никогда не слышала о какой-либо тетради с расписками, однако помнила, что на полке над конторкой кассира стояла какая-то коричневая черновая тетрадка. Маленькая такая, приблизительно пятнадцать на двадцать сантиметров. Похожая на школьную. Часто видела ее, когда заходила с ведомостями к Стефансену. Она стояла на полке отдельно, в маленьком отсеке. Тетрадь запомнилась ей потому, что на ней рукой Стефансена было написано: «Холмгрен». Никогда не задумывалась над тем, что в ней может быть записано. У Стефансена было несколько точно таких тетрадей для его черновых записей.

— Вам не случалось видеть, чтобы Холмгрен что-то писал в ней, когда заходил в кассу за деньгами?

Фрекен Энген вообще не видела, чтобы кто-либо что-то писал в этой тетради. С того места в конторе, где сидела она, не было видно конторку в кабинете Стефансена. Даже если дверь была открыта.

Фрекен Энген подтвердила, что Холмгрен не раз стремительно входил в комнату Стефансена и громко говорил тому, что ему нужны деньги. Она неохотно сказала об этом, даже слегка покраснела. Когда и сколько, точно не помнила. Хотя в последний раз речь шла о двадцати тысячах. Да-да, ровно двадцать тысяч. Девятого августа? Да, пожалуй.

Вебстер строго посмотрел на нее, стал читать вслух список, в котором значились суммы. Да-а-а-а, пожалуй. Да-а-а-а, Холмгрен брал большие суммы. Но разве в этом было что-то дурное?

— Конечно же нет, — сказал Вебстер. — Разумеется, он был вправе брать нужные суммы. Обычное дело. Вряд ли это как-то связано с растратой. Но сами понимаете — отчетность… Нам недостает только этой маленькой тетрадки. Ревизор не дает мне покоя. Бугер тормошит меня. Надо же нам разобраться во всем, когда-нибудь подвести черту. У меня есть куда более важные дела, чем эта бухгалтерия, фрекен Энген.

Вебстер погладил лысину, прищурил один глаз, напустил на себя добродушный вид. Фрекен Энген засмеялась.

— Конечно, наверно, вы не одного злоумышленника изловили.

— Бывает. Это дело из разряда довольно пресных. К счастью, оно меня и не очень касается.

Как обычно, Вебстер тщательно записал их беседу, прочитал вслух.

— Такой уж порядок! — добродушно сказал он. — Никуда не денешься, это входит в мои обязанности. Если бы вы знали, сколько ненужной болтовни мы записываем и читаем приличным людям.

Он потолковал с новым кассиром, который сидел в маленькой соседней комнате. Глядя поверх очков, тот заверил, что никакой тетрадки не видел, когда принял дела сразу после кончины Холмгрена.

Из заводоуправления Вебстер, чуть разомлевший от плотной трапезы, упругим решительным шагом направился прямо к фру Стефансен. На ходу он щурился, улыбался, расправлял плечи, лелея приятное чувство, которое посещало его, когда удавалось нащупать заветную нить, позволяющую как будто распутать весь клубок. Входя к фру Стефансен, он совершенно забыл о прискорбном отсутствии растительности на своей голове.

Фру Стефансен, как и фрекен Энген, помнила тетрадку. И добавила одно важное замечание:

— Холмгрен брал куда больше денег, я не все сказала Арвиду. Все даже сама не помню. Но ведь это не играет роли? Расходы значатся в кассовых книгах?

— Надо думать, — пробормотал Вебстер. — Стефансен не мог унести тетрадь с расписками перед тем, как попал в клинику в Осло? Бугер утверждает, что ее не было на месте, когда производился обыск.

— Стефансен, что вы! Ни в коем случае. С какой стати.

На лице мадонны промелькнуло выражение жалости с оттенком скрытой досады.

Снова он ощутил, что перед ним сидит умная и красивая женщина, страстная и волевая. Незаурядный человек, сказал бы Вебстер. Он ощутил исходящие от нее мощные биотоки и подумал: «Ведь как уверенно себя держит. Не стала никуда уезжать из поселка, сразу нашла способ прилично зарабатывать на жизнь. Спокойная, ухоженная. Не жалуется. Не демонстрирует своих переживаний. Бьюсь об заклад — она не плачет по ночам, ни слезинки не проливает. Притом отнюдь не холодная натура».

Он вел себя учтиво, сдержанно, но приветливо.

На обед фру Эриксен подала жареный лангет с капустой, тушенной в сливках, и превосходный десерт. Она не скрывала своего любопытства, и Вебстер оживленно разговаривал. Фру Эриксен нравилась ему все больше, он совсем перестал замечать изъяны ее строения и несколько преклонный возраст. Потрепав ее по плечу, он проследовал через коридор вместе с Ником Далом, чтобы посмотреть задуманную фотографом серию открыток, сулящую недурную прибыль.

Фру Эриксен принесла кофе. Ник Дал налил ей рюмочку, и она удалилась, весьма довольная. Этот полицейский Вебстер — приятный мужчина, похож скорее на коммивояжера, не прочь пошутить с ней. А молодого фотографа Ника Дала она воспринимала чуть ли не как примерного сына. У фру Эриксен не было детей. Фру Эриксен жила недурно, держа маленькое кафе и сдавая комнаты внаем. Люди приезжали издалека, довольно часто, чтобы сфотографироваться, приезжали крестьяне и мелкие служащие, которые пользовались случаем пообедать в кафе или хотя бы выпить чашечку кофе со сдобой.

Ощущая приятное возбуждение, Вебстер вышел на веранду, закурил трубку и побрел по улице к дому Холмгрена. Юго-западный ветер принес весеннюю оттепель. Снег быстро таял на солнце. От калитки к черному ходу и обратно вели следы мужских сапог. Вебстер знал, что это следы Ника Дала. Ник поднимался к дому, держась справа от дорожки, и по той же стороне вернулся. Верный парень, знает свое дело. И с хорошим чутьем.

Напевая себе под нос, Вебстер отпирает дверь черного хода, проходит через буфетную комнату в столовую, осматривается кругом, входит в библиотеку. Тяжелые портьеры закрывают высокие окна и дверь, ведущую на длинную веранду. Он раздвигает портьеры, впуская в комнату свет. Никаких изменений. Кресло стоит, как прежде, перед камином. Дама, что недавним зимним вечером сидела здесь, кто она? Вебстер гудит себе под нос, теряясь в догадках. Это могла быть любая из трех, если не из четырех.

Красивая просторная комната — библиотека Холмгрена. Здесь он наслаждался отдыхом. Надев халат, сидел в кресле, курил сигару. И предложил фрекен Харм не задерживаться, ехать к своему другу в Фредрикстад. После чего поднялся наверх, лег в постель и выпил пузырек яда.

Вебстер ходит взад-вперед по длинной красивой комнате Холмгрена. Ему зябко.

Он ощущает присутствие Холмгрена.

Медленно скользит взглядом по стеллажам с множеством книг. Стеллажи протянулись на восемь метров в длину, на полметра не достают до потолка. Художественная литература, собрания сочинений, отдельно — книги по специальности. И как будто никаких приходно-расходных книг. Он продолжает медленно рассматривать корешки, иногда вытаскивает книжку потоньше, без надписи на корешке. Вебстер никуда не торопится. Наконец приходит очередь пятого снизу стеллажа, и он вытаскивает маленькую тетрадь в светло-коричневой обложке, что-то вроде школьной тетрадки. Почерком Стефансена, с наклоном в левую сторону, на обложке написано: «Холмгрен».

Присвистнув, Вебстер садится в кресло перед камином. Тетрадь заполнена цифрами и расчетами Стефансена. Видно, он пользовался ею для черновых записей. Но на последней странице вверху значится: «Выплаты Холмгрену, расписки». Ниже — колонка сумм, преимущественно крупных. Справа — число и роспись Холмгрена. Первая сумма датирована 1 августа прошлого года, последняя — 3 августа. Итого выплачено около ста тысяч крон. И все. Двадцать тысяч, о которых также шла речь, получены позднее. Фру Стефансен помнит это, фрекен Энген помнит. Выходит, Холмгрен взял намного больше ста тысяч.

Вебстер насвистывает. Если роспись Холмгрена подлинная, растрата Стефансена сокращается, во всяком случае, на одну треть. И может возникнуть сомнение, виновен ли он вообще в чем-нибудь. Вебстер склоняется к тому, что роспись подлинная, — четкий почерк, рука энергичного человека. Можно подумать, что он унес тетрадку из заводоуправления, чтобы подшутить над Стефансеном.

Вебстер быстро выходит из дома и направляется к помощнику пристава Бугеру. Вызывает его для разговора с глазу на глаз. Бугер уверяет, что стеллажи были тщательно осмотрены. Он горячится, широкое лицо его краснеет.

— Вы снимали с полки каждую книгу?

— Ну-у, не то чтобы каждую, но я все полки тщательно осмотрел, Вебстер, это точно. Этой тетрадки там не было, провалиться мне на этом месте.

— Гм, — отозвался Вебстер. — Тетрадь маленькая, тонкая.

— Не такая маленькая, чтобы я не увидел. Ее не было там. Кто-то потом засунул ее между книгами.

— Возможно, — сказал Вебстер.

И быстро пошел обратно. Бугер вполне мог просмотреть такую тонкую тетрадь, он вообще не искал тетрадки. В тот раз никто не знал об отсутствии тетради с росписями.

Рослый почтмейстер трудился на своем огороде. Приветствовал Вебстера кивком, подошел к забору.

— Скажите, Холмгрен много писем получал из-за границы?

— Как вы сказали? Да нет… Из Швеции изредка письма приходили. Должно быть, от родственников. Из Парижа — с большими перерывами.

Они посмотрели на стоящий поодаль старый дом Холмгрена.

Вебстер позвонил фрекен Энген, поблагодарил за приглашение на кофе на субботу, извинился, что не сможет прийти, ему нужно ехать в город. Довольно важное дело.

В Фредрикстаде он сел на первый поезд, идущий в Осло. Он был бы рад найти доказательства вины Стефансена. Тем самым будет завершено следствие по этому делу, он подведет черту. Но еще больше радовался Вебстер, обнаруживая свидетельства невиновности человека.

Выяснилось, что росписи Холмгрена в тетрадке подлинные. Два эксперта подтвердили это.

Вебстер поговорил с шефом угрозыска и с ревизором. Прокурор охотно утвердил отсрочку. Сумма растраты резко сократилась, и они начали сомневаться в виновности Стефансена.

Он ведь не упоминал эту сотню тысяч, в получении которой расписался Холмгрен, говорил только о тетрадке с росписями.

Сам Стефансен воспринял новость равнодушно, не пожелал обсуждать ее ни с Вебстером, ни с ревизором.

— Вот как? — сказал он. — Выходит, я должен только двести тысяч? Очень рад. Может быть, вы объясните, почему вообще за мной числится долг, если я не брал этих денег?

Нервно пригладив волосы, он отвернулся к стене. Вебстер сдался: от него толку не добьешься. Сказал ревизору:

— Будем заходить, дождемся, когда он будет в лучшем настроении.

Вебстер походил по сухим, чистым улицам столицы, взял курс в центр, прошелся туда и обратно по улице Карла Юхана. Люди понемногу оживали после долгой зимы. Они не обращали внимания на Вебстера, в меру плечистого, дюжего, статного, в добротном плаще, в хорошей серой шляпе. Поди определи, что за человек, чем занимается. Он часто в уме подводил итоги, гуляя вот так по улицам, если только не заглядывался на кого-нибудь, с кем был бы не прочь «пообщаться».

Кажется, что-то начинает проясняться, — говорил он себе. — Похоже на то. Необычное дело. Тугой курок. Во всяком случае, эти сто тысяч он не брал. Это вовсе не значит, что не взял остальные. Правда, жена утверждает, что Стефансен выдавал Холмгрену намного больше денег, В этом надо разобраться в первую очередь. Что, если Холмгрен получил всю недостающую сумму? Судя по всему, вполне возможный вариант. Но если так, куда Холмгрен дел эти деньги? Спрятал где-то? Для чего тогда кончать с собой? Проиграл на бирже? Вряд ли. Хотя кто знает. Если и впрямь каким-то образом проиграл деньги, это могло стать поводом для самоубийства. Что-то здесь нечисто. Фрекен Энген считает, что он был неспособен на такое. Дескать, она хорошознала его. Но почему она избегает говорить о частных выплатах Холмгрену? М-м-м-м-м. Возможно, оберегает от пятен его репутацию. М-м-м-м-м.

Ладно, довольно об этом. Вебстер посмотрел на часы и сел на трамвай у «Гранд-отеля». Он предвкушал обед. Его жена была хорошая стряпуха.

8

В этом году отпуск Вебстера пришелся на конец июня и начало июля. Дни в горах, на турбазе по соседству с одной фермой, шли слишком быстро. Отличное обслуживание, сметана, форель, копченое мясо и прочие вкусности. На несколько коротких недель он забыл о правонарушениях, о тюрьмах и полиции. Задумал попросить еще несколько недель, когда начнется охотничий сезон.

Взяв еды на дорогу, он уложил рюкзак и отмерил по каменистой тропе два десятка километров, спускаясь в долину, где находилась железнодорожная станция. Жена, два сына и две дочери остались в горах до конца школьных каникул; ему же на этот срок отводилась роль соломенного вдовца.

Он был не прочь раз в году пожить один. Полный порядок. Ощущение новизны бытия. Никаких особых выходок он себе не позволял. После работы иногда заходил в увеселительный парк, предпочтительно вместе с кем-нибудь из коллег. Или отправлялся на пароме на полуостров Бюгдэй, или ехал на электричке за город, в зеленые зоны. По воскресеньям — пляжи на берегах Осло-фьорда, в Шёстранде или Ингиерстранде. Купался, ел в хороших ресторанах, выкуривал сигару-другую. Иногда позволял себе выпить стаканчик виски с содовой, но вообще-то на спиртное не налегал. Не слишком поздно возвращался домой в пустую квартиру. Ложился спать.

В первое утро после отпуска он в девять часов участвовал в смотре. Стоял загорелый и бодрый вместе с другими следователями, изучая взглядом грешников, которых по одному вводили в комнату. Большинство арестантов были ему знакомы — постоянные клиенты, задержанные накануне днем или ночью. Сразу после отдыха в горах он смотрел на них с состраданием. Печальная картина. Жаль этих людей. Несчастные. Два рядовых взлома, четыре простеньких кражи, одно сомнительное ограбление, один сутенер, нападение на кассира, мелкая кража в магазине. Горемычное дно столицы.

Шеф за стойкой задавал короткие вопросы.

— И где же вы работаете? И сколько раз вас уже задерживали? Где живете? Вы не брали этих денег? Можете возвращаться в коридор.

Не успел грешник опомниться, и его уже выводят за дверь. Не больше минуты на человека. Следователи, стоя в куче, всматривались, вертели головой — и не разглядишь каждого из них. Сами же они все видели и запоминали лица. Пригодится на будущее.

Выйдя после смотра в коридор, Вебстер потолковал с одним из арестантов, справился об одном из его друзей, за ответ уплатил сигаретой. Кивком простился с вором, когда его по крытому переходу повели из управления полиции в тюрьму во дворе.

Внес полученные сведения в толстую записную книжку, выкинул из головы и сел с трубкой и утренней газетой за длинный стол в комнате отдыха. Коллеги приветственно кивали, справлялись — как отдыхалось в горах, углублялись в свои газеты. Несколько тихих минут для ознакомления со свежими новостями, после чего начиналась оживленная беседа о ремонте моторных лодок, об отпусках — о чем угодно, только не о преступлениях. Так они отдыхали каждое утро после очередного смотра, пока не наступало время вести допрос в кабинетах поблизости или отправляться в город, где ждала работа. Обычное компанейское собрание крепких мужчин, которые сидели и болтали, покуривая и листая газеты.

Вошел надзиратель, обратился к Вебстеру:

— Номер пятьдесят седьмой, Стефансен, желает говорить с тобой. Дескать, срочное дело. Сильно ожил за последнюю неделю. Ночной дежурный говорит, он всю ночь бродил по камере в одних носках.

Вебстер поглядел на часы, кивнул надзирателю. Сложил газету, сунул ее в карман висящего на вешалке плаща и не спеша побрел по крытому переходу в тюрьму.

— Вот как? Среди лета камера показалась ему тесноватой?

Надзиратель звякнул связкой ключей, отпер дверь камеры, и Вебстер вошел внутрь мимо него.

Стефансен сразу заговорил — нервно, горячо. Пригладил волосы дрожащей рукой, схватил лежащий на тумбочке список, который ему в свое время принес Вебстер. Перечень недостающих сумм. Около трети уже зачеркнуты — на них отчетность нашлась. Возле ряда других Стефансен поставил крестики, вспомнил, что эти деньги Холмгрен собирался отправить по почте, получил у Стефансена в кассе и расписался.

— Оставил отдельные расписки?

— Нет, расписался в маленькой тетрадке.

Вебстер спокойно объяснил, что этих расписок не было в маленькой тетрадке.

Стефансен задумался, поднес руку ко лбу.

— Значит, в другой тетрадке расписался. Точно такой же. Тетрадь для черновых записей. Я точно помню, у меня тут все отмечено. Крупные суммы. Я хожу по ночам по камере и вдруг вспоминаю. Холмгрен все деньги получил, я только не помню каждую выплату в отдельности. Тетрадь, в которой он расписывался последнее время, стояла на полке над конторкой, а вторая лежала в ящике вместе с другими расписками. Она была вся заполнена, поэтому я ее отложил в сторону.

Вебстер посмотрел на него. Похоже, не лжет. Похоже, все так и было. И совпадает с показаниями женщин.

— Почему вы пользовались для расписок черновыми тетрадями?

Стефансен не придавал этому большого значения, ждал, что Холмгрен на другой день принесет почтовые квитанции. И забывал ему напомнить.

Вебстер сказал Стефансену, что первая тетрадка найдена. Разве он не помнит — ревизор тогда говорил об этом? Стефансен подумал, поднес руку ко лбу. Да, кажется, припоминает.

— Ну, а вторая тетрадка? Могла какая-нибудь из женщин в конторе взять ее?

Стефансен удивленно воззрился на Вебстера. Женщины? С какой стати? Непонятно.

— Ну а Холмгрен? Может быть, он предпочел забрать тетрадки, раз не отправил деньги, как было условлено?

Стефансен снова воззрился на Вебстера, поднес руку ко лбу, пригладил седоватые волосы. Пробормотал:

— Что ж, не исключено, раз он не отправил деньги. Вот уж никогда не подумал бы, что он способен на такое.

Поскольку в Фредрикстад не ходили трамваи, пришлось Вебстеру на другой день ехать туда поездом. Автобус доставил его в заводской поселок, и прямо с остановки он направился в старый дом Холмгрена. Снова взялся исследовать стеллажи в библиотеке Холмгрена и почти сразу обнаружил вторую тетрадку на пятой полке снизу, чуть дальше того места, где стояла первая. Откуда он мог знать о ее существовании, когда искал в прошлый раз… Решил, что не мешает как следует проверить все полки, вынимать каждую книгу и встряхивать корешком вверх. Работа кропотливая, фотографу хватит на целую ночь.

Удобно расположившись в кресле перед камином, он пролистал тетрадку. На предпоследней странице Холмгрен меньше чем за неделю, с 3 по 9 августа прошлого года, расписался в получении нескольких сумм, вместе получалось около ста пятидесяти тысяч. Последняя сумма — двадцать тысяч. Те самые, о которых говорили женщины.

Однако на последней странице под словами «Выплачено Холмгрену» значились пять сумм, составляющих вместе почти шестьдесят тысяч крон, против которых стояла дата, но роспись отсутствовала. Даты — опять-таки август прошлого года — следовали сразу одна за другой.

Вебстер хмыкнул. Выходит, Холмгрен получил в кассе, во всяком случае, четверть миллиона крон. Росписи есть. Доказательство налицо. Он снова хмыкнул. Потратил с полчаса на осмотр других книг, снимая некоторые с полки. Ничего не нашел. Задумался, Посмотрел на цифры, справа от которых не было росписи Холмгрена.

Если женщины вспомнят, что Холмгрен получил эти деньги, положение кассира Стефансена резко улучшится.

Он начал с посещения фру Стефансен. Сразу приступил к делу, о тетрадке ничего не сказал, но положил на стол перед ней список с пометками Стефансена. Отметил крестиком суммы, за которые Холмгрен не расписался, подчеркнул даты. Не может ли фру Стефансен вспомнить, брал ли Холмгрен деньги в кассе в какой-то один или несколько из этих дней?

Она просмотрела список. Первую сумму вспомнила почти сразу — около восемнадцати тысяч.

— Как же, помню, — сказала она. — Вечером того дня мы были в гостях у Холмгрена. По пути туда я еще спросила мужа, зачем Холмгрену понадобилось столько денег. Естественный вопрос, верно? В предыдущие годы я ни разу не слышала, чтобы Холмгрен вот так брал деньги в кассе. Стефансен слегка раздраженно ответил мне, что Холмгрену нужно рассчитаться с кредиторами. Он не любил, когда я вмешивалась в его дела, держал все как бы в секрете. Больше я не спрашивала, хотя замечала, что Холмгрен и после не один раз приходил в кассу за деньгами.

Подумав, фру Стефансен вспомнила и остальные четыре суммы.

— Точно помню, — спокойно произнесла она. — Конечно, с тех пор прошло немало времени, но я помню теперь эти суммы, потому что они были выплачены сразу после тех восемнадцати тысяч, о которых я спрашивала мужа. Мне это бросилось в глаза, потому что раньше Холмгрен не забирал деньги таким способом.

Вебстер заговорил о тетрадках.

— Их было две, может быть, три, — сказал он. — Фру Стефансен не представляет себе, где они могут находиться теперь? Сами понимаете, было бы очень важно найти их.

Фру Стефансен выпрямилась на стуле, опустила руки на колени, ее красивые глаза расширились.

— Вы хотите сказать, — тихо произнесла она, — что все эти деньги, которые Холмгрен получал от мужа, нигде не значатся?

Вебстер объяснил, что суммы значатся как выплаченные Холмгрену, но не во всех случаях есть его роспись.

Фру Стефансен задумалась, сказала неуверенно:

— Я не хотела бы плохо говорить о покойнике, тем более о Холмгрене, но если тетради отсутствуют, должно быть, он их забрал. Может быть, уничтожил их, сжег, например.

Она помолчала, потом быстро произнесла, слегка покраснев:

— А он не мог спрятать их дома?

— После чего покончил с собой? Вам не кажется это странным? Человек, который так дорожил своей репутацией, вдруг делает все, чтобы обвинение в растрате пало на его лучшего друга?

— Право, не могу это объяснить, — неуверенно протянула фру Стефансен. — Очень уж все это непонятно. Конечно, Холмгрен был очень честолюбив, даже самовлюблен. Но после того, что вы сейчас рассказали, лично я убеждена, что это он унес тетради. Может быть, просто засунул куда-нибудь. Я охотно помогла бы искать. Знаю его дом очень хорошо. Понимаете, это очень важно для меня, но особенно для мужа. У меня есть основания думать, что Холмгрен забрал тетради вечером, перед тем как умер.

Вебстер оторопел.

— В самом деле? С какой стати?

— В тот вечер около девяти Холмгрен побывал в кабинете кассира. Я заходила к Люндам, часок посидела у них, а когда по пути домой проходила мимо заводоуправления, увидела в окне свет. Зашла в управление и застала там Холмгрена, он стоял, наклонившись над кассирской конторкой. Тогда я, естественно, не придала этому значения. Хотя вообще-то это было необычно, потому что Холмгрен никогда не приходил в управление после рабочего дня. Мне не хотелось говорить вам об этом. Да я и не думала, что это может быть важно. Теперь же… когда вы говорите, что тетрадки унесли…

Она остановилась, наполовину прикрыла глаза с дугами длинных ресниц. Похоже было, что настороженность покинула ее. Вебстер бросил внимательный взгляд на красивое лицо фру Стефансен. Не может быть, чтобы она не переживала, однако виду не показывает. «Сильный человек, — подумал Вебстер. — Держится молодцом. Умеет скрывать свои чувства».

Он тщательнее обычного записал их беседу и попросил ее подписаться.

Фрекен Энген не могла припомнить, когда точно Холмгрен начал заходить в кассу к Стефансену за деньгами.

— Столько времени прошло…

Вебстер не отставал, называл одну, другую дату. Неужели никакой зацепки? Хотя бы когда это случилось в первый раз? Фрекен Энген подперла рукой рыжую голову, наморщила лоб… «Нет, не помню». Лишь подтвердила неохотно, что Холмгрен брал тогда много денег. А что в этом странного? Холмгрен был шеф, половина завода принадлежала ему. Нет, сверхурочно в управлении он не работал, никогда. И в тот день тоже.

Она пригласила Вебстера после работы зайти к ней, выпить чашечку кофе, но он поблагодарил, сказал — как-нибудь в другой раз. Его ждали срочные дела.

Новый кассир, глядя поверх очков, снова заверил, что маленьких черновых тетрадей не было на месте, когда он принимал дела сразу после кончины Холмгрена. Иначе ревизоры непременно обнаружили бы их.

Ночью Вебстер с помощью фотографа Ника Дала произвел обыск в старом доме директора Холмгрена. Нику Далу было поручено проверить каждую книгу на стеллажах, Вебстер осматривал все помещения — библиотеку, спальни, гостиные. В ящиках письменного стола по-прежнему лежали личные бумаги Холмгрена, собранные по годам в больших конвертах. Вебстер закурил трубку и начал не спеша разбираться в них.

Каждый год в Париже одна и те же гостиница. Счета довольно большие, но не чрезмерные. Не скупой господин был, но и не транжирил. Образцовый порядок в бумагах. Вебстер остановился на одном из гостиничных счетов, обратил внимание на то, что Холмгрен оплатил также номер за пять дней некой госпоже Саген. Полистал записную книжку. Множество адресов, в том числе в Копенгагене, Брюсселе, Париже. Никаких пометок делового характера, ни слова о вложении денег. Отдельно — реестр имущества: акции, личная собственность, мебель, известный в кругах любителей рысак, наличные деньги — двадцать тысяч с лишним. Вебстер тщательно просмотрел пачку личных писем, записал имя и парижский адрес одного отправителя. Фамилия — Сёдерлюнд, судя по тону письма — близкий друг Холмгрена.

В саду за домом щебетали птицы, возвещая приход нового дня, Вебстер раздвинул тяжелые портьеры, достал бутылку коньяка из шкафа у камина.

— Выпьем по рюмочке, — сказал он. — Заслужили. И наследникам хватит — полный погреб внизу.

— Куда он мог деть триста тысяч крон? — полюбопытствовал Ник Дал.

— Ответь ты мне на этот вопрос и скажи, зачем он покончил с собой, — сказал Вебстер. — Твое здоровье. Ник Картер.

— Если он сам покончил с собой.

— Вот именно. Нечистое дело, странное.

Фотограф первым направился домой, к фру Эриксен. Вебстер пришел попозже, входил через веранду.

Через неделю Вебстер позвонил из Осло фру Стефансен и сообщил ей что кассир Стефансен вышел на свободу.

Прокурор и полиция пришли к выводу, что деньги из кассы были взяты Холмгреном. На большую часть суммы, около четверти миллиона крон, имелись расписки. Из показаний фру Стефансен и фрекен Энген следовало, что он же получил остальные деньги, около шестидесяти тысяч. При таких обстоятельствах никакой суд не вынес бы обвинительный приговор Стефансену, даже с учетом меньшей недостачи. Порицать полицию за то, что Стефансена так долго продержали в предварительном заключении, не приходилось. Кто же виноват в том, что у него так плохо с памятью. Не повезло.

Фотограф Ник Дал закрыл свое ателье, решил отдохнуть. А вернее, Вебстер попросту поручил ему слежку за кассиром Стефансеном, который сперва пожил несколько дней у дочери в Осло, потом поехал отдыхать в гостиницу в горах. Конфискация имущества Стефансена тотчас была отменена. Фру Стефансен вернулась в коттедж. Объявила о продаже дома, собиралась переехать в столицу, чтобы открыть там пошивочную мастерскую. Никто не усматривал в этом ничего удивительного после известных событий. Странным только казалось людям, что супруги не спешат соединиться. Искали объяснения в том, что Стефансен устал и нуждается в отдыхе на природе.

Ник Дал докладывал, что Стефансен не предпринимает ничего подозрительного. Они часто беседуют там в гостинице, вместе совершают небольшие прогулки. Стефансену интересно было услышать, что Ник Дал открыл свое дело в заводском поселке. Вообще же он ходит какой-то рассеянный, оживал, лишь когда заводил речь об Африке и Ближнем Востоке. Страстно мечтал совершить дальнее путешествие. Надеялся скоро осуществить эту мечту. В гостинице поживет месяц-другой. Говорит, что болел. Об аресте, само собой, не упоминает, Этта тоже взяла отпуск и присоединилась к Нику.

Пришла пора Нику Далу возвращаться в свое ателье в заводском поселке. Что касалось Стефансена, то вроде бы все прояснилось. Но куда подевались деньги? Не мог же Холмгрен просто съесть их? И вообще — что случилось с Холмгреном?

Почтмейстер не сомневался, что Холмгрен покончил с собой, потому что запустил венерическую болезнь.

Доктор Гюндерсен ни о чем таком не слышал. И в истории болезни Холмгрена ничего такого не значилось.

Почтмейстер стоял на своем. Сказал:

— Раз уж дело такое серьезное, могу сообщить, что Холмгрен получал по почте лекарства из-за границы, через какой посылторг — теперь не припомню. Одна упаковка была повреждена в пути, я привел ее в порядок и увидал, что в ней лежал какой-то препарат ртути.

9

Между полицией Осло и полицией Парижа, Копенгагена, Брюсселя завязалась обстоятельная переписка. Терпеливый Вебстер прикладывал фотографии, четкие снимки Холмгрена и других добропорядочных обитателей заводского поселка. Пузырек с тумбочки Холмгрена давно был отправлен ценной посылкой в Париж.

Фирма доложила, что производство данного снотворного началось позапрошлой зимой. Из чего Вебстер заключил, что Холмгрен вполне мог приобрести его в Париже, когда был там в последний раз в мае прошлого года. Ибо, по сведениям той же фирмы, на внешний рынок это снадобье поступило намного позднее, в Скандинавию — уже после смерти Холмгрена.

После освобождения Стефансена Вебстер постепенно прикипел душой к делу Холмгрена. Среди дел, которыми он занимался в это время, первенство явно принадлежало этой загадке. Как ни крути — не мог же Холмгрен съесть пропавшие деньги.

Однако это не означало, что Вебстер ринулся в бой очертя голову. Он по-прежнему трудился не спеша. Расхаживал с суровой улыбкой на лице, продолжал развивать свое пристрастие к хорошей трапезе. Он стал гурманом. Так уж он был устроен — становился гурманом, когда его особенно увлекало какое-то дело. Даже собственная лысина раздражала его меньше обычного. Он мог целыми днями не думать о том, что лишен шевелюры.

Вот он сидит в ресторане «Энгебрет» на Банковской площади. Внезапно его массивная голова поднимается над газетой в левой руке, а правая рука накалывает на вилку лакомый кусочек, который он принимается жевать чуть ли не с религиозным благоговением.

— М-м-м. Итак, Стефансен невиновен, никакого сомнения.

Перед мысленным взором его проходила череда собеседников. Фру Стефансен, фрекен Энген, Арвид Стефансен, другие. Они говорили. Он слушал их голоса, слушал внимательно, почти забывая о еде.

— М-м-м? Кажется, тут фальшивая нотка?

Снова и снова в уме повторялись слова, объяснения.

«Ну-ка? Почему вы выразились именно так? Что вы, собственно, за человек? Что для вас деньги Холмгрена и он сам?»

Приглядимся поближе к биографии каждого действующего лица, например фру Стефансен… Вебстер собрал кое-какие сведения. Приступая к следствию, он, как правило, начинал с того, что тщательно изучал жизненный путь человека начиная с колыбели.

Интересный человек фру Стефансен, сильная особа, красивая женщина, за внешней сдержанностью явно кроется пылкая натура. Сорок три года. Родилась в Шеберге. Отец — наполовину цыган из рода Россов, мать — ядреная крестьянка, оставившая родных и друзей ради мужчины, которого боготворила. Она рано погибла, и маленькую Анину Росс удочерили простые люди, добрые и трудолюбивые. Глава семьи плотничал, его жена шила. Анина получила отличное воспитание, училась в хороших школах. Росла в семье у людей, которые не воровали и не лгали, никому не причиняли зла.

С десятилетнего возраста пользовалась бешеным успехом у парней. В шестнадцать лет обручилась с Холмгреном, но два года спустя предпочла ему более кроткого, симпатичного Стефансена. Они поженились почти сразу. Холмгрен оставался другом семьи, часто их навещал, и знающие люди утверждали, что это была чистая дружба, хорошие товарищеские взаимоотношения. Холмгрен стал крестным отцом двух детей Стефансена.

Спрашивается: почему все-таки Анина Росс оставила более волевого Холмгрена? Влюбилась в Стефансена? Возможно, а впрочем, кто его знает. Никто не мог внятно ответить на этот вопрос. Фру Стефансен ни с кем не делилась своими мыслями. В ту пору Холмгрен еще не стоял твердо на ногах. Стефансен происходил из «более добропорядочной» семьи, и перед ним как будто открывались более широкие перспективы.

Вебстер снова и снова прокручивал в уме все обстоятельства. Если она, оставляя Холмгрена, и впрямь руководилась расчетом, трудно приписывать ей идеализм в поведении и взглядах. Одно не вызывало у Вебстера сомнения: брак со Стефансеном не был таким уж счастливым. Разговаривая с ней и ее сыном, он ощутил, что она смотрела на Стефансена несколько свысока, тогда как явно восхищалась Холмгреном. Конечно, восхищение не обязательно влекло за собой влюбленность.

Но все же. Если представить себе, что в восемнадцать она влюбилась в Стефансена и вскоре разочаровалась в нем, после чего в ней вновь проснулось чувство к Холмгрену? Вебстер не исключал такую возможность.

Он кивнул про себя, воткнул вилку в шампиньон, вымоченный в вине. Пробормотал:

— В таком случае она не выдала бы себя ни за что на свете, разве что лишь перед самим Холмгреном.

Ну а фрекен Энген? Женщина, способная на сильное чувство, более сентиментальная, чем фру Стефансен, покрепче телом, попроще душой, менее загадочная. Дамы недолюбливают друг дружку. Что ж, мало ли какие могут быть причины.

Вебстер решил возможно скорее поговорить с фрекен Энген, нажать посильнее. С суровой улыбкой на лице он поднялся по Церковной улице, пересек по диагонали Большую площадь, прибавил шагу курсом на полицейское управление. Обнаружил на своей конторке очередное послание парижской полиции, отдал срочно перевести и сел читать письмо от шведского друга Холмгрена — господина Сёдерлюнда, которому Вебстер посылал запрос по адресу, значившемуся в записной книжке Холмгрена.

Господин Сёдерлюнд, специалист по пиломатериалам, служащий фирмы Петера Крага в Париже, сообщал Вебстеру важные сведения о парижских визитах своего друга Холмгрена. Он благодарил Вебстера за обращение к нему и считал своим долгом поделиться с полицией всем, что ему было известно, прося не предавать огласке его помощь следствию. И он решительно утверждал, что Холмгрен не мог покончить с собой, во всяком случае по собственной воле.

Сёдерлюнд был знаком с Холмгреном много лет. Каждую весну они встречались во французской столице. Почти каждый день ходили куда-нибудь вместе, весело проводили время в обществе группы скандинавов, но иногда развлекались вечером порознь. Холмгрен оставался в Париже около трех недель. Он был живой, жизнерадостный, сильный, но умел держать себя в узде.

Сёдерлюнд сообщал, что Холмгрен никогда не употреблял снотворного, он не нуждался в нем. И во время последней поездки в Париж тоже ничего такого не принимал. Он засыпал, как ребенок, как только ложился в постель. Непонятно, каким образом в старом доме Холмгрена мог очутиться пузырек с французским снадобьем.

Холмгрен обычно покупал средство для ращения волос и разную мелочь в аптеке по соседству с гостиницей на Монпарнасе. Его там знали хорошо и подтвердили, что он не брал снотворное. Это средство отпускают только по рецепту, и полиция строго следит за соблюдением этого правила. Рецепты сохраняются, покупатель обязан расписаться в особой тетради. (Французская полиция уже сообщала Вебстеру, что Холмгрен не покупал пузырек со снотворным в мае прошлого года.)

Если Холмгрен вложил деньги в какое-то дело, Сёдерлюнд должен был знать об этом. Холмгрен приезжал в Париж отдыхать, из всех дел его интересовал только завод под Фредрикстадом в Норвегии. Сёдерлюнд признавал, что у Холмгрена было много знакомых дам, они ему нравились и отвечали взаимностью. Однако он не думал обзаводиться семьей, пока не перевалит за пятьдесят лет. У Сёдерлюнда осталось впечатление, что когда-то Холмгрену сильно не повезло в любви.

Дальше в письме Сёдерлюнда следовали поразительные сведения. Он писал:

«По поводу фру Саген. Но стану скрывать, что прошлой весной Холмгрена навестила в Париже одна норвежская дама. Она приехала шестого мая прямо из Норвегии, оставалась здесь пять дней, потом вернулась на родину. Холмгрен взял с меня слово, что я никому не скажу об этом, но я считают своим долгом информировать полицию. Это была привлекательная дама, для меня и для гостиничной администрации — фру Саген, но я почти сразу узнал ее по одной давней фотографии, с которой Холмгрен не расставался. Он и не стал скрывать, что она — его бывшая любовь. У них не было условлено встретиться в Париже, его чувство к ней успело остыть. Убежден, что он говорил правду. От былой страсти ничего не осталось. Он избегал оставаться с ней наедине. Мне показалось, что она не очень счастлива. Перед самым отъездом она взяла с меня обещание, что я никогда не выдам ее. Очевидно, допускала, что я могу приехать в Норвегию и навестить Холмгрена. Ее звали Анина Стефансен, она была замужем за кассиром Холмгрена».

Вебстер сразу посерьезнел, посмотрел через двор на тюремные окна. Пробормотал про себя:

— Вот как, в заводском поселке все знают всё друг о друге?

Подумал и добавил:

— Сдается мне, я уже читал что-то в этом роде в одном донесении.

Письмо в парижскую полицию. Письмо господину Сёдерлюнду.

10

Вебстер подытожил в уме собранные сведения. Итак: в начале мая прошлого года Холмгрен приехал в Париж, пробыл там около трех недель и вернулся на завод. Фру Стефансен навестила его там без предупреждения, несколько дней прожила в той же гостинице на Монпарнасе и уехала домой.

Через два месяца после возвращения в Норвегию Холмгрен стал брать большие суммы в кассе. Стефансена обвинили в растрате, однако он сумел подтвердить документами, что Холмгрен брал деньги для расчетов с кредиторами. Видимо, Холмгрен не полагался всецело на рассудок Стефансена. Остается некоторая неясность относительно шестидесяти тысяч крон, но, по всей вероятности, они тоже были выданы Холмгрену, хотя расписки не найдены. По-прежнему остается выяснить, куда подевалась столь крупная сумма, и разгадать тайну пузырька со снотворным. Кто-то же купил его.

Спокойно ожидая новых данных из Парижа, Вебстер тем временем без шума уточнял обстоятельства парижского вояжа фру Стефансен. Кроме Сёдерлюнда, никто не упоминал об этой поездке; возможно, больше никто и не знал о ней. Фру Стефансен держала в тайне такие вещи.

В один августовский день Вебстер случайно, а может быть и не совсем случайно, встретил на Драмменской улице студента Арвида Стефансена.

Стефансен-младший выглядел отлично в хорошо сидящем костюме, при виде Вебстера слегка напыжился.

— Ну как поживает папаша? — осведомился Вебстер. Арвид Стефансен сообщил, что тот быстро приходит в себя. Арвид только что посетил его в горах, вчера вернулся в Осло. Студент выражался кратко, чуть саркастически, по-прежнему не принимал всерьез своего родителя.

— Собирается в Кению, — сказал он. — Исполнение мечты. Бьюсь об заклад, разочарование не заставит себя ждать. Представьте себе, задумал разводиться во что бы то ни стало.

— Да ну?

— Вот и я говорю. Со странностями человек. А так-то хорошо, что с него сняли обвинение. Я уж подумывал, что он замахнулся на большие дела. Припрятал сокровище, чтобы как-нибудь совершить кругосветное путешествие. Ничего, все наладится. Мама не станет возражать. И не будет сильно горевать, насколько я ее знаю. Вообще-то он добрая душа. Добрый и малость не от мира сего. Ему бы стихи писать, только не такие жесткие, как теперь пишут. Эти современные поэты — практичный народ, а в нем практичности ни на грош. Интересно было бы посмотреть, как он отправится в сафари через Африку, с караваном негров. От этого развода кое-что и нам перепадет.

— Это как же, Стефансен?

— Мы разделим имущество поровну на троих. Сестра отказывается от своей доли. Ей с мужем и так хватает. Выходит по десять — пятнадцать тысяч матери, папаше и нижеподписавшемуся. Отец продает дом, у него есть акции и кое-какие наличные. Далеко с этими деньгами не уйдет, как бы осторожно ни расходовал. Мама откроет ателье здесь, в городе, у меня будут деньги, чтобы продолжать учение. Вот и сказочке конец, любезный Вебстер.

Вебстер рассмеялся.

— А зайдем-ка мы в кафе, выпьем по рюмочке, — предложил он. — И что-то мне раков захотелось. Кутнем, отметим, так сказать, благополучное завершение дела о растрате. Полиция платит. И куда только Холмгрен подевал все эти деньги?

— О, женщины и всякие потехи за границей, ну и игра на бирже, разумеется. Мозговитый муж был, этот Холмгрен. И симпатичный, черт дернул его отравиться, зря это он. Конечно, приятный способ отдавать концы, заснул — и все тут. Интересно, где потом просыпаешься? Девушка, мой богатый приятель желает раков и карту вин. Для меня — кофе и бутерброды. Скажите хозяину, чтобы не пытался выставить меня за дверь сегодня. Я под охраной.

Стефансен-младший выпятил подбородок.

Вскоре подали раков и бутылку белого вина. Стефансен-младший предпочел бутерброды. Вебстер сосал рачьи клешни, бормотал себе под нос и улыбался. Ему нравился этот молодой студент.

Продолжая управляться с раками, он сказал:

— Да, жаль Холмгрена. Последний раз побывал в Париже весной прошлого года, бедняга. Я как-то участвовал в поездке для обмена опытом. Берлин, Париж, Лондон. Давно это было. А вы бывали в Париже, Стефансен?

— Ни разу. Успеется.

— Еще побываете, это точно. Кстати, пока не забыл, — вы не скажете, когда именно Холмгрен ездил в Париж весной прошлого года? Хотя, конечно, вас тогда не было дома, в заводском поселке. А мне для порядка нужно бы записать в деле.

И тут в корзину Вебстера упал даровой плод. Ибо Стефансен-младший отлично помнил, что Холмгрен сел на пароход, идущий в Антверпен, в самом начале мая, то ли второго, то ли третьего числа. Он услышал об этом от матери, она как раз тогда была в Осло.

Вебстер отважился задать еще один вопрос. Посасывая клешню, пробормотал удивленно, как будто не совсем ухватил, что сказал ему Стефансен-младший:

— Ваша мать собиралась поехать в Антверпен?

Стефансен-младший поправил его, смеясь:

— Да нет же, это Холмгрен отправился в Париж через Антверпен. А мама взяла несколько дней в счет отпуска, решила проветриться немного вместе с фрекен Харм. Копенгаген, Мальме, Гётеборг, Стокгольм. Она ведь не бывала никогда за границей. А фрекен Харм могла позволить себе отпуск, раз Холмгрена все равно не было на месте, вот и составили компанию друг дружке.

— Ну да, ну да. — Вебстер перевел разговор на фрекен Харм. — Забавная особа, эта Харм. Родственница вашей матери?

— Что-то такое. Болтушка, но себе на уме. Славного малого подцепила. Вам известно, Вебстер, что у нас есть цыганская кровь?

— В самом деле? Что вы говорите!

— Точно. Да это видно простым глазом. Кровь что смола. По материнской линии. Благородное семейство — Россы. Небось слышали?

— Не без того, — отозвался Вебстер. — Состоят в родстве с Гриффенфельтами и с Фредриксенами. Парни — самые буйные, гонялись за девчонками. Девушки — неравнодушны к мужчинам.

— У меня, чтоб вы знали, цыганской крови только одна восьмая, — сообщил Стефансен-младший. — У мамы — четверть, ее отец был наполовину цыган. Она не любит, когда об этом заговаривают, а мне все равно. Чувствую себя вполне нормально, норвежец как норвежец.

Вебстер заказал себе кофе, закурил маленькую сигару. Вообще-то жена ждала его к обеду к четырем часам, но не станет же убиваться оттого, что он задерживается в тысячу какой-то раз. Ровно в четыре накроет на стол, и семья спокойно пообедает, не дожидаясь главы семейства Вебстер.

Беседа в кафе продолжалась в шутливом духе. Естественно, упоминались самые различные жители заводского поселка, коль скоро Вебстер был причастен к расследованию дела.

— Рад, что все это в прошлом, — сухо заметил он. — Надеюсь, я смог чем-то помочь вашему отцу. Довольно трудный случай. Представьте, ему грозила долгая отсидка. Осталось только кое-что подчистить для полного порядка, а так-то… Сами знаете, строго говоря, это дело — компетенция уездных органов.

Вебстер медленно бродил по улицам в районе центра, ощущая легкое возбуждение. Кажется, клубок продолжает разматываться? Распутывая шерсть, не следует торопиться, иначе будут сплошные узелки. Не пора ли серьезно побеседовать с этой деловитой, стройной фрекен Харм?

Тпру. Она, конечно же, сразу побежит к фру Стефансен и расскажет, что ему, Вебстеру, известно об их маленькой экскурсии в Париж. Как ловко было все устроено. Дамы мастера на такие штуки. Спокойно отправились в дорогу во время отпуска фрекен Харм. Фру Стефансен — возможно, вместе с ней — махнула на несколько дней в Париж, и, конечно же, обе вернулись в тихий угол на берегу реки Гломмы с химически чистой совестью. Не потому чтобы он завидовал им или осуждал их. Но эта поездка чрезвычайно интересовала его.

Фрекен Харм? М-м-м. Вебстер хорошо помнил первые показания: «Кассир Стефансен с супругой и фрекен Энген приходили в дом раз в две недели посидеть за столом…» Вот и все, что было известно фрекен Харм. Возможно, но только — возможно. Во всяком случае, фру Стефансен часто с ней разговаривает, по свидетельству Ника Дала. Как там сказал Арвид Стефансен? «Болтушка, но себе на уме».

Что верно, то верно, болтушки бывают себе на уме. Болтают об одном, а думают совсем о другом. Болтушка болтушке рознь.

Лучше уж сперва поговорить с фрекен Энген, напроситься на кофе с печеньем по рецепту Холмгрена. Вебстеру надо было составить себе точное представление о взаимоотношениях между фрекен Энген и Холмгреном.

Весь следующий день Вебстер был занят допросами в связи с одной хитрой, но достаточно явной кражей со взломом. Только вечером доехал он до заводского поселка и явился к фру Эриксен. Ник Дал, который здорово зарабатывал на продаже открыток, поведал ему интереснейшую историю.

Фру Стефансен заказала увеличенный отпечаток детской фотографии сына и дочери. Пока Ник Дал обсуждал условия заказа, на веранду с улицы вошел дюжий почтмейстер. При виде фру Стефансен он покраснел, точно советский флаг, поклонился, смущаясь, будто школьник. (Вот бы Этта видела его! Мужчине за сорок, а вел себя как школьник!) Фру Стефансен посмотрела на него с улыбкой, красивая — глаз не оторвать. Подошла прямо к нему, протянула руку и говорит:

— Позвольте же поздороваться с вами, почтмейстер.

А тот — тоже мне мужчина. Почтмейстер словно язык проглотил.

Она тем временем продолжала:

— Я слышала, почтмейстер, вы держите пчел?

Он пробурчал что-то про ульи, про сад. И запнулся. Онемел, точно член парламента из глухомани. Стоит и пожирает ее глазами. И ведь было что пожирать.

Впрочем, он довольно быстро пришел в себя. И продолжал — высокий, плечистый — пожирать ее своими черными глазами.

Готов был тут же заключить ее в свои объятия. Мысленно посылал Ника Дала ко всем чертям. И Ник Дал сообразил, что наблюдает то, что принято называть любовью с первого взгляда. Нет, конечно, им приходилось видеть друг друга раньше, и здесь вернее было бы сказать — любовь при первом знакомстве. Видела бы их тогда бледная супруга почтмейстера.

И фру Стефансен явно не осталась равнодушной. Несколько раз обвела взглядом его могучую фигуру, и лицо мадонны засветилось. Красивая пара. Он и одет был недурно. Хорошему портному, наверно, было в радость шить на такого мужчину.

Одним словом — «сладость первого свидания». Ник Дал был свидетелем. Был потрясен реакцией почтмейстера. Он не сводил с нее своих черных глаз, и она ничуть не испугалась, напротив. А смуглый детина, который стоял перед ней, чуть наклонив голову, казалось, излучал грубую чувственность.

Фру Стефансен справилась, когда будет готово увеличение, кивнула фотографу, бросила ласковый взгляд на детину и удалилась твердой походкой, слегка покачивая бедрами. Зрелая женщина хорошего роста. Ник Дал уверял, что редко видел женщину, умеющую одеваться так красиво и одновременно так просто. Конечно, немалую роль тут играла ее собственная красота. И возраст, в сущности, делал ее еще более желанной. «Зрелая, сочная груша дюшес», — непочтительно заметил Ник Дал.

Почтмейстер вышел следом за ней на веранду. Ник Дал услышал, как он что-то говорит — быстро, негромко. Она отвечала так же. Быстро спускаясь по ступенькам крыльца, весело и звонко рассмеялась. Почтмейстер забыл про фотографа. Широким шагом пересек зеленую лужайку и скрылся за своим одноэтажным домом. Провожая его взглядом, Ник Дал не смог удержаться от смеха.

Обдумывая этот эпизод, Ник решил, что почтмейстер видел, как она вошла к нему. Давно желал с ней познакомиться. Воспользовался случаем.

С того раза, вот уже неделю с лишним, Нику Далу предоставилась возможность наблюдать интересную игру двух действующих лиц. Каждый вечер — короткие встречи в темноте на большаке за жилыми домами. Постоят обнявшись под березой возле каменной ограды — и бегом домой. Естественно, им приходилось соблюдать осторожность. Почтмейстер не смел надолго оставлять свою бледную супругу; у него не было заведено ходить куда-нибудь по вечерам. Ник Дал привык видеть его сидящим под лампой в мансарде. То-то было бы женскому населению поселка о чем посудачить, если бы проведали.

— А фрекен Энген — встречаешься с ней?

— Ну-у. Она совсем перестала ходить на кладбище.

— На кофе заходишь?

— Нет, теперь на кофе к ней заходит десятник Якобсен, — ответил Ник Дал. — И что только она в нем нашла. Конечно, он ведь вдовец, а ей позарез надо выйти замуж.

Заглянула фру Эриксен и объявила с кисло-сладкой улыбкой, что ужин давно стоит на столе.

— Сегодня к ужину будет кое-что подано, — добавила она.

Вебстер потер руки и поспешил подняться со стула.

11

Рыжеволосая фрекен Энген все так же походила на моложавую, весьма зрелую вдову. Они сидели вместе со следователем Вебстером за столом и пили кофе. Кайма из траурного крепа перекочевала на воротник нового черного платья. Черный цвет подчеркивал характерный для рыжих людей нежный тон кожи.

«Молоко и пышная роза, — подумал Вебстер. — Если бы не моя милая, славная жена…» Дальше этого Вебстер не позволял своим мыслям забегать, когда разговаривал с дамами. Он был из числа мужчин, обожающих порядок. Даже самого малого грешка не позволял себе. В жизни он насмотрелся на множество драм.

Вебстер рассеянно взял печенье, посмотрел на него, откусил.

— Сливочное масло и яйцо, — мягко произнес он. — Немного муки, совсем немного. Я тоже любитель вкусно поесть. Жаль Холмгрена. Мне даже кажется, что я узнал его теперь лично, когда следствие завершено. Собственно, на мою долю не так уж много работы выпало. Честное слово, рад за Стефансена.

Фрекен Энген уставилась куда-то в пустоту, глаза ее наполнились слезами. Быстро поднялась, достала носовой платок из сумочки на комоде. Улыбнулась, садясь, и сказала:

— Ради Бога, извините.

Она говорила о Холмгрене, говорила охотно для чуткого слушателя. Никто не узнал бы в Вебстере полицейского, когда он сидел вот так, любезный, участливый, слушая не слишком недоверчивого рассказчика. Однако это вовсе не исключало того, что иногда в его открытую корзину падал случайный плод.

Фрекен Энген доставляло удовольствие разговаривать с этим симпатичным мужчиной. Простая душа, она к тому же нуждалась в человеке, которому можно было довериться.

Вебстер заметил:

— Вот и у меня сложилось впечатление, что здесь, в поселке, все уважали директора Холмгрена. Вы ведь двадцать лет работали у него? Хорошо его знали.

— Да уж, — задумчиво произнесла фрекен Энген. — Я хорошо его знала. Оттого не могу понять, с чего это он вдруг покончил с собой. Конечно, он любил деньги, но все же…

— Нам кажется, что мы знаем друг друга, пока вдруг не выясняется, что знали не все до конца, — сказал Вебстер. — В нас, в людях, часто обитают два существа. Или же мы ходим с веригами под одеждой.

— Это верно. Но последнее время у Холмгрена было только одно лицо, и я его знала. Прежде, как выяснилось, было иначе.

Вебстер взял еще одно печенье, поднял чашку за добавкой кофе. Поддерживал течение беседы осторожными негромкими вопросами. Отец ее ведь тоже работал на заводе?

Да, было дело. Тогда дело только-только зарождалось. Холмгрен начинал практически с нуля, подростком поступил на один завод под Халденом; собственное дело учредил, когда ему исполнилось двадцать лет. Всего-то было — старый локомобиль, две пилы — дисковая и ленточная. Арендовал сараи, потом участок, это было сразу после того, как с ним порвала нынешняя фру Стефансен.

— Ну да, — проронил Вебстер. — Они ведь были помолвлены.

Обвел взглядом «парадную», а в общем-то самую обычную гостиную, посмотрел в окно на сад с цветочными клумбами и смородиной, пригубил кофе. Пробормотал:

— Но дружба ведь продолжалась?

По большому светлому лицу фрекен Энген скользнула тень недовольства. Вебстер продолжал как ни в чем не бывало:

— Что ж, молодости свойственно ошибаться.

— Смотря в чем состоит ошибка. Тогда Стефансен представлял собой лучшую партию. — Она осеклась, не желая дурно говорить о ком-либо. — Да, она была совсем молодая, всего восемнадцать лет. Потом уже, видно, поняла свою ошибку.

Слово за слово перед Вебстером рисовалась полная картина. Главные черты ее были ему уже известны. Но ту историю, за которой он пришел, историю самой фрекен Энген, он знал плохо. Снова и снова задавал дополнительные вопросы, подавал участливые реплики. Успокаивал ее отдельными замечаниями:

— Не подумайте, что я стану ходить кругом и болтать, словно баба, обо всем, что приходится слышать.

— Вы же знаете, я не имею права разглашать то, что мне рассказывают, если это прямо не касается дела.

— Человек нуждается в том, чтобы облегчить свою душу перед кем-то. Невозможно всю жизнь в одиночку носить бремя своих невзгод.

— О, я так хорошо понимаю вас, фрекен Энген.

Старушка мать заглянула в комнату, дочьласково попросила ее закрыть дверь и сама вышла на кухню за новой порцией кофе. Он услышал, как она говорит матери:

— Мы разговариваем о заводе.

И то — весь разговор вращался вокруг завода, и Холмгрена, и Стефансена, и фру Стефансен, и самой фрекен Энген. Право, непостижимо, с чего вдруг Холмгрен покончил с собой, такой жизнерадостный человек, и ведь знал, что сможет быстро возместить ущерб. Не мог не знать.

— Может быть, у него были серьезные затруднения, о которых вам неизвестно? — предположил Вебстер.

Холмгрен был обаятельный мужчина, нравился женщинам. Красивым его нельзя было назвать, да и роста не очень большого, широкое скуластое лицо, темные волосы, сильный, энергичный. В последнее время немного располнел, но это нисколько его не портило.

Здесь фрекен Энген вздохнула. Глубоко.

— Вы все это запишете?

— Нет-нет, что вы. Я записываю только то, что прямо относится к делу. Можете положиться на меня. Никто не узнает о том, что вы мне говорите. Я храню тайну не хуже врача. К тому же мы, в нашем управлении, считаем это дело завершенным, так сказать. Разве что Бугер… Кто его знает.

Стефансен одно время работал под Сарпсборгом, не очень преуспевал. С двумя детьми им приходилось довольно туго. Холмгрен давно был знаком со Стефансеном, навещал их и после свадьбы. Позже, когда дела лесопильного завода здесь пошли хорошо, Стефансен получил должность кассира и бухгалтера. Они переехали сюда и построили себе дом. Холмгрен любил их детей, часто приходил в гости.

Ну а фрекен Энген? Она пришла на завод сразу после средней школы, когда ей исполнилось пятнадцать лет. Кроме отца у Холмгрена тогда работали еще несколько мужчин. Он еще не нуждался в кассире, но требовалась девушка, чтобы сидеть на телефоне и вести простейшие записи. Фрекен Энген получала маленькое жалованье.

Ему было тридцать, ей пятнадцать, но она уже была девушкой в соку. Увы, она сразу в него влюбилась, в первый же день. Других мужчин, естественно, не знала, и потом не хотела знать. Он овладел ею довольно скоро. Но жениться не собирался. Сразу же так и сказал.

А она и так была счастлива. Зачем спешить с замужеством, можно и подождать. Все годы они держали в тайне свои отношения. Это было чудесное время. Со временем он купил старый дом, и она навещала его по вечерам так, чтобы никто не видел. Им было так хорошо. И она до поры ни с чем к нему не приставала. Пока не захотелось, как другим девушкам, обзавестись мужем и детьми. Правда, наедине он называл ее своей женой. Она себя такой и считала по праву. При тогдашних обстоятельствах не меньше него желала держать в тайне их отношения. Отец умер, у нее появилось больше времени заботиться о матери. «У нее не все в порядке с головой».

Они встречались по вечерам два раза в неделю, днем общались в управлении, когда никого не было. Как ни странно, им удавалось сохранять секрет, Стефансен ничего не замечал. Но тут возникает фру Стефансен.

Через несколько лет, можно сказать — много лет спустя, фрекен Энген стала приходить в гости к Холмгрену вместе с супругами Стефансен. Разумеется, она была всего лишь секретаршей, которую приглашали посидеть в приятном обществе. Постепенно она стала замечать, что фру Стефансен не по душе ее присутствие. Такие вещи не скроешь.

— И вы ощутили ревность?

Да, она ревновала. Но недолго, потому что Холмгрен заверил ее, что у него и фру Стефансен чисто дружеские отношения. Она успокоилась. Конечно, ей следовало призадуматься, глядя на такую красавицу. Но ведь красавица была замужем, растила двух чудных детей. Фрекен Энген знала только свой простой мирок вокруг завода, собственные тайные отношения считала исключением, к тому же счастливым, особенно в сравнении со многими браками в поселке.

Но однажды вечером много лет спустя у нее снова возникло подозрение. После приятно проведенного вечера они вышли в прихожую и стали одеваться. Холмгрен подал пальто фру Стефансен; они стояли в сторонке. Фрекен Энген надевала шляпку перед зеркалом. В прихожей было не слишком светло. Вдруг она увидела, как фру Стефансен потянула Холмгрена за рукав пиджака. Что-то в этом жесте заставило ее подумать, что между ними существует некая близость. Сверкая глазами, фру Стефансен быстро прижалась к Холмгрену. Он глянул на зеркало и сердито отодвинул ее — зачем же такая неосторожность!

Фрекен Энген снова ощутила ревность, но ничего не стала говорить. Хотела убедиться. Холмгрен назначал ей свидания в определенные дни. В другое время она не приходила. Он сидел дома со своими книгами или же навещал друзей в Фредрикстаде. Домашняя работница жила в поселке, уходила домой в шесть часов вечера. Фрекен Харм получила должность экономки всего за два года до его смерти, и она часто ездила в Фредрикстад.

Итак, из вечера в вечер фрекен Энген стояла в темноте за деревьями, шлепала взад-вперед по грязной дороге. И вот недели через две появилась фру Стефансен. Погода была жуткая, осенняя, лил дождь.

Она постучалась в дверь черного хода — в точности как было заведено у фрекен Энген. Они прошли в библиотеку. Фрекен Энген заняла позицию у дверей веранды и услышала, как он ставит на стол бутылку и рюмки. Ужасно, фру Стефансен пробыла там больше часа. Ужасно. Потом фрекен Энген пришла домой и разрыдалась. Пока стояла там, была в кошмарном состоянии, в уме все помешалось. Неудивительно, что он после заметил: «Ты так изменилась».

Вот так она следила и помалкивала. Фру Стефансен продолжала посещать его раз в две-три недели. Видно было, что это не просто обычная дружба. Фрекен Энген открыла для себя неожиданные вещи. Спустя некоторое время обнаружила также, что они ссорятся.

Это было ужасное время для фрекен Энген. Она все откладывала и откладывала разговор начистоту. С человеком, которого любила без памяти. Она по-прежнему приходила к нему, иногда пропускала условленный день, стала молчалива. Каждый день решала порвать с ним, но не могла собраться с духом. И тут ей помогла судьба. Фрекен Энген так и сказала — «судьба».

Слушая у дверей веранды, она не могла разбирать отдельные слова, разве что когда они повышали голос. К тому же они обычно разговаривали тихо. Ужасно. В один из вечеров они снова начали ссориться, хуже прежнего. Фру Стефансен расплакалась. Выкрикивала ласковые слова, страстно умоляла. Прокричала:

— Нет, ты не можешь, о-о-о, ты не должен!

Холмгрен громко ответил:

— Я не могу больше. Серьезно.

Укрывшись за колонной, фрекен Энген провожала взглядом фру Стефансен, которая побежала домой, к мужу и детям. Стоял холодный февральский вечер.

— И тогда вы поговорили начистоту с Холмгреном?

Нет, фрекен Энген не сказала ему ни слова. Она еще продолжала следить до конца зимы. Фру Стефансен больше не приходила к Холмгрену одна и все реже навещала его вместе с мужем. В начале мая Холмгрен, как обычно, поехал отдохнуть в Париж. Перед отъездом спросил фрекен Энген, как она смотрит на то, чтобы они поженились перед Рождеством. Попросил пока никому ничего не говорить, дескать, для этого есть серьезные основания. Понятно — не хотел, чтобы об этом проведала фру Стефансен.

— И что же было, когда он вернулся?

Все было в порядке. Фрекен Энген была счастлива, он тоже. Даже признался, по ее настоянию, что у него были интимные отношения с фру Стефансен. Она обещала хранить это в тайне, не предъявляла больше никаких претензий, была совершенно счастлива. Чувствовала, что теперь безраздельно владеет им.

Фрекен Энген поднесла к глазам платок, тихо молвила:

— Он не дожил до Рождества.

Следователь Вебстер молчал. Старушка мать приоткрыла дверь, кивнула дочери. Фрекен Энген быстро вышла. Вебстер услышал ее голос:

— Это все заводские дела, мама. Ты бы легла.

Вебстер поблагодарил за кофе, за беседу, ничего не стал записывать, сказал только, поднявшись из-за стола:

— Все проходит, фрекен. Я знал, что вы переживаете. Зимой как-то вечером видел вас, когда возвращался от Бугера. Вы направлялись на кладбище.

— Видит Бог, я должна была побыть с ним там, так чтобы никто не знал.

Вебстер спокойно посмотрел ей в глаза, спросил:

— У меня есть основания полагать, что некая дама зимой проникла поздно ночью в дом Холмгрена и сидела там в библиотеке. Ничего дурного в этом нет. Подумал: может быть, вы предавались там воспоминаниям. Это были вы?

Фрекен Энген покачала рыжей головой, ответила, глядя ему в глаза:

— Нет, господин Вебстер, я там не была.

Ее слова прозвучали убедительно. Выйдя на улицу, Вебстер пробормотал:

— Вряд ли это была она. Думаю, она призналась бы мне сейчас, судя по ее настроению. Разве что… Ладно, посмотрим. Хотя, сдается мне, это вовсе не играет роли. — И добавил так же тихо: — Вот как, в этом поселке ни у кого нет тайн друг от друга?

12

Вебстер, Ник Дал и почтмейстер сели играть в карты после ужина. Как-то само собой зашел разговор о деле Холмгрена. Почтмейстер стоял на своем:

— Холмгрен точно был болен.

Вебстер спросил:

— Случайно вы не знаете — у Холмгрена был с кем-нибудь роман?

Почтмейстер поджал губы, черные глаза изучали карты.

— Думаю, за границей у него хватало баб. Да и в Фредрикстаде, и в Осло не без этого.

Дверь отворилась, на пороге стояла, щуря светлые глаза, высокая худая женщина. Супруга почтмейстера.

— А, ты здесь сидишь. — И ушла, не сказав даже «здравствуйте».

Ник Дал захотел отдохнуть в субботу и воскресенье, Вебстер не возражал. В автобусе они сели поодаль друг от друга, словно малознакомые люди. Вошел почтмейстер, кивнул Вебстеру и фотографу, сел впереди. Фру Стефансен сухо поздоровалась с ним, проходя мимо, заняла место где-то позади. По всему видно, что с почтмейстером знакома поверхностно. Дамы засматривались на статного почтмейстера. Неудивительно, сказал себе Вебстер: мужчина видный, высокого роста, волосы темные, глаза черные, хорошо одет.

В Фредрикстаде фру Стефансен и почтмейстер сели на другой автобус; тогда Вебстер решил вернуться в заводской поселок. Ник Дал остался ждать поезд из Осло. У него был уговор с Эттой — провести два выходных в зоне отдыха на острове Ханкэ.

Однако Этта не приехала. Ник Дал крепко разозлился и принялся от досады мерить шагами Нюгордскую улицу, слушая, как развеселая местная молодежь толкует о «фартовой погоде», «фартовом фильме», «фартовых девчонках» и выдает другие словечки, которые резали ухо угрюмому фотографу. Продолжая бродить по городу, он мрачно читал названия улиц — «Манежная», «Сисиньонская», приговаривая:

— Кривляки проклятые! — И еще: — Черт бы побрал эту Этту.

Через некоторое время он решил все равно отправиться на Ханкэ. Там найдется с кем потанцевать.

— На Этте свет клином не сошелся, — пробурчал он.

Уже смеркалось, когда он втиснулся в битком набитый автобус, идущий до Викане. Там он зашел в магазин фру Люнд и позвонил фру Эриксен. Узнал, что Этта даже не звонила. Моторная лодка Юханнеса доставила его и множество других на Ханкэ.

На острове бурлила жизнь по случаю осенней регаты. И черт с ней, с Эттой. Если ему вообще придется когда-нибудь с ней еще говорить, он отчитает ее на чем свет стоит, и все — конец. Уж больно высокого мнения о себе и любит кочевряжиться, как-нибудь он обойдется без нее. Обожает командовать, распоряжаться. А сколько оправданий у нее в запасе, когда иной раз забывает о его существовании…

Тем временем Вебстер наслаждался ужином у фру Эриксен. Утоляя ее любопытство, объяснил, что этот Бугер не слезает с него, требует окончательного подведения итогов, и все такое прочее. А так-то дело это его, Вебстера, мало касается. Надоел ему этот Бугер. Пристал как клещ. Вообще-то работу свою знает, молодец.

— Дело, считай, завершено.

— Но деньги он так и не нашел, — заметила фру Эриксен. — Правда, вы убедились, что Стефансен невиновен. Что я говорила с самого начала? Бедняга.

В час ночи Вебстер проник в коттедж Стефансена, уверенный, что хозяйка не вернется так скоро. Последний автобус выходил из Фредрикстада в двенадцать. Если она приедет на машине, он услышит. Он запер наружные двери, открыл одно окно в задней стороне дома и приступил к обыску, светя себе фонарем. Все было тщательно осмотрено при первом обыске, но он решил все-таки посмотреть еще раз. Потайные отделения шкатулки по-прежнему были пусты.

Перед тем как завершить осмотр гостиной, он вышел во двор покурить в темноте. Потом вернулся. Крышка рояля была заперта. Естественно, ей еще не до рояля. Он нашел ключ под шелковым покрывалом, внимательно исследовал рояль. Ничего.

А через минуту с удивлением воззрился на содержимое красивого углового шкафа — бутылку портвейна и бутылку коньяка, самых лучших марок. На бутылках не было казенных печатей. Но обе явно принадлежали к категории тех напитков, которые привозил из-за границы Холмгрен. Во время предыдущего обыска их тут не было, тогда в доме вообще не обнаружили спиртного. Рюмка с остатками вина давала повод заключить, что хозяйка недавно пила портвейн.

Действуя с надлежащей осторожностью, Вебстер достал из портфеля необходимые принадлежности, посыпал рюмку порошком, обнаружил знакомые отпечатки пальцев фру Стефансен; такие же были на початых бутылках.

Он позволил себе сделать вывод, что хозяйка дома недавно взяла эти бутылки в погребе Холмгрена. Стало быть, она проникла в дом господина директора, стало быть, не исключено, что она же в минувшую зиму сидела в кресле в его библиотеке. Хотя там могла быть и фрекен Харм. Вполне возможный вариант. Вебстер позволил себе пока исключить фрекен Энген из числа подозреваемых.

Полчаса спустя пришлось помощнику пристава Бугеру покинуть теплую постель. Вебстеру нужен был надежный свидетель того, что бутылки стояли в шкафу фру Стефансен. Бугеру было также поручено со списком в руках проверить наличие бутылок в погребе Холмгрена. Выяснилось, что недостает двух бутылок — одной бутылки портвейна и одной коньяка. Дом Холмгрена все еще был опечатан. Дело о наследстве ждало своего решения.

Люди, которые по пути в церковь проходили мимо старого дома Холмгрена, посматривали на него с серьезным видом и тихо переговаривались между собой. Простые добропорядочные люди в праздничном платье, которых кормил лесопильный завод.

Ник Дал протиснулся сквозь толпу в гостиницу «Ханкэ». В ресторане все столики были заняты, танцзал битком набит любителями парусного спорта из разных стран. Загорелые парни в синем и белом, в иностранной форме, оживленные женщины всех возрастов в летних нарядах. Хлопали пробки шампанского. Царило приподнятое настроение, играл эстрадный оркестр. Компания была смешанная: среди богачей, владельцев шести-, восьми-, даже двенадцатиметровых яхт лихо танцевали местным стилем крепкие ребята из Викане, Фредрикстада и Онсэя. Распорядительница фрекен Рёкке бдительно следила за порядком и беспощадно выпроваживала на крыльцо, в объятия полиции, ребят, которые совершали вылазки в парк, чтобы поднять свой тонус, прикладываясь к маленькой бутылочке. Серьезные нарушители рисковали быстренько очутиться в кутузке.

Ник Дал тщетно искал свободное место в ресторане. Он хотел есть, но еще больше — пить. Еда не главное, Ник Дал жаждал как следует напиться. К черту Этту, к черту все посулы и обещания.

Сидящий за одним из столиков мужчина, писака из столицы, приветствовал его кивком.

— Привет, Ник Картер, — сказал он. — Присядешь?

Ник Дал сказал «спасибо», сел. На столе появилась бутылка доброго портвейна. Ник Дал опрокинул стаканчик, уставился на танцующих. Пробормотал:

— Охота была танцевать.

Опрокинул еще стаканчик.

— Торопишься? — спросил писака.

Ник Дал опрокинул третий стаканчик. И увидел вдруг в соседнем зале красивую пару, мужчина и женщина танцевали, прижимаясь друг к другу. Фру Стефансен и почтмейстер. Ник Дал выругался, осмотрелся по сторонам и засунул бутылку в карман. Писака вышел вместе с ним из ресторана.

— Нигде нельзя спокойно посидеть, — ворчал Ник Дал. — Там появилась одна дама, которая не должна меня видеть.

У писаки была дача в лесу поблизости, и он пригласил Ника Дала к себе домой. Там было очень славно — музыка, симпатичные парни и девушки, дочь хозяина дачи с друзьями и подругами. Хозяин стал было задавать вопросы, но Ник Дал сразу сказал:

— Возможно, как-нибудь после, когда кончится следствие.

— Интересное дело?

— На редкость странное, — ответил, хмуря брови, Ник Дал, знаменитый сыщик.

— Ясно, чур за мной право первой публикации, — сказал писака. — А сейчас пойду-ка я лягу. Скоро полгода все ночи сижу за столом.

Он писал только по ночам, на очереди был новый роман к осеннему издательскому сезону.

А молодежь продолжала веселиться, хорошие записи, славные ребята. Ник Дал танцевал отлично. Крепкий молодой человек превосходно вписался в компанию. Поужинали, выпили пива, немного вина.

В лесу ухал филин. За окнами промелькнули спугнутые влюбленной парочкой бегущие лани. Красноватое зарево над деревьями и проливом, тихий, теплый августовский вечер, приглушенные звуки музыки из гостиницы…

Ник Дал то и дело наведывался в гостиницу вместе с одной русоволосой девушкой. Заглянет в танцзал и возвращается на дачу. Фру Стефансен и почтмейстер продолжали развлекаться. И кто же им запретит? Как не запретит и фотографу из заводского поселка проявлять любопытство, пока его не заметили. Конечно, им совсем не хочется, чтобы их ославили. Но Нику Далу было велено по возможности следить за фру Стефансен. И вот она тут, у него перед носом, вместе со своим новым возлюбленным.

В двенадцать часов ночи он в очередной раз стоял перед входом в танцевальный зал, обняв одной рукой свою спутницу. Вдруг на них набросилась молодая особа в светлом платье, красивая фурия с платком на каштановых кудрях. Глаза ее метали молнии, она подбоченилась и презрительно отчеканила:

— Вот как? Чуяло мое сердце, негодяй этакий!

Почти полчаса понадобилось Нику Далу и русоволосой девушке, чтобы усмирить Этту. Ее подвело опоздание на поезд.

— Могла бы позвонить, — заметил Ник Дал.

— Не могла. Хотела сделать тебе сюрприз. И, как видишь, мне это удалось. Ты меня больше не любишь Ник, твердила она, рыдая.

Полночи Ник Дал убеждал ее в обратном. Они бродили по лесным тропам, сидели в укромных уголках, пугали ланей и влюбленные парочки.

Между тем Ник Дал установил, что фру Стефансен и почтмейстер записались в гостинице как супруги, сняв номер во флигеле возле теннисного корта. Надо думать, не одни они взяли на душу грех в эту ночь. Ник Дал не ощущал ни капли зависти.

Под утро ему пришлось выступить в роли рыцаря, защищая свою Этту от приставаний молодого, сильного и хмельного парня из Онсэя, который называл ее «золотце мое», «лапушка» и все такое прочее. Убрав со лба чуб резким движением головы, парень хлопнул себя ладонями по каблукам и пригласил Ника Дала вместе сплясать.

— Ну, давай, столичный гаденыш!

Ник Дал, разумеется, владел кое-какими приемами, и парень сильно удивился, когда вдруг оказался лежащим на земле. Остальные смеялись, Этта расхохоталась. Забыты обиды. До чего же Этта хорошенькая…

Шум и смех над проливом до самого рассвета. Кончилась развеселая ночь, парни и девушки направились с острова в Викане.

13

Зайдя в понедельник утром к фотографу, Вебстер присмотрелся повнимательнее к фотографии Холмгрена, вдруг хлопнул себя по лысине и присвистнул.

— Понятно, — произнес он спокойно.

Он не объяснил, что ему было понятно, и Ник Дал не стал спрашивать.

В тот же день Вебстер случайно, а может, не совсем случайно, натолкнулся в центре Осло на Арвида Стефансена. Стефансен-младший охотно принял приглашение зайти в кафе. Он предпочел бутерброды и кофе, а Вебстер воздал должное ракам с укропом и белому вину.

Приятно проведенный час обогатил Вебстера кое-какими сведениями.

Родители Арвида оформили развод. Стефансен-старший собирался через несколько дней отправиться в Кению. Поездом до Стамбула, дальше пароходом. С остановками по пути, чтобы побольше увидеть. Бюро путешествий «Беннетт». С финансовыми претензиями супруги разобрались. Кассир довольствовался акциями лесопильного завода стоимостью около десяти тысяч.

Арвид Стефансен считал, что у папаши, должно быть, не все дома: дорога обойдется дорого, и что он станет делать там, посреди Африки, без денег, немолодой уже, непрактичный и далеко не сильный?

— Кончится тем, что пришлют его обратно наложенным платежом, точно невостребованный багаж, — сказал Стефансен-младший. — Ну и пусть. Говорить с ним бесполезно. Спешит на свидание с Луисом Муром.

На долю Вебстера выпали два напряженных дня. Получить справки в бюро путешествий было несложно. Однако обыск в номере Стефансена в гостинице и проверку багажа необходимо было произвести незаметно, пока бывший кассир отсутствовал. Впрочем, багаж был немудреный. Стефансен даже не обзавелся новым нижним бельем. Что ж, на первых порах он мог и в десять тысяч уложиться. Ну, а дальше?

Банки и прочие финансовые учреждения не обнаружили следов каких-либо денежных переводов за рубеж. Два следователя, набивших руку на проверке почтовых отправлений, также не нашли никаких подозрительных писем или ценных бандеролей.

Рано утром, за час с лишним до отхода поезда, Стефансен один дошел пешком до Восточного вокзала. Багаж отдельно привезли из гостиницы. Чемоданы и номер еще раз обыскали накануне вечером, пока Стефансен был у дочери.

Бывший кассир решительно шагал по улице Карла Юхана, высокий, малость суховатый, но загорелый после отдыха в горах. Седоватую шевелюру, которая вызывала зависть у Вебстера, покрывал белый тропический шлем. Стефансен смотрел на голубое небо, счастливо улыбаясь. Скоро исполнится мечта мальчика сорока с лишним лет. Наверно, спешащие на службу встречные завидовали ему. В белом тропическом шлеме он вполне мог сойти за бывалого путешественника. (На улицах Осло изредка можно увидеть приезжего в тропическом шлеме. Невольные домоседы долго провожают взглядом счастливчика.)

За час до отхода поезда Вебстер с двумя детективами вошел в купе второго класса, где дремал Стефансен. Бывший кассир встал и замахал руками. Лицо его исказила мучительная гримаса.

— Бога ради, господин Вебстер, дайте же мне уехать. Неужели вы собираетесь задержать меня?

Вебстер заверил, что никто не собирался снимать его с поезда.

— Позвольте только обыскать вас. Порядка ради.

Вебстер умолял извинить его, но что поделаешь — служба. Приказ высокого начальства.

Стефансен недоумевающе посмотрел на него, но послушно проследовал в туалет. Детективы обыскали его быстро и тщательно. Затем Стефансену пришлось предъявить для осмотра ручной багаж и выдать ключи от большого чемодана.

Вебстер еще раз учтиво извинился.

— Увы, нам приказали.

Стефансен протянул на прощание дрожащую руку, охотно принял извинения. Поблагодарил вообще за гуманное обращение. Только тут Вебстер вспомнил про тропический шлем. Снял его с крючка, и вдруг в шею ему сзади впились чьи-то ногти. Стефансен дико визжал с пеной у рта. Вмешались детективы, надели на него наручники. Его пришлось выносить из вагона.

В изолирующей набивке шлема были спрятаны шестьдесят тысяч крон.

Наконец-то мне удалось вскрыть нарыв, — произнес Вебстер.

14

Вебстер не сомневался, что на сей раз Стефансеном владеет неподдельный страх, даже на здоровье может отразиться. Он всячески старался его успокоить, сперва вместе с врачом, потом наедине. Мечта о путешествии в далекую экзотическую страну приобрела у Стефансена характер мании. И Вебстер рассчитывал, что сможет заставить кассира развязать язык, если у того сохранится надежда осуществить свою мечту в не слишком отдаленном будущем. А потому предложил ему небольшую сделку. Он, Вебстер, был мастер на заключение подобных сделок в тюремных камерах.

— Я понимаю вас, Стефансен, — сказал он. — Теперь послушайте меня. Потому что я желаю вам помочь. Поверьте, ваше путешествие в Кению еще может состояться.

Стефансен живо приподнялся на локте и уставился на Вебстера:

— О, только не обманывайте меня, умоляю, не обманывайте.

— Я не собираюсь вас обманывать. Единственное, с чем я не могу вам помочь, так это с деньгами.

Стефансен только махнул рукой, как будто деньги — не главное для путешественника. Лишь бы выйти на свободу.

— Слушайте меня внимательно, господин Стефансен. — Вебстер продолжал пользоваться обращением «господин». — Вы признаетесь мне во всем, от начала до конца, ничего не утаиваете. За вами не числится никаких прежних криминалов. С вашим полным признанием я могу обратиться к прокурору. Ваше дело будет рассмотрено судом первой инстанции. Я сделаю все зависящее от меня, чтобы приговор был мягким. В данном случае не сомневаюсь, что мне это удастся. Очень важно, что деньги обнаружены. Боги сразу добреют, когда золото возвращается в подвал. Постараюсь нажимать на смягчающие обстоятельства — дескать, вам во что бы то ни стало нужно было вырваться, сложилась совершенно невыносимая обстановка. Я ведь прав?

Стефансен задумчиво кивнул.

— Таким образом, вы будете избавлены от долгого мучительного судебного процесса. Но это только при условии чистосердечного признания. Иначе вы так просто не отделаетесь. Конечно, вам самому выбирать. Мое дело — дать добрый совет. Получите небольшой срок, отсидите, потом уедете. Сами знаете, предварительное заключение зачитывается. Вы помогаете нам разобраться в трудном деле. Мы будем вам признательны. Мне уже немало известно, рано или поздно следствие будет доведено до конца. Но вы можете значительно облегчить и ускорить решение проблемы.

Стефансен справился, может ли он рассчитывать на условный приговор. Вебстер ответил, что не берется ничего обещать, но попытается ходатайствовать и об этом.

— Всякое бывает, — сказал он. — Иногда ко мне прислушиваются там, наверху. Вы ведь уже не один месяц отсидели.

Вебстер распорядился, чтобы Стефансену принесли кофе. И вот уже пишущая машинка отстукивает показания — откровенную и обстоятельную повесть о жизни одного человека. Лицо кассира постепенно прояснялось, точно он избавлялся от тяжелой муки и обретал совершенный покой, выплескивая все, что накопилось в душе. Вебстер помогал короткими вопросами.

— Видно, я родился под несчастливой звездой, господин Вебстер, — начал Стефансен. — Или, вернее, моя звезда почти с самого начала пошла не по той орбите. Не знаю даже, где корни моей вины; может быть, сам что-то упустил очень рано. С задатками все было в порядке, голова работала нормально, в школе мало кто мог сравниться со мной. И все-таки я не сумел найти себя, не хватило сил, чтобы отвоевать себе достойное место в обществе, да и поддержки особенной не было. Довольствовался своими мечтами и стал обычным служащим, притом служба меня вовсе не увлекала.

Стефансен рано женился. И разочаровался в семейной жизни даже раньше, чем она сложилась по-настоящему. Он был без памяти от будущей супруги еще до того, как она в возрасте шестнадцати лет обручилась с Холмгреном.

— Но ведь это все полиции знать ни к чему?

— Продолжайте, рассказывайте, — приветливо сказал Вебстер. — Я не все подряд записываю, но… Она была редкостная красавица?

— О, сказочная. Не один я сходил с ума по ней. И у нее было много хороших качеств, не гулена какая-нибудь. Умная, живая и добрая. Да-да, очень добрый человек.

Как это случается с юными девушками, она не устояла перед сильным молодым мужчиной — Холмгреном. Очень уж он ей сильно нравился. Оба были люди практичного склада, без особых сантиментов. Холмгрен стихов в ее честь не писал. Зато их писал Стефансен. Она оставалась предметом его мечтаний, он был ее скромным поклонником. Ее это забавляло, да и лестно было. Иногда он приглашал обоих к себе, в старый, красиво обставленный дом. Мать Стефансена, хрупкая, болезненная дама, умела произвести впечатление своими манерами, создавала атмосферу, которая импонировала юной Анине. Стефансен должен был казаться ей более изысканным кавалером, чем Холмгрен, он получил образование, недурно играл на рояле, говорил более «культурно». Холмгрен в ту пору одолевал премудрости науки в вечерней школе.

— Понимаете, господин Вебстер, мне приходилось много размышлять о том, как у нас все развивалось.

Вебстер кивнул, предложил Стефансену маленькую сигару, поднес спичку. Стефансен поднялся на локте, обвел камеру растерянным взглядом.

Итак, кончилось тем, что он женился на Анине Росс. Ему не следовало этого делать, но уж так получилось. Холмгрен воспринял случившееся, как надлежит мужчине. Сказал только: «Ничего не поделаешь. Сам знаю с культурой у меня слабовато». Анина предоставила Стефансену объясняться с ним. Неприятно, очень неприятно…

Вскоре после этого умерла мать Стефансена. Наследство было небогатое. Стефансен поступил на службу в Сарпсборге, отказался от планов учиться на геолога. Тем временем Холмгрен — сильный, полный жизни — твердо становился на ноги. Заходил в гости, чему Анина и Стефансен были только рады, он вносил оживление в скромную обитель, где молодым супругам не так-то весело жилось.

Постепенно Стефансен стал замечать, что жена скептически посматривает на него. На то были свои причины. Радужные перспективы, которые он рисовал во время ухаживания, никак не реализовались. Он оказался не тем мужчиной, какого она себе желала. Чересчур, деликатный, малопрактичный. На другой, более подходящей его натуре службе он, наверно, смог бы лучше проявить себя. «Деликатному человеку и работа нужна соответствующая. В ней он сможет раскрыться в полную меру».

Он постоянно думал: «Время уходит впустую, у меня нет приличной должности. За способностями дело не стало, но где отдача?»

Стефансен сел на нарах, подтянул шерстяное одеяло.

— Наверно, вам скучно все это слушать?

Худые руки еще сохраняли горный загар. Вебстер мотнул головой:

— Нет-нет, продолжайте. Как насчет кофе? Вам сразу станет лучше. Спичку?

Супруги все больше отдалялись друг от друга, но расходиться не стали. Он почувствовал, что она воспринимает его скорее как мальчика, чем как мужа. Но упреками не донимала. Иногда проявляла иронию, чисто по-женски. В ее отношении к нему стало проскальзывать высокомерие. Ей бы знать по-настоящему, что он собой представляет. Да как узнаешь, когда они продолжали отдаляться друг от друга.

— Я мог месяцами не трогать ее, Вебстер, да что там месяцами — годами. Вы не поверите — у нас больше десяти лет не было близости. Каково?.. Все же у нас двое детей, чем плохо?

Худая рука убрала волосы с высокого лба, глаза уставились в кирпичную стену.

— Стало быть, вы ею больше не дорожите?

— Ну почему — дорожу как другом. Своего рода дружба красивого человека чего-то стоит. Между нами нет ненависти. Конечно, ей-то все равно. Но она — женщина в полном соку. Ей, разумеется, все еще нужен мужчина.

— Она последовательно защищала вас, господин Стефансен. Все время уверяла, что вы невиновны. Как настоящий друг.

— Ну да. Недругом она не стала. Желает мне только добра. Я в этом не сомневаюсь. А вообще-то я ей безразличен. Она знает себе цену. — Он добавил неуверенно: — Она не знала, что я присвоил деньги, поверьте мне.

— М-м-м-м, — промычал Вебстер.

— Да нет же, точно не знала, никто не знал об этом. Представился случай, и я воспользовался им, чтобы уехать от всего подальше.

— М-м-м-м, — промычал Вебстер.

Когда Холмгрен решил лично пересылать все крупные суммы, он сделал это по подсказке Стефансена. У того к этому времени сложился план. Он в самом деле нервничал и сослался на нервы — дескать, не в состоянии ходить на почту с такими деньгами, Холмгрен расписывался в маленькой тетрадке, постепенно набралось около четверти миллиона крон. Но шестьдесят тысяч взял себе Стефансен, записал их в тетрадке и отправился в Осло, чтобы оттуда двинуться дальше. Однако сообразил, что вся эта затея — чистая глупость. Всякий сообразит, что кассир покидает страну, совершив растрату. (Правда, перед тем он внушал себе, что Холмгрен не станет его задерживать.) В Осло на него напал страх, нервы сдали окончательно, и он лег в больницу. Когда явилась полиция, он и впрямь ничего не помнил. Под конец убедил себя, что ни в чем не виновен. Внезапная смерть Холмгрена упростила дело — тот уже ничего не мог заявить.

Вебстер кивнул.

— Ваше счастье, что вы лежали в больнице, иначе все думали бы, что это вы его убили.

Вебстер продолжал записывать показания Стефансена.

Кассир совершенно не представлял себе, как Холмгрен распорядился недостающей суммой — около четверти миллиона крон. Он получал деньги в кассе, расписывался и шел на почту, чтобы отправить адресату.

Вебстер задавал вопрос за вопросом, медленно прохаживаясь по камере. Пока что он вынужден был довольствоваться тем, что уже услышал. Ему не раз доводилось по кусочкам выжимать истину из «клиентов», которые не спешили выкладывать все сразу. Стефансена поймали с поличным, нашли шестьдесят тысяч. Ему оставалось только признаться, что он и посчитал за лучшее. Что ж, возможно, он говорит правду. Но Вебстер не мог довольствоваться предположениями, ему требовались точные факты. И как-никак, часть пути пройдена.

Он произнес извиняющимся голосом, словно ему только что пришло в голову, что это вытекает из рассказа Стефансена:

— Скажите, господин Стефансен, я верно понял вас, у вашей жены были близкие отношения с Холмгреном?

— Верно поняли, — уныло ответил Стефансен, — совершенно верно. Почти с самого начала. Еще и года не прошло после того, как мы поженились. Я это знал. Странно. Мы жили какой-то двойной жизнью. Я не мог его ненавидеть, напротив — восхищался его энергией и деловитостью, которых мне так не хватало. Она не требовала развода, об этом вовсе не было речи. Он был ей нужен. Они подолгу не встречались, я это чувствовал. Потом возобновляли отношения, и это я тоже чувствовал. Я зависел от нее чисто по-человечески, боялся, что она потребует развода… Должно быть, сам Холмгрен не желал жениться на ней. Потому, наверно, что она тогда ушла от него.

Вебстер повернулся лицом к окну.

— Еще и дети, — заметил он. — Должно быть, это сближало вас?

— Это дети Холмгрена, — спокойно ответил Стефансен. — Не знаю даже, стал бы я так любить собственных детей.

Вебстер кивнул. Он знал, кто отец этих детей. Фотография Холмгрена, которую увеличил Ник Дал, все ему сказала в конце концов.

15

Несколько дней Вебстер был плотно занят важными делами — кражи со взломом, убийство. Разумеется, все задержанные твердили о своей полной невиновности. Но затем кто-то один начинал валить на другого, и, как всегда, дело раскручивалось. Знай набирайся терпения записывать длинные романы. До чего же эти малые были мастера сочинять. Фантазии хоть отбавляй; им бы столько же уважения к правопорядку. Убийство было скорее непреднамереннее. Вебстер проникся сочувствием к арестованному. Адвокат не жалел сил, отстаивая версию несчастного случая.

Жена Вебстера затеяла большую стирку. Ее вполне устраивало, что он не обедает дома. Поразмыслив, он остановил свой выбор на ресторане «Энгебрет». Наслаждался трапезой не спеша. Хороший сочный бифштекс с луком, в виде исключения. Очень уж проголодался. Отборный картофель. Превосходный суп из цветной капусты. Он ел за троих. Администрация лесопильного завода назначила вознаграждение — десять процентов от суммы, которую удастся обнаружить. Естественно, Нику Далу причиталась своя доля — скажем, одна четверть. А еще этот хитрец лихо зарабатывает на открытках с видами Глеммена, Лислебю и других селений по соседству. Увеличения тоже приносят славный доход. Ромовый пудинг с киселем. Кофе с коньяком. Этта сумеет держать его в руках, славная девушка. «Порядочная», — говорит Ник. Гм.

Кстати, этот портвейн и коньяк в угловом шкафу? Небось подносила почтмейстеру. Новый возлюбленный. Ее личное дело. Хотелось бы знать, кто же все-таки сидел в библиотеке Холмгрена зимой? Фру Стефансен? Фрекен Харм? Фрекен Энген? Нет, последняя в счет не идет, пока. Скорее всего, супруга кассира.

Итак, у Холмгрена много лет были две возлюбленные — фру Стефансен и фрекен Энген. Что ж, не такой уж редкий случай. За девять месяцев до своей смерти он порвал с первой. Собрался наконец жениться на фрекен Энген. Добрая женщина, простая, сердечная, надежный человек, намного моложе него — ей тридцать пять, ему пятьдесят — и, несомненно, хорошая хозяйка. Она от души простила ему грехи и была счастлива, убедившись, что он принадлежит только ей.

Фру Стефансен рассталась с Холмгреном примерно за девять месяцев до его кончины, но близость со Стефансеном не восстановила. Поездка в Париж оказалась неудачной. Холмгрен отказался возобновлять их отношения. И вот недавно она сошлась с почтмейстером. Красивая пара. Стало быть, полтора года она оставалась свободной.

Вебстер любил добиваться ясности в делах. Основательно узнавать людей, основательнее, чем их знали родные и друзья. Собственно, это как раз входило в его обязанности следователя.

Конечно, он мог велеть Бугеру задержать ее на несколько дней, обвинив в краже портвейна и коньяка. Чего только не услышишь от иного человека, заточив его в камеру. Но фру Стефансен — не тот случай. Насторожится — только и всего. Лучше допросить ее в связи с новым задержанием Стефансена. Хотя вряд ли от этого будет большая польза.

Вебстер перебирал в уме действующих лиц драмы. Успел неплохо изучить их. Как напряженно держалась фру Стефансен во время первого допроса. Похоже было, что опасается какого-то вопроса? Вот именно. О ее отношениях с Холмгреном? Думала, что Стефансен уже тогда все рассказал? Вероятно. Сугубо личное дело. Но не исключено, что связанное со всем остальным.

Он позвонил в управление и сообщил, что уедет на день-другой. Тысяча первая поездка в заводской поселок. Адрес — кафе фру Эриксен.

На платформе Восточного вокзала он встретил почтмейстера. Они побеседовали, прохаживаясь в ожидании поезда. Вебстер был далеко не коротыш, но рядом с почтмейстером чувствовал себя маленьким и неказистым. С этими поездками и конторской лямкой не до того, чтобы следить за одеждой. Почтмейстер приезжал в столицу обновлять свой гардероб. Вебстер улыбнулся про себя: новая любовь обязывает.

Они ехали вместе и до самого Мосса простояли в тамбуре. Почтмейстер, само собой, осторожно расспрашивал Вебстера.

— Как все это произошло? Ловко сработано. Я и сам кое-что подозревал. Как ему, Стефансену, вдруг понадобилось ехать в Осло, нервы лечить.

— Да я, собственно, имею к этому делу лишь косвенное отношение. Рад, что все выяснилось. Правда, еще судебный процесс впереди. Вот и еду туда получить кое-какие бумаги у Бугера. Это ведь компетенция тамошних органов.

— А остальные деньги? В газетах писали, что при нем было шестьдесят тысяч. Небось, остальные припрятал?

— Ну, силой ведь не заставишь отдать. Для него же хуже, если они у него. Рано или поздно все равно обнаружится. Конечно, иной раз им удается, но отсидки не миновать… И мы не можем тянуть с делом бесконечно. Мы свое сделали. Жаль супругу. Я всей душой ей сочувствую. Отважная особа. Четверть века вместе, и с чем теперь она остается? Она верила в его невиновность. Должно быть, крепко его любит.

Почтмейстер слегка улыбнулся, черные глаза его смеялись. «Красивый парень», — подумал Вебстер, Есть что-то демоническое в лице, что так нравится многим женщинам. Интересно, как поведет себя его жена…

Вебстер повел речь о садоводстве и пчелах. Дескать, помышляет о загородном участке. Может быть, уже в следующем году.

— Должно быть, и доход недурной? Хорошо вы там устроились, на Гломме, — почта, телефонная станция, сад, магазин.

Почтмейстер подтвердил, что доволен доходом. Вместе получается вполне прилично. Жаловаться не приходится. Он обнажил в улыбке крепкие белые зубы. Красивый мужчина, красивый… Где уж тут устоять горячей женщине.

Ладно, им решать… Он не станет их порицать. Простое житейское дело, как для миллионов других особ мужского и женского пола. Закон жизни. Вебстер не деревяшка какая-нибудь. Он понимал их. Женщина теперь свободна. И дай ей Бог. Они не выставляют своих отношений напоказ и ничьих чувств не задевают. Жена почтмейстера, право же, глаз не радует. Длинная, сухая, угрюмая, с манерами старой девы. Вряд ли ей нужен мужчина, было бы только кем помыкать. Возможно, почтмейстер сам виноват, сделал ее такой. Хотя они ведь поженились всего три года назад, так что… Одному Богу ведомо, что побудило его взять ее в жены. Деньги, быть может. От денег все беды, от денег и страстей, и еще от алкоголя. Узнай она про них, то-то шуму будет. А если почтмейстер возьмет да женится на фру Стефансен? Полчаса украдкой тут, часок там — надолго ли хватит?

— Фотограф вроде бы преуспевает, господин почтмейстер?

— Еще как. Забавный молодой человек. Мы иногда играем в карты по вечерам. Большой любитель меда.

— Меда? Отличная штука, — заметил Вебстер. — Идет в пирожное. Сливки, сливочное масло, яйцо — половина белка, немного просеянной муки, для сладости мед и чуток сахара. М-м-м-м. Вкуснятина.

— Это — знаменитые пирожные Холмгрена. Он сам их готовил, часто брал мед у меня. У фрекен Харм так хорошо не получалось.

— В самом деле? Он пек пирожные?

— Ну да. Очень любил поесть. Я равнодушен к пирожным.

— Уж могли бы угодить своей супруге. — Вебстер хитро улыбнулся, шутливо грозя ему пальцем. — А я большой любитель хорошей пищи. Одно из жизненных благ, господин почтмейстер. Нет, утрировать не следует, ни в коем случае не объедаться. Но немного изыска, доброкачественные продукты, хорошо приготовленные. Чем еще человеку тешить себя? Соответственно временам года. У нас в стране лучшая в мире пища, притом дешевая. Вот спиртного лучше остерегаться. Качество в порядке, но очень уж крепкое. Пить можно, когда вовсе состаришься, в старый гриб превратишься. Старику только подавай табак, кофе да водку. Я знаю одного…

Вебстер предался рассуждениям о еде. Время шло быстро.

Потом он предался рассуждениям о поездах и трамваях. Говорил горячо. Выражал пожелание стать директором железной дороги. Повсеместно две колеи, но никаких поездов, только трамваи, следующие один за другим. Безо всяких расписаний. Собрался ехать в Трондхейм — ступай в любое время дня на вокзали садись на трамвай. Просторные вагоны, как у пригородной электрички. Никаких билетных касс. Меньше нагрузка на железнодорожное полотно. Тьма преимуществ… И резиновые колеса, разумеется, только резиновые…

Вечером фру Эриксен накрыла стол на двоих в комнате фотографа, у которого было что рассказать. Почтмейстер навещал его по вечерам два раза в неделю. Они играли в карты. После чего почтмейстер в темноте прокрадывался к фру Стефансен, оставался там около часа. Ник Дал иногда следил за ними. Фру Стефансен дважды встречалась с фрекен Харм в Фредрикстаде, — один раз в кондитерской Крабсета, другой — в кафе «Медведь». В кондитерскую Ник Дал не стал заходить — тесновато, еще заметят, что он слишком часто мелькает поблизости. «Медведь» в этом смысле подходил лучше. Он сразу сообразил, куда они направляются, и постарался опередить их.

Как обычно, они говорили вполголоса, отдельных слов не разобрать. Говорила все больше фрекен Харм. Фру Стефансен почти не открывала рот, держалась замкнуто, словно ей было не по себе. Ник Дал только и расслышал, как она произнесла сердито: «Ну вот что, прекрати. Куда мне деваться? На нас с Арвидом придется всего-то неполных двенадцать тысяч». Дальше она снова понизила голос.

Вебстер пригубил чай, пробормотал:

— Фрекен Харм собирается замуж. Ей нужны деньги. Решила прибегнуть к шантажу. Цыганская кровь заговорила, да и лицо у нее цыганистое. Ей пошли бы всякие серебряные побрякушки. Вон как серьги идут ей.

Он положил себе кусок отборной ветчины, поразмыслил: «Они готовятся к тому, что их вызовут свидетелями в суд. Фру Стефансен не хочется, чтобы стало известно о ее отношениях с Холмгреном. А фрёкен Харм может кое-что порассказать».

Внезапно он громко произнес:

— Ясно, так и сделаю.

После чего продолжал спокойно есть, перевел разговор на другие темы, точно предал забвению дело Холмгрена.

16

На другое утро Вебстер позвонил из Фредрикстада в Осло. Разумеется, он мог звонить из дома фру Эриксен. Но, во-первых, ему не хотелось, чтобы эта замечательная хозяйка слышала столь интересный разговор. Во-вторых, он не исключал возможности того, что госпожа почтмейстер на коммутаторе станет подслушивать. От госпожи почтмейстер рукой подать до господина почтмейстера. А где почтмейстер, там и фру Стефансен.

После некоторой дискуссии телефонный разговор закончился к полному удовлетворению Вебстера. В тот же день к вечеру он получил заказное письмо. В конверте лежал ордер на арест фрёкен Харм и еще один ордер. Это вовсе не означало, что он собирается кого-то арестовать, ему нужно было только подстраховаться. При необходимости он мог и без всяких ордеров задержать чуть ли не кого угодно.

Однако подстраховаться не мешало. Вообще же Вебстер отнюдь не стремился под любым предлогом засадить человека в камеру. Только в случае крайней необходимости. Задержанный не замедлит тотчас обратиться к адвокату, а это сильно осложняет дело. У Вебстера, по сути, не было ровным счетом никаких доказательств.

(Как известно, в цивилизованном обществе всякий человек обладает определенными правами, даже если он подозревается в совершении преступления, даже если и впрямь его совершил. Полицейский отнюдь не вправе действовать по собственному усмотрению. Над ним есть начальник, над этим начальником — более или менее сложная правоохранительная структура. Цивилизованное общество не допускает единоличных действий. Хороший, опытный полицейский — не обязательно грубиян. Вебстер был хороший полицейский, к тому же гуманный. Он знал, что человеку свойственно ошибаться, и добивался нужных результатов без жестоких приемов. Конечно, ему случалось напускать на себя суровость, чтобы получить важные показания. Но, прикрываясь суровой, угрюмой личиной, в душе он нисколько не сердился на оппонента и рассуждал сам с собой совершенно спокойно.)

В шесть вечера Вебстер позвонил в дверь фрекен Харм, которая была занята изготовлением штор в новой, почти пустой квартире на улице Фергестед. Он переступил через порог, держа в руке шляпу и сверкая лысиной: лицо его было строгим и сумрачным. Фрекен Харм прижала ладони к груди и воскликнула:

— Ой, как вы меня напугали!

Вебстер повесил шляпу на ближайший крючок и произнес невозмутимо:

— Мне нужно поговорить с вами.

Пометавшись по комнате, словно испуганная курица, фрекен Харм пришла в себя и заявила:

— Ну что ж, садитесь. Кстати, я уже давала показания, и у меня сейчас мало времени. Сами видите, навожу здесь порядок. Вы не могли бы подождать до завтра?

Вебстер тяжело опустился на диван, указал взмахом руки на стул:

— Мне нужно поговорить с вами, фрекен Харм.

Фрекен Харм села на стул, поморгала карими глазами, надулась.

— Ну, и в чем дело?

— Вы заявили, что Стефансен с супругой и фрекен Энген приблизительно раз в две недели приходили вечером в гости к Холмгрену. Кроме них его посещали только лица, связанные с ним по делам.

— Ну да, так и было.

— М-м-м-м. Мы допрашивали вас несколько раз. Вы поведали нам не всю истину. Вам известно гораздо больше.

— Ну, знаете, это уже нахальство!

Вебстер уставился на нее серьезно, очень серьезно. Сказал себе: «Забавная особа. Цыганочка». Золотые сережки с красным камешком, черные волосы, худое смуглое личико, живая стройная фигурка. «Изворотливая, — подумал он. — Скоро сорок исполнится. Обзавелась наконец надежным кавалером. Ему будет с ней хорошо и весело, если она его любит. Иначе… подлинный ад».

— Вы не обязаны отвечать, если это может вам повредить. Суду решать, должны ли вы отвечать на те или иные вопросы.

— Суду?

— Вот именно, однако я советую вам придерживаться истины. — Вебстер сделал ударение на слове «советую». — Дело в том, фрекен Харм, что я располагаю некоторыми сведениями. И не я один. Задумайтесь над этим.

— Господи, но ведь я нисколько не лгала.

— М-м-м-м.

Вебстер достал довольно большую записную книжку, полистал ее, обратил вдруг пристальный взгляд на фрекен Харм. Сделал непроницаемое, весьма серьезное лицо. Фрекен Харм беспокойно ерзала на стуле, озираясь кругом в почти пустой гостиной, остановила глаза на шторах, лежащих на столе.

— Итак, господин Стефансен, его супруга и фрекен Энген регулярно бывали в доме Холмгрена? Но вам не приходилось замечать, что одна из дам и в одиночку посещала его?

Фрекен Харм подвинулась на стуле, поразмыслила, затараторила:

— Фрекен Энген навещала его. Я не считала это таким важным, когда давала показания.

— Вот как? Вы знали об этом? Именно об этом вас ведь расспрашивали. Стало быть, вы не сказали правду. А фру Стефансен навещала его?

— Нет, — ответила фрекен Харм.

Вебстер заглянул в записную книжку, обратил пристальный взгляд на фрекен Харм и строго разъяснил ей, что речь идет о чрезвычайно важном обстоятельстве, которое необходимо уяснить.

— Она приходила одна, верно?

— Нет, — повторила фрекен Харм.

— М-м-м-м. — Продолжая сверлить ее взглядом, Вебстер откинулся на спинку дивана, пробормотал: — Как знаете. Но учтите — правдивые ответы вам не повредят, напротив. — Тут же он быстро добавил: — В начале мая прошлого года вы вместе с фру Стефансен ездили в отпуск. Третьего мая сели на пароход, который шел в Копенгаген.

— Что же в этом противозаконного? Ха…

— Ничего. Но погодите. Куда вы направились из Копенгагена?

— Мальме, Гётеборг, Стокгольм, оттуда домой.

— В самом деле? Мне известно, что в Копенгагене вы получили у консула паспорта, чтобы поехать в Париж. И в этом тоже не было ничего противозаконного. Почему же вы держите это в тайне? Вы не говорите правду.

— Это личное дело.

— Только не для полиции. Вы вправе не отвечать на вопросы, но не вправе говорить неправду. Что вы делали в Париже?

— Ничего дурного. Посмотрели город, немного поразвлеклись. Нам не хотелось, чтобы дома узнали об этой поездке. Народ в поселке такой косный. Сразу обвинят в легкомыслии.

— М-м-м-м. Вы и фру Стефансен жили в разных гостиницах. Вам известно, где она жила и почему?

Фрекен Харм сказала название своей гостиницы, и Вебстер продолжал задавать вопросы, но тут она замкнулась, не пожелала больше отвечать. Задрала нос, надула губы, сделала кислую мину.

Тут Вебстер убрал записную книжку во внутренний карман пиджака, поднялся с важным видом и сухо произнес:

— Придется вам сейчас последовать со мной, фрекен Харм. Я вынужден арестовать вас. Дача ложных показаний. Серьезное дело, фрекен.

Лицо его было сурово, в душе же он улыбался над комедией, которую играл. Предъявил ордер на арест.

Результат не замедлил последовать. Фрекен Харм вскочила на ноги, закричала:

— О Боже, нет, вы с ума сошли? Не смейте трогать меня!

С визгом она забежала за стол и в страхе уставилась на полицейского, который молча смотрел на нее с непроницаемым видом.

Вебстер подошел к ней, сжал пальцами ее запястье:

— Сейчас же и отправимся.

Он сделал ударение на словах «сейчас же». Фрекен Харм упала на колени, взмолилась, рыдая:

— Боже мой, у меня скоро свадьба! О, господин Вебстер, я умоляю вас, не делайте этого, не делайте!

— Сядьте, — сказал Вебстер.

— О, господин Вебстер. Не делайте этого. Я боюсь.

Слова полились рекой… Фрекен Харм готовилась выйти замуж за человека, которого полюбила. Что, если ему вдруг станет известно про этот ужас? Она продолжала рассказывать о нем. Была ли она счастлива прежде? Никогда. Неужели Вебстер не пощадит ее? Она умоляла, обещала вести себя хорошо, сказать все, что знает, все до последней капли.

Вебстер в конце концов сжалился, поколебавшись для видимости, и услышал подтверждение того, что уже знал, плюс еще немало подробностей. Он все невозмутимо записал, кивая — дескать, все это ему известно. Необходимость вызывать фрекен Энген в качестве свидетеля отпала.

В половине восьмого он схватил такси и попросил водителя ехать как можно быстрее. Дело срочное, важное. Хотел было показать полицейскую бляху, но передумал. Не стоит зря привлекать внимание. Откинулся на сиденье, пробормотал:

— Доказательств все еще нет, но… Я думал, она знает больше.

17

Когда фру Стефансен открыла дверь, Вебстер услышал, как в прихожей зазвонил телефон. Отодвинув хозяйку в сторону, спокойно произнес:

— Это мне.

Взяв трубку, услышал возбужденный голос фрекен Харм:

— Это ты, Анина?

— Ну вот что, сидите там тихо, не то…

— О, Боже… — Фрекен Харм бросила трубку. Фру Стефансен первой вошла в гостиную, опираясь одной рукой на косяк, другую поднесла к полной груди. Вебстер живо последовал за ней, поддержал ее, помог сесть в кресло. Не раздумывая, открыл угловой шкаф и налил рюмку коньяка.

— Пейте, вам это нужно.

Она прижала ко лбу ладонь, смочила губы коньяком, растерянно посмотрела на Вебстера.

— Пейте до дна.

Она послушалась. Лицо мадонны порозовело. Она выпрямилась, сделала глубокий вдох. Вебстер медленно ходил взад-вперед по ковру, посматривая на хозяйку; ему было малость не по себе.

— Досадно, — пробормотал он. — Но ничего не поделаешь…

Громко произнес:

— Фру Стефансен, поверьте мне, лучше уж выложить все начистоту.

Он говорил твердо, но достаточно почтительно, будто сознавая, что дела ее плохи, однако не желая ее осуждать.

— У вас нет выхода. Нам многое стало известно.

Фру Стефансен привстала с кресла, как бы протестуя, но тут же села опять, повинуясь жесту руки Вебстера. Широкая ладонь его без слов давала понять — дескать, бросьте, нам все известно, все.

Откуда ей было знать, что этот полицейский, который прежде вел себя так сдержанно, не располагает ровным счетом никакими доказательствами. К тому же арест Стефансена, конфискация присвоенных им денег сильно поколебали ее позицию. Из самонадеянной особы, умеющей постоять за себя, она вдруг превратилась в маленького, растерянного, испуганного человека. Фру Стефансен была отнюдь не развязной гетерой, а красивой женщиной, способной на сильное искреннее чувство. Апломб и хитрость, которой хорошо владеют большинство женщин, теперь не могли ее выручить. Она сделала глубокий вдох и сказала:

— Я устала.

После чего тихо заплакала. Сидя в кресле, прикрыв глаза узкой бледной рукой, она казалась Вебстеру сказочно красивой. Он стоял посреди комнаты, заложив руки за спину. Ждал. Когда она немного успокоилась, достал маленькую сигару:

— Вы позволите?

Фру Стефансен безучастно кивнула. Должно быть, точно так реагировала бы, спроси он разрешения увезти рояль.

— Я постараюсь облегчить ваше положение. Положитесь на мое слово. От вас требуется чистосердечное признание. Это все упростит, и вы же потом почувствуете себя лучше. Вам не придется пожалеть о своей искренности. Дело было непростое. Мы сумеем оценить по достоинству правдивые показания.

Беседа развивалась отнюдь не гладко. Фру Стефансен то и дело принималась плакать, понурившись в кресле и прикрывая глаза ладонью. Вебстер ходил взад и вперед по комнате, наконец сел на стул напротив хозяйки.

— Наверно, вам не так уж сладко приходилось. Поверьте, я вас понимаю. Разрешите мне помочь вам. М-м-м-м. Ваш брак со Стефансеном не был счастливым?

Она уставилась на него влажными глазами, медленно покачала прекрасной головой, тихо сказала:

— Не был… Вы это знали?

Вебстер взмахнул широкой ладонью. Ему известно все, все.

— Простите, что я вынужден об этом говорить. Но все останется между нами, разве что мне станут задавать вопросы в суде. Вы возобновили отношения с Холмгреном, родили от него двух красивых детей. Очевидно, с ним вы были счастливы?

Она снова прикрыла глаза рукой, погодя медленно кивнула. Произнесла совсем тихо:

— Стефансен в этом смысле не был настоящим мужчиной. Это не моя вина.

Конечно, конечно.

— Кто же станет вас винить. Ни один разумный человек не будет вас упрекать, во всяком случае, в наши времена.

— В том-то и дело, что станут. — И тут же добавила с жаром: — Но теперь мне все равно. Я совершила ошибку. Не ушла от Стефансена тогда, вскоре после нашей женитьбы. Тогда я еще была нужна Холмгрену, потом уже нет. Я жалела Стефансена, не могла заставить себя уйти. Он был добрый. Добрым невольно сочувствуешь. Но на одном сочувствии не проживешь. Позднее я поняла, что можно, расставшись с человеком, сохранять подлинную дружбу, и это даже хорошо, потому что нельзя жить, питаясь только состраданием. Это не жизнь. Это смерть.

Вебстер не перебивал ее. Ей было необходимо излить душу, и он охотно слушал. Анина Росс, фру Стефансен, совершенно открылась следователю Вебстеру. Он молча слушал ее рассказ о Холмгрене.

— Я любила его, да-да, любила, как только вообще можно любить. Все прочее было мне безразлично.

Вебстер ощущал излучение сильного чувства, исходящее от красивой зрелой женщины. Изо всех признаний, какие ему доводилось слышать за многие годы, это особенно прочно запечатлелось в памяти.

Да, с Холмгреном она была счастлива, хоть это счастье и было краденое, условное, непостоянное. Она всей душой желала, чтобы он всецело принадлежал ей. Родила от него детей, красивых, здоровых детей, и мучилась при мысли о Стефансене, сострадая ему. Прошло несколько лет, и Холмгрен твердо заявил, что не женится на ней. А еще через несколько лет пришла беда: она почувствовала, что он охладевает.

— Фрекен Энген?

— Как, вам и это известно?

Вебстер взмахнул рукой. Ему известно все, все.

Фру Стефансен узнала про связь Холмгрена с фрекен Энген. Ужасно. Она была бессильна. Эта наивная простушка, фрекен Энген. Крупная рыжая девица, претендующая на роль настоящей женщины. Где его вкус? Конечно, она моложе, и все-таки?

Вебстер разумно воздержался от комментария.

Наконец Холмгрен порвал с ней, заявил, что так больше не может продолжаться. И осталась она у разбитого корыта. Не будь сына, Арвида, покончила бы с собой, это точно. Даже собиралась сделать это.

— Но ведь вы и после навещали Холмгрена.

— Да, навещала, но только вместе со Стефансеном. Все еще на что-то надеялась, но постепенно надежда умерла.

— Вы поехали следом за ним в Париж?

— Вам и это известно?

Вебстер кивнул. Разве ему не известно все? Она, конечно, думает, что он всесторонне осведомлен. Откуда ей знать, что у него по-прежнему нет никаких доказательств, что ей ничто не грозит.

Фру Стефансен отправилась в Париж вместе с фрекен Харм, Холмгрен отплыл в Антверпен за несколько часов до того, как дамы сели на пароход, идущий в Копенгаген. Решили проветриться. Заодно она собиралась просить у него денег для дочери и сына. Дома об этом не удавалось толком поговорить. Она считала, что он обязан выделить им приличную сумму, прежде чем оформит брак с фрекен Энген. Вот и надумала разыскать его в Париже. Такая вот мысль пришла ей вдруг в голову.

Вебстер слушал ее с удивлением, но виду не показал. Закурил маленькую сигару, кивнул.

Последние годы дела Холмгрена шли хорошо. Конечно, он подбрасывал денег на учение детей, но особой щедростью не отличался. Часто говорил: «Я выделю им и тебе кругленькую сумму — со временем. Спешить некуда».

Но теперь стало куда спешить. Фру Стефансен ждала, что он скоро женится на фрекен Энген.

Немногие дни в Париже не принесли фру Стефансен особой радости. Она общалась с ним в гостинице, надеялась, что он, быть может, вновь проникнется к ней расположением. Однако по большой части оставалась одна. У фрекен Харм были свои планы, тайный роман, она жила в другой гостинице, далеко от Монпарнаса. Фру Стефансен не встречалась с ней.

Вебстер кивнул.

— Да, она кое-что рассказала.

— Как? Она вам что-то говорила?

— Разумеется. — Тон Вебстера позволял заключить, что от фрекен Харм можно всего ожидать.

— Вот как? Эта кокотка…

— Она шантажировала вас?

— Ну да, она знала про мои отношения с Холмгреном, что я бываю в его доме. Ей нужны были деньги на обзаведение.

— Много?

— Несколько сот крон, около тысячи. Дескать, только взаймы.

— М-м-м-м. И Холмгрен вам ничего не выделил?

Холмгрен стал оправдываться тем, что как раз сейчас нет лишних денег. Потом, через несколько лет, выполнит обещание. Фру Стефансен считала, что у него есть деньги, боялась, что и потом ничего не получит. Из Парижа поехала домой в подавленном настроении.

— Вы встретили господина Сёдерлюнда?

Она уставилась на Вебстера. Ему и это известно? Разумеется, он знал все, все, этот спокойно сидящий на стуле человек с блестящей лысиной и добрыми глазами.

Летом и осенью фру Стефансен в утренние часы работала в конторе. Отчетливо видела, как происходит сближение между Холмгреном и фрекен Энген. Наблюдала за ними. Да и фрекен Харм не скупилась на сведения. Но теперь фру Стефансен думала только о деньгах. Она стала самкой, желающей защитить детенышей — своих и Холмгрена. Разве не обязан кормилец-самец помогать им? Она больше не доверяла ему. Подобно многим другим самцам, он начал крутить с другой самкой.

Фру Стефансен не употребляла таких слов. Но Вебстер правильно ее понял. Ошибиться было невозможно.

— Деньги? — пробормотал он. — Ну да, вы ведь знали, что завод посылает по почте крупные суммы. Стефансен говорил мне…

18

Близился решающий момент. От волнения у Вебстера щекотало под ложечкой, но он неторопливо закурил еще одну маленькую сигару, разогнал рукой дым, как будто именно сейчас было чрезвычайно важно выполнить эту процедуру.

Фру Стефансен, которая все время говорила тихо, монотонно, была так занята своим признанием, что, должно быть, даже не заметила, что ступила на опасную стезю. Тем не менее тут она остановилась, мешкая, опустила взгляд на лежащие на коленях холеные руки. Наконец произнесла с удивлением и обидой:

— Стефансен что-то сказал?

Вебстер почувствовал, что, возможно, совершил промах, и поспешил ответить:

— Вы ведь знаете, что Стефансен признался?

Не мог же он сказать, что Стефансен ни слова не говорил о вине своей супруги.

— Вернемся к этому позднее, — добавил он. — Продолжайте. Итак, деньги лежали в сейфе в ожидании отправки. Однако…

Не сводя глаз со скрещенных на коленях рук, фру Стефансен заговорила еле слышно:

— Я вовсе не собиралась так поступить, но тут представилась соблазнительная возможность. И на Холмгрена тогда была довольно зла. Пусть даже он поймал бы меня на этом, все равно я спокойно оставила бы себе, во всяком случае, часть денег на благо наших с ним детей. Без сомнения. Я распорядилась по-своему, но я была вправе так поступить ради детей.

Она глубоко вздохнула, посмотрела Вебстеру в глаза и снова опустила свою красивую голову. Мягкое, монотонное течение слов возобновилось. Он остерегался прерывать ее.

Обычно Стефансен относил на почту ценные письма. Но тут он почему-то начал нервничать и, насколько она поняла, попросту отказался делать это. Вскоре она сообразила, что у него задуман какой-то план. Он постоянно говорил ей, что нуждается в длительном отпуске, хочет совершить путешествие. Холмгрен был недоволен. Он собирался перейти на расчеты чеками, против чего Стефансен возражал. Дескать, так уж он устроен, хватит с него всех тех цифр, которыми и без того пестрят бухгалтерские книги. На самом-то деле причина была совсем другая. Стефансен желал располагать наличными в удобный момент.

Однажды Холмгрен, как обычно, пришел без пятнадцати час, минута в минуту. Попросил Стефансена выдать ему крупную сумму. Фру Стефансен сидела рядом с дверью в кассу; место фрекен Энген было у самого входа в контору. Обе услышали, как Холмгрен говорит о деньгах. Фрекен Энген встала, попудрилась перед зеркалом и ушла обедать. Она всегда уходила за десять-пятнадцать минут до перерыва. Это раздражало фру Стефансен, она понимала, что Холмгрен разрешил ей обедать дольше, чем Стефансену.

Кассир открыл сейф, написал письмо, запечатал его сургучом. Фру Стефансен внимательно прислушивалась. У них было заведено немного побеседовать перед обедом. Холмгрен так рано не ел, редко уходил из управления раньше четырех, когда отправлялся обедать домой. Так было и в дни выплаты денег, каждый раз.

Фру Стефансен остановилась, после долгой паузы продолжала свой тихий рассказ.

Первое время Холмгрен сам уходил с ценными письмами во внутреннем кармане. Это ее удивляло, потому что обычно на почту ходила она в свои рабочие часы.

Но однажды он вышел около часа из кассы с тремя ценными письмами и попросил ее сейчас же отнести их на почту. Дескать, квитанцию она может потом отдать Стефансену. Почта закрывалась на перерыв с половины второго до половины пятого.

Она взяла письма, пошла на почту, купила там несколько марок и поспешила домой с письмами в сумочке. Допускала, что Стефансен может потребовать у нее квитанцию, но не исключала возможности, что он забудет об этом. У нее был заготовлен ответ: «Эти деньги получит Арвид. Я поговорю с Холмгреном». Стефансен не стал спрашивать про квитанцию, и Холмгрен ничего не обнаружил.

Дальше последовали новые ценные письма, большие суммы. Она оставляла деньги себе, всего около ста двадцати пяти тысяч крон.

И тут наконец Стефансен заинтересовался, почему кредиторы не подтверждают получения. Она спокойно заявила ему, что эти деньги предназначены дочери и сыну. Не собирается их отдавать. Они хранятся в надежном месте. Холмгрен обещал ей еще большую сумму, но она сомневается, что он выполнит обещание. Он собирается жениться, официально дети не его, и когда он женится…

— Погодите. Стефансен знал, что Холмгрен — отец ваших детей?

— Да, он знал это. И давно уже смирился с этим. Сами знаете — со временем почти ко всему можно привыкнуть.

— Вряд ли ему понравилось, что вы оставили деньги себе?

В первую минуту фру Стефансен показалось, что мужа хватил удар. Они сидели за столом, он словно окаменел, долго не шевелился. Потом вдруг разразился безумным смехом, шлепнул себя ладонями по коленям и продолжал хохотать. Она привыкла, что он вообще почти никогда не смеется, даже редко улыбается.

— Этот смех его был не только безумным, он был отвратителен, — сказала фру Стефансен. — Я уже и не помнила, когда слышала нечто подобное.

Внезапно Стефансен уставился на нее и заявил: «Мы с тобой в полном праве взять на себя инициативу. Удивительно только, что решили действовать одновременно. Должно быть, не без причины. Оба, как говорится, дошли до точки. Пора что-то предпринять, и вот такая возможность представилась».

— Выходит, он понимал, что вашим отношениям с Холмгреном пришел конец?

— Да, он понимал, что Холмгрен окончательно порвал со мной, что на первое место выходит фрекен Энген. Сказал об этом в тот же вечер. Стефансен отлично соображает, голова работает отменно. Вот только работа его не увлекала, и, конечно, его угнетало нестерпимое состояние нашего брака.

Стефансен сказал супруге: «Я сейчас вернусь» — и отправился на завод. Она вышла на крыльцо, провожая его взглядом. Он сходил за тетрадями с расписками и за деньгами, которые присвоил, около шестидесяти тысяч крон. Показал ей тетрадки. Холмгрен расписался в получении около двухсот пятидесяти тысяч крон. Ниже Стефансен записал те суммы, которые оставил себе. Здесь расписок Холмгрена не было.

Итак, Стефансен заблаговременно задумал покинуть завод и страну с этими шестьюдесятью тысячами. Собирался оставить письмо Холмгрену, полагая, что тот не станет его преследовать после всего, что было. Но тут возникла фру Стефансен со своим коленцем.

И она, и фрекен Энген могли засвидетельствовать, что Холмгрен не один раз приходил в кассу за крупными суммами. Никто не видел, когда он поручал фру Стефансен отнести на почту ценные письма. Если Холмгрен надумает заявить в суд, они будут утверждать, что он сам брался отправить деньги по почте. И ничего не докажешь.

Однако в тетрадях значились шестьдесят тысяч крон без расписки Холмгрена. И Стефансена могли обвинить в растрате этой суммы, разбираясь в пропаже других денег.

Стефансен сказал жене: «Спрячь тетрадки как следует, подальше от нашего дома. Они могут тебе пригодиться. Он расписался за те деньги, которые остаются у тебя. Если найдет тетрадки, может их уничтожить. В самом крайнем случае скажешь, что нашла их среди моих бумаг. Тогда тебя не смогут привлечь к ответственности; может быть, и меня тоже. Разумеется, ты должна утверждать, что Холмгрен получил и те деньги, за которые не расписался. Как-нибудь справимся. Пусть расплачивается, он может себе позволить столько, и он наш должник. Я уеду. Буду за тридевять земель, прежде чем он обнаружит растрату. Тогда попробуй переговорить с ним. Он сдастся. Тебя никто не заподозрит». Часом позже Стефансен отправился с вещами в Осло. Он улыбался, был счастлив, точно мальчишка в начале каникул, радовался, что наконец-то осуществляются его мечты о большом путешествии.

А на другой день ей позвонили из больницы. Все-таки у него не выдержали нервы. И в тот же вечер Холмгрен отравился снотворным.

Фру Стефансен замолчала. В комнате воцарилась тишина. Она смотрела вниз, на свои руки, Вебстер долго созерцал абажур настольной лампы.

— Вы говорили мне, что в тот день, когда умер Холмгрен, он задержался вечером в управлении?

— Я придумала это.

— Однажды зимой вы отнесли тетради в библиотеку Холмгрена.

Вебстер назвал день и час.

— Но как же… Вам и это известно?

— Вы выкурили сигарету, выпили рюмку коньяка, сидя в кресле у камина.

— Боже мой!

— Между прочим, не так давно вы ночью взяли в его погребе две бутылки — портвейн и коньяк.

— Господи…

— Мы не сидим сложа руки. Не все сразу выясняется, но… Стефансен не спешил, память довольно долго не возвращалась. Почему бы ему сразу не вспомнить про те тетрадки?

— Все изменилось со смертью Холмгрена.

— Это только облегчало дело, — возразил Вебстер, не сводя глаз с абажура.

— Да нет, господин Вебстер. Легче вовсе не стало. Стефансен не хотел вспоминать. Может быть, и впрямь кое-что подзабыл в том состоянии, в каком он пребывал. Не знаю. Во всяком случае, я считала, что сведения о расписках Холмгрена должны исходить от меня, с соблюдением предельной осторожности. Подумайте только, господин Вебстер, мне предстояло лгать, говоря о человеке, который только что умер, человеке, который фактически был моим мужем. Конечно, я допускала, что он покончил с собой из-за денег, которые мы присвоили, хотя это было маловероятно. Непохоже на него так близко к сердцу принимать. Вряд ли эта сумма показалась ему такой уж огромной. Всякий раз, как я готовилась заявить полиции, что Холмгрен сам получал деньги, он словно появлялся рядом со мной, улыбаясь такой знакомой мне хмурой улыбкой. Мне делалось страшно при одной мысли о том, чтобы назвать его фамилию. Я не могла. Мне требовалось время. К тому же, когда тетрадки в конце концов появились, все выглядело вполне правдоподобно. Я заключила, что Стефансен в самом деле не помнит — или не хочет вспоминать, раз полиция держится пассивно и не допрашивает меня насчет тетрадок с росписями. Уже и осень прошла, и зима, а Стефансен все еще сидел в тюрьме. И я решила, что пора. Весной сказала Арвиду, что Холмгрен брал большие суммы в кассе, и попросила его сообщить об этом вам.

— Для чего вы отнесли тетради в дом Холмгрена?

— Я находилась в трудном положении, господин Вебстер. Здесь в доме был произведен тщательный обыск. Странно будет, сказала я себе, если они вдруг обнаружатся тут. Вообще-то они должны были находится в управлении. Туда я могла проникнуть только ночью. Но у меня не было ключей. И тут я вспомнила про большие стеллажи в библиотеке Холмгрена.

— М-м-м-м. Кстати, у вас нет ничего написанного Холмгреном, из чего было бы видно, что он намеревался выделить деньги вашим дочери и сыну? Я спрашиваю, чтобы помочь вам. Это может оказаться очень важно, сами понимаете.

— Я думала об этом, — сказала фру Стефансен. — Есть одно-единственное письмо. Он написал его, как только ему было сообщено о рождении Арвида. Холмгрен тогда был в отъезде, в то время он любил меня, новость о сыне обрадовала его, он забыл об осторожности. Вообще, насколько мне известно, Холмгрен редко писал личные письма, предпочитал слать открытки с приветами, да и то всем, кроме меня. Минутку, я сохранила его.

Она устало поднялась и подошла к старинной шкатулке красного дерева. Вебстер увидел, как она поворачивает замок одного ящика. Передняя стенка раздвинулась, и показалось длинное узкое потайное отделение. Фру Стефансен достала оттуда письмо и засушенные фиалки, а также восемь ценных писем на общую сумму сто двадцать пять тысяч семьсот крон с небольшим.

— Век живи, век учись, — произнес Вебстер. — Хитрая штука. Есть еще такие отделения?

Фру Стефансен без раздумья показала ему другие отделения, которые он уже обследовал дважды.

— Еще?

— Нет, только эти три.

Вебстер изучил механизм замка. Очень простая конструкция. У остальных ящиков были обыкновенные замки, и в передней стенке не содержалось никаких потайных отделений.

В письме Холмгрен энергичным косым почерком недвусмысленно извещал о любви к своей Анине Стефансен и о своей радости, что она родила ему сына. Заверял, что будет усердно трудиться, чтобы детям и матери жилось хорошо. Дело пока еще только развивается. Но в скором времени у него будет большое предприятие. Пока что он может выделить только тысячу крон, которые она получит, как только он вернется домой. Только не надо отказываться, ведь деньги ей, конечно, нужны. А в будущем на ее долю и на долю детей придется много тысяч крон, если только она вообще не решит все же порвать с супругом. В таком случае все, чего он сможет добиться, будет их общим достоянием.

Письмо несомненно было написано человеком энергичным и чуждым сантиментов, добрым и немного наивным.

— И вы не смогли порвать со Стефансеном?

— Не смогла, как ни странно. Лишь много позже стала подумывать об этом. Но тут уже Холмгрен был против.

— Конечно, письмо довольно старое, но все-таки для вас оно теперь чрезвычайно ценно.

— Оно облегчит мое положение?

— Несомненно, можете положиться на мое слово. Э-э-э, но как-то странно, что Холмгрен оставил себе часть ценных писем. Вы уверены? Учтите, абсолютно полное признание будет вам только на пользу. Если припрячете больше ста тысяч крон, это осложнит ваше положение, сами понимаете.

— Клянусь всем святым, я взяла только вот эти письма.

Глядя на Вебстера, она подняла руку для клятвы.

— М-м-м, не спешите клясться.

Он посмотрел на письма, проверил печати, осторожно вскрыл желтые конверты, пересчитал деньги и положил их обратно. Несколько раз произнес «м-м-м», убирая конверты в портфель.

Затем он положил на стол блокнот, пригладил воображаемые волосы, встряхнул вечную ручку. Написал: «Фру Анина Стефансен, урожденная Росс, число и год рождения, место рождения, родители — Фредрик Росс и Клара Берг, местожительство Шеберг. Ранее не судима». Он писал быстро и четко, в заключение прочитал запись вслух, внимательно поглядывая на фру Стефансен. Она ничего не стала менять и спокойно поставила свою подпись.

Когда Вебстер положил бумаги в портфель, она спросила тихо, устало:

— Ничего, если я сварю кофе? Мне нужно подкрепиться… Выпьете чашечку? Пару бутербродов? Или чай? Время еще позволяет? Сейчас довольно поздно. Вы не проголодались?

— Время? Действительно поздновато. Обычно я… Ладно, от кофе не откажусь. Я в самом деле с обеда ничего не ел.

Вебстер нахмурился. Перед его мысленным взором внезапно возникла дивная вечерняя трапеза у фру Эриксен. Он прокашлялся.

— Спасибо, кофе выпью. И пару бутербродов, пожалуй. В этом нет ничего дурного.

Он посмотрел на часы. Половина одиннадцатого.

Фру Стефансен устало поднялась и вышла на кухню, оставив дверь открытой. Он услышал, как она включает плиту и ставит кофейник, отворяет какую-то дверь, выходит, потом возвращается.

— Она могла ни в чем не признаваться, — пробормотал он. Подумал: «Решила, конечно, что Стефансен разговорился. Но все равно мы вряд ли могли бы привлечь ее к суду. Никто не видел, как она получила ценные письма от Холмгрена. А как с остальными участниками драмы? Придется мало-помалу вытягивать из них правду. Предпочитают не выкладывать все сразу. Похоже, она говорила правду, но кто знает. Не совсем четкие показания. Я уже неплохо продвинулся. Сто восемьдесят пять тысяч, и сдается мне, что скоро найдутся и остальные. Что-то в доме запахло беконом… Этот Холмгрен умер очень кстати. Десять процентов от ста восьмидесяти пяти тысяч — это восемнадцать тысяч пятьсот. Разве нижеподписавшийся Вебстер не заслуживает благодарности? Но десять процентов от трехсот десяти тысяч — еще лучше».

Фру Стефансен накрыла в столовой. Не скоро придется ей снова накрывать. Расторопная, дельная особа. Обходится своими силами, только в первой половине дня на несколько часов приходит домашняя работница. Дельная и волевая. Прирабатывала в заводском управлении. Хорошо шьет. Не сидит сложа руки. Он, Вебстер, изложит все это прокурору и суду. Как-никак, они к нему прислушиваются. Не так уж плохо обстоит ее дело. Вот и деньги обнаружены, во всяком случае, немалая часть. И Холмгрен в самом деле тут не без вины. Это его письмо… Постой, но ведь в таком случае дочь и сын являются его наследниками? М-да… Несомненно.

Симпатичная дама… Ходит из кухни в столовую и обратно в простеньком платье кирпичного цвета… Бледная, серьезная, высокого роста. Черноволосая, как и фрекен Харм, но куда благороднее. Не совсем его тип, слишком утонченная, так сказать, высокий класс. То ли дело фрекен Энген. Не будь он так счастлив в браке…

— Прошу, — сказала фру Стефансен.

— Пожалуй, помою руки сперва.

Он зашел в туалет по соседству с прихожей.

Яичница с беконом, аппетитные бутерброды, молоко, первосортный кофе известной марки, насколько он мог судить. Вебстер прокашлялся. Дельная особа. Симпатичная, заслуживает уважения. Он постарается сделать для нее все, что в его силах. Ее дела не так уж плохи, если только… Страшная мысль на миг посетила его, и не в первый раз. Он пожал плечами, выкинул ее из головы и приступил к трапезе.

— Бедняга Арвид, — сказала она.

— О, он сумеет правильно понять. Очень толковый парень, не пропадет, отлично устроится. На редкость толковый молодой человек., — сказал Вебстер, а сам подумал: «Как-то почтмейстер все это воспримет?»

Он поднялся вместе с фру Стефансен на второй этаж и оставался там, пока она укладывала в чемодан кое-какие вещи. Три смежные спальни… Ее спальня — у восточного торца; одна окнами на юг, бывшая детская, как было известно Вебстеру; спальня Стефансена у западного торца. Ванная окнами на север, большие чуланы по бокам. Супруги спали порознь. М-м-м-м.

В половине двенадцатого они сели в автобус на остановке поблизости от завода. Пассажиров было мало. Он сел на первое сиденье, она — где-то сзади. Около церкви во Фредрикстаде он остановил такси, показал полицейскую бляху. Лицо фру Стефансен было наполовину окутано шарфом, надетым поверх пальто, на голове была шляпа с вуалью. В пути они перебросились ничего не значащими репликами, но больше молчали. Шоферу оставалось только догадываться. Так они ехали километр за километром, десять, двадцать, тридцать, сто. В августовской ночи мимо проносились огни маленьких городов и селений. И вот наконец дорогая столица, Осло, каменные джунгли. Всего за два часа с небольшим.

Вебстер рассчитался с водителем перед жилым домом на улице Акер. Оттуда они медленно направились к тюрьме. Шли молча. И о чем бы им говорить во время этой прогулки?

19

Вебстеру требовалось еще раз допросить Стефансена. И фрекен Харм. Ее он решил пока оставить в покое, а Стефансена допросил в его камере. Но сперва прочел новое письмо от Сёдерлюнда, который сообщал некоторые подробности пребывания фру Стефансен в Париже. Ничего существенного, но эти сведения еще раз подтверждали, что ее близости с Холмгреном пришел конец. Мужчины почти все время проводили вместе. Когда у Сёдерлюнда кончался рабочий день, они куда-нибудь отправлялись вдвоем, без фру Стефансен. Холмгрен днем встречался с ней в ресторане за ленчем — и все.

Однажды, входя в гостиницу на Монпарнасе, Сёдерлюнд увидел, что фру Стефансен разговаривает на улице с одной дамой невысокого роста. Описание этой дамы вполне подходило к фрекен Харм.

Холмгрен оставил в гостинице записку Сёдерлюнду, назначая встречу в определенном месте, и тот сразу ушел. Уходя, заметил, что дамы беседуют с каким-то господином, явно хорошим знакомым. Он подробно описал этого господина. «Не знаю, насколько это важно, но полагаю своим долгом сообщить все, что мне известно. Холмгрен был моим лучшим другом».

Господин удалился, ведя дам под руку. На скандинава не похож.

«Фру Стефансен уверяла, что в Париже совсем не общалась с фрекен Харм, — сказал себе Вебстер. — Почему?»

Он немедленно написал письмо в парижскую полицию, распорядился перевести его и отправил срочной почтой. После чего проследовал по переходу в тюрьму, к Стефансену.

Стефансена одолевало нетерпение. Нельзя ли поскорее передать дело в суд?

— В вашем признании кое-чего недостает, — ответил Вебстер. — Чтобы суд первой инстанции вынес свое решение, признание должно быть полным и откровенным, как я уже говорил вам. Цените мои усилия направить вас по верному пути.

Стефансен немного поупирался, приглаживая сухой рукой свои красивые волосы с проседью, морща высокий лоб.

Вебстер понимал его. Не хочет выдавать жену. Вебстер уважал позицию Стефансена, помог ему сообщением, что жена уже призналась, но не стал говорить слишком много, умолчал о том, что она задержана.

Стефансен вскочил на ноги, глядя на Вебстера безумными глазами, снова сел. Потом произнес:

— Ну что ж, если она так решила. Она ведь не станет упрекать меня за то, что, я заговорил, верно?

Показания Стефансена в основном совпадали с показаниями жены. Она оставила себе сто двадцать пять тысяч крон. Относительно того, как отправлялись ценные письма, он ничего определенного сказать не мог. Всего Холмгрен получил двести пятьдесят тысяч и расписался за них в кассе. Каждый раз он засовывал конверты во внутренний карман пиджака и закрывал за собой дверь, выходя. Стефансен не брался утверждать, что отнести деньги на почту всегда поручалось его жене. Он запинался, говорил то одно, то другое. Вебстер никак не мог добиться полной ясности.

— Так это ваша жена сказала, что взяла себе только сто двадцать пять тысяч?

— Ну да, должно быть, так и было.

— Но вы считаете, что общая сумма денег, которые она относила на почту, была больше?

Стефансен не брался ответить точно. Он продолжал запинаться. Наконец произнес:

— Пожалуй, так оно и было. Я как-то не задумывался об этом. Она часто выполняла его поручения. Должно быть, на этот раз он сам пошел с теми ценными письмами.

— Вы не представляете себе, что он мог с ними сделать? Речь идет о значительной сумме. На почту эти деньги не поступили.

Стефансен не представлял себе, куда Холмгрен мог их деть.

Вебстер заглянул еще в три камеры этажом выше. Там сидели заключенные совсем другого типа, тертые калачи; один из них, большой шутник, попросил взаймы десять крон на кофе. Вебстер дал ему пять.

Два парня, убиравшие коридор, попросили у него жевательного табаку. Он отрезал им по куску фирменного продукта. Всегда носил в заднем кармане пачку. Сам не жевал табак, но у заключенных он пользовался спросом, и они не забывали такие маленькие подарки. Конечно, и среди них попадались мерзавцы, но таких было немного. Преобладали недалекие типы, склонные к пьянке, безвольные гуляки. Плохое детство, кто-то без царя в голове, кто-то очень уж бесшабашный, кто-то совсем безрассудный. Попадались довольно ловкие, да только эта ловкость их не выручала. Вебстер знал их. Не лучше, но и не хуже тех, кто блаженствовал на воле. Пожалуй, даже лучше, потому что часто были беспомощны перед лицом жестокой действительности.

Вебстер проследовал мимо камер по длинному коридору, спустился по лестнице, охранник отпер входную дверь. Прошел по переходу в здание управления. Сколько лет уже ходит он здесь. Почти все его знают — как те, что сидят в камерах, так и те, что в кабинетах. Считают Вебстера толковым, настоящим человеком. Он не щедр на обещания, но, уж если что пообещал, можно положиться на него, выполнит. Многимипризнаниями был он обязан тому, что его обещаниям верили.

Он вызвал из кабинета следователя-женщину, фрекен Ульсен. Выслушав его, она кивнула и быстро пошла по коридору. Он крикнул вдогонку:

— Ты уж помягче там!

Фру Стефансен еще не перевели в женскую тюрьму. Он остался ждать в коридоре. Когда она появилась в сопровождении фрекен Ульсен, ему бросилось в глаза, насколько она не вписывается в тюремную обстановку. Следователи оборачивались, провожая ее взглядом. Редкий случай, обычно они ни на что не обращали внимания.

Он положил на стол ее последние показания, внимательно прочитал и сразу взял быка за рога.

— Кто был кавалером фрекен Харм в Париже?

Его вопрос явно пришелся не по вкусу фру Стефансен. Она покраснела, побледнела, долго не могла успокоиться. Наконец ответила, что не была с ним знакома.

— Но ведь вы были вместе с ним и фрекен Харм?

— Нет… то есть встречались раз или два. Я не знакома… я не была с ним знакома.

— В прошлый раз вы заявили, что до отъезда из Парижа не встречались там с фрекен Харм. Почему вы так сказали?

Она помешкала. Затем сказала, что это не относится к данному делу, она не хотела втягивать фрекен Харм. У той был роман.

— Она договорилась встретиться там с этим человеком?

— Да.

— Стало быть, это не тот, за которого она выходит замуж?

— Нет, с ним она познакомилась потом, во Фредрикстаде. Понимаете, с тем, в Париже, ничего не получилось. Фрекен Харм страшно боится, что кому-нибудь станет известно про тот случай. Потому я и не стала говорить. Она взяла с меня слово.

— У фрекен Харм было много увлечений?

— Случалось. Она легко влюблялась, ей хотелось выйти замуж. Иногда она разочаровывалась, иногда они. А в этого безумно влюблена, боготворит его. Прошу вас, будьте осторожны, чтобы не напортить ей.

— Можете положиться на меня. Тот человек в Париже норвежец?

Фру Стефансен отвела взгляд, тихо ответила:

— Да, норвежец. Его фамилия Экеберг.

— Приехал туда отдохнуть?

— У него был короткий отпуск, он жил не вместе с фрекен Харм, в какой-то другой гостинице или в пансионате. Фрекен Харм случайно познакомилась с ним в Копенгагене. Им было по пути в Париж. Там он после исчез и не возвращался вместе с нами. Говорил, что работает в Копенгагене.

Фру Стефансен подробно ответила на вопросы Вебстера, однако личность норвежца оставалась невыясненной.

Вебстер довольствовался ее ответами, они звучали вполне правдоподобно. Случайная встреча, роман. В самом деле, не имеет отношения к делу. Ему нужно было только выяснить — почему она солгала, будто не встречалась в Париже с фрекен Харм. Ложь всегда настораживала его. Если она солгала здесь, могла солгать и в другом — например, относительно остальных денег. Экеберг? Что ж, в стране хватает Экебергов, и, если этот господин охотился за приключениями, он мог назвать вымышленную фамилию.

Вебстер попросил фрекен Ульсен проследить, чтобы фру Стефансен прилично кормили в камере предварительного заключения. Никто, кроме полиции, не знал, что она задержана. Сама так пожелала. Умоляла, чтобы сейчас ничего не говорили дочери и сыну. Однако пусть на заводе, если можно, думают, что она гостит у дочери. Вебстер передал об этом фру Эриксен через Ника Дала. Зная фру Эриксен, не сомневался, что та постарается всех известить.

Неделю спустя Ник Дал доложил, что фрекен Харм скромно обвенчалась со своим возлюбленным. Они втайне отправились в свадебное путешествие в Швецию. Красивый мужчина, оба счастливы. Ник Дал видел их на станции во Фредрикстаде, когда встречал там Этту в субботу вечером. Этта была чудо как хороша, серый в красную полоску осенний костюм, шляпа не больше спичечного коробка. И злая, потому что он подарил ей воротник из чернобурки. «Все девчонки ходят с такими воротниками». Ник Дал нашел выход. Продал чернобурку фрекен Энген и купил Этте новые часики. «Сигма», швейцарская фирма, роскошные часики, восемнадцать каратов. Пришлось здорово приплатить, потому что фрёкен Энген дала всего полторы сотни за чернобурку. В остальном ничего существенного.

Вебстер рассмеялся:

— Тоже мне полицейский рапорт.

В понедельник двумя неделями позже он уже не смеялся. Стал крайне серьезен. Потому что из Парижа пришло срочное письмо.

20

Срочный звонок в Копенгаген. Консул пообещал немедленно навести справки. Час спустя он снова говорил по телефону с Вебстером. Экеберг получил паспорт для поездки в Париж четвертого мая прошлого года, консул хорошо его помнил. Приятный мужчина. Он вовсе не работал в Копенгагене, приехал туда из Норвегии с удостоверением личности для поездок по Скандинавии. Разумеется, тот факт, что он покинул Копенгаген вместе с теми двумя особами, мог быть чистым совпадением. Консулу приходилось оформлять много паспортов для таких вылазок. Приехал человек в Копенгаген, и вдруг захотелось продлить маршрут. В бумагах значится Экеберг, но это может быть описка. В канцелярии консульства служит датчанин.

Вебстер позвонил в управление на Ратушной улице. Совершенно верно: господин Экеберг получил удостоверение для поездки в Копенгаген в начале мая прошлого года. Документ вручался через окошко, лицо получателя не запомнилось. Местожительство — Осло, Церковная улица, 100.

Установить, что по указанному адресу в самом деле проживает господин Экеберг, было проще простого, но это был совсем не тот Экеберг, которого искал Вебстер. И у него теперь возникла острая потребность побеседовать с фру Салтнес, бывшей фрекен Харм.

По его просьбе во вторник утром первым же поездом выехала во Фредрикстад фрекен Ульсен. Ей было поручено во что бы то ни стало привезти фру Салтнес в Осло, «под любым предлогом». Дескать, речь идет о важном допросе в связи с делом Холмгрена, который не терпит отлагательства. Пусть молодожены думают, что речь идет только о свидетельских показаниях. Тем более что Вебстер не был уверен, что ему придется ее арестовать.

Задача была по плечу фрекен Ульсен, опытному следователю с крепким сложением, твердой рукой, решительным взглядом, без особых предрассудков. Ей не раз доводилось слышать, как дамы кудахчут, видеть, как дамы хлопают крыльями. Провести фрекен Ульсен было не так-то просто. И под вечер она вернулась в столицу вместе с негодующей и испуганной новобрачной.

Да, испуганной, что не мешало фру Салтнес надувать губы и изображать обиду. Она прибегла к различным уловкам, попыталась сослаться на какие-то там параграфы, но обратилась к слезам, когда Вебстер изобразил специально заготовленное для таких случаев весьма озабоченное лицо. Сидя с задумчивым, даже печальным видом, в душе он веселился. Листая бумаги и посматривая на фру Салтнес (фрекен Харм), он, должно быть, казался ей этаким ревностным исповедником. Почтенным лысым священником. Вебстер прокашливался, бросая на нее осуждающие взгляды. Откуда ей знать, что он был бы не прочь положить ее животом вниз на свои колени и дать несколько не слишком сильных шлепков по шелковым штанишкам.

Он спрашивал, она отвечала, вытирая покрасневший курносый носик платочком с кружевами. Достала зеркальце и пудреницу, поправила черные волосы над хитроватым цыганистым лицом, за маленькими сережками с красным камешком.

То, что он из нее вытянул, более или менее совпадало с показаниями фру Стефансен. Действительно, в Копенгагене и в парижском поезде присутствовал некий Экеберг. Фру Салтнес умоляла Вебстера ничего не говорить ее мужу, которого явно любила всем сердцем.

Он попросил фрекен Ульсен позаботиться о ней. Никакого ареста, ничего серьезного, просто кратковременное задержание. Может быть, ей еще что-то известно, может быть, нет. Дамам предоставлялся случай потолковать между собой, обе неглупые. Неприятная история, особенно для новобрачной.

Вебстер знал, что судья не позволит держать под арестом человека без достаточно серьезных оснований, не сомневался, что ее выпустят завтра утром. В маленькой интрижке нет ничего противозаконного.

Он распорядился, чтобы купили хорошие продукты, коробку конфет, фрукты. Фру Салтнес (фрекен Харм) смягчилась. И когда полицейский твердо обещал ничего не говорить супругу, смирилась с тем, что ее задержали.

Экеберг?.. Память Вебстера не хранила никакого конкретного Экеберга. Обычно она его не подводила. А впрочем, кажется, эта фамилия где-то звучала — возможно, в деле, которое вел какой-нибудь другой следователь. Он заглянул в архив, который помещался в том же коридоре.

Здесь ему сообщили, что был человек, который один раз назвался Экебергом, в других случаях — другими фамилиями: Шёберг, Треттеберг, Вильберг. При последнем задержании он был как раз Экеберг. И теперь как будто выбрал фамилию, оканчивающуюся на «берг». Видно, очень нравилось ему это окончание, никак не желал с ним расставаться. Настоящая его фамилия Людвиксен, но ему разрешили сменить ее, после того как он несколько лет подряд держался в рамках закона. Ведет вполне пристойный образ жизни в заводском поселке где-то на юге страны. Расторопный малый, великий пожиратель женских сердец.

Домашние работницы, девицы, замужние женщины — все годились, лишь бы доверяли ему свою сберегательную книжку. Стильный тип. Покупал в рассрочку гоночные автомобили, носил фуражку с эмблемой Королевского клуба автомобилистов и морочил голову добрым людям, особенно женщинам. Пять раз судим за брачные аферы. Последний раз сидел десять лет назад. Сейчас ему сорок пять, ведет, насколько известно, безупречный образ жизни.

Ничто не говорило о том, что это тот самый человек, которого искал Вебстер. Тем не менее он попросил показать ему альбом с фотографиями преступников. Тем более что смог припомнить и дело Экеберга.

Вебстер был не из тех, кого легко ошеломить, но на этот раз он едва не свалился со стула, уставившись на фотографию.

— Вот это да! Сразу все стало ясно.

— Ну, конечно, — пробормотал он.

Фрекен Ульсен привела фру Салтнес (фрекен Харм), и та сразу ударилась в слезы, когда ей показали фотографию.

— Боже мой, — рыдала она, — он преступник?

Вебстеру не сразу удалось ее успокоить.

— Вы любили его?

— Я его обожала.

— Он брал у вас деньги взаймы?

— Никогда, ни одной кроны. Напротив, он был очень щедр.

Вебстер сел за пишущую машинку. Отстукивал строчку за строчкой. Господи, до чего все просто.

Дамы хорошо знали этого господина. Фрекен Харм влюбилась и была только рада, что он решил ехать вместе с ними в Копенгаген. Там рассказала ему о планах посетить Париж. Он не замедлил обзавестись паспортом. Фру Стефансен была недовольна. Ей хотелось сохранить в тайне этот вояж. А его тайна вполне устраивала. Он тоже предпочитал, чтобы никто не знал о парижской экскурсии, предложил называть его «господин Экеберг». И они так привыкли к этому, что только так и говорили, почти забыли ею настоящую фамилию.

Уже в поезде фрекен Харм заметила, что он заглядывается на фру Стефансен, и в Париже это стало еще очевиднее. И до отъезда домой решила поставить крест на их отношениях.

— А фру Стефансен?

— Она продолжала вздыхать по Холмгрену, плакала из-за него. С Экебергом, похоже, потом совсем не общалась. В Париже они каждый день проводили вместе час-другой, все трое. Фру Стефансен ни разу не встречалась с Экебергом наедине.

Вебстер выдернул лист из машинки, быстро вышел в коридор, жестом вызвал туда же фрекен Ульсен.

— Уведите ее.

С этой минуты Вебстер двигался быстрее, говорил отрывисто, сохраняя невозмутимое выражение лица, точно врач, готовый вынести свой вердикт. Выписать нужные рецепты, поместить пациента в больницу, на очереди другие пациенты, нет времени на пустые разговоры. Удовлетворение и облегчение при мысли о том, что преступление раскрыто. Спокойствие, уравновешенность. Задача решена, все нити распутаны, можно пожинать плоды.

На такой стадии следствия Вебстер наращивал темп, не давал себе передышки. Это вовсе не означало, что он носился с красным лицом и сверкающими глазами, жадно глотая воздух. Нет, просто он не позволял себе долго засиживаться где-либо, раскручивал дело. Зайти в архив, провести короткий допрос, живо пройтись по коридору к новой цели твердым, решительным шагом, некогда чесать языки с коллегами.

К шефу.

— Да-да, все точно, совершенно ясно, проще простого. Дамы наврали мне с три короба. Я не мог понять, как это Холмгрен взял деньги, после чего они куда-то исчезли. Что-то тут не сходилось. Подумал, что фру Стефансен решила припрятать денежки на будущее. Но и это выглядело сомнительно. Не сомневался, что она лжет, утверждая, будто Холмгрен послал ее на почту отправить около половины суммы, которую мы разыскиваем. Холмгрен никуда ее не посылал. Теперь уж мы добьемся от нее полного признания. Приходится вытягивать слово за словом. Знакомая картина. Мы располагаем доказательствами, что яд куплен в Париже, знаем день и час, есть превосходное описание внешности покупателя. И все же получить признание по этой части будет нелегко, и будет трудно заполучить остальные деньги. Они надежно спрятаны. Посмотрим…

Фрекен Ульсен сходила в камеру предварительного заключения за фру Стефансен. Вебстер сидел за пишущей машинкой, когда та вошла в его маленький кабинет — бледная, красивая, в платье кирпичного цвета.

— Ну что ж, фру Стефансен, продолжим. Надеюсь, теперь мы поставим все точки. Думаю, больше мучить вас мне не придется. От скольких хлопот вы могли бы избавить нас, если бы время от времени не приукрашивали истину. Ладно, не все дается сразу. Вообще-то не стоит так уж упорно запираться. Конечно, всякое бывает, я понимаю. Но в данном случае… Сколько лишних хлопот, печалей и переживаний могли бы избежать. В таких случаях краткий путь — самый лучший. Быстрее и надежнее достигаешь цели. Право, в этом есть смысл. С вашей стороны благородно, что вы защищали мужа, и вам это почти удалось. Но только почти. Возможно, благородно защищать еще кого-то. Я вас отлично понимаю. Отнюдь не дурное качество. И строго говоря, вы заслуживаете того, чтобы у вас осталась часть денег Холмгрена. Смягчающие обстоятельства. Возможно, перехватили через край с самоуправством, но ведь были основания. Суд несомненно посчитается с определенными обстоятельствами.

Он потер гладкую лысину, полистал папку, прочел несколько строк.

— Гм-м. Итак. Значит, Холмгрен оставил себе сто двадцать пять тысяч крон, столько же взяли вы. Можно подумать, что вы договорились о дележе?

— Нет, что вы.

— Да уж, дело обстояло не так просто. Я предлагаю изменить ваши показания, начиная с тех слов, где вы говорите, что Холмгрен поручал вам относить на почту ценные письма.

Слабый протест фру Стефансен.

— Нет-нет, господин Вебстер. Как я говорила вам тогда у себя дома, так все и было. Я ведь призналась. Я не взяла больше того, что сказала. Поверьте…

Он не слушал ее, с улыбкой подвинул к ней толстый альбом с фотографиями.

— Попрошу вас…

Она ахнула, всхлипнула. Уставилась на фотографию, оперлась локтем о стол, опустила лицо на ладонь. Бледный овал. Длинные темные дуги ресниц над бледной щекой. Блестящие черные волосы, чудесные волосы… Он смотрел на нее с чувством, близким к благоговению. Красива, прекрасна… Грудь вздымалась и опускалась. Казалось, она уснула. Изящное белое запястье, длинные тонкие белые пальцы, кисть, созданная для ласки, губы, созданные не только для приема пищи.

Глаза медленно открылись — карие, не слишком большие. Вебстер поежился. Подумал: «Мужчина, который… Считай, пропал. Этот Холмгрен, должно быть, был со странностями. Надо будет намекнуть судье».

Глядя на фру Стефансен, Вебстер сбавил взятый им темп, произнес почти смиренно:

— Холмгрен сам унес все деньги, верно? За исключением шестидесяти тысяч, которые Стефансен оставил себе, но двести пятьдесят тысяч унес. Я вижу, вы устали, фру Стефансен. Но придется вам потерпеть. Он не использовал вас как посыльного?

Она подняла лицо, посмотрела на него с печальной улыбкой.

— Вы ведь не откажетесь сделать для меня все, что можно, господин Вебстер?

Он взмахнул широкой ладонью.

— Можете не сомневаться. Ничего определенного обещать не могу, но… Я вас слушаю, говорите.

Она кивнула медленно, задумчиво, произнесла устало:

— Что ж, пожалуй, и впрямь стоит поставить точки.

Вебстер записывал ее показания, задавая вопросы.

Иногда бормотал:

— Так, так, все точно.

21

После отменного обеда Вебстер доехал на трамвае до Восточного вокзала, взял билет до Фредрикстада и в ожидании поезда зашел в ресторан выпить кофе. На улице шел дождь — теплая сентябрьская морось. Кругом сновали люди. Чемоданы, плащи, зонты. Вебстер спокойно пил кофе, ни на кого не глядя, видя все.

На этот раз он поехал вторым классом, всю дорогу курил отличные маленькие сигары, читал недурную книгу. О деньгах и о любви. Время от времени откладывал ее в сторону, смотрел в дымный воздух перед собой, точно прислушиваясь, снова принимался читать.

Поля и перелески одевались в осенний убор, зерно отливало золотом. Осень, зима, весна, лето, осень. Скоро пойдут долгие темные ночи и короткие дни, и выйдут на охоту волки. Придется Вебстеру налечь на работу. Что ж, он никогда не бил баклуши.

Мужчина напротив управился со своей газетой и заговорил с Вебстером, когда тот отложил книгу.

— Для меня хуже нет — путешествовать поездом, — сказал он. — Вам много приходится ездить?

— Да уж, надоедает. Вы можете мне объяснить, почему поезда не заменят трамваями?

Пассажир заключит, что Вебстер — коммивояжер. Он и впрямь походил на состоятельного коммивояжерa — плотного гурмана с венчиком волос вокруг лысины. Солидный немногословный человек. За разговором не заметили, как доехали до Фредрикстада. Небо прояснилось. Чистый прохладный воздух.

Местные жители фланировали в сумерках по Нюгордской улице. Прислушиваясь к местному говору, Вебстер улыбнулся и поспешил на автобусную остановку.

Фру Эриксен заинтриговало его появление.

— Мне надо потолковать с Бугером. Вы можете накрыть ужин у фотографа?

Живо пересек коридор, весело крикнул в дверях:

— Добрый вечер. Ник Картер!

Фру Эриксен принялась накрывать на стол, улыбаясь своей кисло-сладкой улыбкой. Вебстер погладил ее по плечу. Малость костлявая, неуклюжая, в годах. Она стала заботиться о своей внешности, лучше одевалась, следила за прической. Кажется, даже пудриться начала… Вебстер относился к ней с большой симпатией, а она явно была слегка влюблена в него.

Ник Дал не мог сообщить ничего интересного. Почтмейстер поздно вечером бродит по улице — должно быть, ждет, когда появится фру Стефансен.

— Он пообещал продать мне меду недорого, — пробормотал Вебстер. — Собираюсь обзавестись участком где-нибудь в районе Аскера. Фрекен Энген?

— Крутит с Якобсеном с лесопильного завода. Видно, они поладят. Странный вкус у нее. Не терпится выйти замуж толстушке.

— Это точно. Ник, они поладят. Подходящая женщина для настоящего мужчины. Ах, какая семга…

Этта настаивала на том, чтобы они обвенчались до Рождества. Ник Дал предпочитал сперва обзавестись собственным домом. Скопил кое-какие деньги, но на дом еще не хватает. Поделился своим убеждением, что никому не следует жениться, пока нет своего дома со всем, что положено, и чтобы никаких долгов.

Вебстер предложил сходить всем в театр через несколько дней — он с супругой, Этта и Ник Дал.

— Как только завершим следствие. Выдержанный сыр должен быть именно таким, с плесенью. Супруга не выносит его запаха в доме, вяленую рыбу тоже. Я получаю то и другое прямо из Халлингдала, сыр от одного фермера и горную форель, жирную, как сливочное масло.

Ник Дал включил радио, где-то далеко за рубежом играл симфонический оркестр. Чай, маленькие сигары, музыка — благодать.

Вебстер позвонил Бугеру домой.

— Приезжай немедленно, надо потолковать об этой растрате. У меня мало времени, должен сегодня же вечером вернуться в Осло. Заводи машину, быстрей управимся.

Повернулся к Нику:

— Схожу-ка я к почтмейстеру за медом. Поедешь со мной в Осло вечером?

Он постоял посередине комнаты, пожал плечами, взял шляпу и вышел через веранду на улицу, объятую мраком.

В доме почтмейстера свет горел только в окнах заднего фасада. Вебстер постучал в дверь черного хода. На сверкающей чистотой кухне сидела супруга почтмейстера с вязаньем в руках. Пахло зеленым мылом. Она встала, высокая, худая, усталая женщина, отложила вязанье. Клетчатый передник плотно облегал узкие бедра. Она выглядела такой же чистой, как ее кухня. Длинная, желчная, неприветливая… Светлые волосы были причесаны влажным гребешком, блеклые глаза враждебно щурились.

— Его нет дома. Скоро придет. Мед? Ничего не знаю. Спросите его сами.

Она не предложила ему сесть. Что-то зажужжало в соседней комнате, где помещался коммутатор. Вебстер заметил, что она хромает. Услышал угрюмый голос:

— После девяти за минуту на пятьдесят эре больше.

— Неудивительно, — пробормотал Вебстер, — что он пасется на чужих лугах.

Тяжелые шаги на крыльце.

— Вы уж извините, господин почтмейстер. Хочу вот купить у вас меда.

— Меда?

Вебстер шагнул ему навстречу, тихо произнес:

— Может быть, побеседуем у фру Эриксен? Думаю, так будет лучше.

Почтмейстер сжал, разжал кулаки. Съежился, побледнел. Отчетливо проступила на лице черная щетина.

Красивый, рослый, складный. Мужчина что надо. На лбу — черная косая челка. Лицо серьезное, вдумчивое, как и подобает зрелому мужчине. Типичный кумир миллиона женщин на земле, да и на том свете тоже.

Вебстер снова почувствовал себя маленьким и невзрачным рядом с крепышом-почтмейстером, который стоял перед ним, уставившись в пол черными глазами. Как не позавидовать его модному плащу, но больше всего — роскошной шевелюре…

Внезапно между ними возникла супруга. Резко выпалила:

— Ну, и в чем дело?

— Нам надо побеседовать у фру Эриксен, Хельберг, — сухо произнес Вебстер.

Слышно было, как мимо дома Холмгрена проехала автомашина. Она остановилась рядом, перед домом фру Эриксен. Кто-то протопал по крыльцу в кафе. Все трое прислушались. Почтмейстер пододвинул к себе белый венский стул, тяжело опустился на него, скользнул глазами по Вебстеру, остановил взгляд на столешнице. Вытянул одну руку, сжал кулак, так что кожа, покрытая черными волосками, побелела.

— Что, опять с какой-нибудь бабой связался?

Почтмейстер поднял голову, злобно поглядел на нее черными глазами.

— Ступай, ложись спать.

— Нет, вы только послушайте. Опять в тюрьму загремит? Я сразу догадалась, когда вы вошли и заговорили про мед. Каждый вечер где-то слоняется. Не иначе, баба, сказала я себе.

— Извините, — сказал ей Вебстер. И ему, сухо: — Итак, мы тотчас пойдем к фру Эриксен.

— Туда ему и дорога. Хорош.

Почтмейстер резко поднялся, грубо отодвинул ее в сторону. Угрожающе посмотрел на обоих.

— Попрошу без фокусов. Я вооружен. Вы арестованы.

— За что?

— Раз уж вы желаете услышать это в присутствии супруги — вы присвоили ценные письма Холмгрена.

— Ах вот как дело обстоит на этот раз? — Она живо проковыляла к плите — эмалированной белой электрической плите новейшей конструкции — и стала сыпать едкими, злыми словами: — Конечно, я знала — что-то неладно. Думала, опять что-то с бабами. Давно уже держится на этот раз. Он и ко мне примерялся, пробовал обобрать. Да только ничего не вышло. Повела его под венец. Так и сказала: либо в тюрьму, либо под венец.

— Заткнись, длинное чучело.

Вебстер закурил трубку.

— Нет уж, пусть послушает. Он попытался меня обобрать, Вебстер, как обдирал других баб. И даже отчасти преуспел. Но тут я спохватилась и приняла меры.

— Вот как?

Вебстер посмотрел на нее. Изможденная, ожесточившаяся, злая. Должно быть, и три года назад, когда они поженились, была примерно такая.

— Ну, пошли.

— Мне надо бы кое-что взять с собой?

— Вам передадут потом. Пошли.

Почтмейстер явно колебался. Поднял воротник плаща, обвел взглядом светлую кухню, взял со стола шляпу, надел, поправил. Красивая новая мягкая шляпа с широкими полями. Вебстер посмотрел на свою — хорошая шляпа, но не такая шикарная.

Вдруг жена почтмейстера живо подошла, хромая, к супругу. Они были одного роста, но она казалась выше него. Вебстер шагнул к ним:

— Не смейте трогать ее.

Она подняла костлявую красную руку и погладила мужа по щеке. Неловкая ласка.

— Ну, скажи же, что я тебе немного нравилась, хоть немного, а? Боже, я так тебя люблю.

Он коснулся ее плеча, обнажил в улыбке крепкие белые зубы:

— Все в порядке, Огот. Нам было неплохо вместе.

Она прижалась к нему.

— Я буду ждать, сама справлюсь здесь со всеми делами.

Он мягко отодвинул ее, улыбнулся, спокойно повернулся кругом и вдруг в два шага очутился за дверью и пропал в кромешном мраке.

Вебстер ринулся вдогонку, но почтмейстер оказался расторопнее. Вебстер пересек бегом газон за домом, по капустным грядкам добежал до забора. Услышал, как почтмейстер взбегает вверх по склону бугра, потом звук шагов пропал.

Вебстер поспешил к дому фру Эриксен. Бугер сидел с местной газетой в руках, поднялся, широкий в плечах, точно шкаф. Мигом сел в машину, чтобы привезти ищейку, вернулся через четверть часа.

Чертова темнота, — пробурчал он.

Они прошли в дом почтмейстера. Вебстер сел на телефон, позвонил полиции во Фредрикстаде, Сарпсборге, Халдене, Моссе, Осло, связался с приставом. Повсюду расставили посты. Жена почтмейстера молча смотрела на него с ненавистью, щуря блеклые глаза, выпятив нижнюю губу.

Ищейке дали понюхать носок, башмак, пиджак. Она посмотрела на плечистого Бугера, взвизгнула, обнюхала пол в кухне, следы на огороде, пискнула, остановилась перед забором. Волк с человечьим разумом и фантастическим чутьем.

— Проклятая темнота, — сказал Бугер. — Он уже далеко. Силен, как медведь, чертяка. Небось пяток километров уже отмахал. Бесполезно преследовать в темноте. Завтра все равно его поймают. С таким-то ростом…

— Черт дери, — пробурчал Вебстер, — надо было сразу наручники надеть. А сейчас обыщем дом. Жена могла… Ордер при мне, дело серьезное. Фотограф поможет.

— Фотограф?

— Да, я его хорошо знаю. Толковый парень. Попросим присоединиться. Вряд ли почтмейстер держит деньги в доме. А впрочем, кто знает. Они часто допускают такие промашки.

Вебстер вошел в дом фру Эриксен через веранду, не включая карманный фонарик.

Выйдя вместе с Ником из дома, они постояли около автомобиля с выключенными фарами. Фру Эриксен возникла в дверях, высунула голову, ничего не увидела в темноте, снова закрыла дверь. Свежий прохладный воздух, тишина…

Внезапно до них от забора за домом почтмейстера донесся какой-то звук. Что-то скрипнуло. Долго было совсем тихо, потом словно кто-то прошел по капустным грядкам. Вебстер схватил Бугера за руку, прошептал:

— Погоди, не спускай собаку. Держи наготове фонарик, Дал.

И опять слабый звук где-то возле самого дома, как будто кто-то открыл ящик.

— Давай.

Волк стрелой беззвучно исчез во мраке. Тут же послышалось сдавленное рычание, топот ног, крики и брань.

Все трое бросились на звук, и в свете яркого фонарика им представилась необычная сцена. Рослый почтмейстер вертелся, будто волчок, собака висела на его руке, пальцы которой сжимали блестящую жестяную коробку. С одного улья была снята крыша.

Бугер ударил почтмейстера по шее сзади, тот упал и не успел опомниться, как на него уже были надеты наручники. Его оттащили к автомобилю. Долговязая супруга стояла в дверях кухни, поднеся к горлу худую кисть. Другой рукой она грозила полицейским, крича что-то неразборчивое.

Быстро доставив арестованного в участок, они вернулись, чтобы произвести обыск. Супруга не стала возражать, только бросила злобный взгляд на Вебстера и побежала к соседке, фру Эриксен.

В этот вечер Вебстеру везло. Везение иной раз сопутствовало ему… Вот он роется в верхнем ящике комода в мансарде. Какого только хлама тут не было — шнурки, рожки для обуви, пробки от пивных бутылок, кнопки россыпью и в коробке, спички, старый жевательный табак, словарь иностранных слов, старые перочинные ножи, старые календари, газетные вырезки, веревочки, булавки, шурупы, ластики, пустые чернильницы, баночки с высохшей ваксой, рисовальный набор, сломанные трубки, фотопленки, старинная Библия, легкомысленные парижские открытки, сухие семена, путеводитель по Парижу, старая губная гармоника, кипа печатных и машинописных руководств по огородничеству и пчеловодству, маленькие рекламные листовки, прилагаемые к туалетной воде и кремам для бритья. И еще всякая всячина.

Вебстер рылся в ящике, ворча себе под нос. Он узнавал собственные привычки. Сколько раз жена говорила: «Господи, какие же вы, мужчины, чудаки. Вот возьму да опростаю этот ящик». Но исполнить свою угрозу не смела. Ему вспомнились мальчишечьи карманы: гвозди, рыболовные крючки, спички и еще бог знает что.

В руке у Вебстера оказался тонкий листок. Он присвистнул, поежился, осмотрелся кругом в мансарде почтмейстера. Вебстер не знал французского языка. Но череп и кости по-французски тоже череп и кости. Он прочел по буквам мудреное название и понял, что держит в руке инструкцию по употреблению снотворного. Больше ничего не обнаружил, однако живо спустился вниз и сказал Бугеру:

— Сейчас и повезем его в город.

Фру Эриксен приготовила кофе покрепче.

В два часа ночи почтмейстер был надежно заточен в одной из камер на Мельничной улице, 19.

В жестяной коробке лежала вся недостающая сумма — сто двадцать пять тысяч семьсот крон с небольшим. Почтмейстер был вполне обеспечен и явно не собирался сразу расходовать присвоенные деньги.

22

Когда фрекен Ульсен на другой день в десять утра привела в кабинет Вебстера фру Салтнес (фрекен Харм), он как раз приготовился съесть банан. Вебстер каждый день в это время ел бананы, особенно он любил сладкие ямайские плоды. Он приветливо кивнул, предложил фру Салтнес садиться, протянул ей кулек с бананами. Она взяла банан, очистила его, всхлипнула.

— Мой муж… О, какая ужасная ночь!

— Могу заверить вас, что кое-кому пришлось куда хуже. Вам не следует расстраиваться. Я звонил вашему мужу, все в порядке. Он рассчитывает, что вы успеете приготовить обед к тому времени, когда он вернется домой с работы.

Вебстер улыбнулся.

— О, огромное спасибо, я не сомневалась…

— Пара вопросов, прежде чем вы уйдете. — Вебстер придвинул стул к столу, вставил лист в пишущую машинку; отеческим тоном посоветовал ей придерживаться истины. — Так будет лучше. Не стоит портить отношения с полицией. Вы не сидели бы здесь, если бы раньше говорили правду. Вы познакомились с Хельбергом сразу, как только он приехал в заводской поселок?

Фру Салтнес (фрекен Харм) познакомилась с почтмейстером за полгода до поездки в Париж. Первое время он редко навещал Холмгрена, но потом визиты участились, и всякий раз он приходил один, притом довольно поздно. Фрекен Харм прониклась к нему симпатией — очаровательный мужчина, повидал свет. Она влюбилась. Без последствий. Он не ответил ей взаимностью.

— Он был знаком с фру Стефансен?

Почтмейстер познакомился с фру Стефансен перед самой поездкой в Париж, в Копенгагене. В Париже она все вздыхала по Холмгрену, никогда не оставалась наедине с Хельбергом, который все сильнее влюблялся в нее. Он уже не мог скрывать своего чувства, даже от фрекен Харм. Прямо вслух говорил — дескать, много женщин довелось узнать, но впервые влюблен по-настоящему. От одного имени Холмгрена ему кровь ударяла в голову.

— Он готов был взорваться, этот детина.

После возвращения домой он ни разу не заходил к Холмгрену, только однажды появился осенью, когда тот позвонил ему и попросил принести меду. В тот раз он попросил фрекен Харм устроить небольшую вечеринку во Фредрикстаде у ее жениха. Покраснел, точно школьник, и так умолял ее, что она пожалела его и пообещала что-нибудь сделать. Однако фру Стефансен не захотела встретиться с ним.

— Он ей не нравился?

— Почему, нравился, но она не желала никаких новых любовных связей.

— Стало быть, вы уверены, что тогда у них не было интимных отношений?

— Они совсем не общались, во всяком случае в то время.

— Очень важно. — Вебстер подумал: «Значит, она не могла ничего знать о покупке того пузырька».

— А потом вы что-нибудь замечали?

Недели две спустя фрекен Харм увидела, как они стоят и разговаривают друг с другом в сумерках за сараем Хельберга. Она не слышала, о чем шла речь, они, естественно, говорили тихо. Видела только два силуэта — женщину и высокого мужчину.

Всякий раз, как он пытался подойти к ней вплотную, она выставляла руку вперед и отступала на шаг. Когда она затем побежала вниз по дороге, фрекен Харм узнала ее. Сама фрекен Харм стояла у окна в темной комнате.

Позже она ни разу не видела их вместе. А через неделю Холмгрен умер.

— Холмгрен говорил, что ждет гостей в тот вечер, который предшествовал его смерти?

Холмгрен никого не ждал. Он всегда предупреждал ее, если ожидались гости. Фрекен не исключала возможности, что его навестит фрекен Энген. В ту осень они использовали каждую возможность для встречи.

— У Холмгрена было заведено пить белое бордо? Я как-то забыл спросить вас об этом.

Фрекен Харм вдруг задумалась, на лице ее отразилось замешательство.

Нет… Холмгрен никогда не пил белое бордо, никогда. Он не любил его. Хотя в погребе стояло отличное бордо.

— М-м-м-м. — Вебстер побарабанил пальцами по столу, пригладил воображаемые волосы. — Скажите, фру Салтнес, а Хельберг любил белое бордо?

Она как раз об этом сейчас подумала. Экеберг, он же Хельберг, всем винам предпочитал сладкое белое бордо. Скажем, виски с содовой никогда не пил, тогда как Холмгрен не прочь был опрокинуть стаканчик перед сном.

— Неужели, господин Вебстер, вы полагаете, что Хельберг?.. Я думаю о той бутылке, которая стояла на тумбочке Холмгрена, когда я утром нашла его мертвым.

Вебстер не стал отвечать, и вскоре по лестницам полицейского управления сбежала вниз счастливая фру Салтнес (фрекен Харм).

В одиннадцать часов было подписано постановление о заключении Хельберга в тюрьму. Помимо Вебстера присутствовали прокурор и начальник управления уголовной полиции.

Хельберг признал себя виновным в присвоении ста двадцати пяти тысяч семисот крон.

Когда прокурор заявил, что есть все основания обвинить его в убийстве, Хельберг мотнул головой и не стал отвечать. Его вывели, и начальство поздравило Вебстера.

Каждое утро Вебстер шел по переходу в тюрьму. Случалось, он посещал Хельберга и около восьми часов вечера. Посидит молча с серьезным лицом. Вечернее освещение создавало особую атмосферу в камере. Они сидели на табуретках; рослый почтмейстер — наклонясь и положив руки на колени. Время от времени черные глаза поднимались на Вебстера, как будто искали возможности избежать тяжелого мытарства.

В это время Вебстер один за другим задавал короткие деловые вопросы. Так же кратко напоминал, что запираться бесполезно. Ничего не обещал, но все же вставлял:

— Сами знаете, чистосердечное признание облегчит вашу участь. — И добавлял: — Вам известно, что фру Стефансен тоже арестована?

Черные глаза сверкали и метались, не находя себе опоры в камере. Он отрывал от табуретки могучее тело, снова садился. Лицо его бледнело. Все отчетливее проступала иссиня-черная щетина.

В один такой вечер, после двух недель заточения, он вдруг заговорил. На часах было около девяти. Надзиратель заглянул в камеру. Вебстер остался сидеть. Он только что произнес:

— Полагаю, сегодня я в последний раз пришел к вам. Все доказательства налицо. Вы отлично знаете, что я не блефую. — Добавил: — Вам же будет лучше, если выложите все начистоту.

Почтмейстер встал, повернулся к нему спиной. Несколько раз сжал и разжал кулаки. Когда его бледное, искривленное гримасой лицо обратилось к Вебстеру, лоб почтмейстера был покрыт потом. Широкий белый лоб. Он выдавил из себя:

— Меня ждет пожизненное заключение?

Казалось, он выпускает слово за словом, приоткрывая внутренний клапан. Красивый голос.

— Не берусь ничего утверждать. Да это и не играет такой уж большой роли. Вы можете быть помилованы через пятнадцать лет, даже раньше, всякое бывает. В прошлом году одного выпустили после тринадцати лет отсидки. Сами знаете, все зависит от вашего поведения, и честное признание еще никому не повредило. Его примут в расчет как при вынесении приговора, так и при решении вопроса о помиловании.

Вебстер остановился. Почтмейстер вытер лоб.

— Насколько я понимаю, речь идет об убийстве из-за женщины. Убийство в состоянии сильного душевного волнения… Кто знает, быть может, к вам проникнутся сочувствием. Возможно. Но без чистосердечного признания… Сами понимаете.

— А как она себя чувствует, Вебстер?

— Как вы думаете? Вы любили ее?

— Да, Боже мой. Не будь я таким старым, когда выйду…

— Никогда не поздно, никогда. Не внушайте себе.

Он посмотрел на этого высокого красивого мужчину в расцвете сил. Через пятнадцать лет, что ни говори, ему будет шестьдесят. Досадно, досадно.

Засунув руки в карманы брюк, Хельберг принялся ходить взад-вперед по камере. Он говорил на ходу, и крупная фигура его, казалось, заполняла все помещение. Вебстер отметил, что он делает от стены до стены четыре шага, когда другие делали пять. Несколько раз он вытирал лоб, потом снова засовывал руку в карман. Хороший, звучный голос. Постепенно речь его становилась более спокойной, раздумчивой.

— Да, я полюбил ее. Хотите верьте, хотите нет, Вебстер, до нее я не испытывал серьезного чувства ни к одной женщине. Вам известны мои подвиги в молодые годы? Я был нерадив, любил транжирить, много мнил о себе, женщины легко, очень легко поддавались мне. Я рано заметил, что они охотно, как говорится, покупают меня. Нисколько их не уважал, выуживал деньги без малейших угрызений совести, да-да. Слезы меня не трогали, потому что чувство любви мне было неведомо. Многие из них были не такие уж порядочные, коли на то пошло. Честные женщины — большая редкость.

— Не советую говорить такое на суде.

— Конечно, как-нибудь соображу. — Он издал короткий издевательский смешок, продолжая ходить взад-вперед по камере.

Он прекратил свои «подвиги» после отсидки десять лет назад, получил хорошую работу на юге страны, отец подбрасывал ему денег, и со временем он стал заведующим почтовой конторой; это отвечало полученному им образованию.

И вот семь лет спустя он встретился с этой рослой женщиной, которая стала его женой. Он был знаком с ней раньше. Теперь одолжил у нее несколько тысяч. Немного погодя она заключила, что он собирается обмануть ее. «Ничего такого у меня и в уме не было, Вебстер». Деньги были вложены в недвижимость через подставное лицо, так что повод сомневаться был. Она раскричалась, стала грозить судом. Он не желал больше сталкиваться с полицией, в тех местах никто не знал о его прежних судимостях. В управлении ему разрешили поменять фамилию на Хельберг, и все было в порядке. Пришлось жениться на ней. Затем они переехали, и тут он увидел фру Стефансен и влюбился в нее без памяти. Впервые, и это на пятом десятке, им овладела безумная страсть.

Он всячески старался познакомиться с ней, но до недавнего времени она сторонилась его. Все же наконец сдалась.

— Стало быть, вы не состояли в близких отношениях, когда сговорились поделить деньги?

— Нет, это случилось много позже. Если бы мы сблизились раньше, я не стал бы убивать Холмгрена. Я думал, она все еще привязана к нему.

Фру Стефансен обратилась к нему, когда пришло время отправлять те ценные письма. Знала, что он без ума от нее. Предложила поделить деньги, и он сразу согласился. Ей было несложно изъять квитанции, Холмгрен приносил на почту ценные письма, почтмейстер оставлял их у себя, и фру Стефансен изымала квитанции в заводском управлении. Потом происходил дележ.

Вебстер кивнул.

— Что было дальше?

Фру Стефансен по-прежнему сторонилась его. Он был словно в лихорадке, ходил, точно бешеный тигр. Окончательно возненавидел Холмгрена, начал его ненавидеть еще раньше, еще в Париже. Уговорил тогда одного не слишком разборчивого врача выписать ему рецепт на то снотворное. Далеко еще не решил воспользоваться им, но и не забывал про пузырек.

Все получилось даже слишком легко. Холмгрен радушно принял его, радуясь, что тот снова появился в старом доме. Они сидели в библиотеке, Холмгрен налил себе виски с содовой, перед почтмейстером стояла бутылка белого бордо. Пока Холмгрен отошел взять сигары, он вылил ему в стаканчик половину того пузырька. Проще простого. Помог подняться по лестнице, как только его стало клонить в сон; последние несколько метров пришлось даже нести Холмгрена на руках. Тяжелая ноша… Раздел, поставил рюмку, пузырек и бутылку на тумбочку. Словом, изобразил самоубийство…

Почтмейстер остановился под окном с решеткой, отрешенно глядя в пустоту перед собой.

— М-м-м. Наверно, вы все-таки и про деньги думали, когда давали ему яд? Избавились от него… Присвоение тех денег тоже сыграло свою роль?

Почтмейстер шагнул вперед. Черные глаза уставились на Вебстера.

— Ничего подобного, видит Бог, — хрипло вымолвил он. — Я не думал о деньгах.

Поднес руку ко лбу, вдруг что-то сообразил и воскликнул:

— Я ведь купил пузырек с ядом задолго до того, как дело дошло до присвоения денег!

Вебстер кивнул.

— Верно. — Пробормотал: — И все же… Ну-ну.

— За это дело с деньгами я не боялся, Вебстер. Письма были зарегистрированы в книге, не имеющей никакого отношения к почтовой конторе, и фру Стефансен изъяла квитанции. Холмгрен не подозревал о ее соучастии. В крайнем случае он мог обвинить только меня одного, а я его не боялся. Он ведь ровным счетом ничего не мог доказать. Кто поверит ему, если в книгах ничего не записано и он не может подтвердить свое заявление? Я настолько его не боялся, что смело обвинил бы во лжи. До такой степени я его ненавидел.

— Ну, что ж, фру Стефансен и впрямь ничего не угрожало. Холмгрен никак не мог подумать, что она участвует в этом деле. Все правильно. Она ведь только изымала квитанции. Письма он сдавал вам. Так что у нее не было причин планировать убийство вместе с вами…

— Что вы, Вебстер, она ничего неподозревала. Я убил его исключительно потому, что хотел всецело обладать ею.

— Я склонен верить вам, — сказал Вебстер.

Когда на другое утро Вебстер положил на стол начальника управления признание Хельберга, тот сказал:

— Вы волшебник, Вебстер, поздравляю.

— В сущности, дело-то простое, очень простое. Я допустил один промах. Спроси я сразу, было ли у Холмгрена заведено пить белое бордо, все было бы раскрыто в несколько дней.

Спускаясь вниз по улице Плёэна, Вебстер уловил запах фруктов и овощей в рядах на площади Юнга. Не забыть распорядиться, чтобы супруга не мешкая кое-что закупила.

Прохаживаясь между рядами, он заказал четыре ведра отменных яблок. Затем быстрым упругим шагом проследовал к крытому рынку и постоял у входа, обозревая тысячи висящих туш. Нескончаемый ряд свиней с закрытыми глазами и забавными рылами… Вебстер прокашлялся. Однако ему нужна была первосортная баранина. Нашел подходящий товар у одного комиссионера. Двадцать килограммов, в меру жирное, отличное мясо. Отобрал еще две туши, такие же аппетитные. «Бе-е», — сказал Вебстер, поглаживая барашка.

У него было заведено каждую осень делать запасы. Три барашка сейчас, теленка попозже, славного поросенка ближе к Рождеству. Родился в деревне и любил, чтобы запасов хватило на всю зиму.

От свежего осеннего воздуха разгорелся аппетит. Он вернулся тем же путем на Мельничную улицу. Дома его ждала супруга с любимым блюдом — баранина с капустой. Капуста нового урожая, жирная баранина, черный перец. Супруга готовила его порцию отдельно. Он предпочитал, чтобы капуста была перемешана с перцем, остальным непременно готовь это блюдо в мешочке. Вздор. Они ничего не смыслили в еде. И чтобы непременно соус был с приправами. Варвары.

Он постоял на улице Плёэна, глядя вверх на тюремные окна. Скоро получит крупное вознаграждение, обязательно. Надо будет поделиться с Ником Далом. Пусть покупает себе дом и вселяется вместе с Эттой. Там, в заводском поселке можно найти жилище по вполне приемлемой цене.

Ну так, все выяснилось наконец. Он был доволен тем, что справился с задачей. Эти тюремные окна… М-м-м-м. Печально. Стефансен, наверно, отделается двумя годами. Учитывая предварительное заключение и испытательный срок, скоро выйдет на свободу. Деньги возвращены, и не совсем он нищий — есть акции тысяч на десять. Бюро путешествий вернуло ему деньги за неиспользованные билеты; об этом позаботился Вебстер.

Фру Стефансен? Постарается добиться для нее условного приговора. И откроет она в столице свое ателье. Может взять девичью фамилию — Росс. С Хельбергом дела похуже. Пожизненное заключение; может быть, пятнадцать лет, поскольку речь идет о преступлении в состоянии сильного душевного волнения. Если отнять пять лет испытательного срока? Не так уж плохо, пятьдесят с хвостиком — еще не старик.

Вебстер пожал плечами, посмотрел на часы и направился к трамвайной остановке, чтобы поехать домой. Как ни странно, чувство голода почти оставило его.

Идар Линд Отель «Турденшолд»

1

Мужчине, который подошел к моей конторке, было далеко за сорок, осанкой и лицом он походил на проспиртованного коккер-спаниеля, серый костюм его явно пережил не один правительственный кризис, рубашка выглядела так, словно ее не снимали последние трое-четверо суток, а когда он открыл рот и попросил ключ к 302-му номеру, на меня повеяло крепким ресторанным духом.

В хороших гостиницах считается дурным тоном открыто проявлять недоверие к посетителям. Клиент всегда прав, и деньги его святы. Но поскольку за время работы ночным дежурным я не раз сталкивался с попытками обманом получить кров и даровой завтрак и так как гостиницу «Турденшолд» вряд ли можно было числить в ряду самых изысканных, я рассудил, что у меня есть все основания нарушить правило.

— Вы живете в нашей гостинице?

Мужчина в сером костюме печально посмотрел на меня карими собачьими глазами. Потом тяжело вздохнул, пошарил в карманах и отыскал удостоверение: Аксель Брехейм. Старший инспектор. Уголовный розыск. Осло.

— Не напрягайся. — Он сделал рукой успокоительный жест. — Я привык. Все в порядке. Я отлично знаю, что отнюдь не похож на образцового полицмейстера.

Он взял ключ и повернулся кругом, тщательно рассчитывая каждое движение, словно строительный подъемный кран с десятитонным противовесом. Слегка отклонился назад и хорошо отработанной походкой выпивохи, скрывающего хмель, медленно направился к лифту. Указательный палец сравнительно легко нашел нужную кнопку.

Аксель Брехейм подождал. Нажал еще раз. Осторожно постучал костяшками пальцев по стеклу, за которым упорно светилась цифра «4».

— Странно, — сказал я. — Полчаса назад лифт был в полном порядке.

Обычная для таких случаев фраза. Лучше сделать вид, будто речь идет о случайном отказе системы, чем открыто признать, что отказы стали системой.

Аксель Брехейм пожал плечами.

— Где ни появлюсь, вечно что-нибудь не ладится.

Он направился к лестнице, поставил ногу на первую ступеньку и остановился, наклонясь вперед и свесив руки. Точно прыгун, который приготовился взять начальную высоту, заранее зная, что сорвет планку.

— Слышь, — сказал Аксель Брехейм. — Как тут насчет пива? Я бы взял бутылку… или две.

Я достал две бутылки из холодильника за стойкой. Повернувшись, увидел перед собой Брехейма. Один Бог ведает, как он ухитрился не упасть, одолев в таком темпе пять метров.

Положив на стойку полсотенную бумажку, он наотрез отказался взять две кроны сдачи. Держа в руке бутылки, другой рукой поскреб щетинистый подбородок.

— Ты не против, — молвил он наконец, — если я выпью здесь, в холле? Когда пьешь один в номере, так и кажется, что тебя уже засасывает тина.

— Валяй.

Я указал рукой на потертый диван в углу холла. И настроился на самое худшее. Не люблю страдальцев, которые во хмелю путают гостиничного администратора с активистами службы «Доверие». В крайнем случае я мог вспомнить правило, запрещающее распивать алкогольные напитки в холле.

Но предстоящее дежурство не сулило никаких эксцессов.

Четыре постояльца, включая старшего инспектора Акселя Брехейма. Проповедник из Кристиансанна — восковое лицо, серый костюм, черные носки, гитара в коричневом пластиковом футляре. Плечистый американец — журналист из Чикаго, неразговорчивый, с острым взглядом из-под кустистых бровей. Благоухающий чесноком турист из Милана — его профессия была загадкой для меня, не больно сведущего в итальянском языке. И уже упомянутый Аксель Брехейм.

Вот и все.

Никаких инженеров, приглашенных на семинар, никаких гуляк с дальних островов. Только симпатичные постояльцы, не способные бродить в четыре утра по коридорам, распевая старый шлягер в тщетных поисках бара.

В гостинице «Турденшолд» бара нет. Гостинице «Турденшолд» много чего недостает. В том числе нередко и постояльцев.

Угловой диван тяжело вздохнул, когда на него опустился старший инспектор. У них было много общего. Одинаково помятые, одинаково обшарпанные, одинаково шаткие.

Глядя на поникшие плечи Акселя Брехейма, можно было подумать, что на них навалились все печали на свете, однако вызванный лицезрением двух бутылок пива легкий приступ пьяной сентиментальности вроде бы не грозил перейти в серьезный недуг.

Подождав три-четыре минуты, когда тишина нарушалась только стуком бутылки о столешницу, я вытащил из-под стойки прочитанный до середины том Акселя Сандемусе «Беглец запутывает след».

Тут раздался голос Брехейма:

— Пожалуй, я взял бы еще бутылку.

Пришлось опять открыть холодильник.

— И на свою долю бери, — добавил гость. — Я плачу. Составим друг другу компанию. Небось тоска смертная сидеть тут в одиночестве всю ночь.

Что поделаешь… Я вернул на место закладку и достал из холодильника бутылку пива и кока-колу.

— Присаживайся, — сказал Аксель Брехейм. — Твое здоровье. Как тебя звать?

— Антонио.

Обычный в таких случаях испытующий, с оттенком подозрительности взгляд собеседника не был для меня новостью. Опустошив одним глотком половину бутылки, Брехейм сказал:

— То-то я смотрю, ты малость черномазый. Но по-норвежски говоришь хорошо.

— Стен, — добавил я. — Антонио Стен. Мамаша три года была замужем за португальским коком. Его мать родилась в Анголе, но я родился и вырос здесь, в Трондхейме. Коренной трондхеймец, — я изобразил певучий местный диалект. — Ничего, ты не первый принимаешь меня за иммигранта.

— Со мной такая же история, — сказал Аксель Брехейм. — Сколько раз коллеги в других городах принимали меня за бомжа. Да и что такого, если тебя посчитают иммигрантом? Бывает, я даже вижу свою прелесть в том, чтобы сойти за бомжа. Послушай, что, если я попрошу тебя принести еще пару бутылок? И вообще, пойми меня правильно — то, что я бомжей вспомнил. Ничего не имею против иммигрантов и прочих темнокожих. В прошлом году пришлось заниматься одним делом, убийца ножиком побаловался, но я же не делаю вывод, что все черномазые, которые понаехали в нашу страну, только тем и занимаются, что потрошат друг друга. Среди моих знакомых, не по службе, есть несколько марокканцев. Приличный народ. Ага, спасибо. Будь здоров.

Отставив бутылку, Брехейм вытащил из кармана удостоверение и печально созерцал его своими собачьими глазами.

— Беда в том, — продолжал он, — что начальству вроде бы невдомек, что я девятый год тяну лямку в уголовном розыске. Должно быть, принимают меня за нечаянно забредшего в контору арестанта из кутузки. Если когда и поручат задание, за которое не стыдно браться сотруднику с двадцатишестилетним стажем, считай, крупно повезло. Взять хоть эту девчонку.

Аксель Брехейм выложил на стол малопривлекательный фотографический портрет, явно снятый много после того, как оригинал расстался с жизнью.

— Нормально, — сказал Брехейм, не заметив, как я весь напрягся, — это простейшая задачка для любого местного отделения. Но где людей взять, когда вся полиция области, все чины от мала до велика мобилизованы, чтобы следить, как бы какие-нибудь демонстранты не вздумали забрасывать гнилыми помидорами американского министра.

От взмаха руки, которым сопровождались эти слова, сразу несколько бутылок грохнулись бы на пол, не среагируй я достаточно быстро.

— Как будто три-четыре дня что-нибудь решают, — объявил Аксель Брехейм, взмахнув рукой еще раз. — Что такое три-четыре дня, когда труп десять месяцев гнил в силосной яме.

— Сдается мне, — сказал я, переставляя на пол пустые бутылки, — что я где-то видел это лицо.

— Еще бы, — пробурчал Брехейм. — Оно украшает первые страницы половины всех сегодняшних газет. Или вчерашних. Поскольку сейчас уже за полночь, если не ошибаюсь.

Он протянул руку за газетами, лежавшими на другом конце стола, но не дотянулся. Я взял «Верденс ганг» и «Дагбладет» за понедельник и раскрыл на первой странице.

«Женский труп в силосной яме».

«Смерть в фураже».

Рядом с заголовками — ретушированные копии фотографии, которую положил на стол передо мной Аксель Брехейм. Подправленные так, чтобы читателя за завтраком не потянуло на рвоту.

Ретушеры сделали покойницу даже красивее, чем она была при жизни.

— Между нами, — произнес Брехейм, изображая доверительность, — все дело в этом, если хочешь знать. Газеты. Конечно, начальство могло подождать три дня, пока этот чертов американец не уберется из страны. Но что тогда стояло бы на первых страницах? «Скандал: полиция бессильна!»

— Видел я эти газеты, — сказал я. — И местные тоже — «Адрессеависен» и «Арбейдерависа». Я не про них говорю, а про это.

Я постучал пальцем по фотографии на столе. Неретушированной.

— Для вида, — бормотал Аксель Брехейм, — чтобы люди думали, будто что-то предпринимается. «Можем мы обойтись без кого-нибудь три-четыре дня?» — спрашивает себя начальство. И отвечает: «Конечно, можем. Есть человек, без которого всегда можно обойтись. Пошлем старину Брехейма. Авось за три дня не успеет дров наломать». Что ты сказал?

Он поднял голову, пытаясь сосредоточить взгляд на мне. Сумел удержать меня в поле зрения несколько секунд.

— Эта фотография, — сказал я. — Почему не напечатали ее?

Он перевел взгляд на снимок. Покачал головой.

— Вредно для аппетита. Пришлось немного приукрасить.

— Жаль, — отозвался я. — Потому что если речь идет о той, о ком я думаю, то здесь она больше похожа на себя, чем в газетах. Никогда не отличалась особой красотой. Марго Стрём. Возраст — около двадцати трех лет. Родом откуда-то из-под Бергена.

Аксель Брехейм был слишком пьян, чтобы мигом протрезветь от внезапного известия. Все же реакция последовала, и он чуть не свалился на пол вместе со столом, когда полез во внутренний карман за ручкой.

— Держи, — сказал он, протягивая мне древнюю самописку. — Запиши. Сразу, не то я да утра забуду. Пиши на обратной стороне. И свою фамилию тоже.

Он откинулся на спинку дивана. Унылое лицо его малость посветлело.

— А потом, — пробурчал Аксель Брехейм, — будь добр, помоги старому человеку добраться до триста второго номера.

Последние слова он говорил уже с закрытыми глазами.

Засунув ручку и фотографию в карман его пиджака, я с некоторым трудом оторвал старшего инспектора от дивана. После чего началось медленное, тяжелое восхождение на третий этаж, причем каждый шаг Акселя Брехейма управлялся скорее рефлексами и инстинктом, чем целеустремленной волей.

На полпути между вторым и третьим этажами он вдруг очнулся, даже выпрямился на несколько секунд, воззрился на меня и сказал, обращаясь к стене за моей спиной:

— Вот увидишь, на этот раз Аксель Брехейм обойдет их на вираже.

2

Я точно знал, в каком месте отпустить тормоза, чтобы велосипед развил нужную скорость. Два года отрабатывал этот трюк и теперь мог выполнить его с закрытыми глазами: разогнаться в нижней части крутой и петлистой улицы Оскара Вистинга так, чтобы затем, не нажимая на педали, с ходу одолеть подъем до макушки бугра на улице Фритьофа Нансена. Но чтобы при этом, не тормозя, остановиться в точке, откуда туристам предлагают полюбоваться панорамой Трондхейма, постоять там несколько секунд, а затем уже гнать свой «пежо» вниз до Нагорной улицы и дальше к развязке у Илы.

Я наловчился точно увязывать все факторы, от которых обычно зависел исход. Велосипед, погода, улица Оскара Вистинга, улица Фритьофа Нансена, мое собственное состояние — все было в моих руках. Хуже, когда возникали непредвиденные помехи: встречная машина, пешеход, пересекающий улицу, ледяной бугорок посреди мостовой. Однако я справлялся и с такими отклонениями от нормы, лишь бы они возникали до нижней точки моей трассы, где встречались два откоса. Машину, идущую вверх по улице Вистинга, я огибал, притормаживая, после чего несколько раз нажимал на педали перед самым перекрестком. Но на улице Нансена пользование тормозом и педалями исключалось. Тут уж одно из двух. Либо с разгона до самого верха, либо пешочком вдоль тротуара, если дорогу занимали автобусы с иностранными туристами или являлось какое-то другое нежданное препятствие. Пусть даже колеса остановятся в каких-нибудь трех метрах от цели — слезай с седла и топай. Победа или смерть. Либо упоение очередным успехом, либо горький вкус неудачи, когда недостало четырех оборотов колес.

Люблю кое в чем добиваться совершенства.

В этот день на кольце у Кругозора не было туристских автобусов. В это время года их вообще редко увидишь. Стояла только машина горкоммунхоза, и рабочие в оранжевых комбинезонах подкреплялись захваченными из дома припасами.

На календаре — вторник, 8 мая. День освобождения Норвегии.

Завершая свой ритуал, я приготовился, поймав равновесие, оторвать взгляд от руля, чтобы насладиться знакомым видом города, где протекала моя жизнь. Монаший остров посреди фьорда, с характерными контурами старой крепости-тюрьмы и с молом, не способным защитить городские пляжи от ежегодного вторжения волн с моря. Деловой центр вокруг колонны с фигурой короля, который, если верить преданию, заложил этот город за три года до того, как погиб в морском бою. Изваянный нацистом монумент древней арийской культуре, похожий на огромный фаллос, в другом конце той же улицы. Колонна и башня, венчающая собор, воздвигнутый, согласно молве, над погребением Олава Святого: могучие символы потенции города, ставшего за сотни лет средоточием силы и власти. Вокруг центра, этой песчаной отмели, преображенной в процветающую губернскую столицу, этого кипучего чрева Трондхейма с двумя торчащими фаллосами, расположились жилые кварталы, мелкие предприятия, супермаркеты, университет. Потомство… А здесь, на возвышающихся над рекой холмах, готовился штурмовать небо третий фаллос. Главный фактор современного могущества — средства массовой информации приступили к сооружению памятника себе в виде бетонной башни, увенчанной огромной вращающейся головкой с рестораном. Идеальное дополнение к олицетворяющей былое политическое и экономическое могущество города статуе властителя и к соборной башне, напоминающей о том, что некогда Трондхейм, он же Нидарос, был подлинным религиозным центром страны.

Итак, я, завершая ритуал, поймал равновесие и оторвал взгляд от руля. За два года я сумел отработать все детали тонкого маневра и теперь при любой погоде мог безупречно выполнить свой трюк.

На сей раз мне это не удалось. Пересекая кольцо, другой велосипедист, на старом женском велосипеде, проехал перед самым моим носом.

Отвлекшись, я не сумел сохранить баланс, наклонился вперед и тоже покатил вниз, к правому повороту под скальным выступом, получившим название «Кругозор».

Она ехала осторожно. Очень осторожно. Я напряг все внимание, чтобы не врезаться в ее заднее колесо. Пришлось притормаживать. До поворота обгонять было рискованно.

На левом тротуаре у самой ограды стояла белая легковая машина. «Мерседес». Дальше до самого поворота никого не было видно. Я повернул чуть влево, чтобы проскользнуть мимо велосипедистки.

Тут-то все и произошло.

Сперва мне показалось, что она вильнула в сторону еще до взрыва. Только потом я сообразил, что она потеряла управление, когда ее взгляд привлек огромный язык пламени, вспыхнувшего на мосту Эльгсетер внизу. Падая на асфальт, я услышал грохот.

Удар о твердое покрытие больно отдался в руках, я содрал кожу на обеих ладонях и почувствовал сильный толчок в бедро.

Затем наступила тишина.

Я медленно открыл глаза. Надо мной простиралось синее небо в белую крапинку. Краем глаза я уловил какое-то движение и понял, что это велосипедистка метнулась к ограде.

Я встал, убедился, что ноги держат меня и все кости целы, и двинулся следом за ней.

С этого места открывался почти такой же широкий обзор, как с туристического объекта выше нас. Мы могли видеть всю панораму, но в эту минуту лишь одна точка заслуживала пристального внимания.

Над мостом Эльгсетер, как раз посередине, вздымался кверху клуб черного дыма.

Красноватое пламя говорило о том, что горит бензин.

С обоих концов моста устремилось к пожару множество людей. Словно кровожадные комары, летящие на свет лампы в открытое окно.

Велосипедистка что-то сказала, и я повернулся к ней. Худая, маленького роста. Лет двадцати с небольшим. Русые волосы. Неброская одежда. Словом, ничего такого, что вызвало бы мой интерес, если бы только что я не грохнулся вместе с ней на асфальт. Когда она, в свою очередь, повернулась ко мне, я заключил, что нос ее, пожалуй, великоват для маленького лица. В серых глазах угадывалась грустинка, но взгляд был достаточно твердым.

— Ну и чего мы ждем? — спросила она. — Так и так обоим в город надо, верно?

Произношение выдавало в ней северянку из какого-нибудь приморского селения.

Наши велосипеды по-прежнему лежали на дороге, сцепившись колесами. Вдвоем мы расцепили их, и я с тоской обозрел искалеченное переднее колесо моего роскошного «пежо».

И вот уже я еду к центру, покачиваясь на багажнике крепкого дамского велосипеда классической модели, с толстыми ободьями и широкими шинами. Моя собственная гоночная машина с переключателем скоростей и погнутым колесом осталась на тротуаре наверху, прикованная цепью к столбу ограды.

Издалека до нас доносился все более громкий хор тревожных сирен.

3

У Нидаросского перешейка, где природа и два управления — железных и шоссейных дорог — совокупно сотворили немалую проблему для движения в часы пик, образовалась почти стометровая очередь автомашин. В свое время были приняты меры, чтобы расширить проезжую часть, однако по-прежнему тут было самое подходящее место для того, кто задумал бы контролировать движение на западной окраине Трондхейма, как это было заведено в прошлом, когда где-то здесь располагались городские ворота.

Узрев причину растущего скопления машин, я соскочил с багажника, хотя вооруженные полицейские в бронежилетах вряд ли перекрыли дорогу для того, чтобы задерживать нарушающих некие новые запреты велосипедистов.

Остановивший нас чин был совсем молод, не старше двадцати пяти лет. Пышные усы призваны были прибавить ему солидности, но ни они, ни тот факт, что за его спиной стояли еще двое с автоматами, не могли избавить от впечатления, что передо мной — испуганный парнишка. Приказывая нам отойти в сторону, он явно пытался подражать какому-то популярному герою кино-или телебоевика.

— Предъявите документы.

Я подал ему водительское удостоверение с фотографией десятилетней давности. Он долго рассматривал ее, прежде чем вернуть мне документ. Записал фамилию, адрес, место работы.

На мой вопрос, что тут происходит, он только махнул рукой, чтобы мы проезжали, и отвернулся. Моя велосипедистка с певучими нотками в голосе крикнула ему:

— Эй, а мою личность ты не хочешь выяснить?

Ей явно было весело.

Мы обогнули церковь Ила, на стене которой некий мыслитель с аэрозольным баллончиком изложил результат своих глубоких теологических исследований: «Здесь тоже Бога нет».

Когда мы скрылись на Речной улице от полицейских глаз, девушка предложила мне снова сесть на багажник. Мы все еще видели черный дым над мостом Эльгсетер, приближаясь к нему враскачку, медленно, но верно.

Однако до самого моста не доехали.

Они стояли на углу улиц Сверре и Епископской. Два молодца в зеленом с автоматами наперевес, готовые открыть огонь по скрытому от глаз врагу.

Военный патруль. Видно, случилось что-то очень серьезное. Если только это не учебная тревога.

— К стене!

Мое второе предположение не оправдалось, о чем красноречиво говорило дуло автомата, которое воткнулось мне в ребро. Стоя лицом к стене, я почувствовал, как левая рука солдата ощупывает меня; указательный палец правой явно лежал на спусковом крючке. В воздухе пахло страхом.

Он не нашел никакого оружия. Если его искал. Рука отпустила меня. По звуку шагов я понял, что он попятился. Лишь после этого я осмелился повернуться. Очень медленно.

Девушка стояла в двух метрах от меня. Спиной к стене. Ее они не тронули. Однако веселье, похоже, оставило ее.

Да и кому будет до юмора, стоя перед двумя нервными девятнадцатилетними парнями с пальцами на спусковом крючке.

Солдат, который обыскивал меня, спросил:

— О'кей. Ду ю спик инглиш?

— Предпочитаю норвежский.

Знакомая реакция. Паренек вздрогнул, глаза его забегали. Как у всех до него, когда оказывалось, что гражданин с черными волосами и смуглой кожей говорит на чистейшем норвежском языке, да к тому же с ярко выраженным трондхеймским произношением. С годами я привык к этому и только посмеивался, наблюдая соотечественников, уличенных в предрассудках. Сейчас, лицом к лицу с пугливым мальчишкой, которому доверили оружие, мне было не до смеха. Казалось, достаточно пукнуть, чтобы он согнул указательный палец и не разгибал, пока не выпустит все пули.

— О'кей, имя, фамилия?

— Антонио Стен.

— Национальность?

— Норвежец.

— Норвежец?

Он явно не верил мне. Озадаченно поглядел на своего товарища, который держал в руках блокнот и карандаш, однако помощи не дождался.

— О'кей. Документ?

Во второй раз за этот день я вытащил водительское удостоверение, обычно мирно покоящееся во внутреннем кармане.

Наконец нам разрешили идти.

Только не в сторону моста Эльгсетер.

Мы зашагали к центру города, удаляясь от заметно редевшего дыма, причина которого все еще оставалась для нас загадкой. Девушка катила велосипед, взявшись за руль. Катила молча, с серьезным лицом. Ее профиль ничего не говорил мне о том, кто она, откуда, о чем думает.

На улице Эрлинга Скакке мимо нас, завывая, промчались две полицейские машины. Только тут до меня дошло, что воздух по-прежнему наполнен режущим слух аккордом от энного количества дежурных машин всех мыслимых видов со звучащими на разные лады сиренами.

Сирены. Полуженщины-полуптицы, чье волшебное пение сулило беду и гибель морякам. В наше время сперва случается беда. Кораблекрушение. Пожар. Катастрофа. Потом поют сирены. Не столь красиво, как в тот раз, когда Одиссей возвращался домой на Итаку, но с не меньшим эффектом. Мы убедились в этом, подходя к Принцевой улице. Множество людей двигались в том же направлении, что полиция, пожарные машины, «скорая помощь».

Мы обогнули желтое здание театра, идя против течения. Поскольку знали, что любопытная толпа зря торопится. Полиция и солдаты железным кольцом окружили место таинственного взрыва. Ближе трехсот-четырехсот метров не подпустят.

Взорвался бензовоз? Или автопоезд с химикалиями? И в эту самую минуту с тыла на нас ползет невидимое облако ядовитого газа?

Я обернулся — уж не заполнена ли Принцева улица бьющимися в предсмертной судороге телами? — но увидел только растущее скопление народа у заграждения на перекрестке Принцевой и Епископской улиц. Темные силуэты живых людей.

Возле винного магазина на углу стояли двое в полицейской форме. Мужчина и женщина, которая преградила мне путь вытянутой рукой. Я тяжело вздохнул, картинно взялся за голову, отвел ее руку и достал водительское удостоверение.

— Все в порядке, — сказал я. — Я понимаю. Нет-нет, я не иностранный террорист, если вы меня в этом подозреваете. Норвежец. Имя, фамилия: Кристиан Антонио Стен. Адрес: улица Оскара Вистинга, 5 Б. Вот удостоверение. Прошу. На фотографии я выгляжу как помесь гориллы с афганской борзой, но это я. Снято десять лет назад.

Ее реакция не обманула моих ожиданий. Брови поднялись до корней волос. Подбородок опустился на грудь. Мужчина рассмеялся:

— Кристиан? Точно, черт дери. Эх, старое доброе «узилище»! Все еще здесь бродишь, не тянет обратно к родичам в буш?

Я не сразу узнал его. Последний раз мы виделись, когда он был прыщавым мальцом в переходном возрасте. Из кожи вон лез, силясь не отстать, когда другие затевали какое-нибудь безобразие. Сидел позади меня, в одном ряду у окна. Потом, еще до окончания училища, куда-то переехал. Теперь вот оказался полицейским.

Обмен обычными вежливыми фразами сменился обычной томительной паузой. Мы молча переминались с ноги на ногу, наконец владелица велосипеда пробила звуковой барьер:

— Что там произошло?

Мой бывший школьный товарищ ответил:

— Покушение. Убит американский министр обороны.

4

Телевизионная камера засекла американского министра обороны в тот момент, когда возле Нидарусского собора он садился в черный «мерседес-бенц 230 Е». Шофер закрыл дверцу за высоким гостем. Убедился, что помощник норвежского министра занял место с другой стороны, сел за руль и включил зажигание.

К памятнику жертвам второй мировой войны было возложено два роскошных венка, оба с красно-бело-синими шелковыми лентами. На одной ленте выделялись звезды и полосы.

В следующую за черным «мерседесом» машину сели четыре амбала с каменными лицами. Они непрестанно рыскали глазами по толпе зевак и ближайшим окрестностям, словно подозревали, что в здании муниципалитета через улицу или за каким-нибудь древним надгробием на церковном кладбище спрятался снайпер.

В других машинах заняли места менее высокие лица. Полицейские на мотоциклах впереди и позади кортежа включили зажигание. Почетный караул норвежских новобранцев отдал честь. Горстка зрителей размахивала норвежскими и американскими флажками. Два демонстранта попытались развернуть транспарант с протестом против складирования американского военного снаряжения в губернии Трёнделаг, однако четверо в штатском пресекли эту попытку, прежде чем успели среагировать телевизионщики.

Мрачная тень собора провожала кортеж, когда он двинулся в путь по Епископской улице.

На Принцевой улице одетых во все кожаное полицейских озарило майское солнце. Черный «мерседес» неотступно следовал за ними курсом на юг. Зеваки, наблюдавшие возложение венков, устремились на площадку перед резиденцией епископа, чтобы еще раз взглянуть на машину с высоким гостем, прежде чем она пересечет мост, направляясь к крепости Кристианстен, где намечалась следующая торжественная церемония.

Однако уже на мосту Эльгсетер четверке случайных прохожих выпала честь лицезреть вблизи досрочное завершение официального визита американского министра обороны.

Девушку, от которой я услышал, как это произошло, звали Кристина. На ее черной кожаной куртке еще зеленели следы блевоты. Словно метеоритный дождь в темную августовскую ночь. Волосы были цвета вечерней зари с оттенками от желтого до багрового.

Пережиток поры расцвета радикализма, она впервые узрела свет, когда университетскую среду в Трондхейме захлестнули волны китайской культурной революции. Потом оба социалистических маяка — сперва албанский, затем и великий китайский — погасли. Кристина оказалась среди многих расставшихся с движением, в рядах которого прошла политическую школу. И выбрала собственный путь, в обход овладевшей другими постреволюционной апатии. Налегла на работу с молодежью, занялась организацией досуга, перенимая стиль наиболее крутых подростков, с кем ее сводила должность. Посещала концерты «тяжелого» рока. Писала аэрозолем сюрреалистические лозунги на стенах общественных зданий. Этакий тридцатипятилетний панк спустя три-четыре года после того, как панков впитала и обезвредила индустриализованная мода, подобно тому как все предыдущие формы молодежного бунта были обращены в предметы купли-продажи, частицу большого бизнеса.

Я не был с ней близко знаком, лишь иногда соприкасался с кругами, в которых она вращалась. Думаю, Кристина знала обо мне еще меньше, чем я о ней. И если именно к нам она подсела со своей бутылкой пива, то, скорее всего, потому, что в этот час не увидела в кафе Эриксека других знакомых лиц. Между тем ею владела непреодолимая потребность с кем-нибудь поговорить.

Я живо представлял себе ее переживания. Горечь от неудавшейся попытки развернуть перед телекамерой транспарант с протестом против складирования американского военного снаряжения. Упущен один из редких случаев открыто выступить против империализма США. Вместо этого неизбежный привод в полицейский участок, скучные вопросы: фамилия, место работы, домашний адрес. Предупреждение. В энный раз. Правда, после необычно долгого перерыва.

Двое полицейских отделили Кристину и ее товарища от толпы более законопослушных зевак и по короткой Дворцовой улочке между кафедральным собором и старинным зданием, в котором разместилось Общество содействия развитию искусства, вывели на просторную площадку перед резиденцией епископа, где она столько раз помогала организовывать демонстрации.

Блюстители порядка как раз приготовились втиснуть незадачливых демонстрантов в служебную машину, когда раздался взрыв. Бросив политических смутьянов, полицейские ринулись к месту происшествия. Транспарант с несанкционированным протестом был заперт в багажнике. Оставалось лишь последовать за хозяевами машины.

Таким образом, по воле случая два неудачника оказались среди тех, кто первым подоспел к месту кровавого преступления. Прежде, чем полиция опомнилась и установила временные заграждения, прежде, чем командующий военным округом перебросил к мосту новобранцев, стоявших в почетном карауле при возложении венков.

Когда Кристина прибежала на мост Эльгсетер, там царил полный хаос.

Если речь шла о покушении и его целью было убить американского министра обороны, то, вне всякого сомнения, акция увенчалась полным успехом.

Кристина остановилась как вкопанная.

Горящий «мерседес» был словно взят из третьесортного приключенческого фильма, большую часть бюджета которого составляют расходы на машины, обреченные срываться в пропасть, опрокидываться, гореть и разбиваться. Но увиденное Кристиной происходило не в кино, а на самом деле. Только что в эту машину на глазах у нее сели трое, и вряд ли они, как при съемках кинодублей, благополучно покинули «мерседес» до взрыва.

Вторая машина, с четырьмя гориллами, едва успела свернуть в сторону. Въехав на тротуар, она врезалась в ограду в нескольких сантиметрах от оглушенного пешехода. Черные следы от жженой резины отметили ее путь.

Трое из четверки выскочили из машины и с разных сторон пытались приблизиться к «мерседесу» с тем, что некогда было человеком, коего им вменили в обязанность охранять от террористов. Один из них вооружился огнетушителем и направил в пламя пенную струю.

Это было все равно что мочиться в кратер вулкана.

Четвертый продолжал сидеть в машине. Неподвижно.

Один из его товарищей размахивал пистолетом, рыская взглядом по растущему скоплению зрителей.

Кристина зажмурилась, готовясь ощутить боль от пули в живот.

Но и с закрытыми глазами она ясно видела всю картину. Два мотоцикла, один — в стационарном положении, мотоциклист по радио вызывает на помощь силы, сосредоточенные в красном кирпичном здании на Королевской улице, второй лежит на боку рядом с безжизненным телом полицейского в кожаном облачении. Видимо, его занесло и при падении, скользя по асфальту, он врезался в бровку тротуара.

Другие машины. Военные и гражданские. Дверцы распахнуты, люди выскакивают наружу. Мэр города Лиса Дал. Директор «Интер электроникс» Муэн. Генерал-майор Бернхард Андреассен, что-то говорящий водителю.

Чей-то крик, вызванный острой болью, заставил Кристину медленно открыть глаза.

Она увидела мужчину, явно раненного в ногу осколками от взорвавшегося «мерседеса», — случайного прохожего, направлявшегося в город. И принялась за дело, плохо соображая что-либо кроме того, что в двух метрах от нее лежит человек, нуждающийся в помощи, забытый всеми в суматохе.

Наконец приблизились сирены.

Пациента Кристины подобрали, положили на носилки и поместили в машину «скорой помощи», с ногой, туго перевязанной ее шарфом.

Самой Кристине восемнадцатилетний новобранец в черных башмаках велел очистить место происшествия.

Она пришла в себя.

Много спустя.

Сидя на лестнице в конце Монашьей улицы. Ее вырвало.

Она украсила блевотой лестницу ратуши.

Не усмотрев, однако, никакой символики в этом акте.

Кристина допивала третью бутылку. Возвратясь к началу своего рассказа, вспоминала детали. Отливающие черным блеском башмаки молодого солдата. Сузившиеся зрачки полицейского, когда раздался взрыв. Черное дуло пистолета, нацеленное на ее живот. Запах пожара. Запах крови. Запах свежей ваксы. Пустые глаза мужчины, которого едва не размазало по ограде, когда машина с телохранителями въехала на тротуар. Движения губ полицейского, который четко докладывал по радио о происшествии. Дрожавший палец новобранца, который стер пятнышко пыли с начищенного башмака, прежде чем вывести Кристину за ограждение.

Дальше рассказ ее был несвязным и непоследовательным. Словно Кристина доискивалась сути пережитого. Смысла абсурдного спектакля, разыгравшегося на мосту Эльгсетер. Чтобы после стольких смертей вновь ощутить вкус к жизни.

Действующие лица были ей знакомы. Она могла назвать фамилии чуть ли не всех, кто оказался в ее поле зрения в те немногие минуты на мосту. Полицейских. Двух из четырех прохожих, которых там застал взрыв. Многие из числа тех, кто с обеих сторон устремился к центру моста. Мэра. Генерал-майора. Директора «Интер электроникс». Большинства из потрясенных пассажиров машин кортежа, направлявшегося к крепости Кристианстен, где намечалось торжественное возложение венков на месте казни расстрелянных в годы оккупации.

И троих в горящей машине.

Джон Солсбери, миллионер, герой корейской войны, затем одно время губернатор штата Алабама. Видный деятель администрации Никсона, однако не настолько видный, чтобы на нем отразилось падение президента. Не счесть всех грехов, какие приписывали Джону Солсбери во время вьетнамской войны, его имя склоняли на массовых митингах в разных странах, от Сан-Франциско до Трондхейма. Отсидевшись шесть лет за кулисами, он вновь вышел на сцену, в одном ряду с ястребами, которые ополчились против сандинистов в Никарагуа и переговоров о разрядке между Востоком и Западом.

Томас Эгген — политический вундеркинд из Сандефьорда. За двадцать восемь лет своей жизни он ухитрился ни одного дня не трудиться честно. Этот политический бройлер пробился в первые ряды главной партии правительственной коалиции, как только подрос настолько, что мог вещать с парламентской трибуны. В двадцать пять лет сменил должность оргсекретаря молодых консерваторов на пост помощника министра обороны. Ему прочили блестящую карьеру в сонме политических звезд.

Ульф Халлдал, двадцатилетний парнишка, трудный отпрыск из трудной семьи. Избежал серьезных контактов с полицией исключительно благодаря заботам организации по работе с молодежью. Кристина соприкоснулась с ним три года назад, когда он был этаким взъерошенным воробышком, которого грозил вот-вот раздавить каблук создавшего его общества. Через год он твердо встал на ноги. Кристина устроила его на работу, сперва на строительство торгового центра в предместье, потом шофером к одному из ее соседей, директору «Интер электроникс», — Магне Муэну. В этой должности он пребывал уже больше года. Вел себя прилично. Роль воробья в кругу пляшущих журавлей его как будто вполне устраивала.

Кристина замолчала. Глаза ее изучали дно пустой кружки. Пятой по счету.

Возможно, она доискалась сути пережитого.

Хотя вряд ли вновь ощутила вкус к жизни.

Владелица женского велосипеда спросила:

— Так ты говоришь, Ульф Халлдал был шофером у директора Магне Муэна?

Кристина посмотрела на нее, как посмотрел бы священник на прихожанина, задавшего вопрос во время литургии.

— Ну да, — ответила она наконец. — У Магне Муэна забрали права после одной аварии. Вождение в нетрезвом виде. Шесть лет назад.

— Но почему же, — продолжала велосипедистка, — Ульф Халлдал вел машину с американским министром, а не ту, где сидел его хозяин? Официальный государственный визит, а за рулем какой-то гражданский шофер?

Кристина молча пожала плечами. Встала, слегка покачиваясь, спустилась по четырем ступенькам с помоста, где мы сидели, подошла к стойке и взяла еще бутылку пива.

После чего села уже за другой столик. Внизу. Подальше от нас.

В 15.08 я сел в автобус номер 5. У Нидаросского перешейка нас остановили. Вошел полицейский и медленно проследовал вдоль прохода, пристально разглядывая пассажиров. Мое лицо он удостоил особого внимания.

Возле Новой улицы я вышел и поднялся вверх по улице Фритьофа Нансена. Мой велосипед по-прежнему стоял там, где я приковал его цепью к ограде. Поглядев сверху на город, я убедился, что ничего не изменилось. Все оставалось, как за минуту до столкновения моего «пежо» со старым дамским велосипедом.

Больше всего досталось колесам, ободья совсем покорежены. Рама уцелела, никаких видимых повреждений. Правда, в металле под лакированной поверхностью мог скрываться изъян. Как это было с городом подо мной.

Я отнес калеку домой. Отвинтил испорченные колеса и отправил в мусорный контейнер. В другое время, возможно, я собрался бы с силами, чтобы лучше использовать ресурсы, избежать отходов, постарался бы выпрямить ободья. Но не теперь.

Запер раму в пустом гараже. Вошел в дом. Поставил вариться картошку и включил радио.

Экстренное сообщение.

Скорбные голоса не добавили ничего к тому, что я уже знал. Разве что следующее.

В 11.15, всего через несколько минут после взрыва, какой-то мужчина позвонил в редакцию «Адрессеависен». На ломаном английском языке попросил телефонистку соединить его с кем-нибудь из сотрудников. После чего заявил, что представляет организацию латиноамериканских борцов за свободу «Венсеремос» и что покушение на американского министра обороны было местью за вмешательство США в дела Никарагуа.

Сотрудник газеты еще ничего не слышал о покушении, однако сообразил включить диктофон.

Запись воспроизвели для норвежского народа по обоим радиоканалам. Сквозь шорох ленты, к которому примешивалось взволнованное дыхание газетчика, народ услышал намеренно искаженный голос: «…вободу „Венсеремос“. Мы берем на себя полную ответственность за убийство министра обороны США. Это акт мести, призванный прекратить дальнейшее вмешательство в дела Никарагуа. В следующий раз мы убьем эту фашистскую свинью — президента!»

Щелчок — говоривший положил трубку. Несколько секунд еще слышен был слабый шум в редакционном помещении, затем в эфир снова вышла радиостудия и сообщила, что пока нет данных, позволяющих привязать к акции какую-либо из известных организаций в Латинской Америке, в названии или лозунгах которых есть слово «венсеремос». И что, по мнению телефонистки «Адрессеависен», говорили с норвежского телефона-автомата.

Траурная музыка.

Я сказал себе, что владелец магнитозаписи, успей он закрепить за собой права, может в двадцать четыре часа стать миллионером.

Картошка сварилась.

Бифштекс из холодильника.

Помидор.

Лук.

Этот деятель говорил нарочито низким голосом… Монотонно. По произношению национальность не определить.

Одно мне было ясно: Латинская Америка тут ни при чем. Я знал в Трондхейме многих беженцев с этого континента.

Так просто.Зайти в телефонную будку. Выдать себя за представителя той или иной группы. Лук на сковородке зазолотился.

Внезапно зазвонил телефон на кухонном столе. Голос Вегарда, одного из дежурных администраторов.

— Я только проверить, дома ли ты, — сказал он. — Тут тебя один постоялец спрашивает. Полицейский. Я направлю его к тебе, если ты не собираешься никуда уходить. Его зовут Аксель Брехейм.

Я медленно положил трубку на рычаг старого бакелитового аппарата, изготовленного в 1932 году.

Ну конечно.

Я совсем забыл про Маргошечку. Навязчивую Марго.

От которой я отвязался почти год назад.

5

Звонок в дверь повторился, прежде чем я успел открыть. На крыльце стояла велосипедистка. Ее рука только что оторвалась от кнопки. Велосипед стоял на дорожке за ее спиной.

— Я подумала, что не мешает поближе познакомиться с соседями, — сказала девушка, улыбаясь.

Я молча посторонился, пропуская ее в прихожую. Она сбросила туфли и зашагала дальше.

— Гостиная на втором этаже, — остановил я ее. — Дверь открыта. Я сейчас поднимусь.

Когда я вышел с кофейником из кухни, она еще стояла на лестнице между этажами, рассматривая один из моих двенадцати стеклянных ящиков с бабочками.

— Когда ты открыл, мне показалось, что ты ждешь кого-то другого, — сказала она, не оборачиваясь. — Я не вовремя?

— Бражники, — сообщил я. — Семейство Sphingidae. У меня их четырнадцать видов. Вон та — Acherontia atropos. Мертвая голова. Такой у нее узор на спине. У моего самого крупного бражника размах крыльев — пятнадцать сантиметров. Нет, ничего, я жду одного полицейского.

— По поводу?.. — Она указала большим пальцем в сторону городского центра и моста Эльгсетер.

— Нет. Другое дело.

Она повернулась, чтобы спуститься вниз. Я остановил ее жестом руки:

— Ничего, оставайся.

Наверху она остановилась. Посмотрела в глубь коридора.

— Ты живешь здесь один?

— Ага. Как ты узнала мой адрес?

— Ты несколько раз представлялся сегодня, — усмехнулась она. — Имя, фамилия: Кристиан Антонио Стен. Адрес: улица Оскара Вистинга, 5 Б. Занятие: дежурный администратор гостиницы «Турденшолд». Волей-неволей запомнишь.

Войдя в маленькую гостиную, она направилась к книжной полке. Спросила:

— Ты антиквар?

— Подержанные книги дешевле новых, — отозвался я. Гостья негромко рассмеялась. Взяла с полки «Сюннёве Сульбаккен». Бьёрнстьерне Бьёрнсон на французском языке. «Авторизированный перевод с норвежского Фредерика Бецманна и Альфонса Пажа». Издано в Париже в 1880 году.

— У тебя часто бывают проблемы из-за цвета кожи? — спросила она, осторожно листая книгу.

— Бывает. Кофе хочешь?

— Спасибо. Почему ты называешься вторым именем? Почему не Кристиан? — Поставила книгу на место и добавила: — Похоже, не такой уж он дешевый, этот экземпляр.

— Каталожная цена три сотни, — ответил я. — Я купил за пятьдесят крон на распродаже имущества одного старого учителя.

Гостья опустилась на диван. Я продолжал:

— Родные всегда звали меня Кристианом. Я сам избрал потом второе имя.

— Почему?

— Подумай.

Она задумалась. Пятнадцать секунд потребовалось ей, чтобы вспомнить другого Кристиана Стена, видного государственного деятеля, и она рассмеялась, громко и перекатисто. Вдруг посерьезнела, глядя на меня.

— Этот шофер… Ульф Халлдал. Почему он вел машину, в которой сидел министр? Почему не какой-нибудь военнослужащий? Ведь в кортеже были машины министерства обороны?

— Понятия не имею, — ответил я.

— Его хозяин, на которого он работал, — продолжала она, — директор Магне Муэн, «Интер электроникс». Тебе что-нибудь известно о нем?

Я пожал плечами.

— Тебе-то что? Пусть полиция выясняет, что произошло и почему. Нам-то какое дело. Не вмешивайся в то, что тебя не касается, — гласит один из моих немногих принципов.

— Хреновый принцип, — заключила она. — Забудь о нем. Что тебе известно о Магне Муэне?

По тому, как она произнесла слово «хреновый», чувствовалось, что оно чуждо ее обычной лексике. Нарочитое повышение голоса говорило о том, что моя гостья специально приучала себя пользоваться бранными словами.

— Я знаю его сына, — сказал я. — Приходилось встречаться. Он был инструктором на курсах альпинистов прошлым летом в Иннердале, где я тренировался. Парень как парень. Правда, к девочкам неравнодушен. Настоящий кобель, по чести говоря.

Она выслушала эту характеристику с той же напускной небрежностью. Я продолжал:

— Кобель, но альпинист первоклассный. Выше всяких похвал. Поднялся на Стетинд по северо-западному маршруту. В одиночку. Зимой.

По лицу я понял, что этот факт ей ничего не говорит.

— Стетинд в губернии Нурланн, — пояснил я. — Высота 1381 метр. Северо-западная стена — гладкий гранитный отвес, спадает прямо в море.

Она пожала плечами.

— Ну и что?

— Это безумие, — сказал я. — Бравада. Лихачество.

— Как и весь альпинизм вообще? — заметила моя гостья.

— Нет, если правила соблюдать. С хорошим снаряжением и надежной страховкой. Любительский футбол и то опаснее. А вот в одиночку лазать — безрассудство на любом маршруте. Не успеешь оглянуться, как ты лежишь на осыпи с переломом ноги, и некому вызвать вертолет, который мог бы спасти тебе жизнь. Подниматься одному на Стетинд — все равно что дать дьяволу карт-бланш. Если ты не альпинист высшего класса, вооруженный многолетним опытом. Ни один альпинист, который что-то соображает, не полезет без страховки по северо-западному маршруту. Там и вдвоем-то подняться непросто.

— Ты лазал там?

Я усмехнулся. Покачал головой.

— В альпинизме я всего лишь неискушенный любитель. Зеленый новичок. Бьёрн Муэн — матерый ветеран. Возможно, страдает манией величия, возможно, просто рисковый без меры — не берусь судить. Но лазать умеет.

— А что насчет отца?

— С Магне Муэном я никогда не встречался. Вроде бы он начал с маленького заводика, который выпускал радиоаппаратуру для рыбацких судов. Освоил передовую электронику в самую пору, чтобы стать миллионером, когда резко поднялся спрос на эту продукцию. Основал новую фирму — «Трёндер-электроник». Позаботился о том, чтобы первая фирма обанкротилась, а новая стала главным кредитором. Открыл для себя международный рынок, а также тот факт, что в мире слово «трейдер» мало кому что говорит. К тому же буква «ё» не входит в алфавит вычислительных машин. Тогда он переименовал фирму. И, как я уже сказал, стал миллионером.

Гостья задумчиво налила себе кофе. И только открыла рот, собираясь что-то сказать, как раздался звонок в дверь.

Отворив, я увидел человека лет пятидесяти — лицо и осанка наводили на мысль о хорошо воспитанном псе, которому невдомек, за что его отругали. Когда он заговорил, на меня повеяло запахом мятных лепешек.

— Антонио Стен?

Я кивнул, ответил утвердительно. Он достал из кармана серого пиджака фотографию и показал мне обратную сторону.

— Это вы написали?

— Да. Сегодня ночью. В холле гостиницы «Турденшолд».

Он перевернул фотографию.

— Следует так понимать, что вам знакома эта, — он прочел написанное мной, — Марго Стрём?

— Да. Может, войдешь?

Он оглянулся с таким видом, словно его пригласили в публичный дом. Или ему вдруг понадобился фонарный столб.

Посторонившись, чтобы впустить его в прихожую, я ощутил застарелый запах алкоголя.

В трезвом виде Аксель Брехейм производил впечатление немногословного, замкнутого человека с налетом нервозности на лице и в манерах. С первого взгляда его можно было принять за корректного педанта, полицейского, который задает короткие, взвешенные вопросы, предоставляя говорить допрашиваемому. Однако довольно скоро выяснялось, что перед вами выпивоха и что вопросы задаются наобум, с очевидным желанием побыстрее завершить беседу.

Он приветствовал девушку на диване сдержанным кивком, словно не был вполне уверен, что виделся с нею раньше. После чего опустился в свободное кресло, почти профессиональным жестом извлек из кармана блокнот и ручку и выложил на стол передо мной фотографию покойной Марго Стрём.

Зрелище было не из приятных.

— Итак, Марго Стрём, — произнес Аксель Брехейм, делая первую запись в блокноте. — Возраст?

— Точно не скажу. Двадцать два или двадцать три.

— Место жительства?

— Здесь по соседству. На улице Фритьофа Нансена. Но родом она откуда-то из-под Бергена. Кажется, с острова Устер.

— Родные есть?

— Чего не знаю, того не знаю. Во всяком случае, в нашем городе нет. Родители умерли, по ее словам.

— И вы хорошо ее знали?

— Знал, — развел я руками, ожидая следующего вопроса.

Однако Брехейм замолчал, уставившись в свой блокнот, словно мысли его были заняты чем-то другим. Скрипнул диван — девушка изменила позу. Еще один звук — я прокашлялся.

Ладно. Изложу ему все подробно. В хронологической последовательности.

— Мы познакомились года полтора назад, — начал я. — На новогоднем празднике. Она пришла вместе с одним моим другом. Ушла с другим — Педером Кибергом. Полтора-два месяца водилась с ним, потом надоела ему. У нас с Педером есть кое-какие общие дела, так что я тогда довольно часто видел ее. Когда их связь распалась, она избрала меня в утешители. Заявлялась сюда в любое время суток. Говорила без остановки. Или молча сидела на стуле, пока я занимался своими делами. Так продолжалось до середины апреля. Потом я почти не видел ее до конца мая, когда она снова стала меня навещать. Ежедневно. В середине июня на две недели уехала в Лондон и после уже не показывалась.

Аксель Брехейм медленно поднял голову, посмотрел на меня.

— Что вы делали в пятницу 15 июля в прошлом году?

Я поразмыслил.

— Пятнадцатого июля я был здесь, в городе.

Брехейм небрежно полистал свой блокнот.

— У вас были… — произнес он наконец, сделал паузу и продолжил: — …половые сношения с этой Марго Стрём?

— Да, — ответил я.

— В мае или июне?

— Нет.

Он снова молча уставился в блокнот.

— Она несколько раз ночевала здесь в апреле, — пояснил я. — Но о том, чтобы жить вместе, речи не было. И у нас не было «половых сношений» ни в мае, ни в июне.

— Она была беременна? — вдруг спросила моя гостья.

Аксель Брехейм вздрогнул, словно только теперь заметил ее. Посмотрел на девушку, как на бокал с белым вином у тарелки с бифштексом. Наконец кивнул:

— Да. На втором месяце.

— В газетах об этом не говорилось, — сказала девушка.

Брехейм пожал плечами.

— Журналистам не все докладывают, — сказал он и вновь обратился к блокноту.

Сосредоточенно полистал его, как бы давая понять, что не жалует вмешательства посторонних.

— Кем она работала? — спросил он, не поднимая головы.

— По большей части болталась без работы, — ответил я. — Ей уделили кусок-другой большого пирога, известного под названием «помощь с трудоустройством», да только особенного проку от этого не было. До того как мы познакомились, она два месяца работала на одном пищевом предприятии, сортировала копчености. В феврале-марте была телефонисткой в «Интер электроникс».

— А потом?

— Пособие по безработице.

Брехейм продолжал листать свой блокнот. Вдруг напрягся и поднял взгляд на меня.

— Как вы его назвали, — произнес он, отчетливо выговаривая каждый слог, — того, с которым у Марго Стрём была связь до того, как вы с ней познакомились?

— Киберг, — ответил я. — Педер Киберг. Адрес нужен? Улица Нижняя Мельничная, 523.

Аксель Брехейм записал адрес. Сунул блокнот в карман. Встал.

Я проводил его до дверей. Когда вернулся в гостиную, моя гостья стояла у большого обеденного стола, изучая разложенную на нем мозаику.

— Красивая картинка. — Она постучала пальцем по коробке из-под мозаики. — Но почему ты кладешь их обратной стороной вверх?

Глаза гостьи недоуменно рассматривали серую поверхность неровного овала, расчерченного абстрактным сетчатым узором кривых линий. Она взяла кусочек, который еще не лег на нужное место. Один из четырех тысяч.

— Разве не проще, — продолжала она, — собирать мозаику, глядя на готовую картинку?

— Самый интересный узор — нижний, — сказал я. — Скрытая структура. А не то, что видно на поверхности.

Гостья круто повернулась ко мне.

— Это правда, — спросила она, — что у тебя не было половых сношений с Марго Стрём, когда она забеременела?

Ее вопрос застиг меня врасплох. Вывел из равновесия. Я попятился, сел, налил себе кофе, сделал глоток.

— Не думаю, чтобы ты была вправе спрашивать меня об этом, — произнес я наконец. — Но все же отвечу. Честно и откровенно. Нет, я не спал с Марго в мае или в июне.

Она села, взяла свою белую чашку. «Арабиа Арктика». Сделано в Финляндии. Арктический араб из Страны тысяч озер.

— Этот Педер Киберг, — сказала гостья, — что он за человек?

Вопрос был задан безразличным, монотонным голосом, как будто ответ вовсе не интересовал ее. Но за безразличием крылось напряженное внимание.

Эта особа начинала действовать мне на нервы.

— Могу я осведомиться о причине столь неожиданного интереса ко мне и кругу моих знакомых? — спросил я со всей резкостью, на какую был способен.

Она устремила на меня взгляд, от которого пневмобур исполнил бы «Аве Мария», и произнесла спокойно, без сарказма:

— Не встревай в дела, которые тебя не касаются? Гм… Возможно, это твой принцип. Но не мой. Ты читал последние газеты?

— Просматривал.

— Репортаж о загадочной находке трупа в Грютботне?

— Не вчитывался. Я не больно восприимчив к этой форме социальной порнографии.

Она наклонилась над столом.

— Тогда я посвящу тебя в некоторые основные моменты. Самое главное. Просто чтобы ты был в курсе.

Что она — дурачит меня? Непонятно только, зачем ей это нужно.

— Место действия — Грютботн, — начала она. — Время — прошедшее воскресенье. Раннее утро. Хозяин самой крупной в селении фермы управился с дойкой своих пятнадцати коров и шагает к силосной башне с фуражом. Зовут его Одд Грюте, что само по себе вполне естественно. Вооружившись вилами, он протискивается через узкий вход. Его встречает острый запах прошлогодней травы, обработанной муравьиной кислотой. Башня деревянная, из поставленных вертикально досок, обвязанных снаружи толстым тросом. До круглого отверстия вверху над ним около десяти метров. Конец весны, силоса осталось совсем мало. Взявшись покрепче за рукоятку, крестьянин вонзает вилы в плотно утрамбованную массу. Налегает, чтобы отделить хорошую порцию, но вилы во что-то уперлись. Крестьянин выдергивает их, делает новую попытку, но с тем же успехом. Он проклинает дурацкую аграрную политику, не оставляющую ему средств, чтобы снести старый коровник и построить новый, с автоматической подачей фуража. Сердито пинает строптивую кучу резиновым сапогом. Настораживается. Пинает еще раз — что такое? В тусклом свете силится рассмотреть непонятный продолговатый предмет, чьи контуры угадываются под зеленоватой поверхностью. Осторожно ковыряет вилами. Потом вдруг резко отступает назад, в ужасе протискивается через дверь на волю и бежит в дом, чтобы звонить в полицию.

Теперь несколько слов, — продолжала гостья, — о селении Грютботн. Оно расположено на берегу фьорда, который врезается на пять километров в полуостров Фусен, к югу от Руана. С трех сторон его окружают крутые горные склоны, наземного сообщения с внешним миром нет. Попасть туда можно только морским путем. Два раза в день в Грютботн заходит рейсовый катер. Летом, когда у тройки местных школьников каникулы, заходов меньше. Четыре фермерских семьи, одна рыбацкая, всего постоянных жителей тринадцать. Дом рыбака стоит на мысу, который заслоняет пристань от западного ветра с моря. Живет в нем супружеская пара, обоим за семьдесят, и главное их занятие — наблюдать за тем, что делается в селении. По другую сторону залива живет хозяйка самой маленькой фермы, вдова шестидесяти с лишним лет, у нее такое же хобби. Обрати внимание на эти факты: пока упомянутая троица находится на своем посту, никто не может незамеченным приехать в Грютботн или уехать оттуда.

— А ты неплохо ориентируешься, — заметил я.

— Я там бывала, — улыбнулась гостья. — У меня есть родные в Руане.

Подлила себе кофе и откинулась на спинку дивана, держа чашку в руке.

— Ну вот, — продолжала она, — в селение на своем быстроходном катере прибывает начальник уездной полиции. Он уже связался с Трондхеймом, с губернским управлением, и ему сказано, что во второй половине дня приедет квалифицированное подкрепление. К концу следующего дня установлено: в силосной башне крестьянина Одда Грюте лежит труп молодой девушки. Одета в то, что некогда было белой мужской майкой, джинсовые брюки, трусы, длинные шерстяные черно-белые носки домашней вязки и красные кроссовки. Череп девушки разбит, вероятно, одними из вил хозяина башни. Она не местная жительница. Больше того, тамошние жители в один голос утверждают, что никогда не видели ее раньше, и начальник уездной полиции не видит причин сомневаться в их показаниях. Но кто же тогда эта девушка? Кто-то где-то должен ее знать. И как она попала в Грютботн? Как очутилась в силосе крестьянина Одда Грюте?

Тщательное исследование силосной башни, — говорила моя гостья, — при сопоставлении с записями крестьянина о сезонных работах прошлого года позволило предположительно установить дату убийства: пятница 15 июля. В этот день все семейство Грюте — двое взрослых и двое несовершеннолетних детей — уезжали в Руан хоронить свояка Одда Грюте. Перед отъездом утром крестьянин и его работник успели завезти четыре воза сена на силос. После чего решили подождать с остальным до возвращения с похорон, надеясь, что к тому времени прекратится усиливавшийся дождь. Около двенадцати семейство Грюте отправилось в Руан. Работник наперекор плохой погоде вышел на лодке в фьорд ловить рыбу, надев непромокаемую робу. Около двух часов, согласно показаниям вдовы в южном конце селения, он сдался. Еще через два часа вернулся со своей семьей крестьянин. По-прежнему лил проливной дождь. Крестьянин решил отложить уборку сена. Земля совсем раскисла, и было очевидно, что тяжелый трактор очень скоро изроет колесами весь луг. Приняв решение, крестьянин вместе с работником накрыл уложенное сено толстым полиэтиленом и придавил его гнетом в виде нескольких тонн воды. Лишь неделю спустя северное лето позволило продолжить заполнение башни.

Вот и все, что смог установить начальник полиции, — заключила девушка на диване. — Больше ничего. У него был труп. Было орудие убийства. Известен день, когда оно было совершено. И время — около полудня, с точностью до одного-двух часов. Но никто не знал, кто убитая. Приметы не подходили ни к кому, кого объявляли в розыске за последние годы. Не обнаружено ничего, что убитая могла привезти с собой в Грютботн, только одежда на ней. По показаниям караульных по обе стороны заливчика, морским путем она никак не могла попасть в селение. А на суше его окаймляют отвесные скалы. Ты все усек?

Внезапная перемена интонации не застала меня врасплох, я уже начал привыкать к ее манере разговаривать.

Я кивнул:

— Ты хочешь сказать, что перед нами немыслимый случай. Как если бы труп и орудие убийства нашли среди поля на свежем снегу — и никаких следов, только от ног жертвы. Что речь идет о злодеянии, которое невозможно объяснить потому, что необъясним сам факт присутствия трупа там, где его нашли. Но за последние сутки изменились, во всяком случае, два обстоятельства: теперь мы знаем имя жертвы, знаем также, что она была беременна на втором месяце.

— И еще, — добавила она, — теперь мы знаем, что в то лето в Грютботне находился по меньшей мере один человек, знакомый с Марго Стрём. Вот почему наш друг из полиции, который сюда приходил, так поспешно удалился: его вдруг осенило, что летом прошлого года работником у крестьянина Одда Грюте в Грютботне был не кто иной, как твой приятель, бывший ухажер Марго Стрём, — Педер Киберг.

Гостья наклонилась и заглянула в пустой кофейник, давая понять, что рассказ окончен.

Я соображал, что бы такое сказать, но меня опередил звонок в дверь.

Я спустился вниз и отворил. Во второй раз за короткое время на крыльце моего дома стоял старший инспектор Аксель Брехейм.

— Извините, — сказал он. — Я пытался найти дом, в котором, по вашим словам, жила эта Марго Стрём. Какой номер дома вы назвали?

— Номера не знаю, — сказал я. — Но могу проехать с тобой и показать.

Аксель Брехейм сел за руль черной «вольво-245». На спуске к улице Фритьофа Нансена я заметил, что девушка с велосипедом неотступно следует за нами. И когда мы в самом низу свернули налево, она сделала то же.

Я показал Брехейму, где поставить машину. Когда мы вышли из нее, девушка уже запирала замок на велосипеде.

В десяти метрах ниже нас стоял двухэтажный красный дом, первый этаж которого владелец разделил на маленькие комнаты, сдаваемые внаем. С улицы к дому вела бетонная лестница. Я зашагал по ней вниз следом за Акселем Брехеймом. Остановился в нескольких метрах позади него, когда он позвонил в дверь.

Хозяйка отворила и подозрительно уставилась на звонившего. Какой-то босяк является невесть откуда и задает вопросы насчет одной из ее бывших жиличек…

Тут она заметила меня. Узнала. Поздоровалась. Сухо.

— Он из полиции, — объяснил я. — Похоже, Марго стала жертвой преступления.

Хозяйка поверила мне только наполовину, это было видно по ее глазам, когда она сообщила, что Марго Стрём действительно жила здесь полтора года. Смирная девушка. Квартирную плату всегда вносила вовремя. Никаких претензий к ней не было. Не верится, чтобы она могла быть замешана в чем-либо противозаконном. Съехала летом прошлого года. За ее вещами приезжал один молодой человек из транспортного агентства. Уложил все в картонные короба и увез. Плата за квартиру была внесена сразу за три месяца. Все сделано как положено. Даже жаль, что жиличка выехала. Она сама объяснилась с хозяйкой? Нет, это работник транспортного агентства рассказал, что Марго совсем уезжает из города. Хозяйка уверена, что этот молодой человек в самом деле был работником транспортного агентства? Конечно, уверена! Он сам об этом сказал. К тому же на нем был рабочий комбинезон, и он приехал на большом автофургоне, с кузовом, похожим на пышную булку. И с названием фирмы на боку. Каким именно? Этого она не помнит. И не помнит, чтобы тот человек упоминал ее. Как он выглядел? Молодой, обычная внешность, темные волосы, усы. Симпатичный молодой человек.

Аксель Брехейм пожелал осмотреть комнату, которую снимала Марго. Хозяйка тщательно изучила его удостоверение. И посмотрела на Брехейма так, что было ясно: если бы не удостоверение, ни за что не отважилась бы пустить в дом такого типа. Дверь затворилась за ними.

Я повернулся, чтобы уходить. И очутился лицом к лицу с велосипедисткой. Она кивнула.

— Ага. Я постоянно вмешиваюсь в чужие дела.

Мы поднялись вверх по бетонной лестнице. Наверху она спросила:

— Ты не очень жаловал Марго Стрём, верно?

Я молча отвернулся. Стал рассматривать панораму города. Услышал, как девушка отпирает замок велосипеда.

— Я поняла это по тому, как ты о ней говорил, — указала она. — Сразу ясно, что ты обрадовался, когда прошлым летом она исчезла из твоего поля зрения.

Я медленно повернулся. Посмотрел ей прямо в глаза.

— Ты совершенно права, — ответил я. — Марго мне осточертела.

Возвратясь домой на улицу Оскара Вистинга, 5 Б, я вымыл чашки, из которых мы пили, ополоснул кофейник, положил на место еще четыре кусочка одноцветной серой мозаики и пошел в спальню. Поставил будильник на половину десятого. Уснул мгновенно.

Мне приснилась Марго Стрём. Она ехала через серый луг на белом тракторе с подборщиком, который заглатывал серую массу и выплевывал в прицеп миллионы кусочков нескончаемой мозаики. Белый трактор свернул с улицы Оскара Вистинга, въехал на мост Эльгсетер, превратился в большой «мерседес-бенц» и вспыхнул красным огнем от мощного беззвучного взрыва. Сквозь пламя я рассмотрел оскаленный череп сжигаемого живьем человека, потом увидел, что огнем охвачен вовсе не автомобиль, а дамский велосипед с широкими шинами.

6

В этот вечер я направился в центр пешком. На Нагорной улице меня обогнала зеленая военная машина. Над коленями седока рядом с водителем торчало автоматное дуло.

У парка Ила по Ословскому шоссе промчалась полицейская машина. С включенной сиреной и сверкающими мигалками на крыше.

На Королевской улице у Нидарского перешейка по-прежнему стояло ограждение. Только полицейский, который остановил меня на этот раз, был другой.

В полицейском управлении ближе к центру не было ни одного темного окна. По пути оттуда через Главную площадь к гостинице «Турденшолд» — каких-нибудь пятьсот метров — я насчитал три полицейские машины и пять военных патрулей. Одни солдаты мерили шагами тротуар, другие молча стояли с каменными лицами. И с автоматами наготове.

У меня по спине поползли мурашки. Нечто подобное я уже видел. В кино. По телевизору. Кадры из Сантьяго, Чили. Из Варшавы, Польша. Из Манилы, Филиппины. Из Буэнос-Айреса, Аргентина. Из Аддис-Абебы, Эфиопия. Но Норвегия! Нет, это не Трондхейм, городишко с населением меньше 140 тысяч, переживший всего одну войну в этом столетии, с таким низким уровнем преступности, что на памяти горожан лишь одна попытка ограбления банка, да и то преступник был задержан в тот же вечер, когда выходил из кинотеатра.

Невозможно. Немыслимо. Не могут в центре Трондхейма, на углу Принцевой улицы, у сосисочной на Главной площади, в Летнем переулке, на Северной улице, в парке Турденшолда патрулировать вооруженные солдаты. Как будто объявлено чрезвычайное положение и город подчинен военной администрации, как будто генерал-майор Бернхард Андреассен устроил локальный государственный переворот, заточил в тюрьму мэра и членов муниципалитета, занял ратушу, как самодержавный деспот.

Я не хотел верить своим глазам. Тем не менее, обогнув статую Турденшолда и ступив на улицу Шульце, где находилась моя гостиница, я на углу Мариинского переулка опять же увидел двух солдат с автоматами. Рядом с церковью, построенной в честь Богоматери.

Я вошел в холл. И тотчас ощутил, что и здесь что-то неладно. Не сразу сообразил, что именно. Вот коричневая стойка с продольной полосой внизу, вытертой за десятилетия ботинками постояльцев, ожидающих оформления. Вот угловой диван, обтянутый кожимитом, от которого через две минуты штаны сидящего пропитываются потом. Вот в другом углу древний игральный автомат — «Космические интервенты», приобретенный у владельца кафе, обнаружившего, что современным подросткам подавай что-нибудь более захватывающее, больше звуковых эффектов, новые изобразительные средства. Вот в глубине холла лифт, и стрелка за круглым стеклом, как обычно, замерла между двумя этажами. Вот лестница с изношенной дорожкой; на четвертой снизу ступеньке отсутствует прижимающий дорожку металлический прут.

Все как обычно. И все же…

Тут до меня дошло.

У стойки три человека ждали, когда Вегард закончит оформление четвертого. На диване, тихо переговариваясь, сидели двое мужчин и женщина. Над автоматом в углу, отчаянно сражаясь с интервентами из космоса, наклонился мужчина, чье лицо мне как будто было знакомо. Около лифта в безнадежном ожидании стояли мужчина и женщина. По лестнице навстречу друг другу шагали двое мужчин.

Господи, в гостинице появились люди!

Я зашел за стойку и поздоровался с Вегардом.

— Да здравствует терроризм! — сказал он, ухмыляясь. — Сегодняшняя акция обеспечила постояльцами все дома для приезжающих в округе. Одну треть составляют полицейские из Осло, остальные — журналисты. Со всего мира.

Зазвонил телефон. Я взял трубку. Чей-то очень далекий американский голос осведомился, не найдется ли четыре свободных номера для сотрудников телевизионной компании Эн-би-си.

Пришлось сказать, что сожалею.

К часу ночи суматоха улеглась. Большинство постояльцев решили выспаться, чтобы назавтра в полную силу заняться расследованием или репортажами. Приезжий у игрального автомата истратил последние две кроны, еще раз проиграл битву с космическими пришельцами и тоже отправился спать. Когда он второй раз подходил к стойке, чтобы разменять десять крон, я узнал его. Один из тех журналистов, которые добились права открывать своим портретом статьи в столичной «Дагбладет».

С его уходом холл опустел.

Я вытащил своего Сандемусе.

В это время появился Аксель Брехейм. Ноги плохо держали его, хуже, чем накануне. Подойдя за ключом от номера 302, он обеими руками оперся на стойку. Большие карие собачьи глаза долго рассматривали меня.

— Где-то я видел тебя раньше, — пробормотал старший инспектор.

Я приготовился ответить, но он, взяв ключ, круто повернулся — так круто, что едва не упал. После чего направился к лифту, стараясь идти прямо.

Большинство любителей, изображая пьяных, делают одну и ту же ошибку. Главное — не шататься, а тщательно выдерживать прямой курс. В этом смысле Аксель Брехейм был профессионалом высшего класса.

Он возвратился к стойке, даже не нажав кнопку лифта.

— Я тебя знаю, — сказал он. — Ты дежурил здесь вчера. Это ты назвал имя девы, которую нашли в силосе. Бутылки пива не найдется?

— Двадцать четыре кроны, — ответил я, открывая холодильник.

— Давай две, — заключил Брехейм. — Сдачу оставь себе.

Он положил на стойку полусотенную бумажку и побрел с добычей к дивану.

— Ничего, если я выпью здесь внизу? Когда пьешь в номере в одиночку, так и кажется, что тебя уже засасывает тина.

Диван скрипнул под его тяжестью.

— Ты стоящий парень, — сказал Аксель Брехейм, отставляя в сторону пустую бутылку. — Хоть бы и иностранец. Цвет кожи ничего не значит. Кстати, ты хорошо говоришь по-норвежски. Тебе об этом уже говорили? Как тебя звать-то?

— Стен. Антонио Стен.

Брехейм поманил меня рукой:

— Захвати еще по бутылке на брата и присаживайся поближе.

Я поставил бутылку на стол перед ним. Сел, старший инспектор наклонился ко мне.

— Мне поручено дело, — важно произнес он. — Серьезное дело. Лично мне. Персонально. Большая ответственность.

Внезапно сумрачная маска расплылась в улыбке, и он откинулся назад, заливаясь истерическим смехом, Брехейм задыхался от хохота. Ему стоило немалого труда оторваться от спинки дивана, и не одна минута прошла, прежде чем лицо его вновь расписали скорбные складки. Он медленно покачал головой. Глотнул пива.

— Куда там, — пробормотал он. — Старина Аксель Брехейм не подходит для охоты на иностранных террористов. Этой старой развалине надо подсунуть что-нибудь такое, чтобы не путался под ногами и не натворил бед. Пусть повозится с трупом в Грютботне, пока обстановка не позволит заняться этим делом более квалифицированным работникам. Но чтобы при этом думал, что ему поручено важное задание, говорят друг другу начальники. Еще пиво есть?

Когда я вернулся с бутылкой, он сидел и рассматривал фотографию Марго. Без ретуши.

— Ненавижу морской транспорт, — сообщил Аксель Брехейм снимку. — Этот Грютботн чертова дыра.

Он поднял взгляд на меня.

— Я побывал там сегодня. Туда и обратно на катере с шестидесятисильным мотором. Свежий ветер с моря.

Первый и последний раз, сказал я себе. Первый и последний.

Он перевернул фотографию. На обороте было написано имя Марго. И мое.

— Черт знает что, — продолжал Брехейм. — Две древние старухи готовы поклясться на Библии, что девчонка не могла попасть в Грютботн естественным путем. Как будто сам сатана ее туда доставил. Кто знает, может, так оно и было.

Старший инспектор клевал носом. Вот-вот стукнется лбом о стол… Внезапно он весь подобрался.

— Работник это, вот кто. Больше некому. Хоть и уверяет, что после Пасхи в прошлом году не видел ее, но больше некому. Он заделал ей ребенка. Она пыталась уговорить его жениться на ней. Он отказался и долбанул ее вилами по голове. Уверен, что так и было. Потом он спрятал труп, а позже раздобыл фургон, выдал себя за работника транспортного агентства и забрал все ее вещи.

Брехейм размышлял вслух, забыв про меня.

Я мог бы указать на слабые места в его рассуждениях, но воздержался. Придет время, сам узнает. Например, что Педер Киберг не умеет водить автомобиль.

— А может быть, — снова обратился Аксель Брехейм к фотографии, — тот террорист и тебя убил…

Лоб Брехейма с громким стуком ударился о стол. С великим трудом мне удалось поставить его на ноги. Ведя его вверх по лестнице, я услышал, как он бормочет себе под нос:

— Но одному дьяволу ведомо, как она очутилась в Грютботне.

7

Я позавтракал за стеклянными стенами зимнего сада гостиницы «Резиданс». Бывшей «Феникс». Новые хозяева, новый концерн, новое название. Ремонт, переоборудование. С добавлением в числе прочего оранжерейного типа пристройки с видом на Главную площадь. И не менее общедоступным видом внутрь. Под названием «Аквариум». Или «Терраса знаменитостей». Не обязательно быть любимым дитятей, чтобы обзавестись набором ласкательных имен.

От моего столика я видел двух солдат, патрулирующих перед Домом Хурнеманна по ту сторону Главной площади, наискосок от меня. Некогда там помещалось полицейское управление. Несколько лет назад полиция перебралась в новое здание на Королевской улице, уступив место картинной галерее, женским и другим общественным организациям, а также туристическому бюро.

Солдаты стояли у самого входа в картинную галерею. Новая военная хунта явно вознамерилась охранять культуру.

По тротуару в каком-нибудь метре от меня проехал старый дамский велосипед марки «ДБС». Затем его хозяйка вошла в «Аквариум».

— Гляжу, вроде бы ты сидишь, — сказала она, садясь на стул напротив меня. — Завтрак? А что, годится.

Некоторое время мы ели молча. Вдруг она подняла глаза от тарелки:

— Газеты читал? Радио слушал?

Я пожал плечами:

— Не успел.

— Одна террористическая организация мусульман-шиитов взяла на себя ответственность за вчерашнее покушение, — сообщила она. — Вчера позвонили в «Таймс». Что ты думаешь об этом?

— Уже вторая, — ответил я. — Теперь жди третьего звонка — из Ливии.

— А в «Адрессеависен» можно прочитать ответ на мой вопрос, — сказала она, поднося ко рту бутерброд. — Насчет шофера и директора «Интер электроникс».

И продолжала, прожевав хлеб с яйцом и помидором: — Оказывается, «Интер электроникс» разработала передовую электронику, которая годится для управления некоторыми типами ракет «воздух — земля». В официальную программу американского министра обороны входило посещение «Интер». Вот почему среди сопровождающих был директор Муэн. Могу поспорить с тобой, что он рассчитывал на выгодный контракт с Пентагоном.

— Считай, что выиграла.

— Но вот что странно, — отметила велосипедистка. — Американский министр и помощник норвежского министра должны были ехать в машине вооруженных сил. Речь идет о черном представительском лимузине. Того же типа, что «мерседес» директора Муэна. Он только что прошел текущий ремонт и был в полном порядке. Вчера утром его должны были забрать из мастерской. И вдруг оказалось, что мотор не заводится. Жуткий переполох! Гость уже прибывает, а представительской машины для него нет!

— В городе должны быть другие «мерседесы», — сказал я. — Например, в магазине на Кольцевой дороге. Там главное представительство и мастерская фирмы «Мерседес-Бенц».

— Нет, — отпарировала она.

— Что нет? В магазине не было ни одной машины?

— Не было того, что нужно: большого черного лимузина.

— 230 Е?

— Вот именно.

— Могли использовать другую марку.

— Могли. Но не использовали. Потому что когда генерал-майор услышал про неполадки с мотором, он тут же заявил: «Нет проблем. Одолжу машину у соседа». И здесь мы подошли к самому странному. Как ты думаешь, кто сосед генерал-майора?

Велосипедистка ликовала. Глаза ее сияли, как у ребенка, разбирающего подарки под рождественской елкой.

— Директор Муэн, — сказал я, лишив собеседницу радости козырнуть своей осведомленностью.

— Ты знал об этом? — Ее улыбка поблекла, в голосе звучало разочарование.

— Ага.

Но тут же она снова воодушевилась:

— Но согласись, что это странно! Если ты задумал прикончить американского министра, зачем взрывать машину директора норвежской фирмы?

— Затем, что министр сидел в машине норвежского директора, — вяло произнес я. — Которая возглавляла кортеж.

Девушка покачала головой.

— В газетах пишут, что машину взорвали при помощи электронного детонатора, заложенного в бензобак.

— С применением радиоимпульса?

— Так они полагают. Из чего следует, что акция была продумана заранее с прицелом именно на эту машину. Но никто ведь не знал, что гость сядет в «мерседес» директора Муэна. Пока не последовало внезапное решение генерал-майора. Выходит, жертвой должен был стать не американский министр обороны, а здешний директор.

Как я ни говорил себе, что мое дело сторона, в душе что-то зашевелилось. В словах этой девы и впрямь есть резон! Вслух я заметил:

— Но после генеральского решения… До полудня еще было время заложить детонатор.

— На глазах у водителя?

— Ну…

Да нет, она права. Настолько-то я разбирался в электронике, чтобы понимать, что собрать такой мини-приемник непросто. Особенно если хочешь избежать реакции на посторонний сигнал, чтобы случайный импульс от другого передатчика не вызвал преждевременный взрыв. В жизни это не так просто, как в фильмах про Джеймса Бонда. Требовалось время, чтобы сделать все как следует. Террорист должен был твердо знать, что сможет работать без помех.

Я укротил бег своих мыслей.

— Послушай, — сказал я. — В эту самую минуту только здесь, в Трондхейме, десятки тысяч обсуждают случившееся. И у каждого своя более или менее гениальная теория. Есть и немало специалистов. Это их дело выяснять, что к чему, не наше. Во всяком случае, не мое.

Я встал, собираясь уходить.

— Тут есть еще одна заметка о Марго Стрём, — сообщила велосипедистка.

Я снова сел. Она подала мне «Адрессеависен». Показала: страница 2, в нижнем углу. Материал, оттесненный с первой полосы неким американским миллионером, которого угораздило отдать концы в то самое время, когда могла исполниться мечта Марго стать героиней сенсационных репортажей.

Всего несколько строк. В женщине, найденной в силосе в Грютботне, полиция опознала двадцатидвухлетнюю Марго Стрём с острова Устер, проживавшую в Трондхейме. Она нигде не работала и не имела семьи; видимо, потому и не был объявлен розыск, когда она исчезла почти год назад. Полиция не располагает конкретными указаниями на возможного убийцу, но разрабатывает определенные версии. Делом занимаются специалисты из столичного уголовного розыска, а также сотрудники губернского управления. Лиц, располагающих какими-либо сведениями, просят обратиться в полицию.

Я вернул ей газету.

— Негусто.

— Здесь написано, что полиция разрабатывает определенные версии, — возразила она.

— Они всегда так говорят.

— Думаешь, неправда?

— Инспектор, который заходил ко мне вчера, — сказал я, — считает, что это дело рук Педера. Дескать, он раскроил ей череп, потому что она была беременна от него.

— Ты тоже так считаешь?

— Я вообще ничего не считаю. Но Педер не из тех, кто способен убить человека.

Она как-то странно посмотрела на меня.

— И кто же, по-твоему, способен убить человека? — серьезно спросила она. — Ты из тех?

Я встал.

— У нас с тобой разное понятие о юморе, мисс Марпл, — сказал я.

И пошел к выходу.

8

В половине четвертого меня разбудил звонок будильника. Вставая, я не мог припомнить, чтобы мне снилось что-нибудь значительное. Выйдя из дома, проверил почтовый ящик и обнаружил обычную кипу рекламных проспектов, а также письмо в служебном конверте из полиции.

Письмо было официальное, но без командных ноток. Меня спрашивали, готов ли я помочь следствию по делу об убийстве Марго. Сдать кровь на анализ. В письме подчеркивалось, что я волен отказаться, без судебного постановления заставить меня нельзя.

Не хватало только слов «будьте добры, пожалуйста».

Вот как, решили проверить меня на отцовство. Неродившегося младенца.

Я взял курс на трамвайную остановку у старой городской границы. Перед Нагорной улицей мне встретился человек, который поднимался в сторону улицы Фритьофа Нансена. Он сбавил шаг, словно припоминая, где мог меня видеть. Я повернул голову в его сторону.

Действительно, знакомое лицо. Последний раз я видел его на альпинистских сборах в долине Иннер на севере Мёрэ, где он был инструктором. Встречался с ним в горах и раньше.

Бьёрн Муэн. Сын директора «Интер электроникс» Магне Муэна.

Мы шагали в темпе каждый по своим делам, и на лице у каждого было написано, что, конечно, обоим приятна неожиданная встреча и почему бы не остановиться не поболтать немного, хотя вообще-то именно сейчас недосуг. Но так уж заведено в этой стране: коли встретил знакомого, пусть даже не самого близкого, надлежит обменяться несколькими вежливыми фразами, прежде чем идти дальше.

Бьёрн Муэн не числился в ряду моих близких знакомых. Но я относился к нему нормально, знал его как хорошего парня и классного альпиниста. Возможно, он порой излишне козырял положением своего отца и тем, что сам занимает ответственный пост в семейной фирме, но все же я не согласился бы, начни кто-то упрекать его в кичливости. Зазнайство было ему чуждо. Взять хотя бы одиночный штурм Стетинда по северо-западному маршруту. Другие альпинисты чисто случайно узнали об этом. Бьёрн Муэн осуществил эту самоубийственную затею, чтобы доказать самому себе, что он действительно стоящий альпинист, а не ради сенсационных заголовков. Прошел маршрут — и молчок. Вроде того как в восемнадцать лет, не будучи официально заявленным, он пробежал марафонскую дистанцию. Или взять его легкоатлетическую карьеру. В ту пору я писал заметки в спортивный раздел «Адрессеависен» и следил за его успехами. В двадцать один год Бьёрн Муэн на чемпионате Норвегии занял четвертое место на дистанции 10 тысяч метров. Ему прочили блестящее международное будущее, и Федерация легкойатлетики приглашала Бьёрна в сборную. Он отказался. Знал, что может показать хорошее время и повысить свое мастерство, но не видел смысла, как он говорил, жертвовать учебой, отстаивая честь некой страны на задворках мира.

Если Бьёрн Муэн и страдал манией величия, то в умеренной форме.

— Давненько, — сказал он.

— Как поживаешь? — спросил я.

— Порядок. А ты?

— Нормально.

— Лазаешь?

— Теперь редко, — ответил я.

— Я тоже. Не до этого.

— Что не на колесах?

— Машина в мастерской.

— Что ж, по такой погоде прогуляться только приятно, — заметил я.

— Между прочим, видел тебя сегодня в городе, — сказал Бьёрн. — С какой-то девой. Новая подруга?

Я усмехнулся, как заведено у мужчин, когда затрагиваются такие темы. Покачал головой.

— Я ее толком даже не знаю. И не замыслил ничего такого, о чем ты думаешь.

Он осклабился.

— А девчонка-то ничего. Не дашь мне телефончик?

Тут я вдруг сообразил, что ровным счетом ничего не знаю об этой девушке. Не знаю, как ее звать, откуда родом, чем занимается. Не припомню даже толком, как она была одета при наших встречах за последние тридцать часов. И попроси меня кто-нибудь описать ее внешность, я стал бы в тупик. Единственное, что мне было о ней известно, — у нее есть красный дамский велосипед «ДБС» с широкими шинами.

— По правде говоря, я даже не знаю, кто она такая, — сказал я. — Но похоже, что живет где-то в этом районе.

В чем я тоже вовсе не был уверен. Может быть, именно при мысли об этой местной мисс Марпл мне вдруг захотелось немного поиграть в детектива.

— Ходит слух, что это машина твоего отца сгорела вчера, — сказал я.

Лицо Бьёрна Муэна сразу стало серьезным. Очень серьезным.

— Верно, машина принадлежала нашей фирме.

— Но согласись, это как-то странно. Американский министр обороны едет в машине, которая принадлежит частному лицу. И за рулем сидит личный шофер владельца. Хотя министр прибыл с официальным визитом.

— Представительская машина вооруженных сил была неисправна.

— Но почему все-таки лимузин «Интер электроникс»?

— По двум причинам. Во-первых, в то утро правление «Интер» заседало при участии Андреассена. Может быть, тебе известно, что гость собирался посетить нашу фирму. Кое-что из нашей продукции интересует Пентагон. На заседании как раз обсуждали последние детали предполагаемого визита. В это время докладывают, что предназначенная для гостя машина неисправна. «Пошлем Халлдала», — сказал отец. Так и сделали.

Он тяжело вздохнул.

— Бедняга Ульф…

Я продолжал допытываться, проверяя версию мисс Марпл:

— Но откуда террористы могли знать, что так получится? Что машина вооруженных сил выйдет из строя и ее заменит именно ваш лимузин? Может быть, на самом деле акция была задумана не против американского министра, а против твоего отца?

Бьёрн Муэн пристально посмотрел на меня. Потом быстро огляделся, словно проверяя, не стоит ли за ближайшим фонарным столбом какой-нибудь шпион в темных очках, и негромко произнес:

— Об этом не положено говорить, ну ладно, слушай. Машину, которая предназначалась для Солсбери, намеренно вывели из строя. Когда она стояла в мастерской. Кто-то закоротил электронное зажигание, воткнув булавку в кабель. Должно быть, выбрал момент, когда был открыт капот. Это можно сделать мгновенно, было бы желание. И очень трудно обнаружить неисправность, если булавка сломана и не видно, где ее воткнули.

Он выпрямился и добавил:

— Нашу машину и раньше одалживали для официальных гостей. Военные знают отца, члены муниципалитета тоже, проще всего к нему обратиться.

Я почувствовал себя дураком: гипотеза мисс Марпл с треском рушилась. Чтобы я еще хоть раз сунул нос в дела полиции!

— Ну, я пошел, — сказал я. — Меня ждут.

И мы расстались, обменявшись дежурными репликами из того же набора, с которого начали. Я прозевал два трамвая.

Ровно без четверти пять я вышел из вагона у завода на улице Иннхерред, напротив «Трондхейме меканиске веркстед», где полгода назад четыреста человек потеряли работу из-за сокращения вложений в машиностроительную промышленность. Три минуты спустя, с опозданием на восемнадцать минут, я стоял в прихожей Педера Киберга, вдыхая аромат лапши с томатным соусом.

Так было заведено — раз в неделю мы обедали поочередно друг у друга, после чего заполняли вечерние часы какой-нибудь занимательной настольной игрой.

Когда-то мы — Педер, я и еще трое — задумали создать самодеятельную театральную труппу. С этого началось наше знакомство, а затем мы с ним составили одну из трех фракций, чьи разногласия привели к распаду труппы «Ила пир» за три дня до ее первой премьеры.

Педер давно помышлял о профессиональной карьере на театральном поприще, мечтал стать актером и режиссером. В ночь после развала труппы, когда мы одолели вторую бутылку вина, он подробно рассказал о своих планах блистательной новаторской постановки Шекспирова «Отелло». Со мной в главной роли темнокожего мавра и с Лив Улльманн в роли Дездемоны. Действие происходит в Трондхейме в 1978 году, в основе конфликта — проблемы иммигрантов, форма постановки — рок-опера.

С девятнадцати до двадцати шести лет каждый год Педер пытался поступить в театральное училище. В третий раз его допустили ко второму туру; этот случай остался высшей точкой его театральной карьеры. После восьми попыток он сдался. Смирился с ролью санитара-носильщика в губернской больнице и члена любительской труппы Союза крестьянской молодежи. На смену старой большой мечте пришла новая — написать Великий Европейский Роман. Пока что он собрал три или четыре отказа от издательств.

В этот вечер Педер был на редкость молчалив за обедом. Чувствовалось, что он чем-то озабочен.

— Думаешь о Марго? — спросил я.

Он покачал головой.

— Не столько о ней, сколько о письме, которое пришло сегодня. Из полиции.

— Насчет анализа крови?

Он поднял взгляд на меня.

— Тебе тоже написали?

— Да.

— Я и не знал, что можно определить отцовство зародыша, к тому же спустя столько времени, — сказал Педер.

— Я тоже. Может быть, они просто хотят кого-то напугать.

Он отодвинул свою тарелку.

— В таком случае это им удалось. У меня коленки дрожат. Сто процентов за то, что ребенок мой.

— Разве ты встречался с Марго после того, как выставил ее за дверь?

— Один раз. В мае. — Лицо его выражало предельное отчаяние.

— И ты не сообщил об этом полиции?

— А ты как думаешь?

— Почему?

— Ты меня подозреваешь? — резко вымолвил он, нахмурив брови.

Я пожал плечами. Педер отвел глаза в сторону. Растерянно взмахнул руками.

— Господи, Антонио, ты не хуже меня знаешь, что у этой девки было одно на уме — заманить кого-нибудь в постель поближе к овуляции, чтобы беременность была обеспечена. Она проделывала этот номер с Гансом, проделывала со мной, с тобой и, наверное, со многими другими. Величайшим желанием ее было затащить кого-нибудь из нас в городской суд, чтобы обеспечить себя до конца жизни.

Он повернулся, посмотрел на меня в упор.

— Конечно, — сказал Педер, — тебе хорошо ухмыляться. Не ты закладывал силос, в котором ее нашли.

Он опустил голову, подпер ее ладонями.

Когда мне в первый раз показали фотографию, я не только им, себе не мог признаться, что узнал ее. Смотрел на изуродованное кислотой лицо и говорил себе: нет, не она. Но вчера, когда ко мне пришел этот алкоголик из столицы и сказал, что труп опознали, я увидел: точно она. И понял, что кто-то придумал коварный план. Чтобы подставить меня. Меня! Понимаешь?

Казалось, еще немного — и Педер станет рвать на себе волосы. Он поднял взгляд на меня.

— Честное слово, я ее не убивал. Я не знал, что она беременна. И не встречался с ней в Грютботне. Вообще не подозревал, что она там когда-либо бывала!

Он встал и принялся убирать со стола.

— Напрасно ты отрицал, что мог быть отцом этого ребенка, — сказал я. — И будет только хуже, если и дальше станешь запираться.

Он не ответил. Отнес на кухню свою тарелку с недоеденной лапшой. По звуку я понял, что он отправил ее в мусоропровод. Когда Педер вернулся, по нему было видно, что он предпочитает переменить тему разговора.

Мы вымыли посуду. Потом сели играть в «Сквод лидер» — «Командир отделения». В этой игре имитируются бои времен второй мировой войны. На сей раз мы разыграли битву за деревушку на берегу Рейна. Я отвечал за немецкую сторону. Педер командовал американским десантом, который атаковал мою позицию под прикрытием окутавшего берег густого тумана. Я едва не проиграл. Единственный грузовик, перевозивший моих людей, вскоре остался без бензина. Мои танки были подбиты базуками. Успешный американский маневр лишил меня главного пулеметного гнезда. Я уже приготовился вкусить горечь поражения. Однако, бросив большую часть своих сил в последнюю отчаянную, самоубийственную контратаку, спас положение. Многие храбрые немецкие солдаты были посмертно удостоены ордена «Железный крест». Но на войне индивид — только винтик в большой стратегии.

Восемь минут первого я сел на последний трамвай, направляясь домой.

Десять минут четвертого я проснулся. Моя спальня расположена на первом этаже, и окно смотрит на газон между домами 5 А и 5 Б. Сам газон делится на две части дорожкой, ведущей к моему крыльцу и к гаражу, где я держу велосипед. Я всегда сплю с открытым окном.

Меня разбудил хруст гравия под чьими-то ногами. Резкий, жесткий звук нарушил мой сон. Правда, теперь ничего не было слышно. Не считая шума от спускающейся по склону машины. Скорее всего, такси. Всего-навсего одинокая машина. Да обычный ровный звуковой фон бодрствующего города. Город никогда не спит. Все время где-то что-то происходит. Через мост Ставне катит на юг товарный поезд. На металлургическом заводе «Лиллебю» трудится ночная смена. У пристани Браттэр грузят на судно вяленую рыбу. Такси везет домой в Тюхолт неверного супруга. В трущобах на окраине подрались пьяные. В недрах горы Грокаллен солдат-первогодок видит на экране локатора наползающие с запада дождевые тучи. Студент, пошатываясь, бредет домой после затянувшейся вечеринки в кафе Союза студентов. На улицах патрулируют солдаты.

Я подождал. Шаги затихли. Но я был совершенно уверен, что слышал хруст гравия под чьими-то подошвами. Сперва два шага, словно человек ненароком ступил на камни, которые могли его выдать. И еще один шаг, осторожнее, как будто он поспешил перейти на мягкий газон.

Я опустил пятки на холодный пол. Подошел к окну. Чуть отодвинул занавеску. Посмотрел на частично освещенный месяцем пустой газон. Никого. Но почему-то эта картина родила во мне страх.

Я плотно затворил окно.

9

Через большое окно, обращенное в сторону улицы Шульца, я увидел ее. Мисс Марпл. Она шла в обществе двух девушек, о которых я знал, что они учатся в вечерней школе недалеко от гостиницы. Когда она вошла в холл, я даже облегченно вздохнул. Стало быть, не пропала совсем.

Не потому, что я проникся к ней каким-то чувством. Сердце не билось чаще при виде ее. Двое суток знакомства не увенчались пылкой влюбленностью. Скорее это было нечто вроде очередной встречи с продавцом лотерейных билетов по соседству с автобусной остановкой на Монашьей улице, кассетник которого непрерывно играл религиозную музыку. Банальная музыка — пытка для моих ушей, особенно когда через динамик величиной чуть больше пятака ее извергает кассетник, устаревший пять лет назад. Но человек с желтой тележкой и лотерейным барабаном как бы сросся с этим местом. Исчезни он — это означало бы конец света.

Мисс Марпл явно удивилась, узрев меня. Подошла к стойке. Голубая куртка. Сумка на ремне через плечо. Немного косметики на лице.

— Я думала, ты только ночью дежуришь, — сказала она.

— Так и есть, — ответил я. — Обычно. Сегодня поменялся с товарищем.

Впервые я увидел на ее лице оттенок смущения. Наконец она произнесла:

— Я, собственно, пришла к одной вашей постоялице. Ее зовут Ингер Сков.

Я отыскал карточку. Ингер Сков. Старший инспектор уголовного розыска. Это я ее оформлял. Возраст — под сорок. Неприметная внешность. Член группы экспертов из Осло, которые наводнили Трондхейм после взрыва на мосту Эльгсетер. Интересно, зачем эта мисс Марпл ищет ее? Решила поделиться своими версиями?

— Четыреста четвертый номер, — сказал я.

Мисс Марпл подошла к лифту. Нажала кнопку вызова. Послышался натужный кашель мотора, тщетно пытающегося сдвинуть с места кабину. Я произнес привычное:

— Странно, всего полчаса назад он работал.

Она посмотрела на меня так, словно раскусила обман. Пожала плечами и направилась к лестнице. Через три четверти часа вернулась. Подошла к стойке. Сквозь окно за ее спиной я увидел тормозящую полицейскую машину. Синяя мигалка работала, но сирена молчала.

— Когда ты освободишься? — спросила мисс Марпл.

— В три часа.

Еще две машины остановились около гостиницы. Одна — на улице Шульца, другая — в Мариинском переулке. Вооруженные полицейские. Девушка изучала расписание занятий, которое извлекла из сумки.

— Как насчет чашки кофе? В три часа? Кафе Эриксена.

В холл вошли трое полицейских.

— «Багатель», — ответил я. — Кафе «Багатель». В десять минут четвертого.

Двое из тройки остановились посреди холла. Третий обратился ко мне. Я заметил, что сидевший на диване фоторепортер из «Бергене тиденде», достает свою камеру. Чует интересный материал…

— У вас остановился некий Бернардо Каналетти, — сказал полицейский. — Записался как итальянский гражданин.

Он вертел головой, точно нервная сова. Мисс Марпл остановилась на полдороге к выходу. Я полистал картотеку. Убедился в правоте своей догадки.

— К сожалению, — ответил я. — Он расплатился и уехал рано утром. До того как я заступил.

Полицейский неразборчиво выругался и с досадой рассек воздух кулаком. Вытащил из кармана фотографию. Нечеткую, как будто сильно увеличенную с негатива, снятого телеобъективом. На фотографии были изображены двое. За ними угадывалось что-то вроде овального проема в кабине самолета. От одного человека в объектив попало только правое ухо и светлые волосы. Видно также направленный ему в затылок пистолет, который держал брюнет в темных очках. Довольно худощавый — вот и все, что можно было рассмотреть на скверном отпечатке.

Поди опознай человека по такому снимку. Возможно, это и впрямь был благоухающий чесноком турист из Милана, занимавший 401-й номер.

У каждого кафе свое лицо. В одних случаях его определяет интерьер, в других — клиентура. В кафе «Багатель» эти черты дополняют друг друга. Кружевные скатерти, хрустальные люстры, тюлевые занавески, белая с синими завитушками посуда. Идеальное обрамление для пожилых дам в шляпах. Сюда, на второй этаж над кондитерской «Бристоль», заходят и другие посетители. Школьники и студенты. Служащие в обеденный перерыв. Пенсионеры в серых костюмах с трубкой в зубах. За чашкой кофе встречаются вышедшие за покупками молодые домохозяйки. Но главным образом — пожилые дамы, которые снимают пальто, но не расстаются со шляпами.

Особа, прозванная мной «мисс Марпл», уже сидела за столиком. Она облюбовала место у окна, на столе перед ней стояли чашка и чайник, лежала толстая пачка газет. В руке она держала вечное перо, но в этот момент не писала. Взгляд ее был направлен на улицу внизу. Лист бумаги рядом с газетами украшала вверху эмблема «Эмнести интернешнл»: горящая свеча за колючей проволокой. Не заметив меня, она наклонилась к окну, пристально глядя куда-то вдаль.

Я сам не знал, почему пришел. Не знал, зачем она меня пригласила. Совсем ничего не знал о ней. Мы столкнулись друг с другом на горке, катя по своим делам на велосипедах. Вместе безуспешно пытались пройти к месту одного происшествия. Выпили по чашке кофе в кафе Эриксена и еще несколько чашек у меня дома. Обменялись мнениями по поводу одного покушения и одного убийства. Перекинулись несколькими словами в холле гостиницы «Турденшолд». Вот и все. Конечно, не так уж мало за пятьдесят два часа с хвостиком, если учесть, что прежде мы были совершенно незнакомы. Да и теперь знакомство оставалось поверхностным. Правда, теперь кое-что мне было известно. Велосипед «ДБС». Похоже, что она учится в вечерней школе. И, судя по всему, живет недалеко от меня. Где-то в районе Сверресли. Знает женщину, которая служит старшим инспектором в уголовном розыске. Каким-то образом связана с «Эмнести». Что еще? Что она одержима извращенной страстью копаться в мерзопакостных уголовных делах.

Мисс Марпл испуганно вздрогнула, когда я опустился на стул. Убрала в сумку лист с эмблемой и ручку. Я снял куртку и пошел за кофе. Вернувшись, увидел, что она держит в руке ксерокопию газетной статьи, которую и положила рядом с моей чашкой. Статья была иллюстрирована той самой фотографией, какую мне сегодня показывал полицейский, но не так сильно обрезанной. Видно почти всю носовую часть самолета. Арабские письмена на фюзеляже. Двух мужчин в проеме. Неплохой снимок для газетной публикации, хоть и не рассмотреть выражения лица перепуганного насмерть светловолосого человека, в чей затылок нацелился пистолет.

— Я сразу сообразила, что где-то видела этот снимок раньше, — сообщила девушка. — Угон самолета, 1978 год. Фотография сделана на аэродроме в Эр-Рияде, Саудовская Аравия. Человека с пистолетом считают главарем угонщиков. И организатором многих других террористических акций за последние пятнадцать лет. Он называет себя Аль-Ками, по имени одного из великих арабских поэтов-классиков. Настоящее его имя никому не известно. Сотрудничал с самыми различными политическими группировками, ни одной не отдавая предпочтения. Похоже, он попросту профессиональный террорист без каких-либо идеологических корней. Наемный убийца на высшем уровне.

Я посмотрел вокруг. Увидел кружевные скатерти, тюлевые занавески, хрустальные люстры, дам в шляпах, школьников, пенсионера с трубкой, официантку в черной юбке и белой кофточке, репродукции на стенах, прилавок с бутербродами, зеленые растения на низких перегородках посреди зала. Уловил обрывки разговоров о последнем музыкальном телешоу, о качестве трески у различных торговцев на рыбном рынке, о весеннем представлений оперетты «Гайз энд Долз» в Трёнделагском театре, о том, какая нынче выдалась хорошая весна, о прогремевшей на всю страну местной знаменитости, о преимуществах внешней или внутренней теплоизоляции старых деревянных построек. И я заключил, что во всем мире не могу представить себе места более удаленного от Среднего Востока, Кампучии, Сальвадора, Персидского залива, Южной Африки, Филиппин и Афганистана, чем наше кафе «Багатель». Какие тут международные террористы, угонщики самолетов и наемные убийцы!

Я улыбнулся.

— По-твоему, выходит, что покушение на здешнего директора Магне Муэна было задумано арабо-итальянским угонщиком? Неудавшееся покушение, жертвой которого стали американский министр, помощник норвежского министра и случайный шофер?

Она, конечно, почувствовала иронию, однако ей было не до шуток:

— Ты что же — не понимаешь, насколько это серьезно?

Заметив, что две почтенные дамы за соседним столиком повернулись в нашу сторону, мисс Марпл понизила голос:

— Забудь то, что я говорила вчера. Вот факты: полиция считает, что террорист Аль-Ками находится в Трондхейме, и у них есть для этого основания. Я посмотрела в одной энциклопедии слово «Каналетто». Это прозвище художника начала восемнадцатого века, который жил в Венеции. У него был племянник — Бернардо. Бернардо Беллотто. Он взял себе то же прозвище — Каналетто. Понял?

— Нет.

Она горестно посмотрела на меня и сурово пояснила:

— Псевдоним. Вымышленное имя. Кличка. Что может быть естественнее для человека, назвавшего себя именем великого арабского поэта, чем выбрать в качестве клички прозвище великого живописца из страны, за уроженца которой он себя выдает?

— Допустим, что ты права, — сухо произнес я. — Но если и впрямь этот араб, или как его там, отправил Солсбери на тот свет, как быть с тем фактом, над которым ты еще вчера ломала голову? Я говорю о внезапной замене машины вооруженных сил на лимузин директора Муэна, В твоей нынешней версии есть по меньшей мере два слабых пункта. Во-первых, иностранец должен чертовски здорово знать местные порядки, чтобы точно предугадать, какую именно машину предложат взамен выведенной из строя. Во-вторых, возьмем саму эту диверсию против первой машины. Не говоря уже о дерзости такой акции в мастерской, где толчется куча народу, дело намного осложняется, если ее проводит человек с ярко выраженной иностранной наружностью.

Она посмотрела на меня. Насторожилась.

— Диверсия? — медленно произнесла она. — Откуда ты знаешь об этом?

— Разве это секрет?

— В газетах ничего не писали.

— Но ты ведь знала?

— Да.

— И как же ты проведала?

— Я подслушивала, — сказала она. — В мастерской. Разве удержишь механиков от обсуждения такого случая. Хотя вообще-то похоже, что полиция велела им держать язык за зубами.

Я удивился. Эта особа крепко потрудилась. Отыскать газетную статью многолетней давности — уже не так-то просто, а она управилась с этим за несколько часов. Сверх того, съездила в автомастерскую и рыскала там, надеясь что-нибудь обнаружить. Что еще успела она предпринять за эти последние дни?

— Ну а ты откуда об этом узнал? — спросила мисс Марпл.

— О чем?

— О диверсии против машины вооруженных сил.

— У меня тоже есть свои источники, — ответил я. — Бьёрн Муэн. Сын главы «Интер электроникс».

Она поглядела на улицу за окном. Я заметил, что она то и дело что-то нервно высматривает.

— Ты рассказала своей подруге из уголовного розыска, что интересуешься делом, которым она занимается? — спросил я.

— Ну да, упомянула.

— И что сказала на это Тетушка Полиция?

— Чтобы я не совала свой нос, — произнесла мисс Марпл задумчиво.

Хотя я не уловил в ее словах особенно глубокой мысли.

— «Интер электроникс», — пробормотала она. — Машина «Интер электроникс». Шофер из «Интер электроникс». Посещение «Интер электроникс». Директор в числе сопровождающих. И твоя зазноба работала в «Интер электроникс».

— Моя зазноба?

— Марго Стрём.

— Марго Стрём никогда не была моей зазнобой, — возразил я.

— У тебя была с ней сексуальная связь.

— Такие связи еще не означают, что обязательно была любовь, — сказал я.

— Иногда, заметила она, — привязанность возникает, даже если другая сторона не отдает себе в этом отчета.

— Какое отношение Марго Стрём имеет к покушению на американского министра обороны? — спросил я с иронией.

Она испытующе посмотрела на меня.

— Впервые вижу человека, который так ловко уклоняется от ответа на личные вопросы. Можно подумать, что ты профессиональный пустомеля.

— Так и есть, — сказал я. — Такая у меня работа — поддакивать людям.

— Бывают случаи, — сказала она, — когда не мешает принимать происходящее близко к сердцу. Теперь о том, о чем ты меня спросил: не знаю.

— Не знаешь?

— Не знаю, какое отношение Марго Стрём имеет к покушению на Солсбери.

— Может, она была членом международной шайки террористов, — сказал я. — Они готовили эту акцию много лет, но в прошлом году Марго пригрозила, что выдаст их планы. И ее ликвидировали.

— Возможно. Эта версия не хуже других.

Можно было подумать, что она это серьезно говорит.

— Мне вот что пришло в голову, — продолжала мисс Марпл, доставая из сумки карту губерний Мёрэ и Трёнделаг. — Как была одета Марго Стрём, когда ее нашли?

— Понятия не имею.

— Кроссовки и шерстяные носки, трусики, джинсовые брюки и белая майка. Тебе это что-нибудь говорит?

— Ничего.

— Грютботн, — она показала на карту, — находится в глухом месте. Обычно попасть туда можно только морем. С других сторон на двести — триста метров возвышаются крутые скалы. Такие крутые, что разумному человеку не придет в голову лазать по ним.

Она подняла глаза на меня.

— Марго Стрём занималась альпинизмом?

— Чего не знаю, того не знаю.

— Вот, — она вела пальцем, — дорога между Офьордом и Руаном. От самой высокой точки на этом отрезке до побережья у Шёры или у Грютботна — десять километров с небольшим. Представим себе, что Марго Стрём идет пешком через горы. Вместе с человеком, который умеет лазать по скалам и взял с собой необходимое снаряжение. Через двенадцать — тринадцать километров они здесь, у крутого обрыва. В двухстах — трехстах метрах под собой видят селение Грютботн. Четыре-пять дворов на берегу узкого фьорда. Пятница 15 июля, уже несколько часов льет дождь. Марго и ее неизвестный спутник высматривают подходящий маршрут и начинают спуск. Ты в этом лучше меня разбираешься, но я думаю, что с хорошим снаряжением спуститься тут не составляет большого труда. Завершив спуск, они направляются к ближайшей ферме. Она же самая большая. Идут через двор к крыльцу. Но дверь заперта. Никого нет дома. Дождь продолжается. Тогда они идут к коровнику. Поднимаются по мосту на сеновал, толкают тяжелую дверь, всматриваются в сухой полумрак. Пахнет сенной трухой и свежей силосной массой. Оба промокли насквозь. Но в рюкзаках есть сухая одежда. А что ты берешь с собой в горы? Запасные брюки, длинные шерстяные носки, теплую майку. И кроссовки вместо влажных ботинок. Марго и неизвестный спутник переодеваются. Постепенно отогреваются. Ждут, когда вернутся хозяева фермы. Или работник Педер, которого они задумали навестить. Сидят вдвоем и болтают о том о сем, чтобы время быстрее прошло. Вдруг что-то происходит. Какая-то реплика вызывает резкую реакцию неизвестного. Ему грозят большие неприятности. И он поступает так, как всегда поступал человек, с древности до наших дней. Хватает что попало под руку и бьет. Марго перед тем поднялась и стоит у верхнего края почти пустой силосной башни. Вилы ударяют ее по голове, разбивают череп. Она падает спиной вниз в разверстую пасть деревянной конструкции. Ударивший слышит глухой шлепок, когда безжизненное тело, пролетев десять метров, погружается в свежий силос. Он действует незамедлительно. Спускается в башню, держа в руках вилы. Разгребает ими могилу для девушки. Тщательно заваливает ее сверху силосом, заметая следы. Возвращается наверх, собирает все их имущество и исчезает, по-прежнему никем не замеченный. Ведь ферма Одда Грюте расположена на самом краю селения, так что вполне возможно незаметно спуститься к ней и подняться обратно на гору, если ты опытный альпинист. Глаза караульщиков по обе стороны залива направлены в другую сторону, к выходу из фьорда. Так что никто не видит неизвестного убийцу, когда он лезет вверх по скале. Бросив в болото рюкзак и мокрую одежду Марго Стрём, он возвращается через горы к оставленной в укромном месте машине. Несколько дней живет в напряжении, но первая страница «Адрессеависен» не пестрит сенсационными заголовками об убийстве Марго Стрём. Проходит неделя, наконец он чувствует себя в безопасности, берет напрокат грузовой фургон, выдает себя за работника транспортного агентства, и ничего не подозревающая хозяйка дома впускает его в комнату Марго. Здесь он укладывает все, чем она успела обзавестись за свою недолгую жизнь, увозит и каким-то способом уничтожает. А Марго Стрём при всем обилии знакомых другого пола была, в сущности, так одинока, что никто не интересуется, куда она могла уехать.

Мисс Марпл замолкла. Поглядела в окно на улицу.

В ее последних словах прозвучало скрытое обвинение. Чувствовалась женская солидарность, возникающая независимо от обстоятельств и даже если женщины незнакомы между собой. Словно вся вина за гибель Марго ложилась на меня как на представителя мужской половины человечества. Или представителя самого себя.

Но она не знала Марго. Никогда с ней не встречалась. Не представляла себе, как счастлив я был, когда Марго не возникла вновь после летнего отпуска.

Тем не менее версия мисс Марпл выглядела вполне убедительно. И я уже безо всякой иронии спросил:

— Может быть, ты и личность неизвестного убийцы вычислила?

Она испытующе посмотрела на меня.

— Это мог быть человек с навыками альпиниста, — сказала она. — Ты, например. Ты ведь занимался этим спортом.

По ее лицу невозможно было понять, в самом ли деле она подозревает меня в убийстве.

— Твои слова надо понимать как обвинение? — спросил я.

— Не знаю, — ответила она. — Пожалуй, нет.

— Твоя история, которую ты сейчас изложила, до того правдоподобна, что лучше не выкладывай ее кому попало, — заметил я. — В один прекрасный день ты можешь оказаться лицом к лицу с убийцей. Или международным террористом.

Она поглядела в окно.

— Послушайся совета полицейской мадам, — продолжал я. — Не суй свой нос в эти дела. А то как бы тебе не расквасили его.

— Боюсь, что уже поздно, — ответила она. — Кажется, я зашла слишком далеко.

В ее голосе угадывалась тревога.

На какое-то мгновение в зале воцарилась тишина. Чашки с синей росписью неподвижно стояли на блюдцах. Ножки стульев не двигались по полу. Кассовый аппарат молчал. Все говорившие одновременно перевели дух, набирая в легкие воздух для следующей реплики.

В этот короткий миг я впервые обратил внимание на большой осевой вентилятор в стене над нами. Светло-желтый на фоне красных обоев. Одна полоса защитной решетки была согнута, как будто кто-то вырвался на волю из шумящего ящика, где много лет копилась жирная пыль. Невидимый узник, гротескное маленькое создание бежало из тюрьмы в зал кафе с его тюлем и кружевами, несовместимыми с грязью и безобразием. И это чудовище из дешевого фильма ужасов пятидесятых годов увлекло за собой гул электрического вентилятора — единственный звук, который был слышен в затихшем на секунду помещении.

Мисс Марпл сказала:

— Сегодня весь день за мной следит какой-то мужчина.

10

После обеда я занялся шахматной задачей в «Дагбладет». Мат в три хода. На то, чтобы найти ответ, ушло около четверти часа. Дело решал цугцванг. Белая ладья h6 идет на h2, и у черных нет выбора. Загнанные в угол, они вынуждены уводить офицера с f3, после чего не спасают уже никакие ходы. Цугцванг — самая неприятная матовая ситуация. Тебе остаются единственные ходы, притом такие, которые разрушают всю защиту. И противник добивает тебя решающей атакой.

Я вымыл посуду. Потом снял со стены на чердачной лестнице один из стеклянных ящиков с бабочками, осторожно открыл его и поправил иголку, на которой была наколота монашенка — Lymantria monacha. Одна из сорока девяти волнянок в моей коллекции.

Следующие два часа я провел над серой мозаикой, постепенно занимающей все более широкую площадь большого коричневого обеденного стола. Затем решил пробежаться.

Я бегаю почти каждый день уже много лет, с тех пор как до Норвегии дошло увлечение трусцой. Километров десять с хвостиком по тропам западного лесопарка. Каждый раз по другому маршруту. Когда я еще только переехал на улицу Оскара Вистинга и не успел как следует изучить улицы, переулки и лесные дорожки в этом пригороде, случалось попадать на тропу, уводящую меня далеко в сторону, и вместо десяти я пробегал и двадцать, и тридцать километров. Теперь ошибки исключены. Могу выбрать маршрут и рассчитать скорость с такой точностью, что не опоздаю к телевизионной программе, которую наметил посмотреть после душа, или на важное свидание.

До ежегодного традиционного забега на десять километров по улицам северо-восточного предместья Трондхейма оставалось меньше недели. Так что в этот вечер я наметил себе маршрут покороче обычного, в основном по асфальту. Конечно, по мягкому грунту бегать приятнее, но перед таким забегом не мешает подготовить ступни к более жесткому испытанию. А потому я стартовал вниз по улице Оскара Вистинга, с тем чтобы через район коттеджей спуститься к Брейдабликку, откуда начинается довольно крутой подъем по улице Юна Скорволда к плато Хавстад.

В ровном тренировочном темпе я пробежал в сторону улицы Фритьофа Нансена, затем направо вверх к Кругозору, после чего повернул налево, направляясь мимо кольца к тому месту, где двумя днями раньше пострадали колеса моего «пежо».

И тут произошло нечто неожиданное.

Внезапно, ни с того ни с сего.

Я остановился.

Не спрашивайте — почему. Я не знал этого тогда, не знаю и теперь. Но остановился. Безо всякой причины сошел с дистанции в самом начале тщательно продуманного тренировочного маршрута.

Это как если бы на чемпионате мира тренер нашей знаменитой Берит Аунли увидел, что она, пройдя первые сто метров двадцатикилометровой дистанции, сошла с лыжни развернулась и заскользила назад. Только что я не заорал, как сделал бы он.

Я остановился, несколько мгновений постоял на месте, потом повернулся и зашагал обратно. Вверх, по направлению к кольцу. Пересек асфальт, повторяя тогдашний путь велосипедистки на «ДБС», но в противоположном направлении, и очутился в начале улицы Фрама.

Улица — громко сказано. Какие-нибудь считанные метры сразу за кольцом. И еще меньше домов. И ни одного дамского велосипеда «ДБС» с широкими шинами. Только машина «вольво» у одного дома.

Я принялся заглядывать под крышки всех почтовых ящиков, какие обнаружил. Их оказалось немного. Я читал фамилии владельцев. Одиночки. Супруги. Семьи. Возможно, за какой-то из фамилий крылась и мисс Марпл. Если она и впрямь живет здесь на горке. А не совсем в другом конце города. Может быть, она приезжала сюда в гости. Может быть, среди тех, кто получает почту по адресу 7000, Трондхейм, улица Фрама, есть ее возлюбленный. Впрочем, она ведь сказала, что мы соседи.

Когда я добрался до последнего почтового ящика, из дома 5 вышла женщина лет шестидесяти. Она не удостоила меня внимания, но все равно я почувствовал себя так, словно меня застали за чтением чужих писем. И я удалился крадучись, точно пес, не успевший стащить со стола праздничный бифштекс.

Стоя под душем, я сообразил, что успел пробежать всего каких-нибудь пятьсот — шестьсот метров.

Телефон зазвонил через полчаса. Посторонние звуки в трубке свидетельствовали, что звонят из автомата. Я назвался.

— Это Бенте. Мне тут одна вещь пришла в голову. Ты помнишь белую машину?

Я знал трех-четырех девушек по имени Бенте и помнил изрядное количество белых машин. Но этот голос не вызвал у меня никаких ассоциаций.

— Какую именно белую машину? — спросил я.

— Которая стояла на тротуаре.

— На тротуаре?

Когда мы ехали на велосипедах. Когда столкнулись. Мозг работал на полных оборотах, и наконец включилось сцепление. Вот, значит, как ее звать. Бенте. Я видел это имя, когда проверял почтовые ящики? Вроде бы нет. А белую машину? Белую машину на тротуаре помню?

— Белый «мерседес 190 Е», — сказал я.

За минуту перед тем, как мой «пежо» и ее «ДБС» столкнулись друг с другом, там на горке стоял белый «мерседес». Когда же я пришел в себя и встал, машины уже не было. Я заметил ее исчезновение, но языки пламени на мосту Эльгсетер оттеснили эту маленькую деталь на задворки памяти. Теперь мозг извлек ее оттуда, и я отчетливо представил себе всю картину.

— Вот и мне так показалось, — подтвердила девушка по имени Бенте. — Вроде бы багажник украшал знак фирмы «Мерседес».

Итак, машина стояла там, когда мы столкнулись. Водитель видел, как два велосипедиста грохнулись на асфальт. И преспокойно уехал, не проверив, — может быть, кто-то получил серьезную травму, может быть, кого-то надо было везти в больницу. Почему?

— Он укатил вниз, когда я встала, — продолжал голос в телефонной трубке. — Я заметила номер, хотела записать, чтобы водителя наказали. Он не имел права просто так уезжать с места происшествия. Потом в суматохе я забыла про него. А сегодня вечером вспомнила. И спросила себя: почему он внезапно исчез?

К ней возвратилась горячность, которую я заметил, когда мы разговаривали первый раз. И я живо представил себе весь эпизод около Кругозора.

— Понятия не имею, — сказал я.

— Подумай, — настаивала она.

— Думаю.

— Неужели не понимаешь?

— Ничегошеньки.

— Слушай. Машина с американским министром обороны была взорвана при помощи детонатора в бензобаке, включаемого по радио. Об этом все газеты писали.

— Читал.

— Как исполнить такую акцию, точно зная, что жертва будет находиться в машине, когда ты включишь детонатор, а сам будешь так далеко от охраны, полиции и случайных свидетелей, что никому и в голову не придет тебя подозревать?

— Бог ведает.

— Подумай.

— Думаю.

— Послушай внимательно. — В голосе Бенте появилось раздражение. И что-то еще. — Террорист знал, по какому маршруту проследует кортеж. Знал, что машины проедут через мост Эльгсетер. Оставалось выбрать точку, где открывается вид на весь город, точку, откуда он мог видеть в бинокль, когда машина с Солсбери въедет на мост, и взорвать ее, не опасаясь, что его заподозрят. После чего оставалось только спокойно уехать с этого места. Понятно?

— Ну…

Я пытался изобразить колебание, хотя чего же тут было не понимать. Очередная лихая версия, рожденная этой русой головкой, была изложена достаточно ясно. Вот только почему-то не хотелось признавать ее правдоподобие.

— Что тебе непонятно? — донесся до меня сердитый голос из какого-то автомата где-то в Трондхейме. — Неужели не ясно, что белая машина именно поэтому поспешила уехать? Водитель не мог рисковать, что мы запомним иностранца, который стоял там в момент взрыва, и свяжем его с покушением.

— Иностранца?

— Ну да. У меня записан номер — М-Игрек-Игрек 4586.

— Похоже на немецкий номер. Мюнхен.

— Да, но… А, черт.

Протяжный сигнал в трубке объяснил, почему она выругалась.

— Последнюю монету положила, — сообщила Бенте. — Так вот еще: я говорила тебе про мужчину, который следил за мной. Он больше не показывался. Но я боюсь, что это он сидел в «мерседесе». А в таком случае…

Она не успела договорить. Но и сказанного хватило, чтобы я понял, о чем речь. Если эта мисс Марпл, эта Бенте, права, если водитель белого «мерседеса» был террористом, который с точки, откуда открывается вид на мост Эльгсетер, отправил на тот свет американского министра, норвежского помощника министра и шофера, и если он теперь следит за мисс Марпл, за Бенте, на улицах Трондхейма, должна быть какая-то причина. А причина одна: он боится, что она может его опознать.

Если Бенте права, то в городе за ней следует по пятам хладнокровный убийца. Судя по ее голосу, она и сама это понимает.

Впервые с начала этого абсурдного цирка я ощутил, как по спине до самых корней волос, сковывая шейные мышцы, пополз холодок. Возможно, оттого, что меня осенило: если версия велосипедистки по имени Бенте верна, то на линии огня окажется не только она. Конечно, я вряд ли сумел бы опознать водителя белого «мерседеса», доведись мне вновь встретиться с ним. Я вообще не обратил внимания на сидевших в той машине; темные очертания чьего-то затылка — вот и все, что мог вспомнить.

Но он-то этого не знал.

Я положил трубку на рычаг моего затейливого аппарата модели 1924 года. Осмотрелся в уютной гостиной с наклонным потолком. Не узрел ничего такого, что давало бы повод опасаться за свою жизнь. Через два больших световых фонаря за майской зеленью древесных крон были видны городские огни, И никаких красных сигналов, кричащих о том, что международный террорист Аль-Ками вышел на поиск двух случайных велосипедистов, чтобы захватить их и отправить на Кубу.

Если, не дай Бог, Бенте права, что я могу сделать? Позвонить в полицию, чтобы стать две тысячи четвертым в ряду бдительных горожан, сообщивших о своих наблюдениях за последние три дня?

Постепенно холодок оставил спину, мурашки пропали, шейные мышцы расслабились.

Но прежде чем ложиться спать в тот вечер, я осмотрел весь дом от подвала до чердака, убедился, что в доме нет никого, кроме меня, и надежно запер все окна и двери. Сколько я помнил, впервые лег спать при закрытом окне.

11

Я затянул последнюю гайку, проверил, как вращаются колеса, как тормозные колодки впереди и сзади обжимают ободья, как накачаны камеры. После чего развернул велосипед, оседлал его и выкатил на улицу Оскара Вистинга.

Велосипед катил нормально. У входа в поворот я чуть притормозил, потом хорошенько разогнался на спуске. Путь был свободен. Никакие кошки не выбегали на мостовую, никакие машины не ехали навстречу, никакие пешеходы не пересекали улицу, никто не выезжал слева, с улицы Юхана Фалкбергета. Асфальт сухой. Безветрие. Идеальные условия.

В полном согласии с ритуалом я с разгона одолел подъем, не нажимая на педали. Велосипед замедлил ход как положено и остановился наверху, перед следующим спуском. Я поймал равновесие, подчинил себе силу тяготения, чувствовал, что могу простоять так сколько угодно.

Передо мной простиралась панорама города, но сегодня не она привлекла мое внимание. До этого просто не дошло. Потому что, добившись надежного баланса, я бросил взгляд вправо. Словно хотел убедиться, что никакие дамские велосипеды с широкими шинами не катят наискось через кольцо.

И увидел полицейскую машину.

Я слышал сирены несколько минут назад, когда перед своим гаражом монтировал два новых колеса, купленных утром в магазине спортивных товаров. Сперва где-то проехала полицейская машина, затем послышался характерный вой «скорой помощи», и наконец еще одна полицейская машина дополнила какофоническое созвучие. Они остановились где-то по соседству, но я не придал этому особого значения. За последние трое суток у меня выработался такой же иммунитет против сирен, как против детских прививок от туберкулеза. Весь Трондхейм в эти дни жил особой жизнью, в которой мелодии всевозможных дежурных машин стали такими же обычными, как звон колоколов Мариинской церкви.

Я не из тех, кого увлекают чужие трагедии, так что совсем не поэтому я развернулся и нажал на педали, направляясь к машине с синими мигалками.

В том месте, где кольцо стыкуется с улицей Фрама, около черно-белой полицейской машины уже собрались пять-шесть человек. Один из них, самый молодой, одетый в форму, остановил меня жестом руки. Я соскочил с велосипеда и поставил его около тротуара.

Вторая полицейская машина подъехала к дому в глубине короткой улочки — дому номер 7, как я выяснил накануне вечером. Передним бампером она почти уперласьв красный дамский велосипед «ДБС». Входная дверь двухквартирного дома была распахнута. Возле крыльца полицейский разговаривал с пожилой женщиной. На газоне рядом с машиной мужчина в белом присел на корточках подле носилок. Из-под серого одеяла на носилках торчала чья-то светловолосая голова. «Скорая помощь» остановилась на улице с раскрытыми задними дверцами.

Пожилая женщина взволнованно указала пальцем в мою сторону. Полицейский, который разговаривал с ней, направился ко мне. Широким целеустремленным шагом. Мужчина в белом с помощью своего коллеги поднял носилки, чтобы задвинуть их внутрь «скорой помощи». Я рассмотрел, что женщина на носилках жива. Крашеная блондинка лет сорока, рот открыт, глаза вытаращены. Словно у рыбы на крючке.

Я шагнул навстречу полицейскому. Он остановился.

— Да-да, — сказал я, не дожидаясь вопросов. — Она права. Это я вчера вечером ходил здесь и заглядывал в почтовые ящики.

Я просидел в камере с голыми стенами три с половиной часа, прежде чем за мной пришли. Этого времени хватило с лихвой для знакомства с рифмованными изречениями, которыми сотни задержанных до меня украсили тошнотворно-зеленые стены, и для размышления над длинным рядом разнородных событий, из-за которых я очутился в столь необычной ситуации. Ни одно из двух занятий не доставило мне особой радости.

Полицейский, сопровождавший меня через коридоры, был удивительно похож на звезду старых немых фильмов и обладал таким же, как тот, запасом слов. Кабинет, куда меня привели, был явно мал для пятерых. Тем не менее там уже находилось четверо, и свободный стул посреди комнаты предназначался, как я понял, для меня. Я сел. Киногерой удалился, так и не вымолвив ни слова.

Я не видел причин следовать его примеру.

— Итак, — произнес я, — в чем я обвиняюсь?

— Ни в чем, — ответил мужчина за письменным столом. — Ни в чем. Во всяком случае, пока.

Он был не намного старше меня, лет тридцати с хвостиком. Если не всматриваться, его вообще можно было принять за двадцатилетнего. Где-то я уже видел это лицо. Он привстал. Я пожал протянутую руку.

— Морюд, — представился он. — А это Ингер Сков из уголовного розыска Осло. С Брехеймом ты, похоже, уже знаком.

Женщина в красном костюме была среднего роста, темноволосая, лицо ее оставляло столько же возможностей для толкования, как Откровение Иоанна Богослова. Когда меня ввели, она стояла перед картой города, прикрепленной к стене пожелтевшей липкой лентой. Поздоровавшись со мной, сел так, что, разговаривая с Морюдом, я мог видеть ее уголком глаза. Эта позиция здорово раздражала меня, мешая толком сосредоточиться на последовавшем диалоге.

Аксель Брехейм, понуро сидевший на стуле в углу, встал и пожал мне руку влажной ладонью.

— Кристиан Антонио Стен? — справился Морюд.

Я ответил утвердительно. Услышал стук пишущей машинки, за которой сидел пятый член нашего симпозиума; его мне не представили. Он печатал со скоростью профессионального секретаря, не двумя пальцами, а всеми десятью, опровергая мое представление о том, что полицейские не в ладу с машинописью.

Морюд быстро перебрал дежурные вопросы:

— Год рождения? Место работы? Домашний адрес?

Я отчитался, и номер пятый зафиксировал на бумаге все, кроме пауз, которые я делал, пока он стучал по клавишам.

— Напоминаю, что ты не обязан отвечать не задаваемые вопросы, — сказал Морюд.

— Знаю, — ответил я.

На столе между нами были разбросаны бумаги, словно кто-то вывалил на него содержимое ящика. Я рассмотрел карту Трондхейма, карту губерний Мёрэ и Тренделаг, газетную вырезку с заметкой об угоне самолета, датированную 1978 годом.

Отдельно лежала маленькая пачка фотографий. На верхней я узнал девушку, которую окрестил «мисс Марпл», но чье настоящее имя было Бенте. Снимок был не очень приглядный.

Я протянул к нему руку, хотел получше разглядеть лицо особы, с которой так и не успел ближе познакомиться, но Морюд остановил меня. Я спросил:

— Она мертва?

Он кивнул.

У меня сжалось сердце. Вообще-то я знал об этом. С той самой минуты, как увидел первую полицейскую машину. И все же как-то не верилось. Слишком жива она была в моем представлении.

Хотелось кричать. Ударить ногой о стену. Произнести речь. Я сказал:

— Жаль.

Морюд смотрел в упор на мое окаменевшее лицо. Брехейм внимательно изучал носки своих ботинок. Уголком глаза я заметил, что старшая инспекторша из Осло слегка наклонилась вперед.

— Ты хорошо ее знал? — спросил Морюд.

— Я совсем не знал ее, — ответил я с непроизвольной печалью в голосе.

— Но она была у тебя доме всего два дня назад, — отметил Аксель Брехейм.

— А вчера вечером, — подхватил Морюд, — тебя видели около ее дома.

Он развернул на столе карту города. Указал пальцем.

— Вот, она обвела кружочком дом 5 Б на улице Оскара Вистинга. Это ведь твой дом, верно? А в этой записной книжке в разной связи встречается твоя фамилия. Если ты не знал ее, она-то, во всяком случае, знала тебя.

Мне не нравились его рассуждения, не нравился его тон.

— Когда вчера утром я говорила с ней, — включилась Ингер Сков, — она назвала твое имя, сказала, что ты работаешь в гостинице дежурным администратором. Сказала не в какой-то конкретной связи, а упомянула мимоходом, как о близком друге.

— Итак, — снова вступил Морюд. — Ты хорошо ее знал?

Мне определенно не нравился его тон.

— Что произошло? — спросил я.

И посмотрел поочередно на каждого из троих, стараясь выглядеть уверенно и спокойно. Без особого успеха.

— Девушка мертва, — сказал Морюд. — Убита.

— Хозяйка дома нашла ее четыре часа тому назад, — добавил Аксель Брехейм. — Вчера поздно вечером кто-то забрался через открытое окно в ее комнату. Дождался ее прихода и сперва задушил, потом пришпилил длинным ножом к стене.

Морюд недовольно поглядел на своего коллегу, словно тот сказал больше, чем мне полагалось знать.

Теперь я знал все, что требовалось. Мне расхотелось присматриваться к фотографии, лежавшей на столе Морюда.

— Вчера весь день за ней следил какой-то неизвестный мужчина, — сообщил я.

Все трое вздрогнули. Только пятый продолжал сидеть неподвижно, не снимая пальцев с клавиш пишущей машинки. Лицо Морюда выражало явное недоверие. Он медленно произнес:

— Неизвестный мужчина?

— Рост около ста восьмидесяти сантиметров, — сказал я. — Сутулый. Волосы темные. Усы. Темные очки. Вязаная шапочка. Серое пальто. Кроссовки. Типичная маскировка, на мой взгляд.

— А теперь я все-таки хотел бы услышать ответ на мой вопрос, — отчеканил Морюд. — Ты хорошо знал эту девушку?

Я кратко описал наши пять встреч за последние трое суток. Изложил услышанные от нее версии покушения на Солсбери и убийства Марго Стрём. Морюд внимательно слушал. Может быть, поверил мне, может быть, нет.

Когда я дошел до версии с альпинизмом, вдруг вмешался Аксель Брехейм:

— Точно, мы тоже обдумывали этот вариант.

Я не стал передавать замечание Бенте насчет моих собственных занятий альпинизмом.

Мои слова о газетной статье с упоминанием террориста Аль-Ками вызвали реакцию Ингер Сков:

— Забудь про него. Это ложный след. Завтра прочтешь в газетах. У Бернардо Каналетто рыльце в пуху, это верно, но наш итальянский друг никакой не террорист. Во всяком случае, в общепринятом смысле слова. У нас нет никаких оснований связывать его с покушением. Продолжай.

Я дошел до телефонного разговора. И будто заново слышал странную тревогу и напряжение в голосе Бенте. Теперь я понимал, что надо было серьезно отнестись к ее словам и предпринять что-то, не ограничиваясь заботой о крепких запорах на собственных окнах. Возможно, она сама толком не знала, за что вскоре поплатится жизнью, возможно, и мне это было невдомек, но я обязан был насторожиться. Сообразить, что, наивно заигрывая со смертью, она распахивает настежь окна и двери для беды. Вмешайся я, останови ее безрассудные действия, возьми на себя роль охранителя, быть может, Бенте осталась бы жива, А так вместо человека передо мной лишь пачка гротескных фотографий на письменном столе полицейского чиновника по фамилии Морюд.

Видимо, все это время я, сам того не замечая, продолжал что-то говорить, потому что внезапно раздался голос Морюда:

— «Мерседес»? — сказал он.

— «Мерседес»? — повторил я.

— Ты упомянул какой-то белый «мерседес», который стоял поблизости от того места, где столкнулись ваши велосипеды.

У меня прояснилось в мозгу.

— Ну да, — сказал я. — На тротуаре носом под гору стоял белый «мерседес 190 Е». Немецкие номерные знаки. М-Игрек-Игрек 4586.

— Эта модель? — спросил Морюд, подавая мне темно-зеленую брошюру с изображением машины на обложке.

— Вы нашли это в вещах Бенте? — Я полистал красочное издание. — Точно. Та самая. С мюнхенскими знаками. Это она запомнила номер. Я знаю только, что машина стояла там перед тем, как мы столкнулись, и что ее уже не было, когда я очухался. И я совершенно уверен, что это была модель 190 Е. В любой момент берусь распознать все марки, какие продаются в Норвегии.

— Ты видел, сколько человек сидело в машине? — спросила Ингер Сков.

— Один. Если был еще кто-то, то он прятался между сиденьями.

— Ты смог бы опознать этого человека? Это был мужчина или женщина?

— Нет, опознать не смогу. Я видел только смутные очертания чьего-то затылка. И не скажу — мужчина то был или женщина. По мне, так это мог быть шимпанзе.

— А Бенте заключила, что за рулем сидел террорист? — торопливо спросила Ингер Сков.

Похоже было, что она верит моему рассказу.

— Ну да, — ответил я. — Без причины никто не уедет с места происшествия, пусть даже все свелось к столкновению двух велосипедистов, И если в машине в самом деле сидел террорист, он не мог рисковать, что его запомнят два случайно оказавшихся поблизости норвежца.

— Ладно, — сказал Морюд. — Если все было так, как ты рассказываешь, у нас, во всяком случае, появился какой-то след — номер машины.

— А вот и нет, — возразил я.

Все трое озадаченно уставились не меня, Я же не менее озадаченно смотрел на рекламную брошюру «Мерседес-Бенц», а точнее, на изображение светлого «мерседеса», который ехал навстречу фотографу сквозь завесу серо-голубого дождя.

Я положил брошюру на стол.

— Одно из двух, — сказал я. — Либо у террориста случайно оказалась та самая машина, которую отдел сбыта использовал для рекламы, либо он пользовался белым «мерседесом 190 Е» с фальшивыми номерными знаками и у него есть эта брошюра.

Наклонясь над столом, они своими глазами убедились, что машина на фотографии снабжена номером М-Игрек-Игрек 4586. Морюд полистал желтый блокнот.

— Точно, — сказал он. — Именно этот номер она записала. Это одна из ее последних записей.

Он отложил блокнот и продолжал:

— Но это не доказывает правильности ее версии. И тем более не доказывает, что ее убил международный террорист. Номерные знаки еще ничего не объясняют. Я отвечаю за это расследование, и, на мой взгляд, все версии такого рода — только плод буйной фантазии. В губернии Трёнделаг мотивы убийства совсем другие и куда более прозаичные.

Внезапно он повысил голос:

— Что ты вчера вечером делал на улице Фрама?

— Я не знал, где она живет, и пытался выяснить.

— Выяснил?

— Нет.

— Что ты делал сегодня ночью?

— Спал.

— У тебя ведь ночное дежурство?

— Во-первых, я дежурю не каждую ночь, во-вторых, как раз вчера я поменялся с моим товарищем.

— Почему?

— Спроси об этом Вегарда, это ему зачем-то понадобилось. Однако вряд ли для того, чтобы дать мне возможность пришить Бенте.

— Шутки тут неуместны. Ты видел ее вчера вечером?

Мне не нравился оборот, который приняло наше собеседование. Не потому, что этот полицейский явно подозревал меня, а потому, что он упорно не хотел видеть того, что мне представлялось важнейшими нитями в этой абсурдной истории. Меня трудно разозлить, но сейчас я почувствовал, что в крови прибавляется адреналина.

— Послушай, — сказал я. — Допустим, что мотивы для убийства Бенте были чисто местными и прозаическими. Преступник избавляется от опасного свидетеля — куда уж прозаичнее. Лично я отнюдь не собираюсь вмешиваться в дела полиции. Но обрати внимание: именно этим занималась последние трое суток эта особа. Причем она сунула свой нос сразу в два различных дела. Оба связаны с убийством. Возможно, она действовала вслепую, похоже на то. И нет никакой уверенности, что она до чего-то докопалась. Но суть ведь не в этом. Важно другое — что думает убийца о результатах ее поиска. Человек, который раскроил череп Марго Стрём и похоронил ее в силосе в Грютботне, — мерзавец. Организатор покушения на министра обороны Солсбери тоже мерзавец. В обоих случаях есть основание опасаться за жизнь человека, в чьих действиях этот подлец усмотрит угрозу для себя. Черт подери, до тебя так и не дошло, что девушка была испугана, когда звонила мне вчера вечером?

Морюд спокойно посмотрел на меня.

— Ладно, — сказал он. — Возьмем за основу твои предпосылки. В таком случае у меня к тебе вопрос: ты ведь занимаешься альпинизмом?

— Да, — ответил я. И вспомнил вдруг, откуда мне знакомо его лицо. — Как и многие другие. Ты, например. Я видел тебя на сборах в районе Фусена.

Морюд никак не реагировал на это замечание.

— Следующий вопрос, — продолжал он. — Что ты делал в прошлом году 15 июля?

— Я уже говорил тому типу, что в углу сидит. В прошлом году пятнадцатого июля я был здесь, в городе. На дежурстве.

Морюд покачал головой.

— Нет, в прошлом году пятнадцатого июля ты был свободен. А точнее, поменялся дежурствами с Вегардом Тиллером, сославшись на то, что собираешься пройтись по горам.

— А-а, — вспомнил я. — В тот раз…

— Вот именно, — подхватил Морюд. — В тот раз. А потому я спрашиваю: в каких горах ты был?

— Троллхеймен.

— Ты можешь это доказать? Ты был не один? Расписался в гостевой книге в каком-нибудь приюте?

— Нет, я был один. И не заходил ни в какие приюты.

— Но ты был в Троллхеймене?

— Да.

— А может быть, прогуливался где-то между Офьордом и Руаном?

— Нет.

— Вместе с Марго Стрём?

— Нет.

— Не прошел вместе с ней через горы до Грютботна?

— Нет.

— Не поругался с ней, когда речь зашла об отцовстве ребенка, которого она ждала?

— Лично я точно знаю, что не мог быть отцом ее ребенка.

— Ты не убил ее вилами?

— Это становится малость однообразно. Нет, не убил.

— Может быть, ты не убил и того человека, который случайно напал на верный след?

— Бенте? Послушай, это же абсурдно. Нет, ее я тоже не убивал.

Морюд наклонился в мою сторону.

— Как видишь, я вполне серьезно отношусь к твоей аргументации. И ты должен признать, что твои объяснения не без слабых пунктов.

Он встал.

— Прежде чем ты уйдешь, запомни следующее: мы не отбрасываем никакие версии, даже самые умозрительные. Вот почему я попросил Брехейма и Сков присутствовать при нашем с тобой разговоре. Если между этим убийством и покушением на мосту или убийством в Грютботне есть какая-то связь, мы сумеем ее обнаружить.

Меня удивило, что он решил меня отпустить, но я не стал возражать. Напоследок мне предложили прочесть протокол моего допроса. Я расписался, хотя не мог припомнить, чтобы говорил что-либо из написанного.

На пятачке перед кирпичным зданием я остановился у статуи «Падение Икара». По Королевской улице с грохотом проехал трамвай, набитый людьми, которые возвращались домой к обеденному столу, отдыху и телевизионным новостям. Как ни в чем не бывало. Словно в городе ничего не произошло. Около церкви, у автобусной остановки через улицу, кучка молодежи громко хохотала над своими остротами. Словно юмор продолжал существовать. Но мне не хотелось смеяться. Скорее наоборот.

Я сделал глубокий вдох и ощутил острый запах часа пик.

Икар пытался достичь недостижимого. Спасаясь из плена у царя Миноса, он на склеенных воском крыльях взлетел к небу и, опьяненный успехом, продолжал подниматься все выше и выше к солнцу. Тем сильнее было падение, когда солнечный жар растопил воск.

Девушка, которую я не успел толком узнать, летела мотыльком на горящее пламя. Я мог остановить ее, мог предотвратить беду. Но, подобно Дедалу, оказался лишь пассивным зрителем ее гибели.

Достав карманные часы, я убедился, что до начала моего дежурства еще больше пяти часов. И мне было ясно, что я впервые явлюсь на работу в нетрезвом виде.

12

Сидя за столиком у окна, я видел, как в ресторан «Трубадур» входит Аксель Брехейм. Он не заметил меня, а может быть, заметил, но не пожелал здороваться. Прошел, не повернув головы, совсем близко от моего столика. Официантка в красной кофточке кивнула ему, словно приветствуя постоянного посетителя. Брехейм завернул за угол и исчез в тесной каморке, именуемой «каминной».

Я вновь сосредоточился на своей бутылке «Трубадура», Меланхолия — состояние души, которое особенно благоденствует в табачном дыму ресторанных залов. Моя форма меланхолии испытывает верх блаженства в обществе бутылки розового вина.

В двадцать три ноль-ноль я пришел на работу под хорошим хмельком, что не помешало мне более или менее нормально отсидеть ночное дежурство. Аксель Брехейм смотрелся куда хуже, когда прибыл, поддерживаемый сердитым таксистом.

К семи утра я почти совсем протрезвел, Вегард заметил мое состояние, но ничего не сказал. Он всегда был тактичен.

Я сдал дежурство. Вышел на улицу Шульца. Сделал всего каких-нибудь полсотни шагов, и тут вдруг у меня почернело в глазах. Когда чернота начала отступать, я обнаружил, что опираюсь на постамент статуи Петера Весселя Турденшолда. Сквозь тающую мглу я рассмотрел книжную лавку по ту сторону улицы. Справа высилась башня Мариинской церкви. За моей спиной раздались чьи-то торопливые шаги. Чей-то голос громко произнес мою фамилию. Я повернулся. Медленно.

Это была женщина-сыщик. Ингер Сков. Одета в тот же темно-красный костюм, что накануне. И лицо такое же непроницаемое, разве что с оттенком беспокойства при виде моего состояния.

Я выпрямился. Туман перед глазами исчез.

— Ничего страшного, — сказал я. — Просто голова немного закружилась. Все в порядке.

— Ты не против позавтракать со мной? — спросила она.

По голосу не понять — то ли на банкет, то ли на казнь тебя приглашают.

— Конечно, не против, — отвечал я.

Хотя вовсе не был уверен в этом. Может, я предпочел бы завтракать один.

Каким-то непостижимым образом общество Ингер Сков помогло мне расслабиться. Разговор протекал ровно и непринужденно, касаясь безопасных, но интересных тем. Время от времени она делала осторожные выпады. Задавала невинные вопросы о незначительных деталях пережитого мной за последние сутки. Если встречала сопротивление, тотчас отступала, переводила разговор на что-нибудь другое, чтобы чуть погодя уже под другим углом вновь подойти к тому, чего доискивалась.

Я предоставил ей полную инициативу. Воспользовался случаем сбросить напряжение. Сосредоточился на своем завтраке. Налегал на черный кофе.

За столиком в кафе «Ройял-гарден» я сидел лицом к лицу с любознательным представителем полицейского ведомства. Она говорила про мисс Марпл. Бенте. Велосипедистку с красным «ДБС». Один ее коллега подозревал меня в том, что я убил эту девушку. Что сама Ингер Сков думала на этот счет, оставалось для меня загадкой, но чем-то я ее все-таки заинтересовал. Иначе вряд ли она стала бы тратить на меня столько времени. К тому же угощать завтраком.

Я управился с последним бутербродом. Наелся до отвала и почувствовал, что здорово устал. Двадцать шесть часов без сна.

Официант предложил еще кофе. Я не стал отказываться.

— Играть в «сыщиков-любителей» опасно, — вдруг произнесла Ингер Сков.

Она как-то сразу переменилась, как если бы ей надоело изображать добрую тетушку.

— Международный терроризм — не хобби какое-нибудь, — продолжала она. — Это дело серьезное. И кровавое. Эти люди — профессионалы. Фанатичные профессионалы. Простодушным норвежским любителям следует решать кроссворды и собирать почтовые марки, вместо того чтобы воображать, будто расследование убийства сродни решению шахматной задачи. Мисс Марпл мертва. Она умерла вместе с Британской империей. Английские лорды продали свои поместья нуворишам и арабским нефтяным шейхам. Утонченные криминальные головоломки лишились крыши над головой.

— Мисс Марпл, — сказал я.

Ингер Сков удивленно воззрилась на меня.

— Я называл ее так про себя, — пояснил я, — пока не узнал настоящее имя. Теперь же, как ты сказала, она мертва.

Я собирался говорить холодно и трезво, но с великим удивлением обнаружил, что мои голосовые связки вдруг забастовали. И получился какой-то хриплый писк. Чашка выбила дробь о блюдце, когда я взялся за нее, чтобы прочистить горло черным кофе.

Ингер Сков молча наблюдала за выражением моего лица.

Я сделал глубокий вдох. Прокашлялся. Почувствовал, что снова владею собой.

— Теперь она мертва, — повторил я. — Итак, ты предполагаешь, что насчет покушения на Джона Солсбери она случайно проведала что-то такое, до чего вся норвежская полиция не смогла докопаться?

— Возможно. Последние дни она буквально шла по пятам наших людей. Тщательно обследовала мост Эльгсетер, словно надеялась, что террористы оставили там визитную карточку, которая ускользнула от глаз технических экспертов. Заведующий фирменной мастерской «Мерседес-Бенц» счел ее поведение таким подозрительным, что позвонил нам. Несколько раз заходила в «Интер электроникс». Ее видели в том районе, где живет директор Муэн. Она пыталась что-нибудь разузнать у сотрудников уголовного розыска в служебные и неслужебные часы.

— Но все время ты и твои коллеги опережали ее, — сказал я.

— Да.

— За исключением одного-единственного момента.

— Да, — повторила Ингер Сков.

— Единственное, в чем Бенте опережала вас, — продолжал я, — во вторник она видела белый «мерседес 190 Е» с фальшивыми номерными знаками и неизвестным человеком за рулем.

Ингер Сков кивнула.

— Морюд считает, что ее убил я, — сказал я. — Убил, так как она выяснила, что это я убил Марго.

— Возможно, — ответила Ингер Сков. — И возможно, он прав. Я не знаю.

Ее лицо было подобно открытой книге. С древнееврейскими письменами. Я видел письмена, но слов не понимал.

— Он ошибается, — сказал я.

— Возможно, — отозвалась Ингер Сков. — Его обязанность разобраться в этом. Моя задача — помогать расследованию покушения на американского министра обороны. И если Бенте убил человек, замешанный в покушении, из этого вытекают важные следствия для моего розыска.

— И одно из них, насколько я понимаю, говорит о том, что в таком случае не все террористы скрылись из города сразу после взрыва.

Ингер Сков кивнула.

— Мы обязаны считаться с этой возможностью, — сказала она. — Если в этом, обычно таком мирном городе свободно разгуливает хладнокровный убийца и террорист, жизни многих людей угрожает опасность. Твоей в первую очередь.

Она произнесла это таким же ровным голосом, каким телевизионная дикторша объявляет название вечерней проповеди. Тем не менее у меня побежали мурашки по спине, когда она вот так изложила мои собственные мысли.

— Может быть, ты видел больше, чем сам сознаешь, — продолжала Ингер Сков. — Или, может быть, убийца думает, что ты видел больше. В любом случае результат будет один и тот же. А потому говорю тебе: не вздумай идти по следам Бенте. Не затевай ничего такого, что может насторожить вероятного убийцу. Выбрось из головы всякие намерения играть в сыщика!

Я мог бы ответить, что у меня не было и нет таких намерений. И это была бы правда. Вместо этого я сказал:

— Ты пытаешься уберечь меня от участи, которая постигла Бенте?

Ингер Сков кивнула.

— Может быть, она осталась бы жива, — произнес я, — подумай ты об этом несколько раньше.

Взгляд, которым она меня удостоила, был подобен сверкающей стали в морозный январский день. И если у меня были еще какие-то слова на языке, то теперь я проглотил его. Ингер Сков молчала, но лицо ее красноречиво говорило: «Мы оба знаем, кому было сподручнее остановить безумные затеи девушки, которая теперь лежит бездыханная в морге губернской больницы.»

Поди ответь на это что-нибудь разумное.

Я сидел за столиком один. Ингер Сков ушла. В мозгах у меня копошилось легкое похмелье, а может быть, просто давал себя знать недосып. Желудок без особых возражений принял седьмую или восьмую чашку кофе. Ладони еще не совсем отошли от встречи с асфальтом четыре дня назад, однако сверх того у меня не было никаких заметных физических изъянов. Могло быть хуже, и все же я предпочел бы чувствовать себя лучше.

Внизу за окном катила свои струи Нида. Плавно, хотя и не так красиво, как в песне. По ту сторону реки чернело пожарище, напоминая о невероятном случае, когда пламя перекинулось с одного берега на другой. Сильный ветер не посчитался с тем, что все привыкли считать водную преграду самой надежной «противопожарной просекой» в городе, и только сверхчеловеческие усилия пожарных команд спасли от беды район Мёлленберг.

Какой-то мужчина спросил на ломаном английском языке разрешения занять место, которое освободила Ингер Сков. Я поднял взгляд. По виду его можно было принять за репортера консервативной «Нашунен». Весь зал был наполнен завтракающими посетителями. По всем признакам преобладали журналисты разных категорий. Больше свободных стульев не было, и я вежливо кивнул. В другом конце зала я рассмотрел постояльца гостиницы «Турденшолд», корреспондента «Чикаго трибюн». Одного из четверых постояльцев, которыми мог похвастаться наш отель в ночь накануне зловещего происшествия. Плотно сложенный, лицом он напоминал героя фильмов «Отсюда в вечность» и «Операция „Посейдон“». Сейчас он переговаривался с тремя соседями по столу, очевидно — коллегами. Зная, как кормят в «Турденшолде», я вполне понимал, почему он предпочитал завтракать здесь.

Я сходил к киоску возле стойки администратора и купил «Адрессеависен». По-прежнему большую часть первой страницы занимали материалы о покушении на Солсбери. Для Бенте отвели половину квадратного дециметра в верхнем правом углу.

На всякий случай я взял также несколько экземпляров вчерашних столичных газет, а также пять-шесть иностранных. Зажав под мышкой толстую пачку, вернулся в кафе. Корреспондент «Чикаго» и его коллеги проводили меня недоуменными взглядами. Репортер из «Нашунен» тоже заметно удивился, когда я положил на стол купленные газеты. Наверно, его изумило, зачем это человеку с чужестранной внешностью понадобился местный листок.

Просматривая свежий выпуск, я заметил поверх газеты обращенный на меня взгляд одного из приятелей чикагского газетчика. Видя, что я гляжу на него, он быстро отвел глаза. Слишком быстро. Или, может быть, недостаточно быстро. Как если бы ему было важно создать впечатление, что он случайно посмотрел в мою сторону.

Я похолодел. Что-то в поведении этой четверки подсказывало, что они говорят обо мне.

С чего бы это?

Тут же я взял себя в руки. Да, я слышал ночью таинственные шаги, да, за мной следит полиция. Но я еще не стал параноиком. Пока. И, предоставив американцам беседовать о своих делах, я сосредоточился на газетах.

«Адрессеависен» отвела покушению на Джона Солсбери четыре страницы. Марго Стрём фигурировала в маленькой заметке на третьей странице, в самом низу. Убийство Бенте заняло половину последней полосы.

На снимке она была не похожа на ту Бенте, которую я помнил. Лицо испуганное и нервное, глаза словно избегали взгляда читателя.

А вот дом, в котором она жила, я сразу узнал. Такой же серый и стереотипный, как и все двухквартирные дома, построенные сразу после войны. Газета сообщала, что Бенте снимала комнату с выходом около лестницы на второй этаж, с окном в сад позади дома. В этой комнате ее и убили.

Тело обнаружила хозяйка, когда решила проверить, почему дверь квартирантки приоткрыта. Та самая женщина с выпученными от ужаса глазами, которую я видел лежащей на носилках.

Окно в сад было открыто, как это часто бывает в теплые майские дни, когда трондхеймцы еще верят, что лето будет долгим и солнечным. Через него убийца проник в комнату. Судя по некоторым признакам, это был квартирный вор, сообщала газета, однако полиция не исключает и другие возможности.

Кому, как не мне, это знать.

Бенте возвращалась домой после полуночи. В обществе одной подруги, которая жила на улице Сверресборг, выше по склону. Они расстались в четверть первого. О дальнейшем известно лишь то, что в своей квартире Бенте, очевидно, застигла врасплох человека, который сперва задушил ее, потом пришпилил к стене длинным ножом.

Еще я прочел, что она находилась вместе с подругами с девяти вечера до полуночи. По их словам, она как будто была чем-то встревожена, но они не стали ее расспрашивать.

Автор статьи доводил до сведения читателей, что полиция задержала одного цветного иностранца, однако выпустила его после продолжительного допроса. На вопрос, подозревается ли задержанный в причастности к убийству, журналисту ничего не ответили, но есть основания полагать, что цветной иностранец был знаком с убитой.

Все.

«Арбейдерависа» писала примерно то же самое.

Я вернулся к заметке про Марго. Ничего особенного. Никаких новых для меня фактов.

Часть четырехстраничного материала о покушении была отведена описанию охоты на моего благоухающего чесноком итальянского приятеля Бернардо Каналетто, который внезапно исчез как раз тогда, когда полиция заподозрила, что на самом деле он — пресловутый международный террорист Аль-Ками. Был объявлен розыск, и в ночь на пятницу шведская полиция задержала итальянца в долине Фюнэс, у самой границы к востоку от Рёруса. Почтенный Каналетто ничего не мог понять. Террорист, он? Обыкновенный итальянский коммерсант, разъезжающий по делам на севере Европы. Пожалуйста, вот паспорт, водительское удостоверение. Подлинные документы. Фотография семьи. Вот я. Моя жена — Лилиана. Трое детей. Наш дом. Вот адресованное мне письмо. Ю андерстенд?

Молодой представитель шведской полиции был человек добросовестный, и он решил проверить правильность сообщенных сведений, прежде чем отпустить подозреваемого. Многочисленные и дорогостоящие телефонные звонки позволили установить, что задержанный и впрямь Карло Бернардо Каналетто Виванте, что он женат и у него трое детей и домашний адрес тот, что стоит на конверте. Но сверх того выяснилось, что некоего Карло Виванте, гражданина Италии, подозревают в причастности к незаконной продаже Южной Африке пушек шведской фирмы «Буфорс». Возможно, итальянец почувствовал себя неуютно, когда Трондхейм наводнили служащие норвежского полицейского ведомства, однако причины были не те, о каких думали представители правоохранительных органов. Международный контрабандист со связями В ЮАР вряд ли мог быть заинтересован в том, чтобы прикончить американского министра обороны. Еще один ложный след.

Листая газету за газетой, я удивлялся скудости информации. Одни лишь спекулятивные рассуждения, суть которых можно было выразить всего четырьмя словами: мы ничего не знаем. Для меня было ясно, что, кроме смутных подозрений, полиции не за что ухватиться.

Официанты ждали, когда я освобожу столик. Время завтрака давно кончилось, и они спешили произвести уборку до начала обеда.

Я собрал свои газеты и встал. Кроме меня в кафе оставался только один посетитель. Лишь один просидел столько же, сколько я, — тот из приятелей корреспондента «Чикаго трибюн», чей взгляд насторожил меня. Он тоже поднялся. Сложил экземпляр «Геральд трибюн», сунул в карман серого костюма и направился к выходу. Я пошел следом за ним.

Выйдя, я долго искал свой велосипед, пока не сообразил, что оставил его на улице Фрама, откуда меня увезла полиция.

По пути к автобусной остановке на улице Королевы я остановился у газетного киоска на Малой площади. Мое внимание привлекли субботние газеты, доставленные из Осло.

На первой странице «Дагбладет» смотрели куда-то в сторону глаза испуганной нервной девушки. Газета вопрошала: «ЧТО ОНА ЗНАЛА?»

«Вердене ганг» поместила портрет поменьше под заголовком: «ЛИКВИДИРОВАНА».

Гораздо больше места занимал другой снимок. На нем был изображен сфотографированный под углом сзади мужчина, лицо которого маскировала черная полоса. Он стоял подле статуи «Падение Икара», и было отчетливо видно, что у него нетипичная для норвежцев смуглая кожа.

13

Полицейские сирены, вырвавшие меня из объятий не слишком глубокого сна, оказались стрекочущим звонком зеленого телефона на тумбочке у кровати. Часы показывали четверть шестого. Судя по всему, еще продолжалась суббота. Состояние организма не давало мне повода заключить, что я проспал целые сутки, и я не мог себе представить, чтобы кому-то втемяшилось — в воскресенье звонить мне в шестом часу утра. Из чего следовало, что я проспал неполных четыре часа.

Мне снилось, что я ловлю бабочек. В зимнем саду гостиницы «Резиданс» мой сачок накрыл трепещущую монашенку. Только я приготовился поместить этот отличный экземпляр под стекло к другим волнянкам в моей коллекции, как обнаружил, что мои пальцы сжимают испуганную девушку, причем игла, на которую я ее наколол, совсем не игла, а длинный узкий нож. Одновременно послышался далекий сиплый голос полицейской сирены.

Я взял четырехгранную телефонную трубку.

Это был Педер Киберг. Полтора часа спустя мы сидели с ним в кафе Союза студентов, потягивая пиво. Педер держал пространную речь о низкопробной журналистике, но я не слушал его. Мои мысли были заняты другим.

За сорок минут до этого, когда я, оседлав велосипед, выехал на улицу Оскара Вистинга, чтобы катить вниз по направлению к центру, за спиной у меня включился автомобильный мотор. Оглянувшись, я обнаружил, что на дороге стоит белый «опель-кадет» и водитель еще не освободил ручной тормоз. Сразу после поворота я заметил, что машина следует за мной. Я прижался к тротуару, но водитель не стал меня обгонять. Вполне понятно, если учесть, что я ехал с привычной скоростью в сторону улицы Юхана Фалкбергета, а навстречу нам поднимался мотоциклист.

Я почти достиг верхней точки подъема у Кругозора, когда «опель» свернул на соседнюю полосу и обогнал меня, В тот самый миг, когда я ловил баланс, чтобы, остановившись, полюбоваться, как обычно, панорамой города, мне удалось рассмотреть водителя белой машины. За рулем сидел мужчина в сером костюме. Тот самый, вместе с которым я выходил из ресторана «Ройял-гарден». И у которого из кармана пиджака торчала сложенная вдвое газета «Геральд трибюн».

На мгновение я утратил контроль над велосипедом. Крутнул педаль три-четыре раза и едва не врезался в задний бампер «опеля».

На спуске к Нагорной улице, отстав на полсотни метров от белой машины, я собрался с мыслями. Пришел к заключению, что у американского журналиста могла быть тысяча причин заехать на улицу Оскара Вистинга. Может быть, там жили его знакомые. Строго говоря, еще неизвестно — журналист ли он. Почему не допустить, что он служит в какой-нибудь нефтяной компании. Или занимается в Высшем техническом училище. Может быть, он вовсе и не американец. Я ведь исходил лишь из того, что он разговаривал с сотрудником «Чикаго трибюн» и читал американскую газету, но для этого не обязательно быть иностранцем. Может быть, он самый обыкновенный норвежец.

Продолжая катить в сторону центра, я убедил себя, что у меня по-прежнему нет никаких причин поддаваться паранойе, что случайные встречи с человеком в сером костюме действительно были случайными.

Однако теперь я начал сомневаться в этом.

Потому что в самом углу у входной двери, за столиком с чашкой кофе, я вновь увидел его.

Возможно, речь идет о чистом совпадении.

Возможно, он и впрямь американский журналист, которому подсказали, что этот смуглый норвежец располагает важными сведениями о покушении на министра обороны.

Возможно, он — международный террорист, который только ждет удобного случал ликвидировать меня.

— Беда в том, — вздохнул Педер Киберг, — что по твоему лицу никогда не поймешь, слушаешь ты или нет. Полное отсутствие какого-либо интереса.

— Я слушаю, — сказал я. — Ты ругал «Вердене ганг». Утверждал, что материал с моей фотографией отдает расизмом.

— Ты не согласен? — спросил Педер.

— Сама по себе моя фотография, — ответил я, — снятая перед полицейским управлением, плюс заголовок «Подозревается цветной норвежец?» относятся к тексту, в котором до сведения публики доводится тот факт, что некто, не называемый по имени, был допрошен и выпущен на свободу. А если этот материал случайно попал на разворот, посвященный международному терроризму, с намеком о его возможных ответвлениях в Норвегии, то этого вряд ли достаточно, чтобы соответствующая комиссия стала рассматривать мою жалобу.

— Господи! Неужели тебе невдомек, что они затевают? Используя тебя с твоим цветом кожи и тот факт, что ты случайно был знаком с этой особой, они хотят навязать людям всякие квазиэкзотические, щекочущие нервы ассоциации с одной-единственной целью — поднять тираж своей паршивой газетенки! А ты сидишь тут с таким видом, словно это тебя вовсе не касается!

Педер был потрясен ничуть не меньше, чем если бы я вдруг сообщил ему, что примкнул к движению «Свидетелей Иеговы».

— Точно, — сказал я. — Сижу тут. И выгляжу так, словно меня это совсем не касается.

Он тяжело вздохнул и мотнул головой.

— Черт подери, — вымолвил он. — Тебя ничем не проймешь, Антонио.

Внезапно он весь подобрался и воззрился на меня расширенными глазами.

— Постой! Уж не ты ли, Антонио? Это не ты прикончил обеих девчонок?

Взгляд его был исполнен тревоги. Рука нащупала пачку «Принца». Коробку спичек. Он сунул в рот сигарету. Достал спичку из коробка. Закурил. Все это одной рукой, как в спектакле «Трамвай „Желание“», премьера которого так и не состоялась. Когда мы оба были в самодеятельной труппе «Ила пир».

Я смотрел ему в глаза, в два глубоких колодца, и вдруг меня осенило. Я разглядел возможную связь. И нашел нужные слова.

— Педер, — заговорил я. — Послушай, она ведь и тебя разыскала, верно? Разговаривала с тобой? В среду или четверг? Я не прав?

Педер разинул рот, словно треска на ветру. Наконец ответил:

— Как ты узнал?

— Не знал, догадался.

— В четверг вечером, — сказал Педер. — Около семи. Я зашел в кафе Эриксена. Сел почитать, выпить вина. Вдруг появляется она. Садится у моего столика и спрашивает, я ли такой-то и знаю ли я тебя.

— И сразу принялась выяснять, какие отношения у тебя были с Марго.

Он кивнул.

— Не с первых слов, но и мешкать не стала.

— И ты ответил?

— А куда тут денешься.

Она расспрашивала умеючи.

— И что же ты рассказал?

— Ничего такого, чего бы ты не знал.

— Что ты рассказал?

Педер удивленно посмотрел на меня.

— В общих чертах, что я одно время жил с ней и что на Пасху в прошлом году выставил ее за дверь и последний раз мы встречались в мае. Что еще, по-твоему, я должен был сказать?

— Ты рассказал ей, что это ты сделал ребенка Марго?

Педер криво усмехнулся.

— Марго не от меня была беременна, — сказал он. Пришла моя очередь смешаться. Педер торжествовал.

— Во всяком случае, так говорит полиция, — продолжал он. — На основании моего анализа крови.

— А впрочем, это не играет никакой роли, — рассудил я вслух.

Педер наморщил лоб.

— Не играет роли?

— Ну да, если Марго разыскала тебя в Грютботне, сказала, что беременна и что ты — отец, тогда ты еще не знал, что это неправда. Бенте еще о чем-нибудь спрашивала? Интересовалась какими-нибудь подробностями?

Педер сердито глянул на меня.

— На что ты, черт подери, намекаешь? Что это я раскроил череп Марго?

— Не напрягайся, — сказал я. — И ответь на мой вопрос.

Он наклонился над столиком и заговорил негромко, чеканя слова:

— Вот что. Во-первых, я понятия не имею, каким образом Марго очутилась в силосе на ферме Грюте. Во-вторых, неужели ты всерьез считаешь, что нормальный человек способен убить девчонку только потому, что она говорит ему о своей беременности?

— И все-таки, — сказал я, — допустим, что Марго связалась с тобой, когда ты был в Грютботне. Может быть, позвонила по телефону. Или написала письмо. Пятнадцатого июля приехала сама. На какой лодке ты выходил ловить рыбу?

— Пластмассовый ялик, двадцатисильный подвесной мотор.

— Ну вот. Стало быть, за короткий срок ты мог отъехать довольно далеко. Мог где-то подобрать ее и привезти в Грютботн. Я не очень верю показаниям людей, которые абсолютно уверены в своей правоте. По-моему, сплетницы в Грютботне могли и ошибиться. В принципе ты мог незаметно высадить на берег Марго. Другие варианты слишком маловероятны. И в таком случае…

Педер медленно покачал головой.

Один черт знает, чего ты добиваешься, Антонио, — произнес он задумчиво. — Уж больно ты старался убедить меня взять на себя ответственность за неродившегося отпрыска Марго.

Глядя в черные колодцы его глаз, нельзя было угадать, что у него на уме.

Когда я спустя два часа вышел из кафе, человек в сером костюме уже исчез. Но на всем пути через город и вверх на холмы мне казалось, что за мной следует светлый «опель». И когда я, обогнув дом 5 А, свернул на улицу Оскара Вистинга, то отчетливо увидел чей-то неподвижный силуэт за рулем темной «тоёты», стоящей метрах в двадцати — тридцати выше по склону.

А может быть, это был всего-навсего подголовник.

Войдя к себе, я запер дверь и проверил, что цепочка хорошо привинчена. Прежде чем зажигать свет, постарался задернуть все шторы и надежно запереть все окна.

В ту ночь мне плохо спалось.

14

Это воскресное утро вроде бы ничем не отличалось от всех предыдущих. Соборные колокола звонили к литургии, на дороги и тропы лесного массива вышли любители свежего воздуха и упругие физкультурники, в гаванях готовили к сезону малые суда, на садовых участках в дачных поселках полным ходом развернулись весенние работы, вдоль набережной Ниды прогуливались пенсионеры и супружеские пары с детскими колясками. В лучах ласкового майского солнца Трондхеймпроизводил самое идиллическое впечатление, и когда я, пересекая улицу Эльгсетер около Союза студентов, поглядел налево, в сторону моста, там ничто не напоминало о трагедии, не далее как во вторник потрясшей основы города, который столько раз бывал центром великих исторических событий в маленькой стране на краю света. Как будто все оставалось по-старому, словно ничего не произошло. Любители бега трусцой, владельцы яхт и гуляющие пенсионеры не изменили своим привычкам, точно забыв, что пятью днями раньше на этом мосту трое погибли и четверо были тяжело ранены. Точно мимо их сознания прошло, что в ночь на пятницу была зверски убита молодая девушка. Город жил своей жизнью, как будет жить всегда, пока остается камень на камне.

Однако под камнем основанием этого города в устье Ниды служила всего лишь крайне зыбкая песчаная отмель, а строить на песке не всегда разумно, если верить древнему мудрецу.

Я тоже посвятил это воскресное утро тому, чем занимался всегда, если не дежурил в ночь на воскресенье, — бегу трусцой. Так что на первый взгляд не было особой разницы между мной и остальными жителями Трондхейма, пытающимися жить как жили, несмотря на грубое посягательство, которому подверглись здешние безмятежные будни. Однако видимость еще не вся действительность.

Взять хотя бы такой факт: по воскресным улицам разъезжало небывалое число бело-черных «вольво» с надписью: «ПОЛИЦИЯ».

Или такой: очень уж многие из тех, кто в это воскресенье прогуливался по улицам Трондхейма, особенно в центре, были оснащены маленькими черными переносными радиостанциями, которые время от времени что-то коротко изрекали металлическим голосом.

И еще: в обычное воскресенье смуглый любитель бега трусцой, который в эту минуту пересекал улицу Эльгсетер, избрал бы совсем другой маршрут, на другой окраине. И при нормальных обстоятельствах проходящие автомашины интересовали бы его лишь в той мере, в какой требовалось соблюдать осторожность, пересекая проезжую часть. Сегодня же он впивался взглядом в каждое транспортное средство: не смотрят ли оттуда на него более внимательно, чем это естественно при виде случайного пешехода?

У меня были все основания держать ухо востро.

Когда я неспешной трусцой покинул улицу Оскара Вистинга, машина стояла там же, что накануне вечером.

Коричневая, с металлическим отливом, «тоёта-карина». Теперь, при дневном свете, я отчетливо различил мужчину за рулем. Он нисколько не походил на человека в сером костюме. Зато сильно смахивал на моего школьного преподавателя физики. Такие же белесые волосы, такое же исхудалое лицо, словно у малярика со стажем.

Добежав до парка Ила, я уже не сомневался, что он следит за мной.

При других обстоятельствах это, наверно, позабавило бы меня, но как раз сегодня преследование незнакомым журналистом (если это был журналист) было мне совсем некстати. Обогнув церковь, я пробежал через пешеходный мост на Нидарский мыс. У меня с самого начала был задуман этот маршрут, посыпанная гравием набережная здесь куда лучше для ступней, чем булыжник и асфальт по другую сторону реки, к тому же я сумел оторваться от водителя «тоёты». Если только за рекой меня не поджидал его приятель в белом «опеле», готовый продолжать слежку. Или он сам не бросил машину и не побежал за мной вдогонку. В коричневой тройке вместо тренировочного костюма такой любитель бега выглядел бы весьма потешно.

На подступах к Союзу студентов ощущение слежки оставило меня, и, свернув на аллею к югу от большого круглого здания, я не увидел ни коричневой «тоёты», ни белого «опеля». На подъеме к монументальному главному корпусу Высшего технического училища я ускорил темп и сделал хороший рывок через следующий мост. Достигнув Верхней аллеи, до того запыхался и пропотел, что никто не усмотрел бы нарочитости в моем решении передохнуть, после того как я сбавил темп у большого кирпичного коттеджа, где жил командующий военным округом.

Перед коттеджем стояли двое караульных. Подтянутые, гладко выбритые новобранцы, лица свободны как от щетины, так и от всякого выражения. С автоматами наготове — еще один признак того, что не все оставалось по-старому в Трондхейме после недавних событий.

Я остановился у фонарного столба и проделал несколько гимнастических упражнений. Столб выбрал не какой попало, а тот, что высился поближе к резным воротам перед домом директора Магне Муэна.

В десяти метрах от ворот, прямо на тротуаре, под запретительным знаком стоял синий «гольф». Машина — гражданская, но сидевший в непринужденной позе за рулем мужчина был в форме. Из чего следовало, что не только Бенте пришла в голову мысль, что террористический акт на самом деле мог быть направлен против директора Муэна, а не против американского министра. Другой причины, почему полиция установила пост около директорского жилища, я не видел.

Полицейский проводил меня взглядом, когда я пересекал улицу, и не спускал с меня глаз, пока я растирал мышцы, стоя на месте. Вероятно, его интерес к моей особе был вызван скорее тем обстоятельством, что я был единственным движущимся предметом в его поле зрения, нежели подозрением, что я могу представлять угрозу для охраняемого объекта. Если только он не относился к числу тех, кто в каждом человеке с более темной, чем у среднего норвежца, кожей видел потенциального террориста. В таком случае он постарался широким зевком закамуфлировать эту тенденцию.

Большой белый коттедж директора Магне Муэна был окружен еще большим садовым участком. Только что завершился капитальный ремонт, и не одно лишь качество голландской глазурованной черепицы свидетельствовало о процветании фирмы «Интер электроникс».

Двойной гараж находился в глубине сада, так что его ворота было плохо видно. Медленно шагая вдоль густой зеленой изгороди, я убедился, что человек, который проник в директорский гараж и поместил в бензобак «мерседеса» дистанционный взрыватель, мог не опасаться, что его заметит случайный ночной прохожий. От возможных свидетелей в соседних домах гараж заслоняли большие деревья.

Я сам не знал, что еще надеялся обнаружить, рассчитывал ли вообще на какое-нибудь открытие. Быть может, мне просто были нужны конкретные зрительные впечатления, чтобы подстегнуть мыслительный процесс, который начался, когда старший инспектор Ингер Сков так истово разъясняла, что для меня нет ничего хуже, чем пытаться играть в сыщика.

До той минуты я и не помышлял об этом.

Иное дело теперь.

Не люблю, когда указывают, что мне следует и чего не следует делать.

Полицейский проводил меня усталым взглядом, когда я пробежал мимо его машины и свернул на улицу Гюде. Дальше я пересек широкую улицу Эйдсволл и двинулся на подъем в сторону улицы Юнсванн. Добежав до нее, остановился на несколько секунд, привлеченный видом красного двухквартирного дома, где, как мне было известно, снимал комнату Ульф Халлдал, двадцатилетний шофер, ставший, наверно, самой невинной жертвой покушения на мосту Эльгсетер.

Я продолжал рыскать по дорогам южного пригорода без цели и смысла, словно бродячий пес, почуявший дичь и тут же потерявший след. Если поначалу я и знал, почему именно эти места выбрал для воскресного пробега, вместо того чтобы трусить по тропам пригородного леса, то сейчас причина была забыта. Видимо, добычу перехватил какой-нибудь прожорливый канюк. Или американский орел в японской «тоёте».

Чистый случай привел меня на улицу Тюхолт, неподалеку от места, отведенного под строительство радиоцентра. Возможно я вспомнил, что здесь живет сын директора «Интер электроникс» Бьёрн Муэн, но мне не приходило в голову, что через него я могу нащупать важную нить в запутанном клубке, который болтался у меня перед носом в последние дни. Не приходило, пока я не увидел Бьёрна выходящим из дома с набором горного снаряжения.

Тотчас именно он стал главной нитью.

Я остановился. То же сделал он, удивленно улыбаясь. За его спиной в дверях появилась девушка, которую мне доводилось видеть раньше в Клубе альпинистов. Ее звали Вероника Хансен, ей было что-то около тридцати лет. Последний раз мы встречались прошлым летом на сборах в долине Иннер, где Бьёрн Муэн был инструктором. Между ними были весьма теплые отношения; мне тогда представлялось, что это всего лишь один из многих мимолетных романов Бьёрна.

Надо же так ошибиться.

Вероника была небольшого роста, но крепко сложена. Подростком успешно занималась легкой атлетикой, не раз первенствовала на областных чемпионатах юниоров. Перейдя в следующий возрастной класс, в первом же году вышла на чемпионате Норвегии в финал забегов на восемьсот метров, но затем ее имя исчезло со страниц спортивной прессы. Возможно, предпочла продолжить образование; где-то я слышал, что она занималась в Высшем коммерческом училище.

Сейчас Вероника остановилась в ожидании, пока мы с Бьёрном Муэном пустились в обсуждение достоинств различных типов горного снаряжения. Ждала нетерпеливо, то и дело поглядывая на часы.

Бьёрн Муэн тоже заметно нервничал. В его голосе угадывалось скрытое напряжение. То ли он опасался, что невинная беседа вдруг может принять нежелательный характер, то ли сам искал повод вырулить в бурные воды. Ответ последовал довольно скоро.

— Я вижу, ты отвоевал себе место на первой полосе «Вердене ганг», — осторожно произнес он, когда стало очевидно, что начальный предмет нашего разговора исчерпан.

— Похоже на то, — ответил я, выжидая, что последует дальше.

— Там пишут, что ты подозреваешься в убийстве.

— С большим вопросительным знаком, — сказал я.

— Насколько я понял, речь идет о девушке, про которую мы с тобой говорили на днях? Разве ты был с ней знаком?

Что-то в его голосе родило у меня ощущение, что Бьёрн пытается заманить меня в ловушку. Провоцирует на высказывание, которое подтвердило бы посеянное газетой подозрение.

А может быть, я это просто вообразил, поддаваясь паранойе.

Вероника Хансен взяла у него снаряжение и направилась к гаражу, делая вид, что наш разговор ее не интересует.

— Я не был с ней знаком, — ответил я.

Бьёрна Муэна одолевало любопытство, однако он явно не знал, как продолжить разговор, не нарушая правил вежливой беседы. Но какой там этикет, когда речь идет об убийстве. И я пришел ему на помощь.

— Полиция подозревает меня в том, — сказал я, — что я раскроил череп одной деве по имени Марго Стрём. На прошлой неделе ее нашли в силосе у одной фермы на полуострове Фусен.

Бьёрн реагировал на мои слова так, словно я перевел разговор на погоду. Но затем выражение его лица вдруг изменилось.

— Это не та Марго Стрём, — серьезно произнес он, — что работала в «Интере» в прошлом году?

— Та самая, — ответил я.

— Черт возьми, — произнес он сдержанно.

И примолк, как будто мои слова заставили его задуматься. Видно было, что ему хочется узнать побольше, но он не знает, как действовать. Мой следующий ход вряд ли пришелся ему по нраву.

— Если ты не спешишь, — сказал я, бросив взгляд на нетерпеливо ожидающую девушку у гаража, — могу поделиться одной из моих теорий насчет убийства Марго. И Бенте, которую убили в ночь на пятницу.

Не дожидаясь ответа, я продолжал:

— В прошлом году на Марго Стрём положил глаз сын директора фирмы, где она одно время работала. Этот парень был отъявленный бабник, и вряд ли он собирался долго крутить с Марго. Вскоре он отделался от нее и решил, что все кончено. Но не учел строптивости этой самой Марго. И того обстоятельства, что она забеременела.

Я сделал паузу. Лицо Бьёрна Муэна ровным счетом ничего не выражало.

— Роль потенциального родителя отнюдь не улыбалась этому директорскому сыночку, — сказал я. — Мало того, что его отец преуспевающий коммерсант, он и сам совладелец процветающего предприятия, так что скандал ему совсем некстати. И он придумал хитрый способ решить проблему. В этой связи следует подчеркнуть, что сын директора фирмы занимается альпинизмом. И вот он приглашает Марго в небольшой поход в глухое селение на Фусене, куда можно попасть либо на катере, либо на вертолете, либо при помощи горного снаряжения. Здесь молодой человек приканчивает ее, прячет труп и бесследно исчезает тем же путем, каким прибыл, — по отвесной скале. Десять месяцев спустя труп находят, но убийца уверен, что никто его не заподозрит. Никому не известно, что он побывал в селении вместе с Марго, он постарался уничтожить все следы и чувствует себя в полной безопасности. Вплоть до того дня, когда его разыскивает какая-то незнакомая девушка и задает пренеприятные вопросы. Тут молодой совладелец фирмы понимает, что возникла еще одна проблема, которую надобно решить хитрым способом.

Теперь лицо Бьёрна Муэна отражало столько чувств, что я не поспевал в них разбираться. Одно было очевидно: он смотрел на меня разинув рот. Долго смотрел. Потом рассмеялся.

— Ты шутишь, — вымолвил он. — Ты в самом деле считаешь, что кто-то пришиб Марго Стрём только потому, что она забеременела? Господи! Нынче не девятнадцатый век. И вообще, моя репутация никак не пострадала бы от тяжбы по поводу отцовства.

— Точно, — ответил я. — Я шучу.

Бьёрн Муэн продолжал смеяться.

Но я бы не сказал, что он смеется от души. Тут впервые заговорила стоявшая у гаража Вероника Хансен.

— Бьёрн, — позвала она, — мы опоздаем на паром.

И сразу он заспешил. Смех сменился кривой ухмылкой. В четыре шага он очутился у дверей гаража. Наклонился над замком. Остановился. Хлопнул себя ладонью по лбу.

— А черт, чуть не забыл ключи от дачи!

Бегом промчался мимо меня к дому. Крикнул на ходу: «Пока!» И пропал. Лишь распахнутая дверь говорила о том, куда он делся. У Вероники Хансен было такое лицо, точно на глазах у нее искусный иллюзионист выполнил номер с исчезновением.

Я побежал дальше, чувствуя боль в мышцах ног. Слишком долго простоял на месте, не размяв их как следует.

Вечером я провел несколько часов над унылой серой мозаикой на обеденном столе, но ни один кусочек не хотел ложиться на место. Я не мог усмотреть ничего вразумительного в абстрактной сетке извилистых линий на овальной плоскости, глаза напрасно искали связь между ней и кусочками картона, которые я вертел пальцами, рассматривая то серую изнанку, то крохотные фрагменты среднеевропейского пейзажа, изображенного на коробке. Может быть, никакой связи и не было. Может быть, я уже исчерпал все варианты. Может быть, оставшиеся кусочки были от другой картинки, скрытой от моего взора потому, что я сторонился истины.

Или же я совсем заблудился в своих рассуждениях.

15

Внушительное здание акционерного общества «Интер электроникс» помещалось на улице Хокона VII в северном предместье, между фирмой, специализирующейся на электроарматуре, и складом лесоматериалов. Пышный фасад и роскошный интерьер красноречиво свидетельствовали о крутом экономическом подъеме «Интера» за последние три года. Причем начался этот подъем, когда через два года после окончания Высшей технической школы с оценками, слух о которых дошел аж до королевского двора, Бьёрн Муэн стал совладельцем семейного предприятия. Одно время директорский сын сочетал занятия в ВТШ с работой в независимом исследовательском центре, развивая тему своей дипломной работы на факультете электротехники. И еще до того, как он получил инженерный диплом, представители по меньшей мере пяти американских, французских и японских индустриальных концернов выходили на молодого гения, рассчитывая закупить его самого и его идеи. Вскоре после того, как была одобрена знаменитая дипломная работа, газета «Адрессеависен» в разделе «Экономическая жизнь» заявила, что проведенные за три с половиной месяца исследования дипломника превзойдут своим эффектом введение микропроцессора. Если даже в силу местного патриотизма эта оценка на три четверти была завышена, все равно неоспоримым остается факт, что результаты Бьёрна Муэна вызвали большой международный интерес. Через два года работы в исследовательском центре он с богатой коллекцией патентов и четырьмя сотрудниками высокого класса перешел в фирму отца. И в первый же год «Интер электроникс» из второстепенного поставщика комплектующих для норвежских предприятий, производящих ЭВМ, стала одной из ведущих фирм на европейском рынке.

Видимо, перед архитектором, коему было поручено проектировать новое здание «Интера», поставили задачу сотворить зримое выражение этого триумфа. И должно быть, сходными мотивами руководился начальник отдела кадров, когда нанимал тех, кто за стойкой напротив входной двери воплощал обращенное к внешнему миру человеческое лицо предприятия.

Природная элегантность и изысканный декор обеих женщин отменно дополняли роскошь архитектоники. И отвечал за оформление явно один и тот же дизайнер, ибо друг от друга их отличала только одна деталь: если у одной волосы были собраны в пучок на затылке, то у другой аккуратную головку обрамляла искусная прическа.

Я обратился к той, что с пучком. Она не так надменно посмотрела на меня, когда я вошел.

— Мне бы хотелось поговорить с Бьёрном Муэном, — сказал я, слегка отклоняясь от истины.

Оно посмотрела на меня так, словно я был норвежской лайкой на выставке афганских борзых.

— Вам назначено?

— В известном смысле, — ответил я. — Он просил меня как-нибудь заглянуть.

Опять же отклонение от истины. Может быть, она поняла, что я вру, а может, постаралась изобразить недоверие — и весьма преуспела в этом.

— Директор Муэн-младший, — произнесла она, делая ударение не каждом слоге, — в отъезде и вернется не раньше среды, во второй половине дня.

— Жаль, — вымолвил я, словно это было для меня совершенной новостью.

На полпути к выходу я повернулся, как бы что-то вспомнив, и снова подошел к стойке.

— Да, еще один вопрос. Кажется, у вас работает одна моя старая знакомая — Марго Стрём.

Между бровями гладкой маски возникли две меленькие некрасивые морщинки.

— Марго Стрём здесь больше не работает, — ответила женщина за стойкой. — И кроме того, она почила.

Слегка высокопарный слог вполне согласовался с внешностью этой особы. Я попытался изобразить смесь удивления и смиренной скорби.

— Вот как… Я и не знал. Печально. Ну-ну…

И сделал еще одну показную попытку уйти и снова прикинулся, будто мне вдруг пришла в голову одна мысль.

— У меня дома книга лежит, — сказал я. — Я взял почитать у Марго, но книга-то не ее, а кого-то еще, с кем она вместе работала. Ты не представляешь себе, кто бы это мог быть? Кто-то, с кем она близко общалась, когда работала здесь.

— Марго Стрём уволилась задолго до того, как фирма «Интер электроникс» переехала в это здание, — сказала женщина с пучком. — Я тогда здесь не служила.

На лице ее было написано: «К счастью». Как если бы работать в таком месте, как старое, пыльное заводское здание, где закладывал основы своего дела Магне Муэн, было ниже ее достоинства.

— Может быть, фру Вингсанд поможет вам, — добавила женщина с пучком.

Лицо ее малость смягчилось, словно она усмотрела нечто положительное в том, что я желаю вернуть книгу, одолженную у покойной. Возможно, сперва она усомнилась в том, что я отношусь с уважением к частной собственности.

Женщина без пучка волос, которую, как теперь выяснилось, звали фру Вингсанд, включала коммутатор, пока я разговаривал с ее коллегой. Вряд ли коммутатор мешал ей следить за нашей беседой, но все же мне пришлось повторить все сначала, прежде чем она перешла из слушающего в размышляющее состояние.

— Марго Стрём мало общалась с другими служащими фирмы, — произнесла она наконец. — Дело в том, что она недолго у нас проработала. И не здесь, а там, где мы помещались прежде.

По тому, как фру Вингсанд это сказала, было ясно, что, с ее точки зрения, Марго никак не отвечала бы требованиям новой обстановки.

— Я уверен, что она была с кем-то хорошо знакома, — настаивал я. — Это не мог быть шофер, который погиб при взрыве машины?

— Халлдал? Исключено.

По ее лицу я прочел: «Этот симпатичный молодой человек ни за что не стал бы связываться с такой ужасной особой».

— Но ведь какие-то знакомые были, — сказал я. Она помешкала, прежде чем ответить.

— Возможно. Не берусь утверждать, но не исключено, что фрекен Хансен ее знала. Она работает консультантом в финансовом отделе. Вероника Хансен. Но ее, к сожалению, сегодня здесь нет.

— Похоже на то, — согласился я. — Но может быть, она будет в среду, во второй половине дня?

«Нисколько не удивлюсь, если фрекен Хансен знает этого несимпатичного молодого человека», прочел я в глазах фру Вингсанд.

Пересекая стоянку автомашин, я встретил старшего инспектора Ингер Сков. Вряд ли она случайно вышла из белой «мазды» в ту самую минуту, когда я проходил мимо.

— Какое приятное совпадение, — сказал я.

— Сказано было тебе, чтобы не совал свой нос, — серьезно произнесла она.

— Но, дорогая, — ответил я елейным голосом, — я просто хотел поболтать с одним старым приятелем-альпинистом, Бьёрном Муэном. Да только он, к сожалению, куда-то уехал.

— Это не шутки, — сказала Ингер Сков. — О чем ты спрашивал там у них? Все равно я узнаю.

— О том, что сказал тебе. Спросил, могу ли я видеть Бьёрна Муэна. Потом я вспомнил, что дома у меня лежит книга, которую я когда-то взял почитать у Марго Стрём. Книга принадлежит кому-то из ее знакомых по работе в «Интере», фамилию не помню. И я спросил двух дам, что там сидят, может быть, они знают, кто бы это мог быть.

— Ну и как, знают?

— Нет. У Марго было мало друзей. В том числе и тогда, когда она работала в «Интере».

— Но что-то тебе подсказали?

— Да.

— И что же?

— Вероника Хансен. Консультант финансового отдела. Это с ней уехал Бьёрн Муэн. На дачу. Захватив горное снаряжение.

Моя осведомленность не удивила Ингер Сков.

— Нам позвонил заведующий автомастерской, — сообщила она. — Сказал, что какой-то подозрительный цветной мужчина слонялся там сегодня. Ты что-нибудь выяснил?

— Ничего. Сверх того, что кто угодно мог за несколько секунд повредить «мерседес» военных, если только в этот момент капот был открыт и никто не смотрел в ту сторону. Надо полагать, у тебя записаны фамилии всех, кто заходил в мастерскую седьмого мая? За исключением одного-двух неизвестных лиц?

Ингер Сков кивнула.

— Не суй свой нос, — повторила она. — Это тебе не игра в ковбоев — индейцев. Занимайся своими делами. Не то придется нам задержать тебя по подозрению в убийстве.

— Чтобы защитить меня или потому, что в самом деле подозреваете?

Ингер Сков пожала плечами.

— Может быть, эти твои поиски — всего лишь отвлекающий маневр. Может быть, и впрямь убийца — это ты. Может быть, ты вообразил, что полиция не станет подозревать человека, которому вздумалось изображать детектива-любителя. Который как будто сам заинтересован в раскрытии истины.

Она смолкла. Я подождал. Она продолжала молчать. Заговорила снова, когда я приготовился уходить.

— Кстати — как называется книга, которую ты хотел вернуть?

— «Дон Кихот», — ответил я не задумываясь.

Я ехал не торопясь на велосипеде в сторону центра. Из телефонной будки на Центральном телеграфе в третий раз за этот день попытался дозвониться по номеру, который, согласно списку абонентов, принадлежал «Эмнести интернешнл»: «Трондхеймское отд., вторн. 9—12, четв. после 18». В третий раз услышал десять длинных гудков и никакого ответа. Неудивительно, сегодня был понедельник и часы показывали три с минутами.

В магазине печати на Северной улице я купил четыре столичные газеты. После чего поднялся в кафе на втором этаже. Прошло больше часа, когда наконец появились двое, которых я выслеживал. Около десяти минут ожидания я потратил на просмотр газет, остальное время размышлял над сделанными за день записями.

Не очень вдохновляющее чтение.

Посещение фирменной мастерской «Мерседес» дало не более того, на что я рассчитывал. Я лично убедился в том, о чем писали все газеты, а именно, что даже в кишащем людьми цеху поразительно просто повредить систему зажигания автомашины таким способом, что специалисты далеко не сразу определят, почему мотор не заводится: достаточно воткнуть в ничем не примечательный зеленый провод обыкновенную булавку. Пустяковое дело для хладнокровного террориста. Случайный наблюдатель решил бы всего-навсего, что перед ним клиент, который заполняет ожидание, изучая 136-сильный мотор «мерседеса».

Но какую цель преследовала диверсия? Вроде бы ясно: вынудить замену автомашины для официального гостя. Однако где гарантия, что представительскую машину вооруженных сил заменят «мерседесом» директора Муэна? Между тем именно такая замена лежала в основе всей акции.

Что никак не вязалось с сложившимся у меня представлением о террористе или террористах. Почти всю первую половину дня я провел в Народной библиотеке, штудируя газеты за последнюю неделю, и перед моим внутренним взором постепенно возник образ профессионала, циничного террориста, тщательно обдумывающего каждую деталь.

Достаточно того, что он сумел исчезнуть, не оставив никаких следов, кроме обугленных фрагментов электронного взрывателя. Которые, в той мере, в какой они поддавались распознанию, могли быть свободно приобретены в большинстве стран мира. Никаких тебе клейм «Сделано в Ливии» или надписей, возвещающих, что данное изделие получило благословение аятоллы Хомейни во имя священной войны против всех неверных министров обороны. Ничего, что позволяло бы хоть как-то судить о личности террориста, сверх того что он разбирался в электронике.

Профессионал, предпочитающий осуществлять акции на безопасном расстоянии при помощи радиоволн. Никаких чемоданов с бомбами в гостиничном холле, что грозит опасностью разоблачения. Никаких автоматных очередей из проходящей автомашины — с риском, что какой-нибудь нервный солдат откроет ответный огонь.

Это была типичная сольная работа. Выполненная так, что террорист затем мог анонимно раствориться в гуще туристов, жаждущих лицезреть «норвежские фьорды, полуночное солнце и великолепный собор в Трондхейме». Может быть, в эту минуту он отдыхает в рыбачьем домике на Лофотенских островах или беспечно бродит по Рыбному рынку и Немецким пристаням в Бергене. А может быть, еще пребывает в Трондхейме под видом одного из сотен журналистов, наводнивших улицы города.

Конечно же, он основательно подготовился. Не только тщательно изучил программу визита американского министра, но и настолько вник в детали местной обстановки, что знал о связях генерал-майора Андреассена и директора Магне Муэна. Иначе не объяснить тот факт, что он сперва повредил представительскую машину военного ведомства, а потом проник в директорский гараж и установил смертоносный детонатор.

И все же его затея висела на волоске. Министру обороны Солсбери могли предложить любую другую из тысяч личных машин в Трондхейме, и тогда все приготовления оказались бы тщетными.

Профессионал не стал бы рисковать, что его жертва сядет не в ту машину.

Газеты сообщали, что уже четыре террористические организации взяли на себя ответственность за акцию в Трондхейме. Одна дотоле неизвестная латиноамериканская группа называла в качестве мотива вмешательство США в дела Никарагуа. Шиитская секта на Ближнем Востоке утверждала, что убийство Солсбери — продолжение бомбовой войны против американских солдат в Ливане. В Мюнхене появилось письмо одного из подразделений «Роте Арме Фраксьон», где РАФ, хотя не говорила прямо о своей причастности, предрекала эскалацию «вооруженной борьбы против натовского империализма». Четвертая организация, французская, именовавшая себя «Комитет справедливости свободолюбивых гуманистов за истребление военных паразитов», выступила в печати с перечислением злодеяний, совершенных Солсбери во время вьетнамской войны.

Джон Г. Солсбери родился в том самом году, когда всю западную экономику потряс тяжелейший кризис, что, впрочем, не слишком сильно отразилось на годах детства и юности наследника миллионного состояния. Двадцати семи лет от роду он возглавил текстильную империю, основы которой семейство заложило еще во времена рабства. Но до того он успел сделать стремительную военную карьеру в американских войсках в Корее. Начало политической карьере положил, став губернатором родного штата Алабама, а после президентских выборов 1968 года стал одним из военных советников Ричарда Никсона. После того как Уотергейтский скандал заставил Никсона уйти, Солсбери преспокойно вернулся в директорское кресло текстильного концерна. Американские средства массовой информации успели почти позабыть о нем, когда после многих лет отсутствия он вновь возник на политической арене, заняв важный пост министра обороны. И вот теперь он мертв. Убит латиноамериканским революционером, шиитским фанатиком, немецким террористом из интеллектуалов или французским гуманистом, борющимся за мир. Или еще кем-то.

Может быть, тот же человек убил стройную светловолосую сероглазую норвежскую девушку с дамским велосипедом и певучим северным диалектом. Если так — это его величайший грех.

Полиция предупредила меня, чтобы я не вздумал идти по следам Бенте. Тем не менее именно этим я занялся. Зная, что в последние дни своей жизни где-то она вышла на отпечаток, оставленный человеком с гораздо большим размером обуви, чем ее собственный. Возможно, я считал, что у меня больше шансов, чем у полиции, найти этот отпечаток. Возможно, меня угнетало чувство вины, поскольку я ведь мог спасти жизнь Бенте. Возможно, я увлекся игрой, как увлекаюсь хорошей шахматной задачей.

Не знаю. И тогда не знал.

Единственное, в чем я был уверен: в хаотической путанице разных нитей я не видел пока ни одной, ухватившись за которую мог быть уверен, что не запутаюсь еще больше.

В четверть пятого явились двое, которых я ждал. Одновременно я обратил внимание на человека, сидевшего за пятым столиком от меня, у окна. Это был журналист из «Чикаго трибюн». Все такой же похожий на киноартиста. На этот раз он сидел один, с газетой и чашкой кофе.

Я подумал: если теперь встать и направиться к выходу, он сложит газету и покинет кафе, не допив свой кофе?

Девушки заметили меня. Я ответил на их взгляды подкупающей улыбкой, отработанной за четыре года службы в гостинице. Этот прием подействовал. Они повесили свои куртки на свободные стулья у моего столика и пошли за кока-колой.

Американский журналист проводил их взглядом.

Или просто случайно повел глазами в ту сторону?

Девушек звали Туве и Мириам. Обе приехали в город из области, работали неполный день, учились в вечерней школе и состояли в том же шахматном клубе, что и я. Если не считать редкое для девушек активное занятие шахматами, ничто больше не отличало Туве и Мириам от стандарта их двадцатилетних сверстниц. Правда, вы тщетно стали бы выискивать у них черты, позволяющие уверенно причислить их к этому стандарту.

Мне не пришлось особенно стараться, чтобы перевести разговор на недавнее чудовищное убийство. Все вышло само собой. Обе были в четверг на вечеринке, которая оказалась последней в жизни Бенте. И сильно переживали случившееся.

В тот вечер отмечался двадцать четвертый день рождения их подруги, живущей в восточной части города. Бенте явилась в начале десятого. Весь вечер сидела, замкнувшись в себе и почти не разговаривая. Незадолго до полуночи ушла домой вместе с девушкой, которой было с ней по пути.

Итак, она пришла к подруге в десятом часу. С семи до без четверти восемь сидела в кафе Эриксена вместе с Педером. Оттуда до места, где жила подруга, идти около четверти часа. Чем занималась Бенте с восьми до девяти часов? Кроме того что позвонила мне? Почему на целый час опоздала на вечеринку?

А до четверти пятого мы сидели с ней в ресторане «Багатель». Что она делала потом до семи часов?

— Вы хорошо ее знали? — спросил я.

Они ответили, как и следовало ожидать, что знали настолько хорошо, насколько можно за год узнать одноклассницу. Стало быть, не очень…

Приехала в город прошлой осенью. Откуда именно — неизвестно. Про ее увлечения они мало что могли оказать. Были ли у нее друзья вне школы — не знали. Точно знали, что у нее не было возлюбленного. Она живо интересовалась другими людьми, но свою душу не очень-то открывала.

— Она состояла в «Эмнести интернешнл»?

Этого они не знали. Зато слышали, что она очень интересовалась событиями в Южной Африке. Возможно, это было как-то связано с «Эмнести», но точно сказать нельзя.

Мы обсудили случившееся. Спокойно, никак не касаясь моей возможной роли в том, что произошло. Обе девушки читали газеты, это было заметно, но ничто не позволяло сделать вывод, что им страшно сидеть за одним столиком с жестоким убийцей. Это умерило мои тенденции к паранойе.

На какое-то время я вовсе расслабился.

Мы говорили о покушении на мосту Эльгсетер, о взрыве, который занес Трондхейм в сферы международной политики. Несколько секунд волны всемирной истории бушевали в столь мирном прежде городке на окраине Европы и схлынули, оставив три трупа и нескольких раненых. Однако Туве и Мириам более чудовищным представлялось то, что какой-то мужчина влез через окно в комнату молодой девушки и убил ее. Они не видели ничего абсурдного в том, что это происшествие трогает их больше, чем взрыв на мосту. Я тоже.

Три дня мне казалось, что мир пребывает в неведении о жестоком убийстве ни в чем не повинной девушки, казалось, что жизнь идет обычной колеей, безразличная к тому, что порхающую бабочку пронзили острые когти хищника. Теперь я видел два живых свидетельства того, что дело обстоит не так уж скверно.

Они вспоминали Бенте с грустью в голосе. Было сказано не так уж много. Мелькали какие-то разрозненные человеческие черточки. Кусочки грубо оборванной жизни. И я поймал себя на том, что теперь Бенте интересует меня больше, чем в те немногие дни, когда я видел ее живой.

Туве и Мириам ушли, оставив меня в глубоком раздумье над возросшим числом запутанных нитей. Я собрал газеты и направился к выходу. Сидевший за пятым столиком от меня корреспондент «Чикаго трибюн» допил кофе, сложил свою газету и встал. Но, катя на велосипеде в сторону своего косогора, я его больше не увидел. Не заметил также ни коричневых «тоёт», ни белых «опелей».

Около восьми вечера наконец-то отозвался телефон «Эмнести». Трубку взяла женщина. Подтвердила, что она представляет эту организацию в Трондхейме. Я объяснил, что меня интересует, стараясь не очень блефовать. Поколебавшись, она решила, что мое желание связаться с группой, в которую входила Бенте, продиктовано честными намерениями, и назвала фамилии трех человек.

Одного из них я знал. Ханс Рейтан.

Это он когда-то познакомил меня с Марго Стрём.

Трондхейм — маленький город.

16

Журналист из «Чикаго Трибюн» взял ключ от 201-го номера. Взгляд карих глаз из-под косматых бровей не давал повода думать, что он и его товарищи по завтраку в «Ройял гарден» особо интересовались мной последние несколько дней. Он смотрел на меня как на неодушевленный предмет, как на автомат с банками кока-колы.

Может быть, меня впрямь одолевала паранойя?

У игрального автомата «Космические интервенты» в углу, как и все предыдущие вечера, стоял корреспондент «Дагбладет». Сегодня машина особенно жадно глотала монеты. Может быть, потому, что чудовища из космоса занимали газетчика меньше, чем беседа двух постояльцев, сидевших на диване. По лицу его было видно, что он улавливает лишь отдельные слова.

Ингер Сков и Аксель Брехейм разговаривали вполголоса. Время от времени они поглядывали в мою сторону, из чего я заключил, что часть их беседы касается меня.

Слава Богу, эти взгляды, а стало быть и упоминание моего имени, становились все реже.

Ингер Сков поднялась наверх вскоре после того, как прошел к себе журналист из «Чикаго Трибюн». Аксель Брехейм остался. Лицо его выражало глубокое раздумье. Корреспондент «Дагбладет» мог теперь всецело сосредоточиться на видеоигре, однако не воспользовался этой возможностью. Интервенты раз за разом сокрушали его оборону, и он снова и снова рассеянно совал монеты в щель, как если бы убивал время в бесплодном ожидании.

Аксель Брехейм подошел к стойке. Купил две бутылки пива. Вернулся на диван. Корреспондент проводил его безнадежным взглядом. Наконец махнул рукой на судьбы земной цивилизации и подошел ко мне. Наклонился и доверительно произнес:

— Слышь, как ты насчет заработать сотню-другую?

Я извлек самую профессиональную из моего набора улыбок.

— Чем могу быть полезен?

— Тебе, конечно, известно, — сказал он, — что мы прилично платим за важные сведения.

Я продолжал улыбаться.

— Честно говоря, — добавил он, — мне не совсем ясна твоя роль в этой мешанине кровавых преступлений. С одной стороны, у тебя вроде бы хорошие отношения с полицейским ведомством, с другой стороны, тебя вызывали на допрос. Притом в качестве подозреваемого.

Я напустил на себя таинственность.

— Тебя устроит самый громкий в стране аншлаг на первой полосе в завтрашнем номере? — произнес я с серьезным видом. — «Только в „Дагбладет“: ПРИЗНАНИЕ УБИЙЦЫ!» За такое стоит выложить не одну тысячу, верно?

У него загорелись глаза. Он выпятил подбородок. Пальцы на стойке зашевелились.

— Конечно, — сказал он. — Еще бы. Разумеется. Что за вопрос.

Он тяжело дышал. Лицо порозовело. Язык плохо слушался.

— Сколько тысяч? — спросил я.

Он развел руками.

— Д-д-двадцать? Т-т-т-тридцать? Конечно, я д-д-должен…

— Конечно, ты должен сперва связаться с редактором, — спокойно произнес я. — Само собой. Можешь сказать ему, что я запросил пятьдесят. За эксклюзивное право публикации в «Дагбладет».

Вряд ли он стал бы возражать, запроси я в четыре раза больше.

— И еще пятьдесят тысяч, — добавил я, — за обещание не предлагать «Вердерю ганг» аншлаг: «КАК Я НАДУЛ „ДАГБЛАДЕТ“».

Корреспондент окаменел.

Подошел Аксель Брехейм за очередными двумя бутылками. Вернулся на диван и снова принял задумчивую позу.

— Ха-ха, — сухо усмехнулся газетчик, когда мы остались вдвоем.

Видно было, что у него руки чешутся влепить мне.

— А если говорить серьезно? — спросил он.

— Я вполне серьезен, — ответил я, стараясь выглядеть соответственно.

— Мне кое-что известно о тебе, — сказал он. — Уж очень многих ты знаешь, как живых, так и мертвых, замешанных в эти три дела об убийствах, над которыми полиция ломает голову последнюю неделю.

— Из чего следует, что я убийца и террорист.

— Нам обоим ясно, — продолжал он, — что число случайных совпадений подозрительно велико. Взять хотя бы тот факт, что Марго Стрём работала в «Интер электроникс». Назови это журналистским чутьем или еще как-нибудь, но я совершенно уверен, что покушение на Солсбери и убийства этих двух девушек связаны между собой.

— И связующее звено — я.

— Не вижу, чтобы у тебя были причины убивать американского министра обороны, — возразил газетчик. — Думаю, однако, что тебе кое-что известно сверх того, о чем нам сообщила полиция. Хотя бы потому что ты был знаком с двумя жертвами и явно поддерживаешь хорошие отношения с некоторыми следователями. И к тому же сам занимаешься поисками.

— Что я ел сегодня на обед? Тебе это тоже известно?

— Если ты располагаешь сведениями, которые позволяют связать между собой все три дела… — сказал он, словно не заметил моей иронии.

— И если я не прочь подзаработать, — подхватил я.

Корреспондент «Дагбладет» кивнул.

— Сколько ты платишь за такие сведения? — спросил я.

— Зависит от их важности.

— Допустим, я предложу тебе готовую версию, связывающую вместе все три дела?

— Сперва надо знать, насколько она убедительна.

— Рискнешь двумя сотнями?

Он поразмыслил. Потом достал из бумажника две сотенные бумажки и положил на стойку между нами.

— Слушай версию, — сказал я. — Когда Марго в прошлом году работала в «Интер электроникс», ей случайно попали в руки чертежи системы управления ракетами «воздух-земля», которая сулит огромное богатство обоим Муэнам. Возможно, тебе неизвестно, что эта девчонка кое-что смыслила в коммерции. Она тотчас смекнула, что на этом можно заработать, и связалась с советским посольством. Однако ЦРУ ликвидировало ее раньше, чем она успела передать чертежи. Между тем у КГБ был агент в нашем министерстве обороны, а именно помощник министра, политический бройлер Томас Эгген. Предполагалось, что он использует намеченное программой посещение «Интер электроникс», чтобы добыть для Советского Союза заветные чертежи. Но в КГБ не знали, что на самом деле он двойной агент. Когда обнаружили это, оставалось только убрать его. Так что акция в прошлый вторник была направлена против Томаса Эггена, а не против американского министра. Каким-то образом Бенте проведала об этом — и поплатилась жизнью.

Газетчик смотрел на меня разинув рот. Я забрал сотенные бумажки и сунул в карман.

— Чем еще могу быть полезен? — спросил я.

Он буркнул что-то, в чем я предпочел не разбираться, и рванул вверх по лестнице. Из угла, где сидел Аксель Брехейм, послышались аплодисменты.

— Захвати две бутылки, — сказал он, — и подсаживайся.

— Тебе понравилась моя версия? — ухмыльнулся я. Он изобразил подобие улыбки.

— У тебя богатое воображение.

— Ну, а ты, — спросил я, — допускаешь, что эти три дела связаны между собой?

— Хотел бы я знать, — сказал Аксель Брехейм, вернув своему лицу грустное выражение, — кто убил Бенте: убийца Марго или террорист, который устроил покушение на Солсбери.

— А ты как считаешь?

Он хмуро поглядел на меня.

— Ты симпатичный парень. Но это еще не значит, что тебе дозволено выуживать сведения у государственного служащего.

Карие собачьи глаза созерцали пустую бутылку, которую он держал в руке. По Королевской улице промчалась полицейская машина с включенными сиренами. Аксель Брехейм отставил бутылку и взял одну из двух полных, что я принес. Долго рассматривал ее, словно борясь с сильнейшим отвращением, прежде чем поднести ко рту.

— А черт его знает, — сказал он наконец и поднял глаза на меня. — Коллега Сков говорила мне, что ты ведешь самостоятельное расследование. В таком случае у тебя, надо думать, столько же оснований делать выводы, сколько у меня, если не больше. Потому что я ровным счетом ничего не знаю. Ине могу узнать. Вроде бы мне поручено расследовать дело об убийстве, но хоть бы одного человека выделили в помощь! Словно жизнь этой девчонки в силосе — ничто перед жизнью американского министра. Или как будто они делают все, чтобы я случайно не выяснил истину.

— У меня тут одна мысль появилась, — сказал я. — Какие следы пребывания Марго могли остаться в городе? Этот таинственный тип, который сказал хозяйке, что квартира освобождается, и постарался увезти все ее имущество, — насколько основательно он поработал? Вряд ли он мог выкрасть ее карточки в регистрационном бюро и налоговом управлении. Что еще?.. Может, у нее был счет в банке? Подписка на газеты, журналы? Может, был абонентский ящик?

Аксель Брехейм поскреб щетинистый подбородок.

— Ты уж лучше не суйся, — сказал он. — Расследовать убийство — опасно для любителей. Не успеешь оглянуться, как тебя найдут с разбитым черепом или с кинжалом в груди. Если только, — добавил он, — не ты тот убийца. Ребята в лаборатории утверждают, что ты вполне мог быть отцом ребенка Марго Стрём.

Он поднял бутылку.

— Будь здоров!

17

— Ну да, — ответил мужчина в оранжевом комбинезоне, — стоял тут белый «мерседес». В прошлый вторник. Когда мы остановились передохнуть. Как всегда. Полюбоваться видом, так сказать. Белый «мерседес», точно. Хорошо помню. Турист. Рассматривал Нидарский собор в большой бинокль. Когда мы подъехали, сел в машину и укатил. У него еще висели декоративные игральные кости над приборной доской. Красные. У моего брата такие же. Двинул вниз по улице Фритьофа Нанссна в сторону Нагорной. Как раз перед тем, как на мосту рвануло. Немецкие номера.

— Полиция разыскивает белый «мерседес» с немецкими номерами, — заметил один из его товарищей.

— В самом деле? Может, следует сообщить. Я об этом не знал.

Он повернулся ко мне:

— Ты из полиции?

Я покачал головой. Тяжелой от недосыпа. Придя с дежурства, я отвел себе на сон всего два с половиной часа. Теперь снова направлялся в город. Уже приготовился выполнить обычный ритуал у Кругозора, когда заметил мусоровоз. И мне вдруг пришло в голову, что, наверное, он стоял тут ровно неделю назад. Я сразу подкатил к нему, и случилось чудо из чудес: мне посчастливилось напасть на человека с чуть ли не фотографической памятью.

— А кто ты, собственно, такой? — спросил он угрожающим тоном.

Глаза недоверчиво изучали меня. Его товарищи подошли поближе и обступили меня сзади плотным полукругом.

Лишь после того как я подробно объяснил, почему так интересуюсь белым «мерседесом», мне позволили сесть на велосипед и ехать дальше. Был момент, когда мне казалось, что они предпочли бы забросить меня в кузов своей машины и отвезти прямиком в полицейское управление.

На Нагорной улице внизу меня обогнала коричневая с металлическим отливом «тоёта».

Ханс Рейтан оказался коротышом лет тридцати — сорока. Сквозь круглые очки в металлической оправе смотрели глаза, окруженные добродушными морщинками, остальную часть лица закрывала густая ухоженная поросль. В светло-коричневом пиджаке почти под цвет шевелюре и бороде он мог сойти за представителя того поколения, которое было причастно к расцвету радикализма в университетской среде и впоследствии заняло последние свободные должности для гуманитариев, прежде чем экономические ножницы урезали все бюджеты. Рейтан поздновато включился в конкурс и не попал на штатную должность, однако сумел получить на три года стипендию для работы в области кино. Я застал его в университетской столовой, под конец затянувшегося обеденного перерыва.

— Нет, — молвил он сквозь зубы, поднося горящую спичку к трубке, набитой табаком, — хорошо знать ее я не мог. Бенте держалась особняком. К тому же она была всего лишь неполных два месяца в моей группе. По-настоящему я ничего о ней не знаю. Но, — добавил он, раскурив трубку, — несколько дней назад я видел ее здесь в столовой. По-моему, это было в четверг. Она разговаривала…

Он встал. Заглянул в отсек для некурящих.

— Она разговаривала вон с той темноволосой девушкой в зеленой куртке.

Темноволосая тоже не могла похвастаться близким знакомством с Бенте, но сообщила, что та разыскивала одного общего знакомого, Турвалда Брюна.

Я тоже знал Турвалда Брюна. Видел его накануне. Когда он, как и я, сидел в Народной библиотеке, изучая папку с вырезками.

Поистине Трондхейм маленький город.

Сидя на велосипеде и направляясь в центр, спиной к университету, я вдруг сообразил, что надо было спросить Ханса Рейтена о его отношениях с Марго.

Но разворачиваться и катить обратно было лень.

Больше двух тысяч мужчин и женщин собрались на улице Хокона VII между спортивным комплексом Ладе и внушительным зданием Кооперативного союза. Точно в 19.00 был дан старт десятикилометровому пробегу, равного которому по числу участников не бывает в трондхеймском регионе. Пробегу, получившему название в честь датско-норвежского морского героя Турденшолда.

Я включил свой наручный секундомер. Полчище любителей трусцы и спортсменов медленно пришло в движение. Первые две сотни метров я бежал не торопясь, пока не появились просветы, позволяющие развить привычный мне ровный темп. Передо мной бежал легконогий мальчуган лет двенадцати в красном спортивном костюме. Я рассчитывал уложиться в тридцать восемь минут с хвостиком и на отметке два километра убедился, что выдерживаю график. Мальчуган в красном по-прежнему опережал меня на четыре-пять метров.

В начале четвертого километра трассы мы вновь очутились на улице Хокона VII и во второй раз миновали длинный пышный фасад «Интер электроникс». В кучке зрителей я рассмотрел Бьёрна Муэна. Возможно, он стоял там с самого начала, но в первый раз я его не заметил. Бьёрн не видел меня, он подбадривал криками кого-то, кто бежал сзади. Я оглянулся через плечо. Раз, потом другой.

В семи-восьми метрах от меня, в форме спортклуба «Отважный», бежала Вероника Хансен. Погасшая спортивная звезда. Консультант финансового отдела. Альпинистка. Возлюбленная младшего директора «Интер электроникс». Возможно, подруга убитой Марго Стрём.

Она бежала легко.

Сразу за ней, в майке с надписью «Нью-Йоркский марафон», так же легко бежал спортивного вида мужчина лет сорока. Когда я видел его в последний раз, на нем был серый костюм и он сидел за рулем белого «опеля». В новом облачении он больше прежнего напоминал киногероя.

В четырех-пяти метрах впереди меня все еще качалась красная спина двенадцатилетнего бегуна.

Отметка пять километров помещалась в одной из самых низких точек трассы, среди коттеджей у залива Фагерхейм. Отсюда начинался крутой затяжной подъем к гимназии Рингве.

Я слегка сбавил темп.

Сзади послышались приближающиеся шаги. Кто-то шел на обгон. Это была она. Вероника. Я снова прибавил темп, так что мы бежали с одинаковой скоростью.

— Кого я вижу. Знакомое лицо, — сказал я.

Она повернула голову. Узнала меня. Но не улыбнулась. И не ответила.

— Хотел бы спросить, — сказал я, — одну вещь. Марго Стрём. Ты ее знала?

Я говорил отрывисто. Как это бывает, когда пытаешься разговаривать, поднимаясь бегом в гору.

— Она работала, — продолжал я. — На коммутаторе. В «Интере». Весной. В прошлом году.

На этот раз Вероника ответила. Односложно.

— Да.

— Хорошо знала?

— Достаточно.

— Она тебе нравилась?

— Нет.

— У нее был кто-нибудь? Мужчина? Постоянный?

— Возможно.

— Ты его знала?

— Возможно.

— Бьёрн Муэн?

Она молча пробежала десять — пятнадцать метров. Только холодно глянула на меня. Мы приближались к гимназии наверху бугра. Когда Вероника заговорила вновь, слова звучали в такт ударам кроссовок об асфальт, как будто она неверными ударениями хотела подчеркнуть свою неприязнь ко мне.

— Ты свинья, — сказала она. — Я знаю, что ты думаешь. Знаю твою «версию». По-твоему, Бьёрн жил с Марго. По-твоему, он ловелас. Готовый кому попало заделать ребенка. А потом прикончить девчонку, чтобы избежать скандала. Ты псих. Марго клеилась ко всем, у кого что-то болталось между ног. Это верно. Верхом ее желаний было выгодно выйти замуж. Согласна. Но между Бьёрном и ней ничего не было. Он даже толком не знал, кто она. Он жил со мной. Постоянно.

Мальчуган в красном теперь опережал нас на пятнадцать — двадцать метров. Вероника побежала быстрее, сокращая разрыв. Пришлось и мне напрячься, чтобы не отставать. Я должен был поспевать за ней, потому что мне вдруг представился один вариант, который раньше не приходил в голову.

— Но если все же, — сказал я. — Чисто теоретически. Представить себе, что у них был роман. Который начался еще до вашей с ним связи. И теперь она тебе мешала. Чисто теоретически. Если Марго рассказала тебе, хорошей знакомой, что ждет ребенка от Бьёрна Муэна. И надеется стать директорской супругой. Могла бы ты… чисто теоретически… убить ее? Чтобы избавиться от соперницы?

Подъем сменился спуском в сторону Крестового залива. Позади осталось шесть километров. У последних двух отметок я не сверялся с часами, а потому не знал, выдерживаю ли график.

Вероника сбавила темп. Я тоже.

Мы почти остановились, когда она ударила.

Сильно.

Локоть, воткнувшийся мне под ложечку, заставил меня сложиться, подобно Библии после воскресной проповеди. Когда погасли искры перед глазами, я различил ее спину далеко впереди. Вероника как раз обгоняла мальчугана в красном. Я ринулся вдогонку, но она убежала от меня на подъеме от залива к усадьбе Ладе. Возле музея Рингве я почти сравнялся с мальчуганом, однако на крутом косогоре перед строениями старой усадьбы, занятыми под Музей истории музыки, он тоже скрылся вдали. На самом верху, у восьмикилометровой отметки, я остановился, и меня вырвало.

Последние две тысячи метров я бежал, словно на свинцовых ногах сквозь желе.

В итоге я показал время сорок минут двадцать две секунды. На минуту с лишним хуже прошлогоднего личного рекорда.

В четверть первого в холл гостиницы «Турденшолд» вошел Аксель Брехейм. Он выглядел на редкость трезвым, но, когда наклонился над стойкой с видом заговорщика, острый запах от его одежды сказал мне, что большую часть вечера он явно провел в ресторане «Трубадур».

— Ты был прав, — тихо произнес он, убедившись, что, кроме нас, в холле никого нет. — У Марго Стрём был счет в сберегательном банке. У тебя есть пиво в холодильнике?

Он получил свои две бутылки по двадцать четыре кроны каждая. Я получил полсотенную бумажку и сел вместе с ним на диван в углу. Старший инспектор достал из внутреннего кармана пиджака выписку, взятую в банке.

— Вот, — сказал он. — Январь. Никаких вкладов. Она была без работы. Семь выдач. Мелкие суммы. Сальдо в конце месяца меньше четырехсот крон.

Он водил пальцем по колонкам цифр.

— Февраль. Поступает на два месяца в «Интер электроникс». По направлению с биржи труда. Видимо, жалованье не переводили на ее счет, потому что оба взноса разные по величине и даты случайные. Как если бы ей прислали перевод на дом, и потом она брала деньги по частям. То же в марте. Никаких выдач. Апрель — шесть выдач, ни одного вклада. Она опять безработная, старается поменьше тратить.

Аксель Брехейм одним глотком опустошил почти всю первую бутылку, прежде чем продолжил торжествующим тоном:

— И вот — май. Пятого мая.

Он показал пальцем. Я прочел: «ВКЛАД 05.05 20 000.00». Я прочел еще раз. Двадцать тысяч, ноль-ноль.

— Она внесла их сама, — сказал Брехейм. — Наличными. Двадцать тысяч. В июне снимала небольшие суммы. А теперь смотри июль.

Он показал на нижнюю строчку. «ВКЛАД 03.07 19 400.00».

— Она получила еще двадцать тысяч, — заключил я. — От кого-то. И оставила себе шестьсот, а остальные положила на книжку.

Я откинулся на кожимитовую спинку дивана.

— Но кому, — сказал я, — кому и зачем понадобилось за два месяца выплатить Марго сорок тысяч крон?

— Это самое, — ответил Аксель Брехейм, — я и собираюсь выяснить.

Однако, глядя на его лицо, я сказал бы, что он не очень-то верит в успех.

18

В среду шестнадцатого мая я проснулся в четыре часа дня с ноющими мышцами ног и болью под ложечкой. Шесть часов спустя уснул под наркозом в губернской больнице. За эти часы я успел совершить ряд дурацких поступков.

Первой глупостью было то, что, подкрепившись бутербродами, я решил навестить квартиру, которую снимала Бенте на улице Фрама. Женщине, открывшей мне входную дверь двухквартирного дома, было далеко за сорок. Синее платье украшал рисунок из черешен и яблок. Лицо коричневее, чем руки; вокруг глаз — светлые пятнышки, след от очков, которые защищали от горного солнца. Волосы золотистые с темной полоской у корней. Последний раз перед тем я видел ее на носилках перед машиной «скорой помощи», и тогда мутные глаза невидяще смотрели мимо меня, напоминая взгляд извлеченного из воды окуня. Сейчас они воззрились на меня с испугом и недоверием.

— Мы дружили с Бенте, — сообщил я, указывая кивком на дверь, за которой жила покойная.

Прежде чем вызвать хозяйку звонком, я потрогал ручку двери и убедился, что она, увы, заперта.

— Незадолго до смерти она взяла у меня почитать несколько книг, — продолжал я. — Мне бы получить их обратно.

Хозяйка посмотрела на меня так, как обычно смотрят незнакомые люди, слыша мой чистейший местный говор. Похоже было, что этот факт не прибавил ей доверия ко мне.

— Извините, — сказал я, протягивая руку. — Кажется, я забыл представиться. Антонио Стен.

Женщина отступила на шаг, глядя на мою пятерню так, словно ей показали фотоснимок из голодной Эфиопии.

— Все упаковано, — сообщила она, не сводя глаз с моей руки, которая теперь болталась у правого бедра. — Уложено в картонные коробки. Все ее имущество. Один родственник должен заехать и забрать его в пятницу. Там полный беспорядок. Уложено кое-как.

— У меня есть время поискать, — сказал я и шагнул к заветной двери.

В притолоку была воткнута кнопка. От полоски бумаги, сообщавшей фамилию жилички, остался только маленький клочок.

Как ни странно, хозяйка отперла дверь. Я вошел в комнату площадью три на четыре метра. Женщина осталась стоять на пороге. Пахло хозяйственным мылом. На зеленом газоне за окном котенок гонялся за бабочкой-капустницей. Шторы были сняты. У окна стоял простой обеденный стол и стул на трубчатом каркасе. У левой стены — деревянная кровать, крытая коричневым лаком; матрас убран. У правой стены стоял пустой гардероб. Остальную площадь занимали пустые книжные полки. Рядом с дверью висело зеркало. Посреди комнаты не полу громоздились большие картонные коробки. Все, что могло бы поведать о недавно жившем здесь человеке, покинуло свои места и легло в эти коробки. Все, свидетельствовавшее о том, что недавно в этой комнате расстался с жизнью человек, было смыто. Уничтожены следы, оставленные как живым, так и мертвым.

Я открыл наудачу одну коробку. Она была набита одеждой. Сверху лежала белая блузка. Я не видел Бенте в белой блузке. Что было на ней, когда я видел ее последний раз? Серый свитер? Нет. Что-то синее. Или коричневое. Я попытался представить себе ее в белой блузке, но увидел только два печальных серых глаза. В том, как она смотрела на меня, было что-то необычное. Как будто Бенте раз и навсегда преодолела былую боязнь смотреть людям в глаза. Ее глаза словно впивались в меня, не желая отпускать, силясь проникнуть в самую глубь моей ожесточившейся души. И в то же время говорили: добро пожаловать, перед тобой открытая дверь в тайники за скрытным обличьем, угадай только верный пароль.

И я понял, что мне ее недостает.

Женщина за моей спиной прокашлялась.

Я все так же стоял над открытой коробкой. Глядя на белую блузку. И не зная, что я ищу.

В третьей коробке лежали книги. В основном художественная литература. Тут Бенте явно была всеядна. От Юна Мишлета до Жана-Поля Сартра. Все книги, которые я открывал наудачу, были ею подписаны. В самом низу лежал Энциклопедический словарь. С закладкой в виде листка из настольного календаря. На листке дата — второе марта. И никаких пометок. Какая статья ее интересовала? «Канада»? Или та, что внизу страницы: «Каналетто, прозвище двух итал. художников — Антонио Каналя (1697–1768) и его племянника Бернардо Беллотто (1720–1780)»?

Ну конечно. Бывший наш постоялец. Карло Бернардо Каналетто Виванте. Торговец контрабандным оружием, переселившийся из гостиницы «Турденшолд» в шведскую тюрьму. Я успел забыть про него.

Других закладок в этом томе не было. В остальных книгах тоже ничего такого, что вызвало бы какие-то ассоциации с насильственной смертью владелицы, если не считать изрядного числа детективных романов. Я открыл еще одну коробку. Снова книги. Художественная литература и учебники. В следующей коробке оказалось более разнообразное содержимое. Главное место занимали три зеленых пластиковых футляра и толстая пачка различных журналов. Название верхнего — «Латинская Америка сегодня».

Я оглянулся на дверь. Никого. Хозяйка ушла.

Я быстро извлек из коробки зеленые футляры. Ярлык на первом гласил «Эмнести», на двух других — «Африка». Я просмотрел содержимое всех трех. В одном обнаружил папку с газетными вырезками о норвежских контактах с режимом апартеида в Южной Африке. Вырезки были разложены по темам, на самой толстой пачке надпись: «Торговля». Здесь на одной из наиболее давних вырезок я увидел портрет улыбающегося директора Магне Муэна, лет на пятнадцать моложе, чем когда я видел его последний раз. В статье шла речь о контракте на поставку радиоаппаратуры для рыболовного флота ЮАР. Пятнадцать лет назад… Значит, вырезки собирала не Бенте. В правом верхнем углу папки я обнаружил имя и фамилию Турвалда Брюна.

Остальной материал в этой коробке свидетельствовал, что владелец его интересовался также политикой, в основном борьбой за права человека в разных частях света.

В следующем картонном ящике лежали под одеждой две коробки из-под обуви. Одна была заполнена предметами, какие обычно валяются на письменных столах: карандаши, ручки, ластики, ножницы, бумага, настольный календарь, машинка для сшивания бумаг, арифмометр, скрепки. Во второй я увидел пять пачек писем и открыток, скрепленных круглыми резинками.

Не в моих правилах читать чужие письма. Все же на сей раз я сделал бы это, если б успел. Может быть, уважение к честной жизни покойницы заставило меня все же начать с настольного календаря. Сразу бросилась в глаза запись на листке за 10 мая. Номер телефона. 93 65 00/299. Записан в последний день жизни Бенте. Этот номер был мне знаком.

Кто-то хлопнул наружной дверью.

Шаги по меньшей мере двух человек направлялись к комнате бывшей квартирантки.

При всем желании я не успел бы навести порядок, чтобы комната выглядела, как до моего прихода. Но я попытался. Неудивительно, что старший инспектор Морюд застал Антонио Стена в несколько взбудораженном состоянии.

Будь окно открыто, я выпрыгнул бы на газон к резвящемуся котенку. Теперь же я был, словно бабочка, прижат к стеклянной стене, которую не видел, но очень далее осязал.

Морюд посмотрел на меня, точно я был собачьим калом на цветочной клумбе. Я проштрафился, что не помешало ему веселиться.

— И что же господин Стен изволит здесь искать? — спросил он.

— Она одолжила у меня две книги, ответил я. — Незадолго до смерти.

— Какие именно?

— Андре Бринка. На английском языке.

— Найдите.

Он указал рукой на гору картонных коробок. Мне понадобилось несколько секунд, чтобы достать книги, которые я успел приметить раньше. Слишком мало времени, чтобы это выглядело правдоподобно, да я все равно понимал, что бой проигран. Морюд взял из моих рук добычу и посмотрел на титульные листы. Показал мне надписи: фамилия Бенте и число, когда книги были куплены.

— Что ты искал на самом деле? — спросил Морюд.

— Не знаю, — ответил я.

— Нашел?

— Нет.

Сидя на заднем сиденье полицейской машины, едущей в центр, я думал о номере телефона. Коммутатор Студенческого городка. Добавочный — Турвалда Брюна.

— Дурак ты, Антонио Стен, — сказал Морюд. — Либо ты сам убийца, хотя лишь последний идиот сунется туда, где совершено преступление, зная, что все соседи слышали про таинственного черномазого, которого задержали вскоре после того, как был найден труп. Либо недоумок, воображающий, что какой-то узколобый любитель способен вести расследование эффективнее, чем сотня сотрудников уголовного розыска. Прямо не знаю, что о тебе думать. И в каком из этих двух качеств ты лучше выглядишь. Одно несомненно: ты глуп как пробка.

Он сел за свой письменный стол. Кроме нас, в комнате никого не было. Тот же кабинет, где меня допрашивали пять дней назад. Тогда в нем находились еще трое.

Мне недоставало Акселя Брехейма.

В голове вертелся номер телефона, по которому я пять раз безуспешно пытался дозвониться, номер, который Бенте записала на календаре в день своей смерти.

Каждое мое движение отзывалось болью под ложечкой.

Вводя меня в кабинет, Морюд проникновенно читал мораль, возмущаясь поведением этого тупоголового любителя, безмозглого дилетанта, которому вздумалось конкурировать со специалистом. Теперь вдруг оборвал тираду.

— У тебя что-то болит? — спросил он с оттенком сочувствия в голосе.

Я потер мышцы живота.

— Ага. Работаю по совместительству подвесной грушей.

Он посмотрел на меня с таким интересам, что я добавил:

— Одна дева. Ей не понравилась моя рожа. Особенно пасть.

— Кто именно?

— Вероника Хансен. Возлюбленная Бьёрна Муэна. Морюд издал протяжный свист, продувая воздух в просвет между передними зубами. Звук был примерно такой же, как при звонке телефона серой модели 1967 года, и не менее противный. Недаром я поместил этот аппарат у себя в подвале, где оборудовал маленькую мастерскую.

— По правде говоря, — сказал Морюд, — надо бы тебя арестовать за попытку уничтожить доказательства, но, пожалуй, лучше нам с тобой не торопясь хорошенько побеседовать.

И мы побеседовали.

Я рассказал почти обо всем, что случилось со мной после предыдущего визита в этот кабинет. Разговор с Педером в кафе. Пробежка в воскресенье утром и встреча с голубками, которые собирались ехать на Фусен. Посещение автомастерской и Народной библиотеки. Знакомство с двумя дежурными дамами в «Интер электроникс» — с пучком волос и без пучка. Разговор с двумя соученицами Бенте. Столкновение с Вероникой во время кросса. Еще я рассказал про мусорщика с почти фотографической памятью.

В этом месте Морюд присвистнул еще раз.

Я опустил то, что сообщил мне Аксель Брехейм о сбережениях Марго. Если Морюд уже осведомлен, нет смысла обременять его мозг повторением фактов. Если же Брехейм почему-либо предпочитает о чем-то умалчивать — это внутренние дела полиции. Мне хотелось, чтобы у Акселя Брехейма было побольше козырей. Если кому-то из их ведомства суждено решить загадку, пусть счастливцем будет он.

Я также ничего не сказал про американских журналистов и про частое мельканье белых «опелей» и коричневых «тоёт». Меня всегда преследовало опасение, что кому-нибудь вздумается приписать мне шизофрению или паранойю и запереть в психбольницу.

Имя Турвалда Брюна тоже не было упомянуто. А назови я его, возможно, события последующих полутора суток развернулись бы совсем иначе.

Вечером, в половине девятого, дома у себя, я сидел в самом глубоком кресле и таращился в пустоту. На столике рядом лежала книжица «Как делать мормышки», но я не мог заставить себя открыть ее. На полу валялась вчерашняя «Дагбладет» с шахматной задачей, на решение которой ушло тридцать секунд, как только я сообразил, что все дело в цугцванге. Я побывал в подвале, однако вид незаконченной модели фрегата «Мария-Лючия» не возродил во мне былую энергию. Просмотр одного из альбомов с марками дал повод малость поразмыслить над тем, сколь нелепо собирать клочки бумаги, наклеенные в верхнем правом углу конверта, когда подлинный интерес представляет только его содержимое.

Я взял трубку аппарата модели 1924 года. Набрал 93 65 00.

— Студенческий городок слушает.

— Добавочный 299.

— Минутку.

Чудо из чудес. Я дождался ответа.

— Два девять девять.

— Могу я поговорить с Турвалдом Брюном?

— Сожалею, он на заседании Координационного совета.

— Координационного совета?

— Совета по делам Южной Африки.

— Если не ошибаюсь, этот совет помещается на Епископской улице, 8?

— Правильно. Они там заседают.

— Заседают? Вечером накануне национального праздника?

— У них какой-то важный вопрос. Что-то срочное.

— Когда Турвалд вернется?

— Поздно. Что-нибудь передать?

— Нет.

Я положил трубку. Съездить в город? Заглянуть на Епископскую улицу, 8? Я посмотрел на часы. Девять. Через два часа мне заступать на дежурство. В раздумье я подошел к обеденному столу, обозрел серую мозаику с замысловатым узором. Перевернул наудачу четыре-пять неиспользованных кусочков. Красочные фрагменты среднеевропейского пейзажа. Два кусочка подошли друг к другу. Я перевернул еще один. И еще. Седьмой подошел к первым двум. За несколько минут я сложил больше двадцати кусочков. Увидел пришвартованную к каменной пристани лодку. Частицу подлинной жизни, какой ее запечатлела линза фотоаппарата. В самом деле что-то среднеевропейское. По мере того как первые фрагменты обрастали новыми деталями, соединяющие их завитушки растворялись в общей картине, это были уже не просто кусочки картона, сложенные вместе руками человека, угадывающего взаимосвязь. Что же считать истиной: представшее моим глазам изображение лодки на французском озере или скрытый под ним узор?

Четверть десятого.

Я разобрал изображение лодки, перевернул кусочки обратной стороной кверху, отложил в сторону, надел трусы, футболку и кроссовки, запер за собой наружную дверь и побежал, вдыхая теплый майский вечерний воздух.

Легкой трусцой спустился по улице Оскара Вистинга. На улице Фритьофа Нансена повернул налево и прибавил темп. На подъеме к Хаммерсборгу обнаружил, что не один я решил размяться в этот вечер. Оглянувшись через плечо, увидел, что источник эха моих шагов — атлетически сложенный мужчина метрах в сорока позади меня. Расстояние было слишком велико, чтобы в слабом вечернем свете различить лицо, но вроде бы белую футболку украшала эмблема Нью-Йоркского марафона.

Когда я пересек Сверресборгскую аллею и свернул на улицу Советника Хаммера, белая футболка повторила мой маневр. Случайно? За этим бегуном показался еще один. Стало быть, не только мы двое выбрали эту трассу.

Я пробежал мимо Тейсенского пруда, оставил позади последние коттеджи и очутился на старой лесной дороге. Предполагаемый участник Нью-Йоркского марафона держал тот же темп, что и я. Третий бегун немного отстал.

Поравнявшись с прудом Баки, я побежал быстрее. Остальные двое последовали моему примеру. Белая футболка словно светилась в сумерках; казалось, меня преследует прыгающий торс без ног, головы и рук.

Вспомнилась одна давняя ситуация вроде этой. Тогда бегун впереди меня прибавил темп — возможно, он отрабатывал скорость, — и, преследуя его, я завелся. Хорошенько нажал и стал шаг за шагом сокращать просвет. Соперник заметил это и тоже завелся. Началась борьба. Проверка характера. Она продолжалась километр за километром. Сначала я рывком вырвался вперед метров на пятьдесят, но он поднажал и вынудил меня бежать еще быстрее, чтобы не отстать. Оба понимали, что скоро нашим силам придет конец, мы выдохнемся и сойдем с дистанции. Вопрос заключался лишь в том, кто первый не выдержит.

Сейчас было то же самое. Но не совсем. У нашего состязания был какой-то нехороший привкус.

Покинув старую дорогу, я свернул на тропу, ведущую в гущу леса. Позади остались серые силуэты домов, теперь меня окружали только деревья.

За моей спиной по-прежнему звучали глухие удары подошв по гравию, но ритм изменился, и они уже не казались эхом моих шагов.

Далеко впереди промелькнули автомобильные фары. Я приближался к следующей дороге. Пересечь ее, нырнуть в лесную темень, рискуя споткнуться о корни, попробовать на узких тропах отделаться от преследователя или преследователей? Или попытаться остановить какую-нибудь машину и убедить озадаченного, недоверчивого водителя, что я не псих, но мне кажется, что за мной гонятся международные террористы, которые бегали Нью-Йоркский марафон?

Выбежав на широкую дорогу, я на мгновение замешкался, потом повернул направо. Побежал вверх, в сторону лыжной базы и Грокаллена.

Белая футболка появилась сзади, когда я отмерил первые сорок метров. Следом за ней из леса вынырнул серый спортивный костюм. Судя по всему, эти двое тоже нацелились на лыжную базу.

Каждый мой вдох отдавался слабой болью в мышцах живота, но в ногах ничто не напоминало о вчерашнем кроссе. Организм был хорошо тренирован, и пока что я нормально переносил нагрузку. Я бежал чуть быстрее, чем когда в воскресенье утром готовился одолеть десять километров за тридцать восемь минут с хвостиком. Если еще прибавить здесь на горке — выдержу?

Я изменил ритм. Организм отозвался положительно. Добежав до автомобильной стоянки ниже болот у Фьельсетер, я оглянулся. Белый торс еще больше отстал. По неровным движениям бегуна было видно, что он бежит на пределе.

По всему телу, от ступней до корней волос, разлилось ощущение торжества. Моя взяла. Кто бы он ни был. Ливийский террорист. Американский журналист. Или обыкновенный любитель бега из местных. Я доконал его. Как доконал соперника, с которым тогда затеял состязание. Еще несколько секунд, и он встанет.

На вершине пригорка я потерял его из виду. Когда повернул на юг, в сторону Лиана, из-за поворота за моей спиной появилась человеческая фигура. Серый тренировочный костюм, и никаких белых футболок.

По ровной местности я бежал легко, без натуги, точно вырвался на свободу. Возможно, я ушел от смерти. А может, просто вывел из игры переоценившего свои силы бегуна. Неважно.

Шаги за спиной приближались, хотя я не сбавил темп. Я оглянулся. Все тот же серый. Надо же, как он тепло одет. На голове капюшон. Посостязаться и с ним? Однако вскоре до меня дошло, что речь идет не о каком-то заурядном любителе бега.

Только что он был сзади — и вот уже обогнал меня. Около минуты я еще видел впереди медленно удаляющуюся спину легконогого призрака. Свободно облегающий тело спортивный костюм и сумеречное освещение не позволяли определить возраст и пол. Одно было ясно: этот бегун — очень сильный стайер. Серое пятно все больше удалялось, и наконец я остался один.

Дорога спускалась в лощину, по направлению к дачному поселку.

Я вдыхал ароматы весенней ночи. Бежалось легко.

Я наслаждался чувством безопасности.

Внезапно перед глазами вспыхнул ослепительно белый свет. Который тут же сменился полным мраком.

Холодные остатки придорожного сугроба привели меня в чувство, когда я ударился о них лицом. Зернистый снег прошелся наждаком по коже. Скользя по низкому скату, я навалился на правое плечо и перевернулся на спину. Тупой нож распорол мое тело, когда левое плечо уперлось во что-то рыхлое и леденящее.

Царила полная тишина. Ни шума ветра. Ни журчания ручья. Ничего.

Оглох я, что ли?

Я осторожно пошевелил руками. И тотчас понял, что меня оглушила острая боль в левом плече.

Через здоровое плечо медленно перевернулся на живот. Опираясь на правую руку, медленно встал на колени. Так же медленно выпрямился. Почти.

Второй выстрел я услышал.

Но на этот раз пуля пролетела мимо. Совсем близко. Честное слово, кожа лба ощутила легкое дуновение. Возможно, меня спасло то, что в эту самую секунду ноги подкосились и я повалился на спину, зарываясь пронизанным жгучей болью плечом в благословенный холод снега.

Последней моей мыслью было: ни одному сильному стайеру не придет в голову теплым майским вечером бегать в лесу в плотном адидасовском костюме. Если только это не понадобилось ему для маскировки.

19

Очнуться после наркоза — счастье, какого никому не пожелаю, даже моим немногим врагам. Но в это утро нашего национального праздника был человек, которому я пожелал бы не только эту муку, но кое-что еще похуже.

За часы или секунды, прежде чем я открыл глаза, на грани между сном и явью все встало на свои места. Сквозь тающую мглу отчетливо проступала картина событий последних полутора недель, какой она мне представлялась до сих пор. В минуту прозрения, посещающего человека, когда он пребывает в полусне, меня вдруг осенило, что я вижу искаженное изображение реальности, преподнесенное нам неизвестным живописцем. Художник этот писал сочными, широкими мазками, не жалея кровавых красок для иллюзии, чтобы никто не рассмотрел, что кроется под лаком. Мне стало ясно, что необходимо перевернуть картину. И на серой обратной стороне проступил хитрый узор, который соединял маленькие кусочки, показывая, как творилась иллюзия.

Убийца обрел лицо и имя.

Я проснулся. Одно мое плечо куда-то исчезло. Осталась лишь тупая боль.

Где-то далеко плохонький школьный духовой оркестр играл американский военный марш по случаю Дня норвежской конституции.

Морюд обернулся на мой стон.

Он стоял у окна, глядя на улицу, теперь же подошел к больничной кровати, на которой я лежал. Весь его вид говорил: «Что тебе было сказано?» — но рот выдал только вопросительное:

— Ну?

Понимай, как хочешь.

— Что произошло? — спросил я.

— Как раз об этом я хотел тебя спросить, — ответил Морюд.

Он сел на стул возле кровати.

— Итак, что произошло?

Я стал вспоминать, напрягая память. Сосредоточился. Постепенно перед внутренним взором возникла картина долгого забега, и я вдруг ощутил, что всю ночь в мышцах ног свободно разгуливала молочная кислота.

Люди, доставившие меня в больницу, не подумали о том, что резко обрывать такого рода тренировку вредно, мышцы надо хорошенько растереть.

— Я бегал, — произнес я наконец. — В пригородном лесу. Следом за мной бежал Джеймс Стюарт. Он участвовал в Нью-Йоркском марафоне.

— Джеймс Стюарт? Киноактер?

— Журналист. Он следил за мной все последние дни. Я уже принял его за террориста. Наверно, зря.

Морюд ухмыльнулся.

— Скажи спасибо этому «Джеймсу Стюарту» за то, что ты жив, — сказал он. — Это он нашел тебя в канаве около Лиана. Ты истекал кровью. Вчера вечером врач извлек из твоего плеча девятимиллиметровую пулю. Но стрелял в тебя не «Стюарт», это точно.

— Знаю, — отозвался я. — Стрелявший был одет в серый адидасовский костюм, и он способен пробежать десятикилометровку меньше чем за тридцать минут. А кто тот, что нашел меня?

— Во всяком случае, не террорист, — ответил Морюд. — И не журналист. Он из ЦРУ. Американский разведчик. Их сейчас в городе хоть отбавляй. Расследование акции против министра обороны крупнейшей в мире военной державы — не такое дело, чтобы всецело доверить его первым попавшимся полицейским в такой маленькой стране, как наша. Они думали, что ты причастен. Эти парни готовы в каждом — извини — черномазом видеть террориста. Потому и следили за тобой. Как ни парадоксально, это спасло тебя.

Он наклонился ко мне.

— Ты рассмотрел этого человека в сером спортивном костюме? Его можно опознать?

— Нет, — сказал я. — Когда серая фигура обгоняла меня, нельзя было даже понять — мужчина это или женщина.

Я не солгал. Накануне вечером я не распознал человека в сером. Но теперь мне все было ясно.

Как ни странно, я сумел добиться, чтобы меня выписали. Возможно, пожилой врач посчитал, что грех лишать меня радости отпраздновать День конституции. Но скорее всего, помогла нехватка коек в больнице. С какой стати человек с легким пулевым ранением в плечо должен занимать хорошую койку, к тому же в отдельной палате.

Полицейскому, который охранял меня, было всего лет двадцать с небольшим. В те редкие случаи, когда он что-то произносил, я успел определить, что он родом из области Мёрэ. Когда этот парень ухитрился немедленно вручить мне всю требуемую одежду, хранившуюся в моем собственном гардеробе, я решил, что он по совместительству работает фокусником. Поразмыслив, я понял, что просто Морюд распорядился обыскать мое жилище в поисках неизвестно чего.

Я сказал охраннику, что хотел бы посмотреть на праздничную демонстрацию. Он поверил. В бежевом «ВОЛЬВО» без каких-либо надписей мы поехали в центр. Около театра на Принцевой улице застряли в скоплении машин с детьми, которые в сей торжественный день собираются в отдельную колонну. Молодой страж отвел душу бранью. Мы стояли у самого тротуара справа. Сзади нас подпирали другие машины. Впереди стоял синий «гольф». Сбоку — набитый малышней «рено».

Незаметно для полицейского я потихоньку отстегнул привязной ремень. Так же незаметно взялся за ручку дверцы. Лишь после того как она захлопнулась за мной, до него дошло, что случилось.

Выйти налево он не мог из-за «рено». Направо тоже сразу не выбраться. К тому же пришлось бы бросить машину в гуще других автомобилей.

Его колебания, а не моя тренированность помогли мне улизнуть. Ноги словно налились свинцом. На одиннадцатом шагу икры прихватила судорога. Мышцы бедер пронизала боль. Постепенно она распространилась по всему телу и, дойдя до раненого плеча, дала понять, что действие обезболивающего средства подходит к концу.

Я свернул в переулок Даниеля за гостиницей «Трондхейм». Дальше толпы людей между двумя универсамами не позволяли бежать. Чему мое тело было только радо.

На Главной площади я медленно протиснулся сквозь скопление празднично одетых горожан с флажками и красно-бело-синими бантиками. Моего стража не было видно. То ли он потерял след, то ли предпочел не бросать машину. Он мог по радио предупредить своих коллег на Главной площади, чтобы высматривали темнокожего мужчину с рукой на перевязи. На всякий случай я делал петлю при виде форменной одежды.

Очутившись перед телефоном-автоматом за газетным киоском на Северной улице, я вдруг сообразил, что в карманах костюма, которым меня снабдил полицейский, нет ни гроша.

Мне удалось отыскать в толпе знакомого и взять у него в долг шесть однокроновых монет и сотенную бумажку. Возвратясь к телефону-автомату, я набрал 93 65 00. Автоответчик сообщил, что сегодня коммутатор Студенческого городка не работает. Набрав другой номер, я услышал живой человеческий голос.

Я одолел пешком три-четыре километра до Студенческого городка. Подумывал о том, чтобы взять такси, но вспомнил, что в городской диспетчерской установлены новые компьютеры, которые в несколько секунд могут передать на экраны дежурных машин приметы разыскиваемых лиц.

То, что теперь было мной задумано, я предпочитал осуществить без вмешательства Морюда.

Дверь отворил Турвалд Брюн. У него был усталый вид. Далеко не редкость для студентов утром 17 мая, но что-то сказало мне, что темные круги под глазами — не след ночной гулянки. Одно время мы с ним часто общались, и тогда Турвалд был убежденным трезвенником.

Наверно, я выглядел еще хуже него, в полном соответствии с моим самочувствием, потому что он взял меня под здоровую руку и помог дойти до квадратного стола на кухне.

Турвалд Брюн тотчас понял, зачем я пришел.

Кристина Дюэ жила на втором этаже четырехквартирного дома недалеко от училища Стринда. Фаянсовую плитку около звонка украшали изящные буквы.

Она ждала меня, должно быть, сидела наготове все три часа после моего телефонного звонка. Одета во все то же сочетание черного и розового, в каком я видел ее в кафе Эриксена много лет назад, после страшного взрыва на прошлой неделе, стоившего жизни троим. Прошло всего девять дней, но девяти дней более чем достаточно, чтобы переменить все ваше бытие. По одной легенде, мир был сотворен за семь дней.

Я сразу понял, что дружба с двадцатилетним Ульфом Халлдалом была краеугольным камнем в жизни Кристины Дюэ. Теперь этот камень исчез.

Она расправила пальцами волосы всех оттенков, от желтого до багрового.

— Пошли? — сказала Кристина.

Я кивнул. Она захлопнула за собой дверь, и вместе мы спустились по лестнице навстречу прекрасному майскому дню. Шагая вниз по пологим склонам, не произнесли ни слова.

Перед красным двухквартирным домом на улице Юнсванн остановились. Кристина достала из кармана черной кожаной куртки связку ключей. Три ключа на кольце с рекламой торгового центра.

— Это он мне дал, — тихо сказала она. — Своего рода гарантия. Он верил, что все будет в порядке, пока я в любое время могу прийти и убедиться, что он не переходит границ дозволенного.

Кристина отперла дверь. На лестнице царила полутьма. По пути на второй этаж нам никто не встретился. На случай нечаянных встреч мы условились, что Кристина якобы идет за книгой, которую у нее брал Ульф Халлдал. Но дом словно вымер. Все ушли на праздник.

На втором этаже было четыре дверных звонка; рядом с каждым — клочок картона с фамилией квартиранта. На одном из них значилось: «Ульф Халлдал». Кристина отперла, не нажимая на звонок.

Мы вошли в длинный коридор. Справа — гардероб. В прихожую выходило шесть дверей, одну из них украшала пластмассовая фигурка мальчика, писающего в горшок.

Кристина остановилась перед второй дверью слева. Отперла третьим ключом.

Во второй раз за эти сутки я стоял в комнате умершего человека. Но только это объединяло жилища двух убитых молодых людей. Накануне меня окружали голые стены, пахло мылом, комната была хорошо проветрена, и за большими окнами светило солнце. Здесь же было темно и глухо; постельное белье, шторы, мебель и стены пропитаны запахом сотен выкуренных пачек дешевых сигарет. И если квартира Бенте была очищена от всех следов ее проживания, то эта комната выглядела в точности такой, какой ее оставил Ульф Халлдал в день своей смерти.

Кристина села на неубранный диван. Она побледнела. С потухшими глазами провела рукой по смятой подушке.

Я медленно повернулся на триста шестьдесят градусов. Когда-то и я снимал такую каморку. Девять квадратных метров. На такой площади взрослому человеку надлежит разместить все, чем он пожелает украсить свое существование. Развивать свои интересы. Предаваться любви. Одним словом — жить.

У Ульфа Халлдала было два главных увлечения. Автомобили и музыка. О первом говорили подробная схема конструкции «мерседеса» и плакат с рекламой «Формулы 1». Стереосистема, наборпластинок, красочные плакаты и гитара в углу свидетельствовали, что живший тут некогда человек немалую часть своих доходов тратил на музыку.

Я сел за маленький письменный стол. На нем царил удививший меня порядок. Зато в верхнем из двух ящиков — полный хаос. Сквозь груду письменных принадлежностей, квитанций, щеток для чистки пластинок и проводов я докопался до самого дна. Наиболее интересной из моих находок оказалась памятная книжка за прошлый год. Я полистал ее. В этой книжке Ульф Халлдал записывал свои задания. Писал по-детски большими буквами:

22.30 — ЗАБРАТЬ М. М. В ВЯРНЕСЕ.

13.20 — ОТВЕЗТИ М. М. НА ВЕРХНЮЮ АЛЛЕЮ.

02.00 — ЗАБРАТЬ М, М. НА УЛИЦЕ СВЕРРЕ, 1.

Я открыл листок за 15 июля, пятница.

Большие буквы сообщали, что всю эту неделю Ульф Халлдал был в отпуске. В воскресенье он записал:

18.00 — ЗАБРАТЬ М. М. В ОФЬОРДЕ. ЧЕРТ!

Я вернул книжку на место и выдвинул второй ящик. Сверху лежал деловой конверт стандартного формата, какие продаются тысячами. На машинке написано: «УЛЬФ ХАЛЛДАЛ». Конверт был небрежно вскрыт нетерпеливыми руками. Осторожно пощупав его, я обнаружил, что внутри лежит пачка каких-то бумаг.

Я передал конверт Кристине. Она сунула пальцы внутрь и извлекла тысячные ассигнации. Пересчитала их. Ровно десять. Вопросительно посмотрела на меня.

Я объяснил ей, почему рассчитывал найти нечто в этом роде.

У меня заведено никогда не посещать два раза подряд одно и то же кафе или тот же ресторан. Обычно я чередую их так, что между визитами проходит не меньше четырех-пяти недель. Поэтому второе за шесть дней посещение «Трубадура» было серьезным нарушением распорядка.

У этого ресторана своя особая атмосфера. В том смысле, что, даже когда он только что открылся и все помещения провентилированы, ты единственный посетитель и сидишь за столиком ровно столько, сколько требуется, чтобы выпить чашечку кофе, все равно, придя домой, необходимо раздеться и развесить одежду для выветривания.

Среди постоянных клиентов выделяются две группы. Первую составляет авангард культурного общества: студенты Академии художеств и профессиональные художники, музыканты и полупрофессиональные исполнители во всех жанрах, от симфонической музыки до рока, писатели и журналисты, наконец, артисты Тренделагского театра. Вторую группу объединяет интерес к не столь изысканной норвежской форме культуры — потребления спиртного. Общее для обеих групп то, что «Трубадур» привлекает их довольно редкой особенностью: здесь можно занимать место за столиком, ограничиваясь потреблением жидких калорий.

Семнадцатого мая, после официальных мероприятий, характер ресторанной жизни изменяется. На несколько часов все предприятия общественного питания занимают родители в сопровождении своих отпрысков. Это относится и к «Трубе». Когда я вошел в ресторан, эта волна уже шла на убыль, и мне удалось захватить отдельный столик.

Не одна чашка теплого кофе была мной опустошена, когда наконец появился Аксель Брехейм. Не будь я в курсе дела, мог бы принять его за одного из тех постоянных посетителей, которые предпочитают комбинацию портвейна с пивом.

Он увидел меня. Жестом руки я пригласил его к своему столику. Он нехотя повиновался.

— Садись, — сказал я. — Сегодня вечером мы схватим убийцу.

20

Замок в гаражной двери, протравленной коричневой морилкой, не доставил мне больших хлопот. Через три-четыре минуты ручка повернулась — можно входить. Я выпрямился и спрятал в карман маленькую связку отмычек. Наконец-то пригодилось старое хобби.

Аксель Брехейм, стоявший на страже у дороги, тихонько свистнул. Тут же и я услышал звук автомобильного мотора и увидел свет фар в конце улицы. Несколько быстрых шагов, и для проезжающего водителя мы были всего лишь силуэтами двух запоздалых прохожих, которые остановились поболтать друг с другом.

Машина исчезла, и вновь ни одной живой души, кроме нас. Улица пуста. Ни одно окно не светится. Взяв Брехейма за руку я подвел его к гаражу. Потянул на себя дверь. Она послушно отворилась, но скрип пружины под потолком был для моих ушей все равно что грохот товарного поезда на мосту через Ниду.

Мы юркнули внутрь, и дверь скользнула на место. Сквозь маленькое окошко, обращенное к соседнему участку, падал в тесное помещение слабый свет уличного фонаря. Этого было достаточно, чтобы мы ясно различили контуры большого белого автомобиля перед нами.

Аксель Брехейм включил карманный фонарик. Маленький конус света остановился на эмблеме фирмы «Мерседес» над замком багажника. Внизу слева я различил три цифры и букву 190 Е. Брехейм осветил номерной знак между широкими фарами. Машина была зарегистрирована в Трондхейме. Присев на корточки, я провел пальцами вдоль края железной пластины, но не нащупал никаких остатков липкой ленты или иных признаков, позволяющих заключить, что какое-то время этот «мерседес» был снабжен фальшивым мюнхенским номерным знаком.

Мы медленно прошли вдоль машины, каждый со своей стороны. Брехейм посветил на сиденья, обтянутые велюром цвета слоновой кости. Луч фонарика остановился на висящих над приборным щитком сувенирных игральных костях. В окружении слоновой кости резал глаза их ярко-красный цвет.

— Глупо с его стороны, — тихо произнес Аксель Брехейм, — не избавиться от такой броской штуковины.

Конус света ударил мне в лицо.

— Похоже, ты был прав, — сказал старший инспектор.

— Это ты был прав, — возразил я, прикрывая глаза здоровой рукой. — Вспомни твои слова вечером в день покушения. «Может быть, этот террорист и Марго Стрём убил», — сказал ты тогда.

— В самом деле?

Он посветил на стены. Обычный гаражный интерьер.

— Но можно ли это доказать? — задумчиво произнес Аксель Брехейм.

— Ты уж постарайся, — сказал я. — Этого убийцу задерживать тебе, и никому другому.

Пружины под потолком скрипнули, и дверь с грохотом распахнулась.

Мы повернулись одновременно, словно пара в синхронном плавании. Аксель Брехейм — у левой, я — у правой стороны «мерседеса». Прямо перед собой, в ореоле света от ближайшего уличного фонаря, мы увидели силуэт человека. И в руках у него — нечто очень похожее на двустволку.

— Брось фонарик, — сказал Бьёрн Муэн.

Аксель Брехейм повиновался.

— Не делай глупостей, Муэн, — сказал он спокойно, с какой-то грустинкой в голосе.

— Глупостей? — холодно отозвался Бьёрн Муэн. — Что может быть глупее, чем взлом чужого гаража? Я всего-навсего застиг врасплох двух угонщиков.

Аксель Брехейм осторожно шагнул вперед. Двустволка качнулась в его сторону.

— Я старший инспектор уголовного розыска, — сказал Аксель Брехейм.

— Не двигайся, Брехейм, — отчеканил Бьёрн Муэн. — Может быть, я узнал тебя, может быть, нет. Там будет видно. Так что не двигайся.

— Зря ты не выбросил эти сувенирные кости, — сказал я. — Один из мусорщиков приметил твою машину на Кругозоре.

Двустволка нацелилась мне в живот, в то самое место, куда двумя днями раньше пришелся удар женским локтем. Все-таки лучше, чем заряд дроби.

— Положи ружье, — сказал Аксель Брехейм. — Только хуже будет.

Он успел сделать еще два шага, теперь стоял возле заднего бампера. Бьёрн Муэн снова направил двустволку на него. Держа ее так, что при выстреле снесло бы голову Брехейму.

— У тебя ноль шансов, — настаивал Аксель Брехейм. — Убийство полицейского только усугубит твою вину.

— Я не вижу никаких полицейских, — ответил Бьёрн Муэн. — Вижу двух воров, застигнутых на месте преступления. Двух негодяев, которые сразу набросились на меня. В Норвегии есть закон о самообороне.

Аксель Брехейм замер на месте. Кажется, даже моргнуть не решался. Я сказал:

— Ты ловкий парень, Бьёрн, да только не совсем. Забыл про счет Марго в Сбербанке и про десять тысяч, полученных Ульфом Халлдалом за молчание. Десять новеньких бумажек, Бьёрн, с последовательной нумерацией. Уверен, в банке знают, когда они были выпущены, из какой кассы выплачены, знают, что ты получил эти деньги в прошлый понедельник.

Он несколько раз вздрогнул, пока я говорил. Но взгляд и двустволка по-прежнему были направлены на Акселя Брехейма, который явно приготовился сделать выпад, как только ружье повернется в другую сторону. Однако Бьёрн Муэн видел это не хуже меня.

Он не нажал на курок.

Возможно, его самоуверенность была напускной. Возможно, ему еще можно было заговорить зубы. Я продолжал:

— Покушение — твой самый ловкий ход. Тут ты всех провел. Весь мир посчитал, что акция была направлена против министра Джона Солсбери. Казалось, иначе и быть не могло. Половина террористов на этом шарике бросилась присваивать себе честь такого подвига. Первым звонил ты сам, я верно угадал? «Представитель латиноамериканской террористической организации „Венсеремос“». На беду для тебя, сотрудник «Адрессеависен» записал твой голос на пленку. Анализ записи позволит опознать тебя, как ни старался ты изобразить иностранца.

Кажется, ружье качнулось? Против света я не мог различить выражение его лица. Но дыхание, похоже, участилось?

— Тебе понадобилось убрать Ульфа Халлдала, — сказал я. — Но ты хотел сделать это так, чтобы никому не пришло в голову, что акция направлена против него. Пусть думают, что Ульфу просто не повезло случайно оказаться за рулем этой машины, как и помощник министра Эгген случайно оказался ее пассажиром. Так у тебя было задумано, и все попались на твою удочку. Почти все. Кроме Бенте. Возможно, она не до конца разобралась в твоих хитросплетениях, этого мы никогда не узнаем, но все же была слишком близка к истине, чтобы ты мог оставить ее в живых. В первый раз ты увидел ее сразу после взрыва, когда мы столкнулись велосипедами возле машины, в которой ты сидел. Возможно, ты уже тогда испугался, что мы догадались, почему ты поспешил уехать, не оказав нам помощь. Возможно, боялся, что я узнал тебя. Но по-настоящему тебя страх одолел на другой день, когда Бенте затеяла свой розыск. Ты решил выследить эту незнакомку, но уже без машины. Единственной зацепкой было то, что ты видел ее вместе со мной, и ты не мог рисковать, что я узнаю твой белый «мерседес» и заподозрю неладное. Вот почему ты сказал, что твоя машина в мастерской, когда мы встретилась на Нагорной улице. Ты солгал, верно? И это легко установить.

Сам удивляясь своему спокойствию, я продолжал:

— Напрасно ты убил Бенте. В этом не было никакого смысла. К тому времени ты уже проиграл. И ты не мог выиграть. Рано или поздно кто-нибудь понял бы, что взрыв «мерседеса» и повреждение машины военного ведомства — не случайное совпадение. Ни один профессиональный террорист не стал бы строить свои планы в расчете на то, что для замены используют совершенно определенную машину. Ни один профессионал — зато так мог поступить башковитый человек, который наперед знал, что произойдет, когда генерал-майору Андреассену доложат о неисправности представительской машины, знал, что в это время генерал-майор будет в «Интер электроникс» обсуждать последние детали официального визита. Башковитый человек, который сам будет присутствовать там и предложит взять машину директора. А поняв все это, уже не составило бы труда выяснить, что накануне рокового дня фирменную мастерскую посетил некий Бьёрн Муэн. Может быть, ты зашел туда рано утром, вскоре после того, как Ульф Халлдал дал тебе веский повод ликвидировать его. Ты обратил внимание на машину, которая на другой день должна была возить американского министра. И тебя осенила одна идея. Конечно, ты не стал осуществлять ее сразу, это было бы слишком рискованно. Думаю, ты снова явился туда много позже, надежно замаскировавшись. И это ты воткнул булавку в зеленый провод — перед самым закрытием мастерской, чтобы отказ мотора обнаружили только наутро. После чего отправился домой и собрал тот взрыватель, который ночью был помещен в бензобак черного «мерседеса» твоего родителя. В таких делах ты спец, Бьёрн. Это твоя профессия.

Бьёрн Муэн заговорил.

— С чего бы это вдруг мне понадобилось ликвидировать Ульфа? — медленно произнес он, не сводя глаз с Акселя Брехейма.

— Потому что ты убил Марго Стрём, — сказал я. — Ульф понял это, когда в позапрошлый понедельник увидел ее фотографию в газете. Он знал, что у семейства Муэн есть дача в Офьорде, в нескольких километрах от Грютботна. Та самая дача, куда собирались вы с Вероникой, когда мы встретились с тобой в воскресенье и когда ты так старался не дать мне увидеть, какая машина стоит в твоем гараже. Та дача, до которой часть пути надо добираться на пароме из Флакка. Ульф знал эту дачу, вероятно, знал также, что Марго была там вместе с тобой в июле прошлого года. Шоферы обычно хорошо осведомлены. Он умножил два на два и получил правильный ответ. А дальше сделал глупость: пошел не в полицию, а к тебе. За день до своей смерти явился к тебе и потребовал десять тысяч за молчание. Ты понял, что у тебя нет выбора. Возникла ситуация, которая у шахматистов называется «цугцванг». Время поджимало. Надо было платить. И надо было убить его, как ты убил Марго, когда она стала вымогать у тебя деньги.

Вот именно, — продолжал я. — Я ошибался. Думал, что Марго была убита из-за ее беременности. Думал, что она пыталась кого-то заставить жениться на ней. Но ты, конечно, прав: сейчас не девятнадцатый век. В наши дни никто не станет убивать, спасаясь от семейных уз. Зато деньги по-прежнему служат поводом для убийства. Я говорю не о каких-то жалких двадцати или сорока тысячах, которые тебе пришлось выложить Марго Стрём, прежде чем ты заключил, что лучше ее прикончить. Нет, тут речь идет о миллионах. Южноафриканских миллионах. Я и не подозревал, что ответ на эту загадку несколько дней проживал у нас в гостинице «Турденшолд». Карло Бернардо Каналетто Виванте. Благоухающий чесноком торговец контрабандным оружием из Милана. Подозреваемый шведами в том, что участвовал в незаконной продаже шведских пушек в Южную Африку. Зачем такому деятелю понадобилось приезжать в Трондхейм? Никто не догадался задать этот вопрос. Бенте не успела узнать, что мой постоялец, который так поспешно смотал удочки, не был террористом. Хотя она ближе других подошла к решению загадки. У нее возникло одно подозрение, и за подтверждением своих догадок она обратилась к своему знакомому в Координационном совете по Южной Африке, специально занимающемуся норвежской торговлей с режимом апартеида. Вот мы и подошли, Бьёрн Муэн, к тому, что в убийстве Бенте не было смысла: здесь в Трондхейме живет человек, который за последнюю неделю собрал солидное досье, свидетельствующее, что «Интер электроникс» не один год торгует с Питером Ботой в ЮАР. Речь идет не о какой-то там невинной радиоаппаратуре для рыболовного флота, это давно пройденный этап. Теперь через посредников в Вене, Марселе и Сингапуре поставляется новейшая электроника для южноафриканской армии. Некоторые следы ведут и за «железный занавес». От этой информации, Бьёрн Муэн, когда она попадет в прессу, зашатается роскошное новое здание на улице Хокона VII. А она попадет, даже если ты сегодня ночью убьешь еще двоих. Не знаю, поняла ли Марго до конца, какой опасной тайной завладела, но денежки за молчание требовала немалые. И перестаралась.

Двустволка качнулась вниз и в сторону.

Но Аксель Брехейм продолжал стоять на месте как вкопанный.

— Еще одна причина, почему тебе не следовало убивать Бенте, — сказал я, — знакомство с ней некоего Антонио Стена. Возможно, я даже чуточку влюбился. А я совершенно не выношу, когда убивают людей, которые мне нравятся. Ты не должен был убивать Бенте, а когда в конце концов решил убрать меня, не должен был промахиваться. Я не узнал тебя в сером спортивном костюме, но я знал, что мало кто способен выдерживать в беге такой темп. Это по силам тому, кто занял четвертое место на чемпионате страны. Как только я это сообразил, все прояснилось. Мало кому могло прийти в голову такое: убить американского министра, чтобы скрыть два других убийства. Спасать свою шкуру, не считаясь с риском, что такой поступок может привести к новой мировой войне. Но ты вполне способен на это. Хотя бы ради самоутверждения. Потому что ты, Бьёрн Муэн, ценишь в мире только одного человека. Этот человек — ты сам.

Я перевел дух.

— Тебе было невдомек, что с каждым новым ходом твоя позиция становится все более безнадежной. Теперь ты окончательно увяз. Недаром цугцванг — самая досадная из всех матовых ситуаций в шахматах. Человек сам создает условия, которые позволяют сопернику провести решающую атаку. Ты проиграл, Бьёрн Муэн. Проиграл.

Наступила тишина.

Но ненадолго.

Не скажу точно, что именно произошло. Может быть, Бьёрн Муэн двинул ружье в мою сторону. Я увидел только, что Аксель Брехейм сделал ногой выпад, которому мог бы позавидовать чемпион мира по карате. Ружье ударилось в верхнюю притолоку и выстрелило одновременно обоими стволами, так что искры полетели. Затем послышался перестук рикошетирующей дроби на крыше «мерседеса».

В дверях гаража колыхались силуэты Брехейма и Бьёрна. Один подался обратно после прыжка, другого отбросила назад сильная отдача.

Бьёрн Муэн первым восстановил равновесие. Я рванулся вперед, но он уже успел въехать ногой в пах Акселю Брехейму, так что тот сложился пополам и упал на колени. Я видел, как взмывает в воздух ружье, видел, как стволы опускаются на мою голову, и поднял инстинктивно руку для защиты.

Не ту руку.

Удар пришелся по левому предплечью, и я смог убедиться, что в моем организме не осталось ни капли обезболивающих средств.

Сквозь рой падающих звезд я рассмотрел, как ружье снова взлетает вверх для сокрушительного удара по голове Брехейма.

Последняя звезда погасла, осталась только черная дыра.

21

Все обещало спокойную ночь. У нас было ровно три постояльца. Уроженец Кристиансанна — проповедник с восковым лицом, в сером костюме и черных носках, с гитарой в черном пластиковом футляре. Кривоногий, загорелый, гладко выбритый островитянин, благоухающий туалетной водой. И Аксель Брехейм.

Больше никого.

В полночь явился первый и сразу удалился в свой номер. Он завершил двухнедельное евангелическое турне на дальних островах и вернулся в Трондхейм лишь на сутки, перед тем как следовать дальше для спасения заблудших овец.

В четверть первого пришел гость с острова Фрэй. Пришел не один. Я отпер дверь, но впустил только его. Женщина осторожно попятилась, предчувствуя, что я скажу. Длинная, худая, завитки волосы щедро крашены хной, грим на лице, как у клоуна в цирке, возраст на вид близкий к пенсионному. Хотя я-то знал, что ей нет тридцати пяти.

Доставившее их такси исчезло в конце улицы Шульца.

Я кивнул женщине.

— Извини, Марианна. Правила тебе известны.

Она пожала плечами. Островитянин уставился на меня мутными глазами.

— Хочешь провести ее, — сказал я, — плати за двойной номер.

Он препирался со мной минут пять, прежде чем заметил, что женщина тихо удалилась. Я шагнул в сторону, пропуская его внутрь. И проводил глазами спину, поднимающуюся по лестнице на четвертый этаж.

Меня ничуть не удивило бы, спустись он завтра утром с заявлением, что у него пропал бумажник. Но к тому времени моя смена давно кончится.

Только я достал прочитанного до середины «Беглеца» Акселя Сандемусе, как в стеклянную дверь постучался костяшками пальцев Аксель Брехейм, Я впустил его. Дыхание старшего инспектора, когда он открыл рот, чтобы попросить ключ от номера 302, красноречиво свидетельствовало о многочасовом пребывании в ресторане. Много часов, и не одна чашка кофе.

Взяв ключ, он побрел к лифту. Нажал кнопку.

— Странно, — сказал я, — всего полчаса назад он был в полном порядке.

Аксель Брехейм повернулся ко мне.

— Да что ты говоришь, — сухо произнес он. Подошел к стойке.

— Слышь, в этой лавке нельзя получить чашку кофе? Или две…

Он провел ладонью по забинтованной голове.

— Врач велел мне ближайшие две недели воздерживаться от алкоголя.

Я достал кофейник и две чашки. Сел вместе с ним на диван в углу.

— Я угощаю, — сказал я, наливая ему и себе.

Отчего не позволить себе такой жест. Тридцать-сорок бутылок пива, купленных за последние две недели старшим инспектором Брехеймом, принесли мне чистый доход. Лично мне, а не владельцу гостиницы. За последний год я взял за правило держать в холодильнике некоторый запас. Купленный в универсаме по обычной розничной цене. Когда затем продаешь пиво постояльцам по двадцать четыре кроны бутылка, выходит вполне приличная прибавка к жалованью.

— Будь здоров! — сказал я, поднимая чашку. Брехейм указал кивком на мою левую руку в гипсе.

— Я думал, ты на бюллетене, — сказал он.

— А я думал, ты в морге, — отозвался я.

— Четырех дней на больничной койке хватает с лихвой, — ответил он. — Когда лежишь пластом в больнице, так и кажется, что тебя уже засасывает ил.

Он скривился, ощутив языком кофейную горечь.

— Ты поладил со своим приятелем? — спросил Аксель Брехейм. — Кажется, ему не очень понравилось, что его подозревали в убийстве.

— Сегодня Педер обыграл меня в «Дипломатию», — сообщил я. — И у него сразу поднялось настроение.

— Обыграл во что?

— В «Дипломатию». Это такая настольная игра, которая воспроизводит определенную историческую ситуацию. Участвует до семи человек, речь идет о контроле над Европой, какой она выглядела в начале нашего столетия. Каждый участник представляет одну из великих держав.

— Это подошло бы для Бьёрна Муэна, — произнес Брехейм.

Диван тяжело вздохнул, когда он откинулся назад. Они хорошо подходили друг к другу. Оба помятые, оба потертые, со следами многолетнего употребления.

— Встретил сегодня Веронику Хансен, — сказал я. — Непохоже, чтобы она очень горевала из-за того, что возлюбленного заперли в кутузку. Но глаза недобро сверкнули, когда увидела меня. Осклабилась до ушей при виде моего гипса. «Бедняжка, — говорит, — как тебе досталось. Неужто я так сильно ударила? И вроде бы я целилась в живот».

Аксель Брехейм безучастно пожал плечами. Мы молча выпили по две-три чашки кофе. Трезвый Брехейм не отличался разговорчивостью.

— В газетах пишут, — сказал я наконец, — что Морюд получил благодарность за раскрытие ряда убийств.

Аксель Брехейм провел рукой по бинтам.

— Пишут, — подтвердил он.

Я налил еще кофе. Брехейм пил его с нескрываемым отвращением.

— «Адрессеависен» сообщает, что двум не в меру прытким сыщикам-любителям здорово повезло, что они остались живы, — продолжал я. — Дескать, не сообщи один сосед в полицию о подозрительных выстрелах среди ночи и не окажись как раз поблизости машина с патрулем, пришлось бы Бьёрну Муэну отвечать еще за два убийства.

Печальные карие собачьи глаза глядели на меня, но Брехейм промолчал.

— Нигде не написано, — добавил я, — что один из пострадавших — старший инспектор полиции.

— Может, они решили, что просто один бомж и один черномазый забрались в гараж в поисках ночлега, сказал Аксель Брехейм.

Я пожал плечами. Левое отозвалась болью.

Мы продолжали пить кофе.

Издалека донесся вой сирен пожарных машин.

Тихо стрекотал игральный автомат в углу. Экран показывал, как нужно защищать Землю от нападения межпланетных злодеев.

Я сказал:

— Непохоже, чтобы разоблачение сделок с Южной Африкой сильно ударило по «Интер электроникс». Хотя речь шла о военном снаряжении. Вот увидишь, директор Магне Муэн выйдет сухим из воды.

— Ты рассчитывал на другое? — спросил Аксель Брехейм.

Я не нашелся что ответить.

— Там в больнице я малость размышлял, — добавил Брехейм. — И вот что подумал: Ульф Халлдал записал в своей памятной книжке, что в воскресенье 17 июля в прошлом году ездил на дачу за Магне Муэном. Через два дня после того, как была убита Марго Стрём. Насколько нам известно, не Ульф отвозил директора в Офьорд. Известно также, что Муэн-младший посетил эту дачу вместе с Марго перед тем, как убил ее.

— Из чего следует, — подхватил я, — что Бьёрн Муэн отвез отца в Офьорд и Марго сидела в машине вместе с ними. Так?

— И еще, продолжал Аксель Брехейм. Бьёрн Муэн не участвовал в последнем совещании утром перед акцией, которое происходило в «Интере». Там были генерал-майор Андреассен и, само собой, директор Магне Муэн. А Бьёрна не было. Когда позвонили по телефону и сообщили, что представительская машина не заводится, Магне Муэн предложил использовать его машину и его шофера.

— Из чего ты делаешь вывод, — сказал я, — что директор Магне Муэн все время был в курсе. И, возможно, именно ему принадлежит идея акции.

— Я не делаю выводов, которые нельзя доказать, — сухо возразил Аксель Брехейм. — В отличие от тебя я собираюсь воспользоваться тем обстоятельством, что у меня в кармане лежит больничный лист.

Он хмуро отставил в сторону недопитую чашку.

— В твоем холодильнике не найдется бутылки пива? — спросил он. — Или двух?

Я достал две бутылки. Аксель Брехейм выложил полсотенную бумажку, взял бутылки и направился к лифту. Указательный палец нашел кнопку вызова. Я услышал привычный звук холостых оборотов.

И тут лифт пошел вниз.

Чарльз Уильямс Риф Скорпион

ЗАКАТ

Во всем этом было что-то нереальное. Два матроса и старпом, посланные капитаном посмотреть, в чем дело, недоуменно переглянулись. Они не верили своим глазам.

Ни следов борьбы, ни признаков того, что на борту кто-то болел. Залив же в последние две недели вел себя на редкость кротко. Паруса поставлены, их наполняет легкий вечерний ветерок, руль неподвижно закреплен, яхта безмятежно скользит по водной глади на юго-восток, по направлению к Юкатанскому проливу. Ял на месте, на крыше каюты. Все вроде в порядке, как и должно быть на судне. И при этом на борту ни души. Сразу подумалось о «Марии Целесте», экипаж которой тоже бесследно исчез при таинственных обстоятельствах.

На борту имелись все необходимые припасы пищи и воды. Обе койки заправлены, каюта чисто убрана. На переборках развешаны штормовые снасти, там же висят рабочие брюки. На одной из коек брошен лифчик от купальника. В пустой каюте сквозь обычные для парусного судна запахи трюмной воды и моря еще ощущается легкий, едва уловимый аромат духов. Они бы и внимания на него не обратили, да уж очень он там был не к месту.

В отличие от «Марии Целесты» стол не был сервирован, но на нем стояли две кружки, одна из них полная кофе. Старпом, человек без особых сантиментов, подошел к плитке и потрогал стоящий на ней кофейник. Еще теплый. Значит, на борту кто-то был меньше часа назад.

Взяв со столика для карт тетрадь, оказавшуюся, как он и думал, судовым журналом, и торопливо пролистав страницы, он открыл ее на том месте, где была сделана последняя запись. Прочитал, что там написано, и покачал головой. За сорок лет службы на флоте он ни разу не видел такой записи в судовом журнале. «…Синеву и исчезающий в ней последний отблеск серебра. Он манит меня за собой. В бездну, туда, где восторг. Восторг…»

Он хотел было закрыть журнал, но заметил, что между страницами что-то заложено. Это был длинный локон белокурых волос. Он снова покачал головой.

— Бог ты мой! — пробормотал у него за спиной один из матросов. — Старпом, вы только посмотрите!

Он обернулся и увидел, что тот держит в руках сумку, найденную на одной из банкеток. Она оказалась битком набита перехваченными бумажной лентой пачками купюр по двадцать, пятьдесят и сто долларов.

«То ли еще будет», — подумал старпом.

— Это спасенный груз, — упоенно ворковал матрос. — Тут тысяч сто…

— Ты их потратишь прямо сейчас или подождешь, пока суд пересчитает? — спросил старпом. — Тут все равно нет кабаков.

Он забрал у матроса сумку и закрыл ее. Потом, знаком приказав обоим матросам следовать за ним, вышел на палубу. Ткнул пальцем в направлении мачты и сказал:

— Видите вон ту здоровенную тряпку? Парус называется. В старое время они на кораблях были вместо машин. Начинайте спускать и сворачивать его, а я вернусь на судно, чтобы не мучиться, глядя, как вы это делаете, и распоряжусь о буксирном канате.

В нескольких ярдах от них капитан американского танкера «Джозеф Хэллок» ждал на залитом красноватым светом заката мостике возвращения старпома, в одиночку отправившегося в обратный путь. Увидев, что матросы начали убирать кливер яхты, он понял, что это значит, и послал боцмана отдать буксирный канат и начать выбирать его.

Примерно полчаса назад «Джозеф Хэллок», шедший из Тампико в Бейонн, приблизился к небольшой яхте, чей курс постепенно сближался с его собственным, и прошел у нее за кормой, отклонившись на пару румбов. Старпом посмотрел на яхту в бинокль и заметил, что на палубе никого нет, а руль закреплен. Поначалу он подумал, что причин для беспокойства нет: в такую погоду человек, идущий на яхте в одиночку, запросто мог спуститься в каюту приготовить себе ужин. Но когда никто не вышел на палубу даже после басовитого гудка танкера, он доложил капитану. Они развернули танкер и вернулись назад, заслонив паруса яхты от ветра. Яхта практически остановилась, грот провис, но и тут никто не появился. Они начали подозревать что-то неладное. Застопорив машины — танкер оставался на месте и как бы держал яхту в плену, — они спустили на воду рабочую шлюпку, чтобы разузнать, в чем дело. (Спускать большую спасательную шлюпку не было смысла: уже несколько дней залив совершенно спокоен, а легкий бриз, поднявшийся после обеда, не давал практически никакой волны.) На корме парусника было написано «Фрейя[1] Сан-Хуан, Пуэрто-Рико». Дожидаясь возвращения старпома, капитан танкера с любопытством рассматривал яхту. Ее родной порт был далеко. «Интересно, — думал он, — зачем это она зашла так далеко на запад, в Мексиканский залив, и почему яхта из испаноязычного Пуэрто-Рико названа в честь скандинавской богини?»

Старпом поднялся на мостик с судовым журналом и сумкой.

— Больны или умерли? — спросил капитан.

— Исчезли, — сказал старпом. У него был вид не верящего в привидения человека, который только что пообщался с парочкой призраков. — Прямо-таки испарились. Помните «Целесту»? Насколько я могу судить, их было двое, мужчина и женщина. Один из них или оба были на борту не более часа назад.

— Как только закрепим буксирный канат, надо вернуться поискать их, — сказал капитан. — В судовом журнале есть что-нибудь?

— Чушь какая-то, — старпом передал начальству журнал и сумку. — Гляньте-ка сюда, капитан. Если у них с чем и были проблемы, то наверняка не с финансами. Открыв сумку и бегло осмотрев ее содержимое, капитан только присвистнул. Просто невероятно. Он задумчиво посмотрел на «Фрейю», где матросы уже крепили буксирный канат, и нахмурился. Потом открыл судовой журнал на странице, указанной старпомом, и прочел последнюю запись.

Снова нахмурился.

«Восторг… восторг».

Что-то сверкнуло в его мозгу. Он ухватился за эту мысль, не давая ей ускользнуть, и добрался до сути. Моряк, образованный, много читающий человек, он, естественно, был хорошо знаком с книгами Конрада,[2] и сейчас ему бросилось в глаза странное сходство этих слов с мучительным предсмертным криком Курца в «Сердце тьмы»: «Ужас… Ужас…»

Пролистав рукописный журнал назад, он торопливо прочел последние пять-шесть страниц. Потом бережно закрыл журнал, подошел к краю мостика и стал смотреть вниз.

— Когда матросы вернутся на борт, можно ложиться на прежний курс, — медленно проговорил он.

— Мы что же, не идем назад? — ошарашенно спросил старпом.

Капитан покачал головой.

— Идти назад нет смысла.

— Но, капитан, кофе был еще теплый. Яхта делает не больше двух узлов. Может, найдем их.

— Нет.

Капитан окинул взглядом спокойную водную гладь, которую гаснущий закат уже окрасил в пурпурный свет.

— Нет. Ничего не найдем. Совсем ничего.

В конце концов они, конечно, повернули назад, и на фоке был поставлен впередсмотрящий с большим морским биноклем. Уж таков закон моря, которому они служат. Но гладь похожего на бескрайние прерии залива была пустынна.

Когда совсем стемнело, они оставили поиски и легли на прежний курс. Капитан пересчитал деньги в присутствии двух офицеров и положил их в сейф. Там оказалось восемьдесят три тысячи долларов. Оставшись один, в своей каюте, он снова раскрыл судовой журнал.

Капитан подержал в руках длинный локон пепельно-белокурых волос, поднес его к свету. «Фрейя — богиня любви у викингов», — вспомнилось ему. И он пожалел, что сам не поднялся на яхту. Старпом — отличный моряк, он умен и, что важно в таких делах, умеет подметить каждую мелочь, которая может послужить ключом к разгадке тайны, но ему не хватает тонкости.

Капитану подумалось, что, если бы он сам зашел в каюту «Фрейи», ему, может быть, подсказала бы разгадку интуиция. Кофе в кофейнике остывает не так уж долго, а там произошло что-то серьезное, может быть, даже ужасное. Чувства нематериальны, они не оставляют следа после того, как уйдут испытавшие их люди. Но кто знает? Может быть, они и сейчас витают в пустой каюте? Он раскрыл журнал на первой странице и стал читать.

Глава 1

23°50′ северной широты, 88°45′ западной долготы.

Было начало июня, и уже с утра палила жара, как и положено у нас, на заливе. Наша баржа стояла на дальнем конце Т-образного причала верфи Паркер Милл, возле западного края фарватера. Картер уехал в Новый Орлеан хлопотать о подряде на спасательные работы, и я жил на судне один. Я устроился было на палубе и занялся проверкой водолазного снаряжения, как вдруг из эллинга выезжает здоровенный сверкающий «кадиллак» и останавливается рядом с моей машиной. За рулем — девушка.

Точнее сказать, девушка появилась из эллинга в «кадиллаке». На такую обращаешь внимание прежде, чем на ее авто.

Выходит она из машины, хлопает дверцей и идет к концу пирса. Двигается неторопливо так, плавно, как стекающий с ложки мед.

— Доброе утро, — говорит. — Вы мистер Мэннинг? Сторож на проходной сказал мне.

Я выпрямляюсь.

— Все точно, — говорю. А сам стараюсь угадать, что ей нужно. Ведь трудно представить себе человека, который выглядел бы в порту более неуместно, чем она.

Она откровенно рассматривала меня, и у меня было странное впечатление, что она старается решить, подхожу я для какого-то дела или нет. Не то чтобы у меня были основания так думать, просто осмотр занял у нее чуть больше времени, чем положено, а между тем она не производила впечатления человека, который таращится на всех подряд. Я тут же вспомнил, на кого похож: в потрепанных рабочих брюках, голый до пояса, обгоревший на солнце, заросший. И разозлился. Подумаешь, я ведь на работе, а не на приеме в Госдепартаменте.

— Чем могу служить? — спрашиваю, резко так, отрывисто.

Она замялась.

— Мне… Мне нужно поговорить с вами. Можно мне спуститься на баржу?

Посмотрел я на ее высоченные «шпильки», потом на сходню, по которой мы спускаемся с пирса на палубу, и покачал головой.

— Еще шею себе свернете. Лучше я поднимусь.

Поднялся я, а когда оказался с ней лицом к лицу, меня просто ошарашили ее размеры. Она была монументальна, как старинный собор. С высокими каблуками в ней было почти шесть футов. Во мне шесть футов и два дюйма, но верхняя точка ее головы с гладко причесанными светло-пепельными волосами была почти на уровне моих глаз.

Ее волосы были собраны в пучок, низко-низко, на шее. На ней было летнее с короткими рукавами платье цвета корицы, которое подчеркивало красоту ее светлой кожи и не скрывало иных достоинств. Кто-то, может быть, счел бы ее формы слишком пышными, но только не я. Я не понимаю, почему женщины должны быть похожи на мальчишек.

Лицо ее было по-скандинавски широкоскулое, и это прекрасно гармонировало с цветом ее кожи. Я никогда еще не видел такой чистой и гладкой кожи. Рот был великоват, губы полные. Вовсе не классическое лицо, но приятное и немного сексуальное. Нет, не то. Оно было просто чрезвычайно женственным, как все в ней. Глаза большие, серые и очень красивые И, как мне показалось, испуганные. Невероятно, но она чего-то боялась.

На солнце было жарко, ни ветерка, и мне стало не по себе от того, что я вот так сразу зациклился на ней, и еще от того, что сам делаю то, за что сердился на нее, — пялюсь. Наверно, мы могли простоять все утро, таращась друг на друга, как два идиота.

— Чем могу служить? — снова спросил я.

— Наверно, мне лучше представиться, — сказала она. — Меня зовут миссис Уэйн. Шэннон Уэйн. Я хочу предложить вам работу.

Мы пошли к ее машине, потому что там была тень от эллинга, она открыла дверцу и присела на край сиденья, положив руку на оконный проем. На ней не было никаких украшений, кроме обручального и венчального колец, а также тонких золотых часиков, чья хрупкость и бесполезность ясно говорили о том, что они стоили небольшого состояния. Ее пальцы нервно барабанили по обшивке машины.

— Что за работа? — спрашиваю.

Она подняла на меня глаза, потом отвела взгляд.

— Достать ружье, которое упало с лодки и утонуло.

— Где?

— В озере в ста милях к северу отсюда.

Я покачал головой.

— Это обойдется вам дороже, чем купить новое ружье.

— Но вам не понадобится водолазный костюм, компрессор и все такое, — говорит она, а в глазах — просьба, чуть ли не мольба. — Я думаю, у вас есть акваланг?

— У нас есть акваланги, — говорю. — У меня даже имеется свой собственный. И все же дешевле будет купить новое ружье.

— Нет, не дешевле. Видите ли, это очень дорогое ружье. Одноствольное, с гравировкой, ложе сделано на заказ. Думаю, оно стоит около семисот долларов.

Я присвистнул.

— И как же такое ружье оказалось в озере?

— Мой муж нечаянно уронил его с лодки, когда плыл к утиному скрадку.

С минуту я смотрел на нее, ни говоря ни слова. Все это было как-то странно. Какой дурак возьмет такое ружье на утиную охоту, даже если у него хватает денег, чтобы покупать их десятками? С одноствольным ружьем на уток не ходят.

— Какая там глубина? — спрашиваю.

— Думаю, футов десять — двенадцать.

— Послушайте, я скажу вам, как достать ружье. Любой местный парнишка может сделать это за пять долларов. Нужны только очки-консервы или маска для подводного плавания. Их можно купить в любой лавчонке. Подплывите на лодке к месту, где упало ружье, бросьте якорь, и пусть парень поныряет. Возьмите с собой леску, чтобы поднять ружье, когда он его найдет.

— Вы не хотите этим заняться? Почему? — спросила она.

Я и сам не знал почему. Работы у меня не было, а я ненавижу сидеть без дела. Задача — проще некуда, она готова заплатить. В чем же дело?

Я пожал плечами.

— Просто глупо нанимать профессионального водолаза и платить за время, потраченное на поездку, когда мальчишка может все сделать за полчаса.

— Все не так просто, — говорит она. — Видите ли, от баржи, которая служит вместо охотничьего домика, до скрадка примерно триста ярдов, и мы не знаем точно, где упало ружье.

— Как это? — спрашиваю.

— Это было рано утром, когда еще не рассвело.

— Он что же, ничего не услышал?

— Нет. По-моему, он говорил, что был сильный ветер.

Теперь история выглядела логичней, чем прежде, но не намного. Я все еще колебался. Я почувствовал в ней напряженность, вызванную чем-то посерьезней утопленного ружья, но может быть, мне просто почудилось. К тому же я жутко зациклился на ней. Даже когда не смотрел на нее, я кожей чувствовал, что она тут, рядом. Я понимал, что это глупо, но ничего не мог с собой поделать. Может быть, я просто слишком долго прожил один.

Она взглянула мне прямо в лицо. И сказала то единственное слово, которое только и могло все изменить. Она сказала:

— Пожалуйста.

После этого я бы взялся достать ей ружье даже из-под арктических льдов.

— Когда мы выезжаем? — спрашиваю.

— Прямо сейчас, если у вас нет другой работы.

— Я как раз свободен.

— Отлично. Если вы не возражаете, поедем на моей машине. Ваше снаряжение поместится в багажник?

— Конечно, — говорю.

Я спустился на баржу, убрал снаряжение, которое проверял до ее приезда, и достал из кладовки акваланг и маску. Положил их на палубу и вернулся за плавками.

У себя в каюте переоделся в белые льняные брюки и спортивную рубашку, надел легкие ботинки. Проверив, заперты ли двери, вернулся на пирс. Она дала мне ключи от машины, и я сложил все в багажник.

— Это просто здорово. — Она впервые улыбнулась. — Интересно будет увидеть вас за работой.

Я пожал плечами.

«Интересно, — думал я с раздражением, — действительно ли ей нужно вернуть ружье или это она так развлекается? Ведь сезон охоты на уток уже шесть месяцев как кончился. Может, она так богата и так дошла от скуки, что для нее нанять водолаза все равно что для иных позвать клоуна на детский праздник?»

А потом я спросил себя: «Что это я к ней цепляюсь? Она ведь ничего плохого не сделала. А закона, запрещающего походить на скандинавскую богиню и при этом быть чуточку сексуальной, пока еще не придумали».

Скандинавскую? Это с ее-то ирландским именем? Странно все-таки, что ее зовут Шэннон. Она так похожа на шведку!

Я попросил ее притормозить у проходной и сказал сторожу, что, если кто спросит, меня не будет весь день. Верфь давно закрыли, и пирсом редко пользовались, но территория все еще была обнесена забором, и в будке у ворот по-прежнему сидел изнывающий от скуки сторож, коротая время за чтением журналов.

Как только мы оказались за воротами, она пошарила в сумке и достала сигарету. Я дал ей прикурить и закурил сам. Она хорошо вела машину, ловко маневрируя в потоке транспорта, но мне показалось, что прежде, чем выехать на нужное шоссе, она дала кругаля. Она то и дело смотрела в зеркальце заднего обзора. Я и сам так делаю, когда веду машину, а то, не ровен час, какой-нибудь идиот въедет тебе в бампер.

Когда мы выехали на шоссе, она немного расслабилась и увеличила скорость. Мы плавно катили, делая шестьдесят миль в час. Тачка была отличная, модель 1954 года, с открытым верхом. Я осмотрел салон. У нее были красивые ноги. Я снова перевел взгляд на дорогу.

— Вас зовут Билл Мэннинг? — спросила она. — А полностью — Вильям Стейси Мэннинг, правда?

Я быстро взглянул нанее.

— Откуда вы знаете?

Потом вспомнил.

— Ах, да! Вы, наверно, читали эту чепуху обо мне в газете?

Очерк был напечатан несколькими днями ранее. Обычная история «об интересном человеке с побережья». Ее написала одна чрезвычайно энергичная девица, свято верившая в журналистику с большой буквы и не пожалевшая сил для того, чтобы превратить меня в неординарную личность. Начиналось все с рассказа о том, как я выиграл пару регат яхт-клуба на яхте одного друга. Я даже не был членом яхт-клуба, в нем состоял владелец яхты. Потом выяснилось, что я участвовал в Бермудской регате (простым членом экипажа) и что я обожаю парусный спорт, и пошло-поехало. То, что я до войны три года проучился в техническом колледже, она подала как сенсацию. Большее количество «охов» и «ахов» трудно было бы воткнуть даже в рассказ о бич-бое, оказавшемся герцогом. Я не понял, из-за чего был весь этот сыр-бор. Наверное, она полагала, что водолазы — сплошь одни недоумки. Хорошо еще, что я не рассказал ей о том, что в свое время были опубликованы пять-шесть моих рассказов, а то она представила бы меня эдаким Сомерсетом Моэмом[3] в ластах.

Тут я вспомнил одну интересную деталь. В этом интервью я не называл моего второго имени. Я вообще никому его не называл с тех пор, как уехал из Новой Англии.

Она кивнула.

— Да, я читала это. И сразу решила, что это тот же Мэннинг, который писал морские рассказы. Почему вы больше не пишете?

— Я не добился успеха на писательском поприще.

— Мне рассказы ужасно понравились.

— Благодарю вас.

— Вы женаты? — спросила она, глядя на дорогу прямо перед собой.

— Был женат. Развелся три года назад, — ответил я.

— Извините, я не имела права задавать такие вопросы.

— Ничего страшного, — отвечаю. Говорить об этом не хотелось.

Из нашего брака ничего не вышло. Теперь все было в прошлом. Во многом был виноват я, и от этой мысли веселей не делалось. Мы ссорились и ссорились, пока все, что было между нами, не истерлось до дыр, а в любой ссоре участвуют двое, не один. До женитьбы на Кэтрин у меня была яхта, и после свадьбы я не хотел продавать ее, хотя Кэтрин не любила парусный спорт, а содержать яхту было не по средствам женатому человеку, живущему на скромную зарплату служащего пароходной компании. Кэтрин хотела устраивать вечеринки и обеспечивать мне продвижение по службе. Никто из моих начальников не занимался парусным спортом. Они играли в гольф. «Ты должен продать яхту и вступить в гольф-клуб», — говорила она. «Мне наплевать, что делает начальство, — отвечал я. — Я хочу в свободное время ходить на яхте и пытаться писать». Она говорила: «У тебя нет честолюбия, ты не умеешь общаться с людьми, ты просто тупица. Что ты о себе вообразил? Тоже мне, Конрад нашелся». Все рушилось.

Мы ругались и из-за денег тоже. Наконец, охваченные каким-то порывом разрушительства, мы за бесценок продали дом и яхту и, поделив все полученное, разбежались, как два малыша, подравшиеся в песочнице из-за формочки. На флоте во время войны я был водолазом, занимался подъемом затонувших судов и грузов. Оправившись от крушения своего семейного корабля, я снова занялся этим делом.

Я уныло переходил с работы на работу, двигаясь все дальше на юг. Если уж нырять, так лучше в теплой воде. Все было бесполезно. Я попытался было снова начать писать, но ничего не выходило, и у меня не взяли ни одной вещи. Мне тридцать три года. От будущего мне особенно нечего ждать, в прошлом тоже было не так-то много минут, которые вспоминаешь с удовольствием. Я кругом бывший: бывший студент технического колледжа, бывший лейтенант ВМФ, бывший муж, бывший начинающий писатель.

Мы как раз проезжали через какой-то городишко, и она сбавила скорость, а потом, когда мы снова выехали на шоссе, повернулась ко мне и задумчиво спросила:

— У вас, чувствуется, большой опыт обращения с яхтами?

Я кивнул.

— Я рос среди них. Мой отец занимался парусным спортом, был членом яхт-клуба. Я умел управлять яликом еще до того, как пошел в школу.

— А как насчет больших яхт, ну знаете, на которых плавают в океане далеко от берега? Забыла, как они называются.

— А, крейсерские? Было дело. После войны я несколько раз участвовал в океанских регатах, членом команды. Мы с другом в 46 году устроили себе восьмимесячный круиз по Карибскому морю на старом яле.

— Понятно, — говорит она задумчиво. — А навигацию вы знаете?

— Еще бы, — говорю. — Хотя кое-что, наверное, позабыл, практики нет. Давно этим не занимался.

У меня было странное ощущение, что она расспрашивает меня неспроста. Но в этом же не было никакого смысла. Какое отношение океанские плавания и ориентация по звездам имеют к тому, чтобы достать из какого-то озерка утопленное ружье?

Мы миновали еще один городок, где толпившиеся вдоль дороги домишки были, казалось, насквозь прожарены беспощадно палящим солнцем. Потом проехали еще несколько миль по шоссе, и она свернула на грунтовую дорогу, вьющуюся меж хлопковых полей, взбираясь на холм. Она опять поглядывала в зеркальце. Я оглянулся, но за нами никто не ехал. «А хоть бы и ехали, мне-то что за дело, в конце концов? — подумал я вдруг. — Сделаю дело, получу деньги, и все. Ее муж просто утопил ружье в озере, больше ничего».

Сначала мы ехали мимо каких-то обшарпанных ферм, потом они стали попадаться реже. Кругом царило запустение, земля — один песок, из деревьев только чахлые сосны. Нам не встретилась ни одна живая душа. Проехав мили четыре, мы свернули на частную дорогу. Это была просто колея, проложенная среди деревьев. При въезде были ворота, и мне пришлось выйти из машины и открыть их. На воротах висела табличка: «Не входить». По следам на колее видно было, что недавно, день-два назад, туда въезжала машина.

Я решил, что это частный охотничий клуб, в котором состоит ее муж, но она ничего не сказала на эту тему. Мы спустились с холма вниз, в болотистую низину, где кроны огромных, покрытых испанским мхом дубов, смыкались над дорогой. Тут и там сквозь деревья были видны участки голой глины, растрескавшейся от жары. Было тихо и немного мрачновато, и мне подумалось, что все это, наверное, похоже на тропические джунгли.

Мы проехали еще с милю, потом дорога внезапно кончилась. Она остановила машину.

— Вот мы и приехали.

Там было красиво, и, как только смолк шум мотора, наступила почти звенящая тишина. Баржа, служившая охотничьим домиком, была причалена к пирсу в тени огромных покрытых мхом деревьев, росших у самой кромки воды, за ней я разглядел сверкающую на солнце зеркальную гладь озера. Воздух был совершенно неподвижен. Когда, выйдя из машины, я хлопнул дверцей, звук показался мне просто оглушительным.

Она открыла багажник, и я достал снаряжение.

— У меня есть ключ от баржи, вы можете там переодеться, — сказала она.

Баржа оказалась куда больше, чем я ожидал. Похоже, там было четыре-пять комнат. Она была причалена боком к пирсу, который шел параллельно берегу, совсем близко от него, под нависающими ветвями деревьев. С берега на пирс была перекинута узкая сходня, еще одна, покороче, соединяла пирс с баржей.

Она пошла на пирс первой, я за ней. Со своей гладкой прической, со своей ухоженностью, на высоченных шпильках, она была как-то пугающе неуместна в этой глуши.

Я заметил, что пирс огибает баржу и под прямым углом уходит дальше, прочь от берега.

— Я отнесу туда снаряжение, надо осмотреться, — сказал я.

Эта часть пирса была футов тридцать длиной, и в конце его были причалены два ялика, оба наполовину затопленные и без весел. Я положил акваланг и маску и огляделся. Окруженное стеной деревьев озеро, ярдов сто шириной, сверкало на солнце, как стекло. Ярдах в двухстах был мыс, скрывавший остальную его часть.

— Скрадок прямо за тем мысом, слева, — сказала она.

Я оценил обстановку.

— И он не имеет никакого представления о том, где упало ружье?

Она покачала головой.

— Это могло быть где угодно, между пирсом и скрадком.

Это все равно было как-то странно, но я только пожал плечами.

— Ладно. Ну что же, можно начинать.

Она было повернулась, чтобы пойти к барже, но вдруг застыла на месте. Она к чему-то прислушивалась. Чуть позже я понял к чему. Звук этот был едва слышен в окружающей нас полной тишине. Где-то очень далеко ехала машина. Ее лицо просто окаменело, она побледнела как полотно. Шум мотора стих. Я не понял, то ли машина остановилась, то ли проехала мимо.

Мы стояли близко-близко друг к другу на конце пирса.

— В чем дело? — грубо спросил я.

— Не понимаю, о чем вы?

— Вы всю дорогу высматривали, не сел ли вам кто на хвост, теперь вот прислушиваетесь. За вами что, следят?

Она помолчала. Потом говорит:

— Надеюсь, что нет.

— Ваш муж?

Она резко повернулась ко мне. В ее глазах горел ирландский темперамент.

— Муж? С чего бы это мужу следить за мной, мистер Мэннинг?

Я понял, что попал пальцем в небо.

— Извините, — говорю. Ну вот, сморозил глупость. Я спросил себя, что это в ней такое, от чего мне делается не по себе и тянет цепляться к ней по поводу и без повода. Она ведь не волнует меня?

Черта с два она меня не волнует. Она слабо улыбнулась, и я понял, что она все еще напугана.

— Все в порядке, — говорит она. — Вы ведь не то хотели сказать. Вы очень милый, вы знаете об этом?

— Может, нам лучше заняться поисками ружья? — спросил я.

— Не поехать ли мне с вами на одной из лодок? — спросила она. — Мне бы хотелось посмотреть. И потом, может, это поможет вам ориентироваться…

Я оглянулся. Ориентир не помешает, это уж точно. Вода довольно прозрачная, и видимость может быть неплохая, ведь солнце светит прямо сверху, но мне пришлось бы то и дело выныривать, пройдя всего несколько ярдов, чтобы сориентироваться.

— Конечно, — говорю. — Но вы не можете идти на ялике в такой одежде. Я могу вычерпать воду из одного из них, но там все равно будет мокро и грязно.

— По-моему, у меня на барже есть старый купальник. Я могу надеть его.

— Хорошо, — сказал я.

Мы поднялись на баржу. Она отперла дверь, и мы очутились в большой гостиной, довольно хорошо обставленной: на полу ковер, диван, несколько пузатых кресел, книжный шкаф, на стенах две-три картины в рамках. Там даже камин имелся. Окна были закрыты и зашторены. Гостиная находилась в центре баржи, и из нее вели двери в две другие комнаты. Было душно и слегка пахло пылью.

Она кивком показала мне на дверь справа.

— Вы можете переодеться там. Я поищу купальник.

Я зашел. Это была спальня. Двуспальная кровать, гардероб, пол застлан ковром от стены до стены. Так вот она какая, суровая жизнь охотника на уток. Я разделся и надел плавки. Было жарко, и я весь блестел от пота. «Интересно, нашла она купальник?» — подумал я и тут же с раздражением сказал себе, что неплохо бы мне перестать все время думать о ней.

Я достал из кармана сигарету и закурил, прежде чем выйти в гостиную. Противоположная дверь была закрыта, но я слышал, как она что-то делает в одной из комнат. По звуку было похоже, что она переодевается. Я нашел пару весел и пошел на конец пирса.

Подтянув один из яликов поближе, я принялся вычерпывать из него воду старой жестянкой. Там совсем не было тени, и солнце пекло мне голову. Вскоре я услышал у себя за спиной легкие шаги босых ног и обернулся.

От нее просто дух захватило: черный купальник и ни намека на загар, кожа такая светлая, прямо светится. Это было просто как электрошок. Будь она на несколько дюймов ниже, она казалась бы даже пышной, а так в ней было что-то царственное. Я отвел глаза и продолжал вычерпывать.

Потом вставил весла в уключины и придержал лодку, пока она усаживалась на среднюю скамью. Я положил акваланг и маску на корму, и мы отплыли.

— Пройдите ярдов двадцать, — распорядился я. Вокруг пирса глубина была всего футов пять, и дно просматривалось прямо из лодки. Ружья видно не было.

— Так, хорошо, — сказал я через минуту. — Держитесь здесь, на месте, пока я нырну. Потом медленно гребите к мысу, как будто вы идете к скрадку, но не отрывайтесь от меня слишком сильно. Вы можете определить, где я, по пузырям воздуха. Мне придется пройти пятьдесят — семьдесят пять футов с каждой стороны, поскольку было темно, и он мог сильно отклониться от курса.

Она кивнула и стала с большим интересом смотреть, как я надеваю лямки акваланга, а потом маску. Закусив мундштук, я нырнул с кормы. Глубина была всего футов десять, видимость отличная. Я дотронулся до дна. Оно было мягкое и от моего прикосновения поднялось облачко ила. Как раз этого я боялся. За это время ружье могло полностью погрузиться в ил. Но оно все же не могло не оставить какого-то следа в том месте, где затонуло, ведь в озере не было никаких течений, которые могли бы перемещать ил на дне. Я глянул вверх и увидел лодку прямо над собой, на похожей на шлифованное стекло поверхности озера. Вот весла сделали гребок, разбросав вокруг пузырьки воздуха. Я поплыл направо, у самого дна, стараясь не потревожить ил; сделал широкую петлю и вернулся назад, чтобы осмотреть и другую сторону. То тут, то там на дне попадались старые бревна, и я внимательно осматривал все вокруг них.

Она медленно вела лодку вперед. Время шло. Я увидел пустую бутылку, две-три банки из-под пива и корягу, в которой засело несколько окуневых блесен. Время от времени мне встречался окунь. Окинув меня взглядом своих выпученных глаз, он тут же удирал.

Мы не прошли и семидесяти пяти ярдов от пирса, как я нашел ружье. Если бы я смотрел вперед, вместо того чтобы тщательно прошаривать дно, я увидел бы его еще раньше. Оно торчало из ила стволом вниз под углом градусов шестьдесят. Приклад был отлично виден. Я выдернул его из ила и всплыл. Лодка была от меня ярдах в двадцати.

Она увидела меня и подгребла ближе. Я накренил лодку и поднял ружье из воды так, чтобы она могла его видеть. Глаза ее удивленно распахнулись, потом она улыбнулась:

— Как вы быстро управились!

Я положил ружье на дно лодки, выбрался из лямок и забросил в лодку акваланг.

— Пустяки, — говорю, — оно торчало прямо на виду.

Я забрался в лодку и уселся на корме. Она молча смотрела на меня. Я взял ружье. Действительно, отличная вещь. Стендовая модель с великолепным оптическим прицелом и богатой гравировкой. Я переломил его и вытряс грязь из ствола и из-под цевья. Потом принялся его рассматривать. Она все глядела на меня.

— Красивое, правда? — сказала она застенчиво.

Я снова взглянул на ружье, потом на нее, чувствуя, что молчание затянулось. Отгадку подсказал мне приклад и то, как она себя вела, — актриса из нее была никудышная.

Ствол мог и не заржаветь, ведь он был погружен в ил, где практически не было доступа кислороду. Но дерево — совсем другое дело. Приклад должен был разбухнуть от воды. А он не разбух. Вода на нем собиралась в капли, как на свеженавощенной поверхности. Ружье не пробыло в воде и суток.

Я вспомнил о том, другом следе машины и подумал: «До чего же человек может опуститься!»

Глава 2

Мы вернулись к пирсу. Гребла она. Я причалил лодку и молча пошел за ней к машине с аквалангом и ружьем. Багажник был все еще открыт. Я сложил все туда, захлопнул его и отдал ей ключ.

«А почему бы и нет? — со злостью подумал я. — С каких это пор я стал моралистом? Я не понимал сам себя. Если у них это считается милым развлечением, я-то что выступаю? Может, коммерческий подход и придавал всему этому нехороший душок, может, ей не следовало так цинично совать мне прямо под нос обручальное кольцо, пока она проводила свою рекламную кампанию в купальнике, но все равно беситься тут не из-за чего. И на нее рычать вроде совсем ни к чему».

Не знаю почему, но меня тошнило от всей этой истории и особенно от нее. Наверно, именно из-за того, что она была так великолепна, дельце казалось еще грязнее, чем в действительности. Будучи такой красавицей, она просто не имела права так поступать.

— Вы ужасно молчаливы, — сказала она. В ее серых глазах было легкое удивление.

Она опять вела себя как богиня. Она была так хороша!

— Неужели? — спросил я.

Мы вернулись на пирс и зашли в гостиную на барже. Она остановилась перед камином и повернулась ко мне, словно с некоторой неловкостью. Видно, ее удивляло мое поведение.

— Вы очень быстро нашли его, правда? — сказала она, неуверенно улыбнувшись.

— Да уж, — говорю. Я стоял прямо перед ней. Наши глаза встретились.

— Если бы вы отплыли подальше от берега, прежде чем бросить его, поиски заняли бы больше времени.

Она аж задохнулась.

Все признаки приближения шторма были налицо, но я был слишком зол, чтобы заметить их. Наверно, злился на себя. Я высунулся больше:

— Худо, должно быть, дело, если женщина с вашей внешностью идет на такие штучки.

Она врезала мне по физиономии так, что я едва удержался на ногах и в глазах потемнело. Весила она фунтов сто пятьдесят и была вне себя от возмущения, просто в ярости. Я повернулся и ушел в спальню, прежде чем у нее появился шанс задушить меня голыми руками. Физически она вполне могла с этим справиться, да и настроение у нее было подходящее. Меня просто трясло. Я задыхался от злости, задыхался при мысли о ней и в то же время презирал себя: я похож на героиню немого кино, мне не хватает только прислониться к закрытой двери, прижав руку к сердцу. Еще позвал бы полицейского или упал в обморок.

Я стянул с себя мокрые плавки, швырнул их на кровать и принялся одеваться, вымещая свою злобу на беззащитной одежде. Когда я застегивал рубашку, до меня наконец дошло, что неплохо бы задать себе тот же вопрос, на который я намекал при разговоре с ней: «Зачем она это делает?» Даже если она любит пускаться во все тяжкие в своих романах, ей ни к чему было затевать всю эту историю. У нее до такой степени все на месте, что стоит только свиснуть, и можно даже не снимать обручального кольца. Но как же это иначе объяснить? Она ведь точно нарочно бросила ружье в озеро. Я решил на время оставить попытки понять это.

Я полез было в карман за сигаретами, как вдруг услышал, что кто-то идет по пирсу. Я прислушался. Это была не она. Она босая. Даже если она переоделась и надела свои туфли, цоканье высоких женских каблуков звучит совсем иначе. Это были шаги мужчины или нескольких мужчин. По звуку было похоже, что их двое. Они зашли в гостиную. В тишине гулко отдавался звук их шагов. Я замер, едва дыша.

Детективы? Сам мистер Уэйн? Я вдруг вспомнил, как она петляла по всему городу, прежде чем выехать на шоссе, и как она все время поглядывала в зеркальце заднего обзора. Я помалкивал, но в душе клял ее на чем свет стоит. Просто прекрасно! Не хватает только, чтобы меня подстрелили или вызвали на бракоразводный процесс, причем было бы за что. А то единственное, что я получил, так это пощечину.

Я быстро оглядел комнату. Выбраться невозможно, окно слишком маленькое. Я прокрался по ковру к двери и стал слушать.

— Живописный уголок, миссис Маколи, — произнес мужской голос. — Мы тут осмотримся, не возражаете?

Миссис Маколи? Он так сказал.

— Что вам еще нужно? — спросила она тихо-тихо, почти шепотом. В ее голосе сквозил испуг.

— Все то же, — непринужденно ответил мужчина. — Такие уж мы зануды.

— Как вы не поймете, что я не знаю, где он, — сказала она с чувством. — Он ушел. Оставил меня. Я не знаю, куда он делся. Я не имею от него никаких известий…

— Вы тоже чуточку зануда. Надеюсь, вас не обижает, что я так говорю? Мы все это слышали, и не раз. Но давайте вернемся к текущему моменту. Нам показалось довольно интересным, что за двадцать четыре часа вы два раза ездили сюда, и мы решили разузнать об этом подробнее. Может быть, мы тоже займемся изучением природы. Итак, где Маколи? Он здесь?

— Нет его здесь, я не знаю, где он…

Она вскрикнула, и я тут же услышал звук пощечины. Потом еще и еще. Она, видимо, пыталась держаться, но после третьего удара сломалась. У нее вырвался крик-рыдание, не от боли, а просто от полной беспомощности. Тут я тоже сломался и не смог больше прятаться.

Их было двое. Когда я влетел в гостиную, тот, что был слева от меня, сидел на подлокотнике одного из пузатых кресел, прикуривая сигарету. Его я видел только боковым зрением, потому что сразу нацелился на второго. Тот стоял ко мне спиной. Он прижал ее к боковине дивана, упершись коленом ей в ноги. В одной руке он зажал ее левое запястье и передок купальника, а другой бил ее. Он был ниже ее ростом, но очень широк в плечах. Его «работа» была методична, профессиональна и просто тошнотворна.

Когда он в очередной раз размахнулся, я поймал его за руку. Он выпустил Шэннон, и она упала на диван. Реакция у него была просто отменная. Хоть я и застал его врасплох, он тут же принял низкую стойку и, отступая на шаг назад, попытался ударить снизу вверх. Но я уже бил, и никто не смог бы полностью «закрыться», даже такой умелец. Мой кулак шарахнул в тот момент, когда он делал шаг назад и еще не достиг равновесия, так что он полетел дальше в том же направлении и, наткнувшись на подлокотник еще одного кресла, рухнул на пол. При этом он задел консольный столик у стены, и тот свалился на него.

Я было собрался еще ему врезать, но тут что-то заставило меня взглянуть на того типа, что пришел с ним. Наверно, я почувствовал какое-то плавное, едва уловимое движение. Теперь в руке у него вместо зажигалки был пистолет.

Небрежным движением он показал мне дулом «пушки», чтобы я отошел назад и стоял там. Я послушался. В нем было что-то эдакое.

Он улыбнулся.

— Чертовски драматично, — сказал он почти одобрительно. — Вот это выход!

Он со скукой посмотрел на свою «пушку» и засунул ее обратно в правый карман пиджака.

Я был на расстоянии десяти футов от него. И я не забыл, как быстро пистолет появился у него в руке в прошлый раз. Он был в безопасности и знал это. Я смотрел на него, все еще закипая от злости. Потом постепенно сумел взять себя в руки. Я выскочил, не раздумывая, потому что больше не мог переносить доносившиеся отсюда звуки, и теперь у меня не было ни малейшего представления о том, что здесь происходит, знал только, что, похоже, что-то опасное. Я не мог понять, кто они такие? Они были не из полиции. Они явно не были также и частными сыщиками, нанятыми мужем, ведь именно мужа они и хотели найти. Его фамилия была Маколи, а она сказала мне, что Уэйн. Тут так просто не разберешься. Тот, которому я врезал, поднимался с пола. Я не ошибся, назвав его про себя умельцем, В нем сразу чувствовалась боксерская выучка. Это было видно по тому, как он подтянул штаны, засунув руки в карманы, потряс головой, чтобы в ней прояснилось, и стал мягко, по-кошачьи, наступать на меня, держа руки, как и положено, перед собой. Он был на целых шесть дюймов ниже меня, но у него были широченные плечи и могучие бицепсы, и в его внимательно изучающих меня глазах была умная, пружинистая злость: мол, сейчас я покажу этому верзиле, где раки зимуют.

— Брось, — сказал второй лениво.

— Отдай мне его.

В хриплом голосе коротышки слышались просительные нотки.

Второй покачал головой с почти безразличным выражением. Он был долговязый, весь как на шарнирах. В нем не чувствовалось никакого напряжения, как будто ничего особенного не происходит. Одет он был в твидовый пиджак и фланелевые брюки. Было трудно сказать, чем он занимается. Таких встречаешь, например, на беговой дорожке на межуниверситетских играх или на вечерах поэтов средней руки. Но, увидев мертвящий холод в его глазах, я понял, что это не увлекающийся бегом преподаватель и не известный в своих кругах поэт. В кем было что-то такое, что говорило, что он мастер в своем деле, не подмастерье, хоть я и не знал, какое у него ремесло. Говорил он с легким британским акцентом.

— Ладно, — неохотно согласился умелец. Он жадно впился в меня глазами, потом посмотрел на Шэннон. — Может, мне ее еще порасспросить?

Я ждал. Атмосфера в комнате была накалена до предела. Если он снова примется ее «расспрашивать», дело примет крутой оборот. Я не герой и не стремлюсь стать героем, но на такое нельзя долго смотреть, не теряя голову, а так как там был тот тип в твидовом пиджаке, у меня не было никаких шансов остаться в живых, если это случится.

Тип в твидовом пиджаке посмотрел на меня, потом на девушку с таким видом, будто его все это страшно забавляет, и снова покачал головой.

— Пустая трата времени, — говорит. — При нынешних обстоятельствах он вряд ли может быть здесь, если только правила игры не изменились. Но все же пройдись по комнатам, особо осмотри пепельницы. Ты знаешь, какую марку сигарет он курит.

Коротышка вышел, умудрившись по пути так сильно толкнуть меня своим железобетонным плечом, что я едва удержался на ногах. Я ничего не сказал. Он чуть обернулся, и наши глаза встретились. Я вспомнил, как отвратительно, зверски он избивал ее, и ненависть в наших глазах была обоюдной.

В комнате было тихо, только Шэннон зашевелилась на диване. Она села. Пол-лица у нее горело, глаза были красны от невольных слез. Купальник был старой модели, с лямками. Одна из лямок оторвалась, и ткань соскользнула вниз по ее атласной груди. Не сводя с типа в твидовом пиджаке испуганных глаз, она попыталась закрепить лямку, но пуговицы не было. Ей пришлось придерживать купальник рукой, но держалась она молодцом.

Тип в твидовом пиджаке, видимо, находил наше общество чрезвычайно скучным. Он затушил сигарету и принялся насвистывать «Баркаролу» из «Сказок Гофмана». Вернулся коротышка.

— Пусто, — развел он руками.

Тип в твидовом пиджаке приподнял брови:

— То есть?

— Ничего. Судя по всему, здесь давно никого не было.

— Ладно.

Тип в твидовом пиджаке лениво потянулся и встал. Коротышка злобно посмотрел на меня.

— Как насчет верзилы? Может, его порасспросить?

— В этом нет необходимости. Занялся бы ты, дружок, делом.

Теперь было ясно, кто тут главный, но коротышке до того не терпелось врезать мне, что он сделал еще одну попытку.

— Тут удобно расспрашивать, а он, может, знает Маколи.

Тип в твидовом пиджаке махнул рукой, показывая коротышке, что пора на выход.

— Вряд ли, — говорит.

Он окинул Шэннон взглядом, всем своим видом показывая, что эта история его ужасно забавляет.

— Его интерес к Маколи весьма специфичен, чтобы не сказать больше. Vive lе sport.

Они вышли. в полной тишине было слышно, как они прошли по пирсу к сходне. Через минуту заработал мотор машины. Я сделал глубокий вдох. От напряжения я весь взмок. За светскими манерами типа в твидовом пиджаке скрывался особый, высокопрофессиональный сорт смертельной опасности, и все могло кончиться совсем иначе. У него просто не было причин разделаться с нами, ведь тут не было Маколи. Я обернулся. Она все еще придерживала рукой лямку купальника.

— Спасибо, — сказала она как-то бесцветно и отвернулась. — Мне очень жаль, что я впутала вас во все это. Сейчас я переоденусь и сразу отвезу вас обратно в город.

Я подошел к ней. В голове у меня совсем все перепуталось.

— Ничего страшного, — говорю. — Но не могли бы вы рассказать мне, в чем тут дело? И еще, зачем вы бросили ружье в озеро?

— Я думала, что вы сами уже все поняли, — сказала она холодно, глядя сквозь меня.

В гневе она была так же прекрасна, как в любом другом состоянии. Я постарался выбросить это из головы и взглянуть на нее объективно. Это было нелегко.

Что изменилось? Не произошло ничего такого, что доказывало бы, что я неправ, но мне вдруг стало стыдно. Это же нелепо, тем более что я не знаю, почему она так поступила и почему она сказала мне, что ее фамилия Уэйн, тогда как они называли ее Маколи. Я знал только, что сделал неверные выводы.

— Мне очень жаль, — говорю. — Я хочу извиниться, если только это чего-то стоит.

Ее лицо немного просветлело. Потом она улыбнулась. В глазах у нее еще стояли слезы, и у меня просто комок подступил к горлу.

— Не извиняйтесь, — сказала она. — Вообще-то это моя вина. Сама не понимаю, как я могла быть такой глупой, что не подумала о том, как это будет выглядеть. Что еще вы могли подумать?

Мне стало не по себе.

— Мне хотелось бы забыть об этом, если вы сможете забыть. Но ради Бога, скажите, зачем вы это сделали?

Она немного помолчала в нерешительности.

— Я надеялась, что это даст мне возможность поближе узнать вас, прежде чем принять решение, но вы оказались слишком наблюдательным.

— Какое решение?

— Насчет вас, — просто сказала она, глядя мне в глаза.

— А в чем дело? — спрашиваю.

Она встала. Было видно, что она очень напряжена.

— Я оставлю вас на минуту? Мне хотелось бы переодеться, и может быть, если у меня будет время подумать…

— Конечно, — говорю.

Она вышла. Я сел и закурил. Не было смысла пытаться угадать, в чем тут дело и что ей в действительности нужно. Я подумал о тех двух типах, которые только что ушли. За всем этим крылось что-то серьезное и, возможно, весьма опасное, но было непонятно, при чем тут я.

Я опять стал думать о ней и, как всегда, не смог разобраться в этих своих мыслях. Я отчего-то чувствовал себя счастливым и через минуту понял, что это от того, что мои догадки оказались неверными. Это было глупо. «Может, мне сходить к психиатру?» подумал я с ожесточением.

Она вышла через несколько минут, одетая, успев вернуть себе обычный ухоженный вид. Она подкрасилась, и безобразное красное пятно на щеке стало совсем незаметным. Она легонько прикоснулась к щеке.

— Я хочу еще раз поблагодарить вас, — говорит. — Я не знаю, долго ли бы я еще продержалась.

— Так вы знаете, где он? — спросил я, вставая. Она молча кивнула.

Теперь я начал понимать, какое решение она собиралась принять. Но причины этого все еще оставались для меня загадкой. Что им было нужно от меня? Мы вышли на пирс. Она заперла дверь, и мы пошли к машине.

Она села за руль, но не стала заводить мотор. Повернулась ко мне, положив локоть на спинку сиденья. Было очень тихо. Ее лицо было ужасно серьезным. Она приняла решение.

Я дал ей сигарету, помог прикурить, потом закурил сам. Зажигалку я бросил обратно в карман.

— Вот что, — говорю. — Мне, похоже, не хочется знать, где он.

Она быстро взглянула на меня.

— Вы и так почти все знаете, так ведь?

— Это просто догадка, — признался я. — Но я все равно не уверен, что хочу знать что-либо из того, что хочет выведать этот тип в твидовом пиджаке. Уж больно он мастерски работает.

— А вам и не нужно ничего знать, — говорит она. — По крайней мере, пока все не будет готово. Я просто хочу предложить вам работу.

— Прежде чем мы перейдем к деталям, скажите, в какой переплет он попал. У него нелады с полицией?

— Нет. Вы же видели этих двоих. Разве они похожи на полицейских?

— Не очень-то, — говорю. — Но что ему нужно от меня!

— Ему нужен водолаз.

Я затянулся и посмотрел на увешанные мхом могучие деревья.

— На свете полно водолазов. Аквалангистам прямо-таки с трудом удается разминуться в море во время подводной охоты.

— Навык подводных работ — это еще не все, — сказала она. — Помните…

Тут до меня начало доходить. Я вспомнил все эти вопросы о яхтах, плаваниях в открытом море, навигации. По-настоящему ему надо бы нанять нескольких человек, но в таких делах чем меньше посвященных, тем лучше.

— Так вот зачем вы затеяли всю эту историю с ружьем? — спрашиваю. Она кивнула.

— Правда, вышло довольно театрально, но вы ведь понимаете? Когда я прочитала о вас в газете, я подумала, что вы как раз тот человек, что нам нужен, но мне хотелось удостовериться в этом. Дело было не только в том, справитесь ли вы с этой задачей, мне надо было узнать, что вы за человек. По ряду причин ошибка может стать роковой. Мне казалось, я нашла неплохой способ. Я могла провести с вами почти целый день, причем в таком месте, где нас не увидят вместе. К несчастью, тут я просчиталась. Я знала, что за мной следят, но думала, что сумела оторваться от них. Однако…

Она слегка покраснела и смущенно отвела глаза.

— Мне кажется, что дело не так уж плохо. Ведь он решил, что тут совсем другое.

Я тоже смутился. Тип в твидовом пиджаке был не одинок в своих предположениях.

— Что я должен буду делать? — спрашиваю. — Не забывайте, что я всего лишь служащий спасательной компании. Переговоры о подрядах полагается вести с владельцем…

Она покачала головой.

— Нет, это исключено, — говорит, категорически так. — Нам не нужна корпорация, комитет или экспедиция. Нам нужен один-единственный человек, причем такой, который умеет держать язык за зубами и не проболтается до конца своих дней. Если вы беретесь за это дело, вам придется оставить свою нынешнюю работу, под каким-нибудь благовидным предлогом, конечно.

— А в этом деле не будет ничего противозаконного?

— Нет, — говорит. — Но должна вас предупредить, что это может быть очень опасно. Даже после дела, если они узнают.

Она вдруг смолкла и чуть нахмурилась.

— Нет, постойте, раз уж вы заговорили об этом, хочу быть полностью откровенной с вами. В этом деле есть один момент, который, возможно, не вполне законен: надо проникнуть на яхте в территориальные воды иностранного государства и тайно высадить на берег двух человек. Нет практически никакой вероятности, что вас поймают, к тому же это не такое уж серьезное правонарушение.

— Все зависит от того, для чего они высаживаются, — заметил я.

— Просто чтобы иметь возможность жить спокойно, — сказала она и строго так посмотрела на меня. — Вообще, просто чтобы остаться в живых.

Я кивнул, обдумывая ситуацию. Они с мужем по какой-то причине хотят скрыться от типа в твидовом пиджаке и других головорезов, скольких — одному Богу известно, но я почему-то не мог представить себе, чтобы она была замешана в какую-то уголовщину. О ее муже я, конечно, ничего не знал, но она начинала мне ужасно нравиться. «Полегче, полегче, — сказал я себе. — И двадцати минут не прошло, как ты, дружок, греб совсем в другом направлении». В ней было что-то такое, что не давало смотреть на вещи объективно, по крайней мере мне.

— А каковы конкретные условия? — спрашиваю.

Она еще раз затянулась и медленно-медленно затушила сигарету в пепельнице. Потом взглянула на меня.

— Условия следующие. Вы покупаете и снаряжаете пригодное к плаванию в открытом море судно, на котором могут разместиться три человека, но такое, которым может управлять один моряк при помощи двух новичков, ничего не смыслящих в судовождении. Мы, конечно, даем деньги, но все делается на ваше имя, либо вы действуете под вымышленным именем, и мы с этим никак не будем связаны (по понятным причинам) до самого отплытия. Погрузимся мы тайно, оторвавшись от всех и всяческих «хвостов». Сделать это будет непросто. Вы отвезете нас в определенное место возле побережья Юкатана и поднимете со дна одну вещь, которая находится в частном самолете. Самолет этот потерпел аварию и затонул…

— Стоп, — говорю. — Какая там глубина! Вы знаете?

— Очень приблизительно, — отвечает она. — Примерно шестьдесят футов.

Я кивнул.

— Это нетрудно. Я имею в виду глубину. Но вот найти самолет. Поиски могут занять годы и все равно не принести никаких результатов. Самолеты быстро разрушаются, особенно на мелководье.

— У меня есть причины думать, что мы сможем найти его, — заметила она. — Но об этом мы поговорим позднее. После того как вы достанете из самолета то, что нужно моему мужу, вы отвезете нас в определенное место на побережье одной страны в Центральной Америке и высадите на берег. Вот и все.

— Какой страны… — начал было я, но решил не спрашивать. Она нарочно сразу не сказала этого. — Ну, высажу я вас, а потом! Что делать с яхтой?

— Яхта — ваша. И пять тысяч долларов в придачу.

Я только присвистнул. Они не мелочились. В голове у меня почти одновременно промелькнули две мысли, как будто я без передышки опрокинул один за другим два стакана виски. Одна мысль была: «Яхта — ваша». Другая — «Балерина». Это все равно как если бы кто-то оставил тебе в наследство миллион баксов.

— Послушайте, — спросил я, дрожа от возбуждения, — сколько вы готовы потратить на яхту?

— За десять тысяч можно купить подходящую?

— Да, — говорю. Мысль моя лихорадочно работала. Когда я в прошлый раз узнавал, за «Балерину» просили двенадцать штук, но, может, они согласятся на десять наличными. А если нет, так доплачу из своих пяти.

Тут я подумал о другом.

Вы хотите сказать, что я просто высаживаю вас на побережье этой страны, неважно какой, и все? Вы ведь не можете не знать, что без документов вас заберут и выдворят из страны в течение недели.

— С этим как раз все в порядке, — говорит.

Не надо соваться не в свое дело. Даже это она умела объяснить мягко, так, чтобы не обидеть.

С минуту мы помолчали. Я обернулся. Она смотрела на меня.

— Ну, как? — спрашивает. — Что вы решили?

Мэннинг, хозяин «Балерины». Звучит. Перед глазами у меня возник изящный силуэт вожделенной яхты. Но как тут решиться? Я ведь ничего не знаю.

— Послушайте, а эта штуковина, что в самолете, она принадлежит вашему мужу?

Она кивнула.

— Это его вещь.

— Каково его настоящее имя, Уэйн или Маколи?

— Маколи, — просто сказал она. — Нельзя же было совсем уж упрощать им задачу. Они могли бы просто узнать адрес в телефонном справочнике.

— Кто такой тип в твидовом пиджаке?

— Его фамилия Баркли. Можно назвать его убийцей, но он скорее палач. И по профессии, и по натуре.

— И ваш муж скрывается от него?

— Их много, Баркли только один из них. Да, он скрывается. За последние три месяца мы переехали из Нью-Йорка в Сан-Франциско, потом в Денвер, потом в Санпорт.

— А он не мог обратиться в полицию, чтобы ему обеспечили охрану?

Я все еще колебался, сам не знаю почему. Чего я боялся? Я ведь верил ей, правда! Может, в этом-то и было дело. Уж больно мне хотелось ей верить.

Она вдруг положила руку мне на плечо. В ее больших серых глазах было горе и мольба.

— Пожалуйста, — сказала она.

Глядя на нее, было просто невозможно отказать.

— Хорошо, — согласился я. — Но мне нужно подумать до завтра, прежде чем я приму окончательное решение. Я позвоню вам. Идет?

Глава 3

Она вздохнула с облегчением и повернула ключ зажигания. Мы двинулись в обратный путь. Я снова закурил и принялся обдумывать ситуацию. У меня еще оставались кое-какие сомнения. Мне ужасно хотелось получить яхту, я был готов поверить всему, что она сказала. Но сказала она слишком мало.

— Послушайте, — говорю. — Я не хочу знать, где ваш муж и что находится в самолете, если эта вещь действительно принадлежит ему. Это можно опустить. Но вам не кажется, что вы сообщили мне слишком мало для того, чтобы я мог принять решение? Согласитесь, выглядит все это довольно странно.

Она задумчиво кивнула.

— Наверное, вы правы. И я понимаю, что вам не хочется кидаться в это предприятие как в омут головой, не разузнав побольше.

Может быть, то, что я расскажу сейчас, поможет вам принять решение. Полное имя моего мужа — Фрэнсис Л. Маколи. Он работает, точнее, работал менеджером в нью-йоркской фирме, занимающейся страхованием судов и перевозимых морем грузов. Название компании — «Бэнсон и Тин». Вы можете позвонить в фирму или в полицию Нью-Йорка и удостовериться, что он никогда не делал ничего противозаконного. Он скрывается от гангстеров, а вовсе не от полиции. Я лучше не буду вдаваться в детали, ведь это его дело, не мое. Но вы ведь хотели узнать именно это. Что у вас не будет неприятностей с полицией?

— Да, именно так, — говорю.

Кое-что в этом деле меня все еще настораживало. Известно, что бандиты не станут охотиться за законопослушным обывателем, который только из газет узнает, что они вообще существуют. Для того чтобы с ними «поссориться», надо иметь с ними дело. Но какое отношение мог иметь менеджер страховой компании к шайке гангстеров? Что-то тут не вяжется. И при чем тут самолет?

— Скажите мужу, что, если он не может установить местонахождение самолета в пределах квадратной мили, вся эта затея будет пустой тратой денег, — сказал я. — Его будет невозможно отыскать.

— С этим все в порядке, — отвечает она уверенно. — Он точно знает место.

— Он уверен в этом?

— Да, — говорит. — Самолет упал недалеко от берега. А он был на борту во время аварии.

— Понятно, — говорю.

На самом деле ничего мне не было понятно.

Куда он летел? Что было в самолете? И как он сумел вернуться, если только он вернулся?

Видно было, что ей не хочется говорить больше того, что она уже сказала, так что я перестал задавать вопросы. У меня будет время расспросить ее поподробнее, когда я дам ей определенный ответ, что берусь за это дело. Но почему я никак не могу решиться? Что-то в этом деле беспокоило меня. Я бы все на свете отдал за то, чтобы моторный шлюп «Балерина» стал моим, и вот мне его просто-таки преподносят на блюдечке. Работа несложная, вознаграждение — закачаешься. Я верю ей. Что мне, черт возьми, еще надо?

Конечно, мне вовсе не хотелось снова заглянуть в дуло пистолета Баркли, но этот риск был мне известен, за него мне заплатят, к тому же Баркли, вероятно, никак не сможет связать меня с этим делом, пока мы не выйдем в море, а там он уже не сможет достать меня.

Нет, беспокоило меня не это. Я не мог понять, что именно, но решил больше не ломать над этим голову.

Мы въехали в Санпорт часов в пять вечера и попали в самый час пик, так что в центр города нам пришлось буквально ползти, поминутно останавливаясь. Через некоторое время она поставила машину на стоянку, и мы зашли в коктейль-бар выпить. Там случилось нечто из ряда вон выходящее.

Не люблю я такие кабаки и никогда в них не хожу. Там был полумрак, обитые голубой кожей кабинки и нестриженый тип, проникновенно игравший на электрооргане мелодию Виктора Герберта. Мы уселись в крайней кабинке и заказали виски с содовой.

После того как нам принесли выпивку, она написала мне номер своего телефона.

— Вы уверены, что это не опасно? — спросил я. — Может, они прослушивают ваш телефон?

— Вряд ли, — ответила она. — Но с уверенностью сказать нельзя. Когда позвоните, скажите что-нибудь нейтральное. Ну, что вы хотите снова увидеться со мной или что-то в этом роде. Нам придется встретиться еще раз, мне ведь надо передать вам деньги, но больше встречаться нельзя, это может навести их на подозрение.

— Да, конечно, — говорю. Я знал, что она права, но мне почему-то стало обидно.

Мы помолчали, слушая музыку. Я смотрел на нее. Она вдруг подняла глаза и заметила это.

— Вы все молчите, — говорит. — О чем вы думаете?

— О вас, вы, наверно, самая красивая женщина, какую явидел в жизни, — выпалил я.

Что это на меня нашло? Я вовсе не собирался говорить ничего такого. Когда оправился от шока, я принялся на чем свет стоит честить себя, не вслух, конечно, причем одно из самых мягких выражений было «неуклюжий идиот».

Мое высказывание ее тоже ошеломило, но она быстро пришла в себя, улыбнулась и сказала.

— Спасибо, Билл, вы так любезны.

При этом она наверняка подумала, что меня только что привезли в город и впервые заставили надеть ботинки.

Мы молча допили свое виски, причем я все время думал о том, почему она так на меня действует, и ужасно злился. Я не могу похвастаться галантностью, но раньше я в жизни так не вел себя с женщиной. Она замужем, я знаком с ней всего один день, и тем не менее за последние четыре часа я умудрился сначала оскорбить ее, а потом огорошить столь великолепным комплиментом. Может быть, сегодня просто не мой день.

Мы вернулись к машине. Она предложила отвезти меня обратно на пирс, но я категорически отказался.

— Вам лучше не бывать в таких местах, — говорю. — Там небезопасно, когда за тобой следят.

— Хорошо, — кивнула она.

Мы пожали друг другу руки, потом она тихо сказала:

— Я буду ждать от вас вестей. Вы должны помочь мне, Билл. Я не могу бросить его в беде.

Она уехала. Я стоял и смотрел ей вслед. Мне расхотелось возвращаться на пирс. Я просто места себе не находил, Я пошел в другой бар, заказал выпивку и нервно оприходовал ее. Дважды принимался звонить одной знакомой, чтобы назначить ей свидание, но так и не набрал номер до конца. Я старался спокойно обдумать все происшедшее за день, вычислить, что будет дальше, но, как выяснилось, ни о чем, кроме Шэннон Маколи, думать не мог. Это было все равно что смотреть на мешковину, стараясь не замечать продернутую сквозь нее яркую нить люрекса.

«Послушай, — говорил я себе. — При чем тут Шэннон Маколи! Я ведь ничего о ней не знаю. Кроме того, что она замужем. И что ее муж скрывается от шайки гангстеров. Да, она высокая. Да, она красивая. Когда смотришь на ее фигуру и лицо, думаешь „сексуальная“, а когда смотришь ей в глаза, думаешь „хорошая“. Ну и что с того? Я что, женщин раньше не видел? Это я-то, 33-летний мужик, который четыре года был женат? Так что расслабься, старина Билл».

Я ушел из бара.

Через некоторое время я вспомнил, что ничего не ел с самого завтрака, зашел в ресторан и заказал ужин. Когда мне его подали, я понял, что совершенно не хочу есть.

Это же совсем простая работа. На все про все, наверно, уйдет месяц, не больше, если только он действительно знает, где самолет. Месяц. Втроем с ними на маленьком суденышке. Я снова разозлился. Какая разница? Это ведь просто работа.

«Балерина» будет моя. Как высажу их, пойду в Сан-Хуан. Можно поработать на ВМФ, по крайней мере до конца сезона ураганов, а потом отправиться в круиз по Вест-Индии. С такими-то деньгами можно замахнуться даже на кругосветное плавание. И снова попробую писать.

Я отодвинул тарелку и поискал глазами телефон. Найдя его, набрал номер дилера, занимающегося продажей яхт. Никто не отвечал. Я наконец догадался посмотреть на часы. Было уже около семи вечера.

Я вышел на улицу, купил местную газету. Тут же, на углу, начал торопливо листать ее, пока не нашел страницу коммерческих объявлений. В объявлении, данном дилером, был список примерно дюжины яхт, и «Балерина», слава Богу, еще числилась в нем: «36 футов, шлюп с мотором, „Балерина“, 4 спальных места». «Вот это описание, — подумал я. — „Поэт“, составивший его, наверное, написал бы о Тадж-Махале так: „Старинное здание, подходит для большой семьи“».

Я вышел на берег моря и прошелся по пляжу, довольно далеко. Было уже часов десять, когда я, наконец, поймал такси и вернулся на пирс. Таксист остановил машину возле проходной.

— Дальше не надо, — сказал я и вышел.

Пока я ждал от таксиста сдачи, из будки вышел сторож. Это был старина Кристиансен, большой любитель поговорить.

— Мэннинг, тут к тебе один парень, — сказал он. — Ждет там, на пирсе.

— Спасибо, — говорю. Я получил от таксиста сдачу и тот уехал.

— Похоже, он хочет предложить тебе работу, — сказал Кристиансен. — Во всяком случае, он так сказал.

— Наверно, — говорю, особо не задумываясь. — Спокойной ночи.

Вряд ли кто пришел бы в такое время по поводу работы, хотя, может, он уже давно ждет.

Я пересек в темноте железнодорожную ветку и вошел в длинный эллинг, через который идет дорога к пирсу. Было темно хоть глаз выколи и жарко, звук моих шагов гулко отдавался среди пустых стен. Впереди я видел слабый свет, проникавший через открытые ворота на другом конце эллинга. Снаружи над воротами висел фонарь.

Я думал о том, что за человек Маколи, и не мог его себе представить. У меня никак не укладывалось в голове, что целая банда преступников может гоняться по всей стране за менеджером страховой компании. Я представил себе, что вот так охотились бы на меня, и я бы знал, что меня в любой момент может застрелить в толпе совершенно незнакомый мне человек или, скажем, ударить ножом в спину в темноте. Раньше я об этом как-то не задумывался, но теперь начал понимать, каким одиноким и беспомощным чувствует себя человек, когда с ним случается такое. Конечно, можно обратиться в полицию. Но приятно ли жить в полицейском участке? Что же делать? Они никого не могут арестовать за то, что он хочет тебя убить. Они могут поймать и посадить преступника только после того, как он убьет тебя, а это слабое утешение.

Потом я подумал о другом. О Шэннон. Наверное, он очень любит ее, если, пытаясь скрыться, не расстался с ней. Ведь это все равно что ходить с большим плакатом, на котором написано твое имя, или таскать с собой новогоднюю елку с зажженными лампочками. А в Центральной Америке? Это же самоубийство. Там любая, самая задрипанная блондинка — королева красоты, а Шэннон, уж конечно, будет все время в центре внимания, как Шартрский собор, если его поставить среди коттеджей на одну семью в только что застроенном пригороде.

Но, может быть, это не так уж и важно, раз они скрываются не от полиции. У разыскивающих их гангстеров, наверное, нет особых связей так далеко от родной почвы, и если чете Маколи удастся скрыться из страны, не оставив следов, с ними все будет в порядке.

Безо всякой видимой причины я вдруг вспомнил, что она сказала мне, когда мы прощались возле машины: «Я не могу бросить его в беде». Тогда мне это показалось естественным — любая женщина могла бы сказать это о муже, попавшем в переделку. Но так ли это! «Я не могу бросить его в беде». Тут было что-то непонятное. Звучало это странно. Он — ее муж, и само собой подразумевается, что она любит его. Из своих недолгих бесед с ней я вынес впечатление, что она не из тех, кто говорит самоочевидные вещи. Если там любовь, вопрос о том, чтобы бросить его в беде, отпадает сам собой, об этом и говорить не стоит. А так это было больше похоже не на любовь, а на чувство долга.

Я вышел из эллинга. Слева от меня, едва видная при свете одной-единственной лампочки, была ведущая на баржу сходня. Теперь она только чуть-чуть выступала над уровнем пирса, и я рассеянно подумал о том, что уже три часа, как начался отлив.

Я пошел было на баржу, да вспомнил, что говорил Кристиансен, — кто-то меня здесь ждет. Я огляделся ничего не понимая. Моя машина стояла у ворот, но другой нигде не было видно. Может, он уехал? Нет, Кристиансен увидел бы его, выехать отсюда можно только через проходную.

И тут я увидел мерцающий огонек сигареты в своей машине.

Дверца открылась, и он вылез наружу. Коротышка-умелец. Здесь было достаточно светло, и я сумел разглядеть выражение его твердокаменного лица: все та же звенящая, как натянутая струна, злоба и горячее желание поскорее со мной разделаться. Он лениво затушил сигарету о мою свежевыкрашенную машину.

— Я ждал тебя, верзила, — говорит.

— Послушай, дружок, — сказал я. — Слышал я об удальцах-коротышках. Говорят, многие из них попадают в больницу через свое удальство. Так что не пойти ли тебе своей дорогой?

Тут я вспомнил, как он измывался над Шэннон, — как мерзкая оса, деловито уничтожающая беззащитную бабочку, — и подумал: «Хорошо, что он пришел». Меня душила холодная ярость. Я двинулся на него.

Он был профессионалом, это уж точно. Двигался он невероятно быстро. Он успел вмазать мне три раза, прежде чем я вообще сумел до него дотронуться. Прямо как в мультике: бац-бац-бац. Не то чтобы мне было особенно больно, но эти первые тычки отрезвили меня. Эдак он меня завалит, а потом, не торопясь, в свое удовольствие, порезвится. Мои яростные попытки ударить его только шли ему на пользу, удары практически не достигали цели, а сам я при этом раскрывался.

Его левый кулак снова нацелился мне в лицо. Я поднял руки, чтобы защититься, и тут же получил удар правой по корпусу. Он пружинисто отступил, презрительно бросив:

— Квашня.

И снова ударил левой. Я поймал его рукой за запястье и дернул на себя. Именно то, что мне нужно, что-то новенькое, нетрадиционное. Правой я вмазал ему в живот. Он охнул от боли. Я наступил ему на ногу, навалился всем своим немалым весом и крутанул каблуком.

Он пытался дать мне коленом, но отлетел назад от удара правой в живот. Он автоматически принял низкую стойку и принялся раскачиваться, стараясь заставить меня выйти из принятой сбалансированной стойки. Ему было больно, но железобетонная ухмылка так и не сошла у него с лица, а в глазах у него была злость. Ему надо было заставить меня играть по его правилам. И все.

Он стоял футах в шести — восьми от машины спиной к ней. Я пошел на него, попытался дать ему правой сбоку. Он нырнул под удар и врезал мне по корпусу. Потом опять отскочил, так же быстро, как и приблизился, но теперь он был на три фута ближе к машине. Я опять двинулся на него. Он и не догадывался, что там машина, пока не уперся ногами в бампер.

Я рванулся к нему. Ему некуда было отступать, он уже потерял равновесие, так что ударить не мог. Я захватил его запястье и перед рубашки и навис над ним. Правой я вмазал ему по физиономии, услышав при этом в ночной тиши совершенно тошнотворный звук, мясистый какой-то. Точно так он держал и избивал Шэннон. Я снова со всей силы врезал ему. В наказание.

— Что это ты скис? — спрашиваю. — Когда других лупишь, бываешь куда бодрей.

И снова съездил ему.

В конце концов он вырвался, но было видно, что он нетвердо стоит на ногах и потерял всю свою быстроту. Изо рта у него бежала струйка крови. Я почувствовал боль в руке, которой бил его. Мое лицо тоже было в крови, кровь заливала мне глаза. В тишине было слышно только наше тяжелое дыхание. Каждый наш шаг по бетонному пирсу тоже отдавался гулким звуком. Он попытался обойти меня, двигаясь теперь медленней, чем раньше. Мы оба оказались за пределами пятачка, освещенного лампочкой. Он неожиданно подскочил ко мне и дал в челюсть с такой силой, что в голове у меня только звон пошел, но при этом сам открылся для ответного удара. Я ударил. Он покачнулся. Я дал ему еще. Он упал.

Я посмотрел на него сверху вниз. Теперь я не чувствовал даже удовлетворения.

— Лучше отступись, пока можно, — сказал я, задыхаясь. — Мелковат ты, чтобы ссориться со мной. Если я еще чуть-чуть поднакачаю бицепсы, они будут весить триста фунтов каждый. Против лома нет приема. Но он не собирался отступать. Когда он встал, глаза у него горели ненавистью. Я был верзила, и я завалил его, застав врасплох. Он не успокоится, пока как-нибудь не унизит меня. Он увертывался, не пытаясь нападать: явно дожидался, пока в голове у него прояснится. Я наступал, но мне ни разу не удалось как следует ему врезать — сказывалось его профессиональное мастерство. Постепенно мы уходили все дальше от фонаря и были уже возле сходни, ведущей на баржу. Он начал приходить в себя. Неожиданно он ринулся на меня, целя в лицо. Я поймал его руку и ударил по корпусу. Крепко ударил. Он беспомощно затрепыхался от боли. Я дал ему еще, шагнув вперед, чтобы усилить удар.

Он стал валиться назад. Стараясь удержать равновесие, он споткнулся о двенадцатидюймовый бордюр пирса и полетел вверх тормашками куда-то в темноту. При этом раздался такой звук, будто упала и разбилась дыня. Я подскочил к краю пирса посмотреть. Палуба баржи была в полнейшей темноте, и мне ничего не удалось разглядеть. Я услышал всплеск. Очевидно, он упал куда-то на корму, а потом соскользнул в воду.

Я сиганул на палубу с восьмифутовой высоты, рискуя сломать себе ногу. Благополучно приземлившись, я принялся лихорадочно шарить по карманам в поисках ключей. Тут я вспомнил, что акваланг остался у Шэннон в багажнике машины. В кладовке был еще один, но там баллоны пустые.

Это неважно. И без снаряжения справлюсь, вот только фонарь нужен. Я кинулся к кладовке. От волнения никак не мог отпереть дверь. Скорей, скорей… Наконец справился с замком и влетел внутрь. Я весь взмок. В темноте споткнулся обо что-то и выругался. Вот он, подводный фонарь, вот он, шнур, нашарил наконец. Я понесся на корму, нащупывая вилку на конце шнура. Держа ее одной рукой, другой бросил фонарь за борт. На то, чтобы воткнуть вилку в розетку и щелкнуть выключателем, ушло не больше минуты. Фонарь зажегся там, на илистом дне, под тридцатифутовым слоем воды. Я снова кинулся в кладовку — за маской. Потом скинул ботинки и нырнул с кормы. Я не знал, сколько времени все это заняло. Знал только, что если он был без сознания, то почти сразу захлебнулся.

Вода сомкнулась надо мной. Я заработал ногами, двигаясь вниз, к фонарю. В темноте справа от меня смутно маячили силуэты свай, обросших острыми, как бритва, ракушками. Я миновал здоровенную поперечную балясину, потом еще одну. Это было все равно что спускаться на грузовом лифте.

Я достиг дна. Он должен быть где-то тут, возле фонаря. Его не было. Я стал дико озираться. Потом поплыл вдоль ряда свай, осматривая все вокруг них. Постарался обдумать ситуацию. Если он был без сознания, то пошел бы прямо на дно, отвесно, как якорь. Может быть, он все же был в сознании и сам выплыл? Тут я заметил, что заплыл под пирс и вокруг меня сваи. Теперь я догадался, в чем дело, но было поздно. Надо было всплывать, мне могло не хватить воздуха. Я поплыл вверх по наклонной траектории, стараясь не задевать свай. Боль в легких. Может, я не рассчитал время и оставался под водой слишком долго? Я стал опасаться баржи. Если просчитаюсь и всплыву под ней, мне, наверно, не выбраться. Нет, вынырнул безо всяких приключений. Сделал два глубоких вдоха и снова нырнул. Может быть, его уже не спасти, я слишком долго не мог понять, что при отливе, если учесть угол падения, его должно было затянуть куда-то под пирс.

Я поднял фонарь и поплыл. Со всех сторон меня окружал лес свай. Я подумал об обросших ракушками горизонтальных балясинах, что были надо мной, о дне баржи. Если потеряю ориентацию, мне не выбраться. Тут я увидел его. Он лежал у подножия сваи, прижавшись щекой к илистому дну, как будто спал. Я выпустил из рук фонарь и рванулся к нему.

Попробовал было ухватить его за ворот, как вдруг увидел, что из головы у него поднимаются клубы темного дыма, которые сносит в сторону вызванным отливом течением. Я дотронулся до другой, невидимой мне стороны его головы. На ощупь это было похоже на разбитую склянку с желатином.

Он был мертв. Кровь продолжала идти только из-за давления воды. Я отдернул руку, и он чуть-чуть повернулся. Теперь он лежал на спине. Глаза его были открыты. Они смотрели на меня. Я изо всех сил старался подавить приступ тошноты. Если бы меня вырвало, я бы захлебнулся.

Глава 4

Я не помню, как выплыл. Когда пришел в себя, я уже был наверху, держался за деревянную лесенку, по которой мы поднимаемся на баржу, и меня выворачивало наизнанку. Я не стал его поднимать. Пусть этим займется полиция, мне не хотелось до него дотрагиваться.

Я вскарабкался на палубу и свалился, совершенно измученный. С моей одежды лило. Ссадины на лице горели от соленой воды. Правая рука болела. Я потрогал ее другой рукой. Она вся распухла.

Надо пойти в сторожку и вызвать полицию, подумал я, тупо таращась в темноту. И тут до меня дошло. Это не был несчастный случай Я убил его в драке.

Я не хотел его убивать, но какая разница? Я ударил его, он упал с пирса, и теперь мертв. Наверно, это не считается убийством, но они знают, как это называется и какой срок за это дают.

Что ж, тут ничего не поделаешь. Сколько ни сиди тут, его не оживишь. Я было встал, но остановился.

Полиция — это еще не все. Как насчет Баркли? И других прочих, которых я еще и в глаза не видел?

Они уже обратили на меня внимание из-за Шэннон. Теперь я убил одного из их качков, как ни странно, именно того, который хотел избить меня и порасспросить о Маколи. Они ведь не будут в претензии? Ничего страшного, Мэннинг, всякое случается. Заходи в удобное время и убивай любого из наших ребят, на выбор.

Тут я заметил, что думаю уже не о полиции и головорезах Баркли, а о Шэннон Маколи и «Балерине». Почему она пришла мне на ум в такой момент, я не мог понять. Теперь наш план, конечно же, придется отменить. Даже если меня не упекут в тюрьму, я не смогу ей помочь, ведь за мной будет гоняться вся эта банда, причем они убеждены, что я как-то связан с Маколи.

Нет уж, не буду я ничего заявлять. Конечно, жаль, что так вышло. Эти незрячие глаза, наверное, будут преследовать меня годами. Но я не собираюсь все испортить только из-за того, что какой-то помешанный на себе коротышка решил выяснять отношения. Оставлю его там, на дне. И никому ничего не скажу.

Стоп! Так не пойдет. Кристиансен знает, что он здесь. А выбраться отсюда можно только через проходную. Лицо у меня все в синяках и ссадинах, сразу видно, что дрался. При такой теплой воде тело через несколько дней всплывет, а у него башка пробита и синяки на физиономии. Мне не отвертеться. Он приехал сюда поговорить со мной, да так здесь и остался. Случай не из тех, что в полиции называют «твердым орешком».

Особый ужас ситуации придавала именно ее простота. Надо же было этому случиться именно на пирсе, куда можно попасть только через проходную, где сторож ведет учет всем входящим и выходящим. Нет, не ведет он никакого учета. Он просто спрашивает, зачем пришли. А пропуска никакого не требует и в книге расписываться не заставляет. А при выходе он и вовсе ничего не спрашивает, просто рукой махнет: «Проходи» (или «Проезжай»).

Нет, все равно ничего не получается. Никто ведь не выехал обратно. Никого другого тут и не было. Один человек приехал, никто не выехал. Кристиансену нетрудно будет это вспомнить, когда полиция придет с расспросами.

Но должен же быть хоть какой-то способ выбраться из этой заварухи. Это сводило меня с ума. Я посмотрел на другую сторону фарватера, видневшуюся за темной полосой воды. Там было тихо, там вообще ничего не было, кроме пустого склада да заброшенного дока. Никто ничего не видел. Баркли, может быть, далее не знал, что коротышка пошел сюда. Он пошел потому, что не мог-успокоиться, пока не уест верзилу, завалившего его. В этом-то и было самое ужасное: не было совершенно никаких зацепок, чтобы связать меня с этим делом, кроме того простого факта, что он приехал поговорить со мной и обратно уж не вернулся. Приехал? Нет, вряд ли. Машины-то я никакой не видел. Но с уверенностью сказать нельзя. В эллинге темно.

Мысль моя лихорадочно работала. Я вскочил и побежал в кладовку, все еще босиком, насквозь промокший. Я нашел фонарик и взлетел вверх по сходне. Подбежал к двери эллинга, посветил внутрь. Машина была. Она стояла в углу эллинга. У меня аж ноги подкосились от облегчения. Наверное, он ее поставил там, в темноте, чтобы я раньше времени не догадался о его приезде. Но это неважно. Главное, на пирсе осталась его машина.

Мне надо просто проехать на ней мимо сторожа, и тот запомнит, как коротышка уехал живым. Проще некуда.

Там, на проходной, фонарь висит над воротами, и в машине будет довольно темно. Сторожка будет справа от меня. Я могу скрючиться на сиденье, чтобы казалось, что я примерно такого же роста, что коротышка. Сторож, наверное, просто махнет мне рукой, чтобы проезжал, его не так-то просто оторвать от чтения журнала. Он не увидит моего лица, а потом не вспомнит, что не видел его. Это та же самая машина. Человек приехал, потом уехал.

Нет, это еще не все. Мне еще надо вернуться, так чтобы Кристиансен этого не заметил. Он знает, что я на верфи, не могу же я прийти опять, если никуда не уходил. Но это было несложно. Сейчас около одиннадцати. Кристиансен сменится с дежурства в двенадцать. Мне надо только подождать часок и вернуться после того, как заступит другой сторож. Тот не знает, где я должен быть, и не удивится, когда я объявлюсь.

Я подошел к машине, посветил фонариком и почувствовал, что почва уходит у меня из-под ног. Я бы раньше об этом догадался, если бы думал головой. Всякий водитель всегда автоматически вынимает ключ зажигания, когда выходит из машины. Вот ужас-то!

Я устало привалился к дверце машины. Я же знаю, где ключи. Все дело займет не больше минуты. Я задохнулся от омерзения. Я представил себе, как все там, внизу: фонарь горит среди сюрреалистического леса свай, течение мягко шевелит водоросли, а на меня таращится мертвец, у которого из головы поднимается черный дым. Какой-то бред сумасшедшего.

Но без этого никак не обойтись. Я с отвращением спустился на баржу, постоял на корме, куда он упал, прежде чем соскользнуть в воду. Под пирсом виднелся рассеянный свет фонаря. Я начал снимать мокрые брюки и рубашку. Теперь можно обойтись без этой помехи. Рядом со мной возвышался стальной кнехт, в темноте я едва мог разглядеть его силуэт. Наверное, об эту штуку он и разбился. Перевернулся в воздухе, пока летел, и ударился головой о верхушку кнехта с такой силой, что и у быка череп не выдержал бы. Меня стало тошнить, и я постарался не думать об этом.

Тут весь план неожиданно сложился у меня в голове. Прежде я продумывал только отдельные детали, теперь у меня был ключ к решению всех проблем разом. И раньше, случалось, находили в порту всплывших мертвецов с пробитыми головами. Как правило, карманы у них были вывернуты. Я не просто отгоню машину с верфи, я оставлю ее на берегу в одном из «крутых», злачных районов, не доезжая до города. Неважно, где его найдут. Течение несет трупы в самых неожиданных направлениях, когда они раздуются и всплывут.

Я решился. Потом вдруг заколебался, стараясь хладнокровно оценить ситуацию. Я не особенно хорошо разбираюсь в законах и работе судов, но даже мне было ясно, что задуманное мною — сознательное преступление. То, что случилось раньше, не было таковым, хоть и привело к его гибели. Я еще могу вызвать полицию, рассказать все, это зачтется в мою пользу. Шесть поколений предков, все юристы и священники из Новой Англии, яростно нашептывали мне, что так и только так следует поступить.

А что на другой чаше весов? Если я заварю всю эту кашу, это будет окончательно и бесповоротно. Пеняй тогда, Билл, на самого себя. Если меня потом возьмут, не будет никаких свидетельств несчастного случая или драки. Меня могут обвинить в преднамеренном убийстве, ведь я пытался замести следы. Несмотря на жару, по спине у меня пробежал холодок. Надо, в конце концов, на что-то решиться. Я не могу заниматься этим всю ночь. Какой из двух вариантов выбрать? Тут я понял, что, как и раньше, ни о чем не могу думать, кроме Шэннон. И что на самом деле нет у меня никакого выбора. Я даже не пытался разобраться в этом. Что толку? Объективно говоря, это было просто наваждение. Я долго отказывался от работы, которую она мне предлагала, а теперь, когда возникло настоящее препятствие, которое может не дать мне справиться с этой задачей, я понял: ничто меня не остановит, я все равно займусь этим делом. Я надел маску и нырнул в воду.

Я пошел прямо вниз, а когда прошел последнюю горизонтальную балясину, свернул под пирс. Все надо было проделать с минимальными усилиями. Слишком много драгоценного воздуха тратится на то, чтобы спуститься на глубину тридцать футов, а потом подняться. В предыдущие два раза мне едва хватило дыхания. Свет стал ярче. Коротышка так и лежал там, возле фонаря.

Стараясь не смотреть ему в лицо, я подплыл и ухватил его за ремень. Когда я принялся шарить у него в кармане, на меня снова навалилось чувство отвращения. Там был только носовой платок. В другом кармане оказался складной нож и пачка презервативов. Я едва подавил желание бросить все и уплыть отсюда, подняться на поверхность. Я перевернул тело. Оно уже частично погрузилось в ил, и от этого движения со дна поднялась муть, которая, двигаясь по течению, скрыла от меня верхнюю часть тела. Я стал обшаривать карманы брюк.

Кожаный футляр с ключами оказался в первом же из них. Потом я достал бумажник. Подплыл поближе к фонарю, чтобы удостовериться, что это то, что нужно, потом затолкал бумажник в ил и слегка прикопал его. Надо возвращаться. Я поплыл вдоль кабеля фонаря, потом пошел вверх. Вот моя голова уже на поверхности. Никогда еще ясное звездное небо не казалось мне таким прекрасным.

Все еще дрожа, я подплыл к лесенке и вскарабкался на баржу. Правая рука болела. Надеюсь, что кости целы. Я стоял голый и мокрый, и мысль моя лихорадочно работала. Один из самых страшных моментов уже позади. Теперь предстоит еще один. Нет, успокоил я себя, в этом нет ничего страшного. Неужели я теперь струшу и отступлю? Тысяча шансов против одного, что сторож только мельком глянет на меня и махнет рукой: проезжай, мол.

Я обошел вокруг каюты и положил футляр с ключами сушиться возле сходни, где его легко будет найти, потом пошел на корму и выдернул вилку фонаря из розетки. Втянул фонарь на борт, свернул кабель, положил фонарь, а также маску в кладовку и запер дверь.

Я выжал мокрую одежду и повесил ее сушиться в ванной комнате. Торопливо взглянул на часы. Было без десяти одиннадцать. У меня полно времени. Тут я понял, сколь велико было напряжение. Часы оставались у меня на руке во время всех трех заплывов, а я и не заметил. Считалось, что часы водонепроницаемые, но это, понятно, ничего не значит. Одно дело, когда стоишь с часами под дождем, и совсем другое, когда ныряешь с ними на глубину шести морских саженей. Я поднес часы к уху. Они еще тикали. Я снял их с руки и вытер.

Ополоснувшись пресной водой из ведра, я вытерся и посмотрел на себя в зеркало. Под правым глазом — белесая шишка, в углу рта порез, сбоку, на нижней челюсти, здоровенный синяк. Сейчас С этим ничего нельзя поделать, разве что постараться, чтобы никто не увидел. Я обследовал правую руку. Она сильно распухла; но переломов я не нащупал.

Я оделся, причем выбрал белую спортивную рубашку, похожую на ту, что была на коротышке. Было только одиннадцать часов. «У меня уйма времени», — подумал я, чувствуя, как на меня снова накатывает напряжение. Но медлить нельзя. Иногда ночной сторож приходит пораньше, поговорить с Кристиансеном. У обоих стариков ничего в жизни не осталось, кроме работы да бесцветного пансиона, одна радость — поговорить. Мне нельзя рисковать. Лучше выехать сейчас, хоть мне и придется убить больше времени там, снаружи.

Я запер дверь, взял футляр с ключами и поднялся на пирс. У него зеленый «олдсмобиль». Отлично, ведь у меня коричневый «форд». Это Кристиансен отлично помнит. Промашки тут быть не может. Фонарика я не захватил, но без труда нашел машину в темноте. Я сел за руль и включил зажигание. Нервы мои были на пределе. А что, если он стоит возле сторожки? Тогда ему легко будет разглядеть, кто в машине. Этого я не узнаю, пока не выеду из эллинга с другой стороны, а тогда будет уже поздно.

Я придумал, как с этим справиться. Включив фары, развернул машину передом к выезду из эллинга, а потом опять выключил их. Как только мои глаза привыкли к темноте, я медленно двинулся вперед. Наехать на что-нибудь я не боялся: впереди был четко виден проем ворот. В тридцати — сорока футах от ворот я остановил машину, вышел из нее, подкрался к воротам и выглянул наружу. Все было в порядке. В ярко освещенных воротах на проходной никого не было. Кристиансен сидел в сторожке. Я повернулся и побежал к машине.

Не забыв сползти пониже на сиденье, я захлопнул дверцу, включил фары и двинулся вперед. Мне показалось, что я проехал не меньше ста миль. Вот я уже вне эллинга. Повернул налево и переехал железнодорожную ветку. Спешить нельзя. При подъезде к сторожке надо чуть-чуть замедлить ход. Вот машина поравнялась со сторожкой. Я поднял руку и бросил на Кристиансена быстрый взгляд искоса.

Он сидел за столом. Наливал себе кофе из термоса. Нехотя взглянул в мою сторону, махнул, чтобы я проезжал, и тут же снова сосредоточился на чашке. Я проехал.

Напряжение разом спало, и мне показалось, что я расползаюсь на сиденье, как подтаявшее мороженое. Каждый нерв у меня расслабился. Дальше все будет просто.

При первой возможности я свернул налево и покатил по темной улице в направлении города. До «крутого» района было кварталов пятнадцать. Остановив машину в темном проулке за полквартала от шума и неонового блеска кабаков, я быстро огляделся, вышел из нее, запер и забрал ключи, как это сделал бы сам владелец машины. Меня никто не видел. Я дошел до угла и повернул направо, прочь от берега моря. Проходя мимо какого-то темного пустыря, я бросил там ключи. Теперь я освободился от него. Я подумал о нем и содрогнулся. Бедняга, мерзавец ты эдакий, зачем ты только полез на меня?

Не знаю, сколько я прошел. Наверное, несколько миль. Я избегал освещенных мест, стараясь держаться тихих жилых кварталов. И уходил все дальше от берега. В двенадцать тридцать я подошел к работающей всю ночь забегаловке. Можно возвращаться. Пока доберусь, будет без четверти час. Я зашел в забегаловку через боковую дверь, нашел телефон и вызвал такси. Когда машина приехала, я уже ждал его в темноте на тротуаре. Я забрался внутрь, прежде чем таксист сумел разглядеть мое лицо. Теперь все в порядке. Я уселся на заднем сиденье в углу, где он не мог видеть меня в зеркальце заднего обзора.

Мы подъехали к воротам. Никого.

— Притормозите здесь, я назовусь сторожу, — сказал я таксисту. — Чтобы проехать внутрь, пропуск не требуется.

— Как скажете, шеф, — ответил тот.

Он притормозил у сторожки. Из окна выглядывал сторож, дежуривший с полуночи до восьми утра.

— Мэннинг! — крикнул я, оставаясь в темноте. Он поднял руку.

— Пожалуйста, мистер Мэннинг.

Таксист переключил скорость и снова двинул вперед. И вдруг остановился. Кто-то кричал нам вслед.

— Минуточку, мистер Мэннинг!

Я оглянулся. Сторож вышел из дверей.

— Чуть не забыл. Минут десять назад вам звонила женщина…

Но я не слушал. Я заглянул в окно сторожки и похолодел. Там был старина Кристиансен. Он только что поднялся со стула и выглядывал из окна с удивленным выражением. Потом повернулся к двери. Другой сторож все говорил, стоя у дверцы такси:

— Крис как раз собирался передать вам. Он сказал, что вы на барже.

Я шевельнуться не мог, не то что ответить. Кристиансен теперь стоял рядом со своим сменщиком, глядя на меня.

— Черт возьми, мистер Мэннинг! Когда вы вышли? Я вас не видел.

Ощущение было такое, будто у меня отвалился язык.

— Ну, я…

Думать было невозможно. Это был какой-то кошмар.

— Я выехал со своим приятелем. Помнишь? Решили пропустить по паре кружек пива. Было, наверно, около двенадцати.

Теперь я не мог остановиться. Я отрешенно слушал собственный голос и ничего не мог с собой поделать.

— Да, где-то около этого. Я еще помахал тебе, помнишь? Это мой старый друг. Пропустили по паре кружек пива.

— Так вы были в той машине, когда она выезжала?

Он уставился на меня, явно ничего не понимая.

— Черт меня подери совсем. Я прямо в нее смотрел, а вас не заметил. Должно быть, становлюсь рассеянным. А я еще собирался пойти на баржу сказать вам, что звонила женщина…

Вдруг он смолк, потом спросил участливо.

— Ой, что это у вас с лицом, мистер Мэннинг?

В этом-то был весь ужас. Ничего особенного не происходит. Меня ни в чем не обвиняют, меня не пытают в гестапо, не применяют ко мне допрос третьей степени. Просто кудахчут два милых одиноких старика, которые хотят мне помочь. Я им интересен. Они вынуждены сидеть здесь по восемь часов в день, охранять эту чертову верфь, где единственная живая душа, единственный человек, с кем можно поговорить и кто создает, пусть иллюзорное, впечатление связи с миром, где что-то может произойти, — это я, так что я им нравлюсь и им интересно знать, когда я ухожу и когда возвращаюсь. Вот и все. Теперь они запомнят каждое слово этого разговора.

— А, это… — пробормотал я, ощупывая свое лицо с таким видом, будто удивлялся, что оно у меня вообще есть. — Искал тут кое-что в кладовке и упал.

— Бывает, — сказал он рассудительно. — Надо чем-нибудь смазать порезы. А то может попасть инфекция. Лучше не рисковать. При этом поганом климате, духоте, сырости…

— Да, конечно, — сказал я. — Спасибо.

Наконец мы двинулись дальше. Господи, неужели это кончилось? Кончилось, да не все. Кошмар продолжается. Таксист проехал через эллинг и остановился на пирсе. Я вышел прямо под лампочкой. Теперь все равно. Теперь уже все равно.

Он вручил мне сдачу. Я дал ему на чай двадцать пять центов.

— Спасибо, шеф, — говорит.

Потом посмотрел с ухмылкой на мое лицо и распухшую руку и добавил.

— На того парня, с кем вы так резвились, небось, страшно смотреть.

Он уехал.

Я подошел к краю пирса, поставил ногу на его широкий бордюр и стал смотреть в темную воду, почти не замечая, что по фарватеру идет мощный буксир с целым караваном барж. «Как все просто! — думал я с ужасом. — Старику не хотелось возвращаться в свою бесцветную комнату в пансионе и сидеть там в четырех стенах. Вот и все».

Я старался обдумать ситуацию. Каковы у меня шансы теперь? Через несколько дней тело всплывет где-нибудь на побережье, и полиция начнет поиски. И первым делом они, конечно, опросят охрану доков.

Всплывет? В этом все дело. Он не должен всплыть. Необходимо это предотвратить. Я взглянул вниз и содрогнулся. Смогу ли я еще раз нырнуть туда? Еще раз? Нырять придется несколько раз. Слишком много времени и дыхания уходит на спуск и подъем. А мне еще надо прикрутить его проволокой к подножию одной из свай. Но можно зарядить баллоны второго акваланга. С ним будет много легче.

Тут я замер. То, что я видел, было кошмарней всего. Это был исчезающий за поворотом буксир, тянущий баржи к нефтебазе в конце фарватера. Как это я, профессиональный водолаз, мог сразу не понять, что своими мощными винтами он поднял со дна тучи ила? В такой воде даже свет тысячеваттного фонаря покажется мерцанием светлячка на расстоянии трех дюймов.

Все еще был отлив. До конца следующего прилива под пирсом и собственную руку не разглядишь. И это еще не все. Водоворот, созданный винтами буксира, мог переместить тело, так что теперь его не найти.

Еще один моментик для комплекта, думал я. Завтра утром Картер вернется из Нового Орлеана. Он будет торчать здесь, на барже, и я не смогу даже продолжить поиски.

Только не паниковать. У меня еще есть шанс, говорил я себе. Может быть, они не сумеют привязать меня к этому делу. При нем нет никаких документов, ведь я засунул его бумажник в ил. У них не будет его прижизненной фотографии, только фотография тела в том виде, в каком оно всплывет. Кристиансен, скорее всего, не разглядел его как следует, когда он въезжал.

Но так или иначе я ничего не буду знать до той минуты, пока они не придут за мной. В этом-то весь ужас. Мне необходимо выбираться отсюда. Мысль моя лихорадочно заработала. Уволиться и сказать Картеру, что я еду в Нью-Йорк. Продать машину, купить билет на автобус, сойти где-нибудь по пути и вернуться обратно. Купить яхту, под чужим именем, конечно. Мне потребуется только три дня, чтобы подготовить ее к плаванию. Мы отплывем прежде, чем они начнут искать меня. Если вообще начнут.

Только потом до меня дошло, что я ни разу не подумал о том, чтобы не покупать яхту и не спасать Шэннон Маколи. Словно это было неизбежно, тут и думать не о чем.

Я вдруг почувствовал, что мне необходимо ее повидать. Не знаю зачем. Конечно, мне нужно получить деньги на яхту, но это никак не могло объяснить того всепоглощающего желания просто встретиться с ней, которое я ощутил. Я давно привык во всем полагаться только на себя, а тут, впервые в жизни, вдруг почувствовал себя ужасно одиноким, и почему-то мне надо было увидеться именно с ней.

Да, кстати, что это сторож говорил? Мне звонила какая-то женщина? Оказывается, я все еще держал в руке листок бумаги, который он мне дал. Там был номер телефона, тот самый, что она дала мне в баре. Может быть, с ней что случилось? Я бросился к машине.

Глава 5

Быстрее было бы позвонить из сторожки, но я не хотел, чтобы наш разговор слышали. Подъехав к сторожке, я замедлил ход, ночной сторож поднял руку и кивнул мне. Я с горечью заметил, что Кристиансен наконец-то ушел домой.

Я свернул на темную улицу, ведущую прочь от моря. В десяти кварталах отсюда большая улица и торговый центр. Забегаловка была закрыта, но подальше я увидел неоновую вывеску со стаканом и названием заведения: пивная «Локоть». Я припарковал машину и зашел.

Внутри был полумрак и прохлада. В воздухе стоял табачный дым. Крутили пластинку «Легко любить». Телефонная кабина была в самом конце зала, за музыкальным автоматом.

Я прикрыл дверь кабины и поискал монету. Жужжал небольшой вентилятор. С тяжелым сердцем я подумал о том, сколько же времени прошло с тех пор, как она позвонила. Двадцать, тридцать минут?

Долгие гудки.

Потом трубку сняли.

— Здравствуйте, — сказала она. — Миссис Уэйн у телефона.

Похоже, у нее все в порядке. Мне сразу стало легче дышать.

— Мэннинг, — сказал я.

— Билл, я надеялась, что ты позвонишь.

В ее низком голосе слышалась радость. Слышать это было ужасно приятно, как будто тебя погладили кончиками пальцев. Тут я вспомнил, как она советовала быть осторожным в выборе слов. Сейчас она просто намекала на это. Может быть, что-то все же случилось?

— Когда мы увидимся? — спросил я.

— Ты действительно этого хочешь?

— Ты знаешь, что хочу, — сказал я. — Как насчет того, чтобы встретиться прямо сейчас?

— Ну…

— Можно мне приехать?

— Боже, не сюда, — в ее голосе звучал застенчивый упрек. — Билл, ты же понимаешь… Ты же понимаешь, что нам не следует афишировать свой роман, хотела она сказать. Мне было не по себе от того, что нам с ней приходится разговаривать так, как будто мы любовники. Интересно, что она думает по этому поводу?

— Тогда куда мне подъехать за тобой?

— Может быть, встретимся в том же коктейль-баре? Минут через пятнадцать?

— Буду ждать тебя там.

Когда она приехала и припарковала «кадиллак», я сидел в машине перед баром. Если за ней следят, не нужно, чтобы они видели синяки и ссадины у меня на физиономии. Я подъехал к ней. Она увидела меня, вышла из «кадиллака» и села ко мне в машину. Вся «операция» заняла несколько секунд.

Я рванул вперед, поглядывая в зеркальце. Позади нас шли несколько машин, но случайно они там оказались или нет, сказать было трудно. Я никак не мог отрешиться от сияния ее белокурых волос и едва уловимого аромата духов.

— С вами все в порядке? — спросил я быстро.

— Да, — ответила она. — Но пока меня не было, они опять обыскивали дом.

Я свернул на дорогу, ведущую к пляжу. С чего бы это им обыскивать дом? И как она об этом узнала, ведь ее же не было дома? Если они искали человека, то вряд ли бы стали выдвигать ящики комода и вспарывать обивку дивана, как гангстеры в кино. Тут до меня начало доходить.

Мы проезжали мимо фонаря. Она взглянула мне в лицо и вскрикнула.

— Билл! Что случилось?

— Это-то я и собирался вам рассказать, — сказал я. Я свернул за угол и поехал на запад по бульвару.

Был час ночи, начинало темнеть, толпа народа заметно поредела, некоторые из ларьков закрылись.

Коротышка таращился на меня своими невидящими глазами, он ждал только того момента, когда всплывет. Сказать ей? Нет, только идиот станет рассказывать о таком кому бы то ни было.

Но как иначе я мог объяснить, почему мне приходится поступать именно так? Я должен доверять ей. Мы должны доверять друг другу. Самое странное было в том, что я действительно доверял. Это ставило меня самого в тупик. Я знаком с ней меньше суток, она мне ничего о себе не рассказывала, и все равно я доверил бы ей все что угодно. Наверное, меня просто нельзя выпускать на улицу одного.

Я посмотрел в зеркальце. Сзади все еще слишком много машин, чтобы быть уверенным, что «хвоста» нет. Я решил это проверить и увеличил скорость.

— Билл, скажите же, что случилось? — настаивала она.

— Этот головорез, тот, что бил вас… Он пришел на пирс, чтобы поквитаться со мной за то, что я ему врезал. Была драка. Потом — несчастный случай. Я ударил его, он упал на баржу…

— Он…

— Да, — сказал я.

Она ничего не ответила. Я взглянул на нее. Она сидела, наклонив голову, и смотрела вниз, себе на руки. Потом она подняла голову, в глазах у нее была горечь и сожаление.

— Это моя вина, — прошептала она. — Я втянула вас.

— Не надо, — говорю. — Никто не виноват, кроме него самого. Он просто не мог успокоиться.

Я рассказал ей, как все было. Мы свернули с бульвара на дорогу, идущую вдоль пляжа. Нас окружала темная безумная ночь. Слева слышался звук прибоя. За нами ехали три машины. Одна из них остановилась. Я продолжал наблюдать за двумя другими.

— Никогда себе не прощу, — сказала она. — Но неужели они не поймут, что это был несчастный случай?

— Едва ли, — ответил я. — Наверное, если человек погибает в драке, это не считается несчастным случаем. К тому же теперь поздно говорить об этом. Но, ради Бога, не вините себя. Вы не имеете к этому никакого отношения. Это все равно что винить «Дженерал моторс» за то, что у него был «олдсмобиль».

— Что же нам делать?

Я снова взглянул в зеркальце. По мере того как я увеличивал скорость, обе шедшие за нами машины отставали.

— Я сам стараюсь это решить, — сказал я. — С точки зрения закона я виновен, но морально я не чувствую за собой никакой вины. Это все равно как если бы он попал в автомобильную катастрофу. Могу ли я нести за это ответственность? Я не намерен идти в тюрьму или быть убитым Барклиевой бандой за то, чего никак не мог предотвратить.

— Конечно, — просто сказала она.

— Тогда слушайте, — сказал я.

И рассказал ей, что я намерен делать.

— Тут только одна проблема, — заметил я в заключение. — Вам придется дать мне денег на яхту без всяких гарантий, что вы когда-либо снова услышите обо мне. Я понимаю, что слово человека, которого вы знаете один день, не является надежнойгарантией.

— Для меня этого вполне достаточно, — спокойно сказала она. — Если бы я не доверяла вам, я с самого начала не стала бы поднимать этот вопрос. На какую сумму выписать чек?

— На пятнадцать тысяч, — сказал я. — Яхта обойдется не меньше чем в десять, а еще надо купить снаряжение. Когда мы будем на борту, я представлю вам отчет по пунктам и верну остаток денег.

— Хорошо, — говорит.

Я оглянулся. Фары двух шедших за нами машин виднелись далеко позади. На минуту они скрылись за дюнами. Я резко притормозил и свернул с дороги. Проехав ярдов пятьдесят прочь от пляжа, я остановил машину. Мы были у кромки дюн, вне досягаемости для фар проезжающих по дороге машин. Впереди виднелись силуэты посаженных в ряд кедров. Я выключил фары, прежде чем машина успела остановиться.

Тут до меня дошло, что с моей стороны было непростительной глупостью приезжать сюда. Нам следовало остановиться на ярко освещенной улице в центре города.

Если они следят за ней, они, конечно, видели, как она пересела в другую машину, которой они не знают. Они могли даже предположить, что в этой машине Маколи. Она хотела зажечь сигарету.

— Погодите минутку, — сказал я.

Одна из машин проехала мимо, потом другая. Красные огоньки их задних подфарников исчезли в отдалении.

— Теперь можно, — произнес я и дал ей прикурить. Она достала из сумочки чековую книжку и развернула ее у себя на коленях. Я светил ей зажигалкой.

— Надо придумать имя, — сказал я. — Как насчет Бертона? Гарольд И. Бертон.

Она выписала чек. Я подождал, пока чернила высохнут, и положил его себе в бумажник. — Ну вот. Какой у вас адрес?

— Фонтейн-драйв, 106.

— Отлично, — быстро сказал я. — Я должен вернуться дня через два. Сейчас вторник, значит, это будет утром в четверг. Как только покупка яхты будет оформлена и я поднимусь на борт, пошлю вам простенькую поздравительную открытку в конверте без картинок — поздравление с днем рождения. Думаю, у них нет возможности добраться до вашей почты, но лучше не рисковать. И больше никаких контактов. Я буду безвылазно сидеть на верфи. Она на другом конце города, и в центре я совсем не буду появляться. Я в Санпорте меньше шести месяцев, но у меня уже появились кое-какие знакомые, не хочу напороться на кого-нибудь из них. Я все куплю заранее и привезу с собой, кроме продовольствия, его я закажу через рассыльного фирмы, которая снабжает яхты.

— Но как мы проведем мужа на борт? — перебила она меня.

— Я как раз собирался обсудить это с вами, — говорю. — После того как получите открытку, вы можете позвонить мне из телефона-автомата. Я буду на верфи Майклсона. Яхта называется «Балерина».

— Красивое название, — заметила она.

— Прекрасная яхта, — сказал я. — Я надеюсь, мне удастся ее заполучить. Вчера вечером она все еще продавалась. Но если что-нибудь случится и она будет уже продана, я пошлю вам вместо поздравления с днем рождения извещение о рождении ребенка и сообщу в нем название яхты, которую удастся купить. Их там несколько. Такой вариант подходит?

— Да, — сказала она, чуть повернувшись на сиденье, так что я увидел ее лицо в обрамлении светлых волос, которые, казалось, излучали свет в темноте. — Мне нравится ваш план, само направление ваших мыслей. Она помолчала с минуту, потом добавила: — Вы не представляете себе, до чего я рада, что встретила вас. Теперь я не чувствую себя такой беспомощной, такой одинокой.

Я чувствовал то же самое, но, наверное, иначе, чем она. С ней было так хорошо! На минуту голова моя очистилась от всякой мути. Машину обдувал мягкий бриз, позади нас, в ночи, слышался шум прибоя.

Может быть, она чувствовала, как зверски я зациклился на ней. Я нарочно уничтожил очарование момента.

— И по телефону вы так здорово все разыграли, — говорит она. — Спасибо за понимание.

Проще говоря, знай свое место, парень. Интересно, с чего это она решила предупредить меня об этом? Мы же оба знали, что это только шоу, не так ли?

— Ладно, — говорю, отрывисто так. — Остается еще придумать, как доставить его на борт. Он ведь в доме, не так ли?

— Да, — сказала она удивленно. — Как вы узнали?

— Догадался, вы сказали, что они обыскивали дом, пока вас не было. Но они ведь искали взрослого человека, им не надо было все разбирать по винтикам. Наверное, это он вам сказал, что они приходили?

— Вы очень наблюдательны. Действительно, он слышал, как они там рылись, и сказал мне.

— Почему он там прячется? И где именно?

Она немного наклонилась вперед, положив локоть на спинку сиденья, и сделала еще одну затяжку.

— Я как раз собиралась рассказать. Вот как все было, вкратце, конечно. Недели три назад муж увидел одного из них на улице и догадался, что они снова нас выследили. Но к этому времени у него был почти готов план побега в Центральную Америку, где они не смогли бы нас достать. Не вдаваясь в детали, скажу только, что в этом плане был задействован один человек, однокашник моего мужа по университету, с которым они в свое время были очень дружны. Он живет в Центральной Америке, в Гондурасе, где имеет большой политический вес. Он очень богат, у него большие плантации. Он увлекается спортивными самолетами, то и дело покупает их в Штатах, а потом их перегоняют ему в Гондурас. Мой муж должен был перегнать ему один из этих самолетов. Таким образом, он мог исчезнуть из страны, не оставив никаких следов. Он бы просто взлетел, не подавая плана полета, и исчез. Конечно, посадка была бы незаконной, но, как я уже говорила, у его друга большое политическое влияние. Единственная проблема состояла в том, что ему приходилось лететь одному. Самолет был легкий, и даже при максимальном запасе топлива его не хватило бы, чтобы долететь до места. Пришлось добавить еще один бак, так что я полететь не могла. Я должна была приехать позже, удостоверившись, что за мной нет «хвоста». Мы тщательно спланировали мой побег. Я должна была выехать в День поминовения и отправиться не сразу в Гондурас, а сперва полетать туда-сюда на самолетах частных авиакомпаний (билеты мы заказали заранее). В праздники, когда выпадает несколько выходных подряд, билеты на самолет не достать. Понимаете, если за мной был бы «хвост», они, может быть, смогли бы разжиться лишним билетиком в одном-двух аэропортах, но ни в коем случае не во всех. Были еще кое-какие детали, но я не стану утомлять вас ими.

Но ничего не вышло. Мотор забарахлил, и самолет, на котором он летел, упал в море у побережья Юкатана. Моему мужу удалось спастись на надувном плоту, и его подобрали моряки. И надо же такому случиться, они отвезли его не куда-нибудь, а обратно в Санпорт. К счастью, они пришли в Санпорт ночью, так что ему удалось ускользнуть и добраться до дома незамеченным. Это произошло всего за два дня до того, как я должна была выехать.

А теперь они выяснили, где мы живем, и держат дом под постоянным наблюдением. Баркли снял дом напротив, и они все время следят за мной. Они ждут, что я приведу их к нему.

— И они не знают, что он в доме?

— Думаю, что нет. Видите ли, когда они обыскивали дом в первый раз, его действительно не было. Они попытались выдать этот обыск за кражу со взломом, но все равно было ясно, что это они.

— Но вы же сказали, что сегодня, то есть вчера, они снова обыскивали дом.

Она кивнула.

— Он в отгороженной части чердака, туда можно попасть только через люк в потолке встроенного шкафа, который находится на втором этаже. Ему приходится почти все время сидеть там, все время, пока меня нет дома. Думаю, они убеждены, что он скрылся, но считают: если следить за мной, то я рано или поздно приведу их к нему. До этого происшествия на озере я и не представляла себе, что они могут попытаться избить меня. Это пугает меня, потому что, по правде говоря, я не знаю, долго ли смогу продержаться.

При воспоминании об этом во мне всколыхнулась холодная ярость. Одновременно пришло сознание того, что красота не главное достоинство Шэннон. Она крепкой закваски. Ни жалоб, ни игры в геройство. Просто сказала, что не знает, как долго сможет продержаться под побоями, и сразу перешла к делу, к тому, что следует предпринять. Если мне доведется снова встретиться глазами с коротышкой, я не стану отводить взгляд.

— Да, кстати, из самолета мы хотим достать деньги, — продолжала она. — Там примерно восемьдесят тысяч долларов, все, что у него осталось. Он совсем пал духом. Что-то в нем сломалось после этой аварии. А тут еще его привезли обратно в Санпорт, где его ищут эти бандиты. Без этих денег он просто не может.

— Но вы только что выписали чек на пятнадцать тысяч.

— Разумеется, он оставил мне кое-какие деньги, чтобы я могла приехать к нему. И еще я продала свои драгоценности и получила ссуду под залог машины.

Тут я начал кое-что понимать. Раньше мне казалось в том, что она доверяет мне пятнадцать тысяч долларов нет ничего особенного, ведь у нее ружье за семьсот долларов, «кадиллак» последней модели и все такое прочее. Если я окажусь негодяем и сбегу с деньгами, ей, как это ни скучно, придется поехать в банк и распорядиться, чтобы перевели мешок-другой монет с депозитного счета на текущий, и все. На самом деле все совсем не так. Это их последние деньги, и она отдала их мне. Она, оказывается, жутко рисковая. Если уж доверяет кому, так целиком и полностью.

— Послушайте, может, я смогу найти яхту подешевле…

Она покачала головой.

— Я не хочу выходить в море на дешевой яхте. К тому же мы достанем деньги из самолета.

— Хорошо. Но вы представляете себе, в какую переделку попадете, случись что со мной?

— Поэтому-то мне и понадобилось время, чтобы решить стоит ли к вам обращаться. Помните, мы говорили об этом?

— Понимаю вас, — сказал я. — Можно я скажу вам что-то личное?

— Да, конечно.

Я постарался, чтобы это прозвучало не слишком серьезно.

— Я жалел Маколи, потому что думал: ему в одиночку приходится выбираться из передряги. Теперь я знаю, что он вовсе не одинок. Не многие могут рассчитывать на такую поддержку.

С минуту она помолчала, и я задал себе вопрос, удалось ли мне сказать это так легко и ненавязчиво, как хотелось. В конце концов, ситуация для нее непростая, и один раз она уже указала мне мое место.

Того, что случилось потом, я никак не ожидал, так что вначале даже растерялся. Она вдруг придвинулась ко мне, так что наши лица оказались близко-близко друг к другу.

— Билл, Билл! — повторяла она.

Руки ее обвились вокруг моей шеи. Я понял, что тону в море под названием Шэннон Маколи. Я крепко обнял ее и стал целовать, пьянея от едва уловимого аромата ее духов, от ее близости. Все мое существо было до краев полно ею. А мозг все пытался объяснить мне, что это — шоу, что она повторяет мое имя для того, чтобы мне тут же, на месте, не продырявили башку.

Это не было мыслью. Когда держишь ее в объятиях, думать совершенно невозможно. Инстинкт подсказал мне, в чем дело. Она, наверное, посмотрела мне через плечо и увидела его силуэт на фоне неба. Из-за шума прибоя и стука в висках я, конечно, не слышал, как он подошел, но он, наверное, уже около дверцы машины, прямо у меня за спиной, и если бы она с самого начала не дала им понять, что целует человека по имени Билл, а вовсе ни Маколи, она уже сейчас была бы вся в моей крови.

Кто-то сказал:

— Ну все, Джек. Кончай это. Повернись сюда.

Я чувствовал такое напряжение и разрядка наступила так неожиданно, что я с трудом подавил в себе желание истерически захихикать при мысли о том, что он явно слышал, как она назвала меня Биллом, раз говорит «Джек».

Иначе бы сразу пристрелил меня, не пускаясь ни в какие разговоры.

Я обернулся. В лицо мне ударил свет, и другой голос, который я узнал бы из тысячи, интеллигентно произнес с оттенком усталости:

— По-моему, вы слишком увлекаетесь сексом.

В голове у меня одновременно промелькнули две мысли. Первая: они не слышали нашего разговора и ничего не заподозрили. Она среагировала так быстро, что они застали нас целующимися, а от парочки, сидящей в припаркованной машине на пляже, ничего другого и не ждут. Это хорошо.

Но тут до меня дошло такое, что я почувствовал, как почва уходит у меня из-под ног. Они светили прямо мне в лицо. Чтобы не увидеть синяков и ссадин, оставленных коротышкой, им надо быть слепыми.

Тут я попал в точку.

— Н-н-да-а, — вновь раздался откуда-то из темноты голос Баркли. — Вот, значит, куда он пошел.

Я не ответил. Волосы у меня на голове встали дыбом.

— Он приходил навестить вас. Так ведь?

— Кто? — спросил я, просто так, чтобы потянуть время. — О ком вы говорите?

— Не надо быть таким, извините за выражение, тупым. О парне, которому вы врезали на озере.

Если все отрицать, они все равно мне не поверят и, когда станет ясно, что он пропал, пойдут и расспросят сторожа. Тогда обнаружится, что я что-то с ним сделал. Есть другой вариант, получше: изображать из себя придурковатого болтуна и признать, что он приходил. Шансов немного, но больше, чем если бы я стал запираться.

— А, вы об этом, — говорю. — Да уж. Думаю, вы еще не видели его рожи? И это еще не все. Если не будете держать его подальше от меня, в другой раз он еще не таким красивым окажется.

— А где он сейчас?

— Откуда я знаю. Он меня в свои планы не посвящал. Это был кошмар какой-то. Я жутко боялся и играл свою роль без всякого апломба. Говорить я старался, как Майк Хаммер, ни к кому конкретно не обращаясь. Свет по-прежнему бил мне в лицо, а остальная часть вселенной была погружена в темноту.

— Ладно, неважно, — сказал он. — Но нам надо утрясти одно дело. Я считаю, что вам, Мэннинг, следует уехать из города, причем немедленно. Ваши встречи с миссис Маколи на природе становятся для нас утомительны. Мы уже дважды зря проездили. Выходите из машины.

Мне не хотелось, но я вышел. Закрывая дверцу, я услышал ее частое, неровное дыхание.

— Нет. Нет. Нет…

Работали они эффективно, хладнокровно и профессионально. Никто не произнес ни слова. Никто не возбудился. Я даже не знаю точно, сколько их было. Я увидел темную тень и попытался ударить: надо же было что-то делать. И сразу получил дубинкой по предплечью. Рука безвольно повисла, как колбаса, нашпигованная болью. Они завели мне руки за спину, наклонили меня назад и принялись бить в живот. Сначала я старался напрягать мышцы живота в такт ударам: бац — замах, бац — замах, но через некоторое время у меня и на это не было сил. Я услышал, как она что-то крикнула и открыла дверцу машины. Потом кто-то толкнул ее, и она упала. Все это, казалось, происходило далеко-далеко.

Когда они меня наконец отпустили, ноги у меня подогнулись, и я упал вперед, лицом вниз. В голове у меня ревел ветер, рот был полон песка.

Глава 6

Я попытался перевернуться на спину. Она стояла на коленях рядом со мной, стараясь помочь.

— Зверье… Мерзкое, отвратительное зверье… — Голос ее прервался.

Когда мне удалось сесть, я подался назад и привалился к машине, ждал, пока пройдет дурнота. Правая рука у меня совершенно онемела, только выше локтя поселилась острая боль. Кистью было не шевельнуть. Я принялся тереть ее левой рукой. Шэннон села на песок рядом со мной, осторожно взяла мою больную руку и стала ее массировать.

— Мне жаль, Билл, — сказала она. — Мне ужасно жаль.

— Все в порядке, — отозвался я.

Я вцепился левой рукой в землю, и между пальцами у меня побежал песок. Разжал руку и снова сжал ее. Потом сглотнул, чувствуя металлический привкус во рту. Еще один глубокий вдох, и дрожь по большей части прошла.

— С этим ничего не поделаешь. С вами все в порядке?

— Да, — говорит. — Я просто упала.

Через минуту мы вернулись в машину. Она прикурила для меня сигарету. Я курил, держа сигарету левой рукой, а сам все пытался как-то справиться с онемением правой. Позади нас слышался размеренный шум прибоя. Эти ублюдки растворились в ночи так же быстро, как появились. Показали мне, кто есть кто, и удалились. Им не надо было оставаться тут для того, чтобы я понял, что случится, если они снова меня поймают. И так все ясно. А всего через несколько часов они начнут гадать, что случилось с коротышкой. И придут расспросить меня об этом.

Онемение руки постепенно проходило. Теперь я мог вести машину. Мы двинулись в обратный путь. Ни она, ни я ничего не говорили о том, как я ее целовал, когда она устроила это шоу для бандитов. Уж больно деликатная тема. Тут было от чего смутиться.

— Что Маколи с ними не поделил? — спросил я.

Она явно колебалась.

— Ладно, — говорю. — Это меня не касается.

— Не в этом дело, — медленно проговорила она, глядя прямо вперед на выхваченный светом фар клочок дороги. — Просто я сама не все знаю.

— Он, что же, не рассказал вам?

— Он рассказал многое, но не все. Он говорит, что для меня будет безопасней не знать всего. Это произошло три месяца назад. Он сказал, что уезжает на неделю в командировку на Западное побережье. А через три дня позвонил из Сан-Антонио, штат Техас. Я почувствовала, что он ужасно нервничает. Он велел мне собрать кое-что из вещей, сколько поместится в машину, и сейчас же ехать в Денвер. Он не объяснил, в чем дело. Сказал только, что попал в передрягу и что я должна немедленно исчезнуть из Нью-Йорка. Я сделала все, как он говорил. Он встретил меня в Денвере. Сказал, что что-то произошло на вечеринке в пригороде Лос-Анджелеса, куда его пригласили. Видно было, что ему не хочется говорить об этом, но в конце концов он признался, что там произошло убийство, и он все видел.

— Но в таком случае ему следовало просто обратиться в полицию. Они бы защитили его. Он же свидетель.

— Все не так просто, — сказала она. — Среди тех, кто замешан в этом, — капитан полиции.

— Вот оно что, — говорю.

Все это выглядело как-то слишком просто, слишком приглаженно. Но при этом у меня не было ни малейших сомнений в том, что она говорит правду. Я попытался сделать скидку на то, что поверил бы ей, даже если она сказала бы, что на другой стороне луны находится Луна-парк, но это не меняло дела. Она не лгала. А вот Маколи, не врал ли он?

— Как давно вы замужем? — спросил я.

— Восемь лет.

— И он все это время проработал в страховой компании?

— Да. Он пошел работать туда сразу, как закончил юридический, в тридцатых годах. Только во время войны три года не работал, когда служил в армии.

Я покачал головой. Тут никаких зацепок. Мы въехали в город. Свет фонарей окрашивал все в янтарный цвет, на улицах работали поливальные машины. Я затормозил возле ее «кадиллака» и вышел из машины вместе с ней. Она протянула мне руку.

— Спасибо. Буду с нетерпением ждать вашей открытки.

На улицах не было ни души. Я задержал ее руку в своей. Ужасно не хотелось, чтобы она уезжала. Потом я вспомнил, что сказанул ей в баре в результате разглядывания ее с близкого расстояния — вот как сейчас, — и опустил ее руку.

— Пока меня не будет, не выходите вечером из дома, — говорю. — Если вам нужно будет в город, поезжайте в час пик, когда на улицах много народа.

— Со мной все будет в порядке, — сказала она.

— Если по пути домой вы увидите, что за вами следует машина, не пугайтесь. Это буду я.

Я поехал за ней. Она направилась в престижный пригород, проехала загородный клуб и остановила машину под навесом возле двухэтажного дома в средиземноморском стиле, с черепичной крышей и балконами, огражденными коваными чугунными перилами. Я затормозил у обочины и оглядел окрестности. Удивительно мирная улица. В свете фонарей вековые деревья отбрасывали затейливые тени, лужайки были на редкость ухоженные. Насилие? Здесь? Невозможно представить себе. Я посмотрел на дом напротив. Все окна темны. Но они, конечно, там, на посту, следят за тем, как она выходит из машины, ищет в сумочке ключ. Она помахала мне рукой в белой перчатке и вошла в дом.

Я продолжал осмотр. Ее дом был второй от угла. Я повернул на перекрестке и медленно поехал по ближайшей к нему перпендикулярной улице. За домом была узкая дорожка. Поперек нее по диагонали стояла машина, и, проезжая мимо, я заметил, что в машине кто-то сидит: в оконном проеме мелькнула рука. Они перекрыли все подъезды к дому. На другом конце дорожки наверняка дежурит еще одна машина.

Моя задача в том, чтобы вывезти Маколи отсюда живым. Причем к этому времени они будут охотиться и за мной.

Я поехал на пирс. Когда, добравшись до места, выходил из машины, вспомнил о коротышке, что лежал где-то там, у меня под ногами, в кромешной тьме в мутной илистой воде. И вдруг подумал о нем не как о беспощадном головорезе, а просто как о человеке, который всего несколько часов назад был жив, видел солнечный свет, хотел есть, думал о женщинах, вдыхал сигаретный дым… Я яростно отбросил эту мысль. Не время скорбеть о погибшем гангстере. Я сам весьма скоро последую за ним, если не выберусь отсюда.

Я торопливо спустился на баржу. Фарватер был темен и тих, как река в джунглях. Когда я открыл дверь, внутри оказалась жуткая духота. Посмотрел на часы. Было уже около трех часов ночи.

Я пошел на камбуз и поставил на плитку большой кофейник с водой. Потом принялся рассматривать свою физиономию в зеркале в ванной комнате. Она распухла еще больше. Пока что мне это было только на руку: я ведь уезжал, и мне нужно было, чтобы меня запомнили здесь в таком виде. Но необходимо кое-что предпринять, чтобы к моему возвращению шишки и ссадины прошли. Живот зверски болел, как будто по нему танком проехали, но этого по крайней мере не было видно.

Пока вода нагревалась, я вытащил из-под койки сумку и принялся паковать свои вещи. Увольняюсь без всякого предупреждения. Картер черт-те что обо мне подумает. «Если тебе нужны хвалебные речи, — оборвал я себя, — стоит остаться. На похоронах их будет сказано предостаточно». Я побрился и сложил туалетные принадлежности в сумку. Одежда, развешанная в ванной комнате, еще не просохла, но я все равно собрал ее, завернул в газету и положил туда же.

Вода согрелась. Я вылил ее в таз и снова наполнил кофейник. Поставив таз на стул перед собой, я уселся на краю койки, опустил в горячую воду правую руку и держал ее там до тех пор, пока она не покраснела, как огненный коралл, а левой рукой смочил в той же воде тряпку и принялся прикладывать ее к синякам и шишкам на лице. Было ужасно тихо, только жужжал вентилятор. Как только я перестал ходить туда-сюда и думать о том, что мне предпринять, комнату заполнила Шэннон. Мысль о том, что это глупо, не помогала. Она была повсюду.

Вот она вновь придвигается ко мне, и я снова целую ее со странным чувством, будто я до самых дальних уголков сознания полон ею, как корабельный отсек под ватерлинией, когда давление моря прорвет переборку. С минуту через мой мозг мчится безудержный поток воспоминаний, и вот я уже тону в ней.

«Да ты, старик, просто псих, — зло сказал я себе. — Большую глупость и представить трудно. Потом, есть еще один моментик. Она жена Маколи. Тебе стоит время от времени напоминать себе об этом».

Какой он, Маколи? В поисках ответа я уставился на свою распаренную руку, но так ничего и не разглядел. Да и как можно представить себе человека, когда и оттолкнуться-то не от чего? Служащий страховой компании, за которым охотится банда жаждущих крови гангстеров. Какие тут могут быть логические выводы?

Да никаких.

Он умеет водить самолет. И почему только я не спросил ее, где он этому научился? Правда, в наше время многие учатся водить самолет. Может быть, я единственный, кто еще не научился. Но бывают пилоты и пилоты. Это ясно даже мне. Одно дело пролететь шестьдесят миль по маршруту Пайпер-клуба из Бустерз Джанкшн в Ист Тредбеар вдоль железнодорожных путей и шестирядного шоссе, и совсем другое совершить перелет через пролив (миль пятьсот) и потом еще многие мили над джунглями. Чтобы взяться за это, надо быть очень хорошим пилотом.

К тому же, если он может точно определить, где упал самолет, он не просто хороший, а великолепный пилот. Правда, она говорила, что самолет упал недалеко от берега, но это мало меняет дело. Различные участки побережья выглядят совершенно одинаково, когда идешь к берегу под парусом со скоростью пять узлов, а уж когда летишь со скоростью сто миль в час, и подавно. Конечно, все можно видеть с высоты птичьего полета, но это вряд ли помогает. Просто видишь больший участок земли, но вероятность ошибки ничуть не меньше.

Я заметил и еще одну странность. Самолет лежит на глубине шестьдесят футов, но при этом находится вблизи от берега, причем так близко, что можно разглядеть какой-то ориентир. У побережья Юкатана, говорит? Я никогда там не бывал, но много раз видел карты, и у меня сложилось впечатление, что кривая глубины в десять морских саженей там находится довольно далеко от берега. Я пожал плечами. Может быть, она имела в виду какой-нибудь другой ориентир, например затонувший корабль или отмель.

Я продолжал парить руку и прикладывать к лицу горячие компрессы. На рассвете я поехал в ближайшее кафе выпить кофе. Я чувствовал, что меня уже ищут. С тех пор как коротышка исчез, прошло почти двенадцать часов.

Я поехал в центр города на автобусную станцию. Восточный автобус отправлялся в 10.35. Я встал в небольшую очередь перед окошком кассы. После того как кассир заполнил огромный бланк и проштамповал его в полдюжине мест, я полез в бумажник и с ужасом обнаружил, что мне не хватает семи долларов. Они у меня, конечно, были, но я никак не мог их найти, сколько ни шарил по карманам и ни обследовал с глупым видом вот уже в который раз содержимое своего бумажника. Очередь увеличилась, народ стал ворчать. Я копался, пока не почувствовал, что терпение кассира на исходе. Тогда я попросил его отложить мой билет, сказав, что остальные деньги занесу позже.

Я снова вышел на улицу. Утро было жаркое и безветренное, но я все острее чувствовал холодок на спине, между лопатками. Я все время смотрел в витрины магазинов. Потом неожиданно остановился якобы прикурить и огляделся. За мной шла масса народу. Сотни людей спешили на работу.

Как только открылись фирмы, торгующие подержанными машинами, я поехал в одну из них. Владелец с полнейшим равнодушием, не вынимая изо рта сигары, посмотрел на мой «форд» и, жалобно объяснив мне, что дела у него — хуже некуда, предложил купить его за полцены. Я знал, что больше мне не получить, но тем не менее заверещал, как раненый торговец коврами, и уехал. А через двадцать минут вернулся и отдал ему бумаги, а он выписал чек. Теперь и он меня запомнит. Я вопил даже громче, чем он сам.

Я взял такси и поехал на пирс, то и дело поглядывая на часы. Начав беспокоиться о коротышке, они первым делом пойдут туда. Успеть бы. У ворот никого не было, а когда я поинтересовался у сторожа, не спрашивал ли меня кто, он отрицательно покачал головой.

— Но зато вам пришла телеграмма, — сказал он.

Телеграмма была от Картера. Он сообщал, что начало переговоров насчет подряда отложено, и он вернется только завтра. Мы выехали на край пирса, я попросил водителя подождать и пошел за сумкой. На обратном пути нам никто не встретился. Я отдал ключи сторожу, туманно объяснив ему, что вынужден уехать в Нью-Йорк, так как у меня серьезно заболел родственник.

Когда я вернулся на автобусную станцию, кассир, важно хмыкнув, потянулся за моим билетом прежде, чем я успел раскрыть рот. Я положил сумку в багажное отделение и снова посмотрел на часы. Было десять минут одиннадцатого. Я пошел в банк, получил наличными по чеку и закрыл счет.

В том же квартале был телеграф. Я послал оттуда телеграмму Картеру. Теперь он сможет нанять в Новом Орлеане нового водолаза. Хоть это-то я просто обязан сделать для него.

Последние десять минут я был как на иголках. Все время озирался, ожидая, что они могут появиться в любую минуту. Глупо, конечно. Ведь я не знал в лицо никого из них, кроме Баркли. Наконец была объявлена посадка на автобус, и я забрался внутрь. Я сел на сиденье возле прохода, подальше от окна. Напряжение росло. Ожидание делалось совсем невыносимым. Наконец водитель закрыл дверь, и мы тронулись.

Низенький человек, что сидел на соседнем сиденье, у окна, спросил, куда я еду. Я ответил, что в Нью-Йорк.

— Только не обижайтесь, — сказал он, — но я его не переношу. Там кругом одни иностранцы.

Пока он рассказывал мне, что именно плохо в Нью-Йорке, водитель включил кондиционер и увеличил скорость. Мы проезжали окраину города.

Я вдруг отрубился. Как будто во мне что-то расплавилось. Потом, так же неожиданно, пришел в себя и огляделся. Наверное, прошло какое-то время, потому что мы ехали уже по сельской местности. Пассажиры, сидевшие на соседних сиденьях, таращились на меня. А тот, что не любил Нью-Йорка, тряс меня за рукав.

— Решил вот разбудить вас, — смущенно улыбнулся он. — Вам снился какой-то кошмар.

— Большое спасибо, — ответил я. С меня градом лил пот.

— Наверное, вам снился пожар, — сказал он. — Вы все время стонали и твердили что-то о дыме.

Глава 7

Мы приехали в Новый Орлеан в четверть одиннадцатого вечера. Пассажирам, едущим дальше на восток, надо было ждать следующего автобуса сорок минут. Я подозвал цветного мальчишку, дал ему багажную квитанцию и доллар.

— Принеси мою сумку, — говорю. — Хочу немного привести себя в порядок, прежде чем ехать дальше.

Он притащил сумку. Я зашел за угол, якобы направляясь в умывальную комнату, быстро выскочил через боковую дверь и подозвал такси. Остановился я в маленькой гостинице недалеко от Кэнэл-стрит, записавшись в журнале постояльцев под именем Джеймс Р. Мэдигэн. В номере обследовал свою физиономию. Синяки проходили. Через несколько часов они будут едва заметны. Я налил в раковину горячей воды и снова принялся делать себе примочки, одновременно паря правую руку. Опухоль спадала.

Они могут узнать, что я не поехал дальше на автобусе. Они могут даже узнать, что я был в этой гостинице, и начать искать человека по фамилии Мэдигэн, но дальше дело не пойдет.

Гарольд И. Бертон — всего лишь имя на чеке на пятнадцать тысяч долларов, и им в жизни не придет в голову, что я поехал обратно в Санпорт.

Я обдумал ситуацию. Чтобы добраться до Санпорта со снаряжением, мне придется купить какую-нибудь машину типа «универсал». А когда мы отплывем, просто бросить ее? Нет, лучше поставить в гараж. Через год ее продадут, чтобы компенсировать расходы за хранение, а если кто и удосужится заинтересоваться ею, то узнает, что ее оставил человек по фамилии Бертон, который ушел в Бостон на небольшой яхте, да так и сгинул. И раньше случалось, что люди пропадали в море, особенно те, что ходили в одиночку.

А что потом, когда я высажу их в Центральной Америке? Теперь мне казалось, что лучше всего податься во Флориду. Там можно затеряться среди тысяч и тысяч людей, которые так или иначе живут морем, обрасти новыми связями, сменить имя и биографию и стать другим человеком. Я разорвал все свои документы и спустил их в унитаз вместе с остатками автобусного билета. А когда лег в постель и потушил свет, заметил, что опять думаю о ней.

Проснулся я около восьми часов утра. Торопливо побрился, отметив про себя, что мое лицо почти пришло в норму, и надел чистый льняной костюм. К городу подкрадывалась липкая новоорлеанская жара. Ярко-желтый солнечный свет заливал Кэнэл-стрит, рассыпаясь множеством бликов на стекле и хроме идущих по ней машин. Банки открываются только через час.

Разменяв деньги в табачной лавке, я вернулся к телефонам-автоматам, почему-то свезенным в одно место и поставленным в ряд, как бутылки на полке в магазине, и позвонил в Санпорт, в контору брокера, занимающегося куплей-продажей яхт.

— Доброе утро, — сказал я, обливаясь потом в душной кабине. — Моя фамилия Бертон. Мне говорили, что у вас имеется построенный в Новой Англии шлюп, тридцати шести футов, называется «Танцовщица» или что-то вроде того.

— Да, — отвечает он, — есть такой. «Балерина» называется. Отличная яхта, в превосходном состоянии.

— Сколько вы за нее хотите?

— Одиннадцать тысяч.

— По-моему, это дороговато. Но я как раз ищу такую и, если она действительно в хорошем состоянии, готов заплатить десять. Хотелось бы посмотреть. Я сейчас в Новом Орлеане, но завтра утром могу приехать. Только вы попросите поднять ее на эллинг.

— Отлично, — сказал он. — Она на верфи Майклсона. Будем вас ждать.

— Часов в девять утра, — сказал я.

Пока все складывается неплохо. Она еще не продана. Когда открылись банки, я зашел в первый попавшийся, отдал им чек и попросил по телеграфу произвести клиринг с банком в Санпорте. Они сказали, что ответ придет где-то вскоре после полудня.

Потом я отправился покупать машину. У первого торговца подержанными автомобилями «универсала» не было, я уж собирался уходить, как мне в голову пришла одна мысль. Я все думал о том, как вывезти Маколи из дома, и теперь нашел, пусть частичное, решение этой проблемы. Мне нужен не «универсал», а грузовичок с закрытым кузовом, желательно черного цвета. Я нашел такой у другого торговца. Погонял его туда-сюда для пробы и сказал, что зайду попозже: мне, мол, нужно время, чтобы подумать. На самом деле я не мог купить его до тех пор, пока не будет клирингован чек.

Телекс из Санпорта пришел в банк вскоре после часа дня. Я получил наличными три тысячи, купил грузовик и поехал в магазин товаров для парусного спорта. Мне пришлось провести там почти два часа. Я купил хронометр, секстант, азимутные таблицы, морские ежегодники, карты и так далее, вплоть до бинокля семь на пятьдесят и морского радиоприемника. Осталось приобрести снаряжение для ныряния. Правда, в багажнике машины Шэннон остался мой акваланг, но не возвращаться же с побережья Юкатана, если что испортится.

Я купил еще один акваланг и запасные баллоны, которые мне тут же зарядили. К пяти часам вечера грузовик был набит снаряжением. Можно ехать обратно в Санпорт. Надо только рассчитаться в гостинице. Нет, есть еще одно дело. Я зашел в магазин канцтоваров и купил поздравительную открытку.

* * *

Я гнал машину всю ночь. На рассвете, когда вдали показались пригороды Санпорта, остановился на работающей круглые сутки автозаправочной станции и, пока мне заправляли машину, умылся и побрился. Когда я подъезжал к центру города, мне стало не по себе, но я подавил чувство тревоги, объяснив себе, что беспокоиться пока не о чем. Грузовик не мог вызвать подозрений, ведь на таких обычно ездят рассыльные из прачечной и оптовые торговцы табачными изделиями.

Верфь Майклсона была примерно в трех милях от города в противоположной стороне от Паркер Милл. Она находилась в восточном конце порта, на песчаной косе, идущей вглубь залива по направлению к подходному судоходному каналу, и от длинных дамб, выходящих в открытый залив, ее отделяло лишь несколько глинистых отмелей.

Примерно в квартале от ворот верфи среди пустырей была небольшая группа зданий: пара пивных, кафе и заброшенный склад с надписью: «Сдается внаем». Я остановил грузовик перед кафе, запер машину и вошел. Было еще очень рано. Официантка варила кофе в здоровенной, похожей на погребальную урну посудине. Я выпил кофе и съел несколько горячих пирожков. На стойке лежала утренняя газета. Я просмотрел ее, но сообщения, что коротышку нашли, не обнаружил. Просто еще рано. Его обязательно найдут.

Кафе постепенно заполнялось посетителями рабочими с верфей. Я вышел из кафе и направился на верфь. «Балерина» уже стояла на эллинге. Я остановился, чтобы разглядеть ее получше. Она была элегантна до высокомерия: тонкая, хвостовик форштевня срезан, под кормой корпус резко сужается. Осадка на плаву у нее почти шесть футов, так как в киле примерно пять тысяч фунтов железа. Я никогда не был на ее борту, но несколько раз наблюдал за ней в гавани яхт-клуба. Кроме того, конструкция была мне знакома. Однажды, вскоре после войны, я участвовал в регате на похожей яхте.

Я открыл перочинный нож и стал проверять состояние днища, как был, в белом костюме. Яхту, должно быть, не чистили месяцев шесть, днище все заросло водорослями и ракушками, но за полчаса осмотра я убедился, что корпус ее был так же крепок, как в день, когда она была построена. Я продолжал исследовать ее, почти не замечая шума, поднятого пришедшими на работу рабочими.

Я нашел лестницу, поднялся на борт и продолжил осмотр. Ее поддерживали в хорошем состоянии. Я знал, что Карлинг купил для нее новые паруса всего несколько месяцев назад, когда она еще была в гавани яхт-клуба, так что парусную оснастку можно было не смотреть.

Каюта вроде в порядке, никаких следов протечек на потолке. Устроено там все как нельзя лучше для плавания втроем. Как войдешь — две койки, дальше, со стороны левого борта, — подпорная стенка, а со стороны правого — шкафчик, которые почти перегораживают каюту пополам, оставляя только узкий проход посередине. Его можно занавесить чем-нибудь, и получится две каюты. Дальше, за шкафчиком и подпорной стенкой, две кушетки, которые могут служить койками. Над одной из них — складной пристенный столик для карт. За ними — ледник, шкафчики и подвешенная на шарнирах плитка.

Я обследовал днище и мотор фирмы «Грэй», хотя мотор, осматривай не осматривай, по-настоящему узнаем, только погоняв его хорошенько, когда яхта снова будет спущена на воду. Когда я спускался по лестнице, объявился человек из брокерской конторы, а с ним мастер с верфи. Я представился.

— Как она вам понравилась? — спросил он.

— Она в хорошей форме, — говорю. — Готов заплатить десять тысяч.

— Хозяин просит одиннадцать.

— А кто хозяин? — спрашиваю.

— Карлинг. У него автомагазин.

— Как насчет того, чтобы позвонить ему? Скажите ему, что чек на десять тысяч будет у вас через пять минут.

Он ушел звонить. Я угостил мастера сигаретой. Это был здоровенный детина, по виду финн или норвежец. Он кивнул в сторону яхты.

— С умом сработана.

— Это факт, — ответил я. — Но вот днище у нее в ужасном состоянии. Как скоро вы сможете прислать людей заняться ею? Я дам вам спецификацию красок и перечень необходимых работ…

Он усмехнулся:

— Может, подождем, пока вы ее купите?

— Я уже купил, — говорю. — Разговор только о том, сколько денег я заплачу.

Вернулся служащий брокерской конторы.

— Он говорит, что согласен на десять с половиной. Больше не уступит.

Я достал чековую книжку и кивнул мастеру:

— Скажите своим людям, чтобы принимались за чистку днища.

Мы пошли в контору, и мастер представил меня управляющему. Мы принялись составлять перечень необходимых работ. Мне не терпелось послать Шэннон открытку, Я говорил себе, что она все равно получит ее только завтра. Но все время думал о том, что, не получая никаких известий, она, должно быть, не находит себе места. И это еще не все. Мне жутко хотелось поговорить с ней.

Выглянув на улицу через переднюю дверь офиса, я увидел возле самых ворот верфи на другой стороне дороги телефонную будку. Почему бы не послать поздравление с днем рождения по телеграфу? Это будет быстрее и риск невелик. «Нет, нельзя, — подумал я. — Они увидят, что ей принесли телеграмму, насторожатся и удвоят бдительность».

— Надо поставить новые батареи для стартера и освещение, — продолжал я диктовать мастеру. — Сделать полку двадцать на пятнадцать дюймов для радиоприемника и провести туда кабель от батареи. Когда яхта будет спущена на воду, проверьте мотор и произведите необходимый ремонт. Наверху, по-моему, никаких починок не требуется. К тому же, как только я приду в Бостон, сразу же поставлю ее на капитальный ремонт. Главное — растительность на днище. Как думаете, сможете покрасить корпус, чтобы завтра после обеда яхту можно было спустить на воду?

Подумал и добавил:

— Конечно, чтобы краска к этому времени полностью высохла.

— Конечно, — кивнул он. — Вы сами можете все проверить, прежде чем мы ее спустим.

Я встал.

— Вот и отлично. Я все время буду тут поблизости, так что, если будут какие вопросы, кликните меня.

В этот момент зазвонил телефон. Девица, сидевшая за письменным столом возле двери, сняла трубку.

— Минуточку, — потом вопросительно взглянула на управляющего. — Тут спрашивают какого-то мистера Бертона.

— Это я, — говорю. Протягиваю руку к трубке, а сам весь дрожу от возбуждения. — Спасибо.

— Бертон у телефона.

— Вы можете говорить? — тихо спросила Шэннон.

— А, привет, — ответил я. — Джордж говорил мне, что собирается послать тебе телеграмму о том, что я приезжаю. Как дела?

Она поняла.

— Все по-старому. Вы можете перезвонить мне с другого телефона?

— Да, — говорю. — Джордж сказал тебе о яхте? Я только что купил ее. Да, он еще просил меня продиктовать тебе один адрес. Я его записал, но он остался в грузовике. Давай я возьму его и перезвоню. Она назвала мне номер.

Я пошел к грузовику, повозился там с минуту, потом вернулся на верфь и зашел в будку у ворот. Прикрыл дверь и набрал номер. От волнения сделать это мне удалось не без труда. Она сразу ответила.

— Билл, я так рада слышать ваш голос…

«А ведь ей сейчас нет нужды притворяться, как в прошлый раз, — отметил я про себя. — Никто же не слышит». Но тут же отбросил эту мысль. Конечно, она рада. Она попала в серьезную переделку, а последние два дня могла только ждать, кусая ногти.

— Я не навредила делу этим своим звонком? — торопливо спросила она. — Я просто не могла утерпеть. Это ожидание сводит меня с ума.

— Нисколько не навредили, — сказал я. — Я рад, что вы не стали дожидаться открытки. Я тоже волновался за вас. Есть что-нибудь новенькое?

— Нет, ничего такого не произошло. Они по-прежнему следят за мной, но я почти все время сижу дома. А как вы? Когда мы сможем отплыть?

— Я вернулся сегодня примерно в семь утра. Двадцать минут назад я выписал чек за яхту. Она сейчас на эллинге, на воду ее спустят завтра после обеда. Сегодня четверг, правильно?

— Да, — говорит, — и что?

— Как только яхта будет спущена на воду, можно произвести ходовые испытания. Потом я выведу ее в залив и проведу дополнительные испытания, это займет часа три-четыре. Ужасно не хочется тратить время, но на непроверенной яхте в море выходить нельзя. Все необходимое для плавания у меня здесь, в грузовике, кроме еды. Я сегодня составлю перечень припасов, закажу их в фирме, занимающейся снабжением судов, и в субботу утром их доставят.

— А нельзя мне с вами, когда вы будете испытывать яхту? — спросила она. — Ужасно хочется посмотреть на нее, и потом, мы могли бы обсудить, как нам выбраться отсюда.

Я едва не согласился. Подумать только — провести три-четыре часа с ней наедине. Она может нанять катер и пересесть на яхту, когда я буду идти по подходному каналу. Нет, неполучится.

— Это слишком рискованно, — сказал я. Для того чтобы вы были в безопасности, когда мы выберемся отсюда, у них в памяти не должно остаться ничего, что связывало бы вас с морскими судами, какими бы то ни было.

— Да, вы правы, — согласилась она. — Но до отъезда еще так долго! Я начинаю бояться, когда не могу поговорить с вами. Мы отплываем вечером в субботу, да?

— Да, во второй половине дня в субботу все будет готово к отплытию.

— А вы продумали другие детали? Я имею в виду доставку Фрэнсиса на борт?

— Да, — говорю. — Кое-какие мысли есть. Проблема в другом.

— В чем, Билл?

— Незаметно провести его на борт не так уж трудно. С вами будет сложнее.

— Почему?

— Они не знают точно, где он, а вот за вами все время следят не отрываясь.

В будке было душно, несмотря на небольшой вентилятор под потолком. Я выглянул через стеклянное окошко в двери и увидел, что работа по очистке днища «Балерины» в полном разгаре.

Я стал говорить быстрее.

— Но сначала Маколи. Вы можете мне кое в чем помочь. По-моему, их люди дежурят по обеим сторонам дорожки за вашим домом, а не только в снятом Баркли доме, так что мы не можем вывести его через заднюю дверь. Насколько я помню, ваш дом второй от угла, и дом Баркли расположен прямо напротив него, на другой стороне улицы, так что он, наверное, тоже второй от угла.

— Да, — сказала она.

— Как называется улица, что идет перпендикулярно вашей?

— Брэндон Уэй.

— Так… Эта Брэндон Уэй ведь не просматривается из дома Баркли? По-моему, оттуда почти ничего не видно, кроме перекрестка. А то место на Брэндон Уэй, куда выходит дорожка позади вашего дома, заслоняет от них соседний дом. Верно?

— Дайте подумать, — сказала она.

С минуту она размышляла, потом говорит:

— Да, я уверена в этом.

— Вот и отлично. А фонари горят только на пересечении улиц, так? На дорожке их нет?

— Верно.

— Хорошо. Мне нужно было удостовериться в этом. Думаю, мы его вытащим, но мне еще надо продумать кое-какие детали. И сообразить, как провести на яхту вас.

— А ваше снаряжение для подводного плавания все еще в багажнике машины.

— Помню, — ответил я. — Я как раз собирался сказать об этом. У нас не будет времени возиться со снаряжением, когда я приеду за вами, это ясно и без детальной разработки операции. Поэтому надо доставить его на борт заранее. Кроме того, вам понадобится кое-какая одежда. Сделайте вот что. Положите акваланг в картонную коробку и перевяжите ее бечевкой. Одежду и туалетные принадлежности запакуйте в другую коробку и обе коробки положите в багажник своей машины. Завтра, примерно в полдень, позвоните в фирму «Бруссар и сыновья», торгующую припасами для морских судов, и договоритесь, чтобы они доставили на «Балерину», помимо заказанных припасов, еще пару свертков. Это будет нетрудно. Но вам не следует самой отвозить их туда. Поезжайте в центр техобслуживания фирмы «Кадиллак». Скажите, что что-то поскрипывает или стучит, в общем, что угодно. Когда они займутся машиной, «вспомните», что вам надо отвезти кое-что в фирму «Бруссар». Вызовите рассыльного из транссервиса и отправьте коробки. Смысл всей операции в том, что тем, кто следит за вами, придется остаться снаружи станции техобслуживания, и они не увидят, что вы куда-то посылаете коробки. Если они это увидят, им ничего не стоит проследить, куда эти коробки будут доставлены. Вы согласны?

— Да. Когда мне позвонить вам?

— В субботу, часов в пять вечера. А если что-то случится, звоните раньше.

Остаток утра ушел у меня на то, чтобы проверить снаряжение и составить список необходимых припасов. Во второй половине дня пришел рассыльный фирмы «Бруссар» и забрал список. Верфь закрывается в пять. Я загнал грузовик на территорию. Сторож был приятный старичок, чем-то похожий на Кристиансена. Он спросил меня, действительно ли я хочу в одиночку пройти на этой яхте до Бостона. А что я буду делать, когда захочется спать? Мое предстоящее плавание ужасно интересовало его. Это тоже создавало проблему: как провести их на борт так, чтобы он не заметил? Вообще, у меня было такое впечатление, что проблемам конца не будет; стоит решить одну, как тут же появляются две новые.

Я изучил расположение верфи. Дорога проходит через ворота, рядом с которыми расположена контора и цеха, и ведет прямо к пирсу, идущему вдоль кромки косы. Справа несколько стапелей. Там строятся два баркаса для ловли креветок. Слева судоподъемный эллинг. После всех и всяческих испытаний «Балерина» будет, конечно, причалена к пирсу. Проблема со сторожем разрешима. Если я подгоню грузовик прямо к яхте и оставлю фары включенными, он не увидит, как они выйдут из задней двери.

Мастер оставил мне фонарь, тряпки и все прочее, что надо для уборки. К полуночи я чисто прибрал каюту. Потом погасил свет и растянулся на одной из кушеток.

Мы спустили яхту на воду в начале второго на следующий день. Я провел в трюме целый час, стараясь обнаружить признаки течи, но все было в порядке. После того как испытания на верфи были закончены, я вместе с прикомандированным ко мне рабочим верфи вывел ее на моторном ходу по подходному каналу, против течения, и поставил паруса.

Бриз поднимал довольно крепкую зыбь. Я погонял яхту туда-сюда, позволяя ей кренговать, чтобы выяснить, нет ли в корпусе трещин. Когда мы вернулись, я снова поработал насосом в трюме. Через пять минут было совершенно сухо. «Радость моя», — подумал я, с нежностью глядя на нее с пирса.

Ни в утренних, ни в вечерних газетах так и не появилось сообщений о том, что тело обнаружено.

Когда верфь закрылась, я отогнал грузовик на пирс и перенес снаряжение на яхту. Все работы были закончены, и я попросил представить мне утром счет.

Я просмотрел карты и отложил те, что не понадобятся при плавании по заливу. Потом включил радио, поймал Даблью-Даблью-Ви, дождался сигнала точного времени и пустил хронометр. Через некоторое время передали прогноз погоды: на западе залива умеренные восточные и северо-восточные ветры.

Я выключил свет и прилег. В каюте было жарко. Я слышал плеск воды о корпус яхты. Сначала было приятно, а потом я вспомнил о коротышке, который где-то там, внизу. Сколько у нас времени? Мне, наконец, удалось отогнать от себя мысли о трупе, и я снова пытался представить себе Маколи, с тем же результатом, что и раньше: он вроде как и не существовал вовсе, Я поймал себя на том, что опять думаю о ней.

Сел на койке и закурил, злясь на самого себя. Напомнил себе, что мне платят за то, чтобы я вывез Маколи из дома живым, а не за то, чтобы я лежал здесь и думал о его жене.

Хорошо, Я вывезу его. У меня есть план. Все может получиться, если только меня не убьют. А как быть с ней? Этого я еще не придумал.

Что, если я назначу ей свидание на пляже, и она там пересядет в грузовик? Это может сработать, если она сумеет оторваться от них настолько, что успеет пересесть ко мне, прежде чем они нас увидят. Но если они увидят, нам конец. Грузовик — машина отнюдь не скоростная. Они почти наверняка следуют за ней на двух машинах. Они нас убьют.

Они профессионалы, мы любители. Надо придумать что-то стоящее. Я придумывал план за планом и тут же браковал их. Наконец я понял, что надо делать. Часы показывали начало пятого утра. Теперь уже не уснуть. Я встал и пошел на конец пирса. Снял часы и шорты, прыгнул в воду и поплыл в сторону подходного канала. Вволю наплававшись, я вернулся, уселся нагишом на кокпите «Балерины», закурил и стал смотреть, как розовеет небо на востоке. Сегодня последний день. Если все будет в порядке, завтра в это время мы будем в море.

Глава 8

Припасы привезли на грузовике в начале десятого утра. Я первым делом посмотрел, там ли коробки. Они были там. Я отнес их на яхту и вместе с шофером принялся проверять, все ли доставлено. Потом он сгрузил все на пирс, я выписал ему чек и начал перетаскивать коробки на борт.

В одиннадцать часов я увидел, что на верфь пришли два незнакомых человека в легких полосатых костюмах и панамах. Оба курили сигары. Мастер подошел к ним, видимо, спросить, что им нужно. Потом они стали ходить по верфи. Подходили по очереди к каждому рабочему, говорили с ним минуту-другую и шли к следующему.

Вдруг они пошли прямо ко мне. Я как раз поднимал с пирса моток линя, чтобы отнести его на борт. Выпрямляюсь и жду, когда они подойдут. По-моему, я их никогда прежде не видел.

— Мистер Бертон только недавно приехал, — говорит им мастер. — Не думаю, что он может его знать.

— А в чем дело! — спросил я, стараясь придать своему лицу непроницаемое выражение. Мне стало страшно. У одного из них, того, что покрупнее, блондина, что-то было в руках. Фотография.

Он протянул ее мне.

— Вы когда-нибудь встречали этого человека? — спрашивает.

Беру фотографию, а сам чувствую, что он и второй тоже смотрят не на нее, а мне в лицо.

Я сделал вид, что внимательно разглядываю фото. Потом вернул его.

— По-моему, нет, — говорю. — А что он натворил?

— Обычная полицейская проверка, — отвечает он. — Мы ищем людей, которые его знают.

Я покачал головой.

— Увы, мне он не знаком.

— Все равно спасибо, — говорит.

Они ушли. Поднимаюсь на борт с мотком линя подмышкой, но, вместо того чтобы убрать его, с трудом доползаю до каюты и валюсь без сил на кушетку. Вытираю пот с лица. Просто ужас, до чего ухватисто они работают. Они наверняка нашли его всего несколько часов назад, а у них уже фотография. И, конечно, не одна. Масса полицейских ходит с этим фото по порту и показывает всем подряд. Причем фотография прижизненная, а не снимок раздувшегося, неузнаваемого трупа.

«Надо быть дураком, чтобы не догадаться об этом, — подумал я. — На коротышку наверняка есть досье в полиции, с фотографиями и всем прочим. Наверное, они опознали его по отпечаткам пальцев. Но дело не в этом. Кристиансен тут же узнает его по этой фотографии».

Я отбросил от себя черные мысли. Они начнут искать Мэннинга, который уехал в Нью-Йорк. А через двенадцать часов нас здесь не будет. Все равно мне было не по себе. Я закончил погрузку припасов, пошел в контору и выписал чек за обслуживание на верфи. Потом заправил яхту топливом, заполнил водяной бак. В полдень смолк стук молотков: рабочие разошлись по домам: суббота.

Я заправил ходовые огни, съездил за льдом. Теперь судно было готово к отплытию. Оставалось только ждать.

Это давалось мне с трудом. Чем дальше, тем труднее. Ровно в пять в будке у ворот зазвонил телефон. Я вошел туда и закрыл дверь.

— Билл, — тихо сказала она. — Я ужасно боюсь. У вас все готово?

— Все готово, — говорю. — Послушайте, мне сначала надо вывезти Маколи. Они точно не знают, где он, так что, если наш план удастся, они даже не догадаются, что он бежал, и не заподозрят, что вообще что-то происходит. Но если исчезнете вы, тут такое поднимется!

— Я понимаю, — сказала она.

Я продолжал говорить, обливаясь потом в душной будке и одновременно наблюдая за сторожем, который был на другом конце верфи.

— Скажите ему, чтобы надел темную одежду и обувь на резиновой подошве. Пусть выйдет через заднюю дверь примерно в десять минут десятого. Так у него будет достаточно времени, чтобы глаза привыкли к темноте и он смог удостовериться, что на самой дорожке никого нет. Не думаю, что там кто-то будет, не такие они дураки, чтобы болтаться в таком месте, где их могут увидеть и вызвать полицию. Они наблюдают за концами дорожки, сидя в машинах. Ровно в 9.20 я проеду по Брэндон Уэй и остановлюсь на ее пересечении с дорожкой.

— Но… Билл, вы не можете там останавливаться. Они обо всем догадаются. Они убьют вас.

— Они будут заняты, — говорю. — Я придумал кое-что, что заставит их отвлечься. Думаю, это сработает. Грузовик загородит от них дорожку. Скажите Маколи, чтобы быстро бежал к грузовику, как только тот остановится. Если случится что-то непредвиденное, пусть все равно бежит к грузовику. Если повернет назад — он погиб. Но я не думаю, что тут может возникнуть заминка. Когда доберется до грузовика, пусть встанет чуть позади двери и просто положит руку на оконный проем. Предупредите его, чтобы не пытался забраться внутрь или даже открыть дверь прежде, чем грузовик тронется. Даже если он встанет на порожек, они могут услышать. Все понятно?

— Да, — сказала она. — А что потом?

— Потом займемся вами. Вам случалось быть в кинотеатрах, куда зрители заезжают на машинах?

— Да, несколько раз.

— Отлично. Как только он выйдет из дома, в 9.10, заприте все двери. В 9.20 будьте у телефона. Если услышите шум или выстрелы, быстро вызывайте полицию и прячьтесь, не теряя ни минуты. Патрульная машина приедет раньше, чем они успеют вломиться в дом и разделаться с вами. Если все будет тихо, значит, наш план удался. В этом случае в 9.30 вы выходите через переднюю дверь, садитесь в машину и уезжаете. Некоторые из них, конечно, едут за вами. Вы отправляетесь в кинотеатр «Старлайт», знаете, на Сентенниал-авеню, недалеко от пляжа. Сентенниал-авеню идет с севера на юг. Подъезжайте с северной стороны, постарайтесь приехать без десяти минут десять. Вы увидите черный грузовик с закрытым кузовом. Он будет стоять в пределах одного квартала от кинотеатра, с той стороны, откуда вы будете подъезжать. В нем буду я. Проезжайте мимо него и въезжайте в кинотеатр.

Тут важна каждая мелочь. Поэтому постарайтесь все хорошо запомнить. Сегодня суббота, вечером в кинотеатре будет довольно много машин. Но вы ведь знаете, как они располагаются в таких кинотеатрах, веером вокруг экрана, причем с краю всегда бывают места — оттуда плохо видно. Вы медленно проезжаете вдоль одного из рядов, как будто пикете место получше. Но найти хорошее место не удается, так что вы останавливаетесь с краю. Постояв там минут двадцать, решаете, что оттуда смотреть неудобно. Подаете машину назад и возвращаетесь на ту сторону, где въезд. Остаетесь там минут пять-десять, потом выходите из машины и идете в туалет — он в том же здании, где проектор. Проводите там минут пять, возвращаетесь в машину. Затем сразу подаете назад и едете к выезду. Не доезжая до него, останавливаете машину и выходите с правой стороны. Не кричите, когда вас в темноте схватят за руку. Это буду я.

— Но разве они не будут следить за мной?

— Уже нет. К тому времени, как вы вернетесь из туалета, я буду знать, кто следит за вами.

— Вы думаете, он тоже выйдет из машины?

— Да. Дело обстоит так. Они, наверное, будут следить за вами на двух машинах. Когда они увидят, что вы въезжаете в кинотеатр, один из них последует туда за вами, чтобы проверить, не попытаетесь ли вы пересесть в другую машину. Второй будет дожидаться на выезде — когда кино кончится, там бывают жуткие заторы, так что, если никого не оставить снаружи, вы можете ускользнуть. Еще один момент. Во время перерыва оставайтесь на месте. Переезжать с места на место оба раза и ходить в туалет надо во время фильма. Тогда меньше народа слоняется туда-сюда. К тому же тогда будет темнее. Все будут сидеть с потушенными фарами.

— Но что ему помешает последовать за мной во второй раз? Билл, они опасны. Они стреляют не раздумывая.

— С этим все в порядке, — говорю. — Он меня даже не увидит. Когда он выйдет из машины, чтобы пойти за вами, я заберусь в его авто и выдерну провода зажигания. Пока он поймет, что его машина не заводится, вы уже будете на другом конце ряда, в моем грузовике. А когда кино закончится, мы выедем на улицу вместе со всеми.

— Хорошо. Но, пожалуйста, будьте осторожны.

— Если вы настаиваете.

— Я настаиваю, — тихо сказала она.

— Почему? — не удержавшись, спросил я.

— Будем считать, потому, что, если с вами что-то случится, нам не выбраться из этой переделки.

— Будем считать, что так.

— Да, — сказала она. Потом добавила: — На самом деле это не главное.

И повесила трубку.

* * *

Я извелся, ожидая момента, когда надо будет выезжать. Наконец стемнело. После восьми часов меня стало просто трясти. Я то и дело смотрел на часы. Без десяти девять я взял фонарик, купленный вместе с продуктами в фирме «Бруссар и сыновья», и забрался в грузовик. Сторож открыл мне ворота.

Я обогнул центр города и поехал на запад. Пересекая Брэндон Уэй, я посмотрел на номера домов и понял, что нахожусь в десяти кварталах от Фонтейн-драйв. На следующем перекрестке я свернул налево, проехал девять кварталов и снова повернул налево. Не доезжая до угла, я остановил грузовик у обочины под большими деревьями. До места было полтора квартала. Я посмотрел на часы, посветив зажигалкой. Было 9.10. Я стал ждать, чувствуя непривычную сухость во рту. Теперь многое зависело от фонарика и грузовика с закрытым кузовом.

Надо дать ему немного времени осмотреть грузовик, чтобы не выскочить слишком неожиданно. Змея, застигнутая врасплох, жалит не раздумывая. Он поймет, что я делаю, а пока я буду проезжать под фонарем на перекрестке с Фонтейн-драйв, разглядит черные борта грузовика. Луизианский номер он при включенных фарах рассмотреть не сможет. Я снова взглянул на часы. Было 9.18. Я нажал на газ и отъехал от обочины.

Я зажег фонарик и, держа его левой рукой, стал светить в темноту под деревьями, медленно двигаясь вперед. Пересекши Фонтейн-драйв, я увидел его. Он был на том же месте, что в прошлый раз. Машина стояла передом ко мне. Я посветил на живую изгородь.

Теперь мне надо быстро рассчитать его угол зрения. Я был почти на середине улицы и смотрел на выезд с дорожки с его стороны. Его машина стояла прямо рядом с выездом на улицу. Я остановил грузовик так, чтобы мое окно приходилось напротив его, и осветил его тачку, но так, чтобы свет не падал ему на лицо.

— Вы тут ребенка не видели? — спрашиваю непринужденно, насколько позволяла жуткая сухость во рту. — Мальчишка лет четырех, с ним еще собака должна быть…

Сработало.

У меня сам собой вырвался вздох облегчения, когда грубый голос проворчал из неосвещенного пространства поверх луча моего фонарика:

— Нет, мальчишку не видел.

— Спасибо, — говорю.

А сам щупаю оконный проем на другой стороне грузовика. Скорее, ради Бога, скорее. Мои пальцы нащупали руку, держащуюся за оконный проем с той стороны. Я дал грузовику отъехать три-четыре фута, потом сказал:

— Если увидите парнишку, позвоните, пожалуйста, в участок. Мы будем вам очень благодарны.

Я отвел луч фонарика в сторону. Теперь он двадцать — тридцать секунд ничего не будет видеть, а Маколи, закрытый от него грузовиком, идет рядом. Надо, чтобы он был в машине к тому времени, как мы приблизимся к фонарю на перекрестке. Я потянул за ручку и пару раз нажал на акселератор, продолжая светить по сторонам.

Дверца бесшумно открылась, и вот он уже сидит рядом со мной. Он тихо закрыл дверцу.

Позади не было слышно никакого шума. Мне ужасно хотелось дать газ и рвануть оттуда на предельной скорости. Нет, еще нельзя, сказал я себе. Спокойно. Я так и не рассмотрел его. Он оставался темной тенью. Мы приближались к перекрестку. Блеснул огонек зажигалки. Я рывком повернулся к нему, яростно шепча:

— Сейчас же потушите…

— Стоит ли так волноваться? — произнес интеллигентный голос. — Будь паинькой, на углу сверни и езжай вокруг квартала.

Я увидел знакомое узкое лицо, твидовый пиджак, небрежно лежащий на коленях пистолет. Это был Баркли.

Я свернул. Что мне еще оставалось делать? Все тело у меня будто судорогой свело. Мы медленно проехали по улице, параллельной Фонтейн-драйв, и снова повернули.

— Прошу извинить за безвкусную театральщину, — самокритично сказал он, — но другого способа прибрать вас к рукам без шума не было. Теперь поверните, пожалуйста, еще раз и остановите на выезде с дорожки, там, откуда мы начали.

— Где миссис Маколи? — машинально спросил я.

— В доме.

— Она в порядке?

— Да, если не считать легкого шока.

Я свернул за угол, и мы выехали на Фонтейн-драйв. Опять эта улица показалась мне поразительно мирной. Казалось, вековые деревья защищают ее ото всех тревог.

— Значит, вы все-таки убили его?

— Да, — ответил он с таким видом, будто говорил сам с собой. — Жаль, конечно.

Я не понял, что он имел в виду, но спрашивать не имело смысла. Я понял, что мне и за неделю не разобраться во всем этом. Мы остановились на выезде с дорожки. Я увидел огонек сигареты в машине, припаркованной на другой стороне улицы. Мне стало обидно. Так готовиться и так дать себя одурачить!

Баркли открыл дверцу со своей стороны.

— Может, зайдем в дом? Скоро мы отправляемся.

— Отправляемся?

— Ну, на яхту. На «Балерине» четыре спальных места, так ведь? Надеюсь, хоть по этому поводу у нас правильная информация.

Он вышел из машины и пошел позади меня. Полученные сведения вертелись у меня в голове, но мыслей возникало не больше, чем у стиральной машины, в которой вертится белье. Мы едем на яхту? Четыре человека? Но Маколи уже мертв, значит, они добились своего.

Дело должно обстоять именно так, если только она не лгала мне все время. Я попытался отбросить эту мысль, но она возвращалась снова и снова. Как они могли узнать, что я приеду на грузовике? Только от нее.

Возможно, мне удалось бы сбежать от него там, на дорожке за домом, но я не стал даже пробовать.

Все пропало. Мне некуда идти. И потом, я хотел увидеть ее. Мне надо было знать, лгала она мне или говорила правду.

Мы прошли через садик позади дома. Было темно, в воздухе стоял приторный аромат жимолости. Дверь на кухню была не заперта. Ни на кухне, ни в холле света не было, но в гостиной, отделенной от холла аркой в испанском стиле, горел свет и играла музыка.

Мы прошли в гостиную, большую комнату, тускло освещенную одной-единственной лампочкой. Обстановку я как следует не разглядел, помню только большой бежевый ковер, современную мебель, да яркие цветастые гардины. Музыка звучала из проигрывателя, стоявшего у стены справа.

Возле лежащего на ковре у кофейного столика человека стояли двое, но я их не рассмотрел как следует, так как сразу повернулся к ней. Она сидела на краешке стула рядом с проигрывателем, держась очень прямо. На ней было платье цвета морской волны и босоножки. Волосы ее сияли, как нимб, даже в этом тусклом свете. Она сидела неподвижно, как воспитанная женщина, слушающая на приеме разглагольствования какого-нибудь старого зануды. Но когда я заглянул ей в глаза, эта иллюзия развеялась. Было видно, что шок проходит и наружу рвется крик. Я подошел к ней, и в этот момент ее губы раскрылись и она прижала к губам тыльную сторону ладони. Появившийся из-за моей спины Баркли дал ей пощечину. Крик захлебнулся, еще не начавшись, и она со стоном откинулась назад на стуле.

Я ударил Баркли. Те двое, которых я не разглядел, набросились на меня. Я получил удар рукояткой пистолета по голове.

Вот я стою на четвереньках, стараюсь подняться. В голове океан боли. Свет то меркнет, то снова загорается. Пробую сфокусировать на чем-нибудь взгляд. Ничего не вижу, кроме ковра да ног. Прямо передо мной ее ноги в нейлоновых чулках и золотых босоножках. Сбоку ноги в габардиновых брюках и спортивных ботинках. Одна из них с размаху бьет меня по руке. Я теряю равновесие и падаю на спину.

Он с мрачной ухмылкой смотрит на меня сверху вниз. Это здоровенный детина со светлыми волосами, грубым, каким-то топорным лицом и широко расставленными серыми глазами. Второй отошел назад. Он стоит с другой стороны столика с пистолетом в руке. Рука и пистолет составляют единое целое, как будто он с этим пистолетом родился. Это злобного вида амбал шести футов ростом, в белом полотняном костюме и панаме. Гуманности в его физиономии не больше, чем в топоре мясника.

— Сядь сюда, — сказал он, показывая пистолетом на стул.

Поглядел я на него, потом на второго и медленно поднялся. Они не сводили с меня глаз. Ноги у меня подогнулись, и я рухнул на стул. Баркли встал, пощупал свою челюсть и непринужденно отряхнул одежду.

Слева от меня на подставке стоял телефон. Баркли перехватил мой взгляд и покачал головой.

— На вашем месте я бы не стал этого делать, — говорит. — К тому же вас ищут.

— Вы убили Маколи, — сказал я. — Что вам еще нужно?

— Миссис Маколи, конечно.

— Зачем?

Он нетерпеливо махнул рукой.

— Потом объясню.

Он прошел в другой конец комнаты и стал осматриваться, как режиссер, проверяющий декорации перед съемкой.

Я посмотрел на человека, лежавшего возле кофейного столика. На нем были темно-серые брюки, темно-синяя спортивная рубашка и ботинки на рифленой подошве. Его, видно, убили, когда он собирался идти ко мне. Дальше мои мысли не шли, пребывая в каком-то оцепенении. Он лежал на животе, лицо повернуто в сторону, на ковре возле его груди виднелось небольшое пятно крови, темное-темное, почти черное. Лицо мне не удалось как следует разглядеть, но мне показалось, что оно было узкое, с мелкими чертами. Волосы очень темные, давно не стриженные.

Глупо, конечно, но мне подумалось тогда, что мне наконец можно больше не гадать, какой он, Маколи. Он — мертвец с давно не стриженными волосами.

Я обернулся и посмотрел на Шэннон. — Она сидела наклонившись вперед, прижимая к губам носовой платок. Может быть, это она им сказала, что я приеду на грузовике? Они умеют заставить говорить. Но что им от нее нужно? И зачем им я и яхта? Совершенно непонятно. Меня тошнило.

— Вы вытерли свои пальчики со всего, чего касались? — спросил Баркли.

Тощий кивнул.

— Вот и отлично, — сказал Баркли. — У кого ключи от ее машины?

— У меня, — сказал белобрысый, выуживая их из кармана.

— Отдай их Карлу, — отрывисто бросил Баркли. — Ты поедешь с нами на грузовике. — Он перевел взгляд на тощего. — Отгони «кадиллак» в центр города и припаркуй его там. Жди нас на пересечении Секонд-стрит и Линдси-стрит. Мы будем ехать в восточном направлении на черном грузовике с закрытым кузовом. За рулем будет Мэннинг. Залезай в грузовик и садись рядом с Мэннингом, на переднее сиденье. На проходной верфи Мэннинг скажет сторожу, что ты приехал с ним, чтобы отогнать грузовик в гараж. Если Мэннинг что-нибудь выкинет, в него не стреляй. Убей сторожа. Когда мы будем на яхте, отгони грузовик в какой-нибудь гараж, из тех, что открыты круглые сутки, и оставь его там на имя Гарольда И. Бертона, уплати вперед за шесть месяцев хранения. Потом возвращайся к «кадиллаку» и отгони его в аэропорт. Брось его на стоянке и лети в Нью-Йорк. Скажешь нашим, что мы будем в Тампе недели через три, максимум через месяц. Расскажи им, что случилось с Маколи, но объясни, что она у нас и все под контролем. Ты все понял?

— А то, — сказал Карл. Он взял ключи и вышел.

Я начал кое-что понимать. Они ловко подставляют ее. Меня полиция уже разыскивает, теперь и ее будут искать, ведь она якобы убила Маколи. Я не знал, что Баркли нужно от нее, но было ясно, что он загнал ее в угол. Бежать нам некуда.

Глава 9

— На, Джордж.

Баркли достал из нагрудного кармана пиджака носовой платок, скрутил его, скатал в комок и протянул белобрысому.

— Заткни ей рот, а то еще закричит, когда мы выйдем из дома.

Джордж запрокинул ей голову, запихнул в рот носовой платок, а сверху для надежности завязал свой собственный, стянув его узлом у нее на затылке. Она не сопротивлялась, только тихо плакала.

— Ну, что же, пошли, — сказал Баркли.

У меня от ярости потемнело в глазах. Голова раскалывалась, я чувствовал жуткую слабость, но это было неважно.

— А что, если я не пойду? — поинтересовался я.

— Не будьте смешным, — резко ответил он. — Неужели для того, чтобы послушаться, вам обязательно надо посмотреть, как ее бьют?

Делать было нечего. Я встал. Проходя мимо меня, Джордж ухмыльнулся радостно, но с оттенком крутизны. Когда они проходили под аркой, она вдруг вырвалась и упала на колени возле Маколи. Джордж выругался, рывком поднял ее на ноги и снова потащил за собой. Баркли смотрел на меня, не вынимая руку из кармана пиджака. Он предостерегающе покачал головой.

— Хорош у тебя подручный, — сказал я.

— Он неплохо работает.

— Воевать с женщинами у него здорово получается, — сказал я. — Только такие задания ему и надо давать, чтобы не потерял веры в себя.

Джордж оглянулся через плечо и посмотрел на меня.

— Не надо строить из себя героя, Мэннинг, — бросил Баркли. — Давай-ка за ними.

Я пошел за ними, а Баркли пристроился позади меня. Проходя через кухню, я обратил внимание на то, что проигрыватель продолжает играть мертвецу мелодии Виктора Герберта. Когда мы вышли на улицу, Баркли прикрыл за собой дверь.

Я ничего не видел в темноте, кроме едва заметного сияния ее волос. Баркли достал из кармана свой пистолет и все время, пока мы шли по саду, давил его стволом мне в спину. В конце дорожки Джордж вдруг остановился, и я натолкнулся на Шэннон. Он шагнул вперед, высунулся на улицу и стал озираться. Я нашел ее руку, сжал в своей. Ответного пожатия не было. Она вся как-то поникла.

— Все спокойно, — прошептал Джордж.

Мы пересекли тротуар. На улице не было ни души. Престижный, населенный богачами район продолжал жить своей спокойной, размеренной жизнью, где насилие бывает разве что на экране дорогого телевизора последней модели. Джордж открыл дверь грузовика, поднял сиденье. Он помог Шэннон забраться в кузов, потом влез сам.

— В машину, — шепотом приказал мне Баркли. Я сел за руль, он рядом со мной.

— Вы знаете, где подобрать Карла. И без глупостей.

Как ни странно, все вышло, как они задумали.

Мы ехали через город в густом потоке машин. Я видел три полицейские машины, одна из них даже остановилась на перекрестке совсем рядом с нашим грузовиком. Я мог дотянуться до нее рукой. Это был какой-то кошмар. С каждой минутой наши шансы получить помощь таяли. В доме не осталось ничего, что показывало бы, что там были посторонние. Когда полицейские обнаружат в аэропорту ее машину, они будут уверены, что это Шэннон убила Маколи, а потом скрылась.

Когда мы приблизились к назначенному месту встречи, Баркли перелез через сиденье и уселся в кузове вместе с остальными. Я затормозил. Карл забрался в грузовик. Мы поехали дальше, прочь из города. Никто не произнес ни слова. Я думал о том, что у них три «пушки». Это было все равно что вести груженный нитроглицерином грузовик по ухабистой дороге.

Вокруг стало меньше машин. Мы ехали по тускло освещенным улицам. Вот и въезд на верфь, Я посигналил. Старик сторож открыл ворота. Я заехал на территорию. Он подошел к окошку грузовика.

— Я отплываю через несколько минут, — сказал я, — этот парень отгонит грузовик в город.

Он взглянул на Карла. Сзади меня, в кузове, была мертвая тишина. Я слышал звук своего дыхания. Карл кивнул.

— О'кей, мистер Бертон, — сказал сторож. — Вам понадобится моя помощь?

Я покачал головой:

— Нет, спасибо. Мы поехали дальше.

Возле пирса я развернул грузовик и подъехал к нему задним ходом. Сторож опять устроился со своим журналом на осветленном пятачке возле ворот. Позади нас была кромешная тьма.

— Выходите из машины, Мэннинг, и откройте заднюю дверь, — тихо сказал Баркли.

Я вышел. Карл тут же сел за руль. Я пошел к задней двери и открыл ее. Они вышли.

— Подожди минуты две, — шепотом приказал Баркли Карлу. — Потом уезжай.

Я шел по пирсу первым, сразу за мной Баркли, потом Джордж и Шэннон. Было темно хоть глаз выколи и, чтобы разглядеть очертания пирса и пришвартованных к нему судов, мне приходилось отворачиваться от слепящих огней города. За подходным каналом мигал огонь на буе, слышался беспрестанный звон колокола. Вот и «Балерина». Я ощупью нашел сходню, поднялся на борт, прошел на кокпит.

— Спокойно, — прошептал Баркли. — Идите на кормовой конец кокпита и там сядьте.

Он не хотел рисковать. Мало ли что может произойти, если мы будем толочься все вместе в темноте. Я пошел, куда он сказал. Наверное, если прыгнуть за борт, мне удастся бежать, но он знает, что этого я делать не буду. Куда мне деваться? Я же в розыске. Потом, разве я ее оставлю? Они помогли ей спуститься на кокпит.

— Отведи ее в каюту и оставайся с ней, — сказал Баркли Джорджу. — А я послежу за Мэннингом.

Две тени исчезли, и на трапе, ведущем в каюту, послышался тихий звук шагов.

— Заводите мотор и отваливайте, Мэннинг, — сказал Баркли. — Выходим в море.

— Куда пойдем? — спросил я.

— Курс я вам сообщу, когда выйдем из гавани. Теперь за дело.

— Если вы не возражаете, сначала мне нужно поставить ходовые огни.

— Конечно, действуйте.

— Я просто хотел удостовериться, что это разрешено.

Он вздохнул в темноте.

— Поверьте, Мэннинг, это не игра. Если до вас еще не дошло, вынужден вам объяснить, что ваше дело дрянь, а положение миссис Маколи и того опасней. Ее судьба будет зависеть от того, захотите ли вы оба нам помочь. А теперь уводите отсюда яхту, пока сторож не услышал нас и не пришел посмотреть, в чем дело.

Не хватало еще, чтобы погиб сторож.

— Ладно, — сказал я.

Как только ходовые огни были поставлены, я запустил мотор и отвалил. Мы медленно двинулись прочь от пирса. Я повел яхту прямо к каналу, резко повернул, когда мы миновали буй. Теперь впереди были два ряда вех подходного канала, уходящие в открытое море вдоль темных дамб. Других судов видно не было.

Баркли уселся напротив меня на кокпите и закурил.

— Чисто сработано, правда? — спросил он, перекрывая шум мотора.

— Наверно, — сказал я. — Если работать чисто у вас значит убивать людей.

— Маколи? Так вышло. Нам самим неприятно.

— Само собой, — холодно сказал я. — Это, конечно же, был несчастный случай.

— Нет. Это не был несчастный случай. Это был осознанный риск.

Он помолчал немного, попыхивая сигаретой, потом продолжал:

— Кстати, я думаю, вас надо проинформировать о вашей роли в нашей экспедиции. Вы — тоже осознанный риск, поскольку, честно говоря, ни я, ни Барфилд не сильны в судовождении. Мне случалось ходить на парусных яхтах, так что я смог бы провести «Балерину» через залив, но моих познаний недостаточно, чтобы отыскать нужное место. Поэтому вы нам нужны, и, хотя мы оба вооружены и хорошо владеем стрелковым оружием, мы вас не убьем, разве что у нас не будет другого выхода. Это — очко в вашу пользу.

Но прежде чем поднимать мятеж, подумайте о том, что вам могут прострелить колено. Начнется гангрена, знаете, как это бывает. А в аптечке, наверное, только аспирин да меркурохром. Неприятно, правда? Потом, подумайте, какие неприятности могут быть у миссис Маколи, если вы не захотите нам помочь. Мы будем все время следить за вами, по очереди. Слушайтесь нас, и у вас не будет неприятностей. Если же вы попробуете самовольничать, и вам, и миссис Маколи придется плохо. Нам такие дела не внове. Вы все поняли, Мэннинг?

— Да, — сказал я. — Но чем вдаваться в детали, объяснили бы вы мне, куда мы направляемся и зачем.

— С удовольствием, — говорит. — Мы будем искать самолет.

Я тупо уставился на огонек его сигареты.

— Это тот самолет, на котором летел Маколи, тот, что упал в море? Вы же убили единственного человека, который знал, где он находится.

— Есть еще один человек, который знает это, — сказал он спокойно. — Зачем, по-вашему, мы взяли ее с собой?

— Не глупите, — говорю я. — Он же один летел. Откуда она может знать, где самолет?

— Он ей сказал.

— Вам этот самолет и за миллион лет не отыскать.

— Я думаю иначе. Он явно знал, где упал самолет, был уверен, что, вернувшись, сможет найти это место, иначе не стал бы пытаться нанять яхту и водолаза. Очевидно, там есть какой-то ориентир, например, риф или мыс. А раз он это знал, то мог рассказать ей. Надо только, чтобы она передала информацию нам. Вообще-то общие координаты этого места она мне уже сообщила. Оно находится западнее рифа Скорпион. Думаю, вы знаете, где это?

— Риф обозначен на карте, — отрывисто бросил я и немного повернул руль, чтобы выровнять яхту относительно ряда вех подходного канала. — Послушайте, Баркли, вы дурак. Даже если вы найдете самолет, этими деньгами вам не воспользоваться. Ей я этого не говорил, потому что их главной целью было скрыться от вас и ваших головорезов, но вместо денег там осталась одна целлюлозная каша. Они же несколько недель пролежали в воде.

— Денег? — В его голосе слышалось легкое удивление.

— Только, ради Бога, не надо умничать. Не за тем же вы ищете самолет, чтобы достать оттуда бутерброд с ветчиной, который Маколи взял с собой в дорогу, да не успел съесть.

— Она, что же, сказала вам, что в самолете деньги?

— Конечно, что же еще? Они хотели попасть в Центральную Америку, чтобы вы и ваши гориллы навсегда потеряли их след.

— Мне было интересно, какое объяснение она придумала для вас.

— Что вы имеете в виду?

— Вы довольно наивны, Мэннинг. Мы ищем не какие-то там ерундовые деньги, которые были у Маколи. Мы хотим вернуть себе кое-что, что он у нас украл. Он был вором.

— Не верю.

— Верите вы или нет, совершенно не важно. Но почему вы так уверены? Вы же не были знакомы с Маколи и ничего о нем не знаете.

— Я знаю Шэннон. Не может быть, чтобы она лгала мне.

Он фыркнул.

— Так я и знал. Кстати, это ставит меня в затруднительное положение.

— Почему это?

— Все просто. Один из нас явно говорит неправду. Я могу без труда доказать, что лгу не я, а наша общая знакомая. Но, по большому счету, стоит ли мне это делать? Ваше увлечение прелестной миссис Маколи нам на руку. Доказав, что она вас надувала, мы только себе навредим. Вам может стать безразлична ее судьба…

— Ловко выкрутился, — сказал я.

— Но, с другой стороны, — продолжал он, как будто не слыша меня, — разочаровавшись в сей чаровнице, вы, может быть, с большей охотой поможете нам вернуть то, что украдено ее мужем. Интересная ситуация с точки зрения психологии, не так ли?

— Да, — презрительно бросил я, — очень интересная. — Через несколько минут мы выйдем из гавани. Не будете ли вы так любезны взять руль, чтобы я мог поставить паруса?

— О чем речь, старик.

Началась мягкая качка: «Балерина» вошла в проход между дамбами, куда проникает волна из залива. Вглядевшись в темноту прямо по курсу, я увидел мигающий огонек на буе, установленном на выходе из гавани. Дул умеренный северо-восточный бриз. Интересно, зачем Баркли решил рассказывать все эти байки? Я ведь и так у него в руках, зачем же врать?

— Я нашел их сумку, ту, что она послала на яхту.

Я оглянулся. Джорджа Барфилда не было видно, он говорил из каюты.

— Какая-нибудь карта там есть? — спросил Баркли.

— Нет.

Барфилд вышел на кокпит и уселся рядом с Баркли. В тусклом свете звезд я разглядел, что он что-то держит в руке.

— Там был саквояж с деньгами, примерно восемьдесят тысяч долларов. Но карты никакой не было.

— Что?! — вырвалось у меня против воли.

— Что это с нашим Дон Кихотом? — спросил Барфилд. — Орет как оглашенный.

— Боюсь, ты развеял одну из иллюзий Мэннинга, — проворковал Баркли. — Миссис Маколи сказала ему, что эти деньги в самолете.

— Ух ты! — сказал Барфилд. — Всякое я видел, но чтоб такое… Мужику уже за тридцать, а он все еще верит женщинам.

Я смотрел прямо перед собой, продолжая держать руль. Что еще я мог сделать? Мне было тошно.

— Заткнись, сукин сын, — сказал я. — Положи сумку на палубу и посвети на нее фонариком. Фонарик на скамейке с правого борта.

— Он у меня при себе.

Барфилд положил сумку у моих ног.

Он зажег фонарик и расстегнул застежку саквояжа. Внутри были пачки денег: двадцатки, полу сотенные, сотенные.

«Я продала свои драгоценности, взяла ссуду под машину. Это наш последний шанс. Я не знаю, почему они хотят убить его, что-то случилось на вечеринке…»

— Ладно, можешь закрыть, — сказал я.

— Ты что, забыл мой титул? — спросил Барфилд.

— Что?

— Надо было сказать: «Можешь закрыть, сукин сын».

— Заткнись, — сказал я.

— Сколько времени тебе понадобится, чтобы выучиться судовождению, Джой?

— Слишком много, — ответил Баркли. — Оставь его в покое.

— У меня в школе были хорошие отметки по математике, — сказал Барфилд, — может, мне попробовать? Сколько можно его терпеть?

— Прекрати, — коротко бросил Баркли. — Даже если бы мы смогли добраться до места, без водолаза нам не обойтись.

— С аквалангом каждый дурак может нырнуть.

— Джордж, старина… — мягко сказал Баркли.

— Ладно, ладно…

— А что в самолете? — спросил я.

— Алмазы, — ответил Баркли. — Я бы сказал, довольно много алмазов.

— Чьи они?

— Наши, конечно.

— И она знает об этом?

— Да.

Я подумал, нет ли у меня скрытой тяги к мазохизму. Чем еще можно объяснить мое непреодолимое желание узнать эту поганую историю во всех подробностях?

— Они, что же, не собирались бежать в Центральную Америку?

— Собирались, по крайней мере поначалу. Но Маколи не мог взять ее с собой в самолет, потому что ему был нужен водолаз. У этих алмазов прямо тяга какая-то к воде. Вы будете уже третьим водолазом, который достанет их со дна моря.

— Ты ему еще роман об этом напиши, — посоветовал Барфилд.

— Ты опять вмешиваешься в вопросы стратегии, Джордж?

— Нет, нет, — торопливо сказал Барфилд. — Но какой смысл рассказывать этому психу…

— Здесь он никому об этом не расскажет, поверь мне.

А на берег ему не вернуться. Намек прозрачней некуда. Наверное, они говорили что-то еще, но я ничего не слышал, как будто вдруг остался на кокпите один. Все было неправдой, от начала до конца. Она лгала мне. Зачем теперь искать какие-то оправдания? Все ясно как день. Надо быть полным идиотом, чтобы давным-давно во всем не разобраться. Меня не интересовал ни этот их самолет, ни дурацкие алмазы, ни прочие подробности всей этой заварухи. Она лгала мне, все время лгала!

Я болван, кретин. Я верил ей. Даже когда у меня хватило ума понять, что все это звучит как-то странно, все равно верил. «Она не станет меня обманывать». Как же, не станет, идиот несчастный! Смотрел в ее невинные, манящие серые глаза и думал: «Она просто не способна сказать неправду». Господи, надо же быть таким дураком! Она не смогла полететь с ним на самолете, потому что нужно было поставить дополнительный бензобак. Я — их последний шанс на спасение, она доверяет мне последние деньги. Она, наверное, хохотала до судорог. Не надо прятать голову в песок. Вот тебе вся правда, Мэннинг. Я даже представил себе, как она говорила мужу: «Дорогой, этот болван верит всему, что ему ни наплетешь».

Меня провели как школьника. А я и поверил. И поэтому убил в драке этого несчастного мерзавца, и теперь полиция будет у меня на хвосте до конца моих дней. Только он, конец этот, не загорами. Это такой же факт, как то, что я свалял дурака. Они избавятся от меня, как только я найду самолет и достану из него то, что им нужно.

И ее они тоже убьют. Жалко, правда? Я подумал, понимает ли она, что ей их не разжалобить. Как только она расскажет им, где искать самолет, они сразу ее и порешат. Им это что комара прихлопнуть. А если не скажет, они будут ее бить, получая от этого удовольствие. Так что лучше уж ей протереть свои красивые глазки и понять, что ей принесет эта прогулка по морю при луне. Я должен был бы испытывать какое-то удовлетворение от того, что она поплатится за свое вранье, что ее убьют вместе со мной, но ничего такого я не чувствовал. Мне было тошно.

Может, мне еще пожалеть ее? Этого только не хватало. Ее подлое, предательское вранье… Тут я остановился. Мне в голову пришла одна мысль.

Если она знала, что в самолете и где он находится, почему они давным-давно ее не схватили? Почему они все пытались найти Маколи, захватить его живым и расспросить, если ее они могли прибрать к рукам в любое время?

Я обругал себя на чем свет стоит! Что за черт, опять я ищу для нее оправдание. Зачем им ее захватывать, если они надеялись, что она выведет их на Маколи? У нее-то сведения о самолете были из вторых рук, так что они решили воспользоваться ею, только когда другого выхода уже не было, когда Маколи не стало. Им просто ничего другого не оставалось. Да, шансов у них немного, подумал я.

Мы проходили большую дамбу. Волна была средняя, но из-за отлива все бурлило и клокотало. Время от времени волны слегка захлестывали палубу. Я направил яхту к бую на выходе в открытое море.

— Возьмите руль, — сказал я Баркли.

Он передвинулся на мое место, а я пошел и поставил грот и кливер, Барфилд оставался на месте, сидел и курил. Пока я ставил паруса, мы как раз подошли к бую. Я заглушил мотор.

— Какой курс? — спросил я у Баркли.

— Чуть западнее рифа Скорпион, — ответил он из темноты.

— Пока и это сойдет, а утром расспросим миссис Маколи поподробнее.

— Ладно.

Я спустился в каюту, опустил откидной столик над левой койкой, зажег укрепленный над ним фонарик. 155 румбов будет в самый раз. Интересно, какой у нас будет угол отклонения? Трудно сказать, ведь раньше я на этой яхте не ходил. Впрочем, какой бы он ни был, это неважно. Тут особой точности не требуется. Мы ведь только приблизительно знаем, куда идем. И потом, мне все равно, доберемся мы туда или нет. Если только ветер не переменится, мы безо всяких корректировок будем идти этим курсом всю ночь.

Прежде чем вернуться на кокпит, я быстро оглядел каюту. Я сам не знал, что ищу, но, поскольку я впервые остался один, наверное, у меня была подсознательная мысль найти какое-нибудь оружие. Конечно, это был чистейшей воды самообман. Они не взяли с собой на яхту никакого багажа, так что надеяться на то, что где-то в каюте мог заваляться пистолет, не приходилось. У меня не было никаких шансов справиться с ними. Их двое. Если я попытаюсь напасть сзади на одного из них и отобрать у него пистолет, второй меня убьет. Они профессионалы. С ними и вооруженному человеку не справиться.

Яхта немного кренговала, крен ощущался даже в каюте. Баркли уже прошел буй на выходе в открытое море и позволил судну у валиться под ветер, наугад взяв курс на юго-восток. Была мягкая килевая качка. Единственными доносившимися до меня звуками были шум рассекаемой корпусом яхты воды да скрип снастей. Я было почувствовал себя в родной стихии, но тут же вспомнил, что прокладываю курс, ведущий только в один конец.

Им незачем везти меня обратно. Побережье Флориды можно найти и без опытного шкипера.

Не знаю, что на меня нашло, только я подошел к занавеске и заглянул в носовую часть каюты. Лампочка над столиком для карт давала достаточно света, чтобы я мог разглядеть Шэннон. Она лежала на кушетке, той, что с правого борта, уткнув лицо в подушку, — красивая, беззащитная, совершенно сломленная.

Не знаю зачем, но я подошел к кушетке. Это было сильнее меня. Услышав мои шаги, она повернулась на бок и открыла глаза. Они были мокры от слез.

— Билл, — прошептала она. — Мне жаль…

Неважно, что я почувствовал в тот момент, главное, я сумел тут же прийти в себя.

— Приятного путешествия, — сказал я ей с холодной усмешкой.

Потом повернулся и вышел на палубу. Барфилд сидел, выставив ноги на середину кокпита. Я изо всех сил дал по ним ногой и сказал:

— Подбери костыли, тут люди ходят.

Это возымело примерно такое же действие, как зажженная сигарета в насосной танкера. Положение спас только холодный профессионализм Баркли.

Невооруженным глазом было видно, что забот у Баркли будет немало.

Глава 10

Когда опасность взрыва миновала, он опять уселся на погруженном в темноту обдуваемом бризом кокпите. Яхта по-прежнему немного кренговала, с шумом рассекая воду. Я сообщил Баркли скорректированный курс, и он положил ее в еще более глубокий крен.

Он сидел слева от меня, на его узкое лицо падал тусклый свет фонаря.

— Теперь о вахтах, — сказал он. — Джордж, тебе когда-нибудь приходилось управлять парусным судном?

— Нет, — ответил Барфилд, сидевший по другую сторону от меня. — Но если уж с этим делом справляется этот безмозглый, оно должно быть проще простого.

— В сущности, тебе нет необходимости стоять на руле, — продолжал Баркли. — Мэннинг и я будем по очереди нести вахту, тебе только надо быть на палубе, когда он на вахте, а я отдыхаю. Дальний конец каюты мы отведем миссис Маколи, а ты, я и Мэннинг будем спать по очереди на тех двух койках, что ближе к лестнице. При этом ему, конечно, нельзя позволять туда заходить, когда один из нас спит.

Он говорил спокойно и обыденно, как будто речь шла о том, как рассадить гостей за праздничным столом, а не о том, как они будут караулить приговоренного к смерти пленника, пока не придет время его убить.

— Сейчас начало первого, — продолжал он. — Ты, Джордж, ступай вниз и отоспись. Мэннинг может улечься здесь, на кокпите. Первую вахту, до шести утра, буду стоять я. Когда Мэннинг сменит меня, тебе придется выйти на палубу.

Барфилд удалился вместе с саквояжем, что-то ворча себе под нос.

Когда он ушел, Баркли сказал:

— Я бы вам посоветовал больше не провоцировать его. Он весьма и весьма опасен.

Я уселся настолько близко к нему, насколько мог, не вызывая подозрений, и закурил.

— Будет ужасно, не правда ли, если он сорвется и убьет меня до того, как я найду ваш поганый самолет и стану вам не нужен? — спросил я его.

— Зачем нам убивать вас?

— Оставьте, — сказал я. — Может, вы еще дадите мне рекомендательное письмо? Там можно было бы, например, написать: «Рекомендую вам мистера Мэннинга, единственного свидетеля того, что это мы убили Маколи, а его вдова невиновна…»

— Зачем же? — сказал он. — Вы не пойдете в полицию. Ведь на вас самом обвинение в убийстве.

Неужели он думает, что я в это поверю? Конечно, в полицию я, скорее всего, не пойду. Это мне ничего не даст, а потерять я могу все. Но куда надежней, если я буду лежать на дне Мексиканского залива на глубине двухсот морских саженей. К тому же патроны сорок пятого калибра стоят совсем недорого.

Я подвинулся чуть ближе к нему, совсем чуть-чуть, почти незаметно. И тут же глянул ему в лицо. Оно было по-прежнему невозмутимо-спокойно. Я вроде бы потянулся, а сам еще немного придвинулся к нему. Я уже мог дотронуться до него рукой.

В его глазах появилась насмешка.

— Нате, — сказал он, доставая пистолет из кармана пиджака и протягивая мне его рукояткой вперед. — Не стоит елозить туда-сюда. Несолидно как-то.

У меня аж челюсть отвисла. С минуту я пребывал в полной растерянности, потом пришел в себя и схватил пистолет.

— Вам ведь это было нужно, не так ли? — спросил он заботливо.

— Поворачивай назад к бую, — сказал я.

— Ох и любите вы театральные эффекты! — сказал он таким тоном, будто находил все это ужасно забавным.

— А ты не думаешь, что я могу тебя убить?

— По правде сказать, нет.

— Он что, не заряжен?

Совершенно обескураженный, я переложил пистолет в левую руку и передернул затвор. Просто не верилось. Пистолет был заряжен.

— Вы не спустите курок по нескольким причинам, — сказал он. — Во-первых, вам не хочется обратно в Санпорт, потому что вас разыскивает полиция. Во-вторых, я сильно сомневаюсь, что вы можете хладнокровно застрелить человека. Для этого требуется некоторая отстраненность, которой вы не обладаете.

— Ну, что дальше? — спросил я.

— Но главная причина, конечно, в том, что там, внизу в каюте, Барфилд, у него тоже есть пистолет, и он находится между вами и миссис Маколи. Стоит вам выкинуть какой-нибудь фортель, и он тут же ею займется. Если надо, он может доставить человеку массу неприятных ощущений. У него в этом прямо талант.

— Плевать я хотел на то, что будет с миссис Маколи, — сказал я.

Он улыбнулся.

— Это вам только кажется. Но при первом же ее крике все будет иначе. Не той вы закваски, чтобы спокойно слушать такое.

— Короче, я — размазня размазней?

— Вовсе нет. Просто чтобы пойти на такое, нельзя быть уязвимым в том, в чем уязвимы вы. После той встречи на озере я провел подробное исследование вашей личности и всего, что связано с вами…

— Так вы знали, что она затевает? Поэтому вы уехали и оставили нас в покое?

— Конечно. Именно поэтому мы задали вам трепку там, на пляже, но так, чтобы не было серьезных увечий. Нам надо было, чтобы вы поскорее раздобыли для них яхту, ведь тогда мы смогли бы узнать, где прячется Маколи. Все было отлично сработано, только вот этот идиот вынудил нас убить его. Ладно, это все в прошлом. А теперь не будете ли вы так любезны вернуть мне пистолет?

У меня на лице выступил пот. Я поднял пистолет, направил его прямо в переносицу Баркли, между насмешливыми карими глазами, и снял его с предохранителя. Рука у меня сильно дрожала, «пушка» прямо-таки ходуном ходила. Стоит мне сейчас мягко нажать на спусковой крючок, и у меня будет только один противник. Он холодно наблюдал за мной. Интересно, хоть какой-то страх он испытывает? У него, похоже, нет никаких слабостей.

Палец на спусковом крючке напрягся. Вообще каждая мышца была напряжена до звона, до боли. Мне ведь все равно, что с ней случится, говорил я себе. И ругательски ругал ее про себя за то, что она жива, за то, что она здесь.

— Джордж, — тихо позвал Баркли.

Я вдруг почувствовал во всем теле жуткую слабость. И отдал ему пистолет.

— Чего? — спросил Барфилд, появляясь на лесенке, ведущей в каюту.

— Ничего, спи спокойно, старина, — ответил Баркли.

Я закурил. Руки у меня тряслись.

— Надеюсь, теперь ясно, что и как, — проворковал Баркли.

Он хотел, чтобы я осознал, что бессмысленно нападать на одного из них и отбирать у него пистолет, ведь второй при этом никуда не денется, и она будет у него в руках. Что он за человек? Он знает обо мне такое, чего я сам не знаю. Я презираю ее, может быть, даже ненавижу. Своей ложью она сломала мне жизнь. Меня просто трясет от презрения, когда я думаю о ней. И все же он знал, что, угрожая расправится с ней, надежно связывает мне руки.

Ясно, говорит? Ничего мне не ясно.

— Не стоит расстраиваться, — сказал Баркли. — На войне, в шахматах и, скажем, в теннисе принято пользоваться слабостями противника. Прием этот стар как мир. А она великолепно подходит на роль носителя. Видная дама.

— На роль носителя!

— Да, говоря медицинским языком, она — носитель вируса уязвимости, вызывающего патологические состояния. Видите ли, привязанность к другому человеку — все равно как открытая рана, стоит только тронуть легонько и вызовешь жуткую боль. Попытайтесь представить себе футболиста, который вышел играть, волоча за собой, как одиннадцатифутовый шлейф, обнаженные нервы солнечного сплетения. Не очень-то удобно. Правда? Зато соперникам это на руку, особенно если силы примерно равны.

— Черт с ней, с миссис Маколи, — сказал я.

— Простите мне мою болтливость. Как выйду в море, сразу начинаю философствовать, особенно когда под парусом. Глупая привычка.

— Как вы собираетесь с ней поступить, когда найдете самолет?

— По правде говоря, старина, я об этом не думал. И поскольку, по вашим словам, нам обоим безразлично, что с ней будет, к чему рассуждать на эту тему? Чудесная ночь, правда? Вам нравится Суинберн?

— Это мы уже проходили, — сказал я. — Что натворил Маколи?

— Он пытался украсть у нас, можно даже сказать, украл бриллианты стоимостью семьсот пятьдесят тысяч долларов.

Сумма не имела для меня значения. Что двадцать баксов, что миллиард — мне все равно. Так вот что они с Маколи не поделили! Они-то знали, за что бьются, а меня, простачка, просто вытолкнули на линию огня и раздолбали за здорово живешь.

Ветер дул почти точно с траверза. Время от времени волны захлестывали палубу, немного воды попало и на кокпит. Баркли здорово управлялся с яхтой. У рулевого похуже кокпит был бы уже весь залит. Я нагнулся и снова принялся прикуривать, закрывая огонек зажигалки ладонями от ветра. При этом я посмотрел на него. Он задумчиво глядел на компас. Это был самый удивительный человек из всех, кого мне приходилось встречать. Даже если бы мы провели остаток своих дней вдвоем на этой яхте, я все равно не смог бы его понять. Холодный, равнодушный, лишенный всякой совести, он был почти симпатичен мне. Чем, сам не знаю.

— Поскольку вы занимаетесь спасательными работами, — продолжал он, — наверное, помните «Шетланд Куин».

Я удивленно взглянул на него.

— Конечно, помню, — говорю.

«Шетланд Куин» попал прошлой осенью в шторм в тропиках. У него был поврежден руль, и он налетел на риф где-то у северной оконечности банки Кампече. Вроде бы его унесло волнами с рифа, но пробоины ниже ватерлинии были настолько серьезны, что через несколько часов он затонул. Команда спаслась. Судно лежало на глубине десять морских саженей, и страховая компания наняла людей спасать ту часть груза, которая не была повреждена. Они подняли какое-то оборудование да несколько тысяч ящиков виски, которые почему-то совсем не пострадали.

— Значит, тогда ваши бриллианты затонули в первый раз, — сказал я. — А при чем тут Маколи?

Не успел я произнести эти слова, как сам стал догадываться, как было дело. Страховая компания, работы по подъему грузов. Тут она не солгала. Он действительно работал в компании, страхующей суда и морские перевозки.

— Правильно, — сказал он. — Они были на борту «Шетланд Куин». Но… — Тут он поднял на меня глаза и улыбнулся, блеснув зубами в тусклом свете пакгаузного фонаря. — Так случилось — наверное, по недоразумению, — что они не были указаны ни в транспортной накладной, ни в таможенной декларации. Они находились в банках с какао, которые были отгружены в Голландии на адрес небольшой новоорлеанской экспортно-импортной фирмы. Это самый дешевый способ перевозить алмазы, вот только не ясно, что делать, случись что с кораблем. А в данном случае это как раз и произошло. Помнится, какао было застраховано на сумму не то двести, не то триста долларов. Представляете, что было бы, если бы мы стали объяснять представителю страховой компании, что речь идет не о какао, а об алмазах, и что мы хотим получить семьсот пятьдесят тысяч, хотя груз застрахован всего на триста долларов. Было бы трудно рассчитывать на понимание с их стороны. Я уж не говорю о неприятном объяснении с таможенниками. Они почему-то совершенно не умеют ценить творческий подход в таких делах.

Как вы понимаете, положение было практически безвыходным. Компания «Бенсон и Тин» выплатила все страховки, включая нашу, и организовала спасение уцелевшей части груза, но жалкие банки какао поднимать не было смысла. Они уплатили за них страховку и списали эти деньги в чистый убыток. Мы, конечно, пытались как-то уладить дело. Попробовали сказать им, что, раз они все равно ведут работы на судне, а давление воды там, вероятно, недостаточное, чтобы раздавить банки, может быть, они поднимут наше какао, а мы не будем требовать страхового возмещения. Но они тут же отмели наши доводы: знаем ли мы, сколько стоят спасательные работы в открытом море? Они не могут позволить себе возиться с такими мелочами. Мы не стали настаивать, чтобы не возбуждать подозрений. Решили подождать, пока они закончат там работы, а потом поднять груз своими силами.

Но, к несчастью, наши, так сказать, конкуренты начали догадываться, что происходит, и попытались приобрести это какао у «Бенсон и Тин». Занимавшийся этим делом служащий компании (а это был покойный Фрэнсис Л. Маколи) сразу заподозрил неладное. Он заинтересовался столь ценным какао и послал в Мексику, к месту проведения работ, своего личного представителя разобраться, в чем дело (по-тихому, конечно).

Тот приказал поднять груз какао, и этот приказ был немедленно выполнен, так как он якобы действовал от лица компании «Бенсон и Тин». Он, конечно, быстро понял, что делало какао таким ценным. Никому ничего не сказав, он тут же выписал документ о списании какао как непригодного и, вернувшись в небольшой мексиканский порт, куда доставляй поднятый с «Шетланд Куин» груз, позвонил Маколи.

Перед ними стояли две проблемы. Первая — та же, с какой прежде столкнулись мы: как доставить алмазы в Штаты, не платя таможенной пошлины и не давая властям объяснений, откуда взялись камушки. Вторая — удрать с ними от нас. Мы оставили в этом порту в Мексике двух человек следить за привозимым грузом. Маколи одним махом решил обе проблемы. Во время второй мировой войны он был пилотом бомбардировщика, и у него остались права на вождение самолета. Он приехал на побережье Мексиканского залива, взял напрокат самолет-амфибию и полетел на нем за своим коллегой. Они должны были встретиться в лагуне, милях в десяти — пятнадцати от порта. Они и встретились, но наши люди тоже там были (они начали подозревать посланца Маколи и, когда он отправился на моторной лодке, решили за ним проследить). Они было потеряли его В джунглях, но потом увидели заходящий на посадку самолет и подоспели к месту встречи как раз в тот момент, когда тот парень забирался на борт. Маколи помогал ему, и наши люди его узнали. Они открыли огонь и убили того, другого парня, а Маколи улетел.

— Вместе с вашими дурацкими алмазами, — сказал я. Он кивнул.

— Мы и сами так думали. В Нью-Йорк Маколи не вернулся, справедливо полагая, что раз наши люди поняли, что он вел самолет, участвуя, таким образом, в краже у нас алмазов, мы можем иметь на него зуб. Его жена тоже исчезла, В компании нам объяснили, что он уволился по состоянию здоровья (у него якобы был сердечный приступ). А еще раньше, когда уезжал, он им сказал, что ему надо съездить на Западное побережье: заболел кто-то из родных или что-то в этом роде. Мы стали его искать. Пару раз чуть было не поймали его, однако в последний момент ему удавалось скрыться. Но самое удивительное было в том, что он ни разу не попытался продать алмазы. Примерно в то время, как мы засекли его в Санпорте, мы начали понимать почему: у него их просто не было. Он удрал от нас в Санпорте, опять улетел на самолете. Мы выяснили, что с ним полетел еще один человек, у которого был акваланг. Кстати, Маколи совсем не умел плавать. Как только мы узнали о водолазе, сразу поняли, как было дело. Металлический ящик с алмазами упал в лагуну, когда был убит друг Маколи.

Нам не оставалось ничего другого, как только следить за миссис Маколи и надеяться, что рано или поздно она приведет нас к мужу. Но тут у нас возникло серьезное подозрение, что Маколи вернулся в Санпорт. Вы, вероятно, не обратили внимания на небольшую заметку в газете (она появилась спустя пять дней после отлета Маколи) о том, что баркас привез в порт человека, которого сняли с надувного плота в районе банки Кампече. По словам капитана, тип этот назвался пилотом мексиканской авиакомпании и сказал, что попал в авиакатастрофу, когда летел один на акваплане из Тампико в Прогрессо. Как ни странно, он исчез, как только баркас причалил к берегу.

— Я понял, — сказал я. — Как только она вошла в контакт со мной, вы догадались, что эта жертва авиакатастрофы был Маколи. Он полетел с водолазом искать ящик в лагуне. Но откуда вы узнали, нашел ли он ящик и вообще добрался ли до места? Может, самолет упал на пути туда.

— Нет, он упал на обратном пути. Ящик в самолете.

— Понятно. Узнав, что он хочет нанять меня для выполнения водолазных работ, вы сделали вывод, что он знает, где самолет, и может найти его.

Баркли кивнул.

— Верно. Мы также предполагали, что он прячется прямо в доме, но догадывались, что взять его живым будет непросто. Он был вооружен и очень напуган.

— Одного я никак не могу взять в толк, — сказал я, — почему вы и ваши пустоголовые головорезы не захватили его жену и не получили нужную информацию от нее? Вы убеждены, что она знает местонахождение самолета. Почему же вы позволили ей целую неделю, даже больше, ходить туда-сюда у вас под носом?

— Тогда мы не были уверены, что она знает, где самолет.

— Но теперь-то вы уверены. Почему?

Он прикурил, придерживая руль ногой. Огни Санпорта уже исчезали за горизонтом.

— Это совсем просто, — объяснил он, затягиваясь, и, по правде сказать, мне немного стыдно, что я раньше до этого не додумался. — Два дня назад я написал Маколи письмо, в котором объяснил, что будет разумней сообщить ей, где самолет.

Я покачал головой.

— Не совсем понимаю. Куда вы послали это письмо?

— По его домашнему адресу, конечно. Даже если его не было в доме, она бы ему передала.

— Станет он выполнять ваши указания! Не смешите меня. С какой стати ему слушаться вас?

Он опять улыбнулся.

— Тут я с вами не соглашусь, старина. У него были все основания сказать ей. Если помните, Маколи работал в страховой компании. Он не занимался страхованием жизни, но, будучи женатым человеком, лучше других знал, как важно иметь такой полис. Я просто указал ему на тот факт, что с ним может что-то случиться, и он обязан подумать о том, чтобы защитить жену.

— Защитить, сказав ей, где находится самолет? — переспросил я, не веря своим ушам.

— Да, — сказал он.

— Просто здорово! — сказал я. — Таким образом, он гарантирует ей похищение, побои и всяческие издевательства, которым подвергнете ее вы и ваши садисты-подручные…

Он покачал головой.

— Боюсь, вы все-таки не поняли всего; по крайней мере, не поняли, как все это виделось Маколи. Он знал, что допроса ей не избежать. Но что было бы с ней, если бы она не знала ответа на вопрос?

Я повернулся и посмотрел на него. Прошло не меньше секунды, прежде чем кошмарный смысл его слов стал доходить до меня.

— Боже…

— Вот именно, старина. Это как страхование жизни. Он оставил ей единственное, что могло прекратить все расспросы.

Тут я понял, что, должно быть, пережил Маколи в свои последние часы. Он не мог обратиться в полицию, потому что больше не мог рассчитывать на защиту со стороны закона. Было очень и очень вероятно, что он будет убит, и тогда она останется в их руках.

— Тот, кто имеет жену и детей, оставляет заложников судьбе, знаете ли, — проворковал Баркли. — Тут мы опять видим обнаженный нерв.

Я смотрел на него как завороженный.

— Ах ты, сволочь поганая…

Я не стал продолжать. Я вообще забыл о нем. В голове у меня многое вдруг встало на свои места. Она сказала мне правду о том, где работал Маколи. Она сказала правду и о том, что они собирались бежать в Центральную Америку. Баркли послал Маколи это письмо только два дня назад. В своей фирме Маколи наврал насчет того, куда уезжает. Может быть…

Нет. Авария самолета произошла на обратном пути. Она лгала, когда говорила, что он хотел добраться на самолете в Центральную Америку. И все равно мне необходимо поговорить с ней. Я встал.

— Я иду вниз, говорю.

— Нельзя, — Баркли покачал головой. — Джордж спит.

Меня захлестнула волна ярости.

— Я сказал, иду вниз. Разбуди его. Скажи ему, пусть держится за свою чертову пушку обеими руками. Пусть засунет ее себе под задницу. Пусть выползет наверх и прыгнет за борт. Я иду вниз.

— Зачем? — спросил он.

— Мне надо поговорить с Шэннон Маколи.

Я хорошо видел его лицо при свете фонаря. Он был умен, пожалуй, умнее всех, кого мне доводилось встречать. Он сразу догадался, о чем я хочу ее спросить. И дело было не только в этом. Мое желание поговорить с ней он уже зачислил себе в актив. Он с самого начала не стремился доказать, что она лгала мне. Ему надо было увеличить мою уязвимость, а не уменьшить ее.

— Джордж, — крикнул он. — Ты не спишь?

— Нет, — ответил тот устало. — Что еще надо этому тупице?

Я спустился в каюту и зажег фонарь над столиком для карт. Барфилд лежал на койке, той, что с правого борта, сняв пиджак и галстук и расстегнув воротник. Он курил. Пистолет у него был в кобуре под левой мышкой.

— Слушай, перестань все время приставать с глупостями, — сказал он.

Я подошел к койке и сказал ему, глядя на него сверху вниз:

— Пошел вон!

Он начал подниматься:

— Ты, придурок…

— Джордж, пойди сюда на минуту, — раздался голос Баркли с кокпита.

— Беги, беги, крошка, — сказал я. — Слышишь, босс зовет.

Он медленно спустил ноги и уселся на койке. С минуту он жадно смотрел на меня. Баркли снова позвал его.

— Ох, нарвешься у меня, ублюдок, — процедил он. Потом повернулся и вышел.

Я раздвинул занавески и прошел в дальнюю часть каюты. Шэннон лежала на кушетке с правого борта, уткнувшись лицом в руки.

Глава 11

— Шэннон, — позвал я.

— Что, Билл? — Голос ее звучал глуховато.

— Как давно вы знаете, за чем охотятся эти ублюдки?

Она медленно перевернулась на спину и посмотрела на меня. Теперь ее серые глаза были сухи, но их взгляд был какой-то безжизненный.

— С трех часов дня, — ответила она.

У меня закружилась голова: то ли от облегчения, то ли от радости, то ли от того и другого вместе. Горечи, разъедавшей меня, словно раковая опухоль, как не бывало. Мне ужасно хотелось встать на колени рядом с ее койкой, обнять ее. Но вместо этого я прикурил сигарету и отдал ее Шэннон.

— Я хочу извиниться перед вами, — сказал я. Голова ее едва заметно шевельнулась.

— Не надо, Билл. Я погубила вас.

— Нет, — прошептал я, — вы же не знали. Я думал, вы лгали мне, но это не так. Неважно, что он обманул вас.

— Пожалуйста, не надо так говорить. От этого еще тяжелей. Разве вы не понимаете? Я все равно предала вас. Я все узнала за шесть часов до назначенного времени встречи. Я могла позвонить вам, предупредить об опасности. Тогда вы спаслись бы. А я не смогла. Мне казалось, что я должна ему помочь, несмотря на то, что он натворил. Может быть, я не права, но я, наверное, и теперь поступила бы так же. Не знаю, как вам объяснить…

— Не надо ничего объяснять, — сказал я. — Вы говорили мне правду. Важно только это.

Она внимательно посмотрела на меня.

— Почему?

— Не знаю, — ответил я.

Я действительно не знал, почему это так важно. Просто я не мог думать ни о чем другом. Мне хотелось сказать ей об этом, прокричать, пропеть, но вместо этого я закурил с непроницаемым выражением на физиономии.

— Мне жаль, что так вышло, — мягко сказал я.

С минуту она помолчала, потом говорит:

— Что делать? У него не было шансов на спасение. Думаю, они знали, что он в доме, так что любая попытка побега была обречена на провал.

Она с отсутствующим выражением поглядела на длинный столбик пепла на конце своей сигареты, поискала глазами пепельницу. На полке, прибитой к переборке над ее койкой, стояла пустая жестянка из-под сгущенки, которая служила мне пепельницей. Я протянул ее Шэннон. Она попыталась улыбнуться. У меня дух захватывало от одного ее вида. Я уселся на пол, привалившись спиной ко второй койке, так что мое лицо было на уровне ее лица.

— Почему он ничего вам не рассказал? — спросил я.

— Думаю, ему было стыдно. Билл, он же не был преступником. Он вообще был честным человеком. Но сумма была так велика, и ею было так просто завладеть, и никто не узнал бы. Он не смог устоять.

— Мерзость какая, — сказал я.

Она чуть повернула голову и посмотрела мне прямо в глаза.

— Вы, конечно, убеждены, что я должна была заподозрить неладное. Ведь надо быть полной идиоткой, чтобы не понять, что он не говорит мне всей правды. Так вот, не стану отрицать — у меня были подозрения. В общем-то, я обманывала вас, повторяя его версию событий, я и тогда боялась, что это неправда или не вся правда. Но что мне было делать? Сказать вам, что подозреваю своего мужа во лжи? Но разве я была обязана вам большим, чем ему? Разве восемь лет замужества ничего не значат? А то, что раньше ой никогда не лгал мне и всегда был удивительно добр ко мне? Я бы и теперь поступила так же. Думайте что хотите.

— Если вы желаете узнать заключение присутствующего здесь судьи, то я все для себя решил. Когда-нибудь я скажу вам свое мнение обо всем этом.

Когда «когда-нибудь»? В лучшем случае нам осталось жить пять дней.

— Погодите, Билл, — прошептала она, — вы еще не все знаете. Сейчас вы, конечно, решите, что я полная дура. Дело в том, что самолет упал не на пути туда, а на пути обратно.

Действительно, об этом я как-то забыл.

— Я знаю, он летел в Санпорт.

— Нет, не в Санпорт. Он хотел приземлиться где-нибудь на побережье Флориды, уничтожить самолет и исчезнуть. Теперь понимаете? Он хотел бросить меня.

До меня дошло.

— А вы отправились бы в Гондурас, думая, что он уже там. А не найдя его, решили бы, что он погиб? Упал в залив или разбился где-то в джунглях?

— Да, — сказала она с горькой усмешкой. — Но убедить в этом он хотел не меня. Меня он просто продал…

— Вот оно что! — Тут я действительно все понял. — Если бы Баркли и его люди ухитрились выследить вас в Гондурасе, они тоже решили бы, что он погиб. Вот что ему было нужно. Верно?

Она кивнула.

— Может быть, втянувшись, человек перестает замечать, что делает мерзости?

— Он был напуган. За ним так давно охотились… Наверное, что-то в нем надломилось.

— Но бросить вас без средств в чужой стране!

— Дело обстояло не совсем так, — сказала она. — Видите ли, деньги были не в самолете. Я думала, что они там, но на самом деле они были в сумке, которую я должна была взять с собой в Гондурас. Не так все просто, Билл. Он собирался бросить меня и обмануть доверие своего друга, того, что купил самолет, но хотел, чтобы у меня были деньги. Может быть, для него это было вроде шахмат. Я — фигура, которой надо пожертвовать, чтобы выиграть партию.

«А может быть, этими деньгами он хотел откупиться от своей совести», — подумал я, но ничего не сказал. Маколи так и остался для меня загадкой.

Вдруг глаза ее наполнились слезами, и она тихонько заплакала.

— Вам, наверное, трудно понять, почему, зная все это, я все-таки вам не позвонила?

— Разве это важно? — спросил я.

У нее, видно, комок подступил к горлу. Прижав ладони к щекам, она медленно проговорила:

— Я не могу объяснить вам, почему я так поступила. Когда он мне рассказал все, я решила уйти от него. Но не смогла бросить его в беде.

Я опять попытался представить себе Маколи, и опять у меня ничего не вышло. Как можно внушить ей такую преданность и при этом вытворять то, что вытворял он? Ей я этого не сказал, потому что не хотел причинить ей боль. Он наверняка убил водолаза или убил бы позднее, если бы тот сам не погиб при аварии самолета. По его плану никто не должен был знать, что он остался в живых. Наверное, он укокошил этого беднягу, как только тот поднял алмазы со дна лагуны в Мексике. Меня он тоже убил бы так или иначе.

Для него это было единственным выходом из положения. Он не хотел, чтобы его жена узнала, во что он вляпался. Прежде чем мне отправиться на дно к самолету, ему пришлось бы сказать мне, что там искать, так что, скорее всего, я упал бы за борт следующей же ночью. «Хорош, — подумал я, — сунул в дерьмо палец и, поди ж ты, увяз по самые уши».

— Как вы думаете, есть у нас какие-нибудь шансы на спасение? — спросила она.

Я не знал, что ей ответить. Они собираются убить нас, это ясно как день. Бежать? В открытом море от пары бандитов, которые не спускают с нас глаз? Даже если нам удастся избавиться от них, что тогда? Меня разыскивает полиция. Скоро и ее тоже будут искать. Нам некуда податься. Мы в ловушке с двойными стенами.

Тут я подумал еще кое о чем, что было кошмарнее всего.

— Вы действительно знаете, где самолет? — спросил я. Она кивнула.

— Он мне подробно рассказал. И я все запомнила, слово в слово.

Меня мучили сомнения. Она считает, что знает, как найти самолет. Баркли тоже убежден в этом. Похоже, я — единственный на борту, кто имеет реальное представление о том, как велик Мексиканский залив и как мал самолет. Если не знаешь точного местонахождения в пределах нескольких сотен ярдов, можно проискать тысячу лет и так ничего и не найти.

Конечно, мне было все равно, найдут они свои проклятые алмазы или нет. Дело не в этом. Если они их не найдут, Баркли решит, что она что-то от них утаивает. Я вспомнил, как он сказал со значением: «Что было бы с ней, если бы она не знала ответа на вопрос?» При одной мысли об этом мне стало нехорошо.

— Он не показывал вам это место на карте? — спросил я. — Может быть, он нарисовал какую-нибудь схему?

— Нет, — сказала она. — Но он говорил, что самолет затонул рядом с отмелью, которая находится примерно в пятидесяти милях от рифа Скорпион в направлении норд-норд-ост. Отмель эта примерно в полмили шириной и тянется с севера на юг. Самолет затонул в двух милях к востоку от нее.

— Там белая вода или он просто видел отмель с самолета, прежде чем тот упал?

— Этого он не сказал.

В каюте наступила тишина, которую нарушал только шум волны, захлестывающей палубу. Плохо дело. Уж больно все шатко и ненадежно. Во-первых, нет уверенности в том, что Маколи правильно определил свое местонахождение. Потом, достаточно ли там мелко, чтобы были буруны, которые могут послужить нам ориентиром? Если он просто видел сверху, что вода там иначе окрашена, нам это место ни в жизнь не найти. К тому же точно определить свои координаты и расстояние до отмели, выбираясь из тонущего самолета и спуская надувной плот, — дело почти невозможное; в таком случае у него должны были быть просто выдающиеся способности.

Я постарался успокоить себя. Видимо, он кое-что понимал в прокладке курса, раз решился лететь через залив. Он указал местоположение данной точки относительно рифа Скорпион, значит, риф он наверняка видел. Самолет проходит пятьдесят миль всего за несколько минут, так что большого отклонения от курса тут быть не могло. Участок белой воды, должно быть, приметный. Он собирался пойти туда на яхте. Наверное, знал, что делает.

Тут я вспомнил еще кое о чем.

— Послушайте, — говорю. — Баркли говорил, что это место западнее рифа Скорпион. Вы уверены, что сказали ему, что оно лежит к востоку?

— Да. Он, должно быть, неверно понял. Я сказала: «Норд-норд-ост».

— Минуточку, — сказал я и отправился в кормовую часть каюты, где у меня остались карты.

Барфилд все еще был на палубе. При помощи навигационной линейки я проложил линию под углом 22° от рифа Скорпион, отметил циркулем пятьдесят миль, пользуясь масштабом карты, и сделал отметку на линии. И не поверил своим глазам. Там не было никакой отмели. В ближайшей к этому месту точке, где производилось зондирование, была указана глубина сорок пять морских саженей. Мне стало еще больше не по себе.

Дальше по линии на расстоянии двадцати — двадцати пяти миль были Северные шельфы, обширный район мелководья, где даже была указана глубина в три морских сажени (зондирование было произведено в 1907 году). Может быть, он это имел в виду? Тогда нам ни за что не найти самолет.

Во-первых, если он мог ошибиться на целых двадцать пять миль, определяя местонахождение самолета относительно рифа Скорпион, который видел всего за несколько минут перед крушением, значит, он ничего не понимал в навигации и его указания ничего не стоят. Выходит, что Маколи сам не знал, где находится, так что мое первое предположение летит к черту. Во-вторых, там кругом одни отмели. При отливе и крепкой волне белая вода там бывает во множестве мест. Пытаться найти самолет, располагая только такой информацией, просто нелепо.

С трудом унимая дрожь в руках, я провел линию в направлении норд-норд-вест от рифа Скорпион. Баркли говорил, что она указала это направление. Тоже не подходит: там указана глубина в сто морских саженей. К тому же он не мог там пролетать, если направлялся к побережью Флориды.

Мысль моя лихорадочно работала. Мы ни за что не найдем самолет. Для любого, кто хоть что-то смыслит в технике спасательных работ на море, надеяться на это просто смешно. Только вот посмеяться нам вряд ли удастся. Они подумают, что она все знает, но не хочет сказать. Ее указания уже противоречат друг другу, хотя, возможно, Баркли не так ее понял.

На карту поставлены семьсот пятьдесят тысяч долларов. Жестокость — их профессия. Подумав об этом, я почувствовал, как по спине у меня пробежал холодок.

Размышляя об этом, я продолжал смотреть на карту. Вдруг мне пришла в голову одна мысль. Я быстро передвинул линейку на наш нынешний курс и посмотрел на часы. Прошло около двух часов с тех пор, как мы миновали буй на выходе в открытое море. Мы делаем примерно пять узлов в час, так что прошли этим курсом миль десять. Меня охватило возбуждение. Я отметил наше предполагаемое местонахождение и смерил циркулем расстояние до ближайшего берега. Меньше девяти миль.

И тут же почувствовал, что во мне пробуждается надежда. Мы можем добраться туда вплавь. Наверняка еще можно разглядеть, в какой стороне остался Санпорт: небо над ним освещено. Это послужит нам ориентиром. А если и нет, мы будем плыть в том направлении, в каком дует ветер. Вода теплая. В такой можно провести целый день, не боясь переохлаждения.

Меня, конечно, арестуют, ее тоже. Куда мы денемся полураздетые и без денег? Но это ничто по сравнению с тем, что ожидает нас здесь. Ее, может быть, отпустят. Если нам удастся достаточно быстро убедить полицию в правдивости нашего рассказа, береговая охрана может разыскать яхту и арестовать их. Ее невиновность будет доказана. Меня, правда, посадят, но это лучше, чем сходить здесь с ума, когда они примутся за нее.

Нам нужен спасательный пояс. Она, скорее всего, не сможет проплыть такое расстояние, да и я сам не уверен, что смогу. Но как пронести пояс на палубу так, чтобы они не заметили? Пояса очень объемные, и даже здесь, в каюте, Барфилд заметит, если она попытается пронести пояс мимо него. Оглядев каюту, я кое-что придумал. Я достал из под правой кушетки один из поясов и положил его на ледник, который стоял рядом с трапом, ведущим на палубу.

Потом я быстро прошел назад, за занавеску, и снова опустился на колени возле ее койки.

Наклонившись к ней, я прошептал:

— Вы умеете плавать?

Она удивленно взглянула на меня, потом так же ответила тихо:

— Немного.

— Хорошо, — прошептал я. — Послушайте, нам надо выбираться отсюда. Немедленно. У нас нет никаких шансов отыскать самолет. И когда это начнет до них доходить, нам конец. Даже если бы нам удалось его найти, они все равно, скорее всего, убили бы нас. Нам надо попытаться добраться до берега вплавь. Может быть, мы выплывем, может быть, утонем. Но это лучше, чем оставаться здесь. Что скажете?

— Как далеко берег? — спросила она спокойно.

— Около девяти миль.

— Я могу проплыть ярдов сто, в спокойной воде.

— С этим все в порядке. Я плаваю довольно хорошо, и у нас будет спасательный пояс. Это единственная возможность спастись.

Она серьезно посмотрела на меня. Страха в ее глазах не было.

— Я согласна.

— Вот и ладно, — сказал я. — Сейчас я вернусь на палубу. Барфилд, наверное, тут же вернется сюда и ляжет спать. Подождите минут пять, потом тоже идите на палубу. Если он попробует вас останавливать, сделайте вид, что вас тошнит, мол, страдаете морской болезнью, вам нужно подышать свежим воздухом. Глядите…

Я чуть раздвинул занавески, чтобы она могла видеть кормовую часть каюты.

— На крышке ледника лежит спасательный пояс. Барфилд его не заметит, прежде чем выйти на палубу, я выключу свет. Как доберетесь до ступенек, хватайте пояс и бегите с ним на палубу. Не пытайтесь его надеть, просто держите в руках. Как только окажетесь на палубе — сразу к перилам и прыгайте за борт. Когда Баркли увидит, что у вас пояс, будет уже поздно. Понятно?

— Да, — сказала она.

— Хорошо, — прошептал я. — Увидимся в воде. Лучше идите босиком. Прыгайте с подветренного борта.

— Это который?

Я улыбнулся.

— Тот, что наклонен к воде.

Она кивнула.

— Спасибо вам за все, — говорит. Она была убеждена, что мы утонем.

Я дотронулся рукой до ее щеки.

— Мы справимся.

Стоило мне прикоснуться к Шэннон, как я опять ощутил почти непреодолимое желание обнять ее. Я резко встал и вышел.

Я вернулся на палубу, предварительно выключив фонарь над столиком для карт. Поначалу мне показалось, что снаружи очень темно, Барфилд что-то проворчал, потом я услышал, как он спускается по трапу в каюту. Я уселся на кокпите справа от Баркли, как можно ближе к нему.

— Хорошо побеседовали? — спросил он вежливо и чуть насмешливо.

— Очень, — ответил я.

— Она действительно ничего не знала о его делишках?

— Не знала.

— Забавно, но я ей в общем-то верю. Мне просто не приходило в голову, что такое может быть, пока я не начал рассказывать вам эту историю. Странный он был тип, этот Маколи, весьма вероятно, что он не хотел, чтобы она узнала о его проделках. И вообще чтобы кто-то узнал. Все-таки отпрыск старинного рода.

— Кто, она?

— Нет, он. Она до замужества была танцовщицей в кабаре.

Глаза у меня постепенно привыкли к темноте. Я взглянул назад по ходу судна и увидел слабое свечение неба над горизонтом. И невольно содрогнулся. До берега были мили и мили темной воды.

И все-таки план может удаться. Один спасательный пояс держит на плаву двоих людей, если только не становиться на него ногами и не барахтаться беспорядочно. Мы будем держаться за концы пояса, я могу буксировать ее, а когда устану — отдыхать. Небо ясное. Если не удастся разглядеть свет над городом, будем ориентироваться по Полярной звезде, пока не наступит рассвет. В любом случае, чтобы добраться до берега, нам надо только двигаться в том же направлении, что волна и ветер.

— Вы бы лучше вздремнули немного, — сказал Баркли. — Надо, чтобы вы сменили меня в шесть часов.

Я старалсявести себя так, чтобы не возбудить у него подозрений.

— Сейчас, — говорю.

Если он хоть на секунду заподозрит, что мы замышляем, ее не выпустят из каюты до тех пор, пока мы не отойдем от берега на сто миль.

Я подумал о том, что предстоит провести несколько часов в воде, и мне ужасно захотелось выкурить одну последнюю сигарету. Нет, нельзя. Потом глаза могут не успеть привыкнуть к темноте. Все произойдет очень быстро, и мне надо отыскать ее в воде, прежде чем она испугается и закричит. Я ждал, стараясь не напрягаться заранее. Она может выйти в любую минуту. А если Барфилд ее остановит, что тогда?

— Она сказала вам, где самолет? — спросил Баркли.

— Да. — Я повторил ему то, что она мне сообщила, и спросил: — С чего вы взяли, что это место к западу от рифа Скорпион? — с ее слов, конечно, ответил Баркли. — Надеюсь, больше этого не повторится. Она четко сказала «Норд-норд-вест».

— У нее тогда был шок, — холодно заметил я. — Думаю, как раз перед этим у нее на глазах зверски убили мужа. К тому же он никак не мог оказаться к западу от рифа Скорпион, раз держал курс на побережье Флориды.

— Верно, — сказал он. — Давайте вернемся к этому вопросу после завтрака. И советую вам обоим обойтись без уверток и лжи. Мы относимся к этому делу со всей серьезностью.

Я начал что-то говорить, но тут в каюте послышались голоса. Она приступила к выполнению плана.

— Ты куда это собралась! — прорычал Барфилд.

— Меня тошнит, — ответила она. Говорила она тихо, я едва мог расслышать ее голос. — … Свежий воздух…

— Эй, Джой, — крикнул Барфилд. — Пустить ее наверх!

— Нет, — ответил Баркли. — Дай ей ведро и пусть остается внизу.

Если он загораживает ей дорогу, у нас нет никаких шансов. Но выбирать не приходилось, сейчас или никогда. Я с размаху ударил, целясь туда, где в темноте белело лицо Баркли, и заорал:

— Беги!

Баркли полетел назад, пытаясь достать из кармана пистолет. Она выскочила на палубу. Где-то позади нее раздавались крики Барфилда. С секунду она оставалась в поле моего зрения: она остановилась в передней части кокпита, прижимая к груди спасательный пояс, показавшийся мне сейчас особенно массивным. Потом перегнулась через перила. Я схватил Баркли за пиджак и потащил его в заднюю часть кокпита. На палубу вылетел Барфилд. Я услышал всплеск за бортом: она упала в воду.

Баркли ухватил меня за левую ногу и попытался завалить. Барфилд уже добежал до кокпита. Тут яхта накренилась, он потерял равновесие и полетел прямо на меня. Я дал ему в челюсть. Удар удался на славу. Он попытался обхватить меня руками. Я отпихнул Баркли ногой, понимая, что теперь он спять попытается достать пистолет, потом отступил к скамье и, опершись о нее для равновесия, толкнул Барфилда ногой в грудь. Он свалился. Я еще раз лягнул ногой назад, потом скользнул через перила и нырнул в воду.

Еще в воздухе я подумал о том, чтобы не потерять ориентацию. Мне надо найти Шэннон в темноте, а ориентиров практически никаких, только место, где я сам вошел в воду, и примерное направление движения яхты. Через минуту, более не сдерживаемая рулем, «Балерина» изменит курс. Вынырнув на поверхность, я первым делом посмотрел на ее ходовые огни. Она разворачивалась.

Я поплыл назад. Одежда и ботинки стесняли движения, но остановиться и снять их было нельзя. Сначала надо найти Шэннон. Меня захлестнула волна. Потом еще одна. Я постарался плыть с учетом угла сноса, удерживая прежнее направление.

До яхты теперь было ярдов пятьдесят — семьдесят пять, и она уже развернулась ко мне бортом. Я видел горевший рубиновым светом ходовой огонь на ее правом борту, который ходил вверх-вниз из-за качки. Я огляделся. Мне удалось заметить что-то белое, то ли спасательный пояс, то ли ее светлые волосы, но только на секунду, сбивали с толку белые барашки на волнах.

Я крикнул, не очень, впрочем, громко:

— Шэннон! Шэннон!

Ответа не было. Может быть, я проплыл мимо нее? Мне стало не по себе, и я снова крикнул. На этот раз, я услышал ее голос:

— Я здесь, за этой…

Голос ее прервался: видно, ушла под воду. Она была где-то слева от меня. Я повернул туда.

Меня накрыла еще одна волна. Потом я очутился на поверхности в разрыве между двумя волнами. Она вынырнула совсем рядом со мной.

«Слава Богу!» — сказал я про себя и ухватил ее за платье. Она крепко обхватила меня за шею и попыталась подтянуться повыше. Мы ушли под воду. Вдруг во мне все похолодело, хотя вода была теплая, как парное молоко. Она держалась за меня обеими руками! Мы вынырнули на поверхность.

Я стряхнул с лица воду.

— Шэннон! Где спасательный пояс?

Хватая воздух ртом, она с трудом выговорила:

— Он… я… Я потеряла его.

Глава 12

На нас накатила еще одна волна. Она захлебывалась и цеплялась за меня.

— Когда я оказалась в воде… он вырвался у меня из рук. Когда вынырнула… на минуту увидела его и все… его отбросило прочь волной.

Я почувствовал, что меня охватывает паника, но постарался преодолеть ее и трезво осмыслить ситуацию. Он, наверное, недалеко, не дальше двадцати футов. Надо плыть в направлении ветра. Ветер, конечно, гнал пояс быстрее, чем Шэннон. Нас подняло волной. Я стряхнул воду с лица и стал дико озираться, но ничего не разглядел, кроме пены да белых барашков на гребнях волн, тускло поблескивавших в темноте. Шэннон снова утянула меня под воду, Я заработал ногами и выплыл на поверхность.

Она билась в воде, как будто хотела из нее выбраться, — верный способ утонуть. Я с усилием оторвал ее руки от своей шеи и резко сказал:

— Расслабьтесь. Ухватитесь за мой ремень и ложитесь на воду.

Это сработало. Она взяла себя в руки и сделала, как я сказал. Когда она приняла горизонтальное положение, то сразу стала лучше держаться на воде, и мне больше не приходилось поддерживать ее на плаву. Я повернулся на бок и поплыл, каждые несколько секунд поднимая голову над водой и отчаянно озираясь в надежде разглядеть в темноте спасательный пояс.

Так прошло, должно быть, несколько минут. Мне они показались вечностью. Мы, наверное, проплыли мимо пояса. Надо вернуться. Но куда? Неизвестно, откуда мы начали и в каком направлении нас сносило течением. Ориентиров никаких не было. Даже яхта не была ориентиром, она ведь тоже дрейфовала.

Еще через пять минут я понял, что все пропало, во всяком случае, что касается пояса. Он мог быть в сотне ярдов от нас в любом направлении. Теперь нам его в жизни не найти.

На яхте взревел стартер, потом заработал мотор. Они уже убрали парус и теперь шли на моторном ходу назад — искать нас. Ходовые огни качнулись, потом я увидел их оба сразу, на одном уровне. Яхта шла прямо на нас. При этом они шарили вокруг яхты лучом фонаря. Я поплыл в сторону, тяня Шэннон за собой.

Они медленно прошли мимо. Луч фонаря скользнул по воде футах в десяти от нас. Через минуту мотор замолк, яхта замедлила ход, и ее стало сильно качать.

— Мэннинг! — раздался голос Баркли. — Вы меня слышите? Вам не добраться до берега. До него почти десять миль. Подайте голос, мы подберем вас.

Мы замерли, «стоя» в воде, так что на поверхности были только наши лица. Я почувствовал, что Шэннон дрожит.

— Мы можем доплыть без спасательного пояса? — прошептала она.

— Не думаю, — сказал я. В этом я не мог ей солгать.

— А один вы доплыли бы? Если я вернусь к ним!

— Нет, — ответил я.

Нас накрыло волной. Когда мы вынырнули на поверхность, она проговорила, задыхаясь:

— Может быть, без меня вы выплывете. Я обязана дать вам этот шанс.

Она не поняла, что я имел в виду. Я объяснил.

— Если вы будете у них в руках, они могут заставить меня вернуться.

Она поняла.

— Давайте попробуем доплыть, Билл, — сказала она.

— Должен вас предупредить, что мы, наверное, утонем, — сказал я.

Она боялась воды, она иногда впадала в панику, как любой человек, но, когда надо было принять решение, она проявляла удивительную выдержку.

В этот момент она тоже проявила поразительное мужество. Она знала, что случится, если мы вернемся. Знала и то, что, если не вернемся, скорее всего, не доживем до рассвета.

И спокойно сделала свой выбор.

— Надо плыть, — говорит. — Помогите мне раздеться.

Я помог ей. Застежка платья у нее была на спине. Когда я расстегивал ее, пальцы меня не слушались, но потом мне удалось все расстегнуть, и она стащила платье и комбинацию (я при этом поддерживал ее за талию). Мы ушли под воду в объятиях друг друга, и я всем телом ощутил прикосновение ее роскошной плоти. Когда мы вынырнули, то увидели, что «Балерина» дрейфует в подветренную сторону к северу от нас. Баркли все звал нас, сыпал обещаниями. Я почувствовал невыразимую горечь и принялся нудно и беспомощно ругать их последними словами.

— Извините, — сказал я, спохватившись.

— Ничего страшного, — ответила она. — Думаете, я не знаю этих слов? Сама сказала бы то же самое, да никак не могу отдышаться.

Пояс с резинками для чулок у нее был совсем узенький. Она его расстегнула, и я помог ей стянуть чулки.

— Так пойдет? — спросила она, чуть задыхаясь от того, что опять хлебнула воды.

— Да, — ответил я.

Я разделся до трусов и сказал ей, чтобы ухватилась левой рукой за их пояс.

— И работайте ногами, — говорю. — Потихоньку-полегоньку, ни в коем случае не напрягайтесь особенно. Когда устанете, ложитесь на воду и отдыхайте.

Сияния над городом больше не было видно, но я сориентировался по Полярной звезде и поплыл на северо-запад. Плыл я медленно. Волны нагоняли нас и накрывали с головой, потом уходили дальше в направлении ветра, а мы оказывались на поверхности среди белой пены. Мне почти совсем не приходилось тратить усилий на то, чтобы тянуть ее, она работала ногами.

— Не переусердствуйте, — сказал я ей. — Медленно, очень медленно. И не думайте ни о чем.

«А ты молчи, не сбивай дыхание разговорами», — мысленно сказал я себе.

Я старался вспомнить, каково направление течения в этом месте, но не мог. Сейчас прилив, это нам на руку, но отлив начнется задолго до того, как мы доберемся до берега, тогда нас начнет сносить в море. Мы можем проплыть несколько часов, но в конце концов, конечно, выбьемся из сил и сможем только держаться на плаву. После этого конец наступит очень и очень быстро.

Может быть, нам каким-то чудом удастся добраться до берега? Пару раз я уже плавал на такое расстояние. При такой температуре воды, как в заливе, тело охлаждается очень медленно. Направление волн и ветра нам благоприятствует. Нет, не надо обманывать себя. Никогда прежде мне не приходилось покрывать такое расстояние вплавь после почти двух суток без сна. К тому же мне не надо было тянуть за собой еще одного человека. Даже если у меня будет все в порядке, она выбьется из сил, начнет биться в панике, утянет нас обоих под воду, и — конец. Я постарался выбросить эти мысли из головы.

Я увидел ходовые огни «Балерины». Она развернулась и прошла несколько сотен ярдов против волны. Потом снова развернулась и прошла с полмили в направлении ветра. Они думали, что у нас спасательный пояс, поэтому продолжали поиски.

Время шло. Я плыл и плыл. Чередование гребков стало однообразным. Потом мне начало казаться, что я плыву уже целую вечность, что я никогда ничего другого не делал, а с самого рождения все плыву к берегу, а он все удаляется и удаляется, и расстояние до него по-прежнему девять миль. Большая Медведица опускалась за горизонт, восходила Кассиопея, как будто поворачивался гигантский штырь, насажанный на Полярную звезду. Скоро рассвет.

Руки у меня стали тяжелеть задолго до того, как я признался себе, что начинаю уставать. Дыхание стало неровным, время от времени я хлебал воду. Я огляделся и увидел, что небо на востоке розовеет. Потом вдруг обнаружил, что уже совершенно рассвело. Я посмотрел вперед и не увидел ничего, кроме воды. До самого горизонта только волны. Далеко-далеко слева виднелась мачта «Балерины». Земли как будто и не было вовсе.

Мы проплыли не больше трети пути, а я уже был почти готов. Я опустил ноги и «встал» в воде. Шэннон сделала то же самое. Она спала с лица от усталости, под глазами легли темные тени. Она взяла меня за руку под водой и попыталась улыбнуться. Волна подняла нас и бросила друг к другу. Ее лицо оказалось всего в нескольких дюймах от моего.

— Это я виновата. Если бы у нас был спасательный пояс… — сказала она усталым голосом.

— Не стоит убиваться из-за этого, — сказал я. У меня дико болел бок, я дышал как паровоз. Я знал, что еще больше собью дыхание, что это глупо, но мне вдруг захотелось признаться ей.

Я взял в ладони ее лицо.

— Раньше я не мог вам сказать. Хоть он и бросил вас. Но теперь все это неважно. Я должен сказать. Я люблю вас. Вы мне дороже всего на свете. Я ни на секунду не переставал думать о вас с тех пор, как впервые увидел, на пирсе, помните…

Она ничего не ответила, только медленно подняла руки и обняла меня за шею. Мы ушли под воду в объятиях друг друга, наши губы встретились. Ощущение было такое, будто мы летим вниз сквозь теплое розовое облако. Каким-то совсем маленьким уголком сознания я ощущал, что мы погружаемся все глубже в воду и что если мы сейчас же не выплывем, то уже не выплывем никогда, но ничего не мог с собой поделать. Для того чтобы вынырнуть, нужно выпустить ее из объятий, а я не мог заставить себя сделать это. Мы продолжали свое падение, полное тепла, восторга и буйных красок.

Вдруг вода над нашими головами расступилась, оставив вокруг клочья белой пены. Оказывается, мы никуда не падали. Как были на поверхности, так там и остались. Мы оба задыхались. Я прижался лицом к ее лицу.

— Шэннон… Шэннон…

— Не надо ничего говорить, — прошептала она.

Я обнял ее, стал целовать ее закрытые глаза, мы снова ушли под воду, и вновь возникло ощущение полета сквозь бесконечное розовое пространство. Мы вынырнули. Я увидел, что из моря поднимается солнце. Ужасно не хотелось умирать. Невозможно представить, что придется потерять то, что я только что обрел.

Я снова поплыл, но обнаружил, что грести ритмично уже не в состоянии. Тянуть ее стало трудно, как будто она вдруг стала ужасно тяжелой. Потом я вдруг почувствовал, что она больше не держится за меня. Я запаниковал. Подумал, что она ушла под воду, что она тонет. Я повернул назад. Ее голова была над водой. Она нарочно отпустила мой пояс.

— Плыви один, — сказала она, и тут же ушла с головой под воду и захлебнулась.

Я схватил ее за руку, вытянул на поверхность, прижал к себе и стал держать так, чтобы ее лицо было над водой. Оглядевшись, я увидел «Балерину». Она снова шла мимо нас в направлении волны. Они слишком далеко. Они нас не заметят. Я сам не знал, хочу ли я этого. Я потерял способность думать. Все так перепуталось. Одно дело решиться умереть в недалеком будущем, пусть даже через считанные часы. Умереть прямо сейчас, сию минуту — совсем другое. Но что бы я ни думал, это не имеет значения: они нас все равно не увидят.

— Плыви один, — проговорила она, судорожно глотая воздух. — Один ты, может быть, выплывешь. Оставь меня. Я во всем виновата.

— Тихо, — сказал я. — Не сбивай дыхание.

Мы ушли под воду. Я вытянул ее на поверхность. Прошло страшно много времени, прежде чем мне удалось это сделать. «Еще один-два раза, не больше, и конец», — думал я. Но паника еще не началась. Надеюсь, мы не будем драться друг с другом, когда она начнется. Может быть, никакой паники не будет? Нет, будет. Стоит только хлебнуть воды, как дыхательные пути автоматически перекрываются, чтобы вода туда не попала, и вот тут-то человек теряет голову. Неизбежно.

Я открыл глаза. Мы были на поверхности. Я увидел, что яхта повернула и идет прямо на нас. Но они же не могли нас увидеть. Какой-то участок моего мозга продолжал работать так же спокойно и рассудочно, как будто я в эти минуты не тонул, а производил вычисления при помощи логарифмической линейки в аудитории колледжа. Вот он-то и подсказал отгадку. Все дело в бинокле… У них бинокль 7 на 50, который я купил в Новом Орлеане. Вот почему они продолжали поиски. Баркли знал, что сможет найти нас, как только рассветет.

Мы каким-то чудом смогли продержаться на плаву. Когда они подошли ближе, я увидел, что Баркли стоит на гике и дает указания Барфилду, который управлялся с рулем. Они заглушили мотор и медленно подошли к нам.

Я беспомощно смотрел на них. Сил сопротивляться у меня не было. Мы проиграли. Но мы еще живы. Баркли спустился на кокпит и бросил мне линь. Я поймал его, и он подтянул нас к борту яхты. Когда яхта накренилась, Баркли и Барфилд взяли Шэннон за руки и втянули на борт. Я услышал, как Барфилд присвистнул, потом рассмеялся. Я посмотрел на него сквозь пелену усталости, попытался выругаться, но не смог.

Затем втянули меня. Шэннон была на кокпите, стояла на коленях, не в силах подняться. Голова ее была опущена, с волос текла вода. Ёе освещали красноватые лучи восходящего солнца. Мокрые трусики и лифчик прилипли к телу. Я никогда не видел ничего прекрасней, но было видно, что она совсем пала духом.

Я шагнул было к ней, но ноги у меня подкосились, и я грохнулся на палубу.

— Ничего курочка, а, Мэннинг? — сказал Барфилд. — Хотя и мокрая.

Я попробовал подняться. Он положил руку мне на голову, легонько толкнул, и я свалился, как будто был составлен из не скрепленных между собой кирпичей.

— Помоги ей спуститься в каюту, Барфилд, — резко сказал Баркли. Впервые в его голосе был гнев.

Они помогли ей спуститься по трапу. Я еще с минуту полежал на кокпите, стараясь отдышаться, потом умудрился подняться на ноги и спустился в каюту, шатаясь от слабости и хватаясь за все, что попадалось под руку. Они положили ее на правую койку в носовой части каюты, которую она занимала раньше. Я отдернул занавеску и прислонился к косяку, Барфилд весело взглянул на меня и вышел.

Баркли накрыл ее почти обнаженное тело простыней с профессиональным равнодушием хорошей медсестры.

— Спасибо, — сказал я ему.

— Не за что, — ответил он. — Лучше прилягте на другую койку. Вид у вас, прямо скажем, не ахти.

— Почему вы это сделали! — спросил я, кивнув на простыню.

Он пожал плечами.

— А почему бы и нет? Жестоким надо быть только в случае необходимости. За так издеваются над ближним одни дураки.

«Вот оно что», — подумал я, чувствуя себя маленьким суденышком, застрявшим в безбрежном море усталости. Баркли сам подсказал мне ответ на загадку своей личности. «За так издеваются над ближним одни дураки». Сам он — профессионал и бывает жестоким только из-за денег. Зачем бесплатно отдавать то, что можно выгодно продать? Для Барфилда эта полуобнаженная женщина — что-то вроде стриптиза, да еще повод поржать, для Баркли она — капиталовложение.

Слегка покачиваясь от слабости, я остановился у ее койки и любовался ее прекрасным широкоскулым скандинавским лицом, длинными ресницами. Волосы у нее были в ужасном беспорядке. Я опустился на колени и стал вынимать из них заколки, потом расстелил волосы на подушке: так они, наверное, быстрее высохнут.

Она открыла глаза и посмотрела на меня.

— Один ты бы добрался до берега.

— Одному мне некуда идти, — сказал я.

— Мне тоже, — прошептала она.

Я наклонился и поцеловал ее. И сразу почувствовал, что не могу больше противиться усталости. Свалился на другую койку и заснул прежде, чем моя голова коснулась подушки.

* * *

Проснулся я от того, что Барфилд тряс меня за рукав.

— Проснись и пой, Мэннинг, — сказал он. — Баркли желает тебя видеть.

Я вспомнил события прошлой ночи и вновь ощутил горечь поражения. Сел на кровати. Все тело ныло, трусы были все еще влажные от морской воды.

— Который сейчас час?

— Четыре. Ты продрых десять часов.

— Ладно, можешь вычесть из моего жалованья.

Я пошарил на полке над койкой и нашел пачку сигарет и спички. С наслаждением закурил. Шэннон все еще спала на другой койке, по-прежнему закрытая до шеи простыней. Похоже, она ни разу не шевельнулась во сне.

Барфилд отступил назад и прислонился к шкафчику. Он был без рубашки. Похоже, снял он ее давно, потому что уже успел обгореть на солнце везде, где не был покрыт волосами. Я подумал: «Интересно, где второй пистолет?» И решил, что оба пистолета, наверное, у Баркли. Не такие они дураки, чтобы где-то прятать второй пистолет. Барфилд был великолепно сложен: плечи, как у лесоруба, вес — фунтов на пятнадцать — двадцать больше, чем у меня. Координация движений у него отменная, и двигался он необычайно легко для человека, весящего много больше двухсот фунтов. Ясно, что в драке он меня одолеет. В любом случае кому-то из нас не поздоровится. Он и раньше получал травмы. Нос у него был сломан, просто-таки расплющен, бровь рассекал беловатый шрам. Взгляд его серых глаз был самоуверен и чуть тяжеловат. Его волосы казались почти белыми, во всяком случае, по контрасту с загаром на его грубом лице.

Я затянулся еще раз и скользнул взглядом по его изуродованному лицу.

— Боксером был? — спрашиваю.

— Баловался в колледже.

— В футбол тоже играл?

Он равнодушно покачал головой.

— В футбольную команду они нанимали профи.

Шэннон лежала на спине. Ее лицо было повернуто в сторону. Волосы струились по подушке серебристым потоком, под простыней угадывались очертания груди. Барфилд уставился на нее, потом говорит:

— Что за фигура!

— Что же ты не сдернешь простыню? — спросил я. — Она же спит.

Он пожал плечами.

— Ты жутко утомляешь. В этом ты просто мастер.

— Идея этого круиза принадлежит не мне, — сказал я. — Вы что, думали, я у вас тут буду массовиком-затейником?

— Слушай, ты бы оторвал задницу от койки. Пора на палубу.

— Принято к сведению, — говорю, — можешь идти.

По выражению его физиономии было видно, что он вне себя от злости, но он и шага не сделал в моем направлении. Наверное, Баркли прочел ему лекцию о том, что капиталовложения надо беречь и поэтому нельзя давать себя спровоцировать на драку. Ситуация может выйти из-под контроля, а Баркли нужно, чтобы его пассажиры пожили еще немного. Так или иначе, Барфилд повернулся и вышел.

Я зашел в кормовую часть каюты и достал из сумки рабочие брюки и шлепанцы. Потом посмотрел на себя в зеркальце, висевшее на переборке: веки опухли от сна, к тому же я зарос щетиной. Вообще мой вид соответствовал самочувствию: выглядел я паршиво. Положив в карман пачку сигарет и спички, я вышел на палубу.

— Добрый день, Мэннинг, — сказал Баркли. — Вам лучше?

— Я отдохнул, — отвечаю. — Вас сменить?

Он покачал головой. Одет он был, как и раньше, только галстук снял, видимо, решив, что на яхте можно позволить себе такую вольность в одежде. В обоих боковых карманах твидового пиджака угадывались очертания пистолетов. Лицо у него порозовело от солнца и покрылось короткой щетиной.

— Нет, — сказал он. — Утром Барфилд ненадолго сменял меня. Вы можете заступить в шесть часов. Я хотел поговорить с вами о еде. Вы умеете готовить?

— Немного.

— Приготовьте, пожалуйста, что-нибудь, хотя бы бутерброды и кофе. И позовите миссис Маколи. Скажите ей, что часов в пять мы будем обедать и заодно обсудим наши дела.

— Обсудим наши дела?

Он насмешливо поднял брови.

— Да. Мы намерены наконец-то заняться тем пустячным дельцем, ради которого мы здесь. Я имею в виду местонахождение самолета. Если, конечно, вы не планируете дополнительных заплывов. До берега отсюда пятьдесят миль, так что ей не стоит брать с собой на палубу спасательный пояс.

Я затянулся в последний раз и бросил сигарету за борт.

— Видите ли, она потеряла спасательный пояс сразу, как попала в воду. Она не надеялась добраться до берега. Хотела покончить с собой, только бы не возвращаться сюда.

— Очень трогательно, — сказал он. — Только вы обратились не по адресу: благополучие миссис Маколи меня не волнует.

Барфилд воздел руки и при этом пожал плечами, по-клоунски изображая сочувствие:

— Надо же, как жесток этот мир!

— Мне надо сказать вам еще кое-что, — продолжал я, не обращая внимания на Барфилда. Рано или поздно они все равно догадаются об этом, так почему не начать их готовить прямо сейчас? — Вам не найти этот самолет. Она сказала мне, что сообщил ей Маколи. С такими сведениями и Тихоокеанский флот не отыщешь, не то что самолет.

Он пожал плечами.

— А мы и не надеемся на быстрый результат. С первого раза она, может, и не скажет правду, а вот со второго-третьего…

Я испугался, хоть и постарался ничем не выдать этого. Это было как раз то, чего я все время боялся. Они не представляли себе, сколь точная информация требуется, чтобы отыскать что-либо на бескрайних просторах залива. Сведения из вторых рук просто не могут быть достаточно точными. В случае неудачи у них будет только одно объяснение: она хочет присвоить их дурацкие алмазы и поэтому водит их за нос.

— Предположим, у вас упали за борт часы, где-то по пути от буя сюда. Вы не знаете, где именно это случилось. Вы бы стали их искать?

— Самолет гораздо больше часов, старина, — ответил он. — К тому же Маколи точно знал, где он затонул, иначе он бы не пытался нанять водолаза. Но довольно об этом. Обсудим этот вопрос, когда придет миссис Маколи. Хорошо?

Я повернулся и спустился в каюту. Спорить с ним было бесполезно. Я отодвинул занавеску и подошел к ее койке. Она мирно спала, чуть раскрасневшись от жары. Я тихо позвал:

— Шэннон.

Она не пошевелилась. Тогда я коснулся ее руки. Она открыла глаза и посмотрела на меня с выражением недоумения на лице. Потом оглядела каюту и сразу вспомнила весь этот ужас. На секунду она, видно, потеряла самообладание, но тут же взяла себя в руки.

— Здравствуй, Билл, — сказала она. — Я рада, что это ты.

— Как ты себя чувствуешь!

Она чуть пошевелилась и неуверенно сказала:

— Еще не знаю. Трясет немного.

— Ты прекрасно выглядишь.

— Еще бы, — сказала она, скривив губы.

— Честное слово. Ты такая красивая!

Нас обоих охватило чувство неловкости. Слишком многое случилось за такой короткий промежуток времени. По обычным меркам то, что мы сделали, было бы грязью, мерзостью и дурным вкусом, но обычные мерки больше не существовали. Время сжалось, расплющилось, как перёд машины при лобовом столкновении. Меньше чем за неделю мы прожили целую жизнь, и жить нам оставалось меньше недели.

Правда, он был убит меньше двадцати четырех часов назад, но это больше ничего не значило. Он сам исключил себя из ее жизни задолго до этого: бросил ее, чтобы спасти свою шкуру. Она ушла от него, как только узнала об этом. Физически она оставалась с ним, потому что считала себя обязанной спасти его, несмотря на его предательство, но между ними все было кончено. Она ничего не была ему должна, она расплатилась за все и закрыла счет.

Я надеялся, что она тоже это понимает, но не мог заставить себя заговорить об этом. Я еще подумал, что она имеет право до конца проснуться, прежде чем на нее набросятся с такими речами.

— Я собираюсь сделать бутерброды и сварить кофе, — сказал я. — Хочешь есть?

— Да, — ответила она.

— Вот и хорошо. Подожди минутку.

Я пошел в кормовую часть каюты и налил в таз воды. Поставил таз на тумбочку в изголовье койки и вернулся за коробкой с ее вещами, той, что она прислала на борт. Та так и осталась стоять на одной из кушеток в кормовой части каюты, где Барфилд рылся в ее содержимом в начале нашего плавания.

— Ты почувствуешь себя лучше, — сказал я.

Она села на кушетке, прижимая к себе простыню. Ее волосы рассыпались по плечам.

— Красавица шведка с ирландским именем, — сказал я.

Она с трудом улыбнулась.

— Я наполовину ирландка, зато моя мать — финка из России. В ней было почти шесть футов роста.

— И она, конечно, была красавица.

— Редкая красавица.

Я улыбнулся ей:

— Не спрашивай, как я угадал. А то я пущусь в объяснения.

Я вышел и задернул занавеску.

Глава 13

Включив плитку и варя кофе, я слышал, как она что-то делает за занавеской. Было ужасно приятно сознавать, что она тут, рядом. Потом я вспомнил о тех двоих на кокпите, и радость сменилась мукой. Будь ты проклят, Маколи. Это из-за тебя она терпит этот ужас.

Должно быть, перед концом он немного тронулся. Он не мог не знать, что найти самолет невозможно. Эти алмазы превратились у него в манию. Он передал ей эстафету в игре, которая могла окончиться только ее смертью. Его продиктованная глупостью уверенность в том, что можно найти самолет, передалась и гангстерам; после того как Баркли свалял дурака с Маколи, считалось, что у нее есть все необходимые сведения и потому ей в любом случае пришлось бы скрываться — до тех пор, пока они ее не обнаружат и не убьют. Правила их игры просты. Кидаешь в океан запонку, удаляешься, не заметив координат, потом возвращаешься и ищешь ее, ограничив район поисков двумястами тысячами квадратных миль. Если не находишь запонку, кого-нибудь убиваешь. Неважно, что ты абсолютно не знаешь, каковы шансы найти запонку в океане. Главное — уметь убивать людей.

Есть ли у нас хоть какая-то возможность спастись? Даже если нам удастся избавиться от этой парочки, куда мы пойдем? За нами будет охотиться не только полиция, но и оставшиеся «игроки». Те двое, что занимаются нами сейчас, лишь небольшая часть банды. Этой игре не будет конца. Они разыщут нас, где бы мы ни прятались. Маколи ведь так и не удалось сбить их со следа.

Я принялся засыпать кофе в кофейник, и тут мне в голову пришла одна мысль. Да так внезапно, что я даже просыпал кофе, набранный было в ложку. Меня просто поразила божественная простота найденного решения. То, что прежде казалось проблемой, на самом деле не было таковой.

Кто говорит, что нам надо вернуться?

У меня есть «Балерина», мечта любого яхтсмена. Шэннон, женщина, о которой я только и думаю с тех пор, как впервые ее увидел, тут рядом, за занавеской. Позади меня в черном саквояже лежат восемьдесят тысяч долларов. Я застыл с банкой кофе в руке. Пол у меня под ногами раскачивался, слышался шум рассекаемой корпусом яхты воды, а в голове вертелись названия: Кайманские острова, Мартиника, Барбадос, Гваделупа, Гранада… Большие порты, вроде Сан-Хуана, Порт-о-Пренса или, скажем, Гаваны, не подходят. Там нас могут поймать. Мы отправимся на маленькие тропические острова с длинными золотистыми пляжами и туземными деревушками по берегам тихих голубых лагун.

Они нас там в жизни не найдут. И денег нам хватит на всю жизнь. Меня охватило страстное желание поскорее исполнить эту свою мечту. Мы будем вдвоем, только она и я. Это же рай! А дальше — Борнео, Ява, Суматра, острова Тонга, Маркизские острова, места, прославленные Конрадом и Джеком Лондоном. От одних названий кружится голова. Как можно думать о возвращении, если нас ждет восхитительный мир тропиков, коралловые рифы, голубые лагуны! И у нас есть яхта и деньги, целое состояние. Господи, как же я не подумал об этом раньше? Мы изменим название яхты и порт приписки. Изменим и свои имена. И поженимся в какой-нибудь туземной деревушке.

* * *

Капитан танкера «Джозеф Хэллок» оторвался от чтения объемистого судового журнала и нахмурился. Было уже за полночь. Он сидел на обтянутом черной кожей стуле в своей каюте на борту танкера. Кругом царил привычный строгий порядок. На развернутый у него на коленях журнал падал свет настольной лампы, все остальное пространство тонуло в темноте, О том, что танкер плывет, напоминал только едва слышный гул мощных двигателей.

Капитан задумался. Кое-что показалось ему странным. Заложив журнал пальцем, он принялся листать его назад, разыскивая какое-то место. Нашел, перечитал. Не сводя глаз со страницы, ущипнул себя левой рукой за нижнюю губу: так он делал, когда обдумывал что-то важное. Потом покачал головой и стал читать дальше, чуть быстрее, забыв, что давно пора спать.

* * *

Я оторвался от своих мечтаний и вернулся на грешную землю. Не стоит думать об этом. От таких мыслей ужас происходящего чувствуется еще острее. Мечты не помогут нам избавиться от Баркли с Барфилдом.

Но должен же быть какой-то выход!

Я убрал банку с кофе и принялся резать хлеб для бутербродов. Потом достал из ледника салями и сыр. Рассмотрим имеющиеся возможности. Вчера вечером Баркли с насмешкой вручил мне свой пистолет, зная, что я им не воспользуюсь, потому что Барфилд может убить Шэннон. Но теперь Шэннон со мной, а они оба на кокпите. И у Барфилда нет оружия.

Что, если мне выйти на кокпит, подойти к Баркли, якобы для того, чтобы дать ему бутерброд, и неожиданно ударить его кулаком. Он тощий и в кости не широк, с ним, вероятно, нетрудно справиться, а у него в карманах два пистолета. Может быть, одним из них мне удастся завладеть. Но что потом? На какую-то долю секунды я потеряю Барфилда из виду, а он и голыми руками много чего может натворить. Например, схватит меня сзади, бросит на палубу и поработает ногами над моей физиономией. Он просто создан для этого, да и мастерства ему не занимать.

Но им же надо когда-то спать. Ну и что с того? Они спят по очереди. Тот, кто бодрствует, следит за мной. К тому же существует угроза, что они примутся за Шэннон. Если я захвачу пистолет, они могут заставить меня вернуть его, если Шэннон будет у них в руках. Что бы я ни предпринял, это должно сработать сразу, иначе лучше совсем не пытаться.

Но у нас в запасе целых пять дней, может быть, даже неделя. Неужели за это время они ни разу не оступятся? Надо только наблюдать за ними, ждать, когда представится случай.

Шэннон пришла в кормовую часть каюты, когда я раскладывал бутерброды на тарелке. На ней было голубое ситцевое платье и сандалии на босу ногу. Волосы она собрала в пучок на затылке, но было видно, что они еще слегка влажные. Они не блестели так, как раньше морская вода вообще плохо действует на волосы. Косметики на ней никакой не было.

Она подошла и встала рядом. Мы оба чувствовали смущение, и это разделяло нас, как стена.

— Как ты! Получше? — спросил я. Она кивнула.

— Получше. И притом я ужасно проголодалась.

Она взглянула мимо меня на трап. С кокпита нас было не видно, разве что они подошли к самому трапу. Сквозь открытый люк светило солнце, образуя огромный «зайчик», скользивший туда-сюда по полу каюты в такт качке.

Она серьезно посмотрела на меня и сказала, едва шевеля губами:

— Ты замечательный. Спасибо за понимание. — Потом добавила громче: — Тебе помочь отнести корм зверям?

— Да, пожалуйста, — ответил я и протянул тарелку с бутербродами. — Неси бутерброды, а я захвачу кофе и чашки.

Мы поднялись на кокпит. Баркли стоял, на руле, а Барфилд, вытянув ноги, нежился на солнце, сидя на скамье с левого борта.

— Опять купаться, солнышко? — спросил он.

Она коротко взглянула на него с выражением, с каким женщины обычно смотрят на дождевых червей. Потом села на правую скамью, поставив тарелку с бутербродами себе на колени.

Баркли холодно улыбнулся.

— Надеюсь, вы пришли в себя.

Она кивнула.

— Да, спасибо.

Он поманил меня рукой:

— Постойте немного на руле, Мэннинг.

Я поставил кофейник на палубу, тут же на кокпите, и пошел на корму. Он скользнул мимо меня, и я взял руль. Солнце уже клонилось к закату, ветер совсем ослабел, так что едва наполнял паруса. Баркли сел с подветренной стороны, рядом с Барфилдом, и взял с тарелки бутерброд. Ветер шевелил его русые волосы, одна прядь упала на лоб. В этот момент он походил на молодого поэта, если только отрешиться от оттопыренных тяжелыми пистолетами карманов и смертельного холода в глазах.

Он взглянул на меня, потом на Шэннон.

— Если вы соблаговолите прислушаться к моим словам, мне не придется повторять то, что я намерен сейчас сказать. До ближайшей суши по крайней мере пятьдесят миль. Поэтому всякие дальнейшие попытки добраться до берега вплавь бесполезны. Я выбросил за борт весла от ялика, так что на нем вам тоже не уплыть. При любых попытках изменить существующее положение будет применено оружие.

Он замолчал. Барфилд наклонился вперед, чтобы взять бутерброд с тарелки, стоящей у Шэннон на коленях. При этом он потрепал ее по колену. Она наградила его полным холодного презрения взглядом.

— Слушай, слушай, детка, что говорит умный дядя, — сказал он.

— Вы слушаете, миссис Маколи? — холодно осведомился Баркли. — Я обращаюсь в первую очередь к вам. Именно против вас будут применено оружие, если Мэннинг попробует не послушаться.

Шэннон держалась великолепно. Поворачивается, спокойно глядит на него.

— Я слышала, что вы сказали, — говорит. — Но вам ни к чему стараться произвести на меня впечатление. Вы, должно быть, забыли, что я уже видела вас в деле?

Он пожал плечами.

— Раз так, давайте приступим к делу. Ваш муж сказал вам, где упал его самолет. Хотелось бы, чтобы вы передали нам его рассказ, слово в слово.

— Конечно, передам, — ответила она. — Почему не передать? Непонятно только, зачем вам понадобилось тащить меня в такую даль, чтобы задать столь простой вопрос.

— Думаю, ответ ясен, — сказал он. — Рассказывайте, рассказывайте…

— Хорошо. Он сказал, что добрался до рифа Скорпион вечером, незадолго до захода солнца. Он слегка изменил курс, чтобы достичь побережья Флориды севернее Форт-Майерса. Через несколько минут начал барахлить правый мотор. Потом загорелся. Потушить огонь он не мог и знал, что крушение неизбежно. За минуту-две перед тем он заметил внизу риф или отмель и попытался вернуться туда, чтобы приводниться с подветренной стороны: там волна меньше. Но ему это не удалось. Самолет упал к востоку от этого рифа или отмели на расстоянии примерно двух миль. Он успел только выбраться на крыло и спустить на воду спасательный плот. Как вы, вероятно, знаете, он совсем не умел плавать.

— Но почему он не взял алмазы с собой?

— Он убрал ящичек с алмазами в шкаф на случай болтанки. Шкаф был в хвостовой части, которая сразу ушла под воду.

— А что стало с другим человеком, который был в самолете, с водолазом?

Это был единственный момент во всей этой истории, который причинял ей боль. С минуту она колебалась. По выражению ее глаз было видно, что ей тошно об этом говорить.

— Он сказал, что тот человек не пристегнул ремень и потому разбился насмерть при аварии.

«Тут возможны варианты, — подумал я. — Может быть, он летел один, а водолаза убил еще раньше, а может, оставил его тонуть, раненого и беспомощного». Была также, хоть и небольшая, вероятность того, что он сказал правду. Шэннон предпочитает думать именно так.

— Ладно, — сказал Баркли, потом резко изменил тон, видимо, решив, что пора сделать решительный ход. — А почему он с такой уверенностью указал направление по отношению к рифу? Он же наверняка не успел посмотреть на компас, пока самолет падал. А когда плыл на плоту, компаса у него не было.

Она спокойно ответила:

— Я уже говорила, был вечер. Солнце садилось. Самолет, северная оконечность бурунов на отмели и солнце были на одной прямой.

Тут она вдруг повернулась ко мне.

— Помнишь, Билл, ты еще меня спрашивал, видел ли он с плота буруны? Теперь я вспомнила. Там были буруны.

Я кивнул. Это, конечно, меняло дело. Но надо сначала найти риф. А это практически невозможно.

Баркли выбросил остатки бутерброда за борт и закурил.

— Ладно. Так где это место?

— Пятьдесят миль от рифа Скорпион, направление норд-норд-ост.

Он холодно посмотрел на нее.

— А почему вы вчера сказали мне, что оно находится к западу от рифа Скорпион?

— Я абсолютно уверена, что не говорила ничего подобного.

— Факт остается фактом. Именно так вы и сказали. Так что решите — или одно, или другое.

— Норд-норд-ост.

— Хорошо, — коротко бросил он. — Джордж, сбегай-ка в каюту, принеси ту карту. И прихвати навигационную линейку и циркуль.

Барфилд принес все это, они оба встали на колени и принялись рассматривать карту, расстеленную на полу кокпита. Шэннон подобрала ноги, чтобы они случайно не прикоснулись к ней. Она по-прежнему смотрела на них так, будто это были какие-то ядовитые твари. Физиономия Баркли приняла задумчивое выражение.

— Норд-норд-ост…

— Это примерно двадцать два градуса, — сказал я. — Линию следует проложить при помощи навигационной линейки, азимут снимите с девиационного круга.

Я знал, что он обнаружит, и напряженно ждал его реакции.

Он проложил линию и взялся за циркуль. Вопросительно взглянул на меня.

— Масштаб указан на карте?

— Да, одно деление равно шестидесяти морским милям.

Он снял расстояние и приложил циркуль к азимутной линии. Потом обернулся и мрачно посмотрел на Шэннон.

— Может быть, вы хотите сделать еще одну попытку?

— Вы меня спрашивали, что он мне рассказал, — равнодушно ответила она. — Я повторила его рассказ слово в слово. Чего вы еще от меня хотите?

— Прежде всего, чтобы вы сказали правду.

— Я говорю правду.

Он вздохнул.

— Понятно. Тогда придется предположить, что врет составитель этой карты. В ближайшей к этому месту точке, где проводилось зондирование, глубина сорок пять морских саженей. Это, должно быть, шутка.

— С какой стати мне лгать?

— А такой пустячок, как три четверти миллиона долларов?

Тут в ней снова взыграла горячая ирландская кровь, во второй раз за время нашего знакомства.

— Ах ты, тварь безмозглая! Да если бы твои поганые алмазы валялись у меня под ногами, я не нагнулась бы за ними. Мне и думать-то о них противно. Если бы они были у меня, я отдала бы их тебе, радуясь, что наконец-то избавилась от них. Но тебе это невдомек. Объясняй тебе не объясняй, ты будешь стоять на своем.

— Отличная реприза, — заметил он. — Было бы еще эффектней, если бы вы швырнули что-нибудь на пол. Ну что же, пора приступать. — Он помолчал, потом кивнул Барфилду. — Джордж.

Барфилд обернулся, не поднимаясь с колен, схватил Шэннон за левое запястье и стал медленно выворачивать ей руку.

Не выпуская из рук руля, я подтянул ноги под себя и наклонился вперед, приготовившись к прыжку.

— Скажи ему, чтобы перестал, — сказал я.

Баркли быстро вытащил из правого кармана пиджака пистолет и непринужденно направил его в мою сторону.

— Спокойно, Мэннинг.

— Скажи ему, чтобы перестал!

Барфилд, не двигаясь, смотрел на нас, однако ее руку не выпустил. Губы Шэннон были плотно сжаты: ей уже было больно.

Я настолько озверел, что не чувствовал никакого страха.

— Слушай, Баркли, немедленно прекрати это. Если он сделает ей больно, я займусь тобой, и тебе придется застрелить меня. Если ты думаешь, что сможешь отыскать этот риф без меня, валяй.

Повисло напряженное молчание. Было неясно, какая чаша весов перевесит. Я попытался вздохнуть поглубже, чтобы прогнать подступивший к горлу комок.

— Не валяй дурака. Если бы она хотела обмануть вас, она бы придумала что-нибудь более правдоподобное. Может, там действительно есть отмель. Или где-то поблизости, в радиусе пятнадцати миль. Зондирование в этом районе проводилось отнюдь не везде. Маколи мог ошибиться в своей оценке местонахождения самолета. Единственное, что можно сделать, — это добраться туда и посмотреть все на месте. И тут вам без моей помощи не обойтись. Так что выбирай, или — или. И поскорей.

Баркли понял, что я прав. Он махнул Барфилду, чтобы тот отпустил Шэннон. Напряжение спало, и я сразу почувствовал жуткую слабость во всем теле. Мне удалось выиграть время, но я был уверен, что в другой раз они меня свяжут, прежде чем приступить к допросу Шэннон.

Она встала, демонстративно обернулась, улыбнулась мне и ушла, не обращая на них никакого внимания.

Барфилд развалился на скамье с чашкой кофе в руках.

— Герой, — сказал он. — Представляешь, Джой, у нас на яхте самый настоящий герой.

* * *

Баркли снова взял руль, а я съел бутерброд и выпил кофе. Я сменил его в шесть часов. Они с Барфилдом спустились в каюту и принялись что-то обсуждать. Потом включили радио. Помимо специального морского диапазона там были короткие волны, и они поймали какую-то аргентинскую станцию, передававшую латиноамериканскую танцевальную музыку. Закат был яркий, розово-оранжевый. Когда он стал гаснуть, море вдруг стало похоже на бескрайнюю прерию, покрытую высокой, волнуемой ветром травой.

Я хотел было позвать Баркли, чтобы тот ненадолго взял руль, мне надо было поставить ходовые огни. Но тут на кокпит вышла Шэннон. Я ей объяснил вкратце, как управляться с рулем, и она сменила меня.

Когда я вернулся, она передвинулась с места рулевого чуть вперед. Сидела она совсем рядом, но не захотела дотронуться до меня, сказать что-нибудь. Закат вообще действует удручающе на людей, оказавшихся в трудном положении. Но я чувствовал, что Шэннон не хочет, чтобы я ее утешал, пока еще не хочет. Оставшись наедине, мы начинали чувствовать какое-то странное смущение. Со временем все будет по-другому, пока что с этим ничего нельзя поделать. Я постарался представить себе, что мы одни на яхте, и не в Мексиканском заливе, а в Яванском море, что мы забыли об окружающем мире и окружающий мир забыл о нас. На какое-то мгновение созданная моим воображением картина казалась настолько реальной, что возврат к действительности отозвался почти невыносимой болью.

Закат угасал, но было еще достаточно светло, чтобы я мог видеть ее лицо. Когда я снова повернулся и посмотрел на нее, она плакала, совершенно беззвучно, чуть откинув голову назад, не пытаясь закрыть лицо руками или утирать слезы. Просто слезы наполняли ее глаза и, переполнив какую-то меру, бежали вниз по лицу, одна за другой.

— Прости, Билл, — сказала она чуть погодя. — Это в последний раз. Я просто подумала о том, как он лежит сейчас один-одинешенек в большом доме, а за окном темнеет. Он боялся темноты. В последние месяцы он просто с ума сходил, когда наступали сумерки. Но раньше я всегда была с ним…

Она была для него опорой. Он нуждался в ее поддержке даже тогда, когда задумал обмануть и бросить ее. А когда не удалось, он снова обратился к ней за помощью и снова получил ее. Я не испытывал к нему никаких чувств, мне было наплевать, темнеет за окном или нет, но, если задуматься, картина получалась страшноватая: мертвец, лежащий один среди суперсовременной шведской мебели, в комнате, где день и ночь горит один-единственный светильник и играет музыка, если только проигрыватель не отключился сам собой. Он, наверное, пролежит там еще сутки, прежде чем его найдут. Шэннон говорила, что прислуга приходит по вторникам и пятницам. А как только тело обнаружат, полиция сразу же найдет в аэропорту ее машину и решит, что с преступлением все ясно, остается только разыскать преступницу.

Я ничего не мог поделать и потому не стал вмешиваться: пусть поплачет. Меня душило чувство собственного бессилия.

Потом она взяла себя в руки и тихо сказала.

— Почему все так непросто? Почему в жизни нет совершенно черного или совершенно белого? Почему все так перемешалось? То, что он сделал, было предательством. Все вроде просто, проще некуда. Обычное дело: она его любила, а он ее нет. Только все было как раз наоборот. Проще всего сказать себе: «Он был подлец, и в этом все дело». Но и это неправда.

Я не стал ничего говорить. Она хотела объяснить мне, как было дело, а может, ей нужно было разобраться в этом самой. Ей не хотелось, чтобы я вмешивался. Во всяком случае, сейчас. Она говорила так, как говорила бы с психиатром, или со священником, или с самой собой.

— Просто он оказался в безвыходном положении. Легко говорить, что он сам во всем виноват, что не маленький, что знал, на что идет. Но разве он один прельстился возможностью легко и быстро разбогатеть? Так было и так будет, пока есть люди и есть деньги. Я что хочу сказать? Вначале он, может быть, даже думал, что делает это ради меня. Он любил делать мне подарки, причем дорогие.

Человек не сразу опускается до самых низких низостей. Это происходит постепенно. Вначале все было просто, потом, когда первоначальный план не удался, ситуация осложнилась, и, наконец, желание добиться своего превратилось у него в навязчивую идею. И потом этот страх! Я не могу объяснить тебе, что это за ужас, потому что человечество давно забыло это чувство, чувство, что за тобой идет охота. Это надо испытать на собственной шкуре, чтобы понять.

Конечно, тут было простое решение: отказаться от этих дурацких алмазов, рассказать Баркли, где они, и тогда от него отстали бы. Но, наверное, это легче сказать, чем сделать. Наркоману ведь тоже всего лишь нужно принять решение отказаться от наркотиков, например с нового года. К тому же где гарантия, что они не убили бы его, даже получив назад алмазы? Он ведь обокрал их.

В конце концов, он был загнан в угол и решил, что единственный способ освободиться от преследования — это заставить их поверить, что он погиб. Для убедительности ему надо было бросить меня, причем так, чтобы я тоже думала, что его нет в живых. Использовать меня как наживку, пожертвовать мной. Ты скажешь, так мог поступить только законченный мерзавец. Но нельзя забывать, что к этому времени он был уже почти сломлен. То, что вначале казалось ему детской каруселью, бешено закрутилось, как центрифуга, и он стал совсем другим, чем прежде.

Я не любила его, то есть любила, но не так, как, я знаю, это бывает. Он мне нравился, многое в нем меня просто восхищало, он очень хорошо ко мне относился, ему я была обязана всем, что имела. Но ведь это не любовь, правда? Поэтому, когда я узнала, что он сделал, точнее, хотел сделать, я могла бы просто уйти от него. Разве нет? Еще одно простое решение.

Знаешь, Билл, мой отец был ирландец, причем такой, как изображают в водевилях: маленького роста, задиристый — то и дело ввязывался в драки — и при этом ужасно милый. Он работал в доке, а чаще вовсе не работал: то поссорится с начальством в профсоюзе, то запьет, то его посадят в тюрьму за нарушение общественного спокойствия. Мы вечно сидели без денег. Я даже среднюю школу не закончила. Когда я выросла, то стала крупной, неуклюжей, вульгарной сексапильной девахой, у которой была одна дорога — на дно. Я не умела прилично разговаривать, у меня была безобразная походка и совершенно отсутствовал вкус: я не могла бы хорошо одеваться, даже если бы у меня были деньги. С Фрэнсисом я познакомилась в двадцать лет. Я тогда работала хористкой в ночном клубе. Я не умела ни танцевать, ни петь, но у меня было на что посмотреть, особенно в тех костюмах, в которых мы выступали, так что все были довольны. Or сделал мне предложение, и я вышла за него. Я понимала, что другой такой случай может и не представиться. Не часто бывает, чтобы интеллигентный, воспитанный человек с отменным вкусом влюбился в женщину, у которой нет ничего, кроме гладкой кожи да хорошей фигуры.

Он происходил из прекрасной семьи: его дед был сенатором; он был не особенно богат, но имел хорошую работу. Он был на пятнадцать лет старше меня, но это не имело значения. Он очень хорошо ко мне относился. Я, конечно, как была, так и осталась крупной сексапильной блондинкой, которая звезд с неба не хватает, но если я перестала быть такой неуклюжей, вульгарной и наглой, как в двадцать лет, то в этом исключительно его заслуга. Он учил меня всему, причем умел делать это, не задевая моих чувств и не показывая, что стыдится меня.

Понимаешь, Билл, он был по-своему добрый и заботливый. Он переменился только тогда, когда страх начал разъедать все его существо. Прежде он никогда мне не лгал. Я решила, что одну-единственную ложь можно простить. И осталась с ним.

Она замолчала и, чуть откинув голову назад, посмотрела на небо. Потом тихо сказала:

— Этим я погубила тебя.

— Нет, — сказал я. — Я бы все равно приехал, даже если бы ты позвонила. Потом, ничего не потеряно. Мы спасемся.

Она покачала головой, по-прежнему не глядя на меня.

— У меня в этом больше опыта, чем у тебя. Я знаю, нам не спастись.

Глава 14

Шли дни. Ветер все время дул с северо-востока, и мы быстро оставляли позади милю за милей. Мне удалось выиграть немного времени, но совсем немного. Каждый проведенный в пути день приближал развязку. Я знал, что будет, когда мы туда доберемся и не обнаружим отмели. Надо было что-то предпринять прежде, чем это случится. Необходимо найти брешь в их обороне. Но день проходил за днем, а нам это не удавалось. Я наблюдал за ними, изучал график их передвижений по яхте, пытаясь отыскать в их действиях хоть какую-то слабину, и — ничего. Пока один из них спал, второй следил за мной, при этом не подпуская меня слишком близко. Потом, там ведь была Шэннон, Они связали меня по рукам и ногам и знали это. По-своему их план был гениально прост: мы были в открытом море на тридцатишестифутовой яхте, так что, если что-то произойдет, нас накроет всех четверых. Мне некуда спрятать ее, хотя бы на самый момент разборки.

Шэннон подолгу молчала, сидя со мной на кокпите во время ночных вахт. Между нами по-прежнему стояло что-то, что заставляло проявлять сдержанность. Может быть, присутствие Баркли с Барфилдом, которые никогда не отдалялись от нас на расстояние более двадцати футов, может быть, дело было в Маколи, а может быть, и в том и в другом, только я чувствовал, что она хочет, чтобы ее оставили в покое.

Когда на руле был Баркли, с полуночи до шести утра, я спал на кокпите. Если удавалось заснуть. По большей части я лежал, таращась на небо и верхушку мачты, а мои мысли вертелись все по тому же заколдованному кругу. Должен же быть какой-то способ отделаться от них. Но какой?

На четвертый день после нашего отплытия из Сан-порта в полдень я снял показания приборов и стал вычислять наше местонахождение, чтобы отметить его на карте. Работал я за столиком в каюте. Баркли стоял на руле, а Барфилд ел яблоко, развалившись без пиджака и небритый на второй кушетке. Шэннон стояла у занавески, молча глядя на меня. Она хотела посмотреть, куда я поставлю полуденный крестик. Она понимала, что означает все удлиняющаяся цепочка крестиков на карте. Это — шаги в никуда.

Я было закончил свои расчеты, как Барфилд выбросил огрызок яблока через люк, наклонился вперед и спросил:

— Ну что, адмирал Дрейк, когда будем на месте?

Я поглядел на карту, хотел нанести наше местонахождение, но передумал. У меня возникла одна мысль. Мы пройдем довольно далеко от рифа Скорпион, его с борта не разглядеть, так что им придется верить мне на слово относительно того, где мы находимся. Курс Баркли приблизительно знал, ведь он сличал показания компаса с указанными мной координатами на каждый день, но мои цифры по пройденному расстоянию ему приходилось принимать без проверки.

Я быстро прокрутил в мозгу возникший план действий и пришел к выводу, что он может сработать.

В двадцати — двадцати пяти милях от указанного Маколи места начинаются Северные шельфы. Там наверняка имеется какой-нибудь риф или отмель. Тысяча шансов к одному, что самолет упал где-то в этой обширной зоне мелководья, а уж отыскать его у нас один шанс на миллион. Надо отвести туда яхту, а они пусть думают, что мы в указанном Шэннон месте. Может быть, мы отыщем отмель. Все равно какую.

— Сейчас, — сказал я Барфилду, как будто только что вспомнил его вопрос, — подожди минутку.

Я поставил крестик на пятнадцать миль западнее и чуть севернее нашего истинного местонахождения и порвал листок с вычислениями. Завтра в полдень надо будет «скостить» еще десять миль, и дело сделано. Баркли ничего не заподозрит. Мы будем на двадцать пять миль восточнее, чем думает Баркли, на мелководье Северных шельфов, а он будет считать, что мы в пятидесяти милях от рифа Скорпион в направлении норд-норд-ост от него, то есть в месте, указанном Маколи. К тому же по дороге туда мы пройдем это место, так что наши шансы отыскать отмель увеличиваются вдвое.

Я замерил расстояние циркулем.

— Так… Сегодня у нас среда. Если ветер удержится, будем на месте во второй половине дня в пятницу.

Он кивнул и потопал на палубу докладывать Баркли. Шэннон посмотрела на меня.

— Значит, если мы ничего не найдем, в субботу вечером или в воскресенье эти нелюди начнут звереть.

Я собирался рассказать ей, что намерен сделать, но вовремя прикусил язык. Смысл моего плана заключался в том, чтобы удалить ее с яхты. Если она узнает, зачем мне это нужно, она не согласится. Еще решит, что нельзя бросить меня одного, и всякое такое. И мне ни за что не удастся объяснить ей, что, только когда я останусь один, у нас будет хоть какой-то шанс.

Я взглянул на карту.

— Может, нам удастся найти отмель, — говорю.

— Если не найдем, я прыгну за борт. И не пытайся меня спасти.

Надо было что-то сказать:

— Ни в коем случае, когда они начнут, кидайся на Барфилда, повисни на нем, кусай его. Все, что угодно. Я постараюсь добраться до Баркли. Оба пистолета у него.

Я сказал это только для отвода глаз. Прежде чем приняться за нее, они меня оглушат и свяжут. Но, может быть, она этого еще не понимает? Надо, чтобы у нее была хоть какая-то надежда.

Я замерил положение звезд, как только стемнело, потом еще раз, на рассвете в четверг, проверяя, на сколько мы уклонились в подветренную сторону, старался как можно точнее определить наше местонахождение. В полдень я скостил еще десять миль из пройденного расстояния.

Баркли, по-видимому, ничего не заподозрил. Он только кивнул, видимо, довольный моими усилиями.

В пятницу утро опять выдалось ясное, ветер стал понемногу слабеть. На рассвете я прикинул положение звезд и принялся производить вычисления. Баркли взял руль. Барфилд курил и следил за мной, злой, что его разбудили, чтобы я мог спуститься в каюту.

Разброс в вычислениях составил всего одну милю. Мы шли точно намеченным курсом и находились в сорока пяти милях к северо-востоку от рифа Скорпион. Я сделал отметку на карте — двадцать миль к северо-востоку — и вышел на палубу.

— Мы забираем достаточно далеко на юг, — сказал я. — Но слишком сильно отклоняемся к западу. Надо взять чуть северо-восточнее.

— Сомневаюсь, что яхта пойдет под таким углом к ветру, — ответил Баркли. — Придется вести ее галсами.

Я сменил его на руле и положил яхту в правый галс.

«Как удачно все получилось, — подумал я. — Эдак мы весь район прошарим. Только бы направление ветра не изменилось». Всходило солнце. Баркли ушел вниз, и я услышал, как он сказал Барфилду, чтобы тот сварил кофе.

Утро было великолепное. Мягкий ветерок гнал легкие волны без пенистых «шапок». Палуба была мокра от росы. Я закурил и стал глядеть на горизонт в надежде увидеть буруны. Но, насколько хватало глаз, вода была синяя, без всяких признаков сопутствующей отмелям зелени. Но ничего страшного, я позаботился о том, чтобы у нас было два шанса вместо одного. К тому же я и не ожидал здесь что-нибудь найти. Маколи явно что-то напутал. К вечеру, когда, по их мнению, мы достигнем указанного Маколи места, мы на самом деле приблизимся к краю Северных шельфов, где гораздо мельче. Вот там, вполне возможно, мы и наткнемся на буруны. И тогда наши шансы спастись пусть немного, но возрастут.

Шэннон вышла из каюты с двумя чашками кофе. Она была бледна и очень молчалива. Я подумал: «Ей было бы еще хуже, если бы она узнала, что бескрайние просторы темно-синей воды, которые мы проходим, и есть то место, которое указал ей Маколи».

Мы медленно продвигались на восток. В полдень я снова снял показания приборов. Мы уже прошли район, где, по мнению Маколи, произошло крушение. На карте я поставил крестик в двадцати милях к западу от нашего действительного местонахождения.

— Сегодня во второй половине дня, — сказал я Баркли, — или вечером. В зависимости от ветра.

Он кивнул, и все. Он становился все молчаливее, еще холоднее, чем обычно, еще недоступней. Напряжение росло. Необходимо было что-то найти, причем быстро.

Ветер был носовой. Он грозил совсем стихнуть, но не стихал. Мы шли галсами. Когда за мной никто не следил, я экспериментировал, чтобы проверить, каков у «Балерины» минимальный угол к ветру. Не яхта, а мечта. Но я переводил ее обратно в галсы: нужно охватить как можно большую площадь воды по обеим сторонам от основного курса.

Наступил вечер, запылал закат, а мы так ничего и не увидели. Барфилд бросал на Шэннон злобные взгляды. Несколько раз я замечал, что он вопросительно смотрит на Баркли. Мы все сидели на кокпите. Я был на руле.

— Послушайте, вы оба, — резко сказал я. — Постарайтесь усвоить, что мы ищем не угол Третьей улицы и Мэйн-стрит. Тут нет указателей. Мы в западном районе. Но Маколи мог ошибиться миль на десять. Мои расчеты тоже имеют погрешность плюс-минус две — пять миль. Погрешности могут накладываться одна на другую.

Баркли слушал без всякого выражения на лице. Я продолжал говорить. Было важно, чтобы они поняли.

— Когда Маколи потерпел аварию, была большая волна. Теперь же волны почти нет. Тогда буруны, наверное, были такие, что за пять миль видно, а теперь их почти не заметно. Нам придется прошарить весь район. На это может уйти дня два, даже больше.

Баркли внимательно посмотрел на меня, и лицо его приняло задумчивое выражение.

— Будет лучше, если это не займет слишком много времени.

Спускались сумерки. Мы развернули яхту и пошли на север. Через три часа мы вновь повернули на восток, прошли в этом направлении примерно час и повернули на юг. Никто не говорил ни слова. Мы все время напрягали слух, надеясь расслышать шум бурунов, и изо всех сил вглядывались в темноту.

Я был близок к отчаянию. Единственный наш шанс на спасение — заставить их поверить, что мы нашли нужное место. Тогда их бдительность немного притупится. Если мы найдем риф, все равно какой, и я начну нырять, то могу потребовать помощи. У нас два акваланга. Если со мной пойдет Барфилд, я могу вернуться под каким-нибудь предлогом, и тогда у меня будет только один противник — Баркли. Если пойдет Шэннон, можно будет попытаться завладеть одним из пистолетов, пока ее нет на яхте. Главное, чтобы мы не были на борту все вчетвером.

До полуночи мы шли на юг, потом повернули и прошли несколько миль на восток, затем опять повернули — на север. Так продолжалось всю ночь, но мы так и не услышали желанного шума и не увидели белой пены бурунов. Вокруг, насколько хватало глаз, расстилалось все то же темно-синее море.

Ветер совсем стих. Яхта остановилась, паруса провисли. Мы спустили их.

— Заводите мотор, — приказал Баркли.

— Бензин нам понадобится, когда найдем риф, — возразил я.

— Позвольте вам заметить, что никакого рифа мы пока не нашли, — сказал он ледяным тоном. — Заводите мотор.

Я завел мотор. Солнце встало. Мы двинулись дальше. Напряжение возросло до предела. Казалось, что даже воздух на кокпите наэлектризован, вот-вот ударит разряд.

Баркли взял бинокль, встал и осмотрел горизонт со всех сторон. Потом сказал:

— Свари-ка кофе, Джордж.

Барфилд хмыкнул и спустился в каюту. Через несколько минут Баркли присоединился к нему. Из каюты доносился приглушенный звук их голосов. Шэннон сидела напротив меня на кокпите. Вид у нее был усталый. Она увидела, что я смотрю на нее, и попыталась улыбнуться.

Голоса в каюте стихли. Я закрепил руль и тихо прошел в переднюю часть кокпита. Оттуда мне было видно, чем они занимаются. И я понял, что времени у нас не осталось.

Барфилд достал из-под кушетки моток линя и отрезал кусок перочинным ножом. Потом отрезал еще один, покороче. Баркли передал ему один из пистолетов.

Как ни странно, теперь, когда это вот-вот должно было случиться, я не испытывал никакого страха. Вместо этого меня охватила ярость — странная, ужасная, безнадежная. Я такого в жизни не испытывал. Я посмотрел на Шэннон, подумал, как все могло бы быть, если бы они только оставили нас в покое. Мне ничего в жизни не надо, кроме нее, с той самой минуты как я впервые ее увидел. Разве я так уж много прошу? А ей нужен только шанс выжить. И вот теперь они хотят все отнять. Меня трясло.

Я метнулся к ней.

— Ступай на нос, — сказал я. — Ложись на палубу вдоль передней стенки каюты и лежи, не двигайся. Если со мной что-нибудь случится, кливер ты сможешь поднять сама. Разверни яхту кормой к ветру и иди по прямой. Так ты доберешься до побережья Мексики или Техаса…

— Нет, — прошептала она. — Нет…

Я вырвался из ее рук и подтолкнул ее.

— Скорей!

Она начала было что-то говорить, но, взглянув мне в лицо, повернулась и побежала на нос. Поднялась с кокпита на палубу, обогнула каюту с правой стороны. Один раз она споткнулась и чуть не упала. Мне показалось, что ветер вдруг стал черным. Я знал, что мне не спастись. Все, что мне нужно, — на пару минут завладеть одним из пистолетов. Может быть, она доберется до берега. Они меня все равно убили бы, так что мне терять нечего. Надоело быть простофилей, который все время случайно попадает на линию огня.

Надо спешить. Они могут выйти в любую минуту. Я скользнул вперед, к люку, ведущему в каюту, и уставился в него.

— Буруны! — заорал я. — Смотрите, буруны!

Как только они появятся на ступеньках, я прыгну на них, и мы, все трое, свалимся клубком в проход между кушетками. Он уже гроба и только чуть-чуть длиннее. Оба пистолета будут там. Как ни странно, при всем накале страстей я вдруг подумал о том, сумеет ли Шэннон извлечь нас оттуда. Ей неделю добираться до берега, а то и все десять дней. Она может сойти с ума. Они поднимались наверх. Первым шел Баркли. Я не прыгнул.

— Буруны! — снова заорал я. И ткнул рукой куда-то на горизонт.

Он вышел на палубу и стал поворачивать голову в ту сторону, куда я указывал. Я ударил. Его голова продолжала поворачиваться в том же направлении, и я почувствовал, как при ударе у него хрустнула челюсть. Он потерял равновесие и полетел вниз, перевернувшись в воздухе. В этот момент яхта дала крен на правый борт, и он упал в воду. Я тоже упал. В люк. На голову поднимающегося по трапу Барфилда. Это было все равно что свалиться на поднимающийся грузовой лифт: он не остановился и даже не замедлил движения.

Вот это был бугай! Прежде чем свалиться, он добрался до самой верхней ступеньки. Мы грохнулись на палубу. Яхта накренилась на левый борт, и на какое-то мгновение мы зависли на перилах. Я увидел воду всего в нескольких дюймах от своего лица. За борт мы почему-то не свалились, а покатились, сцепившись, сначала на скамейку, идущую по периметру кокпита, а потом вниз, на решетчатый люк. Здоровенный кулак хрястнул мне по физиономии. Я старался ухватить Барфилда за горло. Он отжался вверх, и мы стали кататься в пространстве между скамейками. Пистолет был у него в боковом кармане. Он его достал и попытался ударить меня им по лицу. Я перехватил его руку с пистолетом и стал выворачивать ее обеими руками. Пистолет выстрелил, потом выпал у него из руки, загрохотав по решетке люка.

Он саданул меня по виску, так что я сильно треснулся головой о доски палубы. Он поднимался на колени, стараясь нашарить позади себя пистолет. Я было тоже попытался подняться, как вдруг увидел Шэннон. Она пробежала по палубе, спрыгнула на кокпит. Я открыл рот, чтобы крикнуть ей, но не смог издать ни звука. А может быть, я и крикнул, да не услышал собственного голоса: в ушах еще звенело после пистолетного выстрела. Все происходило в полной тишине и ужасно медленно, как в фильме с замедленной съемкой, как будто мы были тремя частицами, оказавшимися в застывающем желатине. Она подняла пистолет и ударила им Барфилда по голове. Он должен был бы отрубиться, но не тут-то было. На него это оказало не большее действие, чем оброненный шоколадный эклер. Он приподнялся повыше и ударил ее. Она упала, ударившись головой о комингс в передней части кокпита. Я вскочил и бросился на него. Перелетев через Шэннон, мы упали на край палубы. Яхта как раз накренилась, и мы соскользнули за борт.

Погружаясь в теплую зеленоватую воду, мы продолжали что есть силы тузить друг друга. Мы едва заметили, что оказались в воде: главным для обоих была в этот момент взаимная ненависть. Мимо нас с шумом протарахтел мотор яхты, оставляя за собой шлейф из крошечных пузырьков воздуха. Одной рукой Барфилд по-прежнему «обнимал» меня за шею, другой пытался бить, но вода смягчала удары. Ни он, ни я не сделали попытки оторваться друг от друга и выплыть на поверхность. Его безобразная рожа была всего в нескольких дюймах от меня. Я снова попытался добраться руками до его горла. Мы погружались все глубже, медленно поворачиваясь, наподобие цевочного колеса. Вдруг он судорожно дернулся и резко усилил захват на моей шее. В этом было что-то совсем уж дикое, безумное. Я что было сил оттолкнулся от него ногами. Ощущение было такое, будто у меня отрывается голова. Легкие болели. Я знал, что еще секунда, и я не удержусь — сделаю вдох. Он уже вдохнул. Лягнув его еще раз, я вырвался из его захвата и рванулся вверх.

Я достиг поверхности. Яркий солнечный свет, голубое сияние моря. Первый вдох, больше похожий на всхлип. Я стряхнул воду с лица и вдохнул еще раз. По всему телу прошла судорога, легкие, казалось, вот-вот лопнут. Он еще не вынырнул. Я посмотрел по сторонам, но его не было видно. Небольшая волна подняла меня, потом мягко опустила вниз. Время шло. Я понял, что он больше не вынырнет. Он выдохнул при ударе о палубу, как раз перед тем, как мы упали в воду, и из-за этого захлебнулся.

Сзади послышался шум мотора. Странное дело — он был тише, чем раньше. Я оглянулся, чтобы посмотреть, в какую сторону поворачивает яхта. У меня глаза полезли на лоб. Она вовсе не поворачивала. Она была уже ядрах в двухстах и продолжала двигаться прочь от меня в направлении Юкатанского пролива. На руле никого не было. Шэннон, видимо, потеряла сознание, когда ударилась головой. А руль я сам закрепил.

Я попробовал было кричать, но не стал. Даже если она в сознании, то не услышит меня за шумом мотора. Слишком далеко. Я ощутил полнейшую беспомощность, ничего нельзя было изменить. Если она не придет в себя, прежде чем яхта уйдет слишком далеко, ей меня никогда не найти.

Я машинально принялся стаскивать с себя брюки и сандалии. Я был совершенно спокоен. Ярость, владевшая мной, вдруг прошла, и я постарался взглянуть на все объективно. Счастливого конца просто не могло быть. Мы были обречены с самого начала. Это был неумолимый рок, что-то вроде того, что математики называют «бесконечной серией с ограничительным фактором». Попробуйте к 0,1 прибавить 0,01, потом 0,001, потом 0,0001 и так далее. Можно складывать до бесконечности, а единицу так и не получишь, даже если использовать все имеющиеся в мире вычислительные машины.

Тут случилось такое, что я подумал было, что тронулся умом. Я услышал выстрел! И тут же что-то с шипением врезалось в волну в десяти футах от меня. Я стал дико озираться. Это же безумие. «Балерина» уже исчезала вдали, я был один, кругом, насколько хватало глаз, только синь залитого солнцем моря, легкие, бегущие одна за другой волны да безоблачное небо. А звукоряд, как в вестерне. Господи, я же забыл про Баркли.

Он был ярдах в сорока от меня. Он тонул, его тянул вниз намокший твидовый пиджак и пистолет, который он по-прежнему держал в руке. Он не пожелал расстаться ни с тем, ни с другим, он, казалось, даже не замечал существования Мексиканского залива, настолько сосредоточился на главной цели: убить меня. Я наблюдал за ним, затаив дыхание. Даже забыл испугаться. Это было фантастическое зрелище.

Вот он уходит под воду. Потом из воды появляется пистолет — он его держит над головой, — потом его лицо с отвисшей сломанной челюстью. Изо рта у него бежит вода. Он спокойно поворачивает пистолет стволом вниз, чтобы вытекла вода — иначе при выстреле пистолет может взорваться. Потом стреляет. Прицелиться как следует он не может — ему приходится прилагать отчаянные усилия, чтобы удержаться на плаву и выстрелить. Поэтому пуля с диким визгом, рикошетя от волны, уходит в синюю пустоту позади меня. Гильза падает в воду справа от него. Он уходит под воду. Потом из последних сил вновь выплывает, и все повторяется сначала. В этом было что-то величественное. Я даже почувствовал, что не могу больше его ненавидеть. И как-то забыл, что стреляет он именно в меня.

Он выстрелил еще три раза. В четвертый раз не получилось. Пистолет показался было на поверхности, но потом опять скрылся под водой, и тут же раздался взрыв. Он спустил курок, не сумев выплыть. Больше он уже не показывался.

Я остался один. Оглядевшись, я увидел, что «Балерина» находится у самого горизонта и продолжает удаляться от меня.

Глава 15

В таких случаях надо плыть, даже если знаешь, что никуда не приплывешь. Я поплыл за исчезающей за горизонтом яхтой в направлении побережья Юкатана, до которого было сто двадцать миль. Солнце стояло слева от меня. Оно поднималось все выше.

Я не паникер, но сейчас мне надо быть особенно осторожным: нельзя поддаваться устрашающему действию этого бескрайнего пустого пространства, нельзя думать о том, как близки мы к победе. Может быть, она мертва или серьезно ранена, подумал я. И тут же понял, что эта тема тоже небезопасна. Я прогнал от себя всякие мысли и сосредоточился на своих движениях.

Через час, а может быть два, я случайно посмотрел направо и увидел мачту. До нее была почти миля, Шэннон не могла меня увидеть на таком расстоянии, но, несмотря на это, меня захлестнула теплая волна надежды и благодарности. Ритм моих движений тут же нарушился, я ушел под воду и чуть не захлебнулся. Она пришла в себя! Это был только обморок! Я напомнил себе, что она может и не найти меня, слишком уж велика площадь поисков, но сознание того, что она жива и может добраться до суши, помогло мне удержаться на плаву.

Я отчаянно махал руками всякий раз, когда оказывался на гребне волны. Она прошла мимо, уйдя далеко на запад, потом стала разворачивать яхту. Я наблюдал за ней, глядя через плечо. Вот она пошла на восток. У меня появилась надежда. Я понял, что она делает. Я люблю ее. Господи, она просто молодчина! Какая же молодчина! Когда она пришла в себя, она не знала, как долго пробыла без сознания и где мы свалились за борт. Поэтому она не могла вернуться и кружить вокруг этого места. Но она знала, каким курсом шла яхта. Теперь она прочесывала весь район «ковровым методом», А ведь раньше она никогда не имела дела ни с яхтами, ни с компасами, ни с морем. Я повернулся и поплыл в направлении солнца.

Уйдя довольно далеко, она развернула яхту и снова пошла на юг. Я попытался прикинуть, на каком расстоянии к востоку от меня пройдет яхта. Определить это было трудно, но я поплыл быстрее. Яхта приближалась. Она прошла ярдах в трехстах — четырехстах от меня. Я увидел Шэннон. Она закрепила руль и стояла на гике, обняв рукой мачту.

Я вспомнил о бинокле. Каждый раз, оказываясь на гребне волны, я высовывался из воды как можно выше и махал рукой, но яхта проходила мимо.

Вдруг Шэннон спрыгнула с гика и побежала на корму. Яхта начала поворачивать. На секунду я закрыл глаза и медленно выдохнул.

Шум мотора стих, яхта некоторое время продолжала идти ко мне по инерции, потом остановилась, чуть покачиваясь на волнах. Шэннон стояла на кокпите с мотком линя в руках. Она размахнулась было, чтобы бросить мне линь. Я покачал головой. Подплыл к яхте. Она смотрела на меня. Ее лицо было совершенно неподвижно. Она молчала. Я тоже молчал. Когда яхта накренилась, я ухватился за перила и подтянулся. Она встала коленями на кокпитную скамью и стала помогать мне забраться на борт, держа меня за запястье одной рукой и обхватив мою спину другой. И вот я уже рядом с ней, на скамье кокпита, под теплым солнцем.

Она забыла о сдержанности. Мы оба забыли обо всем на свете. Давно сдерживаемые чувства вдруг вырвались наружу, сметая все преграды.

Наверное, человек всю жизнь живет ради одного какого-то мгновения. Если это так, для меня такое мгновенье наступило.

Шэннон прижалась ко мне. Она плакала. Я тоже заплакал. Ничего не мог с собой поделать. Слезы текли у меня по лицу, а я обнимал ее так крепко, что она не могла дышать, и целовал, целовал… Наши губы встретились.

Яхта покачивалась на волнах, и у меня возникло то же ощущение, что в прошлый раз: будто мы летим сквозь протянувшееся на многие световые годы розоватое пространство. Потом было тоже как тогда: я чувствовал, что тону в ней, и мне уже никогда не выплыть, да я и не хочу выплывать. Я целовал слезы у нее на лице, целовал ее закрытые глаза, потом просто сжимал ее в объятиях, уткнувшись лицом в ее шею и слушая, как бьется ее сердце. Никто из нас не произнес ни слова.

Мы долго сидели обнявшись. Потом я поднял голову, чтобы посмотреть на нее. С моих волос ей на лицо натекла вода, смешавшись со слезами. Я все платье ей промочил, прижимая ее к себе. У нее на лбу, у самой линии волос, виднелся припухший синяк. Косые лучи утреннего солнца падали на ее смеженные веки и широкие скулы. У меня просто дух захватило, так она была прекрасна.

Она открыла глаза. Они были мокры от слез и сияли каким-то особым светом. Мокрые ресницы казались темнее, чем обычно. Она сразу и плакала и смеялась. А когда улыбнулась, уголки ее губ дрожали.

— Я… Я думала, что не найду тебя, — прошептала она. — Билл, милый…

Я нагнулся и легонько коснулся губами синяка у нее на лбу.

— Ах ты, моя шведка, — сказал я. — Моя милая, великолепная шведка. Не шевелись. Я хочу посмотреть на тебя, дотронуться до тебя…

До меня дошло, что я и так уже смотрю на нее и дотрагиваюсь до нее и что у меня, наверное, ум зашел за разум, раз я говорю такое. Я просто не выдержал перегрузок. Сколько всего случилось! Они больше нам не грозят. Мы победили. Мы свободны. Мы вместе. Мы одни, только она и я. И весь мир открыт для нас. Я так люблю ее, что от одного взгляда на нее у меня дух захватывает. Я попробовал сказать ей все это, но сбился и замолчал. Наверное, есть мера всякого чувства, даже счастья, которое может испытать человек. Стоит переполнить меру, и предохранители тут же вылетают.

— Я люблю тебя, — бестолково закончил я. — Может быть, когда-нибудь я сумею показать тебе, как сильно я тебя люблю.

Она кивнула и прошептала:

— Я знаю. Я чувствую то же самое. С самого начала, даже когда я еще не знала, что он натворил… Ничего не могла с собой поделать… Теперь ты понимаешь, почему я не могла уйти от него? Я бы всю оставшуюся жизнь казнилась тем, что покинула его. Я не могла показать, что чувствую, при этих двух… свиньях. Я бы скорее умерла. Это все равно что раздеться донага.

— Их больше нет. Забудь о них.

Она вдруг посерьезнела.

— Я знаю, что нам некуда податься, что в целом мире нет места, где бы нас оставили в покое. Но сейчас мне все равно. Мы здесь одни. Этого им у нас не отнять. Мало кому удается так уединиться.

Я вскочил со скамейки, схватил ее за руку и потянул за собой.

— Что значит, нам некуда податься? Пойдем, я тебе кое-что покажу.

Она посмотрела на меня как на чокнутого, но послушно спустилась со мной в каюту. Я вдруг вспомнил, что так и остался в одних трусах, но у меня не было времени беспокоиться о таких мелочах. Хотелось поскорее рассказать ей о своих планах.

— Смотри, — сказал я, отбрасывая в сторону верхнюю карту, карту Мексиканского залива. Под ней лежала карта всего Карибского моря, — от Кубы до Наветренных островов. — Смотри, Шэннон, родная, смотри сюда. Вот куда мы отправимся. Нас здесь никто никогда не найдет. У нас яхта. На ней можно пойти куда угодно. Можно даже совершить кругосветное плавание. С такими-то деньгами, как у тебя в сумке…

Я обнял ее за плечи и стал показывать ей карту. Увлекшись, я тараторил без умолку. Ужасно хотелось, чтобы она поняла.

— Барбадос, Антигуа, Гваделупа, Мартиника. Маленькие острова… Рыбачьи деревушки… Только ты и я, больше никого. Даже миллионеры могут только мечтать о такой жизни. Представляешь, горы и джунгли подступают стеной к самой кромке воды, а вода такая голубая, что ты глазам своим не веришь, пляжи, каких ты в жизни не видела, пассаты, ночи, пьянящие, как вино… Мы вдвоем, только ты и я. Они нас в жизни не найдут — ни полиция, ни кто другой. Они забудут про нас. Мы изменим название яхты. В качестве порта приписки укажем… — Я ткнул пальцем в карту. — Сан-Хуан. А когда нам надоест Карибское море, мы пересечем Атлантику южным маршрутом, пройдем через Средиземное море и Суэцкий канал в Индийский океан, потом отправимся в Ост-Индию и на острова юга Тихого океана. Ява. Борнео. Таити…

Я замолчал. Она смотрела на меня как на дитя неразумное.

— Что такое, радость моя? — спросил я. — Разве ты не хочешь этого?

— Господи, Билл, хочу ли я? — ответила она. — Да я бы все на свете отдала, чтобы так оно и было. Но сможем ли мы это сделать?

— Сможем ли? — переспросил я, беря ее лицо в окружение своих ладоней. — Прекрасная моя шведка, конечно, сможем! Мы забудем обо всем на свете, ты научишься управлять яхтой, прокладывать курс, плавать, рыбачить на рифах, ловить омаров. Ты будешь загорать под солнцем всех тропиков, какие только есть на свете, а под луной я буду любить тебя: у побережья Тринидада, в Малаккском проливе, на Соломоновых островах, в тропических лагунах…

— Билл… — сказала она и замолчала, не в силах произнести ни слова.

* * *

В полдень поднялся небольшой бриз. Мы поставили парус, и я проложил курс на юго-восток, к Юкатанскому проливу. Мы едва делали два узла, но все же продвигались вперед. К заходу солнца мы снова попали в полный штиль, я спустил ялик на воду, подплыл к корме яхты и замазал белой краской ее название и порт приписки. Когда краска высохнет, добавлю еще слой-другой, потом можно будет писать новое название.

Пока я работал, Шэннон вышла на палубу в резиновой шапочке и купальнике, состоявшем из коротеньких плавок и лифчика, прыгнула в воду, подплыла к ялику и стала наблюдать за мной, держась за него рукой. Когда я закончил, она помогла мне поставить ялик на место, на крышу каюты. Потом мы сидели на кокпите, курили и смотрели, как гаснут последние отблески заката.

— Надо придумать новое название для яхты, — сказала она.

— Тут и думать нечего, — сказал я. — Она будет называться «Фрейя».

— Кто она такая, эта Фрейя?

Я усмехнулся:

— Тоже шведка. Богиня. Скандинавская богиня любви.

Ее взгляд стал как-то по-особенному нежен.

— Билл, ты такой милый! Так хочется, чтобы ты всегда был таким! Но я ведь просто крупная блондинка, ничего больше.

— Фрейя тоже была крупная блондинка. И Юнона. А Миланский собор — вообще просто груда камней, — ответил я.

Она заставила меня замолчать самым приятным способом, какой только можно себе представить.

Закат догорел и погас на западе, полумесяц прошел небесный меридиан. Мачта яхты лениво покачивалась, описывая дугу на фоне звездного неба. Мы лежали на кокпите на матраце, снятом с одной из коек, смотрели на небо, занимались любовью, засыпали и снова просыпались.

Я проснулся поздно ночью. Луны уже не было видно, и палуба была мокра от росы. Шэннон лежала рядом со мной в темноте абсолютно неподвижно. Я почему-то вдруг почувствовал, что она не спит. Дотронулся до нее, а она вся дрожит, мышцы напряжены, вся как натянутая струна.

— Шэннон, родная, что случилось? — спросил я. С минуту она не отвечала, потом говорит:

— Все в порядке, Билл. Просто у меня бывает бессонница.

Может быть, она опять думала о Маколи? Я не стал спрашивать, просто не мог. Через некоторое время я почувствовал, что ее напряжение спало, она расслабилась и успокоилась. Звезды начинали бледнеть.

— Пойдем купаться, — предложила она. — Кто последний, тот не моряк.

Я сел на матраце. Она уже надевала резиновую шапочку. Мы поднялись на скамейку и рука об руку прыгнули за борт. Когда мы вынырнули, я обнял ее. Она засмеялась. Возле нас темным силуэтом покачивалась на волнах «Балерина», небо на востоке уже окрасилось в розовый цвет. Все было прекрасно до боли. Хотелось остановить это мгновение и навсегда поместить его в альбом.

Я приник губами к ее губам, перестал работать ногами, и мы ушли под воду в объятиях друг друга, и снова вернулось волшебное ощущение полета сквозь бесконечное пространство.

Мы вынырнули на поверхность.

— Я люблю тебя, люблю, люблю! — сказал я.

— Давай никогда не возвращаться на берег, — сказала она. — Давай останемся здесь навсегда.

Я опять лишился способности внятно выражать свои мысли: перегрузки снова взяли свое. Поэтому я сказал:

— Ты будешь скучать без телевизора.

Мы сделали круг вокруг яхты.

— Пора вылезать, — шепнула она. — Светает.

Я улыбнулся.

— Других богинь это не обеспокоило бы. Где твой профсоюзный билет?

Она рассмеялась.

— Фрейе, наверно, никогда не приходилось зарабатывать себе на жизнь, показываясь в полуголом виде клиентам в ночном клубе. А то она тоже стала бы смущаться.

Я выбрался на палубу, помог выбраться ей. Она быстро скользнула мимо меня к входу в каюту, высокая, светлая. Казалось, ее тело светится в предрассветной темноте. Спустившись в каюту, она зажгла свет, и тут же послышался звук задвигаемой занавески. Я тоже спустился вниз, надел рабочие штаны и поставил на огонь кофейник. Потом сел и закурил. Было слышно, как она что-то делает за занавеской.

Со вчерашнего дня, казалось, прошла тысяча лет. Невозможно представить, что еще вчера на рассвете эти двое были здесь, в этой каюте, со своими пистолетами и холодной решимостью убить, что мы были так близки к гибели.

Я попробовал разобраться в том, что чувствовал поповоду их смерти, ведь убил их я. Но обнаружил, что это не вызывает у меня совершенно никаких чувств. Они жили среди насилия. Так же и умерли. Для них это вроде как несчастный случай на производстве.

Я подумал о том, что меня разыскивает полиция. И Шэннон тоже. Но если удача нам не изменит, они никогда не узнают, что мы ушли в море. Никто не узнает, кроме банды Баркли. Те знают, что мы ушли на яхте, о которой потом никто ничего не слыхал. Они станут нас разыскивать, думая, что мы прикончили их дружков и скрылись с этими дурацкими алмазами. Только вот сумеют ли они нас найти? Нет, никто нас никогда не найдет.

Шэннон вышла из-за занавески в легком белом платье с короткими рукавами. Она улыбалась.

— Это последнее, что осталось из моего дорожного гардероба. Если я что-нибудь не постираю, скоро мне придется все время щеголять в купальнике.

— Вот попадем под ливень, наберем пресной воды, — сказал я.

Воды у нас было достаточно, но не дело в открытом море тратить пресную воду из запаса на умывание и стирку. Мы взяли по чашке кофе и устроились на кокпите. Уже рассвело. Море до самого горизонта было совершенно пустое и синее.

— Думаешь, этот самолет можно найти? — спросила она.

— Нет, — ответил я. — Думаю, найти его нет никакой возможности. Вероятно, Маколи принял за буруны обычную приливную зыбь. Даже если он не ошибся и самолет затонул возле бурунов с наветренной стороны рифа или отмели, то через несколько недель от самолета остались бы одни обломки, и те занесло бы песком.

— Во всяком случае, ты не собираешься его искать?

— Разумеется, Лично я никаких алмазов не терял. А ты?

Она покачала головой.

— Я уже нашел, что искал, — сказал я.

— Спасибо, Билл.

Она смотрела на море, в ту сторону, куда бежали волны. Помню, я еще подумал: «Сколько бы ни смотрел на нее, все равно не нагляжусь». В ней было множество граней, были и противоречивые черты. Вообще характер у нее был ровный и спокойный, но, если ее довести, у нее случались неожиданные вспышки гнева, в чем я уже дважды имел возможность убедиться. Удивительным было и сочетание некоторой сексуальности ее лица с прямотой ее взгляда.

Она обернулась и заметила, что я смотрю на нее. Я улыбнулся ей.

— Ты не сердишься, что я зову тебя шведкой!

Она тоже улыбнулась.

— Конечно, нет. Но мать у меня была финка из России, а вовсе не шведка.

— Ну и что с того? Все вы, скуластенькие, на самом деле шведки. А ты так просто собирательный образ статной скандинавской красавицы. Если они когда-нибудь объединятся в единое скандинавское государство, думаю, на деньгах им стоит изображать именно тебя.

Это вовсе не значит, что я не люблю то, что в тебе есть ирландского, — продолжал я. — Но ирландские красотки все как на подбор темненькие. Как ни посмотрю на тебя, думаю: «Вот сейчас заявится Тор[4] треснет меня молотком по башке и скажет: „Ты куда это, поганец эдакий, собрался с моей девчонкой?“»

Она рассмеялась.

— С тобой не соскучишься. И телевизор не нужен.

Мы спустились в каюту, поджарили яичницу с ветчиной, установили между кушетками стол, взяли по бумажной салфетке и чинно позавтракали.

Где-то в середине утра поднялся легкий юго-восточный бриз. Мы поставили парус и целый день шли галсами, ловя ветер. К вечеру опять наступил штиль. Я еще раз прошелся белой краской по надписи с названием судна. То же было и на другой день, и на третий. Мы едва двигались вперед, ловя парусом слабенький ветерок, а когда он совсем стихал, нас тут же сносило течением назад, на запад, примерно на столько же миль, сколько нам удалось пройти. Мы даже шутили на эту тему. Нам, мол, никогда не добраться до Юкатанского пролива. Но это нас нисколько не волновало.

Мы купались. Она загорала, сначала в своем раздельном купальнике, потом в одних плавках, без лифчика. Мы поймали на леску морского окуня, каковым и поужинали. Я написал на корме яхты новое название: «Фрейя. Сан-Хуан, Пуэрто-Рико».

Я начал учить ее управлять яхтой, попытался преподать ей основы навигации. Она говорила, что навигацию ей не освоить — у нее всегда было плохо с математикой, но я заверил ее, что, для того чтобы пользоваться таблицами, особых познаний в математике не требуется, главное научиться снимать показания приборов. Мы тренировались каждый день, замеряя положение солнца в полдень и положение звезд на рассвете и закате. Мы все еще были в районе Северных шельфов, всего милях в двадцати от того места, где утонули Баркли с Барфилдом. Когда мы не шли вперед, нас сносило назад течением. Ей все это ужасно нравилось, что и было тем последним штрихом, который делал гармонию нашего бытия полной. Поначалу я думал, что она просто терпит все это из-за того, что мне нравится море, яхты и все такое, и потому, что для нас это единственная возможность скрыться от своих преследователей, но она искренне увлеклась всем, что связано с морем. Наверное, в ней заговорила кровь ее предков, викингов.

Как-то раз, когда я снимал в полдень показания приборов, а она смотрела, как я это делаю, она вдруг сказала:

— Мы всегда будем помнить это время, до конца своих дней. Правда?

Я взглянул на нее.

— Конечно. Но не забывай, что это только начало.

— Да, конечно, — согласилась она.

На следующий день, после обеда, нас накрыл тропический ливень. Она загорала на носу в плавках от купального костюма, а я читал ей вслух «Сердце тьмы» (книжка в бумажной обложке завалялась у меня в багаже). Вдруг мы увидели, что небо на востоке темнеет. Мы бегом спустились в каюту. Я положил книгу и снял свои рабочие брюки и ботинки. На палубу обрушились потоки воды. Ветра, впрочем, особого не было. Как только с палубы смыло соль, я закрыл сливы и открыл крышку бака для пресной воды. Когда бак наполнился и я снова завинтил крышку, Шэннон вышла на палубу с флаконом шампуня в руке. Она улыбалась мне сквозь сплошную завесу дождя.

— Давай помогу, — сказал я.

Мы с серьезным видом уселись на палубе, так сказать, валетом, и принялись вытаскивать заколки из ее прически (ее волосы были собраны в пучок). Дождь лил сплошным потоком. Я выдавил немного шампуня себе на руки, и мы принялись намыливать ей голову, стараясь взбить пену, что из-за сильнейшего дождя удавалось с трудом. Ее уже порядком загоревшее тело было обнажено до пояса, так что она была похожа на индуса в белом тюрбане. Наши глаза встретились, и она засмеялась. Мыло потекло у нее по лицу. Я поцеловал ее, и во рту у меня остался вкус мыла. Мы хохотали до упаду, держась друг за друга, все время, пока дождь не промыл ее волосы. Потом мы сами не могли взять в толк, что нас так рассмешило.

Когда взошло солнце, мы уселись на кокпите, прихватив с собой полотенца, и принялись сушить ее волосы. На фоне гладкой загорелой кожи ее лица и плеч они блестели как свеженачищенное серебро. Даже если я проживу до девяноста лет и никогда больше не увижу ничего прекрасного, я все равно не буду внакладе.

Вечером, когда мы готовили ужин, она снова переоделась в белое платье, а когда вышла из носовой части каюты, в руке у нее был флакончик духов. Она коснулась мочки уха стеклянной пробкой и чуть застенчиво улыбнулась мне.

— Я знаю, это смешно, — говорит, — но духи оказались в моих вещах…

— Ничего смешного тут нет, — сказал я строго. — На этом судне в обязанности старпома входит нанесение на мочку уха небольшого количества определенного вещества каждый вечер, перед ужином. За нарушение этого правила старпом будет оштрафован в размере дневного заработка. Занесите это распоряжение в книгу ночных распоряжений.

— В книгу ночных распоряжений? — переспросила она, и я впервые увидел в ее глазах лукавые смешинки. — Как у моряков все просто делается! Я раньше не верила.

Мы были безумно счастливы, и нам было все равно, когда мы доберемся до Юкатанского пролива. Но еще два раза мне случалось проснуться ночью и почувствовать, что, лежа рядом со мной, она мучается чем-то недоступным моему пониманию. Лежит совершенно неподвижно, смотрит в небо, а сама напряжена до предела, как человек, застывший от ужаса.

Мне так и не удалось разобраться, в чем было дело. Она не допускала меня до этого уголка своей души.

Глава 16

Она любила купаться и не особенно боялась акул. Я стал учить ее плавать по-настоящему, и она делала невероятные успехи. Это давалось ей легко и естественно, хотя она ни в коем случае не была женщиной спортивного типа. Большинство хороших пловчих совсем не спортсменки. Для того чтобы хорошо плавать, не обязательно наращивать мощные бицепсы.

Мы плавали часами, даже когда ветер был достаточный, чтобы идти под парусом. Мы так наслаждались райским уединением, что не могли сосредоточиться на такой мелочи, как продвижение вперед. Не кидаться же, в самом деле, к парусу всякий раз, когда подует ветерок. Мир, ограниченный тропиками Козерога и Рака, был для нас изысканным блюдом, которым можно наслаждаться всю жизнь. Мы купались, лежали по ночам, прижавшись друг к другу и глядя на звезды, ловили рыбу, читали, ныряли с аквалангами.

Ныряние сразу увлекло ее. Страха она никакого не испытывала, с самого начала. Вначале мы были в районе Северных шельфов, и на третий день она уже спускалась вместе со мной на дно отмели, где глубина составляла всего десять морских саженей. Ей нравилось наблюдать за стайками рыб. В их разновидностях она не разбиралась, поэтому принимала большинство встреченных рыб за морских окуней.

— Они такие смешные, — говорила она смеясь. — Они вовсе не пугаются меня, а делают обиженный вид, будто я поступила очень скверно, потревожив их.

— Выражение физиономии у рыб Очень обманчиво, — сказал я. — Может быть, они восхищались твоей фигурой. У тебя такие красивые ноги.

— А я и не знала, — сказала она с гримаской. — В последнее время ты совсем не говоришь о моих ногах. Наверное, уже целый час.

— Ты ведь знаешь, зачем я отпускаю все эти шуточки?

Она перестала смеяться, и глаза ее наполнились нежностью.

— Да, я понимаю, что это необходимо, Билл. Если не разряжать напряжение шутками, от такого обилия ощущений можно вообще потерять дар речи.

— Вот если бы мы были римлянами, мы смогли бы четко выразить в словах самые сильные эмоции, — сказал я. Задумался над этим на минуту, потом добавил: — Нет, к черту это. Тогда мне пришлось бы снова менять название яхты на имя какой-нибудь черноволосой богини. Лучше уж оставайся такой, какая есть.

Поднялся хороший, крепкий бриз. Мы поставили парус, и шестнадцать часов шли по направлению к проливу. Потом опять был штиль, и двое суток нас сносило течением к северо-западу. На восьмой день после гибели Баркли и Барфилда мы оказались на северной оконечности шельфов, там, где кончается банка Кампече и начинается глубоководье.

В полдень мы сняли показания приборов и произвели расчеты. Мы находились на 23°50′ северной широты и 88°45′ западной долготы. Посмотрев на карту, я обнаружил, что глубина в этом месте была сто морских саженей.

Было жарко, воздух абсолютно тих, волны на бескрайних просторах залива не было, только легкая зыбь. Справа по борту в воде плавала какая-то деревяшка. На ней сидела чайка и смотрела на нас. Из воды вырвалась стайка летучих рыб. Они понеслись над морем, отлетая рикошетом от зыби, как прыгающие по воде камешки.

Накануне Шэннон была как-то тише, чем обычно, и, проснувшись ночью, я обнаружил, что она снова лежит без сна.

— Что такое, ангел мой? — спросил я. — Тебя что-то беспокоит?

— Ничего. Просто я думала о нас с тобой, Билл. Неважное я принесла тебе приданое. — Голос ее звучал вроде нормально.

— О чем ты! — удивился я.

— Так, ни о чем, — ответила она. — Спи, родной.

Я положил голову ей на грудь. Было уже почти полнолуние, чуть ущербная луна низко висела на небосклоне. Яхта мягко покачивалась. Повинуясь какому-то внезапному порыву, Шэннон вдруг страстно обвила мою голову руками, прижала к себе.

— Билл, милый, Билл…

И вот теперь она убрала на место секстант, и мы вышли на палубу. Слева по борту резвилась стая дельфинов. Шэннон сразу заинтересовалась ими.

— Давай поплаваем с аквалангами, — предложила она. — Может быть, нам удастся посмотреть на дельфинов снизу.

Я спустил за борт линь, чтобы привязать к нему снаряжение, когда мы соберемся возвращаться. Она надела один из аквалангов. Резиновая шапочка у нее порвалась накануне, пришлось ее выбросить. Поэтому распущенные волосы свободно спускались ей на плечи. Вообще из одежды на ней были только плавки от купальника. Она уже здорово загорела, и языческое начало было заметно в ней в этот момент больше, чем всегда. Перед тем как нам надеть маски, она вдруг страстно поцеловала меня в губы. Руки ее обвились вокруг моей шеи.

Я обнял ее.

— Немногое может отбить у меня всякий интерес к дельфинам, — говорю, — но…

Она выскользнула из моих объятий, надела маску и прыгнула в воду. Я последовал за ней.

К тому времени как мы добрались до места, дельфинов, конечно, уже и след простыл. Мы вернулись назад, к яхте, и стали плавать у самой поверхности, осматривая ее корпус на предмет появления на нем морской растительности. Была приятная прохлада, я любовался тем, как струятся в воде ее серебряные волосы. Через несколько минут я заметил внизу небольшую курносую акулу, и опустился поглубже, чтобы было удобней за ней наблюдать. Акула тут же ушла на большую глубину. Посмотрев через плечо, я увидел, что Шэннон осталась под днищем яхты.

Я еще раз пытался добраться до акулы, но та соблюдала дистанцию. Она была маленькая и совершенно безобидная. Я спустился еще ниже. Акула кружила подо мной, отчетливо видная в прозрачной воде, которая, впрочем, становилась все темнее по мере удаления от поверхности.

Мимо меня проплыла стайка каких-то неизвестных мне рыбешек, и я стал лениво наблюдать за ними, неподвижно зависнув в воде и наслаждаясь покоем. Наверное, прошло несколько минут, прежде чем я посмотрел вверх, на дно яхты, которая была чуть позади меня, чтобы удостовериться, что Шэннон там. Яхта была на месте, но Шэннон нигде не было.

Я посмотрел прямо вверх, на похожую на матовое стекло поверхность воды. Шэннон не было. Мне стало не по себе. Но, может быть, она зачем-то поднялась на борт? Я уже начал было снова оглядываться назад, как вдруг заметил краем глаза какой-то серебряный блик. Посмотрел туда и застыл от ужаса: она была внизу, по крайней мере, на сто футов глубже меня, и шла прямо вниз.

Я перевернулся ногами вверх и рванулся за ней с такой скоростью, что мою голову сжало давлением воды, как тисками. Я бился с водой, как будто это был живой противник. Расстояние до нее сокращалось, но еще быстрее мы оба приближались к глубине, из которой нет возврата. Особенно ужасным было то, что я не мог окликнуть ее. Она плыла прямо вниз, работая ногами. Волосы струились за ней. Началось сжатие. Я почувствовал как бы опьянение, вода вокруг меня словно потемнела.

Она уже была на глубине более трехсот футов. Теперь она не плыла, а падала в бесконечное густо-синее пространство, раскинувшееся подо мной. Мне было до нее не добраться: она уходила в область сверхвысокого давления быстрее, чем я ее нагонял. Может быть, это игра моего воображения или игра света, только мне показалось, что, прежде чем исчезнуть в глубине, она подняла руку и поманила меня за собой. Я закрыл глаза, чтобы не видеть этого ужаса. Но эта картина, казалось, запечатлелась изнутри у меня на веках. До сих пор, как ни закрою глаза, все вижу ее.

* * *

Не помню, как я добрался до поверхности. Наверное, меня вытолкнуло наверх давление, сработали и давно выработанные рефлексы. Через некоторое время я обнаружил, что стою на коленях на кокпите, уткнувшись лицом в руки, и молюсь. Уже много лет я не придерживался какой-либо определенной религии, а в бессмертие души вообще никогда не верил, но в этот момент я просил кого-то, чтобы он сжалился над ней.

— …Будь добр к ней. Позаботься о ней. Пожалуйста, прошу тебя, будь к ней добр…

Солнце грело мне спину, с меня текла вода. Потом я перестал молиться и впервые осознал, что молился вслух, потому что, когда смолк мой голос, я услышал тишину. Тишина облаком окутала яхту. Пустота была такая, что ее почти можно было ощутить физически. Я спустился было в каюту, но пустота выгнала меня обратно на палубу.

Я сел на одну из скамеек на кокпите и закрыл лицо руками. Шок еще не прошел, и я не вполне сознавал, что делаю. Меньше часа назад она была здесь, на кокпите, живая, теплая, прекрасная, умная, я мог посмотреть на нее, прикоснуться к ней и ощутить всю полноту счастья.

«Она и сейчас здесь, — подумал я, — только нас разделяет тонкий, почти прозрачный лист времени толщиной в один час. Разве эта преграда так уж непреодолима? Что такое время? Комок грязи, вращающийся вокруг своей оси. Что говорить о времени? Ее часы там, в каюте, показывают время девяностого меридиана, время центрального стандарта. Хронометр, лежащий всего в трех футах от них, показывает время по Гринвичу. Шесть часов разницы. Мы на 88-м меридиане, так что местное время отличается и от того, и от другого. Время! Мне хотелось кричать. Повсюду были его разрозненные, не составляющие единого целого ломти. И мне никогда до нее не добраться, потому что она оказалась за тонким, но непробиваемым слоем времени».

Я понял, что рассуждения у меня получаются какие-то странные, и постарался взять себя в руки.

Что произошло? Как это могло случиться? Я же не раз говорил ей, что на большую глубину погружаться опасно, там слишком велико давление воды, а с давлением шутки плохи. Она же была наверху, под яхтой. Может быть, в этом все дело? Наверное, она оказалась слишком близко к поверхности, где-то под кормой, и, когда яхта качнулась на волнах, ее ударило по голове рулем или винтом мотора. Нет, сказал я себе, она не просто погружалась в глубину — разве что в самом конце. Она плыла вниз. Могу в этом поклясться, я же видел, что она работала ногами. Как я ее учил.

Но, может быть, ее оглушило ударом и она не понимала, куда плывет? Или ненадолго потеряла сознание, опустилась на глубину, на какой прежде никогда не была, и потеряла ориентацию, почувствовав опьянение от вдыхаемого под слишком большим давлением воздуха, так называемый восторг глубин? Когда я ее увидел, она была на глубине по меньшей мере двухсот футов. Раньше она никогда не опускалась глубже шестидесяти.

Я оторвался от этих мыслей, поднял голову и невидящим взглядом уставился на воду. Нет, не может этого быть. Это просто немыслимо. Зачем ей это делать? Она ведь была счастлива. Так же счастлива, как я. Счастье сквозило в каждой ее улыбке, в каждом произносимом слове, в каждом прикосновении ко мне.

Тут я начал припоминать кое-что. Вспомнил о том, что, просыпаясь ночью, не раз замечал, что она лежит без сна, глядя в темноту, и каждая мышца ее тела напряжена, как натянутая струна. Я же чувствовал, что в каком-то уголке ее сознания таится мука, к которой она меня и близко не подпускает. А как она меня вдруг поцеловала, так неожиданно пылко, перед тем как мы нырнули в воду!

Может быть, дело в Маколи? Нет, нет. Она ведь не любила его. К тому же он ее предал. Он лгал ей, хотел бросить ее на произвол судьбы. Нет, она ничего не была ему должна. Она уплатила все долги. Даже когда узнала, что он натворил, она все равно осталась, чтобы помочь ему, осталась, рискуя жизнью.

«Неважное я принесла тебе приданое».

Я выпрямился на скамейке, мне стало нехорошо. Так вот в чем дело… Это я погубил ее. Теперь, когда все безвозвратно потеряно, я сумел наконец распознать все признаки надвигавшейся катастрофы.

«У меня в этом больше опыта, чем у тебя, — сказала она как-то. — Я знаю, что нам не спастись».

Она еще тогда, с Маколи, смертельно устала скрываться от погони, а я не сумел убедить ее в том, что мы можем спастись. Я вспомнил, с каким выражением она смотрела на меня, когда я показывал ей по карте, куда мы отправимся, рассказывал о своих планах на будущее. Как на дитя неразумное. Она не верила в это. Ей хотелось верить, она старалась поверить, делала вид, что поверила, но в глубине души все равно не верила. Слишком уж многие на нас охотились. Они с Маколи не смогли уйти даже от банды Баркли, а теперь нас разыскивала еще и полиция.

Она считала, что мы обречены, и винила в этом себя. Она старалась скрыть от меня эти свои мысли, чтобы мы могли пожить счастливо хотя бы то время, что нам отпущено, но в конце концов не выдержала. А я был настолько слеп и глуп, что не понимал, как она мучается. Господи, если бы только я смог убедить ее, заставить поверить в то, что мы можем спастись! Теперь я знаю, в чем дело, теперь все будет по-другому. Господи, дай мне еще один шанс. Пожалуйста! Ради всего святого! Перед ней был весь мир, а я дал ей убить себя. Сознавать это было невыносимо больно. Я почувствовал, что больше не могу сидеть там. Стал смотреть вниз, на воду, поглотившую ее. Яхта качнулась на волнах. Усилием воли я заставил себя оторваться от перил.

«Нет!» — крикнул я. Она этого не делала. Просто несчастный случай. Человек не может выглядеть таким счастливым, как она, если его мучают подобные мысли. Она была счастлива. Это всего лишь несчастный случай.

«Это был несчастный случай! — дико заорал я. — Несчастный случай!»

Но ведь она плыла вниз.

Яхту качнуло. Тишина была громче любого крика. Я спустился в каюту. Шэннон была повсюду. Я тонул в ней. Все было пронизано ее присутствием. Вот тут она стояла, эти вещи хранят тепло ее рук. Вот она выходит из-за занавески в белом платье, дотрагивается до мочки уха стеклянной пробкой от флакончика с духами. «Я знаю, это смешно», — говорит. В каюте еще ощущается едва уловимый аромат ее духов. Он повсюду. Подушка и матрац лежали на койке, куда мы их всегда убирали на день. Аромат духов исходил от подушки, на которой еще совсем недавно покоилась ее голова. Был там и длинный блестящий пепельно-светлый волос. Я встал на колени возле койки и прижался лицом к подушке, обнимая ее руками.

— Шведка моя, — говорил я. — Шведка моя…

Я знал, что делать это опасно, можно сойти с ума. Я приказал себе остановиться.

Яхта качнулась на волнах. Тишина достигла высокой, звенящей ноты.

Зашло солнце. Наступила ночь. Я не мог заснуть. Когда я закрывал глаза, каждый раз у меня перед глазами вставала одна и та же картина: в беспредельной синеве исчезает, маня меня за собой, серебристый блик.

«Надо взять себя в руки, — подумал я. — Так нельзя. Нельзя».

Яхта покачивалась на волнах. Ветра не было.

На рассвете я снял показания приборов по звездам и произвел расчеты. Просто надо было чем-то занять себя. Меня снесло течением на восемнадцать миль к северо-западу. Я завел мотор и пошел назад, сам не знаю зачем. Наверное, просто потому, что точка 23°50′ северной широты, 88°45′ западной долготы реально существовала. Все остальное утратило смысл. В полдень я снял показания приборов по солнцу и определил свое местонахождение. Я ошибся на четыре мили — забрал слишком далеко на юг.

«Ну и что? — сказал я, стараясь рассуждать логически. — Ничего страшного. Я и так знал, что это не то место».

И замолчал. Оказывается, я произнес эти слова вслух, Я поглядел на бескрайние просторы однообразно волнующейся воды, просторы, где не остается никаких следов. «Я и так знал, что это не то место». Я спустился в каюту и посмотрел на себя в зеркало.

Наступила ночь. Потом снова день. И снова ночь. Днем светило солнце, а ночью я видел ее, как она серебряным бликом исчезает в синеве.

Однажды я уснул. Она летела сквозь голубоватое облако оброненной капелькой ртути, но я полетел вслед за ней, догнал ее, взял за руку и, повернув лицом к себе, приник губами к ее губам. Тесно прижавшись друг к другу, мы продолжали лететь сквозь облако, но из синего оно стало розовым.

«Ты не дала мне объяснить, — сказал я. — Ты должна меня выслушать. Я не могу без тебя жить, шведка моя. В тот раз я не смог тебе всего объяснить. Дай мне попробовать еще раз…»

«Пойдем со мной, — сказала она. Туда, где восторг…»

Я проснулся и услышал крик. Закрыл рот, и крик смолк. Меня сносило течением на северо-запад. Я возвращался обратно. Дрейф — возвращение назад. Дрейф — возвращение назад. Горючее у меня все вышло, так что возвращаться я теперь мог только когда был ветер. Я снимал показания приборов в полдень и когда наступали сумерки. Солнце, звезды… Ни разу мне не удалось точно попасть на то место — 23°50′ северной широты, 88°45′ западной долготы. Я вечно ошибался, то на милю в одну сторону, то на три мили в другую.

Я выскочил на палубу и оглядел бескрайнюю сверкающую на солнце водную гладь. И вдруг все понял. Маколи был прав от начала и до конца. А я, идиот, принимал его за сумасшедшего! Он был нормальней всех нас. А я, у которого за душой ничего не было, кроме дешевых трюков типа сферической тригонометрии, азимутов, ориентации по солнцу, часовых углов и определения местоположения относительно фиксированных точек, я имел наглость утверждать, что раз человек считает, что может вернуться и найти то, что потерял в океане, значит, он чокнутый. Конечно, он мог это сделать. Все ужасно просто. Для этого не требуется даже знания арифметики на уровне третьего класса средней школы. Ты просто чувствуешь, что добрался до нужного места. И больше ничего.

Я посмотрел на воду за правым бортом. Там на плавающей в воде деревяшке сидела чайка.

Вот оно, то самое место.

Я вспомнил. Перед тем как мы ушли под воду, я видел чайку на деревяшке.

— Хорошая птичка, — тихо сказал я, стараясь не делать резких движений, — умная птичка, не улетай, пожалуйста. Сейчас я тебе хлеба покрошу. Не улетай.

Когда я вернулся на палубу, чайка все еще была там.

— Хорошая птичка, — сказал я и бросил ей крошек. Она улетела. Я заплакал.

Потом бросил еще крошек. Чайка непременно вернется. Она же ориентир. Там тоже была чайка на плавающей дощечке. Я снова увидел Шэннон, — отблеск серебра, растворяющийся в синеве.

«Шведка моя, ангел мой, я просто не сумел тебе объяснить. Мы можем спастись».

Я начал чувствовать слабость. Я давно уже ничего не ел. Провел рукой по лицу, чувствуя, что меня всего трясет. И стал ждать, когда вернется чайка.

На плечи мне давило что-то тяжелое. Я посмотрел и увидел у себя на груди постромки. На мне был надет акваланг. Значит, вот для чего я ходил в каюту.

Я закричал.

Сорвал с себя акваланг и бросился вниз, в каюту. Упал на койку. Меня трясло, но в голове вдруг прояснилось. Я закрыл лицо руками.

Глава 17

Все прошло. Рассудок вернулся ко мне, но мне страшно думать о том, как близко к краю бездны я был неделю назад. Я вел себя, как последний неврастеник, и это чуть было не стоило мне жизни. Мне стало стыдно. Она тоже стыдилась бы меня.

Боль утраты не стала меньше, но теперь я смирился с ней и могу вести себя достойно. Вместо того чтобы без конца терзаться как ненормальный по поводу того, что могло бы быть, но чего не будет, стараюсь напоминать себе о том, что у нас все же были те восемь дней, тогда как миллионы людей живут и умирают, так и не испытав, хоть на час, того, что узнали мы.

Мне очень помогло то, что я написал о случившемся. Я хотел увидеть все целиком, и мне это удалось. Мне кажется, теперь я понимаю, что она не могла это сделать. Она была счастлива. До самого конца. А ее гибель — простая случайность. Я в этом уверен.

Я иду в Карибское море тем курсом, которым мы собирались идти с ней. В последнее время постоянно дует небольшой ветерок, так что уже два дня я все время продвигаюсь вперед. После того как я пришел в себя, долгое время стоял штиль и меня продолжало сносить на северо-запад, но я почти все это уже наверстал и продолжаю идти в Юкатанский пролив. В полдень я снял показания приборов и обнаружил, что нахожусь в восьми милях к северо-западу от места ее гибели. Сейчас час дня. Если ветер удержится, я буду проходить там в четыре часа пополудни.

Я не знаю, каков ритуал похорон на море, и на яхте нет Библии, так что я почти ничего не смогу сделать, но я собираюсь опустить что-нибудь в воду, что-нибудь из ее вещей, просто чтобы отметить могилу. Наверное, опущу ее белое платье, мое любимое, привязав к нему груз.

Я только что закрепил руль и вернулся в каюту. Сейчас полчетвертого, ветер хоть и небольшой, но держится. Думаю, я делаю не больше двух узлов, но, по крайней мере, продвигаюсь вперед и больше не страдаю давешней болезнью. Приятно сознавать, что ты в здравом рассудке и совершенно здоров. Правда, я все равно не понимаю, зачем понадобилось отнимать ее у меня, но, наверное, человеку не дано понимать такие вещи. Наверное, он должен просто примириться со всем, что ему уготовано.

Я хотел было взять белое платье, но, перебирая ее вещи, случайно наткнулся на флакончик духов. Они подходят для этого гораздо больше. Не знаю, почему я раньше об этом не подумал. Эти духи связаны с самим ее естеством. У них незнакомое французское название. Я не знаю никого, кто бы еще пользовался такими.

Духи стоят на столике для карт, за которым я пишу. Я вытащил стеклянную пробку и поднес ее на минуту к носу, а когда хотел поставить на место, капля духов упала на карту, что лежит рядом с моей тетрадью. Поразительно, от одной капли заблагоухала вся каюта. Наверное, духи очень дорогие.

Конечно, скорее всего, я буду на расстоянии больше мили от места ее гибели, когда стану спускать духи в воду. Но Шэннон поймет. В навигации такая точность просто недостижима. В конечном счете она основывается на замерах, осуществляемых одним человеком с помощью приборов, созданных другим человеком, а люди — не машины, они никогда не бывают абсолютно точны. Это-то и пугает меня в моих прежних рассуждениях; я, как и Маколи, считал, что, потеряв что-то в океане, можно вернуться и найти это. Он, конечно, был помешанный, да и я сам недалеко от него ушел.

У нее была привычка подойти ко мне сзади, когда я работаю за столиком для карт, и нежно провести кончиками пальцев по моей шее, снизу вверх. Это было ужасно приятно. У меня по всей спине просто мурашки шли. Потом я чувствовал ее запах, прекрасный, чистый запах, навеянный морем и солнцем, смешанный с едва уловимым ароматом духов, оборачивался и видел ее смеющиеся серые глаза, совсем рядом, ведь она была такая высокая, и серебристые волосы, струящиеся по атласным загорелым плечам. Мы смотрели друг другу в глаза, и нас вдруг охватило желание рискованно пошутить и необъяснимое веселье.

«Это нечестно, — шептала она нетвердым голосом. Ее лицо находилось почти на уровне моего. — Ты обманываешь меня».

Так оно всегда и начиналось — с того, что я ощущал нежное прикосновение твоих пальцев у себя на шее и сразу, не успев еще обернуться, чувствовал аромат твоего тела. Помнишь?

Кто я такой, чтобы утверждать, что Маколи, в конце концов, был не прав? Нет, это абсурд. Наука — одно дело, безумие — совсем другое. Маколи был безумен. Но все же…

Ты просто не поняла. Счастье мое, мы спасемся. Дай мне только возможность показать тебе, как это можно сделать. Позволь еще раз рассказать тебе. Мы будем путешествовать по всем этим замечательным местам. Они нас в жизни не найдут. Антигуа, Барбадос, Мартиника. После обеда там дуют пассаты, а ночи пьянят как вино. Мы будем смотреть на звезды…

Шведка моя, ты повсюду…

В прошлый раз это было не то место. Теперь я это понимаю, потому что чайка улетела. Но я найду его, и тогда все тебе расскажу.

Я закрываю глаза и снова вижу синеву и исчезающий в ней последний отблеск серебра. Он манит меня за собой. В бездну, туда, где восторг. Восторг…

НА ТРАВЕРЗЕ СКАЛЫ ФАУИ

Капитан танкера «Джозеф Хэллок» закрыл журнал. «Бедняга, — подумал он. — Вот бедняга! Значит, это случилось в четыре часа. А мы нашли яхту вскоре после пяти».

Он нахмурился. Кое-что в этой истории казалось ему непонятным. Было уже поздно, третий час ночи, и в погруженной в полумрак каюте стояла мертвая тишина.

«Странно, — подумал он, — что именно девушка поняла, что на яхте им не спастись. Ни на этой, ни на какой другой. Понять это должен был Мэннинг. Есть вещи, о которых знают только капитаны судов да яхтсмены, которым доводилось ходить в долгие плавания на своих яхтах. А Мэннинг пишет, что один раз совершил восьмимесячный круиз по Карибскому морю. Изменение названия яхты — чистейшей воды фарс. Для того чтобы судно не опознали, недостаточно замазать его название и написать новое. Надо еще оформить целую кучу документов. А так это все равно что вписать свое имя в чужой паспорт. Мэннинг не мог не знать и того, что без нескольких килограммов бумаг и массы бюрократической волокиты ни в один иностранный порт на яхте не войдешь, причем это касается и рыбачьих поселков. Повсюду имеются портовые власти, которые требуют консульское свидетельство из предыдущего порта захода, справки о здоровье, опять же из предыдущего порта захода, свидетельство о регистрации, таможенные списки, список команды и так далее, до бесконечности, а у пассажиров яхты, наверное, требуют паспорта и визы. У них не было ни единого шанса из тысячи. И первым догадаться об этом должен был Мэннинг, а не девушка.

Судя по записям в журнале, он вовсе не дурак и не склонен принимать желаемое за действительное. Напротив, он производит впечатление довольно умного человека. Может быть, он просто поддался отчаянию, зная, что в Штатах им не спастись, потому что за ними охотятся полиция и шайка гангстеров?»

Практического смысла этот вопрос не имел, ведь они оба погибли, но во всем этом было что-то такое, что продолжало беспокоить капитана. Где-то в подсознании у него вдруг забрезжила одна интересная мысль.

Он переоделся в пижаму, лег на койку и выключил светильник в изголовье. Но мысль эта все не давала ему покоя. Он приподнялся и сел на койке.

«Черт возьми, — сказал он. — Это было бы отличным выходом из положения. Интересно, там только Мэннинг или они оба?»

Ему ужасно хотелось верить, что им обоим удастся спастись.

* * *

Через два дня после того, как была взята на буксир «Фрейя», на закате танкер «Джозеф Хэллок» приближался к побережью Флориды южнее скал Фауи. Имея полную загрузку, двигался он медленно. Он шел ближе к берегу, чем проходит основная ось Гольфстрима, поскольку по рации было договорено, что возле Майами его встретит катер береговой охраны, чтобы, забрать «Фрейю». Во всяком случае, так капитан объяснил старпому Дэвидсону необходимость изменить курс. На самом деле он чувствовал себя капитаном из «Тайного нахлебника» Конрада, повести, которую Мэннинг наверняка знал и любил.

Он стоял на мостике вместе с Дэвидсоном, который хотел взять пелорусом маяк на скалах Фауи, когда тот покажется на траверзе, чтобы иметь все четыре точки для ориентации. Сам же капитан смотрел на «Фрейю», которая легко шла за танкером на буксире, пламенея в лучах догорающего заката. Он смотрел на нее каждый раз, когда они проходили поблизости от берега. Сейчас они подошли к берегу ближе всего. Потом будет только Майами, где яхту заберет береговая охрана.

«Если предположить, что имеющиеся в этой истории противоречия — фикция и что Мэннинг не мог поверить в то, что можно скрыться на яхте в тропиках, что мы имеем? — думал он. — Два факта: то, что Мэннинг писатель, и то, что он хочет спасти страстно любимую им женщину и спастись сам».

Она говорила, что им некуда податься. Верно, им не скрыться, пока их разыскивают шайка преступников и полиция. Но если их никто не будет искать, они смогут вернуться на родину, туда, где они будут привлекать гораздо меньше внимания, чем в любом другом месте. А искать их перестанут только тогда, когда все поверят, что они погибли.

Без сомнения, их будут считать погибшими. Факты, позволяющие обнаружить противоречия в повествовании Мэннинга, известны немногим. Зато прочие обстоятельства дела выглядят вполне убедительно. Небольшая яхта, всего тридцать шесть футов длиной, находилась в открытом море. Ее обыскали три человека. Все окрестности прочесаны танкером, но ни людей, ни другого судна не обнаружено. Яхта шла под парусом, а ее ялик так и остался на крыше каюты. Последний из бывших на борту покинул судно меньше чем за час до прихода людей с танкера, потому что кофе был еще теплый. При этом яхта находилась примерно за сто пятьдесят миль от ближайшей суши.

И, наконец, решающий довод — восемьдесят три тысячи долларов, оставленные в саквояже на кушетке, подумал капитан. В этом мире, где нет ничего важнее денег, никто не поверит, что два человека могли не колеблясь бросить такую сумму только затем, чтобы быть вместе до конца своих дней. Он почувствовал нежность к ним обоим.

Интересно, нашли ли они самолет? Вряд ли. Наверное, вся эта история, кроме концовки, чистая правда. В общем-то важно, чтобы так оно и было, иначе оставшиеся в живых гангстеры могут заподозрить, что дело нечисто. А если обстоятельства крушения самолета таковы, как описал Мэннинг, найти его просто невозможно.

«Но я же ничего не знаю наверняка, — подумал капитан. — Это всего лишь гипотеза. Да я и не хочу ничего знать, иначе мне придется об этом заявить». Они не совершили никакого преступления, если только не считать преступлением самозащиту. Он надеялся, что им удастся скрыться.

Старпом вышел из штурманской рубки.

— Скалы Фауи на траверзе, пеленг 703, капитан, — сказал он. — Расстояние семь миль. Близковато подошли, мы ведь на север идем.

— Смотрите в оба. Тут могут быть рыбачьи суда и идущие на юг танкеры, — ответил капитан. — Как только сдадим яхту, сразу отойдем подальше от берега.

Тут он увидел то, что давно надеялся увидеть. Возле «Фрейи», на поверхности воды. Может быть, это была просто какая-то деревяшка. А может быть, голова плывущего человека. Или головы двух человек. Он принялся всматриваться в этот предмет. Поднес было к глазам бинокль, но передумал.

«Нет, нельзя, — сказал он себе. — Если я буду знать наверняка, мне придется об этом заявить. А ничем не подтвержденные предположения сентиментального старика, кому они интересны?»

Интересно, что сказал бы на все на это Дэвидсон? Старпом отличный мужик и знает свое дело, он тщательно обыскал яхту. Но, будучи моряком и имея практический склад ума, он, понятное дело, не подумал заглянуть под нее. Им не составило особого труда сбросить акваланги и маски и забраться обратно на яхту прежде, чем натянулся буксирный канат.

Теперь они без труда смогут добраться до берега, ведь у них спасательный пояс. Наверное, они взяли с собой кое-какие деньги, чтобы купить одежду. А если и нет, во Флориде можно годами ходить в купальных костюмах, не привлекая ничьего внимания.

Танкер уходил все дальше. Они оставались позади. Может быть, стоит все же посмотреть в бинокль? Уж больно любопытно. На мгновение точка на поверхности воды распалась на две отдельные точки, потом они снова слились воедино. Одна из них была заметно светлее другой. Капитан вздохнул.

— Доброго пути, — тихо сказал он. Повернулся и ушел в штурманскую рубку. Бинокль так и остался висеть у него на шее.

Чарлз Вильямс Сооруди себе причёску

Глава первая

Нужный мне дом находился в пригороде, недалеко от побережья. Я остановился, еще раз взглянул на объявление и направился к нему. В доме было четыре квартиры, но только у двух на почтовых ящиках стояли фамилии жильцов, и обе не те.

Адрес был правильный, поэтому нужно было искать в двух других. Я наудачу нажал кнопку звонка. Никто не откликнулся.

С минуту я подождал, затем нажал на другую кнопку. Опять никакого результата. Я закурил сигарету, повернулся и посмотрел на улицу, лежащую в тишине вечернего зноя.

Мимо проехало несколько машин, а вдалеке на море медленно скользила рыбачья шлюпка. Она ползла словно муха по зеркалу.

Я выругался про себя. Ведь с самого начала все так удачно складывалось, и отступать не хотелось. Может, кто-нибудь из других жильцов знал, где он находится. Я сначала нажал на кнопку Соренсена и, не получив ответа, нажал на другую. Под ней стояла фамилия Джеймс.

В доме царила гробовая тишина.

Я пожал плечами и отошел от дома. Уже собираясь сесть в машину, я увидел позади огороженный дворик. Дорожка огибала здание и вела к высоким деревянным воротам. Сейчас они были закрыты. Может, там я найду кого-нибудь? Я пошел по траве к воротам и открыл их.

На темноволосой девушке был только купальник. Она лежала лицом вниз на длинном полотенце, возле нее стоял пузырек с маслом для загара, а перед ней на траве — открытая книжка. Девушка обернулась и посмотрела на меня сквозь солнечные очки.

— Вы кого-нибудь ищите? — спросила она.

— Некоего Винлока, — ответил я. — Он указал этот адрес. Вы случайно не знаете, где он?

— Я живу здесь совсем недавно. Но если не ошибаюсь, в другой квартире первого этажа живут Винлоки или Винчестеры, или что-то в этом роде. Вы звонили туда?

— Да. Но, похоже, там никого нет.

Она пожала плечами.

— Вероятно, поехали на лодке. Кажется, он любит ловить рыбу.

— Большое спасибо, — сказал я и хотел было повернуться, но она продолжала вопросительно смотреть на меня.

Может быть, мне показалось. Очки были такие темные, что глаз ее я не видел.

— Лучше всего оставьте записку, — посоветовала она. — Суньте ее под дверь. Кажется, третья слева.

— Спасибо. Но, вероятно, я слишком поздно пришел. А иначе он должен был быть дома. Это объявление было во вчерашней газете.

— Что за объявление?

— Он хотел купить подержанную машину.

— Ага.

Она лежала, вытянувшись, щекой на полотенце и пристально смотрела на меня. Верхняя часть купальника лежала под ней, но на спине не был застегнут. Девушка была высокого роста.

— Кто же это так покупает машину? — удивилась она.

— Многие, — ответил я. — Не нужно платить комиссионные.

— Ах вот как. А вы хотите продать?

— Да.

Я спрашивал себя, куда она клонит. Затянувшись сигаретой, я выбросил окурок через ворота на улицу.

Повернувшись, я увидел, что она старается застегнуть бюстгальтер.

— Отвернитесь, пожалуйста, — попросила она. — Только на одну секунду.

— О, конечно.

Я отвернулся и посмотрел за ворота, однако мысленно видел ее перед собой. Ей было лет тридцать; но, несмотря на это, ее вполне можно было назвать девушкой.

Вскоре она сказала: «Готово», и я повернулся к ней. Она сидела на полотенце, скрестив длинные ноги. Бюстгальтер был застегнут.

— Что у вас за машина? — спросила она.

— «Понтиак». Прошел четырнадцать тысяч миль.

Я снова спросил себя, что ей надо.

— А сколько выхотите за него?

— Две с половиной тысячи. А что? Вы знаете человека, которому нужна такая машина?

— Пожалуй, — медленно ответила она. — Собственно, я себя имею в виду.

— Тогда вам представляется очень удобный случай, — сказал я. Машина двухцветная, дверцы белые, прекрасная обивка, радио…

Она рассматривала меня странным напряженным взглядом.

— Она действительно стоит две с половиной тысячи? — спросила она.

— До последнего цента, — ответил я, включаясь в роль продавца.

«А вдруг мы заключим сделку?» — подумал я, но заметил, что она меня совсем не слушает.

Она сняла очки и задумчиво уставилась на меня. У нее были большие глаза, такие же черные, как и волосы, завязанные лентой на затылке. Она была похожа на испанку, только кожа, несмотря на загар, была слишком светлой.

— Ваше лицо мне кажется знакомым, — заявила она. Я все думаю, где же я вас видела.

Ах, вот в чем дело, что же, меня и впрямь, бывает, узнают.

— Ну, если у вас такая хорошая намять — ведь это было так давно.

Она покачала головой.

— Да нет, не так уж давно. Четыре или пять лет тому назад.

— Скорее, шесть.

— Точно. Я тогда ходила на футбол. Вы Скарборо, верно? Ли Скарборо. Наш лучший левый полусредний.

— Из вас мог бы выйти детектив, — заметил я.

Мне хотелось перевести разговор на машину. Футбольные воспоминания шестилетней давности неинтересны.

— Почему вы не стали профессионалом?

Она затянулась в последний раз и бросила окурок на клумбу, не спуская с меня взгляда.

— Я хотел, но ничего не вышло.

— Почему?

— Воспаление коленного сустава. — ответил я и снова закинул удочку: — А что насчет машины? Вы действительно хотите ее купить?

— Намереваюсь. Но почему вы ее продаете?

— Мне нужны деньги, — ответил я. — Машина стоит на улице, если вы хотите проехаться для пробы.

— Охотно, — согласилась она. — Но сперва я должна одеться.

— Конечно. Я подожду в машине.

— Зайдите лучше в дом, там прохладнее.

— О'кей! — ответил я.

Я не ошибся. Когда мы встали рядом, я убедился, что она высокого роста. Я взял книжку и пузырек с маслом для загара.

— Меня зовут Диана Джеймс, — сказала она.

Заметив, что я смотрю на ее руку, она улыбнулась.

— Вы просто покажете машину. Я не замужем.

— Думаю, вы были замужем.

— Да, была. Но ничего не получилось, как у вас с футболом.

Мы подошли к лестнице у тыльной стороны дома, поднялись и оказались на кухне. Она достала из шкафа бутылку виски. Я налил, протянул ей бокал, и мы прошли в гостиную, откуда открывался прекрасный вид на поле для гольфа. Она сделала глоток и поставила бокал на столик.

— Чувствуйте себя как дома, — сказала она. — Там на полке журналы. Я скоро вернусь.

Я сел и огляделся. Комната была безликая, как все меблированные комнаты, однако помещение не дешевое — сто или сто пятнадцать долларов в неделю, оценил я. Странно, что у нее нет машины и что она хочет купить подержанную.

На столе лежало портмоне. Диана, видимо, чертовски беспечна или убеждена, что все бывшие футболисты — честные люди. Я пожал плечами, взял свой бокал, и мой взгляд вновь обратился к столу.

Там лежало не только портмоне, а еще и ключи в футляре из крокодиловой кожи. И один из них был от автомашины фирмы «Дженерал моторс». Кто здесь кого водит за нос?

Потом я вспомнил, что она не говорила, что у нее нет машины. Возможно, она хотела иметь вторую или намеревалась другую продать. В конце концов, это ее дело.

Вернулась она в белом летнем платье с короткими рукавами и золотых сандалиях на босу ногу. Она выпила еще виски, затем взяла портмоне и футляр с ключами, и мы пошли к машине. Она села на водительское место.

Я немного помедлил и не дал ей ключи. Она сделала то, что я и ожидал: открыла футляр из крокодиловой кожи и хотела вставить свой собственный, потом вздрогнула и быстро взглянула на меня. Я промолчал, но задумался. Почему мне нельзя знать, что у нее есть машина.

Мы молча проехали по улице, а затем берегом. Песок был твердый, и она прибавила скорость.

— Машина идет хорошо, — заметила она.

— Вы хорошо водите, — сказал я, закурил две сигареты и дал ей одну.

— Чем вы занимаетесь, мистер Скарборо? — спросила она, следя за дорогой.

— Да так, — ответил я. — В последнее время земельными участками.

— Не хочу быть навязчивой, но мне кажется, что в данное время вы ничем не заняты. Так?

— Так. Вероятно, я отправлюсь с группой строителей в Саудовскую Аравию. Это одна из причин, отчего я продаю машину.

— Когда?

— Думаю, в следующем месяце. А что?

— Да просто так.

Минуту или две она помолчала, потом спросила:

— Вы женаты?

— Нет, — ответил я.

— Мечтаете заработать кучу денег?

— Кто же этого не хочет?

— Но вы уже думали о том, как это сделать?

— Конечно. Когда-нибудь я изобрету лампочку накаливания.

— Ну, откуда такая тоска, мистер Скарборо? Ведь в таком возрасте с мечтами еще не расстаются. Сколько вам — двадцать восемь?

— Двадцать девять. Послушайте, имея мечту и десять центов, можно купить только чашку кофе. В своей жизни я только одно действительно умел делать: пасовать мячи во время игры. Но для этого нужно иметь здоровые колени. Ну так как, по-вашему, стоит эта машина две с половиной тысячи?

— Пожалуй.

— Значит, мы договорились.

Диана повернулась и посмотрела на меня.

— Возможно.

Дальше мы ехали молча.

Когда остановились у ее дома, она заглушила мотор и хотела убрать ключ в футляр. Я молча остановил ее руку. Она посмотрела на меня, пожала плечами, и мы вышли.

Я осмотрелся.

— Какая машина ваша? Тот «олдсмобиль» или тот «кадиллак»?

— Ни тот, ни другой. Моя машина стоит в гараже. Вы наблюдательный человек.

— Что все это значит? — сердито спросил я. — Мне не хочется зря терять время.

— Я же вам сказала: возможно, мы договоримся. Не забыли?

Она поднялась по лестнице, я за ней. Она положила на стол портмоне и футляр с ключами, потом опустила жалюзи, так что в комнате сделался полумрак. После уличной жары прохлада в доме была приятной. Когда Диана повернулась, я стоял возле нее. Я привлек ее к себе, впился в губы. Она не закрыла глаза и смотрела на меня безо всякого выражения. Затем она освободилась и сказала:

— Мы, кажется, понимаем слово «договоримся» по-разному. У меня есть к вам деловой разговор. Почему бы вам не присесть? Сидя беседовать удобнее.

Я сел, а Диана сходила на кухню и вернулась с выпивкой. Она села в большое кресло по другую сторону столика и положила ногу на ногу. Потом сунула в рот сигарету и ждала, когда я поднесу ей огонь.

Я не реагировал.

Она пожала плечами, взяла со столика зажигалку и закурила.

— Теперь скажите мне, наконец, что все это значит? — потребовал я.

Диана задумчиво посмотрела на меня.

— Я пытаюсь составить о вас мнение.

— Зачем?

— Сейчас скажу. Но сначала — что я о вас думаю. Вы изрядный грубиян и циник, как всякий, кто в 18 лет был героем, а в 20 стал экс-героем. Вы занимались всевозможными делами, однако чем быстрее люди забывали, кем был мистер Скарборо, тем хуже шли ваши дела. Можете перебить меня, если что-нибудь не так.

— Дальше, — сказал я.

— Я все никак не могла вспомнить. Теперь вспомнила. В последний год учебы в колледже вы влипли в одно глупое дело. Вас чуть не исключили и не посадили в тюрьму.

— Я разбился на машине.

— Да, но машина была чужая, как и женщина, которая в ней сидела. Она попала не домой, а в больницу.

— Она вышла без единого шрама, — заметил я.

— Я так и думала, что это вам известно.

— Она была из тех, что бегают за футболистами. Что я должен был делать? Звать на помощь?

Диана рассмеялась.

— Не стоит защищаться, я не упрекаю вас. Мне хотелось только немного вас пощупать. Теперь мне все ясно. Хочу сделать вам предложение.

— Надеюсь, с большим успехом, чем я.

— Помните, я спросила вас, мечтаете ли вы заработать кучу денег? Думается, я знаю, где находится такая куча. Нужно только иметь смелость, чтобы достать ее.

— Минуту, — вмешался я. — Что вы подразумеваете под словом «достать»? Украсть?

Диана покачала головой.

— Нет. Деньги уже украдены. Может быть, даже дважды.

Я положил сигарету в пепельницу. Она внимательно смотрела на меня.

— О какой сумме идет речь?

— 120 тысяч долларов.

Глава вторая

В комнате стало очень тихо. Я присвистнул. Она все еще смотрела на меня.

— Что скажете?

— Еще не знаю. Хотелось бы услышать подробности.

— Хорошо, — сказала она. — Мне ничего другого не остается, как открыться кому-нибудь, потому что одной мне не справиться. И я полагаю, вы подходящий человек. Тут нужна смелость и отвага — и чистое прошлое, чтобы, когда дело будет сделано, полиция не нашла следов.

Я знал, кто ей нужен. Кто-то еще не уголовный преступник, но готовый пойти по кривой дорожке, если за это заплатят. Денег была куча, но мне — хотелось побольше знать об этом.

Она испытующе посмотрела на меня.

— Тому, кто найдет деньги, будет назначена награда.

— А чьи это деньги? — спросил я. — И где они?

— Тут можно только гадать, — ответила она. — Я не сказала, что знаю, где они. Я сказала, что, возможно, знаю.

— Но все-таки?

— Вы слышали о некоем Дж. Н. Батлере?

— Нет. Кто это?

— Минуту.

Она встала, ушла в спальню и вернулась с двумя газетными вырезками. Объявление на первой странице гласило: «Санпорт, 8 июня», — то есть это было здесь два месяца назад. И дальше:

«РАЗЫСКИВАЕТСЯ БАНКОВСКИЙ СЛУЖАЩИЙ. После того как сегодня в первом Национальном банке в Маунт Темпле была обнаружена пропажа 120 тысяч долларов, полиция приступила к поискам вице-президента банка Дж. Н.Батлера».

Я посмотрел на Диану. Она улыбалась. Я стал читать дальше:

«Батлера, который за 20 лет службы занял видное положение в здешнем обществе, никто не видел с субботы. По словам миссис Батлер, он уехал в конце недели на рыбалку в Луизиану. Однако в воскресенье он не вернулся, как обещал. Когда сегодня утром банк открылся, там была обнаружена недостача».

Я прочитал и вторую вырезку. Она была датирована тремя днями позже и не содержала ничего существенно нового. Только вначале сообщалось, что машина Батлера была найдена в Санпорте, а полиция стала разыскивать его по всей территории США.

Я отдал ей вырезки.

— Это было два месяца назад, — заметил я. — Как обстоят дела? Его нашли?

— Нет, — ответила она. — И не думаю, что найдут.

— Почему?

— По-моему, он не покидал своего дома в Маунт Темпле. Во всяком случае, живым не покидал.

Я медленно поставил бокал и посмотрел на Диану. Нетрудно было догадаться, что она знает больше, чем полиция.

— Как вы пришли к такому выводу?

— Дело вот в чем. Я медсестра и около восьми месяцев работала в Маунт Темпле, ухаживала за женщиной, с которой случился удар и ее частично парализовало. Она жила на окраине города, а напротив, на другой стороне улицы, стоял громадный старый дом. Это дом Дж. Н. Батлера.

Она замолчала.

— Прекрасно, — сказал я. — Дальше.

— Машину, которую полиция нашла в Санпорте, я видела в ту субботу. Только не во второй половине дня, как говорила его жена, а ночью. И сидел в ней не он, а она.

— Его жена?

— Да.

— Один момент, — сказал я. — Это было ночью, сказали вы. Как же вы узнали, кто в ней сидел?

— Я вышла выкурить сигарету на ночь. Когда машина отъехала от дома и повернула на улицу, мимо проезжала другая и осветила ее. Я хорошо видела, что там была миссис Батлер. Одна.

— Но, возможно, она поехала в город или куда-нибудь еще. Он мог позже уехать на той же машине.

Диана покачала головой.

— Миссис Батлер никогда не ездила на машине мужа. У нее была своя. Не он, а она отогнала машину в Саниорт. В этом я могу поклясться.

— Но почему вы так уверены?

— Посудите сами, — нетерпеливо ответила оиа. — Он наверняка мертв, другого объяснения нет. Будь он жив, его бы давно нашли. Это был высокий мужчина приятной наружности, выделяющийся из обшей массы людей. И вот еще что. Если человек исчезает подобным образом, то за этим в 99 случаях из 100 стоит женщина. Предположим, миссис Батлер догадалась. что он собирается улизнуть. С деньгами и другой женщиной, а она станет посмешищем. Что она должна делать? Помогать ему укладывать чемодан? Проследить за тем, чтобы он взял достаточное количество носовых платков?

— Не знаю, — ответил я. — И что же дальше?

— Разве скажешь, кто способен на убийство? Думаю, каждый при соответствующих обстоятельствах. Но одно могу про нее сказать. Вы, пожалуй, не поверите, но это красивейшая женщина из всех, каких я видела. Брюнетка, лицо цвета магнолии и большие глаза с поволокой. И типичная потаскуха. Из богатой старинной семьи. Этот дом принадлежит ей. Между прочим, она напивается в стельку.

— А вы наблюдательны.

— Вы про то, как она пьет? Это всем известно.

— Итак, вы полагаете, — сказал я, — что она убила Батлера? И что деньги до сих пор находятся дома?

— Именно.

— Разве полиция не обыскивала дом?

— Только для проформы. Они решили, что он скрылся с деньгами.

— Так, понятно, — сказал я. — Но в этом деле есть одна закавыка. Вы сказали, что он был высокий и сильный. Если она его убила, то что сделала с трупом? Не могла же она отправить его куда-нибудь через экспедиционную контору?

Диана покачала головой.

— Этого я не знаю и даже не могу себе представить. Возможно, у нее был друг. Ей ведь надо было вернуться из Санпорта домой после того, как она отогнала туда машину. Автобусом она наверняка не пользовалась. Иначе кто-нибудь да запомнил бы ее. Все указывает на то, что у нее был друг.

— Вы, кажется, довольно высокого мнения о миссис Батлер, — заметил я. — Судя по всему, что я услышал, она должна быть пьяницей, убийцей и шлюхой. Что она сделала вам? Затоптала ваши клумбы с цветами?

— Это не важно. Речь идет о деньгах. Мы ведь пытаемся установить не мнения, но факты.

— И что же, по-вашему, мы должны сделать?

— Обыскать дом. Если нужно, то разобрать его по кирпичикам, пока не найдем деньги.

— В то время, как она будет находиться в доме? Как вы это себе представляете?

— Нет, — ответила она. — Поэтому нам надо действовать вместе. Она сейчас здесь в городе на съезде какого-то исторического общества. Я буду накачивать ее спиртным, если нужно, несколько дней. Пока она протрезвеет, вы успеете все сделать.

— Похоже, что вы ищете дурака, — сказал я. — Если что-то пойдет не так, с вами ничего не будет, а я сяду в лужу.

— Ерунда. Дом стоит на громадном участке, окружен деревьями и живой изгородью. Служанки не бывает, когда хозяйки нет дома. Все окна занавешены, никто ничего не заметит. В холодильнике достаточно еды. Вы сможете там неплохо устроиться. Ну, что скажете?

— Учитывая сумму, риск не слишком велик, — ответил я и встал. — Но я не совсем уверен, что все это так, как вы говорите. Возможно, она заодно с мужем. Возможно, она отогнала машину в Санпорт, чтобы навести полицию на ложный след, а он каким-то другим путем покинул город.

— Нет. Уверяю вас, он мертв. И она его убила, а деньги до сих пор находятся в доме.

— Не понимаю, почему вы так в этом уверены?

— Короче, вы думаете, что все это не так? — спросила она. — И не беретесь за это дело?

— У вас слишком буйная фантазия, — сказал я.

— Вы упускаете возможность разбогатеть.

Я пожал плечами.

— Сомневаюсь в этом.

Я попытался снова привлечь ее к себе. Однако у нее, видимо, для этого не было настроения. Тогда я сказал:

— Возможно, я вам позвоню.

Я ушел. Выйдя из дома, я снова позвонил в дверь Винлоку, но он еще не вернулся.

Я сел в машину и посмотрел на часы. Было начало шестою, весь день пропал. Я поехал домой, вынул почту и, проходя по холлу, подумал, долго ли еще смогу платить за квартиру. Она была мне не по карману, да и велика слишком, как и весь этот дом из камня и стекла, с толстыми ковровыми дорожками. Я снял ее, когда перешел работать в маклерскую фирму и вообразил, будто смогу на продаже домов зарабатывать в месяц тысячу долларов. Это было в мае, а теперь, в начале августа, я понял, что мечты мои пошли прахом.

Я сел в гостиной и начал просматривать почту. Вся она состояла из счетов и лишь одно письмо было написано на бумаге, пахнущей духами. Я попытался вспомнить, кто была эта девушка, но так и не смог, и занялся просмотром счетов. Портной очень тактично напоминал, что, очевидно, последний и предпоследний месяцы я забыл оплатить счет в 225 долларов. Еще было вторичное напоминание о плате за машину. Я окинул взглядом остальные счета: два за квартплату, за электричество и газ, за содержание собаки, моего сеттера Мокси. На моем банковском счету оставалось 170 долларов.

Я пошел на кухню, полагая, что не мешает выпить. Но, взяв с полки бутылку, я вдруг понял, что пить мне совершенно не хочется. Я вообще пью немного, и у меня еще остался во рту неприятный привкус от выпитого виски. Я подумал о Диане Джеймс и вспомнил, как она лежала на полотенце и загорала. К черту этих женщин. Весь день пропал. Я не продал машину и не соблазнил женщину. Ни дела, ни любви, подумал я с досадой.

Я подумал о Саудовской Аравии, о 40-градусной жаре, песке и ветрах и спросил себя, выдержу ли я там эти два года. Выдержу, не выдержу — скоро вообще выбора не будет.

Нужно что-то предпринимать. Из года в год я зарабатывал все меньше и меньше.

Я сунул в рот сигарету, взял зажигалку, но не зажег ее. Половина от 120 тысяч…

Я пожал плечами. Диана стала жертвой собственной фантазии. Она просто внушила себе все это. Но, с другой стороны, она не показалась мне дурой.

Я одного не мог понять: почему она так уверена? Ведь то, что она мне рассказала, еще мало о чем свидетельствует. И почему полиция не нашла его? Здесь что-то не так. Найти высокого человека с приятной наружностью не так уж трудно. Я не особенно разбирался в криминалистике, но, по-моему, растратчика схватить за руку легче легкого. Специалисты знают о таких типах все.

У них есть фотографии, известны привычки и так далее. Он оставил машину в городе с 400-тысячным населением, а сам растворился в воздухе. Конечно, это возможно, но крайне маловероятно.

Да нет, все это такая чушь, что над ней не стоило даже думать.

А сумма настолько велика, что не выходила у меня из головы. Я поехал в библиотеку и просмотрел подшивки газет с июля по август. В номере от 24 июля я нашел заметку:

«СЛЕДОВ БАТЛЕРА ВСЕ ЕЩЕ НЕТ. После двухмесячных поисков полиции так и не удалось отыскать Батлера. Вице-президент банка в Маунт Темпле и 120 тысяч долларов исчезли бесследно. С тех пор как 11 июня машина Батлера была найдена на улице, вблизи от побережья…»

Нет, в статье не было ничего нового, его до сих пор не нашли.

Вдруг я вскочил со стула. Теперь я понял, что меня насторожило. Я бросил взгляд на строчки «…на улице, вблизи побережья…» Вот оно что!

В тех вырезках, которые мне давала Диана Джеймс, было указано название этой улицы. Оно мне не запомнилось, но подсознательно я чем-то мучился все это время. Я быстро перелистал газеты. 14 июля, 13 июля, вот 11 июля, здесь должно быть. Да, там было напечатано:

«Машина исчезнувшего была найдена сегодня утром около дома N 220 по бульвару Дюваль вблизи побережья».

Глава третья

Когда я позвонил, Диана открыла мне дверь. По пути в гостиную мы ни слова не сказали друг другу. Она уселась, как и в прошлый раз, по другую сторону столика и холодно и немного иронично улыбнулась.

— Я знала, что вы вернетесь, — сказала она.

— Почему вы мне этого не сказали?

Она закурила сигарету и задумчиво посмотрела на кольца дыма.

— Буду откровенна: если бы у вас не хватило ума сообразить это самому, значит, вы не годитесь для этого дела. Это не детская игра, это может быть дьявольски опасным.

— Одно мне еще не совсем ясно, — сказал я. — Почему вы так уверены, что она его убила и поставила машину перед вашим домом? Разве это не мог сделать кто-нибудь другой? Кто-то знавший, что Батлер хотел с вами удрать.

— Это маловероятно. Кроме того, никто, кроме этой мстительной шлюхи, не стал бы трудиться и подвергать себя риску.

— Как насчет того, чтобы рассказать мне теперь всю историю?

— Сперва вы должны сказать мне, что вы решили, — холодно ответила Диана. — Входите в дело или нет?

— Зачем, по-вашему, я вернулся?

— И не боитесь нарушить закон?

— Я об этом подумал. Обладатель этих денег не станет связываться с законом, так как сам его нарушил. Поэтому он или она не обратятся в полицию. А чтобы усыпить свою совесть, я на 60 тысяч могу купить тонну снотворных таблеток.

Диана подняла брови.

— Почему вы решили, что 60 тысяч? Я дам вам третью часть.

— Об этом не может быть и речи. Половину — или ничего.

— У вас хватает наглости…

— Наглости? В конце концов я пойду в логово льва и буду обыскивать дом. Ваш риск равен нулю.

— Хорошо, хорошо, — согласилась она. — Успокойтесь, я только хотела поторговаться. Ладно, вы получите половину.

— Так-то лучше. А теперь рассказывайте.

— Хорошо, — ответила она. — Итак, вы знаете, почему я уверена, что он мертв. Он мертв, иначе бы появился здесь. Батлер не глуп. Он знал, что дело может выгореть, только если будет где укрыться. Мы разработали точный план. За несколько месяцев до начала операции я сняла эту квартиру. Он должен был с деньгами приехать сюда и два месяца скрываться у меня, пока не улягутся страсти и мы сумеем несколько изменить свою внешность. Потом мы намеревались на машине с прицепом уехать на Западное побережье. И под другим именем начать в Сан-Франциско новую жизнь. Да, это была поистине превосходная идея — только он так здесь и не появился. Машина приехала, но за рулем был кто-то другой.

— Понятно.

— Теперь вы мне верите?

— Да, конечно. Только в одном, пожалуй, сомневаюсь. Не уверен, что деньги находятся в доме в Маунт Темпле. Ведь Батлера мог убить и кто-нибудь другой и забрать у него деньги.

— Невозможно. Ни один человек не знал об этом. Только его жена. Когда я его видела в последний раз, он мне сказал, что у него создалось впечатление, будто она наняла детектива следить за ним.

— Когда вы с ним познакомились? Вы действительно работали там медсестрой?

— Да. Прошлой осенью. До того как он провернул это дело, я уже четыре месяца жила в этом городе.

— Он сильно в вас влюбился?

— Похоже на то.

— А вы? Вам нужен был он или деньги?

— Скажем, и то и другое. Я хотела его, он меня, и мы оба хотели иметь деньги. А вы что вообразили? Любовь Тристана и Изольды?

— А теперь, когда он мертв, вы хотите иметь хотя бы деньги? Половину денег, — понравился я.

— Разумеется. Что, я должна броситься со скалы?

— Хорошо. Давайте попробуем.

— До Маунт Темпла около двухсот миль, — сказал я. — На машине я за четыре часа доберусь туда.

Диана покачала головой.

— Вы должны ехать автобусом.

— Почему?

— Подумайте сами. Вы будете в доме два дня или даже больше. Где вы поставите машину? Перед домом?

— Я могу поставить ее где-нибудь в городе.

— Это бросится в глаза. Ее может взять на заметку полиция.

Она была права. Машина с иногородним номером, стоящая долго на одном месте, бросится в глаза. Однако идея насчет автобуса была немногим лучше.

— Мне нужно поехать туда и вернуться так, чтобы меня никто не видел и не смог бы потом опознать. Поэтому автобусом я не поеду.

— Верно, — кивпула она, — это будет неосторожно. Полагаю, лучше всего будет, если я вас туда отвезу.

— Да, — согласился я. — Вы доставите меня туда, высадите вблизи дома, вернетесь сюда и займетесь миссис Батлер. Сегодня вторник. Если дом так велик, как вы говорите, мне придется повозиться в нем дня два. Итак, я буду ждать вас в пятницу в два часа ночи позади дома, и вы заберете меня. Тогда мы либо будем иметь эти деньги, либо убедимся, что там их нет.

— Хорошо.

Она откинулась на спинку кресла и недоверчиво смотрела на меня.

— И еще одно — если вам пришла в голову такая фантазия, — сказала она. — Не воображайте, что вам удастся удрать с деньгами, далеко вы не уедете после анонимного звонка в полицию.

Диана обо всем подумала.

— Какой мужчина оставит такую красивую женщину, как вы? — парировал я.

— Из-за таких денег? Но лучше не пытайтесь.

— Не бойтесь, — успокоил я ее. — Но если мы уже завели разговор на эту тему, то я хочу предупредить вас. Я бы тоже вам не советовал пытаться обмануть меня.

Я поднес руку к светящемуся приборному щитку и посмотрел на часы. Было десять минут четвертого.

Мы выехали из Санпорта в полночь. Перед этим я поставил свою машину в гараж и купил все, что нужно: карманный фонарик, запасные батарейки, клейкую ленту и несколько пачек сигарет.

Диана ехала быстро. Движение было небольшое, и городки на нашем пути лежали в глубоком сне. Когда мы проехали один поселок, она сбавила скорость.

— Следующий наш, — сказала она. — Осталось 50 миль.

— Когда вы поедете назад, будет уже светло.

— Это не имеет значения. В Санпорте меня никто не знает. А миссис Батлер вряд ли встанет раньше полудня.

— Может быть, за ней наблюдает полиция. Может, они еще ожидают, что Батлер встретится с ней.

— Ну и пусть, — пожала плечами Диана. — Они же ничего не знают. Дайте сигарету, Ли.

Я протянул ей сигарету, щелкнул зажигалкой, потом закурил сам.

— Все же кое-что не дает мне покоя, — сказал я. — Возможно, большая часть денег находится в виде ценных бумаг. Как нам их реализовать?

— Нет, — возразила она, — он взял только деньги. Он специально выждал день, когда в банке было много наличных.

— Должно быть, это изрядная куча. В каком месте дома вы стали бы искать их?

— Это старый дом, — ответила Диана, — очень старый и очень большой. Я считаю, что вы должны начать с чердака и постепенно, комната за комнатой, двигаться вниз. Обращайте особое внимание на те места, какие кажутся обновленными, на свежевыкрашенные подоконники и дверные косяки. Не забывайте, что она очень хитрая. Очень может быть, что деньги завернуты в старые бумаги и лежат в ящике или мусорном ведре. Не жалейте времени. Если нужно, ломайте мебель. Полицию она вызывать не будет.

— И все же мне не хочется, чтобы она меня там застукала, так что надо придумать, как вы дадите мне знать, если миссис Батлер ускользнет от вас и вы решите, что она отправилась домой. Я полагаю, что в этом случае вам следует позвонить и…

— Но вы же не можете подойти к телефону. Вы ведь не будете знать, кто это звонит.

— Дайте мне договорить, — сказал я. — Конечно, я не сниму трубку, если не буду знать, кто звонит. Послушайте меня, звоните точно по часам. Я не сниму трубку, а вы позвоните снова через пятнадцать минут, я снова не отвечу, ибо это может быть случайностью. Но если вы затем в третий раз позвоните ровно через четверть часа, я буду уверен, что это именно вы, и возьму трубку. Вы просто спросите, как себя чувствует миссис Батлер. Я отвечу «неплохо» и положу трубку.

После минутного раздумья я сказал:

— Нет, я вообще ничего не скажу. Достаточно будет трех звонков с пятнадцатиминутными интервалами. Если будет третий звонок, я смываюсь.

— Неплохо, — кивнула она. — Голова у вас работает. Странно, но во многом вы похожи на Батлера.

— Надеюсь, не очень сильно.

— Почему?

— Потому что он мертв.

Мы замолчали. Через несколько минут она сказала:

— Сейчас приедем. Это будет первый дом по левой стороне.

Я выглянул, но было так темно, что я увидел только смутные очертания дома, который стоял довольно далеко от улицы среди темных деревьев. Мы повернули направо и выехали на улицу с виллами и маленькими палисадничками. Через три дома был освещенный перекресток. Диана повернула налево, проехала несколько сотен метров и снова повернула налево.

— Мы находимся точно позади дома, — сообщила она. — Он обнесен проволочной оградой и высокой живой изгородью из олеандры, однако ворота, наверное, открыты. Если же нет, вам придется перелезть через них или обойти вокруг дома и попытаться войти через ворота у фасада дома. Счастливого пути.

— Надеюсь, вам все ясно, — сказал я. — В четверг ночью около двух часов на этом же месте.

Диана остановила машину, я вышел и захлопнул дверцу. Она махнула рукой и уехала. Я остался один.

Габаритные огни машины исчезли за поворотом. Я постоял немного, чтобы глаза привыкли к темноте. Луны не видно, ночь теплая и тихая. Где-то вдали залаяла собака. Теперь я стал различать темные очертания живой изгороди и, вытянув вперед руку, добрался до нее. Я пошел вдоль изгороди, стараясь найти ворота.

Выходя из машины, я забыл посмотреть на часы, но, наверное, часа через два начнет светать. До этого мне надо быть в доме.

Я прошел шагов тридцать. Где-то должны быть ворота. Я дошел до угла. Видимо, я пошел не в том направлении. Касаясь рукой ограды, я вернулся назад.

Наконец я добрался до ворот, нашел ручку и нажал на нее, она заскрипела, и ворота медленно открылись.

Позади широкой лужайки темнел дом. Огромный, видимо, двухэтажный, с чердаком. Направо виднелось небольшое темное пятно — очевидно, гараж.

Я протиснулся через дыру в кустах и стал осматривать окна. Света нигде не было. Я пошел по траве к задней веранде. Вдруг мне пришло в голову, что мы совсем забыли про участок. Сад с его деревьями, клумбами и кустами был площадью не менее полгектара. И если деньги спрятаны тут, то их не найти.

Я обошел вокруг веранды и двинулся к задней стене дома. В темноте смутно виднелись контуры двух подвальных окоп. Они находились прямо над уровнем земли и частично загорожены кустами.

Я подошел к первому, вынул фонарик и посветил внутрь. Проволочная решетка и окно были грязные, но все же я разглядел шпингалет. Он был задвинут. Я приблизился к другому окну, оно тоже было заперто.

Я отошел и задумался. Левое окно плотно закрывали кусты. Я встал на колени, вгляделся, включил фонарь и осветил крючок внизу на раме решетки. Затем достал отвертку, откинул ею крючок и поднял зарешеченную раму.

Вынув из кармана катушку клейкой ленты, я наклеил ее на стекло окна по диагонали. Затем ударил по стеклу ручкой отвертки. Стекло разбилось, но лента не дала осколкам упасть. Я сунул в дыру отвертку и поднял шпингалет. Он поддался легко.

Открыв окно, я влез внутрь, затем опустил решетку и закрыл окно. Я быстро осмотрелся. Помещение было большое, в середине комнаты стояла печь. У противоположной стены — ящики с углем и старые чемоданы, возле них груды журналов. Луч фонаря упал на дверь, и я открыл ее. В этом отсеке была прачечная, у одной стены стояла стиральная машина.

Нет смысла начинать здесь поиски. Сначала следовало осмотреть весь дом и составить план, к тому же надо убедиться в отсутствии прислуги. Диана говорила, что ее не будет, но если она ошиблась, то в переделку попаду я, а не она.

Вернувшись назад, я стал искать лестницу. Обнаружив ее, я вздрогнул и замер на месте.

Мне показалось, будто я слышу музыку.

Погасив фонарь, я затаил дыхание и прислушался. В глубокой тишине я услышал биение своего сердца, и волосы поднялись у меня дыбом.

Музыка в пустом доме в четыре утра — абсурд. Я послушал еще с минуту, затем снова включил фонарь и поднялся по лестнице. Наверху была дверь, я открыл ее и очутился на кухне.

За мусорным ведром было окно, занавеска задернута. Следовало обращать внимание на занавески, чтобы днем ходить не опасаясь, что меня могут заметить. Я осмотрелся. Дверь, где стояло ведро, очевидно, выходила на заднюю веранду, а друг ая рядом с плитой, наверное, вела в столовую. В другом конце кухни была еще дверь, за которой, вероятно, находилась комната прислуги. Надо убедиться, нет ли ее там.

На цыпочках я подошел к этой двери, взялся за ручку и выключил фонарь. Медленно, очень медленно нажал я на ручку и открыл дверь. В комнате царил полный мрак. Я стоял неподвижно и прислушивался, стараясь уловить даже дыхание. Да, это комната прислуги. Я направил фонарь на пол и включил его дрожащей рукой. В любой момент крик мог разорвать тишину. Я вспотел. Медленно поднял фонарь, и луч пополз по полу, затем упал на ножки кровати и поднялся выше. Кровать была пуста. Я с облегчением вздохнул.

Закрыв дверь, я прошел через кухню в столовую. Окна здесь тоже были занавешены. Стол и буфет были из темного дерева, старинные и массивные. В застекленном шкафу стоял богато украшенный серебряный сервиз, стоивший целого состояния.

Я пошел дальше в гостиную и обвел ее лучом фонаря. Неудивительно, что миссис Батлер пила. Кто живет в подобном мавзолее, должен быть пьяницей. Гостиная была огромная, обставленная, как и столовая. Столы и шкафы из красного дерева и ореха, задернутые бархатные занавески винного цвета, а софа и кресла частично обиты плюшем каштанового оттенка, а частично черной кожей. У стен — книжные полки.

Я осветил их и уставился на ряды книг. Медленно передвигал я луч света. Удивительно. Тома энциклопедии стояли в беспорядке, а между ними торчали другие корешки.

Странное предчувствие охватило меня. Я снова оглядел комнату. Все остальное находилось в полном порядке и стояло на месте. Я встал на колени возле софы и посмотрел на вмятины на ковре. Похоже, ее недавно передвигали, но это ничего не доказывало. Вероятно, это сделала прислуга при уборке.

Я приподнял софу, отодвинул ее от стены и посмотрел за ней. Задняя стенка софы была разрезана на длинные полосы острым ножом или бритвой. Я перевернул подушки. Они тоже были разрезаны. Так же и сиденья кресел. В первый момент я собрался осветить окно, но, затем взял себя в руки, сел на пол и закурил сигарету. Кто это сделал? Нет, гораздо важнее было знать, нашел ли он то, что искал. Не похоже.

Но если не нашел, почему его здесь не было? Почему он бросил поиски? Однако дело имело и другую сторону: раз кто-то обыскивал дом, значит, мы правы. Вероятно, не одни мы подозревали, что миссис Батлер убила своего мужа, прежде чем он уснел удрать с деньгами.

Что же делать? Прекратить все, не начиная? Нет, черт возьми! Я должен действовать и осмотреть дом. Для чего я в конце концов приехал? И я имел время до утра пятницы. Возможно, другой ничего не нашел. Я встал и погасил в пепельнице окурок. Мысль о деньгах не покидала меня.

Выйдя из двери гостиной на другом ее конце, я очутился в небольшом коридоре, на одной стороне которого была входная дверь, а напротив — лестница. Я поднялся по ней.

Наверху я огляделся и застыл на месте. Одна дверь была открыта, и оттуда струился слабый свет. Охотнее всего я поспешил бы прочь, но этот свет околдовал меня. Я погасил фонарь и притаился.

Это не электрическая лампочка, свет слишком слабый, а кроме того, казалось, что он колеблется. Может быть, спичка? Кто-то хочет устроить в доме пожар? Нет, этого не может быть, так как разгоревшееся пламя светило бы ярче. Я ждал. Яркость света не менялась. Тогда мне стало ясно, что это такое. Свеча.

И все же это абсурд. Никто не станет ходить со свечой, когда за 48 центов можно купить карманный фонарик. Затем я услышал шум — слабое шипение.

И когда я догадался, что это, послышалась музыка. А шипела игла на пластинке на первых немых оборотах. Музыка очень тихая — какая-то сентиментальная незнакомая мне мелодия.

Единственно разумным поступком было побыстрее улизнуть, но мне хотелось заглянуть в комнату. Надо было сделать всего три или четыре шага к двери, а ковровая дорожка заглушала мои шаги.

Подойдя к двери, я остановился. Теперь я находился в опасности. Если тот, кто в комнате, сейчас посмотрит на дверь, то может заметить меня. Кроме тихой музыки, ничего не было слышно. Прислонившись лицом к косяку двери, я медленно повернул голову и заглянул за угол.

Зрелище предстало странное. Сначала у меня появилось удивительное чувство, будто я присутствую при каком-то религиозном обряде. Но постепенно я понял. Это была спальня. Проигрыватель стоял на полу, а возле него — свеча. На ковре были разбросаны пластинки, а среди них возле низкой кушетки сидела девушка в длинном голубом халате. Она раскачивалась из стороны в сторону в такт музыке.

При свете свечи я видел ее профиль и густые черные волосы. Она была изумительно красива и совершенно пьяна. Миссис Батлер не была в Санпорте.

Глава четвертая

Либо она меня обманула, либо все это произошло чисто случайно. Она лгала мне с самого начала, когда не хотела мне ничего рассказывать. Вероятно, она снова солгала.

Но, возможно, она об этом не знала. Миссис Батлер могла, так сказать, без ее ведома вернуться сюда. Да, так могло быть. У Дианы не было причин везти меня сюда и оставлять для поисков в доме, если она знала, что миссис Батлер здесь!

Или все же были причины?

Во всяком случае, мне ничего больше не оставалось, как убраться отсюда, причем до рассвета. И высказать Диане все, что я о ней думаю.

Но я не тронулся с места. Уж очень противно признавать себя побежденным. Словно я уже нашел деньги, но в последний момент они уплыли у меня из-под носа. Почему бы мне не запереть эту женщину в шкаф и не продолжить поиски, когда будет светло?

Нет, это опасно. Может прийти прислуга или кто-нибудь другой. Меня могут поймать. Я отбросил эту мысль, но продолжал стоять.

От миссис Батлер можно не ожидать подвоха. Она напилась и ничего не замечала, а если бы даже увидела меня, то ничего не смогла бы сделать. Я взглянул на бутылку виски, где еще оставалась половина, и на стоящий рядом бокал. Она не шумела и не выкидывала никаких штук, как многие выпившие. Совсем наоборот. И двигалась она странным образом, медленно, осторожно, даже грациозно, словно фарфоровая.

Музыка умолкла. Пластинка сделала несколько оборотов, потом проигрыватель автоматически выключился. Наступила тишина. Она не поставила новой пластинки, но легко покачивалась из стороны в сторону, и я видел, как шевелились ее губы, словно она что-то напевала или молилась. Затем она медленно повернулась и опустилась на стоящую рядом кушетку. Она легла на нее лицом и раскинула руки.

Самое время уходить. Вдруг я отчетливо услышал, как скрипнула ступенька. Кто-то поднимался по лестнице.

В коридор выходила дверь еще одной комнаты, она была закрыта. У меня не было времени ее открыть, да и некогда было раздумывать. Я проскользнул в спальню, склонился над миссис Батлер и задул свечу. Еще раньше я заметил, что дверь шкафа позади нее приоткрыта.

Передвигаясь ощупью по комнате, я открыл шкаф и влез в него. Дверцу я прикрыл. Голова моя касалась платьев, они слегка пахли духами, воздух был теплый и душный.

Ничего не было слышно, но ведь ковровая дорожка в коридоре заглушала любые шаги. Я ждал и всматривался в щель неплотно прикрытой дверцы. В дверях комнаты показался луч света и пополз по стене. Он осветил зеркало, сверкнул и двинулся дальше. Опустившись вниз по стене, он переместился к куче пластинок и бутылке виски, затем остановился на фигуре распростертой молодой женщины. Он уставился на нее подобно широко открытому глазу, а мужчина, державший фонарь, вошел в комнату. Я замер, чтобы он не услышал моего дыхания в этой мертвой тишине.

Мужчина пригнулся и, видимо, взял фонарь в другую руку. Потом я увидел, зачем он это сделал. Луч света на короткий миг осветил пистолет, направленный в висок девушки. Это было так страшно, что я ни секунды не раздумывал.

Я выскочил из шкафа и набросился на него. Он повернулся, когда я на него навалился, и мы, сцепившись, покатились по ковру. Мы сломали проигрыватель, и я чувствовал, как его рука с необычайной силой схватила меня за горло. Когда мы стали кататься по ковру, фонарь погас. В комнате стояла кромешная тьма, и я не знал, где находится пистолет.

Пытаясь освободиться, я ударил его коленом в живот. Он отпустил мое горло, но двинул меня кулаком в лицо. Я пошатнулся, помотал головой и ответил наугад. Попал в пустоту. Я слышал, как он отполз, вскочил на ноги и бросился к двери.

Я выпрямился и достал свой фонарик. Возможно, он покинул дом, а возможно, и нет, тогда будет важно, у кого из нас окажется пистолет. Включив фонарик, я направил свет на пол. На груде сломанных пластинок лежал пистолет, а возле разбитого проигрывателя — его карманный фонарь. Я поднял пистолет, поставил его на предохранитель и вместе с его фонарем сунул в карман. Только теперь я почувствовал, что силы мои на исходе. Я сел на пол, приходя в себя.

Через некоторое время я встал. Надо было убираться отсюда, пока не поздно. Я снова включил фонарь и посмотрел на девушку. Мы спихнули ее с кушетки, и она лежала на ковре, положив голову на вытянутую руку. Утром у нее будет здорово болеть голова, пробуждение будет не из приятных.

Потом мне стало ясно, что, если я уйду, она вообще не проснется.

Этот парень вернется и убьет ее. Он подождет, когда я уйду, а потом сделает то, чему я помешал. Для этого ему не потребуется пистолет. Пока она спит, убить ее можно любым способом. Это не проблема.

Что же делать?

Если я не мог смотреть, как он хладнокровно ее убивает, то не должен ли я теперь играть роль ее защитника? Хорошенькое дело. Если я останусь здесь и дождусь ее пробуждения, меня, вероятно, могут арестовать за взлом. И тогда мне придется рассказать полиции, как все это случилось. Вот смеху будет. Взломщик спасает жизнь.

Затем меня пронзила страшная мысль. Предположим, ее утром или позже найдут убитой. Вероятно, никто на свете не знает, что здесь был кто-то еще. Но один человек прекрасно знает, что я здесь был — это Диана Джеймс. Она подвезла меня сюда. И если она проболтается, я попаду в такую переделку — подумать страшно.

Надо что-то делать. У меня оставалось не так много времени. Я сидел в потемках, и мысли мои кружились. Затем я решился.

Надо брать дело в свои руки.

До сих пор меня водила за нос отпетая мошенница, которая рассказала не более 10 процентов правды. Теперь я применю ее тактику.

Все мы охотились за деньгами. А единственный человек, который знал точно, находятся они в этом доме или нет, миссис Батлер. Вот ключевая фигура. Теперь я уже не верил, что деньги в доме, а она знает, где они находятся или находились.

Итак, мне надо держаться за миссис Батлер. Если я оставлю ее здесь, то ее убьют, а если я увезу ее отсюда, то смогу заставить ее говорить.

И я точно знал, куда я должен отвезти ее, чтобы спокойно с ней потолковать. Если у нас хватит времени и я стану задавать правильные вопросы, она скажет, где деньги. Но, если она замешана в убийстве своего мужа, меня могут арестовать по обвинению в похищении. На этот риск придется пойти. Я попытался мысленнопредставить себе карту автомобильных дорог. Нужное мне место должно находиться не дальше, чем в 80 милях отсюда.

Затем я стал продумывать весь план действий. Взять ее с собой? Но как? У меня нет машины. Что же, взвалить ее на плечи и шествовать с ней через весь город? Я тихо выругался. Снова вернулся туда, откуда начал. Нет, минуту. У нее должна быть машина. Ведь на ней она вернулась из Санпорта.

Если я пойду в гараж, чтобы выяснить это, мне придется оставить ее одну. Однако этот парень вряд ли вернется, не будучи уверен, что меня здесь нет. Я спустился по лестнице и отпер дверь, ведущую на заднюю веранду, затем погасил фонарь и вышел наружу. Несколько секунд мои глаза привыкали к темноте. Этот недоносок свободно мог треснуть меня по голове.

В темноте проступили смутные контуры гаража, и я медленно двинулся туда. Большие двери спереди были закрыты. Я стал обходить гараж кругом и обнаружил сбоку небольшую дверь. Я нажал на ручку, и дверь открылась. Войдя в гараж, я закрыл дверь. Включил фонарик, луч света упал на «кадиллак». Я осветил приборную доску — ключей зажигания на месте не было. Мне ничего другого не оставалось как поискать их в этом доме с двенадцатью комнатами. Я взглянул на часы: двадцать минут пятого. Вряд ли я управлюсь, даже если найду ключи.

Я не мог себя представить в роли женщины, но в пьяницах я немного разбирался, и это мне теперь пригодилось. Я пошел по тому пути, по какому должна была идти эта женщина: от парадной входной двери, в которую она вошла, в кухню, где находилась бутылка виски, и на столе возле двери в столовую я нашел ее сумку. В ней были ключи.

Я оставил их там и поднялся по лестнице. Я поднял девушку и хотел отнести ее вниз, но тут кое-что вспомнил. Положив ее на кушетку, я посветил на пол и поискал бутылку. Она была далеко отброшена, однако закрыта пробкой, и содержимое не вылилось, там было почти полбутылки. Я сунул ее в карман пиджака и снова поднял девушку. Она все еще была совершенно пьяна, и пройдет несколько часов, прежде чем она проспится. Проходя через кухню, я захватил сумку.

Я положил женщину на заднее сиденье машины, зажег фонарик и достал ключи. Выйдя из гаража, я дошел до дверей и нащупал замок. Первый же ключ подошел. Я распахнул дверь и сел в машин. Включил мотор и выехал на подъездную дорогу. Она была посыпана белым гравием, и я видел ее вплоть до больших ворот. Я выехал задним ходом на улицу, затем проехал метров тридцать вперед, после чего прибавил газ.

Взлом, подумал я, угон машины и похищение человека. Что дальше? Вымогательство? Требование выкупа? Но я все точно рассчитал. В любое время я все еще мог выйти из игры, но, если я стану правильно вести себя, со мной ничего дурного не случится. Ставка — 120 тысяч долларов, и скоро будет видно, кто сорвет банк, может быть, и я.

Я ехал на юг по тому шоссе, по которому мы с Дианой приехали, и соображал, скоро ли развилка дорог. Она должна быть милях в пятнадцати за следующим городком. Надо быть очень внимательным, хотя я часто бывал там, но всегда приезжал с противоположной стороны.

В зеркальце заднего вида я увидел фары другой машины. С минуту я смотрел на них. Вероятно, это ничего не означало, по этому шоссе ездит много машин даже в половине пятого утра. Фары не приближались и не удалялись, машина сзади меня ехала с той же скоростью, что и я.

Возможно, у того парня была машина, и он преследовал нас. Я дал полный газ, довел скорость до 115 миль в час и некоторое время не снижал ее. Теперь мне приходилось все внимание обращать на дорогу, и я не мог следить за машиной сзади. Когда пришлось поворачивать и дорога пошла вниз, я посмотрел в зеркало. Машина сзади немного отстала. Я забеспокоился. А вдруг это полицейская машина? Нет, этого не могло быть — она не пыталась меня обогнать, а ехала все время на одном расстоянии. Я еще не верил, что нас преследуют, но все же ne хотел, чтобы он видел, где я сверну с главного шоссе.

Когда мы проехали маленький городок, я стал считать мили. На шоссе было теперь много поворотов, и машина сзади на некоторое время исчезла. Я следил за скоростью и боялся пропустить развилку. Проехал 14 миль, 16. Неужели я ее проглядел?

В конце длинного поворота показались магазин и бензоколонка. Я притормозил и повернул руль. Гравий ударил в днище, когда я свернул с асфальта. Я снова нажал на тормоза, остановил машину и выключил фары. Тотчас же на шоссе промелькнули фары проехавшей машины. Вероятно, она не преследовала меня.

Я включил фары, посмотрел на часы и поехал дальше. Было начало шестого. Мне предстояло проехать еще миль 30, и я хотел до рассвета добраться до места. Если потороплюсь, то успею.

Проехав немного, я свернул на дорогу, идущую через густой лес. Теперь места становились знакомыми, я часто бывал здесь иногда с Вилли Левингстоном, а иногда один или с девушкой. Домик, куда я направлялся, принадлежал ему.

Мы вместе учились в колледже. Он получил в наследство кучу денег и несколько гектаров земли с озером, возле которого был выстроен бревенчатый дом. Лето он проводил в Европе, но я знал, где ключ от домика. Через несколько минут слева показались железные ворота. Я вышел из машины, открыл их, проехал и снова закрыл. Теперь предстояло одолеть 12 миль по ухабистой дороге, которая проходила через песчаные холмы, а затем спускалась к озеру. Оно было голубым и гладким, а над лесом тянулись рваные облака — прекрасная картина. Мне вдруг захотелось приехать сюда и половить рыбу, но я отогнал эти мысли.

Я проехал через луг и маленький мостик, затем остановил машину и вышел. Ключ висел, как всегда, на гвозде под мостом.

Дом стоял в конце лужайки среди густых высоких деревьев, он был большой и казался заброшенным. Было еще темно, и я, остановившись перед верандой, специально не стал выключать фары.

В утренней тишине громко заскрипел замок. Я открыл дверь, вошел и зажег керосиновую лампу. Это была большая комната, у задней стены стояли кухонная плита и шкаф для посуды, а напротив — кушетка, стол и несколько стульев. Дверь направо вела в просторную кладовую, где находились рыболовные и охотничьи принадлежности, подвесной мотор и всякая всячина.

Дверь налево была закрыта. Я открыл ее и вошел туда с лампой. Это была спальня. В ней стояли две кушетки и одна двуспальная кровать, у противоположной стены. На кровати лежало армейское одеяло. Я поставил лампу на маленький столик и вернулся к машине.

Я внес женщину в дом и положил ее на кровать. При свете керосиновой лампы ее лицо казалось бледным, а темные волосы рассыпались по подушке. Ей было, по меньшей мере, лет тридцать, и она была пьяна до бесчувствия. Мне не приходилось видеть женщины красивей. Это было дьявольски скверное дело. Я пожал плечами и взял лампу. В конце концов, не я ее отец, а жизнь не детская игра.

Я разжег плиту и принес из колодца пару ведер воды. Тем временем рассвело, и из печной трубы поднялся серо-голубой дым. Я отогнал машину в сарай, стоявший по другую сторону лома, и запер его. Затем посмотрел, что было в доме поесть. В кладовой я нашел несколько коробок с консервами, а в посудном шкафу муку и другие припасы. Я открыл банку с кофе, насыпал его в кофейник и залил водой.

Потом присел, закурил сигарету и стал слушать, как трещат горящие дрова. Вдруг я почувствовал, что устал как собака. Это было неудивительно после такой ночи. Проведя рукой по лицу, заметил, что у меня успела отрасти щетина. Подошел к зеркалу, висевшему на задней стене, и посмотрел на себя. Я выглядел как бродяга.

Отправившись в кладовую, я отыскал там бритвенный прибор, намылил подбородок обычным мылом и побрился, затем снова надел рубашку и галстук. Теперь я чувствовал себя лучше.

Тем временем начал закипать кофе, издавая приятный аромат. Я налил себе чашку, сел и закурил сигарету. Уже взошло солнце. Не верилось, что так много событий произошло со вчерашнего утра.

То обстоятельство, что я нарушил законы один за другим, теперь не волновало меня.

Заботило другое как бы меня не нашли и не прикончили. Но и от этого мурашки не бегали по моей спине.

Я думал о деньгах, о таких больших деньгах, какие не смог бы заработать за всю свою жизнь. И мне нужно было только протянуть руку и взять их.

Миссис Батлер знала, где они, а я должен заставить ее сказать мне это.

Только через два часа я услышал, как она зашевелилась на кровати в другой комнате. Она пришла в себя.

Теперь нужно взять себя в руки. Все зависело от того, как сейчас пойдут дела.

Я взял бутылку виски, стакан и вошел в спальню.

Глава пятая

Она сидела на кровати, обхватив голову руками. Я в первый раз увидел ее глаза и понял, что подразумевала Диана Джеймс, говоря, что они большие и с поволокой.

Она уставилась на меня.

— Доброе утро, — сказал я и налил в стакан изрядную порцию виски.

— Кто вы? — спросила она и огляделась. — И как я попала сюда?

— Выпейте сначала глоточек, — посоветовал я. — Или, если пожелаете, можете выпить кофе.

Я слишком хорошо знал, что она предпочтет, и насчет кофе говорил лишь для приличия.

Она взяла стакан. Я закрыл бутылку пробкой, отнес ее в другую комнату и вернулся с ведром холодной воды, губкой, полотенцем и ее сумочкой. Все это я поставил на стол и пододвинул к кровати. Она даже не посмотрела.

— Ответьте, наконец, на мой вопрос, — потребовала она.

— Как я попала в эту грязную конуру?

— О! — ответил я. — Вы не можете вспомнить?

— Не имею понятия. И вас я никогда не видела. Кто вы?

— Это я сейчас вам скажу. Но не хотите ли сперва немного освежиться?

Я сунул в воду губку и протянул ей. Она протерла ею лицо, и я подал ей полотенце. Потом я нашел в ее сумочке расческу и наблюдал, как она причесывается. При дневном свете ее волосы оказались не черными, а темно-каштановыми.

— Как насчет чашки кофе? — спросил я.

Она встала и разгладила рукой халат. Я головой указал на дверь и последовал за ней в другую комнату. Она села на стул, который я ей придвинул. Я налил ей кофе, угостил сигаретой и дал прикурить. Затем я сел напротив нее верхом на стул и уперся руками в спинку.

Она не удостоила кофе даже взглядом.

— Теперь я прошу вас сказать, как я очутилась здесь? — повторила она вопрос.

Я нахмурился.

— Вы ничего не помните?

— Ничего.

— И вы не помните, что произошло до моего прихода?

— Я не понимаю, о чем вы говорите, — ответила она. — Ради всего святого, скажите же, кто вы.

— Бертон, — солгал я. — Джон Бертон из страховой компании «Глоб». Ну, теперь вы вспомнили? Я, собственно, работаю в нашей конторе в Канзасе, но мне передали это дело, поскольку я раньше работал поблизости от Санпорта и хорошо знаю эти места.

Этой легенды я собирался придерживаться и дальше. Она еще не совсем пришла в себя, но, вероятно, уже вполне могла поинтересоваться, впрямь ли я Бертон из страховой компании «Глоб». Следовало втолковать ей, что документы свои я уже показывал, но она этого не помнит, так как была пьяна.

Однако она не поддавалась.

— Я не слышала об этой страховой компании, — заявила она. — А вас никогда в жизни не видела. Вы можете показать свое удостоверение?

Я попытался бесстыдно блефовать. Если это не пройдет, я сяду в калошу.

— Само собой разумеется, — сказал я.

Вытащив бумажник, я стал перебирать свои бумаги, делая вид, будто ищу удостоверение, я взял какой-то документ, подал ей и в тот же момент спросил:

— Вы хоть приблизительно, по крайней мере, знаете, как он выглядел? Высокий или низкий, толстый или худощавый? Когда-нибудь видели его?

Она озадаченно посмотрела на меня и спросила:

— Кто?

— Ну, мужчина, который хотел вас убить. Незадолго до моего прихода.

Этого оказалось достаточно.

Она широко открыла глаза, и я увидел, как в них мелькнул страх.

— Меня? Убить?

— Я знаю, что было темно, — сказал я, — но он что-то проговорил перед тем, как броситься на вас. Вы запомнили его голос?

— Я совсем не представляю, о чем вы говорите, — перебила она меня.

Задавая ей вопросы, я снова убрал бумажник.

— Вы находились в своем доме и слушали пластинки. Когда я вас нашел возле дома на граве, вы держали в руках пластинку. Думаю, что вы не осознавали, что у вас в руках, но вы мне ее не отдали. Вы крепко держали ее. Говорили вы очень путано, и я сперва вообще ничего не мог понять.

Она покачала головой.

— Я ничего не помню, — сказала она. — Лучше расскажите все сначала.

— Охотно.

Я закурил сигарету.

— Мне нужно было с вами поговорить. Наше отделение в Санпорте напало на след и поручило мне довести дело до конца, но я это объясню вам позже. Я в полночь приехал на автобусе в Санпорт и пытался позвонить вам из отеля. Ваш номер был занят. Позже я снова пытался дозвониться, но у вас опять было занято. Тогда я взял такси и приехал к вам. Подъезжая к дому, я увидел вас в свете фар. Вы выбежали из двери и спешили к гаражу. Я выпрыгнул из машины и последовал за вами, поймал вас и посадил на траву. В одной руке вы держали пластинку, а в другой — сумку. Вы были совершенно не в себе от страха. Сначала я вообще ничего не понимал, что вы говорите. Вы громко и путано рассказали, что слушали музыку в своей комнате при свете свечи и когда повернулись, то увидели позади себя мужчину. Я пытался успокоить вас, просил рассказать обо всем подробно, однако вы все время повторяли одно и то же — мужчина что-то держал в руке и двигался на вас.

Видимо, вы не знали, как от него отделаться, но, когда я предложил вам пойти в дом, вы задрожали от страха. Я просто не мог уговорить вас вернуться туда. Вы непременно хотели сесть в машину и уехать. Я боялся, что вы разбудите соседей, поэтому в конце концов уступил. Я не представлял себе, что делать. В отель я не мог вас поместить, так как в городе вас многие знают. Вы заснули, и вскоре меня осенила идея привезти вас сюда.

Этот дом принадлежит одному охотничьему клубу, членом которого я состоял, когда работал в Санпорте. И я знал, что в это время года здесь никого нет. Это показалось мне лучшим выходом из создавшегося положения. Вы здесь успокоитесь, и мы обо всем поговорим, когда вы проснетесь. Если бы вы хоть что-нибудь вспомнили об этом мужчине! Он хотел вас убить, и кто знает, не попытается ли он сделать это снова.

Она немного помолчала, потом подняла глаза и спросила:

— О чем вы хотели со мной поговорить?

— О вашем муже.

— Ах, — вздохнула она. — Вероятно, вы хотите снова задавать мне всякие вопросы. Я уже так часто рассказывала…

Я вздохнул. Дело продвигалось.

— Я могу понять, как неприятно вам все это. Мне также неприятно докучать вам, но это моя обязанность. Однако с полицией мы занимаемся разными делами. Они разыскивают вашего мужа.

— А вас это не интересует? — спросила она.

Я задумчиво уставился на свою сигарету.

— Только между прочим.

— Как понимать?

— Буду с вами откровенен, миссис Батлер. Моя задача — найти деньги. Не важно, каким способом. Банк был у нас застрахован, и, если деньги не найдутся, мы должны выплатить банку всю сумму. Это все, что нас интересует в этом деле.

— Я охотно бы вам помогла. Вы, наверное, не поверите мне, но я могу сказать только го, что говорила полиции.

Я молча ждал.

Она снова вздохнула.

— Ну, хорошо. Когда он приехал домой днем из банка, то сказал мне, что поедет ловить рыбу куда-то на озеро в Луизиану и в воскресенье вечером вернется. Денег я не видела, да и понятия не имею, где в доме можно держать такую сумму, но, возможно, они были в машине, если они действительно у него были. С собой он взял только веши, которые обычно брал на рыбалку, и удочки. Никакого чемодана. Когда в воскресенье вечером он не вернулся, я стала, конечно, беспокоиться, но подумала, что он остался еще на одну ночь, тем более, что так бывало и раньше. А в понедельник утром пришел мистер Мэтью, президент банка, и сказал мне…

Она замолчала и уставилась на свои руки.

— Вы не догадывались, почему ваш муж так поступил? — спросил я.

Она чуть помедлила, потом ответила:

— Нет.

Я, нахмурившись, уставился на сигарету, догоравшую у меня в пальцах, потом поднял голову и в упор посмотрел на нее.

— Боюсь, нам удалось это узнать. Весьма сожалею, что приходится посвящать вас в это.

— Что «это»?

— Он хотел удрать с другой женщиной.

— Нет!..

— Увы, это так, миссис Батлер, все выяснили наши сотрудники в Санпорте. Женщину зовут Диана Джеймс, во всяком случае, так она себя называет. У нее квартира в Санпорте, и он хотел приехать к пей. Она хотела его спрятать.

— Этому я не верю!

— В этом нет никаких сомнений.

— Тогда вы просто теряете время на разговоры со мной, — заявила она. — Если это верно, то Диана Джеймс — единственный человек, который знает о моем муже.

— Нет, — возразил я. — Это не так просто. Она напрасно ждала вашего мужа. Он не приехал. И этому есть страшное объяснение.

Она с напряжением смотрела на меня.

— Какое?

— Мне, действительно, очень жаль, миссис Батлер, но ваш муж мертв с той самой субботы.

Она хотела встать со стула, но колени ее подогнулись, и она упала грудью на стол. Я отнес ее в другую комнату и уложил в постель. Через некоторое время она открыла глаза, но лежала неподвижно, глядя в потолок.

Я пошел в соседнюю комнату, достал бутылку и налил в стакан немного виски.

— Выпейте, — сказал я и подал ей стакан, — вам будет легче.

Она села и убрала с лица волосы, потом выпила и содрогнулась.

— Вы должны были это предполагать, — сказал я. — В конце концов прошло уже два месяца, как он исчез, а полиция разыскивает его по веем штатам.

— Может быть, — согласилась она. — Вероятно, мне не хотелось об этом думать.

Я сел на стул и закурил для нее сигарету. Она взяла ее, сделала затяжку и отбросила.

— Теперь вы должны понять, что дело приняло другой оборот, — продолжал я. — Теперь мы ищем не вашего мужа, а его убийцу. Точнее говоря, этим занята полиция или займется, как только узнает о Диане Джеймс. Я же ищу только деньги. Вот почему мне хотелось с вами поговорить. Возможно, вы поможете мне.

— Каким образом?

— Ну, вспомните кое-что из того, что казалось вам не имеющим значения, но в свете новых фактов окажется существенным. Может быть, кто-то пытался узнать, что задумал ваш муж. Кто-то, знавший о Диане Джеймс. Тот, кто ревновал его. Я полагаю, если он имел одну подругу, то могла быть и другая.

— Насколько мне известно, он был еще и женат, — заметила она. — Но, пожалуйста, продолжайте.

— Поверьте, миссис Батлер, это не доставляет мне удовольствия, но мне поручено найти деньги. Полиция будет полностью занята поисками убийцы и сбором улик, необходимых для суда.

Я чуть помолчал, затем продолжал:

— Это сторона меня не интересует. Мы занимаемся своими делами. Я не верю, что вашего мужа убили из-за денег. Мотивом преступления была ревность, а деньги существенного значения не имели. Но это, повторяю, меня совершенно не интересует. Нам нужно найти деньги, и, как только они будут в наших руках, дело для нас будет закончено. Вы понимаете?

— А если не выйдет?

— Тогда другое дело. Судебные дела не интересуют нас, до тех пор, пока не влетают нам в десятки тысяч долларов. Тогда они начинают нас интересовать, и тут уж приходится идти до конца.

Она кивнула.

— Да, тут уж не до чувств, верно?

— Как я вам уже говорил, для меня это чисто служебные обязанности. Чувства я проявляю только в нерабочее время.

Она помолчала и внимательно посмотрела на меня.

Я нагнулся и взял ее за руку.

— Давайте вернемся к существу дела. Вашего мужа легко было бы найти, если бы он не был убит. Мы бы давно нашли эти деньги, если бы ревнивая женщина не потеряла голову и не убила его. Собственно, она одна портит мне все дело, причем непонятно, зачем — ведь не деньги ее интересуют в первую очередь. Дайте срок — найду и тоже попорчу ей нервы. Впрочем, у нее еще есть время одуматься. Видите, как все просто?

— Да, — ответила она. — Очень просто.

Она засмеялась и ударила меня по губам изо всей силы.

Глава шестая

— Так, — сказала она, — вот ответ на ваш вопрос. Но ответьте вы теперь мне. Что вам было нужно в моем доме?

Это застало меня врасплох. Даже без ее удара было довольно трудно сохранять самообладание.

— Я вам уже сказал.

В ее больших дымчато-голубых глазах не было теперь и тени растерянности.

— Оставим это. Вы говорили, будто я бежала по граве с пластинкой в руках. Как вы додумались до этого? Объяснение может быть только одно: вы были наверху в моей спальне и видели, как я слушала музыку.

— Вы мне не верите?

— Конечно, нет. Я точно знаю, как все это было. Я заснула. А если вы думаете, что я блефую, то могу даже сообщить, какую пластинку я слушала, когда засыпала. Это был Гендель. Верно?

— Откуда мне знать?

— Да, вы правы, откуда вам знать! Теперь скажите мне наконец, кто вы и что вам надо. На профессионального вымогателя вы не похожи.

Я постепенно приходил в себя.

— Не слишком-то заноситесь, — заметил я. — Что будет, если полиция заинтересуется, почему вашу машину нашли перед домом Дианы Джеймс?

— Разве? — сказала она.

— Это вам отлично известно.

Она покачала головой.

— Нет. Но, кажется, в этом есть некая поэтическая справедливость, не так ли?

Удивительно, но я ей поверил.

— Постепенно и я начинаю понимать, — сказала она и задумчиво посмотрела на меня сквозь облако табачного дыма. — Как дела у любимой мисс Джеймс? Надеюсь, она жива и здорова?

— Она, кажется, симпатизирует вам.

Миссис Батлер засмеялась.

— Мы горячо любим друг друга. Если бы только она перестала посылать ко мне людей, которые уродуют мою мебель.

Я вспомнил разрезанные подушки и сидения.

— Вы думаете…

— Не воображайте только, что вы у нее первый! Поверьте мне, что шансы быть у нее первым ничтожно малы.

Я промолчал, собираясь с мыслями. Итак, она уже знала, что кто-то обыскивал ее дом, но никуда не сообщила об этом. Стало быть, я на правильном пути. Рыльце у нее в пушку. Поэтому и меня она ни в чем не обвинит.

Она иронически смотрела на меня.

— Итак, вы решили обыскать мой дом. Почему же вы этого не сделали? Я бы вам не помешала, я ведь спала.

— Он мне помешал, — ответил я.

— Кто?

— Ну, мужчина, который хотел вас убить.

— Бог мой, опять вы принялись за старое?

— Да нет, послушайте меня.

И я рассказал ей, как все произошло в действительности.

— Вы не ожидаете, что я вам поверю? — спросила она, когда я закончил.

— Я не в силах заставить вас верить, — ответил я. — Если вы…

Я замолчал. Мы услышали, как по деревянному мосту проехала машина. Она подъехала к дому и остановилась около веранды. Заскрипели тормоза.

Я с досадой покачал головой, показал ей жестом, чтобы она сидела на месте, и вышел в соседнюю комнату. Мой пиджак, в кармане которого был пистолет, висел на спинке стула у противоположной стены. Проходя мимо двери, я бросил взгляд на подъехавшую машину. В ней сидела девушка. Я услышал тихую музыку.

Выйдя из дома и обойдя машину, я приблизился к водительскому месту. Девушка улыбнулась. Это была блондинка с ангельским личиком и холодными глазами. Улыбка ее показалась мне слащавой.

— Доброе утро, — медленно проговорила она. — Это действительно очень глупо, но, кажется, я попала не туда.

— Да, — сказал я.

Она находилась очень далеко от главной дороги.

— Куда вы хотели проехать?

— К деревянному дому, — ответила она и снова одарила меня слащавой улыбкой. — Я ищу некоего мистера Гиллеспи. Мне точно описали эту дорогу, но, видимо, я заблудилась. Это в самом деле очень глупо, но я потеряла всякую ориентировку.

Возможно, мне только показалось, но ее глаза, улыбка и эта болтовня как-то не подходили друг к другу. И этот ангелок высматривал все вокруг, словно ища что-то.

Музыка но радио замолчала, и послышался голос диктора. Я не прислушивался к его словам.

— Разве вам говорили, что вы должны проезжать через ворота? — спросил я.

— Да, конечно. Мистер Кремер, наш босс, узнал, что мистер Гиллеспи забыл уплатить очередной взнос, когда купил кухонную плиту. Он погрузил ее на машину и просто увез. Я совершенно точно помню, как мистер Кремер говорил, что надо проехать через ворота, а затем две мили в сторону. Вы не мистер Гиллеспи? Нет, тот совсем по-другому выглядел.

— Нет, моя фамилия Гревс, — ответил я. — Я приехал ловить рыбу.

— В самом деле? — спросила она, глядя на мою рубашку и галстук. — Вы в такой одежде ловите рыбу? Мой брат, когда ловит рыбу, надевает старую одежду…

— Я только что приехал. Пять минут назад.

Ее история казалась вполне правдоподобной. Возможно, она действительно искала Гиллеспи и заблудилась. Но с другой стороны — ее глаза…

Железная лапа медленно прошлась по моему позвоночнику и остановилась между лопатками. Это был голос диктора, который только что упомянул фамилию «Батлер».

— Вы один ловите рыбу?

Я стоял рядом с машиной на солнце и старался понять, что говорит диктор, и в то же время слушать эту идиотку и отвечать на ее вопросы. Одновременно я должен был решить, действительно ли она так глупа или чего-то добивается, а кроме того, я не должен дать ей заметить, что заинтересовался сообщением.

«Миссис Маделина Батлер, двадцатитрехлетняя вдова банковского служащего, исчезнувшего восьмого июня…»

«Миссис Батлер, вероятно, скрылась в голубом „кадиллаке“…»

— Я не вижу здесь никакой машины, — сказал ангелочек, оглядываясь. — Как вы сюда попали?

«…разыскивается в связи с убийством. Розыск объявлен в соседних штатах, описание личности миссис Батлер и номер ее машины…»

— Приехал на джине, — ответил я. — Он в сарае.

«…вчера вечером был найден труп, однако похищенные деньги не обнаружены. Полиция уверена, что скрывшаяся миссис Батлер…»

Наверное, тот мужчина узнал, что труп найден и что ее арестуют. А ему это не нужно. Все еще не нужно. Вероятно, эта ангел-блондинка не сбилась с пути.

Она должна уехать, и как можно скорее.

— Глоток воды, — сказала она и улыбнулась.

Она хотела попасть в дом и посмотреть, что к чему. Я тоже улыбнулся.

— Конечно, крошка. Но зачем воды? Как насчет виски?

Я нагнулся в окно машины и задрал подол ее платья.

— Кажется, на вашей коленке муравей, — сказал я и погладил ее по голой розовой ляжке. — Пошли в дом, крошка.

Ее «эй» прозвучало холодно и резко, как пистолетный выстрел. Ей ничего не оставалось, как уехать, что она и сделала.

Я глубоко вздохнул и посмотрел вслед удаляющейся машине. Она проехала лужайку и скрылась в лесу, затем я услышал, как она включила вторую скорость перед подъемом в гору. Она не остановилась, и шум мотора постепенно затих.

Возможно, он стоял где-нибудь в лесу с пистолетом, возможно, был в городе и послал ее на разведку. Узнать это очень просто. Мне надо только стоять и ждать, когда он всадит в меня пулю. Я вошел в дом.

Маделина Батлер вышла из спальни и стояла перед столом. Она обернулась и посмотрела на меня.

— Вы слышали радио? — спросил я.

— А зачем?

— Лучше сядьте. Там, у конца стола, чтобы вас не было видно с улицы. И выпейте немного. Вам это нужно.

Она села и спросила.

— Что случилось?

— Нашли труп вашего мужа, и полиция разыскивает вас.

Она налила немного виски и улыбнулась, глядя на меня:

— Вы любитель драматических эффектов, не так ли?

— Думаете, я лгу?

— Конечно. Кто это был здесь и передал вам новости? Ваш сообщник?

Я сел так, чтобы видеть лужайку.

— Послушайте, вы попали в переделку. Никто ничего мне не сообщал, сказали по радио. В машине было радио, и я его слушал. Полиция ищет вас в связи с убийством. И не только полиция, и девушка в этой машине тоже искала вас.

Я рассказал ей все как было.

Маделина слушала меня со скучающим видом. Единственная реакция — она достала зеркальце, губную помаду и подкрасила губы. Я наблюдал за ней. Она выглядела надменной, но, если на один миг отвернуться от нее, а затем снова посмотреть, не поверишь глазам, что женщина может быть так прекрасна.

— Я готова. Мы можем вернуться в город.

— Вы мне все еще не верите?

Она кончила наводить красоту, сжала губы, посмотрела в зеркальце, затем обратила свой взор на меня и засмеялась.

— Вы, действительно, мастер на все руки. По вашему собственному признанию, вы взломщик, лжец и мошенник. И вы пытались шантажировать меня. Должна признать, что у вас разносторонние таланты, но то, что вы предлагаете поверить вам, это почти оскорбление. Вы этого не находите?

Я нагнулся над столом и схватил ее за руку.

— Я похитил вас — это вы забыли. Итак, почему же вы не передадите меня в руки полиции?

— Не хочу вводить в расходы налогоплательщиков.

— Я скажу вам, почему. Потому что вы не можете.

— Оставьте меня в покое, — сказала она.

— Мне нужны деньги, и вы скажете мне, где они. Подумайте над этим. Одна вы не имеете шансов, а на том свете деньги вам не понадобятся. Возможно, я смогу вас защитить.

— Защитить? От кого? — спросила она саркастически.

Я покачал головой и отпустил ее, чтобы достать сигареты.

— В вашей машине есть радио?

— Есть. А что?

— Тогда вы легко можете проверить, говорю ли я правду. Новости передаются каждый час. Мы можем их послушать.

— Хорошо. Я пойду и включу радиоприемник.

Маделина взяла сумку и пошла к двери. Я сразу понял, что она собирается делать, и побежал за ней. Когда я добежал до двери, она стояла на улице, искала в сумочке ключи и озиралась по сторонам в поисках машины.

— Подождите! — крикнул я.

Она не обратила на это внимания.

Повернув голову, она увидела сарай. Ясно, что машина была там. Маделина сделала один шаг, и тогда это произошло.

Сумка вылетела из ее руки, словно подхваченная порывом ветра. Она вздрогнула и проследила, как сумка пролетела два метра и упала на веранду. Мы услышали, как что-то ударилось о стену дома.

Маделина стояла словно окаменевшая. Я прыгнул с веранды и подбежал к ней. Я быстро сообразил, что это был выстрел из карабина, что стрелок находится на другом конце лужайки, на расстоянии двухсот метров. Я схватил ее и бросился с ней к веранде. До лестницы было четыре длинных шага. Я втащил ее туда, затем, спотыкаясь, мы вбежали в дверь и легли на пол. В тот момент я увидел, как со стола сорвалась чашка и разлетелась над нами на мелкие куски. Осколки посыпались на пол.

Я оттащил ее подальше от входа и ногой захлопнул дверь. В этот самый момент пуля пробила сковородку, которая висела на гвозде. Она упала на пол.

Затем наступила тишина, и я слышал только учащенное дыхание Маделины. Мы лежали на полу, наши лица были почти рядом. Теперь в ее глазах появился страх.

— Достаточное для вас доказательство? — спросил я и встал на колени.

Она попыталась сесть. На ее щеках была грязь, а из маленькой ранки на шее, поврежденной осколком, сочилась кровь.

— Оставайтесь на месте, — приказал я.

Я подполз к окну, встал и выглянул из-за оконной рамы. На освещенной солнцем лужайке никого не было. Но где-то за ней, на опушке леса, сидит он в засаде со своим карабином.

Глава седьмая

— Проклятый идиот, — сказала она.

Она поднялась, встала посреди комнаты. Я молча прыгнул, схватил ее за талию и вместе с ней бросился на пол. При этом я слегка повернулся, чтобы упасть на плечо. В тот же момент оба окна разлетелись на куски, осколки упали на иол.

— Что это значит? — спросила она. — Вы с ума сошли?

— Она лежала рядом со мной, и я обнял ее, словно красивую дикую кошку. Освободив одну руку, я снял осколок стекла с ее халата, показал ей и выбросил в окно. Широко открытыми глазами она смотрела ему вслед.

— Если вы снова захотите стать мишенью для выстрела, то сначала скажите, где находятся деньги, — попросил я. — Вам они уже не потребуются.

— Что же делать? — спросила она.

— Да много чего, если мне не придется все время следить, как бы вы не выкинули новую глупость. Теперь вы будете сидеть на месте?

— Да.

— Хорошо.

Я пополз. Очутившись между окнами, я встал и прошмыгнул в спальню. Я взял с кровати два одеяла, одно повесил над окном спальни, а с другим вернулся обратно и встал возле заднего окна.

— Прикройте чем-нибудь свое лицо, — сказал я, — сейчас полетят осколки.

Она прикрыла лицо руками. Я подбросил вверх одеяло, и оно повисло над окном на трубчатом карнизе занавески. В переднем окне снова послышался звон. Одеяло дрогнуло, но не свалилось с карниза. В нем образовалась дыра.

Я быстро осмотрелся. Задняя дверь была заперта, заднее окно занавешено. В кладовой не было ни окна, ни двери наружу. И теперь он уже не мог заглянуть в дом. Во всяком случае, я надеялся на это. Я мог бы занавесить и переднее окно, однако хотел сохранить возможность хотя бы с одной стороны глядеть тружу. Мне совсем не хотелось оказаться запертым в доме и ничего не видеть.

— Могу я теперь встать? — спросила она.

— Нет, сидите.

Глядя на нее, я кое о чем подумал.

— Снимите халат, — попросил я.

Она подняла голову и холодно посмотрела на меня.

— Вы не могли придумать ничего лучше?

— У вас ведь под халатом есть еще одежда?

— Да. Пижама.

— Тогда снимите халат и бросьте его мне.

Она пожала плечами и сняла халат. Пижама была синяя, с широкими рукавами. Маделина бросила мне халат. Я подполз к переднему окну, встал около него и набросил халат на перекладину. Он упал на пол. Я поднял его и повторил свою попытку: на этот раз успешно. Я отошел. Халат был достаточно прозрачен и через него я мог видеть лужайку. Никто там не двигался.

— Так, — сказал я, — теперь ему ничего не разглядеть.

Маделина встала.

— И что мы теперь будем делать?

— Понятия не имею.

Я подошел к стулу, взял из пиджака пистолет и проверил обойму. В ней было два патрона.

— Здесь нам нельзя оставаться, — заявила она.

— А что вы можете предложить?

Я поставил пистолет на предохранитель и сунул его за пояс. Из кармана брюк я вынул пачку сигарет, но она оказалась пустой. Пришлось снова идти к стулу, где висел пиджак, за новой. Я открыл ее и протянул Маделине. Мы сели за стол. Со своего места я не мог видеть лужайку.

Я тайком взглянул на Маделину и задумался. Мы находились в ужасном положении, но у меня постепенно созревала идея. Все зависело от того, есть у нее деньги или нет, а я все еще был уверен, что есть. Не было смысла ломать себе голову над тем, кто убил Батлера: она или тот мужчина, который в нас стрелял, или оба вместе. Постепенно я начал восхищаться холодным умом, скрывавшимся в этой красивой головке, и мне стало ясно, что как только ее муж был убит, причем совершенно не важно кем, она завладела деньгами.

— Вы пользуетесь большим успехом, — заметил я. — Все жаждут с вами повстречаться: я, тот парень снаружи и сотни полицейских.

Откинувшись назад, я выпустил кольцо дыма.

— Не знаю, есть ли смысл делать предложение женщине, окруженной столькими поклонниками.

— Что за предложение?

— Нет, это действительно бессмысленно, — продолжал я. — Совершенно бессмысленно, если у вас нет денег.

Она покачала головой.

— Прекратите говорить о деньгах. Видимо, вы не можете понять, что я скорее спущусь в ад, чем дам Диане Джеймс хотя бы один цент.

Я положил сигарету и пристально посмотрел на нее. Итак, переговоры осложнялись. Нельзя рассчитывать на здравый смысл женщины, даже такой пройдохи и даже если речь идет о ее жизни и смерти.

— К чертям Диану Джеймс, — сказал я. — Она вышла из игры.

— Что вы хотите этим сказать?

— То, что слышали. Она с самого начала обманывала меня. Она сказала мне, что вы находитесь в Санпорте, чтобы уговорить меня обыскать ваш дом. Ей было наплевать, что меня могли поймать.

— И это еще не все, — добавила Маделина. — Думаю, что вы еще не знаете, что с вами могло случиться. Представьте себе, что я застала вас врасплох, вы от страха могли убить меня. Разве это не было бы ужасно?

Я задумался. Конечно, я не был таким идиотом и не мог так поступить, но Диана Джеймс могла на это рассчитывать.

— Итак, все ясно? — спросил я. — Ваша подруга, мисс Джеймс, вычеркивается из списков участников.

— Так, — холодно проговорила Маделина, — и теперь вы переносите свои симпатии на меня?

— Да, — ответил я.

— Я чрезвычайно растрогана.

— Приберегите свои чувства на другой раз. Деньги у вас?

— Возможно, — ответила она.

— Где они?

— Я сказала «возможно».

— Этого мне недостаточно, — возразил я. — Карты на стол.

— Зачем? Вы нуждаетесь во мне, а не я в вас.

— Боюсь, что вы не поняли как следует свое положение. Как только стемнеет, я уеду. У вас нет ни малейшего шанса, а я как-нибудь выберусь. И тогда никто не помешает вашему приятелю пристрелить вас, и вы окажетесь мертвой обладательницей 120 тысяч долларов.

Она задумчиво уставилась перед собой.

— Что вы предлагаете?

— Сначала я хочу узнать, есть ли у вас деньги.

— Есть.

— Это не блеф?

Ее глаза были холодными.

— Повторяю, они у меня есть.

Я затянулся сигаретой и с сомнением посмотрел на нее. Я не спешил, и неплохо немного и ее помучить.

— Ваше положение незавидное, — сказал я, наконец. — Вы уже почти покойница, с какой стороны ни посмотреть. Если вас не застрелит этот парень, то вас арестуют и обвинят в убийстве. С вашей внешностью и красивым лицом вам, возможно, удастся избежать электрического стула. Вероятно, вас осудят на пожизненное заключение, но это тоже не блестящая перспектива. У одной у вас нет никаких шансов. Ни машины, ни платья, ни возможности спрятаться. Если я вам помогу, вы, пожалуй, будете иметь шанс. Совсем небольшой, возможно, один из тысячи.

Мое предложение заключается в следующем: мы делаем то же, что хотела проделать Диана Джеймс с вашим мужем. Я увезу вас отсюда и буду прятать, пока не улягутся страсти. Вы покрасите волосы и станете блондинкой или рыжей, и я доставлю вас на Западное побережье или куда-нибудь еще, куда вы пожелаете. Ручаться я не могу, что все это удастся, но попытаюсь…

Она медленно кивнула.

— И что вы хотите взамен?

— Я предпочитаю круглые суммы. Скажем, 120 тысяч долларов.

Она уставилась на меня.

— Я ожидала от вас всего, но не такого бесстыдства.

— Не думаете ли вы, что я буду все это бесплатно делать? Подумайте сами, как я рискую. С того момента, как я начну вам помогать, я становлюсь преступником. А на это я пойду только за большие деньги. — Я решил идти ва-банк: или все или ничего, терять мне нечего.

— Итак, вы хотите забрать у меня все?

— Точно. Но в том случае, если вам в ближайшее время кто-нибудь не сделает более выгодного предложения.

— А на что я буду жить?

— На что живут другие люди? Вы можете подыскать себе работу.

— Какую? Я никогда в жизни не работала.

— Откуда я знаю⁹ Я не работодатель. Вы согласны?

Она немного подумала, потом пожала плечами.

— Хорошо. Но какую вы мне дадите гарантию, что, получив деньги, вы не бросите меня на произвол судьбы? Я должна положиться на ваше честное слово?

— Ничего другого вам не остается.

— Прекрасная перспектива.

— Итак, где деньги? — ухмыльнулся я.

— В этом мое единственное преимущество, — улыбаясь, ответила она. — Вам придется выполнить хотя бы часть своих обещаний, чтобы получить их.

— Где?

— Они в трех банковских сейфах в Санпорте.

— В банковских сейфах?

Я уставился на нее.

— Боже мой, как же вы хотите получить их? Все полицейские разыскивают вас!

— Они, естественно, положены не на мое настоящее имя.

— Ах, вот как? — сказал я. — А где ключи?

— Дома.

— В вашем доме?

Она иронически засмеялась и кивнула.

— Но это означает, что нам придется снова вернуться в логово зверя, если удастся отсюда выбраться.

— Гм, гм, — хмыкнула она. — Это не очень просто, не так ли? Но поэтому я и выбрала такого дорогого эксперта. Придется вам рискнуть за такие деньги.

Солнце поднялось выше, и в доме стало жарко. Я заставил себя посидеть смирно и поразмыслить, однако в конце концов снова встал и нервно заходил взад и вперед. При этом я не спускал глаз с окна.

Нужно найти способ выбраться отсюда. Нам нужна машина. Ее машиной мы не могли воспользоваться, однако где-нибудь там внизу стоит другая. У парня должна быть машина, но у него есть и карабин.

— Может быть, он уехал? — предположила она и отпила виски.

— Нет, не уехал, — ответил я. — Он выжидает. Когда-нибудь мы выйдем, и он подстрелит нас.

— Откуда он знает, что мы не выйдем через заднюю дверь и не уйдем отсюда пешком?

— Он знает, что в вашей одежде без машины не уйдешь. А машиной мы воспользоваться не можем. Даже если бы он не подстерегал нас с винтовкой.

Она налила себе еще виски. Бутылка была почти пустая. Она подняла стакан и посмотрела на него.

— Ну, это ваше дело.

Она вела себя так, словно ее это не касалось.

Стало невыносимо жарко и душно. Моя рубашка прилипла к телу. Я гневно поглядывал на бутылку.

— Кончайте, наконец, с этим.

Она мельком взглянула на меня.

— Подумайте лучше, что делать.

Я подошел к ней, схватил за лацканы пижамы и поднял ее со стула.

— Вот что, дорогая моя, не забывайте — если мы отсюда выберемся, мне придется месяца два скрывать вас от полиции. Это дьявольски трудно. А если вас поймают, то и я сяду в лужу. Я не хочу лишних неприятностей. С виски надо покончить.

Она посмотрела на меня, как на надоедливую муху.

— Все? — спросила она. — Тогда уберите, пожалуйста, от меня ваши лапы.

— Не забывайте этого, — напомнил я и опустил ее на стул.

— Вы уже имеете представление, как мы выберемся отсюда?

— Думаю над этим. И будет лучше, если вы помолчите. Кто этот парень там, снаружи?

— Откуда я знаю? Он мне не представлялся.

— Оставьте это. Кто он?

— Я действительно не знаю, и вам до этого нет дела.

— Это ваш любовник?

— Что вы ко мне привязались?

— Кто убил Батлера? Вы оба?

Она молчала, уставившись в пустоту.

Два месяца с ней — веселое будет время. Кто из нас первым сойдет с ума?

Глава восьмая

Я встал у окна и выглянул наружу. Где-то должен скрываться этот парень. Он может одновременно наблюдать за домом и дорогой. Я поглядел на холм и увидел справа за ним высокое дерево, в которое, вероятно, попала молния. Я решил использовать его как ориентир.

— Что вы собираетесь делать? —спросила она.

— Надо бы вызвать такси, — ответил я и снял белую рубашку.

В ней меня легко заметить. Я нашел в кладовой синюю, надел ее и снова сунул пистолет за пояс.

Маделина все время наблюдала за мной. Я подошел к столу, взял бутылку и вылил на пол остатки виски.

— Вы должны теперь быть трезвой, — сказал я. — Слушайте меня. Он до сих пор не явился сюда убить вас по одной-единственной причине. Он знает, что я здесь и у меня есть пистолет. Это его пистолет. Вы слушаете меня?

Она молча кивнула.

— Сейчас я выйду и попытаюсь подкрасться к нему сзади.

Я выйду через заднюю дверь и надеюсь, что он этого не заметит. Опасность для вас в том, что он может сделать вид, будто меня не заметил, а когда я уйду, попытается вас застрелить. Передняя дверь заперта. Как только я выйду из дома, заприте на засов заднюю. Лучше всего сидите в кладовой — там нет окна. А если услышите, что он на веранде или лезет в окно, кричите как можно громче. Закройте дверь кладовой и забаррикадируйтесь там. А если почувствуете запах дыма, тоже кричите.

— Дыма?

— Он может попытаться поджечь дом.

Это, видимо, не особенно ее удручало.

— О'кей, — сказала она. — И большое спасибо за заботу. Эго действительно трогательно.

Я открыл заднюю дверь и вышел. Ничего не произошло.

Я добрался до кустов и скрылся в них. Москиты вились вокруг меня и садились на нос. Я подавил желание чихнуть и стал изучать опушку леса вдоль берега озера, медленно поворачивая голову. Там никто не двигался. Я повернулся и посмотрел на озеро. Оно, словно зеркало, лежало в солнечных лучах. Деревья на другом берегу темно зеленели. Картина словно из рекламного календаря предприятия по изготовлению спортинвентаря.

Пробираясь между кустами берегом озера, я дополз до маленьких мостков, к которым были привязаны лодки. Теперь я был позади сарая. На моем пути оказался ствол дерева, я обогнул его. С громким треском обломилась ветка в глубокой тишине. Я лег на землю и затаился. Ничего не произошло. Я пополз дальше.

Влажная земля прилипала к рукам и коленям, пот струился по лицу. Я взглянул назад. Дом и сарай закрывали деревья. Я отполз от мостков метров сто. Еще немного, и я буду позади парня. Я встал, вытер руки и пошел длинной дугой от озера через лес. Через несколько минут я достиг холма. Почва здесь была песчаная, местами покрытая еловыми иголками. Моих шагов не было слышно. Я то и дело смотрел налево и на лужайку. Когда я добрался до вершины холма, то увидел слева высокое дерево с разбитой верхушкой. Пройдя еще сотню метров, я снова взглянул на него и на озеро для ориентировки. В промежутках между деревьями я видел крышу дома. Сделав поворот на 90 градусов, я очень медленно пошел, используя любую возможность укрыться от чьих-либо взоров.

Затем я присел на корточки под елью. Теперь я должен находиться прямо над ним. Где-то внизу между деревьями лежал он со своим карабином и наблюдал за домом. Я сидел тихо и песком стирал грязь с рук. Взявшись за пистолет, я убедился, что он без труда вытаскивается из-за пояса, и я смогу быстро его достать.

Я никак не мог обнаружить парня. Никакого движения, никаких цветных пятен от одежды. Должно быть, он прятался дальше, внизу. Я отыскал глазами густые кусты милях в десяти впереди себя и бесшумно пополз к ним. Там я лег на живот и минут пять глядел вниз. Никаких следов противника.

Я пополз дальше. Теперь я видел внизу край лужайки. Дальше двигаться нельзя. Если я проползу мимо него и появлюсь перед ним, то я пропал. Я лежал и внимательно разглядывал местность.

Внезапно я увидел его. Ботинок, затем ногу, наполовину закрытую веткой, метрах в двадцати от меня. Потом вторую ногу. Подлесок здесь был густой, как и на холме, но если я немного поднимусь вправо, то смогу его вполне хорошо разглядеть.

Я глубоко вздохнул, казалось, будто стальной обруч сдавил мою грудь. Один из нас, вероятно, проживет всего еще минуту или две. Я мог бы попытаться попугать его пистолетом, но что будет, если он не испугается?

Я уже был готов отказаться от этого, но вспомнил о трех сейфах в Санпорте. Нет, обратного пути нет. Я пополз вниз по склону.

Я видел его ноги, они не двигались. Теперь я видел его всего. Карабин с оптическим прицелом лежал перед ним на стволе маленького дерева, а сам он смотрел на дом. Я старался не сломать какой-нибудь ветки: малейший хруст его спугнет.

В трех метрах от него я встал на колени, вытащил из-за пояса пистолет, навел его на затылок парня и скомандовал:

— Эй! Повернитесь, но без оружия!

Он повернул голову и схватился за карабин.

— Не успеете, — сказал я.

Он яростно уставился на меня. Он знал, что я прав. Лежа на животе ногами ко мне, он не имел ни малейшего шанса.

— Выньте обойму! — скомандовал я. — И без дураков! Бросьте ее!

Я напряженно следил за ним, и, когда услышал шум позади, было почти поздно. Я обернулся, и дубинка, скользнув по моей голове, ударила по руке. Невыносимая боль пронзила меня. Я едва мог пошевелить рукой.

Парень вскочил на ноги и хотел навести на меня карабин. Я уцепился бесчувственной рукой за сук, другой схватил девицу и швырнул ее на парня, как узел с бельем. Она ударилась об него, и они оба упали на карабин. Я нагнулся и поднял выпавший из рук пистолет.

Это была блондинка, тот самый ангелок. Глаза ее сверкали от злобы, она размахивала руками и длинными ногами, стараясь сесть, в ее волосах торчали еловые иголки, а из ранки на коленке сочилась кровь.

Я подошел к ним. Девица сидела на земле, карабин лежал под ее ногой. Я оттолкнул ее в сторону и поднял карабин. Я разрядил его, вытащил обойму и забросил в кусты. Карабин я ударил о дерево. Приклад разлетелся, оптическое стекло разбилось.

— Где машина? — спросил я.

Что-то явно не давало ему покоя. Это было видно по его горящим безумным глазам и по тому, как дрожали его руки, когда он провел ими по губам.

— Кто вы? — спросил он. — Что вам надо?

— Машину. Я ведь достаточно ясно сказал.

В них обоих было что-то странное, и, когда я присмотрелся к ним, мне стало ясно, что это брат и сестра. Он был выше и намного моложе, вероятно, ему было не больше 21–22 лет. Оба были чертовски привлекательны, и оба чертовски опасны.

— Живыми вы отсюда не уедете, — сказал парень. — Я ее убью и вас тоже.

Я направил на него пистолет.

— Вставайте!

Он чуть помедлил, глядя на меня, затем встал. Она продолжала сидеть.

Я схватил ее за руку и заставил подняться. Концы красных ногтей потянулись к моему лицу. Я оттолкнул ее руку и ударил ее. Она отшатнулась к брату, и он удержал ее.

— Если она не желает идти, несите ее, — сказал я.

Он посмотрел на пистолет.

— Куда?

— К дороге. Я же вам сказал, что мне нужна машина.

Она презрительно посмотрела на брата.

— Ты боишься этого подлеца?

— Что я могу сделать? — ответил он. — У него пистолет.

— Кончайте, — сказал я, — ссориться будете в другой раз.

— Как вы поступите с миссис Батлер? — спросила она.

— Удочерю ее. Я без памяти в нее влюбился.

— Видно, вы не знаете, с кем связались. Ее ищут в связи с убийством. Она убила своего мужа.

— Это моя забота, — сказал я. — Отправляйтесь к машине.

В злобном молчании, не глядя на меня, они шли впереди по песку. Немного не доходя до холма, я увидел машину. Она стояла в кустах — та самая машина, в которой девушка подъезжала к дому.

— У кого ключи? — спросил я.

Она молча и с ненавистью смотрела на меня.

У нее не было сумки, значит, не было и ключей. Я посмотрел на брата.

— Ну, где ключи?

Парень достал из кармана ключи.

— Вы сядете за руль, — сказал я, — а куколку между нами.

Мы сели в машину и выехали на дорогу.

— Спускайтесь к холму и подъезжайте к дому, — сказал я. — И без фокусов.

Она повернулась и посмотрела на меня. Лицо ее было очаровательно.

— Грязный подонок! — сказала она.

Я потрогал ее ногу.

— Ну, как насчет Гиллеспи, крошка? Вы нашли его?

Глава девятая

Мы остановились около дома. Я вышел.

— Пошли в дом, — приказал я.

Мы поднялись по лестнице на веранду. Я услышал, как Маделина Батлер отодвигает засов: она, наверное, увидела нас из окна.

Дверь открылась, и блондинка вошла в дом, братец за ней. Я держался позади и ослабил внимание, и тогда их номер чуть не прошел.

С диким криком парень ворвался в дом, а блондинка попыталась запереть дверь перед моим носом. Я в последний момент успел засунуть ногу, рванул дверь и тоже влетел внутрь. Блондинка пошатнулась и упала. Я чуть было не споткнулся о нее.

Братец сцепился с Маделиной, и они покатились по полу. Она дико сопротивлялась, но молчала, а он издавал жуткие вопли.

Я сунул пистолет за пояс и круто рванул парня. Он не отпускал ее, тогда я ударил его. Он повернул голову набок, наконец отпустил Маделину и удивленно уставился на меня. Я снова ударил его и расшиб об него руку. Он встал, пошатываясь, словно не мог решить, куда падать, тогда я схватил его и снова стукнул. Он растянулся на полу рядом с блондинкой. Я пощупал руку. Она болела и распухла, но кости, видимо, были целы.

Маделина встала. Ее волосы были растрепаны, глаза блестели, как льдинки. Она подошла ко мне. Сначала я не понял, что у нее на уме. Но потом почувствовал, что пистолет у меня выскальзывает из-за пояса. Я схватил ее за руку и оттолкнул.

— Прекратите безумствовать, — сказал я. — Сядьте.

Казалось, она не слышала, тогда я силой усадил ее на стул возле стола. Двое других встали на ноги, братец кашлял, а блондинка была очень бледная, глаза ее сверкали.

Я указал на стулья в другом конце комнаты.

— Идите и садитесь там, — распорядился я. — У меня нет желания разбивать о вас свои руки. Теперь я воспользуюсь пистолетом.

У парня дрожали губы, слезы текли по лицу.

— Я убью ее, — повторял он, — я убью ее.

— Тихо! — прикрикнул я и снова укачал на стулья.

Они сели.

Я поставил стул между ними и Маделиной и сел на него. Откинувшись назад, я положил пистолет на колени и закурил сигарету.

Вдруг в комнате стало очень тихо, так тихо, что я слышал собственное дыхание. И тут раздался голос блондинки.

Она так крепко вцепилась в край стола пальцами, что они побелели вокруг ногтей. Жила на шее напряглась, а голос ее походил на горячий шепот.

Она говорила не переставая. Маделина разглядывала ее с любопытством и брезгливостью, словно кучу дерьма. Когда, наконец, блондинка замолчала, чтобы набрать воздуху, Маделина сказала:

— Вы грязная маленькая крыса.

Но блондинка все же закончила свою болтовню и молча уставилась на нее, затем спросила меня:

— Что вы собираетесь с ней делать?

Я промолчал.

— Дайте мне пистолет, — умоляла она, — только на пять секунд. Дайте мне пристрелить эту ведьму. Я отдам вам его обратно. Вы можете убить меня или передать в руки полиции, но прошу вас, дайте мне пристрелить ее.

— Успокойтесь, — сказал я, — а то у вас заболит живот.

— Что вы с ней сделаете?

Маделина Батлер закурила сигарету и смотрела на нас сквозь дым. Парень сидел согнувшись и молчал.

— Мы возьмем вашу машину и прокатимся, как только стемнеет. Если вы не имеете ничего против.

— Сколько она вам платит?

— Кто сказал, что она мне платит? — спросил я. — Я делаю все из чистой симпатии.

— Сколько?

— Кончайте, — сказал я. — Цену вы все равно не угадаете.

Блондинка повернулась к брату.

— Слышишь, Джек, слышишь? Эта грязная баба даже не слушает нас. Мы говорим и говорим, а ее это будто не касается.

— Кончай! — сказал он.

— Она тебя один раз уже одурачила и будет продолжать дурачить дальше.

— Закрой пасть!

Но она не умолкала.

— Возьмись, наконец, за ум. Неужели ты все еще веришь ей? Неужели ты все еще не понял, что это грязная баба?

Он ударил ее по лицу, и она замолчала.

Я посмотрел на часы. Было начало второго. Мы могли тронуться в путь, только когда стемнеет. Значит, мне придется сидеть здесь, по меньшей мере, шесть часов и следить, как бы эти трое не сцепились.

Я устал. Уже тридцать часов как я не смыкал глаз, а впереди был длинный день и долгая ночь. Я задавал себе вопрос, удастся ли нам вернуться в Маунт Темпл и войти в дом не попавшись. На улице в чужой машине нас вряд ли остановят, но с домом дело будет обстоять иначе. Он наверняка под наблюдением.

Я встал и указал на дверь кладовой.

— Идите туда, — приказал я.

Проходя мимо, они уставились на меня.

— Ничего с вами не случится, если вы посидите здесь, — сказал я. — Я крикну, когда мы будем уезжать. Но, если вы попробуете выйти и снова напасть на миссис Батлер, расправа будет короткой. У меня и без вас слишком много забот.

— На вашем месте на деньги я бы не стала рассчитывать, — сказала блондинка.

— Это уже моя забота.

Она задумчиво посмотрела на меня, потом вдруг рассмеялась. Смех был очень холодный.

— Вы вспомните о моих словах. Вам еще не ясно, с кем имеете дело. Смешно, но одна мысль пришла мне в голову. Это очень смешно.

— Что за мысль?

— Не имеет значения, уедете ли вы отсюда или нет. Все равно один из вас убьет другого.

Я молча закрыл дверь, снова сел на стул и закурил сигарету. Маделина тоже сидела.

— Вам нужно прилечь и немного поспать, — сказал я.

— Сейчас слишком жарко, — возразила она.

— Как хотите, но сегодня ночью вам вряд ли удастся поспать.

Она пренебрежительно улыбнулась.

— Вы совсем не боитесь ехать туда? — спросила она.

— Нет, — ответил я. — Мы поедем туда.

— Деньги очень много для вас значат?

— Не знаю. У меня их совсем нет.

— Надеюсь, вы будете с ними счастливы. Между прочим, вы мне так и не сказали, как вас зовут на самом деле.

— Действительно, — согласился я. — Я совершенно забыл об этом.

Время тянулось бесконечно. В доме стояла угнетающая жара.

Я немного задремал сидя, а когда открыл глаза, то увидел, как дверь кладовой медленно открылась и из нее выглянула блондинка.

— Убирайтесь, — сказал я, и дверь закрылась.

За ее домом определенно наблюдают. Возможно, нас арестуют или убьют, если мы попытаемся удрать.

Наконец на улице стемнело. Я встал. Маделина сунула сигарету в гору окурков в пепельнице и посмотрела на меня.

— Наденьте халат, — сказал я. — Мы можем теперь ехать.

— Отлично.

Мне пришла в голову мысль.

— Как вы думаете, подойдет вам платье этой блондинки?

— Понятия не имею. Но я не возьму его, даже если меня будут пытать.

— Хорошо, не надо нервничать. Дома вы сможете переодеться. Если, конечно, мы попадем в него.

Я подошел к кладовой и открыл дверь.

— Время, — сказал я.

Они вышли. Я открыл дверь и пропустил Маделину вперед. Когда мы вышли, я отдал ей ключ и попросил запереть дверь. Она это сделала, и я убрал ключ.

Я кивнул блондинке и Джеку.

— Когда мы уедем, можете идти куда угодно. Можете даже воспользоваться «кадиллаком», если не боитесь и сумеете завести его без ключа.

— Я с вами рассчитаюсь, — пригрозил Джек. — Я найду вас.

— Мое имя вы найдете в телефонной книге, — сказал я и открыл Маделине дверь машины.

Когда мы пересекали деревянный мостик у края лужайки, я выбросил ключ из окна. Посмотрев в зеркало заднего обзора, я ничего не увидел. Было уже темно.

Я зажег фары, и мы поехали через лес. Впереди показались огни магазина и бензоколонки.

— Сейчас выезжаем на главное шоссе, — сообщил я. — Возможно, нам повстречаются патрульные машины, но на нас они не обратят внимания. Не бойтесь, вас не видно.

— Обо мне можете не беспокоиться.

Я выбросил ключи от «кадиллака» в кусты возле дороги, и через минуту или две мы свернули на главное шоссе.

Ехал я осторожно, не превышая скорости. Когда мы въехали в первый городок, я свернул с главной улицы и поехал в объезд ее по плохо освещенным улочкам. Через некоторое время я снова оказался на главном шоссе. Мы проехали 50 миль.

Прошло только 12 часов с того момента, как полиция обнаружила исчезновение Маделины. Никто не ожидает, что она такая дура, чтобы вернуться домой, но для порядка ее дом наверняка будет охранять полицейский, а может, и больше. Интересно, где он? Перед домом или позади, а может, внутри?

Нам следовало остановиться вдали от дома, чтобы не услышали шума мотора и не увидели свет фар. Однако не слишком далеко, на случай, если придется бежать.

— Позади улицы, ведущей к вашему дому, есть другая улика? — спросил я.

— Да, есть, — ответила оиа. — Я покажу. Она неосвещенная. на ней в основном незастроенные участки.

Маделина выросла в этом доме. Я задавал себе вопрос, что она должна чувствовать, вступая в него последний раз. Если наша затея удастся, она больше не увидит его. Есть у нее вообще какие-нибудь чувства? Известие о том, что нашли труп мужа, не особенно взволновало ее.

Где должны были найти тело вашего мужа? — поинтересовался я.

— Не имею понятия.

Разве вы не знаете? — недоверчиво спросил я.

— Откуда мне знать? Ведь вы слушали радио, не я.

Она не проявляла никакого интереса.

Я не знал, что и думать. Приходится ей верить. Слова ее звучали правдиво, да у нее и не было причины лгать. Она даже не знала, что ее машина была найдена возле дома Дианы Джеймс. Странная мысль появилась у меня. Действительно ли она убила его? Нет, это глупо. Она практически призналась в этом, обещав уплатить мне 120 тысяч долларов за то, чтобы я спрятал ее от полиции. Зачем бы еще она пошла на это?

— Никак не могу понять вас, — признался я.

— Да?

Она закурила сигарету, и огонек на момент осветило ее высокомерное и пленительное лицо.

— А почему, собственно, вы должны меня понимать? Но я не хочу быть несправедливой. До сих пор вы хорошо справлялись со своим делом и совершили только одну или две ошибки.

— Что за ошибки?

— Первая состоит в том, что вы не пристрелили эту парочку. Они могут дать наше описание. А во-вторых, вы выбросили мой единственный ключ от дома. Он был вместе с ключами от машины.

— Ключ нам не потребуется. Мы можем войти через подвальное окно. А что касается другой ошибки, то они побоятся обратиться в полицию.

— Да, но что если полиция обратится к ним?

— На этот риск придется пойти.

— Совершенно необязательно.

— Может быть. Но я взялся за дело, и вы должны довериться мне.

Она промолчала.

Меня не раз предупреждали насчет нее. Но я не прислушивался.

Глава десятая

Мы приближались к ее дому.

— Не так быстро, — сказала она. — Сейчас направо будет кладбище. Поверните за ним налево.

Вскоре я увидел поросший плющом угол кладбищенской ограды. Две машины догоняли нас. Я прибавил газу и проехал вперед.

— Теперь налево.

Я повернул. Эта улица была посыпана гравием, налево от нее, за изгородью, тянулось поле. Мы проехали мимо освещенного дома. На улицу выскочила собака и со злобным лаем побежала за нами. Я стал нервничать.

Было безумием возвращаться сюда. Полиция искала ее. Что будет, если нас схватят? Возможно, в темноте нам удастся скрыться, но это нам не очень поможет. Они тотчас оцепят все улицы в этой части города, и мы окажемся в ловушке. Но ничего другого нам не оставалось — нам нужны были ключи от этих сейфов.

Вдруг мне пришла мысль.

— У вас при себе достаточное количество денег? Или, возможно, в доме? — спросил я.

— Да, — ответила она. — У меня в сумочке тысяча долларов.

— Хорошо, — ответил я.

Я не стал спрашивать, почему она носит с собой так много денег. И так ясно. Она предвидела, что в любое время ей придется скрыться.

Я повернул направо и поехал вверх по улице, обсаженной деревьями. Ехал я очень медленно и пытался запоминать ориентиры. Вдруг нам придется очень быстро уезжать отсюда.

— Следующий дом мой, там, где высоковольтная линия пересекает улицу, — сказала она.

Я остановился, подал машину назад и поставил ее на обочину под деревом, выключил мотор и фары, и мы немного посидели, чтобы глаза привыкли к темноте.

Затем мы вышли из машины, и я тихо закрыл дверцу. Дышал я прерывисто и часто и чувствовал дурноту, как это бывало раньше перед футбольными матчами. Ночь была душная, воздух пропитан пылью.

Там, в домике, я снова надел белую рубашку, однако пиджак скрывал ее. В кармане у меня лежали пистолет и фонарик. Я посмотрел на нее. Ее одежда не бросалась в глаза, только белая каемка на ее домашних туфлях выделялась в темноте.

— Пошли, — прошептал я.

Следуя за темными мачтами высоковольтной линии, мы перешли поле, а через минуту или две очутились на улице, которая подходила сзади к ее дому. Никаких машин не было видно.

Маделина потянула меня за рукав.

— Мой дальше, — сказала она.

Теперь я узнал, где мы находимся, я видел очертания олеандровой живой изгороди. Я медленно отворил ворота, мы вошли и остановились.

— Подождите меня здесь, — шепнул я ей на ухо. — Я погляжу, нет ли где машины.

Она кивнула, и я пошел по лужайке к дому. На углу возле кустов я остановился и выглянул на подъездную дорогу. Машин там не было.

Я бесшумно обогнул дом, двигаясь к фасаду. Царила глубокая тишина, только где-то по ту сторону лужайки слышалась тихая музыка. Это могло быть радио в доме на другой стороне улицы.

С минуту я постоял неподвижно, раздумывая. Они могли сидеть в машине на улице и сторожить подъездную дорогу, а могли быть в доме. Мы должны иметь и это в виду.

Я повернулся и тихо прошел мимо задней веранды. Когда я приблизился к дыре в олеандровой изгороди, то вдруг увидел белые каемки ее туфель. Она шла по лужайке к дому. Вдруг пятна исчезли, словно растворились в темноте.

Я продолжал стоять, мое сердце бешено колотилось. Кто-то двигался между нами. Нет, не может быть: ведь там на лужайке никого не было. Затем я снова увидел ее туфли, она стояла на прежнем месте. Я старался разглядеть это нечто в темноте, но ничего не видел. Потом белые пятна опять исчезли. Что-то было между нами, и это что-то передвигалось.

Я не мог предупредить ее. Мне вдруг захотелось крикнуть, чтобы она ушла, но этого делать было нельзя. Этот тип знал, что она там. Однако он не знал, что позади него был я. Мои нервы напряглись до предела, рот пересох.

Я мог удрать, мог обойти их обоих и пройти через ворота.

Однако я не ушел. Я не мог бросить все, находясь так близко от цели. Я стал к ним подкрадываться, очень медленно, затаив дыхание.

Затем все это и произошло. Она увидела или услышала, или как-то почувствовала, что тут есть кто-то еще.

— Я здесь, — прошептала она.

Яркий свет упал на ее лицо и верхнюю часть тела. Она стояла меньше чем в четырех метрах от меня, подобно освещенной статуе. Я бросился сзади на незнакомца и выхватил из кармана пистолет. Я видел его очень ясно при свете его же карманного фонаря. Я поднял пистолет, размахнулся и ударил.

— Стойте на месте, миссис Батлер, — сказал я. — Вы…

Незнакомец застонал, рука его дрогнула, и фонарь упал на траву. Сам он содрогнулся и тоже упал. Я подскочил и выключил фонарь. Чернота снова окутала нас, стало темно, как в угольной шахте.

Страх охватил меня. Вероятно, я слишком сильно ударил его. Я схватил его руку, но руки мои дрожали, и я никак не мог нащупать пульс. Я положил руку ему на грудь, дыхание было нормальное.

Маделина наклонилась ко мне.

— Я думала, что это вы, — прошептала она.

Я промолчал. Что теперь нам с ним делать? Он был без сознания, но в любой момент мог прийти в себя. Оставить его здесь и пойти в дом было бы самоубийством. Придется пойти туда ей одной, а мне сторожить его. А вдруг в доме сидит еще один?

У нас мало времени. Мне надо что-то придумать, и поскорее.

Я нагнулся, вынул пистолет из его кобуры и бросил в кусты. Когда я вынимал его, то услышал звяканье. На его поясе висел какой-то металлический предмет. Я пошарил рукой и нащупал его. Наручники. Я снял их с пояса.

— Подождите здесь, — прошептал я Маделине.

Я подхватил его и потянул по газону к живой изгороди. Там я посадил его, прислонив к кустам, заложил руки за спину и защелкнул на них наручники. Потом достал носовой платок и сунул ему в рот, снял галстук и плотно обвязал им челюсть, чтобы он не мог вытолкнуть платок изо рта. Мужчина все еще был без сознания. Нагнувшись, я прислушался к его дыханию. Дышал он спокойно и равномерно.

Я вернулся к Маделине и прошептал:

— Мы должны поскорее уйти отсюда. У вас нет времени переодеться. Бросьте что-нибудь из одежды в чемодан.

Она кивнула.

Я подошел к окну в подвал, открыл проволочную сетку, затем окно и забрался туда. Потом помог влезть ей. Мы стояли в темном подвале и прислушивались. Было жарко и душно, и ничего не слышно, кроме дыхания.

— Где ключи от сейфов? — шепотом спросил я.

— В кухне.

— Пойдемте.

Я включил свой фонарик и направился к лестнице. Чувствовал я себя, наверно, как мышь в мышеловке, которая соблазнилась приманкой. Мы вошли в кухню. Я выключил фонарик, и мы прислушались. Стояла мертвая тишина. Я подошел на цыпочках к другой двери и посмотрел в окно темной столовой. Кроме темноты, я ничего не увидел.

— Где? — спросил я.

Маделина взяла меня за руку и указала лучом фонаря на белый стенной шкаф позади раковины. Там на вбитом в дерево гвозде висела связка ключей. Это были всякие ключи, которыми много лет не пользовались: запасные для машины, ключи от подвалов, чемоданов. Она подошла, взяла связку ключей, вынула из них три и повесила ее обратно на гвоздь. Некоторое время она держала ключи на открытой ладони, поглядела на меня холодным ироническим взглядом и сунула их в сумку.

Я взял ее под руку, и мы пошли через столовую. В маленьком коридоре у лестницы я отдал ей свой фонарик.

— Поторопитесь, — сказал я. — Бросьте в чемодан несколько платьев и обувь. А затем нам надо убираться отсюда.

Я посмотрел ей вслед, когда она поднималась с фонарем по лестнице. Наверху она завернула за угол, и свет исчез. Время тянулось бесконечно. Минуты шли одна за другой. Наконец я увидел наверху луч света, Маделина спускалась по лестнице. На ногах у нее теперь были туфли для улицы, а в руке небольшой чемодан. Я взял его, мы прошли через кухню и спустились в подвал. Ее каблучки стучали по полу подвала. Еще минута, и дело будет сделано.

Но, когда мы подходили к окну, я увидел кое-что уголком глаза. Мурашки побежали по спине. Я вырвал у Маделины фонарь и погасил его, а другой рукой зажал ей рот, чтобы она не закричала. Я чувствовал, как она повернула голову к окну и вздрогнула.

Снаружи перед окном виднелся свет карманного фонаря.

Его луч был направлен в первое окно подвала. Он проник через грязное стекло с проволочной сеткой и паутиной и упал на стену подвала позади нас. Маделина немного повернула голову, и я сообразил, что все еще зажимаю ей рот. Я отнял руку. Луч света прошел по стене и упал на пол меньше чем в двух метрах от нас. Затем он исчез.

Я перевел дыхание, потом взял ее за руку, и мы отошли к середине помещения, к печи. Нам нужно было спрятаться где-нибудь. В тот же момент фонарь зажегся у второго окна, которое я разбил. Я потащил Маделину за печь и осторожно выглянул из-за угла. Луч, обшаривая окно, остановился на том месте, где я выбил стекло. Я сжал руку Маделины. Если это полицейский, то он наверняка влезет сюда. Увидев полоски клейкой ленты, он сразу поймет, что через окно кто-то проник в дом.

Он открыл проволочную сетку, затем окно.

Мы стояли, не шелохнувшись. Луч света теперь бродил по подвалу, и, если мы побежим, нас сразу заметят. Он направил луч света на пол перед окном и спрыгнул в подвал, но при этом потерял равновесие и упал. Фонарь выскользнул из его руки и покатился по полу. Я широко открыл глаза. В луче света я увидел туфли на высоких каблуках и ноги в нейлоновых чулках, которые не могли принадлежать полицейскому.

Я почувствовал, как вздрогнула Маделина Батлер. Затем она вцепилась в меня словно от страха. Сотни мыслей крутились в моей голове, но ни одной верной.

Я заметил, что произошло, когда было уже поздно.

Диана Джеймс встала и подобрала с пола фонарь. Вдруг Маделина вырвалась у меня из рук. Я попытался остановить ее, но все произошло слишком неожиданно. Она подняла фонарь и направила свет на лицо Дианы.

— Действительно, Синтия, это ты, — сказала она. — Не думала я, что ты будешь так глупа и придешь сюда.

Синтия? Но у меня не было времени подумать об этом. Я словно разглядывал взрыв в лупу времени. «Диана Джеймс» выпрямилась. Ее глаза расширились от ужаса. Она открыла рот, будто хотела что-то сказать, но не издала ни звука и не закрыла его.

В этот момент я заметил, что карман моего пиджака пуст, и мне стало ясно, зачем Маделина прижалась ко мне в темноте. Я бросился к ней, хотя понимал, что помешать уже не успею.

Она выстрелила. Звук был оглушительный, он повторился, отразившись от бетонных стен маленького помещения, в котором даже стук женских каблуков резал ухо. Не успел я схватить ее, как она выстрелила второй раз. От грохота чуть не лопнули барабанные перепонки.

Я увидел, как «Диана Джеймс» вздрогнула, прижала руки к груди и упала на пол.

Тишина окутала нас. Она шумела в моих ушах, я чувствовал себя словно в безвоздушном пространстве. Я схватил Маделину и затряс ее.

— Вы… — проговорил я и больше не мог вымолвить ни слова.

Я был словно парализован. Потом я попытался подтащить ее к окну.

— Вот ваша «пушка», — сказала она.

Не знаю, зачем я взял пистолет. Я швырнул его и услышал, как он ударился о стену и пол.

— Вылезайте наружу, — сказал я.

Однако она исчезла, а вместе с ней и фонарик. Я остался в темноте. Я протянул руки и ничего не нашел. Потом я вдруг вспомнил о другом фонаре в кармане пиджака. Я вытащил его и хотел включить, но в последний момент остаток рассудка заставил меня отказаться от этого. Наши шансы выбраться отсюда, прежде чем весь город набросится на нас, были меньше одного из тысячи, а если я зажгу свет, будут равны нулю.

Я нащупал окно. Возможно, Маделина уже вылезла из него. Вдруг позади меня вспыхнуло пламя. Я обернулся.

— Прекратите! — зашипел я.

Затем увидел, что она делает.

Свет исходил не от фонаря, она зажгла спичку и поджигала ею груду старых газет и журналов, лежавших возле ящиков с углем. Газеты ярко вспыхнули. Я бросился туда. Она взяла другую газету и бросила на горящую. Я оттолкнул ее в сторону и стал гасить пламя, но это было уже бесполезно.

Огонь охватил всю груду и лизал деревянную балку потолка. Я отступил.

— Вылезайте наружу! — крикнул я.

Она поспешила к окну, я последовал за ней и обо что-то споткнулся. Это был маленький чемодан. Я схватил его и побежал за Маделиной. Я помог ей втиснуться в окно, затем выбросил чемодан. Потом я повернулся к «Диане» и положил руку ей на шею. Она была мертва.

Я вылез из окна, и мы побежали по траве. Царила полная тишина, не было слышно ни звука. У ворот я обернулся. За подвальными окнами бушевало пламя. Через несколько минут весь дом будет в огне.

Глава одиннадцатая

Мы выскочили из ворот и побежали по улице вниз. Когда мы свернули под высоковольтную линию, позади раздался вой сирены. Наверное, кто-то услышал выстрелы и сообщил в полицию.

Маделина споткнулась в темноте, я поднял ее за руку. Лучше бы она умерла, лучше бы вообще не рождалась на свет. Она все испортила. Я не имел понятия, почему никак не ношлю ее на все четыре стороны.

По дороге к машине, стоявшей под густым деревом, я достал из кармана ключ. Я бросил чемодан в машину и завел мотор. Маделина подбежала с другой стороны и села. Загорелось внутреннее освещение и погасло, когда она захлопнула дверцу. В этот короткий миг я успел заметить, что у нее не было сумки, она оставила ее дома. Зашуршали колеса, когда мы спускались с подъема. Я весь напрягся перед поворотом на боковую улицу. Она не взяла сумку. В самый последний момент я повернул и резко дернул руль.

Мы подъехали к главному шоссе. Ни одной машины не было видно. Я свернул, не тормозя, злой, как дьявол.

Она убила «Диану Джеймс» и натравила на нас полицию. В течение часа все дороги будут перекрыты. Но хуже всего было то, что из-за отсутствия ключей теперь нельзя будет достать деньги — те деньги, к которым я так стремился. Я подумал об этих трех ключах, которые потемнели от огня в горящем доме… Теперь у нас даже нет тысячи долларов. У нас нет ничего. По всей стране нас ищут полицейские, а нам не на что будет укрыться где-нибудь на неделю.

Она вынула сигарету из кармана, закурила и откинулась на спинку сиденья.

— Вы, кажется, на что-то разозлились? — спросила она.

— Вы идиотка!

— Разве вам не понравился костер для вашей очаровательной подруги? — спросила она. — Я нахожу его очень впечатляющим. В нем есть что-то вагнеровское.

— Вы просто…

Я умолк и взял себя в руки. Говорить не имело смысла. Для меня все было кончено. Я уставился на набегавшую дорогу и время от времени поглядывал в зеркальце заднего обзора, не преследуют ли нас. Где лучше остановиться? Перед следующим городком или после него?

— Вы очень разозлились?

— Вам, видимо, не совсем ясно, что вы натворили, — ответил я. — Вы могли бы просто позвонить в полицию и сказать им, где мы находимся. Наши шансы ускользнуть теперь один против миллиона. А кроме того, вы что-то оставили в доме.

— Ах, вот оно что, — иронически проговорила она. — Поэтому вы и рассердились? Вы имеете в виду ключи?

— Теперь это не имеет значения. Но где вы оставили свою сумочку?

— Где оставила? — переспросила она. — Она в чемодане.

Я почувствовал слабость. Я вспомнил, что поднял чемодан в подвале только потому, что споткнулся о него. Лишь через минуту я смог снова заговорить.

— Хорошо, — сказал я, — но разве вам не ясно, в какой переплет мы попали? Возле вашего дома собралась куча полицейских. У них в машине радио, а из Маунт Темпла ведут только четыре шоссе. Они их перекроют, и нам через следующий город уже не проехать.

— Верно, — согласилась она. — Мы и не поедем до следующего города. Милях в десяти отсюда есть развилка и направо отходит проселочная дорога. Потом миль через 15 она приведет нас к другой проселочной дороге, ведущей на юг.

— И длинная она?

— Этого я точно не знаю. Но там их много, и миль 150 нам не придется выезжать на шоссе. Повсюду полицейские посты не поставишь.

Это был наш единственный шанс. Я нажал педаль газа. Эти десять миль казались бесконечными. Дорога уклонилась чуть вправо, и я увидел впереди задние огни какой-то машины. Я сбавил скорость, мне не хотелось обгонять ее, возможно, это была полицейская машина.

— Сейчас мы подъедем к этой дороге, — предупредила Маделина.

Я взглянул в зеркальце заднего обзора. Далеко позади нас ехала машина. После следующего виража появился указатель. Никто не видел, как я свернул на проселочную дорогу. Я с облегчением вздохнул, страх отпустил меня, но только на момент. Затем он охватил меня снова и, наверное, уже не оставит больше.

Стреляла Маделина, но я увяз так же глубоко, как и она. Я при этом присутствовал, она стреляла из моего пистолета и я помог ей скрыться. Если нас арестуют, и мы предстанем перед судом, то чего будут стоить мои показания? Присяжным достаточно взглянуть на нас обоих, и они, не выходя из зала суда, решат, что виновен я. Я чувствовал себя усталым как собака.

Дорога оказалась узкая, со множеством крутых поворотов для объезда хлопковых полей. Еще через несколько миль мы въехали на холм и попали в густой лес. Поблизости не было ни жилья, ни света. Я остановил машину.

— Ведите дальше вы, — сказал я.

Выйдя из машины, я обошел ее кругом, она села за руль.

— Что вы хотите делать? — спросила она.

— Посмотреть карту, если она найдется.

Она повела машину, а я включил фонарик и обследовал содержимое «бардачка». Среди прочих вещей я нашел карту автомобильных дорог и развернул ее. Там я отыскал Маунт Темпл, а в 300 милях южнее залива — Санпорт. Я провел пальцем по шоссе, идущему к югу, и дошел до тонкой линии — того проселка, по которому мы ехали; через 65 миль к югу он пересекался с автострадой Север — Юг. Затем я разыскал ту дорогу, о которой она говорила. Дорога проходила неподалеку от того места, где мы ехали, ответвляясь милях в пятнадцати к югу, и шла с востока на запад. Если по ней проехать 20 миль на запад, то можно попасть на другую дорогу, ведущую на юг. Я проследил пальцем по сети тонких линий проселочных дорог. Мы действительно могли проехать на юг по ним миль 250, не выезжая на автострады, а затем, по крайней мере, три дороги вели в города. На всех и впрямь не поставишь полицейские посты.

Я посмотрел на указатель уровня бензина. Оставалось полбака. Возможно, хватит, однако если бензин кончится на этих проселочных дорогах, то мы окажемся в безвыходном положении. Я снова посмотрел на карту. Милях в 120 к югу мы должны проехать через маленький городок. Там сможем заправиться.

Закурив сигарету, я посмотрел на лицо Маделины, освещенное приборной доской. Эта женщина была для меня загадкой. Не прошло и получаса, как она убила другую женщину. Вероятно, она убила и своего мужа, она же подожгла свой дом, в котором прожила всю жизнь. Полиция разыскивала ее, а лицо ее оставалось спокойным и невозмутимым, словно она ехала к подруге на партию в бридж.

Но оно было не просто спокойное. Оно было чрезвычайно гордое и самоуверенное. Возможно, она чувствовала, что о ней думают, возможно, нет, но ей на это наплевать. В этом отношении мы были похожи. На нее мне тоже наплевать.

— Ну, успокоились? — спросила она через некоторое время с легким участием.

Но меня это не тронуло. Вскоре мы подъехали к развилке, и она свернула налево. Дорога шла немного вниз через пустынную, малозаселенную местность, и мы не встретили ни одной машины.

— Присмотрите где-нибудь место, где можно съехать с дороги, — сказал я. — Вам нужно переодеться.

— Хорошо.

Она поехала медленнее. Через несколько минут мы увидели узкую дорогу, ответвляющуюся от нашей и ведущую в лес. Она свернула на нее, доехала до места, которое не было видно с дороги, и остановилась.

Я вынул ключ зажигания и вышел из машины. Она заметила это и усмехнулась.

— Вы мне не доверяете?

— Неужели вы меня считаете таким дураком?

Я указал на чемодан.

— Переоденьтесь в машине. Крикните мне, когда закончите.

Я прошел немного назад по дороге и закурил сигарету.

Небо заволокло, было абсолютно темно и невероятно тихо. Ничто не шевелилось. Мы были совершенно одни.

Одни?

По автострадам в темноте за нами мчались полицейские машины. По радио передавались короткие точные указания. Мы были не такие, как все, нас повсюду караулили.

Я повернулся и посмотрел на красные огни машины. Мы не могли от них ускользнуть, у них в руках все козыри. Кроме двух. Не было описания машины и моей внешности. Они не знали, кто я такой и каков из себя, они обо мне вообще ничего не знали. Если бы я мог помешать им найти блондинку и Джека, то все могло обойтись благополучно.

Я докурил сигарету и бросил в темноту окурок. Маделина тихо позвала меня, и я вернулся к машине. Она открыла дверцу и выключила внутреннее освещение. Когда я сел, то увидел в ее руке зеркальце, другой она подкрашивала губы.

Она надела жакет и темную блузку, которая была почти такого же цвета, как ее глаза. Убрав зеркальце и губную номаду, она посмотрела на меня.

— Как я теперь выгляжу? — спросила она.

— Превосходно, — ответил я. — Прекрасно для женщины, которая только что убила другую.

— Вы выбираете не очень удачные выражения, — заметила она. — Разве не лучше сказать «уничтожила» или «устранила»?

— Конечно, ваше высочество, извините. А теперь достаньте эти три ключа и отдайте их мне.

— Зачем? Вы с ними без меня ничего не сделаете.

— Знаю. Но, как только мы устроимся, вы можете прийти к выводу, что моей помощи вам больше не нужно. Я же не могу все время сторожить вас. Я, между прочим, временами должен поспать, и у меня нет желания каждый раз провожать вас в туалет. Поэтому будет лучше, если я возьму их для предосторожности.

Она саркастически засмеялась, затем достала из сумки ключи и отдала их мне.

— Так будет лучше, — сказал я и сунул их в свой бумажник.

Я взглянул на часы. Было двадцать минут десятого. Я сел за руль и поехал назад на дорогу. По длинному мосту мы переехали через реку. По дороге встречалось так много колдобин, что я не мог ехать быстрее 60 миль в час.

— А куда мы, собственно, едем? — спросила она.

— В Санпорт. Дэви-авеню, 3827. Запомните на случай, если нам придется разлучиться. Моя квартира на третьем этаже, номер 303.

— 303, Дэви-авеню, 3827, — повторила она. — Это легко запомнить.

— Моя фамилия Скарборо. Ли Скарборо.

— Это верно? Или снова псевдоним?

— Это мое настоящее имя.

— Так, — сказала она. — Еще кое-что меня интересует. Как мы поступим с машиной, если живыми доберемся до Сан-порта?

— Поставлю на стоянку в аэропорту после того, как отвезу вас на свою квартиру. Обратно в город вернусь на такси.

— Разве это не бросится в глаза? — спросила она. — Ведь если мы действительно хотим улететь, то наверняка не оставим машину у аэропорта.

— Верно. Но никто точно не будет знать, что мы собираемся делать. Вообще неизвестно, что мы воспользовались этой машиной. А если докопаются до этого, то будут только предполагать, что вы находитесь где-то в Санпорте. Вы «заляжете на дно». Вам нельзя будет выходить из квартиры.

— Но, а как мы достанем деньги?

— Придется подождать, пока все успокоится. До какого времени уплачено за аренду сейфов?

— До июля.

— Ага, времени достаточно. Вы пробудете в квартире месяц, возможно, даже дольше. Мы сделаем все, что возможно для изменения вашей внешности. Покрасим вам волосы в рыжий цвет. Купим дешевые платья и так далее. Но в деле есть одна закавыка. Как часто вы бывали в банках, в которых арендовали сейфы?

— Это три разных банка, — ответила она. — В каждом я была только один раз.

— Замечательно. Никто не помнит, как вы выглядели.

— А если этот месяц я пробуду в вашей квартире и не сойду с ума и если нам удастся получить деньги, что тогда будет?

— Это я вам уже говорил, — ответил я. — Тогда я отвезу вас на Западное побережье. Например, в Сан-Франциско. На машине. Вы сможете обзавестись карточкой социального обеспечения на имя Сузи Мамбли и подыскать себе работу. Если вы бросите пить и не проболтаетесь, то вас не поймают.

— А кем я буду работать? Официанткой?

— Почему бы и нет? Что бы вы ни делали, вам с вашей внешностью долго работать не придется. Многие мужчины захотят вас содержать.

— Большое спасибо за комплимент. Вы не относитесь к их числу?

— Для меня вы деловойобъект стоимостью в 120 тысяч долларов. Я бы хотел иметь более приветливую подругу. И такую, которая не стреляет хладнокровно в живых людей.

— Правильно. Ваш вкус мне знаком. Диана Джеймс, например.

Я вспомнил, как та вздрогнула и упала на пол.

— Почему вы назвали ее Синтией? — спросил я.

— Потому что ее настоящее имя Синтия Кеннон.

— Зачем она его изменила?

— Зачем это делают преступники?

— Я думал, что она медсестра.

— Может быть, и была ею — среди прочих профессий.

Я пожал плечами.

— Это не имеет значения. Меня не интересует, как, почему и где вы убили Батлера и кто вам помогал. Меня не интересует, кем была та блондинка и ее брат и почему они хотели вас убить. Меня не интересует, почему вы застрелили Диану Джеймс, как зе настоящее имя и почему она его изменила.

— Ну и хорошо, — заметила Маделина.

— Дайте мне договорить. Меня интересуют только 120 тысяч долларов. И если эти деньги не хранятся в тех трех сейфах или если вы попытаетесь с ними улизнуть, то готовьтесь к неприятностям.

— Не беспокойтесь, все будет в порядке.

— Надеюсь, так как это в ваших же интересах, — сухо заметил я.

Глава двенадцатая

Я включил радио. Через некоторое время начали передавать новости, но сообщений о Батлере не было. Я выключил радио, сосредоточил внимание на дороге. Когда мы доехали до проселка, идущего с востока на запад, я повернул направо и осмотрелся. Вскоре должна быть развилка, от которой дорога пойдет на юг. Я посмотрел на часы. Было почти одиннадцать. Мы проехали мимо нескольких деревенских домов, в окнах их было темно. Я смотрел на указатель уровня бензина и нервничал. Бензин расходовался быстрее, чем я ожидал. До обозначенного на карте маленького городка было миль пятнадцать. И, если мы приедем туда слишком поздно, чего доброго, все будет закрыто.

Бежало время, и стремительно опускался уровень бензина в баке. Когда показались первые огни городка, на часах было уже без десяти двенадцать, и указатель бензина стоял уже три мили на нуле.

— Ложитесь на пол, чтобы вас никто не увидел, — сказал я.

— Разве вы не хотите заправиться? — спросила она.

— Сперва вас нужно где-нибудь высадить.

Она пригнулась к полу, а я ехал, не останавливаясь, дальше и высматривал работающую бензоколонку. Если я ее не найду, мы окажемся в безвыходной ситуации. Городок состоял из одной длинной улицы с двумя рядами домов. Перед кафе стояло полдюжины машин. В конце улицы на углу находилась бензоколонка. Она была открыта.

Служащий стоял в белом комбинезоне между колонками и посмотрел нам вслед, когда мы проехали мимо. Этого я и опасался. В таком маленьком городке бросается в глаза всякая чужая машина. Я поехал дальше мимо темных домов на окраине. Моя единственная надежда состояла в том, чтобы хватило бензина на обратный путь к бензоколонке. Я повернул машину, и огни городка исчезли в темноте. Проехав через деревянный мост, я остановился на обочине под ивой.

— Подождите меня здесь, — сказал я. — Через несколько минут я вернусь. Выходите на дорогу, когда будете уверены, что это еду я. Я помигаю фарами перед тем. как остановиться.

— О'кей, — сказала она и вышла.

Никаких машин не было видно. Я развернулся и поехал назад. Подъехав к бензоколонке, я остановился. Заправщик тотчас же подошел ко мне — высокий молодой парень.

— Наполнить? — спросил он, ухмыляясь и с любопытством разглядывая меня.

Он знал, что моя машина только что проехала мимо.

— Да, — ответил я. — Бак пустой. Слава Богу, что я заметил это, прежде чем выехал из города.

Он вставил шланг в горловину бензобака. Колонка была автоматической и сама отключалась при наполнении бака. Парень открыл капот, посмотрел, как дела с маслом и водой, вытер ветровое стекло, пока бензин наливался в бак. В конторе бормотало ралио. Звучало оно странно, словно при разговорах диспетчеров с таксистами. Оно то говорило, то умолкало. Я не мог разобрать слов.

Парень мотнул головой в сторону номерного знака машины и сказал:

— Сегодня будет довольно жаркая ночка в ваших краях.

Я проглотил слюну.

— Что вы хотите этим сказать?

— Ну, про эту миссис Батлер. Вы случайно незнакомы с ней?

— Нет, — сказал я. — А почему вы так подумали?

— Просто потому, что вы из этого района. Из-за нее половина штата поднята на ноги. Ее разыскивала полиция, однако она вернулась в свой дом. Так по крайней мере считает полиция. И похоже, что ее сопровождал какой-то мужчина. Они оглушили помощника шерифа, надели на него его же собственные наручники и подожгли дом.

— Это передавали по радио? — спросил я. — Я ничего не слышал.

Он ухмыльнулся и мотнул головой в сторону приемника в конторе.

— Полицейское радио. Слушать, правда, не разрешают, но здесь, вдали от автострад, никто не обратит на это внимания.

— Говорите, с ней был мужчина? — спросил я.

— Да. Похоже на это. Кто-то так ударил помощника шерифа, что неизвестно, выживет ли он. Проломлен череп. Он до сих пор без сознания.

Я отвернулся и закурил сигарету.

— Страшное дело, — заметил я.

— Да. Надо надеяться, что он выздоровеет. Говорят, будто слышали выстрелы.

— Кажется, будет бурная ночь, — сказал я.

— Там уже начали. На шоссе останавливают все машины. Улицы перекрыты. Как выглядит мужчина, конечно, не знает никто, но имеется хорошее описание женщины. Должно быть, дорогая кукла. Вы ее не видели?

— Даже не слышал о такой, — ответил я.

— А я подумал, потому что вы из тех мест.

Если он еще раз повторит это, то я взорвусь, как ручная граната.

— Я не принадлежу к верхней верхушке общества, — сказал я. — У меня есть маленькая лесопильня и нет знакомых банкиров. Сколько я вам должен?

— Четыре шестьдесят, — ответил парень.

Я вынул из бумажника пятерку и нащупал через кожу ключи.

Отъезжая, я чувствовал, что он смотрит мне вслед. Когда дорога сделала поворот, огни исчезли и впереди показался мост. Никаких машин не было видно. Я помигал светом дальних фар и затормозил.

Маделина вышла из темноты и села в машину. Не успела она захлопнуть дверцу, как я дал газу. Стрелка спидометра поползла вверх. Пока что удача сопутствовала нам, однако это было только начало нашего длинного пути до Санпорта.

Позади нас лежал труп «Дианы Джеймс». А если еще вдобавок умрет этот помощник шерифа с проломленным черепом, то я стану убийцей полицейского. Тогда мне не удастся ускользнуть от них: для этого мир недостаточно велик.

Глава тринадцатая

На перекрестке горел желтый светофор. Я поглядел на часы, было почти три утра. Перед деловой частью города я свернул на улицу, которая вела к побережью. По пути встречалось мало машин. На углу остановился грузовик, и мужчина выгрузил кину газет.

Сперва нужно было отвезти Маделину на квартиру, затем постараться избавиться от машины.

— Осталось всего несколько кварталов, — сказал я.

— Слава Богу, — заметила она. — Я устала до смерти и мне нужно выпить. Надеюсь, дома у вас есть?

— Да, — ответил я. — Но не забывайте, что я вам сказал.

— Ах, — раздраженно сказала она, — не болтайте чепухи.

Я свернул налево на широкую, обсаженную пальмами улицу. Многоквартирный дом, в котором я жил, был чуть дальше. Я медленно проехал мимо него, заглянул в холл через большие стеклянные двери. Там никого не было. Вероятность встречи с кем-нибудь была очень мала в столь ранний час.

Мне предстояло проехать еще один дом до стоянки машин. Там мы вышли. Никого не было видно. Я взял чемодан.

— На случай, если мы кого-нибудь встретим, — сказал я, — постарайтесь, чтобы вашего лица не видели. Загляните в свою сумочку или что-нибудь в этом роде. В доме более ста квартир, и никто не знает больше десятка людей. Держитесь как можно естественнее.

— Хорошо, — совершенно спокойно кивнула Маделина.

Мы миновали входную дверь, наши каблуки застучали по каменному полу. В холле никого не было, двери лифта стояли открытыми. Мы вошли в кабину, и я нажал кнопку. В коридоре третьего этажа было тихо и безлюдно. Под номером 303 была третья по счету дверь. Я тихо отпер дверь, и мы вошли.

Я осторожно закрыл и запер дверь, и сразу же почувствовал, как напряжение спало с меня. Мы находились в безопасности, мы были невидимы. Между нами и шумным смертельным роем полицейских шершней стояла эта дверь.

Я включил настольную лампу. Маделина осмотрелась в комнате, затем повернулась ко мне и улыбнулась.

— Очень уютно, — заметила она. — Теперь вы можете дать мне выпить?

— Больше вам нечего сказать?

Она пожала плечами.

— Если вы на этом настаиваете, то пожалуйста. Я очень рада, что мы теперь здесь. Вы очень дельный человек, мистер Скарборо. Дорогой, но дельный.

— Большое спасибо. Вы совсем не знаете, что такое страх?

Ее большие глаза были лишены всякого выражения.

— Во всяком случае, я предпочитаю не выказывать его, — ответила она, затем добавила: — Пожалуйста, налейте виски с простой водой.

Я указал на дверь налево.

— Там ванная, — сообщил я, — а за ней спальня. Направо столовая и кухня.

Маделина подняла брови.

— Спальня? А где намерены спать вы?

Это было на нее похоже. Я, конечно, намеревался предоставить ей спальню, но она считала это само собой разумеющимся.

— Я лягу перед вашей дверью и буду тявкать, если услышу, что лезет вор.

— Очень мило, — заметила она. — Я просто хотела внести ясность.

— Понятно. Я не буду надоедать вам. Я уже говорил, что у меня к вам только деловой интерес. Кроме того, вы, вероятно, все равно бесчувственны, не так ли? — добавил я и ушел на кухню.

Там я достал из шкафа бутылку и смешал в двух больших бокалах выпивку, себе очень слабую. Затем заглянул в холодильник, есть ли там еда? Я обнаружил только старый кусок сыра. Но я мог перекусить и в аэропорту. А она? А, ну ее к черту!

Я принес в комнату выпивку. Маделина сидела на софе, положив ногу на ногу, темный жакет спускался до колен. У нее были красивые длинные ноги.

Я отпил глоток и взглянул на часы. Надо поскорее убрать машину и успеть вернуться, пока в доме не встали другие жильцы.

Давно я ломал голову над вопросом, а теперь задал его:

— Что, по-вашему, хотела найти «Диана Джеймс» в вашем доме?

— Она охотилась за деньгами, — ответила Маделина, — так же, как и вы. Она прочла или услышала по радио, что я скрылась, и надеялась, что я не успела захватить деньги с собой.

— Вероятно, — согласился я. — Но зачем вы ее застрелили? Или вам для этого не нужно повода?

— Я застрелила ее, потому что она забралась в мой дом, — ответила она. — Она, конечно, знала, что я это сделаю, но надеялась, что меня там не будет.

Я вспомнил, как широко раскрылись полные ужаса глаза «Дианы», освещенные фонарем. Маделина назвала ее Синтией. И Синтия знала, что наступили последние минуты ее жизни.

— А зачем вы подожгли дом? — поинтересовался я.

— Это был мой дом, — холодно ответила она. — Он принадлежал моему деду и моему отцу, а сестер и детей у меня нет. Я считаю, что никто не может запретить мне поджечь собственный дом.

— Кроме страховой компании.

— Да ну? — спокойно спросила она. — Ей не придется платить страховку. Ей некому будет платить.

Я чуть задумался, потом понял, что она хотела сказать. Маделины Батлер больше не существовало.

Глава четырнадцатая

До аэропорта оставалось 25 миль. Выпивка на несколько минут подбодрила меня, но, когда ее действие прошло, усталость навалилась еще больше. Хорошо, что машин было мало, и я быстро доехал.

Я въехал на большую стоянку для машин. Было темно, и никого не было видно. Прежде чем выйти из машины, я протер носовым платком рулевое колесо, приборную доску и зажигалку. Я вытер и вставил обратно ключ зажигания, потом закрыл дверцу и вытер ручку.

Этого достаточно. Очень маловероятно, что нас могут связать с этой машиной. Блондинка с братом не заявят в полицию, они будут молчать. А если полиция пронюхает, что мы ею пользовались, она не поймет, почему машина оставлена здесь. Либо это обманный маневр, либо мы в самом деле улетели на самолете.

Я прошел мимо длинного ряда машин к зданию аэровокзала. В зале ожидания сидело несколько человек. По радио стали объявлять посадку на какой-то рейс. Я взглянул на часы, было без пяти четыре. Времени достаточно.

На стенде лежали утренние газеты. Я взял одну, и сразу мне в глаза бросилось фото. На первой странице был большой снимок Маделины Батлер, она на нем выглядела так же высокомерно, как в жизни. Над снимком большими буквами напечатано: «РАЗЫСКИВАЕТС Я».

Я бросил десятицентовик в кружку, сложил газету так, чтобы снимка не было видно, и зашел в кафе. Там я сел в конце стойки и заказал официантке, не глядя на нее:

— Горячие вафли и кофе.

Что Маделину разыскивают, не было для меня новостью. Но как дела у этого полицейского?

Я развернул газету и положил на стойку. Я так нервничал, что даже заголовки прыгали перед моими глазами. Кто-то что-то сказал мне.

Я обернулся. Это была официантка.

— Что? — спросил я.

— Кофе вам сейчас подать?

— Да.

Она исчезла. Я снова уткнулся в газету и бегло просмотрел заголовки. Под его фото написано: «Жизнь офицера полиции в опасности».

Значит, он не умер. Однако сообщение было многочасовой давности.

«Карл Л. Мадден, двадцати девяти лет, исполняющий обязанности шерифа, прошлой ночью подвергся нападению неизвестного. Он доставлен в больницу Маунт Темпла в тяжелом состоянии!

Мадден, который до сих пор не пришел в сознание, охранял дом Маделины Батлер на окраине города. Он был найден через час после зверского нападения. В полицию позвонила соседка, которая слышала пистолетные выстрелы. Туда тотчас была послана патрульная машина, и, когда полицейские явились на участок возле дома Батлеров, они обнаружили весь подвал дома в пламени. Огонь так разгорелся, что потушить его уже было невозможно.

Полицейский лежал без сознания среди кустов олеандры, руки его были скованы его же собственными наручниками. Он был немедленно доставлен в больницу. Врачи установили у него тяжелое сотрясение мозга и перелом черепа.

Очевидно, его ударили твердым предметом, например, куском трубы или пистолетом. Оружие не найдено.

Полиция считает, что удар нанесла не миссис Батлер. Исходя из характера и силы удара, следует предположить, что его нанес высокий сильный мужчина. Полагают, что в преступлении была замешана миссис Батлер, которая усиленно разыскивается по всему штату. Ранее розыск был объявлен в связи с убийством ее мужа. Все дороги, ведущие из Маунт Темпла, были перекрыты полицией через несколько минут после обнаружения пожара. Полиция считает маловероятным, что миссис Батлер удалось уехать из города…»

Я поднял голову.

— Что?

Это снова была официантка.

— Ваш кофе.

— Ах да, спасибо.

— Это же дневная газета, — сообщила она. — Вы что, еще не читали?

— Я только что вернулся домой из Южной Америки.

— О!

Она взглянула на газету.

— Очаровательная, не правда ли?

— Кто?

— Миссис Батлер. Это ее снимок. Она убила своего мужа и спрятала труп в старой шахте. Как вы думаете, почему она это сделала?

Я попытался отделаться от нее.

— Возможно, он храпел, — ответил я.

Это было великолепно. Я уже 24 часа находился в обществе Маделины, подобно сиамскому близнецу, а официантка рассказывает мне, где нашли труп ее мужа.

— Нет, — сказала она, — я скажу вам почему. Он ей изменял. Все мужчины одинаковы. Все они прохвосты.

— Хорошо, — согласился я, — меня тоже застрелят. Но могу ли я получить свои горячие вафли?

Она ушла. Может, она сломает ноги или забудет про меня. Я вновь уставился в газету и начал лихорадочно искать то место, от которого она меня отвлекла. Внизу было напечатано:

«Батлер, продолжение на стр. 4».

Я нетерпеливо перелистал газету, пропустил эту страницу, потом нашел.

«Полиция до сих пор не нашла объяснения причины пожара в этом доме, а также выстрела, который якобы слышала соседка. Из найденного поблизости пистолета Маддена никто не стрелял. Надеются, что пострадавший мог что-то видеть, и, если к нему вернется сознание, он может пролить свет на таинственное событие.

Миссис Батлер разыскивается с того момента, когда был найден труп ее мужа, вице-президента банка в Маунг Темпле. Труп найден двадцать четыре часа назад в заброшенной шахте вблизи их летнего домика на озере Кристалл-Спрингс, в 25 милях восточнее Маунт Темпла. Розыск банкира был объявлен 8 июня, когда он исчез, захватив с собой 120 тысяч долларов.

У убитого никаких денег обнаружено не было.»

Я сложил газету. Официантка принесла горячие вафли, что-то сказала и ушла.

Итак, несколько часов назад полицейский был жив. Он наверняка выживет, он же еще молодой.

Я попытался привести в порядок свои чувства. Сам полицейский меня не интересовал. Я его совсем не знал, даже не видел его. Если бы он сейчас вошел и сел рядом, я бы его даже не узнал. Он такой же безликий, как и тысячи других людей, которые умирают каждый день. Об этом можно прочесть в газетах. Люди погибают в автомобильных катастрофах, пьяные тонут в ваннах, перерезают себе горло, умирают от рака. Люди узнают об этом, затем переворачивают страницу и начинают читать материалы отдела юмора.

Но у меня совсем другое.

Меня донимала мысль, что с этим делом не будет покончено, даже когда я получу деньги. Я с ним не разделаюсь.

Это словно болото. Чуть двинешься — так увязнешь еще глубже. Я подумал, как просто все это началось. Мне нужно было только обыскать пустой дом, и больше ничего. Если бы я нашел деньги, то стал бы богатым человеком. Если бы не нашел, то потерял бы два дня, вот и все. Это казалось так просто.

Но теперь «Диана Джеймс» убита, а полицейский лежит с проломленным черепом в больнице. Если он умрет, значит, я его убил.

Я потерял аппетит к своим вафлям, но следовало их съесть. Если я их оставлю, это бросится в глаза официантке, и она запомнит меня.

«Да, конечно. Высокий блондин с угрюмым лицом. Чем-то был озабочен. Очень чудно вел себя.»

Я съел вафли, затем вышел и сел в автобус, который шел в город. Он остановился у приморского отеля за пять домов до моего, и я вышел. В холле отеля я купил ночной выпуск утренней газеты, но там по делу Батлера не было ничего нового.

Я пошел вниз по улице. Воздух был свежий и приятный и, завернув за угол своего дома, я увидел, что небо на востоке порозовело. Никто меня не видел. Я не стал пользоваться лифтом и поднялся по лестнице. В гостиной горела лампа, но Маделины там не было.

На столике возле софы стояла пустая бутылка. Да, она выпила еще бокала три. Наверное, очень устала и допила все. Дверь в спальню была закрыта, значит, легла в постель.

Я стоял и осматривался в гостиной. Действительно ли она легла? С ней никогда не угадаешь. «Диана Джеймс» была убита так, как я не мог предвидеть. Возможно, она скрылась. У нее в сумочке тысяча долларов, а смекалки и ненависти ко мне вполне достанет, чтобы попробовать справиться в одиночку, только чтобы мне не достались все деньги.

Я тихо прошел по толстому ковру и открыл дверь. Ванна была открыта, но дверь спальни заперта. Я потрогал ручку, дверь была заперта изнутри. Значит, она там.

Я вернулся и сел на софу. Вытащив бумажник, я достал из него три ключа. Положил их на стол и уставился на них.

Я забыл обо всем, это был чудесный момент. Теперь остается лишь немного подождать. Деньги там, куда они положены, и никто, кроме нее, не сможет их взять. А она у меня в руках. Когда она проснется, я возьму у нее в сумочке тысячу долларов. Я уже давно об этом подумывал. Без денег она не сможет улизнуть.

Никто не знает, что я натворил. Никто, кроме Маделины, а она не может меня предать. Нет никакого следа, который вел бы ко мне. Конечно, надо быть осторожным, не бросаться деньгами, чтобы не вызвать подозрений. Тогда меня не поймают. Я буду долго ждать, прежде чем истрачу хотя бы один доллар из этих денег.

Некоторые задачи, конечно, еще предстоит разрешить. Я подумаю над этим. Что мне делать с деньгами, когда я поеду с Маделиной в Калифорнию? Если взять их в машину, то мне придется все время следить, как бы она не сбежала с ними. Мы будем в пути не менее пяти дней. Она может обзавестись пистолетом и пристрелить меня где-нибудь в пустыне Нью-Мексико или Аризоны.

Нет, существует только один выход. Надо оставить деньги здесь. Придется и мне арендовать пару сейфов в банках и положить туда деньги до своего возвращения. Машину я могу продать в Калифорнии, а сюда прилететь самолетом. На это уйдет всего день.

Я устал. Ключи я убрал обратно в бумажник и сунул его в карман. Затем выключил свет и лег па софу. Тонкие лучи света падали сквозь жалюзи. На улице рассвело.

Голова моя склонилась набок.

Я шел по бесконечной улице. Была ночь, однако за каждым вторым домом горел фонарь. Далеко позади слышались шаги, кто-то преследовал меня, но я его не видел. Передо мной и позади меня тянулась в бесконечность пустынная улица. Я побежал. И когда я на момент остановился, то услышал шаги преследовавшего меня. Он бежал вслед за мной. Я его не видел, но слышал.

Я взмок от пота и дрожал. В комнате было светло, солнце проникало сквозь жалюзи.

Маделина сидела напротив в кресле в пижаме и халате.

Она засмеялась.

— Вы сильно стонали во сне.

Глава пятнадцатая

Я протер глаза и сел. Это был только сон, но я все еше видел перед собой эту пустынную бесконечную улицу. Она не выходила у меня из головы.

— Который час? — спросил я.

Маделина взглянула на часы.

— Начало одиннадцатого.

— Давно вы встали?

— Около часа, — ответила она. — Вы видели дурной сон?

— Нет.

Я встал, пошел на кухню и поставил на плиту кофе. Поскольку она проснулась уже час назад, то могла бы сама сварить. Но такая мысль не могла прийти в голову человеку, которого всю жизнь обслуживали.

Я вернулся в гостиную.

— Если вам нетрудно, пожалуйста, снимите кофе, когда он будет готов, — сказал я.

— А вы уходите? — спросила она.

— Я приму душ и побреюсь.

Маделина с отвращением посмотрела на меня.

— Может, вам помочь?

Я повернулся к ней. Возможно, мы пробудем здесь месяц или даже больше, но чтобы это вынести, нужно сразу же разграничить наши обязанности.

— Я хочу, чтобы вам было ясно следующее, — сказал я. — Я прячу вас здесь от полиции. Если вас арестуют, то посадят в такое место, где вы следующие сорок лет своей жизни будете мыть полы и общаться с лесбиянками. Это моя квартира, и я вам не слуга. Я тяжелее вас на сто фунтов, и если надо будет, положу вас поперек колен и отшлепаю по мягкому месту.

Она спокойно посмотрела на меня.

— Неужели вы думаете, что я вас испугалась?

Я схватил ее за халат, приподнял и сказал:

— Может быть, поставить вас на полчасика под душ в вашей прекрасной пижаме?

Она глядела на меня с иронической усмешкой.

— Как хотите. Но, может быть, вы сначала захотите узнать, что передавали по радио?

— По радио?

Я повернулся. Она не могла слушать радио, пока я спал. Приемник стоял на столе у софы, но теперь он исчез.

— Я отнесла приемник в спальню, чтобы не мешать вам спать, — пояснила она.

— Что вы слышали?

— Вы действительно хотите знать?

— Что?

— То, что этот помощник шерифа, которого вы ударили пистолетом, вероятно, не выживет. Кто кого прячет от полиции?

Я ожидал этого, поэтому реагировал не столь сильно, как она ожидала. Я не подал виду и продолжал крепко держать ее.

— Ну и что? — возразил я. — Во-первых, он еще не умер, а во-вторых, это ничего не меняет. В конце концов, полиция ищет вас, а не меня.

— Нет, дорогой мой, — возразила Маделина, — ищут нас обоих. Ваша позиция очень шаткая. Так что подумайте, может, не стоит угрожать мне?

Я толкнул ее обратно в кресло.

— Хорошо. Но не забывайте одного: мы сидим в одной лодке. Если одного из нас арестуют, то и другой тоже попадется. Поэтому делайте то, что я сказал, и перестаньте валять дурака. Вы поняли?

— Мне кажется, что мы исключительно хорошо понимаем друг друга.

Я принял душ и побрился, затем в трусиках прошел в спальню, вынул из шкафа фланелевые брюки и спортивную рубашку, оделся и сунул бумажник в карман брюк.

Она даже не оправила постель. Ну и пусть, это ее дело, ей там спать. Ее сумочка лежала на туалетном столике. Я взял ее и открыл портмоне. Там лежали деньги. Я пошел с ними в гостиную. Она сидела там и пила кофе. Увидев деньги в моих руках, она без выражения посмотрела на меня.

— Вы собираетесь и эти деньги отобрать у меня. Хотите оставить меня вообще без гроша?

— Успокойтесь, — ответил я, — я забрал их только из предосторожности, чтобы у вас не появилась глупая мысль удрать отсюда. Кроме того, мне нужно покупать какую-нибудь еду. Остаток я верну вам, когда мы будем в Калифорнии.

— Как великодушно!

Она пожала плечами и отвернулась.

— Я быстро схожу и куплю что-нибудь поесть, '— сказал я.

Спустившись на улицу, я зашел в маленький магазинчик на углу, купил там хлеба, дюжину яиц, ветчину и кофе. Дневных газет еще не было.

Когда я вернулся домой, приемник опять стоял в гостиной. Маделина поставила его рядом с собой на полу и слушала музыку. Я вздрогнул. Она точно так же сидела, когда я увидел ее в первый раз ночью два дня назад.

С тех пор прошли не годы, а только дни. и впереди еще месяц.

Музыка кончилась. Маделина взглянула на меня и сказала:

— У вашего радио очень плохой звук.

— Ну, тогда не слушайте его. Хотите поесть?

— А что у вас?

— Хлеб и ветчина.

— Пожалуй, поем. — равнодушно проговорила она.

Мы пошли на кухню, сели за стол, поели и вернулись в гостиную. Радио все еще играло. Я поискал станцию, которая передавала новости, но не нашел ее. Было без чего-то одиннадцать утра, и дневные газеты должны уже появиться. Я вспомнил, что не слышал десятичасовой передачи.

Она села в кресло, закурила сигарету, откинулась на спинку и сказала:

— Что вы без толку ходите взад-вперед? Между прочим, эти стены и полы звуконепроницаемы?

Я сел и постарался взягь себя в руки.

— Да, — ответил я. — Других жильцов не слышно, но для верности вы должны ходить в домашних туфлях. И не включать громко радио.

— У вас есть домашняя работница, которая убирает здесь? И кто-нибудь приходит снимать показания счетчиков?

— Нет, — ответил я — У меня была одна женщина, которая убирала в квартире раз в неделю, но месяц назад она уволилась. А счетчики газа и воды находятся в подвале. Не думаю, что кто-нибудь придет, за исключением рассыльного Вам, конечно, не следует подходить ни к двери, ни к телефону. Никто не должен знать, что вы здесь.

Она тихо засмеялась.

— Я действительно должна выразить вам свою признательность. Надеюсь, что все будет хорошо. Как вы считаете, долго мне придется пробыть здесь?

— Все зависит от того, выживет этот парень или нет, — ответил я. — Вас, конечно, будут разыскивать, но уже не так настойчиво, и не все полицейские запомнили вашу внешность. Если же этот помощник умрет, то запахнет жареным. Тогда будут искать двух человек, убивших полицейского.

— Если он умрет, — холодно заметила она, — то вы его убили, а не я.

— Об этом не может быть и речи. Никто не знает, что я там был. Они не имеют моего описания, не знают, что я к этому причастен. Чтобы меня схватить, им сперва нужно будет поймать вас. И они ищут вас, у них есть ваше описание и фото. В связи с этим у нас уже возникают проблемы. Лучше всего нам сейчас обсудить, как их разрешить. Встаньте.

Она вопросительно посмотрела на меня.

— Встаньте, — повторил я. — А теперь повернитесь, но очень медленно. Мне нужно составить представление о вашей внешности.

Она пожала плечами и повиновалась.

Я закурил сигарету. Задача будет не из легких. С чего начать? Мужчина может отрастить усы, или сбрить их, или сломать себе нос.

— Вы довольно высокого роста, — сказал я, — но это ничего не значит. На свете много высоких женщин. Но очень немногие так красивы.

Она иронически усмехнулась.

— Большое спасибо.

— Это не — комплимент, — возразил я. — Не воображайте этого. Если нам не удастся вас переделать, мы пропали. Поразмыслим. Кое-что можно изменить, а кое-что нельзя. Мы можем изменить цвет ваших волос и прическу, но этого недостаточно. Вы можете носить очки, но это бросается в глаза. Вы можете наложить косметику и растянуть губы, но этого тоже недостаточно.

Я немного помолчал и подумал. Она хотела что-то сказать, но я перебил ее.

— Дайте мне закончить, а уж потом будете говорить. Мы не в силах сделать вас не такой злой, чтобы это не бросалось в глаза, поэтому остается следующее: надо превратить вас в женщину другого типа — дешевку, каких полно. Волосы нужно выкрасить в рыжий или рыжеватый цвет, коротко подстричь и завить. Вы выщиплете себе брови и подправите губы. Вы носите бюстгальтер?

Маделина уставилась на меня.

— Вы слишком далеко заходите.

— Отвечайте на мой вопрос. Вы носите бюстгальтер?

— Только с вечерними платьями.

— Хорошо. Как обстоят дела с вашей грудью? Она естественная?

— Такого бесстыдства я еще не видела…

— Прекратите, наконец, делать замечания, — оборвал я. — Вы не можете понять, куда я клоню? Вас нужно из благородной миссис Маделины Батлер сделать обычной легкомысленной девицей. Платья вы должны носить в обтяжку и покачивать бедрами. Какая у вас кожа? Вы быстро загораете?

— Да, но я слежу, чтобы не стать смуглой.

— С этим придется покончить. Я могу купить кварцевую лампу. Нет, это не пойдет. Всякий, кто здесь летом попросит в магазине кварцевую лампу, попадет в сумасшедший дом. Подождите. Окна гостиной выходят на запад, и, если в середине дня поднять жалюзи, в комнату падает солнце. Дома на другой стороне улицы не такие высокие, чтобы из них можно вас видеть, если вы ляжете на пол. Итак, купим масло для загара.

Я встал, взял бумагу и карандаш и записал для памяти: состав для завивки, солнечные очки.

— А что купить для окраски волос?

— Не имею понятия, — ответила она.

— Плохая вы помощница, но я найду то, что надо. Что вам купить еще?

— Только сигареты. И бутылку виски.

— Вы не будете снова напиваться?

— Не имею такой привычки.

— Хорошо.

Я встал. Не доходя до двери, я остановился и обернулся.

— В каких банках вы арендовали сейфы?

Маделина, не задумываясь, ответила:

— В Коммерческой кредитной компании, в третьем Национальном и Прибрежном.

— Под какой фамилией?

— Под разными, — ответила она. — В каждом банке другая.

Маделина откинулась на спинку и засмеялась.

— Немного поздно к вам пришла мысль проверить это. Только я сомневаюсь, дадут ли вам что-нибудь эти сведения.

— У меня нет такого намерения. Вы достаточно благоразумны и не станете мне лгать при данных обстоятельствах. Скажите мне эти фамилии.

— Миссис Джеймс Р. Хэтс, миссис Луцила Моннинг и миссис Гарри Л. Карстерс.

Она монотонно и без запинки проговорила это, затем сразу замолкла и, нахмурившись, уставилась на свою сигарету.

— Что дальше? — спросил я.

— Что?

— Мне показалось, будто вы хотели что-то сказать.

— Нет, — ответила она и снова уставилась перед собой, словно о чем-то задумалась. — Больше я ничего не хотела сказать. Только эти имена и фамилии.

— О‘кей, — сказал я. — Я скоро вернусь.

Спускаясь в лифте, я раздумывал над тем, что меня так беспокоило. Действительно ли теперь ничего не может случиться? Даже если умрет этот помощник шерифа, они нас не смогут поймать. Единственный след, который у них есть, ведет к ней, а она теперь хорошо спрятана. Деньги лежат и ждут меня.

Итак, что же это было?

Конкретного ничего не было, только чувство: она, видимо, слишком легко все воспринимала. Ей, казалось, ничего не стоило отдать такую кучу денег.

Глава шестнадцатая

Я поехал в город на автобусе и взял из гаража свою машину. Тем временем вышли дневные выпуски газет. Однако в них ничего нового не было, помощник шерифа был все еще без сознания, и состояние его не изменилось. Полиция обшаривала весь штат в поисках Маделины Батлер.

Я остановился поблизости от аптеки и зашел в отдел косметики.

— Чем могу быть вам полезна? — спросила девушка.

— Мне нужно средство для завивки. И еще кое-что для жены. Я забыл, как называется средство для окраски волос.

— Лондотон?

— Не помню. У нее темные волосы, и с помощью этой штуки она делает их светлее, примерно, цвета меди.

Девушка назвала три или четыре препарата.

— Да, это самое, — ответил я на третье название. — Но дайте мне, пожалуйста, квитанцию на случай, если я ошибся.

Я отнес покупки в машину, сел и прочел инструкцию. Еще надо купить вагу и шампунь для смывки состава с волос. Я приобрел все это в другой аптеке, там же купил солнечные очки и масло для загара.

Теперь оставались только сигареты и виски. Возле парфюмерного магазина была лавка, где я купил жареную курицу и бутылку виски. Там меня снабдили хозяйственной сумкой для покупок.

Около половины второго я снова был дома. Жалюзи в гостиной были подняты, а Маделина лежала на ковре и принимала солнечные ванны. Халат она сняла, и руки были свободны.

Я вынул из сумки бутылочку с маслом для загара.

— Boт, — сказал я, — пользуйтесь этим.

Она села, лицо ее вытянулось.

— Ненавижу коричневый загар, — сказала она.

— Не важничайте, — сказал я, — тюремная бледность будет хуже.

— Да. вы правы.

Она открыла бутылочку и намазала себе лицо и руки.

— Вы купили виски?

— Да. Сейчас принесу вам бокал.

— Спасибо.

Она снова легла и закрыла глаза. Ковер был серый, и ее темные длинные волосы выделялись на его фоне.

Я выложил из сумки покупки и открыл бутылку, остальное сунул в холодильник. Затем я налил ей изрядную порцию виски и добавил немного воды. В конце концов, это куплено на ее деньги. Я вернулся с бокалом в гостиную.

— Сколько времени вы лежите на солнце?

— Около пятнадцати минут.

— Тогда кончайте, иначе сгорите.

Она села. Я подал ей бокал и опустил жалюзи.

Маделина выпила глоток, посмотрела на меня и улыбнулась.

— А вы? — спросила она.

— Я не хочу.

— Вы вообще не пьете?

— Изредка.

Она подняла бокал.

— Тогда за ваше здоровье, мистер Скарборо.

— Вы, кажется, лучше себя чувствуете.

— О да, — ответила она. — Превосходно. Я думаю о вашей блестящей идее, и чем больше о ней думаю, тем больше она мне нравится. Затея вполне осуществима. Как можно поймать Маделину Батлер, если она превратится в другого человека?

— Надеюсь, вы не считаете это очень простым делом?

— Нет, конечно, нет. Но мы с этим справимся. Когда начнем?

— Хотя бы сейчас, — ответил я. — Но вы, наверное, захотите сначала выпить?

— Я могу выпить, когда вы будете заниматься моими волосами, — улыбнулась она. — Это придаст мне мужества.

— Да, оно вам потребуется, — согласился я.

Расстелив на полу газеты, я поставил на них стул.

— Садитесь, — сказал я.

Она села, веселая и довольная. По радио передавали классическую музыку.

— Вы слышали какие-нибудь новости во время моего отсутствия?

Маделина подняла глаза.

— Да. Разве этого нет в газетах?

— Чего? — спросил я. — Ради Бога, чего?

— Состояние помощника шерифа улучшается. Вероятно, он выздоровеет.

Мои колени начали дрожать. Я забыл о своей работе и закурил сигарету. Только теперь, когда тяжесть спала с меня, я понял, сколь ужасен этот груз. Я не убивал полицейского. Если нас найдут, мне смогут предъявить обвинение в том, что я только ударил его по голове. Конечно, еще оставалось дело «Дианы Джеймс», но убил ее не я, а Маделина. И «Диана Джеймс» не была полицейским.

— Он все еще без сознания? — спросил я.

— Да. Но врачи считают, что скоро придет в себя.

— В этом деле есть только одна закавыка, — сказал я. — Он мог узнать вас.

— Да, — беззаботно согласилась она. — Но они, видимо, и без этого убеждены, что я там была. Дело ничуть не изменится, если он это подтвердит.

В этот момент мне следовало бы кое-что сообразить, однако я ничего не понял. Видно, крыша должна свалиться на голову, чтобы до меня дошло, почему известие о помощнике шерифа привело ее в такое хорошее настроение.

— Ну, начинайте, — сказала она. — Я жду не дождусь, когда меня превратят в Сузи Мамбли.

Она сидела, выпрямившись, на стуле и смотрела на меня. Я достал из кармана ножницы, сходил в ванную за полотенцем и накинул его ей на плечи.

— Держите его крепко.

Она обернула его вокруг шеи.

— Вы ужасно разукрасите меня, — сказала она, — но это ничего. Самое главное, что мы приступаем к делу. Надо подстричь мне волосы, покрасить их и сделать завивку. Как только у меня достаточно загорит лицо, я смогу пойти в парикмахерскую и привести в порядок свою прическу. Скажу, что была в Южной Америке, и буду жаловаться на тамошних ужасных парикмахеров.

— Хорошая идея, — заметил я.

Проведя по волосам расческой, я принялся стричь их. Через некоторое время я отступил и посмотрел на свою работу.

Голова выглядела ужасно, словно попала под косилку.

— Дайте мне посмотреть, — и она пошла к зеркалу в ванной.

Я ожидал бури, однако она только вздохнула и покачала головой.

— Послушайте, если вы мечтаете стать парикмахером…

— Подождите, я еще не кончил.

— Знаете, что вы делаете не так, как нужно? Вы не должны стричь прямо. Расческу нужно держать наклонно и отстригать пряди волос между зубьями расчески.

Я попытался выполнить ее указания и постепенно выправил полученные неровности. Все же, когда я закончил, голова получилась клокастая.

— Ужасно, — сказал я, — но это имеет и свои хорошие стороны. Теперь вы лишь отдаленно напоминаете миссис Батлер на фотографии.

Потом я взял пузырек с красящим раствором и подал ей.

— Посмотрим, какая вы будете рыжая.

Пока она наносила раствор на волосы, я вычистил ковер, завернул в газету отрезанные волосы и выбросил в мусоропровод.

Мы уничтожили Малелину Батлер. Это была моя идея, и я приобрел все необходимое для этого… То, что она сейчас делала, — ее часть пути. Если ей это удастся, то больше не будет существовать Маделины Батлер, которую разыскивает полиция.

Была половина третьего. Я включил приемник и нашел станцию, передающую новости, но, об этом деле ничего не передавали. Я подумал, не солгала ли она мне. Ну, это обязательно будет в вечерних выпусках.

Она вышла из ванной. Волосы она вымыла шампунем и вытирала их полотенцем. Они спутались и торчали во все стороны. Но цвет не изменился.

— Они такого же цвета, как и раньше, — заметил я.

— Потому что мокрые. Посмотрим, когда высохнут.

Она подняла жалюзи, села на ковер и снова принялась вытирать голову. Через несколько минут она отбросила полотенце и провела рукой по волосам.

— Можно мне еще выпить? — промурлыкала она, глядя на меня.

— Еще не наелись этим снадобьем? — спросил я.

— Это неплохая диета, — ответила она.

Я пошел в кухню и налил ей. Когда я подал ей бокал, она посмотрела на меня полузакрытыми глазами и горячо шепнула:

— Спасибо, дорогой.

Она была похожа на хризантему, но как дьявольски она была хороша, особенно в пижаме.

— Пробуете стать Сузи? — спросил я.

— Да, — ответила она. — Как у меня получается?

— Неплохо, если вы будете и вести себя, как она.

— Что вы хотите этим сказать?

Я склонился над ней и погладил ее но голове.

— Ну, а действительно ли хороша Сузи, следует испытать в постели. Я бы с удовольствием занялся этим.

В ее глазах появился холодный блеск.

— Ваша вульгарность просто отвратительна. Может быть, уберете руку?

— Вы выпадаете из роли. Это уже не Сузи.

Я не отнял руки, а погладил ее ниже. Отнюдь не пористая резина.

— Нет, — сказала она, — вот это Сузи, — и дала мне пощечину.

Я схватил ее за руки.

— Не привыкайте к такому поведению, — строго предупредил я. — Иначе я могу стать очень неприятным.

В ее глазах не было страха.

— Скажу вам прямо. Иногда вы производите впечатление интеллигентного человека, но затем снова позволяете себе хамские выходки.

— Не делайте из этого государственного преступления, — возразил я. — Это не так существенно. Поскольку нам придется пробыть так долго вместе, считаю, что неплохо было бы немного приятнее проводить время. Но это не обязательно, главное, в конце концов, деньги.

— Вы такой чувствительный человек?

Я встал.

— Бэби, там, где я вырос, 120 тысяч долларов ценятся выше всяких чувств.

Она промолчала. Я пошел к двери, взял со стола ключ от машины и сказал:

— Кроме того, не вам говорить о чувствах.

— Что вы хотите этим сказать?

— То, что вы убили двух человек. Не я, а вы.

Она уставилась на меня.

— Да, — сказала она. — Но ненависть — тоже чувство.

Я спустился вниз, сел в машину и поехал в город. В одном из киосков я купил газету, зашел с ней в ресторан и заказал чашку кофе.

Заголовок гласил: «ПОМОЩНИКУ ШЕРИФА ЛУЧШЕ».

Врачи считали, что кризис миновал и вскоре к нему вернется сознание. В статье больше не было ничего нового, кроме еще одного описания Маделины Батлер и разных рассуждений о возможном местонахождении денег, которые украл Батлер. Считалось, что Маделина не могла прорваться сквозь оцепление дорог, и полиция была уверена, что она спряталась где-то внутри кольца оцепления. Газета полагала, что ее скоро найдут.

Розыски прежде всего были сосредоточены на «кадиллаке». Подумав о нем, я ухмыльнулся и отпил кофе.

«Диану Джеймс», видимо, еще не нашли, но это и неудивительно. Ее труп лежал в подвале, а над ним целый дом. Это произошло прошлой ночью, и они еще не раскопали пепелище.

Я вышел на улицу. Надвигалась гроза, то и дело грохот грома перекрывал уличный шум. Я бесцельно шел по улице и вдруг заметил на углу дом с мраморными колоннами. Взглянув на него, я увидел, что это Прибрежный банк.

Это было захватывающее чувство. Я стоял на углу и, когда сменился цвет светофора, дал людям пройти мимо меня. Там, в банке, лежали деньги и ожидали, когда их возьмут. Мысленно я представил себе толстые круглые двери подземного хранилища и узкие цроходы между металлическими сотами, образованными тысячами сейфов, заполнявших помещение от пола до потолка. И один из них былбитком набит пачками банкнот. И ключ от этого сейфа лежал у меня в кармане.

Через два дома на другой стороне улицы располагался третий Национальный банк. Я видел его с того места, где стоял. А налево за углом через три дома к югу находился банк Коммерческой кредитной компании. Деньги можно достать из трех сейфов менее чем за двадцать минут. Для этого нужно только спуститься по лестнице в помещение сейфов, расписаться на карточке и отдать ключ.

Прохожие толкали меня, две девушки протиснулись мимо. Они взглянули друг на друга, иронически посмотрели на меня, и одна сказала:

— Этот тип, видимо, врос в землю.

Они поспешили дальше, а я пришел в себя. Начался дождь. Я пересек улицу и стал под навес. Если я пойду к машине, то промокну насквозь. Я огляделся. Навес, под которым я стоял, оказался входом в кино. Я купил билет, не поинтересовавшись, какая идет картина.

Когда я вышел, дождь прекратился, и стало темно. Свет отражался от блестевшей проезжей части, и колеса машин шипели.

Мальчик продавал вечерние выпуски газет. Я купил одну и развернул ее. Сразу же бросился в глаза заголовок: «ЮНОША ПРИЗНАЛСЯ В УБИЙСТВЕ БАТЛЕРА».

До машины надо было пройти четыре квартала. Чувствуя, как все внутри напряглось, я заставил себя не пробежать эти несколько сот метров.

Глава семнадцатая

Юноша признался. А как обстоит дело с Маделиной Батлер?

Но не это меня ошеломило. Если они задержали блондинку и ее брата, то те дадут описание моей внешности.

Я бегом поднялся по лестнице и ворвался в квартиру. В гостиной горел свет, но Маделины там не было. Я услышал плеск в ванной, сел на софу и развернул газету. Сунув в рот сигарету, я забыл ее закурить.

«Маунт Темпл, 6 августа. Сенсационная новость по делу об убийстве Батлера. Как сообщила полиция, сегодня был задержан двадцатидвухлетний Джек Финлей. После продолжительного допроса он в третьем часу дня признался в соучастии в убийстве банковского служащего, пропавшего два месяца назад. Труп его был найден во вторник.

Едва слышным голосом он указал на Маделину Батлер, вдову убитого, как на зачинщицу гнусного преступления.»

Я сделал перерыв и закурил сигарету. Все было так, как я себе представлял. Финлей оказался сообщником.

Я стал быстро читать дальше.

«Финлей был задержан сегодня рано утром на проселочной дороге в 80 милях от Маунт Темпла.

Задержали его патрульные полицейские, занимающиеся розыском машины миссис Батлер. Финлей и его сестра Чарисса, двадцати семи лет, пытались удрать, заметив патрульную машину. Они сначала отрицали свое соучастие в преступлении. Однако позже, когда другой патруль обнаружил „кадиллак“ миссис Батлер вблизи блокгауза в конце дороги, по которой шла эта пара, им было предъявлено обвинение в соучастии в убийстве.

Согласно их показаниям, миссис Батлер и сопровождающий ее неизвестный мужчина вчера вечером отобрали у них машину и скрылись. Полиция располагает точным описанием неизвестного, которое было передано по радио.»

Я встал, уронил газету и уставился в пустоту. Еще не все потеряно. Они не имеют ничего, кроме моего описания. Единственный человек, который знал меня, — «Диана Джеймс», но она умерла.

Я хотел было снова поднять газету, но в этот момент вошла Маделина. На ней был жакет и блузка, которые она захватила с собой вчера вечером, нейлоновые чулки и домашние туфли. Она включила радио и села.

Взглянув на газету у меня на коленях, она спросила:

— Есть что-нибудь интересное?

— Да, можно сказать, есть.

Я бросил ей газету.

— Почитайте сами.

Она взяла газету и уставилась на заголовок.

— О!

— Послушайте, — сказал я, — арестовали вашего приятеля. И все, что вы можете сказать, это «о»?

Она пожала плечами.

— Вас удивляет, что я не приняла это близко к сердцу? В конце концов, он ведь пытался меня убить. Кроме того, он мне не друг.

— Не друг? Как же, черт возьми, он в это дело влез?

— Он был влюблен в Синтию Кеннон. Или в Диану Джеймс, как вы ее называли.

— Итак, это…

Маделина засмеялась.

— Непонятно. Но о вкусах не спорят.

— Оставьте это.

Я чувствовал себя словно с похмелья.

— Отвечайте на мой вопрос! Или отдайте газету, и я дочитаю ее. Миллионы посторонних людей знают об этом деле больше, чем я.

— Хорошо, — ответила она. — Я расскажу вам.

В этот момент по радио заревел джаз. Маделина вздрогнула и нажала кнопку.

— Один момент.

Она настроила приемник на какую-то унылую музыку, затем скинула домашние туфли, поджала под себя ноги, закурила сигарету и откинулась поудобнее назад.

— Хорошо, верно? Или вы не любите Дебюсси?

— Нет, — ответил я. — Кто убил Батлера? Вы или Финлей?

Она погрузилась в музыку и ответила:

— Я.

Она была совершенно спокойна. В ее голосе не было никакого чувства: ни раскаяния, ни гнева, — ничего. Батлер был мертв, она его убила, вот и все.

— Почему вы его убили? — спросил я. — Из-за денег?

— Нет, просто я его ненавидела. Синтию Кеннон я тоже ненавидела. Вы ничего не имеете против, если я буду называть ее настоящим именем?

Я все меньше и меньше понимал.

— Значит, деньги не имели значения? Но вы все же забрали их?

Она иронически усмехнулась.

— Вы только и думаете о деньгах. Вы придаете им слишком большое значение. Я не утверждаю, что они ничего не значили, они имели значение. Я убила их обоих, так как ненавидела их, а деньги были одной из причин моей ненависти. Ведь, чтобы быть точным, он украл их не из банка, а у меня.

Я уставился на нее.

— У вас?

— Вот именно. Они все рассчитали — жить на мои деньги. Неплохо, не правда ли?

Я покачал головой.

— До меня это не доходит. Я ничего не понял. Вы говорили, что Финлей был влюблен в «Диану Джеймс» и что Батлер украл у вас деньги. Кто из нас рехнулся, вы или я? В газетах было напечатано, что он украл их из банка.

Она сильно затянулась сигаретой, выдохнула дым и посмотрела на ее тлеющий кончик.

— То, что было напечатано в газетах, — совершенно правильно. Я попытаюсь вам разъяснить. Банк был основан моим дедом.

— Ах, вот оно что, — вздохнул я. — Теперь понимаю. Банк принадлежит вам.

— Нет, — засмеялась она. — Я сказала, что был основан моим дедом. Однако его потомки имели больше таланта тратить деньги, чем их зарабатывать. Банк уже давно перешел в другие руки, но у отца осталась часть капитала, больше чем 120 тысяч долларов, и эту часть я после его смерти унаследовала. Теперь вы поняли? Мой муж не имел никакого состояния, ничего кроме своего обаяния. Но, поскольку мы с ним владели частью капитала, он стал вице-президентом банка. А когда он решил оставить меня и бежать с Синтией Кеннон, то прихватил эти деньги. Легально их взять было нельзя, поэтому он стащил их.

— Если бы его не поймали и деньги не были выплачены страховой компанией, то банк просто аннулировал бы принадлежащую нам часть капитала и этим возместил бы потерю. На этом дело было бы кончено и забыто. Никто, кроме меня, не жалел бы о потере этих денег.

Она умолкла и холодно улыбнулась.

— А ему на это было, конечно, наплевать.

Я забыл о сигарете в своей руке, и она обожгла мне палец. Погасив ее в пепельнице, я вопросительно посмотрел на Маделину.

— Но когда вы узнали, что он задумал, то почему вы в тот вечер просто не сообщили в полицию? У него бы отняли деньги, а самого арестовали бы.

— Верно, — кивнула она, — я могла это сделать. Но терпение мое подошло к концу, и мне захотелось с ним расквитаться. Синтия Кеннон была не первая, до нее он был в связи с Чариссой Финлей, работавшей в банке, а до нее еще с другой. До тех пор я терпела его измены, но, когда он хладнокровно решил украсть мои деньги и удрать со своей потаскушкой, я тоже хладнокровно решила убить его. Когда человеку нечего терять, то ему нечего и бояться.

— Я все еще не понимаю, — возразил я, — роли Джека Финлея в этом деле.

— Это немного сложнее. Похоже, он стал некой трагической фигурой, но на самом деле он просто дурак. Вероятно, он вообразил, что эти две женщины — обе старше его — совершат преступление, а ему достанутся деньги.

— Я все еще не понимаю.

Маделина засмеялась.

— Извините, я опять забыла, что говорю с человеком, для которого, кроме денег, нет мотивов.

— Синтия Кеннон, — продолжала она, — говорила вам, что она работала медсестрой и несколько месяцев ухаживала за парализованной женщиной. Эта женщина была матерью Джека и Чариссы Финлей. С тех пор Джек по уши влюбился в Синтию. Не знаю, поощряла ли она его к этому — ведь она на десять лет старше его и наверняка надолго не могла заинтересоваться этим юношей, почти подростком. Вероятно, он действовал ей на нервы. Во всяком случае, она быстренько с ним все покончила, когда познакомилась с моим мужем. Я узнала об этом месяц спустя, после того как Синтия оставила свое место в Маунт Темпле и вернулась в Санпорт. Однажды, в субботу вечером, когда мой муж якобы уехал ловить рыбу, ко мне явился Джек Финлей. Он был совершенно вне себя. Не знаю, почему он поделился со мной своими заботами, вероятно, вбил себе в голову, что я заставлю мужа порвать с Синтией. Вскоре я заметила, что он действительно как бы не в себе. Он часто в конце недели следил за моим мужем и один раз чуть не убил их в номере отеля. Он пошел туда с пистолетом, но в последний момент, уже стоя перед дверью, опомнился и ушел прочь. Мне стало жаль его, и я пыталась втолковать ему, что было бы безумием портить свою жизнь из-за такой потаскушки, как Синтия Кеннон. Но уговоры оказались безуспешными. С таким одержимым бесполезно говорить. Он решил убить моего мужа.

— Понемногу я начинаю понимать, — сказал я. — Он был тем сообщником, какой вам требовался. Вам оставалось лишь немного подогреть его.

Маделина покачала головой.

— Нет, — возразила она. — Я же вам сказала, что пыталась вразумить его. Но вскоре я заметила, что он и его очаровательная сестрица подстрекают меня.

— Извините, я опять потерял нить.

Она прикурила новую сигарету. По радио все еще продолжали передавать нудную музыку. Все это было похоже на абсурд. Маделина сидела совершенно спокойно и расслабленно, погрузившись в звуки музыки, и рассказывала про убийство.

— Я уже говорила вам, что все усложнилось. Сначала мне казалось, что тут дело в бешеной ревности Джека. Но потом выяснилось, что это не так. Когда он шпионил за ними, ему стало известно, что Синтия изменила свое имя и фамилию. Он удивился, но, пребывая в расстроенных чувствах, не подумал, к чему бы это. Я же, напротив, произвела свое расследование. Синтия действительно переменила имя, но я узнала еще одну вещь, которая имела большое значение. Когда мой муж встречался с ней в Санпорте, он не заходил в ее квартиру. И накупил себе кучу всякой одежды, которую она спрятала у себя дома. Постепенно мне стало ясно, что они задумали.

В это время в Джеке Финлее произошла заметная перемена. Он стал безумно ревнивым, но у меня было чувство, что он владеет собой и чего-то дожидается.

Так прошли два месяца, и я начала понимать, что произошло. Джек признался своей сестре Чариссе. Она была умнее и догадалась, зачем Синтия изменила имя. И она возненавидела моего мужа. Я уже вам говорила, что он был в связи с Чариссой. Она работала в том же банке. Вот что важно.

Маделина замолчала и посмотрела на меня.

— Теперь понимаете? — спросила она.

— Да, думаю, что да.

Она кивнула и продолжала:

— Я позволила Джеку себя одурачить. Он убеждал меня, го мой муж разбил мою жизнь и его жизнь, и что единственное, для чего он живет — это месть. Когда муж под тем или иным предлогом исчезал в конце недели, Джек все время жаловался мне, что больше не выдержит, но ничего не делал.

Затем наступила та суббота. Муж в полдень вернулся из банка домой и сказал, что поедет ловить рыбу. Он положил в машину вещи для кемпинга и поднялся наверх принять душ и переодеться. Я спустилась вниз и, как всегда, обыскала его машину. Я нашла деньги, они были в портфеле, завернутом в постельные принадлежности. Весь этот месяц я спрашивала себя, как я поступлю, если найду доказательства. Теперь же, когда я открыла портфель и увидела деньги, все сомнения мои рассеялись, и я не могла больше медлить.

У меня было мало времени. Я взяла портфель с деньгами и спрятала в подвале. Я знала, что Джек поспешит к нам. как только Чарисса позвонит ему и сообщит, что мой муж ушел из банка с портфелем. Джек действительно вскоре появился и прекрасно разыграл свою роль. Он был мертвенно-бледен, глаза широко раскрыты, как у сумасшедшего. Он спросил меня, сказал ли муж снова, что едет на рыбную ловлю. Я подтвердила это. Он заявил, что так дальше не может продолжаться, и мы должны наконец что-то предпринять. Этими разговорами он подстрекал меня, и в тот самый момент я услышала, что муж спускается по лестнице. Я выхватила пистолет из кармана Джека и застрелила мужа, когда он подошел к двери.

Маделина замолчала и устремила взгляд поверх моей головы. Лицо ее было совершенно бесстрастно.

— Значит, Финлей увез труп и отогнал машину?

Она кивнула.

— Да. Он был удивительно спокоен и ловок. Похоже было, что он все точно рассчитал. Сделать все это было нетрудно. Прислуги не было дома, она брала по субботам выходной. Нам только пришлось подождать, когда стемнеет.

— А что произошло, когда они убедились, что денег в машине нет?

— В воскресенье вечером они явились ко мне. Я сделала вид, будто не понимаю, о чем они говорят. Они знали, что о пропаже денег в банке станет известно в понедельник утром. Я прикинулась дурочкой и спросила их, о каких деньгах они говорят — мой муж, определенно, не мог взять с собой так много денег.

Они угрожали убить меня, но не хуже меня знали, что если это сделают, то деньги найти не удастся. И полицией, конечно, они не могли пригрозить мне, так как сами увязли в этом деле. Они себя загнали в тупик.

Я зарыла деньги в клумбу и стала ждать, когда полиции надоест обыскивать дом и наблюдать за мной. Тогда я достала деньги и положила их в три сейфа.

— Значит, это Финлей поставил машину перед домом «Дианы Джеймс». Она была уверена, что это сделали вы сами.

Маделина тихо рассмеялась.

— Синтия была не слишком умна, но все же и она могла бы сообразить, что в такие детские игры я не играю.

Я помолчал. Все это было здорово проделано, с какой сто роны ни посмотреть. Она всех перехитрила.

Кроме меня, подумал я и ухмыльнулся. Теперь эти 120 тысяч долларов лежат в трех сейфах, а ключи от них у меня в кармане.

— Вы умная женщина, — сказал я. — Вы почти завершили это дело.

Я спустился вниз и дошел до угла. Утренние газеты ужо вышли. Я купил одну, развернул. Заголовок гласил: «МИССИС БАТЛЕР МЕРТВА. ЕЕ СПУТНИК РАЗЫСКИВАЕТСЯ».

Глава восемнадцатая

Я молча стоял с газетой в руке, а вокруг меня все рушилось.

Кто-то что-то проговорил.

— Что? — спросил я, сложил газету и сунул ее под мышку.

Полмиллиона экземпляров рассыплются по всему штату как снег, но эту я спрягал. «ЕЕ СПУТНИК РАЗЫСКИВАЕТСЯ».

Я двинулся в путь. Не бежать, думал я. Надо идти медленно.

— Эй! Ваша сдача. Возьмите ее, мистер.

Это говорил мальчишка-разносчик. Почему, собственно, так называют мужчину, которому за пятьдесят?

— Ах да. Спасибо.

Я сунул деньги в карман.

Мне не следует стоять под фонарем. Вот мужчина принял меня за сумасшедшего или пьяного в доску и уставился на меня.

Однако дома я тоже не смогу читать газету. Если Маделина прочтет ее, я конченый человек.

Я уже слышал ее смех. Она должна дать мне 120 тысяч долларов за то, что я ее прячу от полиции, однако те уже не ищут ее. Она умерла. Полиция ищет меня.

Надо что-то предпринять. Выбросить газету? На глазах этого мужчины, который стоит, глядя на меня, и думает, что я пьяный.

Я нерешительно посмотрел на свою машину. Она стояла прямо передо мной. Я сел в нее и поехал, сам не зная куда.

На перекрестке я свернул направо и поехал к берегу моря. Вскоре я увидел впереди стоянку и поставил там машину. Было достаточно светло, и я мог в машине прочесть газету.

Но, еще не развернув ее, я хорошо знал, что мне незачем ее читать. Все ясно.

И все же я прочел.

Дело обстояло еще хуже, чем я предполагал. Мои опасения подтвердились. Они нашли труп «Дианы Джеймс», а помощник шерифа, наконец, пришел в сознание.

«Конечно, это была миссис Батлер, — сказал он. — Я осветил ее лицо фонарем. И тогда этот тип хватил меня по голове.»

Внешне эти две женщины не очень похожи. Но они были почти одинакового роста, похожи фигурами, обе брюнетки одного возраста. Даже если бы полиция обратилась к дантисту, чтобы идентифицировать труп, то и ему тут, пожалуй, нечего было делать. Но зачем? Помощник шерифа ее видел. И она не могла выйти из дома, а должна была направляться туда, так как он наблюдал за домом и никто из него не выходил. Выстрелы прогремели после того, как я его ударил. «Диана Джеймс» прошла через задний двор, когда он лежал без сознания. Ни один человек не знал о ее присутствии. Она уехала из города за шесть месяцев до этого.

Все это я уже сообразил.

Но дальше началось нечто новенькое. И вот это и был действительно удар. «ПОЛИСМЕН НА ЗАПРАВКЕ».

«Да, конечно, это тот самый тип, — твердо заявил сержант Элэтли. — Он точно соответствует описанию. И это была машина Финлей. Жаль, что тогда мы этого не знали.

Конечно, он был один. Я специально обратил внимание на машину, потому что на ней были номера графства Вейл. Больше там никого не было.»

Да, я славно поработал. Я поработал так славно, что, если она ускользнет, а меня поймают, то запросто можно угодить на электрический стул.

А ей теперь можно просто уйти куда угодно. Она свободна.

Я скверно себя чувствовал, лоб покрылся потом, однако я заставил себя читать дальше. Там было помещено мое описание, причем довольно хорошее. Эти блондины Финлей заметили все подробности, ничего не упустили.

Я стал читать последний абзац:

«Его лицо показалось мне знакомым, — сказала Чарисса Финлей. — Должно быть, я где-то с ним встречалась. Или видела на фото.»

Дрожащими пальцами я достал сигарету и закурил. Вот и последний удар. Она может все вспомнить в любой момент, в любой час, а я об этом узнаю лишь тогда, когда постучат ко мне в дверь.

Я попытался взять себя в руки. Возможно, еще не все потеряно. До сих пор она не вспомнила, а чем больше будет об этом думать, тем больше будет сомневаться. Прошло не менее пяти лет, когда на спортивной страничке газеты была помещена моя фотография. Но с тех пор появились фото тысячи футболистов.

Надо выдержать, нельзя сдаваться. К черту, эти деньги я уже почти держал в руках. При мысли отказаться от них у меня начинало сводить живот. Нужно подождать еще несколько дней. Теперь ее уже не ищут, надо только купить ей несколько платьев да подправить прическу. Мне придется что-нибудь придумать, чтобы объяснить, почему надо спешить. А в следующие дни не давать ей газеты.

Я скривился. А радио?

В любой момент все это могут передавать в новостях. Как же я об этом не подумал? Но, черт возьми, нельзя же, в конце концов, обо всем думать!

Я включил мотор и поехал, у ближайшего угла я выбросил газету из окна. На втором перекрестке я повернул и поспешил к своему дому.

Вероятно, она уже слышала радио. Возможно, об этом передавалось в полдень, когда меня не было дома. Как мне узнать? Она наверняка не скажет мне.

Нет, вероятно, скажет. Ведь у меня эти три ключа и деньги, которые я взял из ее сумки, а без ключей и денег она не скроется. Кроме того, было кое-что еще.

Я был единственным в мире человеком, который знал, что она жива.

Возможно, она уже обдумала, как устранить меня со своего пути. Хорошие идеи могли прийти ей в голову.

Неподалеку от своего дома я нашел, где поставить машину. По лестнице я уже поднимался бегом. В гостиной никого не было, радио не работало. Я запер за собой дверь и с облегчением вздохнул, но еще никогда тишина так не угнетала меня.

Я быстренько огляделся и подумал, где она могла быть. Следовало сделать это сейчас, нельзя ждать, когда она уляжется спать. Однако и рисковать тоже нельзя, ведь она могла войти и поймать меня. В этот момент я услышал, что она в ванной.

Я подошел к двери, ведущей в коридор. Она была открыта, а дверь в ванную закрыта. Я слышал, как она тихо напевает.

— Вы там? — спросил я.

— Да. А что? — отозвалась она.

Дверь открылась, и она выглянула. На ее плечах было полотенце, а волосы завиты в мелкие колечки. Теперь стало заметно, что цвет их изменился, они стали гораздо светлее и отливали медью.

— Я только хотел спросить вас, вы слушали сегодня радио? — спросил я.

На ее лице ничего нельзя было прочесть. Она покачала головой.

— А что?

— Помощник шерифа пришел в сознание. И они нашли труп «Дианы Джеймс».

— Вот как? Ну, этого следовало ожидать.

— Да, — согласился я. — Смешно, но сперва они подумали, что это ваш труп.

— В самом деле? — спросила она. — Но мы совсем друг на друга не похожи. Она…

Маделина замолчала и немного подумала.

— Да, конечно. Ведь она сильно обгорела.

Я не мог не восхититься ею. Если она играла — то превосходно.

— Верно, — сказал я. — Помощник шерифа узнал вас, и кто-то слышал выстрелы. Поэтому когда нашли труп, то решили, что это вы. Но потом на ее наручных часах обнаружили выгравированное имя.

— О!

Это могло означать все, что угодно. И то, что она всему поверила, но так же и то, что она уже слышала по радио и втайне насмехалась надо мной.

— Оставьте, пожалуйста, мне газету, — попросила она. — Я прочту ее, когда здесь закончу.

— Я сдуру где-то оставил ее, — ответил я. — Но, кроме этого, там интересного ничего нет.

Она пожала плечами и снова скрылась в ванной. Там она наверняка пробудет несколько минут. Это был удобный момент. Я зашел в кухню и взял из ящика стола нож. С ним я вошел в гостиную, снял со столика приемник и выдернул вилку из розетки. Затем быстро вывернул винты из задней стенки, снял ее и сунул внутрь нож. Я стал кромсать внутренности приемника, пока не оборвал все провода. Тогда я привернул обратно заднюю стенку, вставил вилку в розетку и вернул приемник на место. Нож я отнес на кухню.

Минут через десять вышла Маделина. Голова ее была обернута полотенцем. Она закурила сигарету.

— Думаю, что мои волосы не так уж плохо будут выглядеть, когда я кончу с ними возиться. Цвет получился удачный. Вы видели?

— Да, — ответил я.

— Удивительно, как много значит изменение внешности. Я чувствую себя совсем другим человеком. Словно Маделина Батлер умерла.

Непонятно, что она имела в виду. Возможно, это было сказано без задней мысли, а возможно, она начала понемногу что-то понимать и нажимать на меня. Одно я знал твердо: она дьявольски опасна. За это время я достаточно ее узнал.

— Значит, мы добились того, чего хотели, — сказал я.

Она села, включила радио и откинулась на спинку.

— Послушаем, что там нового.

Приемник стал нагреваться, и вдруг из него пошел дым.

— Эй! — воскликнул я. — Выключите его! Эта проклятая штука горит.

Она выключила его и с удивлением посмотрела на меня.

— Странно, — заметила она, — еще недавно он хорошо работал.

— Вероятно, короткое замыкание, — предположил я, — завтра схожу в мастерскую и отдам его в ремонт.

— Долго его будут делать?

— Наверное, дня два или три.

— Так долго? Не можете ли вы взять что-нибудь напрокат, пока его ремонтируют? Или купить новый.

— Зачем? — спросил я. — Неужели вы не можете пару дней прожить без него?

— Дело не в этом, — ответила она. — Я чувствую себя без радио такой изолированной от всего. Совершенно отрезанной от мира. Не знаешь, что там происходит.

— Об этом я буду вам рассказывать. И в газетах вы также можете прочитать.

Уж я позабочусь, чтобы ей в руки не попала ни одна газета.

Мне снова захотелось выведать, много ли ей известно, но по ее виду ничего нельзя было узнать. Я начал ненавидеть это очаровательное непроницаемое лицо.

Если она все знает, то ей просто надо подождать, когда я усну. Если ей удастся меня убить, то она совершит безупречное преступление. У меня в кармане лежали ключи от сейфов, где хранились деньги, и я был единственным на свете человеком, который знал, что она еще жива. Ей остается только взять деньги из сейфов. Потом она может совершенно спокойно сесть на самолет и лететь куда угодно.

От таких мыслей можно сойти с ума.

Полиция разыскивает меня, считает, что я ее убил, а вот Маделина может убить меня и испариться со 120 тысячами долларов, и никто не станет ее искать.

Маделину Батлер не будут искать, потому что она умерла. А Сузи Мамбли не станут искать, потому что она родилась в этой квартире и никто не подозревает о ее существовании.

Вопрос состоит лишь в том, знает ли она об этом.

Возможно, все это ей пришло в голову там, в подвале, когда она увидела освещенное фонарем лицо «Дианы Джеймс». Возможно, что тогда в доли секунды ей все стало ясно — что ее опознал помощник шерифа, что случится, если дом сгорит, и многое другое.

Но могла ли она тогда быть уверена, что все удастся? Ведь и в самом деле могло же быть, что на часах «Дианы Джеймс» обнаружат выгравированное имя. Как могла она это знать?

Мои мысли долго кружились вокруг этого. Если знает, то нельзя спускать с нее глаз. Если не знает — надо принять меры, чтобы не узнала. Это означает, что она не должна видеть газет два или три дня, до тех пор пока об этом перестанут писать.

Это означало, что мне придется ждать, что я не могу получить деньги и скрыться. Но как долго будет длиться ожидание? Чарисса Финлей в любой момент может вспомнить меня.

При этой мысли по спине поползли мурашки. Я не выдержу, я сойду с ума, если часами буду сидеть и думать. Ждать стука в дверь. Моя фамилия есть даже в телефонной книге. Полиции надо только приехать сюда и арестовать меня.

Мы не можем ждать. Надо убираться отсюда, нужно завтра же утром поехать с ней в банки. Я надену темные очки и буду сидеть в машине, а она будет выходить и брать деньги.

Больше я не мог сидеть на месте. Я встал, пошел на кухню и смешал две порции выпивки. Скажу ей, что изменил свой план.

Я вошел с бокалами в комнату и подал ей один. Она задумчиво посмотрела на меня, пока я соображал, как ей это преподнести, затем слегка нахмурилась и сказала:

— Знаете, вы недавно спрашивали меня, под какими фамилиями я арендовала сейфы.

Я поднял свой бокал и хотел сделать глоток, но что-то в ее голосе заставило меня остановиться.

— Да. А в чем дело?

— Не знаю, как и сказать. Я уже много времени ломаю над этим голову, но чем больше думаю, тем больше путаюсь. Конечно, имена и фамилии я записала…

— Что вы хотите этим сказать?

— Фамилии. Я…

— Только не уверяйте меня, что вы их забыли, — предупредил я. — Совсем недавно вы их помнили.

Маделина покачала головой.

— Нет, нет, не в этом дело. Фамилии я хорошо помню, но ведь банков — три, и я забыла, какая фамилия к какому банку относится.

Она, казалось, читала мои мысли. Держа бокал в руке, я уставился на нее.

Глава девятнадцатая

Что она задумала? Мне стало страшно.

Возможно, она слышала радио и хотела довести меня до того, чтобы я потерял самообладание и удрал? Однако какой в этом прок для нее? Если я удеру с ключами, то она не сможет получить деньги. Она не так глупа.

Скорее, она хотела подольше держать меня в неведении, чтобы я измучился и уснул, а она бы убила меня.

Однако ей должно быть ясно, что нельзя долго ждать, так как полиция может напасть на мой след, и тогда сцапают и ее. Ожидание для нее так же опасно, как и для меня. Нет, для нее еще опаснее. Они могут догадаться, что она еще жива, и тогда обвинят в убийстве ее, а не меня.

Возможно, она знала это, но была достаточно хладнокровна и рискнула пойти на блеф. Может быть, она рассчитывала, что от страха и напряженного ожидания я побоюсь выходить на улицу и, в конце концов, отдам ей ключи и буду настолько глуп, что попрошу ее взять из сейфов деньги и принести домой.

Я твердо знал только две вещи.

Первая, что она не перепутала фамилии, и, вторая, что я своего замешательства не должен показывать.

Я сделал глоток.

— Теперь послушайте меня внимательно, — сказал я. — Вы уже предупреждены о том, что случится, если вы попытаетесь обмануть меня. Помните? Что вы собираетесь делать?

— Что я могу сделать? — сердито спросила она. — Стараюсь припомнить. Вот уже несколько часов я ломаю себе над этим голову.

— И как долго вы собираетесь ее ломать?

— Откуда мне знать.

Я закурил сигарету.

— Здесь может быть всего два простых решения, — объявил я. — Первое назовем голубым методом. Я сжимаю рукой ваше горло, пока у вас не посинеет лицо. Затем я даю глотнуть вам воздуха, и вы все вспоминаете. Это лучший способ освежить память, своего рода кислородный душ для мозга.

— Действительно, замечательная идея, — хладнокровно заметила она. — Итак, я должна просто пойти в банк и спросить. действительно ли такая-то арендовала в вашем банке сейф? Вы же знаете, что в банках такие справки не дают.

Я покачал головой.

— Конечно, это невозможно. Вы не хуже меня знаете, как это сделать, но все же я вам расскажу. Вы звоните в третий Национальный, называетесь миссис Генри Кастерс и говорите, что точно не помните, на какой срок уплатили за аренду сейфа. Попросите проверить. Там посмотрят и скажут вам, что уплачено по июль либо что не могут найти данных о том, что вы арендовали сейф. В этом случае вы извинитесь и скажете, что, очевидно, произошла путаница и что ваш муж арендовал сейф в другом банке. Затем позвоните в другой банк и то же самое спросите там.

Маделина кивнула.

— Я поняла. Если миссис Кастерс посчастливится, то все будет в порядке. Тогда мне остается позвонить в другой банк и назваться другим именем. И независимо от ответа мы узнаем все. Но предположим, что миссис Кастерс не повезет и что даже из второго банка ей ответят, что там на ее имя нет сейфа. Тогда мы узнаем, что она арендовала сейф в третьем банке, но не будем знать, какие фамилии соответствуют двум остальным банкам. Значит, придется звонить туда снова. Не слишком ли много звонков? Не забывайте, что все сейфы арендованы на вымышленные фамилии, что я не могу удостоверить свою личность, что изменила свою внешность, что полиция разыскивает меня и что во всех газетах помещено мое фото. Мы должны избегать всего, что может привлечь особое внимание при моем появлении в банках.

Конечно, она права. Она всегда нрава. Ведь действительно полиция разыскивает ее.

— Верно, — согласился я. — Но посудите сами, у вас два шанса против одного, что один из ваших звонков будет удачным. Неужели вы считаете, что не стоит и пытаться? Ведь в противном случае у вас вообще нет шансов.

— Прекратите нагонять на меня страх.

Я встал с софы и подошел к ней. Она подняла глаза, и наши взгляды встретились.

— Я уже слишком многим рисковал из-за этих денег и не дам вам провалить это дело, — сказал я. — Со мной это не пройдет.

Я схватил ее за горло. Она не сопротивлялась, она знала, что это бесполезно. Ее глаза холодно и презрительно смотрели на меня.

Я хотел только напугать ее, но потерял над собой контроль. Я сжал ей горло. Она не должна водить меня за нос, эта чванная, дерзкая, рафинированная ведьма.

Комната закружилась перед моими глазами. Я ненавидел Маделину и хотел убить ее.

Лишь в последний момент я опомнился. Остаток разума заставил меня отпустить ее, пока не поздно. Я выпрямился и попытался унять дрожь в руках.

Боже мой, что со мной? Я был близок к помешательству, я чуть не задушил ее. Если меня схватят, только одно может спасти меня: то, что она еще жива. А если я убью ее, тогда не видать мне и денег.

Все же она могла заметить, как я испугался. Я отвернулся и закурил сигарету. Когда я повернулся, она сидела.

Я взял себя в руки.

— Теперь вспомнили? — спросил я.

Маделина сидела, тяжело дыша, и молчала.

— Это ваш единственный способ задавать вопросы? — спросила она, наконец.

— Единственный, который вы понимаете, — ответил я. — Возможно, теперь вы вспомните.

— Мне надо еще подумать. А почему, собственно, такая спешка. Ведь у нас впереди целый месяц, не так ли?

— Я передумал. Слишком опасно находиться здесь. Мы сидим под носом у полиции.

— Значит, вы хотите, чтобы я пошла на улицу, хотя мои фото во всех газетах?

— Я только хочу вам сказать, что надо убираться отсюда.

— Тогда я хочу напомнить вам о нашем соглашении, мистер Скарборо, — спокойно проговорила Маделина. — Вы обещали прятать меня здесь в течение, минимум, месяца.

— Послушайте, — угрожающе проговорил я. — Я сказал вам…

А что мне сказать? Что полиция ищет меня, а не ее?

Может быть, она сознательно старается довести меня до безумия. Внезапно я вспомнил, что говорила блондинка: «Деньги вы не получите. Вам, видимо, не ясно, с кем вы имеете дело. Один из вас должен убить другого, прежде чем все будет кончено».

Охотнее всего я вскочил бы и убежал прочь, иначе я сойду с ума и убью ее.

Но куда бежать? Все полицейские штата имеют мое описание и ищут меня.

Мне ничего другого не оставалось, как сидеть здесь под ее холодным, загадочным и ироничным взором. Сидеть и час за часом ждать стука в дверь, не имея понятия, когда Чарисса Финлей вспомнит, где она видела меня. Сидеть и понемногу сходить с ума от мыслей о толстых пачках денег в трех сейфах, которые эта ведьма не хочет открывать.

Долго ли я смогу продержаться, не рехнувшись?

Через некоторое время Маделина ушла спать.

Я сварил себе кофе и наблюдал, как двигаются стрелки электрических часов на книжной полке. В пепельнице выросла гора окурков, синие клубы дыма повисли в комнате.

Я сидел, пока мои нервы не натянулись до предела, затем встал и начал ходить. Три или четыре раза я слышал, как где-то в городе завыли сирены полицейских машин. И каждый раз затаивал дыхание, хотя знал, что, направляясь ко мне, они не станут включать сирену. Они подъедут тихо, встанут у парадного и черного ходов, затем постучат в дверь.

Самым ужасным был лифт. Он находился всего в нескольких метрах от моей квартиры, и я мог слышать, когда он останавливался на моем этаже и дверь его закрывалась. Я затаивал дыхание и воображал, будто слышу, как идет лифт.

А затем я действительно услышал, как он остановился и хлопнула дверь.

Но шагов не было слышно, в коридоре лежала толстая ковровая дорожка. Стукнула дверь, потом наступила тишина, она на меня действовала подобно крику.

Куда они двинулись?

Много ли шагов они сейчас прошли? Двенадцать? Пятнадцать? Я ожидал стука в дверь, на мою грудь что-то давило сильнее и сильнее, а нервы все больше и больше напрягались. Десять, одиннадцать, четырнадцать… семнадцать… двадцать…

Они ушли в другом направлении или прошли мимо моей двери.

Мне стало дурно, пот выступил на лбу. Сигарета обожгла палец. Я немного успокоился, а затем снова стал прислушиваться.

Было утро. Пятница. Сегодня последняя возможность, потом придется ждать до понедельника. Летом банки но субботам закрыты.

Маделина вышла из спальни. Волосы лежали на голове мелкими завитками.

— Хорошо, правда? — улыбнулась она.

— Да, — ответил я, — очень хорошо. Как насчет фамилий?

— Лицо у меня уже немного загорело. Вы заметили?

Я стоял, уставившись на нее.

— К черту ваше лицо!

Она подняла брови.

— Вы, кажется, в плохом настроении? Не выспались?

— Я очень хорошо выспался. Отвечайте на мой вопрос. Как насчет фамилий?

— Может быть, вы сперва дадите мне выпить чашку кофе?

Она пошла на кухню и выпила чашку кофе, добавив в него немного виски.

Я сел напротив нее.

— Вы будете звонить в банки? — спросил я.

— Только если ничего другого не останется. Сперва мне надо подумать. Теперь я вспомнила, что записала фамилии в алфавитном порядке: Кастерс, Мэнпинг и Хэтс. И вот я думаю, как записала названия банков. В том же порядке, в каком я их посещала? Иногда я представляю себе эту записку.

— А где она? — спросил я.

Маделина пожала плечами.

— Она была в доме. Я забыла ее захватить.

— Забыли?

— Никто не лишен недостатков, — заметила она. — Даже великий мистер Скарборо забыл захватить с собой газету, которую купил.

Снова ирония. Она все знает и насмехается надо мной.

Я нагнулся над столом.

— Кончайте представление. Вы просто водите меня за нос.

— И не думаю. Я уверена, что вспомню это раньше, чем через месяц.

Мне очень хотелось ударить ее, но я взял себя в руки и встал.

— Между прочим, — напомнила она, — вы хотели сегодня отнести приемник в ремонт.

Я взял приемник и вышел с ним из дома.

Это было как во сне, когда стоишь на сцене перед тысячами людей и вдруг замечаешь, что ты голый. У меня было подобное чувство, когда я вышел на улицу. И я был не только голый, мне казалось, будто с меня содрали кожу.

С трудом я заставил себя идти не спеша к машине. Когда я сел в нее, то почувствовал себя лучше. Я ехал так медленно, словно машина готова была в любой момент рассыпаться.

На углу мужчина продавал газеты. Я остановился, посигналил и, не глядя, сунул ему пять центов. Он протянул мне газету. Я поехал дальше к берегу моря, оставив позади город. Был прекрасный солнечный день, и с залива дул легкий бриз.

По пути встречалось мало машин. Я свернул с шоссе и остановил машину между дюнами. Там я развернул газету, чувствуя, будто у меня в руках бомба с часовым механизмом.

Чарисса еще не вспомнила — своего фото я не нашел. Хотя на это нельзя было рассчитывать. Полиция забрала бы меня еще до выхода в свет газеты.

Заголовок гласил: «РАЗЫСКИВАЕТСЯ ТАИНСТВЕННЫЙ УБИЙЦА».

В статье не было ничего нового — все то, что можно было вывести из найденных улик и показаний Чариссы Финлей. Миссис Батлер и я вернулись в дом, чтобы забрать деньги. И как только я их забрал, я тотчас убил ее и поджег дом, чтобы спрятать концы в воду.

Ясно, что так они и должны были думать.

Я огляделся. Машин не было видно. Я взял приемник и пошел в дюны. Там я бросил его в заросли кустарника.

— Эй, мистер! — послышался детский голос. — Почему вы бросили радио?

Я обернулся. Из кустов вышел мальчик лет десяти или двенадцати с пневматическим ружьем в руке. Он подошел к приемнику и поднял его.

Откуда он взялся? Тут из кустов вышел еще один мальчик. У него тоже было ружье.

— Эй, Эдди! — крикнул первый. — Посмотри, вот приемник. Этот мистер выбросил его. Можно мы его возьмем, мистер?

Я судорожно соображал, что ему ответить. Слова застревали в моем горле.

— Он сломан. Он не работает.

Они посмотрели друг на друга.

— А почему вы не отдали его в ремонт?

— Какое вам дело? Убирайтесь!

И вдруг я осознал, что кричу. Я повернулся и пошел к машине.

Очень медленно и осторожно ехал я через город и все время испытывал желание нажать на педаль газа, чтобы скорей добраться домой, спрятаться в своей квартире.

А когда я вошел в нее и закрыл дверь, то почувствовал себя в ловушке. Я сжался от страха. Они придут и заберут меня.

И здесь была Маделина.

Она сводила меня с ума, а может быть, собиралась даже убить.

Глава двадцатая

Пятница.

Всю бесконечную жаркую середину дня я следил за Маделиной и прислушивался к шуму лифта и шагам в коридоре. Маделина лежала на ковре на солнце, засучив рукава пижамы и смазав лицо маслом для загара. Через некоторое время она встала, надела туфли на высоких каблуках и стала отрабатывать походку Сузи Мамбли. Она ходила передо мной взад-вперед, покачивая бедрами.

— Как вы меня находите? — спросила она.

— Замечательно. У вас прирожденный талант.

— Ваша идея насчет Сузи Мамбли превосходна. Я должна сделать вам комплимент. Я все больше и больше вживаюсь в ее роль. Я уже не играю Сузи Мамбли, теперь я ею стала.

— Очень хорошо, очень хорошо, — сказал я. — Вы Сузи Мамбли. Но очень прошу вас: не забывайте о банках и фамилиях!

Ах, это! — усмехнулась она. — Это я в свое время вспомню. А если не вспомню через неделю или две, то позвоню в банк.

Через неделю или две! Она сумеет измотать меня за неделю.

Я пил кофе и курил до тех пор, пока перестал ощущать вкус во рту. Включив лампы, я время от времени вставал под душ, чтобы прогнать сонливость. Я прислушивался к шуму лифта. В любой момент они могут постучать в дверь. Долго ли я смогу бодрствовать? Если я задремлю, то она меня убьет. Я могу запереться в ванной и спать на полу, но тогда она все поймет.

Почему я не положу этому конец? Почему бы мне просто не подойти к телефону, позвонить в полицию и сказать, что Маделина Батлер находится здесь? После этого я смогу открыться. Если ее схватят, то меня и не станут искать.

Затем я снова вспомнил о деньгах и понял, что не в силах сделать это. Она еще не доконала меня. Деньги принадлежат мне, и я должен получить их.

Вдруг я осознал, что говорю это вслух, один в пустой комнате. Я сел и задремал. При малейшем шуме я вздрагивал, и сердце мое начинало бешено биться.

Суббота…

Я спустился вниз, сел в машину и ехал без цели, приостановился лишь, чтобы купить газету. Они нашли машину Финлей на стоянке в аэропорту.

«ТАИНСТВЕННЫЙ УБИЙЦА РАЗЫСКИВАЕТСЯ В ГОРОДЕ»

Чарисса Финлей все еще не вспомнила моей фамилии. Они имеют только мое описание. Однако они подбираются ко мне все ближе и ближе, все теснее сжимают кольцо.

Теперь недолго ждать, когда я сойду с ума.

Нет! Надо с ней рассчитаться. Я еще могу с ней рассчитаться.

Хотя Маделина не подавала виду, мне было ясно, что ситуация встревожила и ее. Она знала, что полиция ищет меня и, если найдет, то попадется и она. Бог знает, что делается в ее хромированной душе, но ни один человек не вынесет такой тяжести и в конце концов обессилеет. Мне недолго этого ждать, не надо только давать ей шанса убить меня, да и самому хорошо бы не сойти с ума и не прикончить ее. Если я выдержу, а Маделина выдохнется раньше меня, то она скажет, что вспомнила парные соответствия банков и имен.

Я наблюдал за ней. Признаков того, что она скоро сдастся, не наблюдалось. Она лежала на солнце и тихо напевала под нос. Она привыкла говорить как Сузи и, как хорошая актриса, вошла в ее роль. Она стала слащавой и, видимо, совершенно не нервничала.

За аренду этих сейфов было уплачено почти за год, как она сказала мне.

Лег я спустя какое-то времяпосле того, как Маделина ушла в спальню. Я не знал, когда я заснул и сколько времени спал. Последнее, что я вспомнил — это как сидел прямой, как палка, и прислушивался к лифту, а затем проснулся, лежа на софе. Какой-то ничтожный шум разбудил меня. Я поднял голову и оглядел комнату, ничего в ней не замечая.

Потом я увидел Маделину.

Она тихо выскользнула из спальни в коридор. На голое тело был накинут халат, в руке ножницы. Она была босиком. Сделав несколько осторожных шагов, она заметила, что я смотрю на нее, и улыбнулась.

— О. я вас разбудила? Извините.

Я был словно парализован и не произнес ни слова. Увидев, что я смотрю на нее, она пригладила волосы и сказала:

— Я немного приводила в порядок свои волосы и при этом захотела выпить. Я налью себе на кухне.

Я сел и, не находя слов, уставился на ножницы.

Маделина вошла в комнату, устроилась напротив меня на полу и прислонилась к креслу.

— Мне действительно жаль, что я вас разбудила, — сказала она, — но поскольку вы все равно проснулись, давайте вместе покурим и поболтаем.

Я с ужасом посмотрел на нее. Она закурила сигарету. То, что под тонким халатом не было ничего, видимо, ее не смущало.

— Уютно здесь, не правда ли? — тихо спросила она.

Я-то надеялся, что она выдохнется. У меня появилось ощущение, будто внутри меня что-то рвется. Я сидел сжимая зубы, чтобы они не стучали.

Она стала играть ножницами, открывала их, ставила себе на палец концы узких блестящих лезвий и балансировала ими. Затем с улыбкой посмотрела на меня.

Я совсем не боялся ножниц в ее руке. Меня доконало сознание того, что она не человек. Она была неуязвима и непобедима. Против нее нет оружия.

Меня охватило дикое желание вскочить и убежать или наброситься на нее, отнять ножницы, схватить ее за горло и проверить, можно ли ее убить.

Передо мной словно пропасть разверзлась. Еще один шаг, и я упаду в нее.

Маделина встала.

— Вы, наверное, устали. Не буду больше мешать вам, — сказала она. — Пойду снова спать.

Она совершенно точно знала, насколько можно закрутить гайки.

Воскресенье…

Это был не обычный день, который начинается утром и заканчивается вечером. Теперь нет таких дней. Время состоит из бесчисленных секунд ожидания взрыва. Постоянно горит бикфордов шнур, и все время его остается не больше дюйма.

Около полуночи я почувствовал, что не могу больше бодрствовать. Мне нужно было выйти на улицу. Я сошел вниз, сел в машину и медленно поехал к берегу моря. Там, в дюнах, я остановился и вышел из машины.

Стояла непроглядная тьма, и с моря дул холодный ветер. Отойдя пять шагов от машины, я присел на пригорок. Сев, я потерял сознание, и последнее, что я увидел, был я сам.

Я бежал вокруг громадной вращающейся карусели, наполненной толстыми пачками денег и рыжими девицами с холодными глазами. Потом черная тень опустилась перед моими глазами.

Вдруг я очнулся, приподнялся и повернул голову. В нескольких метрах от меня в темноте остановилась машина.

Вспыхнул карманный фонарь. Яркий луч скользнул мимо моей головы и упал на открытую дверцу «понтиака». Я лежал затаив дыхание.

Луч стал бродить по земле. Человек видел, что в машине никого нет. Затем вдруг свет погас. Дверца машины открылась, затем захлопнулась. Я не двигался. Шансы ускользнуть были равны нулю. Но, возможно, он не найдет меня в темноте.

Снова вспыхнул фонарь, и луч пополз по песку слева от меня. Он осветил мое лицо, и яркий свет ослепил меня.

— Что вы здесь делаете? — ворчливо спросил мужчина. — Заболели или напились?

Я вскочил и бросился на свет. У него не было времени выхватить пистолет. Я вцепился в мундир, толкнул его и ударил кулаком в лицо. Он ответил ударом, и мы, сцепившись, покатились по песку. Я схватил его за воротник и снова ударил. Он вздрогнул и остался неподвижно лежать.

Я поднял фонарь и осветил его лицо. Он был без сознания. Я подошел к его машине, выдернул ключ зажигания и бросил в темноту. Освещая себе путь фонарем, сел в машину и уехал.

Я ускользнул от него, но теперь они знают, что я в городе.

Пока я ехал вдоль берега, мысли понемногу упорядочились. Я еще доберусь до этих денег. Я должен победить Маделину.

Около пяти утра я поставил машину на боковой улице неподалеку от своего дома. На востоке небо начало зарозовело. Никто не видел, как я вошел в дом. Я вбежал вверх по лестнице. Этот день был последним. Через несколько часов нам надо скрыться.

Нет, подумал я, мне надо скрыться.

Маделина была в спальне. Я поставил кофейник на плиту и пошел в ванную. Потом я принял очень горячий душ, какой только мог вытерпеть, а затем очень холодный, чтобы прийти в себя. Я снова зашел в кухню. Кофе был готов. Я быстро выпил два бокала виски, затем чашку кофе, закурил сигарету и стал ждать. Будить ее не имело смысла. Банки открываются в десять утра.

В начале восьмого я услышал, как она пошла в ванную. Через несколько минут она вышла, снова в блузке и жакете.

— Доброе утро, — проговорила она слащавым гоном. — Вы хорошо выспались?

Я встал и подошел к ней.

— Как обстоит дело с именами и фамилиями? — Вы их вспомнили?

Она иронически засмеялась.

— Я не совсем уверена…

Я схватил ее за плечи и потряс.

— Итак, какие…

— Что за спешка? У нас целый месяц впереди.

Я молча повернулся и подошел к плите, налил себе и ей по чашке кофе. Мы сели.

Я сунул в рот сигарету и дал ей огня.

— Хорошо, — резко сказал я. — Ваша взяла. Чего вы хотите?

Она подняла брови.

— Что вы хотите сказать?

— Это вы хорошо знаете, — ответил я. — Я сдаюсь. Больше не могу. Нам нужно отсюда уехать. Меня разыскивают.

Я прикурил и снова посмотрел на нее.

— Вы знаете, что полиция ищет меня, а не вас, не так ли?

Она кивнула.

— Я об этом догадывалась.

— О‘кей. Мне думалось, что я выдержу все это дольше, чем вы, но я больше не могу. Два часа назад на берегу моря меня чуть не схватили. С меня достаточно. Нам нужно убираться отсюда.

— Да, — тихо сказала она, затем добавила: — Извините, если я вас перебила. Я чувствую, что вы хотите еще что-то сказать. Верно?

— Хорошо, — сердито ответил я. — Сколько вы хотите? Половину? Но это для меня предел. Не забудьте, что ключи у меня. Либо половину, либо ничего.

Маделина немного отодвинулась и улыбнулась.

— Кажется, это довольно приличное предложение. Но вы не подумали, что, кроме денег, это дело имеет для меня и другую сторону. Вспомните. Я намекала вам на это.

— На что?

— На то, что я не позволю дурачить себя. Вы могли бы избежать этого, если бы сразу сказали мне правду.

Сделаю вид, что я ей поверил.

— Очень жаль, — ответил я. — Это моя ошибка. Вы согласны на половину?

Она чуть помедлила, потом задумчиво посмотрела в свою чашку и ответила:

— Да. На случай, если мы, добравшись до Западного побережья, все еще захотим расстаться.

Я с удивлением посмотрел на нее.

— Что вы хотите этим сказать?

Она подняла голову. Ее взгляд больше подходил к Сузи, чем к Маделине Батлер.

— Да, вы заставили меня называть все своими именами. Ну что ж, это я хотела сказать. Возможно, нам там расхочется расстаться.

— Смешно, — тихо проговорил я, — но я тоже об этом подумывал.

Легкая обольстительная улыбка заиграла на ее губах.

— Если превращаешься в другого человека, то это происходит не о внешне. Я ведь говорила вам, что уже не играю роль Сузи Мамбли. Я стала Сузи, и она все больше нравится мне. В последние дни я нашла в ней массу непредвиденных черт характера. Надеюсь, вы тоже это заметили.

Глава двадцать первая

Я хотел встать, но она, улыбаясь, покачала головой.

— Нет, Ли, не спеши. Не забывай, что у Сузи нет ничего общего с моей прошлой личностью. Сузи должна закончить превращение. Понимаешь?

Она замолчала, но, прежде чем я ответил, добавила:

— Хватит об этом, у нас масса дел.

Мы пошли в гостиную и сели на софу. Маделина выглядела очень возбужденной. Я положил на стол связку. Она взяла ее и начала перебирать ключи.

— Третий Национальный. Миссис Генри Л. Кастерс. Кредитная компания, миссис Джеймс Р. Хэтс. Прибрежный банк, миссис Луцилла Мэннинг, — бормотала она.

Теперь, собравшись получить деньги, она вспомнила все без труда. Я снова убрал ключи в бумажник.

Маделина взглянула на свои часы.

— Сейчас без четверти девять. Банки открываются в десять. Мне нужно сделать прическу и купить пару платьев.

Я взорвался.

— Ни в коем случае! Они знают, что я в городе. Каждая минута промедления опасна.

Она перебила меня.

— Не опасна, пока ты сидишь дома. А мне в таком виде нельзя идти в банки. Тебе, возможно, кажется, что мои волосы в порядке, но любая женщина скажет, что их подстригал садовник. И этот костюм ужасен. Я выгляжу как чучело. Нам нельзя рисковать, нельзя, чтобы на меня обращали внимание. Ни один человек не поверит, что я арендовала сейф в банке.

Я сдался, ничего другого мне не оставалось. Она обещала вернуться не позже двенадцати, а это всего лишь двухчасовая проволочка, из-за которой не имело смысла ссориться.

Она стала звонить в разные салоны, пока из одного не ответили, что ее тотчас примут. Я дал ей 200 долларов из тех денег, что были в ее сумочке. Она вызвала по телефону такси и направилась к двери. Там она остановилась, повернулась и посмотрела на меня — снова с этой обольстительной улыбкой.

— Странное чувство, — сказала она. — Входила в эту дверь Маделиной Батлер, а теперь отсюда выходит Сузи Мамбли. Не хочешь ли помочь мне настроиться соответствующим образом?

Я помог, хотя большой помощи и не требовалось. По тому, как она прижала свои губы к моим, я почувствовал, что она уже стала настоящей Сузи.

Она на миг прижалась ко мне.

— Теперь уже скоро, — сказала она и ушла.

Я курил одну сигарету за другой, ходил взад и вперед по комнате и нервничал. Прислушиваясь к лифту, я снова переживал страшные секунды, когда он останавливался. Мысль о необходимости ехать в город совсем доконала меня. Все улицы кишели полицейскими, которые разыскивали меня. Моим единственным шансом на спасение было все время сидеть в машине. Правда, теперь они знали, как она выглядит, однако номера полицейские не знали. Основным преимуществом человека, сидящего в машине, — это то, что нельзя определить его рост. А единственным отправным пунктом для полиции был именно мой рост.

Я продумывал все вновь с самого начала. Маделине я сказал, что, получив деньги из банков, мы поедем к автостраде. Однако в последнюю минуту я по каким-либо соображениям заеду еще раз на свою квартиру. А после этого выйду из квартиры один.

Я задавал себе вопрос, неужели она действительно считала меня за дурака, который попадется в ловушку Сузи Мамбли. Ей должно быть ясно, что и после получения денег из банков я буду единственным в мире человеком, которому известно, что Маделина Батлер не погибла.

Я сел за письменный стол и написал письмо в полицию. Я его положил в конверт, надписал адрес и убрал в нагрудной карман пиджака. Когда я выеду из города, то брошу его в почтовый ящик где-нибудь в пригороде, и буду уверен, что его доставят в полицию не раньше, чем через 12 часов. Это лучше, чем бросить его в другом городе на следующий день. Полиция не будет знать, в каком направлении я скрылся.

Двенадцати часов будет достаточно.

Имея 120 тысяч долларов в кармане и не будучи разыскиваемым по подозрению в убийстве, двенадцати часов форы вполне достаточно.

Когда мы вернемся в квартиру, мне нужно будет только выбросить в мусоропровод всю ее одежду, включая и ту, которая на ней будет надета. Затем я скроюсь. Голая, она вряд ли убежит оттуда, и полиции нужно будет всего лишь за ней заехать.

Конечно, она устроит дикий скандал и сообщит полиции мои приметы, хотя это мало чем ей поможет. Если полиция меня поймает, то меня можно будет кое в чем обвинить, но только не в убийстве.

Мои нервы были напряжены до предела. Я не мог ни минуты сидеть на месте. Вот, наконец, одиннадцать утра. Вот четверть двенадцатого. Я заставил себя не смотреть все время на часы, потому что мне стало казаться, будто стрелки совсем не двигаются. Каждый раз, когда я слышал шум лифта, я замирал и ожидал стука в дверь. Я думал про себя, буду ли я в состоянии ей открыть.

Без десяти двенадцать вернулась Маделина, и я через силу открыл ей дверь.

А прическу ей сделали превосходную. Волосы — цвета полированной меди. В руках у нее были шляпная коробка и три свертка, она казалась счастливой и радостно возбужденной.

— Подожди, пока я не переоденусь и не приведу себя в порядок, — попросила она.

— Поторопись, ради Бога, поторопись.

Она скрылась в спальне. Пока я ждал, у меня появилось чувство, будто в моем животе тяжелые куски ударяются друг о друга. Последние минуты оказались самыми ужасными.

Через десять минут она вышла, прошла мимо меня на середину комнаты и повернулась, словно манекенщица.

Она стала настоящей Сузи Мамбли. Большая шляпа надета наискосок, словно приколота к блестящим локонам. Рот казался слишком большим и чересчур намазанным. Летнее платье в веточек с короткими рукавами плотно прилегало к ее округлостям. Белые туфли состояли только из ремешков и высоких каблуков. Ее ноги в тонком нейлоне, казалось, сошли с рекламы чулок. На руках были длинные белые перчатки, подчеркивающие загар рук.

— Ну, — кокетливо спросила она, — как тебе нравится твое творение?

— Я ошеломлен, — ответил я. — Напомни мне, чтобы потом об этом потолковать. А сейчас надо ехать.

— О'кей, — сказала она и посмотрела на меня. — Ли! Ты не побрился!

Я совершенно об этом забыл. Я привык бриться после душа, но забыл в этой нервотрепке.

— Ах, вот что. Теперь на это нет времени.

Затем я провел рукой по лицу и понял, что не брился уже три дня.

Чертыхаясь, я прошел в ванную, сдернул с себя галстук и рубашку. Когда я брился, то слышал, как она убирает в спальне.

Когда я вышел, она ждала меня.

— Мне нужно что-нибудь, во что положить деньги, — сказала она.

— Мы можем по пути купить сумку, — сказал я. — Нет, один момент. Что у тебя в чемодане?

— Ах, да. Об этом я совсем не подумала. Он достаточно вместителен, а свою старую одежду я все равно не возьму с собой.

Она зашла в спальню и вернулась с чемоданом.

Я снял пиджак со стула и надел его. Мы были готовы.

— Пошли, — сказал я.

Когда мы вышли на улицу, по моей спине поползли мурашки, но, подходя ближе к своей машине, я стал успокаиваться. Мы сели в машину, я достал солнечные очки и надел их.

Движение было очень интенсивное, день был жарким, и я потел в своем пиджаке. Я внимательно следил за светофорами, следил за другими машинами. Попасть сейчас в аварию совсем ни к чему.

Однако ничего не случилось. Один раз нас догнала патрульная машина и немного проехала рядом с нами. Я стал уже нервничать, но полицейские не обратили на нас внимания. Они вскоре свернули.

Мы находились теперь в центре города в ряду тесно движущихся машин. Я не мог повернуть налево на Эвелен-стрит, где находились Прибрежный и третий Национальный банки. Пришлось сделать объезд.

Когда я первый раз проехал по Эвелен-стрит, то не нашел место для стоянки. Во второй раз мне повезло.

Остановившись, я достал первые два ключа и отдал Маделине.

— Я буду ждать здесь, — сказал я ей. — Когда ты разделаешься с Прибрежным банком, иди в третий Национальный. Потом вернешься и встанешь вон там на углу. Там я смогу повернуть налево. Когда я увижу тебя, то подъеду, ты сядешь, и мы поедем к Кредитной компании.

Она подмигнула мне и улыбнулась.

Я смотрел, как она шла развинченной походкой Сузи, соблазнительно покачивая бедрами. Она пересекла позади меня улицу и поднялась по лестнице в банк.

Сидеть на месте было мучительно. Я курил одну сигарету за другой и выбрасывал, едва затянувшись. Чтобы с улицы никто не мог разглядеть меня, я делал вид, будто ищу что-то в «бардачке».

Полицейская машина медленно проехала мимо и исчезла. Я с облегчением вздохнул.

Было жарко. Я вдруг осознал, что стал считать. Я не имел понятия, что именно считал, просто говорил про себя числа. Потом я попытался мысленно проследить за Маделиной. Где она сейчас? Она должна пройти в глубину, затем вниз по лестнице, потом через большую стальную дверь. Она должна расписаться в карточке, потом передать ключ дежурному. Они пойдут к сейфам. Затем она подходит к своей ячейке, отпирает сейф, открывает его, берет деньги, кладет в чемодан и выходит из хранилища.

Она поднимается по лестнице, проходит через операционный зал, идет к двери и спускается на тротуар…

Я уставился в зеркало заднего вида.

Там была она.

Она вышла из банка, спустилась по лестнице и неторопливо пересекла улицу позади меня. Потом пошла по тротуару, проходя мимо, обернулась и улыбнулась. Мне показалось, что она подмигнула.

Я снова сидел и смотрел на часы над стоянкой. Уже прошло полчаса. Придется попросить ее уплатить пять центов, иначе придется самому выходить из машины. Я этого боялся и полез в карман.

Пятицентовика у меня не оказалось.

Стрелка часов передвинулась на три минуты, и тут я увидел ее впереди, она переходила улицу. Она остановилась на углу, как договорились.

Я подъехал, и она села в машину. Моя рука взмокла от пота, руки дрожали.

— Ну как? — спросил я. — Все прошло гладко? Никаких затруднений?

Она тихо усмехнулась.

— Никаких. Езжай медленно, чтобы остановиться у следующего светофора. Я хочу кое-что показать тебе.

Светофор загорелся красным светом. Я остановился.

— Ну, показывай, — сказал я, и горло мое сжалось. — Показывай!

Чемодан лежал у нее на коленях. Она открыла замки и, улыбаясь, посмотрела на меня.

— Вот.

Она подняла крышку на несколько сантиметров. Я заглянул туда и забыл обо всем на свете. Зрелище было потрясающее.

Я бы с удовольствием запустил туда руки.

— Смотри, — прошептала Маделина.

Она сунула в чемодан руку в белой перчатке, разорвала обклейку и стала медленно перебирать банкноты. Она делала это с нежностью и любовью. Глядя на нее, я вцепился в рулевое колесо до боли в пальцах.

Она закрыла крышку чемодана. Я вынул из кармана третий ключ и передал ей. Мы все еще стояли у светофора в ожидании зеленого света. Когда она убрала в сумочку ключ, я пожал ей руку. Она ответила на мое пожатие.

— Когда все будет кончено, — прошептал я, — давай еще раз вернемся в мою квартиру. Всего на несколько минут. Сузи не против этого?

Она обернулась и посмотрела на меня полузакрытыми глазами.

— Нет, — с дрожью в голосе произнесла она, — я не против этого. Отдадим дань Венере, богине любви. Ведь она дала жизнь Галатее, не так ли?

Все складывалось замечательно. Предвкушая удачу, я проглядел смену светофора.

Маделина плевала на все и вся и вообразила, будто может наплевать и на меня. А теперь мы поедем обратно ко мне домой, чтобы довести до полноты образ трепещущей жадной Сузи, и, когда все будет закончено, я уеду один вместе со 120 тысячами долларов и ни с кем не стану делиться. И это еще не все. Настоящим шедевром будет то, что я без принуждения раздену ее, а потом выброшу одежду в мусоропровод.

Позади стали сигналить. Я очнулся.

Банк Кредитной компании находился на улице, на которую я опять не мог свернуть. Пришлось делать объезд.

На этот раз мне повезло. Стоянка находилась всего в пятнадцати метрах от роскошного, украшенного мраморными колоннами входа.

Я обернулся и наблюдал, как она медленно подходила ко входу, покачивая бедрами. Потом вошла в банк.

Теперь осталось ждать всего несколько минут.

Я попытался закурить сигарету. Руки дрожали. Медленно проехал полицейский на мотоцикле. Спина моя превратилась в кусок льда. Он поехал дальше, даже не взглянув на меня. Я с облегчением вздохнул.

Я повернул зеркало заднего вида так, чтобы видеть вход в банк, не поворачивая головы. Я думал о деньгах, думал о спальне с опущенными жалюзи, думал о Сузи. Я снова начал считать и попытался сосредоточиться на цифрах, чтобы снять напряжение.

Это не может продолжаться более пяти минут. Сколько ее нет? Я не имел понятия. Время перестало существовать, и весь мир затаил дыхание.

Потом я увидел ее.

Она вышла из банка, спустилась по лестнице и пошла по тротуару к машине. Я глубоко вздохнул.

Все, порядок. Теперь мне предстоит только немного проехать до своего дома. Я включил мотор и протянул руку, чтобы открыть дверцу. Она посмотрела мне в глаза и улыбнулась.

Но не остановилась.

Она пошла дальше, прошла мимо машины и слегка помахала тремя пальцами руки, в которой держат сумочку.

Счастливо!

Я схватился за ручку дверцы и застыл от ужаса. Меня словно парализовало, мне стало дурно. Я почувствовал внутри себя зияющую пустоту, и мне казалось, будто я слышу вдали свой собственный крик.

Маделина шла по улице не спеша, покачивая бедрами.

Я не сознавал, что делаю, я действовал механически. Повернув руль, я выехал на улицу. Одна машина заскрипела тормозами, и водитель, высунувшись из окна, накричал на меня. Я не обратил на это внимания и как-то умудрился проехать между другими машинами.

Все это казалось нереальным, словно происходило в кошмаре. Какой-то мужчина повернулся ко мне. Я пригнулся, чтобы он не видел моего лица.

Моя машина ползла дальше, сзади мне сигналили. Я доехал до перекрестка, светофор горел красным огнем. Я остановился. Маделина стояла среди прохожих и ожидала зеленого света. Я губами говорил: «иди сюда», но она отвернулась.

Свет переключился. Она сошла с тротуара. Я поехал через перекресток. Тогда она вернулась назад на тротуар и пошла направо по перпендикулярной улице. Я уже проехал слишком далеко, и мне нельзя было поворачивать, но все же я повернул.

Вокруг меня поднялся хаос. В глазах потемнело, и я почувствовал себя словно втянутым в водоворот. Левым крылом я задел машину, стоявшую в середине перекрестка. Послышался резкий свисток, я поехал дальше и ударился о машину, стоявшую у пешеходного перехода.

Отовсюду слышались свистки. С противоположного угла ко мне направился полицейский. Я прибавил газу и отпихнул бампером машину справа. На обеих улицах образовались пробки. Я видел, как Маделина не спеша идет по улице.

Я затормозил, открыл дверцу и выскочил из машины. Двое полицейских спешили ко мне. Из двух машин, на которые я наехал, выскочили мужчины. Снова раздались свистки. Я двинулся к тротуару. Меня окружили и пытались задержать.

Вдруг все вокруг исчезло из глаз, я видел только Маделину. Кругом меня темный шумящий хаос, а там по улице шла Маделина Батлер с деньгами. И если она скроется, меня повесят. Я закричал, указывая на нее:

— Маделина Батлер! Вот Маделина Батлер!

Никто меня не слушал. Никто не обратил на нее внимания.

Неужели никто ее не видел?

Меня схватили. Кто-то держал меня за горло, за руки. Все рычали на меня. Завыла и смолкла невдалеке сирена. Лица расплывались перед глазами. Я бил по ним кулаками, они исчезали, но появлялись другие, их делалось все больше и больше. Я пытался продвинуться дальше по тротуару. Маделина была совсем недалеко, ее локоны цвета меди победно блестели на солнце, бедра ее зазывно покачивались, а в руке ее — маленький чемоданчик со 120 тысячами долларов.

— Остановите! — кричал я. — Остановите! Остановите Маделину Батлер!..

Меня схватили, посыпались удары, однако я слабо ощущал их и рвался ползти вслед за Маделиной.

В тот момент, когда я добрался до тротуара, она прошествовала мимо. Обходя нас, она обернулась и взглянула мне в лицо, взглянула холодно, высокомерно и с отвращением. Затем пошла дальше, покачивая бедрами.

Слюна текла у меня изо рта. Я слышал свое рычание, слышал его сквозь ругательства и удары, сквозь шарканье ног по асфальту.

С лица текла кровь. Прежде чем окончательно свалиться от ударов и пинков, я еще раз увидел ее.

На углу. В последний раз качнув бедрами, она завернула за угол и скрылась.

Глава двадцать вторая

Я не сошел с ума. Поверьте, я такой же нормальный, как и вы.

Представьте себе: Маделина Батлер все еще жива. Понимаете? Жива и смеется. Она на свободе.

И у нее 120 тысяч долларов.

Пять человек пытались отнять у нее деньги. Двое из них покойники, двое сидят в тюрьме, а меня держат в полицейском участке.

Они могут в любое время найти ее, однако они только качают головами, когда я уверяю их, что она еще жива.

Она выкрасила волосы в рыжий цвет и живет под вымышленным именем. По виду она легкомысленная девица с соответствующей походкой и манерами, однако она Маделина Батлер.

После ареста меня 24 часа допрашивали. Я сидел под яркой лампой, они же находились в полутьме и без конца задавали вопросы. Они очень долго спрашивали меня, куда я дел деньги, пока я не стал просить их и умолять оцепить все аэропорты, вокзалы и автобусные станции, чтобы она не удрала. Наконец, я заснул на стуле под ярким светом большой лампы.

К этому времени она. конечно, была уже далеко, но я могу доказать им, что не убивал ее. Совершенно однозначно.

Наконец, мне дали адвоката, и я рассказал ему эту историю несколько раз, пока он мне не поверил. По его просьбе полиция согласилась обыскать мою квартиру. Там должны были быть ее вещи. Можно будет установить, в каких магазинах эти вещи были куплены. Это должно убедить их, что Маделина Батлер находилась в моей квартире.

Но беда в том, что они ничего не нашли.

Абсолютно ничего. Ни пижамы, ни халата, ни туфель, ни шляпной коробки, ни пакетов из-под новых платьев. Не нашли даже окурков со следами губной помады, не нашли никаких отпечатков пальцев на бутылке виски и бокалах. Не было следов губной помады на подушке и полотенцах, не было остатков средств для завивки и краски для волос.

Они сделали вывод, что никакой женщины в моей квартире не было.

Постепенно мне стало все ясно.

Она не могла войти в квартиру после моего ареста, так как у нее не было ключей. Она все проделала перед нашим отъездом, наверное, когда я брился. Она все вытерла, вычистила, а свои платья и другие вещи выбросила в мусоропровод.

Она сделала все то, что хотел сделать я, только опередила меня.

В кармане моего пиджака они нашли письмо. Они спросили меня, как это понять: я прятал от полиции Маделину Батлер в своей квартире и написал письмо в полицию, указывая, что ее гам можно найти.

Я попытался им объяснить. Но тут кое-что начало проясняться, и это меня доконало.

В результате полиция отказалась эксгумировать тело Дианы Джеймс, на чем настаивал мой адвокат.

Правда, не одно это, было и кое-что другое.

Дело в том, что никто не видел Маделины Батлер после того, как я ударил по голове полицейского, осветившего ее лицо фонарем. Чарисса Финлей говорила, что я вместе с Маделиной Батлер уехал из домика на озере, и она убеждена в том, что один из нас должен был убить другого. Служащий бензоколонки и полицейский в маленьком городке, через который я проезжал четыре часа спустя после пожара, заявили, что в машине я был один.

Два регулировщика и два патрульных полицейских и еще трое сказали, что только всемером и с немалым трудом им удалось меня связать. Мое утверждение, что будто на тротуаре была Маделина Батлер, сочли за галлюцинацию, за плод моего больного воображения.

Было опрошено 20 свидетелей, и все заявили, что не видели женщины, похожей на Маделину Батлер.

Восемь человек сказали, что видели безвкусно одетую рыжую девицу в большой шляпе, но если я утверждаю, что это была Маделина Батлер, значит, я рехнулся.

Допросили мальчиков, которые видели, как я выбросил приемник. Они сказали, что отдали его в ремонт, и мастер заявил им, что внутри кто-то ковырял ножом. Мастер подтвердил это под присягой.

Они решили, что чувство вины вызвало у меня помешательство. Я сломал приемник, потому что по нему долго передавали о женщине, которую я убил. И я спал на берегу моря, так как мне чудилось, будто она находится в моей квартире. И я совершенно спятил, ибо в каждой женщине видел Маделину Батлер.

И все же не это главное.

Главной оказалась история с деньгами.

Это произошло, когда полицейские вернулись из моей квартиры. На все, что я им говорил, они только качали головами, а то и совсем не слушали меня. Однако когда я им в пятнадцатый раз повторил, что Маделина взяла деньги из банков, а потом запросто скрылась, они согласились проверить это.

Они предупредили, что если и это окажется такой же чепухой, как все предыдущее, то на этом следует закончить. Они но горло сыты проверкой моих утверждений. Я вздохнул с облегчением. Теперь, наконец, они получат доказательство, что я не сумасшедший.

Они проверили мои утверждения, допросили служащих всех трех банков.

Ни миссис Генри Л. Кастерс, ни миссис Джеймс Р. Хэтс, ни миссис Луцилла Мэннинг не арендовали сейфов. Они даже не слышали таких имен. И ни одна женщина, хотя бы отдаленно, подходящая под мое описание, в этот день ничего не брала из сейфов.

Напротив, заявили они. миссис Маделина Батлер, президент основанного ею исторического общества, уже несколько лет пользовалась сейфами этих банков. В них она хранила документы и фамильные бумаги.

Когда мне об этом рассказали, то пришлось вызывать надсмотрщиков.

А иногда это находит на меня даже теперь — я начинаю кричать, рычать и смеяться, когда думаю о том, что эти 120 тысяч четыре дня и четыре ночи были у меня в квартире. Они либо лежали в ее чемоданчике, либо под матрацем.

Деньги все время оставались при ней. А сообщения по радио она действительно не слышала, а я сам ей сказал, что полиция ищет меня, а не ее. Она, вероятно, догадывалась об этом, но, не желая рисковать, решила сначала сделаться настоящей Сузи Мамбли, а потом уже скрыться.

Возможно, она и не собиралась так со мной поступить. Возможно, она всерьез хотела уехать вместе со мной, а я только не должен был знать о ее лжи насчет денег в сейфах. И только поэтому она сделала вид, будто берет деньги из сейфов.

Подумайте над этим. Я не мог догадаться и уже не догадаюсь. Не исключена возможность того, что, пока я брился, она нашла в кармане моего пиджака письмо, адресованное в полицию.

Это вполне возможно, и это объясняет, почему она под конец устроила спектакль. Первый банк — Прибрежный — стоял на углу, и она могла просто выйти из него через боковую дверь и скрыться. Это было бы проще и безопаснее для нее. А если она видела это письмо в полицию? Тогда она показывала эти деньги и разыгрывала роль привязанной ко мне Сузи Мамбли, несомненно, для того, чтобы я здесь не скучал, чтобы мне было над чем подумать.

Теперь вы понимаете, почему я просыпаюсь по ночам? Виной этому один и тот же сон.

Я сижу в машине и ожидаю, когда Маделина выйдет из последнего банка. Вот она неторопливо идет ко мне по тротуару, ее волосы цвета меди блестят на солнце, она обольстительно улыбается и покачивает бедрами в своем летнем платье. А я думаю о том, что через несколько минут мы войдем в мою квартиру.

Жалюзи опущены, в комнате полумрак, возле кровати лежит чемодан со 120 тысячами долларов, а сбоку висит нейлоновый чулок, наспех снятый и брошенный…

А затем в этом сне она машет мне пальцами левой руки, идет дальше мимо меня по улице и исчезает. А я сижу в машине, зажатый другими машинами в центре города, где две сотни полицейских хотят меня поймать. В это время я просыпаюсь и кричу.

А вы бы разве не закричали?!

американский триллер

_{ЧАРЛЗ ВИЛЬЯМС}

СООРУДИ СЕБЕ ПРИЧЕСКУ

_{РЕЙМОНД ЧАНДЛЕР}

ВЕЛИКИЙ СОН

Романы

Перевод с английского

Минск

АО «Международный Книжный Дом»

Рига

«Издательство Лайма»

1994

ББК 84.7 (США)

В46

УДК 820 (73)-31

Серия основана в 1992 году

Вильямс Ч.

В46 Сооруди себе прическу/Ч. Вильямс. Великий сон/Р. Чандлер: Романы;/Пер. с англ. — Мн.: Междунар. Кн. Дом; Рига: Лайма, 1994. 339.— (Американский триллер).

ISBN 985-428-008-х.

В очередной том серии вошли остросюжетные романы известных американских писателей Чарлза Вильямса «Сооруди себе прическу» и Реймонда Чандлера «Великий сон». Оба произведения объединяет —…женщина, которая является причиной всех перипетий их главных героев — мужчин…

В ^8200000000.

ISBN 985-428-008-х («Международный Книжный Дом»)

ББК 84.7(США)

© Составление серии. Л. Усачева, 1994

© Оформление. В. Парков, 1994

© Оригинал-макет. «Лайма», 1994

Серия «Американский триллер»

Литературно-художественное издание

Ответственный редактор Л. Усачева

Художник В. Парков

Компьютерный набор фирмы «Эллат» (Рига)

Подписано в печать 17.10.94. Формат 84×108 1/32. Бумага типографская № 2. Гарнитура тип «Таймс». Печать офсетная. Печ. л. 11,0. Усл. печ. л. 16,1. Уч-изд. л. 16,9. Тираж 50 000 экз. Зак. 1034.

Акционерное общество «Международный Книжный Дом». 220023, Минск, пр. Ф. Скорины, 98. Лицензия ЛВ № 721.

Многоотраслевая фирма «Лайма», Рига, LV-1009, ул. Матиса, 76/78. Лицензия № 2-0005.

При участии производственно-коммерческой фирмы «Макбел». 220071, Минск, ул. Гикало, 4.

Отпечатано с оригинал-макета заказчика в типографии издательства «Белорусский Дом печати». 220013, Минск, пр. Ф. Скорины, 79.

Вильямс Чарльз Старшие Арканы

Анонс

Сюжет романа построен на основе великой загадки - колоды карт Таро. Чарльз Вильямс, посвященный розенкрейцер, дает свое, неожиданное толкование загадочным образам Старших Арканов.

Глава 1 НАСЛЕДСТВО

- ..Законченный Вавилон, - проворчал м-р Кенинсби и потянулся к вечерней газете.

- А мне казалось, что Вавилон-то как раз и не закончили, - сообщила Нэнси брату и взглянула на отца - слышит ли он.

Отец промолчал. Только через минуту ему пришла на ум подходящая фраза, что-нибудь вроде:

"Зато теперь он достиг полного завершения", но что с нее было толку? Нэнси опять прицепится, да и сынок не упустит случая вставить словечко. Дети, одно слово. Он перевел взгляд на сестру. Сидит себе у камина, читает, видите ли. Всем довольна. И что уж она там такого интересного нашла?

- Ну, а ты, Сибил, что поделывала сегодня? - спросил он с фальшивым участием, а когда сестра подняла голову, сердито отметил про себя, что кожа у нее словно молодеет с каждым днем.

- Так, кое-что, - отозвалась Сибил Кенинсби. -Прошлась по магазинам, пирог испекла, погуляла, поменяла книги в библиотеке. А после чая решила почитать.

- Славный денек, - с непонятной интонацией бросил м-р Кенинсби. Ему очень хотелось поколебать благодушное настроение сестры, хотя, честно говоря, у нее другого просто не бывает. У Сибил, похоже, все дни хороши. Он снова уткнулся в газету. - Кажется, правительство готовит свежие пошлины на сухофрукты.

Сибил хотела ответить, но раздумала. "Глуповата становлюсь, - подумала она. - Могла бы и пройтись насчет свежих пошлин и сухих фруктов. Да нет, просто лень". Вместо нее заговорила Нэнси.

- Опаздываешь, тетя. Ты должна была ответить:

"Цены, наверное, опять вырастут!". А тебе скажут:

"Только они и растут при этом проклятом правительстве!".

- Может быть, ты позволишь мне самому за себя сказать? - проворчал отец.

- Тогда не тяни, пожалуйста. А то как будто похоронный марш из "Саула" слушаешь <"Саул" трагедия итальянского драматурга В. Альфьери (1749-1803). >. Никак не дождешься, пока кончится, - не сдавалась Нэнси.

- Нэнси опять не ко времени, - тут же ввязался в перепалку Ральф. - Кто же в наше время ставит такое старье?

- Иди ты к черту! - огрызнулась Нэнси. М-р Кенинсби немедленно поднялся.

- Нэнси, не смей выражаться подобным образом в этом доме, - заявил он.

- Ну и ладно, - Нэнси подошла к окну, открыла его, высунулась наружу и заявила всему свету - правда, понизив голос и досадуя за это сама на себя:

-Убирайтесь к черту.

Потом, аккуратно прикрыв окно, сообщила отцу:

- Это было не в доме.

- Нэнси, что-то ты сегодня не в духе, - спокойно произнесла Сибил Кенинсби.

- А хоть бы и так, - не сдавалась Нэнси. - Кто начал-то?

- Не груби тете, - сделал замечание отец. - Она тебе как мать, и она все-таки хозяйка в этом доме.

- И прочая, и прочая... - Нэнси прорвало. -Она - святая. А я - презренная тварь и дочь...

Она осеклась, но было поздно. Отец взял газету, у самой двери обернулся и сухо произнес:

- Сибил, если я буду нужен, то я у себя в кабинете, - и вышел из комнаты.

Ральф ухмыльнулся и подмигнул Нэнси; Сибил внимательно и чуть насмешливо посмотрела на племянников.

- Какой порыв! - проговорила она, ни к кому не обращаясь, и Нэнси не сообразила, злиться ей или восхищаться.

- Неужели отец никогда тебя не раздражает? осторожно поинтересовалась она.

- Нет, моя милая, - безмятежно откликнулась Сибил.

- Неужели ты и на нас никогда не злишься?

- Нет, моя милая.

- Неужели тебя вообще никогда никто не раздражает? - вступил Ральф.

- Конечно же, нет. Какие странные у нынешних детей представления! Почему я должна раздражаться?

- А вот нас отец еще как раздражает, - подытожила Нэнси. - И я сама не знаю, когда начну заводиться. Только все равно не из-за нас с Ральфом весь этот сыр-бор разгорелся. И, между прочим, Вавилонскую башню действительно так и не достроили.

Сибил Кенинсби снова открыла книгу.

- Нэнси, милая, ты ничего не начинаешь, ты просто встреваешь не к месту, проговорила она и опустила глаза на страницу с таким решительным видом, что Нэнси не осмелилась переспросить, что тетя имела в виду.

Дом затих как и до прихода м-ра Кенинсби, но вскоре тишину нарушил звон колокольчика. Нэнси помчалась в прихожую.

- Не торопись, Агнес, - звонко окликнула она служанку, - я сама открою.

- Не иначе, как Генри пришел, - заметил Ральф после ее исчезновения. Надо полагать, его пригласили на ужин?

- Да, - проговорила Сибил, не отрываясь от книги. Эта манера отвечать односложно и считать вопрос исчерпанным, словно Сибил вознамерилась буквально следовать заповеди Христа о досужих разговорах, многим не нравилась, и Ральф не был исключением. При необходимости тетя умело поддерживала светскую беседу, а при случае охотно общалась с друзьями, но вместе с тем спокойно обходилась без множества общепринятых фраз и любезностей. Это создавало вокруг нее некоторую пустоту; знакомые вдруг начинали чувствовать, что привычный мир вот-вот рухнет, и они окажутся в неприятном вакууме.

- Ваша тетушка, - заметил как-то раз м-р Кенинсби, - не любит болтать о пустяках. А жаль.

Ральф тогда согласился с ним, Нэнси заспорила, и началось одно из тех бесконечных препирательств, которые так раздражали и одновременно привлекали отца. Раздражали потому, что задевали его достоинство; привлекали потому, что по крайней мере напоминали: достоинство у него все-таки есть, раз его можно задеть. В эти минуты он острее ощущал свою значимость. Еще бы! Он, как-никак, лицо официальное - попечитель психиатрической лечебницы. Правда, в глубине души его уже давно мучила мысль - ну и какой толк от его должности? Ему уже пятьдесят восемь; скоро пятьдесят девять. Конечно, Сибил старше; ей уже за шестьдесят, и она всем довольна. Наверное, через несколько лет и он перестанет страдать от своей никчемности. Да, конечно, со временем и в его душе воцарится мир.

Впрочем, сегодня, сидя в комнате, которая считалась его кабинетом, и просматривая перед ужином вечернюю газету, он думал не о собственном предназначении, а об отвратительном поведении Нэнси.

Никакой почтительности, никакой сдержанности, никакой благопристойности, наконец. Все его старания.., несомненно, она слишком увлеклась.., чересчур много общалась с этим молодым человеком, Генри Ли.., вот и нахваталась от него. Последнее время этот Генри что-то зачастил к ним. Но кто кем больше увлечен или к чему приведет подобное общение этого м-р Кенинсби сообразить не мог, а на помощь рассчитывать не приходилось. Оставалось утешаться мыслью о том, что однажды она еще пожалеет... Не станет тогда.., когда совсем запутается.., и всех запутает.., путаница запутается.., да уж.

Тут в комнату вошла Нэнси, небрежно бросила:

"Эй, старина, послушай-ка...". Да нет, он вовсе не спит; так что незачем его будить. М-р Кенинсби терпеть не мог, когда его заставали спящим перед ужином. Может быть, все-таки не заметила... "... Ну и вообще. Может, поговоришь немного с Генри, пока за стол не садились?".

Если бы он точно знал, насколько далеко зашли извинения дочери, то сообразил бы, как лучше их принять. Но он прослушал начало, а доказывать теперь, что не спал, не хотелось. Ничего не оставалось, как не спеша прокашляться, подняться и величественно молвить:

- И не смей грубить тете. Этого я не потерплю.

Нэнси, сияющая после короткого разговора с Генри и в радостном предвкушении следующего, обвинений не приняла, кротко заметив, что именно она назвала Сибил святой, и отец с дочерью мирно вернулись в гостиную.

М-р Кенинсби уже несколько месяцев был знаком с предполагаемым женихом дочери, но так и не привык к нему. Он знал, конечно, что Генри Ли - молодой адвокат, пока без практики, но видел в будущем зяте только цыгана, избравшего почтенную профессию не иначе как с какой-то зловещей целью.

В гостиной ему навстречу поднялся высокий, стройный молодой человек, темноволосый, смуглый, с яркими, пронзительными глазами и длинными чуткими пальцами. Мягкий воротничок рубашки походил на шейный платок. "Курятник, - в который раз подумалось м-ру Кенинсби. - Как раз для Нэнси - лишь бы по дорогам шляться. У нее самой имя какое-то цыганское. Это мать виновата...". В именах он чувствовал жутковатую значительность, отчасти потому, наверное, что самого его назвали Лотэйром. Это отвратительное имя появилось заботами крестной его отца, богатой старой дамы, испытывавшей страстный восторг перед лордом Бэконсфилдом. В надежде польстить старой грымзе крестник и назвал дочь Сибил, а сына - Лотэйр. Хорошо еще, что не Танкредом или Элроем, или, не дай Бог, Эндимионом. Даже м-р Кенинсби-старший признавал, что сочетание Эндимион Кенинсби звучало чудовищно. Появлению других персонажей помешали два обстоятельства: во-первых, крестная оставила политику и ударилась в религию, начав переводить большие суммы денег англиканским женским общинам; во-вторых, детей у ее крестника больше не было. Но, увы, он-то успел родиться до ее внезапного обращения. Лотэйр всегда и всюду Лотэйр: в документах, на банковских чеках, в письмах, анкетах, адресах, справочниках. Во всех важных делах - Лотэйр Кенинсби. О, если бы его звали Генри Ли!

Усаживаясь за стол, он снова подумал об этом. Ондумал над этим, пока ел суп. Что-то всегда было к нему несправедливо: удача, судьба, рок... Бывают такие люди, на которых все шишки валятся, которые получают раны еще до начала битвы; и не всем, между прочим, удается держаться так хорошо, как ему. Но как же она дразнит его - эта призрачная удача! Вот и в прошлом месяце Дункан - как всем известно, человек был бедный - вместо простого, полезного, честного наследства, оставил своему старинному другу Лотэйру Кенинсби какую-то коллекцию игральных карт, чтобы оный Лотэйр хранил чертову коллекцию в целости и сохранности до самой смерти, после чего коллекция должна перейти в собственность Британского музея. О последнем условии наследнику и думать не хотелось. Он подозревал, что несколько колод представляют ценность, и немаленькую. Но пару лет - по крайней мере, год, - лучше ничего не предпринимать. Слишком много людей об этом знают. Даже статья была в какой-то газете. В ближайшее время он не сможет продать их, - м-р Кенинсби вздрогнул, впервые мысленно произнеся это слово.

- Папа, - сказала вдруг Нэнси, - ты ведь после ужина покажешь нам карты мистера Дункана? - Кенинсби неприязненно усмехнулся, но Нэнси не отступала. Генри прочитал о них в газете. - Кенинсби представил себе цыгана, сидящего под забором с клочком газеты в руках. - И он немножко разбирается в картах. Ой, Генри, в чем ты только не разбираешься!

"Ну да, - желчно подумал м-р Кенинсби, - ярмарка, деревенские простофили выкладывают последние гроши, чтобы угадать, под каким наперстком горошина. Тоже мне, знаток!".

- Дорогая, - начал он, - мне тяжело вспоминать... Ведь Дункан был моим хорошим другом.

- Ну пожалуйста, тебе ведь нетрудно... Ему нравилось, когда люди интересовались его коллекцией.

Кенинсби поднял голову и заметил, как на лице Сибил мелькнула легкая улыбка. Чему она улыбается? Нэнси сообщила неопровержимый факт, касавшийся последних лет жизни Дункана, и теперь Кенинсби не мог сообразить, как лучше выпутаться. Но Сибил-то чему радуется?

- Я буду вам очень признателен, - вступил в разговор молодой человек. Мне в самом деле интересно! Наверно, это у нас в крови, - добавил он, подшучивая над Нэнси.

- Ты и гадать умеешь? Погадаешь мне? - щебетала она.

- Немного по картам, немного по руке, ну и немножко по звездам, - сообщил он.

- По руке я и сама могу, - объявила Нэнси. - Я гадала папе и тете тоже. Я только не смогла прочесть папину линию жизни - она вроде кончается на сорока, а он вот он - живой.

М-р Кенинсби, ощущая себя скорее на том свете, чем на этом, опустил голову.

- А мисс Кенинсби? - спросил Генри, слегка наклонившись к ней.

- Она, по-моему, собирается жить вечно, - заявила Нэнси. - У нее линия жизни даже под палец уходит.

Генри странно поглядел на Сибил, но ничего не сказал, и разговор о хиромантии оборвался, когда Ральф заявил, что всякий там спиритуализм и тому подобная ерунда - просто вздор.

- Как вы собираетесь узнать по моей ладони, что в пятьдесят я заболею, в шестьдесят мне перестанет везти, а в семьдесят я уеду в Занзибар?

- Руки - штука странная, - сказал Генри. - О линиях на них до сих пор мало что известно.

- Да? - удивился Ральф.

- Таких красивых рук, как у тети, я ни у кого не видела, - Нэнси искоса взглянула на Генри и отметила, как изумленно шевельнулись его брови. Что и требовалось. Пусть посмотрит и сравнит потом. У нее тоже красивые руки. И все остальное, между прочим, не хуже, чем у других. Она легонько коснулась его плеча и добавила:

- Посмотри сам.

Все посмотрели, даже сама Сибил благосклонно взглянула на собственные руки и мягко согласилась:

- По-моему, довольно милые.

М-р Кенинсби мысленно отметил, что сестра, как всегда, отличилась. Человеку не пристало хвалить самого себя. Что люди подумают, если он вдруг примется утверждать, будто лицо у него "довольно милое"?

- Просто замечательные, - убежденно сказала Нэнси.

- Классные, - подтвердил Ральф.

- Они прекрасны, - серьезно произнес Генри.

- Я видел потрясающую руку в Британском музее, - начал м-р Кенинсби, ощутив, что и ему пора сказать веское слово, - какого-то царя, наверное, египетского. Гигантская голова, а перед ней - огромная рука со сжатым кулаком. - Он для наглядности сжал кулак.

- Я знаю, о чем вы говорите, - кивнул Генри, - это статуя Рамзеса, а рука называется "Рука власти".

- Рука Власти! Мне показалось, что такая рука больше подходит убийце. Нет, конечно, это величественно, - и Нэнси без всякой связи с предыдущим добавила:

- А перед кофе, пожалуйста, покажи нам карты.

Кенинсби опять не нашелся с ответом и мрачно согласился. Когда все поднялись, ему пришлось уточнить у сестры:

- Где они, Сибил?

- В ящике, у тебя в кабинете, - отозвалась она. -И каталог там же.

- Каталог? - поразился Ральф. - Да он был пижон! Завести, что ли, каталог своих старых теннисных ракеток?

- Эти карты, - подчеркнуто торжественно произнес м-р Кенинсби, - не какие-то там потрепанные игральные колоды. Это весьма ценная и редкая коллекция знаменитых карт, в некотором смысле, полагаю, бесценных. Собрать ее стоило немалых трудов.

Нэнси ущипнула Генри за руку, когда они вслед за ее отцом выходили из комнаты.

- Знаешь, он ведь говорил то же самое и раньше, пока они ему еще не принадлежали, я сама слышала.

- Ты говоришь, бесценные? То есть стоят больших денег? - заинтересовался Ральф.

- Не могу сказать наверняка, сколько заплатили бы коллекционеры, но речь идет о весьма значительных суммах. - С этими словами м-р Кенинсби открыл большой деревянный ящик и, вспомнив о Британском музее, повторил мрачно:

- Весьма и весьма значительных.

Сибил достала из ящика солидный гроссбух и предложила:

- Если хотите, я буду читать описания, а кто-нибудь станет называть номера. - Каждая колода помещалась в отдельном кожаном футляре с узкой белой полоской для номера.

- Садится! - заявил Ральф. - Чур, я буду называть номера. Они по порядку идут? Что-то не похоже. Номер девяносто четыре.

- Пожалуй, читать лучше мне, Сибил, - сказал м-р Кенинсби. - Я часто слышал, как Дункан рассказывал о них, и вообще так уместнее. Ты доставай их и называй номера. А молодые люди смогут посмотреть.

- Тогда, будьте добры, подвиньте мне вон то кресло, Генри, - распорядилась Сибил. Ее брат уселся по другую сторону маленького столика, а "молодые люди" столпились вокруг.

- Номер..., - начала Сибил и остановилась. -Ральф, если тебе не трудно, перейди на ту сторону, где Нэнси и Генри, тогда я тоже смогу посмотреть.

Ральф подчинился, не сообразив сразу, что, давая тетушке возможность посмотреть, он сам терял возможность наблюдать за влюбленной парочкой. Сибил, добившись максимального эффекта без видимых потерь, начала снова:

- Номер...

- Боюсь, что тебе это не очень интересно, тетя, - извиняющимся тоном проговорил Ральф.

Сибил только улыбнулась и в третий раз произнесла:

- Номер...

- Не помню ни одного случая, чтобы твоей тете что-то оказалось не интересно, - строго проговорил м-р Кенинсби, отрываясь от каталога, но обращаясь не столько к Ральфу, сколько к Сибил. - И как только ей это удается, хотел бы я знать!

- Папочка, - пропела Нэнси, - тетя у нас - совершенное чудо, но, может быть, мы пока отвлечемся от этой темы и займемся картами?

- Сейчас как раз и "займемся", как ты это называешь, Нэнси, - ответил отец. - Не забывай только, что для меня это суровое испытание, и отнесись к этому посерьезнее.

Нэнси под столом крепко стиснула руку Генри и смолчала. В тот момент, когда сосредоточенная тишина грозила перейти в гнетущую, голос Сибил четко произнес:

- Номер девяносто четыре.

- Девяносто четыре, - прочел м-р Кенинсби. -Франция; около 1789 г. Предположительно, по рисункам Давида. Особая революционная символика. В этой колоде валеты представлены как крестьянин, нищий, трактирщик и санкюлот соответственно; дамы представляют Марию Антуанетту; у каждой - красная полоса вокруг шеи - след гильотины. Короли отсутствуют. Над тузом помещается красный колпак, как символ свободы. По краю каждой карты идет девиз: "Республика, единая, свободная, нерушимая".

- Номер девять, - Сибил достала следующую колоду.

- Девять, - прочел м-р Кенинсби. - Испания, XVIII век. Дворцовые карты на церковные темы кардиналы, епископы, священники. Карты никогда не использовались. Вероятнее всего, были нарисованы в посвящение или в благодарность. Сведения о лицах, изображенных на портретах, смотри в приложении.

- Номер триста сорок один, - сказала Сибил.

- "Очень редкий экземпляр, - произнес м-р Кенинсби. - Одна из древнейших колод Таро. Установить ее происхождение не удалось; карты схожи с колодой XV века из Лувра, но, возможно, созданы еще раньше. Материал - папирус необычной выделки. Четыре масти - обычные для символики Таро жезлы, мечи, чаши и монеты. Порядковые номера Старших Арканов указаны на каждой карте римскими цифрами". Итак, перечисляю: номер один - Жонглер, два - Императрица, три - Верховная жрица, или папесса...

- Кто? - не удержалась Нэнси. - Папа Иоанна? Прости, папочка, я не хотела тебе помешать.

- Четыре - Папа или Иерофант, пять - Император или Правитель, затем по порядку: Колесница, Влюбленные, Отшельник, Воздержание, Сила, Правосудие, Колесо фортуны. Повешенный.

- Славную партию в бридж можно было бы сыграть, - заметил Ральф. - Хожу с "Повешенного"! Повисла неприятная пауза.

- Ральф, если тебе смешно... - начал м-р Кенинсби и замолчал.

- Давайте продолжать, - предложила Сибил. - Я сама сказала бы какую-нибудь глупость, но Ральф меня опередил. Захватывающе интересно!

М-р Кенинсби буркнул что-то под нос и продолжил:

- Смерть, Дьявол, Падающая башня. Звезда, Луна, Солнце, Страшный суд... он приостановился, чтобы поправить очки. Остальные в полной тишине ждали продолжения. - Двадцать первая - Мир, и последняя карта, нулевая - Шут.

- Ноль обычно бывает в начале, - заметил Ральф.

- Не обязательно, - сказала Сибил. - Он может стоять где угодно. Ноль вообще не номер, скорее его противоположность.

Нэнси оторвалась от карт.

- Ловлю на слове. А как с числом десять? Ноль там - номер, потому что он часть десяти.

- Совершенно верно, Нэнси, - подхватил Кенинсби с тайным удовлетворением. - По-моему, девочка поймала тебя, Сибил.

- Ну, если вы считаете, что любое соединение нуля и единицы действительно составит десятку... -Сибил улыбнулась. - Может, это относится не только к числу десять?

- Но мы же не об этом, - торопливо перебила Нэнси. - Разве они не замечательные? Только зачем они нужны? И что означают все эти рисунки? Генри, почему ты так странно на них смотришь?

Генри действительно разглядывал первую карту, Жонглера, так пристально, словно хотел запомнить до мельчайших деталей. На ней был изображен человек в белой тунике; лицо повернуто в профиль и скрыто в тени от черной шляпы. Черный цвет был настолько глубоким, что, казалось, художник перенес на картинку кусочек ночи. Густая тень и короткая острая бородка мешали рассмотреть черты лица. На груди на тунике были вышиты три круга. Первый - из мечей, жезлов, чаш и монет, расположенных по очереди, так что монете внизу соответствовали острия двух мечей наверху; второй круг, внутри первого, состоял, насколько могла рассмотреть Нэнси, из кружков, в каждом из которых находилась одна из старших карт, третий, внутренний круг содержал одну-единственную фигурку, настолько маленькую, что Нэнси не могла понять, что она изображает. Человечек, должно быть, жонглировал; одна рука у него была поднята вверх, другая обращена к земле, а между ними по дуге летали сверкающие шары. В верхнем левом углу карты причудливые виньетки сплетались в какую-то сложную надпись.

Когда Нэнси заговорила, Генри медленно положил карту и перевел взгляд на девушку. Их глаза встретились - обычно они встречались как два океана, две бездонные глубины, сливавшиеся и составлявшие новый океан, - а тут вдруг Нэнси поняла, что вместо глубин видит два пересохших озерца, словно неведомый отлив унес из них всю влагу. Она зажмурилась, как купальщик на пустом берегу под холодным ветром, и воскликнула:

- Генри!

Ощущение мелькнуло и исчезло; Генри уже взял следующую карту и пристально рассматривал фигуру женщины - иерофанта. Она была изображена сидящей на древнем троне между двумя массивными колоннами; облако дыма мрачным покровом клубилось над митрой на голове женщины, а от ног ее водопадами низвергались реки. Одна рука была вытянута вперед, словно указывая потокам направление течения; другая покоилась на тяжелом открытом фолианте с огромными застежками, лежавшем у нее на коленях. И на этой карте в левом верхнем углу стояла та же причудливая надпись.

- Здорово! - выдохнула Нэнси, не отрываясь от карты.

- И все-таки, - спросил Ральф, - они для игры, или для чего? - Он посмотрел через плечо Генри. -Старая Дева, надо полагать; а на первой Нищий-Сосед.

- Великолепная работа, правда? - сказала Сибил Кенинсби и осторожно взяла одну из тех карт, которые ее брат назвал Старшими Арканами. Она значилась под номером девятнадцать, называлась "Солнце" и содержала очень простой рисунок: на ясном небе во всю ширь сияло солнце, а внизу счастливо играли двое детей мальчик и девочка. Сибил снова улыбнулась, рассматривая их. - Ну разве не хороши? - прошептала она. Фигурки действительно казались такими живыми, яркими, радостными под благодатным светом, отблеск которого перешел и на лицо самой Сибил, разглядывавшей рисунок. По крайней мере, так показалось Генри, который положил свою карту, пока Ральф говорил, и теперь глядел на Сибил поверх склоненной головы Нэнси. Сибил подняла голову. - Просто совершенство, правда, Генри?

- Они очень хороши, - с чувством проговорил Ли. Он казался немного озадаченным, словно нашел не совсем то, на что рассчитывал.

- Но - что - они - значат? - раздельно проговорил Ральф. - Какой в них смысл?

- Дункан часто повторял мне, - сказал м-р Кенинсби, который уже отложил каталог и стоял у стола рядом со всеми; на высоком лбу с залысинами блестел свет, тонкое, недовольное лицо наклонилось к колоде, - что карты Таро появились в XIV веке, хотя кое-кто считает их египетским изобретением. - Он умолк, как будто говорить больше было не о чем.

- Это же непросто - придумать такое, - со знанием дела произнес Ральф. Но кому и зачем это понадобилось? Я про то, что они.., ну, в общем, штука-то бесполезная, правда?

- У нас есть предание, - осторожно начал Генри, и м-р Кенинсби тут же переспросил:

- У нас?

Молодой человек чуть заметно покраснел.

- Я имел в виду - у цыган, - небрежно заметил он и добавил для Нэнси:

- Все из-за тебя, дорогая. Все время делаешь вид, будто я - настоящий цыган, с табором, жестяным чайником и бабкой с черной трубкой.

- Разве ей не понравились бы эти карты? - с жаром проговорила Нэнси. - Ой, Генри, дорогой, если бы у тебя была такая бабушка, она рассказывала бы нам истории про Таро, а может быть, даже гадала бы по этим - как ты их назвал, папочка? -Старшим Арканам.

- Может быть, посмотрим дальше? - сменил тему Ральф.

- По крайней мере, у меня есть дедушка, - сказал Генри для Нэнси.

- Подумаешь, дедушка! - поддразнила она. - Спорить могу, он живет в доме с электрическим освещением, а вовсе не в таборе под звездами. Может быть, он объяснит нам, что это такое? - она достала последнюю карту, помеченную нулем. Объяснения действительно не помешали бы, потому что карта выглядела весьма необычно. На ней был изображен молодой человек в чужеземной одежде, раскрашенной полосами - черной, серой, серебристой и красной. Ноги и руки его были обнажены, на плече лежал посох, по которому змейкой бежала резьба, а к посоху была привязана круглая сума, чем-то похожая на шары, которыми играл Жонглер. Перед ним танцевала в воздухе стрекоза или какое-то другое крылатое создание; сбоку тянулась к нему рысь или молодой тигр - не то ласкаясь, не то нападая. У человека были очень яркие глаза. Он улыбался так открыто и восторженно, что эта улыбка вызывала даже легкое опасение. Ни один человек в здравом уме не бывает настолько счастлив. Казалось, он только на миг задержался перед тем, как сделать следующий шаг. Никакого заднего плана у карты не было только ровный золотой фон.

- Нет, - сказал Генри, - это довольно трудно. Эта карта - тот самый непредсказуемый фактор.

- Непредсказуемый для чего? - уточнил м-р Кенинсби.

- Ну, - Генри на секунду задумался, - скажем, если хочешь узнать судьбу по картам Таро. Как известно, гадательных систем существует несколько, но ни одна из них не говорит, что означает Шут. Обычно его добавляют к Старшим Арканам до двадцати двух.

- Их и есть двадцать два, - сказал м-р Кенинсби. -Я только что перечислил все номера.

- Нет, сэр, - ответил Генри словно нехотя. - Это не совсем так. Строго говоря, их - двадцать одна и ноль, как говорила мисс Кенинсби. А ноль - он и есть ноль, ничего, то, что не считается.

- Может, еще какие-нибудь посмотрим? - спросил Ральф.

- А ты умеешь по ним гадать? - с надеждой спросила Нэнси, но Генри покачал головой.

- Не так, как нужно. По крайней мере, пробовать мне бы не хотелось. Но вообще-то это можно; мой дед должен знать, как это делается. Очень любопытные карты, а эта колода - особенно.

- А что в ней такого особенного? - не отставала Нэнси.

Генри ответил, не сводя глаз с карт:

- Говорят, что тасует карты земля, раскладывает дождь, перебирает ветер, а разделяет по мастям огонь. А Старшие Арканы могут объяснить все, что происходит в мире, они есть мера бесконечного танца.

- Какие-нибудь простонародные суеверия, надо полагать? - заметил м-р Кенинсби, от всей души желавший, чтобы его дочь не связывалась с таким суеверием, как этот Генри Ли.

- Скорее всего, так оно и есть, сэр, - ответил молодой человек. - Мой народ любил рассказывать эти истории еще в те времена, когда весь табор собирался вокруг костров.

- Жутко интересно, - сказала Нэнси. - А что такое "бесконечный танец", Генри, миленький?

Он легонько приобнял ее, как только м-р Кенинсби повернулся к ним спиной.

- А разве ты не знаешь? - шепнул он. - Посмотри на седьмую карту.

Она послушно отыскала глазами нужный номер и увидела под монограммой двух влюбленных; обе фигуры в золотистом ареоле, обе - с протянутыми навстречу друг другу руками, обе одеты в шкуры какого-то дикого зверя. Они шли рядом, танцуя, по длинной дороге, которая начиналась с точки на горизонте и выходила на передний план. Рука Нэнси накрыла руку Генри, она улыбнулась ему и сказала:

- Только-то?

- Это, по крайней мере, первый шаг, - ответил он. - Если, конечно, не начинать с Отшельника.

- Сибил, я жду, - напомнил м-р Кенинсби, и Си-бил поспешно взяла следующую колоду, а Ральф с видимым удовольствием собрал колоду Таро и убрал на место.

Но интерес зрителей внезапно иссяк. Генри и Нэнси были заняты собственными чувствами, м-ру Кенинсби и его сыну стало скучно, и через пару минут Сибил учтиво произнесла:

- Не кажется ли вам, что на сегодня довольно? "Она и вправду всегда точно знает, когда остановиться", - подумал про себя м-р Кенинсби, а вслух заметил:

- Как хочешь, как хочешь. Что скажете, Генри?

- А?.. - вздрогнул Генри и тут же согласился, - О, как вам угодно.

- Я за то, чтобы их убрать, - сказал Ральф еще охотнее, чем отец. Недурственная коллекция. А те, как-вы-их-там-называли - просто главный лот.

Часа два спустя Нэнси провожала Генри до дверей. Звезда, низко висевшая над горизонтом, напомнила ей одну из "как-их-там-называют" карт.

- Ах, дорогой, ты научишь меня предсказывать судьбу по тем картам - ну, по особенным?

- По Таро? - переспросил Генри с легкой иронией.

- Если ты их так называешь, - сказала она. - Я немножко умею гадать по обычным.

- А рука у тебя чуткая? - спросил он. - Тут важно чувствовать, как карты ложатся, не неволить себя, делать то, что они скажут.

Нэнси поглядела на свои руки, пошевелила кистями.

- Почему бы и нет, главное - не торопиться. Ну, испытай меня, Генри, милый.

Он положил обе ее руки к себе на ладонь.

- Мы попробуем, дорогая, - серьезно произнес он. - Мы обязательно попробуем, что ты сумеешь сделать со Старшими Арканами. Если это действительно та самая колода... Как ты думаешь, твой отец не мог бы продать их мне?

- Зачем? Они тебе нужны? - удивилась Нэнси. -Я всегда знала, что ты все-таки настоящий цыган! И ты сменишь обличье и уйдешь к своему племени? Ой, давай, а я стану цыганкой. "Добрый господин, добрый господин", - затараторила она. - И каждый кладет в мою ладонь по фунтовой бумажке, потому что я прекрасна, а Король, может быть, поцелует меня на виду у всех придворных дам. Тебе это понравилось бы? А потом он подарит мне бриллиантовое кольцо, а ты будешь хвастаться им, когда всякие судьи придут к нам пить чай. И не уверяй меня, что не придут, потому что ты станешь судьей, и вы будете обсуждать всякие случаи, а у меня останется только бриллиантовое кольцо, чтобы вспоминать, как Король Англии подарил его нищей цыганской девочке, когда она еще не превратилась в леди Ли и ей не приходилось смягчать сердце своего мужа, чтобы он был подобрее к бедным осужденным, которых приводит к нему полиция. Теперь ты знаешь, о чем я мечтаю, и когда увидишь, что я задумалась, никогда, никогда не мешай мне.

- Вряд ли мне удастся тебе помешать, - заметил Генри.

- Противный! - надулась она. - Ты смеешься над своей бедной Нэнси! Скажи еще, что я болтушка! Что же мне, на пальцах с тобой разговаривать, - она, дурачась, подняла руки и неуклюже воспроизвела несколько жестов из языка глухонемых, - чтобы объяснить, в какой магазин я собираюсь?

Он поймал ее руки в свои и легонько сжал.

- Не хвастайся своей красотой, радость моя, а то когда я стану судьей, придется разбираться с твоим слишком гордым сердечком, и в наказание отправлять твои нежные руки в тюремную прачечную.

- А я завлеку сына губернатора и убегу, - сказала она, - и напишу балладу о жестоком судье, и о том, как он сначала побил, а потом запер свою милую. Дорогой, тебе пора идти. До завтра, хорошо? Поезжай домой и ложись спать. Спокойной ночи. С тобой ведь ничего не случится, обещаешь?

- Я пресеку любые происшествия в самом начале, - сказал Генри. - Если что-то начнет происходить, оно у меня не обрадуется.

- Хорошо, - сказала она. - А то мне совсем не хочется, чтобы еще что-нибудь происходило. Ну же, спокойной ночи - почему ты все еще здесь? Тебе ведь не очень далеко до дома. К полуночи наверняка доберешься.

Но той же ночью, когда Нэнси уже спала, Генри выехал из Лондона и повел машину на юг. Лишь далеко за полночь он остановился возле одинокого дома в холмах Сассекса.

Глава 2 ОТШЕЛЬНИК

Старик был в комнате один-одинешенек. Он сидел за столом лицом к двери; еще одна дверь находилась у него за спиной. Огромный стол почти целиком занимали причудливо разложенные карты Таро. Время от времени старик осторожно передвигал их с места на место, то делая пометки на листе бумаги, то сверяясь с древним манускриптом, лежащим на краю стола. Карты настолько поглотили его, что он не услышал шагов и поднял голову, только когда открылась дверь. Вошел Генри Ли.

- А-а, Генри! - воскликнул старик. Молодой человек быстро оглядел разложенные карты и улыбнулся.

- Ну как, добрался до чего-нибудь? - спросил он.

- Пока нет, - со вздохом ответил старик. - Не все сразу. Дай только срок, и я обязательно сделаю это. - Он опять вздохнул. - Видишь, я все записываю, так что рано или поздно это случится. Генри кивнул в сторону второй двери.

- А они как? - спросил он, немного понизив голос.

- Я наблюдаю за ними, - откликнулся старик. -Но, знаешь, это слишком сложно. Впрочем, все равно ведь надо. А ты.., не хочешь вернуться и помочь мне?

- Почему бы не помочь, - отозвался Генри, снимая куртку.

Аарон Ли поднялся на ноги. Он действительно был очень стар. Судя по маленькой согбенной фигуре, темной коже и лысому черепу, ему исполнилось никак не меньше сотни лет. Однако двигался он не по-стариковски уверенно. Руки твердо опирались о стол, а голос, если и дрожал немного, то от возбуждения, а не от дряхлости.

- Ты хочешь сказать, что напал на след? Что ты узнал? Ты.., раскрыл тайну?

Генри присел на край стола и рассеянно взял одну из карт.

- Рано пока обольщаться, - проговорил он. - Мне и самому не верится. Насчет тайны - не знаю. Видно, нам все-таки вместе придется ее разгадывать. Но, - он уронил карту и посмотрел на деда в упор, кажется, я нашел оригинал.

Аарон ахнул.

- Неужели,.. - начал он, и тут его затрясло так, что пришлось опуститься в кресло. Наконец возбуждение спало, и он проговорил:

- Это невозможно.

- Ты уверен?

- Расскажи мне, - воскликнул Аарон, подавшись вперед, - какие они? Почему ты считаешь... - голос у него прервался от волнения, но чуть погодя он справился с собой и опять повторил:

- Расскажи мне. Расскажи.

- Все это довольно неожиданно, - начал Генри, - но ведь с ними никогда не знаешь, чего ждать. Кто может знать, как они лягут завтра? Скажи, ты по-прежнему каждый день раскидываешь карты на мое будущее?

- Конечно, - кивнул Аарон.

- И что выпало мне на сегодня?

- Ничего особенно важного, - ответил старик. -Что-то должно было прийти к тебе, какая-то удача. Туз чаш лег поверх Колеса фортуны, но я решил, что это относится к твоей юриспруденции.

- Стар ты стал, дед, - вздохнул Генри. - Разве чаши означают только денежные дела?

- А что мне оставалось? - запротестовал Аарон. -Расклад был сделан на день - я и представить не мог... Так что же ты все-таки нашел?

- Я уже говорил тебе, что помолвлен, - начал Генри, тщательно подбирая слова. - Так вот, ее отцу досталась в наследство от умершего друга коллекция игральных карт... Ничего интересного, кроме одной колоды. Он нам показывал, и попомни мои слова, это и есть та самая первая колода. Я специально сегодня вечером ездил убедиться.

- Ты их привез? - быстро спросил старик. Генри покачал головой.

- Спешить некуда. Ты лучше вспомни, какая у них Колесница: египетская повозка, запряженная двумя сфинксами, а правит грек, и вся расписана городами и островами?

- Именно так.

- А Смерть - нагой крестьянин, с серпом в руке и сандалиями у пояса?

- Так и есть.

- Значит, все сходится, - заключил Генри. - А теперь пойдем посмотрим на них, я ради этого и приехал.

Аарон поднялся, вынул из кармана куртки ключ и медленно направился к внутренней двери. Генри шел следом. Старик вставил ключ в замочную скважину, повернул и открыл дверь. Пространство за ней от пола до потолка перекрывали тяжелые черные занавеси. Тронув рукой одну из них, старик словно засомневался на мгновение, затем решительно отодвинул ткань, прошел внутрь и придержал полотнище, давая пройти внуку.

Эта комната была меньше предыдущей. Стены ее были задрапированы плотными темными тканями. Она освещалась каким-то странным светом, который не мог проникать сюда ни через окно, ни через дверь. Казалось, сам воздух светился разными оттенками - то наливался красным, словно отблесками далекого пожара, то зеленел, будто пробивался сквозь толщу незримых вод, то темнел, взвихриваясь туманными испарениями, но мгновение спустя туман рассеивался, и комнату заливал чистый свет рассветной зари. Впрочем, ни один из вошедших не обратил внимания на странные сполохи. Оба смотрели на стол, стоявший посреди комнаты.

Он был сработан из какого-то странного дерева и стоял на единственной центральной опоре. У самого пола она разделялась на четыре ствола, каждый из которых, в свою очередь, образовывал четырнадцать ветвей, так что в итоге стол опирался на пятьдесят шесть лап. Столешница была крыта золотом и расписана загадочным узором или, скорее, двумя орнаментами: одним, состоящим из квадратов, а вторым - из кругов, так что взгляд выделял то один, то другой из них, как на шахматной доске. На золотой поверхности помещалось множество маленьких фигурок, каждая около трех дюймов в высоту, тоже из золота и весьма тонкой работы. На первый взгляд, они напоминали шахматные фигурки, только их было больше, и они постоянно двигались. Они перемещались легко и непрерывно, никогда не сталкиваясь, словно подчиняясь какому-то сложному ритму, и вместе с тем по собственной воле. Их было около сотни. Стол издавал тихую музыку скорее отзвуки, чем звуки. Золотые фигурки точно следовали то убыстряющемуся, то замедляющемуся ритму - если только сама мелодия не была следствием их гармоничного движения.

Медленно и осторожно Генри сделал несколько шагов вперед; он словно боялся, как бы маленькие фигурки не услышали его. Так же вкрадчиво приблизился к столу и Аарон. Оба остановились, не сводя глаз с фигурок. Молодой человек сравнивал их с изображениями на недавно виденных картах. Он быстро нашел фигурки, державшие монеты, мечи, жезлы и чаши. Затем он принялся разыскивать те, которые должны были соответствовать Старшим Арканам. Как только он останавливал взгляд на одной из них, остальные словно таяли, превращаясь в золотистые пятна. И однако, все они были здесь: и Жонглер, танцевавший у самого края круга, подбрасывая и ловя крошечные шары; и Император с Императрицей; и оба Иерофанта - мужчина и женщина; и старый Отшельник с тяжелой поступью, и Влюбленные, кружащиеся, держась за руки; и Колесница, запряженная сфинксами в сопровождении четырех младших арканов; и фигура, зажимающая пасть льву, а рядом - еще одна, прикрывающая ладонью чашу; и фигурка с весами - но на глазах у нее не было повязки. Эти три были обозначены на картах как Сила, Воздержание и Правосудие. Вот вращается Колесо фортуны, его поддерживают два слепца; еще две фигурки несут на плечах шест или, скорее, крест, на котором подвешен за ногу маленький человечек; вот вездесущая и стремительная Смерть, вооруженная серпом; рогатое чудовище, погоняющее две скованные цепью жертвы; башня, растущая и рассыпающаяся на части, чтобы вскоре подняться в новом месте; женщина в короне из звезд; два одинаковых зверя, каждый - с лунным серпом на голове; дети-близнецы с сияющими солнечными дисками у каждого во лбу; небесный судья с трубой возле губ, танцующий со скелетом, наполовину освобожденным от могильных одежд; и одинокая фигура, исполняющая головокружительные пируэты и олицетворяющая Мир. Генри узнавал их одну за другой, припоминая название каждой, а сложный танец не прекращался ни на миг. Через несколько минут молодой человек оглянулся.

- Они точно такие же, до мельчайших деталей, проговорил он.

- И вот этот? - тихо спросил Аарон, указывая на Шута в самом центре.

Фигурка, образующая центральную ось причудливого танца, не двигалась. Рысь (а может быть, это был молодой тигр) около нее тоже не шевелилась. Они словно замерли - человек на бегу и зверь перед прыжком - в самый разгар танца, а вокруг них, скользя, изгибаясь, взлетая легкими балетными прыжками, кружились остальные.

- И он точно такой же, - сказал Генри и медленно повернулся.

Старик шагнул ему навстречу.

- Но тогда, - прошептал он так тихо, что голос его почти слился с музыкой, - тогда мы можем узнать - в любой момент - о чем говорит танец? Мы сможем, наконец, узнать будущее!

- Наверное, - подумав, ответил Генри. - Но ведь Шут неподвижен. Как это сказывается на предсказаниях? Что об этом говорят твои книги?

- Ни одна из них вообще никак не объясняет его, - сказал Аарон.

Минуты две-три они стояли, молча наблюдая за непрестанным движением, слушая несмолкающие звуки и сами меняясь в переменчивом свете. Наконец Аарон произнес:

- Пойдем-ка отсюда. Не стоит смотреть слишком долго, если не изучаешь танец.

Генри, однако, не спешил.

- Сомневаюсь, можно ли постичь танец, не будучи среди танцоров, задумчиво произнес он.

- Мы и так среди них, - торопливо ответил старик. - Мы там, как и все остальное.

- "Остальное!" - насмешливо перебил Генри. -Остальное - это камни, ветра, корабли. Но ведь они не знают. А чтобы знать... - он внезапно умолк и стоял, погрузившись в размышления, пока дед не потянул его за руку; тогда молодой человек неохотно повернулся к выходу, прошел под занавесями и вернулся в первую комнату. Аарон запер дверь, устроился в кресле за столом и испытующе поглядел на внука.

- И что же ты собираешься делать с этой колодой? - спросил он.

Генри резко поднял голову, отогнал какую-то навязчивую мысль и улыбнулся. Но глаза его при этом оставались серьезными.

- Не знаю, - признался он. - Не забудь, я их и увидел-то совсем недавно.

- А нынешний хозяин, ну, отец этой девицы, он не собирается их продать? с надеждой спросил Аарон.

Генри побарабанил пальцами по столу.

- Едва ли, - медленно произнес он, - впрочем, сейчас трудно сказать... Предполагается, что после его смерти - а может, и перед ней, - вся коллекция перейдет в распоряжение Британского музея.

- Что? - Сообщение привело Аарона в неподдельный ужас. - Но это же идиотизм. Значит, наверняка продаст, если предложить ему побольше.

Генри покачал головой.

- Не уверен. Он из тех людей, которые легко получают все, что им захочется, и тут же обнаруживают, что оно им совершенно ни к чему. А уж деньги-то ему и подавно не нужны. Он не в силах придумать, что могло бы доставить ему удовольствие, поэтому терпеть не может, когда что-то доставляет особое удовольствие другим. Нет, он не жестокий. Даже добрый по-своему. Но он цепляется за свое, как ребенок за сломанную игрушку - вдруг она ему когда-нибудь понадобится, или вдруг кто-то другой начнет играть с ней.

- А деньги? - упорствовал Аарон.

- Я ведь уже сказал.

- Может быть, он их дочери подарит? - предположил Аарон. - Ты же собираешься на ней жениться?

- Как он отдаст ей одну колоду, если должен передать в музей всю коллекцию? - пожал плечами Генри. - Да, я собираюсь на ней жениться. Думаю.., ладно, пока неважно. Но если он отдаст ей все, то будет страдать, потому что нарушил волю своего друга; а если подарит одну колоду, то будет страдать из-за необходимости объясняться с музеем; а если отдаст коллекцию в музей, то будет страдать, что упустил ее.

- Что-то я не понял. Ты же говоришь, он решил хранить ее до самой смерти, тогда как же он ее упустит? - уточнил старик.

- По-моему, он несчастен так, что дальше некуда. Он все думает о том, что потеряет, когда умрет. Всю жизнь он только и делает, что ждет компенсации.

Аарон Ли подался вперед.

- Просто необходимо, чтобы он продал их, или подарил, или потерял, что ли, - беспокойно сказал он.

- Вряд ли их можно потерять, - усмехнулся Генри. - Ты не забыл о силе самих карт?

- Хм, значит, остается насилие... Впрочем, это неблагоразумно, - Аарон рассуждал сам с собой. -Но если просто взять их.., взять именно для этой цели... Я не вижу, почему бы этого не сделать?

- У мистера Лотэйра Кенинсби другое мнение на этот счет, - сухо заметил Генри. - Я даже не уверен, что смогу уговорить Нэнси.

- Да она-то тут при чем? - недоуменно спросил старик.

Генри попытался беззаботно улыбнуться, но улыбка не получилась.

- Хотел бы я знать! Только, имей в виду, я против ее воли не пойду, по крайней мере, пока... Он замолчал и Аарону пришлось спросить:

- Пока - что?

- Пока не узнаю, нельзя ли разыграть карту Влюбленных, - закончил Генри. Знать - видеть изнутри - понять танец. Ладно, посмотрим. - Он перевел взгляд на внутреннюю дверь и медленно проговорил:

- Нэнси...

- Но ты должен что-то предпринять, и быстро, перебил Аарон. - Мы не можем рисковать. Несчастный случай...

- Или приступ меланхолии, - подхватил Генри, и карты окажутся в музее. Да, ты прав: рисковать нельзя. Между прочим, ты что-нибудь знаешь о Джоанне?

- Я ее уже несколько месяцев не видел, - ответил старик, пожав плечами. Летом она была здесь. Да я же тебе говорил...

- Я помню, - кивнул Генри. - Она все такая же сумасшедшая? По-прежнему выкликает имена своих давно умерших богов?

Аарон беспокойно шевельнулся.

- Давай не будем об этом. Я ее побаиваюсь.

- Боишься Джоанны? - удивился Генри. - С чего бы это? Чем она может нам помешать?

- Джоанна не в своем уме, и это опасное сумасшествие, - сказал Аарон. Если она узнает, что Таро могут соединиться со своими оригиналами и мистерия обретет завершение...

- И что тогда смогут сделать старуха и мальчишка-идиот? - спросил Генри.

- Лучше бы ты называл их безумной пророчицей и юным покорным Самсоном, вздохнул Аарон. -Иногда она представляется мне одной из тех. Если она решит, что тело ее сына найдено и оживлено.., если узнает о картах, то вполне может... Безумный Иерофант...

- Может быть, она, наоборот, успокоится, когда узнает, что ее ребенок нашелся? - спросил Генри.

- Ты хочешь сказать: когда узнает, что мы прячем его от нее? - усмехнулся старик. - Спроси у своей крови, что бы ты стал делать, Генри. Твой дух ближе к ее духу, чем мой. Когда мы с ней оба были молоды, я выбрал свое предназначение - постичь смысл танца, а она вообразила, что будет помогать мне в этом, и занялась изучением древних египетских преданий. Тридцать лет она изучала их, и ее ребенок должен был стать Величайшим в этом мире. Он родился, и в тот же день умер... Генри резко перебил его.

- Ты никогда не рассказывал мне об этом. Значит, Джоанна намеревалась создать жизнь в согласии с танцем? Почему умер ребенок? И кто был отцом?

- Может быть, сердце у него было слишком великое, а может, тело слишком слабое: откуда мне знать? - пробормотал дед. - Она вышла замуж за человека знающего, но он вел дурную жизнь и казался ничтожеством рядом с ней. Ей хотелось им восхищаться, а приходилось смеяться над ним.., и над собой. Но она так хотела его, что сделала отцом своего ребенка, хотя и не переставала ненавидеть за слабость. Она издевалась над ним, даже била, пока ребенок был у нее в утробе - из любви, смешанной с ненавистью, гневом, пренебрежением и страхом. Ребенок родился семимесячным и тут же умер. Муж сбежал от нее накануне родов и в ту же ночь, пьяный, попал в аварию и погиб. Когда Джоанна узнала, что младенец мертв, она страшно закричала, вот тогда-то с ее лицом и случилась эта перемена. И не только с лицом... Карты Таро, которые она, как и все мы, искала, предания о богах, которые она изучала, и ребенок, который виделся ей Владыкой силы и чье тельце, прожившее только пять часов, лежало перед ней - все это навеки смешалось в ее сознании.

И вот уже пятьдесят лет она ищет его, и называет Осирисом, потому что он умирает, и Гором, потому что он живет, а по ночам обращается к нему с тысячей ласковых имен. У существа, живущего в ее сознании, один и еще двадцать ликов, и все они - образы карт Таро. Когда она найдет те части тела, которые разбросал по всему свету ее враг, он же ее муж, он же Сет, он же - все мы, потому что мы тоже ищем карты, - тогда она снова станет Небесной владычицей, и боги будут служить и поклоняться ей с фимиамом и гимнами. Конечно, она сумасшедшая. Генри, но я бы предпочел иметь дело с тем твоим ненормальным владельцем колоды, а не с ней.

Генри, глубоко задумавшись, молча бродил по комнате, потом остановился и сказал:

- Я, в общем, не понимаю, как она узнает - если только в воздухе учует.

- Она и это может, - подтвердил Аарон. - Ее жизнь не похожа на нашу, а воздух - это ведь старшие карты жезлов.

- Во всяком случае, я не вижу, как она может нам помешать, - ответил Генри. - Шанс у нее был, и она его упустила. А я уж постараюсь не упустить свой. Что же касается Кенинсби... - он опять прошелся по комнате. - Я хочу уговорить их приехать сюда на Рождество. Впереди еще месяц - так что возможности найдутся. Надеюсь, ты не возражаешь?

- И зачем это все? - угрюмо поинтересовался старик.

Генри сел.

- Видно, придется кое-что рассказать Нэнси и ее отцу. Чтобы он отдал нам карты, у него должны быть хоть какие-то причины, и насколько я понимаю...

- Ты что, собираешься показать их? - воскликнул Аарон, оглядываясь на дверь за спиной.

- Почему бы и нет? - небрежно ответил Генри. -Что в этом особенного? А объяснить можно что угодно. Во всяком случае, Нэнси должна их увидеть, тогда ей будет проще уговорить отца.

- Но он же всем расскажет!

- Что он сможет рассказать? - возразил Генри. - И кто ему поверит? А после того, как мы получим карты... Да мы и сами не знаем, что мы тогда сможем! Я уверен, так будет лучше. Предположим, я приглашу Нэнси, а она, надо думать, позовет с собой тетю...

- Ах, есть еще и тетя? - сварливо перебил Аарон. - И сколько же гостей ты намерен зазвать?

- Тетя, - спокойно продолжал Генри, - полная противоположность ее отцу. Такая же невозмутимая и безмятежная, как ., как они. Ничто не может вывести ее из себя; ничто не задевает ее. Однако она не глупа. Но все равно, она существо совершенно безвредное. Ей будет интересно, но не больше. Так что Нэнси, тетка и отец. От брата я постараюсь избавиться. Такой зануда! Так что их трое, да мы с тобой. Рождество ведь в субботу? Ну, позовем их с четверга до вторника, или еще на день-два. Согласен?

- А он приедет? - засомневался Аарон.

- Почему бы и нет? Конечно, ему не захочется, но, раз ему все равно ничего не хочется, стоит попытаться. Только держи Джоанну подальше.

- Я понятия не имею, где она сейчас, - раздраженно заметил старик.

- Спроси у карт, - безмятежно посоветовал Генри. - Неужели и для этого нужна настоящая колода? - выражение лица у него резко изменилось, он приблизился к столу и заговорил тихо и решительно. - Мы получим их. И тогда, может быть, поймем, что означает Шут и почему он не танцует.

Аарон придержал его за рукав.

- Генри, - прошептал он, - если.., произойдет какой-нибудь несчастный случай.., кому достанутся карты?

- Перестань! - воскликнул Генри. - Не ты ли учил меня, что насилие несовместимо с мудростью карт?

- Так говорят, - задумчиво произнес старик, - но я не понимаю.., во всяком случае, незачем совершенно постороннему...

- Не спеши, - ответил молодой человек и повернулся за курткой. - Мне нужно возвращаться. - Он потянулся и вдруг рассмеялся. - Нэнси пожелала мне спокойной ночи, и вот на что я ее потратил - на разговоры с тобой.

- Поменьше болтай с этой публикой, - проворчал Аарон, - и со своей Нэнси тоже. Генри уже надел куртку.

- Нам с Нэнси о многом надо рассказать друг другу, и, пожалуй, еще ни одна влюбленная парочка не вела таких разговоров. Спокойной ночи. Я сообщу, что мне удастся сделать в Лондоне.

Глава 3 КАРТЫ НАЧИНАЮТ ИГРУ

На Рождество семейство Кенинсби обычно отправлялось в Истборн. М-р Кенинсби обнаружил однажды, что несколько праздничных дней лучше провести в отеле, вместо того чтобы превращать в отель собственный дом. В противном случае молодые люди обоего пола, порознь и компаниями, будут являться в любое время дня и ночи, а Ральф или Нэнси - без конца срываться с места навстречу гостям. И хорошо еще, если при этом они окажутся дома, хуже, если они придут, когда приятелей уже след простыл, тогда начнутся приставания с выяснениями. Перед напором молодости м-р Кенинсби чувствовал себя совершенно беспомощным. Поэтому каждый год он щедро предоставлял домашним возможность развлекаться каждому на свой лад. Правда, понять, ради кого же это делалось, так и не удалось. Предполагалось,что для Сибил это - необходимость, а для детей удовольствие. И вот уже несколько лет они ездили в один и тот же отель, где м-р Кенинсби проводил время за игрой в бридж, наблюдал за шумными развлечениями молодежи и обсуждал проблемы современной цивилизации с другими достойными джентльменами.

Порой он слегка досадовал на неблагодарность Сибил. Ему казалось, что даже полная удовлетворенность, которая была ее обычным состоянием и которую он считал "заторможенностью", в новой обстановке могла бы окраситься маленькой толикой благодарности. В отеле всегда находилось несколько приятных женщин, с которыми никто не мешал Сибил болтать сколько угодно. Конечно, она радовалась поездке - но все-таки не настолько, чтобы удовлетворить м-ра Кенинсби. Он с ума сходил от этого неизменного благодушия. Ее, похоже, радовало все, а вот его ничего не радовало.

Но в этом году все пошло наперекос. Началось с Ральфа, который смущенно поведал, что хотел бы отправиться на праздники к одному приятелю, семья которого жила в Льюсе. М-р Кенинсби очень сдержанно (по крайней мере, так казалось ему самому) дал понять, что не одобряет подобных отступлений от распорядка жизни семьи. Он не стал бы возражать против летних каникул у друзей (он сам в это верил), но Рождество - особая статья.

На самом деле обычно под Рождество м-р Кенинсби начинал острее осознавать ход времени, приближение старости и смерти. Каждое Рождество неизбежно приносило маленькие, но необратимые перемены. Помнится, детство его как-то незаметно ушло, а на смену пришла юность, потом он женился, а теперь уже и сын с дочерью давно распрощались с детством и скоро лишатся права на юность, тогда для него останется только две возможности: либо он успеет увидеть третье поколение, либо Рождество для него перестанет быть Рождеством. Каждый год в этот праздник, удерживая возле себя Нэнси и Ральфа, м-р Кенинсби чувствовал, что отодвигает обе неприятные возможности и входит в Новый год так, словно никакого Нового года и нет, а есть лишь один и тот же непрерывно длящийся год.

В этом году смерть Дункана неприятно поразила его, а если еще они с Сибил и Нэнси - между прочим, помолвленной Нэнси - останутся без Ральфа, то угроза неизбежного одиночества окажется слишком ощутимой. Возникнет дыра, и ее нечем будет заполнить, нельзя же без конца тешить себя тем, что ты - попечитель сумасшедшего дома, обладающий определенными привилегиями - например, проходить к столу перед старшими сыновьями младших сыновей пэров.

Он и сам уже не помнил, когда и оде вычитал эту чушь и зачем рассказал об этом Сибил. Даже всех наследников младших сыновей пэров не хватило бы, чтобы заполнить пустоту, давным-давно проникшую в его сердце и с тех пор навечно поселившуюся там. От нее нельзя было избавиться, она сопровождала его в офис, способна была отравить любые занятия, проникала в семью, в дом, в отношения со знакомыми и в политику, в сон и в еду, но иногда она разрасталась до такой степени, что заливала улицы, по которым он ходил каждое утро, заполняла весь дом, таращилась на него бессмысленными заголовками газет. "Премьер-министр, читал он в такие дни, - представил новый законопроект", - и вдруг слова отделялись друг от друга и теряли смысл. Что такое "премьер-министр"? Пятно, клякса, ничтожество - и опять перед ним "Тайме", завтрак на столе и Сибил.

После вероломного отступничества Ральфа м-р Кенинсби подсознательно уже хотел перемен и для себя. Поэтому массированные намеки Нэнси на возможность провести Рождество всем вместе у дедушки Генри были встречены куда благосклоннее, чем обычно встречались подобные предложения. Он не видел в этой поездке ничего особенно привлекательного для себя лично - но зато у него под рукой будут Нэнси и Генри, чтобы свалить на них всю вину за перенесенные неудобства, скуку или мрачное настроение и отвлечься от мыслей о Ральфе, его измене, неизбежных переменах и возрасте. Существовало и еще одно соображение. Сибил обрадовалась, когда он намекнул ей, что не прочь принять предложение.

- Боюсь только, тебе будет слишком скучно, - сказал брат - Да нет, не думаю, - ответила сестра. - Для этого нужно кое-что посильнее.

- И мы ведь не знаем, каков он, этот дед, - добавил м-р Кенинсби.

- Наверняка человек, - отозвалась Сибил, - значит, уже чем-то интересен.

- Послушай, Сибил, - заговорил м-р Кенинсби, едва сдерживая раздражение, ты говоришь ерунду. Не может любой человек быть интересен.

- А как же иначе? - спокойно удивилась Сибил. - Ты слышал, чтобы кто-нибудь жил, например, отдельно от своего тела? Ну, а тело - такая замечательная, интересная вещь, что об остальном можно и не беспокоиться.

Но брат не желал оставлять волновавшую его тему.

- Насколько я помню. Генри не предупреждал, что дед прикован к постели? проворчал он.

- Вот и прекрасно, - порадовалась Сибил, - значит, он не доставит нам никаких забот. Ты же понимаешь, Нэнси и Генри будет явно не до того, а нам с тобой все-таки посвободнее.

- Ну вот, не хватало мне еще кормить с ложки дряхлого старца, - вскинулся м-р Кенинсби. - Нет, я же помню: Генри уверял, что его родственник неплохо сохранился. Он говорил тебе еще что-нибудь?

- О Господи, конечно, нет! - воскликнула Сибил и спустя полминуты неожиданно добавила:

- Хорошо звучит.

- Что именно? - опешил м-р Кенинсби. Он испугался, что пропустил в разговоре какую-то важную деталь.

- А вот это; "О Господи", - повторила Сибил, отчетливо произнося слова. Фраза совсем короткая, а все понятно, правда? Я не люблю часто повторять "Боже милостивый"; люди не всегда понимают, что значит "милостивый".

- Иногда ты становишься так же невыносима, как Нэнси, - заметил брат. - Не понимаю, какой в этом смысл. Зачем вообще говорить: "Боже милостивый"?

- Да ведь обычно больше и сказать нечего, объяснила Сибил и торопливо добавила, - извини, дорогой, я как-то не подумала... - она замолчала, подбирая слово.

- Я знаю, - сказал м-р Кенинсби, словно уже услышал его, - но не могу счесть шутки подобного рода признаком хорошего тона. Юмор вполне может обходиться и без оскорблений.

- Пожалуйста, прости меня, Лотэйр, - кротко произнесла Сибил. Она старалась не называть так брата, поскольку для него имя "Лотэйр" как раз и было оскорблением, начисто лишенным юмора. Сибил уже трижды пожалела, что не следила за словами. И так не хватает времени порадоваться всему в жизни. Вот как с этим именем... Они могли бы вместе с удовольствием пробовать его на вкус.., но она любила брата и никогда не стала бы навязывать ему чудеса Бога милостивого, поэтому поспешно сменила тему:

- Нэнси так спешит навстречу будущему.

- В ее возрасте вполне естественно ждать будущего, - заметил м-р Кенинсби.

- А в нашем, - подхватила Сибил, - когда остается уже немного времени, о будущем как-то и не думается: настоящее вполне устраивает.

М-р Кенинсби чуть не сказал "Боже Милостивый", но совершенно с другой интонацией. Выждав пару минут, он продолжал:

- Знаешь, Генри предложил отвезти нас на своей машине.

- Ну что же, очень мило с его стороны, - отозвалась Сибил и дала вовлечь себя в разговор о том, что необходимо взять с собой в поездку.

В конце разговора брат неожиданно произнес:

- Да, кстати, отбери из коллекции карт самые интересные. Захватим их с собой, и каталог заодно. Особенно - ту колоду, которую мы как-то вечером смотрели. Нэнси просила. У этого старика, кажется, есть нечто похожее, они с Генри хотят сравнить. Обычные цыганские штучки! Но раз им нравится... Он обещал показать ей какие-то фокусы.

- Хочется верить, - заметила Сибил, - что она не станет демонстрировать их нам, пока не потренируется. Не то, чтобы я не люблю сюрпризы. Просто карточные фокусы и святость плохо совместимы.

- Святость! - насмешливо фыркнул м-р Кенинсби. - Это у Нэнси-то?

- Дорогой мой, она влюблена, - серьезно напомнила сестра.

- Ну, и при чем здесь святость? - торжествующе вопросил м-р Кенинсби и сполна насладился молчанием Сибил. А что она могла объяснить человеку, который не видит очевидной связи между любовью и святостью?

Нэнси не рискнула бы назвать "фокусами" то, что пережила этим вечером, хотя неделю назад, заговорив о картах, Генри воспользовался именно этим словом. До Рождества оставалось дней десять. За те две недели, что прошли после знакомства с коллекцией м-ра Дункана, карты не раз возникали в разговорах молодых людей. Нэнси в полной мере было свойственно любопытство молодости. Таинственные намеки Генри уже всерьез заинтриговали ее. Для начала Нэнси сама еще раз рассмотрела карты и перечитала их описание в каталоге, затем прочла статью "Таро" в энциклопедии, но ясности это не прибавило.

Этим вечером, уютно устроившись перед камином, она ласково теребила пальцы Генри, но вдруг повернулась и взглянула молодому человеку прямо в глаза.

- Генри, милый, в чем там все-таки дело с этими картами? Ты так многозначительно говоришь о них...

- Ничего удивительного, - согласился Генри. -Это очень важно, а насколько - возможно, будет зависеть как раз от тебя.

- Генри! Ты смеешься надо мной, да? Перестань немедленно, иначе я обижусь!

- Я могу перестать, но тогда ты так и не узнаешь, что потеряла, невозмутимо продолжал Генри.

Нэнси протянула к нему руки и трагическим голосом проговорила:

- О я несчастная! А если я сделаю вид, что и не хочу ничего знать, - как ты тогда будешь выглядеть? Нечестно пользоваться таким преимуществом.

- Если ты действительно не хочешь знать, - задумчиво проговорил он, - я наверняка не стану тебе ничего рассказывать. В этом-то все и дело. Ты действительно хочешь знать?

- Я открыла тебе сердце, а ты мне не веришь? возмутилась Нэнси. - Я уже час изнываю от любопытства, а тебе все мало? Или ты хочешь, чтобы я выпытывала у тебя это в постели? Между прочим, я этого терпеть не могу. Когда мы проходили в школе "Юлия Цезаря", там, помнится, была такая фраза:

"Портия - не жена Бруту, а шлюха". Эта Портия мерзкая маленькая тварь, она все из него вытягивала! Но я клянусь, что "вонжу нож себе в бедро", если ты мне не расскажешь, и умру, истекая кровью прямо на твои прекрасные брюки.

Генри так крепко взял ее за руку, что взгляд у нее немедленно посерьезнел.

- Если ты хочешь знать, - сказал он, - я расскажу тебе столько, сколько смогу. А остальное - там.

- Тебе виднее, - серьезно ответила она. - Если это не шутка, тогда испытай меня и можешь молчать, если я не справлюсь. Но почему-то, - она внезапно улыбнулась, - я думаю, что справлюсь.

- Тогда принеси карты Таро, если можно, - сказал Генри. - Только тихо. Я не хочу, чтобы остальные знали.

- Дома нет ни отца, ни Ральфа, - быстро ответила Нэнси, - сейчас принесу, - и выскочила из комнаты.

Те несколько минут, пока она отсутствовала, Генри стоял, отрешенно глядя перед собой, и не сразу услышал легкие шаги. Нэнси бросились в глаза нахмуренное лицо и сосредоточенный взгляд молодого человека, она заметила, как шевельнулась его ладонь, и состояние Генри тут же передалось ей. Она шла через комнату так, как идут под венец. Впервые, встретившись глазами, они не улыбнулись друг другу. Генри взял карты, положил руку на плечо Нэнси и легонько подтолкнул к огромному столу в центре комнаты. Достав карты из футляра, он умело разложил колоду на пять стопок.

- Смотри, - начал он объяснять, - вот двадцать две карты - двадцать одна и та, которая не в счет. Это - Старшие Арканы, и сейчас я не буду тебе про них рассказывать. Как-нибудь потом. А вот это - четыре масти; в прошлый раз мы не обратили на них особого внимания, и напрасно. Видишь, какой они необычной формы - не пики, трефы, черви и бубны, а жезлы, мечи, чаши и монеты, или денарии. Иногда они изображаются пятиугольниками, но эта форма правильнее. И еще одно: в каждой масти не тринадцать карт, а четырнадцать. Кроме валетов, дам и королей здесь есть еще рыцари. Ну вот, например, валет, иногда говорят паж жезлов, а перед ним - рыцарь, дама и король жезлов. То же самое - с мечами, чашами и денариями. Смотри, вот они.

Нэнси наклонилась над столом, внимательно рассматривая карты. Немного помолчав, Генри продолжил.

- Эти карты - прообраз всех остальных. Никто не знает, откуда они взялись. По преданию, впервые о них узнали от испанских цыган в тринадцатом веке. Кое-кто считает их гораздо более древними. Говорят даже о Египте, но важно не время, которое стоит за ними, а процесс, который с ними связан. Колод Таро существует множество, но оригинал один, и в нем скрыта тайна, которую я хочу показать тебе в канун Рождества. Именно из-за этой тайны, и только из-за нее, эта колода так много значит.

Он снова помолчал, взглянул на руки Нэнси, лежавшие на краю стола, и заключил:

- Все на свете взаимосвязано - образ с образом, движение с движением: иначе мир был бы лишен истинного смысла. И мы - ты и я - должны обрести силу смысла этих взаимосвязей. Ты понимаешь, о чем я?

Нэнси подняла глаза от стола и Генри увидел, что она улыбается.

- Дорогой, - прошептала она, - как я могу не понимать? Тут мне и карты не нужны. Рассказывай дальше: покажи мне, какое отношение к этому имеют Таро?

Пожалуй, Генри слегка растерялся. Выходит, то, что он с таким трудом искал, яснее ясного этой удивительной девушке? Он продолжал объяснения уже не таким самоуверенным тоном.

- Четыре масти связаны с четырьмя земными стихиями. Ты сейчас сама в этом убедишься, если захочешь, и если древние предания моего народа говорят правду. Этой колоды у нас не было уже больше двух веков, и, похоже, за все это время никто не пытался работать с ней. Последний раз она возникла при королеве Елизавете, когда один из моих предков бежал в Англию, спасаясь от преследований испанцев. Тогда с помощью карт он поднял ураган, погнавший Великую Армаду на север, мимо берегов Шотландии.

Нэнси нахмурилась. Генри тут же замолчал и она решилась спросить:

- Ты хочешь сказать... Ты имеешь в виду, что он... Прости, дорогой, я, кажется, не понимаю. Как он мог поднять ураган?

- "Перебирает карты ветер", - отозвался Генри. - Не старайся поверить сразу. Считай, что это - легенда. Просто представь, как безвестный беглец, бродяга, стоит ночью на морском берегу и тасует карты - вот эти самые, - он накрыл ладонью стопку с жезлами. - Он до тех пор перемешивал их с воздухом, пока не поднял бурю и не направил ее через море, на погибель флоту короля Филиппа. Ну, представила?

- Да, - неуверенно отозвалась Нэнси. - Сумасшедшая сцена, но это я могу представить.

Генри наклонился, молча собрал со стола и положил в футляр мечи, жезлы, чаши и Старшие Арканы. Потом отодвинул футляр в сторону и взял карты с денариями.

- Ну а теперь, - он улыбнулся, - посмотрим, что могут сделать наши руки вместе?

- Командуй, - коротко ответила Нэнси.

Он дал ей четырнадцать карт, встал за ее плечом, помог разобрать карты по семь в каждой руке - и положил ладони на ее запястья.

- Теперь слушай внимательно, - шепнул он ей в самое ухо, - думай о земле, о садовых грядках, о суглинках на полях, о пыли на дорогах; о той земле, на которой растут цветы, о земле, которой когда-нибудь будут преданы наши тела, о земле, из которой состоят острова и континенты. Можешь?

- Да, Генри, - тихо откликнулась она, чуть помедлив на втором слове, еще полнее отдаваясь его воле.

- Земля, земля, на которой все растет и умирает, - снова заговорил он, наполни свое сознание этим образом. И расслабь руки, пусть они будут готовы тасовать карты. Держи их уверенно, нелегко, и если почувствуешь, что они хотят двигаться - не мешай им, просто помогай скользить и перемещаться. Ты не боишься?

- А надо? - простодушно спросила Нэнси.

- Никогда не бойся, - ответил он, - ни сейчас, ни потом. Не бойся. Это знание, и нам оно должно пойти на пользу. А теперь - начали.

Нэнси сосредоточилась. Она начала настраивать сознание на заданный образ, сначала - в общих чертах, потом все увереннее и конкретнее. Она думала о садах, о земле, от которой зависит рост растений; иногда она сухая как пыль, иногда набухает влагой и становится жирной грязью. В ней ползают черви, корни травы пробираются вниз. Нет, корни и черви ни при чем - только земля, плотная густая земля.

Огромные корни деревьев погружаются в нее все глубже - она мысленно следовала за ними, сопровождая каждый все утончающийся корешок. Она наполнялась землей, погружалась в землю; вот она сама, как корень, вросла в землю по плечи. Комья чернозема разваливаются под натиском лопаты.., нет, это разваливаются ее мысли... Рыть... Норы, ямы, шахты, туннели, могилы - нет, это уже не земля. Могилы - тела, лежащие в них, снова уходят в землю, становятся землей. Земное - земле. И сама она тоже земля: колени, бедра, плечи. Земля у нее в руках, земля на ладонях.

В земле - родники, глубинные ручьи, водоемы, колодцы, реки; потоки воды мчатся меж скалистыми берегами или спокойно текут по поверхности. Земля долго стискивала их, они пробивались наверх... - Нет, не вода - земля. Ноги прильнули к ней, врастают в нее, все сильнее ощущение единения с материнской стихией. Где-то есть скалы, но сама она - не скала, пока не скала. Что-то живое, похожее на нетерпеливую воду, бурлило в ней, что-то инородное стремилось проникнуть в ее естество. Губы стали шершавыми, лицо, наверное, потемнело под слоем земли. Она хотела поднять руку и смахнуть грязь со щек только не ладонью, потому что ладонь тоже была в земле, она чувствовала отдельные песчинки. Пальцы разминали земляной ком. Она сжимала землю, старалась удержать, не уронить ее.

"Мягче, не так резко", - прошептал в ухо чей-то голос. Звук вернул ее к началу, разрушил чары. Она снова увидела карты, свои руки и руки Генри, увидела, как ее пальцы тасуют карты, все быстрее и быстрее. Она попыталась уловить ритм их движения, это ведь не она задавала его. Теперь стало понятно: ощущение земли, готовой просыпаться между руками вызывали карты. Они будто сами сновали туда-сюда: вот наверху оказалась четверка с денариями, потом туз, мгновенье спустя - рыцарь, потом король в шляпе, с бородой в четыре пряди, держащий монету рукой, затянутой в перчатку. Монета сверкнула и тут же снизу выскользнула новая карта. Рука Нэнси помогла ей лечь наверх. Это была девятка денариев. Она услышала легкий звук - странный, несмолкающий звук, похожий на слабое шуршание. На картах был песок! Или песок на ее руках? Откуда этот шелестящий шорох? Он не пригрезился ей, как не пригрезилась и субстанция, скользящая между пальцами. Под руками с картами она увидела стол, но какая-то странность в нем заставила ее вглядеться повнимательнее. Он же был черный - ну конечно, черный, а теперь это была тусклая, рыхлая поверхность, а от ее рук словно стекало облако. Именно оно рождало звук. Что-то падало - наверное, земля; дождь из комочков земли стекал с ее ладоней, он уже присыпал часть стола, а комочки земли все продолжали падать, комочки настоящей черной земли...

"Спокойно", - произнес голос у самого уха. Ей внезапно захотелось отшвырнуть карты прочь если бы только она смогла оторвать от них руки! Но теперь было уже поздно: ее земляные руки принадлежали самой земле, той самой, что возникала и перекатывалась между ее пальцами, земле, уже скрывшей шестерку.., и двойку. Но рядом были и другие руки. Она прижалась тыльной стороной кистей к ладоням любимого и сказала, стараясь произносить слова как можно спокойнее: "Может, хватит пока?"

Ей ответил глубокий вздох, а затем голос Генри.

- Хорошо, - произнес он. - Спокойно, спокойно, думай вместе со мной, думай о картах - карты простые рисунки - просто черные линии и пятна краски. Сожми их, сильнее! Теперь сожми их сама крепче.

Казалось, ее рукам пришлось вступить в короткую схватку с тем, что они держали, но карты сопротивлялись недолго. Борьба, если она и была, завершилась. Сильные руки Нэнси сжали карты, подровняли их, пришлепнули сверху. Генри снял ладони с ее кистей и взял колоду. Нэнси тут же шагнула в сторону и посмотрела на стол. На нем лежала горка чернозема, словно только что из сада.

На нее навалилась такая слабость, что она покачнулась. Сильная рука Генри придержала ее, помогая опуститься в кресло.

- Все в порядке. Погоди минутку, - с трудом произнесла Нэнси, не отпуская его руку. - Пустяки, пробормотала она сама себе, - все очень просто. Наверное, я просто не привыкла к таким вещам - в этом все и дело.

Она даже не подумала, что случившееся может быть каким-нибудь ловким фокусом. Генри не мог так шутить. Однако на обеденном столе лежала земля. Тетя Сибил удивится, откуда она здесь взялась. Нэнси зажмурилась, а когда открыла глаза, у нее почему-то открылся и рот. Горка земли оставалась на месте.

- С тобой все в порядке? - заботливо спросил Генри.

Нэнси собралась с силами.

- Да. Генри. Что это было? Я хочу сказать...

- Ты испугалась! - с упреком произнес он.

- Ничуть! - ответила она.

- Если ты боишься, то я не смогу тебе ничего рассказать. - Генри вздохнул. - Я не смогу разделить с тобой свое знание, если ты этого не захочешь. А ведь ты видела только начало; тебе лучше сразу это понять.

- Да, милый, - сказала она. - Не будь со мной таким суровым. Все случилось так неожиданно, правда? А она.., она настоящая?

Он зачерпнул немного земли и снова бросил на стол.

- Вполне. Хоть цветы сажай.

- Тогда, - в голосе Нэнси пробились истерические нотки, - позови Агнес, пусть она уберет здесь.

- Потрогай, - предложил Генри, - подержи в руках, убедись, что она настоящая.

- Ни за что! - воскликнула Нэнси. - Генри, я прошу тебя - позвони. Я хочу посмотреть, как Агнес соберет ее в ведро. Это лучшее доказательство.

Явилась Агнес с ведром и быстро навела в комнате порядок. На лице служанки отразилось только легкое недоумение и недовольство. Понятно, не ее это дело, чем занимались мисс Нэнси и молодой человек, но результат - вот он, - грязь на обеденном столе. Агнес протерла столешницу и удалилась. Нэнси замерла в кресле, и в комнате надолго повисла тишина.

Наконец девушка шевельнулась и посмотрела на Генри.

- А теперь рассказывай, - потребовала она. Он стоял, прислонившись к каминной полке и поглядывая на нее сверху вниз.

- Я уже все рассказал тебе. Все в мире взаимосвязано; некоторые связи видны лучше, другие - хуже. Между этими картами, - Генри показал на кожаный футляр, - и природными проявлениями существует очень тесная связь...

Она перебила его.

- Да, дорогой, можешь не объяснять. Просто скажи мне еще раз то, что ты говорил про ветер, и про все остальное.

- Земля, вода, воздух и огонь, - начал Генри. -Денарии, чаши, жезлы, мечи. Когда руки знающего человека встречаются с картами, карты оживают...

Она поглядела на свои руки, лежащие на коленях.

- И руки могут это сделать?

- Они могут все, - сказал Генри. - Они обладают силой.

- Но зачем тогда карты?..

Молодой человек улыбнулся. Нэнси вдруг потянулась к нему, он наклонился и нежно взял ее за руки. Движение захватило ее, но все-таки это она поднялась с кресла, а не он склонился к ней. С минуту, пока он шептал какие-то милые пустяки, голос его не покидала радостная энергия, а когда он, наконец, медленно отпустил ее, движение чем-то напомнило Нэнси мастера, который убирает драгоценный инструмент до той поры, пока он не понадобится снова. Генри не спускал с нее глаз - так проверяют, в порядке ли сложное и тонкое устройство, не пострадало ли оно в ходе эксперимента, для которого, собственно, и было предназначено.

Нэнси поправила волосы и снова села.

- В следующий раз я лучше подготовлюсь.

- А будет следующий раз? - поинтересовался он. Нэнси серьезно смотрела на него.

- Если захочешь. Если тебе нужна моя помощь, я готова. Но в следующий раз, пожалуйста, сначала расскажи мне побольше. Почему это вообще происходит?

- Почему - не знаю, - ответил он, - зато знаю, как. Эти карты связаны с одной.., хм, вещью, которую я покажу тебе на Рождество, и связаны с.., нет, тут словами не объяснишь.., скажем, с Танцем.

- С танцем? - удивилась Нэнси.

- Это не обычный Танец, нет, лучше сказать: это намного больше, чем Танец, - ответил Генри. -Сама увидишь. Земля, огонь, ветер, вода - и Старшие Арканы. Когда они вместе с картами, открывается путь к всеведению, к предсказанию будущего. Ах, Нэнси, если ты увидишь то же, что вижу я, и захочешь того же, чего я хочу, перед нами откроется Путь! Если его вообще можно найти, то только так. - Он порывисто подошел к ней. - Руки! воскликнул он. - Руки - это все, ну и еще то, что стоит за ними. Надо ощутить в себе ритм: дай мне - и возьми.

Ее увлекла пылкость, с которой он говорил сейчас.

- Что ты собираешься делать? - спросила она, краснея.

- Кто знает? - ответил он, еще крепче сжимая ее пальцы и взмывая на крыльях собственной громадной мечты. - Творить!

Глава 4 КОЛЕСНИЦА

Перед Рождеством Генри вызвался сам отвезти семейство Кенинсби в дом своего деда. М-р Кенинсби решил уделить пребыванию в гостях неделю, и это вполне устраивало Генри: за неделю-то наверняка удастся совершить задуманное. Странный эксперимент, который проделали они с Нэнси, окрылил его - девушка оказалась прекрасным инструментом для достижения желанной цели. О том, как отразился этот случай на Нэнси, судить было трудно: она больше не заговаривала о картах и в последние дни стала молчаливее, чем обычно. Впрочем, у Генри в это время было столько дел, что некоторое похолодание в их отношениях вполне можно было списать на его занятость.

Внешне все оставалось по-прежнему. Только Си-бил замечала, что Нэнси приуныла, хотя и не хочет этого показывать. Но из всей семьи одна Сибил понимала, как часто люди изображают вовсе не то, что чувствуют, сколько слоев приходится снимать с человека, прежде чем доберешься до его сути. Издавна она привыкла наблюдать за окружающими. Ничем не выдавая своего интереса, она тем не менее зорко отмечала, как в душе племянницы поверх страсти, которую обычно называют любовью, раскинуло крылья какое-то новое переживание.

М-р Кенинсби и не догадывался, насколько близок был к истине, когда обвинял Сибил в безответственности, приравнивая ее к Нэнси. Они были схожи по душевному строю, а несходство характеров объяснялось разным жизненным опытом. Нэнси еще не испытала всех тягот ответственности, этого жернова на шее, от которого человек стремится избавиться всеми силами; этой задачи, имеющей единственное решение - предоставить решать ее Творцу; этого ярма, которое, однажды взвалив на себя, человек привычно влачит всю жизнь.

Сибил давно познакомилась с этими веригами, отказалась от них, и теперь, освобожденная любовью, куда более полной, чем чувство Нэнси, улыбалась юной неофитке, пытавшейся разглядеть сквозь туман собственной невинности итог разыгрывающейся мистерии.

Вот и сейчас Сибил, стоя на ступенях дома, спокойно улыбалась Генри, в нетерпении похлопывавшему по дверце машины. Нэнси поспешно завершала сборы где-то в недрах дома. М-р Кенинсби давал по телефону последние инструкции своим заместителям. Ральф уехал рано утром, а сейчас уже далеко перевалило за полдень; погода выдалась холодная и ясная.

- Позвольте поблагодарить вас за то, что вы еще и везете нас, Генри, сказала Сибил.

Он ответил учтиво, но при этом в голосе прорвалось нетерпение.

- Мне это только в удовольствие, тетя Сибил. Вы позволите мне вас так называть?

Она любезно наклонила голову, но в глазах прыгали чертенята.

- Это ради Нэнси или ради меня?

- Ради нас всех, - ответил Генри. - Между прочим, вам говорили, как трудно вас понять? Вы упорно избегаете лишних движений...

- Как Симеон Столпник? - уточнила Сибил. -Неужто я приросла к столбу между небом и землей? Экое нечеловеческое зрелище!

- В вас действительно есть что-то нечеловеческое, - кивнул Генри. - Вы воплощение всех добродетелей, но стоит присмотреться - и чудится что-то грозное.

- Увы мне! - воскликнула Сибил. - А я-то думала, что в наши дни незамужняя тетка - вполне привычное явление! Старая дева - эка невидаль!

- Дева... - повторил Генри и резко оборвал себя. Минуту поразмышляв, он заговорил снова, но теперь уже с удивлением. - Вот, в этом, пожалуй, все и дело. Вы - странное создание, вы действительно Дева, в вас - тайна владения собой.

В ответ Сибил рассмеялась так же радостно и непринужденно, как нередко смеялась Нэнси.

- Генри, дружочек, много ли вы знаете о старых женщинах?

- Достаточно, чтобы понять, что вы не из их числа, - сказал он. - Тетя Сибил... Хм, даже ваше имя подтверждает это. Вы - чудо девственности из круга Зодиака.

- Вот так комплимент! Если бы не шуба, я бы сделала реверанс. Вы заставляете меня позавидовать возрасту Нэнси - ну, хотя бы на один вечер.

- Пожалуй, я вам не поверю. Вам решительно нечему завидовать. У вас все есть, - сказал Генри.

Договорить они не успели, потому что в этот момент появился м-р Кенинсби, подгонявший Нэнси. Он собственноручно запер двери, после чего все, наконец, спустились к машине, и полисмен на мостовой отдал честь м-ру Кенинсби.

- Добрый вечер, добрый вечер, констебль, - проговорил Кенинсби. - Уезжаем. Такие вот дела. Веселого вам Рождества.

- Боже милостивый, - шепнула Нэнси на ухо Генри, - папочка, кажется, развеселился.

- Только потому, что не считает полисмена за человека, - так же тихо пояснил Генри. - Он не бывает груб ни с бедняками, ни с собаками. Ему неприятны только равные.

- Ну, дорогой, - отозвалась Нэнси, - на моей памяти ты тоже не предлагал полисмену выпить. - Ее рука проскользнула в ладонь Генри. - Я вся в предвкушении. Мы с тобой вместе. Рождество, и.., и все остальное. А полисмен тоже часть всего? Где его искать - в жезлах или в мечах? А может, его место среди твоих загадочных Арканов?

- Констебль? - на мгновение задумался Генри. - А не поискать ли его среди Императоров?

М-р Кенинсби как раз закончил разговор с констеблем об охране дома и шел теперь к машине. Сибил уже устроилась на заднем сидении, Нэнси заняла переднее, а м-р Кенинсби сел рядом с сестрой. Генри запустил мотор, захлопнул дверцу, и они поехали.

Первые мили прошли в молчании. Каждый воспринимал движение по-своему; если для мужчин это было движение к чему-то, то для женщин, скорее, в чем-то. М-р Кенинсби ощущал его как устремление к ближайшему и неизбежному будущему, от которого ожидал одних неприятностей. Генри всей душой рвался в будущее; оно сулило ему испытание и победу. Нэнси и Сибил будущее могло предложить только новые формы блаженства; куда бы они ни отправились, они все равно оказались бы там же, где пребывали и сейчас, а время в пути просто позволяло одной радости перейти в другую.

В замкнутом пространстве экипажа движение мыслей четверых людей плавно переходило в движение четырех тел, взаимосвязанных и до известной степени гармоничных. Всех четверых соединяли незримые нити; каждый испытывал взаимное притяжение остальных и, в свою очередь, влиял на их свободу. Знание танцевало со знанием; в танце возникали то резкие па озабоченности, то плавные пируэты удовлетворения - обычный язык, котором вынуждены пользоваться души в тварном мире.

Полисмен на перекрестке поднял руку. Генри показал на него Нэнси.

- Ты хотела взглянуть на Императора, ну так вот он.

- Ты шутишь? - неуверенно спросила она.

- Ничуть, - серьезно ответил Генри. - Посмотри на него.

Она посмотрела. Последние несколько дней она часто рассматривала карты Таро и теперь легко припомнила нужный лист. Может быть, что-то в облике полисмена, в его плаще, блестевшем под фонарем на темнеющей улице, навело Нэнси на мысль о связи с определенной картой; возможно, она уловила то общее, что существовало между императорами и халифами, кади и мировыми судьями, преторами и алькальдами, ликторами и констеблями - как бы там ни было, на миг сквозь сумерки ей почудилась тяжелая официальная поступь Императора из Старших Арканов в шлеме и в белом плаще, вытянувшего вперед руку со скипетром, словно Карл Великий, некогда призвавший своим властным мечом разрозненные племена Европы выйти из лесов и подчиниться ему. От ног Императора Запада начинались широкие дороги: в Рим, в Париж, в Экс, в Византию; по обочинам народы еще только строили свои города. Гул огромных толп волной хлынул в сознание Нэнси. Фигура в белом плаще управляла несметными народными множествами легкими, почти незаметными жестами; везде царили закон и порядок. Каждое тело пребывало на своем месте, двигаясь или замирая в нужный момент, и автомобиль Генри вдруг оказался частицей этого мирового движения. За окном машины мелькнуло лицо под каской, и Нэнси отвела глаза она поняла, что не должна видеть его.

Но теперь, не разглядев, каким же оно было это лицо, она еще глубже погрузилась в сумеречные грезы, где конкретные черты только мешали проникновению в сущность вещей и постижению силы, правящей миром. Ей все казалось, что где-то поодаль она различает властную фигуру в белых одеждах...

На улицах шла оживленная предпраздничная торговля, но автомобиль отгородил Нэнси и от покупателей, и от продавцов, унося ее все дальше и дальше. Казалось, он плавно мчится с вершины огромного холма, а городская суета, словно пыль, поднятая колесами, остается позади и оседает на высоких гребнях откосов по обочинам. Краешком сознания Нэнси понимала, что шоссе совсем не соответствует картине, представшей ее воображению, но не могла отделаться от ощущения, что они вот-вот вырвутся на настоящую дорогу. Почувствовав угрозу неведомого, она принялась отчаянно вспоминать все, что знала об автомобилях, полисменах и молодых людях - вот Генри, например...

Это помогло, Нэнси начала приходить в себя, когда внезапно - уже в предместьях Лондона автомобиль притормозил возле большого здания. Над воротами горел свет, в освещенном кругу сидела привратница с большим ключом. Ворота свет женщина... В сознании Нэнси вновь вспыхнула одна из карт Таро: императорский головной убор, плащ, разлетающийся, как крылья, гордое, строгое лицо, повернутое к арке над воротами, где на границе света и тени терялось геральдическое изображение какого-то крылатого существа. Кто-то, где-то, наверное, отец на заднем сиденье - что-то произнес, и в его голосе Нэнси услышала отзвук безысходной боли. Но машина снова ускорила ход, и они полетели дальше во тьму, оставив позади и эту царственную фигуру.

Нэнси хотела заговорить с Генри, но не смогла. Они сидели совсем рядом, но у нее почему-то не было уверенности - есть ли в машине вообще кто-нибудь. Не сам ли автомобиль показывает ей то, что хочет, а вовсе не то, что есть на самом деле? Видимо, Нэнси впала в транс; автомобиль двигался и вместе с тем оставался неподвижен, парил, мчался и одновременно стоял у входа в глубокое, мрачное ущелье, по обе стороны которого вздымались величественные фигуры. Они стремительно проносились мимо и все же оставались на месте. Неопределимые, они сами определяли все, создавали и удерживали Путь, уготованный именно ей, Нэнси. Там над дорогой летело облако; сквозила Луна; туман и превращения царили вокруг, а может быть, это реял белый плащ Императора, а в лунном свете проступало ясное и холодное лицо Императрицы, каким оно запомнилось ей по одному из Старших Арканов. Но в ущелье поджидала тьма; глубже и глубже, неподвижно и на полной скорости Нэнси и ее спутники уносились туда.

Нет, она не смела заговорить с Генри; он вел машину; если отвлечь его, они могут разбиться. Нэнси позволила себе только один беглый взгляд, мольбу сердца, и в тот же миг вспомнила, где видела это лицо раньше. В колоде Таро ей не раз попадалось изображение Колесницы: возница подался вперед к двум запряженным сфинксам... У возницы было лицо Генри. Да, Генри.., но вот странно: что-то в этом лице напоминало и тетю Сибил! Лица, фигуры - все внезапно смешалось. Над полисменами, привратницами, Императором, Императрицей, Сибил, Генри, сфинксами, возницами росла и грозила вобрать в себя всех чья-то новая тень. Они мчались именно к ней, к этой форме, которая вот-вот проявится, к тому лицу, которое сейчас возникнет из...

Автомобиль притормозил, и Нэнси невольно вскрикнула. Впереди на дороге свет фар выхватил из темноты видимое до мельчайших подробностей тело худого, обнаженного человека, подвешенное за руки к перекладинам столба; голова несчастного склонилась на плечо, ее словно подпирал жуткий венец из длинных колючек. Широко открытыми глазами Нэнси впилась в фигуру и думала лишь о том, что изображение перевернуто; голова должна быть внизу; так было на картах. Повешенный изображался вверх ногами. Вот и здесь, сейчас, он точно такой же, мертвенно-бледный, страдальчески изогнувшийся, и голова склонилась, но она вверху.

Нэнси вскрикнула и проснулась. По крайней мере, все остальные решили именно так. Генри заботливо тронул ее за локоть, отец раздраженно проворчал что-то, а перед ней на дороге стояло довольно грубо сработанное распятие.

Генри быстро успокоил ее. Нэнси поудобнее устроилась на сиденье и совершенно искренне попросила прощения. Да, конечно, ей просто приснилось что-то страшное.

- Дорогая, это действительно было, - едва слышно шепнул Генри.

- Конечно, так и было, - хмыкнул отец.

- Конечно, так и есть, - сказала Сибил. - Кое-кто просыпается, Нэнси.

Они поехали дальше и благополучно добрались до цели, не считая еще одного приключения, которое уж точно не было сном.

Автомобиль проезжал очередную деревню ближайшую к дому деда, как объяснил Генри. Ехать оставалось всего пару миль. Они только что миновали церковь и домик священника. Дорога петляла по холмам, забираясь все выше. М-р Кенинсби глядел на зимнюю мглу за окном и содрогался, думая о Лондоне, Истборне и предстоящих пяти-шести днях. Генри только что обернулся к нему и через плечо обронил: "Теперь недалеко", таким тоном, каким демон у Данте мог бы объявлять душе, что она уже близка к отведенному ей кругу Ада.

Внезапно Генри выругался и ударил по тормозам. Покрышки протестующе взвизгнули, машина прокатилась еще немного и встала. В шести футах перед капотом прямо посреди дороги сидела на корточках какая-то старуха. Рядом с ней стоял рослый, грубоватого вида юноша и словно ждал чего-то.

- О Господи! - проговорил м-р Кенинсби. Женщина что-то говорила, но сидевшие в машине не могли ее слышать. Генри открыл дверь и выскочил на дорогу. М-р Кенинсби открыл окно; Нэнси и Сибил машинально последовали его примеру.

- Добро пожаловать домой, Генри! - произнесло дряхлое создание высоким пронзительным голосом.

Генри сделал два шага вперед - неизвестный молодой человек внимательно посмотрел на него и подошел вплотную к старухе. В свете фар она казалась очень старой, сухой и смуглой. Платок, покрывавший ее голову, наверное был когда-то красного цвета, теперь он стал просто пятнистой тряпкой. На ноге, выглядывавшей из-под рваной юбки, красовался грубый мужской башмак. Старуха выпростала руку из шали и помахала перед Генри сухонькой ладошкой, словно в нелепом приветствии.

- Что ты тут делаешь? - раздраженно спросил Генри.

Нелепое существо в ответ захихикало.

- Я шла к Аарону в гости, Генри. Я очень устала. Не подвезешь меня в своей роскошной карете? Меня и Стивена. Милого крошку Стивена - он так заботится о своей бабушке, о своей бабке... - Ее речь сменилась невнятным бормотанием. Генри посмотрел на Стивена.

- Убери ее с дороги.

Юноша с недоумением оглянулся.

- Она делает, что хочет, - невыразительно произнес он.

- Две пригожие госпожи и один пригожий джентльмен, - забормотала старуха. - Добрая барышня, и она впилась взглядом в Нэнси, смотревшую из окна, - добрая барышня, тебе предсказывали будущее? Он, - старуха ткнула большим пальцем в сторону Генри, - он думает, что умеет предсказывать судьбы, но он ведь не бог. Повезет тому, милая барышня, кто повстречает богиню в пути. Тебе повезет, тебе и твоим детям, если богиня расскажет твою судьбу.

Генри что-то пробормотал, но так тихо, что его не расслышали. Сибил открыла дверцу и вышла из машины. М-р Кенинсби резко произнес: "Вернись, Сибил", - но она только улыбнулась в ответ. Тогда и он, крайне неохотно, выбрался вслед за сестрой. Старая ведьма смотрела на них, склонив голову набок.

- Молодая госпожа боится богини? - спросила она. - Или она тоже поможет мне искать? Благословен тот, кто найдет его.

- Уйди с дороги, Джоанна, - почти не сдерживая раздражения сказал Генри.

- Генри, милый, - сказала Сибил, - может быть, нам с ней по пути?

Он гневно махнул рукой, но не ответил.

Вы ее знаете, Генри? - резко спросил м-р Кенинсби.

- Папочка! - Нэнси нежно тронула отца за рукав. - Не сердись на нас, Генри не виноват.

"На нас", - горестно подумал м-р Кенинсби. -"На нас! Ничего себе!"

- Хочешь вернуться домой? - спросил Генри.

- Домой? - пронзительным голосом переспросила старуха. - Поля, реки, море - вот его дом. У вас одеяла, у вас - постели, у вас - тепло, а мой младенец холодный!

Генри махнул рукой, показывая, что все сейчас уладит. Ведьма склонила голову к другому плечу и посмотрела на него.

- Будь ты проклят, Генри Ли, - вдруг закричала она пронзительно, - если ты знаешь и не говоришь мне. Я ведь только старая дура, а ты - человек образованный, адвокат, но ты ушел жить в дома и забыл про тех великих, которые живут в шатрах. И если ты найдешь хоть клочок кожи и не скажешь мне, если ты найдешь то место, куда упала хоть капля крови, и не скажешь мне, ты будешь уничтожен вместе с врагом, когда я и мой сын снова найдем друг друга. Я прокляну тебя и языком моим, и руками, я наложу на тебя заклятье, я...

- Уймись, - грубо перебил он. - Кто ты такая, чтобы проклинать? Ты простая старуха-цыганка, Джоанна.

- Я была цыганкой, - сказала она, - а теперь я больше, намного больше. Ага, испугались! Будь ты проклят, Генри Ли! Стивен! Стивен!

- Да, бабушка, - отозвался юноша.

- Говори, говори немедленно - кто я?

Стивен ответил совершенно бесцветным голосом:

- Великая богиня.

- Как имя богини? - пронзительно спросила Джоанна.

- Странница Исида, - прозвучал меланхоличный ответ.

- Что ищет Странница Исида?

- Плоть, кости и сердце умершего. - Юноша облизнул пересохшие губы.

- Где они, плоть, кости и сердце умершего?

- Здесь, там, повсюду.

- Хороший Стивен, славный Стивен, - удовлетворенно пробормотала она и внезапно вскочила на ноги. Генри метнулся, чтобы оказаться между ней и Сибил, но у него на пути встал Стивен. Мужчины готовы были сцепиться, но голос м-с Кенинсби остановил их.

- Где же ищет их Божественная Исида? - невозмутимо спросила старуху Сибил.

Джоанна перевела взгляд с Нэнси на Сибил, и на лице у нее отразилась радость. Она шагнула вперед.

- Кто ты, которая говорит так, словно знает богиню? Когда мы встречались с тобой? Сибил тоже сделала шаг вперед.

- Может, на рисовых полях, - отозвалась она, или в городах. Не помню. Нашла ли ты хоть часть того, что ищешь?

Дряхлое существо подошло еще ближе и протянуло руку. Сибил в ответ протянула свою. Их руки соединились, и женщины застыли. Слева от них напряженно и враждебно смотрели друг на друга два молодых человека; справа м-р Кенинсби, трясясь от негодования,стоял рядом с Нэнси около машины.

А вокруг над холмами Сассекса сгущалась зимняя мгла.

- Ведь ты чужестранка.., христианская крыса, не то вопросительно, не то утвердительно проговорила ведьма. - Тебе ли узнать богиню, даже если ты встречала ее в Египте?

- "Из Египта воззвал я сына моего", - сказала Сибил. - Можно ли искать бога и не принадлежать к его дому?

- Тогда поклонись мне! - вскричала безумная. -Поклонись Божественной Исиде!

- Но ведь я поклялась поклоняться только Богу, мягко ответила Сибил. Пусть простит меня Исида, и мы с ней вместе будем искать единство.

- Они разорвали его, они разбросали его повсюду, - причитала несчастная. Он был хороший, такой хороший, когда однажды играл со мной!

- Он будет такой же хороший, когда найдется, успокоила ее Сибил. - Мы непременно найдем его. Хочешь пойти со мной искать его?

Цыганка повернула голову и принюхалась.

- Оно приближается. Я чую это уже несколько дней. Они собирают его воедино - ветра и воды несут его. Иди своей дорогой, чужеземка, и позови меня, если найдешь его. Я должна быть одна. Я одна, и я иду одна. Я - богиня. - Она пристально посмотрела на Сибил. - Но я благословлю тебя. Преклони колени, и я благословлю тебя.

М-р Кенинсби много лет занимал ответственный пост попечителя дома умалишенных, но за все эти годы он ни разу не испытал такого потрясения. Его сестра встала на колени. Но прежде, чем он успел вмешаться, рука Нэнси твердо сжала его плечо. Старуха простерла обе руки над головой Сибил и разразилась потоком непонятных слов. Только в конце она снова заговорила по-английски:

- Это - благословение Исиды. Иди с миром. Стивен! Стивен! - Юноша тотчас оказался подле нее. -Мы уходим. Мы уходим не с ними - этой ночью еще не с ними. Я учую его, я узнаю его, мое дитя, моего Осириса! Он был убит, и он возвращается. Гор, Гор, пришествие Бога! - она схватила молодого человека за руку и через мгновение темнота скрыла обоих. Сибил поднялась на ноги и как ни в чем ни бывало произнесла:

- Генри, не пора ли нам ехать? Кажется, мы здесь больше не нужны.

Он почтительно распахнул перед ней дверцу.

- Вам действительно это удалось. Откуда вы знали, как надо говорить с ней?

- Мне показалось, что она говорит очень здраво, - ответила Сибил, садясь в машину. - На свой лад, конечно. И мне хотелось, чтобы она поехала с нами, потому что.., я подумала, что она имеет какое-то отношение к вашей семье.

- Джоанна - сестра моего деда, - подтвердил Генри. - Конечно, она сумасшедшая. Она.., но об этом я лучше расскажу вам как-нибудь в другой раз. Стивена она где-то подобрала и научила называть ее "бабушкой" в память о ребенке, который у нее должен был быть.

- Мы просто поговорили, как две тетушки, - подытожила Сибил, усаживаясь поудобнее. - Мне встречались и менее здравые головы.

- Что ты мелешь, Сибил! - наконец прорвало м-ра Кенинсби. - Это просто скандальное представление! Знаете, Генри, я полагаю, нам следует немедленно вернуться в Лондон. Подвергать мою сестру таким переживаниям! Почему вы не вмешались?

- Дорогой, но это будет так утомительно - возвращаться в Лондон, - сказала Сибил. - Мы же все уладили. Я немного замерзла, Генри, не могли бы мы ехать чуточку побыстрее? Доберемся до места, там и поговорим.

- Стоять на коленях посреди дороги! - не мог успокоиться м-р Кенинсби. Что ж, очень хорошо, поедем дальше, раз ты хочешь. Может быть, мы тоже сумеем кое-что учуять. Интересно, Генри, а дед ваш такой же, как его сестра? В таком случае нас ожидает весьма приятное Рождество. Он, наверно, тоже захочет, чтобы я ему время от времени кланялся, так сказать, для создания непринужденной атмосферы.

Сибил положила ладонь ему на колено.

- Жаловаться следует мне, - сказала она. - Не тревожьтесь, Генри. Мы знаем, что для вас эта сцена была гораздо неприятнее, чем для нас всех. - Рука Нэнси протянулась к ней. Сибил легонько погладила ее. - Дитя, ты же совсем замерзла. Давайте-ка поскорее доберемся до дому. Даже христианская крыса не переживайте, Генри, - не откажется от камина и ломтика поджаренной ветчины. Лотэйр, дорогой, я хотела у тебя спросить как раз перед тем, как мы остановились, - как называется вон та звезда?

- Звезда! - возмущенно фыркнул м-р Кенинсби. Даже когда они остановились перед домом, едва различимым в темноте, он еще не вполне совладал со своим дыханием. Однако слуга, почтительно склонившийся перед гостями у дверей, немного примирил его с действительностью. Старший м-р Ли встретил приехавших в зале. Он был сама любезность, и у м-ра Кенинсби еще больше отлегло от сердца. Уже в течение первых двух минут ему удалось рассказать хозяину о встрече на дороге. "Чем скорее этот - и вправду весьма приятный - пожилой джентльмен узнает, как ведет себя его сестра, тем лучше", - сразу же решил для себя м-р Кенинсби.

Реакция хозяина не обманула его ожиданий. Внук недаром весь последний месяц рассказывал Аарону о тонкостях характера м-ра Кенинсби. Аарон казался подавленным и потрясенным услышанным. Он принес все возможные извинения и предложил отложить объяснения. Ведь гости замерзли, устали и, скорее всего, голодны. Комнаты для них приготовлены, и он надеется, что ужин, положим, через полчаса...

- Я бы не стал называть это обедом,.. - непринужденно приговаривал м-р Ли, провожая м-ра Кенинсби в его комнату. Сибил и Нэнси он предоставил заботам служанок. - Нынче вечером не будем говорить об обеде. Надеюсь, вы простите нам скромность обстановки. В вашем лондонском кругу вы наверняка привыкли к большим удобствам.

- У вас замечательный дом, - отвечал м-р Кенинсби, поднимаясь по действительно великолепной лестнице.

- Построен в тысяча семьсот семнадцатом году, сообщил Аарон. - Одному пэру пришлось срочно бежать из Лондона после восстания якобитов в пятнадцатом году, вот он и выстроил себе этот дом. Любопытная история, как-нибудь я вам ее расскажу. Он был ученым и поэтом и провел здесь жизнь в полном одиночестве.

- Очень романтично, - сказал м-р Кенинсби, чувствуя к пэру-якобиту определенную симпатию.

- А вот эту комнату я осмелюсь предложить вам, - сказал Аарон. - Этим вечером вид из окна, конечно, не очень, но в ясный день отсюда иногда видно море. Надеюсь, вам будет удобно. Итак, скажем, через полчаса внизу?

Он поспешил обратно - маленький, согбенный, но сохранивший бодрость старик, и м-р Кенинсби закрыл за ним дверь.

"Как мало общего между ним и его сестрой, подумал м-р Кенинсби. Удивительно, как могут отличаться друг от друга братья и сестры. - Ему представилась Сибил. - В каком-то смысле Сибил удивительно безответственная. Она ведь спровоцировала эту кошмарную старуху. В ней и самой есть что-то дикое. Какое счастье, что эта черта натуры просто не имела возможности проявиться. Кто знает, если бы ту старуху поместить в другую обстановку... Но если у ее брата такой дом, почему же она шляется по дорогам? Во всяком случае, это решает вопрос с картами. Так и скажу Нэнси, если она еще раз заведет разговор. Чтобы прощальный дар моего дорогого Дункана - те вещи, которые он оставил мне на смертном ложе - чтобы они попали к человеку, у которого тетка цыганка, да еще ненормальная! Исида, - повторил он с глубокой неприязнью. Божественная Исида. Господи Боже!".

Глава 5 НЕПОДВИЖНЫЙ ТАНЦОР

Утром Нэнси с удивлением отметила, что спалось ей хорошо; то же самое, но скорее с неудовольствием, констатировал и ее отец. Спросить, как спалось Сибил, никому в голову не пришло. В ответе можно было не сомневаться. Такие вещи, как бессонница, похоже, не имели к Сибил никакого отношения. Она никогда не говорила об этом, соответственно, никто ее и не спрашивал. В этом мире есть твердое правило: то, что не является предметом живого личного интереса, быстро утрачивает всякую общественную значимость.

Нэнси проснулась, потянулась с удовольствием, вспомнила, где находится, и нашла перспективу провести целую неделю с Генри восхитительной. Вокруг было как раз столько людей, чтобы Генри стал еще более желанным, если не драгоценным. Ей вдруг подумалось, что он, должно быть, уже внизу, а она тут время теряет! Но, уже выскочив из постели одним ловким и гибким движением, она вдруг переключилась на другое настроение. Вот они и здесь - у его деда. Пришло время разобраться со всеми туманными намеками и обещаниями. Генри что-то хотел; что-то ему было нужно от нее; она чувствовала это и нервничала, не понимая, что именно должна сделать.

Нэнси глубоко вздохнула. Генри кое-что уже показал ей, она прекрасно помнила, как земля возникала у нее в руках. Сколько раз с тех пор Нэнси тщательно мыла руки, но ощущение земли на ладонях не проходило. Достаточно начитанная, успевшая приобщиться к краешку человеческой культуры, Нэнси, конечно, вспоминала "Макбета" и даже пришла к выводу, что, возможно, Шекспир говорил о вещах куда более жизненных, нежели представлялось ей раньше. Слова словно возникали и вновь опускались в самые глубины ее существа - "Никакие ароматы Аравии не отобьют этого запаха у этой маленькой ручки" <"Макбет", акт V, сцена 1.>

Нэнси машинально потерла ладони, потом повторила жест уже вполне осознанно и, снова вспомнив леди Макбет, заставила себя остановиться. Когда-то давно она уже видела это в театре. Ей очень хорошо запомнилось, как леди Макбет поворачивалась к зрителям - высокая, призрачная фигура в глубине сцены, одинокая и проклятая... И Ведьмы как они там пели?

Взявшись за руки, бегом

Вкруговую в пляс пойдем.

Замелькает хоровод,

Из под ног земля уйдет...

Не это ли произошло с ней вчера в автомобиле когда она не то спала, не то грезила? И сумасшедшая старуха на дороге... Сестры-ведьмы... Та старуха и тетя Сибил, взявшиеся за руки, как будто они собрались пуститься в пляс... Пузыри земли, которые летают по миру - куда захотят - со сверхъестественной быстротой... Еще одна строчка всплыла в памяти: "Хватит! Чары сплетены!". Сплетены - и ждут, кто их расплетет. И Генри ждет. От ожиданий дух захватывало. День, не успев начаться, уже звенел бесчисленными предзнаменованиями. Ее сердце трудилось вовсю - оно наполнялось растущей любовью. Нэнси прижала ладонь к груди, пытаясь унять томительную боль. "Генри, - произнесла она вслух, - Генри!". Как ей быть? Что могло означать сотворение земли? В том, что происходило с ней сейчас - в радости и муке - был, казалось, какой-то глубинный смысл, ключ к ее грезам, к разгадке тайны сестер-ведьм. Ее новое состояние - оно тоже послано землей.., и водой.

Не в силах больше оставаться на месте, девушка порывисто подошла к окну. Утро занималось ясное и холодное; на горизонте лежало невидимое море. Где бредет сейчас та скиталица - по береговой кромке, между морем и землей? А в небесах над океаном проступают царственные обличья Императора и Императрицы... В сердце Нэнси рождалась новая, неведомая сила, она выплескивалась на грудь, на плечи, стекала вниз, к рукам, лежавшим на подоконнике. Нэнси коснулась лбом холодного оконного стекла, предчувствуя приближение тайны. В ее душе разворачивалась величайшая из мистерий; вот они, море и земля, и теперь их посланцем была она сама.

Еще слишком рано. Генри, наверное даже не вставал пока. Но не возвращаться же опять в постель! Любовь, утро, растущее напряжение, неизвестность манили ее. Соседнюю комнату отвели тете Сибил, и Нэнси решительно отправилась туда.

Тетя, на ее счастье, не спала. Она задумчиво разглядывала пространство прямо перед собой.

- Я думала, ты спишь, - не очень удачно начала разговор Нэнси. - Знаешь, я ведь никогда не видела, как ты спишь.

- Тебе повезло! - откликнулась Сибил. - Раз ты здесь, значит, тебе что-нибудь нужно - хотя бы просто поговорить.

Нэнси, накинув тетин халат поверх своего собственного, уселась и немножко жалобно посмотрела на тетку.

- Тетя Сибил, - начала она, - а ты на меня не обижаешься?

- А надо? - спросила Сибил.

- У тебя глаза все время танцуют, - сказала Нэнси. - Скажи, пожалуйста, я что, действительно прихожу к тебе только тогда, когда мне что-нибудь от тебя нужно?

- Ну что ж, - медленно проговорила Сибил, если ты спрашиваешь серьезно, то ответ в общем будет утвердительным. - Она хотела добавить, что вполне довольна таким положением дел, но увидела по лицу Нэнси, что племянница чем-то обеспокоена, и умолкла.

- Я не хочу поступать так по-свински, - заявила Нэнси. Сибил сочла заявление риторическим и промолчала. - Но я же не полная эгоистка, правда? - с надеждой спросила Нэнси.

- Я вовсе не думаю, что ты такая уж эгоистка, спокойно сказала тетка, просто ты никого не любишь.

Нэнси взглянула на нее, скорее озадаченная, чем расстроенная.

- Не люблю? Но я ведь правда очень люблю и тебя, и папу, и Ральфа.

- И Генри? - уточнила Сибил.

- Ну, Генри, - Нэнси вспыхнула, - это другое.

- Увы! - с сожалением пробормотала Сибил, но в голосе ее слышалась ирония.

- Почему это "увы"? - переспросила Нэнси. -Тетя Сибил, ты что же, хочешь, чтобы я ко всем относилась так же, как к Генри?

- Ну, с небольшими оговорками, - почему бы и нет? А тебе так не кажется?

- Что же мне, и к двоюродной бабке Генри, или кем она там ему приходится, так же относиться, как к нему? - Нэнси начала фразу с сарказмом, но закончила совершенно растеряно. Сам вопрос, как нередко случается, уже содержал ответ. За Нэнси ответило ее сердце; вопрос обнажил эмоцию, она-то и стала ответом. Любить...

- Но не могу же я, - воскликнула Нэнси, - открыть вот это, - она прижала руку к сердцу, - всем и каждому. Этого просто нельзя сделать! Оно живет только для него.

- Не совсем так, - сказала Сибил. - Оно живет для себя и в себе. Ты можешь просто позволить ему вернуться к вечным истокам.

Нэнси поразмыслила.

- И тогда я стану любить даже Джоанну?

- Если ты разрешишь этому завладеть тобой целиком и полностью, - сказала Сибил, - твое сердце само за тебя все сделает. Ты и не представляешь, как много оно может. Думаю, тебе стоит попытаться.

- Правда? - вспыхнула Нэнси, но тут же вздохнула и заговорила совсем другим тоном. - Знаешь, меня восхищают такие разговоры перед завтраком. Тебе бы миссионером быть, тетя Сибил, и служить заутреню для каннибалов где-нибудь на острове в южных морях.

- Тогда их завтрак, - торжественно произнесла Сибил, - проходил бы особенно весело в ожидании звона колокола, призывающего к началу службы. Если бы только у меня был колокол.

- Ну, у тебя был бы не только колокол, - подхватила Нэнси, - а еще целая коллекция раковин каури, много-много вяленых бананов, и вечерние службы под открытым небом на берегу моря. А мы с Генри свесились бы с борта парохода, на котором поплыли бы в свадебное путешествие, и твой голос донесся бы к нам по воде, и в нас пробудилась бы - что там должно пробуждаться в такие минуты? Ах да, ностальгия, - и мы впали бы в сентиментальность. А отец сказал бы: "Ну уж, эта Сибил"... Что ж, спасибо за участие в судьбе несчастной сиротки. - Она пылко поцеловала тетку. - Правда, спасибо. - И исчезла.

День шел своим чередом, и до самого обеда не случилось ничего неожиданного. Они осмотрели дом, а после второго завтрака отправились гулять. Около полудня из деревни доставили "Тайме", и м-р Кенинсби занялся изучением новостей. Нэнси и Генри появлялись и вновь исчезали; Сибил гуляла, отдыхала, разговаривала, и молчала тоже, не уставая созерцать мир вокруг с безмятежной радостью. Но вот после обеда и кофе в разговоре возникла пауза, которой тут же воспользовался Аарон Ли.

- Мой внук думает, - обратился он к гостям, - что вас может заинтересовать одна диковинка в нашем доме.

- Наверняка, что бы это ни было... - ответил м-р Кенинсби, после обеда ощутивший склонность со всеми соглашаться.

Нэнси тихонько уточнила у Генри:

- Он об этом говорит? Генри кивнул. Аарон поднялся.

- В таком случае, попрошу следовать за мной. -Он направился к выходу. М-р Кенинсби неторопливо последовал за сестрой; он и не подозревал, что атака на его драгоценную колоду Таро уже началась. Они пересекли комнату Аарона и оказались перед запертой внутренней дверью. Старик вставил ключ в замочную скважину и, прежде чем повернуть его, окинув взглядом собравшихся, произнес:

- Генри сказал, что у вас есть одна совершенно особенная колода наших цыганских карт, поэтому, возможно, вам будет интересно э-э.., посмотреть. Полагаю, колода весьма редкая, а вот это, - он открыл дверь, - это, по-моему, еще более редкая вещь.

Генри, стоявший позади гостей, посмотрел на деда поверх голов с легким беспокойством. Ему долго пришлось уговаривать Аарона показать танцующие фигурки чужакам; дед согласился, только когда увидел, что иначе не сможет найти достаточно веских для м-ра Кенинсби причин расстаться с его драгоценными картами. На самом деле один день, проведенный в обществе м-ра Кенинсби, оказался весомее всех доводов Генри. И, самое главное, наконец-то у него в доме оказались карты Таро - необходимый для смертных ключ к фигуркам Великого Танца. Под маской учтивости и гостеприимства шевелились алчность и вражда; Аарон ненавидел собственное двуличие, но другого способа достичь желаемого не находилось.

Нэнси ощутила беспокойство Генри, но причину не поняла.

- Дорогой, - шепнула она, - ничего, если мы посмотрим? Но если ты считаешь, что не стоит, то давай уйдем отсюда.

- Ты должна увидеть, - ответил он в полный голос и быстро, - ты - в особенности. И остальные тоже затем они здесь и оказались.

Она решила, что "здесь" относится к двери, перед которой они стояли, а его возбуждение вызвано близостью таинства, о котором он ей говорил, и радостно приготовилась к загадочным неожиданностям.

- Ты все мне объяснишь, - прошептала она. - А я сделаю все, что ты захочешь.

Он взглянул на нее и увидел глаза, сияющие радостным ожиданием. Он принял этот взгляд, но озабоченность не отпускала его.

- Все дело в твоем отце, - шепнул он в ответ. -Уговори его отдать мне карты. Дверь распахнулась.

- Прошу простить меня, - сказал Аарон, - за то, что я войду первым. Там еще занавесь.

Он шагнул вперед между драпировками, отошел в сторону и приподнял их, так что гости один за другим прошли в освещенную внутреннюю комнату. Первым шел м-р Кенинсби, за ним - Сибил, а потом - молодая пара. Аарон опустил занавески и присоединился к гостям.

Когда они входили, свет отливал красным; но оттенок изменился так стремительно, что это заметил только Аарон - по комнате разлилось приятное зеленое сияние, впрочем, и оно быстро сменилось насыщенными золотыми тонами.

Аарон взглянул на Генри, но тот не отрываясь наблюдал за движущимися фигурками; тогда старый цыган перевел взгляд на гостей. Нэнси была захвачена феерическим действием на столе; м-р Кенинсби изучал его с великодушной щедростью, словно мог бы показать гостям нечто подобное и в собственном доме, но не считал подобные пустяки заслуживающими внимания. На лице Сибил сияла полуулыбка чистого удовольствия.

- Это, - значительно произнес Аарон, - одна из древнейших тайн нашего народа; ее никогда прежде не видел ни один из тех, в ком нет цыганской крови. Но поскольку нам предстоит в скором будущем так тесно породниться, - он отечески улыбнулся Нэнси, - у нас нет причин скрывать ее от вас.

Голос Аарона дрогнул то ли от внутреннего восторга, то ли (как ему вдруг почудилось) привычный вид изменчивого чуда перед глазами вдруг подействовал на него сильнее, чем обычно. Он справился с собой, но излагая гостям заранее отрепетированную с Генри историю, никак не мог унять дрожь в голосе. Сказывался возраст.

- Видите эти маленькие фигурки? Они сделаны так искусно, что, кажется, обладают - как мы это называем - секретом вечного движения. Обратите внимание, как они танцуют - ни на миг не останавливаясь. Мы верим, что силу им придает земля, каждое их движение согласовано с пульсом ее жизни.

Аарон замолчал и сделал Генри знак продолжать, но м-р Кенинсби неожиданно прервал его.

- Весьма любопытно, - сказал он, - это и правда крайне интересно. - И он оглядел комнату. - А свет, надо полагать, падает откуда-то из-за занавесей?

- Свет исходит от самих фигурок, - сказал Генри.

- Неужели? - произнес м-р Кенинсби таким тоном, словно был готов принять любое разумное объяснение, и даже не станет обвинять хозяина, подсовывающего ему нечто совершенно невразумительное. - От фигурок? Ну-ну. - Он поправил очки и подался вперед. - И что же, они двигаются по каким-то правилам или просто, он неопределенно помахал рукой в воздухе, - прыгают?

- Они действительно подчиняются некоему порядку, - ответил Генри. - Все, кроме одной, той, что в центре. Вы сами можете узнать ее; эти фигурки точно такие же, как на ваших картах Таро.

- Да что вы? - произнес м-р Кенинсби, и в нем зародилось слабое подозрение. - Неужели в точности такие же? М-да. Но ведь карты-то не двигаются все время. По крайней мере, - саркастически добавил он, - я за ними этого не замечал.

- Конечно, нет, - согласился Генри. - Но, с вашего позволения, сэр, дело скорее в том, что карты объясняют - или по некоторым признакам можно предположить, что объясняют, - движения этих фигурок. Мы даже считаем вполне возможным, что здесь начало всех гадательных карт и схем. Но секрет их происхождения и сам, так сказать, механизм предсказания был утрачен, вот почему в современном мире гадательная практика пришла в упадок.

М-р Кенинсби не нашелся с ответом; он просто не понял, о чем идет речь, но не хотел утомлять себя, выслушивая объяснения. Вместо этого он решительным шагом подошел к столу.

- Не мог бы кто-нибудь поднять одну из них? Трудно по достоинству оценить работу, когда они постоянно мельтешат.

- Вряд ли стоит трогать их, сэр, - спокойно ответил Генри, метнув раздраженный взгляд на деда. -Равновесие, благодаря которому длится танец, очень легко нарушить.

- О, как вам будет угодно, - сказал м-р Кенинсби. - А почему не танцует тот, в центре?

- Как нам кажется, его роль и положение делают его своего рода противовесом, - ответил Генри. -Помните карту с Шутом? Ей соответствует нулевой номер. Так вот, это та же самая фигурка.

- А тигр рядом с ним зачем? - упорствовал м-р Кенинсби. - Шуты и тигры забавное сочетание.

- Никто ничего не знает про Шута, - вмешался, наконец, Аарон. - Может быть, объяснение - в картах.

М-р Кенинсби хотел было продолжить, но Сибил опередила его.

- Я не могу найти центральную фигурку, - сказала она. - Вы не покажете мне точно, где она, мистер Ли?

Аарон, Генри и м-р Кенинсби разом указали на нее и одновременно, хотя и с разной интонацией, произнесли: "Вот".

Сибил немного подалась вперед, потом - в сторону; она наклоняла голову то так, то эдак, и наконец извиняющимся тоном произнесла:

- Вы сочтете меня ужасно глупой, но я не вижу в центре никакой фигурки.

- Да что ты, Сибил, - не выдержал брат, - вот же она!

- Но, дорогой, ее здесь нет. По крайней мере, я не могу ее разглядеть. Простите, что я такая бестолковая, мистер Ли. Тем более, что ничего прекраснее я в жизни не видела. Это чудесно. Мне только хочется увидеть Шута, о котором вы говорите.

Генри внезапно подался вперед и так сжал плечо Нэнси, что девушка невольно вздрогнула.

- Милый, - прошептала она, - извини, мне больно.

Но Генри даже не ответил. Он просто не замечал ее. Он переводил напряженный взгляд с Сибил на золотые фигурки и обратно.

- Мисс Кенинсби, - сказал он наконец, - а вы вообще-то видите Шута с тигром?

Она внимательно осмотрела стол.

- Да, - кивнула она, - вот здесь.., нет, уже здесь.., он движется так быстро, что я едва могу его различить.., вот он.., нет, опять исчез. Но это, конечно же, он. Он танцует вместе со всеми остальными; и, похоже, всегда появляется на том месте, которое другие освобождают специально для него.

Нэнси обхватила запястья Генри и попыталась освободиться. От боли на глаза у нее боли навернулись слезы, но она продолжала храбро улыбаться.

- Дорогой, тебе правда так нужно мое плечо? Он непонимающе взглянул на нее, машинально убрал руку и, когда она чуть погодя взяла его под локоть, опять не заметил этого. Все его внимание поглощала Сибил.

- Вы видите, как танцует Шут? - настойчиво переспросил он.

Аарона начала бить нервная дрожь. Он прижал пальцы ко рту, словно пытаясь совладать с руками и голосом. Сибил смотрела на стол, не замечая, что происходит с их хозяином.

- Похоже, что так, - сказала она. - Или я что-то путаю?

Генри предпринял отчаянное усилие. Он повернулся к Нэнси.

- А ты ее видишь?

- По-моему, она в центре, - ответила девушка. - И она не двигается.., ну, то есть не совсем...

- Пожалуйста, выражайся яснее, - почти грубо потребовал Генри.

- Да она вообще не двигается, - вмешался м-р Кенинсби. - Она сработана основательно, скажу я вам; тигр совсем как живой. Впрочем, и Шут тоже, любезно добавил он.

- По-моему, она не то, чтобы двигается, - попыталась объяснить Нэнси. Просто у меня такое ощущение, словно я жду, что она сейчас начнет двигаться. Но она все-таки стоит на месте.

- Откуда же тогда твое ощущение? - допытывался Генри.

- Не знаю, - сдалась Нэнси. - Может быть, это потому, что тетя Сибил сказала. Вот мне и показалось, что так и должно быть.

- Так, - подвела итог Сибил, - приехали. Раз вы все говорите, что она не двигается, значит, так оно и есть. Наверное, с моими глазами приключился танец святого Витта или что-то в этом роде. Но мне действительно кажется, что Шут перемещается по всему полю.

В комнате повисла глубокая тишина. Спустя минуту ее нарушил голос Нэнси.

- А что вы имели в виду, когда говорили о гаданиях? - она обращалась к Аарону, но ответа ждала от Генри.

Оба, и дед, и внук, словно только теперь вспомнили о ее существовании. Но старик уже не мог говорить, он только смотрел на внука. Какой-то миг Генри, казалось, не знал, что ответить. Но настойчивый и преданный взгляд Нэнси взывал к нему, и промолчать было невозможно.

- Что же, я постараюсь объяснить, - сказал он. -Именно здесь можно по-настоящему предсказывать судьбу. Позволит ли нам твой отец воспользоваться его колодой?

Прежние подозрения м-ра Кенинсби разом всколыхнулись, но отказать он не рискнул.

- Ну, раз вам так хочется, - сказал он. - По-моему, толку не будет, но поступайте, как знаете. Нэнси, сходи, принеси, они у меня в портфеле.

- Сейчас, папа, - кивнула Нэнси. Генри сделал движение, словно собираясь последовать за ней, но она остановила его. - Не надо, милый. Я мигом, а ты лучше побудь здесь.

Тень расставания мелькнула между ними, и Нэнси вдруг забеспокоилась, как бы даже короткая физическая разлука не повлекла за собой разлуки душевной. Генри, опасаясь оставить Аарона наедине с м-ром Кенинсби, согласился.

- Не задерживайся, - тихо сказал он, а она в ответ прошептала: "Да как же я смогу?" и умчалась.

Торопясь в комнату отца, она размышляла над тем, почему Сибил не увидела Шута и почему ей самой фигурка показалась странно вибрирующей. Так вот что Генри имел в виду! Значит, он рассказал ей еще не все и, наверное, скоро объяснит и остальное. Но при чем здесь Шут и почему для него так важно, движется он или нет? Интересно... Не так уж часто четверо видят какую-то вещь неподвижной, а пятому кажется, что она танцует. Вот если бы кто-нибудь посмотрел сейчас на Нэнси, подпрыгивающую от нетерпения, смог бы он сказать, что она стоит на месте? Иногда, правда, возникают странные ощущения, как вчера, например, в автомобиле. Но это же только видимость, а не сам вид, так сказать. Никто еще не встречал неподвижный автомобиль, мчащийся по дороге.

Она отыскала карты Таро и поспешила обратно, думая теперь о том, как послушно она делает все, что нужно Генри. Ей вдруг захотелось так же послушно делать что-нибудь и для отца. Но это отец... Он ведь сам виноват, разве не так? Ах, если бы она могла не только делать что-то, но и чувствовать себя при этом счастливой! Не может? Может? Запыхавшись скорее изнутри, чем снаружи, она снова оказалась в комнате, где на столе бесконечно переливался золотистый танец.

Она прошла за портьеры и, оказавшись в мягком расходящемся свете и снова услышав слабый музыкальный звук, почувствовала, как изменилось состояние троих людей, ожидавших ее. Генри и м-р Кенинсби стояли рядом, словно только что оборвали разговор, и смотрели друг на друга отнюдь не дружелюбно. Она тут же сообразила, что произошло видимо, Генри сам решил поднять вопрос о приобретения карт. А отец с обычным своим упрямством, которое даже вполне разумные его поступки превращало в неразумные, конечно же, отказал. Несомненно, карты принадлежали ему, но манера держаться придала формальной правоте смысл оскорбления. Так серьезно относиться к самому себе - это и значит оскорблять всех остальных. Нэнси почувствовала, что мысль правильная, хотя и не смогла ее отчетливо сформулировать. Своей непреходящей обидой отец бросал вызов всей человеческой расе, он словно постоянно ожидал, что даже старшие дети младших сыновей пэров вот-вот посягнут на его привилегии, наступят ему на пятки. Таким оскорбленным и негодующим Нэнси и застала его, войдя в комнату.

Она вошла так стремительно, что прервала обмен репликами на полуслове. Аарон и Сибил внимательно следили за ходом дискуссии и с облегчением встретили ее появление.

- Ну вот и мы, - объявила Нэнси. - Генри, все так здорово.

Ничего хорошего, тут же поняла она. И вообще ее "здорово" совершенно не годилось для этой комнаты, движущихся фигурок, странной колоды у нее в руке, совершившей чудо с землей, и уж тем более не подходило это слово для описания враждебности на лицах отца и Генри, встревоженного взгляда старого Аарона и непоколебимого восприятия тети Сибил. Нет, слово решительно не годится, но раз другого нет, сойдет и это.

- Ну, кто первый? - она протянула колоду Таро. -Папа? Тетя? Или вы, мистер Ли? Аарон отвел колоду рукой.

- Нет, нет, - торопливо проговорил он. - Они ваши, лучше уж кому-нибудь из вас.

- Только не я, увольте. Я совершенно не склонен к подобным удовольствиям. - М-р Кенинсби сердито засопел и отвернулся.

Сибил отказалась от колоды молча.

- Тетя, ну пожалуйста! - Нэнси вдруг ощутила, что если тетя примет участие в игре, будет как-то безопаснее.

- Я действительно не хочу, Нэнси, только не обижайся, - голос у Сибил был извиняющийся, но непреклонный. - Слишком уж это напоминает попытку выведать чужую тайну.

- Чью, например? - еще не остыв, с вызовом поинтересовался Генри.

- Я не имела в виду конкретную личность, - пояснила Сибил. - Скорее, все окружающее.., вселенную, так сказать. Если уж она заварила всю эту кашу, чтобы в следующую минуту побыть в покое, просто неприлично нарушать ее уединение. Вы уж простите.

Нэнси отметила про себя, что в этот раз тетушка не стала добавлять, как нередко делала, что все это, возможно, ее глупость. Вот дурацкая ситуация! Ну и что ей теперь делать с этими картами?

- Ты думаешь, нам тоже не следует этого делать?

- Ну почему же, - спокойно ответила Сибил. -Делайте, если можете. Просто я - вы уж простите не могу.

- У меня сложилось впечатление, - Генри, наконец, справился с голосом, что у вас особые отношения со вселенной. Вы не боитесь, что однажды она вас обманет? А вдруг она готовит для вас какую-нибудь крупную неприятность?

- Знаете, - отозвалась Сибил, - один из героев Диккенса как-то сказал: "Такого не бывает, видите ли, так что и допускать нечего". Это Траддл, конечно. Что-то я начала забывать Диккенса, надо бы перечитать. Нэнси, я думаю, вы с Генри справитесь с этой задачей.

Генри попытался изобразить уверенную улыбку, но в его взгляде Нэнси заметила озабоченность. Это случалось уже не в первый раз, а точнее, случалось всегда, когда на сцене появлялись карты Таро. Однако в следующий момент Генри, видимо, принял решение и накрыл ладонью руку Нэнси, державшую карты.

- Не все ли равно, чью судьбу смотреть? - сказал он. - Давай посмотрим твою, если не возражаешь.

- А ты не хочешь посмотреть нашу? - в ответ предложила Нэнси. - Может быть, пора распрощаться с этими разделениями?

- Хотелось бы думать, что пора, - ответил он, но тебе придется разложить карты для нас обоих, а интерпретацию предоставить мне. Ты поверишь им?

- А это будет правда? - спросила она.

- Как земля в твоих руках, - ответил он, и у м-ра Кенинсби любопытство чуть не одолело враждебность. Он едва сдержался, чтобы не спросить, на что намекает Генри. - Смотри, сила течет между ними, он указал на движущиеся фигурки, - и твоими руками, карты движутся этой силой. Начнем?

Он мягко повернул Нэнси лицом к столу, и Аарон Ли, оказавшийся между нею и фигурками, торопливо отошел назад. Потом, вынув карты из чехла, Генри расположил их у нее в обоих руках так же, как в тот памятный вечер. Воспоминание вернулось к ней с неожиданной силой. Но на этот раз, придав ее рукам нужное положение, он не стал накрывать их своими; наоборот, отошел на шаг и жестом попросил Сибил, стоявшую слева, сделать то же самое. Нэнси оказалась одна лицом к лицу с золотым столом.

- Подойди поближе, - сказал Генри. - Хорошо. Начинай.

Ощущение земли под пальцами вернулось с неожиданной силой. Надо было либо продолжать игру, либо бросить всю эту затею. Достаточно выдержать паузу, рассмеяться, извиниться перед всеми - и особенно перед Генри - и просто положить карты на стол. Она вовсе не обязана входить в этот свет, в золотистый туман, разлитый в воздухе между нею и столом; она еще может отступить, может отказаться от знания. Любовь и без того переполняла ее, принося огромное удовлетворение, поэтому Нэнси и не спешила пытать будущее - даже если карты действительно могут открыть его. Но, замерев на пороге судьбы, она не могла найти ни одной достойной причины для отступления. Сейчас она ощущала себя волей Генри, и одновременно своей собственной волей, помогающей его воле. Никаких нравственных преград Нэнси не видела, значит, надо идти вперед.

Она сделала шаг, и сердце забилось быстро и сильно. Золотистый туман принял ее и причудливо изменил карты, зажатые в пальцах. Она сделала еще шаг и сквозь туман различила величавое движение вечной гармонии, разворачивающееся перед ней. Образы ли на картах, фигурки ли на столе стали выше, крупнее, перелились друг в друга, и теперь уже решительно нельзя было сказать, какой они природы. Нэнси ощутила дерзкую решимость и сделала третий шаг. Голос Генри предостерег ее:

- Остановись, подожди карты.

Нэнси обернулась на голос, но Генри был слишком далеко позади, чтобы различить его. Зато сквозь изменчивую, текучую пелену света она увидела другую фигуру и поняла, что это - Аарон. Только теперь старик гораздо больше походил на один из образов Таро - на Рыцаря Жезлов. Трость превратилась в поднятый скипетр, старое лицо стало молодым, шапочка оказалась тяжелым средневековым головным убором... Фигура стала расти, двинулась, туман заклубился и скрыл очертания. Карты задрожали в руках у Нэнси; она взглянула на них, и в тот же миг одна из карт взлетела в воздух и медленно опустилась на пол. За ней взлетела другая, потом еще одна, и скоро они превратились в сплошной листопад. Она даже не пыталась собрать их - знала, что не удастся. Перед ней возникали и исчезали все новые фигуры, и как только она останавливала взгляд на какой-нибудь из них, тут же соответствующая карта выскальзывала из пальцев и в падении начинала описывать спиральные круги, пока не пропадала из поля зрения в вечно клубящемся тумане.

Теперь карты стали огромными, словно листья какого-то пра-дерева, то ли священного дерева Бодхи, под которым будда Гаутама достиг нирваны, то ли ясеня Иггдрасиль из северных преданий, то ли старой оливы из Гефсиманского сада. Сравнение с листьями вовсе не было мысленным образом, карты потеряли свою прямоугольную форму и падали словно настоящие листья, медленно уносимые ветром, овевавшим лицо Нэнси и взвихривавшим золотистое облако. Она всматривалась и чувствовала, как слабеет; гротескные руки, вытянутые вперед, никак не могли принадлежать Нэнси Кенинсби скорее уж какому-нибудь неведомому великану. Она с усилием отвела взгляд и посмотрела вперед, прямо на танцоров. Они теперь были раз в двадцать выше прежнего. Внезапно одна из групп выступила перед ней из тумана ярче других. Их было трое подняв изящно изогнутые левые руки, они на цыпочках кружились вокруг общего центра. Нэнси всмотрелась и узнала их: Королева Чаш держала свой кубок у груди; нагая Смерть-крестьянин сжимала серп в правой руке; зловещий египетский Сет с ослиной головой и прикованными к нему пленниками воплощал бесконечную злобу. Они кружились все быстрее, и каждый из них, приближаясь к Нэнси, протягивал к ней свой символ. Музыка, до этого звучавшая негромко, поднялась до пронзительного воя ветра, ветер крепчал и становился все холоднее, набрасываясь на нее злобными порывами. Нэнси казалось, что она затерялась в ледяном пространстве, и руки ее оказались пусты, но промозглый ветер уже стихал; последние обрывки золотого тумана проносились перед ее глазами. А когда исчезли и они, оказалось, что ее близкие стоят рядом, хотя танец, центром которого она только что ощущала себя, все еще словно бы длился: три танцора продолжали кружиться вокруг, их левые руки соединялись над ее головой, отделяя и закрывая Нэнси от остальных. Какое-то знание пронзило все ее существо, и сердце отозвалось тупой болью, так непохожей на сияющую муку любви. Но боль пришла и ушла.

Голос Генри произнес позади нее:

- Счастливая судьба, дорогая. Давай посмотрим на карты.

Пожалуй, Нэнси больше хотелось бы, чтобы посмотрели на нее. Она остро пожалела себя и тут только заметила раскинутую на столе извивающуюся линию карт. Рядом стоял озадаченный отец, а Генри наклонился над столом, разглядывая карты. Ему через плечо заглядывал Аарон Ли, а потом между Нэнси и столом, на который ей совсем не хотелось смотреть, возникла фигура Сибил. И, чтобы не смотреть на стол, она стала смотреть на тетю. Это было гораздо лучше, и скоро Нэнси молчком взяла тетю за руку. Женщины без особого интереса ждали, что скажет Генри. Однако молодой человек был слишком поглощен картами и не замечал ничего.

- Тебя ждет долгая дорога, - сказал он, - и весьма скоро. Кто-то будет пытаться сильно влиять на тебя. Тебе предстоит обнаружить худшего врага в собственном сердце. Тебе будут угрожать серьезная болезнь или несчастный случай, но, похоже, ты справишься со всем. Мужчина будет обязан тебе всем, а женщина будет руководить тобой, и ты умрешь богатой.

- Я очень рада, - слабым голосом сказала Нэнси. Она неимоверно устала, но чувствовала, что должна выказать хоть какой-то интерес. - Генри, - продолжала она, - а почему нулевая карта лежит отдельно от других?

- Не знаю, - ответил он, - я ведь уже говорил тебе: никто не знает, как надо понимать Шута. Разве что вы? - быстро добавил он, обращаясь к Сибил.

- Нет, - сказала она. - Я, как и вы, вижу его отдельно от остальных. - Она помедлила, но, видя, что Генри не шелохнулся, добавила непринужденно:

- Ты не слишком устала, Нэнси? Генри, милый, это был удивительно увлекательный вечер, и вы превосходно читаете будущее. Я рада, что у Нэнси все получилось. Но, надеюсь, вы извините нас, если мы с ней прямо сейчас отправимся спать? Я понимаю, что еще совсем рано, но у вас здесь такой воздух...

- А? - очнулся Генри. - Простите, я прослушал. Сибил с готовностью повторила. Генри вскочил на ноги.

- Нэнси, милая моя, я так невнимателен, - сказал он, заглядывая ей в глаза. - Конечно, ты совсем замучилась. Мы все, наверное, пойдем, - разве что вы захотите.., продолжить опыты, - последовала нарочитая пауза, - с вашими картами.

- Нет, благодарю вас, - холодно отозвался м-р Кенинсби. - Я, пожалуй, отнесу их обратно сам. - И он поглядел на разбросанную по полу колоду.

- Я сейчас провожу Нэнси и соберу их, - предложил Генри. - А до тех пор ничего с ними не случится.

- В таком случае, я соберу их сейчас, так будет быстрее, - ответствовал м-р Кенинсби. - Вещи иногда имеют обыкновение теряться.

- В этой комнате никогда ничего не терялось, заметил Генри.

- Но к коридорам и к другим комнатам это не относится, - фыркнул м-р Кенинсби. - Нэнси, думаю, подождет минутку. Она, кстати, успела бы собрать их, пока вы рассуждаете, молодой человек, - и он потянулся к картам.

Генри опередил его, но, когда он вложил колоду в футляр и протянул владельцу, смуглое лицо его слегка порозовело. М-р Кенинсби вцепился в свою собственность, бросил презрительный взгляд на танцующие фигурки и направился к выходу. Генри взял Нэнси под свою опеку (Сибил охотно уступила), и они направились вслед за м-ром Кенинсби. Проходя под занавесями, Нэнси вдруг живо поинтересовалась:

- А зачем здесь эти драпировки? Генри наклонился к ее плечу.

- Если хочешь, я покажу тебе. Чем скорее, тем лучше. Ты действительно так сильно устала? Или еще можешь посмотреть, какое великое будущее покажут нам карты?

Нэнси оглянулась на комнату.

- Дорогой, давай лучше завтра? По-моему, сегодня я и так сделала немало.

- Тогда отдохни, - ответил он. - В этом доме всегда хорошо спится. Завтра я покажу тебе еще кое-что.., если только, - добавил он, заговорив еле слышно, - ты сможешь достать карты. Нэнси, какую ценность они могут представлять для твоего отца?

Она слабо улыбнулась.

- Вы из-за этого ссорились? - она увидела, как он нахмурился, и добавила:

- Никакой.

- Однако он хочет владеть ими, - сказал Генри. -Тебе не кажется, что они принадлежат.., тем, позади нас?

- Наверное, так и есть, - неуверенно проговорила Нэнси. - Я чувствую, что все мы принадлежим им, чем бы они ни были. Твои золотые фигурки проникли в меня, дорогой, и мое сердце танцует для них, а не для тебя. Тебе не жалко?

- Давай танцевать для них вместе, - решительно ответил он. - Фигурки и карты, руки и ноги - мы еще соберем их всех вместе.

- И твоя тетя говорила, - напомнила она, - как что-то собирается вместе. А кого она называла Гором?

- Моя тетка - такая же ненормальная, как твой отец, - ответил Генри. - A Гор стал сном больше двух тысяч лет назад.

Глава 6 ШУТ

Некоторое время спустя, когда после более или менее эмоциональных прощаний все гости разошлись по комнатам, Генри вошел к деду. Старик ждал его с нетерпением и, едва за внуком закрылась дверь, немедленно спросил:

- Ты слышал? Она действительно это имела в виду?

Генри пересек комнату и сел.

- Должно быть, так, - сказал он. - Она же не знала, чего мы хотим. Могла, конечно, просто играть с нами - но не стала бы, это ей не свойственно. Значит, если она видела... - он поднялся и заходил по комнате в крайнем возбуждении. Быть такого не может! Хотя, собственно, почему? А вдруг и вправду пришло время обрести видение вместе с картами!

Аарон прижал руку к сердцу.

- Но почему именно она? Сколько знающих из нашего народа веками изучали Таро! И никто, никто, включая и нас с тобой, ни разу не видел, как танцует Шут. Есть только предания о том, что он способен двигаться. Почему же именно этой женщине суждено было увидеть его танец? Не могу поверить.

- А зачем бы ей притворяться, если она не видит? - возразил Генри. - Кроме того, я же говорилтебе, что она обладает немалой силой. Она полностью владеет собой, я ни разу не видел, чтобы что-нибудь возмутило или расстроило ее. Она олицетворение женского начала в картах, только не знает об этом - жрица, дева и хранительница в одном лице.

- Я тебя не понимаю, - проворчал Аарон. - Она ничего не знала ни о картах, ни о танцорах. Она не знала, зачем и как они танцуют. Да она же самая обычная женщина - глупая клуша и сестра глупца.

- Но мы-то до сих пор не знаем, что означает Шут, - возразил Генри. - Ты сам сказал, что никто никогда не видел его в движении. А эта женщина не видела его там, где видели все мы. Для нее он был полнотой гармонии, вершиной танца.

- Она не знает танца, - упорствовал Аарон.

- Она не знает, что она знает, а что - нет, - ответил Генри. - Либо она лжет, либо, по воле какого-то непостижимого случая, она может видеть то, что нам недоступно: а если может, то самое древнее из преданий человеческой расы истинно, и Шут действительно может двигаться.

- Значит, она владеет тем знанием, которое никак не дается нам, - Аарон чуть не плакал. - И она уезжает на следующей неделе!

- Вот почему она так легко справилась тогда с Джоанной, - задумчиво проговорил Генри. - Сердце ее в гармонии с миром. Только ее глаза способны точно читать будущее, и она-то как раз не хочет его знать. Для нее каждый миг завершен и целостен. Это так прекрасно и так.., жутко. И что же нам со всем этим делать теперь? - Он резко остановился и взглянул на Аарона.

- И она уезжает на следующей неделе, - с отчаянием повторил старик. Генри упал в кресло.

- Давай-ка разберемся спокойно, - предложил он. - Карты Таро вернулись к своим образам, с нами женщина, способная читать танец; и не забудь еще кое-что немаловажное - мы с Нэнси на пороге великих открытий. С другой стороны, мы можем лишиться всего из-за идиота, который полагает, будто карты принадлежат ему; женщина собирается покинуть нас и уехать Бог знает куда, а Нэнси может не справиться. Впрочем, это уже мое дело. А вот все остальное наша общая забота, и твоя в частности. Теперь, когда карты вернулись к танцорам, и мы можем прочесть смысл танца, ты что же, позволишь им уйти?

- Надо подумать, как удержать их, - сказал Аарон. Генри напряженно размышлял о чем-то, глядя прямо на деда, но, кажется, не замечая его.

- Если мы теперь упустим карты, то рискуем никогда больше их не увидеть разве что в музее, в стеклянной витрине с этикеткой, и ротозеи будут глазеть на них, а какой-нибудь надутый индюк-профеосор примется объяснять, что это такое. - Генри порывисто поднялся. - Стоит мне об этом подумать, как я начинаю понимать Джоанну, причитающую над своим забытым богом. Неужели мы позволим опять разлучить карты с их образами?

Аарон, низко склонившийся над столом, насмешливо взглянул на внука.

- Ну иди, помолись Горy, как Джоанна, или побегай по полям, считая себя Исидой, Божественной Матерью. Ну что ты все скачешь? Я уже стар, страсти давно покинули мое сердце, но будь у меня твой пыл, я бы не стал тратить его на проклятия и вопли. Сядь! Давай поговорим спокойно. До их отъезда еще четыре дня.

Генри с досадой ударил себя кулаком по колену.

- Да тут и за четыре часа нельзя поручиться! В любой момент этот старый дуралей может оскорбиться и уехать. Если завтра все обойдется, то на Рождество он, положим, не уедет, но мы же не можем держать его здесь насильно?

- Предоставь его собственной судьбе, - вкрадчиво посоветовал Аарон.

Генри медленно вернулся к столу.

- Что ты имеешь в виду? Ты что же, хочешь рискнуть и действовать силой? Но ты же прекрасно знаешь, какие серьезные предупреждения существуют на этот счет. Неизвестно, как это отзовется на картах. Кроме того, нам не обойтись без помощи... О нет, это невозможно.

- Он считает, что карты принадлежат ему, - заговорил Аарон. - Так почему бы не отдать его им? Разве ветер - пустяк? Разве вода - пустяк? Отдадим его на волю воды и ветра и посмотрим, одолеет ли его упрямство волю карт? Не надо крови, не надо насилия; просто отдадим его картам.

Генри подался вперед и долго молча смотрел в пол.

- Я думал о чем-то подобном, - наконец сказал он.

- Но все упирается в Нэнси.

Старик насмешливо фыркнул.

- Предлагаешь пощадить отца ради дочери, а? Глупец, что еще нам остается? Если ты, предположим, сумеешь украсть у него карты, то как ты потом покажешь их ей? А ведь ты собираешься пользоваться ими вместе с ней? Если она не сможет смотреть на них спокойно, твоим экспериментам это не пойдет на пользу. Она так печется о своей честности...

- Я мог бы показать ей, что наша работа и знание стоят выше, - неуверенно предположил Генри. - Научил бы ее...

- Всему свое время, - перебил Аарон. - Он в любой момент может отдать карты в музей. И не забудь про его сестру.

- Да я и так все время о ней думаю, - вздохнул Генри. - Как ты заставишь ее жить в твоем доме и стать жрицей танца?

- Если... - медленно начал Аарон, протянул ладонь и накрыл ею руку молодого человека, - если ее брат, скажем, исчезнет, а ее племянница выйдет за тебя замуж, то она вполне может остаться жить вместе с племянницей. А если племянница занимается гаданием, и любит поговорить о картах, и спрашивает у тетки совета и помощи - почему бы той и не рассказать о том, что она видит?

Он замолчал, и в комнате надолго повисла тишина.

- Да, такой вариант возможен, - наконец произнес Генри. - Я видел это хотя и смутно - даже сегодня вечером я видел это. Но тут есть опасность...

- Смерть - один из Старших Арканов, - заметил Аарон. - Будь у меня силы, я справился бы с этим в одиночку. А теперь уже не могу. У меня нет ни энергии, ни воли, я не могу удержать контроль над картами. Я могу только изучать их и читать по ним. Работать придется тебе, но и я постараюсь помочь чем-нибудь.

- Старшие Арканы, - с сомнением проговорил Генри. - Мне одному с ними пока тоже не справиться.., это зависит от Нэнси.., я даже не знаю еще, сможем ли мы с ней жить. Но уж во всяком случае она не должна знать...

- Есть ветер, и есть вода, как я уже говорил тебе, - ответил старик. - Не думаю, что твой м-р Кенинсби выдержит даже двойки, тройки и четверки Чаш и Жезлов. У него нет силы воли. Я куда больше опасаюсь Джоанны.

- Джоанна! - воскликнул Генри. - Что ты мне толкуешь о Джоанне! Она же не видит, как танцует Шут. Аарон пожал плечами.

- Может и увидеть, когда сумеет преодолеть свои страсти. Интересно, кстати, было бы узнать, а как справилась с этим Сибил Кенинсби? Какими они были?

- Вряд ли она станет рассказывать об этом, - ответил Генри. - Но она обрела мир внутри себя, овладела искусством внутреннего покоя, сама при этом не зная, что совершила. Впрочем, не о ней и не о Джоанне сейчас надо думать. Главное - Нэнси и.., этот человек.

- А потом останется только Нэнси? - насмешливо поинтересовался Аарон. Генри твердо посмотрел на него.

- Я не спрашиваю, чего ты хочешь достичь с помощью карт, - сказал Аарон. Если все пойдет хорошо, мне будет довольно знания танца. Ну, может быть, я попробую проследить кое-какие закономерности в движениях танцоров. Но предположим, что со временем карты дадут Нэнси мудрость, которой она пока не владеет. Она обнаружит твои проделки, и что ты будешь делать тогда? Ты думал об этом?

- Если ее действительно осенит мудрость, я надеюсь, она все поймет как надо, - ответил Генри. -Она увидит, что никто не вправе нарушить целостность мира. Ей станет ясно, что отец встал на пути вещей куда более великих, чем он сам. Во всем виноваты его сварливость и жадность.

- Значит, ты готов рискнуть? - уточнил Аарон.

- Здесь нет риска, - пожал плечами Генри, - а если я ошибаюсь и риск все же есть, значит, вся затея заранее обречена на провал.

Аарон кивнул и с кряхтением выбрался из-за стола.

- Однако еще десять минут назад уверенности в тебе не чувствовалось, заметил он.

- А ее тогда и не было, - ответил Генри. - Такие вещи начинаешь понимать, только когда решаешься окончательно.

- Ну и когда? - спросил Аарон. - Моя помощь понадобится? Имей в виду, если все пройдет удачно, то девушка может оказаться слишком подавленной и какое-то время толку в работе от нее не будет.

- В таком случае, - медленно сказал Генри, - я подожду до завтра, потому что завтра я хотел показать ей судьбы народов. Но больше я ждать не намерен. Ты прав: ей понадобится время, чтобы прийти в себя. По мне, так лучше бы все произошло на Рождество. Он всегда гуляет днем - он говорил мне еще месяц назад, что за тридцать четыре года ни разу не пропустил дневной рождественской прогулки.

- На том и порешим, - ответил дед. - Я займу женщин разговорами, а ты позовешь ветер. Если сразу не получится, попробуем еще раз. На самый крайний случай, можно позвать огонь в машину на обратном пути.

Генри удивленно посмотрел на деда.

- А что тогда будет с Нэнси и ее тетей? Аарон покачал головой.

- Я забыл, - сказал он. - Ладно, способы всегда найдутся.

Глава 7 МИРОВОЙ ТАНЕЦ

Напряженность в отношениях, возникшая вечером в четверг, не прошла и к утру сочельника. Центрами конфликта были, конечно, Генри и м-р Кенинсби. М-р Кенинсби, в свою очередь, постарался втянуть в войну и дочь, которая почему-то не спешила принимать его сторону. После завтрака, прошедшего отнюдь не безоблачно, м-р Кенинсби высказал Нэнси свою точку зрения на спектакль, виденный прошлым вечером.

- Должен заметить, - сказал он, - что твой Генри проявил еще худший вкус, чем я ожидал, устроив этот фокус с движущимися куклами.

- Но почему фокус? - вскинулась Нэнси. - Они ведь действительно двигались; а Генри только это и имел в виду.

- Никоим образом, - решительно ответил м-р Кенинсби. - Если уж говорить начистоту, Нэнси, он меня весьма разочаровал. Он просто пытался выцыганить у меня карты на том лишь основании, что куклы очень похожи на них. Я что же, должен раздавать свое имущество только потому, что у кого-то есть что-то похожее?

Нэнси поразмыслила над последним предположением и не вдруг нашлась с ответом.

В такой трактовке просьба Генри действительно звучала нелепо. Но как еще ее сформулировать, чтобы удовлетворить отца? Может быть, ей следует сказать: "Отец, я создавала землю, и видела, как полицейские и сиделки становятся императорами и императрицами, и я видела в золотом облаке отблески танца, проникавшие в мою кровь"? Смогла бы она сказать ему, что ее сознание все еще не оправилось от потрясения, вызванного видением распятия и сходством Распятого и Повешенного на одной из карт Старших Арканов? В конце концов она сказала:

- Скорее всего, Генри не имел в виду именно это. Мне бы хотелось, чтобы ты был более справедлив к нему.

- Надеюсь, я всегда справедлив, - сказал м-р Кенинсби, просто не представляя себе, чтобы Верховное Правосудие разошлось с ним во мнениях. - Но должен отметить, что я разочаровался в Генри.

Нэнси поглядела в огонь. Куклы? Она бы обиделась, но у нее и без того хватало забот. Отец тоже должен быть в танце, ей только надо добраться до него. Он сам куда больше похож на движущуюся куклу, чем фигурки в тайной комнате, чем Генри, чем Сибил и Джоанна, взявшиеся за руки, правитель дорог в белом плаще, ведьмы из "Макбета", глядящее в упор Распятие или земля между ее руками... Она собиралась узнать, могут ли они с Генри взять колоду Таро сегодня вечером, потому что Генри хотел рассказать ей что-то еще, а она хотела это узнать. Но отец не даст, точно не даст. А что, если она возьмет их на часок без спроса? Ни с ним, ни с ними ничего не случится. Они лежат у него на туалетном столике; она сама видела их там и еще удивилась, почему он их не убрал. Впрочем, это-то как раз понятно - он и не думал, что их кто-нибудь возьмет, он просто хотел позлить Генри. Допустим, она теперь попросит его, и он откажет - вот глупо получится! Но неужели она должна лишиться всех чудес, которые так страшили и восхищали ее, только потому, что отцу захотелось насолить Генри? О небо, как же быть девочке, которая пытается любить?

Не иначе как Любовь в этот момент побудила м-ра Кенинсби, погруженного в размышления о собственной справедливости и щедром великодушии, произнести:

- Я всегда охотно дам их ему, если могу быть уверенным, что получу их обратно. Но...

Нэнси подняла глаза, гораздо более выразительные, чем ей хотелось бы сейчас.

- А если я пообещаю, что верну их тебе, папочка, как только ты попросишь?

М-р Кенинсби, застигнутый врасплох, уклончиво сказал:

- Я не в тебе сомневался. Ты - моя дочь, и ты знаешь, что есть такая вещь, как порядочность.

Разумеется, это и будет порядочность, подумала Нэнси, если она не возьмет карты для дела без его позволения; но и для него было бы весьма порядочно одолжить их. Вслух же она сказала:

- Так ты мне их доверишь?

- Конечно, конечно, если понадобится, - ответил немного озадаченный м-р Кенинсби, внутренне радуясь, что такая необходимость, скорее всего, не возникнет. Однако Нэнси, скинув с плеч свою главную заботу, решила, что необходимость уже возникла. Она понимала, что не стоит сразу требовать от отца конкретных обещаний, и поэтому как могла отчетливее произнесла:

- Я позабочусь о них, - но в этот момент в комнату вошла Сибил, и вся многозначительность ее слов пропала втуне. Нэнси, у которой и так голова шла кругом от неожиданной моральной проблемы, с искренней уверенностью, что нашла честное решение, поспешила улизнуть и отправилась на поиски Генри.

Тем же вечером, вместе с Генри и картами Таро в руках, она вошла за драпировки дальней комнаты. И вот они вдвоем стоят возле золотых фигурок. Нэнси чувствовала: если вчерашний приход был данью любопытству или интересу, то сегодняшний - куда важнее. Это было уже явное намерение, пусть пока еще слабое, но в нем крылась готовность к дальнейшему.

Вернувшись сюда вместе с Генри, она связала таинство любви с таинством танца. И теперь, глядя на танцоров, она внезапно ощутила, что союз должен быть заключен в ней самой, что он проложит путь совсем новому состоянию, возможно, столь же непохожему на ее любовь, сколь не походила она сегодняшняя на прошлогоднюю Нэнси. Все, что она могла сделать - еще глубже открыть себя себе самой; ах, если бы там, в глубине она оказалась такой же хорошей и красивой, какой.., какой считал ее Генри. Сможет ли она настолько поверить в себя?

Но прежде чем она успела собраться с мыслями, заговорил Генри.

- Вчера вечером ты видела, как можно предсказывать судьбу, - сказал он. Карты, которые ты держала, это каналы, связывающие тебя и танец. Ты держишь их в руках и...

- Сначала расскажи о танце, - перебила она, - раз уж мы здесь Одни. Он ведь - больше, чем предсказание судьбы, правда? Почему карты творят землю? Почему некоторые из них ты называешь Старшими Арканами? Это просто название?

Он глубоко вздохнул, начал говорить, сбился и в отчаянии махнул рукой.

- Ну как я смогу объяснить тебе то, что могут представить лишь немногие из моего народа? Я привел тебя сюда, я хотел, чтобы ты оказалась здесь, но теперь ты просишь слишком многого. Нет для этого слов, а если я все-таки попробую тебе объяснять, ты еще сочтешь меня таким же сумасшедшим, как та несчастная на дороге.

- С чего ты взял, что я считаю ее сумасшедшей? удивилась Нэнси - Разве тетя Сибил так отнеслась к ней? Ты должен постараться и рассказать мне, Генри, - если ты считаешь, что это важно. А иначе, сурово добавила она, подняв на него серьезный взгляд, - мне будет горько, потому все это окажется только фокусом.

Они стояли в двух шагах друг от друга. Глядя не на нее, а на стол, Генри снова начал говорить.

- Тогда постарайся представить себе, - сказал он, - представь, что все сущее участвует в Великом танце - абсолютно все: электроны, клетки, все растущее и разрушающееся, все, что кажется живым, и все, что живым не кажется. Люди, звери, деревья и камни, все, что изменяется, поскольку в мире нет ничего неизменного. В этих изменениях и проявляется для нас вечный танец. Закон природы - это гармония, ритм танца, именно благодаря ему одни вещи меняются быстрее, а другие медленнее. Мир представляется нам бесконечно многообразным, люди любят и ненавидят, возникают и гибнут города и народы, вращаются зримые и незримые шестерни, маленькие колеса и огромные галактики, бьются сердца, работает мозг, человек ходит на двух ногах, а горы имеют корни в земле - все это происходит лишь потому, что оно есть в танце. А того, чего нет в танце, не существует вовсе. Представь это, постарайся охватить весь мир и найди его здесь, на столе.

Она не отвечала, и после долгой паузы он заговорил снова.

- Здесь содержится все знание мира. Наша наука разгадывает его шаг за шагом. А танец всегда - само совершенство, и ничем иным быть не может. Ему неведомы радость или скорбь; это чистое движение, быстрое, как свет, и медленное, как разрушение каменного надгробья в джунглях. Если ты плачешь, то лишь потому, что это ритм танца сложился так; если смеешься, значит, какое-то радостное па требует этого, и твоя воля здесь совершенно ни при чем. Если что-то болит, танец изменяет тебя, если ты здорова - танец несет тебя. Медицина тоже танец. Закон, религия, музыка, поэзия - все это только способы, которыми мы объясняем самим себе малейшие перемещения. Мы даже можем успеть понять их смысл, но в следующий миг они уже исчезают в этом никогда не повторяющемся процессе. О Нэнси, постарайся увидеть это! А большего нам и не дано: только увидеть часть танца в ту малую долю времени, пока мы еще живы!

Казалось, сам танец прекратил свое вечное движение в Нэнси, так неподвижна была ее легкая фигурка, так впитывала она странные слова, не проронив ни вздоха, а перед ее глазами продолжали свои бесконечные пируэты маленькие отображения великого мироздания.

- Но однажды, - продолжал Генри, - одни говорят, в Египте, задолго до того, как фараон услышал о Юсуфе бен Иакове, другие - в Европе, когда раввины в грезах шептали за стенами гетто непроизносимые слова, третьи вспоминают о тайном учении, которое Церковь объявила колдовством, - однажды танцор заговорил о танце, но не словами, а образами; однажды некое сознание постигло танец до семьдесят восьмой степени и обрело не только знание, но и путь к его достижению. Дальше ритм самого танца творил, преобразовывал естество этого человека в соответствии с гармонией, изначально существующей в каждом, создавая свою собственную летопись. Так явились на свет золотые фигурки. Мы и предположить не можем, кем был этот человек, не знаем, как сделал он все это, но с тех пор фигурки странствовали с таборами цыган по всему миру, пока не оказались здесь. Здесь они пока и остаются.

Нэнси слабо шевельнулась, и Генри тотчас же смолк. Ей обязательно надо было показать, что она понимает, о чем говорит Генри. Даже голос ее изменился, когда она с усилием произнесла:

- Значит, смотреть на них - все равно что наблюдать мировое движение? Это то, что происходит сейчас - непосредственно сейчас - и нигде не может быть ничего, что не происходило бы здесь?

Он указал на стол.

- Это - настоящее, - сказал он, - и только настоящее, но даже оно изменяется прежде, чем его можно узнать.

- Однако ты говорил, - ответила она, - что тот неизвестный мог узнавать. Как ему это удавалось? И почему фигурки именно такие, а не другие?

- Нужен еще один провидец, чтобы объяснить это, - ответил Генри. - И этому провидцу придется проникнуть за форму символов, увидеть их изнутри.

Ты понимаешь, в чем тут дело, Нэнси? Иногда там, где не пройти одному, можно пройти вдвоем. Подумай об этом, и еще о том, сколько можно увидеть и сделать изнутри танца, если так много можно увидеть снаружи. Пока мы знаем только, что образов двадцать один и ноль, четыре на четыре и четыре по десять. Несомненно, сами эти цифры очень важны для соответствующего знания, но и их тайна тоже кроется где-то внутри танца.

- Но ты ведь, наверное, изучил сами изображения? - спросила она.

- Видимо, изображения нужны, во-первых, как некие первоэлементы, порождающие бесконечное число комбинаций, а во-вторых, для того, чтобы можно было хоть как-то представить себе танец. Должно же быть что-то, что можно видеть, по чему можно читать мировое движение... Думаю, для этого они и предназначались, но даже такое понимание со временем было утрачено - возможно, потому, что карты оказались разлученными со своими золотыми образами, словно ребенок, который без матери оказался в чужой стране и так и не узнал родного языка, своего естественного наследия.

Генри осекся, словно эта мысль встревожила его, и девушка, вспомнив, видимо, то же самое, произнесла:

- Не это ли имела в виду та женщина, которую мы встретили на дороге?

- Мне нет дела до того, что она имела в виду, - раздраженно ответил Генри. - Нас теперь не касаются ни она, ни кто-либо еще, кроме нас самих. Ни у кого, кроме нас, нет подлинного права рассуждать о картах или образах.

Он смотрел, как мрачнело ее лицо. Но вот она слегка улыбнулась и негромко сказала:

- Расскажи мне побольше о картах.

- Карты были созданы вместе с образами, - снова заговорил Генри. - Метка на уголке каждой из них - это точный оттиск, имеющийся на основании каждой золотой фигурки. Фигур семьдесят восемь; столько же и печатей, и карт столько же. Изображения на папирусе в точности повторяют фигуры; это рисунки, сделанные с фигур. Здесь у нас единственный подлинный комплект, точно соответствующий оригиналу, и поэтому - единственный комплект, благодаря которому может быть прочитан танец. Танцоры все время перемещаются, но в каждый момент времени их положение друг относительно друга определено, и когда карты связаны с танцем, они располагаются в том же порядке. Взаимосвязь осуществляется через руки гадателя, а по тому, как ложатся карты, мы можем прочесть судьбу того, кто их держит.

- А как же масти, ты говорил, они связаны со стихиями? - спросила Нэнси. Генри кивнул.

- Правильно. Во внешнем мире они - возрастающая сила четырех стихий, имеющих соответствия в человеческом теле.

- А остальные? - продолжала расспрашивать Нэнси. - Старшие Арканы?

Он подошел к ней ближе и понизил голос, как будто не хотел, чтобы золотые танцоры знали, что он говорит о них.

- Это истины, - сказал он, - или факты, называй, как хочешь, принципы мышления, проявление совместного существования: Смерть и Любовь, некоторые Добродетели и Размышление, Милостивое Солнце Мудрости, и так далее. Ты должна их увидеть, словами этого не передать.

- А Дьявол - он действительно дьявол?

- Это бессмысленная ненависть и злоба, которая живет в каждом из нас.

- А Жонглер - если он и вправду жонглер?

- Это начало всех вещей - проявление, неустойчивость равновесия, взлет и падение. Это способ, с помощью которого Он, кем бы он ни был, формирует начало и ход самого танца.

- Значит, это Бог? - спросила Нэнси, тоже переходя на шепот.

Генри нетерпеливо шевельнулся.

- Что мы можем знать? Дело же не в словах. Бог, или боги, или не боги вообще - они существуют и могут быть выражены в такой форме. Если хочешь, называй это Богом, но лучше называть его Жонглером и не иметь при этом в виду ни Бога, ни Его отсутствие.

- А Шут? - помедлив, спросила она.

- Шут - это то, что не движется, больше мне о нем нечего сказать, - мрачно отозвался Генри. - Предания, устные и письменные, говорят обо всех танцорах, кроме Шута; о нем молчат и тайные учения, и предсказатели. Я так и не смог выяснить, чем он может быть.

- Однако тетя Сибил видела, как он движется, сказала она.

- Потом сама у нее спросишь, - сказал Генри. -Сейчас еще не время. Ну вот, я рассказал тебе все, что мог; дальше придется поработать твоему воображению. Когда тебе откроется смысл, тогда посмотрим, сможем ли мы при помощи Таро найти свой путь в те края, которые лежат за туманом. А сейчас я хочу показать тебе кое-что еще. Подожди минуту.

Он помедлил в раздумье, потом направился к противоположной стене, скрытой драпировками, и исчез за ними. Послышался стук, словно открыли окно, и Генри тут же вернулся.

- Если ты посмотришь на эту комнату снаружи, сообщил он, - то увидишь, что в ней четыре окна. Я открыл восточное. А теперь смотри.

Он подошел к дальней части стола (ее можно было бы назвать восточной) и, пошарив рукой под ним, выдвинул дополнительную столешницу. Шириной она была около трех футов, и теперь стол почти касался занавесей. На золотой поверхности Нэнси заметила какие-то знаки, напоминавшие очертания материков на карте мира.

Укрепив эту часть стола дополнительной ножкой, Генри начал раскладывать карты. Старшие Арканы он положил на самом краю по порядку номеров, но начал не с первой, а со второй карты -Императрицы, и дошел до двадцатой - Страшного Суда с изображением Руки, выступившей из тумана. Огромная рука разбивала саркофаг, чтобы дать возможность подняться скелету, лежавшему в нем. Рядом Генри положил карту с номером 21 - Мир. На ней гибкая женская фигура поднималась в лучах света к ясному синему небу, оставив под ногами луну, солнце и звезды.

Первую карту с Жонглером, подбрасывающим в воздух маленькие шары, он поместил почти в центре; двенадцатую карту с изображением Колеса фортуны прислонил к краю стола и спрятал под ней Шута. Потом точными и ловкими движениями распределил остальные карты. Четыре масти разложил слева направо, сначала монеты, потом чаши, жезлы и мечи. Отделив от каждой масти короля, королеву, рыцаря и пажа, он частично перекрыл ими Старшие Арканы. Перед ними, тоже слегка перекрывая их, легли десятки, девятки, восьмерки и семерки, затем, в том же порядке шестерки, пятерки и четверки, затем - тройки и двойки; а перед ними - тузы каждой масти, так что вся колода Таро лежала, изгибаясь по дуге, вдоль стола, указывая в сторону открытого окна за занавесями.

Покончив с этим, он отступил к Нэнси, обнял ее и сказал:

- Смотри на занавеси.

Она подчинилась, но время от времени взгляд девушки возвращался к картам на краю стола. Скоро она заметила изменения в рисунке танца: Жонглер явно приближался к "своей" карте. Ей казалось, что он бежит очень быстро, при этом в воздухе вокруг него кружились не меньше двух дюжин шаров. Жонглер топнул по своей карте, и она соскользнула с места. Ее падение потревожило Колесо Фортуны, и тут же все карты пришли в движение, скользя поверх друг друга, подныривая под соседние. Нэнси смотрела как зачарованная, пока Генри не прошептал ей в самое ухо: "Занавеси!".

Она подняла глаза и в первый момент вместо занавесей увидела лишь золотой туман, знакомый по предыдущей ночи. Но он уже клубился, рассеивался, таял в ночной глубине. Поначалу она решила, что занавеси исчезли, и перед ней открытое окно, но тут же усомнилась, поскольку не заметила одной простой вещи - оконной рамы. Темные драпировки просто терялись в темноте. Нэнси вгляделась, и так же как накануне в тумане перед ней разворачивалась собственная судьба, так теперь пришли в движение куда более серьезные вещи. Фигурки двигались, двигались карты, и во тьме начинало возникать далекое видение. Зеленоватое сияние развернулось перед ней; на миг Нэнси показалось, что она слышит шум морских волн. Сквозь зеленовато-синий туман стала проступать береговая черта, и наконец она увидела волны.

Пока она смотрела, изображение уменьшилось. Маленький и далекий, словно искусно сделанная игрушка, перед ней лежал континент - с городами и реками, железными дорогами, лентами шоссе. Наконец картинка сформировалась и оказалась знакомой Нэнси узнала очертания Голландии, Бельгии и Северной Франции. Масштаб все еще менялся. Проступили Альпы, вырисовались контуры Италии, вот собор Святого Петра, выполненный с невероятной тщательностью и видимый до самой мелкой детали, а дальше простирались моря, острова и бескрайние равнины.

Всего трижды успело ударить ее сердце, а взгляд уже обежал Индию и Азию с проблесками озер, и Эверест, чей крошечный пик проступал сквозь дымку расстояния, а когда она вздохнула в следующий раз, Тибет уже наползал на Китай, а линия горизонта уходила все дальше и остановилась наконец на побережье Японии. Перед ней раскинулась Евразия, и в глубине души она точно знала, что это - не воспоминания и не модель, а сам огромный континент со всем, что на нем находится. Перед ней действительно была часть планеты, населенная миллиардами обитателей.

Опираясь на крепкую руку Генри, словно наклонившись с огромной высоты, она напряженно вглядывалась и смогла различить кое-какие признаки человеческой деятельности.

Вот по дорогам движутся точки - больше всего их в Северном Китае. Нэнси сосредоточила внимание на этом районе. Он мгновенно разросся, а остальная часть видения поблекла и отдалилась.

Бессознательно ей захотелось увидеть людей, и она их увидела одиночек-пешеходов, группы людей, целые армии в постоянном движении подробности ускользали, но там несомненно передвигались армии. Она увидела горящий город, окруженный войсками. Нэнси побоялась увидеть подробности и тут же изображение снова отдалилось, теперь она опять видела весь континент разом. Но картина изменилась: равнины и горы качались как во время землетрясения; они распадались, принимая новые формы, росли, менялись, золотые образы продолжали свой нескончаемый танец на фоне золотых земель. Никакого стола не было уже и в помине.

Словно рожденные движениями танца, вставали из небытия народы и возникали империи, строились города, а потом над ними проносилась Смерть; плащ Императора вбирал в себя белизну альпийских снегов; реки впадали в моря, а моря - в никуда, их воды принимали чаши, вереница поднятых сосудов извивалась среди танцоров. Два священника, один из Тибета, другой из Рима, встретились в танце; Иерофант сделал несколько торжественных шагов навстречу Влюбленным благодарное сердце Нэнси все время старалось не упустить их из вида. Танец продолжался в пустоте, но даже и теперь она видела в центре неподвижного Шута, а вокруг него все бежал по кругу Жонглер, ни на миг не переставая подбрасывать шары.

Все это время Нэнси ощущала присутствие Генри и, осознав это, поняла, что он стал ближе, словно придвинулся. Как будто в ответ на его движение справа, с самого края тьмы, выступили двое Влюбленных. Внезапно она увидела всех остальных танцоров по обе стороны, так что пара плыла меж двух рядов фигур к тому месту, где стоял, словно ожидая их, Шут.

Как только двое молодых делали новый шаг, за ними тут же приходили в движение и другие пары:

Император с Императрицей, Иерофант в митре с Монахиней; Влюбленные шагнули на вершину Колеса фортуны и пошли дальше, перед ними поднялась фигура Повешенного, им пришлось разнять руки, чтобы обойти его с обеих сторон, и теперь уже каждый из них нес свой крест, а Смерть и Дьявол двинулись по пятам; тогда они вбежали в Башню, которая рушилась и воздвигалась заново, но выбежали из нее уже далеко друг от друга, и тут из каждой фигурки хлынул золотой свет, его потоки слились, над ними засияли солнце, луна и звезды; однако путь им преградило надгробие, и тогда Шут - по-прежнему неподвижный Шут! - протянул руку, коснулся могильной плиты, и оттуда поднялся скелет; он снова соединил руки Влюбленных и остался с ними. Шут двигался, он приближался! И в этот момент Нэнси перестала видеть и Влюбленных, и скелет, танцоры исчезли, остался лишь Жонглер, возникший неожиданно откуда-то справа у нее перед глазами. Он быстро двинулся по широкой дороге, тут же впрочем разошедшейся множеством тропинок, а потом побежал навстречу Шуту. Они встретились и обнялись, мячи роились над ними, как золотой дождь - и вот уже золотой туман скрывает все и застилает зрение; а потом потускнел и он. Перед Нэнси снова чуть колыхались тяжелые занавеси, и она опять почувствовала, как шевельнулся Генри.

Глава 8 РОЖДЕСТВО В ДЕРЕВНЕ

За ужином в сочельник было объявлено, что на Рождество семейство Кенинсби намерено посетить деревенскую церковь. М-р Кенинсби бывал в церкви каждое воскресение, это давало ему основание украшать официальные анкеты утверждением:

"член Англиканской церкви". Правда, он никогда не пытался выяснить, в чем, собственно, состоит особая религиозная идея, которую несет в себе Церковь Англии, тем не менее посещение церкви в рождественское утро, равно как и следовавшая за ним прогулка, составляли для м-ра Кенинсби части незыблемого ритуала. Сыграло свою роль и немалое раздражение, вызванное хозяевами. В церковь идти было просто необходимо, особенно после того, как Аарон Ли отказался от благочестивой прогулки, сославшись на возраст, а Генри - на необходимость просмотреть кое-какие деловые бумаги. Впрочем, Аарон предоставил в распоряжение семейства Кенинсби автомобиль и шофера, так что никаких чрезмерных усилий от м-ра Кенинсби не требовалось. М-р Кенинсби был твердо убежден в том, что посещение церкви является частью нормальной жизни, но при этом не должно требовать от прихожанина чрезмерных усилий.

М-р Кенинсби считал, что сестра разделяет его взгляды, то есть считает религию и любовь частью нормальной жизни. Во всяком случае, именно так он некогда истолковал слова Сибил о том, что именно они и есть нормальная жизнь. М-р Кенинсби не знал, регулярно ли сестра ходит в церковь; если да, то она ничего об этом не говорила, но к столу никогда не опаздывала. Этого было вполне достаточно, чтобы и ее записывать "членом Англиканской церкви"; впрочем, Сибил никогда не возражала. То же определение м-р Кенинсби без колебаний ставил в анкетах и напротив имени Нэнси, хотя она-то уж точно по собственной инициативе в церковь не ходила. Ну да не беда, вот повзрослеет и будет ходить, а даже если и не будет, то по крайней мере станет считать, что это следует делать.

Душевное состояние самой Нэнси рождественским утром было слишком сложным, чтобы думать еще и о благочестии. Она решила сопровождать отца отчасти потому, что раньше всегда ходила с ним в храм, но еще больше ей хотелось хоть немного отдохнуть от новых ошеломляющих экспериментов.

Она нуждалась в убежище, где хотя бы в течение часа ее никто не будет теребить, даже Генри.

Последние события возле золотого стола запомнились плохо. Кажется, Генри рассказывал о возможности читать судьбы мира точно так же, как судьбы отдельных людей, но она не слушала, она с позором отступила, почти бежала и (вопреки всем его обещаниям хорошего сна) полночи глаз не могла сомкнуть, видя перед собой только последний встречный рывок Шута и Жонглера, поток падающих шаров, разбивающихся о завесу золотого дождя, и облако не то брызг, не то золотого тумана. Однако когда она в последний раз взглянула на стол, Шут по-прежнему был неподвижен. Значит, ей не дано видеть, как тете Сибил. Но в том, другом ее видении Шут все-таки двигался! Ей хотелось обсудить это с тетей, но утром она едва заставила себя встать к завтраку, и до самого похода в церковь возможности поговорить так и не представилось. Может быть, в церкви.., надо будет выбрать удобное местечко.

Ничего необычного в ближайшие час-два не предвиделось, разве что приходский священник в очередной раз решит разнообразить чем-нибудь Символ веры. Аарон Ли предупреждал, что настоятель - энтузиаст церковной музыки. В этот раз он, похоже, собирался представить на суд публики некоторые собственные сочинения. Нэнси это вполне устраивало - что может быть дальше от восторга или таинства, чем вариации распева Символа веры!

Всю дорогу м-р Кенинсби ворчал о приверженности Церкви к Символу веры св. Афанасия, и Сибил в конце концов поинтересовалась, чем он ему так не нравится. М-р Кенинсби спросил, считает ли она этот текст христианским, и Сибил ответила, что не видит в нем ничего особенно нехристианского, если вспомнить основные догматы.

- И что ты называешь основными догматами? вопросил м-р Кенинсби таким тоном, словно ответа на его вопрос вовсе не существовало.

- Бог есть Любовь и Воплощение Любви, - простодушно ответила Сибил и добавила:

- Конечно, согласен человек с этим или нет - другой вопрос.

- Я не собираюсь оспаривать догматы, - проворчал м-р Кенинсби. - Только я бы сформулировал это иначе. Впрочем, такие вещи трудно определить. Я просто не вижу, как все эти проклятые пункты...

К этому времени они добрались до церкви. Взглянув на маленькое старинное здание, Нэнси подумала, что если оно тоже являлось частью танца, то большую часть времени провело в каких-нибудь звездных мирах. Казалось, изменчивость, свойственная всему на свете, не имеет к храму никакого отношения. Но разум тут же напомнил ей, что незыблемость, каменный покой арочного входа - лишь одна, видимая часть драмы противостояния могучих духовных потоков. Напряжение чувствовались во всем: сама арка держалась благодаря сложению противоположных сил; недаром ведь последнее состояние материи называется Силой, так, кажется? Электрические силы, ядерные или что-то в этом роде...

Если вся эта древняя красота состоит из электронно-ядерных взаимодействий, то часть танца, соответствующая храму, должна быть настолько быстрой, что за ней не угнаться даже Жонглеру с шарами... Нэнси опередила Сибил и первая подошла к церковной скамье.

Стоило ей только преклонить колени, как она сразу же оказалась частью танца, средоточием образов, за которыми стояли карты, напророчившие будущее. "И мужчина будет обязан тебе всем". Всем? Да хочет ли она, в самом деле, чтобы Генри был обязан ей всем? Не лучше ли, чтобы в нем оказалось нечто такое, чему она будет всем обязана? "И женщина будет управлять тобой" - вот что было самым неприятным в пророчестве. Не нуждается она ни в каких женщинах, указывающих ей, что делать; во всяком случае, хотелось бы посмотреть на женщину, которая попробует это сделать. Как там было дальше? "И ты умрешь очень богатой...". К этому времени она уже встала с колен и села на скамейку - ну что же, пока все идет, как она задумала.

Да, но можно ли понимать предсказание в прямом смысле? Образы Смерти, Дьявола и Дамы Чаш танцевали вокруг нее, а в словах предсказания чудилась глухая угроза. Но чем все это может повредить ей, пока она вместе с Генри? А ведь действительно, если они будут работать вместе, работать в самом высоком смысле, она может умереть очень богатой.

Дверь открылась, диакон возгласил: "Гимн шестьдесят первый. Христиане, восстаньте!". Христиане зашевелились, нашли в сборниках гимнов нужное место и восстали. Хор слаженно начал гимн, и Нэнси послушно отдала слитному звучанию свой голос.

Христиане, восстаньте, встречайте счастливое утро,

В которое родился Спаситель мира:

Поднимайтесь...

Ее голос пресекся; следующие слова гимна словно взглянули на нее в упор. Хор и все собрание закончили строку:

.., и поклонитесь таинству Любви.

Таинство Любви... Но чем же, кроме любви, полно ее сердце? Рождественская тема стиха вдруг ушла далеко-далеко. Нэнси послышался бесплотный голос; кто-то обращался к ней, просил сделать именно то, к чему она и сама стремилась всей душой. "Поднимайтесь и поклонитесь таинству любви". Что же они делают, зачем поют об этом в храме? Гимн ведь не может говорить о такой любви? Или может, а она раньше просто ничего не понимала?

Церковь перестала быть убежищем; теперь Нэнси воспринимала ее как повелительный призыв. Огромные валы подлинной жизни, исполненной высочайшего смысла, нахлынули и подхватили Нэнси. Она резко повернулась к Сибил, и та, почувствовав рядом движение, оглянулась и внимательно посмотрела племяннице в глаза как раз в тот момент, когда хор выпевал: "Хвала искупляющей любви!".

Нэнси, показывая пальцем на первую из великих строк, прошептала:

- Это правда?

Сибил взглянула на страницу, посмотрела на Нэнси и ответила, как показалось девушке, с каким-то торжеством в голосе:

- Попробуй, дорогая. - Высокая фигура, спокойное лицо, темные, все еще яркие глаза бросали вызов, поддразнивали и подбадривали. Хор между тем вел гимн дальше, и на следующей строке голос Нэнси почему-то начал дрожать: "Высочайшую славу Божию поем днесь".

Она еще раз торопливо пробежала глазами по странице - ничего особенного в словах гимна не было, и стихи в общем-то слабые. Но одна-единственная строка продолжала настойчиво призывать:

"Поднимитесь и поклонитесь таинству любви". Все вокруг уже закрывали сборники гимнов и открывали молитвенники. Нэнси в последний раз посмотрела на удивительные слова и сделала то же самое.

... Двое Влюбленных бежали вперед. Нет, не точно вперед - что-то разделяло их. По отдельности преодолели они вторую часть пути, порознь танцевали со скелетом. Она видела их довольно отчетливо, но еще лучше вспоминался Жонглер "и Бог, и не-Бог", как сказал Генри, - бегущий к загадочному Шуту. "Аминь", пели вокруг нее, и это тоже было похоже на танец. Она не замечала ни пения хора, ни хода церковной службы, пока рядом не возвысился голос Сибил: "И ныне, и присно...". Что - ныне и присно? Слава, слава.

Нэнси села, когда начали петь псалмы, и кожей спины ощутила неодобрительный взгляд отца. Все равно; ей не выстоять на ногах посреди этого потока силы и восторга, так созвучного силе и восторгу, поселившимся в ее сердце, среди этого пения и парящих, танцующих слов, которые роились в ее сознании, озаренные сияющими фигурками Таро.

Пока читали Символ веры, Нэнси никак не могла прийти в себя. Должно быть, из-за хаоса, царившего в ее душе, даже знакомые слова Афанасия Великого, так не понравившиеся отцу, внесли свою лепту в душевный переворот, совершавшийся в ней. Пока звучала первая часть, все шло обычным чередом; Нэнси не знала о музыкальных новациях местного настоятеля и не могла решить, как к ним относиться. Между тем мужской хор и хор мальчиков, пожалуй, слишком восторженно, призывали чествовать единого Бога в Троице и Троицув единице <Имеется в виду текст Символа веры, приписываемый св. Афанасию, Патриарху Александрийскому: "... Вселенская же вера эта состоит в том, чтобы нам чествовать единого Бога в Троице, и Троицу в единице, не сливая ипостасей и не разделяя сущности, о Посему, един Отец, а не три отца; един Сын, а не три сына; един Дух Святой, а не три святые духа...">; затем, пожалуй, излишне игриво, они согласились принять один постулат и решительно отреклись от другого, почти такого же; обсудив варианты весьма сложных взаимоотношений между ипостасями Троицы, они в конце концов признали неистинным то, что и в страшном сне не могло привидеться никому, кроме самого автора Символа. Всю эту часть Нэнси благополучно пропустила мимо ушей.

Но вдруг одна из строф второй части захватила ее. Слова оказались для Нэнси полными неожиданного значения. Голоса обоих хоров слились, возглашая богочеловечество Христа - "Он Бог и человек.., но Христос един"; затем мальчики смолкли, а мужчины продолжали: "Един же не применением Божества в человечество, но восприятием человечества в Божество". Здесь мужские голоса смолкли, а мальчики радостно подхватили: "Един всесовершенно". Мысль эта, отпущенная на свободу, воспарила под сводами: "Един не слиянием естеств, но единением..." - слова взлетали, танцевали,торжествовали, -"единением, единением," - и вот тут все голоса смолкли, и лишь один, звонкий и чистый, подвел итог, выговорив четко, протяжно и строго: ".., единением ипостасей".

Нэнси завороженно вслушивалась: загадочная фраза показалась ей значительной и прекрасной. Она приоткрывала что-то непостижимое и все же доступное человеку, а хор уже перечислял деяния Христа на земле, озаренные вечной славой: "и ныне, и присно, и во веки веков...". А потом все опустились на колени, и настоятель, как требовал канон, называл знаки земной власти, молясь о здравии "нашего монарха короля Георга".

На протяжении всей остальной службы Нэнси в положенных местах крестилась, вставала, садилась, опускалась на колени, не очень вникая в смысл происходящего. Два потока бытия, сталкиваясь и завихряясь, омывали ее душу. Вот отъезд из Лондона, порыв и страсть, образы, открывшиеся в ночи, голоса рождественской службы, улетающие под купол храма, а вот совсем другое тишина, безмолвие и отрешенность Императора, неколебимый покой Сибил, что-то в самой Нэнси, затаившееся в предчувствии, ожидании.., одинокий голос, возгласивший единство, недвижимый Шут посреди нескончаемого танца. Первый поток увлекал ее за собой; второй вынуждал остановиться. Молодость и неопытность мешали этим потокам слиться, не давали душе обрести единство.

Еще совсем недавно все было так просто. А теперь... Даже тех двоих, что сидели сейчас рядом с ней, Нэнси воспринимала совершенно иначе. Уважение к тете все больше походило на благоговение; фраза "Попробуй, дорогая" звучала как ответ дельфийского оракула. Отец тоже переменился. Он больше не выглядел нелепым, вызывавшим легкое раздражение напыщенным пожилым джентльменом, которого она привыкла видеть каждое утро; эти его черты оказались вдруг неважными. Одинокий, замкнутый, он хотел от дочери совсем немного, да только она не захотела понять, чего именно. На нем нет вины за то, что отношения не сложились. Это она виновата; ее сердце впадает во грех, когда начинает противопоставлять себя остальным. Тетя Сибил сказала, что она никого не любит и, наверное, была права, потому что задела ее за живое. Она сгорала от стыда. Нет, теперь все будет по-другому. Она должна вычистить душу и сердце, прежде чем осмелится предложить себя Генри для той великой работы, к которой он готовится.

Вернувшись из церкви, Нэнси, жаждавшая прямо сейчас начать новую жизнь, с разочарованием выяснила, что служебные обязанности отнимут у Генри не только утро, но и день. Он виновато извинился, а она не упустила возможности подразнить его.

- Папа идет гулять, а ты собрался сидеть взаперти. Я понимаю, ты стараешься дать мне возможность спокойно познакомиться с обстановкой или почитать какой-нибудь детектив. Одна беда, у твоего деда их, кажется, не так много? У него все книги такие серьезные, а большинство еще и на каких-то тарабарских языках. Ладно, займусь вчерашней газетой, деваться некуда.

- Я должен это сделать, - проговорил Генри довольно непоследовательно. Другой возможности не будет.

- Было бы желание - нашлись бы и возможности, - вздохнула Нэнси. - Ты просто не хочешь. Ты не считаешь, что ради меня стоило бы отказаться от всего мира?

- Я хочу только того, что должно, - ответил он так серьезно, что она почти испугалась.

- Я знаю, дорогой, - мгновенно сменив тон, ответила Нэнси. - Я тебя не обидела? Ты говоришь так, словно собираешься сделать что-то ужасно важное, о чем я и понятия не имею.

Вопреки ожиданиям, он не ответил, просто отошел к окну и замер, разглядывая морозный ясный день. Он хотел обнять ее, но побоялся, что сердце выдаст его. Оно гулко бухало в груди, и не любовь была тому причиной. Он хотел заговорить с ней, но побоялся, что внимательная и чуткая Нэнси по его голосу догадается о задуманном преступлении. Сейчас она была самой главной помехой. Без нее все было бы просто. Вот он, будущий "внезапно скончавшийся мужчина", сидит за одним столом с Генри и Нэнси. Простит ли она, когда узнает? Должна, должна! Иначе весь его замысел обречен, он сам недавно объяснял это деду. Только бы она смогла! Только бы увидела так же ясно, как он сам, что жизнь ее отца - ничто по сравнению с великой задачей объединения колоды и фигур Таро. Если удастся сделать это, тогда скоро они с Нэнси смогут войти в мистический танец и увидеть его изнутри. Им должно повезти больше, чем Джоанне. Еще немного, и они смогут управлять младшими элементами. И он никому не позволит встать на пути к цели. Она поймет его, когда обретет знание; но до тех пор он не осмелится рассказать ей обо всем. Это было бы просто жестоко по отношению к ней, уговаривал он себя; решение за них обоих предстоит принять ему одному.

Завтрак проходил невесело. Гостям вдруг стало тоскливо и неуютно, планы хозяев словно отзывались в них смутными предчувствиями. Казалось, комнату заполнила серая хмарь. Аарон не мог отвести напряженного взгляда от дам, которых ему приходилось развлекать; Генри время от времени резко и решительно поглядывал на м-ра Кенинсби. Тот, как нарочно, не мог остановиться, вспоминая рождественские обеды прежних лет, затем перешел к обедам вообще, поговорил о рецептах, всесторонне обсудил тему идеальной кухни, упомянув газовые плиты, духовки-гриль, вакуумные печи, коснулся научных открытий, вернее, их популярного изложения в современных газетах - и так далее. Сибил пришлось помогать ему просто потому, что остальные хранили упорное молчание.

Нэнси вдруг ощутила усталость и озноб, хотя в комнате было тепло. Ее обескураживало поведение Генри. Сколько бы она не смотрела на него, надеясь обрести радость и умиротворение, ее глаза не встречали ответа. Генри пристально разглядывал собственные руки, и она тоже впервые взглянула на них как на странные приспособления для малопонятных экспериментов. Смуглая кожа, узкие запястья, длинные пальцы. Те самые руки, которые ласкали ее ладони, которые она так любила гладить и поддразнивать, стали вдруг чужими и странными. Она окинула взглядом стол; над ним двигались пять пар рук, таких же чужих и непостижимых. Этакие ловкие обезьяны, нет.., больше, чем обезьяны... Нэнси почувствовала вопросительный взгляд Сибил, но упрямо не повернула головы. Голос отца приводил ее чуть ли не в бешенство. Он все еще говорил глупо, бессмысленно говорил. Попечитель умалишенных! Да он сам слабоумный, только без справки. Ну почему он никак не умрет?

Звякнули вилки. М-р Кенинсби тут же сообщил, что вилки - изобретение времен королевы Елизаветы. Нэнси неожиданно для самой себя выпалила:

"А вот во времена Свифта было принято говорить "после смерти королевы Елизаветы", а "после смерти Анны" - никогда. Ты знал об этом, Генри?

Пальцы Генри сжали скатерть, словно рептилия, внезапно выползшая из-под стола.

- Нет, - неожиданно резко ответил он, и все пятеро разом замолчали. Стало так тихо, словно тень одной из упомянутых королев прошла мимо сидящих, направляясь по делам из одного невообразимого мира в другой. Сибил нарушила тишину, сказав просто:

- Наверное, это потому, что сменились династии. Про Георга II, если я правильно помню, так тоже никогда не говорили.

- Что-то нездоровые у нас пошли разговоры, хрипло проговорил Аарон. Таким голосом могла бы вещать рептилия, которая только что представилась Нэнси. Холодно.., холодно.., и голоса этих холодных тварей так режут слух... Эй, что со мной? Совсем голову потеряла, - остановила она себя, отгоняя видение. - Это же просто м-р Ли, дедушка Генри. Он говорит что-то.., какой угрюмый.., не просто угрюмый жуткий! И все кругом такие неестественные - Генри, во всяком случае, неестественный, а вот отец совершенно естественен, а м-р Ли... Он опять говорит. Нэнси вслушалась.

- Здесь сохранился небольшой архив, - услышала она, - вам, наверно, будет интересно взглянуть. Стихи, дневниковые записи, несколько писем...

- Я бы с удовольствием посмотрела, - ответила Сибил. - Интересно, что он был за человек?

- Боюсь, я просматривал эти документы недостаточно внимательно, чтобы удовлетворить ваше любопытство, - отозвался Аарон. - Но он, конечно, был в отчаянии: заговор провалился, а с ним и его карьера.

Сибил улыбнулась.

- Он верил в это? Как глупо с его стороны!

- Разве это глупо - добиться своего или умереть? - спросил Генри.

- Скорее, непропорционально, по-моему, улыбнулась Сибил. -Человек готов умереть, лишь бы не оставить своего дела. А если дело вдруг оставит его? У ваших романтиков-одиночек столько пафоса! Они и мысли не допускают, что могут ошибаться.

Нэнси снова начало знобить. Даже приятный голос Сибил не мог избавить слово "ошибаться" от гнета обреченности. "Ошибаться" ошибиться непоправимо. Ошибиться в том, что казалось средоточием всей жизни, быть не правой, поступать не правильно... О, наконец-то завтрак заканчивается. Она поднялась и вслед за тетей и Аароном прошла в гостиную, ненавидя всех, начиная с себя, а сильнее всего - бумаги несчастного пэра.

М-р Кенинсби, впрочем, решительно повернул к двери.

- Пойду пройдусь до деревни и обратно, - объявил он Генри, выходившему из столовой вместе с ним. - Если встречу викария, то поздравлю с удачной утренней службой - ярко, кратко и в самую точку. И проповедь была мила и изящна. Так спокойно и убедительно!

- И о чем шла речь? - с неожиданным любопытством спросил Генри, вопреки собственной воле пытаясь задержать собеседника. "Ярко, кратко, спокойно, подумалось ему, - а тучи, между прочим, уже сгущаются над головой пожилого джентльмена. Башня его жизни уже шатается, и толкает ее моя собственная рука".

- О том, чтобы быть добрым и справедливым, отозвался м-р Кенинсби. - Для деревенской паствы в самый раз. Ну, мне пора. Не стоит задерживаться без нужды.

- Когда пойдете обратно, на перекрестке - налево, не забудьте, - напомнил Генри.

- Налево так налево, - согласился м-р Кенинсби и ушел. Генри тоже отправился по делам - но в гостиной, где Нэнси ждала его с замиранием сердца, он так и не появился. Нэнси обругала себя и с отвращением уставилась в дневник пэра - подлинный восемнадцатый век! Сибил между тем начала читать вслух.

Кларинде: по получении письма.

Желаешь ли узреть Судьбу, Кларинда злая?

Тебе помог бы, я, о прошлом вспоминая.

Пока хранит тебя сей Град, коварная девица,

Но Мысль моя летит сквозь стены и темницы.

Едва расстались мы, как предан я забвенью,

И Верность отдана тобой на посрамлены.

В моем Отчаянье ты видишь лишь Страданье,

Присущее всегда Влюбленному созданью.

Во мне ж оно всю душу иссушило,

Заставив ненавидеть то, что Радостию было...

"Что радостию было". Нэнси нашла в себе и эту радость, и эту ненависть, и тут же ощутила знакомую усталость. Ей лучше пойти прилечь. К чаю она, наверное, будет чувствовать себя получше. Может, и Генри к тому времени освободится, и тогда радость ее будет настоящей, не вымученной. Едва чтение поэмы закончилось, Нэнси вынесла бедному пэру безжалостный приговор.

- По-моему, поэт он был просто никакой. Ну, бросила его Кларинда, и что? Мистер Ли, вы меня простите, если я пойду полежу немного? А то у меня глаза сами закрываются.

- Конечно, конечно, - тут же отозвался Аарон. -Поступайте как вам угодно. Надеюсь, вы не переутомились?

- Да нет, что вы, - сказала Нэнси. - Я просто.., просто невыносимо хочу спать. Сама не знаю, что со мной.

Нэнси и Сибил улыбнулись друг другу.

- Любовь - утомительное занятие, - заметила Сибил. - По крайней мере, пока ему учишься.

Во сне Нэнси посетило лишь одно кошмарное видение. Ей почудилось, что отец падает в пропасть, и она проснулась. Ее разбудил крик - или то был вой ветра? Что-то тяжко билось в окно; на миг ей пригрезилось огромное белое лицо, потом она поняла, что идет снег - плотный, тяжелый снег. Она не сразу пришла в себя. Погода совершенно переменилась. За окном потемнело, но в комнате было странно светло от круговерти белых хлопьев. Крик (или завывание ветра?) послышался снова. Еще не вполне проснувшись, Нэнси села на постели. Уже около пяти, отец давно должен был вернуться. Нет, она не могла ошибиться, это кричал он, это его искали странные белые лица. Она неуверенно направилась в гостиную, потом, подгоняемая внезапным страхом, помчалась в прихожую. У двери стояли Сибил и Аарон. Сибил надевала пальто, Аарон возражал, объяснял что-то... Нэнси подошла к ним.

- Вот и я. Тетя, неужели ты собираешься гулять? Ветер потряс входную дверь и поглотил ответ Сибил. Нэнси осмотрелась.

- А где папа?

- Там, - коротко сказала Сибил. - Я как раз собираюсь его встречать.

- Он еще не вернулся? Но он же наверняка заблудится...

Если бы не этот сон с пропастью! Нет здесь никаких пропастей, но он же кричал!

- Это неразумно, - видимо уже не в первый раз сказал Аарон. - Давайте я лучше позову Генри. Жаль, шофера я уже отпустил.

Сонливость мигом слетела с Нэнси. Волной нахлынули предчувствия, страх, холод. Отец давным-давно должен был вернуться - и куда, наконец, запропастился Генри? Не может же он работать в таком адском шуме. Отец пропал, Генри пропал - теперь еще тетя собирается уйти - а она?

- Лучше я, - сказала Нэнси. - Не надо тебе выходить на улицу, тетя. Я сама пойду.

- Ты можешь пойти и поискать Генри, - посоветовала Сибил. - Мистер Ли один со всем не управится.

С твоим отцом наверняка все в порядке, но помощи он, пожалуй, обрадуется. Даже моей. Помоги мистеру Ли закрыть дверь.

Но если отец пошел не той дорогой... Если его направили не в ту сторону.., если его предали...

Сибил открыла дверь. Ветер и снег яростно рванулись в дом. Сибил отвернула лицо и проговорила:

- Сильно метет.

- Пожалуйста, не ходи, - вдруг жалобно попросила Нэнси. - Вдруг и с тобой что-нибудь случится? Лучше я сама пойду. Ну чем ты ему поможешь?

- Иди и отыщи Генри, - приказала Сибил. Ее высокая фигура на миг задержалась на пороге, сражаясь с напором ветра, потом шагнула вперед и пропала. Не на шутку встревоженный Аарон пытался закрыть дверь. Встреча Сибил с разбушевавшимися стихиями вовсе не входила в его планы. Но как он мог остановить ее? Нэнси, досадуя на себя, бросилась ему помогать и, справившись с дверью, помчалась на поиски Генри. Где он может быть? Ее подгонял страх. Генри и отец - и крик в метели. Вот комната Генри - но его там нет. Она заторопилась дальше. Пусто. Может быть, он в комнате с фигурками? Тогда старику придется открыть ее. Но Аарон тоже как сквозь землю провалился, а ветер завывал все сильнее. Она накинулась на служанок в кухне, явно побаивающихся метели - не видели ли они мистера Ли? - но поймав их недоуменные взгляды, бросилась дальше. Что ж, раз его нет в доме, она пойдет одна. Она должна идти. Забежав в свою комнату и натягивая пальто, Нэнси выглянула в окно. Ей вдруг отчаянно захотелось увидеть возвращающегося отца. Глупая надежда! Окно выходило на террасу с противоположной стороны дома. И тут она увидела Генри.

Он стоял в дальнем конце террасы и напряженно смотрел на дорогу, ведущую в деревню, словно высматривал что-то, сам при этом оставаясь невидимым. Заметить его можно было только из двух верхних окон. Нэнси едва различала сквозь метель его фигуру, но это, несомненно, был он. Не понятно было, что он здесь делает. Не отца же встречает вот уж нелепо! Наверное, для него это было важно, но даже самые важные дела подождут. А сейчас он пойдет с ней. Она выпорхнула из комнаты, слетела по лестнице, промчалась по коридору, ведущему через гостиную к маленькой двери на террасу. Не больше тридцати ярдов отделяли ее теперь от Генри. Она толкнула дверь и попыталась выбраться наружу.

Неистовый ветер буквально пригвоздил ее к стене дома. Сплошной снежный поток обрушился с небес. Нэнси смогла только уткнуться лицом в стену и жалобно позвать: "Генри!". Она крикнула лишь один раз, да и то с трудом услышала себя, а на большее не хватило дыхания. Как он может стоять здесь на таком ветру? Очередной порыв так притиснул Нэнси к стене, что на миг она забыла, зачем пришла, и потянулась к двери - уйти отсюда, спрятаться от стихии, но тут же отдернула руку. Нет, Генри же здесь, и ей нужно добраться до него. Он стоял далеко, в противоположном конце террасы; значит, если она пройдет вдоль стены до конца, а потом (если понадобится) проползет вперед хотя бы и на четвереньках, то непременно найдет его. Если только он не уйдет...

В безумии ветра ощущался ритм; он поднимался до пронзительного воя и потом немного стихал, прежде чем снова усилиться. В короткий миг затишья она смогла поднять голову и увидела только спокойно падающий снег. Она отвернулась как раз вовремя - следующий порыв обрушился на нее, как огромная дубина, - и поползла дальше вдоль стены. Там, в этой круговерти, были тетя Сибил, и ее отец, и Генри. О Господи, но почему же Генри? Отец оказался там по случаю, а Сибил - по.., по любви. По любви... Выбраться бы отсюда, и пусть упражняется в любви тот, кому это нравится! "Нет, нет, - прошептала она самой себе. - Нет, дорогой, прости меня". Она вгляделась и заметила какую-то фигуру. Но это был не Генри. Сквозь снег, прямо в воздухе, предваряя новый порыв слепящего, давящего ветра, возникли очертания человека, размахивающего не то жезлами, не то дубинками. За ним маячил еще один. Нэнси видела качающиеся булавы, слышала вой ветра.

Земля начала уходить у нее из-под ног и пришлось вцепиться в стену. Сумасшедшие воспоминания, почти стертые из памяти недавними бурными событиями, вдруг явственно всплыли перед ней. Смерть с серпом - земля, просыпавшаяся из карт цыган, потопивший Армаду - и ветры, воющие так, словно они снова гонят по беснующемуся морю разбитые, потерявшие мачты корабли. Генри - где же Генри? Что он делает на дальнем конце террасы? Вопрос еще не успел сложиться у нее в голове, а она уже угадала ответ - и взмолилась: "Генри, милый мой, не надо!" Она упорно пробиралась навстречу концу, не смея даже мысленно представить его. Что бы там ни было, она должна добраться; Сибил велела ей найти Генри - а Сибил, быть может, уже нет. Никому не уцелеть в таком урагане, вот испанские корабли и разбились о шотландские скалы. Но если Сибил мертва - значит, все зависит от одной Нэнси; ее оставили здесь выполнить просьбу куда более важную, чем она сама. Постойте, как это Сибил может не быть? Сибил, которая видела танцующего Шута, которая сказала ей: "Попробуй, дорогая"... А она что делает? Ползет вдоль стены! Смерть приближается к ней, и Повешенный смотрит в лицо, и Башня вот-вот обрушится, и скелет преграждает путь - но она движется! "Поднимайтесь и поклонитесь таинству любви". Она выпрямилась и взглянула прямо в лицо буре.

Неподалеку что-то качалось вверх-вниз. Она заставила себя оторваться от стены; вот он, конец, вот сюда звала ее Любовь, и она добралась, хотя это было не просто. Еще шаг, и еще. Штормовой ветер пригнул ее к земле, заставил упасть на колено, но когда она подняла голову, то совсем близко увидела движущиеся тени - и поняла, что это ладони. Они удерживали что-то и ритмично двигались. Они были огромными, гигантскими. Ее собственные руки там, в золотом тумане, были такими же - только эти окутывали белая вьюга, и снежинки разлетались от них.

Не вставая, она продвинулась ближе, смутно ощущая, что там ее поджидает еще один кошмар, хотя и другого рода. Но если она правильно угадала природу этого кошмара, то ураган удастся остановить. Огромные руки двинулись снова, и целые сугробы снега обрушились на нее с новой силой, буквально сбив с ног. Но она была уже почти у цели; прямо над ней могущественно помавали истинные причины ненастья. Не поднимаясь с колен, она выпрямилась, попыталась поймать реющие длани и промахнулась. Великанские ладони взмыли вверх. Но вот они снова начали опускаться, и Нэнси сделала судорожный рывок вперед. На этот раз попытка удалась, она поймала руки, но удержать не смогла. Неумолимая сила воздела их снова вверх, поднимая ее за собой. Что-то выскользнуло из пальцев, мелькнуло и исчезло. Она судорожно сжимала знакомые ладони, пытаясь удержать, отвести назад. Наконец руки подались - и она оказалась на груди у Генри.

Он настолько внутренне сосредоточился и слился с ритмом заклятья, что поначалу не ощутил ее присутствия. Кто-то поймал и отвел его руки - а в следующий миг он уже прижимал к себе заснеженную фигурку в сером пальто. Он не успел понять, кто это, и вскрикнул от ужаса, приняв ее за неведомое существо, за одного из обладателей жезлов, который дерзнул подкрасться к хозяину. Впрочем, он тут же понял ошибку и закричал, не скрывая ярости: "Ты идиотка! Полная идиотка! Ты же рассыпала карты!" В сумраке он лихорадочно пересчитал оставшиеся листы. У него на руках было четыре старших масти.

Остальные рассыпались в тот момент, когда Нэнси схватила его за руки, и теперь танцевали в снежном вихре, ломая ритм, внося в бурю хаос стихии. Он рванулся было вперед, но Нэнси обхватила его за плечи, и он не посмел освободиться. Катастрофа, двойная катастрофа! Магические инструменты потеряны, а вихрь вырвался на волю! Он растерялся. Нэнси с полузакрытыми глазами бормотала: "Генри, не надо, пожалуйста, Генри..."

- Ты уже сделала все, что могла, - глухо проговорил он. Между ними больше не было секретов, и теперь можно было говорить, не таясь.

- Останови бурю, - настаивала Нэнси. - Дорогой, не делай этого. Не таким способом.

- Я не могу, - сказал Генри. - У меня больше нет карт. Пойдем-ка внутрь. Нельзя здесь стоять. Кто знает, что может случиться.

Он не повысил голос, она не возразила. Надеждам и чаяниям обоих пришел конец. Башня, которую воздвигал каждый из них своими стремлениями, желанный небесный Вавилон рухнул в грохоте противящихся друг другу воль и языков, и ужасающая тишина наполнила оба сердца. Наступило время нового союза - союза отчаяния. Генри обнял Нэнси за плечи.

- Пойдем.

Первые шаги дались с трудом, но дальше было еще хуже. Шторм разыгрался с новой силой. В воздухе закипела битва, сами небеса, бывшие прежде только безучастными свидетелями происходящего, пришли в движение. Начинался бунт естественных и сверхъестественных сил. В какое-то мгновение Нэнси оторвало от Генри, но они тут же снова соединили руки, охваченные единым порывом самосохранения. Дважды метель сбивала их с ног, и они пробирались ползком, пока случайная промашка врага не позволяла им встать. Едва живые, добрались они до открытой двери, как до безопасной гавани. Но для спасения следовало предпринять еще кое-что. Генри, спотыкаясь, добрел до кухни и позвал на помощь. Одна служанка занялась Нэнси, вторая вытерла пол и вместе с Генри заперла дверь. Едва был задвинут засов, как Генри рухнул без сил прямо на пол, разом забыв и о своем плане, и о своем крахе, и о своем достижении.

Глава 9 СИБИЛ

Сибил Кенинсби шагнула в метель. Ветер обжег лицо и едва не сбил с ног. Она не обратила на это внимания. Ветер раскачивал ее тело, но сама Сибил без труда подчиняла себя тому единственному, что открылось ей в жизни: щедрости Любви. Она склонялась перед ветром не от бессилия, а так, как верующий преклоняется перед внешними проявлениями Бога, позволяющими полнее ощутить свое единство с Ним. Сибил на миг замерла, словно в ожидании радостной обещанной встречи, и ветер не обманул ее ожиданий, позволив удерживать равновесие. И снова ее наполнила безмятежная удовлетворенность.

Это ощущение было чистой радостью. Знание и благодарность слились, а радость стала следствием их союза. Стоило направить ее вовне, как она возвращалась обратно; Лотэйр Кенинсби, к которому устремились помыслы Сибил, где бы он не был, уже попал в сферу этого возвратного движения. Теперь в умиротворенности Сибил появился новый оттенок. Она сосредоточилась на брате; она собрала внутри себя все, что знала о нем, и растворила в себе это знание. И все вокруг обрело свои истинные места и формы.

Такого состояния, в котором интересующие ее вещи и люди больше не требовали мысленного контроля, а возникали словно из небытия так же легко и естественно, как они существовали независимо от Сибил, - такого состояния даже она достигала нечасто. Это искони присущее человеку наивысшее состояние было искажено в ней, как и во всех прочих, грубым господством собственных желаний. Когда она открыла истинный закон, когда узнала, что имеет право и силу владеть всем просто потому, что полностью владеет собой, на пути к полной свободе все еще оставалось множество препятствий. Дни проходили в страданиях, ночи - в молитвах, прежде чем ее одинокая душа смогла найти спасение, а суетные желания, равно как и не праведные мечтания, угасли. Был период, когда прирожденная веселость - естественное следствие быстрого ума - оставила ее. Брат называл такие состояния просто: "Сибил что-то хандрит". Каждый раз она чувствовала себя при этом чуть ли не предательницей, поскольку считала радость долгом каждого человека по отношению к окружающим. Она попыталась заставить себя выглядеть веселой. Старания не увенчались успехом, зато принесли ей подлинный подарок.

Едва ли она помнила, когда именно слово Любовь стало означать для нее самое великое в человеке. То один, то другой случай высвечивал в сознании эту мысль. Однажды незадолго до смерти мать сказала ей: "Люби, Сибил, если осмелишься; если нет, признай это" А как торжественно звучало слово "Любовь" у великих поэтов, особенно когда она в юности читала Данте. Вспомнился и какой-то проповедник в поезде, сунувший ей брошюру: "Люби Господа или попадешь в ад". Только много лет спустя она смогла понять, насколько точна была формулировка. Будущее время стоило бы заменить настоящим: "Либо ты любишь Бога, либо пребываешь в аду". Правда, необходимость слова "Бог" тоже вызывала у нее некоторые сомнения.

По ее мнению, Любовь была вполне самодостаточна. Она все еще пыталась радоваться, когда однажды шла по Кингсуэй и внезапно осознала, что незачем ни пытаться, ни радоваться: надо только оставаться в покое и позволить радоваться самому Божеству, поскольку того требует Его собственная природа. Порой она забывала об этом; ее смертное земное начало время от времени порывалась действовать, приводя ее в смятение и затмевая Его тонкие проявления. Но такое случалось с ней все реже; воля Судьбы, имя которой и есть Любовь, все полнее овладевало ее существом.

Сила Любви вела Сибил и теперь; мысли ее сосредоточились на брате. Она вышла с подъездной аллеи на дорогу и осмотрелась. Едва ли она рассчитывала сразу же увидеть Лотэйра; нет, ее задача заключалась в том, чтобы искать. Ее не удивляло, что она так легко шла сквозь вьюгу, ведь на самом деле шла не Сибил - шла сама Любовь, и не буре заступать ей дорогу. А буря, между тем, разыгралась поистине величественная; Сибил благоговела перед грозной силой стихии. Она мельком подумала, что Лотэйр сейчас вряд ли разделяет ее чувства. Хорошо бы, конечно, суметь показать ему, как прекрасна эта слепая мощь. Тогда бы они могли порадоваться вместе. А если бы к ним присоединились Нэнси, Генри, Аарон Ли, Ральф, и все прочие тоже, было бы совсем замечательно. На миг ей привиделось человечество, ликующее среди всей этой грозной красоты, где радость творения отвечала радости Творца.

Наверное, Лотэйр сбился на развилке, свернув к холмам. Если до перекрестка она не встретит брата, то как же ей быть: идти вперед или тоже повернуть к холмам? Она давно поняла: Любовь требует, чтобы человек сначала сделал все, что в его силах, а потом уже полагался бы на Нее. Любовь может соизволить воспользоваться услугами разума, но лишь в том случае, если он должным образом подготовлен. Поэтому Сибил начала размышлять и тут же споткнулась обо что-то.

"Во всяком случае, это не мой брат, - мелькнула у нее мысль, - но по ощущениям оно мягкое и живое". Она наклонилась, протянула руку, нащупала что-то у ног и подняла повыше. Это оказался довольно большой котенок. Интересно, откуда он взялся? Разве что из дома Аарона Ли. Она грела и гладила несчастное полузамерзшее существо, пока оно не зашевелилось. Тогда Сибил расстегнула пальто и сунула животное за пазуху. Котенок пригрелся и удовлетворенно замурлыкал, а Сибил пошла дальше, улыбаясь при мысли о том, что Лотэйр мог разминуться с ней и сейчас сидит уже дома, в безопасности... Сила, ведущая ее, вполне могла выгнать Сибил из дома только за тем, чтобы не дать замерзнуть котенку. Да будет на все Его воля! Быть может, котенок принадлежал какому-нибудь малышу из деревни, и Сибил проделала пару миль в пургу для того, чтобы они оба были счастливы. "Пожалуй, Лотэйру я едва ли смогла бы объяснить подобную прихоть Провидения", - подумала она.

Метель внезапно прекратилась, когда Сибил уже подходила к перекрестку. Она сразу заметила фигуру, скорчившуюся возле изгороди; снег уже начал заметать ее. Придерживая котенка, Сибил быстро перешла на другую сторону. Среди снежного мельтешения ей почудилась на мгновение высокая фигура, спускавшаяся по белым ступеням реющих снежных хлопьев; едва стопы видения касались призрачных перекладин, как снежинки начинали кружиться вихрем. Перед фигурой разливалось слабое золотистое сияние, хотя снежная пелена не давала пробиться на землю ни единому лучу закатного солнца. От этого сияния чуть искрились снежинки и метались блики на руках, протянутых к жертве. Руки почти касались человека под забором подобно тому, как в Сикстинской капелле рука Господня вечно касается просыпающегося Адама.

Но стоило Сибил приблизиться, и видение исчезло. Еще раз коротко мелькнул золотой перелив и тут же погас в белесом Мраке. Потом она оказалась рядом с человеком, наклонилась, тронула его за плечо и легонько потрясла. Только опустившись на колени, она убедилась, что перед ней был Лотэйр. Без шляпы, без очков, в распахнутом пальто брат сидел под забором, и тяжелые полы хлопали по ветру. Сибил хотела застегнуть пальто, но не нашла ни одной пуговицы. Лотэйр Кенинсби успел посинеть от холода, его трясло. "Как это представительно, подумала Сибил, - быть попечителем сумасшедшего дома. И как же, мой дорогой, ты похож при этом на ребенка, потерявшегося в лесу. Знаю, знаю, тебе бы подобное сравнение не понравилось. Лотэйр! - позвала она, - Лотэйр, дорогой! Ты меня слышишь?".

М-р Кенинсби никак не отреагировал на ее голос, только расслабился и осел еще ниже. "Ну вот, вздохнула Сибил, - а я не могу выпустить котенка". Она постаралась закутать брата в пальто, потом встала, левой рукой подхватила его подмышки и изо всех сил попыталась приподнять. Невозможно, слишком уж он не владеет собой. Она заставила себя успокоиться - Любовь либо поднимет его, либо разрешит возникшую проблему каким-то другим способом. Она привычно сосредоточилась и снова начала трясти его и звать по имени.

Наконец м-р Кенинсби открыл незрячие глаза.

- Ты здесь, Сибил? - прохрипел он. - Уже уходишь?

- Кто уходит? - сказала она. - Отведи меня домой, Лотэйр. Такая ужасная метель!

- Все хорошо, - пробормотал он. - Просто обопр-рись на меня, и п-пойдем. А они ушли? Она снова потрясла его.

- Я никогда не бывала на улице в такую погоду. Лотэйр, ты же всегда берег меня. Ну, пожалуйста, отведи меня домой. - В ее голосе послышался явный намек на слезы. Брат встревожился и зашевелился.

- Я п-поберегу тебя, - сказал он, - И отведу.., домой. П-прямо.., сейчас. Я не знал, что ты тут.

- Я пошла встречать тебя, - пожаловалась она, и совсем выбилась из сил.

М-р Кенинсби медленно покачал головой, как делал всегда, когда осуждал ее легкомыслие.

- Это неразумно, - с трудом произнес он. -Крайне неразумно. Оставалась бы в доме. Кто тебя обидел?

Она сжала его плечо с такой силой, что он снова очнулся.

- Ох, Сибил! - проговорил он. - Побереги себя. Мы должны идти. Не стоило тебе выходить. - Он с трудом начал подниматься на ноги, огляделся по сторонам и заговорил, видимо, еще не вполне оправившись. - Забавно. Я их точно видел. Бежали рядом со мной, били меня. С обеих сторон. Здоровенные такие люди с дубинками.

Сибил тут же вспомнила привидевшуюся ей фигуру, но ответила совершенно естественно:

- Я никого не видела, мой дорогой. О, Лотэйр, помоги мне подняться.

Цепляясь друг за друга, брат и сестра кое-как встали на ноги. Растревоженный котенок когтями впился в запястье Сибил. Она погладила его одним пальцем, чтобы успокоить, и коготки медленно разжались. Оказавшись на ногах, м-р Кенинсби немедленно проникся чувством ответственности.

- Держись за меня и не бойся. Это хорошо, что ты меня увидела - а то бы совсем заблудилась. Я только на минутку остановился дух перевести. Может быть, ты будешь держаться двумя руками?

- Думаю, и одной хватит, - сказала Сибил. - Лучше запахнись.

Она не хотела показывать котенка, и еще ей надо было незаметно направлять Лотэйра к дому. Она точно знала: Любви совсем не нужно, чтобы они торчали по колено в снегу на перекрестке и спорили, куда идти. Но если Лотэйр убежден, что налево...

Он действительно колебался, но не в выборе дороги. Свист и завывание вьюги стали громче, и едва они вышли из-под прикрытия изгороди, как согнувшийся Лотэйр заставил пригнуться и Сибил, а потом остановился совсем.

- Может быть, - выдохнул он, - нам лучше.., спрятаться здесь.., ненадолго.

- Отведи меня домой, - взмолилась Сибил. - Я же нашла тебя и теперь хочу домой. - Неопределенность этих слов доставила ей большое удовольствие и она повторила их еще раз, медленно и раздельно, радуясь удивительной иронии вселенной, сделавшей фразу еще более тонкой, чем показалось Сибил поначалу. Потому что нашла его уж точно не она, а раз так, то найдется и сила, которая доставит их к дому и подбодрит в пути.

- Да, - выдохнул м-р Кенинсби, - ты совершенно права.

- Господи Боже, - проговорила Сибил, позволявшая себе упоминать Господа лишь в исключительных случаях, - конечно же. Только не оставляй меня.

- Я никогда не... - начал он, но продолжить не смог и только выдохнул:

- Конечно...

И они пошли дальше, сражаясь с той самой дорогой, по которой Сибил прошла так легко. Большую часть времени брат висел у нее па руке, опирался на нее, а то и вовсе спотыкался и падал. Но время от времени он бормотал что-то, стараясь подбодрить и успокоить ее. Сибил, несмотря на неловко повернутую руку и сбивающееся при каждом падении брата дыхание, не раз и не два успела подумать о том, какой он, в сущности, милый и нежный. Он искренне считал, что помогает сестре вернуться домой, и почти не проявлял раздражения, разве что пару раз, задыхаясь, проговорил: "Не могу представить.., зачем ты.., вышла на улицу. Ужасный день", и один раз обронил: "Как хорошо, что ты нашла меня".

- Да, - с чувством согласилась она, - я тебе очень признательна. - Даже в своем нынешнем состоянии он был действительно взволнован при мысли о той опасности, которой она подвергалась; ну конечно, он был очень славный.

Они брели дальше, ощущая рядом ненавязчивое присутствие смерти. Каждый делал все, чтобы спасти другого. В это самое время Нэнси на террасе удалось перехватить страшные движущиеся ладони, и магическое заклинание ветра и снега вырвалось из рук нерадивого практика и оказалось на свободе: десятибалльный шторм вышел из-под контроля.

К счастью для двоих, пробивавшихся сквозь метель, к этому времени они были уже около подъездной аллеи; к еще большему счастью, безумная пляска стихий оказалась немного слабее именно вокруг них. Но когда брат с сестрой уже повернули к дому, м-р Кенинсби почти выбился из сил; только решимость Сибил не позволила ему остановиться совсем. Да, конечно, она поклонялась Любви, но это не мешало мыслям о том, что если котенок еще раз выпустит когти, ей придется забыть, что она любит его. Котенок же выпускал когти всякий раз, когда Лотэйр обвисал на ней. "Ну, зачем тебе так уж крепко держаться, малыш? - молча обратилась она к зверьку. - Ты уже знаешь, что я тебя не брошу. Это жаворонки могут упасть с неба, а тебе-то чего бояться? Лотэйр, дорогой, ты чуть не уронил меня. Котенок, да перестань же ты, пожалуйста. Конечно, если вас обоих это не очень затруднит".

М-р Кенинсби опять решил остановиться. Прямо перед ними, почти неразличимые в слепящей круговерти, показались еще какие-то люди. Похоже, их было трое. Сибил напрягла зрение.

- Я.., говорил тебе... - брат с трудом шевелил губами, - это те люди.., с дубинками...

У одного из троих действительно виднелось нечто вроде дубинки; только скорее это был все же посох, поскольку человек опирался на него. У остальных руки были пусты. Они шли примерно в том же направлении, только еще медленнее, чем Сибил с братом.

- По-моему, они направляются к дому, - сказала Сибил и перевела брата на другую сторону. - Хотя как им удалось найти дорогу... Лучше бы нам догнать их, - добавила она.

М-р Кенинсби кивнул. Сознание у него снова помутилось.

- Тогда мы все вместе славно отдохнем, - проговорил он так, что Сибил едва различила слова. -Славно посидим в тишине.

В этой мысли - посидеть в тишине - есть что-то привлекательное, призналась себе Сибил. Тем временем прохожие поравнялись с ними, и Сибил разглядела в середине маленькой группы женщину, обвисшую на руках своих спутников. Правда, при этом она что-то говорила.

Сибил почти начала разбирать отдельные слова, и тут ближайший незнакомец повернул лицо в ее сторону.

- Ральф! - воскликнула она.

- О, здравствуйте, тетушка! - крикнул Ральф. -Вот проклятущая погода! Вы-то что тут делаете?

- Гуляем, - пошутила Сибил, но ветер отнес ее слова в сторону. Ральф приглашающе махнул рукой, Сибил кивнула, и дальше они шли уже впятером. Женщина продолжала говорить. Голос у нее оказался настолько резкий, что преодолевал вой ветра. Ветер, казалось, даже усиливал его. Пронзительные звуки соответствовали тональности пурги; ветер гнал их дальше и словно пел на два голоса со случайной попутчицей. Сибил расслышала: ".., приидет, приидет, единое воспрянет...".

Ральф вопросительно взглянул на тетю. Сибил уже узнала странную попутчицу - старую цыганку, которую Генри называл Джоанной. Теперь понятно, почему они так уверенно вышли к дому. Но какая энергия наполняет ее голос и дух такой силой, в то время как тело беспомощно висит на руках спутников? Уж конечно не Сибил Кенинсби отрицать расчлененного и рассеянного по всей земле вечно торжествующего Осириса и ту победу, которую бессмертная Любовь постоянно одерживает над его врагами. Но если эта женщина пела гимн Любви, то каким же диссонансом звучал ее пронзительный голос! Впрочем, в сладостной иронии Совершенства случается и не такое. Ожидаешь одного, а получаешь всегда неизмеримо больше.

Впереди начало вырисовываться нечто темное. Еще несколько шагов - и все сгрудились перед входной дверью: Лотэйр и котенок, Ральф и эти двое, и сама Сибил. Не из благодарности за спасение, а просто ради очередного властного проявления Любви, Сибил вновь преклонилась в душе перед ее таинством. Она потянула за колокольчик, Ральф принялся стучать в дверь, Стивен, если это был он, - заколотил в нее палкой. Лотэйр привалился к дверному косяку. Старуха повернула голову мгновение они с Сибил смотрели друг на друга, и глаза узнавали знаки давних посвящений.

- Совершенно дьявольская погода! - объявил Ральф.

Из глубины дома послышались шаги. Дверь им открыл сам Аарон, и вместе со снежным вихрем люди и звери кое-как протиснулись внутрь. Сибил помогла брату войти и тут же обернулась, чтобы помочь Ральфу управиться с дверью. Наконец ее заперли. Привалившись спиной к содрогающемуся дереву, Сибил осторожно освободила котенка. Лотэйр повалился в кресло, Стивен сполз на пол по противоположной стене, а Джоанна, мокрая насквозь, не замечая сугробов на своих плечах, неотрывно смотрела в лицо Аарону.

- Я пришла! - крикнула она. - Я пришла. Тебе не удастся спрятать его, Аарон. Я пришла увидеть его пробуждение.

Глава 10 НЭНСИ

Было около шести вечера. Как только примчалась Нэнси, м-ра Кенинсби тут же отправили в постель. Обнимая племянницу, Сибил поняла, что девушкой овладело какое-то слепое отчаяние. Когда объятия кончились, она присмотрелась повнимательнее. Краски сошли с лица Нэнси, глаза были очень усталыми; сияние, которое лилось из них все последние недели, погасло, а движения стали тяжелыми и тревожными.

- А где Генри? - между прочим спросила Сибил.

- О, сидит где-нибудь взаперти, - сказала Нэнси и тут же замкнулась.

Ральфа представили хозяевам и сразу увели отпаивать грогом и отогревать в ванной. Оказалось, он просто хотел обменяться родственными поздравлениями с семьей и вернуться обратно. Однако машину пришлось бросить где-то неподалеку. Ральф сам слегка стыдился своего порыва и засмущался еще больше, когда признался Сибил, что своим появлением намеревался порадовать отца.

- Это же замечательно, Ральф, - тепло сказала она.

- Сам не понимаю, чего меня потянуло? - он пожал плечами. - Просто когда вы уезжали, он выглядел таким постаревшим, как человек, который собирается.., а, ладно. Ты же знаешь, тетя, ему нравится, когда люди думают о нем. Я хочу сказать, двум старым Грималкинсам все равно, буду я с ними в Рождество или нет. Там вокруг всегда полно народу. А отец словно так и остался при своих сорока, ведь правда?

- А ты на сколько рассчитываешь? - серьезно спросила Сибил.

- Ну, не знаю; скажем, до крепких шестидесяти, принялся размышлять Ральф. - Но я на самом деле исключение, тетя Сибил. Я хочу сказать...

Здесь его позвали, и он успел только коротко поведать, как буря заставила его бросить машину, как он заблудился, а потом встретил двоих путников, с которыми и отправился дальше - отчасти потому, что они вроде бы знали, куда и зачем идут, отчасти для того, чтобы поддержать Джоанну.

- И должен сказать, - торопливо добавил он, обращаясь к Сибил, - от заклинаний, которые она распевала всю дорогу, у меня такой мороз по коже, что куда там этой чертовой метели!

Сибил тоже пригласили принять ванну, хотя она и уверяла, что в этом нет необходимости. Однако уже перед тем, как опуститься в горячую воду, Сибил вдруг отметила одну несообразность. Почему-то не крепкие мужчины, а именно они с Джоанной вышли из этой передряги с минимальными потерями.

Тем временем Джоанна сидела в кресле в гостиной, продолжая кутаться в свой старый красный плащ, а снег таял у нее на плечах и ручейками стекал на пол. Как бы Аарон не показывал свое недовольство, изменить он ничего не мог. В самом деле, не выставишь же Джоанну и Стивена за дверь, а сами они нипочем не уйдут, и поддержки ждать не от кого.

"Хотела бы я знать, - размышляла Сибил, - почему они так друг друга не любят. Семейные разногласия или что-то другое?".

Нет, лечь в постель она решительно отказывается, а вот горячего питья да, с удовольствием; и принять ванну - с удовольствием, и переодеться тоже не прочь. Чай, ванна и переодевание сами по себе были вещами весьма приятными; в этой части бытия одно удовольствие влекло за собой удовольствие как бы противоположного свойства. Общество - и на смену ему одиночество, прогулка - и последующее мягкое кресло, одно платье - и другое, чувства - и разум,метель и горячий грог, работа - и отдых - восхитительный порядок прекрасно продуманной и сотворенной вселенной. Все это очень напоминало прелестные фигурки в непрестанном танце; возможно, они как раз и являлись символом устройства мироздания; возможно, именно это и означали невнятные слова Аарона о том, что они берут силу от земли. Да, ничего прекраснее этих фигурок она не видела - и этот изменчивый свет, льющийся от каждой из них, и золотой ореол, висящий в воздухе... Как он вспыхнул и заколыхался, когда предсказывалась судьба Нэнси! Перед мысленным взором Сибил вновь возникло слабое золотистое сияние, охватившее там, в метели, ее брата, сжавшегося под забором.

Сибил видела, как возникает золотой ореол над удивительной танцевальной площадкой. Свет исходил от фигурки Шута. Она двигалась настолько быстро, что казалась находящейся в разных местах одновременно. Свет от нее, направленный вверх, и создал золотистый круг. А лучи других танцоров придавали этому фону то один, то другой оттенок.

Сегодняшнее происшествие выглядело так, словно одна из фигурок - может быть, и сам Шут, - решила навестить ее брата, заплутавшего в метели. Она поразмыслила над такой возможностью. Почему бы и нет? Разве не может прекрасное совершенство, составляющее основу мироздания, поддерживать свои творения в их естественных состояниях?

Она лениво пошевелила ногами в воде, и при этом движении отчасти пригрезившиеся, но отчасти и настоящие крошечные золотые пятнышки поднялись со дна, оторвались от поверхности воды и поплыли прочь; тогда она поспешила отогнать свои мечтания.

- Только мистики мне не хватало, - вслух сказала она себе. - Так и рождаются суеверия. Но вот беда, - добавила она, словно оправдываясь перед собой, - я-то знаю, что они были, что породила их я и я же прекратила. Люди, продолжала она размышлять, - убивали друг друга из-за подобных вопросов видел или не видел кто-то там золотые пятнышки? И правильный ответ один - нет, я видела только рябь на воде, и кончик собственного пальца, и хотя Лотэйру бы это не понравилось - палец был очень изящной формы. Как хорошо, что у Любви есть такой пальчик!

Уже одеваясь, она задумалась, где может быть Генри; она бы предпочла встретить в гостиной и его тоже. Фраза Нэнси "заперся где-то" звучала явно нелепо - не столько даже по смыслу, сколько по тону. Тон не был ни язвительным, ни даже жалобным скорее, в нем слышалось отчаяние. Отчаяние? Что, Генри отказался выйти к ней? Или он не переносит снега? Или у него, как любит выражаться Ральф, "крыша поехала"?

Что ж, в таком случае зимней порой Нэнси будет трудновато. Генри придется впадать в спячку. Она представила разговор Нэнси с детьми: "Мама, а какие звери впадают в спячку?". "Медведи, черепахи, ежики и ваш папочка". Хороший это будет адвокат, который сразу после отпуска готовится захрапеть на всю сессию. Не очень-то прибыльно вести дела только летних клиентов.

Она решительно тряхнула головой; пора кончать этот милый треп. Ах, как они иногда славно болтали с Нэнси на пару! Нэнси... Что же стряслось с девочкой? Сибил застыла с одной туфлей в руке. Освободив сознание от всех мыслей и образов, она удерживала его пустым, пока внезапная перемена восприятия не подсказала ей, что барьер самости пройден; затем она осторожно воспроизвела образ Нэнси и выделила память о ней. Нельзя сказать, что она молилась за Нэнси в обычном понимании этого слова; она предпочитала воспринимать Неведомого Творца и созданный им мир такими, каковы они есть и не пыталась вносить поправки своими просьбами. Она просто удерживала мысль о Нэнси в самом средоточии Неведомого. Она надеялась, что Нэнси не обидится на нее, даже если узнает.

Закончив свою не то молитву, не то медитацию и натягивая вторую туфлю, она неожиданно улыбнулась. "Допустим, в Неведомом прячется дьявол... Интересно, что будет, если просто предложить ему Любовь? Наверное, дьяволу это придется не по вкусу, и тогда... Да не верила она ни в какого дьявола, а вот в Таинство Любви верила, как и Нэнси до сегодняшнего обеда, между прочим...".

Надо постараться разговорить Нэнси. А ведь есть еще и Лотэйр - которому в этом странном доме наверняка захочется, чтобы она была рядом. И еще есть Джоанна - Сибил предвкушала будущий разговор с ней. Кажется, эта старая цыганка обладает удивительно точным видением мира, вот только очень не любит врагов Горa.

Перед тем, как спуститься вниз, она еще раз проверила свои ощущения. Вполне возможно, что Нэнси дождалась отца, успокоилась и сидит сейчас не в гостиной, а в своей комнате, за соседней дверью. Сибил немного подумала и решила, что вреда не будет, если она зайдет к племяннице, уйти-то ведь недолго. Она подошла к соседней двери и постучала. Высокий нервный голос произнес: "Входите".

Нэнси лежала в постели. Увидев тетку, она попыталась завести разговор, но тут же и оставила эти попытки.

Выглядела она куда хуже, чем недавно внизу. Си-бил еще от двери распознала человека, в котором сила Жизни вот-вот сдаст последние рубежи. "Нет, пожалуй, дело обстоит еще хуже, - подумала она. -Это существо предали, силу Жизни слишком быстро вытеснила Смерть, и девочка не успела с ней справиться". Ураган, угрожавший телам других, словно разрушил ее душу. Сибил быстро пересекла комнату.

- Что стряслось, дорогая? - спросила она. Нэнси не ответила, лишь слабо шевельнула рукой. Сибил присела на край постели и легонько взяла ладонь Нэнси в свои. Несколько минут они провели так в молчании; затем, едва слышно Сибил произнесла:

- Красота еще вернется. Подожди немного. Нэнси затрепетала, словно ураган бушевал у нее внутри, со стоном выдохнула: "Нет", и умолкла. Но стон по крайней мере означал жизнь; отрицание свидетельствовало о работе сознания; и Сибил обняла Нэнси за плечи. В молчании Сибил собирала все наличные силы, чтобы понять, в каком уголке этого разбитого существа еще сохранились глубинные животворные соки. Время уходило, но зато пальцы Нэнси уже чуть крепче сжали руку Сибил; плечо чуть расслабилось под ее рукой. Буря с неистовым упорством рвалась в окно, и внезапно Нэнси вздрогнула, словно только что услышала удары стихии, и незнакомым, сдавленным голосом вымолвила:

- Ты не знаешь, что это такое.

Сибил обняла ее чуть сильнее, десятками незримых нитей связывая Нэнси с жизнью. Ее безмятежная уверенность словно разрушила чары, сковавшие язык Нэнси, и девушка проговорила тем же невыносимым голосом:

- Это Генри убивает моего отца.

Дисциплинированное сознание Сибил даже не шелохнулось. Она спокойно, как о само собой разумеющемся, сообщила:

- Он вернулся со мной.

- Если бы он не вернулся, - прорвало наконец Нэнси, - если бы он умер там, если бы и я умерла, буря бы прекратилась. А теперь она не остановится. Она будет всегда. Это Генри убивает моего отца, и он не может остановить это. Я помешала ему.

На миг Сибил все же смутилась. Ей вспомнились фантазии брата о "больших людях с дубинками". Она мягко отстранила это воспоминание, чтобы не мешать более важной работе, и ответила с нежной убежденностью:

- Ты не можешь сделать вообще ничего, если тебе это не позволено, правда? А если тебе позволили помешать ему, значит, так и должно было случиться. Но теперь уже ты сама не должна останавливаться.

Метель билась в окна.

Нэнси в отчаянии крикнула:

- Да ничто не может остановить ее! Он потерял их, он ничего теперь не может!

- Что потерял? - властно спросила Сибил, и девушка, захлебываясь слезами, ответила:

- Таро! Свои магические карты! Они были у него; он размахивал ими вверх и вниз; он вызвал бурю, чтобы убить отца, а я схватила его за руки и они рассыпались, пропали, и теперь ничто и никогда не остановит ветер и снег. Они найдут отца, они завалят снегом весь мир. Слышишь, как они пляшут! Слышишь, как они поют! Этот танец Генри и держал в своей комнате.

- Я знаю о танце, - терпеливо сказала Сибил. -Нэнси, ты слышишь? Я знаю, что такое танец, и знаю танцоров. Я знаю даже то, чего не знает Генри. Как ты полагаешь, может твоя метель коснуться Шута?

Сибил сама не знала, почему произносит именно эти слова, но что-то в них было созвучно отчаянию Нэнси, что-то задевало ее сознание. В лице тоже наметились перемены; на нем проступило тусклое воспоминание о жизни. Губы непослушно шевельнулись и выговорили:

- Шут...

- Я видела золото на снегу, - продолжала Сибил. - Твой отец был огражден золотым сиянием. Неужели ты думаешь, что Таро могут пропасть, пока Шут держит их?

- Но все говорят, что он не двигается, - выдохнула Нэнси.

- А я видела его в движении, - ответила Сибил, и нерушимая безмятежность была в ее голосе. - Ни в небесах, ни на земле нет ни одной фигуры, которая могла бы ускользнуть от такого партнера. Все они его навеки.

- И снег? - сказала Нэнси.

- И я, и ты, и Генри, и твой отец, - размеренно говорила Сибил. - Нам надо только помнить свои собственные правильные движения. - Она по-прежнему не вполне понимала, на каком языке говорит; словно у апостолов на Пятидесятницу, единая истина лилась из ее уст на тех наречиях, которых она не знала, словами, которым она никогда не училась <Имеется в виду нисхождение Святого Духа на апостолов в праздник Пятидесятницы в Иерусалиме, после чего они начали проповедовать на разных языках. См., напр. Деян. 2.4.>.

Она добавила так, словно это имело какой-то сокровенный смысл:

- Твой отец вернулся со мной; может быть, Генри теперь ждет тебя?

Как паломник на улицах Иерусалима, вдруг услышавший благую весть, Нэнси впервые подняла голову.

- Зачем?

- Почему ты считаешь, что таинство Любви творится лишь между теми, кто нравится друг другу? задала Сибил неожиданный вопрос. - Дорогая, ты часть этого таинства, и то, что тебе предстоит исполнить, может оказаться сильно непохожим на обыденные дела. Скажи-ка мне - нет, не про бурю, это - пустяк, она - у ног Шута; скажи мне, что все-таки случилось?

Поначалу неуверенно, сбиваясь, Нэнси начала рассказывать обо всем, что знала о Таро. Она останавливалась, возвращалась к началу, перескакивала в самый конец, путала собственные впечатления с тем, что говорил Генри, а его слова, в свою очередь с тем, чего, как ей казалось, Генри добивался, и все это - со своим собственным отчаянным стремлением любить. Но и в этой мешанине то и дело всплывала неподвижная и вместе с тем стремительно летящая фигура Шута, а у ног его расцветало невинное и страстное желание юной женщины, поклявшейся сделать все возможное и невозможное для своего ненаглядного Генри, но не только и не столько для него, сколько ради великой тайны, о которой она узнала пока так немного и так надеялась узнать больше.

Сибил была готова ко всему, как и следует человеку, полностью владеющему собой. Она давно знала, что никакие потрясения не сравнятся с восторгом открытия самого существования Любви. Когда человеку открывается эта истина, любые другие события, любые новые красоты становятся лишь ее составной частью и уже не могут застать врасплох. Она серьезно и внимательно слушала историю Нэнси, видела не столько своими глазами, сколько глазами Нэнси - как мир открывается с неожиданной стороны. Она видела, теперь уже своим внутренним взглядом, отдаленную фигуру Жонглера, стоящего в пустоте до начала всякого творения, и сияющие шары, которые, покидая его руки, обретают бытие и становятся звездами и планетами. Часть из них оставалась парить в пространстве, часть падала почти сразу же, уходила вниз и поднималась снова, пока облик творца не затерялся среди роя новых миров. Она видела, по мере того как длил повествование возбужденный девичий голос, четыре великие фигуры, между которыми покоилась Земля - две стороны единого проявления, тело и душу человеческого существования, - Императора и Императрицу, а напротив Иерофантов, мужчину и женщину, четверичное начало знания и становления жизни на Земле. Меж ними катилась Колесница земного бытия. Но вот четверка распалась. Теперь по одну сторону оказался Отшельник - душа в радостном уединении, а по другую - Влюбленные, душа в радостном общении земной любви.

"И из них посыпалась земля", - жалобно проговорила Нэнси. Земля и воздух, огонь и вода - младшие стихии рождались из Старших Арканов, но и это было в танце. В каждом из четырех потоков Сибил продолжала видеть фигуру Шута, его летящие, исполненные радости движения. "Я подумала, что это Повешенный, и закричала", - Нэнси перескочила к другой части своей истории, а Сибил вспомнила распятия из своего прошлого, когда она ощущала себя повешенной, кричащей, выгнутой в муке, и видела золотое сияние и руки Шута, поддерживавшие и облегчавшие ее страдания, и слышала успокаивающие слова. "И что же нам делать? Что мы теперь можем сделать?" - бормотало юное существо рядом с ней, и вдруг Нэнси изо всех сил вцепилась в Сибил и разразилась слезами. И пока она рыдала и мучилась, руки Сибил поддерживали и утешали ее, а голос Сибил произносил успокаивающие слова.

Насколько быстрый ум Сибил в тот момент поверил рассказу Нэнси - дело другое. Кусочки раскрашенного папируса и вечно движущиеся фигурки, рассказ о создании земли и внезапная метель, страсть Генри и упрямство брата, увиденное собственными глазами и услышанное от остальных, трагическое отчаяние Нэнси и дикие заклинания Джоанны - Сибил не могла бы сказать тогда, связано ли все это с неким откровением, да она в общем-то и не думала об этом. Сердце Нэнси - вот что беспокоило ее в первую очередь. В нем была раздвоенность; в нем жили смятение и страх. Если Нэнси во власти иллюзии, то эта иллюзия слишком глубока, и ее не развеять несколькими словами утешения. Но если дело не в наваждении, если все эти странные, полумистические знаки и имена Старших Арканов исполнены смысла и реальны, тогда - она не сомневалась - в самое ближайшее время ее собственные отношения с Таро прояснятся и определятся. Сибил прижала к себе Нэнси.

- Сокровище мое, - сказала она, - твой отец в безопасности. Это тебе понятно?

- Да, - всхлипнула Нэнси.

- Тогда скажи мне - ну-ну, тихонько, все хорошо, лучше не бывает - скажи мне, где сейчас Генри?

- Наверное, у себя в комнате, - отрешенно проговорила Нэнси. - Я убежала от него, когда узнала...

- А он хотел, чтобы ты убегала? - осторожно спросила Сибил.

- Не знаю.., нет, - покачала головой Нэнси. - Но я не могла остановиться. Он делал такое.., я была в ужасе, и убежала от него - но я.., я люблю его. Я не смогу жить, если не найду его, а как я теперь буду его искать?

- Но, милая, тогда это не называется "любить его", - мягко возразила Сибил. - Это всего лишь стремление жить, не так ли?

- Мне все равно, как это называется, - всхлипнула Нэнси. - Если бы я могла что-то сделать, я бы сделала - но я не могу! Как ты не понимаешь - он же пытался убить папу! Между ними стоит Смерть, и я - посередине.

- Значит, - сказала Сибил, - между ними есть и что-то помимо смерти. Кстати, ты можешь оказаться поважнее, чем она, ведь можешь? Откуда тебе знать, возможно, ты и есть Жизнь.

- Я не понимаю, о чем ты, - сказала Нэнси и резко высвободилась. - Иди, тетя Сибил, а то я с ума сойду. Ну, уходи же.

Сибил откинулась на спинку кровати.

- Успокойся и слушай, - сказала она. - Нэнси, ты сама говорила, что есть смерть и есть ты. Ты, что же, хочешь стать частью смерти, грозящей Генри и твоему отцу? Или ты будешь жизнью, связывающей их? В своей силе можешь не сомневаться, вот только в какую сторону ее направить? Тебе предстоит либо жить в них, либо позволить им умереть в себе. Решай быстро, потому что времени уже почти нет.

- Но я ничего не могу! - выкрикнула Нэнси.

- Твой отец вернулся благодаря мне, - сказала Сибил, вставая. - Иди и выясни, хочет ли Генри и дальше быть с тобой. Иди и выясни, чего он хочет, и дай ему это, если можешь. Я пойду к твоему отцу, а ты пойдешь к Генри. Давай-ка займемся действительно важными делами.

- Что я могу ему дать?! - воскликнула Нэнси. - Я даже не знаю теперь, чего он хочет.

- Радость моя, вполне возможно, он хочет уже не того, чего хотел два часа назад. Бывает, намерения у людей меняются. Иди и живи, иди и люби. Верни отца, верни отца - сейчас, и вместе с Генри, если сможешь. А если нет, слушай, Нэнси, если нет, и если ты любишь его, тогда иди и умри ради Любви. Ну же, она легонько подтолкнула девушку, направилась к двери, помедлила около нее и, оглянувшись, сказала:

- Я постараюсь вернуться побыстрее, - и ушла.

Нэнси смотрела ей вслед. "Иди к Генри?" Идти и жить? Идти и любить? Оказаться жизнью или смертью между любимым и отцом? Прижав ладони к щекам, она стояла и размышляла над темной головоломкой, постепенно начиная улавливать в ней проблески смысла. Что-то сохранило жизнь ее отцу, может быть, это что-то теперь ждет от нее действий, ждет, что она пойдет к Генри? Она не могла представить, что ей делать там, о чем они смогут говорить теперь, разделенные и одновременно связанные этой ужасной историей. Жизнь не сводится к разговорам. Любить - значит по крайней мере быть чем-то. Она качнулась в сторону двери. Может, Генри и не ждет ее, но... Все еще терзаясь сомнениями, Нэнси нерешительно вышла из комнаты.

Постучав и не дождавшись ответа, она все же рискнула войти. Он сидел - так же как и она недавно - в темноте. Нэнси включила свет, но тут же выключила, осторожно прошла по комнате и, опустившись на колени возле постели, тихо позвала:

"Генри!".

Он не ответил. Немного погодя она снова позвала: "Дорогой!", и поскольку он снова не ответил, так и осталась у его ног. Через несколько минут он глухо произнес:

- Уходи. Уходи отсюда.

- Если ты так хочешь, - искренне ответила она, я уйду. Я могу тебе помочь?

- Чем? - спросил он. - Нам всем осталось только ждать смерти. Мы все скоро будем там же, где и твой отец.

- Но он вернулся, он жив-здоров, - сказала Нэнси. - Тетя Сибил встретила его и привела домой.

- Жаль. Ураган все равно найдет его. Иди и будь с ним, пока это не произошло.

- А это обязательно должно случиться? - спросила она, и он горько рассмеялся.

- Ну, разве что ты придумаешь какой-нибудь способ загнать обратно Жезлы и Чаши. Если тебе это удастся, если потом ты сумеешь расположить карты по порядку, ты остановишь ураган. Но поскольку карты мечутся сейчас по небу, не представляю, как это сделать. Договорись с теми, что остались...

- А мы могли бы?.. - тут же спросила Нэнси, но Генри не понял.

- Попробуй, - насмешливо бросил он. - Вот четыре валета; возьми их и поговори с ними! Раз ты выпустила остальных, пусть эти расскажут тебе, где их искать. О, быть так близко, так близко!

- Я все равно поступила бы так, даже если бы заранее знала, как все будет, - сказала Нэнси, - но я не знала. Я только хотела удержать твои руки.

- Не стоило трудиться. Скоро они совсем успокоятся, - сарказм тут же сменился обреченностью, - так же, как и твои. - Внезапно Генри схватил и страстно сжал в темноте ее ладони. - У тебя прекрасные руки, - прошептал он. Они разрушили мир, но хуже от этого не стали. Нэнси, ты хоть понимаешь, что сделала то, о чем сотни лет говорили священники и ученые? Это - конец мира. Ты убила его - ты и твои прекрасные руки. Они выпустили ветер и снег, бросили их на весь мир, и теперь мир погибнет. Танец кончается: Жонглер покончил с одним из шаров.

- Тогда приласкай их немножко, - попросила она. - Приласкай, если уверен в этом. Если совершенно уверен.

- А ты можешь вернуть Жезлы? - он саркастически усмехнулся. - Все, от одного до десяти? Открыть тебе окно? Ты их будешь звать или ловить?

- А фигурки нам не помогут? - спросила она. - Ты должен знать. Может быть, они смогут управлять картами?

Генри ощутимо вздрогнул.

- Кто тебе про это сказал? Я не мог. Я ничего не знаю о том, как можно действовать изнутри. Если только...

- Если?.. - с надеждой повторила она. - С тобой я сделаю все, дорогой. Говори, что я должна? Он повернулся и наклонился к ней.

- Ты? Но ты же ненавидишь то, что я делаю, ты хочешь спасти отца, конечно, хочешь, я не виню тебя за это, - но как же тогда ты поможешь мне?

Неожиданно для самой себя она рассмеялась. Смех принес ощущение свободы, и липкий, ползучий страх потихоньку убрался из темной комнаты.

- Генри, милый, - сказала она, - разве для твоих танцоров свет клином сошелся на моем отце? Неужели ты считаешь, что они не могут спасти мир и при этом оставить отца в покое? Генри, ненаглядный, как серьезно ты ко всему этому относишься!

- Ты еще можешь смеяться, - ответил он, удивляясь ее легкомыслию. - Ты можешь смеяться.., хотя я сказал тебе, что это - конец мира.

Она поднялась на ноги.

- Я начинаю соглашаться с тетей Сибил, - сказала она. - Совершенно не стоило проникать в тайны этих бедных карт, если так трудно потом удержать их. Но раз уж мы с тобой вдвоем повернули все не туда, не можем ли мы попробовать только попробовать, дорогой, - не можем ли мы все исправить?

- Ты боишься Таро, - печально произнес он, - ты всегда их боялась.

- Больше не буду, - заверила Нэнси. - А может, и буду. Я снова буду бояться, я снова буду падать, я снова буду ненавидеть и злиться. Но представь на миг, что есть кто-то, он бежит и смеется на бегу, и все твои карты, и все танцоры мчатся за ним, и почему бы ему не поймать для нас два-три листа, если мы очень попросим? Мы же никому не причиним вреда, если сможем все исправить, правда?

Генри тяжело поднялся на ноги.

- Нет пути, который кому-нибудь не причинил бы вреда.

- Дорогой, какой же ты мрачный, - упрекнула она. - Вот чем кончаются заклинания ураганов и попытки убить собственного отца твоей собственной Нэнси! Наверное, найдется способ не повредить никому. Кроме тех, - добавила она, и облачко печали затуманило охватившую ее изнутри веселость, - кроме тех, кто сам хочет себе вреда. Но давай предположим, что они не хотят, и давай считать, что они не будут, и давай радоваться, что мой отец в безопасности, и давай посмотрим, могут ли золотые танцоры вернуть Жезлы и Чаши. По-моему, это наш долг перед миром. - Она легко поцеловала его. - Конечно, ты выбрал самый простой путь. Другие чародеи загнали бы отца в амбар и подожгли, или заманили бы в реку и утопили. Ты добрый, Генри, только немного перевернутый кое-где. Говорят, все гении такие. А ты, по-моему, гений, мой дорогой, и ты так серьезно относишься к своей работе. Как Мильтон, или Микеланджело, или Моисей... Ты знаешь, по-моему во всем Пятикнижии Моисея нет ни одной шутки. Мне плохо видно в темноте, но по-моему ты хмуришься. А я болтаю. Но ведь ни болтовня, ни хмурые брови ничем нам не помогут, правда? Идем, мой гений, а то мы не успеем спасти мир до того, как твоя рукотворная буря совсем его доконает.

- Похоже, ничего другого не остается, - сказал он. - Но предупреждаю, я не знаю, что из этого получится. Может, ничего и не выйдет.

- Ну, нет так нет, - беспечно отозвалась Нэнси. -Но они же танцуют, так ведь, дорогой? И, возможно, если мы хотим любить...

- Ты все еще любишь меня? - недоверчиво спросил Генри.

- Никогда я не любила тебя так сильно, - сказала она. - О, давай не будем терять время. Идем, дорогой, а то еще твоя тетушка выкинет что-нибудь несусветное. У вас потрясающая семья, Генри. Вы все просто помешались на своих хобби. Я совершенно ничего не имею против, милый, но, умоляю, только не сейчас.

- Джоанна здесь? - воскликнул Генри, позволяя увлечь себя к двери.

- Конечно, - подтвердила Нэнси. - Но давай пока оставим ее в покое. Отведи меня к фигуркам, мой милый, потому что в ушах у меня звучит ритм танда, а в глазах - золотистый свет. Может быть, ради этого я и родилась на свет, и торжество славы Господней было, есть и пребудет вовеки. Поторопись, прошу тебя, потому что мир движется быстро, и мы должны успеть хотя бы предстать перед ним.

Глава 11 ДЖОАННА

Внизу в гостиной котенок потянулся и зевнул. Сибил спустила его на пол, как только вошла с улицы, и попросила служанку присмотреть за ним. Но руки до него дошли лишь сейчас: м-р Кенинсби, Ральф, да и сама Сибил требовали внимания. А теперь добавились еще Джоанна и Стивен. Аарон Ли, глядя на сестру с настороженной ненавистью, произнес:

- Раз уж ты здесь, Джоанна, лучше бы тебе лечь в постель. Да и ему тоже, кивнул он на Стивена.

- Да, Аарон, - покладисто, но с легким смешком сказала Джоанна. - В такую ночь плохо оказаться на улице, а?

Аарон огляделся; кроме них троих и котенка, в гостиной никого не было.

- Зачем ты пришла? - прошипел он.

- Повидаться с тобой, дорогой, - отозвалась старуха. - И Стивен тоже. Он так любит тебя, мой Стивен. Так ведь, Стивен?

- Да, бабушка, - послушно ответил Стивен.

- Какой он большой, а, Аарон? - продолжала Джоанна. - Он намного больше тебя, правда?

Она соскочила с кресла и начала рыскать по залу, принюхиваясь. Наконец она добралась до котенка и уставилась на него. Котенок потерся о ее ногу, почувствовал мокрую ткань юбки и отскочил в сторону. Старуха нагнулась, почесала ему за ухом и начала приговаривать слова, которых никто кроме котенка не расслышал.

Котенок подпрыгнул, упал, перевернулся на спину и начал елозить по полу от удовольствия. Джоанна подозвала его, и он подобрался, внимательно следя за ее пальцами.

- Шла бы ты лучше отдыхать, Джоанна, - в сердцах воскликнул Аарон. - Сними это тряпье и заберись под одеяло, а то заболеешь.

- Ты глупец, Аарон, - отозвалась старуха. - Не то что болезнь, меня и смерть не берет. Я никогда не заболею. Я буду преображена, как только утраченное тело вновь станет единым. - Она повернулась к Аарону. - А где тогда будешь ты? Каково тебе будет в руках мучителей?

- Ты сумасшедшая, - проворчал Аарон. - Ты просто безумная старуха, погрязшая в своих бреднях.

Она отпустила котенка и чуть ли не подбежала к нему.

- Бредни, говоришь? - фыркнула она. - Ты помог спрятать моего младенца, Аарон Ли, а теперь говоришь, что это бредни?

- Твой младенец умер, - огрызнулся Аарон, и два старых человека яростно уставились друг на друга. -Разве ты до сих пор этого не поняла?

Она вцепилась в его одежду. От резкого движения брызги талого снега разлетелись по комнате.

- Мой младенец никогда не умрет, - крикнула она, - и ты знаешь это. Поэтому ты и ненавидишь меня. - Но тут как-то вдруг ее поведение изменилось. Ты прав, Аарон, - забормотала она. - Да, да, ты прав. Дай мне твою постель, в которой спать, и твою тарелку, из которой есть, и однажды я дам тебе еду и постель в доме, лучшем, чем этот. Но сначала поцелуй меня, Аарон, и я никогда не пошлю Стивена вырвать у тебя из глотки тайну могилы, в которой вы похоронили его. Поцелуй меня, Аарон.

Аарон Ли порывисто встал и наступил на котенка, деловито обнюхивавшего его ноги. Котенок взвизгнул; Аарон оступился и едва не упал. Он яростно обернулся и пнул котенка ногой так, что тот отлетел к противоположной стене.

- Выброси его! - завопил он. - Вышвырни его на улицу. Кто его приволок? Стивен, поймай эту тварь и выброси за дверь.

Молодой человек, который все это время тупо подпирал стену, следя глазами за Джоанной, нерешительно шевельнулся. Джоанна не подала ему знака, и он, в один шаг оказавшись у стены, поднял котенка, совершенно скрывшегося в его огромных ладонях.

- Что мне с ним делать, бабушка? - гулким басом спросил он.

- Выкипи за дверь! - приказал Аарон.

- О нет, не надо, не выбрасывай его в снег, - сказала Джоанна. - Это такой ловкий маленький кот. Он очень маленький, но все сначала бывает маленькое. Он вырастет, вырастет. Пусть он спит на моем одеяле, Аарон; кошки чувствуют кровь и садятся в круг около тайного места, ожидая Бога. Ты когда-нибудь видел, какими глазами они смотрят на тебя, когда ты тасуешь карты? Видел маленькие зеленые глаза и маленькие царапающиеся коготки? Дай его мне, и он будет спать, пока не придет должный час.

- Да ни один кот и близко не подойдет к твоим вонючим тряпкам, - сказал Аарон, тщетно пытаясь воззвать к здравому смыслу. Но старуха, не слушая его, подозвала Стивена и забрала у него котенка. У нее на руках он завозился и даже мяукнул разок, но вырываться не стал. Джоанна поднесла его к глазам, рассматривая и приговаривая что-то, а он уставился на нее в ответ. Примерно с полминуты они смотрели друг другу в глаза, потом Джоанна сказала:

- Покажи, где я буду отдыхать, Аарон. В этот момент вернулась служанка. Аарон переговорил с ней и бросил Джоанне:

- Иди с Анабель, она проводит тебя, - и обратился к Стивену:

- А ты иди со мной. Тебе дадут вытереться и перекусить.

- Ах нет, пусть Стивен спит в одной комнате со мной, - воскликнула Джоанна, - мы так привыкли, нам не по себе, когда мы врозь. Стог сена или погост, королевские покои или каменоломня - нам все равно, раз Стивен сторожит, пока я дремлю, а я бодрствую, когда он спит. Вот только он не умеет видеть мои сны. Я-то могу видеть его, но там только вода, ветер и огонь, и все это на земле, скрытой от других до прихода Горa.

С этим именем на нее снизошел покой; она прижала котенка к щеке и стала что-то напевать ему, идя за недовольной Анабель.

Стивену действительно дали "перекусить", но его не было за запоздалым суматошным ужином, на который вскоре собрались Аарон, Сибил и Ральф. Аарон пробормотал что-то насчет вероятной занятости Генри и, казалось, принял как должное отсутствие Нэнси, пожелавшей остаться в постели после всех переживаний. Сибил подумала, что Нэнси возмутила бы подобная трактовка событий, но в тот момент даже Сибил не до конца осознавала нависшую опасность. По словам Нэнси, Генри напустил бурю на Лотэира, воспользовавшись какими-то магическими приемами с картами Таро. Но и Нэнси не знала, а значит, не могла рассказать Сибил, о последовавшем вскоре после этого разговоре Генри и Аарона. Генри, очнувшись у запертой двери на террасу, увидел над собой лицо деда. Когда Аарон узнал о случившемся, то отшатнулся, потрясенный.

- Но тогда, - запинаясь произнес он, - мы не сможем остановить ветер, - и лицо его побелело. - Мы все погибнем.

- Да, - сказал Генри, - и это конец всем нашим ожиданиям.

И он отправился в свою комнату сидеть в темноте и размышлять о рухнувших надеждах, ожидать конца, который наступит, когда сила выпущенных на волю стихий ворвется в дом, и просидел так до самого прихода Нэнси. Но Аарон в глубине души не верил в подобный конец: такого просто не должно быть. Что-то обязательно произойдет, какой-нибудь невероятный случай спасет их. Он никогда не придавал значения вторжениям Генри в сферы стихий, так что Генри вполне мог ошибаться. Древние рукописи говорили о подобных возможностях, но и рукописи могли ошибаться. Они с Генри задумывали уничтожить гостя, исходя из предположения, что рукописи говорят правду, но буря могла подняться и сама по себе, Кенинсби вполне мог спастись; в обычную метель так бы скорее всего и случилось. Лотэйр Кенинсби не мог уйти слишком далеко, и вряд ли ему угрожало что-нибудь серьезное - если только снег и ветер не искали именно его. Ну а раз так, если все обойдется, значит, карты Таро и фигурки не обладают силой сами по себе, а являются только пассивным отражением универсальных мировых законов, и их тайна - только тайна знания и пророчества, а не созидания и управления. Тогда их гость вернется домой благополучно, да и всем остальным едва ли что-нибудь угрожает.

Жаль, если часть карт действительно пропала. Это катастрофа: теперь никому уже не разгадать смысл танца. Предсказание судьбы уже никогда не поднимется до науки мудрости. Но сам он уцелеет. Годы упорных занятий отчасти пошли прахом, но сам он уцелеет. На краю полного уничтожения Аарон отчаянно сопротивлялся гибели. Он потребовал знака, и знак был явлен. Лотэйр Кенинсби, чуть не падая от усталости, вошел в гостиную, и Аарон, увидев его, вздохнул с облегчением. От карт он бы не ушел. Значит, метель - явление естественное, она прекратится сама.

Успокоившись, он даже не стал сдерживать перед Джоанной застарелые ревность и ненависть. Много лет назад фигурки стали его собственностью. Они с отцом благоговейно достали их из большого круглого серебряного ларца - всего около шести дюймов в высоту, но очень широкого. В нем веками, укрытая тряпьем и рухлядью, кочевала на телегах по миру сокровеннейшая тайна цыган. Немногие из бродячего племени знали о ней. Давным-давно жил на свете умный, пытливый цыган, удостоенный посвящения то ли где-то на Востоке, то ли в одной из лож Европы. Кто он был - египтянин, иудей, еретик-христианин из павликанцев, боголюбов, несториан - никто не знал. А может, он жил еще дальше, в окруженной песками Абиссинии; на это намекали странные фигурки-символы, не соотносившиеся ни с одной известной традицией. Они казались узнаваемыми, но оставались чужими, видимо, они существовали еще до появления большинства церквей и сект. Тот, кто создал эти фигурки вместе с листами раскрашенного папируса, соответствующими семидесяти восьми ступеням познания, полюбовался на бесконечный танец, спрятал все в ларец и отправил в бесконечное странствие. Он сложил карты Таро в определенном мистическом порядке, каждая из них была незримо связана с движениями более могущественного золотого оригинала, а тот, в свою очередь, отображал один из планов бытия.

В легенде говорилось, что рано или поздно найдется человек, который не только постигнет тайну карт и фигурок, но и подойдет вплотную к разгадке высшего смысла, заключенного в фигуре неподвижного Шута. Если, конечно, отблеск могущества не вскружит ему голову...

Однако недаром над всеми мистериями древности словно реяла темная длань Судьбы. Ее след явственно читается в священной истории Осириса, хранимой Египтом; в ритуалах иудаизма он заметен в плотном покрове молчания, облекающем грозный Тетраграмматон; не кто иной, как злой рок нанес рану Хранителю в Замке Грааля; тот же рок водил рукой слепого Хеда, поразившей Бальдра, самого доброго и прекрасного из всех богов Севера. Злая Судьба не спускает глаз с великого скрытого знания, она не устает наносить удары, разделять, ранить, крушить и уничтожать, и дело здесь не только и не столько в грехах людей, ведь в мифе о богах и восставших ангелах люди не упоминаются вовсе. Значит, причины этого нескончаемого преследования более глубоки. Человек всегда чувствовал, что объяснение великого смысла бытия лежит где-то совсем рядом, и все же никак не мог овладеть им. Здесь кроется противоречие, но нет другого способа дать понять смертной мысли истинную сущность вселенной.

Тот же злой рок едва ли не с самого начала сопровождал и колоду Таро. Некоторые винили в этом сына их создателя, презревшего отцовскую мудрость; другие называли имена людей, живших, как правило, незадолго до очередного обвинителя. Но сто или тысячу лет назад - все изменилось в ту ночь, когда был открыт серебряный ларец, запечатанный знаками зодиака, и тот, кто осмелился на это, забрал полупрозрачные раскрашенные листы. Он рассчитывал научиться с их помощью предсказывать людские судьбы и стать богатым. Фигурок он коснуться не посмел, не тронул и золотое основание. Совершив святотатство, он бежал и умер несчастным, как гласит предание. Как оно было на самом деле - неизвестно, просто грешнику полагается умирать в мучениях.

Так разошлись пути золотых фигурок и карт. Как Израиль ждет пришествия Мессии, как Хранитель Грааля ждет явления Светлого Рыцаря, как убитый Осирис победы Гора над его врагами, а Бальдр в царстве теней - наступления Рогнарека, означающего конец всего, а весь род человеческий - великого преображения и возвращения утраченного единства, так сведущие в тайном знании ждали продолжения судьбы Таро.

Колода в конце концов нашлась. Увы, ее снова попытались использовать ради собственных интересов, а значит, ответных действий рока не придется долго ждать. Этот очевидный вывод, однако, ускользнул от внимания Аарона, мысленно перебравшего все предание. Во времена его отца несколькими скитальцами было решено, что фигурки не следует больше возить по свету, поскольку с каждым годом все труднее становилось избегать любопытства властей. Тогда с немногих богатых и множества бедных была собрана внушительная сумма, куплен уединенный дом, и сокровище поручили заботам старшего из рода Ли. Подготовили комнату, перенесли в нее ларец и предоставили танцорам самим отыскивать свои младшие аналоги - карты Таро. После смерти отца груз ответственности приняли Аарон и Джоанна, и оба снова неверно поняли обязанности посвященных. Джоанна погрузилась в жаркие мечты о ребенке, Аарон - в холодное изучение нескончаемой путаницы сведений. Безумие Джоанны носило ее повсюду, глупость Аарона удерживала его на месте; а когда она однажды пришла к брату просить помощи, он не позволил ей даже взглянуть на священную вещь. Долгие годы между ними росла вражда, они старательно избегали друг друга, и вот теперь Джоанна спала в доме Аарона.

Он ненавидел и боялся ее, хотя и сам не вполне понимал, чего именно боится и за что ненавидит. Он не верил, что она посмеет коснуться фигурок, да ей просто не удалось бы найти их без помощи его самого или Генри в лабиринте комнат и внешних пристроек. Впервые за последние годы Аарон задумался над формой помешательства сестры. Сила ли ее страсти, энергия ли ее безумия требовали призывать давно забытых богов Древнего Египта? Себя она упорно считала Божественной Матерью, Искательницей. Это было странно и нелепо, но вместе с тем - жутковато, она настолько вошла в роль, что временами образ Джоанны словно скрывали нильские туманы, и Аарон готов был поверить, что перед ним сама великая Исида, разыскивающая расчлененное тело мужа. И вот теперь она здесь, и с этим ничего не поделаешь. Генри рассказывал, как легко мисс Кенинсби справилась с Джоанной по дороге сюда. Возможно, она и дальше сможет усмирять припадки сумасшедшей?

Сибил, никогда не страдавшая отсутствием аппетита, по мере сил поддерживала разговор за столом. Она похвалила ужин, поговорила об урагане, который и не думал идти на убыль, отметила надежность и удобство дома и гостеприимство хозяев. Ей нравился даже ураган. На фоне разбушевавшейся стихии отчетливее становились видны и уют старого дома, и своеобразие его обитателей. Для Сибил все это были милые люди, каждый из которых обладал своими неоспоримыми достоинствами, каждый на свой лад утверждал торжество всеобщего спасения.

Вот ее брат, он хотел только покоя и поэтому обрел покой; вот Генри и Нэнси... Генри просто слегка заблуждался, если думал, что насилие приведет его в Царство Любви; скорее уж дорога туда лежит через недеяние, внимание, дисциплину. Но Сибил надеялась, что и Генри вместе с Нэнси в конце концов тоже придут к миру и покою. Вот Ральф, исполненный юной свежести и невинности; Аарон, погруженный в ученые изыскания и учтивый - даже если за этой учтивостью скрывались другие намерения, как полагала Нэнси и, скорее всего, была права, но учтивость сама по себе достаточно хороша, чтобы радоваться ей. Стоит ли пренебрегать хорошим свойством только из-за того, что причины, обусловившие его, не так хороши? Мотивы поведения самой Сибил тоже не всегда блещут безукоризненностью; есть же разница между умением радоваться даже глупости рода человеческого и стремлением эту глупость вызывать, чтобы потом порадоваться ей. Она с беспокойством подумала, что иногда в Лондоне сама провоцировала тщеславие брата только потому, что подобная черта казалась ей удивительно милой и забавной. "Моя вина", вздохнула она про себя и еще раз предложила себя как средство, через которое Любовь получила бы возможность проявиться настолько полно, чтобы можно было любить, например, палача.

Конечно, нельзя сказать, что до сих пор Любовь проявлялась недостаточно полно, но, возможно, при посредстве Сибил.., впрочем, подобные тонкости лучше оставить теологам. Во всяком случае, с таким грехом на душе не ей судить Аарона или Нэнси. Перед совершенной Любовью между ними нет особой разницы. Нисколько не извиняя себя, она все же считала, что каждый сам способен последить за собой, если не хочет, чтобы его увлекали куда-либо, даже так незаметно, как умела делать это Сибил. Между прочим, ей самой тоже не мешало бы последить, чтобы очарование учтивости Аарона больше не вовлекало ее брата в лишние волнения Учтивость - это одно; цель, которую она преследует - совсем другое, и смешивать их совершенно незачем. Она улыбнулась Аарону.

- А где мой котенок?

- Он сейчас в комнате сестры, - ответил Аарон. -Но если он вам нужен...

Сибил отрицательно покачала головой.

- Да что вы, нет, конечно. Я рассказывала вам, как нашла его в снегу? Я тогда подумала, что он - из вашего дома.

Аарон нахмурился.

- Нет, это не наш. Мы никогда не держали в доме животных, тем более котов.

- Почему? - удивилась Сибил. - Вы их не любите, мистер Ли? Или для них здесь атмосфера неподходящая? Или кошки теперь уже не хотят жить за городом и норовят перебраться в Лондон, поближе к театрам и метро?

Аарон вежливо улыбнулся.

- Вряд ли тут дело в социальных изменениях. Все коты, которые время от времени оказывались в нашем доме, не отходили от двери в комнату с фигурками. Они почему-то очень хотели туда попасть.

Ральф с недоумением поглядел на него, он впервые услышал о существовании какой-то особой комнаты.

- С собаками то же самое, - продолжал Аарон. -По правде сказать, одно время мы изрядно помучились, выдворяя их за дверь. Они отчаянно рычали, кусались, чуть с ума не сходили, прежде чем удавалось отправить их в конуру. У Генри в детстве был попугай, подарок моего кузена, важная такая птица. Так вот, однажды вечером Генри забыл закрыть клетку, а наутро мы нашли попугая мертвым - он всю ночь бился в дверь комнаты с фигурками.

С минуту все молчали, потом Ральф осторожно сказал:

- Попугаи вообще - штука полезная. Был у меня один приятель - он служил в Скотланд-Ярде - и к нему без конца ходили люди, которые думали, что кто-то им угрожает или замышляет против них что-то. Конечно, у некоторых были на то основания, но большинству просто делать было нечего. Приятеля моего они до того одолели, что он завел себе попугая, поселил его у окна напротив стола, то есть за спиной у своих посетителей, и научил по незаметному сигналу говорить одну фразу: "А что вы делали в четверг на прошлой неделе?". Попугай произносил это с такой зловещей хрипотцой, знаете, и приятель клялся, что половина ходатаев мгновенно менялась в лице и вспоминала о неотложных делах. Однажды, правда, случилась накладка: ему попался человек, который в прошлый четверг как раз продул крупную сумму. Когда ему так грубо об этом напомнили, он сначала подскочил, потом разозлился и минут двадцать крыл всех подряд на чем свет стоит, а потом еще долго не мог вспомнить, зачем пришел в полицию.

- Это была замечательная идея, - убежденно сказала Сибил. - Просто, безвредно и эффективно. А что стало с попугаем, Ральф?

- В конце концов он совершенно отбился от рук. Вообразил себя инспектором и допрашивал всех подряд о прошлом четверге. Пришлось от него избавиться. Но мой приятель до сих пор уверен, что это - разумный выход для адвокатов, деловых людей, священников и вообще тех, кому досаждают посетители.

- В этом что-то есть, - согласиласьСибил. - Мистер Ли, а вы бы подскочили, поинтересуйся кто-нибудь, что вы делали в прошлый четверг?

- Увы, моя жизнь слишком однообразна, - сказал Аарон. - Вот уже много лет для меня все дни одинаковы - не считая Рождества, конечно, - так что и вспомнить нечего. Нет, не подскочил бы.

- А ты, Ральф? - спросила Сибил.

- Ну нет, - ответил Ральф. - Но задумался бы наверняка. Скотланд-Ярд все-таки.

- Как невинна старость, - сказала Сибил, улыбаясь Аарону. - Я бы тоже не подскочила.

- Ну, тетя, ты у нас ни от чего не подскакиваешь. -Ральф широко улыбнулся. - Когда та девица в гостиной грохнула целый поднос с фарфором, ты только и сказала: "Бедняжка, как она расстроилась", и заворковала вокруг нее, прямо как горлица у гнезда.

- Она и в самом деле расстроилась, - ответила Сибил. - Испугалась и расстроилась. А что касается поведения ваших животных, мистер Ли, у вас есть какое-нибудь объяснение?

Аарон слегка пожал плечами и развел руками.

- Ну что тут скажешь? Звучит невероятно, но фигурки словно притягивают их. Видимо, какая-нибудь месмерическая сила.., магнетическая склонность.

- Магнетическая склонность у котов? - удивленно переспросила Сибил. - Мне это никогда в голову не приходило. Но вы ведь не заставите моего котенка биться о дверь, правда? По крайней мере до тех пор, пока мы не попытаемся ублажить его каким-нибудь другим способом.

- Я послежу за ним, - пообещал Аарон. - Мне все равно предстоит присматривать за Джоанной, ну а она пусть присматривает за котенком. Кота ей можно доверить смело, ведь несчастная помешана на Египте. Сам Ра, бог Солнца, изображался в кошачьем облике.

- Никогда не слышала, улыбнулась Сибил. - Возможно, этот котенок - сам Ра, и я сегодня вернула домой бога солнца. Но, похоже, у бога солнца это был не лучший день в жизни.

Некоторое время все невольно прислушивались к метели; потом Сибил взглянула на часы.

- Надеюсь, вы извините меня, мистер Ли, - сказала она. - Надо бы мне проведать брата. Он будет рад. Все трое поднялись одновременно.

- Еще раз приношу свои сожаления, - поклонился Аарон. - Случай совершенно из ряда вон.., и последствия - весьма удручающие.

Сибил склонилась в ответном реверансе.

- Благодарю вас, - мягко проговорила она. -Пусть Лотэйр так и думает. Но сама-то я так думать не могу, ведь, насколько я понимаю, бурю-то вызвал Генри...

Аарон вздрогнул, отступил на шаг и сказал немного громче, чем того требовала ситуация:

- Эта буря - просто обычный зимний снегопад.

- По-вашему, зимний снегопад и ураган - одно и то же? - спросила Сибил. Но все равно это божественно красиво. Извините меня; я все-таки хотела бы подняться к Лотэйру, - она повернулась и вышла из комнаты.

- Тетя Сибил, - проговорил Ральф после ее ухода, - найдет божественной даже камеру пыток. Равно как и вдребезги разбитый форд. Или микстуру от кашля. Или анаконду.

Глава 12 ПАДАЮЩАЯ БАШНЯ

В тайных покоях Аарона шум урагана почему-то слышался особенно сильно. И Сенри, и Нэнси отметили это, как только вошли. Но за двойными тяжелыми драпировками наступила перемена. Дикий рев неуловимо изменился и теперь больше напоминал отдаленное торжественное пение. Сжимая руку Генри, Нэнси замерла на пороге комнаты.

- Ты слышишь? Дорогой, ты слышишь? - воскликнула она.

- Слышу, - сказал он. - Это буря ловит нас, Нэнси.

- Я не об этом, - Нэнси досадливо поморщилась. - Она звучит здесь иначе. Послушай!

Генри выпустил из рук тяжелую портьеру и вслушался. Их встречала привычная слабая музыка, всегда звучавшая в этой комнате Нэнси подумала, что создают ее легкие движения танцоров, сам ритм танца, и никакому шуму в мире не заглушить его.

- Карты у тебя, милый?

Генри молча протянул ей масти Скипетров, Монет и старшие карты Жезлов и Чаш.

- Интересно, сможем ли мы обойтись только этими, - задумчиво проговорила Нэнси. Впервые с тех пор, как они встретились на террасе, Генри посмотрел ей в глаза.

- Не знаю. Я о таком не слышал. То, что я пытался сделать, теперь разрушилось; может, оно и к лучшему. Я-то думал, что делаю то, что нужно...

- Я понимаю, - ответила Нэнси. - Генри, ненаглядный мой, я действительно понимаю. Между нами теперь ничего нет. Ты делал, и я делала, а теперь вот мы здесь. Но ты говорил, что мы можем обратиться к Старшим Арканам и что они управляют младшими...

- Так и есть, - кивнул он. - Сила мастей, даже полных, меньше, чем сила Арканов. Но вторгаться к ним вот так, без подготовки, как мы сейчас, может быть очень опасно.

- Но мы ведь не можем ждать? - сказала Нэнси. -Если даже время и терпит, то мое сердце - нет. Послушай, как оно бьется. Поцелуй меня, Генри, и, если нас разведет в разные стороны, помни, что я всегда хотела любить. А теперь займемся делом. Кто будет держать карты, ты или я? И как нам вообще действовать?

- Делай так же, как той ночью, - сказал он, - а я положу руки на твои и буду держать восемь оставшихся у нас старших карт, а потом двинемся к столу. В тот раз мы остановились на полпути. Пусть в этот раз Господь поможет нам, если Он есть. Я боюсь представить, что будет, если мы войдем в ритм танца с неполной колодой.

- Все будет хорошо. Все будет просто замечательно, - шепнула она, занимая свое место.

Все было как в прошлый раз, только теперь Генри боялся больше, чем она. Протянув развернутые веером карты Таро в сторону танцоров, они вместе сделали первый шаг. Почти сразу же над столом взлетела золотая дымка, колыхнулась им навстречу, окутала и стала направлять, как и две ночи назад. Но сегодня намерения Нэнси были настолько ясными и сильными, что она даже не взглянула на Генри. Он же наоборот, бессознательно ища поддержки, заглянул ей в лицо и поразился его отрешенному выражению. В следующий миг все заслонили их собственные огромные руки, державшие карты, каждая из который была уже размером с газетный лист. А потом раскрашенные фигурки двинулись и, словно обретая собственную волю, поплыли из рук смертных существ.

Неуверенность, владевшая Генри, только оттеняла решимость Нэнси. Она дюйм за дюймом, шаг за шагом неуклонно продвигалась вперед, и Генри с иронией отчаяния подумал, что совсем не так представлял себе победу над тайнами Таро. Он хотел прийти властелином стихий, подчинившим ум и сердце одной-единственной цели, и привести за собой возлюбленную, друга, единомышленника.

Генри не замечал, что отводит Нэнси роль слуги и орудия. С помощью ее преданности он надеялся овладеть секретом могущества, открыть тайну обители, откуда посылаются в мир завоеватели, герои, мессии, несущие людям знаки горней власти. И вот итог: он послушно, как бычок на привязи, идет за Нэнси. Она указывает путь вовсе не потому, что он так решил. Такова ее собственная воля.

Занятый горькими мыслями, Генри не мог представить, насколько мужество и устремленность Нэнси зависят от него самого. Да, она пользовалась его знаниями, его силой, но если бы они не были созданы друг для друга, не помогла бы никакая воля. Никто кроме Нэнси не смог бы стать острием его силы, дать ей возможность концентрироваться и незаметно расти. В этой мистерии, в этом золотом тумане она была жрицей, но право управлять таинством давал ей он, Генри. Сама Нэнси готова была постичь любые тайны земные и небесные, но думала она при этом, конечно, не о себе.

Она сделала еще один шаг. Огромные листы карт дрожали, разлетались по ветру, который вдруг обнаружился и здесь, в самом центре золотого облака. Одна за другой карты покидали ее руки, преображались в живые существа. Вот мелькнула полупрозрачная, освещенная малиновым и лазурным светом, Дама Чаш. Отдалившись, она вдруг стала отчетливо видимой женщиной в короне и длинном одеянии с малиновой чашей в руках. Возник ненадолго Валет Денариев, но облако почти сразу же поглотило темнокожего юношу в чужеземных одеждах с сияющей монетой.

Полупрозрачные руки Нэнси уверенно и быстро сновали в тумане. Они были величественнее и прекраснее, чем вылетавшие из них и уносимые ветром видения, а рядом она видела прикрывавшие и поддерживавшие ее ладони сильные руки Генри. Никак иначе его присутствие не осознавалось; просто если бы не эти другие руки, она осталась бы одна. Но Генри был рядом, и теперь четыре руки стремились вернуть назад стихию, которую по неосторожности высвободили две из них. Сила Нэнси, порождение ее преображенной Любви, уничтожала самосознание, плескалась в ней и рвалась навстречу откровению, где ждала ее сила еще более могущественная. Нэнси продолжала идти.

На четвертом шаге Генри потерял ее. Он никак не мог избавиться от своей горькой иронии, он все еще воспринимал мир разделенным: он - и Нэнси; они с Нэнси - и карты Таро, карты - и золотые фигурки. Целостного, единого видения не получалось. В очередной раз пожалев, что все обернулось так не правильно, он отвлекся всего на мгновение - и Нэнси исчезла. Его руки были пусты, облако по-прежнему клубилось вокруг, но рядом больше никого не было. Он сделал еще шаг и остановился. Ветер ударил в лицо так крепко, словно, похитив девушку, хотел теперь разорвать его в клочья. Вместо редких дуновений на Генри надвинулась сплошная стена. Ему пришлось сильно податься вперед, с трудом удерживая равновесие. Он все еще словно сражался с метелью на террасе. Но если там он был умелым чародеем, управлявшим стихиями, насылавшим их, чтобы сокрушить врага, то теперь все изменилось. Его надежды развеялись в прах, власть ускользнула из рук. Любовь Нэнси к нему и к чему-то более великому, чем он, засияла во мраке, разгоняя черное отчаяние, голос Нэнси позвал его за собой. Следуя за ней, он оказался здесь; теперь он думал только о ее спасении. Пусть он сгинет, пусть исчезнет весь мир, лишь бы только ее миновали опасности этого сверхъестественного места. Еще недавно он подсмеивался над ее страхами, а теперь страх за нее переполнял его сердце. Золотистый туман проник в горло, он закашлялся. Облако стало плотнее, Генри ничего не видел. Но хуже всего была мысль о том, что он потерял Нэнси, что она осталась одна.

А потом что-то коснулось его. Поначалу он даже не заметил этого легкого прикосновения к своей лодыжке. Но едва он попробовал шевельнуть ногой, как понял, что его держат, и держат крепко. Он торопливо взглянул вниз, но в плывущем золотом тумане ничего не разглядел. Он попытался оторвать ногу от пола и не смог. Он медлил нагнуться, чтобы высвободиться; туман под ногами казался особенно плотным. Генри резко дернул ногой, хватка сомкнулась сильнее, что-то обвило и вторую лодыжку. Это, несомненно, были чьи-то руки, он чувствовал пальцы. Встретившись с таким противником, бессмысленно биться, как испуганный ребенок. Если в этом месте действительно обитает нечто враждебное, с ним можно справиться только сохраняя самообладание. Однако, что же делать?

Ноги Генри притиснуло друг к другу. Он напрягся, пытаясь развести их, и не смог. Он протянул назад руку, и она тут же попала в захват. Хватка была не грубой, но шевельнуться не позволяла. Почти сразу же и второе запястье оказалось скованным, некая сила отвела за спину и вторую руку. Ветер стих; похоже, он дул только затем, чтобы удержать Генри, пока его не поймают окончательно.

Он утратил ощущение времени. Казалось, прошли часы; ничего не менялось и захват не ослабевал. Его подогретое досадой воображение тщетно пыталось найти выход. Из поредевшего тумана доносились звуки музыки, то усиливавшейся, то стихавшей, словно источник звуков то приближался к нему, то удалялся. Два-три раза ему почудились зовущие голоса, но и они тут же умолкли вдали. Время от времени туман озаряли слабые вспышки света, и облачная масса подрагивала им в такт. Других реальных ощущений не было. При мысли о том, что это и есть конец, сердце Генри упало. Он неподвижно застыл, как Шут в центре круга - да и сам он в сущности только шут при Таро. А Нэнси - ее юная радость, ее бесстрашие, ее стремление любить - неужели ее тоже поймали и держат в этом неизменном золотом тумане? "Если нас разлучат, помни, что я всегда хотела любить". А ему теперь некого любить, кроме самого себя.

Часы складывались в дни, в годы. Хватка становилась туже; нечто все крепче сжимало его руки и ноги. Неспособность к движению стала еще полнее: туман сомкнулся вокруг него и принял форму тела. Генри ощущал себя барельефом в этом облаке, ставшем плотным и осязаемым. Он мог дышать - и только. Постепенно начали гаснуть мысли, а из чувств остались лишь зрение и осязание. Если бы не слабое позвякивание, доносившееся со всех сторон, словно звенела сама золотая субстанция, становившаяся все плотнее, и не крепкие тиски на руках и ногах, он бы вообще ничего не осознавал. Сознание покинула даже мысль об освобождении. Свободы не было, поскольку не было знания о ней; он был отделен от всего, чем был; монотонность нарушали только смутные воспоминания о каком-либо из Старших Арканов Таро. Между каждым из таких воспоминаний лежали века. Иногда перед ним смутно выступали из тумана то Женщина-иерофант, то Влюбленные, то огромная Башня, но как только его затуманенные глаза начинали различать каменные стены, Башня начинала раскачиваться, а потом в ужасающей тишине медленно падать - и никогда не разрушалась до конца. Из каменной кладки возникало множество рук, они поддерживали и возводили стены, используя в качестве строительного материала те руки, что оказывались ниже. Кулаки вколачивали их на место, так что вся Башня оказывалась сложенной из рук. Внизу Башня выглядела каменной, затем кладка становилась как будто тоньше, еще выше камни сменялись руками несколькими рядами движущихся рук, а на самом верху продолжали сновать хлопотливые пальцы и пристукивать твердые кулаки. А потом на Башню падал внезапный солнечный луч и кулаки пропадали, а руки расцеплялись - быстро, но неохотно, держась друг за друга до последнего, пока падение не разрывало их окончательно. Руки отчаянно цеплялись, дрожали и выворачивались, стремясь стряхнуть таившийся в них самих принцип уничтожения. Но стоило Генри присмотреться к этим мучительным конвульсиям, как вся конструкция исчезала в тумане, из которого возникала. Шли годы, и снова и снова - каждые четыре или пять лет - Башня воздвигалась из руин, и каждый следующий раз стены ее придвигались все ближе.

Годы складывались в века. Он больше не мог смотреть; зрение тоже исчезло. Очень медленно, практически незаметно. Башня оказалась внутри него. Он больше не мог ее видеть, он стал ей. В нижней части стены он ощутил дрожь и воспринял ее как дрожь собственных ног, а потом дрожь прекратилась, и он почувствовал, как костенеет изнутри - выше, выше, пока от поясницы до головы не превратился в башню из камня. Он еще пытался поднять огромную мраморную руку, протянуть ее, снять звезды с небес и поместить их в корону - тяжелую золотую корону с острыми краями, сделанную словно по голове Нимрода, а может, и для него.

Он сооружал огромное подобие самого себя, он хотел, чтобы перед ним склонились земля и небо. Он был достаточно силен и велик, чтобы сделать то, чего до него не делал ни один человек, и встать на вершине, среди хоровода огней небесного мира. Но затем, всегда, как только он собирался шевельнуться и разрушить хватку холодных рук, как только он начинал грезить о покалывающих плечи звездных лучах, что-то внутри него начинало опадать. Он дрожал от головокружения; он качался бы, если бы мог. Мурашки начинали бегать по монолитному телу, колени тряслись, бедра дрожали; его разрывало изнутри по всем направлениям... Потом он опять медленно обретал силы, и снова начинался долгий процесс окаменения, и так цикл за циклом в течение долгих лет созидалась и разрушалась его воля, пока наконец после бесчисленных повторений сердце сдалось, и он смирился с невозможностью успеха. Звезды так и остались недосягаемы, Вавилон был обречен на вечное разрушение - всегда в ту последнюю минуту, когда до небесных полей оставалось всего несколько ярдов. Смятение охватывало все, утратившие единую волю строители бежали, стихии вырывались наружу, и мир снова тонул в войнах и грохоте, конфликтах и катастрофах. Но теперь каждый раз, когда он ощущал волну очередного разрушения, он слышал одинокий голос, вздымающийся над странным, разноголосым хором, и говорящий: "Помни, я хотела любить". Он звучал после каждого падения и с каждым разом все яснее. Только это и уцелело из всего его прошлого; только это сохранило смысл в пустоте, которой обернулся его замысел.

Голос звучал снова и снова; он приближался. Века кончились; ход времени теперь исчислялся годами; страстный зов властно вторгался в него, и когда он напрягся, чтобы ответить единым порывом всего своего существа, хватка сверхъестественных сил неожиданно исчезла. Он шевельнулся и зашатался; время мчалось вокруг и сквозь него; туман заклубился и распался, он неуверенно шагнул вперед и оказался лицом к лицу.., с Джоанной. Но тут золотое облако снова легло между ними и опять разлучило двух самых страстных искателей тайны Таро.

Глава 13 ПУТЬ В НОЧИ

Лотэйр Кенинсби лежал в постели и не мог уснуть. Почему-то ему было беспокойно. Хорошо, конечно, что его уложили в постель, опасаясь, как бы он не простудился.., вот только образ Сибил все время стоял у него перед глазами. Он смутно помнил, что Сибил не только не легла, но и не собиралась этого делать. А если она на ногах, то он-то почему лежит? Конечно, такая забота о гостях лишний раз подтверждает порядочность хозяина, чего никак нельзя сказать о его внуке. Молодой наглец с тупым упорством пытался заполучить эту несчастную колоду карт. Он и думать не думал, что для него, Лотэйра, это - единственная память о старом близком друге. Что может знать о подобной дружбе такой зеленый юнец, как Генри! Да у цыган вообще друзей не бывает - разве только из собственного племени, бродяги да попрошайки. У Нэнси с такими людьми просто не может быть ничего общего. Да, внучек не в деда пошел. Не иначе как мамаша гуляла на стороне - нет, фамилия у них одна и та же, ну, значит, отец... В общем, в семье не без урода. Вот Аарон Ли - совсем другой человек. Весьма благовоспитанный. Тем не менее, если войдя в дом, еще не оправившийся от потрясения м-р Кенинсби принял его заботы и опеку, то теперь, час спустя, он вынужден констатировать, что подобное обращение его не устраивает. Не настолько уж он стар, чтобы обращать внимание на какую-то метель.

М-р Кенинсби пренебрежительно усмехнулся, бросая вызов буре, бушевавшей за занавешенными окнами. Ураган немедленно тряхнул дом с такой яростью, что м-р Кенинсби вздрогнул, прикусил язык и беспокойством посмотрел на занавеси. Не приведи Бог, если эта дьявольщина разобьет окно и ворвется внутрь, вынудив его прыгать полуголым по комнате и лихорадочно натягивать одежду. Он на миг представил себе, как пытается найти запонку на заметенном снегом столе и завязать галстук, вырывающийся из рук на диком ветру. Конечно, нужно бы встать. Самое главное - Сибил по-прежнему на ногах, а она ведь совсем не молода. Он, конечно, пробыл на улице подольше, но он все-таки мужчина и не даром гордится своим здоровым образом жизни. Аарон, Сибил, - да и Нэнси с Генри, надо полагать, бодрствуют, - а ему засунули грелку под одеяло! Горячая вода! Молодежь считает, что больше родителям ничего и не нужно. "А вот когда, - продолжал развивать любимую мысль м-р Кенинсби, - вот когда их как следует припечет со всеми этими дискотеками, кривляньем, неграми-менестрелями и ночными клубами, к кому они бегут за помощью? К тому самому старику с горячей грелкой в ногах".

Если бы Ральф и Нэнси действительно оказались в затруднительном положении, то искать помощи у отца им пришло бы в голову в последнюю очередь. Но м-р Кенинсби, пребывая в слегка взвинченном состоянии духа, не замечал этой несообразности. Итак, они все на ногах - и, скорее всего, ужинают. А ему до сих пор никто ужина не принес; впрочем, может быть, и остальные еще не садились за стол. "Я человек прямодушный, - сказал сам себе м-р Кенинсби, - и должен отметить, что ужин слегка запоздал. Тем лучше. Пора вставать. Раз моя сестра на ногах, то и мне можно".

Последняя фраза заключала в себе некий глубинный смысл. До сих пор м-р Кенинсби старательно отгонял прочь ужасное подозрение: а действительно ли он спасал Сибил? О многих вещах у Лотэйра Кенинсби были, как бы это сказать, не совсем правильные представления, но глупым он никогда не был. Просто он выстраивал факты так, как ему казалось предпочтительнее, но желаемое за действительное все-таки принимал не часто. Иногда факты упирались - Нэнси смотрела в рот Генри, Ральф уехал на Рождество - и тогда ему не оставалось ничего другого, как посочувствовать самому себе и задвинуть неудобный факт подальше. Сегодняшнее приключение было как раз из таких. Он считал, что спасает Сибил, он думал, что спас ее, он так волновался из-за нее, но теперь, в тепле и уюте, ему отчетливо вспомнилось, какой деятельной она была все это время. И голос такой как обычно. Она даже.., нет, она определенно напевала, пока они ждали у закрытой двери. А уж ему-то было явно не до песен; впрочем, он вообще редко пел. Открывать рот следует только в подобающем месте и в подобающее время; а крыльцо перед закрытой дверью в зимнюю метель к таким местам не относится.

Ну, допустим, она вышла его встречать... А кому из них больше нужна была эта встреча? Хорошо, допустим, они оба обрадовались. Взаимная помощь. Любимое занятие Сибил. А самому Лотэйру, так уж получалось, приходилось довольствоваться пассивной ролью. Выходит, и сегодня днем?..

Это становилось невыносимым. Ветер молодецки ухнул и с новой силой навалился на окна, подталкивая его к решению. Да, он встанет. В конце концов, сегодня же Рождество! А он еще никогда не проводил рождественский вечер в постели. Он всегда принимал самое деятельное участие в любом затевавшемся веселье. Пожалуй, веселья в этом доме не дождешься, но можно, по крайней мере, рассчитывать на неторопливую беседу, и даже - Аарон, помнится, намекал - на довольно редкое вино. Пожалуй, будет и немного музыки, и кто знает, чего еще. Во всяком случае, он не собирается валяться здесь как забытое полено, когда прочие чурбаны.., ну, скажем, веселятся внизу. Сибил должна понимать: если ей и пришлось немножечко помочь ему, то это была минутная слабость; а если это он ее спасал, то глупо спасенной оставаться на ногах, когда спаситель в постели. Опять же, если эта проклятая метель все-таки выставит окно, он сможет быстро перебраться в другую комнату.

Как ни крути, лучше подняться. Все про него забыли: и хозяин, и Генри, и Нэнси, и Сибил - все. Что ж, он спустится; он не будет жаловаться, но если хоть кто-нибудь удивится - он скажет этак небрежно:

"Ну, не лежать же мне в одиночестве...", или так:

"Пока человек не разболеется по-настоящему, ему приятнее быть на людях...", или еще лучше: "Думаю, среди вас мне будет лучше". Главное выделить голосом это "среди вас", не настолько, чтобы его сочли совсем уж немощным, просто чтобы Сибил и, пожалуй, Аарона кольнула совесть. От Нэнси такого, понятно, не дождешься, а вот на досаду Генри посмотреть будет приятно.

Одеваясь, он все прикидывал, что и как лучше сказать, и английский язык все больше представлялся ему грубоватым, не способным выразить нужные оттенки. Но точно донести до окружающих ваши мысли, чувства и переживания вообще сложно. М-р Кенинсби никогда не давил на других. Ему достаточно было просто слегка обозначить свое отношение. Нельзя давать волю эгоизму - особенно в рождественскую ночь! Он рассмотрел и отверг жалобное "Пожалуй, вы не откажете мне в праве спуститься к вам..." и решил остановиться на жизнерадостном "Ха-ха! Ну вот, видите: нечего меня было укладывать. О, Сибил, а ты.., ты не...". Обидно. Он не мог придумать, что бы такого жизнерадостного сказать Сибил. Он оделся, выключил свет и вышел.

Комната м-ра Кенинсби располагалась наверху, рядом со спальней Аарона. Коридор поворачивал направо, потом налево, и каждый поворот кончался маленьким тупиком. В самом дальнем углу справа была дверь в кабинет Аарона и в ту чудною внутреннюю комнату с марионетками. Ему понравилось, как он назвал их при Генри, и когда он посмотрел на дверь, слово вспомнилось снова.

К немалому своему удивлению, выйдя из комнаты, м-р Кенинсби обнаружил в коридоре странную процессию, только что миновавшую его дверь. Молодой мужчина впереди ничем не напоминал Генри; этого человека он вообще никогда не видел. На нем было длинное пальто, как у шофера; но руки торчали из рукавов, а тонкой шее было слишком просторно в воротнике. Нет, это не шофер. Да и нечего шоферу делать на втором этаже. Женщину, шедшую впереди, м-р Кенинсби хотя и с трудом, но вспомнил. Глаза опущены долу, одеяло обернуто вокруг костлявых плеч "Экстравагантно! - подумал уже не столько изумленный, сколько негодующий гость - да это же та сумасшедшая старуха, которую мы встретили по пути сюда". Несомненно, это она: спутанные седые волосы, в их прошлую встречу они бились на ветру; согбенная спина; рука придерживает одеяло у горла. Она, похоже, идет по следу: голова наклонена вперед и вниз. М-р Кенинсби непроизвольно вытянул шею, пытаясь разглядеть, что она ищет - и увидел перед старухой котенка. Он смотрел им вслед в полном недоумении, а загадочная процессия тем временем двигалась дальше. Котенок мягко переступал лапами, внезапно замирал на середине шага и так же неожиданно продолжал путь, не забывая обнюхивать все вокруг себя; старуха в нелепом одеяле шла следом; а замыкал шествие молодой человек в пальто.

М-р Кенинсби покрылся мурашками. Откуда взялся котенок? И почему свихнувшаяся карга так тихо крадется за ним? Может быть, это ее котенок, и она хочет его поймать? Но она вовсе не торопится; если котенок останавливается, останавливается и она; если он идет, она просто идет следом. И все их движения повторяет этот дылда в пальто. Безумие какое-то; да просто жуть! Не отпуская дверной ручки, м-р Кенинсби смотрел им вслед.

Хозяин должен бы знать о происходящем - но вот знает ли? Это жалкое существо, похоже, недолюбливало Аарона. А вдруг он и правда не знает! Не похоже, чтобы он позволил совершать подобные маневры по дому старухе в одеяле, котенку и молодому головорезу в пальто с чужого плеча - особенно если учесть, что в доме Сибил и Нэнси. Правда, Си-бил, помнится, замечательно управилась с ними на дороге, но все равно... А если Нэнси на них наткнется? А если эта дьяволица нечаянно уронит одеяло, хорошо, если нечаянно, а ну как нарочно? У м-ра Кенинсби похолодело внутри, едва он представил себе, что может случиться. Он выпустил дверную ручку и произнес неожиданно твердым, но почему-то довольно тихим голосом:

- Эй вы, там!

Никто не обратил на него ни малейшего внимания. Котенка уже не было видно, процессия добралась до конца коридора. По крайней мере он должен узнать, куда они идут. Может быть, они просто хотят принять ванну. Господи, только не это! Мысль о том, что ему придется пользоваться ванной комнатой после этой старухи, что у них вообще может быть что-то общее, даже желание принять ванну - мысль эта показалась м-ру Кенинсби чудовищной. А котенок? Что делает здесь котенок? Ладно бы на его месте оказалась служанка, провожающая гостей в их комнаты... Может, это тоже марионетка? Ха! Попробовал бы котенок провожать в комнату самого м-ра Кенинсби! Короче, он идет за ними. Надо же посмотреть, а вдруг они ворвутся к Нэнси! Он должен избавить ее от подобного потрясения. И он не желает больше видеть Сибил на коленях, как в церкви. Она сегодня уже была в церкви. Причастилась. М-р Кенинсби крадущимся, как ему казалось, шагом двинулся по коридору. Он твердо вознамерился не допускать больше никаких сомнительных благословений. В церкви - пожалуйста, а здесь вам не церковь, здесь - частное владение.

Пришельцы столпились возле кабинета Аарона. М-р Кенинсби услышал, как мяукнул котенок. Джоанна - кажется, старуху звали именно так - открыла дверь. М-р Кенинсби снова окликнул их, на этот раз погромче - "Эй, вы там!". Но на него опять не обратили внимания - "там" входили в комнату. М-р Кенинсби припустил бегом, потом одернул себя - в конце концов, хозяин вполне мог позволить Джоанне войти в свой кабинет. Он взвесил эту возможность и отклонил ее. Аарон явно не благоволил к Джоанне. Значит, налицо было самоуправство.

Ужасная мысль буквально пригвоздила его к полу. А что, если Джоанна просто собралась выпустить котенка погулять в сад, или там во двор? Котят же выпускают погулять, и каким же идиотом он будет выглядеть, если все так и окажется. Подождите-ка, но не в такую же метель? И не со второго этажа! Пребывая в мучительных раздумьях, м-р Кенинсби наконец добрался до кабинета Аарона.

Все остальные, включая котенка, были уже внутри. Войдя в кабинет, м-р Кенинсби снова услышал мяуканье, жалобное и настойчивое. Маленькое существо стояло на задних лапах у внутренней двери. Впрочем, не такое уж оно было и маленькое; еще пара дюймов, с удивлением отметил м-р Кенинсби, и это был бы вполне взрослый кот. Да и шума от него было куда больше, чем от котенка. Джоанна стояла позади котенка, а молодой мужчина как раз заканчивал обходить большой рабочий стол Аарона. М-р Кенинсби вспомнил, что за внутренней дверью находятся фигурки, золотые, между прочим. А, вот что ей надо! Все сходится: цыгане - золотые статуэтки - воровство. И м-р Кенинсби громко произнес:

- Так-так, и что это вы здесь делаете?

Джоанна наконец услышала его и оглянулась. С обветренного морщинистого лица, обрамленного тусклыми космами, смотрели какие-то слишком уж спокойные старческие глаза. Одеяло было перетянуто веревкой. Старуха проговорила:

- Уходи. Ты опоздал.

- А мне показалось, что в самый раз, - ответил м-р Кенинсби, вошел в комнату, обогнул стол и оказался напротив молодого человека. - Надеюсь, мистер Ли знает, что вы здесь?

Джоанна неприятно хихикнула и кивнула.

- Узнает, - сказала она. - Скоро узнает. Подожди, пока я вытащу кое-что наружу.

- Наружу? - недоуменно переспросил м-р Кенинсби. - Как это - наружу? Что вы собираетесь вытаскивать?

Она показала на внутреннюю дверь и понизила голос до шепота:

- А то, что у него там.

- Что у него там - это его дело, - внушительно сообщил м-р Кенинсби. - Я так и понял, что вам как раз этого и надо, и ваше счастье, что я оказался рядом. Вы, кажется, собрались его ограбить? Ну, в этот раз сорвалось. Идите-ка себе, и заберите этого проклятого котенка с собой - если он ваш, разумеется.

Джоанна взялась за ручку двери, но м-р Кенинсби, преисполненный чувством долга, ринулся к ней.

- Оставьте-ка эту дверь в покое. Давайте-давайте. Я сам спущусь с вами вниз. Ничего себе, делишки! Это в ваши-то годы!

Кот у двери завыл. Джоанна сердито посмотрела на него и сказала:

- Ты.., ты хочешь помешать мне найти мое дитя?

- Кого? - воскликнул м-р Кенинсби. - Да не прикидывайтесь вы дурочкой. Нет там никакого ребенка. Там только марионетки - милые вещицы, но ни одна из них даже не похожа на ребенка. И не пытайтесь сбить меня с толка. Идите-ка отсюда.

- А-а! - вскричала старуха с неожиданной силой. - Так ты один из них, ты один из прислужников Сета!

Кот завыл еще громче. М-р Кенинсби почувствовал себя как-то ужасно неуютно и одиноко. Кошачий вой заполнил комнату, когти зверька всерьез драли дверь. Там, за дверью продолжалось вечное гармоничное движение, а здесь был сплошной хаос: орущая четвероногая тварь, сердитая старуха, идиот, топтавшийся позади нее. Кот выл, ветер за стеной визжал... М-ру Кенинсби отчаянно захотелось, чтобы рядом с ним оказался еще кто-нибудь. Чертовы фигурки! Нелепый дом! Ветер этот проклятый! Кот и метель за окном взвыли в унисон. Старуха внезапно заорала:

- Он уже близко! Уходи, пока он не ударил! Всех его врагов ждет смерть. Кошки чуют его; бог грядет.

- Никого здесь нет, - растерянно огрызнулся м-р Кенинсби, голос у него срывался и звенел. - Оставь дверь в покое!

- Тебе не остановить его, - вещала старуха. -Даже миллиону таких, как ты, не остановить его. Тебя возьмут и разрежут на тысячу кусков, тебя похоронят заживо в адской пирамиде, тебя утопят с теми крокодилами, которые разорвали твоего отца, тебя рассекут пылающими ножами Анубиса, и сердце твое будет съедено на судном месте <По представлениям древних египтян, душа умершего взвешивается богом Анубисом. Грешные души тут же пожирает подземное чудовище.>.

Старуха повернула ручку двери. М-р Кенинсби кинулся к ней, отшвырнув по дороге кота, и попытался закрыть дверь. Мимоходом он, правда, успел пожалеть о своем порыве, надо было плюнуть и оставить в покое эту бесноватую. Чепуха, конечно, полная, но все его существо содрогнулось от ужасных слов "похоронят заживо". Его нельзя хоронить заживо!

- Нет, не войдешь! - каким-то совершенно недостойным голосом проблеял он. - Оставь дверь в покое! Ай!

Это кот прыгнул на него сзади и вцепился в ноги. М-р Кенинсби попытался лягнуть его и промахнулся. Кот повис на брюках, сорвался и укусил его за лодыжку. Он словно взбесился, обезумел так же, как Джоанна. Старуха сбросила с плеч одеяло и, выставив вперед крючковатые пальцы, пошла на м-ра Кенинсби. Он сумел увернуться от нее, снова пнул кота, отчаянно вцепился в дверь и тут же понял, что борьба напрасна. Джоанна костлявыми пальцами стиснула горло м-ра Кенинсби и крикнула что-то своему спутнику. Идиот легко обхватил м-ра Кенинсби за талию, оторвал от двери, приподнял и перевернул в горизонтальное положение. Джентльмен висел, нелепо размахивая руками и ногами, ругаясь и пытаясь лягнуть противника.

- Что с ним делать, бабушка? - спокойно спросил Стивен. - Выбросить на улицу?

Старуха в сомнении посмотрела на окно и видимо решила, что пропихнуть через него упирающегося м-ра Кенинсби будет трудновато.

- Брось его вон туда, - показала она в дальний угол комнаты, и Стивен подчинился. М-р Кенинсби пролетел по воздуху, ударился о стену и свалился на пол. Голова, по чистой случайности, осталась цела, он хотя и с трудом, но продолжал воспринимать происходящее. Некоторое время в нем боролись страх и гордость, но гордость победила. Он еще немножко полежал в углу, приходя в себя и распаляя боевой дух, а потом попытался встать и посмотреть, что творят злодеи. Они уже скрылись за занавеской. Они уже добрались до золотых фигурок. Он прав это воровство, нет, просто грабеж. Приговор этому придурку светит немаленький, а будущее Джоанны он, как специалист, мог предсказать до мельчайших деталей. Сейчас главное - не дать им уйти. Мысли м-ра Кенинсби еще слегка мешались после падения, иначе он задал бы себе вопрос - неужели Джоанна собиралась выйти отсюда в такую метель с одним драным одеялом вместо плаща, в полу которого будут завернуты золотые фигурки?

Тем временем Джоанна стояла на пороге внутренней комнаты и всматривалась в туман. Вскоре она охватила взглядом величайшую мистерию, прочла символы происхождения земного мира и хрипло выкрикнула имя бога. С этого момента уже ничто не связывало ее с реальностью. Она пошла вперед. Стивен остался позади, отчаянно мыча и размахивая руками, словно пытаясь ее задержать. Джоанна раздраженно обернулась и на лице у нее проступила такая всесокрушающая злоба, что несчастный дурачок отпрянул, обреченно скорчился у двери и только шептал оттуда:

- Не ходи, бабушка... Не ходи...

Всего этого м-р Кенинсби не видел. В нем все еще продолжала укрепляться решимость пресечь беззаконие. Он уже начал медленно, с кряхтением, подниматься на ноги.

"К счастью, - думал он при этом, - к счастью, я захватил с собой запасные очки. Одну пару я потерял в снегу - никогда не видел ничего подобного -Ральфу вроде бы звонили? - упустили Ральфа - пустозвон - нет чтобы оказаться рядом, когда отца швыряют об угол, как ., как резиновый мяч. Впрочем, незачем ему на это смотреть. Надо скорее покончить с этой чепухой. Уф! Что там еще?".

Наконец он поднялся на ноги и водрузил на нос очки. Золотая цепочка помогла им не потеряться, хотя и не уберегла на носу владельца. Из внутренней комнаты выползали призрачные пряди тумана. "Что за дьявольщина? - подумал м-р Кенинсби и всмотрелся пристальнее. - Это не снег... И вроде не дым... Или все-таки дым? Неужели эта старая колдунья подожгла дом?". Он подошел немного ближе, оставляя между собой и дверью большой стол - на тот случай, если Джоанна или ее подручный опять набросятся на него - и обнаружил, что весь дверной проем полон этим странным дымом. На мгновение ему почудилось, что у порога стоит огромная толпа, но этого просто не могло быть. Если даже еще кто-то укрывался в этом доме от непогоды, то находиться они могли только в кухне или в гостиной. Нет, это не люди. Это дым, или туман, или что-то в этом роде. Ему внезапно вспомнилось, что именно такой туман окутывал Нэнси и стол с фигурками, когда предсказывалась ее судьба, но он не обратил внимания на это воспоминание. Он и тогда-то нарочно смотрел не на дочь, а в сторону. Если эта старушенция явилась узнать свою судьбу, то м-р Кенинсби и без всяких фигурок готов предсказать ее, жаль только - некому. Никого вокруг, только туман и.., вот снова.., странное ощущение присутствия множества двигающихся людей.

"А все эти проклятые фигурки, - подумал м-р Кенинсби. - Все из-за них. О Боже, он становится гуще". Он повернулся, выбежал в коридор и крикнул изо всех сил: "Пожар! Горим!".

Второй раз он крикнуть не успел. Снизу донесся внезапный треск, и дом отозвался стоном и скрежетом. Ветер сразу завыл гораздо отчетливее и громче, чем минуту назад.

- Господи Иисусе! - закричал м-р Кенинсби, переходя на высокий стиль, однако выдержал его недолго. -'Что там еще стряслось, к дьяволу? - Но еще не закончив фразу он уже понял, что произошло. Двери и окна не выдержали, сдались под напором урагана. "Снег рвется внутрь, а огонь - наружу, - подумал он и с трудом заставил себя оглянуться. - Отец наш Небесный, ну и Рождество!".

Внизу Аарон и Ральф еще смотрели друг на друга, когда раздался жуткий треск. Оба вскрикнули одновременно, но первым в прихожую выскочил Ральф. Он увидел, как входная дверь медленно подается под неистовыми порывами бури. Ральф мельком подумал, что с тех пор, как они вошли в дом, стихия все наращивала свои усилия. Буря словно выслеживала кого-то.

Карты, вырвавшиеся на свободу, впитали в себя намерения Генри, и те смутные фигуры, которые чудились Лотэйру Кенинсби в снежном вихре у перекрестка, теперь с удвоенной яростью колотили в дверь, за которой скрылась их жертва. Наконец их пудовые кулаки сорвали замок и засовы; дверь распахнулась, вихрь ворвался в дом. Пол в прихожей засыпало мгновенно; ветер, больше похожий на пляску стремительно рыщущих фигур, моментально проник во все уголки. Со стен сорвало картины; они попадали на пол, избежав дальнейшей расправы; столик перевернуло, подставка для зонтов отлетела к дальней стене. Ветер разочарованно взвыл, и снег покрыл первые ступени, ведущие в комнаты, словно преследователь решил не останавливаться, пока не настигнет добычу.

Ральф шумно выдохнул и бросился к двери.

- Сюда! - отчаянно крикнул он. - Зовите всех и помогите мне закрыть ее! он попытался прикрыть дверь, однако новый порыв ветра отбросил его назад. - Да идите же сюда! - рявкнул он на Аарона. -Зовите всех!

Аарон словно окаменел. Стоило ему успокоить себя, как гигантские руки одним взмахом смели все его построения и теперь ломали его дом. Нет, это была не обычная зимняя метель - это была Смерть. Она пришла не сама, ее вызвала магия карт, здесь был эпицентр бури, форму которой приняла Смерть. Она собирается охватить весь мир, и дом Аарона станет лишь первым звеном в цепи катастрофических разрушений. Но стихия разбушевалась не сама, ее вызвала воля человека, человек поставил задачу и теперь, пока она не будет выполнена, ураган не устанет бушевать над миром. Сознание подсказывало, что проще всего подчиниться натиску ветра и снега, отдать им то, что они ищут, вышвырнуть гостя за порог, принести его в жертву уже не ради магического знания, а ради спасения всех остальных, живущих на земле. Но осторожный Аарон понимал: когда ураган уже вырвался на свободу, некая сила привела к м-ру Кенинсби спасителя, а в дом к самому Аарону - двух его недругов. Здесь на его стороне только Генри, да и того еще надо найти в кромешной тьме. Хорошо, он отыщет его, но выстоят ли они с Генри против целого семейства Кенинсби? И не проще ли в этом случае отдать стихии самого Генри? Не удовлетворится ли ураган чародеем, пробудившим его? Если да, то Аарон Ли останется жив, а сейчас во всей вселенной не было ничего важнее, чем жизнь Аарона Ли.

Мысли эти стремительно проносились в сознании старика, пока Ральф боролся с дверью. Наконец молодой человек понял, что одному ему не справиться, подбежал к хозяину, впавшему в страннее оцепенение, и крикнул:

- Да позовите же кого-нибудь! Нам надо закрыть и подпереть дверь, а потом окна! Эй, кто туг есть! Идите вес сюда! Я вас зову! Идите - сюда - все!

Слуги - две служанки и повар - уже спускались к нему, крича, что заднюю дверь тоже выбило. Одна из служанок рыдала в голос, другая, не менее испуганная, держалась получше, к ней Ральф и обратился.

- Идите сюда! Видите, надо подпереть дверь. Давайте-ка возьмем большой стол и придвинем его, а кто-нибудь прихватит его к двери веревкой. Лучше всего обеденный стол, как вам кажется? Такого огромного стола я в жизни не видел. Он схватил служанку за руку и подтащил к столу. - Господи, уймется когда-нибудь эта проклятая волынка на улице! Нет, только, ради Бога, не уходите. Вот так, скидывайте с него все подряд. Хорошо! Да не подбирайте вы эту ерунду, девочка! Как вас зовут? Анабель? Хорошо, Анабель, сгребите все в кучу, и ладно. Теперь сюда. Осторожнее! Проклятая ножка! Лучше этим боком, по-моему; да, вот так, осторожненько - не волнуйтесь. Да плевать на полировку! - Они опрокинули стол и придавили им строптивую дверь.

- Чем помочь, Ральф? - произнес позади голос Сибил. Она поднималась к себе в комнату, когда сорвало входную дверь, и тут же вернулась вниз, но в суматохе ее приход остался незамеченным.

- Спасибо, - только и успел выдохнуть Ральф. Теперь они со служанкой пытались развернуть стол в длину поперек двери, а ветер неумолимо отжимал преграду к лестнице. Ральф и Анабель с двух сторон вцепились в него, как два несчастных пленника, связанных веревкой, перед грозным Сетом на одной из карт Таро. Сибил схватилась за стол рядом с Анабель, Ральф через плечо заорал Аарону, повару и рыдающей служанке:

- Веревку! Милю веревки!

- Может быть, проще сначала закрыть дверь, Ральф? - спросила у него Сибил.

- Лучше бы, - отозвался Ральф, - но вряд ли проще.

Сибил с сомнением посмотрела на Анабель.

- Придержите пока стол, милочка. Думаю, если мы сначала закроем дверь... она неторопливо пересекла гостиную, взялась за ручку и спокойно затворила дверь. - Вот что я имела в виду, - удовлетворенно сказала она. - Тебе не кажется, что так проще, Ральф?

- Намного, - согласился Ральф, не зная, чему удивляться больше ее уверенному тону или профессиональномуобращению с дверями. Наверное, буря опять ненадолго утихла. Они с Анабель придвинули тяжеленный стол вплотную к двери и как раз собирались привязать его, когда сверху донесся крик м-ра Кенинсби.

- Пожар! - кричал он. - Горим!

В прихожей опять воцарился хаос. Перепуганная Анабель отпустила стол и столешница грохнулась на пол в дюйме от ноги Сибил. Рыдавшая горничная теперь вопила как целый зоосад. Повар повернулся к Аарону и уточнил:

- Сэр, вы слышали?

Аарон бросился к лестнице, бормоча на ходу что-то невразумительное. Ральф заорал ему вслед:

- Что? Где? - потом, уже спокойнее, добавил:

-Что ж, если там горит, то загораживать дверь вроде ни к чему. Давайте-ка просто подопрем ее креслом, пока...

- Огонь! - донесся крик м-ра Кенинсби.

- Иди, посмотри, Ральф, - посоветовала Сибил. -Может быть, это ошибка.

- Может и так, - согласился Ральф, - только давайте сначала все-таки придвинем кресло. Анабель, ясные глазки, переставь его сюда, а потом успокой, пожалуйста, эту корабельную сирену. Чуть-чуть подтолкните, тетя; готово!

Теперь стол и тяжелое кресло перегораживали дверь. Ральф с сомнением оглядел баррикаду.

- И пары минут не выдержит, - заключил он. -Ладно, пойду-ка посмотрю, какая там муха отца укусила. Если дело серьезное, я дам вам знать.

Он метнулся вверх по лестнице, на середине пролета нагнал Аарона и одновременно с ним оказался на площадке, где их ждал встревоженный м-р Кенинсби.

- Все эта старуха, - принялся он объяснять Аарону. - Она вошла в ваш кабинет, туда, где марионетки, а потом оттуда повалил дым. Вряд ли она успела причинить вам серьезный ущерб, но лучше бы остановить ее. Пойдем с нами, Ральф, мой мальчик, ты можешь понадобиться. Там с ней такой отчаянный оборванец, одному мне, пожалуй, не справиться.

Пока они бежали по коридору, в одной из комнат послышался уже знакомый Ральфу треск. "Окно, отметил он про себя. - Плохо дело! Дай бог, чтобы обошлось без пожара!".

Они добрались до кабинета Аарона. Странный золотой туман клубился перед ними. Он наползал не быстро, но уже скрыл противоположную стену, а в самой комнате, словно огромное покрывало, лежал над большим столом. Это было красиво. Ральф сразу понял, что это не дым, но природа явления оставалась для него загадочной. Он смотрел во все глаза;

Аарон рядом с ним застонал в отчаянии, а отец проговорил:

- Не могу понять, почему она не выходит. Там все как-то чудно светится...

- Надо встать цепочкой и передавать ведра, - по инерции предложил Ральф. Да нет, папа, это же не дым!

- А что же? - только и спросил м-р Кенинсби.

- Если кто-то остался там, внутри, надо пойти посмотреть! - воскликнул Ральф. - Послушайте, мистер Ли...

Но Аарон не мог ни слушать, ни отвечать. Ужас парализовал его, он только тихо стонал и протягивал перед собой руки, словно пытаясь остановить медленно наползавшее облако. Опасность грозила и снаружи, и изнутри. Генри не было рядом, Аарон остался один. В этом облаке была Джоанна - Джоанна наедине с золотыми фигурками, Джоанна, уверенная, что он прятал их от нее, Джоанна, думавшая только о мщении, дни и ночи зовущая своего божественного сына, чтобы восстановить целостность божества. Как это случилось? Что же это такое обрушилось на него разом?

"Старик совсем голову потерял, - подумал про себя Ральф. -Немудрено, денек выдался суматошный", - и, обогнув стол, направился к двери.

- Осторожнее, мой мальчик, - подал голос м-р Кенинсби, - я тоже пойду с тобой. Не думаю, что это пожар. Только тогда... Что случилось?

На лице Ральфа застыло изумленное выражение. Он нелепо передвигал руками и ногами у самого края пелены тумана, словно танцевал перед зеркалом, потом озадаченно проговорил:

- Я не могу пройти. Он слишком густой.

- Не говори глупостей, - отозвался отец. - Совершенно очевидно, что он не густой. Каким бы густым туман не был... - Последние слова прозвучали не слишком уверенно, потому что клубящееся диво приближалось, и в перекатывающихся волнах открывались неизмеримые высоты и глубины. Да, туманом это назвать было трудно.

Ральф медленно пятился назад. Он пытался протянуть руку - она уходила словно в густую, но не липкую патоку. Нельзя сказать, чтобы ощущение было неприятным, просто он никогда такого не испытывал. Он отступил еще на пару шагов.

- Ничего не понимаю, - честно признался он. М-р Кенинсби тоже осторожно протянул руку. Еще дальше. Она должна была коснуться тумана, потому что он уже не видел ни кисти, ни запястья, но он не ощутил ничего. Еще чуть дальше - и чья-то рука легонько коснулась его пальцев. Он вскрикнул, отдернул руку и отскочил назад.

- Что это? - резко воскликнул он.

В глазах Аарона застыл ужас. Его пугало не движение тумана, а те перемены, которые происходили в облаке. Оно принимало форму - он не сразу понял, какую именно, и вдруг осознал, что смотрит на движущуюся руку, обычную мужскую руку. Потом он вдруг перестал ее видеть: так трещина на стене оборачивается кошачьей головой, а в следующий миг превращается в бессмысленный зигзаг. Аарон моргнул и увидел еще одну руку - на этот раз гибкое женское запястье, державшее ту, первую руку.., пальцы обеих рук соединились и образовали третью. Она начала двигаться вверх-вниз, как молот на наковальне, а потом скрылась под тыльной стороной четвертой руки. Аарон скользил взглядом по туманным уплотнениям и видел сплошные руки, туман просто кишел ими, он состоял из рук разных размеров и темперамента. Они хватали, держали, ударяли, сражались, гладили, карабкались вверх, срывались вниз, появлялись и исчезали, неуловимо меняли свои занятия; руки, везде и всюду - руки. То здесь, то там в золотом тумане показывалась обычная человеческая плоть, но тут же пропадала, и снова повсюду разливалось золотистое сияние. Руки преобразовывали вещество, состоявшее из таких же рук, так что сами работавшие снова и снова оказывались частью того, над чем трудились. У стола, над ним и под ним, колыхалась таинственная завеса. Массивная столешница ничуть не мешала мерному движению, словно была не плотнее воздуха. Облако продолжало сгущаться и тянулось к Аарону. Оно приближалось к двери, и трое мужчин вынуждены были отступать перед ним.

Вернее, отступали только Ральф и его отец. Аарон, стоявший подальше в коридоре, только теперь понял, что находится перед ним, и крикнул в ужасе:

- Оно живое! Это живое облако! Бегите! - Он повернулся и изо всех сил бросился к лестнице, уже на бегу в отчаянии позвав Генри. Облако, начало всех вещей этого мира, качнулось и метнулось вслед. Аарон скатился по лестнице, но одолев дюжину ступеней, не удержался на ногах и вцепился в перила, чтобы не упасть.

М-р Кенинсби неодобрительно посмотрел ему вслед, еще раз изучил золотой туман, отступил немного назад и с несвойственным ему сомнением сказал Ральфу:

- Живое облако? Ты видишь в нем что-нибудь живое?

- Оно выглядит чертовски твердым, - ответил Ральф, - не поймешь, на что похоже. Не то известняк, не то густой крем. Откуда оно взялось?

Ответить м-р Кенинсби не успел. Из облака послышался легкий быстрый топоток, и на них внезапно выскочил котенок. Прошмыгнув у людей под ногами, он мигом оказался на середине коридора, но там резко остановился, огляделся, дико мяукнул и рванулся обратно в облако. Прежде чем м-р Кенинсби или Ральф пришли в себя, кот, еще более ополоумевший, выскочил снова, домчался до лестницы, мелькнул мимо Аарона и, отчаянно завывая, припал к полу у нижней ступеньки.

Тем временем Сибил занималась рыдающей служанкой и, надо сказать, не без успеха. Она стояла спиной к лестнице и не видела, что происходит наверху, хотя, конечно, слышала вопли кота и крики Аарона. Она в последний раз ласково провела рукой по голове девушки и обернулась. Именно в этот момент кот и Аарон решили продолжить свои занятия. Кот прямо от подножия лестницы невероятным прыжком махнул к парадной двери, приземлился посреди сооруженной Ральфом баррикады, свалился на пол, фыркнул и начал карабкаться на стол. Одновременно с ним Аарон сделал два неловких шага, поскользнулся и съехал вниз по ступеням. Сибил бросилась к нему.

- Бедный вы мой, - воскликнула она и услышала безумный ответ:

- Ноги не слушаются. Они меня не отпустят.

- Вы не ушиблись? - спросила она, помогая ему подняться, но старик только простонал:

- Лодыжка...

Сибил опустилась на колени, чтобы осмотреть ногу, и Аарону сразу стало спокойней от ее всепобеждающей безмятежности. Невозмутимость не относилась к чертам характера Сибил, она была просто проявлением целостности ее натуры. Качество это не такое уж редкое, но мало кто пользуется им осознанно, а лишь в этом случае оно способно принести глубокое удовлетворение не только обладателю, но и окружающим. Над этим умением Сибил Лотэйр посмеивался, однако пользовался им неизменно, ничего не имея против душевного подъема и спокойствия, исходящих от сестры; Нэнси прекрасно ощущала покой, исходящий от тети, и тоже частенько пользовалась им, чтобы привести в порядок собственные расстроенные чувства; наконец, невозмутимость Сибил сразу заметил Генри, ибо и сам стремился достичь подобного состояния духа.

Вот и теперь невозмутимость и собранность легко победили смятение Аарона. В тот же миг, едва ли случайно, в доме воцарилась тишина; ветер снаружи стих, и все вокруг враз успокоилось. Это странное затишье длилось всего мгновение; у двери снова взвыл кот, и, словно по сигналу, буря опять пошла на приступ и начала медленно преодолевать заслон. Стол и кресло развернуло в сторону, дверь распахнулась, и метель моментально замела пол в прихожей. Вихрь устремился вверх по лестнице, увлекая за собой кота. А сверху, навстречу клубящемуся снежному облаку, все быстрее двигалось облако совсем другой природы. Золотой туман встретился с ветром и снегом; на летящих снежинках заиграл золотистый отблеск, а туман побелел. В доме все смешалось; люди оказались оторваны друг от друга, и каждый на ощупь пытался найти хоть какое-нибудь убежище. В голосах звучали страх, отчаяние, гнев, но все звуки покрывал слаженный вой кота и бури. В жуткую симфонию не замедлила вплестись музыка из комнаты с фигурками, только теперь она звучала высоко, громко и страстно. Вскоре она уже доминировала над прочими звуками и объединяла их. Не нарушая ее ритма, в круговерти золотого и белого мелькнули танцующие ноги; золотые руки показались и исчезли. Началось вторжение символов Таро.

Сибил осмотрела лодыжку Аарона и сказала:

- Мистер Ли, если бы вы сумели как-нибудь добраться до ближайшей комнаты, мы бы помогли вашей ноге.

Глава 14 ЛУНА ТАРО

Нэнси оказалась одна. Туман вокруг нее стал тоньше, а за ним распростерлась темнота. Она помнила внезапную острую боль, когда руки Генри отпустили ее; потом она полностью сосредоточилась на своей задаче. Необходимо положить конец этому разгулу стихий, спасти всех, кому они угрожают. Краем сознания Нэнси отметила, что уже некоторое время не слышит шума бури. Грандиозность задачи нисколько не тяготила ее; на сердце было легко. Вместе с мистерией Таро в ее жизнь вошло новое чувство радостного изумления. В образах Таро чудесного оказалось не больше, чем в обычных, давным-давно знакомых людях. Просто трепетание золотого света, озарявшего теперь для Нэнси весь мир, сделало его иным. То, что она успела узнать до этого, может быть, и не стало понятнее, но заняло свое место, и каждый образ казался прекрасным и святым. Все они были "гонцами земли и вод", и она тоже, каждый обрел свое место в танце и теперь был счастлив, хотя сам танец все еще немножко пугал ее. Нэнси по-прежнему многого не понимала, но знала определенно: все это - часть таинства Любви, а потому - безопасно.

Она делала то, что должна была делать, а добьется она результата или нет неважно. Вообще ничто не важно, кроме того, чем она занята сейчас. Только в этом моменте она может жить в полную силу и в полном соответствии с законами танца. Танец Таро - это танец ее крови, души, воспарений духа, которые, наверное, так хорошо знает тетя Сибил. Нэнси, конечно, пока не достигла таких высот, может быть, и никогда не достигнет, но теперь она знала об их существовании, могла откликнуться на них. Отец, Генри, Ральф, она сама - все исполняли свои партии. Последние пряди золотого тумана растаяли, и Нэнси с радостным трепетом вступила в темную, тишину, поджидавшую ее.

На самом краю она помедлила. Глаза ожидали увидеть стол с фигурками, но ничего подобного перед ней не было. Вокруг простиралась прохладная бархатная ночь. Она посмотрела вниз: в руках не было карт, хотя кисти все еще оставались чуть приподнятыми, словно продолжали сжимать листы. Пальцы слегка подрагивали. Так бывает при невралгии, впрочем, не совсем так, вернее, совсем не так. Разве что бывает невралгия от счастья, когда каждый нерв шлет в мозг весть о трепетной радости и силе. Еще самую малость - и радость сменится болезненным спазмом, но он все не наступает, а восторг все длится и становится только острее от сознания, что еще одна капелька радости может все обрушить.

Нэнси была совершенно уверена, что сила, звеневшая сейчас в каждом ее нерве, говорит о том, что с ней все в порядке и она делает то, что должна делать. Радость стала некоей материальной субстанцией; Нэнси получала ее от земли, с которой в этот миг осознавала полное родство.

Она удивленно разглядывала свои притихшие руки. Они бывали так заняты в мире, все время делали что-то. Как много предметов побывало в этих ладонях спинки стульев, чашки, теннисные ракетки, руки друзей, птицы, книги, ручки всевозможных сумок и зонтиков, платья, простыни, дверные ручки, ножи и вилки, бокалы, картины, туфли словом, все! У каждого предмета был свой смысл, руки придавали ему смысл новый, творили что-то такое, чего никогда прежде не существовало на свете... Нет, не совсем так. Руки всегда опережали ее, оказывались в будущем - да они и лепили ее будущее. С руками Генри они обменивались лаской, красотой и знанием; с руками отца.., кровь прилила к щекам, ей стало стыдно. Из рук Сибил она совсем недавно получала силу, делясь собственной слабостью. Ее руки были полны земли, сотворенной силой карт Таро; они удержали руки Генри, пытаясь остановить неистовые ветра и воды. Она вытянула руки вперед. Как же предотвратить то несчастье, которое угрожает всем? Что сделать ее рукам? Что велит мистическая сила, скрытая в них? Она вспомнила руки старухи, воздетые над головой Сибил; она вспомнила руку священника, поднятую этим утром для благословения; она вспомнила "Молящие руки" Дюрера, руки Христа на распятии, и руки Девы Марии, поднимающие Сына, и маленькую благословляющую ручонку Самого Младенца; она вспомнила руку Императора, простертую над тревогами мира; руки Жонглера, подбрасывающего шары, и руку Шута, призывающего мертвеца выйти из могилы в последний час; все это, оказывается, она успела заметить в танце, пока золотой туман не скрыл танцоров.

Несомненно, такое значение и такая сила человеческих рук заслуживали по меньшей мере восторженного удивления. Нэнси подумала о неведомом философе, изготовившем когда-то фигурки Таро; его руки были преисполнены духовного знания; быть может, они направляли его разум так же, как знание направляло их самих. Что сказал бы хиромант об этих ладонях? В чем сумел бы разглядеть центры мудрости и силы, наделившей фигурки и карты характерами стихий, так что другие руки смогли высвободить из них землю, воду, воздух, огонь и отправить их в мир? Освободить и направить. Она сильно встряхнула руками, неосознанно силясь обуздать ураган, бушевавший сейчас над землей; и когда тыльные стороны ладоней тускло засветились перед ней в темноте, она ощутила на них первые робкие прикосновения снежинок.

Ощущение сырой прохлады заставило ее мгновенно сосредоточиться. Итак, время пришло. Что-то должно свершиться. Тьма вокруг менялась. Где-то внизу родился золотистый проблеск; сначала она подумала, что различает золотую столешницу, но тут же поняла, что ошиблась. Это был уже знакомый золотой туман, вздрагивающий от вторжения снежных хлопьев. Он поднимался откуда-то снизу. Когда его пелена приблизилась, Нэнси наконец узнала потайную комнату. Она стояла в темноте между занавесями, а под ней расстилалось огромное открытое пространство. Холмы укутал снег, но метель утихала. Перед Нэнси раскинулся обычный зимний пейзаж.

Она видела города и деревни, засыпанные снегом; узнала дом Ли, ощутила суматоху, царящую в нем, и вдруг увидела, как из дома выросла явно не соответствующая ему по масштабу зыбкая фигура с огромной дубинкой, из которой непрестанно валил снег. Фигура быстро росла, потом нависла над ней, и тогда Нэнси протянула руки, задерживая взмах исполина. Руки ощутили удар как порыв ледяного ветра и онемели, но уже в следующее мгновение жизнь вернулась к ним, а призрачный великан изменил направление своего движения, повернулся и неторопливо канул в хаос, из которого возник. За этой фигурой последовали другие; разбуженные духи стихий рвались на свободу. Им тесно стало в доме, они пытались выплеснуться в холмы, в мир, где люди праздновали Рождество и не знали, как близка гибель. Но между ними и холодной смертью встала тонкая девичья фигурка. Теплые человеческие руки встретили вторжение и повернули его вспять. Они мягко помавали над бурей; они двигались, их танцевальный ритм завораживал и подчинял неистовую пляску чудовищных духов. Из этого противоборства постепенно выстраивалась гармония танца, но равновесие оставалось слишком зыбким и в любой миг хаос мог затопить вселенную. Башня, вся сплетенная из яростного клокотания, росла и рушилась под ладонями, простертыми над ней; она разваливалась, откатывалась назад, но все же пыталась сохранить прежнюю форму. Так, мало-помалу, магический ураган возвращался к своему истоку. На холмы Сассекса, на деревни и дороги, на графства и города Англии, на горы и реки продолжали падать пушистые снежные хлопья. Но это был уже обычный рождественский снегопад.

Рождественские хоралы звучали как и прежде. Люди не ведали о дарованном спасении - по крайней мере, о том временном спасении, которое в очередной раз пришло к ним из рук Матери-Любви. К середине ночи снег прекратился, и на ясном небе показалась луна. А в одном из домов Сассекса в эту ночь засияла другая луна, та, что была среди двадцати и одного изображений Старших Арканов. Теперь на листе пергамента между двумя башнями высоко в небе тоже сияла полная луна. Вечное строительство и вечное разрушение безумных зиккуратов древнего Вавилона прекратились. Башни были завершены. И под ними снова, по обе стороны долгой и одинокой дороги, сидели два зверя - два пса, а может быть, волк и пес, - и выли на луну. Вой изливал в мир жажду знания и мучительную неспособность отыскать пути к нему. Звук поднимался навстречу прохладному свету, лившемуся с небес. А внизу, на той же карте, в таинственных морских глубинах тяжело ворочалось еще одно существо. Замкнутое в панцирь из раковин, царапая когтями и гремя клешнями, оно пыталось достичь берега и не могло приблизиться к нему ни на дюйм.

Солнце еще не встало, и Шут, если он и двигался там, то незримый или просто неразличимый в лунном сиянии, растворенный в нем, ибо лунный свет есть ни что иное, как отражение света солнечного. Если Таро и вправду заключали в себе все сущее в мире, тогда и в самом порядке их чередования был смысл. Повествование карт завершится тогда, когда мистерия Солнца сменит мистерию Луны. Затем протрубят трубы, созывая на Страшный Суд, раскроются могилы и в последнем таинстве одинокая фигура, называемая "Миром", завершит радостный танец во вселенной без солнца и луны. Тогда число Старших Арканов станет полным. Если, конечно, не считать Шута, потому что его мудрость человечество полагает глупостью, пока не постигнет ее. Шут правитель всего или ничто; но если он - ничто, значит, человек рожден мертвым.

Нэнси стояла над миром. Ее протянутые руки ощущали удары, но она лишь смеялась, видя, как бессильно опускаются дубины, пытавшиеся нанести удар снизу вверх и не способные пробить маленькие живые щиты, защищавшие от них мир. Она смеялась, ощущая эти удары, точно так же, как однажды смеялась и подшучивала над Генри, когда его пальцы щекотали ее ладонь; сама опасность превратилась в радость любви. От ее смеха, как от блистающего духовного меча, пятились призрачные гиганты; смех, обоюдоострое оружие, слетал с ее губ, словно с уст некоего мистического героя Апокалипсиса. Смех и та сила, что всегда хранит мир, вошли в нее и, по-прежнему смеясь от переполнявшей ее чистой радости, она двинулась вперед. Призрачные духи рассыпались перед ней и бежали обратно, в хаос; серый снежный вихрь принял их, и в следующий миг Нэнси снова оказалась в золотом сиянии, она опускалась в него, шла через него. Золотой туман вихрился, дрожал, уплотнялся, темнел. Она стояла у золотого стола, только теперь на нем не было фигурок. Нэнси взглянула через стол и увидела напротив дикое лицо Джоанны, ее стиснутые кулачки и рот, кривящийся непроизносимыми звуками.

Руки Нэнси обвисли; радость, безраздельно владевшая ей, стремительно покидала тело; она притихла. Однако еще не все было сделано. Буря обратилась вспять, но Нэнси не знала, удалось ли усмирить стихию окончательно; усомниться ее заставило свирепствующее в нескольких футах от нее воплощение урагана.

Джоанна вошла в комнату, когда туман, таившийся в танце или самих фигурках и вызванный влюбленными, уже заполнил всю комнату. Она вошла в ту брешь, которую оставила созидающая сила, двигавшая танцорами; ее приняли испарения, флюиды, порождаемые танцем. Они с Генри мельком видели друг друга; она вошла, он вышел. Его цель была уничтожена, сознание приняло эту мысль и смирилось с ней. Ее цель, давно разрушенная, вместе с собой разрушила и само сознание. Вавилон ошеломил ее; она брела среди образов Таро, разыскивая любовь, которую считала своим правом, своим владением, своим живым вассалом. Безумная, однако не больше, чем большинство людей, она искала свой путь лелеять Бога, и для нее путь этот заключался в мечтах о Горе, о мести и муках. В этой надежде нежность мешалась с жестокостью, предназначение - с гордостью, власть - с тиранией, материнство - с алчностью. Джоанна рыскала среди символов вечного танца и в безумии верила, что правит этим танцем мощью своего божества и возвышается над любой из его составляющих. Они с Генри заметили друг друга, и она помчалась дальше. Она рвалась к центру комнаты, где туман завихрялся расширяющимися кругами вокруг пустого основания, и видела ничто. Ничто - там, где все должно было быть воссоздано заново. Там, где поверженный бог должен был возродиться заново, исчезли даже следы от пролитой им крови. Несчастная в спешке миновала карты Таро, и теперь они лежали на полу у нее за спиной. Но зато она увидела Нэнси, и теперь смотрела на нее, быстро-быстро шевеля губами. Тишина по-прежнему лежала нерушимо; изо рта старухи не доносилось ни звука. Нэнси больше не боялась Джоанну. Она просто испытывала неловкость, не понимая причин ее гнева, и потому спросила слегка запинающимся голосом:

- Вы.., все еще ищете?

Лицо Джоанны осветилось призрачной уверенностью. Она страстно кивнула.

- Да, - забормотала она, - все ищу, добрая госпожа. Добрая госпожа, она спрятала его здесь! Нэнси чуть шевельнула рукой.

- По правде, - сказала она, - я не прятала его. Скажи мне, что ты хочешь, и я помогу тебе.

- О, да, ты поможешь! - хихикнула Джоанна. - Ты уж, конечно, поможешь! Ты ведь и все это время помогала, а? Разве это не ты шныряла у палатки и высматривала, где там мое дитя? Все рыскала, все шныряла! И проскользнула-таки внутрь, и унесла его!

- Кого это я унесла? - сказала Нэнси, наполовину подыгрывая безумию старухи, наполовину поддразнивая ее. - Что я у тебя взяла? Я все верну, ты только скажи - что, или давай поищем это вместе с тобой.

Джоанна внезапно перегнулась через стол и схватила Нэнси за руку. Девушка почувствовала, как высохшие пальцы впиваются в нее с неожиданной силой.

Она подавила желание немедленно высвободиться.

- Я буду искать его, - сказала Джоанна. - Я знаю, где ты его прячешь. Кровь - в крови, а плоть - во плоти. Я выпущу его из тебя. - Она притянула девушку поближе и уперлась головой в грудь Нэнси.

- Я слышу его, - торжествующе заявила старуха. - Это он стучит в тебе. Я выпущу его наружу.

Внезапно Нэнси начало трясти. Смех, звеневший в ней, умер. Ему на смену пришла фантастическая мысль: вот чем придется заплатить за победу над бурей. Может, было бы лучше вместе с Генри умереть в метели, чем такое.., но это чушь. Она не собирается умирать. Она собирается жить для Генри, показать ему руки, усмирившие снегопад, и заставить его поцеловать их в качестве вознаграждения, и оставить свои ладони в его руках, в тех самых руках, которые затеяли все это, натравили на нее духов с дубинками, - и вообще она намеревалась всеми способами поклоняться таинству Любви. Не может таинство состоять в том, чтобы умереть сейчас вот так.., рядом с этой старухой. Должна прийти тетя Сибил, или мистер Ли, или отец... А пока она попытается любить эту старую женщину.

Джоанна с натугой выпрямилась и втащила Нэнси на стол. Крепко держа девушку, она наклонилась к ней и быстро забормотала:

- Рука, которой ты касалась его, рука силы, рука магии - вот, вот здесь мы выпустим его; середина руки - ты не знала? - это то место, через которое приходит и уходит бог. - Она повернула ладонь девушки вверх и провела по ней ногтями. - Я увижу его, - продолжала она, - в первой капле крови; крови, которую учует кот; он затем и привел меня сюда, тот самый кот, который живет в буре, тот Тигр, который всегда бежит у ног Шута. Кот придет, - ее ногти изо всех сил впились в ладонь Нэнси, - и бог выйдет на свет. Мой маленький, мой сладкий! Приходи, приходи, приходи.

Нэнси почувствовала боль и, надо сказать, достаточно сильную. Боль напомнила о том, что она ведь может и закричать - громко закричать - позвать на помощь. Особой беды от этого не будет, решила Нэнси. Ах да. Она же собиралась любить эту старую женщину - не обижать ее - понимать ее - желать ей добра. Но старуха - одна, и Нэнси - одна; и Нэнси не могла найти ни одной причины, позволяющей старухе портить руки, которые Генри считал такими красивыми. Она в последний раз попыталась вырваться - безуспешно. Неудивительно, слишком уж неудобно чувствовать себя наполовину на столе, наполовину на полу. Тогда она позвала, стараясь не выдать страха:

- Тетя Сибил! Генри! Отец! Тетя!

Внезапно ее голос оборвался. Вместо тех, кого ей так хотелось увидеть выходящими из золотого тумана, на столе рядом с ее протянутой рукой возник кот. В те несколько минут, которые Нэнси провела вместе с Сибил внизу, она не обратила внимания на котенка, а с тех пор у нее просто не было возможности узнать о его существовании. И в доме она не видела и не слышала никаких котов. Однако вот он, сидит рядом, мяукает, переводя взгляд с нее на Джоанну и обратно, раскрывает и закрывает розовую пасть, беспокойно подергивает хвостом.

"У него нет рук!". Почему-то только это и пришло Нэнси в голову при виде кота.

Уже в следующий миг открытие показалось ей таким жутким, что она едва не потеряла самообладание. Да, у него не было рук - у него не было инструмента для воплощения духовных намерений, только лапы, которые могли гладить или царапать, подставляя то мягкие подушечки, то острые коготки - целых четыре лапы, и ни одной руки. Внезапно кот положил лапу ей на руку, и она чуть не вскрикнула от этого мягкого прикосновения. Кот попытался отнять лапу, но когти зацепились за пушистую ткань платья и не отцеплялись. После короткой борьбы кот все-таки оторвал лапу, и Нэнси почудился треск разрываемой ткани. Это было нелепо, но ей тут же представилось, как кот разорвал весь рукав, ее рука оказалась обнаженной по локоть, а кот и Джоанна вот-вот примутся терзать ее... Нет, она должна любить Джоанну. Джоанна хочет чего-то. Скорее всего, она так и не найдет ничего стоящего, но Нэнси все равно должна попытаться полюбить ее.

Никогда еще после смерти своего ребенка Джоанна не была так близка к той силе, о которой сама рассказывала себе столько фантастических историй. В средоточии всего сущего, в обители золотых танцоров, Бог предлагал себя тем, кто искал его, кто прикладывал к этому усилия. Нэнси вновь подчинила себя единому центру. В ее глазах, устремленных на Джоанну, в звуках голоса, обращенных к ней, Бог в который раз позволил проявиться вечной мистерии.

- Его действительно здесь нет. Я помогу тебе найти. Это обязательно будет, только не надо мешать...

Старуха не видела ее глаз; она смотрела только на кота.

- Кот, который живет в буре, - твердила она. -Пойдем, мой дорогой, пойдем, ты покажешь мне. Ты привел меня сюда - так покажи мне. Покажи мне. Она прячет его в себе, да? Пойдем и возьмем его.

Кот уставился на нее; потом он перевел взгляд на лицо Нэнси и начал ерзать и приседать, готовясь к прыжку.

"Он собирается прыгать! - с ужасом подумала Нэнси. - У него нет рук, зато он собирается прыгать! Он разорвет меня, потому что у него нет рук!".

На последней из карт Таро, на той, которая без номера, она видела подобное изображение - зверь у ног Шута, изготовившийся к прыжку. Она видела его в самой гуще танцоров, в центре золотого стола. Но тогда он не собирался нападать; в его позе крылся какой-то иной смысл, более таинственный, нежели в движениях остальных фигурок. Шут и тигр, составное и вместе с тем единое таинство - но он собирается прыгнуть! Джоанна дергала ее, и Нэнси пришлось отпустить другую руку, которой она держалась за край стола. При этом лицо ее на малую толику придвинулось ближе к центру сгущавшейся энергии.., слишком, слишком близко. Нэнси попыталась схватить зверька, но промахнулась. Кот с рычанием прянул в сторону и снова изготовился к прыжку.., но тут его неожиданно взяли за шкирку и высокий брезгливый голос произнес:

- Господи Боже! Что все это значит? А ну-ка, отпусти, ты, жалкое создание! Слышишь, что я тебе говорю? Оставь мою дочь в покое. Будь ты проклята, женщина, кому сказано - оставь мою дочь в покое!

Глава 15 БЛУЖДАЮЩИЕ В ПРЕДВЕЧНОМ

Золотой туман разделил обитателей дома на холмах, скрыл их друг от друга, не коснувшись лишь Сибил Кенинсби и Аарона Ли. Слуги сбились тесной кучкой под лестницей, не смея двинуться и в то же время боясь оставаться на одном месте. Каждый старался коснуться локтем соседа, так им казалось спокойнее. Когда-то первобытный человек точно так же пытался защищаться от ночи с ее опасностями. Повар тяжело дышал; истерика горничной сменилась жалобными всхлипываниями; даже молчаливая обычно Анабель вздрагивала и не отпускала руки подруг. Между девушками вились плотные пряди тумана.

Точно так же туман клубился, обволакивая Ральфа и м-ра Кенинсби. Ральф и не думал скрывать свое состояние. Оно мало чем отличалось от остолбенения повара. А чего еще, собственно, ждать от человека, для которого знакомый мир вдруг перестал существовать? Ральф знал, что туманы бывают в горах, в речных долинах, над болотами, иногда и в городах тоже. Но гор поблизости не наблюдалось, а городского смога в деревне отродясь не случалось. Знакомые условия существования вдруг взяли и исчезли. Поразмысли Ральф еще пару минут, он, возможно, справился бы с собой и даже решился бы на какое-нибудь действие, но как раз в этот миг стена под его плечом как-то странно заколебалась и Ральф отскочил на середину коридора. Резко обернувшись, стены он уже не увидел. Все скрывал туман.

Он попытался коснуться рукой бедра и не смог; там, где положено было быть его телу, не ощущалось ничего, кроме все той же густой субстанции. Он сжал пальцы в кулак и ощутил, как они впиваются не в ладонь, а в то же пластичное и упругое вещество. Ральф удивился. До этой поры он вполне осознавал себя, только вот куда подевался тот, который осознает? Осязание утверждало, что его здесь нет. Ральф не мог с ним согласиться - он же был здесь. Он поднял руки, чтобы потрогать голову - но, если она и оставалась на прежнем месте, ощутить ее не удалось. Густая, как манная каша, субстанция просочилась между пальцами и прилипла к ним - не то кисель, не то жидкая грязь. Когда-то ему вырвали зуб, так этот несчастный зуб долго потом ощущался на своем прежнем месте. Теперь, похоже, все его тело вырвали, как тот зуб, а он как будто ощущает его по-прежнему. А весь остальной мир? Его что, тоже вырвали? А вместо мира осталось место, которое он занимал, да еще Ральф, помнящий это место и чувствующий его одновременно и пустым, и занятым? На миг Ральф представил себе дыру в воздухе, через которую некий талантливый дантист мягко и безболезненно удалил мир, но сознание, не приученное к метафизике, отказалось развивать эту идею и вернулось к прежней точке зрения: скорее всего, ему просто немного не по себе из-за этой метели, ну устал он, в конце концов. Правда, раньше, даже валясь с ног от усталости, он всегда находил себя с первой попытки.

"Я же не сошел с ума, - твердил он себе. - Это ведь легко проверить, надо только развести и соединить ладони". Ладони сблизились, но соединить их не удавалось. Почему-то Ральф уверил себя, что стоит выполнить это простое упражнение, и он сразу вернется к нормальному состоянию; достаточно лишь повернуть что-то важное, соединить одно с другим, и тогда возникнет хоть какая-то точка, в этой жуткой мешанине появится определенность... Он попытался представить, что сейчас чувствует отец, и тут же в тумане прозвучали четыре музыкальные ноты, обычная восходящая гамма. Они повторялись слабо и монотонно - ла-ла-ла-ла; ла-ла-ла-ла; ла-ла-ла-ла. "Ладно, - подумал Ральф, подождем. Надо думать, когда-нибудь этот кошмар прекратится".

В отличие от сына, м-р Кенинсби, оставшись в одиночестве, вовсе не склонен был считать туман чем-то материальным. В чувствах его преобладали обида и растерянность. Знакомый мир сбежал от него точно так же, как от Ральфа и слуг, и точно так же, как Ральф и слуги, м-р Кенинсби инстинктивно протянул руку, чтобы ощутить рядом ближнего. И он ощутил - правда, не совсем то, на что рассчитывал. Он наткнулся на руку, чем-то знакомую руку, сильную и уверенную, которая тут же схватила его запястье. М-р Кенинсби шарахнулся назад, и чужая рука не стала его удерживать. Она скорее приглашала, чем неволила его, и во всяком случае не сковывала движений. М-р Кенинсби пошевелил пальцами и попытался убедить себя, что коснулся руки Джоанны или Стивена. Ну хорошо, в крайнем случае, это рука Генри или Аарона. А может быть, Ральфа. Но глубоко внутри м-ра Кенинсби уже зрела страшная уверенность: рука не принадлежала ни Ральфу, ни Аарону, ни Генри - тем более Джоанне или Стивену - слишком уж она была холодна и сильна для обычной человеческой руки. Тогда... Нет, только не это! А если все же... Тогда надо просто держаться подальше от этих вырвавшихся на свободу марионеток.

"Роботы!" - с негодованием подумал м-р Кенинсби. Но о том, как роботам удалось перебраться со стола в коридор, он предпочел не задумываться. Он сбежал бы из этого дома. Если бы не метель снаружи, он бы, пожалуй, просто отправился домой, но метель отрезала его от Лондона, от поездов и такси; она заперла его здесь. Пожалуй, медленно осознавал м-р Кенинсби, во всей вселенной для него совершенно не находилось места. Он был здесь, здесь ему и предстояло оставаться.

Пробираясь на ощупь вдоль того, что он продолжал считать коридором, м-р Кенинсби громко воскликнул: "Сумасшедший дом!". Это слово пробудило смутные воспоминания о служебных обязанностях, только теперь сам он явно оказался вместе с пациентами. Пожалуй, м-ру Кенинсби еще не приходилось слышать о сумасшествии на почве снегопада, который заключает пациента в золотое облако, битком набитое холодными руками. Впрочем, психи ведь бывают буйные, тогда их приходится держать. Может быть, и он, испугавшись, начал буйствовать, и теперь эти руки держат его? Стало быть, с их точки зрения, он просто повредился умом? Допустим, сумасшествие... А что это, собственно, значит? Что может его безумный разум противопоставить сильным врагам? Что вообще происходит? Может быть, его хотят поймать и навсегда заключить в безднах, которые снова и снова открываются перед ним?

Туман по обе стороны от м-ра Кенинсби то расступался, образуя глубокую, не меньше лиги длиной, долину, то поднимался вверх, обнажая бездонную пропасть, а затем снова начинал клубиться, пряча ее от глаз... Он вполне может попасть туда.., и навеки сохранить первенство, воспользоваться своим унылым преимуществом, опередив старших детей младших сыновей пэров. Они никогда не смогут догнать его.., так и останутся позади.., словно привязанные к огромному колесу всеми своими жизнями... Голова идет кругом то ли от тумана, то ли от вращения этого проклятого колеса. Вот почему он видит пропасть колесо поворачивается. Оно катится не быстро, но никогда не останавливается, и если ты пробыл на нем столько лет, то рано или поздно наступает старость и приходится опускаться все ниже и ниже. Но старшие сыновья никогда не догонят его - они ведь тоже привязаны к этому колесу.

Голова болела от непрестанного кружения; колесо в колесе - где-то он уже слышал раньше эту фразу <Видение подобия Славы Господней пророка Иезекииля:

"...подобие у всех четырех - одно , будто колесо находилось в колесе. Когда они шли, шли на четыре свои стороны; во время шествия не оборачивались. А ободья их - высоки и страшны были они; ободья их у всех четырех вокруг полны были глаз." (Иез.1.16-18)>.

Туман кружился вокруг него или он вращался в тумане? Колесо в колесе - был в этой фразе какой-то намек на ангелов.., колеса с глазами, циклы в циклах, всеведущие и неусыпные, постоянно вращающиеся. Только при чем здесь глаза? Ему же все время попадаются руки. А-а, возможно, руки и были глазами; они же глаза тела! Огромное колесо из бесчисленных рук, переплетенных, держащихся друг за друга; оно вращается все быстрее, обод поднимается от земли и уходит в туман, из него выпадают руки, беспомощно пытаясь уцепиться...

Думая о колесах, м-р Кенинсби вслепую пробирался по коридору. Шаря руками по стенам, он наткнулся на дверную ручку. Машинально повернув ее, он шагнул через порог и оказался в собственной комнате. Слава Творцу, туман сюда пока не добрался. М-р Кенинсби с облегчением захлопнул за собой дверь. И в этот самый момент внутренний голос внезапно напомнил ему о Нэнси и Сибил. Их ведь не было в коридоре! Когда м-р Кенинсби закричал с лестницы: "Пожар!", Сибил стояла в гостиной. Да, видимо, придется признать, что теперь он ей ничем не поможет. Еще недавно он был твердо убежден, что, конечно, превосходит Сибил в случае любого нарушения порядка - при снежных бурях, кораблекрушениях, пожарах. Но сейчас и порядок, и его нарушения рухнули. Перед ним был новый, сумасшедший мир, в котором он, м-р Кенинсби, уже вряд ли может считать себя главнее Сибил. Столкнувшись с непостижимыми явлениями, он спасовал, потому что не мог зацепиться ни за что знакомое, ему обязательно нужен был какой-то внешний ориентир. Сибил в этом не нуждалась, она всегда прекрасно существовала сама в себе. Так что присматривать за Сибил ему в данном случае было как-то не с руки.

Мысли эти мелькнули в сознании м-ра Кенинсби подобно откровению. В той же вспышке прозрения он понял, что Нэнси - это другое дело, вот ей он скорее понадобится, чем Сибил. Разве Генри сумеет уберечь его дочь? Этот молодой нахал способен думать только о себе. Нервно пройдясь по комнате взад-вперед, м-р Кенинсби остановился и обреченно посмотрел на закрытую дверь. Неужели придется опять нырять в этот ужасный туман только из-за того, что он может понадобиться Нэнси? Да, похоже, придется.

- Вот погибель! - громко проговорил м-р Кенинсби, испытывая острое недовольство происходящим. Сибил, Ральф, Генри - любой из них вполне мог бы позаботься о Нэнси. Эх, кабы знать, пришло ли им это в голову? А самое скверное - сумасшедшая Джоанна. Альтруистические намерения м-ра Кенинсби могли бы так и не обрести имя действий, если бы его не подхлестнула неприязнь к старухе. (Что ж, иногда земная любовь действительно питается ненавистью, чего никогда не позволяет себя Любовь небесная.) Он подошел к двери и с неодобрением понаблюдал, как золотой туман просачивается в комнату. М-р Кенинсби уже не удивлялся; он даже не стал выяснять, проходит ли туман через замочную скважину или проникает прямиком сквозь дерево. Довольно и того, что он с каждой минутой становится гуще. Вот и кстати, значит, действительно пора выходить. Скоро здесь будет так же противно, как снаружи. Ну уж на этот раз он не собирается терять голову, а то и Нэнси помочь не удастся. Хватит всякой чепухи о колесах, руках, ставших глазами, пропастях. Он - в чужом доме, а внутри дома - туман; он - Лотэйр Кенинсби, и он собирается найти свою дочь, которую могла испугать эта противная старуха. Очень хорошо. Он решительно распахнул дверь.

Впрочем, пройдя немного по коридору, м-р Кенинсби решил, что туман не так уж и страшен. Он даже осмелился открыть рот и тихо позвать: "Нэнси!".

Едва ли он признался бы самому себе, почему говорит так тихо. Просто ни к чему, чтобы все эти нечеловеческие глазастые руки слышали, куда и зачем он направляется. Слава Богу, ничего не произошло. Он сделал еще несколько шагов и снова позвал дочь.

На этот раз перед ним тотчас же возникла туманная фигура, надо сказать, очень близко возникла! - и чей-то отдаленно знакомый голос спросил:

- Так она еще не вернулась?

М-р Кенинсби кое-как справился с приступом ужаса и понял, что облако здесь ни при чем. Всмотревшись, он узнал Генри. Страх мгновенно уступил место злости.

- Что значит "не вернулась?" А почему это ты не с ней?

- Потому что я не могу попасть туда, - ответил Генри. - Одному Богу ведомо, где она, и только Он знает, почему я не там.

- Нечего стоять тут и толковать мне о Боге, сварливо заметил м-р Кенинсби. - Скажи-ка лучше, какую еще дьявольскую штуку ты сыграл с ней?

- Когда я пытался убить вас, - покорно заговорил Генри монотонным голосом, - поскольку я считал, что вы стоите на пути к проникновению в...

- Когда ты... Что?! - вскричал м-р Кенинсби. -Пытался убить меня? Да ты в своем уме? Когда это ты пытался убить меня?

Кошмар продолжался. В голове не укладывалось: неужто это м-р Кенинсби стоит в проклятой сумятице из золотых прядей тумана и рассуждает с женихом собственной дочери о предполагаемом убийстве самого себя. Неужто кто-то действительно пытался убить его? Или даже убил?! А эта золотая мерзость - то, что бывает после смерти? Он с трудом взял себя в руки и услышал объяснения Генри:

- Я вызвал бурю с помощью карт Таро. Я обрушил на вас воды из их чаш, я призвал на вас ветер с помощью жезлов, потому что вы не хотели отдавать карты. Но она пришла и остановила ее.

- Остановила! - м-р Кенинсби уцепился за первые же понятные слова. Естественно, она захотела остановитьее! Да о чем ты толкуешь? - Он пристально всмотрелся в лицо Генри и осекся, прочитав правду в его потускневших глазах. Мертвенно-бледное, неподвижное лицо смотрело на него; тихий, ужасный голос ответил ему:

- Я хотел использовать ее, а вот теперь не могу найти. Она ушла туда, куда я не могу последовать за ней. Вы можете.

- Да уж, конечно, - отозвался м-р Кенинсби. - Я... Да где же она?

- Она ушла в танец, - сказал Генри, - и я не знаю, сможет ли она выдержать там встречу со своим прошлым. Раньше я был глупцом, я мечтал и поэтому пытался убить вас. Вы же мешали сбыться моей мечте.

- То, что ты был дурак дураком, это точно, - согласился м-р Кенинсби, - а если весь этот бред имеет хоть какой-то смысл, то ты гораздо хуже, чем просто дурак. Ну и влип ты...

Генри посмотрел на него, и м-р Кенинсби прикусил язык. Человек с такой мукой на лице просто не мог городить чепуху. Буря действительно была хотя таких бурь не бывает! Но ведь и золотого тумана тоже не бывает. А Нэнси, значит, пыталась остановить бурю - это-то он понял - и ушла в танец. Последнее, что бы оно ни значило, было связано с проклятыми марионетками и дьявольской черной магией в маленькой комнатке - а туда ушла Джоанна. Так он и думал, что Джоанна в конце концов тоже окажется там.

Он отстранил Генри, несмотря на гнев и раздражение с удовольствием ощущая его материальность, и сказал:

- Тобой я потом займусь. Если ты не можешь найти ее, так я смогу.

Генри ответил неожиданно покорно:

- Вы сможете. Возможно, это и будет суд. Найдите ее, найдите, если и правда сможете.

М-р Кенинсби успел сделать несколько шагов, прежде чем неожиданно для самого себя оглянулся. Он знал, что в таком Богом забытом тумане это глупо, а оглянувшись, понял, насколько глупо. Ему словно одновременно открылись две плоскости. Он видел Генри, но только вверх ногами - ужасное впечатление. Однако глаза не обманывали его: в каком-то нелепом мираже туман показал Генри, висящим в пустоте вниз головой; руки словно связаны за спиной, нога - одна нога - закинута за другую, за ту, на которой он и был подвешен. Целую минуту м-р Кенинсби стоял, разинув рот и глядя через плечо на кошмарное видение, потом золотая кисея затянула картину. Изображение исчезло. М-р Кенинсби вдруг почувствовал себя больным, усталым и очень старым, и ему захотелось, чтобы рядом оказалась Си-бил. Но ее не было, и какая бы там болезнь, усталость или старость не одолевали его, где-то в тумане находилась Нэнси. Она могла испугаться, если не хуже, этой противной старой карги, Джоанны. Он пошел дальше и впервые, не считая детских лет, начал молиться. Он молился, чтобы не оглядываться назад, чтобы Нэнси, когда он наконец найдет ее, оказалась жива и здорова, молился, чтобы Сибил поднялась наверх, если только от нее будет хоть какая-то польза; молился, чтобы Господь укрепил его и чтобы ему удалось наилучшим образом исполнить то, что надо исполнить. Клубы тумана расступились, и он различил впереди какие-то движущиеся фигуры высокие фигуры, которые то возникали, то исчезали, и снова те самые холодные пальцы сомкнулись на его запястьях. Голос м-ра Кенинсби, несмотря на все его усилия, предательски дрожал, когда он осмелился спросить: "Кто вы?".

Пальцы, охватывавшие его руку, внезапно потеплели при этих словах, хватка превратилась в рукопожатие, и ему ответил знакомый голос:

- Привет, папа!

М-р Кенинсби тут же понял, что голос принадлежит Ральфу, хотя все еще мог бы поклясться, что руки, поймавшие его, Ральфу принадлежать никак не могли. Нет, наверное, он все же ошибался. С преувеличенным облегчением м-р Кенинсби проговорил:

- Привет, мой мальчик! Рад, что нашел тебя.

- И я чертовски рад, - ответил Ральф, и его голова вдруг обозначилась в тумане совсем близко. - Во всяком случае, ты такой же твердый, как всегда.

- Где это мы оказались? - поинтересовался м-р Кенинсби.

- Надо полагать, там же, где и были, - ответил Ральф. - У входа в кабинет, или как его там величают. Я с тех пор никуда особо не отлучался, точно знаю. Ну и чудные дела!

- Я бы сказал, мерзкие и опасные, - веско возразил м-р Кенинсби. Послушай, я ищу Нэнси. Этот ее женишок сначала меня попытался убить, а потом и ее бросил.

- Какой женишок? - озадаченно переспросил Ральф. - Кто это собирался тебя убивать?

- Да Генри, ублюдок этот, - мрачно ответил м-р Кенинсби, чувствуя, что, начав говорить, вот-вот потеряет самообладание. - Он сам мне сказал, что поднял бурю, намереваясь убить меня.

- Генри?! Поднял бурю? Но ты говорил... О да, до меня дошло!

- Он сам так сказал, - повторил м-р Кенинсби. -И он бросил Нэнси в этой комнате со своей теткой. Пойдем со мной, надо вытащить ее оттуда.

- Понимаю, понимаю, - ошеломленно бормотал Ральф. - Да, да, конечно, пойдем. Я просто не сразу сообразил, что к чему. Вызвать бурю! Это что-то слишком! Он, наверное, слегка тронулся. Мне всегда казалось, что он немного не в себе.

- По-моему, в этом проклятом доме все свихнулись, - сказал м-р Кенинсби. Мы хоть идем-то правильно?

- Ну, я не очень-то хорошо знаю дорогу, - ответил Ральф, - но, наверное, правильно. Я хотел сказать, что куда-нибудь мы обязательно придем, а там разберемся. Ой!

Оба одновременно налетели на что-то. М-р Кенинсби, речь которого с каждой новой фразой почему-то становилась все более неформальной, от души выругался. Ральф, сохранявший самообладание, первым установил причину помехи.

- Это стол, - внезапно заявил он. - Большой стол, который мы видели у входа.

- Тогда его лучше обойти, - предложил м-р Кенинсби. - Комната с этими горгульями как раз за ним. Как бы я хотел разбить эти дурацкие куклы на мелкие кусочки и затолкать их ему в глотку!

Не разнимая рук, отец и сын двинулись вдоль стола. Наконец, решив, что достигли противоположной стороны, они повернулись и направились к внутренней двери. Еще два-три осторожных шага, и м-р Кенинсби уверенно заявил:

- Туман становится тоньше.

Ральф не стал бы утверждать этого под присягой, но для поддержания духа решил не спорить.

- Может, и так, - ответил он и вздрогнул, потому что отец чуть не упал. М-р Кенинсби наступил на что-то живое. Он вскрикнул, пошатнулся, с трудом удержал равновесие, и тут "нечто" преградило им путь. Это был мужчина; нет, подросток; идиот, сопровождавший колдунью, звали его, кажется, Стивен. Должно быть, он лежал у порога поперек входа во внутреннюю комнату. Он смотрел на них с тупой враждебностью.

- Идите отсюда, - угрюмо проговорил Стивен, вам нельзя. Она там.

- Она? Кто "она"? - осведомился м-р Кенинсби. -Эй, Ральф, убери-ка его.

Ральф подчинился. Он положил руку на плечо Стивена и начал: "Послушай, приятель, ты должен пропустить нас", но в этот момент Стивен прыгнул на него, и они сцепились. М-ру Кенинсби едва удалось увернуться и проскользнуть дальше. Соперники откатились прочь от внутренней комнаты. Страх и раздражение, которые так долго копились в каждом из них поодиночке, бросили молодых людей в объятия друг другу. По крайней мере, драка была понятным и знакомым действием, чем выгодно отличалась от всего, происходившего ранее. В нагнетании таинственного, которое так подавляло Ральфа, в мистерии богини-нищенки, которая так страшила Стивена, каждому мнилось что-то узнаваемое, свое глубоко личное, и отстаивая это, каждый из них ринулся в бой.

Творцы тумана скрывались от обоих молодых людей и, словно на заре времен, оба сражались с тем, что было зримым и осязаемым. Так одно племя видело виновником всех своих бед соседнее племя и сражалось с ним; так дрались не успевшие стать людьми полуживотные до объединения в племена; такие битвы кипели под солнцем, когда материя, которой все мы обязаны происхождением, только еще являла полусознательные формы жизни. Здесь обнажилась суть всех мировых сражений - пропустит один соперник другого или нет, уступит дорогу или настоит на своем. Ни тот, ни другой не понимали, почему упорствуют в своих намерениях, но каждый чувствовал, что некие великие силы вздымают его дух, и именно они олицетворяют противоборствующие воли.

Стивен не сомневался: врага нельзя пропускать, вход в святилище был табу, потому что туда вошла богиня; сама мистическая мудрость вошла в святилище, и тревожить ее не позволялось ни в коем случае.

Ральф был убежден: в святилище надо войти, ведь там таилась угроза его сестре, его родной крови; таинственная женственность, беззащитная беспомощность оказались заключены внутри, как же не спасти их?

Вера вдохновляла одного бойца, зов рода - другого; безвестные герои отдувались и колотили друг друга на задворках великой мистерии. Туман окутывал их, туман проникал в легкие, туман властвовал над ними и нес безумие. Жизнь сражалась с жизнью, и сама жизнь вливалась в обоих, поддерживая накал борьбы.

Во внешнем мире в тот же самый миг вступали в бой армии, столь же таинственно подчиненные незримым силам. Истинные причины, заставлявшие толпы обученных солдат уничтожать друг друга, точно так же оставались скрыты и здесь. Стивен и Ральф наносили удары и уворачивались от ударов; из всех надежд осталась одна - уничтожить соперника; из всех возможностей мира - только война. Действовали лишь простейшие законы, и в каждом нанесенном или пропущенном ударе силы земные сражались за власть.

М-р Кенинсби не видел этого проявления первобытной ярости; он уже отыскал внутреннюю дверь и торопливо переступил порог. В комнате с золотым столом не было тумана; наоборот, здесь было так ясно, что очередное таинство предстало перед м-ром Кенинсби, видимое до малейших деталей. Здесь, в комнате с плотными занавесями, он застал начало торжественного и мрачного обряда жертвоприношения.

Некогда злой рок настиг божество, и теперь, чтобы оживить его, требовалось взломать врата человеческой жизни. На золотом алтаре лежала девушка; жрица, стоявшая рядом, сжимала ее запястье и тянула к себе, словно пытаясь отнять у человеческой руки ее нежную и грозную силу; а на самом алтаре, словно бог, сошедший с небес, чтобы поторопить жертву, изготовился к прыжку кот. Его напряженная поза была полна изящества и одновременно смертельной угрозы. Снаружи, словно гротескное воплощение священной борьбы мировых стихий, возились два молодых человека; здесь, внутри, совершалось не менее гротескное жертвоприношение. Мифы утверждали, что только оно способно освободить божественную энергию, заключенную в крови.

М-р Кенинсби, ворвавшийся в зачарованный круг, разом охватил взглядом и жрицу, и кота, и тело жертвы. Именно последнее и привлекло его внимание в первую очередь. Различив, кто именно лежит на алтаре, он вскрикнул, выражая категорическое несогласие с происходящим. Вот уже пятьдесят лет он только выражал несогласие, однако ни разу не посмел всерьез возразить собственной судьбе. Но тут и его разобрало. М-р Кенинсби бросился вперед, схватил кота за шиворот, поднял его и, не помня себя от ярости, швырнул к двери. Совсем недавно Стивен точно так же швырнул его самого. Услышав хриплый вскрик Джоанны, м-р Кенинсби повернулся к ней. Впервые в жизни он ощущал свою значимость. Впервые в жизни им руководили великая сила и великая справедливость. М-р Кенинсби приказал - и Джоанна на миг отступила. Ее рука, сжимавшая запястье девушки, разжалась, повинуясь чужой руке. Сам м-р Кенинсби едва ли осознал, насколько это несвойственно ему - хватать за плечо малознакомых женщин.

Однако Нэнси смогла освободить руку и одним гибким движением оказалась на ногах по другую сторону стола. М-р Кенинсби бросился к ней. Нэнси обняла отца и внезапно осознала, как они близки двое незрячих слуг Любви, две мятущиеся души, ищущие добра. Только теперь она поняла, что и отец всегда стремился к добру. Он был ее спутником на Пути, а она только и делала, что пыталась осложнить для него этот Путь. Она прижалась к отцу, испытывая не столько благодарность за последнюю услугу, сколько стыд за собственную прошлую несдержанность и нетерпимость.

- Ой, спасибо, - сказала она, - ты пришел в самый нужный момент.

- С тобой все в порядке? - озабоченно спросил м-р Кенинсби. - Она не навредила тебе? Что она делала?

- По-моему, искала что-то, - ответила Нэнси. -Она думала, что у меня это есть. А у меня нет. Если бы мне хоть знать, что она ищет! Тетя Сибил, наверное, нашла бы то, что ей нужно, если бы только нам удалось их свести. Пожалуйста, папа, уговори Джоанну спуститься вниз, хорошо?

- Ну, я попробую, - сразу засомневавшись, согласился м-р Кенинсби. Однако недавняя решимость тут же вернулась к нему. - Конечно, я уговорю ее спуститься вниз, прямо в погреб, и даже спрашивать не собираюсь, не будет ли она в претензии, если мы свяжем эту уродину за все ее дьявольские пляски. Надо же, ищет она там что-то!

"Ох, ладно, пусть так и будет, - решила про себя Нэнси. - Может быть, им повезет и по пути они повстречают тетю Сибил, тогда вместо погреба подвернется что-нибудь более правильное". Даже ноющая рука не убеждала ее в том, что от запертого погреба будет какой-нибудь прок. А вот если дать Джоанне найти то, чего она хочет, или как-то повлиять на ее желания, тогда толку будет больше. Она прижала руку к груди. Надо же, как саднит! Вдоль царапин выступила кровь. Лучше отцу этого не видеть, а то он еще сильнее рассердится на Джоанну. Но все же, чем скорее она найдет Генри или хотя бы промоет руку, тем лучше. Нэнси начала осторожно теснить отца вдоль стола, приговаривая:

- Хорошо, папа, только давай пойдем сейчас вместе с ней. Я уверена, тетя Сибил сможет ей помочь. Она знает, что потеряла эта бедная женщина.

При всем своем раздражении м-р Кенинсби вынужден был согласиться с дочерью. Сибил, похоже, и вправду знала, о какой пропаже идет речь. До сих пор ей удавалось успокаивать эту старую каргу Он машинально шагнул к двери. Джоанна, сердито сверкая глазами по сторонам, отступила в угол. Нэнси шагнула к ней, и золотое облако, висевшее за спиной старухи, отхлынуло, обнажив на полу под ногами карты Таро, совсем недавно выпавшие из рук влюбленных. Раскрашенные листы подрагивали, словно готовые в любой момент сорваться с места. Джоанна, вскрикнув от радости, опустилась на колени и сгребла карты.

- Что, черт возьми... - начал было изумленный м-р Кенинсби, но закончил уже совсем другим тоном. - Уж не мои ли это карты? Хотел бы я знать, что это они здесь делают? - Он поспешил вдоль стола., Нэнси метнулась за ним.

Но оба опоздали. Джоанна уже снова была на ногах. Она резко кинулась в сторону и, не выпуская из рук добычи, исчезла в тумане. Отец и дочь бросились за ней. Туман откатывался перед ними, расступался в стороны, стлался под ноги, взвихривался над головами. Джоанна, сжимая карты, мчалась вперед и вопила, не помня себя от восторга.

В таком порядке все трое вырвались в наружную комнату. Пронзительный восторженный крик мгновенно остановил драку Джоанна приближалась, и при виде жрицы, охваченной священным экстазом, руки Ральфа и Стивена разжались, оба отпрянули друг от друга. Стивен успел окликнуть ее, и Джоанна забормотала:

- Я нахожу его, я уже нахожу его! Сначала я сожгу их, и тогда он придет. Он придет в огне! Огонь - для Гора, Гор - это огонь.

Она пробежала мимо Стивена и вылетела из комнаты. Руки ее ни на миг не прекращали перебирать магическую колоду. Внезапно, быстрым, ловким, безумным движением она отделила масть мечей от всей остальной колоды и начала располагать их в каком-то ведомом только ей порядке. Она разложила карты по три, а Короля Мечей, оружие которого трепетало и сверкало, словно объятое пламенем, бросила сверху и накрыла ладонью, чтобы, согрев, оживить. Искры уже начинали проскакивать вокруг нее, а она все звала:

- Малыш! Малыш! Я уже иду к тебе. Они больше не смогут поранить тебя. Я прогоню их прочь - твоя мать спасет тебя. Я уже слышу тебя - я иду!

Она не оглядывалась. У самой двери в комнату м-р Кенинсби внезапно почувствовал, как силы оставляют его. Он зашатался и упал бы, не окажись рядом Нэнси. Ральф, на миг замешкавшись, бросился на подмогу сестре. Нэнси мельком улыбнулась брату и попросила:

- Присмотри за нашим ненаглядным, а мне надо идти.

- Давай, - согласился Ральф, перехватывая руку отца и освобождая Нэнси. Стивен нерешительно посмотрел на них, быстро поднялся на ноги и устремился следом за Джоанной. Нэнси выскочила в длинный коридор и увидела Генри, уныло подпиравшего стену на верхней площадке лестницы. Джоанна, на ходу перебирая карты, подняла руки. Огонь сверкал между ее ладонями. Она принялась швырять горящие карты в сторону племянника. Вокруг, приобретая плотность и форму, уже клубилось облако, а дом, наоборот, словно утрачивал материальность и становился прозрачным, так что Нэнси вдруг опять различила золотые фигурки, безостановочно творящие роковой танец.

Глава 16 "СТОЙ, СОЛНЦЕ, НАД ГАВАОНОМ"

Сибил стоило немалого труда уговорить Аарона подняться наверх. Она хотела помочь ему добраться до спальни, но старик отказался наотрез. С такой ногой он не сможет подняться по лестнице. При этом Аарон думал прежде всего о том, что не может (а главным образом, не хочет) идти туда, где туман еще гуще. Лучше уж он попробует выйти на улицу, если в доме станет совсем опасно. Он надеется, что Сибил не оставит его - вот, все остальные его оставили - и скоро эти настигнут его.

- Эти? - машинально переспросила Сибил, осторожно поддерживая его за плечи. - Вот так, превосходно, мистер Ли. Не сомневаюсь, вы вполне могли бы и наверх подняться. Это даже легче. Нет, нет, не надо так беспокоиться. Эти?

- Да, это они, - забормотал Аарон. - Они вокруг нас. Они всегда здесь, но теперь мы их увидим. Я не смею смотреть на них. Не смею. Я ничего не вижу; здесь слишком ярко.

- Здесь очень светло, - согласилась Сибил. - Если бы не поздний вечер, я бы подумала, что светит солнце. Никогда не слышала, чтобы в рождественскую ночь в десять вечера светило солнце. Осторожнее; вот и прекрасно.

- Солнце! - с горечью воскликнул Аарон. - Солнца нам теперь не видать, считайте, мы ослепли. Слепые и хромые, и нам от них не спастись.

Сибил улыбнулась ему.

- Значит, и бежать никуда не надо. Одной заботой меньше. Пусть молодые хлопочут. Впрочем, по-моему, у них хватит ума не суетиться понапрасну. Я в их годы была не такой. Я бы, конечно, удрала. Ну вот и славно, мы в гостиной.

- Откуда вы знаете? - не удержался Аарон. - Вы что, видите что-нибудь в этой круговерти?

- А почему нет? - удивилась Сибил. - Интересно, где Анабель... Анабель, будь добра, поддержи мистера Ли с другой стороны.

Анабель так и сидела под лестницей, крепко зажмурившись и вцепившись в другую служанку. Слова Сибил словно пронзили плотное облако; Анабель открыла глаза, увидела все тот же плотный туман и опять зажмурилась. Сибил оглядела зал - в снежно-золотистом свете он казался прекрасным, несмотря на очевидные разрушения - и снова, уже резче, позвала:

- Анабель!

Снежная буря - это, конечно, серьезно, но вовсе не повод для истерик; Анабель обязана быть под рукой, в конце концов это ее работа. С другой стороны, как-то неловко распоряжаться чужой прислугой, и прежде, чем позвать еще раз, Сибил обратилась к Аарону:

- Надеюсь, вы извините меня? Может быть, вы сами ее позовете?

Но, как видно, слова для Аарона уже утратили всякий смысл. Тогда Сибил позвала в третий раз, теперь уже тоном, не терпящим возражений и промедлений:

- Анабель! Где ты там?

Анабель покорно подняла голову. В обширном пространстве зала, заполненного снегом и туманом, она смутно различила движущиеся тени. Чувство долга и непонятное возбуждение заставили Анабель решительно отстранить вторую служанку.

- Я иду, - твердо отозвалась она.

- Ну так иди поскорее, - поторопила Сибил. - Я понимаю, девочка, все это довольно необычно, но сначала - дело, удивляться будешь потом.

К своему изумлению, Анабель без особого труда преодолела несколько футов сплошной туманно-снежной пелены и убедилась, что это не столько страшно, сколько здорово. С первым же шагом плотная бело-золотая кисея взвихрилась вокруг нее, подхватила, понесла и вынесла прямо к странной госпоже, которая запросто разгуливает по залу в этой адской свистопляске, да еще и смеется при этом, с легкостью закрывает двери, взломанные стихией, а теперь вот без особого труда волочет старика через этот хаос... А куда, собственно, его надо тащить?

- Куда прикажете, мадам? - Анабель снова превратилась в исполнительную, расторопную служанку.

Сибил ободряюще улыбнулась ей - и эта улыбка показалась Анабель ярче разлившегося вокруг золотого сияния, настолько ярче, что свет, разлитый по залу, на миг стал лишь отражением этой улыбки.

- Вот и умница! - произнесла мисс Кенинсби. -Так, давай-ка подумаем. В гостиную. Вы с моим племянником построили там настоящую баррикаду, а?

Анабель против воли улыбнулась в ответ. Некоторое время назад ей пришлось служить у дамы, которая была убеждена, что стоит одарить прислугу улыбкой, и та просто обязана совершать чудеса работоспособности. Дама готова была пользоваться своим изобретением круглые сутки, никогда не забывая проверить результат. Вот после этого Анабель и взяла за правило никогда не улыбаться в разговоре с хозяевами. Итак, теперь уже втроем они неторопливо добрались до гостиной, где Аарона с почестями уложили на диван. Сибил опустилась на колени, закатала штанину и принялась обследовать его лодыжку.

- Похоже, ничего опасного, - заметила она, положив ладонь на больную ногу. Она помнила, каким любезным был их хозяин, и всего лишь хотела соблюсти ответную учтивость. Аарон встретился с ней глазами и разом прекратил свое полубезумное бормотание.

Рука Сибил снимала боль; ее воля слилась с той силой, внутри которой существовали они оба; она любила эту силу и поклонялась ей, просто думая об Аароне: о его насущных нуждах, страхах, боли. Скоро от сострадания начала ныть и ее собственная лодыжка, и это было нормально, ведь Сибил не собиралась отделаться обычным легковесным сочувствием, нет, она всерьез соединила свою жизнь и жизнь Аарона. Сейчас она была его заступницей; две слившиеся природы легко понимали друг друга. Их глаза обменивались малейшими оттенками чувств и состояний. На миг Сибил вздрогнула, но не от боли, - ей передался страх Аарона. Но страх тут же растворился в ней и исчез, попросту растаял, не найдя пищи в ее душе, а вместе с ним ушла и боль. Сибил улыбнулась Аарону, потом на ее лице проступило обычное безмятежное выражение, и она убрала руку.

- О нет, это совсем не так опасно! - проговорила она, отвечая на невысказанные опасения старика, и опять легко улыбнулась.

Едва ли она отчетливо представляла, что, собственно, имеет в виду, но Аарон, видимо, почувствовал в ее словах глубинный смысл.

- Что ж, тогда пусть приходят, - вздохнул он. -Какой же я был дурак, когда думал, что знаю.

- Ну, разве в этом дело, - сказала Сибил. - Просто нога подвернулась в спешке.

Аарон сел на диване, потом, словно забыв о больной ноге, встал. Несколько секунд он прислушивался к своим ощущениям, потом в сознание скользнула совсем другая мысль, и он вздрогнул.

- Облако! Живое облако! - вскрикнул он. - И там Джоанна!

Сибил легко и непринужденно поднялась на ноги.

- Да, - задумчиво проговорила она, - Джоанну, пожалуй, вполне может занести не туда. Наверное, стоит поискать ее.

- А надо ли? - нерешительно проговорил Аарон. - Пусть сражается с ними сама, если ей так хочется. Что-то боюсь я опять соваться в этот туман.

- Туман? Какой туман? - переспросила Сибил. - И почему вы называете его живым облаком?

- Фигурки были созданы именно из этого облака, - ответил он почему-то шепотом. - Оно - во всем; это те золотые руки, которые создают нас и наши жизни. Увидеть их - значит умереть; никто не в силах вынести этого.

- Разве наши руки так сильно отличаются от них? - удивилась Сибил.

- О, по жизненной силе они не идут с ними ни в какое сравнение, - ответил Аарон. - Мы знаем, - торопливо продолжал он, - иногда рождаются люди, которых еще в колыбели касается тот или другой из Старших Арканов... - голос старика немного захлебывался, он словно старался заговорить Сибил, заставить ее забыть о грозящей опасности. - Цезарь, Наполеон... Император заглянул в Олимпию в ту ночь, когда был зачат Александр, Сила навещала мать Самсона. Иерофант касался крошечных ладошек будущих великих священников. Иногда приходит Смерть - так было с ребенком Джоанны, с младенцами, убитыми Иродом. Приходят и такие, которых мы совсем не можем видеть, ведь кроме семидесяти восьми степеней есть и другие...

- И вот уже долгие годы Джоанна плачет по своему ребенку... - задумчиво сказала Сибил. Аарон поймал ее руку.

- Оставьте ее в покое! - воскликнул он. - Может быть, она решит обернуть магию против сильных мира сего, тогда она умрет, рассыплется в прах. Лучше держитесь от нее подальше.

- Однажды она благословила меня своими руками, - мягко заметила Сибил. - И я никак не могу разглядеть этот ваш туман, хотя должна признать, во всех вещах вокруг проявилась новая красота. Пойдемте же.

- Если вы вступите в облако, вам никогда не выйти из него, снова закричал Аарон. - Руки утащат вас вниз, руки Предвечного Начала.

- Пойдемте посмотрим, - просто сказала она. -Кроме Джоанны там ведь и другие. А сквозь туманы, какими бы они не были, всегда можно найти путь. - Она взглянула на Анабель. Служанка ошеломленно прислушивалась к заумным речам. Спасибо, моя милая, - сказала ей Сибил. - Ну что же, не пора ли идти? - И она решительно направилась к выходу.

Аарон, прихрамывая то ли от боли, то ли от страха, неохотно последовал за ней. Анабель, убежденная, что чем ближе к мисс Кенинсби, тем безопаснее, двинулась следом, стараясь только не обогнать хозяина. Почему-то ей казалось, что мисс Кенинсби не одобрит подобного нарушения субординации. Поэтому, прикусив губу и нервно одергивая рукава на запястьях, горничная придержала себя и лишь завороженно следила, как высокая уверенная женщина выходит из гостиной и оказывается среди...

.., среди сил и фигур танца. Выйдя наконец в коридор, Анабель очутилась среди множества незнакомых людей и предметов. Она даже не сразу охватила взглядом их вереницу, и только потом, переведя дух, заметила, как преобразился весь дом. Стены, лестница, двери, потолки ожили. Их составляли, насколько она могла различить сквозь снег и туман, какие-то бесчисленные формы. Они беспрестанно двигались, скользили и перетекали друг в друга. Из цветов преобладал черный, но то и дело возникали пятна серого, серебряного, огненно-красного. Темные столбы земли вздымались на месте стен, их пронзали горящие мечи, из огромных древних чаш лилась вода, серые жезлы разбивали чаши.

Анабель вскрикнула, и мисс Кенинсби обернулась. Это движение призвано было успокоить бедную служанку, но привело к неожиданным последствиям. Мисс Кенинсби, воплощавшая для Анабель надежность и спокойствие, вдруг раздвоилась у нее на глазах. Служанка увидела странную пару: женщину и мужчину в просторном белом плаще и с короной на голове. Словно в танце, эти двое двинулись вперед - и король, а может, император, обернулся через плечо. Анабель почувствовала слабость в ногах, но под грозным взглядом сверкающих глаз встряхнулась и собралась с духом. У нее здесь дела, напомнила она себе; если буря прекратится, коридор придется убирать. И она должна быть здесь, надо же кому-то наводить порядок. Вспомнив о долге, она как-то сразу забыла повелительный взгляд, и владыка трудов земных исчез для нее, потому что и сама Анабель заняла свое место в той иерархии сил, к которой принадлежал Император.

Анабель сосредоточилась на простой и привычной мысли: "Если буря кончится, понадобится убраться в доме - навести порядок. Слишком много этих лишних сияющих фигур, они все время застят мисс Кенинсби, не должно быть такого в доме, да еще в самом начале Нового года... Нельзя такого допускать. Вот подождите, кончится буря...".

Нэнси смотрела вниз с верхней площадки лестницы. Посреди коридора она видела тетю Сибил, вокруг нее танцевали символы воды и ветра. Нэнси открыла рот. Зрелище заставило ее забыть о Джоанне. В этот момент Сибил повелительно подняла правую руку.

Нэнси помнила этот жест: однажды, не очень давно, отец пришел с работы усталый и сильно простуженный, а они с Ральфом как раз скакали под музыку так вот, тетя проходила мимо и мгновенно остановила веселье тем же самым жестом. Она не сказала ни слова; повелительно поднятая рука сама собой призвала их к послушанию. Тогда безудержная пляска оборвалась на середине, они принялись болтать, но разговаривали при этом почему-то шепотом. Нэнси улыбнулась воспоминанию и тут же улыбнулась снова, видя, как послушно стихает снежный вихрь. Сибил не опускала руку. Нэнси машинально проследила за ее взглядом и обнаружила Джоанну и Генри. Теперь они сошлись лицом к лицу.

Однако Генри смотрел мимо Джоанны, не замечая грозных огненных сполохов, мечущихся в старческих руках. Он смотрел на Нэнси, смотрел так, как не смотрел никогда прежде, потому что впервые видел девушку, вошедшую в танец Таро и вернувшуюся обратно. Она тоже смотрела на него и смеялась, протягивая обе руки ему навстречу. Еще мгновение влюбленные ласкали друг друга глазами, а потом не выдержали и одновременно сорвались с места. Пробежав несколько шагов, Нэнси и Генри встретились как раз по левую руку от Джоанны.

- Ты в порядке? - только и спросил Генри, крепко обнимая ее.

- А ты, милый? - Нэнси с тревогой заглядывала ему в глаза.

- Я? - переспросил он. - О, да, и я тоже. - Генри словно только теперь осознал новую опасность. -Беги же, беги скорее. У нее в руках карты, она может натворить невесть что. Беги, моя самая лучшая, моя драгоценная. Я сам с ней разберусь.

- Ты так хорошо это делаешь! - Нэнси не удержалась, чтобы не поддразнить его. - Нет, дорогой, тебе нельзя позволять разбираться ни с кем, кроме меня.

Звенящий, переливчатый голос заставил Генри забыть об опасности.

- Почему же? - не удержался он.

- Да потому, что пока у тебя есть только моя любовь. Это твой единственный дар. А ты хочешь большего?

- Но ведь и у тебя он есть...

- Ты еще не дал мне его, - улыбнулась Нэнси. -Только не торопись с этим. Любовь - вообще дело нелегкое, и твоя любовь - не исключение. Милый, по-моему, тетя Джоанна очень сердится. Давай поговорим с ней вместе.

На лестнице стояло полуобнаженное существо, искры и огоньки пламени срывались с лихорадочно метавшихся рук. Карты между пальцами Джоанны жили собственной жизнью - так же, как прошлым вечером они жили в руках Нэнси. Но старуха не смотрела на них. Ослепленная ненавистью, она озиралась по сторонам и проклинала весь тварный мир, отнявший у нее жертву, вместилище скрытого бога. Теперь у нее осталось единственное оружие - магический огонь. Двое влюбленных и Сибил видели, как отчаяние и страсть все полнее овладевают Джоанной. Она причитала о потерянном ребенке, призывала его вернуться, проклинала врагов, скрывавших его. Влюбленные крепко держались друг за друга, Сибил все еще не опускала руку, смиряя силы, которые могли обернуться снежными зарядами или вынырнуть из центра вихря в человеческом облике. В треугольнике этих звучавших в унисон душ метался и молил голос Джоанны. Нэнси хотела заговорить, успокоить, утешить ее, но не посмела. Она боялась услышать ответ. Джоанна кричала так, как кричали ведьмы на кострах, когда пламя уже охватывало их. Наверное, они так же призывали невесть кого, и неведомые имена поражали воображение слушателей.

Однако Нэнси представлялись не ведьмы и не вопли из пламени; она слышала человеческий зов. Сквозь шквал проклятий она различала плач, идущий из самых глубин мироздания. Она стиснула руку Генри; звучание этого всемирного горя подавляло, и она искала поддержки. На краю спуска замерло древнее страдание, человеческое сердце жаловалось и причитало, жаловалось людям, которые не могли помочь, богам, которые не подавали знака, потому что они-то как раз и были потеряны. "А-а-а", - длился стон-вопль, и что-то исчезло бесповоротно; "а-а-а" - и младенец умер. Сами боги подняли вечный плач о нем, потому что они вечносущи. Джоанна рыдала от ненависти и муки утраты. В ее плаче соединились все человеческие упования, оказавшиеся напрасными. Литания тоски и боли поднималась вверх, словно сама земля взывала к вселенной, и навеки бесприютный земной шар катился и катился по кругу, вращаясь вокруг собственной оси и плача о себе; и космос был лишь эхом этого плача, а время - мерой рыданий.

Нэнси с благоговением внимала безмерному, страстному горю; но вот в ней зародилось и новое чувство: в глубине сердца холодом толкнулся страх. Он возник сейчас и здесь, но в нем жило будущее.

Одна рука Нэнси лежала в руке Генри, но на другой еще горели царапины, оставленные Джоанной. И впереди, на пути, ведущем к Сибил, стояла Джоанна. Нэнси видела тетю, она была далеко, у подножия лестницы. Но путь туда преграждала Джоанна, ее тело, ее голос. Нэнси хотела пройти к Сибил, но голос мешал ей. (Вот в чем заключается глупость трусости - даже голос может преградить путь тому, кто боится!) Почему Сибил сама не подойдет к Нэнси? Правда, там, вокруг Сибил, перед ней, в переменчивом красноватом свете от вечно снующих рук мелькают могучие золотые образы. Некогда они вышли из облака, а теперь сами творили его.

Нэнси с трудом различала фигуры, которые успела запомнить - двадцать Старших Арканов и еще один. Взлетало и гасло алое сияние, но глаза Нэнси моментально схватывали и удерживали увиденное. Она узнавала корону Императора, часть Колесницы, запряженной сфинксами, серп Смерти, сандалии детей, играющих под жарким солнцем; они и сами излучали яркий полуденный свет. Обрывки видений в непрестанном чередовании сменяли друг друга.

А потом сияние поблекло, подернулось рябью, и все скрылось за сплошной пеленой тумана. Но, едва прикрыв глаза, Нэнси услышала голос Сибил и ощутила рядом с собой какое-то движение. Она торопливо открыла глаза - как раз вовремя, чтобы увидеть среди прочего безумия, как кот, недавно сидевший на золотом столе, теперь мчится вниз по лестнице прямо к Сибил. Это дикое нездешнее создание отыскало Сибил в чародейской метели, привело Джоанну в комнату танцоров, едва не впустило снег в дом, сновало из снега в туман и обратно так, словно и было душой стихии. Эта тварь будто случайно оказалась как раз там, где обезумевшая страсть пыталась совершить жертвоприношение, теперь это существо скользнуло вниз по ступеням и, вопреки всем ожиданиям, внезапно остановилось, а потом с извечной кошачьей грацией медленно пересекло коридор и оказалось у ног Сибил.

Сибил что-то сказала коту и почесала его за ухом. Зверь потерся о ее ноги и подпрыгнул, играя. Стоило коту замереть, как смолк и вопль Джоанны. Неожиданная тишина оказалась более тягостной, чем звучавший до того плач. Это была тишина не облегчения, а бессилия и безнадежности. Крик мира оборвался; мяч, вылетев из руки Жонглера, мучительно поворачивался в пространстве. Сумасшедшая старуха умолкла, точно ее ударили по губам; черные глаза теперь не отрывались от лица Сибил. В гнетущей тишине Сибил громко произнесла:

- Дитя нашлось, Джоанна; младенец жив и здоров. Все хорошо; дитя нашлось.

Джоанна попыталась заговорить, но не смогла. Громко шаркая, она двинулась вниз по лестнице. Ладони с огненным оружием были развернуты. Джоанна словно несла меч владыки огня, нацелив его острие на ту, которая посмела помешать ей. Сибил сделала шаг вперед, кот рядом с ней поднялся на задние лапы.

- Он здесь. Иди и поклонись ему, - снова произнесла Сибил.

Хрипло, с усилием, словно вопреки собственной воле, Джоанна выговорила:

- Это опять ты, снова и всегда - ты. Я увижу его, когда ты умрешь. Когда ты умрешь, и мир погибнет, я увижу моего желанного.

Анабель, притаившаяся возле двери в гостиную, видела странную даму, левая рука которой то поднималась, то опускалась, словно в такт подпрыгивающему коту, а правая была вытянута вперед призывающим жестом. На открытой ладони, на изящных пальцах переливалось облако. Анабель показалось, что мисс Кенинсби протягивает золотую руку в сторону лестницы, по которой медленно сползала Джоанна. Рука, способная спасти Лотэйра, успокоить Нэнси, вылечить Аарона, подобрать котенка в снегу, закрыть дверь и усмирить буран, готова была принять и это последнее безумие рода человеческого. Вот она, очень спокойная - центр всех вещей, сила и слава, - рука, страдающая вместе со всеми мучениками; приветствующая всех влюбленных; повелевающая всеми правителями. Золотое облако, словно отвечая ее призыву, потекло к этой ладони, приобретая формы и образы. Руки всех символов тянулись к человеческой руке, ибо она была - сама жизнь, которая больше и значимее любого символа.

Нэнси и Генри видели сверху царственные и священнодействующие руки, руки, создающие Башню, беспомощные руки Колеса Фортуны, белые руки, протянувшиеся из снега, огненные руки, вырывающиеся между пальцев Джоанны - они вспыхивали, летели вниз по лестнице и исчезали - сама деятельность устремилась к точке великого покоя. Неисчислимые времена руки Жонглера подбрасывали и ловили шары бытия, и вот настал урочный час, когда рука Шута исполнила извечное обещание и открыла свои тайны. Облако в последний раз закрутилось маленьким смерчем вокруг раскрытой ладони, образы, смешиваясь и теряя обличья, прошли последний круг танца. Теперь отчетливо видимой оставалась только одна рука, и к ней, в нее катились волны силы. На бесконечно малую долю времени вечный танец замер, чтобы осознать и вобрать в себя нерушимый покой более властной воли. А потом внезапно танцоры исчезли, и вместе с ними исчезло золотое облако, а от фигуры Сибил, как от полуденного солнца, брызнул во все стороны яркий золотой свет.

Над снегом, покрывавшим коридор, над Аароном Ли, над ступенями и пролетами лестницы и надо всеми, кто стоял на них, выше и выше, по всему дому разливался совершенный, спокойный свет. Хаос, царивший в доме в последние часы, словно высветил новые краски и придал новые формы привычным вещам; лица людей осветились изнутри. Стояла рождественская ночь, но в солнечном свете, разлитом между Сибил и Джоанной, серьезно и сосредоточенно играли двое детей. Мистериальная тайна, которую древний мудрец вложил в Старшие Арканы, здесь и сейчас обрела свое высочайшее воплощение. Солнце Таро правило через Сибил, и те, кто собрался в доме Аарона Ли, увидели священных детей Солнца, маленький небесный росток на земле. Горничная Анабель смотрела на них с непонятным ей самой умиротворением; Аарон Ли смотрел на них со стыдом. Нэнси и Генри тоже видели их, и Нэнси смеялась, просто радуясь этой картине, а Генри чувствовал, что сердце его совершает такой тяжелый труд, какого не знало никогда прежде, пытаясь призывать и властвовать. Сибил, конечно, тоже видела эту очаровательную пару. Но было и еще кое-что, видимое лишь ей одной. За спинами играющих детей, между собой и Нэнси Сибил видела летящую стремительную фигуру Шута. Это он замыкал детей охранительным кругом, он поддерживал и защищал Джоанну, он присутствовал одновременно везде и всегда оставался один. Всеобъемлющий и совершенный, он так же легко проносился по ступеням лестницы, как прежде бежал в снежной метели. И когда он промелькнул мимо Влюбленных, окатив их сполохом золотого света, Нэнси в безотчетном порыве повернулась и поцеловала Генри - она непременно должна была сделать это до того, как исчезнет свет, чтобы завтра найти внутри себя нечто, способное противостоять горестному плачу, поднимающемуся над миром. Она чувствовала, как трепещет ее рука на плече Генри, принося клятву. Грядущим годам предстоит ответить, насколько доблестно она исполнит ее. Когда Нэнси повернула голову. Шут уже исчез;

Джоанна снова закричала, но уже обычным голосом, а дети оторвались от игры и повернулись к ней. Джоанна метнулась по ступеням и, оказавшись внизу, снова вскрикнула, словно от нестерпимой боли, пошатнулась и рухнула на пол. Золотой свет, потревоженный криком, задрожал и исчез.

Анабель смотрела во все глаза, но теперь видела только мисс Кенинсби и старуху, лежащую ничком у подножья лестницы. Гости опередили Анабель и раньше нее подоспели к несчастной. Они торопились, но и тут словно соблюдался некий порядок. Первыми были влюбленные, так и не разомкнувшие рук, за ними спешил м-р Кенинсби, все еще не сводивший глаз с Нэнси и лихорадочно повторявший про себя, что он просто обязан находиться как можно ближе к ней, что бы ни случилось. А следом подбежали Ральф и Стивен, хотя и оставившие взаимную вражду, но все еще настороженные. Три великих ордена - милосердия, разума и силы - прислали своих слуг, имевших разные степени посвящения. Они сошлись возле Джоанны и Си-бил, опустившейся на колени перед несчастной. М-р Кенинсби заглянул через плечо Генри. - Она угомонилась? - с надеждой осведомился он. Нэнси тоже опустилась на колени, и теперь уже две пары рук - ее и Сибил стремились облегчить страдания и утешить. Анабель, очнувшись наконец от завораживающего сновидения - а чем еще могло быть то, что она видела? - по собственному почину помчалась за водой. Аарон присоединился к остальным. Джоанна открыла глаза, и взгляд ее отыскал Нэнси. Сначала неуверенно, потом все пристальнее всматривалась она в озабоченное юное лицо и наконец вздохнула с огромным облегчением. Джоанна протянула дрожащую руку, Нэнси пожала ее. Старуха пробормотала что-то, и Нэнси ответила так же неразборчиво. Сибил поднялась, и брат тут же подошел к ней.

- Что она делает? - спросил он, сам не понимая, почему вдруг перешел на шепот. - Извиняется, что ли?

Сибил ответила не сразу. Она смотрела на него и улыбалась; затем, по-прежнему улыбаясь, обвела взглядом зал, и глаза ее задержались на миг на горстке праха там, где она раньше стояла - на горстке золотой пыли, уже рассыпающейся мелкими частицами, такими легкими, что движение воздуха подхватывало и уносило их. Зримое воплощение танца исчезло навсегда. Сибил с нежностью поглядела на то, что осталось от восхитительных золотых фигурок, потом повернулась к брату и сказала:

- Она нашла свое дитя.

- Неужто? И где же оно? - м-р Кенинсби даже обвел глазами зал, словно ожидая увидеть эту новую неприятность.

- Она думает, что ее дитя - Нэнси, - пояснила Сибил.

М-р Кенинсби вздрогнул от неожиданности, попытался переварить это известие, но тут его с неизменным "Извините, сэр" аккуратно отодвинула с дороги подоспевшая Анабель.

М-р Кенинсби сердито проводил ее взглядом и недоуменно повторил:

- Нэнси?

- Она так думает, - сказала Сибил.

- Но как же.., как же возраст? - запротестовал м-р Кенинсби. - Девушка двадцати лет никак не подходит ей в дочери - тогда уж сорока, если она думала, что ребенок растет, или четырех, если она об этом не думала... Но уж никак не двадцать.

- Она искала то, что бессмертно, - сказала Си-бил. - А возраст... - легким пожатием плеч она отмела это вздорное несоответствие.

М-р Кенинсби ошарашенно посмотрелна нее и опять почувствовал, что немного побаивается сестру, хотя и не может сказать, почему.

- Но, - начал он снова и вдруг припомнил еще одно неопровержимое доказательство, - но я все время думал, что у нее был мальчик. Я точно помню, кто-то рассказывал мне, что это был мальчик. Она что же, думает, что Нэнси мальчик? Может, ты имела в виду Генри?

- Нет, - отозвалась Сибил. - Я имела в виду Нэнси. По-моему, не так важно, девочка это или мальчик. Она думала, что ее дитя - это Мессия.

- О! - только и мог произнести м-р Кенинсби. - А Нэнси, по-твоему. Мессия?

- Почти, - ответила Сибил. - Будут еще и страдания, и сердечные муки, но пока - да. Ну, может, чуть-чуть не дотягивает.

Чарльз Вильямс Страх на побережье

Глава 1

Телеграмма нагнала его спустя неделю, поскольку, закончив работу в сьерре, он отправился в низовье Укаяли, решив поохотиться несколько дней в джунглях на ягуаров. Но, получив встревожившее его известие, этот плечистый, загорелый до черноты и давно не стриженный молодой человек стал спешно выбираться из дебрей Южной Америки. Между двумя рейсами в аэропорту Майами вполне можно успеть побриться, но вместо этого он названивал из душной телефонной кабинки, упорно проталкивая в прорезь автомата одну монету за другой и отрывисто задавая вопросы тому, кто находился сейчас за тысячу миль отсюда. Подобно снежному кому, в его душе нарастал страх. На третьи сутки после того, как он выбрался из затерянной в перуанских джунглях деревушки и поднимался по ступенькам полицейского участка города Уэйнспорта, расположенного на Мексиканском побережье Соединенных Штатов, у него, можно сказать, не выдалось и минуты покоя.

Уже в начале девятого утра предстоящий день обещал быть жарким и безветренным. Он уже и не помнил, когда в последний раз спал как следует: неотступно преследовала мысль о том, что с десятого августа его сестра, актриса Вики Шейн Макхью, работавшая на радио и телевидении, была заключена в камеру уэйнспортской тюрьмы по обвинению в убийстве собственного мужа.

Сегодня на календаре двадцать первое, значит, уже одиннадцать дней она в заключении.

Дежурный сообщил, что начальник появится не раньше девяти, и проводил его по тускло освещенному коридору в кабинет лейтенанта Уэйленда. За столом сидел крупный мужчина с копной жестких, тронутых сединой волос. Проницательный взгляд карих глаз скользнул по вошедшему.

Лейтенант встал, протянув руку:

— Рено? Ах да, вспомнил, это, наверное, вы вчера разговаривали с шефом по телефону?

— Когда я могу увидеть ее? — ответил вошедший вопросом на вопрос.

Уэйленд сел, откусил кончик небольшой сигары и откинулся на спинку стула.

— Сегодня утром и увидитесь. Кстати, почему она Шейн, если она ваша сестра?

— Это ее сценическое имя, — нетерпеливо объяснил Рено. — Но на самом деле это фамилия нашей матери. Однако не будем отвлекаться, лейтенант. Я пытаюсь выяснить, что же все-таки произошло и почему ее задержали.

— Вы производите впечатление человека достаточно крепкого, для того чтобы услышать всю правду. — Полицейский пристально разглядывал посетителя. — Все очень просто. Макхью убит.

По показаниям свидетеля, это дело ее рук.

— А она утверждает, что нет?

— Вот именно!

— Что ж, все логично: я верю ей, а вы — свидетелю. Но скажите все-таки, как это случилось?

— Вам, конечно, известно, что они жили не вместе. Это во-первых…

— Они вечно то разбегались, то сходились, — перебил лейтенанта Рено. — Их совместная жизнь смахивала на попытку свить гнездо на вращающейся двери. Оба очень талантливы и сверх всякой меры темпераментны, но я знаю, они обожали друг друга и их ссора заканчивалась примирением.

— Слушание дела состоится в суде, не здесь.

Так вы все-таки хотите услышать, что произошло, или будете все время меня перебивать?

Рено нервно закурил и устало опустился на стул, чуть подавшись вперед.

— Извините. Расскажите мне, пожалуйста, все по порядку. А я постараюсь сдерживать себя.

Обещаю.

— Да уж ладно! — отозвался Уэйленд. — Как, вероятно, вы уже знаете, Макхью приезжал сюда по делу и один. Пробыл здесь пять дней. Пытался разыскать парня по имени… не припомню уже сейчас с ходу, да это и не столь важно. Итак, ближе к сути дела! Ваша сестра появилась здесь неожиданно. Насколько нам известно, телеграммы она не давала. И продолжает утверждать, что направлялась из Нью-Йорка на побережье в машине. Зная, что ее муж находится в этом городе, решила сделать ему сюрприз и заехала навестить его. Ей это вполне удалось. Я имею в виду сюрприз. Около четырех месяцев они жили отдельно, она была занята в какой-то постановке в Нью-Йорке. Итак, около полуночи она подъехала к отелю «Бордмен», где остановился Макхью.

Мужа в номере не оказалось. Но когда она, воспользовавшись телефоном портье, позвонила ему в номер, в холл с улицы вошел сам Макхью…

Вместе с какой-то молодой девушкой.

Рено удивленно поднял брови и в изумлении уставился на лейтенанта.

— Такова ваша версия? Нет, вы ошибаетесь!

Я знаю Мака с детства, он не какой-нибудь волокита и никогда не принадлежал к подобному типу людей. С тех пор как он женился на моей сестре, ни о каких интрижках на стороне не могло и речи идти!

Уэйленд пожал плечами:

— Вы спросили меня, сэр, что случилось, я вам ответил. Жена Макхью приехала внезапно и увидела мужа, который ночью входил в отель с какой-то красоткой, а часом позже он был найден мертвым. Портье не расслышал, о чем именно они говорили друг с другом, но видел, что обошлось без бурных сцен и девица вскоре ушла.

Макхью с вашей сестрой поднялись в номер.

В пять минут второго позвонил один из гостей, проживающий на четырнадцатом этаже, и сообщил, что услышал в соседнем номере звук, похожий на выстрел, и какие-то последовавшие за ним вопли. Портье послал дежурного детектива проверить, в чем дело. Дверь номера была заперта изнутри, но, услышав за ней стоны, ее взломали.

Макхью лежал на полу, жена — подле него: она плакала и причитала, словно баюкая ребенка, прижимала его голову к себе, а потом вдруг потеряла сознание. Пришлось детективу набросить пару простыней — одну на нее, потому что женщина была почти раздета, и вторую на Макхью, потому что он был мертв.

Портье вызвал полицию. Наши люди прибыли на место происшествия еще до того, как женщина пришла в себя. Очнувшись, она не сразу поняла, где находится, бормотала что-то бессвязное. А когда немного успокоилась, мы узнали из ее рассказа, что, надевая в ванной халат, она расслышала в гостиной голос: к Макхью кто-то пришел. Выглядывать из-за двери она не решилась — была не одета, как объяснила потом. Затем раздался выстрел, и она закричала. А когда выбежала из ванной, лишь успела услышать, как хлопнула входная дверь.

Макхью был убит выстрелом в шею сзади, пуля прошла у самого основания черепа. Оружие, из которого стреляли, — пистолет 25-го калибра; это определили по обнаруженной в номере гильзе. Детектив отеля к тому моменту никого в коридорах не нашел, и б лифтах, как утверждает портье, никто в эти минуты не спускался.

Рено в ярости провел ладонью по лицу, нервно дернулся на стуле:

— Ну а как же пистолет? Ведь должны же быть на нем какие-то отпечатки пальцев?

— Пистолет нашли часов в десять утра, и никаких отпечатков на нем уже, не оказалось. Так что проку от него никакого: очевидно, прежде служил безделушкой какой-нибудь барышне, ведь он инкрустирован на рукоятке перламутром, а теперь — это всего лишь кучка бесформенных железок, найденных рядом с мусорным бачком в проулке возле отеля. Проулок мощеный, а номер Макхью был на четырнадцатом этаже. Полагаю, подобные безделки не предназначены для таких серьезных дел.

«Что ж, я должен был знать наверняка, — клял себя последними словами Рено, чувствуя холодок в груди. — Как говорил Карстерс, так оно и случилось: дело пахнет керосином».

Уэйленд смотрел на посетителя с некоторым сочувствием.

— Сожалею. Но… сами понимаете. Окна в отеле наглухо закрыты все лето, потому что в номерах кондиционеры. И окно этого номера тоже было заперто, когда наши люди прибыли туда.

Поэтому, для того чтобы избавиться от оружия таким путем, его пришлось бы открыть, швырнуть пистолет вниз и вновь закрыть. Но мадам говорит, что выбежала из ванной, едва услышала выстрел, а тот человек в этот момент как раз выходил в коридор. Получается, что, судя по ее же рассказу, кроме нее самой, ни у кого не было времени выбросить пистолет из окна.

— Но постойте. — Рено протестующе покачал головой. — Разве не понятно, что сестре не оставалось ничего другого, как сказать правду. Она же далеко не глупа, и неужели вы думаете, что, если бы она захотела солгать, ей бы на ум не пришло ничего более изобретательного, нежели эта глупая версия?

— Да, вполне понимаю вас. Мы и этот вариант прорабатывали. Но не забывайте, что ваша сестра — человек легковозбудимый, вспыльчивый. Говорила она с нами, едва придя в себя после обморока, на грани истерики. И сказала, судя по всему, первое, что ей пришло в голову, а потом уже вынуждена была придерживаться этой версии. Я давно работаю в полиции, и у меня немалый опыт, но мне ни разу еще не попалась ни одна женщина, в ярости схватившаяся за оружие, а потом способная логично объяснить свой поступок.

— Значит, вы все же уверены, что это сделала моя сестра? — хрипло переспросил Рено. — Стало быть, следует прекратить расследование, закрыть дело?

С языка Уэйленда чуть было не сорвался резкий ответ, но он сдержался.

— Остыньте же, Рено, — призвал он бесцветным голосом. — Я понимаю, каково вам сейчас.

Но мне платят не за выводы или обвинительные заключения. Этим делом занимается прокурор округа, от меня же требуется лишь раздобыть факты.

— И какие же сведения вы раздобыли, лейтенант, о том парне, которого разыскивал Макхью?

— Насколько я понимаю, здесь все чисто.

Макхью пытался найти его, но, очевидно, не нашел. Но ведь за это редко пускают пулю в лоб.

Рено замотал головой:

— Не так все просто! В этом есть что-то подозрительное. Во-первых, Макхью не был ни сыщиком, ни агентом по розыску пропавших. Он был юристом, причем очень опытным. Не поехал бы он сюда ради какой-то дурацкой игры в полицейских и воров.

— Не знаю, не знаю, — небрежно обронил лейтенант скучающим тоном. — Но смею вас уверить, приехал он, однако, именно из-за этого. «Беннермен из отдела без вести пропавших вспомнил его. В первый же день по прибытии сюда Макхью заходил в управление и расспрашивал об этом… как его… черт побери, как же его? Минутку! — Уэйленд порылся в бумагах на столе. — Вот. О Конвее! Руперте Конвее. Макхью пытался разузнать местонахождение этого парня, кажется, по просьбе его супруги, но фотографии у него не было, только словесное описание и сведения о его автомобиле… Да… была еще одна забавная деталь во всем этом. — Лейтенант умолк и, нахмурившись, внимательно следил за колечком сигаретного дымка.

— Какая же?

— Да просто скорее дурацкое совпадение. Машина была у нас, я имею в виду машину Конвея.

Она уже две недели числилась в документах в дорожном отделе. Отбуксировали ее из зоны, запрещенной для парковки.

— А вы не считаете, что это как-то связано с убийством Макхью? — настаивал Рено.

Уэйленд решительно отверг эту идею, отрывисто бросив «Нет».

Рено помолчал, угрюмо наблюдая за дымком, растворявшимся в луче солнца, косо падающем на письменный стол. Итак, это, очевидно, все.

Таков финал. Его лучший друг мертв, а сестру Вики могут навсегда упечь в тюрьму или приговорить к смертной казни за убийство.

Лицо Рено словно окаменело от гнева и невозможности что-либо доказать или опровергнуть. Наверное, следовало бы обдумать все и взвесить еще раз. Не слишком ли просто все объясняется полицейским, не слишком ли гладко? А где-то прячется настоящий убийца, лишивший жизни Мака, и посмеивается над всеми ними. Он затушил сигарету в пепельнице и встал.

— Могу я увидеть сестру?

Пустая, с ярким, режущим глаза освещением комната без окон… Несмотря на полное изнеможение, Рено безостановочно мерил шагами пустое пространство, не в состоянии ни стоять на одном месте, ни сидеть. Наконец в коридоре, ведущем в помещение для свиданий, послышались шаги, и он повернулся ко входу.

Дверь распахнулась, и в проеме показалась Вики со следователем за спиной. Держалась она прямо, и даже в простом строгом костюме, без макияжа казалась столь же привлекательной, как и всегда: высокая, стройная блондинка с грустными темно-голубыми глазами.

— Здравствуй, Пит, — произнесла она ровным голосом. — Сигарета есть?

«Похоже, любому не мешало бы освоить в жизни азы актерского мастерства, — подумал Рено. — Мы не виделись с ней два года, ее обвиняют в убийстве мужа, встретились в тюрьме, а все представляется так, будто я только выбежал на минутку за сигаретами и вернулся».

Вики пересекла комнату и, едва коснувшись губами, поцеловала брата в щеку. Они сели за стол друг против друга; следователь, расположившийся тем временем у стены на стуле, наблюдал за ними, откинувшись на спинку. Рено протянул сигарету и дал Вики прикурить.

— Спасибо, Пит. Как ужасно, должно быть, было твое возвращение домой. Прости меня…

Они поняли друг друга и на этот раз, как, впрочем, всегда понимали. Он был на четыре года старше сестры, и в его отношении к ней всегда присутствовало неудержное желание оберегать и гордиться девушкой. После смерти матери они остались совсем одни, а Вики еще училась в школе. Став инженером-строителем и поработав на Аравийском полуострове, Аляске и в Южной Америке, он в состоянии был оплатить ее учебу в колледже и Академии драматических искусств. По натуре человек жесткий, без сантиментов, без малейшего налета светскости и каких-либо ярко выраженных талантов, за исключением, пожалуй, жесткого чувства реальности того мужского мира, в котором ему приходилось жить, Рено был беспредельно предан не только сестре, но и ее мужу. Маку, именно в силу своего восхищения избытком индивидуальности, даровитости и располагающего к себе обаяния, присущего в равной степени этим двоим. А знал он Вики достаточно хорошо, чтобы понять, что в настоящий момент проявляется еще одно свойственное ей качество — мужество.

Вики осторожно шла по краю страшной пропасти, но так, что никто не мог бы догадаться о ее внутреннем состоянии. «Я должен сделать все ради облегчения ее страданий, — думал Рено. — Но расспросить ее обо всем подробнее все же придется».

— Ничего, Вики, — вслух успокоил он сестру. — Ну, давай рассказывай!

— У меня сложилось впечатление, что тут все они начитались детективов и решили, что я явилась сюда, чтобы намеренно убить Мака.

Почти неуловимая дрожь в голосе, когда она произнесла имя мужа, — это единственное, что выдавало ее состояние.

— Я уже говорил с лейтенантом Уэйлендом.

И с Карстерсом. Он в Сан-Франциско. Так что можешь о пустяках не вспоминать. Я хочу только знать, сказал ли тебе Мак, зачем он приезжал сюда. И говорил ли, что это за девушка была с ним в ту роковую ночь?

— Да, он разыскивал кого-то, человека по имени… Пит, прости, но я не помню! Он называл мне имя, но я не придала тогда этому значения, потому и не задержалось в голове.

— Фамилия этого человека Конвой, — напомнил Рено. — Это пока все, что мне известно. Но скажи, Мак не сообщил тебе, почему он занялся такими неразумными делами?

— Нет, — ответила она беспомощно. — Мы в основном говорили не об этом, хотя я и заметила, что он чем-то озабочен. Конечно, мы оба обезумели от того, что оказались снова вместе, строили планы, обдумывали, чем мы займемся, возвратившись в Сан-Франциско; но ты же сам знаешь, в каком состоянии бывает Мак, когда работает над чем-то: ни на минуту не забывает о деле… — Вики внезапно замолкла, посмотрела на брата, и они оба в полной мере ощутили весь ужас одновременно пришедшего им в голову открытия: о Маке уже никогда ничего не скажешь в настоящем времени.

— Ну а девушка? — спохватился Рено, скрывая боль. — Он говорил о ней хоть что-то: кто она и зачем пришла?

— Да, — кивнула сестра, бледная словно мел. — Что-то связанное с этим… как его… Конвеем. Она хотела что-то рассказать ему или уже рассказала, и они направились в бар отеля. Мак, кажется, хотел записать какую-то нужную информацию, которой она владела.

— Мак представил вас друг другу?

— Да.

— Как ее зовут?

Она глянула в упор и вздохнула:

— Пит, я не помню и этого! Если бы я повнимательнее была тогда…

— А смогла бы описать ее внешность?

— Дорогой Пит, думаю, что любая женщина сможет описать другую женщину, увиденную в компании собственного мужа. Но, ради всего святого, так ли необходимо говорить сейчас о ней?

Полиция уже чуть не свела меня с ума по этому поводу! Скажу одно: я убеждена, что она не имеет никакого отношения к убийству. А человек, с которым разговаривал Мак, пока я находилась в ванной, был мужчина; я отчетливо слышала незнакомый мужской голос.

Рено покачал головой:

— Вик, ты не поняла, к чему я клоню. Могу допустить, что она не имеет никакого отношения к делу, по крайней мере, в том аспекте, в каком его представляет полиция. Но ведь кто-то же убил Макхью и, насколько известно нам и тому же Карстерсу, никаких врагов у него не было.

Значит, остается лишь одна-единственная зацепка — это идиотское дело Конвея. А девушка, по всей видимости, имеет какое-то отношение к этой истории… И все-таки вспомни, как она выглядела?

— Яркая брюнетка, лет двадцати пяти. В белом летнем костюме, кажется, хлопчатобумажном.

— Не важно, во что она была одета. Прошло десять дней, и наверняка она сейчас в чем-то другом.

— Ну ладно! Она среднего роста, загорелая, с хорошей фигурой, карими глазами, коротко остриженными и мелко завитыми иссиня-черными волосами. Очень напоминает пуделя, а может быть, в Андах все такие? Что еще?.. На подбородке я заметила ямочку… Приятный голос, близкий к контральто, речь без южной медлительности.

Полагаю, с хорошим самообладанием…

Рено задумчиво кивнул, переваривая сказанное:

— Иначе говоря, конфетка! Такую девушку трудно не заметить. Но вот загадка: почему полиция до сих пор не разыскала ее?

— Не уверена, что эти болваны вообще пытались отыскать ее. А если и делали такую попытку, то делали в неподходящих местах. У них на уме одно: мол, Макхью подцепил в каком-то баре неизвестную девку… Но совершенно очевидно, она вовсе не того типа, который имелся в виду, то есть вполне респектабельного вида.

— Ну ладно. — Голос Рено теперь был более уверен. — Хоть что-то для начала… А теперь скажи, Вики, может, ты хоть мельком видела того парня? Я имею в виду, когда выскочила из ванной?

Она устало покачала головой:

— Нет, Пит, и это самое ужасное. Он был в каких-то десяти шагах от меня, а когда я вбежала в комнату, его и след уже простыл. Да даже окажись он рядом, я в любом случае не заметила бы его, потому что смотрела на Мака, а он лежал…

Голос перестал ее слушаться. Вики замолчала и глубоко вздохнула, не глядя на брата. Когда молодая женщина повернулась к нему, то уже пришла в себя и продолжала бесцветным голосом:

— Мак был мертв. Вот что я хотела сказать.

— Но ты слышала, как они разговаривали? До того, как…

— Да. Но я бы не узнала голоса: до меня доносилось лишь какое-то… бормотание.

— То есть ты хочешь сказать, что не расслышала ни единого слова?

Вики обхватила лицо ладонями жестом бесконечной усталости:

— Пит, я прокручивала все это в голове тысячу раз, и мне кажется, что нет, ни единого.

У меня такое ощущение, что я слышала, как кто-то произнес что-то вроде слова «консул».

— И больше ничего?

— Ничего. Сомневаюсь, что и это слово слышала…

Рено помолчал с минуту, и его вдруг охватил страх, но он попытался не подать виду. Однако ничего не оставалось делать, как ухватиться за единственную точку — ведь только она вела к той молодой женщине, но полиция-то так и не нашла ее за прошедшие десять дней. Он протянул загорелую руку и своей большой крепкой ладонью накрыл обе руки сестры, тут только вспомнив о следователе: он сидел и не сводил с них немигающего взгляда.

— А что за адвокатов нанял для тебя Карстерс, когда приезжал сюда? По-моему, это Дюран и Гейдж? Чем они сейчас занимаются, ты знаешь?

— Полны оптимизма, как врачи около постели умирающего!.. Пит, какое счастье, что в университете тебе не пришлось слушать курс по лицемерному оптимизму.

— Вик, уверяю тебя, мы найдем того, кто это сделал!

— Это что — твой оригинальный способ утешения смертельного больного?

— Нет, это предчувствие. Кажется мне, что-то с этим Конвеем нечисто. И если мне не удастся пустить полицию по его следу, я сам займусь им. Хочу потолковать по душам с мистером Конвеем.

Вики безнадежно махнула рукой:

— Но, Пит, ведь Макхью был связан с ФБР.

И если даже он не смог найти этого человека…

— Угу. Думается мне, что именно здесь и вышла промашечка.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Макхью нашел. Но тот его опередил.

Глава 2

В тюремных стенах все это звучало весьма убедительно, когда он старался подкинуть Вики хоть какую-то «соломинку». Но теперь-то, когда он расстался с сестрой, что было делать? Предположим, это был Конвей, и, допустим, Макхью в самом деле разыскал его. Но ведь все, что ему удалось разузнать. Мак унес с собой в могилу…

Рено вернулся в отель, полагая, что прежде всего ему нужно выспаться: он чувствовал последнее время полный упадок сил. Но со сном ничего не выходило, стоило ему лишь закрыть глаза, как перед ними начинали плясать газетные заголовки типа «Актриса признана виновной в убийстве!».

И на этот раз, походив взад-вперед по комнате, он выкурил еще одну сигарету. Потом подошел к телефону уже который раз. Первые два захода не увенчались успехом: Карстерс, как сообщила ему секретарь, был в суде.

Он постучал по рычагам:

— Девушка, пожалуйста, попытайтесь еще раз соединить меня с Сан-Франциско. Личный звонок Карстерсу из «Карстерс и Макхью»… А? Хорошо. Да, я подожду.

На этот раз ему повезло: через мгновение Рено услышал знакомый голос на другом конце провода — голос своего давнего товарища: он, Карстерс и Макхью учились вместе в колледже.

— Алло, Дик? Это Пит Рено из Уэйнспорта!

— А, Пит! Я как раз собирался звонить тебе.

Есть какие-нибудь новости?

Когда случилась эта трагедия, Карстерс вылетел в Уэйнспорт, нанял адвокатов для Вики и увез тело Макхью в Сан-Франциско, где он будет похоронен после завершения следствия, — Нового ничего нет. Похоже, полиция считает, что уже выполнила свой долг. Но, знаешь, они просто допекли ее!

— Пит, мы слишком давно знакомы, чтобы морочить друг другу голову. У них дело давно готово. И дело чертовски крепкое! О таком любой прокурор округа может только мечтать!

— Есть лишь одна загвоздка — она не убивала Макхью!

— Точно! Но это мы с тобой ее знаем, а они — нет. У них есть то, на что им положено опираться, а именно: показания свидетелей. И мотив, прежде всего. Вики находилась с ним в номере и не может доказать, что там появлялся кто-то третий.

— Понимаю, у них сильная версия. Если бы ее не было, я мог хотя бы вздремнуть. Но я позвонил тебе несколько по другому поводу.

— По какому же?

— По поводу Конвея. Если мы найдем этого человека, убийца Макхью окажется в наших руках.

— Да ладно, поди, насмотрелся детективов…

— Нет, ты послушай! Конвея искали повсюду и вовсе не потому, что он заблудился где-то в дороге. На любой автозаправке его снабдили бы картой дороги. Значит, он не хотел, чтобы его разыскивали. Предположим, что Макхью оказался слишком близко к цели…

— Но, черт возьми, Пит, Конвей — не гангстер!

— А кто?

— Честно говоря, тут ты меня подловил. Я сам с ним не знаком, знаю только его жену, а она — отнюдь не похожа на подружку бандита. Очень состоятельная дама, уравновешенная, интеллигентная, из родовитой калифорнийской семьи.

— Речь вдет не о жене Конвея. Она может быть кем угодно, хоть Жанной д'Арк или Крошкой Бо Пип. Я толкую о самом Конвее. Что тебе о нем известно?

— Ну… — Карстерс заговорил теперь менее уверенно. — Немногое. Как я понял, они поженились лишь несколько месяцев назад. Он — ее второй муж.

— Хорошо. Но зачем Макхью отправился на его поиски?

— Потому что она заплатила нам.

— Я-то думал, что у вас адвокатская контора!

И как давно вы занимаетесь сыском?

— Мы им вообще не занимаемся. Это было особого рода соглашение. Понимаешь, жена Конвея знала, что Макхью работал в ФБР и умеет, если надо, выследить человека, поэтому и настояла на своем. Мы не раз давали ей какие-то юридические консультации и надеялись на сотрудничество в будущем; как я уже говорил, она — богатая женщина, а таких клиентов не следует упускать, когда ведешь частную практику.

— Почему же она не обратилась в полицию?

— Думаю, по ряду причин. Во-первых, из желания избежать огласки и неловкости. Она — человек застенчивый и ранимый. Возможно, ей просто не хотелось связываться с ними, не хотелось, чтобы там сделали вывод, будто муж от нее пустился в бега.

— И только-то? — Рено почувствовал вдруг разочарование.

— Это лишь мое предположение. Наверняка сказать не могу. Подобными делами занимался только Макхью, однако и такое не исключено.

— Все возможно, — буркнул Рено. — Но послушай, Дик. Я должен с чего-то начать. Сидя здесь сложа руки, я просто могу рехнуться, а Конвей — единственная зацепка. Поэтому, пожалуйста, свяжись с этой дамой и постарайся выяснить все, что можно. В первую очередь я имею в виду отчеты, которые Макхью, возможно, высылал ей…

— Нет, она на это не пойдет! — запротестовал Карстерс. — Пойми, если бы дело не являлось сугубо конфиденциальным, она бы не обратилась к нам.

— Черт, Дик, ну хотя бы попробуй! — отчаянно взмолился Рено. — Спроси ее. Добудь описание внешности. Выясни, почему Макхью искал именно в Уэйнспорте, а не в каком-то другом месте. Выясни все, что сможешь и каким угодно путем. А ей скажи, что я пытаюсь найти Конвея!

— Хорошо, Пит, постараюсь, но ничего обещать не могу.

— Отлично! Это другое дело! Перезвони мне через час. В отель «Бордмен».

— Договорились.

Это был самый длинный час в его жизни. Он сидел, уставившись на телефонный аппарат, а когда он наконец зазвонил, Рено, мельком взглянув на часы, не поверил своим глазам: прошло всего двадцать минут!

— Вас вызывает Сан-Франциско, — сообщила телефонистка, — пожалуйста, ответьте.

— Да, — нетерпеливо выкрикнул он в трубку. — Дик, это ты?!

— Говорит Карстерс, — раздался голос на другом конце провода. — Пит, боюсь, у меня плохие новости.

— В чем дело?

— Исчезла миссис Конвей.

— Что?!

— Она покинула город и, по словам консьержки дома, в котором живет, не обмолвилась ни словом — ни куда направляется, ни сколько времени будет отсутствовать.

Почувствовав, как последняя надежда ускользает от него, Пит в изнеможении опустился на край кровати. «Не может быть!» — в отчаянии повторил он несколько раз.

Повесив трубку, Рено еще долго сидел, тупо уставившись в окно. Еще существовала тонюсенькая ниточка надежды, но и той почти не стало. Десять дней полиция не может найти девушку, приходившую тем вечером в отель. И оставался один-единственный человек в целом свете, кто определенно знал хоть что-то об этом Конвее, а теперь вообще никого! Очень смахивает на охоту за привидениями!

Когда стало совсем невмоготу одному сидеть в номере, Рено вышел на воздух и побрел бесцельно слоняться по залитым солнцем улицам, а потом, потеряв счет времени, заглянул в какой-то бар, попросив принести стакан виски, о котором забыл почти сразу. Рено охватило неведомое ему прежде чувство безысходности. Если бы было хоть что-то, за что можно ухватиться! Всю жизнь он все привык брать штурмом, а теперь, увы, отсутствовал даже сам предмет атаки. И зацепиться не за что! Чудовищно! Единственное, что пока еще отделяло Вики от полной катастрофы, — это малоправдоподобная история, которую, есть надежда, прокурор разнесет в пух и прах.

Пит Рено оттолкнул от себя стакан, к которому так и не притронулся, и двинулся к телефонной будке.

Хауэлл Гейдж из конторы «Дюран и Кейдж» оказался худым, как щепка, молодым человеком лет тридцати, излучающим какую-то нервную пульсирующую энергию, граничащую с состоянием экстаза. Блеск голубых глаз выдавал быстрый, цепкий ум, то и дело проявляющийся в метко оброненных репликах.

— Проходите, Рено! — выкрикнул он, подскочив с кресла, стоявшего за большим письменным столом и устремляясь к визитеру через весь кабинет. — Самозащита! Минутное помешательство! Просто несчастный случай: «Я вовсе не хотела этого, я не знала, что пистолет заряжен…»

Борьба за оружие… Боже правый, сколько же на свете существует способов — прорва! — несметное количество — для отведения обвинений, облегчения приговора или полного оправдания! Но увы!.. — Крутанувшись и взъерошив еще больше свои рыжие и без того стоящие дыбом волосы, он ткнул пальцем в плечо Пита Рено. — Мы не сможем воспользоваться этими показаниями. Понимаете, в чем жуть этой шутки? В чем ирония судьбы? Умопомрачительно! Не сможем потому, что она его не убивала! И эта идиотская, рассказанная ею история — чистейшая правда. Ручаюсь головой! А что мы в силах сделать? Мы отправляемся прямиком в мясорубку. Мы пойдем в суд отстаивать ее невиновность в убийстве первой степени, а именно так сформулировано обвинение на данный момент, и мы не имеем в своем распоряжении ничего, кроме этой глупейшей истории. И они нас проглотят! Конечно, я не сказал этого вашей сестре, ей и без того сейчас несладко.

— Но постойте, — отчаянно кинулся возражать адвокат Рено. — Вы же верите в эту историю? И я верю. Почему же тогда не поверить присяжным? И ежу ясно, вздумай она лгать, не несла бы такого бреда.

Гейдж перебил его:

— Жюри маленького городка? Состоящее из порядочных обывателей и обывательниц, женатых по двадцать, а то и больше лет? Послушайте, Рено, она жила отдельно от мужа. Как же, «Грех! Актриса!..». Вот и дожидайся, пока ничтожная бездарь прокурор округа доберется до сих моментов. Я уже вижу, как этот голодранец, завернувшись в мантию примитивных добродетелей, разоблачает распутницу из большого города, женщину сомнительного поведения, которой следовало бы сидеть дома и штопать мужнины носки вместо того, чтобы мотаться по стране, актерствуя и флиртуя, а заодно и за мужем следить.

А потом стрелять в него. И швырять оружие из окна!

— Не выбрасывала она пистолета из окна.

И оружия у нее не было!

Гейдж, выговорившись, немного успокоился, уселся на край стола, вынул пачку сигарет, предложив Рено, и продолжил:

— Однако пистолет найден четырнадцатью этажами ниже, на улице, разбитый вдребезги!

Рено нетерпеливо дернулся:

— Его мог подбросить убийца Мака.

Гейдж качнул сигаретой в его сторону:

— Конечно мог. Но позвольте продемонстрировать, как все это произошло. И уворачивайтесь вовремя, иначе схлопочете яйцо в физиономию.

Представьте: вы — Вики Шейн, а я — прокурор.

Итак, уважаемая мисс Шейн, вы утверждаете, что пистолет подложил убийца. Допустим. Ну а как же быть с тем фактом, что оружие разбито так, будто упало с весьма внушительной высоты, скажем, с того же четырнадцатого этажа?

— Проще простого, — парировал Рено. — Убийца шмякнул оружие о мостовую так, чтобы создавалось впечатление, будто оно упало с большой высоты.

— Но зачем, мисс Шейн? Зачем? Вас не удивляет такое несколько странное времяпрепровождение для человека только что уничтожившего себе подобного? Возможно, он это делал по принуждению? Или им владело неодолимое стремление швырнуть пистолет на камни мостовой, чтобы он превратился в бесформенный кусок металла?

— Да это ясно любому идиоту: он хотел подставить ее. Он знал, что она была в номере.

— А-а-а! — Гейдж холодно улыбнулся и с новой силой обрушился на противника.

— Значит, говорите, знал, что вы, мисс, были в номере? Итак, этот недоумок, этот полный кретин вошел в номер отеля, где, как он знал, находились двое, с твердым намерением убить одного из них и оставить второго в качестве свидетеля?

Неужто, мисс Шейн, вы рассчитываете, что мы поверим в это? В состав жюри присяжных заседателей входят только квалифицированные умные люди, уверяю вас.

— Да черт подери!!! Не знал он, что Вики в номере, пока она не закричала!

— Ага! — завопил торжествующий Гейдж. — Конечно же это все объясняет! Пораженный свершившимся убийством, с заряженным пистолетом в руке, этот человек тихо удаляется, закрывает за собой дверь номера, оставляя живого свидетеля своего преступления, тогда как он в считанные доли секунды мог бы застрелить заодно и вас.

Откуда ему было знать, что вы не видели его лица? Вы могли бы отправить его на электрический стул, но он пренебрегает этим и забавляется разными ребяческими проделками вроде бросания пистолета на мостовую под вашими окнами.

Мисс Шейн, предупреждаю, не испытывайте нашего терпения!

— Должно быть, именно так. Именно так все и случилось, значит, должно существовать какое-то объяснение поведения преступника. Может, у него сдали нервы, может, он запаниковал и убежал…

Гейдж покачал головой. Он снова был самим собой, утомившись от роли прокурора округа.

— Нет. Вы мыслите совершенно верно, но идете по ложному следу. Полагаю, все было гораздо проще. Существует весомая причина, из-за которой он не убил ее, но нам ни за что этого не доказать.

— Ну, черт возьми! — Рено был в ярости. — Выкладывайте, что за причина?

— Инерция.

— Что?!

— Запаздывание. Зависание. Рефлекторное время. Называйте как угодно. — Кейдж объяснял торопливо, отрывисто. — Помните, что было, когда детектив отеля поднялся наверх? Дверь оказалась закрытой на пружинную защелку, какие бывают во всех отелях. А помните, что говорила Вики? Это она закричала и почти тотчас же услышала, как хлопнула входная дверь. Теперь понятно?

— Да, — возбужденно вторил ему Рено, — да, теперь понятно!

— Он уже выходил, когда она обнаружила свое присутствие. И за эту бесконечно малую долю секунды, которая ушла на осознание того, что в номере еще есть человек, он не успел остановиться и захлопнул дверь. И обратно ему уже было не попасть. Если бы она закричала на десятую долю секунды раньше, вашу сестру теперь уже не могли бы обвинить в убийстве: она сама была бы мертва.

— Вот оно как! — Рено поднялся со стула, распалившись до предела. — Они должны поверить всему этому.

Гейдж вернулся к себе за стол и покачал головой:

— Рено, мне больно говорить вам это, но они не поверят ни единому слову.

— Им придется поверить!

— Весьма сожалею! Это всего-навсего мое предположение. Суд имеет дело с уликами, а здесь нет ни малейшего намека на доказательство того, что в номере, кроме вашей сестры, побывал кто-то еще.

В конце концов Рено вернулся в отель, потому что деваться ему было некуда. И, уже подходя ко входу, рассеянным взглядом наткнулся на автобус, стоящий под навесом и принадлежащий аэропорту, из которого выходили пассажиры.

Двое или трое из только что прибывших регистрировались у стойки. Рено взял свой ключ и уже повернулся было, чтобы уходить, как слова, произнесенные клерком, словно пригвоздили его к полу. Имя! Это было имя!

— Да, да, миссис Конвей, номер для вас забронирован.

Он замер, стараясь не шелохнуться, затем достал сигарету и, осторожно закуривая ее, повернулся лицом к стойке. Там оформляла бланк очень хорошенькая, лет тридцати женщина, чуть выше среднего роста, в элегантном дорогом костюме, явно не ко времени в этом климате. «Значит, миссис прибыла из Сан-Франциско?» — любопытство так и распирало Рено. Что ж, судя по всему, это она… Но дьявол, в мире столько женщин с фамилией Конвей!

Дама протянула регистрационный бланк клерку, Рено неторопливо подошел к противопожарной урне с песком, которая стояла позади дамы, бросил в нее спичку, а когда поворачивался обратно, ненароком скользнул взглядом через ее плечо. Нервишки защекотало возбуждение, в карточке значилось: «Миссис Руперт Конвей.

Сан-Франциско».

Он подошел к газетному киоску, расположенному рядом со стойкой регистрации. Выбрав журнал и лениво перелистывая его, он весь превратился в слух. Звякнул колокольчик, и наконец-то послышалось:

— Проводите миссис Конвей в номер 1206.

Рено увидел, как коридорный взял ее чемодан, и их шаги стали удаляться в направлении лифтов. Бросив четверть доллара на блюдце за журнал, Рено повернулся и увидел обоих, прокладывающих себе путь в толчее холла. Ее сопровождал лишь коридорный.

Мальчик вернулся через несколько минут, и Рено ленивой походкой вошел в лифт, всячески стараясь не проявить своего нетерпения. Теперь она, очевидно, уже одна, подумал он и попросил «двенадцатый». Лифтер нажал кнопку, и они взмыли вверх. Когда же Рено вышел и отправился по коридору, посматривая на номера с обеих сторон, то вновь почувствовал тревожное волнение, будто предчувствуя, что разгадка близка.

Зачем же она приехала? Все еще разыскивает Конвея? А вдруг она вообще не захочет разговаривать? Жаль, что сам Пит не обладает обаянием и раскованностью Мака: он слишком груб и прямолинеен там, где требуется тактичный мягкий подход.

Постучав в дверь номера 1206, Рено терялся в догадках, что делать, если его не пустят на порог.

Придется выложить все очень быстро.

Из-за двери было слышно, как женщина ходила по комнате, затем дверь слегка приоткрылась и он увидел большие фиалковые глаза, с тревогой смотревшие на него.

— Миссис Конвей? — заговорил Пит торопливо. — Нельзя ли поговорить с вами? Я…

Не успел он кончить фразу, как, к его удивлению, она распахнула дверь настежь и быстро проговорила:

— Да-да, входите, пожалуйста!

Когда Пит оказался в номере, женщина закрыла за ним дверь и повернулась к нему лицом; она была явно в сильном напряжении, но пыталась взять себя в руки:

— Как вы узнали, что я здесь? Я только что…

— Я находился у стойки, когда вы оформляли бланк, — ответил он, явно озадаченный. «За кого она меня принимает? Может, я слишком легко проник сюда к ней?»

— Прошу вас, — заспешила миссис Конвей. — Что вам известно о моем муже?

Рено рассматривал ее лицо. Огромные глаза смотрели умоляюще, полные тревоги и страха.

«Она хочет что-то разузнать, хотя боится, что результат поисков мужа ее огорчит», — решил Рено.

— Мне ничего не известно о вашем муже, — как можно деликатнее произнес он. — И хотел бы в свою очередь расспросить о нем вас.

Женщина отшатнулась, словно ее ударили:

— Но… я не понимаю. Вы звонили мне. По междугородной связи. Вы сказали…

Рено покачал головой:

— Простите, но я вам не звонил. Возможно, мне сначала необходимо представиться, моя фамилия Рено. Пит Рено.

— Ой! — в смятении воскликнула женщина. — Я приняла вас совсем за другого! Кажется, мы с вами и не знакомы?

— Кажется, нет. Но я друг одного человека, которого вы определенно знали: покойного Макхью.

Сначала женщина посмотрела на него, и по ее виду можно было догадаться, что она не в состоянии понять услышанного; затем на ее лице отразились страх и волнение.

— Ax, — только и выдохнула она, сев на стул, будто ее не держали ноги.

Глава 3

С минуту оба молчали. В воздухе повисла тишина, лишь доносились снизу слабые звуки улицы. Рено достал сигареты и предложил ей. Она поблагодарила напряженным тоном, прикурив от огня его зажигалки. Он задымил и оглянулся в поисках стула и тут только заметил, в какие попал апартаменты: это была гостиная номера люкс.

Усевшись и кинув спичку в пепельницу на журнальном столике, Рено продолжал разглядывать миссис Конвей. При довольно высоком росте все ее движения тем не менее были грациозны, а лицо — одним из самых очаровательных и запоминающихся среди всех, что он встретил за свою жизнь. Фиалковые глаза, опушенные длинными ресницами, и волосы цвета воронова крыла. В этой женщине причудливым образом сочетались броскость красок с контрастирующей мягкостью меланхолично-застенчивого взгляда.

Посмотрев на кисти ее рук, непрерывно находящихся в движении и поправляющих складки юбки на коленях, он догадался, что миссис Конвей тщетно пытается скрыть волнение.

Наконец она собралась с мыслями:

— Как ужасно то, что случилось с мистером Макхью — Да, — Отозвался Рено, чуть подавшись вперед. — Миссис Конвей, скажите, а зачем Мак разыскивал вашего мужа?

— Простите, мистер Рено, но дело сугубо конфиденциальное.

Задав этот вопрос, он тут же понял, что поторопился с ним: она смутилась и была окончательно сбита с толку.

Устало проведя рукой по лицу, Рено поднялся и подошел к окну, на мгновение засомневавшись, не потерял ли он рассудок в погоне за призраком по имени Конвей; может, он сам уже просто невменяем и никакого Конвея вообще на свете не существует. Отвернувшись от окна, Пит задал еще один вопрос:

— Вы, кажется, знаете Дика Карстерса?

— Да, а почему это вас интересует?

— Позвольте я позвоню ему и позже оплачу свой разговор. Он объяснит вам, кто я, и подтвердит, что Пит Рено не праздный любитель сплетен, сующий нос в чужие дела из чистого любопытства.

Макхью был моим лучшим другом, а в его убийстве пытаются обвинить мою родную сестру.

— Вашу сестру? — с недоумением перебила женщина, смотря на него во все глаза. — Вы имеете в виду Вики Шейн?

— Да. А вы знакомы с ней?

— Не очень хорошо, хотя мистер Макхью как-то представил нас друг другу; я — большая ее поклонница.

— Пожалуйста, расскажите мне об этом поподробнее. Я имею в виду цель приезда Мака сюда… Что ему удалось узнать, насколько он в этом преуспел…

— Но тут нет никакой связи с гибелью Макхью, — запротестовала мадам Конвей.

— Возможно, так оно и есть, миссис Конвей!

Но разве вы не понимаете, что мне необходимо с чего-то начать, поэтому я хватаюсь даже за малейший намек.

— Хорошо, — произнесла она тихо. — Этим я никому не причиню вреда, а может быть, это мой долг перед мистером Макхью.

Рено сел напротив нее:

— Вы упомянули, что кто-то позвонил вам по междугородной линии. Вы знаете, кто это был?

— Нет, человек не представился.

— А что он сказал?

— Только то, что, если я приеду сюда, он сообщит мне что-то о моем муже.

— Вам не показалось это несколько странным?

— Вы правы, сэр. Но я была просто в отчаянии! Впрочем, и сейчас мое состояние не изменилось.

Умеетдержать удар, подумал Рено. Она явно начинала ему нравиться. Была какая-то подкупающая искренность в том, как близко к сердцу она приняла гибель Мака, и ту переделку, в которую угодила Вики.

— Ладно, а скажите, почему именно Мак искал вашего мужа? И в Уэйнспорте?

— Потому что именно из Уэйнспорта я получила последнюю весточку от мистера Конвея, после чего он исчез. Это произошло чуть больше месяца назад, где-то в середине июля. Ему нужно было приехать сюда по делу, как он мне объяснил, и он отправился на машине. Я пыталась уговорить его лететь самолетом, ведь это значительно быстрее, но муж сказал, что машина понадобится ему здесь.

— Вы говорили, что получали весточку от него? Это случилось уже после отъезда из Сан-Франциско?

Она грустно кивнула:

— Я получала от него по письму каждый день, пока он не приехал сюда. И отправил мне коротенькую записочку вечером в день приезда, пообещав написать утром. — Голос ее дрогнул, и она замолчала. Потом, немного успокоившись, добавила:

— Больше писем не было. Никаких адресов он мне не оставлял, и я не знала, что делать, где его искать. Когда прошли две недели, паника окончательно овладела мной и я прилетела сюда.

Все складывалось ужасно. Я оказалась абсолютно беспомощной. В Уэйнспорте более ста тысяч жителей, но мне совершенно не к кому было обратиться, чтобы с чего-то начать поиски. Как я поняла, его семья жила здесь, он до сих пор владеет здесь какой-то собственностью, которая досталась ему от матери. В телефонном справочнике значится несколько Конвеев, и я навестила их всех, но никто никогда ничего не слышал о моем муже. Через три дня я сдалась и улетела домой… Вот тогда я и подумала о мистере Макхью. Мне не сразу удалось уговорить его взяться за дело, но, когда он в конце концов понял, насколько я напугана, он обещал помочь.

Рено задумчиво разглядывал свою сигарету.

«Ладно, — думал он, — значит, не хочет говорить со мной начистоту. Она не врет, скорее всего, просто не умеет этого делать, но и откровенничать не намерена. Это надо же, додуматься искать по телефонному справочнику исчезнувшего человека! Она страшно боится, что с ним что-то произошло…»

Тряхнув головой, Рено посмотрел женщине прямо в глаза:

— Миссис Конвей, что-то не состыковывается! Понимаю, вы не обязаны, если не хотите, говорить мне всего, но вы и не объяснили ровным счетом ничего. Даже то, почему вы наняли Мака, а не обратились за помощью в полицию.

Она явно обиделась. Рено это видел, видел, как женщина пыталась справиться с собой, но силы в какой-то момент покинули ее, и она разрыдалась. Полная беспомощность вызвала в нем сострадание: он замер в неловком ожидании, жалея ее и коря себя за излишнюю прямоту. Она такая милая, подумалось ему… Впрочем, как и Мак.

Когда плач затих, она взглянула на Рено, заплаканная и жалкая, и он склонился над ней, протянув свой носовой платок. Она молча покачала головой, поднялась и исчезла в спальне.

А когда через несколько минут вернулась, то ее макияж уже был в порядке.

— Извините меня, — произнес Рено, вскакивая с места.

— Все в порядке. — Миссис Конвей села и взяла протянутую ей сигарету. — Думаю, вы правы: я не рассказала вам всего. Но только в силу того, что не была уверена, поймете ли вы меня.

Мужской логике это вряд ли поддается.

— А вы попробуйте!

Он уже начал догадываться: миссис Конвей любит своего мужа и страдает оттого, что с ним что-то не так. Возможно, он в чем-то замешан, но для нее это не имеет ровно никакого значения. У нее была цель: вернуть его. И ей очень страшно. Чего, интересно, она так боится обнаружить? Нарушение закона? Другую женщину?

— Скажите, — напомнил он ей, — Мак разузнал что-нибудь, приехав сюда, в Уэйнспорт?

— Немного, — ответила она уже более спокойно, — и это почему-то напугало меня еще больше.

— Ну ладно! А теперь давайте вернемся к началу нашего разговора, расскажите мне все подробно.

— Хорошо, — вяло согласилась она. Лицо ее будто застыло, а взгляд был устремлен в какую-то точку, мимо Рено. — Хотя, может быть, я не сумею объяснить всего… Вам, наверное, не знакомо чувство полнейшего одиночества или страха перед чем-то, чему вы даже не можете найти названия? Вероятно, вы никогда не испытывали жуткое ощущение от пребывания в каком-то месте, куда забросила вас судьба…

— Месте? — переспросил Рено.

Миссис Конвей уныло кивнула:

— Понимаю, глупо звучит, но это так. И я ничего не могу поделать с собой. Уэйнспорт… Ужасное чувство, что между этим городом и моим мужем существует какая-то таинственная связь, нечто, неподвластное моему пониманию. Не знаю, как вам объяснить это… Возможно, дело в регулярном чтении здешней газеты. Он покупал ее в киоске каждый день…

— Минутку! — перебил ее Рено. — Говорите, он каждый день покупал местную газету или одну из них? Не устаревала ли она на два-три дня к тому времени?

— Да. Но это не играло никакой роли. Он всегда очень внимательно просматривал ее, будто чего-то искал в ней. А когда мы только познакомились…

— Когда же это произошло?

— Весной. В Италии. Точнее, в Неаполе. Мы с самого начала, увлекшись, были поглощены друг другом; конечно, и в силу общих интересов к музыке и искусству. И еще потому, что оба любили эту страну. В детстве он провел там несколько лет, а потом приезжал уже после окончания университета и, конечно, бегло говорил на итальянском. Он показал мне ту часть страны, которую я, пожалуй, не увидела бы, путешествуй одна. Накануне отплытия в Штаты, вечером, он сделал мне предложение. Я не ответила ему ничего определенного, поскольку мы были знакомы к тому времени еще не достаточно долго, пыталась убедить его отменить отъезд, лететь домой вместе со мной уже из Парижа двумя неделями позже. Но он взял билет на какое-то маленькое грузопассажирское судно, идущее из Генуи на Мексиканское побережье.

Рено встрепенулся:

— В Уэйнспорт?

Она кивнула.

— И он не изменил своего решения?

— Нет. Поэтому я и рассказываю вам обо всем этом. Попытаюсь объяснить свое ощущение. Я убеждала его, что самолет прибудет к точно назначенному времени, а судно было малой мощности и передвигалось медленно, словно черепаха, но он настаивал на необходимости плыть на нем. Тогда я подумала, что, вероятно, у него не было денег и такой перелет ему был просто не по карману. Но, похоже, причина крылась в чем-то ином, потому что позднее, когда он появился в Сан-Франциско и мы продолжали встречаться, а потом, в мае, поженились, у него явно не было никаких финансовых затруднений.

— И вы понятия не имеете, чем он занимался?

— Нет, не имею. О деньгах он никогда не говорил. По некоторым случайно оброненным фразам я пришла к выводу, что его мать оставила ему в наследство какую-то недвижимость на юге, и у меня сложилось впечатление, что именно в Уэйнспорте. Но, мистер Рено, не странно ли, что никто и никогда не слышал о нем в этих местах ничего?!

— Ну что вы! — успокаивающе заговорил Рено. — Вы же сами сказали, что город довольно большой. Понимаю, что задаю слишком личный вопрос, но все же постарайтесь ответить на него честно: когда он уезжал, вы не поссорились?

Она решительно замотала головой:

— Слава Богу, нет. Знаете, я умоляла взять меня с собой. Но он сказал, что будет очень занят и что летом в этих краях ужасно жарко. Мы никогда с ним не ссорились. А в тот день, прочитав газету, он был как-то особенно задумчив и озабочен, но при этом был, как всегда, очень внимательным и предупредительным.

— Речь шла об уэйнспортской газете?

— Да, «Экспресс». Он…

— Простите, что перебиваю вас, миссис Конвей, но он говорил вам что-нибудь о своих планах после чтения газеты?

— Да. Он вошел с ней в руках с улицы и дочитывал уже в гостиной. Когда я из соседней комнаты услышала, что он что-то говорит, и выглянула за дверь посмотреть, не со мной ли он разговаривает, он меня даже не заметил, настолько был поглощен этим чтением. Весь остаток дня потом был рассеян, а вечером сказал, что ему надо непременно съездить в Уэйнспорт.

— Газета, которую он читал, сохранилась?

— К сожалению, нет! Мистер Макхью спрашивал о том же, но газету выбросили.

— Вы не помните дату ее выхода из печати?

— Точно — вряд ли, но, должно быть, что-то число двенадцатое. Как вы заметили, газета всегда устаревает на два-три дня, а он выехал из Сан-Франциско на следующее утро, и это было уже шестнадцатое.

— Скажите, последнее письмо, полученное вами от него, было отправлено из Уэйнспорта четырьмя или пятью днями позже?

— Да. Двадцатого.

«Прошло уже чуть больше месяца с тех пор, — подумал Рено. — И все это время его машина стоит в полицейском гараже. Или с Конвеем что-то произошло, или он намеренно скрылся. Но зачем тогда было писать жене с дороги, если он собирался исчезнуть? Совсем неразумно!» Пит поднялся и стал мерить шагами комнату.

— Хорошо, миссис Конвей. Пойдем дальше!

Можете ли вы пересказать мне всю информацию, которую сообщил вам Макхью с момента приезда сюда?

— Подождите минутку.

Она опять скрылась в спальне. Через мгновение вернулась, держа в руках два толстых конверта и телеграмму.

— Вот, здесь все, за исключением того, что он сказал мне по телефону. Звонок был последним по времени и очень странным. Я подумала, что ему удалось что-то узнать. — Сев в кресло, она на мгновение замерла, пытаясь сдержать подступившие к горлу слезы. — Но все по порядку. Сначала была телеграмма.

Рено взял пожелтевший листок бумаги и прочитал: «Пожалуйста сообщите был машины прицеп-трейлер Макхью».

На вопросительный взгляд Рено она только пожала плечами:

— Тогда я тоже ничего не поняла. Если он пытался разыскать машину, то ему были известны ее и лицензионный и заводской номера.

— Нет, речь шла явно не об идентификации машины. А был ли прицеп на самом деле?

— Когда муж уезжал из Сан-Франциско, не было.

Рено кивнул:

— Именно это и хотел знать Мак. Значит, когда он ее обнаружил, машина была уже с прицепом. А нашел ли он трейлер?

— В том-то и дело, что это был совсем не трейлер.

Глава 4

Озадаченный, Рено недоверчиво уставился на миссис Конвей, а когда раскрыл было рот, чтобы продолжить разговор, в спальне зазвонил телефон.

— Простите, — произнесла она, вставая, и вышла.

Рено так и впился взглядом в надписи на конвертах, однако одернул себя: надо дождаться ее возвращения, пара минут ничего не решают, а с ней стоит быть пообходительней. Но что, черт возьми, миссис имела в виду, сказав, что это был не трейлер? Есть, правда, одно объяснение, но оно явно лишено смысла.

Вдруг Рено понял, что отчетливо слышит ее голос, доносившийся из другой комнаты.

— Да. Да. Понимаю, — говорила она тихо изменившимся от волнения голосом. — Конечно же нет, как вы сказали. Никто. Совсем никому… Где?..

Протока Консула? А потом свернуть… Я найду!

Трубка звякнула о рычаги, и миссис Конвей появилась в дверном проеме, упорно избегая взгляда Пита.

— Извините, мистер Рено, — произнесла она смущенно, — но я вынуждена сейчас попросить вас покинуть меня.

— А отчеты Мака?..

— Я передумала. Глупо было даже думать, что их можно было давать кому-то для чтения.

— Вы не можете так поступить! Я должен просмотреть их!

— Пожалуйста, — со слезами в голосе почти прокричала она, — уйдите! Я… Я не могу больше говорить об этом.

Рено поднялся. Кажется, до него стал доходить смысл происходящего.

— Он снова позвонил вам? Этот… неизвестный?

Миссис Конвей ничего не ответила, но глаза ее молили без слов. Рено же с сожалением думал о двух конвертах, лежащих на столе, однако тут уж ничего нельзя было поделать.

— Ладно, — бросил он разочарованно. Но, берясь за ручку двери, помедлил:

— Но прежде чем уйти, я скажу вам следующее. Во-первых, ваш собеседник-невидимка не внушает мне никакого доверия и я бы очень хорошо подумал, прежде чем платить ему за информацию. А во-вторых, я продолжу выяснение обстоятельств дела, хотите вы того или нет. И если докопаюсь до истины, кому-то очень не поздоровится.

Даже в лифте его еще трясло от гневного разочарования: еще каких-нибудь пять минут — и он был узнал все, что удалось обнаружить Маку.

Но теперь уж ничего не поделаешь. Ясно, звонивший предупредил, чтобы она никому ничего не рассказывала, а еще сообщил, где они должны встретиться.

В холле его вдруг осенила внезапная мысль.

Остановившись и мгновение подумав, он повернул к телефонным кабинам. Этот звонивший клялся, что ему известно нечто о Руперте Конвее. Что ж, если миссис Конвей выведет его на него…

В телефонном справочнике Рено нашел адрес конторы по прокату автомобилей, поспешил в ближайший к отелю пункт. Взяв машину и разжившись картой дорог, он объехал квартал пять или шесть раз, прежде чем на парковке освободилось подходящее место, откуда просматривался выход из отеля. Плавно подкатив к этому пятачку, он бросил монетку в счетчик и приготовился ждать. Часы показывали четверть шестого.

Улица утопала в косых лучах клонившегося к горизонту бронзового солнца, жгучий блеск которого слепил глаза. Прошедшие пятнадцать минут показались невыносимо долгими. Может, он уже упустил ее? Рено достал из бардачка карту и принялся изучать ее, то и дело поглядывая на вход в отель. Одна из несметного числа, пересекавшая главный судоходный фарватер на извилистом пути к Мексиканскому заливу, протока Консула находилась примерно в тридцати пяти милях от города в юго-восточном направлении.

Оторвавшись в очередной раз от карты, Рено увидел наконец, что из гаража отеля выезжает серый «кадиллак» с калифорнийскими номерами. Вполне возможно, что это машина миссис Конвей. Из автомобиля вылез работник гаража в белой куртке, а на пороге отеля появилась и сама миссис Конвей.

Рено пристроился в хвост покидавшей подъездную зону отеля машины. В достаточно оживленном транспортном потоке центра города он держался как можно ближе к машине миссис Конвей, но, выехав на открытое загородное шоссе, намеренно отстал, позволив двум-трем автомобилям занять место между ними. Солнце садилось, и тени сгущались в лабиринтах веток покрытых мхом дубов, росших по обе стороны дороги. Мелькали редкие фермы, будто разбросанные ураганом островки цивилизации в этом заболоченном крае.

Наблюдая за идущими впереди машинами, Рено вдруг с внезапной злостью почему-то подумал: а имеет ли все это хоть малейшее отношение к его сестре Вики? Не исключено, что он вообще теперь попусту тратит время. Но ради чего, скажите на милость, человеку, задумавшему кануть в неизвестность, объявлять, куда он направляется, писать в день по письму до тех пор, пока не добрался до конечного пункта, и оставлять машину на улице, где ее обязательно заберет полиция?!

Тряхнув головой. Пит в недоумении вздохнул: «Черт-те что, бред сумасшедшего! А трейлер? Если же Конвей волок сюда не трейлер, тогда, может, лодку? Но зачем? Собирался порыбачить? Глупо. В здешних краях наверняка есть сотни мест, где лодки дают напрокат. Даже полный идиот не потратил бы и трех сотен долларов на прицеп для лодки, не тащился бы с ним по бескрайним просторам страны ради двухдневной рыбалки, когда спокойно можно взять все на месте».

Соблюдая дистанцию с идущим впереди большим автомобилем, Рено гневно подытожил, что, кем бы он ни был, этот убийца Мака, он отнюдь не идиот; слишком красиво заметал следы, а Мак, между прочим, не был легковерным глупцом, устранить которого — пара пустяков.

Внезапно пришлось решительно сбросить скорость: впереди в сгущающихся сумерках Рено увидел, как серый «кадиллак» сворачивал с магистрали на покрытую галькой проселочную дорогу, уходящую между деревьями на юг. Затем с удивлением заметил, как одна из машин между ними тоже сворачивает туда же, «Неужели кто-то еще следит за ней? Нет, скорее всего, простое совпадение; если бы было иначе, то другому преследователю пришлось бы идти третьим».

Рено помнил, что, судя по карте, судоходный канал должен находиться где-то в том направлении, куда все они сейчас устремились. Шоссе шло с небольшими отклонениями параллельно каналу, по его северному берегу. Внезапно открылся и сам канал: обогнув поворот дороги, Рено обнаружил обе машины, остановившиеся у большого железного моста, призрачно маячившего в вечернем теплом мареве. Между его разведенными пролетами внизу по каналу медленно скользил низко осевший танкер, ходовые огни которого шарили по темным штабелям леса на берегу.

Рено остановился, мысленно возблагодарив водителя, встрявшего между ними. Танкер прошел, послышался приглушенный рев дизелей, и пролеты моста плавно поплыли навстречу друг другу. Проехав милю, средняя машина свернула на какую-то грязную сельскую дорогу. Вскоре после этого миссис Конвей включила фары своей машины. Теперь возникнут сложности: в конце концов через несколько минут и Рено придется сделать то же самое и волей-неволей она заметит, что за ней следят.

Окружающая местность преобразилась, г Они выехали с полосы, заваленной древесиной, на болотистую равнину, поросшую высокой травой и изрезанную вдоль и поперек каналами. Рено увидел, как миссис Конвей быстро просигналила правый поворот и устремилась прямо на затухающий отсвет заката. Окружающий пейзаж наводил тоску: до самого горизонта к югу и на запад, насколько хватало глаз, простиралась мрачная равнина — однообразное болото темнело в сгущающейся ночи. Ни единого признака жилья, ничего! Только дорога, бегущая впереди.

Внезапно Рено встревожился: если тот человек действительно назначил ей здесь встречу, то это уже попахивает чем-то нехорошим.

Рено соображал, что предпринять. Можно было нажать на акселератор и, обогнав «кадиллак», вынудить миссис Конвей остановиться.

Возможно, еще удастся поговорить с ней… «Но, черт возьми, — подумал он со злостью, — ведь тогда все рухнет! Назначивший встречу где-то здесь, и если я заставлю ее повернуть обратно, то, вероятно, другого шанса встретиться с ним мне уже не представится. Я — не ее мамаша, и она достаточно взрослый человек, отвечающий за свои поступки».

Но добром эта поездка не кончится, он уже что-то предчувствовал. Нельзя позволить ей влипнуть в такое дело. Еще раз ругнувшись, Рено резким движением включил фары и прибавил скорости. Огни идущей впереди машины метнулись влево — дорога вновь поворачивала на юг, увлекая еще глубже в пустынную безбрежность.

Навстречу летели стеной стоящие вдоль обочины высокие травы и тут же пропадали позади в темноте. Под колесами громыхали деревянные мостки. Рено достиг очередного поворота, машину занесло, и из-под нее веером полетела галька с ракушечником.

Машина миссис Конвей уже намного опередила его. Рено чертыхнулся: значит, она заметила хвост и пытается оторваться. Он опять до отказа вдавил педаль, и тут на его глазах свершилось что-то ужасное.

Лучи фар «кадиллака» полоснули по небу: машину занесло и перевернуло. На ничтожно малую долю секунды ее фары осветили траву вдоль дороги, а затем исчезли, будто автомобиль заглотил какой-то неведомый чудовищный болотный монстр. И… ни звука! Тишина. Ничего, кроме жуткого осознания — был свет и его не стало.

Машинально Рено нажал на тормоза, пытаясь погасить скорость. Что произошло, гадать долго не пришлось — звук достиг его ушей и он понял все: за секунду до раздавшегося грохота прогремел выстрел.

Его машину занесло. Задние колеса зависли над канавой. Ослабив сцепление, он изо всех сил пытался вырулить на середину дороги, а когда ему это удалось, оказался прямо на месте аварии. Его фары уперлись в пустоту — «кадиллака» на дороге не было. Канава и деревянный мостик через нее, перила только с одной стороны — это все, что он успел заметить, гася фары, ставя машину на ручной тормоз и выскакивая из нее практически на ходу.

Тьма поглотила его. Рено бежал, пригибаясь к земле, чтобы его силуэт не вырисовывался на фоне неба; и все, что он видел перед собой, — это едва поблескивающие ракушки на дороге.

Затем он ощутил под ногами бревна моста и остановился. В воздухе висела мертвая тишина, нарушаемая лишь уханьем его собственного сердца да всплесками воды поднятой «кадиллаком» волны, замирающей в зарослях кувшинок у дальнего берега канала. С левой стороны моста перила были снесены, и, уже спрыгивая вниз, он рассмотрел торчавший из воды темный остов, похожий на часть машины.

По плечи в воде, увязая ногами в толстом слое ила, он продирался вперед, пытаясь на ощупь определить, где же «кадиллак». «В общем-то уже все равно, — с горечью подумал он, — скорее всего, она уже мертва». И тут его ладонь вдруг коснулась чего-то. Покрышка! Он поднял голову и различил четыре колеса, возвышающиеся над поверхностью канала. Значит, машина рухнула крышей вниз. Рено слегка присел, шаря вдоль ее боковой части. Рука мазнула по разбитому стеклу, и боль глубокого пореза полоснула по нервам. Ручка дверцы должна находиться где-то ниже. Наконец он нащупал ее и потянул. Но нет, ее заклинило.

Он бросился на другую сторону. Боже, сколько времени уйдет на все это? Пока он барахтался в воде, огибая машину и подбираясь к другой дверце, где-то на заднем плане сознания маячили назойливые вопросы: «А что же делает тот человек, который стрелял? Где он сейчас?»

Здесь было глубже. Он погрузился в воду. На поиски ручки ушли драгоценные секунды. Защелка открылась, и он дернул дверь на себя, ощущая, как физическую боль, необходимость торопиться. Дверца не поддавалась. Он уперся ногами в бок машины и изо всех сил напрягся, пытаясь освободить ее. Но, приоткрывшись едва ли на дюйм, дверь снова замерла. Рено набрал воздуху в легкие, опустился под водой на колени, ощупав корпус машины, и внезапно понял: крыша «кадиллака» настолько глубоко увязла в иле, что ее надо было выволакивать из этой жижи, чтобы освободить дверцу. Но прежде чем ему удастся сделать это, с миссис Конвей будет покончено, если, конечно, она еще жива.

Затеплилась надежда: стекло окна оказалось опущенным, и если втянуть посильнее живот, то он вполне сможет протиснуться внутрь, скользя по илу. Втискиваясь в салон, он почувствовал, что машина слегка качнулась и вновь замерла. Рено глушил нашептывания страха: «Стоит ли рисковать ради женщины, которая, вероятнее всего, уже умерла? Если машина перевернется или осядет немного глубже, отсюда уже не выбраться».

И тут он впервые услышал какие-то звуки, похожие на хаотичные удары, возможно, это были конвульсивные движения совершенно беспомощного, тонущего человека в бессознательном состоянии… Он должен, должен попытаться!

Наполовину проникнув внутрь, Рено понял, что ему надо было бы вынырнуть на поверхность и глотнуть кислорода, прежде чем предпринимать что-нибудь дальше. Сколько он уже под водой?

Двадцать секунд? Тридцать? Легкие начали ныть.

Рыхлая тина засасывала живот, а на спину угрожающе давила рама окна. Машина качнулась еще раз. Он простер руки вперед, что-то нащупал и крепко схватился за это.

Оказалось — рука. Скользнув пальцами вдоль нее, он дотянулся до плеча. Женщина еще боролась за жизнь, поэтому одной рукой вцепилась в его одежду. Рено принялся вывинчиваться назад, увлекая ее за собой в окно. Машина затряслась и сдвинулась еще на дюйм — его охватило паническое чувство. Легкие мучило отсутствие воздуха — сил оставалось на несколько секунд. И вот он уже снаружи машины и тащит ее из окна. Почувствовав под ногами илистое дно, он рванул наверх, не выпуская из рук ее плечи. Их головы прорвали поверхность воды с едва слышным всплеском, и почти тут же ночь взорвалась треском выстрела.

Он скорее почувствовал, чем услышал шлепок, с которым пуля вошла в воду в нескольких сантиметрах слева от него. Было слишком темно, чтобы разглядеть цель: стрелок выпустил заряд, ориентируясь на всплеск, сопровождавший их всплытие. Застыв как вкопанный по подбородок в воде, Рено услышал лязг затвора и понял, что у охотника на них в руках винтовка. Снова раздался треск выстрела, и свинец, срикошетив от поверхности воды, пошел плюхать в ночи. Едва Рено успел вдохнуть поглубже, прежде чем нырнуть, как вдруг неожиданно яркий луч света полоснул по глади канала.

Бессильная ярость овладела прояснившимся сознанием Рено. Опустившись на дно канала, в ил возле машины, он левой рукой поддерживал обмякшее тело женщины, уже прекратившей бороться за жизнь. Каждая проведенная здесь секунда неумолимо урезала ее и без того крошечный шанс выжить. Чтобы спасти миссис Конвей, даже если она и не была ранена первым выстрелом, из-за которого она потеряла контроль за управлением машины, необходимо через минуту-другую поднять ее на поверхность и начать делать искусственное дыхание. Помимо естественного желания спасти человека, если это было в его силах, теперь Рено руководило еще и понимание, что миссис Конвей в какой-то степени является ответом на все вопросы, и если она умрет, то он уже никогда ничего не узнает — единственная ниточка оборвется навечно.

Хладнокровно оценив шансы на спасение, Рено двинулся огибать машину. Вероятно, тот человек не заметил их: первый луч света метнулся чуть выше по каналу и подобрался к ним в тот момент, когда Рено уже оседал на дно. Сумеет ли он добраться до моста, не высовываясь на поверхность? Он обошел «кадиллак». Но в какой стороне мост? Отойдя от машины, он мгновенно утратил способность ориентироваться. Снова заныли легкие, и теперь в любую секунду он будет вынужден всплыть. И тут он почувствовал на лице прикосновение стебля тростника. «Если светит с этого берега, мы погибли, — пронеслось в голове, — он заметит малейшее движение». Дно пошло уступом вверх, и Рено ощутил, как ночной воздух обволакивает его лицо, прорвавшее гладь воды. Оказалось, что они возле самого берега.

Открыв глаза, он увидел сквозь сплетение водной растительности свет. Луч фонаря плясал на передних колесах перевернутого «кадиллака», и шел он с этого же берега. Тот человек стоял в каких-то пятнадцати метрах от них в высоком тростнике, росшем вдоль канала.

Рено лег на левый бок, полностью погрузив тело в воду, за исключением верхней части лица, и» обхватив миссис Конвей обеими руками, держал ее перед собой, отчаянно гадая, осталась ли еще хоть какая-нибудь надежда.

Двигаясь предельно осторожно, чтобы не потревожить поверхность, Рено скользнул рукой вверх и дотронулся до шеи женщины. Пульс есть: слабо и прерывисто, но ее сердце все же еще билось. Она умирала от недостатка кислорода, но ее еще можно спасти. Если бы только они смогли выбраться из воды! С неукротимой ненавистью уставившись на этот луч света, он думал о Маке, Вики и о миссис Конвей, и ему хотелось подняться, войти прямо в поток света и схватить мертвой хваткой человека, держащего этот фонарь.

Да, и прямиком на тот свет, отстраненно подумал он, беря себя в руки. Фонарик явно подвязан к стволу винтовки и не успеет он даже сесть, как схлопочет пулю в лоб. Не поворачивая головы, Рено скосил глаза: свет теперь скользил дальше них. Медленно прошелся по противоположному берегу, обследуя каждый клочок травы.

А потом ушел из поля зрения Рено, державшего голову строго неподвижно. Похоже, стрелок обследует темные уголки под мостом у них за спиной. Затем, конечно, вернется, но уже явно по этой стороне.

Свет обрушился на них внезапно. Не шевелясь, не осмеливаясь ни смежить веки, ни дышать, Рено смотрел прямо в этот слепящий сноп.

Его пальцы по-прежнему лежали на шее женщины, чутко прослушивая слабеющий пульс. Будто всевидящее око вперилось в него, исследуя и буквально выжигая его из укрытия. Казалось, минула вечность в ожидании звука нового выстрела, хотя он был уверен, что его-то он уже не услышит. И вдруг свет пропал.

Луч метнулся в сторону, и тут же грохнул выстрел. Его приняла машина. Рено как зачарованный наблюдал за происходящим. «Кадиллак» перевернуло. Колеса качнулись вверх и вперед, а потом вся махина исчезла в глубокой воде ближе к середине канала. Громко булькнули два-три большущих пузыря, и несколько пятен бензина заиграли всеми цветами радуги на поверхности воды под светом фонаря, который, казалось, застрял там навечно — стрелок обозревал результаты своих трудов, и Рено услышал его тихий удовлетворенный смех.

Затем человек, освещая себе путь фонарем, двинулся прочь, продираясь сквозь заросли камышей и рогоза. Рено подождал, усилием воли подавляя в себе желание броситься за ним. Еще настанет час, убеждал он себя, заставляя лежать спокойно.

Через минуту мужчина забрался в лодку, а затем раздался чихающий рев навесного мотора, постепенно удаляющийся прочь.

Рено поднялся и нетвердым шагом побрел из воды, прислушиваясь к замирающему звуку уходящей моторки. «Что ж, парень, — подумал он, — хоть и единственный раз, но ты промахнулся».

Глава 5

Он не знал, сколько времени боролся за ее жизнь там, в темноте на берегу. Вода стекала с одежды, москиты жадным роем вились вокруг них. Положив миссис Конвей так, чтобы голова оказалась чуть ниже ног, лицом вниз, он сел на нее верхом и принялся попеременно то давить ей на ребра, то отпускать, то вниз, то вверх, отмахиваясь от нарастающей тревоги, в надежде заметить в ней хоть какой-то признак жизни.

Прошло, очевидно, минуты три, а может и все двадцать, прежде чем он почувствовал, как по ее телу прошла дрожь, и услышал судорожный вздох, попадающий в ритм дыхания, — ее легкие заработали. Ее вырвало.

Через мгновение она уже была в состоянии сесть, поддерживаемая им, но оказалась такой слабой, что Рено подхватил ее на руки и заспешил к своей машине. Посадив ее на переднее сиденье, сам забрался за руль. На коврике под ногами и на обивке сидений образовались лужицы воды, стекавшей с их насквозь промокшей одежды. Он бешено рванул взад и вперед по дороге, разворачивая машину, а затем наддал полный газ на второй скорости, выезжая обратно по тому же пути, по которому они совсем недавно приехали сюда. «Я даже не посмотрел, ранена ли она», — пронеслось в голове. Но на это уже было бессмысленно тратить время. Ее необходимо было как можно скорее доставить к врачу.

В пригороде он разыскал кабинет частного врача, практикующего дома. Подняв миссис Конвей на руки, Рено прошел через лужайку перед домом и настойчиво вдавил кнопку звонка.

Минуя ошеломленного терапевта, оторванного от вечерней трапезы, он внес ее в смотровой кабинет и положил на стол. — , — Авария! — отрывисто объяснил он. — Ее машина сорвалась с моста.

Миссис Конвей попыталась сесть.

— Я в порядке, — произнесла она дрожащим голосом, без кровинки в лице; темные волосы мокрыми прилипшими прядями обрамляли его.

Рено осторожно уложил ее обратно:

— Не волнуйтесь. Вам и так досталось.

Тут он взглянул на себя; мокрые лохмотья вместо одежды, порез на руке, из которого на ковер капала кровь.

— Где у вас ванная?

Наконец Рено немного пришел в себя, почувствовав, что дрожит от полной потери сил.

Слишком давно он не спал, вытягивая все на нервах.

Сняв с себя одежду, он выжал ее над ванной и затянул рану полотенцем. Через несколько минут в дверь постучал доктор, протянув ему махровый халат и рюмку виски, — Можете пройти в кабинет, я взгляну на вашу руку. Похоже, что вы пострадали серьезнее, чем дама.

— Как она? — спросил Рено, почувствовав внезапно невероятное облегчение: значит, огнестрельной раны нет.

— Слабовата, конечно, от перенесенного шока. Сильный ушиб головы, но, очевидно, обошлось без сотрясения мозга. Скоро окончательно придет в норму.

— Она будет в состоянии перенести дорогу?

— Вероятно, но я бы не советовал так, сразу.

Вам необходимо продолжить путь сегодня?

— Да. Конечно сегодня!

Рено залпом глотнул виски и прошел в прихожую к телефону. Позвонив на вокзал, выяснил, что через два часа с небольшим есть поезд, идущий на запад, и попытался заказать купе люкс, но минуту спустя свободных мест не оказалось, пришлось довольствоваться купе спального вагона. Он набрал номер отеля.

— Алло, миссис Конвей, остановившаяся у вас в номере 1206, попала в аварию — машина упала в канал. Через два часа отходит ее поезд, поэтому слушайте меня внимательно: подготовьте ее счет, пошлите коридорного собрать ее вещи и пришлите его сюда вместе с багажом на машине. Минутку, я продиктую вам адрес. — Он узнал адрес у врача и повторил его в телефонную трубку. — Поспешите, понятно?

Рено вернулся в кабинет. Она сидела, завернувшись в простыню, смертельно бледная, с заплаканным лицом. Доктор наложил шов на порез и перевязал руку. После того как Рено сообщил о вещах, которые должны прибыть из отеля, врач ушел к себе доедать простывший ужин.

Едва за доктором закрылась дверь, миссис Конвей посмотрела на Рено и прошептала дрожащим от волнения голосом:

— Мне вас вовек не отблагодарить.

Доктор оставил на столе сигареты, и Рено, раскурив две, протянул одну ей.

— Забудьте об этом! Вам просто повезло, что он промахнулся. Но теперь необходимо тотчас же покинуть эти края. Как только вы сможете переодеться, я отвезу вас к поезду. И запомните: ни в коем случае не возвращайтесь сюда.

Пока тот человек думает, что ухлопал нас обоих; но, когда выловят машину, он уже не будет так считать…

— Но почему? За что? Кто это был? — жалобно лепетала она с застывшим от ужаса взглядом.

— Не знаю.

Все свидетельствовало о том, что это должен быть сам Конвей, но как он осмелится сказать своей жене, что собственный муж пытался убить ее? И надо ли было это говорить? Не о том ли она думает сейчас и сама?

— Если все ваши деньги остались в сумочке, я могу одолжить вам на дорогу до Сан-Франциско. Вышлете мне их потом переводом.

Она покачала головой:

— Благодарю, но у меня есть дорожные чеки в одной из моих сумок.

Он повернулся к ней лицом:

— Те отчеты Мака… Они были в машине?

— Нет, они, к счастью, тоже в одной из моих сумок.

— И?..

Она кивнула:

— Это единственное, что я могу сделать для вас.

Прибыл багаж. Миссис Конвей оплатила счет, такси и ушла в другую комнату переодеваться.

Рено облачился в свою влажную еще одежду и расплатился с врачом. Когда она вернулась, снова безукоризненно элегантная, за исключением еще не высохших волос, на которые она набросила косынку, Рено взглянул на часы в кабинете — до поезда оставался целый час.

Они вышли и сели в его машину. Проехав два или три квартал?, он остановился под уличным фонарем. Два конверта лежали у нее на коленях.

Не говоря ни слова, она протянула ему первое письмо. Его ручищи не слушались его и слегка дрожали от волнения, когда он вытаскивал странички из конверта.

«Уважаемая миссис Конвей!

Как вы, несомненно, уже догадались по телеграмме, я обнаружил автомобиль мистера Конвея. Невзирая на ваше нежелание иметь дело с полицией, первым делом, как только я устроился в отеле, я направился именно в участок, поскольку, как я вам уже говорил в Сан-Франциско, считаю дело достаточно серьезным. И полагаю, вы согласитесь со мной, узнав, что его машина стоит в гараже дорожного отдела полиции с двадцать второго июля, то есть ее отогнали из зоны, где стоянка запрещена, всего лишь два дня спустя после отправки последнего письма мистера Конвея.

Комментируя телеграмму, могу сообщить вам, что, осмотрев машину, я обратил внимание на крюк для прицепа, по всем признакам установленный недавно. Поскольку этот факт мог иметь важное значение, я телеграфировал вам, чтобы узнать, был ли прицеп на машине в день отъезда из Сан-Франциско или нет. А раз вы ответили отрицательно, значит, мистер Конвей установил его где-то по пути, что в высшей степени озадачивает. Что бы он ни собирался буксировать на прицепе по приезде сюда, эта вещь находится где-то здесь, и, если мне удастся выяснить, какого вида трейлер был у него, тогда бы я смог дать полиции приблизительное описание и они помогли бы разыскать его. С этой мыслью я поехал обратно по трассе, останавливаясь на всех бензоколонках для наведения справок. До полуночи я был за рулем, а утром возобновил движение. И только прогнав еще сто миль, мне удалось найти человека, запомнившего эту машину.

Общее описание водителя, данное им, совпадает с приметами мистера Конвея. Он также подтвердил, что в машине находился только один человек».

Рено хмыкнул. «Значит, у Мака были те же подозрения, что и у меня, — подумал он. — Да и она сама, вероятно, думала то же самое, но вряд ли признается в этом. Если бы Конвей был не один, она бы не примчалась сюда». Он продолжил чтение письма.

«На вопрос о типе трейлера служащий автозаправки не колеблясь ответил, что мистер Конвей буксировал вовсе не трейлер, а лодку. В этом он абсолютно уверен, даже дал мне точное ее описание, поскольку, на наше счастье, будучи заядлым рыбаком, он заинтересовался лодкой и хорошо рассмотрел ее. Оказалось, что это был лодочный прицеп обычной для этих мест конструкции, состоящей из трубчатого каркаса на колесах, в котором, как в люльке, крепится лодка. По его словам, лодку купили явно в спортивном магазине, потому что это был легкий ялик, тридцати футов длиной, и скорее покрытый лаком, чем масляной краской.

Излишне упоминать, что я был бы склонен подвергать сомнению эту версию в целом, если бы не однозначное описание машины, данное этим человеком, и то, что крюк для прицепа действительно на ней был установлен. Мне кажется, что нет логического объяснения тому, зачем мистеру Конвею понадобилась лодка, если он направлялся в Уэйнспорт по делу; а с другой стороны, если ему вдруг вздумается порыбачить, то здесь на многочисленных каналах можно взять напрокат любую лодку…

Итак, пока мне не удалось выйти на более ближний след, но завтра я возьму машину и начну прочесывать район к югу от города, милях в сорока отсюда, между городом и заливом, где расположен судоходный канал и многочисленные протоки и куда, должно быть, направлялся Конвей, если тащил с собой лодку.

Искренне ваш,

Уолтер Л. Макхью».

Рено сунул листки обратно в конверт и оглянулся на миссис Конвей. Она растерянно и беспомощно покачала головой:

— Понятия не имею, зачем ему могла понадобиться лодка!

«Бред какой-то! — пронеслось в мыслях Рено. — Полная чепуха». Он взял в руки вторую докладную и развернул листок.

«Уважаемая миссис Конвей!

Пишу вам ранним утром, чтобы успеть отправить это послание сегодня авиапочтой. Прошедшие с момента моего первого отчета два дня поисков обнаружили новые факты и заключения, о чем я и хочу сообщить вам, прежде чем продолжить расследование. Во-первых, теперь совершенно ясно, что ваш муж направлялся вовсе не в Уэйнспорт, то есть не в сам город, а в район протоки Консула, что в тридцати пяти милях южнее по главному каналу. По всей видимости, он проехал через город, остановившись всего раз, чтобы отправить вам письмо. Служащий бензоколонки, на которого я ссылался в прошлом отчете, уверен, что Конвей заправлялся у них примерно в три тридцать дня. Бензоколонка находится почти в ста милях к северу от Уэйнспорта — добрых два часа езды для того, кто тащит за собой лодку. И единственный человек, который припомнил, что видел его, утверждает, что в сумерках он уже побывал на главном канале в тридцати пяти милях от города. Поскольку мы знаем, что ни в одном отеле Уэйнспорта он на ночь не останавливался, значит, все это похоже на правду.

Свидетельница — девушка, живущая в туристическом лагере на протоке Консула, — утверждает, что видела машину с лодкой на прицепе, остановившуюся ненадолго напротив придорожной закусочной «Консул», в четверти мили от ее домика. Она говорит, что в машине сидел мужчина, один, и просто смотрел на фасад таверны. Проехав мимо него, она мельком глянула в зеркало заднего вида и заметила, что он тоже тронулся с места. Некоторое время он ехал за ней по шоссе, а потом свернул на старую грязную дорогу, теряющуюся в штабелях поваленного леса. Похоже было, что он направлялся на отдых или рыбалку. По сию пору я пока не нашел никого, кто бы видел его после этого.

Что касается второго направления поисков, то тут никаких результатов. Я конечно же имею в виду попытку найти людей, знавших мистера Конвея и дело, которое привело его сюда.

Вопреки тому, что у вас сложилось впечатление, что он родом из этих краев и его семья прожила здесь довольно долго, никто из местных жителей не смог припомнить никого из числа четырех семейств Конвей, проживающих в этом районе, хотя бы отдаленно напоминающего данное вами описание вашего мужа. Я переговорил почти со всеми лично, побывал в полицейском участке и некоторых других учреждениях, поспрашивал у тех, кто во время войны служил в призывных комиссиях. Но пока это ничего не дало. Все это чрезвычайно странно, поскольку, по вашим словам, в его внешности и характере чувствовался человек высокообразованный и культурный, который, следовательно, происходил из семьи по крайней мере состоятельной, если не занимающей видное положение в обществе. Если бы не его безусловное знание этой местности, я бы засомневался в правильности вашего утверждения, что это его родные места.

Сегодня я отправляюсь вниз по каналу, чтобы навести справки в окрестностях протоки Консула. О дальнейшем развитии событий я вам сообщу.

Искренне ваш,

Уолтер Л. Макхью».

Рено оторвался от последней странички, миссис Конвей с тревогой смотрела на него, и ее взгляд без слов спрашивал: «А что думаете вы?»

— Немного забавно, что у Мака не было ни одной фотографии Конвея. Как это случилось?

— У меня нет ни одной.

— Разве это не странно? Совсем ни одной?

— Я просила его несколько раз сфотографироваться, и он всегда отвечал, что обязательно сделает это, но все время почему-то откладывал.

Любительских снимков у меня тоже нет, поскольку ни у меня, ни у него не было фотоаппарата.

— Но вы же познакомились в Италии? Значит, у него должен быть паспорт.

— Я никак не смогла найти его. Искала везде, но не нашла.

Рено задумчиво смотрел сквозь ветровое стекло.

— В таком случае он его или уничтожил, или взял с собой. А если забрал с собой, значит, собирался уехать из страны.

— Да, — печально согласилась миссис Конвей, — я уже думала об этом.

Она вдруг вся как-то сжалась, закрыв глаза ладонями, и затряслась, будто в лихорадке.

— Простите, — прошептала она через минуту дрожащим от ужаса голосом. — Время от времени все прокручивается снова: выстрел, разбивающееся стекло машины и падающая вниз кувыркающаяся машина…

Рено подождал, пока она придет в себя.

— А теперь расскажите о звонке Мака, — мягко напомнил он ей.

Она взяла предложенную сигарету имашинально, привычным жестом зажала ее между пальцами, тут же забыв о ней.

— Он позвонил мне в тот же день, когда написал второй отчет. Днем. Конечно же я еще не успела получить письма, и он пересказал мне все вкратце и задал несколько вопросов. Довольно странные вещи он спрашивал, но объяснений никаких не дал, только сказал, что ему необходимо быть уверенным кое в чем и что он напишет мне или вечером, или на следующий день.

Но этого уже не случилось, потому что ночью его убили.

— О чем он спрашивал?

— Во-первых, упоминал ли при мне когда-нибудь мистер Конвей о том, что был в Италии в армии во время Второй мировой войны. И есть ли у него небольшой шрам, похожий на старый ожог, сбоку, на левом запястье. И последнее: обращается ли он к людям, употребляя слово «старик», знаете, некоторые англичане любят это словечко.

— И каковы же были ответы? — подсказал он ей.

— Да разные! На все вопросы!

«Так, — горько подумал Рено, — значит. Мак все-таки напал в конце концов на его след, и поэтому был убит, прежде чем смог рассказать об этом кому-нибудь. И мы бы ничего не узнали…»

— Мистер Рено, — обратилась к нему миссис Конвей с невыразимо печальным выражением лица, — как вы считаете, что все это значит?

Ему не хотелось делать ей больно, потому что она ему нравилась. Но, черт возьми, она сама уже должна была все хорошо понимать.

— Не знаю, — в раздумье ответил он. — Но есть единственный момент, совершенно очевидный…

— Какой же?

— Фамилия вашего мужа вовсе не Конвей.

Через минуту он завел машину и они поехали на вокзал. Ни один из них не произнес ни слова до тех пор, пока Рено не припарковал машину у входа. Поезд уже прибывал.

— Теперь слушайте меня внимательно, — сказал я. — Я не пойду сейчас с вами. Но буду следовать за вами все время, на расстоянии. Вам придется нести ваши сумки самой, пока не наймете носильщика. Возьмите в кассе ваш билет и сразу же садитесь в поезд. Не думаю, что каким-то чудом он может оказаться поблизости, но я никому здесь не доверяю. И я не хочу, чтобы он узнал, кто я такой и как выгляжу.

— Что вы собираетесь делать?

— Останусь здесь, но не хочу афишировать этого. А на вашем месте я бы уехал из Сан-Франциско. И никому не оставлял бы нового адреса. Нельзя исключить, что, кем бы ни был этот человек, он может отправиться вслед за вами. Но мне обязательно сообщите, где будете находиться. Пишите сюда, «до востребования».

Вот вроде и все, что я хотел вам сказать… Но пожалуй, есть еще одно: когда в следующий раз вам предложат получить какую-то информацию, посоветуйте этому человеку или написать вам письмо, или назначить встречу в полиции.

Рено проследил, как миссис Конвей садилась в поезд, как одинокая фигурка медленно поднималась по ступенькам. Затем, отогнав машину в агентство, он взял такси до отеля. От усталости у Пита заплетался язык, но он все же нашел в себе силы переодеться и позвонить в местную полицию.

Лейтенант уже сдал дежурство. Однако в телефонной книге оказался только один Уэйленд, и, взяв такси, Рено поехал к нему домой.

Дверь открыла женщина приятной наружности и, проводив его в уютную гостиную, оставила вдвоем с мужем. Уэйленд раскладывал марки в альбоме.

— Садитесь, — пригласил он. — Какие новости?

Рено остался стоять:

— Не знаю, оставляете ли вы рабочие проблемы за порогом дома или нет, но у меня новости, не терпящие отлагательств. Есть доказательства невиновности Вики, и вы можете освободить ее. Убийца Макхью не остановился на достигнутом.

В тяжелом взгляде карих глаз не отразилось ни единой эмоции.

— Почему вы так считаете?

— Он только что пытался убить миссис Конвей.

— Миссис Конвей? — Это имя всплыло в его памяти. — Ах да, помню. Так что случилось?

Рено рассказал. Когда он закончил, Уэйленд задумчиво разглядывал его.

— Где сейчас миссис Конвей?

— Я посадил ее на поезд, следующий в Калифорнию.

— Зачем?

— Зачем? — насмешливо переспросил Рено. — Вам нужен еще один труп? Уверяю вас: кто бы ни был этот убийца, он непременно повторит свою попытку.

— Мы бы обеспечили ей охрану. Это вам в голову не приходило?

— А чем бы могла мне помочь эта глупая мысль? — саркастически заметил Рено с сомнением в голосе.

— Слушайте, Рено. — Голос Уэйленда по-прежнему оставался бесстрастным. — Я рад, что вам удалось спасти ей жизнь. И вероятно, она тоже рада. Но вы попадете в переделку, если будете столь неосмотрительны. Если действительно кто-то пытался убить эту женщину, вам бы следовало немедленно известить об этом шерифа, а ее отвезти в больницу. В нашу юрисдикцию это не входит; единственное, что мы можем сделать, — все довести до сведения блюстителей порядка.

А что все это имеет отношение к убийству Макхью — это всего лишь ваша догадка. Вообще, может быть, что этот Конвей — вымысел! Даже вы не знаете, существует ли он на самом деле, да если бы и знали, ничего это еще не доказывает.

А если вы пытаетесь взять свою сестру на поруки, то обратились не к тому человеку. Я подобными проблемами не занимаюсь.

— Я не пытаюсь взять сестру на поруки, — отрезал Рено. — И не собираюсь вносить за нее залог. Я добиваюсь ее освобождения.

— Ну, таким способом вы этого не добьетесь!

Уверяю вас!

Они внимательно изучали друг друга.

— Послушайте, — сказал наконец Рено, не спуская с собеседника напряженного взгляда серых глаз. — Человек, пытавшийся убрать миссис Конвей, и убийца Макхью — одно и то же лицо. И я хочу найти его; А вы, вы хотите этого?

— Да. Если такой человек вообще существует в природе.

— Существует! Я вам только что рассказал о нем.

Рено пошел к двери и на ходу обернулся:

— Если вы хотите заполучить его, то начинайте розыск немедленно. Прямо сейчас! Потому что если я найду его первым, то в ваши руки он попадет изрядно потрепанным.

Глава 6

Рено никак не мог уснуть, хотя и валился с ног от усталости. Бесконечная череда вопросов проплывала в его сознании. Кто такой этот Конвей и чего он добивается? Смерть Мака, протока Консула, девушка с ямочкой на подбородке, междугородный звонок миссис Конвей, покушение на нее… Теперь уже нет никаких сомнений, что все это части одного целого, но что именно стоит за всем этим?

Присев на край кровати, он курил сигарету за сигаретой и в который раз перебирал в уме бессвязные на первый взгляд факты. «Протока Консула, — подумал он, — я опять возвращаюсь к ней. Именно там в последний раз видели Конвея, именно туда отправился Мак со своими расспросами незадолго до собственной смерти».

Неожиданно он замер и выпрямился. Что такое ему сказала Вики? Одно-единственное слово расслышала она из невнятного разговора между Маком и убийцей, там, в номере отеля, ей показалось, это было что-то похожее на «консул». Вполне возможно, подумал Рено, но что это доказывает?

Самое ужасное заключалось в том, что решение, как ему казалось, было где-то совсем близко, стоило лишь протянуть руку. Теперь уже не вызывал сомнений тот факт, что Мак узнал, кто такой этот Конвей. Доказательством служил телефонный звонок миссис Конвей. Рено застонал от досады. Эх, как обидно, если бы Мак хоть кому-нибудь успел рассказать!..

Наконец, отчаявшись, он позвонил Карстерсу домой, в Сан-Франциско.

— Дик, — начал он, — это опять я, Пит.

— Да, Пит, — не удивился Карстере. — Есть какие-нибудь новости?

— Кое-что есть, — ответил Рено.

В двух словах он рассказал Карстерсу о происшествии с миссис Конвей, добавив, что в конце концов ему удалось прочитать отчеты Мака о расследовании.

— Разгадку надо искать где-то в районе этой протоки. Но послушай, я вот зачем звоню: ищу, за что бы зацепиться, но все как-то не складывается в единую картину. Мак что-то обнаружил уже после того, как написал последний отчет.

Он узнал, кто этот парень на самом деле. Ты говорил, что забрал все его вещи отсюда, из отеля. Скажи, нет ли среди них чего-нибудь такого, что могло бы навести нас на след? Какого-нибудь незаконченного отчета? Или каких-нибудь записей?

— Нет, — с сожалением ответил Карстерс. — Ничего такого, Пит. — Затем, немного подумав, добавил:

— Есть, правда, одно письмо, оно пришло на следующий день, его переслали мне из отеля. Но в нем нет ничего такого, что касалось бы непосредственно Конвея.

Рено нахмурился:

— Письмо, говоришь? Откуда?

— Да от какого-то его приятеля из ФБР. Оно пришло уже после убийства, и администрация отеля отправила его сюда вместе с остальными вещами. Но я тебе уже сказал, в нем идет речь не о Конвее, а совсем о другом человеке.

Почувствовав вдруг странное волнение, Рено стиснул трубку и подался вперед.

— О ком же? — резко спросил он. — Как его имя?

— Насколько я помню, речь шла о каком-то типе по имени Консул. Да, точно. Роберт Консул.

Рено медленно перевел дух.

— Хорошо, Дик, — мягко сказал он. — Прочитай мне, пожалуйста, это письмо. Пусть тебе даже придется спуститься в офис в пижаме и шлепанцах, прочитай мне его. И помедленнее, так, чтобы я успел записать.

— Оно у меня дома, среди вещей Мака. Ты думаешь, что этот Консул?..

— Дик, ты прочитаешь наконец это письмо?

Ему пришлось потратить некоторое время на то, чтобы записать письмо под диктовку Дика подробно, безо всяких сокращений. Наконец, поблагодарив его, он повесил трубку и перечитал свои записи.

«Дорогой Уолтер!

Всегда рад помочь старому другу. Вот все, что я сумел откопать после твоего звонка, но надеюсь, что ты получишь ответ на свой вопрос. По счастливой случайности, у меня есть друг, майор, который служит в Пентагоне, и ему удалось найти послужной список этого типа.

Этот Роберт Консул — довольно странный малый. Его призвали в сорок втором году в качестве рядового, хотя, если бы он захотел, его образование позволяло ему получить должность и повыше. Но он отказался, так что получается, что ему было все равно. Дослужился он до сержанта, затем был разжалован в рядовые за нарушение субординации. Из-за дерзкого поведения, как говорит майор, если верить записям.

Служил в Северной Африке, затем в Италии, там его и застал конец войны. У него была возможность вернуться, но он, похоже, не очень-то рвался домой. В сорок шестом году предстал перед судом по обвинению в хищении с армейских складов и операциях на черном рынке. Его отправили в военную тюрьму в Штатах, откуда он освободился в пятьдесят первом году. С тех пор он как-то исчез из виду, и о нем больше ничего не известно. Насколько я смог проследить по нашим архивам, в гражданской жизни у него не было осложнений с законом — ни арестов, ничего в этом роде.

Во всем этом деле наблюдалась одна странность: точно известно, что он присвоил сигареты и медикаменты на тысячи долларов, но ни похищенного, ни денег так и не нашли. Он не пересылал деньги из Италии, иначе это бы стало известно. Совершенно очевидно, что он тратил на развлечения с местными красотками не больше, чем позволяло его жалованье. Он не мог пропить деньги, так как вообще не пил.

Однако до войны он какое-то время жил в Италии и бегло говорил по-итальянски, так что, вполне возможно, обзавелся какими-то связями: я имею в виду, связями в криминальном мире.

Кроме того, полиции не удалось захватить других участников махинации. Скорее всего, он действовал не в одиночку, но сообщников установить не смогли, а он молчал. Во время судебного процесса он, казалось, откровенно скучал и обращался со служащими суда как с нижестоящими по званию. Дерзкий тип, как я уже говорил.

Всегда рад помочь тебе, особенно в таких простых случаях, как этот. Если понадобится что-то еще — звони.

Твой Чак».

Затем шел постскриптум. Рено внимательно изучил его и покачал головой. Трудно поверить, но, чем больше он узнавал об этом таинственном Конвее, тем меньше понимал его.

«Р. S. Полиция установила, что он снимал комнату в городе. Но при обыске не нашли ничего, кроме вакуумного насоса вроде тех, что используются в школьных физических или химических лабораториях. Если ты догадаешься, зачем ему был нужен насос, черкни мне пару строк, ладно?»

Рено сидел на краю постели, неподвижным взглядом уставившись на сигарету, которую держал в руке. «Мои рассуждения правильны, — думал он, — но я свихнусь, прежде чем дойду до логического конца. Мак был убит, потому что он разыскивал Конвея. Миссис Конвей едва не убили, очевидно, по той же самой причине. И если сопоставить все факты и принять за истину, что Конвей и Консул — одно лицо, то что мы в результате имеем? Мы имеем рядового солдата, уличенного в воровстве, вакуумный насос, крюк для прицепа и лодку, которая к тому же исчезла. Нам также известно, что этот человек опять появился в Италии через год после освобождения и что он вычитал что-то в уэйнспортской газете…»

Голова плохо работала от напряжения мыслей.

«Мне надо немного поспать, — подумал Рено. — Еще немного — и я, не дай-то Бог, начну бегать по улице с пеной у рта».

На следующее утро он проснулся отдохнувшим и уже знал, что ему следует предпринять.

Он приобрел подержанную машину с номерами другого города и выехал из отеля, указав в регистрационной книге, что направляется в Сан-Франциско. В магазине подержанных товаров он приобрел и еще кое-какие рыболовные принадлежности, стараясь выбирать те, которые не выглядели ослепительно новыми.

Потом он отправился с визитом к Вики.

Сопровождаемая полицейским, как и в прошлый раз, она вошла в комнату для свиданий и села напротив него. Как и в прошлый раз, их разделял стол. У нее под глазами появились тени, и он догадывался, с каким трудом ей удается сохранять самообладание. «Такое напряжение, — горько подумал он, — невозможно выносить вечно».

— Что нового, Пит? — спросила она, через силу пытаясь улыбнуться и затягиваясь сигаретой, которую он протянул ей.

Он наклонился вперед и, понизив голос, торопливо заговорил:

— Нового? Я занимаюсь сейчас этим… Конвеем. И чем больше я узнаю о нем, тем подозрительнее он мне кажется.

Рено рассказал сестре об отчетах Мака, ни единым словом не упомянув о покушении на миссис Конвей: нервы Вики и так уже были на пределе. Не нужно, чтобы она тревожилась еще и из-за этого.

— Ты думаешь, это мог быть и он?..

— Не знаю, — угрюмо ответил Рено. — Пока не знаю. Но это грязное дело, и я намерен в нем разобраться. А искать следует у протоки Консула. Я отправляюсь туда, но не собираюсь кого-то ставить в известность о своих планах объявлять об этом во всеуслышание. Я буду поддерживать с тобой связь через Гейджа. Так что постарайся, чтобы эти чертовы репортеры не пронюхали ненароком, где я и чем занимаюсь, и не обсуждай этого ни с кем.

— Это очень опасно, Пит? — заволновалась Вики.

Он покачал головой:

— Да нет, не думаю. Просто иначе мне не найти концов.

— Ты не имеешь права обманывать меня, Пит. — Ее голос звенел от напряжения. — Я не могу этого допустить, ведь он уже убил Мака.

До сих пор ценой невероятных усилий ей удавалось сдерживаться, но сейчас она не выдержала, губы ее задрожали. Она закрыла лицо руками и затряслась от рыданий.

Ему оставалось лишь беспомощно ждать, пока она успокоится. Когда она наконец подняла на него глаза, все еще полные слез, он сжал ее руку:

— Не беспокойся за меня, Вик. Прошу! Я не раз охотился в тех краях и знаю правила игры.

Потерпи еще немного, и все будет в порядке.

«Консул», — гласила надпись, выполненная из красных и голубых изогнутых стеклянных трубок.

При дневном свете она казалась несколько блеклой. От скоростного шоссе налево сворачивала ровная ухоженная дорога, за поворотом которой виднелся большой, украшенный колоннами дом в колониальном стиле. Очевидно, некогда это были чьи-то обширные владения. Дорога заканчивалась у широкой веранды. А лужайка перед домом теперь служила стоянкой для автомобилей.

Свернув с шоссе, Рено замедлил ход. Вот здесь все и происходило, думал он. Здесь этот парень в автомобиле с лодочным прицепом съехал на обочину и остановился, осматриваясь.

Тогда-то его и заметила проходившая мимо девушка. Может быть, он кого-то ждал, а может быть — если Конвей и на самом деле Консул, — он смотрел на дом, в котором когда-то жил и который теперь превратился в придорожную забегаловку, украшенную неоновой вывеской.

Рено огляделся. Стоял сонный, обычный для позднего лета вечер. По обе стороны шоссе возвышалась темная стена поросших лишайником дубов, неподалеку блестел на солнце стальной автомобильный мост. Все вокруг, казалось, застыло в дремотном покое. И вдруг подумалось: а может быть, Конвей назвал свое настоящее имя и просто-напросто хотел сбежать от жены — ведь такое случается сплошь и рядом, — а я снова зашел в тупик…

Вода под мостом в тени низко склонившихся деревьев казалась темной и неподвижной. В ширину река тут достигала не менее пятидесяти ярдов.

Один из рукавов протоки Консула, подумал он, стараясь припомнить карту, которую не раз изучал. Он соединяется с другой протокой, побольше, которая расчищена для судоходства и находится немного левее. Должен быть еще один рукав, он пересекает шоссе примерно в миле отсюда.

Тут Рено заметил еще одну вывеску, сразу за мостом. «Кемпинг „Морской ветер“, — прочитал он. — „Домики. Лодки. Наживка“. Дорога, отходящая от шоссе, скрывалась в дубовой роще.

Свернув на нее, он увидел вскоре мелькавшие среди деревьев крыши домов и где-то за ними солнечные блики на воде.

В одном из обветшалых строений размещались кафе и магазин, на прилавке которого главное место занимал бензиновый насос.

— Чуть подальше, на берегу реки, среди деревьев, лепились жалкие летние лачуги, задами выходившие к воде. Их явно не мешало бы подремонтировать и покрасить. То тут, то там сквозь асфальт пробивались пучки сорняка. «Здесь все приходит в упадок прямо на глазах», — подумал Рено, выбираясь из машины.

Он зашел в кафе. Там не было ни единого человека, не считая молоденькой блондинки в белом переднике, сидевшей на высоком табурете и занятой тщательным подпиливанием ногтей. Заметив его, девушка лениво поднялась и прошла к своему месту за стойкой.

— Слушаю вас, сэр, — заговорила она, слегка приподняв брови. Они были выщипаны в ниточку, а маленький аккуратный ротик казался нарисованным малиновой губной помадой.

— Чашку кофе, — сказал Рено.

Пока девушка готовила кофе, он бросал взгляды по сторонам и на другом конце стойки, около двери, ведущей в магазин, заметил огромного окуня. «Потянет на добрых восемь фунтов», — подумал он.

— И что, здесь такие ловятся? — спросил Рено, кивком показав на рыбу.

Девушка поставила перед ним кофе и равнодушно взглянула на окуня.

— По всей видимости.

— Замечательный окунь!

Она пожала плечами:

— Окунь как окунь.

«Неплохо тут встречают любителей рыбной ловли, — подумал Рено. — А впрочем, может быть, рыбалка ее вовсе не касается».

— У вас есть свободные домики? — спросил он.

— Конечно. Сколько хотите. — Она вернулась к изучению своих ногтей.

«И я догадываюсь почему», — подумал он, а вслух сказал:

— Я бы хотел снять один из них, если это вас не слишком затруднит. Сколько он будет стоить?

— В день или в неделю?

— В неделю.

Наконец она подняла на него глаза.

— Вы один?

— Именно.

— Кажется, восемнадцать долларов. Но вам лучше поговорить со Скитером. Он вернется с минуты на минуту.

— Со Скитером, говорите вы?

— С мистером Мелоуном. Хозяином здешних мест.

«Интересно, говорил ли с этой девицей Мак.

Девушка, живущая в этом самом кемпинге, наверняка видела автомобиль с лодкой, припаркованный около закусочной. И когда именно Мак впервые заподозрил, что под именем Конвея скрывался Роберт Консул? Не мог же он узнать это из разговора с этой официанткой, она вряд ли запомнила Консула, слишком молода: ведь Консул уезжал отсюда, когда ему было девять лет, а ей и сейчас не больше двадцати двух — двадцати трех. Но именно где-то здесь Мак узнал очень много. В этом нет сомнений. Слишком много», — с горечью подумал он.

— Дела идут не слишком-то хорошо, а? — спросил Рено, помешивая кофе.

— Ужасно! Кроме выходных, — ответила девушка.

У крыльца остановилась машина, и он услышал, как кто-то вошел в лавку.

— А вот и Скитер, если вы хотите поговорить с ним.

Рено заплатил за кофе и пошел в соседнюю комнату.

Полки магазина были уставлены бакалейными товарами, а в витрине разместились приспособления для рыбной ловли, в основном дешевые удочки, которые охотно покупают туристы и рыболовы-любители. По другую сторону прилавка около кассы сидел человек.

Он поздоровался с Рено коротким кивком.

Это был худощавый, жилистый мужчина в брюках и рубашке цвета хаки; маленькие черные глазки на смуглом лице выглядели столь же непроницаемо, как запертая дверь.

— Чем могу быть вам полезен? — с готовностью спросил он.

— Я бы хотел снять домик на пару недель, если здесь можно половить рыбу, — ответил Рено. — Как окунь, клюет?

— Кое-что поймать удается. Правда, в основном на живую приманку. Вода очень теплая.

— Ну что ж, попытаю удачи.

Он заплатил за неделю вперед, и Мелоун, захватив ключи, вышел вместе с ним. Усевшись в машину, Рено вслед за долговязой фигурой хозяина обогнул магазин и проехал вдоль ряда летних домиков. Ему достался последний, прямо за магазином, рядом с лодочным причалом, у которого было привязано с полдюжины яликов. Мелоун открыл дверь, и они вошли.

Внутри пахло плесенью, но голый дощатый пол оказался вполне чистым. Обстановку комнаты составляли кровать и старый комод, в котором недоставало одного ящика. Задняя дверь вела в небольшую кухню с дровяной плитой и покрытым клеенкой столом. За дверью справа находилась ванная, где было небольшое окошко, выходившее на причал.

— Вода в баке нагревается от плиты, — объяснил Мелоун. — Но если вы не собираетесь готовить, то горячую воду для бритья всегда можете получить у нас на кухне.

— О'кей, — кивнул Рено.

Они вышли на крыльцо и немного постояли, щурясь от яркого солнца.

— Насколько я понимаю, лодки даются за отдельную плату?

Мелоун кивнул:

— Два доллара в день. Я занесу вам весла.

Он направился к магазину, а Рено занялся перетаскиванием своих вещей из машины. Через несколько минут хозяин вернулся и прислонил к крыльцу весла с кожаными ручками.

— Берите любую лодку, какая вам понравится. — Он показал подбородком на причал.

— Спасибо. — Рено прислонился к двери и зажег сигарету. — Я вижу, воды здесь предостаточно.

Мелоун вытащил плитку табака и с помощью ножа отковырнул уголок.

— Вы здесь раньше никогда не ловили?

Рено покачал головой:

— Я не из этого штата. — Он махнул рукой на номера машины.

— В таком случае я бы не советовал вам забираться слишком далеко без провожатого. Эти чертовы протоки такие извилистые, что если их не знаешь, то запросто можно заблудиться.

— Почему все здесь носит имя Консулов? — осторожно поинтересовался Рено. — Закусочная у дороги и протока?

— Раньше всем этим владели Консулы. Богатенькое было семейство. — Мелоун длинно сплюнул, его черные глаза как-то странно блеснули.

— Но теперь его уже нет?

— Теперь у них ничего нет. Да и вообще из всей семьи остался только один, и то никто не знает, где он. Вполне возможно, что и в тюрьме сидит: теперь-то у него нет денежек, чтобы выбраться оттуда.

«Этот тип явно не принадлежит к числу друзей семьи Консул, — отметил про себя Рено. — Если Конвей — и в самом деле Консул и явился сюда, то уж не для того, чтобы встретиться с этим Мелоуном».

Когда хозяин ушел, Рено разложил вещи, снял свой обычный костюм и надел брюки цвета хаки, футболку и старые армейские ботинки. В домике было душно, поэтому, спасаясь от жары, он вышел на крыльцо и, устроившись в тени, раскрыл коробку с рыболовными принадлежностями. Вытащив из футляра катушку, он начал тщательно смазывать ее, в то время как его мысли были заняты все теми же вопросами.

Едва он находил ответ на один из них, как на его месте возникала дюжина новых. Теперь понятно, почему Конвею пришлось привезти собственную лодку, раз уж по какой-то ему одному известной причине ему понадобилась лодка. Все сходилось, если рассуждение вести следующим образом: Конвей — это Консул. Он вырос в этих краях, и здесь любой узнал бы его, попытайся он взять лодку напрокат. А он, похоже, не хотел, чтобы кто-нибудь пронюхал, что он вернулся. Но при этом оставалось неясным главное: зачем ему нужна была лодка?

«И еще один загадочный момент, — подумал Рено, — если его тут все знают, как получилось, что он находился здесь с двенадцатого июня и никто его не видел и не узнал?..» Рассуждая таким образом, Рено уже понимал, что существуют два возможных ответа на эти вопросы. Весьма возможно, Конвея здесь уже нет и он не появлялся тут с тех пор, как его кто-то видел в самую первую ночь. А может быть, его вообще нет в живых.

И тогда закономерно возникает третий, неизбежный вопрос: кто же пробавляется в этих местах подобными делишками?

Рено охватило нетерпение, он больше не мог усидеть на месте. Засунув катушку обратно в коробку, он встал. «Что можно сделать прямо сейчас, — подумал он, — так это найти, где именно Конвей свернул с шоссе», Он отнес рыболовные снасти в домик, запер дверь и направился было к машине, когда до него донесся шум мотора приближающейся лодки. Этот звук не походил на треск моторки, и Рено с любопытством посмотрел в сторону реки.

В глаза ему сразу бросился двухместный катер, который стремительно мчался по каналу, извивавшемуся среди деревьев. Когда катер уже проскочил кемпинг, человек, управлявший им, резко повернул руль и, на ходу сбавляя скорость, направился к пристани, в самый последний момент успев развернуться почти на сто восемьдесят градусов. Лодка осела, словно ее толкнули вниз, и закачалась на воде около причала. «Рискованный трюк, — подумал Рено, — но этот парень умело управляется с лодкой».

Тем временем человек в лодке протянул руку и ухватился за буй, удерживая лодку на месте. Из нее легко выпрыгнула на берег девушка с чем-то, зажатым под мышкой, вроде папки.

Улыбаясь, она обернулась назад и сказала «спасибо». Мужчина на катере шутливо приподнял белую шляпу, обнажив полыхающую как огонь рыжую шевелюру, и оттолкнулся рукой от буя. Раздался душераздирающий рев мотора, лодка плавно отошла от причала и вскоре исчезла за поворотом. Все вместе это не заняло и минуты времени.

Стоя около машины, Рено смотрел, как девушка поднимается от пристани. Она была немного выше среднего роста, одета в белые брюки и блузку с короткими рукавами. Ее короткие иссиня-черные волосы растрепались от ветра во время поездки по воде. Когда она приблизилась, он заметил, что у нее темно-карие глаза, обрамленные густыми ресницами, и загорелое лицо.

Рено будто кто-то толкнул. Никаких сомнений! Несмотря на то что ее подбородок казался упрямым и жестким, он отчетливо разглядел на нем ямочку. Именно эту девушку и описывала ему Вики.

— Привет! — сказал он как можно более непринужденно.

Девушка равнодушно встретила его взгляд и, холодно кивнув, пошла по тропинке. Ее «добрый день» прозвучало ни дружелюбно, ни враждебно.

Она зашла в третий от края домик.

Рено уже хотел было отправиться следом за ней, но, не сделав и двух шагов, остановился.

Может быть, все же это другая девушка? А если даже это и она, то все равно станет отрицать это?

Вот уже больше десяти дней газеты на разные лады обсуждали убийство Макхью, а эта девица так и не пришла в полицию, чтобы подтвердить рассказ Вики. С его стороны было бы весьма неосторожно раскрыться перед ней, прежде чем он сам не узнает о ней побольше.

По крайней мере, он ее нашел. И теперь она уже никуда не денется.

Глава 7

Усаживаясь в машину, он все еще продолжал думать об этой встрече, причем не только о том, что могло быть ей известно. Необыкновенная девушка, решил он. И Вики с ее профессиональным слухом совершенно права, сказав, что у нее хороший голос. «Добрый день» она произнесла мягким мелодичным контральто, и это прозвучало словно музыка.

Рено уже объехал магазин и направлялся к шоссе, как вдруг, повинуясь какому-то внезапному импульсу, остановил машину. Ему пришло в голову заглянуть в лавку. «Самое подходящее место, где можно получить исчерпывающую информацию», — иронично подумал он.

Блондинка за прилавком читала газету и только при его появлении подняла голову.

— Пачку сигарет, — попросил он.

Девушка положила перед ним сигареты, и он, снимая целлофановую оболочку, поинтересовался:

— Кто эта красотка латиноамериканского типа в третьем домике?

Девушка лукаво улыбнулась и протянула ему сдачу и спички.

— Хорошенькая, правда?

— Если вы так считаете, не стану спорить.

Она что, приехала сюда половить рыбу?

— Почему бы вам не спросить об этом у нее самой? Стоит лишь решиться.

Он равнодушно пожал плечами:

— Да я просто так, из любопытства. Какое мне дело до этого? Но как-то не похоже, что она увлекается рыбной ловлей.

— Во всяком случае, ее интересуют не окуни.

«Тебе стоит получше отточить свой язычок, детка, — подумал он, — не слишком-то остроумно. — Он равнодушно отвернулся. — Типичная школьная учительница на каникулах!»

Блондинка отбросила прядь волос за ухо:

— Она утверждает, что она художница.

— То есть занимается живописью?

— Насколько я понимаю, она предпочитает живую натуру. Ей удалось уговорить Макса Истера позировать ей без рубашки.

— Истер? А кто он такой, я имею в виду, когда он в рубашке?

— Он настоящий гигант. Живет в плавучем домике, где-то там, на протоке. Правда, немного странный. — Она оценивающе посмотрела на Рено. — Фигурой похож на вас. Может быть, она и вам позволит позировать для нее.

— Ну-у, я слишком для этого толстый! — Он зажег сигарету и отбросил спичку. — Как вас зовут?

— Милдред. Милдред Телли. И я, конечно, понимаю, что она вас не интересует, но ее зовут Патрисия Лазатер. По крайней мере, она так говорит.

— А я — Пит Рено. — Он направился к двери. — Увидимся за обедом, Милдред. — Он вдруг остановился на полдороге. — Кстати, а кто этот рыжий тип с моторкой?

— Хатч Гриффин. У него своя пристань в двух милях отсюда и несколько лодок, он возит людей по реке. Если хотите узнать о нем побольше, спросите у нее.

Он решительно покачал в ответ головой, помахал Милдред и вышел.

В поисках дороги, сворачивающей в лес, Рено медленно ехал по шоссе. Согласно отчету Мака, та девушка — может быть, и Патрисия Лазатер, подумал он — проехала мимо Конвея, когда тот припарковался около закусочной.

Потом Конвей завел мотор и некоторое время ехал за ней, пока не свернул в заросли. Должно быть, это где-то здесь. Рено проехал еще полмили, милю. Впереди показался еще один мост.

«Вот и другой рукав протоки», — подумал он, вспоминая карту.

Он уже почти миновал это место, когда вдруг увидел едва заметную колею, ведущую от шоссе в лес. Ему даже пришлось притормозить и дать задний ход. Чтобы найти это место, несомненно, его нужно хорошо знать, отметил он, сворачивая на тропинку.

В густом лесу, среди заросших мхом деревьев, стояла тишина. Дорога — если так можно было назвать еле видимые следы от протекторов — петляла среди деревьев. Машина с трудом пробиралась сквозь заросли, низко свисающие ветки скребли по ее крыше. Где-то через четверть мили кусты слегка поредели и впереди замелькали солнечные блики, играющие на воде, — он подъехал к протоке, остановил машину и вышел. Здесь, под кронами высоких дубов, было светло, и Рено заметил остатки двух или трех погасших костров.

«Должно быть, рыбаки, — подумал он, — значит, поблизости наверняка есть пологий спуск к воде, где с прицепа можно спустить лодку. Так… Возможно, Конвей направлялся именно сюда. Но зачем? И если он спустил здесь лодку, что с ней стало? И куда делся прицеп? И наконец, куда делся сам Конвей?..»

Изучение засохшей земли ничего не дало.

После последнего ливня здесь, по-видимому, побывало несколько машин с туристами, но когда именно, сказать было невозможно. Прошло уже больше месяца с тех пор, как Конвей свернул на эту дорогу, ведущую в тупик, так что вряд ли какие-нибудь из этих следов принадлежали ему. Задумавшись, Рено медленно пошел вдоль берега. У него не было ни малейшего представления, что он ищет; его внимание привлекало лишь то обстоятельство, что именно здесь, в этом глухом месте, окончательно обрывался след таинственного Конвея.

Рено остановился, чтобы прикурить, и, покачиваясь на каблуках, глядел на протоку, открывавшуюся через просвет в плотной стене деревьев. Наконец он докурил сигарету и бросил окурок в воду. Небольшая рыбка метнулась к нему и попыталась схватить; затем еще одна. «Мальки окуня, — подумал он, — в таком возрасте они готовы проглотить все, что угодно». Он невольно перевел взгляд немного подальше, высматривая рыбок. И вдруг замер и неподвижным взглядом уставился в какую-то точку примерно в восьми футах от берега. Он ощутил странное покалывание в затылке. Не может быть. Это просто невероятно.

Мысленно он попытался прикинуть высоту берега — по крайней мере, четыре фута, и берег в этом месте обрывался почти отвесно до самой воды, дальше начиналось илистое дно, которое сначала постепенно опускалось, а потом резко уходило вниз и скрывалось под темной, ржавого цвета водой. И все же он был прав — под водой совершенно четко виднелся отпечаток автомобильной шины!

Рено покачал головой. Всего-навсего какой-нибудь ребенок, убеждал он самого себя, играл здесь со старой покрышкой. Торопливо поднявшись наверх, он отошел в сторону и посмотрел еще раз вниз. И как раз на некотором расстоянии от первого увидел еще один след, еще глубже отпечатавшийся на мягком дне, так что рисунок протектора сохранился полностью. Теперь уже не оставалось сомнений…

«Нет же, — решил он, когда способность рассуждать вернулась к нему, — это не след автомобиля. Это след от прицепа — лодочного прицепа!

Но какой дурак додумался спускать лодку здесь?

Прицеп наверняка перевернется, и его уже невозможно будет вытащить на берег». Потом ему пришло в голову, что, кто бы это ни сделал, он, может быть, вовсе и не собирался вытаскивать прицеп.

Все, что ему сейчас было нужно, — это лодка и что-нибудь, чем можно прощупать дно.

Он бросился к машине и захлопнул за собой дверцу.

Когда он вернулся в кемпинг, Милдред Телли в купальнике и синей резиновой шапочке лежала на песчаной пристани. Он помахал ей, отпирая домик и занося туда удочки. Потом снова запер дверь, прихватил весла и спустился к пристани, чтобы отвязать ялик.

— Привет! — сказала она, приподнимаясь на локте. — Сигаретки не найдется?

— Конечно. — Он бросил вещи в лодку и подошел к девушке.

«А она симпатичная, — отметил он, — если только удается более досконально разглядеть ее лицо. Неужели она собирается купаться с таким макияжем? Она же отравит всю рыбу!»

— Вы закрыли кафе и удалились от дел? — поинтересовался он.

— Там сейчас Делла, — ответила она. — Это моя сестра. Миссис Скитер Мелоун.

— Понятно.

Она села и взяла сигарету в ожидании, пока он даст ей прикурить.

— Вы только что упустили свою знакомую!

Он чиркнул спичкой:

— Знакомую?

— Мисс Лазатер. Она как раз отправилась вверх по течению на моторке.

— О-о! — рассеянно протянул он, все еще думая о прицепе. Солнце уже довольно низко склонилось над деревьями, а ему придется идти на веслах целую милю.

— Может, вы и наткнетесь на нее там. Если рискнете отправиться достаточно далеко.

— Она забирается туда именно за этим? Ждет, когда на нее кто-нибудь наткнется?

— Я этого не говорила, — невинно улыбнулась девушка. — Вы сами это сказали.

— Может быть, она там рисует, — рассеянно предположил Рено и подумал, почему она избрала эту черноволосую девушку мишенью для своих стрел. — Пейзаж в этих местах впечатляет.

— Не спорю, — ответила Милдред. — Во всяком случае, она проводит там немало времени.

И уж я-то не буду утверждать, что она ходит на рыбалку с Робертом Консулом.

Он слушал ее вполуха, и звук этого имени прозвучал для него как свист бича. Однако ему удалось не выдать себя.

— Боюсь, что я вас не понял, — сказал он озадаченно. — На рыбалку с кем?

Милдред засмеялась:

— О, я совсем забыла, что вы не отсюда родом. В этих местах бытует что-то вроде поговорки: ходить на рыбалку с Робертом Консулом.

— И, как догадываюсь, это не имеет ничего общего с ловлей окуней?

— Абсолютно ничего общего! Это значит, что девушка занимается не тем, чем следует. Оргиями, вечеринками и тому подобным…

— А кто такой этот Роберт Консул?

— Его деду когда-то принадлежала вся эта земля. Закусочная «Консул» — это их бывший дом. Когда я была еще маленькой, сам Роберт жил там вместе с матерью. И еще у него на заливе был охотничий домик, или что-то вроде того, о котором его мать ничего не знала.

Я слышала о нем от девчонок постарше. Они рассказывали такие вещи!

— Да, хорошо, когда у человека есть деньги! — вздохнул Рено.

— У него были не только деньги. У него были катер и машина иностранной марки. Да и сам по себе он представлял интерес. Из хорошей семьи.

Симпатичный. Мне случалось иногда видеть его, но я была еще совсем девчонкой, понятное дело, он и не замечал меня.

— А теперь он, поди, обзавелся женой, тремя-четырьмя ребятишками, язвой и должностью в банке?

Милдред покачала головой:

— Никто не знает о нем ничего. Он уже давно уехал отсюда. И не вернулся после войны.

— Он погиб где-нибудь за океаном?

— Нет, не думаю. — Она немного помолчала, задумчиво глядя куда-то поверх воды. — Когда человек так известен, как он, всегда появляется множество слухов. Вы понимаете, что я хочу сказать? Одни говорили, что он ослеп. Другие утверждали, что его судили за какую-то ерунду. Третьи были уверены, что он потерял обе ноги. Во всяком случае, его многие не любили. А кое-кто, думаю, и просто ненавидел. Как, например, Макс Истер.

— Истер? А, этот гигант! Он его ненавидел?

Девушка кивнула:

— Роберт Консул сбежал с его женой. По крайней мере, так здесь думают. — Она замолчала. — А я не даю вам отправиться на рыбалку.

«Значит, Истер ненавидел его, — думал Рено, сильными взмахами весел направляя лодку вверх по течению. — Может быть, у него здесь немало врагов. Вероятно, именно поэтому он и хотел явиться сюда так, чтобы его никто не узнал. Но зачем ему лодка?» Он выругался сквозь сжатые зубы и приналег на весла. «Ну, хватит, — подумал Рено с досадой. — Если мне больше не о чем думать, почему бы не попробовать угадать, зачем ему понадобился этот вакуумный насос…»

Солнце уже скрылось за деревьями, когда он миновал последний поворот и перед его лодкой вытянулся прямой отрезок протоки с темной неподвижной водой. Рено направил ялик вдоль берега и внимательно смотрел по сторонам, предчувствуя, что он недалеко от цели. Здесь, под низко нависавшими над водой деревьями, было совсем темно, но все же через несколько минут он разглядел открытое пространство, похожее на стоянку рыбаков. Подплыв поближе к берегу, он отыскал следы шин на дне. «Пора», — подумал он.

Слегка оттолкнувшись от берега веслом, он подождал, пока лодка остановится на зеркально-гладкой поверхности воды, и приготовил леску, к которой была привязана тяжелая блесна с тройным крючком. Ему пришлось забрасывать ее несколько раз. Первые две попытки оказались неудачными. «Наверное, — подумал он, — здесь глубже, чем кажется на первый взгляд». В следующий раз он начал выбирать леску, лишь убедившись, что блесна коснулась дна. Есть! Он почувствовал, что блесна за что-то зацепилась, резко потянул вверх и выдернул пустой крючок. Он забросил еще раз, в том же самом месте, и теперь крючки зацепились прочно.

«Это не тина и не водоросли, — с волнением подумал он, — это что-то твердое». Он начал медленно вращать катушку, подтягивая лодку поближе к нужному месту. Теперь леска уходила в воду почти вертикально. Рено растянулся плашмя на корме и пощупал внизу концом удочки. Безрезультатно. «Похоже, здесь еще глубже», — подумал он. Торопливо сняв катушку, чтобы она не намокла, он еще дальше свесился за корму и вслед за пятифутовой складной удочкой погрузил в воду руку до плеча, а затем и голову. И наконец нащупал. Кончик стального удилища задел за что-то внизу, и звук был похож на металлическое звяканье. Несколько раз проведя удочкой вперед и назад, он понял, что металлический предмет под водой имеет длину в два или три фута, и он уже знал, что это такое — лодочный прицеп, рама, сваренная из стальных трубок.

Наконец он поднял голову. Вода ручьями стекала с его волос, а он глубоко дышал и со все нарастающим воодушевлением обдумывал свою находку. Это наверняка прицеп Конвея. Никто другой просто не стал бы намеренно затаскивать в воду такую вещь, стоившую, самое малое, сотню долларов. И одно это уже не оставляло сомнений, что Конвей явился сюда не для рыбной ловли.

Но что же дальше? Теперь ему не обойтись без веревки — прицеп нужно вытащить на берег и как следует рассмотреть. Значит, вот что он сделает: рано утром отправится в город, раздобудет крепкий тонкий канат и на лодке вернется сюда. Для него не составит труда нырнуть и привязать канат, выбраться на берег и вытащить прицеп. Может быть, теперь он наконец отыщет какой-нибудь ключ… А может быть, в прицепе находится… сам Конвей.

Рено поднял голову и обернулся, чтобы прикинуть расстояние от берега и поточнее заметить место. Примерно тридцать футов от отпечатков шин. И тут он заметил лодку.

Пораженный, он приподнялся и сел. К нему в ялике приближалась Патрисия Лазатер. Сейчас она находилась ярдах в пятидесяти от него. Девушка шла на веслах по течению и, обернувшись, смотрела на него через плечо. А он, целиком поглощенный своим делом, даже и не заметил ее приближения. Но почему она не завела мотор, который висел на корме ее лодки?

Девушка перестала грести, ее ялик остановился неподалеку от Рено. Он кивнул ей, торопливо вставляя катушку на место и понимая, что выглядит нелепо с мокрой головой и со стекающими по лицу ручьями воды.

Карие глаза смотрели на него с едва заметной иронией.

— Новый способ охоты на окуня? — поинтересовалась девушка.

— Нет, — коротко ответил он. — Крючок запутался в водорослях. Я пытался отцепить блесну.

— О! — очаровательно улыбнулась Патрисия.

В узких белых брюках и блузке она казалась ему недоступной и оченьпривлекательной. — А я уж было испугалась, что вы решили утопиться. Вы выглядели точь-в-точь как утка, которая нырнула за кормом.

Рено почувствовал глухое раздражение, обычное для мужчины, застигнутого врасплох в нелепой ситуации хорошенькой девушкой.

— У вас что, отказал мотор? — все еще чувствуя неловкость, спросил он.

Она покачала головой:

— Нет, с ним все в порядке. Я шла на веслах просто потому, что мне некуда спешить и я люблю сумерки.

«Вполне возможно, что она говорит правду, — неохотно признал Рено. — В конце концов, у нее нет никаких причин подозревать, что там, внизу, что-то есть». Его подозрительность становится смешной!

— Вы делали наброски? — спросил он, кивая на потертую папку на корме. — Девушка в кемпинге сказала мне, что вы рисуете.

— Немного.

— Пишете маслом?

Она кивнула:

— Я преподаю живопись в колледже.

— И давно вы здесь?

— Около двух месяцев. Вы отцепили блесну?

— Нет, бесполезно. — Он намотал остаток лески на катушку и налег на весла. Леска порвалась. — Все равно уже пора возвращаться.

Сумерки все более сгущались. Девушка повернулась к нему:

— Давайте мне канат, я возьму вас на буксир.

На следующее утро Рено поднялся ни свет ни заря и отправился с удочкой на берег. Раз уж он делает вид, что приехал сюда порыбачить, придется обставить все это как можно более правдоподобно.

В восемь часов он переоделся и поехал в Уэйнспорт за канатом. Заодно собирался зайти и к Хауэллу Гейджу, но, поразмыслив, решил отложить визит. Сначала нужно вытащить прицеп. Может быть, у него появится важная информация после того, как он осмотрит его.

Вернувшись в кемпинг, он вспомнил, что не купил сигарет, и завернул в кафе. За прилавком никого не было, но едва он открыл дверь, как до него донеслись голоса из соседней комнаты.

Сначала говорила женщина, но он не расслышал, что именно, потом низкий невыразительный голос Скитера произнес:

— Я говорю тебе, она слишком много болтает. Если ты не можешь заставить ее заткнуться, то я… — Он внезапно замолчал, так как Рено хлопнул дверью.

За прилавком в противоположном углу кафе появилась женщина, которую он еще здесь не встречал. «А, это Делла, — догадался он. — Миссис Скитер. Чуть-чуть постаревшая и слегка увядшая копия Милдред». Она взглянула на него скорее с любопытством, нежели раздраженно.

— Слушаю вас.

— Пачку сигарет, пожалуйста, — попросил Рено. «Крепкий орешек, — подумал он. — Интересно, а с ней Мак говорил?»

Вернувшись в домик, он взял удочку и снасти, прихватил из машины сложенный кольцом канат и отправился к пристани. Он затолкал канат под заднее сиденье, оттолкнулся от берега и, глядя вперед через плечо, краем глаза заметил какое-то движение. Быстро обернувшись всем корпусом, он вновь посмотрел в этом же направлении и увидел Патрисию Лазатер: ее ялик неторопливо двигался вдоль противоположного берега, приближаясь к тому месту, где канал поворачивает.

В следующий раз он обернулся, уже пройдя около двухсот ярдов, отделявших его от поворота.

Девушки уже не было видно: на всем протяжении до следующего изгиба протока была пуста.

Это показалось ему странным. Если она сошла на берег, лодка все равно должна быть где-то поблизости. И конечно, она не успела добраться до следующего поворота, расстояние до которого составляло примерно четверть мили. Потом он вспомнил, что где-то поблизости от протоки существует один из бесчисленных рукавов, — он заметил его еще вчера вечером. И в самом деле, через некоторое время он увидел девушку. Она только что причалила к берегу меньше чем в пятидесяти ярдах от входа в тот самый рукав и теперь выбиралась из лодки. Вдруг Рено перестал грести и с изумлением уставился на человека, который именно в этот момент выходил на берег из леса.

Это был один из самых великолепных экземпляров человеческой породы, когда-либо встречавшихся Рено: седой гигант с широченными могучими плечами, от которого так и веяло силой.

Рядом с этой горой Патрисия казалась просто ребенком. В руках он сжимал винтовку и даже не попытался помочь девушке выйти из лодки. Рено смотрел, как они повернулись спиной к воде и скрылись в лесу. Великан шел впереди, словно показывая дорогу.

«Истер, — догадался он, припоминая описание Милдред Телли. — Вряд ли здесь найдутся два таких гиганта. Немного странный, заметила тогда Милдред… Но что она имела в виду? Может быть, — насмешливо подумал Рено, — странным она считает всякого, кто не жует резинку?

Но почему Патрисия Лазатер встретилась с ним именно здесь и куда они пошли?»

Рено пожал плечами и вновь налег на весла.

Не имеет смысла гадать, кроме того, у него тут есть дела и поважнее. Сегодня ему ничто не должно помешать.

Минут через двадцать он добрался до вчерашнего места и отыскал следы шин под водой. Приготовил удилище без катушки и, припав грудью к корме, принялся водить им под водой — взад и вперед, так же как он делал это вчера. Но на этот раз удочка скользила лишь по дну. Через минуту или две бесполезных усилий он поднял голову, еще раз сверился со своим ориентиром — следами шин — и заметил, что лодку немного отнесло течением.

Он слегка подгреб одним веслом и, вернувшись на прежнее место, попробовал еще раз.

И опять безрезультатно. Чувствуя легкое раздражение, поднял голову и оглянулся. Может быть, ему следовало поставить лодку на якорь, чтобы она все время оставалась на месте? Но нет, видел он, лодка так и не сдвинулась ни на йоту.

«Болван», — подумал нетерпеливо Рено. Чего ради он зря теряет время? Так или иначе, все равно ведь придется нырять. Шагнув на нос, он бросил якорь и огляделся внимательно по сторонам. Никого! Он был один-одинешенек в этом пустынном месте. Быстро раздевшись и сняв часы, прыгнул за борт. Глубокий вдох — оставляя за собой след из пузырьков, Рено устремился вниз. Здесь было не больше десяти футов, поэтому почти сразу же он почувствовал под руками вязкое дно. Медленно описывая под водой все расширяющиеся круги, Рено вытянул руки перед собой, чтобы не удариться головой о колеса или металлические части прицепа; и в какой-то момент ему стало не по себе, когда он подумал, что к нему может быть привязан сам Конвей, но усилием воли он отогнал эту страшную мысль.

Его рука вдруг нащупала что-то твердое, и он уже обрадовался было, что нашел прицеп, но это оказался всего лишь бетонный блок якоря. Легкие его вдруг сильно сдавило, и он рванулся вверх, чтобы глотнуть воздуха. «Не может быть, — раздраженно мелькнуло в голове, — чтобы я так ошибся местом, не может быть… Это должно быть именно здесь! Здесь!..»

Постепенно истина стала доходить до него.

Следующая попытка подтвердила догадку. Лежа на дне в теплой, цвета крепкого чая воде и ощупывая руками колею, оставленную на илистом дне колесом, он уже знал ответ. Еще прошлой ночью здесь и в самом деле лежал прицеп или похожий на него предмет, но теперь бесследно исчез: кто-то успел позаботиться об этом.

Глава 8

Рено вскарабкался обратно в лодку, оделся и мрачным взглядом уставился на воду, в то время как мысли его занимала Патрисия Лазатер. Совершенно случайно она вчера оказалась поблизости и так же случайно оказалась рядом с Маком в тот вечер, незадолго до его смерти. Рено пробормотал проклятие и направил лодку к берегу: надо было хотя бы найти место, где прицеп вытаскивали из воды. Он долго сидел в лодке и смотрел вокруг недоумевающим взглядом — никаких следов!

Со старыми отпечатками шин ничего не случилось, но, исследовав берег на сто ярдов в обе стороны, он наконец понял, что прицеп на берег не вытаскивали. Его увезли на лодке. Но каким образом? Ялик из кемпинга просто не выдержал бы такого веса, даже учитывая, что в воде предметы становятся легче. И, даже если оставить в стороне вопрос о мощности лодки, как ей вообще удалось сдвинуть его с места? Только очень сильному мужчине было по силам приподнять прицеп со дна так, чтобы его потом взять на буксир… Ну что ж, Патрисия знакома с таким мужчиной… Сейчас она, очевидно, находится в его обществе.

Рено вернулся в лагерь, принял душ и, переодевшись в футболку и белые брюки, поехал в Уэйнспорт. Хауэлл Гейдж расхаживал по своему кабинету, диктуя письма хорошенькой брюнетке.

Дождавшись, пока они закончат, Рено вошел и уселся в кресло.

— Кто такой Роберт Консул? — в нетерпении спросил он без всякого предисловия.

— Атавизм, — ответил Гейдж. — Феодал-аристократ, которого каким-то образом вынесло на берега демократического двадцатого века. Зачем он вам?

— Помните, Мак кое-кого разыскивал?

Гейдж присел на краешек стола, постукивая сигаретой по большому пальцу.

— Какого-то типа по имени Конвей, если не ошибаюсь? Мне говорила Вики. Так вы думаете, что он и есть Роберт Консул?

Рено кивнул:

— Я уверен, что это так, и пытаюсь найти причины.

Он вкратце рассказал о том, как миссис Конвей чудом избежала смерти, и еще — об отчетах Мака.

— Есть описание его внешности? — перебил Гейдж.

— Высокий, серые глаза. При ходьбе держится прямо. Хорошо поставленный голос с едва заметным южным акцентом. Очень самоуверенный, выправка выпускника английской публичной школы, свободно говорит по-итальянски…

— Консул, — не дав ему договорить, заявил Гейдж. В его глазах промелькнуло сомнение. — Но не мог же он находиться все это время здесь, и так, чтобы его не узнали?

— Я уже думал об этом, — нетерпеливо перебил Рено. — Однако факт остается фактом.

Макхью обнаружил, что он разыскивает именно Консула. Это подтверждает его звонок миссис Конвей. Он хотел уточнить пару деталей, и, когда она их подтвердила, он убедился в своей правоте. После этого Мака убили. И кто-то попытался заманить миссис Конвей сюда, чтобы убить. Если сопоставить все эти факты, что получается в результате?

— Консул умело прячется. Или… он мертв.

— Верно. И еще одна деталь: кто-то пытается замести следы. — Рено рассказал, как он нашел прицеп и как этот прицеп исчез после того, как девушка застала его врасплох, когда он ощупывал дно с помощью удочки. — Та самая девушка, которая разговаривала с Маком в тот вечер, — добавил Рено.

— Мы вызовем ее к нам.

— Нет, — покачал головой Рено. — Конечно, Вики узнает ее, если это она. Ну а если нет или если она вообще откажется говорить? У нас будут только слова Вики против ее слов. К тому же, если бы она хотела чем-то помочь, в ее распоряжении было десять дней.

— Понимаю, что вы имеете в виду, — кивнул Гейдж, все еще думая о чем-то своем. — Но я должен предупредить вас: тут запросто можно влипнуть. Ну, прежде всего, вы не сообщили о покушении на миссис Конвей. А теперь укрываете свидетельницу. Эту девушку все еще ищет полиция…

— А я все еще ищу парня, который убил Мака, — резко ответил Рено. — Я попытался передать полиции дело Конвея, но они не захотели ввязываться. Я говорю вам это для того, чтобы вы могли продолжить свою мысль; если этот парень доберется до меня так же, как он добрался до Мака. А сейчас я пытаюсь выяснить, зачем Консул вернулся сюда.

— Это не очень-то просто узнать. Если он жив, вам предстоит вступить в поединок с одним из самых изощренных умов, какие я только встречал. Если же он мертв, то ничего не расскажет.

— Понимаю. Но послушайте, есть и еще кое-что. В газете «Уэйнспорт экспресс» за двадцатое июля появилась какая-то публикация, которая заставила его явиться сюда. Миссис Конвей уверена в этом. Вы не могли бы достать в библиотеке или в редакции газеты этот номер?

Гейдж задумался:

— Это нетрудно.

Он нажал кнопку внутренней связи. Когда брюнетка появилась в кабинете, он сунул ей в руку ключи от машины.

— Поезжайте к моей матери, мисс Круз, и попросите у нее «Экспресс» за двадцатое июля. — Он посмотрел на Рено и усмехнулся. — Обещайте, что будете обращаться с газетой аккуратно.

Когда девушка ушла, он объяснил:

— Моя мать не выбрасывает ничего, начиная со своего свадебного букета. Она хранит газеты по полгода, а потом продает их старьевщику.

— Обещаю, — кивнул Рено и продолжил:

— А вы сами знали Консула?

— Наверное, как и все в округе. У моего деда когда-то был участок у протоки, и я иногда встречал его, когда он жил дома. Они с матерью проводили много времени в Италии.

— Вам не приходит в голову, с какой целью он мог явиться сюда совсем налегке, однако с лодкой? Да после столь долгого отсутствия?

Гейдж покачал головой:

— Не имею ни малейшего представления.

Одно лишь могу сказать: что бы ни сделал Роберт Консул, меня ничто не удивит.

— Не стоит зарекаться. Может быть, сейчас вы как раз и удивитесь. — Рено вытащил из кармана копию письма от приятеля Мака из ФБР и бросил его через стол.

Гейдж прочитал и, покачав головой, вернул Рено.

— Это Роберт. Скучал во время процесса.

— Вас не удивляет, что его поймали на краже? Он когда-нибудь попадал в подобные истории раньше?

— Насколько я знаю, нет. Но, скажем так, это не входит в противоречие с тем, что он называл «моралью среднего класса». Возможно, раньше у него просто не было нужды воровать.

Рено раздраженно махнул рукой:

— Не вижу в его действиях никакого смысла.

Гейдж смял сигарету и откинулся на спинку кресла.

— И чем больше людей вы опросите, тем меньше, уверен, будете понимать: в его поведении слишком много противоречащих друг другу фактов.

— Например? — настаивал Рено.

— Ну, хотя бы для начала. По всем признакам Роберту Консулу было суждено стать маменькиным сыночком. Но он им не стал. Он стал самым хладнокровным дьяволом, каких я только знал на своем веку. Мамочка-то думала, что с ее любимым крошкой все в полном порядке, однако она его и наполовину не знала. У него был блестящий ум, энергия и дерзость — качества, которыми писатели обычно наделяют героев своих романов, рожденных в нищете и к тридцати пяти годам достигающих всего и покоряющих мир.

Единственное отличие состояло в том, что Роберт с рождения был богат и откровенно презирал крестьянские добродетели, такие, как трудолюбие. Но в том, что его интересовало, он был просто гениален. Он увлекался поэзией, архитектурой, женщинами, конструированием моторных лодок, устройством взрывов…

— Взрывов? — переспросил озадаченный Рено.

— Это лишь одно из проявлений его блестящего ума. Я просто хочу показать вам, что это вообще за человек, чьи намерения вы пытаетесь разгадать. Когда воспитанием этого принца занимались еще только частные учителя, он уже проявлял себя в некоторых видах деятельности, о которых его мамочка и не подозревала ни сном ни духом. В свободное время он вместе с другим здешним гением по имени Макс Истер путешествовал по округе и учился обращаться с динамитными патронами и пороховыми зарядами, которые используются на полях для выкорчевки пней. Этот Истер — смутьян и задира, когда-то имел дело с порохом и мог мастерским взрывом убрать пень хоть из-под самых стен дома. Роберт, насколько мне известно, научился делать то же самое, но, если верить Максу, ему постоянно приходилось следить за парнем, чтобы тот не обрезал запальный шнур слишком коротко — просто так, от скуки. Было ли это подсознательное желание смерти или всего лишь глупые детские игры с динамитом, судите сами.

— Это вполне согласуется с тем, что писал о нем приятель Мака из ФБР. Да, в самом деле странный малый.

— Есть немного. Но, если он и впрямь свернул на дурную дорожку — да поможет нам всем Бог.

— Вы говорите, это была богатая семья? А теперь все состояние исчезло. Что с ним произошло?

— Ничего. Просто все растратили. У них были непомерные запросы, а с тех пор, как умер дед, серьезно делами никто не занимался. Поэтому постепенно было распродано все. Мать Роберта умерла вскоре после призыва сына в армию.

Рено глубоко задумался:

— Хорошо. Значит, вот что мы имеем. Он отбыл свой срок в военной тюрьме и затем вновь отправился в Италию. В Штаты вернулся морем, причем корабль направлялся именно в Уэйнспорт. Значит, что бы там ни говорили, а он все же побывал здесь до того, как позже приехал сюда на машине. Потом он прочитал в газете нечто такое, что заставило его снова отправиться в эти места и на этот раз захватить лодку. И он, и лодка исчезли, а когда Мак слишком приблизился к разгадке, его убили. На кого же, интересно, он вышел?

— Это уже в вашей компетенции, — сказал Гейдж. — Вы и решайте. Что касается меня, я и пытаться не буду.

Минут через пятнадцать мисс Круз привезла газету. Рено и Гейдж разделили ее пополам и в течение часа тщательно изучали полосы, пытаясь обнаружить хоть какой-то ключ к этому делу. Затем они обменялись просмотренными частями и продолжали чтение.

Пытаясь вообразить себя на месте Консула и учитывая все, что они уже успели узнать, Рено первым делом прочел все местные новости, колонку за колонкой, но ничто не привлекло его внимания. Что же здесь было такого, что заставило человека примчаться сюда из Калифорнии? Он внимательно просмотрел все некрологи, объявления о работе, новости, касающиеся судоходства, и даже редакционные статьи. Около полудюжины объявлений шли под рубрикой «Личное», но и они ничем не привлекали внимание. Не было ничего особенного и в заметках, посвященных проблемам судоходства: из порта вышли два нагруженных танкера, правительство заключило дополнительный контракт на работы по расчистке и углублению канала, встал на разгрузку норвежский корабль с грузом кофе… Рено пришло в голову, что он не знает названия судна, на котором Конвей — или Консул — вернулся из Италии. Можно, конечно, позвонить миссис Конвей и спросить, но что это даст? В конце концов он сложил газету, осознав безнадежность своей затеи. Разве можно вот таким образом найти ключ, если даже не знаешь, что именно ты ищешь?

Гейдж, вздохнув, тоже отложил газету.

— Предположим, миссис Конвей была права, — сказал он. — Что бы там ни было, но это сразу бросилось Роберту в глаза. Но и было понятно только Роберту.

Рено встал:

— Я верну вам газету через пару дней. Решение надо искать где-то здесь, и я не отступлюсь, пока не найду его.

— А Вики? Вы не хотите увидеться с ней?

Рено колебался, ему очень хотелось видеть сестру. Может быть, удастся немного подбодрить ее… однако после некоторых колебаний он покачал головой:

— Нет. Чем меньше народу будет знать, кто я, тем больше у меня шансов. Просто передайте ей, чтобы потерпела еще несколько дней.

Глава 9

Но что же случилось с прицепом? Девушка рассказала кому-то, что случайно видела, как Рено ощупывает дно с помощью удочки, и тот, с кем она поделилась своими наблюдениями, забрал его?.. Подозревают ли они, кто он такой?

Или подумали, что он наткнулся на прицеп случайно, и просто решили его спрятать, пока Рено не сообразил, что это такое? От ответа на эти вопросы зависело многое. Он играет вслепую, ведя очень опасную игру, и, если окажется, что его противник видит в темноте, его шансы не только что-нибудь обнаружить, но даже просто остаться в живых будут близки к нулю.

Какое отношение имеет ко всему этому Патрисия Лазатер? И вообще, как она оказалась связана с таким грязным делом? Девушка даже не из этого штата, судя по номеру ее автомобиля! И вяжутся ли эти карие глаза, пленительная улыбка с убийством?.. Рено сердито заворчал и выбросил сигарету в темноту. Карие глаза, видите ли!.. Да она по уши завязана в этой истории!

Рено поднялся и вошел в домик, включил свет и, усевшись на кровать, снова развернул газету.

«Итак, я — Консул, — убеждал он себя, — что я здесь вижу? Зачем я должен отправляться к протоке Консула, захватив с собой лодку? Вся собственность распродана, я не был здесь много лет…» На свет лампы слетались мотыльки, над самым ухом зажужжал комар. И вновь им овладело знакомое чувство беспомощности. Он — не Консул, он даже не был знаком с Консулом; откуда ему знать, что именно этот парень вычитал в газете.

Почему бы сейчас не пойти в «Консул» и не выпить? Может быть, после небольшого отдыха в голове прояснится и отдельные кусочки мозаики сложатся наконец в целую картину. Но, прежде чем выйти, он убрал газету и копию письма Мака в чемодан и запер его.

В темноте неоновая вывеска ресторана ярко светилась и была заметна издалека. Около входа уже припарковалось несколько машин. Сразу за входной дверью в небольшом холле располагалась вешалка для шляп. За высокой сводчатой дверью слева Рено разглядел обеденный зал с накрытыми белоснежными скатертями столами, а дверь поменьше вела направо, в бар. Здесь работал кондиционер и после жаркой летней ночи, казалось, было почти холодно. Рено уселся на табурет, обтянутый красной кожей, и оглянулся по сторонам в царящем здесь полумраке. Дальний угол комнаты оккупировали двое мужчин, шумно играя в кости за столом красного дерева. Высокая блондинка в короткой юбке направлялась с подносом, уставленным напитками, к роскошным отдельным кабинкам, уютно расположившимся у задней стены.

Кто-то вложил в это заведение огромные деньги, и вряд ли доходов от кемпинга хватило бы на это, отметил про себя Рено; наверняка наверху расположен еще и игорный дом.

— Мартини, — заказал он, когда подошел бармен.

Напиток оказался умело приготовленным и очень холодным. Рено пил его мелкими глотками и уже подумывал о том, чтобы повторить заказ, когда в бар вошла девушка. Он не сразу узнал ее, рассеянно глядя на дверь в большое зеркало над стойкой. Оба раза до этого Рено видел ее в брюках; сейчас на ней была белая юбка, белые туфли и золотистая блузка с широкими рукавами, и девушка казалась удивительно свежей и привлекательной. Она прошла мимо него и уселась за столик. «Интересно, — подумал он, — платят ли ей сверхурочные за информацию, полученную после пяти часов?»

Повинуясь внезапному вдохновению, Рено встал и подошел к ее столику.

— Хэлло! — сказал он.

— О! — Она взглянула на него и улыбнулась.

— Не возражаете, если я присяду?

— Никоим образом. Но вам придется самому заплатить за свой коктейль. Я всего-навсего учительница.

— Если позволите, я угощу вас. Я покровитель искусств.

Дождавшись, когда им принесут напитки, он представился:

— Меня зовут Рено, Пит Рено. А ваше имя я уже знаю, я спрашивал.

— Спасибо, вы мне льстите. Чем вы занимаетесь, мистер Рено, когда вы не покровительствуете искусствам? — Она помолчала и очаровательно улыбнулась:

— И не ныряете вниз головой за рыбой?

Хладнокровная, однако, девица, подумал он.

Или она еще не знает, что он вернулся и обнаружил исчезновение прицепа?

— Я вообще-то строитель, — ответил он. — Возвожу плотины и тому подобное…

— Интересное занятие.

— Как и живопись. Расскажите мне о своих картинах. Вы их продаете?

Она кивнула:

— Иногда. Большей частью я их уничтожаю, не успев даже закончить.

— Это пейзажи?

— Главным образом, да.

— Каким ветром вас занесло в эти края?

Я заметил по номерам вашей машины, что вы из Огайо.

Она откинулась на спинку стула. Ее карие глаза казались задумчивыми и немного грустными.

— Это довольно трудно объяснить. Я была здесь как-то раз, раньше, и эти места приглянулись мне. Они очень живописны, но дело не только в этом. Я бы сказала, здесь витает некая атмосфера…

— Какая же атмосфера? Покоя?

— Нет, не совсем. Обманчивый покой лишь снаружи, а внутри бурлят страсти, наверное, так правильнее всего было бы сказать. Трудно все описать словами, это нужно почувствовать. Но вам, наверное, скучны мои разговоры?

— Нет, — возразил он, — напротив…

Он предложил Девушке сигарету и чиркнул спичкой.

— Конечно, вполне возможно, что сами протоки наводят на такие мысли, — продолжала девушка. — Вода в них такая спокойная и темная, и все же кажется, что она скрывает нечто такое, чего нельзя увидеть.

«Например, прицепы, — подумал он. — Однако она ведет эти разговоры с какой-то целью, и у нее это хорошо получается».

— Странное место, — заметил Рено, разглядывая бар. — Насколько я понимаю, раньше здесь было жилье.

Она кивнула, и ему показалось, он заметил тень сожаления, скользнувшую по ее лицу.

— Падение Дома Консулов — так, наверное, это можно назвать. Странная и немного трагическая история. Да вы, наверное, слышали о ней?

— Нет. Я только знаю, что это была богатая семья и когда-то здешние места принадлежали им.

— С тех пор сменилось лишь три поколения, а на смену фамильным портретам уже пришли неоновые вывески. А портреты, как ни странно, очень хороши. Они все написаны одним и тем же художником, итальянцем, сейчас он уже умер, его работы стоили очень дорого. Нынешние владельцы дома оставили их там, где они и висели, и, когда я два или три раза в неделю прихожу сюда пообедать, я всегда смотрю на них.

— Что касается обеда, — сказал Рено, — я тоже хочу взглянуть на портреты. Не хотите ли пообедать со мной и показать их мне?

Она заколебалась, затем кивнула:

— Почему бы и нет? Спасибо.

Похоже, на это приглашение она и надеялась, цинично подумал он. Восхитительный будет обед, во время которого каждый попытается что-то выведать у собеседника. Он заплатил за коктейли, и они направились в обеденный зал.

Портретов было три. С первого смотрел пожилой человек лет пятидесяти или чуть более с жестким взглядом; второй изображал молодого красивого мужчину в форме летчика времен Первой мировой войны; но наибольший интерес вызывал третий портрет. Очевидно, это были мать с сыном, и трудно сказать, стало ли причиной мастерство художника или счастливая случайность, но ему удалось передать не только нежные черты и красоту обоих. Было нечто особенное в лице молодой матери, в том, как она смотрела на мальчика. Ее взгляд был исполнен обожания, преданности и какой-то неутоленной материнской страсти. В мальчике, примерно лет пяти, с вьющимися светлыми волосами и серыми глазами, чувствовался прирожденный аристократ.

— Роберт. Последний из Консулов.

— Теперь он, должно быть, уже взрослый? — вежливо спросил Рено.

Она кивнула:

— Ему должно быть… э-э… года тридцать три — тридцать четыре. Портрет был написан в двадцать третьем году.

— А вы его знали?

— Нет. Так, слышала кое-что, — ответила девушка. — Говорят, он не появлялся в этих местах уже много лет.

«Все та же старая песня, — подумал Рено. — И прицеп уплыл куда-то без посторонней помощи». Ожидая, пока им принесут заказ, он опять взглянул на портреты:

— Дед, отец и сын. Ведь так?

— Да. Отец погиб на фронте в Италии во время Первой мировой войны. Но до этого он успел жениться на американке, которая училась пению в Италии. Зимой восемнадцатого года она вернулась в Америку и здесь родила сына. Так что Роберт Консул появился на свет в той же самой спальне наверху, что и его отец с дедом. Насколько мне известно, в этой комнате сейчас играют в кости. У парня никогда не было отца, а мать относилась к нему с каким-то нездоровым обожанием.

Тогда еще был жив дед, Дэниел Консул, старый негодяй, по всеобщим отзывам. Он умер, кажется, в двадцать пятом году. Семья осталась очень обеспеченной, но жизнь, которую они вели, должно быть, казалась маленькому мальчику несколько одинокой, да и была не слишком для него полезной. Часть времени они с матерью проводили в Италии, но, когда возвращались сюда, его не отдавали в школу. Только частные учителя, в основном английские, во всяком случае, пока он не вырос…

Вдруг она замолчала на полуслове. В зале появились пятеро музыкантов и уселись на свои места за небольшой танцевальной площадкой. Но не их появление прервало рассказ девушки. Проследив за ее взглядом, Рено увидел высокого рыжеволосого парня, который пробирался к их столику.

Наконец рыжий остановился, беспечно взглянул на Патрисию Лазатер, перевел взгляд на Рено и ухмыльнулся.

— Привет, мисс Патрисия, как дела? — Он подмигнул Рено и продолжал:

— Юный художник в поисках местного колорита?

— Мистер Рено, мистер Гриффин, — представила обоих девушка и добавила:

— Мистер Гриффин — владелец моторной лодки.

Рено встал, и они обменялись рукопожатием.

Он уже успел разглядеть худощавое лицо Гриффина, его спокойные зеленые глаза, в которых проглядывало некоторое безрассудство и, может быть, излишняя самоуверенность. Хорошо сшитый белый льняной костюм; голубой галстук и носовой платок неожиданно заставили Рено вспомнить о его собственном, несколько небрежном туалете. «Какого черта, — одернул он себя. — Какое мне дело до того, что она подумает?»

— Надеюсь, вы не будете возражать, если я присяду с вами на минутку? — спросил Гриффин. — Я закажу выпить. Нельзя же обедать на пустой желудок.

И прежде чем Рено успел что-либо ответить, он придвинул себе стул и нетерпеливо замахал официанту.

— А я сейчас рассказывала мистеру Рено об этом доме, — сказала Патрисия.

— А-а, интересное место. — Гриффин взглянул на Рено. — Вы, значит, не из этих мест?

— Нет, — ответил он. — Я здесь просто в отпуске. Приехал половить окуней.

— А, окуней! — пренебрежительно засмеялся Гриффин. — Приезжайте ко мне, и я отвезу вас на залив. Вот где настоящая рыбалка!

При этих словах Патрисия подняла на него взгляд:

— Так ваша новая лодка уже готова?

— Конечно. Вчера ее доставили. И я собираюсь опробовать ее на днях. Не хотите присоединиться?

— С удовольствием. И вы с нами, да, мистер Рено?

Рено, казалось, заколебался. , — И вы тоже. Я имел в виду вас обоих, — кивнул Гриффин.

— Хорошо, конечно. Спасибо. Это интересно, — сказал он, удивляясь сам себе. «Почему?

Мне что, больше нечем заняться, кроме как кататься по заливу с этой парочкой? Но никогда не знаешь, где именно найдешь то, что тебе нужно. К тому же и Патрисия собирается ехать».

Между тем девушка заговорила:

— Как вы думаете, они когда-нибудь узнают, что случилось с той лодкой? Вам никто еще ничего не говорил?

Гриффин пожал плечами:

— Ни слова. Это одна из тех загадок, которые так и остаются неразгаданными.

Рено постарался скрыть свой внезапно пробудившийся интерес. Кажется, еще одна исчезнувшая лодка?

— А что случилось? — осторожно спросил он. — Кто-то позаимствовал у вас лодку?

Гриффин посмотрел на Патрисию с преувеличенным изумлением.

— Пат, этот парень с луны свалился? Он не слышал о взрыве?

Патрисия ничего не ответила. Рено взглянул на девушку и заметил, что ее лицо стало странно неподвижным.

— О взрыве? — переспросил он.

Рыжий кивнул:

— Удивительно, что вы не читали об этом. Таинственное происшествие. Попало во все газеты, была даже заметка в «Тайм».

— Я находился в Южной Америке, — объяснил Рено.

— А-а, это вас оправдывает. — Гриффин коротко хмыкнул. — Какой-то тип — или, может быть, их было двое, так и не удалось установить точно — однажды ночью украл одну из моих лодок, а она взорвалась там, в судоходном канале.

— Канистра с бензином?

— Канистра, Боже ты мой! Такой взрыв… Вы бы видели те немногочисленные останки, которые удалось обнаружить!.. Но, может быть, мне лучше начать с начала, вы все равно никуда не спешите. Не можете же вы сбежать, покинув свой обед и Пат? — И, не дожидаясь согласия; продолжил:

— Понимаете, я держу небольшую пристань на канале, ниже по течению. Маленький буксир, баржи для перевозки нефти, ну и тому подобное. Кроме того, у меня есть катер, который иногда нанимают молодые оболтусы, чтобы прокатить с ветерком своих подружек.

И еще у меня была лодка, которую я тоже давал напрокат любителям порыбачить в заливе.

Я живу там же, на пристани, и никогда не держу сторожа, так как сам всегда нахожусь где-то неподалеку. Ну и однажды вечером — числа десятого мая, кажется, — мне пришлось за чем-то поехать в Уэйнспорт; вернулся я где-то около полуночи. И эта самая лодка — двадцатисемифутовая посудина — исчезла. Просто взяла и исчезла. Я едва успел войти в дом и хотел было позвонить в береговую охрану и в полицию, как вдруг со стороны канала донесся страшный грохот. Сначала я подумал, что это взлетел на воздух нефтеперегонный завод, он примерно в десяти милях отсюда.

В течение нескольких минут все вокруг гудело словно улей. Люди звонили в береговую охрану, и командиру воздушного патруля, и просто друг другу. Здесь, в «Консуле», в тот вечер было полно народу, и все, как один, утверждали, что взрыв произошел где-то неподалеку, на канале, так как в здании тогда дрожали стекла. Люди бросились к своим машинам и стали прочесывать местность, даже толком не зная, что ищут. Лодки береговой охраны вели поиск на канале. И незадолго до рассвета удалось обнаружить…

— Вы не могли бы опустить некоторые подробности, Хатч? Я имею в виду, в следующей части, — тихо попросила Патрисия, ее лицо стало белым как мел.

— Конечно. — Гриффин ободряюще похлопал ее по руке, но, когда повернулся к Рено, в его глазах пылало злорадство:

— Во всяком случае, сейчас вы поймете, почему так и не смогли точно узнать, сколько человек было в лодке.

Взрыв произошел у берега, там, над самой водой, росли деревья. Их вырвало из земли с корнем, так что там осталась огромная яма, а щепки от этих деревьев потом находили в окрестных полях. От лодки осталась единственная деталь, которую можно было узнать, — мотор. Он лежал на дне канала.

— Но что вызвало взрыв? — спросил Рено.

Гриффин откинулся на спинку стула и, улыбаясь, покачал головой.

— Вот и попробуйте догадаться. У полиции сейчас на этот счет не больше идей, чем в тот день, когда это случилось.

— Ну а люди? — настаивал Рено. — Никто так и не узнал, что им было нужно?

— Нет. И более того, до сих пор неизвестно, кто это был. Полиция почти уверена, что их было двое, но сообщений о пропавших без вести не поступало.

На секунду Рено подумал было о Роберте Консуле, но тут же отбросил эту мысль. Это случилось в мае, а тот появился здесь не раньше двадцатого июля.

— Но должны же были быть какие-то версии, — недоумевал он. — Что, и не возникло даже никаких предположений?

— Ну, конечно были предположения, — просто ответил Гриффин. — Появилась тьма идей.

Первая — там оказалась плавающая мина. Вы помните, в начале войны в залив пробирались немецкие подводные лодки, охотившиеся за танкерами. И многие теперь считают, что они оставили какое-то количество мин, и одна такая вот мина будто проплыла пятнадцать миль вверх по течению канала. Полагаю, в качестве теории это слабовато.

Неразорвавшаяся торпеда — примерно из того же ряда идей. Во всяком случае, думаю, они просто тонут. И кроме того, когда эксперты по взрывам изучили все обломки после взрыва, они разнесли подобные теории в пух и прах. Они доказали, что взрыв произошел внутри лодки, поговаривали что-то насчет давления и направления, в котором разлетелись те куски обшивки, которые удалось найти.

Гриффин отхлебнул из своего стакана и ухмыльнулся.

— А еще кое-кто предполагал, что я сам устроил этот взрыв, чтобы получить страховку.

Конечно, это могло показаться немного расточительным с моей стороны — взорвать и людей в придачу, причем просто так, за бесплатно, ведь их-то я не застраховал. Но в погоне за теориями на такую ерунду не стоит и внимания обращать.

Позже те, кто расследовал, вспомнили о существовании Макса Истера. Он когда-то работал со взрывчаткой и, как известно, стал большим специалистом по этой части. В этом предположении было намного больше смысла, чем в большинстве предыдущих, потому что несколько лет назад на нефтеперегонном заводе были беспорядки и Истера тогда уволили. Он просто прирожденный бунтарь. Так или иначе, кому-то пришла в голову мысль, что, вполне возможно, Истер ввязался в несанкционированную забастовку и что он и еще какие-то горячие головы пытались установить на канале мину для танкера, принадлежащего заводу: он как раз должен был проходить канал. Единственным слабым местом этой теории было, конечно, то, что Истера не оказалось в лодке. А если бы он затеял такое дело, то сам бы и осуществлял его.

Так что, как видите, с теориями у нас все в порядке. Мы можем выдвинуть не меньше версий, чем другие. Однако единственная проблема заключается в том, что никто до сих пор так и не узнал, отчего взорвалась лодка.

Гриффин замолчал, и какое-то время никто из них не произнес ни слова. «Вот и еще один необъяснимый, совершенно нелепый случай, — подумал Рено. — Их что, здесь специально выращивают?» Он посмотрел на Патрисию Лазатер.

Девушка как-то странно притихла, полностью погрузившись в свои мысли, и машинально чертила ложкой по скатерти бессмысленные узоры.

— А те люди, — произнесла она наконец. — Я никак не могу понять, почему их никто не хватился. Там, вблизи взрыва, не было машины или чего-то такого?

— Нет, — покачал головой Гриффин. — Ничего. Была пропавшая лодка, и все. — Он неожиданно прервал самого себя, посмотрел на часы и присвистнул:

— Ребята, мне пора бежать. Осталось двадцать минут до назначенного времени, волшебная лодка, как известно, не опаздывает.

После его ухода разговор как-то сразу сник.

В нем появились длинные паузы. Рено чувствовал, что девушка с головой ушла в какие-то свои, не слишком радостные мысли, отделаться от которых она была не в силах. Ему и самому никак не удавалось выбросить из головы рассказ Гриффина. Что-то в этой истории насторожило его. Но как все это могло быть связано с той цепью загадок, которая опутала его самого?

Консул приехал сюда не раньше середины июля.

Хотя нет, это не совсем так. Не побывал ли он в этих краях именно в мае, когда возвращался на корабле? Миссис Конвей сказала, что поженились они в мае.

Взрывы, продолжал размышлять Рено, это слово прочно засело у него в голове. Консул очень любил устраивать взрывы.

Они вместе с Патрисией возвращались в кемпинг, шагая сквозь теплую бархатную ночь. Около ее домика они на секунду остановились, и он с раздражением понял, что ему не очень хочется расставаться с девушкой. Черт возьми, подумал он, да пусть себе идет… Но в этот момент она сказала тихонько:

— Спокойной ночи, мистер Рено. Спасибо, — и повернулась, чтобы войти в дом.

Охваченный каким-то неясным, но вполне ощутимым беспокойством, Рено уже знал, что не сможет уснуть. Стоит ему только лечь в постель, как все вопросы, на которые он так и не нашел ответа, вновь всплывут в его сознании, не давая покоя измученному мозгу. Поэтому он, решил спуститься к воде и выкурить сигарету. Уже сделав несколько шагов по направлению к каналу, он вдруг спохватился, что надо бы открыть в домике окна и дверь, чтобы проветрить его.

Рено поднялся на крыльцо и старался в темноте попасть ключом в замок, как вдруг ему послышался какой-то неясный звук внутри домика.

Он не повторился, и Рено, пожав плечами, отпер дверь и вошел. Щелкнув выключателем, он стал осматриваться по сторонам с изумлением и все возрастающим гневом, Все в доме было перевернуто вверх дном — сделавший это то ли не имел опыта в подобных делах, то ли слишком спешил и не успел замести следы. Большой кожаный чемодан был разрезан, и одежда валялась на полу, разбросанная по всей комнате. Краем глаза Рено заметил, что дверь в кухню слегка приоткрыта. Выхватив из комода карманный фонарик, он бросился прямиком туда и толкнул кухонную дверь. Она поддалась легко: в кухне никого не оказалось.

Рено поспешил назад. Ванная, промелькнуло у него в голове. Но, едва он сделал шаг, как откуда-то снаружи, из-за домика, до него донесся слабый приглушенный всплеск. На бегу он хлопнул по выключателю — и все вокруг разом погрузилось в темноту. Бросившись к двери, он выскочил на крыльцо. Затем, освещая дорогу фонариком, он помчался за угол дома и осторожно обшарил лучом темное пространство у берега, хотя и понимал, что может в любой момент нарваться на пулю, если у его визитера есть оружие.

Но луч фонарика выхватил из темноты лишь деревья и задние стенки соседних домиков.

Повернувшись, он направил фонарик на протоку. Никакой лодки там не было и в помине. Должно быть, ему просто почудился этот всплеск, решил он. И вообще это место действует на нервы. Этот парень, Гриффит, который побывал здесь, ушел не меньше часа назад.

В самом отвратительном расположении духа он вернулся на крыльцо и вошел в домик. Левой рукой он пытался нащупать выключатель, не видя перед собой ничего, кроме слепящего луча фонарика, как вдруг рука его наткнулась на влажную от пота рубашку человека, который неслышно стоял рядом, с ним в темноте. Слишком неосторожно, мелькнуло в голове. Но он уже ничего не мог поделать и провалился в ночь, словно в темный погреб.

Глава 10

Неужели нельзя избавиться от этого обруча, тисками сжимающего голову? Да и вся голова превратилась в огромный, пульсирующий сгусток боли и грозила вот-вот лопнуть как мыльный пузырь при первой же попытке вздохнуть. Он пробовал открыть глаза, ожидая увидеть склонившиеся над ним обеспокоенные лица своих коллег.

Но тотчас все вспомнил.

Он пытался приподняться и сесть, но острая боль вновь пронзила затылок. Прошло немало времени, пока он смог, цепляясь за стены, подняться на ноги, потом слабость и тошнота вновь охватили его. Удалось включить свет, и, пошатываясь, он добрел до ванной, включил воду и скорчился на полу, подставив голову под душ. «Довольно глупо, — подумал он, — если опять отключусь, то теперь просто захлебнусь». Но воду не выключил, и она омывала его, словно освежающий весенний дождь.

Когда Рено поднялся и выключил душ, рана на голове все еще кровоточила, но он уже смог ощупать ее и убедиться, что она не опасна. Обернув голову полотенцем, он вернулся в комнату.

Как же все произошло? Этот человек проник в дом через окно ванной, хоть это, по крайней мере, было очевидно, так как оно все еще оставалось открытым. И по всей видимости, он юркнул обратно в ванную, едва услышал, что в замке поворачивается ключ. Но что за звук донесся снаружи? Это лишь показалось или здесь их было двое?

Прихватив фонарик, Рено вышел на улицу, все еще пошатываясь и морщась от пульсирующей под черепом боли. Он уже догадывался, что ему следует искать, и поэтому нашел почти сразу же, стоило опустить фонарик. В воде, около самого берега, покачивалась мыльница из его ванной.

Его провели, как младенца, с помощью такого известного индейского трюка. Этот человек находился в ванной все это время и понял, что выбраться через окно уже не успеет. Вот он и выбросил мыльницу в окно, чтобы раздался всплеск. Чтобы проделать все это, ему потребовались крепкие нервы и дьявольское самообладание.

Вернувшись в дом, Рено мрачно оглядел результаты погрома. Письмо от сотрудника ФБР все еще лежало в кармане разрезанного чемодана.Возможно, взломщик прочитал его и положил обратно. Насколько Рено мог сейчас судить, ничего из вещей не было украдено. Кто-то явился сюда за информацией, подумал он; и самое печальное, он не знал, что именно ему теперь известно.

Он отнес письмо на кухню и сжег его в плите, проклиная себя за то, что не сделал этого раньше. Это не та страна, где можно позволить себе расслабиться и быть беспечным.

Когда он проснулся на следующий день, солнце уже встало, утро было безоблачным и жарким. Голова почти прошла, но от солнечного света чувствовалась резь в глазах. Однако, несмотря на это неприятное ощущение, он надел соломенную шляпу и отправился на рыбалку.

Может быть, теперь его намерение уже никого не обманет, но сдаваться он не собирался.

«Это был вполне определенный человек, — рассуждал он. — Я коснулся его рукой и знаю, что его рубашка была влажной от пота. И еще, что у него хорошая реакция и стальные нервы, раз он смог дождаться, пока я выйду». Такое описание вполне соответствовало бы Роберту Консулу… Рено раздраженно передернул плечами. Но Роберт Консул не мог находиться здесь все это время, если только его не убили. Его бы увидели и узнали.

А что насчет этой девицы, Лазатер, с какой стороны она вписывается в данную схему? Конечно, вне всякого сомнения, она вполне могла отправиться в «Консул» следом за ним, чтобы отвлечь его и задержать, пока ее сообщник перетряхивает домик. Но так ли это на самом деле? Ему оставалось только гадать. Он вспомнил странное оцепенение, охватившее девушку, когда Гриффин рассказывал о взрыве. Она слышала эту историю явно не в первый раз и все же продолжала волноваться.

Осмысливая все события последних дней, Рено вспомнил свое странное, противоречащее всякой логике чувство: этот случай с взорвавшейся лодкой, похоже, каким-то образом связан с тайной, которую ему приходится распутывать.

Правда, считать так не было никаких оснований, кроме разве того факта, что на канале произошел взрыв, а, по словам Гейджа, Консул считался специалистом по взрывам. И кроме того, Консул мог оказаться в тот момент где-то поблизости. Ведь примерно тогда он и вернулся из Италии.

Внезапно Рено изменил свое решение и вернулся в кемпинг. Милдред Телли лежала на пристани в купальнике. Она приподнялась на локте и помахала ему сигаретой.

— Привет! — сказала она. — Как поживают рыбки, большие и маленькие?

— У них все в порядке. По крайней мере, от голода им страдать не приходится, — ответил Рено, привязывая ялик.

Девушка улыбнулась:

— Если вы и в самом деле хотите что-то поймать, вам лучше присоединиться к Максу Истеру. Ему-то всегда везет.

Рено взглянул на нее с любопытством:

— Правда?

— Так, во всяком случае, о нем говорят. — Она вдруг замолчала и села. Рено перевел взгляд на тропинку: Делла Мелоун вышла из кухни и холодно смотрела на девушку.

— О, мне лучше приняться за работу! — пробормотала Милдред, поднимаясь на ноги. — Делла с утра вышла на тропу войны!

«Делла недовольна тем, что ее сестра слишком много болтает», — подумал Рено, переодеваясь. Он вспомнил мрачный голос Скитера:

«Если ты не можешь заставить ее заткнуться, я сам заставлю». Но о чем таком она болтала?

Все ее разговоры казались совершенно безобидными.

Истер — удачливый рыбак, ну и что с того?

У этой девицы куриные мозги. Может быть, в этом и заключается вся беда — никогда не известно, что она может ляпнуть в следующую минуту.

5 Ч. Вильяме «Страх на побережье»

В кафе за прилавком стояла Делла. Она равнодушно приняла заказ Рено и отправилась в кухню. Он же тем временем пододвинул к себе утреннюю газету. И едва развернул ее, как в глаза бросилась фотография Вики на первой странице. «Актриса на грани нервного срыва», «Она настаивает на своей невиновности», — гласили заголовки. Лицо его становилось все более сосредоточенным, пока он пробегал глазами заметку. Они никак не могут оставить ее в покое; им нужно еще и еще фотографировать ее и копаться в этой истории. «В чрезвычайно напряженном и драматичном интервью, которое дала сегодня в городской тюрьме известная киноактриса Вики Шейн Макхью, задержанная по подозрению в убийстве своего мужа десятого августа, со слезами на глазах утверждала, что она невиновна».

Наружная дверь открылась и вновь закрылась.

Рено оглянулся. В кафе вошла Патрисия Лазатер в легком летнем костюмчике, который был ей необыкновенно к лицу, и лакированных туфлях. Увидев Рено, она улыбнулась и опустилась на табурет неподалеку от него. Он неохотно признался себе, что ее улыбка просто очаровательна, а бархатистые карие глаза, немного лукавые и несерьезные, светятся каким-то теплом и обрамлены такими густыми и длинными ресницами, какие ему еще не доводилось видеть.

«А она хорошенькая, — подумал он с неожиданно подступившей досадой. — Почему я не могу сказать ей, что она замечательная малышка и что, может быть, нам стоит организовать свой клуб и забыть обо всем на свете?» Но его лицо не выражало никаких эмоций, когда он пододвинул к ней газету.

— Прошу вас, — сказал он. — Я просто просматривал заголовки.

— Спасибо, — пробормотала она.

— Они здорово прижали эту актрису, — продолжал он. — Ей осталось надеяться только на чудо.

Девушка посмотрела на фотографию, а когда подняла глаза, Рено заметил, что ее лицо вдруг окаменело.

— Вы думаете, ей предъявят обвинение? — взволнованно спросила она.

— Конечно! — Он взмахнул рукой, словно отгоняя всякие сомнения на этот счет. — Дело абсолютно ясное. Она неожиданно приезжает навестить мужа и видит, как он возвращается в отель с какой-то девицей легкого поведения. И расправляется с ним. Может быть, ей и удастся сохранить свою жизнь, но я в этом очень сомневаюсь.

— А я думаю, она невиновна…

— Невиновна? — усмехнулся он. — Да вряд ли! У нее был такой мотив! Муж завел интрижку, а она его застукала, разве не так?

В карих глазах промелькнуло отчаянно затравленное выражение, и Патрисия отвела взгляд.

— Но может быть, все было не так, как кажется на первый взгляд, — возразила она.

И вдруг Рено поймал себя на мысли, что рассеянно вертит в руках столовый нож.

— Ну, тогда я могу лишь сказать, что ей придется сильно попотеть, доказывая это. Во всяком случае, эта красотка, кем бы она ни была, успела улизнуть.

Патрисии, видел он, понадобилось некоторое усилие, чтобы сохранить самообладание. Она холодно спросила:

— Вы, похоже, редко меняете свое мнение, мистер Рено, не так ли? И всегда во всем уверены?

Он пожал плечами. «О, я заставил ее задуматься, хоть на минуту», — мрачно подумал он. Но ему, похоже, нечем было гордиться. Что-то еще беспокоило ее, и он чувствовал, что еще очень многое ему пока неизвестно.

— Нет, — ответил он. — Есть некоторые вещи, в которых я не уверен. Кстати, не собираетесь ли вы сегодня в город?

— Да, а что?

— Я тоже собираюсь на пару часов, так что если вы не возражаете… Не имеет смысла брать две машины.

Она мгновение подумала и согласилась, а ее голос опять стал мягким и приветливым. «Может быть, я поступаю глупо, — подумалось Рено, когда они выехали на шоссе, — может быть, я делаю все не правильно. Надо бы ехать прямо в участок и отвести ее туда: она вполне может по дороге удрать».

Нет, тут же отверг он эту мысль. Против этого решения был все тот же аргумент. Если он отвезет ее в полицию, а она откажется подтвердить рассказ Вики, его сестра будет куда в более худшем положении, чем сейчас, а сам он выдаст себя с головой. Его противники узнают, кто он такой, и не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что за этим последует.

Некоторое время оба молчали, потом он повернулся и посмотрел на нее. Ее милое лицо выглядело озабоченным, она рассеянно глядела на дорогу. «Интересно, — спросил он себя, — я только по этой причине не тащу ее в полицию или в глубине души мне не хочется этого делать?»

Она повернулась и заметила, что он смотрит на нее. Ее карие глаза немного прояснились, и она попыталась улыбнуться.

— Извините, — проговорила она. — Вы что-то сказали? Я немного задумалась.

— Ничего. — Он уже опять смотрел на дорогу. — Я тоже.

Консул и Истер были не единственными специалистами по взрывам в этих краях, промелькнуло в голове Рено. Глаза этой темноволосой девушки тоже были весьма взрывоопасны.

В начале одиннадцатого он остановил машину около почты.

— Я буду ждать вас здесь в половине первого, — коротко сказал он. — Годится?

— Да. Спасибо. Мне это очень удобно, — ответила Патрисия.

Он направился к почте, но остановился, не доходя до ступенек крыльца. Еще слишком рано ждать письма от миссис Конвей. Может быть, она еще не доехала до Сан-Франциско, и в любом случае он получит от нее известие не раньше чем через два-три дня. Разочарованный, он повернулся и отправился в контору Гейджа.

«Болван, — подумал он, — раз уж я здесь, можно было по крайней мере попытаться». Он зашел в телефонную будку при аптеке и заказал разговор с Сан-Франциско, с беспокойством слушая, как оператор междугородной связи звонит в бюро информации, чтобы узнать номер. Потом он услышал длинные гудки. У него оставалась лишь слабая надежда, что она приехала и еще никуда не ушла.

Его сердце колотилось от волнения, когда в трубке наконец раздался ее сонный голос. И только тогда он сообразил, что на западном побережье сейчас около восьми утра и он вытащил миссис Конвей из постели.

— О! — быстро проговорила она, узнав голос собеседника. — Вы что-нибудь… я хотела сказать, есть какие-нибудь новости?

— Нет. Пока нет. — Рено было жаль женщину: ведь она уже знала, что ее муж женился на ней под чужим именем и что либо он был мертв, либо это он пытался убить ее. Но она все еще на что-то надеялась. — Я хотел спросить у вас кое-что, — продолжал Пит. — Вы не помните, какого числа мистер Конвей прибыл в Уэйнспорт, возвращаясь из Италии?

— Да, пожалуй, помню, — медленно проговорила она. — Кажется, это было в первую неделю мая.

— А точнее вы не помните?

— Нет, к сожалению. Да он и не говорил…

— А название корабля?

— Да, я его знала. Мне нужно только подумать. Подождите…

Она пыталась сосредоточиться: со сна женщина казалась несколько вялой.

— «Серебряный»… «Серебряный колпак»! Так он назывался. А почему вы об этом спрашиваете, мистер Рено?

— Мне просто пришла в голову одна странная идея, — ответил он. — Я все еще пытаюсь отыскать иголку в стоге сена.

— Вы ведь сообщите мне, когда что-то прояснится? Я буду в Кармеле. — Она дала свой адрес.

— Да, — сказал он. — Первым делом.

Городская библиотека располагалась в небольшом, обвитом плющом здании на сонной зеленой улице. Рено уселся за столик и попросил принести ему подшивку «Уэйнспорт экспресс» за май. Он пролистывал газеты одну за другой, особенно тщательно просматривая последние страницы, где обычно помещались заметки, касающиеся судоходства. Добравшись до номера за седьмое мая и не найдя того, что искал, он почувствовал беспокойство.

Нужное ему судно не прибыло ни восьмого, ни девятого, и, когда он открыл номер за десятое число, последняя надежда испарилась. Он торопливо пробежал глазами список прибывших кораблей и признал свое поражение. Название «Серебряный колпак» нигде не упоминалось.

Еще одна шальная идея лопнула, подумал он.

Увы, нет никакой связи. Когда произошел взрыв, Роберт Консул был еще в море. Уже безо всякого интереса, машинально, Рено перевернул еще одну страницу. И тут он увидел…

«Пароход „Серебряный колпак“, порт отправления Генуя, рейсом через Марсель и Барселону, пришвартовался в 1.30 дня». «Ну и что?» — устало спросил он себя. Это уже одиннадцатое мая, стало быть, на следующий день после взрыва.

Хотя нет! Он выпрямился, лихорадочно соображая. Десятого мая, сказал Гриффин, но взрыв произошел уже после полуночи. Рено поспешил вернуться к первой странице. Поиски не заняли много времени. Заголовок кричал через всю газетную полосу: «Таинственный взрыв уничтожил лодку».

Он нетерпеливо пробежал глазами заметку и дальнейшие сообщения в следующих номерах.

Газеты описывали эту историю в основном так же, как и рассказывал Гриффин. По словам экспертов, взрыв произошел в самой лодке. Никакого ключа к разгадке не удалось отыскать. Было высказано предположение, что в лодке находились двое мужчин, но кто они такие, осталось тайной. Упоминалось также имя Гриффина, который заявил, что не имеет понятия, кто мог украсть его лодку.

Рено молча перевернул последнюю страницу и еще какое-то время в оцепенении просидел в читальном зале. На его лице не осталось и следа от недавней напряженной работы мысли. Все это могло быть простым совпадением. Почти наверняка так и есть. Каким образом Консул мог устроить этот взрыв? Ведь он находился на корабле и не мог сойти на берег, минуя таможню, а пройти ее он должен был только утром, спустя несколько часов после взрыва. Но все же судно проходило через канал как раз перед тем, как взорвалась лодка…

Разгадка где-то здесь, близко, рядом, с досадой думал Рено, ощущая, как на него накатывает волна бессильного гнева. Все факты этого грязного дела должны подходить друг к другу, как детали детского конструктора. Ах, если бы только найти у него ключ!.. Этот ключ оказался в руках Мака, и потому его убили. В течение каких-то считанных минут, а то и меньше, он обладал этой разгадкой, а потом они добрались до него, потому что он узнал слишком много. Но почему, почему ему, Рено, не дано увидеть то, что видел он?..

Интересно, подумал Пит с холодным любопытством, сможет ли он почувствовать опасность, если ему что-то удастся обнаружить?

И он отправился в контору Гейджа.

Проходя мимо входа одного из банков, Рено вдруг резко замедлил шаг. Оттуда только что вышла Патрисия Лазатер. Девушка не видела его и стояла посередине тротуара, неуверенно оглядываясь по сторонам. Потом она повернулась, словно наконец увидела то, что искала, и пошла в противоположную от Рено сторону. Около небольшого грузовика, приткнувшегося к обочине, она остановилась. Дверца машины распахнулась, и показался высокий человек в брюках цвета хаки и хлопчатобумажной рубашке. Это был не кто иной, как Макс Истер.

Они находились не более чем в пятидесяти ярдах от Рено, который, прислонившись к стене, курил и задумчиво наблюдал за ними. Девушка что-то достала из сумочки и протянула Истеру.

Рено совершенно отчетливо разглядел, что это были деньги. «Интересно, за то, что он увел прицеп, — подумалось ему, — или за то, что перерыл мой домик и огрел меня по кумполу? Или же он просто вымогает у нее деньги?..»

Истер взял банкноты, беспечно сунул их в карман, сделав другой рукой небрежный жест, то ли выражая благодарность, то ли прощаясь, сел в машину и, резко развернувшись, поехал прочь, в ту сторону, где стоял Рено. Когда Истер поравнялся с ним, Рено повернулся и в упор взглянул на него. В первый раз он увидел этого человека с близкого расстояния и отметил в памяти правильной формы голову, короткие, совершенно седые волосы и холодные, глубоко посаженные светлые глаза.

Проезжая мимо, Истер тоже повернулся, и их взгляды встретились. Не похоже было, чтобы Истер узнал его, но все же Рено почувствовал, как по его телу пробежали мурашки. Этот человек вполне мог быть тем, кого он разыскивает, тем, кто убил Мака и потом стрелял из винтовки в него самого и миссис Конвей.

Машина влилась в транспортный поток.

Хауэлл Гейдж поднял голову от письма, которое читал, и жестом указал на кресло.

— Нашли что-нибудь? — спросил он.

— Ничего хорошего. Разве что кто-то перерыл все мои вещи и треснул меня по голове. — Рено коротко рассказал о своих приключениях.

Гейдж задумчиво смотрел на него.

— Вероятно, этот человек узнал, кто вы. В таком случае вы сильно рискуете.

Рено пожал плечами.

— Я не думаю, чтобы он знал это наверняка.

Ему ведь ничто не мешало в ту ночь довести дело до конца.

— Может быть, он ждет.

— Чего именно?

— Не знаю. Но вы играете с огнем.

— Не будем об этом. — Рено нетерпеливо вскинул руки. — Расскажите мне, что вы знаете о Максе Истере.

— Ну… — Гейдж медленно покачал головой. — Мне кажется, вы взяли неверный след.

Истер — здоровенный парень и одевается как бродяга. Он не мог войти в отель и выйти из него незамеченным.

— Да знаю, — неохотно согласился Рено. — Любому бы человеку это было непросто, и все же мы знаем, что кто-то это сделал. Что вам известно о нем?

— Не слишком много. Знаю лишь, что с ним шутки плохи. У него репутация смельчака и смутьяна, но он очень скрытный. Кажется, нигде не работает. Живет где-то тут, на протоке, в плавучем домике. Зимой служит проводником охотникам на уток и, скорее всего, занимается ловлей рыбы на продажу.

— А что это за скандальная история, когда Консул сбежал с его женой?

Гейдж закурил и откинулся в кресле, разглядывая свою зажигалку.

— Вижу, вы времени даром не теряете. Но это одни только слухи, наверняка никто ничего не знает. Истер не из тех, кто любит откровенничать.

— Когда это случилось?

— Незадолго до того, как Консула призвали в армию, в сорок втором. Ему было тогда… э-э… года двадцать три. Если не ошибаюсь, Истер тогда работал на нефтеперегонном заводе и был женат всего года два, не больше. Я не был знаком с его женой, но пару раз видел ее. Симпатичная девушка с большими серьезными глазами, намного моложе самого Истера. Ему-то тогда, должно быть, было уже около сорока. Так или иначе, миссис Истер исчезла где-то в июне. Консул вместе с нею. Ходили слухи, будто их видели вместе то тут, то там, и, конечно, не обошлось без вечных историй, как кто-то столкнулся с ними в каком-то отеле Нового Орлеана или Майами. Возможно, вы слышали о репутации Консула в этом отношении… Он нравился женщинам и умел с ними обращаться.

Как раз тогда у Истера возникли неприятности на заводе. Я не знаю, был ли он пьян или нет, но вышла очень неприятная история: он подрался с мастером и едва не убил его. Конечно, его уволили, и, насколько я знаю, он с тех пор нигде не работал. Люди в основном не трогают его, разве что рыбаки и охотники на уток постоянно пристают к нему, чтобы он был их проводником.

Но для этого надо застать его в подходящем настроении, иначе он и разговаривать с вами не станет.

— Его жена так и не вернулась? — спросил Рено.

— Нет. По крайней мере, ее никто с тех пор не видел.

— Но Консул все же появился в этих краях?

— В некотором роде да. Пробыл здесь, может быть, пару дней. Он получил повестку, и ему пришлось вернуться. Затем его отправили за океан.

В глубокой задумчивости Рено глядел на залитую солнцем улицу. «Все сходится, — думал он. — Может быть, в сорок втором году Истер не знал о возвращении Консула. И ему пришлось ждать девять лет. Вполне объяснимо, почему Консул хотел явиться сюда так, чтобы его никто не видел.

Но зачем ему было вообще возвращаться? У него здесь ничего не осталось, и он знал, что Истер может убить его… Но это еще не вся загадка».

— Где находится его плавучий домик? — спросил он Гейджа.

— Не уверен, что смогу точно объяснить. Я был в тех краях на охоте два или три раза, но там все очень запутано. От пристани Мелоуна надо свернуть направо, в первый рукав протоки, который течет на север. Это примерно в трех милях, там протока несколько раз раздваивается. Если я правильно помню, надо свернуть в левый рукав в первый раз, а затем два раза в правый.

— Спасибо, — сказал Рено, поднимаясь.

— Но, Пит, послушайте. Ваша сестра уже потеряла мужа.

— И?..

— Ей не пережить еще одного потрясения. Не пытайтесь взять Истера на испуг; если вы не уверены, свяжитесь лучше с полицией.

— Все в порядке. — Рено взялся за ручку двери и, обернувшись, посмотрел на молодого адвоката с подчеркнутым безразличием. — Я лишь хочу нанять проводника.

— Не забывайте, он, может быть, уже знает, кто вы.

— Да, — мягко согласился Рено. — А я, может быть, скоро узнаю, кто он.

Глава 11

Когда Рено вернулся к машине, девушки еще не было. Он взглянул на часы и нахмурился. Половина первого. Прошло десять минут, и он уже начал беспокоиться, когда она наконец появилась, почти подбежала, даже слегка запыхавшись.

— Извините меня, — проговорила она. — У меня тут было одно дело, и оно заняло немного больше времени, чем я рассчитывала.

— Ничего, — коротко ответил он, и они уселись в машину.

В дороге оба были глубоко погружены в собственные мысли и почти не разговаривали. Когда же приехали, Патрисия с достоинством поблагодарила Рено и скрылась в своем домике.

Одевшись как для рыбалки и прихватив удочку и ящик с рыболовными принадлежностями, Рено спустился к пристани и отвязал ялик. В воздухе не ощущалось ни малейшего дуновения ветерка, и окруженная с обеих сторон лесом река лежала перед ним гладкая и блестящая, словно покрытая лаком. Солнце немилосердно жгло спину и плечи, и, еще не добравшись до первого поворота, Рено почувствовал, что рубашка на нем взмокла от пота. Вокруг не было видно не единой лодки. Вот наконец и рукав, о котором говорил Гейдж. Рено свернул на север, заметив, что в этом месте канал сужается.

Время от времени он оборачивался через плечо, проверял правильность курса, стараясь держаться ближе к берегу, в спасительной тени низко склонившихся над водой деревьев. Он испытывал странное чувство, будто цивилизация осталась в тысячах миль отсюда.

У него не было ни конкретного плана, ни даже предположения, что именно он может найти. Наверняка он знал лишь одно: все сведения, которые ему до сих пор удалось раздобыть, указывали на Макса Истера. «Предположим, Консул мертв, — рассуждал он. — Почти наверняка убил его именно Истер. У него есть мотив, он живет здесь на реке и уже давно ждет подходящего случая».

Рено на минуту перестал грести и закурил, глядя по сторонам сквозь ветви деревьев и вновь мысленно возвращаясь к не оставлявшим его сомнениям. В его логических построениях было два слабых места. Во-первых, он не знал наверняка, что Консул мертв. Это всего лишь его догадка, пусть даже и вполне обоснованная. И во-вторых, он так и не приблизился к ответу на самый главный вопрос, который мог бы послужить ключом к разгадке всей этой истории: зачем Консул вернулся в эти места? Ведь, скорее всего, не для того, чтобы на деле убедиться, что Истер хочет его убить.

Рено покачал головой и вновь взялся за весла. По крайней мере, у него будет шанс познакомиться с гигантом поближе. А если окажется, что тот еще не вернулся из города… Губы Рено сжались при мысли о плавучем домике. Истер, или кто там еще, не слишком деликатно обошелся с его жилищем. Так что Рено чувствовал себя вправе ответить тем же.

Теперь он греб не останавливаясь и минут через двадцать добрался до места, где река разветвлялась Следуя совету Гейджа, он свернул в левый канал и мысленно отметил полузатопленную корягу; она послужит ему ориентиром на обратном пути. Здесь ничего не стоило заблудиться.

Интересно, пришло ему в голову, а каким путем Истер добирается до города? Потом он вспомнил грузовичок-пикап. Стало быть, где-то неподалеку от плавучего домика проходит дорога.

Здесь, однако, никакой дороги не было и в помине, он не заметил на берегу даже следов от колес. Теперь ему предстояло проплыть еще две мили или немного больше, придерживаясь преимущественно северного направления.

Достигнув следующего места, где река разветвлялась, он остановился, чтобы осмотреться.

«Поворачивайте направо», — вспомнил он слова Гейджа. Правый рукав был узким, не больше двадцати ярдов в ширину и скорее походил на туннель, пробитый в чаще деревьев. В противоположность ему левый, широкий и прямой, лежал как на ладони и лишь где-то в двухстах ярдах сворачивал влево, исчезая из виду.

В какой-то момент Рено охватили сомнения, правильно ли он понял Гейджа: правый рукав по ходу движения. Человек на веслах обычно сидит спиной вперед, но, объясняя дорогу, это обстоятельство часто упускают из виду… Он решительно пожал плечами. Гейдж не дурак, ему случалось плавать на лодке.

Он уже взялся было за весла, как неожиданный звук заставил его резко поднять голову и прислушаться. Он попытался определить характер и источник звука. Это был не выстрел — низкий приглушенный гул напоминал что-то другое. Непонятно, откуда он шел?

Рено развернул лодку и посмотрел вдаль, но сколько он ни всматривался, не увидел ничего, кроме солнечных бликов на поверхности воды.

Над болотами вновь воцарилась мертвая, ничем не нарушаемая тишина. Рено слышал лишь свое собственное дыхание. Это было что-то похожее на взрыв, подумал он, совершенно сбитый с толку. Но не слишком сильный, и произошел он где-то неподалеку.

Грохот повторился. На этот раз это были три взрыва, последовавшие один за другим с одинаковыми интервалами в пять секунд. Взрывали где-то выше по течению левого, более широкого канала. Теперь Рено уже не сомневался в выборе направления. Он налег на весла и поспешил к излучине реки.

Может быть, кто-то расчищает поля от старых пней или прокладывает дорогу? Дорогу? В полях?

Он с ходу отверг эти предположения. Здесь на много миль вокруг не было ни полей, ни дорог.

Кроме того, теперь обычно для таких работ используют бульдозеры.

Он достиг поворота, нетерпеливо обернулся — и ничего не увидел. Этот отрезок протоки оказался столь же пустынным и безжизненным, как и предыдущий. Менее чем в ста ярдах впереди река снова поворачивала, на этот раз направо. Рено вновь взялся за весла.

Поворачивая вместе с протокой направо, он опять обернулся и посмотрел по сторонам, и в этот момент услышал зловещий звук — пуля чиркнула по поверхности воды и, отскочив, пролетела немного дальше — но он уже вскочил и, не дожидаясь звука выстрела, перемахнул через борт лодки и нырнул.

Вынырнув на поверхность, он судорожно глотнул воздуха и, моргая от резавшей глаза воды, попытался оглядеться — в ту же секунду вторая пуля подняла фонтанчик ржавой воды в двух футах слева от его головы. Он вновь ушел под воду, забирая вправо. Одежда и обувь сковывали его движения, но он надеялся, что ему хватит дыхания добраться до берега и укрыться среди нависавших над водой ветвей. До них оставалось не больше тридцати футов.

Он почувствовал, что его руки касаются листьев, и осмелился высунуть голову из воды. Выстрела не последовало. Он оказался далеко в тени, и его противник, где бы он ни скрывался, не мог его видеть. Осторожно повернув голову, Рено попытался хоть что-нибудь разглядеть сквозь скрывавшую его листву. Под палящими лучами солнца его ялик одиноко покачивался на пустынной поверхности реки. По всей вероятности, стреляли с той же стороны, откуда раздались эти таинственные взрывы. Его взгляд вернулся к лодке. Она оставалась на месте, ее лишь слегка сносило течением.

«Этот парень стрелял с достаточно большого расстояния, — с горечью подумал Рено. — И не из какой-нибудь там винтовки 22-го калибра. Судя по тому, что пуля ударила в воду прежде, чем я услышал выстрел, у него скорострельная винтовка.

Надо вылезать поскорее, пока он не подобрался ближе вместе с этой своей штуковиной».

Он ухватился за выступающий корень и выбрался на берег. При этом зацепился за куст, тот слегка качнулся, и почти тотчас же раздался характерный зловещий свист: третья пуля вонзилась в ствол дерева. Обломившаяся ветка упала ему на голову. «Чертовски близко», — подумал он, отходя подальше от воды и укрываясь за упавшим деревом.

Рено оглянулся назад и посмотрел на канал.

Деревья закрывали ему обзор, но, глядя прямо перед собой, он опять увидел свой ялик. В нем была какая-то странность, что-то такое, что он почти заметил немного раньше, но у него не было времени осмыслить это.

«Ладно, сейчас не время, — подумал он. — Если этот парень со своей винтовкой подбирается ко мне по берегу, то он подстрелит меня как птичку, если я только не постараюсь улизнуть, да побыстрее. Самое лучшее сейчас — идти назад вдоль берега». Рено осторожно приподнялся, прикидывая, где он может укрыться. За исключением густых зарослей у самой воды, вокруг был лес, состоящий из высоких деревьев, но между ними почти не было кустов. Одним прыжком вскочив на ноги, он помчался направо, параллельно каналу. В его ботинках тяжело хлюпала вода. Не успел он сделать и десяти шагов, как снова услышал выстрел. Бросившись на землю и перекатившись с боку на бок, Рено укрылся за вывороченными корнями упавшего дерева.

Ближе, еще ближе, думал он, хватая ртом воздух. Гораздо ближе, и это было уже другое оружие. Их тут, оказывается, двое. Один держит под прицелом открытое пространство над рекой, а второй бежит по берегу, выслеживая Рено. И они знают, что он безоружен. Им остается лишь загнать его в тупик. Ему даже и спрятаться негде, а мокрые следы, которые он оставляет за собой, выдают его с головой. Он почувствовал, как неприятный холодок пробежал между лопаток, а в сознании отчетливо прозвучали слова Гейджа:

«Ваша сестра уже потеряла мужа…»

Он обернулся и бросил быстрый взгляд назад, в сторону канала. Лодка все еще оставалась там.

То, что он задумал, было очень рискованно, но, останься он на месте, у него вообще не останется никаких шансов. Он добежал до места, где канал делает поворот; и его преследователь вот-вот настигнет его. Другого выхода уже не было.

И вновь в эту отчаянную секунду, когда он взвешивал свои шансы, ему вспомнилась та небольшая странность, которую он обнаружил, разглядывая лодку. И на этот раз он понял, что его насторожило — лодка слегка покачивалась.

И, когда он осознал это, он услышал тихий плеск, с которым бились о берег едва заметные волны. В такую абсолютно безветренную погоду?

Откуда тут было взяться даже легкой ряби?

Но у него не было времени обдумывать эту странность. Он прополз назад и осторожно скользнул с берега в воду, всей кожей ощущая, что каждую секунду его может настигнуть пуля. Его противник ничем не выдавал себя, и невозможно было определить, где он прячется. Прежде чем нырнуть, Рено сделал глубокий вдох и постарался поточнее запомнить место, где находится лодка.

Он поплыл по направлению к ней, стараясь держаться подальше от дна, чтобы не взбаламутить ил и тем самым не выдать себя. Если он случайно минует лодку, тогда попытается доплыть до противоположного берега раньше, чем кто-то из тех двоих успеет добраться туда на своей.

Он нисколько не сомневался в том, что она у них есть. Ему придется вынырнуть, чтобы сделать вдох, но, если он сделает это быстро, то, может быть, ему повезет. Нужно быть очень ловким стрелком, чтобы успеть поднять винтовку, прицелиться и спустить курок — и все это за какие-то доли секунды. Если же он сумеет живым добраться до противоположного берега, это уже будет кое-что.

Рено повернулся на бок и открыл глаза. Еще три толчка, и его голова показалась над водой, больше он не мог вынести. С трудом переводя дыхание, огляделся. Лодка была слева от него, примерно в десяти футах. Он снова нырнул, оттолкнулся ногами и оказался под лодкой.

Спокойно, только спокойно, уговаривал он себя, чувствуя, как его легкие почти разрываются. Не стоит показываться рядом с лодкой.

Тот человек на берегу наверняка увидит его.

И нельзя толкать лодку, иначе она сдвинется с места слишком резко. Кончиками пальцев он ощупывал дно лодки. И наконец, уже почти задыхаясь, он нашел то, что искал. Его пальцы были над водой и в то же время под лодкой.

Без пассажира лодка погрузилась в воду очень неглубоко, ее нос и часть скошенного плоского дна — примерно два фута — поднимались над поверхностью реки. Кончиками пальцев он нащупал тонкую деревянную планку, которая шла во всю длину лодки прямо по центру, и медленно потянул ее на себя, так, чтобы его собственный нос оказался под самым дном, между поверхностью воды и дном лодки. Наконец, почти рыдая от облегчения, он сделал несколько глубоких вдохов. Набежала небольшая волна, и немного воды попало ему в ноздри. Едва не захлебнувшись, он все же сумел подавить жгучее желание чихнуть и ничем не нарушил тишины.

Здесь они не могли его увидеть. Им бы пришлось пригнуться до самой воды, чтобы разглядеть его голову, едва заметно торчавшую над водой под носом лодки. Но как долго он может водить их за нос? Очень скоро они поймут, что он скрылся в реке.

Теперь лодка покачивалась почти незаметно.

Таинственные колебания воды постепенно затухали, и поверхность канала вновь обретала безмятежный покой. И когда он наконец смог улучить момент и поразмыслить надо всем, то сразу понял, что именно вызвало эти волны. Взрывы, которые донеслись до него, произошли либо под водой, либо на ее поверхности — теперь это было очевидно. Взрывали где-то выше по течению, может быть, прямо за следующим поворотом. Но зачем? Кто-то пытался убрать препятствие, преграждавшее путь по каналу? Чушь, решил он, этот канал никогда не был судоходным. Никто здесь не плавал.

Он опять захлебнулся и осмелился поднять голову над водой чуть повыше. С каждой минутой ему становилось все труднее удерживаться в таком положении, кончики пальцев немели, сжимая узкую деревянную рейку. Он осторожно попробовал опустить ноги. Может быть, удастся нащупать дно… Нет, под ногами ничего не было.

Так или иначе, долго ему тут не продержаться. Выстрелов пока не последовало, может быть, подумал Рено, этот человек на берегу уже перестал его выслеживать? Однако существовала и другая вероятность. Вполне возможно, преследователи знают, где он прячется, и все время держат его на мушке, а сами тем временем спешат закончить свои непонятные дела. Его мучило любопытство, и оттого, что он не мог понять, что происходит, им все более овладевал бессильный гнев. Взрывы были примерно такой силы, которая требуется, когда хотят заставить всплыть утопленника. «Ну да, конечно, — не без язвительности подумал он, — а по берегам, очевидно, стоит почетный караул и салютует из скорострельной винтовки».

Это просто безумие! Если ему хотя бы удалось добраться до противоположного берега и затеряться в лесу, он смог бы обойти их стороной и посмотреть, что же происходит за следующим поворотом. Теперь он уже был уверен: то, что его заинтересовало, случилось именно там, за поворотом. Он слегка наклонил голову, так, что над водой показался один глаз, и попытался оценить расстояние до ближайшей точки противоположного берега. Он сможет. Он должен смочь. В любом случае он обязан узнать, что там происходит.

Рено опять перевернулся на спину, чтобы его нос оказался над водой, глубоко вздохнул и погрузился в воду, устремившись прочь от лодки.

Оценивая свои возможности, он не принял во внимание, что ему придется плыть в одежде и обуви, и понял это, когда уже было слишком поздно. Поначалу все шло совсем нетрудно. Он равномерно отталкивался руками и ногами, напоминая себе, что нельзя спешить и нельзя забывать о человеке с винтовкой, притаившемся на берегу. Но неожиданно он врезался головой в подводную корягу. От удара он почувствовал головокружение, всего лишь на какой-то момент, но и этого было достаточно, чтобы сбиться с ритма.

Теперь ему не хватало воздуха. Голова его показалась под водой, и он судорожно вдохнул. Выстрела не последовало, он опять скрылся под водой. Но этот человек, если он все еще там, не ожидал его появления. В следующий раз он будет наготове.

Ботинки становились все тяжелее, словно к ногам привязали гири. С каждой минутой они все сильнее тянули вниз. Дважды за свою жизнь он был близок к тому, чтобы утонуть, и ему было знакомо чувство слепого, отчаянного страха перед водой, панического ужаса, охватывающего все его существо. Усилием воли он прогнал его. Берег, должно быть, уже близко. Он опять задыхался. Сознание мутилось. Собрав всю свою волю, он вынырнул и жадно глотнул воздуха. Какой-то момент он безвольно лежал на поверхности воды, прежде чем ему удалось заставить себя снова погрузиться в нее. На этот раз он успел услышать свист пули и всплеск, когда она ударилась о воду.

Ему было необходимо срочно выбраться на поверхность, на живительный воздух. Страх утонуть постепенно брал верх. Лучше уж пусть тот тип целится в него из револьвера, чем сам он будет до бесконечности барахтаться в этом болоте. Руки и ноги все больше слабели и не слушались, от напряжения и усталости их то и дело сводило судорогой. Он продолжал бороться, стиснув зубы, он отчаянно пытался удержаться в горизонтальном положении, хотя ноги продолжали неудержимо тянуть его вниз. И вдруг он почувствовал, что руки и лицо уткнулись в прибрежные заросли. Он не чувствовал ничего, кроме оплетающих его со всех сторон тонких ветвей, и, когда он попытался поднять голову, что-то захлестнуло его шею. Он оказался в ловушке. Захлебываясь, Рено рванулся из последних сил и провалился в темноту.

В предсмертном тумане ему казалось, что он отчаянно отбивается от опутывающих его зарослей и безрезультатно пытается выбраться из бесконечной реки. Откуда-то донесся звук выстрела и всплеск. Чьи-то руки мягко обхватили его за шею, и незнакомый голос стал умолять:

— Только не падайте! Я прошу вас, пожалуйста, не падайте!

Глава 12

Непонятно как, но он стоял на ногах. Удержаться, однако, у него не хватило сил, он качнулся вперед и упал, захлебываясь и глотая ржавую воду. Потом почувствовал, как чьи-то руки тормошат его, и услышал прямо над ухом все тот же умоляющий голос, не дававший ему забыться. Он снова поднялся, цепляясь за берег.

Откуда-то взялись силы, он шагнул и плюхнулся на влажную землю, подняв тучу брызг. Потом он уже стоял на берегу, сделал неуверенный шаг и снова упал, смутно сознавая, что кто-то еще находится рядом, и упал вместе с ним.

Несколько секунд он лежал на земле, с судорожными всхлипами втягивая в себя воздух. Наконец открыл глаза, и туман и темнота, окружавшие его, постепенно стали рассеиваться. Щекой он ощутил прикосновение чего-то мягкого, теплого и, повернув голову, с удивлением обнаружил, что смотрит в испуганные и встревоженные карие глаза склонившейся над ним девушки.

— С вами все в порядке? — выдохнула она.

Он повернулся и, не веря своим глазам, посмотрел назад. Густые заросли, в которых они укрылись, закрывали от него берег, но ему все же удалось разглядеть лежащее в воде поваленное ветром дерево, в ветвях которого он и запутался.

Патрисия Лазатер спустилась туда и освободила его, в то время как этот тип стрелял в них.

Рено сел, затем попытался встать, хотя ноги все еще не слушались его и подгибались от слабости.

— Вы уверены, что с вами все в порядке? — повторила девушка свой вопрос.

— Да, — ответил он. — У вас ведь нет револьвера, верно? — Едва ли он сознавал, что задает глупый вопрос.

— Нет.

Патрисия встала. Ее белая блузка и шорты промокли насквозь, на ноге, под коленом, зияла царапина. Едва он поднялся, она схватила его за руку.

— Сюда, — сказала она едва слышно, махнув рукой вдоль берега. — Бежим. Я слышала лодку — тут, неподалеку.

Шум в голове наконец утих, и к нему вернулась способность соображать. Он понял, что девушка имеет в виду. Тот человек с винтовкой переплыл канал и вот-вот станет преследовать их по берегу.

Она бежала так быстро, что поначалу ему с трудом удавалось не отставать. Вскоре, однако, он вновь обрел дыхание и поравнялся с ней. Теперь уже он помогал девушке, поддерживая ее под руку. То и дело оглядываясь назад, они продолжали бежать через лес.

Девушка начала уставать. Однажды она споткнулась и упала бы, если бы он не подхватил ее.

Наконец, с трудом переводя дыхание, они остановились и рухнули в заросли папоротника.

— Теперь уже… недалеко, — выдохнула она.

— Что недалеко?

— Моя лодка. Тут… сразу за поворотом.

— С мотором?

Она кивнула, не в силах продолжать говорить.

Рено привстал на колени и быстро оглядел лес, оставшийся позади. Все было спокойно. Прямо над ними на ветке хрипло бранилась сойка. Вот шпионка, мрачно подумал он. Однако надо двигаться.

— Вы можете идти? — осторожно спросил он.

Она лишь кивнула в ответ и с его помощью поднялась на ноги. Излучина протоки находилась слева от них, а потом, когда они вышли к воде ниже по течению, оказалась у них за спиной. Теперь девушка шла впереди, чтобы отыскать лодку.

Лодка оказалась умело спрятанной под ветвями склонившегося над водой дерева.

— Забирайтесь, — скомандовал он, — и ложитесь на дно. Я заведу мотор.

Она начала было возражать, но, взглянув ему в лицо, послушалась. Он в последний раз обернулся, отвязал веревку и, развернув лодку носом от берега, прыгнул на корму. Хорошо бы мотор завелся с первого раза, подумал он. Однако в любом случае они наверняка услышат.

Мотор чихнул. Рено попробовал снова, и на этот раз получилось, отрывистый треск мотора прорезал тишину. Лодка вылетела на середину канала, резко развернулась и начала набирать скорость. Он выжимал из мотора все возможное, чувствуя, как ледяной пот стекает у него по спине. Сейчас они находились на открытом месте и представляли собой отличную мишень, если кто-то из преследователей уже добрался до поворота.

Но проходили секунды, а выстрела все не было.

Еще один поворот — и он перевел дух, напряжение постепенно покидало его.

Девушка села на среднее сиденье лицом к нему и дрожащей рукой пригладила темные кудри.

Потом она заметила, что мокрая блузка плотно обтягивает ее грудь, и, слегка смутившись, попыталась ее одернуть. Рено мельком взглянул на Патрисию, щека и подбородок забрызганы илом, на руках следы болотной тины. Рено вновь перевел взгляд на воду, удивляясь, как, несмотря ни на что, девушке удается оставаться такой привлекательной. Никто из них не произнес ни слова — мотор работал слишком громко.

Миля за милей извивающаяся протока оставалась позади. Наконец они миновали последнее разветвление и почти добрались до основного русла, откуда уже рукой подать и до кемпинга.

Здесь они были в безопасности. Неожиданно он выключил мотор, и лодка, замедляя ход, остановилась наконец у берега, в тени нависающих деревьев. Рено ухватился за ветку, удерживая лодку на месте. Река лежала перед ними, безлюдная и спокойная.

Патрисия вопросительно посмотрела на Рено.

— Теперь все будет в порядке, — сказал он. — Я хочу кое-что сказать вам.

— Что именно?

— Спасибо.

— Не за что, всегда рада помочь.

Он покачал головой:

— Я вовсе не пытался шутить. Просто у меня нелады со словесностью.

Она серьезно взглянула ему в глаза и отвела взгляд.

— Кто угодно мог сделать это.

— Под огнем? Они ведь не просто хотели попугать нас.

— Да. Я знаю. Но я старалась не думать об этом.

Когда с этим будет покончено, подумал он, они выбросят из головы свои планы и забудут про все условности. Даже с лицом, забрызганным болотной грязью, она казалась ему мечтой, какую можно встретить лишь во сне. И, подумать только, эта девушка так вела себя под выстрелами!

Он одернул себя: не предавайся мечтам.

— Послушайте, — сказал Рено, — если вы не хотите, то можете не говорить, но как вы умудрились оказаться именно там?

Она пристально разглядывала дно лодки.

— Ну а если предположить, что по счастливой случайности?

Он почувствовал болезненный укол разочарования, но ничего не ответил. И лишь когда она подняла взгляд и посмотрела ему в глаза, он сказал:

— Хорошо, Пат. Я расскажу вам, как очутился там. А потом мы назовем это так, как вы захотите.

— Спасибо. В таком случае я передумала. Это не просто счастливая случайность.

— Нет?

— Нет. Я следовала за вами.

— Зачем?

Она медленно проговорила:

— Я хотела кое-что найти.

— Что именно?

На этот раз она некоторое время помедлила, прежде чем ответить.

— Если вы не возражаете, мне бы не хотелось вам отвечать сейчас. Пока еще рано.

— Но что бы это ни было, вы это нашли?

— Пока не уверена.

«Она скажет мне, когда будет готова к этому, — подумал он. — Я не должен торопить ее».

— Но я не слышал вашего мотора. И не видел вас.

— Потому что я шла на веслах. И старалась держаться подальше.

— Вы слышали эти взрывы? Незадолго до того, как в меня выстрелили в первый раз?

Она кивнула.

— Вы имеете хоть малейшее представление, что это было?

— Нет. По звуку похоже на динамит, но немного глуховато.

— Да, вы правы, — сказал он. — Я почти уверен, что взрывали под водой. Но вы не знаете, кто это мог делать? И зачем?

— Нет! — Она озадаченно покачала головой. — Я надеялась это выяснить, как и вы. Но у того, кто этим занимался, похоже, было другое мнение.

— Я не вижу во всем этом никакого смысла.

Девушка внимательно посмотрела на него:

— Я обнаружила, что подобное можно сказать о многих вещах, творящихся здесь. — Потом добавила:

— Но, по-моему, нам пора домой. Я бы хотела переодеться и смазать царапину йодом.

— О! — Он протянул руку к мотору. — Простите. Очень больно?

— Нет, не очень. Но лучше бы ею заняться, мало ли что.

Когда они причалили к пристани, поблизости не оказалось ни души. Тени стали заметно длиннее, и темная неподвижная вода отражала деревья, растущие на противоположном берегу.

Патрисия вышла из лодки и пошла было к тропинке, пока он возился с веревками, но вдруг остановилась.

Он поднял голову. Карие глаза смотрели на него с обескураживающим безразличием.

— Да, чуть не забыла, — сказала она спокойно, — я хотела еще кое-что сказать вам.

— Что же?

— Та девица легкого поведения, о которой вы так остроумно рассуждали сегодня утром…

Она видела, как он растерялся. Ему оставалось лишь молча посмотреть на нее.

— Я подумала, что, может быть, вам будет интересно узнать… Сегодня она заходила в полицию. — Быстро повернувшись, Патрисия пошла вверх по тропинке.

— Подождите! — крикнул он ей вслед. Но она уже исчезла из виду.

Он догнал ее у самого домика:

— Мне тоже нужно поговорить с вами.

— Да? — холодно отозвалась она.

— Да. И это очень важно.

Она несколько смягчилась:

— Хорошо. Где-нибудь через полчаса.

Рено переоделся в сухую одежду и побрился, почти не сознавая, что он делает. Голова его была занята сотней вопросов, на которые он так и не находил ответов. Если Патрисия побывала в полиции, может быть, это как-то облегчит положение Вики? Разве это не разрушит в их глазах то, что они считают мотивом преступления?

Смогут ли они понять? Но чего ждала Патрисия все эти дни? Ведь, судя по всему, она и так собиралась пойти туда. А что с этим прицепом?

И с Истером? Кто она такая и что ищет? Она расскажет мне, она все объяснит.

Когда она вышла из домика, ее короткие черные кудри были, как обычно, аккуратно уложены и матово блестели. Она надела белое льняное платье и золотые босоножки, но стройные загорелые ноги остались без чулок. Девушка выглядела свежей и привлекательной, и Рено чувствовал необычайное волнение, глядя, как она спускается с крыльца. Однако на ее лице не было и тени улыбки, темные глаза смотрели серьезно.

Он помог ей сесть в машину и уселся за руль.

— Давайте проедем немного подальше, за «Консул», — попросила она. — Я хочу вам кое-что показать.

Ресторанчик остался позади. Девушка не произнесла ни слова. Еще через четверть мили, когда перед ними показалась грязная дорога, ведущая направо, она кивнула, и Рено, недоумевая, свернул на нее. Впереди у них оказался только судоходный канал и, конечно, никакого моста, не такая это была дорога. Через несколько минут и она закончилась. Слева от них было какое-то поле, впереди темная стена деревьев протянулась вдоль канала. Он остановился, лишь когда разглядел на деревьях содранную кору на месте сломанных веток и нависшие над самой водой стволы двух огромных, еще не совсем засохших дубов.

Он обернулся и посмотрел на свою спутницу.

— Это случилось здесь?

То, о чем он до сих пор лишь смутно догадывался, теперь казалось ему совершенно очевидным — существовала какая-то непонятная связь между Патрисией и взрывом той лодки.

— Да, — просто ответила она.

Он предложил ей сигарету и дал прикурить.

Она немного повернулась на сиденье и теперь смотрела ему в лицо.

— Вы хотите рассказать мне об этом? — спросил он.

Вместо ответа, она сама тихо спросила:

— Мистер Макхью были вашим другом?

— Да, — ответил он. Что-то подсказывало ему, что с этой минуты между ним и этой девушкой не должно быть тайн. — Он был моим самым близким другом, какого можно только себе пожелать. А Вики Шейн — моя сестра.

Патрисия кивнула:

— Я должна была, наверное, догадаться об этом раньше. Этим утром, когда вы…

— Я должен извиниться за свою неучтивость, — перебил он. — Но понимаете, это была игра.

Я охотился. Я думал, той девушкой могли оказаться вы, но не знал наверняка.

— Да. Я чувствовала что-то такое, но так или иначе на меня это подействовало, я сама виновата. Понимаю, сейчас несколько поздно говорить об этом, но единственная вещь, которую я могу сказать в свое оправдание, это то, что у меня не было никаких намерений покинуть эти края прежде, чем я расскажу обо всем районному прокурору. Я тянула время, мне были отчаянно нужны еще несколько дней.

— Не стоит объяснять, — нахмурился Рено. — Ясно, что вы имеете в виду. Как только то, что вы каким-то образом были связаны с Макхью или хотя бы знали его, станет известно, вам придется удирать отсюда со всех ног.

Она выглядела озадаченной.

— Вот именно. Мистер Макхью полагал — и я с ним целиком согласна, — что между этими исчезновениями была какая-то странная связь, что-то ужасное, о чем мы даже не догадывались…

— Погодите, — перебил ее Рено, насторожившись, когда она употребила множественное число. — Уж не хотите ли вы сказать, что исчез и еще кто-то? Кроме Конвея?

— Да. — Она затянулась сигаретой и повернулась, чтобы взглянуть на покалеченные деревья и канал. — Здесь тоже кое-кто исчез. — В ее голосе чувствовалась бесконечная усталость.

Наконец ей, по-видимому, удалось собраться с духом, и она продолжила:

— Но я пытаюсь объяснить вам, почему я все откладывала свой визит к районному прокурору.

Я была очень напугана. Допустим, что между этими двумя исчезновениями действительно есть какая-то связь и что все вместе это явилось лишь частью чего-то ужасного, о чем мы не знали. Его убили, и, если бы я пошла в полицию, об этом могли пронюхать газеты. Я тотчас же оказалась бы на виду, мне негде было бы укрыться. И даже если бы этот человек не убил меня, я никогда не нашла бы того, что искала. Вы со мной не согласны, мистер Рено?

— Согласен, — спокойно ответил он. — Вы правы. Да, кстати, меня зовут Пит, — как бы между прочим представился он, а затем добавил:

— Но сегодня-то вы все же пошли в полицию? Почему?

— Честно говоря, сама не знаю. Наверно, просто потому, что не могла больше выносить этого. Я имею в виду, сознания того, что миссис Шейн проходит через такой кошмар одна-одинешенька, а я не могу оказать ей даже незначительной поддержки.

— Не знаю, проводите ли вы бессонные ночи, пытаясь угадать, что я о вас думаю, — произнес Рено. — Но считаю, что вы просто молодец. — И тут же спросил:

— Что же все-таки произошло? Сегодня, я имею в виду.

— Сначала я пошла в полицию, — сказала она. — И поговорила с лейтенантом Уэйлендом.

Он отвел меня к районному прокурору. Я рассказала им о том, как тем вечером я позвонила мистеру Макхью в отель и как мы встретились в вестибюле. Я хотела ему кое-что рассказать, так что мы немного прошлись пешком, а потом около часа сидели на скамейке в парке и разговаривали о…

— Подождите минутку, — перебил ее Рено. — Что именно вы рассказали Макхью?

— Я как раз только что вернулась из библиотеки, там я просматривала подшивки газет и обнаружила, что корабль, на котором этот парень, Конвей, вернулся из Италии, проходил канал…

— Непосредственно перед тем, как взорвалась лодка Гриффина? — тактично закончил Рено.

Она в недоумении посмотрела на него:

— Откуда вы знаете?

— Я тоже просмотрел те же газеты. Во всей этой истории есть один важный момент: так или иначе, мы возвращаемся к Консулу. Но давайте пока не будем о нем, — добавил быстро Рено. — Что сказал прокурор? Может быть, теперь они изменят свое мнение?

Патрисия с сожалением покачала головой;

— Мне очень жаль, Пит. Но я не уверена, что они вообще поверили мне.

— Они вам не поверили?! — гневно переспросил он. — Они что, не понимают, что вы можете повторить все это и на суде? И что если Вики знала, кто вы и зачем приходили в отель, то их так называемый мотив и яйца выеденного не стоит?

— Знаю, Пит. Но взгляните на это дело как бы с их точки зрения. У них есть только мое слово. И они могут продолжать настаивать на том, что миссис Шейн не знала, кто я, или она просто не поверила, когда ее муж сказал ей об этом.

А других свидетелей нет. Единственное, на что я действительно надеялась, так это на то, что они, пока не поздно, начнут рассматривать это убийство под другим углом, с учетом исчезновения Конвея — или Консула, — но я не знаю… — В ее голосе появились нотки безнадежности.

«Она права, — с горечью подумал Рено. — Это, конечно, может породить некоторые обоснованные сомнения в суде, но полностью освободить Вики от подозрений можно лишь одним способом — найти того, кто совершил преступление в отеле».

Он оторвался от бесплодного созерцания канала и, повернувшись, посмотрел на Патрисию.

— Давайте на некоторое время забудем мои проблемы, Пат, — заговорил он. — Вы хотели рассказать мне, как вы оказались замешанной в эту историю. И — главное — кто этот второй человек, который исчез?

— Исчезло два человека, — поправила она.

— Два? — не веря своим ушам, переспросил он. — Кто же они? И когда это произошло?

Патрисия загасила сигарету в пепельнице:

— Один из них — мой брат.

— Когда? — снова спросил он, как можно мягче, боясь, что уже заранее знает ответ.

— Последним посланием, которое я от него получила, была открытка, отправленная из Уэйнспорта девятого мая.

Глава 13

Некоторое время Рено не произнес ни слова, раздумывая над тем, как точно и аккуратно, словно по заказу, отдельные куски мозаики-головоломки складываются в удивительно стройную, но ужасную картину. Эти двое в лодке и должны были быть людьми не местными, прибывшими откуда-то издалека — ведь здесь, на месте, их не хватились. И все же, думал он, подобному факту можно найти немало других объяснений.

— Послушайте, Пат, — начал он. — Может быть, это просто совпадение. Он ведь мог отправиться куда-нибудь еще. И просто не успел сообщить. — «Ничего себе не успел, — подумал он про себя. — Прошло уже целых три месяца!»

— Нет, — ответила она тихо и посмотрела на него с лицом совершенно спокойным, прекрасно владея собой; лишь в глазах читалось неимоверное отчаяние. — Есть и кое-что еще. От этого никуда не уйдешь. Но, что ужаснее всего… Почему, почему? У него ведь не было причин приезжать сюда. Он в жизни не бывал в этих местах.

Зачем ему понадобилась лодка Гриффина? Почему она взорвалась? Что они собирались там делать?

— Может быть, вы расскажете все по порядку? — мягко предложил Рено. — Что заставляет вас думать, что он был в этой лодке?

Она взглянула на него в упор:

— Кое-что, что я услышала из их разговора.

Одно слово, вернее, имя, которое я уже начинаю ненавидеть.

— Какое же?

— Роберт.

— Я, похоже, теряю способность рассуждать, — признался Рено устало, — мне самому следовало бы догадаться.

— Да. Как, черт побери, один-единственный человек мог… — Она замолчала и беспомощно посмотрела на него. — Что же это такое, Пит?

Где он? Может быть, он мертв? Или он все еще где-то здесь?

— Не знаю. Но больше всего, однако, меня удивляет то, что вся эта история связана с одним лишь Робертом Консулом. Как ему это удается?

Должно быть, он ухитряется выступать в двух или даже трех лицах. — Он покачал головой. — Впрочем, давайте рассказывайте!

— Для начала, — заговорила Патрисия, — моя фамилия не Лазатер, а Девере. Патрисия Девере.

И я не из Огайо, а из Чикаго. Моего брата звали Карл, а человека, который погиб вместе с ним, Чарльз Мортон, но Карл всегда называл его просто Чаппи.

— Он был старинным другом вашего брата? — спросил Рено.

— Не совсем. Они познакомились в армии во время войны. Чарльз из Нью-Йорка.

— Понятно, — задумчиво протянул Рено. — А как же получилось, что они вместе отправились сюда?

— Подождите, я скоро дойду до этого. Пит.

Но сначала я хочу заметить, что Карл как-то изменился после возвращения из армии в сорок шестом году. Мне трудно объяснить словами, в чем было дело, но его отношение ко всему, особенно к своей работе, казалось, стало совсем иным. Он потерял работу, потом переменил еще Бог знает сколько мест, но, когда я однажды попыталась поговорить с ним об этом, у меня сложилось впечатление, что он собирается заняться каким-то большим серьезным делом, поэтому на обычную работу смотрит как на пустую трату времени, достойную лишь сопляков.

Не знаю, как это сказать, Пит, но это немаловажная часть всей истории, и я не могу опустить ее. Шесть лет, согласитесь, это вполне достаточный срок, чтобы вновь привыкнуть к гражданской жизни.

И вот в апреле этого года он получил письмо из Италии. Думаю, от девушки, с которой он познакомился, когда служил там. Во всяком случае, адрес был написан явно женской рукой.

Рено задумчиво посмотрел на нее:

— Во время войны он был в Италии?

— Да. И в Африке, ну а потом все остальное.

Так или иначе, через день-другой после письма из Италии пришло письмо из Нью-Йорка, от Чарльза Мортона. Карл как-то очень разволновался и в последующие две или три недели написал множество писем. Сам он получил еще одно письмо авиапочтой от своей итальянки и несколько посланий от Мортона.

Где-то третьего или четвертого мая Мортон приехал из Нью-Йорка навестить Карла. Он остался у нас ночевать. Они долго разговаривали в комнате брата, именно тогда я и услышала, как они упомянули имя Роберта. На следующий день, — продолжала Пит, — Карл попросил меня одолжить ему машину для поездки к заливу, сказав, что они с Чарльзом собираются на рыбалку.

Кстати, к этому времени он опять успел уволиться с работы. Как бы то ни было, я разрешила им взять машину. Спорить с ним было бесполезно; это было так похоже на него — оставить работу из-за какой-то ничтожной прихоти.

Той же ночью они уехали. Я получила пару открыток, отправленных с дороги, и последнюю из Уэйнспорта. Прошло две недели, и наша мама начала серьезно беспокоиться. А я все еще думала, что с ними ничего не случилось, но, чтобы успокоить ее, написала в полицию Уэйнспорта и еще нескольких городов, упомянув номера и марку машины, приметы Карла и Чарльза Мортона.

Очень скоро я получила ответы. Полицейские с готовностью обещали помочь, однако не обнаружили никаких следов молодых людей и их машины: они просто исчезли. Мать уже сходила с ума, мне даже пришлось пригласить врача. Примерно в это же время и у меня появились дурные предчувствия. Не знаю, как это можно назвать, но я каким-то образом будто знала, что они поехали не на рыбалку и что с ними произошло что-то ужасное. Я вспомнила о тех письмах, которые получал Карл, но, когда я обыскала его комнату, их там не оказалось — ни единого. Само по себе уже одно это выглядело странно, потому что брат всегда прочитанные письма просто бросал в ящик стола. И еще такой момент: револьвер, ну… такой итальянский пистолет, который он привез с войны в качестве сувенира, тоже исчез.

Я узнала из газет о страшном взрыве лодки где-то в районе залива, но к тому времени, когда это случилось, десятого, я еще не получила открытку от Карла и не знала, что они отправились в те места. Да и в нашей газете этому случаю уделено всего несколько строчек.

И вот, однажды ночью, когда мне не спалось от постоянного беспокойства, до меня вдруг дошло: я чуть не сошла с ума до утра, стараясь в точности вспомнить, где именно и когда произошел этот взрыв. В тот день у меня не было занятий, и я пошла в городскую библиотеку посмотреть свежие газеты. А когда нашла нужную заметку, то испугалась — испугалась, как никогда в жизни.

Но ничего не сказала матери. Из автомата позвонила в уэйнспортскую полицию и спросила, опознали ли они тех двоих погибших. Они ответили «нет» и поинтересовались, кто говорит.

Я сказала, что у них в архиве есть информация о машине, и попросила проверить. Они вернулись и сказали, что это не могли быть Карл и Мортон, так как такую машину не находили и даже в глаза не видели. А если бы во время взрыва погибли именно они, то машина, естественно, оставалась бы там, где они сели в лодку. Я не стала дальше настаивать, но все же заметила слабое место в этих рассуждениях.

— Да, — согласился Рено, — одно слабое место есть наверняка.

— Вот именно, — продолжала Патрисия. — Машину могли просто украсть, когда они не вернулись. Больше мы ничего так и не узнали.

Когда занятия закончились, я приехала сюда под вымышленным именем, никому ни слова не сказав о цели приезда, потому что к тому времени я была уверена, что за всем этим скрывается какая-то страшная трагедия.

С самого начала только и слышалось повсюду что о Роберте Консуле, потому что в этих краях все связано с ним и с его семьей. Совпадение имен настораживало, в этом было что-то ужасное. Вслушайтесь: протока Консула, где взорвалась лодка. Роберт, человек, о котором они говорили. Роберт Консул… В начале этого месяца я познакомилась с мистером Макхью. Он появился в кемпинге, задавая вопросы о человеке по имени Руперт Конвей. Вот видите? Опять новое имя — но я вернусь к этому через минуту.

О Конвее было известно, что он приехал на «кадиллаке» с калифорнийскими номерами и вез на прицепе лодку. Я рассказала мистеру Макхью, что видела, как вечером, в сумерках, «кадиллак» с прицепом свернул в лес недалеко от кемпинга.

Мы долго с ним говорили, и чем больше он рассказывал мне о Руперте Конвее, тем больше все это напоминало все то, что я уже слышала про Роберта Консула.

Нас обоих просто потрясло такое совпадение.

Мистер Макхью навел некоторые справки и пришел к выводу, что это один и тот же человек. Но тогда перед нами встал еще один вопрос, потому что кое-что не сходилось. Почему, скажем, он использовал вымышленное имя? Консул не был преступником. Но это еще не все. Допустим, он хотел сменить имя по каким-то одному ему ведомым причинам, тогда почему человек с таким блестящим интеллектом, как о нем говорят все, допустил ошибку, какую мог себе позволить лишь не слишком умный преступник? Мистер Макхью подчеркивал именно это. Вы заметили?

Те же самые инициалы, те же четыре слога рядом, даже такое же ударение. Произнесите их вслух. У мистера Макхью даже была какая-то теория насчет инициалов…

— Да, — задумчиво произнес Рено. — Старая история! Одежда, помеченная инициалами, которую иначе пришлось бы выбросить. — И не только это. Ему вспомнилось еще кое-что. История о мальчишке, который любил обрезать покороче запальные шнуры. Это была игра, игра с опасностью.

Он обернулся, и прекрасные карие глаза взглянули на него с таким отчаянием, что в них уже не оставалось места надежде.

— Как вы думаете, Пит, — спросила Патрисия, — что все это может значить? Что это такое?

Он покачал головой:

— Не знаю. Кстати, вам не приходило в голову, что самое странное во всей этой истории — это то, что наш друг Консул каким-то невероятным образом превратился для нас в навязчивую идею? Ну, подумайте сами. У нас нет никаких свидетельств, что он имеет какое-то отношение к убийству Мака, и я не вижу, будь я проклят, каким образом он мог быть связан со взрывом лодки, даже если мы уверены, что в ней был именно ваш брат. Но чем мы занимаемся? Мы ищем Консула, мы стараемся понять, что он делал в тот или другой день, зачем вернулся сюда, где сейчас находится, жив он или мертв, почему он переменил меня… Для чего? Что нам до всего этого?

— Просто, — медленно произнесла она, — мы оба знаем, что он каким-то образом стоит за всем этим. Мистер Макхью тоже чувствовал это. Он говорил, если мы когда-нибудь сможем понять Роберта Консула, мы найдем ответы на все свои вопросы.

— Да. Я знаю, — сказал Рено. — Но почему?

Давайте взглянем на все объективно. Консул не может находиться здесь, если только он еще жив. потому что его здесь слишком хорошо все знают.

А если он мертв, то не мог ни застрелить Мака, ни устроить взрывы, которые мы слышали сегодня, ни стрелять в нас из винтовки, ни убрать тот прицеп…

Он замолчал, вдруг сообразив, что совершенно забыл об этом злосчастном прицепе.

— Прицеп? — озадаченно переспросила Патрисия.

— Да! Помните, когда вы подошли ко мне на лодке, я пытался нащупать что-то на дне с помощью удочки, так что мне даже пришлось опустить голову в воду?

— Да, но что вы там искали?

— Там был лодочный прицеп. Почти наверняка тот самый, который привез за собой Консул.

Но когда на следующий день я вернулся туда, чтобы вытащить его, он бесследно исчез.

— О-о! — Ее глаза стали огромными, потом в них мелькнуло понимание. — Теперь мне ясно.

Вы подумали, будто я знала, что именно вы нашли и перетащили его в другое место, и кому-то об этом сказала. Ведь так?

— Честно говоря, да. Этот вывод напрашивался сам собой. Но ведь вы никому не говорили об этом, даже вскользь? Я имею в виду, что видели меня там?

— Нет.

Рено не сомневался, что девушка говорит правду.

— Значит, меня видел кто-то еще, — сделал он вывод.

Она резко повернулась, ее глаза заблестели от волнения.

— Макс Истер! Он видел вас!

— Что?!

— Он оказался тогда сразу за следующим поворотом. Я вспомнила. Я не слышала, чтобы он заводил мотор.

— Что же он там делал? — быстро спросил Рено.

— Ловил рыбу. Я делала с него наброски, пока не стемнело. Должно быть, он там и оставался все это время.

— Ладно, — махнул рукой Рено. Он опять торопливо заговорил, глаза его сделались жесткими. — Итак, полагаю, Истер и есть тот человек, которого мы ищем. Консул исчез с лица земли, насколько нам известно, именно там. Но Истер не знал, что кто-то сумел проследить его путь до этого места. Он только понял, что я вот-вот найду прицеп и таким образом узнаю, что Консул был там. Вот он и утащил его, чтобы скрыть факты. Консул был мертв, но Истер не хотел, чтобы кто-нибудь узнал об этом. Видите, как все складывается. Думаю, вы знаете всю эту историю с Консулом и женой Истера?

— Да, — ответила Патрисия. — Я слышала о ней. Прошло столько времени, а здесь все еще толкуют об этом. Но, Пит, вы ищете человека, который убил мистера Макхью, однако я считаю, что это сделал не Истер.

— Почему вы так считаете?

— Потому что, если верить газетам, мистера Макхью застрелили ровно в час ночи. Я вернулась в кемпинг примерно в двадцать минут второго и видела, как пикап Макса Истера выезжал на шоссе как раз, когда я с него сворачивала. Так что он вряд ли был в городе в час ночи. Мне очень жаль, Пит…

Рено чувствовал себя совершенно разбитым.

Еще минуту назад он был абсолютно уверен, что почти приблизился к разгадке.

— Вы уверены, что это был Истер?

— Не сомневаюсь, что это был его грузовичок.

Я видела его много раз.

— Но вы не смогли разглядеть, кто именно сидел за рулем.

— Нет. Было слишком темно. Но вряд ли это был кто-то другой.

Рено вздохнул:

— Хорошо. Но как же нам быть с тем фактом, что почти наверняка забрал прицеп именно Истер?

— С этим мы ничего не можем поделать. И это хуже всего. Стоит нам только в чем-нибудь убедиться, как тут же натыкаешься на какой-то новый акт, который опровергает все предыдущие догадки. Я долгое время присматривалась к Истеру. Он мне позировал и много раз служил проводником. Хотя он и терпит еще меня, но мне кажется, он ненавидит всех женщин или, скорее всего, презирает их, потому что его бросила жена. Истер умный, много знает, хотя нигде не учился; радикально настроенный и очень желчный тип. И я уверена, если он твердо считал, что Роберт Консул причинил ему зло, он убил бы его безо всяких сожалений. Но сомневаюсь, чтобы потом он пытался это как-то скрыть: сделал бы это открыто, презирая любые последствия, чем бы они ему ни грозили.

Иногда я просто дрожала от страха при одной мысли о том, что он сделал бы со мной, узнай, что я шпионю за ним. Я ловила иногда его взгляд: он смотрел на меня такими холодными, лишенными всякого выражения глазами, что мне хотелось бы знать, о чем он в такие минуты думал.

— С этим покончено, — решительно рассек ладонью воздух Рено. — Вы больше никуда не отправитесь вдвоем с этим человеком. Теперь мы занимаемся этим делом вместе, и вам больше не придется так рисковать.

Она спокойно посмотрела на него.

— Я рада, что мы вместе, Пит. Теперь я не чувствую себя больше такой одинокой.

Как ни странно, но он понял, что она имела в виду: у него, похоже, возникло сходное чувство. Словно до сей минуты он никогда не испытывал одиночества в своем вполне самодостаточном существовании. Но сейчас вдруг остро ощутил его.

— У вас есть какие-нибудь конкретные причины считать, что Истер имеет какое-то отношение к взрыву лодки? — спросил Рено.

— Нет, — ответила Патрисия. — Кроме разве того обстоятельства, что взрывы были его специальностью. И еще теорий, о которых вам рассказывал Хатч Гриффин. Но я так и не нашла, за что тут можно зацепиться, и действовала совершенно вслепую.

Рено кивнул:

— И я точно так же. По этой причине вы и следили за мной?

— Да. Я уже начала догадываться, что вам здесь нужно, но не была уверена до конца.

А когда увидела, куда вы направляетесь, то подумала, не узнали ли вы что-нибудь такое, о чем мне еще неизвестно. Видите ли, я все же думаю, что Роберт Консул находится где-то там.

— Что?!

— Если он и в самом деле исчез, как вы говорите, я не думаю, что это произошло там, где вы нашли прицеп. Он был дальше, там, где мы сегодня побывали. Именно там я нашла вот это. — Она поискала что-то в своем кошельке.

— И что же вы нашли?

— Вот, посмотрите.

Он взял в руки то, что она протянула ему, и вдруг почувствовал, как по телу пробежали мурашки: на его ладони лежала серебряная зажигалка с выгравированными инициалами «Р.К.». Рено охватило какое-то сверхъестественное чувство, подсказывающее, что наконец-то он прикоснулся к неуловимой таинственной фигуре, которую так долго искал.

— Где вы это нашли, Пат? — нетерпеливо спросил он.

— Чуть подальше того места, где вы переплывали протоку.

— Когда?

— Три дня назад. Я была там с Максом Истером.

— Он знает, что вы нашли зажигалку?

— Нет. Кстати, он не заметил, что я подняла ее. Он шел впереди меня, когда я увидела ее около самой воды. Я бы и не разглядела ее, если бы на нее случайно не упал солнечный луч.

— Но вам не удалось осмотреть это место? Может быть, там было что-нибудь и еще?

Я имею в виду, вы же были с Истером. — Его голос зазвенел от волнения.

— В тот раз нет, — ответила девушка. — Но я вернулась туда на следующий день. Одна. Я все тщательно осмотрела, но ничто не говорило о том, что там вообще когда-нибудь появлялись люди. Разве что срубленное дерево, примерно в ста ярдах от воды.

— Дерево? — спросил он. — Оно, вы говорите, было срублено?

Патрисия старалась припомнить.

— Только наполовину, как мне кажется. А что, Пит?

— Не знаю, — ответил он, задумчиво глядя на нее. — Просто я подумал, что странно рубить деревья в таком месте. Их бы пришлось вывозить оттуда на лодке. Там ведь нет никакой дороги, не так ли?

— Нет.

— И это место неподалеку оттуда, где мы слышали взрывы?

— Верно. Сразу за тем местом, где вы вышли из воды.

— Где вы вытащили меня из воды, — мягко поправил он. И затем после небольшой паузы:

— Я должен взглянуть на это место. Завтра, когда отправлюсь за лодкой.

— Я поеду с вами. Мы можем взять мою лодку с мотором.

Он покачал головой:

— Вам лучше остаться здесь. Не нравятся мне эти края.

Ее голос звучал твердо:

— Мне тоже. Именно поэтому и я поеду с вами. В любом случае я должна показать вам, где нашла зажигалку.

Рено понял, что спорить с девушкой бесполезно. В конце концов, разве не он сам сказал, что теперь они вместе занимаются этим делом.

Мысли о возможной опасности отступали на задний план, по мере того как нетерпеливое желание снова оказаться там овладело им. Он не представлял себе, что может найти, если вообще что-нибудь найдет; но, кто знает, может быть, в этом забытом людьми уголке его ждут ответы на все вопросы… Однако придется подождать до завтра. Не то это место, куда стоит соваться в темноте, ночью.

Они пообедали в «Консуле» и поехали на залив. Здесь судоходный канал соединялся с морем; длинные молы далеко выдавались от берега, прерывистый свет маяка то и дело на доли секунды выхватывал из темноты прибрежную полосу.

Рено остановил машину, и они еще долго разговаривали под монотонный шум прибоя, позволив морскому ветру освежать их лица.

Однажды, когда она рассказывала о своем брате, ее голос прервался, и он понял, что она тихо плачет. Он обнял ее, словно они были знакомы уже много лет, и, когда плач прекратился, поцеловал ее. Она потянулась к нему; от тепла и нежного аромата ее тела у него вдруг перехватило дыхание, потом она мягко высвободилась из его объятий и немного отодвинулась.

На какое-то время оба почувствовали некоторую неловкость от минутной близости, что заставило их быть подчеркнуто вежливыми друг к другу.

Когда они вернулись в кемпинг, Рено следом за ней поднялся на крыльцо ее домика и, пожелав спокойной ночи, немного задержал ее руку в своей. Стараясь не показать, что она всецело занимает его мысли, он только сказал:

— Не забудьте запереть дверь, — и ушел.

Потом спустился к реке, зная, что не стоит и пытаться заснуть, когда его мозг взбудоражен мыслями о таинственном ускользающем призраке по имени Роберт Консул и темноглазой девушке.

Он поднес пламя к сигарете и едва успел бросить спичку в воду, как услышал на тропинке чьи-то шаги. Мгновенно насторожившись, он обернулся.

— Это вы, Рено? — спросил чей-то голос. Рено сразу узнал мягкую, монотонную, хотя иногда несколько зловещую манеру речи Скитера.

— Да, — ответил Рено. — Это я. — Свет от спички на секунду ослепил его, он мог лишь догадываться, где остановился его собеседник. — А в чем дело?

— Я что-то не вижу вашей лодки. Вы что, потеряли ее?

— Я ее, скажем так, оставил неподалеку, — ответил Рено. — У меня случилась небольшая авария. Завтра утром я ее заберу.

— Где же она? — не унимался Скитер.

— Там, на протоке, отсюда рукой подать. — Глаза Рено постепенно привыкли к темноте, и он уже различал высокую худую фигуру у подножия мостков.

— Что значит — рукой подать? И что вы подразумеваете под словом «авария»?

— Послушайте, Мелоун. — Рено подавил возникшее раздражение. — Я оставил вашу лодку на протоке. Завтра я отправлюсь за ней. Если я ее не найду, то заплачу вам за нее. Вы меня поняли?

— Н-ну ладно. — Голос Мелоуна был абсолютно лишен каких-либо эмоций. — Но я не слишком беспокоюсь о лодке. На вашем месте я бы держался подальше от тех мест.

Рено весь превратился в слух:

— Почему же?

— Вы можете заблудиться.

— Я всегда легко нахожу обратную дорогу.

— Многие говорили так же — из тех, кого потом так и не нашли. Думаю, я сказал достаточно. Окуней и здесь хватает.

Что это? Совет? Предупреждение? Уже в своем домике, раздеваясь, чтобы лечь в кровать, Рено задавал себе эти вопросы. И потом, позже, продолжая ворочаться на жестком матрасе, он все пытался понять, что хотел сказать Мелоун.

Ему все никак не удавалось уснуть. То не хватало фрагментов этой головоломки, думал он, то их оказалось слишком много. Как же собрать их вместе? Как могут быть связаны между собой смерть Мака, два человека, исчезнувших с лица земли девятого мая, лодка, взорвавшаяся без какой бы то ни было причины, человек по имени Консул, присутствующий повсюду и нигде, и взрывы в далеком рукаве протоки? И последней, о ком он думал, окончательно погружаясь в сон, была Патрисия Лазатер.

Нет, не Лазатер, Девере, вспомнил он. Патрисия Девере. Он опять услышал шорох прибоя и увидел обращенное к нему лицо и огромные глаза, все еще слегка затуманенные слезами.

Завтра они вместе отправятся туда. Он заснул со странным чувством, что завтра что-то должно произойти.

Глава 14

Их планы были нарушены.

Он уже ждал, когда на следующий день рано утром она появилась на пороге своего домика, в белых брюках и блузке с длинными рукавами. Они вместе позавтракали в кафе под равнодушным взглядом Деллы и отправились на пристань. Милдред Телли, вылезая из воды, одарила их ехидной улыбкой:

— Никак мы всерьез собрались охотиться на бедных окуней, а?

— Что-то вроде того, — сдержанно кивнул Рено.

— А удочки-то не забыли взять? — с невинным видом спросила она.

Рено хотел было ответить порезче и заняться лодкой, как неожиданно послышавшийся звук мотора заставил его поднять голову. Звук доносился откуда-то издалека. Он посмотрел прямо перед собой, туда, где над водой проходил автомобильный мост, а еще дальше виднелся судоходный канал. Наконец из-за поворота показался аккуратненький крытый катер, сверкающий на солнце новой белой краской. Он проскочил пристань, взревев мотором, дал задний ход и остановился на середине реки.

За штурвалом стоял не кто иной, как Хатч Гриффин, в белых брюках и белой рубашке, из-под щегольского козырька морской фуражки его лицо сияло бесшабашной улыбкой.

— Эй, ребята! — закричал он. — Поехали кататься!

Рено почувствовал внезапно возникшее раздражение: он совсем забыл о том, что их приглашали принять участие в спуске на воду нового катера, но теперь уже нельзя было отказываться, ничего не объясняя. Он мельком взглянул на Патрисию и заметил, что та недовольна.

Гриффин, словно прочитав их мысли, прокричал:

— Всего-то на два или три часа! Сейчас еду к отмели забрать лоцмана, мы вернемся часам к одиннадцати.

Им ничего не оставалось, кроме как согласиться и принять предложение.

— Конечно, мы с вами, — сказал Рено.

— Я не могу подойти ближе, — объяснил Гриффин. — Воды недостаточно. Возьмите какой-нибудь ялик, потом оттолкнете его к берегу, а Милдред привяжет. Как ты на это смотришь, малышка? — Последние слова относились к Милдред. — Или ты поедешь с нами?

— Нет, — надув губы, ответила она. — У меня еще много работы.

Рено перехватил ледяной взгляд женщины, брошенный искоса на Патрисию, и подумал, что наконец-то он хоть в чем-то разобрался;

Милдред ревновала. Она явно положила глаз на Гриффина, этим и объяснялись ее колкости в адрес темноволосой соперницы. Но и сам Рено чувствовал какую-то безотчетную ревность. В раздражении он передернул плечами. Какое, впрочем, ему до всего этого дело…

Он подвел ялик вплотную к катеру, где Гриффин помог Патрисии перейти на палубу. Затем и сам перебрался через борт и толкнул ялик к берегу. Он с Патрисией устроился на обтянутых кожей сиденьях, устроенных по бортам, и Гриффин нажал на стартер.

К своему удивлению, Рено заметил, что они не разворачиваются. Катер, набирая скорость, мчался вперед. Через несколько минут он повернул в первый раз и миновал рукав протоки, уходившей на север, тот самый, в который Рено свернул накануне.

Ему пришел на память второй автомобильный мост.

— Мы можем вернуться к каналу таким образом? — поинтересовался он у Гриффина.

— Ну да. До него отсюда около мили. Протока поворачивает назад и пересекает шоссе.

— Хатч, мне нравится ваш катер, — сказала Патрисия. — Просто замечательный!

— И удивительно послушный, — отозвался Гриффин, глядя на своих гостей через плечо и ухмыляясь. — Когда мы выйдем в канал, можете попробовать поуправлять им.

Глаза девушки засияли от волнения, когда она посмотрела на Рено.

— Вы думаете, такой сухопутный краб, как я, сможет справиться с ним?

— Конечно, — просто ответил Гриффин. — Это не сложнее, чем вести машину.

Спустя еще несколько минут они миновали старую стоянку на левом берегу, где Рено обнаружил прицеп. Это напомнило ему, что в данную минуту они с Пат уже могли бы быть на пути к нужному месту, и на какой-то момент им овладело нетерпение и досада. Но что бы они ни надеялись там найти, несколько лишних часов роли не играли.

Теперь они повернули налево и направлялись на юг. Едва перед ними появился отрезок канала, Рено сразу же увидел впереди автомобильный мост. Кто бы ни увел на буксире этот прицеп, подумал он, этот человек вполне мог притащить его прямо сюда и столкнуть в канал глубиной в тридцать пять футов.

Когда стальной пролет оказался над ними, Гриффин обернулся к своим спутникам и что-то сказал, но Рено не расслышал его из-за шума мотора. Они с Патрисией поднялись, подошли поближе и, глядя вперед, встали около приборной доски.

— Я сказал, раньше, несколько лет назад, здесь был деревянный мост, — повторил Гриффин, — со множеством опор, причем ширина пролетов была узкой, не более двенадцати футов. Так вот, Роберт Консул имел обыкновение на полном ходу проскакивать между ними на своей моторке.

При упоминании этого имени Рено и Патрисия переглянулись.

— Рисковый парень, — заметил Рено, надеясь на продолжение рассказа.

— Рисковый? Не то слово! — отозвался Гриффин, слегка присвистнув. — Многие тогда считали Роберта эдаким маменькиным сынком. Ну, я хочу сказать, все эти деньги, частные учителя и прочая чушь — но они его просто не знали. Мне однажды довелось быть с ним рядом, когда он проделал этот трюк на одной из своих лодок с мотором повышенной мощности — казалось, она вот-вот помчится по воздуху. С нами были две девчонки — одна рядом с Робертом, на переднем сиденье, а другая — со мной, сзади, — нам было тогда лет по шестнадцать… Так когда его девушка увидела впереди этот мост и опоры, между которыми Роберт собирался проскочить, она упала в обморок. Причем повалилась прямо на Роберта, и он провел лодку, держась за руль одной рукой, а второй пытаясь оттолкнуть девчонку от себя. До этих опор можно было дотянуться рукой с обеих сторон, а лодка мчалась со скоростью пятьдесят пять миль в час.

— Вы меня, надеюсь, простите, Хатч, — сказала Патрисия. — Но, судя по вашим рассказам, ваш друг Роберт не кажется мне слишком умным.

Гриффин, ухмыльнувшись, покачал головой.

— Вы, черт возьми, все же не правы. Он был дьявольски умен. Блестящий ум и настоящий сорвиголова. Но беда в том, что ему все быстро надоедало. Ну, возьмите, к примеру, эти его моторные лодки и катера. Он ведь в большинстве случаев сам конструировал корпуса и винты.

Причем делал все наугад, интуитивно, как композитор, скажем, пишет симфонию. В расчетах корпуса — до черта математики. Даже если вы захотите построить баржу для мусора, и там без нее не обойтись. А уж если речь идет о скоростной лодке, это уже совсем непросто. И не то чтобы он не знал математики — знал, но мне всегда казалось, что у него заранее готов ответ на все вопросы безо всяких расчетов.

Хотя, надо сказать, у Консула было отвратительное чувство юмора, — продолжал Гриффин.

Тем временем они проплыли под мостом и через минуту вошли в канал, который в этом месте описывал дугу и около полумили шел на юг почти параллельно шоссе, окруженный с обеих сторон стеной леса. Расчищенный фарватер был обозначен буями.

— Вы дадите мне руль уже сейчас, Хатч? — спросила Патрисия.

— Потерпи минутку, красотка, — отозвался Гриффин. — Дам, как только мы проедем драгу, которая работает за тем поворотом.

— Так что там насчет чувства юмора у Консула? — напомнил Рено.

— О! — Гриффин даже перегнулся через руль, и голова его затряслась от смеха. — С удовольствием расскажу. Мы с Робертом пару семестров учились в одной школе, и как раз тогда кто-то затеял такую игру — кто проглотит больше карасей. А среди нас был один парень — страшный хвастун, — который все время досаждал Роберту. И вот как-то раз этот парень глотал рыбку за рыбкой, завоевывая себе популярность, когда, откуда ни возьмись, появился Роберт и принес карася немного покрупнее тех, которые он глотал. И он поспорил с этим парнем на пятьдесят долларов, что тот не сможет его проглотить. Однако тот заглотнул рыбку как голодный пеликан и стал требовать свои пятьдесят долларов. Роберт с абсолютно невозмутимым видом дал ему деньги, а потом поинтересовался, как он себя чувствует. «Хорошо, — ответил тот, — а что?» И тогда Роберт сказал ему — это было убийственно:

«Ничего, — сказал он. — Просто на твоем месте я бы поостерегся кашлять. В этом карасе было две капсулы с динамитом».

— Боже милостивый! — в ужасе произнесла Патрисия. — И что же было дальше?

— А ничего, — опять засмеялся Гриффин. — У этого парня подкосились ноги, и он грохнулся без чувств. Его осторожно перенесли в лазарет, где ему пришлось познакомиться с желудочным зондом. Рыбку вытащили.

— Так был в ней динамит или нет?

— Никто толком не знает. Доктор и медсестра так ничего и не сказали. Но этого парня на следующей неделе забрали из школы, а Роберта вскоре после этого случая мать увезла в Европу. Лично я, зная Роберта, думаю, что динамитбыл.

Они повернули, и непрерывный грохот драги остался позади. Какие-то люди на палубе помахали им вслед.

— Что они делают с илом? — спросила Патрисия. — Я не вижу никаких труб.

— Саморазгружающаяся драга, — лаконично пояснил Гриффин. — Когда она наполняется, то просто отползает назад и вываливает содержимое на берег.

— Она постоянно работает на канале?

— Нет. Они начали работы на этом участке только в начале месяца. Собираются расчистить канал отсюда и еще на пять миль дальше.

И вот перед ними предстал свободный канал.

Гриффин отошел от штурвала, уселся на кожаное сиденье и, вытянув ноги, закурил.

— Эй! — удивленно воскликнула Патрисия.

Он ухмыльнулся:

— Теперь ты поведешь катер, дорогая. Держись правой стороны и остерегайся регулировщиков. — Он посмотрел на Рено и подмигнул.

Рено почувствовал болезненный укол ревности, но постарался ничем не выдать себя. Гриффин, конечно, неплохой парень, но в его тоне, когда он обращается к Пат, проскальзывает излишняя фамильярность. Впрочем, кто его знает, может быть, он разговаривает в такой манере со всеми девушками.

Мили через полторы после драги они миновали паромную переправу и завод по производству креветок.

— Вон там мой дом, — кивнул Гриффин на причал, у которого были пришвартованы два небольших буксира.

Еще через некоторое время густой лес по берегам стал редеть, и они оказались на широком, с соляными отложениями болоте. Прямо по курсу Рено увидел белую башню маяка. Катер проскочил между каменными стенами башни, и маяк остался позади.

— Далеко мы собираемся плыть? — поинтересовалась Патрисия.

— До морского буя, — ответил Гриффин. — Последний буй, примерно в миле отсюда. — Он встал, прошел вперед и открыл маленькую дверцу в машинное отделение. Шум мотора стал слышен громче. — Не сбейтесь с курса, шкипер! — улыбаясь крикнул он, оглянувшись.

Вскоре он появился на палубе с удочкой и большой катушкой, закрепил катушку, насадил на крючок приманку и принялся разматывать леску.

— Готово, — провозгласил он. — Кто хочет поймать первую макрель?

— Сначала дама, — сказал Рено.

Гриффин взялся за штурвал и убавил обороты двигателя, чтобы уменьшить скорость для ловли «на дорожку». Патрисия устроилась на кормовом сиденье и взяла удочку. Через несколько минут у нее клюнуло, но рыба сорвалась. Следующую ей удалось вытащить — макрель немногим больше фута в длину.

Рено с восхищением наблюдал за ней. В другое время прогулка доставила бы ему несравненно большее удовольствие, нежели теперь, и ему было бы жаль завершать ее, но сейчас его снедало нетерпение поскорее вернуться обратно.

Вытащив сигареты, он предложил Гриффину и поинтересовался:

— Этот лоцман сейчас находится на корабле?

— Да, — ответил Гриффин, вытянув шею и напряженно всматриваясь в даль. Затем он бросил взгляд на часы. — Он должен появиться с минуты на минуту. Сказал, что подойдет к отмели около десяти.

— Разве у лоцманов нет специальной лодки? — с любопытством спросил Рено.

— Есть, но она сейчас в ремонте. Когда ее ставят в док, они просят меня. Я обычно беру один из буксиров, но сегодня я решил опробовать этот катер, благо сегодня спокойно.

Не прошло и двадцати минут, как показался корабль. Патрисия смотала леску, а Гриффин прибавил скорость и развернул катер так, чтобы одновременно с кораблем подойти к бую. Когда оба судна оказались рядом, Рено смог прочитать название: пароход назывался «Серебряный залив».

Рено прищурился, вспоминая, не тот ли это корабль? Нет, вспомнил он, тот, на котором приплыл Консул, назывался «Серебряный колпак».

Однако это, должно быть, та же компания. Похоже, они все там называются «Серебряное что-то».

Катер мягко ткнулся в борт парохода, и вскоре по трапу загремели шаги: это лоцман перешел на носовую палубу катера. Он протиснулся мимо каюты и спустился на заднюю палубу.

Гриффин, небрежно махнув рукой, представил всех друг другу, а сам тем временем переключал скорость и поворачивал руль, чтобы не столкнуться с пароходом.

— Знакомьтесь с моим новым экипажем, кэп! — крикнул он через плечо.

Капитан Шевлин походил на небольшого задиристого петушка с веселыми глазами. Он окинул Патрисию оценивающим взглядом:

— Лучшая палубная команда из всех, какие у тебя были. Я хочу переманить ее на лоцманский катер.

Почти сразу же выяснилось, что Шевлин прирожденный болтун с неисчерпаемым запасом самых ужасных историй. Он уселся поудобнее, сдвинул на затылок потрепанную фетровую шляпу с загнутыми кверху полями и пустился в захватывающее плавание по морю воспоминаний, где нашлось место и тайфунам Индийского океана, и шумным скандалам в портовых районах Ливерпуля, и торпедным атакам во время Первой мировой войны, и романам с восточными танцовщицами… Все это излагалось в весьма пикантных выражениях и было, чувствовалось, сдобрено значительной порцией воображения.

На протяжении пятнадцати миль болтливого капитана прервали лишь дважды. Первый, когда катер проходил мимо причала Гриффина и Хатч, расхохотавшись, обернулся назад.

— Теперь вы понимаете, за что этого человека прозвали Молчаливым Шевлином? — спросил он Рено.

Второй — прервав поток воспоминаний:

— Послушай, кэп, сейчас я собираюсь прямо в город, хочу прикупить кое-что для лодок, это я присмотрел заранее. Ты хочешь остаться на катере или выйти и сесть в автобус?

— Я останусь здесь. — Капитан Шевлин махнул рукой и снова повернулся к Патрисии:

— Так на чем я остановился? А, ну да! Значит, я говорю помощнику: «Спуститесь вниз и скажите…»

Увлекшись рассказом, Рено даже начал забывать свое нетерпение поскорее вернуться. Едва они миновали драгу, навстречу им попался маленький буксир, тянувший за собой две тяжело нагруженные баржи. Одна виляла из стороны в сторону, так что Гриффину, чтобы избежать столкновения, пришлось, маневрируя, отскочить назад и укрыться за драгой.

Капитан Шевлин вскочил на ноги и, сложив руки рупором, заорал, обращаясь к капитану буксира:

— Эй, Эрни, какого черта ты еле плетешься на этом ночном горшке? Ты что, коров на пастбище гонишь, что ли?

Капитан буксира добродушно помахал в ответ:

— Расслабься, кэп! Ты что-то чересчур разгорячился.

Они осторожно выбрались из-за драги и добрались до следующего поворота, за которым в полумиле виднелось шоссе.

— Вечно что-нибудь такое, — ворчливо жаловался капитан Шевлин. — Знаете ли, если человек зарабатывает себе на жизнь, работая лоцманом на этом канале, в то время как с легкостью мог бы стать сводником или одноногим попрошайкой, то он явный мазохист.

Патрисия взглянула на Рено и засмеялась, а капитан покачал головой с мечтательным выражением лица, что, вне всяких сомнений, означало начало следующей истории.

— Это напомнило мне, Хатч, случай, который произошел однажды ночью минувшей весной вот на этом самом месте. Я проводил один из кораблей известной «Серебряной линии», и, клянусь, после такого путешествия вполне можно было очутиться в сумасшедшем доме.

Едва поднявшись на палубу у отмели, я угодил в самую гущу драки. Два стюарда перебрали не то разбавителя для краски, не то компасного спирта, не то еще какой-то дряни и пытались вышибить друг другу мозги на нижней палубе, а бедный помощник капитана бегал вокруг них и пытался разнять.

Ну, наконец они кое-как успокоились, и мы тронулись. И все было бы хорошо, только вот старик сам остался на мостике и оставил там же третьего помощника и второго помощника; и хотел бы оставить и первого вместе с боцманом, но у них хватило мозгов не уходить со своего места, на полубаке. А штурман был из тех, что получают диплом заочно, ни черта не соображал, и всякий раз, когда я говорил ему отпустить штурвал, он намертво зажимал его.

Было темно, как у слепой коровы в желудке, и как раз, когда нам надо было поворачивать направо и входить в следующий створ, полил дождь.

Тут я заметил, что из-за следующего впереди поворота показались ходовые огни, и вспомнил, что примерно в это время здесь должен проходить груженый танкер нефтеперегонного завода. Вы знаете, конечно, что это такое, когда танкер, загруженный под завязку, всю дорогу чуть ли не скребет килем по дну. И конечно, такие махины всегда занимают весь канал.

Ну, оба судна вышли из створа, и мы были всего лишь в шестистах футах друг от друга, быстро сближались. Старик и я, мы почти что висели на мостике по левому борту, стараясь сквозь дождь разглядеть ходовые огни танкера и понять, идет он прямо на нас или нам все-таки удастся как-нибудь разминуться с ним. И вдруг, когда мы находились на этом самом месте, где сейчас плывем, ярдах в ста южнее четырнадцатого буя, прямо под нами раздался жуткий всплеск, такой, словно по крайней мере два человека упали за борт.

Ну, тут, конечно, всем в голову сразу же пришла одна и та же мысль: наверно, эти драчуны опять принялись за свое.

Капитан Уильбер начал размахивать руками и исходить пеной, что твой огнетушитель.

«Кэп, — говорю я, — если вы думаете, что я собираюсь снизить скорость и потерять управление этой посудиной, на борту которой сто пятьдесят тысяч баррелей высококачественного топлива, лишь потому, что ваши пустоголовые парни вздумали бросать друг друга за борт, то вы просто безумец. Пусть идет, как идет».

Когда мы, слава Богу, выпутались из этой истории, Уильбер посылает кого-то вниз узнать, который из них двоих выбросил другого за борт, и будь я проклят, если оба они не остались на судне.

Гриффин обернулся и через плечо посмотрел на Шевлина.

— Как ты сказал, кэп, как назывался тот корабль? — осторожно спросил он.

— Черт возьми, Хатч, не помню! Во всяком случае, это было судно «Серебряной линии».

Рено собирался было закурить, и рука его, державшая спичку, остановилась; он задумчиво уставился на воду, чувствуя какое-то смутное беспокойство. В конце концов он пожал плечами: что бы это ни было, теперь все это осталось в прошлом. Забавный старикан, подумал он, дружелюбно глядя на Шевлина.

— А что же это был за «жуткий» всплеск? — спросила Патрисия.

— Мисс, своим вопросом вы поставили меня в тупик. Но вы еще не дослушали эту историю до конца. Минут через двадцать, где-то в полумиле от старой пристани Консулов, прямо на середине канала непонятно откуда появилась какая-то дурацкая моторка. Она крутилась на одном месте, словно сидящие в ней сами не знали, куда им надо плыть, и я осторожно протискивался мимо них, пытаясь не свалить лес на берегу, как вдруг, будь я проклят, опять раздается этот всплеск прямо под нами и в том же месте!

Гриффин разразился хохотом.

— Шкипер! — крикнул он, обернувшись. — Однажды ты сам начнешь верить во все эти небылицы! И тебе придется жить среди них.

— Святая правда, Хатч! Клянусь!

— Да я не сомневаюсь. Но послушай, я сейчас о другом. — Хочу, чтобы ты мне кое в чем помог. Мне все время чудится какая-то непонятная вибрация. Как будто нарушен баланс руля.

Ты не чувствуешь? Подожди, я увеличу скорость.

Он перевел рычаг вперед. Капитан Шевлин прислушался, склонив голову набок.

— Что до меня, так я ничего такого не слышу.

Гриффин, нахмурившись, покачал головой:

— Может быть. Но в мастерской я заставлю их повторить вибрационный тест. — Вдруг он огляделся. — Эге, вот, оказывается, где мы уже! Нам надо причаливать и выгружать твоих благодарных слушателей. Дядюшка Ремус-мореход.

Глава 15

Рено заглушил мотор, и лодка продолжала тихонько двигаться вперед по инерции. Они приближались ко второму разветвлению протоки, к тому месту, откуда накануне слышны были взрывы.

— Дальше пойдем на веслах, — сказал он. — Незачем слишком афишировать наше появление.

Патрисия кивнула, и они поменялись местами. Наступил безмолвный, удушливый полдень, особенно чувствующийся под сводами мрачного леса. Он словно пылал недобрым медным пламенем посередине канала, куда не доходила тень от прибрежных деревьев. Теперь, когда лодка прекратила движение вперед и исчез вызываемый этим движением ветерок, пассажиры катера в полной мере ощутили полдневный зной.

В кемпинге Патрисия переоделась в рубашку и темные брюки. Рено настоял на этом, заметив:

— Белый цвет в лесу виден за километр. А мы не знаем, чего нам ждать. Или кого.

Рено греб мощными равномерными взмахами весел, стараясь держаться ближе к берегу. Если они и перекинулись парой слов в эти минуты, голоса их звучали приглушенно. Нервы были напряжены до предела, даже тишина в этом месте казалась обманчивой, и в любой момент могла быть нарушена.

— У меня все время такое чувство, будто за нами следят, — тихо проговорила Патрисия.

«Или что нас держат под прицелом», — добавил мысленно Рено, но вслух предпочел этого не говорить. С холодным гневом он вспомнил вчерашнюю стрельбу и таинственные взрывы. Но сегодня здесь может быть спокойно, напомнил он себе, чего раньше времени заводиться. Все это было вчера. А сегодня…

Наконец они добрались до того места, где накануне Патрисия спрятала свою лодку. Рено и теперь подвел лодку к берегу и привязал ее под нависшими над водой ветвями. Потом помог девушке выйти на берег, и некоторое время они стояли, скрытые густой листвой, и глядели на заросшее водорослями дно. Вокруг царили мир и покой, а вчерашние события казались просто страшным сном.

Рено пошел вперед. Они обогнули излучину реки и снова вышли к воде в том месте, где Патрисия вытащила Рено, запутавшегося в ветвях поваленного дерева. Он и теперь смотрел на это дерево и думал, что, если бы не Пат, его тело лежало бы сейчас на дне, скрытое темной водой.

— Что случилось? — мягко спросила она, стоя за его спиной.

— Я просто подумал об одной вещи, которую я как-то вычитал о китайцах: если вы спасли кому-то жизнь, этот человек принадлежит вам и вы должны заботиться о нем всю оставшуюся жизнь.

На какой-то момент ее взгляд стал очень грустным, потом в глазах промелькнула едва заметная лукавая улыбка:

— Считайте, вам, Рено, крупно повезло, что мы не в Китае. Только представьте себе — жить на зарплату школьной учительницы…

— И не успел он ответить, как она переменила тему разговора:

— То место, где я нашла зажигалку, примерно в ста ярдах отсюда или что-то около того.

Пошли туда?

— Конечно, — кивнул он.

Теперь она шла впереди; пробираясь сквозь низко свисающие ветви деревьев, они отправились дальше, к следующему повороту канала.

Именно здесь раздались первые выстрелы, и Рено был уверен, что и взрывы прогремели тут же, только чуть подальше.

— Это здесь. — Патрисия замедлила шаги.

Они стояли на маленькой полянке, футах в двадцати от берега. Однако на земле не было заметно ни человеческих следов, ни отпечатков колес машины.

— Вы уверены, что это именно здесь? — переспросил он, оглядываясь по сторонам.

— Да. — Она показала рукой. — Зажигалка лежала прямо вон у той кочки. Я запомнила высохшее дерево, посмотрите, — то, которое наклонилось и почти упало на дуб.

Рено подошел ближе и опустился на корточки, внимательно рассматривая почву. Он даже разглядел, как ему показалось, едва различимый контур зажигалки, недавно лежавшей там. С тех пор как ее уронили, в этих местах прошел дождь.

Но больше он ничего не увидел. Он поднялся и обошел полянку, все так же пристально глядя себе под ноги; затем подошел к берегу, в надежде отыскать какие-нибудь следы, указывающие на то, что здесь из воды вытаскивали лодку.

И опять ничего!

Наконец он вернулся туда, где оставил Патрисию, и молча покачал головой в ответ на ее вопросительный взгляд. Он чувствовал горькое разочарование при мысли о том, что и эта нить, как и все предыдущие, не привела их никуда. Должно быть, Роберт Консул действительно был здесь, но не оставил абсолютно никаких следов, которые указывали бы, куда и зачем он отправился дальше. Рено вытащил сигареты и чиркнул спичкой. Патрисия присела на поваленное рядом дерево, а он опустился на корточки напротив и смотрел, как она, сняв кепку с длинным козырьком, приглаживает волосы.

— Я осмотрела все вокруг, когда вернулась сюда на следующий день, — сказала она уныло. — И ничего больше не нашла. Разве что только дерево, которое кто-то срубил.

— О! — Как он мог позабыть об этом дереве?!

И вновь его озаботила вчерашняя мысль: глупо было рубить его в этом месте — слишком далеко от дороги. — Где же, где то место?

— Там, немного дальше. — Пат повернулась и помахала рукой в направлении лесной чащи. — Отсюда не видно.

— О'кей! Надо еще разок взглянуть на него, прежде чем возвращаться домой, — сказал он без особого внешнего интереса. — Но сейчас давайте пойдем и посмотрим, что там, за поворотом.

Может быть, мы наконец поймем, что они хотели взорвать.

Идти было недалеко — они, срезав угол, пошли туда коротким путем. Почти бессознательно Рено заторопился, увидев впереди, в просветах между деревьями, солнечные блики, играющие на воде.

На берегу, стоя на полянке среди деревьев, они смотрели на ровную и блестящую поверхность воды, где не было заметно ни малейшего движения; это место оказалось таким же пустынным и безлюдным, как и все другие вокруг.

Они переглянулись, Рено покачал головой.

— Это какое-то безумие, — сказал он подавленно. — Сплошное безумие! Уверен, что именно здесь взрывали динамит. Но, Боже праведный, что здесь можно взрывать?

Вдруг Патрисия обернулась к нему и показала на какой-то предмет в воде у самого берега.

— Что там плывет, что-то… белое? Около тростника?

Рено подошел ближе и пригляделся.

— Просто дохлая рыба, — ответил он.

Это и в самом деле была рыба, она плыла брюхом кверху.

— А вот и еще, — сказала Патрисия, показывая чуть левее. — И еще две!

Он посмотрел в другую сторону и сразу же насчитал еще с десяток. Вооружившись длинной палкой, Рено вытащил пару рыбин на берег и перевернул их.

Это были сазаны, они еще не начали разлагаться, и на них не было никаких следов повреждений.

Патрисия подошла к нему и заглянула через плечо.

— Странно, да? — сказала она озадаченно. — Как вы думаете, отчего они погибли?

— Их оглушило, — коротко поставил диагноз Рено.

— О-о! Вы хотите сказать, динамитом?

— Вот именно. Можно больше не гадать, в Каком месте произошли эти взрывы: прямо здесь, под водой.

Она растерянно глядела на воду.

— Но для чего. Пит? Что здесь можно было взрывать?

Тут ему кое-что вспомнилось, и он начал о чем-то догадываться. Рено вновь почувствовал жгучее разочарование.

— Мы зря теряем время, Пат, — устало поднимаясь, сказал он. — Все это не имеет никакого отношения к тому, что мы ищем.

— Что вы имеете в виду? — удивленно спросила она.

— Просто эта девушка, Телли, говорила мне что-то насчет того, что Макс Истер — хороший рыбак. Простая банальность: Истер и с ним еще кто-то глушат рыбу и продают ее на рынке. А в меня они стреляли, чтобы отпугнуть от этого места.

— Ну что же, — совсем приуныла Патрисия. — Похоже, можно возвращаться обратно.

— Да, мы снова оказались в тупике.

Когда они вернулись на поляну, где Патрисия нашла зажигалку, она вдруг остановилась.

— Так вы хотите посмотреть на то дерево?

Он пожал плечами. Скорее всего, они и там ничего не найдут. Может быть, его срубили охотники на енотов…

— Ладно, — сказал он безразлично. — Это не займет у нас много времени.

Патрисия шла впереди, показывая дорогу.

Им пришлось пройти скорее четверть мили, чем сотню ярдов, но она безошибочно вывела его через густой лес к нужному месту. Дерево оказалось большим красным дубом, который, обрушившись, сломал верхушки двух дубов поменьше. Его повалили с помощью пилы, но было не похоже, чтобы кто-то пытался распилить его на части.

— Как вы думаете, Пит, что бы это значило? — спросила Патрисия.

Рено обошел вокруг груды веток. Дерево было срублено примерно с месяц назад, так как листья, хотя и засохли, все еще крепко держались на ветвях. Ствол на вид казался вполне жизнеспособным, без единого дупла, и это отвергало версию, что в дереве было пчелиное гнездо, а его срубили, чтобы добраться до дикого меда.

— Не знаю, — пожал плечами Рено. — Я что-то не вижу во всем этом никакого смысла.

Он хотел было обойти дерево с другой стороны, как вдруг внезапно остановился, уставившись на груду листьев. Опустившись на колени, он раздвинул несколько веток и продолжал внимательно разглядывать землю под ними. На его лице появилось озадаченное выражение.

— Что там такое, Пит? — спросила Патрисия, стоя за его спиной.

Он что-то зачерпнул в горсть и протянул ей ладонь.

— Рыхлая почва, — сказал он. — Ее кто-то недавно вскопал, ну, может быть, некоторое время назад, а потом прошел дождь. Посмотрите сюда!

Она сразу же поняла, что Рено имел в виду: верхний пласт тяжелой, черной земли все еще хранил явный след лопаты.

Снова почувствовав волнение, Патрисия присела на землю рядом с ним.

— Здесь что-то выкапывали!

— Выкапывали, — с непонятным выражением на лице повторил он. — Или… закопали.

— Что?..

— Отойди назад, Пат. Я хочу посмотреть, нельзя ли выломать некоторые ветки, чтобы было видно, что под ними.

Она отступила на шаг и с любопытством наблюдала, как Рено предпринимал яростные атаки на дерево. Нужное место находилось недалеко от кроны, поэтому ему удалось отломить большинство веток, изо всех сил резко пригибая их к земле. Оставшиеся были слишком велики, с ними трудно было справиться, и он просто очистил их от более мелких прутьев и пучков листьев. Эта работа отняла немало энергии, Рено уже исходил потом и тяжело дышал от напряжения.

Однако через несколько минут была расчищена довольно большая площадка. Теперь он уже ясно видел то, что искал, — узкий, длинный, с несколько размытыми очертаниями прямоугольник, земля внутри которого заметно просела. Он начинался прямо у ствола дерева, и часть его оказалась на расчищенном от веток участке.

Может быть, мелькнуло на миг в голове, не стоило этого делать в ее присутствии? Но это было всего лишь минутное сожаление, потому что тотчас он вспомнил прицеп. В этих краях улики каким-то образом ухитрялись всегда исчезать…

Рено выпрямился и достал сигареты. Предложив закурить и своей спутнице, он отвел ее в сторону и усадил на бревно.

— Вам, наверное, лучше подождать здесь, — сказал он. — Зрелище может оказаться не из приятных.

— Если вы это вынесете, то и я смогу, — твердо возразила Патрисия.

И он понял, что ему не удастся провести ее: она не хуже него самого знала, что скрывает эта земля.

Рено подобрал одну из только что обломанных веток, вырезал палку около двух футов длиной и обстругал с одного конца так, что он стал плоским, как небольшая лопатка. Не очень удобно, но сойдет за неимением иного.

Патрисия осталась сидеть на месте, совершенно забыв при этом о своей сигарете, которая незаметно выскользнула у нее из пальцев. Рено продолжал атаковать землю с помощью своего импровизированного инструмента. Мягкий грунт поддавался без особого труда. Руками Рено отбрасывал его назад, напоминая при этом отчаянно копающего землю терьера. Прошло еще несколько минут, и яма достигла глубины в один фут. Пот заливал его лицо. Вот он уже продвинулся вниз почти на два фута, низко склонился над ямой, едва не задыхаясь от жары. В очередной раз воткнув палку в грунт, он поддел ком мягкой земли и вдруг остановился, невольно отшатнувшись, чувствуя, как тошнота подступила к горлу.

«Может быть, запах не доносится до нее? — с надеждой подумал Рено. — Ведь никакого ветра.

Но скоро и она почувствует. Надо увести ее отсюда подальше».

Самое правильное было бы отправить ее в кемпинг, чтобы она не мешкая позвонила шерифу.

Что бы ни значил этот запах, дальше делом следует заняться специалистам по идентификации, это он знал наверняка. Тут нужны профессионалы, люди, которые знают свое дело и обладают крепкими нервами.

Рено повернулся и хотел было уже выбраться из зарослей, когда неожиданно до него донесся короткий, полный ужаса крик девушки. Он быстро вскочил на ноги. Патрисия замерла в немом ужасе, прижав руку ко рту, ее глаза расширились от страха.

Примерно в каких-нибудь двадцати футах Макс Истер неожиданно появился из зарослей и холодно смотрел на них, засунув большие пальцы обеих рук за брючный ремень. И за этот самый ремень, как раз под правой рукой, была заткнута черная рукоятка автоматического револьвера 45-го калибра.

Он медленно вытащил револьвер, перехватил его другой рукой и, передернув затвор, дослал патрон в патронник, потом снова заткнул его за пояс.

— Вижу, вы все же так и не смогли оставить все как есть? — спросил он голосом, лишенным всяких эмоций. — Почему бы тебе, Рено, не подойти поближе к своей подружке и не сесть рядышком с ней? И брось палку!

Рено уже не раз приходилось встречаться со смертью, и он понял, что Истер не шутит.

Он выпустил палку из рук и медленно подошел к Патрисии. Истер смотрел на них немигающим кошачьим взглядом, не произнеся ни слова.

Рено чувствовал, как пот заливает его лицо и что-то мешает свободно дышать. Не оборачиваясь, он нащупал руку девушки и сжал ее. До него доносилось ее прерывистое дыхание.

— Ладно, твоя взяла! — произнес он наконец. — Кто же это тут, под деревом? Все еще хотите знать это, да?

— Да, — сказал Рено. — И узнаем, как только его откопают.

— Нет, — возразил Истер. — Не думаю, чтобы его когда-нибудь откопали. Но так как теперь вы вряд ли сможете кому-то проболтаться, вам я скажу: его звали Роберт Консул.

Глава 16

Они слишком много узнали за этот день, чтобы сразу во всем разобраться. Сначала до Рено дошло только то, что он наконец настиг Роберта Консула. Вечно ускользающий призрак, который он так долго преследовал, оказалось, был похоронен здесь, под грудой веток упавшего дерева.

Рено сразу получил ответы на все свои вопросы:

Роберт Консул был мертв все это время, а этот гигант с холодными глазами и револьвером за поясом и был тем человеком, который его убил.

— И давно вы увязли во всей этой истории, а? — спросил он.

— Как сказать, — холодно ответил Истер. — Я-то думал, ты будешь умнее и не станешь совать свой нос в чужие дела после того, как исчез прицеп и ты остался с носом в тот вечер.

— Ну да, звучит совсем неплохо, — парировал Рено. — Значит, оставить все как есть, и пусть мою сестру обвиняют в убийстве Макхью?

— Макхью? — В какой-то момент на лице Истера появилось удивленное выражение. — А-а, ты имеешь в виду того парня, которого застрелила эта актриса? А какое он имеет ко всему этому отношение?

Рено смотрел на него, стараясь понять, имеет ли он дело не только с убийцей, но и с сумасшедшим.

— Да никакого! Совсем никакого! Не считая того факта, что вы убили его, потому что он обнаружил, что вы убили Консула.

— Ты, похоже, что-то путаешь, приятель, — спокойно заметил Истер. — Я еще никого не убил. Пока.

— Стало быть, это гномы похоронили здесь Консула и известили вас письмом?

— Нет. Это я похоронил его, И наслаждался каждой минутой этого процесса, и плевал ему в лицо. Только одна вещь доставила бы мне несравненно большее удовольствие — если бы я сам убил его. Но кто-то лишил меня этой чести.

— И вы думаете, кто-то может в это поверить?

— Конечно нет, — просто сказал Истер. — Поэтому я и похоронил его.

— Вы притащили его сюда и при этом не имеете понятия, кто убил его? — Рено многозначительно посмотрел на Истера.

— Теперь ты попал в точку, — кивнул тот. — Немного поздно, но ты узнал все. Надеюсь, ты понял, что я имел в виду, когда говорил, что его никто не откопает? Вас тоже никто не откопает.

Рено бросил быстрый взгляд на Патрисию.

Она слушала молча, ее глаза казались огромными от переполнявшего их ужаса. «Она тоже поняла, — подумал он, — что Истер — сумасшедший: каждую минуту может выхватить свою пушку и угостить нас пулей».

— Послушайте. — Рено совсем отчаялся. — Если вы не убивали Консула, о чем вам беспокоиться?

Истер посмотрел на него с холодным презрением:

— Ну конечно не о чем. Только вот присяжным не понадобится и пяти минут, чтобы вынести свое решение. Здесь каждый знает, что в сорок втором году Консул сбежал с моей женой.

И мало кому известно, что случилось потом.

Он замолчал, и в какой-то момент глаза его ужаснули Рено.

— Он бросил ее через три недели, и она покончила жизнь самоубийством в вонючем дешевом отеле в Новом Орлеане. Повесилась.

На целую минуту воцарилось тяжелое молчание, прежде чем Рено решился сказать:

— Но, черт возьми, это все же не означает…

— О, конечно же нет, — холодно прервал его Истер. — Особенно при тех обстоятельствах, при которых все это произошло. Никто и не подумает, что я имею к этому какое-то отношение.

— И как это произошло?

— Все случилось ночью, месяц с небольшим назад. Я вез полную лодку рыбы к шоссе. Думаю, не надо объяснять, почему я делал это ночью.

Так или иначе, едва стемнело, я пристал к берегу в кустах, недалеко от старой стоянки, и ждал, когда Мелоун приедет на своем грузовике. И как раз в это время я услышал три выстрела, которые донеслись откуда-то издалека с канала. Минут через двадцать показались огни автомобиля, и я подумал, что это Мелоун. Но вскоре понял, что ошибся, однако было уже слишком поздно, и этот парень, инспектор рыбнадзора, увидел меня на дороге. Что хуже всего, у меня за поясом торчал револьвер, и он видел его. Ему хотелось узнать, что я делаю в лесу в такое время, и тут в свете фар его машины мы оба увидели другой автомобиль. Это был «кадиллак», стоявший в старом лагере, а у воды стал заметен пустой лодочный прицеп. Я и не заметил их раньше.

Мне нужно было каким-то образом отделаться от инспектора, пока не приехал Мелоун со своим грузовиком, поэтому сказал ему первое пришедшее в голову, что, мол, сопровождаю рыбака, которому принадлежит «кадиллак». Его это, видимо, удовлетворило, и он быстро убрался.

Минут через тридцать появился Мелоун, мы перегрузили рыбу, и он тоже уехал. Я отправился к своей лодке, которая стояла недалеко от прицепа; и тут же, не доходя до дороги, где стоял «кадиллак», обо что-то споткнулся. Посветив фонариком, я нагнулся и присмотрелся получше.

Это оказался человек, и лежал он в такой позе, словно пытался доползти до машины. Его одежда казалась влажной, и, перевернув его, я увидел, что его рубашка насквозь пропитана кровью и водой. Ему выстрелили в живот. Я осветил лицо и понял, что, если я не смогу сейчас что-нибудь придумать, притом придумать быстро, меня повесят. Это был Роберт Консул.

Рено не мог произнести ни слова. Самое ужасное во всем этом то, думал он, что Истер говорит правду. Отдельные кусочки мозаики начали занимать свои места в общей картине: теперь он знал, зачем вернулся Консул, но сделать уже ничего не мог. Истер же был загнан в угол, и ему не оставалось ничего больше, кроме как убить их обоих.

— Послушайте, — сделал Рено последнюю попытку, — Консула застрелили здесь на канале, и я знаю почему. И могу это доказать. Вас никогда не удивляло, почему он вернулся в эти края, уверенный, что вы расправитесь с ним при первой же возможности?

— Я никогда не пытался понять, почему Роберт Консул делал то, что он делал, — холодно ответил Истер.

— Ну что ж, а я пытался, — бросил Рено. — С тех пор как я услышал это имя, я только этим и занимаюсь. И теперь мне многое стало понятно. Он явился сюда за чем-то, что спрятано на дне канала, и я знаю где. Если бы мы только смогли это достать, полагаю, я доказал бы, что вы не имеете отношения к его смерти.

— Вы что, думаете, я настолько глуп? — желчно вскинулся Истер. — Он, видите ли, докажет, что я не убивал, когда есть свидетель, который видел меня ночью на том самом месте и с револьвером в руках!.. Когда я вытащил прицеп, привез сюда тело и похоронил его и перегнал машину в город и бросил ее там! Оставьте ваши глупые: шутки!

Рено понял, что все уговоры безнадежны. Истер попал в паутину обстоятельств, и чем больше прилагал стараний, чтобы освободиться, тем глубже увязал в них, дойдя наконец до такого предела, что теперь вынужден был убивать. Ситуация оказалась безнадежной и с другой точки зрения: Истер был великаном и был в превосходной физической форме.

Поэтому, если они будут просто сидеть и ждать, быстро подумал Рено, шансов на спасение не останется никаких ни у него, ни у Пат. Но если бы он мог предоставить девушке хотя бы несколько драгоценных секунд, это могло бы спасти ее.

И Вики, тотчас мелькнуло в голове.

Еще не закончив говорить, Рено медленно подобрал под себя ноги и перенес центр тяжести немного вперед. Ему хотелось в последний раз взглянуть на Патрисию, но он не осмеливался и все еще держал ее руку в своей, а теперь дважды стиснул ее. «Вот так, хорошо, — подумал он. — Пора».

Привстав, Рено сконцентрировался и метнулся вперед. И тут же услышал пронзительный крик Пат, а потом, словно в замедленном кино, увидел, как рука Истера дернулась вниз за револьвером.

Мир перестал существовать для Рено, он сосредоточился сейчас в горячем, масленом блеске револьверного дула. Вот он становится все отчетливее, револьвер поворачивается, отлетает назад…

Грохот раздирает барабанные перепонки — это Рено, развернувшись корпусом, со всего размаху ударяет Истера в живот. Оба падают и катятся по земле, зарываясь лицом в грязь и опавшие листья…

Вот Рено вытянул руку, стараясь на ощупь найти револьвер, схватил его, рванул на себя и неожиданно почувствовал, что противник выпустил его из рук. И тут же страшный удар обрушился на его голову, кровь залила лицо.

Они опять покатились по земле, не издавая ни звука: слышно было лишь хриплое, по-животному шумное дыхание. Рено обеими руками схватился за револьвер Истера, изо всех сил стараясь не выпустить его. Потом, сквозь пелену гнева, затмившего ясность взгляда, ему удалось уловить движение Патрисии: она склонилась над ними, замахнулась палкой, и он услышал, как она ударила Истера изо всей силы по запястью.

Рено удалось открыть рот; судорожно глотнув воздуха, закричал: «Беги! Беги отсюда!» Его пальцы выпустили револьвер. Он успел еще заметить, что Истер яростно молотит руками по земле: ему тоже не удалось удержать оружие, оно оказалось где-то под одним из них. Рено скользнул по револьверу рукой, но не сумел завладеть им, поэтому лихорадочно обшаривал Землю вокруг. Вот он!..

Но нет, опять не удалось. Он боролся с Истером, стремясь вырваться из его сильных безжалостных объятий. Привстав на колени, пятился, отступая, а Истер уже навалился на него и схватил за горло.

Рено опрокинулся навзничь, придавленный чудовищным весом великана, чувствуя нестерпимую боль в лодыжке. Всего на какую-то долю секунды огромная голова промелькнула у него перед глазами, и, к счастью, правая рука оказалась свободной.

Превозмогая боль и стиснув зубы, он дотянулся до револьвера, схватил, замахнулся и нанес сокрушительный удар. Потом, привстав, замахнулся еще раз. Истер дернулся и обмяк. Рено оттолкнул его и упал сам на землю рядом, не в силах более переносить боль в вывихнутой лодыжке.

С трудом поднявшись на ноги, он попробовал было наступить на больную левую ногу, но, почувствовав внезапную слабость, опустился на землю.

Тем временем Истер пришел в себя и заворочался, пытаясь подняться. Сквозь непрекращающийся шум в голове Рено подумал: «Нужно отойти подальше. Еще одной схватки я не выдержу. Надо отойти подальше, так, чтобы можно было остановить его с помощью револьвера».

Неожиданно он понял, что говорит вслух, и испугался: уж не лишился ли он рассудка от удара по голове? Но нет. Пришлось перекатиться с боку на бок, потом еще раз, чтобы убедиться, что с головой все в порядке. В какую-то минуту над ним склонилась Патрисия.

— Пит! Пит! С тобой все в порядке?

Он сумел добраться до бревна и, упираясь руками в землю, стал придвигаться к нему. Приподнимая плечи и помогая себе, пока наконец не удалось сесть и выпрямиться, опираясь спиной на бревно. Кровь стекала по его лицу, застилая глаза и мешая ему видеть. Он нетерпеливо отер ее левой рукой. «Теперь я могу остановить его, — думал он. — Я успею дважды продырявить ему кишки, прежде чем он доберется до меня».

Патрисия опустилась на колени рядом, вытирая лицо Рено. Он довольно грубо оттолкнул ее в сторону.

— Отодвинься, Пат! — резко потребовал он. — Со мной все в порядке, не стой, ради Бога, на дороге!

Истер уже настолько пришел в себя, что смог сесть на землю. Он медленно поднялся на ноги, кровь из раны на голове заливала его лицо, а на глаза было страшно смотреть. «Я был дальше, чем он сейчас, — подумал Рено, — и все же справился с ним; но ему понадобилось время, чтобы выхватить револьвер. Он, может быть, не подойдет. Но если осмелится, будет мертв в ту же минуту».

Рено проверил предохранитель и взвел курок.

— Ладно, Истер, — сказал он. — Тебе достаточно сделать лишь один шаг…

Грудь великана тяжело вздымалась, и он слегка потряс головой, чтобы рассеять туман перед глазами. Взгляд его был холоден, он взвешивал шансы.

— Я не Консул, — продолжал Рено. — У тебя нет причин желать мне зла. Но если ты попытаешься, мы покончим с этим в ту же минуту.

— А если нет? — прозвучал шепот.

— Ты можешь сейчас бежать — мне ты не нужен. Тебя поймают, потому что ты слишком заметен, чтобы скрыться, но не думаю, что тебя арестуют за убийство. Если мне повезет, я скажу им, кто истинный убийца Консула.

— А если не повезет?

— Власти все равно узнают, где он скрывается. Я им скажу. Но глупо пытаться убить меня.

Я единственный человек на свете, кто знает об этой грязной истории достаточно, чтобы вытащить тебя. Подумай о себе самом! Тебя обвинят в том, что ты похоронил его и тем самым попытался скрыть убийство, но ты можешь выпутаться, когда станут известны все обстоятельства дела. Поступай как знаешь, но ты должен принять мои условия. Не пытайся приблизиться ко мне. Я вынужден защищаться, и, если понадобится, я убью тебя.

Истер зло посмотрел на револьвер.

— Тебе крепко повезло.

— Знаю! И револьвер все еще у меня в руках. Ну, так как?

Какое-то время, показавшееся вечностью, Истер молча смотрел на них. Надо было ни во что не ставить свою жизнь или просто быть сумасшедшим, вдруг поймал себя на мысли Рено, чтобы на месте Консула явиться сюда, когда тебя разыскивает человек с таким взглядом. Затем великан слегка пожал плечами, повернулся и молча зашагал прямиком через лес к протоке.

— Не спускай с него глаз, Пат, — прошептал Рено. — Пока не потеряешь из виду!

Она отошла немного дальше от Рено и молча смотрела вслед гиганту. Через некоторое время она вернулась.

— Он ушел, Пит, — сказала она. Потом села на траву и глубоко, прерывисто вздохнула.

— Извини, что я накричал на тебя, Пат, — мягко сказал он, — но Истер был чертовски близко, и дело решали секунды.

— Ничего, — ответила она, наклонилась и вытерла его лицо своим носовым платком. — Но нам надо поскорее выбраться отсюда. Твою рану нужно зашивать.

Он засучил штанину и осмотрел болевшую ногу. Лодыжка распухла и почернела, до нее невозможно было дотронуться.

Патрисия хотела что-то сказать, но остановилась на полуслове и прислушалась. Рено тоже услышал — где-то заработал лодочный мотор. Истер, подумал он. Теперь-то он уже не вернется.

Он попытался встать, и лицо его побелело от боли. На ногу невозможно было ступить. Опустившись на бревно, он осмотрелся по сторонам.

— Видишь вон то деревце, Пат? — показал он. — Срежь его у самой земли и принеси сюда.

Она поняла и поспешно принялась за работу.

А когда притащила дерево, он обрубил ножом лишние сучья, снял рубашку, обмотал ею раздваивающуюся верхнюю ветку, чтобы было не так жестко, и опробовал костыль: на него вполне можно было опираться.

— Я спущусь к воде и возьму лодку, — сказала она. — И подгоню ее сюда как можно ближе.

Потом помогу тебе, и с этим костылем ты до нее сможешь дойти.

— Подожди еще немного, — попросил Рено. — Слушай мотор. Я хочу быть вполне уверенным, что он уберется отсюда прежде, чем ты пойдешь за лодкой.

Некоторое время они еще слышали постепенно затихающий вдали звук. Вдруг где-то около поворота он оборвался. Затем заработал вновь через несколько мгновений.

Рено подумал о трех милях пути, отделявших их от кемпинга, и о том, что все теперь зависит от того, смогут ли они достигнуть судоходного канала еще до темноты. С его губ сорвалось ругательство.

— Пит, — удивленно посмотрела на него Патрисия, — в чем дело?

— Истер забрал лодку. Нам с тобой придется идти пешком.

Глава 17

— Истер стремится выиграть время, — сказала Пат. — Он знал, что у тебя повреждена нога. В распоряжении Истера теперь гораздо больше времени, чтобы скрыться до того, как мы обратимся в полицию и сообщим о… — Она замолчала, выразительно показав рукой на груду веток.

— Возможно, — согласился он. — Но мы ничего не знаем наверняка.

— Подожди, Пит, — быстро заговорила девушка. — Зато я знаю. Ты забыл о лодке, которую оставил здесь вчера? Она должна быть где-то тут. Я могу найти ее.

Он покачал головой:

— Это я и имел в виду. На ней нет мотора и всего одна пара весел. Нам потребуется несколько часов, чтобы вернуться. Он вполне за это время успеет прихватить свою винтовку и будет где-нибудь поджидать нас.

Она удивленно посмотрела на него.

— Ты думаешь, он так и поступит?

— В том-то все дело. Мы ничего не можем предугадать. Однако не стоит проверять это опытным путем, сунувшись в лодке на такое открытое место. Что ж, будем пробираться через лес.

— А ведь это три мили. — В ее голосе проскользнуло сомнение. — И нам все равно придется перебираться на другой берег, там, дальше.

— Я знаю, но другого выхода нет.

Пат зажгла две сигареты и одну протянула Рено.

— Тебе нужно немного отдохнуть, прежде чем мы отправимся.

— Хорошо, — неохотно согласился он. Ему страстно не терпелось покинуть это место, но он еще чувствовал слабость. Засветло, надо полагать, они еще успеют добраться до судоходного канала, убеждал он себя. Должны успеть!

Девушка молча наблюдала за ним. В ее глазах он прочел немой вопрос. И в самом деле она тотчас спросила:

— Пит, ты и в самом деле знаешь, зачем Роберт Консул вернулся сюда?

Он глубоко затянулся, чувствуя в душе леденящий ужас при мысли, что ему предстоит рассказать ей.

— Да, — ответил он. — Консул явился, чтобы забрать кое-что из судоходного канала. Что-то, что он привез из Италии.

Онаопустилась на колени рядом с ним.

— Что именно? — тихо спросила она.

— Понятия не имею, — озабоченно ответил Рено. — Мы и должны это обнаружить. Но я стал догадываться, только когда Истер сказал, где и когда он слышал эти выстрелы. Все сходится. Во-первых, Консул ни за что не хотел менять свои планы и покидать Италию на самолете вместе с миссис Конвей. Тогда и она не понимала, в чем дело, но сейчас я, кажется, догадываюсь: он вез с собой что-то такое, что можно было везти только по воде. Помнишь, как этот болтун-лоцман говорил про всплески, которые он слышал? Он не мог вспомнить название корабля, но это было судно той самой компании «Серебряная линия», и наверняка Консул был на этом самом корабле.

Потом, эта драга. Это тоже был в какой-то степени намек. Если ты помнишь, именно то, что Консул вычитал в уэйнспортской газете, заставило его появиться здесь. Я просмотрел эту газету и не один день ломал голову, пытаясь понять, что привлекло его внимание. И теперь я понял. Маленькая заметка, где говорилось, что городские власти заключили контракт на проведение работ по расчистке канала. Понимаешь? То, что он бросил за борт, все еще оставалось на дне реки, и, если бы он не вернулся и не достал бы эту вещь, драга подцепила бы ее и вынесла в море.

— Но, — прошептала она озадаченно, — почему Конвею понадобилось ждать столько времени? Почему он не вернулся и не забрал эту вещь сразу, как только сошел на берег? Пусть даже это и была контрабанда и он не мог провезти это через таможню?

Рено колебался, ему страшно не хотелось говорить ей.

— Пат, ты помнишь, что сказал лоцман? Он слышал два всплеска. И второй раздался прямо около старой пристани Консулов, как раз там, где взорвался катер. И вспомни, взрыв произошел в самой лодке. Именно здесь и проявился хладнокровный гений Консула. Он рассчитал, что все, кто был вместе с ним, как-то связаны с этим делом, должны вытащить именно второй предмет из тех двух, что он бросил в воду. Мне кажется, теперь я понимаю все. Один из его сообщников оказался слишком догадливым и не захотел участвовать в этом деле. Поэтому Консулу пришлось удирать.

На лице девушки читалось неподдельное горе.

Но она, очевидно, и раньше начала подозревать, что услышит нечто подобное, подумал он, беря ее руку в свою. Она догадывалась, даже если ей не хотелось верить в это: ее брат и Мортон вместе с Консулом были замешаны в этих армейских пропажах.

— Но, — тихо спросила она, — кто же был этим третьим, который не сел в эту лодку?

— Гриффин, — просто ответил он. — Именно Гриффин убил Консула, а потом и Мака.

Патрисия нервно закашлялась, с сомнением посмотрев на Рено.

— Но… Я не понимаю, Пит… Откуда ты знаешь, что это Гриффин?

— Помнишь, как он оборвал разглагольствования Шевлина под дурацким предлогом, что ему надо послушать мотор? Понимаешь, до сих пор Гриффин не знал, где был выброшен настоящий груз. Он только тогда и понял, о чем рассказывает лоцман, и тут же заставил его замолчать, пока мы с тобой еще ни о чем не догадались.

В следующий момент капитан Шевлин сказал бы, что все это случилось в ту же самую ночь, когда произошел взрыв на лодке. Теперь ты понимаешь, Пат?

— Да, — сказала она. Ее тихий голос задрожал от волнения. — Мы должны рассказать все это полиции.

Рено покачал головой:

— Мне очень жаль, Пат, но мы ровным счетом ничего не сможем доказать.

— Что же нам делать?

Он оперся на импровизированный костыль и встал, бледный от боли.

— Мы должны засветло добраться до этого четырнадцатого буя. Если это и в самом деле Гриффин, он будет там.

— Но может быть, все же следует подключить полицию?

— Нет. Они могут спугнуть его. — Он помолчал, потом тихо добавил:

— Пат, мне нужен Гриффин. Полиция получит его уже после меня.

Уже спустились сумерки, когда Рено и Патрисия наконец вышли к главному руслу протоки, неподалеку от кемпинга, и Рено, измученный и истекающий потом, рухнул на землю. Они шли мучительно медленно, с бесконечными остановками на отдых каждые двести или триста ярдов.

Костыль то и дело глубоко увязал в земле, и Рено пришлось обрезать штанины брюк и обмотать ими нижний конец костыля, чтобы получилось что-то вроде подушки. При каждом шаге лодыжку пронзала острая боль, она не отпускала, даже когда он не ступал на больную ногу. И лишь одна мысль билась в голове, заставляя делать все новые и новые шаги: «Мы опоздаем, мы придем слишком поздно».

Теперь они сидели на корточках, под защитой густого кустарника и в свете сгущающихся сумерек смотрели на протоку.

— Все же мы должны переплыть на ту сторону, — прошептала она.

— Я должен переплыть, — поправил он. — А ты, Пат, подождешь меня здесь.

— Но как ты собираешься плыть? Если ты оставишь костыль здесь, ты не сможешь передвигаться на том берегу.

— Я возьму его с собой, — ответил он.

Поднявшись на ноги, он с трудом сделал несколько шагов вдоль берега. Вскоре он нашел то, что искал, — кусок высохшего дерева, когда-то выброшенный на берег наводнением. Опустившись на четвереньки, он покатил его и столкнул в воду. Девушка помогла ему.

— Давай я с тобой, — умоляющим голосом попросила она.

— Нет, — коротко сказал он.

Теперь Рено действовал быстро. Сев на песок у самой воды, он положил костыль вдоль бревна, снял ботинки, связал их между собой с помощью шнурков и перебросил поперек. Затем снял ремень, обмотал его вокруг всей этой конструкции и сверху прикрепил свои часы.

Уже совсем стемнело. Время уходило. Он уже с трудом различал в сгустившейся темноте фигуру девушки. Отцепив револьвер от пояса, он протянул его Пат.

— Жди меня на этом месте, — тихо сказал он. — Сиди тихонько и не кури. Когда увидишь приближающуюся лодку, скорее всего, это буду я, но не верь, пока не услышишь мой голос и не узнаешь его. Если появится Истер, не пытайся отпугнуть его с помощью пистолета. Сразу стреляй.

Рено плыл медленно, отталкиваясь всего одной ногой, но зато мог остановиться и отдохнуть, держась за бревно. Когда он выбрался на берег, нога распухла и болела так, что ему не удалось надеть левый ботинок, и он просто зашвырнул его в сторону, заковыляв вдоль берега. Под деревьями было совсем темно, он то и дело натыкался на них, путался в густой траве и кустарнике.

Несколько раз споткнулся больной ногой, и резкая боль вызвала поток беззвучно посылаемых проклятий.

Гриффин, должно быть, уже ждал здесь. Рено чувствовал безумное желание бросить костыль и бежать бегом. Если только Гриффин найдет то, что искал, и улизнет, они уже никогда и ничего не смогут доказать. У них не было других улик, кроме той, что покоится на дне канала. Рено потерял счет времени и не знал, сколько минут или часов прошло до того момента, как он увидел на берегу огни кемпинга и здание ресторана.

Он продолжал держаться берега, пробираясь за домиками. Вокруг не встретилось ни единой души, когда он, хромая, добрался до пристани и на ощупь пошел к яликам. Он перебрал несколько, прежде чем нашел лодку, в которой были весла. Сесть в нее оказалось тоже делом не легким: ему пришлось заползать на скамью на четвереньках. Опять разболелась голова. Но когда он наконец уселся на сиденье и вытянул ноги, боль в лодыжке несколько поутихла. Он взял весла г оттолкнулся от берега.

Со стороны залива наползали низкие облака, закрывая звезды. Он едва различал темную массу деревьев по обеим берегам реки. Повинуясь сильным и уверенным взмахам весел, лодка обогнула поворот и миновала место, где протока отходила от канала. Тогда он подошел к берегу и тихо окликнул ее по имени.

— Я тут, Пит, — послышалось совсем близко.

Рено ткнулся в берег кормой. Девушка забралась в лодку и села, осторожно протягивая ему револьвер.

— Я высажу тебя на пристани, — сказал он. — Пойдешь вперед до первого автомобильного моста, у «Консула».

— Нет, — сказала она решительно. — Я пойду с тобой.

— Нет, ты не пойдешь. Это может быть опасно.

— Пожалуйста, Пит, — прошептала она. — Как ты не понимаешь? Я должна. Я не могу отпустить тебя одного. Мы занимаемся этим делом вместе.

Каждая минута грозила гибелью всему предприятию. Пока они спорили, уходило время. И вот, вопреки своему желанию, он согласился.

— О'кей, Пат, — сказал он и налег на весла, направляя лодку по протоке.

Они миновали старый туристский лагерь. Пот струился по его обнаженным плечам. Лодка повернула и прошла под мостом. Над ними проносились немногочисленные в этот час машины. Рено старался смотреть в сторону, чтобы не слепили их фары. Патрисия тихо сидела на корме, и в темноте он видел лишь бледное пятно ее лица. Стояла ничем не нарушаемая тишина, лишь слышался скрип уключин.

«Может быть, я ошибаюсь, — подумал он. — Может быть, Консул успел найти и вытащить свой груз до того, как Гриффин застрелил его. Но нет. На это у него не хватило бы времени. Истер сказал, что слышал выстрелы вскоре после того, как стемнело. Гриффин поджидал его. Со стороны Гриффина было очень глупо застрелить Консула прежде, чем тот привел его к месту, где он выбросил за борт груз. Но почти наверняка так все и произошло».

Кое-что в этой истории казалось абсолютно непостижимым. Один человек застрелил Консула, другой его похоронил, и ни один из них не знал о другом. Консул, вероятно, вывалился из лодки и поплыл к берегу, надеясь добраться до своей машины и поскорее найти какого-нибудь врача, и Гриффин не знал, что он мертв, пока на горизонте не появился Макхью. Он долгое время думал, что Мак работает на Консула, и понял, наконец, в чем дело, когда уже выдал себя. Он убил Мака и пытался убить миссис Конвей, так как знал, что если она наняла одного детектива, то наймет и других, если он не остановит ее.

Тем временем лодка приближалась к каналу.

— С этого момента ни звука. Пат, — прошептал он. — Не разговаривай и не двигайся. Если он здесь, то действует без света, а нам надо подойти как можно ближе, чтобы захватить его врасплох.

— Только будь осторожен, обещаешь? — взмолилась она.

Он подумал обо всем, что теперь зависело только от них. Если они проиграют… Он постарался избавиться от этой мысли и взвесил на ладони прикрепленный к поясу револьвер.

— Я буду осторожен, — мрачно пообещал он.

Они уже плыли по каналу, и впереди показался освещенный буй, мигающий в темноте.

Описав широкую дугу, они обогнули его и проскользнули к противоположному берегу, в спасительную темноту, куда не доходил свет. Теперь Рено греб медленно, настороженно прислушиваясь к каждому звуку.

Когда источник света остался позади, ярдах в ста или даже больше, Рено положил весла и задержал дыхание, прислушиваясь. До него не доносилось ни звука, за исключением слабого рокота драги, работающей где-то впереди. В темноте небо и вода сливались, и казалось, сговорились отрезать лодку от всего внешнего мира, оставив ее одну в черной пустоте, где не было ничего, кроме мигающего буя, свет которого еще можно было видеть краем глаза.

Рено ощутил внутри холод и пустоту. Вокруг — никого и ничего. Он, наверное, ошибся, или они вообще появились здесь слишком поздно. Гриффин, должно быть, явился сюда, едва стемнело, в поисках того, что было так ценно и стоило стольких жизней… Да, скорее всего, они упустили его. «Или, — подумал Рено, — ничего подобного вообще не происходило. Я сделал не правильные выводы, и все мои логические построения высосаны из пальца…»

Лодка слегка покачивалась. Ее медленно разворачивало едва заметное течение, и они опять увидели огни буя. Рено хотел было отвернуться, чтобы уберечь глаза от света, и вдруг застыл на месте, сердце у него екнуло от внезапного волнения.

Свет исчез — что-то заслонило его, — потом появился вновь. Где-то между ними и буем дрейфовала еще одна лодка, так же тихо, как и их ялик. Он наклонился и беззвучно коснулся коленки Патрисии. Стиснув ее руку, он знаком показал ей на буй и почувствовал, как она вся напряглась, когда до нее дошло, что это значит.

Потом он услышал, как она со свистом втянула в себя воздух: она тоже заметила лодку.

Он опустил весла в воду, стараясь действовать как можно тише и больше не давая лодке поворачиваться. Теперь буй находился у них за кормой, и Рено работал веслами, удерживая ее на одном месте против течения. Впереди, где уже начиналось море, был отлив, и вода медленно вытекала из канала. Что касается другой лодки, то Гриффин — если, конечно, в ней был он пустил ее по течению, прочесывая дно в поисках того, за чем явился сюда.

Спокойно, уговаривал себя Рено, только не волноваться. Малейший звук может свести на нет все усилия. Он снова взмахнул веслами. Лодка оказалась немного ближе. Он различил впереди белое пятно и уже знал, что это катер, покрытый новенькой белой краской.

Он опять остановился, прислушиваясь. От катера их теперь отделяло не более пятнадцати ярдов; в тишине отчетливо слышались странные скребущие звуки и журчание тоненькой струйки воды. На какую-то секунду это озадачило Рено, потом он понял, что это такое. Через корму на катер втягивали веревку, другим концом уходившую в воду, с нее капала вода, а от трения о транец и возникал режущий ухо звук. Потом эти звуки прекратились и сменились другими. Послышался тяжелый глухой удар, будто что-то перевалилось через борт и грузно упало на кокпит.

Рено изо всех сил приналег на весла. Он понял, что Гриффин нашел то, что искал. В следующую секунду он заведет мотор и только они его и видели.

Они подходили все ближе — осталось уже десять ярдов, потом пять. Рено развернул ялик, чтобы приблизиться к нему с той стороны, где будет проще перебраться на кокпит. Его сердце колотилось от волнения. Он быстро и бесшумно работал веслами, готовясь к прыжку, как только катер окажется рядом. Но спешка сыграла с ним плохую шутку. Он вскочил на ноги, позабыв про окоченевшие от долгого сидения мышцы и про больную лодыжку, и потерял равновесие. Он упал на колени на дно ялика, и револьвер шумно стукнулся о деревянную обшивку.

Яркий безжалостный свет разорвал темноту, и насмешливый голос приветствовал их:

— Ну и ну! Никак это наши бравые морячки! — произнес он. — Спокойно, мальчики и девочки, не двигаться!

Глава 18

Патрисия задохнулась от неожиданности. Рено попытался сесть, его рука бессознательно потянулась за револьвером, и тут он похолодел. Бесполезно. Он не видел перед собой ничего, кроме этого безжалостного света.

— Друзья, — веселым голосом продолжал Гриффин. — Справа на вас смотрит старый добрый «люгер», так что не стоит выкидывать коленца.

Не спешите менять позу, Рено. А ты, крошка, можешь протянуть свою маленькую теплую ручку, взять эту штуку и бросить ее за борт.

Патрисия беспомощно посмотрела на Рено.

— Давай, — сказал он тихо.

Она подняла револьвер и, разжав пальцы, уронила его в воду.

В лодку упал конец веревки.

— Давайте сюда, — скомандовал Гриффин.

Секунду Рено мрачно смотрел на луч фонаря, потом подумал о Патрисии. Он поймал веревку и потянул. Ялик мягко коснулся борта катера.

— Давайте, поднимайтесь, — отрывисто сказал Гриффин. — Я не собираюсь торчать здесь всю ночь.

Патрисия вскарабкалась на корму. Рено удалось это с трудом, мешала пульсирующая боль в ноге. Они все еще ничего не видели, ослепленные светом, идущим откуда-то с передней части кокпита.

— Теперь, — продолжал Гриффин, точнее его бестелесный голос, раздающийся откуда-то из-за источника света, — наклоните-ка ваш ялик.

Пусть он наполнится водой, затем переверните его вверх дном. — Голос хихикнул. — Пусть полиция ищет ваши тела здесь. Это доставит им удовольствие.

Рено повернулся, и луч осветил его искаженное гневом лицо.

— Зачем же откладывать? Почему не прямо в лодке, как Консула? Или не в затылок, как Макхью?

Гриффин рассмеялся:

— Друг Роберт сам был всегда готов спустить курок. И он думал, что я не буду стрелять, пока не узнаю, где запрятана эта штуковина. Так что пришлось принимать решение немедленно. — Он замолчал, потом быстро заговорил:

— Однако хватит об этом! Оттолкни лодку. Я подобрал вас, потому что могу еще тебя использовать. Но если ты предпочитаешь совершить самоубийство, твоя подружка вполне справится с работой.

Рено ощутил подступивший холод безнадежности. Потом сел на корму, погрузил в воду край ялика и, когда лодка наполнилась водой, ухватился за другой бок и опрокинул ее.

Потом опять посмотрел на источник света.

— Что за работа? — спросил он.

— Подожди минутку, приятель. Нужно включить ходовые огни.

Щелкнул выключатель. На какую-то секунду яркий свет погас, но в тот же момент его заменил менее сильный луч, но по-прежнему бьющий Рено в глаза.

— Без глупостей, — предупредил Гриффин. — «Люгер» все еще смотрит в твою сторону. И помни, если мне придется убить тебя, Пат сделает все, что нужно, не хуже тебя.

— Что я сделаю? — спросила она. Ее голос был совершенно спокоен. Она села на заднее сиденье рядом с Рено. — Я ничего не буду делать.

— Ну что ты, красотка, — хихикнул Гриффин. — Ты меня обижаешь. Разве ты не любишь загадок?

— Что вы имеете в виду? — сердито спросила она.

— Посмотрите себе под ноги.

Луч света скользнул немного вниз, и они проследили за ним взглядом. За отчаянной горечью поражения Рено совсем позабыл о загадочном грузе, ради которого Гриффин и затеял все эти поиски, но теперь, когда ему напомнили об этом, он смотрел на палубу, теряясь в догадках. Вот то, что послужило причиной смерти Мака, Консула, брата Пат и человека по имени Чарльз Мортон — но что же это такое?

Эта штука лежала на полу, еще влажная, местами измазанная черным илом со дна канала, и в первую минуту Рено не мог разглядеть ничего, кроме груды запутанных очень тонких и гибких стальных проводов. Потом он начал понимать, что это такое. Перед ним лежали два аккуратных мешка или пакета, сделанные из гибкой проволоки, связанные между собой куском той же проволоки в пятнадцать или двадцать футов длиной. Но в этих, если их можно так называть, мешках лежало еще кое-что, при виде чего Рено с любопытством прищурился.

Два предмета, формой и размерами напоминавшие небольшие арбузы, тускло поблескивающие металлическим блеском, как будто были покрыты свинцовой оболочкой.

— Что такое в этих штуках? — вызывающе спросила Патрисия.

— Очень интересный вопрос, детка, — отозвался Гриффин. — Именно поэтому мне и понадобился дополнительный штат. Вам не приходилось слышать старую шутку об электрике, который велел своему помощнику взять в руки провод? И когда бедный парень сделал это, он заявил: «Прекрасно. Пометь его. Но не прикасайся ко второму проводу. Там двадцать тысяч вольт». Так что, видите ли, вам предстоит помочь мне в решении похожих вопросов.

— Вы хотите сказать, что не знаете? — настаивала Патрисия.

— Ну что ж, можно сказать и так. Надо в некотором роде попытаться перехитрить нашего друга Роберта. Я знаю, что находится внутри этих штук, но мне почему-то хочется еще и узнать, что там может лежать еще и как оно там распределяется. — Он не договорил и махнул фонариком. — Но вы не переживайте. Мы займемся этим потом. Сейчас нам надо выбраться из канала. Прошу вас, друзья.

Он распахнул дверь прямо перед ними. Щелкнул выключатель, и свет залил машинное отделение. Гриффин отступил назад.

— Сюда, идите вперед, — скомандовал он, — в ту кладовку на носу.

Патрисия бросила полный презрения взгляд в сторону Гриффина и вошла в машинное отделение. Рено последовал за ней, тяжело хромая и цепляясь по дороге туда за все, за что можно было уцепиться, чтобы устоять на ногах. Пригнувшись, они обошли выключенный двигатель и вошли в кладовку. Она представляла собой крохотную треугольную каморку в носовой части катера, наполовину заполненную связками канатов и банок с краской, и с таким низким потолком, что в ней было невозможно стоять во весь рост. Они уселись на пол, тесно прижавшись друг к другу и прислонившись спиной к наклонной переборке.

Следом за ними в машинное отделение зашел Гриффин.

— Спите крепко, — сказал он, — нам предстоит трудный день. — Он закрыл дверь, и они остались в полной темноте. Рено услышал шум задвигаемого засова, затем щелкнул ключ навесного замка.

Гриффин постучал по двери.

— Тут полно скипидара и растворителя для краски, — сказал он. — Так что подумайте сначала, прежде чем решитесь закурить.

Они оба не удостоили его ответом. И по звуку шагов поняли, что он пошел на корму. Тут Рено почувствовал, что Патрисию бьет отчаянная дрожь. Она не говорила ни слова, но он понял, что она изо всех сил пытается сдержать подступающую истерику.

Он обнял ее и крепко прижал к себе, положил ее голову себе на грудь и, зарывшись лицом в ее волосы, прошептал:

— Пат, прости меня. Я должен был заставить тебя остаться.

Она всхлипнула:

— И отправиться сюда одному? Со мной все в порядке. Пит. Когда ты здесь, мне не так страшно.

— Все будет хорошо, — сказал он, стараясь, чтобы его слова звучали как можно более убедительно. — Гриффину не удастся ничего сделать.

Зарычал стартер и в ту же минуту машинное отделение наполнилось грохотом мотора. Катер задрожал, набирая скорость. «Я добрался до него, — думал Рено, — я сделал это, и все же я проиграл».

— Пит, — прошептала она. — Что он имел в виду, когда сказал, что надо перехитрить Роберта Консула? И почему он не знает, что находится в этих штуках?

— Я сам толком не понял, — солгал Рено. Он уже начал догадываться, в чем дело, и от этой догадки у него стыла в жилах кровь.

Но что же все-таки такое содержали в себе эти свинцовые контейнеры, ради чего можно было пожертвовать жизнью четырех человек? Он знал, чего опасается Гриффин, почему этот рыжий умник прихватил их с собой, вместо того чтобы убить на месте; но все еще никак не мог догадаться, что же делало этот груз столь ценным.

Гриффин, скорее всего, тоже прав, он парень не дурак. Однажды ему уже удалось перехитрить Роберта Консула, позволив брату Патрисии и Мортону взорваться ко всем чертям, а самому остаться в стороне. Это была дьявольская игра: я знаю, что ты знаешь, что я знаю… И может быть, даже при таком раскладе последний ход все же останется за Робертом Консулом.

Но сейчас это не имело значения. Главным сейчас было, пока не поздно, выпутаться из всей этой истории. Каждая минута приближала их к смерти, если им только не удастся каким-то образом остановить Гриффина. Сам он уже не сможет остановиться, это понятно, даже если бы и захотел; ему придется убить их, так же как он был вынужден убить Макхью. И это будет означать конец для Вики. Если их убьют, вместе с ними исчезнут и все улики против Гриффина…

Эти мысли накатили на Рено, и ему с трудом удалось сохранить спокойствие. Стоит сейчас потерять голову, и у них вообще не останется ни малейшего шанса на спасение — Гриффин будет поджидать снаружи с пистолетом. Нужно действовать тихо. Может быть, удастся как-то вырезать участок двери, на котором держится засов?..

Рено раскрыл нож и повел лезвием по щели, пока не уперся в засов. Прижав это место пальцем, он принялся резать. В абсолютной темноте ничего не было видно, даже невозможно определить, не водит ли он ножом по одному и тому же месту. Кончик лезвия обломился. Рено продолжал резать, торопясь, обрезая себе пальцы, обливаясь потом.

Однажды показалось, что катер на несколько минут причалил к пристани, но мотор продолжал работать на холостом ходу, и они не поняли, сходил ли Гриффин на берег. Затем катер опять пришел в движение.

Оба потеряли счет времени. Наконец лезвие не выдержало и сломалось совсем. Рено вытащил второе, поменьше. Его хватило лишь на несколько минут; когда и оно сломалось у самой рукоятки, Рено хотелось уронить голову на руки и заплакать, вообще больше не шевелиться.

Через некоторое время катер опять замедлил ход и долгое время шел на минимальной скорости. Раз или два Рено слышал, как ветки прибрежных деревьев скребутся о крышу кабины. По-видимому, они плыли по протокам, далеко от основного канала.

Наконец мотор замолк. Катер мягко ударился обо что-то, и они услышали у себя над головой шаги. Гриффин привязывал катер. Затем какое-то время он расхаживал на корме, потом все стихло и тишину нарушало лишь кваканье лягушек да время от времени раздававшееся уханье совы. До рассвета оставалось несколько часов. Рено держал Патрисию в объятиях, она даже ненадолго вздремнула, тихо всхлипывая во сне, и он чувствовал, как внутри него закипает ненависть.

Прислушиваясь, он выпрямился: Гриффин отодвинул защелку и, распахнув дверь, ввалился к ним с револьвером. Уже рассвело, и в машинное отделение проникал дневной свет.

Гриффин ухмыльнулся, взглянув на Рено:

— Послушай, ты выглядишь настоящим привидением — вся голова в крови. Я бы одолжил твою физиономию на Хэллоуин, если бы тебе было суждено дожить до того дня.

Рено мрачно посмотрел на револьвер:

— Кому-то из нас явно это не суждено.

— Да, ты прав, приятель. Ну, давайте вылезайте на корму.

Они один за другим вышли на палубу — Рено, припадающий на одну ногу, за ним Патрисия, смертельно бледная, с холодным презрением отворачивающаяся от Гриффина, и сам Гриффин, замыкающий шествие с револьвером в руках и что-то напевающий себе под нос. Рено оглянулся по сторонам, моргая от яркого света. Место, где причалил катер, было очень живописным: он стоял у полусгнившей старой пристани, на узком рукаве протоки. Огромные деревья свешивались над водой, и только на берегу у самой пристани оставалось свободное от зарослей место. Когда-то здесь стоял дом, но потом он сгорел дотла, и от него не осталось ничего, кроме камина и трубы. Участок около дома в несколько акров был покрыт пожухлой, темной травой.

— Перед вами так называемый охотничий домик Роберта Консула, или то, что от него осталось, — произнес Гриффин за спиной. — Садитесь оба.

Он и сам уселся на скамью около причала, вытянул ноги и закурил. Револьвер небрежно положил себе на колени, но глаза его неотступно наблюдали за Рено. В какой-то миг он ухмыльнулся и кивнул в сторону кормы.

— Хороши, а? — спросил он.

Проволочные сетки были отброшены в сторону, и два свинцовых арбуза лежали теперь рядышком. Гриффин смыл с них грязь, и тем не менее в лучах утреннего солнца они имели какой-то зловещий вид. Похожи на небольшие бомбы, только без стабилизаторов, подумал Рено и повернулся к Гриффину.

— Они убили ради этого четырех человек, — сказал он тихо.

— Верно. — Гриффин глубоко затянулся. — Если считать и Макхью, который оказался более или менее причастным к этому делу.

Рено чувствовал, что им овладевает жгучее желание убивать. Внутри у него все продолжало кипеть и готово было вот-вот выплеснуться наружу.

Но он убеждал самого себя, что нужно выждать и продолжать вести свою игру. Отчаянный бросок всегда можно приберечь на самый конец, на тот случай, когда все остальные шансы будут уже исчерпаны.

— И что в них? — спросил Рено с непроницаемым выражением лица.

Патрисия в ожидании ответа подалась вперед, вся превратившись в слух. Рено тоже почувствовал, как до предела натянулись нервы.

Перед ними было наконец то, что они искали так долго, то, из-за чего погиб Мак и с чего началась цепная реакция убийств и несчастий.

Последним звеном этой цепи оказались два круглых, похожих на арбузы предмета, одетые в свинцовые рубашки, мирно лежавшие теперь на корме катера.

Гриффин сдвинул кепку на затылок и пожал плечами.

— Примерно четверть миллиона долларов или, может быть, мощная взрывчатка, которой достаточно, чтобы мы все тут взлетели к чертям собачьим.

У Рено перехватило дыхание.

— Что же там такое может быть, что стоит четверть миллиона долларов?

— Героин. Чистый героин. Безо всяких примесей. И не граммы, не унции героина — фунты. Неплохо, а?

Рено откинулся на спинку скамейки:

— Вот почему так и не смог никто узнать, куда Роберт дел деньги. Я имею в виду, Консул, когда его судили.

Гриффин задумчиво посмотрел на Рено:

— Значит, ты и до этого докопался? Что ж, ты угадал! Точно! Роберт покупал наркотики и прятал их в укромном месте, о котором знал только он один. Он запечатывал героин в банки и с помощью вакуумного насоса выкачивал оттуда воздух. Мы не знали наперед, когда сможем вернуться за ним и портится ли героин со временем.

— Но почему именно наркотики?

Гриффин, ухмыляясь, покачал головой:

— Это все идея Роберта. И его можно понять.

Он был гением с отвратительным чувством юмора и поразительным нюхом на некоторые вещи.

Он скептически относился к любым властям и страшно негодовал, когда его призвали в армию.

А что для него могло быть приятнее, чем обкрадывание армии Соединенных Штатов и использование денег для покупки наркотиков и их контрабанды? Армия финансировала его операции против бюро по борьбе с наркотиками. Ну и, кроме того, деньги. Он мог получать огромные прибыли.

— И никто из вас не знал, где он их прячет?

— Да нет, мы знали. Но он перепрятал их в ночь накануне ареста. Он поругался с Мортоном и Деверсом, подумал, что они обманывают его или собираются обмануть.

Рено кивнул, глаза его стали жесткими.

— Итак, когда Роберт Консул вышел из тюрьмы и вернулся в Италию за грузом, Мортон и Девере отправились сюда, чтобы вытащить мешки из канала. Вы не поехали с ними, Гриффин, почему?

Гриффин улыбнулся.

— Я несколько лучше других знал друга Роберта и почувствовал, чем здесь пахнет. Видите ли, мы им ничего не говорили. В конце концов, зачем делить все на четверых? Но в ту ночь, когда «Серебряный колпак» появился у берега, они явились в мою контору у пристани: они откуда-то обо всем пронюхали. Поэтому сначала стали обвинять меня в том, что я их предал; потом, когда немного поостыли, мне удалось узнать, как они обо всем узнали. Тут-то до меня дошло. Вроде бы Роберт случайно встретил в Италии подружку Карла Деверса и проболтался, и она написала об этом Карлу. Но самое смешное, что он так же случайно встретился и с возлюбленной Мортона и тоже рассказал ей. Такой уж он общительный. — Гриффин хихикнул. — Начинаете понимать, а?

У Рено мороз прошел по коже: значит, вот против какого человека они сражались. Он кивнул.

— Ну, дальше все было просто, — продолжал Гриффин. — Ерунда. Я изобразил из себя тупицу и позволил им оглушить себя их дурацким итальянским пистолетом. Они связали меня и заперли в конторе, а сами угнали лодку. Ну и где-то через час я услышал грохот, словно взорвали нефтеперегонный завод, и я понял, что был прав.

Я развязал веревки, позвонил шерифу и в береговую охрану, сообщив о краже лодки. Потом развел пары на одном из буксиров и столкнул в воду их машину.

Рено искоса посмотрел на Патрисию. Она была бледна, в ее глазах стоял непреходящий ужас.

Он взял ее руку в свою и тихонько сжал — это было все, что он мог сделать в данную минуту.

Гриффин улыбнулся:

— Теперь, полагаю, вы видите очаровательную перспективу? Перед вами две свинцовые чушки, и в каждой из них достаточно места, чтобы в ней мог уместиться весь груз. Или нет? Вы не слышите, как смеется этот ублюдок? Он надеялся, что мы втроем вытащим ту штуку, но на случай, если бы он просчитался… улавливаешь идею, приятель?

— Конечно, — холодно отозвался Рено. — Но каким образом ты думаешь заставить меня открыть их?

На лице Гриффина заиграла дьявольская улыбка.

— Все очень просто. Твоя подружка возьмет одну чушку, а мы с тобой возьмем другую. Если ты не откроешь свою за десять минут, мы взломаем нашу. Четверть миллиона — это большие деньги, а вечно не живет никто. — Он замолчал и подмигнул Патрисии. — Мы ведь не струсим, детка, а?

Глава 19

Гриффин замолчал. Он взял с коленей револьвер и выбросил сигарету за борт.

— Ладно, Рено, — сказал он, — выноси обе чушки на берег.

Патрисия Девере вскочила. Ее лицо было белым как мел, но она стояла, высокая и прямая, и глаза ее гневно сверкали.

— Нет! — сказала она. — Ты не заставишь его сделать это, хладнокровный убийца! Если ты такой храбрый, то мы с тобой откроем их — ты и я! — Рено заметил, что девушка едва заметно качнулась, — она была на грани нервного срыва.

Гриффин натянуто улыбнулся:

— Успокой-ка свою подружку, пока я не угостил ее пулей! — Он взмахнул «люгером». — И поторапливайся!

У Рено, с его вывихнутой лодыжкой, это заняло минут десять или несколько больше. Хромая, он по очереди вытащил сначала одну, потом другую чушку на пристань, потом перекатил на берег. У пепелища, где некогда стоял дом, рос большой дуб, дальше за ним простиралось открытое поле. У подножия дерева был вырыт узкий окоп, защищенный со стороны поля земляным холмиком. Поперек холмика на невысокой треноге стояла подзорная труба, Рено взглянул на нее. Неплохая вещь, подумалось ему. Но откуда она тут? На пепелище?

Свинцовые контейнеры бок о бок лежали около окопа. Рено опустился на колени рядом с ними. Гриффин, не опуская револьвер, стоял в десяти футах. «Ни на шаг ближе, — заметил Рено, — и не сводит с меня глаз».

— Это труба с тридцатикратным увеличением, — сказал Гриффин, отвечая на его немой вопрос. — Ночью я заехал к себе и прихватил ее. Она наведена вон на тот большой пень — там, в поле, примерно в пятидесяти ярдах. Возьмешь чушку туда, положишь ее на пень и откроешь. Будешь стоять лицом сюда. Мне будет видно каждое твое движение, как будто ты в пяти футах от меня. Если она взорвется, я буду знать, чего нельзя делать, когда буду открывать следующую.

— Героический мистер Гриффин! — презрительно фыркнула Патрисия.

— Заткнись! — лениво бросил Гриффин.

«Она пытается заставить его повернуться к ней лицом вместе с револьвером, — подумал Рено, — чтобы дать мне возможность броситься на него. Но он это отлично понимает, подлец! И не сделает!»

А Гриффин между тем продолжал, обращаясь к Рено:

— Ты не сможешь убежать со своей калеченой ногой. Но если попробуешь, я тут же пристрелю тебя. В твоем распоряжении всего десять минут с того момента, как ты положишь чушку на пень.

Готов?

— Ты что, так торопишься? — спросил Рено.

— Я повторяю, ты можешь выбрать любую чушку. — Рыжий ухмыльнулся, его глаза недобро сверкнули. — Если ты видишь какую-то разницу, можешь их сначала хорошенько рассмотреть.

Патрисия стояла около дерева и молча взирала на все это. Рено пристально разглядывал свинцовые контейнеры. Может быть, именно сейчас лучше всего подняться и шагнуть к Гриффину, даже подбежать, если нужно, и броситься на него. Может быть, можно успеть, прежде чем он убьет. Патрисия будет жить. И Вики получит свободу. Но Рено знал, что это не получится. Гриффин слишком хладнокровен. По крайней мере, один из выстрелов наверняка попадет в голову или сердце, и все будет кончено. Он продолжал изучать контейнеры.

Как понять, что было на уме у Консула? Можно ли вообще его понять? Вряд ли тут есть какая-то логика. Рено предполагал один из трех вариантов, и два из них были смертельно опасны. Первый.

В обоих контейнерах мог быть героин. Второй.

В одном мог быть героин, во втором — взрывчатка. И наконец, третий. В обоих контейнерах могло быть и то и другое. Детонаторы, скорее всего, находятся прямо под оболочкой, сконструированные так, чтобы взорваться при первой же попытке вскрыть контейнер; только сам Консул знал, как разрядить их, но он был мертв. Рено подумал о Деверсе и Мортоне, о том, как они ночью, в лодке, наверное, при свете карманных фонариков нетерпеливо срывали свинцовую крышку…

Наступила мертвая тишина. Рено подумал кое о чем, чего не знал даже Гриффин. Все время находясь в Сан-Франциско, Консул каждый день покупал уэйнспортскую газету и что-то в ней искал. Только ли заметку о расчистке канала обнаружил он там? Или хотел еще убедиться в том, что Гриффин так и не нашел эти штуки? Если это так, значит, он был уверен, что узнает об этом сразу же, едва контейнеры будут открыты; другими словами, это значит, что оба начинены и взрывчаткой, и героином.

Однако существует и еще один шанс, о котором, возможно, не подумали ни Консул, ни Гриффин. Шанс, конечно, ничтожный, но лучше, чем совсем ничего. Рено продолжал изучать контейнеры. Проходила минута за минутой, он почувствовал, как солнце начинает пригревать его спину. Наклонившись вперед, он проводил указательным пальцем по поверхности и швам, словно читая книгу для слепых. Потом перевернул сначала один контейнер, затем второй, внимательно исследуя каждый дюйм. Наконец он сделал выбор, выпрямился.

— Брось мне нож! — В полной тишине голос Рено прозвучал странно, словно откуда-то издалека. — Я готов.

Патрисия бросилась к нему и упала на колени рядом. Ее руки обвили его шею, и он заметил, что глаза ее полны слез.

— Нет! — умоляла она. — Нет, Пит! Не надо!

— У нас нет иного выхода, — сказал он.

Он взял ее лицо в свои ладони и несколько мгновений просто смотрел на нее.

— Я не перенесу этого! — прошептала она.

Очень медленно он наклонился и поцеловал ее; любовь переполняла его, и ему хотелось лишь одного — вечно держать ее в своих объятиях. Он сделал над собой усилие и осторожно отвел руки Пат, поднявшись на ноги. Она осталась стоять на коленях, не открывая глаз, слезы медленно текли по ее щекам, губы беззвучно шевелились.

— Ну, — сказал Гриффин, — как это ни трогательно, однако не угодно ли начать?

Рено повернулся и посмотрел на него.

— Нож! — потребовал он ледяным тоном.

Гриффин бросил нож. Рено поднял его, взял свинцовую чушку и, прижимая ее локтем к себе, пошел через поле, не обращая внимания на мучительную боль в ноге. Он положил свою ношу на плоский пень и обошел вокруг него, все время глядя в ту сторону, откуда пришел.

Гриффин стоял за земляным холмиком, наблюдая за его действиями в подзорную трубу. Патрисия все еще не поднялась с колен на открытом месте, там, где он ее оставил; лицо ее было обращено к небу.

— Пусть она уйдет, — сказал Рено, — хотя бы за дерево.

— Я ей предлагал, — отозвался Гриффин, — но она говорит, что молится. Видите ли, свобода религиозных убеждений… Каждый выбирает сам. Не обращай на нее внимания. Принимайся за дело.

Патрисия упала на землю, сжавшись в комочек. Рено наконец перестал смотреть на нее и раскрыл нож. Осторожно повернул контейнер так, чтобы один из швов оказался сверху. Солнце уже светило вовсю, и он чувствовал, как ему печет голову. По лицу струился пот. Где-то за полем среди деревьев была слышна песнь пересмешника, в жарком неподвижном воздухе громко звенели цикады.

Усилием воли Рено постарался выбросить из головы все посторонние мысли. Мир для него сузился до лежащего перед ним гладкого, покрытого свинцом предмета. Он приставил кончик ножа к его поверхности около самого шва, слегка надавил и очень медленно провел неглубокую бороздку параллельно шву. Потом, отерев пот, вернул нож в исходное положение и осторожно сделал надрез, теперь уже несколько более глубокий.

Точно такой же разрез он сделал по другую сторону шва. Затем, развернув лезвие ножа, он провел им поперек шва в самом его центре, от одной бороздки до другой, и вытащил нож. Теперь нужно было сделать это еще раз. «Еще чуть-чуть, и готово», — подумал он, нажимая на ручку ножа. От напряжения Рено с трудом дышал.

Вот он почувствовал, как нож входит внутрь.

Осторожно действуя лезвием, как рычагом, он прорезал небольшое отверстие, внимательно глядя на свинцовый шар. Наконец он решился сделать выдох; вместе с выходящим воздухом у него вырвался прерывистый стон. «Ладно, — подумал он, — смотри, смотри в свою чертову подзорную трубу, узнаешь, чего не надо делать!»

Если он сделал достаточно глубокие надрезы, свинец будет рваться. Очень медленно и с бесконечными предосторожностями он потянул вверх и приподнял краешек узкой полоски свинца между прорезанными им канавками. Он постепенно, дюйм за дюймом, отрывал ее, в то же время крепко прижимая левой рукой.

— Один есть? — прокричал Гриффин.

Рено не ответил. Несколько секунд он изучал создавшееся положение, потом, двигаясь очень медленно, он всем телом навалился на шар, прижимая левой рукой свинцовую полоску, которую он только что вырезал, и не давая ей отойти вверх. Удерживая ее в таком положении, он точно так же принялся медленно отдирать и приподнимать вторую полоску, с другой стороны от середины шва. Затем на том же расстоянии от центрального разреза он быстрым движением руки прижал и эту полоску, не давая ей приподниматься. Теперь он лежал неподвижно поперек шара и прижимал полоску в двух местах обеими руками. Лицо его прорезали жесткие морщины.

— Ну что там? — закричал Гриффин.

— Я его вскрыл, но теперь я не могу пошевелиться.

— Что там внутри? Тебе видно?

— Эта штука в середине разделена на две части. Два полотняных мешка. В одном на ощупь что-то похожее на жестянки из-под сгущенного молока, а в другом палочки. Динамит.

Гриффин вылез из своего окопа и сделал несколько шагов вперед.

— Ты можешь добраться до проводов?

Рено покачал головой. Глаза его щипало от заливавшего их пота.

— Пока нет. Придется сделать еще один разрез. А ты что, боишься? Или четверть миллиона уже не кажется тебе большой суммой?

Патрисия приподнялась на коленях и с ужасом смотрела на обоих. Гриффин подошел к пню.

Он остановился в десяти футах, все еще держа револьвер наготове.

— Значит, оба с сюрпризом, — сказал он, — если только ты не врешь.

Рено насмешливо посмотрел на Гриффина.

— Хорошо, может быть, я и вру. Но не вздумай стрелять, потому что, если ты убьешь меня, я упаду прямо на взрыватели. Ты подошел уже достаточно близко, так что и тебе мало не покажется. Даже и не пытайся отойти хоть на шаг, иначе я отпущу их. Ну что, ты не хочешь подержать одну из них, пока я попробую обезвредить взрыватель?

Гриффин словно прирос к месту.

— Псих! — пробормотал он, глядя на Рено. — Ты их не отпустишь! Не смей!

Тот неловко пошевелился, все еще наклонившись вперед и продолжая прижимать полоски свинца в двух местах правой рукой и предплечьем левой.

— Пат, — позвал он, повысив голос. — Ложись! И слушай меня. Если эта штука взорвется, Гриффин тоже взлетит на воздух. Не прикасайся ко второй чушке и отправляйся к шерифу.

Предупреди, что понадобится специалист по разминированию, наверное из военных моряков. В твоем распоряжении будет достаточно фактов, подтверждающих твой рассказ, так что с Вики подозрения будут сняты. — Он замолчал, почти не дыша от напряжения.

Гриффин сделал шаг вперед.

Рено кивнул.

— Давай сюда! Положи руку с этого края и медленно продвигай ее вдоль шва вслед за моей.

Гриффин уже положил ладонь насвинцовую поверхность и начал было осторожно передвигать ее, как вдруг глаза его расширились. Он выругался и поднял револьвер, но Рено отпустил обе руки и обеими руками вцепился в него, успев услышать пронзительный крик Патрисии.

Он перехватил обеими руками правую руку Гриффина и выкручивал ее без малейшей жалости. Револьвер выпал, ударился о пень и, отскочив, упал на землю. Левой рукой Рено схватил рыжего за воротник рубашки и притянул к себе, а правой, размахнувшись изо всех сил, нанес безжалостный удар. У Гриффина подкосились колени.

Теперь Рено двигало единственное темное, безумное желание убивать. У него перед глазами встали Мак и Вики, он перемахнул через пень и всей своей тяжестью обрушился на противника.

Свинцовый контейнер скатился с пня и остановился рядом с ними. Не обращая на него внимания, Рено дотянулся до горла Гриффина, и его пальцы начали медленно сжиматься, все крепче и крепче…

Ее руки обнимали его, ладони гладили его лицо, она что-то отчаянно кричала. Казалось, прошла вечность, пока то, что она говорила, начало проникать в его сознание через качающуюся черную пелену, окружавшую его мозг, но, наконец, он понял и разжал руки, оставив своего врага живым.

Затем он попытался сесть, и она упала ему на грудь, обвив руками его шею.

Они готовы были отправиться в обратный путь. Гриффин, связанный по рукам и ногам, был заперт в маленькой кладовке, не забыт был и засов. Оба свинцовых контейнера лежали на корме катера, положенные так, чтобы о них случайно не споткнуться. Рено и Патрисия присели на скамью, чтобы перед отплытием выкурить по сигарете.

— Мне очень жаль, Пат, — сказал он мягко. — Я имею в виду твоего брата. Я до последней минуты надеялся, что мы узнаем что-то другое.

— Не надо. Пит, не успокаивай меня, — ответила она. — Я давно уже смотрю правде в глаза. Самое худшее позади. — Некоторое время она молчала, печально глядя на противоположный берег, потом заговорила опять:

— Не будем больше говорить об этом. Подумай о Вики, как она обрадуется всего через каких-то несколько часов. У полиции теперь не должно оставаться никаких сомнений, правда?

— Да. Если даже Гриффин откажется говорить, у нас достаточно фактов, чтобы ее освободили уже сегодня вечером.

Патрисия невольно вздрогнула и покачала головой.

— Меня всю оставшуюся жизнь будут преследовать кошмары. Как ты рискнул воткнуть нож в эту ужасную штуку?

Он обнял ее и поцеловал, потом ухмыльнулся.

— Та, которую я выбрал, была в общем-то вполне безобидна, — сказал он. — Да и вторая, наверное, тоже, правда, я не собираюсь открывать ее, чтобы убедиться в этом. Думаю, пусть этим лучше займется полиция.

— Но ведь они были заминированы, разве не так? Я имею в виду, что в одном конце лежали эти банки с героином, а в другом — взрывчатка?

— Правильно. Но есть одна вещь, о которой забыли и Гриффин, и сам Консул.

Она подняла голову и посмотрела на него.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Давление воды. На глубине тридцать футов это уже слишком серьезная штука, чтобы с ней не считаться. Если уж тебе нужна вещь, которая должна оставаться под водой несколько месяцев, то тебе стоит испытать ее под давлением. Оказалось, я был прав. Я понял это сразу же, как только сунул в нее нож. Оттуда брызнула вода. В шве была незаметная трещина, и эта штука была полна воды и дня не пролежав на дне.

— И вода испортила взрывчатку?

Он покачал головой:

— Не саму взрывчатку, а электрическую цепь детонатора. Под таким давлением вода в два счета просочилась в батареи и разрушила их.

Гриффин тоже понял это, но слишком поздно.

Я наклонился пониже и не давал ему разглядеть контейнер. Он уже подошел ко мне так близко, что я мог дотянуться до него, и только тогда, увидев воду, сообразил, что за игру я веду.

Патрисия с восхищением посмотрела на Рено:

— Ты молодчина!

— А ты просто прелесть.

Она улыбнулась:

— Мы опять пойдем пешком? Или заведем мотор?

Он бросил взгляд на протоку, убегающую на юго-запад, туда, где находилось шоссе, и кемпинг, и Вики, и Сан-Франциско. Потом обернулся снова, посмотрел в эти огромные, прекрасные карие глаза, сияющие восторгом, и поцеловал ее.

— Выбирайте, капитан, — сказал он. — Вам решать.

Чарльз Вильямс Тень подозрения

Глава 1

Городок был небольшим. Если ехать с запада, то сначала вы проезжали мост, перекинутый через неторопливую глинистую речушку с непроизносимым индейским названием, а потом сразу попадали в центр города, состоящий из четырех-пяти кварталов, вытянувшихся вдоль широкой улицы, с площадкой для парковки и четырьмя светофорами на каждом из следующих друг за другом перекрестков. Я как раз проезжал последний, при этом скорость моя не превышала двадцати миль в час, и находился я строго в своем ряду, как вдруг со стоянки выскочил какой-то местный парень на старом побитом грузовике и даже не удосужился посмотреть в зеркало заднего вида.

Слева от меня была какая-то машина, и не оставалось ничего другого, как ударить по тормозам и врезаться в него, что я и проделал. Раздался лязг металла, на мостовую со звоном посыпались обломки радиатора и осколки разбившегося стекла. На залитой солнцем улице начали скапливаться зеваки.

Я затянул ручник, вышел из машины и с отвращением покачал головой, осмотрев свои потери. Передний бампер повис на одном креплении, правое крыло и изжеванная фара вдавились в колесо. Но хуже всего было то, что из поврежденного радиатора хлестал фонтан кипящей воды.

Виновный в аварии водитель грузовика тоже вышел из кабины. Высокий, футов шести ростом, худой брюнет с крупным носом; от его костистого лица, когда он сунулся ко мне, так и разило дешевым мускателем.

— Ты, идиот, — сказал он мне, — может, ты решил, что здесь гоночная трасса…

Плохое настроение зрело во мне уже давно, своим затянувшимся летним путешествием я был сыт по горло и без этого парня, залитого вином под завязку. Я схватил его за рукав и уже собирался как следует врезать ему в челюсть, но понял, что передо мной еще совсем мальчишками просто оттолкнул его от себя. Он все еще продолжал шуметь, как вдруг я почувствовал, что кто-то подошел ко мне сзади, и моя рука оказалась как будто зажатой в тиски, захваченная чьей-то большой ладонью. Я обернулся. Передо мной стоял жирный субъект с тяжелым взглядом блюстителя порядка. На нем был костюм защитного цвета и кобура.

— Вот что, — обратился он ко мне, — если вы собираетесь распускать руки, предлагаю начать с меня.

Я как раз при исполнении.

— О'кей, — ответил я. — Никаких рук.

Он продолжал сверлить меня своим колючим взглядом.

— Вы уже достаточно большой мальчик, чтобы безобразничать.

Как обычно бывает в таких случаях, вокруг нас» начала собираться толпа, хотя я вроде не собирался выдвигать свою кандидатуру на титул «Мисс Северная Флорида 1958». Все выглядело так, словно это я первым начал махать кулаками да вдобавок еще и врезался в грузовик, а то, что мои номерные знаки были выданы в Калифорнии, похоже, только подливало масла в огонь.

Он повернулся к водителю грузовика:

— Все в порядке, Фрэнки?

«Отлично, — подумал я, — наверное, они еще и родственники».

Фрэнки воспользовался случаем, чтобы излить душу. Оказалось, во всем виноваты эти чертовы туристы, которые шпарят через центр города со скоростью шестьдесят миль. Когда он заткнулся, у меня наконец появился шанс приступить к сбору голосов в свою пользу. Я подошел к столпившимся вокруг нас бездельникам, пытаясь найти очевидцев аварии, но все или ничего не видели, или предпочитали помалкивать.

— Ну, что же, мистер, — холодно сказал мне жирный коп, — давайте посмотрим ваши права.

Я вынул права из бумажника и мысленно дал себе обещание, что в следующий раз, если мне снова придется проезжать по этим местам, отправлю машину багажом, а сам пойду пешком. В этот момент с тротуара шагнула высокая темноволосая девушка и подошла к нам.

— Я все видела, — обратилась она к офицеру и рассказала ему, что произошло.

Его реакция показалась мне несколько странной, хотя я и сам не мог бы сказать, чем именно. Было очевидно, что они знакомы, но он даже не поздоровался с ней. Выслушав рассказ, он просто кивнул, но очень сдержанно и недоброжелательно. Она что-то написала на карточке и протянула мне:

— Если я понадоблюсь вашей страховой компании, они смогут найти меня по этому адресу.

Я сунул карточку в бумажник:

— Тысяча благодарностей. Вы мне очень помогли.

Она вернулась на тротуар. На лицах взглянувших на нее людей я заметил такое же странное выражение, как и у полицейского. Это было похоже на враждебность — или мне просто показалось? У меня создалось впечатление, что все они знали ее, но никто не попытался с ней заговорить. Впрочем, она, казалось, ничего этого не замечала.

Не знаю, возымел ли действие ее рассказ, или офицер, подойдя к Фрэнки поближе, уловил наконец его алкогольный выхлоп, но ситуация переменилась в мою пользу. Хорошо; поставленным командным голосом он рявкнул пару раз на Фрэнки, чтобы привести его в чувство, затем составил рапорт, но никаких квитанций не выписал. Грузовик не получил серьезных повреждений.

Мы обменялись координатами своих страховых компаний, и подъехавшая аварийная машина взяла мою на буксир. Я сел в кабину рядом с водителем. Чтобы попасть в гараж, ; нам пришлось вернуться к реке, на западную окраину города.

Город был охвачен оцепенением — в два часа пополудни южное солнце жарило вовсю. На белой от яркого света земле тени казались чернильными пятнами, и я чувствовал запах пота, исходивший от моей рубашки. На рассвете я выехал из Нового Орлеана и к вечеру собирался добраться до Сент-Питерсберга, чтобы еще до ужина искупаться в заливе. «Теперь ничего не попишешь», — мрачно размышлял я. Потом я снова подумал о той девушке, я попытался вспомнить, как она выглядела. Единственное, что запомнилось, — она была высокой и худощавой. Красивой? Пожалуй, хотя красоткой я бы ее не назвал. Наверное, ей около тридцати.

Что-то в ее лице показалось мне странным, — только я не мог понять, что именно. Впрочем, мне не было до нее никакого дела.

Гараж занимал просторное помещение на пересечении улиц, с витринами со стороны улицы и несколькими бензоколонками на шоссе. Мы поставили машину в бокс, где ее осмотрел механик — тощий как щепка, с безучастным выражением лица.

— Вы хотите, чтобы я оценил ущерб? — спросил он.

— Нет, — ответил я. — Я расплачусь сам, а потом пусть страховые компании грызутся между собой.

— Готово будет в лучшем случае послезавтра. У нас на складе нет таких радиаторов, придется везти из Талахасси на автобусе.

— О'кей, — согласился я.

Мне не улыбалось провести здесь тридцать шесть часов, но тут уж я был бессилен. Я вытащил из багажника свои чемоданы:

— Где здесь можно остановиться?

— В какой-нибудь гостинице наверняка найдется место, — ответил он.

— Отлично. Как добраться до ближайшей?

Он обтер руки обрывками ветоши и задумался:

— В нашем районе есть только одна — в трех милях отсюда. Но если вы поедете на восток, то найдете еще два хороших мотеля, совсем рядом друг с другом, — «Спэниш Мейн» и «Эль Ранчо».

— Спасибо. Могу я вызвать такси?

Он мотнул головой в сторону конторы:

— Загляните туда.

Крупный блондин в белом комбинезоне зашел и взял что-то с верстака. Он обернулся и посмотрел на нас:

—  — Если вы ищете мотель, то на колонке как раз заправляется миссис Лэнгстон.

Механик покачал головой.

— Кто такая эта миссис Лэнгстон? — Поинтересовался я.

— Хозяйка мотеля «Магнолия-Лодж», в восточном районе.

— Что вы мне посоветуете?

Он пожал плечами:

— Поступайте как знаете.

Его слова меня насторожили.

— Там что-нибудь не так?

— По-моему, там все в порядке. Довольно недорого, но без бассейна. Выбирайте сами, где вам остановиться.

Лишь теперь я понял, что мне знакомо это имя. Я был почти уверен, что это она. Подхватив свой багаж, я вышел на шоссе и угадал. Она стояла у старого фургона и доставала из сумочки деньги.

Я подошел к ней и поставил чемоданы на землю:

— Миссис Лэнгстон?

Она обернулась и слегка улыбнулась мне:

— Привет. — И тут я понял, что так поразило меня в ее лице, когда я увидел ее впервые. Она выглядела уставшей. Вот и все. У нее было худое и довольно приятное лицо, с правильными чертами, но в глубине красивых серых глаз таилась безграничная усталость.

— Мне сказали, что вы держите мотель.

— Все верно, — кивнула она.

— Не захватите меня с собой, если у вас есть места?

— Конечно. Поставьте сумки на заднее сиденье.

Мы выехали на главную улицу и покатили через город. Я надеялся, что если Фрэнки все еще где-то в городе, то мы успеем заметить его и загоним фургон в укрытие.

— Когда будет готова ваша машина? — спросила она, когда мы остановились на светофоре.

— Послезавтра, — ответил я. — Кстати, я хочу еще раз сказать вам спасибо.

— На здоровье, — ответила она. Загорелся зеленый, и мы тронулись.

Я повернулся и посмотрел на нее. У нее были темно-каштановые волосы до плеч и хороший цвет лица.

Кроме следов помады на губах — никакой косметики.

Красивой формы рот. Из-за высоких выступающих скул казалось, что у нее впалые щеки. Это было лицо зрелой женщины, в нем чувствовалась сила. Два кольца на руке — обручальное и свадебное — выглядели очень дорогими, и остальная ее экипировка совершенно с ними не сочеталась. Она была одета в дешевое платье из магазина готовой одежды. На красивых и длинных ногах — старые, стоптанные сандалии.

Справа, сразу за городской чертой, я увидел мотель «Спэниш Мейн». Вдоль фасада тянулся огромный бассейн, вокруг которого теснились разноцветные зонтики. Сверкавшая под белым раскаленным солнцем вода казалась голубой и прохладной, и я вспомнил, что в «Магнолия-Лодж» бассейна нет. «Вот черт», — мрачно подумал я. Ладно, по крайней мере, меня не пытались надуть. К тому же хозяйка мотеля — очень красивая женщина.

«Магнолия-Лодж» находился на левой стороне дороги, примерно четвертью мили дальше. Когда мы свернули к нему с шоссе, я понял, что имел в виду парень из гаража, когда сказал, что здесь «недорого»: во всем здесь ощущалась запущенность, отчего создавалось впечатление, что мотель так и не был достроен до конца. Корпус на двенадцать или пятнадцать номеров представлял собой стандартный блок в виде буквы «П», обращенный открытой стороной к шоссе.

Само кирпичное здание, крытое черепицей, казалось солидным и не слишком обветшалым, но явно нуждалось в покраске. Трава вокруг него выцвела и под палящим полуденным солнцем выглядела невзрачно.

В средней части двора и вдоль шоссе — что-то похожее на газон, но коричневого цвета и покрытое пылью. Белый гравий дорожки рассыпался, и местами сквозь него проросли пучки сорняков. Я удивился, как ее муж допустил, чтобы все пришло в такое состояние.

Машина остановилась перед входом в офис. Я взял с заднего сиденья две сумки с продуктами и вслед за миссис Лэнгстон вошел внутрь.

В маленькой прихожей царила прохлада и приятный полумрак — глухие венецианские ставни создавали надежную преграду жгучим солнечным лучам. На вощеном полу, выложенном темно-синими плитками, лежали плетеные половички и стояли бамбуковые кресла с черными и оранжевыми подушками. В углу комнаты — телевизор, перед диваном — длинный кофейный бамбуковый столик со стеклянной столешницей, на котором валялась кипа журналов. На столе у стены я заметил модель корабля. Она была около трех футов в длину и поражала тщательностью отделки. Напротив двери была установлена конторка, а в конце ее — маленький телефонный коммутатор и стойка с ячейками для ключей. Сразу за конторкой виднелась занавешенная дверь, за которой, очевидно, находились комнаты хозяев. Где-то в глубине работал пылесос.

Я сложил покупки на конторку. «Джози», — позвала она, и пылесос умолк. Из-за занавески появилась мощная темнокожая девица в белом фартуке. У нее было круглое добродушное лицо и большой рот, который она накрасила помадой неестественного, почти фиолетового цвета.

Миссис Лэнгстон положила передо мной регистрационную карточку и кивнула на сумки:

— Захвати это на кухню, Джози.

— Хорошо, мэм. — Девица взяла сумки и повернулась к выходу.

— Водопроводчик не звонил? — спросила миссис Лэнгстон.

Я снял колпачок с ручки и склонился над карточкой, снова — в который раз за последние дни — спрашивая себя, почему я все еще указываю свой адрес в Сан-Франциско. Впрочем, нужно же что-то написать, а этот адрес, по крайней мере, соответствует моим номерам на машине.

— Нет, мэм, — ответила Джози. — Телефон звонил несколько раз, но я думаю, что ошиблись номером. Когда я подходила, там промолчали, а потом повесили трубку. — И она вышла.

Я случайно поднял глаза. Лицо миссис Лэнгстон странно застыло, молочно-белая кожа побледнела еще больше, и у меня сложилось впечатление, что ей с трудом удается сохранять самообладание. Она смотрела куда-то вдаль отсутствующим взглядом.

— Что-нибудь случилось? — спросил я.

Она ахнула от неожиданности, потом покачала головой и заставила себя улыбнуться:

— Нет, все в порядке. Просто устала от жары.

Взяв в руки мою карточку, она бегло взглянула на нее:

— Сан-Франциско? А как вы переносите жару, мистер Чатхэм?

— Так, значит, вы там бывали?

Она кивнула:

— Один раз, в августе. У меня были с собой только летние вещи, и я чуть не замерзла. Но город мне понравился, мне он показался просто сказочным. — Она подошла к конторке и взяла из ячейки ключ. — Возьмите, номер двенадцать.

— Лучше я сразу же расплачусь, — ответил я. — Сколько с меня?

В этот момент зазвонил телефон. Мне показалось, что миссис Лэнгстон испугалась. Она выпрямилась и застыла на месте, как будто ей в спину плеснули ледяной водой, и в ее глазах мелькнул страх. Телефон зазвонил вновь, издавая пронзительную трель. Она с усилием протянула руку и сняла трубку.

— «Магнолия-Лодж», — чуть слышно произнесла она.

И сразу же побледнела, как будто с ее лица сошла вся краска. Она пошатнулась, и я перегнулся через стол, чтобы поддержать ее, — мне показалось, что женщина вот-вот упадет, но она опустилась на табурет, стоявший за стойкой. Попыталась положить трубку на рычаг, но не попала. Трубка осталась лежать на регистрационной книге, и я расслышал раздававшиеся из нее звуки. Миссис Лэнгстон закрыла лицо дрожащими руками.

Понимая, что лезу не в свое дело, я схватил трубку — сработал рефлекс, к тому же я примерно представлял, что услышу. И не ошибся.

Я услышал едва различимый шепот, — голос был наглый, порочный и напряженный, а те мерзости, которые он произносил, могли свести человека с ума.

Я обратил внимание на какие-то дополнительные звуки, какой-то фон. Через минуту поток нечистот иссяк и голос поинтересовался:

— Ты хорошо меня слышишь, дорогая? Скажи, тебе понравилось?

Я зажал рукой трубку и, перегнувшись через конторку, дотронулся до ее руки:

— Ответьте ему. — Я протянул ей трубку.

Она подняла голову, но только в ужасе уставилась на меня. Я потряс ее за плечо:

— Давайте, скажите что-нибудь. Все равно что.

Она кивнула, и я отнял руку от трубки.

— Почему? — закричала она. — Почему вы выбрали именно меня?

Я кивнул и взял трубку, чтобы услышать ответ. Тихий шелестящий смешок был омерзителен, как прикосновение к обнаженной коже выползшей из болотной тины гадины.

— Потому что мы знаем секрет, дорогая. Мы знаем, что это ты убила его, разве не правда?

Я нахмурился — в привычный сценарий это не вписывалось. Шепот возобновился:

— Мы все знаем, дорогая. И мне приятно думать, что мы с тобой… — И он повторил то, о чем ему так приятно было думать. Он производил впечатление человека с богатым воображением, которому не чужды самые отвратительные фантазии. Вдруг я услышал, что в шепот вновь вклиниваются какие-то посторонние звуки, какой-то шумовой фон, и в ту же секунду связь прервалась. Видимо, он повесил трубку, но, судя по всему, сделал это недостаточно быстро.

Я тоже повесил трубку и посмотрел на поникшую голову сидевшей рядом женщины.

— Бояться нечего, — сказал я, — обычно они неопасны.

Она взглянула на меня, но не смогла выдавить ни звука.

— Как давно он этим занимается?

— Давно… — неуверенно прошептала она. — Давно… — И потеряла сознание.

Я едва успел подхватить ее. Вынеся ее из-за стойки, я осторожно уложил женщину на пол, на один из половичков. Она оказалась очень легкой, слишком легкой для своего роста. Я распрямился и крикнул: «Джози!»

Неестественную бледность тонкого лица миссис Лэнгстон подчеркивали темные ресницы. Очевидно, она уже давно находилась на грани нервного истощения.

Джози выглянула из-за занавески и вопросительно посмотрела на меня.

— У вас есть виски? — спросил я.

— Виски? Нет, сэр, у нас нет ничего такого… — Она сделала еще один шаг по направлению к конторке и увидела лежащую на полу миссис Дэнгстон. — Ох, Боже милостивый…

— Помолчи, — приказал я. — Принеси мне стакан… И мокрое полотенце.

Я выбежал из комнаты и принес из фургона свои чемоданы. Там у меня лежала бутылка виски. Джози снова вынырнула из-за занавески. Я налил немного виски в стакан, опустился на колени рядом с миссис Лэнгстон и обтер ей лицо мокрым полотенцем.

— Вы думаете, она придет в себя? — тревожно спросила Джози.

— Конечно. Это просто обморок. — Я нащупал пульс, он оказался достаточно ровным.

— Вы не собираетесь давать ей виски?

— Не раньше чем она сможет глотать, — нетерпеливо ответил я. — Или вы хотите, чтобы она захлебнулась? Где ее муж?

— Муж?

— Мистер Лэнгстон, — раздраженно повторил я, — сходите за ним. Где он?

Она покачала головой:

— Никакого мистера Лэнгстона нет. Он умер.

— Ах вот что, — ответил я.

— Как вы думаете, может, вызвать врача?

— Не думаю, что в этом есть необходимость. Подождите-ка.

Миссис Лэнгстон шевельнулась и открыла глаза.

Одной рукой я обхватил ее за плечи, а другой поднес к ее губам стакан с виски. Она отхлебнула и закашлялась, но проглотила. Я отдал стакан Джози:

— Принесите воды.

Через минуту миссис Лэнгстон уже смогла сесть.

Я помог ей добраться до кресла и налил ей еще, на этот раз смешав виски с водой. Ее лицо слегка порозовело.

— Спасибо, — выговорила она слабым голосом.

Я нетерпеливо отмахнулся:

— Вы знаете, кто это был?

— Нет.

— И никого не подозреваете?

Она безнадежно покачала головой.

— А в полицию вы сообщали?

Она кивнула:

— Несколько раз.

Нельзя было терять ни секунды. Я подошел к телефону и вызвал телефонистку:

— Соедините меня с офисом шерифа.

После второго гудка мне ответил мужской голос.

— Я хотел бы поговорить с шерифом, — сказал я.

— Его сейчас нет. У телефона Магрудер, что у вас случилось?

— Вам звонят из «Магнолия-Лодж». Я хочу сообщить о психопате, который только что звонил миссис Лэнгстон. Мне кажется, вам уже поступали жалобы на него…

— На кого?

— На психопата, — повторил я, — на придурка, который беспокоит миссис Лэнгстон телефонными звонками.

— Да, да, я в курсе. Так что случилось?

— Мне кажется, я могу дать вам наводку, и если вы поторопитесь, то сможете накрыть его. Он повесил трубку минуты две назад…

— Погодите, дружище. Не так быстро. Кто вы такой?

Я сделал глубокий вдох.

— Моя фамилия Чатхэм. Я остановился в мотеле и случайно оказался в офисе, когда сюда позвонил этот мерзавец. Я выслушал его…

— Зачем?

Я подумал, что это, может быть, еще не самый идиотский вопрос, какой можно услышать от офицера полиции, но близко к тому. Но мне удалось подавить свой сарказм.

— Видите ли, я хотел установить, откуда он звонит…

— И он вам сказал? Очень любезно с его стороны.

Я вздохнул:

— Нет. Я все пытаюсь вам объяснить… Мне показалось, я напал на след, который может вам помочь…

— Да, да. Конечно. Вы по телефону получили отпечатки его пальцев.

— Так, значит, вас это не интересует?

— Послушайте, дружище, — холодно ответил он, — вы, наверное, думаете, что нам нечем заняться, кроме как сбивать ноги, разыскивая пьяных по телефонным будкам? Скажите миссис Лэнгстон, чтобы она просто повесила трубку, если ей не хочется слушать этого ненормального.

— Только это ей и остается.

— Она может вообще не подходить к телефону?

— А деловые звонки?

— Ничем не могу помочь. Знаю только, что никому еще не удалось навредить другому человеку, позвонив ему по телефону.

— Я об этом и не думал, — ответил я. — Я передам ей ваши слова, и все будет в порядке. — И я повесил трубку, кипя от негодования.

Глава 2

Я обернулся к миссис Лэнгстон. Она запустила руку в темные волосы, и в этом жесте сквозила такая же усталость, как и во всем ее облике. Она все еще была очень бледна. Еще несколько дней — и она просто рассыплется на части, как разбитая тарелка.

— Они приняли какие-нибудь меры? — спросил я.

— Только в первый раз. Ко мне приходил помощник шерифа и задавал какие-то вопросы. Но мне кажется, что он мне не поверил.

«Похоже на то», — подумал я. Я даже готов был поспорить, что именно так и было.

— Вы не знаете, не преследует ли он еще какую-нибудь женщину?

Она покачала головой:

— Не думаю. — В следующий момент ее глаза снова наполнились ужасом, и она закричала:

— Зачем он все это делает?

— Не знаю, — ответил я. — А зачем они выскакивают нагишом из кустов в парке? Впрочем, почти всегда они практически безобидны.

И я подумал, что веду себя почти так же глупо, как этот клоун Магрудер. Безобидны ли они? Разве что в физическом смысле.

Она вскинула на меня глаза:

— Зачем вы попросили меня отвечать ему?

Я пожал плечами:

— Сила привычки. Я всю жизнь проработал в полиции.

— Ах вот оно что. Вы хотели, чтобы он продолжал говорить?

— Именно. Это единственный способ выйти на него — стоит ему повесить трубку, и он становится недосягаемым, как если бы находился на другой планете.

Чем дольше он изрыгает свои гнусности, тем больше у нас шансов, что он допустит какую-нибудь оплошность, и мы сможем вычислить его. Или что мы сами услышим какой-нибудь характерный шумовой фон.

Она посмотрела на меня с возрастающим интересом:

— Вы что-нибудь услышали?

— Вот именно. Он звонил из бара. Конечно, это мало что дает, они почти всегда именно так и поступают. Но это место находится в пивном погребке или в ресторане, и мне кажется, можно выяснить, в каком именно.

— Как? — нетерпеливо спросила она. — Я хочу сказать — как вы догадались?

— Просто повезло, — ответил я. — Везение иногда случается, когда рассчитывать больше не на что.

В большей части телефонных кабинок устанавливают вентиляторы, как вам известно. И в этой он тоже есть, к тому же закреплен не правильно. Он производит столько шума, что его нельзя не услышать. Кроме того, я слышал, как включили музыкальный автомат.

Я задумался. Этот тип был, конечно, не в своем уме, но все же у него хватило сообразительности, чтобы повесить трубку, как только заиграла музыка. Впрочем, это ничего не меняло. Сексуальный маньяк не обязательно должен быть глупым — он просто неуравновешенный человек.

Она нахмурилась:

— Значит, если бы они вас выслушали, то могли бы его поймать?

— Не знаю. Для этого нужно определенное везение и достаточное количество людей, чтобы за несколько минут оцепить все подобные заведения в городе… — У меня не было никаких связей в полиции этого округа. Возможно, они по горло завалены работой и страдают от нехватки кадров. Это в полиции вечная проблема.

— Вы сказали, что работали в полиции? — спросила она. — Значит, теперь вы больше там не работаете?

— Нет.

Я убрал виски обратно в сумку и застегнул ее. Ключи от комнаты, которые она уронила на стол, так и лежали там. Я взял их и положил в карман. Миссис Лэнгстон встала. Я специально не стал ей помогать, чтобы посмотреть, как она сама справится с этим. Ноги у нее по-прежнему слегка подгибались, но в целом с ней все было в порядке.

— Спасибо вам за все, мистер Чатхэм.

— Вы часто падаете в обморок?

Она безрадостно улыбнулась:

— Это было так странно. По-моему, второй раз в жизни. Почему вы спрашиваете?

— Вам стоит сходить к врачу. Вы должны обследоваться.

— Глупости. Я прекрасно себя чувствую.

— Вы держитесь из последних сил. Когда они иссякнут, вы просто сломаетесь. Вы весите не больше сотни фунтов.

— Сто десять. Просто вы недооцениваете свою силу.

— О'кей, — ответил я. В конце концов, все это меня совершенно не касалось.

Я вышел на улицу и принес из фургона вторую сумку. Комната под номером двенадцать находилась в противоположном крыле. Она была угловой, а между ней и концом корпуса я насчитал еще три двери — всего пятнадцать номеров. Я поставил чемоданы и стал рыться в кармане, ища ключи, разглядывая выцветшее, сожженное солнцем пространство. «Бассейн футов двадцать на сорок», — подумал я и представил себе, как он должен выглядеть — тротуарные плитки, шезлонги, зонтики, кустарник и трава, — это место просто взывало о зелени. Мне стало стыдно. Я слишком увлекся.

Обстановка в номере оказалась довольно уютной — зеленый ковер на стене, двуспальная кровать под темно-зеленым покрывалом и комод, над которым висело большое зеркало. Пара кресел дополняла меблировку. Слева за дверью висело большое зеркало, в которое можно рассмотреть себя в полный рост, а за ним находилась ванная комната, отделанная травянисто-зеленым кафелем. Было жарко, но в глубине комнаты возле закрытого и зашторенного окна я заметил кондиционер. Я включил его, и через секунду в комнате повеяло прохладой. Я стащил с себя пропотевшую одежду и принял душ. Полотенца оказались изношенными и потертыми, чего и следовало ожидать от дешевой гостиницы. В отличие от добротной меблировки полотенца выдавали хозяйские секреты. Видимо, дела шли не слишком успешно. Я налил себе виски, закурил сигарету и растянулся на кровати.

Безделье действовало мне на нервы. Я подумал, что предпочел бы любую тяжелую физическую работу, пусть даже на самом солнцепеке, но мне хотелось заняться чем-нибудь таким, где я мог бы приложить руки. Строить или еще что-нибудь в этом роде. Когда работаешь руками, результат становится осязаемым.

В этом случае вашей работе не мешают посторонние люди, низменные чувства, абстрактные понятия, вам не нужно задаваться вопросом — что есть правда или не правда, и результаты шестилетнего труда вы не выбросите псу под хвост в результате пятиминутного помешательства…

Я вспомнил свой дом, там, на склоне Твин-Пикс, где после полудня на город, как ватная река, наползал туман, я вспомнил о Нэн. Воспоминания не вызвали у меня никаких особых чувств, кроме, пожалуй, ощущения утраты и бессмысленности своего существования.

После нашего развода прошел уже целый год. Дом был продан. Работу, которую она считала причиной нашего разрыва, я бросил.

Я затянулся сигаретой и уставился в потолок, размышляя, знает ли она о том, что со мной в конце концов произошло. Она снова вышла замуж и переехала в Санта-Барбару, но кто-нибудь из ее друзей, оставшихся в Бэй, мог написать ей обо мне или послать газетные вырезки. Я не получал от нее никаких известий, но, с другой стороны, не было и никаких причин для того, чтобы она мне писала. Это было не в ее духе:

«…я уже говорила тебе, что все идет своим чередом, а больше мне особенно нечего сказать…» Я надеялся, что ей не послали ту фотографию. Она была довольно кровожадной, так же, как и незамысловатая подпись: «Жертва полицейского произвола».

Я потушил сигарету и сел на кровати. Если я так и проторчу целый день взаперти, наедине со своими мыслями, то к вечеру полезу на стену. Я подумал о миссис Лэнгстон и об этом телефонном оборотне, который задался целью довести ее до нервного срыва. Городской справочник лежал на комоде. «Нет, — мрачно подумал я, — к черту все это. Какое мне дело до всего, что здесь происходит?»

К тому же он, скорее всего, давно уже ушел оттуда, так что и нечего суетиться.

Однако мне никак не удавалось выкинуть из головы этого дела. Я подошел к комоду и взял в руки маленькую книжечку. Задача, которую я перед собой поставил, была непростой, но ее решение поможет мне убить вторую половину дня. Я взял ручку и клочок бумаги и погрузился в изучение желтых страничек.

Кафе… В списке их было восемь — три на одной и той же улице под названием Спрингер. Возможно, это было главное злачное место в городе, и я выписал их адреса.

Таверны… девять в списке.

Пивные бары… ничего особенного.

Ночные клубы… один, причем под таким же названием, что и одна из таверн.

Всего набралось семнадцать названий, включая возможные повторения. Я вызвал такси и быстро натянул на себя спортивную рубашку и легкие брюки. Когда мы выехали, я заметил, что одно из заведений, внесенных в мой список, было напротив, через дорогу. Неоновая вывеска, на которой красовался силуэт выпрыгнувшей из воды рыбы, гласила: «Гостиница „Сильвер Кинг“.

Сюда я решил заглянуть на обратном пути.

На улицах я стал присматриваться к вывескам.

Главным местом отдыха действительно оказалась Спрингер-стрит. Я вышел из такси возле кафе, расплатился с шофером и вошел внутрь. Здесь был телефон, но не было для него кабинки. Очередное заведение находилось в соседнем квартале, на противоположной стороне улицы. Телефонная кабинка стояла в глубине зала, рядом с музыкальным автоматом. Как только я закрыл за собой дверцу, включился вентилятор, но не тот, который я искал. Этот работал совершенно бесшумно. Я бросил никель и, набрав наобум несколько цифр, сделал вид, что слушаю, потом повесил трубку и забрал монету.

За полчаса я проверил девять телефонов, побывав и в сверкающем стеклом и хромом «Стейк-Хаус», и в засаленных подвальчиках на Фронт-стрит, пропитавшихся запахом гамбургеров с чили, не пропуская ни дорогие коктейль-холлы, ни сомнительные пивные бары, и в результате получил довольно полное представление об увеселительных заведениях города. Река, вдоль которой тянулась Фронт-стрит, находилась в западной части города. На южной оконечности Спрингер-стрит еще встречались деловые кварталы, потом начиналась железная дорога с обшарпанным зданием вокзала, где за рельсами виднелись разноцветные дома. Северный конец широкой центральной улицы разветвлялся на два параллельных отрезка, на одном из которых располагался суд, а на другом — маленькое здание почты и федеральное управление, за ними две школы и основные жилые кварталы. В городе было четыре начинавшиеся на Фронт-стрит улицы, которые пересекались. Спрингер, представлявшая собой еще одну главную улицу, была единственной, которая проходила вдоль всего города с востока на запад и пересекала реку. Все остальные на Фронт-стрит заканчивались.

Но того, что искал, я так и не нашел и продолжил поиски. В большинстве заведений были установлены кондиционеры, и, выходя из них, вы чувствовали себя, как будто шагнули прямо в печную топку. Асфальтовое покрытие на тротуаре пузырилось, таяло и прилипало к подошвам. Моя рубашка была мокрой от пота. Через час я почувствовал, что зашел в тупик, и сделал передышку. В этом городе не было ни одной телефонной будки с шумно работающим вентилятором.

Однако в моем списке оставались еще два пункта. Одним из них был ночной клуб «Фламинго», находившийся, судя по адресу, на Вест-хайвей. Правда, он вряд ли был открыт в то время, когда звонил этот тип. Вторым номером была гостиница «Сильвер Кинг» — через дорогу от моего мотеля. Неужели он решился звонить оттуда — чуть ли не из самого ее дома? Но кто способен объяснить, чем руководствуются сумасшедшие в своих поступках? Чтобы ответить на этот вопрос, нужно вернуться туда. На ближайшем перекрестке возле автобусной остановки я заметил такси и остановил его.

Когда мы доехали до Спрингер и остановились на светофоре, шофер обернулся и посмотрел на меня через плечо. Он был средних лет, со сдавленным с боков лицом, скорбными карими глазами и плохо подогнанными искусственными зубами, которые были слишком крупными и симметричными, отчего он казался сошедшим с плаката, рекламирующего зубную пасту.

— Скажите, — спросил он, — это не вы сегодня утром вступили в рукопашную с Фрэнки?

— Я не стал бы называть это рукопашной, — ответил я, — так, повздорили немного.

— Вот я и подумал, что ваше лицо мне знакомо, приятель. Вы, наверное, осматривали город? Готов поспорить, что видел вас три-четыре раза за вечер.

Я прожил всю жизнь в большом городе, и такой вариант просто не приходил мне в голову. Я находился в крошечном городишке и был в нем чужаком, к тому же успел стать заметной фигурой. Если прибавить к этому темно-красное лицо и торчащие ежиком рыжие волосы, то вряд ли можно ожидать, что я останусь незамеченным.

— Просто побродил по окрестностям, — объяснил — хотел убить время, пока машина в ремонте.

— Где вы остановились?

— В мотеле «Магнолия-Лодж».

— Ах вот как, — ответил он.

Я, нахмурившись, уставился ему в затылок. Опять то же самое — та же реакция, причем вы даже не смогли бы объяснить, почему она показалась странной. Я вспомнил, как вели себя зеваки, обступившие место аварии, а потом механик в гараже. Включился зеленый, и мы двинулись.

— А в чем, собственно, дело? — поинтересовался я.

Он пожал плечами:

— С самим мотелем все в порядке, как мне кажется. Хотя процветающим его не назовешь.

— Ну, что же, это не такое простое дело для одинокой женщины. Мне сказали, что ее муж умер.

— Да, в общем, можно так сказать.

Это было что-то новенькое. Он выразился так, словно человек мог быть мертвым в общем, а мог быть и в частности, будто существовали разные степени быть мертвым.

— Что вы имеете в виду?

— Это правда, что вы из Калифорнии? Наверное, в тамошних газетах не было такой шумихи? — На следующем перекрестке ему пришлось притормозить — зажегся красный свет. Он обернулся ко мне через плечо. — Лэнгстона убили, — сказал он.

Несколько секунд я молчал, вспоминая тихий мерзкий смешок и шепот: «Мы знаем, что это ты убила его, ведь правда?»

Потом я выбросил это из головы.

— Удалось поймать того, кто это сделал?

— И да и нет.

Такой ответ мог означать все, что угодно. Я вздохнул, прикурил сигарету и сделал новую попытку:

— Так да или нет?

— Одного из них поймали, — ответил он, — мужчину. Но до сегодняшнего дня неизвестно, кто был вторым. По крайней мере, так говорят.

Зажегся зеленый свет, он включил передачу и влился в общий поток. Конечно, все, что он рассказывал, еще ничего не значило. Я ждал, когда он заговорит снова.

— Конечно, теперь каждый может сопоставить, что к чему, и сделать свои выводы, если вы понимаете, что я хочу сказать. Но только никаких имен никто не называл…

Я сразу догадался, что он имеет в виду.

— Одну минутку. Не сомневаюсь, что закон в вашем городе запрещает убивать людей?

— Конечно, сэр. Но закон говорит еще и о том, что нужно иметь доказательства для того, чтобы арестовать человека и отдать его под суд.

Ощущение было такое, как будто дотрагиваешься до оголенного нерва. «Ну ладно же, — сердито подумал я, — я получил такие доказательства, правда, пока их недостаточно».

Мы выехали из деловой части города и теперь проезжали мимо фабричного корпуса и морозильной установки на окраине. Я попросил его ехать помедленнее — мне еще нужно было задать ему добрый десяток вопросов.

— Так вы говорите, что одного из них поймали и он признался, что с ним был еще кто-то, но не сказал, кто именно? Из него так и не смогли вытянуть имя второго?

В ответ он бросил через плечо:

— Мистер, из этого парня никому не удалось вытянуть ни одного слова. Он попытался оказать вооруженное сопротивление Колхауну и умер раньше, чем успел упасть на землю.

— А кто такой Колхаун?

— Тот самый здоровенный коп, который не дал вам отколошматить Фрэнки.

— Черт, да я и не собирался с ним драться… — Я замолчал. Не стоило тратить время на этот идиотский разговор.

— Вы выглядите как человек, который способен постоять за себя, что бы ни случилось, но позвольте мне дать вам один совет: никогда не связывайтесь с Колхауном.

— Я и не собирался, — нетерпеливо возразил я.

И пожалел о том, что задал этот вопрос.

— Вы, может, думаете, что он жирный. Мистер, я только одно вам скажу: никакой он не жирный. Знаете, мне случалось видеть его в деле… — Он помолчал, вздохнул и покачал головой. — Он тертый калач, вот что я имею в виду. Этот парень — тертый калач.

Я надеялся, что теперь он закончит свои рассуждения о Колхауне и перейдет к делу.

— Понятно, — я решил направить разговор в нужное русло, — так вы сказали, что одного застрелили на месте, потому что он оказал сопротивление. Поэтому он не сказал ни слова. Тогда откуда же стало известно, что был еще и второй? Или Колхаун видел его на месте преступления?

— Нет. Точно я не знаю…

Он повернул к стоянке перед «Сильвер Кинг». От жары над шоссе дрожало марево, и блеск белого гравия на стоянке слепил глаза. До меня донеслись звуки музыкального автомата, а через широкое распахнутое окно, возле которого мы остановились, я увидел нескольких мужчин, которые пили кофе у стойки.

Шофер обернулся ко мне и сцепил руки на изголовье сиденья.

— Так чего вы точно не знаете? — спросил я.

— Дело было так. Колхаун взял того парня, его звали Стрейдер, в половине пятого утра, когда он был у реки и пытался избавиться от трупа. Стрейдер приехал туда на машине Лэнгстона, а сам Лэнгстон лежал на заднем сиденье, завернутый в брезент и с проломленным черепом.

— Понятно, что это выглядело довольно подозрительно, — согласился я. — А был ли в машине кто-нибудь еще?

— Нет. Но там была другая машина, она стояла ярдах в пятидесяти ближе к дороге. Потом она уехала.

Колхаун слышал, как завелся мотор, и видел свет фар.

Он побежал туда, но не успел. Тогда он хотел стрелять по машине, но в темноте споткнулся и упал. А к тому времени, когда он поднялся и нашел свое оружие, она уже скрылась за поворотом шоссе. Но номер он разглядел. Ему удалось разглядеть его, потому что сзади горели подфарники…

— Понятно, понятно, — нетерпеливо перебил я, — так удалось узнать, чья это машина?

— Да. Это была машина Стрейдера.

— Вот оно что. И где ее потом нашли?

Он мотнул головойв сторону шоссе:

— Как раз вон там, рядом с тем номером, который Стрейдер снимал в мотеле. И еще одну вещь удалось выяснить достоверно — за рулем машины сидела женщина.

Некоторое время я молчал. Даже то немногое, что мне удалось узнать, объясняло, почему над этим городом нависла зловещая тень, тень подозрения, присутствие которой ощущалось во всем, к чему ни прикоснись.

— Когда все это случилось? — спросил я.

— В прошлом ноябре.

«Семь месяцев назад», — подумал я. Неудивительно, что ее глаза превратились в настоящий серый океан усталости и, судя по всему, она вот-вот окажется на грани нервного срыва., — С вас один доллар, — сказал он. — Мы выехали за черту города.

Я протянул ему два:

— Зайдите со мной. Я угощу вас пивом.

Глава 3

Мы вошли внутрь, и нас охватила кондиционированная прохлада. Здание было выстроено в форме буквы «Г», и на улицу выходили окна обеденного зала.

Слева от двери стояло несколько столиков, а в глубине, напротив окна, которое было видно с дороги, располагалась стойка с шеренгой табуретов перед ней.

Вращающиеся двери позади стойки вели на кухню. По обеим сторонам двери на стенах висели чучела морских тарпонов, а еще один был укреплен над дверью справа, за которой находился бар. Два дальнобойщика пили кофе и болтали с официанткой.

Бар представлял собой вытянутое помещение, примыкавшее к залу под прямым углом и образовывавшее «перекладину» буквы «Г». В глубине, по левой стороне, стояли множество столиков, музыкальный автомат, который в данную минуту молчал, и телефонная кабинка. Я бросил на нее беглый взгляд — с этим я разберусь потом.

За одним из столиков сидел мужчина в белой ковбойской шляпе и голубой рубашке. Он сидел боком ко мне, повернувшись к темноволосой, худой как щепка девице, во внешности которой угадывалась примесь индейской крови. Еще двое сидели, взгромоздившись на табуреты в глубине бара.

Они оглянулись на нас, когда мы вошли, и один из них кивнул таксисту. Над большим зеркалом висела еще одна рыба, такая огромная, каких я в жизни не видел.

Бармен вышел к нам, бросил в мою сторону любопытный взгляд и кивнул таксисту:

— Привет, Джейк. Что будешь пить?

— Бутылочку «Регал», Олли, — ответил Джейк.

Я заказал то же самое. Олли поставил перед нами заказ и вернулся за стойку, где протирал стаканы. Лет двадцати пяти на вид, он обладал широкими плечами, мускулистыми руками, широким загорелым лицом и хладнокровными карими глазами.

Я отхлебнул пива и закурил сигарету.

— Кто такой был этот Стрейдер? — спросил я таксиста.

Стоило мне только произнести это имя, как бармен и те двое, что сидели в стороне, обернулись и уставились на меня. И это несмотря на то, что прошло уже столько времени, отметил я.

Джейку стало явно не по себе.

— Это и есть самое чудное во всей этой истории.

Он приехал из Майами. И, как удалось установить, даже не был знаком с Лэнгстоном.

Один из мужчин за стойкой отставил свой стакан.

Он пристально смотрел на меня наглыми глазами человека, привыкшего нарываться на неприятности:

— Может, с ним самим он знаком и не был. Но это не значит, что он не мог быть другом кого-нибудь другого из его семьи.

Бармен покосился на него, но промолчал. Второй парень спокойно пил свое пиво. Тишина, которая воцарилась в баре, предвещала угрозу, но они, казалось, ничего не замечали. Это было для них привычным делом.

— Я не говорю, что, он не был знаком с другими, — возразил Джейк. — Я только хотел сказать, что не удалось доказать, что он знал кого-нибудь из Лэнгстонов.

— Тогда какого черта он вообще сюда приехал? — поинтересовался второй тип. — Почему его имя записано в регистрационной книге этого самого мотеля три раза за два месяца? Он приезжал сюда не в командировку, иначе в городе нашелся бы человек, с которым он встречался. К тому же кто поверит, будто он был настолько безмозглым, что пытался продавать здесь недвижимость в Майами?

— Откуда мне знать? — ответил Джейк. — Парень, который оказался настолько безмозглым, чтобы стрелять в Колхауна, способен и не на такое.

— Ерунда. Ты не хуже меня знаешь, для чего он приезжал. Этот жеребец навещал здесь свою леди. Он не смог добиться в своей жизни ничего серьезного, занимался какой-то ерундой, поэтому одна дамочка время от времени подбрасывала ему кое-что.

«Что за чудесное местечко», — мрачно подумал я.

Суд над ней не прекращался ни на одну минуту — каждый день ей предъявляли обвинение за это убийство — и здесь, и во всех остальных барах в городе, и всякий раз, даже когда она шла по супермаркету, катя перед собой тележку с продуктами. Интересно, почему она не продала мотель и не уехала отсюда? Должно быть, ей не давала сделать этого гордость. А по ее лицу было видно, что человек она гордый.

Впрочем, напомнил я себе, меня это не касается.

Я ничего не знал о ней, — может, она и в самом деле убила своего мужа. Среди убийц встречались такие люди, которые не могли солгать не покраснев. Но корысть заставляла их пойти на преступление. Однако на нее это было не похоже.

— Она что, тоже из Майами? — вмешался второй мужчина. Тон, каким он это произнес, говорил о том, что, по его мнению, быть родом из Майами — предосудительно уже само по себе.

— Черт, Руп, — с вызовом бросил Джейк, — не нужно представлять дело так, как будто я защищаю ее или Стрейдера. Я просто сказал, что знать о чем-то и доказать это — разные вещи.

— Доказать! — презрительно протянул Руп. — Слишком много носятся с этой ерундой. У них и так были все доказательства. Иначе почему Стрейдер вообще полез в это дело и попытался обставить все как несчастный случай?

Я отвернулся. Все было безнадежно. Но я вспомнил, что собирался задать один вопрос, который не давал мне покоя, и решил воспользоваться случаем.

— Зачем они взяли обе машины? — спросил я Джейка.

Они уже совершенно позабыли обо мне, увлекшись своей перепалкой, и после моего вопроса в зале повисла полная тишина, от которой по спине пополз холодок, не имевший ничего общего с прохладой от работающих кондиционеров. Джейк залпом допил свое пиво и поднялся.

— Ладно, мне пора. Спасибо вам, мистер. — Он вышел. Те двое некоторое время еще разглядывали меня, потом вернулись к своему разговору.

Я заказал еще пива. Олли откупорил бутылку и поставил передо мной. Из всех троих он казался мне наиболее разумным и наименее враждебно настроенным.

— Так почему они взяли обе машины? — спросил я его.

Он протер стойку, окинул меня оценивающим взглядом и уже было открыл рот, как в разговор вмешался Руп. Он уставился на меня своими черными блестящими глазами и спросил:

— Кто вы такой?

— Моя фамилия Чатхэм, — коротко ответил я.

— Я не об этом, мистер. Зачем вы задаете ваши вопросы?

— Просто так. А что?

— По-моему, вас очень интересует это дело, и можно подумать, что оно вас каким-то образом касается.

— Я просто интересуюсь местными обычаями, — объяснил я. — Там, где я вырос, людей осуждали за убийство в суде, а не за стойкой бара.

— Вы приезжий?

— Мне повезло еще больше — я здесь проездом.

— Тогда зачем вам понадобилось такси? Чтобы вытянуть что-нибудь у Джейка?

Неожиданно я почувствовал, что сыт этим разговором по горло.

— Заткнись, — бросил я.

Его глаза мгновенно налились злобой, и он сделал движение, как будто собирался встать с табурета. Бармен взглянул на него, и он снова сел. Его приятель, гораздо более крупный мужчина, с отвращением смерил меня взглядом, как будто прицениваясь, не попросить ли ему завернуть кусочек. Но все кончилось ничем и через мгновение уже отошло в прошлое.

Я нашарил в кармане никель и направился к телефону. Темноволосая девица и ее спутник в ковбойской шляпе, казалось, вообще ничего не замечали.

Когда я проходил мимо них, девушка оглянулась. На вид ей было не больше восемнадцати, но выражение ее лица говорило о том, что она, по крайней мере, вдвое дольше ведет яростную и непримиримую борьбу с любыми проявлениями невинности. Она вытянула под столом левую ногу, отчего юбка на ней задралась, а мужчина, ухмыляясь, писал что-то губной помадой на оголившейся ляжке. Девушка перехватила мой взгляд и пожала плечами.

Я зашел в кабинку, закрыл за собой дверь, и в ту же секунду мне стало ясно, что мои поиски завершены. Вентилятор включился и начал вращаться, издавая необычное жужжание, которое объяснялось не правильным креплением. Я начал быстро соображать.

Из обеденного зала он, скорее всего, видел, как она возвращалась из города, — вот почему он позвонил почти сразу же. , Но горничная сказала, что он звонил еще дважды до этого, когда ее еще не было дома. Ну, что ж, до этого он мог звонить из другого места, а на третий раз подобрался поближе. Можно ставить тысячу к одному, что им был один из этих троих.

Я сделал вид, что набираю номер, и, выйдя из будки, искоса взглянул на чрезмерно грамотного ковбоя.

Ему могло быть от двадцати восьми до сорока лет, у него было гладкое, круглое лицо, как у младенца-переростка, и намечающееся брюшко. Рубашка, как выяснилось при ближайшем рассмотрении, была не голубой, по крайней мере не целиком голубой; Спереди она была светло-серой с жемчужными пуговицами и клапанами на нагрудных карманах, и на ней виднелись пятна в двух или трех местах, как будто он опрокинул на себя еду. Небесно-голубые глаза снова рождали мысль о младенце, если не брать в расчет выражение деревенской въедливости и хитроватой ухмылки, с которой он хватал девицу за ногу и предлагал ей прочитать то, что он написал у нее на бедре.

Скорее всего, он был карточным шулером.

Я вернулся к своему пиву. Исключительно лишь ради порядка я окинул взглядом Рупа и его приятеля — они отличались друг от друга так же разительно, как партнеры в дуэте комиков. Руп был худым, смуглым и со злобным выражением лица, в нем угадывался человек того сорта, который всегда оказывается зачинщиком разного рода неприятностей, что время от времени случаются в барах, однако в целом он показался мне вполне нормальным. Его приятель был крупным мужчиной с редеющими рыжими волосами и топорными чертами лица — оно вполне могло бы показаться бандитским, но никаких признаков порочности или развращенности я не заметил. Одет он был в испачканный маслом комбинезон защитного цвета, а под ногтями виднелась черная каемка, из чего можно было заключить, что он работает механиком.

Таким, как они, бесполезно задавать какие бы то ни было вопросы. Потребовалось бы часа два на то, чтобы подвести их к разговору, но, принимая во внимание враждебность и подозрительность, которыми была насыщена здешняя атмосфера, я подумал, что вообще не добьюсь от них никакого ответа. Я отставил свой стакан с пивом и собрался уходить.

— По-моему, вы сказали, что не местный, — подал голос Руп.

И я решил все же закинуть удочку:

— Да, я так и сказал.

— Тогда, наверное, у вас здесь есть знакомые. Вы только что кому-то звонили.

— Да, звонил.

— И даже не посмотрели в справочнике номер.

— Вы что-то имеете против?

— Где вы остановились?

Я обернулся и смерил его холодным взглядом:

— Через дорогу, и что из того?

— Я так и думал.

Олли поставил стакан, который он протирал.

— Вы уже уходите? — обратился он ко мне.

— Собирался, — ответил я.

— Может, это и к лучшему.

— Почему?

Он пожал плечами:

— Только из соображений выгоды, приятель. Он мой постоянный клиент.

— О'кей, — ответил я, — но, раз уж вы так им дорожите, может быть, придержите его, пока я выйду.

Руп начал сползать со своего табурета, а рыжеволосый гигант с вызовом уставился на меня.

— Бросьте это, — спокойно произнес Олли, обращаясь к ним обоим, — я не хочу, чтобы ко мне заявились легавые.

— Правильно, — поддержал я. Потом положил в карман сдачу и через обеденный зал вышел на улицу.

Происшествие показалось мне глупым и не заслуживающим внимания, но я чувствовал, что это только легкий намек, указывающий на то, насколько накалилась здешняя атмосфера, — так рябь на поверхности воды говорит о том, что где-то в глубине проходит мощное течение, или зловещее мерцание тлеющего под пеплом огня предвещает готовый вспыхнуть пожар. Я удивился, почему так сильна неприязнь к ней. Казалось, никто не сомневается, что она причастна к убийству своего мужа, но, очевидно, никаких доказательств ее вины найти не удалось, иначе почему же ее не арестовали?

Я перешел на другую сторону шоссе, оглушенный свинцовой послеполуденной жарой, и меня снова поразил убогий вид территории, окружавшей мотель, как, должно быть, он поражал всех путешественников, которые размышляли, не свернуть ли им сюда. Здесь веяло разрухой. Почему она не занималась благоустройством, раз уж не хотела его продать? Я пожал плечами.

Почему я все время лезу не в свое дело?

Миссис Лэнгстон была в офисе и занималась бухгалтерией; на столе перед ней лежали две раскрытые амбарные книги. Она взглянула на меня и произнесла с едва заметной улыбкой:

— Разбираюсь с бумагами.

Я отметил, что она оказалась красивее, чем мне показалось сначала. В контрасте между молочной бледностью кожи и блеском волос цвета темного красного дерева было что-то на редкость притягательное. «Бывают такие лица, — подумал я, — их красота не бросается в глаза, она открывается вам постепенно, раз за разом».

Ее тонкие, необыкновенно женственные руки грациозно порхали над бумажным хаосом.

Я вошел внутрь и закурил сигарету:

— Он звонил из телефонного автомата в «Сильвер Кинг».

Она подняла на меня глаза, и я подумал, что этими словами только еще больше напугал ее, — теперь она знает, что он подобрался к ней совсем близко.

— Как вы узнали? — спросила она. — Значит, вы были…

Я кивнул:

— Вентилятор. Я проверил их по всему городу и нашел наконец тот, который гудит.

— Не знаю, как мне вас благодарить.

— За что? Ведь его я так и не нашел. Наверное, теперь он исчезнет на некоторое время. Но вы можете сообщить об этом шерифу, может, им это пригодится.

— Да, — ответила она, пытаясь придать своему голосу оптимизм, но я чувствовал, что она не надеется на то, что полиция предпримет какие-нибудь меры.

Меня охватило глубокое отвращение ко всему этому местечку. Давно пора предать эту историю забвению.

Я прошел в свою комнату и налил виски. Потом снял мокрую от пота рубашку, улегся на кровать с сигаретой и мрачно уставился на потолок. Теперь я жалел, что не отделал Фрэнки, пока у меня была такая возможность. Тогда я застрял бы здесь, по крайней мере, еще на тридцать шесть часов.

«Плохи твои дела, — сказал я себе. — Ты не можешь выносить собственного общества, а сам брюзжишь на всех подряд. Единственное, на что ты способен, — это ехать все дальше и дальше, а это не решает никаких проблем. Таким же ненужным ты будешь чувствовать себя и в Сент-Питерсберге, и в Майами…»

В дверь тихо постучали.

— Войдите, — ответил я.

Миссис Лэнгстон показалась на пороге и застыла в нерешительности при виде моего покрытого растительностью торса. Я не сделал ни малейшей попытки подняться. Она, наверное, подумала, что я воспитан как настоящая свинья, но мне это было совершенно безразлично.

Я равнодушно показал ей рукой на кресло:

— Садитесь.

Она оставила дверь слегка приоткрытой и подошла к стулу. Села, плотно сжав колени, и нервно одернула платье, очевидно чувствуя себя неловко.

— Я… я хотела с вами поговорить, — произнесла она, явно не зная, с чего начать.

— О чем? — Я приподнялся на локте и кивнул в сторону комода. — Виски, сигареты. Возьмите сами.

Отлично, Чатхэм. Ты совершенно утратил всякое представление о вежливости. У тебя есть все шансы вскоре стать настоящим хамом и брюзгой.

Она покачала головой:

— Спасибо. — Потом помолчала и неуверенно продолжила:

— Вы говорили, что раньше служили в полиции, но теперь ушли со службы?

— Да, так я и сказал.

— Могу ли я поинтересоваться, есть ли у вас работа в настоящее время?

— Я отвечу отрицательно. Сейчас у меня нет никакой работы, к тому же я здесь по дороге в Майами.

Зачем я туда еду — я и сам не знаю.

Она слегка сдвинула брови, очевидно не поняв, что я хотел сказать.

— Не согласитесь ли вы поработать для меня, если, конечно, это окажется мне по карману?

— Смотря что за работа.

— Я как раз собираюсь вам объяснить. Не могли бы вы узнать, кто этот человек?

— А почему именно я?

Она набрала в грудь побольше воздуха и решилась:

— Потому что я думала о том, как вы ловко выяснили, откуда он звонил. Вы справитесь. Я больше не выдержу, мистер Чатхэм. Я не могу обходиться совсем без телефона, но, когда он звонит, мне иногда кажется, что я вот-вот сойду с ума. Я не знаю ни кто он, ни откуда он говорит, — может быть, в эту минуту он смотрит на меня, я хожу по улицам, съежившись от страха…

Я вспомнил о том фарсе, который разыграл передо мной этот тупица Магрудер. «Никому не удавалось нанести человеку вред, позвонив ему по телефону…»

— Нет, — ответил я.

— Но почему? — беспомощно спросила она. — Денег у меня немного, но я готова без возражений уплатить вам любую сумму.

— Во-первых, потому что это дело полиции. А я не полицейский.

— Но частные детективы…

— Имеют лицензию. И тот, кто работает без лицензии, рискует навлечь на себя серьезные неприятности.

А во-вторых, только выяснить, кто он такой, — бессмысленно. Единственный способ его остановить — это собрать достаточно доказательств для того, чтобы отправить его в тюрьму или в сумасшедший дом, а это подразумевает рассмотрение дела в судебном порядке.

Что снова возвращает нас к необходимости обратиться в полицию и к окружному прокурору. Если они не захотят ради этого оторваться от своих кресел, значит, мы ничего не сможем поделать.

— Понятно, — устало ответила она.

Я ненавидел себя за то, что лишил ее последней надежды. Она была чертовски славной и очень ранимой, испытания, выпавшие на ее долю, были ей непосильны, и я чувствовал, что она относится ко мне с симпатией, если вообще можно доверять подобному впечатлению. Она была храброй, а это говорило о том, что в ней есть класс, другого слова я подобрать не мог, но силы ее были на исходе — она вот-вот могла сломаться. Я свирепо спросил себя, почему мне пришло в голову переживать о ее проблемах. Ведь я же решил, что мне нет до нее никакого дела.

— Почему бы вам не продать мотель и не уехать отсюда? — спросил я.

— Нет! — Меня поразила горячность в ее голосе.

Потом она немного успокоилась и объяснила:

— Мой муж вложил в мотель все, что у него было, я не хочу бросить все и бежать, как испуганная девчонка.

— Тогда почему вы не благоустраиваете территорию? Она выглядит настолько убого, что люди просто проезжают мимо.

Она встала:

— Я знаю. Но на это у меня просто нет денег.

«А у меня есть», — подумал я. К тому же я, очевидно, подсознательно искал себе что-то в этом роде, но с ней мне связываться не хотелось. Мне ни с кем не хотелось связываться. Такой уж у меня был период.

У двери она замешкалась:

— Значит, вы не хотите обсудить мое предложение?

— Нет. — Мне не понравилось, что она так откровенно надеется на меня, и мне хотелось раз и навсегда отделаться от нее и всех ее проблем. — Я знаю только один способ его остановить, если, конечно, смогу его вычислить. Но не станете же вы нанимать меня для того, чтобы я поколотил психически больного человека?

Ее передернуло:

— Нет. Какой ужас…

Я бесцеремонно перебил ее и продолжил:

— Не уверен, что смогу это сделать. Когда я работал в полиции Сан-Франциско, меня отстранили от должности за жестокое обращение, но тот человек, которого я избил тогда, был, по крайней мере, в своем уме. Мне кажется, это совсем другое дело, так что давайте оставим этот разговор.

Она снова нахмурилась, очевидно, в недоумении:

— Жестокое обращение?

— Именно так.

Она постояла еще несколько секунд, очевидно ожидая моих объяснений, и, поскольку никакого продолжения не последовало, сказала:

— Простите меня за беспокойство, мистер Чатхэм. — Потом вышла и закрыла за собой дверь.

Я возобновил изучение потолка. Он ничем не отличался от всех других, которые мне случалось разглядывать.

Около шести я снова вызвал такси и поехал в город.

Там я в одиночестве поужинал в «Стейк-Хаус», купил себе несколько журналов и пешком отправился обратно в мотель. В воздухе уже повисла голубая дымка — от пыли и опускающихся на город сумерек. Только перед тремя номерами стояли машины. С полчаса я лежал на кровати и читал, потом услышал, как на вымощенной гравием площадке затормозила еще одна машина, а минут через пять послышались громкие спорящие голоса. По крайней мере, один из спорящих говорил на повышенных тонах. Голос был мужской. Другой, судя по всему, принадлежал миссис Лэнгстон. Спор не прекращался, и мужской голос звучал все громче. Я встал с постели и выглянул за дверь.

Была уже ночь, но в коридоре горел свет. У открытой двери в двухместный номер стояли трое: миссис Лэнгстон, упрямого вида парень лет двадцати и затянутая в сыромятную кожу девица, лет на пять моложе своего спутника, которой для завершения образа не хватало мотоцикла и шлема. Под окнами номера стоял седан 1950 года выпуска. Я вышел и прислонился к стене, ощущая приближение скандала.

Миссис Лэнгстон держала в протянутой руке какие-то деньги:

— Убирайтесь отсюда, или я вызову полицию.

— Зови легавых! — ответил парень. — Ты мне надоела. — У него было наглое лицо, глаза орехового цвета, а темные волосы причесаны в виде утиного хвоста; он был облачен в сапоги «казак», джинсы и пуловер, наброшенный на плечи.

— Какие проблемы? — поинтересовался я.

Миссис Лэнгстон оглянулась:

— Он зарегистрировался один, а когда я через минуту выглянула, то увидела, как она выпрыгивает с заднего сиденья. Я сказала ему, чтобы он уезжал. И попыталась вернуть ему деньги, но он не хочет их брать.

— Хотите, я сам отдам их ему?

Парень смерил меня злобным взглядом:

— Не нарывайся, папаша, я кое-что умею.

— Я тоже, — ответил я, не удостаивая его особым вниманием. Вся эта ситуация отдавала какой-то фальшью. — Она сдавала комнаты по шесть долларов.

Миссис Лэнгстон забеспокоилась:

— Может быть, лучше вызвать полицию?

— Не стоит, — ответил я. Потом взял у нее деньги и посмотрел на парня:

— Кто вам заплатил?

— Кто мне заплатил? Ты что, совсем рехнулся? Я не понимаю, о чем ты говоришь. У нас с женой медовый месяц, и мы решили остановиться в этом поганом мотеле…

— Так, значит, вот почему она пряталась на заднем сиденье среди рисовых зерен и старых туфель, пока ты ходил регистрироваться.

— Она у меня застенчивая, папаша.

— Еще бы. В пинке под зад и то больше девичьего стыда. Где ваш багаж?

— Мы его потеряли.

— Интересная мысль. — Я свернул деньги и сунул их в нагрудный карман его майки. — Убирайся отсюда.

Реакция у него была хорошая, но он выдал себя глазами. Я успел заблокировать его левую, но почувствовал, как он уперся коленом мне в пах.

— Врежь ему, Джери! — взвизгнула девица.

Я сделал обманное движение и нанес удар. Его отбросило на машину, и он свалился лицом в гравий. Я подошел и встал над ним. Мне как будто показывали фильм в замедленной съемке или какой-нибудь надоевший отрывок из старого футбольного матча, который видел уже столько раз, что заранее знаешь, что произойдет в следующую секунду: он перекатился, вскочил, быстрое сунул руку в правый карман брюк и, вынув ее, сделал легкое движение запястьем. Послышался металлический щелчок — это выскочило лезвие. Я ударил его по руке, и нож отлетел на гравий. Он схватился за ушибленную руку и наклонился вперед, но не издал ни звука. Я закрыл нож и отшвырнул его назад, на крышу здания. Он стоял передо мной, держась за свою руку.

— Перелома нет, — сказал я. — Но в следующий раз будет.

Они сели в машину, таращась на меня, как два диких зверька. Девица была за рулем. Седан вырулил на шоссе и исчез, держа курс на восток. Я обернулся. Миссис Лэнгстон стояла привалившись к столбу, поддерживающему навес над крыльцом. Она обхватила столб руками, прижалась к ним щекой и смотрела на меня.

Она не показалась мне ни испуганной, ни взволнованной или потрясенной; единственное, что я заметил в ее глазах, — это усталость, всепоглощающая усталость, от всей жестокости и злобы, которые ее окружали. Она вздрогнула и провела рукой по волосам:

— Спасибо вам.

— Не за что.

— Что вы имели в виду, когда спросили, кто ему заплатил?

— Это было просто предположение. Они могли доставить вам массу неприятностей.

Она кивнула:

— Я знаю. Но мне не кажется, что их кто-то надоумил.

— В такой ситуации для них, возможно, нет ничего нового. Но тогда почему им понадобилась комната за шесть долларов?

— Ох!

— Они не из города?

— По-моему, нет.

Вернувшись в комнату, я сделал примочку на распухшую руку и потом читал до полуночи. Я уже выключил свет и почти провалился в сон, когда на ночном столике зазвонил телефон.

Я в недоумении поднял трубку. Кто мог звонить мне сюда?

— Алло, — сонно пробормотал я.

— Чатхэм? — Голос был мужской, незнакомый и звучал без всякого выражения и очень тихо, чуть громче шепота.

— Да.

— Ты нам мешаешь. Убирайся;

Теперь я полностью проснулся:

— Кто это?

— Не важно. Просто уезжай отсюда.

— Может, вы еще будете писать мне анонимные письма? Это будет такой же избитый прием.

— Мы знаем кое-что получше. Мы просто намекнем тебе, что это такое, ты увидишь.

Он повесил трубку.

Я тоже положил трубку и закурил. Все это казалось мне непонятным и совершенно бессмысленным. Может, это был Руп, налившийся по завязку? Нет. Голос был незнакомый, но безусловно трезвый. Тогда откуда он знает мое имя? Я пожал плечами и снова выключил свет. Анонимные угрозы по телефону! Какая глупость…

Проснулся я около девяти. Быстро приняв душ, я оделся и вышел, собираясь к Олли позавтракать. Утро было солнечным и жарким, и в первый момент блеск белого гравия на солнце меня ослепил. Машины, стоявшие здесь прошлым вечером, уехали. Джози ходила из комнаты в комнату с корзиной, в которой лежало все необходимое для уборки и чистое постельное белье.

— Доброе утро, — обратилась она ко мне.

Я помахал ей рукой и направился через дорогу, а она вошла в очередной номер. Вдруг я услышал, как она закричала.

Она выскочила на бетонное крыльцо, проходившее вдоль всего здания, и побежала, переваливаясь, как жирная медведица:

— Ох, мисс Джорджия! Ох, Боже милосердный, мисс Джорджия!..

За нее можно было не беспокоиться. Я развернулся и побежал к двери, из которой она вышла. Останавливаясь, я поскользнулся, схватился за дверную ручку, чтобы не упасть, и заглянул вовнутрь. И сразу же почувствовал, как во мне закипает холодная ярость. В том, как это было проделано, была видна рука профессионала. Мне был знаком этот почерк, который трудно спутать с чем-нибудь другим.

Краска со стен и потолка сходила хлопьями, а сложенное постельное белье и занавески еще слегка дымились и издавали вонь. Ковер представлял собой потемневшую разлагающуюся массу. Со всех деревянных поверхностей мебели — с комода, изголовья кроватей и ночного столика — сошел лак. Я услышал чьи-то торопливые шаги, и через секунду миссис Лэнгстон уже стояла в дверях рядом со мной.

— Не входите туда, — предупредил я.

Она смотрела на все это, но не произнесла ни слова. Я готов был подхватить ее и уже подставил руку, чтобы она могла на нее опереться, но она не собиралась падать. Она просто прислонилась к дверному косяку и закрыла глаза. Джози взглянула на нее и, издав какой-то гортанный стон, начала неуклюже гладить ее по плечу.

— Что это? — обратилась девушка ко мне, глядя на меня большими испуганными глазами. — Почему все так воняет и вздулось пузырями?

— Кислота. — ответил я. Наклонившись, я подцепил клочок ковра.

В моих руках он распался на части. Я поднес его к носу. — Вы знаете, из чего сделаны ваши ковры?

Она непонимающе уставилась на меня.

Тогда я обратился к миссис Лэнгстон:

— Я спрашиваю, из чего сделаны ваши ковры — из шерсти, хлопка или синтетики?

Она так и не открыла глаза, но ответила:

— Из хлопка.

«Тогда это, скорее всего, серная кислота», — подумал я. Значит, я могу войти, если после этого сразу же вымою свои ботинки. Из дверей мне было видно, что оба больших зеркала лежали на кровати — их разбили вдребезги, прикрыв постельным бельем, чтобы заглушить звук. Мне хотелось посмотреть, что творится в ванной.

— Присмотрите за ней, — попросил я Джози и собрался войти в комнату. Тогда это наконец случилось.

Она открыла глаза, потом обхватила лицо ладонями и начала хохотать. Я бросился к ней, но она увернулась, отбежала по гравию и остановилась там, под ярким солнцем, запустив пальцы в волосы; по ее щекам катились слезы, а из горла вырывался безумный визгливый хохот, который напоминал звук рвущейся материи. Левой рукой я перехватил ее запястья, а правой ударил по щеке. Она ахнула, перестала хохотать и с изумлением уставилась на меня так, как будто видела меня впервые в жизни. Я подхватил ее на руки и бегом припустил к офису.

— Скорее, — крикнул я Джози.

Я опустил ее в бамбуковое кресло, а через секунду вслед за мной в дверь ввалилась Джози. Я махнул рукой на телефон:

— Кто ее врач? Скажите ему, чтобы он немедленно приехал.

— Сейчас, сэр. — Она схватила трубку и принялась набирать номер.

Я повернулся к Джорджии Лэнгстон и опустился рядом с ней на колени. Она не упала в обморок, но ее лицо было мертвенно-белым, глаза смотрели совершенно бессмысленно, а трясущиеся руки судорожно теребили подол платья.

— Миссис Лэнгстон, — обратился я к ней, — все в порядке.

Казалось, она меня даже не видит.

— Джорджия! — крикнул я громче.

Она нахмурила брови, с ее глаз как будто спала пелена, и она посмотрела на меня. На этот раз она меня узнала.

— Ox, — вздохнула она. Потом закрыла лицо руками и покачала головой. — Все в порядке, — нетвердо выговорила она.

Джози положила трубку:

— Доктор приедет через несколько минут.

— Отлично. — Я поднялся на ноги. — Какой номер у той комнаты?

— Пятый.

Я быстро подошел к конторке:

— Вы знаете, где у нее регистрационные карточки?

— Они у меня, — отозвалась миссис Лэнгстон и попыталась встать.

Я бросился к ней и заставил снова опуститься в кресло:

— Сидите. Просто скажите мне, где они лежат.

— В ящике. На полке под конторкой. Если вы мне их дадите…

Я нашел их и положил ей на колени:

— Вы записали номер машины?

— Да, — ответила она, вынимая карточки по одной и просматривая их. — Она у меня где-то здесь.

Это был мужчина, он приехал один, часа в два ночи.

— Хорошо. — Я подошел к телефону и вызвал телефонистку. — Соедините меня с дорожной полицией.

— У них здесь нет офиса. Ближайший находится…

— Мне все равно, где он находится. Просто соедините меня с ним.

— Хорошо, сэр. Подождите, пожалуйста.

Я обернулся к миссис Лэнгстон. Она уже нашла нужную карточку.

— Какая у него машина?

По ее телу пробежала дрожь, как от озноба. Она глубоко вздохнула:

— «Форд». Зеленый седан. У него калифорнийские номера, и я еще удивилась, что этот человек говорит с таким сильным южным акцентом, почти как в Джорджии.

— Отлично. Скажите мне его номер.

— МФА 3-6-3.

Мне понадобилось несколько секунд, чтобы до меня наконец дошло. Я повторил:

— М-Ф… что?!

Я стремительно повернулся к ней и выхватил у нее из рук карточку.

— Я вас соединяю, сэр, — послышался голос телефонистки.

Я уставился на карточку с номером.

— Не нужно, спасибо, — медленно произнес я и положил трубку на рычаг.

Миссис Лэнгстон не сводила с меня глаз.

— Что случилось? — удивленно спросила она.

— Это мой номер, — ответил я.

Она покачала головой:

— Не понимаю.

— Этот номер они сняли с моей машины.

Глава 4

«Ничего, завтра мы тебе покажем» — по-моему, так он сказал. Это просто намек. Они решились на это из-за меня. Ущерб в пятьсот или даже тысячу долларов — это цена, которую она заплатила за то, чтобы я получил его послание.

Я подошел к ней:

— Вы можете его описать?

Она снова наклонила голову и трясущимися руками все складывала и снова разворачивала подол своей юбки. Ее снова выбросило на безлюдный остров, где были только она и ее страх. Я опустился на колени рядом с ней. Ужасно, что приходится мучить ее своими расспросами, но, когда приедет врач, он даст ей снотворного, и тогда ответы я получу только через двадцать четыре часа.

— Вы можете хотя бы приблизительно описать его внешность? — мягко повторил я свой вопрос.

Она подняла голову и попыталась сфокусировать на мне взгляд, потом в отчаянии закрыла лицо рукой:

— Я…

Джози бросила на меня сердитый и встревоженный взгляд:

— Разве нельзя оставить ее в покое? Бедняжка не может говорить.

— Я знаю, — ответил я.

Миссис Лэнгстон сделала последнее усилие.

— Я чувствую себя нормально. — Она помедлила, потом снова заговорила еле слышным голосом без всякого выражения:

— Мне кажется, ему лет тридцать пять. Высокий. Футов шести ростом. И очень худой.

У него волосы песочного цвета и светло-голубые глаза, и он часто бывает на солнце. Знаете, в уголках глаз такие морщинки… выгоревшие брови… — Она стала запинаться.

— У вас прекрасно получается, — сказал я, — может быть, вспомните еще что-нибудь?

Она глубоко вздохнула:

— Мне кажется, он носил очки… Да… У него на лице остались следы от оправы… На нем была белая рубашка… без галстука.

— Какие-нибудь особые приметы? Шрам или еще что-нибудь в этом роде?

Она отрицательно покачала головой.

На засыпанную гравием стоянку въехала машина.

Я поднялся.

— Как зовут врача? — спросил я Джози.

— Доктор Грэхэм, — ответила она.

Я вышел. Около зеленой двухместной машины стоял молодой человек с приятным, но встревоженным лицом и белокурыми вьющимися волосами. В руке у него была небольшая черная сумка.

— Доктор Грэхэм? Моя фамилия Чатхэм, — представился я. Мы пожали друг другу руки, и я вкратце ввел его в курс дела. — Я думаю, что это наконец добило ее. У нее истерика, шок, не знаю точно, как вы это называете. Но мне кажется, что она на грани нервного истощения.

— Понятно. И все же я должен ее осмотреть, — вежливо ответил он, но в его голосе прозвучало легкое раздражение, как всегда бывает, когда лечащему врачу приходится выслушивать доморощенные диагнозы.

В дом мы вошли вместе.

Он обратился к ней и, нахмурившись, выслушал ее безжизненный ответ.

— Нужно перенести ее в спальню, — приказал он. — Если вы мне поможете…

— Возьмите свою сумку.

Она запротестовала и попыталась встать на ноги, но я сгреб ее в охапку и вслед за Джози прошел за занавеску, которая закрывала дверной проем позади стойки. Я оказался в комнате, которая была чем-то средним между столовой и гостиной. В комнате было еще две двери, одна напротив другой. Та, что справа, вела в спальню. Спальня была прохладной и тихой, с плотно занавешенными окнами, чтобы не пробивалось солнце, и со вкусом подобранной мебелью.

На полу лежал жемчужно-серый палас, на котором стояла двуспальная кровать под темно-синим вельветовым покрывалом. Я опустил ее на кровать.

— Со мной все в порядке, — сказала она, пытаясь сесть.

Я мягко прижал ее к подушкам. В обрамлении спутанных темных волос ее лицо казалось восковой маской.

Доктор Грэхэм поставил свою сумку на стул, вынул стетоскоп и кивнул мне, чтобы я вышел.

— А вы останьтесь, — сказал он Джози.

Я вышел в проходную комнату. В одном ее углу помещался камин, а стены украшало огромное количество засушенных рыб и несколько увеличенных фотографий с изображением лодок. Я рассеянно подумал, что это не рыбы, а дельфины, но не придал этому особого значения. Меня охватило нетерпение. Я схватился за телефон и стал звонить шерифу.

— Его нет на месте, — ответил мужской голос. — Моя фамилия Редфилд. Чем я могу вам помочь?

— Я звоню из «Магнолия-Лодж»… — начал я.

— И что? — перебил голос. — Что там еще стряслось? — Нельзя сказать, что он разговаривал со мной грубо, но его голос звучал отрывисто и нетерпеливо, с плохо скрытым раздражением.

— Вандализм, — ответил я, — кто-то поработал кислотой и уничтожил один из номеров.

— Кислотой? Когда это случилось?

— Между двумя часами ночи и рассветом.

— Этот человек снимал номер? — Несмотря на звучавшее в его голосе раздражение или что это там было, я понял, что этот парень соображает лучше, чем тот паяц, с которым я говорил вчера. В том, как он задавал вопросы, чувствовался немалый профессиональный опыт.

— Совершенно верно, — ответил я. — Хорошо бы вы прислали сюда кого-нибудь.

— Вы знаете номер и марку его машины?

— Он ездит на зеленом «форде» типа седан. — И я быстро повторил ему описание человека, которое она мне дала. — Номер у него фальшивый — он украл его.

— Одну минутку! — перебил он. — Откуда вы знаете, что он украл номер? Почему вы так решили?

— Потому что это мой номер. Моя машина сейчас в ремонте и стоит в мастерской. Это такой большой гараж с витринами.

— Не так быстро. Во-первых, назовите себя.

Я назвал свое имя. По крайней мере, попытался.

Он снова перебил меня:

— Вот что. Я вообще не понимаю, при чем здесь вы. Попросите подойти миссис Лэнгстон.

— Она без сознания, и у нее сейчас врач. Так вы пришлете сюда человека, чтобы осмотреть разрушения?

— Мы пришлем кого-нибудь. А вы никуда не уходите. Нам нужно будет побеседовать с вами.

— Я никуда не собираюсь.

Он повесил трубку.

Я постоял еще некоторое время, пытаясь сориентироваться. Скорее всего, это было какое-то серное соединение. Сера стоит дешево и применяется повсюду, поэтому достать ее довольно легко. Если бы я нашел способ быстро нейтрализовать ее, то, возможно, мне бы удалось еще что-нибудь спасти. Мебель и деревянную отделку можно было бы восстановить, если бы это вещество не пожирало их с такой скоростью. Но сначала мне нужно было проверить свою догадку. Я вернулся в комнату за занавеской и на этот раз вошел в левую дверь. Там находилась кухня. Я рывком распахнул полку над раковиной. Уже в следующую секунду я нашел то, что искал, — маленькую баночку с содой.

Схватив ее, я направился в номер пятый. Я остановился в дверях и стал тереть влажные остатки ковра своим носовым платком до тех пор, пока он тоже не пропитался кислотой. Потом я расстелил платок на бетонной плите крыльца, хорошенько посыпал содой и стал ждать. Через несколько минут та часть, которую я не трогал, расползлась от моего прикосновения, как мокрая бумага, а та, что была засыпана содой, только обесцветилась. Я сбросил платок на гравий и вернулся в дом. Рука чесалась в тех местах, которые соприкасались с кислотой. Я нашел кран напротив конторки и вымыл руки.

Если бы я нашел ключи, то взял бы ее машину. Но перед тем, как уехать, я еще собирался поговорить с врачом, к тому же мне нужно было присутствовать, когда появится человек шерифа. Я вошел в дом и вызвал такси. Когда я повесил трубку, до меня из спальни донеслось профессиональное бормотание доктора.

Поскольку ум занять было больше нечем, я почувствовал, что меня снова охватывает бешенство. Мое стремление добраться до этого типа было сродни сексуальному желанию. Остынь, приказал я себе, лучше смотреть на все со стороны. В следующую минуту подъехала машина. Я вышел на улицу.

Это оказался Джейк со своими не правдоподобными и неживыми зубами, похожими на клавиатуру.

— Привет! — сказал он.

— Доброе утро, Джейк. — Я протянул ему двадцатку. — Съезди в ближайший бакалейный магазин и привези мне ящик соды.

Он вытаращил глаза:

— Ящик? Видно, изжога у вас нешуточная.

— Точно, — ответил я. Поскольку я так ничего ему и не объяснил, он отошел, косясь на меня, как на ненормального.

Я подумал, что вряд ли мне удастся выяснить, где злоумышленник купил кислоту. Мы имели дело с очень неглупым человеком: раз уж он смог проникнуть в гараж и снять мои номера, то вполне мог украсть кислоту в какой-нибудь гальванической мастерской.

С неожиданным для меня самого нетерпением я взглянул на часы. Какого черта они там возятся? После моего звонка прошло уже десять минут. Я снова вошел в дом. Джози уже вышла из спальни и теперь стояла у конторки с горестным и встревоженным выражением лица, как будто не могла понять, за что приняться, чтобы восстановить нарушенный распорядок дня. Из-за занавески вышел доктор и поставил свою сумку на конторку. В руках он держал книжечку рецептов.

— Что вы о ней думаете? — спросил я его.

Он покосился на меня и нахмурился:

— Вы, случайно, ей не родственник?

— Нет, — ответил я.

Он кивнул:

— Я так и думал, что здесь у нее нет родственников…

— Послушайте, доктор, кто-то должен позаботиться о ней. Я не знаю, есть ли у нее в городе какие-нибудь друзья и где искать ее родню, так что можете рассказать все мне. Я ее друг.

— Отлично. — Он положил рецепты, отвинтил колпачок своей ручки и начал писать. — Купите это лекарство немедленно и начинайте давать ей, как только она проснется. Я дал ей снотворное, так что проснется она ближе к вечеру. Но больше всего ей необходим отдых…

Он умолк и посмотрел на меня:

— Когда я говорю «отдых», то именно это и подразумеваю. Абсолютный покой, постельный режим.

Тишина. Как можно меньше беспокойте ее и не допускайте эмоциональных потрясений, если хотите ей помочь.

— Ваше дело — сказать, мое дело — выполнить, — ответил я.

— Попытайтесь уговорить ее поесть. На мой взгляд, ей нужно набрать фунтов двадцать. Не могу сказать ничего определенного, пока не придут результаты из лаборатории, но не думаю, что у нее анемия или еще какие-нибудь заболевания. Все это больше похоже на результат переутомления, расстройства сна и эмоционального напряжения.

— Стоит ли опасаться нервного истощения?

Он покачал головой:

— Это непредсказуемо и зависит от особенностей нервной системы и резервов организма. Ближайшие несколько дней я просто понаблюдаю за ней. Но могу сразу сказать, что ее здоровье в опасности. Не знаю, как долго она в таком состоянии, я не психиатр, но, во всяком случае, очевидно, что она в течение долгого времени испытывала сильный стресс…

Он умолк. Потом пожалплечами и сухо добавил:

— Итак, вернемся к обычной процедуре. Тут транквилизатор. А вот это — витамины. А это — фенобарбитал. — Он показал мне рецепты через стол и взглянул мне в лицо. — Держите фенобарбитал у себя и выдавайте ей строго предписанную дозу.

— Это опасно? — спросил я.

— Нет. Думаю, что нет. Но зачем искушать судьбу?

— Может быть, лучше нанять сиделку?

Он обернулся к Джози:

— Вы остаетесь здесь на ночь?

— Нет, сэр, — ответила та. — Я никогда не оставалась, но могу остаться, если нужно.

— Отлично. Ее нельзя оставлять одну. По крайней мере, несколько ближайших ночей.

— Займитесь этим, — обратился я к Джози, — бросайте вашу работу и позаботьтесь о ней. Я все равно собираюсь закрыть ваше заведение на некоторое время.

Доктор Грэхэм сложил свои принадлежности в сумку.

— Позвоните мне, когда она проснется. Без особой необходимости я приезжать не буду, но вы сможете держать меня в курсе.

— Конечно, — ответил я. — Большое спасибо.

Он уехал. Когда он выруливал на шоссе, Джейк уже сворачивал ему навстречу. Я поставил ящик с содой на крыльцо, взял у него сдачу, расплатился и дал ему хорошие чаевые. Он покачал головой и удалился.

Я нашел садовый шланг подлинее, такой, чтобы дотягивался до номера пятого, и присоединил его к крану. Но до приезда полиции я все равно не мог ничего трогать. Я взглянул на шоссе — машины шерифа все еще не было. Я бросил взгляд на часы, швырнул шланг на гравий, направился в контору и поднял трубку телефона.

Мне ответил все тот же голос:

— Управление шерифа, Редфилд слушает.

— Это говорит Чатхэм из «Магнолия-Лодж»…

— Да, да, — бесцеремонно перебил он, — что вам еще нужно?

— Я хочу узнать, когда вы пришлете сюда кого-нибудь.

— Не нужно мною командовать. Мы посылаем к вам человека.

— Когда? Уж постарайтесь на этой неделе, ладно?

Я собираюсь нейтрализовать кислоту и все как следует отмыть, пока она не проела дом до фундамента.

— Ладно, мойте. Я вам разрешаю.

— Послушайте, вы что, не собираетесь фотографировать место преступления? Не собираетесь снимать отпечатки?

— Не учите меня. Если он работал с кислотой, так уж, наверное, был в резиновых перчатках. Какие тут могут быть отпечатки.

Конечно, логика в его словах была. Но нельзя сказать, чтобы она была безупречной во всех отношениях, и, в конце концов, такую работу просто нельзя было назвать профессиональной. Причем во время разговора у меня зародилось странное ощущение, что он и сам это понимает. Уж слишком резко и раздражительно звучал его голос.

— И еще скажу вам, — продолжил он, — насчет ваших фантазий, будто он воспользовался вашими номерами. Подобные розыгрыши абсолютно не в моем вкусе. Я звонил в гараж, и мне сказали, что оба номера по-прежнему на вашей машине.

Я помрачнел. Интересно, она сама видела номера или записала их с его слов? Потом я вспомнил. Она сказала, что там были буквы, обозначающие Калифорнию, но он в своей карточке указал только цифры.

Значит, она видела их своими глазами.

— Очевидно, он уже вернул их, — ответил я. — И не спрашивайте меня, почему он это сделал.

— И не собираюсь. Если бы я поверил, что он вообще брал их, то уже чувствовал бы себя полным идиотом.

— Но в гараж он заходил?

— Естественно, нет.

— Ладно, послушайте. Это очень легко установить.

Только почему бы вам не оторвать свой зад от стула и не сходить туда, вместо того чтобы звонить по телефону? Если вы осмотрите гараж, то где-нибудь найдете следы взлома. А еще вы обнаружите, что номера кто-то снимал, а потом прикрутил обратно. Сомнений тут быть не может — в Калифорнии не выпускали больше номеров, которые бы начинались на пятьдесят семь, только наклейки. Так что на моей машине они стоят целых восемнадцать месяцев. Если болты не удастся открутить с первой попытки — ставлю выпивку. Но только сначала с них нужно снять отпечатки.

Впрочем, не думаю, что вы их найдете, — этот шутник слишком хитер.

— Вы думаете, что я настолько глуп? Зачем кому-то идти на все это ради чужих номеров?

— Если вы все-таки приедете сюда, я постараюсь вам объяснить.

— Оставайтесь на месте. К вам кто-нибудь приедет. Все это начинает меня интересовать.

— Ну, наконец-то. — Но он уже повесил трубку.

Я дал отбой и только собрался выйти на улицу, как телефон зазвонил.

— Алло, мотель «Магнолия-Додж».

Ответа не было, я слышал только какой-то шум и чье-то дыхание.

— Алло, — повторил я.

Раздался щелчок — на другом конце повесили трубку.

«Оборотень», — подумал я. Впрочем, может быть, это звонил мой новый приятель, чтобы убедиться, что я никуда не ушел? И тут меня поразила неожиданная идея, и я удивился, почему она до сих пор не приходила мне в голову, — я подумал, что это вполне мог быть один и тот же человек. Может, он вовсе не был психом. Вполне вероятно, что он проводил свою кампанию хладнокровно и систематически подрывал ее здоровье, как умственное, так и физическое, намереваясь добиться ее полного разорения. В таком случае он попытается отделаться от меня, как только поймет, что я собираюсь ей помочь.

Но зачем он это делает? Я снова ощутил, что над этим городом как мрачная, зловещая тень нависло подозрение, порождая недоверие и враждебность, впрочем, такие вещи трудно объяснить. Намеренно пытаться свести кого-то с ума еще хуже, чем просто убить. Это мог задумать человек с безнадежно извращенным умом. Но мог ли нездоровый человек проявить такую изобретательность, какую он выказал прошлой ночью? Не знаю. Каждый раз, когда я пытался оглянуться назад, все представало мне во все более и более мрачном свете.

За домом я нашел несколько досок, на которые. можно было встать, и подтащил их к двери пятого номера. Я бросил их на гравий и увидел, как с шоссе сворачивает полицейская машина. Полицейский в ней был только один. Машина остановилась, и он вышел — рослый молодой мужчина лет двадцати с небольшим, движения которого полностью соответствовали его атлетическому сложению. У него было полное, приятное лицо, выражавшее непоколебимую уверенность в себе, и раздвоенный подбородок, зеленые глаза и тщательно причесанные длинные темные волосы. Острые как лезвие, заутюженные складки на своих брюках и куртке защитного цвета он вполне мог бы использовать в качестве холодного оружия, но нужды в этом не было.

В кобуре, которая свисала с пояса, лежал 45-й калибр с перламутровой рукояткой, а На брючном ремне покачивался футляр из тисненой кожи, в котором лежали наручники. Внеся незначительные изменения в свой костюм, он вполне мог бы участвовать в сценической постановке Роз Мэри, и я почти ожидал, что он вот-вот разразится арией. «Прекрати, — сказал я себе. — Ты стал настоящим брюзгой и вечно исходишь ненавистью к людям».

— Вы Редфилд? — поинтересовался я.

Он небрежно мотнул, головой:

— Магрудер.

— Рад вас видеть. Моя фамилия Чатхэм.

Он с легкостью сдержал свой восторг от этого известия.

— Я слышал, что у вас настоящий пунктик — вам хочется, чтобы кто-нибудь непременно посмотрел на какую-то комнату. Так давайте взглянем, что там такое.

Я кивнул на открытую дверь номера пятого. Он подошел с неподражаемой грацией боевого быка, засунул большие пальцы рук под портупею и заглянул внутрь.

— Гм, — произнес он. Потом повернулся и кивнул мне:

— Отлично. Положите эти доски на пол.

Я вытаращился на него, но придержал язык и положил доски, как он сказал. Я чувствовал себя сэром Вальтером Рейли. Когда я, стоя на второй доске, укладывал третью, которая доставала до двери в ванную, он ступил в комнату.

Осмотрев результаты наглого и бессмысленного вандализма, он небрежно бросил:

— Неплохой разгром, правда?

— Примерно такое же впечатление это произвело и на меня. — Он никак не отреагировал на мои слова. Я зашел в ванную, чтобы посмотреть, что там творится, и снова ощутил прилив ярости. Ну ладно, пусть он оторвал арматуру. Обе раковины и ванна были покрыты черными пятнами, потому что он сбил эмалировку на дне. Я удивился, как ему удалось проделать все это бесшумно. Возможно, он воспользовался резиновой колотушкой и зубилом. Тот же инструмент он применил, чтобы процарапать длинные полосы на отделанных кафелем стенах. На полу стояли две пустые стеклянные банки по галлону каждая, а рядом лежали резиновые пробки.

Магрудер тоже вошел в ванную, встал рядом со мной и вытаращил глаза. Наконец, он ухмыльнулся:

— Похоже, этот парень был здорово не в духе.

Я просил прислать полицейского, а они подсунули мне какого-то оперного паяца. Я проглотил ядовитое замечание, которое все равно не помогло бы делу, и только было собрался спросить его, с чего он хочет начать, как он пожал плечами:

— На что вы рассчитываете?

Он одарил меня безразличным взглядом и снова поправил свою портупею.

— Я все осмотрел и составлю рапорт о том, что увидел, но мы не так много знаем, чтобы начать расследование.

— А как насчет того, чтобы снять отпечатки? Или у вас нет настроения? А как насчет того, чтобы посмотреть его регистрационную карточку? А кроме того, если, конечно, это не покажется вам чересчур утомительным, я могу дать вам его словесное описание.

И его машины заодно. Вас интересует что-нибудь из того, что я перечислил? А эти банки?

— А что в этих банках особенного? В них была кислота, это я уже знаю.

Меня снова охватило подозрение, хотя особых причин для этого не было. Правда, этот позер, этот напыщенный герой с плаката был не так глуп, каким хотел казаться. Он отлично понимал, что в таких случаях положено делать с банками. Их следует осмотреть, чтобы выявить возможные отпечатки пальцев, следует выяснить, какая именно кислота в них хранилась, потом нужно установить, откуда и как они были украдены, и, опираясь на эти сведения, продолжать расследование. Он валял дурака намеренно.

— Так, значит, я вас не заинтересовал?

— Разве я так сказал?

— Как мне связаться с шерифом вашего округа?

Нужно знать пароль или еще какую-нибудь хитрость?

Я дважды звонил ему в офис…

— Попробуйте позвонить в клинику Майо, — посоветовал он и добавил:

— Это в Миннесоте.

— Спасибо, — поблагодарил я. — Но кто-то заменяет его на время отсутствия?

— Конечно. Редфилд.

— Понятно.

— Вы должны помнить его: это с ним вы говорили по телефону, — и с ухмылкой добавил:

— Он тоже запомнил вас.

— Конечно, я запомнил его. Он разговаривал со мной как обычный легавый.

Он обернулся и холодно уставился на меня:

— Что вы хотите этим сказать?

— Это он научил вас, как вы должны вести себя?

Или вы сами придумали?

— Он велел мне выяснить, кто вы такой, — взорвался он. — Повернитесь к стене и положите на нее руки.

— Бросьте, — ответил я.

— Повернитесь к стене!

Я вздохнул и положил руки на стену. Он обыскал меня, надеясь найти оружие, которого, как он знал, у меня не было. Потом он схватил меня за плечо, развернул лицом к себе и снова обыскал. Он ухитрился пару раз сунуть локоть мне под подбородок, оторвать полу рубахи и наступить на ногу, но свою неопытность он разыграл довольно грубо. Любой новобранец справился бы лучше. Единственной целью подобного спектакля является унижение, однако без публики оно совершенно бессмысленно. Наконец он отступил.

— Вы закончили? — спросил я.

— У вас есть какие-нибудь документы?

— Они в заднем кармане. Вы раза три натыкались на них.

— Дайте сюда.

Я вынул из кармана бумажник, демонстративно вытащил оттуда все деньги и протянул ему. Его лицо окаменело. Он просмотрел документы и вскинул на меня глаза:

— Так вы, значит, легавый? — Бывший.

— Зачем вы сюда приехали?

— Чтобы отмыть эту комнату от кислоты, как только вы закончите свою пародию на допрос.

— Что привело вас в наши места? Как вы оказались в этом доме? Какие у вас отношения с миссис Лэнгстон?

— Я остановился здесь, потому что моя машина сломалась.

— Почему вы на нее работаете? Не можете расплатиться за номер?

— Позвольте заметить, что мы с ней друзья. И я считаю, что ей нужна помощь.

— Друзья, вот как? Как давно вы с ней знакомы?

— Неполные сутки.

Он наградил меня холодной улыбкой:

— Быстро вы обзаводитесь друзьями. А может быть, это скорее относится к ней.

— Объясните мне одну вещь, — попросил я. — Как могло случиться, что полиция отказывает ей в помощи?

— Кто сказал, что ей отказывают?

— Посмотрите вокруг.

— А чего вы ждете от нас? Чтобы мы торчали здесь днем и ночью из-за того, что ее не любят в городе?

— Кто именно? Раз уж предполагается, что вы коп, это должно вам что-то подсказать. Скорее всего, кислоту разлил здесь именно тот, кто ее не любит.

— Вы предлагаете перетрясти половину города?

— Вам виднее. В любом городе не наберется и десятка таких, кто способен на подобные вещи.

Я только понапрасну сотрясал воздух. Он развернулся и вышел на улицу.

— Вот ваши вещи. — И он бросил бумажник на бетонную дорожку прямо мне под ноги.

— Спасибо, — ответил я.

— Не за что. И еще кое-что. На вашем месте я бы постарался выяснить, с кем связался. Она так добивается внимания со стороны полиции, и настанет день, когда вся полиция округа окажет ей такое внимание.

— Правда? — Меня удивило, что он сам заговорил об этом. — Почему же?

— Если вы пробудете здесь целый день, то узнаете. Она убила своего мужа.

— Значит, вы не арестовываете за это? Вы просто позволяете психам сжигать дома этих людей с помощью кислоты?

— Мы арестуем его, когда выпадет подходящий случай. Вы можете кого угодно учить, как полиция должна выполнять свою работу, в этом вы должны разбираться.

— Вы когда-нибудь слышали о клевете?

— Конечно, — кивнул он. — А вы пробовали когда-нибудь доказать ее без свидетелей?

Он подошел к своей машине и собрался сесть в нее.

— Подождите, — окликнул я. Он обернулся.

Я нагнулся и поднял бумажник.

— Желаете посмотреть, как я это сделаю? Мне не хотелось бы заставлять вас ждать целый день.

Он окинул меня холодным взглядом и уехал.

Глава 5

Я нашел распределительный щит и обесточил все крыло здания, потому что не хотел устроить сам себе электрический стул. Переодевшись в плавки, я приступил к работе. Я стоял в дверях и поливал из шланга стены, потолок и мебель до тех пор, пока вода не потекла через порог. Тогда я открыл несколько коробок с содой, рассыпал по комнате и еще раз пролил водой. Когда я попытался снять постельное белье, занавески и матрасы, они расползлись и превратились в рыхлые трухлявые лохмотья, поэтому я нашел в саду грабли и выволок все это во двор, прихватив заодно и ковер, который разорвал на куски. Выглядело все это отвратительно.

Даже в разбавленном состоянии кислота начала жечь мне ноги, когда я ступил с доски на пол. Я направил на ноги шланг и окатил их водой. Минут через пятнадцать основная часть работы была позади. Я вытащил остов кровати, комод, оба шкафа и ночной столик на бетонное крыльцо, еще раз промыл их из шланга и высыпал остатки соды на мокрую поверхность. Потом я принял душ, оделся и пошел к конторке. Джози сообщила, что миссис Лэнгстон спокойно спит. Потом она принесла мне ключи от фургона.

— Повесьте табличку «Мест нет», — распорядился я, — а если кто-нибудь приедет, скажите, что мотель закрыт.

Она взглянула на меня с сомнением:

— Вы думаете, мисс Джорджии это понравится? Она не настолько богата, чтобы швыряться деньгами.

— Я поговорю с ней. Больше, чем деньги, ей сейчас нужен покой, а мы должны позаботиться о том, чтобы его никто не нарушал.

Конечно, это была не единственная причина, но сейчас мне не хотелось вдаваться в объяснения. После этого я отправился в город и зашел в гараж. В ремонтном боксе механик трудился над моим автомобилем — он как раз отвинчивал разбитый радиатор. Он кивнул мне.

— Можно одолжить у вас отвертку? — спросил я.

— Конечно. Вот, возьмите.

Я обошел вокруг машины и попытался отвернуть болт на заднем номере. Он сразу же поддался. То же самое случилось и со вторым. Можно было даже заметить следы машинного масла, которым была смазана резьба. Я услышал шаги за своей спиной и оглянулся. Это оказался тот самый мастер в белом комбинезоне, у которого было кислое лицо.

Он кивнул Мне:

— Что это за свистопляска с вашими номерами? Недавно с ними уже возился человек из управления шерифа. Все сыпал на них какой-то порошок.

— Какой человек? — спросил я.

— Вы его не знаете. Крутой парень.

— Магрудер?

Мастер покачал головой:

— Этот только думает, что он крутой парень. А тот, что был здесь, действительно такой и есть. Это Келли Редфилд.

Я подумал, что это тот самый, который разговаривал со мной как добросовестный служака. Он казался таким раздраженным и по какой-то причине очень старался отделаться от меня, но, видимо, в конце концов решил заехать в гараж и увидеть все своими глазами.

— Что он сказал? — поинтересовался я.

— Что он сказал? Этот парень? Да из него и слова не вытянешь.

— Но он сказал вам, как они проникли сюда?

На мгновение на мрачном неподвижном лице отразилось удивление, но мастер тут же снова овладел собой.

— Он сказал, что в душевой выбито оконное стекло. И хотел узнать, не пропало ли у нас что-нибудь.

— А у вас что-то пропало?

.. Он покачал головой:

— Пока ничего не заметили.

— А если это кислота для аккумуляторов?

— У нас ее не бывает.

Все равно он украл ее где-то поблизости, потому что уже в два часа ночи она у него была. Он не мог везти ее издалека. Возможно, у Редфилда есть какие-нибудь идеи. Наверное, я застану его в офисе.

Офис помещался в глубине здания, где находился суд, и представлял собой убогое помещение с полом, покрытым обшарпанным коричневым линолеумом, пропитанное запахом пыли. Стена справа была уставлена обитыми сталью ящиками, а в противоположном конце комнаты за столом, который стоял возле забранного решеткой окна, сидели Магрудер и с ним еще один, похожий на буйвола рыжеволосый мужчина. Оба занимались бумажной работой. Стена слева была завешана объявлениями и плакатами «Разыскивается». Большой пропеллер на потолке вращался устало и безрезультатно и только перемешивал раскаленный воздух. В левом углу стоял бак для воды и виднелась дверь в кабинет Ко мне подошел Магрудер. Я заметил, что и С документами он работает, так же не снимая своей тяжелой портупеи. Может, он и спит в ней.

— А здесь вам что понадобилось? — поинтересовался он.

— Хочу поговорить с вашим шефом.

В этот момент худощавый мужчина в выцветшем хаки вышел из кабинета со стопкой бумаг и положил ее на стол. Магрудер кивнул в мою сторону;

— Келли, это тот самый парень.

Редфилд обернулся и быстро окинул меня цепким взглядом:

— Чатхэм?

— Совершенно верно.

— Зайдите ко мне.

Я последовал за ним в кабинет. Слева у стены стоял старый круглый стол, справа — два битком набитых ящика и вешалка для шляп, на которой болтались его пиджак, галстук и наплечная кобура с револьвером. В запертом застекленном шкафу стояли четыре карабина. Зарешеченное окно выходило на стоянку, вымощенную белым гравием.

Он кивком указал мне на стул, стоявший у стола:

— Садитесь.

Не спуская глаз с моего лица, он нашарил в кармане сигареты. Не предлагая мне, закурил сам и бросил спичку в пепельницу на столе. Ему было лет тридцать шесть — тридцать восемь, и его наружность полностью соответствовала тому уверенному тону, каким он говорил со мной по телефону. У него было худое лицо, четко очерченный твердый подбородок, высокий, закругленный лоб и начинающие редеть темные волосы. Серые глаза смотрели проницательно. Было ясно, что у него есть и ум и характер, но ни капли сердечности, по крайней мере в настоящий момент.

— Итак, Чатхэм, — начал он, — кто вы такой и что здесь делаете?

— Магрудер вам уже доложил. Вы же именно за этим его и присылали.

— Да. Но вы так ничего и не объяснили. Попытайтесь сделать это хотя бы сейчас.

Он раздражал меня и в то же время сбивал с толку. У него на лице было написано, что он — добросовестный человек, давно и честно работающий в полиции, что он отлично разбирается в тонкостях своей работы, — но откуда эта враждебность?

— Так на номерных табличках были отпечатки? — спросил я.

— Нет, — отрезал он. — Естественно, не было. И ни в комнате, ни на этих банках их тоже не может быть.

Вы думаете, что человек, который провернул подобную операцию, — дурак или новичок? Но не о нем речь, вернемся к вашим проблемам.

— Почему?

— Я хочу знать, кто вы такой и какого черта вы здесь делаете. И почему для достижения своей цели он воспользовался именно вашими номерами. Так почему же?

— Чтобы предостеречь меня. — И я рассказал ему о телефонном звонке, когда от меня потребовали, чтобы я уехал, потом рассказал о том, как звонили ей, и о том, какие я предпринял меры, чтобы найти телефонную будку, в которой шумел вентилятор.

Он обогнул стол и подошел ко мне:

— Другими словами, вы не пробыли в городе и часа, как уже сунули нос в дела полиции. От вас слишком много неприятностей, Чатхэм, я это за версту чую.

— Я же звонил вам в офис. Но получил от ворот поворот. Вы тоже пытаетесь замять эту историю с кислотой, но не можете окончательно решиться на это. В чем дело? Мне и раньше приходилось встречаться с людьми, которые стараются замести мусор под коврик, но вы показались мне другим человеком.

На мгновение его глаза вспыхнули от ярости, и я подумал, что он сейчас ударит меня. Но он взял себя в руки.

— У нас никому не дают от ворот поворот, — ответил он, — к тому же нам нечего прятать под ковриком.

Описание этого человека и его машины уже разослано по всем прилегающим округам и передано в дорожную полицию. Я выяснил, где он достал кислоту…

— Вы узнали?

— Заткнитесь, — не повышая голоса, ответил он, — когда вы закроете рот, я все вам расскажу, так что слушайте. Шансов когда-нибудь поймать его — один из тысячи. Зеленых «фордов» седан так же много, как людей по фамилии Смит во время облавы в публичном доме. То же самое можно сказать и о его внешности.

Даже если соединить одно с другим, и то шансов мало, а уж теперь-то он и подавно пересел в другую машину.

Учитывая размеры нашего городка, он приехал откуда-то из другого места. А это означает, что его наняли для выполнения этой работы и сам он может жить где угодно — хоть за тысячу миль отсюда. И кислота не навела нас ни на какой след. Это тупик. Грузовик, который ее перевозил, ограбили несколько недель назад на востоке от города, и одним из пунктов в списке украденного значилось десять галлонов серной кислоты. Я только что просмотрел это дело. Грабителей так и не нашли и похищенного не обнаружили. Большую часть груза составляла краска, которую можно продать где угодно.

Если хотите — можете уцепиться за эту ниточку. Ничего другого вам не остается.

— Что вы имеете в виду?

Он наставил на меня указательный палец:

— Вы ошиблись, сунув нос в это дело, как ошиблась одна блондинка, которая завела себе ручного скунса, и чем дольше я за вами наблюдаю, тем больше вижу ошибок с вашей стороны. По какому-то совпадению все это случилось именно тогда, когда вы объявились в городе.

Вы рассказали мне какую-то не правдоподобную историю о таинственном телефонном звонке. Если это не правда, значит, вы сами замешаны в этом деле. Если же вы не лжете и кто-то хочет заставить вас уехать отсюда, значит, вы замешаны в чем-то другом. Я не люблю людей, которые создают проблемы, а также болванов, которые шляются по городу без всякой цели и, по всей видимости, слетаются в один и тот же мотель. От него и так уже дурно пахнет.

— Я так и думал, что мы этим закончим, — сказал я. — Другими словами, вам наплевать на то, что с ней случится и как она сумеет выкрутиться. На вас уже висит одно нераскрытое убийство, поэтому вам хочется считать виновной ее, несмотря на то что вы не можете этого доказать. Ладно, вы правы насчет того, что здесь дурно пахнет. И обнаружить, кто именно портит воздух, — дело времени.

Он наклонился надо мной, опершись рукой об угол стола.

— Поймите, Чатхэм, и постарайтесь понять с первого раза. Я не знаю, что вам здесь понадобилось, но я знаю, кто вы такой. Нам не нужно, чтобы кто-то вмешивался в наши дела, у нас и без этого хватает проблем. Если вы позволите себе еще какую-нибудь выходку, то я приму к вам меры, причем серьезные. А теперь убирайтесь отсюда и постарайтесь держаться от меня подальше.

Я поднялся:

— Договорились. Я понял вас.

Зашел Магрудер и встал в дверях. Он холодно смотрел на меня. Редфилд кивнул ему, чтобы он дал мне пройти, и тот посторонился.

— Хорошо ты его, — произнес он.

Я проигнорировал его слова и обратился к Редфилду:

— Я не настолько глуп, чтобы обращаться со своими обвинениями в Большое жюри, но не думайте, что вам удастся меня остановить, когда я сам захочу заглянуть под коврик. И, если вы захотите принять ко мне меры, позаботьтесь о том, чтобы для этого были законные основания.

— Позабочусь, — ответил он. — А теперь убирайтесь отсюда.

Я вышел, понимая, что только испортил все дело, но еще достаточно злой, чтобы не переживать из-за этого. Завернув в аптеку, я купил по рецептам лекарства и вернулся в мотель. Когда я ставил машину напротив офиса, то посмотрел на часы. Было начало двенадцатого, и я вспомнил, что еще не завтракал.

Может быть, в такое время мне удастся поговорить с Олли наедине. Я перешел через дорогу, заказал сандвич и чашку кофе и перенес все это в бар. Там был только один посетитель, мужчина в форме монтера. Он допил свое пиво и ушел, бряцая, как ходячий ящик с инструментами.

Я поставил свою закуску на стойку и пододвинул табурет. — Вы не возражаете, если я посижу здесь? — поинтересовался я. — Я не потревожу ваших постоянных клиентов?

Он пожал плечами, но в его спокойных карих глазах вспыхнули искорки смеха.

— Извините меня за тот случай, но сами понимаете.

— Я уже забыл о нем. — У него было открытое лицо, и я надеялся, что он не относится к шайке, которая преследует ее. Мне очень хотелось верить, что я не ошибаюсь.

Он подошел, поставил ногу на полку под стойкой, опершись на нее коленом, и закурил:

— Некрасивая история с этой кислотой.

— Откуда вы узнали?

— Увидел, как вы вытаскиваете вещи. Я подошел к дому, и горничная мне все рассказала. Люди из конторы шерифа, конечно, ничего не нашли?

— Очень немного, — ответил я, прихлебнув кофе.

— Редфилд — хороший коп. Упрямый как черт, но умный. И честный.

— Да? — протянул я небрежно. — А почему вы заговорили об этом?

— Во всем городе только вы поддерживаете с ней какие-то отношения.

Я кивнул:

— У меня не было никаких отношений. Но теперь есть. В каком-то смысле я сам виноват в этой истории с кислотой.

— Как это?

— Сначала я хочу задать вам один вопрос. Скажите откровенно, вы тоже считаете, что она причастна к этому убийству?

— Хотите знать, что я думаю? — Он посмотрел мне прямо в глаза. — Мне кажется, что я неплохо здесь устроился. Мой бар стоит сорок тысяч долларов, а мне через месяц стукнет двадцать семь. Мое дело приносит мне хороший доход, и я доволен жизнью. Поэтому я или думаю так же, как мои клиенты, или держу рот на замке.

— Не пытайтесь меня обмануть. В вашем возрасте вы не добились бы ничего, если бы обладали куриными мозгами и были бесхарактерным человеком.

Вы чертовски хорошо знаете, что именно думаете об этом, а все дело в том, что она не из тех, кто стал бы связываться со Стрейдером.

Он кивнул:

— Ладно. Возможно, именно так я и думаю. Но запомните: это не мои слова, вы сами все это сказали.

Так что никакого веса они не имеют. Понимаете, у меня есть маленькое хобби…

— Хобби?

— Совершенно верно. Меня интересуют разные явления, особенно два — женщины и морская рыба.

И теперь я знаю почти все, что можно узнать о морской рыбе, но по-прежнему практически ничего — о женщинах. Думаю, вы тоже.

— Вы правы. Но у вас есть шансы восполнить пробелы. Слушайте, вы можете вспомнить, кто пользовался вашей телефонной будкой вчера около двух часов дня? За пару часов до моего появления?

Он нахмурил брови и покачал головой:

— Обычно я не обращаю на это внимания, если только меня не просят разменять деньги. Туда постоянно кто-то заходит и выходит. А что?

Я рассказал ему о гнусном звонке, во время которого я расслышал гудение вентилятора.

— Он мог увидеть меня где-нибудь в городе и догадаться, чем я занимаюсь. Если он сидел в вашем обеденном зале, когда она подъезжала к дому — а я думаю, что так и было, — он видел и то, что я входил в дом вместе с ней. Так вы не помните?

— Нет. Наверное, кто-нибудь звонил, но я не обратил внимания.

— С двух и до того, как я вошел, сюда заходило много народу?

— Человек пять.. Может, и больше, мне трудно сказать.

— А кто сидел здесь все это время?

— Гм… Дайте вспомнить. Здесь был тот здоровый парень, Ред Данлеви. Он работает на заправочной станции дальше по шоссе. Возможно, он и придерживается нелестного мнения о девушках, но вряд ли говорит им об этом по телефону, а не при личной встрече. Руп Халберт любит пошуметь и покричать, но в целом он человек безобидный. Тот, кого вы ищете, Чатхэм, — сумасшедший. Вряд ли это может быть кто-то из тех, о ком я говорю. Перл Телли иногда откалывает довольно неприличные шуточки, но чтобы такое…

— А что тот парень, который сидел с ней за столиком и был одет как гитарист?

Олли усмехнулся:

— О нем я и говорю. У нас здесь Перл — не только женское имя. Телли — странный парень, и если на него посмотреть, то можно подумать, что его каждое утро засовывают в смирительную рубашку, чтобы надеть на него ботинки, но это только видимость. Что касается бизнеса, то тут он соображает, как бритвой режет, — ему ничего не стоит разменять вам никель и получить два доллара прибыли. У него несколько ферм в окрестностях города, в основном он разводит там скот.

Ничего в рассказе об этих троих не навело меня на дальнейшие вопросы.

— Расскажите мне, что случилось той ночью. Зачем нужно было инсценировать этот несчастный случай? Наверное, полиция решила, что те двое собирались оставить там машину Лэнгстона?

Олли кивнул:

— Так и было. Лэнгстон сложил все свои снасти вместе с мотором в фургон, чтобы утром ехать на рыбалку.

— В половине пятого?

— Конечно. Морского окуня ловят на рассвете.

— И что там с этим несчастным случаем? Они уверены, что он был подстроен?

— Да. В этом никто не сомневался. Понимаете, Лэнгстону было лет сорок семь и крепким здоровьем он не отличался. Наверное, чем-нибудь болел. В общем, на Финли-Кат, где он держал свою лодку, есть крутой спуск с берега, до кромки воды там футов восемь. А внизу лежит большая колода, к которой привязывают лодки. Его навесной мотор весил около пятидесяти фунтов. Так что можете себе представить, о чем все подумали, когда его расплющенную голову обнаружили между бревном, и лежавшим сверху мотором.

Я кивнул:

— А что делал Стрейдер в тот момент, когда его увидел Колхаун?

— Сидел у воды с фонариком и куском окровавленного брезента и возился с колодой.

— Крови должно было быть очень много.

— Так и было. И Стрейдер понимал это, У него в руках был нож, и он как раз надрезал себе левую руку, когда Колхаун приказал ему встать и повернуться к нему лицом.

Я снова кивнул. Олли продолжал свой рассказ, задумчиво глядя перед собой:

— Понимаете? Стрейдера никто здесь не знал, и никто не предполагал, что он знаком с Лэнгстонами.

Тогда как он сумел узнать о них такие подробности — где Лэнгстон держит свою лодку, как туда доехать и про, этот крутой берег и колоду внизу?

— Не знаю, — ответил я. Я и в самом деле не понимал. Убийство было подготовлено заранее и тщательно спланировано, и одному из убийц удалось скрыться. Но была ли это миссис Лэнгстон? Не думаю. Кто-нибудь из местных обязательно узнал бы об этом. Самое возмутительное во всей этой истории было то, что убийство хотели замаскировать под несчастный случай. Это означало, что кто-то, заранее знавший, на что идет или может пойти, понимал, что его могут заподозрить в убийстве. Он был знаком с Лэнгстонами и состоял с ними в каких-то отношениях. И судя по всему, это не Стрейдер…

— Как там оказался Колхаун? — спросил я. — Он ведь служит в городской полиции?

— Совпадение, — ответил Олли. — Он тоже был на рыбалке и поставил палатку неподалеку от этого места. Его разбудил звук подъехавшей машины.

— Понятно. А как стало известно, что за рулем машины Стрейдера сидела женщина?

— Мой повар видел, как машина остановилась вон там и оттуда вышла женщина.

— Он смог описать ее?

Олли покачал головой:

— Нет, было начало шестого утра, а осенью в это время еще совсем темно. Он как раз вошел в обеденный зал из задней комнаты, чтобы поставить кофе, и случайно глянул в окно. Та машина въехала во двор мотеля и остановилась напротив одного из номеров в правом крыле. Он, конечно, не придал этому значения, к тому же в том месте неважное освещение, но он ясно видел, что это была женщина; Ему показалось, что у нее темные волосы, но поклясться в этом он бы не смог. Она прошла к офису, но внутрь не входила. Просто исчезла на этом отрезке между офисом и левым крылом здания.

— А где полиция обнаружила машину? Она так и стояла возле правого крыла, напротив номера, в котором остановился Стрейдер?

— Да, она там и стояла.

Я кивнул:

— Слишком уж просто. Они что, считают ее настолько безмозглой, что думают, она прямо на этой машине вернулась к себе в мотель?

Он выпустил клуб дыма и задумчиво посмотрел на меня:

— Они считают, она не знала о том, что Колхаун разглядел номер машины. Это вполне вероятно. Она не могла видеть, как он гнался за ней в темноте, а он не стрелял по ней, потому что споткнулся и выронил ружье. К тому же, если бы она оставила машину где-нибудь в другом месте, ей пришлось бы возвращаться пешком и кто-нибудь мог ее заметить.

— Ее и так заметили. К тому же она ведь не входила в офис.

— Там есть задняя дверь — ее не видно отсюда.

— Как скоро они нашли машину?

— Меньше чем через полчаса. Как только Колхаун смог добраться до города и доложить о происшествии, к ней поехал шериф, чтобы известить ее, а заодно проверить, не убили ли и ее заодно. И первое, что он увидел, когда заехал к ней во двор, была эта самая машина, стоявшая напротив номера четырнадцать.

— Она спала, когда они постучали? Он должен был разобраться, притворяется она или нет.

— Нет. Она была в ночной рубашке и халате, но вид у нее был незаспанный.

— Это проверенный факт или просто слухи?

— Так было записано в рапорте. Наш шериф не любит распространяться о своих делах. Редфилд и Магрудер тоже мало что рассказывали, но я понял, что это он им запретил.

— Как она объяснила, что встала в такую рань?

— Она сказала, что ей позвонили по телефону. Как раз перед самым приходом полиции.

— Кто ей звонил?

— Ошиблись номером. Скорее всего, перепутали мотель. Какая-то женщина, явно в подпитии, хотела поговорить с парнем, которого не было среди постояльцев.

Я снова кивнул:

— Значит, ей пришлось перерыть все карточки, чтобы в этом убедиться?

— Ну да.

В этот момент в бар вошел еще один клиент, и я вернулся в мотель. Джози была там и занималась уборкой. Я включил кондиционер и сел обдумать то, что мне удалось узнать, Одно было очевидно — у меня не все в порядке с головой. Меньше чем за сутки двое совершенно разных людей предупредили меня, что я должен покинуть город или у меня будут неприятности. Раз я все еще был здесь, то, вероятно, с головой у меня большие проблемы.

Два разных человека? Да. Скорее всего, их именно двое. Редфилд — человек непростой, раскусить его мне пока не удалось; возможно, он представляет собой серьезную опасность, но я никак не мог поверить в его продажность или в то, что именно обыкновенная продажность и лежит в основе всей этой истории.

Может быть, вынести справедливое суждение помешала ему озлобленность, но вполне вероятно и то, что он был искренне убежден в ее виновности и действительно считал ее убийцей. Поэтому он, скорее всего, даже не знал, кто был тот, второй человек, и тогда получается, что от меня хотят избавиться две противоположные стороны.

Они в состоянии решиться на это — тут у меня не было никаких иллюзий. В его руках сосредоточена власть, за ним стоит весь аппарат шерифа, поэтому он мог сделать со мной такое, что мало не покажется. А что касается второго — он сказал, что история с кислотой — только начало. Эти слова кое-что говорили о нем. И звучало все это довольно зловеще.

Я неизменно возвращался к убийству Лэнгстона.

Мне все больше казалось, что кто-то намеренно старался подставить ее. Тот, кто разбудил ее в то утро, позвонив по телефону, мог действительно неверно набрать номер, но я в это не верил. Слишком много совпадений. Женщина, которая оставила машину Стрейдера возле мотеля, знала, что через полчаса в дверь постучит шериф, чтобы сообщить миссис Лэнгстон о смерти ее мужа, а кто же поверит в виновность человека, только что поднявшегося с постели с заспанными глазами? Нужно было, чтобы она полностью проснулась. Что и гарантировал спор с нетрезвым собеседником и поиски несуществующей фамилии в регистрационных карточках.

Итак, если считать, что все эти события связаны между собой, с чего я должен был начать? В выходке с кислотой зацепиться не за что. «Стрейдер», — подумал я. Все это началось с него. Зачем он приезжал? До сих пор так и не удалось выяснить, что он собой представлял. Поэтому я ничего не терял, начав именно с него. Кстати, он приехал из Майами. Отлично, здесь никаких осложнений не предвиделось…

Раздался телефонный звонок. Я взял трубку и услышал тихий женский голос:

— Мистер Чатхэм?

— Да, — ответил я, — с кем я разговариваю?

— Вы не знаете меня, но я могу кое-что вам рассказать.

— О чем?

— Например, о кислоте. Если вы, конечно, согласитесь с тем, что это стоит сотню долларов…

Она сделала паузу, и тут я услышал в трубке звук, от которого у меня кровь застучала в висках. Это было жужжание вращающегося вентилятора, того самого, который был не правильно закреплен.

— Хорошо, — сказал я, пытаясь скрыть охватившее меня возбуждение, — такая цена меня устраивает. Где я могу с вами встретиться?

— Нигде, — столь же мягко ответила она. — Так рисковать я не стала бы даже за тысячу. Когда я получу от вас деньги, то позвоню… — Она внезапно замолчала, ахнула, и я услышал щелчок — она повесила трубку.

Я швырнул трубку на рычаг и в три прыжка выскочил за дверь. Вход в «Сильвер Кинг» был прямо у меня перед глазами. Никто не выходил оттуда. Я бросился через дорогу, едва сдерживаясь, чтобы не побежать. Когда я ворвался в обеденный зал, за столом сидел одинокий дальнобойщик, к которому спешила из кухни официантка с подносом. Я заставил себя сбавить прыть и неторопливо прошел в бар.

Там никого не было, не считая Олли. На газете, расстеленной на стойке, он разбирал и приводил в порядок большой спиннинг. Я с глупым видом озирался по сторонам. Он вздохнул и поднял на меня, глаза.

— Все проржавело, — сообщил он.

— Куда она подевалась? — спросил я.

— Кто?

— Женщина, которая только что звонила из кабинки?

— Отсюда? — Он уставился на меня и нахмурил брови. — Никакой женщины здесь не было. После вас вообще никто не заходил.

Глава 6

Если он лгал, значит, передо мной был один из величайших актеров нашего времени. Но должно же существовать какое-то объяснение. Он продолжал смотреть на меня, как будто я окончательно спятил, потому что я закружил по залу, заглядывая во все углы — от двери до закоулка возле музыкального автомата. Туалеты находились в другом крыле короткого коридора, заканчивавшегося тупиком. Там никого не было, и выйти их них незаметно было тоже невозможно.

Дальше начиналась кухня, я рысью выбежал из коридора и застыл перед телефонной будкой. Как же я сразу не догадался — я взял трубку и поднес ее к уху.

Олли не лгал — звонили не отсюда. После звонка прошло не больше минуты, а трубка была нисколько не теплее, чем охлажденный кондиционерами воздух.

Тогда я подумал, что действительно схожу с ума, потому что вентилятор в кабинке производил именно то самое жужжание, которое я только что слышал по телефону. И в прошлый раз тоже, в этом я нисколько не сомневался. Я в недоумении покачал головой и вернулся в бар.

— Приношу свои извинения, — сказал я. И рассказал Олли об этой истории с вентилятором, умолчав о том, зачем звонила та женщина.

Он задумчиво кивнул:

— Значит, это другой телефон.

— И в другом городе, — добавил я, — потому что в этом я проверил все телефонные будки, кроме тех, которые находятся на телефонной станции и в магазинах. А оттуда звонить не могли, потому что я слышал музыкальный автомат. — Непонятно, — ответил он.

Я услышал, как открылась дверь, ведущая с улицы в обеденный зал, и за моей спиной зацокали каблуки.

Олли сунул руку в морозильник, откупорил бутылку пива и поставил ее на стойку слева от меня. Я повернул голову. Это был Перл Телли. На нем была все та же ослепительная рубашка, на которой красовалось несколько новых пятен. Я заметил, что он плотнее, чем мне показалось сначала, — в нем было, пожалуй, фунтов двести. Выглядел он настоящим придурком.

— Здорово, ребята, — произнес он и ухмыльнулся, снова поразив меня тем, как на одном и том же лице может сочетаться выражение голубоглазой невинности и хитрой расчетливости, как будто передо мной сидел какой-то не по возрасту развращенный слабоумный младенец…

Олли представил нас друг другу. Он сунул мне свою руку:

— Я в самом деле горжусь таким знакомством. Будь я проклят, если вы не знаменитость. После того, как вы сцепились со стариной Колхауном. — Он произносил «Кал-хун».

Я пожал ему руку и понадеялся на то, что вряд ли рискую встретиться с Колхауном среди подобной публики. Он снял свою белую шляпу, положил ее рядом с собой на стойку и смахнул с бровей испарину, проведя, по ним указательным пальцем движением, напоминающим работающие автомобильные дворники.

В конце он сделал легкий щелчок и стряхнул каплю жидкости на пол. Без шляпы он выглядел старше. Песочного цвета волосы поредели на макушке, обнажив большой участок кожи, белый и поблескивающий, как внутренняя оболочка сваренного вкрутую яйца.

— Будь я проклят, если она не стала настоящей достопримечательностью в нашихместах, — заявил он.

У него был провинциальный южный акцент, — если бы так говорил актер на сцене, вы решили бы, что он переигрывает, доводя свою игру до уровня пародии, но Телли ухитрялся выглядеть совершенно естественным.

В любое другое время я бы заинтересовался этим феноменом, но теперь почти не обратил на него внимания.

Мои мысли бесплодно ходили все по тому же замкнутому кругу. Я ясно слышал гудение вентилятора, оно мне не померещилось. В этом я был совершенно уверен. Другой такой кабинки в городе не было. В этом я тоже не сомневался. И что из всего этого следовало?

— Знаешь, что вчера вечером сделали со мной ребята старины Колтера? — обратился он к Олли. — Они обчистили меня до копейки. С этими мошенниками…

Он вынул из нагрудного кармана два непонятных предмета и положил их на стойку. Несмотря на всю свою озабоченность, я наклонился, чтобы рассмотреть, что это такое. Это оказались две морские раковины, закрученные спиралью и заостряющиеся к концу.

— Что это? — поинтересовался я у него.

Олли слегка усмехнулся:

— Домики рака-отшельника.

— Ах вот как. — Теперь я вспомнил. Рак-отшельник — моллюск, живущий в раковине. Он строит их сам или находит пустые и поселяется в них.

— Да, сэр, — со вздохом продолжил Перл, — те ребята нашли несколько этих штуковин на побережье и пришли с ними ко мне, и первое, что один из них мне сказал: «Перл, почему бы нам не устроить бега между раками-отшельниками? Вот этими, — сказал он. — Нужно потихоньку положить их на землю, вот как я сейчас делаю, потом подождать и поставить на того, который, по-вашему, поползет первым».

Он вынул из кармана доллар и положил его на стойку:

— Вы тоже должны поставить доллар, и я вам все покажу.

— Не выйдет, — вмешался Олли. — Один из них дохлый — ты или накачал его снотворным, или загипнотизировал…

— Чепуха! — возмутился Перл. — Ты знаешь, что я не делал ничего такого. Кроме того, ты тоже можешь попытать удачи.

— Слушай, ты, маклер без порток, — беззлобно сказал ему Олли, — на деньги я не стал бы с тобой спорить даже о том, что солнце встает на рассвете.

Перл разочарованно пожал плечами, закинул раковины обратно в карман и подмигнул мне:

— Вот невезуха. Бывают дни, когда парню не удается заработать ни цента. — Он отхлебнул пива и вытер губы тыльной стороной ладони. — Эй, Олли, — с игривой гримасой бросил он, — я когда-нибудь рассказывал тебе о том парне, который приволакивался за нашей недотрогой, этой дамочкой из высшего общества? Ну, так вот что, сэр, похоже, он вообще не проводил с ней время, а пошел в аптеку и сказал тому» малому, что сидит за прилавком…

Я дождался невыносимо скучной развязки и вышел. На площадке у входа стоял обшарпанный грузовик, и я догадался, что это машина Перла. Испещренные пятнами борта свидетельствовали о том, что его использовали в качестве насеста куры. «Каждый город обладает своим характером, — подумал я, — у Сан-Франциско тоже были свои особенности». Я выбросил это из головы и возобновил свои бесплодные размышления. Нужно на какое-то время забыть об этом вентиляторе. Она хотела мне что-то сообщить при условии, что я заплачу ей за это. Но встретиться со мной она боялась. Кто-то или что-то испугало ее, и она была вынуждена прервать разговор. Может быть, через какое-то время она предпримет еще одну попытку.

По дороге я заглянул в офис. Джози сказала, что звонков больше не было. Вернувшись в комнату, я закурил сигарету и сел ждать, чувствуя полную безысходность, в голове теснились сотни вопросов, ответов на которые у меня не было, и я не имел ни малейшего представления, как их получить. Мне было непривычно действовать. При полном отсутствии поддержки и каких бы то ни было полномочий: обычно за моей спиной стоял престиж полиции крупного города, который работал на меня, когда мне требовалось что-то выяснить. Но здесь я был человеком из другой касты.

Меня буквально вытолкали из офиса шерифа, и теперь я сам находился под подозрением. И те сведения, которыми располагала страховая компания Лэнгстона, были для меня недоступны. Я даже с миссис Лэнгстон не мог поговорить: она спала и будет спать еще не один час.

Круг, по которому блуждали мои мысли, замкнулся, и я снова вернулся к Стрейдеру. Здесь, по крайней мере, все было ясно, и я решил начать именно с него.

Я проверил свои финансы. У меня оставался дорожный чек на восемьсот долларов и триста семьдесят с мелочью наличными. Банковская гарантия подтверждала, что на моем счету в Сан-Франциско лежат еще две тысячи шестьсот тридцать долларов. Так что с этим пока все было в порядке. Остальное, чуть больше двадцати одной тысячи, что я получил от своего деда, хранилось в государственных облигациях и прочих ценных бумагах самой высокой надежности; последние шесть месяцев я к этим деньгам не прикасался.

Очевидно, больше она звонить не собиралась. Вне себя от нетерпения, я подождал еще минут десять, а потом поехал в город на телефонную станцию. Она находилась на улице, параллельной Спрингер. Я попросил справочник по Майами и начал перелистывать желтые странички с телефонами детективных бюро. Я наугад выбрал одно из них, значившееся под незатейливым названием: «Виктор Лейн. Расследования», потом вошел в телефонную кабинку и набрал номер. Мне повезло — он сам снял трубку.

— Чем я могу вам помочь, мистер Чатхэм? — спросил он, когда я сообщил ему свое имя и объяснил, где нахожусь. ;

— Мне нужна вся информация о человеке по фамилии Стрейдер, который в ноябре прошлого года был убит здесь, в Галиции. Он приезжал сюда из Майами. Его имя и адрес мне неизвестны, но вы сможете навести справки…

— Гм… Одну минутку., . Я читал об этом. Вы имеете в виду довольно старое дело, мистер Чатхэм. Теперь я вспомнил эту фамилию, а также и то, что его личностью интересовались довольно пристально.

— Я знаю. Но вся эта информация для меня недоступна, даже то, что было опубликовано в газетах, а кроме того, у меня нет времени рыться в них и поднимать всю эту историю. К тому же может оказаться, что в газетах что-то упустили. Поэтому мне нужно от вас вот что: доберитесь до старых газетных подшивок и постарайтесь войти в контакт с кем-нибудь из полицейского руководства, чтобы к пяти часам у вас было полное досье на него — по крайней мере то, что удалось выяснить о нем во время следствия. Позвоните мне сюда, в мотель «Магнолия-Лодж», и сообщите обо всем, что сумеете узнать, а там посмотрим, что делать дальше. Сколько вы с меня возьмете?

Он назвал мне сумму.

— Годится. Чек на сотню я вышлю вам немедленно. Вас это устроит?

— Конечно. Прощаюсь с вами до пяти часов.

Выйдя на улицу, залитую слепящим солнечным светом, я взглянул на часы. Было начало второго.

Я завернул за угол и в направлении Спрингер-стрит заметил аптеку. Это было здание старой постройки, не оснащенное кондиционером в отличие от большинства городских строений. За дверью, затянутой сеткой, под потолком работал вентилятор, вращающиеся лопасти которого придавали ему сходство с аэропланом. Его сонное кружение распугивало вьющихся вокруг него мух, но деваться им все равно было некуда. Там стояли столики с мраморными столешницами на металлических ножках и мраморный фонтанчик содовой, а в глубине я заметил еще один прилавок и распахнутую дверь, ведущую в рецептурный отдел. В аптеке не было ни души, казалось, что все выскочили на улицу узнать, нет ли каких новостей о «Титанике», да так и позабыли вернуться.

Справа у стены помещалась телефонная кабинка.

Я вошел в нее и позвонил в мотель. Джози сказала, что меня никто не спрашивал. «Странно, — подумал я, — не могла же она так легко отказаться от возможности сорвать сотню долларов. Видимо, она серьезно опасается кого-то». А как насчет того вентилятора, который я слышал? Я нетерпеливо отмахнулся от этой мысли — сейчас не было никакого смысла доискиваться до ответа на этот вопрос.

Я вышел из кабинки, и из рецептурного отдела ко мне устремился провизор, глядя на меня с вопросительным выражением на лице, — маленький хрупкий человечек лет шестидесяти, в белом халате. Почти совершенно седые волосы были разделены посередине тщательным пробором. Из-под очков без оправы на меня взглянули кроткие серые глаза. Он выдал мне пыльную стопку конвертов, а в ящике кассы откопал трехцентовую марку. Я сел у фонтана, выписал чек для Лейна и надписал на конверте адрес. Потом заказал кока-колы. Он взболтал ее и поставил на прилавок.

— Вы давно здесь работаете? — спросил я его.

Он вежливо улыбнулся:

— Я купил это заведение в двадцать седьмом году.

— Тогда скажите мне одну вещь. Почему в городе так много разговоров об этом деле Лэнгстона? Ведь это не единственное убийство на свете, которое так и осталось нераскрытым.

— По многим причинам, — ответил он. — Лэнгстона любили. Его убийцами были жестокие, хладнокровные негодяи, одному из которых удалось скрыться. Городок у нас маленький, и все, что в нем происходит, касается каждого из нас; говоря друг о Друге, люди даже не называют фамилии. К тому же жизнь Южной Флориды вызывает у многих недоверие и зависть — там большие деньги, роскошная жизнь и все такое, а этот человек приехал из Майами, то есть был одним из тамошних бездельников.

— Как давно Лэнгстоны живут здесь?

— Полгода как переехали, но он-то здесь родился.

— Понятно. Местный парень.

Он кивнул:

— Точно. Может даже, местный герой в каком-то смысле. Он был для нас парнем из нашего города, который сумел прославиться там, среди больших шишек и разных знаменитостей, наводняющих Южную Флориду, по крайней мере, показал им, что и мы чего-то стоим. Мы им даже слегка гордились. Он прилично играл в футбол в «Джорджия Текс». Потом служил офицером на подводной лодке, которая потопила уж и не помню сколько японцев во время Второй мировой. После войны он занялся строительным бизнесом в Майами — строил дома на побережье. Заработал приличные деньги. Одно время поговаривали, что его состояние приближается к миллиону. Но дело в том, что он всегда оставался доступным, а это редко бывает, когда человек уезжает из родных мест и добивается успеха. После смерти его отца — он был попечителем средней школы, — так вот, после того как он умер и в городе не осталось никого из Лэнгстонов, он стал приезжать сюда, чтобы порыбачить, поохотиться на уток и навестить кое-кого из знакомых.

— А что случилось потом? Почему он вернулся и купил этот мотель? Ему ведь было только сорок семь?

— Совершенно верно. На него сразу же свалилось несколько неприятностей. Он неудачно развелся и потерял большую часть своего состояния…

— Вот оно что… В таком случае сколько же он прожил со второй миссис Лэнгстон?

— Чуть меньше года, по-моему. Четыре или пять месяцев назад они переехали сюда и купили мотель.

— А что это за вторая неприятность?

— Нелады со здоровьем. К тому же и дела у него пошли неважно. Он взялся за освоение большого земельного участка, а потом ввязался в процесс по поводу права на собственность. Он проиграл его, и мало того, что потерял состояние из-за развода, но еще и оказался не у дел. Но в основном его беспокоило здоровье. Он уже перенес один инфаркт, когда ему было не то сорок четыре, не то сорок пять, а потом случился еще один, более серьезный, и доктора сказали ему, чтобы он притормозил, иначе ему не дожить до пятидесяти. Потому он и вернулся сюда и на те деньги, которые у него оставались, купил мотель. На эти доходы он жил, и к тому же у него оставалось время на его любимые занятия — он мог охотиться на перепелок, ловить окуней, а осенью болеть за школьную футбольную команду. А через шесть месяцев его хладнокровно прирезали, как скотину, которую привели на убой.

Конечно, это всех возмутило, как же иначе? Представить только, что его затащили на берег, размозжили голову и бросили там, сделав вид, как будто это был несчастный случай. При мысли об этом всех охватывает ужас. Что за женщина могла это сделать, скажите на милость?

— Не что за женщина, — поправил я, — а какая именно женщина оказалась в этом замешана.

Беззащитное приветливое лицо стало непроницаемым, как будто он опустил над ним занавес. Такая реакция меня уже не удивляла.

— Может быть, этого никогда не узнают, — ответил он, сохраняя установившуюся между нами дистанцию.

— А что было со страховкой? — поинтересовался я. Миссис Лэнгстон сказала мне, что у нее нет ни цента. — В чью пользу был заключен договор? И получил ли бенефициант деньги?

Он кивнул:

— Пятьдесят тысяч или что-то около того. Их получила его дочь. Деньги ей выплатил или выплачивает до сих пор какой-то страховой фонд. Ей всего тринадцать.

— Других-договоров страхования он не подписывал?

— Когда он заключил второй брак, то уже не мог этого сделать. После двух инфарктов он на это не отважился.

— Тогда какими мотивами могла руководствоваться та женщина? Выходит, это были не деньги.

— Никто не знает, кто это был, — тщательно подбирая слова, заметил он, так и не поднимая занавеса. — Поэтому, естественно, никто не знает, какие мотивы были у нее. О ней неизвестно ничего, кроме того, что она была вместе со Стрейдером.

«Теперь все понятно», — подумал я. Круг вновь замкнулся. Я представлял себе его в виде двух змей, которые пожирают хвосты друг друга: она была виновна потому, что знала Стрейдера, и она знала его потому, что была виновна. Какими аргументами можно опровергнуть подобное обвинение? Я бросил конверт в почтовый ящик и поехал обратно в мотель. Когда я вошел в офис, навстречу мне из-за занавески вышла Джози и сообщила, что несколько минут назад мне звонили.

— Женщина?

— Да, сэр. Она сказала, что перезвонит.

— Спасибо, — поблагодарил я. — А как миссис Лэнгстон?

— Она все еще спит.

— Хорошо. Побудьте с ней еще.

Я сел около телефона и уставился на него, как будто хотел заставить его зазвонить скорее. Минут через двадцать мне это удалось. Я снял трубку и услышал тихий женский голос:

— Мистер Чатхэм?

— Это я.

— Вас все еще интересует это дело?

— Да, — ответил я. — А что случилось во время нашего предыдущего разговора? — Я напряженно вслушивался, но не уловил никакого жужжания.

— Меня чуть не застукали, и пришлось повесить трубку. Сейчас я звоню из другого места. Слушайте, это обойдется вам дороже. Заплатите мне три сотни или забудьте о нашем разговоре.

— Значит, тот звонок был для затравки? Не пытайтесь водить меня за нос.

— Я и не пытаюсь, — ответила она. — Я просто говорю, что вы или заплатите, или не узнаете ничего. Но, если я проболтаюсь, мне придется убираться отсюда, понадобятся деньги. Они догадаются, кто их выдал, а я не хочу, чтобы мне вылили эту кислоту в лицо.

— И что я получу за эти три сотни?

— Имена. Я назову того, кто это сделал, и того, кто нанял его.

— Имен недостаточно. Мне нужны доказательства.

— Вы их получите. Послушайте, они собираются проделать это еще раз. Это будет уже другой человек, но я дам вам его описание и скажу, в какой день они собираются это сделать. Что еще вы хотели бы узнать?

Я задумался.

— Конечно, я могу поймать исполнителя, но вдруг он будет молчать? А мне нужен тот, кто за ним стоит.

— Придумаете что-нибудь, — нетерпеливо ответила она. — Я сообщу вам его имя. Если полиция арестует его и скажет, что тот парень выдал его, как он узнает, что это не правда? Он расколется.

— Может быть, — согласился я. Трюк был не нов, но все еще работал.

— Значит, договорились? — О'кей. Где и когда мы встретимся?

— Мы не будем встречаться, я вам уже говорила об этом. Я хочу, чтобы расстояние между нами оставалось таким же, как сейчас.

— Тогда как я передам вам деньги?

— Наличными. Положите их в конверт и отправьте в Тампу на имя Гертруды Хайнс до востребования.

— На конце «с» или «з»?

— Какая разница? — раздраженно перебила она. — Купюры должны быть по двадцать долларов.

— Какие гарантии, что вы позвоните мне после того, как получите деньги?

— Никаких. Если вам предлагали что-нибудь получше, советую не упускать случай.

— Я кое-что знаю о таких уловках и, прежде чем отправлю вам эту сумму, хочу услышать от вас что-нибудь более существенное, чем ваши мудрые советы.

— Хорошо, в таком случае я не знаю, как вам помочь. Или мы с вами доверяем друг другу, или нет. А я никому не верю. Только что от этого изменится?

— Попытайтесь обратиться с вашими предложениями в полицию. Может, они смогут вам что-нибудь предложить.

— Ценное замечание. Ну, что же, я-то думала, что вас это интересует…

— Интересует. Но я никогда не отличался легкомысленностью. Если я надумаю отправить триста долларов неизвестно кому, то мне хочется получить какое-нибудь доказательство того, что вы знаете, о чем говорите.

— Ладно… — протянула она. — Это была та самая кислота, которую используют в автомобильных аккумуляторах. Они взяли ее, когда ограбили грузовик. Этого достаточно?

— Звучит убедительно. Если не считать того, что я по-прежнему не знаю, правда ли это. Я имею в виду грузовик.

Она раздраженно вздохнула:

— Господи, как с вами тяжело договориться, — и после паузы продолжила:

— Ладно, слушайте, я могу сказать, где они держат остатки кислоты…

— Это уже лучше.

— Но само по себе это вам ничего не даст, потому что одно дело — узнать, где она хранится, и совсем другое — кто ее туда принес, если вы меня понимаете. Они прячут ее на заброшенной ферме, хозяин которой больше не живет в наших местах.

— Не важно, — ответил я. — Просто объясните, как туда добраться.

— Не торопитесь. Вы все узнаете. Если вам покажется, что кто-то за вами следит, не ездите туда. Они думают, что я не знаю, где это, но, если они станут выяснять, кто вас навел, это может плохо для меня кончиться. Мне наплевать, что будет с вами, но я не хочу стать похожей на битый персик.

— Не беспокойтесь. Я буду осторожен. Итак?

— Ладно. Из мотеля поезжайте на восток до тех пор, пока не переедете бетонный мост через ручей. Это около четырех миль. Сразу за мостом, примерно через полмили, начнется грунтовая дорога, которая сворачивает влево и идет через лес. На повороте вы увидите два почтовых ящика. На одном из них написано, по-моему, «Дж. Прайор». Вы поедете по этой дороге, проедете мимо двух фермерских домов, потом увидите ограду корраля и настил, с которого коров заводят в грузовик, потом примерно три мили не будет ничего, кроме сосен и карликовых пальм. Ферма стоит справа от дороги.

Дом давно сгорел, от него осталась только каминная труба, а рядом с ним увидите старый амбар. Кислота лежит там, на чердаке, — восемь стеклянных бутылей, прикрытых гнилым сеном. Вы легко их найдете, потому что вместе с кислотой там спрятано несколько пятигаллоновых банок с краской.

— Понятно.

— Когда вернетесь, вышлите деньги. В течение недели я позвоню вам, как только точно узнаю имя.

— Так долго?

— Им же нужно, по крайней мере, дождаться, чтобы вы открылись?

Очевидно, они следили за каждым моим шагом.

Я почувствовал себя как человек, который занимается своими делами, стоя в ярко освещенном и незашторенном окне.

— Договорились, — сказал я. — Кстати, откуда вы сейчас звоните?

— Не важно. , — А откуда вы звонили в прошлый раз?

— По-моему, я вам уже говорила — из другого места. — И она повесила трубку.

Движение на шоссе было не особенно оживленным. Отъезжая, я заметил пять машин, следовавших за мной на разном расстоянии. Разогнавшись до сорока пяти миль в час, я стал наблюдать за ними в зеркало. Примерно через полмили справа от меня показался мотель «Эль Ранчо». Я покосился на него, когда проезжал мимо. Это был мотель того же класса, что и «Спэниш Мейн», только немного попросторнее, номеров на двадцать пять — тридцать, которые располагались полукругом вдоль подъездной дорожки. Еще там был бассейн со множеством разноцветных зонтиков и садовой мебелью перед входом. Ей и в делах не везло, не говоря уже обо всем остальном.

Три из ехавших за мной машин обогнали меня и скрылись из виду, делая в час миль шестьдесят. Зато к двум оставшимся присоединилась еще одна, догнавшая нас сзади. Она проехала мимо всех нас и исчезла. Оставшиеся двое так и держались за мной — очевидно, скорость в сорок пять миль казалась им наилучшей. К бетонному мосту мы подъехали, держась все в том же порядке. Я увидел почтовые ящики, заметил грунтовую Дорогу и начал прибавлять скорость до шестидесяти. Они отстали и через несколько минут пропали совсем. Еще миль через десять я увидел поворот направо. Я свернул, поставил машину за изгибом дороги, вернулся назад пешком и встал так, чтобы видеть шоссе. Минуты через три они проехали мимо, по-прежнему придерживаясь того же умеренного темпа. Все было ясно. Я развернулся и поехал обратно. Вернувшись к почтовым ящикам, я свернул на грунтовку. За мной никого не было видно, и навстречу тоже никто не попадался, не считая большой телеги с упряжкой.

Еще через милю обе фермы остались позади. За оградой дорога ухудшилась и становилась все хуже по мере того, как я углублялся в низкорослые сосны и карликовые пальмы. Пыль клубилась за машиной и повисала в раскаленном воздухе. Примерно через десять минут на дороге обозначился легкий подъем, и передо мной открылись поля, тянувшиеся вправо по склону. Поля были заброшены и поросли сорняками и бурой, засохшей травой. С дороги отходила колея, ведущая к старому фермерскому дому на вершине холма. Я свернул на нее и остановил фургон в тени одинокого дерева, торчащего около остатков фундамента и почерневшей от огня кирпичной каминной трубы, стоявшей на том месте, где раньше был дом.

Когда я выключил зажигание и вышел из машины, меня обступило дремотное оцепенение послеполуденное летнего дня. Это место казалось мирным, затерянным во времени и совершенно уединенным, что придавало ему особую привлекательность. «Художник сумел бы оценить его красоту», — подумал я. Жара волнами колыхалась над побуревшим пространством заброшенных полей, простирающихся до видневшегося внизу леса. В сотне ярдов от дома стоял старый амбар, серый и поврежденный непогодой, с прохудившейся во многих местах крышей, которая покосилась под сомнительным углом, в любую минуту грозя обвалиться. Я затушил сигарету и зашагал к нему, ступая сквозь хрустящие сорняки. Какие-то колючки прицепились мне на штанины и шнурки ботинок. Подойдя к двери, я увидел, что она закрыта, но замка не заметил. Над дверью было маленькое квадратное окошко, сквозь которое виднелись сложенные на чердаке кипы сена.

Вход преграждали два витка проволоки, концы которой были просунуты сквозь отверстия в двери и скручены снаружи, но, когда я размотал проволоку и попытался войти, мне не хватило сил раскрыть створки достаточно широко, чтобы протиснуться внутрь, — видимо, во время дождей под них намылся песок со ската крыши. Внутри было темно и пахло застоявшейся пылью, высохшим навозом и соломой. Узкие полосы света пробивались сквозь щели в стенах, освещая пылинки, висящие в неподвижном воздухе. Я ступал совершенно бесшумно. Справа от меня были пустые стойла, а у левой стены стояла лестница, ведущая наверх, на сеновал. Над лестницей виднелось квадратное отверстие, фута три шириной. На верхние ступени лестницы падал золотистый солнечный свет, проникавший в одну из прорех в дырявой кровле. Так же бесшумно я ступил на нее и начал подниматься.

Моя голова как раз прошла в отверстие, глаза уже были на уровне последней ступени, когда дыхание у меня прервалось, а кожа между лопатками покрылась мурашками. В толстом слое пыли, где солнечный луч пробивался сквозь дыру в крыше, я увидел свежие следы четырех пальцев и ладони. Мои ноги повисли в пустоте, я уцепился за верхнюю перекладину, как будто пытаясь вытянуть себя из трясины, на какую-то долю секунды я с ужасом ощутил себя висящим в воздухе, как воздушный шарик, наполненный гелием и потому не способный упасть на землю. Вслед мне раздался выстрел, от которого чуть не лопнули мои барабанные перепонки. Боль, как раскаленная игла, пронзила мне макушку, в воздухе взвились пыль и щепки, и тогда я, наконец, упал, пытаясь нырнуть в темноту под собой и спрятаться от смертоносного солнечного света. Я приземлился на ноги, но оступился, упал навзничь и перекатился и, оказавшись лицом кверху, с ужасом увидел то, что было надо мной. Я увидел согнутую в колене ногу в джинсах, на колене которой желтым пятном лежал солнечный луч, мускулистую руку и два ружейных ствола, поворачивающихся в мою сторону.

Я перевернулся, подтянул под себя колени и вскочил, когда ружье выстрелило снова. Меня еще раз пронзила режущая боль, на этот раз в руке, между плечом и локтем, пуля вонзилась в рассыпающийся пылью навоз, взметнула его в воздух вокруг моей головы и запорошила мне глаза. Я совершенно ослеп. Встав в полный рост, я пошел прямо, врезался в стену и снова упал.

Пошатываясь, снова поднялся и, протирая рукой глаза, почувствовал, что к пыли примешивается липкая кровь, но кое-что я уже мог разглядеть, достаточно, чтобы заметить узкое пятно света там, где была дверь. Но стоило мне только развернуться и броситься к ней, как над моей головой раздался металлический щелчок, потом еще один — когда он закрывал затвор перезаряженного ружья, и одновременно с этим я услышал, как захрустело сено под быстрыми шагами, — он побежал к передней части чердака. Я оказался в ловушке.

Пока я буду протискиваться сквозь полуоткрытую дверь, он окажется прямо надо мной и свесится из окошка в каких-нибудь шести футах от моей головы. Своим выстрелом он просто перережет меня пополам, это все равно что рубить топором кусок сыра.

Я увернулся и бросился к стене, выставив перед собой руки, чтобы не вылететь в отверстие и не оказаться разорванным на куски. Потом осмотрелся по сторонам. Другого выхода наружу не было — он мог только спрыгнуть на землю и последовать за мной.

Тут в голове у меня немного прояснилось, и я догадался, что второй выход должен где-то быть, потому что он вошел в амбар не с фасада. Я побежал, несмотря на то что за дверью уже раздался глухой удар, — он спрыгнул на землю и пробежал уже три четверти расстояния, отделявшего меня от дальней стены, когда свет сзади меня как будто выключили, и я понял, что это он протискивается в дверь со своим ружьем. Но впереди я так и не нашел ни двери, ни какого-нибудь отверстия. Лестница осталась позади меня. Прежде чем я успел бы подняться на чердак, чтобы попытаться найти выход оттуда, он снизу выстрелил бы мне по ногам, чтобы потом без труда прикончить. Мне не оставалось ничего другого, как продолжать пробираться вперед. Я слышал, как он все еще возится с дверью. Мой взгляд неистово метался, выискивая места, где сквозь стену пробивались солнечные лучи, и наконец увидел отверстие, которое было у основания немного шире, чем в верхней части. Должно быть, он выломал доску, чтобы проникнуть внутрь. Не сбавляя скорости, я бросился туда головой вперед. Доска поддалась, и мое правое плечо прошло в отверстие. Я вывалился на ослепительный солнечный свет, изо всех сил пытаясь сохранить равновесие, — стоило упасть, и он бы убил меня. Каким-то образом мне удалось устоять на ногах, и я снова побежал, потом пригнулся и резко отскочил влево, стремясь скорее завернуть за угол, чтобы убраться с открытого пространства, простиравшегося за моей спиной.

Мускулы на спине сплелись в ледяной клубок, когда я несся по открытому месту, каждую секунду ожидая, что в меня всадят полный заряд, но за спиной было совершенно тихо. Я еще прибавил скорость, рванул вбок и на ходу рискнул оглянуться через плечо.

Тот человек ничем не выдал своего присутствия, а я уже отбежал от амбара почти на сто ярдов, где был в пределах досягаемости для выстрела. Я снова метнулся влево и побежал к машине, пока он не отрезал мне путь. Мне это удалось, и я оглянулся, хрипло втягивая в себя воздух и роясь в кармане в поисках ключей. Теперь я увидел его. Он даже не стал выходить наружу. Ружье на таком расстоянии было бесполезным, и он спокойно стоял внутри и просто наблюдал за моим отступлением. Я не знал его, а значит, он мог предпринять еще одну попытку. Я вздрогнул. Он мог не опасаться, что я вернусь, чтобы рассмотреть его; дробовик, когда из него стреляют в упор, — самое непредсказуемое и опасное оружие на свете.

Я залез в машину и вырулил на дорогу, заметив, что кровь стекает с меня на сиденье. Мне пришлось протирать глаза, чтобы я смог вести машину. Отъехав на милю, я свернул к обочине и вышел посмотреть, насколько плохи мои дела. Я убедился, что в меня попали только отдельные дробины, но раны мучительно жгло, а из-за сильного кровотечения в машину было страшно заглянуть. Я почувствовал боль в макушке. В том месте, где меня зацепило дробью, на коже оказалась ссадина длиной дюйма три, но сама пуля прошла по касательной. Я разорвал рубашку, выбросил пуговицы на дорогу, стер с лица кровь и пыль и осмотрел свою руку. Пуля задела ее, оставив продольную царапину, углубляющуюся к локтю, рядом с которым она и засела. Я мог нащупать ее под кожей. Отверстие было большое. Скорее всего, картечь второго номера.

Я подумал о первом выстреле. Стрелявший стоял не дальше шести футов за моей спиной, а с такого расстояния, даже с плохим прицелом, случайная пуля не могла отлететь от остальных дальше чем на дюйм.

От второго выстрела, пуля которого только оцарапала мне голову, она должна была просто развалиться на куски, как упавшая дыня. У меня наступила реакция.

Меня охватила слабость, ноги задрожали, и мне пришлось сесть.

Я тяжело опустился на край сиденья и затянулся сигаретой, но мне не сразу удалось донести ее до рта.

Я уронил ее на дорогу в пыль, рядом с маленькими красными пятнышками и стал слушать, как где-то в лесу мирно стрекочут какие-то букашки. Я почувствовал, как по спине пробежали мурашки, — как же ловко они меня обошли. Они воспользовались самой старой в мире уловкой и сделали так, что я клюнул на нее, как зеленый юнец.

Они оказались ловкачами, такими ловкачами, что мне стало не по себе. Анонимная подсказка, что я могу найти кислоту, если приеду в это уединенное место, должна была сразу насторожить меня. Я обязан был отнестись к этому с подозрением, по крайней мере хотя бы проявить осторожность. Но я ничего не заподозрил. Какая-то подсказка была, и я не имел права ее не заметить. Она предупредила меня, что за мной могут проследить. А он уже ждал меня здесь, на чердаке, с заряженным дробовиком.

И этих людей я считал деревенщиной?

Глава 7

Доктор Морли бросил пулю на белую эмалированную поверхность стола и проворчал:

— Гм… Гусиная дробь. — Это был полный цветущий мужчина, отличавшийся не только грубовато-добродушным и сердечным отношением к больным, но и способностью, подобно хамелеону, подстраивать свое отношение к ним под их потребности. Он был большим, пышущим здоровьем и относительно толстокожим, поэтому я получил настоящее мужское лечение, сопровождаемое комментариями в стиле черного юмора:

— Вы уверены, что это не был охотник на перепелок?

— Нет, — ответил я. Может быть, позже я тоже смог бы думать о «чем-нибудь веселом, но не раньше, чем в моих ушах перестанет звучать грохот от выстрела, прогремевшего над самой моей головой. — Это была двустволка, — добавил я и слегка дернулся, потому что он наложил тампон на рану и начал перевязывать.

— О, — ухмыльнулся он, — тогда вы еще, легко отделались.

«Если не учитывать, что в следующий раз он прицелится получше», — подумал я. У меня не было ни малейшего представления ни о том, кто это был, ни как он выглядел. В любой момент могло оказаться, что он стоит у меня за спиной. Единственное, в чем я был теперь уверен, так это в том, что этот человек — не просто придурок, который орудует кислотой и проведет за это несколько месяцев в окружной тюрьме, если его поймают. Никто не станет делать операцию на мозге, чтобы вылечить обыкновенную головную боль.

— Лучше сделайте мне прививку от столбняка, — попросил я, — не могу вспомнить, когда я делал ее в последний раз, а там все было усеяно навозом.

— Хорошо, будет вам прививка, — согласился он все так же весело. — Но сначала я поставлю вам небольшую заплатку на голову. Надеюсь, вы не слишком трясетесь над своей прической?

— Нет, если только она останется у меня на голове, а не будет разбросана вокруг какого-нибудь грязного амбара.

— Вижу, вам уже лучше. Я так и думал. Значит, вы не знаете, кто это мог быть и зачем он вас преследовал?

— Нет, — ответил я.

— Вам известно, что я обязан сообщить об этом в полицию, — огнестрельное ранение.

— Конечно. — Но, судя по всему, мы с тем же успехом могли известить об этом событии клуб садоводов или ближайшее отделение литературного общества. Нам понадобится любая поддержка, которой мы сумеем заручиться.

В мотеле мне удалось приостановить кровотечение и переодеться, прежде чем я отправился на такси в город. Регистратор в приемной доктора Грэхэма сказал, что доктор уехал на срочный вызов, и порекомендовал мне обратиться к Морли, приемная которого находилась в том же здании. Их кабинеты занимали второй и третий этажи над косметическим магазином и аптекой в восточном конце Спрингер, образуя там некий оазис медицины. Я взглянул на часы и подумал, что лучше бы ему поторопиться. Было уже почти четыре, а в пять мне позвонит Лейн, к этому времени я должен уже вернуться. Теперь Морли занялся раной на моей голове — он сбрил часть волос и начал накладывать шов. Потом он сделал мне прививку от столбняка.

— Теперь вы как новенький, — сказал он, протягивая руку к телефону. — Это случилось за пределами города?

— Да, в юрисдикции шерифа.

— Гм… Давайте посмотрим. Фамилия… местный адрес. Что еще я должен им сообщить?

— Ничего, — ответил я. — Только сначала убедитесь, что вас услышит не один человек…

— Вы зайдете к ним?

— Да. Я собираюсь туда заглянуть.

Я заплатил ему за прием, заглянул в магазин и купил там дешевую соломенную шляпу, чтобы прикрыть голову от солнца и любопытных взглядов, и зашагал к зданию суда. Там меня уже поджидали — Магрудер и тот здоровенный рыжий полицейский, имени которого я не знал, потому что никто не потрудился мне его сообщить. У него были очень светлые серые глаза и выдающаяся, как гранитная скала, челюсть, а также покрытые рыжими волосами руки, слишком суетливые и суставчатые, чтобы внушать доверие. Они привели меня в одну из задних комнат и обыскали: сначала каждый по очереди, а потом все вместе, после чего швырнули меня на стул и обступили со всех Сторон, обрушив град вопросов. Очевидно, им казалось, что человек, в которого стреляли, подлежит уголовному преследованию.

Но, несмотря на все их искусство ведения допроса, я все же ухитрился рассказать им, как было дело.

— Где ваше оружие? — набросился на меня Магрудер.

— У меня не было оружия, — ответил я, — так же, как и разрешения на него.

— Вы вступили в перестрелку без оружия?

— Я не вступал в перестрелку — в меня дважды выстрелили, и я убежал. Не потому, что я настолько туп, что дожидался второго выстрела, а просто потому, что в это время я упал и лежал на земле.

— Кто этот человек?

— Я уже говорил вам — я не видел его лица, только ногу и руку. По-моему, на нем был комбинезон. А кроме этого, я заметил, — что у него довольно большие руки. Он стрелял из двустволки, мне показалось, что это очень дорогое оружие. Я слышал, что в обычном магазине двуствольного ружья с эжектором не купишь.

— Вы убили его? Куда вы спрятали тело?

— Нет, я его не убивал. Но попытался бы, если бы у меня было оружие.

— Опишите это место еще раз.

Я описал это место еще раз.

Они переглянулись и кивнули.

— Старый дом Уила Нобла, — произнес Магрудер. — Вокруг него пустырь на сотни миль, вы вполне могли спрятать тело там.

— Я думаю, что именно на это он и рассчитывал, — ответил я и закурил сигарету. Рыжий великан наклонился ко мне и выхватил сигарету у меня изо рта.

— Затопчи ее, — приказал он.

Я затоптал. Интересно, где Редфилд. Не могу сказать, что я ожидал с его стороны большей лояльности.

Но, когда сидишь и бесконечно отвечаешь на вопросы, в то время как голова раскалывается на части, а человек, который пытался тебя убить, преспокойно вернулся домой и лег спать в свою постель, в конце концов начинаешь желать, чтобы вопросы были хотя бы разумными.

— Где ваша машина? — требовательно спросил Магрудер.

— На улице возле мотеля.

Магрудер кивнул рыжему:

— Сгоняй туда и перетряхни все сверху донизу: оружие, следы крови…

— Если вы как следует поищете, то найдете пятна крови на переднем сиденье, — вмешался я. — Я проехал девять миль, раненный в голову и руку.

— На вашей одежде следов крови не видно.

— Я переоделся. То, что я снял с себя, вы найдете в ванне. То есть нашли бы, потому что, естественно, вы и не помышляете об обыске, не имея ордера. Так вот, я уже указал причину, по которой моя одежда в крови.

— Это ваше утверждение.

— Там ее достаточно, чтобы определить, кому она принадлежит. Или это слишком просто?

— Он начинает мне надоедать, — заявил рыжий.

— Ты еще не уехал? — спросил его Магрудер.

Я чувствовал себя все хуже и хуже и чувствовал возраставшее безразличие к тому, что они делали.

— Какое наказание полагается в этом штате за то, что тебя обстреляли из винтовки? Я могу забрать свое заявление.

Они проигнорировали мои слова.

— Когда поедешь туда, загляни заодно в этот амбар и осмотри там все.

Рыжий отбыл. Я забыл о том, как принято вести себя в обществе, и закурил новую сигарету. Теперь ее выхватил у меня Магрудер. Все-таки это было разнообразие. Он растоптал ее ногой.

— Спасибо, — поблагодарил я.

Он уселся за стол и стал в упор рассматривать меня своими холодными глазами. Я в свою очередь стал в упор рассматривать свою сигарету, не скрывая вожделения во взгляде.

— Я арестован? — поинтересовался я. — Если это так, то в чем меня обвиняют? В том, что я незаконно присвоил себе роль движущейся мишени?

— Пока он не вернется, будем считать, что вы задержаны для выяснения.

— И как по-вашему, сколько времени у него займет осмотр ста квадратных миль? Полчаса? У меня назначено свидание на пять часов.

— С вашей подругой? Я думал, она валяется в постели с белой горячкой.

— Постельный режим ей предписан в связи с полным нервным и физическим истощением, — вежливо объяснил я. — Наверное, вы так и хотели сказать. — Это не произвело на него никакого впечатления, что было, вероятно, к лучшему. Я и так находился в слишком незавидной ситуации, чтобы еще и дразнить его. Мне просто хотелось подготовить свой слух, ослабленный выстрелами, к тридцати дням тюремного заключения, В коридоре послышались шаги, и на пороге появился Редфилд. На нем была шляпа — видимо, он только что вошел с улицы. Он выглядел злым и раздраженным. Прежде чем раскрыть рот, он остановился в дверях и секунд тридцать сверлил меня свирепым взглядом:

— Итак. Кого вы убили?

— Никого, — ответил я. — Я не ввязывался в перестрелку, и у меня не было…

— Замолчите, — бесстрастно произнес он, — мы вернемся к этому через минуту. Я думаю, вам будет интересно узнать, что я только что получил ответ из Сан-Франциско.

— Неужели? — отозвался я.

— Поведение, не достойное офицера. Отлично звучит, не находите?

Магрудер навострил уши, и я догадался, что он впервые слышал о том, что Редфилд посылал туда телеграмму.

— Что это значит? Неужели эту обезьяну вышибли из тамошней полиции?

Редфилд кивнул:

— Он оказался крутым парнем и любил поколотить задержанных. Наверное, за это и получил пинка под зад. Поэтому, когда из Сан-Франциско его попросили убраться, он приехал к нам, надеясь найти здесь применение своим талантам.

— Так что вам сообщили? — спросил Магрудер, сверкая глазами, — Вы думаете, он начал играть в свои ворота?

Редфилд, казалось, не заметил его:

— Итак, Чатхэм, что вы можете сказать?

— Ничего, — ответил я.

— Бросьте. — Он слегка улыбнулся, но глаза были по-прежнему злыми.

— Раз уж они послали вам телеграмму, значит, рассказали в ней всю эту историю до конца. А если вы не захотели выяснить все до конца, то это ваше дело.

— Еще бы, — презрительно заметил он, — там было сказано, что вы подали в отставку. Они не правы?

— Я так и сделал. Причем по собственному желанию. Пришлось подождать, пока не кончится тридцатидневный срок, на который меня отстранили от работы, но я с самого начала решил, что все равно уйду оттуда. — Меня самого удивило, что я пустился в эти объяснения, — обычно я избегал разговоров на эту тему. Странно, несмотря ни на что, в нем чувствовался честный коп, который невольно внушал к себе уважение и симпатию.

— Понятно. Конечно, вы считаете, что вас обвинили несправедливо.

— Нет, я действительно был виновен.

Он странно взглянул на меня, но промолчал. Потом заговорил снова, сохраняя суровое выражение лица:

— Значит, теперь вы безработный парень, который не знает, где найти себе применение. Специалист по неприятностям. Какие отношения связывают вас с миссис Лэнгстон?

— Между нами нет никаких отношений. Правда, она мне нравится. И начинает вызывать у меня все большее восхищение. Мне нравятся люди, которые так умеют противостоять давлению.

— Ерунда. Сколько она вам заплатила?

— Повторяю вам, Редфилд, — я не получал от нее никаких денег.

— Тогда почему вы не уезжаете?

— На это я вам отвечу, что моя машина все еще в ремонте. Вы легко выясните это, если позвоните в гараж.

— Причина не в этом.

— Правильно, не в этом. Я мог бы привести вам несколько доводов. Один из них в том, что я не люблю, когда меня принуждают. Другой — в том, что меня начал интересовать мотель, но это деловой, интерес, и вас он не касается. Главная же причина в том, что вся эта каша с кислотой заварилась отчасти по моей вине. Я сунул нос не в свое дело, вы сами так говорили, и мне намекнули, что своей назойливостью я принесу ей больше вреда, чем пользы.

Так что теперь, после того что я ей устроил, могу ли я собраться и уехать, оставив ее расхлебывать эту кашу в одиночку?

— У вас есть лицензия на право работать в нашем штате в качестве частного детектива?

— Нет.

— Отлично. Если вы снова попытаетесь совать свой нос куда не следует, я засуну его кончик вам в ухо и вытащу с другой стороны.

— Лучше посоветуйтесь с вашим окружным прокурором, Редфилд. Пока я не получал от нее денег, меня нельзя рассматривать как частного детектива. Я действую как частное лицо, а это не одно и то же.

Он помрачнел:

— Есть много разных тонкостей, Чатхэм. Вам бы следовало это знать.

— Я знаю. Видел некоторые из них в действии.

— Если будете продолжать в том же духе, то снова увидите. А теперь расскажите мне, что это за чепуха со стрельбой с вами произошла? Мы получили сообщение от доктора Морли.

Я рассказал ему все с самого начала, с того момента, когда эта женщина позвонила мне в первый раз.

Когда никто не перебивал меня вопросами и не дышал в затылок, мой рассказ занял совсем немного времени. Он сел на край стола, закурил и слушал меня, никак не выражая своего отношения к моему рассказу. Наконец я умолк, и он обернулся к Магрудеру:

— Вы все проверили?

Магрудер кивнул:

— Митч как раз этим занимается.

— Хорошо. — Он снова повернулся ко мне и бросил:

— Давайте проверим, правильно ли я уловил смысл ваших россказней. Эта женщина, кем бы она ни была, заманила вас в ловушку, чтобы тот мужчина, кем бы ни был он, мог вас убить.

— Именно так.

— Значит, мы должны квалифицировать эти действия как преднамеренные, так что речь пойдет об убийстве первой степени. Вы следите за ходом моих мыслей?

— Конечно.

Он слегка подался вперед и наставил на меня указательный палец:

— Вот что — неужели вы будете меня убеждать, что в этой бредовой болтовне есть хоть капля здравого смысла? Два человека так беспокоятся о вас, что задумали вас убить, они готовы пойти на убийство первой степени, рискуя получить смертный приговор, и все это ради чего? Только из опасения, как бы вы не пронюхали, что они — те самые, кто вылил помои в похлебку миссис Мерфи. — Он вздохнул и покачал головой. — Чатхэм, вы представляете, сколько им могли дать за эту кислоту? Если бы поймали, конечно.

— Год. Может, полгода. Может, еще меньше.

— И вы хотите меня убедить в том…

— Бросьте. Вы знаете ответ не хуже, чем я.

— Что вы имеете в виду?

— Они отчего-то забеспокоились, и я не думаю, что их испугал дурацкий срок за вандализм и хулиганство.

— Ладно, не мучьте нас неведением. Поделитесь с нами вашими соображениями, что они, по-вашему, скрывают.

— Убийство… После первого им уже нечего терять.

Он внимательно смотрел на меня, его лицо было теперь совершенно неподвижным.

— Разве кого-нибудь убили?

— Лэнгстона.

— Я так и понял. Вы не находите, что в ваших рассуждениях есть определенные изъяны? Мы ведем расследование в течение семи месяцев, но никто до сих пор не пытался нас убить.

Мне не понравилось направление, которое принял наш разговор, но я был бессилен. Он загонял меня в угол, а я мог только наблюдать за тем, как он это делает.

— Что скажете? — продолжал он. — Впрочем, погодите, я сам знаю, что вы скажете. Нас они не боятся — ведь мы настолько глупы, что никогда не сможем их вычислить.

— Я этого не говорил.

— Конечно, есть еще один вариант. — Он говорил совершенно спокойно, как будто просто беседовал со мной, однако по его тону я понял, что он закипает от ярости, но пока еще может держать себя в руках. Я понадеялся на то, что ему это удастся подольше. Магрудер бросил на него вопросительный взгляд. Он даже не подозревал о том, что происходило между нами. — Я имею в виду, что вы можете думать, будто всех нас купили с потрохами. И нам нужно только найти простофилю вроде миссис Лэнгстон, и даже если не хватит доказательств, чтобы обвинить ее, она все равно не спасется. Все прекрасно, никто не обижен, и можно больше ничего не делать. Наверное, такой вариант кажется вам наиболее убедительным, признайтесь. Ну же, ответьте. Скажи что-нибудь, идиот, сукин сын…

Он соскочил со стола, схватил меня за отворот рубашки и рванул на себя. Он разорвал бы ее, если бы я не подчинился. Тыльной стороной ладони он ударил меня по губам, и я почувствовал, как зубы рассекли губу. Он снова ударил меня, его лицо было бледным от внезапно охватившей его необузданной ярости, а взгляд сделался таким безумным и выражал такую муку, как будто он испытывал сильную боль. Я отпрянул, зацепился за стул и упал. Потом осторожно поднялся, опасаясь получить удар по голове, но он внезапно отвернулся от меня и потер лицо ладонью.

Он сделал два глубоких вдоха — было ясно, что в его душе происходит настоящее сражение.

— Убирайтесь отсюда, — в бешенстве бросил он, — пока я не применил к вам оружие.

— Погоди минутку, Келли, — запротестовал Магрудер. — Мы не можем отпустить его, пока не узнаем, что выяснил Митч.

Редфилд свирепо обернулся к нему, и тот заткнулся.

— Мы знаем, где его найти, если он нам понадобится! Выстави отсюда этого сукина сына!

Магрудер посмотрел на меня:

— Вы же слышали, что он сказал.

— Да, — согласился я. Потом поднял с пола свою шляпу и приложил носовой платок к разбитым губам. — Я слышал, что он сказал. — Я вышел оттуда и свернул на Спрингер, чтобы поймать такси. Я не особенно злился на них. По крайней мере, я злился не так, как он сам злился на себя. Он был слишком опытным, чтобы относительно невинная провокация могла настолько вывести его из себя. Где-то в недрах его души поселились мыши, которые подточили изоляцию, защищавшую его нервные окончания. Интересно, как они туда попали?

Впрочем, раз уж пришло время поволноваться, то у него подобралась неплохая компания. Если и можно было где-нибудь найти местечко, в котором собираются люди с расшатанными нервами, то я его нашел.

Я подумал, что для записного шутника, который выскакивает из-за спины и кричит «Бу!», оно вряд ли подходит. Такой не доживет здесь и до перерыва на кофе.

Без десяти пять я расплатился с таксистом у дверей мотеля. Неподалеку стояла машина со значком шерифа, а дверь в мой номер была открыта настежь.

Я подошел и заглянул внутрь. В ящиках комода копался рыжеволосый здоровяк, в углу его рта дымилась сигарета. Он окинул меня безразличным взглядом и задвинул ящик.

— Похоже, оружия у вас нет, — сообщил он.

— А где ваш ордер? — поинтересовался я.

— Забыл прихватить. Хотите, я съезжу за ним, а потом проверю все еще раз?

— Нет, — ответил я.

— Я буду только рад, — любезно предложил он; — Мне это совсем нетрудно.

— Не беспокойтесь. Мне не хотелось бы злоупотреблять вашим вниманием.

— У вас хорошее чувство юмора, — заметил он. Потом он оглянулся по сторонам в поисках пепельницы, заметил ее на столике возле кровати и, пожав плечами, затушил сигарету о зеркальную поверхность комода. — Да, сэр, с чувством юмора у вас все в порядке.

— Как вы сюда вошли? — спросил я.

— Меня впустила горничная. Я сказал ей, что вы не будете сердиться. Черт возьми, неужели человек с таким чувством юмора будет сердиться?

Я ничего не ответил. Он снова окинул комнату безразличным взглядом и двинулся к двери:

— По-моему, у вас все в порядке, дружище. Вы не из нашего города, и в этом, наверное, все дело.

Я обернулся к нему, засунув руки в карманы. Он выждал минуту, надеясь, что я окажусь достаточно глуп и попытаюсь наброситься на него, потом шагнул за порог, на засыпанную гравием площадку.

— Кстати, верните ей ключи. И передайте от меня, что вы ни капли не рассердились. — Он сел в свой джип и уехал.

Я закрыл за собой дверь, глубоко вздохнул и закурил сигарету. Через пару минут я успокоился и зашел в ванную, чтобы ополоснуть лицо холодной водой. Испачканная кровью одежда так и лежала в ванне. В комнате все было цело; видно, он просто слонялся по ней в надежде, что я застану его здесь. Я затушил сигарету, уже совершенно спокойно направился в офис и положил ключи на конторку. Джози услышала мои шаги и с улыбкой вышла мне навстречу:

— Мисс Джорджия проснулась.

— Отлично, — ответил я. — Как она?

— Чуть лучше. Знаете, что она попросила в первую очередь?

— Трехфунтовую отбивную?

— Нет, сэр. Расческу и губную помаду.

«Ну, что ж, — подумал я, — психиатр, возможно, счел бы это равноценным».

— Замечательно. Спросите ее, могу ли я к ней зайти.

— Хорошо, сэр. Она о вас спрашивала.

Она скрылась в спальне, тотчас же вышла обратно и кивнула. Тогда вошел и я. У меня на голове все еще была шляпа, и я задумался, прилично ли будет войти, не снимая ее. Потом решил, что вполне, припомнив, как по-свински я вел себя, когда она приходила ко мне в номер. Наверняка она считала, что я сплю в одежде и ем руками. Когда я вошел в спальню, она сама разрешила мои сомнения. Она лежала, опираясь на две подушки, с наброшенным на плечи легким покрывалом, все еще очень бледная, но улыбающаяся и чертовски красивая. Она протянула мне руку. Ну, что же, видно, сегодня день ответов на вопросы.

— Я так рада вас видеть, — сердечно сказала она. — Я боялась, что вы уехали, даже не попрощавшись со мной и не дав мне возможности вас поблагодарить.

Я подумал, что она — единственный человек в городе, который еще не В курсе, что я — ее любовник, телохранитель, партнер, наемный головорез, а также ее возлюбленный и оплачиваемый частный детектив, а кроме того, отец ее троих детей-монголов. Она проспала все это.

— Джози сказала, что вы все еще здесь, но временно отлучились в город… о Господи, что с вами случилось? — воскликнула она, заметив бинты и пластыри на моей обстриженной голове.

— Небольшое происшествие, — ответил я, радуясь тому, что вторую повязку не видно под рубашкой. — Пара швов и ничего больше. Не беспокойтесь обо мне, лучше скажите, как вы себя чувствуете? Выглядите вы великолепно.

— Как это случилось? — решительно спросила она.

Я продолжал свою линию:

— Цвет лица у вас значительно лучше, и в глазах больше энергии и жизни…

— И говорю я ангельским голоском, — сказала она, — а это всегда хороший признак. — И она ткнула пальцем в сторону кресла, которое стояло возле кровати. — Прекратите молоть чушь, мистер Чатхэм, и присядьте. Я хочу знать, как вы были ранены и почему…

Я вспомнил слова доктора о полном покое и отсутствии эмоциональных потрясений. Она и так отличалась везением и крепким здоровьем, потому и лежала здесь, вцепившись пальцами в одеяло и уставившись без выражения на стену. Так что никаких выстрелов.

— Я пострадал из-за собственной неуклюжести, — соврал я, — и несообразительности. Мне анонимно сообщили о том, что кислота была частью груза, захваченного во время ограбления грузовика, и что ее остатки спрятаны в старом амбаре за городом. Я поехал туда и налетел головой на гвоздь, когда обшаривал чердак. Кислоты там не оказалось, хотя я и надеялся ее найти.

Похоже, она поверила.

— Простите меня, — просто сказала она, — это я во всем виновата.

— Ничего подобного, — возразил я, — если обратиться к фактам, то часть вины за разрушение той комнаты, лежит и на мне.

— Как вам могло прийти в голову такое?

Я рассказал ей.

— Наверное, он догадался, чем я занимаюсь, когда я проверял все телефонные будки. Это один и тот же человек. Возможно, это он вчера вечером подослал тех двоих, чтобы подстроить вам неприятности с полицией. Когда я помог вам от них отделаться, он, вероятно, решил, что я доставляю ему слишком много проблем. Кислотой он просто намекнул, что я принесу вам больше вреда, чем пользы, если так и буду болтаться в городе. Пока я не знаю, кто этот тип, но обязательно выясню это.

— Что вы собираетесь делать?

— Вчера вы хотели нанять меня в качестве частного детектива, чтобы разобраться в этом деле. Нанять вы меня все равно не можете, потому что у меня нет лицензии на право работы; я окажусь в тюрьме в ту же минуту, как только сотрудники шерифа докажут, что я получил от вас деньги. Но ни в каких законах не сказано, что я не имею права действовать в интересах мотеля — в качестве вашего друга и человека, который собирается стать совладельцем вашего предприятия, причем то и другое — чистая правда…

— Я не успеваю следить за ходом вашей мысли.

— Деловую сторону мы обсудим позже. Безусловно, вы не обязаны продавать мне часть вашего дела, если не хотите, но в настоящий момент эта версия может послужить хорошим прикрытием. Поэтому ее мы и будем придерживаться. Если вас кто-нибудь спросит, так и скажите. Факты же таковы, что я действительно в каком-то смысле уже взялся распоряжаться, пока вы не можете. Я закрыл мотель — иначе мы не можем быть уверены, что они не придут и не проделают того же самого в другом номере. Впуская в дом посторонних людей, мы не сможем обыскивать их багаж в поисках кислоты. Я взял на себя ответственность за выполнение тех предписаний, что назначил вам доктор, а эти предписания гласят, что вы должны оставаться в постели и отдыхать и не думать обо всей этой истории до тех пор, пока он не скажет, что вам можно вставать…

— Это просто смешно, — ответила она. — Я здорова как лошадь.

— Не сомневаюсь. Только эта лошадь в течение целого месяца не держала и крошки во рту и с прошлого года не спала как следует ни одной ночи. Поэтому вы не двинетесь с места и позволите мне самому заниматься делами.

— Но…

— Никаких «но»… Как только я появился в вашем городе, меня тут же попытался обвести вокруг пальца тип, который думал, что я на вашей стороне. И знаете, он меня убедил, — теперь я и сам так считаю.

В офисе раздался телефонный звонок. На пороге спальни возникла Джози.

— Это вас, — сообщила она. — Междугородный.

Глава 8

Я вышел, взял трубку и сказал оператору, что разговор будет за мой счет. Послышался голос Лейна:

— Мистер Чатхэм?

— Слушаю. Вам удалось справиться с поручением?

— Вполне. После нашего разговора мне удалось раздобыть те сведения, которые собрали о нем во время следствия в ноябре прошлого года. Полное имя Стрейдера Альберт Джеральд Стрейдер, на момент смерти ему было тридцать пять лет, и если задаться целью найти подходящее слово, чтобы его охарактеризовать, то наилучшим будет «бездельник». Или бабник, но это мне кажется не совсем приличным.

Однако придраться не к чему. Никаких связей с криминалом в его прошлом не было — по крайней мере, насколько это удалось выяснить, — если не считать нескольких мелких правонарушений вроде нанесения словесных оскорблений, оскорбления действием, да пару раз его задерживали за вождение в нетрезвом виде, — а они копались в его прошлом достаточно основательно. У ФБР на него ничего нет.

Я понял, главное, что вас интересует, впрочем, так же, как и всех остальных, — какого черта он вообще оказался в этом городе. Я думаю, шансов выяснить это практически никаких — никаким криминалом он не занимался, если не считать преступлением то, что он не пропускал ни одной юбки. Следствие почти со стопроцентной вероятностью пришло к выводу, что он приезжал туда из-за женщины. Возможно, замужней.

Он был довольно крупным парнем, к тому же атлетически сложенным, и вряд ли у него была необходимость ездить так далеко. Он играл в футбол, когда учился в военной школе. Этакий красавчик Джо — темноволосый, смуглый, сероглазый, к тому же умел хорошо одеваться. Женщины, по крайней мере определенного сорта — озабоченные, скучающие и неугомонные, — бегали за ним толпами. Так что давайте посмотрим фактам в лицо: такие женщины обычно знают, что к чему, и, должно быть, он спал со всеми.

Он занимался торговлей. Не слишком удачно, как это ни странно: о человеке с подобными внешними данными и с такой уверенностью в себе можно предположить, что он проныра, но я думаю, для успеха в деле нужно что-то другое. Возможно, от заинтересованности в своем деле тоже что-нибудь зависит. Начиная с июля прошлого года и до того времени, когда он был убит, он занимался продажей недвижимости, вернее, пытался заниматься. Он работал на фирму, которая называется «Уэллс и Меррит» и находится в северо-восточной части города, занимался продажами и сдачей в аренду и жил в маленькой холостяцкой квартирке недалеко от места работы, на Северо-Восточной Шестьдесят первой улице…

— Как долго он жил в Майами? — спросил я.

— С перерывами примерно с 1945 года, когда проходил службу во флоте. В сведениях имеются пробелы, какие-то записи не сохранились. В тот же период он посещал Флорида-Кис, а именно Марафон и Ки-Уэст, и, как мне кажется, какое-то время провел в Новом Орлеане. Но неизменно возвращался в Майами. Сейчас я взгляну в свои записи…

— Мне тоже нужно будет кое-что записать. — Я пристроил листок из регистрационного журнала на край стола и снял колпачок с ручки. — Давайте.

— О'кей. Он вырос в маленьком городишке на севере Луизианы. Его отец был адвокатом, а потом окружным судьей. Обоих родителей сейчас уже нет в живых, и теперь из всех его родственников осталась только замужняя сестра, на три года старше его, которая по-прежнему живет в том же городе — Уайтсборо. Это она приезжала в Галицию, чтобы забрать тело. Очевидно, Стрейдер не был трудным ребенком, он просто бездельничал. Наверное, был из тех, у кого в голове только девочки. Он умудрился провести четыре года в военном училище в Пенсильвании, но из Тулана его отчислили с первого курса из-за плохой успеваемости. В 1942 году он поступил во флот, а после увольнения записался в колледж и стал заниматься электроникой, в «Трежер-Айленд» в Сан-Франциско, по-моему, и к концу войны окончил его, получив звание второго радиста.

— Он, случайно, не служил в секретных отделах?

— Нет. Был рядовым. Во всяком случае, в 1946 году, если верить его послужному списку, он работал диктором на маленькой радиостанции в Майами. И проработал год, может, и немного дольше. О большей части 1948 года ничего не известно, но я выяснил, что почти всю зиму он жил с одной своей бывшей подружкой, шустрой девицей, которая держала скаковых лошадей.

Потом, в 1950 году, он занимался продажей автомобилей и в течение двух последующих лет работал на три или четыре агентства в Майами, а также на Флорида-Кис. Осенью 1953 года он перешел на разъездную работу и стал продавать кинопроекторы. Сотрудничал в основном с ложами, школами и церковными общинами. Он работал в Джэксонвилле, Флориде, части Южной Алабамы и Джорджии. Очевидно, он, как обычно, работал без огонька и погорел примерно через полгода. Дальше какой-то пробел, а потом сообщается, что осенью 54-го он вернулся в Майами и вновь занялся торговлей автомобилями. Потом, в 1955-м и до июня 1956-го, он снова был занят на разъездной работе и поступил на службу в компанию «Электроник энтерпрайзез», которая имела штаб-квартиру в Орландо. Я не знаю, что он там продавал, может быть, звуковоспроизводящую технику. Когда контора распалась, он ухитрился сдать экзамены и получить лицензию на право заниматься недвижимостью и перешел на работу в фирму, о которой я уже упоминал, — «Уэллс и Меррит».

Простым рекламным и разъездным агентом. Я думаю, женщины были для него существенной поддержкой.

— Нигде в записях не упоминается о его знакомстве с Лэнгстоном?

— Ни разу, а они копались в его досье не одну неделю. Эти двое относились к разным кругам. Лэнгстон был крупной фигурой, пока не разорился, а Стрейдер по своей бедности не мог иметь ничего общего с такими людьми.

— А что известно о первой миссис Лэнгстон?

— Тоже пусто. Казалось бы, что именно здесь и нужно надеяться на удачу, потому что она любила красиво пожить, особенно после развода, к тому же у нее были деньги, но никакой связи между ними установить не удалось. А уж найти ее пытались, можете мне поверить. Не забывайте, что Майами — большой город. И конечно, после этого им не оставалось ничего другого, как приняться за вторую миссис Лэнгстон, вдову. Я думаю, что причины для этого более чем очевидны. Стрейдер приезжал сюда для того, чтобы встретиться с женщиной, предположительно замужней, вот он и решил отделаться от мужа, а о женщине известно, что он пытался избавиться от трупа в ее присутствии, — так чего еще искать? Мы расколем ее за час, ребята. Прошло уже семь месяцев, но до сих пор никто не нашел никаких доказательств того, что они вообще были знакомы. Она просто не такого сорта. Единственное, что между ними оказалось общего, так это то, что она тоже довольно долго жила в Майами. Она работала техником в медицинской лаборатории и не имела ни гроша, кроме своего жалованья, ни с кем не встречалась и не имела никаких связей с тамошними толпами богатых бездельников. Я думаю, и с Лэнгстоном ее связали провода, которыми она его опутала, когда снимала кардиограмму.

— Понятно, — ответил я, — чем дальше, тем интереснее. Я надеюсь, они не стали цепляться за идею, что кто-то нанял Стрейдера, чтобы совершить убийство?

— Конечно. Прежде всего потому, что они не смогли найти никого, кто желал бы устранения Лэнгстона. Страховая компания связалась с его двенадцатилетней дочерью. Я думаю, если бы даже всю ее школу перетрясли профессионалы, они бы все равно не усомнились в том, что эта девчушка была без ума от своего отца. И в бизнесе Лэнгстон не имел особых врагов. Бабником он тоже не был. С первой женой у него установились довольно напряженные отношения, но какая ей была корысть в его смерти? Она уже развелась с ним, получила хорошую сумму и кубинского музыканта. И даже если предположить, что кто-то все же нанял убийцу, то почему он выбрал именно Стрейдера? Стрейдер не был сумасшедшим, а нормальные люди не становятся преступниками, сразу же взявшись за заказное убийство. В таких делах повышают в звании постепенно — или понижают, это уж зависит от точки зрения. К тому же нужно учесть способ, каким убили Лэнгстона. Его ударили по голове. Для профессионала это слишком сложно. Нет, с этим парнем они зашли в тупик еще раньше, чем признались в этом.

— Это все?

— Да. По крайней мере, пока. Все время приходится возвращаться к предположению, что он ездил на свидания с женщиной. Эти поездки не могли быть связаны с его работой, потому что никому в голову не придет торговать в таком месте недвижимостью в Майами, пусть даже он ее только продавал. К тому же если бы он приезжал по делу, то тот человек, с которым он встречался, обязательно заявил бы об этом.

Вот что мы имеем. За два месяца он приезжал трижды, а туда и обратно — около тысячи миль. А у Стрейдера только одно могло вызывать такой интерес.

— Ладно, — ответил я. — Сейчас я не могу решить, в каком направлении вести расследование дальше, но завтра просмотрите его досье еще раз. Может быть, вы сможете выяснить, чем он занимался в те периоды, о которых ничего не указано в послужном списке. Попробуйте найти его бывших подружек, выясните, где они сейчас. Я думаю, что он вряд ли вел переписку, но, может быть, заказывал междугородные переговоры по телефону?

— Вы правы, писем не было. Но ему два раза звонили. И каждый раз накануне отъезда. Но тут ниточка обрывается — звонили из автомата.

— Смышленый малый. Хорошо. Позвоните мне завтра, если удастся выяснить что-нибудь новенькое.

Я вернулся к миссис Лэнгстон. Она сидела в постели, обхватил колени руками.

— Вы что-нибудь ели? — спросил я.

Она покачала головой:

— Нет, я проснулась всего полчаса назад.

— Не откажетесь пообедать со мной?

Она улыбнулась:

— Я думала, вы не разрешите мне встать.

— Я и не разрешаю. Вы любите бифштекс? Это единственное блюдо, которое я умею готовить.

— Пожалуй, это было бы неплохо. Но готовить вам не придется, это могу сделать я или Джози.

— Вам нужно отдыхать. А Джози я отпустил на весь вечер. Мне нужно поговорить с вами.

Я вышел и вымыл фургон из шланга, добавив в воду немного порошка, застелил мокрое сиденье сложенным одеялом и направился в город. Там я купил пару бифштексов, авокадо, несколько французских рогаликов, джин, вермут и бутылку бургундского. Вернувшись в мотель, я побрился и переоделся, надев рубашку с длинными рукавами, чтобы прикрыть повязку на левой руке.

Лекарства, которые я купил, так и лежали в фургоне. Я отложил в сторону снотворное, хотя она на удивление быстро очнулась после него, а остальное перенес в офис. Джози как раз собиралась уходить.

— Постарайтесь вернуться не позднее полуночи, — попросил я ее. — Хорошо бы вы поставили раскладушку в гостиной, чтобы всю ночь быть поблизости от нее. Она выглядит гораздо лучше, чем я ожидал, но все равно эта идея насчет раскладушки кажется мне нелишней, по крайней мере сегодня.

— Хорошо, сэр, — ответила она и ушла.

Я прошел на кухню и собрал все необходимое для того, чтобы приступить к готовке. Оказалось, что Джози оставила на сковороде две картофелины. Я открыл джин и вермут и, смешивая коктейль, услышал за спиной шаги и обернулся. В дверях стояла Джорджия Лэнгстон. Она была в комнатных туфлях и темно-синей пижаме, поверх которой накинула голубой халат.

Она слегка подкрасила губы и тщательно расчесала свои волосы цвета красного дерева — по сравнению с бледным лицом и серыми глазами волосы казались темнее, чем на самом деле. «Ради такого Стрейдер мог проехать и больше, чем какие-то пятьсот миль», — подумал я. Если не считать того, что не настал еще тот день, чтобы она согласилась играть в его лиге.

— По-моему, я не разрешал вам вставать.

Она покачала головой и слегка улыбнулась:

— Я не хочу, чтобы мной командовали в моем собственном доме.

— Вы все еще нездоровье Доктор сказал, что вам нужно отдыхать.

— Тогда у меня есть для вас новость — и для вас, и для доктора. Когда женщина чувствует себя достаточно хорошо, чтобы смутиться при появлении в ее спальне мужчины, значит, она достаточно здорова, чтобы не лежать в постели. Это самый надежный клинический тест.

Я пожал плечами и попробовал коктейль.

— Вас не переспоришь. К тому же я не думаю, что женщина, которая серьезно больна, может выглядеть так великолепно, как вы. Наверное, вы правы.

— Спасибо, — поблагодарила она, и по ее лицу скользнула тень улыбки. — Однако будет лучше, если вы расскажете мне о ваших приключениях поподробнее, пока у меня не разыгралось воображение. Вы можете не слишком церемониться.

— Ox! — воскликнул я и понес коктейль в гостиную.

Она села на диван и подобрала под себя ноги. Я поставил бокалы на кофейный столик, сел напротив нее и закурил.

— Извините меня за то, что я обрушил все это на вашу голову. Такое уж было настроение. Это оттого, что у меня слишком много свободного времени, которое я заполняю жалостью к самому себе. Нужно чем-нибудь заняться.

Она кивнула:

— Вам не кажется, что после таких слов вы должны со мной объясниться?

— Мне нечего объяснять. Все это правда, за исключением того, что меня не уволили. Я был отстранен и сам не стал возвращаться на службу, как только понял, что не гожусь для полицейской работы Это меня и мучит.

— Конечно, я не имею права совать нос в чужие дела, — уверенно ответила она, — но все равно считаю, что вы должны мне все объяснить. Недавно вы заявили, что мы с вами друзья, а это накладывает обязательства на нас обоих. Тот человек был арестованным?

— Нет.

— Тогда, — холодно продолжила она, — это совсем другое дело. Что-то личное?

— Тоже нет. Подождите минутку… Точно. Это не касалось меня лично, но я повел себя так, как будто касалось. Видите ли, я был не просто профессионалом, я был фанатиком.

— Что он сделал?

— Он был пушером. Торговал наркотиками.

— Ах вот что…

— Хотя и это меня не оправдывает. Предполагается, что на страже закона стоят уравновешенные люди, а не фанатики и крестоносцы. На самом деле я был таким же уравновешенным, как и все остальные, но только до тех пор, пока не получил задание, связанное с этими делами, и не разобрался в этом бизнесе как следует. Это грязное занятие, которое я не могу сравнить ни с каким другим, особенно когда в него вовлекают детей. Может, вы и не знаете всех подробностей, скажем, на что способна шестнадцатилетняя девчонка, когда ей нужно заработать на дозу, но лучше вам и не знать об этом…

Я замолчал.

— Не думайте об этом. Я не собирался произносить речи с трибуны. В конце концов жена ушла от меня.

Она понимала, к чему я приду, хотя сам я этого не видел, к тому же у нее была навязчивая идея, что я должен время от времени приходить домой. В конце концов я потерял работу. Я выслеживал одного пушера, хитрого подонка лет двадцати трех, который сбывал свой товар детям, — злость и стремление во что бы то ни стало поймать его настолько ослепили меня, что я все испортил. Я задержал его, не имея серьезных доказательств, и он ушел. Посмеялся надо мной и ушел восвояси. Уже через три дня он снова занимался своим делом. Потом однажды вечером я наткнулся на него в баре. Он сказал мне что-то вызывающее, а потом не придумал ничего лучше как выйти в туалет.

Я помолчал, разглядывая сигарету, которую вертел в пальцах.

— Так вот. Тогда был, конечно, большой шум, но еще раньше, чем, меня отстранили от работы, я сообразил, что со мной происходит, и решил убираться оттуда.

Она кивнула:

— Да, я думаю, это было несправедливо. И еще я думаю, что вы слишком строги к себе. Никто не может полностью отключить свои чувства.

— Не может. Но предполагается, что полицейский должен добывать доказательства, чтобы отстаивать их в суде, а не с помощью кулаков — в запертом туалете. Впрочем, хватит об этом. Давайте поговорим о наших делах.

Она поднесла свой стакан к губам:

— Насчет мотеля?

— Да. Вы сказали, что не хотите продавать его за бесценок. А если бы вам предложили подходящую сумму?

Она кивнула.

— Тогда посвятите меня в подробности. Сколько вы заплатили за него, сумма закладных, если они есть, и какова, по-вашему, его теперешняя стоимость.

— Чуть больше года назад мы заплатили девяносто пять тысяч. Тридцать пять наличными, остальное — в пятипроцентных бумагах. Мы собирались сами привести в порядок участок, но здоровье моего мужа все ухудшалось, и мы так и не собрались. А после его смерти все еще больше разрушалось. Я не справляюсь одна.

На самом деле я понимаю, что единственный разумный выход — продать сейчас, и лучше потерять часть денег, чем все, что у меня есть, но для этого я слишком упряма. В последнее время я нашла в Талахасси фирму, которая занимается недвижимостью, и там мне сказали, что они даже не внесут меня в список, если я хочу получить больше семидесяти пяти тысяч.

— Вы можете сделать ремонт. Я думаю, что тогда вы получите даже больше ста тысяч. Для этого не нужно сажать большие деревья — просто ваш участок слишком уж невзрачный. Потом, вам нужны бассейн, детская площадка, газоны, кустарники, клумбы…

— Конечно. Но на это у меня нет денег. Я не знаю даже, на что отремонтировать ту комнату…

— К этому я клоню, — ответил я. — У меня есть небольшая сумма, которую я получил по наследству, а я уже говорил вам, что ищу какую-нибудь тяжелую физическую работу, чтобы с потом из моего организма вышло все, что не дает мне покоя. Мне нравится ковыряться в саду и заниматься благоустройством участков — мой дядя работал ландшафтным архитектором недалеко от Сан-Франциско, и я часто помогал ему во время летних каникул, когда учился в школе, и потом, когда провел два года в Стэнфорде. Я знаю, как это делается, могу даже построить бассейн, и мне хочется попробовать. Думаю, что мне удастся сделать из этого местечка настоящую картинку.

Она задумчиво склонила голову:

— Вам хочется стать совладельцем ради прибыли?

— Вот именно. Я готов вложить сумму, равную вашей доле, наличными, чтобы обустроить участок.

А поскольку всю основную работу я собираюсь выполнить сам, раз уж она мне по душе, то мы сможем рассчитывать на выгодную продажу. По крайней мере, могли бы рассчитывать.

— Мне кажется, вы кое о чем забыли. Вы только что на себе испытали, насколько озлоблены здесь люди. Если кто-нибудь ненавидит меня настолько, что решился на такое, он не остановится только потому, что заодно со мной навредит кому-то еще. Вы уверены, что вас это не остановит?

— Я как раз собирался к этому перейти. Есть способ остановить этого человека. Не думаете же вы, что этот случай — дело рук ненормального? Какого-то шутника с мозгами набекрень, который выплескивает на вас свою злобу потому, что уверен в вашей причастности к смерти мужа?

— Думаю. — Она нахмурилась. — А вы?

— Нет. Я думаю, что это те люди, которые убили его.

Она едва не пролила свой коктейль и поставила стакан.

— Но ведь это был Стрейдер…

— И какая-то женщина. Я думаю, она живет здесь и у нее есть соучастник. Может быть, это ее новый дружок. Послушайте… когда вас допрашивали в полиции, не намекали ли они, что кто-то мог намеренно подставить вас?

— Нет, — удивилась она. — По крайней мере, я не заметила.

— Может быть, конечно, они и не говорили об этом прямо. Но не учитывать такую возможность они не могли.

— Вы думаете?

— Да. Я думаю, почему она оставила машину именно здесь. Ей нужно было избавиться от нее, но сделать это в таком месте, которое никак не указывало бы на нее, и было бы логично отогнать ее туда, куда ее мог поставить сам Стрейдер. Я думаю еще и о телефонном звонке.

— О том, из-за которого я тогда проснулась?

— Да. Видите ли… — Я не стал продолжать. — Извините меня. Мне не хочется сейчас углубляться во все эти подробности и портить вам вечер. Я хочу, чтобы вы съели ваш бифштекс.

Она улыбнулась:

— Не беспокойтесь. Я и сама хочу съесть его, и наш разговор не испортит мне вечер. После того, что мне пришлось испытать, ваши вопросы, которые вы задаете с таким участием, для меня как плечо, на котором можно выплакаться.

— С вами так грубо разговаривали? Я имею в виду, во время допросов?

— Довольно грубо.

— Кто вас допрашивал? Шериф?

— В основном да. Иногда Редфилд. А чаще всего они вместе.

— Что за человек ваш шериф?

Она задумалась.

— Я бы сказала, что он очень опытный человек. Ему лет шестьдесят, и, как мне известно, он занимает свой пост уже больше двадцати лет. Но у него неважно со здоровьем, вот уже месяц или даже больше он лечится в клинике Майо. Но они обращались со мной без грубости, если вы это имели в виду, просто мне было очень страшно. Сам шериф — очень обходительный пожилой джентльмен, и если я сразу поняла, что Редфилд ко мне относится очень неприязненно, то в обращении шерифа со мной я не заметила никакой злости или недоброжелательности. Они не применяли ко мне методов третьей степени.

— Они содержали вас под арестом?

— Да. Но не сразу. Сначала они просто пытались выяснить, был ли мой муж знаком со Стрейдером и не собирались ли они на рыбалку вместе, спрашивали, в котором часу муж уехал и не слышала ли я, как Стрейдер уезжал на машине или возвращался обратно. Потом, часов в девять утра, они узнали от повара из «Сильвер Кинг», что тот видел, как сюда подъезжала машина и что за рулем сидела женщина. Меня привезли в офис шерифа, а потом, уже к вечеру, объявили, что я задержана по подозрению в убийстве, и отвели в камеру. В течение трех следующих дней они часами допрашивали меня, пока наконец не сняли с меня обвинение из-за отсутствия улик и не отпустили.

— И все это время они придерживались одной и той же линии? Они требовали признания или доказательства того, что вы со Стрейдером… то есть, я хочу сказать…

Она слабо улыбнулась:

— Что мы с ним любовники, — спокойно закончила она. — Да, и через некоторое время это начало меня пугать… Мне казалось невероятным, что они могут поверить в такое, а потом я начала понимать, что не только они могут в это поверить, но вся эта история и в самом деле представляется настолько ужасной, что им, пожалуй, удастся убедить и присяжных. Во-первых, я сразу же заявила, что незнакома со Стрейдером и даже не знала, что он зарегистрировался в нашем мотеле. Мне только что сообщили, что мой муж убит, и я была оглушена этим известием, так что, конечно, это имя мне ни о чем не говорило. Я даже не сообразила, кто это такой. Потом, когда снова смогла думать, я вспомнила, как накануне вечером он вошел в офис и спросил свободную комнату. Тогда они захотели узнать, не видела ли я его раньше. Я сказала, что не видела, и это была правда — я просто не помнила. Тогда они показали мне две регистрационные карточки за предыдущий месяц — это был октябрь, — и на обеих значилась его фамилия и номер его машины. Дело в том, что оба раза его регистрировал мой муж, который в те дни как раз был в офисе, но теперь эти совпадения росли как снежный ком, и уже каждая моя неточность вызывала подозрение. И то, что я примерно в середине октября ездила без мужа в Майами, как раз между двумя приездами Стрейдера сюда…

— Вы ездили в Майами? — Я слышал об этом впервые.

— Да. — Она взяла еще одну сигарету, и я протянул ей огонь. — Я ездила к врачу. Они, конечно, спросили зачем, ведь у нас здесь есть наш семейный врач — доктор Грэхэм. К тому моменту мои нервы были уже на пределе, а я сама — на грани истерики, поэтому моя реакция на этот вопрос только усугубила подозрения.

Я вышла из себя и отказалась отвечать, зачем я ездила туда. Естественно, когда до меня дошло, как глупо себя веду, я все объяснила, и они позвонили туда по телефону, но все равно это произвело на них неприятное впечатление, потому что мой визит к врачу можно было расценить как предлог для поездки в Майами на свидание со Стрейдером. Ведь в течение двух дней я проводила у врача всего по часу, а все остальное время — два дня и две ночи — была в городе совершенно одна, если не считать нескольких старых знакомых, с которыми я там встречалась. И поскольку речь шла не о болезни… — Она замялась.

— Не беспокойтесь, вам не обязательно рассказывать мне все подробности.

Она слабо всплеснула руками и улыбнулась:

— В этом нет ничего такого, о чем неловко говорить.

Мы с мужем очень хотели ребенка и уже начинали беспокоиться. У нас ничего не получалось. Но, когда они задали мне этот вопрос, я очень разозлилась.

— Вот что, — сказал я, — одной из самых серьезных улик против вас было то, что вы не спали, когда они пришли к вам в половине шестого утра. Вы объяснили это тем, что вас разбудил телефонный звонок. Не знаете, они хотя бы потрудились проверить это?

Она покачала головой:

— Нет. По крайней мере, я об этом ничего не знаю. А что?

— Потому что именно это должно было навести их на мысль, что их ведут по ложному следу. Как я понимаю, та женщина хотела поговорить с кем-то, кто не проживал в вашем мотеле, она говорила так, как будто порядочно выпила, по крайней мере, ей явно хотелось затеять с вам» спор на эту тему?

— Да, так и было.

— Вы не помните, как звали того парня, с которым она хотела поговорить?

— Да. Она просила мистера Карлсона.

— Значит, вы не знаете, предпринимали ли они попытки выяснить, был ли мистер Карлсон в тот день зарегистрирован в какой-нибудь другой гостинице?

— Они ничего мне об этом не говорили.

— Конечно, сдай могли сделать это и не ставя вас в известность. Но проверить они были обязаны, потому что половина пятого утра — неподходящее время для пьяных разговоров в городе, где в это время бары давно уже закрыты. И рановато для того, чтобы разыскивать знакомых по гостиницам. Они не высказывали вам свои сомнения по этому поводу?

— Да. Несколько раз они обвиняли меня в том, что я говорю не правду.

— Естественно. Это означает, что ни в одной гостинице им не удалось найти никакого мистера Карлсона.

А это говорило о том, что вряд ли кто-нибудь мог его разыскивать. Если вы лжете, значит, что вы виновны.

Но, принимая такую возможность, они были обязаны рассмотреть и обратную ее сторону. А именно — если вы говорите правду, значит, вы невиновны, а та женщина, которая вам звонила, и есть убийца вашего мужа.

Она пристально посмотрела на меня:

— Что это за женщина, которая могла такое сделать?

— Тем не менее такая нашлась. Причем в уме ей не откажешь. Давайте представим себе эту особу. За какой-нибудь час с небольшим она умудрилась убить человека, при этом ее любовника на ее же глазах застрелил полицейский, однако она сумела выкрутиться и подставить вместо себя вас, а сама осталась в тени.

Может, она и не профессиональный душитель, но истерична и непредсказуема, как кобра.

Глава 9

Через некоторое время я поджарил бифштексы, и мы поужинали, не возвращаясь к этому разговору до тех пор, пока не начали пить кофе. Она была совершенно спокойна, но съела только маленький кусочек бифштекса и выпила глоток вина. Я прикурил для нее сигарету.

— Вы твердо уверены, что ваш муж не был знаком со Стрейдером?

— Да, — уверенно ответила она. — Я никогда не слышала от него этого имени.

— Тогда, выходит, он знал эту женщину?

— Почему? — не поняла она.

— Один из них определенно должен был быть как-то связан с ним — иначе нет никакого смысла в том, чтобы инсценировать несчастный случай. Стрейдера никто не заподозрил бы только по той причине, что он останавливался у вас в мотеле. Значит, женщина знала, что попадет под подозрение, по крайней мере может попасть. Понимаете, это и сбило с толку полицию. Расследование все время ходит по кругу и неизменно возвращается к отправной точке. Женщина понимала, что ее заподозрят, если начнут расследовать убийство; расследование было начато, и вы оказались единственной подозреваемой. Что и требовалось доказать. Вас спасло только то, что они не смогли доказать факт вашего знакомства со Стрейдером, поэтому ему пришлось отдуваться одному. Если бы они передали дело в суд, не имея веских доказательств, любой адвокат, даже недавний выпускник университета, не оставил бы камня на камне от их обвинения. Редфилд, наверное, до сих пор по ночам кричит во сне и грызет подушку. Однако у него свои проблемы, а у меня — свои.

— И какие же?

— Всего одна — узнать, куда девалась эта чертова баба. Та самая, которая знала, что ее могут заподозрить, и сумела так ловко выкрутиться.

— Может, она ошиблась или переоценила опасность?

— Нет. Совершенно очевидно, что она — особа хладнокровная и дальновидная, которая не станет попусту суетиться и принимать поспешные решения.

Могла ли такая ошибиться?

— Вы говорите, что в этом был замешан еще один мужчина. Может; это сделал он.

— Не думаю. Стрейдер приезжал сюда к женщине, — как ни крути, а все равно упираешься в это.

В женщине и кроется ключ ко всему остальному. Однако если учесть, что в деле, судя по всему, участвовал еще один мужчина, — так почему же, скажите на милость, его не задержали? К тому же вы говорите, что этот ваш шериф не станет скрывать доказательства. Не думаю, что Редфилд на это способен.

— Нет. Я уверена, что никто из них не стал бы.

У Редфилда очень тяжелый характер, но он порядочный человек. По-моему, он безупречно честен.

Я задумался.

— У меня сложилось о нем такое же впечатление.

Мне показалось, что он терпеть вас не может и ему глубоко наплевать, если с вами что-нибудь случится, но в то же время он сам себе противен за это, потому что в глубине души он — слишком честный коп.

Она кивнула:

— Японимаю, что вы хотите сказать. Помните, я говорила, что во время допросов я чувствовала, что он меня ненавидит. Для этого у него было две причины.

Мой муж знал его довольно близко, и я припоминаю, как он однажды заметил, что Редфилд — образцовый полицейский. Для него нет ничего страшнее, чем видеть, как преступник уходит от наказания. А другая причина в том, что мой муж был для Редфилда чем-то вроде образца для подражания, как и для многих в нашем городе, кто был младше его. Когда они все еще учились в начальной школе, он был самым знаменитым выпускником местной средней школы за все годы ее существования, а когда они учились в средней школе, его выбрали Мистером Вся Америка в Джорджия-Текс за его фотографии и статьи во флоридских газетах. Может, это был мальчишеский азарт, но он не проходил. Потом он стал героем войны, а после этого сделал себе имя, занимаясь бизнесом в Майами. Он всегда был популярным. И особенно здесь, в своем родном городе, куда он вернулся после того, как у него ухудшилось здоровье и пришлось отойти от дел.

Так что для Редфилда и всех остальных все кристально ясно. Я — шлюха, совершившая убийство и сумевшая выкрутиться.

Она произнесла эти слова спокойно, почти без горечи. Вам пришлось бы пристально всмотреться в ее лицо, чтобы заметить в глубине ее глаз усталость и боль, скрыть которые она была не в силах. Я почувствовал нестерпимое желание как-нибудь утешить ее, но все же у меня хватило здравого смысла, чтобы осознать свое бессилие. Я мог только попробовать разобраться во всем этом.

— В котором часу Стрейдер зарегистрировался у вас?

— Около шести часов вечера.

— Он приехал один?

Она кивнула.

— А те два раза, в октябре — что записано в карточках, — он тоже был один?

— Да.

— Вы не припоминаете, не было ли в его комнате признаков женского присутствия?

— Нет, — ответила она. — Даже если они и были, горничная, наверное, подумала, что комнату снимает семейная пара, и ничего мне не сказала. Но конечно, в последний раз полиция обыскала его номер самым тщательным образом. Никакого присутствия женщины обнаружить не удалось.

— Значит, эта женщина живет где-то в городе и он не приводил ее в свой номер, даже на ночь. По крайней мере, не в последний свой приезд. Они проверили записи в других гостиницах, — может быть, он приезжал в другие дни и останавливался где-нибудь еще?

— Да. Он определенно приезжал только трижды и всякий свой приезд почему-то останавливался именно у нас. Это тоже вызывает некоторые подозрения.

— Вы не припоминаете, не попадался ли он вам на глаза той ночью? Я имею в виду, не заметили ли вы, когда выходили на улицу, стояла ли, во дворе его машина?

Она беспомощно пожала плечами:

— Нет. Они все время спрашивали меня об этом, но я просто не помню. В ту ночь в мотеле было занято восемь номеров, поэтому я не могла заметить, все ли машины на месте.

— А ваш муж, он собирался на рыбалку один?

— Да.

— В котором часу он уехал? Вы тоже вставали тогда?

— Нет. Я всегда предлагала приготовить ему кофе, чтобы он взял его с собой во фляжке, но он отвечал, что справится сам. Он редко брал с собой завтрак, потому что обычно возвращался уже к полудню.

В то утро он встал в половине четвертого — я помню, как он заводил будильник. Я тоже, конечно, проснулась и слышала, как он собирается на кухне, пьет кофе и наполняет свою флягу. Мотор для лодки и все остальное снаряжение уже лежало в фургоне — он загрузил его накануне вечером. Перед тем как уехать, он зашел в спальню и, как всегда, поцеловал меня, когда увидел, что я не сплю. Как обычно, он пошутил, что поймает такого большого окуня, что привирать насчет его размеров не придется, а потом я услышала, как он отъехал. Я… — Она внезапно прерывисто вздохнула и наклонилась к столу, чтобы затушить сигарету.

— Вы не слышали, не отъезжала ли одновременно с ним другая машина? — поскорее спросил я, чтобы отвлечь ее.

— Нет. — Она уже овладела собой. — Через некоторое время я снова заснула. И следующее, что я услышала, был тот самый телефонный звонок, когда эта женщина просила к телефону мистера Карлсона.

К тому времени, когда мне удалось ее убедить, что человек с такой фамилией у нас не проживает, я уже окончательно проснулась и не стала снова ложиться.

Я умылась и подогрела себе кофе — он всегда оставлял мне немного в кофейнике. А не прошло и десяти минут, как ко мне в дверь уже стучал шериф.

— Вспомните поточнее, в котором часу он уехал отсюда?

— Примерно без десяти четыре. Он почти всегда уезжал в это время. Минут через двадцать — двадцать пять после того, как звонил будильник.

— А сколько времени нужно, чтобы доехать до того места, где он держал лодку?

— Минут двадцать.

— Они указали точное время, когда Колхаун задержал Стрейдера?

Она кивнула:

— Колхаун в своих свидетельских показаниях объяснил, что его разбудил визг тормозов. Он посмотрел на часы. Это было в четыре двадцать пять.

— Гм… Тогда я задам еще один вопрос. Не было ли у вас причин когда-нибудь заподозрить, что ваш муж увлекся другой женщиной?

— Нет, — ответила она. — Определенно нет, — Просто случается, что в таком возрасте…

Ее глаза гневно сверкнули.

— Я же сказала вам… — Она резко остановилась. — Простите. — Она улыбнулась и отбросила со лба волосы движением, в котором сквозила все та же усталость. — Я не хотела разговаривать с вами в таком тоне.

Она устала. Я подумал, что напрасно пренебрег предписаниями доктора. Я раздавил в пепельнице окурок и поднялся:

— Вам нужно снова лечь. Я принесу вам лекарство. — И вышел', чтобы принести из своего номера снотворное.

Она улыбнулась:

— Вы с доктором Грэхэмом — упрямые конспираторы. Неужели вам не приходит в голову, что если бы я захотела покончить со всем этим таким способом, то давно уже так и сделала бы?

— Если быть откровенным, сегодня утром никто из нас не был уверен, что вы выкарабкаетесь. Вы оказались гораздо крепче, чем мы о вас подумали.

Она тоже встала и протянула мне руку:

— Ладно уж, идите, чтобы вам не пришлось из-за меня лгать. Вы даже не знаете, какой вы милый.

— Спокойной ночи. Утром мы продолжим наш разговор. — Я запер заднюю дверь и ушел к себе. На пороге своего номера я сел на край бетонной ступени, покуривая и глядя по сторонам в ожидании, пока вернется Джози. Неизвестно, что они еще задумали.

Джорджия Лэнгстон мирно спала, когда около половины одиннадцатого вернулась Джози и поставила раскладушку в гостиной. Я велел ей держать парадную дверь на засове и отправился спать.

Но сначала убедился в том, что окно в глубине комнаты как следует заперто и занавески опущены.

При воспоминании о выстрелах у меня по спине пробегали мурашки. Я все еще как будто видел перед собой пустые глазницы двойного ствола, рыщущие вслед за мной во мраке, как какой-то монстр из ночного кошмара. Только полного идиота не испугало бы подобное зрелище. Этот человек был умен и смертельно опасен. И я не имел ни малейшего представления, кто он такой. Если я не успею вычислить его до того, как он предпримет вторую попытку, то буду выглядеть не лучшим образом, когда меня найдут.

Я лежал в темноте на кровати, прислушиваясь к негромкому гудению кондиционера и пытаясь пролить хотя бы малейший свет на всю эту историю. Самое раннее без десяти четыре Лэнгстон уехал отсюда.

В это время он был еще жив. Он приехал на берег и в четыре двадцать пять уже лежал с проломленной головой на заднем сиденье фургона, закатанный в брезент. Ехать туда двадцать пять минут. Значит, проехав минут пятнадцать, он куда-то свернул и там его убили. Далеко заехать он не мог. Но это ни о чем мне не говорило. Город был маленьким, а в такой ранний час, когда движения на улицах практически нет, можно проехать из одного конца в другой минут за пять.

Какое отношение ко всему этому имела женщина?

Даже если он и бегал за юбками — хотя все в один голос это отрицают, — в четыре утра в захолустном городишке не ходят на свидание. К тому же прихватив с собой снасти на окуня, лодочный мотор и фляжку кофе. Предполагать это просто смешно.

Но какая-то женщина все же имела к этому отношение, потому что у Стрейдера была подружка, ради которой он и приезжал сюда. Как Лэнгстон мог быть связан с подружкой Стрейдера? На этот вопрос имелся простой ответ, который, очевидно, и пришел в голову полиции. Подружкой была жена Лэнгстона.

Итак, все сначала. Эта женщина живет здесь, в городе. До того как здесь поселиться, она где-то познакомилась со Стрейдером. Он появлялся здесь трижды в течение двух месяцев, чтобы повидаться с ней, для чего ему приходилось проделывать путешествие в тысячу миль. Как говорится в свидетельских показаниях, Стрейдер отнюдь не был неопытным юнцом, сгорающим от любви, значит, это была какая-то исключительная женщина. Конечно, невозможно понять вкус другого мужчины, но почему, чем дольше я шарил по окрестностям, тем упорнее мой взгляд обращался в сторону штата Флорида?

И я снова пришел к тому же выводу, что и полиция.

Я испустил в темноте тяжелый вздох и закурил. Она была где-то рядом, и я обязан был ее найти.

Зацепка у меня была только одна, причем очень слабенькая. Когда я говорил с ней по телефону, она не сделала никакой попытки изменить свой голос, хотя вполне могла снова сделать вид, что говорит человек нетрезвый, — как в тот раз, когда она звонила миссис Лэнгстон. Теперь у нее не было такой необходимости, потому что через полчаса я все равно должен был умереть. Зацепка была слабая, но все-таки была.

Но как тогда объяснить этот чертов вентилятор?

Внезапно я сел на кровати, ругая себя на чем свет стоит. Как я мог быть таким идиотом? Почему я раньше не догадался? Никакой тайны в этом вентиляторе не было. В первый раз она позвонила не для того, чтобы возбудить мой интерес или придать достоверность своему рассказу, как я сначала подумал. По крайней мере, не только для этого. Это была проверка. Они хотели посмотреть, как я отреагирую.

Он спрятался где-то и видел, как я заходил в ту телефонную будку, и догадался о том, что я задумал, но хотел убедиться окончательно. Так что могло быть проще, чем сочинить для меня фальшивку, установив вентилятор около какого-то другого телефона, и проследить за мной после того, как она мне позвонит. Если я помчусь через дорогу, чтобы попытаться ее застать, он увидит меня. А я именно так и поступил. И теперь у него не осталось сомнений. Тогда она позвонила еще раз и подставила меня под выстрелы. Слаженная работа — этого нельзя не признать, несмотря на весь ужас, который охватывал меня при этой мысли.

Чем дальше, тем интереснее. Означает ли это, что он был одним из тех четверых, что были тогда в баре, — Руп, Данлеви, Олли или Перл Телли? «Не обязательно», — подумал я. Похоже, что у них был способ узнавать обо всем, что я делал, и даже если он и не следил за мной, то мог от кого угодно узнать, что я в конце концов заходил в «Сильвер Кинг» и проверял там телефонную будку. Но я все-таки склонялся к мысли, что он один из тех четверых. И он понимал, что я могу его заподозрить, потому что он был там.

Итак, он — один из тех четверых. Кто же? Данлеви работал неподалеку отсюда на бензоколонке. Он вполне мог видеть, как я бежал через дорогу. Олли, естественно, и так все время находился в баре. Перл Телли вошел сразу же вслед за мной. Ничего не известно только о Рупе. Ставит ли это его под большее или меньшее подозрение, чем остальных? Он мог спрятаться где угодно и оттуда следить за мной.

Стал бы этот человек прятаться или более естественным для него было действовать открыто, как Телли? «Конечно, — подумал я, — если не принимать во внимание одно обстоятельство». Все мои рассуждения сводились к тому, что им было незачем себя утруждать. Потому что я должен был умереть.

Так что это с равным успехом мог быть как Телли, так и кто угодно другой. «Нет, — подумал я. — Только не этот косноязычный с диалектом деревенщины из Джорджии». Кто бы ни был тот человек, но я дважды слышал по телефону его голос, и хотя в первый раз он говорил шепотом, а во второй очень тихо, на такой акцент я не мог не обратить внимание.

Теперь у меня в руках были две тоненькие ниточки, и в обоих случаях я обязан этим тому, что, по их расчетам, не должен был остаться в живых. Узнай они, что я напал на след, — и во второй раз они такой ошибки не допустят. Уснуть мне удалось не скоро.

Было еще совсем темно, когда я свернул с шоссе возле двух почтовых ящиков и поехал по грунтовой дороге, вьющейся между соснами. Оба фермерских дома как будто вымерли. Я проехал мимо платформы для скота. Выводок молодых перепелок перешел через дорогу перед моей, машиной. Потом они вспорхнули и разлетелись веером над карликовыми пальмами, как оперенные ракеты. Через несколько минут я прибыл на место и поставил машину под деревом напротив почерневшей от пожара трубы.

Я проснулся еще до восхода, и почти сразу же меня поразила внезапная мысль: я не сомневался в том, что вчера, когда я подъезжал к дому, здесь не было следов другой машины — по крайней мере, с той стороны дома, откуда я сам подъехал к нему. Значит, была еще одна дорога, которая шла через лес, видневшийся за полями, и он подобрался к дому сзади. Если я найду дорогу, то сумею обнаружить место, где стояла его машина.

Было жарко и влажно, воздух был до крайности неподвижен, как будто день пребывал в нерешительности и затаил дыхание. Не было слышно ни звука, если не считать, что откуда-то с полей доносилось посвистывание перепелок. Солнце еще не взошло, но я достаточно хорошо видел, чтобы различить на дороге следы еще одних колес, кроме моих собственных. «Рыжий полицейский», — подумал я. Когда ему не удалось спровоцировать меня на сопротивление офицеру полиции, он не поленился приехать сюда и попытался выполнить свои прямые обязанности. На мгновение я даже посочувствовал Редфилду. Ему, должно быть, здорово не хватало рабочих рук, если на одного копа у него приходилось два клоуна.

Заходить в амбар я не стал — было еще слишком темно, чтобы я смог там что-нибудь увидеть. Я прошел мимо него, прислушиваясь, как хрустит под подошвами сухая трава, и чувствуя холодок между лопатками, — я снова вспомнил о выстреле, который прогремел в тот раз у меня над головой. В каких-нибудь двух сотнях ярдов дальше, в нижнем конце самого маленького из полей, я пригнулся, чтобы пролезть под провисшей оградой из колючей проволоки, и углубился в лес. В основном там росли дубы и карликовые сосны. Никаких следов я не заметил, впрочем, я нисколько не обольщался, понимая, что не гожусь в скауты или следопыты. Всю свою жизнь я ходил по тротуарам. Я искал не следы, а дорогу — уж это-то я был в состоянии найти.

Я пересек песчаный овраг, на дне которого протекал жалкий ручеек, затем дорога пошла вверх под небольшим уклоном. Я продолжал идти дальше. Продвигаться было легко — место было довольно открытым, там не было зарослей кустарника, только изредка попадались пучки засохшей травы и крапивы. Уже рассвело. Среди деревьев я нашел только одну колею, но на ней ясно проступали следы протекторов грузовика, причем выглядели они довольно свежими. По крайней мере, они появились здесь после последнего дождя. Дорога шла с юга на север, параллельно той, по которой я приехал.

Я заметил это место, положив в колею щепку, свернул направо и прошел на юг по направлению к шоссе.

Пройдя с полмили, я не нашел никаких признаков того, что здесь останавливалась или разворачивалась машина. Я вернулся и через несколько сот ярдов к северу от своей отметки обнаружил то, что искал. Едва заметные следы колес сворачивали налево и вели через поле к задней стене амбара, в пыли можно было различить след рисунка на протекторе — стандартные покрышки с ромбовидным узором, и это мне ни о чем не говорило, — таких, как они, были тысячи и тысячи где угодно. Солнце начало подниматься.

Я пошел по следу, держась между колеями, В некоторых местах земля была усеяна слоем опавших сосновых иголок, поэтому след терялся, но там, где дорогу покрывал песок, я тщательно изучал отпечатки, пытаясь обнаружить какие-нибудь отметины или стертые места, по которым можно было бы идентифицировать покрышки. Как я мог заметить, таких особенностей на них не оказалось. Примерно через двести ярдов я дошел до того места, где он остановился, а потом развернул машину. Поперек» дороги лежала довольно большая сосна, и я не нашел никаких признаков того, что он объезжал это препятствие. Я снова всмотрелся в следы.

Он свернул налево, потом проехал задним ходом, вернулся на дорогу и двинулся в том направлении, откуда я пришел. Несколько капель масла впитались в песок между колеями. Это означало, что машина не сразу развернулась и уехала, а постояла здесь некоторое время.

Я закурил сигарету. Отсюда до поля и задней стены амбара было не больше полмили; эти следы оставил тот самый парень, которого я искал.

Но ничто не указывало на то, кто он и приезжал ли он один. Я нашел отпечатки ног, но они были слишком нечеткими и ничего мне не дали. Потом я все же кое-что обнаружил. Ему не хватило места, чтобы развернуться, и, сдавая машину назад, он зацепил молодую сосенку. Я подошел к деревцу и тщательно осмотрел его. Крошечная, почти неразличимая вмятина на коре была слишком высоко — дюймов на восемнадцать выше того места, где можно было ожидать. В конце концов я понял почему. Этот след был оставлен не бампером легковой машины, а кузовом пикапа.

Как раз на таком и ездил Телли. Я отчетливо вспомнил его машину, с бортами, засиженными курами, стоящую перед входом в «Сильвер Кинг». Но я выбросил эту мысль из головы и удивился, почему мне все время приходит на ум этот клоун с кашей во рту. Обойдя упавшее дерево, я двинулся на запад, по направлению к полям. Там тоже были видны следы ног между старыми колеями, а еще ярдов через сто я нашел недокуренную сигарету, примятую ногой. У нее был белый фильтр, и когда я распрямил разорванную и смятую бумажку, то прочел Название. Это был окурок сигареты «Кент».

Когда я снова вернулся к амбару, солнце стояло уже высоко над головой и было достаточно светло, чтобы зайти внутрь Я вошел и не обнаружил ровным счетом ничего, кроме того, что верхняя ступенька лестницы была разнесена в клочья тем выстрелом, который прошел сквозь нее. Пустые гильзы исчезли. Я стоял, задрав голову к разбитой перекладине лестницы, и чувствовал, как меня охватывает холодное отчаяние. Что они сделают в следующий раз? И где? Они понимают, что теперь я не попадусь в ловушку так легко и им не удастся выманить меня из города. Возможно, следующую попытку они предпримут в городе, из машины.

Скорее всего, ночью. Мне придется все время быть начеку. Я вздрогнул при этой мысли.

Я вернулся в город, позавтракал в «Стейк-Хаус» и позвонил шерифу. Ответил Магрудер. Он сказал, что у Редфилда сегодня выходной день.

— Что вам нужно? — грубо спросил он.

— Хотел поговорить с легавым, — ответил я и повесил трубку.

В справочнике я нашел домашний номер Редфилда и позвонил ему. Никто не ответил. Начали открываться магазины. Я прошелся до лавочки скобяных изделий и приобрел стофутовую рулетку, а заодно прихватил на распродаже дешевые чертежные принадлежности. Прежде чем вернуться к машине, я вновь набрал номер Редфилда. Ответа по-прежнему не было. Я посмотрел его адрес — в свой выходной день он мог работать у себя в саду и не слышать звонка. Он жил на Клэйтон-стрит, 1060. Если ехать на восток, то это была третья улица от Спрингер. Я поехал. Его дом находился в последнем квартале, там, где улица кончается тупиком, упираясь в забор, за которым начинался персиковый сад. Слева находилась бейсбольная площадка, огороженная забором, надставленным проволочной сеткой. Дом стоял справа и был в квартале единственным. На деревенском почтовом ящике у входа виднелась надпись, выведенная четкими буквами: «К.Р. Редфилд». Я остановился и вышел из машины.

Кто-то из них был садовником — или он сам, или его жена. Огромный сад занимал, наверное, пол-акра, а по состоянию газона перед домом было видно, что за ним тщательно ухаживают. Слева была бетонированная площадка для машины с решетчатой оградой футов шести высотой, по которой красиво вилась пираканта. Такая же ограда, увитая плетистыми розами, была и справа, за полоской газона, тянущейся вдоль кирпичной дорожки. Я поднялся на крыльцо и позвонил. Никто не отозвался. Я прошел по газону до бетонной площадки и заглянул за дом.

Гараж находился футах позади крыла дома, выстроенного в форме буквы «Г». Дверь была закрыта. Возле нее огнем горел цветущий куст бугенвиллеи. Я двинулся вокруг дома, надеясь, что застану его на заднем дворе. Там рос огромный дуб, под которым была вымощенная кирпичом площадка, два персиковых дерева и еще одна бархатная лужайка. Он, должно быть, недавно был здесь — укладывал кирпичи, строя приподнятую цветочную клумбу по краю лужайки, но сейчас я никого не увидел. Инструменты остались лежать возле недостроенной клумбы, а на мощеной площадке я заметил кучку песка и мешок цемента.

Я тихонько завернул за угол и уже собрался уходить, но, рассеянно оглянувшись, в смущении прирос к земле. В алькове, образованном внутренним углом дома, чуть ли не у меня перед носом, лежала девушка с темно-рыжими волосами. Она лежала на спине, на широком пляжном полотенце, закинув руки за голову. Не считая больших темных очков, которые смотрели на меня бесстрастно и непроницаемо, она была совершенно голой. Я развернулся, бросился обратно за угол и оказался на бетонной площадке прежде, чем успел с облегчением сообразить, что она спала. Однако, когда я снова сел в свой фургон, лицо у меня все еще горело.

Она так и стояла у меня перед глазами. Это была жена Редфилда, и я невольно чувствовал себя виноватым, но никак не мог избавиться от этой картины — она продолжала гореть перед моим внутренним взором, как бывает, если посмотришь на электрическую сварку и не успеешь вовремя закрыть глаза. Я все еще видел перед собой темно-рыжие волосы, рассыпавшиеся по полотенцу, пластиковую бутылку с лосьоном для загара возле ее бедра, впалый живот… Я выругался и развернул машину.

В конце квартала я свернул налево и возле «Спэниш Мейн» выехал на шоссе. Дом Редфилда оказался недалеко от «Магнолия-Лодж». «Не больше четверти мили», — подумал я.

Глава 10

Джорджия Лэнгстон все еще спала. Мы с Джози выпили на кухне по чашке кофе, я переоделся в старые вылинявшие джинсы и вернулся к прерванной работе. Разодрав останки испорченного ковра из пятого номера, я выбросил их на гравий вместе с клочьями матрасов, постельного белья и занавесок, а потом позвонил и вызвал грузовик, чтобы увезти все это на городскую свалку. Когда он уехал, я еще раз промыл комнату из шланга, а потом шваброй выгнал воду за порог. Теперь кислоты не осталось, и дней через пять, когда комната окончательно просохнет, я смогу заново покрасить ее и настелить новый ковер.

Злость, вызванная видом этого бессмысленного разрушения, постепенно испарилась, и я чувствовал себя вполне сносно. Было приятно чем-нибудь заняться. Солнце жарило вовсю, и по моим плечам стекали капли пота, когда я взял рулетку, большой черновой блокнот и карандаш и вышел во двор перед домом.

Я встал так, чтобы видеть все пространство перед фасадом, и, когда представил себе, как все будет, мне захотелось немедленно схватиться за инструменты и, не откладывая, взяться за дело, несмотря на палящее солнце. Я сделал предварительный набросок участка и строений, размотал рулетку и приступил к измерениям. Потом вернулся в свой номер, включил кондиционер и перерисовал все в масштабе на большой лист чертежной бумаги; в самой середине, напротив входа в офис, изобразил бассейн размерами пятнадцать на тридцать футов, обозначил бетонный бортик по его краям и окружил сооружение газоном. Подъездную дорожку я решил вымостить черными плитками, так же как и места для стоянки около каждого номера.

Потом нарисовал приподнятые клумбы с цветами вдоль дорожек, а в другом конце газона — густые заросли бамбука. Здесь он должен был хорошо прижиться и быстро разрастись. К бамбуку я добавил ярких цветных пятен, нарисовав рядом чи-чи, и, пожалуй, немного перестарался, но должно было получиться эффектно, а мы этого и добивались. В том же уголке я решил разместить детскую площадку.

Я высчитывал количество квадратных ярдов газона, площадь плиточного мощения и бетонного покрытия, погонные футы подземных коммуникаций и водопровода и количество дождевальных установок, когда кто-то постучал в дверь. Я бросил взгляд на часы и с удивлением обнаружил, что уже начало двенадцатого.. Очевидно, я целиком погрузился в свое занятие.

— Войдите, — пригласил я.

Вошла Джорджия Лэнгстон. Она была в накрахмаленной белой юбке и блузке цвета корицы, выглядела .отдохнувшей и радовала глаз. Она улыбнулась:

— Я вам не помешала?

— Нет. Зайдите, мне хочется, чтобы вы взглянули. — Я встал. Она подошла и встала рядом со мной, пока я объяснял ей свои чертежи. — Что вы об этом думаете?

— Я думаю, что это будет совершенно потрясающе, — сдержанно ответила она. — Но вы уверены, что вам хочется с этим связываться?

— Уверен. Чем дольше я смотрю на все это, тем больше мне нравится. Так по рукам?

Она кивнула. Потом неожиданно протянула мне руку и сердечно улыбнулась.

— Тогда я начну переводить свои деньги в местное отделение банка, — продолжил я. — Это займет всего несколько дней. За это время вы можете попросить своего адвоката, чтобы он составил договор о нашем партнерстве.

— Хорошо. — Вдруг она покачала головой, и в этом движении я снова заметил усталость. — Только, Билл, как же мы сможем снова открыть мотель? Мы не знаем, что они еще задумали.

Я взял ее за плечи:

— Я продолжаю этим заниматься. У меня появились две крошечные ниточки, и я постараюсь подключить к этому делу Редфилда.

— Вы думаете, он станет что-то делать?

— Ему придется. Нам нужно попытаться.

Когда она вернулась в офис, я стащил с себя пропотевшую одежду, принял душ и сменил повязку на руке. Потом надел чистую спортивную рубашку и новые брюки и собрал в узел белье, чтобы отвезти в, город в прачечную. Без пятнадцати двенадцать я снова отправился к Редфилду, и в этот раз мне повезло. Как только я остановился перед его домом, так сразу же увидел его. Он работал на заднем дворе. Все еще с некоторой неуверенностью я ступил на кирпичную дорожку, но, заметив, что он видит меня и не делает никаких знаков, чтобы я не подходил, я понял, что опасность миновала. Она ушла в дом.

Он был без рубашки и, стоя на коленях, возился у низенькой кирпичной стенки. Рядом, в тени большого дуба, стояла тачка с цементным раствором. Он поднял на меня глаза.

— Привет, — поздоровался я.

Он сдержанно кивнул, но не ответил. Наверное, решил, что я пришел к нему скандалить. Тогда в офисе он потерял терпение и повел себя очень грубо, а я был тяжелее его фунтов на тридцать, и теперь оружия у него под рукой не было. Но, если даже у него и были такие мысли, виду он не подал.

Я закурил и присел на корточки, глядя на него.

Полицейским он был хорошим, но никогда не выиграл бы соревнования каменщиков-любителей.

— Я хотел с вами кое-чем поделиться, — сказал я. — Сегодня утром я еще раз съездил туда. И нашел то место, где стояла его машина.

Он даже не обернулся:

— Я не беру работу на дом.

Он не умел обращаться с мастерком и большую часть раствора размазывал просто пальцами.

— Никаких отпечатков не останется, — заметил я, — у этой штуки шершавая поверхность.

— Я знаю, — ответил он. — Через полчаса я буду чувствовать, что мои пальцы как будто отшлифована наждаком.

— Если вы не возражаете, я покажу, как это делается.

— Вы каменщик?

— Но не член профсоюза. Мне приходилось заниматься садовыми работами. Дорожки, бордюры и все такое.

Он ничего не ответил, и я было подумал, что он откажется. Но он протянул мне мастерок и слегка отодвинулся. Я показал ему, как накладывать раствор и распределять его до конца кладки и как скользящим движением мастерка ровнять край одного ряда кладки с предыдущим. Я положил кирпич, снял излишки раствора и потянулся за следующим. Потом уложил еще три.

Он поблагодарил меня едва заметной напряженной улыбкой:

— У вас получается так, что кажется, это и впрямь нетрудно.

— Зависит от практики, — ответил я. — Только сначала вам нужно намочить ваш кирпич. Он слишком сухой.

— Зачем это? — удивился он.

— Он пористый и поэтому слишком быстро впитает часть воды из раствора. Раствор становится рассыпчатым и плохо затвердевает. У вас есть какое-нибудь корыто, чтобы налить воды?

— Конечно. — Он сходил в гараж и вернулся с небольшим мусорным баком. — Это подойдет?

— Отлично. Вы сложите туда кирпичи и зальете водой из шланга. Дадите им полежать несколько минут, а потом вытащите.

Он кивнул и вытер испарину с лица:

— Хотите пива?

— Звучит заманчиво.

Он поднялся на заднее крыльцо и скрылся в кухне за противомоскитной сеткой. Через минуту он вернулся, держа две откупоренные банки пива. Мы присели на корточки в тени. Я оглядел дворик. Второе крыло дома было направлено в сторону подъездной дорожки, и под навесом на углу я заметил передние колеса и капот какой-то старой машины. В центральной части дома было большое окно, а под ним цветочные клумбы и вымощенная кирпичом дорожка, соединявшая перекладины буквы «Г». Там я ее и увидел в тот раз. Я постарался не вспоминать об этом и понадеялся, что она не будет выходить из дома.

Я указал кивком на бугенвиллею, увивавшую стену гаража:

— Разве здесь не бывает заморозков? Как вы ее укрываете?

Он отхлебнул пива.

— Заморозки бывают не чаще двух-трех раз в год.

Хватает дымовой завесы — я развожу костер на углу.

Мы перешли к обсуждению местных сортов газонной травы. Это его увлекло, он оживился, и настороженность во взгляде исчезла. Он с интересом взглянул на меня:

— Вы говорите так, как будто сами занимались садоводством. Как случилось, что вы разбираетесь в стольких вещах?

— Мой дядя был ландшафтным архитектором, — ответил я. — И я помогал ему. — Я рассказал ему о том, какую сделку мы заключили с Джорджией Лэнгстон, и о своих идеях насчет благоустройства участка.

Он кивнул:

— Так что вы хотели? — Он повертел в руках пивную банку, изучая надписи на ней Потом сухо и с трудом произнес:

— Извините меня за тот случай в офисе.

— Забудьте об этом.

Он сунул руку в брючный карман, вытащил пачку сигарет и протянул мне:

— Закурите?

Это были сигареты «Кент».

— Спасибо, — поблагодарил я, и мы закурили.

Мы допили пиво, и он поднялся:

— Я должен разгрузить оставшиеся кирпичи. Пойду займусь этим.

— Я помогу, — предложил я. Меня не покидало приятное ощущение, что я в нем не ошибся.

Он скрылся за углом противоположного крыла дома, и я услышал, как хлопнула дверца машины. Она стала приближаться по подъездной дорожке и показалась из-за угла. Я вздрогнул. Это был пикап. Он затормозил, развернулся, подъехал к вымощенной кирпичом площадке и остановился. Я бросил незаметный взгляд на задние колеса. На них был тот самый ромбовидный узор, след которого я видел утром в пыли.

Мне удалось не выдать себя выражением лица. «Это еще ничего не доказывает», — подумал я. Масса народу курит такие сигареты, в округе найдется не одна сотня пикапов, а эта марка шин — самая распространенная. Но, когда я вернулся оттуда, его не было в офисе.

Мы разгрузили кирпич и аккуратно сложили его.

Он прислонился к задней дверце и задумчиво посмотрел на меня:

— Вы говорили, что ездили туда утром? И нашли место, где стояла машина?

— Да.

— Значит, вы знаете, на чем он приезжал?

Я не был уверен в том, как он отреагирует, но уйти от ответа не мог.

— Да, — ответил я, — он приезжал на пикапе.

Он одобрительно кивнул:

— Мне было интересно, заметили ли вы царапину на сосне.

Я почувствовал большое облегчение. Другой человек, мне незнакомый, был достаточно опасен, но, если бы это оказался Редфилд, могло быть еще хуже.

— Значит, вы тоже там были?

— Когда Митчелл вернулся и сообщил, что все случилось так, как вы и рассказали. Я примерно представлял себе, как он туда приехал, поэтому свернул на старую дорогу и пешком дошел до того места, где он развернулся около упавшего дерева.

— Вы подходили к амбару?

— Конечно. — И он саркастически усмехнулся. — Если вы намекаете на окурок, то это я бросил его там.

Или вы считаете этого типа настолько безмозглым?

— Нет, — ответил я. — Не считаю.

В этот момент с шоссе свернула машина и остановилась около гаража. Я понял, что задержался слишком надолго. Это был фургон, из которого вышла девушка — типичная домохозяйка из пригорода, если не учитывать того, что, глядя на нее, мне все время приходилось бороться с первым впечатлением. Я придал своему лицу безразлично-вежливое выражение, по крайней мере, сделал такую попытку.

Свои темно-рыжие волосы она собрала в конский хвост, спадавший до плеч. На ней были босоножки и очень консервативное, закрытое спереди хлопчатобумажное платье. Она была слишком хорошенькой.

И пожалуй, слишком загорелой… Я снова выругался про себя.

Редфилд довольно чопорно представил нас друг другу. Она протянула мне руку и улыбнулась:

— Очень приятно, мистер Чатхэм.

— Очень приятно, — ответил я.

— Вы ведь приезжий? — мило поинтересовалась она.

— Из Сан-Франциско, — кивнул я.

Она задумчиво посмотрела на меня:

— Довольно странно. Не могу избавиться от непонятного ощущения, будто я вас где-то видела.

Я успел проглотить фразу, готовую сорваться с языка, и поспешно заменил ее другой:

— Очевидно… дело в том, что я уже дня два в городе.

— Может быть, поэтому. — Она обворожительно улыбнулась. — У вас бывает так, мистер Чатхэм? Я хочу сказать — знакомо ли вам ощущение, что вы уже видели какого-то человека раньше?

— Конечно, — ответил я. — Мне кажется, это со всеми случается время от времени.

Я разозлился и в то же время чувствовал себя неловко, потому что не мог понять, к чему она клонит. Значит, она не спала. Тогда она должна была понять, что это случилось непреднамеренно и я исчез, как только увидел ее.

— Как вам понравился наш сад? Вы не находите, что у Келли отлично получается?

— Да, — ответил я, — очень красиво.

Может быть, она сумасшедшая. Через несколько минут я поспешил убраться оттуда, причем без всяких церемоний. Редфилд ничего не сказал, только сухо поблагодарил меня за то, что я помог ему с кирпичами.

— Вы обязательно должны как-нибудь снова заглянуть к нам, мистер Чатхэм, — кокетливо сказала она.

— Непременно, — ответил я, — благодарю вас.

Я направился к своему фургону, опасаясь, что оставляю на шоссе кровавые следы. Что с ней такое, чего она добивается? Откуда такая язвительность? Или мне показалось? Может, она специально выставляла передо мной свое тело, чтобы поиздеваться, или это было приглашением?

В присутствии собственного мужа? Редфилда? Если она любит риск, почему бы ей не сыграть в русскую рулетку, зарядив всю обойму?

Когда я вернулся в мотель, Джорджия Лэнгстон сидела за конторкой и заполняла два больших гроссбуха.

— Я ничего не могу с ней поделать, мистер Чатхэм, — с возмущением проворчала Джози.

— А я могу, — ответил я.

Я закрыл журналы, взял ее за плечо и отвел в спальню. Взбив как следует обе подушки, я скомандовал:

— Прошу вас.

Она вздохнула с подчеркнуто мученическим видом, но улеглась. Я снял с нее сандалии, бросил их на пол и сел в кресло. Она повернула ко мне голову и улыбнулась:

— Вы нахал. Но очень милый.

— Мне тоже случалось думать о вас, что вы милая.

А я не люблю, когда тех, кто мне нравится, приходится собирать по кускам, поэтому вы останетесь здесь.

К тому же я все равно хотел с вами поговорить.

Она состроила гримасу:

— Вы разрешите мне курить, доктор?

Я прикурил сигарету для нее и другую для себя.

— Насколько близко вы с мужем знали Редфилдов?

— Не особенно близко. Мы редко общались. Просто нет времени, когда занимаешься мотелем. По-моему, два или три раза мы играли в бридж. Но муж довольно часто ездил с ним на рыбалку.

— Это как раз то, о чем я хотел спросить вас. Вы не волновались, когда он уезжал на рыбалку один?

Я имею в виду — после двух инфарктов?

Она кивнула:

— Конечно. Но он почти никогда так не делал, потому что я беспокоилась. Единственная причина, по которой в тот раз он поехал один, — так это потому что Редфилду в последний момент пришлось уехать из города, а никого другого он найти не смог…

— Погодите, — поспешно перебил я. — Повторите еще раз. Вы хотите сказать, что Редфилд должен был поехать с ним вместе, но ему пришлось все отменить? Расскажите мне подробно, как это случилось.

Она с сомнением посмотрела на меня.

— Как вы знаете, все это случилось в четверг. Они договорились еще в понедельник. Но около полудня в среду Редфилд позвонил нам. Он должен был немедленно ехать куда-то в Алабаму. По-моему, он перевозил заключенного или получил еще какое-то задание.

Он извинился за то, что не мог позвонить раньше.

— Он разговаривал с вами? — спросил я. — А не с вашим мужем?

— Да. Кенделла не было дома.

— Но вы уверены, что рассказали ему об этом разговоре?

— Конечно. Почему вы спрашиваете?

— Честно говоря, я и сам не знаю… Но в этом есть что-то такое, что меня настораживает. Вы говорите, Редфилд извинился за то, что не позвонил раньше?

Он не сделал этого, потому что не знал о своем задании или потому что забыл о нем?

Она задумалась:

— Погодите. Теперь я припоминаю. Я почти уверена, что он сказал, — это просто вылетело у него из головы.

Я кивнул:

— И еще кое-что. Вы говорите, что Редфилд допрашивал вас вместе с шерифом. Это было на следующий день, как я понимаю. Его поездку отменили или он успел вернуться?

— Дайте подумать. Они привезли меня в офис шерифа около половины десятого утра. Тогда Редфилда еще не было. Он пришел вскоре после полудня, примерно в час.

Тогда очевидно, что он действительно уезжал из города. И узнал об этом накануне, еще до полудня, возможно утром. Я почувствовал волнение. Потом оно прошло. Какая связь могла существовать между всем этим и Лэнгстоном, даже если предположить, что моя дикая догадка верна?

— Вы знаете что-нибудь о миссис Редфилд? Откуда она родом, как давно они женаты и прочее?

— Нет. Я знаю совсем немного. Я уже говорила, что мы встречались с ней всего несколько раз. Но она кажется мне очень симпатичной. Она работала учительницей, а поженились они около двух лет назад.

— Она местная?

— По-моему, она приехала из Уоррен-Спрингс.

Это около шестидесяти миль отсюда. Но у нее есть здесь родственники; если бы вы увидели ее, то никогда бы не поверили, что такая красивая девушка — двоюродная сестра этого ужасного Перла Телли…

— Телли? — воскликнул я.

— Гм. — Она улыбнулась. — По тому, как вы это сказали, я догадалась, что с ним вы уже встречались.

— Дважды. — И я рассказал ей; как это было.

— Все верно, это Телли. Такая выходка с помадой для него типична. Многие находят его смешным — знаете, таким комическим персонажем, — но меня он возмущает. Эта испорченная девчонка, с которой он живет… И дело не в том, что он глуп и сам не знает, что делает. Он очень умный и, возможно, самый удачливый делец во всей округе. Он совладелец кинотеатра, конторы утильсырья, и уж не знаю, сколько у него недвижимости.

— Я в курсе, — ответил я. — По крайней мере, мне говорили о его фермах. Что вам еще известно о миссис Редфилд?

— Я так понимаю, что ее вы тоже уже Видели, — холодно сказала она. — Наверное, во всем городе не найти девушки красивее нее?

— Кроме одной, — прервал я ее. — Но вот к чему я клоню. Никто не сомневается, что Стрейдер приезжал сюда, чтобы встретиться с женщиной. И если верить тому, что я о нем узнал, это была отнюдь не Грейвель Герти.

Она изумленно посмотрела на меня:

— Вы имеете в виду ее?

— Почему бы и нет?

— Не знаю… мне кажется, она не такая. К тому же они поженились только два года…

— Давайте посмотрим на это с другой стороны.

Вы тоже не кажетесь «такой». И ваш брак насчитывал только один год. Но, как видно, это никому не помешало обвинить вас в связи со Стрейдером. Так почему нельзя, просто из любопытства, примерить к нему миссис Редфилд?

— Но что заставило вас так подумать?

— Несколько совпадений и безумных догадок. Он всегда останавливался у вас, а она живет в четверти мили отсюда. Наконец, мы знаем, что Редфилда той ночью не было в городе.

Она заметно разволновалась:

— Билл, вы представляете себе, сколько времени еще останетесь в живых, если решитесь произнести все это вслух в нашем городе?

— Да, — ответил я, — боюсь, что знаю.

Получалось, что на сеновале был Редфилд. Все его россказни о том, что он приезжал туда после, ничего не стоили. Я первый сказал ему, что ездил туда, он знал, что я — опытный коп и сумею многое заметить, поэтому решил сам объяснить мне все так, как ему было выгодно. И сделал это трико и убедительно, по-приятельски выразив мне свое молчаливое восхищение и намекнув, что мы оба кое-чего стоим.

Положение миссис Редфилд, по-видимому, было совершенно непоколебимым.

Глава 11

Потом моя теория начала разваливаться на куски.

— Погодите, — сказал я. — Пожалуй, мы зашли слишком далеко. Мы оба представляем себе, что за человек Редфилд. Так почему же мы так уцепились за идею, будто он стал бы прикрывать ее, если бы узнал, что она путалась со Стрейдером? Он скорее убил бы ее.

— Да, — задумчиво ответила она. — Но это если бы узнал.

Я кивнул:

— Вот именно. Вы правильно меня поняли. Он этого не знает и знать не хочет. Это меняет дело и объясняет многие его поступки. Получается, что у него нет никаких подозрений, которые он скрывает или пытается игнорировать. По крайней мере, он позаботится о том, чтобы все так и осталось. Напомните мне числа, когда приезжал Стрейдер…

— Шестое и двадцать девятое октября.

— Во время допросов даты, конечно, всплыли…

А если предположить, что Редфилд порылся в памяти и понял, что именно шестого и двадцать девятого октября его тоже не было в городе всю ночь или даже больше?

Она задумалась:

— Все равно этого недостаточно для того, чтобы человек мог заподозрить свою жену.

— Конечно, — ответил я. — Значит, у него могли быть и другие основания. Но не слишком убедительные. Он человек неглупый и с характером,значит, в своих заблуждениях не пойдет дальше известных пределов, и тут уж не имеет значения, насколько безрассудно он ее любит или, может быть, влюблен в нее, если это кажется вам более точным.

— Что вы задумали?

— Пока не знаю.

С какой стороны ни взгляни — дело представлялось мне смертельно опасным. Редфилд был офицером полиции и пользовался в городе большим уважением. Он располагал не одним источником информации. А я уже испортил себе репутацию из-за своих отношений с Джорджией Лэнгстон. Что бы я ни сделал, какой бы вопрос ни задал, ему бы стало известно об этом не позднее чем через час. Даже если она не имеет ко всему этому никакого отношения, он вполне мог убить меня, отделавшись обычным судебным разбирательством. Я нахожусь на Юге, к тому же в крошечном городишке; здесь нельзя публично задавать вопросы о моральном облике чьей-нибудь жены, если только вы не устали от жизни.

И какие основания позволяли мне считать, что она была знакома со Стрейдером? Как я мог доказать это, даже будь это правдой? И если бы мне удалось найти доказательства того, что именно она была его подружкой, как связать этот факт со смертью Лэнгстона?

У них не было никакого мотива, чтобы убивать его.

И кто был тем человеком, который задался целью свести с ума Джорджию Лэнгстон и разорить ее? И зачем он это делал? Какая связь существует между ним и миссис Редфилд? Может быть, это Телли? И он поступает так только потому, что они родственники? Все это выглядело бессмысленным.

Наконец, это было не просто опасно, но и совершенно безнадежно. Если бы мне удалось достоверно выяснить, что именно она и была той женщиной, к которой приезжал Стрейдер, и что все это имеет отношение к смерти Лэнгстона, то к кому я мог бы прийти со своими обвинениями? К Редфилду? А к кому же еще? Ведь именно он представлял собой власть в этом городе.

Редфилд, старина, если у тебя выдастся свободная минутка, то я только что узнал, что твоя жена — шлюха, и хочу потребовать ее ареста за прелюбодеяние, убийство и кучу других преступлений… одну минутку… у меня где-то здесь списочек…

Где-то здесь, где ты только что опустошил обойму.

И все равно нам нужно что-то предпринять.

— Вы не знаете, — спросил я, — есть ли у нас шансы, что шериф вернется в ближайшее время?

Она покачала головой:

— Практически никаких, как я слышала. По-моему, он проходит обследование по поводу желудка. Ничего страшного у него нет, но ему уже за шестьдесят, и язва так его замучила, что доктора советуют ему уйти на пенсию. Редфилд, скорее всего, так и будет заменять его, а потом выставит свою кандидатуру на следующих выборах.

— О'кей, — устало ответил я. — Давайте пойдем с самого начала. Что еще вы знаете о миссис Редфилд?

— Мы знакомы очень поверхностно, я уже говорила об этом. Ее зовут Синтия. Я думаю, ей лет двадцать восемь — двадцать девять, и поженились они два года назад, в июне, сразу после окончания занятий в школе. По-моему, она преподавала в третьем классе, и кто-то говорил мне, что приехала она как раз перед началом занятий, значит, это было в сентябре. Получается, это было в 1954 году. Я не знаю, приехала ли она прямо из Уоррен-Спрингс или перед этим побывала где-нибудь еще, но почему-то мне кажется, что это последнее место, где она преподавала.

— Не знаете, какая у нее девичья фамилия? Может быть, Телли, хотя это и не обязательно?

— Нет, к сожалению.

— Ну ладно, это не так уж сложно. — Я подошел к конторке и позвонил в Сити-Холл, чтобы выяснить, как зовут инспектора по школам. Им оказался мистер Дж.П. Уордлоу. Я посмотрел в справочнике номер и позвонил ему домой.

— Я разыскиваю не то мисс Телли, не то мисс Таннер, — сказал я ему. — Она преподает где-то в местной начальной школе, и мне кажется, что вы могли бы мне помочь.

— Гм, нет, — ответил он. — Я не храню дома никаких бумаг, а это имя мне ничего не говорит.

Я робко рассмеялся:

— Откровенно сказать, мистер Уордлоу, я попытался вести с вами нечестную игру. Понимаете, эта девушка — давняя подруга моей жены, и я хотел позвонить ей, но потерял бумажку с номером, которую она мне дала. Все, что я помню, так это то, что ее зовут Синтия и она преподает в третьем классе…

— Подождите. Теперь я понял, о ком вы говорите.

Это, должно быть, миссис Спрейг. Теперь она замужем за мистером Редфилдом. Келли Редфилд. Вы найдете номер в справочнике.

— Тысяча благодарностей, — ответил я.

Я позвонил в гараж, чтобы узнать, готова ли моя машина. Девушка извинилась, но с доставкой радиатора из Талахасси произошла небольшая заминка.

Машина будет готова завтра к утру. И она еще раз выразила сожаление. Я вполне разделял ее чувства и тоже выразил сожаление.

Потом я вернулся в спальню. Джорджия Лэнгстон с тревогой посмотрела на меня. Я не мог понять, почему даже один взгляд на нее придавал мне сил.

— Мало того, что вы очень честная и достойная девушка с потрясающими ногами, — сказал я, — у вас есть еще и фургон, которым я пользуюсь уже несколько дней. Можно мне воспользоваться им еще раз?

Она улыбнулась:

— Я ведь инвалид, так как же я смогу вам помешать? Куда вы собрались?

— В Уоррен-Спрингс. Синтия Редфилд уже была замужем. За человеком по фамилии Спрейг. Если копнуть поглубже ее прошлое, то, может быть, и найдется ниточка, связывающая ее со Стрейдером. Если я задержусь, пусть Джози останется с вами.

Я уже подошел к двери, когда она окликнула меня:

— Билл…

Я обернулся.

— Берегите себя, — просто сказала она.

До Уоррен-Спрингс оставалось не больше десяти миль, когда меня осенило, что я выгляжу как идиот на гусиной охоте. Как я не подумал раньше, что Синтия Редфилд никак не могла быть той женщиной, которая звонила мне по телефону, чтобы заманить меня в амбар.

Ее голос был гораздо глубже, ближе к контральто; интонации и выговор были совсем не такими.

«Ну ладно, дубовая голова, — подумал я, — одно лишнее усилие тебе все равно не повредит». Я пожал плечами и поехал дальше — смысла разворачиваться уже не было.

Уоррен-Спрингс показался мне немного больше Галиции. Он был построен вокруг площади, на которой великолепные деревья прилагали все свои силы, чтобы спрятать от глаз здание суда, которое вызывало скрежет зубовный. В июле два пятнадцать пополудни — время более чем изнурительное. Я без труда нашел место для парковки и нырнул в ближайшую закусочную. Заказав неизбежную колу, я направился к телефонной кабинке и открыл телефонный справочник. Спрейгов оказалось двое. Первый номер не отвечал, а по второму я нарвался на обаятельное существо, у которого, судя по произношению, не хватало передних зубов. Она сообщила мне, что мамочка ушла в магазин и она не знает ни о какой Синтии Спрейг.

Я наменял еще никелей и отдал их на заклание школьному инспектору. Обнаружив номер в справочнике, я позвонил ему домой. Его самого в городе не оказалось, а жена понятия не имела, работала ли у них Синтия Спрейг.

— Все, что я могу вам посоветовать, — позвоните секретарше моего мужа, — предложила она. — Они работают вместе уже пятнадцать лет, и она сможет ответить вам на любой вопрос.

— Отлично, — ответил я. — Где я смогу ее застать?

— Ее зовут Эллен Бизли, и во время каникул она обычно работает в офисе телефонной компании. Это на Стюарт-стрит, на северной стороне площади.

— Большое спасибо, — поблагодарил я.

Эллен Бизли на вид была незамужней женщиной лет сорока, с миниатюрным личиком, крошечным ротиком и серьезными, но приветливыми серыми глазами. Она посмотрела на меня из-за стола и выжидательно улыбнулась.

— Я не по поводу телефона, — объявил я. — Мне нужно разыскать девушку, которая раньше работала в школе в вашем городе, и мне сказали, что если кто-нибудь и знает ее, так это вы. У вас найдется время на чашечку кофе?

— Думаю, что да, — ответила она, позвонила кому-то по телефону, который стоял у нее на столе, взяла сумочку, и мы пошли. Прямо за углом оказалось кафе, оборудованное кондиционером. Мы прошли к дальнему столику и заказали кофе. Я предложил ей сигарету, но она застенчиво улыбнулась и отказалась.

— Девушку зовут Синтия Спрейг, — сказал я. — И с тех пор, как она работала здесь, прошло уже три-четыре года.

Она задумчиво сдвинула брови:

— Вы не знаете, она работала в начальной или средней школе? Или, может быть, в подготовительной?

— Не знаю. Но она была очень молода. Не старше двадцати четырех — двадцати пяти лет, поэтому я думаю, что речь идет о младшей школе. Она была замужем, только я не знаю имени ее мужа.

— Ох, ну конечно, я знаю, о ком вы говорите.

Она не была учительницей, по крайней мере те два года, пока жила здесь. Она была замужем за учителем. Ее мужем был директор средней школы. Роберт Спрейг. Теперь я отлично припоминаю — до замужества ее звали Синтия Форест.

— Сколько она здесь прожила?

— Довольно долго. По-моему, они с матерью переехали из Джорджии, когда она еще училась в школе. Потом она получила аттестат и стала преподавать в третьем классе в… погодите-ка… должно быть, это было в 1950 году. Мне кажется, они с Робертом Спрейгом поженились в 1952-м, весной, и тогда она бросила преподавание, но иногда выполняла секретарскую работу в офисе. Да, так все и было, пока он не погиб…

Я встрепенулся:, — Погиб?

Она кивнула:

— Это был несчастный случай. И произошел он по вине одной из тех ужасных штуковин для ванной, о которых все знают, что они опасны, но не верят, что несчастье может случиться на самом деле. Я хочу сказать, что люди не меняются. Понимаете, в большинстве старых домов нет центрального отопления, поэтому в ванную ставят переносной электрический обогреватель.

Миссис Спрейг услышала, как муж упал, и бросилась в ванную, а обогреватель оказался в воде вместе с ним.

Наверное, он хотел его выключить или включить, когда сидел в ванне.

— Вот как?

«Вряд ли взрослый мужчина мог быть настолько глуп или беспечен», — подумал я. И мне стало ясно, что именно это я и искал все время. Это было не предположение, а свершившийся факт. А полиция и страховая компания — если он был застрахован — все проморгали.

— Когда это случилось? — спросил я. — Не помните?

— Гм… Они были женаты почти два года, так что это мог быть 1954 год. В январе или феврале. Я, конечно, присутствовала на похоронах и помню, что было довольно холодно и дул северо-западный ветер», Она очень убивалась.

— Она не вернулась в школу?

— Нет. Мистер Снелл сказал, что до начала нового учебного года она может рассчитывать на любую временную работу, а потом он готов снова взять ее в третий класс, но она ответила, что собирается уехать.

За год до этого умерла ее мать, так что ее действительно ничто здесь не удерживало. По-моему, она уехала вскоре после похорон. Мне кажется, это было во второй половине февраля.

— Не знаете, куда она направилась?

Она покачала головой: :

— Нет. Может быть, она кому-нибудь писала, но я ничего об этом не знаю. Извините, мне жаль, что я не смогла вам помочь.

— Вы мне уже помогли, — ответил я. Значит, в конце февраля она уехала отсюда и в сентябре начала преподавать в Галиции. Где она была в течение этих шести месяцев и чем занималась? — Наверное, она получила что-нибудь по страховке?

— Боюсь, сумма была небольшая, — она грустно улыбнулась, — учителя зарабатывают немного, как вам известно. По-моему, договор был на пять тысяч.

«С пунктом о возмещении ущерба это будет десять», — подумал я.

— Может быть, кто-нибудь в городе знает, куда она уехала? Кто-нибудь из его семьи, например?

— Нет. Он приехал из Орландо. У нас в городе есть еще Спрейги, но они не родственники.

Она допила кофе. Я поблагодарил ее, и мы вместе вернулись к ней в контору. Очевидно, я снова зашел в тупик. Ничего в этой истории не подтверждало ее связи со Стрейдером, и я не смог найти ни одной ниточки, чтобы выяснить, где она провела эти шесть месяцев. Я уже сел в свой фургон и потянулся к ключу зажигания, как вдруг меня осенило. Как можно быть таким тупоголовым? Я полез в портмоне и вытащил клочок бумаги, на котором записал те сведения, что раздобыл для меня Лейн. Даты совпали. Теперь, воодушевленный и очень взволнованный, я вернулся в закусочную и направился к телефону.

Ее я не обману — она узнает мой голос. Но начну я именно с нее. Я набрал номер офиса телефонной компании и попросил Эллен Бизли.

— Это все тот же любопытный субъект. Ответьте мне еще на один вопрос, и я оставлю вас в покое.

— Конечно, — ответила она.

— Кто теперь занимает должность директора средней школы?

— Мистер Эдсон. Джоэл Эдсон. И он, по-моему, сейчас в городе. Он недавно вернулся из Гейнсвилла, где работал в каникулы.

— Тысяча благодарностей, — сказал я.

Я нашел номер Эдсона и позвонил ему. И мне повезло.

— Да, я слушаю, — он сам взял трубку, — кто говорит?

— Моя фамилия Картер, мистер Эдсон, — приветливо представился я. — И я очень надеюсь на вашу помощь. Я работаю на «Белл и Хауэлл» и хочу узнать, нельзя ли устроить небольшую демонстрацию для вас и кого-нибудь из совета попечителей школы…

— Какое оборудование вы предлагаете?

— Кинопроекторы. Вы увидите, что…

Он рассмеялся:

— Вам стоит внимательнее вести учет. У нас уже есть ваш проектор, и работает он отлично.

Я почувствовал, как меня обдало жаром от волнения.

— Как странно, — удивленно продолжил я, — в офисе об этом нет никаких записей. Вы уверены, что ваш проектор нашей фирмы?

— Конечно. Он у нас уже около четырех лет.

— Вы купили подержанный?

— Нет. Нам продал его ваш представитель. Теперь я вспомнил, когда это было, — в октябре 53-го, как раз за несколько месяцев до того, как Боб погиб. Боб Спрейг, он был здесь директором до меня. Я преподавал физику и химию и попал на демонстрацию, когда Боб, его жена и ваш сотрудник пытались уломать школьного инспектора и школьный комитет. Ваш сотрудник пробыл здесь несколько дней и в результате убедил комитет приобрести еще один проектор для начальной школы.

— Теперь я вижу, что это действительно был наш человек, мистер Эдсон. Видно, в офисе что-то напутали. Извините за то, что оторвал вас от дел.

— Не стоит извиняться.

— А вы не помните, как звали того продавца?

— Нет. Ничего не могу сказать о нем, кроме того, что это был довольно крупный парень и неплохо разбирался в футболе.

— Большое вам спасибо.

Мне действительно начинало везти. Я понял, что приближаюсь к разгадке. Вернувшись к фонтанчику с содовой, я выпросил у продавца полную горсть мелочи и позвонил в контору Лейна в Майами.

— Его сейчас нет, — ответила мне девушка. — Впрочем, погодите-ка минутку. Недавно он звонил и сказал, что встречается с кем-то в Майами-Бич, и дал мне номер. Дайте мне ваш, и он перезвонит вам через несколько минут.

Я продиктовал ей номер, сел за столик и стал ждать.

Ошибки быть не могло — предположение было таким логичным, а все кусочки мозаики так идеально подходили друг к другу, что я не мог ошибиться. Я смотрел в окно на залитую солнцем площадь и размышлял обо всем этом, а потом начал думать о Джорджии Лэнгстон.

«До чего это глупо, — подумал я. — Но очень приятно».

В кабинке зазвонил телефон. Я вскочил и нырнул внутрь.

— Междугородная вызывает мистера Чатхэма, — раздался механический невыразительный голос телефонистки.

— Чатхэм слушает, — ответил я. Я взял на себя оплату за переговоры и сунул в щель четвертак, чтобы она успокоилась. — Алло… Лейн?

В ответ я услышал его голос:

— Да. Моя помощница только что связалась со мной. Рад вас слышать — я сам собирался звонить вам.

— Отлично. Но сначала я хочу задать вам вопрос.

В 53-м году Стрейдер торговал кинопроекторами для школ, церквей и тому подобное. Какая фирма их выпускала?

— «Белл и Хауэлл».

Все шло отлично — я так и думал.

— Тогда вот что. За ним была закреплена какая-то определенная территория?

— Нет. Не совсем так, как я понял. Определенная территория у него была, я вам называл ее, но на ней работали два продавца.

Это уже было хуже. Но такой расклад устраивал меня больше, чем сухое математическое пятьдесят на пятьдесят.

— Какие у вас новости?

— Есть парочка. Мне пока так и не удалось узнать насчет его подружки из Галиции, но я и не копал глубоко в этом направлении. Господи, этот парень… жаль, что до того, как его кокнули, он не успел написать письменное руководство и разослать его по почте. Но начну сначала. Я заполнил некоторые подозрительные пробелы в его послужном списке. Помните, я говорил вам, что он, судя по всему, провел какое-то время в Новом Орлеане?

— Да.

— Так вот. Я отработал это направление. И собираюсь ограбить вас на небольшие дополнительные расходы — оплата пары междугородных звонков и двадцать пять долларов для парня, который время от времени выполняет для меня поручения, но мне кажется, вам хочется услышать о результатах.

— Естественно. Что ему удалось выяснить?

— Стрейдер был там в 54-м. Провел там всю весну и лето — с марта и почти до конца июля. Естественно, он был с подружкой — миленькой особ яркими волосами цвета бургундского вина, и называл он ее Син. Не могу сказать, было ли это проявлением его чувства юмора или это просто сокращенное от Синтии. Ни в каком криминале он замечен не был.

Но в это время он не работал ни на кого. У него был бар на Декатур-стрит. По крайней мере, до тех пор, пока он не разорился. Не знаю, кто дал ему деньги, чтобы купить этот бар…

— Страховая компания, — ответил я. — Муж этой самой Син попытался принять ванну, вися на электрическом проводе.

— Господи, так, значит, им удалось уйти!

— Там фигурировало всего пять тысяч, — если учесть возмещение ущерба, то десять.

— Понятно. К тому же она, видно, достаточно сообразительна, чтобы больше не связываться с этим.

Обычно именно на этом и прокалываются.

— Как бы там ни было, этого уже не докажешь. Но у нас свои проблемы. Вы нашли еще что-нибудь?

— Еще один пункт. Я выяснил, что он делал в этой самой «Электроник энтерпрайзез» в Орландо. Они занимались охранной сигнализацией. Какой-то новой системой.

— Вот как? — Это меня насторожило.

— Да. Во время службы во флоте он приобрел большой опыт по этой части. Во всяком случае, он успешно продавал эти системы и руководил их установкой в Джорджии, Алабаме и Флориде. В основном это были ювелирные магазины. Вы хотите, чтобы я еще что-нибудь разузнал? Похоже, девицу вы уже нашли?

— Да, — ответил я. — Я ее нашел. Может быть, я не смогу ничего доказать, но я знаю, кто она. — Я помолчал и нахмурился, уставившись на белую стену кабинки. — Вы должны сделать еще одну вещь. Какая газета у вас считается самым крупным изданием с обзором по всем южным штатам?

— «Геральд».

— Не могли бы вы снять копии со старых номеров? Меня интересует восьмое ноября прошлого года.

Это тот день, когда заварилась каша с Лэнгстоном.

Пошлите мне ее авиапочтой.

— О Лэнгстоне заговорили девятого. Это было в утреннем номере — я сумею его достать.

— Хорошо. Однако поторопитесь, чтобы я успел просмотреть их и перезвонить вам. Я и сам не знаю, что в них найду. Может быть, ничего. Во всяком случае, пришлите мне счет, и я вышлю вам чек.

— Обязательно. С вами приятно иметь дело, мистер Чатхэм.

— Вы проделали большую работу. Если окажусь в Майами, загляну к вам, и мы выпьем по рюмочке.

— Непременно.

Я снова вышел на улицу и сел в фургон. Теперь я знал, кто была подружка Стрейдера, хотя это знание не стоило и ломаного гроша. Доказать я по-прежнему ничего не мог. Стоило мне только заявить об этом вслух, и моя голова разлетится на куски. Я так и не знал, что связывало ее со смертью Лэнгстона.

И все еще не нашел доказательств, что это именно она хотела меня убить.

По крайней мере, пока не нашел.

Глава 12

Было уже пятнадцать минут пятого, когда я свернул к «Магнолия-Лодж» и остановился у офиса. Джорджия Лэнгстон, в легких брюках, стояла на приставной лестнице и красила стену и стойки крыльца.

— Сдаюсь, — сказал я.

Она улыбнулась и спустилась ко мне. На ней была соломенная шляпа, какие носят на Кубе или в Мексике, из краев которой торчали травинки.

— Вы можете сложить с себя обязанности сиделки, — сказала она. — Сегодня я была у доктора Грэхэма, чтобы получить результаты своего обследования, и он сказал, что со мной все в порядке. Нужно было просто отдохнуть пару дней, а они уже прошли.

— Чудесно, — ответил я, — чтобы отметить это событие, мы сходим куда-нибудь поужинать. Но сначала давайте войдем — мне нужно рассказать вам кое-что.

Джози уже ушла домой. Я смешал нам пару мартини, и мы расположились в гостиной.

— Держите крепче вашу шляпу, — объявил я. — Синтия Редфилд — давняя пассия Стрейдера. В 1954 году она около шести месяцев прожила с ним в Новом Орлеане. После того как ее первый муж погиб в результате несчастного случая, который мне кажется вовсе не случайным. — И я рассказал ей обо всем, что мне удалось узнать.

Она поставила на стол свой бокал и с ужасом посмотрела на меня:

— Это кажется совершенно невероятным. Но почему до сих пор об этом никто не узнал?

Я закурил.

— Этому есть несколько объяснений. Первое вы назвали сами — это кажется не правдоподобным. Она не производит такого впечатления. Почему кто-то стал бы ее подозревать? Единственный факт, который ей нужно было скрыть, пока она там жила, — факт ее знакомства со Стрейдером. А все остальное выглядело совершенно заурядно… и безобидно. И здесь, и в Майами полиция проверяла досье на Стрейдера, но ведь это случилось в другом штате. Если бы им заинтересовалось ФБР, они обязательно выяснили бы все подробности, но данный случай их не заинтересовал.

ФБР могло бы вмешаться в расследование, если бы он был и раньше замешан в каких-нибудь преступлениях, а он в них замешан не был. А потом она вышла замуж за Редфилда. Кто после этого осмелится задавать ей вопросы?

— Вы думаете, это она… в ту ночь?

— Я думаю, что в этом нет никаких сомнений.

— Но как мы сможем это доказать?

— Никак.

— Никак? Это ужасно. В это невозможно поверить…

— Я знаю. Понимаете… мы можем привезти сюда .свидетелей из Нового Орлеана… — это непросто, поверьте мне… и все, что мы сумеем доказать, так это то, что она была знакома со Стрейдером. Если я пойду к окружному прокурору с такими обвинениями, он просто рассмеется мне в лицо. А если я пойду с этим к Редфилду, он, убьет меня.

Она беспомощно всплеснула руками:

— Что же нам делать?

— Ничего, по крайней мере с теми фактами, которые у нас есть. Нужно найти еще что-нибудь.

— Еще доказательства?

— Ни одно доказательство не может считаться лишним, — ответил я. — Я хочу сказать, что за ее знакомством со Стрейдером кроется что-то более серьезное.

То, что она встречалась с ним, не могло послужить причиной для убийства вашего мужа. Но они его убили.

Почему?

Она устало покачала головой:

— Это какое-то безумие.

— Слушайте, я уже спрашивал вас, но спрошу снова, так что не спешите вцепиться мне в горло. Есть ли хоть малейшее подозрение, что ваш муж был увлечен ею?

— Нет, — ответила она. — Это совершенно невозможно предположить.

— Постарайтесь отнестись к этому объективно, — настаивал я. — Представьте, что он узнал, кто она такая. Знаете, это вполне возможно. Может быть, он видел ее со Стрейдером несколько раз, или она сама решила завести с ним игру…

— Нет, — твердо ответила она. — В это я никогда не поверю, Билл.

— Расскажите мне, что он был за человек.

Она мрачно уставилась на кончик своей сигареты.

— Он был практически сломлен, по крайней мере физически, и ему пришлось полностью пересмотреть свое отношение к жизни. Он жил очень скромно, хотя и залатал основные бреши. Все вокруг считали его идеально счастливым человеком, который ушел в отставку, купил мотель, дававший ему необходимые средства, и мог проводить все свободное время на рыбалке. Но ведь человек не может за один день полностью изменить свои привычки и цели и отказаться от амбиций.

Я надеюсь, что помогала ему и была ему нужна.

Он привык жить без оглядки — как паровая машина, которая работает на полных оборотах с закрытым аварийным клапаном, и в конце концов это его погубило. Мы познакомились с ним в клинике» в кабинете врача. Я работала техником в лаборатории, а он пришел на прием к кардиологу.

Это случилось вскоре после его развода с первой женой. Вы скажете, что я воспользовалась его состоянием, но я не думаю, что он тогда находился в каком-то особом состоянии, — он жил на полную катушку, и в его жизни всегда происходило множество событий — громкий бракоразводный процесс, потеря большей части состояния, инфаркт и проигранный процесс, который его практически разорил. Во всяком случае, если бы я смогла припомнить разные детали, сложить их в одно целое и передать вам свое впечатление, — то я не думаю. Он был, конечно, более или менее благополучен, но все же жестоко побит жизнью. Правда, он старался не терять чувства юмора и даже строил планы на будущее, по крайней мере тоже старался. Он объявил, что собирается прожить остаток жизни так, как живут пожилые дамы, — если можно вообще рассчитывать на какой-нибудь остаток, а я просто помогала ему. Во-первых, мы нравились друг другу и сообща проводили время за спокойными занятиями. О серьезных поездках на рыбалку ему пришлось забыть, но мы выяснили, что оба любим ходить под парусом. Нам нравилось устраивать пикники и погружаться в воду с масками и трубками и лежать, наблюдая за подводной жизнью. Музыка казалась ему скучной, но мы оба любили читать…

Я могу продолжать дальше, Билл, но нужно ли? Он просто не был способен на такой поступок. Он слишком порядочный человек, чтобы пойти на это. И Редфилд был его другом.

Я улыбнулся ей:

— Я не собираюсь обвинять его. Просто в таком деле важно ничего не упустить. А знаем мы еще очень мало. — Я встал и беспокойно принялся расхаживать из угла в угол. Все казалось чертовски запутанным. — Вы точно передали ему, что Редфилд отменил свою поездку?

— Конечно.

— И он вас понял?

— Билл, неужели вы думаете, что кто-нибудь окажется не в состоянии понять такую простую вещь?

— Разве он никогда не бывал рассеянным? Может быть, он забыл?

Она покачала головой:

— Нет. По крайней мере, перед тем как уехать, он пообещал, что будет особенно осторожен, потому что я беспокоилась из-за того, что он едет один. Чего вы добиваетесь своими вопросами?

— Хочу понять, зачем в то утро он заезжал домой к Редфилду.

Она уставилась на меня:

— Вы думаете, он заезжал туда?

— Похоже на то. А как вы думаете, где она встречалась со Стрейдером?

Она нахмурилась:

— В его доме? В его…

— Да. На случай, если вы еще не вполне уяснили, — эта девица не слишком щепетильна. Я, думаю, что они именно там и были и там-то все и произошло.

— Но почему? — жалобно спросила она.

— Не знаю, — ответил я.

Я по-прежнему ничего не понимал, но в эти трагические пятнадцать минут все трое должны были где-то встретиться, а он был единственным из этой компании, кто уже находился в дороге, поэтому именно он и мог к ним приехать. Но, даже если все это так и было, почему они убили его? Конечно, такая ситуация могла представлять опасность, но это только в том случае, если бы у нее не хватило ума или хладнокровия. Ведь ей нужно было просто подойти к двери и сказать Лэнгстону, что ее мужа нет дома.

За этим явно кроется что-то еще. Гораздо более серьезное. Ведь в этом замешан еще один мужчина — тот, который принес кислоту и пытался расстроить здоровье Джорджии Лэнгстон гнусными телефонными звонками. Зачем? Не потому же, что Синтия попыталась подставить ее, но эта попытка провалилась, — ее единственной целью было отвести подозрение от себя, и в этом она преуспела. Зачем ломиться в открытую дверь? Кто она — садистка? Или сумасшедшая?

— Мы только сломаем себе мозги, — сказал я. — На сегодня нам нужно забыть об этом. Мы просто поужинаем и не будем больше говорить на эту тему. — Потом я вспомнил, как я выгляжу. — Если, конечно, вас не смущает перспектива показаться на публике с субъектом, у которого выбрита голова и забинтована рука.

— Нисколько не смущает, — ответила она с улыбкой, которая показалась мне натянутой только самую малость.

Около половины седьмого я побрился и надел самый легкий из двух своих костюмов. Этот серый фланелевый костюм я купил в Сан-Франциско, да так ни разу и не надевал из-за жары. Дополнив его свежей белой рубашкой и темным галстуком, я бросил взгляд в зеркало и остался вполне доволен результатом. К тому же я буду в шляпе, и мы можем заказать отдельный кабинет. «Стейк-Хаус» — самое подходящее место.

Я прошел через офис. Она крикнула откуда-то из-за занавески, что будет готова через минуту. Я уселся в бамбуковое кресло, вяло перелистывая журнал. Наконец она вышла — на ней было платье темно-зеленого цвета, темнее, чем авокадо, которое оттеняло и подчеркивало кремовую бледность ее лица и шеи и красноватое сияние волос. Она надела маленькие золотые сережки в форме ракушек и золотую брошь в виде морского конька, нейлоновые чулки и очень открытые туфли на высоких каблуках.

Я встал.

— Ух ты! — сказал я. — Вы делаете мне честь.

Она ответила мне церемонным реверансом:

— Ну что вы, благодарю вас.

— Вы слишком хороши, чтобы красоваться так перед деревенщиной. Почему бы нам не поехать ужинать в Майами-Бич?

Она улыбнулась:

— Ни за что на свете. Хотя бы потому, что придется проехать тысячу миль, а я умираю от голода.

— Ну что же, зато мы сможем позавтракать перед возвращением.

Ее серые глаза остались холодными, хотя в них и промелькнули искорки смеха.

— Скажите мне, Билл, — вы предложили это от души или так нужно для вашего расследования?

— Вы сами понимаете, что это не совсем уместный вопрос, — ответил я. — Мое предложение было совершенно искренним и шло из самой глубины моего сердца. Может быть, оно было напрасным, но… Назовите это жестом с моей стороны. Сочтите это актом поклонения искусству.

Она с облегчением рассмеялась, мы вышли и направились к машине, наслаждаясь своей беспечностью, поскольку успели выпить по два мартини. С тех пор как я здесь оказался, это был первый по-настоящему приятный момент, когда я не чувствовал в ее поведении никакой напряженности или неловкости.

Однако продлилось это недолго. Я поставил машину в переулке за углом от ресторана, и мы пошли, как будто окруженные коридором молчания, чувствуя на себе недружелюбные и откровенно злобные взгляды.

Когда мы вошли внутрь, на нас устремилось множество глаз, но тут же все отвернулись. Никто не заговорил с ней. Мы нашли свободный столик в глубине зала и сели. Она постаралась улыбнуться.

Я потянулся через стол и взял ее за руку:

— Не обращайте внимания. — Потом я догадался, какую сморозил чушь. Вот уже семь месяцев она несла свой крест в полном одиночестве и не нуждалась в моих дурацких утешениях. — Хотел бы я иметь такое же самообладание.

Она покачала головой:

— Не смейте жалеть меня. Давайте выпьем мартини.

Мы выпили мартини и стали разглядывать отполированные воловьи рога, укрепленные на стене над нашими головами, недоумевая, почему их никогда не называют бычьими, коровьими или бизоньими. Может быть, их ценность определяется в зависимости от пола?

— Что такое буйволы? — спросила она.

— Больше, чем один буйвол.

Она сморщила нос:

— Пусть так, но что это такое? Есть разница между ними и быками?

— Практически никакой… По крайней мере, с фрейдистской точки зрения. Я думаю, все дело в их занятии. Если они работают, то называются буйволами.

Она поставила на стол локти и посмотрела на меня с насмешливым восхищением:

— Вы знаете массу удивительных вещей.

— О, в моей голове хранится куча еще более бесполезной информации. Если вспомню — обязательно поделюсь с вами.

У нас снова поднялось настроение, и обед прошел отлично. Она рассказала мне о себе. Ее отец был капитаном авиации в те дни, когда еще использовались летающие кастрюли, а потом служил на «ДС-4». Она прожила в Майами год, до того как поступила на курсы медсестер. Однажды она была помолвлена с парнем, который уехал в Корею, а после того, как прождала его два года, поняла, что на самом деле не хочет за него выходить. Ей нравилось работать в медицинской лаборатории больше, чем быть медсестрой, но учиться на врача ей не хотелось, даже если бы представилась такая возможность. Не хочет ли она снова вернуться в Майами, когда мы поставим мотель на ноги и сможем его продать? Она сказала, что да, но в результате между нами снова воцарилась неловкость, и мы умолкли.

Я заплатил по счету, мы вышли на улицу и снова прошли сквозь строй глаз, которые уставились на нас, как шляпки гвоздей, вбитые в окружавшую нас стену молчания. Но на этот раз тишина была нарушена. На углу, где нам нужно было свернуть, прислонившись к стене, стояли двое. Мы как раз проходили мимо, когда один из них сказал достаточно громко, чтобы не сомневаться, что мы его услышим:

— Думаю, у него кишка тонка.

В мгновенном порыве ослепившей меня ярости я повернулся и посмотрел на них, но тут же — она даже не успела потянуть меня за рукав — вспомнил о своем долге. Мы прошли мимо, и когда отошли ярдов десять, она прошептала:

— Спасибо, Билл.

— Я уже говорил вам, что завидую вашему самообладанию. Я не умею держать себя в руках.

Открывая перед ней дверцу машины, я оглянулся и увидел странную картину. Тот здоровенный коп, Колхаун, стоял на углу перед этими двумя. Было слишком далеко, чтобы я мог расслышать слова, но вид у него был как у сержанта, отчитывающего новобранцев. Потом он взял одного из них за рубашку и оторвал от стены, как криво приклеенную афишу. Когда он отпустил его, оба перешли на другую сторону улицы и исчезли.

Я обратил ее внимание на это происшествие. Она кивнула:

— Я знаю. Он часто так делает.

Я вспомнил свой первый день, когда чуть не подрался с Фрэнки:

— Но ведь…

— Да. Он всегда смотрит на меня так, как будто не видит. Но таких вещей он никому не позволяет.

Он странный человек, Билл. Я никогда не смогу его понять.

Я свернул направо, на Спрингер, и направился к мотелю. Мы как раз проезжали последний светофор, когда я услышал, как она ахнула:

— Билл, там этот человек!

Я бросил взгляд в том направлении, которое она указывала. Там было довольно много народу.

— Тот, что в белой рубашке! С закатанными рукавами!

Тогда я его увидел, но мы уже выехали на перекресток, и мне пришлось проехать дальше. Он шел в противоположном направлении, нам навстречу. На следующем углу я повернул налево, описал восьмерку вокруг квартала и вернулся обратно. Мы проехали всю Спрингер до самой реки, но его нигде не было видно. Я несколько раз сворачивал в переулки, но тоже безуспешно.

— Вы уверены, что это был он? — Я видел его мельком, и он соответствовал тому описанию, которое она дала мне утром, — высокий, худощавый, волосы песочного цвета, загорелый.

— Почти уверена, — ответила она. Потом засомневалась:

— Конечно, я не успела рассмотреть его как следует. К тому же на нем не было очков. Или были?

— Не было. Но в тот раз он мог надеть их только для бутафории.

Мы покружили еще минут десять, а потом остановились на Спрингер и осмотрели все закоулки, но безрезультатно.

— Я отвезу вас домой, — сказал я, — а потом вернусь сюда. Наверное, он все еще в городе, где-нибудь в пивном баре.

— Вы ничего не сделаете? — с тревогой спросила она.

— Нет. Мы даже, не можем требовать, чтобы его задержали, если вы не уверены, что опознали его. Если это не тот человек, он может подать на вас в суд за ложное обвинение. Если мне удастся его найти, я позвоню вам, чтобы вы еще раз на него взглянули.

Я поехал в мотель. Она открыла парадную дверь офиса, и я вызвал такси. Ключи от машины я отдал ей, и мы прошли в гостиную. В углу горела неяркая настольная лампа, отбрасывая слабый отсвет на ее волосы.

Она обернулась. Ее серые глаза внимательно смотрели на меня, как будто она хотела запомнить мое лицо — Вы ведь постараетесь быть поосторожнее?

— Конечно.

Она улыбнулась и протянула мне руки:

— Вечер был просто чудесный, Билл.

Я понял намек и скользнул ладонями по ее рукам до самых локтей, а потом прижал свои губы к ее губам, как будто собирался поцеловать ее перед сном, но не смог удержать себя в руках! В следующее мгновение я уже свирепо сжимал ее в объятиях и впивался в самые приятные и возбуждающие губы на свете, а ее руки сплелись у меня на затылке. Потом она уперлась руками мне в грудь и слегка оттолкнула, сердитая прежде всего на себя.

— Я сама не лучше вас, — нетвердым голосом произнесла она и отступила в сторону, покрасневшая и сконфуженная. — Дайте сигарету, — попросила она, прерывисто вздохнув.

— Это я во всем виноват.

— Спасибо, — лаконично поблагодарила она.

— За что?

— Не будем показывать пальцем, но виноваты мы оба. Это немного глупо, правда? Я знаю вас всего три дня.

— Я и не заметил, — ответил я. — Мой календарь и часы остались в другом костюме. Все, что я могу вам сказать, — вы настоящее чудо.

Она улыбнулась:

— Не беспокойтесь, Билл. Я не сомневаюсь, что вы — нормальный, здоровый тридцатилетний мужчина. Вам не нужно доказывать это.

— Я и не собирался.

— Было немного страшно. Я и не догадывалась, как девушки могут легко переходить к слезам.

— Это все?

— Не знаю. Не спрашивайте меня. Но вы не представляете, каким вы кажетесь мне храбрым, просто до безумия, когда беретесь за что-нибудь. Или насколько заманчивым мне несколько раз казалось ваше плечо.

— Оно свободно, — ответил я.

— Для чего?

Я взял ее лицо в ладони и запрокинул:

— Я скажу вам для чего. Я считаю вас изумительной. Вы очень славная, милая, сердечная женщина и знаете разные уловки, чтобы становиться все красивее всякий раз, когда я вас вижу.

Я поцеловал ее, — в этот-раз очень нежно, и посмотрел на прекрасные темные ресницы, которые отбрасывали тени на ее щеки. Она открыла глаза и улыбнулась.

— Ладно, может быть, вы тоже мне нравитесь, — прошептала она. — А теперь, Билл, не будете ли вы так любезны выйти отсюда?

— Не пожелав вам спокойной ночи?

— Мы уже пожелали друг другу спокойной ночи.

Я просто хотела, чтобы этот поцелуй остался воздушным. — Серые глаза стали задумчивыми и такими глубокими, что в них можно было утонуть. — Выметайтесь отсюда вместе с вашими проклятыми плечами.

На улице просигналило такси.

Мне нужно было закончить с делами. Я вынырнул из розовой дымки, затуманившей мои мозги, и вышел на улицу.

— Ладно, Джорджия, — сказал я, направляясь к шоссе, — я позвоню, если найду его.

К тому времени, когда мы подъехали к городу, я стер с лица следы помады и навел в голове порядок, чтобы вернуть себе способность здраво рассуждать.

Скорее всего, это вовсе не тот человек, который разлил кислоту. Описание было слишком неточным.

К тому же вряд ли он был настолько глуп, чтобы возвращаться в город. Но проверить стоило. Каким бы призрачным ни казался этот след, но пока что он был единственным.

Было уже половина десятого. Я расплатился с таксистом и начал пеший обход. Со вчерашнего дня я прекрасно ориентировался среди местных пивных баров. В первых двух я не встретил ничего интересного, кроме нескольких бессмысленных или неприязненных взглядов, но в третьем меня ждал выигрыш. Это был прокуренный, несмотря на кондиционер, подвальчик на улице, расположенной к югу от Спрингер, напротив железнодорожных путей. Я открыл дверь и в то же мгновение увидел его. В зале сидело шесть или семь человек, но мне в глаза бросилась белая рубашка, и мельком увидел в зеркале отражение его лица. Он меня не заметил. Я сделал вид, что не смотрю на него, и не спеша прошел на свободное пространство у витрины. Там у левой стены стояла пара автоматов для пинболла, а в глубине — пустая телефонная кабинка и музыкальный автомат, который сейчас молчал.

Я быстро соображал. Перед ним стояла наполовину пустая бутылка пива. В следующую минуту он заказал вторую, и я понял, что уходить он не собирается. Я нырнул в телефонную кабинку и позвонил ей.

Мы могли посидеть в машине перед входом, пока он не выйдет. Она как следует разглядит его лицо, и, если будет уверена в том, что опознала его, тогда им займусь я. Я подумал, что никому не покажется странным, если я вызову сюда полицию, — вид этого заведения говорил о том, что такая необходимость здесь возникает нередко.

Заходя, я даже не взглянул на остальных клиентов, и теперь меня поразила странная и довольно зловещая тишина, которая воцарилась в зале. Я огляделся. Слева от меня сидел Фрэнки, тот самый парень, который в меня врезался. Рядом с ним маячило еще одно знакомое лицо с тем же выражением, напрашивающимся на неприятности. Это был тот бездельник, который отпустил замечание в наш адрес, когда мы возвращались из ресторана. Остальные были мне незнакомы, лица у всех были одинаково злобные. Бармен, толстый парень со слуховым аппаратом, бросал на них беспокойные взгляды.

Ну, что же, значит, будет еще один бессмысленный скандал. Их было слишком много, чтобы справиться в одиночку, к тому же меня беспокоило кое-что более важное. Оно было снаружи.

— Она дала тебе выходной? — спросил Фрэнки.

Я ударил его левой, и только успел поставить пиво, которое держал в правой руке, как сам получил удар, прежде чем Фрэнки потерял равновесие после того, как прыгнул на парня в белой рубашке и сбил его с ног. Третий, тот самый бездельник с угла, попытался вклиниться между ними, размахивая пивной бутылкой. Я схватил его за рубашку, вытащил из толпы и изо всех сил ударил в лицо. Падая, он увлек за собой Фрэнки, и они вместе обрушились на автомат для пинболла — послышался грохот разбитого стекла, и по полу покатились стальные шарики.

Кто-то, должно быть, сунул в музыкальный автомат монету, потому что он вдруг разразился бравурной музыкой, покрывшей шум драки, — зловещий топот и мясницкие удары кулаков, проклятия и хриплое сдавленное дыхание. Они все навалились на меня. Шансы мои равнялись нулю — я даже не чувствовал ударов, когда кому-нибудь из них удавалось до меня дотянуться. Я осознавал только то, что вокруг меня клокочет настоящий океан злобы, из которого, как мишени в тире, выплывают чьи-то лица. Они оттеснили меня за стойку бара, причем двое повисли у меня на руках, в то время как трое других приплясывали передо мной, выбирая подходящее положение, чтобы ударить. Их было так много, чтоони сами себе мешали: им не хватало места как следует размахнуться. Я рванулся вперед, пытаясь освободить руки, и мы все рухнули на пол сплошной брыкающейся массой. Я попытался пробиться сквозь них и вдруг, в самый разгар хаоса, начал смутно осознавать странный феномен. Они исчезли. Другого слова я подобрать не могу.

Как будто они были стаей птиц, дружно снявшейся с веток. Я повернул голову и увидел две мощных ноги, обтянутые хаки и, как видно, растущие прямо из пола.

Они принадлежали Колхауну. Он отрывал их от пола одного за другим и методично, без видимых усилий швырял за стойку, как некий гигантский и совершенно бесшумный механизм. Наконец, он оторвал от меня последнего, я, все еще разъяренный, поднялся на колени и увидел Фрэнки, висевшего на стойке как раз за его спиной. Я отшвырнул его и потянулся к Фрэнки, и тогда на меня рухнула крыша. Он поймал меня за плечо, развернул вокруг своей оси, после чего огромная, как окорок, рука двинула меня в грудь. Меня отбросило назад, я врезался в стену и сполз по ней на пол, рядом с руинами автомата для пинболла. Ощущение было такое, как будто меня переехал грузовик.

Глава 13

— Все в порядке, — рявкнул он, — все кончено!

Что касается меня, то туг он не ошибся. Я чувствовал себя совершенно разбитым. Из рубашки на груди был вырван большой клок, который свисал из-под ремня. Обе руки были разбиты, а по лицу стекала кровь, сочившаяся из раны над правым глазом.

Я вытер ее. Сбоку что-то болталось и хлопало меня по шее. Я подумал, что это, должно быть, ухо или просто кусок скальпа. Но это был марлевый бинт, которым доктор перевязал мне голову, — он висел, держась на кусочке пластыря. Я оторвал его и, уронил на пол. Бросить не было сил.

Все остальные лежали рядком вдоль стойки и со страхом глазели на Колхауна. Мой приятель в белой рубашке, конечно, исчез. Наверное, и в городе его уже не было. То, что он бросился на Фрэнки, было, конечно, тонко продуманным маневром, в этом я нисколько не сомневался. От страшной слабости я даже не мог обругать себя как следует. Музыкальный автомат заткнулся, и в зале воцарилась напряженная тишина.

— Как вы оцениваете ущерб? — обратился Колхаун к бармену.

Последний нервно вышел из-за стойки и осмотрелся:

— Три табурета… автомат для пинболла не мой, но я должен его оплатить…

Колхаун выставил вперед указательный палец и произвел подсчет:

— ..четыре, пять, — он повернулся ко мне, — шесть. Семнадцать баксов с каждого. Гоните, — холодно приказал он.

Ропота протеста не последовало. Из карманов были вынуты бумажники, и на стойку посыпались деньги. У одного оказалось только одиннадцать долларов.

Колхаун пронзил его суровым взглядом:

— Принесешь завтра до полудня. Лучше, если к этому времени деньги уже будут здесь.

— Да, сэр.

Они были совсем ручными. Впрочем, я их вполне понимал. В свое время я насмотрелся на крутых парней, но Колхаун был чем-то особенным — огромная упитанная туша, в которой было фунтов двести шестьдесят внушительной мускулатуры, причем двигался он, как кошка, подкрадывающаяся к мыши.

— Ты тоже, Чатхэм, — сказал он.

Он сгреб меня за лацканы пиджака и повесил на стойку. Мне каким-то образом удалось вытащить бумажник, и я уже начал отсчитывать деньги, как вдруг дверь отворилась, и вошел Магрудер. Он уставился на меня холодными глазами и, грубо схватил за руку.

Потом он кивнул Колхауну:

— Я забираю этого бандита.

Колхаун уперся ему в грудь указательным пальцем:

— Возвращайся домой и утри нос, сопляк. Я сам разберусь с этим парнем.

Лицо Магрудера омрачилось.

— Он нарушитель спокойствия…

— Ты в черте города, приятель, — холодно возразил ему Колхаун. — Когда мне понадобится помощь, чтобы навести здесь порядок, я тебе позвоню; А теперь отпусти его руку.

Магрудер наградил меня свирепым взглядом, развернулся и вышел. Я снова обмяк на стойке — у меня не было сил вслушиваться в их юридическую перепалку. Я пропустил слишком много ударов в живот.

Палец Колхауна теперь указывал на дверь.

— Ну, парни, убирайтесь отсюда. И будет лучше, если сегодня ночью я никого из вас не встречу в городе.

Для меня это был сюрприз. Он только заставил нас заплатить за причиненные убытки, но никого не арестовал. Все прошли мимо Меня к двери, один или двое окинули меня угрюмыми взглядами. Я с удовлетворением отметил, что глаз того самого уличного бездельника заплыл настолько, что в ближайшие десять минут обещал совсем закрыться, а у Фрэнки премило вздулась губа и распухла челюсть. Наконец, я и сам оттолкнулся от стойки и нацелился к двери.

— Останься, Чатхэм, — сказал Колхаун, — ты пойдешь со мной.

«Только этого мне не хватало», — мрачно подумал я. Я был в чужом городе, и теперь мне собирались предъявить обвинение. Я остановился и устало привалился к стойке.

— Плесните ему виски, — обратился Колхаун к бармену.

Тот поставил на стойку стакан. Я выпил и потянулся к карману. Колхаун покачал головой:

— Это за счет заведения. Пошли.

Я последовал за ним нетвердыми шагами, и мы сели в седан, припаркованный напротив здания. Он рванул по Спрингер, проехал несколько кварталов на север, а потом свернул на запад. «Странно, — с недоумением подумал я, — тюрьма и полицейский участок находятся в восточном конце города, правда; тоже недалеко от реки, но на юг от Спрингер».

Мы оказались в плохо освещенном жилом районе, застроенном старыми и довольно ветхими домами.

Я представления не имел, что он задумал, и в какой-то момент даже хотел спросить его об этом. Он мог искать тихое местечко, чтобы как следует меня обработать; если это так, то мне вряд ли что-нибудь поможет.

В самом конце улицы он подъехал к тротуару и остановился под большими раскидистыми деревьями. Я заметил темный силуэт двухэтажного дома. Мы зашли в ворота, прошли по дорожке, но перед крыльцом свернули и направились за дом. Там было совершенно темно и тоже росли деревья. Под ногами я чувствовал поросшие мхом кирпичи дорожки. На заднем дворе оказался домик для гостей. Он толкнул незапертую дверь и повернул выключатель.

Судя по всему, Колхаун привез меня в собственную резиденцию. Стоило только переступить порог, и вопрос о том, женат ли он, отпадал сам собой. От одного взгляда на то, что там творилось, любая женщина завопила бы и убежала в ночную темень. Нельзя сказать, что там было неопрятно; просто во всем ощущался неистребимый и всепоглощающий мужской дух. Дом состоял из одной большой комнаты, к которой примыкали маленькая кухня и коридор, ведущий в ванную, расположенную слева. Бетонный пол был ничем не прикрыт, не считая двух маленьких индейских половичков. Кроватью ему служила металлическая койка, а остальная мебель состояла из старого обтянутого кожей стула, табурета и большого стола, заваленного журналами по охоте и рыбалке. На стенах висело множество военных фотографий с автографами, пара боксерских перчаток, выдубленные шкуры двух огромных гремучих змей, шкура аллигатора и два чучела окуня, каждый из которых, когда их поймали, весил, по крайней мере, фунтов по десять. В одном углу я заметил стойку с ружьями и винтовками, а в другом висели рыболовные снасти. Оба окна, затянутые сеткой, были открыты, очевидно, из-за отсутствия кондиционера. В комнате было душно и жарко, жужжали комары. Я вытер с лица кровь, пока она не начала капать на пол.

— Садись, — сказал он.

Я рухнул на один из табуретов, стоявших у стола.

Он скрылся в ванной и вышел оттуда, неся металлическую коробку, похожую на аптечку первой помощи.

Вынул оттуда марлю и пару каких-то штуковин, похожих на большие кровоостанавливающие карандаши, и принялся ловко обрабатывать мою рану над глазом.

Я почувствовал резкое жжение. Он промокнул еще раз и ухмыльнулся:

— Будет щипать еще минут двадцать.

— Я вижу, вы в этом деле не новичок? — поинтересовался я.

— Да, — кивнул он. — Иди умойся, а потом мы с тобой выпьем пива.

Я направился в ванную и, Как мог, привел себя в порядок. Когда я вышел, он протянул мне стакан с пивом:

— Садись, сынок, и переведи дух.

До сих пор мне не приходило в голову, что он, по-видимому, был из другой команды. Я вспомнил, как он швырнул меня к стене, как будто я был тюком грязного белья, и порадовался, что мы не встретились, когда ему было лет двадцать пять. Теперь, разглядев его поближе, я решил, что он, наверное, так же обвел вокруг пальца всех, кто считал его глупым и толстым. Если не присматриваться, то он мог показаться, деревенщиной, городским чудаком. Он носил соломенную фермерскую шляпу, замшевые ботинки, а широкие подтяжки, на которых держались его защитного цвета брюки, могли показаться деталью опереточного костюма. Однако из-под косматых бровей на меня смотрели холодные и проницательные голубые глаза.

Мы сели. Он откинулся на спинку кожаного стула со стаканом пиза в руках:

— Так ты вернулся туда, потому что искал его?

Я слышал его шуточки.

Я вынул сигарету и щелкнул зажигалкой:

— Я искал не его. Но раз уж мы заговорили об этом, я видел, как вы разогнали тех двоих. Почему?

— А как же? Это моя работа.

— Но вы ведь тоже считаете ее виновной.

— Если бы я и считал так, то держал бы свое мнение при себе. Но никто не будет приставать к женщинам на улицах этого города, пока я слежу здесь за порядком.

— Вас могут перевести на работу в офис шерифа.

— У него в офисе работает хороший парень, — ответил он. — Он мой друг.

Я отхлебнул пива и ничего не ответил.

— Зачем вы ездили в Уоррен-Спрингс? — спросил он.

Я удивленно посмотрел на него:

— Откуда вы знаете?

— Я много чего знаю. Я знаю и то, что ты как лось бегал по всем здешним телефонным будкам. Что ты хочешь узнать?

— Лучше я не буду рассказывать, — ответил я.

— Значит, ты что-то задумал. Или ты воображаешь, что можешь не отвечать на мой вопрос, если отказался говорить?

— Я не сказал ни слова. И кстати, кому нужна эта информация?

Его взгляд стал холодным.

— Она нужна мне, сынок, и только по моим собственным причинам. Если ты думаешь, что это уловка и я стараюсь для кого-нибудь другого…

— Извините, — сказал я.

— Возможно, я просто хочу уберечь тебя, потому что тебя могут убить. А убитых нам и так достаточно.

— Тогда получается, что этот человек, которого мы так осмотрительно стараемся не называть, замешан в этом? Мне не хотелось бы так думать. Во всяком случае, в последнее время — Он — нет. Он честен настолько, насколько это возможно. Но у нас никто не сочтет предосудительным, если человек возьмется за оружие, чтобы защитить честь своей жены.

— А что заставляет его думать, будто ее честь нуждается в защите?

— Это очень просто, сынок Понимаешь, я не стал бы обсуждать этого с кем попало, поверь мне. Но ты сам не новичок в нашем деле, и мне нравится то, что я о тебе слышал…

— Как вы узнали, что я служил в полиции?

— Я был в офисе, когда пришла телеграмма из Сан-Франциско. Он показал мне ее. Нет ничего зазорного в том, как ты ушел со службы.

— Когда это было? — поспешно спросил я. — Я хочу сказать — когда пришла телеграмма?

— В тот день, после обеда… это был вторник.

— В котором часу это было?

— В два часа. В пятнадцать минут третьего.

Тогда Редфилд не мог быть тем человеком, который стрелял в меня. Это было примерно в то же время.

Колхаун, казалось, догадался, о чем я подумал. Он покачал головой:

— Неужели ты серьезно так думал? Чтобы он стрелял в спину? Позволь сказать тебе, сынок: если ты не будешь вести себя осмотрительнее, он может убить тебя, но в этот момент ты будешь смотреть ему в глаза.

— Это меняет дело, — устало ответил я. — Значит, теперь за мной охотятся двое.

— Тебе лучше бросить все это. Я не думаю, что тебе удастся что-нибудь исправить.

— Послушайте, я ничего не выдумываю. Я знаю, кто убил Лэнгстона.

Он поставил свой стакан:

— Ты можешь это доказать?

— Пока нет.

— И не сможешь. Я думаю, ты ошибаешься…

Я быстро наклонился вперед:

— Что вы сказали?

Он понял свою ошибку, но было уже поздно.

— Я хотел сказать, что ты делаешь большую глупость. Конечно, ты ошибаешься.

— Бросьте, Колхаун, — перебил я. — Вы чертовски хорошо знаете, что хотели сказать не это. Вы подумали, что я ошибаюсь. Значит, вы тоже немножко в этом покопались. Почему?

Он посмотрел на меня, но не ответил.

— Почему? — снова спросил я.

— Я не распускаю сплетен о замужних женщинах, — проворчал он. — Говорю тебе, что он — мой друг…

Я встал и так стукнул об стол банкой с пивом, что оно выплеснулось на журналы.

— Да, черт возьми, вы тоже коп! Вы и дальше будете смотреть, как приносят в жертву невинную женщину?

— Не нужно поучать меня, Чатхэм. Я был копом тогда, когда ты еще следил за порядком в школе.

Я вдруг понял, что наделал. Передо мной сидел единственный порядочный человек, какого мне удалось найти во всем городе, а я набросился на его, как щенок.

— Простите меня, — сказал я. И снова сел на стул.

— Забудем об этом, — ответил он. — Значит, ты догадался?

— По-моему, да.

— Что ж, это случается со многими людьми. Если бы мы попытались представить себе, как это бывает, то просто спятили бы. Если ты об этом узнал, то забудь, понимаешь? Это обычное дело, простая банальность, каждый год происходят сотни случаев, в которых участвуют муж, жена и ее дружок. Только мы имеем дело с таким, когда никто и никогда не найдет даже самых ничтожных доказательств того, что жена и ее приятель были знакомы. И что еще больше осложняет дело — этот самый приятель мертв, поэтому нельзя даже заставить их давать показания друг на друга до тех пор, пока кто-нибудь не расколется…

— Все правильно, — сказал я. — И после этого вы начинаете сомневаться, ту ли женщину вы взяли, и начинаете искать другую.

— Нет здесь никакой другой.

Я закурил следующую сигарету.

— А вот в этом они ошиблись. Она не только есть, но я даже знаю, кто она такая. Слушайте, Колхаун, почему бы нам не перестать осторожничать и не поговорить откровенно? Подружкой Стрейдера была Синтия Редфилд.

Он вздохнул:

— Я уже говорил тебе, что мы с ним старые друзья. Если я сейчас сниму телефонную трубку и позвоню ему, ты не уйдешь из нашего города живым, если не пустишься бежать прямо сейчас.

— Я это понимаю.

— И хочешь взять с меня слово, что я ему ничего не скажу?

— Никогда не собирался брать с вас обещания.

— Почему?

— Теперь моя очередь говорить вам комплименты.

Мне понравилось то, что я о вас слышал.

Он покачал головой и взглянул на меня с усмешкой:

— Ну и нахал же ты, братец.

— Не всегда. Вот что я вам скажу. Я готов согласиться с тем, что, учитывая дурацкие и смешные принципы, которыми здесь так дорожат, мы не имеем права думать, будто у миссис Редфилд мог быть любовник или даже был на самом деле, — это запрещено. Но никакие правила, принятые в вашем обществе, не запретят нам рассуждать о том, не замешана ли она в сравнительно менее тяжелых провинностях, например убийстве. Это будет просто небольшой профессиональный разговор.

Он ухмыльнулся:

— Тебе нужно было работать адвокатом, а не полицейским.

— Мне нужно было работать ландшафтным архитектором, — возразил я. — Но вернемся к миссис Редфилд. У вас есть свои основания для подозрения или вы хотите узнать, что есть у меня?

— Ладно, — нехотя согласился он. — Это просто цепь случайных совпадений, и ничего больше. Первая, естественно, в том, что эти два дома расположены так близко друг от друга. Женщина — если только это была не миссис Лэнгстон — оставила машину Стрейдера около мотеля, а сама вернулась домой пешком еще до рассвета. Если срезать дорогу и пройти через сад, то от мотеля до дома Редфилда чуть больше четверти мили. Но если подозревать каждого, кто живет поблизости от мотеля, то можно подозревать весь город. Это тебе не Лос-Анджелес…

— Согласен, — ответил я. — Что еще?

Он загасил свою сигарету и тяжело вздохнул:

— Каждый раз, когда приезжал Стрейдер, Редфилда не было в городе.

Я кивнул:

— Я подозревал это, но спросить никого не мог, потому что мне просто набили бы морду. Все сходится.

Он свирепо стукнул кулаком по столу:

— Что сходится? Ты можешь осудить женщину только на основании дурацкого совпадения? Слушай, Чатхэм, эта девушка — не шлюха, которую он подобрал в пивной. Она — уважаемая замужняя женщина. Она работала учительницей…

— Все это не совсем так, — возразил я.

— Если ты хочешь приплести сюда эту историю с ее первым мужем, — перебил он, — то лучше забудь об этом. Об этом все знают. Это был обыкновенный несчастный случай, там все чисто. Ни у полиции, ни у страховой компании не возникло никаких вопросов.

— Конечно. Игра не стоила свеч. Если бы речь шла о сотнях тысяч, возможно, они с большим любопытством отнеслись бы к тому, что она сделала с деньгами.

— И что же она сделала с ними?

— Она купила бар для одного парня, с которым познакомилась за три месяца до того, как ее муж посадил себя на электрический стул.

Его лицо окаменело.

— Что? Кто был этот?.. — Потом он вздохнул. — Не важно. Ты уверен, что это был Стрейдер?

— Я собирал информацию о Стрейдере ив результате вышел на нее. Девушка по имени Син, с волосами цвета красного вина. Новый Орлеан, весна и лето 1954 года. Наверное, это было после того, как она уехала из Уоррен-Спрингс, но до того как появилась здесь.

Он сидел, уставившись на сигарету, которую держал в руке, и некоторое время ничего не отвечал. Потом неожиданно усталым голосом произнес:

— Хорошо. Как ты все это узнал? Начни с того дня, когда ты приехал сюда.

Я рассказал ему обо всем, сделав паузу, пока он ходил на кухню, чтобы принести еще пива. Когда я закончил, он сказал:

— Ты никогда не сможешь этого доказать.

— Я знаю, — ответил я. — Пока доказательств у меня нет.

— Ты знаешь, как поступит Редфилд.

— Она совершила убийство.

— А этого ты не знаешь; все это только предположения. Прежде чем ты сможешь перейти к доказательствам, тебе придется сказать Редфилду, что его жена — шлюха. Хочешь попытаться?

Раздался телефонный звонок. Телефон стоял на краю стола, он протянул руку и снял трубку:

— Колхаун слушает.

Некоторое время он слушал молча.

— Кто? Руп Халберт? Ладно, пусть он подойдет к телефону. — Последовала небольшая пауза. — Руп, это Колхаун. Бармен говорит, ты беспокоишь людей.

Иди домой… Ладно. — Он повесил трубку.

Я посмотрел на него и покачал головой:

— Вы просто поговорили с ним по телефону?

Он пренебрежительно махнул рукой:

— Руп — неплохой парень. Только когда примет лишнего, то начинает искать боксерские перчатки на дне своей пивной кружки. Ты думаешь, Лэнгстон заезжал туда в то утро? И застал их?

— Могло быть и так.

— Но зачем ему, это понадобилось? Даже если он забыл, что Редфилд отменил свою поездку на рыбалку, он не стал бы заезжать к нему.

— Давайте посмотрим с другой точки зрения, — предложил я. — Он знал, что Редфилда нет дома. Но он не знал, что там Стрейдер. Вспомните — ведь в тот раз его зарегистрировала миссис Лэнгстон.

Он слегка присвистнул:

— Сынок, когда ты убежден в своей правоте, тебе уже все равно, кому ты отдавишь ноги? Лэнгстон был уважаемым человеком в городе. Он не бегал за юбками и дружил с Редфилдом. С какой стати он стал бы заявляться туда, думая, что миссис Редфилд не будет иметь ничего против?

— Я сказал, что это только мое предположение, — возразил я. — Но, черт возьми, Колхаун, ведь он был там, и поэтому его убили. Это должно быть именно так. Он мог узнать, какая она на самом деле. Он мог и раньше видеть ее со Стрейдером.

Он покачал головой:

— Даже если он застал их вместе, я не убежден, что это они убили его.

— Конечно, не исключено; что это случилось по ошибке. Они подумали, что вернулся Редфилд, и запаниковали. И тот и другой ездили на фургоне. Но я не уверен, что дело в этом. Я думаю, там было что-то еще.

— О'кей. Но здесь твоя история разваливается на части. В ней дыра шириной в милю, из-за которой мы возвращаемся к самому началу. Это то самое, почему единственной подозреваемой оказалась миссис Лэнгстон. И остается ею. Один из них знал, что начни мы расследовать убийство и он окажется под подозрением. А подозревать миссис Редфилд у нас не было ни малейшего основания. Они со Стрейдером могли свалить труп Лэнгстона в любую канаву, и никто бы не подумал, что они имеют к этому какое-нибудь отношение.

— Подумайте. Мне понадобилось довольно много времени, чтобы найти ответ на этот вопрос. Я догадался только недавно. Миссис Редфилд — ловкая особа, согласен, и причина, по которой она не фигурировала в этом деле, в том, что она только думала, будто ее могут заподозрить. Она просто ошиблась.

Он покачал головой:

— Не понимаю.

— Поставьте себя на место миссис Редфилд. Вы смотрите на труп человека, которого только что убили, и понимаете, что не имеет значения, где и когда его обнаружат, потому что люди узнают — последнее место, куда он отправился живым две, минуты назад, был ваш дом.

— Но он не собирался туда заезжать… — Он замолчал и уставился на меня. — Будь я проклят!

— Вот именно, — ответил я. — Она просто не знала об этом. Она увидела Лэнгстона, одетого для рыбалки, который явно зашел за Редфилдом, точно так же, как делал это десятки раз. Может быть, она даже не знала, что они собирались ехать вместе. А может, и знала, но решила, что Редфилд забыл предупредить Лэнгстона о том, что его не будет; В любом случае Редфилд и миссис Лэнгстон могли знать, что Лэнгстон заезжал туда.

— Будь я проклят, — повторил он.

— Единственное препятствие в том, — продолжил я, — что даже если собрать все факты, которые говорят за то, что это случилось именно так, то никто и никогда не сможет доказать ни одного слова. Нет никаких доказательств: оба, кто был к этому причастен, мертвы, а третьей ничего не остается, кроме как держать рот на замке. Так что она обезопасила себя со всех сторон.

Глава 14

Он кивнул:

— Это тупик.

— Подумайте сами, — сказал я, — правда, есть шанс, что все это было не так просто, как кажется.

Лэнгстон мог наткнуться на что-то более серьезное, чем неверная жена. И увидеть больше, чем двух человек.

— Вооруженного мужчину.

— Например. Вспомните, та женщина, которая позвонила мне и заманила в тот сарай, была не миссис Редфилд.

— Тогда твоя теория о том, что у нее был любовник, ни к черту не годится. Женщина, которая изменяет мужу, не созывает зрителей и не приглашает в гости соседей.

— Согласен, — ответил я, — но не уверен в этом.

Позвольте мне кое о чем спросить. Не случилось ли у вас той ночью еще какого-нибудь преступления? Грабеж, кража, еще что-нибудь в этом роде?

Он задумался:

— Нет, не припоминаю.

— Вспомните, когда об убийстве стало известно, его должны были занести в сводку.

— Мне нужно посмотреть по записям. Как бы там ни было, я все равно должен был ехать в офис шерифа. Ну и что?

— Много чего. Когда вы пытались задержать Стрейдера, он достал оружие. Неужели никто не задавался вопросом, зачем он носил его с собой?

— Ну, так ведь он только что убил человека. Ношение оружия не слишком большое преступление по сравнению с этим.

— Не в этом дело. Почему у него было с собой оружие? Лэнгстон не был застрелен, так что оно ему было нужно не для убийства. К тому же смерть Лэнгстона была все равно случайной. Стрейдер приезжал сюда для чего-то другого. А продавцы недвижимости обычно не разъезжают с таким арсеналом.

— Он раньше не привлекался.

— Нет. Но вы должны были с чего-то начать. Вы провели экспертизу?

— Это ружье украли в Тампе, в магазине спортивных принадлежностей, около года назад. Оно могло попасть к Стрейдеру через десятые руки.

— Не имеет значения. Ему не нужно было носить с собой ружье.

— Погоди-ка! — внезапно воскликнул он. — Минуту назад ты спрашивал, не случилось ли той ночью чего-нибудь еще… — Он приподнялся. — Вот черт, это было в Джорджии;

— Что именно?

— Там был налет, в результате которого чуть не пострадал весь город, и все это было затеяно ради того, чтобы выкрасть пару паршивых сейфов. Убили человека, полностью вывели из строя электростанцию и подожгли один из этих огромных бензовозов. Ущерб оценили, по крайней мере, в сотню тысяч долларов, а сами они взяли тысяч десять.

— Это случилось в ту же ночь?

— Я совершенно уверен. Но, черт возьми, ведь это было в Джорджии, Вовертоне. Чуть ли не в сотне миль…

— Их так и не поймали?

— Пока нет, насколько мне известно. Но нам-то что от этого?

Я почувствовал, что начинаю волноваться:

— Два сейфа? А чьи они были?

— По-моему, один из них принадлежал супермаркету, а второй ювелирному магазину.

— Ну так слушайте, — начал было я. Но тут снова зазвонил телефон, и я замолчал, потому что он снял трубку.

— Колхаун… Да… Праулер? Где он опять?

Он положил трубку и вскочил на ноги:

— Мне нужно в восточный район, но я подброшу тебя до города. У тебя есть машина?

— Нет, — ответил я, выбегая за ним следом, — я возьму такси.

— Мне нужно будет поговорить с тобой еще, — сказал он, когда мы неслись обратно на Спрингер. — Зайди ко мне после полудня. К этому времени я уже буду на ногах.

— Конечно, — ответил я. — А вы можете раздобыть какую-нибудь информацию про этот случай в Вовертоне?

— Какие-нибудь подробности?

— Да. Если это случилось в ту же ночь и до сих пор не нашли никого из участников. Проверьте, какая именно сигнализация стояла в ограбленных магазинах.

Он подрулил к остановке на углу.

— Сигнализация? — Но я уже вышел из машины, и он рванул на зеленый свет, не дождавшись моих объяснений.

Я застегнул пиджак, чтобы получше скрыть разорванную рубашку, и перебежал через дорогу к стоящему такси, провожаемый молчанием и неприязненными взглядами. Я был нарушителем общественного порядка, головорезом, отмеченным печатью своего ремесла, — с продырявленной головой, в разорванной одежде и с разбитыми руками. Когда я сел в такси и сказал шоферу, куда мне нужно, он сухо ответил, не поворачивая головы:

— Я знаю, где вы живете.

Я не стал придавать этому значения. Если в течение целой недели мне удастся не ввязаться в глупую и бессмысленную драку, я буду на голову впереди самого себя.

Когда мы остановились у мотеля, я с удивлением осмотрелся. Фургона на месте не было, а передняя дверь офиса оказалась приоткрыта. Может быть, она забеспокоилась и поехала меня искать? Я взглянул на часы — было только двадцать минут одиннадцатого. Но почему же она не закрыла дверь? Я расплатился с водителем и поспешил войти внутрь. В прихожей было темно, но из-за занавески, закрывающей дверь в комнату, пробивался свет. Я прошел туда и замер. Кофейный столик был перевернут, стеклянная крышка разбита, а окурки разбросаны по ковру вместе с осколками пепельницы. Рядом с мокрым пятном от пролитого кофе валялась разбитая чашка. Я бросился в спальню и ванную. Там все было в порядке, так же как и на кухне. Я снова побежал в прихожую и включил свет. Ни следов борьбы, ни пятен крови я не заметил. И все равно она не оставила бы дверь открытой.

Ругая себя на чем свет стоит, я схватился за телефон. Позвонить Колхауну я не мог — его не было дома, кроме того, мотель находился за пределами города. Моей единственной надеждой был Редфилд, и у него был выходной. Я нашел в справочнике его домашний номер. Впопыхах я сбился, и мне пришлось набирать его снова. Мне ответила Синтия Редфилд.

— Это говорит Чатхэм из «Магнолия-Лодж», — торопливо объяснил я, — ваш муж дома?

— Нет, — ответила она. Мне послышалось, что она сказала это удивленно. — Я думала, он у вас, мистер Чатхэм, Минут десять назад я пыталась до вас дозвониться…

— Он должен быть здесь? — перебил я.

— Да. Он был на собрании ложи, но тут пришел один человек, который хотел видеть его по срочному делу. Я позвонила ему, но мне сказали, что его вызвали и он уехал.

— Вам сказали, что он поехал сюда?

— Я так поняла. По крайней мере, тот человек хотел сообщить ему о каком-то происшествии в «Магнолия-Лодж». Что-то насчет миссис Лэнгстон.

— Этот человек все еще у вас?

— Да. Вы хотите что-то…

— Задержите его. — Я швырнул трубку и потом свирепо встряхнул аппарат, пока снова не услышал гудок.

Я вызвал такси.

Когда мы подкатили к дому, на крыльце горел свет, но никакой машины я перед домом не заметил. Наверное, этот человек уже уехал. Я увидел на дорожке возле дома фургон Редфилда и понадеялся, что он, возможно, уже вернулся домой. Сунув таксисту доллар, я побежал к дому.

Синтия Редфилд открыла мне дверь:

— Входите, мистер Чатхэм.

— Он ушел? — торопливо спросил я.

Она кивнула:

— Поехал в город на поиски Келли. Если он его не найдет, то вернется обратно. Проходите в гостиную, а я попробую еще раз позвонить в ложу.

Я прошел вслед за ней по короткому коридору.

В конце он поворачивал направо — очевидно, там находились столовая и кухня. Примерно посередине с левой стороны была дверь, ведущая в гостиную. Мы вошли. В дальнем углу я увидел камин и другой коридор, ведущий в спальню, расположенную в этом крыле дома.

Шторы на большом окне, выходившем на задний двор, были плотно задернуты. Прямо передо мной находилось еще одно зашторенное окно, а рядом с ним диван, кофейный столик и два современных шведских стула.

Слева от меня стояли проигрыватель и низкий столик, заваленный пластинками в разноцветных конвертах.

В комнате работал кондиционер.

— Что он вам сказал? — спросил я.

Она обернулась и улыбнулась, сокрушенно покачав головой, отчего ее волосы, собранные в конский хвост, описали полукруг..

— Он кубинец, и понять его очень трудно, особенно когда он волнуется. Но я поняла, что он говорил о миссис Лэнгстон. С ней что-нибудь случилось?

— Она исчезла.

— Может быть, ничего страшного не произошло, — произнесла она таким тоном, как будто хотела меня успокоить. — Но не будем терять времени. Давайте я попытаюсь еще раз позвонить в его ложу.

Телефон стоял на маленькой полочке между диваном и проигрывателем. Она набрала номер:

— Это снова миссис Редфилд. Не могли бы вы проверить, может быть, мой муж уже вернулся? Спасибо. — Она явно ждала ответа.

— Этот кубинец, — настаивал я, — он местный?

Как его зовут и где я могу его…

Она закрыла трубку рукой:

— Его фамилия Монтойя. Он живет на ферме недалеко от города. Обычно он приходит к Келли со всеми своими проблемами, потому что Келли говорит по-испански. — Она кивнула, указывая на стул:

— Пожалуйста, присядьте, мистер Чатхэм.

Я поблагодарил ее, но остался стоять. Даже теперь, когда от крайнего волнения мои нервы напряглись до предела, я ловил себя на мысли, что не доверяло ей. Не исключено, что она губила человека, а может быть, и двоих, но, глядя на нее, поверить в это было невозможно. Я разглядывал ее скромное хлопчатобумажное платье, туфли без каблуков, волосы, стянутые в хвост с помощью круглой гребенки, и спокойное смуглое лицо. Когда к таким приходит частный детектив, они держатся вкрадчиво, а их повседневные нейлоновые платья бывают в достаточной мере прозрачными, чтобы намекнуть, какого цвета их соски — кораллового или лилового; черт их знает, куда они прячут револьверы 45-го калибра. Но эта казалась потомственной домашней хозяйкой из пригорода, которая, повзрослев года на четыре, обзаведется двумя детьми и будет возить их в коляске. Может, я и правда не в своем уме.

В комнате было тихо, я слышал только легкое постукивание — она барабанила ногтями по полочке, на которой стоял телефон. Я разглядывал проигрыватель, как вдруг мое внимание привлек один из кричащих конвертов с пластинками, которые лежали на столике. Это была запись фламенко, а на обложке был помещен портрет исполнителя и, естественно, его имя и фамилия. Его звали Карлос Монтойя.

Монтойя!

Мне стало не по себе. «Нет, — подумал я, — ведь я сам позвонил ей. И все же…»

— Спасибо, — сказала она в трубку и положила ее на рычаг. — Его там нет, — обратилась она ко мне, слегка нахмурившись. — Я думаю, он может быть в кафе у Фаррара. Он часто туда заходит…

Она снова повернулась к телефону, но вдруг сморщила нос и бросила на кофейный столик взгляд, сопровождаемый раздраженный улыбкой:

— Давайте я унесу отсюда вашу ужасную сигарету, не то у меня все занавески пропахнут.

Она взяла пепельницу и вышла из комнаты. В пепельнице лежали два окурка, и один из них от сигареты без фильтра с очень темным табаком. Я немного успокоился.

Когда она вернулась, я спросил:

— Вы поняли, чего хотел этот самый Монтойя?

Она заколебалась:

— Ну, не думаю, что все на самом деле так мрачно, как он рассказывал, потому что он часто не может правильно подобрать слова. Но я поняла так, что он подъехал к мотелю, чтобы поговорить с миссис Лэнгстон насчет покупки старого лодочного мотора, который был у ее мужа. Там он увидел, как двое мужчин сажают ее в машину. Они вели ее, как будто она была пьяной, и ему не удалось с ней поговорить. Давайте я позвоню в кафе, и если Келли там тоже нет, тогда позвоним в дорожную полицию.

Она снова отвернулась к телефону и начала набирать номер. Я ждал, чуть не подпрыгивая от нетерпения. Она повернулась ко мне лицом, держа в правой руке трубку, в ожидании, пока ей ответят.

Потом вдруг она каким-то странным голосом вскрикнула:

— Келли… Келли! — И сбросила телефон на пол.

Теперь мне оставалось только смотреть и ждать.

В каком-то дальнем углу моего мозга вертелась мысль о том, как будет выглядеть ее загар при искусственном освещении. Она протянула руку и опрокинула на пол полочку и стоявшую рядом с ней лампу, после чего, чтобы довершить разгром, взяла с дивана подушку и швырнула ее на телефон, валявшийся на ковре.

Потом она обеими руками взялась за ворот платья и резким движением разорвала чуть ли не донизу. Ни трусиков, ни лифчика на ней, конечно, не было.

Я успел заметить, что с загаром все в порядке.

— С сиреной он доедет минуты за две, — сообщила она, внимательно следя за моей реакцией.

— Убить вас я смогу еще быстрее, — ответил я. — Об этом вы подумали?

— Конечно, — ответила она. Потом распустила хвост и растрепала волосы, чтобы они падали ей на лицо. — Но вы же не станете? Это не ваш стиль. Вы даже успеете убраться отсюда, если пуститесь бежать не откладывая.

— Конечно, — согласился я. У меня была чудесная возможность убраться отсюда.

Она расстегнула мой пиджак и посмотрела на разорванную рубашку:

— С вами даже и делать ничего не нужно. Так вы собираетесь бежать?

— Нет, — ответил я. Я уже слышал приближающуюся сирену. Он пристрелит меня раньше, чем я добегу до шоссе. — Я собирался кое-что вам сказать. Ваш муж не такой дурак, каким вы его считаете.

— Ах, вы еще[и оптимист? — Она проворно покопалась у себя под юбкой и сбросила пояс. Наступив на него ногой, она разодрала эластичную материю.

— Вы думаете, это так уж необходимо? У вас и так все получилось. Никто ничего не докажет.

Она не ответила. Сирена звучала уже совсем близко.

— Вы не доверяете остальным? Или это они вам не доверяют? — спросил я.

— Вы не попытаетесь бежать? — спросила она, нахмурив брови.

— Нет, я же вам сказал.

Судя по звуку, он был уже в трех-четырех кварталах отсюда и ехал со скоростью миль семьдесят в час.

Если он не перевернется или не въедет в садовую ограду, значит, водитель он хороший. Сирена то умолкала, то снова начинала завывать.

— Вы дурак. — Она облизнула губы.

Очевидно, она не была уверена, что у нее хватит присутствия духа, поэтому пыталась подготовить себе пути к отступлению.

— Хорошо, миссис Редфилд, — сказал я и сгреб ее.

Она стала вырываться, но это было бесполезно, потому что я не боялся причинить ей боль. Я повернул ее лицом к себе, правой рукой зажал оба запястья, а левую прижал к ее губам. Зажав ей рот, я оттеснил ее к стене у двери. Потом прижал ей ноги к стене, чтобы она не могла лягаться. Протяжный вой сирены умолк, и на крыльце, а потом и в коридоре послышались шаги.

Он рывком распахнул дверь, и я отшвырнул в сторону миссис Редфилд и повис на нем, стиснув его обеими руками. Под моим весом он споткнулся, поскользнулся на половике, и я ударил его в ухо. По-видимому, большого впечатления это на него не произвело — он только еще больше разъярился. Я даже подумал, что сейчас он встанет, хотя я сидел у него на плечах.

Я снова ударил его и попытался дотянуться до револьвера. Я рассчитывал, что он вынет его из кобуры, когда подойдет к двери, но он этого не сделал, поэтому у меня был только один способ им завладеть. Он дрался как безумный. Я был тяжелее его, как минимум, фунтов на тридцать, но он все шел вперед, пока мы оба не свалились на кофейный столик, сломав его и разбив пепельницу. Мне удалось снова взять его в захват — я стиснул ему шею левой рукой и потянул его на себя, а правой ударил по груди. Он сопротивлялся без единого звука. Тогда он сделал попытку дотянуться до оружия, но я ему не дал — я слегка повернул кобуру, и револьвер выпал из нее на пол.

Я сунул его в карман своего пиджака, не обольщаясь мыслью, что смогу испугать его этим. Это только в кино вы можете показать человеку револьвер, и он будет беспрекословно повиноваться, как будто у вас в руках волшебная палочка. Но я имел дело с Редфилдом, у которого только что избили и изнасиловали жену. В тот момент, когда он ее увидит, остановить его с помощью оружия можно будет, только разрядив в него всю обойму, пока он не упадет замертво.

Однако я все же мог воспользоваться одной штуковиной, которая должна была лежать у него в правом кармане брюк или куртки. Но прежде, чем я смог до них добраться, он снова бросился на меня, и мы опять покатились по полу, давя обломки упавшей лампы. К счастью, она не была подключена к розетке. На этом этапе сражения мы подкатились к тому месту, куда упала миссис Редфилд, когда я ее толкнул, и он наконец ее увидел — увидел, как она сидит в разодранном платье с растрепанными в беспорядке волосами. Теперь он превратился в неистового янычара, хотя по-прежнему не произнес ни слова. Чтобы остановить его, я должен был бы весить фунтов четыреста. Он стиснул мне горло и, придавив к полу, встал коленями мне на грудь.

Я ударил его в челюсть — достаточно сильно, рассчитывая сбросить с себя, — но с тем же успехом я мог бы молотить кулаками стену. Он ответил ударом в лицо, вскочил на ноги и «пнул по голове. Я схватил его за ноги и снова завалил на пол, и в этот раз, когда мы с ним. снова сцепились, я наконец нашел эту штуку.

Это было подло и отвратительно, и мне очень не хотелось так поступать с ним, но остановить его по-другому я не мог. Мне нужно было попытаться с ним поговорить, поэтому он должен быть в сознании.

Я схватил дубинку и сначала отключил ему руки, а потом обработал мышцы ног. Она метнулась мимо меня к камину и успела ударить меня кочергой, прежде чем я успел среагировать. Я снова оттолкнул ее, и она упала.

Редфилд лежал на обломках кофейного столика.

Я придавил его к полу, потому что он не оставлял попыток достать меня руками или ногами, хотя они больше ему не повиновались. В горле у меня клокотало, а во рту чувствовался вкус крови; перед тем, как воспользоваться дубинкой, я получил достаточно.

— Слушайте! — Мне пришлось сделать паузу, чтобы восстановить дыхание. — Я ничего ей не сделал.

Ты думаешь, я ненормальный? Она подставила меня.

Она хотела, чтобы вы меня убили или чтобы я навсегда убрался отсюда. Разве вы еще не знаете, что это она убила Лэнгстона? Сколько вы можете закрывать на это глаза?

У меня прервалось дыхание. Пытаясь вдохнуть, я посмотрел ему в лицо и понял, что он не слышал ни одного моего слова. Он был в сознании и не мог пошевелиться — то есть все было так, как мне хотелось, но все мои усилия ни к чему не привели. У меня не было никаких шансов пробиться к его сознанию: в его мозгу просто не осталось свободного места — он был переполнен всепоглощающим стремлением добраться до меня и убить. Двигались только его глаза — он переводил взгляд с меня на ее лицо и обратно. Взгляд у него был ужасный. Если бы я даже прожил лет сто, то и тогда, наверное, не смог бы его забыть. Потом я напомнил себе, что будет чудом, если я доживу хотя бы до утра.

Я поднялся.. Ноги у меня тряслись'. В комнате не было слышно ни звука, только наше хриплое дыхание нарушало тишину. Я подошел к стене и оборвал телефонный провод. Ключей от его фургона я не нашел, но он, наверное, оставил их в зажигании. Вряд ли мне удастся убраться на нем, не привлекая к себе лишнего внимания. Хотя теперь мне не было смысла планировать свои действия дольше чем на одну минуту.

Я двинулся к дверям. Она лежала на боку и хныкала.

Это было вполне разумно. Он оторвал себя от обломков столика и пополз на меня, как собака с перебитой спиной, по-прежнему глядя мне прямо в глаза. Он так и не произнес ни одного слова. «Значит, мне нужно самому с ним заговорить», — подумал я.

Что ж, ведь я уже выиграл для себя несколько лишних минут и машину.

Я выбежал на улицу и сел в джип. Ключи оказались внутри. Я завернул за угол и направился в сторону шоссе. Но, поразмыслив над своим положением, я понял, что шансов выбраться из штата у меня нет, даже если я раздобуду другую машину. И что я никуда не поеду, не разыскав Джорджию Лэнгстон.

Не нужно объяснять, на что они способны.

Глава 15

Может быть, Олли что-нибудь видел. У меня оставалось несколько минут, пока Редфилд не добрался до телефона и не поднял тревогу. Я проскользнул между двумя машинами на стоянке возле «Сильвер Кинг» и быстро осмотрелся по сторонам. Поблизости никого не было. Когда я пробегал мимо, официантка и двое посетителей обернулись мне вслед.

Интересно, на кого я сейчас похож.

В баре было настоящее столпотворение. За стойкой стоял незнакомый мне человек. «Ладно, — устало подумал я, — не может же он работать без выходных».

Потом я увидел Олли в другом конце зала. Он ремонтировал кассовый аппарат. Я подошел к нему, нашел свободное местечко и окликнул его по имени. Кое-кто из завсегдатаев обернулся. Я мельком глянул на свое отражение в зеркале. Порез над глазом еще кровоточил, и всю щеку покрывала корка засохшей крови. Под другим глазом виднелся фонарь, а на челюсти слева наливался здоровенный отек. Я заткнул за пояс развевающуюся, как знамя, оторванную полу рубахи и застегнул пиджак. Судя по устремленным на меня взглядам, это мало что изменило.

Оллиобернулся и быстро подошел ко мне:

— Господи, Чатхэм, что с вами случилось?

— Долго рассказывать.

— Вы видели сегодня вечером миссис Лэнгстон?

Не заметили, как она выходила из дома?

— Нет, — ответил я…

— Она звонила несколько минут назад, спрашивала, не видел ли я вас…

— Откуда она звонила? — перебил я. — Как давно?

— Не знаю, откуда она звонила, но было это не больше пяти минут назад.

— С ней ничего не случилось?

Он удивленно посмотрел на меня:

— Думаю, ничего. Мне показалось, что она беспокоится за вас.

В этот момент в баре неожиданно стало тихо — такие паузы иногда случаются: умолк музыкальный автомат, и несколько человек одновременно замолчали, в результате чего я услышал за своей спиной чей-то голос. Он показался мне и знакомым и незнакомым в то же время. Я обернулся. Это был Перл Телли — он сидел ко мне спиной и рассказывал кому-то одну из своих нескончаемых историй:

— ..значит, первый говорит: «Слушай, Морис, мы знаем от тебя, что это должно было случиться с Гитлером, но, Морис, мы только хотим попросить — не будешь ли ты так любезен…

— Идиш из табачной лавочки, — пояснил Олли. — У него еще хорошо получаются южные шведы.

— Неплохо, — задумчиво отозвался я, не сводя глаз с Перла.

— Иногда, когда он заведется, то может всю ночь разговаривать на этих тарабарских наречиях.

— Может, он даже умеет говорить по-английски?

Олли усмехнулся и покачал головой:

— Ни разу не слышал.

— Ладно, я еще загляну к тебе, — сказал я, собираясь уходить.

— Чем я могу вам помочь? — спросил он. — Может, отвезти вас к врачу, если у вас нет машины?

— Спасибо, со мной все в порядке. Я собираюсь разыскать миссис Лэнгстон. — «И исчезнуть не позднее чем через десять минут, — добавил я про себя, — если, конечно, хочу дожить до рассвета». Я вышел за дверь и посмотрел через дорогу. Ее фургон стоял у дверей офиса. Ничему уже не удивляясь, я бросился бежать и чуть не попал под машину. Водитель выкрикнул мне что-то непечатное и газанул. Я ворвался в прихожую и услышал в гостиной звуки шагов. Я откинул занавеску, и она обернулась. Насколько я мог заметить, она была цела и невредима и одета в то же платье, которое надела к ужину. Она взглянула на мое лицо и ахнула, а в следующее мгновение оказалась в моих объятиях, как будто мы целую неделю репетировали.

— Я так волновалась, — сказала она. — Я везде тебя искала, Билл. Что случилось?

— Нет времени объяснять. Нам нужно убираться отсюда, и поскорее.

Она услышала в моем голосе волнение и не стала задавать вопросов. Забежав в спальню, она выскочила оттуда с кошельком и парой туфель без каблуков.

Мы выбежали на улицу, и она заперла входную дверь.

Я подумал, что задняя дверь все равно взломана, но это не имело значения.

— Где живет Телли? — Я завел мотор. — На западе или на востоке?

— На западе. Нужно переехать через реку, и там еще миль пять к югу.

«Придется рискнуть», — подумал я. Я не представлял себе, как проехать по шоссе, не попавшись никому на глаза, но раз уж мы в это ввязались, так, по крайней мере, нам не придется возвращаться через город и снова ехать по этому мосту. Через несколько минут для нас все закончится.

Я повернул руль, вывел машину на шоссе и поехал по направлению к городу. Почти в то же мгновение мы услышали приближающийся звук сирен. Сворачивать было поздно. Я продолжал ехать вперед, затаив дыхание. Мимо нас на скорости не меньше шестидесяти миль пронеслась машина шерифа. Они нас не заметили. Они по-прежнему думали, что я разъезжаю на их джипе.

— Проследи за ним. — И я рванул с такой скоростью, на какую только мог решиться. — Он разворачивается?

— Да, — спокойно ответила она. — Что происходит, Билл?

Они обнаружили на Стоянке свой джип и теперь будут искать фургон.

— Я все тебе объясню, — ответил я, — если только удастся проскочить через город.

Через город я проскочил так, как будто за мной черти гнались. На практически пустынных улицах почти не было машин, чтобы я мог затеряться в потоке.

Я чувствовал себя как голый. Но никто не обращал на нас внимания.

Мы уже поднялись на мост в конце Ривер-стрит — от напряжения все мои нервы сплелись в клубок: я все время ждал, что услышу за спиной приближающийся звук сирен. Все обошлось. Я вздохнул с облегчением и, перебравшись на противоположный берег, сбросил скорость до пятидесяти.

— Где сворачивать?

— Примерно через милю. Там заправочная станция.

Я от всей души пожелал про себя, чтобы она оказалась закрыта, но мои молитвы не подействовали.

Однако, когда мы сворачивали, владелец станции разговаривал с клиентом и не обратил на нас внимания.

Я вывернул напрямую и снова прибавил газу. Засыпанная гравием дорога шла через лес, и другие машины нам не попадались. Я ударил по тормозам.

— Слушай, здесь я могу выйти. Без меня они тебя не тронут. Возвращайся на шоссе и поезжай на восток.

— У тебя неприятности? — все так же спокойно спросила она. , — И довольно серьезные. Если тебя поймают вместе со мной, у тебя тоже будут неприятности.

— Значит, ты предлагаешь бросить тебя здесь, без машины, ночью? Билл, не зли меня.

— Я только хотел сказать…

— Твои неприятности случились из-за меня. Я не знаю, что ты собираешься делать, но настаиваю на том, чтобы ты принял мою помощь. Так что поехали. Если хочешь, я могу сесть за руль.

— Мои шансы равняются одному к тысяче…

— Билл!

Я включил передачу и поехал дальше.

— Упрямая, — сказал я и улыбнулся в темноте.

Лицо тут же отозвалось болью. — Ты когда-нибудь бывала у него?

— Нет. Только проезжала мимо. Эта дорога идет вдоль реки до того места, где Кенделл держал свою лодку.

— Это символично, — ответил я, бросая машину в рискованный вираж, отчего из-под колес брызнул гравий. — Скажи мне, когда мы будем уже близко.

— Хорошо. Примерно за полмили до места мы должны увидеть забор и загон для скота.

— Отлично.

Мы свернули еще раз, но вокруг нас по-прежнему были только темнота и деревья. Мы мчались вперед по безлюдной дороге. Через несколько минут миновали ограду, и под колесами загрохотал настил. Я резко затормозил, высматривая края дороги. Меньше чем в сотне ярдов я заметил место, где нужно было свернуть. Едва различимая колея уходила влево, извиваясь между деревьями. Я ехал по ней, пока она не исчезла вовсе, но я продолжал держаться прежнего направления, прокладывая себе путь между стволами и зарослями кустов. Земля была сухой и твердой. Когда мы отъехали от дороги на четверть мили, я остановился и выключил зажигание и фары. Нас окружали сплошная чернота и абсолютная тишина, как будто мы были одни на всем континенте, который еще никто не открыл. Я повернулся к ней, но в темноте не смог различить ее лица. Тогда я протянул руку, и мои пальцы коснулись ее щеки. Она придвинулась ко мне, я обнял ее покрепче и прошептал ей на ухо:

— Мне страшно. Я здорово напуган.

— Я тоже, — ответила она. — Что случилось, Билл?

— Я разыгрываю свой единственный шанс из тысячи. Сначала я попался в ловушку, которую мне подстроил деревенщина, считающий членораздельный английский язык каким-то наречием. А теперь меня отколотила школьная учительница из заштатного городишки.

— В чем тебя обвиняют?

— В изнасиловании.

Она вскрикнула:

— Как ей это удалось?

Я обо всем ей рассказал.

— Я сам влез во всю эту кашу. Она устроила так, что я приехал туда на такси, чтобы потом использовать шофера как своего свидетеля. После этого она выждала некоторое время, чтобы все выглядело правдоподобно. Кто тебе позвонил — мужчина или женщина?

— Мужчина. Он сказал, что ты ввязался в драку и тебя сильно избили, а Колхаун арестовал тебя. Я была и в тюрьме, и в больнице…

Я вздохнул:

— Это становится однообразным. Но в этот раз своими телефонными звонками они только сыграли нам на руку. Скажи, кто такой этот Фрэнки, в которого я врезался на машине?

— Фрэнки Кроссман. Он работает на станции утильсырья у Перла Телли, на западной окраине.

— Значит, все верно. Фрэнки тоже в этом замешан.

Ему тоже удалось заманить меня в мышеловку — именно он начал драку, чтобы тот, который разлил кислоту, успел сбежать.

— Но зачем они перевернули все в гостиной?

— Один из них дождался, когда ты уедешь, взломал заднюю дверь и вошел. Понимаешь, им было нужно, чтобы все выглядело так, как будто с тобой что-то случилось, но чтобы на самом деле ничего такого не было, то есть они хотели дать Редфилду возможность обвинить меня, если удастся заманить меня к нему домой.

Ты куда-то уехала, я выпил, и мне пришло в голову поинтересоваться, как она выглядит без одежды, — вот я и стал ломиться туда, как лось во время гона…

— А в самом деле, как она выглядит без одежды?

Ты видел?

Я рассказал ей о том случае и добавил:

— Видишь, она обо всем позаботилась, сделав из меня любителя подсматривать.

— Что нам теперь делать?

— Пока не знаю. До сих пор все зависело от времени. Мой единственный шанс — убраться из штата, и Редфилд это отлично понимает. Я смогу нанять хорошего адвоката и сопротивляться экстрадиции до тех пор, пока не вернется шериф. Но так просто он меня не выпустит. Я думаю, что все шоссе уже перекрыты.

— Ты думаешь, он способен на все?

— Сразу ясно, что это давно его мучит. Он так долго варится в этом, что уже не в состоянии увидеть правду, даже если бы и захотел. К тому же не думаю, что ему этого хочется. Связавшись с ней, он в какой-то мере потерял себя, что, очевидно, его вполне устраивает.

— Но зачем мы едем к Телли?

— У меня есть кое-какие догадки. Я думаю, он следил за мной…

— Что ты хочешь сказать?

Я прикурил для нас по сигарете. Здесь нас никто не мог увидеть.

— Телли — тот человек, который звонил тебе, я почти не сомневаюсь в этом. Это он нанял того парня, чтобы облить номер кислотой. Я думаю, что он участвовал в убийстве твоего мужа. И я почти уверен, что он — один из тех, кто охотится за мной. — Я объяснил ей, почему так думаю.

— Господи, — прошептала она.

— Мне кажется, что телефон для него — такое же привычное оружие, как кислота или дробовик. Я продолжал собирать все ниточки, которые указывали на него, но не мог в них поверить, потому что тот, кого мы искали, говорил на языке, по крайней мере, отдаленно напоминающем английский. До сегодняшнего вечера я не знал, что Телли может говорить не только на диалекте…

— Он отлично копирует.

— Я догадался. Расскажи мне все, что ты о нем знаешь.

— Наверное, его можно назвать местной знаменитостью, — начала она. — Везде только и слышишь его новые истории. Он специально ведет себя как слабоумный деревенский парень или какой-то пошлый клоун, я не знаю, зачем он это делает, потому что никто в это не верит. Вряд ли он получил какое-нибудь образование, но ум у него острый как бритва. Никто не сумел обойти его в деловых вопросах. Он продает и покупает, торгует недвижимостью в качестве посредника, но готов потратить три часа на разные ухищрения и уловки, чтобы выторговать себе обыкновенную авторучку.

Лет восемь назад он приехал из Джорджии. У него не было ничего, кроме дряхлого грузовичка, нагруженного бычками, которых он собирался продать. Я говорила тебе, по-моему, что у него есть теперь, — большая контора утильсырья, доля в доходах от кинотеатра, три или даже четыре фермы, на которых выращивают скот, и земельные участки вдоль шоссе.

В одном из принадлежащих ему домов живет он сам, а в остальных — его родственники. Он называет их родней. Никто не знает, сколько их, откуда они приезжают и куда уезжают потом, неизвестно даже, платит ли он им что-нибудь. Он не женат, так что в его доме всегда кто-нибудь гостит, не считая той испорченной девчонки, с которой он сейчас живет. Я не помню, чтобы когда-нибудь встречала его с женщиной, которая не выглядела бы так, как будто он нашел ее на помойке, к тому же все они такого возраста, что их можно принять за малолетних преступниц, — возможно, так оно и есть. Я думаю, психиатр пришел бы к выводу, что он боится женщин, может быть, даже ненавидит их, поэтому не хочет видеть рядом с собой такую, которую не мог бы унижать.

Все свои сделки он заключает в барах, но сам почти не пьет. Кто-то рассказывал мне, что его дом напоминает забегаловку — там есть автомат для кока-колы и проигрыватель. Я знаю, что можно включить проигрыватель, если ударить по нему кулаком, но в автомат для колы он требует бросать настоящие монеты. С другой стороны, говорят, что он привозит самогон и устраивает для всех бесплатные попойки. Но не веселые, а просто скотские — они пьют до тех пор, пока не свалятся. Сам он остается трезвым и наблюдает за тем, как окружающие его люди превращаются в скотов. Я думаю, после всего, что я рассказала, тебе ясно, что я его не выношу.

— Наверное, на это есть серьезные причины. Я думаю, он пытался свести тебя с ума или хотел добиться, чтобы ты серьезно заболела просто потому, что собирался купить твой мотель за символическую цену.

Не сомневаюсь, — с его точки зрения, это совершенно нормальный поступок.

— Билл, может быть, за это он и пытался тебя убить?

— Не знаю. Надеюсь, что причина была другая.

Ты не знаешь, его когда-нибудь задерживала полиция? Я имею в виду — за уголовные преступления?

— Нет, я ничего об этом не слышала. А почему ты спрашиваешь?

— Просто предполагаю. Я скажу больше, когда доберусь до телефона.

— Где, — недоверчиво спросила она, — где ты собираешься искать здесь телефон?

— Ну, думаю, мы сможем позвонить от Перла.

— Но…

— Я догадался, когда меня снова обвели вокруг пальца с помощью телефонного звонка. Что скажешь, если мы изменим тактику и перейдем в наступление?

Терять нам нечего, что бы мы ни сделали, хуже не будет.

— Я согласна.

— Надень туфли без каблуков и пошли.

Двухэтажный дом стоял среди небольшой дубовой рощицы в двух сотнях ярдов от дороги. Свет горел только в одном окне, справа. Дом окружала голая утоптанная земля, и никакого забора вокруг этого двора я не заметил. Я взял ее за руку, и мы тихо обошли вокруг дома, изучая местность. На задней стене дома тоже светилось только одно окно. Может быть, это была одна и та же комната. Я старался не смотреть на окна, чтобы глаза привыкли к темноте. Ярдах в пятидесяти за домом темнело что-то большое, очевидно, это был амбар. Справа от парадного крыльца, под деревом, стояла машина — «форд» типа седан.

Здесь я оставил Джорджию. Приложив губы к ее уху, я прошептал:

— Жди меня здесь: Не входи, пока я тебя не позову.

Она кивнула.

Я скользнул к освещенному окну и услышал, что внутри играет музыкальный автомат и раздаются шаги по деревянному полу. Я осторожно посмотрел сквозь сетку на окне, стараясь не придвигаться слишком близко.

Я увидел длинную комнату, занимавшую почти все пространство от фасада до задней стены. Она была залита ярким светом двух больших ламп под потолком Прямо передо мной на диване лежала непомерно толстая и безвкусно одетая блондинка лет восемнадцати с книгой в руках. Она то и дело посматривала в ту сторону, где, очевидно, танцевали еще два человека, которых я не видел из своего укрытия. На ней были куцые шорты и совершенно неподходящая блузка, которая, как ни старалась, не могла скрыть всей этой груды цветущей девичьей плоти. Ноги у нее были босы, но на каждую лодыжку она нацепила по золотой цепочке, а на ее запястье желтели золотые часы. Рядом с диваном стоял шаткий карточный столик, заваленный журналами и книгами. То, что происходило в глубине комнаты и слева от меня, я не видел.

Она отложила книгу и обратилась к танцующим:

— Труди, если ты не прекратишь, то скоро отполируешь Ти-Джея. Перлу это не понравится. — Она говорила так, как будто во рту держала кусок мыла.

— Заткнись, Ла Верн, — ответил девичий голос, — и, ради Бога, надень что-нибудь. Меня тошнит смотреть на твои тряпки…

Тут танцоры попали в поле моего зрения. Я вгляделся получше. Девица была той худой брюнеткой, ногу которой Телли использовал в качестве блокнота, когда я увидел его в первый раз. Но мое внимание привлек мужчина. Это был парень, который ушел от меня, когда Фрэнки затеял драку в баре.

Я подкрался к крыльцу и ступил на него. Дверь, затянутая москитной сеткой, бесшумно открылась, и я оказался в коридоре. Там было темно, свет падал только из комнаты. Я прошел вперед и быстро огляделся.

Их было только трое, и сидели они в самой дурацкой комнате, какую мне только приходилось видеть.

Если бы в ней на часок заперли специалиста по интерьерам, он бы, наверное, взбесился. Рядом с диваном стоял автомат с колой. На нем на боку лежало деревянное седло. У противоположной стены находился проигрыватель, окрашенный в пастельные тона и исторгающий танцевальную музыку, а в глубине комнаты я заметил кровать со старомодными валиками, застеленную лоскутным одеялом. В противоположном от нее углу стоял автомат для пинболла, а прямо напротив меня — небольшой сейф и круглый столик, заваленный бумагами. На нем стоял телефон, а под ним, на полу, — маленький электрический вентилятор. Ни половиков, ни ковров в комнате не было, а некрашеные деревянные стены украшало несколько картинок, вырезанных из журналов.

Танцующие разошлись. Ти-Джей был худощавым и долговязым — футов шести ростом, с угловатым загорелым лицом и светлыми глазами. Джорджия описала его довольно точно. Труди показалась мне ничуть не симпатичнее, чем в первый раз. У нее были острые черные глазки, а узкое смуглое лицо выражало самоуверенное презрение ко всему на свете. Ла Верн просто таращила на меня глаза, не уверенная, что ситуация настолько серьезна, что стоит поменять выражение лица.

— Чего тебе надо? — свирепо произнес Ти-Джей.

— Во-первых, тебя.

Труди причмокнула губами и рассмеялась. Глядеть на нее было таким же удовольствием, как обнаружить у себя грыжу.

— Займись этим ублюдком, Ти-Джей.

Он вынул нож и направился ко мне танцующей походкой, поигрывая лезвием. Я вытащил из кармана кастет и ударил его по предплечью. Нож упал на пол.

Я отшвырнул его под диван; Ла Верн охватило такое волнение, что она даже приняла сидячее положение.

Труди завизжала и попыталась проскочить мимо меня к столу. Я отшвырнул ее обратно, и она, ударившись о музыкальный автомат, рухнула на пол. Ти-Джей держался за свою руку. Я перебросил дубинку в другую руку, схватил его одной рукой за шиворот, а другой — за брючный ремень и швырнул об стену. Потом я вспомнил, во что он превратил номер в мотеле, снова сгреб его и швырнул еще раз.

Револьвер лежал в одном из ящиков стола — автоматический, 45-го калибра. Я опустил его в левый карман плаща и подошел к Ла Верн.

— Как тебя зовут? — спросил я.

Она подобрала под себя свои громадные ляжки и обхватила их руками, положив подбородок на колени.

Теперь со стороны могло показаться, что она совершенно голая. Она ждала от меня проявлений если не участия, то хотя бы просто заинтересованности.

— Вы не собираетесь меня изнасиловать?

— Не сегодня, — ответил я. — Может, завтра, если получу амнистию. Так, значит, Перл уже сообщил вам радостную новость?

— Что? Ах да, он, конечно, нам все рассказал.

— Твое имя, — снова спросил я.

— Ла Верн Телли, — ответила она. — Я его двоюродная сестра.

— В котором часу он обычно возвращается из города?

— Не раньше часа или двух.

— Заткнись, — набросилась на нее Труди, — ты, безмозглая рваная кошелка!

— Как зовут ее? — продолжал я.

— Труди Хьюлет. Она не из нашей родни.

Я обернулся и посмотрел на Труди:

— Гертруда Хьюлет. Гертруда Хайнс. Вашего брата ничему не научишь.

Она выругалась.

— А этот? — Я указал на Ти-Джея. — Как зовут его, в какой степени родства вы с ним состоите и чем он занимается, когда ничего не поливает кислотой?

— Ти-Джей-младший, — ответила она. — Он наш двоюродный брат. Он был поденным рабочим, но у него случились кое-какие неприятности в Джорджии, и ему пришлось уехать. Мы с ним помолвлены. Мы будем работать в мотеле, который Перл собрался купить…

Труди попыталась добраться до нее, на шее у нее вздулись жилы, и она завизжала:

— Заткнись, слабоумная корова!

Я отшвырнул ее и снова встал перед толстухой:

— Какие у вас красивые часы. Это подарок Перла?

Она поднесла к глазам запястье и с любовью посмотрела на него:

— Нет, мне подарил их Фрэнки… Ох, это было до того, как мы с Ти-Джеем обручились.

— А Перл ничего вам не дарил?

Она покачала головой, как будто удивляясь моей несообразительности:

— Перл? Нет, он не собирался дарить мне часы.

Он сказал: какого черта, ты их не заработала. И дал часы Труди — я думаю, что это за что-то другое.

— Да, — ответил я. — Догадываюсь за что.

Мне снова пришлось усмирять разъяренную Труди. Я оттолкнул ее сильнее, и она села на пол возле музыкального автомата.

— Хорошо, Ла Верн. Где ты спишь? Наверху?

— Гм, — отозвалась она, — я ведь уже говорила, что мы с Ти-Джеем… — Она умолкла и задумчиво посмотрела на меня.

— Нет, — возразил я, — я хотел сказать, что тебе лучше подняться в свою комнату и лечь спать.

Мы будем заниматься здесь серьезными вещами, и будет безопаснее, если ты сделаешь так, как я сказал.

Глава 16

Музыкальный автомат издал жалобное завывание и умолк. В комнате стало совершенно тихо и очень жарко, потому что штор на окнах не было. Я услышал, как Ла Верн поднимается в свою комнату. Труди сидела, глядя на меня, как затравленный зверек, в то время как Ти-Джей возился у стены, пытаясь опереться о нее плечом и сесть.

Я подошел к столу, взял маленький вентилятор и включил его в розетку. Как я и ожидал, раздалось жужжание, похожее на то, которое я слышал в телефонной кабинке у Олли. «Наверное, забился пылью», — подумал я. Я выключил его и поставил на место.

— Который час? — спросил я у Труди. Она в ответ плюнула в меня.

Я позвал Джорджию, она сразу же прибежала, с тревогой посмотрела на меня, потом на остальных, и я увидел, как по ее лицу пробежала тень, — она узнала Ти-Джея.

— Хочу познакомить тебя с очаровательными людьми, — сказал я. — Это специалисты по кислоте, как ты понимаешь. Вот это — Труди Хьюлет, бриллиант чистой воды. Это она объясняла мне по телефону, как добраться до того амбара, — По-моему, меня сейчас стошнит, — прошептала Джорджия.

— О, не будь такой злой и нетерпимой, — возразил я. — За это она получила в подарок чудесные часики.

— Билл, хватит…

— Вы мне надоели, — сказала Труди. — Зануды!

— Что будем делать? — опросила Джорджия.

— Почему бы вам не позвонить в полицию? — воскликнула Труди. — Это было бы то, что нужно. — К ней постепенно возвращалась самоуверенность. Разве зануды способны что-нибудь ей сделать? Они бессильны, когда не могут вызвать полицию.

— Нам начинает везти, — ответил я, — пока не особенно, но это все же лучше, чем было. Подожди снаружи и, если увидишь, что сюда сворачивает машина, предупреди меня, а сама спрячься. Я собираюсь воспользоваться этим телефоном, но времени все равно мало.

Она вышла. Я оперся на угол стола, вынул из кармана револьвер Редфилда и показал им.

— Вам выпал шанс узнать, как ведут себя зануды, если их довести до крайности. Если один из вас шевельнется, он превратится в труп раньше, чем успеет упасть.

Ти-Джей ничего не ответил. Труди снова дала волю языку, но с места не двинулась. Я посмотрел домашний номер Колхауна, мысленно взмолился о том, чтобы мне удалось его застать, и набрал номер. Раздался гудок, потом другой. Я уже почти потерял надежду, как вдруг он ответил:

— Колхаун слушает.

— Это Чатхэм…

Он сразу перебил меня:

— Послушай. Не знаю, откуда ты звонишь, да и знать не хочу. Но, если ты все еще в нашем округе, немедленно убирайся!

— Я все еще здесь. И вы это знаете.

— Я так и думал, но это не важно. Ты что, не знаешь, что будет, когда он тебя найдет? Он же просто не в себе. Я пытался поговорить с ним, но это невозможно. Я просто попросил его слегка успокоиться, а он чуть не ударил меня револьвером в лицо.

— За пределами штата я не смогу ничего сделать.

А это единственный способ ей помочь.

Он вздохнул:

— Нет. Они все перекрыли, он не сомневается, что ты еще здесь. Он позвонил в полицейские участки других городов, и они оцепили всю округу.

— Я знаю. Не важно. Вам удалось узнать что-нибудь насчет того, о чем я просил?

— Конечно. Я связался с этим городом, просто на тот случай, если у тебя действительно есть что-то в запасе. В супермаркете сигнализации не было. А в ювелирном магазине ее устанавливала контора под названием «Электроник энтерпрайзез», из Орландо.

Я вздохнул:

— И устанавливал ее человек по фамилии Стрейдер.

— Господи, ты уверен?

— Да.

— Подожди минутку. Точно, сигнализация была с секретом. Но можно найти профессионалов, которые сумели бы с ней справиться.

— У меня есть еще кое-что, но сейчас на это нет времени. Что вы еще узнали?

— О'кей. Они утверждают, что их было трое или четверо. Они угнали бензовоз со стоянки на шоссе, милях в десяти от города. Полиция нашла водителя на следующее утро в каких-то кустах, в стороне от этого места. Видимо, они хотели связать его, а потом обнаружили, что в этом нет необходимости. Слишком сильно ударили его.

Электростанция находится на окраине города, там, где на повороте шоссе идет под уклон. Конечно, там есть ограждение, но с тем же успехом его можно было оцепить шелковой ленточкой. Они загнали бензовоз внутрь и подожгли. Трансформаторы расплавились и на три часа задали работы пожарным и полиции, да к тому же лишили света весь район, где как раз и находились супермаркет и ювелирный магазин. Должно быть, у них есть собственный мощный грузовик, блоки и лебедки, потому что они вытащили оба сейфа и увезли с собой. Наверное, собирались где-нибудь за городом открыть их горелкой.

— По-моему, в хозяйстве Телли есть большой грузовик, блоки для поднятия тяжестей и ацетиленовая горелка.

— Точно. У него все это имеется.

— А число и время совпадают?

— Подстанция загорелась вскоре после полуночи восьмого ноября. Кражи обнаружились только днем.

Послушай, у тебя есть хоть какие-нибудь доказательства?

— Нет. Пока нет. Но я познакомился с интересными личностями и собираюсь выжать из этого приятного знакомства как можно больше.

— Я могу что-нибудь для тебя сделать?

— Да, если вам не трудно. Фрэнки Кроссман женат.

Да.

— О'кей. После той драки вы сказали, чтобы он шел домой, значит, он сейчас у себя. Подберитесь к его дому и незаметно проследите за ним Через несколько минут он выйдет оттуда и уедет. Как только он уедет, постучите и спросите его. Ничего определенного не говорите, сделайте вид, что в этом случае у вас могут быть неприятности, но постарайтесь создать у его жены впечатление, что вы ищете Фрэнки, чтобы допросить его по серьезному поводу.

— Я все сделаю.

— Потом поезжайте к дому Редфилда. Я отключил его телефон, а его, конечно, дома не будет. Скажите, что заходили к нему в офис, но он уже ушел оттуда.

Попросите его жену передать ему записку. Скажите, что я звонил вам, и хотя я не сказал, где нахожусь, но звонок был местный, — поэтому ясно, что я все еще здесь и говорю такие вещи, что можно подумать, будто я сошел с ума. Как будто бы я попросил вас позвонить в ФБР, потому что у меня есть для них кое-какая информация федерального значения, и, как только они прибудут защищать меня, я сниму с себя обвинение в изнасиловании. Вы, конечно, полагаете, что все, что я вам наговорил, — сплошная чушь, но считаете, что я могу позвонить еще раз, а они могут проследить звонок, если установят на ваш телефон специальное устройство. Или сам Редфилд может позвонить в ближайший офис ФБР и договориться, чтобы они проследили звонок, если я снова попытаюсь с вами связаться.

Он присвистнул:

— Сынок, я не знаю, что из этого выйдет, но меня смущает одно — после этого у них не останется никаких сомнений, что ты все еще здесь.

— На это я и рассчитываю.

— Если бы только можно было как-нибудь остановить Редфилда!

— Вы не можете этого сделать. Он — официальное лицо и выполняет свой долг.

— Может, мне действительно позвонить в ФБР?

— Пока звонить рано. У меня нет доказательств.

— Тогда желаю удачи.

— Спасибо. Она мне понадобится.

Я повесил трубку и взглянул на часы. Было двадцать минут первого ночи. Нужно было поторопиться. Ти-Джей и Труди смотрели на меня с недоумением. Я позвал Джорджию, и она немедленно появилась.

— Я думаю, что дело пошло, — сказал я. — Но на разговоры нет времени. Посмотри, есть ли на той кровати простыня.

Она принесла простыню, и я начал рвать ее на полосы. Она непонимающе взглянула на меня. Я уложил Ти-Джея на пол и связал ему руки за спиной. Простыня оказалась из миткаля и была довольно прочной. Он слабо отбивался и сыпал ругательствами. Я засунул ему в рот кусок материи и быстро завязал узлом на затылке. Труди я тоже связал руки, но рот затыкать не стал.

Она нашла для меня такие названия, каких я даже не слыхивал.

Поставив Ти-Джея на ноги, я вытащил у него из кармана ключи от машины, протянул Джорджии дубинку и кивнул в сторону Труди. Она лежала на полу перед музыкальным автоматом.

— Если она попытается подняться, врежь ей как следует по ногам. Думаю, ты сможешь это сделать?

Она кивнула со зловещим выражением лица:

— С удовольствием. Можешь на меня положиться.

Я вытолкал Ти-Джея за дверь и прислонил его к дверце машины. Впихнув его на заднее сиденье, я связал ему ноги еще одним куском простыни и отвел машину за сарай, чтобы ее не было видно. Когда я вернулся, Труди по-прежнему изрыгала проклятия, а Джорджия Лэнгстон стояла над ней на коленях с дубинкой наперевес. Я развязал Труди руки. Джорджия бросила на меня вопросительный взгляд.

Я холодно усмехнулся:

— Труди будет нашей секретаршей. Она чудесно справляется с работой на телефоне и с этого момента начнет работать на нас.

Я поднял ее на ноги.

— Вы заставили меня силой, — заявила она, — и еще угрозами.

— Не спускай глаз с дороги, — обратился я к Джорджии.

— Хорошо, — спокойно ответила она.

Я взял Труди за руку и подвел к столу.

— Какие же вы зануды, — нагло сказала она.

Я не стал обращать на это внимания и нашел в телефонной книге домашний номер Фрэнки Кроссмана.

Надеясь, что они с женой уже спят, я набрал номер и стал ждать ответа, держа палец на рычажке. Раздался гудок, потом второй… четвертый… пятый… шестой…

Только после седьмого кто-то взял трубку. В ту же секунду я нажал на рычаг, разъединил связь и повесил трубку.

— Я могла бы сказать, что вы поступили умно, — заявила Труди, — если бы была настолько глупа, чтобы так подумать.

— Не беспокойся, — ответил я. — Делай только то, что я тебе скажу. Подождем, пока он снова ляжет, и через пару минут ты позвонишь. Я объясню тебе, что говорить.

— Пошел ты, — сказала она.

Я ударил ее по щеке.

Она пошатнулась и упала на одно колено. Поднявшись, она попыталась вцепиться в меня ногтями. Левой рукой я ухватил ее за оба запястья и ударил еще пару раз. Потом оттолкнул от себя и выпустил ее руки.

Она отлетела назад.

Когда она подняла на меня глаза, я увидел, что в них зарождается сомнение.

— Сукин сын, ненормальный…

— Вставай, Труди, — ответил я.

Она с трудом поднялась на ноги, настороженно следя за моими движениями и стараясь держаться от меня подальше. Я ничего не сказал, а просто снова хлестнул ее по щеке, чувствуя, что к горлу подкатывает тошнота. Ей было не больше восемнадцати. Но иначе я не мог. В сложившейся ситуации это был единственный подходящий способ.

— Хватит, — сказала она. Наглости в ее тоне я больше не слышал, теперь она казалась просто рассерженной.

— Твоя проблема, Труди, в том, что ты всю жизнь была самодовольным глупым сосунком и ни разу не попадала в безвыходное положение. А мне сейчас терять нечего. Ясно?

Я вытащил из кармана 38-й калибр и взвел курок.

— Ты не выстрелишь. — Она нервно облизнула губы.

— Если ты откажешься, я заставлю Ти-Джея. Уговорить его будет даже проще.

— Почему?

— Догадайся.

Она сломалась. Все ее нахальство испарилось, и она начала всхлипывать:

— Чего ты от меня хочешь?

— Вот это уже лучше, — одобрил я. — Я хочу, чтобы ты позвонила Фрэнки. Если подойдет его жена, ничего не говори. Я сам попрошу ее позвать его к телефону, потому что твой голос она может узнать. Как только он подойдет, ты возьмешь трубку. Вот что ты должна сказать. — Я все ей объяснил. — Поняла?

Она кивнула.

— Хорошо, — мрачно согласился я. — И запомни: если ты попытаешься предупредить его, ничто тебя не спасет. После того как Редфилд меня убьет, никакой суд мне уже не будет страшен.

Я набрал номер и пристроил трубку так, чтобы она говорила, а слушать могли мы оба. Кроссман подошел к телефону сам.

— Слушай, Фрэнки, — торопливо заговорила она. — Только что из города звонил Перл, он сейчас уезжает.

Он сказал, что звонил тебе, но к телефону никто не подходил…

— Он слишком быстро повесил трубку, — проворчал Фрэнки. — Что случилось?

— Точно не знаю — я поняла только, что что-то сорвалось. Он ничего не объяснил, сказал, что уезжает, а мне велел дозвониться до тебя и передать, чтобы ты никому ничего не говорил, даже своей жене, и тоже уезжал отсюда как можно скорее.

— Я сейчас приеду, — ответил Фрэнки и повесил трубку.

Я тоже повесил трубку и взглянул на часы: 12.47.

Все получилось, роль приманки нам вполне удалась.

Она сказала, Что Перл иногда возвращается домой около часа ночи. Фрэнки потребуется пара минут, чтобы одеться, потом Колхаун выждет еще две-три минуты. В комнате было душно. Я взмок в своем фланелевом костюме, и по лицу у меня градом катился пот. Ладони отекли так, что я с трудом мог сжать руку в кулак.

— Как давно ты живешь с Перлом? — спросил я у Труди.

— Около трех месяцев, — с вызовом ответила она и снова принялась скулить:

— Я ничего не могла с ним поделать. Я приехала сюда из Тампы.

— А когда появился Ти-Джей?

— Примерно в то же время. Он попал в переделку в Джорджии.

Я подумал, что это уже не важно. Я заполучил всех троих и имел на них доказательства, но и после этого мое положение оставалось таким же опасным, как и было.

— Что в сейфах?

— Не знаю, — огрызнулась она.

— Что в сейфах? — с угрозой повторил я и шагнул к ней.

— Богом клянусь. — Она снова захныкала. — Он никому не давал в них заглядывать. И даже не разрешал смотреть, как он их открывает. Миссис Редфилд предлагала мне три тысячи за то, чтобы я узнала шифр… — Она спохватилась и замолчала.

— Зачем? Что она собиралась делать?

Она прикинулась рассерженной дурочкой:

— Не знаю. Но Перл помнит шифр наизусть. А кроме него, никто его не знает.

Я снова посмотрел на часы: 12.55. Должно быть, Колхаун разговаривает с миссис Кроссман. А Фрэнки в любой момент может подъехать сюда.

— Если позвонит миссис Кроссман, скажешь ей, что Фрэнки здесь нет, и Перла тоже. И больше ничего не говори. Ясно?

Она кивнула. Мы продолжали ждать — в духоте и молчании.

Зазвонил телефон. Я кивнул ей, и она сняла трубку. Я встал рядом с ней, нагнувшись, чтобы слышать разговор.

— Это Бесси Кроссман, — послышался женский голос. — Труди, Фрэнки у вас?

— Нет, — ответила Труди. — Его здесь не было.

— А ты не знаешь, где Перл?

Я затряс головой, и она ответила, что не знает.

— Я беспокоюсь — ему позвонили, и он куда-то умчался, а через несколько минул зашел Колхаун я спрашивал его.

План начал работать. Я жестом показал Труди, чтобы она положила трубку.

Почти в тот же момент Джорджия Лэнгстон быстро проговорила в боковое окно:

— Машина сворачивает, Билл.

— Все правильно, — ответил я. — Стой так, чтобы он тебя не заметил. Не появляйся, пока я тебя не позову.

Я перешел в угол у двери, чтобы меня не было видно из окна, но чтобы сам я мог держать Труди в поле зрения.

— Оставайся на месте, — Приказал я, — и не издавай ни звука.

Машина подъехала к дому и остановилась под деревом у крыльца. В коридоре послышались торопливые шаги, и в комнату вошел Фрэнки:

— Эй, Труди, Перл не появлялся?

Я похлопал его по спине:

— Ты первый, Фрэнки, заходи.

Он обернулся, и при виде меня его темное костлявое лицо исказилось от злобы. Губа у него раздулась от удара, который он получил от меня в баре. На нем были только защитного цвета брюки и рубашка, и я сразу заметил, что оружия при нем нет, но все же развернул его лицом к стене и обыскал. Кроме ножа, у него ничего не оказалось. Я бросил нож под кровать, стоявшую в глубине комнаты, и убрал револьвер в карман.

Он смотрел то на меня, то на Труди:

— Какого черта здесь происходит? Где Перл?

— Он скоро будет, Фрэнки. И Синтия, надеюсь, тоже. Жаль, что Стрейдер не может зайти — тогда все были бы в сборе.

На мгновение в его глазах промелькнул страх. Он обернулся к Труди:

— Ax ты, маленькая сука!

— Он заставил меня! — завизжала она.

— Кто убил Лэнгстона? — спросил я. — Вся ваша шайка?

— Не понимаю, о чем вы.

— Кто тогда перестарался с водителем грузовика?

— Похоже, вы спятили.

— Впрочем, это не имеет значения, — ответил я. — И ты это знаешь. Вы все будете отвечать за это, независимо от того, кто из вас нанес ему удар.

Я только терял время попусту. Он уже догадался, что Труди ничего мне не сказала.

— Повернись к стене, — приказал я.

Он злобно сверкнул глазами, готовый броситься на меня. Но я слишком устал, чтобы снова драться. Я вынул из кармана дубинку.

— Повернись, Фрэнки. — Он повернулся. Я связал ему руки еще одним обрывком простыни и быстро засунул в рот кляп. Потом швырнул его на диван и обернулся к девушке. — Позвони в «Сильвер Кинг» и попроси Перла. Скажешь ему… — Я подробно объяснил ей, что она должна сказать, и заставил повторить слово в слово. — Ты все поняла?

Она разревелась:

— Он убьет меня.

— Не успеет. Звони.

Она все еще колебалась — очевидно, до смерти боялась его.

— Звони! — прикрикнул я. Мои нервы были на пределе.

Она набрала номер.

— Говори только то, что я велел, — предупредил я.

Я наклонился к трубке. Нам повезло — я услышал, как бармен сказал:

— Да, по-моему, он еще здесь. Подождите минутку.

Должно быть, он положил трубку на стойку прямо перед кем-то из посетителей. Сквозь музыку и гул голосов я услышал, как какой-то мужчина произнес:

— Не хотел бы я быть на месте этого сукина сына, когда Редфилд его сцапает.

— Алло, — раздался протяжный шепелявый голос Телли. Я кивнул ей.

— Перл! — закричала она. — По-моему, что-то случилось. Только что звонила миссис Кроссман…

— Что ей нужно?

— Она пыталась найти Фрэнки. Сказала, что примерно полчаса назад ему кто-то позвонил и он срочно уехал из дому и не сказал куда. А после того, как он уехал, к нему приходил Колхаун. Она не знает зачем, но Колхаун вел себя так, как будто случилось что-то серьезное.

— Фрэнки, видно, снова подрался или еще что-нибудь отмочил.

— Нет! Это еще не все. Фрэнки тоже звонил — я только что с ним разговаривала. Не знаю, где он находится, но он сказал, что уезжает из города. Он так торопился, что я не все разобрала, но речь шла о том, что все раскрылось. Он узнал, что тот тип — частный детектив и работает на страховую компанию. Не знаю, что он имел в виду, но я боюсь. Перл. Ти-Джей тоже испугался. Мы собираемся смотаться отсюда…

— Никуда не уходите, — холодно ответил он. — Это самая большая глупость, которую только можно сделать… — Очевидно, он сообразил, что его слышат клиенты в баре, потому что продолжил беззаботным тоном:

— Ерунда, все обойдется. Никуда не уходи, я скоро буду.

Он повесил трубку.

Я тоже положил трубку на рычаг, чувствуя, как у меня натянуты нервы. У нас оставалось не больше семи-восьми минут.

— Ладно, Труди. Встань и повернись.

— Будь ты проклят! — завопила она. — Он убьет меня. Ты не знаешь, какой он.

— Заткнись! Я постараюсь спрятать тебя, пока он не появился.

Она покорно завела руки за спину. Я начал связывать их.

— Джорджия! — позвал я. Она немедленно появилась.

— На чем приехал Фрэнки? На своем грузовике?

— Да, — ответила она. У нее вырвался короткий смешок, который перешел в нервные рыдания, и она стиснула руку на дверном косяке, чтобы успокоиться.

Напряжение становилось для нее непосильным.

— Успокойся, — сказал я.

— Все нормально. — Она глубоко вздохнула. — Да, он на своем грузовике. На том самом, на котором он врезался в тебя… когда это было? Сколько лет прошло с тех пор?

Я заставил себя улыбнуться ей.

— Тогда мы были еще совсем молодыми. — Потом я кивком указал ей на Фрэнки. — Посмотри в его карманах — там должны быть ключи. Если он попытается тебя лягнуть, огрей его чем-нибудь по башке.

— Ключи в машине, — ответила она. — Я уже проверяла.

— Умница. — Я закончил с Труди и вздернул Фрэнки на ноги. — Возьми оставшиеся обрывки простыни, — велел я Джорджии и, держа обоих пленников за плечи, вытолкал их из комнаты.

Мы вышли на крыльцо. После освещенной комнаты я целую минуту ничего не видел. Спускаясь с крыльца, Фрэнки споткнулся и чуть не упал. Я успел подхватить его. Джорджия шла впереди, показывая мне дорогу к грузовику. Открыв заднюю дверь, я втолкнул туда обоих. Она нашла выключатель и зажгла свет. Я быстро связал их по щиколоткам. Фрэнки лежал на боку и таращился на меня своими злобными черными глазками. Меня тошнило от всей этой компании, они надоели мне до глубины души — этот грязный, продажный и злобный сброд. Нелегко быть полицейским и всю жизнь иметь дело с такими.

— Следи за дорогой, — напомнил я. — Он может появиться в любую минуту.

— Пока не видно, — ответила она.

Я захлопнул заднюю дверь, мы сели в кабину, и я отогнал машину за сарай. Там я выключил фары, заглушил мотор и вздохнул — я чувствовал себя избитым, больным и усталым. Я протянул руку, потому что мне захотелось дотронуться до нее, а она стиснула мою ладонь своими и положила себе на колени.

— У нас получится? — спросила она без малейшего волнения в голосе.

— Не знаю, — ответил я. — Здесь они совершили ограбление, а в Джорджии убили человека. То, что преступления совершены в разных штатах, придает им федеральное значение. Этого они и боялись, а тут еще и убийство.

— А мы сможем это доказать?

— Пока нет. Я пытаюсь сделать так, чтобы они запаниковали. Мне ничего не удалось вытянуть из Фрэнки, но у нас есть еще Перл имиссис Редфилд. — Я устало умолк, у меня не было сомнений в том, что если Синтия Редфилд сумеет держать себя в руках и не поддастся панике, то шансов у нас нет. Нам придется заставить ее говорить, или мы ничего не добьемся.

— А Кенделл? Какое он имеет к этому отношение?

— Среди всего прочего, они ограбили один ювелирный магазин. Наверное, в то утро они принесли сюда часть своей добычи, а он их увидел. Вспомни, это было не просто ограбление — они знали, что убили человека. Это убийство первой степени.

— Но как он мог здесь оказаться? — настаивала она.

— Не знаю.

«Я и в самом деле не знаю, — подумал я. — Все это только мои догадки».

Может быть, я вообще сделал не правильные выводы. К такому предположению я пришел из-за времени, когда все случилось. Лэнгстон был убит около четырех часов утра. До Вовертона около сотни миль.

Если они вошли в первый магазин около двенадцати, когда отключился свет, а вся полиция съехалась на пожар, то у них оставалось как раз часа четыре. Они могли уехать вместе с сейфами и за это время привезти домой, но не успели бы их открыть. На это требуется не один час. А на то, чтобы избавиться от них, выбросив в реку, потребовалось бы еще больше времени. Так что же мог видеть Лэнгстон?

Ладно, они обчистили ювелирный магазин — не обязательно, что вся их добыча лежала в сейфе. У них, очевидно, были часы, серебро…

— Я слышу машину, — сказала она.

За деревьями, росшими возле сарая, мелькнул огонек фар и тут же погас. Хлопнула дверца. Появился Перл.

Глава 17

— Не двигайся, — прошептал я.

Я выбрался из грузовика и завернул за угол сарая.

Было слишком темно, и я не видел его, но слышал шаги — он направлялся к передней двери. Он не стал тратить время на поиски остальных — машин перед домом не было, и он, очевидно, решил, что все уже уехали. Он вошел в комнату, и я пробежал через двор и спрятался у бокового окна. Я по-прежнему не видел его — он был от меня где-то слева. Потом я услышал какой-то звук и узнал его. Возбуждение пробежало по всем моим жилам. Это был слабый металлический скрежет кодового замка на сейфе — он крутил его, набирая шифр.

Возможно, он пришел за деньгами — это говорило о том, что он тоже собрался в бега; но мне казалось, что в сейфе он хранит что-то такое, что собирается унести и спрятать в другом месте. Я напряженно ждал. Мне хотелось быть уверенным, что сейф будет открыт, когда я войду. Вдруг зазвонил телефон. Потом еще раз. Казалось, Перл не слышит звонков. Я услышал щелчок — это открылась дверца сейфа. Проскользнув к крыльцу, я толкнул сетчатую дверь и вошел в коридор. В тишине снова заверещал телефон, и теперь Перл не мог бы меня услышать.

Он стоял на коленях перед открытым сейфом спиной ко мне, на нем была одна из его безвкусных рубашек, а ковбойскую шляпу он сдвинул на затылок.

На полу рядом с ним стоял выдвижной металлический ящик из сейфа. В ящике лежали два замшевых мешочка, один из которых был совсем крошечным.

— Обернись, Перл, — сказал я. — И отойди от сейфа.

Он взвился и вскочил на ноги. На его лице я не заметил ни замешательства, ни страха — лишь изумление, да и то лишь в первое мгновение. В его голубых глазах читался расчет, он холодно посмотрел на меня и отвел взгляд, оценивая расстояние до письменного стола.

— Там нет оружия, — сказал я и встал прямо перед ним. Телефон снова принялся звонить, но звонок резко оборвался — звонивший повесил трубку. Тишина давила мне на барабанные перепонки. Я вспомнил выстрелы на чердаке, мерзкую вонь от кислоты и те непристойности, которые он шептал по телефону. Несколько секунд я испытывал сильнейшее желание схватить его и, пользуясь тем, что мы одни, бить его до тех пор, пока он не перестанет быть похож на себя самого, но я устало отбросил эту мысль. Это ни к чему. Разве в последний раз от этого что-нибудь изменилось?

Я кивнул ему:

— Шевелись. Отойди как можно дальше от сейфа.

Он сделал шаг вправо, к музыкальному автомату, не сводя с меня настороженных небесно-голубых глаз. Он знал, что я вооружен. Я положил оба замшевых мешочка на стол и развязал их. Один из них был доверху набит обручальными кольцами самых разных размеров, а в меньшем лежала кучка неограненных алмазов, — если бы их взял в руки ребенок, набралась бы, пожалуй, полная горсть. Я не знал, насколько ценны эти камни. Слeдующий ящик содержал несколько десятков наручных часов — мужских и женских, завернутых в папиросную бумагу. По-видимому, он разделил свой клад на части, поскольку «иначе он занимал бы слишком много места. Я приоткрыл последнее отделение, набитое пачками банкнотов, рассортированных по достоинству и обмотанных резинками. Там было несколько тысяч долларов. Можете себе представить, сколько раз он их пересчитывал.

Я поднялся на ноги. На его одутловатом младенческом лице появилось заговорщическое выражение, смысл которого не оставлял никаких сомнений.

— Знаете, я готов поспорить на что угодно, что мы с вами можем договориться.

— В самом деле? — поинтересовался я. Мне было забавно послушать, что он скажет.

— Конечно. Полиция обложила вас со всех сторон, как енота под корягой. Вы просто не выберетесь отсюда. А когда они вас поймают, Редфилд вытащит свой пистолет и — пиф-паф. Но, если мы договоримся, я вывезу вас на своем грузовике. — За этим последовала тщательно отмеренная пауза, после которой он добавил:

— Я даже разрешу вам прихватить с собой полные карманы денег.

— Зачем? — удивился я.

Я подумал, что сейчас откроется второй слой — Телли-торговец Он помещался где-то посередине между кривляющимся неотесанным парнем с лицом похотливого младенца и настоящим Телли — хладнокровным и смертельно опасным бандитом. Имя «Перл» на редкость подходило ему — жемчуг тоже состоит из множества слоев. Вполне возможно, что настоящего Телли не существовало вовсе. Если последовательно снимать один слой за другим, то в середине могло вообще ничего не оказаться, кроме первобытных инстинктов — некоего безликого и символического органа пожирания.

Неудивительно, что он так наловчился в мимикрии и говорил на разных диалектах — он и сам не знал, что он такое.

Он не понимал меня:

— Разве вам не хочется выбраться отсюда?

— Нет, — ответил я. — Не знаю, как объяснить, чтобы ты понял, но я хочу только одного — увидеть, как ты окажешься за решеткой.

— Ерунда, не нужно так горячиться.

— По-твоему, пытаться свести человека с ума и подрывать его здоровье — это обычные приемы в бизнесе?

— Нет, я не добивался, чтобы она действительно сошла с ума или что-нибудь в этом роде. Мне просто хотелось, чтобы ей самой надоел этот дом, чтобы она продала подешевле. Вы знаете, как это бывает, сами, наверное, разбираетесь в торговле недвижимостью.

— А как насчет попытки застрелить меня?

Он хитро ухмыльнулся:

— Вы никогда этого не докажете, раз остались живы.

Я понял, что столкнулся с неопровержимой логикой. Раз не удалось причинить вред — значит, не было и попытки. Зачем же на это сердиться?

— Кто из вас убил Лэнгстона?

— Ничего не знаю об этом, — ответил он с невинным выражением лица. — Слушайте, давайте лучше вернемся к нашей сделке.

— Забудь об этом, Перл. Мне известно о том, чем твои люди занимались той ночью, — доказательства лежат прямо у тебя перед носом. С Фрэнки я уже разобрался, осталось только позвонить в ФБР. Они будут рады вам обоим.

Он смотрел куда-то на дверь. Я обернулся. В дверях стояла Синтия Редфилд. На ней было темно-синее платье и босоножки, в левой руке она держала плоскую сумку, а в правой — короткоствольный 38-й калибр. Ее поза показалась мне настолько банальной, что я рассмеялся бы, если бы так стоял кто-то другой, но там стояла она, и мне стало не до смеха. Я знал, что она на все способна.

Она вошла в комнату.

— Повернитесь., мистер Чатхэм, — приказала она.

Я повернулся, чувствуя злость и страх. Я услышал, как она подошла ко мне и остановилась футах в трех за моей спиной. — Теперь снимите пиджак и положите его на диван.

Я знал, что она не промахнется, поэтому сделал, как она сказала.

— Теперь отойдите и встаньте рядом с Перлом. — Я сделал несколько шагов и встал около сейфа, повернувшись к ней лицом.

Она перевела холодный взгляд на Перла:

— Я так и знала, что ты здесь. Сначала я искала тебя в городе, но мне сказали, что ты поговорил по телефону и уехал. Тогда я попыталась найти Фрэнки и обнаружила, что он тоже исчез. Вам не пришло в голову, что Чатхэм специально все подстроил, чтобы вы ударились в панику?

Я скосил глаза на Перла и заметил, что он нервничает. Почему-то такая смена декораций его не обрадовала.

— Это Труди звонила…

— Не имеет значения, — сухо ответила она. — У меня мало времени. — Она сделала паузу, презрительно усмехнулась и продолжила:

— Я вижу, ты открыл сейф. Отлично. Теперь мы сможем рассчитаться за все эти месяцы.

Перл ничего не ответил, и у меня мелькнула мысль, что из всех присутствующих только меня одного испугал вид ее револьвера.

— Итак, Перл, — продолжала насмехаться она, — скажи мне еще раз, сколько было в сейфе, когда вы с Фрэнки открыли его? Вспомни, сколько сгорело бумажных денег, когда вы открывали его горелкой? А во втором оказался только разный хлам не больше чем на две тысячи долларов. Помнишь, Перл?

Он с трудом сглотнул.

Она подошла к столу, жестом велев нам отойти назад. Поставив на стол свою сумку, она оттянула пальцем отверстие одного из замшевых мешочков.

Несколько обручальных колец вывалилось на стол.

— Ты должна выслушать… — начал Перл.

Она холодно перебила его:

— Как тебе удалось заставить Фрэнки соврать, притом что ты прихватил себе часть его доли? Это был шантаж, Перл?

— Послушай, ты все не так поняла, — продолжил он с серьезным видом, — нужно было все спрятать, чтобы никто не вздумал ничего продавать, пока это опасно. Я собирался сказать тебе об этом… честно. Не стану же я обманывать собственную родню?

— Заткнись, грязная свинья! — прикрикнула она. — Ты собирался все забрать себе, разве нет? Ты всегда так поступаешь. Обманом, шантажом или просто грабишь. Почему ты не дал нам сделать так, как мы хотели? Мы собирались только залезть в какой-нибудь магазин и взять столько денег, чтобы мы с ним смогли бы уехать отсюда, но тебе понадобилось вмешаться и сделать все по-своему. Пришлось убить человека и поджечь полгорода, чтобы ты мог унести с собой сейфы. Тебе всегда мало. Ты даже не мог оставить в покое эту женщину, чтобы она продала мотель и уехала, и тогда бы все успокоились и обо всем забыли. Нет, ты не захотел этого, грязная свинья! Тебе понадобилось преследовать ее, потому что ты хотел купить ее дом подешевле, и добился того, что она заупрямилась с продажей; у тебя не хватило здравого смысла даже на то, чтобы оставить в покое этого типа. А потом ты позволил ему обвести тебя вокруг пальца. В общем, Перл, я давно хотела уехать, и теперь я это сделаю. И возьму все, что лежит в этом сейфе. Я давно бы убила тебя, если бы могла сама его открыть.

Она могла бы уйти вместе с деньгами и вернуться домой до того, как кто-нибудь заметит ее отсутствие.

Тогда никто не свяжет ее с двумя нашими трупами и исчезновением ценностей. Потом я вспомнил о Джорджии Лэнгстон. Очевидно, Синтия не подозревала о ее присутствии. Если она так и не попадется ей на глаза, то все будет в порядке.

Практически в ту же секунду мне показалось, что я слышу в коридоре какой-то звук, похожий на скрип подошвы, и непроизвольно посмотрел в сторону двери. Из-за дверного косяка показалась рука, пытающаяся нашарить выключатель. Но Перл тоже заметил ее и слишком очевидно уставился в ту сторону. Синтия Редфилд обернулась. В этот момент шарившая рука коснулась выключателя, и свет погас.

Она машинально нажала на спусковой крючок, но я успел упасть на пол. Перл бросился на меня, и мы повалились вместе. Я отшвырнул его пинком и откатился в ту сторону, где стояла Синтия Редфилд. Я промахнулся и только зацепил подол ее платья. Раздался новый выстрел. Я прыгнул на нее, но снова промахнулся.

На меня обрушился Перл. Мы упали у стены, и он подмял меня под себя. Я услышал в коридоре шум, кто-то вскрикнул, потом хлопнула сетчатая дверь. Она сбежала, и в темноте я все равно не смог бы ее догнать.

Перл наступил мне на грудь коленом и яростно размахнулся. Его кулак обрушился на мое ухо, и я ударился головой о стену. Теперь он вошел во вкус и ударил еще раз. Я лежал так, что одна рука оказалась подо мной, и я не мог ответить ему как следует. Он снова занес кулак — на этот раз удар пришелся в челюсть. Меня отбросило назад, и я понял, что отключусь, если пропущу еще парочку таких попаданий. Поэтому в свой последний удар я вложил все силы и отбросил его в темный угол. Мы покатились, сплетясь друг с другом, и наткнулись на хлипкие ножки карточного столика. Он опрокинулся, рассыпая на нас журналы и книги. Мне показалось, что я слышу звук мотора, но из-за нашего хриплого дыхания не мог расслышать как следует.

Мы катались по обломкам столика и скользкому и ненадежному слою журналов. Левой рукой я схватил его за горло, а правой нанес удар. Руку пронзила боль, но и он тоже застонал. Я ударил еще раз и почувствовал, как он обмяк. Я отвалился от него и упал на пол, не в силах подняться. За моей спиной кто-то зажег спичку, и стало светло. Я заставил себя принять сидячее положение и обернулся. У двери стоял Келли Редфилд.

От меня до него было добрых десять футов. Я ничего не мог сделать — просто сидел и таращился на него. Его лицо было бледным и странно неподвижным, а глаза казались мертвыми. В руках у него не было оружия, но короткая куртка защитного цвета была расстегнута на груди, и под левой рукой я заметил кобуру. Он молчал. В комнате было совершенно тихо, если не считать моего хриплого дыхания. Он поднял правую руку и вытащил из кобуры револьвер.

— Отлично, Чатхэм, — произнес он. Его голос звучал напряженно и без всякого выражения.

Потом я увидел, как он отвел глаза от моего лица и окинул взглядом открытый сейф и стоящий позади него стол. Что-то привлекло его внимание. Я невольно обернулся. Один из замшевых мешочков, что лежали на столе, раскрылся, и свет играл на камнях, украшавших обручальные кольца. А за ними стояла коричневая сумка Синтии Редфилд.

Он отвел глаза от сумки и приступил к делу. Поднял свой револьвер и взвел курок. Его лицо усеяли капельки пота, похожие на бисеринки глицерина. Потом дуло револьвера дрогнуло, и его рука упала и повисла. Некоторое время, показавшееся мне бесконечностью, он стоял совершенно неподвижно. Наконец он снова поднял руку и убрал револьвер в кобуру. Подошел к столу и, повернувшись ко мне спиной, поднял телефонную трубку.

Я уронил голову на руки, которыми обхватил себя за колени, и закрыл глаза.

Меня била дрожь, и я чувствовал страшную слабость во всем теле.

Он набрал номер.

— Это Редфилд, — услышал я. — Отмените розыск Чатхэма. И пошлите кого-нибудь задержать Фрэнки Кроссмана.

— Фрэнки здесь, — сказал я, не поднимая головы.

Он никак не показал, что слышал мои слова, только добавил:

— Пришлите Митчелла в дом Перла Телли. Мы должны задержать Фрэнки Кроссмана и Перла Телли по подозрению в убийстве.

Он сделал паузу, очевидно слушая, что ему отвечают, а потом свирепо добавил:

— Нет, это совсем не то! Черт побери, я скажу вам, когда сам узнаю…

Я посмотрел на него. Он медленно потянулся к столу, свободной рукой взял сумку и высыпал на стол ее содержимое. Несколько секунд он, окаменев, смотрел на горку дамских атрибутов — маленький носовой платок, расческу, губную помаду, зеркальце и папиросную бумагу. Потом поковырялся в кучке пальцем, отодвинул в сторону какой-то предмет и стал рассматривать его. Это был ключ зажигания.

— И пусть Митчелл захватит с собой людей, чтобы прочесать окрестности, — отрывисто бросил он. — Один из них ушел отсюда пешком.

Я осмотрелся. В дверях стояла Джорджия Лэнгстон, из глаз которой текли слезы. Каким-то образом мне удалось подняться на ноги, подобрать свой пиджак и выйти к ней в коридор. Она вскрикнула и бросилась ко мне.

Через несколько минут прибыл Колхаун. Мы с Джорджией сидели на крыльце, курили и в темноте держались за руки.

— Я пытался до вас дозвониться, — сказал он, — и предупредить, что он направляется сюда. Это я виноват. Я пытался рассказать ему о Перле и Фрэнки и вызвать федерален. Он понял, где вы находитесь, и понесся сюда.

— Все в порядке, — ответил я и рассказал ему о том, что случилось. Он ушел в дом.

Потом подъехали еще машины, и двор наводнили полицейские, большинство из которых были мне незнакомы. Они включили фары, чтобы осветить двор. Мимо прошли Магрудер и Митчелл. Они покосились на меня и вошли в дом, чтобы переговорить с Редфилдом.

— Я пыталась задержать ее, — сказала Джорджия, — и побежала за ней, когда она выскочила из дома, но ей удалось сбежать.

— Она вооружена, — ответил я.

— Я знаю. Но мне показалось, что это наш единственный шанс.

— Так и было бы, да только она оставила там свою сумку. Кстати, напомни, чтобы я время от времени благодарил тебя за то, что ты так кстати выключила свет.

Сетчатая дверь распахнулась, и из дома вышел Редфилд, а за ним и Митчелл.

— Назначаю вас старшим, — сказал ему Редфилд. — Обыщите помещение, составьте опись ценностей и…

Митчелл кивнул в мою сторону:

— А как быть с Чатхэмом?

— Не беспокойтесь об этом, — коротко бросил Рэдфилд. — Он может идти куда захочет.

Я поднялся, вытащил револьвер из кармана пиджака и протянул его Митчеллу рукояткой вперед. Он молча взял его и опустил в свой карман. Потом резко развернулся, прошел через двор к своему джипу и уехал, набирая скорость по мере того, как удалялся от нас по шоссе.

Я снова сел. Джорджия смотрела вслед красным огонькам, пока они не скрылись из виду.

— Почему ты ничего не сказал?

— Что я должен сказать? — поинтересовался я.

— Я понимаю…

Из дома вышел Колхаун. Он прикурил сигарету, и мы смотрели, как ее огонек перемещается в темноте.

— Она ведь так и ушла с оружием?

— Да, — ответил я.

— А выстрелов вы не слышали?

— Нет. И раз до сих пор она им не воспользовалась, то, похоже, и не собирается.

— Очень вероятно, что она просто сидит где-нибудь в машине.

Я представил себе эту картину и вздрогнул.

— Фрэнки и Перла раскололи легко, — сказал он. — Кроме грузовика, в ту ночь у них была машина Стрейдера. Они привезли сейфы сюда и на следующий день вскрыли их. Они утверждают, что вообще не заходили в дом Редфилда. Это довольно логично.

— Но она и Стрейдер взяли себе часть добычи? — спросил я. — То, что не было спрятано в сейф?

— Да, — ответил он. — Она рассказывала им, как все произошло. Лэнгстон обошел дом вокруг, а потом решил войти на кухню. Стрейдер оставался снаружи, часть ценностей была у него с собой. Он увидел силуэт и подумал, что это Редфилд. В кухне на столе лежали часы, серебро и еще разные штуковины, а мертвый водитель грузовика лежал в сорняках за стоянкой на шоссе, в Джорджии.

Джорджия Лэнгстон встала и отошла на несколько шагов, вглядываясь в темноту.

— Извините, — сказал ей Колхаун.

— Ничего, — ответила она. — Билл говорил, что так и было.

Он тоже поднялся.

— Ну, что же, здесь мне больше делать нечего.

Я думаю, вы выяснили все, что хотели знать. Я могу подбросить вас до вашей машины.

— Мы все равно не найдем ее, пока не рассветет, — ответил я. — Там слишком много деревьев.

— Тогда я отвезу вас домой. За машиной вы сможете вернуться завтра.

Я посмотрел на нее.

Она улыбнулась:

— Да. Давай поедем домой.

Было около пяти часов. Мы сидели в гостиной и пили кофе. Перед этим я зашел в свою комнату и, как сумел, отмыл свое избитое лицо, побрился и переоделся в чистое. В темной пижаме и халате она выглядела очень мило, но лицо у нее было усталое.

Зазвонил телефон. Я подошел и снял трубку.

Звонил Колхаун.

— Ее поймали, — сказал он, — около часа назад.

Она во всем призналась.

— Она сказала, зачем Лэнгстон приезжал туда?

— Она говорит, что не знает. Но я в этом сомневаюсь.

— И я тоже. Большое вам спасибо.

Я вернулся к ней и передал наш разговор.

— Прости меня, Джорджия, — сказал я. — Но у меня есть только одно предположение, зачем он это сделал. Он приехал туда потому, что питал какие-то надежды. Понимаешь, он мог просто постучать в дверь и спросить Редфилда, а потом действовать по ситуации. Но если все так и было, значит, она успела подготовить для этого почву. Ему было сорок семь лет, и ему только что сказали, что остаток жизни он должен провести в кресле-качалке и смотреть на игру с трибуны, так что, может быть, с его стороны это было попыткой самоутверждения.

Она перебила меня:

— Билл.

— Что?

— Не нужно ни извиняться, ни объяснять. Как мне благодарить тебя за все, что ты сделал? Я жила как в кошмарном сне, а ты разбудил меня.

— Я не хотел причинить тебе боль.

Она кивнула:

— Да, это было больно. Но мне не хотелось бы на всю жизнь остаться трагической фигурой. Слушай, почему бы нам не выйти на улицу? Там уже достаточно светло, и мы сможем посмотреть, где установить этот самый бассейн.

Мы вышли и сели на краешек бетонного крыльца.

Начинался день. Я бросил камешек:.

— Центр бассейна будет вон там. Тебе нравится?

— Отличный бассейн, — мечтательно ответила она.

Потом спросила:

— Ты серьезно? Ты действительно хочешь остаться и построить его?

— А ты как думаешь? — Я усмехнулся, во всяком случае, сделал попытку. — Я принес в жертву слишком значительную часть своего лица, чтобы теперь отказаться от этой затеи.

Она коснулась моих ссадин кончиками пальцев:

— Я так надеялась, что ты останешься. А знаешь, почему я спросила? Сегодня должны были починить твою машину.

Я повернулся к ней, и несколько секунд мы смотрели друг на друга. Все это казалось нереальным, но она была права.

Она тихонько рассмеялась и шепотом добавила:

— Помяни мое слово, Билл, — когда-нибудь тебя спросят, чего ради ты застрял в этой дыре на целых три дня.

Чарльз Вильямс Человек в бегах

Глава 1

Залязгали сцепления, поезд замедлял ход.

Я поднялся на покачивающейся платформе и посмотрел вперед. Искры огней иглами пронзали сырой ночной воздух.

Скорость поезда уменьшалась.

Но перед станцией красный свет светофора сменился зеленым, и поезд перестал тормозить, колеса застучали отчетливее. Надо было смываться, пока не поздно, скоро должен был начаться рассвет.

Я влез на решетку платформы и стал нащупывать ногой лестницу. Потом уцепился за нее, а добравшись до нижней ступеньки, нагнулся и прыгнул, подогнув колени.

Здорово ударившись о землю и покатившись под откос, на какое-то время я даже потерял сознание, а когда пришел в себя, то увидел, что лежу на животе в грязи. Отвернув лицо в сторону, чтобы не захлебнуться, я полежал так еще некоторое время, соображая, не сломал ли себе чего-нибудь.

Мимо меня пронеслись вагоны поезда, потом наступила тишина. Наконец я приподнялся. Руки и ноги, похоже, были в порядке. Станция оказалась в сотне ярдов от меня, по другую сторону железной дороги. Единственный фонарь тусклым светом освещал указатель: «Карлайл. До Санпорта — 70 миль».

Не далеко же удалось мне уехать!

Я уже окоченел от холода и промок до нитки. Да к тому же был весь в грязи.

Машинально поднес руку к голове и тут же выругался: куда-то исчезла шляпа. Вероятно, ее унесло ветром во время прыжка. На всякий случай я пошарил вокруг, но руки наткнулись только на грязь и траву. Далее искать шляпу было некогда — предстояло как можно скорее куда-нибудь спрятаться самому.

Я встал, чтобы сориентироваться. Берег моря должен был находиться за железной дорогой, по ту сторону городка.

Я увидел национальное шоссе, идущее параллельно железнодорожным путям, и ряды домов вдоль шоссе — безмолвные, блестящие от дождя. Если до берега не дальше чем я думаю, то доберусь туда до рассвета, отыщу какое-нибудь пустующее бунгало и попытаюсь в нем согреться.

Решив так, я немедленно пустился в путь. Городок было необходимо обойти стороной, избегая при этом освещенных мест.

Железнодорожные пути я пересек так быстро, насколько это было возможно в предутренней темноте. Но в следующее мгновение из-за поворота шоссе внезапно вынырнула машина. Я бросился на землю. Это оказалась полицейская машина. Сидящие в ней копы старательно освещали прожектором фасады домов и темные закоулки. Его луч скользнул и надо мной. На первом же перекрестке машина свернула в сторону побережья.

Ярдах в двухстах подальше я перебрался через шоссе и нырнул в темный переулок. В ботинках хлюпала вода, одежда промокла насквозь, зубы стучали от холода. Дождь был таким сильным, что, похоже, постепенно смывал с меня грязь.

Было невыносимо тяжело смотреть на темные окна домов, за которыми в мягких теплых постелях наверняка спали люди, а какие-то пары сплетались в сладострастии, даже не думая о ненастье, разыгравшемся на улице.

Потом дома кончились, тротуары уступили место грязи, а вместо ухоженных участков пошла невозделанная земля. Надо мной под порывами северного ветра, качаясь, стонали пальмы. Наконец я добрался до берега. Прибоя не было слышно, потому что ветер дул в сторону моря. Слева темнело что-то продолговатое — не то высокая насыпь, не то ангары для яхт. Приблизившись, я понял, что это всего-навсего плотина, и, пробежав по ней, вновь оказался на берегу.

Ноги тонули в песке, с каждой минутой идти становилось все тяжелее, но терять время даже на короткий отдых было нельзя — темнота быстро рассеивалась, уступая место тоскливому хмурому утру.

Но вот невдалеке, на откосе; тянувшемся вдоль берега, я увидел несколько небольших домиков. Два из них стояли в пятидесяти ярдах друг от друга. Три других — немного подальше. Света ни в одном из них не было.

Я направился к ближайшему, рядом с которым находилась какая-то пристройка, похожая на гараж. Ставни домика были открыты. Я прижал ухо к оконному стеклу, но не услышал ничего, кроме шума дождя, барабанившего по крыше. Да и. что можно было услышать? Если внутри кто-нибудь и был, то наверняка спал.

Я осторожно обошел вокруг. Ко входу в домик вела дорожка, усеянная раздавленными раковинами, которые слегка поблескивали в свете наступающего утра. Тут же качались на ветру три анемичные пальмы. Машины я нигде не заметил, поэтому осторожно подошел к порогу — дверь оказалась запертой. Тогда я снова проскользнул к задней стене дома, в надежде проникнуть в него через гараж. Но на его двери висел замок, хотя это вовсе не означало, что внутри могла находиться машина. Я принялся обследовать стену гаража и обнаружил небольшое окно, конечно же тоже закрытое.

И почти тотчас же обо что-то споткнулся — бамбуковую палку, прислоненную к стене. Ею-то я и воспользовался, чтобы выдавить стекло в форточке. Осколки со звоном упали на бетонный пол гаража. Сунув руку в отверстие, я нащупал шпингалет и в следующее мгновение был уже в гараже.

Здесь я даже не стал исследовать дверь, ведущую в дом, будучи абсолютно уверенным, что она заперта, и сразу же начал искать какой-нибудь железный прут или ломик, чтобы ее вскрыть. Мне совсем не хотелось подхватить воспаление легких, и я надеялся, что в доме найдутся одеяла, а если повезет, то и сухая одежда.

Наконец обнаружил старый молоток, висевший на стене. С его помощью вполне можно было взломать дверь, но я побоялся, что, устроив шум, разбужу обитателей этого дома или соседей. И тут вдруг увидел, что петли двери находятся со стороны гаража. Небольшого усилия оказалось достаточно, чтобы их отжать.

Войдя в дом, я очутился на кухне. В полутьме разглядел маленькую газовую плиту, холодильник, раковину, а немного подальше — шкаф. С правой стороны находился небольшой альков со столом и двумя стульями. Было тут и окно, задернутое занавеской.

Я осторожно прошел в следующую комнату, оставляя на полу мокрые следы. Это оказалась гостиная. Все ее окна тоже были задернуты шторами, но мне все-таки. удалось разглядеть большой камин и еще одну дверь. Пройдя через гостиную, я открыл ее и попал в спальню. Здесь занавески были не такие плотные, поэтому можно было хорошо рассмотреть обстановку: большую кровать, покрытую бархатным покрывалом, комод и туалет. Вот и все. Во всем доме было холодно и сыро.

Моя одежда превратилась просто в мокрые лохмотья. Я вошел в ванную и снял ее, свалив все в грязную кучу. Потом, повернувшись, увидел себя в зеркале. Один глаз распух и почти закрылся. На щеке красовался огромный синяк. Я дотронулся до головы и охнул от боли, но открытых ран, к счастью, не нашел. Потом внимательно оглядел все тело. Правая рука распухла и онемела, ноги были в ссадинах и кровоподтеках, все ребра ныли, но, судя по всему, обошлось без переломов. Сообразив, что могло быть и хуже, я попробовал энергично растереться полотенцем, затем набросил на себя какое-то покрывало, лежащее в шкафу, и тут же завалился на кровать.

Я долго пытался согреться и все думал о потерянной шляпе — дело в том, что на ней были мои инициалы. Если ее найдут, то будет нетрудно определить и место моей дислокации.

Очень хотелось курить. Не выдержав, я соскочил с кровати и принялся искать какую-нибудь одежду. В гардеробе кое-что удалось найти, но меня это категорически не устраивало — женское платье, несколько кофточек и нейлоновая сорочка. В конце концов я отыскал булавку и, заколов закрученное вокруг бедер покрывало, отправился на кухню.

Раковина находилась над маленьким шкафчиком с несколькими ящичками. Я начал выдвигать их один за другим и уже через несколько секунд держал в руках пачку сигарет и бутылку бурбона, почти полную. Первая же затяжка показалась мне божественной. Потом я изрядно отхлебнул из бутылки и почувствовал, как приятно обожгло желудок. Закружилась голова. Я поставил бутылку и продолжил поиски. Нашел пачку молотого кофе, несколько банок мясных консервов, жареные хлебцы и варенье. Это привело меня в восторг: значит, от голода не умру.

Через несколько минут я уже наслаждался горячим кофе, ел говядину прямо из банки и чувствовал, себя спасенным.

Потом налил вторую чашку кофе, добавил в нее бурбона, зажег новую сигарету и пошел со всем этим в гостиную.

На плотном ковре перед камином стоял длинный низкий стол, покрытый зеленой скатертью, по трем сторонам которого находились два дивана, кресло, покрытые таким же бархатом, как кровать в спальне, и торшер. В гостиной было сумеречно и ничто не нарушало тишину. Слышался только шум дождя. Видимо, он снова усилился.

Перед одним из окон я разглядел большой письменный стол, вращающееся кресло и маленький столик с пишущей машинкой. С потолка свисала лампа под зеленым абажуром. На столе лежали несколько книг и стопка бумаги, прижатая тяжелым пресс-папье. В углу приютился маленький газовый радиатор. На стене, около письменного стола, висела полка с книгами. У двери, ведущей на кухню, был еще один маленький круглый столик с телефоном и радиоприемником. Я порадовался — можно будет узнать новости. Потом взглянул на свои часы, но обнаружил, что они стоят, — забыл их завести.

Внезапно, словно молния, меня пронзила мысль: если это летнее бунгало, то почему же не выключены газ и электричество? И буквально в следующее мгновение услышал шум машины.

Я бросился к окну, слегка отодвинул штору и увидел желтый школьный автобус.

В соседних бунгало вроде бы не было заметно никаких признаков жизни. Но один из домов ярдах в двухстах оказался обитаем. Из него выбежали двое ребятишек в желтых плащах и юркнули в автобус, который тут же развернулся и уехал. Шум мотора постепенно затих вдали, и я уже было собрался покинуть свой наблюдательный пост, когда какой-то новый шум привлек мое внимание. Я снова отодвинул немного штору, приник к окну и на этот раз увидел полицейскую машину.

Она медленно приблизилась и остановилась у соседнего бунгало. Затем из нее вышли двое полицейских, оба в черных дождевиках. Один направился к бунгало, другой пошел к моему дому, а приблизившись, нажал на ручку двери и попробовал, заперта она или нет. Потом двинулся к окнам. Я затаил дыхание.

Вскоре я услышал, как полицейский ударил по замку гаража, чтобы убедиться, что он не взломан. После чего направился в обход дома. «Шляпа, — с тревогой подумал я, — они нашли мою шляпу и поняли, что я прячусь где-то здесь…»

Хотя и не исключено, что мои волнения совершенно напрасны. Может быть, это просто обычный обход.

И вдруг у меня по спине пробежал холодок: я вспомнил о разбитой форточке.

И дверь из гаража ведь тоже не заперта!

Не знаю, как мне удалось не разлить чашку с кофе и пробраться на кухню. Босые ноги бесшумно скользили по полу.

А когда я наконец дошел до двери в гараж, раздался голос полицейского:

— Эй, Рой! Иди-ка сюда!

Значит, он уже обнаружил разбитое стекло!

Я стал тихо поворачивать ключ в замке, и при этом мне казалось, что он производит страшно много шума. Я не дышал и боялся даже моргнуть.

Снова раздался голос:

— Подойди сюда, посмотри! Думаю, он здесь побывал.

Все, они нашли мою шляпу, обнаружили следы на насыпи около путей, затем на берегу…

— Видишь, разбил форточку, чтобы проникнуть внутрь. Это точно!

— Пожалуй, это так, — отозвался другой голос с южным акцентом. — А ты смотрел внутри?

— Ты что, за дурака меня держишь?

Он же наверняка вооружен!

От страха я не мог шевельнуться. Тлеющая сигарета жгла пальцы, но я боялся ее погасить. Казалось, если брошу ее, то сразу разбужу всю округу.

— Выходи, Фоли! — крикнул этот южанин Рой.

Несколько секунд, показавшихся мне вечностью, стояла гнетущая тишина. Полицейские, должно быть, прислушивались.

— Нет, пожалуй, ушел, — сказал наконец Рой. — Но точно был здесь. Видишь эту грязь на песке? Ну-ка, дай мне фонарь!

— Вот, возьми, — ответил его напарник. — Одного полицейского он уже убил, так что теперь ему все равно. Одним больше, одним меньше…

— Я должен посмотреть, что там внутри, — заявил южанин.

О Боже ты мой! Быстро же они меня нашли!

— Подвинься! — Рой заговорил тише, но я все слышал. — Он вошел в дом через эту дверь. Встань вот здесь и гляди в оба, а я войду…

— Может, лучше вызовем подмогу? — предложил напарник.

— Подмогу? Ты что, струсил? Да я собственными руками задушу этого негодяя, убившего моего товарища!

Послышались тяжелые шаги по скрипучему мокрому песку. Потом я услышал, как Рой влезал в окно гаража и спрыгнул на пол. По бетону застучали подошвы, задергалась ручка двери — это он пытался войти в кухню. Мои пальцы все еще лежали на ключе.

— Ну что? — поинтересовался его товарищ.

— Дверь заперта, следов взлома не видно. Нет ни одной царапины.

— Не может быть! Он ни за что не вышел бы обратно под дождь, если бы нашел себе убежище.

— Значит, дверь была открыта, и он сейчас в доме. Вошел и заперся изнутри — вот и все…

Да, теперь мне отсюда не выбраться!

Даже невозможно попытаться удрать через окно — голым далеко не убежишь…

— Послушай, ты все-таки не прав. Ведь и в прошлый наш обход, помнишь, дверь гаража была открыта, а дверь на кухню заперта. Тогда еще в гараж забрались ребятишки и играли здесь. На двери не было даже висячего замка.

— Да, ты прав.

Теперь я думал только об одном: сколько еще смогу выдержать такое напряжение?

— Тем не менее что-то не верится, чтобы он смылся, не попробовав войти. Ведь ему нужна сухая одежда, жратва…

— Наверное, не нашел чем взломать дверь. А мы тут просто зря теряем время. Он, конечно, прячется где-нибудь в этом районе. Может, нашел прибежище в другом бунгало? Кроме того, не мешает осмотреть все яхты.

Рой вылез из гаража, и я услышал, как они направлялись к машине. Вскоре она отъехала. Мокрый от пота, я с трудом дотащился до дивана в гостиной и повалился на него. Потом заметил, что в пальцах все еще зажат окурок сигареты. Я попытался раздавить его в пепельнице, но мне это не сразу удалось, так как руки сильно дрожали.

Глава 2

Полицейские вернулись минут через двадцать. Снова обошли вокруг дома, заглядывая в окна. Я слышал их шаги и голоса, но слов разобрать не мог. Не иначе как ими руководила интуиция, какое-то чутье, присущее ищейкам. Потом они ушли.

Я выкурил еще одну сигарету и задумался. Выбраться отсюда не было никакой возможности. Весь район наверняка окружен полицейскими. Но может быть, мне все-таки удастся отсидеться и дождаться момента, когда они уйдут? Тут я мог спать в тепле. А если долго не высовывать носа, они подумают, что я ускользнул от них, и прекратят здесь поиски. Ну хорошо, а потом куда я пойду?

Что буду делать? На эти вопросы не было ответа, и они вызывали у меня только головную боль.

Покрывало раздражало — оно все время соскальзывало с бедер, не давало возможности нормально двигаться. Тогда я разыскал ножницы и сделал в нем дырку для головы. Получилось нечто вроде пончо. На кухне нашлась веревка, чтобы ею подпоясаться. Теперь нужно было заняться сушкой одежды. Я включил маленький радиатор и протянул перед ним веревку. Потом прополоскал свои вещи в ванне и повесил их сушиться, а ботинки поставил перед радиатором. Мой бумажник был похож на старую губку. Я вынул из него деньги и разложил их на комоде для просушки. У меня было сто семьдесят долларов.

Потом я вспомнил о радиоприемнике и включил его на такую громкость, что мог слушать, только приложив ухо непосредственно к динамику. По первой программе передавали джазовую музыку. Затем диктор зачитал несколько рекламных объявлений, сообщил, что сейчас девять часов сорок пять минут, и вновь зазвучала музыка.

Я попробовал настроиться на другие волны, но ни одна из станций не передавала новостей. Возможно, что-нибудь услышу в десять часов. Я выключил приемник, подошел к библиотечке и начал машинально перебирать книги, к своему удивлению обнаружив, что две полки заполнены трудами одного и того же автора, какой-то Сузи Петтон. Таких книг, причем новеньких, как в магазине, было около сотни. Приглядевшись к ним внимательнее, я убедился, что одно и то же название повторяется по пять-шесть раз, только на разных языках. Среди них я узнал испанский, французский, итальянский. Остальные, видимо, были какие-то скандинавские. Почти все книги украшали пестрые обложки с изображением симпатичных девушек в кринолинах и молодых людей в форме Южной армии.

Петтон? Сузи Петтон? Имя казалось мне знакомым, но я не помнил, чтобы прочел хотя бы одну из ее книг, потому что не очень люблю исторические романы. Итак, вероятно, я попал к ней. Иначе зачем хозяину дома все эти переводы?

Если останусь жив, решил я, как-нибудь обязательно поинтересуюсь, о чем таком пишет эта писательница, не зря же ее книги читают во всем мире. Но сейчас мне хотелось только молиться, чтобы эта старушенция — а в том, что Сузи Петтон лет под восемьдесят, я почему-то не сомневался — не вздумала завалиться в свою летнюю резиденцию.

Впрочем, тут же себя и утешил, что в такое ненастье делать ей здесь абсолютно нечего, и мне, возможно, удастся у нее отсидеться.

Я устроился поближе к газовому радиатору, закрыл глаза и постарался успокоиться, но тревожные мысли меня не отпускали. А что, если писательница или кто-то из членов ее семьи все же появится? Как мне тогда себя вести? Взять пришедшего в заложники? Или постараться объяснить ему всю нелепость моей ситуации и умолять не выдавать? Но у меня не было никакого оружия, даже стоящего ножа, не размахивать же одним из столовых, которые я обнаружил в ящичке на кухне. А рассказам моим, разумеется, ни один человек на свете не поверит. Я бы и сам ни за что не поверил, доведись кому-нибудь поведать мне все то, что со мною на самом деле произошло всего несколько часов назад.

Время приближалось к десяти. Я снова включил приемник и прижался к нему ухом. Так и есть — пошли новости.

Сначала передавали о событиях в Вашингтоне, о дебатах в конгрессе, затем о запуске ракеты на мысе Канаверал, о снежной буре на востоке страны.

«А теперь переходим к местной хронике дня, — объявил диктор. — В автомобильной катастрофе погибли два человека, какой-то сумасшедший пытался ограбить банк, угрожая водяным пистолетом, мэр заболел азиатским гриппом…»

Наконец дошла очередь и до меня.

«Согласно сведениям, которыми мы располагаем, в настоящий момент ведутся поиски Рассела Фоли, моряка, приписанного к району города Карлайла, находящегося в семидесяти милях от Санпорта. На рассвете полиция нашла фетровую шляпу неподалеку от станции Карлайл, очень похожую на ту, которую последний раз видели на Фоли. Другие следы, найденные в районе железнодорожного полотна, могут свидетельствовать о том, что Фоли спрыгнул с поезда. По мнению полиции, он, несомненно, прячется в городке или неподалеку от него. Все дороги контролируются местной полицией.

Фоли разыскивается для дачи показаний по делу об убийстве Чарли Л. Стедмана, полицейского инспектора из Санпорта, которое явилось следствием дикой драки у него на квартире. Полиция, прибывшая по вызову соседей Стедмана, не застала убийцу. Он успел скрыться. Не получив никакого ответа на стук инспектора в дверь квартиры, петиция была вынуждена ее взломать и обнаружила Стедмана, смертельно раненного ножом. Убийца Фоли, опознанный двумя жителями этого дома, сначала зашел в соседний бар, но вскоре скрылся оттуда через служебный вход.

Рассел Фоли, лейтенант, плавающий на борту нефтеналивного судна «Джонатан Денси», жил в том же доме. Полагают, что его жена, с которой он расстался, находится в Рено и собирается с ним разводиться. Когда Фоли видели последний раз, на нем был габардиновый костюм каштанового цвета, такого же цвета галстук и белая рубашка. Ему около двадцати семи лет, его рост около шести футов, вес около ста девяноста фунтов.

Волосы светлые, глаза голубые. Полиция уверена, что на его лице и руках имеются синяки и ссадины, полученные им во время драки с жертвой…»

Итак, песенка моя спета. Сердце болезненно сжалось. Об орудии убийства не давалось никаких разъяснений, и никто, видимо, этим не интересовался. Убийца, без сомнения, был хорошо знаком с нашим домом, если знал о существовании черного хода и пожарной лестницы. Но z-то никого не видел. Я только узнал, что Стедман мертв, и сделал невероятную глупость — убежал! Правда, это ничего не меняло — мое дело и без того было практически безнадежным.

Выключив приемник, я отправился на кухню и выпил большую порцию виски, а потомзавернулся в одеяло, лег на диван и моментально заснул. Двенадцать часов беспрерывного бегства сделали свое дело.

Во сне я плыл на моем «Денси» по Карибскому морю, и настроение мое полностью соответствовало солнечному летнему дню. Свободный от вахты, я играл в шахматы с моим постоянным противником нашим коком Чарли и, вопреки тому, что чаще всего случалось в реальной жизни, выигрывал одну партию за другой.

Было безумно жарко, хотелось пить, но я боялся оторваться от шахматной доски, сбегать за бутылкой холодной воды, чтобы не спугнуть свою удачу.

Когда я проснулся, дождь продолжал! стучать, а в оконные ставни рвался ветер. На часах было три, но мне казалось, что я спал всего несколько минут. Я весь взмок от пота и так запутался в одеяле, словно во сне беспрерывно крутился.

Какое-то время я еще полежал, с тоской вспоминая приятный сон, и только собрался закурить, как услышал, что за окном хлопнула дверца машины.

Полиция? Я скатился с дивана и осторожно подобрался к окну. Нет, это была не полиция. Перед «олдсмобилом» стояла молодая женщина, что было совсем не лучше.

Спрятаться я не мог, бежать — тоже.

Ведь на мне было лишь одно покрывало!

Не оставалось ничего другого, как продолжать наблюдать за ней. Почему-то мне показалось, что женщина не совсем твердо держится на ногах. Но вот она снова села за руль и повела машину в гараж.

Я бросился на кухню. Ведь как только женщина туда войдет, она сразу же заметит открытую банку говядины и сваренный кофе. Надо сделать так, чтобы эта дамочка не успела кинуться за помощью.

Я услышал урчание мотора, потом раздался какой-то гулкий удар по бетону. Двери гаража громко захлопнулись. С сильно бьющимся сердцем я стоял за дверью и ждал, но женщина не появлялась. Я подумал было, что она вышла из гаража, чтобы войти через парадную дверь, и побежал к окну гостиной. Но перед фасадом ее, тоже не было. Тогда снова ринулся на кухню и прижал ухо к двери, надеясь услышать хоть что-нибудь. Наверное, достает из багажника вещи, поэтому и задержалась. Все это время я продолжал слышать тихое урчание мотора, заглушаемое шумом дождя и ветра.

Может, заметила разбитое стекло, испугалась и убежала? Нет, маловероятно.

Но тогда в чем же дело?

Я продолжал ждать, все более и более волнуясь, но слышал только монотонное урчание мотора. А потом вдруг почувствовал сильный запах отработанного газа. Может, женщина собралась покончить счеты с жизнью?

Я повернул ключ и осторожно приоткрыл дверь. Несмотря на разбитую форточку, гараж быстро заполнялся отработанным газом. Было темно, хотя в салоне автомобиля горел свет. Но внутри никого не было. Я присел и только тогда увидел женщину: она лежала на полу у заднего колеса. Голова ее скрывалась под бампером.

Я подбежал к машине и выключил зажигание. Удушливый газ мешал дышать.

Затем быстро подхватил женщину и вынес ее из гаража на кухню. Она оказалась довольно крупной, а поскольку была без сознания, то и страшно тяжелой. Наконец мне удалось-таки дотащить ее до кровати, уложить и распахнуть окно. Накрашенные губы не позволяли понять, посинели они или нет, но цвет лица показался мне нормальным. Вместе с ветром в комнату залетали капли дождя, и такая атмосфера вскоре привела женщину в чувство.

Да, опоздай я минут на пять, она наверняка погибла бы!

Возможно, ее ударило захлопнувшейся дверью гаража. Но потом я вспомнил о весьма нетвердой походке автомобилистки и наклонился к ее губам. Без сомнения, Сузи Петтон — если, конечно, это действительно была Сузи Петтон — любила выпить. Я не знал, как отреагирует ее организм на смесь алкоголя с выхлопными газами, но был уверен, что, придя в чувство, она будет ощущать себя препогано. Сняв с нее туфли, я открыл уже дверь в ванную, но тут женщина стала издавать звуки, очень похожие на икоту. Я быстро стащил ее с кровати и поволок к умывальнику, а когда ее вырвало, губкой обтер ей лицо. Но глаза она открыла лишь тогда, когда я снова уложил ее на кровати. Однако, увидев меня, женщина снова зажмурилась и простонала:

— О Боже ты мой!

Потом попыталась поправить свою юбку. Пришлось ей помочь, и женщина успокоилась. Я вышел в гостиную и закурил. Хотелось думать, что с этой дамочкой я уж как-нибудь договорюсь, но снова начала беспокоить полиция. Если они вернутся и увидят, что двери открыты, я пропал. А стемнеет, похоже, не ранее чем часа через три.

Я вернулся в спальню и посмотрел на женщину. Подобные дамы всегда обращают на себя внимание — крупная, стройная, волосы светлые, почти белокурые и коротко остриженные. Лет ей, похоже, около тридцати. Кофточка и юбка из высококачественной шерсти, в ушах золотые серьги, на руке — дорогие часы. И очень симпатичная мордашка — даже в таком состоянии.

На кухне я приготовил кофе, а когда вернулся в спальню с чашкой в руке, женщина сидела на кровати, обхватив голову руками.

— Вот, выпейте-ка кофе, — предложил я.

Она вздохнула:

— А я подумала, что вы мне пригрезились.

Женщина совсем не казалась испуганной. Видимо, сообразила, что опасность уже миновала. После кофе я протянул ей зажженную сигарету. Она сделала пару затяжек и вдруг взглянула на меня:

— А что со мной было?

— Я вытащил вас из-под машины в гараже. Видимо, вас оглушило дверью.

Женщина провела рукой по затылку и поморщилась от боли:

— Да, да, припоминаю, меня чем-то ударило. А мотор продолжал работать…

Кажется, я попыталась выключить его, но потеряла сознание.

— Я так и подумал.

Она посмотрела на меня и покачала головой:

— У меня перед глазами все время какая-то пелена. И кажется, что вы чем-то напоминаете Спартака. А говорите, как ангел-хранитель… Но кто вы на самом деле? И как вы здесь очутились?

— Зовут меня Фоли. А проник я к вам, немного поработав над вашей дверью.

— А, так вы и есть тот самый человек, которого разыскивает полиция? Все дороги перекрыты…

— Они осматривают и машины?

— Нет, просто заставляют притормаживать и заглядывают в окна. Все мои силы при встрече с ними ушли на то, чтобы скрыть, что я пьяна, поэтому не особенно хорошо помню, насколько тщательно они это проделывают.

Я принес ей вторую чашку кофе.

— А почему они вас разыскивают? — поинтересовалась женщина.

— Подозревают в убийстве полицейского.

Она подняла глаза:

— Кажется, я читала об этом в газете.

Сегодня утром. Вы убили его в драке?

— Возможно. — Я поставил чашку на комод. — Как вы себя чувствуете?

— Довольно скверно… Спасибо вам за это, что вы вытащили меня из гаража.

В сущности, я обязана вам жизнью.

— Вы никого не ждете?

— Нет. А почему вы спрашиваете?

— Я должен знать. Это ваш дом?

— Да.

— Значит, вы — Сузи Петтон?

— Угадали. Сузи Петтон. Неудачница.

Пустая, исписавшаяся романистка…

Видимо, алкоголь у нее еще не выветрился.

— Не совсем вас понимаю.

— Не обращайте внимания! Неписатель никогда не поймет писателя. Мы с вами говорим на разных языках. Понимаете, что я имею в виду?

— Нет, но это меня совсем не трогает.

Я хочу одного: чтобы вы не пытались отсюда удрать и не предупредили полицию.

— Угрожаете?

— При чем здесь угрозы! Я не собираюсь причинять вам неприятности, но, если вы будете вести себя не так, как нужно, я вас просто свяжу.

— И что это вам даст?

— Выигрыш во времени. Если я не буду высовывать отсюда носа, полиция придет к выводу, что я проскочил через ее кордоны, и снимет посты с дорог. Вот тогда я попытаюсь удрать.

У Сузи Петтон были большие серые глаза человека, которого трудно испугать.

— А вы не считаете, что все это бесполезно? И что вам лучше самому прийти с повинной?

— Чтобы меня посадили на электрический стул? Или приговорили к пожизненному заключению? Нет, такой вариант меня не устраивает.

— Но ведь рано или поздно вас все равно схватят! Вы сами это хорошо знаете!

— Не хочу загадывать, что произойдет.

Но если я попадусь им в лапы, то погибну. Поэтому живу лишь настоящим моментом. Кончится эта минута, буду жить следующей.

— Значит, вы решили здесь спрятаться?

— Угадали.

Она вздохнула:

— Что ж, пусть будет так. Только мне нужно сходить в гараж за сумочкой…

Или вы меня туда не отпустите?

— Сходим вместе. Вы можете подняться?

— Да, мне лучше. Хотя страшно болит голова.

Сузи надела туфли и встала, довольно твердо держась на ногах. Мы прошли через кухню.

— Подождите здесь, — сказал я возле двери. — Я сам принесу вам сумочку.

Стараясь не выпускать ее из виду, я пошел в гараж, но она не делала никаких попыток к бегству.

Я отдал ей сумочку, Сузи достала из нее таблетки аспирина, открыла кран в умывальнике, налила в стакан воды и запила ею лекарство. После этого мы вернулись в гостиную. Я снял с веревки свою одежду. Белье и рубашка почти высохли, но костюм был по-прежнему мокрый. Повернувшись к Сузи, я почему-то вдруг решил, что она собирается удрать через окно, и бросился наперерез. Но она спокойно подошла к зеркалу и стала подкрашивать губы. Потом обернулась:

— Что это с вами?

— Мне показалось, что вы собираетесь удрать.

— В такую погоду?.. Какая чушь!

Она сжала губы, посмотрела на них в зеркало и спрятала помаду в сумочку. Потом начала причесываться… Сузи действительно была очень элегантной и… соблазнительной. И невероятно спокойной.

— А вы не из трусливых, — с усмешкой заметил я.

— Теперь нет, — ответила она, пряча расческу. — А разве это плохо?

— Наверное, нет.

Сузи насмешливо улыбнулась:

— Я два раза была замужем и оба раза неудачно. Мне уже тридцать, и я совершенно одинока. С писательской деятельностью я тоже распрощалась. Поэтому мне нечего бояться, Фоли.

— Вот как? Интересно!.. Но все равно, не делайте, пожалуйста, попытки уйти из дому. Договорились?

— Почему вы решили, что я хочу уйти?

Здесь я у себя дома не так ли? И совсем не хочу, чтобы меня выгнал отсюда какой-то гладиатор в шутовском наряде…

Я пытался понять, что у нее на уме, но ничего не получалось. Может быть, она спокойна только потому, что сюда должен кто-то прийти? И знает, что мне одному с ними не справиться… Но как бы то ни было, а придется запастись терпением и ждать. Другого выхода у меня не было.

Глава 3

Сильный порыв ветра ударил так, что дом задрожал. По стеклам снова побежали струйки дождя. Было начало пятого, а в шесть уже стемнеет. Я слышал, как постукивал висячий замок, когда порывы ветра били по гаражу. Сузи Петтон сидела у маленького столика и спокойно молча курила.

— Если верить тому, что написано в газете, — наконец произнесла она, — вы — моряк торгового флота.

— Угу… — буркнул я. — Служил лейтенантом на нефтеналивном судне.

— Тогда не понимаю, зачем вам понадобилось убивать полицейского? На преступника вы не похожи.

— У меня были с ним личные счеты.

А это не имеет ничего общего с его профессией.

— И вы прямо вот так отправились к нему, чтобы убить?

— Нет.

— Тогда почему же его убили?

— А я его не убивал.

— Что?!

Снаружи послышался шум автомобиля. Я подбежал к окну: неподалеку снова показалась полицейская машина. Интенсивно работая «дворниками», она проехала мимо дома и вскоре вернулась. Сердце мое бешено заколотилось. Однако, немного постояв, полицейские уехали. Сузи сказала что-то, но я не расслышал, что именно.

— О чем вы? — обернулся я к ней.

— Я спросила: «Это полиция?»

— Да.

— Но почему же вы так волнуетесь?

У них нет никаких оснований заходить в мой дом.

Я рассказал ей об их утреннем визите.

— Поэтому, если они увидят, что ваша машина в гараже, могут проверить, все ли тут в порядке.

— Ах, вот оно что! Значит, и затопить камин мы не можем именно по той же причине?

— Ну конечно!

— А как вы поступите, если они все-таки придут?

Я пожал плечами:

— Откуда мне знать? Во всяком случае, если вы им не откроете, они решат, что здесь что-то неладно, и взломают дверь. К тому же они подозревают, что у меня револьвер.

Я снова ощупал одежду: костюм был еще сырой. А когда повернулся к Сузи, увидел, что она как-то странно смотрит на меня. Однако сразу же отвела глаза.

Я уже не первый раз ловил ее изучающий взгляд на себе, и мне безумно захотелось узнать, о чем она думает.

— Вы были вооружены, когда пошли к этому инспектору?

— Нет.

— Пьяны?

— Выпил пять или шесть рюмок для храбрости.

— Но вы знали, что он вооружен? Ведь у всех полицейских есть оружие.

— Конечно, — ответил я с некоторым раздражением. — Но в то время совсем не думал об этом. Мне хотелось только одного: набить ему морду… — Я подумал, что человеку, попавшему в мое положение, наверное, самое время исповедоваться.

Она задумчиво покачала головой:

— Мне кажется, газеты писали, что смерть наступила от ножевой раны. А чей же это был нож? Ваш?

— Откуда мне знать… я его не видел.

— Вы что, смеетесь надо мной?

— Я говорю совершенно серьезно. Или вы решили, что перспектива сесть на электрический стул разбудила во мне клоуна?

— Избавьте меня, пожалуйста, от вашего сарказма. Я ведь силой вас здесь не держу. — Сузи уселась в кресло и показала мне на диван. — Лучше сядьте и расскажите подробно, как все это произошло.

— Неужели вас это интересует?

— Я сама пока не знаю. Но коли нам суждено провести вместе какое-то время, то уж лучше о чем-нибудь говорить, чем молчать.

Я сел и снова закурил. Нас разделял низенький столик.

— У меня еще раньше были неприятности с этим негодяем. Две недели назад я пообещал расправиться с ним, если он не прекратит свои мерзости. Причем сказал это при свидетелях… Только не говорите сейчас, что все это было глупо с моей стороны. Я и сам знаю. Но подлецы, подобные Стедману, всегда приводят меня в бешенство. Он вечно крутился около смазливых девушек и женщин.

И главным образом рядом с теми, мужья которых часто отсутствовали.

Когда год назад я женился, моя жена пела в кабаре. Сознаюсь, наша супружеская жизнь не была идеальной. Нелегко быть женой моряка. Вот она и не выдержала. В последний приезд я узнал, что она появлялась в обществе Стедмана. Он был холостяк и жил в том же доме, что и мы.

На Форест-авеню. В тот же вечер я повстречался со Стедманом в баре «Сиделин», неподалеку от нашего дома, и мы с ним крепко поругались. Владелец бара, хороший парень, постарался разнять нас и выпроводил меня, чтобы я не наговорил лишнего. А вчера вечером, вернувшись из рейса, я узнал, что жена удрала в Рено на нашей машине, прихватив с собой почти все деньги, которые были в банке. Я зашел в бар «Сиделин», чтобы немного выпить, но чем больше думал об этом деле, тем становился злее. Нет, ее уход не был для меня несчастьем, но я не люблю, когда меня оставляют в дураках. Именно поэтому и направился к Стедману. Узнав меня, он хотел было захлопнуть дверь перед моим носом, но я успел войти и сразу же съездил ему по морде. Револьвера при нем не увидел, но Стедман был отнюдь не слабак. Наоборот, он был покрупнее меня и умел отлично работать кулаками. Поэтому мы хорошо потрудились там, в его гостиной. Потом прибежал управляющий.

Заколотил в дверь и заорал, что вызовет полицию. Минут через пять мы были настолько обессилены, что больше не могли драться. Когда я уходил, Стедман качался на четвереньках и пытался встать. Впрочем, я и сам был ненамного лучше его.

Управляющего в коридоре уже не было. По дороге я встретил только двух жильцов, которые меня знали.

Я снова направился в бар, но еще до того, как туда добрался, услышал вой сирены и увидел, что к нашему дому подкатила полицейская машина. В баре я вымылся, привел себя немного в порядок, а потом вдруг случайно узнал, что пришли полицейские и интересуются, куда это я исчез. Я, конечно, сразу же выскользнул через служебный вход. Мне совсем не светило провести ночь в тюрьме: мог пропустить выход моего судна в море. Я считал, что, когда вернусь из плавания, история эта забудется и я отделаюсь легким штрафом. Тут начался дождь, и я пошел в кино.

Вышел оттуда около часа ночи и, позвонив в «Сиделин», спросил у моего друга Рэда Ланигана, владельца этого бара, можно ли прийти к нему, чтобы пропустить стаканчик. Вот тут-то он меня и ошарашил, Сказал, что Стедман оказался смертельно ранен ножом и полиция теперь меня ищет по всему городу. Сперва я подумал, что он шутит, но Рэд быстро повесил трубку.

Тогда я позвонил Стедману. Мужской голос в трубке спросил меня, кто говорит. И это был, конечно, не Стедман.

Я еще ничего не понимал, но успел изрядно перепугаться. Остановил такси и хотел проехать мимо своего дома, чтобы проверить, стоят ли там полицейские машины, однако шофер так посмотрел на меня, что я испугался еще больше. Не исключалось, что полиция уже успела передать мои приметы, а если учесть, что моя физиономия была разукрашена синяками и кровоподтеками, я был довольно приметной личностью. Тогда я не стал испытывать судьбу и никуда не поехал. Но не успел нырнуть в темный переулок, как на углу остановились полицейские. Вот тогда я окончательно потерял голову. В течение часа они дважды могли меня сцапать. Но дождь и темнота позволили мне ускользнуть от них.

Я забрался на платформу поезда, который медленно тащился мимо станции, и уехал.

Сузи подняла голову:

— Это самая не правдоподобная сказка из всех, какие мне доводилось слышать.

— И вы тысячу раз правы.

— В драке кто-нибудь из вас применял нож?

— Нет.

— А когда вы уходили, Стедман действительно стоял на четвереньках и был жив?

— Конечно! Ему же досталось не больше чем мне. Я ведь говорю, это был довольно крупный мужчина.

— Уходя, вы закрыли за собой дверь?

— Думаю, что да… Правда, был немного не в себе, но ведь это делается машинально.

Она кивнула:

— Вы сказали, что, когда выходили из квартиры, управляющего в коридоре не было. Он, видимо, добежал звать полицию. Но может быть, там был кто-нибудь другой?

— Я видел женщину. Она стояла на пороге соседней квартиры. А когда увидела меня, быстро закрыла свою дверь. Потом, на лестнице, встретился еще с одним жильцом.

Сузи неопределенно покачала рукой с сигаретой:

— Я не это имела в виду. Конечно же они вас опознали, нет сомнения. Но может быть, кто-то из соседей видел, что, когда вы выходили, Стедман был еще жив?

— Нет, соседка не могла этого видеть.

Ее квартира на той же стороне, что и Стедмана.

— И сколько же, по вашему мнению, прошло времени между вашим уходом и приездом полиции, которая обнаружила труп?

— Не знаю, может, около пяти минут.

Я успел отойти не больше чем на сто ярдов, когда полицейская машина остановилась около моего дома. Какое-то время ушло на то, чтобы узнать, в какой квартире произошла драка, потом нужно было взломать дверь…

— А откуда вы знаете, что они взломали дверь?

— Слышал по радио.

Она удивилась:

— Выходит, вы ее заперли?

— Наверное… Или ее запер кто-нибудь другой, кто вышел от него после меня.

— Нет, это исключается. Соседка наверняка следила за дверью, дожидаясь приезда полиции.

— В таком случае этот неизвестный мог покинуть квартиру Стедмана по пожарной лестнице.

— Но вы же там никого не видели?

— Нет. Но ведь я был только в гостиной.

— И не заметили никакой сумки, плаща, одежды?

— Нет. Даже если там что-то и было, я бы все равно ничего не заметил.

Я кипел от злобы и видел только Стедмана.

— А если у него в это время кто-то был… Друг или хороший знакомый…

То почему он вдруг решил убить Стедмана?

— Может, там была одна из его новых дам? Нет, не знаю… Знаю только одно: когда я уходил, он был жив, а через пять минут вдруг оказался убитым…

— И вы думаете, вам кто-нибудь поверит?

— Конечно нет. Именно поэтому я и удрал.

— Знаете, только одно говорит в вашу пользу: абсолютная не правдоподобность происшедшего. Такую невероятную историю трудно выдумать. Значит, это, скорее всего, правда.

Я пожал плечами и стал нервно расхаживать по комнате. День клонился к вечеру. Резко обернувшись, я вновь поймал на себе ее странный взгляд. Но на этот раз Сузи не отвела глаза, а лишь с задумчивой усмешкой покачала головой:

— Я все думаю, на кого вы больше похожи: на римского гладиатора или на монаха неизвестного ордена, застигнутого в чужой спальне?

— Моя одежда скоро высохнет.

— О, меня нисколько не шокирует ваш наряд! Это даже как-то романтично! Грешник в рясе…

В ее голосе слышался вызов, и когда я вновь взглянул на нее, то заметил огонек в серых глазах. Я подошел, она немного подвинулась, и я устроился рядом, на краешке кресла.

— Нам и сейчас нельзя разжечь камин? — спросила она.

— Нельзя.

— Жаль. Было бы намного уютнее.

Представьте себе: огонь в камине и унылая песня дождя за окном.

— И легавые, которые сразу явятся на огонек.

— А я им скажу, что у меня все в порядке.

— Так я вам и поверил — Значит, вы мне не доверяете? — Сузи тихонько провела пальцем по моей раненой щеке. — Больно?

— Нет.

Внезапно я ее обнял и поцеловал. Губы Сузи приоткрылись, она обвила мою шею руками. Потом прошептала у самых моих губ:

— Это все из-за вашего наряда. В нем вы выглядите настоящим соблазнителем.

Я снова поцеловал ее. Сузи издала какой-то неопределенный стонущий звук и быстро вскочила на ноги. Лицо ее покраснело, но сама она дрожала. Выскользнув из моих рук, быстро бросилась в спальню. Я догнал ее возле кровати.

— Как холодно… — прошептала она. — Надо окно закрыть…

Я потянулся, чтобы захлопнуть раму, но Сузи сильно толкнула меня и выскользнула обратно в гостиную. Я потерял равновесие и растянулся на полу.

Кипя от злости, я вскочил и бросился к двери, но она не открывалась. Почему? Ведь на ней не было никакого замка!

Я надавил посильнее, дверь поддалась на несколько дюймов — и только. В следующий миг я услышал, как хлопнула дверца машины и заурчал мотор. Я с силой навалился на дверь — на этот раз мне удалось протиснуться в щель. Но было поздно: машина уже выезжала из гаража. Я подбежал к окну гостиной и увидел, как Сузи быстро выскочила из машины, заперла гараж и укатила. Она, конечно, знала, что вне дома ей нечего опасаться.

С проклятием я отошел от окна и закурил. Бежать куда-то бесполезно. А легавые будут здесь минут через пять. Вот шлюха! Я спас ей жизнь, и она вот так меня отблагодарила! Потом стал ругать самого себя. Зачем оставил в машине ключи? Стремясь вытащить Сузи на свежий воздух, я совсем позабыл о них. И вот как она воспользовалась моей глупостью!

Но чем же ей все-таки удалось закрыть дверь? Теперь это, правда, не имело значения, но я решил все-таки взглянуть. Что ж, не глупо! Она подсунула под дверь кочергу. А другим концом уперла ее в угол.

Сорвав с веревки одежду, я стал поспешно одеваться. Ведь уже ярдов через пятьдесят Сузи Петтон наткнется на полицейскую машину. Следовало подготовиться к визиту этих господ. Я свернул мое пончо и бросил его на кровать.

Переодеваясь, все продолжал прислушиваться, но кроме шума дождя, ничего не слышал… Прошла минута, другая… Чего они медлят? Ведь теперь наверняка знают от нее, что я невооружен.

Прошло не менее часа, пока я наконец убедился, что Сузи не донесла на меня. И тогда задал себе вопрос: а почему? Или, может, с нею что-нибудь случилось?

До того как совсем стемнело, я успел поесть немного говядины и выпить кофе. Газовый радиатор мне пришлось выключить, опасаясь, что его свет могут заметить сквозь шторы. Потом проверил все окна, убедился, что они завешены, и уселся на диване. Дождь продолжал идти.

«Денси» должен был сняться с якоря после полудня и направиться к полуострову Флорида.

Я закурил сигарету и воспользовался зажженной спичкой, чтобы посмотреть на часы. Да, в это время уже началась бы моя вахта. Я еще раз чертыхнулся и погасил спичку.

Дождь не перестал и к утру, но ветер заметно стих. По небу ползли мрачные серые тучи.

В который раз сварив себе кофе, я включил радио, чтобы послушать последние новости. Полиция по-прежнему была уверена, что я нахожусь где-то в районе Карлайла, и продолжала поиски. А мне ничего не оставалось, как продолжать сидеть в этом доме. Странно, что Сузи не пошла в полицию, но теперь сомнений не было: она меня не выдала и, значит, вообще не собирается выдавать.

Я начал рыскать по дому, надеясь найти бритву, но не нашел. Мой глаз совсем затек и стал фиолетовым. Этот синяк продержится несколько дней. Светлая щетина меня тоже не очень-то украшала. В таком виде, конечно, нельзя не только раз, гуливать по улицам, но даже нос туда высовывать.

День тянулся бесконечно медленно. Наконец я решил порыться в книгах Сузи и вскоре наткнулся на английское издание одного из ее романов. Действие, как я скоро понял, происходило в Новом Орлеане во время Гражданской войны Севера и Юга. Закулисные политические интриги перемежались откровенными интимными сценами. Большинство героинь были миниатюрными красивыми блондинками, но с кипучим темпераментом. И все удивительно легко увлекались буквально с первого взгляда. Однако их неземные любовные страсти героические мужчины ни на грош не ценили, изменяя своим невестам направо и налево, встречая между боями других не менее привлекательных кокеток. Где-то на середине книги, когда южане все еще надеялись победить янки, мне стало невыносимо скучно, и я захлопнул книгу. Теперь можно было считать, что мое знакомство с творчеством Сузи Петтон состоялось, отпала необходимость в будущем покупать ее романы.

Хотя о каком вообще будущем я позволял себе мечтать? Выхода из моего кошмарного положения просто не было, как и никаких надежд на то, что ход событий может как-то измениться.

Позже, когда совсем стемнело, я услышал, как к дому подъезжает машина.

Вскоре она остановилась перед гаражом.

Я осторожно прильнул к занавеске: это была Сузи.

Глава 4

Она поставила машину в гараж, заперла дверь и прошла на кухню. На ней теперь были другие юбка и кофточка. А поверх накинуто темное меховое манто.

Я открыл было рот, но она предостерегающе подняла руку и тихо сказала:

— Не надо разговоров. На улице сейчас довольно оживленно. На наш дом могут обратить внимание. Я приехала за вами… Так что поторопитесь.

— Зачем?.. И куда?

— Сейчас не время задавать вопросы.

Надевайте пальто и снимите веревку, на которой сушили белье. А я выброшу окурки и банки из-под консервов. Нельзя оставлять следов.

Я надел пальто, взял бумажник, сунул в карман галстук, снял веревку.

Она тем временем уничтожала другие следы. Потом сделала мне знак следовать за ней в гараж. Там было темно, я с трудом различал контуры машины. Сузи открыла багажник. Я увидел, что запасного колеса там нет, а вместо него лежит одеяло, пиджак и шляпа. Она шепнула мне в самое ухо:

— Залезайте, я сделала все, чтобы вам хватило воздуха.

— Куда мы поедем?

— В Санпорт. Там более безопасно.

И поторопитесь. Они осматривают каждое бунгало на побережье.

Я втиснулся в багажник и завернулся в одеяло. Сузи медленно опустила крышку, щелкнул замок. Мне почему-то пришло в голову, что теперь я всецело в ее власти. Ей достаточно остановиться у первой же полицейской машины, чтобы сдать меня. Теперь я был беспомощен, как кролик, но, с другой стороны, если она действительно хотела мне помочь, то многим рисковала. Ее могли обвинить в сокрытии преступника, а за это полагается тюрьма…

Я услышал стук ее каблучков по бетонированному полу гаража… Заурчал мотор, и мы поехали. По крыше и багажнику застучали капли дождя. Потом я вздрогнул, услышав характерный шум работающего полицейского радиопередатчика. Кто-то приблизился к нашей машине и спросил:

— Мисс Петтон?

— Да, — спокойно ответила Сузи.

— Мы обыскиваем все, бунгало на побережье, чтобы убедиться, что там не прячется убийца Фоли. Вы едете из дома?

— Да. Я заезжала ненадолго. Приезжала за бумагами, которые забыла вчера… А почему вы спрашиваете?

— Вы не заметили у себя ничего подозрительного? Может быть, какие-нибудь следы взлома?

— Нет, ничего… По-моему, все в порядке.

— Вы заходили во все комнаты?

— Да… Кстати, вчера я заметила, что форточка в окне гаража разбита и…

— Об этом мы уже знаем… Ну хорошо, мисс Петтон, не будем вас больше задерживать.

Полицейский обошел вокруг машины, сел в свою и уехал. Я с облегчением вздохнул, когда Сузи тронулась с места.

Постепенно движение на улице усилилось. Несколько раз мы останавливались, видимо ожидая зеленого огня светофора.

Потом, судя по звуку, выехали на шоссе.

Какое-то время машина быстро мчалась по асфальтированной дороге, а потом резко замедлила ход и, наконец, совсем остановилась. Я снова услышал радио в полицейской машине. Полицейский пост, подумал я, и тут же мужской голос очень явственно произнес:

— Все в порядке, милая дамочка! Можете ехать дальше.

Машина снова рванулась вперед. Я вновь с облегчением вздохнул. Судя по всему, мы выехали из пикетируемой зоны.

Потом я задумался. Куда же она меня везет? И зачем ей вообще все это нужно?

Сузи сказала, что отвезет меня в Санпорт, и, скорее всего, мы туда и ехали. Но где именно она высадит меня в этом городе, я не знал. Не знал и того, который теперь час, хотя предполагал, что дело идет к семи вечера. Я слышал шуршание шин по мокрому асфальту и молил Бога, чтобы они оказались крепкими. Как все-таки ужасно погибнуть в багажнике! Потом решил, что у меня и так достаточно неприятностей, чтобы придумывать себе новые.

Через какое-то время «олдсмобил» замедлил ход и свернул вправо. Стало тише. Встречные машины попадались редко, и вскоре их совсем не стало. Изменилась и дорога. Это уже было не шоссе, и Сузи ехала очень осторожно. На какое-то мгновение мне даже показалось, что я слышу шум морского прибоя. Наконец мы остановились. В тишине я снова услышал шум дождя. В следующее мгновение в замке багажника повернулся ключ.

Я вылез наружу и потянулся. Фары были выключены, но я увидел, что мы находимся на пустынном берегу. Сзади темнели какие-то строения.

— Возьмите одежду и шляпу. — сказала Сузи, снова садясь за руль.

Я вытащил одежду, закрыл багажник и сел рядом с ней. Было так темно, что мне едва было видно ее лицо, обрамленное светлыми волосами.

— Где мы находимся? — поинтересовался я.

— В Вест-Бич, с южной стороны аэропорта. Здесь довольно безопасно. В такую погоду тут никто не бывает.

— Вы что, собираетесь здесь меня бросить?

— Почему вы так решили? Конечно, неволить я вас не стану… А вы хотите, чтобы я вас бросила?

— Не говорите глупостей… Но все-таки зачем идти на такой риск? Вам это может дорого обойтись.

— Знаю… Вот, возьмите. — Она протянула мне пачку сигарет.

Затем, когда щелкнула зажигалкой и наклонилась, чтобы прикурить, ее взгляд показался мне несколько циничным.

— Интересно, о чем вы сейчас думаете? — спросил я.

— Ни о чем… Может быть, немножко о вас.

— Почему вы не сообщили обо мне в полицию? Я подумал, что вы удрали как раз для этого.

— Сначала я так и хотела сделать, но потом поняла, что не способна. Даже не знаю почему. Может, потому, что вы спасли мне жизнь, хотя совсем не ясно, стоило ли это делать… Короче, я решила спрятать вас на своей городской квартире.

— Зачем вам это?

— На то есть несколько причин. Я раздумывала над вашей историей и даже частично проверила ее. Кроме того, если уж прятаться, то конечно же в городе, а не на побережье, где вас каждую минуту могут найти. Там скоро обыщут все бунгало, а уж тогда меня точно притянут к ответу.

— Значит, сейчас мы направляемся…

— Ко мне домой. В Санпорте, полагаю, не догадаются вас искать. А там вы спокойно можете оставаться до тех пор, пока с вашего лица не исчезнут следы драки. Но я не смогу провести вас к себе раньше полуночи. Вот поэтому мы и сделали здесь остановку. Кстати, хочу вам еще кое-что сказать…

— Я — тоже. Вы — замечательная женщина, и я просто не знаю, как вас благодарить.

Я сделал попытку приблизиться к ее губам, но Сузи легонько меня отстранила:

— Сейчас не время… Да еще в машине. Ведь мы, кажется, вышли из школьного возраста? Я сказала, что хочу вам кое-что сообщить.

— Что именно?

— Но сначала у меня к вам вопрос. До какой степени вы можете доверять вашему приятелю Рэду Ланигану? Расскажите мне о нем.

— Зачем это вам? И что вы знаете о нем?

— Почти ничего. За исключением того, что сегодня я разговаривала с ним по телефону.

— И он знает, кто вы?

— Нет, позвонив ему, я просто назвалась вашим другом и сказала, что, возможно, смогу вам немного помочь. В сущности, позвонила ему, чтобы проверить ваш рассказ. Теперь верю, что вы не солгали. И вероятно, когда вы пришли к Стедману, у него действительно кто-то уже был. Ланиган тоже допускает такую возможность… Ну, так что вы мне о нем скажете?

— Это отличный парень. Профессиональный игрок в регби из Питсбурга.

Я тоже когда-то играл в регби — всегда был в ссадинах. А Рэда я знаю два года, мы с ним хорошие друзья. Он содержит бар по соседству с моим домом.

Вы, наверное, представляете себе, как выглядят эти маленькие бары. Каждый раз после моего возвращения из плавания мы ездили с Рэдом на рыбалку.

В прошлый мой приезд именно он помешал мне набить морду Стедману. Тот ведь тоже был постоянным посетителем его бара… Но почему вас это интересует?

— Мне кажется, он хочет вам что-то рассказать. О какой-то девушке…

— О какой девушке? — быстро спросил я.

— Рэд предполагает, что у нее была связь со Стедманом.

— У Стедмана всегда было множество девиц. Он и мою жену охаживал.

— Знаю. Ланиган говорил мне. Между прочим, если вас это интересует, ваша жена действительно находится в Рено.

Полицейские проверили это с помощью своих коллег из Невады.

— Зачем?

— Должно быть, ищут мотив убийства. Она им призналась, что встречалась со Стедманом, но отрицает, что между ними что-то было.

— Так я и поверил!.. Ну ладно, давайте вернемся к этой девице.

— Ланиган мало что мне сообщил. Я поняла, что это лишь его предположение. Но он хочет, чтобы вы связались с ним. Сказал, что вы можете позвонить в общественную телефонную кабину, которая находится в его баре, и дал мне ее номер. Как вы думаете, это не западня?

Я хочу сказать, не подслушают ли ваш разговор?

— Не думаю. Рэд многим рискует, помогая мне, он не отважится меня спрятать, но уверен, что и не предаст. Именно поэтому и предложил позвонить в будку телефона-автомата, где нас не смогут подслушать… Где мне найти телефон?

— У меня дома. Но нам лучше выждать, чтобы войти туда незамеченными.

— Может, лучше позвонить с какой-нибудь бензоколонки?

— Подождите, — перебила меня Сузи. — Можно позвонить из парка аттракционов, который находится на Тарлетонбульваре. Сейчас парк закрыт, но перед входом есть телефонные будки.

— Для вас это не составит неудобств?

— Пустяки. Наденьте пиджак и шляпу. И поднимите воротник.

Парк аттракционов находился на другом конце пляжа, в десятке миль от того места, где мы останавливались. Встречных машин нам почти не попадалось. Оба входа в парк были закрыты, и место показалось мне хмурым, неприветливым. Все помещения были заколочены на зиму, и только фонари вдоль улицы освещали ограду парка.

— Ну, вот и приехали!

Телефонная будка находилась рядом со входом в какое-то здание, в тени деревьев. Сузи припарковалась к тротуару и начала рыться в своей сумочке.

— Вот номер телефона, — сказала она, протянув мне клочок бумаги. — И десять центов, если у вас нет мелочи.

Я пересек улицу. Какая-то машина проехала мимо, но я успел ускользнуть от света ее фар. Когда я вошел в кабину, на потолке зажглась тусклая лампочка. Я пригнулся к аппарату и стал набирать номер.

— Бар «Сиделин», — ответил мне мужской голос.

— Можно попросить Рэда Ланигана?

— Минутку…

Я слышал, как там позвали:

— Эй, Рэд!

Музыкальный автомат наигрывал «Чучу». Я ждал, прислушиваясь к шуму дождя, бившему по крыше телефонной будки.

— Алло? Рэд Ланиган у телефона.

— Хэлло, Рэд! Ты, кажется, хотел, чтобы я тебе позвонил?

— Кто это?.. А-а, Билл, где же ты? Думал, ты идешь ко мне… — Я слышал, как он захлопнул дверь телефонной будки и быстро заговорил:

— Боже мой, Ирландец, ты только что разговаривал с инспектором полиции. А он только что расспрашивал о тебе… Твоя подружка хорошо выполнила дело?

— Да… Что ты мне хотел сообщить?

— Насколько все это правда, сказать не могу. Только одни предположения. Я, конечно, не верю, что это ты его прикончил, иначе ты бы не позвонил. Я старался убедить в этом полицию, но они не слушают. Утверждают, что это мог сделать только ты.

— А что ты хотел сказать про какую-то девицу?

— Сейчас. Если Стедмана убил не ты, то, значит, это сделал тот человек, который был в то время у него. Согласен?

Может быть, один из тех, кому Стедман насолил. Или из тех, кто не хотел ему платить. Ты же знаешь репутацию Стедмана… Ты меня слышишь?

— Да, продолжай, пожалуйста.

— Хорошо, я скажу все, что знаю, но это не слишком-то много. Стедман был убит охотничьим ножом с костяной ручкой. Его собственным ножом. Он хранился в ящике его стола, и Стедман пользовался им для вскрытия писем. На ноже, конечно, не осталось никаких следов. И никому неизвестно, кто был у него в это время, кроме тебя. Легавые сказали, что квартира Стедмана имела такой вид, будто там играли в поло бегемоты. И никаких следов женщины. Никаких окурков со следами губной помады или рюмок с виски. Вообще ничего. Стедман вернулся домой около половины восьмого вечера.

По словам свидетелей, один. После этого из квартиры не выходил. К нему тоже никто не приходил, кроме тебя. Во всяком случае, никого больше не видели.

Правда, существует еще черный ход. Ты ведь знаешь, у тебя такая же квартира. Но есть еще такой факт: перед тем как идти к себе домой, Стедман побывал у меня и купил бутылку шампанского. А я знаю, что сам Стедман никогда не пил шампанского. Значит, он ждал кого-то в гости.

У меня учащенно забилось сердце.

— Он ее откупорил?

— Нет, она так и осталась у него в холодильнике. И полиция не нашла в этом ничего подозрительного. Вероятно, ты пришел к нему раньше, чем тот, кого он ожидал, а возможно, она пришла к нему через черный ход как раз в тот момент, когда вы сводили счеты, или незадолго до того.

— Она? У Стедмана было много знакомых девиц. Ты имеешь в виду кого-нибудь определенного?..

— Да, но это, повторяю, лишь мои предположения. Речь идет о новенькой, которую он подцепил здесь, в моем баре, дней десять назад. Она ничего не пила, кроме шампанского.

— Кто эта девица?

— Самое неприятное заключается в том, что я ее не знаю. Мне лишь одно бросилось в глаза: она пришла в бар только затем, чтобы Стедман обратил на нее внимание. Пришла именно ради него. Это я понял сразу. До того как он появился в баре, она успела лихо отшить двоих, а они были намного привлекательнее Стедмана.

— Ты видел ее только раз?

— Нет. Спустя три-четыре дня я случайно проезжал мимо Уэкфильда, около одиннадцати утра, и видел, как она вышла оттуда. Но я почти уверен, что там она не живет. Значит, там был Стедман.

Интересно и другое. Когда она впервые появилась в моем баре, мне показалось, что я ее уже где-то видел. Такие куколки обычно не забываются. Так вот, если тебя интересует, могу сказать, где ее найти…

— Где?

— На Дентон-стрит есть маленький ресторанчик. Неподалеку от причала. Ты ведь знаешь этот район: там много фабрик, складов. Ресторанчик находится как раз напротив верфи Уамета, которая выпускает пластиковые шлюпки… Ну так вот, я был как-то раз там с одним дружком. И видел эту девушку. Было часов десять, она зашла вместе с подругами выпить кофе. Значит, работает где-то поблизости. Может быть, даже в «Комете».

Когда встретишь ее, сразу поймешь, что это она. У нее большие черные глаза, проницательные и холодные. Иссиня-черные волосы, белоснежные зубы. Рост около пяти футов… Тебе известен такой тип женщин? С ними никогда не угадаешь, будут ли они страстны или холодны как лед. Ей лет двадцать пять, не замужем.

Все три раза, что я ее видел, на ней были большие серьги.

— Спасибо, Рэд… Это все?

— Не совсем. В деле имеется еще одна странность. Ты знаешь, что Стедман был в одной группе с неким Джеком Парселом? Неприятный такой тип, холодный и равнодушный. Так вот, этот Парсел недели три назад, когда ты был в море, покончил с собой. Не оставил никакой записки, ничего… Никто так и не понял, почему он это сделал.

— А это действительно было самоубийство?

— Откуда мне знать? Он был дома один. Жена куда-то вышла. Застрелился из собственного револьвера, на котором остались отпечатки его пальцев. Эксперты решили, что выстрел был произведен с очень близкого расстояния.

— Да, странно все это…

— Очень странно. Особенно если учесть, что Парсел принадлежал к категории людей, которые не кончают жизнь самоубийством. Вскоре после этого случая один из его приятелей сказал мне, что Парселу наверняка помогли отправиться в мир иной.

Он видел его как-то в машине с одной брюнеткой, о которой и мечтать-то страшновато. — Рэд помолчал, а потом добавил:

— Будь осторожен, Ирландец!

Я вышел из телефонной будки. По улице снова проезжала какая-то машина, и я затаился. Когда она поравнялась с фонарем, я увидел, что это полиция.

Тогда я быстро зашагал по тротуару в противоположную сторону, повернувшись спиной к свету фар. Однако машина мгновенно развернулась и догнала меня.

— Вы кого-нибудь здесь ищете? — спросил полицейский.

Стараясь не выдать волнения, я ответил как можно спокойнее:

— Нет, просто прогуливаюсь.

— Под дождем? Где вы живете?

Но прежде чем я открыл рот, в лицо мне ударил сноп света. Я быстро отвернулся, однако было уже поздно.

— А ну-ка, подойдите сюда! — приказал полицейский.

Но я поступил иначе — бросился бежать. Сразу же хлопнула дверца машины, и я услышал, что за мной понеслась погоня.

— Остановитесь, Фоли! Иначе будем стрелять!

Я думал, что никогда не доберусь до конца улицы. Даже если они не будут стрелять, от их машины все равно не убежать.

Внезапно я заметил щель между двумя строениями и устремился в нее. Было очень темно, но я все-таки ухитрился различить темные силуэты аттракционов.

Свернув налево, я снова наткнулся на стену. Потом, увидев новый проход, ринулся туда как раз в тот момент, когда полицейский вынырнул из-за здания, размахивая впереди себя фонариком.

— Джо! — крикнул он. — Освети всю улицу прожектором, чтобы он не спрятался в каком-нибудь доме, ивызови подмогу!

Легавые, преследовавшие меня, освещали себе путь фонариками. Я глянул в ту сторону, где должен был стоять автомобиль Сузи, но он исчез. А метрах в ста от меня двигалась полицейская машина.

Я пересек улицу, перемахнул через парапет и упал на песок. Вдоль пляжа тянулась насыпь. Поднявшись на ноги, я побежал к ней. Позади выла полицейская сирена, но песчаный берег машине был недоступен.

Наконец, окончательно обессилев, я прижался к бетонному парапету. С полей шляпы стекала вода. Мне удалось оторваться от преследования, но теперь полиция знала, что я вернулся в Санпорт.

А еще я потерял Сузи. Я не знал ни ее адреса, ни номера телефона. И даже если бы нашел телефонную книгу, то не мог бы ей позвонить, поскольку у меня в кармане было сто семьдесят долларов, но ни единого цента мелочи.

Глава 5

Постепенно одежда моя начала промокать, и зубы застучали от холода. Нужно было срочно где-то спрятаться от дождя и полиции. И все это проделать до рассвета. Наверняка все ищейки были уже предупреждены, а мои приметы переданы по радио. Да, впрочем, с таким синяком под глазом, обросший щетиной, я не мог бы при свете дня сделать и шага.

Может, скрыться в каком-нибудь загородном отеле или меблированных комнатах? Нет! Проще кончить жизнь самоубийством. Ключ от моей квартиры лежал в кармане, но за ней наверняка следили. Может быть, снова выйти к полотну железной дороги и опять вскочить на проходящий поезд? Нет, тоже глупо.

Я с тоской вспомнил о «Денси», о горячем кофе и своей каюте, такой комфортабельной, полной книг, о шахматах и партиях в покер с друзьями, о теплой койке.

Потом заставил себя отвлечься от воспоминаний и стал думать о квартире Сузи, тепле и надежности ее самой. Боже мой, все это было так близко, так реально…

Я бессильно выругался, и вдруг меня осенило. Мысль пришла такая гениальная и простая, что я даже привскочил. Черт возьми, ведь можно посмотреть адрес Сузи в телефонной книге! И в моем распоряжении целая ночь, чтобы пешком добраться до нее. Город я знаю хорошо, так что дорогу спрашивать не придется. Совсем нет необходимости ей звонить.

Но прежде всего надо покинуть этот район. Скоро полиция прочешет здесь каждый куст.

Я пошел вдоль берега в восточном направлении. Время от времени наверху, по шоссе, проезжали машины, тогда я тут же прятался от света их фар. А через некоторое время даже рискнул подняться и перебежать через дорогу. И с ходу нырнул в маленькую удочку, идущую от моря.

Дождь продолжал лить, моя одежда стала невыносимо тяжелой.

Вскоре слева вдали блеснули огни аэропорта. Я свернул в сторону. Потом снова увидел движущиеся светящиеся точки — фары машины на национальном шоссе, пересекающем Санпорт. Я прошел через какой-то сад. Пешеходов здесь вообще не было. Мне показалось странным, что все огни в домах погашены, и под одним из фонарей я посмотрел на часы. Оказалось половина двенадцатого ночи. Значит, я шагал уже более трех часов. В семь начнет светать. Надо торопиться, иначе к Сузи до рассвета не попасть. А вдруг она живет в противоположной части города?

Где-то залаяла собака. Мои зубы все время стучали от холода, пришлось стиснуть их посильнее. Надо было как можно скорее найти телефонную будку, а их, как назло, в этом районе не было.

Наконец я добрался до небольшого торгового центра. На перекрестке возле него находилась бензоколонка, в настоящий момент неработающая, но неподалеку от нее стояла телефонная будка, гостеприимно открытая для меня. Если не считать двух-трех кошек, на улице не было ни одной живой души.

Когда я вошел в кабину, на потолке вспыхнула лампочка. Мне показалось, что я попал на ярко освещенную сцену и на меня смотрят сотни глаз зрителей. Я начал лихорадочно листать телефонную книгу. С полей шляпы на нее падали капли воды.

Паркер… Паркбург… Патерсон… Петтон… Вот!

Петтон Роберт, Петтон Стюарт, Петтон Стефан…

Этих Петтонов я насчитал более трех десятков, но Сузи Петтон среди них не было!..

Возможно, Петтон — ее псевдоним?

А может, она не числится в телефонной книге по каким-то другим причинам? Я даже расхохотался. Нервное напряжение давало себя знать. Не в состоянии сообразить, что еще можно сделать, я в растерянности вышел из телефонной будки. Капли дождя, упавшие на лицо, быстро вернули меня к действительности. Стуча зубами от холода, я снова машинально зашагал вперед. А что мне еще оставалось? Стоять на месте и ожидать, когда меня подберут, отнесут в тепло? Тогда, пожалуй, я еще успею дать показания, прежде чем окончательно свихнусь….

А может, позвонить Рэду? Шанс, правда, минимальный, но почему бы не попытать счастья? Я принялся размышлять.

Какие шаги в такой ситуации может предпринять Сузи? Что способна придумать?

Она, безусловно, вернулась к себе, в полной уверенности, что ничем не может мне помочь. И отлично знает, что мне ее не найти, потому что у меня нет ее адреса. Рэд — единственный человек, который нас связывает. Значит, она должна догадаться ему позвонить, если, разумеется, ей еще не надоело со мною возиться.

Но как дозвониться до Рэда? У меня не было мелочи. То обстоятельство, что в моем кармане лежало сто семьдесят долларов и ни цента мелочи, внезапно показалось мне настолько смешным, что я нервно вновь расхохотался. Но в следующую секунду серьезно испугался, что начинаю сходить с ума, и быстро продолжил путь. Прошагав еще минут десять, неожиданно заметил на противоположной стороне улицы бар. Магазины, расположенные рядом с ним, были закрыты. Перед входом в бар стояли три машины. Я скрылся в тени и долго приглядывался, но ничего подозрительного не заметил. Тогда достал номер телефона Рэда, запомнил его и уничтожил записку, а потом снова посмотрел в сторону бара.

Нет, идти туда — чистое безумие!

Я бросил взгляд на тротуар и внезапно заметил, что кое-где он начал подергиваться льдом. Итак, погода все решила за меня. Если я не найду себе убежище, то просто-напросто замерзну на улице. Лучше уж один шанс из тысячи, чем ни одного.

Подняв повыше воротник и опустив поля шляпы, я решительным шагом направился в бар.

В помещении было полутемно и накурено. У одного конца стойки, на табуретах, сидела какая-то пара, у другого — мрачный тип. Бармен оказался молодым парнем, вероятно ирландцем, с рыжими волосами и ослепительно белыми зубами. При виде меня все подняли головы и замолчали. В глубине зала находились музыкальный автомат и телефонная будка.

— Один бурбон! — бросил я бармену. — И несколько монет по десять центов.

Я положил деньги на прилавок. Посетители переглянулись и снова занялись своими рюмками. Бармен, не поднимая глаз, придвинул мне выпивку и отсчитал сдачу. Я проглотил виски и поспешил к телефону. :

Неуклюже опустив монетку окоченевшей рукой, стал набирать номер. С одежды на пол текла вода. Боже мой, почему там никто не отвечает? Я обернулся и посмотрел в зал. Все находились на своих местах. Наконец женский голос произнес:

— Бар «Сиделин».

— Рэда Ланигана, пожалуйста, — попросил я.

Ожидание казалось невыносимым. У меня начала кружиться голова. Неужели я опьянел от капли виски? И наконец услышал знакомый голос:

— Алло. У телефона Рэд Ланиган.

— Рэд?

— Бен, старина! — воскликнул он, рассмеявшись. — Если хочешь напиться, то почему бы тебе не сделать это здесь? — Я услышал, как он закрыл дверь будки. — Черт возьми, я рад, что тебе удалось позвонить мне, — сказал Рэд нормальным голосом. — Слушай, она мне звонила…

— И что сказала?

— А. X.

— Что?

— Это все. Сказала, чтобы я передал тебе только эти две буквы. Больше ничего. А — для любви, Х — для счастья. Надеюсь, ты понял, что она имела в виду?

Я, откровенно говоря, не понял ничего.

— Спасибо, Рэд. — Я быстро повесил трубку.

Какая все-таки Сузи молодец! Умная и догадливая.

Я стал снова листать телефонную книгу, то и дело кидая взгляды в зал. Да, нужно спешить. Бармен делал вид, будто вытирает стаканы, а сам украдкой наклонился к трубке телефона. Я видел, как он ее поднял, потом повернулся, чтобы посмотреть в мою сторону. Я выскочил из будки. Посетители с деланным равнодушием уткнулись в свои рюмки. Никто не произнес ни слова. Бармен тут же оторвал ухо от трубки и молча стал смотреть на меня. Я не знал, успел ли он сообщить полиции свой адрес. И неожиданно меня это разъярило. Мне надоело быть зайцем, за которым гонится стая гончих псов! Я этого не заслужил! Я вырвал из руки бармена трубку и оборвал шнур.

— Это вас зовут Терри Мак? — спросил я, вспомнив название бара.

Голова моя кружилась, перед глазами все плыло. Испуганный бармен молча уставился на меня широко раскрытыми глазами.

— Ах ты, свинья! Ирландская свинья! — крикнул я и запустил телефонную трубку в его рюмки. Потом повернулся и выбежал на улицу. Но прежде чем свернуть за угол, обернулся. Бармен и один из посетителей стояли в дверях и смотрели, в какую сторону я отправился. Не успел я пробежать и восьмисот ярдов, как сзади раздался вой полицейской сирены. Я понесся дальше, машинально сворачивая то направо, то налево, и наконец совсем потерял ориентировку. Внезапно впереди вспыхнул свет фар. Машина шла мне навстречу. В последнюю секунду я успел броситься в кустарник и шлепнулся прямо в лужу.

Мимо меня проехало несколько машин. Трудно сказать, сколько времени я оставался в луже. Наконец, немного отдышавшись, пошевелился. Но неожиданно меня стало клонить в сон. Собрав всю силу воли, я поднялся, перелез через какую-то изгородь и опять побежал дальше.

Машин больше не было видно. И через некоторое время я вновь услышал, как застучали от холода мои зубы.

Дважды мне пришлось сворачивать в маленькие улочки, чтобы избежать света фар. Мои движения стали автоматическими, я начал забывать, что ищу, и поэтому приходилось все время твердить:

— Телефонная будка, телефонная будка…

Очутившись под очередным фонарем, я посмотрел на часы. Без десяти пять. На мгновение я зажмурился, потом снова взглянул на циферблат. Часы, должно быть, стояли, а стрелки сбились во время моего падения в лужу. Невероятно, что уже прошло столько времени. Чертовы часы! Всегда они подводят меня в самый критический момент. Я машинально поднял голову и увидел часы на бензоколонке. Боже мой! Тоже без десяти пять!

Но что это? Рядом — телефонная будка! Сначала я глазам своим не поверил, а потом опрометью бросился к ней.

«А — для любви, Х — для счастья!» Не помню, как мне удалось открыть книгу и листать ее негнущимися пальцами. И вот, наконец, «Петтон А.Х.».

Я запомнил номер, опустил монетку и стал набирать цифры…

Сузи ответила почти сразу:

— Алло?

— Я… это я…

— Боже мой! — выдохнула она. — Я провела целую ночь в ожидании. Рэд сказал, что передал вам мои инициалы.

Где вы?

— Не знаю… Подождите секунду… — Я высунул голову из будки, чтобы посмотреть, кто является владельцем бензоколонки.

— «Сервис Чел Баррет», — прочел я.

— Очень хорошо, — проговорила Сузи. — Я посмотрю, где это. Поэтому не могу точно сказать, когда доберусь до вас: через пять минут или через полчаса. Но как бы там ни было, не уходите.

Я приеду, мигая правой фарой. Если все будет спокойно, подходите к машине.

Если нет, объеду квартал и снова остановлюсь. Договорились?

— О'кей!

Повесив трубку, я выскользнул из будки и спрятался в тень. Все тело ныло. Но у меня было лишь одно желание — не замерзнуть.

Минуты текли страшно медленно. В какой-то момент мне показалось, что я стою на мостике «Денси» в снежную бурю. Но ведь на мостике не должно быть мокро. Там никогда не бывает мокро…

Там люди всегда надевают плащи…

Внезапно послышался шум приближающегося автомобиля. Выйдя на тротуар, я увидел, что у него мигает правая фара, и побежал навстречу. Машина резко затормозила, и в следующее мгновение я уже был в ней. Съежившись, забрался в уголок, дрожа всем телом. Сузи нажала на газ.

— Скоро будем дома. Ирландец, — сказала она.

Наверное, она узнала мое прозвище от Рэда. Он всегда называл меня так. Но у меня не было сил реагировать на это.

Не могу сказать, сколько времени мы ехали. Наконец машина свернула, и мы очутились в гараже, темном, как склеп.

Сузи помогла мне вылезти из салона.

Мы снова вышли под дождь и пошли по какой-то аллее, а потом Сузи достала ключ и открыла одну из застекленных дверей. В небольшом холле я увидел пальму в кадке и два лифта. Дверь одного из них была распахнута. Сузи втолкнула меня в кабину и нажала на кнопку. Поднявшись на нужный этаж, она предложила мне выйти, а сама сняла манто и вытерла им пол в кабине — там с моей одежды набежала целая лужа. Но на ковре коридора мои мокрые следы почти не были видны. Не повстречав никого на пути, мы наконец благополучно добрались до квартиры Сузи.

Я увидел огромную комнату со множеством книг и пестрыми занавесками на окнах. Сузи сразу же провела меня в спальню. Там тоже было много портьер и занавесок. Посредине стояла большая двуспальная кровать. Из спальни другая дверь вела в ванную.

Сузи поставила меня под душ и открыла кран. Я дрожал и попытался возразить, но она только покачала головой — Садитесь! — и подставила табуретку.

Я присел, а теплая вода уже лилась мне на голову, за шиворот, на плечи… Она сняла с меня ботинки.

— Вы способны сами вымыться?

Я выпрямился. Вода показалась мне горячей, как кипяток, но я все еще продолжал дрожать.

Сузи сорвала с меня пальто и пиджак.

Я попытался расстегнуть рубашку, но она сдернула ее с меня, оборвав пуговицы.

Так я и стоял под душем на куче мокрой одежды. Наконец Сузи закрыла кран и сказала:

— Подождите секунду, я сейчас вернусь.

Кожа у меня покраснела, как у прачки, но зубы продолжали стучать.

Дверь открылась, и Сузи протянула мне стакан виски. Я выпил его одним махом.

— Вот и отлично! А теперь быстрее в кровать! Ведь если вы упадете на полдороге, я не смогу вас поднять.

Она протянула мне махровое полотенце, а сама взяла второе, чтобы помочь мне растереться. Мне показалось, будто с меня сдирают кожу. Потом Сузи проводила меня в спальню, где уже была приготовлена постель, и старательно закутала одеялами. После этого принесла вторую порцию виски и приставила бокал к моим губам. Мои зубы стучали о его край, как кастаньеты, но я умудрился выпить все до дна.

— Бедный мой Ирландец! — прошептала Сузи.

Затем она погасила свет в спальне, но оставила гореть в гостиной, откуда он проникал через полуоткрытую дверь. Потому мне было видно, как она раздевается.

Бросила юбку и кофточку на кресло. Подняла руки и сняла комбинацию. От выпитого виски комната вертелась у меня перед глазами… Наконец Сузи стянула чулки и скользнула ко мне в кровать.

— Так-то будет лучше, — сказала она, обняла меня, положила мою голову к себе на грудь, просунула длинную ногу между моими ногами, крепко прижалась ко мне и добавила:

— Это скоро пройдет…

Еще немного — и ты согреешься.

Мне показалось, что я куда-то медленно проваливаюсь… Становилось все темнее и темнее. Казалось, я теряю сознание.

— Спокойнее, спокойнее, Ирландец!

Вот так… А теперь попытайся заснуть.

Стены комнаты танцевали сарабанду.

Я попытался обнять Сузи, но не сумел — руки меня не слушались.

— Ты все равно не сможешь, — тихо проговорила она. — И сам отлично это знаешь.

Она была права — я ничего не мог.

Тем не менее сделал еще пару попыток, прежде чем сдался, и погрузился в темноту…

Глава 6

Проснувшись, я не сразу сообразил, где нахожусь, поэтому сел на кровати и осмотрелся. Во рту творилось нечто ужасное.

Сквозь розовые занавески пробивался солнечный свет. Над кроватью раскинулся шелковый балдахин. С обеих сторон стояло по ночному столику. В спальне было тепло и тихо. Лишь едва слышный шум проникал с улицы. Но лучше бы мне не вспоминать, как я тут очутился!

Стоило об этом только подумать, как на меня навалился весь кошмар последних нескольких суток.

К счастью, через несколько минут дверь в спальню приоткрылась и заглянула Сузи. Увидев, что я проснулся, она улыбнулась и вошла. На ней была черная юбка и белая блузка. Светлые волосы аккуратно причесаны. Она была прелестна и чиста, как мечта викинга.

— Ты в порядке? — спросила Сузи.

— В порядке, спасибо… Такое впечатление, будто одеревенела глотка.

— Еще бы! Я заставила тебя проглотить по меньшей мере пол-литра виски.

Так и должно быть.

— Я действительно был плох?

— Мог бы и не выкрутиться… За четыре дня съесть всего лишь две банки говядины и восемь часов подряд находиться под проливным дождем — такое не каждому по силам выдержать. Температуры нет?

— Не думаю. А где я нахожусь?

— На седьмом этаже дома номер 2112 на Бигвуд-Драйв. Сейчас половина пятого вечера, пятница. Ты спал около одиннадцати часов. Но здесь ты в полной безопасности. Никто не видел, как ты поднялся сюда, и никто не может тебя здесь услышать.

— Ты уверена, что нас не видели вчера вечером?

— Уверена. Полиция даже не обратила внимания на мою машину, хотя я ехала с потушенными фарами. Судя по газетным сообщениям, они теперь думают, что ты и не покидал города.

— А что означают инициалы А.Х.?

— Амелия Холли Петтон. Это мое настоящее имя. Правда, его знают очень немногие, так что иногда даже случаются курьезы. Считают, что моего имени нет в телефонной книге. Но зови меня, пожалуйста, Сузи — так я больше привыкла. О'кей?

— О'кей, — согласился я. — А ты умно поступила… Я имею в виду твой разговор с Рэдом.

— Это все, что я могла придумать.

Мне не хотелось сообщать Рэду что-нибудь о себе. Да и телефон могли прослушивать.

Я взял ее за плечи и притянул к себе.

— Потерпи немного, герой Ирландии.

Ты и так всю меня оцарапал вчера своей щетиной…

— Что-то не видно…

— Не лицо… Ты же отлично знаешь, что именно. Положил свою голову мне на грудь, и я так тебя держала в течение часа. Пока ты не перестал дрожать.

— Неплохой способ согреть человека. Может, не оригинальный, но действенный.

— Надеюсь, ты основательно прогрелся?

— Конечно! Большое спасибо.

— Тебе нужно хорошенько отдохнуть и подкормиться. Неплохо было бы, конечно, лечь в больницу, но…

Я притянул к себе ее голову и поцеловал. Губы у Сузи были теплыми, нежными. И в то же время она показалась мне изголодавшейся и жадной.

Я хотел расстегнуть блузку, но Сузи уже лежала у меня на груди, и мне трудно было это сделать. Впрочем, вскоре она сама изогнулась, расстегнула пуговицы, а потом небрежно бросила блузку на пол. Бюстгальтера на ней вообще не было.

— Видишь, что наделала твоя борода? — пробормотала Сузи.

— Да, конечной. Прости меня…

— А, пустяки!

— Я прошу прощения за то, что уснул вчера. Это очень плохо?

Она улыбнулась:

— Не особенно. Мне просто надо было поплакаться кому-нибудь. Хотела, чтобы меня пожалели. Вот и все…

— Бедная девочка, — пролепетал я. — Устала, нанервничалась…

Но Сузи решительно перебила меня:

— Я слышала, что у ирландцев железное здоровье…

— Возможно… Только и они иногда пасуют… Но с тем, чтобы в следующий раз все возместить сторицей…

Наши губы слились в долгом и жарком поцелуе. Сузи даже застонала от наслаждения. А когда моя рука начала судорожно искать застежку ее юбки, опять все быстро сделала сама: отшвырнула юбку прочь и вновь легла на меня, горя желанием и нетерпением. И на этот раз мне не пришлось ее мучить — видимо, ирландская кровь все-таки давала о себе знать.

Потом мы долго лежали в тишине, предаваясь каждый своим мыслям. Не знаю, о чем думала Сузи, у меня просто не было сил ее об этом спросить. После любовных утех я чувствовал себя не слишком бодро и задавался вопросом, когда же приду в норму. Хотя понимал, что могло быть все гораздо хуже. Это же просто чудо, что, спрыгнув с поезда, я остался целехоньким, а проведя столько часов на холоде под дождем, промокнув до нитки, умудрился даже не простудиться. В детстве, случалось, хватал ангину от небольшого сквозняка. И тут вспомнил рассказ Пита, побывавшего на войне в Европе, что на фронте солдаты никогда не болеют, хотя спят на голой земле, мокнут и мерзнут в окопах. Так он нас однажды уверял, что у божьего создания — человека — достаточно большой запас прочности. Признаться, я тогда не очень-то ему поверил, но теперь самому довелось в этом убедиться.

Однако, когда подумал, что уже никогда не смогу сказать об этом моему корабельному партнеру по шахматам, мое сердце болезненно сжалось. Мучительно захотелось курить.

Словно угадав желание, Сузи вдруг соскочила с кровати, исчезла в соседней комнате и вернулась оттуда с пачкой сигарет. Закурив одну из них, сунула ее мне в рот. От двух затяжек у меня закружилась голова.

Сузи тоже закурила, оставаясь стоять у кровати. Она была совершенно нагой, но это, судя по всему, ее нисколько не смущало. Мне казалось, я никогда не видел так много белизны и так много совершенства.

— Ты восхитительна… Какой у тебя рост?

— Пять футов семь дюймов.

— Великолепно!

— Не болтай… — пробормотала она и снова нырнула ко мне под одеяло.

— Это не болтовня… Кстати, почему ты мне все-таки помогаешь?

— Опять за старое? Я ведь уже говорила, что ты меня заинтересовал.

— Не очень убедительно.

— Возможно… Я знала одного старика.

Он около года просидел в сквере, наблюдая за голубями. Хотел понять, почему они при ходьбе подергивают головой.

— И понял?

— Нет… Но зато забыл обо всем, обо всех своих невзгодах и печалях.

— Вот это да! Но ты-то тут при чем?

Ты — чудесная женщина. У тебя есть все — красота, ум, живость…

— Ты никогда не читал книги, состоящей только из одной первой главы? Ладно, не будем об этом. Это невозможно объяснить человеку, который сам не пишет. Давай лучше вернемся к делу. У тебя есть деньги?

— Около ста семидесяти долларов.

— И все?

— Я имею в виду наличные. Возможно, в банке еще осталась какая-то сумма. Не очень большая. Тысяч пять или шесть. Но у меня нет возможности забрать эти деньги.

— В этом и нет необходимости. Не в том проблема. Я могу дать тебе взаймы.

Ведь если придется бежать куда-нибудь, тебе придется сменить не только костюм, но и имя, специальность. И о море надо будет забыть.

— Невозможно, Море — это моя жизнь и моя работа. Да я ничего другого и не умею. Даже жить не могу долго на суше.

Поэтому мы с женой так часто и ругались.

— Хорошо, давай поговорим о другом.

Я не верю, что ты убил Стедмана. Так, может быть, нам следует найти того, кто действительно его убил? Что тебе Ланиган говорил по этому поводу?

Я передал ей мой разговор с Рэдом.

— Гм, — пробормотала она в задумчивости. — Странно все это. Особенно то, что касается его напарника. Как там его — Пудман, Пурман?

— Парсел, Джек Парсел.

— Да, да. Мне кажется, я что-то читала о нем в газетах. И о девочке Стедмана тоже забывать нельзя.

— В городе, наверное, найдется не одна тысяча ярких брюнеток. К тому же она, может быть, не имеет к нашему делу никакого отношения.

— Никогда не поймешь, почему голуби подергивают головами — особенно если считать, что все это — лишь оптический обман. Эту девушку надо найти. Но только после того, как у тебя все заживет и ты снова придешь в норму.

Сузи приподнялась на локте и критически осмотрела меня. Я взглянул на ее грудь и прижался к ней щекой. Она улыбнулась и покачала головой:

— Никогда нельзя так просто сдаваться. И всегда нужно надеяться на лучшее.

А что касается твоего глаза, то раньше чем через три-четыре дня он в норму не придет…

— Мне еще надо подыскать одежду…

— Этим займусь я… Самое главное — сменить пальто и шляпу. То, что было на тебе вчера, уже известно полиции. Пальто было твидовым… Значит, теперь должно быть из габардина… Впрочем, оно тебе любезно оставлено моим бывшим мужем. Моим вторым бывшим мужем.

Он не взял свои вещи и даже ни разу не вспомнил о них. Вы с ним примерно одного роста. Так что его одежда будет тебе впору.

Сузи встала и исчезла в ванной комнате. Я слышал, как она плескалась под душем. Потом она появилась в бюстгальтере и трусиках и, присев к туалетному столику, принялась натягивать чулки.

— Бритву найдешь в аптечке, — сказала Сузи.

— Спасибо.

Я присел на край кровати, но сразу почувствовал какую-то слабость. Тем не менее постарался взять себя в руки и продолжал смотреть, как она натягивает чулки на свои божественные ноги.

— Ты дьявольски соблазнительна…

Сузи повернула голову и поправила шов на чулке.

— Спокойно, спокойно! Не надо так волноваться. У тебя и так было достаточно переживаний.

— Куда это ты собираешься?

— Надо кое-что купить. Кое-какие продукты, чтобы тебя подкормить. Кроме того, нужно зайти в муниципальную библиотеку. Я вернусь через час.

Она надела платье. Потом снова присела к туалетному столику и начала подводить глаза. Глядя на меня в зеркало, спросила:

— Ты сильно любил свою жену? Расскажи мне о ней.

— Вначале, конечно, любил. Но постоянные скандалы в конце концов разрушили любовь. Она хотела, чтобы я бросил плавать и нашел себе какое-нибудь занятие на суше… Но где же найти хорошо оплачиваемую работу? К тому же мне все равно не забыть море.

— Она красивая?

— Да, красивая… Но с жутким характером. На два года старше меня. Была певицей в кабаре. Не очень хорошей.

Однако любила свое дело. До меня уже была разок замужем…

Сузи внимательно посмотрела на свои губы:

— Если между вами и так было все кончено и вы собирались развестись, то зачем тебе понадобилось набить морду Стедману? Ты не находишь это немного странным?

— Я и сам не знаю… Просто сглупил.

Терпеть не могу этого прохвоста…

— Ну-ну, о мертвых…

— Что?

— Я напоминаю, что прохвост мертв, а о мертвых плохо не говорят.

— Ладно, не буду.

Сузи сняла с вешалки манто и накинула его на плечи.

— Если в мое отсутствие зазвонит телефон, не отвечай. И не открывай входную дверь.

Она ушла. На ослабевших ногах я кое-как добрался до ванной и постоял под душем. Потом нашел бритву и побрился. Мне показалось, что за последние дни я похудел по меньшей мере фунтов на двадцать. Синяки на лице были малозначительными, но глаз выглядел ужасно.

Надев пижаму и халат, я вернулся в гостиную. Немного раздвинув занавески, выглянул в окно. Внизу находился парк.

Погода прояснилась, но день клонился к вечеру. Голые деревья были холодными и неприветливыми.

Из гостиной вели еще две двери. Одна — в маленький кабинет, целиком заставленный книжными полками. В кабинете находился лишь письменный стол с пишущей машинкой и лампа под абажуром.

Другая дверь вела в столовую, а за столовой была маленькая кухонька. Я сразу почувствовал зверский голод. В холодильнике не нашел ничего, кроме кусочка сыра и бутылки молока. Перекусив, стал шарить по шкафам и вскоре обнаружил бутылку мартини и коробку с засахаренным миндалем. Взяв графин, я приготовил отличный коктейль, положил туда немного льда и налил себе стаканчик. Потом поставил графин в холодильник и вернулся с коктейлем и миндалем в гостиную.

У входной двери раздался какой-то шорох, словно упала газета. Я вышел в прихожую. Там действительно на полу валялась газета. Моей персоне в ней было отведено две колонки:

«МОРЯК ПРОДОЛЖАЕТ СКРЫВАТЬСЯ ОТ ПОЛИЦИИ!

21 февраля. Рассел Фоли, офицер торгового флота, подозревается в убийстве инспектора полиции Чарли Л. Стедмана.

Он продолжает скрываться от полиции, несмотря на то что последняя выставила многочисленные заставы и посты. Полиция уверена, что Фоли так и не покинул города, и поэтому тщательно наблюдает за вокзалами, аэропортами и автобусными станциями…»

Далее следовало описание двух моих встреч с полицией, давалось исключительно точное описание моей внешности. Не был забыт и мой глаз в фиолетово-лиловом обрамлении. За моей квартирой наблюдали. Полиция методически проверяла все отели и меблированные комнаты. Она была уверена, что я нашел где-то убежище, иначе умер бы от холода. Начальник полиции уверял граждан, что я буду скоро пойман.

На другой странице я нашел описание нашей драки со Стедманом и сообщение о причине его смерти — от удара ножом.

История не расходилась с тем, что мне рассказал Рэд и о чем я сам слышал по радио, за исключением одного момента — полиция не взламывала двери, ее ей открыл управляющий. Единственным подозреваемым по-прежнему был я. Полиции оставалось только меня поймать. На этом дело и закончится. , Отложив газету в сторону, я задумался. Прошло уже столько времени, а никому даже в голову не пришло хотя бы предположить, что убийцей мог оказаться кто-то другой, кроме меня. Вот и попробуй в такой ситуации доказать свою правоту! Впрочем, к чему им какие-то иные версии, когда и так все ясно? Надо лишь поймать Рассела Фоли и посадить его на электрический стул. С содроганием я представил себе, что уже давно сидел бы в тюрьме, если бы между полицией и мною не оказалась молодая женщина, разочарованная писательница, которую развлекла моя история, уводя от унылых будней и скуки…

Коктейль подействовал на меня очень быстро — все вокруг качалось и расплывалось будто в тумане. На пустой желудок опасно много пить. К тому же я, видимо, был очень слаб. Все-таки странно, что еще не свалился с воспалением легких.

Решив больше пока не прикладываться к спиртному, я немного посидел, справляясь с головокружением, затем вновь отправился бродить по квартире.

Говорят, по жилью можно понять характер человека. Мне хотелось попробовать разгадать, с чего это Сузи принимает такое большое участие в моей судьбе.

Выдать меня, как сама призналась Сузи, она не смогла. Но зачем рисковала и рискует дальше? Что за удовольствие писательнице мотаться под дождем по ночному городу, спасая малознакомого ей человека? Не спала всю прошлую ночь, дожидаясь моего телефонного звонка… Неожиданно я вспомнил, как лихо она вытерла своим элегантным манто лужу в лифте, и теперь запоздало подивился ее отчаянной находчивости. Фантастическая женщина!

Только зачем ей все это?

Судя по всему, Сузи была неплохо обеспечена, но особой хозяйственностью явно не отличалась. На мой взгляд, об этом более всего свидетельствовал пустой холодильник. В мое отсутствие моя жена тоже ничего не готовила, но все равно дома всегда что-то можно было найти перекусить. Побродив по гостиной, я вернулся в маленький кабинет и теперь обратил внимание на то, что на письменном столе нет никаких бумаг, а пишущая машинка накрыта чехлом. Конечно, в последние дни Сузи было не до работы, но толстый слой пыли и на столе, и на чехле говорил о том, что она не притрагивалась к ним гораздо дольше.

А как, собственно, писатели работают над своими книгами? Ежедневно, как клерки в конторе, сидят над листом бумаги и излагают свои выдуманные сюжеты или пишут только тогда, когда на них находит вдохновение? Где-то я читал, что некоторые предпочитают трудиться по ночам, глотая одну чашку кофе за другой.

Интересно, как это делает Сузи? Впрочем, она говорила, что почему-то покончила с писательством. А еще утром сказала, что хотела бы кому-нибудь поплакаться… Мне вдруг стало мучительно стыдно. Целиком занятый собой, я как должное воспринимал заботы Сузи о моей персоне, а у нее, возможно, какие-то свои проблемы, может, даже серьезные неприятности. Хотя, конечно, вряд ли их можно сравнить с моими на данном этапе. Вероятно, какое-нибудь очередное разочарование в любви, как у хорошеньких блондинок, в ее исторических романах. И все равно, я дал себе слово поинтересоваться делами Сузи и внимательно ее выслушать, если ей захочется мне что-то рассказать. Наверняка, расставшись с последним любовником, решила, что больше никому не нужна. Это с ее-то ногами, пышной грудью и прелестной мордашкой! Тут она глубоко ошибается, у такой женщины не бывает недостатка в поклонниках. Однако себя самого я среди них не видел — на данный момент у меня вообще не было будущего.

Глава 7

Сузи вернулась через час с большой битком набитой сумкой. Выражение лица у нее было загадочное. Я хотел помочь ей, но она покачала головой. Тем не менее я прошел следом за ней на кухню и стал наблюдать, как она вынимает продукты. Среди прочего там были толстые антрекоты, замороженные овощи, молоко.

— Я хочу тебе кое-что рассказать, та наконец заявила она. — Но сперва приготовлю еду. Будь любезен, повесь мою шубу.

Я отправился с ее манто в прихожую, а когда вернулся, Сузи уже ставила овощи в духовку. Затем открыла банку со шпинатом и тоже отправила разогреваться. Потом заварила кофе.

Прислонившись к холодильнику, я наблюдал, как она орудовала. На высоких каблуках Сузи была одного роста со мной, трикотажное платье соблазнительно обтягивало ее фигуру.

— Думаю, нам придется немного подождать, пока оттает мясо, — сказала она.

— В таком случае, может быть, немного выпить? — предложил я, открывая холодильник и наливая ей коктейль. — Вот, возьми и расскажи свои новости.

— А ты не будешь пить?

— Я уже выпил немного. Дальнейшее может меня доконать.

Мы устроились в гостиной. Сузи сняла туфли и положила ноги на подушку.

Серые, немного циничные глаза оживленно поблескивали.

— Я разузнала кое-что интересное о Парселе. Вроде бы он покончил жизнь самоубийством, но я теперь совсем не уверена в этом.

— Именно для этого ты и ходила в библиотеку?

— Да, чтобы посмотреть газеты за те дни. Потом позвонила одному моему другу в «Экспресс». Он репортер по уголовным делам и лично знал Парсела… Передай мне мою сумку. Ирландец!

Я протянул ей сумочку, и она вынула оттуда записную книжку.

— Вот… Официально было объявлено, что он покончил с собой, но полиция никогда не была в этом уверена… Ланиган достаточно хорошо описал мне Парсела, сказав, что тот был холоден, как рукоятка кинжала. Это был жесткий, но воспитанный человек. Один из немногих в полиции, кто получил университетское образование. Он уже три года был женат на хорошенькой женщине и ждал повышения по службе. У него было отличное здоровье, начальство не имело к нему никаких претензий. За десять лет службы в полиции он убил двух человек, но я думаю, что это нормально для полицейского. Во всяком случае, Парсел не потерял от этого сон. К тому же застреленные им оба были опасными преступниками, и убил он их, защищаясь.

Она помолчала и отпила коктейль.

— Дойдем и до самоубийства. Жил Парсел в богатом квартале, в хорошем доме.

Квартал этот называется Белхевен и находится в десяти милях от центра города…

— Мне знаком этот район, — вставил я. — Там односемейные коттеджи, каждый по три-четыре комнаты. Стоят они тысяч по пятнадцать, не меньше.

— В таком случае ты знаешь также, где расположен их торговый центр. Я покупала там сегодня мясо. Итак, Парсел жил на одной из центральных улиц, на Уинстон-Драйв, 2531. Магазины торгового центра находятся рядом с его домом.

— Значит, там нетрудно припарковаться и проникнуть к нему через черный ход?

— Я бы не сказала. Весь этот район хорошо освещен, а сады окружены деревянными заборами, увитыми плющом.

Дверей там довольно много, но все они запираются. А на воротах дома Парсела был к тому же висячий замок. Конечно, при необходимости можно перелезть через забор, но по вечерам там всегда много народу, убийцу заметили бы.

Самоубийство произошло ночью 28 января, то есть около трех недель тому назад. Миссис Парсел ушла с соседкой в кино около восьми часов. После ухода жены к Парселу зашел сосед, и какое-то время они болтали друг с другом, смотрели по телевизору состязания по боксу — часов до девяти или до начала десятого. После этого Парселу позвонил его шеф, лейтенант Шрейвер, по какому-то служебному вопросу. Он показал, что Парсел говорил с ним совершенно нормальным тоном, а через сорок минут — если верить утверждениям экспертов — покончил с собой. Соседи ближайших домов слышали выстрел в начале одиннадцатого. Они, правда, думали, что это лопнула шина у автомобиля, и не придали этому значения.

В кинотеатре, где была супруга Парсела, демонстрировались сразу два фильма, так что, когда она вернулась домой, было уже за полночь. Миссис Парсел поставила машину в гараж, и здесь обе женщины распрощались. Но соседка не успела дойти до своего дома, как услышала крик миссис Парсел и увидела, как она выбежала из своего коттеджа. Через три минуты появилась полиция. Она нашла Парсела лежащим на письменном столе, застреленным из его собственного револьвера 38-го калибра. Кобура висела в шкафу в передней, куда он всегда вешал ее, когда возвращался домой. Револьвер валялся у его ног. На нем не обнаружили никаких отпечатков, кроме отпечатков самого Парсела, кстати сказать, тоже очень слабых. Не было видно и следов борьбы;

Ничто не указывало на то, что к нему кто-то приходил. Черный ход был заперт, там висел замок, и никто не видел посетителей у парадного входа. Несчастный случай тоже исключается, поскольку все принадлежности для чистки оружия находились на кухне. Записки самоубийца не оставил, но на столе, под его толовой, лежал лист бумаги и ручка. Создавалось впечатление, будто он собирался что-то написать, но в последний момент передумал.

Все рассказанное было мне плохо понятно.

— Ну и что ты обо всем этом думаешь? — спросил я.

— Думаю, что его убили.

— Почему?

— По разным причинам. Висячий замок еще ни о чем не говорит. Он мог быть повешен и после убийства. Предположим, Парсел остался дома один и ждал женщину. В таком случае он мог оставить черный ход открытым…

— Но как же она потом вышла?

— Рискуя многим, могла выйти и через парадную дверь. Ведь до аллеи всего несколько ярдов. А в одиннадцать вечера в том районе не так уж многолюдно.

— Предположим… А дальше?

— Ведь без причины самоубийства не происходят. И во всяком случае не за сорок минут. Ну, скажем, так мог бы поступить муж, узнавший об измене любимой жены. Но семья у Парсела была вполне нормальная, его жена утверждает, что не замечала в поведении мужа ничего необычного.

— Все это сложно… Но почему вообще мы говорим о Парселе? Не вижу никакой связи со Стедманом. Разве что они работали в одной группе по расследованию убийств…

Сузи подняла руку с сигаретой:

— ..И оба они были убиты. Пожалуйста, не забывай этого! Кроме того, их, видимо, связывало кое-что еще. Помнишь, что Парсел убил двух человек?

— Да, ну и что?

— А то, что один из них был застрелен Парселом в присутствии Стедмана 22 декабря! Не правда ли, слишком много совпадений? А после этого не проходит и месяца, как Парсел кончает жизнь самоубийством, а еще через три недели убивают Стедмана…

Я широко раскрыл глаза от удивления.

— Но ведь это же должна была увидеть и проверить полиция! Совпадения действительно странные!

— Полиция проверяла, но, видно, не очень старательно. Кроме того, они уверены, что Стедмана убил ты.

Я встал, прошелся по комнате и опять вернулся на свое место.

— Все равно, они должны были проверить все варианты.

— Разумеется. Но они ничего не обнаружили. Человек, которого застрелил Парсел, был обыкновенным преступником. Звали его Денни Баллард. Его «послужной список» был довольно красноречив: вооруженные грабежи и всякие другие грехи помельче. Когда они пришли к нему снять показания, тот схватился за оружие. Парсел просто вынужден был его застрелить. В целях самообороны.

— У этого Денни была семья?

Сузи покачала головой:

— Только брат. Кажется, моряк. Его зовут Рэй Баллард. Но он куда-то исчез.

Его обвинили в ограблении и убийстве.

С тех пор Рэя никто больше не видел.

Исчез бесследно.

Я закурил.

— Любовницы тоже не было?

— Насчет любовницы — дело другое.

Не знаю наверное, но, видимо, какая-то девица все-таки была. А если исходить из того, что оба полицейских убиты и обстоятельства, сопутствующие этому, довольно сходны, то очень плохо, что никто, кроме Ланигана, не заподозрил никакой женщины.

— Думаю, мне нужно найти ту, про которую говорил Рэд. У него глаз наметанный, он не случайно обратил на нее внимание.

— Правильно. Только я не знаю, что мы можем сделать, даже если ее найдем.

Хотя я почти уверена, что это она… Как бы то ни было, раньше понедельника тебе все равно на улице показываться нельзя. С таким лицом тебя схватят немедленно.

Сузи поджарила антрекоты. После ужина мы немного послушали музыку и последние известия. Полиция продолжала прочесывать город.

Вскоре мы легли спать. В постели Сузи была великолепна. Не знаю, как ей удавалось обходиться долгое время без мужчин.

Она была переполнена огнем и страстью.

Правда, после длительных стонов опять впала в черную меланхолию. С ней всегда была ее тоска, и тут уж ничем нельзя было помочь. Мне пока не представилось возможности выяснить, что ее мучило, — в основном мы опять же говорили о моем положении и о загадочном убийстве Стедмана.

Посреди ночи я вдруг проснулся и увидел, что Сузи нет рядом. Я зажег свет и посмотрел на часы: начало четвертого.

Дверь в гостиную была открыта. Я надел пижаму и отправился посмотреть, в чем дело. Все лампы в гостиной были зажжены. Сузи сидела посреди комнаты прямо на ковре. На ней была лишь темная юбка. На расстоянии двух-трех метров от нее стояла серебряная ваза, в которую она бросала карты, куря при этом черную сигарету — мексиканскую или кубинскую. Рядом на ковре стояла бутылка виски. Сузи была пьяна, как говорится, в стельку.

Услышав шум, она подняла на меня мутные глаза:

— Что, Ирландец, тоже не спится?

— Угу.

Я сел рядом с ней на ковер. Она бросила очередную карту в вазу, но промахнулась. Потом неожиданно грубо выругалась.

— Что с тобой? — поинтересовался я.

— Со мной? Ровным счетом ничего.

Она исподлобья посмотрела на меня, наполнила свой бокал и протянула мне бутылку.

— В этой жизни все время приходится удовлетворять свою плоть — не одним, так другим.

Она замолчала, икнула и с торжеством посмотрела на свою голую грудь.

— Кстати, о плоти… У тебя уже была такая рослая, как я? И массивная? Сто сорок фунтов… Я имею в виду, для удовлетворения твоих потребностей?

— Тебе не кажется, что лучше не касаться таких вопросов?

Но Сузи и не ожидала ответа.

— Ты что же, не хочешь виски? Тогда, может, бенедектина? Марихуану? Мое тело? Все, что угодно! На выбор!

Она покачнулась. Я поддержал ее и отнес в спальню. Сам не знаю, как мне это удалось. Уложив Сузи в постель, я накрыл ее одеялом.

— Не забудьте факельщика, дамы игоспода! — пробормотала она, погружаясь в сон.

На следующий день мы проснулись около полудня. Сузи выглядела мрачнее тучи, жаловалась на головную боль.

— Пить надо меньше! — заметил я тоном ворчливого мужа, однако не решился спросить, что означало ее ночное поведение. И хотя я уже не первый раз видел Сузи пьяной, не хотелось думать, что она просто-напросто обычная алкоголичка, предпочитающая напиваться в одиночку.

После плотного завтрака Сузи несколько отошла, повеселела, и тогда, усадив ее в гостиной на диван, я повелительно приказал:

— Ладно, давай рассказывай, что с тобой происходит.

— Не знаю, ты вряд ли поймешь, — ответила она, зажигая сигарету. — Да сейчас и не время копаться в моих делах, хватает твоих…

— Рассказывай! — приказал я со злостью.

К моему удивлению, Сузи закрыла лицо руками и горько расплакалась.

Про себя я давно знал, что отношусь к той категории мужчин, которые не способны переносить женских слез — меня они немедленно обескураживают, размягчают, буквально рвут мое сердце. В нашем коротком браке моя жена даже научилась этим ловко пользоваться. Стоило ей лишь уронить слезу, и я уже был готов все простить, все отдать, со всем согласиться. Но тут какой-то совсем другой случай. Я сел рядом с Сузи, крепко обнял ее и дал ей вволю выплакаться в мою пижаму.

— Ну, ну, — лепетал я в растерянности, — ты такая сильная, такая мужественная женщина, храбрая, находчивая…

Но Сузи только еще пуще зарыдала, как ребенок.

Тогда я решил ей помочь.

— Ты тоскуешь по своему второму мужу? Ты его все еще любишь?

Этого оказалось достаточно, чтобы слезы тут же прекратились. Резко отстранившись от меня, Сузи вытерла глаза и неожиданно перешла в атаку:

— Вот все вы мужчины такие! Думаете, у нас, женщин, в голове одни романы и больше мы ни на что не способны? Да плевала я на этого бабника, плевала на вас на всех!. — Она вскочила, ушла на кухню и вскоре вернулась оттуда с бутылкой виски и двумя бокалами.

Уж не знаю, как она умудрилась так быстро успокоиться, но заговорила теперь иным ласковым голосом:

— Извини, пожалуйста. Ирландец, ты тут совсем ни при чем. Вот только, пожалуй, тебе не стоило меня спасать из-под выхлопной трубы.

— Не понимаю, тебя же ударило дверью по голове, — оторопел я.

— Это так, — признала она. — Но ударило очень кстати. В тот день писательница Сузи Петтон кончилась, а это значит, кончилась и моя жизнь.

— Что значит кончилась писательница? — не понял я. — Писать тебе больше не хочется?

Сузи улыбнулась:

— В том-то и беда, что писать хочется всегда, это, знаешь ли, как наркотик, невозможно остановиться.

— Тогда в чем же дело? Садись и сочиняй новый роман! Вон у тебя их сколько, богатый опыт…

— Да, и мой издатель ждет от меня этой очередной лабуды. А я разочаровалась, окончательно разочаровалась в своих способностях воспроизвести то, как это было тогда на самом деле, в прошлом веке.

Сколько ни читай исторической литературы, сколько ни копайся в документах той поры, а представить, как они думали, как радовались и страдали, что говорили друг другу, по-настоящему все равно невозможно. Все это могли рассказать только они сами. Взгляд на историю с позиции людей другой эпохи — всегда фальшь.

Теперь я это четко поняла.

— Странно, — пробормотал я, все еще не понимая до конца, что заставило Сузи расстаться с писательским трудом. — Так не копайся больше в истории! Пиши, как теперь все, детективы…

Она как-то настороженно уставилась на меня. И я вдруг увидел, как постепенно стали оживать ее печальные серые глаза.

—  — Де-те-кти-вы; — повторила по слогам Сузи.

— Мало, что ли, для них сюжетов в нашей жизни? — бодро продолжил я, мгновенно сообразив, что нащупал правильный путь. — Хочешь расскажу, как у нас на «Денси» обнаружили контрабанду?..

— Да ты сам живехонький из детектива! — вдруг счастливо рассмеялась она. — Вот только знать бы, чем это приключение закончится!

И мы опять принялись обсуждать, как нам разыскать жгучую брюнетку, о которой рассказывал Рэд. Настроение Сузи заметно улучшилось, следующая ночь прошла блестяще, тоски в больших серых глазах я больше не видел и радовался, что нашел-таки в себе силы поговорить с Сузи о ее проблемах — похоже, ей это что-то дало.

— Хорошо, а теперь повернись, чтобы я могла посмотреть на тебя.

Я повернулся сначала в одну, потом в другую сторону.

Это было в понедельник, в семь утра.

Наконец Сузи покачала головой:

— Пиджак немного узок, и рукава могли бы быть немного подлиннее. Правда, под пальто это не будет заметно.

Я посмотрел на себя в зеркало. Последние следы синяка вокруг глаза под шляпой были почти незаметны, она же скрыла и мои светлые волосы. Ботинки сверкали. На мне была белая рубашка с твердым воротничком и строгий галстук.

Из карманчика выглядывали ручка и белый платок.

Я надел пальто.

— Теперь последний штрих, — сказала Сузи.

Она протянула мне светлую тонкую папку без ручек, закрывавшуюся на «молнию». В ней лежали два старых журнала, несколько рекламных проспектов и пара писем, которые Сузи сама сочинила и отпечатала. По ее мнению, это был прямо-таки образчик камуфляжа.

— Теперь все в полном порядке, — решила она и улыбнулась:

— Уверена, ты выкрутишься из этой беды, дорогой!

— Если только меня не начнут рассматривать вблизи, — согласился я. — Тогда, может, все и обойдется.

— Кто же станет внимательно разглядывать мужчину?

— Существуют ищейки в штатском…

— У них, насколько мне известно, нет твоей фотографии. Ты можешь подойти к любому полицейскому и попросить у него прикурить. Самое главное — не волноваться и не бросаться в бегство. Даже если тебя кто-то остановит, считай, что он хочет обратиться с каким-нибудь пустяковым вопросом. И из дома ты теперь можешь выйти совершенно спокойно — здесь тридцать три квартиры, никто из жильцов не знает своих соседей. Ну, ты готов?

— Да.

— Тогда пошли. Выйдем вместе, чтобы ты смог обрести уверенность.

Утро было ясное и холодное, входная застекленная дверь покрыта инеем.

На Парк-стрит было уже довольно многолюдно. Я остался на улице, а Сузи отправилась в гараж за машиной.

В конце Парк-стрит находилась автобусная остановка. Там скопилась небольшая очередь. Рядом с ней стоял газетчик.

Я купил у него «Экспресс». Никто не обратил на меня внимания.

Убийство Стедмана по-прежнему занимало первую страницу. В одном из отелей задержали трех человек, похожих по описанию на меня. Но после проверки отпустили. Тем не менее я испугался. Самое неприятное заключалось в том, что некоторые полицейские знали меня в лицо. Видели меня в баре «Сиделин». Если я встречу кого-нибудь из них, то пропал.

Наконец подъехал синий «олдсмобил».

Сузи остановила машину у тротуара, и я сел. В отделении для перчаток лежал план города. Я развернул его на коленях. Это дало возможность опустить голову.

— Я уже изучила маршрут, — сообщила Сузи. — Даже проверила его в субботу.

Дентон-стрит находится в промышленном районе, неподалеку от порта. Вон там, позади муниципальных домов, в трех милях от центра.

— Понятно.

— Если нам повезет, мы сможем остановиться около бара, оттуда удобно понаблюдать сразу за двумя автобусными остановками.

Движение на улице становилось все интенсивнее. Сузи свернула с основной магистрали и, объехав центральную часть города, направила машину к Дентон-стрит.

— Еще около мили. Это дом 1200, а «Комета» расположена в корпусе 1636.

Я взглянул на часы. Без двадцати восемь. Навстречу попадались в основном автобусы и грузовики. Наконец мы добрались до «Кометы». Это было большое кирпичное здание, окруженное железной оградой. Рэд предположил, что девица работает где-то здесь. Напротив, на длинном деревянном здании с маленькими окнами, висела вывеска: «У Джорджа». Это, должно быть, и был тот бар, в котором она пила с подругами кофе.

Рядом находились еще три фабрики — химическая, по переработке цветных металлов и по переработке металлолома.

Последняя — самая крупная.

Непосредственно перед баром были сразу две остановки автобусов, подъезжающих с противоположных сторон. И мы могли отлично за ними наблюдать. Взошло солнце, стало немного теплее. Я опустил стекло.

— Подходит автобус, — шепнула Сузи.

Из автобуса вышло человек пятнадцать, но это все были рабочие.

— Для служащих рановато, — заметила Сузи.

— Угу.

«А чего, собственно, мы собираемся дождаться? — подумал я. — Мы не знаем девушки, никогда ее не видели. Даже не уверены в ее существовании. Рэд ведь мог и ошибиться. Кроме того, даже если она и флиртовала со Стедманом, то это совсем не означало, что она убийца. Он вообще был большим бабником, и девиц ему хватало».

Тем временем подошли еще несколько автобусов. Но девушки, похожей на ту, которую описал Рэд, среди приехавших не было.

— Фабрика Шико по переработке металлолома, — задумчиво произнесла Сузи… — Где-то я уже слышала о ней…

— Наверное, прочитала в учебнике истории…

Она отмахнулась:

— Не надо шутить. Никак не могу вспомнить, в связи с чем я слышала об этой фабрике. Но надеюсь, это не так уж и важно.

В ворота «Кометы» въезжали роскошные машины, а автобусы теперь стали в основном привозить служащих. Некоторые девушки были очень темными, и каждый раз при виде жгучей брюнетки мое сердце начинало учащенно биться.

Тем не менее ни одна из них не подходила под описание Рэда.

— За это время она могла изменить прическу, — проговорила Сузи. — Даже подстричься под мальчишку.

— Могла и перекраситься, — мрачно добавил я.

Сузи рассмеялась:

— Тогда тебе придется смотреть в корень.

В десять часов мы пришли к выводу, что ждать дальше бесполезно, и направились в сторону побережья. Проехали мимо сахарной фабрики, миновали морское управление. Я вздохнул. Сузи услышала мой вздох.

— Все будет хорошо. Ирландец, — сказала она.

Я ничего не ответил. Был слишком угнетен, чтобы разговаривать.

— Что они сделали с твоими документами? — спросила Сузи. — Я имею в виду корабль, когда он покидал порт без тебя.

— Сдали в управление…

Неожиданно позади нас прозвучала полицейская сирена. Я похолодел от страха.

— Спокойно, спокойно, Ирландец! — предупредила Сузи. — Мне кажется, я виновата — вроде превысила скорость.

Нас догнала полицейская машина и, сигналя нам, поехала рядом. Полицейский сделал нам знак остановиться. Сузи немедленно послушалась и подвела «олдсмобил» к тротуару. Легавые встали перед нами, один из них вылез из автомобиля и подошел к нам. У меня сразу пересохло в горле, и я был вынужден сунуть руки в карманы, чтобы не выдать дрожь.

Полицейский наклонился к дверце.

Мне стоило огромных усилий не отвернуться от него. Ему было лет тридцать.

Плотный коренастый человек с холодными глазами. К счастью, он не обратил на меня никакого внимания, а наклонился к Сузи.

— В этом районе можно ехать не быстрее сорока миль в час, милая дамочка! — строго произнес коп.

— О, прошу прощения, я ехала немного быстрее, — покорно ответила Сузи.

— Вы делали все шестьдесят, — сообщил полицейский уже менее строго.

Красивая женщина просила ее простить и была достаточно умна, чтобы не переиграть.

— Ваши права, пожалуйста!

Я почти не дышал и все время боролся с желанием спрятать лицо. Хорошо, что полицейский предпочитал смотреть на Сузи, а не на меня. Сузи протянула права. Он подержал их немного, подумал и вернул.

— Хорошо, на этот раз ограничимся предупреждением, — решил коп. — Но в будущем не нарушайте правил. Они писаны не для собак…

« — Большое вам спасибо… Обещаю, что это больше не повторится.

Лишь теперь полицейский впервые взглянул на меня. Это продолжалось какую-то секунду-две, но они показались мне вечностью. Потом полицейский вернулся к своей машине, по пути обернувшись еще раз.

Сузи завела мотор и нажала на акселератор. Когда мы проезжали мимо их машины, я заметил, как полицейский проводил нас взглядом. Потом, посмотрев в зеркало заднего обзора, увидел, что он продолжает смотреть нам вслед.

— Он узнал меня… и сейчас поедет за нами…

— Может, мне удастся увеличить скорость и оторваться от него?.. С тем, чтобы ты мог незаметно исчезнуть…

— Нет… Когда он сделает нам знак остановиться, послушайся его. А потом ударься в слезы, скажи, что я тебе угрожал… Говорил, что у меня в кармане револьвер… И что ты боялась меня…

Полицейский догнал нас так быстро, будто мы не ехали, а стояли на месте.

И опять приказал остановиться.

— Черт возьми… Как не повезло! — процедила Сузи.

— Запомни: я угрожал тебе оружием.

Полицейский подошел к нам. На его лице играла обворожительная улыбка.

— В первый момент я как-то не уразумел, — произнес он. — Но потом понял, что вы Сузи Петтон, писательница.

Он спросил, не сделает ли она ему надпись на книге, если он привезет ее ей. Его жена — большая поклонница таланта Сузи Петтон, и у нее имеются все ее книги.

Сузи дала ему свой адрес. Полицейский поблагодарил и даже приподнял фуражку… Мы вновь поехали. Через какое-то время я попытался закурить, но пальцы плохо меня слушались, достать сигарету удалось с большим трудом.

Глава 8

Мы оба не произнесли ни слова, пока не добрались до побережья. Сузи остановилась у вала, неподалеку от бассейна для ремонта судов.

— Теперь я понимаю, почему беглецы в какой-то момент выдыхаются и легко дают себя поймать, — проговорила она.

— Конечно! — согласился я. — Такого напряжения долго не выдержать.

Постепенно становилось теплее. По морю бежали маленькие белые барашки.

Из порта вышло нефтеналивное судно, направляясь в открытое море. Я увидел людей на мостике, и сердце мое болезненно сжалось. Никогда мне больше не выйти в море. Меня арестуют — не сегодня, так завтра или послезавтра. И остаток жизни я проведу в тюрьме.

Сузи молчала. Я спросил, о чем она думает.

— О фабрике Шико по переработке металлов… О беглецах… Об их судьбе…

Она порылась в сумочке и достала сигарету. Я поднес ей огонь.

— А какое отношение имеют беглецы к фабрике Шико?

— Никакого, — ответила она и посмотрела на часы. — Нам пора ехать, если мы хотим успеть к бару, когда работники идут туда пить кофе.

Я возразил:

— Нет, дальше я буду действовать один.

Ты высадишь меня там, а сама отправишься домой.

Сузи не стала спорить. Она высадила меня ярдах в двухстах от бара, и я пешком прошел по солнечной стороне Дентон-стрит. Было четверть одиннадцатого. Я толкнул дверь бара и вошел.

Огромная стойка была расположена перпендикулярно входу, а с правой стороны стояло около дюжины столиков.

Я прошел в дальний угол и сел лицом к двери. У стойки сидела какая-то парочка, другие посетители разместились за столиками. Но я не стал на них смотреть. Я достал из папки одно из писем, отпечатанных Сузи, и сделал вид, что его читаю. Подошла официантка:

— Что желаете?

Я поднял голову:

— Что вы сказали? Ах да… Кофе и бриошь, пожалуйста.

— Хорошо, сэр!

Она принесла кофе и бриошь.

Я отпил немного кофе и стал читать письмо дальше, бросая изредка в зал безразличный взгляд. Никто из присутствующих девиц не подходил под описание, данное мне Рэдом.

Я достал ручку и стал будто что-то приписывать в письме. Прошло несколько минут, зал быстро заполнялся людьми. Я съел бриошь, затем принялся медленно потягивать кофе. Через некоторое время заказал вторую чашку.

Люди входили в бар, смеясь и болтая, Со своего места я очень хорошо видел всех. Было уже тридцать пять одиннадцатого, и я уже сказал себе, что наша затея провалилась, как в следующее мгновение изменил свое мнение. Открылась дверь бара, и вошла именно та, кого я ждал…

Я сразу понял, что Рэд говорил именно о ней. Она пришла в сопровождении двух подруг, на которых никто никогда не обратил бы внимания, если бы они вели себя чинно и благородно. Все трое уселись за столик и заказали кофе.

Я продолжал делать вид, будто что-то пишу, и старался не смотреть на них.

Лишь позднее я отважился взглянуть на брюнетку повнимательнее. На ней был костюм каштанового цвета, белая блузка, туфли из крокодиловой кожи, такая же сумочка. Обручального кольца я не заметил. Иссиня-черные волосы легкими волнами падали на плечи. Я не дал бы ей больше двадцати пяти, а фигура у нее была божественная. Цвет лица смуглый, губы сочные, чувственные.

Брюнетка поймала мой взгляд, но это ее, видимо, нисколько не удивило и не взволновало. Значит, привыкла ловить восторженные взгляды мужчин. Лишь глаза сверкнули огнем. Стедмана я мог понять. Если, как утверждал Рэд, она хотела с ним познакомиться, он не мог устоять. Такие красотки сами выбирают мужчин. Но представить себе, как это хрупкое создание заносит над Стедманом нож, я не мог. Это казалось невероятным. Впрочем, кто сказал, что убила она? Пока мы дрались, брюнетка вполне могла впустить с черного хода и еще кого-нибудь в квартиру.

Я снова вернулся к письму, а девушки допили кофе и ушли.

Я сложил письмо, закурил и тоже вышел. Девушки свернули налево и остановились на углу улицы, ожидая зеленый сигнал светофора. Потом перебежали дорогу и, пройдя несколько домов, вошли во двор. Это была фабрика Шико по переработке металлолома. Я посмотрел, как девушки прошли через проходную, расположенную в здании из красного кирпича, и продолжил неспешный путь по другой стороне улицы. Через два-три квартала зашел в пивную и оттуда позвонил Сузи.

— Я нашел ее, — возбужденно сообщил ей. — Она работает у Шико.

— Поздравляю… Мне приехать за тобой?

— Нет. Хочу узнать, где она живет.

Теперь прослежу за ней, когда она выйдет из конторы.

— Но сейчас только одиннадцать. Где же ты будешь болтаться еще шесть часов?

— Пойду в кино. Там безопасно.

Я сел в автобус, едущий в центр. Поскольку на улицах было много народу, я не чувствовал себя неуютно, потому что как бы растворился в толпе. Проходил мимо полицейских, а вскоре и вообще перестал их бояться. Кинотеатры были уже открыты, и я зашел в один из них, где демонстрировалось сразу два фильма…

Вышел я из кино в половине пятого, купил вечернюю газету и сел в автобус, идущий по Дентон-стрит. В автобусе я развернул газету и сразу увидел броский заголовок:

«МОРЯК-УБИЙЦА ВСЕ ЕЩЕ ПРОДОЛЖАЕТ СКРЫВАТЬСЯ!»

Некий лейтенант Бренон из уголовной полиции заявлял, что теперь у полиции не осталось сомнений, что меня кто-то прячет. Он предупреждал, что приметы мои всем хорошо известны и если кто-то, заметив меня, не сообщит в полицию, то будет отвечать за это перед законом.

На следующей остановке рядом со мной сел какой-то мужчина. Я уткнулся в газету, но скоро заметил, что он косит глаза в мою сторону и тоже читает.

— Ну и бездарная у нас полиция! — наконец не выдержал сосед. — До сих пор не могут поймать какого-то несчастного моряка.

— Возможно, его нет в городе, — высказал я предположение.

— Вы так думаете? — ехидно спросил он. — А я вот, например, уверен, что он спокойно разгуливает по улицам. Интересно, что будет делать полиция, когда ей придется иметь дело с настоящим преступником?

Я лишь пожал плечами и уткнулся в другую страницу. Мне не хотелось, чтобы он читал вместе со мной.

У «Кометы» я вышел из автобуса. Было без пяти пять.

Двор фабрики Шико был заполнен машинами. Я насчитал их около тридцати. Поскольку мы с Сузи не видели, на чем приехала девушка, я подумал, что, возможно, у нее есть машина.

Что ж, тогда запомню номер, а завтра Сузи проследит за ней.

Ровно в пять загудела сирена, возвещая о конце рабочего дня, и из ворот фабрики почти сразу повалили рабочие.

Служащих видно не было. Они появились только в пять тридцать. Одни направились к своим машинам, другие пошли к автобусной остановке. Вскоре я увидел и свою брюнетку. Она вышла на улицу и остановилась на перекрестке, пропуская транспорт. Теперь на ней было легкое пальто. Перейдя улицу, девушка направилась к автобусной остановке.

Я медленно шел за ней, а когда появился автобус, втиснулся вместе с другими в салон.

Брюнетка стояла немного впереди. Я заметил, что там больше свободного места, и немного продвинулся к ней. Теперь мне была хорошо видна ее темная головка.

Проехав центр, девушка довольно неожиданно для меня выскочила на одной из остановок. Я едва поспел вслед за ней.

Она вошла в магазин Балдмана, самый крупный в городе. Было уже около шести часов, и на улицах стали зажигаться фонари. Я без труда отыскал ее в магазине и больше не терял из виду.

Правда, профессионал лишь криво усмехнулся бы, наблюдая за моей слежкой, но девушка не оборачивалась, и я считал, что все идет хорошо. Брюнетка поднялась на второй этаж и остановилась в отделе чулок. Потом прошла по всему этажу, померила шляпку, порылась в корзине удешевленных кофточек и вошла в дамский туалет. Я отыскал удобное местечко и замер в ожидании. Через десять минут забеспокоился. Может быть, она все-таки заметила слежку и решила от меня отделаться? Нет, вскоре брюнетка появилась, спустилась на эскалаторе и, нигде больше не останавливаясь, вышла на Барлет-стрит. Было половина седьмого. Уже стемнело. Народу на улицах прибавилось.'..

Пройдя несколько кварталов, девушка завернула в кафе. С улицы я видел, что она села за столик, заказала кофе и сандвич.

Я прождал ее у автобусной остановки минут двадцать. Наконец брюнетка расплатилась с официанткой и вышла из кафе. Мы сели в автобус номер 7. Я облегченно вздохнул: теперь-то уж она наверняка едет домой. И переместился поближе к выходу. Она не обращала на меня никакого внимания.

Автобус шел в северном направлении по темной аллее. Мы проехали густо заселенный квартал, где из автобуса вышло много народу. Девушка продолжала сидеть. Вскоре в автобусе вообще осталось всего пять человек. Я удивился: неужели она так далеко живет?

— Стевенс! — объявил шофер.

Брюнетка поднялась и вышла. В последнюю секунду успел выскочить и я.

Выйдя из автобуса, я закурил и огляделся. Передо мною стояли маленькие деревянные домики, на другой стороне улицы находилась почта. Машин здесь почти не было. Девушка прошла мимо почты и углубилась в темную аллею. На мое счастье, она и не думала оборачиваться. Я только надеялся, что не заведет меня слишком далеко.

В аллее было очень темно. Фонари горели лишь на перекрестках. Я шел и ясно слышал стук ее каблучков.

Вскоре дома на правой стороне улицы поредели. Мимо проехал какой-то автомобиль, на мгновение ослепив нас фарами, но брюнетка даже не повернула головы.

Затем дома вообще кончились и потянулся парк с высокой железной оградой.

На тротуаре, под эвкалиптами, было совсем уже темно. Но девушка продолжала идти ярдах в пятидесяти от меня.

Неожиданно впереди возник силуэт стоящей машины. Брюнетка прошла мимо…

Я, конечно, заподозрил неладное, однако поздно. Из-за дерева мне навстречу появилась высокая тень. Я Тут же отскочил в сторону, но в следующую секунду в руке человека блеснул револьвер. Раздался грохот выстрела, и я почувствовал сильный удар в бок. Меня кинуло на колени.

Я хотел было позвать на помощь, но почему-то не смог издать ни звука…

И тут снова возник стук каблучков: незнакомка возвращалась. Я услышал ее шепот:

— Чего ты ждешь? Надо бежать!

— Кажется, я промазал… Ты что, хочешь, чтобы он заговорил, когда его найдут?

Я почувствовал на себе тяжелую руку: человек хладнокровно искал на моей шее артерию, чтобы прижать к ней дуло револьвера. Но, как ни странно, в эту секунду я ощутил, что мое дыхание восстановилось. Схватив эту руку, я рванул мужчину на себя. Верзила упал точно лошадь, которой подрезали ноги. Грохнул еще один выстрел, и револьвер отлетел куда-то в сторону. Мужчина попытался нанести мне удар кулаком, но я увернулся и услышал, как хрустнули его пальцы от удара о тротуар. Верзила грязно выругался.

— Найди мне этот чертов револьвер! — прохрипел он девушке.

Парень был силен как бык и конечно же переломил бы меня пополам. Но я очень удачно вцепился в него, и мы оба покатились по тротуару.

— Не могу найти! — крикнула девушка. — Не вижу, куда он отлетел.

— Тогда вынь у меня из кармана нож.

Не могу же я держать его и лезть в карман!

— У нас нет времени!.. Там кто-то идет!

В какой-то миг мне удалось вырваться и вскочить на ноги, но тотчас же сильный удар сбил меня с ног. Я ударился головой о тротуар, перед глазами вспыхнули красные огни. Успел только почувствовать, как меня куда-то поволокли, а позже услышал мужской голос:

— Открой дверцу!

Меня согнули, запихнули в машину, захлопнули дверцу. На мгновение я даже потерял сознание. Потом услышал, как взвизгнули шины — машина круто свернула.

К горлу подкатывала тошнота, но, собрав всю волю, я пришел в себя и понял, что нахожусь на полу автомобиля, а мои противники сидят впереди.

— Следи за ним! — приказал мужчина. — И скажи, когда он очнется.

Силы возвращались ко мне с каждой секундой, и вскоре я почувствовал бы себя вполне нормально, если бы не перспектива быть зарезанным этим быком.

А это меня совсем не радовало.

— Как же ты промазал? — возмутилась девушка.

— Бывает! — буркнул верзила. — Он успел отскочить.

— А документы ты его взял? Я же предупреждала, что у него какие-то документы.

— Черт возьми! Совершенно забыл об этом! — Он снова круто бросил машину на повороте. — На вот, держи! — раздался характерный звук, когда лезвие ножа выскакивает из рукоятки. — Нащупай его горло и ударь хорошенько!

— Прямо в машине?!

— Конечно, в машине, дура! Мы же не можем останавливаться!

— Лучше сделай это сам… Мне всегда становится плохо…

— Тьфу ты, жалкая тряпка!

— Это твоя ошибка! Ты и исправляй ее! — почти истерически прокричала она.

— Ну ладно, Ладно… Только присмотри за ним, пока я не доберусь до более безопасного места.

Моя голова окончательно прояснилась.

Я лежал на чем-то твердом, что упиралось мне в ногу. Осторожно просунув руку, нащупал конусообразный деревянный брусок, заостренный с одной стороны и закругленный с другой. Я сжал пальцами узкий конец бруска. Девица наблюдала за мной из-за спинки сиденья, но было слишком темно, чтобы она могла что-нибудь увидеть.

Теперь или никогда. Я резко выпрямился и изо всех сил обрушил брусок на голову водителя. Девушка истерически взвизгнула. Удар не оглушил верзилу, но тем не менее он застонал и резко затормозил. Я тут же ударил девицу по руке и выбил у нее нож. Воспользовавшись их растерянностью, бросил девчонку на руль. Загудел клаксон, добавляя паники.

На переднем сиденье я мельком заметил сумочку из крокодиловой кожи. Снова швырнув девицу на руль, я схватил эту сумочку, выскочил из машины и бросился бежать.

Оказывается, мы находились на довольно оживленной улице. Прямо напротив горела неоновая реклама кинотеатра. С другой стороны светился огнями большой бар. Мимо проплыло несколько шикарных машин. Я все еще бежал по тротуару, когда сзади раздался крик:

— Сумочку!.. Украли сумочку!..

Одна из машин остановилась, и выскочивший из нее человек хотел преградить мне дорогу. В преследовании приняли участие еще двое. Какая-то женщина закричала:

— Полиция!.. Вызовите полицию!..

В конце улицы, видимо, находился дежурный пост, потому что мужчины побежали туда. Значит, мне надо в обратную сторону. Я заскочил за здание бара и через несколько секунд услышал полицейскую сирену. Пришлось припустить изо всей мочи. Вскоре я выскочил на аллею и снова свернул в темноту. За мной уже никто не гнался, но сирена продолжала выть. По правую руку я заметил глухой переулок и бросился в него. Ворота одного из домов были открыты, и я юркнул в них, закрыв их за собой. У торгового центра ревели сирены полицейских машин.

Дом, около которого я спрятался, был ярко освещен, но окна, выходящие в сад, оказались зашторенными, и я видел лишь силуэты людей. Прошло несколько минут, пока я наконец не стал приходить в себя.

Прежде всего мне нужно было освободиться от сумочки. Присев на корточки, я стал исследовать ее содержимое. Водительские права, выданные на имя Френсис Сели, 2712, Рендалл-стрит, квартира номер 203. На дне сумочки, кроме помады, пудры и других мелочей, лежал ключ.

Теперь надо было как-то выбираться.

Я сунул права и ключ в карман, а сумочку отшвырнул подальше в кусты. Разум подсказывал мне, что нужно выждать хотя бы еще полчаса, но я очень торопился. Приоткрыв ворота, вышел в переулок. Там все было тихо. Я свернул в сторону торгового центра и, пройдя пять-шесть кварталов, вздохнул свободнее. Полиция, видимо, решила, что это была обычная мелкая кража. Если бы копы узнали, что в этом деле замешан я, они оцепили бы весь район. И тем не менее, поскольку я снова потерял шляпу, показываться на людях мне было опасно. Поэтому я предпочел тихие окраинные улицы. Мне требовалось лишь найти телефонную будку.

На указателе я прочел, что нахожусь на Октавиа-стрит у дома номер 700. На следующем перекрестке увидел очередной торговый центр и маленький бар.

Я с опаской переступил порог бара, но на меня никто не обратил внимания.

Здесь были две телефонные будки. Я вошел в одну из них и набрал номер телефона Сузи. Она ответила мгновенно.

— Куда ты исчез? У тебя все в порядке?

— Не совсем… Были кое-какие неприятности. И… Я потерял шляпу. Ты сможешь приехать за мной?

— Конечно, ты где?

— На Октавиа-стрит… Лучше всего подъехать к магазину. Я подойду к машине, как только она остановится.

— Октавиа-стрит… Кажется, я знаю, где это находится. Мне понадобится двадцать минут, чтобы добраться туда. Постарайся не слишком бросаться в глаза.

— Разумеется!

Я повесил трубку и, сунув в щель еще монету, набрал номер Рэда. Трубку снял мужчина.

— Скажите, Рэд в баре?

— Минутку…

Я стал ждать. Наконец услышал, как кто-то закрыл дверь телефонной будки.

И вслед за этим раздался голос Рэда:

— Да?

— Это я, Рэд…

— Ну как, у тебя все в порядке?

— Все в бегах, но тем не менее… Я звоню тебе, Рэд, чтобы предупредить, что у тебя тоже могут быть большие неприятности. Будь осторожен и не гуляй по темным улицам…

— А в чем дело?

— Помнишь ту красотку, о которой ты мне говорил? Так вот, я решил проследить за ней, узнать, где она живет, но эта брюнетка сыграла со мной злую шутку. И дружок у нее очень суровый. Она может догадаться, что это ты направил меня на ее след… А если действительно так подумает, то советую тебе запереться на все запоры и не показывать носа на улицу.

— Спасибо за совет… Но что ты сам думаешь делать?

— Пойти к ней… Я узнал ее имя и адрес.

— Может, тебе лучше нанять адвоката и сделать это законным порядком? Я могу позвонить Уитнеру от твоего имени.

Это лучший адвокат в штате.

— Нет… дело в том, что у меня нет никаких доказательств. А кто ее дружок, я вообще не знаю. Поверь мне, в полиции их будет очень трудно расколоть.

— Но если она тебя узнала, значит, видела тебя у Стедмана?

— Конечно! Это единственное место, где она могла меня видеть. Только доказать этого я не могу. Зато теперь у меня есть ключ от ее квартиры, и я попытаюсь там что-нибудь отыскать.

— Ну что ж, с Богом! Только будь осторожен, Ирландец, слышишь?

— Конечно, Рэд! Я должен быть осторожным.

Положив трубку, я посмотрел на часы. Без пяти девять. Сузи приедет не раньше чем через четверть часа. Я достал из кармана еще монетку и набрал номер пароходства. Повезло — мне ответили.

— Я разыскиваю одного моряка по имени Рэй Баллард, — сказал я. — Вы не будете так добры заглянуть в книги?

Меня очень интересует, в море он или на суше.

— А ваше имя?

— Тоже Баллард. Я его двоюродный брат…

— Как зовут этого вашего?.. Повторите фамилию по буквам.

Я повторил. Некоторое время в трубке было тихо, а потом тот же голос сказал:

— В настоящее время никого по имени Баллард на суше нет. Кстати, я догадываюсь, кого вы ищете. Только никакой вы ему не двоюродный брат. Я не знаю, зачем он вам нужен, однако хочу вас предупредить: будьте осторожны.

Точно не помню, но, кажется, он уже сидел в тюрьме за убийство.

— А когда это было?

— Лет пять назад. Во время забастовки он убил одного из бастовавших. Его арестовали, но перед процессом оба свидетеля по делу исчезли. Позже одного из них отыскали в порту.

— Мертвого?

— Естественно… короче, тогда Рэю Балларду не смогли предъявить никаких обвинений и отпустили. А после этого он сразу исчез. Кажется, еще два года он отсидел в тюрьме на Кубе. Кто-то говорил мне, что у него была рыболовецкая шхуна в Пенсльвании…

— Спасибо. Очень благодарен вам за сведения.

Какая же все-таки связь между Френсис Сели, братьями Баллард, одного из которых застрелил Парсел, и Стедманом?

Денни Баллард мертв. Рэй Баллард исчез несколько лет назад. Френсис Сели работает на фабрике Шико. Стедман был полицейским, правда неравнодушным к женщинам.

Я вышел на улицу. У меня так болели бока и живот, словно меня пропустили через прессовальную машину.

На одном месте находиться было опасно, поэтому я обошел квартал. А когда вернулся на то же самое место, увидел автомобиль, остановившийся у магазина. На Сузи было манто с поднятым воротником.

Я сел рядом, поцеловал ее. Она прижалась ко мне.

— Я очень беспокоилась за тебя, Ирландец, — сказала Сузи. — Что произошло?

— Все расскажу по дороге. Ты знаешь, где находится Рендалл-стрит? Большие номера. Свыше 2700?

— Рендалл-стрит? Эта улица, кажется, в центре. А зачем тебе?

— Едем туда. Там живет наша милая незнакомка. Я обязательно должен нанести ей визит.

Глава 9

Пока мы ехали, я все рассказал Сузи.

— Боже мой! — воскликнула она. — Никогда не слышала такой страшной истории. Какая хладнокровная бестия! Я запрещаю тебе к ней идти!

— Мне нужно пойти. Если я смогу обнаружить какие-нибудь улики, то только у нее.

— А если там на кого-нибудь нарвешься?

— Придется рискнуть. К тому же у этого типа теперь, по-видимому, нет пистолета.

Сузи остановила машину перед красным светофором.

— А ты уверен, что она, узнав тебя, не позвонит в полицию?

— Для нее это слишком опасно. Она должна была понять, что, если я слежу за ней, значит, мне что-то известно. Беспокоилась, что ее дружок забыл подобрать мою папку якобы с документами.

Чертовка заметила, как я читал в баре письмо. А в той дамской комнате универмага Балдмана, наверное, есть телефон…

— Да, конечно…

— Девчонка оказалась сообразительной. Знала, мне не придет в голову, что она может кому-нибудь позвонить из туалета. Ведь если бы я догадался о таком звонке, то конечно же поостерегся бы и не дал заманить себя в ловушку.

— Но теперь-то ты уверен, что именно она находилась в квартире Стедмана, когда вы схватились «с ним?

— Уверен… Но не могу этого доказать.

Движение на улицах было не очень оживленное, и весь наш путь занял не более двадцати минут. Сузи свернула с центральной улицы и выехала на Рендалл-стрит. Номер 2712 оказался довольно невзрачным кирпичным зданием.

— Сверни за угол, — попросил я. — Не надо останавливаться перед самым домом. Если у меня будут неприятности или вдруг появится полиция, немедленно уезжай.

— Прошу тебя, будь осторожен…

Она отыскала местечко в сотне ярдов от Рендалл-стрит, я вышел из машины и направился к дому номер 2712. Почти во всех его окнах горел свет. Я перешел улицу и вошел в парадное.

Справа висела доска со звонками и именами жильцов, но против номера Сели ничего не было. Я нажал кнопку и стал ждать. Никакого ответа. Я позвонил еще два раза, но тоже безрезультатно. Что ж, отлично! Значит, ее нет дома. Ключ у меня и не воспользоваться им просто глупо.

Квартира номер 203 находилась на втором этаже, слева по коридору. В коридоре никого не было, из соседних квартир доносились звуки музыки и передач. Я надеялся, что в этих квартирах есть черные ходы. Плохо будет, если она и ее горилла захватят меня на месте преступления. Может, он даже живет вместе с ней? Ну ничего, скоро все выяснится.

Я сунул ключ в замочную скважину и тут же услышал, как хлопнула парадная дверь — кто-то стал тяжело подниматься по лестнице.

А ключ в замочную скважину не входил. Я посмотрел на номер квартиры.

Все верно — номер 203. Шаги приближались, меня охватила паника. Я застыл у двери, словно ожидая, что мне вот-вот откроют…

— Вы кого-нибудь ищете?

Я вынужден был обернуться. Рядом со мной стоял худощавый человек в форме водителя автобуса.

— Кажется, никого нет дома, — сказал я.

Он внимательно посмотрел на меня:

— А я, по-вашему, никто? Что вы хотите?

Но прежде чем я успел что-нибудь ответить, он увидел ключ в моей руке и схватил меня за отворот пальто.

— Чертов ворюга! — закричал мужчина.

Я ударил его по руке и сразу, с маху, в лицо. Он покачнулся и закричал:

— На помощь! Грабители!

Потом бросился на меня, но я снова его ударил. Мужчина упал, но ухитрился схватить меня за ноги. В коридоре появились люди. Мне удалось вырвать свои ноги, и, тут же залепив еще кому-то в нос, я бросился вниз. Но на первом этаже уже тоже поднялась паника.

Мне преградил дорогу огромный человек в халате. Я машинально сунул руку в карман и прорычал:

— Вам что, жить надоело? Живо убирайтесь к себе!

Толстяк застыл. Глаза его расширились от страха. Но со второго этажа за мной кто-то бежал. У выходной двери я повернулся и прокричал:

— Первый, кто высунется за дверь, сразу получит пулю!

В следующую секунду я уже был на улице.

Там еще все было спокойно, но я знал, что это ненадолго, поэтому бросился бежать и на перекрестке свернул направо.

Теперь я находился на улице, параллельной той, где меня ожидала Сузи. Где-то неподалеку раздался вой полицейской сирены, и я припустил еще быстрее. На перекрестке свернул налево, надеясь добраться до Сузи. А может, она уже уехала? Или мои преследователи находятся неподалеку от нее? Тогда мне придется удирать. Но как бы то ни было, еще оставался шанс на удачу. Наконец я добрался до угла: «олдсмобил» все еще стоял на месте.

В два прыжка я перелетел улицу и запрыгнул в машину. Мотор был включен, мы сразу же отъехали. Я тяжело дышал.

Сузи не стала задавать вопросов. Вскоре мы уже были далеко от района, где я потерпел очередное фиаско. Позади нас ехали две или три машины, но ни на одной из них не было ни мигающего фонаря на крыше, ни сирены. Мы спаслись. Только теперь я облегченно вздохнул. Потом стал искать сигареты и обнаружил, что разбил себе пальцы в кровь.

Я прикурил сразу две сигареты и одну из них протянул Сузи.

— Спасибо тебе, — сказал я. — Но ты не должна была ждать. Слишком большой риск.

— Что там произошло?

— Меня застали как раз в тот момент, когда я собирался войти в квартиру. — Я достал водительские права и внимательно взглянул еще раз: «2712, Рендалл-стрит, квартира номер 203». Все верно, и, вздохнув, предположил:

— Вероятно, это ее старый адрес. Скорее всего, она переехала.

— А на обратной стороне нового адреса нет?

— Нет.

— Что же нам теперь делать?

— Не знаю… Если бы я пригрозил жильцу револьвером, он, возможно, сообщил бы мне ее новый адрес.

— А в сумочке больше ничего не было? Чего-нибудь, на чем мог бы быть записан ее новый адрес? Письма или чего-то в этом роде?

Я покачал головой:

— Кажется, нет. Да и что теперь говорить, сумочку я же выбросил. И совершенно не помню, где находился, когда забросил ее в кусты.

Некоторое время мы ехали молча.

— Давай поищем телефонную будку, — наконец сказал я. — Мне нужно кое-куда позвонить.

— А почему не от меня? Минут через десять будем дома.

— Хочу позвонить в полицию. Из дома опасно — могут узнать, откуда говорят.

Сузи с недоумением посмотрела на меня, но в следующее мгновение лицо ее прояснилось.

— Понимаю… Наверное, это неплохая мысль. Ты считаешь, что полиция сможет ее отыскать?

— Во всяком случае, попробовать стоит.

Проехав немного, мы заметили у очередного торгового центра две телефонные кабины. Сузи остановила машину.

Некоторые магазины были еще открыты, и из их окон на улицу лился свет. Несмотря на то что возле торгового центра было многолюдно, мне показалось, что я рискую немногим, поскольку в кабине разглядеть мое лицо не так-то просто.

Я закрыл дверь и начал листать телефонную книгу. Решил, что лучше всего позвонить кому-нибудь из полицейских домой. Так труднее определить, откуда звонят.

Я попытался вспомнить имя офицера, занимающегося делом Стедмана, которое узнал из газеты. Бранон? Бартон?

Нет, вроде Бренон. Да, надо позвонить ему. Я начал листать телефонную книгу. Бренонов было двенадцать, но против одного из них было написано, что он — лейтенант полиции. Я набрал его номер.

Мне ответил женский голос:

— Очень сожалею, но его нет дома.

Вызвали ненадолго по делу.

Я уже хотел повесить трубку, но женщина быстро проговорила:

— Подождите, подождите! Кажется, он подъехал.

Я стал ждать. Вскоре она снова сказала:

— Он ставит машину в гараж… Если вы подождете немного…

Через короткое время мне ответил мужской голос:

— Бренон у телефона…

— У меня к вам дело… Могу сказать, кто убил Стедмана…

— Что-что?

Судя по интонации, его не очень заинтересовало мое сообщение. Потом я вспомнил, что после каждого преступления полиция получает множество сообщений, в большинстве своем не соответствующих действительности, — Кто это говорит? — поинтересовался Бренон.

— Не имеет значения… Вы только выслушайте меня. Стедмана убила женщина по имени Френсис Сели. Она работает служащей на фабрике Шико. Вы поняли?

— Да, — устало проговорил он. — А теперь скажите, кто вы и почему так решили?

— Не так уж важно, кто я. Но уверяю вас, эта девушка была у Стедмана в вечер преступления. Это очаровательная особа, ей около двадцати пяти лет. Она жила на Рендалл-стрит, 2712, квартира номер 203, но потом переехала.

— Одну секунд очку… Повторите адрес!

Усталость и скука исчезли из его голоса, в нем неожиданно возникли твердость и жесткость, свойственные полицейским.

Я повторил адрес.

— Так, так… А теперь не вешайте трубку… Вы, вероятно, Фоли?

— Угадали… Только не пытайтесь узнать, откуда я говорю.

— Я и не думал об этом… Из дома, во всяком случае, это невозможно сделать.

Но тем не менее хочу сказать вам не очень приятную вещь — вы находитесь в чертовски скверном положении.

Я вздохнул:

— Спасибо, лейтенант!Но вы хотите узнать, что я собирался сказать вам или мне лучше повесить трубку?

— Валяйте, выкладывайте! Только когда закончите, я тоже задержу вас на минутку. Договорились?

— Хорошо.

И я рассказал ему про свою слежку за Френсис Сели и про то, что из этого вышло.

— Понимаете, раз она меня узнала, значит, находилась у Стедмана в тот вечер. Это единственное место, где Сели могла меня видеть…

— Но вы-то сами не видели ее у Стедмана?

— Нет.

— А кто подсказал вам, что это могла быть она?

— Друг… Но я не могу его выдать.

— Как-то все это мало убедительно…

— Я и сам это понимаю… Просто пересказываю вам факты. К сожалению, ничего не знаю об этой девице. Не знаю также, зачем ей понадобилось убивать Стедмана. Не знаком мне и не приятель. Я даже не разглядел его лица. Было очень темно. Но почти уверен, что он моряк. Возможно, матрос.

— Почему вы так решили?

— Он употребил парочку выражений, свойственных только морякам. Кстати, и предмет, который я нашел в машине, был свайкой. Им разделяют канатные пряди.

Может быть, он такелажник. Или работает на каком-нибудь маленьком судне.

— Ну хорошо, — произнес Бренон довольно резко. — А теперь выслушайте мой совет, Фоли. Мне кажется, вы не отдаете себе отчета, в каком положении находитесь. Вы изводите полицию уже в течение восьми дней. И вся полиция в бешенстве. Вас обвиняют в убийстве полицейского, а теперь стали считать особо опасным, потому что вы вооружены.

Это вам понятно?

— У меня нет никакого оружия.

— Возможно, но не в этом дело. На Рендалл-стрит вы пригрозили людям оружием, этого достаточно. Теперь, если попадетесь кому-нибудь на глаза, в вас будут сразу же стрелять. Лучше скажите, где вы находитесь.

В телефонную будку кто-то постучал.

— Одну секунду! — сказал я Бренону.

Я распахнул дверцу и увидел толстую красную рожу с маленькими глазками, толстым носом и жидким венчиком волос на голове. Все это свидетельствовало о серьезном пристрастии джентльмена к спиртным напиткам.

— Прошу прощения, Тото! — буркнул он.

В душе я молил Бога, чтобы он не свернул телефонную будку.

В трубке снова раздался голос Бренона:

— Почему вы молчите, Фоли?

— Да, да, слушаю!

— Скажите, где вы находитесь. А когда услышите, что приближается полицейская машина, положите руки за голову и не шевелитесь.

Я увидел, как из соседней телефонной будки вышел человек, а его место занял пьяница, принявший меня за какого-то Тото.

— Такой вариант меня не устраивает, — ответил я Бренону.

— Что ж, дело хозяйское. Но подумайте, что вы втягиваете в это дело еще одного человека. Ведь вас наверняка кто-то прячет. Имейте в виду, судьи суровы к сообщникам преступника…

— Это я знаю… И он тоже… Со своей стороны тоже хочу дать вам совет.

Может быть, вы хоть немного времени уделите поискам того, кто действительно убил Стедмана? Я повторяю вам имя этой девицы: Френсис Сели. Сели Работает на фабрике Шико!

Я сердито повесил трубку и вернулся в машину. Сузи нажала на акселератор.

— Ну как?

— Особых надежд не питаю, — сообщил я. — Но думаю, они проверят информацию, которую я им дал.

Вскоре мы въехали в гараж.

— Сначала на лифте поднимись ты, — посоветовал я Сузи. — Если меня кто-то и увидит, то не свяжет мое появление с тобой.

Сузи вошла в дом. После этого я выждал минут пять. К счастью, ни в холле, ни в коридоре седьмого этажа никого не встретил.

Сузи ждала меня за прикрытой дверью квартиры. Впустив меня, она сразу прошла в спальню, бросила манто на кровать и осталась в юбке и блузке.

В гостиной царил чудовищный беспорядок. Повсюду валялись книги, бумага, карты, письма.

— Что здесь произошло? Пронесся циклон?

— Да нет, просто искала кое-что… Покажи-ка лучше, доблестный герой, свои раны, полученные в кровавом бою.

Она подтолкнула меня в сторону спальни. Я сбросил пальто на пол, снял пиджак и рубашку.

— О Боже мой, Ирландец! — воскликнула Сузи.

Весь бок у меня опух и был в кровоподтеках. К нему больно было притронуться.

— Тебе не кажется, что нужен врач?

— Нет, не кажется. Он будет обязан сообщить обо мне. Надеюсь, все это не так страшно, заживет как на собаке.

— Хорошо, утром увидим. Укладывайся в гостиной на диване. Я сейчас принесу выпить. И что-нибудь перекусить.

Она сбросила с дивана карты и книги, я лег. Чувствовал я себя больным, побитым и побежденным. Сузи принесла мартини. Я сделал хороший глоток, и вскоре жизнь показалась мне менее мрачной. Потом Сузи поставила на низкий столик сандвичи и кофе, а сама уселась на ковер и закурила.

— Поговорим о нашем деле, — решительно заявила она. — Это девица никогда больше не вернется на свою работу и, скорее всего, вообще удерет из города.

Кто ее дружок, мы не знаем. Но я почти уверена, что она была у Стедмана в то время, когда ты выяснял с ним отношения. Сели видела тебя, а сразу после твоего ухода убила Стедмана и выскользнула через черный ход. Но даже если полиция ее задержит, против нее не будет никаких улик. Мы даже не знаем, почему она убила Стедмана. Из ревности? Ведь Сели слышала твои обвинения и могла приревновать его к твоей жене.

— Нет, на эту тему я с ним не говорил — ему и так все было ясно без слов. Скорее можно предположить другое. Она специально познакомилась со Стедманом в баре, чтобы убить его, когда представится такая возможность. Но зачем? И почему?

Сузи забарабанила пальцами по столу.

— Всякое можно предположить, — наконец сказала она. — Допустим, все дело в мести и они ждали случая, когда Стедмана будет проще убить. А в тот вечер, вмешавшись, ты дал им великолепную возможность это проделать. У них даже отпала необходимость инсценировать самоубийство, как это было устроено с Парселом.

— Что ж, мне нравится твой вариант.

Он снова возвращает нас к исчезнувшему Балларду. А дружок Сели, между прочим, вполне может быть исчезнувшим братом Балларда — Рэем.

Сузи кивнула.

— Правда, есть одно «но», — продолжал я. — Зачем, скажи, ее дружку понадобилось объявлять войну полицейским?

Только потому, что они пристрелили Денни? Гангстеры, конечно, ненавидят легавых, но вряд ли они станут рисковать своей шкурой ради простой мести. А теперь о другом. Я обязательно должен смотаться отсюда, пока у тебя еще нет неприятностей. Бренон предупредил, что человек, укрывающий меня, серьезно рискует.

— Плевать мне на Бренона! Ты останешься здесь, пока дело не будет доведено до конца.

— Боюсь, нам никогда не довести его до конца, — вздохнул я. — Девицу теперь не найти!

— Рано или поздно найдется. Нужно только проявить характер… — Сузи внезапно выпрямилась. — Боже мой, какая я все-таки идиотка!

— В чем дело?

— Только сейчас вспомнила, где читала об этой фабрике Шико. Это было, когда я листала газеты, чтобы найти сведения о самоубийстве Парсела.

Я замер.

— И тут есть какая-то связь?

— Нет, нет… Подожди, дай вспомнить…

Она даже закусила губу, чтобы лучше сосредоточиться. Я раздавил сигарету в пепельнице:

— Может быть, тебе снова отправиться в библиотеку и посмотреть?

Сузи медленно встала и посмотрела на часы:

— Библиотеки закрылись более часа назад.

— Тогда отложим дело до завтра.

— Нет, возможно, мне удастся добраться до материалов и сегодня. У меня есть пропуск к документации «Экспресса». Что же, черт возьми, там было написано? Помню, это было несколько строчек в нижнем углу газеты… Продолжение какой-то истории. — Неожиданно она щелкнула пальцами. — Вспомнила! Речь шла о какой-то крупной краже… — и кинулась в спальню, чтобы взять манто.

— Но что там можно украсть? — удивился я. — Какую-нибудь старую развалину, сданную в утиль?

— Нет, там была украдена вся зарплата служащих… Никуда не уходи, Ирландец. Я вернусь через час.

Глава 10

Я нервно расхаживал по квартире и курил сигарету за сигаретой, не в силах сосредоточиться на какой-нибудь одной мысли. Теперь после разговора с Бреноном я с каждой минутой все больше и больше беспокоился о Сузи. Бесспорно, до сих пор меня не сцапали и нам удалось хоть что-то разузнать о Стедмане только благодаря ей. Сузи мне очень помогает, но какого дьявола я-то так подвожу хорошего человека? Ведь с моей стороны это чистейший эгоизм и настоящее свинство! Все-таки нам необходимо немедленно расстаться. Вот сейчас, воспользовавшись ее отсутствием, я должен одеться и уйти, оставив ей записку.

Я знал, у меня хватит мужества выйти на улицу, покинуть уют этой квартиры, отказаться от дальнейшего участия Сузи в моем деле. Но куда я пойду? Может, лучше сразу же сдаться полиции, положив руки за голову, как посоветовал лейтенант? Или, пока хватит сил, продолжать бежать? Бежать от каждой полицейской машины, от каждого внимательного на меня взгляда прохожего? И куда в конце концов прибегу? Одна надежда, что замерзну где-нибудь на берегу, как бездомный бродяга. Ладно, там видно будет, а пока надо срочно уходить.

Я протянул руку к пальто и тут вспомнил, что опять остался без шляпы. Но головной убор мне необходим, иначе не удастся отойти от дома и на десять шагов. Может, бывший муж Сузи оставил какую-нибудь кепчонку или хотя бы лыжную шапочку? Я ринулся к шкафу откуда Сузи доставала пиджак, рубашку, ботинки. Мужские вещи были аккуратно сложены на полках — майки, трусы, носовые платки, спортивный костюм. Этот тип начал новую жизнь, обрубив все концы со старой, так, чтобы действительно ни одна ниточка не связывала с ней. Но Сузи… Она-то почему не отнесла весь этот хлам на помойку?

В моей груди шевельнулось что-то похожее на ревность. Может, Сузи еще надеется на возвращение бывшего мужа?

И тут вновь подивился: как странно, мы почти неделю прожили вместе, а я так мало о ней знаю…

Из того, что можно было бы напялить на мою светлую шевелюру, я обнаружил только синюю купальную шапочку.

Придется отложить задуманное бегство.

Попытаюсь еще раз уговорить Сузи отпустить меня, пока не поздно, разумеется предварительно купив мне новую шляпу…

Наконец в половине одиннадцатого я услышал, как в замке поворачивается ключ. Сузи быстро притворила за собой дверь. Глаза ее блестели.

Я помог ей снять манто.

— Брось его куда-нибудь. Не утруждай себя! — сказала она машинально. — Мне кажется, мы нашли… — Потом придвинула пуфик к низкому столику, села и начала доставать из сумочки листки бумаги, испещренные заметками.

Я примостился рядом на коленях…

— Там что, действительно была кража?

— Да… Но это далеко не все. Там произошли два события. И если их рассматривать под определенным углом зрения, можно прийти к любопытным выводам.

Вот, слушай… — Сузи посмотрела в свои записи и продолжала:

— Двадцатого декабря прошлого года, то есть немногим более двух месяцев назад, на фабрике была украдена заработная плата рабочих и служащих. Как раз в тот момент, когда бронированная машина привезла ее в контору. Грабеж явно осуществили профессионалы. Унесли около четырнадцати тысяч долларов. Непосредственное нападение совершили два человека. Третий оставался за рулем машины. К счастью, кто-то проявил расторопность и успел вызвать полицию. Она прибыла в последний момент, и один из грабителей был убит. Но второй грабитель и шофер исчезли бесследно. Разумеется, с деньгами. Дело так и не раскрыли. Полиция до сих пор не знает, кто были те два преступника.

— А тот, которого убили? Разве его не идентифицировали?

— Идентифицировали… Но это не помогло обнаружить других двоих. Убитым оказался мелкий жулик из Окленда. Он никогда раньше не бывал в Санпорте и не имел здесь никаких связей. Звали его Эл Коллинз. В Калифорнии за ним числилось достаточно грехов, но никаких здешних связей выявлено не было. Полиция, естественно, тщательно проверила всех служащих фабрики, которые могли быть наводчиками, но ничего не добилась. Такова первая история. На следующий вечер после ограбления фабрики в пригороде была совершена мелкая кража у виноторговца. Орудовал там один человек, и украл он всего-то пятьдесят или шестьдесят долларов. Дело это, вместе с другими, было поручено Стедману и Парселу. На следующий день виноторговец, не утверждая безапелляционно, опознал по предъявленной ему фотографии Денни Балларда. На счету последнего уже было немало всякого. Стедман со своим напарником отправился к нему. Денни Баллард жил в старом доме на Майбори-стрит. Они постучали, но, так как им никто не ответил, тут же взломали дверь и вошли, застав Балларда в тот момент, когда он собирался удрать через окно. В его руке блеснул револьвер — он собирался отстреливаться. Но Парсел оказался проворнее и нажал на курок первым. После этого они написали рапорт, было проведено следствие, их оправдали. Так закончилось это второе дело, и ты теперь, наверное, догадываешься, какая между ними связь.

— А было ли доказано, что именно Баллард совершил кражу у виноторговца?

— Я не знаю, были ли прямые доказательства этого, но, поскольку Баллард уже не раз попадался на кражах, решили, что и эту совершил он.

— Насколько я понимаю, ты считаешь, что существует человек, а может быть, их двое, которые точно знают, что Баллард этой кражи не совершал, а прятался с четырнадцатью тысячами долларов после налета на машину с инкассатором?

— Совершенно верно. И они уверены, что Парсел и Стедман застрелили их товарища не в целях самообороны, а потому что обнаружили у него эти деньги и, решив их присвоить, убрали единственного свидетеля. За это их потом и прикончили.

Таков, наверное, был ход мыслей преступников. Я же думаю, дело обстояло несколько иначе. Полицейские, видимо, действительно убили Денни в целях самообороны, но потом нашли у него деньги и, не устояв перед искушением, утаили свою находку. Наверное, подумали, что третий член банды давно убрался из этого штата. Кроме того, поскольку в деле был замешан Денни, можно предположить, что сюда руку приложил и его братец Рэй…

— Да, да… Этот-то опытный убийца…

На его совести не одна жертва, А Стедман со своим напарником хорошо выбрали время, чтобы вытащить каштаны из огня.

Сузи закурила:

— И тем не менее существует одно «но».

У нас нет ни одного доказательства, что между Денни Баллардом и Френсис Сели существовала какая-то связь. Не забывай, что полиция опрашивала всех работников фабрики Шико, выясняла, была ли у Денни Балларда любовница.

— Но связь ведь должна быть! — воскликнул я. — Если бы удалось проникнуть в ее квартиру, может быть, нашлось бы какое-нибудь письмо или что-то в этом роде…

Сузи задумалась:

— А ты уверен, что в сумочке ничего больше не было? Ну, что-нибудь, что помогло бы найти ее адрес?

— Да ничего там больше не было…

Только принадлежности дамского туалета. Губная помада, пудра… — И тут меня словно толкнуло в спину. — Какой же я идиот!

— В чем дело?

— Там же была промтоварная карточка! Я видел, как в магазине у нее вырезали талон. И совершенно забыл об этом.

Сузи обрадовалась:

— Что ж, теперь надо обязательно отыскать эту сумочку.

Я покачал головой:

— Боюсь, это невозможно.

— А ты напряги память. Постарайся вспомнить, сколько времени ты бежал и в каком направлении, после того как выскочил из машины.

— Это-то легко. Я перебежал две улицы и, думаю, найду их с завязанными глазами. Но я не знаю, где выскочил из машины. Помню только, что это было около какого-то торгового центра. С одной его стороны находился кинотеатр, с другой — бар, а в конце улицы — почта. Таких торговых точек в городе множество…

— Неужели? А еще считаешь себя моряком!

Сузи улыбнулась, быстро встала и пошла к письменному столу. Из него достала план города и расстелила его.

— Держу пари, мы найдем это место менее чем за полчаса. Подойди-ка сюда.

Я подошел.

— Вот смотри: я подъехала сюда, на Октавиа-стрит, так? А теперь скажи, с какой стороны ты подбежал к Октавиа-стрит?

— Вот по этой улице, ; — ответил я, проведя пальцем по карте. — И прошел, должно быть, с милю.

— А с какой стороны?

— Секунду… Кажется, справа.

— Чудесно! Значит, с востока. Проведем здесь линию и пока остановимся.

Теперь пойдем с другого конца. На какой автобус она села?

— На седьмой. А вышли на остановке Стевенс.

— Тоже хорошо…

Сузи отыскала в телефонной книге номер автобусного управления и набрала его.

— л Вы не скажете мне, в каком месте автобус номер семь пересекает Стевенс-авеню? На углу Бедфорд-авеню? Большое спасибо!

Она вернулась к карте и начала рассматривать условные обозначения улиц, помещенные внизу плана.

— Бедфорд-авеню — Р-7… Посмотрим… Ага, вот тут… В этом месте вы с ней и вышли.

Я провел пальцем немного дальше:

— А вот и парк в трех кварталах от автобусной остановки, где они на меня напали.

— Все правильно. Здесь они запихнули тебя в машину и поехали в этом направлении. Ты пришел на Октавиа-стрит с востока. Значит, вы ехали в северном направлении. — Сузи провела на карте две линии до их пересечения и обвела это место кружком. — Вот так..: А теперь дай мне справочник.

Полистав его, она остановилась на кинотеатрах и передала справочник мне:

— Читай вслух их названия вместе с адресами. Центральные кинотеатры я знаю. Значит, остановимся только на тех, что расположены вдалеке от центра.

На эту работу у нас ушло минут десять. Наконец мы пришли к выводу, что речь может идти только о двух кинотеатрах.

— Мне думается, что это «Винсент» на Стеси-авеню. Он поближе к Октавиа-стрит. Я не мог пройти более полутора миль.

Сузи встала:

— Что ж, отправляемся на розыски.

Я надел рубашку, повязал галстук, потянулся за пальто, но Сузи сорвала с вешалки мужскую куртку и бросила ее мне.

— Все-таки немного укроешь голову капюшоном…

— Кстати, — сказал я, принимая куртку, — извини, я тут порылся в вещах твоего бывшего мужа в поисках, чем бы прикрыть голову. Все-таки, почему ты их не выбросила?

Сузи с удивлением уставилась на меня — она была явно далека от разговоров на такую тему. Но все-таки ответила:

— И, как видишь, пригодилось…

— Не могла же ты этого предвидеть.

— Естественно. — Она шагнула к двери, чтобы отпереть ее, но остановилась и объяснила:

— Понимаешь, мы расстались три месяца назад. В то время мне даже некогда было хорошенько задуматься над тем, что произошло, — страшно поджимали сроки с романом. Я почти не спала — работала ночи напролет. А потом, когда поругалась с издателем, вообще стало не до этого барахла… Выброшу, разумеется, но не сейчас же… Надо спешить, Ирландец, Помнишь? В семь рассветает…

Я опять мельком подумал, что совсем не представляю жизнь Сузи, какой она была у нее до меня. Но размышлять над этим было некогда, я вышел первым.

К счастью, ни в коридоре, ни внизу в холле никого не было — все соседи мирно спали.

Она нагнала меня уже на улице, мы вместе пошли в гараж и сели в машину.

— Послушай, — сказал я. — Если на этот раз мне снова не повезет, не жди меня и уезжай.

Сузи покачала головой, но ничего не ответила.

Минут через двадцать мы уже были в районе Стеси-авеню, застроенной частными особняками. И вскоре я воскликнул:

— Это здесь! Я уверен в этом!

Было уже за полночь, огни кинотеатра не горели, но почта еще работала.

— За баром сверни направо и доезжай до следующего перекрестка.

Сузи свернула. Улица была безлюдной, дома темными, и тем не менее я узнал эти места.

— Теперь проезжай еще один квартал и остановись за перекрестком. Дальше я пойду пешком.

Она остановилась под деревьями и выключила фары. Я тихо вышел из машины и бесшумно прикрыл дверцу. Пройдя несколько десятков ярдов, увидел знакомый тупик.

Во дворе было совсем темно, свет в окнах теперь не горел, но я словно шестым чувством угадал, где находится кустарник.

В темноте обо что-то споткнулся. Раздался резкий металлический звук. Я замер.

Прошло несколько томительных минут, но в доме никто не отреагировал на этот звук. Тогда я нагнулся и стал шарить в кустах. Мне повезло — искал я недолго. Сумочка скоро оказалась в моих руках. Без всяких приключений я вернулся к машине.

— Вот это называется темп! — воскликнула Сузи, нажимая на газ.

Я сунул сумочку между коленями и, щелкнув зажигалкой, стал изучать ее содержимое. Вынув пудру, сразу под ней я увидел промтоварную карточку. На ней был и адрес: Френсис Сели, 1910, Келлер-стрит. Квартира номер 207.

— Келлер-стрит… Ты знаешь, где это?

— Нет. Нужно посмотреть по плану.

Я вынул из отделения для перчаток план города и разложил его на коленях.

Сузи выехала на одну из больших улиц и остановилась под фонарем. Мы нагнулись над картой.

— Вот. — Она ткнула пальцем в одну из улиц. — К-3. Недалеко отсюда.

— Если бы только удалось ее найти!

Сузи положила сумочку на сиденье и стала более тщательно проверять ее содержимое. Я занялся кошельком и обнаружил в нем пять или шесть долларов.

Но внезапно заметил еще одно отделение, заклеенное липкой лентой, и открыл его. Сначала мне показалось, что там ничего нет, но потом увидел маленькую сложенную бумажку. На ней было написано женское имя Мерилин, телефон 2-43-78 и снова Мерилин.

— Что ты там нашел? — поинтересовалась Сузи.

Я протянул ей бумажку. Судя по внешнему виду, она давно лежала в кошельке.

— Странно как-то, — заметила Сузи, — зачем нужно было дважды писать одно и то же имя — до и после номера телефона?

Я лишь пожал плечами. Потом сунул записку в карман пиджака.

— А ты ничего не нашла?

— Нет.

Она бросила сумочку на заднее сиденье и нажала на газ.

Я посмотрел на часы. Начало второго. Для визита, несомненно, поздновато. Если бы я сразу нашел настоящий адрес Сели, то наверняка сумел бы проникнуть в квартиру раньше хозяйки.

А теперь? Что я там обнаружу? Возможно, Сели уже и в городе-то нет. Или, наоборот, ждет меня вместе со своим верзилой. Все может быть. Предугадать, как она себя поведет, не было никакой возможности.

Келлер-стрит располагалась намного ближе к центру, чем Рендалл-стрит. Это район больших меблированных домов и мелких лавочек. Дом номер 1910 оказался большим, трехэтажным. Сузи медленно проехала мимо него. Лишь в двух или трех окнах еще горел свет…

— Сверни за угол, — попросил я.

Она свернула, и нам пришлось проехать почти целый квартал, чтобы найти место для парковки. Вдоль тротуаров стояло так много машин, что можно было подумать, будто никто из жильцов не имеет гаражей. Наконец Сузи отыскала местечко, и мы остановились.

— Думаю, справлюсь минут за двадцать, — сказал я.

— Только будь осторожен. Ирландец…

Она прильнула ко мне, мы обнялись и поцеловались так, словно расставались надолго. Именно так меня целовала моя жена, когда в очередной раз я уходил в море на месяц, а то и на два. Прощание на всякий случай навсегда. Только теперешняя ситуация этому соответствовала на самом деле.

— Не волнуйся, — шепнул я. — Все будет хорошо.

— Не сомневаюсь, — уверенно ответила Сузи. — Только побереги себя. Ирландец, ладно? Постарайся не лезть на рожон. Обещаешь?

Я пообещал и, оторвавшись от Сузи, вышел из машины, накинув на голову капюшон. Но если на этой безлюдной улице меня остановит полицейский, то немедленно опознает. Из-под капюшона все равно были видны мои светлые волосы.

Я вышел на Келлер-стрит и быстро зашагал к дому Сели. Нигде ничего подозрительного. Осторожно войдя в холл, сразу же заметил список жильцов. Все правильно: квартира номер 207 — Френсис Сели. Хотел было позвонить, но передумал: если она догадается, что это я, то ни за что не откроет дверь. Лучше сразу воспользоваться ключом.

Я бесшумно поднялся наверх. Вот и номер 207. Прижав ухо к двери, не услышал ни звука. Света тоже не было. Я осторожно вставил ключ в замочную скважину и начал медленно его поворачивать.

Вскоре я уже находился в гостиной и нащупал выключатель, но зажигать свет не стал, а добрую минуту стоял и прислушивался. Все было тихо. Только где-то из крана капала вода. Если в квартире кто-то и был, то дышал, видимо, еще тише меня.

Постепенно мои глаза привыкли к темноте и я стал различать кое-какие предметы. Справа диван и две двери. Открыв одну из них, я увидел светлое пятно и понял, что это холодильник — значит, попал на кухню. Тогда я направился к другой двери — наверняка там спальня. Убедившись, что и в спальне никого нет, щелкнул зажигалкой. В комнате царил такой беспорядок, будто в ней резвилась стая обезьян. Повсюду валялось женское белье, книги, пустые чемоданы. Дверь в ванную была приоткрыта, и я снова услышал, как там из крана капает вода.

Я вернулся в гостиную. Тут все находилось в относительном порядке, но и искать-то было негде — стояли только диван и несколько кресел.

Звонок в дверь был пронзительным — меня словно током пронзило. Через несколько секунд звонок повторился, но я уже немного успокоился: значит, тот, кто звонил, ключа не имел. Третьего звонка не последовало.

Я снова вернулся в спальню: кто же учинил тут такой разгром? И куда исчезла сама Френсис Сели? Не могла же она убежать, почти ничего не захватив с собой?

И все-таки я решил тщательно осмотреть ящики стола и шкафа. Ведь должно найтись хоть что-нибудь, что помогло бы мне, — какие-нибудь фотографии, поздравительные открытки к Рождеству…

Не повезло — не нашлось ничего. Даже под шкафом шарил, как это делают в кинофильмах. Где же еще поискать? Я непроизвольно посмотрел в сторону ванной комнаты и застыл от ужаса. Дверь туда была приоткрыта, и в щель я увидел безжизненную ногу, свисающую с ванны.

Меня даже замутило от страха. Но я собрал всю силу воли, заставил себя войти в ванную и тут увидел Френсис Сели.

Ее голова была под водой, а роскошные черные волосы плавали на поверхности.

Одежды на ней не было.

Я осторожно дотронулся до ноги. Она была еще мягкой. Френсис была убита не более получаса тому назад.

Все кончено! Моя последняя надежда испарилась. Даже если Сели прикончила Стедмана, теперь этого никто не докажет.

Подавленный, я пошел к двери, но услышал в коридоре чьи-то голоса. Я затаил дыхание.

Через несколько секунд в дверь осторожно постучали, и мужской голос произнес:

— Мисс Сели!

Я невольно отступил. Меня бросило в пот, а сердце учащенно забилось. Снова стук, погромче:

— Мисс Сели! Откройте! Полиция!

До сих пор не знаю, как я не лишился сознания от страха. Я бесшумно подкрался к одному окну, к другому… Ни пожарной лестницы, ни водосточной трубы, ничего… И в тот же момент я услышал, как в замке поворачивают ключ. Я стремглав бросился на кухню. В следующее мгновение входная дверь отворилась и в гостиную вошли несколько человек.

Глава 11

— Вы уверены, что она вернулась домой? — спросил чей-то голос.

— Да, сэр. Около часа назад. Сказала, что потеряла ключ, и я был вынужден выдать ей запасной.

— Хорошо, тогда давайте взглянем!

Их было трое: двое полицейских и управляющий. Именно он и открыл дверь.

Они о чем-то тихо заговорили. Судя по всему, их в первую очередь интересовала спальня. Но рано или поздно они заглянут и на кухню.

Неожиданно я снова услышал крик:

— Послушай, ну-ка иди сюда! Посмотри!

Я отделился от стены и стал на цыпочках красться к входной двери. Один из полицейских стоял спиной ко мне в дверях ванной. Я трясся как в ознобе, но продолжал бесшумно передвигаться.

— Эй, Хейт, она же убита!

Я не выдержал и бросился к двери.

Мне вдогонку раздался крик:

— Фоли!

Я выскочил в коридор.

— Стой или буду стрелять!

И действительно раздались два выстрела.

С лестницы я слетел кубарем и рванул парадную дверь. Снова выстрел. Пуля угодила в дверной косяк, но я уже был на улице.

Добежав до угла, я свернул направо, уже слыша позади себя вой сирены.

К Сузи бежать нельзя — иначе и ее сцапают. Наверняка полицейские уже сообщили обо мне по радиотелефону в полицию, и через несколько минут будет оцеплен весь район. Я был в отчаянии, но не останавливался ни на миг: бежал, сворачивал в проулки и снова бежал.

Во дворе одного из домов я увидел пожарную лестницу и бросился к ней.

Только тут был хоть какой-то шанс на спасение. Через несколько секунд я уже распластался на крыше.

Внизу проехала полицейская машина, через минуту еще одна. Потом в течение некоторого времени было тихо. Я немного успокоился и осмотрелся. И тут сердце неприятно екнуло. Рядом находился дом на два этажа выше того, на крыше которого я лежал. Когда рассветет, меня сразу же обнаружат жильцы.

Но в следующий момент я увидел вторую пожарную лестницу, переброшенную на крышу того дома. Значит, можно забираться еще выше.

Снова появилась полицейская машина и остановилась на углу улицы. Из нее вышли двое и стали оглядываться по сторонам. Надо забираться, пока лестница не попала в их поле зрения. Когда, совершенно измученный, я наконец преодолел это препятствие и лег на крыше, за моей спиной раздался чей-то ворчливый голос:

— Вы не обидитесь, если я попрошу вас немного подвинуться? Дело в том, что вы лежите на моих записях.

Что это, слуховая галлюцинация? Может, я сошел с ума? Но тут же увидел руку, которая осторожно подвинула мою голову и что-то взяла из-под нее — то ли тетрадь, то ли записную книжку.

Я глубоко вздохнул и буркнул:

— Я вооружен… Малейший шум — и стреляю!

— Договорились, — услышал я безразличный ответ. — Итак… Итак, угол тридцать два — сорок семь…

Я повернулся и увидел нечто вроде треноги с трубой, направленной в небо, а рядом — силуэт сидящего на маленьком стульчике человека. Вокруг его шеи болталось кашне. Я понял, что передо мной астроном-любитель.

— Что вы там высматриваете? — поинтересовался я.

Он не ответил и стал крутить какой-то винт на своем телескопе. После этого опять стал глядеть на небо.

— Великолепно, великолепно! — пробормотал астроном.

Полицию звать он, видимо, не помышлял. Возможно, вообще уже забыл о моем присутствии, будучи целиком во власти небесных тел и световых лет.

Я достал сигарету и закурил.

— Только не дымите здесь, пожалуйста. Мне мешает ваша тлеющая сигарета, — сердито фыркнул человек с кашне.

— Простите.

Я встал и подошел к краю крыши, чтобы выглянуть на улицу. Внизу как раз проезжала полицейская машина. Я снова сел, прислонившись к парапету.

Сколько времени может продолжаться этот кошмар? И чем все кончится? Сели убита. Теперь ко всему прочему меня будут разыскивать и за это преступление.

Правда, тут был замешан еще один человек, большой, грузный, как лошадь, и, судя по всему, моряк — но о нем я мог узнать только от Сели. Возможно, именно он и убил ее, чтобы она замолчала навсегда…

И тут мне в голову пришла странная мысль. Очень странная, но не невозможная.

Черт возьми, как же это я раньше не подумал! Ведь тот человек, который заглядывал ко мне в телефонную кабину, когда я разговаривал с полицией, вполне мог притвориться пьяным. Телосложением он был очень похож на того верзилу, с которым я дрался в темноте аллеи.

Сообразив, что я направляюсь по старому адресу Сели, он поджидал меня там, чтобы прикончить, поскольку я представлял и для него опасность, однако случая для этого не представилось, так как мне пришлось сматываться оттуда чрезвычайно быстро. В телефонной будке он тоже побоялся наброситься на меня, поскольку там было освещенное место, да и в соседней тоже кто-то звонил. Вот он и притворился пьяным, чтобы получше рассмотреть меня. Он ведь не мог не слышать, что я говорю с полицией… Значит, косвенно я теперь виновен в смерти Френсис…

Я вскочил. Если этот верзила следил за мной, то он знал, где живет Сузи. Выходит, и Сузи грозит опасность? Надо ее предупредить! Но как?

Может, телефон есть в парадном? В меблированных комнатах часто бывают телефоны в парадных. Я подошел к астроному-любителю:

— В вашем доме есть телефонная кабина?

Он не ответил. Я тряхнул его за плечо:

— Откройте уши, мой друг! Я ведь к вам обращаюсь!

Он удивленно посмотрел на меня:

— Разве вы не видите, что я занят?

Если вы хотите увидеть Сатурн, найдите другого любителя. А я изучаю созвездие Цефея.

Я снова встряхнул его:

— Спуститесь хоть на минутку на землю… Внизу есть телефон?

— Нет.

— А у вас лично?

— Тоже нет. Оставьте меня в покое!

— Еще одна просьба, дорогой. Отдайте мне вашу шапку и пальто.

В первый раз астроном-любитель обнаружил признаки удивления:

— Вы что, грабитель?

— Нет. Мы просто обменяемся верхней одеждой. А так как моя куртка обожжена пулей, я добавлю вам двадцать долларов.

— Никогда не приходилось слышать более нелепых речей…

— Давайте сюда ваше пальто, да поживее! Или я разобью телескоп!

Вероятно, астроном решил, что я сумасшедший, и не стал прекословить.

Просто снял пальто и шапку. Я отдал ему мою куртку и добавил обещанные двадцать долларов.

Отдавая куртку, я пошарил по карманам, переложил в пиджак сигареты и там обнаружил свернутую бумажку — номер телефона с женским именем Мерилин, которую я нашел в сумочке Френсис Сели.

А астроном-любитель снова уткнулся в свой телескоп и, видимо, забыл обо мне. Наверное, его жена немало удивится, когда утром он вернется с крыши без своего пальто.

Принимая все меры предосторожности, я спустился вниз. Улицы были совершенно пустынны. Это плохо. Одинокие прохожие всегда обращают на себя внимание полиции. Но полицейских машин видно не было. Дойдя до угла, я свернул налево и вдалеке увидел огни торгового центра.

Мне удалось довольно удачно до него добраться. Рядом находился вокзал.

В этот час все бары были закрыты, а мне нужно было найти телефонную будку. Могу ли я рискнуть? За вокзалом, разумеется, наблюдали, но в этой новой одежде на меня вряд ли обратят внимание. И я решился.

В зале ожидания находилось около двух десятков людей. Одни читали газеты, другие дремали, третьи пили кофе в буфете.

Я проскользнул в ближайшую телефонную кабину и набрал номер Сузи.

Гудки, и никакого отвита.

Я понял, что дальше держать трубку бесполезно — все равно никто не подойдет.

Меня даже бросило в пот от страха. Сузи с таким бескорыстием помогала мне, а теперь, возможно, стала жертвой безжалостного убийцы.

Если я даже доберусь до ее квартиры, мне все равно не попасть в нее. Я выждал несколько минут и позвонил еще.

Никакого ответа.

Внезапно я вспомнил о номере телефона, обнаруженного в сумочке Френсис. Я достал бумажку из кармана пиджака: Мерилин — 2-43-78 — Мерилин.

Судя по внешнему виду, эта бумажка пролежала в сумочке несколько месяцев, и я не представлял себе, что общего она может иметь с убийством Стедмана. Но, поскольку других вариантов не было, я решил попытать счастья.

Мне ответил мужской голос.

— Можно Мерилин? — спросил я.

— Можно…

— Тогда попросите ее к телефону.

— Вы что, издеваетесь надо мной? — вдруг зарычал мужчина и бросил трубку.

Я с глупым видом тоже повесил трубку. Может быть, именно так люди и сходят с ума? Факты для них остаются непостижимыми и необъяснимыми. А ведь все должно иметь свой смысл…

И тут меня осенило. Все-таки я не идиот! И должен был бы сразу догадаться!.. Я схватил телефонную книгу и стал лихорадочно ее листать.

Наконец нашел то, что искал. Номер 2-43-78 принадлежал пароходству, находящемуся на набережной. Значит, «Мерилин» — какое-то судно!

Это было уже кое-что… Я снова подумал о Сузи, и меня опять охватило дурное предчувствие. Позвонил ей еще раз и, держа трубку в руке, обернулся. Мой взгляд упал на человека, который пил кофе за стойкой. Мы встретились взглядами, его лицо показалось мне знакомым. В следующее мгновение он равнодушно отвернулся и продолжил пить кофе. Когда мы в следующий раз повстречались взглядами, я вспомнил, где его видел. В баре у Рэда. Это был инспектор полиции, один из сослуживцев Стедмана.

Глава 12

А трубка между тем продолжала безмолвствовать. Если инспектор не узнал меня, мне удастся выскользнуть отсюда.

Я повесил трубку, сунул в рот сигарету и размеренным шагом отправился к выходу. Выйдя из зала, пошел к стоянке такси. Оглянувшись, заметил, что инспектор идет за мной следом. Тут я не выдержал и бросился к такси. Плюхнувшись на заднее сиденье, бросил:

— К первому причалу! Да побыстрее!

— Хорошо, сэр!

Машина отъехала. И как раз вовремя.

Рядом с инспектором, словно из-под земли, вырос другой. Но я успел оторваться от них на пару сотен ярдов. Машин на стоянке больше не было, однако я знал, что номер взятого мною такси будет немедленно передан по радиотелефону, и нам далеко не уехать. Я вынул два доллара и держал их Наготове.

Свет на светофорах мне благоприятствовал. Но через несколько секунд увидел, что за нами идет полицейская машина.

— Сверните в первый переулок! — попросил я.

— Но ведь вы сказали…

— Быстро направо!

Сирена еще не выла, но полицейская машина нагоняла такси. Шофер свернул за угол.

— Остановитесь!

Он наконец понял, что происходит нечто не совсем обычное, и резко затормозил. Сунув ему два доллара, я выскочил из машины.

— Сматывайтесь, да побыстрее! — крикнул я шоферу.

Он торопливо нажал на газ.

А я пробежал несколько ярдов по тротуару и спрятался в узком проходе между двумя домами. Полицейская машина не успела заметить моего маневра и через несколько секунд промчалась мимо.

Я перебежал улицу по диагонали и помчался к ближайшему перекрестку. Не успев добежать до главной магистрали, услышал вой сирены. Значит, они узнали, что в машине меня нет. Улица была безлюдна и плохо освещена. Вскоре я миновал пакгаузы, перебежал железнодорожные пути и тут снова услышал вой полицейской сирены. Если останусь жив, этот звук, вероятно, будет преследовать меня долгие годы.

Пробежав еще какое-то расстояние, я понял, что силы мои на пределе. Тем не менее попытался сориентироваться на местности.

На железнодорожной насыпи мне еще дважды пришлось испытать страх, но оба раза удалось спрятаться, и полицейские машины проносились мимо.

Десять минут пятого. Я погасил зажигалку и снова погрузился в темноту. Где-то позади маневрировал паровоз.

Я не видел входа на причал, но был почти уверен, что он где-то здесь. А когда подошел поближе, в этом убедился. Однако тут же заметил и вахтера, который сидел в своей будке и что-то читал.

Попасть на причал, минуя сторожа, не было никакой возможности, но я знал, что в большинстве случаев вахтеры не обращают внимания на спокойно проходящих людей.

Нет, сейчас такой маневр вряд ли удастся. Все вахтеры наверняка оповещены, и им даже даны мои приметы. Что же делать?

Выход был только один — попытаться отыскать нужное мне судно со стороны моря.

Постоянно прячась за что придется, ныряя в какие-то канавы и продираясь через кусты, я обогнул охраняемый причал, где швартовались грузовые суда, и выбрался на городскую набережную.

Мне повезло — прямо около нее стояло небольшое пассажирское судно. Правда, палуба его находилась тремя ярдами ниже того места, где я находился. Несмотря на темноту, я все же разглядел рядом с ним привязанную лодку, а затем и словно специально для меня приставленную лестницу. Оглядевшись по сторонам; — вокруг, к счастью, никого не было, — я перемахнул через парапет и уже через минуту был на борту.

Проскользнув по пустой палубе, осторожно спрыгнул в лодку. Это оказался тузик — легкая двухвесельная шхуна для одного гребца. Весла лежали на его дне. Вставив их в уключины, я принялся грести.

Прошло довольно много времени, прежде чем мне удалось найти «Мерилин». Забраться сразу на борт я не решился, сначала объехал судно со всех сторон. Судя по всему, это была рыболовецкая шхуна: она вся пропахла рыбой. Наконец я закрепил мой тузик и взобрался на палубу.

Стояла полная тишина. Но через мгновение я наткнулся на спящего человека. Он пошевелился, что-то буркнул и снова заснул. Похоже, это был вахтенный. Выждав какое-то время, я начал свои поиски. Мне нужно было осмотреть помещения экипажа.

Вскоре я пробрался в кубрик. Там было восемь коек, а пол усеян окурками.

К перегородкам были прикреплены свечи. Я зажег одну из них. На койках и под ними лежали мешки и чемоданы матросов. Я начал поочередно их обыскивать, но результатов никаких не добился. Мне попадались потрепанные книжки, белье, всякая мелочь. Наконец я добрался до пластикового чемодана, открыл его, и сердце мое учащенно забилось. Сверху завернутый в зеленую тряпку лежал револьвер, а рядом перетянутая резинкой пачка писем и фотографий. На письмах был почтовый штемпель Гаваны, и адресованы они были Эрни Бойлю. На одной из фотографий я увидел мужчину и женщину, сидящих на террасе и пьющих кофе. Мужчина показался мне очень знакомым. Я хотел рассмотреть его повнимательнее, но в этот момент услышал шаги на палубе. Я быстро задул свечу.

По ступенькам трапа запрыгал луч карманного фонарика. Я отступил в глубь кубрика. Остановившись в трех шагах от меня, вошедший зажег висячую лампу, увидел беспорядок, который я учинил, и возмущенно воскликнул:

— Дандронес! — потом цветисто выругался по-испански и огляделся.

Когда взгляды наши встретились, я не мешкая бросился на него. Но он оказался проворнее и ударом ноги отбросил меня в сторону. Я ударился обо что-то плечом, и мою руку словно парализовало. Тем не менее я снова бросился на него и ухватил его за рубашку. Другой рукой попытался ударить ему по виску, но промахнулся. И тут понял, что проиграл. В следующее мгновение он нанес мне такой удар, что в глазах у меня вспыхнуло пламя, и я потерял сознание.

Когда я пришел в себя, в каюте стало намного светлее. Руки у меня были связаны за спиной.

Подняв голову, я увидел высокого парня — мексиканца или кубинца, лет двадцати двух, в кожаной куртке, широкоплечего, с симпатичным лицом. Но когда он взглянул на меня, на его лице нельзя было прочитать ничего, кроме презрения.

— Ну, попался, бродяга? — спросил парень.

— Вы говорите по-английски? — удивился я.

Он сжал кулаки:

— Конечно! Удивительно, до чего могут дойти грабители. Прийти на это нищенское судно, чтобы красть одежду у матросов!

— Я не воровал…

— Ну конечно… — насмешливо протянул он и поднялся.

— Вы куда?

— А ты как думаешь! Звонить в полицию, чтобы тебя забрали…

Глава 13

— Послушайте! — в испуге закричал я. — Подождите секунду! Уверяю вас, я ничего не собирался красть!

— Ты что же, считаешь меня абсолютным идиотом? — поинтересовался он, но тем не менее остановился.

— Совсем нет. Если вы выслушаете меня, то убедитесь, что я говорю правду.

Зачем мне было терять время на чемоданы. Проще было унести парочку, не открывая их.

— А как ты прошел мимо вахтера? — полюбопытствовал парень.

— Я добрался сюда по воде. На тузике. Можете пойти посмотреть, он привязан. Я мог также спокойно покидать все чемоданы в тузик и убраться восвояси.

Он ничего не ответил и ушел. А через какое-то время вернулся и задумчиво посмотрел на меня:

— Что ж, предположим, ты не собирался красть чемоданы… Украл только тузик… Валяй дальше! Может быть, вызовешь во мне сочувствие.

— Тузик я верну на место. И заплачу деньги за испорченные замки. Можете сами взять их у меня в кармане…

Он закурил.

— Зачем ты явился сюда?

— Я ищу человека по имени Рэй Баллард…

— И надеялся найти его в чемодане?

— Вот именно!

— Ты что, не совсем в своем уме?

— Я говорю истинную правду. И думаю, что уже нашел его… Во всяком случае, увидел на фотографии… Но это не важно… Скажите, на борту вашего судна нет человека по имени Баллард?

— Нет.

— Значит, скрывается под другим именем. Но тем не менее он мне нужен.

Такой высокий грузный человек с черными глазами и приплюснутым носом, плешивый, с темным венчиком волос на голове.

— Похоже, ты говоришь об Эрни Бойле.

Я понял, что напал на верный след.

— Именно его и ищу.

— Тогда можешь считать себя покойником. Это так же точно, как то, что я стою перед тобой. Лучше уж позвонить легавым. Если бы я порылся у него в чемодане и он узнал об этом, у меня было бы только одно желание: сидеть за решеткой, чтобы он не смог туда добраться.

— Я уже встречался с ним вчера вечером. И скажу вам откровенно: у меня отчаянное положение. Хуже быть не может. Поэтому ничего другого мне не остается.

— Кто же ты? И зачем пробрался на судно?

— Меня зовут Фоли…

Он даже раскрыл рот от удивления.

— Э, так ты, значит, тот самый моряк, который прикончил легавого?

— Я его не убивал. — И я рассказал ему все, не таясь, но пришел к выводу, что он не очень-то мне поверил.

— И ты считаешь, что Стедмана убил Бойль?

— Не знаю, но уверен, что он замешан в этом деле.

— Минутку, Фоли… Когда убили Стедмана? Кажется, восемь дней назад, не так ли?

— Да, в прошлый вторник.

— Вот именно. А мы вернулись в порт только в пятницу.

Этого я и опасался.

— И он был с вами на борту?

— Конечно… А во вторник мы еще находились в четырехстах милях отсюда.

— Я не говорю, что Стедмана убил именно он, но Бойль точно приложил к этому руку. Вы никогда не слышали, чтобы он произносил имя Френсис Сели?

— Нет, никогда.

— А Денни?

— Тоже нет.

— А вас как зовут?

— Рауль Санчес.

— Так вот, послушайте меня, Рауль… — И я рассказал ему о нападении на меня около парка и об убийстве Френсис Сели.

— Это наверняка дело его рук, — закончил я. — И мне нужно знать о нем все. Может быть, именно в этом чемодане найдутся доказательства его вины.

Конечно, если вы дадите мне такую возможность.

— Что ж, может, ты и не лжешь. Ты все так искренне рассказывал, что мне хочется тебе поверить. Но если он застанет нас возле своего чемодана, мы будем покойниками.

— Сделаем иначе. Когда мы услышим его шаги, вы просто прыгнете на меня и сделаете вид, будто деретесь со мной.

А ему скажете, что поймали меня на месте преступления.

Санчес подумал немного, а потом, пожав плечами, стал меня развязывать.

— Спасибо, — сказал я, потирая руки. — Видимо, вы тоже о нем невысокого мнения…

— Возможно, но какое это имеет значение?

Я снова подошел к чемодану и взял револьвер, чтобы узнать, заряжен он или нет. Патронов не было. Я повернулся к Санчесу, и тот побледнел.

— Значит, я все-таки попался, как маленький ребенок, так?

— Возьми, — улыбнулся я, бросая ему револьвер и переходя тоже на «ты».

Он поймал его на лету, и опять на его лице промелькнуло удивление.

— Он не заряжен, — пояснил я. — Но если услышишь шаги Бойля, наставь револьвер на меня и говори, что только что вырвал его из моих рук.

— Гм… Что ж, теперь я, пожалуй, уверился, что ты рассказал мне правду. Но все-таки советую тебе поискать патроны в чемодане. Это единственная вещь, которая может нас спасти, если появится Бойль.

— Мне нельзя его убивать. Только один Бойль теперь знает, что я не виновен в смерти полицейского.

Я вернулся к пластиковому чемодану, чтобы рассмотреть получше фотографии.

Да, мужчина, сидящий на террасе, был именно тот, кто ломился ко мне в телефонную будку, но девушки я никогда не видел.

Я показал снимок Санчесу:

— Это Бойль?

— Да. Правда, снимок сделан несколько лет назад. Сейчас он еще больше облысел.

— Очень похож на того, который назвал меня Тото… Где сделана эта фотография, в Гаване?

— Возможно… Или в Веракрусе. Там тоже есть подобные кабачки.

— Бойль часто вспоминает о Кубе?

Санчес покачал головой:

— Он вообще неразговорчивый. Но по-испански говорит очень хорошо. Словно это его родной язык.

Санчес становился более общительным.

Я узнал от него, что Бойль сидел в тюрьме на Кубе.

Между тем я продолжал осмотр чемодана. В нем лежали игральные карты с порнографическими картинками и целая куча всякого другого хлама. Но патронов я не нашел.

Оставалось еще три письма. Я посмотрел на конверты. Два из них были отправлены в октябре, третье — в ноябре. Все три адресованы Эрни Бойлю через сеньору Джуменес из Ибор-Сити во Флориде.

Первое письмо было написано по-испански. Этого языка я почти не знал, а поскольку написано оно было неразборчиво, то и вовсе ничего не понял. В двух других, тоже написанных по-испански, я смог разобрать только женское имя Цецилия.

— А ты знаешь испанский? — спросил я у Санчеса.

— Ну что ты, Фоли! Откуда?

— Но ты же мексиканец.

— Да, но читаю и пишу по-английски. Говорить я немного могу, но читать и писать не умею.

Я был огорчен. Что же делать?

— Может, несколько слов все-таки разберу, — продолжал Санчес, — но…

— Что «но»?

— Не очень-то хочется читать чужую переписку. К, тому же, если Бойль застанет нас за этим делом, то живыми нам уж точно не уйти.

— Я тоже моряк. И мне самому не хочется рыться в чужих вещах. Но это ведь не товарищ… Его вообще нельзя назвать человеком. Этот ублюдок утопил в ванне девушку. Всего четыре часа назад.

Помогал и в убийстве Парсела…

— Ну хорошо, — наконец решился Санчес.

Он просмотрел письма. В каюте было совершенно тихо. Я с беспокойством огляделся в поисках деревянной свайки.

Даже если она и будет у меня в руке, все равно придется туго при встрече с Бойлем.

Наконец Санчес кончил читать, вложил письма в конверты и протянул их мне:

— Всего я, конечно, не понял, но с уверенностью скажу, что это любовные письма. Кроме того, тут женщина интересуется, когда у него будут деньги.

Судя по всему, он собирался купить какое-то судно.

— В его чемодане есть фотография, на которой заснята шхуна. Может, о ней идет речь?

— Во всяком случае, судно неоднократно упоминается.

— А имен нет?

— Только какая-то Джуменес и Френсис.

Я поднял голову:

— Френсис? А фамилия?

— Фамилии нет, только имя. Кажется, речь идет о женщине из Ибор-Сити.

Это предместье Тампы. Там проживают кубинцы.

— Я знаю. А сколько времени Бойль уже служит на вашем судне?

— С сентября прошлого года. Поступил на корабль в Тампе.

— Значит, вы отвозите свой груз в Тампу?

— Да… Иногда в Пенсаколу.

— И часто бываете в Санпорте?

— Время от времени заходим.

— Здесь никто к нему не приходил на судно?

— Насколько мне известно, нет.

— А часто он отлучался, когда вы стояли тут?

— Да как все…

Это мне не понравилось.

— У вас есть судовой журнал?

— Конечно. В нем отметки за каждый день. И местонахождение корабля, если мы его знаем. — Он улыбнулся. — Мы же не такие, как вы с вашими лотами и секстантами, мы плаваем по-простому.

— А нельзя ли взглянуть в этот журнал?

— Почему же нельзя?.. Можно.

Санчес поднялся по трапу, исчез на палубе и вскоре вернулся со старым журналом.

— Поищите-ка, где находилась «Мерилин» двадцатого декабря.

Он полистал журнал:

— Здесь, в Санпорте. Бросили тут якорь семнадцатого, а ушли в море двадцать первого. В семь утра.

— Отлично… А двадцать восьмого января?

— Так… Тоже в Санпорте. Прибыли двадцать седьмого, отплыли — тридцатого.

Значит, Бойль был в Санпорте и в день ограбления на фабрике Шико, и в день «самоубийства» Парсела. Правда, это еще ничего не доказывало.

— Большое тебе спасибо, Санчес.

Он снова исчез вместе с журналом.

А я взял одно из писем и стал внимательно его изучать, стараясь вспомнить испанские слова. В нем наверняка должна быть какая-нибудь зацепка. Я услышал, как возвращается Санчес…

— Ты все еще суешь нос не в свои дела, приятель?

Я обернулся, но это был не Санчес.

На трапе стоял Бойль, огромный, массивный, в старом плаще. Его толстые губы скривились в мерзостной улыбке, а в руке блеснуло лезвие ножа. Я схватил свайку. Но Бойль лишь улыбался, глядя на меня, видимо размышляя, как со мной лучше расправиться.

Не раздумывая долго, я разбил свайкой лампу, и кубрик погрузился во мрак.

— Единственный выход отсюда — по трапу, мой дорогой… Иди же сюда, — прохрипел Бойль.

Я старался сдержать дыхание, чтобы не выдать своего местонахождения, и вспомнил: револьвер! Санчес оставил его на койке. Я стал осторожно ощупывать одеяло, и наконец мои пальцы наткнулись на оружие… Револьвер не заряжен, но я знал, что с ним делать. Вынув из кармана пару монеток, бросил их в сторону…

Никакой реакции. Бойль внезапно рассмеялся:

— Неужели, дорогой, ты думал, что я попадусь на такую приманку?..

И в тот же миг я запустил револьвер в ту сторону, откуда прозвучал его голос.

Глухой удар, и сразу вопль от боли и ярости. Звякнул нож, выпав из руки Бойля.

Не мешкая ни секунды я бросился вперед и нанес удар свайкой, но угодил в перила и сломал их. А Бойль ухитрился схватить меня за ноги. Он засмеялся, и это был самый отвратительный смех, какой я когда-либо слышал. Так может смеяться только человек, рот которого полон крови и сломанных зубов.

Бойль поднялся, держа меня своими лапищами. Но я успел нанести ему удар свайкой, после чего мы оба, потеряв равновесие, грохнулись на пол. Он сразу же нанес удар. У меня искры посыпались из глаз. Я попытался встать, но не успел:

Бойль навалился на меня и сдавил мое горло. Я почувствовал, что теряю сознание, и вдруг откуда-то издалека услышал голоса.

В люк ударил яркий свет, и два человека стали спускаться по трапу. Бойль вскочил и схватил свайку.

— Полиция! — предостерегающе крикнул один из спускающихся в каюту. — Бросьте то, что у вас в руке!

Бойль размахнулся, но грохнул выстрел. Бойль грузно осел на койку и сполз на пол…

Я хотел подняться, но в глазах у меня потемнело, и я потерял сознание. Теперь все кончено, успел подумать я, Френсис Сели мертва, а сейчас они убили и Бойля. Теперь нет на свете никого, кто знает, что действительно случилось с Парселом и Стедманом.

Глава 14

Открыв глаза, я увидел, что лежу в маленькой белой палате. Неподалеку сидел полицейский и читал газету.

— Который час? — спросил я его.

Он поднял голову и увидел, что я пришел в себя.

— Половина двенадцатого, — ответил полицейский, потом подошел к двери, открыл ее и что-то сказал в коридор.

— Мне можно позвонить по телефону? — спросил я у него.

— Нет.

— Бойль мертв?

Он пожал плечами:

— Не спрашивайте меня ни о чем.

Я не имею права отвечать на ваши вопросы. Скоро к вам придут, вот тогда и будете разговаривать.

Я откинулся на подушки. А минут через двадцать в палату действительно вошел человек в штатском с плохо выбритым подбородком, но с умным выражением лица. Он сделал знак полицейскому, и тот удалился. Вошедший закурил сигарету, какое-то время смотрел на меня, а потом вздохнул:

— А ведь вас совершенно спокойно могли бы пристрелить, и никто бы не был за это в ответе… Кто вас прятал?

— Какое это имеет значение?

— Никакого, собственно… Просто меня пугает мысль, что у нас на континенте есть еще один человек, похожий на вас. Я имею в виду по характеру… Так как ее зовут?

— Почему вы решили, что это женщина?

— Сами проговорились. Слишком сильное ударение сделали на слове «он», разговаривая со мной по телефону.

— Значит, вы лейтенант Бренон?

— Да… Вам повезло, старина, что Санчес успел нас предупредить. Опоздай мы хоть на минуту — вы были бы мертвы.

— А Бойль умер?

— Да.

Я промолчал. Значит, все напрасно…

— Не буду вас мучить, старина. Бойль действительно умер час назад, но мы получили от него полное признание.

Губы у меня задрожали, я хотел что-то сказать, но не смог.

Он сунул мне в рот сигарету.

— Вот, возьмите…

— Это действительно был Рэй Баллард? — наконец выдавил я из себя.

— Да… И когда понял, что часы его сочтены, все рассказал священнику. Они убили Парсела, а потом хотели разделаться и со Стедманом. Но когда Френсис стала свидетельницей вашей нелепой драки с полицейским, то воспользовалась случаем и сама убила его. Узнав об этой глупости, Баллард рассвирепел и решил, что девчонку рано или поздно придется убрать. Ведь если бы вы не поступили столь неразумно, мы бы во время расследования наверняка наткнулись бы на них. А вы вместо этого вели себя как безмозглый попугай и заставили нас гоняться за вами в течение восьми дней.

Естественно, что вас и сочли виновным.

— Я понимаю… Но это было выше моих сил. Значит, все началось с ограбления у Шико?

— Да. Френсис Сели была племянницей сеньоры Джуменес, приятельницы Рэя Балларда из Тампы. Появившись в Санпорте, Рэй разыскал ее. Братья Баллард уже давно помышляли о грабеже.

Хотели на награбленные деньги купить яхту и заняться контрабандой. А девчонка влюбилась в Денни Балларда. Она и подсказала им, когда и как можно напасть на инкассаторскую машину, приезжающую на фабрику Шико, а братья составили план действий. Правда, третий сообщник был при этом убит, но оба брата ускользнули. Деньги спрятали у Денни, поскольку Рэй не мог их взять на корабль. Но тут Денни не повезло. На следующий день у него появились Парсел и Стедман, чтобы расспросить его насчет кражи у виноторговца. И сделали, это так «добротно», что забыли в рапорте упомянуть о найденных у него четырнадцати тысячах долларов. Поэтому Рэй и решил, что они убили Денни только из-за этих денег. На самом же деле Парсел был вынужден убить Денни в порядке самообороны, а деньги они нашли уже позже, но решили их утаить…

Я вспомнил о Сузи Петтон и снова заволновался.

— А больше Баллард не совершил никаких преступлений?..

— Нет. Но и этого вполне достаточно…

— Я понимаю… А против меня имеются обвинения?

— Да нет… Если не считать всех драк и угроз, попытки проникнуть в чужую квартиру, кражи, насмешки над полицией… Можно было бы пришить вам пиратство, если бы Санчес не догадался поставить обратно тузик… Не знаю также, откуда на вас была такая страшная одежда, но я не собираюсь отыскивать вашу жертву…

— Я и сам могу вам сказать… Обменялся с одним чудаком-астрономом.

Очень приятный человек, надо вам сказать.

— Будем надеяться, что вы не лжете…

— Вы меня задержите?

— Нет, — вздохнул Бренон. — Мы пришли к выводу, что вам лучше вернуться на прежнюю службу и исчезнуть с наших глаз… Хотя бы на некоторое время. Тогда полиция сможет заняться нормальной работой, а некоторые, появившись дома, даже уточнить, по-прежнему ли они еще женаты… Правда, если вы возражаете…

— Спасибо вам за все…

Он кивнул:

— Я ухожу, но предупреждаю, что сейчас на вас накинутся журналисты. Будьте готовы… Кстати, кроме синяков и ушибов, врачи у вас ничего не обнаружили, хотя делали даже рентген…

Журналисты оказались не такими уж страшными, но я потерял на них полчаса. Наконец снова оказался на улице. Но на сей раз мне не надо было никого бояться… Скажу честно, было даже как-то непривычно чувствовать себя совершенно свободным. Добравшись до первой телефонной будки, я сразу же позвонил Сузи и довольно долго простоял с трубкой в руке, слушая монотонные гудки.

Однако к телефону так никто и не подошел.

Я повесил трубку и позвонил еще раз через некоторое время. Опять никакого ответа. Неужели с ней случилась беда? Она сама протянула мне руку помощи… И вот я выбрался из этой истории, а она?

Добравшись на такси до ее дома, я сунул шоферу пару долларов, взбежал по лестнице и позвонил. Дверь никто не открыл. Я позвонил еще раз, еще… А потом опрометью бросился в гараж. Синий «олдсмобил» стоял на месте.

Тут я уже по-настоящему испугался и вызвал управляющего.

— Что вам угодно?

— Хочу навести справки относительно мисс Петтон. Она не отвечает на телефонные звонки, не открывает на звонки в квартиру… Я ее друг и очень беспокоюсь…

Может, мы поднимемся вместе?

— Что ж, если вы настаиваете…

— Пойдемте быстрее!..

Управляющий взял ключ и пошел вместе со мной. Пока он возился с замком, я приник ухом к двери и прислушался…

Мне показалось, словно кто-то стучит палочкой по столу: стук-стук-стук…

— Хочу дать вам добрый совет… — начал управляющий, но я не стал слушать его и, как только он открыл дверь, помчался в гостиную, оттуда — в кабинет и… застыл на месте. Сузи сидела за письменным столом и печатала. На ней были все те же черная юбка и белая блузка. Сузи казалась утомленной, но глаза ее сверкали, она была полна энергии!

— Сузи! — закричал я. — С тобой ничего не случилось?! Как я рад!

Она что-то буркнула и продолжила печатать.

— Я чуть не умер от беспокойства!

— Вот как?

— Мисс Петтон, — наконец нерешительно начал управляющий. — Вы знаете этого человека?

Она подняла голову:

— Да, я его знаю… Но Боже мой, где я нахожусь? В подземке? Или посреди улицы? Мне кажется, все-таки у себя в квартире я могу рассчитывать…

Управляющий быстро ретировался.

— Ты не отвечала ни на телефонные звонки, ни на звонки в дверь…

— Вот как? — перебила она меня. — Да будет тебе известно, что я не слышу этого дурацкого аппарата, когда работаю… Но что тебе все-таки нужно? Сегодня я слышала сообщение по радио и поняла, что у тебя все в порядке…

— В порядке, — растерянно подтвердил я. — Но я очень боялся за тебя…

— Чего же за меня бояться? — спросила она, вставляя в машинку новый лист бумаги. — У меня тоже все в порядке.

— Кроме того, мне хотелось тебя увидеть и поблагодарить…

— Да, да, конечно… — ответила она машинально и продолжила стучать на машинке. Казалось, она уже забыла о моем присутствии.

Я подошел к столу и, взяв в руки только что отпечатанный ею листок, прочитал:

«От страха он не мог шевельнуться.

Тлеющая сигарета жгла ему пальцы, но Фрэнк боялся ее погасить. Ему казалось, что если он ее бросит, то разбудит всю округу.

— Выходи, Джексон! — крикнул полицейский с южным акцентом. И, выждав какое-то время, заключил:

— Видимо, все-таки ушел, но был здесь точно.

Надо позвонить хозяйке бунгало, сообщить, что в ее гараже разбита форточка.

Мак, у тебя, случайно, нет с собою ее городского телефона?»

Я положил листок обратно на стопку напечатанных страниц и, обойдя Сузи со спины, взял другой, чистый, слева от ее машинки. Потом отправился с ним в гостиную, уселся за маленький столик и написал:

«Сузи, дорогая!

Спасибо тебе за пальто и шляпу и вообще за все то, что ты для меня сделала.

Мне кажется, что ты намного добрее даже тех девушек, которые дают свою кровь раненым на поле боя. Таких, как ты, редко встретишь в жизни. Еще раз спасибо тебе за все, все, все…

Твой Ирландец».

Я оставил записку на видном месте, придавив ее пепельницей, и бесшумно ушел. Я вовсе не был в обиде на столь негостеприимный прием. Напротив, мне стало очень радостно на душе. Я понял: у молодой писательницы Сузи Петтон кончился творческий кризис — она увлеклась новой работой.

Чарльз Вильямс Человек на поводке

Глава 1

Заря только занималась, когда долгий ночной путь из Сан-Франциско был позади, и Эрик Ромстед выехал в город. Чиновничий муравейник зашевелится еще только через несколько часов. Пока в бак заливался бензин, парень с круглосуточной станции обслуживания смахнул с ветрового стекла расплющенных насекомых и объяснил, как проехать к кладбищу, находившемуся примерно двумя милями южнее городской черты. Может, он и удивился, зачем приезжему с номерами другого штата вздумалось посетить колвильский погост в столь ранний час, но своего удивления никак не выразил.

Ромстед и сам не мог толком объяснить — зачем. Он не захватил цветов, чтобы возложить их на могилу, потому что при одной мысли, каким гомерическим смехом разразился бы покойный над таким «последним прости», ему становилось не по себе. Скорее всего он хотел увидеть могилу, чтобы окончательно примириться с мыслью о смерти отца.

То, что сказал по телефону сержант Краудер, выглядело так же не правдоподобно, как сценарий дешевой «мыльной оперы». Казалось, что сил и энергии этого старого жеребца хватит на дюжину жизней. Но человека, который уцелел в портовых потасовках и забастовочных пикетах, прожил бурную распутную жизнь, не подорвался на торпедах, не утонул в бушующем море, четырнадцать месяцев ходил в конвое до Мурманска во время Второй мировой войны, не могли вот так вот взять и убить в этой городской пластиковой пустыне чуть ли не на самом краю света. И не просто убить, а, как выразился Краудер, казнить.

— Шесть десять, — сказал парень с бензоколонки. Ромстед протянул ему кредитную карточку. Тот выбил чек, отпечатал на нем данные с карточки и неожиданно запнулся, словно имя владельца внезапно спутало выполнение привычной процедуры. Он хотел было что-то сказать, но передумал, вписал номер автомобиля и передал карточку в окошко. Ромстед расписался и снова двинулся в путь.

Деловой район оказался всего лишь в шести или восьми кварталах. На перекрестках перемигивались светофоры; Ромстед проехал несколько мотелей с вывесками, сообщавшими о наличии свободных мест в каждом из них, затем позади остались скромные жилые домики с зелеными лужайками, склад с оборудованием и техникой для обслуживания скоростного шоссе и резервуары с горючим. За городом, на протяжении примерно мили, по обе стороны дороги тянулись фермы. Но преодолев небольшой подъем, Ромстед увидел впереди кладбище и сбавил ход.

Оно находилось справа от шоссе, на склоне каменистого холма. Вдоль ограды выстроилась шеренга чахлых кедров. Ромстед подъехал и остановился возле ворот со столбами из булыжника. Заглушив мотор, он выбрался наружу, и его сразу же обволокла густая, что называется кладбищенская тишина и терпкий запах полыни. Утро уже наступило; на востоке, над безлюдными кремнистыми холмами, поросшими колючим кустарником, небо окрасилось в золотисто-розовый цвет, а на западе в прозрачном воздухе пустыни отчетливо вырисовывались незыблемые громады Сьерры. Остывающий двигатель автомобиля издавал громкие щелкающие звуки, а в вышине невидимый реактивный лайнер перечеркнул небесную синь белой полосой. Ромстед вздохнул и, покачав головой, пошел к воротам. В такое утро не хочется даже думать о смерти.

Железные решетчатые ворота отворились легко. Пока Ромстед медленно шел по аллее между рядами могил, ему внезапно пришло в голову, что он не сможет опознать могилу, даже если найдет ее. Ведь на ней еще нет надгробия. Откуда ему взяться, если он, Ромстед, — единственный, кто мог бы заказать его, — восемь часов назад еще не знал о случившемся?

Но, к его удивлению, надгробие было. По левую руку от него высился сырой холм свежей могилы — единственный, насколько можно было видеть вокруг. Приблизившись, Ромстед разглядел простую надпись, высеченную на гранитной плите в изголовье могилы:

«ГУННАР РОМСТЕД

1906-1972»

Он обошел вокруг и остановился, глядя на последнее пристанище того, кто, возможно, был самым невероятным родителем в мире, испытывая при этом какое-то странное смятение чувств. У него не было ощущения безвременной утраты или глубокой скорби по человеку, которого видел-то всего несколько раз в жизни. Он подумал о том, как странно порой судьба играет человеческими жизнями. Безудержная энергия Ромстеда-старшего обрела наконец покой на провинциальном кладбище, вдали от моря, тогда как ему в качестве последних почестей нужно было устроить, по меньшей мере, погребальный пир викингов.

Однажды Майо спросила об их отношениях с отцом. Вопрос удивил Ромстеда — много лет он даже не задумывался над этим и ответил, что, кроме взаимного уважения, по его мнению, между ними вряд ли существовало что-либо другое. Едва выйдя из детского возраста, оба росли в исключительно мужском окружении, где умение принимать решения и отвечать за свои поступки являлось необходимой основой выживания — один в море, а другой — на плацах нескольких военных училищ и в спортивных раздевалках колледжа. Никому из них даже в голову не приходило, что молодому человеку нужно что-то еще. Со своей женской точки зрения Майо, конечно же не могла этого понять, как такое возможно, и Ромстед безуспешно пытался ей это объяснить.

Несколько минут он стоял неподвижно, ощущая какую-то пустоту в груди, но, похоже, так и не нашел что сказать или сделать. Наконец он приподнял руку — что могло сойти за прощальный жест — и, развернувшись, направился к машине. Солнце уже взошло, и ему на память неожиданно пришел стих из Экклезиаста. «Тоже мне — экс-спортсмен, цитирующий Святое Писание, — мысленно одернул он себя, — старик сказал бы, что я совсем рехнулся».

Казнен? Что, черт побери, сержант Краудер имел в виду, говоря это? Ромстед раздраженно тряхнул головой. Нечего попусту тратить время, пытаясь разгадать этот ребус. Надо поскорее поговорить с кем-нибудь, кто сможет ответить на его вопросы, И он направился обратно в город.

Ему нужно где-то остановиться. Вполне возможно, что придется провести здесь целый день, а значит, перед обратной дорогой необходимо попытаться хоть немного поспать. Как раз справа показался мотель «Конестога» — с виду ничем не хуже любого другого. Ромстед свернул к нему, миновав porte cochere1, остановился прямо у конторы. За стеклянной витриной располагался ряд игральных автоматов, поджидавших азартных туристов, а за столом крашеная блондинка с отдававшими в голубизну волосами перелистывала газету и прихлебывала кофе. Когда Ромстед вошел, она с улыбкой подняла на него глаза. Да, свободные номера есть.

— И большая кровать, если она вам нужна, — добавила он, не слишком объективно оценивая габариты Ромстеда.

— Прекрасно. — Он принялся заполнять регистрационную карточку, пока блондинка доставала ключ.

— Вы к нам надолго, мистер…

— Ромстед, — подсказал он. — Возможно, всего на день.

— Ах так. — Как и парень на заправочной станции, женщина пристально взглянула на него, как бы собираясь что-то сказать, но промолчала. — Понятно. — Улыбка не исчезла, но что-то в ней изменилось: теперь она в точности соответствовала иллюстрации из руководства для гостиничных служащих.

Ромстед передал кредитную карточку «Америкэн экспресс», удивляясь столь неожиданной реакции на свое имя. Старик никогда не стыдился быть на виду в куда более оживленных местах, чем Колвиль, и если что и волновало его в этой жизни, так уж, конечно, не забота об общественном мнении.

Ромстед расписался на бланке и, забрав ключ, вышел. Комната 17 находилась на первом этаже, окна выходили на небольшой плавательный бассейн и солярий с зонтиками и плетеной мебелью. В некоторые машины, припаркованные перед отдельными коттеджами, садились путешественники, готовясь снова двинуться в путь.

День разгорался, становилось все жарче, но в комнате за тяжелыми зелеными портьерами было прохладно и сумрачно; слегка пахло какой-то аэрозолевой дрянью, призванной имитировать запах свежего воздуха, — в общем, то же самое, что и в миллионе других подобных мест, размещавшихся вдоль бетонной реки шоссе. Ромстед бросил сумку на полку для багажа и включил свет. Усевшись на край кровати, он потянулся за тонким телефонным справочником, лежавшим возле телефона. Справочник охватывал весь округ, сельских абонентов и, вдобавок к Колвилю, прочие мелкие городишки, но никакого Гуннара Ромстеда в нем не значилось. «Значит, незарегистрированный номер», — решил он. «Желтые страницы» поведали, что в городе два похоронных бюро, но ни одной мастерской по изготовлению надгробий и ни одного камнереза. Следовательно, камень привезли из Рино. Но чем гадать на кофейной гуще, лучше попытаться узнать обо всем в конторе шерифа и заодно выяснить, не осталось ли каких-либо неоплаченных счетов.

Ромстед побрился, принял душ и вышел из ванной, энергично растираясь полотенцем, — мощного телосложения кареглазый мужчина с ручищами кулачного бойца, весь покрытый глянцевым загаром, за исключением узкой полоски на бедрах. Он расчесал выгоревшие на солнце светлые волосы, тем самым лишь слегка улучшив ничем не примечательную прическу, улыбнулся своему отражению в зеркале и сунул расческу обратно в несессер.

Потом надел брюки и спортивную рубашку. До центра города было недалеко, так что машину брать незачем. Ромстед вышел на улицу. Солнце палило нещадно. Он уже привык к жаре и почти не обращал на нее внимания, но все же отметил непривычную сухость воздуха и легкий запах пыли и полыни. Не все конторы еще открылись, поэтому он не спеша двинулся вдоль улицы.

По дороге ему попалась кофейня с парой газетных автоматов у входа. В одном продавалась «Сан-Франциско кроникл». Пошарив в кармане, Ромстед вытащил мелочь и чуть было не опустил монетку, когда заметил, что это вчерашний выпуск — для сегодняшнего еще слишком рано. Войдя внутрь, он заказал кофе, — и полузабытое воспоминание кольнуло память. Что это было? И где? Теперь он вспомнил и печально усмехнулся.

Это произошло в Нью-Йорке. Эрик Ромстед, будучи еще курсантом военной академии в Пенсильвании, получил увольнение, чтобы повидаться с отцом, пока его корабль находился в порту. Они где-то пообедали, а потом отец ловил такси, чтобы повезти сына на стадион «Янки», на футбольный матч. Машина уже подруливала к тротуару, когда отец опустил монету в газетный автомат. Таблички, что автомат неисправен, не было, но газеты он так и не выдал и проглоченную монету не вернул. Кнопка возврата тоже не работала. Прохожие оборачивались, чтобы поглазеть, как автомат опять кого-то обжулил, заглотнув никель2. На месте отца кто-нибудь другой встряхнул бы его и с недовольным ворчанием пошел прочь, но Гуннар Ромстед отступил назад и спокойно врезал английским башмаком двенадцатого размера3 прямо по стеклянному окну, достал газету, сунул ее под мышку и зашагал к такси, пока он, Эрик, ошеломленно таращил на него глаза. Когда машина тронулась с места, отец уже погрузился в чтение финансового раздела. Эрик попытался выразить некоторое сомнение по поводу законности подобного поведения, но отец лишь удивленно посмотрел на него.

— Никогда ничего не жди задаром в этом мире, — сказал он тогда. — Надо платить за все, что получаешь. Но в то же время убедись, что тебе предоставили все до самой последней распроклятой мелочи, за которую ты платишь.

Контора шерифа находилась на первом этаже в дальней части нового здания суда и городской администрации. Ромстед столкнулся на пороге со светловолосой девушкой, которая выходила из конторы со стопкой бумаг в руках. Девушка приветливо ему кивнула. Ромстед вошел внутрь и оказался в просторной комнате, разделенной барьером. За ним стояли пять или шесть столов, несколько стеллажей. В противоположной от входа стене виднелись два зарешеченных окошка и дверь, которая, очевидно, выходила на задний двор и на стоянку служебных машин. Из-за приоткрытой двери в смежную комнату слева доносилось потрескивающее стаккато переговоров на полицейской волне. Справа вдоль стены был проход, далее висела доска объявлений, стояли шкаф с дробовиками и винтовками и небольшой столик с кофеваркой и кофейными чашками. За одним из столов у барьера темноволосый мужчина лет тридцати печатал на машинке. Он встал и подошел к Ромстеду.

— Доброе утро. Вы по какому вопросу?

— Я бы хотел поговорить с шерифом, — ответил Ромстед. — Он уже на месте?

— Нет. Сегодня у него присутственный день в суде, поэтому он может и вовсе не появиться. Но если у вас заявление, то его могу принять я. Меня зовут Орд.

— Нет, не заявление, — сказал Ромстед. — Я по поводу капитана Ромстеда.

— А вы?..

— Эрик Ромстед. Он был моим отцом. На этот раз никакой необычной реакции на произнесенное имя не последовало, если только это не свидетельствовало о профессиональной сдержанности во внешнем проявлении чувств. Ромстед продолжил:

— Я получил извещение. Вчера вечером я звонил вам из Сан-Франциско и разговаривал с человеком по имени Краудер.

— Понятно. Послушайте, Краудера не будет до четырех, но вам обязательно нужно встретиться с Брубейкером, помощником шерифа. Он ведет это дело. Подождите минутку.

Орд вернулся к своему креслу и позвонил по телефону. Потом положил трубку и кивнул:

— Присядьте. Он примет вас через пару минут.

Ромстед уселся на скамью рядом с дверьми. В диспетчерской отрывисто тарахтел телетайп. Закурив, Орд уставился на формуляр, заправленный в пишущую машинку.

— И все-таки, что произошло? — спросил Ромстед.

— Разве Краудер вам не рассказал?

— Только то, что его застрелили. «Казнен» — он употребил это слово.

— Краудер слишком увлекается телевизором. — Орд откинулся на спинку вращающегося кресла и швырнул спичечный коробок на стол. — Но мне кажется, в данном случае с ним трудно спорить, хотя вся эта история изрядно попахивает Голливудом. Его нашли на городской свалке, с простреленным затылком. Примите мои соболезнования.

— Но, ради всего святого, кто это сделал?

— Мы не знаем. Пока. Но в любом случае это был настоящий профессионал, и то, что он совершил, имеет какой-то смысл. Хотя мы разберемся во всем и без этого пояснения.

Это прозвучало совсем непонятно, в голове у Ромстеда роилось множество вопросов, но он сдержал свое любопытство. Он проделал неблизкий путь, чтобы получить информацию из первых рук, так что можно подождать еще несколько минут. В этот момент дверь в дальнем углу комнаты открылась, и вошел помощник шерифа в белой шляпе. Он подталкивал впереди себя изнуренного вида мужчину средних лет, лицо которого заросло торчащими во все стороны седеющими бакенбардами. Арестованный огляделся, умудряясь сохранять одновременно хитрое и виноватое выражение лица. Помощник шерифа отпустил его руку и показал на стул, стоявший возле стола Орда.

— Паркуйся сюда, Винги.

— Опять? — поинтересовался Орд.

— Опять, — ответил помощник шерифа. Арестованный уселся, уставившись в пол, и принялся похлопывать себя по бокам в поисках несуществующих сигарет. Орд послал ему пачку через стол.

— И перед кем он на этот раз сорвал свои покровы? — спросил он. — Перед Лигой женщин-изобретательниц?

— Перед женой владельца ранчо на шоссе Деннисон. — Помощник шерифа вздохнул и отошел к столику, чтобы налить себе кофе. — Видит Бог, хотел бы я иметь такой предмет для гордости.

Арестованный теперь хлопал по карманам в поисках спичек. Орд подтолкнул к нему коробок.

— Держи, курилка. — Он покачал головой, заправил новый бланк в пишущую машинку и заговорил тоном, каким обычно обращаются к непослушному ребенку:

— Винги, когда-нибудь ты вознамеришься потрясти своим нарциссом перед какой-нибудь женщиной, которая не растеряется и отрежет его у тебя ко всем чертям, а потом вставит тебе же в ухо.

Зазвонил телефон. Орд поднял трубку.

— Хорошо, — произнес он, затем обернулся к Ромстеду и махнул рукой в сторону коридора. — Это Брубейкер. Вторая дверь налево.

Ромстед прошел через дверцу в барьере и направился по коридору. Кабинет оказался небольшим. Брубейкер сидел за столом, прислонившись спиной к венецианскому окну, занавешенному жалюзи, и перебирал содержимое толстой картонной папки. Он встал и протянул Ромстеду руку, — крепкого сложения мужчина со стриженными под ежик рыжеватыми, седеющими на висках волосами и свежим цветом лица. Рукопожатие было твердым, и вообще Брубейкер выглядел весьма энергичным человеком. Указав на стул перед своим столом, он улыбнулся.

— Однако с вами не так-то просто связаться. — Усевшись напротив, хозяин кабинета взял из пепельницы тлеющую сигару и опять склонился над содержимым папки. — Мы целых две недели пытались до вас дозвониться.

— Меня не было в городе, — ответил Ромстед. — Я вернулся только вчера вечером.

— Я знаю. Мы раздобыли адрес у адвоката вашего отца, но ваш телефон не отвечал. Тогда мы попросили полицию Сан-Франциско проверить вашу квартиру. Домовладелец сказал, что понятия не имеет, где вы пропадаете. В бумагах Краудера значится, что вы были на каком-то корабле. Вы тоже моряк?

— Нет, — покачал головой Ромстед. — У моего друга моторная яхта, и мы перегоняли ее в Сан-Диего. Я прилетел в Сан-Франциско вчера вечером, и ваше сообщение дожидалось меня вместе с остальной почтой.

— Значит, в то время, когда произошло убийство, вы находились в море?

— Если это случилось две недели назад, то мы были вблизи мыса Сан-Лукас.

— Где это?

— Южная оконечность Калифорнийского залива.

— Понятно. А чем вы зарабатываете на жизнь?

— В данный момент — ничем. Последние двенадцать лет я провел в Центральной Америке, но месяца четыре назад продал свое дело.

— Какое дело?

— Лодки. У меня в Коста-Рике была дистрибьютерная фирма по продаже моторных лодок и яхт — для рыбаков, путешественников и просто желающих приятно провести время.

— А когда вы в последний раз видели отца?

— Примерно четыре года назад. Я приезжал в Южную Калифорнию на фабрику, а его корабль стоял в Лонг-Бич. Я поднялся на борт, и мы немного выпили.

— Похоже, вы оба жили совершенно независимо друг от друга, не так ли? Вы знали, что у него в Сан-Франциско есть квартира?

Ромстед печально улыбнулся:

— До вчерашнего разговора с Краудером я даже не знал, что он вышел в отставку. Я написал ему на адрес пароходной компании, когда продал дело и вернулся в Сан-Франциско, надеюсь, они передали письмо. Сам он почти не писал, пару раз в год я получал от него открытки — вот и вся переписка… Но как все произошло? У вас есть хоть какие-нибудь предположения, кто это мог сделать?

— Нет. Мы надеялись, что вы нам поможете, но раз вы не поддерживали с ним близких отношений…

— А как с опознанием тела?

— Никаких проблем. — Брубейкер раздраженно махнул рукой. — Откуда им, к черту, быть — в этом городе не так много мужчин шести футов пяти дюймов роста с белыми как снег волосами. К тому же все документы находились при нем, в бумажнике. На всякий случай можете удостовериться сами. — Он выложил на стол две большие глянцевые фотографии.

Мысленно подбодрив себя, Ромстед поднес их к глазам. Первая запечатлела человека, лежащего на спине на куче грязного хлама: пустых бутылок, газет, журналов, безголовых кукол, ржавых банок, а прямо над спутанной гривой седых волос убитого валялась выпотрошенная диванная подушка и полуистлевшие ботинки. Это был его отец. В темном костюме, светлой рубашке и галстуке, лодыжки стянуты коротким куском веревки, заломленные за спину руки, по-видимому, тоже связаны. Никаких видимых следов насилия. Вот только лицо густо запорошено каким-то белым порошком.

Второй снимок был сделан с более близкого расстояния, он изображал увеличенную голову и плечи — в том же положении и на том же месте. Открытые глаза невидяще уставились вверх с тем недоуменным и затуманенным выражением, какое бывает только у мертвецов. Широко распахнутый рот, по всей видимости, нарочно растянули, чтобы доверху набить порошком. Порошок походил на муку или сахарную пудру. Он же был в ноздрях, на подбородке и по обе стороны от лица на земле. Ромстед сложил снимки вместе и вернул обратно.

— Это он. Но что за гадость у него во рту?

— Лактоза, — ответил Брубейкер. — Мы сделали анализ.

— Лактоза?

— По-другому — молочный сахар.

— Но зачем? Проделки какого-то психопата.

— О, тут как раз все очень даже понятно. Странно только, почему этот намек сделан специально для нас? Мы всего лишь провинциальная полиция.

— Кажется, я вас не понимаю, — сказал Ромстед.

— Разве вы не знаете, для чего используют лактозу?

— Нет, — начал было Ромстед. Потом вдруг неясная догадка мелькнула у него в голове. — О Господи!

— Вот именно. Чтобы разбавлять героин. Похоже, ваш отец пытался кого-то наколоть, но не на тех нарвался.

— Черт побери, что за бредовая идея? Он никогда в жизни не прикасался к этой дряни. Он был шкипером.

— Это мне известно. Но сколько вы знаете отставных моряков или вообще людей, живших на одно жалованье, которые накопили миллион долларов?

Глава 2

Ромстед недоверчиво уставился не него:

— Миллион долларов? У него и в помине не было таких денег.

— Похоже, вы совсем ничего не знаете о своем отце.

— О, я полагаю, к пенсии он был очень неплохо обеспечен, но вовсе не в таких размерах, как вы говорите.

— Ну так слушайте! — вынув из папки лист бумаги, Брубейкер пробежался по нему глазами в поисках нужного места. — Двенадцатого июля, всего за два дня до того, как его выбросили на городскую свалку, Гуннар Ромстед приходил в свой банк на Монтгомери-стрит в Сан-Франциско и снял со счета двести пятьдесят тысяч долларов…

— Что?!

— Наличными. Сказал, что они необходимы ему для заключения сделки. А теперь пораскиньте мозгами и ответьте, для какой такой сделки требуются наличные?

Ромстед вздохнул:

— Черт возьми, все это выглядит по меньшей мере странно, но продолжайте.

— Вот именно. Четырнадцатого июля, рано утром, его тело обнаружили двое рабочих с мусоровоза. Там сначала побывали наши ребята, потом вызвали окружного коронера. Бумажник вашего отца со всеми документами и полусотней долларов наличными лежал в одном из внутренних карманов его пиджака. Ноги были стреножены веревкой, позволявшей ему передвигаться, но не бежать, а руки скручены за спиной двухдюймовой липкойлентой. Для своих лет — шестьдесят шесть, верно? — он был очень силен, но даже горилла не смогла бы разорвать эту ленту, особенно если ее как следует намотать. Очистив рот от лактозы, мы обнаружили, что у него рассечена нижняя губа, сломан один из нижних резцов и выбит соседний с ним зуб. Мы также нашли входное отверстие — я имею в виду, в затылке. Вы хотите прослушать медицинские рассуждения по поводу траектории полета пули?

— Нет.

— Короче говоря, было установлено, что пуля вошла точно в темя и вышла через заднюю часть верхнего неба. А это значит, что ваш отец встретил смерть, стоя на коленях, если только убийца не взобрался на стремянку. На снимке этого не видно, но на коленях брюк остались следы сажи. В верхней части головы обнаружено незначительное повреждение — скальп рассечен так, будто его чем-то ударили по затылку.

Земля там слишком твердая, а вокруг до нашего приезда успело потоптаться столько народу, что невозможно было выявить хоть какие-то следы. Скорее всего, Ромстеда вытащили из машины, заставили доковылять до края свалки, чем-то ударили, чтобы он упал на колени, и держали в таком положении, пока, наконец, не убили выстрелом в затылок — как при китайской казни. Думаю, это дело рук заезжих гангстеров. Их было двое или трое, а то и больше. Пошарив вокруг, мы нашли осколки зуба и расплющенную пулю — слишком деформированную, чтобы можно было ее идентифицировать с каким-либо определенным оружием, однако нам удалось установить калибр: тридцать восьмой, хотя проку от этого никакого — он самый распространенный.

Мы уверены, что его везли сюда с завязанными глазами, потом повязку сняли, чтобы не оставлять лишних улик. Такой сильный человек конечно же не мог вести себя как баран на бойне, когда понял, что его ожидает; отсюда синяки и разорванная одежда — видимо, перед тем, как вашего отца привезли на свалку, он отчаянно сопротивлялся, поэтому и был связан таким образом.

Брубейкер замолчал, заново прикуривая потухшую сигару, затем, полыхав, бросил спичку в пепельницу. Ромстед зажмурился, силясь изгнать из воображения слишком живую сцену.

— А когда он сюда переехал? — спросил он.

— Никто точно не знает. Он жил в Колвиле один, уезжал и возвращался, когда хотел, и вряд ли кому-то заранее сообщал о своих планах. Однако я не удивлюсь, если в городе отыщется несколько женщин, которые знают о нем гораздо больше, чем мы можем себе представить. Ваш старик, похоже, был настоящим Казановой, и с годами его любовь к слабому полу не угасла. Так что времени он даром не терял.

Гуннар Ромстед частенько наведывался в Сан-Франциско — когда на машине, когда самолетом из Рино. Мы проверили авиакомпании, но у них на июль не зарегистрировано его заказов, значит, все это время он ездил на машине. Последний раз его видели в Колвиле четырнадцатого, когда он ставил машину на техобслуживание — как обычно, на станции «Шелл», что на Эспен-стрит.

Собираясь уезжать больше чем на несколько дней, покойный обычно договаривался с парнишкой по имени Уолли Прютт, чтобы тот захаживал к нему домой — посмотреть, все ли в порядке, не случился ли пожар, ну и тому подобное. Но Уолли утверждает, что на этот раз он ему не звонил, значит, не собирался задерживаться надолго или же просто забыл… Зазвонил телефон.

— Извините, — сказал помощник шерифа и снял трубку. — Брубейкер слушает… А, доброе утро… Да, приехал. Сейчас он здесь, у меня в кабинете… Хорошо, я ему передам… Не за что. — Он положил трубку. — Это адвокат вашего отца, Сэм Боллинг. Он тоже пытался разыскать вас. Если не возражаете, он хотел бы встретиться с вами после того, как мы закончим нашу беседу.

— Хорошо, — ответил Ромстед. — Спасибо.

— Его офис находится в Уиттейкер-Билдинг на пересечении Третьей улицы и Эспен. Сэм — душеприказчик вашего отца, и, как только он узнал, что капитан Ромстед мертв, сразу же уведомил об этом налоговую службу, банки, возможных кредиторов — всех, кого положено по закону. Это от него нам стало известно о деньгах и о квартире в Сан-Франциско. Банк в Сан-Франциско сообщил Сэму о той огромной сумме, которая была снята со счета, а тот в свою очередь незамедлительно известил нас. Он беспокоился о деньгах, но теперь их уже, наверное, никто и никогда не отыщет.

Пока мы обыскивали колвильский дом Ромстеда в надежде обнаружить хоть какие-нибудь следы денег, — если он вдруг не успел заключить так называемую сделку, — мы попросили полицию Сан-Франциско проверить его квартиру в городе. Ни там, ни тут денег не оказалось, но зато мы нашли улики, которые подтвердили наше предположение, точнее, их обнаружили в Сан-Франциско. Все, что удалось отыскать в его доме, — это несколько тысяч гаванских сигар. Но квартира в Сан-Франциско окупила все усилия.

Осматривали ее очень тщательно. В стенном шкафу стоял пустой чемодан, в щелях которого застряла какая-то белая пыль. Полицейские извлекли ее и отправили на экспертизу. Это оказался героин, разбавленный молочным сахаром.

И вот к чему мы пришли. Все свидетельствует о том, что еще когда он ходил в море, то участвовал в контрабанде наркотиков, и до сих пор сохранил свои связи. Кто-то доставил ему партию товара, он снял деньги со счета, чтобы расплатиться, но перед тем как продать товар за чистый героин другой банде распространителей наркотиков, смешал зелье или его часть с лактозой в расчете на дополнительную прибыль. Прямо скажем, неплохой бизнес, пока не нарвешься на ушлых ребят. А он, видимо, нарвался, и его повязали, когда он вернулся к себе домой в Колвиль.

— Нет, — резко сказал Ромстед. — Я в это не верю. Может, отец и не был идеальным супругом и мало походил на ласковое ручное животное, но чтобы он торговал наркотиками — нет!

— Вряд ли вас можно считать главным свидетелем, — заметил Брубейкер. — Вы ведь признали, что ни черта не знали о том, где он находился или что делал.

— Это так, но я все равно не вижу у вас никаких доказательств. И кто сказал, что это его чемодан? Вам не хуже моего известно, что он пользовался этой квартирой не для уединенных занятий философией. Господи, да с его страстью к женскому полу, никак не меньше полдюжины девиц побывали в этой квартире! Некоторые вполне могли употреблять наркотики или водиться с дружками-наркоманами.

— И вы хотите, чтобы я поверил, что он держал сорок коробок сигар «Упманн» для какой-нибудь девицы? Потому что той не хотелось, чтобы ее мамочка узнала, что она курит?

Ромстед раздраженно отмахнулся:

— Сигары — это не героин.

— Нет, но это контрабанда.

— Только в Соединенных Штатах. Отец всегда их курил. И говорил, что табак не имеет отношения к политике.

Вынув изо рта сигару, Брубейкер посмотрел на нее.

— А мне приходится курить эту вонючую пеньку. — Он пожал плечами. — Да черт с ними; даже если бы Кастро был председателем Национального Комитета Республиканской Партии, то все равно его сигары были бы мне не по карману.

— Ну хорошо, послушайте, — начал Ромстед. — Мне кажется, что в ваших рассуждениях есть большой изъян. Если он купил этой дряни на четверть миллиона, а потом перепродал кому-то еще, то должен был получить побольше, чем сорок долларов. Но денег не нашли ни в его доме, ни на квартире. Куда они, по-вашему, провалились?

— Скорее всего, их забрали эти бандюги.

— Значит, все должно было произойти в его доме — если они пришли за ним туда. Там остались какие-нибудь следы борьбы?

— Никаких. Но не забывайте, он связался с профессионалами. Такие не вламываются, сокрушая все и вся, как в боевиках.

— Вы в этом убеждены? И нет никаких шансов их поймать?

Лицо помощника шерифа потемнело от внезапно нахлынувшего гнева. Но он сумел быстро взять себя в руки:

— Господи, Ромстед, я вполне понимаю ваше состояние, но и вы постарайтесь меня понять. Посмотрите, в какой заднице мы оказались. Вашего отца убил кто-то нездешний. Если взглянуть на дело с географической точки зрения, то наш городок случайно стал местом убийства; все, что мы имеем, — это труп и юрисдикцию штата. Все нити, ведущие к преступлению, и все, что с ним связано, исходит из столицы другого штата.

Полиция Сан-Франциско оказывает нам всяческое содействие, но у них, как всегда, не хватает людей. У каждого следователя за плечами список нераскрытых дел подлиннее воспоминаний дешевой проститутки. Нам остается только продолжать опрашивать людей, — что мы и делаем, — пока не наткнемся на того, кто заметил той ночью машину и сможет дать хоть какое-то описание. Тогда у нас будет за что ухватиться. У вашего отца был незарегистрированный телефонный номер и абонентский почтовый ящик, поэтому, чтобы узнать, где он жил, этим парням пришлось наводить кое-какие справки.

Брубейкер принялся засовывать бумаги обратно в папку, что означало окончание аудиенции. У Ромстеда оставалось еще несколько вопросов, но их лучше будет задать Боллингу.

— Если мы на что-то выйдем, непременно дадим вам знать, — сказал Брубейкер. Ромстед встал:

— Извините за беспокойство.

— Пустяки. Кстати, кто владелец судна, на котором вы плавали?

— Кэррол Брукс. Вы можете связаться с ним через «Саузленд траст банк» в Сан-Диего. Брубейкер пожал плечами:

— Таков порядок. Я должен был задать этот вопрос.

— Ничего страшного.

Ромстед вышел из здания и зашагал по Эспен-стрит, пытаясь собраться с мыслями. Господи, что же старик намеревался делать с четвертью миллиона наличных — даже если они у него были? И почему он купил здесь то ли ферму, то ли ранчо, а затем снял еще и квартиру в Сан-Франциско? С каждой минутой дело становилось все запутаннее.

Офис Боллинга — просторная угловая комната с окнами на две стороны — находился на четвертом этаже Уиттейкер-Билдинг. Массивный стол из какого-то темного дерева, серый ковер и два кожаных кресла. Стеллажи вдоль стен плотно заставлены томами исключительно правовой тематики в одинаковых переплетах. Сэму Боллингу уже перевалило за шестьдесят, это был подтянутый седой мужчина с ничем не примечательным худощавым лицом. Он посмотрел на Ромстеда проницательными голубыми глазами и, поднявшись из-за стола, улыбнулся:

— Господи, да вы почти вылитый Гуннар!

— Не совсем, — не сдержал ответной улыбки Ромстед.

— Почему-то я решил, что раз ваша мать была кубинкой, то вы будете смуглее, но вы — просто его копия.

— Мать тоже была блондинкой.

— Он говорил, что вы хороший бейсболист.

— Играл немного в школе и колледже.

— И профессионально тоже, как я понял?

— Меня хватило только на один сезон, я так и не смог выбиться в подающие высшей лиги, а игру во второй лиге я никогда не считал серьезным достижением.

— Вы закончили колледж?

— Не доучился. Спортивные успехи были для меня дороже отметок. На каникулах я работал, хотя отец и посылал мне деньги — присылал бы и больше, но мне в голову не приходило просить его. В конце концов, я ведь получал стипендию.

— Гуннар, разумеется, внес вас в завещание. Вы уже видели копию?

— Нет, я в первый раз о нем слышу. — Ромстед помолчал, потом продолжил:

— Знаете, я всегда думал, что отец переживет меня. Должно быть, это звучит дико…

— Ничуть. По крайней мере для тех, кто его хорошо знал. Вы еще не видели его дом?

— Нет. До вчерашнего вечера я понятия не имел обо всех этих делах. А теперь вдруг выясняется, что у него еще и квартира в Сан-Франциско.

Боллинг кивнул:

— Он снял ее около пяти месяцев назад. Я пытался его отговорить, но он настоял на своем.

— Но почему?

— Вы хотите знать, почему я был против? Из-за налогов.

— Нет, я имею в виду другое. Почему он, выйдя в отставку, поселился в этой дыре, а потом вдруг снял квартиру во Фриско?

— На это было несколько причин, но основная — налоги. Отсюда легко добраться до Сан-Франциско, который он любил, а с другой стороны, Колвиль — это еще не Калифорния, которую он терпеть не мог. Однако наш провинциальный городок навевал на него скуку, и он стал довольно часто наведываться в Сан-Франциско. Ходил в оперу, не пропускал модные концерты, спектакли и все такое прочее. Потом ему надоело останавливаться в отелях, и он решил снимать квартиру. Помню, заявил тогда, что раз основным его местом жительства является Колвиль, в котором он владеет недвижимостью, а в Сан-Франциско проводит в общей сложности всего лишь пару месяцев в году, то Калифорния черта с два дождется от него налогов. Капитан отличался редкостным упрямством, спорить с ним было совершенно бесполезно.

— Но откуда взялась эта навязчивая идея по поводу налогов? Разве есть особая разница, где и кому их платить?

— Конечно, и весьма значительная. Доход вашего отца составлял пятьдесят с лишним тысяч долларов в год, он складывался из пенсии и процентов от вложенных акций. Я не знаю ни одного человека, которому бы нравилось платить налоги, но для Гуннара Ромстеда это был вопрос принципа. Он испытывал почти физическое отвращение к самой идее «государства всеобщего благоденствия», социального страхования, отчислений в пользу безработных и тому подобному. Он был весьма обаятельным и талантливым человеком, но его политические взгляды были до странности консервативными. Ему бы жить при дворе Габсбургов или Плантагенетов4.

— Так, значит, это правда? Он на самом деле был миллионером?

— О да. Его состояние в денежном исчислении перевалило за миллион.

— Но ведь вы не верите в болтовню Брубейкера, что он был замешан в наркобизнесе?

— Нет, — уверенно ответил Боллинг. — Конечно не верю. Гуннар утверждал, что нажил все игрой на фондовой бирже, и у меня не было оснований сомневаться в этом. — Адвокат достал из ящика стола синюю папку с документами и положил ее перед собой. — Не стану загружать вас подробностями; все равно, пока не выяснится, что же случилось с теми двумястами пятьюдесятью тысячами долларов, говорить об этом не имеет смысла. — Боллинг оторвался от бумаг и пристально посмотрел на Эрика. — Брубейкер сообщил вам об этом?

Ромстед кивнул:

— Но для чего ему понадобилось снимать со счета такую гигантскую сумму?

— Даже представить себе не могу, — пожал плечами Боллинг. — Десять дней кряду я терялся с догадках, ломал голову, но так ни до чего не додумался. Совершенно идиотский поступок, однако ваш отец был далеко не идиотом. Но сейчас речь о другом. Вы законный наследник Гуннара Ромстеда. К сожалению, завещание составлено таким образом, что если двести пятьдесят тысяч никогда не найдутся, то вы останетесь ни с чем.

— Как это может быть? — удивился Ромстед.

— Все остальные завещанные доли наследства выражены в фиксированных суммах, и вам придется довольствоваться остатком.

Ромстед не нашелся что сказать. На какое-то мгновение в кабинете воцарилось молчание, затем Боллинг спросил:

— Вы понимаете, о чем я говорю?

— Да, конечно. Я просто наслаждался моментом. Кому еще довелось потерять четверть миллиона за несколько секунд?

В улыбке видавшего виды адвоката сквозило восхищение. Он покачал головой:

— Однако я рад, что вас не так просто расстроить.

— Ну, в этом нет ничего героического, — запротестовал Ромстед. — Я совсем недолго обладал этим богатством, так что даже не успел к нему привязаться.

— Остается только надеяться на то, что деньги все же отыщут.

— А не мог отец поместить их на счет в другой банк? Или положить в личный банковский сейф?

— Нет. Мы полностью исключили эту возможность — конечно, не без помощи полиции. Проверили каждое отделение банков в Калифорнии и Неваде и даже разослали описание его внешности — на тот случай, если он по каким-то причинам воспользовался другим именем. Но не обнаружили ни малейшей ниточки.

— Да, звучит не слишком обнадеживающе, — заметил Ромстед.

— Есть еще одна проблема. С официальным утверждением завещания и оценкой имущества. Дело застопорилось, потому что нам не известно, сколько стоит это имущество.

— Я, кажется, понимаю, о чем вы. Это из-за федеральных налогов?

— Совершенно верно. Тут не все концы сходятся. А парни из налогового департамента не принимают к рассмотрению суммы плюс-минус четверть миллиона долларов. С их точки зрения, последним владельцем этих денег был ваш отец. Если он на них что-то купил, то это должно быть оценено, и объявленная стоимость добавлена к стоимости имущества, подлежащего налогообложению. А если деньги у него украли после того, как он вынес их из банка, то это может кардинально изменить всю картину, но сначала нам придется доказать, что они были украдены, и ответить на вопросы: кем, где и когда? Если удастся все это сделать, то, возможно, мы вернем деньги.

Практически все состояние вашего отца вложено в ценные бумаги. Из недвижимости он владел только ранчо в Колвиле: это десять акров земли, дом с обстановкой и другие постройки. Общая оценочная стоимость около семидесяти пяти тысяч долларов. Вы наследуете все это хозяйство плюс автомобиль плюс то, что останется после уплаты налогов и причитающихся долей Обществу оперного искусства Сан-Франциско, симфоническому оркестру и трем женщинам в Европе и на Дальнем Востоке — как я полагаю, его давним возлюбленным. Даже если пропавшие деньги вернуть не удастся, они все равно будут обложены налогом, так что вы можете рассчитывать тысяч на восемьдесят. Таким образом, при нынешнем положении дел всего вы получите по завещанию чуть больше ста пятидесяти тысяч долларов вместо четырехсот тысяч, как это могло быть.

Ромстед кивнул:

— В любом случае это гораздо лучше, чем кукиш с маслом. Я вообще ни на что не рассчитывал. — Потом в его голове возник новый вопрос:

— А как он ухитрился получить такую кучу наличных сразу? Ведь не держал же он столько на счету?

— Конечно нет. Он попросил своего брокера продать ценные бумаги на эту сумму и перевести выручку в банк.

— Он с ним разговаривал лично или по телефону?

— По телефону.

— Когда?

— По-моему, шестого июля. Подождите минутку. — Боллинг нажал на рычажок и сказал в интерком:

— Рита, будьте добры, принесите мне дело капитана Ромстеда.

Седовласая женщина, скорее похожая на почтенную мать семейства, чем на секретаршу, вошла в кабинет с папкой в руках. Даже не взглянув на посетителя, она с достоинством удалилась, притворив за собой дверь. Боллинг зашелестел бумагами, продолжая рассказ:

— Его финансовые дела вела небольшая брокерская фирма «Винегаард и Стивенc». Ваш отец позвонил своему поверенному Винегаарду в четверг шестого июля, в семь утра по местному времени, как раз к открытию нью-йоркской фондовой биржи. Он зачитал список ценных бумаг, которые следовало продать, и попросил поместить выручку на его счет в Первом Национальном банке Северной Калифорнии, который находится на Монтгомери-стрит. Он распорядился не затягивать с продажей, деньги ему были нужны не позднее следующей среды, к двенадцатому июля. И разумеется, прежде чем снять деньги со счета, их необходимо было очистить от пошлин.

— А когда он предупредил банк?

— В понедельник, десятого, он позвонил и переговорил с Оуэном Рихтером, одним из администраторов, с которым был знаком лично. Сообщил о предстоящем депозите, попросил как можно скорее провести все формальности и предупредил, что намерен получить наличными.

— Он не просил Рихтера позвонить ему, когда деньги поступят в банк?

— Нет. Сказал, что перезвонит сам. Что и сделал во вторник утром. Все уже было готово, поэтому он просто пришел и забрал деньги.

— В банк он приходил один?

— Да. Я специально справлялся об этом у Рихтера. Тот сказал, что капитана Ромстеда никто не сопровождал. Ваш отец был трезв, спокоен и абсолютно здоров. Правда, когда Рихтер попытался отговорить его брать деньги наличными, он слегка вышел из себя, но пререкаться не стал, сказал только, что деньги нужны ему для сделки. Все это очень на него похоже. Он крайне редко давал себе труд что-либо объяснять и терпеть не мог, когда лезли с непрошеными советами. Ромстед согласно кивнул:

— Винегаарду отец тоже ничего не объяснил?

— Нет, конечно. — Боллинг слегка улыбнулся. — Сомневаюсь, что тот ожидал чего-то другого: он ведь давно вел дела вашего отца. Единственное, с чем Винегаард никак не мог согласиться, так это с тем, как он отобрал акции на продажу.

— То есть?

— Обычно если вы по каким-либо причинам ликвидируете часть портфеля ценных бумаг, то подходите к этому делу серьезно, избавляетесь прежде всего от ненадежных, неперспективных, падающих в цене акций. Но Гуннар поступил по-другому. Просто прошелся сверху вниз по списку, пока общая сумма слегка не превысила двести пятьдесят тысяч, и велел Винегаарду продать их все подряд.

— Но это же глупо!

— Конечно. Особенно для человека, который несколько лет подряд удачно играл на фондовой бирже. Как я уже сказал, Винегаард возражал, — по крайней мере, пытался это делать, — но капитан недвусмысленно указал ему на место.

— Не понимаю. — Ромстед покачал головой. — Кстати, чуть не забыл, что там насчет расходов на похороны? Или, может быть, остались неоплаченные счета?

— Нет. Обо всем этом уже позаботились.

— Значит, вы, как его душеприказчик, оплатили их?

— Нет, это сделал он сам, когда составил завещание. Сразу же после того, как капитан поселился здесь, он заключил договор с похоронным бюро и заплатил за свои похороны вперед. А также за надгробие.

— Но почему? Может, ему угрожали?

— О нет, тут дело совсем в другом. Просто он скептически относился к самому ритуалу погребения — считал, что похоронная индустрия паразитирует на скорби семьи. Говорил, что им только пойдет на пользу, если они будут иметь дело с еще живыми клиентами. Капитан выбрал самый дешевый гроб, какой только у них нашелся, заставив сбить цену до минимума, заплатил за него и передал мне квитанцию. Я тогда еще обратил его внимание на то, что если он проживет до ста десяти лет, то эта сделка окажется невыгодной. Но он возразил, что при такой инфляции не потеряет ни цента. И, если не принимать во внимание случившиеся, в общем-то был прав.

— Просто замечательно! А затем тот же самый человек, такой дальновидный и предусмотрительный, разгуливает по улицам Сан-Франциско с полным чемоданом денег, как какой-нибудь идиот.

Боллинг только развел руками:

— Да, тот же самый. Ромстед поднялся:

— Что ж, спасибо, мистер Боллинг, что ввели меня в курс дела. Не стану больше отнимать у вас время.

— Мы будем держать с вами связь. Вы прямо сейчас намерены вернуться в Сан-Франциско?

— Видимо, сегодня ночью или завтра рано утром. Сейчас мне бы хотелось съездить туда, где он жил, если вы объясните, как найти дом.

— Я дам вам ключ, так что вы сможете зайти внутрь.

Они вышли в приемную, и Боллинг достал из сейфа ключ с привязанным к нему картонным ярлыком.

— Только когда будете уезжать, проверьте, чтобы все было заперто. Вам надо попасть на Третью улицу, это к западу отсюда. Она вас выведет на шоссе. Дом находится по правую сторону, примерно в четырех милях от города; узнать его легко — белый кирпич, Мамонтово дерево5, и красная черепичная крыша.

Ромстед вернулся в мотель. Он хотел позвонить Майо, но было еще слишком рано.

Глава 3

Взглянув на показания счетчика, Ромстед свернул на Третью улицу. Проехав несколько жилых кварталов, он выехал на неогражденное шоссе с двухсторонним движением, пролегавшее среди поля полыни. Справа тянулся невысокий горный кряж. Дорога была пустынна, пока в зеркале заднего обзора не возник «континенталь», пытавшийся на большой скорости обогнать Ромстеда. Машина уже начала обходить его, когда на встречной появился пикап, и «континенталь» вынужден был отложить маневр и свернуть на прежнее место, почти прилипнув к бамперу Ромстеда.

Пикап проехал, и «континенталь», взвизгнув резиной, рванул вперед. Когда машина проносилась мимо, Ромстед успел разглядеть силуэт блондинки, сидевшей за рулем. «Континенталь» был уже в сотне ярдов впереди него, потом он вдруг неожиданно затормозил, и Ромстеду пришлось резко сбавить скорость, чтобы не врезаться в лимузин, который свернул на проселок, ведущий вверх по холму двумя заборами белого цвета. Ромстед раздраженно выругался. А еще говорят, что калифорнийские водители — самоубийцы! На вершине холма стоял дом с покатой крышей, какие обычно строят на ранчо, а к обвитому плющом столбику на обочине дороги был прикреплен белый почтовый ящик с надписью: «Кармоди».

Через пару сотен ярдов шоссе сворачивало по краю гряды направо, и Ромстед увидел наконец то, что искал. За невысокой изгородью виднелся загон для скота, а к дому вела дорожка из красного гравия. Дом его отца был единственным жильем в окрестности; дальше шоссе снова уходило влево и через четверть мили исчезало за подъемом. Ромстед свернул к дому.

Остановившись перед пристроенным к правой стене дома гаражом, он вылез из машины. На гравиевой дорожке его ботинки издавали резкий, скрипящий звук. Окаймленный цветущими клумбами тротуар вел в парадному крыльцу. Над входом находилась решетка, увитая диким виноградом. За дальним углом дома виднелось огромное хлопковое дерево. Большие подъемные двери гаража были закрыты, а шторы на всех окнах фасада задернуты. Дорожка из красного гравия, огибая гараж, вела на задний двор. Ромстед пошел по ней.

Широкая насыпная терраса, вымощенная плитами, раскинулась между двумя крыльями дома, занимая весь задний двор. В глубине двора стоял деревянный сарай, в котором, вероятно, находился насос для колодца, немного подальше — свежевыкрашенный загон для скота и небольшой амбар. Справа, на вершине холма, виднелась купа деревьев и часть стены патио — должно быть, задворки владений Кармоди.

Обойдя вокруг дома, Ромстед вернулся к парадному входу, открыл дверь ключом, взятым у Боллинга, и вошел внутрь. Он оказался в маленькой прихожей с покрытым керамической плиткой полом. Затхлый воздух давно запертого помещения был настоян на запахе бесчисленного количества выкуренных сигар. Одна дверь вела в гостиную, а дверь справа открывалась в кухню. Еще одна дверь — слева — связывала прихожую с коридором, тянувшимся вдоль спального крыла дома.

Ромстед прошел через кухню и открыл дверь в гараж. Окон там не оказалось, и освещение было крайне скудным. Он щелкнул выключателем, сомневаясь, будет ли от этого толк, но под потолком слабо вспыхнули две лампы. «Насос, — подумал Ромстед, — его оставляют включенным, чтобы поддерживать систему водоснабжения и автополива». В гараже стоял голубой «мерседес», чуть ли не до самой крыши покрытый беловатой пылью, его лобовое стекло было залеплено расплющившимися насекомыми. Очевидно, этой колымаге пришлось проделать немалый путь и на хорошей скорости. Ромстед пожал плечами, удивляясь, как старик ухитрился так запылиться по дороге до Сан-Франциско. Хотя «мерседес» мог быть таким еще до поездки.

Несомненно, Брубейкер все уже проверил, однако Ромстед тем не менее открыл левую дверцу и взглянул на вставленную в рамку карточку техобслуживания. На ней значилось:

«Джерри'с Шелл сервис, Колвиль, Невада» и дата — четвертое июля 1972 года. Замена масла и смазки при показании счетчика 13 073 мили . Нагнувшись, Ромстед посмотрел на счетчик. Он стоял на отметке 13 937 миль . Наезжено больше 800 миль . До Сан-Франциско приблизительно 270 миль , туда и обратно — 540. Значит, между четвертым и четырнадцатым июля старик где-то наездил еще 300 миль . Что ж, может быть, это что-то и означает, а может быть, и нет.

Погасив свет, Ромстед вернулся в кухню и нажал на кнопку автоматического замка, чтобы запереть дверь гаража. Другая дверь из кухни вела в гостиную, служившую одновременно и столовой. Пол покрывал грубый длинноворсовый ковер, одна стена была задрапирована белой тканью. Справа стоял обеденный стол, за ним — громоздкий буфет и длинный диван, служивший границей между «гостиной» и «столовой». В гостиной возле камина, выложенного из белого кирпича, стояли два кожаных кресла и кофейный столик, однако взгляд прежде всего притягивала внушительная коллекция дисков и хай-фай6 аппаратура.

Ромстед направился в гостиную, но, обходя диван, увидел на нем небольшой чемоданчик. Это резко контрастировало с идеальным порядком, царившим в комнате, поэтому он остановился, вспомнив вопрос, заданный им Брубейкеру насчет каких-либо следов борьбы в доме. Это было странно. Почему человек, одержимый истинно моряцкой страстью к тому, чтобы каждая вещь имела свое место и находилась на этом самом месте, бросил этот чемодан в гостиной?

Это был небольшой чемоданчик из черной пластмассы, без каких-либо опознавательных отметок. Ромстед попробовал замки. Чемоданчик оказался не запертым. Сверху лежал коричневый шелковый халат. Отложив его в сторону, он принялся рыться в содержимом. Пижама, скатанная пара носков, свежевыстиранная рубашка, пара галстуков, шорты и пластиковая сумка с грязной рубашкой и нижним бельем. На дне лежали застегивающийся на «молнию» кожаный несессер, наполовину пустая коробка сигар «Упманн» и несколько спичечных картонок с рекламой ресторана в Сан-Франциско и отеля в Лас-Вегасе, а также нескольких банков и ссудных компаний. Одним словом, ничего интересного, к тому же Брубейкер наверняка все это уже видел.

Но почему этот чемодан оказался здесь? Ромстед неторопливо вынул из коробки один из алюминиевых пенальчиков, отвернул колпачок и вытряхнул сигару. Она была вложена в тонкий деревянный футляр из шпона, а потом еще завернута в бумажную обертку. Он развернул ее и понюхал. В пору зеленой молодости Ромстед какое-то время курил сигары, пока совсем не бросил курить, но даже по прошествии стольких лет все еще мог оценить аромат дорогого табака. Он вышел на кухню, отыскал нож, обрезал кончик сигары и прикурил от бумажной спички.

Сделав глубокую, оценивающую затяжку, он вынул сигару изо рта и оставил медленно тлеть, на его лице при этом отразилось благодушное удовлетворение. Воистину, если вам нетерпится угробить себя, обставьте это дело с имперским шиком: например, появитесь в операционной, где вам будут производить вскрытие, на носилках из королевского пурпура, которые бы несли нубийские рабы. Курение дорогих сигар — наиприятнейший способ самоубийства. Ромстед поднял шелковый халат, намереваясь положить обратно в чемодан, когда из его складок выскользнуло что-то золотистое и мягкое — желтоватый мех какого-нибудь несчастного зверька или скальп скандинавского поселенца? Но это был локон волос. Точнее, шиньон.

Какое-то время он недоуменно разглядывал волосы, потом тяжело вздохнул. Теперь не оставалось ни малейших сомнений, что чемодан принадлежал старику; женский шиньон только еще раз подтверждал это. Мать Ромстеда — если только она не зареклась волноваться по поводу любвеобилия своего муженька с самого начала семейной жизни — пролила, наверное, немало слез, обыскивая сумки старого развратника в поисках губной помады, карандашей для глаз, трусиков, бюстгальтеров и сережек. Если б только знать, кто эта потерявшая оперение подружка из Сан-Франциско и где она сейчас, возможно, он сумел бы ответить сразу на множество вопросов. Однако как это узнаешь? Швырнув шиньон обратно в чемодан, Ромстед положил поверх него халат и захлопнул чемодан. «Интересно, заметил ли его Брубейкер?» — неожиданно для себя подумал Ромстед, потом решил, что если нет, то грош цена ему как полицейскому.

По углам гостиной напротив дивана возвышались большие колонки. Они были оправлены в какое-то темное дерево, которое Ромстед счел за эбеновое. Остальные компоненты системы — дека, тюнер ФМ-диапазона и усилитель — размещались на тиковых стеллажах. Они были отделаны тем же деревом, что и колонки. А над ними тянулись полки с оперными и симфоническими альбомами — по самым скромным прикидкам, их было несколько сотен. Большую часть свободного пространства стены занимали книжные полки. Ромстед подошел к ним и пробежался глазами, застыв в восхищении перед разносторонними и утонченными интересами человека, который бросил школу в четырнадцать лет. Хотя основная масса книг была на английском, встречались издания на немецком, французском и его родном — норвежском языках, начиная от авантюрных романов и биографий великих людей и заканчивая сборниками поэзии и трактатами по математике.

Внезапно мысли Ромстеда прервал звук разбрасываемого колесами гравия. К дому приближалась машина. Он вышел на кухню, подошел к окну и раздвинул занавески в тот самый момент, когда автомобиль остановился и водитель, хлопнув дверцей, выбрался наружу. Это оказалась та самая сумасшедшая Валькирия на «континентале».

Дамочка была ничего: не первой свежести, однако высокая, загорелая, с пышной грудью и тонкой талией. Она была одета в крестьянскую кофточку и цветастую юбку, на ногах — босоножки на пробковой платформе в полтора дюйма толщиной. Она шла по вымощенному плиткой тротуару, сексуально покачивая бедрами, — так ходят очень уверенные в собственной неотразимости женщины. На левом локте висела объемистая соломенная сумка. Ромстед обратил внимание на редковатые, небрежно завитые светлые волосы, и в его глазах зажегся холодный огонек. Он опустил занавески, и в тот же момент раздался дверной звонок. Ромстед вышел в прихожую и открыл дверь. Увидев его, Валькирия расширила голубые глаза и чуть не задохнулась от удивления.

— О нет! Еще и сигара! Ромстед вынул сигару изо рта.

— Я присвоил ее, — сказал он. — Вообще-то она теперь принадлежит таможенной службе Соединенных Штатов.

— Вот-вот, это тоже в его духе. — Она взволнованно улыбнулась, но улыбка не соответствовала выражению ее глаз. Затем произнесла:

— Извините, я плохо соображаю, что говорю; вы так меня напугали — ну просто точная его копия… то есть я хочу сказать, моложе, конечно, но когда вы, попыхивая сигарой, вывалились на меня… О Господи… Я — Полетт Кармоди, ваша соседка.

— Здравствуйте, — произнес Ромстед. — Может, зайдете?

Женщина последовала за ним в гостиную и присела на диван, не обращая внимания на лежащий тут же чемодан. При этом рот ее не закрывался; оправившись от шока, она сыпала словами без остановки:

— ..Я только что услышала, что вы в городе, и меня осенило: у той машины, что я обогнала по дороге, был калифорнийский номер, а на лицензионной табличке — опознавательные отметки Сан-Франциско, поэтому я сказала себе, что могу поспорить на что угодно, что это Эрик…

Полетт закинула ногу на ногу, обнажив весьма приятную для глаз золотистую кожу бедра, и Ромстед про себя отметил, что будь вырез на этой кофточке чуть глубже, то этой милой даме лучше было бы не наклоняться вперед, иначе дело не закончится одной лишь пустой беседой. Он задумался. Возможно, она всего лишь безвредная болтушка, хотя вряд ли. Ей где-то лет сорок — сорок пять, и она не так проста, как хочет казаться; несмотря на утомляющую болтливость, в ней угадывались ум и характер. Он из вежливости внимательно слушал. Наконец словесный поток стал потихоньку иссякать. Полетт сказала, как все это ужасно и как она ему сочувствует.

— Вы собираетесь здесь поселиться? — спросила она.

— О нет, — ответил Ромстед. — Я только хотел взглянуть на дом.

— А, понятно. — Она наконец посмотрела на чемодан. — А я подумала, что вы уже вещи перевозите.

— Нет. — Ромстед пожал плечами. — Это чемодан отца. Он уже был здесь, когда я пришел. — «Мадам, тут, кроме нас, двух воркующих голубков, никого нет, так что выкладывайте поскорее, зачем вы явились». — Надеюсь, я могу предложить вам выпить?

— Знаете, я выпила бы пива. У него в холодильнике всегда был «Туборг».

— Пойду посмотрю. — И Ромстед вышел на кухню.

Там действительно нашлось несколько бутылок пива. Напряженно прислушиваясь, он пытался уловить щелканье замков, но несмолкаемая болтовня Полетт все равно заглушила бы его. Нужно будет украдкой заглянуть в ее соломенную сумку. Отыскав стаканы и открывалку, он вернулся в гостиную и с противоположной от Полетт стороны чемодана заметил краешек шелкового халата, который она случайно придавила крышкой. Протянув ей стакан, Ромстед сел рядом.

— Спасибо, Эрик. — Она улыбнулась. — Как я уже говорила, ваш отец был самым обаятельным мужчиной из всех, кого я знала…

— Вам лучше отдать его в химчистку перед тем, как снова надевать, — посоветовал Ромстед.

— Что? — Замешательство длилось лишь секунду. — Я не понимаю… Что надевать?

— Чепчик. Он две недели находился в закрытом чемодане вместе с коробкой сигар. От него теперь несет, как от табачной лавки.

— Так! — Закипевшая ярость уже была готова выплеснуться наружу, но эта женщина умела владеть собой, а потому просто рассмеялась. — Вот незадача! Значит, вы его нашли. — Полетт вынула шиньон из сумки, понюхала его и, состроив гримасу, бросила обратно.

— В любом случае это глупо, — сказал Ромстед. — Брубейкер уж конечно заметил его, когда обыскивал дом, так что если он обнаружит пропажу, то сообразит, что вы единственная, у кого была возможность забрать шиньон.

Полетт пожала плечами, достала из сумки пачку сигарет с фильтром и прикурила одну.

— Брубейкер мог уже догадаться, чье это, но ему наплевать.

— Это почему?

— Для начала пришлось бы доказать, что шиньон мой, — если только он не любит, когда ему подпаливают хвост. Кроме того, он должен быть абсолютно уверен, что это имеет отношение к убийству вашего отца. А такой уверенности у него нет и в помине, — Ну это как посмотреть. Однако Брубейкер наверняка смог бы выжать из вас ответ на вопрос, что старик делал в Сан-Франциско и зачем ему понадобились эти деньги.

Полетт покачала головой:

— Я не была с ним в Сан-Франциско.

— Конечно нет. Вы просто одолжили ему шиньон на время. Он же ездил на собеседование, чтобы наняться на работу у Финоккио…

— Ну хорошо, хорошо. Я была с ним, но только в Лас-Вегасе.

— Что? Я имел в виду — когда?

— Перед тем, как он отправился в Сан-Франциско. Мы выехали четвертого…

— Постойте. Вы сказали, что выехали? На чьей машине?

— На его.

— Это далеко?

— Четыреста пять миль. Мы проверяли.

— Извините, я на минутку. — Ромстед поспешил в гараж, открыл дверцу «мерседеса», чтобы еще раз проверить цифры. 13 937 минус 13 073 будет 864. Два раза по 405 будет 810. Итого в остатке всего лишь 54 мили .

— В чем дело? — Полетта стояла в дверях кухни.

Ромстед указал на отметку о техобслуживании:

— Он не мог ездить в Сан-Франциско на этой машине. Или даже в Рино, чтобы сесть на самолет. — Ромстед повторил для нее подсчеты. — Тогда как он туда добрался?

— Может, его кто-то подвез до аэропорта?

— А вам не кажется, что этому «кому-то» пора бы проявиться и сообщить куда следует обо всем, что ему известно? Тем более что Брубейкер проверял авиарейсы: за это время старик не резервировал никаких билетов.

Полетт нахмурилась:

— Хорошо. Лучше рассказать обо всем Брубейкеру. Я все равно ничего не понимаю в этой арифметике.

— Я сам скажу ему. Только боюсь, он не слишком поверит мне на слово.

— Черт побери, можете сослаться на меня, если это важно для следствия. За свою репутацию я не дрожу. Я, слава Богу, не замужем и не учусь в закрытом пансионе.

— А когда вы вернулись, машина была такой же грязной? — спросил Ромстед.

— Не помню, — ответила Полетт. — Было темно. Но почему она должна была покрыться пылью? Мы ведь не ездили по проселкам — ни туда, ни обратно, а когда добрались до места, то машина только слегка запылилась.

Ромстед кивнул. Да, похоже на то, что добрую часть из этих пятидесяти четырех миль проделали по проселочной дороге. Они вернулись в гостиную, и Ромстед снова принялся за пиво.

— А сколько вы пробыли в Лас-Вегасе? — спросил он.

— Ночь и следующий день. По-моему, мы отправились назад где-то около одиннадцати вечера. Когда он высадил меня у моего дома, было без малого пять утра. — Полетт вздохнула. — Сорок часов на ногах и всего около двух часов сна. Пожалуй, к лучшему, что мне не довелось встретиться в Гунаром, когда ему было лет двадцать восемь…

— Погодите, — перебил ее Ромстед. — Так вы вернулись домой к пяти утра шестого числа?

— Хм… да, верно.

«Всего за два часа, — подумал он, — до того, как он позвонил Винегаарду и распорядился о продаже акций».

— Тогда скажите, не лез ли он в Лас-Вегасе в бутылку? Я имею в виду, он не проигрался по-крупному?

Полетт улыбнулась:

— О Господи, конечно же нет. Сомневаюсь, проиграл ли он когда-нибудь хотя бы двадцать баксов. Ваш отец терпеть не мог азартные игры. Он любил повторять, что любой человек, имеющий маломальское уважение к математике, должен быть сумасшедшим, рассчитывая урвать свою долю от прибыли казино. Просто он обожал всякие шоу; ему нравилось, когда всем вокруг весело и никто даже не собирается отправляться в постель — по крайней мере спать.

— Он говорил вам, что едет в Сан-Франциско?

— Нет.

— Странно. Даже не намекал?

— Ни слова. И если бы на его месте был кто-то другой, то меня бы это здорово озадачило. Я хочу сказать, если бы этот кто-то собирался уехать сразу же после нашего возвращения, то непременно хотя бы обмолвился об этом. Но только не ваш отец — он все делал по-своему.

— Но ведь никто точно не знает, когда он уехал.

— Он уехал в течение нескольких ближайших часов, еще до полудня.

— Откуда вы это знаете?

— Потому что я проснулась и принялась распаковывать свои вещи. Когда обнаружила, что шиньона нет, то позвонила выяснить, не положила ли я его по ошибке к нему в чемодан. Телефон не отвечал. Я еще несколько раз в течение дня пыталась дозвониться, потом бросила это занятие.

— Хорошо, а не говорил ли он о какой-нибудь намечающейся сделке?

— Абсолютно ничего. И не должен был — он никогда этого не делал.

— Вы знаете версию Брубейкера? Он утверждает, что отец был замешан в перевозке наркотиков.

— Чушь собачья!

— Я рад, что вы в это не верите. Но боюсь, мы с вами в меньшинстве.

— Мой дорогой, у меня нет никаких иллюзий по поводу вашего старика; я знала его дольше, чем вы думаете. Это был заносчивый и нетерпимый человек, который обладал сексуальной притягательностью и выносливостью племенного жеребца, ваша мать — поистине святая женщина, раз она смогла выдержать пятнадцать лет брака с ним. Но преступником он не был.

— Вы были знакомы с ним еще до того, как он поселился здесь?

— Э… Несколько лет тому назад он спас мне жизнь.

— Как это?

— Видите ли, здесь, среди зарослей полыни, это звучит странно. Но он спас меня в море. — Взглянув на часы, Полетт встала. — Однако мне надо бежать. Если когда еще появитесь в наших краях — заходите, я расскажу вам об этой истории за ленчем и парой бокалов«Кровавой Мэри».

— С удовольствием принимаю ваше приглашение. Спасибо.

Ромстед вышел на крыльцо вместе с Полетт. Она уже садилась в «континенталь», когда на ограде загона для скота позади них неожиданно задребезжали жестянки, и на дорожку с ревом вылетел пыльный зеленый «порше» и резко затормозил рядом с машиной Полетт. Водитель, хлопнув дверцей, выбрался наружу, и Ромстеду показалось, будто он не вылез из машины, а как бы стряхнул ее с себя, как пальто, и отшвырнул в сторону. Ему на ум пришла старая шутка о футбольном судье, который если не находил место для парковки своего «фольксвагена», просто таскал его повсюду с собой.

Хотя незнакомца нельзя было назвать настоящим громилой, он вполне подошел бы на роль довольно опасного заднего крайнего — грозы дальней четверти поля. «Около сорока, — отметил про себя Ромстед, — и уже начал немного толстеть». Мрачный взгляд вразвалку приближавшегося к ним верзилы не предвещал ничего хорошего.

— Я пытался до тебя дозвониться, — обратился он к Полетт Кармоди с плохо скрываемым раздражением. — Кармелита сказала, что ты здесь.

— Лью, — церемонно начала она, — это Эрик…

Но он оборвал ее:

— Я знаю, кто он такой. — Верзила даже не удостоил Ромстеда взглядом. — Ты не видела Джери?

— Мистер Боннер, — в голосе Полетт зазвучали угрожающе-ласковые нотки, — разрешите представить вам… — Она осеклась. — Джери? Ты хочешь сказать, что она в Колвиле?

— Приехала в прошлый вторник. Все было нормально. Но когда я сегодня проснулся, то обнаружил, что она исчезла. Ни записки, ничего.

— Поговорим у меня дома, — сказала Полетт.

— Хорошо. — Прежде чем повернуться и уйти, Боннер еще раз оглядел Ромстеда все тем же безразличным взглядом. — Намерены продолжать семейный бизнес?

— Лью, заткнись! — резко оборвала его Полетт.

Пожав плечами, Боннер двинулся обратно к машине. Ромстед в задумчивости смотрел ему вслед. «Порше» рванул с места и умчался, подняв облако пыли.

— Извините, — сказала Полетт, — его светские манеры всегда оставляли желать лучшего, а сегодня он, кажется, совсем не в форме.

Ромстед испытующе посмотрел на женщину:

— Его что-то гложет.

— Это из-за сестры. Я тоже за нее беспокоюсь.

— А кто он такой?

— Работал у моего мужа, а до этого был профессиональным футболистом в одной из канадских команд. Сейчас у него винный магазин в Колвиле. — Полетт села в машину. — Увидимся позже.

— А может, лучше не рисковать? — Ромстед кивнул в сторону исчезнувшего за изгибом шоссе «порше». — Не думаю, что мы с ним поладим, а это вряд ли доставит вам удовольствие.

— Не берите в голову. К тому времени он уже уедет.

С трудом развернувшись, «континенталь» вырулил на дорогу. Ромстед вернулся в дом. Сполоснул стаканы, выбросил пустые пивные бутылки в мусорный бак на кухне. В этом крыле дома — прямо за гаражом — находилась еще одна комната, туда вела дверь из столовой. Ромстед вошел в нее.

Комната служила библиотекой. Капитан обставил ее по своему вкусу, превратил ее в уютную берлогу. Тут был еще один камин, глубокое удобное кресло, торшер, стол и кофейный столик. Вдоль стен стояли стеллажи с бесчисленными книгами, висел барометр-анероид, резные африканские маски, боло, два копья и несколько абстрактных картин. Целый ряд полок был заставлен подшивками журналов «Фортуна», «Тайм», «Сайентифик Америкэн». В стенном шкафу хранились сигары — каждая коробка завернута в отдельную бумагу и запаяна в пластик.

Небольшая спальня в другом крыле дома со стороны фасада служила комнатой для гостей. Соседняя дверь из холла вела в ванную. Там не было ничего необычного, и Ромстед ограничился беглым осмотром. Спальня хозяина находилась в задней части крыла. Он вошел в нее и от удивления замер на пороге. Здесь царил настоящий кавардак.

Посреди комнаты стояла огромная двуспальная кровать с черным изголовьем и того же цвета ночными столиками по обе стороны. На столиках — лампы с матерчатыми абажурами. Зеленые гардины на окнах, гармонирующие с покрывалом на кровати, были наглухо задернуты. Дверь слева от Ромстеда вела в ванную комнату, и он заметил, что там горит свет. Рядом с дверью стоял большой комод, все ящики которого были выдвинуты, а их содержимое: рубашки, носки, нижнее белье, носовые платки, коробочки с запонками, пижамы — свалено в кучу на полу.

Поверх всего этого добра лежали дамская сумочка, кухонный нож, ложка, шприц и пластиковый пакетик с остатками белого порошка весом примерно в унцию. Ромстед сделал несколько шагов, чтобы осмотреть пол с другой стороны кровати. Там валялись желтое платье и пара поношенных туфель с нелепыми квадратными каблуками. На подушке лежала комбинация, нейлоновые трусики и бюстгальтер. Из ванной не доносилось ни звука. Когда Ромстед подошел и медленно открыл дверь, то почувствовал, как у него стали дыбом волосы.

Слева находилась душевая кабинка, а с другой стороны — шкафчик и раковина. Из огромной ванны свешивалась тонкая нога, а за ней торчало согнутое колено другой ноги. Шагнув вперед, Ромстед посмотрел вниз. На спине, слегка повернув голову, лежала женщина. Длинные темно-рыжие волосы залепили лицо, оставляя на виду лишь подбородок и краешек рта. Воды на дне ванны было совсем немного, а на теле Ромстед не заметил никаких следов насилия или крови.

Когда она упала, ванна была почти доверху заполнена водой, но из-за неплотно заткнутой пробки в сливном отверстии вода за несколько часов потихоньку вытекла, и волосы, словно морские водоросли, обвили лицо. Было очевидно, что женщина мертва с того самого времени, как упала в ванну. Может, она ударилась головой о кран? Нет, на нем не видно ни крови, ни прилипших волос. «Наширялась героином, — решил Ромстед, — или еще какой-нибудь дрянью». Но даже накачавшись наркотиками до одурения, любой на ее месте смог бы выбраться из ванны прежде, чем утонуть в ней. Неожиданно Ромстед сообразил, что попусту теряет время на несвязные и бесполезные рассуждения. Ему надо немедленно позвонить в полицию. Как только эта мысль дошла до его сознания, Ромстед как ошпаренный выскочил из ванной.

Глава 4

На одном из ночных столиков стоял телефон. Ромстед схватил трубку, но аппарат молчал: видимо, был отключен. В этот момент он заметил кучу битого стекла у стены. Подойдя к окну, он раздвинул гардины. Окно было затянуто сеткой от насекомых. Эта женщина выбила стекло, затем вырезала — скорее всего, кухонным ножом — отверстие в сетке, дотянулась до щеколды и открыла ее. Ромстед выглянул наружу. Под окном на земле стоял деревянный ящик и валялись обрезки сетки. Все это находилось с торцевой стороны дома, поэтому Ромстед ничего не заметил, когда осматривал задний двор.

Но какого черта она влезла именно в этот дом? Разве мало на свете мест, где можно спокойно уколоться? Ромстед перевел взгляд на раскиданное содержимое ящиков комода, молчаливо свидетельствовавшее о ее нетерпении, и по его спине пробежал мороз. Но, черт побери, ведь Брубейкер же обыскивал дом! «Не стой как остолоп, шевелись», — приказал он себе и побежал к машине.

Уже сидя за рулем, Ромстед вспомнил, что даже не запер входную дверь. Ладно, черт с ней. Он чуть не вылетел в кювет, когда на предельной скорости сворачивал с дороги в сторону дома Кармоди. «К чему такая спешка, — мелькнуло у него в голове, — если эта женщина мертва еще с прошлой или даже позапрошлой ночи?» «Порше» Боннера стоял на закругленной асфальтированной подъездной дорожке под большими деревьями. Ромстед остановился за ним, выпрыгнул из машины, бросился к входной двери и вдавил кнопку звонка. Внутри дома послышался звон посуды, и немного погодя симпатичная темноволосая кареглазая женщина открыла дверь.

— Можно от вас позвонить? — выдохнул Ромстед.

— Я спрошу, — ответила женщина, с опаской глядя не незнакомого мужчину с дико вытаращенными глазами. — Как вас зовут?

— Ромстед. — В этот момент в маленькой прихожей позади женщины появилась Полетт.

— Заходите, Эрик. Что случилось? Он вошел:

— Мне необходимо воспользоваться вашим телефоном. Тут кое-что произошло. Полетт улыбнулась служанке:

— Ты можешь быть свободна, Кармелита.

Женщина удалилась. Полетт провела Ромстеда в длинную гостиную, из окон которой открывался живописный вид на фруктовый сад. Французские стеклянные двери выходили на мощенную плитами террасу и бассейн, там под большим зонтом за столиком сидел Боннер. При виде Ромстеда он поднялся.

Телефон находился в противоположном конце гостиной. Ромстед схватил справочник, просмотрел телефоны срочного вызова и набрал номер.

— Так в чем все-таки дело? — спросила Полетт. — Что случилось?

— В доме женщина. Мертвая.

— О Господи! Где?

— В дальней спальне. Утонула в ванне.

— Приемная шерифа. Орд слушает, — ответили в трубке.

— Мне нужно поговорить с Брубейкером.

— Подождите минутку. — Послышалось несколько щелчков.

— Брубейкер слушает.

— Это Эрик Ромстед, — начал он. — Я звоню от миссис Кармоди. Я только что из дома отца, там в ванной комнате мертвая женщина…

На плечо Ромстеда легла чья-то здоровенная лапа — на него свирепо уставился Боннер.

— Сколько ей лет? Как она выглядит? Ромстед выдернул руку.

— Не знаю я, сколько ей лет. — Он поднес трубку к уху как раз вовремя, чтобы услышать рев помощника шерифа.

— ..Черт возьми, что там происходит? В чьей ванной мертвая женщина?..

— Капитана Ромстеда. Она влезла в окно.

— Будем на месте через пять минут. Не входите в дом.

Ромстед положил трубку, и на него снова набросился Боннер:

— Как она выглядит, черт вас побери?

— Не знаю, — ответил Ромстед. — У нее рыжие волосы.

Со скоростью пули верзила устремился к выходу.

— Брубейкер велел никому туда не входить! — крикнул вдогонку Ромстед, но тот уже исчез.

Не успели они с Полетт выйти из дома, как услышали рев двигателя «порше» и визг покрышек — Боннер мчал по дороге. Усевшись в машину Ромстеда, они с Полетт спустились с холма и выбрались на шоссе. Когда Ромстед заворачивал в проезд между загонами для скота, «порше» уже стоял перед домом, а Боннер бежал к входной двери. Ромстед остановился позади «порше». Посмотрев на Полетт, он увидел, что она плачет.

— Может, это не она. — Ромстед неуклюже попытался ее обнадежить.

— Она. — Полетт глубоко вздохнула. — Джери была одной из самых красивых девушек, которых мне доводилось видеть. К тому же у нее темно-рыжие волосы.

— Она сидела на наркотиках? Там валялся шприц.

— Лью давно это подозревал.

— А где она жила?

— В Сан-Франциско.

— Она знала старика?

— Да. Правда, не знаю, насколько близко. Она находилась вместе с мужем и со мной на той самой яхте, когда Гуннар подобрал нас тогда в море. Что с ней случилось? Она упала в ванну и ударилась головой, или здесь кроется что-то еще?

— Не знаю, — ответил Ромстед. — Но мне кажется, она приняла слишком большую дозу наркотика. — И он рассказал о пакетике героина — или какой-то другой дряни — и о том, в каком растерзанном состоянии находится комод.

— Этого не может быть, — запротестовала Полетт. — Я ни за что не поверю…

Она осеклась, увидев показавшегося на крыльце Боннера. Он шел, еле переставляя ноги. Они выбрались из машины, приблизились к нему, но задавать вопросы было излишним.

— Мне так жаль, Лью, — произнесла Полетт.

Он не ответил. Опершись руками о крышу «перше», Боннер стоял, опустив голову и уставившись невидящим взглядом в землю. «Лучше мне ничего не говорить, потому что из этого не выйдет ничего хорошего, — подумал Ромстед. — Может, он только и ждет повода для ссоры. Но, с другой стороны, просто так промолчать тоже нельзя».

— Я вам сочувствую, Боннер, — сказал он. — Очень сочувствую.

Не оборачиваясь, Боннер произнес глухим прерывистым голосом:

— Не трогайте меня. И лучше не приближайтесь.

В комнате было жарко. В напряженной тишине они дожидались, пока Брубейкер и другие полицейские закончат дела в ванной. Чтобы хоть немного освежить воздух, Ромстед отдернул портьеры и открыл раздвижную стеклянную дверь, но и это не слишком помогло. Боннер стоял, повернувшись ко всем спиной, и смотрел на террасу. Полетт курила уже третью сигарету подряд. Ромстед от нечего делать блуждал взглядом по книжным полкам. Коронер и помощник шерифа с фотоаппаратом только что ушли. На пороге ванной комнаты появились двое мужчин с накрытым простыней телом на носилках. За ними шел Брубейкер. Он с мрачным видом наблюдал за тем, как носилки вынесли из дома и поместили в поджидавшую «скорую помощь».

— Наркота, — произнес он. — Проклятая наркота.

— Однако она знала, где ее искать, — не оборачиваясь, выдавил Боннер.

Ромстед промолчал. Да и что он мог сказать? Его голова раскалывалась от вопросов, найти ответы на которые он был не в силах. Зачем обманывать себя и других, настаивая на том, что девчонка притащила это дерьмо с собой. Ведь не проделала же она пешком четыре мили в потемках и влезла в чужой дом лишь для того, чтобы принять ванну! Бессмысленно строить догадки насчет того, каким образом наркотик оказался в доме; одно бесспорно — он здесь был. Из-за него погибла девушка, а теперь и Боннер находился на грани нервного срыва, поэтому сейчас самое лучшее — держать язык за зубами.

— Похоже, банальная передозировка, — произнес Брубейкер. — На теле нет никаких следов, то есть она не упала и не ударилась головой. Не обнаружено никаких признаков того, что в комнате побывал кто-то еще. Мы непременно займемся поисками отпечатков пальцев, однако уже сейчас совершенно ясно, что в пакетике вместо смешанного четыре или пять к одному оказался чистый героин, и девушка приняла слишком большую дозу. Вскрытие и лабораторные исследования должны это подтвердить.

— Но почему она оказалась в ванне? — вмешалась Полетт.

— Не забывайте, что она только что отшагала четыре мили, а может, и пробежала половину пути бегом, мучаясь от ломки, симптомами которой являются повышенное потоотделение и предельное нервное напряжение. И вот она добралась до наркоманского рая — недельный запас зелья и спокойное место, где ее никто не найдет и не отберет отраву. У нее было одно желание — ширнуться в вену, расслабиться в горячей ванне, чтобы успокоить нервишки, а потом несколько дней парить в нирване. Так вот, к тому времени, как ванна наполовину наполнилась, героин сделал свое дело. По всей видимости, она сидела на краю, пробуя ногой воду, когда свалилась в нее. Формально она захлебнулась, на самом же деле она была мертва уже до этого.

— Если хотите задать мне какие-нибудь вопросы, — хрипло произнес Боннер, — то не тяните, спрашивайте. Мне хотелось бы поскорее убраться отсюда.

— Вы говорите, что ваша сестра вернулась в Колвиль на прошлой неделе? На чем она приехала?

— На автобусе. Сказала, что ушла с работы и хочет побыть здесь несколько недель, пока не решит, что делать дальше. Но ее поведение вызывало у меня беспокойство.

— Что именно?

— Джери ни на чем не могла остановить свой выбор. Она собиралась то в Нью-Йорк, то в Лос-Анджелес или Майами. Хотела попробовать себя в качестве модели; потом вдруг решала заняться изучением компьютерного обеспечения. Я говорил ей, что дам денег на любые курсы, какие она только выберет, или даже на колледж — если захочет вернуться туда. Она было соглашалась, но тут же передумывала и строила новые планы: собиралась поступить на работу на крупный пароход или отправиться вокруг света с какой-нибудь семейной парой. Но при этом ни разу не упомянула о возвращении в Сан-Франциско, что довольно странно — ей там всегда очень нравилось.

Брубейкер нахмурился:

— Хорошо. А она встречалась с кем-нибудь из своих старых друзей?

— Нет, даже не хотела, чтобы кто-то знал о ее приезде. Нервничала и все время расхаживала туда-сюда, словно пантера в клетке, но ни шагу из дома. Я говорил ей, что она может брать машину, когда захочет, предлагал навестить Полетт и поплавать у нее в бассейне — но нет, она никого не хотела видеть. А когда звонил телефон или дверной звонок, прямо подпрыгивала от испуга…

— А вы знали, что она сидит на игле? У нее ведь все руки исколоты.

— Да будь оно все проклято! А может, я и не хотел знать! К тому же она всегда носила одежду с рукавами — вот такими. — Боннер провел ребром ладони по своему предплечью.

— Три четверти, — уточнила Полетт.

— Когда вы видели ее в последний раз? — спросил Брубейкер.

— Сегодня ночью, около двух часов.

— Когда вернулись домой?

— Да. Дверь в ее спальне была закрыта; я заглянул внутрь и увидел, что она спит. Брубейкер покачал головой:

— Видимо, притворялась, дожидаясь, когда вы завалитесь спать, чтобы тайком ускользнуть. Если она решила проделать четыре мили пешком и влезть в чужой дом, то поверьте мне — она не спала.

— Может быть. Но зачем она ждала, пока я вернусь домой? Я находился в магазине с шести вечера, и она могла бы сбежать в любое время.

. — До какого-то момента у нее еще хватало сил терпеть и бороться с ломкой. Вероятно, она захватила с собой немного порошка еще в Сан-Франциско. И к тому же после двух ночи на дорогах почти нет машин и ее никто бы не заметил. Не спрашивала ли она о капитане Ромстеде?

— Насколько я помню — нет.

— Но она знала, что он мертв?

— Да, я сам рассказал ей об этом, но не уверен, что она вообще прислушивалась к тому, что ей говорили. Похоже, ее это известие не заинтересовало.

— Скажите, она бывала в этом доме раньше? Лицо Боннера потемнело от гнева.

— Что вы имеете в виду?

— Ну, очевидно, она знала, что в доме есть наркотик, а также где он находится. Тут вмешалась Полетт:

— Нет, не думаю, что она бывала здесь. Насколько я могу припомнить, с тех пор, как капитан Ромстед поселился здесь, она приезжала домой только один раз, на пару дней, в прошлое Рождество, а он тогда находился в Сан-Франциско.

Брубейкер задумчиво кивнул:

— Но остается открытым вопрос: почему она была так уверена, что найдет здесь наркотик… Кажется, это все. Лью. Примите мои искренние соболезнования.

Боннер собрался уходить. В дверях он обернулся и спросил Полетт:

— Тебя подбросить домой?

— Нет, спасибо, Лью. Мне нужно еще немного поговорить с мистером Брубейкером. — Однако она встала и вышла вместе с Боннером.

— Сколько ей было? — спросил Ромстед.

— Двадцать четыре — двадцать пять. Господи, это-то больше всего и удручает.

Брубейкер достал из кармана сигару и принялся снимать с нее целлофановую обертку. За окном послышался звук отъезжающей машины. Через минуту Полетт вернулась в дом.

— Господи помилуй, — воскликнула она с порога, — только не эту вонючую головешку, если вы не хотите, чтобы мы потом жаловались на жестокость полиции. Держите.

Полетт откинула крышку черного чемоданчика, достала из него коробку сигар и протянула Брубейкеру. Тот с невозмутимым видом взял один из футлярчиков и отвинтил колпачок, наблюдая при этом, как Полетт тщательно расправляла и складывала коричневый халат, чтобы можно было закрыть чемодан. Ее лицо при этом выражало прямо-таки детскую невинность.

— Ну ладно, — произнес Брубейкер, выдохнув ароматный дым. — Выкладывайте, что там у вас.

Полетт рассказала о поездке в Лас-Вегас. Брубейкер сходил в гараж, чтобы взглянуть на показания счетчика «мерседеса». Вернулся он еще более угрюмым и задумчивым.

— Значит, он ездил в Сан-Франциско с кем-то еще, — заявил он. — Возможно, с членом той шайки, с которой был связан.

— Но куда он ездил по такой пыльной дороге? — спросил Ромстед. — И с какой целью? Если бы нам удалось найти это место…

— Вы имеете представление, сколько тут в радиусе двадцати семи миль старых проселков, заросших полынью и алкали? Они ведут к ветрякам, пастбищам и заброшенным рудникам. Даже если вы отыщете это место, то обнаружите лишь следы колес или вмятину от хвостовой опоры легкого самолета.

— Почему самолета?

— Да потому, что именно таким способом из Мексики доставляется большая часть зелья. Точно так же ваш отец мог добраться до Сан-Франциско.

Ромстед почувствовал, что бьется головой о бетонную стену, и все-таки предпринял еще одну попытку:

— Послушайте, капитан Ромстед вернулся сюда в пять часов утра, а двумя часами позже уже звонил своему брокеру, чтобы тот собрал двести пятьдесят тысяч долларов наличными. И ни слова о поездке в Сан-Франциско или о сделке. По всей видимости, за эти два часа что-то произошло. И нам необходимо выяснить, что именно.

— Ну конечно. Вы так считаете, потому что он ничего никому не сказал, — устало проговорил Брубейкер. — А вы хоть раз слышали, чтобы кто-нибудь перед тем, как отправиться за грузом наркотика, заказывал время для выступления по телевидению или помещал объявление в газете? С этим все ясно, не о чем даже говорить. Я полагаю, гибель Джери Боннер подтвердила наши догадки и отмела все сомнения на этот счет.

«Все опять сводится к наркотикам, — подумал Ромстед, — и даже возразить нечего». Тем временем Брубейкер продолжал:

— Должен признать, что я кое-что прошляпил: я обыскал дом и не заметил наркотика. В оправдание могу сказать лишь то, что я высматривал что-нибудь размером с этот чемодан, а не с чайный пакетик.

— Кстати, — спросил Ромстед, — где находился чемодан? Вы обнаружили его здесь на диване?

— Нет, он лежал в багажнике машины. Сюда его принесли мы. Видимо, его поджидали в гараже…

— Если хотите знать мое мнение… — начала Полетт.

— Давайте, интересно послушать.

— Вся ваша теория — дерьмо собачье. У меня нет ни малейшего представления, кто и почему убил капитана Ромстеда, но торговлей наркотиками он не занимался. И хотя Джери нашла в его доме героин, я уверена, что он тут ни при чем.

— Но почему вы так считаете? — спросил Ромстед.

Он привез Полетт домой, и теперь они сидели в прохладной гостиной с бокалами «Кровавой Мэри» в руках. Было уже слишком жарко, чтобы сидеть на террасе возле бассейна, а из-за смерти Джери Боннер никто из них и думать не мог о еде. Дом капитана снова заперли, и Брубейкер обещал сообщить Сэму Боллингу о разбитом стекле. Заодно Ромстед попросил вернуть ему ключ.

— Я тоже не думаю, что он знал о хранящемся в доме героине, — продолжил он, — но почему вы так уверены в этом?

— Потому что я знала его лучше, чем кто-нибудь другой. — Полетт поставила свой коктейль на кофейный столик и прикурила сигарету. — Я знала, что он думает о наркотиках. Как и по любому другому поводу, его позиция в этом вопросе была очень твердой. Гуннар не испытывал к наркоманам ничего, кроме презрения, хотя, конечно, у него самого были собственные «наркотики»: гаванские сигары, бренди и сортовое шампанское. Но еще большее отвращение он питал к толкачам и поставщикам любого зелья, даже марихуаны. На «Фэрайле» — последнем судне, на котором служил ваш отец, — он арестовал одного из членов команды за попытку провезти героин. Понимаете, он поступил с ним по законам восемнадцатого столетия: запер в каюте, а потом, когда корабль пришел в порт, передал федеральным властям. А ведь это произвол, и за это вполне могли выгнать со службы или подвергнуть бойкоту со стороны профсоюза моряков — если бы тот человек оказался невиновным. Но в качестве доказательства у капитана был героин, поэтому парень предстал перед судом и сел в тюрьму. И это не сказки о морских нравах — я успела хорошо изучить этого чокнутого. Да, Гуннар Ромстед был немного не в себе и носился как с писаной торбой со своими ста шестьюдесятью процентами коэффициента интеллект та… Но я ведь собиралась рассказать вам, как мы познакомились. Это случилось почти пять лет назад.

Полетт немного помедлила, помешивая соломинкой лед в своем бокале. Когда она подняла на Ромстеда глаза, они светились лукавством.

— А это забавно — рассказывать сыну о любовной интрижке с его отцом. Я чувствую себя потаскухой или даже растлительницей несовершеннолетнего.

— Будет вам, — отмахнулся Ромстед. — Для своих тридцати шести лет я довольно неплохо развит.

— Ну хорошо. Уверена, что так оно и есть… Произошло это в 1967 году. Мой муж, Стив, был бизнесменом, занимался недвижимостью и земельными участками в Неваде и Южной Калифорнии; однако у него возникли проблемы со здоровьем, и он потихоньку отошел от дел. Жили мы тогда в Ла-Джолле, у нас там был дом, и мы часто ходили на яхте в море. В юности Стив был помешан на океанских регатах, но когда здоровье стало его подводить, оставил это занятие. Продал свою тридцатидевятифутовую спортивную яхту и купил тридцатишестифутовый прогулочный шлюп, с которым вполне можно было справиться вдвоем; на нем-то мы и собирались отплыть в Гонолулу. А тут Лью Боннер попросил прихватить с собой Джери. Лью в то время работал у Стива, управлял складом строительных материалов. Мы оба знали Джери и любили ее. Она была очень милым подростком, но понемногу стала хипповать, и это начало беспокоить Лью. Ведь спортсмены в большинстве своем отличаются весьма консервативными взглядами — ой! Чувство такта я унаследовала от семейки Кармоди — не сразу сообразила, что вы тоже спортсмен.

Ромстед пожал плечами:

— Я никогда не выступал за Национальную лигу.

— Ну так вот. Их родители умерли, и Лью заботился о девочке с тех пор, как ей исполнилось шестнадцать. Джери ходила в государственную школу в Сан-Диего, но потом бросила учебу и стала болтаться с компанией непутевых подростков в Дель-Мар. Она была влюблена в море и конечно же ожидала, что путешествие будет полным отпадом — или как там они выражались тогда, — и поэтому с радостью поехала с нами.

Все шло отлично, пока где-то в тысяче миль от Гонолулу мы не попали в самую настоящую переделку. Шторм не шторм, но ветер постоянно усиливался, и не успели мы опомниться, как стало ясно, что у нас слишком много парусов, а спускать их слишком поздно. Нас закружило, завалило набок, мачта с парусами полетела за борт, а шлюп зачерпнул столько воды, что затопило весь трюм. Но самое ужасное было то, что Стив в какой-то момент потерял равновесие и его сильно швырнуло через всю палубу. Он налетел на что-то прямо солнечным сплетением. Он страдал от адской боли и еле двигался. Радио испортилось, и мы не могли вызвать подмогу, а вдвоем с Джери нам было не справиться со всем этим хаосом на борту. Мы устроили Стива как можно удобней, дали ему обезболивающих таблеток из аптечки, но сами оказались совершенно беспомощными.

К счастью, мы находились вблизи пароходной линии Лос-Анджелес — Гонолулу и на исходе того же дня заметили на горизонте корабль. Мы несколько раз выстрелили сигнальными ракетами, но нас то ли не заметили, то ли не обратили внимания — в общем, корабль ушел. На закате солнца умер Стив. Когда мне порой снится эта страшная ночь, я до сих пор просыпаюсь в холодном поту. Мы с Джери думали, что никогда больше не увидим рассвет, но мы были в таком состоянии, что нам уже было все равно. А с наступлением утра показался еще один корабль. Мы выпустили остаток наших сигнальных ракет, нам оставалось только молиться. И тут корабль изменил курс и приблизился к нам. Это был «Фэрайл».

Ваш отец выслал за нами шлюпку. Когда мы прибыли в Гонолулу, Стиву сделали вскрытие, и врачи объяснили, что мой муж умер от внутреннего кровотечения из-за разрыва селезенки. Тогда я решила, что до конца жизни не ступлю на палубу корабля. Вернувшись домой и немного оправившись от этого ужасного приключения, я написала благодарственное письмо вашему отцу и всей команде, а также в пароходную компанию, превознося морские таланты капитана Ромстеда и ту королевскую обходительность, с которой с нами обращались, когда подобрали в открытом море.

Этим могло бы все и закончиться, если бы год спустя я не отправилась в Сан-Франциско за покупками и, выходя из «Парижа», не столкнулась с ним нос к носу. Он пригласил меня выпить. Через три дня «Фэрайл» снова вышел в плавание, а я вернулась в гостиницу и рухнула без сил; по-моему, пока я спала, часовая стрелка дважды обошла циферблат. Ваш отец был потрясающим и необыкновенно обаятельным мужчиной, и к тому же умел обращаться с женщинами, о чем вы, вероятно, наслышаны.

Когда он вернулся из этого плавания, я уже ждала его в Сан-Франциско, потом полетела самолетом в Лос-Анджелес, чтобы встретиться с ним там, а потом в Гонолулу. В следующее плавание я отправилась с ним вместе — в Гонконг, Коби и Манилу. Может, вам известно, что на «Фэрайле» имелись каюты для двадцати пассажиров. В течение следующих трех лет я еще несколько раз плавала с ним на Восток, а когда Гуннар вышел в отставку, то поселился здесь — в какой-то степени из-за меня. О Ла-Джолле капитан даже не хотел и слышать.

Мы никогда не говорили о женитьбе. Я вообще не торопилась снова выходить замуж, и уж конечно не за него. А Гуннар с самого начала наших отношений заявил, что ни за что на свете не совершит подобной глупости еще раз, он считал себя совершенно непригодным для семейной жизни. К тому же я не питала иллюзий насчет его верности. В Сан-Франциско у него была другая девица, а может, и не одна, но не думаю, что Джери Боннер принадлежала к их числу. Во-первых, ей было всего лишь двадцать четыре, а, как это ни удивительно, он не увлекался молоденькими. Может быть, это и противоречит классическому образу престарелого Дон-Жуана, которому для удовлетворения страсти требуются все более юные девицы, но кто знает, видимо, он приберегал эту фазу этак лет для восьмидесяти или даже девяноста. Его теория заключалась в том, что женщины моложе тридцати ничего не смыслят в сексе. Во-вторых, наркотики; если она уже тогда употребляла героин, он не стал бы иметь с ней никаких дел.

«И все же героин находился в его доме, и Джери знала об этом, а также где его найти, — подумал Ромстед. — Никаких ответов — одни только новые вопросы». И хотя Полетт ему нравилась, дифирамбы, расточаемые миссис Кармоди его отцу как искусному любовнику, начинали действовать на нервы — как никак Ромстед двадцать дней пробыл в море и, если можно так выразиться, соскучился по женскому обществу. Он поблагодарил ее за коктейль, затем вернулся в мотель и позвонил Майо.

— И что ты узнал? — спросила она.

— Ничего достоверного, — ответил он. — Расскажу, когда вернусь. Приеду часов в одиннадцать вечера.

— Я буду ждать у тебя дома.

— Это ты хорошо придумала.

— Конечно. Так что расскажешь обо всем, пока будешь охлаждаться под душем.

— Тогда не в одиннадцать, а в десять.

Ромстед зашел в контору мотеля, заплатил за междугородный разговор и попросил разбудить его в пять.

Еще не было десяти вечера, когда он вышел из лифта многоэтажного жилого дома на холме с видом на Эмбаркадеро и залив и направился по коридору, устланному ковром, заглушавшим звук шагов, к своей квартире.

В гостиной царил полумрак. Майо Фоли, облаченная в домашний халат, под которым, очевидно, ничего не было, слушала Равеля, водрузив свои длинные босые ноги на кофейный столик рядом с бутылкой шампанского в ведерке. Она улыбнулась, и в ее темно-синих, подернувшихся поволокой глазах появилось так хорошо ему знакомое выражение страсти.

— Ты как раз вовремя, Ромстед, — сказала она, — я уже собиралась начать без тебя.

Глава 5

Майо — на самом деле ее звали Мартой — была тридцатитрехлетней брюнеткой с белоснежной кожей и синими, почти цвета фиалки глазами. Она была разведена и, имея диплом медицинской сестры, мечтала стать врачом, но четыре года подряд проваливалась на экзаменах на медицинском факультете университета в Беркли. Несмотря на дух независимости, царивший в медицинских школах, Майо не слишком увлекалась идеей эмансипации, однако она принадлежала к числу страстных защитников гражданских прав и окружающей среды. Кроме того, она была чертовски сексуальна и порой пускала в ход такие крепкие выражения, которые могли вогнать в краску даже портового грузчика, в чем Ромстед убедился в самом начале их знакомства, когда неосторожно пошутил, сказав, что она, подобно либералам, на все реагирует одинаково. Он по меньшей мере раза три просил Майо выйти за него замуж, однако она каждый раз мягко, но решительно ему отказывала. Ее первый брак был неудачным, и теперь она сомневалась, что Ромстед окажется подходящим кандидатом в мужья, и не торопилась предпринимать вторую попытку.

Он повернулся и посмотрел на Майо. Она лежала на спине в расслабленной позе, и линии ее обнаженного тела были мягкими и гибкими, а само оно в полумраке спальни казалось причудливой композицией из света и тени: тускло белевшие бедра, как лоскут черного бархата — треугольник внизу живота, темные соски на обмякших распластанных грудях, лицо точно бледное пятно, черные волосы и густые тени на месте глаз. Снова почувствовав возбуждение, Ромстед наклонился и нежно поцеловал Майо в шею. Было больше двух часов ночи, и они уже трижды занимались любовью — последний раз так долго, что она неоднократно испытала оргазм. Но можно еще раз повторить.

Майо оттолкнула его руку:

— И у тебя еще хватает совести называть своего отца кобелем!

— С тех пор, как я познакомился в тобой, я не спал с другими женщинами.

— Ладно, будем надеяться, что это так и есть. Не понимаю только, как это ты удержался?

— Просто я три недели торчал в море. И потом, я без ума от тебя.

Майо потянулась к ночному столику и, взяв сигарету, прикурила; ее кончик мерцал в темноте.

— Ну и что ты теперь намерен делать? — спросила она.

— Немного подождать и попытаться еще.

— О, это мне известно. Если бы я хоть сколько-нибудь в этом сомневалась, то давно сама бы тебя совратила. Бедненький, ты просто сама невинность, взращенная в военных училищах! — Майо затянулась сигаретой. — Я хотела узнать, что ты намерен предпринять по поводу твоего отца и тех денег, которые он тебе оставил?

— Три вещи, — ответил Ромстед. — Я думал об этом сегодня вечером, по дороге домой. Поскольку это касается и тебя, то я начну с третьей. Вместо того чтобы торговать лодками, я для разнообразия собираюсь сам приобрести одну из них. С деньгами проблем не будет. За недвижимость я получу около ста пятидесяти тысяч, примерно столько же у меня своих сбережений, да еще плюс то, что мне заплатили в Коста-Рике…

— Деньги от ЦРУ?

— Тебе еще не надоело? Я же говорил тебе, что работал на себя.

— Ладно-ладно. Ты всего лишь законопослушный бизнесмен. Давай дальше, про лодку.

— Скажем, тридцатипяти-, сорокафутовую двухмачтовую яхту, которой можно без особого напряжения управлять вдвоем. На ней будет все, что нужно: автоматический штурвал, радиотелефоны, эхолот, запасной дизель, баки для горючего на четыреста миль хода, генератор, холодильник. Все это хозяйство вполне можно разместить на небольшом судне, если рассчитывать его только для двоих; удовольствие обойдется тысяч в шестьдесят, а то и меньше. Отправимся в долгое плавание вдоль Западного побережья, до самой Панамы; потом — к Галапагосам, обратно к Гавайям, а оттуда назад, через Мариинские и Каролинское острова. Ну как?

— Мммм… пока не знаю. Я должна подумать.

— Чего тут думать?

— Давай сейчас не будем вдаваться в детали. А что ты думаешь предпринять во-первых и во-вторых?

— Для начала я разыщу того сукиного сына, который убил старика. А потом закурю одну из отцовских сигар и буду курить ее очень медленно, пока этот ублюдок не станет умолять меня вызвать полицию.

— И ты еще удивляешься, откуда у меня сомнения насчет брака с тобой?

— А в чем дело?

— А в том, что ты самонадеянный, самоуверенный и безжалостный тип, под стать своему старику. Собираешься учинить самосуд, и плевать тебе на законы.

— А ты слышала когда-нибудь о месте под названием Мурманск? — спросил Ромстед.

— Конечно. Это русский порт в Арктике. А что?

Ромстед усилием воли подавил в себе волну холодной ярости, которая давала о себе знать на обратном пути из Невады, и как можно спокойнее рассказал Майо о штормах со снегом и дождем, о кораблях, намертво вмерзших в лед, об атаках пикирующих бомбардировщиков, о вражеских подлодках и постоянном безжалостном холоде, способном за считанные минуты убить оказавшегося в воде человека. Конечно, сам он не испытал ничего подобного, — он тогда был еще мальчишкой, беззаботно взрослевшим в одном из привилегированных районов Гаваны. Но узнал об этом позднее, когда прочитал о морских конвоях Второй мировой, о том, что это такое — везти авиационный бензин и взрывчатку через самую макушку мира, когда немцы и безжалостное Баренцево море изо всех сил стараются стереть тебя в порошок. Его отец проделывал все это в течение многих месяцев до самого конца войны — вместе Со многими другими, кто мог бы без особых усилий подыскать себе более спокойные воды и держаться в стороне от войны.

— Тогда ему повезло, и он уцелел. Выбрался из настоящего ада, ушел от смертельных врагов, и после всего этого его вывозят на мусорную свалку — связанным, с повязкой на глазах, — и какая-то дерьмовая шпана убивает его выстрелом в затылок.

— Но ведь полиция ищет убийцу? — спросила Майо.

— О да, конечно! Но только совсем не тех людей и не по тем мотивам.

— Что ты имеешь в виду?

— Они подозревают его в торговле героином. Мне кажется, что отца подставили. И ловушка сработала, по крайней мере — пока. Они добились чего хотели: убийство произошло в Колвиле, поэтому дело находится в ведении местного шерифского управления, а там убеждены, что преступление совершено профессиональными головорезами из Сан-Франциско. Конечно, полиция Сан-Франциско оказывает им всемерную поддержку, но они вовсе не собираются лезть из кожи вон из-за мертвеца в Неваде — у них хватает и собственных покойников, морги переполнены, и с каждым часом «жмуриков» становится все больше. «Будем держать связь, ребята. Какая там у вас погода?» И ни одна полиция — ни в Колвиле, ни в Сан-Франциско — не намерена затевать крестовый поход из-за убитого торговца героином. «Ну что ж, еще одним сукиным сыном меньше; им стоит почаще разделываться друг с другом».

— Значит, ты считаешь, что его убили из-за денег, которые он взял из банка? Кто-то узнал об этом?

— Нет. Его заставили взять деньги из банка, и потом те же самые типы убили его. Да можно было посинеть и лопнуть с натуги, но черта с два он взял бы эти деньги по доброй воле и принес им на блюдечке с голубой каемочкой.

— Значит, вымогательство? — спросила Майо. — Ему угрожали?

— Да.

— Но каким образом? Ведь тебе сказали, что в банк он пришел один. Что мешало ему позвонить в полицию?

— Рихтер просто ошибся, вот и все. Наверняка его кто-то контролировал, а они в банке этого не заметили. Какие есть еще формы вымогательства? Он был достаточно крепким орешком, чтобы выложить деньги шантажистам, даже если у них нашлось бы против него что-то серьезное, чему я ни за что не поверю. Похищение? Но я единственный близкий родственник, и меня никто не пытался похитить.

— Может, они начитались «Вождя краснокожих»?7 — спросила Майо.

— Весьма остроумно.

— Ну и как ты собираешься вести розыски?

— Для начала — поговорю с Рихтером и Винегаардом.

— А тебя обучали в ЦРУ технике расследования? Или только как вести допросы — всякие там «испанские сапоги» и бастинадо8.

— Ты перестанешь когда-нибудь? Придумала тоже — ЦРУ!

— А ты знаешь, что ты разговариваешь во сне?

— Я?

— Что, испугался? Говоришь все время, правда, по-испански. Я уже подумывала, не записаться ли мне на курсы изучения испанского языка.

— Возможно, что во сне я разговариваю с другими водителями — на курсах такому испанскому не учат. Да и почему бы мне не говорить на нем? Моя мать была кубинкой, и до четырнадцати лет, пока она не умерла, я прожил в Гаване.

— Знаю, а потом ты забросил карьеру профессионального бейсболиста, чтобы сделаться скучным бизнесменом в Латинской Америке…

— Ты не поверишь, но для кетчера9 со ста шестьюдесятью очками интеллекта довольно легко бросить профессиональный бейсбол.

— Не перебивай меня. И это произошло как раз накануне заварушки в заливе Свиней10. Все это довольно странно, не правда ли?

— Послушай, а если я признаю свою вину по всем статьям обвинения, смогу ли я снова заняться с тобой любовью?

— Ну…

— Вот теперь мы хоть до чего-то договорились. И почему я раньше не догадался сознаться во всех своих прегрешениях. А знаешь ли ты, что это я поднял Боксерское восстание в Китае, а потом развязал Войну гангстерских кланов в Чикаго?..

Ромстед проснулся, когда еще не было девяти, стараясь не шуметь, побрился и принял душ, потом отнес свежий костюм и все остальное в гостиную. Пару раз до его уха донеслось сонное бормотание Майо, слов разобрать было невозможно, за исключением чего-то насчет чертова носорога.

Ромстед думал, что ничего съестного в доме нет, — он ничего не оставил, отправляясь в Калифорнийский залив. Однако Майо припасла кое-какую еду, по крайней мере, на завтрак хватит. Он поставил на огонь кофе, выжал немного апельсинового сока и подогрел в электропечи булочку с корицей. До открытия банка оставался еще целый час, поэтому вполне можно успеть переговорить с Винегаардом. Отыскав номер в справочнике, Ромстед снял телефонную трубку.

— Да, — ответила секретарша, — мистер Винегаард пришел и будет рад встретиться с вами. Да, минут через пятнадцать.

Ромстед нацарапал Майо записку, что вернется до полудня, и вышел на Монтгомери-стрит. Утро выдалось солнечным, но все же несколько прохладным для настоящего калифорнийского лета.

В комнате для посетителей стоял ряд столов и больших кресел. На стене висела грифельная доска, на которой отмечались котировки акций. Двери в кабинеты партнеров находились в дальней части комнаты. Пол в кабинете Винегаарда был застелен дорогим ковром, на нем стоял массивный письменный стол, а в углу висела засушенная тихоокеанская рыба-парус. Винегаард оказался примерно одних лет с отцом Ромстеда — щеголевато одетый загорелый мужчина со старомодно подстриженными, слегка тронутыми серебром волосами. Он поднялся и пожал Ромстеду руку, потом указал на кресло для посетителей.

— Все это очень печально, — произнес Винегаард. — И я не понимаю, совсем не понимаю, в чем тут дело.

— Как и я, — сказал Ромстед. — Однако не теряю надежды все выяснить. До сих пор мне приходилось довольствоваться информацией из вторых рук, вот почему для меня так важно поговорить с вами, мистер Винегаард. Вы ведь давно были с ним знакомы?

— Двадцать… э… уже двадцать семь лет.

— Значит, вы не сомневаетесь, что он сделал эти деньги на фондовой бирже?

— Конечно нет. А что?

— Похоже, полиция в этом не очень уверена.

— Не понимаю, почему. В зарабатывании денег нет ничего предосудительного. Все достаточно просто: любой человек, у которого есть хорошая работа и немного денег, может ежемесячно вкладывать кое-что в ценные бумаги и стричь купоны. — Винегаард слегка улыбнулся, как бы припоминая давно ушедшие золотые деньки. — А потом оказаться на бирже в тот момент, когда акции «Доу» скакали в цене от двухсот до трехсот долларов за штуку, когда за надежные акции можно было получить пяти-, шестикратную прибыль и на рынок чуть ли не каждый день выходили большие, многообещающие компании.

Впервые я встретился с Гуннаром Ромстедом в 1945 году. Я только что уволился из армии и работал с Меррилом Линчем. У вашего отца тогда было что-то около двадцати тысяч долларов и, на мой взгляд, вполне здравые идеи насчет того, как и куда их инвестировать. С тех самых пор я вел его дела. Мы довольно часто спорили, и в большинстве случаев Ромстед одерживал верх, и я должен признать, что чаще всего он оказывался прав.

О шкиперах и моряках принято говорить как о «морских волках» и старых чудаках, отставших от времени на целый век, однако капитан прекрасно ориентировался в настоящем и превосходно угадывал тенденции будущего. Он верил в новые технологии — особенно в электронику, компьютеры и освоение космоса. Он ведь и сам был радистом…

— Я ничего об этом не знал, — прервал его Ромстед.

— Неудивительно. Видите ли, ему вручили первый офицерский диплом, когда он еще плавал на норвежских судах — пока не получил гражданство США. А в то время считалось совершенно обычным делом, — как он мне объяснил, — чтобы один из помощников капитана имел специальность радиста. Таким образом, у него было два свидетельства. И ничего странного в том, что он почувствовал потенциальные возможности новых электронных компаний вроде «Амекса», «Вариана» и «Хьюлетт Паккарда». Кроме того, он покупал дорогие акции «Ксерокса» и Ай-би-эм — еще до того, как у них начался спад. И разумеется, шкиперы в те времена получали хорошее жалованье, так что большую часть акций ваш отец приобрел, пока плавал под американским флагом. И уже в 1965 году его портфель ценных бумаг стоил не меньше миллиона долларов.

— Хорошо, — кивнул Ромстед. — С этим более-менее разъяснилось. А теперь расскажите мне о том, как он ликвидировал акции на сумму двести пятьдесят тысяч. Спустя двадцать семь лет вы могли ожидать от него чего-либо в таком духе? Это похоже на него?

— Совсем нет, — решительно заявил Винегаард. — Как говорят мои внуки, это не лезет ни в какие ворота.

— Вы считаете, он поступил необдуманно?

— То же самое мог сделать ребенок, вооружившись ножницами. — Винегаард взял со стола список, состоящий из трех скрепленных между собой листов. — Это копия нашего последнего отчета. Здесь упомянуты все акции, которые мы держим для капитана Ромстеда на Уолл-стрит. Он велел продать все с первой страницы, за исключением одного незначительного параграфа в самом низу. Не вдаваясь в детали, скажу только, что в этот пакет входили две акции, которые мы купили для него на прошлой неделе и на которые возлагали большие надежды, и еще одна — Ромстед приобрел ее меньше месяца назад, и она теперь росла в цене даже лучше, чем мы предполагали. Продавать их не имело ни малейшего смысла.

А на следующих двух страницах есть акции, от которых мы уже почти решили избавиться. Приблизительно на ту же сумму — около ста девяноста тысяч. Я спорил с ним, — точнее, пытался, — но он весьма резко оборвал меня. Сказал, что не желает говорить на эту тему. Велел продать все сразу после открытия биржи и как можно скорее перевести выручку на его счет в банк.

Ромстед почувствовал, как в нем нарастает волнение:

— Скажите, не говорил ли он, что ему нужно именно двести пятьдесят тысяч?

— Нет. Конечно, из предыдущих котировок он с точностью до нескольких тысяч знал, сколько денег принесет ему этот список, если не считать изменений, произошедших на рынке за ночь, И действительно, выручка после продажи составила чуть больше двухсот пятидесяти трех тысяч.

— А что за акции включал в себя параграф в конце первой страницы, которые он не стал продавать?

— Ерунда. Кое-какие гарантийные обязательства. Все вместе тысячи на полторы долларов.

— Другими словами, он полностью игнорировал остальные две страницы. А когда вы попытались завести разговор о нескольких акциях, вписанных в них, он оборвал вас?

— Н-да. Примерно так все и было.

— И каким он вам показался? Не было ли чего-нибудь необычного в голосе или манере выражаться?

— Нет. Ничего такого я не почувствовал.

Напротив, ваш отец — будем смотреть правде в глаза — мог быть очень грубым, бесцеремонным и нетерпимым. В этом я имел удовольствие еще раз убедиться во время нашего с ним последнего разговора. Он не хотел слушать никаких разумных доводов.

— Нет, — возразил Ромстед. — Я думаю, он оборвал вас совсем по другой причине.

— Что вы имеете в виду?

— Я считаю, что отца заставили ликвидировать эти акции, и люди, которые принудили его к этому, по какой-то причине не знали о существовании еще двух страниц. Иначе они , забрали бы все.

— Боже правый! Вы думаете, это возможно?

— А какое еще можно придумать объяснение?

— Но как они собирались заполучить деньги? Это должно было произойти в банке, но перед тем как обналичить чек на четверть миллиона долларов, там принято требовать удостоверение личности.

— Нет. Они хотели получить деньги наличными и добились своего. Перед тем как убили его.

Выходившие на улицу двойные стеклянные двери и широкие окна на фасаде Первого Национального банка Калифорнии позволяли рассмотреть его роскошный внутренний интерьер. Операционный зал с полированным мраморным полом и высоким потолком, с которого свисали вычурные люстры, был разделен на две зоны бархатным канатом. Слева пол был застелен ковром, там располагались столы банковских служащих. В дальней части зала размещались кассовые окошки, а еще дальше, за барьером, сидели несколько девушек со счетными машинками. Рядом с ними виднелся загороженный железной решеткой вход в подвал с личными сейфами. В центре зала находились три стойки для письма.

За столом возле лестницы, ведущей в подвал с сейфами, сидел охранник, облаченный в форму. Другой раскладывал стопки чистых бланков на самой последней стойке. Трое кассиров уже открыли свои окошки, и возле них стояли несколько посетителей. «Здесь они и провернули дело, — взявшись за ручку входной двери, подумал Ромстед, — на глазах у всех. А эти парни — не дураки».

Стол Оуэна Рихтера размещался с самого края устланного ковром пространства. От худощавого седеющего мужчины веяло таким консерватизмом и компетентностью, что Ромстед был вынужден признать, что эти глаза за стеклами очков без оправы вряд ли могли упустить что-либо из происходящего в банке или составить ложное впечатление об увиденном. Он представился и объяснил, зачем пришел. Рихтер покачал головой:

— Боюсь, ничем не смогу вам помочь, мистер Ромстед. То же самое я сказал полиции и адвокату, как его — Боллингу? Ваш отец приходил за этими деньгами, находясь в здравом рассудке, полной памяти, и я абсолютно уверен, что он был один.

— Но такое безрассудство совершенно не в его характере, он просто не мог так поступить! — настаивал Ромстед.

— Ну, насчет этого я с вами полностью согласен. Я был знаком с капитаном Ромстедом почти десять лет. Он был весьма здравомыслящим и на редкость консервативным человеком, к тому же превосходно разбирался в финансах. Я хорошо знал капитана, и поэтому подозрение у меня зародилось еще когда он в первый раз позвонил мне, в тот понедельник перед снятием денег со счета, и сообщил, что хочет получить всю сумму наличными. Обычно так не поступают. А самое главное — это глупо и очень опасно. Я старался отговорить его, но ничего не добился. Он потребовал поскорее очистить деньги от пошлин, сказал, что зайдет за ними в среду, и повесил трубку.

Может, вы знаете, что существует определенный тип мошенников, охотящихся за состоятельными пожилыми людьми. И хотя я был совершенно уверен, что тот жулик, который выберет в качестве жертвы вашего отца, совершит самую роковую ошибку в своей жизни, все-таки решил на всякий случай удостовериться, не выглядывает ли из-за ширмы третья заинтересованная сторона. Кроме того, я предупредил мистера Уилкинса, дежурного офицера охраны в зале. Он знал капитана Ромстеда в лицо.

— А вам, случайно, не известно, откуда отец звонил в понедельник?

— Нет, он не сказал. И теперь это уже невозможно установить: звонили через коммутатор, а они там тоже не знают, откуда поступил междугородный вызов.

— Он сказал, что перезвонит в среду утром, чтобы убедиться, готовы ли деньги. А сами вы не предлагали позвонить ему?

— Предлагал. Но капитан сказал, что не стоит беспокоиться, он позвонит сам.

— И когда он это сделал?

— Где-то в десять тридцать утра, в среду. Я сообщил ему, что деньги уже готовы, и он сказал, что прибудет минут через десять.

— А он оговаривал номиналы купюр? — спросил Ромстед.

— Да. По пятьдесят и сто долларов. Я распорядился, чтобы деньги пересчитали и держали наготове в подвале. Можете сами убедиться, что с этого места мне виден весь зал — от подвала до входных дверей, а через окна — даже часть тротуара перед банком. Я предупредил мистера Уилкинса, что капитан прибудет через несколько минут, так что он тоже был настороже. Ваш отец вошел в зал ровно в десять сорок.

— За ним шел кто-нибудь? — спросил Ромстед.

— Нет. Сразу же за ним — никого. Когда капитан Ромстед приблизился к моему столу, вошел еще один человек, но я его хорошо знаю. Это очень уважаемый в городе человек, у него свой ресторан недалеко отсюда, и он уже несколько лет является клиентом нашего банка… Так вот, капитан подошел к столу, вот сюда. Он нес небольшую сумку…

— Вы не помните, какую именно сумку? — перебил его Ромстед. — Какого цвета?

— Серую. Обычную сумку для авиабагажа, какую можно приобрести где угодно, даже в аптеке. Я предложил ему сесть, но он отказался; похоже, ему не терпелось поскорее со всем этим покончить. Я попытался еще раз убедить его, что ходить по улице с такой большой суммой денег очень опасно, но он только отмахнулся, всем своим видом демонстрируя, что не желает ничего слушать. Тогда я предложил ему заполнить бланк и подождать за моим столом, пока я принесу деньги из подвала, но он предпочел пойти вместе со мной. По дороге капитан достал свою чековую книжку и, остановившись у одной из стоек. Выписал чек. Подошел мистер Уилкинс, и мы втроем спустились вниз. Я попросил служащего принести деньги. Они, как и полагается, были в пачках, и, поскольку капитан доверял нашему банку и не потребовал пересчета, нам оставалось просто уложить их в сумку. Он поблагодарил меня и направился к выходу, мы с мистером Уилкинсом проводили его до дверей.

— И никто за ним не последовал?

— Нет. Мы были особенно внимательны на этот счет, но следующий посетитель вошел в банк только через несколько минут, и это снова оказался наш давний клиент. Мне эти деньги не давали покоя, поэтому я вышел на тротуар — хотел убедиться, что никто не поджидает капитана снаружи. Но он благополучно добрался до угла, дождался зеленого света и пересек Монтгомери-стрит. Он по-прежнему был один, за ним никто не следовал.

Ромстед мрачно кивнул:

— Да, похоже, все так и было.

— Выходит, ему никто не угрожал. Ведь пока капитан находился в банке, он мог сообщить мне об опасности, если таковая была, и никто бы не услышал. Кроме того, пока он стоял на перекрестке, мимо проехала полицейская машина.

«Но, черт побери, — подумал Ромстед, — что-то же должно быть! Убийства не происходят сами по себе».

— Сколько всего человек находилось в зале?

— За все это время несколько человек входили и выходили, но по-моему, в зале одновременно было не более восьми посетителей.

— А не было ли среди них кого-нибудь, кто показался вам странным? Может быть, незнакомый?

— Да, двое. — Ответ последовал незамедлительно. — Молодая женщина, блондинка в темных очках. Кажется, приобретала дорожные чеки. И длинноволосый хиппи с неопрятной бородой и повязкой на лбу. На нем было что-то вроде пончо, а на плече висела гитара.

— И что он делал? Вряд ли этот парень ваш постоянный клиент.

— Пересчитывал мелочь. Мне показалось, что он побирушка. — В голосе Рихтера прозвучала неприкрытая неприязнь. — Он появился за несколько минут до капитана и торчал у средней стойки с пригоршней пятаков, гривенников и четвертаков, которые складывал столбиками и пересчитывал.

— А он, случайно, не прятал руку под пончо, знаете, как это бывает в боевиках?

— Да нет. К тому же, когда капитан уже вышел, он какое-то время еще сшивался в зале. Возле окошка кассира. Менял свою мелочь на банкноты.

— Ничего не понимаю, — признался Ромстед. — Странно он все-таки себя повел. Вы предлагаете отцу присесть за свой стол, выписать чек и подождать вас с деньгами, но он отказывается. А затем вдруг останавливается у одной из стоек и выписывает чек за ней. У него была с собой ручка?

— Я предложил ему свою.

— Это не показалось вам странным?

— Н-нет. В общем-то нет. Нет ничего необычного в том, что он не хотел, чтобы я ходил за деньгами один — вдвоем с ним мы управились гораздо быстрее.

— А направляясь к подвалу, он остановился у стойки рядом с хиппи?

— Нет, подальше.

— Значит, хиппи не мог разглядеть сумму?

— Если только он не обладает исключительным зрением… — Рихтер запнулся, его глаза приобрели задумчивое выражение. — А знаете, пожалуй, что мог. Как я теперь припоминаю, этот бородач закончил свои подсчеты, собрал монеты и, пока ваш отец выписывал чек, прошел мимо него к окошку кассира. Но я не думаю, что это имеет большое значение. Если бы этот тип замышлял ограбление, то уж конечно догадался, чем вы втроем занимались в подвале. К тому же, как я уже говорил, после того как ваш отец вышел, он задержался в банке на несколько минут.

Все теории Ромстеда никуда не годились. С тяжелым сердцем он вернулся домой. Не мог же он одновременно ошибаться и быть правым?

Глава 6

— Если первое предположение верно, то должно быть верным и второе, — сказал он Майо. — И я, и Рихтер — мы оба упустили что-то важное.

— Совсем не обязательно, — откликнулась Майо. На ней были домашний халат и шлепанцы, однако она успела привести в порядок волосы и подкрасить губы. Майо сидела в глубоком кресле в гостиной, заложив ногу за ногу, и маленькими глоточками пила кофе. — Твоя ошибка в том, что ты исходишь из предположений, а не из достоверных фактов. С чего ты взял, что это не выкуп? А может, похитили его любовницу?

— Четверть миллиона долларов за какую-то бабу?

— А почему бы и нет? Твой отец из-за своей неразборчивости в связях тысячи раз подставлял себя под удар и в один прекрасный день оказался уязвимым. Он пришел за деньгами один, потому что они вынудили его это сделать. Им-то в банке нечего было делать.

— Нет, — покачал головой Ромстед. — Ты опускаешь самое главное. Зачем им заставлять его продавать акции? Ты когда-нибудь слышала, чтобы похитители опускались до обсуждения деталей? Выкуп требуют по телефону или в письме: «Нам нет дела до того, как ты будешь доставать деньги, парень, достань их, и дело с концом».

— Но откуда ты знаешь, что эти люди там были? Это опять сплошные догадки.

— Я уверен, что они приезжали к нему домой. Он был не один, когда разговаривал с Винегаардом, — вот почему он так странно себя вел во время беседы. В доме два телефона — один в спальне, а другой, параллельный, — на стене в кухне. Кто-то из этих убеждений находился у второго аппарата, пока остальные держали его на мушке.

Видишь ли, в случае шантажа или киднеппинга преступники всегда требуют определенную сумму. Жертве необходимо собрать ее за ограниченный срок, но как он будет это делать, никому не интересно. Если бы отца шантажировали, то он продал бы акции выборочно или хотя бы позвонил Винегаарду, чтобы посоветоваться. Но он и не пытался собрать какую-либо сумму, он продал весь список акций целиком, потому что к его виску был приставлен пистолет. И зная, что Винегаард начнет протестовать, заткнул его, пока тот не ляпнул об акциях из другого списка.

Майо задумчиво кивнула:

— Да, это похоже на правду.

— В этом я не сомневаюсь. Одного только не пойму — как им удалось отнять у отца деньги? Это совершенно невозможно, однако они это сделали.

— Пожалуй. Ну и что ты теперь собираешься делать?

Ромстед задумался. Он пока нащупал два очень слабых следа, приведут ли они его куда-нибудь — это еще вопрос, но побегать придется, это уж точно. Одним таким следом была Джери Боннер, а другим — «мерседес». Поскольку человек не может двигаться сразу в двух направлениях, Ромстед решил, что для пользы дела лучше всего не мешкая обратиться за помощью. Нужно, чтобы кто-то занимался поисками концов здесь, в Сан-Франциско, пока он сам продолжит расследование в Неваде. Брубейкер не обратил внимания на одну деталь, а может, просто счел ее маловажной, — но Ромстед был почти уверен, что сможет найти то место, куда ездил отец. Пятьдесят четыре мили в оба конца. Задача не казалась ему невыполнимой. Но откладывать это не стоило. Итак, самолетом до Рино, а там можно взять напрокат машину. Он посвятил Майо в свои планы.

— Когда ты вернешься? — спросила она.

— Возможно, завтра вечером.

— Может, мне поехать с тобой?

— Нет.

— Но почему?

— Потому что в пустыне жарче, чем в аду на сковородке. Тебе будет скучно, и ты задохнешься от пыли…

— Не пудри мне мозги, Ромстед. Ты не хочешь брать меня, потому что считаешь, что предприятие может оказаться опасным, да?

— Опасным? Ну конечно же нет!

— Ты хочешь найти это место, но не имеешь ни малейшего представления, что там находится. Но если ты вдруг случайно наткнешься на убийц своего отца, то они непременно пригласят тебя выпить…

— Я не собираюсь кричать на всех углах, кто я такой.

— Вот это правильно. И тогда они примут тебя за английскую леди. Или ты можешь выдать себя за бродячего менестреля. Это все твое проклятое ЦРУ… Короче, мне это осточертело, я одеваюсь и возвращаюсь к себе домой. — Майо резко встала и решительно направилась к дверям, однако мгновение спустя снова появилась в дверном проеме. Ее лицо выражало одновременно раскаяние и беспокойство. — Ты будешь осторожен, хорошо?

— Само собой, — кивнул Ромстед. Достав записную книжку, он набрал номер Джеффа Лоринга. Давным-давно они учились в одном классе в колледже, потом Лоринг некоторое время работал в ФБР, а теперь был практикующим адвокатом в Сан-Франциско. Несколько раз, когда Ромстед приезжал сюда, они встречались за ленчем. Лоринг оказался на месте, и если удивился просьбе старого однокашника, то не подал виду.

— Частного детектива? Ну разумеется, я знаю нескольких — кого-то лично, кого-то по отзывам, но ты знаешь, они ведь не специализируются по различным направлениям: разводы, розыски пропавших, расследование прошлого, безопасность…

— Розыски пропавшего — примерно то, что нужно. И хорошо бы ему иметь опыт работы в полиции.

— Тогда тебе нужен Мердок, Лэрри Мердок. У него небольшое агентство на Пост-стрит. Сейчас у меня нет под рукой его номера, но ты наверняка найдешь его в справочнике.

— Большое спасибо, Джефф. Расскажу обо всем позже.

— Не за что. Позвони как-нибудь, вместе пообедаем.

Отыскав нужный номер, Ромстед снова снял трубку. Он представился, сославшись на рекомендации Лоринга.

— Я бы с удовольствием зашел к вам лично, но мне нужно сделать еще несколько звонков. — Ромстед назвал свой адрес. — Не могли бы вы прислать кого-нибудь из ваших людей?

— Я зайду сам, — ответил Мердок. — Через полчаса вас устроит?

— Отлично.

Ромстед листал справочник в поисках кода Невады, когда в комнату вошла полностью одетая Майо.

— Хочешь, я позвоню насчет авиарейсов? — спросила она.

— Да, если тебе не трудно, дорогая. Я буду занят еще два часа.

Она наклонилась, поцеловала его в щеку и вышла. Ее квартира находилась в одном из соседних домов.

Ромстед позвонил в справочную округа с кодом 702, узнал номер миссис Кармоди, потом набрал его, моля Бога, чтобы она оказалась дома. Информация, которую он собирался представить Мердоку, слишком поверхностна, и только разговор с Полетт мог внести некоторую ясность. Трубку взяла Кармелита.

— Миссис Кармоди у бассейна. Подождите минутку, пожалуйста.

— Эрик? Откуда вы звоните? Я думала, что вы вернулись в Сан-Франциско.

— Вот оттуда я и звоню. Как вы себя чувствуете?

— Хорошо. Хотя мне все еще немного не по себе из-за Джери.

— Как раз из-за нее я и звоню. Вы, случайно, не знаете ее здешний адрес? Или где она работала?

— Понятия не имею. Только Лью может это знать, но прошу вас, ради Бога, не трогайте его. Я вижу, что вы пытаетесь…

— Между нею и стариком наверняка что-то было. И Боннер это подозревал. Вы вспомните, когда он появился в доме, еще до того, как узнал, что Джери мертва, он был готов рвать и метать.

— Да, — помедлив, согласилась Полетт. — Это верно. Но он злился не только из-за Джери.

— Я догадался. — Ромстед и сам уже подозревал, что у Боннера имелись виды на Полетт Кармоди, и его мучила ревность. Он ревновал и сестру, и подругу; неудивительно, что одно только имя «Ромстед» действовало на него как красная тряпка на быка. — Мне кажется, он один из главных подозреваемых в списке Брубейкера.

— Нет, это не Лью. Он просидел до двух ночи в своем магазине, а на следующий день до темноты играл в покер с несколькими приятелями. Он, конечно, вспыльчив и горяч, как дьявол, но хитрость и коварство ему чужды. Если бы он решился на убийство, то обязательно совершил бы это на ступенях мэрии, на глазах у двух сотен свидетелей. Вот почему я прошу вас не звонить ему по поводу Джери. Его только что выпустили под залог; он до полусмерти избил в баре какого-то рабочего с ранчо, когда услышал, как тот что-то сказал о Джери и капитане Ромстеде.

— Не волнуйтесь, — успокоил ее Ромстед. — Я не стану его беспокоить… Хорошо, а не могли бы вы описать Джери?

— Рост примерно пять футов пять дюймов, вес около ста десяти фунтов. Голубые глаза, темно-рыжие волосы, нос немного вздернут, но изящный. И очень длинные ноги для такой не слишком высокой девушки.

— Спасибо. А вы не знаете, чем она занималась?

— Работала клерком. Закончила бизнес-курсы — машинопись, стенография и все такое прочее. Подождите, я, кажется, кое-что вспомнила. Прошлой зимой она со скидкой купила магнитофон для Лью, она тогда работала в какой-то фирме по продаже электронного оборудования.

— Названия фирмы не припомните?

— К сожалению, нет. Но, кажется, Лью говорил, что она находится на Мишен-стрит.

— Замечательно! Для начала совсем неплохо. Огромное спасибо.

Уже повесив трубку, Ромстед вспомнил, что хотел спросить еще кое о чем. А именно о том типе из команды, которого отец передал Федеральному бюро по борьбе с наркотиками за провоз героина на борту его судна. Пока нет надежного следа, не стоит упускать любую возможность. Ну да ладно, с Полетт можно будет поговорить и завтра, уже в Колвиле.

Ромстед принялся укладывать вещи. Зазвонил телефон. Это была Майо. На трехчасовом рейсе имелось одно место. Ромстед попросил заказать ему билет.

— Хорошо. Я отвезу тебя в аэропорт.

— Ты просто ангел!

— Ага. И моя сексуальная жизнь тоже достойна ангелов. Я с таким же успехом могла бы завести роман с китобоем.

Не успел Ромстед повесить трубку, как раздался звонок в дверь.

Лэрри Мердоку на вид было лет сорок пять. Невозмутимый взгляд наблюдательных серых глаз выдавал уравновешенного и уверенного в себе человека. Детектив представился и предъявил фотокопию своей лицензии размером с бумажник. Ромстед пригласил его войти и прикрыл за ним дверь.

— У вас есть опыт работы в полиции? — спросил он, когда они оба сели.

— Да, пятнадцать лет оттрубил здесь, в Сан-Франциско. Давайте ближе к делу, что от нас требуется, мистер Ромстед?

— В общем-то то же самое, чем вы занимались и раньше. Ходить по домам и задавать вопросы. Я хочу проследить прошлое двух людей и выяснить, были ли они знакомы, и если да, то насколько близко. Думаю, дело пойдет быстрее, если вы подключите еще кого-нибудь из ваших людей. Вы согласны?

— Да. Мы возьмемся за это. — Мердок достал блокнот и авторучку.

— Отлично. Вам нужно предысторию. — И Ромстед рассказал ему все с того самого момента, когда было обнаружено тело его отца, и до своих бесед с Винегаардом и Рихтером. Он дал описание отца и Джери Боннер, а также адрес квартиры отца на Стоктон-стрит. Мердок слушал, не перебивая и время от времени делая заметки.

— Не знаю, навещал ли отец в период между шестым и четырнадцатым июля свою сан-францискскую квартиру, тем более что я даже не видел дома, в котором она находится, поэтому не знаю, можно ли в него незаметно войти, — в заключение сказал Ромстед. — Вы ведь понимаете, о чем я?

— Конечно. Надо выяснить, видел ли его кто-нибудь там? Приходил ли он один или с кем-то еще? Видели ли девушку где-то поблизости или вместе с ним? Если вы не против, я направлю еще одного человека по следу девушки — попробуем начать с фирм, торгующих электроникой.

— Именно. Лично я считаю, что эта самая Джери от кого-то сбежала, иначе не вернулась бы домой. Она сидела на наркотиках, а в Колвиле раздобыть эту гадость негде.

— Скорее всего, так все и было. Наверное, ее источник иссяк, и она вспомнила о запасе, который хранился в доме вашего отца.

— Это вполне возможно, — согласился Ромстед. — Но есть кое-что, чего я не могу понять.

— Мне кажется, я понимаю, что вы имеете в виду, — сказал Мердок. — Если она знала, где хранится героин, то почему не знала, что он не разбавлен?

— Совершенно верно, — подтвердил Ромстед, невольно проникаясь уважением к этому человеку. — Может, ей не так уж много было известно. — Он подошел к столу у окна и выписал чек на триста долларов. — Сегодня вечером я буду в Колвиле и позвоню вам оттуда.

Поблагодарив за аванс, Мердок удалился. Ромстед застегнул дорожную сумку, положив сверху полевой бинокль, и позвонил Майо. Она уже была готова. Ромстед отнес сумку в ее машину. Они выехали на автостраду и направились в сторону залива. Своим новым «мустангом» Майо управляла с уверенным спокойствием. Ромстед расслабился, что редко позволял себе, когда за рулем сидел кто-то другой.

— Чрезвычайно польщена, — заметила Майо, когда они проезжали мимо Кэндлестик-парка.

— Чем именно?

— Когда мужчина пялит глаза на ноги, вместо того чтобы следить за движением, это означает полное одобрение.

— Ты отлично водишь машину, — согласился Ромстед. — Поэтому тебя и не приняли на медицинский факультет.

— А как ноги?

— Благодаря им у тебя нет особой необходимости туда поступать.

— Ты просто свинья и шовинист. Все стоянки аэропорта оказались забитыми, с залива дул пронизывающий ветер, а над горами к югу от города рулонами белой хлопковой ваты клубился туман. Майо с трудом отыскала место для парковки.

— Позвони, — попросила она.

— Сегодня же вечером, — пообещал Ромстед.

— И завтра.

Они поцеловались. На мгновение Майо крепко прижалась к его груди. Ромстед забрал свою сумку и, подождав, пока Майо отъедет, направился в здание аэропорта. Там он зарегистрировался и расплатился за билет кредитной карточкой. Немного погодя самолет оторвался от взлетной полосы и после четырех пополудни приземлился в Рино. Солнце палило немилосердно. Ромстед взял напрокат «шевроле» с кондиционером и, купив по дороге карту автодорог Невады, направился в Колвиль.

Развернув карту, он обнаружил, что Колвиль находится в округе Стедман всего лишь в пятнадцати милях от южной границы округа Гарнет. Чтобы охватить пространство радиусом в двадцать пять миль, Ромстеду требовались оба округа. В магазине спортивных товаров он приобрел две крупномасштабные карты обоих округов, вроде тех, что составляют для рыболовов и охотников.

— И еще, пожалуйста, бачок на галлон воды, — попросил он продавца.

К тому времени уличное движение стало более напряженным, и пока Ромстед не выехал из Рино, он потерял время, выстаивая в пробках. Он остановился перекусить на стоянке для дальнобойщиков и прибыл в Колвиль лишь около восьми вечера. Припарковавшись под въездными воротами мотеля «Конестога», Ромстед направился прямиком в контору.

На этот раз за стойкой портье сидел человек средних лет с довольно кислой физиономией. Он безучастно взглянул на Ромстеда и выдал ему ключ от коттеджа номер 16. Ромстед разложил на кровати обе карты и в задумчивости склонился над ними.

Несомненно, Брубейкер был прав насчет множества полузаброшенных дорог, пролегавших через поросшие полынью равнины, проверить их все — занятие безнадежное. Однако машина старика ездила не по этим дорогам: ведь на толстом слое белесой пыли, покрывавшем борта «мерседеса», не осталось полос и царапин, их не удалось бы избежать, если бы он продирался сквозь заросли бурьяна. Машина ехала по более приличной дороге, что значительно сужало выбор возможных вариантов.

На картах каждая дорога была помечена соответствующим кодом: асфальтовые, покрытые щебнем и наезженные проселки. Конечно, покрытые гравием могли быть такими же пыльными, как и проселки, поэтому их тоже нельзя сбрасывать со счетов. Главная городская магистраль пролегала, грубо говоря, с севера на юг. В городе она пересекалась с Третьей улицей, переходящей в асфальтовую дорогу, перечеркивающую Колвиль с запада на восток, именно на ней находился дом его отца. За домом эта дорога продолжалась еще на двадцать — тридцать миль к западу до небольшого поселка. На озере, однако, это был тупик. Поэтому место, куда ездил отец, следовало искать к северу, югу или востоку от города. Из неучтенных пятидесяти четырех миль четыре можно было смело отбросить на путь от станции техобслуживания до дома. Таким образом, пятьдесят миль пути туда и обратно от дома отца или же сорок две мили от центра города — в таких пределах должен вестись поиск.

К югу от шоссе ответвлялось две дороги. Примерно в тринадцати милях трассу пересекала грунтовка. На севере тоже было две дороги, длиной в двенадцать и шестнадцать миль — обе грунтовые и обе сворачивали на запад. На востоке таких дорог было еще целых три. В девяти милях от города наезженный проселок отходил от асфальта на север и мили через четыре разветвлялся на два: один из них вел на северо-восток. Кроме того, примерно восемнадцати милях к югу от города ответвлялась еще одна грунтовка. По самым грубым подсчетам, два конца по всем этим дорогам — итого наберется по меньшей мере сто восемь миль ухабистого и пыльного пути. Да, денек обещал быть нелегким. Ромстед позвонил портье и попросил разбудить его в пять тридцать утра.

Набрав код междугородной связи, он попросил соединить с Майо. Она схватила трубку при первом же звонке, и по ее голосу стало ясно, что что-то произошло:

— Эрик! Я уже несколько часов не отхожу от телефона!

— В чем дело?

— В твою квартиру проник взломщик. Я же не знала, в каком мотеле ты остановился, поэтому ждала, когда ты сам соизволишь позвонить…

— Хорошо, дорогая, только успокойся. Едва ли ему удалось чем-то поживиться. Но как ты об этом узнала?

— Узнала? Эрик, да как раз об этом я и пытаюсь тебе втолковать… Я сама с ним разговаривала… Напоролась прямо на него…

Ромстед резко оборвал ее:

— С тобой все в порядке?

— Не волнуйся. Он ничего мне не сделал. Я притворилась, что верю ему.

Ромстед облегченно вздохнул. Слава Богу, он не обидел эту девушку умом!

— Ну хорошо, хитрюга, только начни с самого начала.

— Я и рассказываю с начала. — Майо явно нервничала. — По дороге из аэропорта я решила, раз уж я все равно на машине, закупить продукты. Ну и для тебя кое-что прихватила: бифштексы, бутылку розового шампанского, тоник, короче говоря, целый пакет. Я отнесла покупки к себе домой, а потом решила занести твои припасы к тебе и немного там прибраться. Я вошла в твой дом, поднялась на лифте, а когда открыла дверь, то чуть не выронила пакет, сумочку и все остальное. Посреди гостиной стоял какой-то человек, а на коврике лежала открытая сумка с инструментами. Все это выглядело до ужаса забавно — я хочу сказать, что очень испугалась, а этот тип даже не вздрогнул. Руки у меня были заняты, и поэтому я довольно долго прокопалась, пока открыла дверь, так что он был готов к моему появлению. Он поздоровался и очень вежливо спросил, не я ли миссис Ромстед. При этом он наклонился за каким-то инструментом из сумки.

К тому времени я уже более-менее взяла себя в руки, поэтому спросила, что он тут делает. Он достал из нагрудного кармана листок бумаги — на нем была спецовка — и сказал: «Мистер Ромстед вызвал нас проверить семилайзер и заменить фраммистат в кондиционере». Дальше он произнес какую-то тарабарщину на техническом жаргоне, а я, ты знаешь, в этом ничего не смыслю, и уже снял заднюю стенку кондиционера, будто и впрямь собирался им заняться. Еще он сообщил мне, что его впустил консьерж, а это откровенная ложь, потому что он не станет никого впускать в квартиру в отсутствие жильца. Однако я растерялась и не знала, что мне делать. Если бы я попыталась бежать, он мог схватить меня, чтобы я не вызвала полицию.

Ты понимаешь, мне совсем не хотелось идти на кухню со всеми этими продуктами, потому что тогда бы он оказался между мной и дверью, но ничего другого не оставалось. Иначе этот парень заподозрил бы меня — ведь ясно же, что я не просто так пришла сюда. Но он вел себя настолько спокойно и профессионально, что я чуть было не решила, что он и в самом деле ремонтник, а не какой-нибудь потрошитель, поэтому сообщила, что я всего лишь твоя знакомая и заскочила на минутку оставить продукты. Я прошла на кухню и побросала все без разбору в холодильник, так что не удивляйся, если вдруг обнаружишь в нем пачку бумажных носовых платков и два куска туалетного мыла. Потом вернулась в комнату. Он что-то напевал, ковыряясь в потрохах кондиционера. Я сказала что-то насчет того, чтобы он не забыл запереть дверь, когда уйдет, и поскорее убралась оттуда. Потом на ватных ногах еле дошла до лифта.

Когда я добралась до консьержа, то мне , сначала пришлось объяснить, какого черта я делала в твоей квартире. С этим мы быстренько разобрались, и он вызвал полицию. Патрульная машина появилась через две-три минуты, а консьерж с двумя офицерами поднялся в твою квартиру. К тому времени взломщик, естественно, уже ушел, однако они обнаружили следы его пребывания, и поэтому не сочли меня за ненормальную. Твоего гостя, похоже, интересовал письменный стол, или он успел добраться только до него, потому что в нем все было перерыто. Не знаю, пропало что-нибудь или нет, но полицейские сказали, что, пока меня не было, он мог взять из него все что угодно.

Несмотря на захлестнувшее его чувство тревоги, Ромстед невольно почувствовал облегчение, смешанное с восхищением.

— Ты у меня молодец! Здорово соображаешь! В столе не было ничего ценного, кроме кое-каких писем, старых налоговых извещений, банковских подтверждений и тому подобного. А ты могла бы описать этого парня?

— Невысокий — чуть ниже шести футов; весит где-то около ста шестидесяти фунтов. Лет под тридцать. Очень стройный и смуглый; похожий на индейца, черноволосый, с карими глазами. И такой спокойный, совершенно невозмутимый.

— Ну ты и сама не из породы истеричек, отчаянная ты моя, — с нежностью произнес Ромстед. И хотя эта история ему совсем не нравилась, он все же не хотел пугать Майо по пустякам. — Не забивай себе этим голову. Если по квартирам шарят домушники, то закрывай дверь на цепочку, как я тебе объяснял, и не впускай никого, пока не будешь знать оба тома его биографии. Завтра я тебе позвоню. Постараюсь поскорее покончить с делами и вернуться.

Они поговорили еще несколько минут, и, после того как Майо повесила трубку, Ромстед сразу же позвонил Мердоку. Его секретарша сообщила, что мистера Мердока нет ни дома, ни, в агентстве, но он, вскоре должен сам позвонить. Ромстед оставил свой телефон в мотеле.

— Попросите его позвонить мне сразу же, как он появится.

Теперь Ромстеду оставалось только ждать. И размышлять. Слишком многое в этой истории не вписывалось в целостную картину. Естественно, любой вор мог прочитать имя на почтовом ящике, однако этот парень, копавшийся в его кондиционере, — не какая-нибудь шпана, забредшая с улицы с полоской пластика или кредитной карточкой. Он не смог бы так просто проникнуть в квартиру. На дверях стоят замки с мощными запорами, а уходя, Ромстед запер их на ключ. Были и другие зацепки: спецовка, сумка с набором инструментов, и то и другое, скорее всего, можно обнаружить в ближайшем мусорном контейнере, — спокойная уверенность, правдоподобный предлог. Все выдавало в нем профессионала, если не считать того, что профессионал не стал бы тратить время на квартиру холостяка, даже если бы ему оставили ключ под ковриком. Ведь там нет ни мехов, ни драгоценностей, ни денег… Ему пришлось бы довольствоваться двумя-тремя костюмами, за которые какой-нибудь старьевщик заплатил бы ему по два доллара за штуку, тогда как приемщица в химчистке затребовала бы за услуги все восемь.

Ромстед мог позвонить Полетт Кармоди, но ему не хотелось занимать телефон на тот случай, если вдруг позвонит Мердок. Приходилось ждать. А пока он распаковывал сумку и снова принялся изучать карты. Прошло около двадцати минут, прежде чем позвонил Мердок.

— Я только что получил ваше сообщение, — сказал он. — Что-нибудь новенькое?

— Да. Какой-то тип сегодня днем пошуровал в моей квартире, — ответил Ромстед. — Не могу себе представить, что он искал. А у вас что-нибудь прояснилось? Разузнали о девушке?

— Да. До сих пор нам здорово везло. Я только что разговаривал со Шнайдером — это тот человек, которого я привлек к вашему делу. Он сразу же наткнулся на след Джери Боннер в «Пэккер электронике». Это крупная фирма, у них офис на Мишен-стрит. Занимаются всем, что имеет отношение к электронике: хай-фай комплектующие, радио, запчасти и кинескопы к телевизорам, транзисторы, оборудование для радиолюбителей и тому подобное. Джери Боннер проработала у них почти полтора года, до прошлого марта. Они уволили ее за мелкие кражи из кассы, видимо, увлечение героином уже тогда обходилось ей недешево. Шнайдеру удалось узнать последний из ее известных адресов и проверить его. Она снимала квартиру неподалеку от Мэрин-стрит вместе с другой девушкой, Сильвией Уолден. Эта девчонка, Сильвия, и не знала, что Джери сидела на наркотиках, однако по тем вещам, которые она приносила домой, подозревала, что она приворовывала в магазинах.

Джери не оставила нового адреса, но Сильвия вспомнила имя ее бывшего дружка. Лео Каллен, он держит бар на Ван-Несс. Каллен сообщил Шнайдеру, что порвал с Джери еще до Рождества, когда узнал, что та увлекается наркотиками, и с тех пор ее не видел, однако слышал, что она путается с парнем по имени Маршалл Таллант, владельцем телеателье на Норт-Бич, в котором он единственный работник. Шнайдер отыскал это заведение и побывал там, но оно оказалось закрытым, а соседи сказали, что не видели Талланта уже больше месяца. Однако девушка жила с ним и, по их словам, они исчезли вместе.

— У вас есть какие-нибудь предположения, на какие деньги она покупала наркотики? — спросил Ромстед. — Таллант вряд ли мог много выжать из своей лавочки.

— Никаких, — ответил Мердок. — На этот счет у нас пока нет никаких идей. Если она и приторговывала собой, то делала это очень осторожно, А насчет лавочки вы правы — Таллант не мог каждый раз платить по сорок — пятьдесят долларов за ее увлечение, если только у него не было другого источника доходов. Как я выяснил, он считался хорошим мастером и мог исправить любую неполадку, однако был слишком привередливым и раздражительным. Отказывался от заказов, если они не интересовали его, а порой и вовсе не открывал свою мастерскую.

Есть еще одна версия, которая кое-что объясняет. У Джери могло быть что-то вроде любовной связи с вашим отцом. Ничего конкретного сказать не могу, но она частенько посещала его квартиру. Трое человек, с которыми я говорил, на протяжении последних четырех месяцев видели, как она входила или выходила из дома, но каждый раз одна. Возможно, она работала девушкой по вызову, а ваш отец был одним из ее клиентов, но это лишь догадка. Однако, по-видимому, у нее был свой ключ. Один из жильцов, с которым я беседовал, видел ее в коридоре этого же этажа в День независимости, а как нам известно, в это время ваш отец находился в Колвиле. И я считаю, что его не было в квартире между шестым и четырнадцатым июля. Никто ни разу не видел его, даже управляющий домом, а они с вашим отцом были добрыми приятелями. Он сам отставной моряк торгового флота, служил помощникам капитана на танкере, принадлежащем «Стандарт ойл», и, когда ваш отец наезжал в город, они всегда вместе выпивали.

Но есть тут кое-что непонятное. Не вы один интересуетесь этой девушкой. Есть еще один малый, Шнайдер дважды столкнулся с ним, и я сам его видел, когда он входил в дом, где находится квартира вашего отца. Но и это еще не все. Если только мы со Шнайдером не насмотрелись по телевизору детективов, то за этим парнем тоже ходит хвост. Черт побери, мы составили целую процессию, болтающуюся по всему городу.

— А вы в этом уверены?

— Насчет малого, разнюхивающего про Джери, сомнений нет, хвост — всего лишь догадка. Он опередил Шнайдера в «Пэккер электронике», потом, пока Шнайдер занимался расспросами в фирме, он направился прямиком в бар на Ван-Несс, где работает Каплей. Настоящий костолом, с вас ростом, но только очень агрессивный на вид, и, по всему видно, недавно попал в передрягу. Над одним глазом у него ссадина, а правая рука забинтована…

— Постойте-ка, — оборвал Мердока Ромстед. — Он водит зеленый «порше» с номерами Невады?

— Точно. Значит, вы его знаете?

— Встречал. Это ее брат. Лью Боннер. Однако ума не приложу, чего он лезет в это дело. Он ведь все решил по-своему, в том, что случилось с Джери, он обвиняет моего старика. Но что там насчет хвоста?

— Как я уже сказал, полной уверенности нет. Возможно, простое совпадение, но настораживает то, что его видели в тех же местах, где побывал Боннер, а это в разных концах города. Его зовут Делеван, он когда-то тоже был частным детективом, но у негоотобрали лицензию, и он отбыл срок в Сан-Квентине11 за вымогательство.

— Вы не могли бы его описать? — быстро прервал его Ромстед.

— Здоровенный бугай, рост около шести футов двух дюймов, весит более двухсот фунтов, почти лысый…

— Хватит, — остановил его Ромстед, — это не он.

— Вы хотите сказать, не тот тип, что копался в вашей квартире? А когда, кстати, это случилось?

— Сразу же после того, как я вылетел в Рино. По-моему, он следил за мной и, убедившись, что я сел на самолет, вернулся и проник в квартиру.

Ромстед рассказал историю, которую узнал со слов Майо. Мердок был озадачен:

— Мне он тоже кажется профессионалом, но, черт возьми, что ему у вас было нужно? Ведь, если я не ошибаюсь, это меблированная квартира, которую вы снимаете?

— Единственное, что там принадлежит мне, — это одежда, кое-какой багаж, аппаратура и пластинки.

— А может, он хотел установить «жучок»?

— Я уже думал об этом, но зачем? Они не могли знать, что я ими заинтересовался. Я сам не знал об этом до сегодняшнего утра. А у вас нет описания Талланта?

— Нет. Но раздобыть его не трудно. Я перезвоню вам примерно минут через десять.

— Очень хорошо. Сделайте это обязательно. — Нахмурившись, Ромстед повесил трубку. Что делал в Сан-Франциско Боннер? По собственной ли инициативе он вздумал проследить прошлое Джери или его уполномочил Брубейкер? Снедаемый нетерпением, Ромстед ждал. Как только телефон зазвонил, он тут же схватил трубку.

— Я позвонил Шнайдеру, — сообщил Мердок, — а тот связался с одним из тех, с кем он разговаривал на Норт-Бич. Талланту на вид примерно тридцать лет, среднего роста, стройный, черные волосы, карие глаза…

— Этого достаточно, — прервал его Ромстед. — У вас есть еще человек, которого вы можете выделить на ночь?

— Конечно. Вы хотите, чтобы мы прикрыли мисс Фоли?

— Как бабушкиным одеялом — и каждую минуту, пока я здесь. Не знаю, что нужно этому сукиному сыну и какое он имеет отношение к старику, но мне это начинает не нравиться.

— Мы позаботимся об этом. Какой у нее номер квартиры? И описание внешности?

Ромстед как мог подробно рассказал, что собой представляет Майо.

— Тот аванс, что я выдал вам, видимо, не покроет всех расходов, но вы можете убедиться в моей платежеспособности, если обратитесь в «Уэллс Фарго банк» на Монтгомери-стрит или в «Саузленд траст» в Сан-Диего.

— Об этом не беспокойтесь. Вы возвращаетесь завтра?

— Да, наверное; я считаю, что мне следует пока побыть в Колвиле; разгадка, похоже, кроется где-то в этих местах. И пока я здесь, я постараюсь закончить начатое. Не выпускайте мисс Фоли из виду. И посмотрите, что еще можно разузнать о Талланте.

Повесив трубку, Ромстед подумал, стоит ли звонить Майо еще раз, однако решил, что нет смысла волновать ее раньше времени. Тем более что он чувствовал полное доверие к Мердоку.

Ромстед набрал номер Полетт Кармоди. Кармелита сообщила, что ее нет дома: она играет в бридж и вернется к полуночи. Ладно, разговор с Полетт можно отложить до завтра.

Глава 7

Уже почти рассвело, когда Ромстед, наскоро позавтракав яичницей-болтуньей и запив ее апельсиновым соком и двумя чашками кофе, вышел из кафе «Логан» на Эспен-стрит и сел в машину. Он надел легкие брюки и спортивную рубашку, полный бачок с водой стоял на полу возле переднего сиденья. Рядом лежала карта округа Стедман и цейсовский бинокль12 с тридцатикратным увеличением. Взглянув на счетчик, он отметил его показание на карте:

6327, 4 мили . Улица в этот час была почти пустынной, в прохладном воздухе раннего утра желтым светом перемигивались светофоры, и Ромстед, выбрав южное направление, выехал из города.

Как и два дня назад, когда он таким же ранним утром посетил кладбище, на востоке розовело небо. Ромстед посмотрел в ту сторону, но на его лице не отразилось никаких чувств. Потом он вспомнил о Джери Боннер; не сегодня ли ее похороны? Все те же вопросы беспрестанно сверлили мозг, но он усилием воли отогнал их от себя. Он не собирался тратить сегодняшний день на догадки и предположения, основанные на тех скудных фактах, которые имелись в его распоряжении; слишком многие противоречили друг другу. Он здесь для того, чтобы решить совершенно конкретную задачу. Конечно. Поиски этого загадочного места могут обернуться пустой тратой времени, но он обязан сделать все возможное, чтобы найти его.

Через несколько минут на сумрачные вершины Сьерры далеко справа упали первые солнечные лучи. Двухрядная широкая асфальтовая дорога врезалась прямо в просторную долину, поросшую полынью. С обеих сторон ее окаймляли скалистые уступы. Ни спереди, ни сзади никого не было видно, и Ромстед давил на акселератор, пока спидометр не показал семьдесят миль в час.

Теперь Ромстед принялся следить за счетчиком. Впереди он заметил грунтовую дорогу, свернул на нее, остановился и посмотрел на счетчик: 6341, 1. Затем произвел вычитание и там, где на карте дороги соединялись, пометил: 13, 7. Восьми миль в каждом направлении будет достаточно. Ромстед огляделся по сторонам — отсюда было видно в обе стороны почти на все восемь миль. Затем, опустив стекла и распахнув форточки, двинулся дальше. Жара еще не стала настолько нестерпимой, чтобы включать кондиционер.

Дорога была сильно разбитой и ухабистой, поэтому пришлось сбавить скорость. Позади клубилось облако пыли, и Ромстед порадовался тому, что впереди него никого нет. По днищу машины громыхала щебенка. Перед самым носом дорогу перебежала куропатка; несколько раз он видел прыгающих посреди полыни длинноухих зайцев, но нигде не заметил следов обитания человека. Проехав пять миль, он оказался на невысоком холме, а впереди раскинулась бескрайняя равнина. Притормозив, Ромстед вышел из машины и принялся разглядывать ее в бинокль. Дорога исчезала вдали, а вокруг не было ни дома, ни сарая, ни ветряка, никакой другой постройки. Двигаться дальше в том же направлении не имело ни малейшего смысла. Отец должен был ездить в такое место, где имелось хоть какое-то жилище. Или же его туда привозили силком.

Развернувшись, Ромстед поехал назад. Он проверил показания счетчика и продолжил путь на восток — еще восемь миль по гравию. И снова ничего. Затем вернулся на шоссе и направился в город. Когда он проезжал мимо мотеля, у него возникло желание заскочить в свой временный приют и позвонить Майо, но он решил, что еще слишком рано. Еще не было восьми утра; вряд ли она встала.

Движение все еще было незначительным, однако светофоры уже работали. Остановившись на Третьей улице, Ромстед проверил счетчик и занес на карту новые показания: 6380, 8. Проехав через весь город, он выбрался на шоссе, на этот раз в северном направлении. На дороге уже появилось несколько машин, и он обогнал два больших дизельных трейлера. Примерно через десять минут Ромстед добрался до первой из грунтовых дорог, ведущей на запад. Чтобы свернуть налево и попасть на нее, ему пришлось подождать, пока проедет встречная машина. Остановившись, он сверился со счетчиком и занес на карту новые данные: 6391, 1.

Дорога змейкой вилась по долине. Ее поверхность была очень неровной, со множеством ухабов, словно специально созданных для того, чтобы испытывать на прочность редко заезжающие в эти края автомобили. Позади машины Ромстеда пыль стояла столбом. Навстречу, громыхая и так же отчаянно пыля, выехал старый пикап. Они разминулись, но Ромстеду пришлось сбросить скорость до черепашьей, ожидая, пока осядет поднявшаяся пыль, из-за которой ровным счетом ничего не было видно. Ветра совсем не чувствовалось, и неподвижный воздух раскалялся с каждой минутой. Ромстед включил кондиционер. Проделав миль восемь по счетчику, он выехал на очередной холм и, остановив машину, выбрался с биноклем наружу.

Дорога круто спускалась с холма и поворачивала на север, на очередную заросшую полынью равнину. Вдалеке Ромстед разглядел купу хлопковых деревьев, загоны и крошечное строение ранчо. «По меньшей мере еще четыре мили, — подумал он. — Слишком далеко, если даже допустить небольшое расхождение в показаниях счетчиков обеих машин». Развернувшись, он снова выехал на шоссе, отметил показания счетчика и двинулся дальше на север, до следующей дороги. Она оказалась такой же пыльной и ничем не отличалась от предыдущей. Проехав двадцать две мили, Ромстед повернул обратно.

Возвратившись в город, он припарковался перед своим коттеджем в мотеле. Выйдя из машины, Ромстед обнаружил, что она стала теперь такой же пыльной, как и «мерседес» отца. Ромстед вошел внутрь и заказал разговор с Майо, но трубку никто не брал. Беспокойство нарастало, хотя умом он понимал, что ничего страшного произойти не могло. Куда бы она ни отправилась, с нею должен неотлучно находиться человек Мердока.

Ромстед позвонил в агентство Мердока.

— Мистер Мердок вышел, — сообщила секретарша. — Мистера Шнайдера тоже нет.

Назвавшись, он спросил, не поступало ли сообщений от человека, приставленного к мисс Фоли.

— Нет, — ответила девушка, — позвонил в восемь, когда заступил на дежурство. Но он и не должен отчитываться в течение дня, если только не потеряет ее из виду.

Ромстед вынужден был признать, что это разумно. Немного успокоившись, он поблагодарил девушку и повесил трубку. Потом набрал номер местной станции и попросил соединить с Полетт Кармоди. Она сама подошла к телефону.

— О, Эрик? Вы могли меня не застать. Я как раз собиралась уходить.

— Извините, — ответил он. — Я перезвоню потом.

— Да ничего. Я иду в церковь, сегодня панихида по Джери, но у меня еще есть несколько минут. А что такое?

— Ничего особенного. Я хотел кое-что узнать о том парне из команды, которого, как вы рассказывали, старик посадил под замок за провоз героина на борту судна…

— А, тот ненормальный радист. Он что, появился в поле зрения? Послушайте, а откуда вы звоните?

— Я в Колвиле. В «Конестоге».

— Прекрасно. Дорогой, я весь день буду дома. Почему бы вам не зайти и не выпить со мной, а я тем временем обо всем вам расскажу. Это потрясающая история!

— Я приеду, — пообещал Ромстед.

— Ну тогда до встречи.

Он повесил трубку. Радист? Раздраженно тряхнув головой, Ромстед снова направился к машине. Нечего попусту тратить время на всякие невероятные предположения, когда забот полон рот. «Сначала закончи дело, — одернул он себя. — Отыщи то место или признайся, что был не прав». Отметив на карте показания счетчика, он поехал по Эспен-стрит, затем свернул направо на Третью и выбрался на асфальтовое шоссе, уходящее на восток от города.

Местность в этом направлении оказалась гораздо более пересеченной: кремневые холмы и гряды, извилистые овраги. Солнце поднялось уже высоко, и над горячим асфальтом стояло душное марево. Добравшись до ведущего на север проселка, Ромстед свернул на него. Указатель со стрелками гласил: «Кенделл-Маунтин 19» и «Ледисмит-Спрингс 22». Взглянув на счетчик, он записал на карте очередные цифры: 9, 2. Дорога, перебираясь через гребень, бежала вдоль высокого плоскогорья с расселинами по обеим сторонам. Она была такой же разбитой и пыльной, как и те, на которых Ромстед уже побывал, а серо-белая мелкая пыль походила на тальк. Позади ничего не было видно.

Добравшись до развилки, Ромстед остановился, чтобы снова свериться с показаниями счетчика: 13, 4. Старые указатели, раздолбанные и изрешеченные выстрелами, указывали направление. Ранчо «Ледисмит-Спрингс» находилось справа. Ромстед пожал плечами: какая разница, куда ехать? На дороге появился еще один пикап с длиннющим шлейфом пыли. Водитель помахал ему из окошка и проехал дальше в сторону шоссе. Выбрав дорогу на «Ледисмит», Ромстед снова двинулся в путь. Примерно через милю по левую руку показался небольшой огороженный участок с полуразвалившимся сараем, в котором, видно, когда-то хранили зимние запасы сена. А потом опять ничего, кроме полыни, камней, мелкой пыли и уходящей за горизонт гряды покатых холмов. Впереди по-прежнему не было видно никаких признаков присутствия человека. Когда счетчик показал, что пройдено двадцать три мили, Ромстед остановился, выпил воды и, подождав, пока не осядет поднятая им пыль, повернул обратно. На развилке снова Ромстед заметил показания счетчика и свернул к «Кенделл-Маунтин». До сих пор удача не сопутствовала его настойчивым поискам, и он уже почти признал свое поражение.

Это был последний шанс. Две или три мили дорога шла по дну неглубокого каньона, а когда выбралась наверх, то с правой стороны показался забор. Он тянулся вдоль дороги аж до следующего гребня. Когда показания счетчика приблизились к критической отметке, Ромстед проехал мимо деревянных ворот на высоких столбах. Дальше начиналась узкая дорога, исчезавшая за невысоким забором примерно в двухстах ярдах от ворот. Вскоре забор повернул направо, пересекая череду Невысоких холмов, тянувшихся в восточном направлении.

Ромстед был уже в двадцати двух милях от города, когда дорога резко пошла под уклон, и он смог разглядеть, что находилось впереди на следующем плоскогорье. Нигде никаких признаков жилья. Проверив счетчик, Ромстед повернул обратно. До ворот было три мили. «Значит, от города девятнадцать», — подумал он, затем притормозил и вышел из машины.

Раскаленное солнце теперь стояло в зените. На небе ни облачка. После прохладного салона машины жара казалась особенно невыносимой, не чувствовалось ни малейшего дуновения ветра. Вокруг было очень тихо, и пока Ромстед шел по пыльной дороге к воротам, звук его шагов нарушал почти абсолютную тишину этого места. Ворота были обмотаны куском тяжелой цепи и заперты на ржавый висячий замок, который выглядел так, словно его не отпирали уже несколько лет. По другую сторону ворот Ромстед разглядел в пыли отпечатки автомобильных шин, они были нечеткими, полустертыми пустынными ветрами, поднимавшимися в этих краях после полудня. Их вполне могли оставить и несколько месяцев назад. На машине проехать в ворота было невозможно. С биноклем в руках Ромстед пробрался через забор из трех горизонтальных рядов колючей проволоки и пошел вдоль дороги. Когда его взору открылась небольшая долина, он почувствовал легкое возбуждение.

Внизу раскинулось что-то наподобие котловины в форме чаши, и там вдали, за небольшой осиновой рощицей, стоял домик. Ромстед поднес бинокль к глазам. Рядом с домиком находились амбар и небольшой сарай, за ним тянулся загон для скота, а чуть в стороне высился ветряк и огромный резервуар для воды. Ромстед глубоко вздохнул, чувствуя, как в нем крепнет уверенность. До строений было добрых две мили да еще плюс девятнадцать до ворот — получалось как раз то, что надо. Но есть ли там кто живой?

Никаких машин видно не было. Конечно, в сарае или за домом могло стоять что-нибудь четырехколесное, но Ромстед сомневался в этом. Отпечатки на дороге выглядели слишком старыми. Он посмотрел в сторону ветряка. Нескольких лопастей, кажется, не хватало, но на таком расстоянии трудно сказать что-то наверняка. Также невозможно определить, есть ли в резервуаре вода. В пределах видимости не было никаких животных: ни собак, ни кур, ни лошадей. Нет и пасущегося скота.

Неожиданно Ромстед заметил какое-то движение в кустах полыни — примерно в четверти мили от дома. Это несколько грифов собрались вокруг падали на земле. Пока он разглядывал птиц, один из грифов оторвался от земли, взмахнул крыльями и взмыл ввысь. В небе парили еще два или три. Ромстед вернулся к осмотру строений ранчо. Судя по всему, оно давно заброшено. Не было ни почтового ящика, ни ведущих к дому проводов — ни телефонных, ни электрических.

Ромстеду предстояло пройти пешком эти две мили под палящим полуденным солнцем, поэтому он решил как следует напиться. Когда Ромстед вернулся к воротам, собираясь пролезть обратно между рядами колючей проволоки, его внимание неожиданно привлекла цепь, обвивавшая столб. Она оказалась порванной.

Кто-то выхватил кусачками в одном из звеньев сегмент в четверть дюйма величиной, и к тому же совсем недавно. Чистые серые железные края среза резко отличались от остальной цепи, покрытой ржавчиной. Потом сломанное звено аккуратно пристроили с обратной стороны столба, чтобы с дороги ничего нельзя было заметить. «Это наверняка то самое место», — подумал Ромстед. Он разомкнул цепь, открыл ворота, проехал на территорию ранчо и повесил цепь на место. Все это время его не покидала мысль, что он, возможно, единственное человеческое существо в этой части Невады. Вдоль дороги, на сколько хватало глаз, не было видно клубов вздымаемой колесами пыли, не слышно шума автомобильного мотора. Как только Ромстед съехал с покатого склона на равнину, разглядеть его машину уже было нельзя с дороги, и его присутствие могло выдать лишь пылевое облако, тянущееся за ним хвостом. Он вел машину медленно, не сводя глаз с построек, пытаясь обнаружить малейшие признаки жизни. Вокруг все было спокойно, только потревоженные грифы взмыли в небо, когда он проезжал мимо них. Падаль, которую они клевали, скрывали заросли полыни.

Приблизившись, Ромстед увидел, что большая часть оконных стекол в старомодных рамах выбита. Это был небольшой дом, крытый потемневшей от времени и непогоды дранкой, его собрали из дощатых щитов, которые давно не красили. Покосившееся крыльцо. Каменный дымоход. Остановившись перед домом в тени одного из деревьев, Ромстед вышел из машины, снова окунувшись в безмолвный, пышущий жаром полдень.

Ветряк и большой оцинкованный резервуар для воды стояли ярдах в пятнадцати правее дома. Примерно половина лопастей ветряка отсутствовала, а его каркас и лестницу изъела ржавчина. Загон для скота и амбар находились за ветряком; оба строения уже настолько разрушились, что вряд ли их можно было восстановить. Ромстед решил, что прошло немало лет с тех пор, как на этом ранчо жили люди. Однако, по всей видимости, здесь недавно кто-то побывал. На иссушенной солнцем земле двора виднелись следы по крайней мере двух машин; одни скорее всего принадлежали грузовику — отпечатки шин были более широкие и глубокие, чем оставленные другой машиной.

Ромстед прошел на задний двор. На него выходило небольшое крылечко. Оконные стекла здесь тоже были разбиты. Отпечатки шин грузовика продолжались на заднем дворе, где его ставили под большим хлопковым деревом, росшим недалеко от крыльца. Об этом свидетельствовали пятна от натекшего с коленчатого вала масла. Тут же были видны многочисленные следы ног, свидетельствовавшие о том, что здесь побывало несколько человек, хотя земля настолько спеклась, что из этих неясных отпечатков невозможно было извлечь какую-то полезную информацию. Пристроенное к амбару сооружение служило в свое время курятником; сразу за ним находилась старая уборная.

Продолжая изучать следы на земле, Ромстед приблизился к амбару. Широкие двойные двери были распахнуты и болтались на петлях, земля внутри оказалась помягче — смесь пыли, песка и старого навоза. В дальнем конце находились стойла и ларь для корма. В потолке виднелся люк, ведущий на сеновал, но от лестницы остались всего лишь две верхние перекладины. Одну из машин — ту, что полегче, как решил Ромстед, — загоняли сюда. В том месте, где она стояла, на земле осталось несколько капель масла, однако определить, сколько времени она здесь находилась, было невозможно. С одного автомобиля столько масла накапает за несколько часов, а с другого — за месяц.

Обойдя дом вокруг, Ромстед вернулся к заднему крыльцу. Дверь была закрыта, но, когда он попробовал толкнуть ее, она легко распахнулась. Похоже, здесь кто-то орудовал ломом или монтировкой, хотя, наверное, довольно давно, поскольку дерево, расщепленное в том месте, где из косяка выламывали замок, уже потемнело. В потолке зияла дыра от печной трубы, следовательно, эта комната некогда служила кухней, но теперь в ней не было ничего, кроме стола, брошенного последними жильцами при переезде: он явно не стоил того, чтобы тащить этакую махину из грубосколоченных досок с собой. Но во всем этом было что-то очень странное, и неожиданно Ромстед сообразил — что именно.

Он обошел несколько комнат: нигде никакой мебели, во всех окнах выбиты стекла. Тончайший слой пыли повсюду, и никаких следов пребывания человека. Дом подметали. Надуваемые в разбитые окна пыль и песок, экскременты грызунов и мертвые насекомые за годы запустения должны были толстым слоем покрыть пол, но кто-то все это вымел. Зачем? Чтобы уничтожить следы? Люди находились в доме несколько часов или даже дней, но нигде не было заметно ни окурка, ни пустой пачки от сигарет, ни пластиковой бутылки, ни жестяной банки. Сознательные взломщики? Поборники чистоты окружающей среды?

Озадаченный увиденным, Ромстед вернулся на кухню, и тут его внимание привлек какой-то блестящий предмет, застрявший в щели между половицами. Присмотревшись, он заметил еще несколько таких же блесток. Отломив тонкую щепку от развороченного дверного косяка, Ромстед опустился на колени и выковырнул одну. Она была похожа на капельку белого металла. «Припой? — подумал Ромстед. — Здесь?» Он выковырнул еще одну. Никаких сомнений. Припой попал в щели, когда подметали пол. Электричества в доме не было, значит, пользовались паяльной лампой. Но кому, черт побери, вздумалось здесь что-то паять? Недоуменно пожав плечами, Ромстед вышел на улицу.

Нигде не видно ни мусорного бака, ни помойки. Ромстед снова направился к курятнику, заглянул внутрь, потом обошел вокруг. Ничего. Вернувшись к дому, он остановился поддеревьями, испытывая такое же разочарование, как и после беседы с Рихтером. На ранчо побывало несколько человек на двух машинах; они проникли сюда, разрезав цепь на воротах. Ромстед был уверен, что именно в это место приезжал или был привезен под дулом пистолета его отец; однако у него нет никаких доказательств. Никакого намека на то, кем были эти люди. Что толку сообщать об этом Брубейкеру; он здесь тоже ничего не найдет. Хотя он-то наверняка знает, кто владелец этого ранчо, да только что это даст? Хозяева открыли бы ворота ключами, а не кусачками.

Вздохнув, Ромстед сел в машину и поехал обратно к воротам. Из зарослей полыни снова взлетели потревоженные грифы. Повинуясь внезапному порыву, он остановил машину и вылез наружу. Возможно, это всего лишь скелет зайца или теленка, но ему захотелось убедиться в этом. Пробираясь сквозь бурьян, Ромстед заметил вздымающийся над дорогой длинный шлейф пыли. Он приближался с юга, однако саму машину не было видно из-за невысокой гряды, тянувшейся по эту сторону ворот. Ромстед остановился. Пылевое облако поравнялось с воротами и двинулось дальше. Он пошел вперед и вскоре почувствовал тошнотворный запах. Наконец он увидел скелет. Это был бурро13, точнее, то, что от него осталось.

Вокруг валялись зеленовато-черные перья и белый птичий помет. Грифы и стервятники помельче несколько дней, — а может, даже недель, — клевали падаль. От мягких тканей почти ничего не осталось — пернатые хищники знают свое дело. Там лежал только скелет, жесткие сухожилия и довольно большой кусок шкуры — вполне достаточный, чтобы определить, какому животному она принадлежала. Ромстед собрался было повернуть назад, когда увидел нечто странное. Почти все ребра несчастного осла были переломаны.

Это действительно странно. После того как Сгниют сухожилия, стервятники могут растащить кости, но им ни за что не сломать твердые ребра. Что тогда послужило причиной гибели животного? Единственным хищником в Северной Америке, у которого на такое хватило бы сил, был только гризли, но гризли не водятся в пустыне, если вообще их можно встретить где-либо, кроме Йеллоустоуна14.

Ромстед пожал плечами. Все это, конечно, очень подозрительно, но, скорее всего, не имеет особого значения. Осла на дороге могли сбить машиной или грузовиком, а потом оттащить сюда, чтобы не мешал. Ромстед направился обратно к машине, на всякий случай поглядывая себе под ноги. Он успел сделать всего несколько шагов, как вдруг заметил какой-то металлический предмет и поднял его. Это был небольшой алюминиевый колпачок, вид которого вызвал у Ромстеда нервную дрожь еще до того, как его взгляд наткнулся на другой предмет, лежащий на земле, — тонкую полоску шпона той же длины, что и сигары «Упманн». И хотя она сплющилась и слегка выцвела на солнце, не оставалось ни малейшего сомнения, что это такое.

Господи, что делал старик здесь, рядом с трупом бурро, — если предположить, что он уже валялся здесь, когда он приезжал сюда? И где цилиндр от сигары? Ромстед вернулся к пиршественному столу стервятников и принялся изучать дюйм за дюймом землю, в надежде найти хоть малейшую зацепку, которая подскажет, где искать ответы на все эти многочисленные загадки. Несколько раз он натыкался на следы каблуков, однако земля была слишком твердой, чтобы определить, принадлежали ли они одним и тем же ботинкам. Солнце палило нещадно, и пока Ромстед не отошел от скелета, он едва мог дышать от невыносимой вони. Совершенно ясно, что бурро сюда не притаскивали — нигде не осталось следов от колес, но Ромстеда интересовало другое. Прошло целых десять минут, пока он сделал еще одну находку; на этот раз это был не цилиндр от сигары, но Ромстед уже знал, что не найдет его, и догадывался почему.

Это была полоска пластика или пропитанного парафином картона чуть более дюйма длиной и около дюйма шириной, слегка изогнутая с одного конца, зазубренная и опаленная по краям. Глядя на этот ошметок, Ромстед мог себе представить только гильзу от дробовика или динамитную шашку, но судя по маркировке, полоска имела другое происхождение. На завившемся конце стоял значок «плюс», а на другом, оборванном и обугленном, можно было разобрать строчные буквы: «fcb». Есть ли в английском языке слова, оканчивающиеся на «fd»? Ромстед не сумел припомнить ни одного. Он сунул пластинку в карман рубашки.

От трех банок из-под пива было еще меньше толку. Ромстед нашел их, когда находился уже в пятидесяти ярдах от бурро. Они случайно привлекли его внимание, когда на них упал луч солнца. Он подошел к ним. Банки были новыми и блестящими, их недавно опорожнили и связали друг с другом коротким куском мягкой медной проволоки, наподобие самодельной погремушки для ребенка, которую можно таскать за собой. Ромстед извлек банки из куста полыни и недоуменно покачал головой.

Все это не имело никакого смысла. Банки свидетельствовали лишь о том, что здесь на протяжении нескольких дней находились нормальные люди, а не какие-то особенные существа, добывающие себе пропитание из воздуха — вроде орхидей или лишайников. Однако оба этих факта Ромстед уже установил, когда наткнулся на колпачок от сигарного цилиндра. Зашвырнув банки обратно в кусты, он вернулся к машине и снова поехал к дому. Одно из двух: или они увезли весь мусор с собой — в таком случае ему ничего не удастся найти; или же оттащили подальше от дома, а потом сожгли или закопали.

Оставив машину в тени деревьев на заднем дворе, Ромстед отправился на поиски мусора, прихватив с собой бинокль. Поначалу земля была ровной, но примерно через двести ярдов начался подъем. Вскарабкавшись по невысоким уступам наверх, Ромстед повернулся, приставил бинокль к глазам и осмотрел плоский участок между домом и тем местом, где он сейчас находился. Ничего. Он прошел еще немного вперед вдоль одного из извилистых оврагов. Пот заливал лицо. Начинала мучить жажда, и Ромстед пожалел, что не напился вдоволь перед тем, как отправиться сюда. Из зарослей полыни выскочил заяц и вприпрыжку умчался прочь. Чуть севернее над скалистой грядой поднимались колеблющиеся волны раскаленного воздуха. Спустя полчаса, когда Ромстед отошел от дома уже на добрых четверть мили, он наконец нашел то, что искал.

Глубокий и узкий сток — шириной всего в шаг и глубиной футов в двенадцать — ответвлялся от одного из оврагов, а на его дне, наполовину прикрытые сухими кустами перекати-поля, виднелись остатки костра, груда почерневших жестянок и битых бутылок. Ромстед отыскал место, где можно было спуститься в овраг, и полез в этот узкий сток.

Втиснувшись в него, он окунулся в жаркую духоту и двинулся вперед, сбивая по пути засохшие шарики перекати-поля.

Отыскав короткую палку, оставшуюся от костра, Ромстед принялся ворошить кучу, разделяя и сортируя ее содержимое. Все надписи на банках обгорели, но по крайней мере дюжина из них была из-под консервов, — крышки на них удалили механическим консервным ножом. К ним прибавилось семь жестянок от сока с пробитыми крышками и сорок пять банок от пива. Откладывая в сторону пивные банки, Ромстед остановился в замешательстве. Девять из них оказались связанными короткими кусками медной проволоки — три в одной связке и шесть в другой; точно как те, найденные им на пустыре.

Ромстед отбросил их в сторону. Над этой загадкой можно будет поломать голову и потом. В куче обнаружилось несколько помятых подносов из алюминиевой фольги — видимо, от какой-то замороженной еды, баночка от горчицы и банка от соленых огурцов, а также осколки двух бутылок, скорее всего из-под виски. Потом Ромстед извлек большую пряжку. Она почернела от огня, а то, к чему ее крепили, сгорело полностью. Затем он выудил короткий кусок медного провода с сплавившейся изоляцией. И снова пряжка, той же формы и того же размера, еще несколько обрывков провода, и наконец в самом низу он нашел то, что искал, — цилиндрические футляры для сигар. Они были сплющенными, помятыми, обожженными со всех сторон, однако не оставалось никаких сомнений, что они от сигар «Упманн». На некоторых можно было прочитать даже несколько букв. Всего их набралось двадцать три. Ромстед отшвырнул палку и выпрямился.

Невозможно определить, сколько людей побывало здесь и не курил ли кто-нибудь из них сигары, как и его отец. Но даже в этом случае, судя по количеству банок, они должны были прожить здесь около пяти дней. Очевидно, они привозили с собой все необходимое, включая холодильник и плиту; тогда возможно, что та машина, что потяжелей, была походным пикапом. Надежды на то, что кто-то заметил их, пока они находились здесь, почти не было. Это место нельзя разглядеть с дороги. Однако кто-нибудь мог видеть, как они приезжали или уезжали отсюда. Теперь надо как можно быстрее сообщить о своей находке Брубейкеру, чтобы тот начал опрашивать людей, регулярно пользующихся этой дорогой. Ромстед выбрался из оврага. Его лицо заливал пот, рубашка прилипла к телу.

Он направился к дому, но не успел сделать и нескольких шагов, как увидел, что на большой скорости к дому неслась машина. Спрыгнув обратно в овраг, Ромстед поднял висевший на шее бинокль. Спортивная машина. Он не успел толком разглядеть ее, как она скрылась из виду за деревьями. Оставалось только дожидаться, когда машина снова выедет на открытое место у дома. И через минуту Ромстед узнал «порше» Боннера.

Резко затормозив, Лью Боннер собственной персоной вывалился из машины и стремглав помчался к дому, прижался к простенку между окнами, и тут Ромстед разглядел у него в руке плоский автоматический пистолет. Боннер не увидит его машину, пока не завернет за угол. Пот слепил глаза, так что ему пришлось опустить бинокль, чтобы протереть их. Когда он снова поднес его к глазам, Боннер скользил вдоль стены, намереваясь заглянуть в окно кухни.

Потом он поднялся на крыльцо и толкнул дверь, вошел внутрь. «Да, этот парень не из трусливых, — подумал Ромстед, — не боится, что кто-то поджидает его внутри, чтобы размозжить башку. Для этого требуется недюжинная смелость или дикая, ослепляющая ярость». Он уже обратил внимание, что Боннер одет в темный костюм, белую рубашку и галстук; видимо, приехал прямо с похорон сестры.

Появившись с другой стороны дома, Боннер размашистым шагом приблизился к взятой напрокат машине, открыл дверцу и наклонился. «Изучает регистрационную карточку», — решил Ромстед. Верзила выпрямился, держа в руке карту округа Стедман. С минуту он разглядывал ее, потом швырнул обратно на сиденье и опустил пистолет в карман пиджака. Он подошел к амбару, не найдя там ничего достойного своего внимания, направился к курятнику и заглянул внутрь. Оглядев пустырь, Боннер зашагал в сторону холмов и оврагов — туда, где находился Ромстед.

«Вряд ли он по мою душу, — решил Ромстед, — если только не рехнулся от бешенства и не перестал соображать, но все-таки стоит убедиться в этом до того, как он нависнет надо мной со своей пушкой. Лучше иметь с ним дело на открытом пространстве где-нибудь на расстоянии ярдов пятидесяти, чтобы можно было успеть убрать с дороги задницу». Ромстед сделал вид, будто только что выбрался из оврага, и направился навстречу Боннеру. Заметив его, Боннер не потянулся к пистолету, а только ускорил шаг, потом побежал вверх по склону в сторону уступа, на котором находился Ромстед. Он добежал до вершины, сбавил скорость и, перейдя на шаг, раздраженно закричал:

— Ромстед! Какого черта вы тут делаете?

— То же, что и вы, — отозвался Ромстед. Они были ярдах в двадцати друг от друга, когда произошло нечто неожиданное. Откуда-то справа, со скалистой гряды, донесся треск ружейного выстрела. Боннер неестественно дернулся, повернулся вокруг оси и, потеряв равновесие, начал падать. Раздался еще один выстрел, и тело Боннера содрогнулось в падении. Ромстед нырнул в спасительный овраг. Он скатился на дно и, пока отплевывался от забившей рот пыли и протирал глаза, услышал еще один выстрел.

Овраг был добрых семи футов глубиной, так что, пока невидимый стрелок сидел в засаде, Ромстед находился в относительной безопасности. Он решил затащить тело Боннера сюда — если только ему удастся определить, где оно находится. И тут он заметил рукав темного костюма. В этом месте склон оказался покруче. Он ухватил руку, намереваясь потянуть ее вниз, и в этот миг наверху раздался очередной выстрел. Ромстед потянул на себя. Голова и плечи Боннера свесились через край оврага, а из развороченного горла хлынул поток пенящейся, ярко-алой крови.

Ромстед зажал рот рукой и едва успел отскочить в сторону, чтобы не испачкаться кровью. Когда тошнота прошла, он почувствовал холодную, слепую ярость. Он одной рукой ухватился за торчавший корень, подтянулся, а другой шарил в правом кармане Боннера. Теперь пистолет был у него, но стал скользким от крови, и когда Ромстед, съехав обратно на дно оврага, потянул затвор на себя, тот выскользнул из рук. Ромстед подобрал оружие, покрытое месивом из крови и пыли, и передернул затвор.

Ромстед полез вверх по покатой стенке оврага, пока его голова не показалась на поверхности, скрытая зарослями полыни. Стрелок засел за холмом не менее чем в двухстах пятидесяти ярдах. На таком расстоянии пистолет так же бесполезен, как рогатка, но если этот сукин сын захочет спуститься, чтобы полюбоваться на свою работу и заодно прикончить спрятавшегося беззащитного свидетеля, то его будет ждать неожиданный и последний в жизни сюрприз.

Минуты тянулись медленно. За холмом не наблюдалось никакого движения. Ромстед вытер пот с лица, и от его руки на лбу остался пахнувший кровью и пылью след. Подняв бинокль, он внимательно осмотрел окрестность и не увидел ничего, кроме полыни и потрескавшихся от жары камней. Потом услышал звук заводимого где-то за грядой мотора. Машина отъехала, и звук затих вдали. Ромстед повернулся, чтобы рассмотреть пустырь за домом, и несколько минут наблюдал за удлиняющимся шлейфом пыли, поднимавшейся с дороги вслед за невидимой машиной. Набирая скорость, она удалялась к югу.

Он знал, что это могло быть ловушкой. Если их было двое, то один мог остаться, чтобы подстрелить Ромстеда, когда тот появится на открытом месте. Однако это маловероятно. Ромстед с каждой минутой проникался убеждением, что стрелок находился поблизости все то время, пока он расхаживал тут между холмами, и уж конечно мог убить его сколько угодно раз. Но почему тогда он убил Боннера?

Ромстед выбрался наверх в том месте, где овраг был не таким глубоким. У него дрожали колени, свело мышцы спины, когда он ступил на открытое место и направился к дому. Пройдя ярдов сто, он почувствовал облегчение.

Подъехав к воротам, Ромстед обнаружил, что забор с одной стороны исчез. Очевидно, Боннер протаранил его машиной. Пыль, поднятая уехавшим стрелком, давно осела, а других машин не было видно. Он вырулил на дорогу; колеса пробуксовали на месте, когда он выжал до отказа газ и рванул в город.

Глава 8

— Если бы вы, два проклятых тупоголовых… — Брубейкер запнулся, подыскивая словечко пообиднее, потом, разозлившись на тщетность собственных усилий, бросил это занятие. Он взял со стола сигару и принялся сдирать с нее целлофан. — Боннер был бы сейчас жив, так нет — ему надо было идти напролом, как недобитому носорогу. И если вы, черт бы вас побрал, сможете назвать какую-нибудь причину, почему вас тоже не прикончили, то я с радостью поцелую вам задницу. Каждый из четырех картечных зарядов, всаженных в Боннера, был смертелен, и этот гребанный снайпер с такой же легкостью мог бы уложить вас уже вторым выстрелом, вместо того чтобы палить в человека, который был мертв еще до того, как упал. Или он сомневался, что сможет попасть в такую мелкую цель, как вы, с двухсот пятидесяти ярдов? Это при том, что убийца целился с упора лежа, через двенадцатикратный оптический прицел, и с такого расстояния все пять картечин из самодельных патронов могли запросто угодить вам в глаз.

— Я не знаю, чем он там стрелял, — развел руками Ромстед. — Знаю только, что было чертовски жарко и что он отличный стрелок. И потом, я уже говорил вам, он мог пристрелить меня в любой момент, пока я там околачивался. Должно быть, он все время находился поблизости и видел, что я обнаружил их мусорную кучу и футляры от сигар… — Ромстед махнул рукой в сторону стола Брубейкера, где были навалены в кучу запачканный кровью и пылью пистолет Боннера, его собственные показания — уже отпечатанные и подписанные, несколько закопченных алюминиевых цилиндров, написанное от руки письмо и еще какие-то бумаги, а также плоский пластиковый пакетик с героином. — Понятия не имею, почему он не застрелил меня, знаю только, что ему был нужен именно Боннер.

Шел уже пятый час. Ромстеду пришлось с полицией съездить на то место, которое — как ему теперь стало известно — называлось ранчо «Старый Ван Сикль». Брубейкер вместе с другим помощником шерифа обыскали холмы, из-за которых велась стрельба, и местность за ними и нашли несколько отпечатков ног, следы от пикапа или джипа, но не обнаружили гильз. Стрелок забрал все четыре с собой, потому что они — как определил Брубейкер — были самодельными и, вполне возможно, подходили к какому-то запрещенному законом образцу оружия. Незачем оставлять такую улику на месте преступления. Через пустырь к задворкам дома подъехала «скорая помощь», в нее на носилках перенесли окровавленное тело Боннера, выглядевшее каким-то съежившимся и смятым. Ромстед проводил полицейских к мусорной куче, а когда они вернулись в участок, подробно обо всем рассказал и подписал свои показания. Он чувствовал, что кожа на лице здорово обгорела. Пропитанная потом одежда уже просохла и теперь при каждом движении терла тело.

— Лично я считаю, — заявил Брубейкер, — что они позвонили Боннеру сегодня утром и заманили на ранчо, потому что он сорвался с места прямо с похорон сестры, даже не переодевшись. Но теперь мы этого уже никогда не узнаем. Как и то, о чем таком он разузнал в Сан-Франциско или о чем — как они боялись — мог бы узнать. В этом-то и состоит вся прелесть ситуаций, когда дилетанты берутся показать полиции, как надо браться за дело. Господи, разумеется, они не просиживают свои задницы до онемения конечностей, не тратят уйму времени на составление отчетов — как безмозглые копы, и даже не утруждают себя тем, чтобы ставить кого-нибудь в известность о своих намерениях. — Брубейкер выдернул сигару изо рта, словно собирался в сердцах швырнуть о стену, но выругался и снова вставил ее между зубами.

— Но ведь он отдал вам письмо, — сказал Ромстед. — Когда оно пришло и, главное, что в нем говорится?

— Письмо мы получили вчера утром, — ответил Брубейкер. — Можете прочесть, поскольку оно имеет отношение к вашему отцу. — Он вытащил письмо из беспорядочной кучи на столе и передал Ромстеду.

Оно было написано шариковой ручкой на листе дешевой бумаги. Ромстед прочел письмо.

«Дорогая Джери!

Для одного человека тут вполне достаточно, при нынешних обстоятельствах это все, чем я могу поделиться с тобой. Но ты легко достанешь себе еще в том месте, где — как я тебе говорила по телефону — я это припрятала, т.е. в машине старика. Ради Бога, больше не звони сюда. Если я еще раз скажу, что ошиблись номером, он догадается, кто это. А если он заподозрит, что я знаю, где ты, то выбьет это из меня; и не думай, что он не посмеет или не станет этого делать.

Дебра».

Глубоко вздохнув, Ромстед положил письмо на стол:

— Значит, он все-таки выбил это из нее. Брубейкер уныло кивнул в ответ:

— А что показала экспертиза? Наркотик был разбавлен?

— Да. Но она все равно умерла от передозировки. И, похоже, она не сама себя ширнула.

— Нет, — подхватил Ромстед. — Конечно нет. Если отрава находилась в машине, где-то за подушками сидений, то комод — лишь инсценировка. А в таком случае и все остальное — тоже. Они там ее и поджидали. Они знали, что наркоманка в конце концов появится в том месте, где есть наркотик. А вы узнали номер телефона?

— Мы иногда тоже думаем о таких вещах, — устало ответил Брубейкер. Он взял другой лист бумаги. — Джери вернулась домой в прошлый вторник и наверняка привезла с собой достаточно зелья, чтобы поддерживать тонус в течение нескольких дней, но к понедельнику у нее началась легкая ломка. Вечером того же понедельника, после того как Боннер ушел на работу, по этому номеру в Сан-Франциско с интервалами от двадцати до тридцати минут было сделано пять междугородных звонков. Возможно, несколько раз трубку брал мужчина, а может, и сама Дебра, но он все еще был дома, и ей приходилось говорить, что ошиблись номером. Боже милостивый, до чего надо докатиться, чтобы звонить домой человеку, который ищет тебя, чтобы убить! Вот что значит быть наркоманом. — Покачав головой, Брубейкер продолжил:

— В любом случае, на пятом звонке они с Деброй должны были переговорить, и Дебра сообщила о запасе, который спрятала в машине вашего отца, и, возможно, пообещала прислать еще, если сможет.

Мне кажется, тогда вечером Джери еще не думала забираться в дом, но тридцать часов ломки — и у нее отпали все сомнения. В таком состоянии она запросто могла взять штурмом Форт-Нокс15, вооружившись бананом. И в среду, где-то после двух ночи, как только Боннер заснул, она направиласьтуда. А тем временем Дебра подвергалась обработке и рассказала обо всем; так что этот тип уже ждал Джери. Хотя конечно же не догадывался о письме.

Полиция Сан-Франциско узнала имя и адрес в телефонной компании. Дж. Л. Стэйси — имя скорее всего вымышленное; меблированные комнаты рядом с Норт-Бич. Когда они приехали туда, пташки бесследно упорхнули. Разумеется, Боннер не мог об этом знать; мне кажется, он действовал вслепую, пытаясь отыскать кого-нибудь, кто знал что-то о Дебре.

Да, кстати, раз уж у нас зашла речь о телефонных звонках, те два, что сделал ваш отец… — Брубейкер извлек из свалки на столе еще один листик. — Шестого июля в семь утра Винегаарду и десятого июля в десять пятнадцать Рихтеру, — он звонил по своему домашнему телефону. Так что, чем бы он там ни занимался у «Ван Сикля», в понедельник ваш отец вернулся домой, а потом уехал Бог знает куда, пока утром двенадцатого не появился в банке.

— Никуда он сам не ездил, — заявил Ромстед. — Его увезли. Похитили.

Брубейкер встал и принялся нервно расхаживать по кабинету.

— Боже ты мой, неужели я похож на сводника или клоуна, откусывающего головы цыплятам между номерами! Послушайте, Ромстед, киднеппинг — федеральное преступление, и если бы у нас имелось хоть малейшее доказательство, что мы имеем дело с киднеппингом, то непременно обратились бы в ФБР. На самом деле я говорил с ними, но после разговора с Рихтером они сказали, чтобы я не валял дурака. Должно быть, решили, что у меня поехала крыша. А Рихтер, уж поверьте мне, здорово позабавился. Говорит, что собирается записать всю эту историю на память. Сначала у него побывал Сэм Боллинг, затем полиция Сан-Франциско, потом вы, потом ФБР и наконец я.

Так что, может быть, я и ошибался, подозревая вашего отца в торговле героином, но в любом случае я не имею ни малейшего представления, что он делал на ранчо «Старый Ван Сикль» или на что употребил эти двести пятьдесят тысяч долларов. Нет никаких доказательств, что его возили туда насильно. Да и как, черт побери… — Брубейкер рухнул в кресло и хлопнул ладонью по столу. — Как, черт побери, скажите мне на милость, его могли похитить, если он сам пришел в банк за деньгами — к тому же один?

— Не знаю, — ответил Ромстед. — Но собираюсь разузнать. — Он встал.

— Что ж, воля ваша, я не в силах что-либо запрещать вам. А вы слышали старую байку об охотнике, который выслеживал тигра в джунглях?

Ромстед кивнул:

— Да, слышал.

— Так вот, на вашем месте я бы почаще оглядывался. Следы другого тигра могут оказаться гораздо ближе, чем вы думаете.

Ромстед вернулся в мотель и позвонил Майо. Она схватила трубку после первого же звонка, и, услышав ее голос, он вздохнул с облегчением.

— Я целый день не находила себе места от беспокойства.

— Но не до такой степени, чтобы не пойти прогуляться с другим мужчиной. Я пытался дозвониться до тебя где-то около одиннадцати.

— Вот черт, что за невезение. Я как раз спускалась за почтой. Всего минут на пять. Ты нашел, что искал?

— Да. Но там сейчас никого нет, и теперь не узнаешь, кто они. — Он не собирался пугать ее. — Все подробности при встрече. Я еще точно не знаю, каким рейсом прилечу, поэтому не строй планов насчет цветов и улыбок в аэропорту. Постарайся не отходить далеко от телефона, я позвоню, как только вернусь в город. Думаю, еще до десяти вечера.

— Ты сейчас едешь в Рино?

— Сразу же после того, как поговорю с миссис Кармоди.

— Ага! Это из-за нее ты не взял меня с собой?

— Ты просто свихнулась на сексе! Тебе необходимо показаться врачу.

— Возможно, я так и сделаю, если ты когда-нибудь вернешься домой. Но пока ты будешь в гостях у пассии своего отца, постарайся не забывать об эдиповом комплексе16.

— Черт, ты только пораскинь мозгами, как можно такое сравнивать!

— Поосторожнее там, Эрик!

Повесив трубку, Ромстед некоторое время раздумывал, звонить ему Мердоку или нет. Ладно, с этим можно подождать; сначала надо поговорить с Полетт Кармоди, а детективу он позвонит уже из Сан-Франциско. Приняв душ, Ромстед надел свежую рубашку, галстук и костюм, в котором приехал. Запихивая в пакет пыльную, пропитанную потом одежду, он вспомнил о кусочке коричневого не то пластика, не то картона, найденном им на пустыре возле дохлого бурро, и вынул его из кармана.

Что могло означать «fd»? «Mfd»17 — произведено? Нет, после этого должно идти что-то еще. «Mfd by» или «Mfd in»18. Ромстед нахмурился. Припой. Радист. «Проверить семилайзер и установить фраммистат на кондиционере». Джери Боннер работала в компании по торговле электронным оборудованием и, возможно, там и познакомилась с Таллантом. Ромстед взял телефонный справочник и пролистал несколько желтых страниц. «Ремонт радиоаппаратуры и телевизоров». Он нашел целых три мастерских; одна находилась на Третьей Западной. Ладно, за дурацкие вопросы в сумасшедший дом не сажают. Ромстед опустил пластинку в карман пиджака.

Уложив вещи, он отнес сумку в машину и зашел в контору мотеля, чтобы оплатить междугородные разговоры и пребывание. За конторкой сидел все тот же мужчина с кислой физиономией.

— Придется взять с вас за лишний день, — заявил он. — Контрольное время — два часа дня. У нас так принято.

— Конечно. — Ромстед положил на стойку карточку «Амекс».

— И когда только люди научатся… Ромстед забрал карточку и вытащил из бумажника два двадцатидолларовых банкнота. Наличными и быстрее, и не придется выслушивать нотации старого брюзги.

— Ведь все висит здесь на стене, подними глаза и прочти — просто и доходчиво.

Ромстед забрал сдачу и изобразил на лице дурашливую заинтересованность.

— Подумать только! А я-то, неграмотный кретин, и понятия не имею, о чем эта писанина! Я всегда полагал: там говорится, что я могу оставить себе на память полотенце.

Ромстед проехал в начало Эспен-стрит и свернул на Третью. Телемастерская находилась почти в самом конце квартала, а стоянка располагалась немного дальше, через несколько домов. Уже было начало шестого, но он надеялся, что мастерская еще не закрылась. И действительно, он успел вовремя. Девушка за конторкой у входа красила губы, критически изучая свою прическу в маленьком зеркальце. Позади нее находилась открытая дверь в помещение мастерской.

— Кто-нибудь из ремонтников еще здесь? — спросил Ромстед.

— Да, — ответила девушка. — Раймонд. Хотя мы уже закрываемся.

— Это займет не больше минуты. Ромстед обошел конторку. В задней комнате под длинными флуоресцентными светильниками стояли два верстака, заваленных инструментами, разными деталями, микросхемами, проводами и обнаженными остовами телевизоров и радиоприемников. Раймонд оказался симпатичным длинноволосым парнем в футболке с эмблемой университета Невады. Он оторвал глаза от извивающихся зеленых змеек на экране осциллографа и вопросительно посмотрел на Ромстеда.

— Я хотел задать один вопрос, который может показаться вам дурацким. — Он положил кусочек пластика на верстак. — От чего это? От чего-то электронного?

Раймонд взглянул на пластинку, потом повертел ее в руках, чтобы разглядеть маркировку.

— Совершенно верно, — определил он.

Запустив руку в кювету, парень извлек цилиндрический предмет, отдаленно напоминающий гильзу от дробовика, только с короткими отростками проводов по обоим концам, и положил на верстак. Ромстед сразу же обратил внимание на надпись в центре: «100 Mfd». С одного конца стоял значок «плюс», с другого — «минус».

— Электролитический конденсатор, — пояснил Раймонд. — «Mfd» означает микрофарады. Их используют для повышения электроемкости низковольтных схем. При установке необходимо соблюдать полярность; для этого на корпусе есть обозначение «плюс» и «минус».

Из сказанного Ромстед понял очень немногое, за исключением того, что за собственное невежество приходится платить. Улыбнувшись Раймонду, он положил на верстак пятерку.

— Огромное спасибо, — сказал он. — Я выиграл пари.

Направляясь по Третьей улице назад к машине, Ромстед размышлял, не запутал ли он все еще больше; можно просто сойти с ума, пытаясь составить в единое целое все эти сведения или связать их с необъяснимым визитом отца в банк. Погрузившись в свои мысли, он едва не проскочил поворот к дому Полетт Кармоди. Ромстед остановился на круглой асфальтовой площадке перед самым тротуаром и направился к крыльцу, раздумывая, не слишком ли он поздно и не следовало ли предварительно позвонить. Скорее всего, она уже слышала о Боннере и могла быть не в настроении разговаривать с ним. Полетт сама открыла дверь, и Ромстеду показалось, что она плакала, хотя потом приложила немало усилий, чтобы скрыть следы слез с помощью косметики. Он начал было извиняться, но она оборвала его:

— Не извиняйтесь. Я рада вашему приходу; я хочу с вами поговорить. — Полетт пошла вперед по коридору в гостиную. — Пойдемте пока на кухню, — пригласила она. — Я приготовлю что-нибудь выпить. У Кармелиты сегодня выходной.

Окна кухни выходили на фасад. Рядом с кухней располагалась гостиная, часть которой использовалась как столовая. В дальнем конце виднелась дверь, ведущая, вероятно, в гараж. Полетт открыла холодильник и достала лед.

— Мартини, водка с тоником или скотч?

— Лучше водки с тоником, — ответил Ромстед.

Пока она смешивала напитки, Ромстед заметил перемены в ее облике: былая оживленность и вызывающая сексуальность теперь ослабли, хотя простое узкое платье по-прежнему подчеркивало притягательность фигуры, которую не смогла бы обуздать никакая одежда. В доме она предпочитала ходить босиком.

— Мне очень жаль… что так случилось с мистером Боннером, — произнес Ромстед.

— У него было много врагов, — откликнулась Полетт, — но мне он нравился. Лью был упрямый, туповатый и грубый парень, он всегда ухитрялся попасть если не в скандальную историю, так в какую-нибудь неприятность, но в великодушии и простосердечии ему не отказать. Он был хорошим другом. Ну и, конечно, никудышным мужем.

— Значит, он был женат?

— О да, почти шесть лет. Но в конце концов его жена не выдержала. Покер и постоянные измены. Господи, да разве можно ждать от мужчин чего-то хорошего!

Они перешли в гостиную. В патио за стеклянной стеной сгущались сумерки, и бассейн, подсвечиваемый подводными лампами, мерцал голубоватым светом. Полетт не знала подробностей случившегося, поэтому Ромстед рассказал ей, как обстояло дело, стараясь по возможности опускать кровавые подробности.

— Значит, Брубейкер считает, что Джери тоже убили? — спросила Полетт. — И Лью догадался, кто это сделал?

— По крайней мере, они этого опасались.

— А вы понимаете, что вас тоже могли убить?

— По-моему, я его не интересовал, — произнес Ромстед. Конечно, это не ответ, но лучшего у него не нашлось. — А как насчет того радиста с «Фэрайла»? Его случайно звали не Таллант?

— Нет, — ответила Полетт. — Кесслер. Гарри Кесслер.

«Это ничего не значит, — подумал Ромстед. — Он мог сменить имя, если его освободили досрочно».

— Вы знали его?

— Да. Он служил на корабле, когда пять лет назад ваш отец подобрал нас в море, но я его тогда почти не замечала. А вот Джери — да. Она находила его остроумным.

— Ему было около тридцати? Средний рост, стройный, смуглый, карие глаза, черные волосы?

— О нет. Возраст и телосложение — почти точно, но он был скорее похож на вас, блондин с голубыми глазами.

Ромстед мрачно покачал головой. Его смелое предположение не оправдалось. Но как тогда Таллант укладывался в общий кадр?

— В любом случае он должен еще сидеть в тюрьме. Я не знаю, какой ему дали срок, но ведь с тех пор прошло немногим более трех лет.

— А вам известно, куда его поместили? Полетт покачала головой:

— Нет, в какую-то федеральную тюрьму. Ведь все случилось в море, поэтому это дело не попадало под юрисдикцию ни одного штата.

— А как старик разоблачил его? Полетт поставила бокал на кофейный столик и закурила.

— Ваш отец знал азбуку Морзе, а Кесслер об этом не догадывался. Понимаете, в молодости он плавал помощником капитана на норвежских судах…

— Да, я знаю, — перебил ее Ромстед. — У него было два диплома, и он иногда заменял радиста. Мне рассказал об этом Винегаард.

— Совершенно верно. Как я понимаю, знание азбуки Морзе — это такая вещь, которая никогда до конца не забывается — как умение плавать или ездить на велосипеде. Но лучше я начну с самого начала. Это случилось в 1968 году, когда я первый раз плавала на «Фэрайле» в качестве пассажира, поэтому знаю, что собой представлял этот негодяй. Говорили, что он чуть ли не гений по части электроники, но при этом по какой-то причине у него не было инженерного диплома; может, он был слишком беден, чтобы оплатить учебу в колледже, может, его выгнали оттуда, а может, еще что-то. Он наверняка получал бы большое жалованье в одном из этих мозговых центров, где занимаются космическими исследованиями и делают всякие побрякушки для искусственных спутников, полетов на Луну и тому подобное. Кесслер постоянно что-то изобретал, с чем-то экспериментировал, соединяя всякие невообразимые части электронных спагетти, а потом следил за показаниями осциллографа с таким увлечением, как некоторые смотрят порнофильмы. Его радиорубка походила на кошмарный сон безумного ученого. Несомненно, его мозги работали великолепно, однако иногда он вел себя чрезвычайно вызывающе и грубо, к тому же обладал каким-то садистским чувством юмора. Мне Кесслер не очень нравился, хотя он мог быть необыкновенно обаятельным — когда хотел.

В общем, после очередного плавания, когда я встречала вашего отца в Сан-Франциско, он сказал, что времени у него в обрез, поскольку он будет занят дачей показаний и тому подобными процедурами. Как оказалось, это из-за сумасбродства Кесслера. Гуннар рассказал мне о случившемся. Кажется, я забыла вам рассказать, что после двух или трех плаваний таможенники буквально перетряхивали весь «Фэрайл», когда он возвращался с Дальнего Востока. Они так тщательно прочесывали его, будто точно знали, что на борту есть контрабанда. Но никогда ничего не находили.

Ну так вот, в то самое плавание, около десяти вечера, перед прибытием в Сан-Франциско, ваш отец играл в бридж в пассажирском салоне. Там по радио транслировали какую-то музыку, но совершенно неожиданно на нее начали накладываться точки и тире, то есть «морзянка». Ваш отец пытался объяснить мне, из-за чего это произошло. Кажется, если принимающая и передающая антенны находятся близко друг от друга — как на корабле, — то приемник ловит то, что посылает передатчик, даже если они настроены на разные длины волн. Вроде как одно накладывается на другое или что-то в этом роде.

Конечно, это совершенно нормальное явление, и такое случалось каждый раз, когда Кесслер работал на судовом передатчике, однако ваш отец, не отрываясь от бриджа, автоматически прочитал сообщение и мгновенно сообразил, что Кесслер передает что-то странное. Во-первых, это был совсем не тот текст, который капитан давал ему для передачи, а во-вторых, Кесслер не воспользовался ни одной из стандартных процедур — позывными судна и так далее. Сообщение походило на передачу ПВП, — «приблизительного времени прибытия», — только не в семь утра, когда «Фэрайл» должен был появиться в Золотых Воротах, а в четыре, когда он еще будет в пятидесяти милях от берега. Таким образом, Кесслер назначал встречу с каким-то судном.

Разумеется, Гуннар ничего не сказал пассажирам и как ни в чем не бывало закончил игру. Вернувшись к себе в каюту, он позвонил на мостик и приказал разбудить его в три ночи. Поднявшись среди ночи на мостик, он включил радар. На экране показались три или четыре судна, а немного погодя радар засек еще одну, более мелкую цель, по всей видимости, небольшую лодку. Она находилась впереди «Фэрайла» и почти не двигалась. Ваш отец рассчитал, что они пройдут не далее чем в миле от нее.

Спустившись с мостика, он разбудил старшего помощника. Ему был нужен свидетель, и к тому же каюта старшего помощника находилась в одном коридоре с радиорубкой, где жил Кесслер. Они следили в дверную щель и через несколько минут из рубки выглянул Кесслер. Убедившись, что все спокойно, он направился к палубе. В руках он держал какую-то кучу тряпья, которую собирался выбросить за борт.

Ваш отец схватил Кесслера за шиворот. Тот начал ругаться и попытался вырваться, тогда ваш отец врезал ему. Кулачище у него был как двенадцатифунтовый замороженный окорок, поэтому вся драка заключалась в том, что Кесслер с трудом вставал на ноги лишь затем, чтобы сразу же полететь обратно на пол. Гуннар запер его в каюте, и они с помощником осмотрели то, что он нес. Это оказался большой кусок пенопласта, вымазанный чем-то коричневым, чтобы походить на толстый обломок дерева. Сквозь пенопласт была пропущена тонкая проволока, а внизу привязан балласт, чтобы он не переворачивался и проволока все время торчала вверх. Внутри пенопласта находился настоящий миниатюрный радиопередатчик — это выяснилось, когда за дело взялись нарки19, — использующий провод в качестве антенны. Ко дну пенопласта нержавеюшей проволокой был прикручен водонепроницаемый пластиковый контейнер, а в нем — почти полкило героина.

Кесслер так и не назвал тех, кто был в лодке, однако добился смягчения приговора, объяснив, как все это работает, хотя нарки и без него уже знали. Он собрал маленький передатчик, а на лодке находился небольшой приемник, сделанный им же. Приемник был настроен на ту же частоту, что и передатчик, поэтому контрабандистам в лодке оставалось лишь идти по сигналу, пока луч прожектора не нащупает пенопластовый плотик. Они уже дважды подбирали такие посылки и спокойно уплывали с ними.

Чтобы дать показания в суде — по-моему, месяцев через десять, — Гуннару пришлось задержаться на берегу, и в очередной рейс судно ушло без него. Он сошел с него в Сан-Франциско, а вернулся на борт уже в Гонолулу. Кесслера осудили, но я так и не узнала, на сколько.

Замолчав, Полетт отпила из бокала.

— А он не угрожал старику? — спросил Ромстед.

Она покачала головой:

— Насколько мне известно, нет, Конечно, месть вполне подходящий мотив, особенно если к ней добавить четверть миллиона долларов, к тому же Ромстед вспомнил о лактозе, набитой в рот отца.

— Вы сказали, что он отличался садистским чувством юмора. Как это проявлялось?

— О, во всяких идиотских шуточках! Кесслер разыгрывал их, используя свое электронное барахло. Совсем миниатюрные подслушивающие устройства — прямо как в старой шутке о подслушивающем «жучке» в оливке из бокала с мартини. Установка такой штуковины в комнате девицы в публичном доме очень всех веселила. И еще эти отвратительные чучела с дистанционным управлением…

— С дистанционным управлением? — нахмурившись, перебил ее Ромстед.

— Ну да. Вроде моделей самолетов, которыми управляют с помощью передатчика, заставляя их выделывать виражи, петли, развороты и тому подобное. Конечно, изобретал это не он, такие устройства существуют давно, но Кесслер каждый раз добавлял что-то от себя. Он был просто помешан на всем этом и хвастал, что может управлять по радио чем угодно. Особенно если ему как следует заплатят.

Как-то раз купил две, игрушечные машинки на батарейках, разобрал их и встроил радиоуправление, чтобы они двигались, останавливались и поворачивали. Потом заплатил какому-то мальчишке в Маниле, и тот убил для него парочку здоровенных отвратительных крыс — это просто невообразимо ужасные твари. Если бы какой-нибудь кот решился напасть на такую, то закончил бы жизнь в сумасшедшем доме для животных. Так вот, Кесслер содрал с этих крыс шкурки и зашил в них радиоуправляемые машинки. Кровь стыла в жилах, когда эти чучела двигались в боевом порядке. Он частенько брал их с собой на берег; говорят, с их помощью он мог за десять секунд очистить публичный дом.

Ромстед почувствовал, как у него на затылке зашевелились волосы. Его мысли лихорадочно заработали, и все разрозненные кусочки мозаики сложились в единое целое. Он представил, как перепуганный бурро бежит по пустырю с громыхающей на хвосте связкой банок и потом взрывается.

— Настоящий выродок, — произнес он.

Он даже не сообразил, что сказал это вслух, пока Полетт не посмотрела на него непонимающим взглядом и не переспросила:

— Что?

— Не понимаете? Вот почему никто не мог понять, как удалось заставить старика одного пойти в банк и обналичить чек. Вы же все сами только что мне рассказали.

— Эрик, дорогой, — начала Полетт, — вы в своих фантазиях зашли еще дальше, чем Кесслер. Нельзя управлять человеком на расстоянии, особенно таким, как ваш отец.

— Очень даже можно, — возразил он, — если придумать соответствующую угрозу. Скажите, а Кесслер не носил очков?

— Носил. Кажется, он был близорук. А как вы догадались?

— Изменился цвет его глаз. Он носит тонированные контактные линзы. Перекрасить волосы — это совсем просто, а для того чтобы кожа стала смуглой, существуют специальные кремы. Он, должно быть, нарушил условия досрочного освобождения и смылся из-под надзора, а это означает, что он с самого начала вынашивал преступные планы. В этой электронной фирме он наткнулся на Джери, и даже если она его не узнала, он-то ее не забыл…

Мысли Ромстеда оборвались, когда он сообразил, что Полетт уже не первый раз задает ему какой-то вопрос:

— Эрик, ради Бога, что вы имеете в виду — «если придумать соответствующую угрозу»?

— Взрывчатое устройство с дистанционным управлением. Где-то на теле. Возможно, в паху. «Держать кого-то за яйца» не просто образное выражение.

— Но почему он не мог кому-нибудь сообщить?

— И это вы мне только что рассказали. На нем установили «жучок». Все, что говорил он, и все, что говорили ему, немедленно попадало прямо в ухо этого недоноска с передатчиком, Кесслера. Вырядился в хиппи, чтобы спрятать под длинными волосами наушники. Я должен позвонить Брубейкеру.

Помощник шерифа уже мог уехать домой, но все равно следовало вначале позвонить в полицию. Ромстед открыл справочник на телефонах срочного вызова и снял трубку. Не успел он набрать номер, как гудок исчез. Ромстед постучал по рычажку. Ничего.

— Телефон вырубился, — сказал он. Полетт Кармоди удивленно посмотрела на него.

— Странно. Час назад он работал. — Она поставила бокал. — Попробую параллельный аппарат в спальне.

Полетт направилась в сторону спального крыла и почти сразу же вернулась.

— Глухо как в танке.

Во всем доме потух свет, а за ним и лампы в бассейне. Прекратилось легкое гудение кондиционера. В темноте и полнейшей тишине Ромстеду показалось, что где-то послышался скрип открываемой двери, и в тот же момент Полетт издала резкий вздох, который у женщин обычно предшествует крику. Ромстед зажал ей рот рукой и потянул на пол рядом с собой.

Глава 9

Ромстед прижал губы к уху Полетт и прошептал:

— Не вставайте, — почувствовав ее кивок, он встал, стараясь припомнить размеры комнаты и расположение мебели. Он не знал, какая дверь скрипнула, но скорее всего та, что была в дальнем конце кухни: распределительный щит с пробками я выключателями, видимо, находился в гараже.

Его глаза еще не успели привыкнуть к темноте, и он на ощупь стал пробираться в сторону двери на кухню, потом остановился, чтобы прислушаться. Ромстед ступал по ковру, но если кто-то шел по кафельному полу кухни, он должен был издавать какие-то звуки. Однако ничто не нарушало тишину. Ромстед снова двинулся вперед, протянув перед собой руки и пытаясь нащупать стену. Внезапно в глаза ударил луч света. Позади него вскрикнула Полетт.

Точно направленный белый луч фонаря на мгновение ослепил Ромстеда; на него смотрели два уродливых ствола обрезанного дробовика. Он застыл на месте, в добрых шести футах от стволов, с трудом различая очертания человека в черном комбинезоне и балахоне палача.

На ногах у него были только носки — тоже черные, поэтому Ромстед не услышал шагов. Полетт опять вскрикнула. Значит, сзади еще один.

— Ну ладно, — произнес тот, что держал обрез, — если тебе так хочется тащить на себе этого здоровенного сукиного сына…

Ромстед попробовал повернуть голову, но внутри черепа резко разорвалась и рассыпалась искрами вспышка боли. Свет отодвинулся куда-то далеко-далеко, а затем и вовсе исчез.

Он открыл глаза, моргнул и, почувствовав прилив тошноты, снова закрыл их. Немного погодя предпринял вторую попытку. Тусклое освещение позволяло разглядеть обстановку — значит, сейчас день. Он лежал одетый, но без пиджака и галстука, на узкой и слишком короткой кровати, застеленной голубым, вышитым синелью20 покрывалом, и глядел в потолок. Ромстед никогда сильно не напивался и всего лишь пару раз в жизни набирался до такой степени, что потом страдал от похмелья. Но нынешнее состояние и царившая в голове путаница наводили его на мысль, что именно такой и должна быть квинтэссенция похмелий всего человечества. Потом в голове понемногу прояснилось, и он вспомнил мужчину с дробовиком и как вскрикнула Полетт Кармоди. Он потрогал голову. На затылке появилась весьма болезненная шишка, а волосы слиплись от спекшейся крови.

Ромстед посмотрел на часы. Поймав в фокус циферблат, он разглядел на них десять минут девятого. «Утра? — подумал он. — Скорее всего. Черт побери, но каким же образом он мог проваляться без сознания — подумать только! — целых пятнадцать часов?»

Он решил оставить пока этот вопрос открытым и повернул голову, зная, что за любое движение придется заплатить болью. Рядом стояла еще одна узкая кровать из того же гарнитура и так же застеленная голубым покрывалом с синелью. На ней спала Полетт Кармоди, ее светлые волосы растрепались, а задравшееся платье до половины обнажало бедро. В конце комнаты, отделанной лакированной сосной, находилось окно, через которое просвечивал дневной свет. Окно оказалось зарешечено, на подоконнике установлен небольшой кондиционер, а жалюзи снаружи — закрыты.

Зарешечено? Ромстед повернул голову направо. Там, в конце комнаты, виднелась окантованная стальными пластинами дверь. Справа от двери стояли два поставленных бок о бок комода. На одном из них находился интерком, а над другим — вмонтированное в стену зеркало. Под зеркалом размещалось нечто напоминающее сдвижную панель или «кормушку» — как в тюрьме. Панель была задвинута, а напротив подножия кровати находилась еще одна дверь.

Ромстед опустил ноги на пол и сел. Боль сжала виски, словно тисками, голова кружилась. Он попытался встать, но рухнул обратно на край кровати. Ноги отказывались повиноваться. Видимо, он слишком долго пролежал со свешивающимися через край кровати ногами, и их собственный вес лишил лодыжки притока крови. Наклонившись, Ромстед ухитрился расшнуровать ботинки и принялся массировать ступни. Сначала они были твердыми и совершенно бесчувственными, но скоро он почувствовал легкое покалывание — кровообращение восстанавливалось.

Теперь можно встать. Ромстед покачнулся и, шатаясь как пьяный, поплелся к приоткрытой двери. Это была ванная. Окошко в ней загородили двумя вертикальными полосами стального уголка, размером два на два дюйма. С минуту Ромстед тупо смотрел на него, потом вернулся к укрепленной пластинами двери и подергал ручку. Заперто. Если не считать легкого жужжания кондиционера в окне, вокруг было абсолютно тихо.

Подойдя к окну, Ромстед осмотрел его. Окно загорожено не решеткой, как ему показалось вначале, а такими же полосками стального уголка, что и в ванной. Только здесь, чтобы вставить кондиционер, две горизонтальные полосы крепились к стене в верхней и нижней части окна, а затем к ним накрест приварили три вертикальные полосы. Болты полудюймовые, сталь — четвертьдюймовый профиль, сварные швы очень прочные.

Взявшись за одну из вертикальных полос, Ромстед потянул ее на себя. Ничего не получилось, только в голове запульсировала боль. Он решил, что их не свернуть и ломом.

Ромстед поднес руку к решетке кондиционера. Включенным оказался только вентилятор. Затем он просунул лицо между двумя вертикальными перекладинами, как можно ближе к оконному стеклу, и посмотрел вниз сквозь наружные жалюзи. Он увидел лишь верхнюю часть корпуса кондиционера, на которой играл солнечный свет. На обшарпанной, покрытой пылью поверхности лежало несколько сосновых иголок. Ромстед передвинулся к краю окна и, скосив глаза, посмотрел вниз. Ему удалось разглядеть несколько футов каменистой земли, наполовину вылезший из земли корень дерева и сосновые иголки.

Ромстед решил, что, поскольку здесь растут сосны, это место никак не может быть пустыней. Он повернулся к окну спиной. Возможно, Полетт Кармоди сможет рассказать о случившемся и о том, где они находятся. Ее наверняка не стали оглушать. Полетт повернулась во сне, и платье обвилось вокруг бедра. Сдернув покрывало со своей кровати, Ромстед прикрыл ей ноги. Когда она проснется, у нее и без того хватит поводов для расстройства, ни к чему добавлять к ним еще и смущение.

Ромстед вернулся в ванную. Под покрывал сильно потертый, но чистый линолеум. В ванной стоял шкафчик и умывальник с ржавыми потеками под краном. Над умывальником висело мутное зеркало. Старомодная ванна на ножках находилась в дальнем углу, рядом с окном. Здесь за окном были такие же, как и в спальне, наружные жалюзи, поэтому в ванной царил полумрак. Ромстед щелкнул выключателем, и над зеркалом зажглась лампочка. На вешалке висело несколько полотенец, а на краю умывальника лежал нераспечатанный кусок туалетного мыла. Пустив холодную воду, он умылся, и ему стало немного лучше. Вода была ледяная, а это само по себе доказывало, что их темница находится в Сьерре или где-то у подножия гор. Причем вдалеке от наезженных дорог, потому что до его ушей еще ни разу не донесся звук работающего автомобильного двигателя.

Но почему он так долго пробыл без сознания? Прежде его не раз оглушали, но он отключался всего лишь на несколько минут и никогда не слышал, чтобы беспамятство длилось пятнадцать часов, не считая случаев сильного сотрясения мозга или комы. Должно быть, его чем-то накачали. Пиджак с него сняли, и теперь Ромстед заметил, что запонка на левом рукаве расстегнута. Закатав рукав, он увидел две маленькие точки и капельку засохшей крови. Наверное. — жгутом послужил галстук, а укол сделали каким-нибудь грязным наркоманским шприцем. Потом он подумал, что вряд ли стоит так беспокоиться о сыворотке против гепатита, поскольку в сложившихся обстоятельствах есть более серьезные поводы для волнения.

Ромстед открыл зеркальную дверцу аптечки. Внутри находились две новые зубные щетки в пластмассовых футлярах, зубная паста, бутылочка аспирина и стакан для воды. Он вытряхнул на ладонь четыре таблетки и присмотрелся к ним: выглядели они как настоящие. Проглотив аспирин, Ромстед распечатал одну из зубных щеток и почистил зубы.

Потом снова вышел в комнату. Занавешенная шторой ниша слева от ванной служила гардеробом. На перекладине висело несколько проволочных вешалок для верхней одежды, а его сумка, сумка Полетт и небольшой чемоданчик с туалетными принадлежностями стояли на полу. Пиджак и галстук Ромстеда бросили на его сумку. Опустив штору, он подошел к комодам у противоположной стены.

Интерком, конечно, включен, и где-то в комнате установлено подслушивающее устройство, а может, и не одно. Если даже накрыть интерком подушкой, а потом отыскать самый заметный «жучок» и вырвать ему зубы, тут где-нибудь все равно останется еще хотя бы одно устройство, которое запишет на пленку весь их разговор. Зеркало наверняка фальшивое: когда с этой стороны светлее, чем с обратной, оно превращается в окно, сквозь которое можно наблюдать за ними. Ромстед осмотрелся. С потолка свешивалась люстра с двухсотваттной лампой. Сейчас она не горела, но ближе к вечеру ее зажгут. Конечно, лампу можно разбить, но какой в этом толк? Бандиты спокойно войдут сюда со своим обрезом и свяжут их.

Неужели этот ненормальный ублюдок думает, что ему и на этот раз удастся выйти сухим из воды? Теперь Ромстед понял, что именно Кесслер искал у него в квартире: он, сам того не сознавая, сказал об этом Майо. Банковские подтверждения. Сто семьдесят две тысячи долларов на депозите в «Саузленд траст» в Сан-Диего — все его сбережения, если не считать нескольких сотен на чековом счету в Сан-Франциско. Несомненно, старика заставили пойти и забрать эти деньги, пристроив на бандаже роковое третье яичко из пластиковой взрывчатки, или прикрепив в паху динамитную шашку. На него надели несколько пар колготок, пришитых к низу футболки, а брючную «молнию» присоединили к ремню. Из такого одеяния можно высвободиться лишь минут за десять, тогда как меньше чем за секунду тебя просто разнесет на куски. А как же радиосхемы и разные провода, которые соединяют все это-с детонатором? Они должны были находиться где-то внутри его пиджака, так почему же он не смог добраться до них и вывести всю систему из строя? Ведь его руки были свободны. Ответ пока не найден, но он непременно во всем разберется. Ясно только одно: человек не станет делать резких и необдуманных движений, когда кто-то держит его за яйца.

Но зачем они похитили Полетт Кармоди? За какой надобностью прослушивали ее телефон, а потом устроили для него ловушку в ее доме? И на этот вопрос пока тоже нет ответа. И тут впервые непроницаемая тишина была нарушена. Из-за стены, у которой стояли кровати, донеслось глухое бормотание и скрип диванных пружин. Ромстед посмотрел на Полетт Кармоди. Она открыла глаза и недоуменно уставилась на него, потом поднесла руку к голове.

— О Господи Боже мой! — были ее первые слова.

— Они вас не оглушили? — спросил Ромстед.

— Нет, — ответила Полетт. — Это, должно быть, из-за той дряни, которую они вкололи мне в руку. То ли тормозная жидкость, то ли растворитель для лака.

— Мне очень жаль.

— Чего жаль?

— Что вы тоже оказались замешаны. Не знаю, зачем ему понадобились вы.

— Из-за денег, — ответила Полетт. Потом, скривившись от боли, села и снова схватилась за голову. Ощупав растрепанные волосы, она вздрогнула.

Ромстед хотел спросить, из-за каких таких денег, но решил, что не стоит торопиться с вопросами. Он принес из гардероба ее дорожную сумку и чемоданчик и поставил рядом.

— Тут есть ванная, — сказал он. — И даже зубная щетка и аспирин. Вы справитесь сами?

Полетт кивнула. Она откинула покрывало, которым Ромстед прикрыл ее, спустила босые ноги с кровати и встала. Когда она покачнулась, как пьяная, он взял ее и помог дойти до дверей и передал сумку. Поскрипывание кровати в соседней комнате усилилось, и опять стали слышны голоса, легкие стоны и приглушенные вскрики. Ромстед выругался, надеясь, что к тому времени, как Полетт вернется из ванной, они закончат. Но ничего подобного. Когда несколькими минутами позже она вошла с уже подкрашенными губами, то попала в самый разгар любовного поединка за стеной. Слышимость была великолепная, словно все охи-вздохи и сотрясания кровати происходили прямо у них на глазах, а затем надтреснутый и хриплый, но несомненно принадлежащий женщине голос воскликнул:

— Еще-еще-еще! О Господи Иисусе! О Господи!

Раздался пронзительный несвязный вопль, и наконец воцарилась тишина. Пленники смущенно отвернулись друг от друга.

Полетт присела на край кровати и выудила из сумочки сигарету.

— Хорошо, что они не пустили это по телевизору и не заставили нас смотреть. Хотя после того, что случилось, вряд ли я была бы слишком потрясена.

Ромстед сделал жест в сторону интеркома:

— Комната прослушивается.

— Ну и пусть себе слушают. Какая теперь разница?

— Теперь никакой.

Если ее телефон прослушивался, то Кесслеру уже известно, что Ромстед вычислил его личность, и терять им больше нечего.

— Это я виноват… — сказал Ромстед. — Я сам все испортил. Если бы я поменьше болтал…

— Может, прекратите? Вашей вины в этом нет. С самого начала главной целью была я. Из того, что мне удалось подслушать, вам пред-, стоит лишь забрать выкуп.

— И сколько?

— Два миллиона. Ромстед присвистнул:

— И как они собираются их получить?

— Не знаю. Они не обсуждали это, правда, когда один из них предложил воспользоваться моментом и поразвлечься со мной, пока вы одурманены наркотиком, то другой сказал, чтобы тот заткнулся и занялся делом. Тогда-то они и упомянули сумму в два миллиона. «А потом ты сможешь нырять в эти округлости, — сказал один. — Вот это, я понимаю, задница!» Так он элегантно выразился.

— Значит, их только двое?

— Это все, что я видела.

— И один из них Кесслер? Вы бы узнали его голос?

— Думаю, да. Но эти оба слишком высокие — шесть футов или даже выше. Один, судя по акценту и манере речи, техасец.

— Значит, их по меньшей мере трое.

— Да, и еще эта самочка.

— А вы видели их машину?

— Нет. Наверное, они оставили ее за холмом, где-то ближе к дому вашего отца. Они оглушили вас и вкололи вам эту дрянь, а потом сделали укол мне. Тот, что походил на главного, послал техасца за машиной. Это ему я понравилась, правильнее сказать, подошла по размерам. В общем, эта гадость не сразу подействовала, и я еще находилась в сознании, когда услышала, как к фасаду дома подкатила машина. Но к тому времени, когда они погрузили вас и вернулись за мной, я уже отключилась. У меня осталось какое-то смутное воспоминание, будто по дороге я наполовину очнулась и обнаружила, что мы оба лежим на матрасах в кузове с высокими бортами грузовика. Мы остановились, и вам, кажется, сделали еще один укол. Но все это могло мне только почудиться.

— Так оно и было. У меня два следа от уколов.

— Но зачем им понадобились наркотики? Они же могли нас просто связать.

— Чтобы мы не сообразили в каком направлении и сколько времени нас везут. Мы сейчас можем находиться как в двадцати милях западнее Колвиля, так и в четырехстах южнее. Кажется, мы где-то в Сьерре или у подножия гор, хотя моя догадка ничего не стоит.

— Вы думаете, они еще раз собираются проделать то же самое, что и с вашим отцом, — послать вас в банк за деньгами?

— Видимо, так. Раз это однажды сработало, то они рассчитывают, что получится еще.

— Я никак не могу понять одного. Его руки были свободны, так почему же он…

— Время, — перебил Ромстед. Потом объяснил:

— Он бы взорвался раньше, чем попытался бы освободиться от этого барахла.

— Но, Эрик, часть устройства должна была находиться где-то на нем. Где-нибудь в пиджаке. Наверняка в кармане имелись связующие провода, которые он мог бы порвать.

— Да, я знаю… — начал было Ромстед, но тут интерком ожил.

— Ну конечно, он мог разорвать цепь! — произнес насмешливый голос, — но именно этого ему хотелось меньше всего на свете.

Они переглянулись. В глазах Ромстеда застыл вопрос. Полетт пожала плечами. Это мог быть и Кесслер, но она не была уверена.

Ромстед повернулся к интеркому:

— Почему?

— Вы разбираетесь в электрических цепях или электронике? — спросил голос.

— Совсем немного, — мрачно ответил Ромстед.

— А вот ваш старик разбирался. Он сразу все понял, как только я показал ему схему.

— Я должен задавать вам вопросы?

— Как хотите, но мне кажется, вам следует знать, в чем тут дело. Детонатор срабатывает при обратном контакте с реле. При нарушении целостности схемы и в случае разрыва цепи.

— Ну и что это значит?

— А то, что все очень просто: система и не предназначалась для взрыва от радиосигнала. Наоборот, именно радиосигнал удерживал ее от детонирования, если вы понимаете, о чем я говорю. Он был у меня на поводке:

Ромстед встал, его охватил ужас. Каким беспомощным должен был себя чувствовать его отец! Он не мог сбежать — оказавшись вне зоны досягаемости передатчика, он в ту же секунду взлетел бы на воздух. И если бы даже полиция схватила Кесслера или он сам попытался убить его, случилось бы то же самое.

— Питание для детонирующего устройства было автономным, — продолжал голос. — Батарея заряженных конденсаторов; совершенно безопасно, пока детонирующая цепь разомкнута, но если радиосигнал по какой-либо причине прерывается, то реле обратным контактом замыкает цепь. Очень хитроумное устройство.

«Эгоманьяк, — подумал Ромстед. — Чтобы доказать всем, какой он умный, способен дохвалиться до газовой камеры. Однако нам от этого мало радости».

— Мы все согласны с тем, что вы гений, — сказал Ромстед. — А для нас тоже приготовлен бурро?

— Нет, другого бурро мы не припасли. Однако у нас есть неплохой фильм о нем. Мы с удовольствием вам его покажем, если вдруг не хватит словесных доводов.

Ромстед ничего не сказал. За стеной снова заскрипела кровать. Затем голос продолжил:

— Но на самом деле в этом нет необходимости. Не думаете же вы, что мы настоль§ ко глупы, чтобы проделать то же самое и таким же способом? Это будет совершенно новая операция и совершенно другой подход. Не хотите ли позавтракать?

— О Господи, — простонала за стеной девица.

Ромстед взглянул на Полетт. Покачав головой, она отвернулась.

— Ценим вашу заботу, — ответил Ромстед, — но только не с гарниром из радиоспектакля.

Из интеркома послышалось хихиканье:

— Э, дружище, да у вас похмелье. Ладно, мы выведем вас отсюда на некоторое время, чтобы сделать необходимые снимки.

Изголовье кровати за стеной ритмично загромыхало об стенку.

— Однако каков самец, почти без передышки, — заметила Полетт. — Или эта телка принимает их по очереди?

Она ушла в ванную и закрыла за собой дверь. Ромстед услышал, как она спускала в туалете воду и открывала кран. После финального вскрика Полетт вернулась в комнату.

— Я всегда любила секс, — призналась она. — Как вы думаете, смогу ли я когда-нибудь снова этим заниматься?

— Конечно, — ободрил ее Ромстед. — Вас же до сих пор не слишком беспокоило спаривание животных на скотном дворе?

Полетт прикурила очередную сигарету:

— Интересно, как это наш великий гений не додумался установить здесь телекамеру?

— Не волнуйтесь, за нами наблюдают. — Ромстед показал на зеркало над комодом. — Оно фальшивое.

Полетт с интересом посмотрела на зеркало.

— Вы хотите сказать, как в некоторых казино? А как оно действует?

— Нужно, чтобы освещение с лицевой стороны было сильнее, чем с задней. В той комнате оно, видимо, спрятано в гардеробе или прикрыто занавеской.

— Вот как. А что это за разговор насчет бурро?

Ромстед рассказал, как наткнулся на ослика с переломанными ребрами.

— Это была демонстрация, чтобы старик сделался более податливым. Они пристегнули связку динамитных патронов к несчастномуживотному, привязали к хвосту несколько жестянок, чтобы заставить его бежать, и на расстоянии нескольких сот ярдов взорвали заряд.

— О Господи! До чего только можно дойти? И они сняли об этом фильм? , — Он так сказал.

— Но как им это удалось?

— Возможно, пригласили кого-нибудь с подпольной студии, которая специализируется на фильмах для мужской аудитории.

Полетт внимательно посмотрела на Ромстеда:

— Для экс-спортсмена и бизнесмена средней руки вы слишком хорошо осведомлены в темных делишках.

Он пожал плечами:

— Я много читал.

— Не сомневаюсь, но интересно — что именно?

Ромстед промолчал. Она сказала — два миллиона долларов; он и не представлял, что Полетт так богата, однако Кесслер должен был знать наверняка — он не имел права на ошибку. После похищения старика его разведывательные операции стали еще совершенней. Ромстед подумал о Джери: возможно, это ее работа, но в какой-то момент она что-то напутала. Как, черт побери, они собираются заполучить такую сумму и скрыться, если ФБР перевернет каждый камешек западнее Миссисипи? По словам Полетт, предполагается, что он, Ромстед, заберет выкуп. Что это означает? Что он пойдет в банк, как его старик? Нет, тут придумано нечто другое. И несомненно, эта идея находится где-то на грани гениальности и безумия. Главное слово будет за электроникой, а потом — если только ему не удастся найти какой-нибудь выход — он умрет, как и его отец.

Ромстед заинтересовался, сняли они это место или купили на часть тех двухсот пятидесяти тысяч. Несомненно, когда все закончится, они уберут решетки, стальную плиту, зеркало и все остальное, заделают дыры от болтов. Однако если им хоть что-либо известно о ФБР, то придется поработать как следует. Из-за двухмиллионного выкупа и двух захваченных заложников эти парни перетрясут всю страну, так что мало не покажется!

Раздался звук отодвигаемого запора, и узкая панель над комодом сдвинулась в сторону. Из нее показалась рука с парой наручников и двумя полосками черной ткани и оставила все на комоде. Потом в отверстие просунулись стволы обреза, и голос произнес:

— Ромстед, отойдите в дальний конец комнаты и станьте лицом к окну.

«Свора ублюдков со страстью к драматическим представлениям, — подумал Ромстед, хорошо разбиравшийся в театре. — Теперь он сделает киношный жест своей пушкой». Повернувшись, он отошел назад и стал лицом к окну. Голос сзади скомандовал:

— Миссис Кармоди, завяжите ему глаза и наденьте за спиной наручники.

— Я не знаю, как с ними обращаться, — ответила она. — Должно быть, я в тот день прогуляла занятия в полицейской академии.

— Заткнитесь и делайте, что вам ведено. Наручники открыты. Вам остается лишь надеть их ему на запястья и закрыть до щелчка. И если он вам хоть сколь-нибудь не безразличен, то лучше как следует завяжите ему глаза.

По интеркому с ними разговаривал другой голос, этот звучал пониже тоном и более агрессивно. В нем не чувствовалось ни малейшего акцента, значит, это не Техасец. Тогда их не меньше трех. Назовем его Центровым21.

Ромстед услышал, как к нему сзади подошла Полетт, и завел руки за спину. Стальные кольца сомкнулись на запястьях, потом она завязала ему глаза.

— Теперь станьте рядом и завяжите глаза себе, — скомандовал голос.

Затем раздался звук отодвигаемого засова и поворачивающегося в замке ключа.

— Держу его на мушке, — сказал другой голос. Вот и Техасец! Значит, он тоже вооружен и держит на прицеле комнату.

Может, все это выглядит несколько театрально, но когда они чего-то опасаются, то играют по-настоящему. Хотя Ромстед не понимал, к чему эти штучки, когда со скованными руками и завязанными глазами он ничего сделать не может. Деревянный пол был голым, если не считать коврика между кроватями, поэтому он расслышал приближающиеся сзади шаги. Потом другие, поближе к двери. Теперь оба бандита вошли в комнату.

— Ты, главная, ступай туда, куда я буду направлять, милашка, — сказал Техасец. Его шаги и шаги Полетт удалились в сторону дверей, а потом что-то уперлось Ромстеду в спину.

— Двустволка, двенадцатый калибр, заряжена вторым номером, — сообщил Центровой. Ромстед промолчал. Здоровенная лапа схватила его за левую руку и развернула. — Вперед. — Они прошли через комнату. Ромстед заранее запомнил размеры помещения и удовлетворенно хмыкнул, задев дверной косяк правой рукой как раз в тот момент, когда он и ожидал. — Направо, — приказал Центровой и, чтобы было понятней, подтолкнул его.

«Холл, как минимум, две двери в спальни», — подумал Ромстед, продолжая считать про себя шаги. Сейчас они, должно быть, в помещении, где с противоположной стороны находится зеркало-окно. Слегка отведя в сторону правый локоть, он почувствовал прикосновение ткани. Значит, с этой стороны занавеска.

— Налево, — скомандовал Центровой. Следовательно, вход в холл со спальнями должен находиться почти напротив сквозного зеркала.

Ромстед повернул и снова принялся считать, делая короткие шаги — что вполне естественно для человека, временно лишившегося зрения, — и стараясь, чтобы они как можно точнее соответствовали двум футам. Потом услышал урчание работающего холодильника и звук капающей из неплотно завинченного крана воды. Пахло кофе и жареным беконом. Ковра под ногами по-прежнему не было, однако он больше не слышал впереди себя шагов Техасца и Полетт. И тут послышался скрип открывающейся двери и голос Техасца:

— Шажочек вниз, лапуля.

Дверь захлопнулась, громыхнув щеколдой. Они только что вышли, значит, впереди должен быть ковер. И тут Ромстед ступил на него — ага, в двенадцати футах от задней стену холла.

Три шага по ковру, и они свернули налево и сделали еще девять. Потом Центровой остановил Ромстеда, и тот уперся ботинком в порог. Не убирая дула дробовика с его спины, он раскрыл дверь.

— Вниз, — скомандовал он.

Значит, входная дверь располагалась чуть левее двери холла, и им пришлось обходить что-то — стол или софу. И зачем он считает шаги? Скорее всего, чисто автоматически. Эта информация могла бы пригодиться ФБР, но кто, интересно, ее передаст?

Ромстед осторожно ступил вниз и почувствовал под ногой кокосовую циновку. Шесть футов голых досок и еще две ступеньки. И вот он уже на раздражающе скрипящем мелком щебне. В воздухе стоял смолистый аромат сосен, однако не чувствовалось ни малейшего ветерка, чтобы на слух можно было определить, насколько близко находятся деревья. Где-то неподалеку трещала птица, которую Ромстед принял за сойку. Солнце приятно припекало. «Далекое и мирное светило, — подумал он. — Просто замечательно».

— Налево, — приказал Центровой. Ромстед повернул и снова принялся считать шаги под скрежет щебня под ногами. Они зачем-то направлялись в другое здание, поэтому направление и расстояние до него могли бы послужить важной информацией для следствия, если, конечно, кто-нибудь когда-нибудь ее получит. С помощью аэрофотосъемки за пару часов можно изучить несколько тысяч квадратных миль сосновых лесов, разыскивая два здания, расположенные друг от друга на приблизительно известном расстоянии и в приблизительно заданном направлении. А дальше уже дело техники.

Хотя маловероятно, чтобы этот технологический гений не знал об этом, и то, что он не беспокоился, пугало, как и многое другое.

Глава 10

Еще двадцать один шаг по щебню, и Ромстед наткнулся ногой на водосточный желоб. Пять шагов по утрамбованной земле, и они снова вышли на щебенку. Центровой повернул его под углом налево, и через три шага Ромстед ступил на бетон, и одновременно солнце перестало припекать голову. Еще раз налево — примерно под углом в девяносто градусов к прежнему направлению — и восемь шагов назад.

— Стоять, — скомандовал Центровой. Ромстед остановился. «Гараж, — догадался он, — выходящий фасадом в ту же сторону, что и дом, и расположенный приблизительно в пятидесяти футах от него».

Ромстед услышал скрежет поднимаемой двери.

— Теперь вперед.

— Чрезвычайно интересное путешествие, — произнесла рядом Полетт. — Прямо как посвящение в члены женского клуба.

— Заткнись, — велел Центровой. — Развернитесь оба.

Ромстед сделал поворот кругом и услышал, как рядом повернулась Полетт. Теперь Центровой должен был оказаться перед Ромстед ом, однако в спину ему уткнулось другое дуло.

— Только не делай резких движений, приятель, как сказала мартышка, попавшая в газонокосилку. — Это Техасец. Кто-то набросил веревку ему на лодыжки. Он вспомнил фотографию отца из полицейского архива и мгновенно ощутил прилив холодной ярости, но постарался подавить ее.

— Я все еще здесь, — произнес впереди голос Центрового. — Ладно, перестегните браслеты. — Ромстед почувствовал, как приподняли его руки и, щелкнув, сняли наручники. — Протяни руки вперед, — приказал Центровой. Ромстед повиновался. — И вы, миссис Кармоди. — Наручники снова защелкнулись на запястьях, и рядом послышался еще один двойной щелчок.

«Как в кино, — подумал он. — Реализм, художественные детали, режиссерский прием». Послышался звук удаляющихся по бетону шагов. Где-то треснула рвущаяся ткань.

— Хорошо, разверните их. — Это уже голос из интеркома, наверное, Кесслера. — И снимите повязки.

Рядом послышался легкий шорох ткани. Техасец — или кто там был сзади — снимал повязку с Полетт Кармоди. Потом чьи-то пальцы занялись узлом на его затылке. Откуда-то спереди женский голос произнес:

— Ты что, в самом деле собираешься трахнуть эту старую кошелку?

— Что за милое дитя! — сказала Полетт.

— Эт-я собираюсь?

— Точно, Техасец сзади. — Эт-все равно, что скакать на быке. — Подражая ведущему родео, он продолжал:

— Из загона номер пять, верхом на Том-Кто-Де-лает-Жен-Вдовами, появляется…

— Кончай придуриваться, — откуда-то справа рявкнул Центровой. — Господи, ты что, больше ни о чем не можешь думать?

В этот момент Ромстед освободился от повязки. Он заморгал, сразу же потеряв способность видеть в до боли ярком свете ламп, направленных прямо в лицо. Потом ему удалось рассмотреть четыре мощных софита на штативах — два спереди и два чуть правее. Все, что находилось за ними, выглядело каким-то неясным и расплывчатым, хотя он смутно различал подъемную дверь гаража на две машины. Слева стоял двухместный седан не очень новой модели, а справа — во всю стену нечто вроде ширмы из какого-то дешевого пластикового покрытия, выкрашенной тонким слоем зеленой краски. Ромстед оглянулся назад и увидел точно такую же ширму. И уже во второй раз он был вынужден признать, что, при всей склонности к театральности, они ничего не упускают. Как и ему самому, бандитам было известно, что эти снимки будет изучать целая команда специальных экспертов ФБР, которая не упустит и малейшего штриха. Так что никаких отверстий от сучков, никакого характерного рисунка на дереве досок, никаких пятен или дыр от старых гвоздей — ничего, что позволило бы потом идентифицировать это место.

Ромстед посмотрел направо. Техасец — а может, Центровой — стоял достаточно далеко, чтобы попасть в объектив. В руках он держал обрез дробовика. Шесть футов два дюйма, мощные плечи, черный комбинезон и балахон. Прищурив глаза, он разглядел еще три расплывчатые фигуры, стоявшие за прожектором Немного правее. Одна явно принадлежала девушке, не выше пяти футов пяти дюймов роста, вторая вполне соответствовала описанию Кесслера, тогда как третья была такой же громадной, как и у державшего дробовик. Все в одинаковых одеяниях.

Для съемок не нужно такое освещение; они могли воспользоваться фотовспышкой. Софиты для того, чтобы лишить Ромстеда возможности толком рассмотреть все. Он перевел взгляд на машину. Теперь он увидел, что на ней были установлены две короткие антенны — одна на крыше, а другая на багажнике. В левой двери просверлено отверстие размером в половину или три четверти дюйма, а рядом на бетонном полу лежал стальной стержень около шести футов длиной и резьбой на обоих концах.

— Подойдите, Ромстед, и хорошенько все рассмотрите, — произнес голос из интеркома. — Теперь это ваше.

Из тени выступила стройная фигура с «Полароидом» в руках. Сделав вперед несколько шагов, человек навел на него видоискатель и отступил на шаг назад — видимо, для того, чтобы в кадр попали наручники.

Щелкнул фотоаппарат. Ромстед продолжал осматривать машину. Антенны свидетельствовали о том, что вторая операция по основному замыслу мало чем отличается от предыдущей, только эта будет на колесах. Одна антенна предназначалась для передатчика от подслушивающих устройств внутри автомобиля, установленных для контроля за Ромстедом. А другая должна принимать радиосигнал, который будет держать его на поводке. В тот момент, когда Ромстед догадался о предназначении стального стержня, Кесслер — разумеется, это был именно он — вынул снимок и принялся изучать результат.

— С первого раза то, что надо. — Ромстед обратил внимание, что на нем были нейлоновые перчатки. — Ну ладно, теперь в машину, — скомандовал Кесслер. — Оба. Ромстед — за руль.

Подталкиваемый в спину дробовиком, Ромстед заковылял к автомобилю. Второй верзила открыл дверцу, и он сел на место водителя. Потом Полетт помогли забраться на соседнее сиденье.

— Не понимаю, что мы делаем, — заметила она, — разве что снимаем рекламу для сумасшедшего дома.

Никто не обратил на ее слова ни малейшего внимания. Ромстед тоже промолчал; он углубился в анализ происходящего в поисках какого-нибудь упущения, которое подарило бы им хоть маленький лучик надежды. Очевидно, Полетт тоже поедет, а этого он совсем не ожидал. Пока тот, кто находился рядом с Полетт, держал его на мушке, другой открыл наручники и достал короткую цепь со стальными кольцами на концах. Один из наручников остался на левом запястье Ромстеда, а другой пристегнули к одному из колец цепи. Дверцы были закрыты, и Ромстед заметил, что в правой дверце тоже проделано отверстие. Значит, он оказался прав насчет стержня. Тот, кто находился рядом с ним, нагнулся. Конец стержня появился слева из отверстия в дверце, прямо над ручкой. Он прошел сквозь нижнее кольцо цепи, затем между скованными руками Полетт и через отверстие в правой дверце. Ромстед услышал, как на концы стержня надели шайбы и навернули гайки, затянув их гаечным ключом. «Ничего себе, — подумал он. — Из машины не выбраться, пока добрый дядя не выпустит».

Полудюймовый стержень прошел между животом и коленями, пригвоздив их к сиденьям. Даже без наручников отсюда не выбраться, как из кресла с пристегнутым ремнем безопасности. Намертво закрепленный стержень не даст открыть двери. Правая рука Ромстеда оставалась свободной, а длина цепи на левой позволяла положить руку на руль и вести машину — но это все. Он не смог бы даже приподняться с сиденья или дотянуться до чего-нибудь в машине.

— Она тоже должна ехать? — спросил он.

— Эт-точна, — ответил Техасец справа. — Конешна, ты не сможешь сама опустить стекла, детка, но зато не буш беспокоиться о своей прическе.

Полетт не обратила внимания на его слова. Один из софитов на штативе подтащили к машине и поставили так, чтобы он светил через ветровое стекло. Кесслер с «Полароидом» встал слева от Ромстеда.

— Левую руку на руль, Ромстед, — приказал он. — И оба смотрите сюда. — Они повернулись. Кесслер щелкнул.

«Очень уж осторожен, — отметил Ромстед, — старается, чтобы ничего из внутреннего интерьера машины не попало в кадр. Только мы двое и задник с другой стороны». Когда появился снимок, Кесслер удовлетворенно кивнул. Приблизившись, он сделал снимок под углом, чтобы запечатлеть в деталях стержень и наручники.

Потом стержень убрали и их выпустили из машины. Руки Ромстеда снова сковали впереди, и пока Кесслер фотографировал что-то на полу машины за передним сиденьем — на этот раз со вспышкой, — Техасец держал их под прицелом дробовика. Когда Кесслер сделал два снимка, он кивнул Техасцу:

— Ну ладно, теперь покажите им. Шевельнув дробовиком, Техасец кивнул. Ромстед проковылял вперед и заглянул за откинутое вперед сиденье. Света от софитов хватило, чтобы разглядеть все как следует. Но увиденное мало о чем ему говорило, кроме одного предмета, от которого его бросило в дрожь. Квадратный алюминиевый ящик с электронной начинкой, — явно самодельной, потому что нигде не было видно пластинки с клеймом производителя, — установленный на пористую резину и прикрепленный к полу в дальнем конце салона. С ближней стороны стоял комплект аккумуляторов, а между ними и ящиком по полу свободно лежали соединительные провода. Динамитные машинки были почти не заметны, но Ромстед знал, что Кесслер вписал его в кадр именно так, как ему хотелось.

От двух связок динамита — по одной под каждым сиденьем — виднелись только края. В каждой связке по семь динамитных шашек, скрепленных вместе, а к центральной шашке каждой связки прикреплена капсула взрывателя. Оголенные провода взрывателя соединялись с теми, что тянулись, по полу.

— Это только для снимков, — пояснил Кесслер. — Мы разрядим устройство, пока вас не посадят в машину.

«Какое великодушие, какое благородство, — подумал Ромстед. — Только чего оно стоит, если кто-то из бандитов должен вести машину до места. На меня-то уж наверняка наденут наручники и завяжут глаза». Потом Кесслер принялся снимать со вспышкой внутренности багажника. Получившийся снимок его вполне устроил.

— Ну ладно, — сказал он, — пусть посмотрят.

Техасец махнул дробовиком. Ромстед вперевалку подошел к багажнику. Он тоже был нашпигован колдовской электроникой на пористой резине, — и опять все самодельное, соединенное изолированными проводами и кабелями. Но внимание Ромстеда привлек ящик, не менее зловещий с виду, чем динамит. Ящик занимал почти весь багажник, в него вместилась бы пара больших чемоданов. Он был сделан из покрытой асбестом четвертьдюймовой стали, а на откидной крышке имелся мощный запор.

— Все ясно? — спросил Кесслер.

— Само собой, — мрачно подтвердил Ромстед. — Только зачем нам тогда ехать?

— Вы не правильно интерпретируете наши намерения. Вам надо знать, что мы не блефуем; если вы нас вынудите, мы взорвем машину. Вы опасный человек, Ромстед, и мы это признаем. Начать с того, что вы слишком уж похожи на того старого черта. К тому же мы разузнали кое-что из вашего прошлого, так что если случится непредвиденное, нам не придется опасаться, что взрыв разбросает деньги по доброй половине штата. Даже не надейтесь. Мы не хотим вас искушать. Если вы попытаетесь сопротивляться, то как бы нам ни было неприятно взрывать вас, мы это сделаем. Однако деньги останутся целы.

Ромстед ничего не сказал, однако, пока их вели обратно в дом, на его лице, почти скрытом под повязкой, отражалась напряженная работа мысли. Даже гений иногда допускает мелкие просчеты, а может быть, мания величия и уверенность в собственной непогрешимости приведет его к крупной ошибке.

Ромстед лежал, вытянувшись на кровати, и глядел на чековую книжку и чек на закрытие счета в «Саузленд траст». Он слушал голос Кесслера из интеркома, который в данный момент обращался к Полетт Кармоди:

— ..Для того чтобы вы не отнимали у нас время в надежде, что мы не знаем, о чем ведем речь и пытаемся блефовать, я перескажу вам все по главам и стихам, как в Библии. Ваш муж оставил вам состояние, которое после уплаты налогов составляет чуть более трех миллионов долларов. Примерно семьсот тысяч из этой суммы приходится на недвижимость — дома в Ла-Джолле и Колвиле, кое-что в приморском районе города и утаенное от налоговой службы ранчо неподалеку от Элко. Около полумиллиона содержится в акциях компании по застройке земельных участков, которую Стив Кармоди основал в 1953 году. Остальное — без малого миллион девятьсот тысяч — вложено в облигации, некоторые из которых освобождены от налогов, а большинство принадлежит промышленным и правительственным организациям. Душеприказчиком вашего мужа был его младший брат, Джером Кармоди, адвокат в Ла-Джолле, а также и ваш адвокат.

Требование выкупа адресовано именно ему, и оно подкрепляется телефонным сообщением, которое он уже получил. Требование вместе с фотографиями, чтобы убедить его в серьезности наших намерений, отправится сегодня вечером специальной авиапочтой из места, расположенного, ну скажем… севернее Техачаписа. Нам нужен от вас один миллион восемьсот тридцать тысяч. Деньги не его, и он не станет сильно переживать. В вашем лице мы имеем дело с весьма уникальным случаем киднеппинга: ведь каждый из вас сам платит за себя.

Он получит требование завтра рано утром и вполне успеет управиться за один день. Мы хотим, чтобы деньги доставили нам послезавтра. Он может либо заложить всю вашу собственность на эту сумму, или продать облигации…

— Забудьте об этом, — перебила его Полетт Кармоди. — Облигации на мое имя, и никто, кроме меня, не может их продать. Он не сделает это, даже если захочет. А закладную необходимо проводить через нотариуса…

— Отлично, — теперь пришла очередь Кесслера перебить Полетт. — Но мы случайно узнали, что он имеет право распоряжаться состоянием от вашего имени.

Ромстед заметил, что при этих словах Полетт слегка вздрогнула, но быстро пришла в себя.

— Которая аннулируется с момента моей смерти, — возразила она. — А как выпускник Стэндфордской юридической академии, он это прекрасно знает.

— Но вы не мертвы, и мы сделали несколько снимков, подтверждающих это. Но если мы не получим денег, вы умрете, так что давайте с этим покончим. Он переведет деньги в «Саузленд траст» и договорится, чтобы они были обналичены послезавтра к полудню. Это делается без проблем в случае необходимости, особенно когда сумма достаточно велика.

А теперь вы, Ромстед. От вас мы хотим сто семьдесят тысяч. Вам остается только подписать чек на снятие счета. Это деньги не банка, а ваши личные, и что вы с ними делаете, касается только вас. Мы уже связались по телефону с вашим другом, Кэрролом Бруксом…

— Ничего не выйдет, — теперь настал черед Ромстеда перебить Кесслера. — Подпись сама по себе ничего не значит. Банк обязан возвращать деньги только лично мне или тому, кого я назначил своим полномочным агентом.

— Именно так банк и поступит. Доставит деньги лично вам. — В голосе Кесслера звучало самодовольство. — Вместе с деньгами миссис Кармоди, раз уж она тоже здесь. И сделает это Кэррол Брукс.

«Ну вот он и допустил вторую ошибку», — подумал Ромстед, однако помня, что за ним наблюдают сквозь зеркало, постарался сохранить невозмутимое выражение лица.

— Черта с два это будет Брукс, — насмешливо произнес он. — Вам не хуже меня известно, что это сделает специальный агент ФБР.

Вы же не думаете, что они до сих пор не занялись этим делом?

— Ну, я не сомневаюсь, что линии связи с Вашингтоном накалены докрасна. Но мы позаботились, чтобы это не был специальный агент ФБР.

— Послушайте, пошевелите мозгами, а? Вы претендуете на роль очередного Д.Б. Купера, и если вам позволят безнаказанно уйти, то каждый недоумок в стране, способный заменить батарейки в фонарике, сделается электронным преступником, требующим миллионные выкупы и взрывающим людей почем зря. Поверьте мне, на этот раз ФБР доберется до вас, даже если для этого потребуется задействовать всех до единого агентов из Бюро. Они медленно сдерут с вас шкуру тупым ножом и во всех газетах на первой странице поместят снимок, чтобы восторженные подражатели вашего искусства не поперли на свет Божий как грибы после дождя.

— Если вы помните, — возразил голос Кесслера, — Д.Б. Купер ушел безнаказанным именно потому, что был первым и самым изобретательным.

За стеной снова начала скрипеть кровать. Переглянувшись, Ромстед и Полетт Кармоди пожали плечами.

— Так что распишитесь, Ромстед, — продолжал голос. — А вы, миссис Кармоди, просто черкните: «Дорогой Джерри», запятая, «вышли деньги», точка — вот на этом листе бумаги. Я хочу, чтобы записка была отправлена через десять минут.

— А если мы не подпишем? — спросил Ромстед, зная бесполезность вопроса и то, каким будет ответ.

— Тогда мы займемся миссис Кармоди. Прямо перед интеркомом, чтобы вам было слышно.

Ромстед вспомнил бурро. Он подписал чек и передал ручку Полетт. Лист бумаги лежал на ночном столике между кроватями. Из-за стены доносились слабые хрипы и стоны.

— Я с радостью подпишу это, — устало произнесла она, обращаясь к интеркому, — если вы только переведете эту школу верховой езды в другое место.

Полетт написала записку и расписалась. Ромстед положил оба листка вместе с чековой книжкой на комод под панелью. Появившаяся рука забрала их. Панель задвинулась, и Ромстед услышал, как щелкнул замок. Экстаз за стеной достиг кульминационной точки, ознаменовавшейся финальным воплем, и снова воцарилась тишина. Полетт Кармоди теперь даже не пыталась куда-то укрыться от этих звуков; Ромстед подумал, что она смирилась с ними, как с частью процесса, направленного на подавление их воли.

Он размышлял, не могла ли эта девица оказаться Деброй. Хотя нет, вряд ли. Судя по всему, Дебра сидела на героине, который, как известно, отбивает всякие сексуальные желания. А с этой горячей шлюшкой, пока она не остынет, лучше не встречаться где-нибудь в темной аллее. Ромстед услышал, как где-то перед домом завелся мотор автомобиля. Это отправилось в путь требование выкупа.

— А что случилось с этим Д.Б. — как его там? — спросила Полетт.

— Да вы и сами должны помнить, — отозвался Ромстед. — Д. Б. Купер — так, по крайней мере, его называют. С него началась волна захвата самолетов с требованием выкупа; он выпрыгнул с парашютом где-то на северо-западе Тихоокеанского побережья с двумястами тысячами долларов и то ли скрылся с ними, то ли разбился. Я думаю, он погиб. Прыжок в густой лес да еще в темноте никогда не сделает из вас желанного клиента страховых компаний.

— Да, точно, — подтвердила Полетт. — Теперь я вспомнила. И вы считаете, что если этот съехавший с ума бандит уйдет безнаказанным, то электронное вымогательство станет повальным увлечением? Да, я понимаю, что вы имеете в виду. А какие, по вашему, у него шансы уйти от расплаты?

— Чертовски неплохие, — ответил Ромстед. — Но только на время. В конце концов до него доберутся, но нам от этого не легче. — Зачем вселять в нее надежду, тем более, что их подслушивают.

Интерком молчал. День тянулся нескончаемо медленно. В полдень через панель передали две миски какого-то супа, несколько банок пива и пачку сигарет, которые курила Полетт. Они уже начали надеяться, что неугомонная девица уехала вместе с посланием, однако вскоре после обеда она снова взялась за дело.

— Как вы думаете, — спросила Полетт, — существуют ли монастыри, куда принимают новообращенных моего возраста?

Ромстед улыбнулся, но промолчал. Он лишь вполуха слушал ее. Вот если бы Кесслер выложил по интеркому план того, как он собирается забрать выкуп! А так пока думать было не о чем. Немного погодя Ромстед подошел к интеркому и спросил:

— Когда нам сообщат, что и где мы должны делать?

Ответа не последовало. Возможно, его слова записывались на пленку. Сколько их там осталось? Около получаса царила полная тишина. Может, они ушли готовиться к операции? Ромстед снял тяжелый башмак, подошел к комоду и замахнулся, делая вид, что собирается разбить зеркало. Панель немедленно отодвинулась, и стволы дробовика уставились ему в грудь.

— Это еще что такое? — спросил голос Центрового.

— Благодарю. Вы ответили на мой вопрос, — сказал Ромстед. Он обул башмак и зашагал по комнате, снедаемый беспокойством и разочарованием.

— Я никогда не могла понять, — начала Полетт Кармоди, — какие у вас с вашим отцом были отношения? И были ли они вообще?

— Мы редко виделись.

— Это мне известно. Давайте смотреть правде в глаза — отцовский долг значил для него не больше, чем для обыкновенного племенного жеребца или быка. И я совершенно не могу представить его в роли рыдающего плакальщика, который идет впереди похоронной процессии, посыпает голову пеплом и бьет себя в грудь и вопит: «За что мне такое горе?!» Он помогал вам, пока вы не стали достаточно взрослым, чтобы заботиться о себе, а когда вы время от времени встречались с ним, то он просто угощал вас выпивкой — но не более того. Однако это не мешало ему любить вас, восхищаться вашими спортивными достижениями и вообще гордиться вами, своим сыном. Вы не жалели о том, что почти не виделись с ним? Не чувствовали себя брошенным?

— Нет. — Ромстед перестал мерить шагами комнату и задумался. Ему и раньше задавали подобные вопросы, и он никогда не знал, как на них отвечать. Они с отцом уважали друг друга, пожалуй, даже испытывали взаимное восхищение, но просто-напросто не были нужны друг другу. Может, действительно им обоим никто не был нужен? Независимость и самостоятельность были наследственными, врожденными и, похоже, единственными роднившими их чертами характеров.

— У вас есть девушка? — спросила Полетт.

— Да. И какая!

— Мне бы хотелось с ней познакомиться. Но помоги ей Господи, если она когда-нибудь выйдет за вас замуж! Вы слишком сильно похожи на отца.

Ромстед пожал плечами:

— То же самое сказал и Кесслер.

— Интересно, что он имел в виду? Они ведь убили вашего отца, но я не уверена, что больше ничего не случилось. Уж слишком они осторожничают.

Ромстед принялся уверять Полетт, что всегда следует вести себя осторожно с теми, кому нечего терять, но похоже, в этом не было нужды. Полетт была упряма и достаточно трезво смотрела на вещи, чтобы разобраться во всем самой.

На ужин им дали еще супу. С наступлением сумерек зажегся свет. Он мешал заснуть, однако, как отметил про себя Ромстед, и в темноте это было бы не так-то просто. Оставалось лишь смириться и ждать. В одиннадцать утра следующего дня они услышали, как к дому подъехала машина. А через несколько минут на связь по интеркому вышел Кесслер.

— Вам будет приятно услышать, что Джером Кармоди и банк согласились на два миллиона, — сообщил он, — а также с условиями доставки.

— А как насчет полиции? — спросил Ромстед. — И ФБР?

— Они уверяют, что не обращались к ним. В газетах и по телевидению ничего нет, но они, конечно, это сделали. Я не сомневаюсь, что целые кабинеты федералов раз за разом прокручивают записи телефонного разговора, выдирая себе волосы целыми горстями и пытаясь разобрать голос или уловить какой-либо фон. Однако голосовой вибратор, прижатый к горлу, вряд ли им сильно помог.

«Давай-давай, — подумал Ромстед, — хвастай дальше. Эгомания — это то немногое, что играет нам на руку; эгомания и жадность».

— Сначала мы хотели, чтобы деньги доставил Джером Кармоди, — продолжал Кесслер, — но нам стало известно, что у него серьезные проблемы с сердцем, а я не хочу, чтобы кто-то загнулся за рулем на скорости в семьдесят миль в час с моими двумя миллионами долларов в машине.

— Вы не должны поддаваться подобным сентиментальным порывам, — перебила его Полетт.

— Если хотите слушать дальше, то заткнитесь. Поэтому мы остановились на Бруксе. Он работает на банк, поэтому выходит, что сам банк доставляет вам ваши же деньги. Двое из нас видели Брукса в лицо, поэтому им не удастся подослать к нам его дубликат из ФБР.

У них есть все факты и фотографии. Вы будете находиться на поводке. Взрывчатки в машине вполне достаточно, чтобы разнести ее ко всем чертям, и только радиосигнал передатчика будет удерживать схему детонатора от срабатывания. Чтобы обеспечить более широкий простор для операции, я воспользовался низкой частотой. Поэтому не будет слепых для приема пятен, даже когда вы окажетесь за холмами или в каньонах. Сам передатчик тоже будет управляться на расстоянии. Они смогут обнаружить его локаторами и за пять-шесть часов добраться до этого места на мулах, но зачем им это? Если его выключить, то вы погибнете. Их предупредили, что любое отклонение от установленной мной процедуры будет стоить вам жизни. Кроме того, им известно, что на протяжении всего пути мы будем контролировать машину, чтобы наверняка знать, что за рулем Брукс.

Доставка денег произойдет в пустыне Мохава, между Барстоу и Лас-Вегасом. Если по шоссе за Бруксом будет следовать другая машина, а также появится самолет или вертолет, мы сворачиваем дело, возвращаемся на исходные позиции и…

— Хорошо, хорошо, — перебил Кесслера Ромстед. — Будем считать, что они приняли ваши правила игры — Брукс едет один и никто за ним не следует. Вы так настаивали, что они вынуждены были уступить. Но, ради Бога, пошевелите мозгами. Во-первых, вам не хуже меня известно, что Брукс будет держать постоянную связь с ФБР по радио. У правительства США есть свои эксперты по электронике. Во-вторых, машина будет оборудована устройством, позволяющим определить направление ее движения. И в-третьих, — и тут вам крыть нечем — вы окажетесь в блокаде. Вы будете окружены со всех сторон полицией, заместителями шерифов из ближайших округов и агентами ФБР. Они перекроют каждую нору, через которую способен проскочить заяц. И не думайте, что у них ничего не получится.

— Конечно получится, — весело согласился Кесслер. — Блокада, кордон — называйте как вам нравится — являются одной из старейших тактик сил правопорядка во всем мире, и она успешно действует, если известно, какой район нужно блокировать. А они узнают это слишком поздно, к тому же от Барстоу до Лас-Вегаса достаточно большое расстояние. Если быть точным, более ста пятидесяти миль… Ну хорошо, дайте ему карты.

Последнее явно относилось к кому-то по другую сторону зеркала. Ромстед подошел к комоду. Панель сдвинулась. На комод вместе со сложенным в несколько раз листом белой бумаги и кнопками положили карты шоссейных дорог Калифорнии и Невады, выпущенные нефтяной компанией. Панель закрылась, и Ромстед услышал, как щелкнул замок.

— Разверните большую карту и приколите ее к стене, — велел Кесслер, — так вам будет удобнее следить.

Ромстед так и сделал. Это была тщательно нарисованная от руки и раскрашенная карта; он решил, что это крупномасштабное увеличение шоссе от Барстоу до Лас-Вегаса, и приколол ее к стене между кроватями.

— На тех картах шоссейных дорог, которыми мы пользовались, указаны не все дороги в пустыне, — начал Кесслер. — А моя указывает даже те, которые таковыми не считаются. Она нарисована в соответствии с масштабом, и я сам изъездил вдоль и поперек те дороги, которые мы собираемся использовать. Карта охватывает тридцать миль на восток и на запад вдоль участка шоссе номер пятнадцать, что восточное Барстоу, и покрывает местность от десяти миль на юг до двадцати миль на север от шоссе, другими словами, всего девятьсот квадратных миль.

Далее, Брукс пока не знает, куда он едет, — только то, что ему нужно воспользоваться открытой «тойотой-лендкрузер», чтобы мы могли видеть, не пристроился ли в ней шутник из ФБР. За десять минут до выезда из банка ему позвонят в последний раз, после чего полиция и ФБР по сигналу тревоги третьей степени бросятся на поиски того места, откуда был произведен звонок. А ему позвонят через междугороднюю станцию из длинного-предлинного ряда телефонов-автоматов в международном аэропорту Лос-Анджелеса. И сделает это девушка в парике и темных очках и всего лишь за пять секунд, так что шансов на удачу…

— Какая всесторонне развитая юная леди! — пробормотала Полетт Кармоди. — Она на что-то способна и в вертикальном положении.

Кесслер не обратил внимания на ее слова и продолжил:

— В сообщении будет сказано, чтобы Брукс ехал в Барстоу — на это у него уйдет менее четырех часов — и зарегистрировался в мотеле «Кехо» под именем Джорджа Мелона. Там его уже ожидает доставленная две недели назад посылка. В посылке собранный на кристаллах радиоприемник, настроенный на одну-единственную волну. Цель всех этих манипуляций — не дать парням из ФБР заполучить приемник задолго до того, как он им воспользуется, чтобы они не успели определить частоту волны. Конечно, они нагрянут в «Кехо» в ту же минуту, как только узнают об этом, и заграбастают приемник раньше, чем Брукс доберется до места, но у них все равно, будет мало времени, и потом, у них в Барстоу нет возможности для изучения приемника в лабораторных условиях. К нему приложена записка, сообщающая, что Бруксу следует двигаться на восток по шоссе номер пятнадцать с подключенными к приемнику наушниками для получения дополнительных инструкций…

Ромстед прервал Кесслера:

— От этого мало проку. Они будут впереди и позади него и даже если не смогут поймать сигнал, то увидят, в каком месте он свернул с шоссе.

— Само собой, — согласился Кесслер. — Однако потребуется время, чтобы оцепить район площадью в несколько сот квадратных миль. А когда им это удастся, то тут выяснится, что они оцепили не тот район. Брукс свернет с шоссе и будет двигаться на юг, но вы будете ждать его с совершенно противоположной стороны, на севере. Вон там, среди шести сотен квадратных миль.

Ромстед почти беззвучно присвистнул. Кажется, с этим невозможно справиться, даже если он попытается. Но каким образом?

— По радио ему сообщат, — продолжал Кесслер, — чтобы он свернул на ту дорогу, которую я пометил на карте буквой «А», и проехал по ней 5, 8 мили , никуда не сворачивая; там он получит дальнейшие инструкции. Но на этот раз не по радио. Один из нас будет наблюдать за Бруксом в бинокль — у нас их два, к тому же будет задействована собственная система связи. Если кто-то последует за ним, то дело на том и кончится. В другом случае через четыре мили он окажется в такой пересеченной местности, что станет совершенно не виден с шоссе.

Когда его счетчик покажет 5, 8 мили , у дороги будет стоять грузовой пикап — обыкновенный пыльный, побитый грузовик, каких полно в этих местах. Он, как и номера на нем, украден. Ключ зажигания будет на месте, вместе с запиской и переменой одежды. Голубая рубашка «Ливайс» и соломенное сомбреро ранчеро. Здесь Брукс оставит свою «тойоту», переоденется, переложит чемоданы с деньгами в грузовик и поедет дальше. Через милю он свернет направо; еще через четыре с половиной мили будет еще одна дорога, ведущая в сторону шоссе. Он пересечет шоссе в точке, которую я пометил «В», и будет двигаться вперед еще немногим более шести миль, где и встретится с вами. Даже если шоссе окажется забитым федералами, его все равно не узнают.

— Если не считать, — возразил Ромстед, — что у них будет полное описание новой машины, включая номера и информацию о том, что теперь он направляется на север по такой-то дороге. Когда Брукс будет перекладывать деньги в грузовик, он заодно переложит туда и переговорное устройство фэбээровцев, контрольный маячок и прочее радиобарахло… — Голос Ромстеда дрогнул, и он почувствовал, как по спине между лопатками у него пробежала дрожь.

— Ну конечно, он так и сделает, — согласился Кесслер. — Только теперь они будут совершенно бесполезны. Я просканирую весь этот конец спектра при помощи очень хитроумного устройства и еще до того, как Брукс в первый раз свернет с шоссе, буду знать частоту его связи. И к тому времени, когда он направится к югу и начнет передавать сигналы, я буду сидеть на них с парочкой широкополосных глушилок. И его связь будет блокирована.

Глава 11

Ромстед давно потерял счет времени, однако, по его предположению, прошло уже больше часа после того, как они съехали с шоссе. По-видимому, каким-то объездным путем они добрались до мест, где ездят одни пикапы. Изрытая дорога то и дело виляла на поворотах. Машина двигалась быстро, подпрыгивая и раскачиваясь на ухабах, пыль просачивалась внутрь, и о днище кузова грохотали булыжники и щебенка. Стояла удушающая, почти непереносимая жара. Ромстеду завязали глаза, заткнули кляпом рот, руки за спиной сковали наручниками, а лодыжки связали веревкой. Рядом лежала Полетт Кармоди. Ромстед решил, что они лежали на матрасах, в пикапе с металлическим кузовом. Когда его несколько часов назад запихнули сюда, он приподнял ноги и наткнулся на крышу, слишком низкую, чтобы служить крышей грузовика. Да и потом, в этих местах, где все ездят на пикапах, грузовик бросался бы в глаза.

На этот раз не применялось никаких снотворных, поскольку бандиты не были уверены, что он вовремя придет в себя. Несмотря на ярость и страстное желание убить Кесслера, Ромстед вынужден был признать, что они действительно настоящие профессионалы. Где-то ближе к вечеру пойдут четвертые сутки с момента похищения, а он еще ни разу не видел никого из четверых: только неясные силуэты в черных балахонах. Ромстед не смог бы описать ни одну из машин, ни одно из зданий или хотя бы интерьер, если не считать единственной комнаты, которую после завершения операции наверняка полностью переделают.

Его разбирало любопытство: к чему все эти предосторожности, если их все равно убьют? Ведь они же узнали Кесслера. Для большей театральности? Или они считают его за дурака, которого все эти меры предосторожности с переодеваниями могут убаюкать и который как последний идиот поверит, что их потом отпустят? «Ну нет, — решил Ромстед, — скорее всего, на этом настояли остальные — на тот случай, если ему удастся сбежать, хотя это совершенно невозможно». Ромстед не знал никого из них, хотя подозревал, что Центровой может оказаться тем самым Делеваном, о котором упоминал Мердок, — продавшимся частным детективом, отсидевшим срок в Сан-Квентине за вымогательство.

Машина замедлила ход, потом повернула и неуверенно поползла дальше. Такая езда по бездорожью продолжалась минуты две. Наконец шум мотора стих. Ромстед услышал, как хлопнула дверца другой машины. Значит, прибыли на место встречи, и один из бандитов пригнал смертоносный двухместный седан. Ромстед услышал, как вылез из кабины водитель их машины, затем звук голосов, но слов разобрать было нельзя. Задний борт грузовика опустили.

— Приехали. — Это голос Центрового. — Все наружу.

Ромстед слышал, как помогли выбраться Полетт; потом и его потянули за ноги. Ему удалось встать, покачиваясь из стороны в сторону, напрягая мускулы онемевших от длительной неподвижности ног. Солнце теперь пекло голову с такой же яростью, как до этого накаляло металлическую крышу над ними.

— Приехали, теперь можно оправиться, — пояснил Центровой. — С этого момента вы все время будете находиться в машине. Сюда, пожалуйста, мисс Кармоди, никто не будет подсматривать.

— Ты уверена, что справишься сама? — спросил Техасец.

«Этот будет вторым, — подумал Ромстед, — после Кесслера. Пяти минут наедине в запертой комнате вполне достаточно».

— Займись антеннами, — приказал Центровой. — У нас не так уж много времени. — Значит, они сняли их на время перегона. Однако хитры. Машина с двумя антеннами могла бы привлечь внимание.

Послышались шаги двоих удаляющихся людей, потом один вернулся обратно. Путы на ногах Ромстеда немного ослабли, так что он мог кое-как ковылять.

— Держи его на мушке, пока я снимаю наручники, — велел Центровой. Наручники сняли и тут же снова надели, теперь уже соединив руки спереди. — Все в порядке, миссис Кармоди? — спросил Центровой.

— Да, — отозвалась она откуда-то слева. Они вынули у нее изо рта кляп. Ее голос звучал напряженно, в глубине его чувствовалась дрожь. Полетт держалась из последних сил.

— Держи его на мушке, — повторил приказание Центровой и отошел, чтобы привести Полетт. Они вернулись обратно. Взяв Ромстеда за руку, Центровой отвел его в сторону. Земля под ногами была неровной и каменистой.

— Давай, Ромстед, облегчись. Она еще в повязке.

Ромстед помочился. Центровой отвел его назад. Где-то справа Ромстед услышал металлическое клацанье. Минуту погодя Техасец объявил:

— Готово, ухи на месте. Можешь делать свое дело, и я вас просто к любимой мамочке.

— Это точно; следи за ним. Ромстед услышал, как открылась дверь машины. Сзади Техасец произнес:

— Помнишь, че он говорил, а? Включишь радиво, следи за реле. Смотри, чтоб оно было откинуто назад и встряло туго, как у быка в заднице, пока не начнешь пришпандоривать взрыватели.

— Без тебя знаю, — донесся из машины голос Центрового.

— Надеюсь, паря, а то мы все вместе с тобой разлетимся по всей округе. Прямо как те гамбургеры.

Тут Ромстед сообразил, что Полетт стоит рядом с ним. Ее рука коснулась его и очутилась у него в ладони. Она дрожала. Ромстед сжал ее. Это все, что он мог сейчас сделать.

— Ну вот, дитя появилось на свет, — сказал Центровой. — Давай ее сюда.

Полетт очень тихо прошептала ему на ухо:

— Я ни за что… ни за что не упаду на колени… перед… перед этими сволочами…

Затем ее увели. Немного погодя хлопнула дверца.

В спину Ромстеда уперся дробовик, и кто-то взял его за руку. Его повели вперед, потом остановили, и он правой рукой коснулся машины. Развязали лодыжки.

— Давай внутрь, — скомандовал Центровой. Ромстед скользнул на сиденье. Дверца закрылась. Наручники расстегнули, а один из них снова защелкнули на левом запястье. Он услышал громыхание цепи, а потом звук вставляемого в отверстие левой дверцы стержня. Задев Ромстеда за живот, он прошел дальше. Загремели шайбы и гайки, раздался легкий хлопок, когда тонкая обшивка дверей прогнулась под давлением закручиваемых гаек.

— Так достаточно, — произнес Центровой. Чьи-то пальцы занялись узлом на шее, затем у него вынули кляп. После тугого комка ткани пересохло во рту и болели челюсти.

— Не снимайте повязки с глаз, пока я не скажу. — Затем, обращаясь к Техасцу:

— А ты отгони машину.

Ромстед услышал, как заработал мотор второй машины. Она отъехала назад и остановилась со включенным мотором.

— Не забывайте, что он вам сказал, — начал Центровой. — С дороги вас не видно, и вы дорогу тоже не увидите. Она справа от вас, сразу же за этим холмом. Брукс не знает, где вы находитесь, но будет следить за счетчиком, и когда тот покажет определенное количество миль, он, проезжая мимо этого места, дважды просигналит, но только если на шоссе никого не будет — ни спереди, ни сзади. Когда услышите сигнал, газуйте. Обогнете холм и окажетесь на дороге, позади Брукса. Он заметит вас в зеркало и через милю свернет с дороги — и остановится. А вы продолжайте двигаться; он пропустит вас и будет следовать в четверти мили позади. Там проверьте счетчик. Через 5, 3 мили отсюда по счетчику вы остановитесь. У Брукса инструкция остановиться в ста ярдах за вами. Вы окажетесь в поле зрения бинокля, и не забывайте о руке на выключателе передатчика, предохраняющего вас от взрыва.

Брукс пройдет вперед с двумя чемоданами, положит их в стальной ящик в багажнике и закроет замок. Если он сделает хоть один шаг в вашу сторону, все взлетит на воздух. Если он попытается передать вам оружие или какой-нибудь инструмент, машина будет взорвана.

Его уже об этом предупредили. Так что он вернется к пикапу, развернется и двинется назад, к шоссе. Но доберется до него лишь через несколько часов; вам уже объясняли, что произойдет обвал. И Бруксу придется большую часть пути пройти пешком.

Все остальное помечено на вашей карте — повороты, расстояния. Мы перехватим вас и разрядим устройство до того, как вы окажетесь вне зоны досягаемости передатчика. Вскоре станет совсем темно, и мы смоемся отсюда раньше, чем они обнаружат, в каком направлении мы поехали. Неплохо?

— Если так можно выразиться, — ответил Ромстед.

— Повязки снимите, когда я дам гудок. А потом сидите и ждите.

Шаги удалились в сторону. «Дам гудок, — подумал Ромстед. — Бывший моряк. Да, это единственный прокол, который допустил Центровой».

— Давайте, — крикнул Центровой откуда-то позади.

В тот же момент хлопнула дверца их машины, и Ромстед услышал, как она, набирая скорость, укатила прочь. Ромстед сорвал с глаз повязку, поморщился от неожиданно яркого света и оглянулся назад. Машина уже исчезла за холмом. Выезжая на дорогу, она явно сделала небольшой поворот — похоже, в том же направлении, куда должны были следовать и они, — и скрылась из глаз.

Ромстед повернулся к Полетт. Наклонившись, она скованными руками стянула повязку, но ее глаза были закрыты, а по щекам текли слезы. Снимая повязку, она растрепала волосы. Ромстед протянул свободную правую руку и попытался привести их в порядок, потом сжал ее плечо и почувствовал, что она вся дрожит.

— Спасибо, Эрик. — Не поднимая головы, Полетт всхлипнула и дрожащим голосом произнесла:

— Мне… мне так стыдно…

— За что? Вы же не сломались.

— Н-но почти. Вы и не представляете, как близка я к этому была. Я… я должна рассказать вам. Я хотела броситься на колени, хватать их за ноги и у-умолять оставить вас одного. Послать на смерть вас, чтобы спастись самой. О Господи…

— Но так вы же не сделали этого, моя милая, а именно с таких поступков и начинается геройство, за которое потом вручают медали. Хотеть, но не сделать.

Ромстед почувствовал себя садистом, он не сказал Полетт о том слабом лучике надежды, который зародился в нем, когда точно стало известно, что деньги доставит именно Кэррол Брукс. Однако еще слишком рано для разыгрывания шарад. Он посмотрел на часы. Три пятнадцать. Слишком, слишком рано. Этот великий импровизатор с необузданным воображением еще не добрался до Барстоу, а если сказать хоть одно слово до того времени, когда они уже не смогут вернуть Брукса обратно, то можно все испортить. Они отзовут его, и придется начинать все заново — где-то в другом месте и с другим человеком, которого выберут для доставки денег. Но после того как Кэррол пересядет в пикап, свернет с шоссе и двинется на север, они не смогут ничего изменить. Ромстед не имел ни малейшего представления, когда это произойдет, потому что не знал, насколько далеко они забрались от Барстоу на восток. Ему известно лишь то, что они где-то в Неваде. Оставалось ждать, пока не появится Кэррол. А посеять сомнения недолго — хватит и нескольких слов.

Может, и стоило прошептать об этом Полетт. Нет, пусть все идет своим чередом. Ромстед не знал, сколько «жучков» понатыкано в машине, какого они типа и какая у них чувствительность. К тому же это лишь эфемернейшая из всех надежд. Может, вселять ее было бы еще более жестоко.

Полетт крепко сцепила руки. Глубоко и прерывисто вздохнув, она сказала:

— Там, в комнате, все это выглядело совсем по-другому. Казалось каким-то нереальным, словно не должно было случиться на самом деле — и вот теперь случилось. — Она покачала головой. — Я боюсь даже дышать.

— Ну это вы напрасно, — отозвался Ромстед с большей уверенностью, чем чувствовал на самом деле. — Устройство рассчитано на электрическую детонацию и не сработает, пока Кесслер не нажмет на кнопку.

Ромстед заметил, что они оставили Полетт сумочку. Она лежала на сиденье между ними. Он открыл ее правой рукой и достал сигареты. Вытряхнув одну, нашарил зажигалку, затем прикурил и вставил сигарету в губы Полетт. Она глубоко затянулась. «Ее необходимо отвлечь, пусть лучше курит», — подумал Ромстед.

— На вас возлагается обязанность следить за счетчиком, — сказал он. — Проверьте его, добавьте 5, 3 мили и сообщите, когда появятся нужные показания.

— Хорошо. — Полетт снова затянулась сигаретой, а когда Ромстед взял ее, прижала щеку к рукаву и попыталась вытереть слезы. Переложив сигарету в другую руку, он отыскал в сумочке носовой платок. Когда он промокнул слезы, Полетт слабо улыбнулась. — Знаете, а вы добрый и чуткий. Может, я и не стану говорить вашей девушке, чтобы она бежала от вас без оглядки, пока не поздно.

Ромстед ничего на это не сказал. Он изучал безлюдную, выжженную солнцем местность, пытаясь догадаться, где засел Кесслер. Если судить по времени и теням от нескольких кактусов, то они направлялись почти на север. Их машина находилась на дне огромной долины, совершенно ровной, если не считать нескольких небольших холмов, скалистой гряды и трех более высоких холмов в форме усеченных конусов, тянувшихся в нескольких милях к западу. «Возможно, он засел на одном из них, — подумал Ромстед, — чтобы быть как можно выше, но при этом оставаться незаметным». Он оглянулся. Вдали виднелась обнаженная бесплодная земля и высокие скалы с громоздящимися склонами, но это могло быть и по другую сторону шоссе. А впереди, милях в десяти, начинался подъем и равнинный пейзаж долины переходил в некое подобие лунного, который состоял из бесконечных скальных гряд и каньонов.

Из-за холма, за которым поставили машину, ничего нельзя было разглядеть. Ромстед наклонился, пытаясь выглянуть в окно, и обнаружил, что там нет ничего примечательного, за исключением каменистого пригорка примерно двадцати футов высотой и около сотни ярдов длиной, усеянного большими валунами и редкими кактусами, пытавшимися выжить на скудной кремнистой почве.

Он размышлял, с какой стороны заложен заряд взрывчатки, который должен устроить обвал перед машиной Брукса. Тогда — по словам Кесслера — ему придется возвращаться к шоссе пешком. Однако место вокруг было настолько ровным, что Брукс вполне мог бы объехать завал; наверное, это должно произойти где-то дальше. Тут мысли Ромстеда оборвались. Приближалась какая-то машина. Но неужели так скоро? Нет, она приближалась с севера. Что ж, даже в этих забытых Богом местах на дорогах иногда кто-нибудь да встречается. Машина на большой скорости промчалась мимо.

Они ждали. Четыре часа дня… Палило солнце. Над поверхностью пустыни колыхались волны горячего воздуха, искажающие всю перспективу. Ромстед повернул голову и увидел, что Полетт закрыла глаза и, прикусив нижнюю губу, беззвучно плачет. Он погладил ее руку. Она благодарно кивнула, но не решилась заговорить.

Пять часов. Четверть шестого.

Они услышали, как приближается машина Брукса.

Это должен быть он. Машина двигалась с юга. Когда она на средней скорости подъехала ближе, Ромстед затаил дыхание. Сейчас машина проезжала за холмом. Она еще едет. А если они отменили… И тут раздались два коротких сигнала. Ромстед осторожно выдохнул, повернул ключ зажигания и тронулся с места, еще раз машинально проверив показания счетчика; хотя не раз уже делал это. Когда он остановится, на счетчике должно быть 87, 7 мили .

Дорога впереди была неровной, усыпанной камнями, и Ромстед ехал медленно, почти полз, чувствуя, как при каждом толчке у него замирает сердце. Он думал не о динамите и даже не о детонаторах; они были надежно предохранены от удара. Его беспокоило реле. Насколько надежна схема, удерживающая его от срабатывания, а также сила тока, оказывающая сопротивление натяжению пружины? «Хотя там тоже должен стоять предохранитель», — успокоил себя Ромстед.

Они обогнули холм и выехали на дорогу. Она была даже не грунтовой — всего лишь колея, бегущая по пустыне на север. Старый грузовой пикап медленно двигался в четверти мили впереди, потом он понемногу начал прибавлять ходу. «Сейчас, — решил Ромстед. — Нет, сначала обойди его и убедись, что в пикапе действительно Кэррол. А еще лучше, чтобы Полетт сама завела этот разговор. Если ни с того ни с сего заговорить самому, то получится фальшиво, а Кесслер уж кто угодно, но только не дурак».

Теперь пикап отъехал в сторону и остановился футах в двадцати от дороги. Ромстед снизил скорость. Водитель, сняв солнцезащитные очки, высунулся из окна и приветственно помахал рукой. Это был мужчина с преждевременно поседевшими волосами и худым лицом, на котором застыло тревожно-вопросительное выражение. Когда они учились в колледже, Брукс хотел стать актером; его единственным недостатком была неспособность — или нежелание — заучивать роли наизусть; гораздо большее удовольствие он получал, когда придумывал их сам. Ему было достаточно одного намека, чтобы экспромтом сочинить целую пьесу. Ромстед ответил на приветствие.

Когда пикап пристроился позади них, Ромстед поехал еще медленнее. До места передачи денег оставалось четыре мили. Дорога пролегала по местности, почти абсолютно ровной. Изредка попадались невысокие пригорки или каменистые гряды. Да, Кесслер неплохо подобрал местечко. В бинокль он мог разглядывать весь пейзаж на многие мили вокруг, ничего не упуская из виду. Их машина да пикап — вот и все на этом безлюдье. Три мили.

«Ну вот, — подумал Ромстед, — теперь на взлет». Он принялся насвистывать «Милашка Джорджи Браун», отстукивая пальцами такт по рулю. Полетт Кармоди подняла голову и испуганно посмотрела на него. Улыбнувшись, Ромстед подмигнул ей и приложил ладонь к уху, как будто хотел послушать, что она скажет.

— Господи помилуй, вам что, не страшно? — спросила Полетт.

— Успокойтесь, — ответил Ромстед. Черт его знает, где установлен «жучок», но это не важно. Его услышат. К тому же еще один «жучок» должен быть в багажнике, чтобы контролировать Брукса. — Они не взорвут машину, пока деньги находятся в пикапе. Я уверен. И не станут взрывать потом.

Полетт судорожно сглотнула и облизала губы. Ромстед видел, как отчаянно ей не хочется терять надежду.

— Что… что вы имеете в виду?

— Их разведка совершила ошибку. Они хорошо поработали, но не довели дело до конца. Они разузнали о вас, Джероме Кармоди, обо мне и моем прошлом, однако им стоило хоть одним глазком заглянуть в прошлое Брукса.

Еще 2, 6 мили . Губы Полетт умоляюще шевельнулись, но она ничего не могла сказать. А Ромстед продолжал:

— Именно по этой причине я все время задирал Кесслера и уверял, что у него ничего не получится и что ФБР придумает, как подсадить своего человека. Я хотел, чтобы он выбрал Брукса, и добился своего. Видите ли, мы с Бруксом были напарниками в команде, которая за неделю побывала в таких переделках, которые Кесслеру и не снились…

Полетт кивнула и слабым голосом произнесла:

— Я так и думала… ЦРУ.

— Заметьте, это вы сказали. Да, мы оба работали в Центральной Америке; у нас обоих два родных языка — английский и испанский. Мы и раньше имели дело с киднеппингом — и разыскивали похищенных, и сами брали заложников. И поэтому я не думаю, что они взорвут нашу машину. Я знаю, как бы я сам действовал, если бы они захватили Брукса, а наши с ним мысли всегда совпадали. Мне следовало рассказать вам об этом раньше, но я ждал, пока хода назад не будет и им уже некуда будет деться. А теперь невозможно переиграть все заново, поэтому им придется смириться с Бруки. Верно, Кесслер?

Оставалось меньше двух миль. Полетт снова опустила голову, то и дело сжимая и разжимая кулаки. Ромстед обернулся назад. Кэррол уверенно повис у них на хвосте, держась в четверти мили позади. Дорога — если ее можно было так назвать — бежала прямо вперед, и ничто не нарушало монотонности пустынного пейзажа, кроме приближавшейся справа невысокой скалистой гряды. Теперь сомнение уже посеяно, и через несколько минут оно начнет давать ростки, а все остальное будет зависеть от Кэррола. Ромстед пожал кисть Полетт. Та подняла голову, попыталась изобразить что-то наподобие улыбки, потом еще раз проверила счетчик. Ромстед тоже взглянул на него. 86, 8 мили . Осталось 0, 9.

Он посмотрел налево, в сторону трех холмов, напоминавших усеченные конусы. На одном из них, должно быть, обосновался Кесслер. Справа по-прежнему не видно никакого подъема, и только невысокий пригорок, находившийся от дороги не более чем в двухстах ярдах…

И вдруг одновременно с острым чувством вины и злости на собственную тупость Ромстеда мгновенно охватила паника. Неужели уже слишком поздно и он погубил друга? Он так углубился в разные проблемы, что совершенно упустил из виду очевидное и Бог ты мой, все испортил. Счетчик показывал 87, 1 мили . Сбросив газ, Ромстед нажал на тормоза и, чтобы не вызывать подозрения, выругался:

— Вот черт! Чуть не проскочил! Полетт Кармоди повернулась к нему, порываясь что-то сказать, но Ромстед поднес к губам палец и энергично затряс головой. Когда они окончательно остановились, он снова взглянул на счетчик, а потом на ближайший выступ скальной гряды. До него где-то ярдов девятьсот, еще не все потеряно. Но радоваться рано. Ружье должно быть пристреляно на двести ярдов, а изменять угол оптического прицела придется на глаз и без всяких пристрелочных выстрелов. Однако стрелок — кем бы он ни был — отлично знал свое дело. Ромстед уже видел его работу.

И как он, черт возьми, мог попасться на эту удочку с обвалом? Он ведь слышал, как одна машина прошла на север, а немного погодя другая проскочила мимо них на юг? Кесслер не мог очень подолгу глушить связь с ФБР — тогда агенты успели бы засечь своими локаторами его аппаратуру. А ему потребовалось бы не меньше часа, а то и двух, чтобы не давать Кэрролу вернуться к шоссе. Ромстед должен был предвидеть эту хитрость, но слишком увлекся спасением собственной шкуры.

Он оглянулся назад и сквозь оседающую пыль увидел, что пикап остановился в сотне ярдов позади них и Кэррол Брукс вылез из кабины.

«Ну, дружище, — подумал Ромстед, — это будет твоя самая выдающаяся роль: придется с ходу подхватывать намеки и импровизировать на всю катушку».

Глава 12

Полетт по-прежнему с мольбой смотрела на Ромстеда. Он указал в сторону гряды и согнул указательный палец, как бы спуская курок. Непонимающе пожав плечами, она закрыла глаза; он понял, что она держится из последних сил. Такое длительное напряжение способно сломить кого угодно. Он снова оглянулся. Кэррол вытащил из машины два больших чемодана и направился к ним. Чемоданы, похоже, были тяжелыми; иначе и не могло быть. Два миллиона долларов в любых купюрах представляют собой приличное количество плотно упакованной бумаги. Тени становились все длинней; через час совсем стемнеет.

Брукс приближался. Вот он уже в пятидесяти ярдах. Ромстед высунул голову в окно и крикнул:

— Que tal, amigo? Hace muchos anos22.

Кэррол ни слова не понимал по-испански, да и ответ его все равно не был бы услышан. Он только покачал головой, продолжая идти.

Кэррол подошел к машине сзади и поставил чемодан на землю.

— Давненько не виделись, Бруки, — произнес в окно Ромстед. Он никогда не называл его Бруки. — Помнишь ту резню в barrio23 на озере Титикака? — Кэррол был единственным человеком, кому он рассказывал эту историю.

— Когда они прислали нам Ромиреса в двух ящиках вместе со скатанным пончо? — подхватил Брукс. — Разве такое забывается? — Так, все в порядке, он готов. Кэррол поднял крышку багажника. Конечно, он видел снимки и знал, для чего предназначался стальной ящик…

И тут Ромстед заговорил прямо в подслушивающее устройство.

— Чем ты их наполнил? — спросил он. — Термитом или кислотой?

— Кислотой, — тут же сообразил, что ответить, Брукс. — Слишком уж муторно возиться с зажигательным устройством для термита.

— Азотной? — поинтересовался Ромстед, подмигивая Бруксу в зеркало.

— Серной. — Брукс осторожно, словно в чемодане лежали яйца, положил его на место. — В каждом чемодане по две литровых фляжки с глубокой насечкой бок о бок лежат. Если он взорвет все это, то получит два миллиона долларов в виде чудненькой зеленой слизи.

— С пузырьками, — добавил Ромстед. — Не торопись укладывать второй чемодан. На этой гряде засел снайпер. Я дал маху, сразу не сообразил что к чему. Его ружье пристреляно на двести ярдов, но мне удалось увеличить расстояние где-то до восьмисот — девятисот ярдов, однако он виртуоз. Он не станет стрелять, пока ты не закроешь багажник, поэтому как только его захлопнешь, бросайся на землю по эту сторону машины; я дам задний ход и прикрою тебя, чтобы ты мог добраться до своего грузовика.

— Нет. — Брукс покачал головой. — Тогда он взорвет все к чертям собачьим. Чтобы достать меня. Он это сделает, стоит мне двинуться к шоссе.

— Вряд ли, — возразил Ромстед. Брукс поднял второй чемодан. Потом не торопясь, словно времени у него целая вечность, закрыл крышку стального ящика.

— Не слишком уж полагайся на это, — сказал Брукс. Потом резко захлопнул багажник, развернулся и бросился бежать, низко пригнувшись и петляя.

Кэррол явно застал стрелка врасплох, так же как и Ромстеда, поэтому первый выстрел прогремел лишь тогда, когда Брукс отбежал ярдов на двадцать, сразу же вслед за выстрелом, раздавшимся со стороны гряды впереди Кэррола, но в добрых десяти футах от дороги. К тому времени Ромстед подал машину задним ходом, пытаясь прикрыть Брукса. Поднялся еще один фонтанчик пыли, уже на самой дороге, но когда Брукс резко рванул вправо и оказался от него футах в пяти, Ромстед тоже круто взял вправо, но понял, что от него будет мало толку. Брукс бросался с одной стороны дороги на другую, и Ромстед мог случайно наехать на него. Кэрролу оставалось до грузовика уже меньше тридцати ярдов.

Прогремел еще один выстрел, но Ромстед не видел, куда попала пуля; видимо, пролетела над машиной. И тут, не добежав двенадцати — пятнадцати ярдов до пикапа, Брукс упал. Следом раздался звук выстрела. Ромстед выругался и снова подал машину задним ходом, однако Брукс почти тут же вскочил на ноги. Он прихрамывал и держался за левую ногу. В тот момент, когда Кэррол схватился за дверцу, в ней разлетелось стекло. Наконец он забрался в кабину, взревел мотор, пикап в бешеном развороте занесло на неровной дороге, и, резко набирая скорость, он умчался прочь.

Трудно определить, насколько серьезно ранен Брукс. Много ли крови он потерял, как долго продержится, сможет ли добраться до шоссе? На эти вопросы ответа не было. Ромстед с яростью врубил переднюю передачу. Машину бросило вперед. Он вдавил педаль акселератора и услышал визг покрышек. Интересно, собирается ли стрелок заняться теперь им? Если это Центровой, то вполне возможно. Ему известно, как разрядить заряд взрывчатки. Ведь он может забрать деньги прямо здесь, хотя прекрасно знает, что округа наводнена полицией. Ну а Техасец слишком глуп, чтобы на что-то решиться. На скорости шестьдесят миль в час машина почти уперлась в ближний край гряды. Очнувшись от мыслей, Ромстед понял, что Полетт кричит ему, повторяя снова и снова:

— Разве мы не возвращаемся? Бога ради, ответьте, мы не возвращаемся?

— Нет, — ответил он.

И тут треснула форточка бокового стекла со стороны Полетт. Сначала в нем появилось отверстие, а потом оно покрылось диковинным узором, похожим на паутину; осколки стекла полетели внутрь машины. Полетт закричала, судорожно захватывая воздух, потом пригнулась вперед. Когда машина снова двинулась, Ромстед услышал, как вторая пуля ударилась о кузов. Им нельзя возвращаться. В ту самую минуту, как он развернет машину, Кесслер взорвет ее. Кислота кислотой, но ему теперь нечего терять — деньги-то все равно уйдут от него. И Кесслер сделает все, чтобы остаться победителем. Теперь известно, кто он такой, и даже если ему повезет и он скроется, то ФБР отыщет его через несколько дней. Все это так, но пока Ромстед двигался вперед, направляясь в выбранное указанное ему место, Кесслер не станет торопиться со взрывом.

«По крайней мере в течение ближайших нескольких минут, — подумал Ромстед. — Потом они еще раз хорошенько все обдумают». Разве сможет кто-то вот так, впопыхах, взять и уничтожить два миллиона долларов? А раз появилась трещина сомнения, то она будет расти. А он, Ромстед? Он тем временем должен выбраться из машины, пока никто не сообразил, что у него на уме, — ведь им же слышно все, абсолютно все, что он делает. Очень может быть, что все его старания окончатся взрывом, однако наступают моменты, когда неизбежность катастрофы становится слишком вероятной, тогда уже шансом больше или меньше, особого значения не имеет.

Ромстед оглянулся назад. Он больше не видел пикапа, тот взвинтил такой пылевой смерч, что разглядеть, что происходит с машиной, было невозможно. Кажется, погони за Бруксом не было, но и в этом не было полной уверенности, все скрывали клубы пыли, поднятые их машинами. Впереди начиналась пересеченная местность; где-то там цель, к которой стремился Ромстед.

Однако он гнал машину слишком быстро. Глубокая выбоина — и на какое-то мгновение все четыре колеса зависли над землей. Ромстеду показалось, что он парит в вышине и наблюдает за всем с невозмутимостью постороннего; если они не взорвутся и в целости и сохранности спустятся на землю, то ему следует слегка поостыть. Он перевел рычаг и сбавил скорость. Теперь справа от них тянулась скальная гряда с разбросанными по склонам здоровенными валунами и прямо впереди, как раз между двух таких валунов, дорога ныряла в глубокий каньон. Въезжая в него, Ромстед сбросил скорость сначала до тридцати, а потом и до двадцати миль. Кесслер — где бы он ни засел — теперь не видел их, но по-прежнему мог слышать.

С обеих сторон склоны постепенно сближались и становились все круче. И тут Ромстед увидел, то, что искал. Вдоль подножия склона с левой стороны дороги лежало несколько огромных валунов размером с машину. Видимо, они сползли вниз во время сильного обвала, причудливо нагромоздившись внизу. По форме один из них вполне годился для задуманного. Дав задний ход, Ромстед отъехал на несколько ярдов и остановился рядом с этим валуном. С этой стороны камень почти вертикально уходил вверх, а небольшой выступ на его поверхности должен был помочь делу. Высунувшись в окно, Ромстед посмотрел на дверцу машины.

За шайбой и гайкой торчал еще полутора-дюймовый конец стержня с резьбой. Придется бить по нему, двигаясь задним ходом; если двигаться вперед, то стержень может разрезать их пополам — если его вообще удастся вырвать из обшивки двери. Он подал машину чуть-чуть вперед, вывернул колеса и оглянулся, чтобы определить направление удара. Подняв голову, Полетт Кармоди смотрела на Ромстеда в каком-то оцепенении, пытаясь угадать его намерения. А он снова включил заднюю передачу и резко двинул назад, слегка выворачивая руль, чтобы проехаться дверцей по зазубренной, почти вертикальной поверхности валуна.

Послышался скрежет рвущегося металла, и дверная ручка отвалилась вместе с куском обшивки. Но колеса машины вертелись на месте, с визгом врезаясь в землю. Видимо, он выбрал слишком крутой угол и машина зависла на валуне. Ромстед переключил передачу, дернулся на несколько футов вперед и снова двинулся назад.

— Господи помилуй! — промолвила Полетт Кармоди и закрыла глаза.

Ромстед старался не думать о реле взрывателя. Они с грохотом врезались в валун; снова заскрежетал металл, и Ромстед изо всех сил надавил на акселератор, чтобы не застрять на месте. Дверца прогнулась внутрь, на мгновение машина замерла. И среди хаоса звуков разрываемого металла, оглушенный визгом колес, он услышал, как молится Полетт:

— ..да святится имя Твое, да приидет царствие Твое…

Он еще раз повторил маневр, и, когда машина оторвалась от поверхности валуна, в обшивке дверцы зиял пролом, а металлический стержень торчал в четырех дюймах впереди Ромстеда. Он остановился и выглянул наружу.

Стержень проломил металлический лист дюймов на пять, и отверстие имело почти такую же ширину, как и шайба, один край которой уже и так вошел в дыру. Ромстед ухватился за стержень обеими руками, как штангист, ладонями вверх, вжался локтями в спину сиденья и надавил. Ничего не произошло. Он расслабился и снова надавил вверх. Раздался звук, подобный звуку рвущейся гитарной струны, шайба проскочила в отверстие, и стержень подался вверх. Ромстед вырвал его из внутренней обшивки дверцы, снял кольцо своей цепи и протолкнул конец стержня между скованных рук Полетт. Конечно, стержень не мог пройти сквозь отверстие в правой дверце: мешали шайба и гайка, все еще остававшиеся на месте. Избавиться от них можно было лишь с помощью ножовки, но теперь решающего значения это уже не имело.

Полетт Кармоди открыла глаза и смотрела на него, не в силах произнести ни звука. В ее взгляде было все: и благоговение, и ужас, и благодарность, и возрождающаяся надежда. Она хотела что-то сказать, но Ромстед оборвал ее коротким, почти грубым жестом, призывающим к молчанию, открыл дверцу с ее стороны и махнул рукой — «убирайся отсюда к чертовой матери, беги». Полетт испуганно посмотрела на Ромстеда, словно боялась его не меньше динамита, затем выбралась из машины и бросилась бежать вдоль дороги.

Ромстед толкнул дверцу со своей стороны, заклинило. Он уже хотел перебраться на правую сторону и вылезти через неповрежденную дверцу, но тут дверца с его стороны подалась и открылась, точнее, отвалилась. Болты, крепившие верхнюю петлю, оказались срезанными. Оттолкнув груду железа, он выбрался наружу и откинул сиденье вперед.

Кесслер уже давно должен был догадаться о его намерениях, поэтому если он собирался взорвать машину, то сделает это в ближайшие несколько минут. К тому же теперь у него должны появиться большие сомнения по поводу истории Брукса о кислоте. Кесслер не оставит их в живых в любом случае, ведь никакие деньги не спасут его, если они сбегут и расскажут, кто он такой. Солнце уже совсем ушло из каньона, и за сиденьями на полу было почти темно. Ромстеду с трудом удалось различить детонаторы и присоединенные к ним провода. Слава Богу, они оказались не припаянными, а только прикрученными. Он оторвал сначала одну пару, потом другую. Заряд обезврежен.

Он вздохнул, и на мгновение его колени ослабли, напоминая о долгих часах страшного напряжения. Надо спешить; собрав силы, Ромстед снова подался вперед. Он выдернул оба детонатора и, выпрямившись, швырнул их на дорогу. Черт с ними, пускай взрываются. Они не взорвались. Он ухватился за связки динамита, оторвал их от пола машины и положил взрывчатку у основания валуна. Взобравшись вверх по склону, Полетт Кармоди следила за ним из-за большого обломка скалы. Ромстед подал знак, что она может вернуться.

Оборвав крепление электронного оборудования, он отбросил его в сторону. Все провода сходились в один кабель. Резко дернув за него, он разрушил всю систему электронных элементов сразу и с размаху ударил о валун. Все развалилось на части, осколки посыпались к его ногам, прямо на динамитные шашки. И тут подошла Полетт.

Ромстед открыл крышку багажника, вытащил из него не то передатчик, не то приемник и тоже швырнул о валун. То, что осталось от аппаратуры, с шумом рухнуло на динамит. Полетт как-то странно всхлипнула и затихла: казалось, она впала в транс. Ромстед схватил левую дверцу машины, все еще висевшую на одной петле, крутанул ее вниз. Нижняя петля тоже оторвалась. Он отбросил дверцу в сторону.

— Теперь мы можем вернуться? — почти робко спросила Полетт.

— Нет. Заберитесь на холм и спрячьтесь. И не высовывайтесь, пока не увидите машину с полицейскими опознавательными знаками.

Ромстед откинул крышку стального ящика и поднял один из чемоданов.

— На тот случай, если машина загорится, — пояснил он, зашвыривая чемодан за валун, подальше от глаз.

Чемодан упал с глухим стуком, и Полетт вздрогнула.

— Но… там же кислота? Ромстед взял второй чемодан и отправил вслед за первым.

— Нет там никакой кислоты. Это блеф, чтобы помешать ему взорвать машину до того, как мы сможем выбраться. — Он махнул рукой. — Спрячьтесь. Найдите себе укрытие.

— Чт-т-то вы собираетесь делать? Ромстед уже сидел за рулем и пристегивал ремни безопасности. Он усмехнулся, и Полетт затрясло от страха.

— Мне нужен Кесслер, — ответил он. — К тому же у меня в запасе есть еще один забавный трюк — если только он получится.

Ромстед повернул ключ зажигания. Колеса завертелись на месте, потом схватились с землей, и машину, с торчащим с правой стороны стержнем, бросило обратно на дорогу. Она стала набирать скорость. Полетт посмотрела вслед и лишь шевельнула губами, шепотом повторяя:

— Сумасшедший… сумасшедший… — Потом повернулась и принялась карабкаться вверх по склону.

Каньон сворачивал налево. Взвизгнув покрышками, Ромстед повернул машину. Справа послышался грохот — это стержень за что-то зацепился, и его отбросило назад, вдоль борта. Каньон еще около полумили шел прямо между крутых стен. Он был таким узким, что в нем с трудом разъехались бы две машины. Ромстед гнал со скоростью семьдесят миль в час. Вот самое подходящее место для задуманного — если у него еще осталось время. Кесслер идет по горячим следам, и только одному Богу известно, на сколько он отстал.

Дальше дорога выныривала из каньона, взбираясь на крутые холмы. Слева от Ромстеда виднелся след джипа, он поднимался вверх по скалистой гряде. Машину занесло на повороте, и Ромстед, подпрыгивая, поехал прямо по следу, сопровождаемый стуком камней о днище машины. С вершины гряды он увидел бескрайнюю долину, простиравшуюся к югу. На юго-западе возвышались три холма. И шлейф пыли. Он улыбнулся той, похожей на волчий оскал улыбкой, так напугавшей Полетт Кармоди. Ну вот и Кесслер.

Со стороны трех холмов на огромной скорости двигалась машина, направляясь к дороге, по которой прибыли они. Стрелок оставался на своем месте и Кесслер собирался вначале подобрать его, а потом погнать на север за своими двумя миллионами долларов и безоружными жертвами.

И тут Ромстед заметил еще кое-что. Далеко на юге, за несколько миль от первой машины, двигалось сразу несколько шлейфов пыли, направляющихся на север. Ромстед с облегчением вздохнул. Значит, Кэррол добрался до шоссе.

Теперь Кесслер свернул на север, на ту дорогу, по которой недавно проехали они. Машина поравнялась с невысокой грядой, за которой притаился стрелок, и сбавила ход, потом на мгновение остановилась. Того, кто садился в машину, нельзя было разглядеть из-за расстояния. Затем она на большой скорости помчалась дальше, по-прежнему на несколько миль опережая машины с юга.

Ромстед осмотрелся. Оставалось еще по меньшей мере четверть мили до самого узкого места. Дорога до него была засыпана острыми обломками скал и темнела глубокими выбоинами. К тому же она шла между зарослей кактусов и то и дело огибала валуны. Его машина вовсе не джип с высокой посадкой и приводом на все колеса. Сможет ли он здесь проехать? Ромстед снова улыбнулся и, вывернув руль, сошел со следа джипа. Машина развалится на кусочки, но выбора не оставалось.

Прорвавшись сквозь заросли опунции, он выбил ветровое стекло о засохшую ветку, потом чуть было не застрял в куче щебня, но со второй попытки проскочил ее. Задев за валун, машина потеряла оба крыла, а за сотню ярдов до цели под ним заскрежетало днище, задев им камень. Ромстед обернулся и увидел за собой черный масляный след. Значит, пробит поддон и мотор может заглохнуть в любую минуту. Он посмотрел вниз. Ладно, годится.

Под ним был узкий каньон с довольно крутым — градусов пятьдесят — склоном и примерно футов триста глубиной. Кесслер мчался по равнине, приближаясь к входу в каньон. Ромстед свернул и остановил машину на краю склона, придерживая тормоз, пока отстегивал ремень. Кесслер скрылся за верхним краем гряды, затем его занесло на повороте при выезде на узкий прямой участок где-то в полумиле. Ромстед отпустил тормоз и придержал руль; машина на мгновение зависла, он направил ее точно вперед и выпрыгнул.

Ромстед положил трубку на место и взял свой стакан. Майо стояла и угрюмо смотрела в окно на огни Ист-Бэй, над которым сгущались сумерки. Он подошел к ней.

— Это Брубейкер, — сказал Ромстед. — Я просил его позвонить. Они нашли его сегодня днем. Там, на ранчо «Старый Ван Сиклы».

— Кого нашли? — спросила Майо.

— Помнишь, Центровой, то есть Делеван, говорил, что старик убил одного из них…

— И ты бы убил тех двоих, если бы полиция не подоспела вовремя и не остановила тебя. Наследственная черта совершенствуется.

— Да ладно тебе, Майо…

— Еще два-три поколения, и я предвижу генерацию суперрометедов, сметающих со своего пути целые цивилизации…

— Послушай, если тебе так хочется поругаться со мной, то будь хотя бы объективной и придерживайся фактов. Я не пытался их убить. Я пытался вытащить их из-под обломков — пока те не вспыхнули. Там все вокруг залило бензином…

— ..и даже не обращающих на это внимания, — словно не слыша его, продолжала Майо. — Они только сосуды, стеклянные пробирки, носители генофонда, как в фантастическом новом мире. Посейте где-нибудь семена, например, в получившей утонченное воспитание андалузской девушке из Гаваны, ведущей свой род от пяти поколений университетских профессоров, и они прорастут, подобно зубам дракона, и двинутся вперед, продирая себе когтями путь из материнского лона, — стопроцентные ромстедики, подавляющие в себе на генном уровне все остальные случайно унаследованные тенденции к цивилизации…

Ромстед вздохнул. Это он уже слышал и раньше; единственное, что можно сделать, это залечь на дно и переждать. Держи задницу пониже или, как говорят нынешние бюрократы, не высовывайся.

— Миссис Кармоди сказала, что, когда ты, как конфетти, разбрасывал динамит и раздирал голыми руками машину, она тебя просто испугалась, а ведь ты был на ее стороне.

Полиции теперь почти все было известно. Техасец и в самом деле оказался из Техаса — участник провинциальных родео по имени Билли Херд, который отбывал срок в федеральной тюрьме за переправку наркотиков через границу ниже Эль-Пасо. В тюрьме-то он и познакомился с Кесслером. Эти двое, да еще девушка по имени Дебра и тот человек, чье тело Брубейкер нашел сегодня днем, и разработали план похищения его отца.

Роль Джери Боннер в этом деле состояла лишь в том, чтобы узнать, где у старика деньги и сколько их. Она согласилась, хотя и неохотно, поскольку пристрастие к наркотикам уже довело ее до магазинных краж, эпизодической проституции, в конце концов — до полного отчаяния. Но она не знала, что они собирались убить его. Старик тоже не знал, что она сидела на героине, и спал с ней, когда приезжал в Сан-Франциско. Ромстед никогда особенно не верил заявлениям миссис Кармоди о том, что отец не гоняется за молоденькими девушками. Этот старый жеребец вполне мог положить глаз на любую девицу, лишь бы она оказалась смазливой, доступной и конечно же совершеннолетней. Он хорошо относился к Джери и даже нравился ей, поэтому она ничего не напутала, когда прихватила только первую страницу из трех листков списка. Она надеялась, что о других никогда не узнают.

Узнав, что старика убили, Джери сбежала. Она укрылась в Колвиле. К тому времени Кесслер узнал, что она надула их с акциями. Это да еще тот факт, что они боялись, как бы она с перепугу не выложила все полиции, стало причиной ее убийства. Это сделал Херд; он же выступил в роли стрелка и убил Лью Боннера, потому что тот, прочитав письмо от Дебры, адресованное Джери, начал собственное расследование. В тот день по Сан-Франциско за Боннером неотступно следовал Делеван-Центровой.

Делеван присоединился к ним только тогда, когда они решили сыграть по-крупному, то есть похитить мисс Кармоди и самого Ромстеда. Именно благодаря ему их разведывательные операции так усовершенствовались. Делеван был когда-то совсем неплохим частным детективом, пока его не обуяла страсть к большим деньгам. Он заменил парня, убитого отцом; полиции об этом ничего не было известно, кроме того, что его звали Крофт.

На ранчо «Старый Ван Сикль» не было телефона, а отвезти старика в мотель, чтобы позвонить первый раз в банк, они, естественно, не могли, поэтому и отвезли его прямо к нему домой. Ночью, в крытом пикапе, так что никто не видел, как они приезжали или уезжали. Пикап поставили в гараже и заставили старика позвонить на следующее утро. Они переждали день в его доме, чтобы поздней ночью снова увезти старика на ранчо. Именно тогда он и убил Крофта.

Старик находился в собственной спальне с кляпом во рту. Его запястья и лодыжки были замотаны клейкой лентой. Бандиты вначале недооценили его — по крайней мере, пока он не преподал им урок. Короче, он смог разорвать не слишком крепкие для него путы на запястьях. Но не успел он освободить лодыжки, как в спальню вошел Крофт. Отец, очевидно, услышал его шаги и спрятал руки за спину. Когда Крофт наклонился через него, чтобы убедиться, что все в полном порядке, он тем самым совершил последнюю в своей бестолковой жизни ошибку. Крофт не издал ни звука, однако, дергая в предсмертной судороге ногами, уронил стул. На шум сбежались все остальные. Они отвезли Крофта назад и закопали в отдаленном углу ранчо.

Они тогда еще не взяли в оборот эту девицу — нимфоманку из соседней комнаты. Пока никому не известно, что случилось с Деброй. Ни Ромстед, ни полиция не знали наверняка, зачем Дебра спрятала упаковку героина в машину старика на ранчо «Старый Ван Сикль». Она была подружкой Херда, и он скорее всего застал ее за этим занятием и отобрал наркотик. Сам он только переправлял наркотики и презирал тех безмозглых дураков, которые их употребляли. С Кэрролом Бруксом теперь полный порядок; он быстро поправлялся после огнестрельного ранения бедра в больнице Сан-Диего. Полиция нашла пока лишь двести пятнадцать тысяч долларов из тех двухсот пятидесяти. Они были помещены в нескольких депозитных сейфах в банках Сан-Франциско. Однако полицейские не теряют надежду найти остальные деньги.

— Она наблюдала за тобой — я имею в виду мисс Кармоди — и молилась, чтобы полиция подоспела вовремя. А ты стоял возле одной машины, на крыше которой раскачивалась, готовая в любую минуту свалиться, другая машина, и пытался выбить камнем остатки ветрового стекла, чтобы добраться до тех двух внутри и убить их…

«Ну теперь ее понесло, — нежно подумал Ромстед, — начинает брызгать слюной, отыскивая новые поводы для обвинений». Из полицейских отчетовМайо не хуже него было известно, что Херд и Кесслер находились без сознания, и она теперь не упустит случая обвинить его в попытке убить двух беззащитных и беспомощных людей, которые и без того могли умереть от потери крови. Она требовала, чтобы Ромстед признался ей, намеревался ли он убить Кесслера, если бы тот стоял на ногах и был вооружен.

И он лгал ей, как делал это уже не раз, что конечно же нет. А если бы он сказал правду, то мог потерять ее. А это выше его сил. Похоже, Майо была единственным человеческим существом, в котором он и в самом деле нуждался.

Чарлз Вильямс Сооруди себе причёску

Глава первая

Нужный мне дом находился в пригороде, недалеко от побережья. Я остановился, еще раз взглянул на объявление и направился к нему. В доме было четыре квартиры, но только у двух на почтовых ящиках стояли фамилии жильцов, и обе не те.

Адрес был правильный, поэтому нужно было искать в двух других. Я наудачу нажал кнопку звонка. Никто не откликнулся.

С минуту я подождал, затем нажал на другую кнопку. Опять никакого результата. Я закурил сигарету, повернулся и посмотрел на улицу, лежащую в тишине вечернего зноя.

Мимо проехало несколько машин, а вдалеке на море медленно скользила рыбачья шлюпка. Она ползла словно муха по зеркалу.

Я выругался про себя. Ведь с самого начала все так удачно складывалось, и отступать не хотелось. Может, кто-нибудь из других жильцов знал, где он находится. Я сначала нажал на кнопку Соренсена и, не получив ответа, нажал на другую. Под ней стояла фамилия Джеймс.

В доме царила гробовая тишина.

Я пожал плечами и отошел от дома. Уже собираясь сесть в машину, я увидел позади огороженный дворик. Дорожка огибала здание и вела к высоким деревянным воротам. Сейчас они были закрыты. Может, там я найду кого-нибудь? Я пошел по траве к воротам и открыл их.

На темноволосой девушке был только купальник. Она лежала лицом вниз на длинном полотенце, возле нее стоял пузырек с маслом для загара, а перед ней на траве — открытая книжка. Девушка обернулась и посмотрела на меня сквозь солнечные очки.

— Вы кого-нибудь ищите? — спросила она.

— Некоего Винлока, — ответил я. — Он указал этот адрес. Вы случайно не знаете, где он?

— Я живу здесь совсем недавно. Но если не ошибаюсь, в другой квартире первого этажа живут Винлоки или Винчестеры, или что-то в этом роде. Вы звонили туда?

— Да. Но, похоже, там никого нет.

Она пожала плечами.

— Вероятно, поехали на лодке. Кажется, он любит ловить рыбу.

— Большое спасибо, — сказал я и хотел было повернуться, но она продолжала вопросительно смотреть на меня.

Может быть, мне показалось. Очки были такие темные, что глаз ее я не видел.

— Лучше всего оставьте записку, — посоветовала она. — Суньте ее под дверь. Кажется, третья слева.

— Спасибо. Но, вероятно, я слишком поздно пришел. А иначе он должен был быть дома. Это объявление было во вчерашней газете.

— Что за объявление?

— Он хотел купить подержанную машину.

— Ага.

Она лежала, вытянувшись, щекой на полотенце и пристально смотрела на меня. Верхняя часть купальника лежала под ней, но на спине не был застегнут. Девушка была высокого роста.

— Кто же это так покупает машину? — удивилась она.

— Многие, — ответил я. — Не нужно платить комиссионные.

— Ах вот как. А вы хотите продать?

— Да.

Я спрашивал себя, куда она клонит. Затянувшись сигаретой, я выбросил окурок через ворота на улицу.

Повернувшись, я увидел, что она старается застегнуть бюстгальтер.

— Отвернитесь, пожалуйста, — попросила она. — Только на одну секунду.

— О, конечно.

Я отвернулся и посмотрел за ворота, однако мысленно видел ее перед собой. Ей было лет тридцать; но, несмотря на это, ее вполне можно было назвать девушкой.

Вскоре она сказала: «Готово», и я повернулся к ней. Она сидела на полотенце, скрестив длинные ноги. Бюстгальтер был застегнут.

— Что у вас за машина? — спросила она.

— «Понтиак». Прошел четырнадцать тысяч миль.

Я снова спросил себя, что ей надо.

— А сколько вы хотите за него?

— Две с половиной тысячи. А что? Вы знаете человека, которому нужна такая машина?

— Пожалуй, — медленно ответила она. — Собственно, я себя имею в виду.

— Тогда вам представляется очень удобный случай, — сказал я. Машина двухцветная, дверцы белые, прекрасная обивка, радио…

Она рассматривала меня странным напряженным взглядом.

— Она действительно стоит две с половиной тысячи? — спросила она.

— До последнего цента, — ответил я, включаясь в роль продавца.

«А вдруг мы заключим сделку?» — подумал я, но заметил, что она меня совсем не слушает.

Она сняла очки и задумчиво уставилась на меня. У нее были большие глаза, такие же черные, как и волосы, завязанные лентой на затылке. Она была похожа на испанку, только кожа, несмотря на загар, была слишком светлой.

— Ваше лицо мне кажется знакомым, — заявила она. Я все думаю, где же я вас видела.

Ах, вот в чем дело, что же, меня и впрямь, бывает, узнают.

— Ну, если у вас такая хорошая намять — ведь это было так давно.

Она покачала головой.

— Да нет, не так уж давно. Четыре или пять лет тому назад.

— Скорее, шесть.

— Точно. Я тогда ходила на футбол. Вы Скарборо, верно? Ли Скарборо. Наш лучший левый полусредний.

— Из вас мог бы выйти детектив, — заметил я.

Мне хотелось перевести разговор на машину. Футбольные воспоминания шестилетней давности неинтересны.

— Почему вы не стали профессионалом?

Она затянулась в последний раз и бросила окурок на клумбу, не спуская с меня взгляда.

— Я хотел, но ничего не вышло.

— Почему?

— Воспаление коленного сустава. — ответил я и снова закинул удочку: — А что насчет машины? Вы действительно хотите ее купить?

— Намереваюсь. Но почему вы ее продаете?

— Мне нужны деньги, — ответил я. — Машина стоит на улице, если вы хотите проехаться для пробы.

— Охотно, — согласилась она. — Но сперва я должна одеться.

— Конечно. Я подожду в машине.

— Зайдите лучше в дом, там прохладнее.

— О'кей! — ответил я.

Я не ошибся. Когда мы встали рядом, я убедился, что она высокого роста. Я взял книжку и пузырек с маслом для загара.

— Меня зовут Диана Джеймс, — сказала она.

Заметив, что я смотрю на ее руку, она улыбнулась.

— Вы просто покажете машину. Я не замужем.

— Думаю, вы были замужем.

— Да, была. Но ничего не получилось, как у вас с футболом.

Мы подошли к лестнице у тыльной стороны дома, поднялись и оказались на кухне. Она достала из шкафа бутылку виски. Я налил, протянул ей бокал, и мы прошли в гостиную, откуда открывался прекрасный вид на поле для гольфа. Она сделала глоток и поставила бокал на столик.

— Чувствуйте себя как дома, — сказала она. — Там на полке журналы. Я скоро вернусь.

Я сел и огляделся. Комната была безликая, как все меблированные комнаты, однако помещение не дешевое — сто или сто пятнадцать долларов в неделю, оценил я. Странно, что у нее нет машины и что она хочет купить подержанную.

На столе лежало портмоне. Диана, видимо, чертовски беспечна или убеждена, что все бывшие футболисты — честные люди. Я пожал плечами, взял свой бокал, и мой взгляд вновь обратился к столу.

Там лежало не только портмоне, а еще и ключи в футляре из крокодиловой кожи. И один из них был от автомашины фирмы «Дженерал моторс». Кто здесь кого водит за нос?

Потом я вспомнил, что она не говорила, что у нее нет машины. Возможно, она хотела иметь вторую или намеревалась другую продать. В конце концов, это ее дело.

Вернулась она в белом летнем платье с короткими рукавами и золотых сандалиях на босу ногу. Она выпила еще виски, затем взяла портмоне и футляр с ключами, и мы пошли к машине. Она села на водительское место.

Я немного помедлил и не дал ей ключи. Она сделала то, что я и ожидал: открыла футляр из крокодиловой кожи и хотела вставить свой собственный, потом вздрогнула и быстро взглянула на меня. Я промолчал, но задумался. Почему мне нельзя знать, что у нее есть машина.

Мы молча проехали по улице, а затем берегом. Песок был твердый, и она прибавила скорость.

— Машина идет хорошо, — заметила она.

— Вы хорошо водите, — сказал я, закурил две сигареты и дал ей одну.

— Чем вы занимаетесь, мистер Скарборо? — спросила она, следя за дорогой.

— Да так, — ответил я. — В последнее время земельными участками.

— Не хочу быть навязчивой, но мне кажется, что в данное время вы ничем не заняты. Так?

— Так. Вероятно, я отправлюсь с группой строителей в Саудовскую Аравию. Это одна из причин, отчего я продаю машину.

— Когда?

— Думаю, в следующем месяце. А что?

— Да просто так.

Минуту или две она помолчала, потом спросила:

— Вы женаты?

— Нет, — ответил я.

— Мечтаете заработать кучу денег?

— Кто же этого не хочет?

— Но вы уже думали о том, как это сделать?

— Конечно. Когда-нибудь я изобрету лампочку накаливания.

— Ну, откуда такая тоска, мистер Скарборо? Ведь в таком возрасте с мечтами еще не расстаются. Сколько вам — двадцать восемь?

— Двадцать девять. Послушайте, имея мечту и десять центов, можно купить только чашку кофе. В своей жизни я только одно действительно умел делать: пасовать мячи во время игры. Но для этого нужно иметь здоровые колени. Ну так как, по-вашему, стоит эта машина две с половиной тысячи?

— Пожалуй.

— Значит, мы договорились.

Диана повернулась и посмотрела на меня.

— Возможно.

Дальше мы ехали молча.

Когда остановились у ее дома, она заглушила мотор и хотела убрать ключ в футляр. Я молча остановил ее руку. Она посмотрела на меня, пожала плечами, и мы вышли.

Я осмотрелся.

— Какая машина ваша? Тот «олдсмобиль» или тот «кадиллак»?

— Ни тот, ни другой. Моя машина стоит в гараже. Вы наблюдательный человек.

— Что все это значит? — сердито спросил я. — Мне не хочется зря терять время.

— Я же вам сказала: возможно, мы договоримся. Не забыли?

Она поднялась по лестнице, я за ней. Она положила на стол портмоне и футляр с ключами, потом опустила жалюзи, так что в комнате сделался полумрак. После уличной жары прохлада в доме была приятной. Когда Диана повернулась, я стоял возле нее. Я привлек ее к себе, впился в губы. Она не закрыла глаза и смотрела на меня безо всякого выражения. Затем она освободилась и сказала:

— Мы, кажется, понимаем слово «договоримся» по-разному. У меня есть к вам деловой разговор. Почему бы вам не присесть? Сидя беседовать удобнее.

Я сел, а Диана сходила на кухню и вернулась с выпивкой. Она села в большое кресло по другую сторону столика и положила ногу на ногу. Потом сунула в рот сигарету и ждала, когда я поднесу ей огонь.

Я не реагировал.

Она пожала плечами, взяла со столика зажигалку и закурила.

— Теперь скажите мне, наконец, что все это значит? — потребовал я.

Диана задумчиво посмотрела на меня.

— Я пытаюсь составить о вас мнение.

— Зачем?

— Сейчас скажу. Но сначала — что я о вас думаю. Вы изрядный грубиян и циник, как всякий, кто в 18 лет был героем, а в 20 стал экс-героем. Вы занимались всевозможными делами, однако чем быстрее люди забывали, кем был мистер Скарборо, тем хуже шли ваши дела. Можете перебить меня, если что-нибудь не так.

— Дальше, — сказал я.

— Я все никак не могла вспомнить. Теперь вспомнила. В последний год учебы в колледже вы влипли в одно глупое дело. Вас чуть не исключили и не посадили в тюрьму.

— Я разбился на машине.

— Да, но машина была чужая, как и женщина, которая в ней сидела. Она попала не домой, а в больницу.

— Она вышла без единого шрама, — заметил я.

— Я так и думала, что это вам известно.

— Она была из тех, что бегают за футболистами. Что я должен был делать? Звать на помощь?

Диана рассмеялась.

— Не стоит защищаться, я не упрекаю вас. Мне хотелось только немного вас пощупать. Теперь мне все ясно. Хочу сделать вам предложение.

— Надеюсь, с большим успехом, чем я.

— Помните, я спросила вас, мечтаете ли вы заработать кучу денег? Думается, я знаю, где находится такая куча. Нужно только иметь смелость, чтобы достать ее.

— Минуту, — вмешался я. — Что вы подразумеваете под словом «достать»? Украсть?

Диана покачала головой.

— Нет. Деньги уже украдены. Может быть, даже дважды.

Я положил сигарету в пепельницу. Она внимательно смотрела на меня.

— О какой сумме идет речь?

— 120 тысяч долларов.

Глава вторая

В комнате стало очень тихо. Я присвистнул. Она все еще смотрела на меня.

— Что скажете?

— Еще не знаю. Хотелось бы услышать подробности.

— Хорошо, — сказала она. — Мне ничего другого не остается, как открыться кому-нибудь, потому что одной мне не справиться. И я полагаю, вы подходящий человек. Тут нужна смелость и отвага — и чистое прошлое, чтобы, когда дело будет сделано, полиция не нашла следов.

Я знал, кто ей нужен. Кто-то еще не уголовный преступник, но готовый пойти по кривой дорожке, если за это заплатят. Денег была куча, но мне — хотелось побольше знать об этом.

Она испытующе посмотрела на меня.

— Тому, кто найдет деньги, будет назначена награда.

— А чьи это деньги? — спросил я. — И где они?

— Тут можно только гадать, — ответила она. — Я не сказала, что знаю, где они. Я сказала, что, возможно, знаю.

— Но все-таки?

— Вы слышали о некоем Дж. Н. Батлере?

— Нет. Кто это?

— Минуту.

Она встала, ушла в спальню и вернулась с двумя газетными вырезками. Объявление на первой странице гласило: «Санпорт, 8 июня», — то есть это было здесь два месяца назад. И дальше:

«РАЗЫСКИВАЕТСЯ БАНКОВСКИЙ СЛУЖАЩИЙ. После того как сегодня в первом Национальном банке в Маунт Темпле была обнаружена пропажа 120 тысяч долларов, полиция приступила к поискам вице-президента банка Дж. Н.Батлера».

Я посмотрел на Диану. Она улыбалась. Я стал читать дальше:

«Батлера, который за 20 лет службы занял видное положение в здешнем обществе, никто не видел с субботы. По словам миссис Батлер, он уехал в конце недели на рыбалку в Луизиану. Однако в воскресенье он не вернулся, как обещал. Когда сегодня утром банк открылся, там была обнаружена недостача».

Я прочитал и вторую вырезку. Она была датирована тремя днями позже и не содержала ничего существенно нового. Только вначале сообщалось, что машина Батлера была найдена в Санпорте, а полиция стала разыскивать его по всей территории США.

Я отдал ей вырезки.

— Это было два месяца назад, — заметил я. — Как обстоят дела? Его нашли?

— Нет, — ответила она. — И не думаю, что найдут.

— Почему?

— По-моему, он не покидал своего дома в Маунт Темпле. Во всяком случае, живым не покидал.

Я медленно поставил бокал и посмотрел на Диану. Нетрудно было догадаться, что она знает больше, чем полиция.

— Как вы пришли к такому выводу?

— Дело вот в чем. Я медсестра и около восьми месяцев работала в Маунт Темпле, ухаживала за женщиной, с которой случился удар и ее частично парализовало. Она жила на окраине города, а напротив, на другой стороне улицы, стоял громадный старый дом. Это дом Дж. Н. Батлера.

Она замолчала.

— Прекрасно, — сказал я. — Дальше.

— Машину, которую полиция нашла в Санпорте, я видела в ту субботу. Только не во второй половине дня, как говорила его жена, а ночью. И сидел в ней не он, а она.

— Его жена?

— Да.

— Один момент, — сказал я. — Это было ночью, сказали вы. Как же вы узнали, кто в ней сидел?

— Я вышла выкурить сигарету на ночь. Когда машина отъехала от дома и повернула на улицу, мимо проезжала другая и осветила ее. Я хорошо видела, что там была миссис Батлер. Одна.

— Но, возможно, она поехала в город или куда-нибудь еще. Он мог позже уехать на той же машине.

Диана покачала головой.

— Миссис Батлер никогда не ездила на машине мужа. У нее была своя. Не он, а она отогнала машину в Саниорт. В этом я могу поклясться.

— Но почему вы так уверены?

— Посудите сами, — нетерпеливо ответила оиа. — Он наверняка мертв, другого объяснения нет. Будь он жив, его бы давно нашли. Это был высокий мужчина приятной наружности, выделяющийся из обшей массы людей. И вот еще что. Если человек исчезает подобным образом, то за этим в 99 случаях из 100 стоит женщина. Предположим, миссис Батлер догадалась. что он собирается улизнуть. С деньгами и другой женщиной, а она станет посмешищем. Что она должна делать? Помогать ему укладывать чемодан? Проследить за тем, чтобы он взял достаточное количество носовых платков?

— Не знаю, — ответил я. — И что же дальше?

— Разве скажешь, кто способен на убийство? Думаю, каждый при соответствующих обстоятельствах. Но одно могу про нее сказать. Вы, пожалуй, не поверите, но это красивейшая женщина из всех, каких я видела. Брюнетка, лицо цвета магнолии и большие глаза с поволокой. И типичная потаскуха. Из богатой старинной семьи. Этот дом принадлежит ей. Между прочим, она напивается в стельку.

— А вы наблюдательны.

— Вы про то, как она пьет? Это всем известно.

— Итак, вы полагаете, — сказал я, — что она убила Батлера? И что деньги до сих пор находятся дома?

— Именно.

— Разве полиция не обыскивала дом?

— Только для проформы. Они решили, что он скрылся с деньгами.

— Так, понятно, — сказал я. — Но в этом деле есть одна закавыка. Вы сказали, что он был высокий и сильный. Если она его убила, то что сделала с трупом? Не могла же она отправить его куда-нибудь через экспедиционную контору?

Диана покачала головой.

— Этого я не знаю и даже не могу себе представить. Возможно, у нее был друг. Ей ведь надо было вернуться из Санпорта домой после того, как она отогнала туда машину. Автобусом она наверняка не пользовалась. Иначе кто-нибудь да запомнил бы ее. Все указывает на то, что у нее был друг.

— Вы, кажется, довольно высокого мнения о миссис Батлер, — заметил я. — Судя по всему, что я услышал, она должна быть пьяницей, убийцей и шлюхой. Что она сделала вам? Затоптала ваши клумбы с цветами?

— Это не важно. Речь идет о деньгах. Мы ведь пытаемся установить не мнения, но факты.

— И что же, по-вашему, мы должны сделать?

— Обыскать дом. Если нужно, то разобрать его по кирпичикам, пока не найдем деньги.

— В то время, как она будет находиться в доме? Как вы это себе представляете?

— Нет, — ответила она. — Поэтому нам надо действовать вместе. Она сейчас здесь в городе на съезде какого-то исторического общества. Я буду накачивать ее спиртным, если нужно, несколько дней. Пока она протрезвеет, вы успеете все сделать.

— Похоже, что вы ищете дурака, — сказал я. — Если что-то пойдет не так, с вами ничего не будет, а я сяду в лужу.

— Ерунда. Дом стоит на громадном участке, окружен деревьями и живой изгородью. Служанки не бывает, когда хозяйки нет дома. Все окна занавешены, никто ничего не заметит. В холодильнике достаточно еды. Вы сможете там неплохо устроиться. Ну, что скажете?

— Учитывая сумму, риск не слишком велик, — ответил я и встал. — Но я не совсем уверен, что все это так, как вы говорите. Возможно, она заодно с мужем. Возможно, она отогнала машину в Санпорт, чтобы навести полицию на ложный след, а он каким-то другим путем покинул город.

— Нет. Уверяю вас, он мертв. И она его убила, а деньги до сих пор находятся в доме.

— Не понимаю, почему вы так в этом уверены?

— Короче, вы думаете, что все это не так? — спросила она. — И не беретесь за это дело?

— У вас слишком буйная фантазия, — сказал я.

— Вы упускаете возможность разбогатеть.

Я пожал плечами.

— Сомневаюсь в этом.

Я попытался снова привлечь ее к себе. Однако у нее, видимо, для этого не было настроения. Тогда я сказал:

— Возможно, я вам позвоню.

Я ушел. Выйдя из дома, я снова позвонил в дверь Винлоку, но он еще не вернулся.

Я сел в машину и посмотрел на часы. Было начало шестою, весь день пропал. Я поехал домой, вынул почту и, проходя по холлу, подумал, долго ли еще смогу платить за квартиру. Она была мне не по карману, да и велика слишком, как и весь этот дом из камня и стекла, с толстыми ковровыми дорожками. Я снял ее, когда перешел работать в маклерскую фирму и вообразил, будто смогу на продаже домов зарабатывать в месяц тысячу долларов. Это было в мае, а теперь, в начале августа, я понял, что мечты мои пошли прахом.

Я сел в гостиной и начал просматривать почту. Вся она состояла из счетов и лишь одно письмо было написано на бумаге, пахнущей духами. Я попытался вспомнить, кто была эта девушка, но так и не смог, и занялся просмотром счетов. Портной очень тактично напоминал, что, очевидно, последний и предпоследний месяцы я забыл оплатить счет в 225 долларов. Еще было вторичное напоминание о плате за машину. Я окинул взглядом остальные счета: два за квартплату, за электричество и газ, за содержание собаки, моего сеттера Мокси. На моем банковском счету оставалось 170 долларов.

Я пошел на кухню, полагая, что не мешает выпить. Но, взяв с полки бутылку, я вдруг понял, что пить мне совершенно не хочется. Я вообще пью немного, и у меня еще остался во рту неприятный привкус от выпитого виски. Я подумал о Диане Джеймс и вспомнил, как она лежала на полотенце и загорала. К черту этих женщин. Весь день пропал. Я не продал машину и не соблазнил женщину. Ни дела, ни любви, подумал я с досадой.

Я подумал о Саудовской Аравии, о 40-градусной жаре, песке и ветрах и спросил себя, выдержу ли я там эти два года. Выдержу, не выдержу — скоро вообще выбора не будет.

Нужно что-то предпринимать. Из года в год я зарабатывал все меньше и меньше.

Я сунул в рот сигарету, взял зажигалку, но не зажег ее. Половина от 120 тысяч…

Я пожал плечами. Диана стала жертвой собственной фантазии. Она просто внушила себе все это. Но, с другой стороны, она не показалась мне дурой.

Я одного не мог понять: почему она так уверена? Ведь то, что она мне рассказала, еще мало о чем свидетельствует. И почему полиция не нашла его? Здесь что-то не так. Найти высокого человека с приятной наружностью не так уж трудно. Я не особенно разбирался в криминалистике, но, по-моему, растратчика схватить за руку легче легкого. Специалисты знают о таких типах все.

У них есть фотографии, известны привычки и так далее. Он оставил машину в городе с 400-тысячным населением, а сам растворился в воздухе. Конечно, это возможно, но крайне маловероятно.

Да нет, все это такая чушь, что над ней не стоило даже думать.

А сумма настолько велика, что не выходила у меня из головы. Я поехал в библиотеку и просмотрел подшивки газет с июля по август. В номере от 24 июля я нашел заметку:

«СЛЕДОВ БАТЛЕРА ВСЕ ЕЩЕ НЕТ. После двухмесячных поисков полиции так и не удалось отыскать Батлера. Вице-президент банка в Маунт Темпле и 120 тысяч долларов исчезли бесследно. С тех пор как 11 июня машина Батлера была найдена на улице, вблизи от побережья…»

Нет, в статье не было ничего нового, его до сих пор не нашли.

Вдруг я вскочил со стула. Теперь я понял, что меня насторожило. Я бросил взгляд на строчки «…на улице, вблизи побережья…» Вот оно что!

В тех вырезках, которые мне давала Диана Джеймс, было указано название этой улицы. Оно мне не запомнилось, но подсознательно я чем-то мучился все это время. Я быстро перелистал газеты. 14 июля, 13 июля, вот 11 июля, здесь должно быть. Да, там было напечатано:

«Машина исчезнувшего была найдена сегодня утром около дома N 220 по бульвару Дюваль вблизи побережья».

Глава третья

Когда я позвонил, Диана открыла мне дверь. По пути в гостиную мы ни слова не сказали друг другу. Она уселась, как и в прошлый раз, по другую сторону столика и холодно и немного иронично улыбнулась.

— Я знала, что вы вернетесь, — сказала она.

— Почему вы мне этого не сказали?

Она закурила сигарету и задумчиво посмотрела на кольца дыма.

— Буду откровенна: если бы у вас не хватило ума сообразить это самому, значит, вы не годитесь для этого дела. Это не детская игра, это может быть дьявольски опасным.

— Одно мне еще не совсем ясно, — сказал я. — Почему вы так уверены, что она его убила и поставила машину перед вашим домом? Разве это не мог сделать кто-нибудь другой? Кто-то знавший, что Батлер хотел с вами удрать.

— Это маловероятно. Кроме того, никто, кроме этой мстительной шлюхи, не стал бы трудиться и подвергать себя риску.

— Как насчет того, чтобы рассказать мне теперь всю историю?

— Сперва вы должны сказать мне, что вы решили, — холодно ответила Диана. — Входите в дело или нет?

— Зачем, по-вашему, я вернулся?

— И не боитесь нарушить закон?

— Я об этом подумал. Обладатель этих денег не станет связываться с законом, так как сам его нарушил. Поэтому он или она не обратятся в полицию. А чтобы усыпить свою совесть, я на 60 тысяч могу купить тонну снотворных таблеток.

Диана подняла брови.

— Почему вы решили, что 60 тысяч? Я дам вам третью часть.

— Об этом не может быть и речи. Половину — или ничего.

— У вас хватает наглости…

— Наглости? В конце концов я пойду в логово льва и буду обыскивать дом. Ваш риск равен нулю.

— Хорошо, хорошо, — согласилась она. — Успокойтесь, я только хотела поторговаться. Ладно, вы получите половину.

— Так-то лучше. А теперь рассказывайте.

— Хорошо, — ответила она. — Итак, вы знаете, почему я уверена, что он мертв. Он мертв, иначе бы появился здесь. Батлер не глуп. Он знал, что дело может выгореть, только если будет где укрыться. Мы разработали точный план. За несколько месяцев до начала операции я сняла эту квартиру. Он должен был с деньгами приехать сюда и два месяца скрываться у меня, пока не улягутся страсти и мы сумеем несколько изменить свою внешность. Потом мы намеревались на машине с прицепом уехать на Западное побережье. И под другим именем начать в Сан-Франциско новую жизнь. Да, это была поистине превосходная идея — только он так здесь и не появился. Машина приехала, но за рулем был кто-то другой.

— Понятно.

— Теперь вы мне верите?

— Да, конечно. Только в одном, пожалуй, сомневаюсь. Не уверен, что деньги находятся в доме в Маунт Темпле. Ведь Батлера мог убить и кто-нибудь другой и забрать у него деньги.

— Невозможно. Ни один человек не знал об этом. Только его жена. Когда я его видела в последний раз, он мне сказал, что у него создалось впечатление, будто она наняла детектива следить за ним.

— Когда вы с ним познакомились? Вы действительно работали там медсестрой?

— Да. Прошлой осенью. До того как он провернул это дело, я уже четыре месяца жила в этом городе.

— Он сильно в вас влюбился?

— Похоже на то.

— А вы? Вам нужен был он или деньги?

— Скажем, и то и другое. Я хотела его, он меня, и мы оба хотели иметь деньги. А вы что вообразили? Любовь Тристана и Изольды?

— А теперь, когда он мертв, вы хотите иметь хотя бы деньги? Половину денег, — понравился я.

— Разумеется. Что, я должна броситься со скалы?

— Хорошо. Давайте попробуем.

— До Маунт Темпла около двухсот миль, — сказал я. — На машине я за четыре часа доберусь туда.

Диана покачала головой.

— Вы должны ехать автобусом.

— Почему?

— Подумайте сами. Вы будете в доме два дня или даже больше. Где вы поставите машину? Перед домом?

— Я могу поставить ее где-нибудь в городе.

— Это бросится в глаза. Ее может взять на заметку полиция.

Она была права. Машина с иногородним номером, стоящая долго на одном месте, бросится в глаза. Однако идея насчет автобуса была немногим лучше.

— Мне нужно поехать туда и вернуться так, чтобы меня никто не видел и не смог бы потом опознать. Поэтому автобусом я не поеду.

— Верно, — кивпула она, — это будет неосторожно. Полагаю, лучше всего будет, если я вас туда отвезу.

— Да, — согласился я. — Вы доставите меня туда, высадите вблизи дома, вернетесь сюда и займетесь миссис Батлер. Сегодня вторник. Если дом так велик, как вы говорите, мне придется повозиться в нем дня два. Итак, я буду ждать вас в пятницу в два часа ночи позади дома, и вы заберете меня. Тогда мы либо будем иметь эти деньги, либо убедимся, что там их нет.

— Хорошо.

Она откинулась на спинку кресла и недоверчиво смотрела на меня.

— И еще одно — если вам пришла в голову такая фантазия, — сказала она. — Не воображайте, что вам удастся удрать с деньгами, далеко вы не уедете после анонимного звонка в полицию.

Диана обо всем подумала.

— Какой мужчина оставит такую красивую женщину, как вы? — парировал я.

— Из-за таких денег? Но лучше не пытайтесь.

— Не бойтесь, — успокоил я ее. — Но если мы уже завели разговор на эту тему, то я хочу предупредить вас. Я бы тоже вам не советовал пытаться обмануть меня.

Я поднес руку к светящемуся приборному щитку и посмотрел на часы. Было десять минут четвертого.

Мы выехали из Санпорта в полночь. Перед этим я поставил свою машину в гараж и купил все, что нужно: карманный фонарик, запасные батарейки, клейкую ленту и несколько пачек сигарет.

Диана ехала быстро. Движение было небольшое, и городки на нашем пути лежали в глубоком сне. Когда мы проехали один поселок, она сбавила скорость.

— Следующий наш, — сказала она. — Осталось 50 миль.

— Когда вы поедете назад, будет уже светло.

— Это не имеет значения. В Санпорте меня никто не знает. А миссис Батлер вряд ли встанет раньше полудня.

— Может быть, за ней наблюдает полиция. Может, они еще ожидают, что Батлер встретится с ней.

— Ну и пусть, — пожала плечами Диана. — Они же ничего не знают. Дайте сигарету, Ли.

Я протянул ей сигарету, щелкнул зажигалкой, потом закурил сам.

— Все же кое-что не дает мне покоя, — сказал я. — Возможно, большая часть денег находится в виде ценных бумаг. Как нам их реализовать?

— Нет, — возразила она, — он взял только деньги. Он специально выждал день, когда в банке было много наличных.

— Должно быть, это изрядная куча. В каком месте дома вы стали бы искать их?

— Это старый дом, — ответила Диана, — очень старый и очень большой. Я считаю, что вы должны начать с чердака и постепенно, комната за комнатой, двигаться вниз. Обращайте особое внимание на те места, какие кажутся обновленными, на свежевыкрашенные подоконники и дверные косяки. Не забывайте, что она очень хитрая. Очень может быть, что деньги завернуты в старые бумаги и лежат в ящике или мусорном ведре. Не жалейте времени. Если нужно, ломайте мебель. Полицию она вызывать не будет.

— И все же мне не хочется, чтобы она меня там застукала, так что надо придумать, как вы дадите мне знать, если миссис Батлер ускользнет от вас и вы решите, что она отправилась домой. Я полагаю, что в этом случае вам следует позвонить и…

— Но вы же не можете подойти к телефону. Вы ведь не будете знать, кто это звонит.

— Дайте мне договорить, — сказал я. — Конечно, я не сниму трубку, если не буду знать, кто звонит. Послушайте меня, звоните точно по часам. Я не сниму трубку, а вы позвоните снова через пятнадцать минут, я снова не отвечу, ибо это может быть случайностью. Но если вы затем в третий раз позвоните ровно через четверть часа, я буду уверен, что это именно вы, и возьму трубку. Вы просто спросите, как себя чувствует миссис Батлер. Я отвечу «неплохо» и положу трубку.

После минутного раздумья я сказал:

— Нет, я вообще ничего не скажу. Достаточно будет трех звонков с пятнадцатиминутными интервалами. Если будет третий звонок, я смываюсь.

— Неплохо, — кивнула она. — Голова у вас работает. Странно, но во многом вы похожи на Батлера.

— Надеюсь, не очень сильно.

— Почему?

— Потому что он мертв.

Мы замолчали. Через несколько минут она сказала:

— Сейчас приедем. Это будет первый дом по левой стороне.

Я выглянул, но было так темно, что я увидел только смутные очертания дома, который стоял довольно далеко от улицы среди темных деревьев. Мы повернули направо и выехали на улицу с виллами и маленькими палисадничками. Через три дома был освещенный перекресток. Диана повернула налево, проехала несколько сотен метров и снова повернула налево.

— Мы находимся точно позади дома, — сообщила она. — Он обнесен проволочной оградой и высокой живой изгородью из олеандры, однако ворота, наверное, открыты. Если же нет, вам придется перелезть через них или обойти вокруг дома и попытаться войти через ворота у фасада дома. Счастливого пути.

— Надеюсь, вам все ясно, — сказал я. — В четверг ночью около двух часов на этом же месте.

Диана остановила машину, я вышел и захлопнул дверцу. Она махнула рукой и уехала. Я остался один.

Габаритные огни машины исчезли за поворотом. Я постоял немного, чтобы глаза привыкли к темноте. Луны не видно, ночь теплая и тихая. Где-то вдали залаяла собака. Теперь я стал различать темные очертания живой изгороди и, вытянув вперед руку, добрался до нее. Я пошел вдоль изгороди, стараясь найти ворота.

Выходя из машины, я забыл посмотреть на часы, но, наверное, часа через два начнет светать. До этого мне надо быть в доме.

Я прошел шагов тридцать. Где-то должны быть ворота. Я дошел до угла. Видимо, я пошел не в том направлении. Касаясь рукой ограды, я вернулся назад.

Наконец я добрался до ворот, нашел ручку и нажал на нее, она заскрипела, и ворота медленно открылись.

Позади широкой лужайки темнел дом. Огромный, видимо, двухэтажный, с чердаком. Направо виднелось небольшое темное пятно — очевидно, гараж.

Я протиснулся через дыру в кустах и стал осматривать окна. Света нигде не было. Я пошел по траве к задней веранде. Вдруг мне пришло в голову, что мы совсем забыли про участок. Сад с его деревьями, клумбами и кустами был площадью не менее полгектара. И если деньги спрятаны тут, то их не найти.

Я обошел вокруг веранды и двинулся к задней стене дома. В темноте смутно виднелись контуры двух подвальных окоп. Они находились прямо над уровнем земли и частично загорожены кустами.

Я подошел к первому, вынул фонарик и посветил внутрь. Проволочная решетка и окно были грязные, но все же я разглядел шпингалет. Он был задвинут. Я приблизился к другому окну, оно тоже было заперто.

Я отошел и задумался. Левое окно плотно закрывали кусты. Я встал на колени, вгляделся, включил фонарь и осветил крючок внизу на раме решетки. Затем достал отвертку, откинул ею крючок и поднял зарешеченную раму.

Вынув из кармана катушку клейкой ленты, я наклеил ее на стекло окна по диагонали. Затем ударил по стеклу ручкой отвертки. Стекло разбилось, но лента не дала осколкам упасть. Я сунул в дыру отвертку и поднял шпингалет. Он поддался легко.

Открыв окно, я влез внутрь, затем опустил решетку и закрыл окно. Я быстро осмотрелся. Помещение было большое, в середине комнаты стояла печь. У противоположной стены — ящики с углем и старые чемоданы, возле них груды журналов. Луч фонаря упал на дверь, и я открыл ее. В этом отсеке была прачечная, у одной стены стояла стиральная машина.

Нет смысла начинать здесь поиски. Сначала следовало осмотреть весь дом и составить план, к тому же надо убедиться в отсутствии прислуги. Диана говорила, что ее не будет, но если она ошиблась, то в переделку попаду я, а не она.

Вернувшись назад, я стал искать лестницу. Обнаружив ее, я вздрогнул и замер на месте.

Мне показалось, будто я слышу музыку.

Погасив фонарь, я затаил дыхание и прислушался. В глубокой тишине я услышал биение своего сердца, и волосы поднялись у меня дыбом.

Музыка в пустом доме в четыре утра — абсурд. Я послушал еще с минуту, затем снова включил фонарь и поднялся по лестнице. Наверху была дверь, я открыл ее и очутился на кухне.

За мусорным ведром было окно, занавеска задернута. Следовало обращать внимание на занавески, чтобы днем ходить не опасаясь, что меня могут заметить. Я осмотрелся. Дверь, где стояло ведро, очевидно, выходила на заднюю веранду, а друг ая рядом с плитой, наверное, вела в столовую. В другом конце кухни была еще дверь, за которой, вероятно, находилась комната прислуги. Надо убедиться, нет ли ее там.

На цыпочках я подошел к этой двери, взялся за ручку и выключил фонарь. Медленно, очень медленно нажал я на ручку и открыл дверь. В комнате царил полный мрак. Я стоял неподвижно и прислушивался, стараясь уловить даже дыхание. Да, это комната прислуги. Я направил фонарь на пол и включил его дрожащей рукой. В любой момент крик мог разорвать тишину. Я вспотел. Медленно поднял фонарь, и луч пополз по полу, затем упал на ножки кровати и поднялся выше. Кровать была пуста. Я с облегчением вздохнул.

Закрыв дверь, я прошел через кухню в столовую. Окна здесь тоже были занавешены. Стол и буфет были из темного дерева, старинные и массивные. В застекленном шкафу стоял богато украшенный серебряный сервиз, стоивший целого состояния.

Я пошел дальше в гостиную и обвел ее лучом фонаря. Неудивительно, что миссис Батлер пила. Кто живет в подобном мавзолее, должен быть пьяницей. Гостиная была огромная, обставленная, как и столовая. Столы и шкафы из красного дерева и ореха, задернутые бархатные занавески винного цвета, а софа и кресла частично обиты плюшем каштанового оттенка, а частично черной кожей. У стен — книжные полки.

Я осветил их и уставился на ряды книг. Медленно передвигал я луч света. Удивительно. Тома энциклопедии стояли в беспорядке, а между ними торчали другие корешки.

Странное предчувствие охватило меня. Я снова оглядел комнату. Все остальное находилось в полном порядке и стояло на месте. Я встал на колени возле софы и посмотрел на вмятины на ковре. Похоже, ее недавно передвигали, но это ничего не доказывало. Вероятно, это сделала прислуга при уборке.

Я приподнял софу, отодвинул ее от стены и посмотрел за ней. Задняя стенка софы была разрезана на длинные полосы острым ножом или бритвой. Я перевернул подушки. Они тоже были разрезаны. Так же и сиденья кресел. В первый момент я собрался осветить окно, но, затем взял себя в руки, сел на пол и закурил сигарету. Кто это сделал? Нет, гораздо важнее было знать, нашел ли он то, что искал. Не похоже.

Но если не нашел, почему его здесь не было? Почему он бросил поиски? Однако дело имело и другую сторону: раз кто-то обыскивал дом, значит, мы правы. Вероятно, не одни мы подозревали, что миссис Батлер убила своего мужа, прежде чем он уснел удрать с деньгами.

Что же делать? Прекратить все, не начиная? Нет, черт возьми! Я должен действовать и осмотреть дом. Для чего я в конце концов приехал? И я имел время до утра пятницы. Возможно, другой ничего не нашел. Я встал и погасил в пепельнице окурок. Мысль о деньгах не покидала меня.

Выйдя из двери гостиной на другом ее конце, я очутился в небольшом коридоре, на одной стороне которого была входная дверь, а напротив — лестница. Я поднялся по ней.

Наверху я огляделся и застыл на месте. Одна дверь была открыта, и оттуда струился слабый свет. Охотнее всего я поспешил бы прочь, но этот свет околдовал меня. Я погасил фонарь и притаился.

Это не электрическая лампочка, свет слишком слабый, а кроме того, казалось, что он колеблется. Может быть, спичка? Кто-то хочет устроить в доме пожар? Нет, этого не может быть, так как разгоревшееся пламя светило бы ярче. Я ждал. Яркость света не менялась. Тогда мне стало ясно, что это такое. Свеча.

И все же это абсурд. Никто не станет ходить со свечой, когда за 48 центов можно купить карманный фонарик. Затем я услышал шум — слабое шипение.

И когда я догадался, что это, послышалась музыка. А шипела игла на пластинке на первых немых оборотах. Музыка очень тихая — какая-то сентиментальная незнакомая мне мелодия.

Единственно разумным поступком было побыстрее улизнуть, но мне хотелось заглянуть в комнату. Надо было сделать всего три или четыре шага к двери, а ковровая дорожка заглушала мои шаги.

Подойдя к двери, я остановился. Теперь я находился в опасности. Если тот, кто в комнате, сейчас посмотрит на дверь, то может заметить меня. Кроме тихой музыки, ничего не было слышно. Прислонившись лицом к косяку двери, я медленно повернул голову и заглянул за угол.

Зрелище предстало странное. Сначала у меня появилось удивительное чувство, будто я присутствую при каком-то религиозном обряде. Но постепенно я понял. Это была спальня. Проигрыватель стоял на полу, а возле него — свеча. На ковре были разбросаны пластинки, а среди них возле низкой кушетки сидела девушка в длинном голубом халате. Она раскачивалась из стороны в сторону в такт музыке.

При свете свечи я видел ее профиль и густые черные волосы. Она была изумительно красива и совершенно пьяна. Миссис Батлер не была в Санпорте.

Глава четвертая

Либо она меня обманула, либо все это произошло чисто случайно. Она лгала мне с самого начала, когда не хотела мне ничего рассказывать. Вероятно, она снова солгала.

Но, возможно, она об этом не знала. Миссис Батлер могла, так сказать, без ее ведома вернуться сюда. Да, так могло быть. У Дианы не было причин везти меня сюда и оставлять для поисков в доме, если она знала, что миссис Батлер здесь!

Или все же были причины?

Во всяком случае, мне ничего больше не оставалось, как убраться отсюда, причем до рассвета. И высказать Диане все, что я о ней думаю.

Но я не тронулся с места. Уж очень противно признавать себя побежденным. Словно я уже нашел деньги, но в последний момент они уплыли у меня из-под носа. Почему бы мне не запереть эту женщину в шкаф и не продолжить поиски, когда будет светло?

Нет, это опасно. Может прийти прислуга или кто-нибудь другой. Меня могут поймать. Я отбросил эту мысль, но продолжал стоять.

От миссис Батлер можно не ожидать подвоха. Она напилась и ничего не замечала, а если бы даже увидела меня, то ничего не смогла бы сделать. Я взглянул на бутылку виски, где еще оставалась половина, и на стоящий рядом бокал. Она не шумела и не выкидывала никаких штук, как многие выпившие. Совсем наоборот. И двигалась она странным образом, медленно, осторожно, даже грациозно, словно фарфоровая.

Музыка умолкла. Пластинка сделала несколько оборотов, потом проигрыватель автоматически выключился. Наступила тишина. Она не поставила новой пластинки, но легко покачивалась из стороны в сторону, и я видел, как шевелились ее губы, словно она что-то напевала или молилась. Затем она медленно повернулась и опустилась на стоящую рядом кушетку. Она легла на нее лицом и раскинула руки.

Самое время уходить. Вдруг я отчетливо услышал, как скрипнула ступенька. Кто-то поднимался по лестнице.

В коридор выходила дверь еще одной комнаты, она была закрыта. У меня не было времени ее открыть, да и некогда было раздумывать. Я проскользнул в спальню, склонился над миссис Батлер и задул свечу. Еще раньше язаметил, что дверь шкафа позади нее приоткрыта.

Передвигаясь ощупью по комнате, я открыл шкаф и влез в него. Дверцу я прикрыл. Голова моя касалась платьев, они слегка пахли духами, воздух был теплый и душный.

Ничего не было слышно, но ведь ковровая дорожка в коридоре заглушала любые шаги. Я ждал и всматривался в щель неплотно прикрытой дверцы. В дверях комнаты показался луч света и пополз по стене. Он осветил зеркало, сверкнул и двинулся дальше. Опустившись вниз по стене, он переместился к куче пластинок и бутылке виски, затем остановился на фигуре распростертой молодой женщины. Он уставился на нее подобно широко открытому глазу, а мужчина, державший фонарь, вошел в комнату. Я замер, чтобы он не услышал моего дыхания в этой мертвой тишине.

Мужчина пригнулся и, видимо, взял фонарь в другую руку. Потом я увидел, зачем он это сделал. Луч света на короткий миг осветил пистолет, направленный в висок девушки. Это было так страшно, что я ни секунды не раздумывал.

Я выскочил из шкафа и набросился на него. Он повернулся, когда я на него навалился, и мы, сцепившись, покатились по ковру. Мы сломали проигрыватель, и я чувствовал, как его рука с необычайной силой схватила меня за горло. Когда мы стали кататься по ковру, фонарь погас. В комнате стояла кромешная тьма, и я не знал, где находится пистолет.

Пытаясь освободиться, я ударил его коленом в живот. Он отпустил мое горло, но двинул меня кулаком в лицо. Я пошатнулся, помотал головой и ответил наугад. Попал в пустоту. Я слышал, как он отполз, вскочил на ноги и бросился к двери.

Я выпрямился и достал свой фонарик. Возможно, он покинул дом, а возможно, и нет, тогда будет важно, у кого из нас окажется пистолет. Включив фонарик, я направил свет на пол. На груде сломанных пластинок лежал пистолет, а возле разбитого проигрывателя — его карманный фонарь. Я поднял пистолет, поставил его на предохранитель и вместе с его фонарем сунул в карман. Только теперь я почувствовал, что силы мои на исходе. Я сел на пол, приходя в себя.

Через некоторое время я встал. Надо было убираться отсюда, пока не поздно. Я снова включил фонарь и посмотрел на девушку. Мы спихнули ее с кушетки, и она лежала на ковре, положив голову на вытянутую руку. Утром у нее будет здорово болеть голова, пробуждение будет не из приятных.

Потом мне стало ясно, что, если я уйду, она вообще не проснется.

Этот парень вернется и убьет ее. Он подождет, когда я уйду, а потом сделает то, чему я помешал. Для этого ему не потребуется пистолет. Пока она спит, убить ее можно любым способом. Это не проблема.

Что же делать?

Если я не мог смотреть, как он хладнокровно ее убивает, то не должен ли я теперь играть роль ее защитника? Хорошенькое дело. Если я останусь здесь и дождусь ее пробуждения, меня, вероятно, могут арестовать за взлом. И тогда мне придется рассказать полиции, как все это случилось. Вот смеху будет. Взломщик спасает жизнь.

Затем меня пронзила страшная мысль. Предположим, ее утром или позже найдут убитой. Вероятно, никто на свете не знает, что здесь был кто-то еще. Но один человек прекрасно знает, что я здесь был — это Диана Джеймс. Она подвезла меня сюда. И если она проболтается, я попаду в такую переделку — подумать страшно.

Надо что-то делать. У меня оставалось не так много времени. Я сидел в потемках, и мысли мои кружились. Затем я решился.

Надо брать дело в свои руки.

До сих пор меня водила за нос отпетая мошенница, которая рассказала не более 10 процентов правды. Теперь я применю ее тактику.

Все мы охотились за деньгами. А единственный человек, который знал точно, находятся они в этом доме или нет, миссис Батлер. Вот ключевая фигура. Теперь я уже не верил, что деньги в доме, а она знает, где они находятся или находились.

Итак, мне надо держаться за миссис Батлер. Если я оставлю ее здесь, то ее убьют, а если я увезу ее отсюда, то смогу заставить ее говорить.

И я точно знал, куда я должен отвезти ее, чтобы спокойно с ней потолковать. Если у нас хватит времени и я стану задавать правильные вопросы, она скажет, где деньги. Но, если она замешана в убийстве своего мужа, меня могут арестовать по обвинению в похищении. На этот риск придется пойти. Я попытался мысленно представить себе карту автомобильных дорог. Нужное мне место должно находиться не дальше, чем в 80 милях отсюда.

Затем я стал продумывать весь план действий. Взять ее с собой? Но как? У меня нет машины. Что же, взвалить ее на плечи и шествовать с ней через весь город? Я тихо выругался. Снова вернулся туда, откуда начал. Нет, минуту. У нее должна быть машина. Ведь на ней она вернулась из Санпорта.

Если я пойду в гараж, чтобы выяснить это, мне придется оставить ее одну. Однако этот парень вряд ли вернется, не будучи уверен, что меня здесь нет. Я спустился по лестнице и отпер дверь, ведущую на заднюю веранду, затем погасил фонарь и вышел наружу. Несколько секунд мои глаза привыкали к темноте. Этот недоносок свободно мог треснуть меня по голове.

В темноте проступили смутные контуры гаража, и я медленно двинулся туда. Большие двери спереди были закрыты. Я стал обходить гараж кругом и обнаружил сбоку небольшую дверь. Я нажал на ручку, и дверь открылась. Войдя в гараж, я закрыл дверь. Включил фонарик, луч света упал на «кадиллак». Я осветил приборную доску — ключей зажигания на месте не было. Мне ничего другого не оставалось как поискать их в этом доме с двенадцатью комнатами. Я взглянул на часы: двадцать минут пятого. Вряд ли я управлюсь, даже если найду ключи.

Я не мог себя представить в роли женщины, но в пьяницах я немного разбирался, и это мне теперь пригодилось. Я пошел по тому пути, по какому должна была идти эта женщина: от парадной входной двери, в которую она вошла, в кухню, где находилась бутылка виски, и на столе возле двери в столовую я нашел ее сумку. В ней были ключи.

Я оставил их там и поднялся по лестнице. Я поднял девушку и хотел отнести ее вниз, но тут кое-что вспомнил. Положив ее на кушетку, я посветил на пол и поискал бутылку. Она была далеко отброшена, однако закрыта пробкой, и содержимое не вылилось, там было почти полбутылки. Я сунул ее в карман пиджака и снова поднял девушку. Она все еще была совершенно пьяна, и пройдет несколько часов, прежде чем она проспится. Проходя через кухню, я захватил сумку.

Я положил женщину на заднее сиденье машины, зажег фонарик и достал ключи. Выйдя из гаража, я дошел до дверей и нащупал замок. Первый же ключ подошел. Я распахнул дверь и сел в машин. Включил мотор и выехал на подъездную дорогу. Она была посыпана белым гравием, и я видел ее вплоть до больших ворот. Я выехал задним ходом на улицу, затем проехал метров тридцать вперед, после чего прибавил газ.

Взлом, подумал я, угон машины и похищение человека. Что дальше? Вымогательство? Требование выкупа? Но я все точно рассчитал. В любое время я все еще мог выйти из игры, но, если я стану правильно вести себя, со мной ничего дурного не случится. Ставка — 120 тысяч долларов, и скоро будет видно, кто сорвет банк, может быть, и я.

Я ехал на юг по тому шоссе, по которому мы с Дианой приехали, и соображал, скоро ли развилка дорог. Она должна быть милях в пятнадцати за следующим городком. Надо быть очень внимательным, хотя я часто бывал там, но всегда приезжал с противоположной стороны.

В зеркальце заднего вида я увидел фары другой машины. С минуту я смотрел на них. Вероятно, это ничего не означало, по этому шоссе ездит много машин даже в половине пятого утра. Фары не приближались и не удалялись, машина сзади меня ехала с той же скоростью, что и я.

Возможно, у того парня была машина, и он преследовал нас. Я дал полный газ, довел скорость до 115 миль в час и некоторое время не снижал ее. Теперь мне приходилось все внимание обращать на дорогу, и я не мог следить за машиной сзади. Когда пришлось поворачивать и дорога пошла вниз, я посмотрел в зеркало. Машина сзади немного отстала. Я забеспокоился. А вдруг это полицейская машина? Нет, этого не могло быть — она не пыталась меня обогнать, а ехала все время на одном расстоянии. Я еще не верил, что нас преследуют, но все же ne хотел, чтобы он видел, где я сверну с главного шоссе.

Когда мы проехали маленький городок, я стал считать мили. На шоссе было теперь много поворотов, и машина сзади на некоторое время исчезла. Я следил за скоростью и боялся пропустить развилку. Проехал 14 миль, 16. Неужели я ее проглядел?

В конце длинного поворота показались магазин и бензоколонка. Я притормозил и повернул руль. Гравий ударил в днище, когда я свернул с асфальта. Я снова нажал на тормоза, остановил машину и выключил фары. Тотчас же на шоссе промелькнули фары проехавшей машины. Вероятно, она не преследовала меня.

Я включил фары, посмотрел на часы и поехал дальше. Было начало шестого. Мне предстояло проехать еще миль 30, и я хотел до рассвета добраться до места. Если потороплюсь, то успею.

Проехав немного, я свернул на дорогу, идущую через густой лес. Теперь места становились знакомыми, я часто бывал здесь иногда с Вилли Левингстоном, а иногда один или с девушкой. Домик, куда я направлялся, принадлежал ему.

Мы вместе учились в колледже. Он получил в наследство кучу денег и несколько гектаров земли с озером, возле которого был выстроен бревенчатый дом. Лето он проводил в Европе, но я знал, где ключ от домика. Через несколько минут слева показались железные ворота. Я вышел из машины, открыл их, проехал и снова закрыл. Теперь предстояло одолеть 12 миль по ухабистой дороге, которая проходила через песчаные холмы, а затем спускалась к озеру. Оно было голубым и гладким, а над лесом тянулись рваные облака — прекрасная картина. Мне вдруг захотелось приехать сюда и половить рыбу, но я отогнал эти мысли.

Я проехал через луг и маленький мостик, затем остановил машину и вышел. Ключ висел, как всегда, на гвозде под мостом.

Дом стоял в конце лужайки среди густых высоких деревьев, он был большой и казался заброшенным. Было еще темно, и я, остановившись перед верандой, специально не стал выключать фары.

В утренней тишине громко заскрипел замок. Я открыл дверь, вошел и зажег керосиновую лампу. Это была большая комната, у задней стены стояли кухонная плита и шкаф для посуды, а напротив — кушетка, стол и несколько стульев. Дверь направо вела в просторную кладовую, где находились рыболовные и охотничьи принадлежности, подвесной мотор и всякая всячина.

Дверь налево была закрыта. Я открыл ее и вошел туда с лампой. Это была спальня. В ней стояли две кушетки и одна двуспальная кровать, у противоположной стены. На кровати лежало армейское одеяло. Я поставил лампу на маленький столик и вернулся к машине.

Я внес женщину в дом и положил ее на кровать. При свете керосиновой лампы ее лицо казалось бледным, а темные волосы рассыпались по подушке. Ей было, по меньшей мере, лет тридцать, и она была пьяна до бесчувствия. Мне не приходилось видеть женщины красивей. Это было дьявольски скверное дело. Я пожал плечами и взял лампу. В конце концов, не я ее отец, а жизнь не детская игра.

Я разжег плиту и принес из колодца пару ведер воды. Тем временем рассвело, и из печной трубы поднялся серо-голубой дым. Я отогнал машину в сарай, стоявший по другую сторону лома, и запер его. Затем посмотрел, что было в доме поесть. В кладовой я нашел несколько коробок с консервами, а в посудном шкафу муку и другие припасы. Я открыл банку с кофе, насыпал его в кофейник и залил водой.

Потом присел, закурил сигарету и стал слушать, как трещат горящие дрова. Вдруг я почувствовал, что устал как собака. Это было неудивительно после такой ночи. Проведя рукой по лицу, заметил, что у меня успела отрасти щетина. Подошел к зеркалу, висевшему на задней стене, и посмотрел на себя. Я выглядел как бродяга.

Отправившись в кладовую, я отыскал там бритвенный прибор, намылил подбородок обычным мылом и побрился, затем снова надел рубашку и галстук. Теперь я чувствовал себя лучше.

Тем временем начал закипать кофе, издавая приятный аромат. Я налил себе чашку, сел и закурил сигарету. Уже взошло солнце. Не верилось, что так много событий произошло со вчерашнего утра.

То обстоятельство, что я нарушил законы один за другим, теперь не волновало меня.

Заботило другое как бы меня не нашли и не прикончили. Но и от этого мурашки не бегали по моей спине.

Я думал о деньгах, о таких больших деньгах, какие не смог бы заработать за всю свою жизнь. И мне нужно было только протянуть руку и взять их.

Миссис Батлер знала, где они, а я должен заставить ее сказать мне это.

Только через два часа я услышал, как она зашевелилась на кровати в другой комнате. Она пришла в себя.

Теперь нужно взять себя в руки. Все зависело от того, как сейчас пойдут дела.

Я взял бутылку виски, стакан и вошел в спальню.

Глава пятая

Она сидела на кровати, обхватив голову руками. Я в первый раз увидел ее глаза и понял, что подразумевала Диана Джеймс, говоря, что они большие и с поволокой.

Она уставилась на меня.

— Доброе утро, — сказал я и налил в стакан изрядную порцию виски.

— Кто вы? — спросила она и огляделась. — И как я попала сюда?

— Выпейте сначала глоточек, — посоветовал я. — Или, если пожелаете, можете выпить кофе.

Я слишком хорошо знал, что она предпочтет, и насчет кофе говорил лишь для приличия.

Она взяла стакан. Я закрыл бутылку пробкой, отнес ее в другую комнату и вернулся с ведром холодной воды, губкой, полотенцем и ее сумочкой. Все это я поставил на стол и пододвинул к кровати. Она даже не посмотрела.

— Ответьте, наконец, на мой вопрос, — потребовала она.

— Как я попала в эту грязную конуру?

— О! — ответил я. — Вы не можете вспомнить?

— Не имею понятия. И вас я никогда не видела. Кто вы?

— Это я сейчас вам скажу. Но не хотите ли сперва немного освежиться?

Я сунул в воду губку и протянул ей. Она протерла ею лицо, и я подал ей полотенце. Потом я нашел в ее сумочке расческу и наблюдал, как она причесывается. При дневном свете ее волосы оказались не черными, а темно-каштановыми.

— Как насчет чашки кофе? — спросил я.

Она встала и разгладила рукой халат. Я головой указал на дверь и последовал за ней в другую комнату. Она села на стул, который я ей придвинул. Я налил ей кофе, угостил сигаретой и дал прикурить. Затем я сел напротив нее верхом на стул и уперся руками в спинку.

Она не удостоила кофе даже взглядом.

— Теперь я прошу вас сказать, как я очутилась здесь? — повторила она вопрос.

Я нахмурился.

— Вы ничего не помните?

— Ничего.

— И вы не помните, что произошло до моего прихода?

— Я не понимаю, о чем вы говорите, — ответила она. — Ради всего святого, скажите же, кто вы.

— Бертон, — солгал я. — Джон Бертон из страховой компании «Глоб». Ну, теперь вы вспомнили? Я, собственно, работаю в нашей конторе в Канзасе, но мне передали это дело, поскольку я раньше работал поблизости от Санпорта и хорошо знаю эти места.

Этой легенды я собирался придерживаться и дальше. Она еще не совсем пришла в себя, но, вероятно, уже вполне могла поинтересоваться, впрямь ли я Бертон из страховой компании «Глоб». Следовало втолковать ей, что документы свои я уже показывал, но она этого не помнит, так как была пьяна.

Однако она не поддавалась.

— Я не слышала об этой страховой компании, — заявила она. — А вас никогда в жизни не видела. Вы можете показать свое удостоверение?

Я попытался бесстыдно блефовать. Если это не пройдет, я сяду в калошу.

— Само собой разумеется, — сказал я.

Вытащив бумажник, я стал перебирать свои бумаги, делая вид, будто ищу удостоверение, я взял какой-то документ, подал ей и в тот же момент спросил:

— Вы хоть приблизительно, по крайней мере, знаете, как он выглядел? Высокий или низкий, толстый или худощавый? Когда-нибудь видели его?

Она озадаченно посмотрела на меня и спросила:

— Кто?

— Ну, мужчина, который хотел вас убить. Незадолго до моего прихода.

Этого оказалось достаточно.

Она широко открыла глаза, и я увидел, как в них мелькнул страх.

— Меня? Убить?

— Я знаю, что было темно, — сказал я, — но он что-то проговорил перед тем, как броситься на вас. Вы запомнили его голос?

— Я совсем не представляю, о чем вы говорите, — перебила она меня.

Задавая ей вопросы, я снова убрал бумажник.

— Вы находились в своем доме и слушали пластинки. Когда я вас нашел возле дома на граве, вы держали в руках пластинку. Думаю, что вы не осознавали, что у вас в руках, но вы мне ее не отдали. Вы крепко держали ее. Говорили вы очень путано, и я сперва вообще ничего не мог понять.

Она покачала головой.

— Я ничего не помню, — сказала она. — Лучше расскажите все сначала.

— Охотно.

Я закурил сигарету.

— Мне нужно было с вами поговорить. Наше отделение в Санпорте напало на след и поручило мне довести дело до конца, но я это объясню вам позже. Я в полночь приехал на автобусе в Санпорт и пытался позвонить вам из отеля. Ваш номер был занят. Позже я снова пытался дозвониться, но у вас опять было занято. Тогда я взял такси и приехал к вам. Подъезжая к дому, я увидел вас в свете фар. Вы выбежали из двери и спешили к гаражу. Я выпрыгнул из машины и последовал за вами, поймал вас и посадил на траву. В одной руке вы держали пластинку, а в другой — сумку. Вы были совершенно не в себе от страха. Сначала я вообще ничего не понимал, что вы говорите. Вы громко и путано рассказали, что слушали музыку в своей комнате при свете свечи и когда повернулись, то увидели позади себя мужчину. Я пытался успокоить вас, просил рассказать обо всем подробно, однако вы все время повторяли одно и то же — мужчина что-то держал в руке и двигался на вас.

Видимо, вы не знали, как от него отделаться, но, когда я предложил вам пойти в дом, вы задрожали от страха. Я просто не мог уговорить вас вернуться туда. Вы непременно хотели сесть в машину и уехать. Я боялся, что вы разбудите соседей, поэтому в конце концов уступил. Я не представлял себе, что делать. В отель я не мог вас поместить, так как в городе вас многие знают. Вы заснули, и вскоре меня осенила идея привезти вас сюда.

Этот дом принадлежит одному охотничьему клубу, членом которого я состоял, когда работал в Санпорте. И я знал, что в это время года здесь никого нет. Это показалось мне лучшим выходом из создавшегося положения. Вы здесь успокоитесь, и мы обо всем поговорим, когда вы проснетесь. Если бы вы хоть что-нибудь вспомнили об этом мужчине! Он хотел вас убить, и кто знает, не попытается ли он сделать это снова.

Она немного помолчала, потом подняла глаза и спросила:

— О чем вы хотели со мной поговорить?

— О вашем муже.

— Ах, — вздохнула она. — Вероятно, вы хотите снова задавать мне всякие вопросы. Я уже так часто рассказывала…

Я вздохнул. Дело продвигалось.

— Я могу понять, как неприятно вам все это. Мне также неприятно докучать вам, но это моя обязанность. Однако с полицией мы занимаемся разными делами. Они разыскивают вашего мужа.

— А вас это не интересует? — спросила она.

Я задумчиво уставился на свою сигарету.

— Только между прочим.

— Как понимать?

— Буду с вами откровенен, миссис Батлер. Моя задача — найти деньги. Не важно, каким способом. Банк был у нас застрахован, и, если деньги не найдутся, мы должны выплатить банку всю сумму. Это все, что нас интересует в этом деле.

— Я охотно бы вам помогла. Вы, наверное, не поверите мне, но я могу сказать только го, что говорила полиции.

Я молча ждал.

Она снова вздохнула.

— Ну, хорошо. Когда он приехал домой днем из банка, то сказал мне, что поедет ловить рыбу куда-то на озеро в Луизиану и в воскресенье вечером вернется. Денег я не видела, да и понятия не имею, где в доме можно держать такую сумму, но, возможно, они были в машине, если они действительно у него были. С собой он взял только веши, которые обычно брал на рыбалку, и удочки. Никакого чемодана. Когда в воскресенье вечером он не вернулся, я стала, конечно, беспокоиться, но подумала, что он остался еще на одну ночь, тем более, что так бывало и раньше. А в понедельник утром пришел мистер Мэтью, президент банка, и сказал мне…

Она замолчала и уставилась на свои руки.

— Вы не догадывались, почему ваш муж так поступил? — спросил я.

Она чуть помедлила, потом ответила:

— Нет.

Я, нахмурившись, уставился на сигарету, догоравшую у меня в пальцах, потом поднял голову и в упор посмотрел на нее.

— Боюсь, нам удалось это узнать. Весьма сожалею, что приходится посвящать вас в это.

— Что «это»?

— Он хотел удрать с другой женщиной.

— Нет!..

— Увы, это так, миссис Батлер, все выяснили наши сотрудники в Санпорте. Женщину зовут Диана Джеймс, во всяком случае, так она себя называет. У нее квартира в Санпорте, и он хотел приехать к пей. Она хотела его спрятать.

— Этому я не верю!

— В этом нет никаких сомнений.

— Тогда вы просто теряете время на разговоры со мной, — заявила она. — Если это верно, то Диана Джеймс — единственный человек, который знает о моем муже.

— Нет, — возразил я. — Это не так просто. Она напрасно ждала вашего мужа. Он не приехал. И этому есть страшное объяснение.

Она с напряжением смотрела на меня.

— Какое?

— Мне, действительно, очень жаль, миссис Батлер, но ваш муж мертв с той самой субботы.

Она хотела встать со стула, но колени ее подогнулись, и она упала грудью на стол. Я отнес ее в другую комнату и уложил в постель. Через некоторое время она открыла глаза, но лежала неподвижно, глядя в потолок.

Я пошел в соседнюю комнату, достал бутылку и налил в стакан немного виски.

— Выпейте, — сказал я и подал ей стакан, — вам будет легче.

Она села и убрала с лица волосы, потом выпила и содрогнулась.

— Вы должны были это предполагать, — сказал я. — В конце концов прошло уже два месяца, как он исчез, а полиция разыскивает его по веем штатам.

— Может быть, — согласилась она. — Вероятно, мне не хотелось об этом думать.

Я сел на стул и закурил для нее сигарету. Она взяла ее, сделала затяжку и отбросила.

— Теперь вы должны понять, что дело приняло другой оборот, — продолжал я. — Теперь мы ищем не вашего мужа, а его убийцу. Точнее говоря, этим занята полиция или займется, как только узнает о Диане Джеймс. Я же ищу только деньги. Вот почему мне хотелось с вами поговорить. Возможно, вы поможете мне.

— Каким образом?

— Ну, вспомните кое-что из того, что казалось вам не имеющим значения, но в свете новых фактов окажется существенным. Может быть, кто-то пытался узнать, что задумал ваш муж. Кто-то, знавший о Диане Джеймс. Тот, кто ревновал его. Я полагаю, если он имел одну подругу, то могла быть и другая.

— Насколько мне известно, он был еще и женат, — заметила она. — Но, пожалуйста, продолжайте.

— Поверьте, миссис Батлер, это не доставляет мне удовольствия, но мне поручено найти деньги. Полиция будет полностью занята поисками убийцы и сбором улик, необходимых для суда.

Я чуть помолчал, затем продолжал:

— Это сторона меня не интересует. Мы занимаемся своими делами. Я не верю, что вашего мужа убили из-за денег. Мотивом преступления была ревность, а деньги существенного значения не имели. Но это, повторяю, меня совершенно не интересует. Нам нужно найти деньги, и, как только они будут в наших руках, дело для нас будет закончено. Вы понимаете?

— А если не выйдет?

— Тогда другое дело. Судебные дела не интересуют нас, до тех пор, пока не влетают нам в десятки тысяч долларов. Тогда они начинают нас интересовать, и тут уж приходится идти до конца.

Она кивнула.

— Да, тут уж не до чувств, верно?

— Как я вам уже говорил, для меня это чисто служебные обязанности. Чувства я проявляю только в нерабочее время.

Она помолчала и внимательно посмотрела на меня.

Я нагнулся и взял ее за руку.

— Давайте вернемся к существу дела. Вашего мужа легко было бы найти, если бы он не был убит. Мы бы давно нашли эти деньги, если бы ревнивая женщина не потеряла голову и не убила его. Собственно, она одна портит мне все дело, причем непонятно, зачем — ведь не деньги ее интересуют в первую очередь. Дайте срок — найду и тоже попорчу ей нервы. Впрочем, у нее еще есть время одуматься. Видите, как все просто?

— Да, — ответила она. — Очень просто.

Она засмеялась и ударила меня по губам изо всей силы.

Глава шестая

— Так, — сказала она, — вот ответ на ваш вопрос. Но ответьте вы теперь мне. Что вам было нужно в моем доме?

Это застало меня врасплох. Даже без ее удара было довольно трудно сохранять самообладание.

— Я вам уже сказал.

В ее больших дымчато-голубых глазах не было теперь и тени растерянности.

— Оставим это. Вы говорили, будто я бежала по граве с пластинкой в руках. Как вы додумались до этого? Объяснение может быть только одно: вы были наверху в моей спальне и видели, как я слушала музыку.

— Вы мне не верите?

— Конечно, нет. Я точно знаю, как все это было. Я заснула. А если вы думаете, что я блефую, то могу даже сообщить, какую пластинку я слушала, когда засыпала. Это был Гендель. Верно?

— Откуда мне знать?

— Да, вы правы, откуда вам знать! Теперь скажите мне наконец, кто вы и что вам надо. На профессионального вымогателя вы не похожи.

Я постепенно приходил в себя.

— Не слишком-то заноситесь, — заметил я. — Что будет, если полиция заинтересуется, почему вашу машину нашли перед домом Дианы Джеймс?

— Разве? — сказала она.

— Это вам отлично известно.

Она покачала головой.

— Нет. Но, кажется, в этом есть некая поэтическая справедливость, не так ли?

Удивительно, но я ей поверил.

— Постепенно и я начинаю понимать, — сказала она и задумчиво посмотрела на меня сквозь облако табачного дыма. — Как дела у любимой мисс Джеймс? Надеюсь, она жива и здорова?

— Она, кажется, симпатизирует вам.

Миссис Батлер засмеялась.

— Мы горячо любим друг друга. Если бы только она перестала посылать ко мне людей, которые уродуют мою мебель.

Я вспомнил разрезанные подушки и сидения.

— Вы думаете…

— Не воображайте только, что вы у нее первый! Поверьте мне, что шансы быть у нее первым ничтожно малы.

Я промолчал, собираясь с мыслями. Итак, она уже знала, что кто-то обыскивал ее дом, но никуда не сообщила об этом. Стало быть, я на правильном пути. Рыльце у нее в пушку. Поэтому и меня она ни в чем не обвинит.

Она иронически смотрела на меня.

— Итак, вы решили обыскать мой дом. Почему же вы этого не сделали? Я бы вам не помешала, я ведь спала.

— Он мне помешал, — ответил я.

— Кто?

— Ну, мужчина, который хотел вас убить.

— Бог мой, опять вы принялись за старое?

— Да нет, послушайте меня.

И я рассказал ей, как все произошло в действительности.

— Вы не ожидаете, что я вам поверю? — спросила она, когда я закончил.

— Я не в силах заставить вас верить, — ответил я. — Если вы…

Я замолчал. Мы услышали, как по деревянному мосту проехала машина. Она подъехала к дому и остановилась около веранды. Заскрипели тормоза.

Я с досадой покачал головой, показал ей жестом, чтобы она сидела на месте, и вышел в соседнюю комнату. Мой пиджак, в кармане которого был пистолет, висел на спинке стула у противоположной стены. Проходя мимо двери, я бросил взгляд на подъехавшую машину. В ней сидела девушка. Я услышал тихую музыку.

Выйдя из дома и обойдя машину, я приблизился к водительскому месту. Девушка улыбнулась. Это была блондинка с ангельским личиком и холодными глазами. Улыбка ее показалась мне слащавой.

— Доброе утро, — медленно проговорила она. — Это действительно очень глупо, но, кажется, я попала не туда.

— Да, — сказал я.

Она находилась очень далеко от главной дороги.

— Куда вы хотели проехать?

— К деревянному дому, — ответила она и снова одарила меня слащавой улыбкой. — Я ищу некоего мистера Гиллеспи. Мне точно описали эту дорогу, но, видимо, я заблудилась. Это в самом деле очень глупо, но я потеряла всякую ориентировку.

Возможно, мне только показалось, но ее глаза, улыбка и эта болтовня как-то не подходили друг к другу. И этот ангелок высматривал все вокруг, словно ища что-то.

Музыка но радио замолчала, и послышался голос диктора. Я не прислушивался к его словам.

— Разве вам говорили, что вы должны проезжать через ворота? — спросил я.

— Да, конечно. Мистер Кремер, наш босс, узнал, что мистер Гиллеспи забыл уплатить очередной взнос, когда купил кухонную плиту. Он погрузил ее на машину и просто увез. Я совершенно точно помню, как мистер Кремер говорил, что надо проехать через ворота, а затем две мили в сторону. Вы не мистер Гиллеспи? Нет, тот совсем по-другому выглядел.

— Нет, моя фамилия Гревс, — ответил я. — Я приехал ловить рыбу.

— В самом деле? — спросила она, глядя на мою рубашку и галстук. — Вы в такой одежде ловите рыбу? Мой брат, когда ловит рыбу, надевает старую одежду…

— Я только что приехал. Пять минут назад.

Ее история казалась вполне правдоподобной. Возможно, она действительно искала Гиллеспи и заблудилась. Но с другой стороны — ее глаза…

Железная лапа медленно прошлась по моему позвоночнику и остановилась между лопатками. Это был голос диктора, который только что упомянул фамилию «Батлер».

— Вы один ловите рыбу?

Я стоял рядом с машиной на солнце и старался понять, что говорит диктор, и в то же время слушать эту идиотку и отвечать на ее вопросы. Одновременно я должен был решить, действительно ли она так глупа или чего-то добивается, а кроме того, я не должен дать ей заметить, что заинтересовался сообщением.

«Миссис Маделина Батлер, двадцатитрехлетняя вдова банковского служащего, исчезнувшего восьмого июня…»

«Миссис Батлер, вероятно, скрылась в голубом „кадиллаке“…»

— Я не вижу здесь никакой машины, — сказал ангелочек, оглядываясь. — Как вы сюда попали?

«…разыскивается в связи с убийством. Розыск объявлен в соседних штатах, описание личности миссис Батлер и номер ее машины…»

— Приехал на джине, — ответил я. — Он в сарае.

«…вчера вечером был найден труп, однако похищенные деньги не обнаружены. Полиция уверена, что скрывшаяся миссис Батлер…»

Наверное, тот мужчина узнал, что труп найден и что ее арестуют. А ему это не нужно. Все еще не нужно. Вероятно, эта ангел-блондинка не сбилась с пути.

Она должна уехать, и как можно скорее.

— Глоток воды, — сказала она и улыбнулась.

Она хотела попасть в дом и посмотреть, что к чему. Я тоже улыбнулся.

— Конечно, крошка. Но зачем воды? Как насчет виски?

Я нагнулся в окно машины и задрал подол ее платья.

— Кажется, на вашей коленке муравей, — сказал я и погладил ее по голой розовой ляжке. — Пошли в дом, крошка.

Ее «эй» прозвучало холодно и резко, как пистолетный выстрел. Ей ничего не оставалось, как уехать, что она и сделала.

Я глубоко вздохнул и посмотрел вслед удаляющейся машине. Она проехала лужайку и скрылась в лесу, затем я услышал, как она включила вторую скорость перед подъемом в гору. Она не остановилась, и шум мотора постепенно затих.

Возможно, он стоял где-нибудь в лесу с пистолетом, возможно, был в городе и послал ее на разведку. Узнать это очень просто. Мне надо только стоять и ждать, когда он всадит в меня пулю. Я вошел в дом.

Маделина Батлер вышла из спальни и стояла перед столом. Она обернулась и посмотрела на меня.

— Вы слышали радио? — спросил я.

— А зачем?

— Лучше сядьте. Там, у конца стола, чтобы вас не было видно с улицы. И выпейте немного. Вам это нужно.

Она села и спросила.

— Что случилось?

— Нашли труп вашего мужа, и полиция разыскивает вас.

Она налила немного виски и улыбнулась, глядя на меня:

— Вы любитель драматических эффектов, не так ли?

— Думаете, я лгу?

— Конечно. Кто это был здесь и передал вам новости? Ваш сообщник?

Я сел так, чтобы видеть лужайку.

— Послушайте, вы попали в переделку. Никто ничего мне не сообщал, сказали по радио. В машине было радио, и я его слушал. Полиция ищет вас в связи с убийством. И не только полиция, и девушка в этой машине тоже искала вас.

Я рассказал ей все как было.

Маделина слушала меня со скучающим видом. Единственная реакция — она достала зеркальце, губную помаду и подкрасила губы. Я наблюдал за ней. Она выглядела надменной, но, если на один миг отвернуться от нее, а затем снова посмотреть, не поверишь глазам, что женщина может быть так прекрасна.

— Я готова. Мы можем вернуться в город.

— Вы мне все еще не верите?

Она кончила наводить красоту, сжала губы, посмотрела в зеркальце, затем обратила свой взор на меня и засмеялась.

— Вы, действительно, мастер на все руки. По вашему собственному признанию, вы взломщик, лжец и мошенник. И вы пытались шантажировать меня. Должна признать, что у вас разносторонние таланты, но то, что вы предлагаете поверить вам, это почти оскорбление. Вы этого не находите?

Я нагнулся над столом и схватил ее за руку.

— Я похитил вас — это вы забыли. Итак, почему же вы не передадите меня в руки полиции?

— Не хочу вводить в расходы налогоплательщиков.

— Я скажу вам, почему. Потому что вы не можете.

— Оставьте меня в покое, — сказала она.

— Мне нужны деньги, и вы скажете мне, где они. Подумайте над этим. Одна вы не имеете шансов, а на том свете деньги вам не понадобятся. Возможно, я смогу вас защитить.

— Защитить? От кого? — спросила она саркастически.

Я покачал головой и отпустил ее, чтобы достать сигареты.

— В вашей машине есть радио?

— Есть. А что?

— Тогда вы легко можете проверить, говорю ли я правду. Новости передаются каждый час. Мы можем их послушать.

— Хорошо. Я пойду и включу радиоприемник.

Маделина взяла сумку и пошла к двери. Я сразу понял, что она собирается делать, и побежал за ней. Когда я добежал до двери, она стояла на улице, искала в сумочке ключи и озиралась по сторонам в поисках машины.

— Подождите! — крикнул я.

Она не обратила на это внимания.

Повернув голову, она увидела сарай. Ясно, что машина была там. Маделина сделала один шаг, и тогда это произошло.

Сумка вылетела из ее руки, словно подхваченная порывом ветра. Она вздрогнула и проследила, как сумка пролетела два метра и упала на веранду. Мы услышали, как что-то ударилось о стену дома.

Маделина стояла словно окаменевшая. Я прыгнул с веранды и подбежал к ней. Я быстро сообразил, что это был выстрел из карабина, что стрелок находится на другом конце лужайки, на расстоянии двухсот метров. Я схватил ее и бросился с ней к веранде. До лестницы было четыре длинных шага. Я втащил ее туда, затем, спотыкаясь, мы вбежали в дверь и легли на пол. В тот момент я увидел, как со стола сорвалась чашка и разлетелась над нами на мелкие куски. Осколки посыпались на пол.

Я оттащил ее подальше от входа и ногой захлопнул дверь. В этот самый момент пуля пробила сковородку, которая висела на гвозде. Она упала на пол.

Затем наступила тишина, и я слышал только учащенное дыхание Маделины. Мы лежали на полу, наши лица были почти рядом. Теперь в ее глазах появился страх.

— Достаточное для вас доказательство? — спросил я и встал на колени.

Она попыталась сесть. На ее щеках была грязь, а из маленькой ранки на шее, поврежденной осколком, сочилась кровь.

— Оставайтесь на месте, — приказал я.

Я подполз к окну, встал и выглянул из-за оконной рамы. На освещенной солнцем лужайке никого не было. Но где-то за ней, на опушке леса, сидит он в засаде со своим карабином.

Глава седьмая

— Проклятый идиот, — сказала она.

Она поднялась, встала посреди комнаты. Я молча прыгнул, схватил ее за талию и вместе с ней бросился на пол. При этом я слегка повернулся, чтобы упасть на плечо. В тот же момент оба окна разлетелись на куски, осколки упали на иол.

— Что это значит? — спросила она. — Вы с ума сошли?

— Она лежала рядом со мной, и я обнял ее, словно красивую дикую кошку. Освободив одну руку, я снял осколок стекла с ее халата, показал ей и выбросил в окно. Широко открытыми глазами она смотрела ему вслед.

— Если вы снова захотите стать мишенью для выстрела, то сначала скажите, где находятся деньги, — попросил я. — Вам они уже не потребуются.

— Что же делать? — спросила она.

— Да много чего, если мне не придется все время следить, как бы вы не выкинули новую глупость. Теперь вы будете сидеть на месте?

— Да.

— Хорошо.

Я пополз. Очутившись между окнами, я встал и прошмыгнул в спальню. Я взял с кровати два одеяла, одно повесил над окном спальни, а с другим вернулся обратно и встал возле заднего окна.

— Прикройте чем-нибудь свое лицо, — сказал я, — сейчас полетят осколки.

Она прикрыла лицо руками. Я подбросил вверх одеяло, и оно повисло над окном на трубчатом карнизе занавески. В переднем окне снова послышался звон. Одеяло дрогнуло, но не свалилось с карниза. В нем образовалась дыра.

Я быстро осмотрелся. Задняя дверь была заперта, заднее окно занавешено. В кладовой не было ни окна, ни двери наружу. И теперь он уже не мог заглянуть в дом. Во всяком случае, я надеялся на это. Я мог бы занавесить и переднее окно, однако хотел сохранить возможность хотя бы с одной стороны глядеть тружу. Мне совсем не хотелось оказаться запертым в доме и ничего не видеть.

— Могу я теперь встать? — спросила она.

— Нет, сидите.

Глядя на нее, я кое о чем подумал.

— Снимите халат, — попросил я.

Она подняла голову и холодно посмотрела на меня.

— Вы не могли придумать ничего лучше?

— У вас ведь под халатом есть еще одежда?

— Да. Пижама.

— Тогда снимите халат и бросьте его мне.

Она пожала плечами и сняла халат. Пижама была синяя, с широкими рукавами. Маделина бросила мне халат. Я подполз к переднему окну, встал около него и набросил халат на перекладину. Он упал на пол. Я поднял его и повторил свою попытку: на этот раз успешно. Я отошел. Халат был достаточно прозрачен и через него я мог видеть лужайку. Никто там не двигался.

— Так, — сказал я, — теперь ему ничего не разглядеть.

Маделина встала.

— И что мы теперь будем делать?

— Понятия не имею.

Я подошел к стулу, взял из пиджака пистолет и проверил обойму. В ней было два патрона.

— Здесь нам нельзя оставаться, — заявила она.

— А что вы можете предложить?

Я поставил пистолет на предохранитель и сунул его за пояс. Из кармана брюк я вынул пачку сигарет, но она оказалась пустой. Пришлось снова идти к стулу, где висел пиджак, за новой. Я открыл ее и протянул Маделине. Мы сели за стол. Со своего места я не мог видеть лужайку.

Я тайком взглянул на Маделину и задумался. Мы находились в ужасном положении, но у меня постепенно созревала идея. Все зависело от того, есть у нее деньги или нет, а я все еще был уверен, что есть. Не было смысла ломать себе голову над тем, кто убил Батлера: она или тот мужчина, который в нас стрелял, или оба вместе. Постепенно я начал восхищаться холодным умом, скрывавшимся в этой красивой головке, и мне стало ясно, что как только ее муж был убит, причем совершенно не важно кем, она завладела деньгами.

— Вы пользуетесь большим успехом, — заметил я. — Все жаждут с вами повстречаться: я, тот парень снаружи и сотни полицейских.

Откинувшись назад, я выпустил кольцо дыма.

— Не знаю, есть ли смысл делать предложение женщине, окруженной столькими поклонниками.

— Что за предложение?

— Нет, это действительно бессмысленно, — продолжал я. — Совершенно бессмысленно, если у вас нет денег.

Она покачала головой.

— Прекратите говорить о деньгах. Видимо, вы не можете понять, что я скорее спущусь в ад, чем дам Диане Джеймс хотя бы один цент.

Я положил сигарету и пристально посмотрел на нее. Итак, переговоры осложнялись. Нельзя рассчитывать на здравый смысл женщины, даже такой пройдохи и даже если речь идет о ее жизни и смерти.

— К чертям Диану Джеймс, — сказал я. — Она вышла из игры.

— Что вы хотите этим сказать?

— То, что слышали. Она с самого начала обманывала меня. Она сказала мне, что вы находитесь в Санпорте, чтобы уговорить меня обыскать ваш дом. Ей было наплевать, что меня могли поймать.

— И это еще не все, — добавила Маделина. — Думаю, что вы еще не знаете, что с вами могло случиться. Представьте себе, что я застала вас врасплох, вы от страха могли убить меня. Разве это не было бы ужасно?

Я задумался. Конечно, я не был таким идиотом и не мог так поступить, но Диана Джеймс могла на это рассчитывать.

— Итак, все ясно? — спросил я. — Ваша подруга, мисс Джеймс, вычеркивается из списков участников.

— Так, — холодно проговорила Маделина, — и теперь вы переносите свои симпатии на меня?

— Да, — ответил я.

— Я чрезвычайно растрогана.

— Приберегите свои чувства на другой раз. Деньги у вас?

— Возможно, — ответила она.

— Где они?

— Я сказала «возможно».

— Этого мне недостаточно, — возразил я. — Карты на стол.

— Зачем? Вы нуждаетесь во мне, а не я в вас.

— Боюсь, что вы не поняли как следует свое положение. Как только стемнеет, я уеду. У вас нет ни малейшего шанса, а я как-нибудь выберусь. И тогда никто не помешает вашему приятелю пристрелить вас, и вы окажетесь мертвой обладательницей 120 тысяч долларов.

Она задумчиво уставилась перед собой.

— Что вы предлагаете?

— Сначала я хочу узнать, есть ли у вас деньги.

— Есть.

— Это не блеф?

Ее глаза были холодными.

— Повторяю, они у меня есть.

Я затянулся сигаретой и с сомнением посмотрел на нее. Я не спешил, и неплохо немного и ее помучить.

— Ваше положение незавидное, — сказал я, наконец. — Вы уже почти покойница, с какой стороны ни посмотреть. Если вас не застрелит этот парень, то вас арестуют и обвинят в убийстве. С вашей внешностью и красивым лицом вам, возможно, удастся избежать электрического стула. Вероятно, вас осудят на пожизненное заключение, но это тоже не блестящая перспектива. У одной у вас нет никаких шансов. Ни машины, ни платья, ни возможности спрятаться. Если я вам помогу, вы, пожалуй, будете иметь шанс. Совсем небольшой, возможно, один из тысячи.

Мое предложение заключается в следующем: мы делаем то же, что хотела проделать Диана Джеймс с вашим мужем. Я увезу вас отсюда и буду прятать, пока не улягутся страсти. Вы покрасите волосы и станете блондинкой или рыжей, и я доставлю вас на Западное побережье или куда-нибудь еще, куда вы пожелаете. Ручаться я не могу, что все это удастся, но попытаюсь…

Она медленно кивнула.

— И что вы хотите взамен?

— Я предпочитаю круглые суммы. Скажем, 120 тысяч долларов.

Она уставилась на меня.

— Я ожидала от вас всего, но не такого бесстыдства.

— Не думаете ли вы, что я буду все это бесплатноделать? Подумайте сами, как я рискую. С того момента, как я начну вам помогать, я становлюсь преступником. А на это я пойду только за большие деньги. — Я решил идти ва-банк: или все или ничего, терять мне нечего.

— Итак, вы хотите забрать у меня все?

— Точно. Но в том случае, если вам в ближайшее время кто-нибудь не сделает более выгодного предложения.

— А на что я буду жить?

— На что живут другие люди? Вы можете подыскать себе работу.

— Какую? Я никогда в жизни не работала.

— Откуда я знаю⁹ Я не работодатель. Вы согласны?

Она немного подумала, потом пожала плечами.

— Хорошо. Но какую вы мне дадите гарантию, что, получив деньги, вы не бросите меня на произвол судьбы? Я должна положиться на ваше честное слово?

— Ничего другого вам не остается.

— Прекрасная перспектива.

— Итак, где деньги? — ухмыльнулся я.

— В этом мое единственное преимущество, — улыбаясь, ответила она. — Вам придется выполнить хотя бы часть своих обещаний, чтобы получить их.

— Где?

— Они в трех банковских сейфах в Санпорте.

— В банковских сейфах?

Я уставился на нее.

— Боже мой, как же вы хотите получить их? Все полицейские разыскивают вас!

— Они, естественно, положены не на мое настоящее имя.

— Ах, вот как? — сказал я. — А где ключи?

— Дома.

— В вашем доме?

Она иронически засмеялась и кивнула.

— Но это означает, что нам придется снова вернуться в логово зверя, если удастся отсюда выбраться.

— Гм, гм, — хмыкнула она. — Это не очень просто, не так ли? Но поэтому я и выбрала такого дорогого эксперта. Придется вам рискнуть за такие деньги.

Солнце поднялось выше, и в доме стало жарко. Я заставил себя посидеть смирно и поразмыслить, однако в конце концов снова встал и нервно заходил взад и вперед. При этом я не спускал глаз с окна.

Нужно найти способ выбраться отсюда. Нам нужна машина. Ее машиной мы не могли воспользоваться, однако где-нибудь там внизу стоит другая. У парня должна быть машина, но у него есть и карабин.

— Может быть, он уехал? — предположила она и отпила виски.

— Нет, не уехал, — ответил я. — Он выжидает. Когда-нибудь мы выйдем, и он подстрелит нас.

— Откуда он знает, что мы не выйдем через заднюю дверь и не уйдем отсюда пешком?

— Он знает, что в вашей одежде без машины не уйдешь. А машиной мы воспользоваться не можем. Даже если бы он не подстерегал нас с винтовкой.

Она налила себе еще виски. Бутылка была почти пустая. Она подняла стакан и посмотрела на него.

— Ну, это ваше дело.

Она вела себя так, словно ее это не касалось.

Стало невыносимо жарко и душно. Моя рубашка прилипла к телу. Я гневно поглядывал на бутылку.

— Кончайте, наконец, с этим.

Она мельком взглянула на меня.

— Подумайте лучше, что делать.

Я подошел к ней, схватил за лацканы пижамы и поднял ее со стула.

— Вот что, дорогая моя, не забывайте — если мы отсюда выберемся, мне придется месяца два скрывать вас от полиции. Это дьявольски трудно. А если вас поймают, то и я сяду в лужу. Я не хочу лишних неприятностей. С виски надо покончить.

Она посмотрела на меня, как на надоедливую муху.

— Все? — спросила она. — Тогда уберите, пожалуйста, от меня ваши лапы.

— Не забывайте этого, — напомнил я и опустил ее на стул.

— Вы уже имеете представление, как мы выберемся отсюда?

— Думаю над этим. И будет лучше, если вы помолчите. Кто этот парень там, снаружи?

— Откуда я знаю? Он мне не представлялся.

— Оставьте это. Кто он?

— Я действительно не знаю, и вам до этого нет дела.

— Это ваш любовник?

— Что вы ко мне привязались?

— Кто убил Батлера? Вы оба?

Она молчала, уставившись в пустоту.

Два месяца с ней — веселое будет время. Кто из нас первым сойдет с ума?

Глава восьмая

Я встал у окна и выглянул наружу. Где-то должен скрываться этот парень. Он может одновременно наблюдать за домом и дорогой. Я поглядел на холм и увидел справа за ним высокое дерево, в которое, вероятно, попала молния. Я решил использовать его как ориентир.

— Что вы собираетесь делать? — спросила она.

— Надо бы вызвать такси, — ответил я и снял белую рубашку.

В ней меня легко заметить. Я нашел в кладовой синюю, надел ее и снова сунул пистолет за пояс.

Маделина все время наблюдала за мной. Я подошел к столу, взял бутылку и вылил на пол остатки виски.

— Вы должны теперь быть трезвой, — сказал я. — Слушайте меня. Он до сих пор не явился сюда убить вас по одной-единственной причине. Он знает, что я здесь и у меня есть пистолет. Это его пистолет. Вы слушаете меня?

Она молча кивнула.

— Сейчас я выйду и попытаюсь подкрасться к нему сзади.

Я выйду через заднюю дверь и надеюсь, что он этого не заметит. Опасность для вас в том, что он может сделать вид, будто меня не заметил, а когда я уйду, попытается вас застрелить. Передняя дверь заперта. Как только я выйду из дома, заприте на засов заднюю. Лучше всего сидите в кладовой — там нет окна. А если услышите, что он на веранде или лезет в окно, кричите как можно громче. Закройте дверь кладовой и забаррикадируйтесь там. А если почувствуете запах дыма, тоже кричите.

— Дыма?

— Он может попытаться поджечь дом.

Это, видимо, не особенно ее удручало.

— О'кей, — сказала она. — И большое спасибо за заботу. Эго действительно трогательно.

Я открыл заднюю дверь и вышел. Ничего не произошло.

Я добрался до кустов и скрылся в них. Москиты вились вокруг меня и садились на нос. Я подавил желание чихнуть и стал изучать опушку леса вдоль берега озера, медленно поворачивая голову. Там никто не двигался. Я повернулся и посмотрел на озеро. Оно, словно зеркало, лежало в солнечных лучах. Деревья на другом берегу темно зеленели. Картина словно из рекламного календаря предприятия по изготовлению спортинвентаря.

Пробираясь между кустами берегом озера, я дополз до маленьких мостков, к которым были привязаны лодки. Теперь я был позади сарая. На моем пути оказался ствол дерева, я обогнул его. С громким треском обломилась ветка в глубокой тишине. Я лег на землю и затаился. Ничего не произошло. Я пополз дальше.

Влажная земля прилипала к рукам и коленям, пот струился по лицу. Я взглянул назад. Дом и сарай закрывали деревья. Я отполз от мостков метров сто. Еще немного, и я буду позади парня. Я встал, вытер руки и пошел длинной дугой от озера через лес. Через несколько минут я достиг холма. Почва здесь была песчаная, местами покрытая еловыми иголками. Моих шагов не было слышно. Я то и дело смотрел налево и на лужайку. Когда я добрался до вершины холма, то увидел слева высокое дерево с разбитой верхушкой. Пройдя еще сотню метров, я снова взглянул на него и на озеро для ориентировки. В промежутках между деревьями я видел крышу дома. Сделав поворот на 90 градусов, я очень медленно пошел, используя любую возможность укрыться от чьих-либо взоров.

Затем я присел на корточки под елью. Теперь я должен находиться прямо над ним. Где-то внизу между деревьями лежал он со своим карабином и наблюдал за домом. Я сидел тихо и песком стирал грязь с рук. Взявшись за пистолет, я убедился, что он без труда вытаскивается из-за пояса, и я смогу быстро его достать.

Я никак не мог обнаружить парня. Никакого движения, никаких цветных пятен от одежды. Должно быть, он прятался дальше, внизу. Я отыскал глазами густые кусты милях в десяти впереди себя и бесшумно пополз к ним. Там я лег на живот и минут пять глядел вниз. Никаких следов противника.

Я пополз дальше. Теперь я видел внизу край лужайки. Дальше двигаться нельзя. Если я проползу мимо него и появлюсь перед ним, то я пропал. Я лежал и внимательно разглядывал местность.

Внезапно я увидел его. Ботинок, затем ногу, наполовину закрытую веткой, метрах в двадцати от меня. Потом вторую ногу. Подлесок здесь был густой, как и на холме, но если я немного поднимусь вправо, то смогу его вполне хорошо разглядеть.

Я глубоко вздохнул, казалось, будто стальной обруч сдавил мою грудь. Один из нас, вероятно, проживет всего еще минуту или две. Я мог бы попытаться попугать его пистолетом, но что будет, если он не испугается?

Я уже был готов отказаться от этого, но вспомнил о трех сейфах в Санпорте. Нет, обратного пути нет. Я пополз вниз по склону.

Я видел его ноги, они не двигались. Теперь я видел его всего. Карабин с оптическим прицелом лежал перед ним на стволе маленького дерева, а сам он смотрел на дом. Я старался не сломать какой-нибудь ветки: малейший хруст его спугнет.

В трех метрах от него я встал на колени, вытащил из-за пояса пистолет, навел его на затылок парня и скомандовал:

— Эй! Повернитесь, но без оружия!

Он повернул голову и схватился за карабин.

— Не успеете, — сказал я.

Он яростно уставился на меня. Он знал, что я прав. Лежа на животе ногами ко мне, он не имел ни малейшего шанса.

— Выньте обойму! — скомандовал я. — И без дураков! Бросьте ее!

Я напряженно следил за ним, и, когда услышал шум позади, было почти поздно. Я обернулся, и дубинка, скользнув по моей голове, ударила по руке. Невыносимая боль пронзила меня. Я едва мог пошевелить рукой.

Парень вскочил на ноги и хотел навести на меня карабин. Я уцепился бесчувственной рукой за сук, другой схватил девицу и швырнул ее на парня, как узел с бельем. Она ударилась об него, и они оба упали на карабин. Я нагнулся и поднял выпавший из рук пистолет.

Это была блондинка, тот самый ангелок. Глаза ее сверкали от злобы, она размахивала руками и длинными ногами, стараясь сесть, в ее волосах торчали еловые иголки, а из ранки на коленке сочилась кровь.

Я подошел к ним. Девица сидела на земле, карабин лежал под ее ногой. Я оттолкнул ее в сторону и поднял карабин. Я разрядил его, вытащил обойму и забросил в кусты. Карабин я ударил о дерево. Приклад разлетелся, оптическое стекло разбилось.

— Где машина? — спросил я.

Что-то явно не давало ему покоя. Это было видно по его горящим безумным глазам и по тому, как дрожали его руки, когда он провел ими по губам.

— Кто вы? — спросил он. — Что вам надо?

— Машину. Я ведь достаточно ясно сказал.

В них обоих было что-то странное, и, когда я присмотрелся к ним, мне стало ясно, что это брат и сестра. Он был выше и намного моложе, вероятно, ему было не больше 21–22 лет. Оба были чертовски привлекательны, и оба чертовски опасны.

— Живыми вы отсюда не уедете, — сказал парень. — Я ее убью и вас тоже.

Я направил на него пистолет.

— Вставайте!

Он чуть помедлил, глядя на меня, затем встал. Она продолжала сидеть.

Я схватил ее за руку и заставил подняться. Концы красных ногтей потянулись к моему лицу. Я оттолкнул ее руку и ударил ее. Она отшатнулась к брату, и он удержал ее.

— Если она не желает идти, несите ее, — сказал я.

Он посмотрел на пистолет.

— Куда?

— К дороге. Я же вам сказал, что мне нужна машина.

Она презрительно посмотрела на брата.

— Ты боишься этого подлеца?

— Что я могу сделать? — ответил он. — У него пистолет.

— Кончайте, — сказал я, — ссориться будете в другой раз.

— Как вы поступите с миссис Батлер? — спросила она.

— Удочерю ее. Я без памяти в нее влюбился.

— Видно, вы не знаете, с кем связались. Ее ищут в связи с убийством. Она убила своего мужа.

— Это моя забота, — сказал я. — Отправляйтесь к машине.

В злобном молчании, не глядя на меня, они шли впереди по песку. Немного не доходя до холма, я увидел машину. Она стояла в кустах — та самая машина, в которой девушка подъезжала к дому.

— У кого ключи? — спросил я.

Она молча и с ненавистью смотрела на меня.

У нее не было сумки, значит, не было и ключей. Я посмотрел на брата.

— Ну, где ключи?

Парень достал из кармана ключи.

— Вы сядете за руль, — сказал я, — а куколку между нами.

Мы сели в машину и выехали на дорогу.

— Спускайтесь к холму и подъезжайте к дому, — сказал я. — И без фокусов.

Она повернулась и посмотрела на меня. Лицо ее было очаровательно.

— Грязный подонок! — сказала она.

Я потрогал ее ногу.

— Ну, как насчет Гиллеспи, крошка? Вы нашли его?

Глава девятая

Мы остановились около дома. Я вышел.

— Пошли в дом, — приказал я.

Мы поднялись по лестнице на веранду. Я услышал, как Маделина Батлер отодвигает засов: она, наверное, увидела нас из окна.

Дверь открылась, и блондинка вошла в дом, братец за ней. Я держался позади и ослабил внимание, и тогда их номер чуть не прошел.

С диким криком парень ворвался в дом, а блондинка попыталась запереть дверь перед моим носом. Я в последний момент успел засунуть ногу, рванул дверь и тоже влетел внутрь. Блондинка пошатнулась и упала. Я чуть было не споткнулся о нее.

Братец сцепился с Маделиной, и они покатились по полу. Она дико сопротивлялась, но молчала, а он издавал жуткие вопли.

Я сунул пистолет за пояс и круто рванул парня. Он не отпускал ее, тогда я ударил его. Он повернул голову набок, наконец отпустил Маделину и удивленно уставился на меня. Я снова ударил его и расшиб об него руку. Он встал, пошатываясь, словно не мог решить, куда падать, тогда я схватил его и снова стукнул. Он растянулся на полу рядом с блондинкой. Я пощупал руку. Она болела и распухла, но кости, видимо, были целы.

Маделина встала. Ее волосы были растрепаны, глаза блестели, как льдинки. Она подошла ко мне. Сначала я не понял, что у нее на уме. Но потом почувствовал, что пистолет у меня выскальзывает из-за пояса. Я схватил ее за руку и оттолкнул.

— Прекратите безумствовать, — сказал я. — Сядьте.

Казалось, она не слышала, тогда я силой усадил ее на стул возле стола. Двое других встали на ноги, братец кашлял, а блондинка была очень бледная, глаза ее сверкали.

Я указал на стулья в другом конце комнаты.

— Идите и садитесь там, — распорядился я. — У меня нет желания разбивать о вас свои руки. Теперь я воспользуюсь пистолетом.

У парня дрожали губы, слезы текли по лицу.

— Я убью ее, — повторял он, — я убью ее.

— Тихо! — прикрикнул я и снова укачал на стулья.

Они сели.

Я поставил стул между ними и Маделиной и сел на него. Откинувшись назад, я положил пистолет на колени и закурил сигарету.

Вдруг в комнате стало очень тихо, так тихо, что я слышал собственное дыхание. И тут раздался голос блондинки.

Она так крепко вцепилась в край стола пальцами, что они побелели вокруг ногтей. Жила на шее напряглась, а голос ее походил на горячий шепот.

Она говорила не переставая. Маделина разглядывала ее с любопытством и брезгливостью, словно кучу дерьма. Когда, наконец, блондинка замолчала, чтобы набрать воздуху, Маделина сказала:

— Вы грязная маленькая крыса.

Но блондинка все же закончила свою болтовню и молча уставилась на нее, затем спросила меня:

— Что вы собираетесь с ней делать?

Я промолчал.

— Дайте мне пистолет, — умоляла она, — только на пять секунд. Дайте мне пристрелить эту ведьму. Я отдам вам его обратно. Вы можете убить меня или передать в руки полиции, но прошу вас, дайте мне пристрелить ее.

— Успокойтесь, — сказал я, — а то у вас заболит живот.

— Что вы с ней сделаете?

Маделина Батлер закурила сигарету и смотрела на нас сквозь дым. Парень сидел согнувшись и молчал.

— Мы возьмем вашу машину и прокатимся, как только стемнеет. Если вы не имеете ничего против.

— Сколько она вам платит?

— Кто сказал, что она мне платит? — спросил я. — Я делаю все из чистой симпатии.

— Сколько?

— Кончайте, — сказал я. — Цену вы все равно не угадаете.

Блондинка повернулась к брату.

— Слышишь, Джек, слышишь? Эта грязная баба даже не слушает нас. Мы говорим и говорим, а ее это будто не касается.

— Кончай! — сказал он.

— Она тебя один раз уже одурачила и будет продолжать дурачить дальше.

— Закрой пасть!

Но она не умолкала.

— Возьмись, наконец, за ум. Неужели ты все еще веришь ей? Неужели ты все еще не понял, что это грязная баба?

Он ударил ее по лицу, и она замолчала.

Я посмотрел на часы. Было начало второго. Мы могли тронуться в путь, только когда стемнеет. Значит, мне придется сидеть здесь, по меньшей мере, шесть часов и следить, как бы эти трое не сцепились.

Я устал. Уже тридцать часов как я не смыкал глаз, а впереди был длинный день и долгая ночь. Я задавал себе вопрос, удастся ли нам вернуться в Маунт Темпл и войти в дом не попавшись. На улице в чужой машине нас вряд ли остановят, но с домом дело будет обстоять иначе. Он наверняка под наблюдением.

Я встал и указал на дверь кладовой.

— Идите туда, — приказал я.

Проходя мимо, они уставились на меня.

— Ничего с вами не случится, если вы посидите здесь, — сказал я. — Я крикну, когда мы будем уезжать. Но, если вы попробуете выйти и снова напасть на миссис Батлер, расправа будет короткой. У меня и без вас слишком много забот.

— На вашем месте на деньги я бы не стала рассчитывать, — сказала блондинка.

— Это уже моя забота.

Она задумчиво посмотрела на меня, потом вдруг рассмеялась. Смех был очень холодный.

— Вы вспомните о моих словах. Вам еще не ясно, с кем имеете дело. Смешно, но одна мысль пришла мне в голову. Это очень смешно.

— Что за мысль?

— Не имеет значения, уедете ли вы отсюда или нет. Все равно один из вас убьет другого.

Я молча закрыл дверь, снова сел на стул и закурил сигарету. Маделина тоже сидела.

— Вам нужно прилечь и немного поспать, — сказал я.

— Сейчас слишком жарко, — возразила она.

— Как хотите, но сегодня ночью вам вряд ли удастся поспать.

Она пренебрежительно улыбнулась.

— Вы совсем не боитесь ехать туда? — спросила она.

— Нет, — ответил я. — Мы поедем туда.

— Деньги очень много для вас значат?

— Не знаю. У меня их совсем нет.

— Надеюсь, вы будете с ними счастливы. Между прочим, вы мне так и не сказали, как вас зовут на самом деле.

— Действительно, — согласился я. — Я совершенно забыл об этом.

Время тянулось бесконечно. В доме стояла угнетающая жара.

Я немного задремал сидя, а когда открыл глаза, то увидел, как дверь кладовой медленно открылась и из нее выглянула блондинка.

— Убирайтесь, — сказал я, и дверь закрылась.

За ее домом определенно наблюдают. Возможно, нас арестуют или убьют, если мы попытаемся удрать.

Наконец на улице стемнело. Я встал. Маделина сунула сигарету в гору окурков в пепельнице и посмотрела на меня.

— Наденьте халат, — сказал я. — Мы можем теперь ехать.

— Отлично.

Мне пришла в голову мысль.

— Как вы думаете, подойдет вам платье этой блондинки?

— Понятия не имею. Но я не возьму его, даже если меня будут пытать.

— Хорошо, не надо нервничать. Дома вы сможете переодеться. Если, конечно, мы попадем в него.

Я подошел к кладовой и открыл дверь.

— Время, — сказал я.

Они вышли. Я открыл дверь и пропустил Маделину вперед. Когда мы вышли, я отдал ей ключ и попросил запереть дверь. Она это сделала, и я убрал ключ.

Я кивнул блондинке и Джеку.

— Когда мы уедем, можете идти куда угодно. Можете даже воспользоваться «кадиллаком», если не боитесь и сумеете завести его без ключа.

— Я с вами рассчитаюсь, — пригрозил Джек. — Я найду вас.

— Мое имя вы найдете в телефонной книге, — сказал я и открыл Маделине дверь машины.

Когда мы пересекали деревянный мостик у края лужайки, я выбросил ключ из окна. Посмотрев в зеркало заднего обзора, я ничего не увидел. Было уже темно.

Я зажег фары, и мы поехали через лес. Впереди показались огни магазина и бензоколонки.

— Сейчас выезжаем на главное шоссе, — сообщил я. — Возможно, нам повстречаются патрульные машины, но на нас они не обратят внимания. Не бойтесь, вас не видно.

— Обо мне можете не беспокоиться.

Я выбросил ключи от «кадиллака» в кусты возле дороги, и через минуту или две мы свернули на главное шоссе.

Ехал я осторожно, не превышая скорости. Когда мы въехали в первый городок, я свернул с главной улицы и поехал в объезд ее по плохо освещенным улочкам. Через некоторое время я снова оказался на главном шоссе. Мы проехали 50 миль.

Прошло только 12 часов с того момента, как полиция обнаружила исчезновение Маделины. Никто не ожидает, что она такая дура, чтобы вернуться домой, но для порядка ее дом наверняка будет охранять полицейский, а может, и больше. Интересно, где он? Перед домом или позади, а может, внутри?

Нам следовало остановиться вдали от дома, чтобы не услышали шума мотора и не увидели свет фар. Однако не слишком далеко, на случай, если придется бежать.

— Позади улицы, ведущей к вашему дому, есть другая улика? — спросил я.

— Да, есть, — ответила оиа. — Я покажу. Она неосвещенная. на ней в основном незастроенные участки.

Маделина выросла в этом доме. Я задавал себе вопрос, что она должна чувствовать, вступая в него последний раз. Если наша затея удастся, она больше не увидит его. Есть у нее вообще какие-нибудь чувства? Известие о том, что нашли труп мужа, не особенно взволновало ее.

Где должны были найти тело вашего мужа? — поинтересовался я.

— Не имею понятия.

Разве вы не знаете? — недоверчиво спросил я.

— Откуда мне знать? Ведь вы слушали радио, не я.

Она не проявляла никакого интереса.

Я не знал, что и думать. Приходится ей верить. Слова ее звучали правдиво, да у нее и не было причины лгать. Она даже не знала, что ее машина была найдена возле дома Дианы Джеймс. Странная мысль появилась у меня. Действительно ли она убила его? Нет, это глупо. Она практически призналась в этом, обещав уплатить мне 120 тысяч долларов за то, чтобы я спрятал ее от полиции. Зачем бы еще она пошла на это?

— Никак не могу понять вас, — признался я.

— Да?

Она закурила сигарету, и огонек на момент осветило ее высокомерное и пленительное лицо.

— А почему, собственно, вы должны меня понимать? Но я не хочу быть несправедливой. До сих пор вы хорошо справлялись со своим делом и совершили только одну или две ошибки.

— Что за ошибки?

— Первая состоит в том, что вы не пристрелили эту парочку. Они могут дать наше описание. А во-вторых, вы выбросили мой единственный ключ от дома. Он был вместе с ключами от машины.

— Ключ нам не потребуется. Мы можем войти через подвальное окно. А что касается другой ошибки, то они побоятся обратиться в полицию.

— Да, но что если полиция обратится к ним?

— На этот риск придется пойти.

— Совершенно необязательно.

— Может быть. Но я взялся за дело, и вы должны довериться мне.

Она промолчала.

Меня не раз предупреждали насчет нее. Но я не прислушивался.

Глава десятая

Мы приближались к ее дому.

— Не так быстро, — сказала она. — Сейчас направо будет кладбище. Поверните за ним налево.

Вскоре я увидел поросший плющом угол кладбищенской ограды. Две машины догоняли нас. Я прибавил газу и проехал вперед.

— Теперь налево.

Я повернул. Эта улица была посыпана гравием, налево от нее, за изгородью, тянулось поле. Мы проехали мимо освещенного дома. На улицу выскочила собака и со злобным лаем побежала за нами. Я стал нервничать.

Было безумием возвращаться сюда. Полиция искала ее. Что будет, если нас схватят? Возможно, в темноте нам удастся скрыться, но это нам не очень поможет. Они тотчас оцепят все улицы в этой части города, и мы окажемся в ловушке. Но ничего другого нам не оставалось — нам нужны были ключи от этих сейфов.

Вдруг мне пришла мысль.

— У вас при себе достаточное количество денег? Или, возможно, в доме? — спросил я.

— Да, — ответила она. — У меня в сумочке тысяча долларов.

— Хорошо, — ответил я.

Я не стал спрашивать, почему она носит с собой так много денег. И так ясно. Она предвидела, что в любое время ей придется скрыться.

Я повернул направо и поехал вверх по улице, обсаженной деревьями. Ехал я очень медленно и пытался запоминать ориентиры. Вдруг нам придется очень быстро уезжать отсюда.

— Следующий дом мой, там, где высоковольтная линия пересекает улицу, — сказала она.

Я остановился, подал машину назад и поставил ее на обочину под деревом, выключил мотор и фары, и мы немного посидели, чтобы глаза привыкли к темноте.

Затем мы вышли из машины, и я тихо закрыл дверцу. Дышал я прерывисто и часто и чувствовал дурноту, как это бывало раньше перед футбольными матчами. Ночь была душная, воздух пропитан пылью.

Там, в домике, я снова надел белую рубашку, однако пиджак скрывал ее. В кармане у меня лежали пистолет и фонарик. Я посмотрел на нее. Ее одежда не бросалась в глаза, только белая каемка на ее домашних туфлях выделялась в темноте.

— Пошли, — прошептал я.

Следуя за темными мачтами высоковольтной линии, мы перешли поле, а через минуту или две очутились на улице, которая подходила сзади к ее дому. Никаких машин не было видно.

Маделина потянула меня за рукав.

— Мой дальше, — сказала она.

Теперь я узнал, где мы находимся, я видел очертания олеандровой живой изгороди. Я медленно отворил ворота, мы вошли и остановились.

— Подождите меня здесь, — шепнул я ей на ухо. — Я погляжу, нет ли где машины.

Она кивнула, и я пошел по лужайке к дому. На углу возле кустов я остановился и выглянул на подъездную дорогу. Машин там не было.

Я бесшумно обогнул дом, двигаясь к фасаду. Царила глубокая тишина, только где-то по ту сторону лужайки слышалась тихая музыка. Это могло быть радио в доме на другой стороне улицы.

С минуту я постоял неподвижно, раздумывая. Они могли сидеть в машине на улице и сторожить подъездную дорогу, а могли быть в доме. Мы должны иметь и это в виду.

Я повернулся и тихо прошел мимо задней веранды. Когда я приблизился к дыре в олеандровой изгороди, то вдруг увидел белые каемки ее туфель. Она шла по лужайке к дому. Вдруг пятна исчезли, словно растворились в темноте.

Я продолжал стоять, мое сердце бешено колотилось. Кто-то двигался между нами. Нет, не может быть: ведь там на лужайке никого не было. Затем я снова увидел ее туфли, она стояла на прежнем месте. Я старался разглядеть это нечто в темноте, но ничего не видел. Потом белые пятна опять исчезли. Что-то было между нами, и это что-то передвигалось.

Я не мог предупредить ее. Мне вдруг захотелось крикнуть, чтобы она ушла, но этого делать было нельзя. Этот тип знал, что она там. Однако он не знал, что позади него был я. Мои нервы напряглись до предела, рот пересох.

Я мог удрать, мог обойти их обоих и пройти через ворота.

Однако я не ушел. Я не мог бросить все, находясь так близко от цели. Я стал к ним подкрадываться, очень медленно, затаив дыхание.

Затем все это и произошло. Она увидела или услышала, или как-то почувствовала, что тут есть кто-то еще.

— Я здесь, — прошептала она.

Яркий свет упал на ее лицо и верхнюю часть тела. Она стояла меньше чем в четырех метрах от меня, подобно освещенной статуе. Я бросился сзади на незнакомца и выхватил из кармана пистолет. Я видел его очень ясно при свете его же карманного фонаря. Я поднял пистолет, размахнулся и ударил.

— Стойте на месте, миссис Батлер, — сказал я. — Вы…

Незнакомец застонал, рука его дрогнула, и фонарь упал на траву. Сам он содрогнулся и тоже упал. Я подскочил и выключил фонарь. Чернота снова окутала нас, стало темно, как в угольной шахте.

Страх охватил меня. Вероятно, я слишком сильно ударил его. Я схватил его руку, но руки мои дрожали, и я никак не мог нащупать пульс. Я положил руку ему на грудь, дыхание было нормальное.

Маделина наклонилась ко мне.

— Я думала, что это вы, — прошептала она.

Я промолчал. Что теперь нам с ним делать? Он был без сознания, но в любой момент мог прийти в себя. Оставить его здесь и пойти в дом было бы самоубийством. Придется пойти туда ей одной, а мне сторожить его. А вдруг в доме сидит еще один?

У нас мало времени. Мне надо что-то придумать, и поскорее.

Я нагнулся, вынул пистолет из его кобуры и бросил в кусты. Когда я вынимал его, то услышал звяканье. На его поясе висел какой-то металлический предмет. Я пошарил рукой и нащупал его. Наручники. Я снял их с пояса.

— Подождите здесь, — прошептал я Маделине.

Я подхватил его и потянул по газону к живой изгороди. Там я посадил его, прислонив к кустам, заложил руки за спину и защелкнул на них наручники. Потом достал носовой платок и сунул ему в рот, снял галстук и плотно обвязал им челюсть, чтобы он не мог вытолкнуть платок изо рта. Мужчина все еще был без сознания. Нагнувшись, я прислушался к его дыханию. Дышал он спокойно и равномерно.

Я вернулся к Маделине и прошептал:

— Мы должны поскорее уйти отсюда. У вас нет времени переодеться. Бросьте что-нибудь из одежды в чемодан.

Она кивнула.

Я подошел к окну в подвал, открыл проволочную сетку, затем окно и забрался туда. Потом помог влезть ей. Мы стояли в темном подвале и прислушивались. Было жарко и душно, и ничего не слышно, кроме дыхания.

— Где ключи от сейфов? — шепотом спросил я.

— В кухне.

— Пойдемте.

Я включил свой фонарик и направился к лестнице. Чувствовал я себя, наверно, как мышь в мышеловке, которая соблазнилась приманкой. Мы вошли в кухню. Я выключил фонарик, и мы прислушались. Стояла мертвая тишина. Я подошел на цыпочках к другой двери и посмотрел в окно темной столовой. Кроме темноты, я ничего не увидел.

— Где? — спросил я.

Маделина взяла меня за руку и указала лучом фонаря на белый стенной шкаф позади раковины. Там на вбитом в дерево гвозде висела связка ключей. Это были всякие ключи, которыми много лет не пользовались: запасные для машины, ключи от подвалов, чемоданов. Она подошла, взяла связку ключей, вынула из них три и повесила ее обратно на гвоздь. Некоторое время она держала ключи на открытой ладони, поглядела на меня холодным ироническим взглядом и сунула их в сумку.

Я взял ее под руку, и мы пошли через столовую. В маленьком коридоре у лестницы я отдал ей свой фонарик.

— Поторопитесь, — сказал я. — Бросьте в чемодан несколько платьев и обувь. А затем нам надо убираться отсюда.

Я посмотрел ей вслед, когда она поднималась с фонарем по лестнице. Наверху она завернула за угол, и свет исчез. Время тянулось бесконечно. Минуты шли одна за другой. Наконец я увидел наверху луч света, Маделина спускалась по лестнице. На ногах у нее теперь были туфли для улицы, а в руке небольшой чемодан. Я взял его, мы прошли через кухню и спустились в подвал. Ее каблучки стучали по полу подвала. Еще минута, и дело будет сделано.

Но, когда мы подходили к окну, я увидел кое-что уголком глаза. Мурашки побежали по спине. Я вырвал у Маделины фонарь и погасил его, а другой рукой зажал ей рот, чтобы она не закричала. Я чувствовал, как она повернула голову к окну и вздрогнула.

Снаружи перед окном виднелся свет карманного фонаря.

Его луч был направлен в первое окно подвала. Он проник через грязное стекло с проволочной сеткой и паутиной и упал на стену подвала позади нас. Маделина немного повернула голову, и я сообразил, что все еще зажимаю ей рот. Я отнял руку. Луч света прошел по стене и упал на пол меньше чем в двух метрах от нас. Затем он исчез.

Я перевел дыхание, потом взял ее за руку, и мы отошли к середине помещения, к печи. Нам нужно было спрятаться где-нибудь. В тот же момент фонарь зажегся у второго окна, которое я разбил. Я потащил Маделину за печь и осторожно выглянул из-за угла. Луч, обшаривая окно, остановился на том месте, где я выбил стекло. Я сжал руку Маделины. Если это полицейский, то он наверняка влезет сюда. Увидев полоски клейкой ленты, он сразу поймет, что через окно кто-то проник в дом.

Он открыл проволочную сетку, затем окно.

Мы стояли, не шелохнувшись. Луч света теперь бродил по подвалу, и, если мы побежим, нас сразу заметят. Он направил луч света на пол перед окном и спрыгнул в подвал, но при этом потерял равновесие и упал. Фонарь выскользнул из его руки и покатился по полу. Я широко открыл глаза. В луче света я увидел туфли на высоких каблуках и ноги в нейлоновых чулках, которые не могли принадлежать полицейскому.

Я почувствовал, как вздрогнула Маделина Батлер. Затем она вцепилась в меня словно от страха. Сотни мыслей крутились в моей голове, но ни одной верной.

Я заметил, что произошло, когда было уже поздно.

Диана Джеймс встала и подобрала с пола фонарь. Вдруг Маделина вырвалась у меня из рук. Я попытался остановить ее, но все произошло слишком неожиданно. Она подняла фонарь и направила свет на лицо Дианы.

— Действительно, Синтия, это ты, — сказала она. — Не думала я, что ты будешь так глупа и придешь сюда.

Синтия? Но у меня не было времени подумать об этом. Я словно разглядывал взрыв в лупу времени. «Диана Джеймс» выпрямилась. Ее глаза расширились от ужаса. Она открыла рот, будто хотела что-то сказать, но не издала ни звука и не закрыла его.

В этот момент я заметил, что карман моего пиджака пуст, и мне стало ясно, зачем Маделина прижалась ко мне в темноте. Я бросился к ней, хотя понимал, что помешать уже не успею.

Она выстрелила. Звук был оглушительный, он повторился, отразившись от бетонных стен маленького помещения, в котором даже стук женских каблуков резал ухо. Не успел я схватить ее, как она выстрелила второй раз. От грохота чуть не лопнули барабанные перепонки.

Я увидел, как «Диана Джеймс» вздрогнула, прижала руки к груди и упала на пол.

Тишина окутала нас. Она шумела в моих ушах, я чувствовал себя словно в безвоздушном пространстве. Я схватил Маделину и затряс ее.

— Вы… — проговорил я и больше не мог вымолвить ни слова.

Я был словно парализован. Потом я попытался подтащить ее к окну.

— Вот ваша «пушка», — сказала она.

Не знаю, зачем я взял пистолет. Я швырнул его и услышал, как он ударился о стену и пол.

— Вылезайте наружу, — сказал я.

Однако она исчезла, а вместе с ней и фонарик. Я остался в темноте. Я протянул руки и ничего не нашел. Потом я вдруг вспомнил о другом фонаре в кармане пиджака. Я вытащил его и хотел включить, но в последний момент остаток рассудка заставил меня отказаться от этого. Наши шансы выбраться отсюда, прежде чем весь город набросится на нас, были меньше одного из тысячи, а если я зажгу свет, будут равны нулю.

Я нащупал окно. Возможно, Маделина уже вылезла из него. Вдруг позади меня вспыхнуло пламя. Я обернулся.

— Прекратите! — зашипел я.

Затем увидел, что она делает.

Свет исходил не от фонаря, она зажгла спичку и поджигала ею груду старых газет и журналов, лежавших возле ящиков с углем. Газеты ярко вспыхнули. Я бросился туда. Она взяла другую газету и бросила на горящую. Я оттолкнул ее в сторону и стал гасить пламя, но это было уже бесполезно.

Огонь охватил всю груду и лизал деревянную балку потолка. Я отступил.

— Вылезайте наружу! — крикнул я.

Она поспешила к окну, я последовал за ней и обо что-то споткнулся. Это был маленький чемодан. Я схватил его и побежал за Маделиной. Я помог ей втиснуться в окно, затем выбросил чемодан. Потом я повернулся к «Диане» и положил руку ей на шею. Она была мертва.

Я вылез из окна, и мы побежали по траве. Царила полная тишина, не было слышно ни звука. У ворот я обернулся. За подвальными окнами бушевало пламя. Через несколько минут весь дом будет в огне.

Глава одиннадцатая

Мы выскочили из ворот и побежали по улице вниз. Когда мы свернули под высоковольтную линию, позади раздался вой сирены. Наверное, кто-то услышал выстрелы и сообщил в полицию.

Маделина споткнулась в темноте, я поднял ее за руку. Лучше бы она умерла, лучше бы вообще не рождалась на свет. Она все испортила. Я не имел понятия, почему никак не ношлю ее на все четыре стороны.

По дороге к машине, стоявшей под густым деревом, я достал из кармана ключ. Я бросил чемодан в машину и завел мотор. Маделина подбежала с другой стороны и села. Загорелось внутреннее освещение и погасло, когда она захлопнула дверцу. В этот короткий миг я успел заметить, что у нее не было сумки, она оставила ее дома. Зашуршали колеса, когда мы спускались с подъема. Я весь напрягся перед поворотом на боковую улицу. Она не взяла сумку. В самый последний момент я повернул и резко дернул руль.

Мы подъехали к главному шоссе. Ни одной машины не было видно. Я свернул, не тормозя, злой, как дьявол.

Она убила «Диану Джеймс» и натравила на нас полицию. В течение часа все дороги будут перекрыты. Но хуже всего было то, что из-за отсутствия ключей теперь нельзя будет достать деньги — те деньги, к которым я так стремился. Я подумал об этих трех ключах, которые потемнели от огня в горящем доме… Теперь у нас даже нет тысячи долларов. У нас нет ничего. По всей стране нас ищут полицейские, а нам не на что будет укрыться где-нибудь на неделю.

Она вынула сигарету из кармана, закурила и откинулась на спинку сиденья.

— Вы, кажется, на что-то разозлились? — спросила она.

— Вы идиотка!

— Разве вам не понравился костер для вашей очаровательной подруги? — спросила она. — Я нахожу его очень впечатляющим. В нем есть что-то вагнеровское.

— Вы просто…

Я умолк и взял себя в руки. Говорить не имело смысла. Для меня все было кончено. Я уставился на набегавшую дорогу и время от времени поглядывал в зеркальце заднего обзора, не преследуют ли нас. Где лучше остановиться? Перед следующим городком или после него?

— Вы очень разозлились?

— Вам, видимо, не совсем ясно, что вы натворили, — ответил я. — Вы могли бы просто позвонить в полицию и сказать им, где мы находимся. Наши шансы ускользнуть теперь один против миллиона. А кроме того, вы что-то оставили в доме.

— Ах, вот оно что, — иронически проговорила она. — Поэтому вы и рассердились? Вы имеете в виду ключи?

— Теперь это не имеет значения. Но где вы оставили свою сумочку?

— Где оставила? — переспросила она. — Она в чемодане.

Я почувствовал слабость. Я вспомнил, что поднял чемодан в подвале только потому, что споткнулся о него. Лишь через минуту я смог снова заговорить.

— Хорошо, — сказал я, — но разве вам не ясно, в какой переплет мы попали? Возле вашего дома собралась куча полицейских. У них в машине радио, а из Маунт Темпла ведут только четыре шоссе. Они их перекроют, и нам через следующий город уже не проехать.

— Верно, — согласилась она. — Мы и не поедем до следующего города. Милях в десяти отсюда есть развилка и направо отходит проселочная дорога. Потом миль через 15 она приведет нас к другой проселочной дороге, ведущей на юг.

— И длинная она?

— Этого я точно не знаю. Но там их много, и миль 150 нам не придется выезжать на шоссе. Повсюду полицейские посты не поставишь.

Это был наш единственный шанс. Я нажал педаль газа. Эти десять миль казались бесконечными. Дорога уклонилась чуть вправо, и я увидел впереди задние огни какой-то машины. Я сбавил скорость, мне не хотелось обгонять ее, возможно, это была полицейская машина.

— Сейчас мы подъедем к этой дороге, — предупредила Маделина.

Я взглянул в зеркальце заднего обзора. Далеко позади нас ехала машина. После следующего виража появился указатель. Никто не видел, как я свернул на проселочную дорогу. Я с облегчением вздохнул, страх отпустил меня, но только на момент. Затем он охватил меня снова и, наверное, уже не оставит больше.

Стреляла Маделина, но я увяз так же глубоко, как и она. Я при этом присутствовал, она стреляла из моего пистолета и я помог ей скрыться. Если нас арестуют, и мы предстанем перед судом, то чего будут стоить мои показания? Присяжным достаточно взглянуть на нас обоих, и они, не выходя из зала суда, решат, что виновен я. Я чувствовал себя усталым как собака.

Дорога оказалась узкая, со множеством крутых поворотов для объезда хлопковых полей. Еще через несколько миль мы въехали на холм и попали в густой лес. Поблизости не было ни жилья, ни света. Я остановил машину.

— Ведите дальше вы, — сказал я.

Выйдя из машины, я обошел ее кругом, она села за руль.

— Что вы хотите делать? — спросила она.

— Посмотреть карту, если она найдется.

Она повела машину, а я включил фонарик и обследовал содержимое «бардачка». Среди прочих вещей я нашел карту автомобильных дорог и развернул ее. Там я отыскал Маунт Темпл, а в 300 милях южнее залива — Санпорт. Я провел пальцем по шоссе, идущему к югу, и дошел до тонкой линии — того проселка, по которому мы ехали; через 65 миль к югу он пересекался с автострадой Север — Юг. Затем я разыскал ту дорогу, о которой она говорила. Дорога проходила неподалеку от того места, где мы ехали, ответвляясь милях в пятнадцати к югу, и шла с востока на запад. Если по ней проехать 20 миль на запад, то можно попасть на другую дорогу, ведущую на юг. Я проследил пальцем по сети тонких линий проселочных дорог. Мы действительно могли проехать на юг по ним миль 250, не выезжая на автострады, а затем, по крайней мере, три дороги вели в города. На всех и впрямь не поставишь полицейские посты.

Я посмотрел на указатель уровня бензина. Оставалось полбака. Возможно, хватит, однако если бензин кончится на этих проселочных дорогах, то мы окажемся в безвыходном положении. Я снова посмотрел на карту. Милях в 120 к югу мы должны проехать через маленький городок. Там сможем заправиться.

Закурив сигарету, я посмотрел на лицо Маделины, освещенное приборной доской. Эта женщина была для меня загадкой. Не прошло и получаса, как она убила другую женщину. Вероятно, она убила и своего мужа, она же подожгла свой дом, в котором прожила всю жизнь. Полиция разыскивала ее, а лицо ее оставалось спокойным и невозмутимым, словно она ехала к подруге на партию в бридж.

Но оно было не просто спокойное. Оно было чрезвычайно гордое и самоуверенное. Возможно, она чувствовала, что о ней думают, возможно, нет, но ей на это наплевать. В этом отношении мы были похожи. На нее мне тоже наплевать.

— Ну, успокоились? — спросила она через некоторое время с легким участием.

Но меня это не тронуло. Вскоре мы подъехали к развилке, и она свернула налево. Дорога шла немного вниз через пустынную, малозаселенную местность, и мы не встретили ни одной машины.

— Присмотрите где-нибудь место, где можно съехать с дороги, — сказал я. — Вам нужно переодеться.

— Хорошо.

Она поехала медленнее. Через несколько минут мы увидели узкую дорогу, ответвляющуюся от нашей и ведущую в лес. Она свернула на нее, доехала до места, которое не было видно с дороги, и остановилась.

Я вынул ключ зажигания и вышел из машины. Она заметила это и усмехнулась.

— Вы мне не доверяете?

— Неужели вы меня считаете таким дураком?

Я указал на чемодан.

— Переоденьтесь в машине. Крикните мне, когда закончите.

Я прошел немного назад по дороге и закурил сигарету.

Небо заволокло, было абсолютно темно и невероятно тихо. Ничто не шевелилось. Мы были совершенно одни.

Одни?

По автострадам втемноте за нами мчались полицейские машины. По радио передавались короткие точные указания. Мы были не такие, как все, нас повсюду караулили.

Я повернулся и посмотрел на красные огни машины. Мы не могли от них ускользнуть, у них в руках все козыри. Кроме двух. Не было описания машины и моей внешности. Они не знали, кто я такой и каков из себя, они обо мне вообще ничего не знали. Если бы я мог помешать им найти блондинку и Джека, то все могло обойтись благополучно.

Я докурил сигарету и бросил в темноту окурок. Маделина тихо позвала меня, и я вернулся к машине. Она открыла дверцу и выключила внутреннее освещение. Когда я сел, то увидел в ее руке зеркальце, другой она подкрашивала губы.

Она надела жакет и темную блузку, которая была почти такого же цвета, как ее глаза. Убрав зеркальце и губную номаду, она посмотрела на меня.

— Как я теперь выгляжу? — спросила она.

— Превосходно, — ответил я. — Прекрасно для женщины, которая только что убила другую.

— Вы выбираете не очень удачные выражения, — заметила она. — Разве не лучше сказать «уничтожила» или «устранила»?

— Конечно, ваше высочество, извините. А теперь достаньте эти три ключа и отдайте их мне.

— Зачем? Вы с ними без меня ничего не сделаете.

— Знаю. Но, как только мы устроимся, вы можете прийти к выводу, что моей помощи вам больше не нужно. Я же не могу все время сторожить вас. Я, между прочим, временами должен поспать, и у меня нет желания каждый раз провожать вас в туалет. Поэтому будет лучше, если я возьму их для предосторожности.

Она саркастически засмеялась, затем достала из сумки ключи и отдала их мне.

— Так будет лучше, — сказал я и сунул их в свой бумажник.

Я взглянул на часы. Было двадцать минут десятого. Я сел за руль и поехал назад на дорогу. По длинному мосту мы переехали через реку. По дороге встречалось так много колдобин, что я не мог ехать быстрее 60 миль в час.

— А куда мы, собственно, едем? — спросила она.

— В Санпорт. Дэви-авеню, 3827. Запомните на случай, если нам придется разлучиться. Моя квартира на третьем этаже, номер 303.

— 303, Дэви-авеню, 3827, — повторила она. — Это легко запомнить.

— Моя фамилия Скарборо. Ли Скарборо.

— Это верно? Или снова псевдоним?

— Это мое настоящее имя.

— Так, — сказала она. — Еще кое-что меня интересует. Как мы поступим с машиной, если живыми доберемся до Сан-порта?

— Поставлю на стоянку в аэропорту после того, как отвезу вас на свою квартиру. Обратно в город вернусь на такси.

— Разве это не бросится в глаза? — спросила она. — Ведь если мы действительно хотим улететь, то наверняка не оставим машину у аэропорта.

— Верно. Но никто точно не будет знать, что мы собираемся делать. Вообще неизвестно, что мы воспользовались этой машиной. А если докопаются до этого, то будут только предполагать, что вы находитесь где-то в Санпорте. Вы «заляжете на дно». Вам нельзя будет выходить из квартиры.

— Но, а как мы достанем деньги?

— Придется подождать, пока все успокоится. До какого времени уплачено за аренду сейфов?

— До июля.

— Ага, времени достаточно. Вы пробудете в квартире месяц, возможно, даже дольше. Мы сделаем все, что возможно для изменения вашей внешности. Покрасим вам волосы в рыжий цвет. Купим дешевые платья и так далее. Но в деле есть одна закавыка. Как часто вы бывали в банках, в которых арендовали сейфы?

— Это три разных банка, — ответила она. — В каждом я была только один раз.

— Замечательно. Никто не помнит, как вы выглядели.

— А если этот месяц я пробуду в вашей квартире и не сойду с ума и если нам удастся получить деньги, что тогда будет?

— Это я вам уже говорил, — ответил я. — Тогда я отвезу вас на Западное побережье. Например, в Сан-Франциско. На машине. Вы сможете обзавестись карточкой социального обеспечения на имя Сузи Мамбли и подыскать себе работу. Если вы бросите пить и не проболтаетесь, то вас не поймают.

— А кем я буду работать? Официанткой?

— Почему бы и нет? Что бы вы ни делали, вам с вашей внешностью долго работать не придется. Многие мужчины захотят вас содержать.

— Большое спасибо за комплимент. Вы не относитесь к их числу?

— Для меня вы деловой объект стоимостью в 120 тысяч долларов. Я бы хотел иметь более приветливую подругу. И такую, которая не стреляет хладнокровно в живых людей.

— Правильно. Ваш вкус мне знаком. Диана Джеймс, например.

Я вспомнил, как та вздрогнула и упала на пол.

— Почему вы назвали ее Синтией? — спросил я.

— Потому что ее настоящее имя Синтия Кеннон.

— Зачем она его изменила?

— Зачем это делают преступники?

— Я думал, что она медсестра.

— Может быть, и была ею — среди прочих профессий.

Я пожал плечами.

— Это не имеет значения. Меня не интересует, как, почему и где вы убили Батлера и кто вам помогал. Меня не интересует, кем была та блондинка и ее брат и почему они хотели вас убить. Меня не интересует, почему вы застрелили Диану Джеймс, как зе настоящее имя и почему она его изменила.

— Ну и хорошо, — заметила Маделина.

— Дайте мне договорить. Меня интересуют только 120 тысяч долларов. И если эти деньги не хранятся в тех трех сейфах или если вы попытаетесь с ними улизнуть, то готовьтесь к неприятностям.

— Не беспокойтесь, все будет в порядке.

— Надеюсь, так как это в ваших же интересах, — сухо заметил я.

Глава двенадцатая

Я включил радио. Через некоторое время начали передавать новости, но сообщений о Батлере не было. Я выключил радио, сосредоточил внимание на дороге. Когда мы доехали до проселка, идущего с востока на запад, я повернул направо и осмотрелся. Вскоре должна быть развилка, от которой дорога пойдет на юг. Я посмотрел на часы. Было почти одиннадцать. Мы проехали мимо нескольких деревенских домов, в окнах их было темно. Я смотрел на указатель уровня бензина и нервничал. Бензин расходовался быстрее, чем я ожидал. До обозначенного на карте маленького городка было миль пятнадцать. И, если мы приедем туда слишком поздно, чего доброго, все будет закрыто.

Бежало время, и стремительно опускался уровень бензина в баке. Когда показались первые огни городка, на часах было уже без десяти двенадцать, и указатель бензина стоял уже три мили на нуле.

— Ложитесь на пол, чтобы вас никто не увидел, — сказал я.

— Разве вы не хотите заправиться? — спросила она.

— Сперва вас нужно где-нибудь высадить.

Она пригнулась к полу, а я ехал, не останавливаясь, дальше и высматривал работающую бензоколонку. Если я ее не найду, мы окажемся в безвыходной ситуации. Городок состоял из одной длинной улицы с двумя рядами домов. Перед кафе стояло полдюжины машин. В конце улицы на углу находилась бензоколонка. Она была открыта.

Служащий стоял в белом комбинезоне между колонками и посмотрел нам вслед, когда мы проехали мимо. Этого я и опасался. В таком маленьком городке бросается в глаза всякая чужая машина. Я поехал дальше мимо темных домов на окраине. Моя единственная надежда состояла в том, чтобы хватило бензина на обратный путь к бензоколонке. Я повернул машину, и огни городка исчезли в темноте. Проехав через деревянный мост, я остановился на обочине под ивой.

— Подождите меня здесь, — сказал я. — Через несколько минут я вернусь. Выходите на дорогу, когда будете уверены, что это еду я. Я помигаю фарами перед тем. как остановиться.

— О'кей, — сказала она и вышла.

Никаких машин не было видно. Я развернулся и поехал назад. Подъехав к бензоколонке, я остановился. Заправщик тотчас же подошел ко мне — высокий молодой парень.

— Наполнить? — спросил он, ухмыляясь и с любопытством разглядывая меня.

Он знал, что моя машина только что проехала мимо.

— Да, — ответил я. — Бак пустой. Слава Богу, что я заметил это, прежде чем выехал из города.

Он вставил шланг в горловину бензобака. Колонка была автоматической и сама отключалась при наполнении бака. Парень открыл капот, посмотрел, как дела с маслом и водой, вытер ветровое стекло, пока бензин наливался в бак. В конторе бормотало ралио. Звучало оно странно, словно при разговорах диспетчеров с таксистами. Оно то говорило, то умолкало. Я не мог разобрать слов.

Парень мотнул головой в сторону номерного знака машины и сказал:

— Сегодня будет довольно жаркая ночка в ваших краях.

Я проглотил слюну.

— Что вы хотите этим сказать?

— Ну, про эту миссис Батлер. Вы случайно незнакомы с ней?

— Нет, — сказал я. — А почему вы так подумали?

— Просто потому, что вы из этого района. Из-за нее половина штата поднята на ноги. Ее разыскивала полиция, однако она вернулась в свой дом. Так по крайней мере считает полиция. И похоже, что ее сопровождал какой-то мужчина. Они оглушили помощника шерифа, надели на него его же собственные наручники и подожгли дом.

— Это передавали по радио? — спросил я. — Я ничего не слышал.

Он ухмыльнулся и мотнул головой в сторону приемника в конторе.

— Полицейское радио. Слушать, правда, не разрешают, но здесь, вдали от автострад, никто не обратит на это внимания.

— Говорите, с ней был мужчина? — спросил я.

— Да. Похоже на это. Кто-то так ударил помощника шерифа, что неизвестно, выживет ли он. Проломлен череп. Он до сих пор без сознания.

Я отвернулся и закурил сигарету.

— Страшное дело, — заметил я.

— Да. Надо надеяться, что он выздоровеет. Говорят, будто слышали выстрелы.

— Кажется, будет бурная ночь, — сказал я.

— Там уже начали. На шоссе останавливают все машины. Улицы перекрыты. Как выглядит мужчина, конечно, не знает никто, но имеется хорошее описание женщины. Должно быть, дорогая кукла. Вы ее не видели?

— Даже не слышал о такой, — ответил я.

— А я подумал, потому что вы из тех мест.

Если он еще раз повторит это, то я взорвусь, как ручная граната.

— Я не принадлежу к верхней верхушке общества, — сказал я. — У меня есть маленькая лесопильня и нет знакомых банкиров. Сколько я вам должен?

— Четыре шестьдесят, — ответил парень.

Я вынул из бумажника пятерку и нащупал через кожу ключи.

Отъезжая, я чувствовал, что он смотрит мне вслед. Когда дорога сделала поворот, огни исчезли и впереди показался мост. Никаких машин не было видно. Я помигал светом дальних фар и затормозил.

Маделина вышла из темноты и села в машину. Не успела она захлопнуть дверцу, как я дал газу. Стрелка спидометра поползла вверх. Пока что удача сопутствовала нам, однако это было только начало нашего длинного пути до Санпорта.

Позади нас лежал труп «Дианы Джеймс». А если еще вдобавок умрет этот помощник шерифа с проломленным черепом, то я стану убийцей полицейского. Тогда мне не удастся ускользнуть от них: для этого мир недостаточно велик.

Глава тринадцатая

На перекрестке горел желтый светофор. Я поглядел на часы, было почти три утра. Перед деловой частью города я свернул на улицу, которая вела к побережью. По пути встречалось мало машин. На углу остановился грузовик, и мужчина выгрузил кину газет.

Сперва нужно было отвезти Маделину на квартиру, затем постараться избавиться от машины.

— Осталось всего несколько кварталов, — сказал я.

— Слава Богу, — заметила она. — Я устала до смерти и мне нужно выпить. Надеюсь, дома у вас есть?

— Да, — ответил я. — Но не забывайте, что я вам сказал.

— Ах, — раздраженно сказала она, — не болтайте чепухи.

Я свернул налево на широкую, обсаженную пальмами улицу. Многоквартирный дом, в котором я жил, был чуть дальше. Я медленно проехал мимо него, заглянул в холл через большие стеклянные двери. Там никого не было. Вероятность встречи с кем-нибудь была очень мала в столь ранний час.

Мне предстояло проехать еще один дом до стоянки машин. Там мы вышли. Никого не было видно. Я взял чемодан.

— На случай, если мы кого-нибудь встретим, — сказал я, — постарайтесь, чтобы вашего лица не видели. Загляните в свою сумочку или что-нибудь в этом роде. В доме более ста квартир, и никто не знает больше десятка людей. Держитесь как можно естественнее.

— Хорошо, — совершенно спокойно кивнула Маделина.

Мы миновали входную дверь, наши каблуки застучали по каменному полу. В холле никого не было, двери лифта стояли открытыми. Мы вошли в кабину, и я нажал кнопку. В коридоре третьего этажа было тихо и безлюдно. Под номером 303 была третья по счету дверь. Я тихо отпер дверь, и мы вошли.

Я осторожно закрыл и запер дверь, и сразу же почувствовал, как напряжение спало с меня. Мы находились в безопасности, мы были невидимы. Между нами и шумным смертельным роем полицейских шершней стояла эта дверь.

Я включил настольную лампу. Маделина осмотрелась в комнате, затем повернулась ко мне и улыбнулась.

— Очень уютно, — заметила она. — Теперь вы можете дать мне выпить?

— Больше вам нечего сказать?

Она пожала плечами.

— Если вы на этом настаиваете, то пожалуйста. Я очень рада, что мы теперь здесь. Вы очень дельный человек, мистер Скарборо. Дорогой, но дельный.

— Большое спасибо. Вы совсем не знаете, что такое страх?

Ее большие глаза были лишены всякого выражения.

— Во всяком случае, я предпочитаю не выказывать его, — ответила она, затем добавила: — Пожалуйста, налейте виски с простой водой.

Я указал на дверь налево.

— Там ванная, — сообщил я, — а за ней спальня. Направо столовая и кухня.

Маделина подняла брови.

— Спальня? А где намерены спать вы?

Это было на нее похоже. Я, конечно, намеревался предоставить ей спальню, но она считала это само собой разумеющимся.

— Я лягу перед вашей дверью и буду тявкать, если услышу, что лезет вор.

— Очень мило, — заметила она. — Я просто хотела внести ясность.

— Понятно. Я не буду надоедать вам. Я уже говорил, что у меня к вам только деловой интерес. Кроме того, вы, вероятно, все равно бесчувственны, не так ли? — добавил я и ушел на кухню.

Там я достал из шкафа бутылку и смешал в двух больших бокалах выпивку, себе очень слабую. Затем заглянул в холодильник, есть ли там еда? Я обнаружил только старый кусок сыра. Но я мог перекусить и в аэропорту. А она? А, ну ее к черту!

Я принес в комнату выпивку. Маделина сидела на софе, положив ногу на ногу, темный жакет спускался до колен. У нее были красивые длинные ноги.

Я отпил глоток и взглянул на часы. Надо поскорее убрать машину и успеть вернуться, пока в доме не встали другие жильцы.

Давно я ломал голову над вопросом, а теперь задал его:

— Что, по-вашему, хотела найти «Диана Джеймс» в вашем доме?

— Она охотилась за деньгами, — ответила Маделина, — так же, как и вы. Она прочла или услышала по радио, что я скрылась, и надеялась, что я не успела захватить деньги с собой.

— Вероятно, — согласился я. — Но зачем вы ее застрелили? Или вам для этого не нужно повода?

— Я застрелила ее, потому что она забралась в мой дом, — ответила она. — Она, конечно, знала, что я это сделаю, но надеялась, что меня там не будет.

Я вспомнил, как широко раскрылись полные ужаса глаза «Дианы», освещенные фонарем. Маделина назвала ее Синтией. И Синтия знала, что наступили последние минуты ее жизни.

— А зачем вы подожгли дом? — поинтересовался я.

— Это был мой дом, — холодно ответила она. — Он принадлежал моему деду и моему отцу, а сестер и детей у меня нет. Я считаю, что никто не может запретить мне поджечь собственный дом.

— Кроме страховой компании.

— Да ну? — спокойно спросила она. — Ей не придется платить страховку. Ей некому будет платить.

Я чуть задумался, потом понял, что она хотела сказать. Маделины Батлер больше не существовало.

Глава четырнадцатая

До аэропорта оставалось 25 миль. Выпивка на несколько минут подбодрила меня, но, когда ее действие прошло, усталость навалилась еще больше. Хорошо, что машин было мало, и я быстро доехал.

Я въехал на большую стоянку для машин. Было темно, и никого не было видно. Прежде чем выйти из машины, я протер носовым платком рулевое колесо, приборную доску и зажигалку. Я вытер и вставил обратно ключ зажигания, потом закрыл дверцу и вытер ручку.

Этого достаточно. Очень маловероятно, что нас могут связать с этой машиной. Блондинка с братом не заявят в полицию, они будут молчать. А если полиция пронюхает, что мы ею пользовались, она не поймет, почему машина оставлена здесь. Либо это обманный маневр, либо мы в самом деле улетели на самолете.

Я прошел мимо длинного ряда машин к зданию аэровокзала. В зале ожидания сидело несколько человек. По радио стали объявлять посадку на какой-то рейс. Я взглянул на часы, было без пяти четыре. Времени достаточно.

На стенде лежали утренние газеты. Я взял одну, и сразу мне в глаза бросилось фото. На первой странице был большой снимок Маделины Батлер, она на нем выглядела так же высокомерно, как в жизни. Над снимком большими буквами напечатано: «РАЗЫСКИВАЕТС Я».

Я бросил десятицентовик в кружку, сложил газету так, чтобы снимка не было видно, и зашел в кафе. Там я сел в конце стойки и заказал официантке, не глядя на нее:

— Горячие вафли и кофе.

Что Маделину разыскивают, не было для меня новостью. Но как дела у этого полицейского?

Я развернул газету и положил на стойку. Я так нервничал, что даже заголовки прыгали перед моими глазами. Кто-то что-то сказал мне.

Я обернулся. Это была официантка.

— Что? — спросил я.

— Кофе вам сейчас подать?

— Да.

Она исчезла. Я снова уткнулся в газету и бегло просмотрел заголовки. Под его фото написано: «Жизнь офицера полиции в опасности».

Значит, он не умер. Однако сообщение было многочасовой давности.

«Карл Л. Мадден, двадцати девяти лет, исполняющий обязанности шерифа, прошлой ночью подвергся нападению неизвестного. Он доставлен в больницу Маунт Темпла в тяжелом состоянии!

Мадден, который до сих пор не пришел в сознание, охранял дом Маделины Батлер на окраине города. Он был найден через час после зверского нападения. В полицию позвонила соседка, которая слышала пистолетные выстрелы. Туда тотчас была послана патрульная машина, и, когда полицейские явились на участок возле дома Батлеров, они обнаружили весь подвал дома в пламени. Огонь так разгорелся, что потушить его уже было невозможно.

Полицейский лежал без сознания среди кустов олеандры, руки его были скованы его же собственными наручниками. Он был немедленно доставлен в больницу. Врачи установили у него тяжелое сотрясение мозга и перелом черепа.

Очевидно, его ударили твердым предметом, например, куском трубы или пистолетом. Оружие не найдено.

Полиция считает, что удар нанесла не миссис Батлер. Исходя из характера и силы удара, следует предположить, что его нанес высокий сильный мужчина. Полагают, что в преступлении была замешана миссис Батлер, которая усиленно разыскивается по всему штату. Ранее розыск был объявлен в связи с убийством ее мужа. Все дороги, ведущие из Маунт Темпла, были перекрыты полицией через несколько минут после обнаружения пожара. Полиция считает маловероятным, что миссис Батлер удалось уехать из города…»

Я поднял голову.

— Что?

Это снова была официантка.

— Ваш кофе.

— Ах да, спасибо.

— Это же дневная газета, — сообщила она. — Вы что, еще не читали?

— Я только что вернулся домой из Южной Америки.

— О!

Она взглянула на газету.

— Очаровательная, не правда ли?

— Кто?

— Миссис Батлер. Это ее снимок. Она убила своего мужа и спрятала труп в старой шахте. Как вы думаете, почему она это сделала?

Я попытался отделаться от нее.

— Возможно, он храпел, — ответил я.

Это было великолепно. Я уже 24 часа находился в обществе Маделины, подобно сиамскому близнецу, а официантка рассказывает мне, где нашли труп ее мужа.

— Нет, — сказала она, — я скажу вам почему. Он ей изменял. Все мужчины одинаковы. Все они прохвосты.

— Хорошо, — согласился я, — меня тоже застрелят. Но могу ли я получить свои горячие вафли?

Она ушла. Может, она сломает ноги или забудет про меня. Я вновь уставился в газету и начал лихорадочно искать то место, от которого она меня отвлекла. Внизу было напечатано:

«Батлер, продолжение на стр. 4».

Я нетерпеливо перелистал газету, пропустил эту страницу, потом нашел.

«Полиция до сих пор не нашла объяснения причины пожара в этом доме, а также выстрела, который якобы слышала соседка. Из найденного поблизости пистолета Маддена никто не стрелял. Надеются, что пострадавший мог что-то видеть, и, если к нему вернется сознание, он может пролить свет на таинственное событие.

Миссис Батлер разыскивается с того момента, когда был найден труп ее мужа, вице-президента банка в Маунг Темпле. Труп найден двадцать четыре часа назад в заброшенной шахте вблизи их летнего домика на озере Кристалл-Спрингс, в 25 милях восточнее Маунт Темпла. Розыск банкира был объявлен 8 июня, когда он исчез, захватив с собой 120 тысяч долларов.

У убитого никаких денег обнаружено не было.»

Я сложил газету. Официантка принесла горячие вафли, что-то сказала и ушла.

Итак, несколько часов назад полицейский был жив. Он наверняка выживет, он же еще молодой.

Я попытался привести в порядок свои чувства. Сам полицейский меня не интересовал. Я его совсем не знал, даже не видел его. Если бы он сейчас вошел и сел рядом, я бы его даже не узнал. Он такой же безликий, как и тысячи других людей, которые умирают каждый день. Об этом можно прочесть в газетах. Люди погибают в автомобильных катастрофах, пьяные тонут в ваннах, перерезают себе горло, умирают от рака. Люди узнают об этом, затем переворачивают страницу и начинают читать материалы отдела юмора.

Но у меня совсем другое.

Меня донимала мысль, что с этим делом не будет покончено, даже когда я получу деньги. Я с ним не разделаюсь.

Это словно болото. Чуть двинешься — так увязнешь еще глубже. Я подумал, как просто все это началось. Мне нужно было только обыскать пустой дом, и больше ничего. Если бы я нашел деньги, то стал бы богатым человеком. Если бы не нашел, то потерял бы два дня, вот и все. Это казалось так просто.

Но теперь «Диана Джеймс» убита, а полицейский лежит с проломленным черепом в больнице. Если он умрет, значит, я его убил.

Я потерял аппетит к своим вафлям, но следовало их съесть. Если я их оставлю, это бросится в глаза официантке, и она запомнит меня.

«Да, конечно. Высокий блондин с угрюмым лицом. Чем-то был озабочен. Очень чудно вел себя.»

Я съел вафли, затем вышел и сел в автобус, который шел в город. Он остановился у приморского отеля за пять домов до моего, и я вышел. В холле отеля я купил ночной выпуск утренней газеты, но там по делу Батлера не было ничего нового.

Я пошел вниз по улице. Воздух был свежий и приятный и, завернув за угол своего дома, я увидел, что небо на востоке порозовело. Никто меня не видел. Я не стал пользоваться лифтом и поднялся по лестнице. В гостиной горела лампа, но Маделины там не было.

На столике возле софы стояла пустая бутылка. Да, она выпила еще бокала три. Наверное, очень устала и допила все. Дверь в спальню была закрыта, значит, легла в постель.

Я стоял и осматривался в гостиной. Действительно ли она легла? С ней никогда не угадаешь. «Диана Джеймс» была убита так, как я не мог предвидеть. Возможно, она скрылась. У нее в сумочке тысяча долларов, а смекалки и ненависти ко мне вполне достанет, чтобы попробовать справиться в одиночку, только чтобы мне не достались все деньги.

Я тихо прошел по толстому ковру и открыл дверь. Ванна была открыта, но дверь спальни заперта. Я потрогал ручку, дверь была заперта изнутри. Значит, она там.

Я вернулся и сел на софу. Вытащив бумажник, я достал из него три ключа. Положил их на стол и уставился на них.

Я забыл обо всем, это был чудесный момент. Теперь остается лишь немного подождать. Деньги там, куда они положены, и никто, кроме нее, не сможет их взять. А она у меня в руках. Когда она проснется, я возьму у нее в сумочке тысячу долларов. Я уже давно об этом подумывал. Без денег она не сможет улизнуть.

Никто не знает, что я натворил. Никто, кроме Маделины, а она не может меня предать. Нет никакого следа, который вел бы ко мне. Конечно, надо быть осторожным, не бросаться деньгами, чтобы не вызвать подозрений. Тогда меня не поймают. Я буду долго ждать, прежде чем истрачу хотя бы один доллар из этих денег.

Некоторые задачи, конечно, еще предстоит разрешить. Я подумаю над этим. Что мне делать с деньгами, когда я поеду с Маделиной в Калифорнию? Если взять их в машину, то мне придется все время следить, как бы она не сбежала с ними. Мы будем в пути не менее пяти дней. Она может обзавестись пистолетом и пристрелить меня где-нибудь в пустыне Нью-Мексико или Аризоны.

Нет, существует только один выход. Надо оставить деньги здесь. Придется и мне арендовать пару сейфов в банках и положить туда деньги до своего возвращения. Машину я могу продать в Калифорнии, а сюда прилететь самолетом. На это уйдет всего день.

Я устал. Ключи я убрал обратно в бумажник и сунул его в карман. Затем выключил свет и лег па софу. Тонкие лучи света падали сквозь жалюзи. На улице рассвело.

Голова моя склонилась набок.

Я шел по бесконечной улице. Была ночь, однако за каждым вторым домом горел фонарь. Далеко позади слышались шаги, кто-то преследовал меня, но я его не видел. Передо мной и позади меня тянулась в бесконечность пустынная улица. Я побежал. И когда я на момент остановился, то услышал шаги преследовавшего меня. Он бежал вслед за мной. Я его не видел, но слышал.

Я взмок от пота и дрожал. В комнате было светло, солнце проникало сквозь жалюзи.

Маделина сидела напротив в кресле в пижаме и халате.

Она засмеялась.

— Вы сильно стонали во сне.

Глава пятнадцатая

Я протер глаза и сел. Это был только сон, но я все еше видел перед собой эту пустынную бесконечную улицу. Она не выходила у меня из головы.

— Который час? — спросил я.

Маделина взглянула на часы.

— Начало одиннадцатого.

— Давно вы встали?

— Около часа, — ответила она. — Вы видели дурной сон?

— Нет.

Я встал, пошел на кухню и поставил на плиту кофе. Поскольку она проснулась уже час назад, то могла бы сама сварить. Но такая мысль не могла прийти в голову человеку, которого всю жизнь обслуживали.

Я вернулся в гостиную.

— Если вам нетрудно, пожалуйста, снимите кофе, когда он будет готов, — сказал я.

— А вы уходите? — спросила она.

— Я приму душ и побреюсь.

Маделина с отвращением посмотрела на меня.

— Может, вам помочь?

Я повернулся к ней. Возможно, мы пробудем здесь месяц или даже больше, но чтобы это вынести, нужно сразу же разграничить наши обязанности.

— Я хочу, чтобы вам было ясно следующее, — сказал я. — Я прячу вас здесь от полиции. Если вас арестуют, то посадят в такое место, где вы следующие сорок лет своей жизни будете мыть полы и общаться с лесбиянками. Это моя квартира, и я вам не слуга. Я тяжелее вас на сто фунтов, и если надо будет, положу вас поперек колен и отшлепаю по мягкому месту.

Она спокойно посмотрела на меня.

— Неужели вы думаете, что я вас испугалась?

Я схватил ее за халат, приподнял и сказал:

— Может быть, поставить вас на полчасика под душ в вашей прекрасной пижаме?

Она глядела на меня с иронической усмешкой.

— Как хотите. Но, может быть, вы сначала захотите узнать, что передавали по радио?

— По радио?

Я повернулся. Она не могла слушать радио, пока я спал. Приемник стоял на столе у софы, но теперь он исчез.

— Я отнесла приемник в спальню, чтобы не мешать вам спать, — пояснила она.

— Что вы слышали?

— Вы действительно хотите знать?

— Что?

— То, что этот помощник шерифа, которого вы ударили пистолетом, вероятно, не выживет. Кто кого прячет от полиции?

Я ожидал этого, поэтому реагировал не столь сильно, как она ожидала. Я не подал виду и продолжал крепко держать ее.

— Ну и что? — возразил я. — Во-первых, он еще не умер, а во-вторых, это ничего не меняет. В конце концов, полиция ищет вас, а не меня.

— Нет, дорогой мой, — возразила Маделина, — ищут нас обоих. Ваша позиция очень шаткая. Так что подумайте, может, не стоит угрожать мне?

Я толкнул ее обратно в кресло.

— Хорошо. Но не забывайте одного: мы сидим в одной лодке. Если одного из нас арестуют, то и другой тоже попадется. Поэтому делайте то, что я сказал, и перестаньте валять дурака. Вы поняли?

— Мне кажется, что мы исключительно хорошо понимаем друг друга.

Я принял душ и побрился, затем в трусиках прошел в спальню, вынул из шкафа фланелевые брюки и спортивную рубашку, оделся и сунул бумажник в карман брюк.

Она даже не оправила постель. Ну и пусть, это ее дело, ей там спать. Ее сумочка лежала на туалетном столике. Я взял ее и открыл портмоне. Там лежали деньги. Я пошел с ними в гостиную. Она сидела там и пила кофе. Увидев деньги в моих руках, она без выражения посмотрела на меня.

— Вы собираетесь и эти деньги отобрать у меня. Хотите оставить меня вообще без гроша?

— Успокойтесь, — ответил я, — я забрал их только из предосторожности, чтобы у вас не появилась глупая мысль удрать отсюда. Кроме того, мне нужно покупать какую-нибудь еду. Остаток я верну вам, когда мы будем в Калифорнии.

— Как великодушно!

Она пожала плечами и отвернулась.

— Я быстро схожу и куплю что-нибудь поесть, '— сказал я.

Спустившись на улицу, я зашел в маленький магазинчик на углу, купил там хлеба, дюжину яиц, ветчину и кофе. Дневных газет еще не было.

Когда я вернулся домой, приемник опять стоял в гостиной. Маделина поставила его рядом с собой на полу и слушала музыку. Я вздрогнул. Она точно так же сидела, когда я увидел ее в первый раз ночью два дня назад.

С тех пор прошли не годы, а только дни. и впереди еще месяц.

Музыка кончилась. Маделина взглянула на меня и сказала:

— У вашего радио очень плохой звук.

— Ну, тогда не слушайте его. Хотите поесть?

— А что у вас?

— Хлеб и ветчина.

— Пожалуй, поем. — равнодушно проговорила она.

Мы пошли на кухню, сели за стол, поели и вернулись в гостиную. Радио все еще играло. Я поискал станцию, которая передавала новости, но не нашел ее. Было без чего-то одиннадцать утра, и дневные газеты должны уже появиться. Я вспомнил, что не слышал десятичасовой передачи.

Она села в кресло, закурила сигарету, откинулась на спинку и сказала:

— Что вы без толку ходите взад-вперед? Между прочим, эти стены и полы звуконепроницаемы?

Я сел и постарался взягь себя в руки.

— Да, — ответил я. — Других жильцов не слышно, но для верности вы должны ходить в домашних туфлях. И не включать громко радио.

— У вас есть домашняя работница, которая убирает здесь? И кто-нибудь приходит снимать показания счетчиков?

— Нет, — ответил я — У меня была одна женщина, которая убирала в квартире раз в неделю, но месяц назад она уволилась. А счетчики газа и воды находятся в подвале. Не думаю, что кто-нибудь придет, за исключением рассыльного Вам, конечно, не следует подходить ни к двери, ни к телефону. Никто не должен знать, что вы здесь.

Она тихо засмеялась.

— Я действительно должна выразить вам свою признательность. Надеюсь, что все будет хорошо. Как вы считаете, долго мне придется пробыть здесь?

— Все зависит от того, выживет этот парень или нет, — ответил я. — Вас, конечно, будут разыскивать, но уже не так настойчиво, и не все полицейские запомнили вашу внешность. Если же этот помощник умрет, то запахнет жареным. Тогда будут искать двух человек, убивших полицейского.

— Если он умрет, — холодно заметила она, — то вы его убили, а не я.

— Об этом не может быть и речи. Никто не знает, что я там был. Они не имеют моего описания, не знают, что я к этому причастен. Чтобы меня схватить, им сперва нужно будет поймать вас. И они ищут вас, у них есть ваше описание и фото. В связи с этим у нас уже возникают проблемы. Лучше всего нам сейчас обсудить, как их разрешить. Встаньте.

Она вопросительно посмотрела на меня.

— Встаньте, — повторил я. — А теперь повернитесь, но очень медленно. Мне нужно составить представление о вашей внешности.

Она пожала плечами и повиновалась.

Я закурил сигарету. Задача будет не из легких. С чего начать? Мужчина может отрастить усы, или сбрить их, или сломать себе нос.

— Вы довольно высокого роста, — сказал я, — но это ничего не значит. На свете много высоких женщин. Но очень немногие так красивы.

Она иронически усмехнулась.

— Большое спасибо.

— Это не — комплимент, — возразил я. — Не воображайте этого. Если нам не удастся вас переделать, мы пропали. Поразмыслим. Кое-что можно изменить, а кое-что нельзя. Мы можем изменить цвет ваших волос и прическу, но этого недостаточно. Вы можете носить очки, но это бросается в глаза. Вы можете наложить косметику и растянуть губы, но этого тоже недостаточно.

Я немного помолчал и подумал. Она хотела что-то сказать, но я перебил ее.

— Дайте мне закончить, а уж потом будете говорить. Мы не в силах сделать вас не такой злой, чтобы это не бросалось в глаза, поэтому остается следующее: надо превратить вас в женщину другого типа — дешевку, каких полно. Волосы нужно выкрасить в рыжий или рыжеватый цвет, коротко подстричь и завить. Вы выщиплете себе брови и подправите губы. Вы носите бюстгальтер?

Маделина уставилась на меня.

— Вы слишком далеко заходите.

— Отвечайте на мой вопрос. Вы носите бюстгальтер?

— Только с вечерними платьями.

— Хорошо. Как обстоят дела с вашей грудью? Она естественная?

— Такого бесстыдства я еще не видела…

— Прекратите, наконец, делать замечания, — оборвал я. — Вы не можете понять, куда я клоню? Вас нужно из благородной миссис Маделины Батлер сделать обычной легкомысленной девицей. Платья вы должны носить в обтяжку и покачивать бедрами. Какая у вас кожа? Вы быстро загораете?

— Да, но я слежу, чтобы не стать смуглой.

— С этим придется покончить. Я могу купить кварцевую лампу. Нет, это не пойдет. Всякий, кто здесь летом попросит в магазине кварцевую лампу, попадет в сумасшедший дом. Подождите. Окна гостиной выходят на запад, и, если в середине дня поднять жалюзи, в комнату падает солнце. Дома на другой стороне улицы не такие высокие, чтобы из них можно вас видеть, если вы ляжете на пол. Итак, купим масло для загара.

Я встал, взял бумагу и карандаш и записал для памяти: состав для завивки, солнечные очки.

— А что купить для окраски волос?

— Не имею понятия, — ответила она.

— Плохая вы помощница, но я найду то, что надо. Что вам купить еще?

— Только сигареты. И бутылку виски.

— Вы не будете снова напиваться?

— Не имею такой привычки.

— Хорошо.

Я встал. Не доходя до двери, я остановился и обернулся.

— В каких банках вы арендовали сейфы?

Маделина, не задумываясь, ответила:

— В Коммерческой кредитной компании, в третьем Национальном и Прибрежном.

— Под какой фамилией?

— Под разными, — ответила она. — В каждом банке другая.

Маделина откинулась на спинку и засмеялась.

— Немного поздно к вам пришла мысль проверить это. Только я сомневаюсь, дадут ли вам что-нибудь эти сведения.

— У меня нет такого намерения. Вы достаточно благоразумны и не станете мне лгать при данных обстоятельствах. Скажите мне эти фамилии.

— Миссис Джеймс Р. Хэтс, миссис Луцила Моннинг и миссис Гарри Л. Карстерс.

Она монотонно и без запинки проговорила это, затем сразу замолкла и, нахмурившись, уставилась на свою сигарету.

— Что дальше? — спросил я.

— Что?

— Мне показалось, будто вы хотели что-то сказать.

— Нет, — ответила она и снова уставилась перед собой, словно о чем-то задумалась. — Больше я ничего не хотела сказать. Только эти имена и фамилии.

— О‘кей, — сказал я. — Я скоро вернусь.

Спускаясь в лифте, я раздумывал над тем, что меня так беспокоило. Действительно ли теперь ничего не может случиться? Даже если умрет этот помощник шерифа, они нас не смогут поймать. Единственный след, который у них есть, ведет к ней, а она теперь хорошо спрятана. Деньги лежат и ждут меня.

Итак, что же это было?

Конкретного ничего не было, только чувство: она, видимо, слишком легко все воспринимала. Ей, казалось, ничего не стоило отдать такую кучу денег.

Глава шестнадцатая

Я поехал в город на автобусе и взял из гаража свою машину. Тем временем вышли дневные выпуски газет. Однако в них ничего нового не было, помощник шерифа был все еще без сознания, и состояние его не изменилось. Полиция обшаривала весь штат в поисках Маделины Батлер.

Я остановился поблизости от аптеки и зашел в отдел косметики.

— Чем могу быть вам полезна? — спросила девушка.

— Мне нужно средство для завивки. И еще кое-что для жены. Я забыл, как называется средство для окраски волос.

— Лондотон?

— Не помню. У нее темные волосы, и с помощью этой штуки она делает их светлее, примерно, цвета меди.

Девушка назвала три или четыре препарата.

— Да, это самое, — ответил я на третье название. — Но дайте мне, пожалуйста, квитанцию на случай, если я ошибся.

Я отнес покупки в машину, сел и прочел инструкцию. Еще надо купить вагу и шампунь для смывки состава с волос. Я приобрел все это в другой аптеке, там же купил солнечные очки и масло для загара.

Теперь оставались только сигареты и виски. Возле парфюмерного магазина была лавка, где я купил жареную курицу и бутылку виски. Там меня снабдили хозяйственной сумкой для покупок.

Около половины второго я снова был дома. Жалюзи в гостиной были подняты, а Маделина лежала на ковре и принимала солнечные ванны. Халат она сняла, и руки были свободны.

Я вынул из сумки бутылочку с маслом для загара.

— Boт, — сказал я, — пользуйтесь этим.

Она села, лицо ее вытянулось.

— Ненавижу коричневый загар, — сказала она.

— Не важничайте, — сказал я, — тюремная бледность будет хуже.

— Да. вы правы.

Она открыла бутылочку и намазала себе лицо и руки.

— Вы купили виски?

— Да. Сейчас принесу вам бокал.

— Спасибо.

Она снова легла и закрыла глаза. Ковер был серый, и ее темные длинные волосы выделялись на его фоне.

Я выложил из сумки покупки и открыл бутылку, остальное сунул в холодильник. Затем я налил ей изрядную порцию виски и добавил немного воды. В конце концов, это куплено на ее деньги. Я вернулся с бокалом в гостиную.

— Сколько времени вы лежите на солнце?

— Около пятнадцати минут.

— Тогда кончайте, иначе сгорите.

Она села. Я подал ей бокал и опустил жалюзи.

Маделина выпила глоток, посмотрела на меня и улыбнулась.

— А вы? — спросила она.

— Я не хочу.

— Вы вообще не пьете?

— Изредка.

Она подняла бокал.

— Тогда за ваше здоровье, мистер Скарборо.

— Вы, кажется, лучше себя чувствуете.

— О да, — ответила она. — Превосходно. Я думаю о вашей блестящей идее, и чем больше о ней думаю, тем больше она мне нравится. Затея вполне осуществима. Как можно поймать Маделину Батлер, если она превратится в другого человека?

— Надеюсь, вы не считаете это очень простым делом?

— Нет, конечно, нет. Но мы с этим справимся. Когда начнем?

— Хотя бы сейчас, — ответил я. — Но вы, наверное, захотите сначала выпить?

— Я могу выпить, когда вы будете заниматься моими волосами, — улыбнулась она. — Это придаст мне мужества.

— Да, оно вам потребуется, — согласился я.

Расстелив на полу газеты, я поставил на них стул.

— Садитесь, — сказал я.

Она села, веселая и довольная. По радио передавали классическую музыку.

— Вы слышали какие-нибудь новости во время моего отсутствия?

Маделина подняла глаза.

— Да. Разве этого нет в газетах?

— Чего? — спросил я. — Ради Бога, чего?

— Состояние помощника шерифа улучшается. Вероятно, он выздоровеет.

Мои колени начали дрожать. Я забыл о своей работе и закурил сигарету. Только теперь, когда тяжесть спала с меня, я понял, сколь ужасен этот груз. Я не убивал полицейского. Если нас найдут, мне смогут предъявить обвинение в том, что я только ударил его по голове. Конечно, еще оставалось дело «Дианы Джеймс», но убил ее не я, а Маделина. И «Диана Джеймс» не была полицейским.

— Он все еще без сознания? — спросил я.

— Да. Но врачи считают, что скоро придет в себя.

— В этом деле есть только одна закавыка, — сказал я. — Он мог узнать вас.

— Да, — беззаботно согласилась она. — Но они, видимо, и без этого убеждены, что я там была. Дело ничуть не изменится, если он это подтвердит.

В этот момент мне следовало бы кое-что сообразить, однако я ничего не понял. Видно, крыша должна свалиться на голову, чтобы до меня дошло, почему известие о помощнике шерифа привело ее в такое хорошее настроение.

— Ну, начинайте, — сказала она. — Я жду не дождусь, когда меня превратят в Сузи Мамбли.

Она сидела, выпрямившись, на стуле и смотрела на меня. Я достал из кармана ножницы, сходил в ванную за полотенцем и накинул его ей на плечи.

— Держите его крепко.

Она обернула его вокруг шеи.

— Вы ужасно разукрасите меня, — сказала она, — но это ничего. Самое главное, что мы приступаем к делу. Надо подстричь мне волосы, покрасить их и сделать завивку. Как только у меня достаточно загорит лицо, я смогу пойти в парикмахерскую и привести в порядок свою прическу. Скажу, что была в Южной Америке, и буду жаловаться на тамошних ужасных парикмахеров.

— Хорошая идея, — заметил я.

Проведя по волосам расческой, я принялся стричь их. Через некоторое время я отступил и посмотрел на свою работу.

Голова выглядела ужасно, словно попала под косилку.

— Дайте мне посмотреть, — и она пошла к зеркалу в ванной.

Я ожидал бури, однако она только вздохнула и покачала головой.

— Послушайте, если вы мечтаете стать парикмахером…

— Подождите, я еще не кончил.

— Знаете, что вы делаете не так, как нужно? Вы не должны стричь прямо. Расческу нужно держать наклонно и отстригать пряди волос между зубьями расчески.

Я попытался выполнить ее указания и постепенно выправил полученные неровности. Все же, когда я закончил, голова получилась клокастая.

— Ужасно, — сказал я, — но это имеет и свои хорошие стороны. Теперь вы лишь отдаленно напоминаете миссис Батлер на фотографии.

Потом я взял пузырек с красящим раствором и подал ей.

— Посмотрим, какая вы будете рыжая.

Пока она наносила раствор на волосы, я вычистил ковер, завернул в газету отрезанные волосы и выбросил в мусоропровод.

Мы уничтожили Малелину Батлер. Это была моя идея, и я приобрел все необходимое для этого… То, что она сейчас делала, —ее часть пути. Если ей это удастся, то больше не будет существовать Маделины Батлер, которую разыскивает полиция.

Была половина третьего. Я включил приемник и нашел станцию, передающую новости, но, об этом деле ничего не передавали. Я подумал, не солгала ли она мне. Ну, это обязательно будет в вечерних выпусках.

Она вышла из ванной. Волосы она вымыла шампунем и вытирала их полотенцем. Они спутались и торчали во все стороны. Но цвет не изменился.

— Они такого же цвета, как и раньше, — заметил я.

— Потому что мокрые. Посмотрим, когда высохнут.

Она подняла жалюзи, села на ковер и снова принялась вытирать голову. Через несколько минут она отбросила полотенце и провела рукой по волосам.

— Можно мне еще выпить? — промурлыкала она, глядя на меня.

— Еще не наелись этим снадобьем? — спросил я.

— Это неплохая диета, — ответила она.

Я пошел в кухню и налил ей. Когда я подал ей бокал, она посмотрела на меня полузакрытыми глазами и горячо шепнула:

— Спасибо, дорогой.

Она была похожа на хризантему, но как дьявольски она была хороша, особенно в пижаме.

— Пробуете стать Сузи? — спросил я.

— Да, — ответила она. — Как у меня получается?

— Неплохо, если вы будете и вести себя, как она.

— Что вы хотите этим сказать?

Я склонился над ней и погладил ее но голове.

— Ну, а действительно ли хороша Сузи, следует испытать в постели. Я бы с удовольствием занялся этим.

В ее глазах появился холодный блеск.

— Ваша вульгарность просто отвратительна. Может быть, уберете руку?

— Вы выпадаете из роли. Это уже не Сузи.

Я не отнял руки, а погладил ее ниже. Отнюдь не пористая резина.

— Нет, — сказала она, — вот это Сузи, — и дала мне пощечину.

Я схватил ее за руки.

— Не привыкайте к такому поведению, — строго предупредил я. — Иначе я могу стать очень неприятным.

В ее глазах не было страха.

— Скажу вам прямо. Иногда вы производите впечатление интеллигентного человека, но затем снова позволяете себе хамские выходки.

— Не делайте из этого государственного преступления, — возразил я. — Это не так существенно. Поскольку нам придется пробыть так долго вместе, считаю, что неплохо было бы немного приятнее проводить время. Но это не обязательно, главное, в конце концов, деньги.

— Вы такой чувствительный человек?

Я встал.

— Бэби, там, где я вырос, 120 тысяч долларов ценятся выше всяких чувств.

Она промолчала. Я пошел к двери, взял со стола ключ от машины и сказал:

— Кроме того, не вам говорить о чувствах.

— Что вы хотите этим сказать?

— То, что вы убили двух человек. Не я, а вы.

Она уставилась на меня.

— Да, — сказала она. — Но ненависть — тоже чувство.

Я спустился вниз, сел в машину и поехал в город. В одном из киосков я купил газету, зашел с ней в ресторан и заказал чашку кофе.

Заголовок гласил: «ПОМОЩНИКУ ШЕРИФА ЛУЧШЕ».

Врачи считали, что кризис миновал и вскоре к нему вернется сознание. В статье больше не было ничего нового, кроме еще одного описания Маделины Батлер и разных рассуждений о возможном местонахождении денег, которые украл Батлер. Считалось, что Маделина не могла прорваться сквозь оцепление дорог, и полиция была уверена, что она спряталась где-то внутри кольца оцепления. Газета полагала, что ее скоро найдут.

Розыски прежде всего были сосредоточены на «кадиллаке». Подумав о нем, я ухмыльнулся и отпил кофе.

«Диану Джеймс», видимо, еще не нашли, но это и неудивительно. Ее труп лежал в подвале, а над ним целый дом. Это произошло прошлой ночью, и они еще не раскопали пепелище.

Я вышел на улицу. Надвигалась гроза, то и дело грохот грома перекрывал уличный шум. Я бесцельно шел по улице и вдруг заметил на углу дом с мраморными колоннами. Взглянув на него, я увидел, что это Прибрежный банк.

Это было захватывающее чувство. Я стоял на углу и, когда сменился цвет светофора, дал людям пройти мимо меня. Там, в банке, лежали деньги и ожидали, когда их возьмут. Мысленно я представил себе толстые круглые двери подземного хранилища и узкие цроходы между металлическими сотами, образованными тысячами сейфов, заполнявших помещение от пола до потолка. И один из них был битком набит пачками банкнот. И ключ от этого сейфа лежал у меня в кармане.

Через два дома на другой стороне улицы располагался третий Национальный банк. Я видел его с того места, где стоял. А налево за углом через три дома к югу находился банк Коммерческой кредитной компании. Деньги можно достать из трех сейфов менее чем за двадцать минут. Для этого нужно только спуститься по лестнице в помещение сейфов, расписаться на карточке и отдать ключ.

Прохожие толкали меня, две девушки протиснулись мимо. Они взглянули друг на друга, иронически посмотрели на меня, и одна сказала:

— Этот тип, видимо, врос в землю.

Они поспешили дальше, а я пришел в себя. Начался дождь. Я пересек улицу и стал под навес. Если я пойду к машине, то промокну насквозь. Я огляделся. Навес, под которым я стоял, оказался входом в кино. Я купил билет, не поинтересовавшись, какая идет картина.

Когда я вышел, дождь прекратился, и стало темно. Свет отражался от блестевшей проезжей части, и колеса машин шипели.

Мальчик продавал вечерние выпуски газет. Я купил одну и развернул ее. Сразу же бросился в глаза заголовок: «ЮНОША ПРИЗНАЛСЯ В УБИЙСТВЕ БАТЛЕРА».

До машины надо было пройти четыре квартала. Чувствуя, как все внутри напряглось, я заставил себя не пробежать эти несколько сот метров.

Глава семнадцатая

Юноша признался. А как обстоит дело с Маделиной Батлер?

Но не это меня ошеломило. Если они задержали блондинку и ее брата, то те дадут описание моей внешности.

Я бегом поднялся по лестнице и ворвался в квартиру. В гостиной горел свет, но Маделины там не было. Я услышал плеск в ванной, сел на софу и развернул газету. Сунув в рот сигарету, я забыл ее закурить.

«Маунт Темпл, 6 августа. Сенсационная новость по делу об убийстве Батлера. Как сообщила полиция, сегодня был задержан двадцатидвухлетний Джек Финлей. После продолжительного допроса он в третьем часу дня признался в соучастии в убийстве банковского служащего, пропавшего два месяца назад. Труп его был найден во вторник.

Едва слышным голосом он указал на Маделину Батлер, вдову убитого, как на зачинщицу гнусного преступления.»

Я сделал перерыв и закурил сигарету. Все было так, как я себе представлял. Финлей оказался сообщником.

Я стал быстро читать дальше.

«Финлей был задержан сегодня рано утром на проселочной дороге в 80 милях от Маунт Темпла.

Задержали его патрульные полицейские, занимающиеся розыском машины миссис Батлер. Финлей и его сестра Чарисса, двадцати семи лет, пытались удрать, заметив патрульную машину. Они сначала отрицали свое соучастие в преступлении. Однако позже, когда другой патруль обнаружил „кадиллак“ миссис Батлер вблизи блокгауза в конце дороги, по которой шла эта пара, им было предъявлено обвинение в соучастии в убийстве.

Согласно их показаниям, миссис Батлер и сопровождающий ее неизвестный мужчина вчера вечером отобрали у них машину и скрылись. Полиция располагает точным описанием неизвестного, которое было передано по радио.»

Я встал, уронил газету и уставился в пустоту. Еще не все потеряно. Они не имеют ничего, кроме моего описания. Единственный человек, который знал меня, — «Диана Джеймс», но она умерла.

Я хотел было снова поднять газету, но в этот момент вошла Маделина. На ней был жакет и блузка, которые она захватила с собой вчера вечером, нейлоновые чулки и домашние туфли. Она включила радио и села.

Взглянув на газету у меня на коленях, она спросила:

— Есть что-нибудь интересное?

— Да, можно сказать, есть.

Я бросил ей газету.

— Почитайте сами.

Она взяла газету и уставилась на заголовок.

— О!

— Послушайте, — сказал я, — арестовали вашего приятеля. И все, что вы можете сказать, это «о»?

Она пожала плечами.

— Вас удивляет, что я не приняла это близко к сердцу? В конце концов, он ведь пытался меня убить. Кроме того, он мне не друг.

— Не друг? Как же, черт возьми, он в это дело влез?

— Он был влюблен в Синтию Кеннон. Или в Диану Джеймс, как вы ее называли.

— Итак, это…

Маделина засмеялась.

— Непонятно. Но о вкусах не спорят.

— Оставьте это.

Я чувствовал себя словно с похмелья.

— Отвечайте на мой вопрос! Или отдайте газету, и я дочитаю ее. Миллионы посторонних людей знают об этом деле больше, чем я.

— Хорошо, — ответила она. — Я расскажу вам.

В этот момент по радио заревел джаз. Маделина вздрогнула и нажала кнопку.

— Один момент.

Она настроила приемник на какую-то унылую музыку, затем скинула домашние туфли, поджала под себя ноги, закурила сигарету и откинулась поудобнее назад.

— Хорошо, верно? Или вы не любите Дебюсси?

— Нет, — ответил я. — Кто убил Батлера? Вы или Финлей?

Она погрузилась в музыку и ответила:

— Я.

Она была совершенно спокойна. В ее голосе не было никакого чувства: ни раскаяния, ни гнева, — ничего. Батлер был мертв, она его убила, вот и все.

— Почему вы его убили? — спросил я. — Из-за денег?

— Нет, просто я его ненавидела. Синтию Кеннон я тоже ненавидела. Вы ничего не имеете против, если я буду называть ее настоящим именем?

Я все меньше и меньше понимал.

— Значит, деньги не имели значения? Но вы все же забрали их?

Она иронически усмехнулась.

— Вы только и думаете о деньгах. Вы придаете им слишком большое значение. Я не утверждаю, что они ничего не значили, они имели значение. Я убила их обоих, так как ненавидела их, а деньги были одной из причин моей ненависти. Ведь, чтобы быть точным, он украл их не из банка, а у меня.

Я уставился на нее.

— У вас?

— Вот именно. Они все рассчитали — жить на мои деньги. Неплохо, не правда ли?

Я покачал головой.

— До меня это не доходит. Я ничего не понял. Вы говорили, что Финлей был влюблен в «Диану Джеймс» и что Батлер украл у вас деньги. Кто из нас рехнулся, вы или я? В газетах было напечатано, что он украл их из банка.

Она сильно затянулась сигаретой, выдохнула дым и посмотрела на ее тлеющий кончик.

— То, что было напечатано в газетах, — совершенно правильно. Я попытаюсь вам разъяснить. Банк был основан моим дедом.

— Ах, вот оно что, — вздохнул я. — Теперь понимаю. Банк принадлежит вам.

— Нет, — засмеялась она. — Я сказала, что был основан моим дедом. Однако его потомки имели больше таланта тратить деньги, чем их зарабатывать. Банк уже давно перешел в другие руки, но у отца осталась часть капитала, больше чем 120 тысяч долларов, и эту часть я после его смерти унаследовала. Теперь вы поняли? Мой муж не имел никакого состояния, ничего кроме своего обаяния. Но, поскольку мы с ним владели частью капитала, он стал вице-президентом банка. А когда он решил оставить меня и бежать с Синтией Кеннон, то прихватил эти деньги. Легально их взять было нельзя, поэтому он стащил их.

— Если бы его не поймали и деньги не были выплачены страховой компанией, то банк просто аннулировал бы принадлежащую нам часть капитала и этим возместил бы потерю. На этом дело было бы кончено и забыто. Никто, кроме меня, не жалел бы о потере этих денег.

Она умолкла и холодно улыбнулась.

— А ему на это было, конечно, наплевать.

Я забыл о сигарете в своей руке, и она обожгла мне палец. Погасив ее в пепельнице, я вопросительно посмотрел на Маделину.

— Но когда вы узнали, что он задумал, то почему вы в тот вечер просто не сообщили в полицию? У него бы отняли деньги, а самого арестовали бы.

— Верно, — кивнула она, — я могла это сделать. Но терпение мое подошло к концу, и мне захотелось с ним расквитаться. Синтия Кеннон была не первая, до нее он был в связи с Чариссой Финлей, работавшей в банке, а до нее еще с другой. До тех пор я терпела его измены, но, когда он хладнокровно решил украсть мои деньги и удрать со своей потаскушкой, я тоже хладнокровно решила убить его. Когда человеку нечего терять, то ему нечего и бояться.

— Я все еще не понимаю, — возразил я, — роли Джека Финлея в этом деле.

— Это немного сложнее. Похоже, он стал некой трагической фигурой, но на самом деле он просто дурак. Вероятно, он вообразил, что эти две женщины — обе старше его — совершат преступление, а ему достанутся деньги.

— Я все еще не понимаю.

Маделина засмеялась.

— Извините, я опять забыла, что говорю с человеком, для которого, кроме денег, нет мотивов.

— Синтия Кеннон, — продолжала она, — говорила вам, что она работала медсестрой и несколько месяцев ухаживала за парализованной женщиной. Эта женщина была матерью Джека и Чариссы Финлей. С тех пор Джек по уши влюбился в Синтию. Не знаю, поощряла ли она его к этому — ведь она на десять лет старше его и наверняка надолго не могла заинтересоваться этим юношей, почти подростком. Вероятно, он действовал ей на нервы. Во всяком случае, она быстренько с ним все покончила, когда познакомилась с моим мужем. Я узнала об этом месяц спустя, после того как Синтия оставила свое место в Маунт Темпле и вернулась в Санпорт. Однажды, в субботу вечером, когда мой муж якобы уехал ловить рыбу, ко мне явился Джек Финлей. Он был совершенно вне себя. Не знаю, почему он поделился со мной своими заботами, вероятно, вбил себе в голову, что я заставлю мужа порвать с Синтией. Вскоре я заметила, что он действительно как бы не в себе. Он часто в конце недели следил за моим мужем и один раз чуть не убил их в номере отеля. Он пошел туда с пистолетом, но в последний момент, уже стоя перед дверью, опомнился и ушел прочь. Мне стало жаль его, и я пыталась втолковать ему, что было бы безумием портить свою жизнь из-за такой потаскушки, как Синтия Кеннон. Но уговоры оказались безуспешными. С таким одержимым бесполезно говорить. Он решил убить моего мужа.

— Понемногу я начинаю понимать, — сказал я. — Он был тем сообщником, какой вам требовался. Вам оставалось лишь немного подогреть его.

Маделина покачала головой.

— Нет, — возразила она. — Я же вам сказала, что пыталась вразумить его. Но вскоре я заметила, что он и его очаровательная сестрица подстрекают меня.

— Извините, я опять потерял нить.

Она прикурила новую сигарету. По радио все еще продолжали передавать нудную музыку. Все это было похоже на абсурд. Маделина сидела совершенно спокойно и расслабленно, погрузившись в звуки музыки, и рассказывала про убийство.

— Я уже говорила вам, что все усложнилось. Сначала мне казалось, что тут дело в бешеной ревности Джека. Но потом выяснилось, что это не так. Когда он шпионил за ними, ему стало известно, что Синтия изменила свое имя и фамилию. Он удивился, но, пребывая в расстроенных чувствах, не подумал, к чему бы это. Я же, напротив, произвела свое расследование. Синтия действительно переменила имя, но я узнала еще одну вещь, которая имела большое значение. Когда мой муж встречался с ней в Санпорте, он не заходил в ее квартиру. И накупил себе кучу всякой одежды, которую она спрятала у себя дома. Постепенно мне стало ясно, что они задумали.

В это время в Джеке Финлее произошла заметная перемена. Он стал безумно ревнивым, но у меня было чувство, что он владеет собой и чего-то дожидается.

Так прошли два месяца, и я начала понимать, что произошло. Джек признался своей сестре Чариссе. Она была умнее и догадалась, зачем Синтия изменила имя. И она возненавидела моего мужа. Я уже вам говорила, что он был в связи с Чариссой. Она работала в том же банке. Вот что важно.

Маделина замолчала и посмотрела на меня.

— Теперь понимаете? — спросила она.

— Да, думаю, что да.

Она кивнула и продолжала:

— Я позволила Джеку себя одурачить. Он убеждал меня, го мой муж разбил мою жизнь и его жизнь, и что единственное, для чего он живет — это месть. Когда муж под тем или иным предлогом исчезал в конце недели, Джек все время жаловался мне, что больше не выдержит, но ничего не делал.

Затем наступила та суббота. Муж в полдень вернулся из банка домой и сказал, что поедет ловить рыбу. Он положил в машину вещи для кемпинга и поднялся наверх принять душ и переодеться. Я спустилась вниз и, как всегда, обыскала его машину. Я нашла деньги, они были в портфеле, завернутом в постельные принадлежности. Весь этот месяц я спрашивала себя, как я поступлю, если найду доказательства. Теперь же, когда я открыла портфель и увидела деньги, все сомнения мои рассеялись, и я не могла больше медлить.

У меня было мало времени. Я взяла портфель с деньгами и спрятала в подвале. Я знала, что Джек поспешит к нам. как только Чарисса позвонит ему и сообщит, что мой муж ушел из банка с портфелем. Джек действительно вскоре появился и прекрасно разыграл свою роль. Он был мертвенно-бледен, глаза широко раскрыты, как у сумасшедшего. Он спросил меня, сказал ли муж снова, что едет на рыбную ловлю. Я подтвердила это. Он заявил, что так дальше не может продолжаться, и мы должны наконец что-то предпринять. Этими разговорами он подстрекал меня, и в тот самый момент я услышала, что муж спускается по лестнице. Я выхватила пистолет из кармана Джека и застрелила мужа, когда он подошел к двери.

Маделина замолчала и устремила взгляд поверх моей головы. Лицо ее было совершенно бесстрастно.

— Значит, Финлей увез труп и отогнал машину?

Она кивнула.

— Да. Он был удивительно спокоен и ловок. Похоже было, что он все точно рассчитал. Сделать все это было нетрудно. Прислуги не было дома, она брала по субботам выходной. Нам только пришлось подождать, когда стемнеет.

— А что произошло, когда они убедились, что денег в машине нет?

— В воскресенье вечером они явились ко мне. Я сделала вид, будто не понимаю, о чем они говорят. Они знали, что о пропаже денег в банке станет известно в понедельник утром. Я прикинулась дурочкой и спросила их, о каких деньгах они говорят — мой муж, определенно, не мог взять с собой так много денег.

Они угрожали убить меня, но не хуже меня знали, что если это сделают, то деньги найти не удастся. И полицией, конечно, они не могли пригрозить мне, так как сами увязли в этом деле. Они себя загнали в тупик.

Я зарыла деньги в клумбу и стала ждать, когда полиции надоест обыскивать дом и наблюдать за мной. Тогда я достала деньги и положила их в три сейфа.

— Значит, это Финлей поставил машину перед домом «Дианы Джеймс». Она была уверена, что это сделали вы сами.

Маделина тихо рассмеялась.

— Синтия была не слишком умна, но все же и она могла бы сообразить, что в такие детские игры я не играю.

Я помолчал. Все это было здорово проделано, с какой сто роны ни посмотреть. Она всех перехитрила.

Кроме меня, подумал я и ухмыльнулся. Теперь эти 120 тысяч долларов лежат в трех сейфах, а ключи от них у меня в кармане.

— Вы умная женщина, — сказал я. — Вы почти завершили это дело.

Я спустился вниз и дошел до угла. Утренние газеты ужо вышли. Я купил одну, развернул. Заголовок гласил: «МИССИС БАТЛЕР МЕРТВА. ЕЕ СПУТНИК РАЗЫСКИВАЕТСЯ».

Глава восемнадцатая

Я молча стоял с газетой в руке, а вокруг меня все рушилось.

Кто-то что-то проговорил.

— Что? — спросил я, сложил газету и сунул ее под мышку.

Полмиллиона экземпляров рассыплются по всему штату как снег, но эту я спрягал. «ЕЕ СПУТНИК РАЗЫСКИВАЕТСЯ».

Я двинулся в путь. Не бежать, думал я. Надо идти медленно.

— Эй! Ваша сдача. Возьмите ее, мистер.

Это говорил мальчишка-разносчик. Почему, собственно, так называют мужчину, которому за пятьдесят?

— Ах да. Спасибо.

Я сунул деньги в карман.

Мне не следует стоять под фонарем. Вот мужчина принял меня за сумасшедшего или пьяного в доску и уставился на меня.

Однако дома я тоже не смогу читать газету. Если Маделина прочтет ее, я конченый человек.

Я уже слышал ее смех. Она должна дать мне 120 тысяч долларов за то, что я ее прячу от полиции, однако те уже не ищут ее. Она умерла. Полиция ищет меня.

Надо что-то предпринять. Выбросить газету? На глазах этого мужчины, который стоит, глядя на меня, и думает, что я пьяный.

Я нерешительно посмотрел на свою машину. Она стояла прямо передо мной. Я сел в нее и поехал, сам не зная куда.

На перекрестке я свернул направо и поехал к берегу моря. Вскоре я увидел впереди стоянку и поставил там машину. Было достаточно светло, и я мог в машине прочесть газету.

Но, еще не развернув ее, я хорошо знал, что мне незачем ее читать. Все ясно.

И все же я прочел.

Дело обстояло еще хуже, чем я предполагал. Мои опасения подтвердились. Они нашли труп «Дианы Джеймс», а помощник шерифа, наконец, пришел в сознание.

«Конечно, это была миссис Батлер, — сказал он. — Я осветил ее лицо фонарем. И тогда этот тип хватил меня по голове.»

Внешне эти две женщины не очень похожи. Но они были почти одинакового роста, похожи фигурами, обе брюнетки одного возраста. Даже если бы полиция обратилась к дантисту, чтобы идентифицировать труп, то и ему тут, пожалуй, нечего было делать. Но зачем? Помощник шерифа ее видел. И она не могла выйти из дома, а должна была направляться туда, так как он наблюдал за домом и никто из него не выходил. Выстрелы прогремели после того, как я его ударил. «Диана Джеймс» прошла через задний двор, когда он лежал без сознания. Ни один человек не знал о ее присутствии. Она уехала из города за шесть месяцев до этого.

Все это я уже сообразил.

Но дальше началось нечто новенькое. И вот это и был действительно удар. «ПОЛИСМЕН НА ЗАПРАВКЕ».

«Да, конечно, это тот самый тип, — твердо заявил сержант Элэтли. — Он точно соответствует описанию. И это была машина Финлей. Жаль, что тогда мы этого не знали.

Конечно, он был один. Я специально обратил внимание на машину, потому что на ней были номера графства Вейл. Больше там никого не было.»

Да, я славно поработал. Я поработал так славно, что, если она ускользнет, а меня поймают, то запросто можно угодить на электрический стул.

А ей теперь можно просто уйти куда угодно. Она свободна.

Я скверно себя чувствовал, лоб покрылся потом, однако я заставил себя читать дальше. Там было помещено мое описание, причем довольно хорошее. Эти блондины Финлей заметили все подробности, ничего не упустили.

Я стал читать последний абзац:

«Его лицо показалось мне знакомым, — сказала Чарисса Финлей. — Должно быть, я где-то с ним встречалась. Или видела на фото.»

Дрожащими пальцами я достал сигарету и закурил. Вот и последний удар. Она может все вспомнить в любой момент, в любой час, а я об этом узнаю лишь тогда, когда постучат ко мне в дверь.

Я попытался взять себя в руки. Возможно, еще не все потеряно. До сих пор она не вспомнила, а чем больше будет об этом думать, тем больше будет сомневаться. Прошло не менее пяти лет, когда на спортивной страничке газеты была помещена моя фотография. Но с тех пор появились фото тысячи футболистов.

Надо выдержать, нельзя сдаваться. К черту, эти деньги я уже почти держал в руках. При мысли отказаться от них у меня начинало сводить живот. Нужно подождать еще несколько дней. Теперь ее уже не ищут, надо только купить ей несколько платьев да подправить прическу. Мне придется что-нибудь придумать, чтобы объяснить, почему надо спешить. А в следующие дни не давать ей газеты.

Я скривился. А радио?

В любой момент все это могут передавать в новостях. Как же я об этом не подумал? Но, черт возьми, нельзя же, в конце концов, обо всем думать!

Я включил мотор и поехал, у ближайшего угла я выбросил газету из окна. На втором перекрестке я повернул и поспешил к своему дому.

Вероятно, она уже слышала радио. Возможно, об этом передавалось в полдень, когда меня не было дома. Как мне узнать? Она наверняка не скажет мне.

Нет, вероятно, скажет. Ведь у меня эти три ключа и деньги, которые я взял из ее сумки, а без ключей и денег она не скроется. Кроме того, было кое-что еще.

Я был единственным в мире человеком, который знал, что она жива.

Возможно, она уже обдумала, как устранить меня со своего пути. Хорошие идеи могли прийти ей в голову.

Неподалеку от своего дома я нашел, где поставить машину. По лестнице я уже поднимался бегом. В гостиной никого не было, радио не работало. Я запер за собой дверь и с облегчением вздохнул, но еще никогда тишина так не угнетала меня.

Я быстренько огляделся и подумал, где она могла быть. Следовало сделать это сейчас, нельзя ждать, когда она уляжется спать. Однако и рисковать тоже нельзя, ведь она могла войти и поймать меня. В этот момент я услышал, что она в ванной.

Я подошел к двери, ведущей в коридор. Она была открыта, а дверь в ванную закрыта. Я слышал, как она тихо напевает.

— Вы там? — спросил я.

— Да. А что? — отозвалась она.

Дверь открылась, и она выглянула. На ее плечах было полотенце, а волосы завиты в мелкие колечки. Теперь стало заметно, что цвет их изменился, они стали гораздо светлее и отливали медью.

— Я только хотел спросить вас, вы слушали сегодня радио? — спросил я.

На ее лице ничего нельзя было прочесть. Она покачала головой.

— А что?

— Помощник шерифа пришел в сознание. И они нашли труп «Дианы Джеймс».

— Вот как? Ну, этого следовало ожидать.

— Да, — согласился я. — Смешно, но сперва они подумали, что это ваш труп.

— В самом деле? — спросила она. — Но мы совсем друг на друга не похожи. Она…

Маделина замолчала и немного подумала.

— Да, конечно. Ведь она сильно обгорела.

Я не мог не восхититься ею. Если она играла — то превосходно.

— Верно, — сказал я. — Помощник шерифа узнал вас, и кто-то слышал выстрелы. Поэтому когда нашли труп, то решили, что это вы. Но потом на ее наручных часах обнаружили выгравированное имя.

— О!

Это могло означать все, что угодно. И то, что она всему поверила, но так же и то, что она уже слышала по радио и втайне насмехалась надо мной.

— Оставьте, пожалуйста, мне газету, — попросила она. — Я прочту ее, когда здесь закончу.

— Я сдуру где-то оставил ее, — ответил я. — Но, кроме этого, там интересного ничего нет.

Она пожала плечами и снова скрылась в ванной. Там она наверняка пробудет несколько минут. Это был удобный момент. Я зашел в кухню и взял из ящика стола нож. С ним я вошел в гостиную, снял со столика приемник и выдернул вилку из розетки. Затем быстро вывернул винты из задней стенки, снял ее и сунул внутрь нож. Я стал кромсать внутренности приемника, пока не оборвал все провода. Тогда я привернул обратно заднюю стенку, вставил вилку в розетку и вернул приемник на место. Нож я отнес на кухню.

Минут через десять вышла Маделина. Голова ее была обернута полотенцем. Она закурила сигарету.

— Думаю, что мои волосы не так уж плохо будут выглядеть, когда я кончу с ними возиться. Цвет получился удачный. Вы видели?

— Да, — ответил я.

— Удивительно, как много значит изменение внешности. Я чувствую себя совсем другим человеком. Словно Маделина Батлер умерла.

Непонятно, что она имела в виду. Возможно, это было сказано без задней мысли, а возможно, она начала понемногу что-то понимать и нажимать на меня. Одно я знал твердо: она дьявольски опасна. За это время я достаточно ее узнал.

— Значит, мы добились того, чего хотели, — сказал я.

Она села, включила радио и откинулась на спинку.

— Послушаем, что там нового.

Приемник стал нагреваться, и вдруг из него пошел дым.

— Эй! — воскликнул я. — Выключите его! Эта проклятая штука горит.

Она выключила его и с удивлением посмотрела на меня.

— Странно, — заметила она, — еще недавно он хорошо работал.

— Вероятно, короткое замыкание, — предположил я, — завтра схожу в мастерскую и отдам его в ремонт.

— Долго его будут делать?

— Наверное, дня два или три.

— Так долго? Не можете ли вы взять что-нибудь напрокат, пока его ремонтируют? Или купить новый.

— Зачем? — спросил я. — Неужели вы не можете пару дней прожить без него?

— Дело не в этом, — ответила она. — Я чувствую себя без радио такой изолированной от всего. Совершенно отрезанной от мира. Не знаешь, что там происходит.

— Об этом я буду вам рассказывать. И в газетах вы также можете прочитать.

Уж я позабочусь, чтобы ей в руки не попала ни одна газета.

Мне снова захотелось выведать, много ли ей известно, но по ее виду ничего нельзя было узнать. Я начал ненавидеть это очаровательное непроницаемое лицо.

Если она все знает, то ей просто надо подождать, когда я усну. Если ей удастся меня убить, то она совершит безупречное преступление. У меня в кармане лежали ключи от сейфов, где хранились деньги, и я был единственным на свете человеком, который знал, что она еще жива. Ей остается только взять деньги из сейфов. Потом она может совершенно спокойно сесть на самолет и лететь куда угодно.

От таких мыслей можно сойти с ума.

Полиция разыскивает меня, считает, что я ее убил, а вот Маделина может убить меня и испариться со 120 тысячами долларов, и никто не станет ее искать.

Маделину Батлер не будут искать, потому что она умерла. А Сузи Мамбли не станут искать, потому что она родилась в этой квартире и никто не подозревает о ее существовании.

Вопрос состоит лишь в том, знает ли она об этом.

Возможно, все это ей пришло в голову там, в подвале, когда она увидела освещенное фонарем лицо «Дианы Джеймс». Возможно, что тогда в доли секунды ей все стало ясно — что ее опознал помощник шерифа, что случится, если дом сгорит, и многое другое.

Но могла ли она тогда быть уверена, что все удастся? Ведь и в самом деле могло же быть, что на часах «Дианы Джеймс» обнаружат выгравированное имя. Как могла она это знать?

Мои мысли долго кружились вокруг этого. Если знает, то нельзя спускать с нее глаз. Если не знает — надо принять меры, чтобы не узнала. Это означает, что она не должна видеть газет два или три дня, до тех пор пока об этом перестанут писать.

Это означало, что мне придется ждать, что я не могу получить деньги и скрыться. Но как долго будет длиться ожидание? Чарисса Финлей в любой момент может вспомнить меня.

При этой мысли по спине поползли мурашки. Я не выдержу, я сойду с ума, если часами буду сидеть и думать. Ждать стука в дверь. Моя фамилия есть даже в телефонной книге. Полиции надо только приехать сюда и арестовать меня.

Мы не можем ждать. Надо убираться отсюда, нужно завтра же утром поехать с ней в банки. Я надену темные очки и буду сидеть в машине, а она будет выходить и брать деньги.

Больше я не мог сидеть на месте. Я встал, пошел на кухню и смешал две порции выпивки. Скажу ей, что изменил свой план.

Я вошел с бокалами в комнату и подал ей один. Она задумчиво посмотрела на меня, пока я соображал, как ей это преподнести, затем слегка нахмурилась и сказала:

— Знаете, вы недавно спрашивали меня, под какими фамилиями я арендовала сейфы.

Я поднял свой бокал и хотел сделать глоток, но что-то в ее голосе заставило меня остановиться.

— Да. А в чем дело?

— Не знаю, как и сказать. Я уже много времени ломаю над этим голову, но чем больше думаю, тем больше путаюсь. Конечно, имена и фамилии я записала…

— Что вы хотите этим сказать?

— Фамилии. Я…

— Только не уверяйте меня, что вы их забыли, — предупредил я. — Совсем недавно вы их помнили.

Маделина покачала головой.

— Нет, нет, не в этом дело. Фамилии я хорошо помню, но ведь банков — три, и я забыла, какая фамилия к какому банку относится.

Она, казалось, читала мои мысли. Держа бокал в руке, я уставился на нее.

Глава девятнадцатая

Что она задумала? Мне стало страшно.

Возможно, она слышала радио и хотела довести меня до того, чтобы я потерял самообладание и удрал? Однако какой в этом прок для нее? Если я удеру с ключами, то она не сможет получить деньги. Она не так глупа.

Скорее, она хотела подольше держать меня в неведении, чтобы я измучился и уснул, а она бы убила меня.

Однако ей должно быть ясно, что нельзя долго ждать, так как полиция может напасть на мой след, и тогда сцапают и ее. Ожидание для нее так же опасно, как и для меня. Нет, для нее еще опаснее. Они могут догадаться, что она еще жива, и тогда обвинят в убийстве ее, а не меня.

Возможно, она знала это, но была достаточно хладнокровна и рискнула пойти на блеф. Может быть, она рассчитывала, что от страха и напряженного ожидания я побоюсь выходить на улицу и, в конце концов, отдам ей ключи и буду настолько глуп, что попрошу ее взять из сейфов деньги и принести домой.

Я твердо знал только две вещи.

Первая, что она не перепутала фамилии, и, вторая, что я своего замешательства не должен показывать.

Я сделал глоток.

— Теперь послушайте меня внимательно, — сказал я. — Вы уже предупреждены о том, что случится, если вы попытаетесь обмануть меня. Помните? Что вы собираетесь делать?

— Что я могу сделать? — сердито спросила она. — Стараюсь припомнить. Вот уже несколько часов я ломаю себе над этим голову.

— И как долго вы собираетесь ее ломать?

— Откуда мне знать.

Я закурил сигарету.

— Здесь может быть всего два простых решения, — объявил я. — Первое назовем голубым методом. Я сжимаю рукой ваше горло, пока у вас не посинеет лицо. Затем я даю глотнуть вам воздуха, и вы все вспоминаете. Это лучший способ освежить память, своего рода кислородный душ для мозга.

— Действительно, замечательная идея, — хладнокровно заметила она. — Итак, я должна просто пойти в банк и спросить. действительно ли такая-то арендовала в вашем банке сейф? Вы же знаете, что в банках такие справки не дают.

Я покачал головой.

— Конечно, это невозможно. Вы не хуже меня знаете, как это сделать, но все же я вам расскажу. Вы звоните в третий Национальный, называетесь миссис Генри Кастерс и говорите, что точно не помните, на какой срок уплатили за аренду сейфа. Попросите проверить. Там посмотрят и скажут вам, что уплачено по июль либо что не могут найти данных о том, что вы арендовали сейф. В этом случае вы извинитесь и скажете, что, очевидно, произошла путаница и что ваш муж арендовал сейф в другом банке. Затем позвоните в другой банк и то же самое спросите там.

Маделина кивнула.

— Я поняла. Если миссис Кастерс посчастливится, то все будет в порядке. Тогда мне остается позвонить в другой банк и назваться другим именем. И независимо от ответа мы узнаем все. Но предположим, что миссис Кастерс не повезет и что даже из второго банка ей ответят, что там на ее имя нет сейфа. Тогда мы узнаем, что она арендовала сейф в третьем банке, но не будем знать, какие фамилии соответствуют двум остальным банкам. Значит, придется звонить туда снова. Не слишком ли много звонков? Не забывайте, что все сейфы арендованы на вымышленные фамилии, что я не могу удостоверить свою личность, что изменила свою внешность, что полиция разыскивает меня и что во всех газетах помещено мое фото. Мы должны избегать всего, что может привлечь особое внимание при моем появлении в банках.

Конечно, она права. Она всегда нрава. Ведь действительно полиция разыскивает ее.

— Верно, — согласился я. — Но посудите сами, у вас два шанса против одного, что один из ваших звонков будет удачным. Неужели вы считаете, что не стоит и пытаться? Ведь в противном случае у вас вообще нет шансов.

— Прекратите нагонять на меня страх.

Я встал с софы и подошел к ней. Она подняла глаза, и наши взгляды встретились.

— Я уже слишком многим рисковал из-за этих денег и не дам вам провалить это дело, — сказал я. — Со мной это не пройдет.

Я схватил ее за горло. Она не сопротивлялась, она знала, что это бесполезно. Ее глаза холодно и презрительно смотрели на меня.

Я хотел только напугать ее, но потерял над собой контроль. Я сжал ей горло. Она не должна водить меня за нос, эта чванная, дерзкая, рафинированная ведьма.

Комната закружилась перед моими глазами. Я ненавидел Маделину и хотел убить ее.

Лишь в последний момент я опомнился. Остаток разума заставил меня отпустить ее, пока не поздно. Я выпрямился и попытался унять дрожь в руках.

Боже мой, что со мной? Я был близок к помешательству, я чуть не задушил ее. Если меня схватят, только одно может спасти меня: то, что она еще жива. А если я убью ее, тогда не видать мне и денег.

Все же она могла заметить, как я испугался. Я отвернулся и закурил сигарету. Когда я повернулся, она сидела.

Я взял себя в руки.

— Теперь вспомнили? — спросил я.

Маделина сидела, тяжело дыша, и молчала.

— Это ваш единственный способ задавать вопросы? — спросила она, наконец.

— Единственный, который вы понимаете, — ответил я. — Возможно, теперь вы вспомните.

— Мне надо еще подумать. А почему, собственно, такая спешка. Ведь у нас впереди целый месяц, не так ли?

— Я передумал. Слишком опасно находиться здесь. Мы сидим под носом у полиции.

— Значит, вы хотите, чтобы я пошла на улицу, хотя мои фото во всех газетах?

— Я только хочу вам сказать, что надо убираться отсюда.

— Тогда я хочу напомнить вам о нашем соглашении, мистер Скарборо, — спокойно проговорила Маделина. — Вы обещали прятать меня здесь в течение, минимум, месяца.

— Послушайте, — угрожающе проговорил я. — Я сказал вам…

А что мне сказать? Что полиция ищет меня, а не ее?

Может быть, она сознательно старается довести меня до безумия. Внезапно я вспомнил, что говорила блондинка: «Деньги вы не получите. Вам, видимо, не ясно, с кем вы имеете дело. Один из вас должен убить другого, прежде чем все будет кончено».

Охотнее всего я вскочил бы и убежал прочь, иначе я сойду с ума и убью ее.

Но куда бежать? Все полицейские штата имеют мое описание и ищут меня.

Мне ничего другого не оставалось, как сидеть здесь под ее холодным, загадочным и ироничным взором. Сидеть и час за часом ждать стука в дверь, не имея понятия, когда Чарисса Финлей вспомнит, где она видела меня. Сидеть и понемногу сходить с ума от мыслей о толстых пачках денег в трех сейфах, которые эта ведьма не хочет открывать.

Долго ли я смогу продержаться, не рехнувшись?

Через некоторое время Маделина ушла спать.

Я сварил себе кофе и наблюдал, как двигаются стрелки электрических часов на книжной полке. В пепельнице выросла гора окурков, синие клубы дыма повисли в комнате.

Я сидел, пока мои нервы не натянулись до предела, затем встал и начал ходить. Три или четыре раза я слышал, как где-то в городе завыли сирены полицейских машин. И каждый раз затаивал дыхание, хотя знал, что, направляясь ко мне, они не станут включать сирену. Они подъедут тихо, встанут у парадного и черного ходов, затем постучат в дверь.

Самым ужасным был лифт. Он находился всего в нескольких метрах от моей квартиры, и я мог слышать, когда он останавливался на моем этаже и дверь его закрывалась. Я затаивал дыхание и воображал, будто слышу, как идет лифт.

А затем я действительно услышал, как он остановился и хлопнула дверь.

Но шагов не было слышно, в коридоре лежала толстая ковровая дорожка. Стукнула дверь, потом наступила тишина, она на меня действовала подобно крику.

Куда они двинулись?

Много ли шагов они сейчас прошли? Двенадцать? Пятнадцать? Я ожидал стука в дверь, на мою грудь что-то давило сильнее и сильнее, а нервы все больше и больше напрягались. Десять, одиннадцать, четырнадцать… семнадцать… двадцать…

Они ушли в другом направлении или прошли мимо моей двери.

Мне стало дурно, пот выступил на лбу. Сигарета обожгла палец. Я немного успокоился, а затем снова стал прислушиваться.

Было утро. Пятница. Сегодня последняя возможность, потом придется ждать до понедельника. Летом банки но субботам закрыты.

Маделина вышла из спальни. Волосы лежали на голове мелкими завитками.

— Хорошо, правда? — улыбнулась она.

— Да, — ответил я, — очень хорошо. Как насчет фамилий?

— Лицо у меня уже немного загорело. Вы заметили?

Я стоял, уставившись на нее.

— К черту ваше лицо!

Она подняла брови.

— Вы, кажется, в плохом настроении? Не выспались?

— Я очень хорошо выспался. Отвечайте на мой вопрос. Как насчет фамилий?

— Может быть, вы сперва дадите мне выпить чашку кофе?

Она пошла на кухню и выпила чашку кофе, добавив в него немного виски.

Я сел напротив нее.

— Вы будете звонить в банки? — спросил я.

— Только если ничего другого не останется. Сперва мне надо подумать. Теперь я вспомнила, что записала фамилии в алфавитном порядке: Кастерс, Мэнпинг и Хэтс. И вот я думаю, как записала названия банков. В том же порядке, в каком я их посещала? Иногда я представляю себе эту записку.

— А где она? — спросил я.

Маделина пожала плечами.

— Она была в доме. Я забыла ее захватить.

— Забыли?

— Никто не лишен недостатков, — заметила она. — Даже великий мистер Скарборо забыл захватить с собой газету, которую купил.

Снова ирония. Она все знает и насмехается надо мной.

Я нагнулся над столом.

— Кончайте представление. Вы просто водите меня за нос.

— И не думаю. Я уверена, что вспомню это раньше, чем через месяц.

Мне очень хотелось ударить ее, но я взял себя в руки и встал.

— Между прочим, — напомнила она, — вы хотели сегодня отнести приемник в ремонт.

Я взял приемник и вышел с ним из дома.

Это было как во сне, когда стоишь на сцене перед тысячами людей и вдруг замечаешь, что ты голый. У меня было подобное чувство, когда я вышел на улицу. И я был не только голый, мне казалось, будто с меня содрали кожу.

С трудом я заставил себя идти не спеша к машине. Когда я сел в нее, то почувствовал себя лучше. Я ехал так медленно, словно машина готова была в любой момент рассыпаться.

На углу мужчина продавал газеты. Я остановился, посигналил и, не глядя, сунул ему пять центов. Он протянул мне газету. Я поехал дальше к берегу моря, оставив позади город. Был прекрасный солнечный день, и с залива дул легкий бриз.

По пути встречалось мало машин. Я свернул с шоссе и остановил машину между дюнами. Там я развернул газету, чувствуя, будто у меня в руках бомба с часовым механизмом.

Чарисса еще не вспомнила — своего фото я не нашел. Хотя на это нельзя было рассчитывать. Полиция забрала бы меня еще до выхода в свет газеты.

Заголовок гласил: «РАЗЫСКИВАЕТСЯ ТАИНСТВЕННЫЙ УБИЙЦА».

В статье не было ничего нового — все то, что можно было вывести из найденных улик и показаний Чариссы Финлей. Миссис Батлер и я вернулись в дом, чтобы забрать деньги. И как только я их забрал, я тотчас убил ее и поджег дом, чтобы спрятать концы в воду.

Ясно, что так они и должны были думать.

Я огляделся. Машин не было видно. Я взял приемник и пошел в дюны. Там я бросил его в заросли кустарника.

— Эй, мистер! — послышался детский голос. — Почему вы бросили радио?

Я обернулся. Из кустов вышел мальчик лет десяти илидвенадцати с пневматическим ружьем в руке. Он подошел к приемнику и поднял его.

Откуда он взялся? Тут из кустов вышел еще один мальчик. У него тоже было ружье.

— Эй, Эдди! — крикнул первый. — Посмотри, вот приемник. Этот мистер выбросил его. Можно мы его возьмем, мистер?

Я судорожно соображал, что ему ответить. Слова застревали в моем горле.

— Он сломан. Он не работает.

Они посмотрели друг на друга.

— А почему вы не отдали его в ремонт?

— Какое вам дело? Убирайтесь!

И вдруг я осознал, что кричу. Я повернулся и пошел к машине.

Очень медленно и осторожно ехал я через город и все время испытывал желание нажать на педаль газа, чтобы скорей добраться домой, спрятаться в своей квартире.

А когда я вошел в нее и закрыл дверь, то почувствовал себя в ловушке. Я сжался от страха. Они придут и заберут меня.

И здесь была Маделина.

Она сводила меня с ума, а может быть, собиралась даже убить.

Глава двадцатая

Пятница.

Всю бесконечную жаркую середину дня я следил за Маделиной и прислушивался к шуму лифта и шагам в коридоре. Маделина лежала на ковре на солнце, засучив рукава пижамы и смазав лицо маслом для загара. Через некоторое время она встала, надела туфли на высоких каблуках и стала отрабатывать походку Сузи Мамбли. Она ходила передо мной взад-вперед, покачивая бедрами.

— Как вы меня находите? — спросила она.

— Замечательно. У вас прирожденный талант.

— Ваша идея насчет Сузи Мамбли превосходна. Я должна сделать вам комплимент. Я все больше и больше вживаюсь в ее роль. Я уже не играю Сузи Мамбли, теперь я ею стала.

— Очень хорошо, очень хорошо, — сказал я. — Вы Сузи Мамбли. Но очень прошу вас: не забывайте о банках и фамилиях!

Ах, это! — усмехнулась она. — Это я в свое время вспомню. А если не вспомню через неделю или две, то позвоню в банк.

Через неделю или две! Она сумеет измотать меня за неделю.

Я пил кофе и курил до тех пор, пока перестал ощущать вкус во рту. Включив лампы, я время от времени вставал под душ, чтобы прогнать сонливость. Я прислушивался к шуму лифта. В любой момент они могут постучать в дверь. Долго ли я смогу бодрствовать? Если я задремлю, то она меня убьет. Я могу запереться в ванной и спать на полу, но тогда она все поймет.

Почему я не положу этому конец? Почему бы мне просто не подойти к телефону, позвонить в полицию и сказать, что Маделина Батлер находится здесь? После этого я смогу открыться. Если ее схватят, то меня и не станут искать.

Затем я снова вспомнил о деньгах и понял, что не в силах сделать это. Она еще не доконала меня. Деньги принадлежат мне, и я должен получить их.

Вдруг я осознал, что говорю это вслух, один в пустой комнате. Я сел и задремал. При малейшем шуме я вздрагивал, и сердце мое начинало бешено биться.

Суббота…

Я спустился вниз, сел в машину и ехал без цели, приостановился лишь, чтобы купить газету. Они нашли машину Финлей на стоянке в аэропорту.

«ТАИНСТВЕННЫЙ УБИЙЦА РАЗЫСКИВАЕТСЯ В ГОРОДЕ»

Чарисса Финлей все еще не вспомнила моей фамилии. Они имеют только мое описание. Однако они подбираются ко мне все ближе и ближе, все теснее сжимают кольцо.

Теперь недолго ждать, когда я сойду с ума.

Нет! Надо с ней рассчитаться. Я еще могу с ней рассчитаться.

Хотя Маделина не подавала виду, мне было ясно, что ситуация встревожила и ее. Она знала, что полиция ищет меня и, если найдет, то попадется и она. Бог знает, что делается в ее хромированной душе, но ни один человек не вынесет такой тяжести и в конце концов обессилеет. Мне недолго этого ждать, не надо только давать ей шанса убить меня, да и самому хорошо бы не сойти с ума и не прикончить ее. Если я выдержу, а Маделина выдохнется раньше меня, то она скажет, что вспомнила парные соответствия банков и имен.

Я наблюдал за ней. Признаков того, что она скоро сдастся, не наблюдалось. Она лежала на солнце и тихо напевала под нос. Она привыкла говорить как Сузи и, как хорошая актриса, вошла в ее роль. Она стала слащавой и, видимо, совершенно не нервничала.

За аренду этих сейфов было уплачено почти за год, как она сказала мне.

Лег я спустя какое-то время после того, как Маделина ушла в спальню. Я не знал, когда я заснул и сколько времени спал. Последнее, что я вспомнил — это как сидел прямой, как палка, и прислушивался к лифту, а затем проснулся, лежа на софе. Какой-то ничтожный шум разбудил меня. Я поднял голову и оглядел комнату, ничего в ней не замечая.

Потом я увидел Маделину.

Она тихо выскользнула из спальни в коридор. На голое тело был накинут халат, в руке ножницы. Она была босиком. Сделав несколько осторожных шагов, она заметила, что я смотрю на нее, и улыбнулась.

— О. я вас разбудила? Извините.

Я был словно парализован и не произнес ни слова. Увидев, что я смотрю на нее, она пригладила волосы и сказала:

— Я немного приводила в порядок свои волосы и при этом захотела выпить. Я налью себе на кухне.

Я сел и, не находя слов, уставился на ножницы.

Маделина вошла в комнату, устроилась напротив меня на полу и прислонилась к креслу.

— Мне действительно жаль, что я вас разбудила, — сказала она, — но поскольку вы все равно проснулись, давайте вместе покурим и поболтаем.

Я с ужасом посмотрел на нее. Она закурила сигарету. То, что под тонким халатом не было ничего, видимо, ее не смущало.

— Уютно здесь, не правда ли? — тихо спросила она.

Я-то надеялся, что она выдохнется. У меня появилось ощущение, будто внутри меня что-то рвется. Я сидел сжимая зубы, чтобы они не стучали.

Она стала играть ножницами, открывала их, ставила себе на палец концы узких блестящих лезвий и балансировала ими. Затем с улыбкой посмотрела на меня.

Я совсем не боялся ножниц в ее руке. Меня доконало сознание того, что она не человек. Она была неуязвима и непобедима. Против нее нет оружия.

Меня охватило дикое желание вскочить и убежать или наброситься на нее, отнять ножницы, схватить ее за горло и проверить, можно ли ее убить.

Передо мной словно пропасть разверзлась. Еще один шаг, и я упаду в нее.

Маделина встала.

— Вы, наверное, устали. Не буду больше мешать вам, — сказала она. — Пойду снова спать.

Она совершенно точно знала, насколько можно закрутить гайки.

Воскресенье…

Это был не обычный день, который начинается утром и заканчивается вечером. Теперь нет таких дней. Время состоит из бесчисленных секунд ожидания взрыва. Постоянно горит бикфордов шнур, и все время его остается не больше дюйма.

Около полуночи я почувствовал, что не могу больше бодрствовать. Мне нужно было выйти на улицу. Я сошел вниз, сел в машину и медленно поехал к берегу моря. Там, в дюнах, я остановился и вышел из машины.

Стояла непроглядная тьма, и с моря дул холодный ветер. Отойдя пять шагов от машины, я присел на пригорок. Сев, я потерял сознание, и последнее, что я увидел, был я сам.

Я бежал вокруг громадной вращающейся карусели, наполненной толстыми пачками денег и рыжими девицами с холодными глазами. Потом черная тень опустилась перед моими глазами.

Вдруг я очнулся, приподнялся и повернул голову. В нескольких метрах от меня в темноте остановилась машина.

Вспыхнул карманный фонарь. Яркий луч скользнул мимо моей головы и упал на открытую дверцу «понтиака». Я лежал затаив дыхание.

Луч стал бродить по земле. Человек видел, что в машине никого нет. Затем вдруг свет погас. Дверца машины открылась, затем захлопнулась. Я не двигался. Шансы ускользнуть были равны нулю. Но, возможно, он не найдет меня в темноте.

Снова вспыхнул фонарь, и луч пополз по песку слева от меня. Он осветил мое лицо, и яркий свет ослепил меня.

— Что вы здесь делаете? — ворчливо спросил мужчина. — Заболели или напились?

Я вскочил и бросился на свет. У него не было времени выхватить пистолет. Я вцепился в мундир, толкнул его и ударил кулаком в лицо. Он ответил ударом, и мы, сцепившись, покатились по песку. Я схватил его за воротник и снова ударил. Он вздрогнул и остался неподвижно лежать.

Я поднял фонарь и осветил его лицо. Он был без сознания. Я подошел к его машине, выдернул ключ зажигания и бросил в темноту. Освещая себе путь фонарем, сел в машину и уехал.

Я ускользнул от него, но теперь они знают, что я в городе.

Пока я ехал вдоль берега, мысли понемногу упорядочились. Я еще доберусь до этих денег. Я должен победить Маделину.

Около пяти утра я поставил машину на боковой улице неподалеку от своего дома. На востоке небо начало зарозовело. Никто не видел, как я вошел в дом. Я вбежал вверх по лестнице. Этот день был последним. Через несколько часов нам надо скрыться.

Нет, подумал я, мне надо скрыться.

Маделина была в спальне. Я поставил кофейник на плиту и пошел в ванную. Потом я принял очень горячий душ, какой только мог вытерпеть, а затем очень холодный, чтобы прийти в себя. Я снова зашел в кухню. Кофе был готов. Я быстро выпил два бокала виски, затем чашку кофе, закурил сигарету и стал ждать. Будить ее не имело смысла. Банки открываются в десять утра.

В начале восьмого я услышал, как она пошла в ванную. Через несколько минут она вышла, снова в блузке и жакете.

— Доброе утро, — проговорила она слащавым гоном. — Вы хорошо выспались?

Я встал и подошел к ней.

— Как обстоит дело с именами и фамилиями? — Вы их вспомнили?

Она иронически засмеялась.

— Я не совсем уверена…

Я схватил ее за плечи и потряс.

— Итак, какие…

— Что за спешка? У нас целый месяц впереди.

Я молча повернулся и подошел к плите, налил себе и ей по чашке кофе. Мы сели.

Я сунул в рот сигарету и дал ей огня.

— Хорошо, — резко сказал я. — Ваша взяла. Чего вы хотите?

Она подняла брови.

— Что вы хотите сказать?

— Это вы хорошо знаете, — ответил я. — Я сдаюсь. Больше не могу. Нам нужно отсюда уехать. Меня разыскивают.

Я прикурил и снова посмотрел на нее.

— Вы знаете, что полиция ищет меня, а не вас, не так ли?

Она кивнула.

— Я об этом догадывалась.

— О‘кей. Мне думалось, что я выдержу все это дольше, чем вы, но я больше не могу. Два часа назад на берегу моря меня чуть не схватили. С меня достаточно. Нам нужно убираться отсюда.

— Да, — тихо сказала она, затем добавила: — Извините, если я вас перебила. Я чувствую, что вы хотите еще что-то сказать. Верно?

— Хорошо, — сердито ответил я. — Сколько вы хотите? Половину? Но это для меня предел. Не забудьте, что ключи у меня. Либо половину, либо ничего.

Маделина немного отодвинулась и улыбнулась.

— Кажется, это довольно приличное предложение. Но вы не подумали, что, кроме денег, это дело имеет для меня и другую сторону. Вспомните. Я намекала вам на это.

— На что?

— На то, что я не позволю дурачить себя. Вы могли бы избежать этого, если бы сразу сказали мне правду.

Сделаю вид, что я ей поверил.

— Очень жаль, — ответил я. — Это моя ошибка. Вы согласны на половину?

Она чуть помедлила, потом задумчиво посмотрела в свою чашку и ответила:

— Да. На случай, если мы, добравшись до Западного побережья, все еще захотим расстаться.

Я с удивлением посмотрел на нее.

— Что вы хотите этим сказать?

Она подняла голову. Ее взгляд больше подходил к Сузи, чем к Маделине Батлер.

— Да, вы заставили меня называть все своими именами. Ну что ж, это я хотела сказать. Возможно, нам там расхочется расстаться.

— Смешно, — тихо проговорил я, — но я тоже об этом подумывал.

Легкая обольстительная улыбка заиграла на ее губах.

— Если превращаешься в другого человека, то это происходит не о внешне. Я ведь говорила вам, что уже не играю роль Сузи Мамбли. Я стала Сузи, и она все больше нравится мне. В последние дни я нашла в ней массу непредвиденных черт характера. Надеюсь, вы тоже это заметили.

Глава двадцать первая

Я хотел встать, но она, улыбаясь, покачала головой.

— Нет, Ли, не спеши. Не забывай, что у Сузи нет ничего общего с моей прошлой личностью. Сузи должна закончить превращение. Понимаешь?

Она замолчала, но, прежде чем я ответил, добавила:

— Хватит об этом, у нас масса дел.

Мы пошли в гостиную и сели на софу. Маделина выглядела очень возбужденной. Я положил на стол связку. Она взяла ее и начала перебирать ключи.

— Третий Национальный. Миссис Генри Л. Кастерс. Кредитная компания, миссис Джеймс Р. Хэтс. Прибрежный банк, миссис Луцилла Мэннинг, — бормотала она.

Теперь, собравшись получить деньги, она вспомнила все без труда. Я снова убрал ключи в бумажник.

Маделина взглянула на свои часы.

— Сейчас без четверти девять. Банки открываются в десять. Мне нужно сделать прическу и купить пару платьев.

Я взорвался.

— Ни в коем случае! Они знают, что я в городе. Каждая минута промедления опасна.

Она перебила меня.

— Не опасна, пока ты сидишь дома. А мне в таком виде нельзя идти в банки. Тебе, возможно, кажется, что мои волосы в порядке, но любая женщина скажет, что их подстригал садовник. И этот костюм ужасен. Я выгляжу как чучело. Нам нельзя рисковать, нельзя, чтобы на меня обращали внимание. Ни один человек не поверит, что я арендовала сейф в банке.

Я сдался, ничего другого мне не оставалось. Она обещала вернуться не позже двенадцати, а это всего лишь двухчасовая проволочка, из-за которой не имело смысла ссориться.

Она стала звонить в разные салоны, пока из одного не ответили, что ее тотчас примут. Я дал ей 200 долларов из тех денег, что были в ее сумочке. Она вызвала по телефону такси и направилась к двери. Там она остановилась, повернулась и посмотрела на меня — снова с этой обольстительной улыбкой.

— Странное чувство, — сказала она. — Входила в эту дверь Маделиной Батлер, а теперь отсюда выходит Сузи Мамбли. Не хочешь ли помочь мне настроиться соответствующим образом?

Я помог, хотя большой помощи и не требовалось. По тому, как она прижала свои губы к моим, я почувствовал, что она уже стала настоящей Сузи.

Она на миг прижалась ко мне.

— Теперь уже скоро, — сказала она и ушла.

Я курил одну сигарету за другой, ходил взад и вперед по комнате и нервничал. Прислушиваясь к лифту, я снова переживал страшные секунды, когда он останавливался. Мысль о необходимости ехать в город совсем доконала меня. Все улицы кишели полицейскими, которые разыскивали меня. Моим единственным шансом на спасение было все время сидеть в машине. Правда, теперь они знали, как она выглядит, однако номера полицейские не знали. Основным преимуществом человека, сидящего в машине, — это то, что нельзя определить его рост. А единственным отправным пунктом для полиции был именно мой рост.

Я продумывал все вновь с самого начала. Маделине я сказал, что, получив деньги из банков, мы поедем к автостраде. Однако в последнюю минуту я по каким-либо соображениям заеду еще раз на свою квартиру. А после этого выйду из квартиры один.

Я задавал себе вопрос, неужели она действительно считала меня за дурака, который попадется в ловушку Сузи Мамбли. Ей должно быть ясно, что и после получения денег из банков я буду единственным в мире человеком, которому известно, что Маделина Батлер не погибла.

Я сел за письменный стол и написал письмо в полицию. Я его положил в конверт, надписал адрес и убрал в нагрудной карман пиджака. Когда я выеду из города, то брошу его в почтовый ящик где-нибудь в пригороде, и буду уверен, что его доставят в полицию не раньше, чем через 12 часов. Это лучше, чем бросить его в другом городе на следующий день. Полиция не будет знать, в каком направлении я скрылся.

Двенадцати часов будет достаточно.

Имея 120 тысяч долларов в кармане и не будучи разыскиваемым по подозрению в убийстве, двенадцати часов форы вполне достаточно.

Когда мы вернемся в квартиру, мне нужно будет только выбросить в мусоропровод всю ее одежду, включая и ту, которая на ней будет надета. Затем я скроюсь. Голая, она вряд ли убежит оттуда, и полиции нужно будет всего лишь за ней заехать.

Конечно, она устроит дикий скандал и сообщит полиции мои приметы, хотя это мало чем ей поможет. Если полиция меня поймает, то меня можно будет кое в чем обвинить, но только не в убийстве.

Мои нервы были напряжены до предела. Я не мог ни минуты сидеть на месте. Вот, наконец, одиннадцать утра. Вот четверть двенадцатого. Я заставил себя не смотреть все время на часы, потому что мне стало казаться, будто стрелки совсем не двигаются. Каждый раз, когда я слышал шум лифта, я замирал и ожидал стука в дверь. Я думал про себя, буду ли я в состоянии ей открыть.

Без десяти двенадцать вернулась Маделина, и я через силу открыл ей дверь.

А прическу ей сделали превосходную. Волосы — цвета полированной меди. В руках у нее были шляпная коробка и три свертка, она казалась счастливой и радостно возбужденной.

— Подожди, пока я не переоденусь и не приведу себя в порядок, — попросила она.

— Поторопись, ради Бога, поторопись.

Она скрылась в спальне. Пока я ждал, у меня появилось чувство, будто в моем животе тяжелые куски ударяются друг о друга. Последние минуты оказались самыми ужасными.

Через десять минут она вышла, прошла мимо меня на середину комнаты и повернулась, словно манекенщица.

Она стала настоящей Сузи Мамбли. Большая шляпа надета наискосок, словно приколота к блестящим локонам. Рот казался слишком большим и чересчур намазанным. Летнее платье в веточек с короткими рукавами плотно прилегало к ее округлостям. Белые туфли состояли только из ремешков и высоких каблуков. Ее ноги в тонком нейлоне, казалось, сошли с рекламы чулок. На руках были длинные белые перчатки, подчеркивающие загар рук.

— Ну, — кокетливо спросила она, — как тебе нравится твое творение?

— Я ошеломлен, — ответил я. — Напомни мне, чтобы потом об этом потолковать. А сейчас надо ехать.

— О'кей, — сказала она и посмотрела на меня. — Ли! Ты не побрился!

Я совершенно об этом забыл. Я привык бриться после душа, но забыл в этой нервотрепке.

— Ах, вот что. Теперь на это нет времени.

Затем я провел рукой по лицу и понял, что не брился уже три дня.

Чертыхаясь, я прошел в ванную, сдернул с себя галстук и рубашку. Когда я брился, то слышал, как она убирает в спальне.

Когда я вышел, она ждала меня.

— Мне нужно что-нибудь, во что положить деньги, — сказала она.

— Мы можем по пути купить сумку, — сказал я. — Нет, один момент. Что у тебя в чемодане?

— Ах, да. Об этом я совсем не подумала. Он достаточно вместителен, а свою старую одежду я все равно не возьму с собой.

Она зашла в спальню и вернулась с чемоданом.

Я снял пиджак со стула и надел его. Мы были готовы.

— Пошли, — сказал я.

Когда мы вышли на улицу, по моей спине поползли мурашки, но, подходя ближе к своей машине, я стал успокаиваться. Мы сели в машину, я достал солнечные очки и надел их.

Движение было очень интенсивное, день был жарким, и я потел в своем пиджаке. Я внимательно следил за светофорами, следил за другими машинами. Попасть сейчас в аварию совсем ни к чему.

Однако ничего не случилось. Один раз нас догнала патрульная машина и немного проехала рядом с нами. Я стал уже нервничать, но полицейские не обратили на нас внимания. Они вскоре свернули.

Мы находились теперь в центре города в ряду тесно движущихся машин. Я не мог повернуть налево на Эвелен-стрит, где находились Прибрежный и третий Национальный банки. Пришлось сделать объезд.

Когда я первый раз проехал по Эвелен-стрит, то не нашел место для стоянки. Во второй раз мне повезло.

Остановившись, я достал первые два ключа и отдал Маделине.

— Я буду ждать здесь, — сказал я ей. — Когда ты разделаешься с Прибрежным банком, иди в третий Национальный. Потом вернешься и встанешь вон там на углу. Там я смогу повернуть налево. Когда я увижу тебя, то подъеду, ты сядешь, и мы поедем к Кредитной компании.

Она подмигнула мне и улыбнулась.

Я смотрел, как она шла развинченной походкой Сузи, соблазнительно покачивая бедрами. Она пересекла позади меня улицу и поднялась по лестнице в банк.

Сидеть на месте было мучительно. Я курил одну сигарету за другой и выбрасывал, едва затянувшись. Чтобы с улицы никто не мог разглядеть меня, я делал вид, будто ищу что-то в «бардачке».

Полицейская машина медленно проехала мимо и исчезла. Я с облегчением вздохнул.

Было жарко. Я вдруг осознал, что стал считать. Я не имел понятия, что именно считал, просто говорил про себя числа. Потом я попытался мысленно проследить за Маделиной. Где она сейчас? Она должна пройти в глубину, затем вниз по лестнице, потом через большую стальную дверь. Она должна расписаться в карточке, потом передать ключ дежурному. Они пойдут к сейфам. Затем она подходит к своей ячейке, отпирает сейф, открывает его, берет деньги, кладет в чемодан и выходит из хранилища.

Она поднимается по лестнице, проходит через операционный зал, идет к двери и спускается на тротуар…

Я уставился в зеркало заднего вида.

Там была она.

Она вышла из банка, спустилась по лестнице и неторопливо пересекла улицу позади меня. Потом пошла по тротуару, проходя мимо, обернулась и улыбнулась. Мне показалось, что она подмигнула.

Я снова сидел и смотрел на часы над стоянкой. Уже прошло полчаса. Придется попросить ее уплатить пять центов, иначе придется самому выходить из машины. Я этого боялся и полез в карман.

Пятицентовика у меня не оказалось.

Стрелка часов передвинулась на три минуты, и тут я увидел ее впереди, она переходила улицу. Она остановилась на углу, как договорились.

Я подъехал, и она села в машину. Моя рука взмокла от пота, руки дрожали.

— Ну как? — спросил я. — Все прошло гладко? Никаких затруднений?

Она тихо усмехнулась.

— Никаких. Езжай медленно, чтобы остановиться у следующего светофора. Я хочу кое-что показать тебе.

Светофор загорелся красным светом. Я остановился.

— Ну, показывай, — сказал я, и горло мое сжалось. — Показывай!

Чемодан лежал у нее на коленях. Она открыла замки и, улыбаясь, посмотрела на меня.

— Вот.

Она подняла крышку на несколько сантиметров. Я заглянул туда и забыл обо всем на свете. Зрелище было потрясающее.

Я бы с удовольствием запустил туда руки.

— Смотри, — прошептала Маделина.

Она сунула в чемодан руку в белой перчатке, разорвала обклейку и стала медленно перебирать банкноты. Она делала это с нежностью и любовью. Глядя на нее, я вцепился в рулевое колесо до боли в пальцах.

Она закрыла крышку чемодана. Я вынул из кармана третий ключ и передал ей. Мы все еще стояли у светофора в ожидании зеленого света. Когда она убрала в сумочку ключ, я пожал ей руку. Она ответила на мое пожатие.

— Когда все будет кончено, — прошептал я, — давай еще раз вернемся в мою квартиру. Всего на несколько минут. Сузи не против этого?

Она обернулась и посмотрела на меня полузакрытыми глазами.

— Нет, — с дрожью в голосе произнесла она, — я не против этого. Отдадим дань Венере, богине любви. Ведь она дала жизнь Галатее, не так ли?

Все складывалось замечательно. Предвкушая удачу, я проглядел смену светофора.

Маделина плевала на все и вся и вообразила, будто может наплевать и на меня. А теперь мы поедем обратно ко мне домой, чтобы довести до полноты образ трепещущей жадной Сузи, и, когда все будет закончено, я уеду один вместе со 120 тысячами долларов и ни с кем не стану делиться. И это еще не все. Настоящим шедевром будет то, что я без принуждения раздену ее, а потом выброшу одежду в мусоропровод.

Позади стали сигналить. Я очнулся.

Банк Кредитной компании находился на улице, на которую я опять не мог свернуть. Пришлось делать объезд.

На этот раз мне повезло. Стоянка находилась всего в пятнадцати метрах от роскошного, украшенного мраморными колоннами входа.

Я обернулся и наблюдал, как она медленно подходила ко входу, покачивая бедрами. Потом вошла в банк.

Теперь осталось ждать всего несколько минут.

Я попытался закурить сигарету. Руки дрожали. Медленно проехал полицейский на мотоцикле. Спина моя превратилась в кусок льда. Он поехал дальше, даже не взглянув на меня. Я с облегчением вздохнул.

Я повернул зеркало заднего вида так, чтобы видеть вход в банк, не поворачивая головы. Я думал о деньгах, думал о спальне с опущенными жалюзи, думал о Сузи. Я снова начал считать и попытался сосредоточиться на цифрах, чтобы снять напряжение.

Это не может продолжаться более пяти минут. Сколько ее нет? Я не имел понятия. Время перестало существовать, и весь мир затаил дыхание.

Потом я увидел ее.

Она вышла из банка, спустилась по лестнице и пошла по тротуару к машине. Я глубоко вздохнул.

Все, порядок. Теперь мне предстоит только немного проехать до своего дома. Я включил мотор и протянул руку, чтобы открыть дверцу. Она посмотрела мне в глаза и улыбнулась.

Но не остановилась.

Она пошла дальше, прошла мимо машины и слегка помахала тремя пальцами руки, в которой держат сумочку.

Счастливо!

Я схватился за ручку дверцы и застыл от ужаса. Меня словно парализовало, мне стало дурно. Я почувствовал внутри себя зияющую пустоту, и мне казалось, будто я слышу вдали свой собственный крик.

Маделина шла по улице не спеша, покачивая бедрами.

Я не сознавал, что делаю, я действовал механически. Повернув руль, я выехал на улицу. Одна машина заскрипела тормозами, и водитель, высунувшись из окна, накричал на меня. Я не обратил на это внимания и как-то умудрился проехать между другими машинами.

Все это казалось нереальным, словно происходило в кошмаре. Какой-то мужчина повернулся ко мне. Я пригнулся, чтобы он не видел моего лица.

Моя машина ползла дальше, сзади мне сигналили. Я доехал до перекрестка, светофор горел красным огнем. Я остановился. Маделина стояла среди прохожих и ожидала зеленого света. Я губами говорил: «иди сюда», но она отвернулась.

Свет переключился. Она сошла с тротуара. Я поехал через перекресток. Тогда она вернулась назад на тротуар и пошла направо по перпендикулярной улице. Я уже проехал слишком далеко, и мне нельзя было поворачивать, но все же я повернул.

Вокруг меня поднялся хаос. В глазах потемнело, и я почувствовал себя словно втянутым в водоворот. Левым крылом я задел машину, стоявшую в середине перекрестка. Послышался резкий свисток, я поехал дальше и ударился о машину, стоявшую у пешеходного перехода.

Отовсюду слышались свистки. С противоположного угла ко мне направился полицейский. Я прибавил газу и отпихнул бампером машину справа. На обеих улицах образовались пробки. Я видел, как Маделина не спеша идет по улице.

Я затормозил, открыл дверцу и выскочил из машины. Двое полицейских спешили ко мне. Из двух машин, на которые я наехал, выскочили мужчины. Снова раздались свистки. Я двинулся к тротуару. Меня окружили и пытались задержать.

Вдруг все вокруг исчезло из глаз, я видел только Маделину. Кругом меня темный шумящий хаос, а там по улице шла Маделина Батлер с деньгами. И если она скроется, меня повесят. Я закричал, указывая на нее:

— Маделина Батлер! Вот Маделина Батлер!

Никто меня не слушал. Никто не обратил на нее внимания.

Неужели никто ее не видел?

Меня схватили. Кто-то держал меня за горло, за руки. Все рычали на меня. Завыла и смолкла невдалеке сирена. Лица расплывались перед глазами. Я бил по ним кулаками, они исчезали, но появлялись другие, их делалось все больше и больше. Я пытался продвинуться дальше по тротуару. Маделина была совсем недалеко, ее локоны цвета меди победно блестели на солнце, бедра ее зазывно покачивались, а в руке ее — маленький чемоданчик со 120 тысячами долларов.

— Остановите! — кричал я. — Остановите! Остановите Маделину Батлер!..

Меня схватили, посыпались удары, однако я слабо ощущал их и рвался ползти вслед за Маделиной.

В тот момент, когда я добрался до тротуара, она прошествовала мимо. Обходя нас, она обернулась и взглянула мне в лицо, взглянула холодно, высокомерно и с отвращением. Затем пошла дальше, покачивая бедрами.

Слюна текла у меня изо рта. Я слышал свое рычание, слышал его сквозь ругательства и удары, сквозь шарканье ног по асфальту.

С лица текла кровь. Прежде чем окончательно свалиться от ударов и пинков, я еще раз увидел ее.

На углу. В последний раз качнув бедрами, она завернула за угол и скрылась.

Глава двадцать вторая

Я не сошел с ума. Поверьте, я такой же нормальный, как и вы.

Представьте себе: Маделина Батлер все еще жива. Понимаете? Жива и смеется. Она на свободе.

И у нее 120 тысяч долларов.

Пять человек пытались отнять у нее деньги. Двое из них покойники, двое сидят в тюрьме, а меня держат в полицейском участке.

Они могут в любое время найти ее, однако они только качают головами, когда я уверяю их, что она еще жива.

Она выкрасила волосы в рыжий цвет и живет под вымышленным именем. По виду она легкомысленная девица с соответствующей походкой и манерами, однако она Маделина Батлер.

После ареста меня 24 часа допрашивали. Я сидел под яркой лампой, они же находились в полутьме и без конца задавали вопросы. Они очень долго спрашивали меня, куда я дел деньги, пока я не стал просить их и умолять оцепить все аэропорты, вокзалы и автобусные станции, чтобы она не удрала. Наконец, я заснул на стуле под ярким светом большой лампы.

К этому времени она. конечно, была уже далеко, но я могу доказать им, что не убивал ее. Совершенно однозначно.

Наконец, мне дали адвоката, и я рассказал ему эту историю несколько раз, пока он мне не поверил. По его просьбе полиция согласилась обыскать мою квартиру. Там должны были быть ее вещи. Можно будет установить, в каких магазинах эти вещи были куплены. Это должно убедить их, что Маделина Батлер находилась в моей квартире.

Но беда в том, что они ничего не нашли.

Абсолютно ничего. Ни пижамы, ни халата, ни туфель, ни шляпной коробки, ни пакетов из-под новых платьев. Не нашли даже окурков со следами губной помады, не нашли никаких отпечатков пальцев на бутылке виски и бокалах. Не было следов губной помады на подушке и полотенцах, не было остатков средств для завивки и краски для волос.

Они сделали вывод, что никакой женщины в моей квартире не было.

Постепенно мне стало все ясно.

Она не могла войти в квартиру после моего ареста, так как у нее не было ключей. Она все проделала перед нашим отъездом, наверное, когда я брился. Она все вытерла, вычистила, а свои платья и другие вещи выбросила в мусоропровод.

Она сделала все то, что хотел сделать я, только опередила меня.

В кармане моего пиджака они нашли письмо. Они спросили меня, как это понять: я прятал от полиции Маделину Батлер в своей квартире и написал письмо в полицию, указывая, что ее гам можно найти.

Я попытался им объяснить. Но тут кое-что начало проясняться, и это меня доконало.

В результате полиция отказалась эксгумировать тело Дианы Джеймс, на чем настаивал мой адвокат.

Правда, не одно это, было и кое-что другое.

Дело в том, что никто не видел Маделины Батлер после того, как я ударил по голове полицейского, осветившего ее лицо фонарем. Чарисса Финлей говорила, что я вместе с Маделиной Батлер уехал из домика на озере, и она убеждена в том, что один из нас должен был убить другого. Служащий бензоколонки и полицейский в маленьком городке, через который я проезжал четыре часа спустя после пожара, заявили, что в машине я был один.

Два регулировщика и два патрульных полицейских и еще трое сказали, что только всемером и с немалым трудом им удалось меня связать. Мое утверждение, что будто на тротуаре была Маделина Батлер, сочли за галлюцинацию, за плод моего больного воображения.

Было опрошено 20 свидетелей, и все заявили, что не видели женщины, похожей на Маделину Батлер.

Восемь человек сказали, что видели безвкусно одетую рыжую девицу в большой шляпе, но если я утверждаю, что это была Маделина Батлер, значит, я рехнулся.

Допросили мальчиков, которые видели, как я выбросил приемник. Они сказали, что отдали его в ремонт, и мастер заявил им, что внутри кто-то ковырял ножом. Мастер подтвердил это под присягой.

Они решили, что чувство вины вызвало у меня помешательство. Я сломал приемник, потому что по нему долго передавали о женщине, которую я убил. И я спал на берегу моря, так как мне чудилось, будто она находится в моей квартире. И я совершенно спятил, ибо в каждой женщине видел Маделину Батлер.

И все же не это главное.

Главной оказалась история с деньгами.

Это произошло, когда полицейские вернулись из моей квартиры. На все, что я им говорил, они только качали головами, а то и совсем не слушали меня. Однако когда я им в пятнадцатый раз повторил, что Маделина взяла деньги из банков, а потом запросто скрылась, они согласились проверить это.

Они предупредили, что если и это окажется такой же чепухой, как все предыдущее, то на этом следует закончить. Они но горло сыты проверкой моих утверждений. Я вздохнул с облегчением. Теперь, наконец, они получат доказательство, что я не сумасшедший.

Они проверили мои утверждения, допросили служащих всех трех банков.

Ни миссис Генри Л. Кастерс, ни миссис Джеймс Р. Хэтс, ни миссис Луцилла Мэннинг не арендовали сейфов. Они даже не слышали таких имен. И ни одна женщина, хотя бы отдаленно, подходящая под мое описание, в этот день ничего не брала из сейфов.

Напротив, заявили они. миссис Маделина Батлер, президент основанного ею исторического общества, уже несколько лет пользовалась сейфами этих банков. В них она хранила документы и фамильные бумаги.

Когда мне об этом рассказали, то пришлось вызывать надсмотрщиков.

А иногда это находит на меня даже теперь — я начинаю кричать, рычать и смеяться, когда думаю о том, что эти 120 тысяч четыре дня и четыре ночи были у меня в квартире. Они либо лежали в ее чемоданчике, либо под матрацем.

Деньги все время оставались при ней. А сообщения по радио она действительно не слышала, а я сам ей сказал, что полиция ищет меня, а не ее. Она, вероятно, догадывалась об этом, но, не желая рисковать, решила сначала сделаться настоящей Сузи Мамбли, а потом уже скрыться.

Возможно, она и не собиралась так со мной поступить. Возможно, она всерьез хотела уехать вместе со мной, а я только не должен был знать о ее лжи насчет денег в сейфах. И только поэтому она сделала вид, будто берет деньги из сейфов.

Подумайте над этим. Я не мог догадаться и уже не догадаюсь. Не исключена возможность того, что, пока я брился, она нашла в кармане моего пиджака письмо, адресованное в полицию.

Это вполне возможно, и это объясняет, почему она под конец устроила спектакль. Первый банк — Прибрежный — стоял на углу, и она могла просто выйти из него через боковую дверь и скрыться. Это было бы проще и безопаснее для нее. А если она видела это письмо в полицию? Тогда она показывала эти деньги и разыгрывала роль привязанной ко мне Сузи Мамбли, несомненно, для того, чтобы я здесь не скучал, чтобы мне было над чем подумать.

Теперь вы понимаете, почему я просыпаюсь по ночам? Виной этому один и тот же сон.

Я сижу в машине и ожидаю, когда Маделина выйдет из последнего банка. Вот она неторопливо идет ко мне по тротуару, ее волосы цвета меди блестят на солнце, она обольстительно улыбается и покачивает бедрами в своем летнем платье. А я думаю о том, что через несколько минут мы войдем в мою квартиру.

Жалюзи опущены, в комнате полумрак, возле кровати лежит чемодан со 120 тысячами долларов, а сбоку висит нейлоновый чулок, наспех снятый и брошенный…

А затем в этом сне она машет мне пальцами левой руки, идет дальше мимо меня по улице и исчезает. А я сижу в машине, зажатый другими машинами в центре города, где две сотни полицейских хотят меня поймать. В это время я просыпаюсь и кричу.

А вы бы разве не закричали?!

американский триллер

_{ЧАРЛЗ ВИЛЬЯМС}

СООРУДИ СЕБЕ ПРИЧЕСКУ

_{РЕЙМОНД ЧАНДЛЕР}

ВЕЛИКИЙ СОН

Романы

Перевод с английского

Минск

АО «Международный Книжный Дом»

Рига

«Издательство Лайма»

1994

ББК 84.7 (США)

В46

УДК 820 (73)-31

Серия основана в 1992 году

Вильямс Ч.

В46 Сооруди себе прическу/Ч. Вильямс. Великий сон/Р. Чандлер: Романы;/Пер. с англ. — Мн.: Междунар. Кн. Дом; Рига: Лайма, 1994. 339.— (Американский триллер).

ISBN 985-428-008-х.

В очередной том серии вошли остросюжетные романы известных американских писателей Чарлза Вильямса «Сооруди себе прическу» и Реймонда Чандлера «Великий сон». Оба произведения объединяет —…женщина, которая является причиной всех перипетий их главных героев — мужчин…

В ^8200000000.

ISBN 985-428-008-х («Международный Книжный Дом»)

ББК 84.7(США)

© Составление серии. Л. Усачева, 1994

© Оформление. В. Парков, 1994

© Оригинал-макет. «Лайма», 1994

Серия «Американский триллер»

Литературно-художественное издание

Ответственный редактор Л. Усачева

Художник В. Парков

Компьютерный набор фирмы «Эллат» (Рига)

Подписано в печать 17.10.94. Формат 84×108 1/32. Бумага типографская № 2. Гарнитура тип «Таймс». Печать офсетная. Печ. л. 11,0. Усл. печ. л. 16,1. Уч-изд. л. 16,9. Тираж 50 000 экз. Зак. 1034.

Акционерное общество «Международный Книжный Дом». 220023, Минск, пр. Ф. Скорины, 98. Лицензия ЛВ № 721.

Многоотраслевая фирма «Лайма», Рига, LV-1009, ул. Матиса, 76/78. Лицензия № 2-0005.

При участии производственно-коммерческой фирмы «Макбел». 220071, Минск, ул. Гикало, 4.

Отпечатано с оригинал-макета заказчика в типографии издательства «Белорусский Дом печати». 220013, Минск, пр. Ф. Скорины, 79.

Оглавление

Чарльз ВИЛЬЯМС БЕТОННЫЙ ФЛАМИНГО

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

Чарльз Вильямс Большой обманщик

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

Чарльз ВИЛЬЯМС БРИЛЛИАНТОВОЕ БИКИНИ

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

Чарльз Вильямс Глубокое синее море

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

Чарльз Вильямс Девушка с холмов

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

  Глава 20

  Глава 21

  Глава 22

  Глава 23

  Глава 24

Чарльз Вильямс Долгая воскресная ночь

  ГЛАВА ПЕРВАЯ

  ГЛАВА ВТОРАЯ

  ГЛАВА ТРЕТЬЯ

  ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

  ГЛАВА ПЯТАЯ

  ГЛАВА ШЕСТАЯ

  ГЛАВА СЕДЬМАЯ

  ГЛАВА ВОСЬМАЯ

  ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

  ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

  ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

  ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Чарльз Вильямс Дыхание смерти2

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

  Глава 20

  Глава 21

Чарльз Вильямс Дядюшка Сагамор и его девочки

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

Вильямс Чарльз Канун дня всех святых

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

Чарльз Вильямс Клеймо подозрения

  ГЛАВА ПЕРВАЯ

  ГЛАВА ВТОРАЯ

  ГЛАВА ТРЕТЬЯ

  ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

  ГЛАВА ПЯТАЯ

  ГЛАВА ШЕСТАЯ

  ГЛАВА СЕДЬМАЯ

  ГЛАВА ВОСЬМАЯ

  ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

  ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

  ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

  ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

  ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

  ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

  ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Чарльз Вильямс МЕРТВАЯ ЯХТА

  ГЛАВА 1

  ГЛАВА 2

  ГЛАВА 3

  ГЛАВА 4

  ГЛАВА 5

  ГЛАВА 6

  ГЛАВА 7

  ГЛАВА 8

  ГЛАВА 9

  ГЛАВА 10

  ГЛАВА 11

  ГЛАВА 12

  ГЛАВА 13

  ГЛАВА 14

  ГЛАВА 15

  ГЛАВА 16

  ГЛАВА 17

  ГЛАВА 18

  ГЛАВА 19

  ГЛАВА 20

  ГЛАВА 21

  ГЛАВА 22

  ГЛАВА 23

  ГЛАВА 24

  ГЛАВА 25

Чарльз ВИЛЬЯМС НА МЕЛИ

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

Чарльз Вильямс НЕТ ВЕДЬМЫ ЯРОСТНЕЙ

  ГЛАВА ПЕРВАЯ

  ГЛАВА ВТОРАЯ

  ГЛАВА ТРЕТЬЯ

  ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

  ГЛАВА ПЯТАЯ

  ГЛАВА ШЕСТАЯ

  ГЛАВА СЕДЬМАЯ

  ГЛАВА ВОСЬМАЯ

  ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

  ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

  ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

  ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

  ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

  ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

  ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

  ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

  ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

Чарльз ВИЛЬЯМС ПАРУСИНОВЫЙ САВАН

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

Чарльз Вильямс Промедление смерти подобно

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

Артур Омре, Идар Линд, Чарльз Уильямс Риф Скорпион

  Артур Омре Дело Холмгрена

    1

    2

    3

    4

    5

    6

    7

    8

    9

    10

    11

    12

    13

    14

    15

    16

    17

    18

    19

    20

    21

    22

  Идар Линд Отель «Турденшолд»

    1

    2

    3

    4

    5

    6

    7

    8

    9

    10

    11

    12

    13

    14

    15

    16

    17

    18

    19

    20

    21

  Чарльз Уильямс Риф Скорпион

    Глава 1

    Глава 2

    Глава 3

    Глава 4

    Глава 5

    Глава 6

    Глава 7

    Глава 8

    Глава 9

    Глава 10

    Глава 11

    Глава 12

    Глава 13

    Глава 14

    Глава 15

    Глава 16

    Глава 17

Чарлз Вильямс Сооруди себе причёску

  Глава первая

  Глава вторая

  Глава третья

  Глава четвертая

  Глава пятая

  Глава шестая

  Глава седьмая

  Глава восьмая

  Глава девятая

  Глава десятая

  Глава одиннадцатая

  Глава двенадцатая

  Глава тринадцатая

  Глава четырнадцатая

  Глава пятнадцатая

  Глава шестнадцатая

  Глава семнадцатая

  Глава восемнадцатая

  Глава девятнадцатая

  Глава двадцатая

  Глава двадцать первая

  Глава двадцать вторая

Вильямс Чарльз Старшие Арканы

  Глава 1 НАСЛЕДСТВО

  Глава 2 ОТШЕЛЬНИК

  Глава 3 КАРТЫ НАЧИНАЮТ ИГРУ

  Глава 4 КОЛЕСНИЦА

  Глава 5 НЕПОДВИЖНЫЙ ТАНЦОР

  Глава 6 ШУТ

  Глава 7 МИРОВОЙ ТАНЕЦ

  Глава 8 РОЖДЕСТВО В ДЕРЕВНЕ

  Глава 9 СИБИЛ

  Глава 10 НЭНСИ

  Глава 11 ДЖОАННА

  Глава 12 ПАДАЮЩАЯ БАШНЯ

  Глава 13 ПУТЬ В НОЧИ

  Глава 14 ЛУНА ТАРО

  Глава 15 БЛУЖДАЮЩИЕ В ПРЕДВЕЧНОМ

  Глава 16 "СТОЙ, СОЛНЦЕ, НАД ГАВАОНОМ"

Чарльз Вильямс Страх на побережье

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

Чарльз Вильямс Тень подозрения

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

Чарльз Вильямс Человек в бегах

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

Чарльз Вильямс Человек на поводке

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

Чарлз Вильямс Сооруди себе причёску

  Глава первая

  Глава вторая

  Глава третья

  Глава четвертая

  Глава пятая

  Глава шестая

  Глава седьмая

  Глава восьмая

  Глава девятая

  Глава десятая

  Глава одиннадцатая

  Глава двенадцатая

  Глава тринадцатая

  Глава четырнадцатая

  Глава пятнадцатая

  Глава шестнадцатая

  Глава семнадцатая

  Глава восемнадцатая

  Глава девятнадцатая

  Глава двадцатая

  Глава двадцать первая

  Глава двадцать вторая