Кровь Лары [Наталья Свидрицкая] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Наталья Свидрицкая Книга третья: Кровь Лары

Я бояться отвык голубого клинка,

И стрелы с тетивы за четыре шага.

Я боюсь одного: умереть до прыжка,

Не услышав, как хрустнет хребет у врага.

«Песнь волка», «Мельница».

1

И снова мне хочется сделать паузу, посмотреть в окно, подумать о прошедшем. Такой путь пройден! Я думаю о тех днях: да это же было – то всего… И вдруг понимаю, что прошёл уже не год и не два… И для тех, кто моложе меня, это уже прошлое, которое никого больше не волнует.

Но как же это всё живо для меня! Когда я начала писать, мне казалось, что я не вспомню деталей каких-то, что-то пропущу… Но вот начала – и оказалось, что в памяти моей хранятся даже такие мелочи, как улитки на стенах, рябь от ливня на воде, прошедшего так давно, но в моей памяти идущего и сейчас.

Но ярче всего оживляют память запахи. Не замечали?.. Повеет чем-то знакомым-знакомым, и ты на какие-то мгновения вдруг оказываешься в прошлом, порой в таком далёком, что даже странно, и испытываешь массу забытых эмоций. Когда пахнет цветами рябины, я вспоминаю Элодисский лес, плеск воды Фьяллара, крики чаек над плёсами. А запах ясеня… Ох, этот запах!

Я оставила своих героев в сложный для них момент, и всё же, это было не худшее время их жизни. Почти все они очутились на распутье: оглядываясь назад, я ясно вижу, что это был миг, когда ещё можно было чего-то избежать, что-то изменить, от чего-то спастись… и погибнуть, тоже. Всё было так хрупко. Великое Летнее Полнолуние, день, когда полнолуние совпадает с солнцестоянием, священный эльфийский праздник, цветение папоротника. Все пути начинались в тот миг прямо у наших ног, на выбор. Все мы могли пойти любым путём – кроме Гэбриэла. Он никогда не колебался на развилках, ни тогда, ни теперь. Для него выбор был сделан, возможно, ещё до его рождения; он знал это, даже не подозревая об этом. И ещё я думаю о том, как повезло всем нам, знавшим его. Такие люди – это событие, целая эпоха в жизни. Как объяснить?.. Живя обычной жизнью, среди обычных людей, постепенно начинаешь считать, что яркие поступки, яркие характеры и великие события – это бывает только в романах, а в жизни всё проще и ровнее. И такой человек, появившись, переворачивает твоё восприятие мира, озаряет его особым светом, доказывая самим фактом своего существования, что жизнь более захватывающая вещь, чем любой роман. Его судьба, его любовь, его война – всё это по сей день внушает мне благоговейное восхищение. Я преклоняюсь перед ним, я обожаю его. И этот мой труд – дань этому преклонению. Но спросите любого в этом городе: преувеличиваю ли я, льщу ли я ему?.. И даже дети скажут вам, что это невозможно.

Часть первая. Южные пустоши

Глава первая. Сын шлюхи

– Рыцарь Бергстрем! – Изабелла величественно выпрямилась. – Ваша королева вами недовольна! – Её сапфировые глаза, как и голос, были холодны, как лед. – Мои подданные из Анвила, Дракенфельда и окрестных деревень прислали мне жалобу на вашего сына, эрла Андерса. Вступая на престол, я пообещала моему народу, что никогда огонь инквизиции не коснётся Нордланда и моих подданных! И что же?! Ваш сын жжёт живьём молодых беременных девушек! Объяснитесь, сэр Бергстрем, немедленно!

– Ваше величество! – Бергстрем приложил руку к сердцу. – Я состою в постоянной переписке с сыном, и он тоже озабочен создавшейся ситуацией. Зачинщик этих бесчеловечных казней не Андерс, Боже упаси! Это духовное лицо, некий доминиканец, брат Корнелий. Люди озлоблены, положение в Междуречье тяжёлое, вспыхивают быстро. А этот Корнелий, по словам Андерса, мастак толпу заводить. Андерс же не может духовному лицу ни приказывать, ни, Боже упаси, насилие над ним учинить какое. Тут вопрос, скорее, к его высокопреосвященству… А кстати, где он?

Лицо королевы стало ещё холоднее и непроницаемее. Она прекрасно сознавала, что Бергстрем просто издевается над нею. Да, формально Андерс не мог тронуть доминиканца. А на самом деле – сколько этих монахов и попиков сгинули, перебежав дорогу и менее значительным персонам?! Да против эрла Бергстрема этот Корнелий, кто бы он ни был, слова бы не сказал! Но что она могла поделать?! Она была одна, одна!!! И всё, что ей оставалось – это сделать хорошую мину. Придворные с любопытством наблюдали за их беседой, и Изабелла сделала вид, будто приняла оправдания Бергстрема – старшего.

– Я попрошу его высокопреосвященство вызвать этого Корнелия сюда, чтобы тот ответил за свои преступления. Но ваш сын не так бесправен и беспомощен, как вы пытаетесь показать! Приговоры суда инквизиции недействительны, пока их не подтвердит светская власть.

– А это уже к герцогу Элодисскому! – Вновь приложил руку к сердцу Бергстрем, почти не скрывая усмешки. – Если ему вообще есть до этого какое-то дело! А то, говорят, они всё празднуют, фейерверки запускают, а до своих подданных им и дела нет…

– Сэр Бергстрем! – Гневно перебила его королева. – Когда я слышу, как сплетничает мужчина, мне хочется спросить: «Кто из нас баба?!». Я сама никогда не опускаюсь до сплетен, и из уст своих подданных слышать их не желаю!!! Герцог Элодисский объяснится передо мной в свой срок, будьте уверены! И я обязательно дам ему своих гвардейцев, чтобы он раз и навсегда навёл порядок в вашем Междуречье!

– Ваше величество… – Бергстрем аж побагровел, еле сдерживаясь перед придворными.

– Аудиенция закончена! – Перебила его Изабелла. Она прекрасно осознавала, что ничего она не сделает, и Гарет, скорее всего, тоже. Но унижаться перед этим выскочкой?! Сдаться на милость этих скотов и вилять перед ними хвостом?! Никогда! У Изабеллы ещё оставался последний козырь, но зато какой!!! И Бергстрем это знал прекрасно, и пока что вынужден был принимать её правила игры. В целом он не верил, что Изабелла способна на такое безрассудство, как предъявление этого козыря, но в глубине души сомнение всё же шевелилось: а вдруг? Кто её знает, эту бабу бешеную?.. Все Хлоринги бешеные, у них в роду через одного берсеркеры, им даже настоечку из мухоморов пить не требуется, они чокнутые и так. Поэтому открыто бросать ей вызов себе дороже. Есть и другие способы.

Изабелла прошла к себе, вне себя от ярости наорала на прислуживающую ей даму Шелли, прогнав прочь. Взвизгнув, сами смылись любимые левретки, шмыгнул куда-то любимый карлик Наф-Наф. Расхаживая по своим покоям, Изабелла с силой растирала ладони одна о другую. О, игру Бергстремов она раскусила мгновенно, как только узнала о бесчинствах того попа! Им нужно выманить мальчишек из Элодисского леса, где они в безопасности, и натравить на них чернь. Или сами убьют, списав всё на чернь, не существенно. Гибель Гарета будет катастрофой!!! Не сейчас, только не сейчас… Сколько страшных дней и ночей Изабелла провела, каждую минуту ожидая страшное известие о смерти брата?.. Удар неизлечим и обязательно повторится рано или поздно. Королева отлично понимала, что сама жива и при короне только потому, что брата любят народ и знать, его знают и ценят в Европе и даже в Византии. Открытая попытка сейчас напасть на него и членов его семьи вызовет бурю возмущения в Европе и на Острове. Конечно, и датчане, и англичане в таком случае станут грести под себя, не говоря уже о Риме, но это без разницы, местным гости из-за моря не нужны в любом случае. И на здоровье принца Элодисского сейчас держится всё, даже жизнь и корона самой Изабеллы. Узнав, что с возвращением сына Гарольд чуть ли не на поправку пошёл, Изабелла испытала такое облегчение! Ей показалось, что опасность немного отступила, у них появилась возможность упрочить свои позиции, выгодно выдав замуж Габи и женив Гарета. Королева и невесту присмотрела, кузину английского короля, Элизабет Стюарт, девчонку родовитую, отличных кровей, но небогатую. Впрочем, это даже лучше: быстрее удастся сговориться. Девчонка вполне созрела, ей четырнадцать, рожать уже способна, до Нордланда доберётся быстро, полгода на всё про всё уйдёт, не больше… И с виду не дурна, если верить послу и портрету, переданному послом. Рыжая и белокожая, худющая, но это от того, что ещё молода. К двадцати годам оформится и пополнеет, будет хороша. И тут такое… Проклятье! Если хоть одного из мальчишек убьют, брат этого не переживёт. Повторный удар и смерть… И конец всему.

– Консорта ко мне! – Рявкнула Изабелла.

Явился. Беспечный, нарядный, с кульком вишни. Плюется косточками, румянец во всю смазливую немецкую рожу… Господи! Вот ведь… существо!..

– Послезавтра в Хефлинуэлл едет посол Нидерландов с женой. – Голосом скучающим и как бы утомлённым по-немецки протянула королева, отвернувшись, чтобы не видеть эту довольную… рожу. – Поедешь с ними. Скажешь моему брату, что всё в письме.

– В каком? – Сплюнув пару косточек и закинув в румяный рот ещё несколько вишен, спросил Фридрих.

– В письме! – Повысила голос королева. – Его высочество поймёт. А твоя задача при дворе моего брата – соблазнить мою племянницу.

– Что?! – Фридрих не донёс до рта очередную порцию вишенок.

– Соблазнить Габриэллу Ульвен, болван!

– Но, моя королева…

– Заткнись! Это приказ твоей королевы. Девочка очень красива, это будет легко. Габи бредит Европой, особенно Бургундией. Сыграй на этом. Рассказывай ей то, что она хочет услышать. Ты, конечно, умом не блещешь, но и она не Премудрость Божия. Соблазни её и уговори на бегство в Элиот с тобой. Я сначала сделаю вид, что разгневана, а потом дам тебе развод. Ты станешь герцогом, Фридрих. – Не менее утомлённым, чем голос, жестом Изабелла стянула с чёрных волос алмазную диадему, и волосы её рассыпались по плечам и спине блестящими шёлковыми прядями. Консорт, глядя на это, сглотнул и сделал непроизвольное движение к королеве. Как бы он её не ненавидел, что бы про неё не говорил своей любовнице Амалии, но Изабелла неизменно вызывала в нём, наряду с бурей противоречивых чувств, сильнейшее желание.

– Оставь! – Изабелла, даже не глядя на него, верно угадала его порыв, и выдала сакральное:

– У меня голова болит. А тебе пора собираться в дорогу. Потрахаешь моих фрейлин, хоть на это они сгодятся.

– Я ненавижу тебя. – По-немецки произнёс консорт. Изабелла легко повела плечом:

– А мне плевать.

– Когда-нибудь я убью тебя, Бель.

– Не верю. – Кисло поморщилась королева. – Я сказала: иди. Ступай!!! – Повысила голос, лицо исказилось, стало некрасивым. – Пошёл вон!!!

– Ты сейчас ужасно уродлива. – С тоской глядя на неё, сказал Фридрих, не трогаясь с места. – От тебя дурно пахнет, ты стара.

– Вот и вали отсюда. – Огрызнулась Изабелла.

– Я знал, что ты это скажешь…

– Тогда какого чёрта напрашиваешься?! Вон! Вали в Гранствилл, и без Габи не возвращайся!!!

Консорт вышел, швырнув на пол кулёк с вишней и сильно хлопнув дверью. Королева длинно вздохнула, пряча лицо в ладони. Как она устала… Как все Хлоринги, она была отважна, безрассудна и несгибаема, словно внутри неё был стержень или клинок из лучшей стали. Дурные или хорошие, Хлоринги были сильными людьми, яркими, необычными. Единицы из них прожили тихую и спокойную жизнь, все остальные вечно искали каких-то приключений и опасностей на свою пятую точку, всегда находили и, что тоже являлось фамильной чертой, почти всегда успешно выходили из всех передряг. Но бывали и катастрофы, как и вся их жизнь, весьма и весьма яркие. Как смерть Алисандры, королевы-отравительницы, успешно отравившей трёх мужей и уничтожившей одним махом пятьдесят эльфийских князей со всеми их соратниками, которые только что помогли ей избежать плахи. Единственный выживший в учинённой по её приказу бойне, король эльфов Кину Ол Таэр снёс ей голову прямо на ступенях собора Марии-на-водах, где Алисандра только что обвенчалась со своим избранником, которому и сделала подарок в виде мёртвых эльфов. Об этом до сих пор рассказывали сказки, сочиняли баллады и канцоны и пели на площадях. Возможно, устало подумала Изабелла, крах их семьи будет таким же ярким и незабываемым… Какое, однако, слабое утешение!

Внешне такая же, как всегда, то есть, сварливая, раздражительная, надменная и язвительная, Изабелла внутри была страшно напряжена и уже начала чувствовать сильную усталость. Она даже похудела, что в её время отнюдь не считалось красивым и не радовало женщину, к которой это относилось, ничуть. Ей казалось, что сам воздух в Сансет загустел от скопившегося напряжения, и начал слегка горчить. Улыбающиеся и кланяющиеся фрейлины могли накапать яда или впустить к ней убийцу. То же пажи и герольды. Стражники могли перерезать горло или накинуть удавку на шею. Изабелла дурно спала, ей всё мерещились шаги убийц. Умом она понимала, что пока живы брат и племянник, убивать её бессмысленно и даже опасно, но где гарантия, что они ещё живы?! Может, их уже уничтожили, и убийцы, опережая вести, спешат по её душу? Королева упрямо боролась с паническими атаками, собрав в кулак свою стальную волю, но эта борьба истощала её.

Но пока она жива и борется! Изабелла присела к секретеру и принялась писать. Писала она по-эльфийски – королева отлично говорила и писала на десяти языках, – мелко-мелко, на тонкой бумаге, привозимой из далёкой страны Катай, безумно дорогой и очень редкой. После этого, очень длинного, письма, она написала ещё одно, как положено, на латыни, на обычной бумаге, запечатав это письмо своей гербовой печатью. Второе письмо она отдала пажу, велев ему вручить его Фридриху, а с первым отправилась в конец коридора, где стоял высокий узкий шкаф. Отодвинув намотанные на длинные палки старые пыльные портьеры, Изабелла отодвинула панель и очутилась на узкой лестнице, ведущей вверх, сначала прямо, а потом по спирали, внутри узкой башенки, снаружи казавшейся просто декоративной пристройкой к фасаду дворца.

Забравшись на самый верх, Изабелла очутилась в очень странном помещении: круглом, узком, и полностью захламлённом, но не хламом, а всяческими дорогими и даже драгоценными вещами. Пробивающиеся через заколоченные узкие длинные окна-щели солнечные лучики освещали груды дорогой посуды из золота, серебра, малахита, янтаря и яшмы, оникса и хрусталя; рулоны драгоценных тканей: парчи, кружева из золотых нитей, паучьего шёлка; книги в окладах, украшенных неслыханно дорогими и красивыми камнями, чьё мягкое сияние придавало комнатке сказочный и таинственный вид, и множество всяческой драгоценной утвари, вещей, украшений, даже оружия. Где-то вверху ворковали голуби, но на вещах не было и следа голубиного помёта.

– Дядюшка Ю-у-ухан… – Вкрадчиво позвала королева. Что-то еле слышно прошуршало где-то в недрах драгоценного хлама, и стихло.

– Дядюшка! – Повторила королева призыв. Совсем близко от неё вдруг отчаянно разодрались крысы, с шумом, писком, шипением. Изабелла непроизвольно вздрогнула, подождала, пока шум прекратится, вновь позвала:

– Дядюшка Юхан!

Откуда-то вдруг напахнуло сквозняком с привкусом болотной гнили, потом раздалось оглушительное карканье и хлопанье крыльев, словно мимо королевы пронеслась стая ворон, её даже обдало ветром и запахом птичьих гнёзд.

– Ну, прости, дядюшка! – Всё так же умильно попросила королева и вкрадчиво добавила:

– А я тебе кое-что принесла.

– Не надо мне. – Капризно произнёс из темноты скрипучий голос, и Изабелла лукаво улыбнулась.

– Ты же не видел ещё!

– И не показывай, всё равно не буду смотреть. – Говоривший был невидим и говорил, казалось, со всех сторон сразу.

Изабелла, тем не менее, достала из сумочки мешочек из замши, а из мешочка – настоящее чудо. Эльфийской работы букетик из розы и двух ландышей, из малахита, розанита, изумрудов и жемчуга; на широких листьях ландышей лежали алмазные капельки росы.

– Не смотрю-не смотрю! – Капризно пропел скрипучий голос, и почти в тот же миг возле королевы возник карлик, главной деталью внешности которого был нос. Он был таким огромным, что просто не мог принадлежать человеку, даже маленькому, даже каким-то образом изуродованному. Всё остальное: морщинистое лицо, кругленькое, как бочка, тельце и тонкие кривые ножки – уже как-то не бросалось в глаза.

– Дай сюда! – Алчно сверкая глазами, карлик выхватил у королевы букетик и заворковал над ним, запричитал, осматривая, оглаживая короткими пальчиками и даже время от времени касаясь кончиком длинного, узкого и ядовито-красного языка:

– Хороший, хороший… – Ворковал он, – мой, хороший!

– Обмен! – Напомнила королева.

– Куда опять собралась, греховодница? – Поинтересовался карлик ворчливо, пряча драгоценность в большой кошель, висевший у него на поясе, где что-то явственно и очень нежно звякнуло.

– Нужно отправить письмо. Так, чтобы никто не узнал, не увидел и не перехватил.

– Интриги, заговоры… – Фыркнул карлик. – Глупости всё ваши. Толчется мошка, толчется, думает, что правит миром… Ха! Мир мошкары! Руку дай. – Он бесцеремонно схватил изящную ухоженную ручку Изабеллы, ткнул в палец длинной чёрной иглой – Изабелла дрогнула, но стерпела, – и подставил зеркальце под каплю крови. Ударившись о зеркальце, тяжёлая капля взорвалась облачком мельчайшей пыли, и из этого облачка возникло существо – чёрная, крупная летучая мышь с отвратительной мордочкой. Королева вновь чуть заметно вздрогнула, поморщившись.

– Да уж! – Насмешливо фыркнул карлик. – У кого дербник, у кого голубь… У кого-то даже грифон был. Моё зеркало не обманешь! Чего морщишься?.. Это твоя тёмная сторона. Бери и пользуйся!

После некоторых колебаний, пересилив себя, королева пристроила своё послание на шею неприятному созданию, словно кулон. Как бы оно ни выглядело, а кулон доставит только Гарольду и никому другому, и, выполнив свою миссию, бесследно исчезнет.

– Значит, старая интриганка задумала заполучить себе племянницу? – Сцепив вместе кончики пальцев, протянул Дрэд. – Интересно, и не глупо, да, да… Выдаст её за своего никчёмного консорта, и объявит их потомство своими наследниками. За этим породистым жеребцом, не смотря на всю его никчёмность, стоят пять сильнейших королевских семей Европы, да, да… Тронуть его и его семью будет опасно. Умный ход, но такой женский! Придумать такой блестящий ход и довериться никчёмному вертопраху! Ах, женщины! Тварюшки глупые, но забавные! – Он засмеялся, и Амалия тоже улыбнулась, несколько кисловато, развеселив Дрэда ещё больше.

– Поезжайте в Хефлинуэлл, на эту их помолвку. – Отсмеявшись, сказал Дрэд. – Марьяж этот Риму не нужен, но чтобы девица Ульвен покинула Элодисский лес – крайне желательно. Заодно попробуйте там провернуть одну из ваших блестящих схем.

– С которым из братьев?

– Предпочтительнее, конечно, герцог, но и второй сгодится, да, да…

– Как скажете! – Преувеличенно-покорно согласилась Амалия, но Дрэд лишь погрозил ей пальцем:

– Шалунья!

Кира была счастлива. Конечно, нормальной девушке её существование показалось бы сплошным ужасом, но после Девичника, после Доктора и гостей, девушке казалось, что она в раю. Лютую тоску по новорожденному сыну она привычно трансформировала в заботу о тех, кто был подле неё – теперь, прежде всего, конечно, об Аресе. Он оказался, о чудо, именно таким, каким Кира придумала его себе и полюбила: спокойным, сильным, добродушным и даже заботливым. Доля его заботы доставалась и Кире: он вечером всегда спрашивал, не хочет ли она «жрать», и предлагал помыться в бассейне, менее тёплом и более глубоком, чем бассейн в Девичнике, но Кире нравилось. Здесь всё ей нравилось. Уже одно то, что нет Доктора, делало в её глазах любое место истинным парадизом. В первые часы она всё не могла поверить, что какое-то время (хоть бы больше никогда!) не увидит его мерзкую рожу и не услышит его голос, не почувствует ударов его палки! А потом попыталась осознать и принять то, что видит предмет своего обожания каждый день, слышит его голос, получила право прикоснуться к нему, и даже ощущает его заботу… Это было так немного, но для Киры, три года пробывшей Паскудой, и это было, словно сон наяву. Полюбила Ареса она давно, но теперь и любовь её трансформировалась, превращаясь из идеальной в реальную, и девушка находила в этом источник новых сил жить и даже какого-никакого, но счастья.

Что мучило Киру каждую секунду – это «её девочки», оставшиеся без единственной поддержки, которую получали только от неё. Несколько дней Кира собиралась с духом, чтобы обратиться к Аресу, не смотря на риск такого поступка. Боялась она не побоев – видит Бог, ей это было не впервой, и ради «своих девочек» девушка готова была на любую муку. Чего именно боялась, Кира не смогла бы сама себе толком объяснить, а на самом деле – боялась она того, что её божество, испускавшее свет, который все три года грел её и помогал выжить, отреагирует так, что перестанет быть таковым, и этого краха Кира, если что, наверное, не пережила бы. Девушка боялась и за свою любовь, и за своего кумира тоже… И судьба, решившая, наверное, сжалиться над Кирой, избавила её от сомнений и риска, и помогла ей сама.

Арес, как и Гор когда-то, частенько отправлялся на собачьи бои, но феноменальными силой и скоростью Гора похвастать не мог, и нередко возвращался оттуда чуть живой. Так получилось и в этот раз: пёс прокусил ему запястье и изодрал когтями живот и бёдра так, что Арес с трудом дополз до Приюта, оставляя повсюду кровавые следы.

– А где Доктор? – Янус помог ему добраться до лежанки и встал рядом в бесплодном сочувствии.

– Уехал Клизма… – Прохрипел Арес, зажимая кровоточащее запястье. – Нету суки…

– Я могу помочь! – Кира метнулась к нему, упав на колени у лежанки и вся дрожа от волнения. Янус замахнулся, чисто машинально даже:

– Ты чё, Чуха…

– Оставь! – Рявкнул Арес. – Она это… Клизме всегда помогала, она знает!

– Надо запястье перетянуть, вот тут, – Кира ловко перехватила запястье, и Арес уступил ей, морщась. Полосой ткани, оторванной от рубашки, она перетянула запястье, наложив тугую повязку.

– Надо в Девичник. – По-прежнему дрожа, сказала Кира. – Я знаю, где у Вонюч…

– Вонючка он, Вонючка! – Добродушно, не смотря на боль и слабость, усмехнулся Арес. – Янус, своди её, пусть это, возьмёт, что надо.

– И можно, – Кира рискнула взглянуть в лицо своему кумиру, быстро, успев увидеть, какого красивого, серого, но тёплого, как речной песок, цвета его большие глаза, – можно, я очень быстро посмотрю девочек?.. – Она задрожала сильнее, но иначе она просто не могла. – Я быстро, только взгляну… Может, им помощь нужна?..

– Можно. – Ответил Арес, и волна такой благодарности, такого восхищения и такого обожания затопила Киру! В этот миг она готова была, стоя на коленях, ноги ему целовать! – Только быстро, это!

В Девичник Кира готова была лететь – и летела бы, если б не боялась заблудиться в лабиринте темных путаных коридоров. Внутри она торопливо указала Янусу, что нужно взять, и, схватив снотворное, обезболивающее и мазь от ушибов, бросилась к «своим девочкам». Приласкала маленькую Клэр, баюкая её, как ребенка, и быстро обещая, что не бросит и всё равно будет приходить и помогать; смазала раны Марии и дала ей снотворное, приободрила и приласкала остальных девочек, называя каждую по имени и целуя, и побежала с Янусом обратно – Арес нуждался сейчас в ней больше.

Пока она обрабатывала его раны, Янус возмущённо поведал ему, что Паскуда, оказывается, нарушает все запреты и табу уже давно… И услышал в ответ:

– А тебе что, жалко? – Морщась, сказал Арес. – Молодец она, чё? Они хоть и Чухи, а живые тоже, и это… мы-то тоже нарушаем, потихоньку можно. Может, из-за неё они дольше проживут, тебе чё, жалко?

– Нет, но… – Янус смешался. А в самом деле, чего он?.. Янус был довольно бесцветным и не особенно волевым парнишкой, но не злым и не упёртым – это и помогло ему сблизиться с незлобивым Аресом. – Непорядок просто… Узнает кто…

– Ты не скажешь – не узнают. – Арес длинно вздохнул, прикрывая глаза: начало действовать болеутоляющее. Мазь приятно холодила раны, успокаивая боль и жжение. Паскуда зашила самые опасные порезы, действуя так, что Арес почти не чувствовал не только боли, но и особого дискомфорта – у девушки была изумительно лёгкая рука. Наложила пропитанную лекарством ткань, прошептала:

– Постарайся не двигаться и живот не напрягать, не говори громко, не шевелись… К утру станет легче, у нас всё быстро заживает.

– Ну чё… молодец ты, чё. – Вздохнул Арес. – Сиди тут, со мной.

– Да, я посижу. – Кира вновь рискнула быстро взглянуть ему в лицо, поражаясь его чеканной красоте. Нос, лоб, губы, подбородок – всё было вылеплено и очерчено словно бы рукой гениального мастера, безупречное, мужественное, сильное. Напряжение отпускало девушку, она расслаблялась, начиная осознавать, что произошло, и полная такой благодарности, такой любви! Как могла она бояться, как могла сомневаться в своём божестве?! Она переживала своё счастье остро, на грани боли, и сердце её едва вмещало его полноту. Бережно промокая Аресу пот чистой тканью, она иногда приподнимала компресс и заглядывала – не кровоточат ли царапины?.. – но всё было чисто. Арес лежал, закрыв глаза и глубоко дыша, привыкший к боли и почти не замечающий её. Кира понятия пока об этом не имела, а он сквозь опущенные ресницы рассматривал её, и отмечал, что девушка очень красива. Он привык, что она вечно с пузом, где-то в сторонке, стоит, опустив голову, не воспринимал её – а она была как раз такая, как он любил: с белыми волосами, заплетёнными в косу и свёрнутыми в тяжёлый моток на затылке, с точёным носиком и пухлыми губами. Глаза, на миг взглянувшие в его глаза, были удивительные: почти чёрные, блестящие, и что-то в них было такое, что пронзило Ареса насквозь, словно молния. Приют заснул, сгустились сумерки, упала ночь, а Арес всё не мог уснуть, частью от боли, а частью от непонятного волнения, скорее приятного, чем нет. Он не видел девушку, но слышал её лёгкое дыхание и понимал, что она не спит – караулит его, готовая помочь, убрать пот, унять кровь. Это было… приятно.

– Слышь… это… – прошептал он, и Кира дрогнула, ближе склонилась к нему – Арес ощутил её запах, какой-то травно-цветочный, словно увядающее сено. – Тебя как звать? Паскудой это… стрёмно звать-то тебя.

– Кира. – После паузы чуть слышно выдохнула девушка.

– А я Ларс… Надо ж, забыл уже почти! Ты это… не говори никому, поняла? И при всех не давай вида там, что мы с тобой того… общаемся. Поняла?

– Да.

– А ты красивая. Я привык, что ты с пузом вечно, а у тебя попка складненькая такая, и сисечки смачные… Распусти волосы, а?..

Девушка послушно распустила косу, и она рассыпалась по плечам волнистыми прядями. Арес здоровой ладонью погладил эти пряди, любовно пропустил их между пальцами:

– Люблю, когда у Чухи волосы светлые и такие, знаешь… волнистые. Как у тебя. И это… обнимашки люблю. Ты любишь?

– Не знаю.

– Ну, ясен пень! – Горько усмехнулся Арес. – Мы тут как эти… тык-тык – сколько хочешь, но не дай боже погладить, а я люблю всё такое. – Он привлёк девушку к себе, и она с наслаждением прижалась к его боку, боясь дышать от счастья. – Ты при всех не подавай виду, – повторил он, – а наедине мы это, по-своему будем делать, да?..

Алиса с утра страшно переживала и готовила всё свое мужество, чтобы обратиться к герцогу со своей просьбой, которая, она знала, ему очень не понравится. Ей показалось неправильным воспользоваться Гэбриэлом и его чувством к ней, особое чувство такта требовало от неё избегать интриг. Поэтому она дождалась прихода братьев и спела для них новую балладу про девушку, превращённую в птицу и сопровождающую повсюду своего возлюбленного, который не догадывался, что она рядом. Лишь в краткий миг, в свете полной луны, девушка могла превратиться в человека и сидела у его постели, пока он спал, целуя его и слыша, как во сне он произносит её имя. Баллада была такая красивая, печальная, пронзительная, что даже Габи едва не прослезилась и тут же рассердилась на себя за это. Кончилось всё тем, что молодой человек выпустил своего ястреба, который схватил птицу – и к ногам его хозяина упала его возлюбленная. Растрогался даже Лучиано, что уж говорить о придворных дамах! Каждая вторая, не скрываясь, прикладывала платочек к глазам.

– Вы сами себя превзошли, дама Алиса! – Улыбнулся ей Гарет. – Это самая прекрасная баллада на нордском, которую я когда-либо слышал. Что скажете, господин Терновник?

– Мало найдётся эльфийских баллад, которые могли бы сравниться с этой по красоте и чувству. – Произнёс эльф, и Алиса порозовела от удовольствия и гордости. И когда Гарет спросил, нет ли у неё каких просьб или желаний, она ответила:

– Есть, милорд! – И Гэбриэл дрогнул, но Гарет движением руки осадил его:

– Так говорите же, дама Алиса. От такой прекрасной госпожи я готов выслушать что угодно, и что угодно исполнить.

– Ловлю вас на слове, милорд! – У Гэбриэла сжалось сердце: Алиса выглядела очень-очень храброй, а это значило, что она ужасно волнуется и даже боится. Даже досадно стало: почему она к нему-то сначала не обратилась?! Неужто он ей бы не помог?!

– Я прошу вас за Альберта Ван Хармена. – Теперь Алиса чуть побледнела, потому, что лицо Гарета мгновенно стало суровым, глаза превратились в синий лёд. – Он хороший и честный человек, и я…

– Этот честный человек предал нас.

– Я в это не верю! – Алиса прижала к груди кулачки с переплетёнными пальчиками – жест, сокрушающий дух Гэбриэла и лишающий его воли. – Это какое-то недоразумение, я уверена в этом!

– Никто в замке и в этом зале, – Гарет обвёл рукой придворных Девичьей башни, и многие согласно закивали, – не разделяет вашей уверенности и не готов поручиться за этого человека. Я сам в нём не раз сомневался…

– Я готов за него поручиться! – Перебил его Гэбриэл, и Гарет чуть поморщился, не очень хорошо подумав при этом про Алису. Она поняла: покраснела, глаза вспыхнули, она гордо вскинула голову, маленькая, но полная такого достоинства, что не уступила бы любой высокой и статной королеве:

– Я бы не хотела, милорд, жених мой, злоупотреблять вашей добротой и любовью, которую безгранично ценю и за которую очень благодарна. Я сама готова поручиться за господина Ван Хармена и разделить с ним все последствия, если ошиблась.

– Вы отдаёте себе отчёт, дама Алиса, – устало спросил Гарет, страшно недовольный тем, как разворачиваются события, – что делаете и чем рискуете?

– Да. – Просто ответила Алиса. – Но никакого риска нет, милорд. Я верю этому человеку, он не преступник.

– Вы храбрая девушка, дама Алиса. – После небольшой паузы, сказал Гарет, и толпа придворных, среди которых поднялся лёгкий гул, притихла. – Я восхищаюсь вашей храбростью и готовностью защищать своих друзей, что бы ни произошло. Обещаю: я дам Ван Хармену шанс объясниться, и если он сможет развеять мои подозрения – а это, учитывая все обстоятельства, весьма непросто, – я не только помилую его, но и верну ему должность и состояние.

– А твоя Алиса – молодец. – Заметил Гарет, когда они покинули Девичью башню и шли по галерее. Гэбриэл, который мрачно думал прямо противоположное, встрепенулся:

– Разве?! Ей следовала сказать всё мне, и я бы…

– Вот именно: – хмыкнул Гарет, – и «ты бы». Ты бы бросился ко мне, я сказал бы, что говорить не о чём, мы бы поцапались, я бы стоял на своём, ты тоже, и тайком учудил бы чудь какую-нибудь: побег бы ему устроил, или ещё что. Я не прав?.. Уступить ведь, коли Рыжик попросила, ты не в состоянии даже мне!

– И даже отцу. – Согласился Гэбриэл, задним числом понимая, насколько брат прав.

– Эта девушка даже не золото: она алмаз чистой воды, и поступила идеально. Девятьсот девяносто девять человек из тысячи поступили бы так, как ты сейчас сказал, и только она выбрала вариант единственно верный, не подставив никого.

– И я бы прислушался к её словам. – Заметил молчаливый Терновник. – Она лавви, а лавви не ошибаются в людях. Добро и зло они чувствуют сердцем.

– А ведь верно: она лавви. – Кусая губы, сказал Гарет.

– Так что: мы к нему?! – Подорвался Гэбриэл, и Гарет сморщился:

– Не сейчас.

– Нет, сейчас! Он в тюрьме и не знает, что с ним будет, для него каждая минута – пытка! Если не хочешь, схожу я…

– Не хочу. – Согласился Гарет. – Я никогда не знал, как с ним говорить; не понимаю я его, честно! Вроде, правильный, вроде, идеальный, но… не то что-то с ним, всё равно: не то!!! Ну, иди, сходи к нему, но прежде, чем обещать ему что, или решение принимать, ко мне и всё рассказать!!!

– А может, господин Терновник…

– Нет. – Отрезал эльф. – Без крайней нужды засорять свою память я не стану.

– Но это крайняя нужда!

– Крайняя нужда дайкина? – Приподнял бровь эльф, став вдруг так похож на Гарета, что Гэбриэл даже моргнул, сгоняя наваждение. – Что мне в ней?.. Я бы доверился лавви, но и поговорить не мешает. Эту проблему вы способны решить и без моей помощи.

Войдя в тюремную камеру, Гэбриэл поразился двум вещам: что камера вовсе не походила на таковую, была чистой, опрятной, только что с крохотным решётчатым окошком, но в ней были кровать, два стула, стол и даже ковёр, а ведро для естественных нужд пряталось за кроватью; и тому, что Альберт ничуть не утратил идеальности, только глаза чуть покраснели и глядели устало и обречённо, да воротник белейшей рубашки, больше не накрахмаленный, повис. Гэбриэлу он поклонился по-прежнему:

– Ваше высочество.

– А нормальненько тут у тебя. – Гэбриэл ногой подцепил стул, уселся и кивнул Альберту:

– Садись, садись, приказываю.

– Да, со стен вода не течёт и крысы в соломе не шелестят. – Как-то вымученно усмехнулся Ван Хармен, садясь.

– Крысы в соломе? – Чуть прищурился Гэбриэл. – И такое бывает, да. Я поговорить пришёл. Кое-кто не верит в твою вину, а мы с братом верим этому кое-кому. Ну, и брат даёт тебе шанс оправдаться.

– Я не могу. – С тоской произнёс Ван Хармен, опуская глаза.

– Ты подумай-ка сначала. – Нахмурился Гэбриэл. – Кое-кто поручился за тебя, а ты его подставляешь. Да я тебе за этого поручителя… нос сломаю!

– Ваше высочество! – Волнуясь, Альберт вновь встал. – Клянусь всем, что для меня свято, я не замышлял ничего дурного ни против Хлорингов, ни против герцогства Элодисского! Я был и остаюсь верным вашим слугой! Но я преступен… кое в чём ином. – Голос его сел, он опустил глаза. – Так меня казнят, и так казнят, но – по-разному. И я предпочитаю казнь за измену.

– Насильник, что ли? – Изумился Гэбриэл. Самая позорная и противная казнь в герцогстве Элодисском ожидала именно за изнасилование девственницы, особенно малолетней: насильника топили в сортире.

– Милорд!!! – Возмущение Альберта было так искренне, что Гэбриэл ему поверил. Побарабанил пальцами по колену.

– Ну, говори тогда. Если ты не насильник, не убийца и не предатель, обещаю, дальше меня это не пойдёт. Я по-иному на жизнь смотрю, не так, как брат. Даже если ты содомит, мы и это решим, если ты не борзеешь и не калечишь никого.

– Я не могу. Я не причинил вреда ни одному живому существу, моё преступление – оно в ином… Вы будете презирать меня. Я… я этого не вынесу.

– Вон в чём дело! Такой идеальный, а? В краску меня столько раз вгонял, и вдруг боишься, что я злорадствовать буду?.. – Гэбриэл ухмыльнулся именно злорадно, от души. – Ну, может, и подавлю лыбу, возьму реванш – всё лучше казни. Но никому ничего не скажу – обещаю.

– Вы необыкновенный человек, ваше высочество. – Помолчав, признался Ван Хармен. – Я никогда не видел таких, как вы. Даже принц Элодисский, которым я восхищаюсь и которого боготворю, кое в чём уступает вам. Я признаюсь. И да поможет мне Бог! – Он набрал в грудь воздуха, прикрыл глаза, смертельно побледнел и отчеканил:

– Я не Ван Хармен.

Повисла пауза, тишину которой слегка разбавляла унылая муха, которая без огонька и пыла сонно бодала окно за решёткой. Гэбриэл приподнял бровь, совсем, как брат:

– И чё?.. Что, в смысле?

Альберт был бледен, как смерть, но стоял прямо, даже гордо. Повторил внятно:

– Я не Ван Хармен. Я никто. Я не дворянин и даже не законнорожденный; я бастард, я сын шлюхи. Мать родила меня в борделе, в Сандвикене, и я с пелёнок рос среди шлюх и сутенёров. Среди её клиентов был Альфред Ван Хармен, и мать часто хвастала, что мой отец – он. Может, так, а может, и нет, сами понимаете. Я присвоил себе имя знатного человека, и за это меня следует поставить к позорному столбу, где меня закидают дерьмом и тухлятиной, потом провезти по улицам верхом на свинье, затем бить плетьми и повесить.

– За что? – Не понял Гэбриэл. – За имя?..

– Таков закон.

– Я иначе на законы смотрю. – Повторил Гэбриэл. – Ты садись, надоело мне башку задирать. Я понял кое-что, теперь до конца хочу понять. – Он чуть наклонился вперёд, пока Альберт, бледный, взволнованный до легкой дрожи в руках, усаживался на краешек стула. – Как ты из борделя-то в Хефлинуэлл попал?..

– Я прислуживал гостям в борделе. – Не поднимая глаз, сказал Альберт. – Я был… я с рождения умел хорошо держаться и был очень опрятным. Хозяин борделя начал заводить речь о том, чтобы мне заняться тем же, что и мать, мне было уже десять лет, и я был не дурён собой. Я очень боялся этого. Барону Мерфи, посетившему наш бордель, понравилось, как я прислуживаю ему, он даже сказал, что его собственные пажи так не умеют… И я взмолился, чтобы он забрал меня. Он оказался хорошим человеком и выкупил меня у хозяина за пол дуката. Я стал пажом в его замке. Он никому не говорил, где меня взял; по случайному совпадению, до меня дошёл слух, что Альфред Ван Хармен умер, не оставив наследников и родни, его титул присвоили какому-то очень дальнему родственнику. И я назвался его именем. Другие пажи думали, что я в самом деле из бедного дворянского дома. Я учился, много читал; я хотел забыть бордель как можно скорее и вырваться из него душой так, как сделал это телом. И я сумел! – Он вскинул голову, и Гэбриэл наконец-то увидел перед собой не идеал человека, а человека, и это человек ему понравился. – Что бы кто ни говорил, а я горжусь тем, чем стал, не смотря на своё происхождение! Я горжусь тем, что у меня не было ничего, кроме ума, гордости и воли, ничего, что помогает другим добиться успеха! Я горжусь тем, что не поддался судьбе и не стал тем, на что меня обрекали мое происхождение и условия жизни! Барон Мерфи умер, и меня уже никто не мог разоблачить. Из пажей я поднялся до герольда, и в таком качестве попал сюда в свите дамы Вильгельмины Мерфи. Здесь я так же стал герольдом. И можете судить меня, ваше высочество, но я скажу. Да, я совершил преступление. Но я не мог, понимаете? – не мог иначе. Мой ум, мои способности законом были заперты во мне без всякой надежды на что-то лучшее! Но я не просто хотел лучшей доли – моя доля и так была не дурна! Я хотел работать, хотел, чтобы мои способности, мой ум приносили пользу, чтобы они не пропали даром! И даже вы не можете не признать, что я был на своём месте и исполнял свои обязанности идеально!!!

Гэбриэл откинулся назад, задумчиво глядя на него. Альберт продолжил:

– Я не удержался, и некоторое время назад поинтересовался судьбой своей матери. И узнал, что она больна сифилисом, спилась, её вышвырнули из борделя, и она побирается в доках. Я забрал её сюда, не открывая своего имени, купил ей дом через подставных лиц, она живёт в Гранствилле… За ней присматривают, её лечат. Я порой проведываю её. Она не знает, кто я. Никто не знает… Я так думал.

– Кто-то всё же узнал. – Констатировал Гэбриэл задумчиво. Альберт кивнул:

– Да. Марк Хант, сутенёр, который прикидывается богатым купцом, обратился ко мне и сказал, что всё знает. Я не знаю, откуда, но он действительно знает. Он и свёл меня с Гакстом. Они шантажировали меня.

– И на что ты подписался?

– Я. – Отчеканил Альберт, гордо вскинув голову. – Ни на что. Не. Подписался. Я бастард, я сын шлюхи, но у меня есть и достоинство, и честь!!! Пусть люди и закон считают меня преступником, но я ЗНАЮ, КТО Я!!! И никакому грязному шантажисту не утащить меня на дно!..

– И ты согласился на то, чтобы они тебя разоблачили? Не верю. Какой ты есть, ты бы лучше умер.

– И я хотел… я хочу умереть. – Помолчав, признался Альберт. – Я, по сути, умер в тот миг, как Марк обратился ко мне и сказал, что всё знает. НО в последний момент я подумал, что вместо меня они найдут кого-то другого, и этот кто-то не будет столь щепетилен, как я. Признаться вам я не мог… Но и просто так оставить всё судьбе и, возможно, погубить кого-то из вас, или, не дай Бог, его высочество, я тоже не мог. Сначала я хотел написать прощальное письмо прежде, чем выпить яд, который купил в Гранствилле. Но побоялся, что, во-первых, мне просто могут не поверить, во-вторых, сведения у меня самые расплывчатые. Я понял так, что в Хефлинуэлле есть кто-то… какой-то человек, который предал вас и шпионит для кого-то из ваших врагов. Этот человек должен, когда придёт час, обратиться ко мне и дать мне приказ, который я должен буду беспрекословно выполнить, пользуясь вашим доверием ко мне. Слишком неопределённо. Я пока не знаю, ни кто этот человек, ни чего он хочет, ни кто за ним стоит. Я подумал: притворюсь, что согласен, всё выясню, разоблачу его, и покончу с собой. Это будет… достойный финал, красивая смерть.

– М-да-а… – Протянул Гэбриэл, и Альберт, краснея, опустил глаза. – Брат ни за что не поверит. Я, дурачок деревенский, и то как-то… Ну, допустим. Рановато мы Гакста завалили, да. В ярости были оба, не подумали, что надо всё вытрясти из него сначала-то. Ладно. – Гэбриэл встал и прошёлся по камере. – Я тебе поверил и как бы даже зауважал. Плевать я хотел, кто там мать твоя и где ты рос, поверь, это – не важно. Я даже брату не скажу, скажу, что ты мне всё рассказал и что я поклялся не говорить, он поймёт. – Он остановился и посмотрел Альберту прямо в глаза. – Но если окажется, что весь этот пафос твой – обман… то я тебе такое устрою, что ты сам закричишь: «Где там моя свинья, я на виселицу хочу!». Понял меня?

– Спасибо вам, ваше высочество. – Тихо произнёс Альберт, вновь становясь тошнотворно-идеальным, но сильно порадовав тем Гэбриэла, который боялся, что начав благодарить и клясться, типа, «он, да никогда, да ни за что!», Альберт только испортит всё впечатление.

Гарет ожидаемо усомнился во многом, но, к удивлению Гэбриэла, принял версию Альберта быстрее, чем думал его брат.

– Дурь такая, что может, и правда. – Пожал он плечом. – Детство какое-то… так чем там его шантажируют-то?

– Я клятву дал молчать. Ничего там такого нет, что нам бы угрожало, и вообще кому-то, кроме него самого.

– Содомия, поди? – Подмигнул брату Гарет. – Ты их жалеешь, знаю я тебя… Да и хрен с ним. Главное, чтобы пажей и псарёнков не щупал. – Ему приятно было найти в непогрешимомАльберте гнильцу – слишком уж его идеальность раздражала. Настроение, рухнувшее после обращения к нему Алисы, поднялось вновь.

– Ладно. – Повторил он. – Помилую его, как бы… И оставлю в Рыцарской Башне. Думаю, если мы его выгоним прочь, он всякую ценность для нашего Сокола потеряет; он потому и нужен, что близок ко мне, к тебе и отцу. Ты, да наша феечка, вместе вы меня убедили. Ну, почти. Может, и вправду, поймаем Сокола нашего благодаря Альберту?.. Я ему тогда семь грехов прощу. Официально обставим так: дама Алиса Манфред умолила нас и взяла Альберта на поруки. Это и престиж её повысит, и уважать заставит. Пошли, Младший, пообедаем, и сходим к Алисе. Небо заложило так, что ни клочка голубого не видно… Дождь зарядит дня на два, самое малое.

– И уже в который раз ты удивляешь меня, Ангел. – Признал Дрэд, когда Лодо предстал перед ним в образе Лауры. – Не знай я, что это ты, и решил бы, что передо мной женщина… И такая пикантная! И ни грамма грима, да, да… Изумительно!

– Это моё ремесло. – Напомнил Лодо.

– Ремесло, да, да… Ну, так что же? Порадуй меня, мой вестник.

– Я был в Садах Мечты. Все слухи верны и даже хуже того. Это место разврата и самых ужасающих грехов и преступлений. Все самые известные преступники и грешники прошлого и настоящего – дети по сравнению с теми, кто посещает это место. Я, асассин, почувствовал себя там праведником.

– Замечательно… – пробормотал Дрэд, соединяя вместе кончики пальцев. – Знати там много?

– Они практически все – знать, сеньор. Почти все фамилии Юго-востока, кое-кто из Междуречья. Из самых значительных – графы Кемский и Сандвикенский, старший Бергстрем, епископ Скоггланд, маршал Кюрман, епископ Керн.

– Замечательно! – Дрэд прикрыл глаза. – А Далвеганцы?

– Граф Кенка. – Выдержав паузу, сказал Лодо, и Дрэд широко распахнул глаза, в которых сверкнул огонёк торжества.

– Чем можно доказать их причастность к грехопадению?

– Татуировки и клейма в виде виньетки «СМ» в интимных местах. Ну, и то, что все они посещают в Найнпорте колдунью, знахарку и гадалку Барр, из дома которой есть потайной ход в Редстоун. С парадного входа в замок они благоразумно не показываются, но это не важно. Это можно будет доказать, сеньор.

– Замечательно! – Дрэд даже позволил себе довольную улыбку.

– Вы не спрашиваете о несчастных детях, которые служат там мясом для ужасающих преступлений, сеньор. – Прервал его приятные мысли Лодо.

– Детях? – Искренне удивился Дрэд. – Помилуй, Ангел, тебе ли быть сентиментальным?! И потом, какие дети?! Это эльфийские полукровки, они сами по себе грех и скверна… От них в своё время этот остров нужно будет зачистить особенно тщательно, ибо в них живёт семя греха и свободомыслия, которого не должно быть в кротких. Ты забыл, что есть цель Святого Официума?.. Наша цель – град божий, Небесный Иерусалим, Город Золотой, в котором не будет греха, зла и скверны. Для начала мы должны объединить все страны и народы под сенью Святого Престола, и прекратятся войны и склоки, ибо все станут единым народом, а не станет же нога воевать с рукой?.. И уже в этом новом мире мы будем старательно, как садовники в саду Господнем, выращивать свой вертоград, выкорчёвывая всё, что вредит посевам. Блаженны нищие духом, ибо их есть Царствие Небесное! А сон разума порождает чудовищ. Наша цель – истинная, благая и Божья, потому, что мы – против насилия, войн и горя, против зла и слуг Сатаны. Но враг наш коварен, Ангел, силён и безжалостен. И чтобы выстоять против него, должны мы отринуть слабость, жалость и даже сострадание. Ибо Враг будет использовать против нас прежде всего слабости и добродетели наши! Ему есть, что терять, и натиск его будет страшен. Все пороки, все слабости, все сомнения и заблуждения – идут ему на пользу, а сомнения и заблуждения – свойство лишь просвещённого и ищущего ума. Господь сам называет свою паству овцами; кроткие, послушные, богобоязненные и верные, вот ради кого мы сами все в крови и грязи! Нам с тобой не видать Царствия Небесного, Ангел, но я готов на эту жертву ради тех, кто никогда не испачкается, для чистых, счастливых, мирных и светлых. А с нами лишь вера и твёрдость духа! Мне ли говорить тебе это? Я не знаю никого, кто был бы более твёрд в вере и служении Господу!

– Да, сеньор. – Чуть нагнул голову Лодо.

– Теперь слушай, что ты будешь делать дальше… – Дрэд подошёл к окну, собираясь с мыслями. Ассасину нужно было не только дать задание, но и обосновать его важность… Но оно того стоило! Лучше Лодовико дель Фьоре у него агентов не было.

Габи нашла себе отличную помощницу, хоть и нечистую на руку: нанимая для тайных свиданий Габи и Иво дом, Беатрис не удержалась и надула свою госпожу на три дуката. Отчитываясь, она страшно боялась, что её тут же разоблачат, и на всякий случай приготовила пути отступления, придумав довольно правдоподобную причину своей «забывчивости», но она не понадобилась: Габи даже не поинтересовалась, сколько что стоит. Для неё, принцессы крови, что три дуката, что тридцать, были материей презренной и неинтересной. И Беатрис, сообразив это, расстроилась, что продешевила… Но виду не подала. Дом она сняла, волею каких-то странных хитросплетений сразу нескольких судеб, на улице Полевой, почти соприкасающийся стеной с домом, который снял для Шторма Гакст. И окно комнаты, которую как раз сейчас убирали под любовное гнёздышко, выходило на окно единственной комнаты в пустом доме, где Шторм ночевал, когда приходил сюда. Между домами рос высокий пирамидальный тополь, но сквозь его ветви Шторму было прекрасно видно, что происходит по соседству: в комнате было светло. А вот его из того дома увидеть было невозможно: два других окна были закрыты жалюзи, и в его комнате всегда было полутемно. Когда он заметил, что в доме появились постояльцы, Шторм почувствовал недовольство: ему нравилось одиночество и уединение. Соседний дом был так близко, что он слышал голоса рабочих и уборщиков, наводивших порядок. Но против воли он заинтересовался: пустая и запущенная комната на его глазах преображалась, становилась красивой, уютной, даже роскошной. Ему стало интересно, кто там будет жить?.. Не то, чтобы Шторму хотелось общаться с соседями или интересовала их никчёмная жизнь. Но простых чувств, в том числе любопытства, и он был не лишён. Лил дождь, и он вынужденно проводил много времени в своём доме, где компанию ему составлял рыжий кот, наглец и обаяшка, который приходил, когда хотел, тёрся о ноги, басовито мурлыкал и игнорировал сдержанность и нелюдимость Шторма. И эльдар оттаял: неслыханное дело, но Шторм кота даже гладил порой! Кот был умница и не воровал продукты, предпочитал вымогать всё необходимое, корча сиротинушку, умирающего от голода. Жалобное исчезающее мяуканье, которое он исхитрялся издавать своей наглой широченной мордой, вызывало у Шторма усмешку и – тем не менее! – очередную порцию вкусняшек. Сидя у окна и бездумно почёсывая кота за ушком, или поглаживая его подбородок, Шторм смотрел на соседский дом, ожидая постояльцев… И был поражён, в один прекрасный день увидев, как в комнату вошёл Эрот.

Привстал, не веря своим глазам. Нет, это совершенно точно был Эрот! Ну, или как его теперь звали, Иво. Шикарно одетый, сопровождаемый служанкой, он вошёл в комнату, огляделся, взял со стола какое-то лакомство и, подойдя к окну, стал смотреть на тополь и что-то есть. Служанка что-то сказала – Шторм слышал звук её голоса, приторный, заискивающий, но сквозь шум дождя слов было не различить, – и, улыбнувшись призывно на прощанье, вышла. Шторм даже дышать перестал. Видит его Эрот, или нет?.. Кот недовольно мякнул и спрыгнул с его коленей, но Шторм этого даже не заметил. Ноздри его раздувались, сердце билось. Какой удобный случай, чтобы убить предателя и выполнить волю Хозяина! Это судьба, сама судьба, не иначе! Шторм оглянулся, чтобы проверить, где лежит его арбалет. Главное – понять, видит что-то Иво, или нет?..

И тут Иво заулыбался и повернулся. Шторм уже готов был взять арбалет, но задержался, чтобы увидеть, кто вошёл…

И сердце его ухнуло в пропасть: он узнал девушку, которая вошла в комнату. Она была в маске, скрывающей лицо до самых губ, но Шторм узнал её не глазами, а кровью, мгновенно вскипевшей, бросившейся к лицу и в чресла, заставившей огнём запылать щёки и всё остальное; телом, ставшим, словно чужое, переполненным чем-то неведомым, страшным, сладким, мучительным и отвратительным. Дыханием, ставшим тяжёлым и шумным. Ему даже показалось, что он чувствует запах розового масла, перемешанного с запахами дождя и мокрой земли. Это была девчонка Хлоринг, как её – Габриэлла?.. Шторм слышал её голос, опять же, без слов, только интонации, от которых по предателю-телу побежали мурашки. Иво подошёл, прикоснулся к ней, и Шторма всего пронзила острая, болезненная игла, он едва не вскрикнул от ярости.

То, что происходило дальше, Шторма перевернуло, оглушило, потрясло и почти уничтожило. Иво и Габи занялись сексом, и ничего подобного Шторм, выкормыш Садов Мечты, до сих пор не видел и ни о чём таком даже не подозревал! Он слышал стоны и крики Габи и Эрота, видел её тело, узкое, гибкое, белое, как молоко, с маленькими грудями и длинными ногами, которые обвивали пояс Эрота над ритмично работающими ягодицами, видел её чёрные пышные длинные волосы, рассыпавшиеся роскошными прядями, её руки и пальцы, ногти, впивающиеся в спину Эрота, и при взгляде на эти ногти у него у самого в этих местах всё немело и запускало новые и новые стаи мурашек. Ненависть, страсть, дичайшее желание, ревность, страх, возмущение – всё сплелось в нём, дико страстном от природы, в такое, что даже не поддавалось никакому определению. А они, словно издеваясь, одним – двумя разами не отграничились, нет! Всё это продолжалось больше часа, в течении которого они занимались сексом, перекусывали, смеялись, бесстыдно обнажённые, устраивали шуточную борьбу с последующим горячим сексом, и в постели, и на подоконнике, и на столе, и стоя, и во всех иных мыслимых и немыслимых местах и позах. Шторм пытался каким-то краем своего сознания заставить себя отойти, не смотреть, но что толку, если он их слышал?! За этот час он был выжат, высушен и разобран на атомы, после чего собран заново и оставлен в отчаянии, даже в бешенстве, измученным, потрясённым и дико злым. ОН теперь ещё сильнее хотел убить Иво, хотя убить, сильно, хотел – всё это были слишком слабые и бессильные слова для того, что кипело в нём с яростью раскалённой лавы. Но Габи он хотел убить даже сильнее, хоть это и могло показаться нереальным – куда уж сильнее?.. Но при мысли об этой бесстыдной девке, об этой твари, о её белых длинных ногах над мужскими ягодицами, о её стонах, в нём творилось и вовсе что-то невообразимое. Спрятав в голенище сапога кинжал, он скользнул вниз, чтобы посмотреть, как будут покидать свою обитель греха его враги, и увидел, что Иво – Эрот вышел с парадного входа, и отправился под дождём в сторону Старого Города, а Габи выскользнула из задней двери и поспешила по тропинке, ведущей к пролому в стене, скрытому зарослями бузины, лопуха и крапивы, и выводящему на задний двор двух домов на улице Вязов. В этих зарослях Шторм и затаился, опережая Габи, сжимая рукоять кинжала и предвкушая, как будет резать и кромсать это прекрасное ненавистное тело.

От неё напахнуло розовым маслом и сексом, так сильно, что Шторм едва не задохнулся, вновь испытав дичайшее желание. Она была близко от него, так близко, что он видел сдвоенную родинку на её ключицах, слегка влажных после бурно проведённого времени, или от дождя, поливавшего её, Шторма, заросли… Ему казалось, что от неё пышет жаром, как от очага, жаром и страстью, неприкрытой, животной, безрассудной. И Шторм не смог даже шевельнуться, не то, что наброситься на неё.

Габи тоже его почуяла – приостановилась, скользнула взглядом по кустам, в глазах, сверкавших голубизной сквозь прорези маски, мелькнула тревога.

– Кто здесь, Иво, ты? – Спросила она. Шторм перестал дышать. Миг – и он бросился бы на неё, а там невесть, что произошло бы: убил ли он её, или изнасиловал, он и сам не знал, оба желания были в нём одинаково яростно сильны. Но Габи вдруг испугалась чего-то, и бросилась прочь, подхватив юбку.

– Представляешь?! – Говорила она Беатрис, которая прикрывала её, объясняя слугам и сопровождающим дамам, что госпожа прилегла для послеобеденного сна, – кто-то был в кустах… Я слышала, как он дышит, бурно так! Я спросила, кто здесь, и он дышать перестал… тихо, жутко так стало! Я и побежала, и теперь до сих пор отдышаться не могу, во рту пересохло…

– Выпейте, госпожа! – Угодливо метнулась Беатрис. – Наверное, Иво захотел над вами пошутить!

– Да, я тоже так подумала… – Габи выпила яблочный сок, перевела дух. – Ну, получит он от меня в следующий раз!!!

Шторм уйти от дома, где находилась Габи, так и не смог. Он стоял в кустах, под дождём, мокрый, потрясённый, и смотрел на этот дом, и сама мысль о том, что там, внутри, Габи, продолжала мучить и возбуждать его. Дождь утихать не хотел, превращая тропинки в ручьи, переполнив дождевые бочки у кухонных дверей, загнав всех горожан в дома. Даже непоседливые дети оставались в доме, превращая его в арену для игр и вредительства. Дворовые собаки уныло сидели в будках, куры – на своих насестах. Габи со своим кортежем так же застряла на улице Вязов. И только Шторм мок под дождём, карауля – он и сам не знал, с какой целью, – этот дом, или Габи в нём, кто знает?.. В этой точке Гранствилла неожиданно, и пока неведомо для всех, пересеклись линии судеб многих людей, и даже целых герцогств, целого королевства. Никто из заинтересованных лиц никогда так этого и не узнал, но начало всем неудачам, удачам, провалам и триумфам было положено именно здесь и именно сейчас, а не в головах интриганов и политиков. Все хитроумные планы и расчёты оказались повязаны на страсти, безрассудстве, глупости и испорченности Габи и страсти тех, кого она сводила с ума.

– Это не сглаз и не порча. – Сказал Иосифу врач, молодой еврей, моя руки в серебряном тазу. – Это сердечная хворь, девочка больна.

– Это лечится? – Спросил Иосиф.

– Нет. – Ответил врач, выпрямившись и вытирая руки. – Она скоро умрёт.

– Когда?

– Одному Богу известно. Может, прямо сейчас, может, через месяц, или полгода. Даже если бы она жила в лучших условиях, хорошо питалась, она не прожила бы долго.

– Лечение поможет?

– Не особенно. Нет, конечно, если начать лечить, не волновать и не пугать её, она, вероятно, проживёт чуть дольше. Или нет. Но я бы не рассчитывал на это. Слишком поздно.

– А это заразно?

– Совершенно точно нет. Христиане, – врач чуть усмехнулся, – считают эту хворь грудной жабой. Якобы, девочка выпила вместе с водой головастика, и тот, выросши в её груди, теперь душит её. Полнейшая чушь… Но суть передана верно.

– Благодарю. – Иосиф отдал врачу оговоренную плату. Подошёл к двери в комнату, где оставил девочку, собираясь с духом… Вошёл. Люси сидела на подоконнике с ногами, и, тихонечко напевая что-то своё, слегка покачивалась и улыбалась, глядя наружу. Странно, невероятное существо… Иосиф вдруг подумал, что её якобы помешательство – это защита, инстинктивное стремление выжить. Она отгородилась от мира, создала себе свой, собственный мир, в котором она принцесса и живёт в замке… И просто не видит окружающего ужаса. И хорошо, что не видит.

– Это дворец? – Спросила вдруг Люси, и Иосиф даже вздрогнул – ему казалось, что она полностью погружена в себя, и не видит его.

– Ещё нет… Ваше высочество. – Серьёзно ответил он. – Скоро мы отправимся туда, обещаю.

Он снял виллу за городом, настолько роскошную, насколько это было возможно на деньги Гэбриэла, и вскоре действительно отвёз Люси туда. Девочка по-прежнему была слабенькой и медлительной, но ничего не предвещало, как казалось Иосифу, её близкой кончины. Она не жаловалась, не проявляла того, что страдает от боли, у неё не были серыми губы, как у многих, кто страдал от сердца. Может, – думал Иосиф, – молодой врач ошибся, и это всё же что-то другое? Может, действительно, хорошенькую девочку кто-то сглазил?.. Нанятые им слуги кланялись Люси, называя её «ваше высочество», её обрядили в богатое платье, и девочка несколько минут не могла отвести от себя глаз, крутясь перед зеркалом. Глаза её сияли, щеки порозовели. Потрясённая и очарованная, она бродила по богато обставленным комнатам, а потом и по маленькому, но очаровательному саду, и казалась такой счастливой, что Иосиф почти поверил, что, вопреки всем прогнозам врача, с нею всё будет хорошо. Он ушёл, чтобы отдать все распоряжения слугам, а Люси прилегла отдохнуть… И уже не проснулась.

– Она умерла счастливой. – Утешая Иосифа, произнесла служанка.

– Да. Разумеется. – Холодно бросил он. Откинувшись в паланкине, который вез его домой, Иосиф плакал и смеялся над своими слезами, и ругал себя за сентиментальность, и всё равно оплакивал маленькую странную девочку, которую нельзя было спасти.

Глава вторая. Ссора

До помолвки оставалось всего ничего. Должны были приехать кардинал, нидерландский посол с супругой, принц-консорт Фридрих, все дворяне Поймы и Элодисского леса, и к их приезду замок готовили даже тщательнее, чем к торжеству в честь возвращения Гэбриэла. Фридрих должен был привезти подарки от Изабеллы и подписанные ею документы о новом статусе Алисы Манфред; пока что невесту Гэбриэла официально «её сиятельством графиней Июсской» именовать было нельзя. Герольды Хефлинуэлла из герба графов Июсских, несколько лет назад прекративших своё существование в лице дряхлого деда, помнившего последние крестовые походы и крах тамплиеров, и пережившего всех своих наследников, и где-то откопанного ими герба Трёхозёрок сотворили новый герб графини Июсской: графская корона и три серебряные раковины на голубом поле, так как какой-то Манфред триста лет назад брал Иерусалим в числе других крестоносцев. Девушки так бурно обсуждали эти новости, что Габи сделалась совершенно невыносима, и Алиса, а с нею и её лучшие подруги: Аврора, Юна и Мина, – предпочли вообще не показываться в её приёмной и проводили время в покоях Алисы и в саду марокканского коттеджа, где работы по очистке территории и реставрации фасада были завершены, и теперь коттедж и прилегающую к Рыцарской башню отделывали изнутри. В саду было просторно, хорошо и уютно; правда, последние дни не переставая шёл дождь, и девушки вынуждены были оставаться в комнатах Алисы, мечтая о том времени, когда она переберётся к себе, и у них будет куда больше места и уединения. Их товарки из свиты Габи в покое их не оставляли: по коридорам мимо комнат Алисы то и дело сновали служанки, под окнами – тоже; Габи и Беатрис хотели знать, что делает будущая графиня и соперница, что говорит, кто её посещает?.. Посетителей было хоть отбавляй: к помолвке будущей графине шили несколько нарядов, новую обувь, шляпки, и всё, что требовалось знатной даме, невесте принца крови. Алиса на удивление самой себе, очень легко приняла перемену и свой новый статус. Чем дальше, тем больше ей нравилось здесь. Девушка больше не переживала по поводу того, что кто-то здесь её не любит, что Габи относится к ней всё хуже, и что о ней сплетничают больше, чем о братьях. Алиса освоилась, и почувствовала себя, как рыба в воде. Она полюбила и Гарета, и, особенно, его высочество, и для неё главным было то, что её любит Гэбриэл и его отец и брат, что у неё есть чудесные подруги и даже друзья: Иво, Марчелло и Альберт Ван Хармен. А сплетни… Да Бог с ними! Она была самоуверенной, пылкой, дерзкой, отважной и живой девушкой, и эти качества, прежде подавляемые жизнью в изоляции, под гнётом авторитарных воспитательниц, теперь стремительно расцветали в ней, поощряемые обожанием Гэбриэла и любовью его отца, брата и подруг. Для Гэбриэла она была совершенством, неким существом из каких-то высших сфер, и постепенно начала сама себя такой и ощущать. Но, в отличие от Габи, она была так очаровательна в своем самолюбовании, в ней была доля здорового юмора, с которой она могла посмеяться над собой, и так была при этом мила, что её прощали все, даже подруги, которые, все трое, по-своему полюбили её. А Алиса в ответ любила их, и всех, кто окружал её и любил, одаривала тем, чем в избытке владели лавви Нордланда: здоровьем, ощущением тепла, спокойствия и счастья. В Садах Мечты её сил едва-едва хватало на то, чтобы соткать для двоих крохотный золотой фонарик; здесь же, среди близких и любящих её людей, среди садов, ухоженных полей и вблизи огромного девственного леса, она постепенно окутывала своим золотым плетением весь замок и дальше, всю округу. Это происходило естественно и незаметно, даже для самой Алисы; просто этой весной вдруг все стало расти быстрее, цвести пышнее, животные не болели, приплод был здоровый и не погибал, и люди сделались как-то бодрее и веселее. Даже неизбежные беды, потери и неудачи воспринимались как-то бодрее и оптимистичнее. Легче было найти утешение, проще успокоиться. И конечно же, заметив это, судили о происходящем кто как. Оптимисты утверждали, что это эльфийская магия: лесная королева радуется возвращению правнука и благословила место, где он живёт. Пессимисты утверждали, что так всегда бывает перед большой бедой – войной, например, – и советовали слишком не радоваться и готовиться. Принц Элодисский объяснил это тем, что защитник дамы Манфред, Натаниэл Грэй, только что вернулся из Палестины и привёз святой земли прямо с Голгофы, с того места, где пролилась кровь Спасителя. Эта земля сотворила чудеса в таверне «Золотой дракон» близ Блумсберри, и продолжает творить чудеса и здесь, после того, как горсткой этой земли, подаренной принцу Нэшем, удобрили сад его высочества. Каноник Кейр, временно замещающий епископа и выполняющий его обязанности, не раз уже поднимал эту тему в своих проповедях, стараясь донести до своей паствы, сколь велика сила веры и как щедро одаряет Господь верных. Люди верили. Ну, многие.

Дождь лил и лил. И игра Авроры на арфе у раскрытого окна так органично, а главное, красиво вплеталась в его мелодию! Юна лежала на полу, сунув под живот подушку, и листала, уже в который раз, засмотренный до дыр альбом, привезённый Гаретом из Европы. Алиса сидела рядом и вместе с нею комментировала бургундских модниц, в основном обсуждая, что уже готово из её новых туалетов, а что нет, и что будет не совсем так, как на рисунках, и насколько это лучше, или хуже. Мина вышивала для Алисы незабудки на маленькой подушечке, и время от времени вставляла своё словечко в их разговор. Время после трёх часов пополудни по обычаю было свободным: с утра девушки, согласно правилам своего времени и своего сословия, были заняты, рукоделием, посещением церкви, а кто и домашним хозяйством. Где-то около четырёх в Девичью Башню теперь приходили братья, и Гарет Хлоринг одним своим присутствием оживлял этот мирок, благодаря Габи не особенно весёлый, зато ядовитый, склочный, вечно сплетничающий, вечно плетущий интриги и занятый по большей части азартной травлей какой-нибудь не угодившей Габи жертвы. Сама Габи совершенно не умела искренне, от души, веселиться. С чувством юмора у неё было вообще никак, и самые невинные шутки она встречала в штыки. Но субординацию она знала, и когда появлялся герцог, даже Габи не смела перечить ему публично. Да и нравилось ей, как оживлялся её мирок с появлением блестящего герцога! Как вдруг становилось легко, весело, шумно, как все оживлялись, даже мужчины, сколько было смеха! Гарет обязательно придумывал какое-то развлечение, тормошил всех, порой дразнил, но даже это у него получалось так блестяще и легко, что на него почти никогда никто не обижался.

Сегодня, когда Габи со свитой из-за дождя задержалась в Гранствилле, девушки долго решали, идти им в главный зал, к другим дамам, или всё-таки остаться здесь. На втором варианте особенно настаивала Мина, которая так была озабочена, как бы кто не заподозрил, что она «бегает» за герцогом, что активно старалась показать при любом удобном случае, что он ну ни капельки её не интересует, и она не горит желанием встречаться с ним чаще положенного. Да вообще встречаться с ним не хочет!.. Алиса согласилась почти сразу. Ей было интересно, как поступят братья: сначала пойдут к дамам и засвидетельствуют им своё внимание, или сразу явятся сюда, к ней?.. Для самолюбивой и тщеславной девушки это было крайне важно!

– Скоро можно будет уже охотиться на птиц. – Сообщила Юна, болтая ногами. – Нужно тебе, Лиска, намекнуть своему жениху, чтобы подарил тебе ловчую птицу. Белого кречета, к примеру! Такая шикарная шикарность!

– Я не люблю охоту. – Состроила гримаску Алиса. – И птичек мне жаль!

– Но перья цапли и зимородка на шляпки тебе нравятся!

– Да… нравятся. – Вздохнула Алиса. – Это очень дурно, я знаю, но… Ой! – Она вскочила, одёргивая и отряхивая юбку – ей спешно шили к помолвке новые наряды, и у неё повсюду валялись нитки, обмылки, кусочки мела, воска и кожи, лоскутки ткани и прочее, – Юна, быстрей, мужчины!!!

Не успела Юна так же стремительно подскочить и поправить фривольно оголившую ноги юбку, как вошли Гарет, Гэбриэл, эльф, Марчелло и Матиас.

– Что за переполох? – Весело поинтересовался Гарет. – Признавайтесь, девушки, что мы пропустили?!

Мина низко склонила голову над рукоделием, стараясь выглядеть равнодушной и выдавая себя этим с головой. Аврора даже не повернула головы, но вот у неё это безразличие было естественным… Алиса же зарделась от счастья и тщеславного торжества: братья даже не заглянули в приёмную!!!

– Всё бы вам знать! – Весело ответила Юна. – Любопытный какой!

– В следующий раз тихонечко подкрадусь и всё увижу. – Пообещал Гарет.

– Что всё? – С вызовом спросила дерзкая Юна.

– Ну… как минимум, щиколотки и лодыжки, а может, и икры?..

– Бесстыдник! – Осуждения в голосе Юны не было ни на грош, и Гарет только рассмеялся, проходя в комнату, сразу ставшую ещё меньше от присутствия высоченных братьев, и вольготно устраиваясь в кресле.

– Здравствуй, Алискин! Дивная мелодия, прекрасная наша Аврора! Не стоит так усердно работать, Мина, расслабься! Ну, вот, пальчик уколола… Давай, поцелую, и всё пройдёт? Мама всегда мне так делала.

– И помогало? – Фыркнул Матиас.

– Ну, не умер же? – Приподнял бровь Гарет. – И пальцы целы… Чего это вы там смотрите? А, это всё тот, что я привёз… Его высочество заказал новые моды из Флоренции, скоро должен уже прийти. Погода дрянь, можно было бы съездить на Белую Горку, замутить там пикничок, так дождина этот зарядил… Придётся вам, девушки, спасать нас, а то мы с Младшим уже кусать друг друга начали. И подуть на укус некому… А он у меня злой! – Он кинул в Гэбриэла катушкой ниток, и тот ловко поймал её и метнул обратно. – От его укуса что угодно подхватить можно, бешенство – это ещё самое меньшее из зол… Ничего нового не сочинила, Алискин?

– Сочиняю. – Ответила Алиса. – Но пока это секрет. Я даже девочкам не показывала.

– И о чём очередной сюжет? Ты ведь мастерица у нас провоцировать наших провинциальных дам и кавалеров. У них от твоих сюжетов аж уши дымятся. – Гарет снова засмеялся, и у Мины кровью облилось сердечко: какой он был прекрасный! Какой красивый, как двигается, как ходит, как смотрит и улыбается!!! А голос… Мина единственная не путала его голос с голосом Гэбриэла – их путала даже Алиса, с её абсолютным слухом, Мина – никогда!

– Это баллада на нордском. – Сообщила довольная Алиса. – Больше пока ничего не скажу, кроме того, что господину Терновнику она не понравится.

– Вот как? – Приподнял бровь Гарет. – Почему же? Она как-то оскорбляет эльфов?..

– Там есть дракон. – Не удержалась Алиса. – И он хороший.

– Ну, – заметил Терновник, который устроился в другом кресле с не меньшим удобством, чем Гарет, – это будет самая фантастичная баллада, из всех, что поют на этом свете. Хороших драконов не бывает, госпожа.

– Это девушка дракон. – Алиса забыла о своём твёрдом решении держать в тайне абсолютно всё. – Она в жизни обычная девушка, и никто не знает, что она дракон. Она слышит, что драконов ненавидят и считают монстрами, и очень переживает из-за этого, и скрывает ото всех, кто она, но ей снится, что она летает… Это должно быть очень красиво: про её сны, это будет припевом. Я ещё работаю над этим.

– А кто её возлюбленный?

– Эльф. – Ответила Алиса. – Он ненавидит драконов, и девушка страдает из-за этого, даже хочет навеки отречься от своего племени, но полёт у неё в сердце, и ничего с этим поделать она не может. Ей кажется, что любовь дарит ей иные крылья, но… – Она спохватилась. – А чем всё кончится, я не скажу!

– Ой, Лиска! – Юна смотрела на неё широко открытыми глазами. – И ни словечка нам!!! Я просто не могу, как хочу услышать эту балладу!!! Ты же нам первым споёшь, правда же, правда?!! – Она умильно затрепетала ресницами. – Лисочка, правда?!!

– Ну, раз Алискин нам не хочет пока спеть свою балладу, и даже крохотный отрывочек из неё, – Гарет встал, хлопнул в ладоши, – мы сыграем в пантомиму!

– А меня возьмёте? – Вошёл переодевшийся с дороги, но ещё с мокрыми, крупно вьющимися светлыми волосами, Иво.

– Где был? – Спросил Гэбриэл.

– На службе в Богослове.

– Что там наша кузина? – Поинтересовался Гарет.

– Она на Вязов поехала, – Иво чуть покраснел, и Гэбриэл подозрительно взглянул на него. – Не захотела под дождём возвращаться, ждёт, когда прояснеет.

– Ясно. – Гарет быстренько разделил всех на две команды: в одной мужчины, кроме эльфа, которой в людские игры не играл, в другой – он сам и девушки.

– Я мохнатый шмель! – Объявил со смехом. – А это мои розы! И мы первые загадываем слово.

Они какое-то время шушукались, давились смехом, фыркали и так радовались, что молодые люди заподозрили неладное.

– Показывать будет Иво! – Объявила Алиса, вся искрясь от предвкушения. – Тишина! Иво, иди сюда, мы тебе скажем слово!!!

Услышав придуманное Алисой словечко «замешательство», Иво повернулся к своей команде, почёсывая в затылке.

– Замешательство? – В шутку спросил Матиас, и сам был поражён своим сокрушительным успехом. Молодые люди так радовались, а девушки так эмоционально переживали своё первое поражение! Матиас предложил слово «выхухоль», и позвали Алису. Алиса не знала, кто такая выхухоль, и почему-то решила, что она птица; артистичная и эмоциональная, она показывала эту фантастическую птицу так, что от дружного хохота обеих команд сотрясались стены. Пока они играли, немного прояснилось, и Гарет позвал всех к Твидлам, попробовать их потрясающие сладости. Во дворе Алиса получила от жениха и его брата очередной подарок: красивого, как картинка, белого в яблоках мерина, молодого, изящного андалузца, спокойного и ласкового, на чём особенно настаивал Гэбриэл. К коню прилагались седло и сбруя, изготовленные в Эльфийском квартале, и шпионки из Девичьей башни принесли к своим хозяйкам неутешительные, даже обидные вести: Хлоринги не только проигнорировали Женский двор; они ещё и поехали куда-то с кружком мятежниц, главная из которых получила достойный королевы подарок!

Сады Твидлов отцвели, но здесь по-прежнему было невероятно красиво и хорошо. По обе стороны дороги стояли ровными, просто идеальными, рядами яблони, ухоженные, избавленные от сухих веток, пронизанные солнечными лучами, без единого сорнячка вокруг побеленных от паразитов стволов, на причёсанной граблями земле, усыпанной последними белыми лепестками. Звонко пели, свистали, щебетали и чирикали птицы, которым тоже немного поднадоел дождь. Солнце, словно стремясь извиниться за своё долгое отсутствие, припекало от души, так, что камни и травы сохли на глазах, источая ни с чем не сравнимый аромат влаги, земли, травы и цветов. Твидлы накрыли для гостей стол под навесом, во дворе, и уставили его такими марципанами, шарлотками, кексами, слойками, пирожными, конфетами, джемами и напитками, что даже эльф ни от чего не отказался. В какой-то момент Марчелло взял в руки лютню, заиграл красивую итальянскую мелодию, и Гарет, Аврора, Иво и Юна устроили танцы прямо под навесом. Алиса, которая осталась сидеть подле своего жениха, вдруг переплела свои пальцы с его и сильно их сжала. Взглянув на неё, Гэбриэл увидел, что на глаза её набежали слёзы, и спросил встревоженно:

– Ты что?!

– Я так счастлива! – Взглянув на него, шёпотом призналась Алиса. – Так счастлива!!! – И, уткнувшись лицом в его плечо, рассмеялась и расплакалась.

– У меня какие-то нехорошие мысли насчёт тебя появились, красавчик. – Заметил Гэбриэл, вернувшись поздно вечером к себе и застав Иво в своей гостиной с книгой Святого Августина. – Ты как-то нехорошо затихарился, когда Гарет про Габриэллу спросил.

– Тебе показалось. – Так неискренне возмутился Иво, что Гэбриэл схватил его за плечо и хорошенько тряхнул:

– Слушай меня сюда. Она из себя хороша, что есть, то есть, и как раз в твоём вкусе: тощая и без сисек. Но она Хлоринг, усёк?.. Племянница королевы и моего отца, принца Элодисского. А ты – даже в качестве сына лесничего, для неё не то, что не пара, а вообще не вариант. Ты даже к её руке без перчатки прикоснуться права не имеешь, и если нарушишь его, то тебя по нарастающей такие кары ждут земные, что даже подумать страшно. Мне брат недавно озвучил. А если ты её трахнешь… не дай Бог тебе!.. Потому, что даже я тебя не спасу тогда, и брат не сможет, и даже отец. Только помилование королевы, но она никогда не помилует совратителя своей племянницы. Тихо! – Повысил голос, заметив, что Иво возмущённо вскинулся. – Слушай меня ещё! Чтобы раз и навсегда без непоняток, лады? Я знаю, что девки от тебя сами тащатся и все углы вокруг Рыцарской башни кипятком пообоссали. Знаю, что ты даже в Приюте особо насилием не увлекался и не нравилось тебе это никогда. Но что толку, что это знаю я, ты, Гарет, весь Хефлинуэлл?! Хоть весь мир!!! Она принцесса крови, и даже если она тебя сама свяжет и трахнет, ты всё равно будешь виноват, потому, что принцесса быть виноватой не может, а если она виновата, смотри предыдущий фрагмент!!!

– То есть, если что… Ей ничего не будет?

– Если что – что?! – Поразился Гэбриэл. Аж побледнел. – Ты что… да ну, на фиг!!!

– Конечно, нет! – Воскликнул Иво. – Кто я и кто она… Я с одной дамой из её свиты замутил, не знаю, кто, она назвалась Розой… В маске на свиданку пришла сегодня.

– Как выглядит?

– Ну, говорю же, в маске… Худая, черненькая.

– Там, кроме Габи, таких только две: Беатрис и эта, как её, тощая носатая… Лаура?.. Которая из двух? Как одета была, чем пахла?

– Порядочный мужчина свою даму никогда не сдаст. – Гордо ответствовал Иво. – Женская репутация…

– Слышь, да ты уже её сдал! – Засмеялся Гэбриэл. – Говорю же, тощих чернуль там только две!

– Она могла парик надеть.

– Могла, да… – задумчиво протянул Гэбриэл. – Ты осторожнее, идёт?.. Трахнешь не ту, и спасай тебя потом… Ни одна ведь не признается, что сама на твоё копьё наделась. Если вас поймают на горячем, вой поднимет, что ты её изнасиловал, и не отмажешься нипочём. Я тебя, конечно, выкуплю… Если дама будет не королевских кровей. Но так тебе потом сам накостыляю, по плюхе за каждый дукат, что год про траханье забудешь!!! Трахай служанок, что, мало там смазливых?! Эльфийки от тебя без ума – гоняй к ним! Там вообще тебе никто слова не скажет, да и бабы там почище и покрасивше…

– Таких, как эта Роза, нет во всём мире. – Не сдержался, выдал сокровенное Иво. – Ты не знаешь, не представляешь, какая она… От неё крышу сносит, понимаешь, напрочь, она… как… – Иво зажмурился, не в силах подобрать слов. – После неё все бабы и девушки – как пресная еда после острого и солёного, не хочется их ни фига!

– Да ты влюбился у меня! – Засмеялся вновь Гэбриэл, толкнул Иво в грудь. – Наш красавчик влюбился!.. Ну, если надумаешь жениться, я тебе замок подарю… А знаешь, что?.. Надо выяснить, где именно твоя мельница находится, и я подарю тебе тамошние владения. Станешь господином тётке своей… А что?! Круто же, а?! Мы её даже наказывать не будем, как ты и хотел…

– Я вообще не хочу о ней ничего слышать, видеть её и знать что-то о ней. – Ответил хмуро Иво. – И мне плевать, буду я её господином, или нет.

– А мне не плевать. – После долгой паузы хрипло сказал Гэбриэл. – У меня, чёрт побери, чувство такое, словно всё, что происходит на свете – это МОЁ дело. – ОН прошёлся по комнате. – Мне так стрёмно, что я кого-то ни защитить, ни спасти не могу, словно шип в сердце… заноза какая…

– Гэйб, меня не надо защищать. – Попросил Иво. – Я не ребёнок, и за себя постоять умею. Не люблю, но умею. Я не хочу быть занозой в твоём сердце. Мне больно думать о своём прошлом, но я не хочу портить своё настоящее ни злом, ни обидой, ни местью. Я счастлив, правда, и всё благодаря тебе. Я твой друг, я умру за тебя, и хочу, чтобы у тебя не было из-за меня проблем.

Гэбриэл, стоя к нему спиной, расправил слегка ссутулившиеся было плечи, усмехнулся:

– Да, это моя вечная беда: лезу ко всем, как дурачок, защищать, помогать, заботиться… – Сунул руки в карманы. – Как Нора у Гарета: обслюнявит всего и насмерть залижет.

– Гэйб!!! – Воскликнул Иво, даже покраснев. – Да для меня твоя дружба – это… это… – Он аж задохнулся. – Ты у меня второй после Бога, и больше ничего нет… Я даже королеву не так почитаю, как тебя, и…

– Почитаешь. – Кивнул сам себе Гэбриэл. – Вот именно. Благодарен, почитаешь, восхищаешься… – Повернулся к Иво, усмехнулся. – Ладно. Спать пора. Устал я. А что касаемо бабья, то ты меня слышал, да?..

Иво забрал к себе книгу, но читать не мог. Сидел, смотрел в окно, на сад, стену, на которой горели огоньки фонарей, на хмурое небо – опять намечался дождь. Листва деревьев в саду волновалась и шелестела под порывами ветра, налетающего, казалось, со всех сторон сразу. Двое стражников на стене остановились и что-то обсуждали, поглядывая то на небо, то на реку, не видную из окна покоев оруженосца. Иво думал и про свою Розу – он почти уверен был, что это Габриэлла, и страшно переживал по этому поводу. Он не боялся – в самом деле не боялся. Переживал он за Гэбриэла, которому, если что, придётся расхлёбывать заваренную им и Габи кашу. Но отказаться от Габи он не мог. Это было невозможно. Почему?.. такие вещи просто случаются, и всё. Они случаются, когда вроде бы не должны случиться, и не случаются, хотя всё способствует этому. Тысячи лет люди пытаются вывести формулу любви, а жизнь рушит все расчёты и смеётся над всеми теориями. Даже если всё дело в запахе, как говорят некоторые – то букет любимых ароматов у каждого всё равно свой. От одного и того же запаха одного плющит, другого тошнит. Порой любовь подкрадывается постепенно, порой набрасывается внезапно, порой кажется, что она была всегда, и два человека, встретившись впервые в жизни на улице, идут дальше так, словно ходили вместе вечно. Порой человек так никогда и не узнает, что такое страсть, и живёт в уверенности, что все разговоры о любви – брехня. Иногда любовь – благо, иногда – зло. Она может поднять человека до небес и вдребезги разбить его жизнь. ОТ любви можно даже отречься, ради долга, богатства, карьеры. Одно невозможно: пренебречь ею, забыть её… И быть счастливым без неё.

Ветер стих, и через минуту первые тяжёлые крупные капли упали на карниз с приятным стуком. Иво открыл окно, вдохнул свежий влажный воздух. Где-то недалеко, в том же замке, находилась его Роза, и он чувствовал томительное волнение в сердце при мысли об этом.

Шторм стоял в кустах напротив дома, из которого на его глазах уже несколько часов назад выехала со своей свитой Габриэлла. Он вернулся к себе, но не находил себе места. Смотреть на окно напротив он не мог, его начинало трясти. И не смотреть не мог тоже – что бы он ни делал, как бы ни отворачивался, это окно было перед ним и в нём, и Шторм постоянно думал о том, что там происходило, это длилось и длилось в его сердце, и сводило его с ума. Зачем он вернулся к дому на Вязов, под начинающимся дождём?.. Он не знал. И просто мок и смотрел на тёмные окна…

Гэбриэл, как каждую ночь, молился о тех, кто остался в Садах Мечты. Он сказал Иво чистую правду: те, кто был там, занозой сидели в его сердце, причиняя нешуточную боль. Эта боль порой накатывала, непрошенная, в самые счастливые моменты, отравляя любую радость. Что сделать для них, что сделать прямо сейчас?! Он-то знал, что там умирают каждый день! Каждый день означал муки и смерть ещё кого-то, и Гэбриэл страдал по-настоящему, умом понимая, что брат прав, и напав сейчас на Драйвера, они только заставят его уничтожить всех, кто там ещё остался, но сердцем не в силах принять эту правоту. И сон не нёс облегчения: ему снова и снова снилась Мария, один и тот же сон, и Гэбриэл просыпался с зубами стиснутыми так, что больно было челюстям…

Утро выдалось солнечное: последние тучи ушли на запад, в Далвеган, проливаясь в его бесчисленные озёра и болота. Приятный ветерок овевал мокрые деревья, шевелил влажные покосы и нивы, неся упоительные запахи разнотравья и поспевающей земляники. В той части замка, где жили слуги из простых, с семьями и детьми, уже зазвенели детские голоса: вынужденные дождём сидеть дома, дети высыпали во двор и, визжа от счастья, скакали по лужам, превращаясь в таких же грязнуль, как и поросята, составляющие им компанию. С Хозяйственного двора порой тянуло волшебным ароматом свежей выпечки: там закончили печь хлеб, булочки и пирожные к завтраку его высочества, членов его семьи и господ и дам их свиты. Пели птицы, особенно заливисто и дружно перед тем, как умолкнуть: вот-вот должны были проклюнуться птенцы, и петь станет некогда. К мосту спускались подводы и всадники – от моста одна дорога поднималась прямо к барбакану парадных ворот, вторая огибала Золотую Горку и поднималась к воротам Хозяйственного двора, и туда по утрам привозили из города и из Садов Твидла сыры, колбасы, свежие сладости и напитки. Гэбриэл смотрел в окно на эти подводы, заспанный, хмурый с утра, медленно завязывая тесёмки ворота на белой эльфийской рубашке. Рукава тоже были со шнуровкой, и, закончив с воротом, он позвал недовольно:

– Ну, где ты там?.. Завяжи! – Поворачиваясь и протягивая руку… И вздрогнул: вместо Кевина позади него стоял человек в тёмной одежде… Стремительно развернулся весь, одновременно отшатываясь подальше.

– Всё-таки вы ещё не воин, сеньор. – Сказал Лодо. – Ваш брат схватился бы за оружие.

– Ты что здесь делаешь?

– Пришёл, чтобы встретиться и поговорить с вами. – Лодо поклонился. – Вначале я хотел наняться к самому принцу или к вашему брату, но, подумав, решил, что хочу служить именно вам.

– У меня есть оруженосец. – Нахмурился Гэбриэл.

– Я не оруженосец. – Неуловимая улыбка скользнула по губам Лодо и исчезла без следа. – Я ассасин.

– Что это?

– Это шпион и убийца.

– В смысле?! – НасторожилсяГэбриэл.

– Я согласен, профессия специфическая. И очень… редкая. Но, поверьте, сеньор, очень востребованная среди людей вашего круга.

– Зачем мне шпион и убийца? – Гэбриэл был так озадачен, что даже не спросил, как Лодо сюда попал, и почему, собственно, он обращается с таким странным предложением именно к нему.

– Вы не спросили, как я попал сюда, сеньор. – Напомнил Лодо сам.

– Ага. – Согласился Гэбриэл. – Не спросил.

– Позволите? – Лодо аккуратно и умело затянул шнуровку на одном рукаве, потом на другом. – Это часть моей профессии. Незамеченным войти, сделать всё, что нужно, и так же выйти. У каждого из сильных мира сего есть враги; каждый нуждается в достоверной информации о своих соперниках и врагах, а порой и в деликатном исчезновении неугодных или опасных людей.

Гэбриэл отошёл к креслу и сел, потирая подбородок рукой. Первой его мыслью было – позвать брата и посоветоваться с ним. А потом появилась вдруг шальная мысль, и он поднял глаза на Лодо.

– Ты что, пробрался сюда, и никто тебя не заметил?

Снова неуловимая улыбка.

– Никто, сеньор. Это моя профессия.

– То есть, хочешь сказать, мог бы вот так проникнуть к отцу или брату и прирезать?

– И это тоже. – Согласился Лодо.

– И как я могу верить, что ты ещё этого не сделал?

– Если бы я это сделал, – улыбка исчезла с губ Лодо и глаза, прозрачные, волчьи, стали ещё пронзительнее, – я и вас бы сейчас прирезал, без всяких разговоров.

– Но почему? – На этот вопрос у Гэбриэла всё же здравого смысла хватило. – Почему я, почему ты пришёл ко мне, а не к брату и не к отцу, или, как его, к герцогу Далвеганскому?

– Моя профессия слишком специфична, сеньор. Основной составляющей моей профессии является смертельный риск. Я могу погибнуть, выполняя поручение своего патрона; мы должны полностью доверять друг другу – мой патрон мне, а я – моему патрону. Я очень придирчив в поиске работодателя. Я провёл месяц в Элиоте, изучая ваш язык, ваши нравы, и собирая сведения обо всех вельможах ваших герцогств. Должен признаться, что из Европы мне пришлось убраться из-за недоразумений между мною и моими… собратьями по цеху.

– А именно?

– Сеньор, мы ещё не заключили договор.

– Ясно. – Гэбриэл колебался. Потом принял, как ему казалось, мудрое решение:

– Если ты сделаешь кое-что для меня, я возьму тебя на службу.

– Мои услуги стоят очень дорого. Но они будут стоить того, я вам обещаю.

– Отец и брат говорят, что я богатый. Они не тратили доходы с моих феодов, пока меня не было, там до хрена денег.

«Господи, – подумал Лодо, – да он наивен, как девочка!».

– Я могу сделать кое-что для вас прямо сейчас.

– И чего? – Насторожился Гэбриэл.

– Я несколько дней отирался в Гранствилле, прислушивался, присматривался… Вы собираетесь отпраздновать помолвку с сеньоритой Алисой Манфред?

– Собираюсь. – Лицо Гэбриэла мгновенно напряглось и посуровело, и Лодо подумал, что он хоть и наивен, но при том по-настоящему опасен.

– Кто-то намерен опорочить вашу невесту и испортить вам помолвку.

– То есть? – Гэбриэл встал, кулаки сжались. – То есть, как: опорочить?!

– Сплетни уже бродят по городу, сплетни грязные, порочащие и вас, и вашу невесту, и вашего брата. Источник этих сплетен – некая мать Августа, которая называет себя паломницей в северный монастырь святой Анны Рочестерской, на деле же – Александра Барр, бывшая… О, вижу, вы знаете, кто она.

– Знаю. – Сквозь зубы процедил Гэбриэл. – Вижу, неймётся ей… суке старой. Что говорят?

– Вам это не понравится.

– Мне уже всё не нравится. Так что?

– Что Алиса – отнюдь не та, за кого выдаёт себя. Что она ходила по рукам богатых купцов в Ашфилде, пока её не уличили в проституции, не остригли и не выгнали из города. Она попалась на глаза вашему брату, который как раз в то время был в Ашфилдской бухте, и он подобрал её, а теперь выдает замуж за вас, чтобы скрыть вашу содомию, и иметь свою любовницу под рукой.

– Чего?! – Поразился Гэбриэл. – Да это же… да это же от первого и последнего слова враньё!!! Я – содомит?!! Да я эту суку…

– Всё куда серьёзнее. – Остановил его Лодо. – Я бы посоветовал позвать сюда вашего брата и вместе с ним обсудить положение. У Барр есть свидетель; не знаю, откуда она его взяла – пока не знаю. Он прибыл в город вчера и назвался у ворот Блумсберри купцом из Ашфилда. Он утверждает, что был одним из любовников вашей невесты. И его слуги готовы это подтвердить.

– Вчера прибыл, говоришь? – Гарет, который пришёл по просьбе Гэбриэла и в первый момент был страшно недоволен тем, как Лодо проник в Хефлинуэлл, почти мгновенно проникся серьёзностью положения. – Значит, Алису он ещё не видел…

– Что ты задумал? – Насторожился Гэбриэл, а Лодо усмехнулся:

– Блестяще, сеньор! Брависсимо! Я сам хотел это предложить; снимаю шляпу!

– Купца и его слуг в тюрьму ратуши. – Гарет, прохаживающийся по гостиной Гэбриэла, остановился перед Лодо. – Завтра же устроим суд, публичный, там же, на площади. Мне нужен свидетель, который расскажет всё про Барр: кто она, откуда, чем занимается, за что была судима и расстрижена из монахинь. Погоди! – Протянул руку в сторону Лодо. – Я могу сделать всё это и сам. За спасение моего брата и за эти сведения спасибо, конечно, но я ничего о тебе не знаю, и не верю тебе. Так не бывает: чтобы человек с твоими талантами и способностями, твоего класса, вот так приходил наниматься к незнакомцу!

– Не совсем незнакомцу, сеньор. Мы уже сталкивались с сеньором Габриэлем.

– Я помню. Помню и то, что тебе обещал. Тогда ты что-то на службу не рвался.

– Я собирал сведения, сеньор.

– А меня кто-то спросит?! – Рассердился Гэбриэл. – Если Лодо поможет нам спасти от клеветы Алису, я его возьму на службу.

– Младший! – Вспыхнул Гарет. Гэбриэл ответил бестрепетным взглядом в упор:

– Я не ребёнок, не твоя собственность и не дурачок!

– Ты как раз дурачок!!! – Рявкнул Гарет. Лодо отступил, молча наблюдая за стычкой братьев. – К тебе пришёл мужик, сказал, что он шпион, предложил тебе взять его на службу… И ты… – Он воздел руки к небу. – Стоило выпустить тебя из виду на пять минут… ПЯТЬ МИНУТ!!! Я знаю, что ты наивная овечка, но чтобы до такой степени… Гэбриэл!!!

– Мы с тобой кое-чем ему обязаны!

– Такие, как он, ничего просто так не делают!!!

– Мои услуги стоят дорого. – Напомнил Лодо.

– Молчи!!! Я с братом говорю! – Огрызнулся Гарет. – Ты, может, и денег ему уже дал?

– Знаешь, что? – Обиделся Гэбриэл. – Ты мне сам сказал, что это мои деньги. Кому хочу, тому и даю!

– Ага! Давай!! – Взмахнул руками Гарет. – Раздавай! Кто следующий?! Алхимик с рецептом философского камня? Гадалка из Индии?! Дочь пресвитера Иоанна?!

– Я сказал: – Зло отчеканил Гэбриэл, – если он поможет мне с Алисой, я его возьму. Мне нужен такой человек. Пусть он служит мне, а не отправится к герцогу Далвеганскому или к Драйверу!!!

– В одном он не ошибся: – сквозь зубы процедил Гарет, – не пошёл ни к отцу, ни ко мне. Потому, что мы уж точно не стали бы его слушать, а взяли бы хорошенько в оборот… И он нам рассказал бы, как миленький, зачем НА САМОМ ДЕЛЕ сюда явился!!!

– Гарет! – Спорить с братом оказалось тяжело: эмоции циркулировали между ними, усиливаясь. Всё равно, что бить себя самого. Гэбриэлу было не по себе, но обиделся он страшно. Значит, он дурачок, да?! – Если бы ты так сделал, он не сказал бы про Алису!!! И что нам прилетело бы в день помолвки, при всех гостях?! Знаешь?!

– Ты помешался на своей Алисе!!! – Прошипел Гарет. – По-моему, это весь Нордланд уже знает… Раз этот шпион с неё и начал, чтобы тебя зацепить наверняка!!!

– Я не хотел стать причиной раздора между братьями. – Заметил Лодо, когда Гарет вышел, хлопнув дверью. – Прошу прощения, я этого не планировал…

– Я должен давно уже был это сделать. – Сказал Гэбриэл, отходя от окна. – Я люблю его, и он меня любит, но начинает уже со мной обращаться, словно я собственность его. Так у нас с ним ничего хорошего не выйдет. Не думай об этом, это моя проблема, я с ним помирюсь. Повторяю: я возьму тебя на службу, если всё обойдётся с Алисой. Ты мне нужен, для одного дела… Но об этом потом. – Взглянул на Лодо. – Я дурачок, да. Я знаю. Но я не лошок безобидненький. Я не пугаю, смысл мне пугать человека, который, как призрак, куда угодно залезет и что угодно, сделает?.. Но я чувствую опасность, а от тебя я её пока не ощущаю. – Лодо молча поклонился. – Ладно. Посмотрим. Этих людей, купца и слуг его, нужно схватить и сдать страже. И хорошо бы узнать, кто он на самом деле, откуда сюда приехал и кто его нанял. Не сама же Барр его нанимала!

– Да, сеньор. Я это выясню.

– Деньги нужны?

– Пока хватит ста золотых дукатов, сеньор.

– Возьмёшь у Райи, я расписку щас напишу. – Гэбриэл сел к секретеру. – Я пока того… как попало карябаю, но он знает и разберёт, что к чему. – Лодо отметил, до чего разительная перемена произошла с Гэбриэлом: он и держался, и разговаривал, и вёл себя уже совершенно не так, как тот юноша, которого он подобрал на Королевской Дороге. Такие перемены – за такое короткое время! Сейчас Лодо готов был бы поклясться, что этот полукровка родился в замке и всю жизнь прожил здесь же, уверенный в себе, слегка высокомерный, свободный в движениях и разговоре, с той раскрепощенностью и налётом сословного шарма, какие не даются никакими упражнениями и никаким искусством: они только врождённые, только впитанные с молоком матери.

– Держи. – Гэбриэл отдал ему расписку, и Лодо подумал: почему, чем выше и крупнее мужчина, тем мельче у него почерк?.. Гэбриэл Хлоринг «накарябал» расписку на сто дукатов так мелко, что её было почти не видно на листке плотной бумаги. О том, что существуют заглавные буквы и знаки препинания, Гэбриэл или не знал, или забыл, или и то, и другое, но банкир в Гранствилле, видимо, к этому привык – деньги Лодовико выдали без вопросов. Разменяв один дукат на талеры, геллеры и пенсы, Лодо зашёл в неприметную лачугу в нижнем городе, из которой вышел уже священник в скромной сутане, спрятавший светлые кудрявые волосы под головным убором. Лицо его, красивое, с правильными чертами, в то же время было неярким, неброским, и если хотел, Лодо умел становиться вообще никаким. Никто из тех, кто встречался с ним в такие моменты, потом не мог описать его внешность. «Серый какой-то, никакой» – вот всё, что могли сказать немногочисленные очевидцы.

Священник дошёл до рынка в Кодрах, и постоял у ворот, пока к нему не подошёл нищий, такой же никакой: серый, грязный, угодливый.

– Что скажешь? – Спросил Лодо негромко, опуская в протянутую грязную ладонь несколько геллеров.

– Остановился в «Свече и очаге». Один слуга с ним, трое других – в харчевне попроще, на другом конце улицы.

– Болтает много?

– Да, сударь. – Нищий усмехнулся. – Прям-таки рот не закрывается.

– Про женщину что слышно?

– Она была здесь, и уехала через ворота Блумсберри, на вороном, в сопровождении собаки. Говорят, она останавливается у ювелира Гакста, но Хлоринги его прирезали на днях, и остановиться ей пока негде.

– Хорошо. Держи меня в курсе. – Лодо дал ему ещё пару геллеров и благословил:

– Иди с миром. – Отправился дальше, перебирая чётки.

«Свеча и очаг» была дорогим, уютным, добротным заведением, и публика здесь собиралась чистая, зажиточная. На столах стояли вазочки с цветами, у очага в кружок стояли кресла, где собирались местные завсегдатаи, чтобы погреться и поболтать, потягивая пивко или сидр. Такой прообраз будущих клубов. Сегодня здесь был аншлаг: гость из Ашфилда, порядочно приняв на грудь, вдохновенно сочинял про Алису Манфред срамные истории с пикантными подробностями. Лодо, присев за чистенький столик, поморщился: пьяный купец совсем распоясался, забыв всякую осторожность.

– А знаешь ты к примеру, милый человек, – заметил один из постояльцев, ещё относительно трезвый, – что братья Хлоринги недавно пришли к ювелиру Гаксту, который, говорят, шпионил за ними для герцога Далвеганского, и глотку ему перерезали, как щенку, он и тявкнуть не успел? Среди бела дня и при всём честном народе? Ты бы поменьше языком-то балакал, особливо про младшего Хлоринга, и про содомию.

– Это истинная правда, а слышал я это от святой женщины, матери Августы, паломницы, которая идёт в монастырь святой Анны аж из самого Иерусалима! Такая женщина врать не станет, она у самого гроба Господня побывала!

Тут посетителям крыть было нечем, и Лодо про себя усмехнулся глупости обывателей: и откуда бы паломнице хрен знает, откуда знать такие вещи про незнакомого ей парня?.. Но усмехался он рано:

– А она ему что, свечку держала, когда он того… с мужиком-то?! – Хохотнул здоровенный детина, с перебитым носом и маленькими глазками, с виду идиот-идиотом, а вот гляди ты! В зале засмеялись, купец побагровел:

– Стыдно должно бы тебе такое про святую-то женщину говорить!!!

– Это тебе, дураку, прежде подумать бы, что, где, и про кого говорить!

– А я и под присягою это повторю! На Библии поклянусь! Хлоринги того… говорят, что закон почитают – вот по закону я и скажу всё, что следовает, в суде скажу! Видит Бог…

Что он видит, договорить купцу была не судьба: в зал вошли трое стражников, ещё двое показались со стороны чёрного хода. Привставший было купец присел обратно, заметно растеряв часть своего задора и удали. Верзила с перебитым носом кивнул вошедшему со стражниками итальянцу, как старому знакомому, и сказал:

– Всё слышал, от первого и до последнего слова, и про клевету на графа Валенского слыхал, и на Библии поклянусь, если надо будет.

– Кто ещё слышал, как этот человек, – Марчелло говорил с легким акцентом, – клеветал на графа Валенского и его невесту?

– Говорил всякое. – Подтвердил кто-то. – Нёс что-то спьяну…

– Спьяну, – отчеканил стражник, светлоусый великан со стальными глазами, – ты будешь бабе своей рассказывать, как поп свинью трахал. А всё, что говорится про членов королевской семьи – есть дело государственное.

– Я суда требую! – Изменившимся голосом проблеял купец. – У меня свидетели есть! Требую суда! Люди! Не дайте загубить душу невинную…

– Будет тебе суд. – Сказал Марчелло, скривившись. – Завтра, в полдень, на площади перед ратушей.

– Милорд! – Из голоса Лодо каким-то чудом исчез итальянский акцент, он говорил негромко и певуче, как говорили местные священники, – я знаю женщину, торговку из Элиота, она исповедовалась у меня сегодня утром. Она хорошо знает этого человека и готова кое-что рассказать о нем.

– Кто эта женщина и где она? – Поинтересовался Марчелло.

– Её зовут Лаура ди Наполи, она итальянка. У неё обширная торговля в Элиоте, сюда она прибыла, чтобы закупить эльфийские товары, которым, говорят, нет равных. Я пришлю её к вам завтра с утра.

– Пусть приходит в ратушу. – Кивнул Марчелло. Гарет описал ему Лодо подробнейшим образом, и итальянец смотрел на того в упор, и всё-таки ему даже в голову не пришло, что этот священник и асассин, о котором говорил ему патрон, один человек.

Купца увели; его слуг так же забрали в тюрьму муниципалитета. Марчелло в сопровождении четырёх стражников помчался куда-то вон из города на ночь глядя. Лодо пошёл к Южным воротам, за которыми исчез в кустах, откуда вскоре вышла торговка Лаура и пошла, пристроив на бедро корзину с эльфийскими товарами, купленными загодя, к дому у моста через Ом. Этот дом стоял в стороне от деревни Омки, отделённый от неё обширной кленовой рощей и оврагом; недалеко проходила оживлённая Брыльская дорога. Дом прежде был или таверной, или лавкой какого-нибудь торговца или аптекаря, от вывески сохранилось железное копьё с двумя кольцами, на которых покачивалась часть сломанной доски с остатками букв, опознать которые не было никакой возможности. От дороги добротный двухэтажный дом был скрыт тополями и клёнами, старыми, с обширными кронами, надёжно укрывающими дом и двор своей тенью; за домом, окружённый каменной оградой, находился огород, или садик, где когда-то что-то росло, и больше было похоже именно на сад – почему Лодо и считал, что это была лавка аптекаря. Здесь до сих пор можно было найти мелиссу, эстрагон, мяту и другие аптекарские травы. Лодо купил этот дом, как Лаура ди Наполи, торговка из Элиота, сюда и пришёл со своей корзиной. Забавно, но торговля у Лауры шла хорошо, и Лодо порой с усмешкой думал: не заняться ли этим всерьёз, бросив своё основное ремесло?..

Подойдя к дому, он услышал какой-то шорох и приглушённые возгласы: какая-то влюблённая парочка выбрала горбатый мостик под сенью вековых тополей местечком для своих свиданий. Лодо проверил их в первый же день: дочка мельника из Омок и какой-то городской хлыщ… Хлыщ ему не понравился, но кто он был этой девчонке, чтобы вмешиваться? Пусть об этом болит голова её родителей.

– Лауре нужна лошадь. – Пробормотал он, войдя в дом и опуская на пол тяжёлую корзину. – И повозка… Я не мул, тяжести такие таскать!

Гэбриэл пришёл к Гарету, но того на месте не оказалось, и он пошёл искать брата по всему замку. Размолвка давалась ему тяжело, и Гэбриэл знал, что брату так же тяжко, как и ему, но первого шага Гарет не сделает. Ну, что ж, сделает он.

Брат нашелся на конюшне, смотрел, как конюх гоняет на корде молодого серого мерина. Тот больше брыкался и выделывался, чем бежал, и Гарет с конюхом азартно обсуждали его характер. Герцог был слегка пьян и зол; оскалился на брата:

– Ну, надо же! А что мы не в саду, на качельке, со своей дорогой невестушкой?

– Давай, наедине обсудим мои пороки и косяки? – Предложил Гэбриэл.

– А что, – сузил синие глаза Гарет, – конюхов стесняешься?

– Помириться будет сложнее, если свидетели останутся.

– А мы не ссорились! – Гарет говорил слишком громко, на него оглядывались даже подсобные рабочие от дальней стены. – Не знаю, что ты там себе навоображал, а я с тобой не ссорился!

– И напился ты так, просто?

– А ты мне будешь морали читать, маргаритка ты моя… из борделя?!

– Давай, – вспыхнул Гэбриэл, – валяй. Расскажи здесь всем, что и почему. Кто я, где был. Я с самого начала этого не боялся, скрывать это было твоей идеей.

Гарет покраснел, но промолчал. Пьян он был не настолько, чтобы не понять, что Гэбриэл прав. Но это рассердило его ещё сильнее.

– Давно ли ты сделался главным здесь, а?! – Даже не спросил, а прошипел он. – Герцог пока что здесь я!!!

– Хорошо. – Поднял руки Гэбриэл, отступая. – Ты герцог, ты крутой и ты прав: я здесь не хозяин. Я вообще никто. Ты меня сюда привёз, подобрав на дороге, отмыл, одел и посадил с собой рядом. И я должен тихо сидеть и каждому твоему слову подвякивать. А может, отпустишь меня к чертям отсюда, а?.. Вот здесь у меня, – он понизил голос, схватив себя за горло, – хозяева всякие!!!

– А валяй! – Сверкнул глазами Гарет. – Думаешь, в ножки к тебе упаду, как Алиса, уламывать стану?! Валяй!!!

Гэбриэл развернулся и ушёл. Его душила обида. В чём-то он был не прав – и сам это понимал; но он первым пошёл на мировую и готов был даже уступить и прогнуться, но Гарет его капитуляцию принимать не захотел. Не захотел?.. И не надо! Гэбриэл велел седлать свою Красавицу. Лошадка застоялась на конюшне; относились к ней хорошо, холили, кормили отборным овсом, но прогуляться кобылка была не прочь и радостно заржала, когда Гэбриэл повёл её к выходу.

– Пепел на месте? – Спросил Гарет, который, остыв, почувствовал себя скверно. Конюх метнулся на конюшню, где стояли кони братьев, вернулся, сказал, что конь на месте, и Гарет слегка успокоился. Ничего. Пусть подуется, это ему полезно. Если его сразу не поставить на место, он так и будет всяких проходимцев привечать… В их ситуации это смертельно опасно – он что, дитя малое, не понимает ни хрена?! Кругом враги, даже по Алисе ударили, а он берёт на службу какого-то убийцу с невесть, какими намерениями… К чёрту! – Гарет поднялся к себе, спросил, вернулся ли брат, услышал, что нет, и решил, что тот в саду с Алисой. Налил себе любимого португальского вина, чокнулся со своим отражением в зеркале:

– Твоё здоровье, злодей! – И с наслаждением выпил.

Гэбриэла беспрекословно выпустили из замка, когда он сказал, что просто проедется до Белой Горки, посидит на скале. Доехав до перекрёстка, он придержал пляшущую лошадь, огляделся. Нет, конечно, вот так уезжать было нельзя. У него есть Алиса, есть Иво, он не может вот так бросить их здесь… И Моисей, и Тильда… Ну, Алису, допустим, отец не выгонит и не обидит. И она вполне может оставаться под его опекой, пока он, Гэбриэл, придумает, что с собой делать и куда себя деть.

А что делать?.. Сваливать в Валену. Он там никогда не был и не знал, где это, но уже примерно представлял, что это на Севере, и что он вполне может рвануть туда с эльфийского побережья. Ему здесь вообще ничего не нужно. Он никогда не собирался оспаривать власть брата или его авторитет. Но свою свободу он не отдаст больше никому, даже Гарету!

Подумав, что никогда не был на восток от Гранствилла, Гэбриэл, не раздумывая больше, повернул туда и послал Красавицу лёгким галопом. Скорость помогала ему успокоиться и взять себя в руки. Может, и глупо он поступает… Ну, и к чёрту!!!

А потом он подумал, что эта ссора ему даже выгодна. Нет, серьёзно. Он уедет, но не сейчас, а после помолвки. Нельзя лишать Алису этого праздника, она сама не своя от предвкушения. Если Гарет за это время не сделает первый шаг – а он не сделает, уж настолько-то Гэбриэл успел его узнать, – Гэбриэл рванёт на юг, за Марией, и не придётся ничего придумывать и сбегать, чувствуя себя подонком. Это было не очень порядочное решение, зато решало (как казалось Гэбриэлу) очень большую проблему, и он воспрянул духом.

Ехать ночью по лесной дороге оказалось странновато и где-то даже страшновато. Гэбриэл трусом не был, но воображение у него было богатое, а знаний об окружающем мире всё ещё маловато, и он рисовал в своей голове оболочки для странных ночных звуков такие, что у самого же мурашки бежали по коже. Хорошо, что здесь, как повсюду в Пойме Ригины, чувствовалось присутствие человека: сквозь густую листву то там, то тут мерцал огонёк или слышались звуки близкого жилья: сонное коровье мычание, лай собак, голоса людей, детские смех и пение. Выехав на околицу Малого Города, вполне себе приличного городка, с замком, собором и трёхэтажными каменными домами вдоль нескольких улиц, Гэбриэл приостановил Красавицу при виде шумного гулянья. Горожане что-то праздновали, и уже не первый час: рекой лились пиво и можжевеловая водка, заставленные снедью столы опустели и были теперь завалены объедками, огрызками и костями. Парень, наряженный девицею, распевал под аккомпанемент весёлой музыки:

– Я хороша, а жизнь моя уныла:
мне муж не мил, любовь его постыла.
Хочу любить я друга молодого… – И горожане свистели, аплодировали и плясали вместе с ним. Красавицу и её всадника тут же окружили весёлые пьяные лица, Гэбриэлу протягивали кружки, бокалы и стаканы:

– Выпейте с нами, ваше высочество!

– У нас свадьба, женим Жана и Жанну!

– За здоровье молодых, ваше высочество!!!

Гэбриэл спешился и включился в веселье. Плясал с горожанами и горожанками, пил можжевеловую водку, пойло противное, но ядрёное, участвовал в каких-то играх, с кем-то целовался, проиграв… или выиграв?.. На рассвете он почему-то проснулся не в городе, а далеко в лесу. Лошади не было, вместо неё вокруг сидели и лежали… волки. Крупные северные волки, числом семеро, заметив, что он пошевелился, поднялись, продолжая смотреть на него прозрачными и внимательными, как у Лодо, глазами.

– Чёрт… – Прохрипел Гэбриэл, попытавшись приподняться и падая обратно. Он не знал, что такое похмелье, и, впервые в жизни ощутив на себе его силу, решил, что его отравили, и он умирает. – Чё пялитесь… Пить бы принесли… – Почему-то ему совсем не было страшно. Хотели бы сожрать – давно бы сожрали. Или?.. В первый момент, уловив собственный выхлоп, он подумал, что где-то рядом кто-то сдох, но потом понял, что это пахнет его вчерашняя выпивка, и застонал, зажмурившись. Понятно, почему волки его не трогают – он и сам бы близко не подошёл!

– Можжевеловая водка, – раздался рядом спокойный голос, – отвратная вещь. Не стоило её так много пить.

От эльфа, ведущего в поводу своего коня и Красавицу, волки неспешно, без паники, расступились к краю поляны, и наблюдали оттуда всё так же молча и спокойно.

– А ты здесь откуда… – Прохрипел Гэбриэл.

– Я поехал за тобой. Это моя забота: твои жизнь и безопасность.

– Вот… подыхаю, что, не видишь?

– Не вижу. – Терновник подошёл, протянул Гэбриэлу флягу. – У тебя похмелье. Состояние противное, но для такого молодого мужчины – пока не смертельное.

Гэбриэл выхватил флягу, чувствуя страшенную жажду, надолго приложился к какому-то напитку, приятному, с мятным привкусом, после которого стало как-то легче и уже не хотелось поскорее сдохнуть и не мучиться. Со стоном, как пожилой, поднялся – от ночёвки в сырой траве всё тело болело и ныло. Волки исчезли, и он обратился к эльфу:

– А эти здесь что делали?

– Ты Хлоринг. – Пожал плечами эльф. – Потомок Белой Волчицы. Они решили тебя охранять в эту ночь. С Хлорингами это случается. – Протянул ему несколько веточек лимонной мелиссы. – Вот, сжуй это. Это тебе жизненно необходимо, поверь.

Краснея, Гэбриэл сунул в рот мелиссу и взгромоздился верхом на свою лошадку, которая стоически стерпела его неуклюжесть. Даже чуть помогла.

– Дома что?

– Не знаю. – Безмятежно ответил Терновник. – Я уехал почти сразу за тобой. Просто решил дать тебе время и возможность проветриться. А вот брат твой такой возможности был лишён… С большой долей вероятности могу предположить, что зол он страшно.

Гэбриэл насупился. Угрызений совести он не чувствовал: он не мальчишка, которого нужно контролировать на каждом шагу! Но на душе скребли кошки.

Гарет рано утром опять спросил, где его высочество граф Валенский, и получил в ответ, что тот выехал поздно ночью из замка прогуляться и ещё не возвращался.

– Я же спрашивал!!! – Вскинулся Гарет.

– Вы спрашивали, на месте ли Пепел, сударь. – Был ответ. – Их высочество уехал на вороной кобыле.

– Кобылу свою, значит, взял… – Психанул Гарет. – Так, значит, да?!

Жест Гэбриэла он понял прекрасно. Но он протрезвел и успокоился, и мог вновь рассуждать здраво, и рассуждения эти ему не понравились. Значит, Гэбриэл до сих пор не почувствовал себя в Хефлинуэлле своим, не чувствует себя дома. В глубине души он всё ещё чужой здесь, а он, Гарет, не придумал ничего лучше, как усугубить его чувство. М-да. Мог бы сразу ему пощёчину залепить, – подумал герцог, глядя на себя в зеркало. Гэбриэл не овечка, и не дворняжка, он такое пережил и не сломался, что пытаться его прогнуть теперь – глупо и опасно. Если надумает свалить – свалит.

И что теперь делать?.. Отправить людей его искать?.. Слуга доложил, что вслед за Гэбриэлом уехал «господин эльф», так что вряд ли тот в опасности – да и Гарет ничего такого не чувствовал. Но если не искать – не обидится ли тот ещё больше?.. А если искать – решит, что его пасут, и рассердится…

– Чёрт!!! – Выругался Гарет, не зная, как быть. Поехать ему навстречу?.. Не может же тот оставить свою Алису накануне суда?! Значит, сейчас явится…

– Сеньор? – В дверях возник Марчелло. – Всё готово, сеньор.

– Согласились? – Поинтересовался Гарет.

– Да. Со слезами, но согласились… По десять дукатов пришлось выложить.

– Хорошо. Брата не видел?

– Видел, сеньор. Встретился с ним у Брыльского перекрёстка, он ехал по Ригстаунской дороге, с сеньором Терновником.

– Домой ехал-то?

– Да, сеньор. Узнать точнее?

– Не надо. – Гарет закончил одеваться. – Я в Гранствилл, в муниципалитет.

Сбежал по лестнице, столкнулся с Гэбриэлом, бросил отрывисто:

– Вид у тебя такой, словно по земле валялся. Я в город, ты со мной?

– Да. – Помолчав, сказал Гэбриэл, и Гарет кивнул:

– Я жду во дворе. Быстрее. К суду надо подготовиться. И ты что… можжевеловку пил, что ли?!

– А если и пил?!

– Да и по фигу. Я жду!

До моста братья доехали в гробовом молчании. Гэбриэл ехал верхом на Пепле, хмурый, мрачный, демонстративный. Гарет делал вид, что ничего этого не замечает, но на мосту поинтересовался:

– И что мы надумали? Собрать своих подопечных и рвануть на Север?

– А у тебя есть возражения? – Мрачно огрызнулся Гэбриэл. – Я не собираюсь у тебя что-то брать.

– А я тебе ничего и не дам. У тебя своего больше, чем у нас с отцом вместе взятых.

– Мне ничего не нужно.

– Ты целочку-то из себя не строй! – Рассердился Гарет. – Что за детский сад?! Да, я сглупил. Ты тоже! Давай, из-за собственной дури разосрёмся на всю оставшуюся жизнь, как те придурки с поросёнком!

– Я не твоя собственность.

– Нет, ты моя собственность!!! – Воскликнул Гарет. – И собственность отца, и твоей Алисы!!! А мы все – твоя собственность!!! Это семья, ты понял?! Это родные, мать твою, люди, которым не срать, где ты, что ты и с кем ты!!! И если ты дурью маешься и подставляешь нас, мы имеем право злиться, понял, имеем!!! Мы с тобой можем расшаркиваться, как придворные на пиру, здравствуйте, всего хорошего, какая погода чудная, спасибо… Почему нет?! Но это будет уже не то!!! Ты можешь на меня наорать, я могу на тебя наорать, мы братья с тобой! Чёрт, как ещё мы выясним, что с нами происходит?! Если б мы вчера не поругались, я так и не узнал бы, что ты нас с отцом ни во что не ставишь!

– Чего?! – Обернулся на него, как ужаленный, Гэбриэл. – Чего ты несёшь?!!

– Ты нас чужими считаешь, Гэйб. – Сказал Гарет. – Ты и дом наш считаешь чужим для себя. Ты собрался сваливать от нас, и даже подарок мой решил не брать. Из родного дома так не уходят, так уходят от тех, кто, как ты там сказал?.. Подобрал, отмыл и рядом посадил?

– А это не так?

– А вот сейчас ты меня оскорбляешь, младший. – Тихо сказал Гарет, но в голосе и глазах его было столько льда, что Гэбриэл поёжился. – Так сильно, что я не знаю, как терплю это и как ещё готов мириться, хоть и не один виноват.

Гэбриэл отвернулся, продолжая ехать рядом с братом. Потом буркнул хмуро:

– Прости.

– Не слышу.

– Прости!!!

– Хорошо. – Кивнул Гарет. – Мир!

– Мир. – Хмыкнул Гэбриэл. – Какой мир, когда ты злой, как падла?

– Сам виноват.

– Я не чувствую угрозы от Лодо. Он не враг.

– Ага.

– Я серьёзно. Он мне нужен.

– Зачем?

– Я хочу узнать имена тех, кто… – Гэбриэл понизил голос, – тех, кто издевался надо мной. Клички их поганые я все знаю, а вот титулы и имена – нет.

– И ты скажешь этому Лодо…

– Он знает. Он ещё тогда знал, когда спас меня на Королевской Дороге. Он спрашивал меня про Сады и Редстоун. Я назову ему клички и прикажу узнать, кто за ними стоит. Как ещё я это узнаю?..

– И что сделаешь, когда узнаешь?

– Найду и убью.

Гарет промолчал… Молча они выехали на Ригстаунскую дорогу, повернули к городу. Но теперь это было нормальное родственное молчание, а не то напряжение, что искрило и потрескивало между ними прежде.

– Этого Лодо лучше держать при себе, согласен. Раз он так много знает… Ладно, погорячился я, признаю. Но ты же сам должен понимать: в нашей ситуации, когда все вокруг могут врагами быть, осторожнее надо!

– Я знаю. – Кивнул Гэбриэл. – И Лодо этому верю… как бы. Не до конца, ты понял? Я ко всему готов.

– Где напился-то? – С привычной усмешкой, от которой у Гэбриэла сразу стало так тепло на сердце, поинтересовался Гарет, и его брат фыркнул:

– А, в каком-то городке, там, – он махнул рукой в обратную сторону, – там свадьба была…

– Ты там Алискину не изменил?! – Шутливо ужаснулся Гарет, и Гэбриэл покаялся:

– Да я вообще не помню, где был и с кем изменял, не изменял… помню, в какую-то веревочку играли… вроде, целовался с кем-то… только ты того – Алисе ни слова!!!

– Вот гад, а?! Я тут не сплю, переживаю, а он пьянствует и целуется с кем попало!!!

– Тише ты!!!

В город братья въехали уже снова не разлей вода. Гэбриэл рассказал, что его ночью охраняли волки, а Гарет напомнил, что он ещё когда ему говорил: волки не трогают ни Хлорингов, ни их владения. Но сам же и добавил:

– Только знать и говорить одно, а лично убедиться – другое. Испугался?

– Мне так было херово, – откровенно ответил Гэбриэл, – что даже если бы они съели меня, я не возникал бы, честно.

– Похмелье стрёмная штука. – Согласился Гарет. – Я крепче портвейна ничего не пью, и тебе то же советую. Советую! – Поднял он палец, и Гэбриэл, глянув на него, состроил рожу.

Члены муниципалитета и капитан городской стражи ждали Хлорингов с раннего утра.

– Почему о том, что о моём брате и его невесте распускают грязные сплетни, я узнаю случайно и тогда, когда эти слухи уже расползлись по всему городу? – С порога спросил Гарет гневно, и капитан стражи чуть побледнел. За Гаретом шагали Гэбриэл, Марчелло, Адам, Матиас и Иво. – Я слушаю!

– Ваша светлость… – Шагнул ему навстречу фогт Гранствилла, – сами понимаете, властям такое никто не передаст и не расскажет…

– А вам всё на блюдечке подать надо?! Воры и бандиты тоже к вам с докладом приходят?! Приходят и говорят: «Я вор Сявка, украл вчера серебро из дома ювелира Бура, не хотите ли меня повязать именем его высочества?!». Так вы себе это представляете?! – Гарет гневно глянул на капитана, и тот сглотнул. – Вот был бы нам сюрприз к помолвке: обвинение невесты в распутстве, а моего брата – в содомии!

– Ваша светлость… – Попытался вставить слово фогт, и снова Гарет перебил его:

– Я уже всё знаю сам!!! То, что мне должен был доложить капитан стражи, мне доложил вообще посторонний человек!!! И клеветника задержали мои люди!!! Сколько ещё он болтался бы по городу и порочил нас?!

– Этот человек утверждает, что может доказать… хм… насчёт девушки. А всё, что было сказано о… об их сиятельстве, он отрицает, дескать, не говорил ничего…

– У меня есть свидетели, которые подтвердят каждое слово. – Процедил Гарет. – Сегодня мы устроим разбирательство, на площади, при всех.

– Может быть… – Вновь дёрнулся фогт, и Гарет отрезал:

– Не может!!! Такую клевету нужно пресекать сразу же, и самым безжалостным образом, как ногу при гангрене! Иначе она расползётся по всему острову, и доброе имя достойной девушки, я уже не говорю о моём брате и обо мне, будет замарано навсегда! Глашатаев по всей Пойме, к трём часам пополудни здесь должно быть столько народу, сколько вместит площадь Генриха Великого!

– Милорд, но свидетели… Может быть…

– Плевал я на его свидетелей. – Скривился Гарет. – У меня есть свои.

– Я кое-что добавить хочу. – Вдруг подал голос Гэбриэл. – Я содомитов как-то не уважаю, и вообще… А потому предупреждаю сразу: того, кто посмеет меня в этом обвинить, – убью. Просто, возьму, и убью. Так, чтобы непоняток не было. Грех, понятное дело, но ничего – я отмолю.

– Вы моего брата слышали?.. А если не убьёт он, убью я. И мне плевать, будет это мужик, старик или даже баба. Если они берегов совсем не видят и о принцах крови клеветать решаются, проблемы со зрением мы им будем решать радикально. Все меня слышали? – Он обвел глазами зал ратуши. – Советую донести эту мысль до всех своих домочадцев и знакомых, а мы сегодня озвучим её на площади. Заодно обсудим вознаграждение добрым людям, которые будут сообщать нам о фактах клеветы. Я думаю, это очень оживит местное общество, раз стража здесь горазда только мух на стеклах давить.

Фогт побледнел ещё сильнее, мигом сообразив, что последует за таким обещанием. В погоне за лёгким заработком…

– Милорд, – набрался он храбрости, – людишки у нас жадные и туповатые…

– А у нас, полукровок, – сверкнул на него глазами Гарет, – способ есть, наш, эльфийский, как ложь узнавать. Всё! – Он резко поднялся, и даже капитан стражи, и тот вздрогнул. – В три часа здесь всё должно быть готово.

Хлоринги и их люди ушли, гремя шпорами, и в зале ратуши какое-то время стояла тишина. На окнах жужжали мухи, но ни один из стражников, стоявших подле, не посмел задавить хоть одну – а прежде, судя по следам, это было их любимое развлечение.

– Дождались нового герцога. – Устало опустившись в кресло, подвигал шеей вспотевший фогт, промокнул лицо большим льняным носовым платком. – Святые угодники! Вот это уж точно не их высочество Гарольд Элодисский! Велите окна протереть, что ли… А то стыд и срам: кругом мухи давленые… Перед герцогом стыдно – сразу заметил! Как же ты прозевал сплетни эти, капитан?..

– Они осторожные были, этот купец и его слуги. – Виновато поведал тот. – При страже или топтунах городских ни словечка! Кто-то хорошо здесь наших людей знает и организовал всё грамотно. У моих людей появились сведения, что кто-то слухи какие-то грязные распускает, я велел послушать и донести, кто источник, но нашими средствами мы до самой помолвки бы, пожалуй, разбирались…

– А Хлоринг узнал мгновенно. – Резюмировал фогт. Вздохнул и вновь вытер лицо платком. – А ведь этот… второй точно убьёт. Что с Гакстом стало, все помнят?..

– Гнилой был человечек, Гакст этот. – По-военному прямо брякнул капитан. – Гнилой и пакостный. Прежде на него почтенные жители жалобу подавали, что он девочек к себе заманивает сладостями и щупает их во всех местах, это ещё при прежнем фогте было.

– И что?

– А ничего. Отступного родителям заплатил, и замяли дело. А потом он начал уезжать на юг регулярно, раз в три месяца, но я слыхал, что он не по торговым делам ездит, а к гадалке Барр, про которую там, на Юге, говорят, что ведьма она. И их светлость объявил награду за неё.

– Ох, пожили мы спокойно, и вот тебе: началось! – Вздохнул фогт. – Шпионы, клеветники… – Он подумал, что всё дело в полукровках, но посмотрел на своих приближённых и стражников, и – не рискнул сказать об этом. Гарет кое-чего уже добился: люди начали его бояться.

Если в первые дни своего крестового похода брат Корнелий носился по городам и весям Междуречья с небольшим отрядом кнехтов, то со временем у него собралась внушительная свита из ярых сторонников. Кое-кто из кнехтов, приставленных к нему Бергстремом, покинул его после первых же казней, но им на смену пришли люди гораздо более крепкие духом. Помимо бледных мужичков с жидкими бородёнками и горящими глазами, которые всегда с радостью и совершенно бескорыстно примыкают ко всяческим сектам и сборищам, и экзальтированных бабёнок, с ним теперь странствовали и вполне себе конкретные персонажи, в том числе и рыцари, бывшие раубриттеры (то есть, рыцари-разбойники, промышляющие грабежом и разбоем), однощитные рыцари, наёмники и прочий суровый вооружённый люд, который присоединился к проповеднику отчасти по зову души, но в основном, чтобы досыта натешиться кровью и безнаказанностью и как следует нагреть руки. То, что в первые дни казалось каким-то бредом и так и воспринималось всеми здравомыслящими жителями Междуречья, две недели спустя вдруг приобрело какой-то узаконенный и опасный оттенок, а Корнелий заставил отнестись к себе серьёзно. Его жертвами становились не только незамужние беременные девушки, но даже вполне добропорядочные женщины, как правило, вдовы, оставшиеся после смерти мужа единственными наследницами его состояния. Если у беременной вдовы такого мужчины появлялся на свет мальчик, он оставлял имение и состояние отца за собой и за матерью. История умалчивает, кто именно из наследников второй и далее очереди сообразил, что с помощью Корнелия можно избавиться от потенциального наследника без всякого риска для себя, но идею тут же подхватили, и молодые вдовушки пошли в огонь, даже если признаков беременности у них и не наблюдалось. А заодно и несколько девушек, которые так же остались при выморочном имуществе своих отцов и отказывались выйти замуж за тех, кого им сватали опекуны. И не беда, если наследница вообще оказывалась девицей: к приходу Корнелия её бросали в тюрьму, где тюремщики исправляли это упущение. Корнелий шёл по Междуречью с хоругвями, с огромным крестом, который по очереди несли его преданные сторонники, с отрядом конных рыцарей и с неплохим обозом. Надо сказать, что зрелище они теперь представляли из себя очень красивое, значительное и грозное, когда шли, осенённые хоругвями и огромным крестом, под пение псалмов. Корнелий теперь щеголял белой короткой рясой с черным крестом, и такие же одеяния надевали поверх доспехов его рыцари. Белый цвет изображал святость, чёрный – пепел «спасённых» душ. На проповеди Корнелия теперь сбегался народ со всех окрестностей, стоило ему появиться. Ведь поп на этих проповедях «говорил правду» – то есть, тупо перечислял все навалившиеся на междуреченцев беды и проблемы, с искренним надрывом, с показательным возмущением. Называл паству «бедные дети мои», патетично вопрошал, «доколе же всё это нужно терпеть и прощать», пугал Божьим гневом и отмщением, если «не одумаются». Что ещё было нужно людям, уставшим от безысходности?.. Вроде, и не нищета, и не голодают, и в то же время все усилия как-то приподняться, вырваться из порочного круга – тщетны. Одну дыру латаешь, открывается несколько новых, и так изо дня в день, из года в год. Дети вырастают, женятся, и начинают тот же бег по кругу, и выхода нет, и не предвидится. Добраться бы до виноватых, и – того их всех! А Корнелий прямо указывал им на виновных, да ещё на таких, которых можно было уничтожить без всякого напряга и опасности для себя, любимых. До королевы далеко, до рыцарей – опасно, а бабы-блудницы, это ж самое оно! Даже Бергстрем и его приятели, Смайли, Венгерт и фон Берг, неожиданно для себя обнаружили, что лично ими спущенный с поводка попик, их придурочный Корнелий, неожиданно взял такую силу, что они уже и сами вынуждены считаться с ним. Дошло до того, что Корнелий со своей свитой явился в Лавбург, где Бергстрем ему показываться категорически запретил, и показательно сжёг там двенадцать женщин, невзирая на попытки Бергстрема протестовать. Тот вдруг понял, что попробуй он вмешаться – и на него пойдёт весь город, прежде такой лояльный и запуганный. Корнелий искусно заводил горожан речами о том, как светская власть потакает греху и разврату, и не в состоянии спасти Остров от банд полукровок и их распутства и чудовищных преступлений. Просто удивительно было слушать, как человек, совершающий чудовищные убийства и потерявший всякие стыд, милосердие и совесть, с надрывом вещает о чужих преступлениях. То, что за неполный месяц его собственные зверства многократно превысили всё, что натворили полукровки за сорок лет, не волновало никого. Какая-то истерия страха и доносительства охватила Междуречье. Люди вдруг сообразили, что есть теперь, кому и куда пожаловаться на неугодного соседа, несговорчивую девицу, слишкомудачливую приятельницу, да мало ли! У соседки слишком много детей и все здоровые – продала душу дьяволу, вот он и отводит от неё беду. У другой соседки детей нет – проклята, значит, порчена дьяволом, а то и вовсе ведьма. Слишком красивая – в огонь, слишком страшная – туда же, сосед слишком весёлый – радуется, что дьявол ему ворожит, слишком унылый – копит про себя злобу… Слишком везучий – тем более!!! А если всё в порядке, все среднее, не выдающееся, то ещё страшнее – нужно поскорее на них донести, а не то донесут на тебя. И тщетно в церквях прихожан призывали к спокойствию и порядку. Во многих городах, по слухам, открылись тайные пункты в определённых исповедальнях, и даже в кабаках, где можно было пожаловаться и донести, и быть уверенным, что всё запишут, запомнят, и в свой срок призовут к ответу тех, «кого следует».

Глава третья. Следствие

К трём часам на площади собралось столько народу, что яблоку, как говорится, упасть было негде. Люди толпились, обменивались сплетнями и своими соображениями насчёт того, что происходит. Слух, который только начали распространять купец и его слуги, пока ещё не успел расползтись по городу, многие были не в курсе и трактовали происходящее кто как разумел.

– Ты говорила, что мы в безопасности! – Шипел Марк на Барр в подворотне. – Если этот придурок сейчас начнёт болтать о том, кто и как его…

– Если начнёт, – перебила его Барр, – брось поближе к нему вот это. – Она протянула Марку кулёк, от которого исходила такая вонь, что Марк отшатнулся:

– Что это… Фу!!!

– Это твое спасение. – Возразила Барр с презрительной усмешкой. – Как ты проберёшься к помосту, твое дело, но если вдруг запахнет жареным, брось это, и все обойдётся.

– Колдовство какое-то? – Марк, преодолевая брезгливость, сунул нос в кулёк. – Крыса дохлая?!

– Крыса, крыса. – Ласково согласилась Барр. – Не разочаровывай меня, Хант. Я думала, что ты не трус.

– Я?! – Марк вырвал у неё кулёк. – Только как я незаметно это сделаю? Оно так воняет, что меня полгорода запомнит!

– Не запомнит. – Барр снова ласково усмехнулась. – Будут смотреть в упор и не увидят, будут пытаться вспомнить – и не вспомнят. Не переживай.

– Не переживай… Я вот не пойму, как вышло, что они так быстро нашу игру раскусили? Тодд не ошибался, он калач тёртый; знает, что, когда и сколько.

– Не надо недооценивать Хлорингов. Мальчишки – ничто, но их отец умён и давно правит герцогством. И слуга герцога, итальянец Месси, очень хитёр. Помни это в будущем.

– Это мой город, а не итальянца какого-то. – С угрозой пообещал Марк. – А всяким пришлым ловкачам здесь не место… Как бы не случилось с ним чего!

– Ступай. – Барр легонько толкнула его в плечо. – Хлоринги приехали.

Люди расступились перед пятерыми всадниками. Братья, Марчелло, Иво и Матиас поднялись на помост, герцог и Гэбриэл уселись в кресла, поставленные специально для них, у конторки замер секретарь, исполняющий все канцелярские обязанности при муниципалитете, худой долговязый парень с длинным лицом. Гарет глянул на волнующееся людское море, на небо – опять собираются тучки, как бы дождь не хлынул раньше времени! – кивнул герольду, и тот, выйдя вперёд, объявил существо дела.

– Клевета на принцев крови, – перечислял герольд, – обвинение его высочества, эрла Валенского, в грязном непотребстве, приравненное к государственной измене и посягательстве на честь короны, а так же клевета на достойную девицу и попытка опорочить её честь. Следствие по этому делу будет проводить лично его светлость герцог Элодисский на этом самом месте. Приведите обвиняемого.

Купец держался уверенно, и по нему не видно было, что он напуган или хотя бы растерян.

– Что ты можешь ответить на обвинение? – Спросил Гарет.

– В клевете на его высочество я не повинен, ничего такого про него я не говорил. – Быстро сказал «купец».

– Есть свидетели, которые утверждают обратное.

– Я говорил, ваша светлость, что слышал слухи такие, но сам этого не утверждал, и да поможет мне Бог!

– Где ты слышал такие слухи?

– Не помню. Где-то…

– Где именно? Если ты прибыл с Юга, как утверждаешь, а наш брат – с Севера, где именно ты слышал эту ложь?

– Да здесь, – купец начал нервничать, – здесь, в Блумсберри, и слышал!

– От кого?

– От… – Купец сглотнул, – от женщины. – Он вовремя увидел у помоста вчерашнего верзилу, и понял, что отмазаться не удастся. – Женщина больно благочестивая это говорила, как не поверить-то?

– Женщина. – Усмехнулся Гарет. – Как она выглядела? Не Барр ли это, случайно?

– Мать… мать Августа она была, так она назвалась. – Купец боялся Барр, но Хлорингов он боялся тоже. Особенно младшего – тот молчал, но так смотрел на него, постукивая кончиками пальцев по подлокотнику кресла, в котором сидел подле своего брата, что мороз по шкуре и в животе стыл противный комок. Убьёт, убьёт ведь! Гакста убил у него дома, что ему стоит убить какого-то купца прямо здесь?! Слушая Барр и Марка, «купец» представлял себе женоподобного смазливого хлюпика, а оно вот как оказалось. Здоровый, как башня какая, а глаза… Святая Анна, страшные-то какие! Ещё и красным горят, как у кота какого… Или у демона, истинный крест, демон! И он добавил:

– Собака с нею была, чёрная… Прошу простить, ваше высочество, ваши, то есть, высочества, бес попутал, пьяный был, вот и ляпнул, больно свята была с виду женщина-то…

– Хорошо. – Гарет откинулся в кресле. – За сплетни про принца крови ты приговариваешься к усечению языка, позорному столбу, пятидесяти ударам плетьми и изгнанию из герцогства. Теперь, что касается девушки.

– Она не девушка и уже давно. – Твёрдо произнёс купец. Усечение языка и порка – страшно, но жить останешься. Но если ещё и с девкой сорвётся, то казнят – или Барр убьёт, и не знаешь, что хуже. – Это такая прожжённая потаскушка, что клейма ставить негде! И это я готов подтвердить, и на Евангелии поклясться, и мои слуги тоже! Я сам пользовал её…

– Когда? – Спросил Гарет, незаметно пнув ногой Гэбриэла, который просто взбесился от сказанного.

– Да года два назад она у меня жила два месяца, и за это время…

– Ты был её первым мужчиной?

– Да ладно! До меня она уже пятерых поменяла…

– И сколько времени она провела с каждым из них?

– С первым то год, кажись, лакомый ведь кусочек, со вторым тоже около того, а дальше уж всё меньше… Поистаскалась слегка, вы ж понимаете.

– То есть, в общей сложности, получается больше пяти лет? – С силой наступив на ногу Гэбриэлу, продолжил вкрадчиво Гарет.

– Ну… Получается, так.

– Девушке, о которой ты говоришь, пятнадцать лет. – Ледяным тоном произнёс Гарет. – То есть, когда она попала к первому своему любовнику, ей десяти не было?.. Ты знаешь, как это называется в моём герцогстве? Это называется совращение ребёнка, и карается соответственно. Не помнишь, как?..

– Она… – Купец растерялся, но всего на миг. – Не верьте ей, ваша светлость, она врёт! Она просто выглядит такой, а на самом-то деле ей двадцать уже!

– Хорошо. – Сказал Гарет. – Где твои свидетели? Я хочу выслушать и их.

Слуги «купца» слаженно повторили всё, что сказал их господин. Гарет куснул губы. Помолчал, глядя на них. Потом сказал будничным тоном:

– Что ж, я думаю, девушку, которая была твоей любовницей два месяца, ты узнаешь?

– Ну, само собой! – Ухмыльнулся «купец». – Её когда из Ашфилда-то погнали, обстригли… Клейма не поставили, пожалели, больно миловидная, но волосы-то обкорнали!

Марчелло по знаку Гарета вывел из-за кресел братьев трёх невысоких рыжеволосых стриженых девушек, одетых в одинаковые простые белые платья. Все трое были миловидные, тоненькие, глазастые и заплаканные – волос было жалко страшно, хоть и получила за них каждая по десять дукатов – целое состояние. В это время стригли коротко только пойманных на проституции, и ходить без волос было смерти подобно.

– Так которая из них? – Спросил Гарет вкрадчиво. «Купец» нахмурился. Алису он не видел, Гарет не зря запретил ей появляться в городе, и даже за пределами Девичьей Башни и сада. По описанию подходили все три, вот незадача!

– Которая из них, говори! – Резко произнёс Гарет. Толпа притихла. «Купец» тоскливо пробежался взглядом по лицам, вновь взглянул на девушек и заметил в ушках одной из них алмазные серьги. А главное – успел увидеть, как она быстро переглянулась с Гэбриэлом Хлорингом, и тот мимолётно улыбнулся ей.

– Вот эта. – Уверенно указал он. Толпа ахнула и зашумела. Гэбриэл, научившийся в Садах Мечты мастерскому блефу, вспыхнул и привстал, но брат демонстративно одёрнул его и с недовольным видом переспросил:

– Ты уверен? Точно эта? – Ещё сильнее убедив купца в его правоте.

– Ещё бы не уверен! – С облегчением воскликнул он. – Как такую забудешь-то?!

– Вы подтверждаете? – Обернулся Гарет к «слугам», и те закивали согласно, как им и было приказано.

– И на Евангелии поклянёшься?

– А давайте его сюда.

– Рози, – с мягкой усмешкой обратился герцог к девушке, – этот человек говорит, что ты сожительствовала с ним в Афшилде… На Евангелии поклясться готов.

– Чего?! – Упёрла руки в бока рыжая. – Ах ты, прыщ гнилой!!! Ах ты, скотиняка пакостная!!! Ты меня, честную девушку, блудницей обозвал?!! Да я все зенки твои паршивые повыкарябаю!!! Я всю жизнь в Малом Городе живу, ни в жисть не уезжала никуда, все соседи знают, кто я такая, меня весь город знает, пердохер ты затраханный!!! – Её слова встретил взрыв хохота и аплодисментов в толпе, а купец переменился в лице. – Жила я с ним два месяца – ха!!! Да я срать с тобой на одном поле не сяду, образина ты позорная! Тфу!!!

– Спасибо, Рози, спасибо, дорогая! – Смеясь, сказал Гарет, под дружный хохот толпы. Улыбался даже Гэбриэл, по-прежнему взбешённый. Уж больно смешно выглядела маленькая, худенькая девушка, ругающаяся, как портовый грузчик. Купец побледнел. – Как и обещал, серьги твои, это тебе компенсация за твою косу! А ты… как там тебя – Саймон Вилл? – Гарет вновь подался к нему. – Что, за два года память начисто отшибло? Я вот помню даже тех, кого лет десять не видал, а баб своих помню всех, хоть и было их у меня поболее твоего! Так что?! Ещё раз попробуем?! Их всего две осталось! Или та, или эта! А слуги твои что? – Голос Гарета утратил игривые нотки, стал ледяным и безжалостным. – Ну? У вас с памятью как?! Кто из этих девушек жил в вашем доме два месяца?! Что, всем память отшибло?! – Он выпрямился. – И не советую врать. У меня есть способ отличать вранье от правды. – Он кивнул Марчелло, и тот подошёл, налил вино в бокал.

– Соври мне. – Приказал Гарет, и взял в руку бокал.

– Я женщина, сеньор. – Отчётливо произнёс Марчелло. Отравленное вино в кубке вскипело, и над ним повалил чёрный дым; в толпе закричали, купец побелел и упал на колени:

– Ваша светлость!!!

Гарет велел налить себе новый кубок, поставил перед собой и приказал резко:

– Говори! Всё была ложь? Ложь и оговор?!

– Да… – Не сводя глаз с кубка, пролепетал купец. – Всё, всё… но не по своей воле! Приказали мне… приказали…

– И заплатили?

– Не… обещали… но не заплатили, нет… ещё нет… Я всё скажу, всё, ваша светлость! Как на духу, всё…

С мягким шлепком на помост перед ним упала дохлая крыса. Купец отшатнулся, Гарет нагнулся вперед, Гэбриэл быстро оглядел глазами толпу, определяя, кто кинул. Крыса вдруг подпрыгнула, и ближайшие к помосту люди отпрянули с дружным криком, женщины завизжали: корчась, крыса быстро деформировалась, из пасти полезла жёлтая пена… и в один миг на её месте возник карг, огромная тварь с крысиными глазами, рылом и телом дикой свиньи, собачьими лапами и крысиным хвостом. Плюясь жёлтой пеной, она бросилась на купца и в мгновение ока вырвала из его живота кусок кожи, мяса и даже каких-то внутренностей. Купец завизжал; Гэбриэл, опережая даже брата, вскочил, прыгнул вперёд, в прыжке ухитрившись пригвоздить мечом тварь к помосту, проткнув её насквозь. Глянул на купца – тот смотрел на него круглыми от ужаса глазами, пролепетал беспомощно, почти по-детски:

– Помогите… мне… – Гэбриэл глянул на зажатые в клыках агонизирующего карга внутренности, тянувшиеся из разорванного живота… И свободной рукой, обнажив кинжал, молниеносно полоснул купца по горлу. Выпрямился, вытирая кинжал и оставив Виндсвааль в туше карга, который всё хрипел, бился и скрёб лапами помост. Гарет, тоже вскочивший, подошёл к нему, так же обвёл глазами толпу. Спросил хриплым от ярости голосом:

– Кто бросил крысу?!

Люди озирались, смотрели друг на друга, и никто не мог сказать ничего определённого, даже стражники, которые даже не поняли, с какой стороны прилетела тушка. Карг, издохнув, превратился обратно в крысу, и в толпе снова ахнули от ужаса, но и восторга: это сколько же теперь можно будет рассказывать, обсуждать и смаковать произошедшее?!

– Барр! – Хрипло крикнул Гэбриэл. – Слышишь меня, сука старая?! Я знаю, это твои дела поганые, ведьма чёртова!!! Это ты мою невесту опорочить надумала, тварь?! Я знаю, что это ты нашу мать погубила!!! Твои некромантские дела, а, тварь?!!! – И в толпе снова раздались ахи и возгласы. – Но больше ты никого из моей семьи не тронешь, паскуда!!! Ты поняла?!! Я и саму тебя найду, небом клянусь, найду и порешу, и никакие колдунства не помогут тебе, сука ядовитая!!! Ты поняла меня?!!

– Я слышу тебя, гадёныш. – Прошипела себе под нос Барр, глядя на него из подворотни проходного двора, где чувствовала себя в безопасности. – Только зря ты бахвалишься… – И всё же слова Гэбриэла её взбесили, не меньше, чем ловкость и сила, с которыми он прикончил карга, которых, как она знала, простым оружием убить было невероятно сложно. Если честно, она надеялась, что карг натворит дел, покусает и порвёт несколько человек прежде, чем его прикончат, хотела и рассчитывала на это. Гэбриэл вновь разрушил её планы. Быстрый, тварёныш, сильный и наглый… и всегда был таким! А Гарета она недооценила… Умён, гадёныш, ничего не скажешь, как блестяще переиграл их с Марком комбинацию… А ведь так отлично всё было задумано! Она с кривой усмешкой презрения, но и бешенства, слушала, как Гарет сам, лично, перечисляет её приметы, называет её имена: Александра Барр, мать Августа, паломница из святой земли, – и объявляет за её голову награду: триста золотых дукатов за живую, и сто – за мёртвую. Да, она им по-прежнему не по зубам, так же, как и прежде, и всё-таки это очень осложнит её жизнь. Братья умны и упрямы: Гарет заявил во всеуслышание, что отныне этот его приказ будет оглашаться каждые три дня во всех городах и посёлках Поймы, вместе с приметами колдуньи. То есть, в таверне не заночуешь и спокойно не поешь. Понятное дело, посещать Гранствилл это ей не помешает, но определённые трудности создаст… Барр решила встретиться со Штормом. У того, кажется, есть какой-то дом?..

– Нет. – Отрезал Шторм, когда она нашла его и заговорила о том, чтобы использовать его дом в качестве своего убежища. – Мне там Чуха не нужна.

– Если ты, эльфийский поскрёбыш, ещё раз посмеешь назвать меня чухой…

– То что? – Скривился Шторм. – Не нужна ты мне там. Ты вообще мне не нужна. Хозяин имеет право верить тебе и пользоваться тобой, а мне тебя не надо. Ни тебя, ни твоей твари. – Кивнул он на собаку. – Выкручивайся сама.

– Как бы тебе не пожалеть об этом! – В бешенстве Барр только что не кидалась на Шторма: её магия на эльдара не действовала, и она могла бы щёлкать перед ним пальцами сколько угодно, Шторм только сморщился презрительно. – Хозяин прикажет тебе, и ты будешь подчиняться мне и защищать меня, как миленький!

– Когда прикажет, тогда и буду. – Бестрепетно ответил Шторм. – Всё? Ты меня достала. – Повернулся и пошёл. Несколько секунд Барр готова была натравить на него пса, но сдержалась: Шторм вполне мог убить её собаку, а пса Барр искренне и нежно любила, напитала его своей магией, создав в нём резерв магических сил. Пёс был не только питомцем и другом, но и талисманом, даже оберегом. Рисковать им Барр не могла… Но и спустить это наглому эльдару так просто она не могла тоже.

Впрочем, это потом… А пока – она в тупике, и что бы сегодня ни пыталась сделать, всё не получалось или получалось кое-как… Ну, это ещё не конец света. Хотя мысль о том, что проклятая девка по-прежнему готовится к свадьбе и торжествует про себя, была противна.

Помимо страха перед Аяксом и желания получить сотню дукатов, Доктора очень грела мысль о том, что какую бы судьбу ни уготовил Аякс Марии, смерть девушки в любом случае будет страшной и долгой. И вот что удивительно: он был уверен, что дитя Марии – от Гора; но ни на секунду не допустил и мысли, что Гор может что-то испытывать к своему ребёнку. Доктор считал, что жестокость по отношению к «дристунам», его презрение к ним, как-то возвышает его над лицемерно сюсюкающим быдлом. Отрицая всякую нежность и даже снисходительность к детям он, Доктор, проявляет ум, смелость, оригинальность мышления и некий обаятельный цинизм, некий интеллектуальный шарм, чёрт возьми. Властелин его сердца по определению должен был быть солидарен с ним в этом, и, представляя, как будет, смеясь, рассказывать Гору о страшной судьбе Марии и его ребёнка, Доктор уверен был, что тот посмеётся вместе с ним.

Пока же он развлекался тем, что каждый день по нескольку раз рассказывал Марии, кто такой Аякс, что он делает со своими жертвами, и какая судьба ждёт её саму и её дитя. Делал он это, не жалея красок и подробностей, и доводил девушку до исступления. Это было жутко: ощутить своё материнство, ощутить ребёнка в себе, как нечто драгоценное, самое важное во Вселенной, и знать, какая гибель его ожидает, и быть бессильной что-либо изменить! Мария старалась зажмуриться так, чтобы появился звон в ушах, и заглушил бы глумливый голос, но он впивался в мозг, в сердце, причиняя неимоверные страдания. Казалось, что это страдание само по себе должно убить её, потому, что нельзя было так жить и так чувствовать, это было чудовищно само по себе. Когда в один день – прекрасным любой день в Садах Мечты назвать было нельзя, – Доктор торжественно объявил ей, что пора: за ней сегодня приплывёт её новый хозяин. Впервые с тех пор, как очутилась в Садах Мечты, девушка по его приказу оделась не в бутафорское одеяние нимфы или монахини, а в добротные, хоть и уродливые, юбку и деревенскую рубашку. Всё сильнее чувствуя неудобство из-за отсутствия Паскуды, Доктор сильно злился, отказываясь признать, что Чуха могла оказаться нужной и даже незаменимой, и его злобу чувствовали на себе все девушки до единой, и особенно – Саманта и Марта, тоже беременные и теперь ставшие помощницами Доктора по Девичнику. Он орал и бил их, а Мария, одеваясь, жадно вглядывалась во всё, что её окружало. Сознавая, что отправляется на смерть, она, как ни странно, сожалела обо всём, что оставляла тут. Как бы то ни было, а это место почти полгода было её домом. На лежанке за решётчатой дверью Мария находила какой-никакой покой и отдых, здесь оставались Марта, Саманта и бедняжка Клэр, здесь ещё ощущалось незримое присутствие Трисс и её ночного друга, Гэбриэла… Это было всё, что ещё оставалось Марии в этом мире – а теперь она теряла и это, чтобы следом потерять и саму жизнь. Оцепенев от отчаяния, Мария обводила глазами помещение, бассейн, даже отвратительные барельефы, и слёзы бежали двумя ручейками по щекам и дрожащим губам. И получила очередную безжалостную оплеуху от Доктора:

– Не сметь пялить зенки, паскуда писежопая!!! Быстро в пол опустила, тварь!!!

И что-то в Марии взорвалось. С бешеным животным воплем она бросилась на Доктора, который, не ожидая такой атаки, рухнул навзничь и заверещал по-бабьи, и принялась кусать и царапать его – нет, рвать ногтями и зубами, чувствуя привкус его поганой крови во рту! Вся дрожа от яростного желания убить его, порвать, уничтожить, Мария не чувствовала ударов, которые наносил ей стражник, пытаясь оттащить от Доктора, не обращала внимания на сопротивление самого Доктора, бешенство и отчаяние придало ей сил. Стражник – это был Клык, – облил её водой из бассейна, и только тогда смог оттащить в сторону, причём девушка извивалась, рычала, как взбесившееся животное, и пыталась кусать и его руки. Доктор вскочил, схватил палку, намеренный забить её насмерть, но тут Клык заметил, что девушка с животом, и бросился между ними:

– Не дам беременную девку бить!!!

– Чего?! – И без того некрасивое, лицо Доктора, все исцарапанное, в крови, с вытаращенными глазами и ощеренными зубами, было чудовищно. Клык сжал кулаки, в одном из которых был короткий меч:

– Не дам, и всё! Пошёл в жопу, придурок!!! Ветер!!!

Второй стражник, приятель Клыка, развлекающийся с Клэр, бросил своё занятие и подбежал к Клыку:

– Чего вы тут?!

– Сторожи этого… Я девку заберу отсюда!

– Сдурел?!

– Да, сдурел. – Клык был бледен, но настроен был решительно. – Достало меня – смотреть на это всё!

– Ты ви… – Доктора трясло, – ви…

– Видел; и чё?! – С вызовом спросил Клык. – Сам просишь! Они когда-нибудь все вместе набросятся на тебя да и порвут на хрен – и правильно сделают!!!

– Да я тебя… я те… – У Доктора, от изумления, от шока, сделался припадок: глаза закатились, его затрясло, меж посиневшими губами появилась пена.

– Эй, – испугался Ветер, – а он не сдохнет?!..

– Да и хрен с ним. – Клык глянул на Марию со смесью жалости, досады и замешательства:

– Вот с девкой что?

– На хрен она тебе сдалась?

– Да ни на хрен… – Клык снова покосился на Доктора:

– Скажем ему, когда очнётся, – если очнётся, – что девка сдохла…

– И куда её?

– В ту конуру, где солома. – Клык подхватил на руки безвольно поникшую девушку. Она была так слаба, что этот всплеск совершенно опустошил её, Мария больше не в силах была не только шевелиться, но даже что-то чувствовать. На неё накатило спасительное оцепенение; она отказывалась слышать, видеть и чувствовать, замкнулась в себе.

– А потом? – Не отставал Ветер, пока Клык нес по коридорам Марию.

– Чего пристал?! – Огрызнулся тот. – Не знаю, что потом! Да ты посмотри на неё, она и так скоро сдохнет… Пусть хоть в покое полежит это время. А потом потихоньку скинем её в море, да и всё. – Он пристроил девушку на солому в небольшом чуланчике, где было прохладно, но зато довольно света, присыпал соломой:

– Ну, вот. Надо воды ей поставить, и хлеба краюху, что ли… А я пойду, скажу этому жирдяю, Аяксу, что девка сдохла. Скажу, что Клизма её палкой отхерачил, и она того… дуба дала.

– ОН же потом Клизму сам того…

– Ага. Пожалей его, валяй! – Фыркнул Клык, которому когда-то, пока он был молоденьким пацаном в Конюшне, здорово доставалось от Доктора, так как он был в его вкусе, и Клык этого не забыл и не простил. – Может, жопу ему подотрёшь?..

– Нужен он мне… – Хмыкнул Ветер. – Просто зря ты это затеял!

– Сам знаю, что зря – Пожал плечами Клык, который и в самом деле уже раскаивался в том, что сделал. Но назад пути уже не было – не отдавать же девку Аяксу! Тот ещё поганей Доктора, и подумать, и то мерзко, для чего ему именно беременная нужна! У Клыка, не смотря на Сады Мечты, сохранились нормальные, живые чувства и инстинкты, и младенцев он жалел, хоть и побаивался. Но страх его шёл не от ненависти или неприятия, а от боязни по неосторожности причинить этим хрупким крошечным созданиям вред. Считая это проявлением мужественности, он, вслед за Доктором, называл их «дристунами» и «гномиками», но в душе был нормальным, обычным, и довольно неплохим парнем. Марию саму по себе он, может, и не пожалел бы, точнее, не вступился, но беременная девушка – это было уже другое.

– ТО есть, как – сдохла?! – У Аякса от ярости дыбом встали короткие рыжие толстые волосы на загривке, как у зверя. – Как это: сдохла?!

– Доктор напоследок решил ей люлей дать, она взбесилась, бросилась на него, царапаться стала, и он её палкой забил. – Бестрепетно глядя ему в маленькие бешеные глазки, ответствовал Клык. – Спроси у Ветра, он там был, подтвердит. Мы его пытались остановить, а он как сбесился, аж пена изо рта пошла…

– Где труп?! – Прошипел Аякс.

– В колодец скинули. На фига ей там лежать, вонять?.. Жарко стало, так-то.

– Убью урода!!! – заревел Аякс в бешенстве. – Убью паскуду!!! – Рванулся мимо Клыка в грот, но порыв его тут же и остыл: в лабиринте гротов и естественных пещер, не зная дороги, заблудиться ничего не стоило. – Пусть только высунется из норы своей, падла… Убью!!! – Он ещё долго ревел и крушил камни, вымещая ярость на всём, что попадалось под руку, пока Клык благоразумно спрятался от него в гроте и про себя от души злорадствовал: надо же, как удачно всё вышло! Вот Клизма встрял, гад ползучий! Аякс его точно порешит, точно – этот отморозок слов на ветер не бросает! И оправданиям Клизмы он не поверит, Клизма врёт, как дышит, и это все знают!!! Вот свезло! А он ещё, болван, сомневался…

За три дня до помолвки в Хефлинуэлл начали подтягиваться гости. Первыми приехали дворяне Поймы и Королевской дороги, в том числе граф Ригстауна Морис Дрю и Вэйлы, управляющий Июсским замком с супругой, которая привезла свой знаменитый пирог, и, розовея, вручила его Гэбриэлу. Тот, до того момента встречавший гостей с привычно холодным и суровым лицом, улыбнулся ей своей сказочной улыбкой, принимая пирог:

– Благодарю! Пирог у вас волшебный, я его помню до сих пор! – И не одно девичье и женское сердце дрогнуло при виде этой улыбки!

Гостей разместили в Золотой и Девичей башнях, часть свиты – в Гранствилле. Вечером накрыли столы уже в Малом Рыцарском зале – зал, где ужинал в кругу семьи его высочество, был для всех маловат, а Большой зал готовили к новому пиршеству, которое обещало стать даже пышнее и роскошнее, чем предыдущее. Габи, страшно недовольная и вечно ко всему придирающаяся, таки приняла участие в подготовке, хотя, по словам Глэдис, «лучше б уж просто не лезла!». Зато в подготовке так же приняла участие и Алиса; ей активно помогала Тильда, деятельная натура которой просто не могла смириться с тем, что кругом кипеш, а она в нем не участвует. И вот они обе помогали Глэдис куда больше, настолько, что в этот раз даже не дёргали поминутно Гарета. Алиса храбро взяла на себя многие моменты, требовавшие финансовых затрат и особого разрешения, записывала все и показывала Гарету – пока он не сказал, что полностью доверяет ей в этом вопросе, так как убедился, что она ответственно и разумно подходит к делу. После этого дело у них пошло веселее. Тильда оказалась просто незаменима в вопросе экономии времени и средств, её советы помогли сократить бюджет мероприятия ровно вполовину и страшно расстроили этим купцов и торговцев Гранствилла, которые собирались хорошо заработать на помолвке – даже больше, чем получилось в прошлый раз. Алиса, полная решимости стать для Гэбриэла идеальной женой, училась у Тильды, училась у Глэдис, про себя поражаясь, как велики и важны обязанности женщин – хозяек замка! Те, кто считал, что госпожа только сидит, вышивает да ждёт домой своего господина, фатально заблуждались. На ней было огромное хозяйство, множество слуг и служанок, организация обедов, завтраков, ужинов, досуга и комфорта, бельё, посуда, снедь, запасы. Если в замке плохо принимали гостей, если гости и их слуги остались чем-то недовольны, или, не дай Бог, их плохо покормили – позор ложился на хозяйку такого замка, и, не смотря на наличие слуг, управляющего, экономки и прочего полезного люда, она должна была лично за всем проследить и всё проконтролировать, а потом ещё встретить гостей и всем уделить внимание, всем дать почувствовать себя желанными гостями и объектами искренней заботы. Первый общий ужин организовывала под надзором Глэдис и Тильды как раз Алиса, и волновалась при этом так, что даже побледнела и осунулась. Каждому гостю следовало отвести место сообразно его статусу и амбициям, найти компромисс там, где на одно место получалось и два, и три кандидата, соблюсти сервировку, учесть даже их аппетиты и манеры!

– Хозяин из Малой Горки, – говорила Глэдис, – жрёт, как свинья, стол после него потом весь грязный и залитый вином и подливом, но Боже упаси подстелить ему лишнюю салфетку поплотнее, заметит и обидится… Надо его усадить так, чтобы рядом не оказалось девицы какой впечатлительной или аккуратиста какого вроде хозяина Малого Города… И салфетку сунуть под скатерть, чтобы не видно было её… И скатерть на этот стол постелем ту, что уже почти прохудилась, после и выбросим. – Всё это началось за час до того, как гости начали усаживаться за столы, нахваливая убранство Малого Рыцарского Зала, над которым работала сама Алиса. И как же девушке было приятно! Её старания не пропали даром, её оценили и хвалили, правда, не зная, что это она – но ей всё равно было приятно, а что дивиденды собирала официальная хозяйка дома Габриэлла – так и Бог с нею! Алиса была уверена, что её от неё не уйдет. Не сейчас, так в будущем! А Гэбриэл, его брат и батюшка всё равно знают, чья всё это заслуга, и Алиса ловила на себе их одобрительные взгляды и розовела от счастья. Клеветника вычислили вовремя: теперь в Гранствилле рассказывали о триумфе Гарета, о том, как убил на глазах у всех чудовище Гэбриэл Хлоринг, о том, как опозорился горе-купец, которого загрызло вызванное ведьмой-некроманткой чудовище, о самой этой ведьме – и никто и не помышлял пачкать в грязи имя Алисы. Марчелло постарался и тут: оплаченные Гаретом ваганты, менестрели и жонглёры пели и рассказывали на площадях городков и деревень Поймы о ведьме, уме герцога и доблести его брата, и бдительно пресекали даже самые нейтральные попытки обсудить Алису Манфред. Его высочество посоветовал Алисе заняться благотворительностью и помощью бедным и сиротам, чтобы создать себе прочную репутацию и завоевать уважение, Гэбриэл пообещал всё это профинансировать, и после помолвки девушке предстояла настоящая работа.

Но пока что – она наслаждалась. На ужин в Малый Рыцарский она надела первый из своих новых нарядов, горчично-бело-золотой, с набором специально для неё заказанных украшений, сотворённых эльфами из золота, горного хрусталя, рубинов и алмазов, бесподобную шляпку и умопомрачительные туфельки. К этому великолепию прилагалась изящная сумочка со всем необходимым, и Алиса чувствовала себя великолепно. У неё был отменный вкус, и своим новым обликом она осталась довольна; что же касается гостей, те просто столбенели при виде девушки, облик которой заставлял скончаться в страшных корчах всякую предвзятость, всякую веру в сплетни и в то, что Гэбриэл женится на ней по воле брата. В последнее не поверил бы ни один мужчина в возрасте от пяти до пятисот лет, так как каждый, кто видел её сегодня, готов был, не раздумывая, взять её замуж на радость и на горе любую, даже босую и опозоренную. Ужин прошёл великолепно, все, кроме Габи, остались довольны. Поздно вечером, у него в покоях, Гэбриэл, Иво и Алиса съели роскошный пирог, который удался экономке Июсского замка даже лучше, чем достопамятный пирог, съеденный Гэбриэлом единолично, о чём он, смеясь и краснея, и рассказал, уплетая его на этот раз с другом и невестой.

– А я бы слопал тоже. – Кивнул Иво. – Ум-м-м, вкуснотища!

– Очень вкусный пирог. – Согласилась Алиса. – Хорошо, что это моя экономка так его готовит! Они очень хорошие, я сегодня с нею уже поговорила, и она, между прочим, радуется, что у Июсского замка есть теперь графиня. И ждёт меня в гости!

– А чё, съездим. – Кивнул Гэбриэл. – Как-нибудь соберёмся, да и съездим… Я так-то не очень хорошо всё помню, но замок красивый, да.

– Скорее бы помолвка. – Вздохнула Алиса. – Все эти хлопоты, и все эти гости… В Девичьей башне столько людей! Столько служанок, и просто ещё не знаю, кого! А завтра приедут ещё посол и его жена…

– Ну, они-то скоро не уедут. – Пообещал Гэбриэл. – Брат говорит, они месяца два будут гостить, как минимум. Как и этот… консул?

– Консорт. – Чопорно поправил его Иво. – Это муж королевы, который отвечает только за появление наследника, но не имеет никаких прав ни на престол, ни… да вообще никаких прав не имеет.

– Самец, короче. – Фыркнул Гэбриэл. – Ну-ка, ну-ка! Убери ручонки свои от моего куска! Это мой!!!

Посла с супругой, консорта Фридриха и кардинала встречали в порту, все, даже его высочество. В последнее время он выезжал всё чаще, чувствуя себя великолепно, и его подданные постепенно привыкали к тому, что их принц вновь принадлежит им. В это время верили, что прикосновение королевской особы священно и может излечить любую самую страшную болезнь, а в прикосновения принца Гарольда Элодисского верили вдвойне, и вдоль дороги к Гранствиллу, от Брыльского перекрёстка и до самого города, толпились нищие и убогие всех мастей, с набором всех мыслимых и немыслимых хворей и увечий. Самое удивительное, что исцеления и в самом деле случались, так как эффект плацебо – вещь реальная. Особенно часто исцелялись хромые и парализованные.

Посол, испанский граф с умопомрачительным именем Хуан Франсиско Мария Лусиэнес-и-Гассет де Карвахаль, прибыл в сопровождении супруги, Амалии Лауры Консепсьон, или просто Амалии, переводчика, телохранителя-мавра, здоровенного темнокожего воина с внимательными чёрными, как южная ночь, глазами, не уступающего ни братьям в росте, ни Нэшу – в комплекции, в золочёной броне и с экзотическим оружием, и секретаря – итальянца. Сам граф ехал на андалузском боевом коне, мужчины его свиты – тоже, а вот Амалия восседала на прекрасной арабской кобылице, лёгкой, изящной, маленькой на фоне рыцарских лошадей, но бесподобно красивой. С ними прибыла достойная таких знатных особ свита, которую, как теперь знала Алиса, предстояло разместить, никого не обидев, хозяйке дома. Его высочество, встретив гостей, приветствовал графа по-испански, а Фридриха – по-немецки, а затем представил им членов своей семьи, настоящих и будущую. Фридрих так и впился глазами в Габи, и вправду – копию Изабеллы, только юную, но такую же стервозную на вид. А красавица Амалия не сводила глаз с братьев, поминая про себя нехорошим словом Ангела: полукровка, ночевавший на острове Мёртвой Королевы, всё-таки оказался Гэбриэлом Хлорингом! Но, с другой стороны… Может, и к лучшему?.. Братья были сказочно красивы. Амалия, молодая и очень красивая брюнетка, статная, высокая, гибкая, с большими карими глазами и нежной кожей, необычайно заинтересовалась эльфами, утверждая, что до приезда в Нордланд вообще не верила в их существование, а здесь постоянно слышит о них, но до сих пор ни одного не видела.

– Один эльф, Старшей Крови, сейчас гостит в Хефлинуэлле. – Сообщил Гарет, с интересом поглядывающий на привлекательную графиню. – Он не присутствует обычно на многолюдных человеческих сборищах, но позже я вас познакомлю, и вы сами убедитесь, что слухи правдивы.

– А ваши… простите мне, я, может быть, бестактна… ваши глаза и уши – от эльфов?..

– Я бы даже бестактность простил такой очаровательной даме, но нет, меня это вовсе не трогает. Да, это от эльфов. Мы с братом очень похожи на маму.

– Тогда она была редкостная красавица!

– Все эльфы красивы. – Усмехнулся Гарет, ничуть не смущённый комплиментом. – В этом ничего удивительного нет.

«Самодовольный, самоуверенный, избалованный! – Подумала Амалия. – Хорош, ничего не скажешь, но как же я таких ненавижу! Такой и пальцем не шевельнёт, чтобы добиться благосклонности женщины. Выбирает, небось, из тех, кто за ним бегает, копается в них, как в куче апельсинов… А его брат – совсем иное. Даже, пожалуй, не пойму пока, что».

Одно стало понятно очень быстро: он весь поглощён своей невестой. Он не сводил глаз с этой маленькой девушки, слышал каждый её вздох, и как только после праздничного ужина начались танцы, как их было уже не оторвать друг от друга. Амалию охватило уже знакомое ей ревнивое и азартное чувство. Она была шпионкой и работала на Ватикан, но кроме того, она была из тех привлекательных женщин, которые считают делом чести соблазнить именно того мужчину, который влюблён в кого-то, считается верным мужем, кем-то сильно увлечён. Правда, ей было уже двадцать семь лет – возраст, когда у женщин Нордланда появляются внуки, – но выглядела она едва ли на двадцать с небольшим, и выглядела великолепно. До сих пор ей удавалось всё, что она затевала, и за нею вился шлейф семейных скандалов, разбитых сердец, даже самоубийств, чем она откровенно гордилась и при случае хвасталась, правда, сопровождая воспоминания о самоубийцах обоего пола лицемерным вздохом: «Бедняжечка, но что тут было поделать? Или: бедолага, он так меня любил!». На самом деле она не испытывала ни жалости, ни раскаяния, а свои трофеи лелеяла в памяти и сердце, как охотник чучела убитых им зверей. На Алису, влюблёнными сияющими глазами глядящую на Гэбриэла, Амалия поглядывала именно, как на будущий трофей, самодовольно, не без злорадства. Да, девочка дивно хороша. Но кто она такая против неё, опытной, хладнокровной и прекрасной?! Даже с её очаровательным пением?.. Да, Гарет – дичь знатная, и сложная, но, в конце концов, и не такие зубры падали к её прекрасным ногам. А вот Гэбриэл и его невеста… И Амалия, не раздумывая, пошла на штурм.

От Дрэда она знала всю историю Гэбриэла: как он был похищен, где был, что делал, как сбежал, и полагала, что ему, не избалованному, как брат, да ещё сознающему в глубине души свой позор, внимание и авансы такой, как она, будут за счастье. Вот только она многого не знала; например, как и Кенка, Дрэд верил, что Гэбриэлу помог бежать епископ Гранствиллский, которого до сих пор усиленно искали и Далвеганцы, и Рим. Они даже допустить не могли, что Гэбриэл бежал сам, бежал оттуда, откуда бежать было просто невозможно. С их точки зрения, у Гэбриэла и епископа была связь, и именно из-за страсти епископ и рискнул всем, вытащив своего любовника и вернув его в семью. Именно так и смотрела на Гэбриэла Амалия, в то же время отмечая для себя, что он выглядит, по крайней мере, внешне, гораздо серьёзнее и опаснее своего брата. Дрэд не верил, что Гэбриэл сам убил вампиршу – считал, что это брат куёт для своего братца легенду, которая принесла бы ему популярность. Амалия и сама не верила… И всё же женская интуиция вступила в противоречие с тем, что она слышала и в чём только что была уверена. Она колебалась: какой тактики придерживаться? Той, которую продумала прежде, чем увидела этого юношу, слишком красивого, слишком непроницаемого для того, каким его описывали? Он казался сдержанным и неприветливым, но в этом не было ни грамма неуверенности в себе, напротив, он был холоден и спокоен, как спокойны только очень сильные и уверенные в себе люди. И лишь своей невесте он улыбался с нежностью, преображавшей его холодное красивое лицо, которое становилось таким простым и даже трогательным, что делалось завидно. Амалия решила начать с того, чтобы заставить его улыбнуться так ей.

– С которого из двух ты решила начать? – Спросил Хуан Фернандо по-испански, приблизившись к ней.

– С графа. – Ответила Амалия.

– Он скоро женится.

– Тем более. Представляешь, каким выйдет скандал, если невеста застукает его у моих ног?..

– Но нам-то что с того? Опять взялась за свои игры?! Забыла, что нам нужно спровоцировать дуэль из ревности?!

– Но если она приревнует, то ты и подавно можешь это сделать! Ты просто обязан будешь это сделать.

– Смотри! – Он резко повернул голову. Он тоже был красив, в его красоте было что-то резкое, ястребиное, он вздёргивал и поворачивал голову, как хищная птица, и глаза его, коньячного цвета, тоже были похожи на птичьи, безжалостные и пустые. У него был очень аристократический профиль, потому он и выдавал себя за испанского гранда; на самом деле он был простолюдин, бывший разбойник, Хуанито Эль Камборьо, в своё время пойманный властями Севильи и завербованный доминиканцами. Дон Хуан Фернандо славился тем, что убирал неугодных Риму титулованных особ, провоцируя дуэли и поединки, убирал чисто и блестяще, так, что придраться ни к чему было нельзя. На Амалии он и в самом деле был женат, но смотрел на её игры сквозь пальцы, изображая ревность лишь тогда, когда этого требовали интересы дела. Среди северных народов существовало стойкое убеждение, что испанцы – страстный, гордый и неистовый в чувствах народ, поэтому вспышки его ревности и следующие за этим дуэли никого не удивляли и не вызывали лишних подозрений. А держался он так, что позавидовал бы сам испанский король, столько в нём было достоинства, высокомерия и аристократизма. Даже его высочество ничего не заподозрил, беседуя с ним о мавританском завоевании и о борьбе с захватчиками. Он был абсолютно уверен, что беседует с потомственным дворянином.

Супруга дона Хуана в этот момент, наконец-то дождавшись, пока Гэбриэл останется один, незаметно приблизилась к нему и встала поодаль. Ей и в голову не могло прийти, что полуэльфу её соседство не особенно приятно. После нескольких танцев от неё ощутимо пахло потом, вдобавок, бани она, как большинство европейцев в это время, не признавала и не считала мытьё таким уж необходимым действом. Она воспользовалась дорогими арабскими духами и считала это вполне достаточным; во всяком случае, никто прежде на это внимания не обращал.

– Простите, – обратилась она к Гэбриэлу с милой улыбкой, – вы не подскажете, кто этот дворянин? – Указав на какого-то рыцаря с незнакомым Гэбриэлу гербом.

– Нет. – Ответил он лаконично. Он чувствовал, что даме зачем-то хочется пообщаться, но не испытывал ни малейшего желания к этому. И не только потому, что от неё пахло, как и от остальных дайкин. Он боялся, что сейчас вернётся Алиса, и в её ревнивую головку что-нибудь взбредёт… Накануне помолвки это было, ну вообще, не нужно!

– Простите, – повторила она, словно невзначай, дотрагиваясь кончиками тонких пальцев до рукава его камзола, – я вам, наверное, кажусь невежливой?

– Почему? – Приподнял Гэбриэл тёмную бровь. Его взгляд Амалию неприятно удивил. В его тёмно-серых глазах не было ни капли интереса, ни мужского, ни какого бы то ни было ещё. Он смотрел на неё не как на привлекательную женщину, а как… на какую-то помеху, досадную мелочь.

– Вы, кажется, не расположены общаться. – Она попыталась сломать лёд, улыбнувшись мило и беспомощно. Гэбриэл чуть смягчился, по крайней мере, взгляд слегка потеплел, когда он сказал:

– Я просто не особенно это умею. Все эти светские беседы, вся эта хрень куртуазная… прошу прощения, видите: слова грубые так и прут. Не принимайте на свой счёт, миледи, я вообще вот такой.

– Со своей невестой вы иной. – Интимно произнесла Амалия, опрометчиво приближаясь к нему. Гэбриэл собрал в кулак всю свою волю, чтобы не выдать, до чего ему неприятно. – Я весь день любуюсь вами: вы такая прелестная пара! Вы такой… сильный, высокий… – Она провела пальчиком по его рукаву, – а она такаяхрупкая… Позвольте вас поздравить!

– Спасибо. – Лаконично ответил Гэбриэл и поискал глазами Алису. Та ушла с Авророй и Юной, чтобы привести себя в порядок, как она сказала; пока что её нигде не было видно. Тогда он нашёл взглядом брата и тот мгновенно его понял, извинился перед дамами, с которыми о чём-то разговаривал, и подошёл к ним:

– Донна Амалия! – Поцеловал руку красавице, ненавязчиво и очень искусно увлекая её от брата, который тут же поспешил присоединиться к другим гостям, которые что-то оживлённо обсуждали за своим столом.

– Я имел честь и удовольствие видеть вас пару раз в Дании, в Копенгагене, но тогда мы не были представлены. – Гарет говорил и откровенно разглядывал Амалию, не скрывая, что оценивает её. Как она ненавидела этот мужской взгляд! Словно она вещь на витрине, к которой прицениваются: взять, не взять?.. Стоит она того, или нет? Глянула на него в ответ с вызовом, дерзко, поправила кружево на шее:

– Неужели вы меня запомнили? Я думала, вы смотрите только на то, что дышит под женским платьем!

– Большинству женщин на то, что выше, и смотреть не стоит! – Хладнокровно рассмеялся Гарет. – Но вы другое дело, и сами это знаете!

– У меня ревнивый муж.

– А я знаю. – Он перестал улыбаться. – Я был в Дании, когда он прикончил этого… как его звали?.. Он хороший боец.

– Только через чур ревнив. – Амалия скромно потупила глаза.

– Я только хотел вам сказать, что ревнив не только он. Невеста моего брата ревнива тоже, и вам лучше не провоцировать её.

Амалия ахнула от неожиданности, потом расхохоталась:

– Да вы что?! И что она делает со своими соперницами: живьём ест?!

– Не говорите потом, что вас не предупреждали. – На лице Гарета не дрогнул ни один мускул. – Возможно, в этот раз ваш муж не успеет даже моргнуть, как вступаться ему станет не за кого. Дело в том, что мой брат помешан на этой девушке. И если что-то встанет между ним и ею, он не посмотрит ни на пол, ни на красоту, ни на приличия.

– Какой-то странный у нас разговор получается. – Сузила глаза Амалия, голос утратил нежность и слащавость.

– Да бросьте, графиня! – Хмыкнул Гарет. – Я ни за что не поверю, что тот поединок был вызван ревностью! Уж больно он был своевременным кое-для кого. Только здесь ваш номер не пройдёт. Забудьте, и просто наслаждайтесь приятным времяпрепровождением. Вы хотели знать побольше про эльфов?.. Вот вам информация к размышлению: эльфы женщинами людей брезгуют.

– Что?! – Амалия не поверила своим ушам. А герцог, мерзавец, весело рассмеялся, ещё раз поцеловал её руку и отошёл, уступая место дону Хуану, который вернулся к жене, заметив непривычное выражение её лица.

– Что случилось? – Спросил, бросив обжигающий взгляд на усмехающегося Гарета.

– Негодяй! – Амалия бурно дышала, стараясь взять себя в руки. – Какой… какой мерзавец!!!

– Он тебя обидел?! Тебя?! – Дон Хуан Фернандо был искренне изумлён.

– Обидел?.. Он меня с грязью смешал… Он знает, зачем мы здесь. Дрэд идиот! Эти братья не так просты, о, нет!!!

– Откуда он может знать?

– Он был в Дании, когда ты убил того маркиза. И сообразил, что к чему. Но это ничего не значит. – Амалия успокоилась и азартно раздула ноздри. – Это ерунда. Он бросил мне вызов – он получит то, что хочет! Сначала его братец, потом он!!!

– Вы так похожи на её величество! – Фридрих в это самое время пытался флиртовать с Габи. – Я даже не подозревал, что такое возможно.

– Что именно? – Высокомерно спросила Габи.

– Существование двух таких ангелов, конечно.

– Не всем женщинам нравится, когда их считают ангелами. И особенно нам не нравится, когда нас сравнивают с кем-то. Даже с родной тётей. Но вам повезло: я люблю тётю и восхищаюсь ей, а потому можете и дальше меня с нею сравнивать, мне это приятно. – Фридрих был здоровенный, красивый, а главное – он был ей ровня, и европеец к тому же! Наконец-то Габи чувствовала, что может флиртовать и кокетничать в своё удовольствие и не чувствовать себя дура-дурой среди своих придворных дам! И Иво хотелось заставить ревновать, а то он-то не стесняется, собрал вокруг себя кружок аж из пяти дам и вешает им лапшу на уши так, что они аж усираются от радости, хихикают, глядят на него коровьими глазами с поволокой… Габи это бесило, бесило, бесило!!!

– Вы когда-нибудь были во Франции? – Обратила она сияющий взгляд на Фридриха.

– Ваше высочество! – С немецкой торжественностью заявил Фридрих. – О Франции я знаю всё!

Принц Элодисский увлечённо беседовал с кардиналом – они были старыми друзьями и давно не виделись. Его высокопреосвященство искренне был рад тому, что видит своего друга почти здоровым, а главное – стряхнувшим с себя глубокую апатию.

– Ты не знаешь, какой это мальчик! – Говорили они, естественно, про Гэбриэла. – Какой это прекрасный мальчик! Я каждый день не устаю благодарить Бога за то, что вернул его мне! Страдания, которые выпали на его долю, не сломили и не озлобили его; он по-прежнему добрый, любящий, искренний, совсем, как тот малыш, которого так рано и так жестоко отняли у нас!

– Я ехал сюда с мыслью хорошенько разобраться, не новый ли это самозванец… Но, только увидев его и услышав его голос, отбросил эти мысли. – Кардинал чуть пригубил вино. – У него не только твои глаза, у него твой взгляд… Хоть порой и более жесткий.

– Это хорошо. Это правильно. Я всегда был слишком мягок, это плохое качество для правителя. Надеюсь, сыновья не сделают моих ошибок…

– Не волнуйся, они наделают своих. – Усмехнулся кардинал. – Гарет уже начал им счёт, в Блэкбурге.

– Да, он поступил странно и неучтиво, согласен. Теперь даже не знаю, как подступиться к Анвалонцу с разговором о марьяже между Седриком и Габи. Девочке пора замуж. Она слишком избалована и не умеет ограничивать себя ни в чём, я боюсь, как бы не совершила какую-нибудь глупость…

– Да, я этого не исключал бы. Посмотри, как она флиртует с этим болваном. О, королева прислала его не просто так! Может, отправишь её на время в Разъезжее?

– Боже меня упаси! Сюда скоро приедет Алиса, вот она сладит с этим прелестным монстром одной левой, а я и пытаться не стану! – Шутливо махнул рукой принц. – Девичьи истерики – это мой персональный кошмар!

– Какая прелестная невеста у твоего сына. Я не видал девушки прекраснее… Просто ангел. Но такой, знаешь, с бесовщинкой, с чёртиком в прекрасных глазках…

– Маленькая жёнушка при великане-муже – это всегда тиран и деспот. – С удовольствием глядя на Гэбриэла и Алису, кивнул принц. – Его брат говорит, что Алиса его даже колотит порой!

– И ужасно ревнива. – Добавил Тиберий на правах старого приятеля и принца, и кардинала. – Об этом говорит уже весь замок.

– То есть, твоему младшему повезло! – С довольной усмешкой заметил кардинал. – А что старший? Что он думает насчёт своей женитьбы?

– С ним трудно говорить на эту тему. Как я понял, он хотел бы жениться на Софии Эльдебринк, и это отнюдь не только расчёт – девушка ему нравится. Но разговаривать об этом он не хочет, уходит в себя, злится. Не могу до конца понять его поступок. Как он мог так неучтиво поступить, да что там неучтиво – оскорбительно?.. Он ведь не такой, и воспитан отменно.

– И как он это объясняет? – задумчиво спросил кардинал.

– Никак! – Махнул рукой принц с недовольной гримасой. – Говорит: «Да, я болван, и не будем об этом!!!». Он всегда был неуправляем и своеволен, а из Европы вернулся законченным бунтарём. Там он не только набрался опыта и повзрослел, как я надеялся, но и стал слишком уж уверен в себе, решил, что сам всё знает и со всем справится. Давить на него бесполезно, остаётся надеяться на его здравый смысл да на то, что я пока пользуюсь у него каким-никаким, но авторитетом.

– Гэбриэл другой?

– Да, Гэбриэл другой. – С нежностью посмотрел на своего сына принц. – Но тут, друг мой, надеяться и вовсе не на что. Это скала, это… монолит. Тут можно только верить в него и молиться.

– Кстати, о молитвах… Не хочется говорить о неприятных вещах, но это правда – что он возомнил себя схизматиком?

– Да. К сожалению, правда. Он ходит на службы в домашнюю церковь, посещает с братом мессу, но не скрывает, что тяготеет к византийской церкви.

– Он исповедуется?

– Нет. Говорит, что ему не нравятся ни отец Северин, ни каноник Кейр. Ты бы поговорил с ним, как ты умеешь?.. В теологических диспутах я не силён, книги, которые я мог бы ему порекомендовать, написаны на латыни, а он её ещё не знает, и учит, надо признаться, неохотно. Читать и писать по-нордски он выучился почти мгновенно, а вот латынь… Говорю же, он цельный, сильный и непоколебимый, как скала над морем. Он не спорит, не злится и не раздражается, как его брат, который порой уступает, даже если не хочет. Гэйб молчит. Молчит и делает по-своему.

– Отец с этим тощим дядькой точно обо мне говорит. – Заметил в этот момент Гэбриэл. Они с Алисой сделали перерыв в танцах, и пили холодный глинтвейн, чтобы освежиться. – Судя по тому, что это священник, говорят они о моей вере.

– Твой батюшка очень переживает по этому поводу.

– Тут не о чём переживать. – Отрезал Гэбриэл. – Ты знаешь, почему я ненавижу католиков.

– Да, Гэбриэл, но…

– И без всяких но! Отцу я это объяснить не могу, но надеюсь на его любовь ко мне. Он знает, что я люблю его, какой бы мы с ним веры ни были, и рано или поздно смирится. Только вот сначала он наверняка натравит на меня этого дядьку… – Гэбриэл оценивающе присмотрелся к кардиналу. – Что ты о нём думаешь?

– Он хороший. – Быстро ответила Алиса. – И несчастный.

– Несчастный?..

– Да. Это у него внутри, глубоко. Он кого-то любит, и несчастен от этого. Мне его очень жаль.

Ранним утром, едва взошло солнце, Гарет провожал кардинала к епископу, переведённому в отдельную башню, фонарём прилепившуюся к Казарменной. Он немножко нервничал – вроде бы, епископ полностью смирился со своей судьбой и каялся, писал что-то целыми днями и молился, ничего не ел, кроме черствого хлеба и не пил, кроме воды; но кто его знает, что он скажет кардиналу, оставшись с ним наедине?.. Но волновался герцог зря: епископ каялся совершенно искренне. Сам признался кардиналу, что вожделеет к мужчинам и полон греховных желаний, и потому не может больше служить епископом. Просит, даже умоляет, отпустить его в самый суровый северный монастырь, славящийся самым жёстким уставом, чтобы он, Олаф, мог бы там бороться с соблазнами плоти и искупать свои грехи. Кардинал исповедовал его, наложил на него епитимью и отпустил на Север; вернувшись к ожидавшему его Гарету, заговорил о том, кого назначить епископом в Гранствилл и о том, что делать с Гэбриэлом и его еретическими намерениями.

– Ничего. – Коротко ответил на это Гарет, после того, как они обсудили кандидатуру Карла Бергквиста, настоятеля монастыря святого Аскольда Равноапостольного, дальнего родственника Хлорингов и Стотенбергов. – Тут ничего не поделаешь. Вы не знаете Гэйба, а я успел его узнать. Уговаривать его бесполезно, шантажировать – опасно, давить и угрожать – ещё опаснее. Он ничего не боится, кроме, разве что, болезни отца и ревности своей невесты.

– Но ты же понимаешь, Гарет, что его ересь только усугубит ситуацию?

– Он это тоже понимает. Просто ему всё равно. – Ответил Гарет. – Что я могу сделать?.. Наорать на него? Угрожать? Может, морду ему набить? Так это не так-то легко. Он сильнее меня. Поговорите с ним. Мне кажется, что он принял это решение под чьим-то влиянием. Ему понравился какой-то священник, который ехал с руссами вместе с братом по Королевской Дороге, произвёл на него впечатление своими речами… Может, вы сумеете его очаровать сильнее.

Кардинал подумал. Они прогуливались по открытой галерее вдоль сада, в котором буйно цвели розы и сирень, воздух, влажный, свежий с утра, был перенасыщен их ароматами, в кустах взахлёб пели соловьи.

– А что его невеста?

– Она католичка. Её воспитатели не обращали большого внимания на её религиозность, но она серьёзная девушка и дисциплинированная, очень скрупулёзно выполняет все положенные церемонии.

– А что с её душой? Церемонии и внутренняя религиозность – не одно и то же.

– Поверьте, она правильная девушка.

– Но ересь её жениха её не смущает?

– Смущает. Она надеется, как и я, что это у него пройдёт, и он забудет эту блажь.

Кардинал потрепал по голове Нору, любимую собаку Гарета, которая подбежала и ткнулась длинной узкой мордой в его ладонь.

– Я попробую с ним поговорить. Как я понимаю, он не исповедуется?..

– Не хочет. Не нравятся ему ни отец Северин, ни каноник.

– Я попытаюсь с ним поговорить. Это очень важно. Его вера может быть ещё одним оружием против вас, ты ведь меня понимаешь?..

– Понимаю. – Вздохнул Гарет.

В обед в Хефлинуэлл с малой свитой прибыла настоятельница монастыря святой Бригитты, в свите которой была и сестра Таис – молочная сестра Гарета и Гэбриэла и давняя знакомая Алисы. Обнявшись с матерью и представившись Гэбриэлу, которого не видела двадцать лет, Таис поспешила на хутор Твидлов, а настоятельница, в миру графиня Камилла Карлфельдт, тайная возлюбленная кардинала Стотенберга и мать его дочери, встретилась с его высочеством. И с кардиналом.

С кардиналом они были ровесниками, но не ровней. Стотенберги были знатной семьей, потомки одного из двенадцать сподвижников Бъёрга Чёрного, старейшей и знатнейшей фамилией королевства, но после того, как их предки поддержали бунтовщика Райдегурда и потерпели поражение, их род почти угас и едва не прервался. О былых богатстве и славе им можно было только мечтать, и во времена юности кардинала, тогда ещё Эрика Стотенберга, они были бедны, как церковные мыши. А Карлфельдты, благодаря связям с Хлорингами и Еннерами, были одной из богатейших семей Острова, и свою красавицу-дочь Юстас Карлфельдт видел невестой кого угодно, но не нищего долговязого парня, пусть и очень хороших кровей. Тогда случилась одна из удивительных и путаных историй, которыми изобилует жизнь, и которых боятся серьёзные романисты, так как это больше смахивало на водевиль. Эрл Карлфельдт мечтал выдать свою дочь за Аскольда Эльдебринка, будущего герцога Анвалонского, но вышло всё так, как он и не планировал. Громогласный, яркий, бесцеремонный и нахрапистый Аскольд, к изумлению всего острова, влюбился в бледную, тощую, невзрачную Эффемию Стотенберг, и влюбился так, что сбежал вместе с нею от навязанной отцом и его другом невесты в Элодис, к юному герцогу Элодисскому, Гарольду Хлорингу, с которым и сдружился не разлей вода. Карлфельдт в ярости обвинил Стотенбергов в сводничестве и чуть ли не в колдовстве, а герцог Анвалонский, отец Аскольда, пригрозил сыну, что лишит его наследства и титула. Безумно на тот момент влюблённые друг в друга Эрик и Камилла даже заикнуться боялись о своей страсти. Камилла была готова всем рискнуть и даже бежать с возлюбленным куда угодно, хоть в смертельно опасный Ивеллон, но её возлюбленный переживал за сестру и боялся усугубить её положение неосмотрительным проступком. Да и за возлюбленную переживал: она просто не знает, полагал он, что её ждёт, ей кажется, что жизнь вообще штука лёгкая и приятная.

Роль «бога из машины» в этот раз сыграл Гарольд Хлоринг: он уговорил сестру, королеву Изабеллу, простить Стотенбергам давнюю измену короне, и вернуть им часть их владений, и сам дал приданое Эффемии, вернув Анвалону Пригорск и Рочестер. На таких условиях герцог Анвалонский блудного сына простил и благословил его брак, который его и в остальном не разочаровал: он дожил до шестого внука, и лично облобызал тогда Эффемию, которую, не смотря ни на что, много лет недолюбливал, заявив, что лучшей невестки ему нечего было и желать! Камилла, глядя на такое счастливое завершение всех этих перипетий с влюблённостями, побегом и сказочным разрешением всех трудностей, решила, что теперь её возлюбленный богат и в родстве с герцогами Анвалонскими, а значит, преград её счастью нет – и ошиблась. Её отец так был зол, что едва услышав о её чувствах к Эрику, пришёл в буйную ярость. В итоге Эрик постригся в монахи, а потом в монастырь ушла и Камилла, назло отцу в основном. Тот от злости слёг и вскоре умер, не успев раздуть искру бешеной вражды к Гарольду Хлорингу в своем сыне, Тибальде, который, будучи лучшим другом Аскольда, сдружился и с Гарольдом, и с Эриком Стотенбергом. Влюблённым всего-то следовало подождать четыре года, но за это время многое произошло, и пути назад у них не было.

И семнадцать лет назад они встретились, встретились в Элиоте, и поняли, что чувство не только не угасло, но, как старое вино, только настоялось и окрепло. И итогом этой встречи стала София. Все их последующие встречи за это время можно было сосчитать по пальцам одной руки, и каждая была драгоценной. Они продолжали любить друг друга и теперь, уже не молодые, каждый со сложившейся карьерой и не сложившейся жизнью. Его высочество знал об этом, знал об их отношениях, о том, что София – плод их любви, и не осуждал, и не поощрял, а просто принимал всё, как есть, за что оба ему были благодарны.

После торжественного обеда в честь желанной гостьи – его высочество и мать настоятельница уважали и любили друг друга, – её проводили в предоставленные ей роскошные покои с выходом в небольшой садик, и там, перед ужином, она наконец-то встретилась наедине со своим возлюбленным. И была счастлива.

К вечеру, в урочный час, двери Большого Рыцарского зала распахнулись для всех приглашённых. На саму помолвку были приглашены, помимо дворян, и горожане, были Нэш с Мартой, ювелиры, богатые купцы, главы цехов и гильдий. Большой Зал сверкал огнями нескольких тысяч свеч и светильников, благоухал охапками, гирляндами и венками трав и цветов, блестел отполированными полами и серебром, медью и бронзой. Столы в этот раз поставили иначе: на возвышении теперь стоял стол для жениха с невестой, и украсили его белыми цветами и зеленью, красно-золотой парчой и кружевной белоснежной верхней скатертью. Приборов и блюд ещё не было: на пир должны были остаться только самые именитые гости, остальных ждало пиршество в городе. В честь помолвки графа Валенского и Алисы Манфред, без пяти минут графини Июсской, Хлоринги предоставили Гранствиллу одного быка, четырех поросят, десять баранов, двадцать корзин хлеба, столько же коробов с бутылками сидра и три бочки пива. Остальное несли на столы сами горожане, и на турнирной площадке готовилось народное гуляние – в ожидании гостей из замка хозяйки и их помощники суетились, дожаривая быка, поросят, гусей и прочую домашнюю птицу, выставляя на столы пироги, пирожные – кто чем горазд, и гоняя от столов ребятню.

По этикету следовало считать, будто о помолвке гости не знают, и его высочество объявит великую новость. Когда он появился, в сопровождении членов своей семьи – Гарета, Гэбриэла, Габи и Алисы, и почётных гостей, – его вновь встретили бурей оваций и приветственных возгласов. В то же время гости пожирали глазами Алису. Девушка была в платье цвета слоновой кости, эльфийского морозного шёлка, сшитого по смелой бургундской моде: платье плотно облегало фигуру, подчёркивая все её изгибы, – и цвет этого платья очень шёл к её волосам и глазам, так же, как и сочно-вишнёвая нижняя юбка, просвечивающая в разрезах, и такого же цвета длинные узкие рукава, доходящие до самых пальчиков и вышитые золотом. Платье было с длинным, графским шлейфом, который нёс молоденький паж. На голове у Алисы была таблетка из накрахмаленных белоснежных кружев с вуалью из тончайшего газа, мерцающего алмазной пылью – такие пока умели делать только эльфы, и стоило это безумно дорого. Стоит ли упоминать об изящных эльфийских туфельках?.. Алиса навсегда запомнила свои слёзы по поводу тех, страшненьких, бедных туфелек, в которых танцевала первый свой танец с Гэбриэлом! Завершали образ украшения из гранатов и алмазов, в том числе роскошный пояс, концы которого, тиснёные золотом и украшенные гранатами, свисали почти до самого пола. На локте одной руки висела новая сумочка в тон вишнёвому шёлку, вышитая золотом и украшенная мелкими алмазами, в другой руке был положенный по этикету кружевной платок. В сумочке покоилось вожделенное сокровище: подаренный ей женихом к помолвке молитвослов, изготовленный эльфами. Эльфы сделали обложку, украшенную серебром, костью и камнями, расписали сценами времён года и рамочками из цветочно-травяной вязи страницы дорогой плотной бумаги, а отец Северин, славившийся каллиграфическим почерком, написал тексты молитв и псалмов. Такого молитвенника не было даже у Габи! Фасон платья, выбранного Алисой на этот случай, был слишком смелым и даже дерзким, его пока не осмеливались носить нордландские дамы, настолько он был беспощаден к малейшему несовершенству фигуры, и любой недостаток выставлял напоказ. Но у лавви недостатков не было, и её фигурой любовались все присутствующие, даже женщины. Маленькая, но изящная и длинноногая, тоненькая, но со всеми положенными изгибами во всех положенных местах, Алиса, как говорил Гарет, была похожа на прелестную эльфийскую куколку. Даже Амалия должна была признать, скрепя сердце, что соперница у неё нынче достойная. Впрочем… юная, неискушённая, глупенькая – что она могла противопоставить Амалии?.. Красоту?.. Но красоты было мало, Амалия прекрасно знала это и готовилась уже на этом пиру отвоевать у девчонки пару позиций.

Когда его высочество объявил о помолвке своего младшего сына и Алисы Манфред, которой величайшим соизволением был дарован замок Июс и титул графини Июсской, и которую с этой минуты следовало именовать «ваше сиятельство», вновь раздались крики, приветствия, поздравления и аплодисменты. Его высочество соединил руки жениха и невесты, и они, краснея, повернулись к присутствующим и трижды поклонились, не разнимая рук, после чего их проводили за стол, накрытый только для них двоих. К ним подходили, поздравляли и подносили подарки, желали счастья и детей, уходили… В конце концов, торжественная часть закончилась, большая часть гостей удалилась, заиграла музыка, почётные гости уселись за столы, и вереница слуг понесла блюда и напитки. И пир начался, ещё более пышный, ещё более роскошный, чем предыдущий. То и дело кто-нибудь вставал и поздравлял жениха и невесту, то торжественно, то шуточно, то на грани приличий, но всем было весело. Улыбался даже Гэбриэл, отбросив привычную холодную сдержанность – он был счастлив и чуть напуган происходящим. Ну, а когда первые блюда были съедены и все тосты сказаны, начались танцы. Амалия готовилась к этому моменту, намереваясь перехватить инициативу и начать совращение Гэбриэла…

И, к её величайшему изумлению, у неё ничего не вышло. Гэбриэл просто не обращал на неё никакого внимания; он видел только свою Алису, разговаривал только с нею, танцевал – тоже только с ней. А вот Алиса манёвры красивой испанки заметила, и напряглась. В её ревнивом сердечке тут же возникло подозрение – не нацелилась ли эта противная тётка на её жениха?.. В паузе между танцами она даже спросила Аврору, не кажется ли той, что жена посла слишком уж пялится на её Гэбриэла?..

– Ха! – Воскликнула Аврора. – И не только она! Твой жених, конечно, не красавчик Иво, но гораздо его привлекательнее! И богаче, Лисочка, богаче! Большинство этих гадюк Мирмидонских спит и видит, как бы переманить его… Вы что-то хотели, сквайр Кайрон?

К ним приблизился Кевин Кайрон, один из оруженосцев, симпатичный молодой человек очень необычной наружности – говорили, что его мать была знатной арабкой, или мавританкой, или вообще эфиопкой – отец Кайрона привёз её из Константинополя. Хрупкая экзотическая красавица быстро зачахла в сыром и холодном климате, но успела произвести на свет сына, красивого странной, мрачноватой, диковатой красотой, стройного, худощавого, очень смуглого, с огненным взглядом мрачных чёрных глаз. Он явно «чего-то хотел», но надменный тон Авроры лишил его дара речи. Пока он собирался с силами, к девушкам подошли братья, и Гэбриэл увел Алису, а Гарет – Аврору. Больше уж Кайрон так и не собрался с духом, чтобы подойти к Авроре. Кто он был против блестящего герцога?.. Тем более что девушка, заподозрив, что симпатичный сквайр неровно дышит в её сторону, сделала все возможное, чтобы его помучить. Девушки вообще это занятие обожали, обожают и будут обожать во все времена… Проверяя исподволь, смотрит ли сквайр в её сторону, Аврора сделалась чрезвычайно весела и мила с Гаретом, с Иво, который частенько приглашал её на танец, и со всеми прочими кавалерами, недостатков в которых у красавицы не было.

Закончился праздник грандиозным фейерверком. Но, как и положено таким праздникам, одним днём он не ограничился. Три дня гуляли город и замок; в течение этих трёх дней были и прогулки на лодках, и небольшой турнир, и выезд в Элодисский лес, и бесконечные танцы и развлечения, и снова фейерверки, и снова танцы. Во время этих праздников Гэбриэл всё-таки ухитрился встретиться с Нэшем, чтобы обсудить с ним свой план по спасению Марии.

– Команду и корабль я нанял, – ответил Нэш, – «Речная жемчужина», контрабандисты, ребята рисковые и сравнительно честные. Но одного я вас не пущу – наша феечка мне этого потом не простит. Дело вы задумали благородное, и я ваш, даже не сомневайтесь. – Он потянулся так, что хрустнули кости, подвигал шеей:

– Эх, и засиделся же я в трактире! Вот, думал, вернусь, спрячу топор, а лучше в землю его зарою, и буду самым скучным и добропорядочным трактирщиком на всём белом свете… А вот поманили вы меня, и аж взыграло внутри-то, как у старого боевого коня! Эх, грешник я, грешник, и нет для меня покаяния!

– Мне помощь ой, как нужна. – Признался Гэбриэл, не скрывая облегчения. – Я и один поеду, потому, что иначе не могу, но твоя помощь мне просто дар небес.

– Этот ваш… как его – Кабан?

– Вепрь.

– Он самый, – он парень надежный?

– Нет. Он подонок конченый. Главарь той самой Дикой Охоты, что брат выловил и на колья посадил. Но он всё, что у меня есть. Никто больше пути в Сады Мечты не знает, и я не знаю тоже. Всё, что я помню, это тайный ход в очаге, но как до него добраться, как открыть – я понятия не имею. Не помню просто. Я пообещал Вепрю большие деньги и корабль на Север, и он клюнул. Точнее, Терновник говорит, что он клюнул, он это проверил колднуством каким-то эльфийским. Это всё, что у меня есть. – Повторил Гэбриэл, словно оправдываясь.

Говорили они в тени большого дуба, одного из знаменитых многовековых Гранствиллских дубов, которые, если верить легендам, помнили Остров до Бъёрга Чёрного. Лужайка у восточной стены Гранствилла пестрела разноцветными палатками, яркими одеждами – здесь проходил турнир, первый за десять без малого лет. Первыми сразились Гарет Хлоринг и Фридрих, который из присутствующих единственный был ровней Хлорингам по крови и мог бросить им вызов. Немец оказался отличным бойцом, и даже Гарет, который, естественно, победил, тем не менее признал в нем достойного соперника и под одобрительный гул толпы пожал ему руку. Боевая доблесть в эти времена ценилась выше, чем ум и талант, а потому с этого момента Фридрих приобрёл в глазах братьев и рыцарей должный авторитет и был окончательно принят в мужской круг Хефлинуэлла. Сейчас с лужайки доносились звон оружия, возгласы толпы, музыка, конское ржание, собачий лай и женский смех. Гэбриэл не умел биться конным, не желал носить доспехи и ещё не был посвящён в рыцари, а вот эльфу бросали вызов то один рыцарь, то другой, и Терновник эти вызовы принял. Алиса была Дамой турнира, и сидела подле его высочества, судившего поединки вместе с кардиналом и пожилыми рыцарями, и Гэбриэл получил относительную свободу действий. Гарет увлечённо что-то обсуждал с Фридрихом и графом из Малого Города, то и дело посматривая, правда, на брата. И Гэбриэл отлично понимал, что будет подвергнут допросу с пристрастием, потому, что Гарет понимал его с полвздоха, и от него обтекаемым враньём не отделаешься. Придётся сказать, что обсуждал с Нэшем нечто важное… Что?..

– Я, ваше высочество, хочу патент на продажу русского мёда получить от вас. – Усмехнулся Нэш. – И это истинная правда. Есть у меня выход на купца русса, а мёд у них знатный, сидру не уступает, даже превосходит. Крепче, ядрёнее, почти, как можжевеловка, а голова с него не болит…

Гэбриэл мучительно поморщился, вспомнив свое похмелье.

– А помимо того, – продолжил Нэш, – есть у меня и ещё к вам предложение. Стратегическое. За Черемуховым прежде застава была, со сторожкой, калиткой, всё, как положено. Пошлину там снимали с проезжающих, имена спрашивали… Возродить бы её. Шастать там часто стали людишки какие-то, мне с трактира не видно, но оживление это мне не нравится. Дорогу эту знают только местные, она через лес угол срезает, и прежде по ней хорошо, если в неделю два-три раза кто проходил или проезжал. А теперь на ней оживлённо, прям, как на Королевской. Понимаете меня?

– Да. – Гэбриэл покусал губы. – Нужно обсудить это с братом.

– Вот-вот. – Кивнул Нэш и приложился к кружке с пивом. – И его высочеству врать не придётся.

– Как думаешь, кто это? – Спросил Гэбриэл, напряжённо обдумывающий слова Нэша.

– Всяко думаю. – Пожал плечами Нэш. – И все эти мысли мне не нравятся. Ни одна. После того, что чуть было не случилось, я про клевету на нашу феечку, мысля о том, что ещё что-то затевается в том же духе, она прям-таки просится, прям-таки навязывается сама собою.

– Барр не видел?

– Как вам сказать? – Нэш почесал в затылке. – Кажется, видел. Знаете, морок такой произошёл… Смотрю утром: по дороге шагом идёт чёрный олджернон, рядом собака бежит, тоже чёрная, а на коне дамочка сидит. Смотрит мне прямо в глаза, усмехается эдак гадостно, и вдруг я вижу не её, а крестьянина на муле. И вот хоть убейте, не помню я, как эта дамочка выглядела, а вот как глаза мне отвела – помню. Но ехала она, как все, с Королевской дороги, вдоль Ригины. И пока оно мимо не проехало и не скрылось, я так и стоял столбом, ни двинуться, ни вздохнуть даже.

– Ведьма… – Процедил сквозь зубы Гэбриэл. – С-сука!

– Не купите ли чего у бедной женщины? – раздался рядом мягкий голос с итальянским акцентом, показавшийся Гэбриэлу знакомым. Он оглянулся и чертыхнулся: перед ним была торговка Лаура, в которой почти невозможно было узнать Лодо. Гэбриэл узнал его только потому, что у него был отличный слух и взгляд, ужасавший его брата: он видел всё, как есть, ему не важны были ни украшения, ни увечья, ни одежда, ни грим. Возможно, этому его тоже научили Сады Мечты, ведь там увечья, маски, раны и шрамы были обычным делом. Он привык не замечать всего наносного и лишнего, сразу глядя в суть. Что касается Нэша, который видел Лодо несколько дней назад, в роли священника, так тот ничего даже не заподозрил.

– Что у тебя есть, красавица? – Поинтересовался он, смягчаясь: он любил высоких фактурных женщин.

– Чётки из Ватикана, освящённые самим Папой, – Лодо принялся откровенно кокетничать с Нэшем, который отвечал ему, грубовато, немного неумело, и так забавно! Гэбриэл, не вмешиваясь, созерцал происходящее с долей недоумения и тревоги, но и не без удовольствия. – Огниво, кресала, оселки для ножей и мечей, чётки, крестики…

– Сходи-ка, – перебил его Гэбриэл, – предложи свои товары моему брату! Узнает, нет?.. – И пояснил Нэшу, когда «Лаура» пошла к герцогу, кто это.

– Мужик?!! – Нэш был потрясён и слегка раздосадован. – А я ему глазки строю, тьфу!

– А здорово у него это получается. – Протянул Гэбриэл, глядя, как Гарет оборачивается к торговке, и заговаривает с нею по-итальянски, улыбаясь и явно тоже не подозревая, кто перед ним. Даже покупает у неё чётки.

– Да нет! – Переживал Нэш. – Да баба это! Идёт от бедра, на мужиков смотрит, улыбается… Нет, баба это!

– Это ассасин. – Пояснил Гэбриэл. – Как-то так.

– Ну-у, тогда понятно. – Протянул Нэш. – Страшные они люди, наёмники эти.

– Ты про них знаешь?

– Знаю. Кто был на Востоке, все про них знают, и только плохое. Они люди без лиц, или люди с тысячью лиц. Ассасин, задание выполняя, перевоплощается полностью в того, кого изображает. Он не играет монаха – он в самом деле монах, или женщина, или старик, или торговец, или калека… Я так слыхал, а теперь воочию вижу.

– Ему можно верить?

– Как вам сказать?.. Не знаю. Сначала надобно знать, кому он служит и на кого работает.

– Он говорит, что хочет работать на меня.

– Ну… не знаю даже, что и сказать-то вам. Я бы отказался. Но с другой стороны, лучше иметь его на глазах, чем в тылу или на службе у врагов ваших…

– Вот и брат то же говорит.

– …если, конечно, он их задание не выполняет.

– Но что ему может быть нужно?.. Убить нас он мог уже давно. Украсть что-то? Тоже. С его-то талантами!

– Не знаю. – Повторил Нэш. – Не скажу. Могу только посоветовать: будьте начеку. И к его предложениям и советам относитесь крайне осторожно! Заманить вас в ловушку – это прям-таки напрашивается.

– Да… – Протянул Гэбриэл. – Ночью сегодня я заберу Вепря и буду с ним в порту. – Встал, ставя на легкий деревянный столик пустую глиняную кружку из-под сидра. – Не могу тянуть больше, мне с каждым днём всё тяжелее.

– Я жду вас с лодкой, ваше высочество.

– Жди.

Гарет, любезничающий с «Лаурой», был потрясён не меньше Нэша, когда брат познакомил его с торговкой получше.

– Тала-ант… – Протянул уже без улыбки. – Самородок. Так значит, это ты собирался давать показания в качестве свидетельницы?

– Да, сеньор. Рад, что они не понадобились, вы справились блестяще. Снимаю шляпу!

– Я знаю, что гениален. – Без ложной скромности возразил Гарет. – Брат решил взять тебя на службу. Я, чтобы ты знал, против и не верю тебе. Помни об этом.

– Вы измените своё мнение, сеньор. – Поклонился Лодо.

– Всяко бывает. – Отрезал Гарет, и Лодо понял, что больше герцог обсуждать с ним эту тему не станет. Вспомнилось, как Дрэд называл юного герцога «идиотом». Как бы эта ошибка не стала для него фатальной… Ему стоило самому приехать в Хефлинуэлл и познакомиться с братьями поближе, а не доверять слухам и мнению герцога Далвеганского. Тот, конечно, очень умён, но тоже не встречался с Хлорингами лично.

Первое задание, которое Гэбриэл Хлоринг озвучил ему под сенью всё того же древнего дуба, Лодо, в общем-то, ожидал. Гэбриэл велел ему узнать имена и титулы тех, кто посещал Сады Мечты под именами Агамемнона, Нерона, Клавдия, Ахилла, Брута, Аякса и нескольких других.

– Пятьсот дукатов сразу. – Сказал Лодо. – Тысячу – потом. Тысяча – за мою работу и за результат, пятьсот – на расходы и подкуп нужных людей.

– Получишь. – Не моргнув и глазом, пообещал Гэбриэл, хоть уже отлично понимал, какую сумму просит ассасин. – За результат я готов это выложить, чего там.

– Может быть, кого-то из них следует убрать?

– Не сейчас. Может, никогда. – Отрывисто бросил Гэбриэл. Воровато глянул на Гарета, кивнул Лодо:

– Пошли, расписку накатаю…

Встретившись ночью в саду с Алисой, Гэбриэл признался ей, что собирается удрать из замка на несколько дней.

– Я только тебе это говорю. – Сказал умоляюще. – Солнышко, завтра ты скажешь отцу и Гарету, чтобы не злились на меня и не волновались обо мне: со мной Терновник и Нэш, и целая команда контрабандистов…

– Гэбриэл, куда ты собрался?! – Насторожилась Алиса.

– Я должен, понимаешь?.. – Гэбриэл боялся произнести имя Марии, вообще упомянуть о ней. – Я обязан кого-нибудь спасти, хоть кого-то… Хочу выловить Доктора и узнать от него, где они прячут детей.

– Гэбриэл!!!

– Тише! Пойми меня, пожалуйста, пойми меня!!! Хоть ты!

– Я понимаю. – Алиса нежно коснулась ладонью его щеки. – Я понимаю, Гэбриэл! Мне очень не хочется тебя отпускать, и я очень за тебя боюсь… Но держать не буду. – Она всхлипнула. – Только знай, – зажмурившись, выпалила она, – знай, Гэбриэл Персиваль, я ужасно, ужасно боюсь, я не сплю, скучаю и страдаю… Ты понял меня?! Я тебя жду каждую минуту, страдаю и боюсь… – Не в силах больше ничего сказать, она уткнулась ему в грудь и расплакалась.

– Всё будет хорошо, Солнышко. – Гэбриэл, растроганный, чувствовал себя виноватым и сам страдал от этого. – Я не один, я с эльфом, и с Нэшем… Что со мной может случиться?.. Доктор – трус и тварь, вот уж кто-кто, а он мне ничего не сделает… – Он ещё долго утешал плачущую Алису, они целовались, снова и снова Гэбриэл обещал вернуться как можно скорее живым и невредимым, а Алиса снова и снова требовала, чтобы он ни в коем случае не позволил никому себя обидеть. У себя девушка так и не смогла уснуть – всё придумывала, как скажет всё его высочеству и Гарету, особенно опасаясь реакции последнего. А Гэбриэл в это время забрал из тюрьмы Вепря и через ворота Хозяйственного двора, договорившись заранее со стражниками, вместе с эльфом и Иво покинул замок.

Замок Северная Звезда, фамильное гнездо Еннеров, эрлов Фьёсангервена, стоял на высоченной скале над Сайской бухтой, в пяти милях от города. Скала имела форму неправильного трилистника, и такую же форму имел замок, получивший своё имя не только из-за формы. К его постройке приложили руку не только эльфы, но и проживающие ещё тогда, триста лет назад, в Сае гномы, и в замке имелось редкостное в Европе чудо: водопровод. Стены Северной Звезды вырастали прямо из отвесных скал, узкая извилистая дорога, вившаяся по скале, упиралась в глубочайшую пропасть, через которую опускался подъёмный мост. Если мост был поднят, замок становился абсолютно неприступен. Северная Звезда никогда не была захвачена врагом. Более того: ни один враг до сих пор и не помышлял об осаде или приступе этого замка, понимая всю нереальность этого.

Со стороны моря никакой нужды в мощных стенах и маленьких окнах не было, и эльфы превратили эту часть замка в волшебный дворец с огромными окнами, просторными террасами, уютными галереями и просторными двориками. Полы были выложены узорной плиткой, вдоль перил стояли керамические вазоны с розовыми и жасминовыми кустами, по карнизам вились хмель и девичий виноград. С каждой террасы открывался божественно красивый вид на Сайскую бухту. Владельцы Северной Звезды вот уже более трехсот лет заслуженно гордились своим домом, который достался им в знак благодарности эльфов за помощь Еннеров при заключении перемирия в Десятилетней войне, которое закончилось подписанием Священного мира. Который Еннеры не нарушали никогда и следили, чтобы он соблюдался на территории их доменов, неукоснительно.

На террасу, где коротали летний день супруга эрла и две его дочери, солнце заглядывало только утром, и в остальное время долгого, жаркого летнего дня здесь было чудо, как хорошо. Жена Лайнела Еннера, Луиза, француженка, урождённая Д’Эвре, и две его дочери, Фиби и Флёр, именно здесь предпочитали проводить время, посвящённое рукоделию и прочим ежедневным занятиям, включая и отдых. Фиби играла на лютне, десятилетняя Флёр развлекалась с собакой и, попеременно, тем, что доставала старшую сестру, а их мать ткала гобелен с изображением Северной Звезды. Работала она над ним уже больше десяти лет; женщина была очень талантлива: восхитительный её труд не уступал эльфийским. Работа близилась к завершению: закончив башни и стены, Луиза подобралась к подъёмному мосту и скалам, и, желая поскорее завершить её, работала сутки напролёт. Даже утром, едва позавтракав и исполнив обременительные обязанности хозяйки богатого замка, она немедленно бралась за свой труд, и не прерывалась даже для полуденного отдыха.

Вопреки общему мнению о француженках, Луиза не была красавицей: суховатая, носатая, с большим ртом. Но очарование её было беспредельно. У неё были чудесные большие черные глаза и ослепительная улыбка, а так же легкий весёлый нрав и неподражаемое чувство юмора. Никто и никогда не видел её брюзжащей, злой или унылой. Глаза её всегда сияли, а рот постоянно улыбался, сверкая крупными, но ровными и целыми, не смотря на возраст, белыми зубами. Прожив в Нордланде больше двадцати лет, Луиза так и не избавилась от лёгкого акцента и французской картавости, но это лишь добавляло ей шарма. И в то же время госпожи графини боялись: юмор её, обычно искромётный, мог становиться безжалостным, и её язычка опасался даже муж. Но при этом Еннер обожал жену, и нередко хвастал в мужском кругу, что Господь благословил его брак: его супруга никогда не доставляла ему ни печали, ни проблем. Старший их сын, Лайнел-младший, погиб три года назад на охоте, но младший, Гарольд, был жив, здоров и давал повод родителям гордиться собой. ОН унаследовал крупные, мужественно-приятные черты лица от своего отца, и рот и улыбку – от матери, и это сочетание скандинавского и французского в нем уже лет пять, с тех пор, как ему исполнилось пятнадцать, сводило с ума десятки девушек всех сословий. Такие же рот и улыбка достались Флёр, а вот семнадцатилетняя Фиби пошла в Хлорингов – её бабка по отцу была урождённая Хлоринг. От них девушка унаследовала высокий рост, изящное сложение, точёные черты и синие глаза с эльфийским разрезом. Сами мать и отец порой смотрели на своё дитя с трепетным чувством, близким к обожанию: неужели эту красавицу породила их любовь?.. Фиби была божественно хороша. Вьющиеся от природы волосы были светлого, соломенного цвета с лёгким золотым блеском, но брови и ресницы, напротив, были тёмными и очень густыми. Взгляд синих, ярких глаз, обрамлённых пушистыми тёмными ресницами, повергал людей в шок, и Фиби с детства привыкла прятать глаза, стесняясь внимания и восторга окружающих. Несмотря на ослепительную красоту, девушка казалась застенчивой и нежной, но при том не простушкой, а напротив, таинственно-загадочной, и это сводило с ума и заставляло мужчин стремиться не просто обладать ею, но сделать её своей навсегда, защищать, ограждать от всего мира, баловать и опекать. К ней сватались все, кто только видел; некоторые друзья и соседи Еннеров доходили до того, что обещали отправить в монастырь своих жён, только чтобы заполучить юную красавицу. Но эрл об этом и слышать не хотел. Он безумно любил дочь и считал, что чем позже она покинет родительский дом, тем лучше, рассматривая при этом в качестве возможных женихов Карла Бергквиста, старших Эльдебринков или, возможно, и Гарета или Гэбриэла Хлорингов, чем чёрт не шутит?.. Кого он категорически не желал видеть супругом своей дочери, так это никого из Сулстадов и не Бергстрема. Последний, хоть и был ещё одним потомком соратника Бъёрга Чёрного, хоть и имел родственные связи с королевскими родами и Нордланда, и Европы, но больно уж не нравился Еннеру сам по себе.

Но законы природы не обмануть, и семнадцатилетние девушки влюбляются в полном согласии со своим естеством, игнорируя родительские мечты и планы. И когда на террасу ступили Гарри Еннер, его кузен и ровесник Кирнан Бергквист и Марк Эльдебринк, Фибипокраснела, опустив глаза, и от волнения взяла пару неверных нот. Её сестра запрыгала на одной ноге и закричала:

– Ой, ой, смотри, Фиби, смотри, кто пришёл!!! – И её сестра воскликнула гневно:

– Молчи, ты, дурочка!!!

Марк тоже зарделся, а его приятели заухмылялись. Считалось, что никто не знает, что происходит между Фиби и пятым сыном герцога Анвалонского, но противная маленькая девчонка вечно всё портила!

Марк среди своих рослых и, мягко говоря, дородных братьев, статью, аппетитом и манерами пошедших в своего отца, выглядел чужим. Он был настоящий Стотенберг: худощавый, высокий, крупный в кости, с длинным породистым лицом, не красивым, но полным обаяния несомненной мужественности, с очень умными и серьёзными серыми сумеречными глазами. И по характеру он был иной: Марк любил уединение, лес, охоту, дальние лесные странствия. Частенько, став совершеннолетним, то есть, достигнув двадцати лет, он стал уходить из дома и из города, и в одиночку бродить по горам и ущельям, неделями не давая о себе знать и не возвращаясь в замок. Братья сначала в шутку, а потом и всерьёз начали обвинять брата в дружбе с эльфами и прочими лесными тварями, а Марк и не отрицал, и не подтверждал. Он был молчалив, спокоен, задумчив и нелюдим, и мать его очень переживала за него, а отец, любя, как он любил всех своих детей, частенько от непонимания злился и даже выходил из себя. С одной стороны, Марк давал повод для гордости: он был великолепным лучником и непревзойдённым мечником, на мечах он был на равных со старшими братьями, неразлучными погодками Седриком и Хильдебрандом. А с другой – чёрт его знает, этого мальчишку, чего ему надо, о чём он думает и какие планы на будущее строит! Из братьев он был особенно дружен с младшим, Вэлом, который, казалось бы, был полной его противоположностью, а вот смотри ты! И крепко дружил с Софией – возможно, это и помогло ему сблизиться с красавицей Фиби, которая, как и София, любила читать, была рассудительной, серьёзной и умненькой девушкой. Прочие ухажёры или сюсюкались с нею, как с малым ребёнком, или вели себя с откровенным превосходством и покровительством. А Марк заговорил с нею, как равный, как он привык говорить с Софи – и этим мгновенно покорил сердце девушки. А Фиби поразила его не только красотой, которая, чего уж там, в первые мгновения просто ослепила его и обеспечила перебои с дыханием, но и своим неподдельным интересом ко всему, что владело его помыслами: к лесной жизни, к горным ущельям и тропам, к суровой красоте северных гор и фьордов. Она часами слушала его рассказы, переспрашивала, восторженно признавалась, что мечтает так же уйти в горы и бродить там с луком и стрелами. А Марк, вот чудо, не говорил, что это не женское занятие. Он, напротив, считал, что раз изящные воздушные эльфийки-Фанна, которых он и в самом деле встречал порой в своих странствиях, могут поступать подобным образом, то почему и ей нельзя? Эльдебринкам принадлежал замок Лосиный Лог, в одноимённом ущелье, и Марк давно превратил его в свою постоянную резиденцию. Три горных деревни и пара гостиниц – вот и вся цивилизация, до ближайшего города четыре дня пути. Когда он рискнул и, мучительно краснея и старательно кромсая охотничьим ножом ножны, заговорил с Фиби о том, как мало ему надо, и как скромно он привык жить, а она такая… прекрасная, и ей столько всего надо… – как девушка, перебив его, воскликнула: «Я хочу только одного: жить с тобой в горах, охотиться, странствовать, и никогда, никогда, никогда не сидеть в клетке!!!», Марк обрадовался так, что несколько секунд не мог произнести ни слова, не веря своему счастью. А Фиби горячо продолжила: «Я хочу быть свободной, как ты… как эльфийки… Я ненавижу свою жизнь! Всю жизнь считать простыни и бутылки вина, ругаться со служанками и ткать дурацкие гобелены, чтобы хоть так придать смысл своему существованию! Я задыхаюсь, я готова с обрыва броситься от такой жизни! Сделай меня свободной, Марк, и я буду любить тебя всю свою жизнь!!!». В общем, молодые люди обручились, и теперь ждали только возвращения эрла, чтобы узнать свою судьбу. Впрочем, Фиби была полна решимости: если отец откажет, она сбежит с Марком, и будь, что будет! У родителей есть Гарри и Флёр, ничего, как-нибудь они её побег переживут! Если любят её хоть немного – то со временем поймут и простят.

Луиза Еннер прекрасно видела, что происходит, и понимала, что муж вряд ли будет рад этому. Но девочка любит Марка, а Марк – прекрасный юноша, серьёзный и надёжный. Да, пятый сын. Что, учитывая богатырское здоровье и Эльдебринков, и Стотенбергов, совершенно перечеркивает любые надежды для него подняться выше графа. Но всё-таки Эльдебринк! Любовь между равными – такая драгоценная вещь! Луиза хотела дочери счастья, и очень боялась, что девочка, с её характером и амбициями, будет очень несчастна в браке. Даже её отец не понимал, насколько внешность застенчивой прелестной блондиночки не соответствует её гордому, строптивому и неуступчивому нраву! Она либо превратит своего мужа в комнатное животное, которым будет помыкать и презирать его за это, либо начнётся война, которая её рано или поздно сломает… А Марк – это тот редкостный, словно белый единорог, мужчина, который и подчинить себя не позволит, и ломать её не станет. И Луиза всё решила про себя ещё до того, как к этому пришли сами влюблённые. И тоже ждала мужа, чтобы первой поговорить с ним об этом и убедить его дать благословение на брак. Она была уверена, что ей это удастся.

– Я слышал, – волнуясь, спросил Марк, – его сиятельство вернулся?

– О, да, пхиводит себя в похядок. – Охотно ответила Луиза, ослепительно улыбаясь будущему зятю. – За обедом мы все встхетимся.

– Я хотел… – Марк сглотнул, – у меня к нему…

– О, я понимаю! И очень хада! – Радостно перебила его Луиза. – Я сама поговохю с ним, хохошо?

– Тили-тили-тесто!!! – Не выдержав, Флёр отбежала в сторону и заплясала в совершеннейшем восторге. – Жених и невеста, жених и невеста!!!

Фиби бросила лютню, вскочила, вся малиновая от смущения:

– Замолчи, ты, дурочка!!! – И бросилась прочь. Луиза рассмеялась, поцеловала Марка в разрумянившуюся щёку, и ушла, прихватив с собой кривляющуюся Флёр. А Гарри и Кирнан принялись хлопать Марка по плечам и спине, и всячески выражать своё мужское одобрение.

– Он пятый сын! – Еннер, только что из бани, румяный, с мокрыми волосами, в удобной домашней рубашке навыпуск, поднялся из-за стола, где закусывал свое любимое холодное токайское кусочками сёмги в кляре, заходил по комнате.

– Он Эльдебхинк. – Напомнила жена.

– И что? Что Фиби с ним светит – замок в глуши?

– Если Седхик женится на Габхиэль Хлохинг – то Эдесса. Наша девочка станет гхафиней Эдесской.

– Если! – Фыркнул Лайнел. – Анвалонец об этом и слышать не хочет!

– А у тебя появится шанс их пхимирить! – Мурлыкнула Луиза, ластясь к мужу и запуская узкую ладошку за ворот его рубашки. – Тебе же хочется этого!

– Ну… второй хотя бы… Или ладно уж: третий!

– Но что делать? Наша Фиби полюбила пятого… А он полюбил её!

Лайнел любил жену, скучал по ней, и её ласка была ему приятна. Да и Марк ему нравился. На самом деле он не хотел бы, чтобы Фиби стала женой какого-нибудь волосатого рыжего верзилы с лужёной глоткой и манерами дикого медведя. Поэтому он поломался ещё только для вида, чтобы Луиза немного поласкалась к нему, уговаривая. В конце концов, он вздохнул и согласился, целуя жену:

– Ладно, перед обедом я с ними поговорю, с негодниками… А пока… – И Луиза восторженно взвизгнула, оторванная от пола и брошенная на постель.

Глава четвёртая. Принцесса эльфов

Утром Алиса, не выспавшаяся и проплакавшая всю ночь, умылась, переоделась и пошла к его высочеству, чтобы рассказать про Гэбриэла. Она очень переживала, думая о реакции Гарета, и хотела сначала посоветоваться с отцом близнецов.

Принц Гарольд перечитывал письмо Изабеллы – то, что принесла отвратительная летучая мышь. То письмо, что вручил ему консорт, принц уже прочёл, но если Фридрих верил, что переданные с ним слова королевы к нему и относятся, то его высочество сразу понял, что будет ещё письмо, доставленное каким-то колдовским способом. Он знал, что в своё время Изабелла не брезговала ничем и никем, чтобы родить ребёнка. Что связывалась с самыми отвратительными существами и участвовала в самых грязных и опасных ритуалах, и это наложило свой отпечаток на её душу. Тот самый, что влетел в его окно ночью и ощерился в свете свечи, поставленной на окно, прежде чем растаять. Принц знал, что это за магия – в своё время Лара много рассказывала ему о таких вещах…

– Надеюсь, ты откупаешься от него только золотом и каплей крови, Белла. – Прошептал он, забирая тонкий свиточек. – Бога молю о тебе и о том, что это только золото и твоя кровь…

Но начав читать, он забыл даже об этом. Изабелла была очень умна и очень наблюдательна; более того – у неё была просто сверхъестественная интуиция, которая всегда его впечатляла, а порой пугала. «Я знаю, – писала она, – что Тиберий и твой сын скрывают от тебя большую часть правды, опасаясь за твоё здоровье. Ты знаешь, как я люблю тебя, хоть и не веришь мне. Ты прав – я порой сама себе не верю. Но в то, что ты мне нужен, нужен, как воздух, как соль и вода, ты веришь, я знаю, ты не глуп, Гарри, ты умнее нас всех, умнее меня, хоть в детстве и казалось, что это не так. Просто я была острее на язык и скорее на ответ, вот и казалось, что у меня более живой ум и я сообразительнее. Но я всегда знала, что это не так. Я всегда знала, насколько ты глубже, умнее и лучше меня. Видит Бог, я не вру сейчас. Я тоже боюсь за твоё здоровье, и я тоже тебе лгала в своих письмах. Но сейчас всё так сложилось, что я не могу уже скрывать от тебя правды. В Междуречье бунт, он уже начался, он уже набирает обороты. Туда нужно послать людей, возможно, под началом моего маршала, Пера Кюрмана, но ни в коем случае не отправляй туда никого из своих сыновей! И поверь в мои намерения относительно Габи. Гарри, дорогой, отдай её мне. Девочка нужна здесь. Да, в Пойме она в безопасности, но время кончилось, понимаешь? Наше время, оно кончилось, всё, начался отсчёт новой эпохи, и возможно, как никогда, что это будет эпоха без Хлорингов. Я выдам её замуж и назначу её детей, любого пола, своими наследниками, это наш единственный шанс! О марьяже Гарета и Елизаветы я написала в своём предыдущем письме, и это хороший план, но на его осуществление требуется времени больше, чем есть у нас, тогда как мой план с Габи реален прямо сейчас. Я прошу тебя, нет, я умоляю тебя – отнесись к моей просьбе серьёзно! Я всё продумала, и если ты волнуешься насчёт того, что путешествие до Элиота будет для девочки опасно – не волнуйся! Я знаю способ, с помощью которого она окажется в Сансет в мгновение ока, а наши враги смогут сколько угодно поджидать её на Королевской Дороге». Писала она ещё, писала о герцоге Далвеганском и его брате, писала о состоянии дел на Юге, в Пустошах. Его высочество не спал всю ночь, обдумывая написанное, и утром, до завтрака, принялся читать опять, перечитывать те места, где Изабелла писала об их отношениях. «У нас с тобой никого нет, кроме друг друга. Да, есть твои сыновья, и Алиса, с её пустой головой и золотым сердцем, но по-настоящему есть только ты и я, и те, кого мы любим и стараемся уберечь. Тебе повезло: у тебя есть сыновья. Мне не повезло, Господь отнял у меня главное женское счастье, по причинам, ведомым ему одному. Мне не довелось даже понянчить своих племянников, хоть Алиса могла бы… Но не хочу об этом. Мою боль, моё горе никому не понять и ничем не искупить. Я совершила много такого, за что гореть мне в аду вечно, но разве могла я пренебречь малейшей надеждой, даже такой ценой?! Со временем я разочаровалась во всём и во всех, и больше всего – в себе самой. Но ты, Гарольд, ты – мой маяк, поднятый над бурей, ты тот, кому я свято верю и на кого надеюсь всегда. Верь мне, пожалуйста! Я с тобой, пока ты со мной!».

– Я не верю тебе, Белла. – Покачал головой его высочество, бережно сворачивая письмо. – Ты и сама на это не надеешься. Ты не лжёшь, но ты предашь в тот же миг, как только почувствуешь, что это тебе выгодно. Я тебя и такую люблю… Но не верю. Ведь своего консорта ты прислала, чтобы он сманил Габи, если я не отпущу!

Алису он согласился принять сразу же, как только Тиберий сообщил о её приходе. Едва взглянув на заплаканное лицо девушки, он понял, что говорить она будет про Гэбриэла. Сердце сжалось.

– Ваше высочество…

– Я же просил называть меня отцом. – Возразил он, протягивая ей руку. – Иди, поцелуй меня, наше солнышко.

– Простите, батюшка… – Прошептала Алиса. – Я… я не знаю, что мне делать. Я очень… – она поцеловала его, и он сжал обе её руки в своих ладонях:

– Что произошло? Вы поссорились?

– Нет! – Она вскинула низко опущенную голову. – Я не стала бы беспокоить вас нашими ссорами! Просто Гэбриэл – он… Он поступил так, что это может сделать больно Гарету, я боюсь, что ОНИ поссорятся! Вы тоже можете рассердиться на него, но я очень вас прошу, очень-очень: не сердитесь на него! Ему очень больно, всё время… он всё время думает о том, что творится в замке Драйвера, и о детях, которые ещё могут попасть туда. И он…

– Он помчался их спасать. – Прошептал принц Гарольд. – Помчался на Юг, сейчас, когда… – Сердце сжалось так, что стало больно, он зажмурился, и Алиса, вскрикнув, обвила его шею руками:

– Не надо, не надо, не волнуйтесь так!!! Он не так глуп, он не собирается нападать на замок Редстоун!!! И с Драйвером он пока встречаться не хочет… Просто есть один отвратительный человек, и Гэбриэл хочет встретить его и выпытать, где они прячут детей… только это! И с ним Терновник, и Нэш, и Иво!!!

– Спасибо тебе… – Прошептал принц, по-прежнему с закрытыми глазами, сунув руку за пазуху, к сердцу. – Спасибо, моя девочка… Сейчас пройдёт.

– Я позову Тиберия, врача!

– Не надо. Всё… уже все. – Он заставил себя открыть глаза и улыбнуться. – Проходит.

– Не проходит. – Алиса глядела на него своими огромными глазами, в которых вдруг заплясали золотые искры. – Вы обманываете. – Голос её как-то странно завибрировал. – Но это не важно… Это в самом деле сейчас пройдёт. – Она протянула руку, и положила на его ладонь, прикрывающую грудь. – У вас больше никогда не заболит сердце. – И боль волшебным образом ушла, растаяла, стало легко, он вздохнул полной грудью, впервые за долгое время, не почувствовав ни стеснения в груди, ни нехватки воздуха.

– Ты благословение Божье, Алиса. – Произнёс принц Гарольд чуть дрогнувшим голосом. – Благодарю тебя!

– Это я вас благодарю! – Тихо, но горячо воскликнула девушка. – Вы дали мне любовь и семью, вы дали мне Гэбриэла! Без этого мне ничего не нужно!

– Но почему он уехал тайно, и именно сейчас? – Успокоившись сам и успокоив Алису, задумчиво спросил его высочество. – Почему не спросил меня, брата? Мы помогли бы ему.

– Он боялся, что вы будете отговаривать его, откладывать эту поездку, под предлогом того, что нужно приготовиться, узнать что-то. А ему кажется, что времени нет.

«Кончилось наше время» – Эхом прозвучали в голове слова Изабеллы, и вновь сжалось сердце – только уже без боли.

– Вы сердитесь, и вы правы. Я тоже сержусь, я очень сержусь, и я обижена на него… Понимаю его, и всё же не могу не сердиться. Он порой такой…

– Да. – Кивнул принц. – Он как скала.

– Да! – Обрадовалась Алиса. – Его нельзя сдвинуть, если он так решил. Это и хорошо, и плохо.

– У всего на свете есть две стороны. Одно и то же качество нашего ума и сердца – это и порок, и добродетель.

– Я знала, что вы поймёте… и если и рассердитесь, это не помешает вам, потому, что вы такой… вы – такой! Но Гарет…

– Гарет боится новой потери. – Задумчиво кивнул принц. – Этот страх – он огнём выжжен в его сердце. Он не желает признаваться в этом даже самому себе, но он нежнее, чем Гэбриэл, легче, тоньше. Смех помогает ему быть сильным, потому, что порой ему нелегко таким быть. Он боится потерять брата, он боится любить. Та потеря… она перевернула его душу и поселила в ней страх и чувство вины. Я ничего не смог с этим сделать в своё время – я и сам… – Он вздохнул. – Я и сам не мог это пережить. Лишь теперь я понимаю, что именно происходило с моим сыном на моих глазах, пока я предавался своей печали. Он считал и считает себя виноватым в том, что случилось с его матерью и братом. Что если бы он не опрокинул котёл с кипятком, ничего бы не было. Гэбриэл вернулся, и только увеличил чувство вины, потому, что теперь Гарет знает, что он пережил. Что с ним было, пока Гарет жил в семье, покое и безопасности. Гарет верил, что если найдёт брата, спасёт его, то это искупит его вину… Не вышло. Я не знаю теперь, как ему помочь. Он не легкомысленный, каким всем кажется. Напротив – он слишком серьёзен и нежен душой, вот в чём его беда.

– Я понимаю. – Призналась Алиса. – И я очень боюсь, что он… он отнесётся к поездке Гэбриэла… так, что они сильно поссорятся. Я всю ночь думала, как сказать ему правильно, как сделать так, чтобы не поссорить их совсем… но ничего не придумала!

– И плакала, бедная крошка, – его высочество привлёк её к себе и обнял, баюкая. – Какая же ты нежная, любящая, разумная и милая девочка! Как нам повезло с тобой! Не переживай… Я возьму это на себя. Пусть Гарет злится на меня – меня он простит скорее, и больно ему так не будет. А мы маленько схитрим. – Он подмигнул ей. – Изобразим, что плохо с сердцем, и он мгновенно забудет о своей злости. Коварный я, а?! – И Алиса тихо засмеялась, всхлипывая. – Позавтракаешь со мной?

– Да.

– Тогда умойся, смой слёзки и улыбнись. Никто из слуг не должен знать, что у нас что-то случилось. У нас всё прекрасно и замечательно. Да?

– Да! – Алиса, тряхнув головой, улыбнулась, глаза заблестели. – У нас всё прекрасно!

Королевская Дорога, во всяком случае, та её часть, что проходила по герцогству Элодисскому, была очень удобной, безопасной и комфортной трассой. Вся она была ещё во времена Генриха Великого выровнена, и вымощена булыжником или плитняком; повсюду на дороге были заставы, которые не только взимали пошлину за проезд, на которую содержались и рабочие, и сама дорога, но и следили за состоянием дороги и за безопасностью. Отрезков дороги, на которых от одного населённого пункта до другого было настолько далеко, что за пару часов от одного до другого не добраться, попадалось не так уж и много, особенно в Междуречье. И если такие и попадались, то на полпути всегда строились гостиницы или постоялые дворы. Один из таких, постоялый двор «Говорящий ворон», располагался на полпути между Анвилом и Лавбургом. Название его заставляло путника недоумевать ровно до того момента, как он входил в общий зал и бывал встречен раскатистым:

– Воррон Кррош! Воррон Кррош! Кррош воррон! Давай жррать, давай водку жррать!

Говорили, что этот ворон был здесь при отце теперешнего хозяина, при его деде, и даже при деде деда. В клетке его не держали; ворон был умнющий, хитрый, важный и наглый. Одно его крыло когда-то очень давно было сломано и срослось криво, летать он не мог, но мог вспархивать со стола на подоконник, с подоконника на лавки и так далее, чем и занимался как хотел, и сколько хотел, и куда хотел. На него никто не обижался даже тогда, когда он в наглую воровал мясо или рыбу со стола клиента, и он очень оживлял атмосферу в таверне, настолько, что сюда приходили и из ближайших деревень, и из Лавбурга, только чтобы послушать, как Крош ругается, словно портовый грузчик, самыми распоследними словами. Это почему-то вызывало у посетителей, особенно у мужчин, приступы просто гомерического хохота. Материться Крош начинал, если у него что-нибудь отнять, к примеру, ложку, до которых он был почему-то большой охотник. Кто-нибудь сначала подсовывал ему ложку, а потом отнимал, и Крош начинал наскакивать на наглеца и при том так смачно выражаться, что никаких скоморохов уже не нужно было, Крош собирал аншлаг в одиночку.

Артур Девлин остановился на этом постоялом дворе уже не в первый раз, заранее предвкушая отличный ужин, развлечение и хороший отдых. Здесь были чистые комнаты, отличные постели и никаких клопов и блох, что вообще-то на постоялых дворах Междуречья было огромной редкостью. Он ехал со слугой, вдвоем, потому, что требовалось ехать быстро, не афишируя ни себя, ни цель своей поездки. Вёз он устное послание эрла Еннера Гарету Хлорингу. Требовалось рассказать ему про эльфов, про Бергстрема, про возможные провокации и готовность эльфов вступить в войну. Еннер предлагал примерно то же, что Изабелла: братьям ни в коем случае не покидать Пойму Ригины, где они находились под защитой Элодисского леса, Мириэль и обожавших принца Элодисского подданных, а в Междуречье отправить наёмников, к которым присоединится он, Еннер, и Бергквисты, давние друзья и родственники принца Элодисского. Про самостоятельное герцогство, пусть даже и под властью самого Еннера, эрл думал так же, как Гарет: это породит цепную реакцию, которая приведёт к полной катастрофе. Здесь он считал ситуацию не такой уж и страшной: многие рыцари не хотят конфликтовать с принцем, многие колеблются; очень многие не любят Бергстрема и фон Берга и не хотят, чтобы ими правил кто-то из них. В общем, надежда, по мнению Еннера, была. Главное, чтобы Бергстрем с приятелями не спровоцировали эльфов – тогда уже ничто не поможет Междуречью, а там и всему острову! Чтобы предупредить возможные провокации, следовало действовать как можно скорее, и Девлин мчался со всей скоростью, на которую были способны кони, меняя их на постоялых дворах – с некоторых пор такая услуга появилась в герцогстве Элодисском, первом на Острове.

Как и ожидал Девлин, его встретил грассирующий возглас Кроша:

– Кррош воррон! Кррош воррон! Жррать водку будем!

– Жив, старичок?! – Воскликнул Девлин весело, отряхиваясь – шёл дождь, и с плаща брызгала вода. – Давненько я здесь не был!

– Давненько. – Протирая стаканы, кивнул хозяин, лысый, как женская коленка, финн. – Давненько вы у нас не были, сэр Девлин!

– И как ты всех помнишь? – Девлин сбросил плащ на руки слуге и прошёл к стойке, справа от которой топился очаг. Хоть и конец мая, но от долгого дождя было прохладно, да и путники входили мокрые и стремились обсушиться у живого огня.

– Не всех. – Философически заметил финн. – Но многих.

– Ты, наверное, мог бы уже книгу о постояльцах написать, а?

– Разве что о ваших предпочтениях. – Усмехнулся больше глазами, чем губами и остальным лицом хозяин. – Вы, например, тёмное пенное предпочитаете, со специями.

– Ах ты… – Погрозил ему пальцем, смеясь, Девлин. – Даже это помнишь! – Ему было приятно. Тёмное пенное было отличное, и специй хозяин добавил в самый раз. В зале было ещё трое путников, двое ехали в Лионес, один – в Саю. Они как-то быстро собрались за один стол и очень весело провели время до ужина. К ужину подъехали ещё двое, однощитный рыцарь, одетый бедно, даже более, чем бедно, но ужасно спесивый и сильно озабоченный своим престижем, покушение на который он видел буквально в каждом слове, жесте или взгляде, и его спутник, по виду – или школяр, или студиозус, из благородных, так как имел кинжал такого солидного вида, что мог бы считаться даже небольшим мечом. Они сели отдельно, рыцарь не имел никакого желания общаться с другими постояльцами. Даже ворон Крош его ухитрился оскорбить.

– Хозяин! – Громко сказал он. – Уйми свою курицу, ибо оскорбляет она мои уши своим жаргоном! Что за непотребство!

– Эх, вот появится один такой, – вздохнул тихо Девлин с усмешкой, – и всё настроение испортит…

– Ты это в мой адрес говоришь? – Напыжился рыцарь. Слов он не разобрал, но ему вечно мерещилось, что говорят о нем, насмехаются на счёт его бедных лат и протёртого до дыр лентнера, либо подвязанных носков сапог.

– Да помилуй меня Бог, – мягко усмехнулся Девлин. – Зачем мне оскорблять такого достойного рыцаря?

– Нет, по-моему, ты меня пытаешься оскорбить! – Рыцарь встал, схватившись за меч. – По-моему, ты меня уже оскорбил!!!

– Господа и сэры, – встревожился хозяин, – зачем ссориться? Всем хватит и еды, и постелей, и внимания! Милостивый сэр, может, вина – за счёт заведения?

– Ты думаешь, я нищий?! – Возопил рыцарь. – Ты думаешь, я в подачках твоих нуждаюсь?!

И как ни старались все присутствующие, но в зале разгорелась отвратительная трактирная драка. И – вот чудо! – и спесивый рыцарь, и его спутник оказались виртуозами клинка. Вдвоём они расправились и с Девлином, и двумя другими постояльцами, и со слугой Девлина в мгновение ока. Хозяин, сообразив, что пахнет жареным, схватил в охапку Кроша и скрылся так, что убийцы, поискав его, так и не нашли. Но они особо и не искали. Свое дело они выполнили. Через полчаса они мчались в сторону Лавбурга верхом на очень резвых конях – весьма резвых и очень породистых для бедного рыцаря.

Доктор, уверенный, что продал Марию Аяксу, обещанных ста дукатов так и не дождался, и, когда Хозяин на следующий день велел ехать за девчонкой для герцога Далвеганского, он собрался быстро, приказав Аресу вместе с Паскудой быть в Девичнике, чтобы Паскуда, если что, присмотрела за ранеными и побитыми и лечила их. Доктору так нужны были эти сто дукатов, он так много с ними связывал, что вся его судьба, казалось, сосредоточилась сейчас в этих золотых кружочках, вся Вселенная, весь мир! Он даже мысли не допускал, что Аякс его обманул или кинул. О том, что произошло, он из-за припадка помнил смутно; Клык, сообразив это, заявил, что отвёл Чуху Аяксу, а что там дальше, он не знает. Доктор ухватился за эту идею, решив, что, разумеется, Аякс деньги такие полукровке не доверит, и рвался в Сандвикен, где встретился с Аяксом в первый раз, всем своим существом. Ну, разумеется, – думал он, – Аякс там с ним и рассчитается! Об истинном положении вещей он и понятия не имел, но это и не удивительно. У всех, кто долго находился в Садах Мечты, жил там, искажалось восприятие реальности, настолько вывернутый, уродливый мир создал Драйвер. А Доктор, после тамошних рабов, был самым постоянным их жителем, покидая изредка и ненадолго. С нормальным человеком он, пожалуй, не знал бы, о чём и говорить.

Приехав в Сандвикен после полудня, он забрал девочку по имени Дора из дома, где она жила и заботилась о грудничках, и пошёл с нею в свою любимую гостиницу. Путь он выбрал кружной, через пристань, чтобы если что, заметить Аякса сразу или быть замеченным им. Девочка, слишком маленькая для такой длинной дороги, да ещё обутая в грубые уродливые башмачки, которые терли её ножки, расплакалась, отказываясь идти. Доктор разорался на неё, дёргая за руку и шлёпая по щекам, чем вызвал дикий крик и плач. Именно на эти крики и плач и обернулся Гэбриэл с борта проплывающей мимо «Речной жемчужины».

Нэш по просьбе Гэбриэла проследил за Доктором, почти волоком тащившим плачущую маленькую девочку, увидел, куда тот вошёл, и вернулся на «Жемчужину».

– Он там постоянный клиент. – Сообщил, освежаясь сидром. – Хозяин выставил всех остальных постояльцев и дверь запер. Этот… там один. Кто он? Я б ему за то, как он с ребёнком обращается, люлей-то вломил бы…

– Это моё. – Возразил Гэбриэл. Его била лёгкая дрожь. – Моё дело. Мне нужно войти в эту гостиницу, и чтобы мне никто не мешал.

Нэш привёл их прямо к гостинице, и забарабанил в дверь огромным кулачищем так, что поднял владельца в считанные минуты.

– Мест нет. – Глухо сообщили им через дверь.

– Здесь его светлость, граф Валенский, второй сын его высочества! Если не откроешь дверь и оставишь его мокнуть под дождём, собака, я твоё заведение с землёй сравняю!

Дверь открылась, и Нэш сгрёб владельца в охапку:

– Где твои слуги?

– На нашей половине…

– А постоялец?

– На втором этаже!

Нэш надёжно запер хозяина и его слуг на его половине, и вернулся в холл. Гэбриэл стоял в напряженной позе, рука стиснула рукоять меча, взгляд застыл, устремлённый в одну точку.

– Милорд? – Позвал Нэш. Гэбриэл дрогнул.

– Караульте здесь. – Сказал он изменившимся голосом. – Дальше – моя… моё…

– Я с тобой. – Возразил Иво. – И не спорь.

– Что бы там не творилось, – Гэбриэл повернулся к Нэшу и эльфу, – это наше дело. Не вмешивайтесь. – И пошёл наверх; Иво поспешил за ним.

– Я не видел эту мразь больше трёх месяцев. – Остановившись у двери, признался тихо Гэбриэл. – А кажется, будто лет десять. У меня всё нутро трясётся. Не дай мне его убить сразу же, Иво. Он смерти не заслуживает! Он должен мучиться… долго, долго!!!

Иво молча положил руку Гэбриэлу на плечо, сжал и слегка тряхнул, давая понять, что поддерживает его. И Гэбриэл рывком распахнул дверь.

Доктор ещё не спал: уютно устроившись у очага, он пил вино и закусывал копчёными домашними колбасками. В Сандвикене он чувствовал себя в безопасности настолько, что на шум внизу даже внимания не обратил – граф Сандвикена был одним из гостей Драйвера и его приятелем, и здесь, в этом городе, ничего страшного, как полагал Доктор, с ним произойти не могло. Увидев Гэбриэла, он привстал и глупо разулыбался:

– Гор?.. Наконец-то… я знал…

Он не договорил. Бешенство, взорвавшись в голове кровавой пылью, превратилось в яркий белый огонь. Гэбриэл молча ринулся на него, и Иво, схватив вино, плеснул на друга и повис на нём:

– Гэйб!!! Стой!!!

– Уйди!!! – Вызверился на него Гэбриэл.

– Ты сам просил. – Напомнил Иво. Гэбриэл закрыл глаза, тряхнул головой… Доктор, скуля, спрятался за Иво.

– За что? – Спросил в ужасе. – За что, Гор?..

– Заткнись. – Тихо, хрипло и страшно приказал Гэбриэл. – Или я голыми руками тебя порву!

Повисла тяжёлая тишина, пока Гэбриэл брал себя в руки, смиряя гнев и дикую ненависть.

– Где девочка? – Спросил наконец, и Доктор быстро, с готовностью, ответил:

– На-наверху, спит… Я ей настоечку дал, чтобы не-не тарахтела…

– Иво, иди за ней.

– Я с тобой. – Возразил Иво. – Я тебе сейчас нужнее.

– Иди наверх! – Повысил голос Гэбриэл.

– Нет! – Дерзко отказался Иво. – Я тоже знаю, что это за гад.

– Я бы по-попросил! – Возмутился Доктор. – Я не…

– Заткнись!!! – Гэбриэл набросился на него, и, не смотря на рост Доктора, почти не уступающий его собственному, схватил его одной рукой и прижал к стене, приподняв над полом. Доктор в ужасе выкатил и без того выпученные глаза:

– Гор, не надо! Ты чего, не-не-не надо!!! – Плаксиво сморщился, проскулил чуть слышно:

– Не убивай меня…

– Не убью, не надейся. – Прошипел Гэбриэл. – Помнишь Марию, тварь?

– А как-как же! Длинная, ага…

– Она жива? Отвечай, скотина: жива?!

– Да-да-да! – Угодливо поторопился признать Доктор. Ему было страшно, он недоумевал и при том кошмарно трусил. Скажи этому странному, незнакомому и страшному Гору, что он продал Марию Аяксу, и тот, чего доброго, со злости его убьёт…

– Помнишь, что ты с нею делал?.. Сейчас я тебе память освежу…

– Не надо, Гор… – Доктор всхлипнул, с ужасом глядя в его лицо, которое ему так нравилось! – Я же не-не виноват! Это Хозяин… ты же его зна-наешь… Он приказывал… Но я его не-не-не слушал! Я же всегда тебе по-помогал… Я те-тебя спас ведь, Гор…

– А когда он решил меня Аяксу отдать, ты что делал, скотина?

– Я-я против был! – Искренне воскликнул Доктор. – Я уговаривал… уговаривал его… клянусь!!!

– Что мне твои клятвы, тварь? Ты что, платы с меня ждёшь?!

– Не-нет! Что ты! – Жалко захихикал Доктор. – Ты же понимаешь… Гор… пожалуйста… Ты же знаешь, как я тебя…

– Как ты меня что, мразь?! – Заорал Гэбриэл, глаза полыхнули красным. – Как ты меня домогался, урод вонючий?! Как шантажировал и лапал?! Ты себя в зеркало видел, поганая тварь?! Ты меня спросил, нужен ты мне, а?! – Он в ярости бил Доктора о стену и тот повизгивал и плакал и от страха, и от боли, и от жестокости слов Гэбриэла, так как он по-своему, но любил его и всё это время мечтал о встрече. Мария была бы сейчас довольна – он страдал так же сильно, как страдала она, когда её робкую радость от ощущения своего материнства так безжалостно топтали и так издевались над нею.

– Го-гор… – Пролепетал он, когда Гэбриэл сделал небольшую паузу, озираясь в поисках поверхности, на которую мог бы бросить свою жертву, – а у Длинной брат е-есть… Не бей, я скажу…

– Ты мне условия ставишь?! – Прошипел Гэбриэл, вновь тряхнул и прижал к стене:

– Кто её брат? – Рявкнул он. – Говори, ты! Кто он?! Он жив?

– Жив… – плача, признался Доктор. – В Садах он был Фрейр… А сейчас – Шторм… Предан Хозяину, как собака… Я ему трижды сестру подсовывал, так он не стал ни разу…

– Мразь!!! – Заорал Гэбриэл и ударил его так, что Доктор обмяк, потеряв сознание.

– Ты его убил? – Испугался Иво. Он презирал Доктора, ненавидел, но ему было его жалко, и от этой жалости его всего коробило.

– Нет. – Сплюнул Гэбриэл. – Ну-ка, помоги! – И они, скинув со стола всё, что там стояло, бросили на него Доктора, с которого Гэбриэл сорвал одежду.

– Ты что хочешь сделать? – Иво побелел от ужаса, глядя на Гэбриэла. Глаза того стали страшными, он глянул так, что Иво попятился:

– Не хочешь помогать – пошёл вон!!!

– Я… – Иво сглотнул. – Я останусь.

– Тогда заткнись!!! – Прошипел Гэбриэл. – Я хочу, чтобы эта мразь за всё ответила!!! За всё и за всех!!! А убить – это просто с ним покончить! Понял?!

– Но ты же… ты же – не как он…

– Я хуже! Понял?! Я в сто раз хуже!!! – Гэбриэл крепко, не жалея, связал руки и ноги Доктору. – Пока не поздно – вали отсюда! Вали наверх, за девчонкой!!!

– Я не уйду. – Вновь упрямо произнёс Иво побелевшими губами.

Через час Доктор, с сорванными ногтями, избитый, с в кровь разбитым лицом, стоял коленями на битом стекле, со связанными руками, привязанный за волосы, трясясь, мыча и заливаясь слезами: помимо прочего Гэбриэл отрезал ему мошонку и сунул в рот вместе кляпа. Иво был бледен, как смерть, его уже несколько раз вырвало, но он упорно не уходил и помогал Гэбриэлу во всём.

– Сходи за девочкой. – Приказал ему Гэбриэл, когда закончил с Доктором. – Только смотри, чтобы она не увидела вот это. – И когда Иво поспешно исчез, нагнулся к Доктору.

– Теперь ты знаешь, что чувствовала Мария. – Сказал тихо и отчётливо. – Каково это – на её месте быть, а? Ты хоть понимаешь, тварь, за что тебе всё это? Ты хоть понимаешь?! Я хочу, чтобы ты вспомнил всех девчонок, которых мучил, всех пацанов, которых унижал. Стой здесь, мразь, и вспоминай их всех!

– Гэйб! – Позвал его Иво, появившись на верхней ступени лесенки, ведущей на чердак. – Ты должен подняться сюда.

– Позже! – Огрызнулся Гэбриэл.

– Ты ДОЛЖЕН взглянуть. – Настойчиво повторил Иво таким странным голосом, что Гэбриэл пошёл к нему.

В постели спала девочка, маленькая, лет четырёх-пяти, не больше, чумазая, в сером уродливом платьишке и грубых ботиночках, которые Доктор и не подумал с неё снять, когда она уснула после дозы снотворного. Она и сама по себе сразила бы сердце Гэбриэла, неравнодушное ко всем маленьким и нежным, но дело было даже не в этом: он мгновенно понял, что эта девочка – одно лицо с ним самим. Детское, нежное, но уже несущее в себе все их общие с братом черты. У неё тоже были чёрные волосы, даже так же, как когда-то у самого Гэбриэла, разделённые на пробор и убранные за остренькие ушки. В девочке было даже больше эльфийского, чем в братьях, и если бы не черные волосы, какие не бывают у эльфов, она была бы настоящей эльфиечкой. Гэбриэл словно очнулся от какого-то дурного сна, настолько несовместима была эта девочка и то, что творил он только что там, внизу.

– Ты помнишь, кто её мать? – Спросил Иво шёпотом.

– Ей лет пять. – Так же шёпотом ответил Гэбриэл. – Я тогда только с Конюшни в Приют попал… Голодный был, на всех девчонок бросался, как ненормальный… Кто угодно мог быть её матерью. Доктор знает – он всех знает.

Это была правда: странно, но Доктор в самом деле знал историю и имя каждой девочки и каждого мальчика в Садах Мечты. Большинству из них сам он имена и давал. Но Гэбриэл чувствовал, что не в состоянии сейчас не то, что спросить о чём-то Доктора, но даже посмотреть на него. Поэтому поднял девочку на руки, бережно укутал в свой камзол, и понёс вниз, стараясь не смотреть в сторону своей жертвы. Он не жалел – и в то же время ему было тяжко и противно. Продолжая считать, что поступил правильно, Гэбриэл в то же время мучился своей правотой страшно. Поймёт ли этот подонок то, что произошло?..

Кину и Нэш встретили его внизу, не задавая вопросов, проводили до гостиницы в центре – на корабль Гэбриэл девочку не понёс. В гостинице Терновник, только глянув на личико спящей девочки, прошептал, потрясённый:

– Лара а-ну ванаи-то! Лара на – и мэльда! А-ну Айвэн Ол Донна! Это дитя Ол Таэр, это кровь Лары! – Провёл ладонью по лицу, затем над лицом девочки:

– Это твоё дитя, Сетанта!

– Я догадался. – Гэбриэл чувствовал себя так, словно пришёл пешком с самого Севера, у него ныло всё тело, подташнивало. – Что с ней? Почему она не просыпается?

– Её чем-то опоили. – Терновник принюхался к приоткрытому ротику девочки. – Ничего опасного. Она проснётся через несколько часов. Её нужно уложить в постель.

Раздевая ребёнка, Гэбриэл увидел и стертые до кровавых мозолей ножки, и синяки на теле, и старые, и свежие, и даже рубцы от розог. Нэш, стоявший подле, процедил сквозь зубы:

– Поймать бы тех, кто так с ребёнком обращается, да всыпать бы самому, не жалеючи,… а потом солью ещё присыпать, чтобы не скоро забыли!

– Ему и так мало не показалось. – Бесцветным голосом ответил Гэбриэл. – А главное, он мне сдал дом, где малышей держат прежде, чем на фермы увезти. – Бережно укрыл девочку пледом. – Что делать теперь, ума не приложу. Нужно скорее забирать их оттуда, пока его не освободили, и он не предупредил никого. Но и за Марией надо торопиться, по той же самой причине.

– Забрать-то детишек можно прямо сейчас. – Ответил Нэш. – Только куда мы их денем?.. Им няньки нужны будут, дом, где разместить. А там, я так понимаю, полукровки?

– В основном. – Кивнул Гэбриэл.

– Ну, утро вечера мудренее, как руссы говорят. Тут подумать нужно. Я на корабль сгоняю, потолкую там с капитаном, пораскину мозгами. Вы отдыхайте пока.

Это легче было сказать, чем сделать – за ночь Гэбриэл не сомкнул глаз. Явление собственной дочери застало его врасплох; он понятия не имел, что чувствует и ощущает ли себя отцом? Скорее, нет, чем да, но малышка тронула его сердце и сразу же заняла там лидирующие позиции, это было несомненно. Такая… маленькая, такая несчастная! Синяки, рубцы эти… сам Гэбриэл никогда не ударил бы ребёнка. Даже тогда, в Садах Мечты, когда бил девочек, такого маленького ребёнка не тронул бы, лучше бы умер – это он знал абсолютно точно. Слушал дождь – он вновь полил, превращая и без того унылый Сандвикен просто в какое-то олицетворение уныния, – думал, переживал. И всё-таки задремал…

Проснулся Гэбриэл от отчаянного детского крика, и, не успев стряхнуть остатки сна, очутился у постели, где оставил девочку. За окном по-прежнему лил дождь.

– Что случилось? – Воскликнул испуганно, и девочка, увидев ещё одного чужого, незнакомого и такого огромного дядьку, заорала в голос, закрыв лицо ладошками. – Что ты с ней сделал?!

– Ничего. – Испуганно ответил растерянный Иво. – По-моему, она просто испугалась чужих!

– И что?! – Гэбриэл был близок к панике.

– Я не знаю!

– Малютка… – Гэбриэл вспомнил детей Твидлов, – Всё хорошо, не плачь! Если ты перестанешь плакать, я тебе… я… я тебе что-то дам! – Сделал Иво страшное лицо, и тот развёл руками. – Что-то… вкусное! – Гэбриэл вновь состроил страшную рожу Иво, и тот помчался куда-то. Девочка, не прекращая плакать, осторожно выглянула из-под ладошек. Гэбриэл, пошарив по себе руками, торопливо снял цепь с медальоном. – Смотри, какая красивая! Это золото и…

Девочка разоралась ещё громче – цепь её не привлекла ничуть. В этот миг вошёл Терновник, присел возле девочки, погладил по голове и что-то нежно произнёс по-эльфийски. Девочка волшебным образом притихла и, опустив ладошки и всхлипывая, подняла на него огромные глаза. Сходство с Гэбриэлом стало ещё более разительным: глаза были тёмно-серые, как карандашный грифель. Эльф стёр слёзы с её щёк платком, помог ей высморкаться – Гэбриэл от эльфа, древнего, почти как сам Остров, величественного и спесивого, этого ну никак не ожидал! – и спросил на нордском:

– Как тебя зовут, дитя?

– Дора!

– Нет. Тебя зовут Айвэн – надежда. – Возразил эльф. – Ты – Айвэн Ол Таэр, надежда эльфов Белой Башни, наше утешение.

– А вы кто? – Спросила девочка.

– Я – брат твоей бабушки, Лары Ол Таэр, Терновник.

– А где моя бабушка?

– Её нет. НО есть ты, её кровь.

Вернулся Иво с куском пирога. Пирог был вчерашний, но вишнёвый, купленный в Овражках, и ещё довольно мягкий. Девочка аж подалась вся к нему, и жадно вцепилась в пирог. Засопела, торопливо откусывая слишком большие куски и давясь ими.

– Вот тварь! – Скривился Гэбриэл. – Он даже ребёнка голодом морил… Тварь, тварь!!! – вскочил, и девочка, с ужасом уставившись на него, снова вся скривилась, готовясь заплакать. Гэбриэл опомнился, склонился к ней:

– Прости, моя малютка, я злюсь не на тебя! Я злюсь на Доктора… На того дядьку, у которого мы тебя забрали! А тебя я никогда не обижу, ты не бойся меня! Кушай… Иво сейчас сходит и принесёт тебе что-нибудь более… более детское. Ты что любишь больше всего?

– Молоко. – Ответила новоиспечённая Айвэн.

– Он тебе принесёт молоко и сладкие кексы. Ты любишь кексы?

– А что это?

– Увидишь. – Улыбнулся Гэбриэл. Айвэн, решив, что дядя не страшный, тоже улыбнулась. Спросила:

– Вы тоже брат моей бабушки?

– Нет, – слегка смутился Гэбриэл. – Я сын твоей бабушки, в смысле я – ну, я… твой отец.

– Что такое отец?

– Ну… отец… папа…

– Вы мой папочка? – Воскликнула девочка, округлив глазки. – Вы – Гор?!

– Почему Гор?

– Доктор сказал, что мой папочка – Гор, а мамочка – затраханная чушка. И что когда я подрасту, он что-то сделает с моей жопкой в память о папочке. И показывал мне у себя такую волосатую штуку, – девочка мило жестикулировала, живо напомнив Гэбриэлу маленькую Алису, – и велел потрогать, но я не стала, и он меня ударил. – Она доверчиво показала Гэбриэлу плечо с синяком:

– Вот сюда. И я упала!

Гэбриэл стиснул зубы так, что они заскрипели. Лицо эльфа стало каменным.

– Он врал, малютка. – Совладав с собой, сказал Гэбриэл. – Он очень плохой человек… Очень плохой! Твой отец никакой не Гор, а я, – если бы Доктор сейчас был в пределах досягаемости, всё вчерашнее показалось бы ему простой забавой! – Меня зовут Гэбриэл Персиваль Хлоринг, по-эльфийски – Сетанта Ол Таэр. Ты моя дочка, Айвэн Ол Таэр. А твоя мамочка – была очень красивой и нежной,очень… красивой.

– Не отдавай меня Доктору, папочка, пожалуйста! – Айвэн аж вся задрожала, всё свое детское чувство вкладывая в эту мольбу. – Я буду хорошей, я буду очень-очень хорошей, я буду сидеть в уголочке и совсем не буду тарахтеть, ты только меня возьми к себе! Я буду тебе помогать, и убираться, и мыть всё-всё, и всё-всё буду делать!!!

– Ни за что, – выдохнул Гэбриэл, прижимая её к себе, – ни за что я никому тебя не отдам!!! Ты моё сокровище, ты моя маленькая принцесса, ты мой ангел!

– А где ты был? Почему ты меня отдал?

– Я не отдавал… Я не знал про тебя. Я был в очень плохом месте, в тюрьме. Я сбежал оттуда и теперь всё будет хорошо. Всё будет хорошо! – У него ком стоял в горле, хотелось заплакать.

– А можно мне попить? – Спросила Айвэн. – Меня тошнит. Я в туалет хочу.

Ребёнок есть ребёнок: её пришлось умывать, кормить, причёсывать, а самое главное – отвечать на её вопросы. Девочка заполнила собою всё пространство, мгновенно забыв своё обещание тихо сидеть в уголке и не тарахтеть. Она рассказала, как её пару месяцев назад забрали с фермы, где она играла с другими девочками, с овечками, собачками и курочками, и пила вкусное молоко, и привезли в большой и скучный дом, где ей страшно не понравилось: играть было не с кем, не было даже собачек, а Матушка была очень плохая.

– Она только велела говорить, что Матушка, а на самом деле она никакая не мамочка! – Обличающе говорила она. Иво принёс ей коровьего молока, пару кексов и клубнику, и девочка, покушав кекса и бросив больше половины, ела ягоду и болтала, радуясь такой обширной аудитории и тому, что на неё никто не кричит, не велит заткнуться и не бьёт её. Гэбриэл, Иво и Терновник смотрели на неё с нежностью, какую всегда вызывает в сильных мужчинах маленькая девочка, тем более, такая хорошенькая и бойкая. Девочка перебирала перстни и красивые застёжки, снятые с папочки и его оруженосца, и лепетала без умолку, благо, говорила она уже довольно чисто, слегка по-детски картавя и шепелявя, но вполне понятно и бойко.

– Она тоже говорила мне, что моя мамочка была вся затасканная и опросталась в грязном углу, – не понимая смысла этих слов, Айвэн произносила их совершенно безмятежно, – и что папочки у меня никакого нет, и она тоже врала, да, папочка? Ты же есть!

– Точно. И мамочка твоя была молодая и очень красивая, и она очень-очень тебя любила.

– А когда мне к ней будет можно? Где она теперь?

Гэбриэл беспомощно посмотрел на эльфа.

– Она в тебе, малютка. – Пришёл тот на помощь. – Она живёт в тебе, её часть, часть её души… И будет жить в твоих детках, когда ты вырастешь и сама станешь мамочкой.

– А как ты, папочка, меня нашёл? – Девочке скучно стало слушать то, чего она не понимала.

– Мы следили за Доктором. И как только узнали, что он везёт маленькую девочку, как погнались за ним, поймали, как следует наказали и отобрали у него мою дочку.

– Так они меня у Матушки прятали! – Сообразила девочка. – Чтобы ты не нашёл!

– Точно. Они очень не хотели, чтобы я тебя нашёл.

И посыпались ещё вопросы: «А это твой дом? А где твой дом? А когда мы туда поедем? А у тебя есть уточки и собачки? А коровки? А мне можно будет с ними играть? А там есть другие девочки? А они будут играть со мной? А я умею делать секретики! А можно сделать секретик из твоего колечка? А мы скоро поедем к тебе домой? Я хочу в туалет! А мы сейчас поедем? А когда?».

– Это просто какая-то катастрофа! – Признался Гэбриэл эльфу, когда его временно заменил Иво. – Я надеялся, что она устанет, но, кажется, она никогда не устанет! У неё миллионы вопросов…

– Папочка, муравей! – Подлетела к нему Айвэн, демонстрируя пойманного на полу муравья. Тот тщетно корячился в цепких грязных пальчиках, щёлкая челюстями.

– Отпусти его, – Гэбриэл выбросил страдальца в окно, – и давай, помоем ручки!

Постучав в дверь, вошли Нэш и Марчелло, который с укоризной глянул на Гэбриэла:

– Мой патрон очень рассержен на вас, сеньор Габриэле!

– Ты чего здесь?! – Насторожился Гэбриэл.

– Сеньор отправил меня на помощь к вам. – Марчелло поклонился. – И со мной Гейне и два десятка кнехтов.

– Это уже какой-то крёстный ход получается! – Психанул Гэбриэл. – А я… вот. – Он кивнул на девочку, и Марчелло сначала изумлённо нахмурился, а потом просветлел лицом и поклонился девочке:

– Маленькая сеньорита?

– Меня зовут Дора. – Обняв ногу Иво и выглядывая из-за неё, сообщила девочка. – А дядя брат моей бабушки говорит, что меня не так зовут. Мне вот столько лет: – она показала ему четыре пальчика. – А это мой папочка, я теперь у него буду жить!

– Я думаю, – заметил Нэш, – маленькой принцессе нужно купить одежду, а, принцесса?.. – Иво опять всучили деньги и отправили за покупками в сопровождении двух кнехтов румяного светлоусого Гейне. Нэш уселся у окна и принялся мастерить что-то из куска белой ткани, ремешков и пакли, попутно рассказывая, что успел узнать.

– Дом на окраине, там две бабы и охранник. Сколько там детишек, неведомо, но не думаю, что много. Дом небольшой, и взрослых всего трое. Чем они там грудничков кормят, ума не приложу! Разве что козы там есть, вроде, козьим молоком, видать. Я думаю так: раз людей у нас прибыло, нужно просто взять этот дом и поставить там охрану, пока вы промеж собой и их высочествами не решите, как с ними поступить. – Он закончил свою работу, и взорам присутствующих предстала мастерски сделанная кукла с косичками из пакли. – Вот тебе, Вэнни, Лялька!

Сокращённое таким образом от эльфийского Айвэн – надежда, – имя мгновенно пристало к девочке так, что её прежнее имя, Дора, было почти сразу забыто. Понравилась Вэнни и кукла. Кукол у неё никогда в её короткой жизни не было, но каким-то глубинным инстинктом она сразу же определилась, как с нею играть, и залепетала, заворковала, дав Гэбриэлу возможность перевести дух. Он не долго думая приказал Гейне окружить дом, в котором держали младенцев-полукровок с целью продажи их в рабство, и охранять его, пока он не приедет сам туда и не разберется. К дому они решили поехать вместе; но сначала нужно было одеть и обуть Вэнни. Иво вернулся с самой дорогой и добротной детской одеждой, какую нашёл, туфельками, лентами, гребешками и целой корзинку сладостей и фруктов – девушка, у которой он попросил совета, расстаралась и снабдила красивого и денежного сквайра всем необходимым. Гэбриэл безжалостно заставил его и туалетом маленькой принцессы заняться, а сам начал выспрашивать Марчелло о реакции Гарета и его высочества.

– Папочка, смотри! – Подлетела к ним счастливая Вэнни и покрутилась перед всеми, демонстрируя обновки: батистовую рубашку, розовый сарафанчик, расшитый золотыми листочками, розовые же туфельки с золотыми пряжками и золотые ленты. Женщина от её наряда пришла бы в ужас, но мужчины остались в восторге, и девочка запрыгала со счастливым визгом:

– Я принцесса, принцесса!!!

– Ты самая красивая принцесса на свете! – Гэбриэл с трудом утихомирил её. – Иди, посмотри, что там лежит в корзинке!

– Она безумно похожа на Лару. – Заметил Терновник, и Гэбриэла поразили нежность и свет в его глазах. Он и не думал, что этот эльф способен на такие чувства! – Она тоже была тараторкой.

– Ты сказал, что брат её бабушки. – Гэбриэл запомнил его оброненные будто бы вскользь слова. – То есть, мой дядя? Который из них? Тис или Гикори?

– Ни тот и ни другой. – Вздохнул эльф.

– Но тогда… – Гэбриэл отступил на шаг. – Тогда ты…

– Да. Я Кину Ол Таэр, опальный король. – Безмятежно ответствовал эльф. – Как я и сказал твоему брату когда-то, я изгнанник, и искал крышу над головой. А за тебя меня просил Страж.

– Он что, существует? – Удивился Гэбриэл, и вдруг вспомнил их странную встречу в Белой Горке… и своё странное чувство после падения с обрыва. Иво и Алиса не один раз рассказывали ему, как добрались до Копьёво, и как им помог большой белый волк с синими глазами. Получается, Страж исполнил его просьбу – одну-единственную просьбу, на которую имеет право раз в жизни каждый Хлоринг.

– Папочка, смотри, грибочек! Только он сладкий! На! – Вэнни подлетела и спасла ситуацию. Щедро сунула Гэбриэлу на липкой ладошке обсосанный леденец в виде мухомора. – Это тебе!

Обсудив, как действовать, они решили ехать к дому, указанному Доктором, все вместе, прихватив девочку – оставлять кого-то с нею в гостинице значило и ослабить отряд, и рисковать девочкой. Гэбриэл попытался внушить Вэнни, что та должна быть очень тихой и послушной, и та согласилась сразу же, сделав очень-очень честные глаза. Её взял к себе на седло Иво, уже начинающий привыкать к роли няньки, и они выехали под утихающий дождь. Вэнни хватило ровно на пять минут. Всё это время она ерзала на руках Иво, вертелась, пытаясь выглянуть из-под плаща, которым он прикрывал её от дождя, и наконец заявила с претензией:

– Я хочу какать.

Всем пришлось остановиться на мостике через канаву, в которую, в заросли лопухов, Иво и повёл девочку. Из канавы они вылезли минут через десять, после чего требовалось срочно помыться, и вторая остановка была возле фонтана, в который Вэнни уронила цветной камушек. Камушек этот девочка увезла ещё с фермы, и он был в её глазах куда драгоценнее, чем уже потерянное кольцо с гранатом. Вэнни разревелась, и Иво пришлось лезть в мутную воду.

– Лошадки! – То и дело раздавалось потом со стороны Иво. – Папочка, собачка!.. Папочка, папочка, смотри!!!

Гэбриэл только зубами скрежетал, начиная понимать, что отцовство – это тебе не синекура.

Одновременно он рассматривал дома и лавки города, по которому они ехали, удивляясь, во-первых, тому, что вообще ничего не запомнил в первый раз, кроме Королевского Моста, который в его памяти почему-то располагался с другой стороны, а во-вторых, тому, насколько Сандвикен казался беднее и уродливее, чем Гранствилл и даже Блумсберри. В Гранствилле на центральных улицах хозяева каждого богатого дома убирали мостовую вдоль своего фасада, и город казался ухоженным и чистым. К тому же, в Гранствилле почти не было бедняков – практически у каждого жителя этого города были родственники в близлежащих деревнях и монастырях, которые делились с ним снедью, а даже если нет – овощи и мясо в Гранствилле были очень дешевы. Войны и бунты не касались Поймы уже более ста лет, и за время мира и благоденствия деревни и города расстраивались, население росло, земля была ухоженной, сады, покосы, пастбища и рыбные пруды – богатыми и плодородными. Здесь всё было не так. Земля Пустошей была именно такой, какая в пустошах и должна быть: бедной, каменистой, скудной. Её можно было бы обиходить и превратить в более плодородную и ухоженную, но кто бы это сделал?.. Дворяне Поймы не хотели ждать и вкладывать в свою землю средства, силы и время. Они стремились выдрать из неё и своих крестьян всё и сейчас. Итог был на лицо: Гэбриэл ехал по унылым, мокрым, некрасивым улицам, замечая то здесь, то там заколоченные окна и двери, прохудившиеся крыши брошенных домов… Нищих на улицах, бедняков, калек, просивших подаяние даже под проливным дождём. Помня наставления брата, он бросал им мелочь, проезжая мимо и старался не смотреть на них, не ловить их взгляды – чтобы они не стали для него чем-то большим, чем просто деталь улицы. По канавам вдоль мостовой, которая кончилась, как только кончилась главная улица – она же Королевская Дорога, – бежали зловонные ручьи, подмывая кучи бытового мусора, гниющих отходов и нечистот, ароматизируя воздух так, что о свежести дождя можно было и не вспоминать. Ну, а там, где мостовая кончилась, кони с трудом месили грязь, недовольно фыркая и оскальзываясь.

Но всё, что поразило и опечалило Гэбриэла на улицах Сандвикена, мгновенно забылось им, как только он подъехал к дому, в котором содержались малыши-полукровки. Дом скрытно охраняли люди Гейне, чтобы очнувшийся Доктор не смог предупредить его обитателей. И как только на улице показался граф Валенский со своими людьми, как кнехты мгновенно снесли ворота и окружили дом уже открыто и показательно. Несмотря на проливной дождь, все местное население высыпало на улицу, изумлённо взирая на происходящее. Такие персоны, как принц крови и его свита, отродясь не появлялись в этом околотке, да и ничего подобного здесь никогда не происходило, как было не посмотреть на всё своими глазами?.. Мальчишки, под дождём мигом вскарабкавшиеся на окрестные крыши и деревья, пожирали глазами коней и оружие, особенно – роскошного олджернона, на котором восседал граф Валенский, не менее роскошный, чем его конь. Пепел грыз удила, храпя и выплясывая в грязи перед воротами, пока Гейне и Нэш колотили в дверь дома пудовыми кулачищами с криком:

– Именем его высочества, открыть немедленно!

– Этот дом – собственность барона Драйвера! – Ответили им из-за двери. – Он запретил нам пускать сюда кого-либо…

– Ломайте дверь. – Приказал Гэбриэл, трогая коня и въезжая во двор. Зеваки аж дышать забыли от изумления и жутковатого восторга. Вот и допрыгались тамошние бабы, а соседи ведь всегда думали, что там нечисто что-то! «Воровки!» – шелестело по толпе, – «Нет, ведьмы!». Нэш картинно поплевал на руки, поудобнее перехватил топор и первым же ударом почти проломил насквозь крепкую дверь. Кнехты одновременно выламывали ставни на окнах.

– Скорее! – Торопил Гэбриэл. Сам спешился и, отстранив Нэша, пинком вынес дверь, тут же рванувшись внутрь.

И спас этим не одну жизнь: магическая защита, поставленная на дом Барр, оказалась бессильна перед ним, надёжно защищённым магией Мириэль и собственным даром. Гэбриэл этого даже не заметил, тем более, ничего не ощутили и другие, а защита была, и страшная.

– Где дети, сука?! – Заорал на толстую неопрятную бабу, и та вызверилась на него:

– Поди, найди-ка!!!

Человеческое ухо ничего бы не услышало, но слух полукровок и эльфов был на порядок лучше. И Гэбриэл, и Кину одновременно услышали какую-то возню наверху, и вместе рванули туда. Наверху старый охранник и тощая девка душили детей – девка прижимала к голове ребёнка в колыбели грязную подушку, а охранник накинул удавку на шейку маленькой, не старше Вэнни, девочки. Увидев это, Гэбриэл одним ударом вышиб из охранника дух – тот отлетел к стене и сполз по ней уже мёртвый, а Гэбриэл схватил слабо трепыхающегося ребёнка, торопливо освобождая от удавки и рыча от ярости и отчаяния. Марчелло, оттолкнув его, уложил девочку на пол и принялся шлёпать её по щекам и вдувать ей в рот воздух. И полукровочка не подвела: закашлялась и разразилась отчаянным плачем, дуэтом с малышом из колыбельки, которого освободил Кину. Тяжело дыша, Гэбриэл огляделся вокруг. И выругался. Большая комната, в которой содержались дети, была грязная и пустая – совсем. Чтобы малыши не падали и не подвергались ненужному риску, окна забили досками, а из комнаты убрали всю мебель и усыпали пол соломой, которую, судя по всему, меняли от силы раз в день. Только для двух грудничков были устроены колыбельки – стоявшие прямо на полу корзины с грязным тряпьём. Дети были грязные, лохматые и запуганные, похожие больше на каких-то зверёнышей, жавшихся в углу, нежели на детей.

– Господи! – Вырвалось у Нэша, который озвучил общую эмоцию. – Спаси и сохрани!

Кину, без тени брезгливости вынув из колыбельки рыдающего младенца, который, весь грязный, лежал там на каких-то грязных вонючих тряпках, и покачивал и успокаивал его, что-то наговаривая ему по-эльфийски. Ребёнку было не больше месяца от роду!

– Я знаю, чей это сын. – Прошептал Гэбриэл, подходя к ним. – Я о нём… позабочусь. Я о них всех позабочусь. – Присмотрелся к одной из трёх девочек, двух с небольшим лет, беленькой, с черными глазками, присел перед ней.

– Я и твою маму знаю, малышка. – Произнёс ласково. – А это – твой родной братик. Вашу маму зовут Кира, и вы её скоро увидите, клянусь. – Выпрямился. – Детей нужно отсюда забирать, но сначала – вымыть и покормить. И одеть во что-то… Нэш, надо женщин в толпе поспрашивать, кто из них возьмётся присмотреть за детишками, за плату, разумеется.

– Уже, ваше высочество. – Гигант бросил последний жалостливый взгляд на ребятишек, напуганных происходящим и появлением такого количества взрослых и больших людей, и вышел, пригнувшись в дверном проёме. Марчелло осматривал детей, как и Кину, не выказывая никаких признаков брезгливости.

– Удивительно, – заметил после осмотра, – они все здоровы, сеньор.

– Что удивительного? – Скривился Гэбриэл. – Потому полукровки и в цене, что с ними можно вот так, но товар не попортится. – Поймал на себе взгляды трёх старшеньких девочек, четырёх-пяти лет, внутренне содрогнулся: любая из них могла быть его собственной дочерью, как и Вэнни! А потом решил для себя: «Они и так мои. Все. Я сделаю для них всё, что только в моих силах, и даже больше того».

Три женщины, одна молодая и две пожилые, вошли в комнату, робко, стесняясь и побаиваясь графа и его свиты, кланяясь и крестясь попеременно. Увидели ребятишек и заахали, призывая в свидетели своих святых и пресвятую деву Марию.

– Я щедро заплачу, – Отрывисто бросил Гэбриэл, – если позаботитесь об этих детях. Марчелло, их нужно доставить в Разъезжее, на попечение монашек, хотя бы на первое время, или куда прикажет герцог, ему виднее. Их нельзя оставлять здесь, ни в коем случае, и вообще без охраны оставлять нельзя, это ценный товар для Драйвера и таких, как он, они всё сделают, чтобы их отбить. Ты на «Единороге»?.. Забирайте деток и женщин, которые согласятся ухаживать за ними, и плывите в Пойму, как можно скорее. И Барр берегитесь, как огня, эта тварь на всё способна.

– Я дам знать Элодис и Мириэль, они присмотрят за «Единорогом». – Подал голос эльф.

– Но у меня приказ моего патрона…

– Я уже закончил здесь. – Гэбриэл сознательно покривил душой. – И я не один и не беззащитный, не надо меня опекать!!!

– Но что я скажу патрону, сеньор?

– Всё, что здесь произошло, расскажешь, как есть. И скажи, что Доктор мне ещё один адресок слил, насчёт Евгении Тодд, он поймёт. Заберу девчонку, и вернусь домой.

Спросить, где находится Евгения и как Гэбриэл надумал её забирать, Марчелло не успел: прибежал снизу один из кнехтов Гейне и сообщил, что приехал местный граф. Глянув, как женщины управляются с ребятишками, Гэбриэл поспешил во двор.

Народу там за это время собралось – не протолкнёшься. Люди лезли друг другу на плечи, чтобы посмотреть хоть одним глазком, что здесь происходит, и по толпе уже циркулировали самые невероятные версии произошедшего. Ясно было, что кого-то там убили, и убил именно граф, но кого – варианты были самые экзотические. Больше всего «лайков» набирала версия о гнезде некромантов, или чёрных ведьм, которые (слух о младенцах наружу уже просочился) питались мясом младенцев и приносили их в жертву страшному идолу Бафомету. Гнедой жеребец Ферриса, графа Сандвикенского, на котором тот въехал во двор, распугивая зевак, сразу же не понравился Пеплу, который зафыркал, захрапел на него, прижимая уши и роя копытом грязь. Гэбриэл вышел на крыльцо, и толпа притихла, зашелестела множеством шепотков, жадно наблюдая, как их граф спешивается и кланяется графу-полукровке:

– Ваше высочество… Я только что узнал… Неслыханно! – Он был в ярости и растерянности. О доме и о том, что там находится, он, конечно же, знал, и знал очень хорошо. Но, оценив положение, количество и оружие людей Гэбриэла и количество свидетелей, признал: ничегошеньки поделать здесь он не может, от слова совсем.

Гэбриэл тоже мгновенно его узнал – у него была абсолютная память, и особенно на голоса, звуки, мелодию. А этот хрипловатый тенор он слышал много раз. Граф Феррис был завсегдатай Девичника. В глазах Гэбриэла загорелся красный огонёк. Граф не принадлежал к его мучителям, но сволочью был первостатейной, и девочки от него натерпелись страшно. Те, кто выживал после его забав.

– Всё, что могу… любая помощь… – Феррис с тоской то и дело оглядывался. Как, как исправить ситуацию, как не дать Хлорингу увести детей?! Или хотя бы – как обезопасить себя от болтовни проклятых баб, если те, не дай Бог, ещё живы?!

– Спасибо. – Гэбриэл нагнулся к нему, понизив голос. – Спасибо, Калигула, если твоя помощь мне понадобится, я скажу.

Граф побледнел, потом покраснел, воровато оглянулся на своих спутников – не слышал ли кто?! В этот миг, выручая его, Пепел исхитрился и куснул его жеребца так, что тот взвизгнул и прянул прочь. Гэбриэл поймал своего коня за повод, поглаживая, похлопывая его по шее и успокаивая, но Пепел успокаиваться не хотел. Во дворе, помимо безопасных меринов, было несколько кобыл, которых молодой харизматичный жеребец счёл своими, и тут подвалил наглец-соперник! На всадника «наглеца» Пеплу было плевать, важно было разобраться с конкурентом, раз и навсегда поставив его на место. Нэш отвёл его подальше, а граф спросил:

– Могу я знать, в чём здесь, собственно, дело?

– Можешь. – Ответил Гэбриэл, прожигая его глазами насквозь. С каким наслаждением он убил бы и этого хлыща! «Дай мне повод! – Почти взмолился он про себя, глядя прямо в бегающие глаза. – Чего тебе стоит?!».

«Хрен тебе, а не повод. – Явственно читал он в глазах графа. – Не дождёшься».

– Указом его высочества, Гарольда Элодисского, некрещёные эльдары, полукровки и кватронцы приравнены к королевским животным. И на них распространяются все положения закона о таких животных. – Гэбриэл заслуженно возгордился собой, выдав такую красивую фразу и ни разу не вспомнив всякие «это», «ну», и так далее. – Их нельзя продавать, покупать, причинять им вред, убивать либо захватывать живьем. Они принадлежат короне. В этом доме, – он повысил голос, – тайно содержались такие полукровки, с целью продажи их впоследствии в бордели или ещё куда хуже. – (А вот тут не получилось, и он от досады чуть нахмурился). – Преступницу, в корыстных целях присвоившую себе собственность короны, я приговариваю к битью плетьми, выжиганию клейма на лбу и изгнанию из герцогства, а дом и всё имущество, в том числе и полукровок, именем герцога Элодисского конфискую. Это теперь собственность короны.

Граф аж задохнулся, одновременно и возмущённый, и почти восхищённый элегантностью хода Хлорингов. Не в силах отменить Эдикт, они заставили его работать на них. И как блестяще! Попробуй, подкопайся. Либо полукровки не животные, но тогда Эдикт лжив и не имеет права быть, либо не королевские – но тогда и другие королевские животные, подходящие по всем признакам, таковыми не являются, а на это не пойдут ни герцоги, ни королева. Феррис с каменным лицом наблюдал, как из дома выволокли толстую бабу, растрёпанную, с кровью на лице – кто-то её нехило ударил, – плачущую и причитающую. В толпе слышалось:

– Наглая она, и девка её такая же… никогда она мне не нравилася…

– А девка-то где?..

– Убили девку, колдункой оказалася девка-то…

Граф боялся, что баба обратится к нему за защитой или с просьбой, но та или просто его не узнала, или не рассмотрела, или не решилась. Ей прямо во дворе её собственного дома оголили спину и безжалостно высекли, пока Нэш разогревал в жаровне самодельное клеймо в виде куриной лапы, которым в Нордланде клеймили браконьеров. Баба орала, обливалась слезами и умоляла пощадить – у неё ноги больные, грудная жаба и старенькие родители в деревне Ключи. Но Гэбриэл, обычно склонный к милосердию, здесь словно окаменел. Он сам попал к такой же, как она, твари маленьким, больным трёхлетним ребёнком. Гэбриэл ничего не помнил об этом моменте своей жизни, но подозревал, что потому и не помнит, что всё это было страшно. Страшно, унизительно, болезненно. И пусть это наверняка была совсем другая баба. Она так же прекрасно знала, кто эти дети и для чего их покупают и держат тут. Она избивала их, таких маленьких, держала в грязи и жирела за их счёт. Она била и истязала его дочь. У зла, против которого он начал свой личный крестовый поход, было множество лиц, но это было одно и то же зло, и пощады ему не будет.

Дождь кончился, но никто этого даже не заметил. Граф пригласил Гэбриэла к себе, и с трудом скрыл радость, когда тот отказался. У него было ещё дело, даже два: во-первых, немедленно отправить гонца в Найнпорт, а во-вторых, позаботиться о том, чтобы эта баба как можно скорее перестала существовать вообще, словно и не было. Нет бабы – нет сплетен о том, что вообще это был за дом и чей. Когда граф, почтительно простившись с Хлорингом, выезжал за ворота, Пепел таки исхитрился и лягнул наглого выскочку – будет знать! – и красивый исход Ферриса был значительно подпорчен.

На первом этаже дома, в отличие от верхнего, было тепло, светло, уютно, даже богато. Теперь здесь, на кухне, уже стояли две большие лохани, одну из которых нашли здесь же, а вторую притащили из дома по соседству, в которые сливалась закипающая на огне вода. В одной уже купали сразу трёх детишек, которые не привыкли к такой экзекуции и куксились и несмело, боясь побоев, хныкали, а женщины, купающие их, причитали над каждым их синячком, выслуживаясь перед созерцающим это Гэбриэлом. Иво зашёл в дом с притихшей Вэнни, и та закричала радостно, едва увидев малышей:

– Папочка, папочка, это Бьюс!!! Я его кормила, и пела ему песенки, он хороший! И такой маленький-маленький, – она изобразила ручками нечто крошечное, – а у него уже всё настоящее, и ручки, и ножки, и глазки!!!

– А других детей как зовут? – Поинтересовался Гэбриэл, зная, что Доктор обязательно дает имя каждому младенцу, даже девочкам, неведомо, из каких соображений, так как впоследствии эти имена всё равно забываются: девочки становятся Чухами, а мальчики, если повезёт, какими-нибудь языческими божками.

– Это Агьес, – девочка указала на черноглазую малютку, – это Меи, это Дина, это Майта, это Джон, это… – Вэнни не только назвала всех, но и рассказала коротенько о каждом что-нибудь, с её точки зрения, важное и интересное, половины чего взрослые не поняли, но безымянные малыши обрели имена, а это было уже кое-что.

– Я лично стану их крёстным отцом. – Сказал Гэбриэл. – И мне плевать, если попы поднимут хай по этому поводу.

Детишек отмыли, переодели в живописные и разнокалиберные вещички, которые принесли сердобольные женщины со всего околотка, и накормили. Младенцев кормили из рожка козьим парным молоком, детей побольше напичкали разными вкусностями. Всего их оказалось пятнадцать душ, плюс Вэнни шестнадцатая. Гэбриэл хотел отправить её с Марчелло в Хефлинуэлл, но не тут-то было: это было проще сказать, чем сделать. Девочка не желала слушать голоса разума, не поддавалась ни на подкуп, ни на лесть, ни на казуистические уловки. Её позиция была прямой, как железный штырь: я с папочкой! Все, кто хочет её от папочки забрать, – коварные враги, которым маленькая эльфиечка не верила ни на грош, как бы ни соблазняли они её сладостями, коровками, уточками и куклами. Папочку забрать её с собой Вэнни умоляла до визга и обещала ему всё, чего ни при каких условиях исполнить не смогла бы, но во что свято верила сама. Её впервые в её маленькой и богатой на страх и горе жизни приласкали и назвали принцессой, и Вэнни, не заморачиваясь гордостью, и не боясь быть навязчивой, готова была на всё, чтобы не лишиться нежданного счастья.

– Ну, что мне с тобой делать! – В отчаянии воскликнул Гэбриэл. – Ты же молчать не будешь!..

– Буду! – Заливаясь слезами, завопила Вэнни. – Я буду молчать, я не буду тарахтеть, папочка, правда-правда!!! – Её заплаканная рожица являла собой воплощение отчаяния и мольбы. Что он мог против этого?! Конечно же, он взял её с собой, и маленькую принцессу устроили в каюте папочки, потеснив его на пол, со всеми удобствами. И конечно же, не успела девочка убедиться, что гроза миновала, и она прочно утроилась на шхуне, которая плывёт по течению в сторону моря, как с борта уже зазвенел ликующий вопль:

– Папочка, смотри, смотри, мы плывём!!!

Кто путешествовал с маленькими детьми, тот знает, что это за мука. Они хотят есть, они не хотят есть, в самое неподходящее время им нужно общаться, им скучно, неуёмная энергия требует от них движения, чудовищное любопытство толкает их на подвиги, непостижимый гений маленького ребёнка подсказывает им пути и способы достижения цели, которые никакой опыт и рациональный ум взрослого не в состоянии предусмотреть, и они оказываются там, где опаснее всего, и сердце родителя цепенеет и леденеет от ужаса за своё горемычное чадо по нескольку раз на дню. Им то жарко, то холодно, то скучно, то весело, а порой и всё сразу. Они хотят в туалет, как только родитель подносит ко рту самый лакомый кусок, начинают капризничать, когда нужно срочно что-то сделать, и поднимают крик и плач, когда нужно сидеть тихо. Гэбриэл, бессовестно пользуясь своим положением, спихнул все заботы о Вэнни на Иво, но девочка бдительно следила за своим папочкой и то и дело всё равно доставала его своими вопросами и выражениями любви. Ей казалось, что делая папочке подарки в виде обсосанных и липких леденцов, найденных невесть, где перьев и красивых насекомых, она заставит его полюбить себя сильнее, и он уже точно никогда-никогда не бросит такую хорошую девочку. Вэнни было очень страшно, всегда, сколько она себя помнила. Она всегда чувствовала себя ненужной, чужой, всегда была в опасности. Её часто и безжалостно били, а оплеухи и «поджопники» доставались ей вообще на каждом шагу. Её не воспитывали, и девочка не понимала, что такое хорошо, что плохо, у неё не было твёрдой почвы под ногами. За одно и то же её могли побить, а могли и не обратить внимания; а что хуже всего – ее могли избить и ни за что. Понятия о том, что значит быть хорошей, у Вэнни пока что были самые смутные, но она очень старалась, очень. Ну, как могла.

И Гэбриэл, как ни странно это для такого молодого мужчины, это понимал. Нет, не умом – он не мог для себя вот так разложить всё по полочкам и построить схему, – он чувствовал это сердцем, сердцем ребёнка, когда-то существовавшего точно так же, прошедшего и этот страх, и эту неуверенность, и это отсутствие под ногами твёрдой основы. Он принимал её подарки и делал вид, что они ему страшно нравятся. Снова и снова вытирал её чумазую рожицу и мыл липкие ладошки. Терпеливо выпускал на волю заставлявших его содрогаться от неприятного чувства паучков, сороконожек и жуков, и снова мыл её ладошки. И точно такую же снисходительность проявлял Нэш, так что Вэнни скоро полюбила гиганта не меньше, чем папочку. Девочка была такая живая, хорошенькая и забавная, что и контрабандисты, вначале поглядывающие на неё и Гэбриэла с осуждением и досадой, почти все сменили гнев на милость. К вечеру, когда «Речная жемчужина» обогнула образованный двумя протоками Фьяллара длинный и узкий каменный остров, абсолютно лишённый растительности и облюбованный чайками и прочими морскими птицами, принцесса эльфов уже сидела на руках у капитана и держалась крохотными ручонками за штурвал, расширив от восторга и без того большие глазки. Капитан показывал ей в море плывущих дельфинов, и те, словно нарочно, начали выпрыгивать из воды, сверкая на фоне закатного неба миллионами брызг. Для Вэнни это было ожившей сказкой, она крепче вцеплялась в руку капитана и спрашивала: «А они хорошие?.. А можно мне такого? С ним можно поиграть?.. А почему нельзя?!».

– Вот живёшь и забываешь со временем, как мир чудесен. – Заметил, подойдя к Гэбриэлу, который тоже с восторгом смотрел на дельфинов, Нэш. Облокотился о борт шхуны. – Детки – они нам помогают мир открыть заново, показывают то, что забыли мы совсем. Эх, может, усыновить одного из тех маленьких эльфиков?.. Окрестим с Мартой, и вырастим, как своего… А то и двух. А, ваше высочество?

– Если не шутишь, – быстро глянул на него Гэбриэл, – дам денег. На каждого по двести дукатов.

– Ого! – Нэш поскрёб в затылке. – Это дело серьёзное. Предложение, я бы сказал, от которого трудно отказаться… Дело в Марту упирается, но, думается мне, я её сумею уговорить. Детей-то у неё нет, Бог не дал. И у меня, так вот вышло, нет деточек-то… Может, где в чужих краях и остались, всяко на войне-то бывает… Но чтоб я знал о них – таких нет.

– Я не шучу. – Повторил Гэбриэл. – Я дам на каждого по двести дукатов, а девочке, если удочеришь девочку, дам приданое. Сам буду её крестным. Любую лицензию там, или какой договор, проси – получишь.

– Ну, как вернёмся, поговорю с Мартой. – Решил Нэш. – Так и быть… Возьмём двух грудничков, пацана с девчонкою. Крещёных, их можно и в семье растить, насколько я знаю. Окрестить только трудно.

– Ничего. Я не боюсь ни попов, ни их заморочек. Это отец и брат боятся, им вечно нужно компромиссы искать. А я что?.. Я бандит с Севера, – Гэбриэл широко ухмыльнулся, – семейное позорище, с меня и взятки гладки. Как что учудю, так хоть святых вон… Беспредельщик.

Нэш помолчал… и вдруг рассмеялся, качая головой:

– Ох, и молодец… а ведь выгорит у вас с его светлостью эта афера, с хорошим и плохим братом, ей-Богу, выгорит! Ох, и молодцы… Я с вами, ваши высочества, весь и до смерти!

– И не пожалеешь, обещаю. – Усмехнулся Гэбриэл. – И это не шутка.

Море тяжело и мягко покачивало шхуну, поскрипывало дерево. Темнело быстро; не зажигая огней, капитан вёл «Речную жемчужину» к Ашфилдской бухте. Это для него и команды было дело привычное; Ашфилдская бухта была пристанищем контрабандистов всех мастей вот уже не один десяток лет. Южные пустоши вообще славились обилием маргиналов и преступников всех мастей, рангов и родов занятий. Здесь процветали не только контрабанда и воровские кланы, но и работорговцы, и сутенёры всех мастей, составлявшие серьёзную конкуренцию Садам Мечты, так как тоже охотились на девочек-полукровок, и бандитские шайки. Гэбриэл серьёзно не понимал, почему эти шайки, гораздо более многочисленные, опасные и жестокие, чем банды полукровок, не вызывают в людях такого отторжения, как последние. Ну, не понимал он этого! Почему, рассказывая о бесчинствах людских шаек, они ужасаются и негодуют совсем не так, как тогда, когда речь заходит о полукровках! Впрочем, глядя сейчас на море, он думал не об этом. Небо гасло, зажигались первые звёзды, яркие и мерцающие, и всё было так спокойно, так… тихо. И в то же время он чувствовал мощь моря, всей эльфийской своей половиной ощущал его силу и глубину, но не боялся её. Ему было странно, тревожно, хорошо. Погружаясь в очередной транс, он даже начинал чувствовать скользящие где-то тени морских существ – дельфинов, китов… ундин.

– Посмотри туда. – Раздался рядом спокойный голос, который не прервал его транс, а как будто объединился с ним. Гэбриэл посмотрел налево… И обмер.

Впереди вставала огромная, до небес, труба, зеленовато-чёрная, сочащаяся чёрным дымом, словно бы просвечивающаяся изнутри то и дело пробегающими сполохами знакомого ядовито-зелёного огня, и тогда в дыму и монолите трубы чудились очертания какого-то огромного существа. От неё несло жутью и мощью, но не той, что от моря, другой, страшной. У Гэбриэла всё помертвело внутри, он качнулся назад, и кто-то поддержал его. Прикосновение вернуло его в реальность, он сморгнул – трубы не было, были море и скалы Ашфилдской бухты.

– Что ты видел? – Спросил Кину.

– Трубу. – Сглотнув, ответил Гэбриэл, которого пробрал озноб. – Чёрную… и молнии внутри. И что-то ещё…

– Что?

– Не знаю… Не рассмотрел. Что это было?

– Я тоже не знаю. – У Кину горели золотисто-красным огнём расширенные на весь глаз зрачки. – Я вообще ничего не вижу. Для меня здесь сплошной туман, мы плывём словно бы в сером дыму. У меня даже в горле першит. Мои братья не понимают, что творится, какая беда нависла над Островом… Тис одержим местью и мечтой избавиться от людей, он готов идти к своей цели напролом. И я ничего не могу с этим поделать, меня он ненавидит ещё сильнее, причём, за дело.

– За какое?

– Я бросил их. – Спокойно ответил Кину. – Я поднял эльфов на войну с людьми, и в разгар этой войны оставил их, потому, что полюбил девушку… дайкину. Я оставил эльфов и свою войну и ушёл с нею на север, где и прожил всю её жизнь, не расставаясь с нею ни на час. Она умерла на моих руках, я сам закрыл ей глаза.

– Ого… – Произнёс Гэбриэл, не зная даже, что тут сказать ещё?.. – Эльфы-то победили?

– И нет, и да. Моё исчезновение их дезорганизовало, они начали проигрывать, исчезло единство. Но моя девушка и Артур Хлоринг, ваш предок, они сумели тогда достучаться до эльфов, до Тиса прежде всего, правда, не без помощи Мириэль, и он согласился остановить бойню. Был заключен мир, который был тогда очень выгоден для эльфов – нам остались все наши земли на восточном побережье и за Зеркальным. Так что эльфы и проиграли – они не достигли цели, – но и не проиграли в то же время, так как ничего не лишились. Правда, многие погибли тогда… очень многие, и эльфы в том числе. Для Тиса особенно страшна потеря женщин-эльфов и эльфов Старшей Крови, хранителей прошлого, магии и знаний.

– А для тебя?

– Ты тоже меня осуждаешь?

– А фиг его знает… – Откровенно ответил Гэбриэл. – А обязательно было бросать всё разом, может, как-то можно было… компромисс какой-то отыскать?

– Наверное, можно было. – Спокойно ответил Кину. – Но не для меня в тот миг. Я не хотел тратить и минуты лишней из тех немногих, что принадлежали нам двоим. Жизнь человека так коротка! Они странные существа – им всё кажется, что они всё успеют, что у них куча времени в запасе, что они ещё встретят кого-то лучше и желаннее, ещё добьются чего-то большего, ещё дождутся чего-то выгоднее, даже не помышляя о том, как коротко их время. И вечно у них кто-то виноват: другие люди, эльфы, полукровки, Бог, судьба, природа… «Будь я богаче и красивее, всё бы у меня было!». А богатые и красивые сетуют на чужую зависть, на сглаз и порчу, на судьбу злодейку… Всё у них вечно не так и не то! Странно их отношение к Богу. Творец столько нам дал! И нам, и им! Прекрасную землю, пронизанную волшебством жизни, совершенное тело, пытаясь понять которое, проникаешься восхищением и благоговением в адрес того, кто это сотворил… Всё зло в мире – не от Бога, не от выдуманного ими Дьявола, а от них самих! Они сами построили свои грязные и вонючие города на местах живой силы, и сетуют, задыхаясь от грязи и дыма, на Бога! Негодуют на свою плоть и считают подвигом глумление над нею! Над совершенным и прекрасным подарком Творца! Превратили желание в похоть, любовь – в разврат, и приписали всё некоему абстрактному злу!

– И ты полюбил дайкину. – Констатировал Гэбриэл после небольшой паузы.

– Да. – Усмехнулся Кину. – Я полюбил дайкину. Полюбил так, что бросил свой народ и свою войну и ушёл с нею, чтобы любить её до последнего её вздоха. И если бы сейчас всё вернулось, я снова сделал бы это.

– Почему?

– Потому, что… – Эльф вздохнул. – Потому, что есть поверье… легенда… называй, как знаешь. Душа эльфа эфемерна, и после его смерти и разрушения тела она растворяется в тонких мирах без остатка. Сливается с общей энергией земли. А душа человека – бессмертна. Более того: если человек полюбит эльфа, полюбит по-настоящему, то душа такого эльфа тоже станет бессмертной и не растворится, не исчезнет, а со временем снова вернётся в мир. Никто точно не знает, правда ли это, но за одну надежду на это можно пожертвовать… многим. Но я не ради этой призрачной надежды сделал то, что сделал. Одри была… прекрасна, и снаружи, и внутри. И я хотел сохранить это чудо. Не хотел, чтобы разочарования, грязь, боль и неизбежность сломали её. Я по-прежнему ненавижу дайкин, их мир, их грязь… но есть кое-что, что меня изумляет и где-то восхищает. Нет предела их злу и подлости, но нет предела и их милосердию, их самоотверженности, любви и вере.

– Чёрт… – Тряхнул головой Гэбриэл. – Мудрёно, конечно, но в целом-то я понял… но и братьев твоих понял тоже. Значит, душа моей мамы – она не умерла?

– Всё гораздо страшнее. – Помолчав, признался эльф. – Всё очень и очень страшно.

– Почему?

– Потому, что тело эльфа после его смерти должно разрушиться без остатка. Лучше всего его сжечь. Но можно оставить падальщикам, это милосерднее, чем закопать его в землю или сохранить. В таком случае, душа эльфа остаётся при теле. Так появляются вампиры и кое-какая другая нежить. Очень… страшная. О которой лучше не знать, поверь.

– То есть… – У Гэбриэла всё помертвело внутри. – То есть… если маму не сожгли… или не оставили в лесу или в море…

– То она, возможно, сейчас и не мертва, и не жива. – Ответил Кину. – Если её мучители знали о том, что происходит с эльфами – а если там была некромантка, то она знала точно, – то Лару сейчас, возможно, мучают ещё страшнее, чем мучили при жизни.

– Я знал… – Прошептал Гэбриэл, прикрыв глаза. – Я это… знал.

Перелески и звонкие от птичьего щебета рощицы Междуречья кончились. Корнелий со своими последователями ступили на плоскогорье Солнечное – пламенный проповедник и борец со злом и скверной обратил свой взор на Русский Север, к великому облегчению Андерса Бергстрема и его друзей. Местность повышалась, Корнелий и его свита медленно, но неуклонно поднимались в гору. Всего час назад, на последнем привале, Корнелий произнёс своей пастве пламенную проповедь о злобных русских еретиках, которые не признают божественности Папы, отрицают существование Чистилища и живут в грехе и блуде, все, даже священники, которые не соблюдают целибат и плодят со своими нечистыми жёнами проклятое Богом потомство.

– Каждую субботу, – распаляясь, вещал Корнелий, оседлав наконец-то своего любимого конька, – идут они в специальную пристройку во дворе, где оголяются, словно животные, раздевают жён своих, оголяя срамные их прелести, груди их, животы и чресла, ляжки и ягодицы, и фиговым листом не прикрытые, и даже детей своих оголяют бесстыдно, и хлещут друг друга ветками во славу Сатаны, и предаются срамным и бесстыдным делам своим и детей своих приучают к этому бесстыдству. А потом обливают себя водой, смывая помазание церковное, и бахвалятся этим своим обычаем, а что есть обычай этот?! А обычай этот навязывают людям эльфы, которым божье помазание и причастие, и святой елей хуже отравы, и прельщают они нас, дабы под предлогом чистоты телесной и здоровья, якобы, защиту от козней их смывали с себя и тем самым отдавали во власть их распутства! Истинно говорю я вам, рыщут во тьме суккубы и инкубы, отыскивая непомазанных девиц и юношей, и овладевают ими во тьме ночной, и распутничают с ними, и овладевают их телами, и грудями… – И так далее, распаляясь от собственных видений и всё больше упоминая частей женского тела и способов совокупления с оным. Любому нормальному человеку ясно было бы, что попик явно не в себе, слишком уж помешан на женских прелестях и сексе, но тем, кто его слушал, так не казалось. Магия популярности и власти творила чудеса, и то, чего не простили бы никому иному, здесь принималось, как глас с небес. И народ пошёл на еретическийРусский Север с песнями, воодушевлённый и полный рвения искоренить ересь.

НО час спустя похода на подъёме по немилосердной жаре энтузиазм слегка поостыл. Рыцари и конные копьеносцы больше не пели. Многие снимали шлемы и поливали себя водой, так, что насквозь промокала даже одежда под доспехами. На небе не было ни облачка, солнце стояло в зените. Плоскогорье получило свое имя именно потому, что здесь почему-то не рос лес, и тенька здесь нельзя было сыскать на протяжении нескольких километров ни малейшего. Впереди туманными глыбами вставали Синие Горы, маня сверкающими шапками ледников, намекая на стремительные ледяные горные реки и ручьи, обещая прохладную загадочную тень своих древних ельников. Но их близость была обманчивой. Опытным путешественникам было известно, что до гор не меньше двух дней пути для конного и втрое больше – для пешего. Зато лес был уже виден, и вполне себе досягаем, а с ним – первый русский город, Холмоград, богатый, как все торговые Нордландские города, лежавшие на Королевской Дороге. Могучие старые ели частоколом стояли по склонам обрывистых холмов, на их тёмном фоне нежно зеленели берёзы. Пешие латники и паломники говорили промеж собой, приободрившись, что в этих лесах видимо-невидимо грибов, ягод, диких пчёл, зверья и рыбы в мелких стремительных речках, впадающих в Виверриду и Фьяллар. Они уже мечтали о том, как отдохнут в местных гостиницах, напьются холодного пива, попробуют знаменитую малосольную сёмгу… Но на гребень холма перед ними неожиданно выехали всадники на длинноногих русских лошадях, в лёгком русском доспехе и с тяжёлым русским оружием. Позади первой шеренги всадников угадывался лес пик и копий, при виде которых приуныли рыцари, сопровождающие Корнелия. От шеренги всадников отделились четверо: воин в богатом доспехе, в красном плаще, черноволосый, с модно подстриженной короткой бородой, с серьгой в ухе, и с ним – трое молодых мужчин, одетых не так богато, но хорошо вооруженных. Один из них оказался полукровкой, и Корнелий так и впился в него воспалённым взором. Полукровка приятно улыбнулся ему и послал воздушный поцелуй, от которого Корнелия едва не разбил паралич.

– Вы кто такие и что вам нужно? – Спросил он надменно, буровя полукровку ненавидящим взглядом, на который тот отвечал нагло-невинной улыбочкой.

– Я князь Фёдор Изнорский, – отвечал чернобородый спокойно. – Со мной родичи мои, князь Михаил Холмоградский с сыном, и наши люди. Кто такой ты, мы знаем, и на кой сюда идёшь, знаем тоже. Только не надобно нам тебя, человече. А потому поворачивай-ка ты взад по добру-по здорову, и людишек своих с собой прихвати.

– Я слуга Божий! – Вспылил Корнелий. – Только Он меня ведёт, и только Ему я подчиняюсь! С дороги, варвары!!! С нами Бог!!!

– Экий ты непонятливый. – Вздохнул князь Фёдор, и его спутники заухмылялись. – С нами-то, сказать по правде, может, и не Бог, и не до нас ему сегодня, но зато с нами пять сотен конных, и все хорошо вооружены. А у тебя что?.. – Он окинул взглядом разношёрстную толпу с хоругвями и крестом позади Корнелия. – Сотни три конных и столько же сброда всякого пешего?.. Мы тебя по земле размажем и не вспотеем. Так понятнее?

– Отче, он прав. – Тихо сказал Корнелию рыцарь Герхард Зон. – Нас слишком мало. Придётся отступить… В том нет позора!

– Если и придётся мне отступить ныне пред силами зла, – подумав, зычно возопил Корнелий, – то лишь для того, чтобы покаяться, и, усилившись, вернуться со славою! Значит, согрешили мы где-то, братья, значит, не готовы оказались дать бой злу и скверне! Но мы вернёмся!!! – Он воздел руку к небу. – Знайте, варвары: рано торжествуете вы, рано!!! Мы вернёмся!!!

– Милости просим. – Усмехнулся князь Фёдор, разворачивая приплясывающего вороного жеребца. – До скорого!

Глава пятая. Абстрактное зло

Клык и Ветер, прохаживаясь по рынку в Найнпорте, подходили то к одному прилавку, то к другому, и пробовали снедь и фрукты, которые на них лежали. Им было скучно, они были в том задумчивом и трепетном состоянии духа, который описывается обычно так: «Чего-то хочу, а кого – не знаю». Правда, до тех бесчинств, что творили Вепрь и его приятели, они не опускались, но вообще дайкин не жаловали, и порой развлекались тем, что переворачивали чей-нибудь прилавок, разбивали чьи-нибудь горшки или бутылки, а то и поджигали чью-нибудь лавку. Торговцы, помня об этом, старались изо всех сил угодить опасным пришельцам. Внутренне скрежеща зубами, каждый из них улыбался и натянуто просил «брать, не стесняться, что вам нравится, что на вас смотрит?». Были и такие, кто, в надежде подговнить конкурентам, шепотом передавал парням, что якобы «вон та сучка, в зелёном, она вас исчадьями сатаны и слугами нечистого называет!». В общем, был самый обычный день. И вдруг Клык, проходя мимо очередной подворотни, ведущей с рынка на узкую улочку, услышал свою кличку и короткое: «Пст! Иди сюда!». Обернувшись, он подумал – и шагнул в сумрак, уловив блеск золотисто-красных зрачков.

И был грубо схвачен в медвежьи объятия.

– Клык, зараза, красавчик! – Кто-то бесцеремонно взъерошил ему волосы. – Ох, не удержусь, трахну, а?!

– Отвянь, Вепрь!!! – Клык избавился, не без труда, от удушающих проявлений приязни. – Тебя ж на кол посадили?!

– А я соскочил! – Фыркнул Вепрь. – Чё ломаешься, как целочка?.. У меня сто лет бабы не было, прям не знаю, как держусь… у-у-у, обаяшка! – Он сделал движение в сторону Клыка, и тот отпрянул:

– Придурок!!! Чего надо?!

– Надо, надо. – Вепрь воровато выглянул из подворотни, огляделся. – С кем ты?

– С Ветром.

– А ещё?

– Всё… у нас выходной, вот, пошли на рынок…

– Много девок трахнули?

– Пошёл ты! Мы такой хернёй не занимаемся…

– Да-а, вы же у нас хорошие… Ладно, ладно, я потому тебя и поймал. Нужен ты мне.

– На фига? – Насторожился Клык. – Ты чего, не в замке теперь, что ли?

– Нет, я не в замке. И тебе советую, парень ты хороший… вали оттуда. Нет, кроме шуток, Клык – вали оттуда. Хлоринги нашего Хэ порвут скоро, как ссаную тряпку. Герцог наших парней на колья посадил, как два пальца обоссал. И вас посадят. Я не шучу. Всех, кто ему служит – выловят, как нас, и оприходуют.

– А ты как ушёл-то?..

– Я не ушёл. Я просто полезным им оказался. Но такой фарт – он раз в жизни случается. – Вепрь сплюнул. – Да и не уверен я, что фарт это… Понимаешь, как посмотрел я, как наши на кольях корячатся, так и отвернуло меня от Хэ, от Редстоуна и от всего, что с этим связано. Не хочу я в следующий раз их подвиг повторить. За какой хрен? Для Хэ мы – то же мясо, что и Конюшня, и Чухи. Что он с Шилом сделал, в курсе?

– С каким…

– Я так и думал, что не в курсе. Герцог ему с приветом Шило отправил. Отрезал ему «уй и ещё кое-что, да и отправил…

– Сука…

– Сука, сука. Только и Хэ хорош. Ты Шило видел? Знаешь что про него?

– Не… от тебя в первый раз слышу.

– Я так и думал. – Повторил Вепрь и снова сплюнул. – Придушил его Хэ потихоньку, да и выкинул в колодец. На хрена ему урод?.. Я за все годы, что служу ему, кой-чего подсмотрел. Если наших быдло не убьёт или эльфы не подстрелят, то отправляются они прямиком обратно в Сады, или в Галерею, или и того хуже, понял?..

– Нет?..

– Куда тебе. Но ты подумай, смазливчик, подумай! И вот ещё что… Есть в Девичнике Чуха одна… длинной зовут, эльдар… – Он пристально и цепко глянул на Клыка и схватил за шею:

– А чё нос сразу зашевелился, а?! Чё с этой Чухой такое?! Не врать!!! Я тебя насквозь вижу! Ну!!!

– Она сдохла…

– Не ври!!! Трахну, клык даю, трахну!!! Говори!!!

– Короче. – Говорил Вепрь, вернувшись на шхуну, бросившую якорь в той самой бухточке, где когда-то Гэбриэл простился с Гансом. – Её зачем-то хотел купить Аякс. Здоровый такой жирдяй… Ты знаешь. Когда её забирали, она того… слегка взбесилась, и на Клизму набросилась, кусала его, царапала, всё такое. И тот её бить начал… а Клык, я говорил тебе, пацанчик мягкотелый, отнял её у Клизмы. С тем от бешенства как бы припадок случился, вот Клык и спрятал от него эту Чуху. Пожалел, говорит, у ней пузо, вся фигня. Сидит она сейчас у них в соломе, и они понятия не имеют, что с нею делать. У неё, говорит, слегка с головой что-то, она ничего не говорит, не двигается, в одну точку смотрит. Но ест, они ей иногда приносят там что. Клык до усрачки боится, что она у них в соломе так и родит. Так что за пять золотых они сами нам её в бухту ночью выведут. Им как раз ночью на дежурство.

– Я пойду. – Дёрнулся Гэбриэл. – Пойду с тобой.

– Нет! – Решительно произнёс эльф. – Тебе нельзя туда. Второй раз ты оттуда не выйдешь.

– Я один справлюсь. Прилив начнётся, можно туда, в бухту, вот промеж тех скал попасть. – Вепрь указал на две знакомые Гэбриэлу скалы, похожие на оплывшие свечи. – На лодке. Я сам поплыву, один.

– Это Зубы Дьявола. – Сказал капитан. – Говорят, там, за ними, воронка, которая утягивает прямо в ад.

– Бухточка там. – Ухмыльнулся Вепрь. – Из неё в кучу гротов и пещер попасть можно. Что есть, то есть – в половине этих гротов можно утонуть и не всплыть уже никогда. Такое, сука, место там… особое. И в самой бухте полно скал и камней, только во время прилива и можно проплыть, и только на лодке. Не ссыте, я плавал, проплыву и теперь.

– Вместе поплывём. – Спокойно произнёс Нэш. Он вновь по-пиратски повязал косынкой голову и выглядел лихим контрабандистом. – Так оно надёжнее будет.

– Как скажешь… жирдяй. – Ответил Вепрь, сплюнув. – Не мешай, главное.

Двигался он с той же ленцой и грацией в движениях большого, длинного, но гибкого и жилистого тела, что и Гэбриэл, и другие, кто прошёл Домашний Приют. И шрамов от плетей и собачьих зубов на нём было не многим меньше. Снова Гэбриэл подумал, что стал бы таким же, как Вепрь, если бы не был Хлорингом. Если бы Хэ не боялся так выпустить его из Редстоуна, он взял бы его в свою «Семью», и Гэбриэл был бы ничем не лучше Вепря. Ничем.

Он понимал, что эльф прав – второй раз ему так уже не повезёт… И всё же его тянуло взглянуть на свою тюрьму. Хотелось посмотреть на окна и стены, угадать, где находится теперь Приют, где Девичник, а где – те два окошка, в которые он с Алисой смотрел на эти скалы и маяк позади. Как тогда Гэбриэлу не верилось, что когда-нибудь он вырвется из Садов Мечты и очутится на воле, так теперь ему дико было подумать, какую власть имело над ним это место и его поганые законы. Десять лет!!! Это было нереально, невозможно… невыносимо!!! Хорошо, – мелькнуло в голове, – что мы не знаем своей судьбы. Знай он тогда, когда только попал туда, сколько ему придётся провести в этом месте, сколько он вынесет, через что пройдёт – и отчаяние сломало бы его в первый же день. Он просто не поверил бы, что ЭТО можно вынести! Лодка с Нэшем и Вепрем удалялась, без единого огонька, и почти без плеска, и Гэбриэл чувствовал, как внутри растёт нетерпение, даже смятение: для Марии всё должно кончиться вот уже скоро… совсем скоро! Прилив ощутимо приподнимал шхуну, и Гэбриэл видел белые всплески пены меж скалами, где должна была проплыть лодка. Вепрь сказал, что к приливу девушку должны будут вывести к причалу… Значит, она уже там, или идёт туда, не зная, что её ждёт, не догадываясь, что она в шаге от свободы! Боже! Его начинало колотить так, словно это он должен был выйти, наконец, на волю после тяжкого плена.

Время тянулось невыносимо-медленно. Гэбриэл ходил по палубе, то и дело возвращался к борту, с которого видно было скалы, спускался в каюту, смотрел на спящую Вэнни, поднимался обратно. Ему мерещились всякие ужасы. Вепрь предал, убил Нэша, донёс Хэ, и теперь они вот-вот окажутся в кольце врагов… каких?.. Не важно! Вепрь не предал, предал Клык, теперь Вепря и Нэша схватили и… что там с ними делают, Гэбриэл даже думать не хотел. Никто не предал, просто Мария не дожила буквально пары часов до свободы и умерла… Вот это Гэбриэл считал не только вероятным, но и почти реальным, и страдал заранее так, что не находил себе места. Какого чёрта они ночевали в той поганой гостинице?! Он же чувствовал, знал, что нужно торопиться, знал!!!

«Пожалуйста… пожалуйста… пожалуйста…» – как мантру, повторял он про себя, обращаясь к… Богу?.. Стражу?.. Судьбе?..

– Что так долго… – То и дело цедил он сквозь зубы, подходя к молчаливому и неподвижному эльфу. Тот пожимал плечами, и Гэбриэл вновь шёл измерять шагами палубу.

– Отлив начинается. – Во время очередного рейса вдоль палубы обратился к нему капитан.

– И что? – Гэбриэл замер.

– Во время отлива им из того котла не выбраться.

– И как мы будем…

– Плывут! – Крикнул сверху матрос, и у Гэбриэла ухнуло в пропасть, а потом подскочило и забилось сердце. Он бросился к борту, до боли в глазах вглядываясь во тьму, вслушиваясь в плеск волн. И первым и увидел, и услышал – ну, вместе с эльфом, конечно. Нечеловеческие глаза лучше видели во тьме, а уши – лучше слышали. Перегнувшись с борта, он дрожащим от волнения голосом спросил:

– Мария?..

– Здесь! – Ответил Нэш, и Гэбриэл громко выдохнул от облегчения и дикой, до боли, радости. Он даже не обращал внимания на то, что лёгкий ветерок вдруг сменился порывами злого, холодного ветра. Принял на руки лёгкое тело и испугался: ему показалось, что это другая девушка. Взглянул на запрокинутое лицо с закрытыми глазами, перевёл дух: она… Но и сжалось вновь сердце от жгучей жалости. Он помнил эту девушку живой, полной сил; жизнь и сила пульсировали в ней, сводя с ума всех, кто видел её и прикасался к ней. Теперь же Гэбриэл держал на руках что-то слабое, чуть живое, измождённое, хрупкое. Она почти ничего не весила; руки чувствовали не горячую, полную соблазна плоть, а чуть тёплые, обтянутые кожей косточки. Гэбриэл выпрямился, не сводя глаз с бледного лица, хотел позвать её, но тут шхуну качнуло так, что если бы не Нэш, он бы упал. Ревел раненым буйволом капитан, командуя матросами, которые носились по судну. В одно мгновение всё вокруг изменилось; море словно взбесилось, шхуна ходила ходуном. Нэш почти волоком затащил Гэбриэла в каюту, что-то крича. Проснулась и вопила от страха Вэнни. В общем шуме и рёве бури Гэбриэлу послышался вдруг рёв живого существа, огромного, злобного, страшного, как сама смерть. Бросился на палубу, оттолкнув Нэша и сунув ему в руки Марию, сам не зная, что делает. Ветер и вода обрушились на него, как только он вырвался за дверь каюты, которую едва сумел открыть – ветер и то и дело обрушивающиеся на неё волны взбесившегося моря прижимали её к косяку. Капитан кричал, что шхуну несёт в море, но Гэбриэл не мог понять, как он это видит – для него всё было круговорот и хаос. С оглушительным треском что-то сломалось и прилетело Гэбриэлу точнёхонько по затылку, отправив его в длительный нокаут.

Очнулся и сразу же почувствовал на лице солнце. Приоткрыл глаза – на него падал луч света сквозь окно каюты. Зажмурился, проморгался. И резко сел, от чего тут же тупо заболела голова:

– Вэнни?! Мария!

– Живы и практически здоровы. – Сообщил эльф. – Чего не скажешь о тебе.

– Что значит: практически? – насторожился Гэбриэл.

– Это значит, что девушка так и не приходит в себя. Лежит, закрыв глаза, не спит, но и не бодрствует. Я осмотрел её. Она истощена и физически, и духовно.

– А ребёнок?.. – С замиранием сердца спросил Гэбриэл. Эльф только развёл руками.

– Если ты имеешь в виду её ребёнка, то – не знаю. Если Вэнни, – Кину тоже называл её этим именем, – то она с Иво. Девочка безумно перепугалась ночью, но уже успокоилась и вполне хорошо себя чувствует.

– Я думал, мы утонем. – Признался Гэбриэл, падая обратно. – Я думал, мы уже утонули…

– Как только корабль отнесло подальше от Редстоуна, буря прекратилась. Точнее… Она бушевала над Редстоуном, но мы вырвались из неё и уцелели. Нам повезло: нас унёс отлив.

– Ты думаешь то же, что и я? – Насторожился Гэбриэл.

– Да. – Не колеблясь, ответил Кину. – Эта буря была вызвана тем, что мы забрали эту девушку. Или её дитя.

– Когда я сбежал… – Гэбриэл закрыл глаза, – тоже была буря. И гроза.

– Хотел бы я знать, – потемнел лицом эльф, – что происходит там, в недрах Красной Скалы…

– А прежде что там было?

– Прежде там был Дариал, город королей Дуэ Сааре. А ещё… – Кину помедлил. – Именно там был убит Драге Урд. Там неподалёку есть Пустошь Старого Короля, так вот на этой пустоши и лежало тело короля драконов. Очень долго… скорее всего, оно лежит там и сейчас, занесённое песком и заросшее бурьяном.

– А он мог ожить?

– Нет. – Возразил Кину. – Не мог. Мы бы знали – я, Лара и Тис.

– Потому, что выпили его кровь?

– И поэтому тоже.

Гэбриэл поднялся, постанывая – голова болела, и не только голова, болело всё тело.

– Никого не смыло?

– Никого… кроме твоего приятеля, Вепря. Он исчез. Но я бы не стал его хоронить.

– Дур-рак! – Выругался Гэбриэл.

– Не думаю… Он не дурак, просто не привык верить кому-то на слово. Ты дал ему золото. Я не верю, что тот парень, о котором он говорил, запросил десять дукатов! Так что у этого Вепря есть золото, с которым он попытается убраться куда-нибудь подальше. Один.

– И всё равно дурак. – Гэбриэл плеснул в лицо холодной водой. – Я бы сдержал слово. – Вытерся, выпрямившись. – Где Мария?..

Вошёл в маленькую каюту с единственной койкой, на которой лежала девушка. Луч света протянулся над ней, но лица не касался, только зажёг золотым светом прядь её вьющихся волос. И у Гэбриэла вновь, и ещё больнее, сжалось сердце: как она изменилась! Лицо осунулось, под глазами синяки, губы бледные, уголки губ опустились, кожа и волосы утратили свое золотое сияние. Рука была такой тонкой, что казалось, на ней вообще не осталось мяса и мышц. Одна её ладонь лежала на горке живота, вторая упала с постели, и Гэбриэл, бережно подняв её, уложил вдоль тела, отмечая старые и свежие синяки и кровоподтёки. В пряди её волос запутались соломинки, И Гэбриэл осторожно выбирал их, разглядывая её лицо и не веря сам себе. Да, изменившаяся, страшно, больно изменившаяся, но живая!

– Бедная, милая ты моя девочка! – Прошептал, целуя её в лоб. – Теперь всё будет хорошо… теперь ты свободна и в безопасности… Это я, Гэбриэл… помнишь, я говорил, что вернусь за тобой?.. Я вернулся, малыш, я забрал тебя оттуда, навсегда забрал! – Прижал к губам её руку. Дверь, скрипнув, приоткрылась, и заглянул Нэш.

– Я тут намешал ей кое-что выпить… – Произнёс озабоченно. – Освобождали мы как-то город после долгой осады, там голод был страшный… так там этих, голодали которые, смесью козьего молока и яйца отпаивали. – Он протянул Гэбриэлу большую кружку. – Всё свежее, только что из-под козы и от курицы…

– Козу-то где взял? – Вздохнул Гэбриэл.

– Так мы на якоре, в порту, в Ашфилде. Кое-как добрались, мачта сломалась, которой вам по темечку-то прилетело. – Он усмехнулся. – Как девочка-то?

– Не знаю. – Гэбриэл вгляделся в лицо Марии. – То ли спит, то ли в забытьи…

– Но поесть-то ей надо. – Нэш сморщился, с жалостью глядя на девушку. – Как же ей досталось-то, бедняжке! Я думал, что всякое видел и ничем меня уже не удивишь и не напугаешь. Но там, ваше высочество – там мне страшно стало по-настоящему.

– Что там было? – Гэбриэл, взяв у него кружку, приподнял голову Марии и попытался напоить её, как его поили Тильда и Моисей. И у него получилось! Не открывая глаз, Мария сделала глоток, как только питьё коснулось её губ, и жадно выпила всё до капли. У неё даже чуть порозовели щёки, когда Гэбриэл бережно уложил обратно на подушку её голову, и она облизала губы, долго вздохнув, но глаз не открыла.

– Пойдём отсюда… – Прошептал Гэбриэл, вдруг сообразив, что Мария не знает, что Гэбриэл – это он и есть, и увидеть его вот так, неожиданно, для неё будет ещё одним потрясением, которое она может и не пережить. Они вышли на палубу, где на Гэбриэла с восторженным визгом бросилась Вэнни и повисла у него на шее, щебеча о том, как ей было страшно, и как она была хорошей-хорошей, и не мешала ему спать!!!

– Ну, и перепугались же мы! – Подошёл к нему Иво. – Как нас болтало, это ж жесть! Я думал, что мы уже перевернулись и тонем, Вэнни схватил, прижал к себе и молиться начал… А потом вдруг тихо стало. Я думаю: «Ну, всё, мы в чистилище…». А на палубу выглянул, а там!!! – Он весь порозовел, глаза горели от пережитого. – Над Редстоуном туча клубится, прямо воронкой, молнии бьют, ужас!.. Ну, Гэйб, и наделали мы делов! Интересно, что в городе сейчас говорят, это всё над ними же было!!!

– Нечисто там, вот что. – Решительно заявил Нэш. – Я не рассказал вам вчера, не успел, а слышали мы, когда девочку забирали, гул, скрежет такой, и камни дрожали так, что я грешным делом подумал, не землетрясение ли какое!

– Для простой ведьмы, – заметил Кину, – даже очень сильной, подобное сотворить не под силу. Даже великая Эвадне Белая не смогла бы. Там что-то ещё. Эта ведьма, вероятно, пробудила какую-то силу… может быть, даже сам Остров, отсюда и твари Великой Смуты, вроде вель.

– Остановить её нужно, вот что. – Сквозь зубы процедил Гэбриэл. – Как можно скорее, пока и вправду не нагадила так, что никто не расхлебает…

– Милорд! – К ним подошёл капитан. – «Жемчужина» здесь надолго обосновалась…

Посмотрев повреждения и пообещав капитану компенсацию, Гэбриэл и Нэш озаботились способом дальнейшего пути домой. И Гэбриэл даже пожалел, что отпустил Марчелло со всеми кнехтами – если только что у них была команда контрабандистов, то неожиданно они остались вчетвером, плюс маленькая девочка и больная беременная девушка. Коней Гэбриэл оставил в Сандвикене, так что оставалось только вновь нанять какой-никакой корабль. Возможность купить лошадей и поехать через Пустоши с Марией, в её состоянии, они даже не рассматривали – и здоровой беременной женщине чревато было бы ехать в тряском возке три дня, а то и дольше. Нанимать же команду и корабль здесь, в Ашфилдской бухте, где каждый второй граф или барон был гостем Садов Мечты или просто идейным врагом Хлорингов, было слишком рискованно. Наверняка уже все, кому не надо, знают о том, что Гэбриэл Хлоринг здесь! А в Редстоуне о том, что кто-то сбежал оттуда, знают уж точно. Капитан «Речной жемчужины» обещал помочь, и свести их с надёжными людьми; пока же Гэбриэл со своими спутниками и подопечными оставался на борту покалеченного судна, уныло размышляя о том, как прав был брат, когда утверждал, что ему рано лезть, куда не следует. Да, Марию он вытащил, и эта мысль до сих пор отдается радостной дрожью в сердце. Заодно, и совершенно неожиданно, нашёл дочь. Но теперь с этими двумя сокровищами нужно как-то вернуться домой, и с этим у него, кажется, возникли проблемы.

Когда хозяин гостиницы нашёл Доктора в том виде, в каком оставил его Гэбриэл, он был в таком шоке, что несколько минут просто бегал вокруг, всплескивал руками и ахал. Потом попытался вытащить кляп изо рта, но Доктор замычал в таком ужасе, что тот отпрянул и вновь забегал, заламывая руки. Его слуга оказался сообразительнее и лучше владел собой. Он сообразил, что трогать рот не надо, а надо развязать. Крови было очень много, и хозяин хотел вызвать врача, но Доктор, освобождёнными руками сам вытащив изо рта своё сокровище, попросил не делать этого. Он дико боялся позора, боялся того, что над ним будут смеяться, обзывая скопцом и евнухом, и начал оказывать себе первую помощь сам. Его всё ещё трясло от одной мысли, что именно с ним сделали, и кто! Властелин его сердца, тот, кого он сам обожал и прощал бессчётное количество раз! Ему трудно было осознать, что все его мечты, такие радужные и реальные, все его планы и упования рухнули – более того, они и не были никогда реальными! Гора, которого он любил, с которым в сердце своём вел такие приятные и смешные разговоры за бутылочкой дорогого вина, чтобы потом предаться с ним на графском ложе самым приятным удовольствиям, этого Гора никогда не существовало! Был жестокий, холодный садист, который просто оглушил и уничтожил его своей ненавистью, своей безжалостной злобой. А как же его любовь?! Как же жертвы, которые Доктор ему приносил, покрывая его, прощая его, дозволяя ему унижать себя и вести себя так, как мясу под страхом смерти вести себя было нельзя?! Это что – всё ничего не стоит?! А как он выхаживал его тогда, в первый месяц, после того, что сделали с ним высокородные господа – это тоже ничего не значит?! Он забрал, между прочим, сказочно красивого мальчика в собственные покои, чтобы и ночью быть подле него и прийти на помощь, если что! И ни разу не услышал и слова благодарности… А услышал… Доктор, смывая с себя кровь и еле шевелясь от боли и слабости, плакал, нет – рыдал, как женщина, стараясь заглушить в памяти безжалостное: «Ты в зеркало себя видел, урод?!». Гор пользовался им, нагло пользовался его любовью, а про себя презирал и ненавидел его! И кто он после этого?! Подонок… подонок, мразь, паскуда, хуже девок, в сто раз хуже!!! Надежда Гэбриэла, что Доктор хоть что-то поймёт и хоть в чём-то раскается, побыв в шкуре девочек, которых истязал, была наивной и тщетной – воя в голос: «Паску-у-у-уда-а-а, Го-о-о-р, тва-а-а-арь, ненавижу-у-у-у!!!» – никакого раскаяния Доктор не ощущал. Боль, ужас, страх, разочарование, крах всех своих мечтаний, смертную тоску разбитого сердца – да, но только не раскаяние.

– Опять плакала, Алискин! – Гарет навещал свою будущую невестку каждый день, а порой и дважды в день. Алиса стойко переносила разлуку и свой страх за Гэбриэла, но порой, оставаясь одна, начинала плакать, и ничего поделать с собой не могла. Гарет нашёл её в саду, на качелях, на которых Алиса и Гэбриэл провели столько приятных минут. Вспоминая об этом, Алиса сидела и заливалась слезами, пока не почувствовала, что кто-то появился в саду – тогда она поспешно промокнула слёзы платочком и тщательно стёрла их со щек… Правда, как оказалось, не бесследно. Гарет присел на корточки перед нею.

– Пошли, посмотрим твой коттедж? Там закончили отделку, и скоро будут заносить мебель.

– Спасибо большое. – Всхлипнула Алиса. – Я хочу пойти туда впервые с Гэбриэлом. Он скоро вернётся. На днях. Он сказал, что это совсем ненадолго… – Она вновь всхлипнула, отвернулась, подняв глаза к небу, борясь со слезами. Губы задрожали:

– С ним же ничего дурного не может случиться, верно?!

– Конечно. – Ответил Гарет, подумав, что отец, отпустивший Гэйба на Юг, его же собственными стараниями не представляет серьёзности положения… И Алиса – не представляет тем более. – Я отправил за ним Марчелло и Гейне, они за нашим храбрецом присмотрят.

– Не смейся! – Они уже давно были с Алисой наедине на «ты». – Он в самом деле храбрый!!!

– А я и не смеюсь. – Покачал головой Гарет. – И в мыслях не было. Я люблю его не меньше, чем ты, и тебе это отлично известно. Я не бросаю всё и не мчусь за ним только потому, что нельзя оставлять гостей. Они и так все в недоумении: куда это исчез младший Хлоринг? Да ещё сразу после помолвки?.. Ещё и я свалю, и вообще будет скандал. Ты же сама видишь, что происходит, какая хозяйка наша кузина, какое положение сложилось.

– Да. – Алиса глубоко вздохнула, беря себя в руки. – Я вижу, Гарет, правда-правда. Ты не бойся, я… всё сделаю, как надо.

– Я не боюсь. – Улыбнулся Гарет. – Я знаю, какое ты чудо. Как нам повезло с тобой, всем, и не только Младшему. Я посижу тут, с тобой?.. Мне уж если честно, тоже всё это… поперёк горла.

Он уселся на скамейку напротив качелей, среди цветов и высокой травы. На самом деле Гарет переживал не меньше Алисы, и даже больше, так как гораздо лучше представлял опасность, которой подвергается брат. Нэшу он доверял, ну, скажем так: почти полностью доверял. Эльфу – доверял полностью. Кто бы он ни был, и какими бы его мотивы ни были, но сыновьям Лары он не враг. Но даже его, герцога с отрядом кнехтов, дважды пытались на юге заманить в ловушку и убить. По сути, они в безопасности только здесь, в Пойме, под крылышком Мириэль… Как бы это ни раздражало, и где-то даже не казалось унизительным, но это так. Гарет понимал, что вечно им здесь отсиживаться не получится. Что-то должно произойти, как-то надо решать проблемы, что-то необходимо предпринимать…

Но с кем об этом поговорить? Кроме брата и Марчелло? С отцом?.. И спугнуть его выздоровление, и так кажущееся настоящим чудом? С Тиберием?.. С Алисой?.. Как же он жил прежде, когда с ним не было брата?! Гарету не хватало его каждый день, каждую секунду. И как Гэйб вообще смог придумать такое: взять, и свалить, ничего ему не сказав, не посоветовавшись, как?! Ему было обидно, и ничего поделать с этим Гарет не мог. «Пусть только вернётся, – обещал он самому себе, – и мы с ним поговорим… мы с ним ОЧЕНЬ серьёзно поговорим!!!».

– Хочешь, – всхлипнув ещё раз, спросила Алиса, которая чувствовала, какое смятение царит в голове её будущего деверя, и хотела хоть как-то утешить его, – я тебе спою свою новую песню?..

– Спрашиваешь! – Весело хмыкнул Гарет, и кинул в неё веточкой. – Это кем надо быть, чтобы не хотеть тебя послушать?!

– Сейчас Роза принесёт лютню. – Алиса порозовела от удовольствия. – Я хочу себе настоящую эльфийскую лютню. Как думаешь, можно в Гранствилле купить такую?..

– Думаю, в Эльфийском квартале можно. Вообще-то людям эльфы никогда не продают ни своих животных, ни свои музыкальные инструменты, ни кое-какие ещё вещи, но для Хлорингов и для тебя, уверен, сделают исключение. Послать кого-нибудь узнать?

– Спасибо. – Поджала губки Алиса. – Я теперь и сама могу что-то купить. Дважды в месяц мне будут присылать из моего города мою часть дохода.

Гарет рассмеялся:

– Ну, хоть управляющего-то не поменяешь?.. Хотя, если ты это сделаешь, Младший заберёт его с женой к себе и будет лопать её пирог хоть каждый день! Что такое, Альберт? – Он нехотя повернулся к дворецкому Рыцарской башни, выпущенному на свободу и реабилитированному, но Гарет не стал относиться к нему лучше. То есть, плохо он к нему не относился – было не за что. Альберт был безупречен. Просто Гарет, как и говорил брату когда-то, не мог найти с ним общий язык, принять его, как живого человека, с которым можно пообщаться нормально, без церемоний. Ну, и осадок остался, довольно неприятный, после всего случившегося. Альберт же вёл себя так, словно ничего не произошло, и Гарета это почему-то напрягало.

– Неприятные новости, ваше высочество. – Склонив голову, тихо произнёс Альберт. Гарет встал, сердце сжалось: брат!!! Он ничего не чувствовал, никакой опасности, но это было не важно. Сейчас он каждый миг ждал чего-то скверного. Алиса тоже побледнела, прижала к груди кулачки с переплетёнными пальцами.

– Про их сиятельство графа Валенского ничего не известно. – Невероятный Альберт мгновенно угадал причину паники. – Это касается деревни Ельник, милорд.

– Что там? – У Гарета, что ни говори, отлегло от сердца. И какой бы ни была эта неприятная новость, она уже по любому была лучше той, какой он боялся только что!

Хотя как сказать. Услышав, что произошло, Гарет несколько секунд просто отказывался поверить своим ушам. Даже тупо переспросил:

– Что случилось?..

– Деревня уничтожена, ваше высочество. На рассвете на неё напала банда Псов, полукровки, и уничтожили её. Всё сожгли, разграбили, жителей убили… почти всех. Всех до единого мужчин и мальчиков, кроме вот этого парня – он получил по голове и его сочли мёртвым, – и нескольких женщин. Которые не умерли после того, что с ними… хм. Сделали. – Поведал стражник из деревни Зарницы, куда и прибежал после обеда парень из сожженного Ельника.

– Это правда? – Спросил Гарет у хмурого парня с перевязанной головой и распухшим перебитым носом, которым он то и дело пытался шмыгнуть и страдальчески морщился при этом.

– Правда, ваше высочество. – Не глядя тому в глаза, кивнул парень. – Они того… бахвалились, пока женщин и девок наших… что сам граф Валенский им друг первейший, и ничего им не будет. Что быдло местное, мол, Псов ещё попомнит.

– Кстати… – кашлянув, заметил стражник, – а их сиятельство-то… где сейчас?

– А ты с какой целью это спрашиваешь?! – Вызверился на него Гарет. – Или веришь в эту ложь?! Говори!!!

– Ну… – стражник заметно струхнул, но решил быть прямым до конца, и – была не была! – Многие говорят, что он того… в банде был-то.

Алиса, привставшая было, села обратно на качели, прижав кулачки к груди. Она была умненькая девочка, и не хуже Гарета мгновенно поняла, что эта клевета куда хуже, чем та, которая грозила ей самой.

– И его приятели прибыли с Севера сюда, – криво усмехнулся Гарет, – чтобы здесь безнаказанно грабить и убивать, так?

– Ну-у-у… – Стражник упрямо нагнул голову. – Очень оно похоже на правду-то. – Произнёс еле слышно. Гарет несколько секунд молчал, смиряя бешенство, чтобы не надавать по рожам и стражнику, и парню, и Альберту заодно, и не ухудшить и без того поганую ситуацию. И тут поднялась Алиса, бледная, решительная, со стиснутыми кулачками:

– Это наглая, безбожная, бессовестная ЛОЖЬ!!! Мой жених никогда не стал бы покрывать разбойников, он не такой!!! И мы это всем ДОКАЖЕМ!!! Мы сегодня же найдём этих бандитов и КАЗНИМ их всех, и тогда вы поймёте, что это очередная КЛЕВЕТА наших врагов!!!

– Неплохо было сказано. – Перевёл дух Гарет, когда они вновь остались с Алисой одни. – Но как мы их поймаем прямо сегодня?..

– Мы попросим эльфов нам помочь. – Сказала Алиса. – Они помогут! Это происходит в их лесу, они обязательно помогут!

– Я к эльфам за помощью…

– Пойду я! – Воскликнула Алиса. – Иво говорил, и господин Терновник тоже, что эльфы Элодис лавви любят. Гарет, ты же понимаешь, правда, что происходит?! Если это оставить так… это будет ещё происходить, я знаю, знаю! Это только первая деревня, и может быть, они уже теперь кого-то убивают!!!

Гарет застыл. Что-что, а соображал герцог мгновенно. Да. Если эти самые загадочные Псы задались целью опорочить их с братом и восстановить против них Пойму Ригины, то действовать они должны стремительно, пока привыкшие к безопасности и покою жители не спохватились и не усилили защиту.

– Матиас!!! – Рявкнул он, и оруженосец, всегда отиравшийся на расстоянии оклика, мигом появился рядом.

– Мне нужны Адам и сэр Мак Грат. Седлайте Грома, немедленно! Ты пока не со мной – возьми трёх кнехтов, и езжайте с графиней в Эльфийский квартал. Бегом!!! Головой за графиню отвечаешь!!!

– Да, сэр. – Слегка озадаченный, Матиас не колебался, и за это Гарет своего оруженосца «из простых» очень ценил. Тот исполнял любой приказ и любую просьбу, не раздумывая и не колеблясь, и был отважен и при том хладнокровен и расчётлив – сочетание редкое и очень ценное само по себе. Ну, и не глуп, что тоже говорило в его пользу, и с чувством юмора у него всё было в порядке. Сказав, что будет ждать Матиаса на Брыльском перекрёстке, Гарет попросил Алису «быть умницей» и отправился к Тиберию. Скрыть от отца произошедшее было просто-напросто невозможно, да и нельзя.

Принц Элодисский беседовал с кардиналом – они вообще практически не расставались, – и Гарет, поколебавшись всего пару секунд, решил, что от гостей Хефлинуэлла скрыть всё тоже не получится, и со всеми возможными предосторожностями всё же сообщил его высочеству о случившемся.

Принц Элодисский так же, как и Алиса, и сам Гарет, сразу же оценил возможный вред от новой попытки опорочить их.

– Я бы не удивился, – заметил кардинал Стотенберг, – если бы обнаружилась связь этих событий и небезызвестного тебе, Гарольд, мастера Дрэда.

– Посла-инквизитора?

– Да. Он очень негодовал по поводу того, что Пойма Ригины процветает под правлением друга эльфов и противника инквизиции.

– Официально главная противница инквизиции в Нордланде – её величество.

– Ты же понимаешь, о чём я.

– Понимаю. – Кивнул принц. – Хотя я скорее подумал бы на Драйвера – только у него есть столько полукровок под началом… но нельзя исключить и того, что этот Дрэд использует Драйвера, пообещав ему помощь. И ты прав, Гарет – это не разовая акция. И если у того, кто всё это спланировал, есть хоть капля мозгов в голове, он будет действовать именно так, как ты думаешь, то есть, очень быстро. В зависимости от того, сколько у него человек, сейчас наверняка происходят два-три налёта… – Он подошёл к стене, где за драпировкой скрывалась огромная карта герцогства Элодисского, – я выбрал бы Вешнево либо Гикори, и Каменку, либо Новый Герб. Это довольно далеко друг от друга, и все эти деревни находятся в лесу, к ним ведёт единственная дорога и лесные тропы, которые знают только местные… – Он задумался. Гарет, хоть и рвался всей душой на место, расследовать, искать, спрашивать, организовывать, – ждал. Он безгранично верил в ум отца.

– В округе много заброшенных лесопилок и водяных мельниц на пересыхающих год от года ручьях. – Сказал тот наконец, открыв глаза. – Опять же, если тот, кто руководит всем этим безумием, умён – а я думаю, он умён, – он совершит эти налёты, запугав и всполошив нас, а потом уйдёт в лес, в эти лесопилки и заброшенные мельницы, и будет устраивать вылазки оттуда, вроде набегов на купцов, пастухов, лесорубов, травников… похищать девушек, детей. Разделит своих людей на небольшие мобильные группы, по три-четыре лица, и те будут менять место раз за разом…

– Похоже на то. – Заметил кардинал.

– Найти и сжечь все эти лесопилки. – Быстро сказал Гарет. – Это получится, если эльфы помогут.

– А они помогут? – Скептически глянул на него принц.

– Уверен, что да. – Ответил герцог. – У нас ведь есть, кому поговорить с ними.

Глаза его высочества вспыхнули, лицо смягчилось, когда он произнёс одно лишь: «О!..».

– У вас один лишь выход, – произнёс кардинал, – как можно скорее поймать хоть кого-то из этих мерзавцев, публично казнить их, а за остальными объявить охоту и назначить за их головы большое вознаграждение.

– Я думал об этом. – Кивнул Гарет. – Я хочу ехать в Ельник прямо…

– Не в Ельник. – Перебил его принц. – В Вешнево.

– Но, отец…

– В Вешнево. – Твёрдо повторил тот. – И очень быстро, как можно быстрее. Как бы ни был умён наш противник, этого он не ждёт. Он уверен, что ты помчишься в Ельник, и у него будут развязаны руки на дороге в Ригстаун. В Ельник можно послать капитана стражи, это его епархия. Там уже всё произошло. А вот на Ригстаунской дороге есть ещё крохотный шанс что-то успеть.

– Да, отец. – Кивнул Гарет, молча признавая его правоту.

Шторм заслуженно гордился собой, уверенный, что всё спланировал и сделал правильно. Да, он очень долго готовился, и Барр дважды встречалась с ним, напоминая, что его прислали сюда не просто так. Зато он подготовил всё просто безупречно. Он сам проехал по всем окрестностям, нашёл все эти заброшенные дома и лесопилки, стоянки углежогов и мельницы, запомнил все тропки, посетил все эти деревни… И знал теперь Пойму Ригины едва ли не лучше, чем сами Хлоринги – а может, и в самом деле лучше. На Малый Герб его люди напали в тот самый момент, когда он уже громил Ельник. Местные стражники, числом всего трое, настолько отвыкли думать хоть о какой-то опасности, что мирно спали на рассвете, оружие их пылилось на стойках, у порога росли горох и редис, а в каске одного из них спала кошка. Всё прошло легко – невероятно легко. И Шторм, оставив троих добивать и развлекаться с девками, бабами и детьми, помчался через Брыль в Гикори. От первого успеха в нём возник кураж, он решил, что Гикори не ограничится, нападёт на Вешки. По Вешкам придётся промчаться бурей, убивая, громя, поджигая, но всё это очень быстро – слишком близко Малая Горка с её замком и каким-никаким, но гарнизоном. И после они уйдут через Ригину в лес, доберутся до Торхевнена и там затаятся на какое-то время, а после пройдутся с огнём и мечом по окрестностям Ригстауна…

В Гикори Шторм уже знал, как действовать, и влетел с воем и криком, сверкая саблями и шокируя этим криком местных, которые от ужаса впадали в ступор, не помышляя даже о сопротивлении в первые, самые страшные минуты. Ну, а потом было уже поздно – Шторм спланировал всё идеально. Каждый из его парней взял на себя самого сильного мужчину деревни, способного хоть на какой-то отпор, сам сосредоточившись на местном кузнеце, здоровенном молодом парне с пудовыми кулаками. Пьянея от крови и удачи, Шторм верхом на своем горячем тёмно-гнедом кастильце вертелся по деревне, рубя направо и налево, плевать – старика с вилами, мальчишку с палкой, который пытался вступиться за своих мать и сестру… самих этих женщин, собачку, отважно бросавшуюся на него. Конь храпел и бесился, шалея от крови, и Шторм порой с трудом сдерживал его. Крикнул Хвату:

– Всё ценное вон в том доме, там серебро, украшения, хватай всё, нам ещё в Вешки надо успеть!!! Бросайте этих баб, придурки!!! – Но Курт и Хват всё-таки схватили, перекинув через седло, какую-то девчонку со светлой косой.

Влетев с востока в Вешки, Шторм не поверил своим глазам: прямо навстречу ему по той же улице мчался всадник на мощном вороном жеребце; и глаза всадника даже издали пылали красными зрачками. Медленно, ужасающе медленно конь Шторма, храпя и сопротивляясь, осаживал, почти приседая на задние ноги, повинуясь его руке. Все это время Шторм наблюдал, как всадник молча, с искажённым от бешенства лицом, обнажает меч, сверкнувший на солнце эльфийскими рунами. Позади всадника, сильно отставая от него, мчались ещё несколько, Шторму некогда было их считать. Больше, намного больше, чем у него – вот всё, что ему сейчас было важно. Понимая, что его поджарый кастилец от мощного олджернона не уйдёт, тот выносливей и сильнее раз в триста, Шторм, не раздумывая, пустил коня к реке. Конь легко перелетел через плетень, промчался по огороду, давя копытами молодую зелень. Краем глаза Шторм видел, как гигантской птицей над плетнём взлетел олджернон, и снова уловил сверкание меча… Спрыгнул с седла на обрывистом берегу и не раздумывая бросился в воду. Поплыл под водой, забирая к противоположному берегу, молясь про себя, чтобы кто-то из его парней удрал, и проклиная Курта и Хвата с их девкой – если сразу не сбросили её, не уйдут…

Не ушли – их схватили Адам и его кнехты, заломили руки, награждая пинками и ударами, сбрасывая азарт и ярость.

– Удрал, сука. – Гарет вернулся через несколько минут, и Курт мрачно усмехнулся разбитыми губами. – Merde! Но я его рожу запомнил хорошо… Ну, и наглые же твари, а?! – Он скалился от злости и разочарования, как волк. – Дай-ка мне «пса» этого… – Он подошёл к Хвату и засадил кулаком ему под дых. – Значит, друзья брата моего, да?! Значит, он вам ничего не сделает, верно, сука?! – Наотмашь ударил его по лицу так, что тот прокусил язык. – Этот, что сбежал – дружок ваш или главарь, а?!

Хват молчал; Курт, насупившись, молчал тоже.

– Они его Штормом звали. – Дрожа, сказала спасённая девочка, кутаясь в чей-то камзол. – Так и говорили: «Шторм». Я его хорошо рассмотрела…

– Я тоже хорошо его рассмотрел. – Сплюнул Гарет. – Я егорожу навсегда запомнил… А главный у них кто?

– Этот Шторм и есть. – Торопливо поведала девочка. – Он ими командовал, он! «Хватай, говорит, всё, нам ещё в Вешки успеть надо!». А сколько он своей шаблей народу положил, ой-ёй, мамочка моя! Прям как демон какой по деревне носился… те, другие-то, грабят, хватают кого, а он знай носится и режет, и режет… Ой, мамочка! – девочка только теперь сообразила, что произошло, сморщилась. – Они ведь всех там уби-и-или-и-и…

– Merde! – Снова с чувством выругался Гарет. – Ушёл, сука!!! Ну, в следующий раз он так от меня не уйдёт!.. А ты, с-сука, что ухмыляешься?! – Обернулся он к Курту, глаза горели. – Думаешь, он поможет тебе?! Думаешь, Хозяин ваш вонючий поможет тебе?! Я тебя лично, тварь, в дерьме утоплю… после того, как ты мне всё расскажешь, понял, сука, всё расскажешь!!!

Но, как ни странно, ни Курт, ни Хват ничего ему не рассказали. Просто отмалчивались, стойко вынеся все пытки. Гэбриэл мог бы сказать брату, что, пройдя Сады Мечты, эти парни любые пытки могли вытерпеть, стиснув зубы и отмалчиваясь сколько угодно долго. Их молчание бесило Гарета не меньше, чем вопросы со всех сторон, от кардинала до посла и Амалии: где Гэбриэл Хлоринг? Если всё ложь, то где он сам?! О случившемся и странном исчезновении Гэбриэла толковали в эти дни все, от мала до велика, от Хефлинуэлла до последней хижины в распоследней деревеньке. Гарет носился по деревням Поймы, организовывая охрану, гонял Адама, который проверял состояние оружия, ночные дозоры, которых не было уж около сотни лет, доспехи и сторожевые башни. Помимо этого, сами жители организовывали в отдалённых деревнях дозоры, как в стародавние времена, и из Хефлинуэлла к ним везли оружие и легкие доспехи. Гибель трёх деревень почти со всеми жителями потрясла Пойму Ригины, не знавшей подобного даже по рассказам дедов и бабок. То, что герцог активно занялся поимкой преступников, жестоко и зрелищно казнил пойманных полукровок и организовывает стражу и дозоры, шло Хлорингам в плюс, а вот отсутствие Гэбриэла, совпавшее с налётами – посеяло смуту в головах простых людей. И, что в общем-то Гарета уже не удивляло, – сразу же кто-то начал усиленно подогревать эти сомнения, поползли разговоры о том, что не далёк тот час, когда этот Гэбриэл избавится от отца и брата, чтобы самому завладеть всем герцогством, а там и короной. И помогут ему в этом никто иные, как его дружки из банд по всему острову. «Соберутся со всего острова, – стращали друг друга завсегдатаи харчевен, кабаков и таверн, – а их же там видимо-невидимо! И Птицы, и Змеи, и Кошки, вот теперь и Псы какие-то образовались! Уж они сумеют власть взять, вот увидите… И тогда тут такое начнётся! Они за всё людям отомстят, и за Эдикт, и за всё! Умоемся мы все кровавыми слезами, вот попомните!». Увидев Марчелло в один из таких сумасшедших дней, Гарет обрадовался ему несказанно и бросился к нему, как чёрт за невинной душой. И был ошарашен новостями: Гэбриэл не с ним и вообще чёрт знает, где, а Марчелло и Гейне привезли в Разъезжее пятнадцать душ малышей и младенцев-полукровок.

– Почему, – у Гарета от возмущения и шока сел голос, и он заговорил сиплым шёпотом, – чёрт тебя подери, ты оставил брата там одного?!!

– Не одного, – смутился Марчелло, – а с сеньором эльфом и этим наёмником… Вы же знаете сеньора Габриэля: он поступает, как ему нужно, и тут ничего не поделаешь…

– Немедленно, – прикрыв глаза, произнёс Гарет, изо всех сил держа себя в руках, – гони в Блумсберри, бери «Единорог», и плыви за братом. И без него не возвращайся!!! – На последних словах он не выдержал и рявкнул их так, что Марчелло чуть вздрогнул.

– Погоди! – Гарет взял себя в руки и частично вернул себе способность рассуждать здраво. – Что ты сказал про девочку? Повтори.

Мария в эти дни плавала где-то на границе яви и сна. С нею часто была Трисс, она явственно слышала её голос, хоть и не забывала ни на минуту, что подруга мертва; голос Гэбриэла, говорившего, что всё хорошо, что он её забрал, что всё теперь будет иначе, Мария воспринимала так же, как приятную иллюзию, явившуюся утешить её. «Ничего не будет. – Мысленно отвечала она им. – Ничего больше не будет. Мы умрём». «Я люблю тебя. Я тебя очень люблю. – Говорила ей Трисс. – Они ничего не могут с нами сделать, если мы любим друг друга. Помни, они ничего с нами не сделают, если мы любим». «Ничего?.. Они?..». – Спрашивала про себя Мария. Не правда… С нею всё сделали, её сломали, убили… «Девочка моя, всё хорошо. – Говорил Гэбриэл, и Мария готова была поклясться, что чувствует его прикосновения, его запах, изменившийся, но узнаваемый всё равно. – Всё теперь будет хорошо, ты в безопасности».

«Нет безопасности. – Сильнее зажмуривая глаза, возражала Мария. – Нет любви, нет жизни, нет ничего». Но постепенно она начинала сознавать, что вокруг неё в самом деле что-то изменилось. Какие-то новые звуки и запахи упрямо стучались в её сознание; вкус напитка, которым её поили, а больше того – непривычно бережные прикосновения при этом, вынудили девушку начать прислушиваться и пытаться понять, что вокруг происходит.

Происходило что-то странное. Если бы она не запретила себе надеяться и верить во что-то хорошее, Мария могла бы поклясться, что слышит плеск воды, крик чаек, скрип дерева; что над нею ходят люди по деревянному настилу и порой гремят или стучат чем-то. Иногда ей казалось, что она слышит голос Гэбриэла, и очень часто – смех и голос маленькой девочки, который, наверное, и напоминал ей в её отчаянии о Трисс. Открывая глаза, Мария видела низкий деревянный потолок, полосы света из крохотного окошка; видела, что сама лежит на постели, занимающей почти всё помещение, и видела, что помещение вместе с нею слегка покачивается – светильник, висевший под потолком на железном крюке, качался, значит, ей не мерещилось. И значит, она не в Садах Мечты, больше нет… Марии тут же вспомнились рассказы Доктора о том, кому её продали, и девушка содрогнулась, жалея, что очнулась. Стоило ей подумать о том, что Доктор описывал ей своего нового хозяина и убийцу настоящим чудовищем, как скрипнула дверь и, низко пригнувшись, в каюту протиснулся огромного роста человек с чудовищной внешностью: маленькие глазки, низкий лоб, перебитый нос… Мария тихо пискнула и зажмурилась, даже не заметив, что в руках у человека кружка с её обычным напитком.

Нэш выглянул обратно, смущённо усмехаясь:

– Девочка-то в себя пришла… Да и перепугалась, увидав меня, до смерти. Пошли бы вы, ваше высочество, напоили её, что ли…

– Я тоже не пойду. – Дрогнул Гэбриэл. – Меня она испугается не меньше, ты уж мне поверь.

Они вдвоём посмотрели на Иво, но тот отступил на шаг, протягивая руки:

– Ни за что!

В итоге кружку дали Вэнни, которая и пошла угощать больную тётю, страшно гордая поручением.

– Тётя Мария, – войдя и держа кружку обеими руками, сказала Вэнни, – это тебе!

Мария даже присела на своей постели, глядя на девочку во все глаза. Она не слышала своё имя так давно, что почти забыла, как оно звучит. Тихие голоса на палубе она слышала, и догадывалась, что говорят о ней, но того, что к ней войдёт ребёнок, девочка, да ещё так похожая на кого-то, что стало не по себе, Мария не ожидала! И уж меньше всего она могла бы ожидать, что ребёнок назовёт её по имени!

– Вот! – Торжественно произнесла Вэнни, протягивая ей кружку, и тут же, непосредственно глядя ей в рот, спросила:

– А почему у тебя такой живот?

За дверью наверняка подслушивали – Мария слышала дыхание, шорох и досадливое:

– А-щ-щ-щ!!! – После вопроса девочки. Мария понятия не имела, что за игру затеял с ней новый хозяин, но играть в неё не хотела. Всё, она перешла ту черту, за которой уже не страшно. Молча, стараясь не глядеть в огромные глазки девочки, так тревожившие её душу сходством с кем-то, Мария взяла из детских ручек кружку со смесью молока и яйца. Это было невкусно, и даже более того, но Мария пила – голод по-прежнему терзал её. Она и не такое бы съела сейчас! Даже ребёнок, притихший было, активно задвигался, тоже голодный.

– Тётя, а что… – Девочка только открыла рот, как дверь приоткрылась, и кто-то строго шикнул оттуда вполголоса:

– Вэнни! Быстро иди сюда!

Девочка выбежала, и Мария несколько гулких ударов сердца ждала каких-то последствий, но их не было. Снаружи вновь шептались и перепирались вполголоса, так, что слов Мария разобрать не могла. Она ничего не понимала! Но эльфийское чувство опасности молчало, впервые за много, много времени. Исчезла страшная, давящая тяжесть отчаяния и безнадёжности, было страшно, и в то же время как-то легко. Мария выпила молоко с яйцом, подождала, прислушиваясь. Снаружи шумел большой порт, и девушка, никогда в жизни не видавшая даже большой деревни, не могла понять, что это такое, но и шум этот опасным ей не казался. Осторожно поставив на пол пустую кружку, она нерешительно прилегла обратно, с наслаждением расслабляясь и закрывая глаза. Хорошо, что можно лежать… Просто лежать. Ещё бы поесть чего-нибудь более существенного, чем молоко с яйцом, но Мария давно запретила себе даже мечтать. Шум, плеск воды, крики чаек убаюкали её, она уснула.

Капитан привёл очередного знакомца, который готов был довезти до Блумсберри на своей шхуне хоть кого, лишь бы платил. Гэбриэл колебался – ему не нравились эти люди, он чувствовал их ненадёжность, и Нэш, стоявший чуть позади, тоже задумчиво и неодобрительно хмурился. После того, как «знакомец», качая головой и усмехаясь чему-то, ушёл, капитан заметил:

– Ну, думаю, недели за две мы с ремонтом управимся, да и вернёмся вместе в Блумсберри… – На что Гэбриэл только хмуро усмехнулся. Его такой срок не устраивал – он бы и минуты лишней здесь не задерживался. Нэш начал что-то говорить, но Гэбриэл вдруг остановил его, коснувшись рукой плеча, весь превратившись в слух… Так и есть! Он услышал русскую речь. Спрыгнув на причал, догнал двух скромно одетых бородатых мужчин с обветренными лицами и глазами в собранных вокруг морщинках, как бывает на сильном ветре. Сказал по-русски:

– Будьте здоровы!

– И тебе не хворать. – Ответил один из мужчин. Правда, на этом познания Гэбриэла в русском языке и заканчивались, поэтому он продолжил по-нордски:

– Я только несколько слов по-русски знаю, но я ваш единоверец, я православный. Может, вы знаете Ставра, он наёмник…

– Знаем такого. – Так же по-нордски, но с сильным акцентом сообщил мужчина. – А ты, значит, единоверец наш? А, к примеру, перекрестись?

Гэбриэл усмехнулся – это-то он умел. Отец Северин не раз выговаривал ему за то, что Гэбриэл крестится не как католик. Перекрестившись, он спросил:

– Вы с Севера, или на Север?

– С Севера. – Мужчина чуть оттаял. – Мы аж из-за Длинного Фьорда, из Вызимы мы. Слыхивал?

– Нет? – Удивился Гэбриэл. – Это…

– Это уже Ивеллон.

– Ивеллон?..

– Ты сам-то местный?

– Нет, я из Гранствилла. Ехал с русскими из Элиота в Блумсберри. Так со Ставром и познакомился. И сейчас ищу попутчиков, чтобы туда же попасть.

– Мы, милый человек, плывём в Элиот, к королеве. До Элиота, ежели желаешь, можем взять с собой.

– Я щедро заплачу! – С облегчением улыбнулся им Гэбриэл. – Со мной два друга, дочка и девушка… моя… моя эльфийская кузина, она… она прихворнула, но это не заразно. Она в положении. – Выдать Марию за свою двоюродную сестру Гэбриэлу показалось хорошей идеей.

– Как звать-то тебя?

– Гаврила. – С улыбкой ответил Гэбриэл.

– Вон лодья наша, с коньком на носу, поднимайся со своими, места хватит. Меня зовут Фёдор Мстиславович, а это шурин мой, Владимир, только он по-нордски не говорит совсем.

– Мы скоро! – Гэбриэл почувствовал такое облегчение!

– Собирайтесь, мы плывём с руссами, до Сандвикена! – Взлетев на палубу, скомандовал он Нэшу и Иво. – Вэнни, мой ручки и лицо! Я заберу Марию… – Он подошёл к двери, затаил дыхание. Чуть помедлил… и вошёл.

Мария проснулась от громкого голоса, который был ей так хорошо знаком и памятен, что разбудил её мгновенно, заставив похолодеть и сжаться. Когда-то, тысячу лет назад, она впервые услышала этот голос, проснувшись в Садах Мечты, и не подозревая ещё, что её ждёт. Этот голос тогда стал предвестником перемены, страшной, чудовищной перемены, разделил её жизнь на «до» и «после». Девушка зажмурилась, сжалась, инстинктивно прикрыв живот, губы задрожали. Безжалостно вбитый инстинкт требовал, чтобы она встала на колени, но она не могла пошевелиться, в то же время ожидая, что её стащат с постели и ударят. Скрипнуло дерево – он подошёл, и Мария даже с закрытыми глазами ощутила его величину и силу, как когда-то давно-давно… и так недавно. Маленький вдруг отчаянно завозился внутри, и она чуть слышно застонала, в страхе за него.

Но удара не последовало. Судя по шуму, Гор опустился рядом с постелью на колени и попросил негромко:

– Мария, пожалуйста, не бойся. Открой глаза, посмотри на меня. Я Гэбриэл, и всегда им был. Прости меня, девочка моя, если сможешь. И не бойся, не бойся больше ничего, я забрал тебя оттуда, как и обещал.

Гэбриэл?.. Гор – Гэбриэл?! Нет, этого не могло быть. Этого не должно было быть! Мария зажмурилась сильнее, её начала бить нервная дрожь. Не правда, не правда!!! Он хочет поиграть с нею, она прошла все эти игры, знает, чем они кончаются!..

– Мария… – Он коснулся её, и девушка, содрогнувшись, и коротко вскрикнув, лишилась чувств.

Гэбриэл, тихо выругавшись в свой адрес и задним числом подумав, что лучше бы попросил эльфа, поднял её на руки и вышел из каюты, с трудом вывернувшись со своей ношей в дверях. Попрощался с капитаном, которому было уже заплачено, и пошёл с девушкой на руках по пристани вслед за Нэшем и Иво, который тоже нёс Вэнни на руках – у девочки ещё болели ножки. Эльф, который все ещё видел вокруг только туман, шёл с ним.

Напрягся – навстречу ему по пристани шёл Гестен в сопровождении трёх кватронцев в чёрном. Встретился с ним взглядом, заметил, как тот мазанул глазами по Нэшу и эльфу, потом впился взглядом в Марию. Гэбриэл оглянулся, уверенный, что Гестен прибыл не с тремя кватронцами, что их больше, и они где-то рядом… Не заметил никого, но это было и не важно. Гестен подошёл к нему почти вплотную, чуть склонил голову:

– Ваше высочество? – Произнёс с такой издевкой, что у Гэбриэла свело скулы. Он смотрел в глаза человеку, которого ненавидел не меньше, чем Хозяина и Доктора и хотел убить, обязан был убить, и знал, что убьёт. Это было написано на его лице, горело в глазах так, что Гестен усмехнулся:

– Я даже рад, – произнес тихо, – что всё так вот сложилось. Мы с тобой снова встретимся, верно?.. И хорошая у нас выйдет встреча, ГОР, я прям весь в предвкушениях!

– Мы встретимся. – Согласился Гэбриэл, прожигая его взглядом. – В этом не сомневайся, ГЕСТЕН. Видишь эту девушку?.. Я забрал её у вас. А ещё я забрал пятнадцать детишек, которых вы выращивали в Сандвикене, как мясо, на убой и забаву. И буду забирать всё, что смогу, а могу я немало… ГЕСТЕН. Готовьтесь, ты и твой Хэ. И сушите сухари, потому, что жрать вам скоро будет нечего.

У Гестена напряглось лицо, как только Гэбриэл упомянул Сандвикен и количество детей. И Гэбриэлу новое выражение его лица очень понравилось… Прямо-таки порадовало. Он усмехнулся торжествующе и сказал громко:

– Мне некогда говорить с тобой. Позволь, я спешу! – Оттер его с пути, толкнув плечом, и пошёл дальше. Эльф, следуя за ним, тоже пристально посмотрел на Гестена, и тому стало как-то не по себе. Он был один из тех, кто напал на дом родителей Марии и убивал её отца и насиловал её умирающую мать. И прекрасно знал, кто такая Мария и кто такой Шторм. При мысли о том, что именно эту девушку похитил из Садов Мечты Гэбриэл Хлоринг, и что с ним при этом находится какой-то эльф, у Гестена, не смотря на всю его наглую отвагу, холодок пробежал по спине – он знал, на что способны эльфы, если кто-то тронул их кровь. Увидев, что Гэбриэл и его спутники поднялись на корабль к каким-то совершенно незнакомым руссам, и понимая, что сделать пока он ничего не может, Гестен, тем не менее, понимал, что действовать нужно быстро. «Лодья» руссов ещё не отошла от причала, а Гестен и его сопровождающие уже мчались по Кемской дороге в сторону Кеми и Найнпорта.

– Я Далвеган знаю, – стоя на палубе с Фёдором, эльфом и Нэшем, говорил Гэбриэл, – Анвалон, и само собой, Элодис… А Ивеллон – это где?

– Это на северо-востоке. – Ответил эльф, опережая Фёдора. – Это полуостров между Длинным и Драконьим фьордами. Когда-то это были эльфийские земли, не менее прекрасные, чем Альвалар и Дуэ Сааре. Из-за гор, прикрывающих их от ветров, и тёплых источников, климат в Ивеллоне мягкий и приятный, там безумно красиво – по красоте Ивеллон даже превосходит Альвалар.

– А теперь? – Спросил Гэбриэл. – Теперь там что?

– Теперь там страшно. – Теперь ответил Фёдор. – Странно, что не знаете, ваше высочество, я думал, все про нас знают-то.

– Все-не все, – возразил Нэш, – просто помнить про такое никому не хочется.

– Да про какое?! – Воскликнул, теряя терпение, Гэбриэл.

– Черти там водятся. – Пояснил Фёдор. – И бесы всякие. Раз в полгода Орда приходит и рвёт всё живое в клочья, так, что глазом не успеешь моргнуть. Лютые бесы.

– Я рассказывал тебе про Великую Смуту. – Теперь снова заговорил эльф. – Это было страшное время, остров порождал чудовищ одно другого ужаснее. Одним из таких чудовищ была суо-ап-Мера. Это не то, чтобы живое существо, и вообще не существо, а, скорее, сущность. Вроде нарыва на живом теле, на плоти Острова. Она поселяется в каком-нибудь ущелье, и растёт, как настоящий нарыв. Порой она лопается, и тогда всё живое вокруг преображается в чудовищно искаженные создания, заряженные яростью и жаждой убивать. Это и есть Орда.

– Это да. – Кивнул Фёдор. – Это вы сейчас красиво всё объяснили, государь эльф, понятно так-то. А мы всё гадали, как оно образуется? Убьёшь беса, а на его месте барсук али олень, или, к примеру, ёж. И приходит всё время из одного места, с гор, из Чёрной Комы. Там, значит, и сидит оно, верно? Это самое… Меря эта?

– Верно. – Подтвердил эльф. – Во время Смуты их было много, и все на севере, в ущельях гор. Страж и Генрих Великий уничтожили их, но, видимо, не всех. Мера растут со временем, занимая всё больше места и порождая всё большую Орду. Странно, как вы там выживаете.

– Мы просто Забор поставили, речка там, и скалы… Забор они одолеть не могут, а вот по льду зимой порой доходят. После равноденствия это случается, идут и идут, несколько дней, потом кончаются. Но по всему полуострову потом шатаются и нападают на всё живое. Наши-то охотники всё равно летом ходят аж до Табата, озеро там есть такое, говорят, земля там богатая, растёт всё, зверья полно…

– Но если Генрих Великий их убивал, – напрягся Гэбриэл, – то и мы сможем?..

– Ты не слышал, что я сказал? – Взглянул на него эльф. – Он делал это на пару со Стражем.

– И всё-таки? – Упрямо гнул своё Гэбриэл. – Формально, Ивеллон чей? Я имею в виду, кто его герцог, граф?

– Формально королева. – Ответил Фёдор. – А на деле – не нужны мы никому. Дед вашего высочества как-то обещал тамошние земли всем, кто сможет их у Орды отбить и основать там какой-никакой городок. Много туда тогда народу двинуло-то. Кому не хочется свою землю и титул? Он ведь, его величество, как сказал-то? Любой, значит, даже простого звания, хоть бы и крестьянин, а там, значит, станет графом али бароном. И указ издал такой. Только сгинули все. Одна Вызима и держится, место у нас удачное вышло, Забор смогли поставить, и оборонять пока получается. Но не хватает людей, гибнут зимой, когда Орда по льду приходит, шибко, и женщин мало, рожать некому. Вот и плывём к её величеству, напомнить о себе и попросить, людей там, какие-никакие товары и вещи, помощь, может…

– Людей… – Гэбриэл прищурился на горизонт, где вновь резвились дельфины. – А будут вам люди! – Воскликнул весело. – Вы как к полукровкам относитесь?!

– А мы, ваше высочество, относимся так, – тоже ухмыльнулся Фёдор, – что ежели они ребята храбрые, и меч в руках держать умеют, то хорошо мы относимся, и позору в острых ушах не видим. Нам выживать надо, а не дурью маяться, а полукровки, как я знаю, ребята храбрые, ловкие и умелые в битве-то. Но вы не шуткуете с нами, нет?

– Нет. – Ответил Гэбриэл, глаза его сверкали от воодушевления. – Не шучу. И корабли вам снаряжу сам, со всем необходимым. Надо уточнить у отца насчёт королевского указа, действует ещё, нет?.. И если действует…

– Уничтожить Мера невозможно! – Перебил его эльф. – Я не пойду бороться с нею, даже я не пойду! Её оружие не только Орда, её оружие – ужас, который наполняет землю вокруг неё. С этим ужасом бороться невозможно!

– Это да. – Помрачнел Фёдор. – Кто ходил на Чёрную Кому, те говорили, что нельзя дальше идти, чем ближе к Коме, значит, тем страшнее, и от страха этого руки-ноги отнимаются и голова болью исходит… А кто превозмогал и дальше шёл, те умом трогались и сами себя того… порешили все.

– И всё-таки что-то сделать с нею можно. – Не сдавался Гэбриэл. – Страж этот сможет, в конце-то концов! Ты сам говоришь, он нам не чужой!

– Если он не сделал этого до сих пор, – заметил эльф, – значит, ему это не нужно. Возможно, он бережёт от людей Ивеллон… мы не знаем его планов. Но ты можешь попросить. ОДНУ твою просьбу он исполнит.

– Да я уже… – Гэбриэл смешался. И подумал: «А может, Гарет?!».

Мария, очнувшись в очередной каюте, слышала весь этот разговор – слышимость на судне была хорошая, и само судно было поменьше «Речной жемчужины». Чувства он в ней породил странные и противоречивые. Гор говорил и смеялся совсем не так, как в Садах Мечты, настолько, что девушка не узнавала его и пугалась собственных ощущений. Она помнила всё, что случилось до того, как она лишилась чувств, и понимала, что побоев не было, напротив, о ней снова позаботились и устроили с непривычным комфортом. И робкая, пугливая надежда всё-таки постучалась в её измученное сердце. А что, если… И когда Гор… Гэбриэл, – вошёл к ней какое-то время спустя, она уже не сжалась вся, а с напряжением, недоверчиво, но взглянула на него.

И поразилась тому, как изменилось и его лицо! С короткой стрижкой, загоревший, с веснушками на переносице, он выглядел и моложе, и проще, и добрее. И глаза, у него были совсем другие глаза! Нет, это были глаза не Гора! Тот смотрел устало, презрительно, холодно и тяжело, а этот смотрел так, что от теплоты и мягкости его взгляда Марии стало тепло и так… так странно, что захотелось заплакать и прижаться к нему – что она и сделала, когда он присел подле неё и сам её обнял.

– Вот и хорошо… – Шептал он, баюкая и лаская её. – Поплачь, девочка моя, поплачь… И забудь всё плохое, хорошо?.. Всё теперь хорошо будет, обещаю, всё будет отлично просто… Ты и не представляешь, что я теперь могу!.. Как там наш ребёночек, не шевелится ещё?.. Сил нет, как хочется на него поскорее посмотреть! Уж он-то не будет, как мы, страдать и мучиться! Он будет счастливым, любимым и весёлым… Всегда, обещаю! Я зубами загрызу любого, кто будет вам угрожать… Голыми руками порву, но не дам вас в обиду!!! Так что забудь все свои беды, милое мое, родное сердечко, не бойся больше ничего, никогда ничего не бойся!!!

Испытав такое унижение от руссов, Корнелий пребывал в ярости, за которой скрывался нешуточный страх. В глазах его верной паствы проповеднику начал чудиться огонёк сомнения, ему казалось, что люди больше не верят ему. До этого момента к нему каждый день примыкали всё новые и новые сторонники, люди шли из Анвалона и Далвегана, и новые эти люди нужны были Корнелию пуще хлеба и воды. Каждый день он требовал точного количества своей паствы, и если в первые дни его радовала каждая новая единица, то теперь он жадно ожидал новый десяток. После провального похода на Русский Север Корнелию мерещилось, что людской поток вот-вот иссякнет. Он не мог этого допустить! Требовалось немедленно, каким угодно способом, вернуть уважение и восхищение, укрепить пошатнувшийся авторитет. И Корнелий истово и показательно молился, молился день и ночь, отказывался от еды и питья, испрашивая у Бога помощи и наставления, и его паства молилась вместе с ним.

– Где я согрешил против Тебя?! – Исступлённо вопрошал Корнелий. – Где был неусерден, что упустил?! За что опустил ты карающую длань на темя мое?!

И ответ пришёл. В один прекрасный день в его лагерь на речке Клоповке, впадающей в Лав, прибыл молодой рыцарь Енох Шрамм, сын сестры Лайнела Еннера, Лайзы, ныне покойной.

– В землях моего дяди, – пожаловался он, – спасения нет от срама! Девки совсем стыд потеряли. Побережье и эльфы рядом, и им там словно мёдом намазано… – Енох был влюблён в одну бойкую горожаночку, которая, по достоверным слухам, предпочла потерять невинность с эльфом, а не с ним. Этот прискорбный случай подстегнул его религиозное рвение, и, поссорившись с дядей, Енох направился прямиком к Корнелию, горя жаждой реванша.

И Корнелия осенило: вот оно!!! Да как же он сразу-то этого не увидел?! Как слеп же он был!!!

– И сказал мне Господь, и как гром с ясного неба был глас его! – Надрывался он уже несколько минут спустя, и паства слушала его с обнажёнными головами, стоя под мелким дождичком. – А всё ли ты сделал здесь, на этой несчастной, осквернённой земле, прежде, чем идти на еретиков и слуг дьявола? Нет!!! Самое гнездо разврата, самые рассадники прелюбодейства и срама, эти современные Содом и Гоморру, Фьёсангервен и Харм, почему ты не покарал?! Ибо на них указывает перст гнева моего, и прежде, чем очистишь свою землю, земли еретиков закрыты для тебя!!! Исполним волю Его, братья, дети мои!!! Уничтожим срам и разврат!!! В нами Бог!!!

– С нами Бог!!! – Загремело так, что в ближайшей рощице все птицы сорвались с ветвей и заметались в небе с отчаянными криками, писком и карканьем.

Глава шестая. Драконище из Жабок

До Сандвикена «лодья» добралась без приключений. Здесь Гэбриэл хотел забрать лошадей, оставленных на местном постоялом дворе, и продолжить путь верхом. Для Марии он решил нанять носилки, в которые впрягалась пара лошадей, тот же портшез, только конный – такой вид транспорта был распространён кое-где в Европе, но на Острове им почти не пользовались, а зря: это было удобно, хоть скорость такие носилки большую развивать и не могли. Но Марии скорость была бы и вредна, в её положении и состоянии. Не смотря на то, что морально девушка чувствовала себя уже намного лучше, физически она всё ещё была истощена и измучена так, что стоило ей встать и сделать пару шагов, как у неё кружилась голова, и она начинала терять сознание. Её то и дело тошнило, начинало рвать, и кроме молока с яйцом и куриной грудки, она ничего не могла есть, не говоря уже о том, чтобы как-то двигаться и что-то делать. Гэбриэл даже не смел надеяться на то, чтобы она сохранила ребёнка, и молился о том, чтобы выжила она сама. Это была бы просто чудовищная несправедливость: если бы она умерла сейчас, когда всё плохое для неё закончилось, и Марию ждала настоящая жизнь, которую Гэбриэл всем сердцем стремился ей подарить! Большую часть дня и почти всю ночь Гэбриэл проводил с нею, разговаривал, утешал, рисовал перед нею заманчивые картины новой жизни. Мария не смела ему верить, ей была непонятна большая часть того, о чём он рассказывал, но его присутствие и ласковые слова и прикосновения утешали и по-настоящему исцеляли её сердце. Гэбриэл знал лучше кого бы то ни было, что значат такие слова и прикосновения для таких, как Мария и каким был когда-то он сам, потому не скупился на них. Чем больше, тем лучше, и к чёрту мужскую сдержанность – сейчас Марии она была не нужна.

В Сандвикенском порту он простился с Фёдором, договорившись, что после аудиенции у королевы руссы прибудут в Гранствилл, чтобы решить вопрос с кораблём, припасами и людьми. Фёдор дал ему в сопровождающие двоих своих людей, русса и финна, Вадима и Туве, первый из которых говорил на нордском с сильнейшим акцентом, а второй не говорил вовсе, общаясь с Вадимом по-русски. Для них Гэбриэл купил двух коней, Марию устроили в носилках, укрыв и от солнца, и от любопытных взглядов, оставленных в Сандвикенской конюшне лошадей забрал Нэш. Гэбриэл, соскучившийся по своему Пеплу, совал ему морковки, наглаживал, сетовал на то, что конь «не так» вычищен, «не так» причёсан и вообще – только оставь родное животное чужим людям! Родное животное охотно принимало морковку и ласку и не скрывало удовольствия от встречи с хозяином. Пока Гэбриэл занимался с конём, к нему подошёл человек, по виду – слуга очень богатого вельможи, и пригласил его подняться на борт судна, только что подошедшего к причалу. Судно было роскошное, богатое, даже нарядное, с деревянной резьбой, с гербами Элиота на парусах. На борт графа Валенского пропустили, потребовав, чтобы поднимался он один. Гэбриэл даже не колебался. Все его спутники были против, напирая на то, что идти в одиночку неведомо, к кому, опасно и безрассудно, но Гэбриэл решил рискнуть. Он не чувствовал опасности, да и не верил, что в присутствии эльфа Старшей крови и на виду всего города ему что-то может реально угрожать.

На «Единороге» он уже видел роскошные каюты, и сам плыл в такой, но здесь было роскошнее. Каюта, куда его привели, принадлежала женщине, и в ней было гораздо больше изящных и блестящих вещей, чем в каютах братьев. Гэбриэл видел себя сразу в трёх зеркалах, и в них же увидел появившуюся из маленькой боковой дверки женщину – так похожую на Габи, что в первый миг Гэбриэл вздрогнул и нахмурился, недоумевая. А потом он понял сразу две вещи. Первая – что эта гибкая черноволосая и синеглазая красавица может быть только второй его тёткой, старшей сестрой отца, королевой Изабеллой. А вторая, ужаснувшая его – что это дама Бель.

Это открытие было ударом, который он принял с огромным трудом. Для него королевская кровь и родство стали вещами священными. Осознание того, что он имел связь с родной тёткой, с королевой, воспоминания о том, в чём эта самая тётка участвовала на его глазах, Гэбриэла потрясло почти так же сильно, как воспоминание о матери; он страшно побледнел, на какие-то мгновения уши заложило, стало почти дурно.

– Я тоже была потрясена, – услышал он откуда-то издалека знакомый хрипловатый голос, – когда поняла, кого мне подсовывал ублюдок Драйвер. Я не видела тебя без маски, да и Гарета не видела очень давно. Я не знала, кто ты. Клянусь.

– Это… – Борясь с дурнотой, заставил себя ответить Гэбриэл, боясь посмотреть на неё, – это… хорошо. Хорошо, что не знала. Это… легче пережить.

– Только не мне. – Она отошла в сторону, и исчезла из зеркала, а повернуться Гэбриэл пока не мог. – Я должна была встретиться с тобой прежде, чем… прежде официальной встречи, наедине. Я набросилась на эту мразь с проклятиями, а он посмеялся надо мной. Я ничего не могу ему сделать, я в его власти. А теперь и в твоей.

– От меня тебе ничто не грозит. – Заставил себя ответить Гэбриэл. – Я не скажу. Никому. Лучше умру.

– А я лучше бы умерла, чтобы это не стало известно тебе. Но не получается. – Она гордо вскинула голову, подойдя к нему, взглянула ему в глаза. – Ты не представляешь, что значит – быть бездетной королевой, когда брат болен, сестра – дура, а племянник – полукровка! У меня было уже четыре консорта, и ни одной беременности! Я попалась, когда связалась с этой Барр… Она обещала помочь своей магией. А остальное уже было делом времени. Я не оправдываюсь, но хочу, чтобы ты знал: я не была дурной изначально. Я была слабой и беспечной, но не дурной, нет! Если бы я только могла подумать, что он посмеет так меня унизить… Он ведь так лебезил передо мной, так облизывал меня! Он внушил мне, что все влиятельные люди острова – в его руках, а он мой верный слуга! Далвеганцы, Рим, Эльдебринки – все мечтают сбросить меня с трона, скажи, что я должна была делать?! Я ему верила! Понимаешь?!

– Он умеет врать красиво. – Выдавил из себя Гэбриэл.

– Вот именно, что врать! – Злобно крикнула королева. – Я наконец поняла: не собирался он поддерживать меня! Я прикрывала его, пока он собирал силы; а едва бы он покончил с братом, он покончил бы и со мной! Видишь, я честна с тобой. Ты такое обо мне знаешь, что нет смысла прикидываться. Я решила, что должна встретиться с тобой прежде, чем… Просто… – Она прикусила губу. Она привыкла быть властной и сильной, и этот разговор давался ей нелегко. – Ты не скрыл бы потрясения, встреться мы с тобой впервые при свидетелях. Я хотела… Нет, я не хотела, не хотела с тобой встречаться, но у меня нет выбора. Я должна, я вынуждена просить тебя молчать. Чего ты хочешь?

– Чего я хочу? – Гэбриэл отошёл, сжимая кулаки, запрокинул голову. – Чего я хочу! Эти девочки, чью кровь ты лакала вместе с остальными, они были красивыми и невинными… И они МОГЛИ родить детей, красивых, здоровых детей!!! Я хочу, чтобы они жили. Но это невозможно. Вы все живете, а они – нет!!!

– Ты тоже в этом участвовал!!! – Воскликнула королева.

– Да. – Согласился Гэбриэл. – Но вы за участие в этом платили золотом, а я – кровью своей и спиной, которую ты видела. Тебя никто под страхом смерти не заставлял туда ехать и везти туда золото… и предлагать пятьсот золотых за несчастную девочку!!!

– Чего ты хочешь?! – Повысила голос королева, сдерживая бешенство. Она не привыкла, чтобы её попрекали или поучали, её бесило любое слово, сказанное поперёк. Она была выше всех и всего, её нельзя было попрекать! Она ждала заверений в том, что племянник прощает её, готов молчать о том, что знает, и даже сочувствия. И не ожидала того, что услышала, и что не желала слышать! – Отомстить?!

– Тебе?.. Нет. – Возразил Гэбриэл. – Там ты была скорее удовольствием, чем злом, за что мне тебе мстить?.. За кровь ты ответишь не передо мной. В твоём возрасте пора начинать придумывать, что ты там будешь говорить, в час, когда встретишься с иными судьями, или кто там тебя встретит. Отомстить я хочу, но не тебе. Давай так: ты не будешь вмешиваться в мою месть. Я собираюсь убить очень важных людей, и не хочу, чтобы мы с тобой столкнулись на этом.

– Что-то ещё?

– Да. Я хочу Ивеллон.

– Что?! – Поразилась Изабелла.

– Я хочу Ивеллон. – Повторил Гэбриэл. – Весь, себе, одному. И этот… указ твоего деда, который делает графом или бароном любого, кто обосновался там и заложил город.

В первые мгновения глаза королевы зло сузились, но почти сразу прищур стал задумчивым, а резкие складки у рта и на лбу разгладились.

– Ивеллон далеко. – Сказала она. – И труднодоступен.

– А полукровки – неразрешимая проблема и угроза власти. Лакомая кость для Рима.

Королева чуть заметно вздрогнула. Помолчала, прошлась. Потом сказала:

– Какой же Драйвер болван! Он, как те безумцы, что заводят дома маленьких львят и забавляются с ними, пока зверь не вырастет и не сожрёт их! Я не так наивна, и с радостью отпускаю тебя в Ивеллон. Мало того – если сумеешь завоевать его, он станет королевством. Мне будет спокойнее, если ты станешь королём своего королевства, нежели герцогом моего. Указ я озвучу на твоей свадьбе, пусть это будет сюрпризом для всех. Что с браком Гарета?

– Он ещё думает.

– Глупцы! – Не выдержала королева. – Поздно думать, поздно выбирать!!! Нет времени! Нужен брак, немедленно, нужен наследник! Ты хоть понимаешь?! Твой брак удачен, слов нет, но брат пишет, что она бесприданница и кватронка, это не годится, не годится!!! Нужен брак с чистокровной принцессой, за которой стоит сильный и могущественный клан, и Эльдебринки – идеальный вариант!

– Да, я поговорю с братом.

– Брат не отвечает мне насчёт Габриэллы. Девочке будет лучше здесь, при дворе. Здесь всё-таки столица, ей будет веселее и интереснее жить. Хозяйкой Хефлинуэлла ей становиться было рановато; ты, наверное, и сам понял уже, что это не для неё.

– Это не мне решать. Это решают тётя Алиса и отец…

– Тётя Алиса! – Королева фыркнула. – Дурочка Элис! Что она может?.. Только кудахтать в своём курятнике и во всём поддакивать тому, что говорит муж! Разве её можно принимать всерьёз?! Но брат… Скажи, это правда, что он поправился?

– Да. Ему намного лучше, он вновь принимает и выезжает в Гранствилл.

– Ну, что ж… – Королева куснула губу. – Это хорошо… Это обнадёживает. Я буду на твоей свадьбе, и привезу с собою герцога Анвалонского и его жену с Софией. Пусть Гарет не ломается и не упускает этот шанс! А тебя я хочу попросить, чтобы ты и Гарет убедили брата, что Габриэлле лучше всего будет жить при моём дворе.

Гэбриэл смотрел на неё и думал: как она похожа на Габи! Словно та не дочь баронессы Маскарельской, а её собственная! Что за напасть?!

– Ты знаешь, чего я хочу. – Королева повернулась к нему, величественная, надменная, глянула с вызовом. – Верно?

– Ты королева. – Ответил Гэбриэл, держась так же прямо и без страха и сомнений глядя ей в глаза. – От себя и от брата могу поклясться тебе в преданности, и от себя – в молчании. О том, что сегодня открылось, брат не узнает. Отец – тем более. Никто не узнает. Я сам уже забыл.

Она протянула ему руку для поцелуя. Слов нет, уничтожить его было бы выгоднее и безопаснее. Он внушал ей страх. Как и епископ, дама Бель вдруг поняла, что всегда чувствовала его презрение и силу; даже там, в Садах Мечты, и это всегда тревожило и смущало её. Он никогда не унижался, даже там, где это казалось невозможным. А если он выжил и сохранил достоинство ТАМ, то что вообще его сможет сломать?! Но в данный момент она просто не могла это сделать. Её положение было шатким и призрачным, как никогда, и держалось только на них – на брате и его сыновьях, и на возможном наследнике, которого обязан дать ей и королевству Гарет. Благодаря Драйверу, у неё не осталось других союзников, достаточно надёжных или могущественных. Гэбриэл казался ей опасным и сильным зверем, которого страшно иметь врагом, но так же страшно – и союзником. Он поступит так, как захочет, и ничто, ни угрозы, ни подкуп, ни мольбы его не остановят. И хорошо, что он намерен уничтожить Драйвера. И втройне хорошо – что его цель далёкий Ивеллон. Там он и сложит свою голову… Как все до него.

Гэбриэл спустился по трапу корабля с таким лицом, что Иво не сдержался и воскликнул:

– Гэйб, что с тобой?!

– Ничего. – Гэбриэл взял у него фляжку с вином и выпил до дна, в несколько мощных и жадных глотков. Утёр рот, морщась. – Поехали отсюда.

– Что произошло? – Спросил и Кину. – Кто там?

– Не важно. Всё неважно. Поехали, я сказал!!!

Он так и не сказал, с кем встретился, и кто там был. В первые минуты, справляясь с шоком и злостью, он вообще не разговаривал и ни на какие вопросы не отвечал. Но мысли об Ивеллоне постепенно вытеснили остальные, и он успокоился. Он не успел начать думать о том, как ему получить Ивеллон себе, а это уже произошло! Теперь он ещё сильнее рвался домой – посмотреть на карте свои новые владения, расспросить отца о том королевском указе… А эльфа он мог расспросить уже сейчас, чем и занялся, стараясь забыть о том, что пережил только что при встрече с королевой. С дамой Бель.

От Кину он узнал, что Ивеллон был изначальной землёй Гонна, Перворожденных. Снежные, или Ледяные, эльфы делили эту землю с драконами, чьи замки, вернее, их развалины, красуются на неприступных скалах над фьордами до сих пор. После того, как Бъёрг Чёрный, предок Гарета и Гэбриэла, сын Тора, осквернил одно из сакральных мест Острова и был проклят Стражем, а сам Страж исчез, Перворожденные, которых тогда оставалось всего пятеро, ушли из Ивеллона. И тот стал прибежищем легендарного Гончего, Бледного Охотника, которого создал Скрюмир по просьбе Сив, жены Тора, которая ненавидела Рёксву и её потомство. Ивеллон стал местом, где вольготно чувствовали себя самые кошмарные твари, самые злобные и уродливые создания. В том числе и Мера.

– Драконы потом винили эльфов в том, что те не пришли к ним на помощь, когда они в одиночку пытались бороться за Ивеллон и гибли один за другим в этой войне. – Говорил Кину. – Но мы сами были на грани гибели. Казалось, что сам Остров шел на нас войной. Тис и его последователи считали тогда, и Тис уверен в этом по сей день, что Остров хотел от нас, чтобы мы уничтожили людей. Это было бы легко тогда… Людей было мало, они были слабы.

– Но вы не уничтожили их. А почему?

– Потому, что мы сами погибали! – Голос Кину выдал его истинные чувства. Он был прав: эльфы не забывали и не прощали. То, что кипело в нем почти тысячу лет назад, кипело по сей день. – Объединившись с норвежцами, мы смогли выстоять, и после этого уничтожить их? Обратить оружие против тех, кто плечом к плечу с нами бился с нечистью и спасал наши дома и наших детей?! Даже если это и вправду было разумно, в то же время это было мерзко и подло. И в итоге окупилось: именно человек, именно Карл Великий убил Драге Урда и спас нас от драконов.

– Значит, Ивеллон принадлежит драконам, на самом-то деле? – Нахмурился Гэбриэл.

– Драконам отныне принадлежит только Дракенсанг. – После небольшой паузы надменно ответил Кину. – И то лишь как временная тюрьма, не дом. Кровью короля драконов мы закляли их: я – на то, чтобы ни один дракон не мог взлететь в истинном обличье над Островом, и они летают только над морем, бросаясь для полёта со скал Дракенсанга; ваша мать, Лара – на то, чтобы ни один дракон, ни в истинном, ни в человеческом облике не мог причинить зла ни одному живому существу на Острове, эльфу, человеку или животному; и Тис – на то, чтобы ни у одного дракона не было потомства. Они живучие твари… Уже пятьсот лет, как они выживают на скалах своего Дракенсанга. Но их всё равно остаётся всё меньше. Они погибают на своих скалах, погибают в море, погибают от времени. Скоро их не станет совсем.

– Но почему так жестоко? Ведь прежде они жили вместе? Ну, эльфы и драконы?

– Им никогда это не нравилось. Они всегда считали себя высшей и старшей расой, себя, а не эльфов. С Перворожденными они ещё мирились, но с их детьми – уже не хотели. Они стремились подчинить себе всё живое, уничтожить людей, сделать эльфов своими слугами. Драконы по сути своей – хищники, они – зло. Ты не видишь, во что они превратили эти земли?! И это пятьсот лет спустя, когда самые страшные раны всё же затянулись! Если появился соблазн их пожалеть, представь, как на твой замок со всеми, кто в нём живёт, с детьми, женщинами, животными, падает с неба столб огня и сплавляет всё живое и неживое в одну пылающую массу!

С воображением у Гэбриэла всё было в порядке – он представил и содрогнулся. Больше он уж про драконов у Кину не спрашивал – ему хватало расспросов об Ивеллоне, от которых его то и дело отвлекала Вэнни. Девочку вёз перед собой Иво, и она живо реагировала на всё, что видела, и всё это комментировала многословно и красочно. Ну, а вдруг взрослые не заметили самого главного или заметили, но поняли как-то не так?! На свою дочку Гэбриэл посматривал со смесью гордости, умиления и беспокойства: сам он был существом вкрайней степени опрятным, чистоплотным и щепетильным, и то, что его дочка за прошедшие дни превратилась в маленького поросёнка, его очень напрягало. Нет, что касается ручек, рожицы и прочих частей тела, тут всё было в порядке, Гэбриэл мыл её при каждой возможности, а вскоре сообразил держать при себе чистые белые платки, которые мочил из фляги и протирал ими вечно чумазую мордочку; но вот свои роскошные платьишко и обувь Вэнни превратила в нечто неописуемо неряшливое. Гэбриэл молча дал себе слово, что в первом же большом посёлке они купят девочке что-нибудь переодеться. А то как он её покажет отцу, брату и…

А вот о том, как примет его ревнивое Солнышко его дочку, да ещё и Марию, Гэбриэлу даже подумать было страшно. Как только эти мысли призраками появлялись на периферии сознания, как Гэбриэла, не смотря на жаркий день, пробирала дрожь. Алиса – она ведь такая… Б-р-р-р!!!

Миновав Сандвикен – они старались двигаться быстро, настолько быстро, насколько позволяли носилки с Марией и Вэнни, которую укачивало в седле, и она то и дело просилась то в туалет, то пить, то ещё что-нибудь, – маленький отряд задержался на окраине деревеньки Хвосты. Гэбриэл заметил оживление местных жителей вокруг какого-то объекта на земле, и не сдержался, подъехал посмотреть. Люди сгрудились вокруг лежавшего на земле зверя, которого Гэбриэл в первый момент принял за волка. Тот был весь покрыт пылью и грязью, кое-где шкура слиплась от крови, лапы тщательно связаны, в зубы вставлена палка, концы которой тоже были крепко связаны друг с другом. Зверь был жив – часто дышал и смотрел прямо перед собой глазами ясными, чуть зеленоватыми, пустыми-пустыми. Он не скулил и не вырывался, и Гэбриэл вдруг ясно-ясно вспомнил, как сам лежал вот так же, избитый и с палкой в зубах, чтобы не кусался. Сердце сжалось.

– Это оборотень. – Охотно ответил на вопрос Нэша крестьянин, кланяясь принцу крови. – Не волк, значица, и не пёс, а полукровка, это, звериный чельфяк, прошу прощения у вашего высочества-то. Он с волчихою жил за плотиною, ну, мы и это, вытурили их оттудова, это же опасно так-то: волчья семья подле деревни! Волчиху это, того, забили, а он ушел. И повадился того, мстить. Скот режет, на людей, это, нападает.

– А до этого он кого-то трогал? – Спросил Гэбриэл. – Или его волчица?

– Да как-то… – Крестьянин почесал в затылке. – Не… не трогал. Но это ж пока!

– А вы знаете, что волки – королевские звери? – Спросил Гэбриэл ещё, и крестьяне, только что гордые и возбуждённые своим успехом, начали переглядываться и жаться, в надежде стать незаметными.

– Так мы его и того – не убили ж. – Смирно ответил разговорчивый крестьянин.

– А волчицу?

– Это… – Крестьянин сглотнул, – от страха это, получилось-то. Больно она это, страшная оказалась. Мы в этом… в оглушении от страха были-то. Да.

– Я местный пастор. – Вперёд выступил невысокий пожилой попик в сутане и с чётками. – Вы правы, ваше высочество, что волк в Элодисском герцогстве животное неприкосновенное. Но у герцога есть обязательство перед крестьянами: ограждать их от бесчинств королевских зверей, ежели такие случаются. Мы же, за границами Элодисского леса, живём в постоянном страхе и без всякой защиты и призрения со стороны герцога.

– А вы к нему обращались? – Скривился Гэбриэл. – Что-то я не помню… – Оглянулся. – Ладно. Я забираю этого зверя. Вот вам пятнадцать талеров, по талеру на брата, всё же вы ловили его, старались.

Зверю просунули меж связанных лап палку и всучили Нэшу и Туве, которые вопросительно глядели на Гэбриэла. Ну, не хотел он здесь объясняться с ними! Не хотел говорить, что чувствует в звере, по сути, полукровке, как и он сам, родственную душу! Потому только кивнул и поехал прочь.

В перелеске, чтобы никто из крестьян не видел, он спешился, подошёл к связанному зверю, присел возле на корточки. Осторожно погладил покрытое пылью и кровью плечо:

– Что, приятель, хреново?.. Я знаю, я сам такой же был. Я вкус этой палки во рту до сих пор помню. Плюнь ты на них, придурков. Местью подругу не вернёшь… Уходи в лес, там безопасно и от идиотов далеко. Найдёшь себе другую подругу, когда эту оплачешь, стаю сколотишь. Так лучше будет, поверь… Чем вот так сгинуть из-за тупости их упёртой. Уходи, не подставляй меня, я ж тебя отпустил. – Гэбриэл решительно перерезал ремни. Ему было страшно – собачьи укусы он помнил тоже, а какие зубы у этого волкособа, мог полюбоваться воочию и очень близко.

Едва избавившись от палки и пут, зверь прянул прочь, отскочил, замер, глядя на Гэбриэла волчьими зеленоватыми глазами. От волка он отличался тем, что был потяжелее, помассивнее, лохмаче и темнее мастью, почти бурый, как медведь. И пасть была чуть шире, слегка брыластая, сейчас окровавленная, с порванными уголками губ. Гэбриэл тоже замер в полуприседе, так же глядя ему в глаза. Несколько секунд они смотрели друг на друга, потом волкособ первым отвёл глаза и легкой волчьей трусцой скрылся в подлеске.

– Вернётся в деревню и сгинет к чертям. – Не без сожаления заметил Нэш. – Жаль, красивая зверюга.

– Если не дурак, не вернётся. – Гэбриэл выпрямился, отряхивая руки.

– Папочка, можно цветочки?! – Вэнни аж подпрыгивала на руках у Иво, протягивая ручки к цветущему разнотравью. – Папочка, папочка, можно?!

Зная по опыту, что если отказаться, будет писк, плач и слёзы, Гэбриэл кивнул и подошёл к носилкам, заглянул внутрь. Мария спала, и он бережно поправил прядь волос, убрав от её щеки. Пошёл, сорвал букет цветов и положил рядом с нею, осторожно поцеловав тонкую руку. Назвав её кузиной, Гэбриэл так и относился ней – как к сестре. Никогда, и ни за что он не прикоснулся бы больше к ней, как к женщине! Улыбнулся своим мыслям о том, как будет заботиться о ней, до сих пор ощущая радостную дрожь от того, что спас её, что она жива и с ним!

Отошёл, наблюдая за Вэнни, и вдруг заметил, что эльф заплетает длинные тёмно-коричневые волосы в две косы.

– Что? – Спросил, напрягшись.

– А ты ничего не чувствуешь? – Вопросом на вопрос ответил Кину.

– Да вроде… – Гэбриэл запнулся. Пахло кровью. Свежей кровью.

Выбравшись на берег среди камышей и молодой поросли ивняка, Шторм с бессильной ненавистью обернулся на противоположный берег. Он не мог понять, где он ошибся, почему герцог, вместо того, чтобы бессильно бесноваться на руинах Ельника, очутился в противоположной стороне, КАК он догадался?! Несколько секунд, глядя в глаза Гарету Хлорингу, Шторм понял, что тот страшный противник, и борьба между ними будет не на жизнь, а на смерть. На то, что кто-то из его парней спасся от герцога и его людей, Шторм и надеяться не смел… Мокрый, злой и растерянный, выбрался на берег, по колено увязая в иле и хватаясь за косы молодой ветлы. Жаль было парней и очень жаль было коня. Это был подарок обожаемого Хозяина, который, вручая его Шторму, так и сказал: «Это очень хороший конь, я ценю его и никому другому не отдал бы… Береги его, сынок!». Как бы забрать его у Хлорингов?! И как теперь быть?! Усевшись на склоне холма под солнцем, Шторм пытался рассмотреть, что происходит на том берегу, но широкая Ригина и дома посёлка на том берегу делали это занятие абсолютно бессмысленным. Ничего он там не видел…

Напрягся, почувствовав на себе чей-то взгляд. Повернулся, чувствуя, как мурашки бегут по коже. На него от дерева смотрел эльф Элодис, темнокожий, рыжеволосый, в одежде, меняющей цвет при каждом шевелении воздуха или колебании листвы и трав. С луком наготове. Он что-то произнёс с вопросительной интонацией, и Шторм покачал головой:

– Я не эльф.

– Ты эльф. – Возразил тот. – Ты эльдар. Ты один из убийц?

– И что? – С вызовом спросил Шторм.

– Ты эльдар. – Повторил тот. – Мы тебя не тронем. Но дети Лары убьют тебя. – Говорил он коротко, отрывисто, с сильнейшим акцентом, хоть и не коверкая слов. – Берегись. Лучше уходи из Элодиса, уходи совсем.

– Не хочешь убивать? – Шторм рывком встал. – Не убивай. Хочешь – убивай. Но лечить меня – не надо!!! Я сам знаю, что мне делать!!! – И пошёл прочь, с гордо поднятой головой, хоть кожа на спине и съёживалась в ожидании стрелы.

На окраине Бродов Гэбриэл и его спутники стали свидетелями гнуснейшей сцены: два пьяных мужика пытались зарезать корову, та вырывалась и отчаянно ревела, а рядом стояла маленькая девочка, не старше Вэнни, и заходилась от визга. Молодая женщина, видно, мать, и хозяйка коровы, стояла на коленях, укрыв голову фартуком, и раскачивалась туда-сюда. Гэбриэл только глянул на девочку, и заорал:

– А ну, хватит!!!

Мужики выпустили корову, и та бросилась прочь, тяжело взбрыкивая.

– А чё? – Попытался выступить самый пьяный и смелый. – Наша корова, имеем право!!!

– Ах ты, прыщ гнилой! – Наехал на него Нэш. – Перед тобой граф Валенский, сын его высочества! – Хлестнул наотмашь, и мужик рухнул на колени, закрывая голову руками. – Что тут творится?! Да уйми ты девчонку, баба!

Женщина опомнилась, вскочила, схватила девочку в охапку. Та продолжала плакать, хоть больше и не визжала.

– Что тут творится? – Повторил Нэш.

– Это мой муж… мой муж! Они выпили и мяса захотели… А корова, она же одна нас кормит, молоко и творог… Ваша светлость… милорды… Без неё… И дочка её обожает… Муж, он глупый, когда пьяный, но он хороший, правда! – Женщина сама не знала, кого выгораживать: и мужа жалко, и без коровы они пропадут, и что делать, понятия не имела. Граф Валенский выглядел надменным и жестоким, да и уедет он, а всё останется: и пьющий муж, и местная графиня, и хворающая дочка…

– Мяса они захотели… – Гэбриэл был в бешенстве. – Ур-роды! Успокой девчонку, вот… – Он взял у Иво яблочный пирог, протянул женщине. – Дай ей, чтобы не плакала. У меня своя дочка, такая же. – Женщина быстро глянула, увидела перепуганную Вэнни, лицо смягчилось:

– Какая миленькая! Вы не бойтесь, я не глазливая… Спасибо, ваша светлость. – Дала девочке пирог, и та вцепилась в подарок, как Вэнни когда-то, засопела, всхлипывая.

– Почему вы голодаете? – Мягче спросил Гэбриэл.

– Да… – Женщина смутилась, виновато и пугливо глянула на мужа. – Как-то…

– Что, – презрительно скривился Гэбриэл на мужчин, – пьёте, чтобы не работать, а ребёнку есть нечего?!

– А как работать?! – Воскликнула женщина. – Как только начали строиться, коз завели, хотели сыроварню свою… Тут же приехали, и такой налог потребовали! Пришлось всех коз им и отдать, а как мы на них копили! Всё моё приданое на строительство ушло…

– Что, местная графиня?

– Если бы! – Женщина испуганно понизила голос. – От лорда Хозяина… Против него графиня и голоса поднять не смеет, он её давно грозится выгнать из замка…

– Почему к герцогу не обращаетесь?

– Кто пробовал, даже до Грачовника не доезжали. – Призналась женщина. Девочка расправилась с пирогом, и теперь смотрела на Вэнни, а та – с живым любопытством, – на неё. Им были скучны разговоры взрослых, и Иво, заметив интерес ребёнка, спешился и ссадил Вэнни с молчаливого согласия Гэбриэла.

– Как тебя зовут? – Спросила Вэнни.

– Минни.

– А меня Вэнни. Почему ты плакала?

– Мою Дочку хотели зарезать. – Губы Минни скривились при воспоминании о страшном. – А она кричала.

– Мы немного задержимся. – Повернулся к своим спутникам Гэбриэл. – Мне нужно поговорить с местной графиней. Как её? – Он обратился к женщине, и та быстро ответила:

– Леди Изольда.

– Вот. – Гэбриэл дал ей несколько талеров. – Скоро всё изменится. Мы с братом наведём порядок, не сомневайся. И копи деньги на новую сыроварню. Тех, кто строится и открывает своё дело, его высочество освобождает от налога на три года, а если нужно, и ссужает деньги. А местному… хозяину скоро будет не до вас. Мы с братом пришлём к вам и в другие посёлки своих людей, которые будут следить, чтобы с вас не брали лишнего. И чтобы детей своих, – он вновь глянул на хорошенькую рожицу Минни, – не уродовали.

Замок леди Изольды был небольшой и не очень-то богатый. Мягко говоря. Единственным его украшением внутри были ажурные белоснежные занавески, которые выглядели совсем новыми; всё остальное несло печать времени и ветхости. Как и сама графиня, которая встретила их впопыхах – не ожидала визита таких лиц. Честно-то сказать, к ней уже лет двадцать никто не являлся рангом повыше, чем управляющие или Гестен.

– Ваше высочество, – присела она в поклоне после того, как Нэш представил Гэбриэла и короля эльфов, – и ваше величество! это великая честь для меня! Что я могу… – Она в уме лихорадочно перебирала небогатые запасы своего замка, чтобы не ударить в грязь лицом и принять гостей, как подобает.

– Мы не голодны. – Возразил Гэбриэл. Сел в предложенное кресло. – Я не герцог, конечно, но действую от лица моего брата. Будьте уверены, всё, что я скажу, всё, что решу, он одобрит.

– Вы очень на него похожи. – Призналась графиня. – Просто удивительное сходство. Я его видела недавно… Имела честь… счастье… – Она смешалась. Женщина была худая, нервная, с тоской и застарелым страхом в глазах. Руки её находились в постоянном движении, пальцы перебирали пояс, то и дело нашаривали и выпускали чётки, она нервно дотрагивалась до лица, то и дело трогала волосы. Ей было лет сорок; возможно, меньше – слишком уж она была измучена. Гэбриэл хотел ругаться и угрожать, но, рассмотрев, кто перед ним, изменил решение: она и так уж была запугана, дальше некуда. Сжал пальцами переносицу, раздумывая, как быть. Она смотрела на него с робкой надеждой, непонятно, на что. И, повинуясь внезапному наитию, он попросил своих спутников оставить их, чтобы поговорить с графиней наедине.

– Давно вы вдова? – Спросил, едва они остались одни.

– Четыре года. – Ответила она с лёгким удивлением в глазах.

– Муж ездил в Редстоун? Часто?

Она испугалась. Прикусила губу, и Гэбриэл легко читал её мысли: удивление, решимость всё отрицать, понимание, что он знает, стыд. И облегчение.

– Раз в три месяца. – Прошептала обречённо. – Я сначала радовалась.

– Радовалась?..

– Он оставил меня в покое, когда стал туда ездить. Он меня страшно бил, страшно. Я скинула трижды, пока не потеряла способность вообще родить. Муж… он каялся. Приходил в себя, и каялся. А потом на него снова что-то накатывало, и он… словно с ума сходил… И меня, и слуг, и животных… Мог бросить щенка в камин живьём… Но когда стал ездить в Редстоун, стал лучше. Проще. Но… не долго.

– И что стало потом?

– Мы потеряли всякую власть над своей землёй, даже над своей жизнью. Мы ничего не могли здесь сделать без разрешения лорда Хозяина… Муж был полностью в его власти. – Она закрыла лицо руками. – А теперь и я… А началось всё с того, что к нам приехала эта женщина… Мать Августа… Она была такой доброй, такой… понимающей! Я всё ей рассказала… Она потом так переменилась! Оказалось, что она жестокая, безжалостная… Муж терпел, пока мог, но они так нас унижали! Люди Хозяина приезжали к нам и вели себя так, словно мы – никто… В нашем собственном доме! И муж, он… он не мог больше это терпеть. Он очень каялся перед смертью, очень. Особенно в том, что погубил наших детей ещё в утробе… И…

– Руки на себя наложил?

– Да. – Она кивнула, стискивая руки. Гэбриэл подумал, что все эти великолепные занавески вяжет она сама – чтобы было, чем занять свои несчастные руки. – Мы сказали, что он случайно упал… Но я знала, видела, как он это сделал. Просто… не хотела, чтобы его похоронили на перекрёстке, с отрубленной головой.

– И после его смерти…

– Ничего не изменилось. Мой управляющий – из Редстоуна. Он нагло заявляет, что вообще может выгнать меня в любой момент и терпит из жалости. Если бы это был кто-то другой, не вы, он сам вышел бы к вам; вас он испугался. Но когда вы уедете…

– Нет. – Гэбриэл прошёлся, массируя переносицу. – Всё изменилось. Сейчас я пошлю его отсюда подальше; потом пришлю людей, которые будут смотреть здесь за порядком. Давно следовало это сделать… – Он обернулся к женщине. – Вы хоть знаете, чем ваш муж занимался там, куда ездил?

Она зажмурилась и покачала головой:

– Я старалась… не думать. Он не трогал меня, и это мне казалось… главным. Он стал со мной нежен, почти как до свадьбы.

Гэбриэл подумал, что Драйвер частенько говорил ему, будто делает благое дело, позволяя разным извращенцам выпускать пар и делая их безопасными для других. И на первый взгляд в этом и в самом деле что-то было… Но не для Гэбриэла. Он считал, что нет большой разницы, мучает ли такой ублюдок одних, или других – он ублюдок, и его следует изолировать, а то и уничтожить вообще. Почему для того, чтобы вот эта женщина жила спокойнее, следовало избивать и мучить ни в чём неповинных девочек?! Чем они хуже неё?! Да, её жалко. А их, значит, нет?! Для Гэбриэла всё было просто: жалко и тех, и этих, а значит, уничтожить надо настоящего виновника, раз и навсегда. Ну, а если его жене так уж его не хочется терять – пусть терпит сама; почему кто-то должен оплачивать своей жизнью её покой?! Но вслух запуганной и измученной женщине он говорить этого не стал. Это следовало сказать прежде, тогда, когда у неё ещё были здоровье, силы и красота, и возможность родить ребёнка. А теперь… какой смысл мучить её, она и так измучена. Несчастная, погасшая… Он положил руку ей на плечо:

– Успокойтесь. Мы теперь позаботимся о вас. Собирайтесь, поплывёте с нами в Хефлинуэлл. На время, пока здесь не будет безопаснее.

В дверь резко постучали, и Нэш заглянул внутрь:

– Милорд, тут гонец… говорит, что-то случилось у них.

– Давай его сюда. Мы здесь уже обо всём поговорили.

– Спасибо вам, милорд! – Схватив его за руку и целуя её, горячо произнесла графиня. – Спасибо, что сняли камень с души… что не оттолкнули меня! Храни вас Бог!

Гонец оказался крестьянином, как он сам сказал – из отдалённой деревни Жабки, что на самой окраине Жабьих Болот. По его словам, на деревню напали какие-то «страховидлы», в описании которых Гэбриэл мгновенно узнал каргов, или суо ап грахх.

– Сколько? – Нахмурился Гэбриэл.

– Три… немного, вроде, да их вилами-то не убьёшь! Наши-то в церкви заперлись, это, не знаю, что там со скотиной-то нашей, что с домами…

– На ловушку похоже. – Вполголоса предупредил Гэбриэла Нэш, когда они торопились во двор, за лошадьми. Гэбриэл попросил его остаться с Вэнни и Марией, и Иво оставил с девочкой, а Кину, как всегда, поехал с Гэбриэлом, который ответил Нэшу так же тихо, что зато они смогут взять кого-нибудь живьём и как следует расспросить.

Только зря он надеялся поговорить с напавшими: людей не было. Были только карги, и не трое, а пятеро. Твари бешено бросались на дверь маленькой церковки, куда и вправду спрятались уцелевшие жители деревни; увидев новых врагов, твари ненадолго оставили в покое дверь и обратились к ним. Гэбриэл, спешившись и бросив коня на улице, первым ринулся в атаку. На него в самом деле не действовала злая магия, сотворившая чудовищ, и он, как и эльф, не испытывал страха, сопровождающего их. В прыжке он пригвоздил одно из чудовищ к земле; сразу двое ринулись на него с двух сторон, и неожиданно наперерез одному из них метнулась большая тёмная тень. Знакомый Гэбриэлу волкособ сшиб карга грудью и схватился с ним в яростной схватке; Гэбриэл встретил на острие Виндсвааля второго. Драка получилась короткой – Кину так же легко уложил ещё двух, Гэбриэл, широко расставив ноги, пригвоздил к земле того, что дрался с собакой, постаравшись не задеть пса.

Пёс на всякий случай отбежал в сторонку и сел, настороженно глядя на Гэбриэла и чуть прижимая уши. Он не знал, как всё сложится, и то начинал скупо вилять хвостом, внимательно разглядывая Гэбриэла, то переставал, готовый ко всему: и подойти, и броситься прочь. Гэбриэл тщательно вытер меч, поглядывая на пса.

– А ты молодец. – Сказал снисходительно. – Помог, да. У меня пока что нет своей собаки; пойдёшь со мной?

Тот словно понял каждое слово: широко завилял хвостом и вскочил, изъявляя готовность идти куда угодно.

– Тебя только назвать как-то надо. – Гэбриэл вложил меч в ножны. – А будешь ты… Гор. А? Нормально?

Коротко гавкнув, Гор выразил своё согласие, и Гэбриэл, преодолевая опасения, от которых всё не мог до конца избавиться, потрепал пса по голове. Двери церквушки открылись, и оттуда осторожно выглянул мужчина в кузнечном фартуке со здоровенной дубиной в руке.

– Выходите! – Махнул рукой Гэбриэл. – Чудовищ мы перебили.

– И того, с крыльями? – Осторожно огляделся кузнец.

– С какими крыльями? – Удивился Гэбриэл.

– Здоровое такое, – пояснил кузнец вполголоса, – страшное! Вон, видите, ожоги?.. Это оно пуляется. Оно корову это, схватило и улетело, туда вон, – он указал рукой на холм, – только оно вернётся! И покудова вы его не грохнете, мы не выйдем! Мы тут уже это, решали, кого ему отдать, коли вернётся-то…

– Какие ожо… – Гэбриэл обернулся вокруг, и понял, что имел в виду кузнец. Повсюду были выжженные плеши, вроде клякс размером с лошадь, на земле, на стенах домов, дыры на соломенных крышах, обугленные тела животных и людей там, где была такая плешь… – Ничего себе! Кину, что это?

– Не знаю. – Кину, вот чудо, выглядел озадаченным. – Я никогда такого не видел… – Он подошёл к ближайшему ожогу, нагнулся и осторожно понюхал. – Какой-то… странный запах.

Гэбриэл подошёл и тоже понюхал. Запах был отвратительный, но странно и неприятно знакомый.

– Пахнет… – Он пощёлкал пальцами. – Пахнет… как в Красном Зале в Садах Мечты! Там огонь горит в таких светильниках, и пахнет в точности, как они! – Они быстро переглянулись с Кину. – Я должен увидеть, что это!

Кузнец показать дорогу наотрез отказался, но указал, в какую сторону улетело чудовище. Как оно выглядит, он так же не смог внятно объяснить, только повторял:

– Огромадное… И отвратное! Зубья-то огромные, и много-много, страсть! Стрелы-то его это, не берут, стражники в него все колчаны расстреляли, пока оно их не сожрало. Наш кюре-то, он говорит, что это, дескать, дракон… Может, и дракон, тогда ему эту, девственницу надо-то. Вот мы и решаем…

– Я вам решу! – Рявкнул Гэбриэл. – Сам за девственницу пойдёшь, понял?!

– Так оно и вас сожрёт. – Упрямо заявил кузнец, прячась обратно за дверью. Гэбриэл и Кину двинулись вверх по склону в указанном направлении, за Гэбриэлом бежал Гор.

Косогор кончился обрывом, под которым тёк ручей. И на берегу ручья, на коровьей туше, сидела кошмарная тварь. Она была грязно-серого цвета, с огромными крыльями летучей мыши, веретенообразным телом, длинным хвостом и длинной шеей, которая заканчивалась тупой мордой, напоминающей голову червя, но с широченной пастью, украшенной двумя рядами острых зубов. Этой самой пастью она с тошнотворным звуком оторвала кусок мяса от коровьей туши, и заглотила, как ящерица, активно дёргая головой. Гор, увидев тварь, напрягся, пригнул голову, вздыбил шерсть и замер, не издавая ни звука. Гэбриэл шёпотом спросил:

– Что это, Кину?..

– Не знаю. – Повторил тот. – Впервые вижу.

– А это не дракон?

– Драконы – красивые создания, а это же… мерзость!

– Что бы оно ни было, его нужно убить. – Решительно произнёс Гэбриэл.

– Согласен. – Кивнул Кину. Указал вокруг:

– Смотри, сколько стрел валяется. И ни одной – в чудовище.

– И твоя не возьмёт?

– Не знаю…

Переговариваясь, они всего на пару минут выпустили чудовище из виду, пригнувшись, чтобы оно их не заметило, но вдруг Гор яростно залаял, и они, вскочив, увидели, что чудовища нет. Останки коровы валялись на прежнем месте, вокруг всё было запятнано кровью, а чудища не было. Но Гор бешено лаял на обрыв, над которым, совсем близко, мерно взмахивая огромными крыльями и гоня знакомый запах, возникло чудище. По обе стороны от огромной зубастой пасти у неё обнаружились два махоньких красных глаза, а прямо над пастью – две ноздри, из которых вырвались два клочка чёрного, как сажа, дыма.

– О, Эрны!!! – Крикнул Кину. – Это всё-таки дракон!!! За камни!!! – И они ринулись под защиту каменной кручи. Гор один отважно лаял на чудовище, которое пульнуло в него какой-то тёмно-зелёной жижей. Пес увернулся, а там, где жижа попала на землю и камни, вспыхнул ядовито-зелёный огонь. Всё мгновенно обуглилось, не осталось ничего, сгорели или расплавились даже мелкие камешки. Дракон взлетел, разворачиваясь – вблизи он казался гораздо больше, чем издали, размером с хороший деревенский дом, – и Кину, выскочив из-за камней, с нечеловеческой быстротой начал слать в него стрелы одна за другой. Стрелы отскакивали от туши чудовища, но застревали в крыльях, и Гэбриэл понял, что надо делать. Он, как всегда во время боя, совершенно переставал бояться или нервничать; действуя, он был методичен, сосредоточен и нереально спокоен. Гор прыгал и пытался схватить тварь зубами, а дракон, как огромный нетопырь, бесшумно и ловко лавировал в воздухе, крылья несли сажу, мусор и отвратительную вонь, кусты горели. Над лесом с криками и писком поднялись стаи птиц. Гэбриэл, привлекая внимание твари, перебегал от одного камня к другому, и та кружила вокруг, норовя попасть в него горючей слюной. В какой-то момент она спустилась настолько низко, что Гор, высоко подпрыгнув, вцепился зубами в ее крыло, и Гэбриэл воспользовался этой заминкой: взбежав на камень, прыгнул и рубанул по сочленению крыла изо всех сил, упав и покатившись затем по земле, но не выпустив меч из рук. Заклокотав, заскрежетав и выпустив клочья чёрного вонючего дыма, тварь завалилась набок и исчезла под обрывом. Гор со злобным лаем бросился за ней, и туда же, поехав на пятой точке по крутому склону, устремился Гэбриэл, не обращая внимания на крики Кину.

Дракон ощерился на него из ручья, в который свалился, забил здоровым крылом – крыло с перерубленным сочленением и отрубленным когтем трепыхалось в воде. Тварь забулькала, заскрежетала, плюнула – и вода взорвалась клубком пара. Гэбриэл увернулся и, под паровым прикрытием, взяв в сторону, рубанул по снованию шеи, снеся её вместе с головой. Обезглавленное тело вскинулось, хлеща крыльями, истекая тёмной кровью, попыталось бежать, и Гор с бешеным хрипом вцепился в здоровое крыло. Дракон свивал в кольца длинный хвост, выпустил из глотки ещё пару порций чёрного дыма и наконец-то свалился, но долго ещё его крылья трепетали и дёргались, а из разрубленной глотки неслись клокочущие звуки пополам с тёмной вонючей кровью. Гэбриэл выпрямился, вытирая лицо и только размазывая по нему копоть. Как всегда, всё, что он не почувствовал в запале боя, начало сказываться: ожоги, боль от ушибов, жжение в содранных при падении коленях и локтях. Гэбриэл пошатнулся и опёрся о воткнутый в землю меч.

– Слава Виндсваалю! – Искренне воскликнул подбежавший Кину. – И руке, что его держит!

Гэбриэл болезненно сморщился, но улыбнулся смущённо, только сейчас начиная понимать, что, кажется, и в самом деле сделал что-то особенное. Вновь глянул на издыхающего дракона – его когти всё ещё подёргивались и изредка судорожно расправлялись. Оценил его величину и мощь: тело чудища было сплошными узлами мышц, покрытых жёсткой, как броня, кожей, серой, с зеленоватым отливом.

Подмигнул Гору – пёс, тоже обожжённый и грязный от копоти, храбрился и держался независимо и гордо, но в ответ на взгляд и подмигивание Гэбриэла вильнул хвостом.

– Слава – это хорошо, – морщась, признался Гэбриэл, – но больно мне… зверски!

Леди Изольда, только увидев Вэнни, присела перед нею, расплываясь в искренней улыбке:

– Какая прекрасная маленькая девочка! Как тебя зовут?

– Вэнни. – Ответила та, по недавно возникшей привычке обнимая ногу Иво, с которого не сводили глаз, млея, немногочисленные служанки графини. – Я принцесса.

– Она в самом деле принцесса эльфов. – Подтвердил Иво. – Айвэн Ол Таэр, внучка эльфийского короля.

– Какая честь для моего скромного замка! – Леди Изольда сделала церемониальный поклон. – А маленькая принцесса изволит умыться и переодеться?

– А у вас есть молоко? – Спросила Вэнни. – И пирожные?

– Молоко мы найдём. – Пообещала леди Изольда. – Пирожные не обещаю, но может, маленькая принцесса захочет чего-нибудь ещё?.. Есть очень вкусные пироги с ревенем, медовые пряники, а если очень поискать, то, возможно, найдётся корзиночка со спелой черешней…

– Я люблю черешню. – Вэнни высунулась из-за ноги Иво на две трети, благосклонно глядя на леди Изольду. – И пироги люблю. А что такое «сревенем»?

– Иво, миледи, – в залу вошёл Нэш, за ним – Туве и Вадим, собранные, настороженные. Леди Изольда сильно побледнела, прыгая глазами по их лицам. – Если мы запрём двери в эту залу, в неё можно попасть с чёрного хода?

– Нет. – Севшим голосом произнесла, почти прошептала, леди Изольда. – Только в донжон, наверх…

– Возьмите девочку и идите наверх. Иво, возьми Марию, понесёшь её туда же на руках. И не пугай её, не говори ничего.

– Что случилось?.. – Жалобно спросила леди Изольда.

– Ничего, миледи. Просто – идите наверх. И запритесь хорошенько.

Кристоф Мак Гайр, рослый, с длинной рыжей бородой и длинными тёмно-рыжими волосами, собранными в хвост, с серьгой в ухе, с мечом наголо поднялся, гремя шпорами, по широкой лестнице замка Броды. Его сопровождали трое людей и двое высоченных кватронцев, в уже знакомой Гэбриэлу и его друзьям чёрной одежде. В ворота они вошли беспрепятственно – немногочисленная стража графини и большинство слуг предпочли скрыться от греха. Мак Гайр рванул на себя большое медное кольцо. Дверь дрогнула, но не открылась, и он заколотил в неё кулаком в латной перчатке:

– Эй, Изольда, старая шлюха, отпирай! Отпирай, и останешься жива, дура! Нам нужны беременная девка и девчонка, тебя не тронем!

На балкон над ним вышел Нэш, за которым, с арбалетами наготове, появились Вадим и Туве:

– Иди-ка ты отсюда, пока жив, человече. Мы служим его высочеству графу Валенскому, девушка – его эльфийская кузина, а девочка – его дочь, принцесса эльфов, Айвэн Ол Таэр. Хочешь неприятностей с Хлорингами и эльфами?

– Вашим графом, – засмеялся Мак Гайр, – как раз сейчас кое-кто очень смачно обедает! А эльфы отсюда далеко. Открывай, здоровяк, и я тебя пощажу… может быть.

– Не открою. – Покачал головой Нэш. – Не в твоих интересах живых оставлять.

– Я же всё равно войду! – дёрнулся Мак Гайр. – И тогда ты сильно об этом пожалеешь…

– Валяй. – Пожал плечами Нэш. – Устраивай резню на Королевской дороге. Осаду замка, резню…

– Какую резню? – Глумливо и несколько натужно засмеялся Мак Гайр. – Это вы напали на графиню, в заложницы её взяли… Сволота гранствиллская! Совсем оборзели! Открывай!!! – Он грохнул в дверь кулаком со всей силы, и смачно, не жалея матов, выругался: ворваться внутрь замка, даже обветшалого, который изначально задумывался для того, чтобы защитить его владельцев максимально надёжно, без какого-никакого тарана было не так-то легко. В холле за дверью, – Мак Гайр знал, – был вход в подземелья замка, из которых можно было попасть и в рыцарский зал, и на лестницу, но в холл ещё надо было как-то попасть. Устроить полноценный штурм – значило привлечь ненужное внимание портового города, судов, идущих по Фьяллару, на которых могли быть кто угодно, хоть бы и союзники и вассалы Хлорингов… Придумать, как лучше сделать, Мак Гайр не успел: во двор замка вошли Гэбриэл Хлоринг, прихрамывающий, чёрный от копоти, эльф и большой пёс, больше похожий на волка, который Сразу же пригнул голову, оскалился и глухо зарычал.

– Чёрт. – Вздохнул Гэбриэл. – Ну, вот чёрт, чёрт и чёрт. Ну почему?! У меня жопа огнём горит…

– Ап диен сеидхе! – Сверкнув красными зрачками, весело сказал Кину, стремительно обнажая сабли. – Коэн! – И мягким, но нереально-быстрым, каким-то текучим движением очутился на лестнице, огибая своих противников.

Эльф не дал ни им, ни Гэбриэлу, обнажившему Виндсвааль, ни единого шанса показать себя. Стремительный, ловкий, безжалостный, он уничтожил шестерых человек в мгновение ока. Сабли в его руках превратились в сверкающие полосы, кровь щедро оросила ступени, но на самом эльфе не было ни капли, когда он прикончил последнего и картинно вытер оружие. Гэбриэл, который готовился увидеть зрелищное представление, сглотнул: он даже не успел понять, что тот сделал и как. Гор у его ноги перестал рычать, и, всё ещё щетинясь, понюхал воздух. Гэбриэл и сам чувствовал сильный, тошнотворный запах крови и требухи. Смерть воняла, и не только в Садах Мечты.

Иво, смотревший во двор из окна покоев, куда леди Изольда отвела Вэнни и его с Марией, Гэбриэла в прихрамывающем и чёрном существе признал не сразу; но эльфа узнал мгновенно и бросился вниз. Леди Изольда тоже побежала, задыхаясь от волнения, выбежала во двор и увидела – увидела графа Валенского, грязного, словно обугленного, но сверкающего белозубой улыбкой, особенно яркой с грязного лица. Он слегка прихрамывал, держа в левой руке обнажённый меч и опираясь на него, с другой стороны его поддерживал улыбающийся Иво. Улыбался даже обычно высокомерный и бесстрастный эльф. Леди Изольда, опомнившись, приказала служанке, раскрывшей рот:

– Горячей воды и полотенец, живо, дура! – И поторопилась навстречу, присела перед графом:

– Господин мой, какая радость видеть вас живым! Я только что услышала…

– Ерунда. – Махнул рукой Гэбриэл. – Вели послать большую телегу с тяжеловозами, а лучше две, и несколько человек, господин покажет, куда… Надо дракона привезти.

Леди Изольда ахнула, служанка едва не уронила таз с горячей водой, вновь раскрыв рот.

– Дракона?.. – Прошептала леди.

– Ну. – Гэбриэл с облегчением опустился в кресло, застонал, сев криво: было очень больно. И где, и обо что он так ударился?.. Хоть убей, не помнил! Леди Изольда, как положено хорошей хозяйке, сама принялась ухаживать за ним, стирая с лица копоть и грязь, осторожно промокая ссадины и царапины. Гор уселся рядом, следя за ней – не замышляет ли чего?.. Но леди Изольда действовала бережно и умело. Кину, тоже умывшись, отправился с крестьянами за драконом, а Гэбриэл, чувствуя себя совсем скверно, отправился принять ванну. Как всюду на юге, ванной была большая бадья с горячей водой, где Гэбриэл, с его ростом и длинными ногами, чувствовал себя полным идиотом. Но помыться хотелось, и он опустился в тёплую воду, зашипев от боли во всём теле: видно, съезжая по почти отвесному каменистому склону, он всё тело поранил и ободрал! Даже кожаные доспехи пошоркались и кое-где порвались… Гэбриэл отмок, вымылся и, в свободной льняной рубашке, вышел в спальню, где его уже ждал Иво. Гэбриэл рухнул в постель, со стоном и заверениями, что не встанет уже никогда.

– Там что, настоящий дракон был?! – У Иво от возбуждения расширились и горели бирюзой кошачьи зрачки. – Нет, серьёзно?!

– Вот привезут его, посмотришь… – Гэбриэл, медленно ворочаясь многострадальным телом, нашёл наиболее комфортное положение и замер. – Ох, чёрт… больно-то как, а?!

– Он что, тебя схватил? Ты ранен?! Где?!

– Да нигде я не ранен! Ох… Я просто синяков нахватал, а где, сам не знаю. Пока бился, даже не понял. Вэнни где?

– Леди Изольда о ней заботится. Черешней угощает. Они в твою честь пир замутили, носятся там, готовят. Ну, ты даёшь! Он хоть очень большой – дракон?

– Нормальный такой. – Гэбриэл теперь очень гордился собой. – Привезут, увидишь. Иди к Вэнни, смотри за нею. Мало ли, что. А Мария?

– Отдыхает. Мы ей ничего не сказали, она думает, что всё в порядке. Ты же знаешь…

– Знаю. – Гэбриэл прикрыл глаза, охая и смеясь одновременно:

– Вот зараза, А?! Слышь, стоять… Возьми, – он указал на свой камзол, – там три дуката… У этой графини, небось, у самой жрать неча, какой пир к черту… Пусть хоть что-то купят…

В сумерках привезли дракона, и весь посёлок, и все окрестности сбежались посмотреть на него. Четыре здоровенных шайра с трудом тащили телегу с тушей, голову везли на второй телеге. Собаки заходились в лае, дети визжали и плакали, люди ахали и вскрикивали. Пока о драконе только говорили, многим казалось, что всё это обычное хвастовство и никакого дракона не привезут; но вот он был, настоящий, мерзкий, огромный, страшный! Нэш, запрыгнув при свете факелов на помост, зычно закричал:

– Слушайте, люди!!! Сей премерзостный драконище, сей отвратный гад, напал на деревню Жабки и собирался жечь и опустошать округу и дальше, пожирая детей и девиц! И так оно и было бы, ежели б не граф Валенский, младший сын его высочества, да продлят небеса его дни!!! Сиятельный герцог Элодисский избавил вас от Дикой охоты, а его брат – от чудища подлого и смертоносного! Слава графу Валенскому! Слава храброму сердцу и твёрдой руке убийцы дракона!!!

Гэбриэл, прихрамывая, показался толпе, с вымученной улыбкой отвечая на крики восторга и благодарности. Он чувствовал себя неловко: женщины целовали ему руки, показывали ему своих детей, просили, чтобы он прикоснулся к ним. Хотя всё происходящее было приятно. Кричали славу ему и принцу Элодисскому, и это было приятно вдвойне. Он был счастлив, что помог отцу и брату, и это было абсолютно искреннее чувство. Как ему хотелось бы сейчас, чтобы они его видели! И чтобы Алиса его видела и восхищалась им!

В разгар этого веселья и появился Марчелло, которого привлекли шум, крики и музыка, да ещё то, что на пристани им сказали, будто бы Хлоринг убил дракона. Не поверив в дракона, Марчелло, тем не менее, оставил «Единорог» и отправился на городскую площадь, где и был ошарашен прежде всего зрелищем, которое из себя представлял мёртвый дракон. Он даже подошёл к голове дракона вплотную, и, ощутив его запах, уже не мог сомневаться в реальности чудовища. Повернувшись к Гэбриэлу, он молча снял шляпу, прижал другую руку к сердцу, и поклонился ему так картинно, и с таким почтением, что вызвал этим очередной взрыв восторга в толпе.

И как она его находила?.. Не успел Шторм вернуться в Гранствилл – он не боялся появиться здесь, потому, что для людей эльфы были на одно лицо, и у ворот Блумсберри на него даже никто не глянул, – как появилась ведьма.

– Живучий. – Констатировала без всякой теплоты в голосе. – Ты зачем полез в Вешки, эльфёныш? – Она произносила это слово так, что явственно слышалось «гаденыш». – Заигрался?..

– Чего надо, ведьма? – Мрачно спросил Шторм. Он и так ел себя поедом всё это время, проклиная свою самоуверенность, и попрёки ещё и от ведьмы Барр ему вообще были не нужны.

– Мне нужны ещё трое, помимо тебя. В Разъезжее привезли наше мясо, украденное в Сандвикене. Мы должны его забрать.

– В Разъезжее? – Хмуро скривился Шторм. Он был зол, устал, хотел отдохнуть и не желал выполнять приказы ведьмы, которую терпеть не мог. – А может, сразу приступом взять замок? – Он кивнул головой в сторону Хефлинуэлла.

– Там есть монастырь. – Барр проигнорировала начисто попытку иронии. – В нем – одни бабы и девки. Настоятельница монастыря, шлюха, подстилка кардинала Стотенберга, мать его бастардки, утверждает, что женщины могут всё то же, что могут и мужчины, и всё в монастыре делают бабы. Захватить его не составит труда. Пока я забираю мясо, порезвитесь с девками… Я укажу, которых в первую очередь. Это дочери и родственницы очень больших людей. Очень знатных и важных людей. Мы уничтожим этот рассадник греха и разврата раз и навсегда, никто уже не повезёт сюда своих девок.

– Вчетвером? – Шторм всё ещё хмурился, но уже проникся идеей. – Не маловато?

– С вами буду я. – Отрезала Барр. – В Разъезжем ничего не услышат и не поймут, пока не будет слишком поздно. Виновными, разумеется, сочтут Хлорингов. И ещё. Ты закроешь лицо, волосы я тебе сделаю на время чёрными. Ты будешь Гэбриэлом Хлорингом. Ты ниже ростом, но это не важно – там всё равно не поймут. После набега Хлоринг навсегда исчезнет, а слава останется.

– В смысле – навсегда? – насторожился Шторм. Барр гадко усмехнулась, поглаживая по голове своего пса:

– Он уже мёртв. Но об этом никто и никогда не узнает.

Марчелло, по настоянию Гэбриэла, в первую очередь, как врач, осмотрел Марию. Девушка всё ещё не знала, что произошло. Служанка графини, которая принесла ей поесть и попыталась поговорить, была в шоке: Мария, по её мнению, оказалась какой-то дикой, чуть ли не ненормальной. В итоге накормил девушку сам Гэбриэл, он же утешил и немного успокоил её. Мария впервые в жизни очутилась, как ей казалось, в таком роскошном помещении, в такой роскошной постели (ведь настоящей роскоши она никогда не видела), её по-настоящему напугало это. Она не знала, как себя вести, что говорить, что делать, и произвела на служанку впечатление слабоумной и запуганной; но ей хватило ума и наблюдательности это понять, и к приходу Гэбриэла она была в отчаянии.

– Ну-ну, не расстраивайся! – Обнимая её, утешал девушку Гэбриэл. Усмехнулся:

– Я ведь тоже в первые дни, как брат меня нашёл, дикий был, ужас. До сих пор в чём-то дурачок деревенский, да. Это пройдёт. Ты сильная, умная, храбрая девочка, ты справишься и станешь такой, что я ещё сильнее буду тобой гордиться.

– Не стану. – Чуть слышно возразила Мария, пряча лицо у него на груди. – Я сломалась, я ничего больше не могу. Я даже встать не могу…

– После того, что с тобой делали, что ты вынесла – это и не удивительно. – Гэбриэл вздохнул, целуя её в макушку. – Но ты выжила, и ты победила.

– Я?! – Мария попыталась засмеяться, но вышло рыдание. – Победила!!! Ты смеешься надо мной?! Ты смеешься!.. Я сломалась, я сдалась… Меня убили, убили внутри, понимаешь?!

– Ш-ш-ш… – Гэбриэл начал покачиваться, баюкая и успокаивая её. – Ты победила, ты заставила меня стать другим. Ты же помнишь, какой я был? Тварь, животное… Но ты боролась, и сначала я тебя возненавидел, а потом – зауважал. И изменился. Не сразу… Сначала бесился, страшно бесился, ты же знаешь. Но мне пришлось перемениться, и всё из-за тебя, из-за твоего упорства. Я изменился, и это твоя победа. Если бы я не пришёл тогда ночью в первый раз к тебе, я потом и к Солнышку не пришёл бы тоже. И сейчас мы все были бы мертвы. Так что да, Мария, ты победила. Ты заставила меня очнуться и бежать; а в результате – на свободе я, Солнышко, Иво и ты сама. Понимаешь?

– Это правда? – Всхлипнула Мария. В груди стало горячо и радостно от слов Гэбриэла, которым она боялась поверить, и в то же время верила, потому, что так хотела, так хотела, чтобы это была правда! Унижения, через которые она прошла, в самом деле почти уничтожили её. Для такой гордой и сильной девушки пережитые унижения были хуже смерти. Гэбриэл, чувствовавший то же самое, понимал её, как никто, и старался помочь ей поверить в себя снова, пытался дать ей точку опоры, которая поможет ей встать на ноги и пережить душевный кризис.

– Правда. – Ответил он. – Чистая правда. На самом деле это ты меня спасла, и даже не сомневайся в этом. Теперь дело за малым: спаси себя и нашего ребёночка.

– А ты позволишь мне видеться с ним, когдаон… когда он родится? – Замирая от страха и от надежды, спросила Мария. Для неё так естественно было ощущать себя абсолютно бесправной, что она и не подумала бы протестовать, отбери у неё Гэбриэл ребёнка на самом деле. Да что протестовать – она и обидеться бы не посмела.

– Мария… – Гэбриэл тяжело вздохнул, и девушка сжалась, решив, что это отказ. Но он продолжил:

– Хэ мне всё время вдалбливал одну мысль: что моя мать была шлюха, которая нагуляла меня с каким-то эльфом и бросила, продала за пригоршню медяков. И я всегда её ненавидел. Всегда. За всё, что со мною было… В сущности, то же, что и с тобой. Я так же сдался только ради друга… И так же и на стекле стоял, и ногти мне рвали… Всяко было. И я мечтал найти её и сделать с нею то же самое. Чтобы почувствовала на своей шкуре… Потом, правда, стал другое думать. Из-за тебя и Доктора, который как-то рассказал мне, как они тебя и твоего брата забрали, а семью вашу убили… Да, я стал другое думать. И ещё думал: а что, если моя мать была, как вы – родила в Садах Мечты, и меня забрали, а её убили?.. И так мне было хреново от этих мыслей… А главное – что я ненавидел свою мать, а она на самом деле не виновата передо мной ни в чём. А теперь я знаю, что она вообще была эльфийка, жена моего отца, и её убили и… – Он замер, и по тому, как он напрягся, Мария поняла, как ему больно. Осторожно погладила его по плечу.

– В общем, я это зачем сказал? – Взял себя в руки Гэбриэл. – Затем, чтобы у тебя и в мыслях не было, что я отниму у нашего ребёнка мать. Для меня мысли о матери – это такая боль, такое… что и не сказать. – Он отстранился, взял её за плечи и посмотрел в глаза. – Понимаешь меня?.. Я не позволю… никому… чтобы мои дети прошли через что-то похожее. Клянусь, я на всё пойду, убью, порву, руками разорву на части, зубами загрызу, но не дам никому обидеть своих детей. Я на Вэнни посмотрю, и мне так хреново от мысли, что мой отец чувствовал, когда я пропал, и он думал, что со мной и где я. Потому, что я теперь знаю, каково это, ПОНИМАЮ его. Мне от одной мысли, что эту девочку обидит кто, что она будет бояться, плакать, мучиться, мне так на душе… – Он зажмурился. – Короче, знай, Мария, знай всегда: и ты, и наш ребёнок – вы в безопасности, пока я жив. Я ни за что не отниму у него мать, как отняли у меня. Вы с ним будете в безопасности и вместе, даже не думай, ладно?

Мария кивнула, не в силах выдавить из себя ни слова. Слёзы бежали по её щекам, но это были слезы благодарности, сочувствия и облегчения. Она сострадала Гэбриэлу в этот миг так, как может только тот, кто тоже пережил многое и выстрадал не меньше.

– Ну, вот. – Гэбриэл вытер ей слёзы. – Не плачь, сердце моё, сейчас тебя посмотрит врач… Не Доктор! – Он заметил, как она вздрогнула, и как дико блеснули её глаза. – Марчелло, врач моего брата… Он отличный врач, и человек хороший. На нашего Вонючку не похож ни капли. Я думаю, тот один такой… был.

– Был?.. – Прошептала Мария.

– Ну… – Гэбриэл усмехнулся, но усмешка вышла злой. – Я его встретил тут в Сандвикене… случайно… И так у меня дерьмо закипело, что я его… ну, скажем так: некрасиво с ним поступил. Если он после этого и выжил…

– Что ты с ним сделал? – Свистящим шёпотом спросила Мария, она аж задрожала вся. – Скажи, скажи!!! – Вцепилась изо всех сил ему в запястья. – Ты его убил?!

– Нет, так хорошо я ему не сделал. – Ответил Гэбриэл. – Я ему яйца отрезал, так что он больше не трахнет никого… нечем, – и того… по списку. Ногти отодрал, избил, солью посыпал и поставил коленями на стекло… Да так и бросил.

– Он кричал?! – Мария вся дрожала, глаза горели диким красным огнём. – Сильно?!

– Он визжал, как свинья, и рыдал, аж соплями весь уделался. – Ответил серьёзно Гэбриэл. – Тебе бы понравилось.

– Жаль, я не видела!!! – Пошептала, дрожа, Мария. – Как жаль!!! Спасибо тебе… спасибо!!!

Марчелло осмотрел Марию – в отличие от Доктора, он даже её не трогал, и не просил раздеться, только осмотрел рубцы на плечах и на руках, и только задавал вопросы, – и сказал:

– Она слишком истощена. Я уже знаю, как живучи эльфы, и как быстро поправляются от самых страшных увечий, но даже для эльфа сеньорита слишком истощена. Это не нормально, и опасно для бамбино… ребёнка.

– И что делать?! – Встревожился Гэбриэл.

– Положиться на природу. – Пожал плечами Марчелло. – И очень хорошо кушать. Много кушать, много яиц, молока, масла, овощи, зелень, мясо…

– Но её тошнит! Она только молоко и пьёт…

– Я думаю, это от того, что её укачивает. – Подумав, сказа Марчелло. – И от того, что её желудок – как это, – не привык к обильной пище. Я ей сделаю желудочное лекарство, и мы перевезём её на корабль, где ей станет лучше. И не надо пока давать ей свежую ягоду. И жирной и тяжёлой пищи тоже лучше пока избегать. Птицу, яйца, творог… Можно немного куриной или телячьей печени.

– Она хочет есть мел. – Вспомнил Гэбриэл. – Это нормально?

– С беременными такое случается. – Подумав, заметил Марчелло. – Право, не знаю, почему это, но в итальянских деревнях знахарки в таком случае дают донна гравида – беременным, – толчёную куриную скорлупу. Я сделаю порошок, это лучше мела. – Он ласково улыбнулся девушке. – Он весьма невкусный, но мы будем растворять его в молоке. И не стесняйтесь озвучивать свои желания, сеньорита, ведь это желания вашего бамбино. Я уверен, сеньор Габриэль будет счастлив их исполнить.

– Даже не сомневайся. – Подтвердил Гэбриэл, и Мария, обхватив себя руками, призналась:

– Вы такие добрые… Я даже боюсь…

– Ничего не бойся. – Повторил Гэбриэл слова, уже ставшие мантрой. – Я с тобой, я здесь.

– Это не пустые слова, сеньорита! – Подтвердил Марчелло. – За такое короткое время сеньор Габриэль уже снискал себе славу великого рыцаря! А после сегодняшнего любые сомнения и сплетни вообще умрут – как это? – в диких корчах!

Дракона погрузили на корабль, и утром «Единорог» отчалил. Как-то само собой получилось, что леди Изольда, к великому облегчению Иво, взяла на себя опеку над Вэнни. По её настоянию, в Июсе пришлось остановиться и купить для девочки другую одежду; мужчины искренне не понимали, почему розово-золотое великолепие так ужасало женщину, но когда они увидели Вэнни в новом опрятном сарафанчике голубого цвета, вышитом белыми цветочками, то даже Гэбриэл признал, что девочка выглядит очаровательно, а главное – по-детски и очень трогательно. Сама Вэнни считала, что розовый сарафан был лучше; но без проблем согласилась на голубой, особенно после того, как папочка его похвалил. Она страшно важничала, узнав, что её папа убил дракона, но разревелась, едва его увидев, и Гэбриэл так и не смог уговорить её его потрогать… Возможно, потому, что дракон уже начал ощутимо пованивать.

Глава седьмая. Монастырь святой Бригитты

В этот раз Корнелий был и осторожнее, и умнее. Прежде всего он посоветовался с примкнувшими к нему рыцарями, Зоном, Андерсеном и неким Гирстом, прибывшим вместе с Енохом. В этом Гирсте хозяин постоялого двора «Говорящий ворон» с трудом, но признал бы нищего рыцаря, так набедокурившего у него не так давно. С трудом потому, что бедный рыцарь неожиданно основательно поправил свои дела. На роскошном вороном шайре, в чёрно-коричневой броне, с чайкой, раковинами и полосой внебрачного сына в гербе, он выглядел вполне себе состоятельно и очень по-боевому. Нужно ли добавлять, что его оруженосца постигла столь же разительная перемена к лучшему?.. Едва лишь присоединившись к Корнелию, Гирст тут же ухитрился так ему понравиться, что почти мгновенно вытеснил из его сердца прежних любимчиков, а наивный Енох в нем души не чаял. Именно Гирст посоветовал Корнелию отправлять вперед разведчиков, и не только их, но и «пятую колонну» – людей, которые будут готовить население к приходу Корнелия и его последователей. Люди, – говорил Гирст, – будут верить, что с Корнелием к ним придёт порядок, возмездие и спасение, и это очень поможет в их благородном и богоугодном деле. А пока разведчики разнюхивали, а специально нанятые люди агитировали, раздувая недовольство и науськивая людей на местную власть, Гирст занялся разношёрстным сбродом, табором таскавшимся за своим кумиром. Суровой рукой в считанные дни он наводил среди них порядок, быстро отделяя «бабьё и блаженных» от боеспособной живой силы, которую организовал в настоящую армию. С его лёгкой руки родилось словечко «Корнелиты», которых он ещё называл новомодным термином «ангельская милиция». Новоявленные «милиционеры» нашивали на вамсы и плащи черные кресты с завитушками, женщины, которых было немало в обозе, шили и вышивали знамёна с горящим крестом – символом похода «Корнелитов». Люди примыкали к проповеднику целыми семьями, продавая имущество, жильё и землю, и эти средства, оседающие в обозе с немалой долей имущества сгоревших жертв, Гирст пустил на оснащение армии, обещая недовольным, что скоро золото и прочие блага рекой потекут к ним, «успевай только кошель подставлять!».

Эта армия весьма беспокоила Бергстрема и его приятелей, которые было расслабились и обрадовались тому, что Корнелий потерпел такое фиаско с русским походом. Но, узнав, что целью Корнелитов стал Фьёсангервен, приятели вновь воспрянули духом. До этого момента Бергстрем и помыслить не мог о конфронтации с Еннерами, настолько они были сильны и уважаемы в Междуречье. Но религиозные войны не в первый раз рушили основы миропорядка, ибо нет войн страшнее. Войны грабительские, войны, нацеленные на захват и порабощение, оставляют как можно больше ресурса, и живого, и материального; религиозные и идеологические войны оставляют выжженную пустыню. А главное – люди, дерущиеся за идею, способны на всё. Правда, и управлять этой фанатичной массой невозможно, и тот, кто выпускает на волю этого демона, рискует страшно, но почему-то тем, кто начинает это, так не кажется. Им все кажется, что они, такие умные и расчётливые, все рассчитали и смогут в любой момент все прекратить и направить в нужное им русло. И воспользоваться плодами буйства стихии, находясь в сторонке.

Именно для этого прибыл в Лавбург отец Бергстрема-младшего.

– И правильно! – расхаживая по сводчатой трапезной Замка Ангелов в Лавбурге, возражал он своему сыну. – Ты же шагу без своих дружков ступить не можешь! К чертям Смайли и побирушку этого, Венгерта! Они же кто?.. Смайли – барон паршивый, а помыкает тобой, эрлом, как пацаном сопливым! Ты кто – оруженосец его?! А Венгерт? У него коня доброго отродясь не было, он сроду не ел досыта, пока ты его не подобрал, не обласкал и не приодел за свой счет! К чертям их, ясно тебе?! Ты их сеньор, а они – твои вассалы, а не наоборот!!! Ясно, ясно тебе?! Втравили тебя в заварушку… Слава Господу, хоть в одном меня послушался и доверился Гирсту. Рон всё разрулит, он в этом плане гений, даром, что бастард… Нам это дурачок Енох с неба свалился, и нужно ловить момент, ясно тебе? Гирст все провернёт так, что мы вроде и не при чём, даже выступим спасителями. Еннеры умрут, все, кроме младшей девки – сколько ей, десять?.. – Он сел за стол напротив угрюмо ссутулившегося над пустым бокалом сына. Тот, как обычно, страдал с похмелья. Налил вина и себе, и сыну. – Заберём к себе, подрастим до постельного возраста, а там выдадим замуж так, как выгодно нам. И будет у нас карманный эрл Фьёсангервенский, песня!

– А старшую? – Буркнул Андерс, который как-то видел Фиби и был очень даже не прочь сделать её своей… на какое-то время.

– Старшая нам не нужна. Слишком взрослая, и, говорят, не дура. Как бы не затаила злобу и не примкнула к каким бунтовщикам или мстителям. – Он посмотрел на сына. – Развлечься, коли хочешь, без проблем, только чтобы никто не знал.

– А младшая что, подрастёт и не вспомнит? – Скривился Андерс.

– Про кого?! – Воздел очи горе его отец. – Корнелий будет для всех убийцей её отца, Кор-не-лий! Ясно тебе?! В кого ты такой тугодум? Которого кто вытащил на свет Божий? Твой приятель фон Берг!

– Берг мой друг! – Побагровел Андерс. – И зять!!!

– У правителя нет друзей! – Повысил голос его отец. – У правителя два союзника: меч и корона! Твои дружки уже завели тебя в тупик, из которого я один могу тебя вывести! Я, да твой брат-бастард… и с ним держи ухо востро, слишком уж он ушлый, и рвения в нем многовато. Нет у нас никого, помимо прямой линии: отец-сын-внук. Даже братья и кузены уже соперники. Трон, что королевский, что графский, под одно седалище выточен, не забывай этого никогда! К чёрту фон Берга, да и сестрицу его малахольную – туда же! Кого она тебе нарожала: девок?! Один пацан получился, и тот умер!!! – И Андерс, и его отец и не подумали вспомнить, что несчастная женщина скидывала несколько раз именно из-за побоев. А сын и наследник Андерса умер от того, что пьяный отец швырнул его о стену, когда трёхмесячный ребенок расплакался у него на руках. За каковую смерть Андерс потом избил жену до полусмерти – и больше она уж не беременела. – Отправь её в монастырь за бездетность, а развод я тебе устрою.

– Чтобы на Еннерше жениться? – По-прежнему хмуро, но уже не без интереса поинтересовался Андерс.

– Бери выше: на девчонке Хлоринг! Вот разделаемся с Еннером, и я отправлю Гирста в Хефлинуэлл. Он эту Габриэллу из под земли достанет, он парень способный и беспринципный, полезное качество… и опасное. Нужно будет, когда он девку притащит, сделать так, что… – Он подумал, жуя губами. – Чтобы ты у меня спасителем девицы оказался. От похитителя подлого.

– Ну ты, батя, и гад. – Без осуждения, скорее, с уважением, заметил Андерс. – Он же твой сын!

– У меня один наследник. Законный. – Возразил тот. – Ты меня что, вообще не слушаешь?..

Женщина, прятавшаяся всё это время на хорах для менестрелей, не дыша, на карачках, пятясь задом, выползла через предусмотрительно оставленную открытой дверцу на чёрную лестницу и так же, не дыша, очень медленно, спустилась по ней. Прокралась мимо приоткрытой двери в трапезную и со всех ног бросилась на женскую половину, где несчастная жена Андерса, Вероника, или Ники, пыталась занять себя шитьем в ожидании свежих новостей. Как и её брат, Ники унаследовала фамильные черты фон Бергов: мягкие, тонкие, не особенно густые, но мелко вьющиеся и от того пышные соломенные волосы, тонкую светлую кожу, тонкий нос с горбинкой, близко посаженные светло-голубые глаза, тонкие губы и узкий, немного выдающийся вперёд подбородок. Но фон Берг из-за этих черт всегда выглядел женоподобным хлюстом, а Ники в девичестве была очень хороша собой. Волосы её и теперь были хороши, но больше почти ничего хорошего в женщине не осталось. Тяжёлые частые беременности и ранние роды исказили её фигуру: позвоночник искривился, и от этого грудь, и так небольшая, впала, а бесформенный живот на очень худом теле выпятился вперёд. НО так выглядело в её время абсолютное большинство молодых замужних женщин, которых выдавали замуж в двенадцать-тринадцать лет, и которые начинали беременеть и рожать, не успев как следует сформироваться. И ничего особенного ни она сама, ни окружающие, в её внешности не видели: нормальная женщина. Куда хуже было лицо. Муж выбил ей почти все зубы и дважды ломал нос, остальное довершили страх, горе и слёзы. Двадцатисемилетняя женщина выглядела старухой, и только руки, ещё молодые и нежные, да тонкая изящная шея, выдавали печальную истину.

Но самым непостижимым было то, что мужа Ники любила. Любила того, кто убивал её детей, унижал и избивал её, отнял у неё красоту и здоровье, растоптал в ней чувство собственного достоинства, и каждый день мог добить её одним пьяным ударом. Не смотря на всё это, Ники любила его. Стремясь оправдать своего красавца-мужа, да и саму себя и свое унижение, она приписывала его жестокость можжевеловой водке, влиянию друзей и проискам бесстыжих шлюх. И пыталась изменить ситуацию всеми способами, которые только могла изобрести её голова: просила брата повлиять на Андерса и отучить его пить, отвадить от него пьянчугу Смайли, обращалась к ворожеям и гадалкам и даже отравила крысиным ядом трёх его любовниц, которых Андерс опрометчиво поселил у себя в замке. Как только в Лавбург приехал её свекр, Ники поспешила к нему со своими обычными жалобами и просьбами. Забитая, после смерти матери не нужная никому, даже родному брату, практически уничтоженная морально, женщина, как всякое живое существо, хотела жить, и как всякая любящая женщина, хотела внимания и хоть какой-то ласки от любимого. Она отчаянно нуждалась в поддержке и помощи, и давным-давно лишенная и достоинства, и гордости, готова была назойливо и нудно клянчить эту помощь у всех подряд, упрямо не замечая досады и неприязни. Но свекр её обнадёжил. Выслушал, говорил с нею очень ласково, пообещал приструнить сына, даже погладил её по голове и поцеловал в лоб. Истосковавшаяся по вниманию и заботе, Ники до сих пор чувствовала на себе эти прикосновения и поцелуй, они грели её и дарили надежду её измученному сердцу. Но доверенная служанка, так же многократно битая и изнасилованная Андерсом и его приятелями, посланная нынче шпионить, вернувшись, всего несколькими словами разбила эти надежды, а след от поцелуя на лбу вспыхнул печатью Иуды. Ники поднялась с места, словно лунатичка, пошла к открытому окну, не слушая больше служанку, которая, пытаясь утешить госпожу, говорила о том, что монастырь – это даже хорошо, там уж её ни бить, ни унижать не будут, и станут они с нею жить легко и радостно, Богу молиться… Ники не слышала её. Андерс, её Андерс, выгонит её, как негодную собачонку, и женится на другой!

Окна трапезной, где сейчас беседовали отец и сын, находились как раз напротив окон квадратной башни, в которой, на четвёртом этаже, располагались покои графини, и тоже были открыты – было жарко. Глядя на эти окна, Ники содрогнулась зябко, и злая, безумная усмешка скользнула по бледным узким губам.

– Будь ты проклят, батюшка!!! – Крикнула она, одним движением оказываясь на широком подоконнике. – Будьте вы оба, ПРОКЛЯТЫ!!! – И, не успела служанка ухватить её за подол, бросилась вниз, крестом раскинув руки.

Отец и сын и крик слышали, и падение видели. Отец бросился к окну и посмотрел вниз, где лицом, или тем, что от него осталось, в месиве крови и мозгов лежала Ники, вывернув руки и нелепо раскинув ноги. А подбежавшие к телу слуги, задрав головы, в растерянности и смятении смотрели на него.

– Чёртова баба… – Выругался Андерс. – И хрен с ней… Лучше даже…

– Болван! – Зашипел, отшатнувшись от окна, его отец. – Что хорошего?! Сегодня весь Лавбург будет сплетничать о том, что твоя жена покончила с собой из-за тебя, а завтра весь Остров заговорит о том, что это ты её убил! А то и мы оба… Кто это орёт наверху?

– Служанка её, курица безмозглая… – Понимая, что отец прав, Андерс помрачнел ещё сильнее.

– Сегодня же она должна сознаться, что убила свою госпожу, понял?! Если не сознается…

– Сознается. – Светлея лицом от приятных предвкушений, пообещал ласково Андерс. – Обязательно сознается.

И женщина, избитая, с порванными клещами грудями и раздробленными ступнями и кистями рук, во всём созналась: и в убийстве, и в колдовстве, и наведении порчи, и в клевете… И была казнена на следующий же день. Но слух о том, что Бергстрем убил свою жену, по Острову всё-таки пополз.

Утром, после казни, – она состоялась на обычном месте, у ворот Блумсберри, – Гарет задержался в городе, чтобы поговорить с городским муниципалитетом о слухах и сплетнях, которые просто лавиной накрыли Пойму. Люди были в страхе; и без того ужасные, подробности гибели трёх деревень раздували и усугубляли, число погибших росло в геометрической прогрессии, кто-то уже утверждал, что Ригстаун сожжён и там воют оборотни на пепелище, которые скоро будут и здесь.

– А как бороться с этими слухами? – тоскливо вопрошал фогт, то и дело вытирая пот с лица и шеи – было жарко, и настежь открытые окна не спасали, даже ухудшали ситуацию, так как снаружи было даже жарче, чем внутри, – и страшно завидуя полукровке Гарету, который был сух и свеж. – Где их сиятельство граф? Люди бы поуспокоились, ежели бы знали, где он, почему так спешно от гостей уехал и…

– Господа!!! – В зал влетел запыхавшийся подросток, – ваша светлость!!!

– Гэбриэл! – Похолодел Гарет. Он что-то чувствовал, весь день вчера и ещё сегодня! Какое-то смятение, волнение какое-то, и вроде боль…

– Милорд! – Выдохнул подросток, глаза его были круглые и ошалевшие. – Милорд, дракон!

– Где?! – Крикнул Гарет, хватаясь за рукоять меча. Капитан Гранствиллской стражи сделал шаг вперёд, брякнув доспехами, фогт открыл рот, рука с платком застыла у лба.

– В Бродах… Его сиятельство, граф… дракона убил!!!

– Что?! – Гарет открыл рот, совсем, как фогт. – Что ты несёшь?!

– Ничего я не несу! – Оскорбился мальчишка. – Только что гонец прискакал в Старое Место, совсем коня загнал, чуть живой, езжайте, расспросите его – он сам того дракона видел!!!

Гарет, не говоря больше ни слова, бросился к выходу, Матиас, капитан стражи и ещё несколько человек – за ним. На площади все, кроме оруженосца, от герцога отстали – те были верхом, а остальным пришлось бежать до Старых Ворот, – и Гарет первым помчался к воротам Блумсберри. В городе звонили колокола – видно, весть уже дошла, распространяясь, как лесной пожар. Люди в целом отказывались верить, переспрашивали, посмеивались, изумлялись. Герцог промчался по городу, не жалея мостовой, и это добавило волнений. Гарет ворвался в трактир с криком:

– Где гонец?!

Гонец, который как раз осушал здоровенную кружку пива, поперхнулся, вскочил и низко поклонился Хлорингу:

– Вот он я, ваше сиятельство… Том Холкин, из Бродов… Сам всё видел, клянусь святым Януарием!

– Что ты видел?

– Сначала в замок его светлость вернулись, с эльфом… Все чёрные, ободранные, ужас! И говорят: дракон, мол. Пусть подводу посылают… Ну, послали. Так подводы то вернулись две! На одной тулово, а на другой – башка! Ох, и здоровый, ох, и страшный!!! Зубы с мою руку! – Том аж захлёбывался, и глаза у него были не меньше, чем у первого вестника. – Все сбежались, а миледи мне говорит: возьми Диша, он самый резвый, и скачи, говорит, в Хефлинуэлл, так быстро, как только можешь, расскажи там всё! Я всю ночь скакал, Диша загнал… Здесь он встал, и всё, еле дышит… А тут ваш парнишка, я его и отправил, так как сам-то это, тоже запыхался!

– Что мой брат?

– А ничего! Он, это, герой!

– Он ранен?!

– Не, только грязный весь, в копоти, это, от огня-то драконьего! Драконище, он, говорят, огнём пулялся-то! И вонял, – Том понизил голос, – противно!

Гарет сел, переводя дух. Ему рисовались страшные картины: брат, раненый, ободранный, окровавленный…

– Чёрте-что! – Произнёс возмущённо. – Где он этого дракона взял?!

– А тот Жабки жёг! – Пояснил Том. – Его светлость услышал, что в Жабках беда, да и поскакал туда-то, только все думали, что там эти, карги, а там ещё и это чудище-то нарисовалось! Так вы бы видели, как его в Бродах встречали-то, как людишки ему славу кричали, и сама миледи ему прислуживала!

– Фу! – Выдохнул Гарет. – Слава тебе, Господи… Только, – он только теперь начал соображать, ЧТО ему только что сообщили, – только что же, что же получается?! – И заставил Тома рассказывать всё по порядку. К этому моменту добрались и остальные, и в Старом Месте столпилось столько народу, сколько, наверное, не собиралось с самого дня постройки. Особенно большая толпа собралась во дворе, и, когда Гарет вышел, к нему обратились десятки пар вопрошающих – нет, жадно вопрошающих глаз. Герцог поднял руку.

– Всё в порядке!

– Так правда – про дракона-то? – Крикнул кто-то.

– Я знаю только то, что сообщил гонец из Бродов: что деревню Жабки жёг дракон, и граф Валенский, который как раз возвращался из Сандвикена, поспешил на помощь её жителям, и расправился с чудовищем. Это чудовище, – повысил он голос, так как поднялся сильный шум: люди переспрашивали, где находятся Жабки, кто-то утверждал, что там живет его сват, кум, брат или деверь, кто-то возражал, что это вовсе не там, – скоро будет здесь, его привезет граф, за ним отправился «Единорог» ещё два дня назад.

– Так граф в Сандвикене был? – Услышал Гарет чей-то голос, быстро повернулся туда, но увидел только полные любопытства честные лица.

– Да! – Ответил жёстко. – Граф Валенский был в Сандвикене по очень важному семейному делу. Когда он вернётся, все всё и так поймут. Пока же об этом говорить мы не хотим.

– Говорят, – крикнул ещё кто-то, – что в Разъезжее детишек-полукровок привезли, аж несколько сот штук! Это правда?

– Нет. – Огрызнулся Гарет. – Сплетни! Всё! Капитан! – Он обернулся к тому. – Наведите здесь порядок! Чёрт знает, что… толпа такая, словно черти женятся! – И поспешил в замок, торопясь первым переговорить с отцом.

Тот был в саду, с Алисой, кардиналом и Тиберием; Фридрих, Габи и посол с супругой тоже были там. Хорошо, – подумал Гарет, – не придётся несколько раз повторять одно и то же.

– В городе что-то случилось? – Поинтересовался его высочество, – почему колокола?..

– Ваше высочество, – Гарет поклонился отцу и кардиналу, – ваше высокопреосвященство, господа и дамы… У меня для вас потрясающая новость.

– Надеюсь, ничего ужасного? – Вздохнул принц Элодисский.

– Напротив. Хотя… как сказать. Новости на самом деле две: ужасная и хорошая.

– Начните с хорошей. – Попросила Амалия. – В последнее время как-то стало надоедать выслушивать плохие.

– Начните с плохой, герцог. – Возразил её муж. – И потом утешьте нас хорошей.

Алиса молчала, глядя на Гарета так, что у того сердце сжалось: она знала, что это что-то насчёт Гэбриэла, и ждала молча, пока сердечко её разрывалось от волнения и страха.

– Собственно, они друг без друга не пойдут. – Гарет принял обычный шутливый тон. – Новость первая: недалеко от Бродов, в деревне Жабки – это на север от Сандвикена, перед Грачовником, – появился дракон. И! – Он поднял руку, так как все присутствующие начали издавать различные восклицания, Фридрих вскочил зачем-то, Алиса побледнела, расширив и без того большие глаза. – Граф Валенский убил его. По словам гонца, который сам видел дракона и графа, и которого я уже расспросил, дракона на корабле скоро привезут сюда.

– Так что, – удивлённо переводя взгляд с Гарета на его высочество, спросила Амалия, – это всё серьёзно… про дракона – это правда?! Вы шутите! – Она попыталась рассмеяться. – Драконов не существует!

– Вы и в эльфов не верили. – Заметил кардинал. – Это Нордланд, сударыня. Здесь реально всё.

– Может, хоть теперь признаетесь, зачем граф ездил на юг? – Лениво поинтересовался посол. – Все только об этом и гадают. Не за драконом же он отправился! Или вы всё о нём знали?

– Это семейное дело. – Опередив отца, быстро сказал Гарет. – Я не хотел говорить прежде… Но теперь, как только брат вернётся, всё равно все узнают… – Он виновато посмотрел на Алису. – Ваше высочество, графиня, – он церемонно склонил голову перед Алисой, – я очень перед вами виноват. Я один знал истинную причину и молчал… Потому, что дал слово брату. И потом, всё могло сорваться. Дело в том, что у графа Валенского есть… есть внебрачный ребёнок. Дочь. Ей около пяти лет, и она…

– Она не на Севере?! – Удивилась Амалия, зло сузив глаза.

– В том-то и дело, что девушка, которая была когда-то подругой моего брата, исчезла, и он… – Гарет придумал эту историю, как только узнал от Марчелло о дочери Гэбриэла, – он, собственно, и на юг прибыл с целью отыскать её. Марчелло нашёл её следы и отыскал девочку. А брат забрал. Вот и всё. Скоро это уже не будет тайной, так что ничего секретного я вам не сказал.

– Но как он может быть уверен, что это его дитя? – Спросила Амалия. Алиса, склонив голову, прижала к груди кулачки, и Гарет то и дело обеспокоенно поглядывал на неё.

– Эльф, который поехал с ним… – Бросил рассеянно. – Он…

Алиса вскочила и, бормоча какие-то извинения, бросилась прочь под злорадными взглядами Амалии и Габи.

– Простите… Алиса!!! – Гарет бросился за ней.

– Бедная девочка. – Лицемерно вздохнула Амалия. – Такая новость про жениха! Сразу после помолвки… Герцог очень жестоко поступил с нею, не находите?.. Так что там про эльфа?..

– Я не ожидала… – Задыхаясь, Алиса гневно взглянула на Гарета, – не ожидала от ТЕБЯ!!!

– Алискин, прости. Я сам узнал буквально на днях, и сам в шоке. Ночей не спал, придумывал, как эту историю обкатать и подать… Я уверен, Гэйб сам не знал об этой девочке, но как только нашёл, не мог не забрать с собой. Ты же его знаешь!!!

– Но ты мог сказать мне!!! – Заломила руки Алиса. – И я не сидела бы перед всеми… перед всеми… как оплёванная!!! Они сегодня же будут смеяться надо мно-ой!!! – Она зарыдала. – Уже смею-у-утся!!!

– Прости, Алискин. – Покаянно произнёс Гарет. – Я совсем в эти дни ума лишился. Все сплетни эти… И Младшего нет! Я так обрадовался, что достойную причину нашёл, что даже не подумал, а тебе-то каково?.. Давай так, – Гарет попытался свести всё к шутке. Ну, не умел он утешать девушек! Тем более, таких красивых и нежных. Обнимешь её, и всякие мысли и желания возникнут, совершенно не нужные… собственно уже где-то, суки, шевелятся и как бы подстрекают к чему-то… – сейчас ты успокоишься и к обеду вернешься довольная, спокойная и милая, как обычно, и всем сплетницам и сплетникам нос утрёшь. Идет?.. А как только Младший вернётся, ты ему устроишь. Обещаю, что заступаться за него не буду. Даже помогу. Идёт?..

Алиса, закрыв лицо руками, рыдать не перестала, но рукой сделала жест: иди, всё нормально. И Гарет пошёл к отцу, понимая, что там, конечно, истерики не будет, но разговор пойдёт не менее, а то и более, трудный.

Несколькими часами ранее, на рассвете, к воротам монастыря святой Бригитты подошла женщина в чёрном, сопровождаемая большой собакой, и остановилась, недовольно нахмурясь. Вокруг монастыря была разлита в воздухе и по земле какая-то незнакомая ведьме магия, которая, тем не менее, ощущалась очень отчётливо. И против этой странной магии были бессильны и её чары отвода глаз, и её волшба. «Неужели монашки ворожат?» – думала она, изумляясь. – «Не может быть! Какая странная… магия. Не эльфийская… И не человеческая». И вдруг её словно обожгло! Стихийная – вот оно! То самое, что едва не убило её в Гранствилле! Барр напряглась. Нет, нарываться вновь она не хотела. Сначала она вызнает, кто именно живёт в этом монастыре и представляет из себя такую угрозу для неё, а потом уж… Кого это пригрели монашки? Фею? Дриаду?.. «Кто угодно, – с бешенством думала Барр, отступая. – Кто угодно! Эти сучки способны на всё… Прикидываются святошами!». Что святошей прикидывается она сама, ведьма, извращенка и убийца, ей казалось нормальным.

Шторм о том, что Барр отступила, не знал. Полагая, что она у ворот, он и трое его парней перебрались на территорию монастыря через забор со стороны пруда, где нежелательных гостей не ожидалось – слишком рискованное это было мероприятие. По крайней мере, местные мальчишки, которые одни и угрожали монашкам, пользующимся в округе доброй славой и заслуженным уважением, и то – не столько самим женщинам, сколько их огороду и саду, – здесь пробираться не рисковали. Но нечеловечески-ловкие эльдар и эльфийские кватронцы преодолели головокружительную стену и парапет без особого труда. Мягко спрыгнув на землю, Шторм выпрямился, обнажая сабли, и двинулся к ближайшим дверям в какое-то монастырское помещение. Он не собирался никого насиловать – это он оставлял своим приятелям; Шторм собирался убивать. Девушка в одежде послушницы, вышедшая прямо ему навстречу с ведром, ахнула, выронила ведро и отшатнулась к стене, глаза её были полны ужаса. Шторм взмахнул саблей, и вскрикнул от неожиданности: стрела с коротким звуком пронзила его руку и пригвоздила к балке. Девушка завизжала, и мгновенно двор наполнился шумом голосов, криками и лаем собак. К Шторму с готовой к выстрелу стрелой шла эльфийка Элодис, темнокожая, рыжеволосая, с кошачьими светло-зелёными глазами, пылающими изумрудным огнём.

– Ил-лим! – Хриплым, каким-то кошачьим голосом воскликнула она. – Мейс флуа диен?! Флуа диен!!!

Оскалившись, Шторм бросил вторую саблю и, сломав стрелу, освободил руку с отчаянным криком – больно было страшно. Но сильнее боли была злость. Злость на ведьму, на злой рок, преследующий его уже второй день, на монастырь, на эльфов!

– Пошла к чёрту… дура!!! – Вызверился на эльфийку, ожидая стрелы в грудь или в лоб, и не даже не думая испугаться. Но та не выстрелила. Только сделала луком недвусмысленный жест, сопровождая коротким:

– Ихх!

Шторм обернулся. Его парни отчаянно дрались со стражниками, которых, по уверениям Барр, здесь быть не должно; к нему самому бежали двое. Выругавшись, Шторм побежал, прыгнул на крышу невысокого строения, пробежал, сопровождаемый проклятьями и арбалетными болтами.

– Какого чёрта ты его отпустила?! – Воскликнул светлоусый Гейне. – Это же их главный гадёныш, Шторм!!!

– Эльфы не убивают эльфов! – С сильным акцентом ответила эльфийка, скривилась:

– Мы – не вы!

К Гейне подошёл один из его кнехтов:

– Живым только одного взяли, сэр! Смелые, ублюдки… и драться умеют.

– Шторм опять ушёл. – Не скрывая разочарования, заметил Гейне. Повернулся к спешившей к ним настоятельнице:

– Госпожа.

– Святая Бригитта! – Та была одета наспех, тяжело дышала от волнения и заламывала руки. – А я-то подумала, что герцог преувеличивает… Подумать страшно, что было бы с моими девочками, если бы не вы! И ели бы герцог не подумал о нас… Столько лет мира и покоя… столько лет!.. Благослови вас Господь и святая Бригитта… Могу я поговорить с этим несчастным, что напал на нас?

– Не стоит, госпожа. – Вежливо, но твёрдо сказал Гейне. – Не мечите бисер перед свиньями. Этих подонков даже могила не исправит, поверьте старому солдату!

Как ни быстро двигался «Единорог», на борт которого погрузили дракона, но слух мчался куда быстрее, и люди в каждом посёлке и в каждой деревне поджидали прохода корабля на берегу и приветствовали его криками, бросали в воду цветы и охапки хмеля. Дракон был немного виден с берега, и люди, не веря своим глазам, бежали вслед за кораблём, стараясь получше рассмотреть его; подростки и самые резвые из мужчин забирались на деревья вдоль реки. В Блумсберри корабль встречала огромная толпа, во главе с местным священником; пришли даже жители окрестных деревень, а самые расторопные добрались сюда из Гранствилла, чтобы первыми увидеть дракона и его победителя. Гэбриэла встречали с таким ликованием, что ему даже было совестно, хоть и чертовски приятно. А когда голову дракона сгрузили на причал, некоторые женщины попадали в обморок, дети расплакались, и даже мужчины в большинстве подались назад. К этому моменту дракон уже так ощутимо вонял, что усомниться в его реальности было невозможно. Омерзительная огромная голова с чудовищными зубами внушала отвращение и страх. По словам Кину, дракон был не велик, можно сказать, крошка-дракон, но никогда не видавшим истинных драконов людям и этот казался огромным. Зубы в безвольно раскрытой пасти были длиной с предплечье взрослого мужчины, когти на скрюченных передних лапах были, словно серпы, которыми женщины жали хлеб, а на задних лапах и вовсе выглядели гигантскими. Запёкшаяся кровь была чёрной и вязкой, словно смазка для колёсных осей, и мерзостно пахла. Гэбриэл, неожиданно для себя, стал героем. Здесь его славили и поздравляли даже активнее, чем в Бродах, люди лезли на плечи друг другу, чтобы увидеть и поприветствовать его. Дракона с помощью толпы мигом погрузили на баржу, и повезли в Гранствилл, а Гэбриэл со спутниками задержался, чтобы устроить Марию в «Золотом драконе» – граф Валенский безумно боялся, что Алиса увидит Марию и тогда… нет, лучше не думать, что будет тогда. Клятвенно пообещав девушке, что вернётся за нею через пару дней, Гэбриэл поспешил дальше, в сторону Гранствилла. От Марчелло он уже знал, что там творится, и страшно переживал за отца и брата, которых оставил в такой сложный и опасный момент. Боялся он и за Марию, которую оставил в «Золотом драконе», под присмотром Марты. Побаивался реакции Алисы на свою дочку – и в то же время так хотел её увидеть! Вместо пары дней он отсутствовал почти две недели, и соскучился по своим близким страшно. Сейчас он даже Габи готов был расцеловать, что уж говорить об Алисе или отце с братом! Это был новый опыт для него, новое чувство: возвращение домой. Он и дом ощутил именно родным домом только теперь, когда всей душой рвался туда и с наслаждением высматривал с палубы «Единорога» крыши Блумсберри и пятнистые от времени и влаги стены Гнезда Ласточки.

– Честно-то сказать, – признался Нэшу, – я и не думал, что вернёмся без проблем. Как, всё-таки, это здорово: домой возвращаться!

– Да. – Облокотившись о борт и глядя на тёмную воду Фьяллара, согласился Нэш. – У меня тоже, когда корабль из Европы к Нордланду подходил, сердце из груди выпрыгивало. Хорошо, когда есть, куда вернуться. А ещё лучше – когда есть, к кому.

Оставляя Марию на попечение Марты и наказывая ей, что девушку нужно скрывать от любопытных глаз, и лучше, чтобы вообще о ней никто не знал, Нэш закинул пробный шар насчёт усыновления сироток. Как он и ожидал, женщина встретила идею в штыки: ладно бы, сказала она, – ещё нормальных детей, а то полукровок! Но Нэш, ожидавший этого, духом не пал, намекнул Марте, что в таком случае он даже бы и оформил отношения, то бишь, повёл бы приятную вдовушку под венец, во-первых, а во-вторых, четыреста дукатов – они в любом хозяйстве не лишние. Услышав о такой неслыханной сумме, Марта, втайне давно мечтавшая стать госпожой Грэй, но опасавшаяся, что бродячая натура бывшего наёмника возьмёт своё, присмирела и задумалась. И когда, позавтракав, граф Валенский собрался уезжать со своими спутниками, она подошла к Нэшу и, откручивая петельку на его куртке, сказала:

– Ты там, в Разъезжем… посмотри, что за детки, ну… здоровые ли… И я бы тоже посмотрела.

– Вот провожу его высочество до дома, – пообещал Нэш, – и вместе съездим. Посмотрим. Монашки их окрестили, мне сказали тут так, и детки это христианские, не то, чтобы дикари какие… Слушай, а где Гретель?

– Да совсем сбрендила девка. – Дёрнулась Марта. – Работы непочатый край, а её третий день уже нет! Всё говорила, что уедет в Гранствилл к своему «зае». Я ей сто раз говорила: «Не нужна ты ему, не позорься!», а она всё свое. Ну, вернётся, я ей…

– Ладно. – Нэш, обернувшись на своих спутников и убедившись, что никто не смотрит, смачно поцеловал свою вдовушку и игриво хлопнул по заду:

– Я быстро! Доставлю его высочество в целости в Гранствилл, к отцу и невесте, и сюда! Ох, и соскучился же я!

– Да ну тебя… бесстыдник! – Восторженно шлёпнула его свёрнутым полотенцем Марта, розовея от удовольствия. – Ступай уже!..

Ехали быстро – Гэбриэл торопился. Не хотелось отстать от баржи с собственным трофеем, и уж очень хотелось домой! Жители Поймы, встречавшие проплывающую вдоль берега баржу с тушей грозного чудовища, продолжали восторгаться и его победителем, и Гэбриэл, как бы ни торопился, вынужден был то и дело приостанавливаться, принимая всяческие проявления восторга и обожания. В Разъезжем он просто не мог не свернуть к монастырю и не поинтересоваться судьбой своих найдёнышей; там он узнал о попытке нападения на монастырь. Его сопровождали поклонники, мигом образовавшиеся у графа Валенского, музыканты, даже жонглёры, почуявшие, что без городского праздника и навара не обойдётся. Вэнни, которая теперь ехала со своей новой няней, леди Изольдой, страшно важничала: это всё было в честь её папочки! Каждому, кто оказывался в поле её зрения, она кричала:

– Это мой папочка! – И получала в ответ восторженные приветствия.

А Барр, которая хотела уехать, но осталась, услышав про дракона – убедилась, что это чистая правда.

В первые мгновения это не укладывалось у неё в голове. Она так уверена была, что её создание непобедимо и совершенно, что ведьме легче было поверить, что её глаза её обманывают, чем в то, что перед нею мёртвый дракон. ЕЁ дракон! Барр была так потрясена, что у неё ослабли ноги, она присела, не сводя глаз с проплывающей мимо баржи, с головы дракона, с безвольно вывалившегося из приоткрытой пасти узкого чёрного языка… Её пронзила жалость: как, наверное, ему не хотелось умирать! О том, как не хотелось умирать жертвам, Барр если и думала, то с мрачным удовольствием, эту же тварь ей было жаль совершенно искренне, до жгучих слёз, до бешенства, до ослепляющей ненависти к его убийце и к тем, кто сейчас кричит, вопит, улюлюкает и глумится над беднягой. Повернувшись к Гэбриэлу, нагло восседающему верхом на роскошном олджерноне редкой и очень красивой масти, она хотела что-нибудь сделать, не с ним – на гадёныша никогда не действовала её магия, – а с его спутниками, и плевать на цену! Но получила ещё один удар. Рядом с Гэбриэлом Хлорингом ехал его оруженосец, смазливый блондинчик, та ещё тварь, а с ним – маленькая девочка с лицом Лары Ол Таэр. Она что-то кричала про своего папочку, вертелась, то поворачивалась к Иво, то к Гэбриэлу, то к какой-то худой бедно одетой бабе, которая, тем не менее, занимала в свите графа место знатной дамы, и трещала без умолку, её голосок не заглушали даже выкрики толпы. Ведьма мгновенно сообразила, ОТКУДА эта девочка. Подонок забрал её из Сандвикена… Всё это время у неё была внучка Лары, её копия, но почему она не знала об этом, почему об этом не знал Теодор?! Эта девчонка была нужна им обоим, безумно нужна!!! Запоздало сообразив, что и сама могла бы подумать о том, что от Гэбриэла наверняка какая-то чуха могла и родить, и даже не одна, Барр совсем пала духом. Настолько, что забыла даже о своей решимости что-нибудь сделать…

А в Гранствилле начался настоящий ажиотаж уже накануне. Как и надеялись жонглёры и всяческие музыканты, город готовился к основательному празднеству с фейерверками. Сначала многие считали, что дракон – это такой миф, никаких драконов нет, а может, и вовсе не было никогда. Но появились те, кто его видел, а затем и те, кто утверждал, что его везут на барже и вот-вот эта баржа будет в Гранствилле, и уж тогда даже скептики отбросили колебания. Правда, недруги Хлорингов негодовали и утверждали до последнего, что это какой-то трюк, но их уже никто не слушал. Народ повалил на пристань, едва стало известно, что граф и его трофей в Блумсберри; самые одержимые дежурили всю ночь, самые смекалистые догадались занять наблюдательные посты у Старого Места и на городских стенах. Семья принца Элодисского сразу после завтрака выехала навстречу своему герою с пышной свитой.

Гэбриэл и его спутники появились на городских улицах почти одновременно с баржей, причалившей в порту. Порт Гранствилла был ещё одной егодостопримечательностью. Он расположился под скалой, и был полностью рукотворным сооружением; все его постройки стояли на сваях, в том числе и крытый док, куда могли войти корабли. Для связи с городом здесь были крутая каменная лестница и большая платформа, которая поднималась и опускалась при помощи механизма, приводимого в движение парой волов и придуманного его высочеством ещё в бытность его герцогом Элодисским. Дракона, под изумлённые и полные ужаса и восторга вопли горожан, погрузили на эту платформу, подняли в город и повезли на главную площадь, где установили помост. Дракон был достаточно огромен и страшен, чтобы вселить страх и восторг в сердца обывателей; и его сопровождали толпы народа. Гэбриэл и не подозревал, что в округе – а люди прибыли и из Брыля, и из Малого Города, и даже из Ригстауна, – живёт столько людей! Впрочем, увидев на площади отца и брата, а потом и Алису, Гэбриэл забыл обо всём на свете. Его солнышко сияло, глядя на него с восторгом и такой гордостью! С не меньшей гордостью ему улыбался отец, и брат сверкал улыбкой, подняв руку в приветствии.

– Рад видеть тебя, Младший. – Подъехав почти вплотную, сказал он, и братья обнялись прямо из сёдел, похлопав друг друга по спине, под восторженные вопли толпы. Потом Гэбриэл почтительно поклонился отцу и поцеловал руку Алисе, тоже подъехавшей к ним, послав ей такой сияющий любовью взгляд!

– Мы гордимся тобою, Гэбриэл. – Торжественно произнёс принц. – И рады, что ты вернулся домой. Ты не ранен?

– Нет. – Ответил Гэбриэл, и толпа внимала ему, затаив дыхание. – Только пара ссадин, вот и всё. – И толпа вновь разразилась восторженными воплями: это надо же! Убил дракона и не ранен! А Гэбриэл, к ещё большему восторгу горожан, протянул руку Алисе, и они поехали дальше, взявшись за руки. И так и ждали, пока Нэш рассказывал, запрыгнув на помост, как всё произошло, как дракон терроризировал округу, и как сэр Гэбриэл, не дожидаясь остальных, один бросился на дракона и убил его.

– Снёс голову гаду, – громко кричал он, – одним ударом, вот так!!! Одним ударом, добрые люди, прикончил вот это мерзостное отродье, и спас всю нашу землю!!! Слава сэру Гэбриэлу, слава отважному сердцу и крепкой руке!!! – И толпа отвечала восторженным рёвом, а Алиса от полноты чувств стиснула руку жениха своими тонкими пальчиками. Она была счастлива.

– Я тебя, если честно, прибить хотел на хрен. Чтобы не мучиться. – Произнёс потихоньку Гарет с другой стороны. – Но ты совершенно неожиданным образом вернулся со славой, а победителей, как говорили римляне, не судят. Твой дракон – это такой нам подарок, я говорю о всех нас и об отце тоже, – что и не выскажешь. Как и моя племяшка. Слушай, она вылитая мама!

– Отец что говорит?

– Отец счастлив.

– Ну, – вздохнул с огромным облегчением Гэбриэл, – а я-то боялся, как её примут, что говорить, как всё обставить…

– Брось. Бастарды есть у всех, даже у кардинала. И хорошо, что не мальчик, с девчонками проще. Тем более, она просто настоящая эльфиечка…

– Кину говорит, что её мать была эльдар…

– КТО говорит?! – Опешил Гарет, и Гэбриэл чертыхнулся: он как-то не подумал, что брат ещё не знает.

– Ну… Терновник – это наш дядя, король эльфов.

– Была у меня такая мысль… – Пробормотал Гарет, беря себя в руки. – Только вот… – Он не договорил: Нэш закончил свою речь и спрыгнул с помоста, на который забрались фогт и каноник Кейр, чтобы выразить свои признательность, восторг и прочие неописуемые чувства. Оставив горожан веселиться и праздновать, пообещав, что туша и голова дракона будут лежать три дня на помосте для всеобщего обозрения, а после из чудовища сделают чучело, чтобы любой посетитель Хефлинуэлла мог увидеть его во всём его мерзостном величии, Хлоринги с домочадцами и большинством свиты удалились. За воротами его высочество сделал знак Гэбриэлу, который подъехал к нему.

– Где моя внучка? – Спросил принц. – Мне уже не терпится взглянуть на неё!

По знаку Гэбриэла, леди Изольда, которой передал девочку Иво, чтобы оказаться поближе к Габи, по которой тосковал не меньше, чем Гэбриэл по Алисе, приблизилась к его высочеству, стесняясь своего наряда и своей лошади, и страшно волнуясь. Почему-то при Гэбриэле она совершенно не переживала о своей внешности и своей одежде; у Гэбриэла был дар: люди и не совсем люди чувствовали себя в его обществе комфортно. Они словно чувствовали, что он не замечает ничего лишнего, только их самих, не взирая на одежду и статусные признаки. Но волновалась она зря: его высочество видел только свою внучку.

– Лара! – Произнёс потрясённый принц Элодисский. – Тиберий, взгляни на неё! Лара Ол Таэр, только маленькая и невинная! Не бойся меня, дитя, – он заметил, что девочка готовится заплакать, – я просто рад, просто очень рад тебе…

– А это, – поспешил представить женщину Гэбриэл, – графиня Бродов, леди Изольда, она оказала мне честь и взяла на себя заботу о моей дочке…

– Добро пожаловать в Гранствилл, леди Изольда. – Склонил голову принц. – Вы должны поехать рядом со мной, я хочу поговорить со своей внучкой.

Девочка жалась к няне и искала глазами папочку, поэтому с ними рядом поехал и Гэбриэл. Позади, переговариваясь, ехали Габриэлла и Гарет, который клялся кузине, что понятия ни о чём не имел, да и сам Гэбриэл – тоже. Алиса, которая ехала с ними, молчала, надувшись. Она вновь ревновала. Теперь – своих будущих детей к этой девочке. А что, если теперь Гэбриэлу никто уже не будет нужен?.. У него уже есть дочка! И что останется её детям?!

Девочка очень быстро освоилась и отнеслась к своему дедушке благосклонно. Даже согласилась пересесть к нему, и принц усадил её к себе на седло, дав в руки повод. О степенях родства Вэнни не имела никакого представления, она даже не вполне понимала, что значит папочка и мамочка; для неё новостью было то, что у её папочки был свой папочка, и ещё есть брат, которые, соответственно, являются её дедушкой и дядей, но дедушка ей очень понравился. Она мгновенно, как только дети умеют, влюбилась в него и почувствовала себя принцессой вновь, и даже гораздо в большей степени, чем прежде. Гэбриэл, разрываясь между дочерью, отцом и Алисой, слышал, что Вэнни вновь трещит, не переставая, задавая деду бесчисленное количество вопросов про то, что видела вокруг, чего не понимала и что её интересовало, выклянчивая подарки и напрашиваясь на похвалы. Не успев вернуться в замок, принц был очарован и счастлив, став для Вэнни лучшим другом, лучше родного папочки, который старался избегать её любопытства. Дедушка, напротив, охотно отвечал ей, объяснял, и так серьёзно и подробно!

– У нас и лошадок много, и коровки есть, и курочки, – слышал Гэбриэл, – и ты сможешь с ними играть! Я тебе подарю пони, это такая маленькая лошадка, как раз для маленькой принцессы, и ты будешь на нём ездить!

– А лошадка сильно маленькая? Она похожа на ослика?.. Папочка обещал мне ослика!

– Но принцессы не ездят на осликах!

– А почему?

– Потому, что ослик – это для крестьян и бедных людей, ты же не хочешь, принцесса, чтобы люди смотрели на тебя и ослика, и думали: «Какая бедная девочка, ей, наверное, нечего кушать?», не хочешь?

– А я буду всем говорить, что я хорошо кушаю! – И Гэбриэл переглянулся с Гаретом, усмехаясь. Они въехали в арку барбакана, и копыта коней гулко прогремели в замкнутом пространстве, прерывая все разговоры.

– Ой, как красиво! – закричала Вэнни, очутившись во дворе замка, просторном, вымощенном безупречными каменными плитами, с вазонами из мрамора, в которых пышно цвели алые и белые розы. Слуги забрали лошадей и повели их в боковую арку, за которой скрывались конюшни и псарня; принц же, ведя за руку свою внучку, в сопровождении домочадцев и свиты поднялся по широкой лестнице, объясняя Вэнни, что это – дом его и её папочки, и теперь она тоже будет жить здесь.

– У тебя будет красивая комнатка, – рассказывал принц, – красивые вещи, много игрушек, служанки, собачки, всё, что хочешь.

– А няня Изольда тоже будет со мной?

– А ты этого хочешь?

– Да! – Закричала Вэнни, и леди Изольда улыбнулась от радости: принц кивнул, соглашаясь. Детская для Вэнни была готова: услышав о девочке, принц Гарольд приказал приготовить покои, которые пристроили когда-то к Золотой башне специально для Гарета, оставшегося без матери и брата. Это была круглая башенка с лестницей в Большой Сад, светлая, с солнечной стороны, уютная, отделанная со вкусом и любовью. Девочку и её няню повели туда, чтобы привести себя с дороги в порядок и отдохнуть, а принц тем временем позвал сыновей к себе. По дороге Гарет и Гэбриэл смогли урвать пару минут, чтобы наскоро обсудить, как объяснить отцу наличие у Гэбриэла дочери, и когда отец обратился к нему с вполне ожидаемым вопросом, Гэбриэл ответил:

– Я думаю, отец, это дочь девушки, с которой у меня шесть лет назад была связь. Она служила на кухне, и мы… виделись раза три. Потом об этом узнали… И я её больше не видел. Она была эльдар, очень красивая. Очень красивая. Я думал, Драйвер убил её, но когда увидел Вэнни, то понял, что ей, по крайней мере, дали родить ребёнка.

– Может, она и сейчас жива?

– Нет. Я нашёл Доктора, и спросил и о ней. Он сказал, что её убили. Сразу после родов.

– Боже мой. – Принц на пару мгновений прикрыл глаза рукой, и Тиберий осторожно поставил перед ним бокал с вином. – Сколько же злодеяний на его совести?! Каждая такая новость усугубляет мою вину. Это я позволил ему жить и творить зло. Дважды я сохранил его поганую жизнь, и этим обрёк на смерть многих других… Разве я не больший злодей?!

– Нет. – Возразил Гэбриэл. – Вы были правы. Зло творил он, а не вы. И отвечать за это зло будет тоже он, а не вы. А вы не стали убийцей… Вы же всю жизнь мучились бы виной, если бы убили его!

– Но мучился бы я один! – Воскликнул принц. – Только я, но не все остальные, не твоя мама, не ты, не несчастная девочка, мать моей внучки! Тиберий, необходимо установить плиту в соборе с её именем… Ведь дитя захочет знать про свою маму, не сейчас, так позже. Пусть у неё будет место, куда прийти! И прости меня, Боже, за то, что я возроптал… Ты подарил мне такое чудо: живое воплощение Лары, дитя с её дивным лицом… В Айвэн течёт её кровь, в ней её частичка…

– Такая чудесная девочка! – Подхватил Тиберий. – Такое чудо Божье… Бойкая, милая!

– Ты удочеришь её, – обратился к Гэбриэлу принц, – это решено. Я сам найду ей учителей, сам займусь её воспитанием… Ты ведь позволишь мне это, Гэри? – Обратился он к сыну. – Я просто сам не свой… Это такое счастье! Я не думал, что, обретя тебя, я ещё раз испытаю что-то подобное!

– Конечно, отец. – Гэбриэл в ответ сжал его руки. – Я рад… очень рад. Я, в самом деле, боялся…

– Боялся, что мы не примем её?.. Что кто-то здесь тебя осудит?.. Если кто-то и осудит, сын, не без этого, на каждый роток не накинешь платок, как говорят простые люди, – то только не мы. Не я, не твой брат, и даже не твоя невеста. Девочка очень переживала, но только от того, что ни ты, ни Гарет не предупредили её, и она стала объектом насмешек других женщин.

Гэбриэл побледнел, так заметно вздрогнув, что принц улыбнулся ободряюще:

– Вы помиритесь. Она уже успокоилась, она разумная девочка и очень тебя любит. Мы много обсуждали здесь твою дочь и проблемы, которые могли бы возникнуть с её появлением, и Алиса очень достойно участвовала в этих обсуждениях и отвечала на попытки других дам уязвить её. Но на твоём месте… – Его высочество подмигнул сыну, и тот невесело, но усмехнулся в ответ, про себя ужасаясь и тому, что опять пришлось пережить его бедному Солнышку, и тому, что сейчас его ожидает, – я начал бы с извинений.

И Гэбриэл так и поступил. Алиса ждала его в саду, сидя на качели, прямая, обманчиво-кроткая, бледна, покорна и горда.

– Солнышко! – Гэбриэл опустился перед нею в траву на колени, – бедное моё Солнышко! Что я опять, злодей, тебе устроил, а?! Как ещё у тебя сил хватает меня терпеть? – И Алиса смягчилась, оттаивая: чего-то такого она и ждала.

– Но я не знал, что там у меня дочка есть, это чистая правда. – Гэбриэл взял в руки её ладошки и поцеловал. – Я сам охренел, и до сих пор охреневаю. Так то, у нормальных-то людей, есть полгода там, чтобы прийти в себя, приготовиться, обдумать там всё… А мне как обухом по голове: та-дамм, и готовая дочка, которой уж скоро пять лет! Но оставлять её там нельзя было, ты бы первая меня за это отругала, разве нет?..

– Конечно. – Ответила Алиса с тихим вздохом, услышав который, Гэбриэл сам перевёл дух от облегчения: пронесло!!! – Конечно, ты обязан был забрать её оттуда. Она такая маленькая! И ты же знаешь, как жила я, и подумать только, что бедная девочка была должна пройти через то же самое!

– Хуже. – Помрачнел Гэбриэл. – Доктор её вёз к Сулстаду, извращенцу, чтобы тот…

– Нет!!! – Вскрикнула Алиса, бледнея. – Она же маленькая!!! Она же такая маленькая!!! Гэбриэл?!! – Она была в ужасе, искреннем, настоящем. При всей своей вредности, и ревности, Алиса была доброй девушкой с нежным сердцем, и это сердечко сейчас дрогнуло и заболело при одной мысли о том, что ожидало маленькую девочку… да ещё и дочку Гэбриэла! – Ты чувствовал! – Воскликнула она. – Ты же чувствовал, помнишь, ты говорил мне, что время уходит?! Ах, Гэбриэл, как чудесно, что ты успел и спас её!!! – Она обвила руками его шею. – Я буду очень-очень любить твою девочку, обещаю!!! Она всё-всё забудет, всё плохое, ей никто и никогда не скажет, что её нельзя любить, что она никто!!!

Гэбриэл был так счастлив! Нет, он обожал бы своё Солнышко и в том случае, если бы она не приняла его дочку, и внутренне даже готовился к такому варианту, обдумывая, как жить надвое, ухитряясь уделять внимание и дочке, и невесте. Но лишний раз убедиться, что его Алиса – настоящее сокровище, было так приятно!.. Шепча о том, как скучали, как переживали, и как они друг друга любят, Гэбриэл и Алиса самозабвенно целовались под звуки цикад и музыки из-за стены сада. И были счастливы.

Черногорск, 25 апреля 2018 года

2

Тот, кто это читает – если я всё-таки дам это кому-то прочитать, – наверное, давно уже догадался, кто я такая и где пишу эти строки. Я не нагоняю туману специально, просто так получилось с самого начала, ведь я писала сама для себя. А я-то знаю, кто я! Я даже не думала, что у меня получится настоящая книга, что я столько вспомню. Мне хотелось высказаться, а главное – мне необходимо убить время равноденственных штормов и невыносимого ожидания. И порассуждать о том-о сём… Я ещё не стара, и даже пожилой меня не назовёшь, но дело, я думаю, не в возрасте, а в опыте, в количестве и качестве пережитого и пропущенного через себя. Я столько видела, столько вынесла, и о стольком узнала! Я знаю цену и злу, и добру. Как и Гэбриэл, я верю, что не стоит искать всё самое важное где-то вовне, за любовью и добротой следует обратиться прежде всего внутрь себя самого. Если его нет там, его нет нигде. Любовь… Она – как музыка. Если ты её не слышишь, она не существует. Если ты не любишь, любви нет. И пусть вокруг тебя все любят и твердят об этом день и ночь – ты не знаешь любви, её нет в твоём сердце, её нет вообще. Ведь разве не так?.. Некоторые, говоря о любви, утверждают, что это самое прекрасное, что есть на свете, но я не согласна. Это и так, и не так. Любовь и прекрасна, и ужасна; она и создаёт, и разрушает, и возрождает, и убивает. Она под стать сердцу, в котором возникла – дурное сердце и любовь превратит во зло. Есть сердца и души, которые, пылая страстью, разрушают всё на своем пути к вожделенной цели и, в конце концов, губят и то, что любят. Но с чем я согласна, так это с тем, что любовь – это самое сильное, что есть на свете. Сильнее любви, важнее неё нет ничего. Даже те, кто рвётся к власти и богатству, на самом деле, в глубине своей души, вместе с могуществом мечтают обрести главное: счастье. Им кажется, что когда они будут иметь всё, к ним придёт и любовь – не сможет не прийти, ведь они так могущественны и значительны, что их обязательно будут любить, восхищаться, преклоняться и боготворить! Но кто не знает историй о том, как какой-нибудь богач умирает от неизлечимой хвори в окружении лучших врачей, лекарств и зелий, а какой-нибудь безвестный человек выживает после страшнейших ран, потому, что его выхаживала любящая его жена или невеста?! Это истинная правда, я сама была свидетелем таких историй. И врачи потом говорят о чуде и разводят руками, но это не чудо. Мы-то знаем, что это, верно?..

Часть вторая. Запах крови

Глава первая. «Наливное яблочко»

Вепрь очнулся и тихо выругался про себя: получать по голове стало для него стойкой традицией. Удрав с «Речной жемчужины», он полагал, что ему повезло: буря его не утопила, из моря он выбрался сравнительно легко. Но потом началась форменная хрень, так, что он очень скоро пожалел, что не остался с Гором: порой казалось, что даже возвращение в тюрьму Хефлинуэлла было бы предпочтительнее. Сначала Вепрь хотел добраться до эльфийского побережья и по нему отправиться на Север. Но эльфы завернули его от своих границ: просто возникли ниоткуда, направив на него заряженные луки и арбалеты, и недвусмысленно дали понять, что одному из Дикой Охоты на их землях места нет. Вепрь послал их к чертям, разозлившись, но и слегка растерявшись: им-то какое дело, что они делали с дайкинскими выродками?.. Эльфы и сами дайкин не жалуют, и во время войны, говорят, резали и старого, и малого, не разбирая… Надо же, какие правильные выискались!.. До Фьяллара он добрался кое-как, пару раз чуть не попавшись местным, которые, видя одного из ненавистных слуг Драйвера одиноким и почти безоружным, просто с ума сходили от жажды поквитаться с ним на месте. Злой, как чёрт, Вепрь отказался от мысли держаться Королевской Дороги, и решил перебраться в Далвеган…

Лучше бы он этого не делал!.. В деревнях на полукровку спускали собак, а на болотах Вепрю пришлось столкнуться с такими образинами и такими монстрами, что вспомнить страшно. И как он добрался до Лионеса?! А ведь говорили ему, что в Междуречье полукровке вообще лучше не соваться! Нет, придурок, сунулся… Несчастная голова словно бы пухла изнутри, на губах, под носом и на подбородке противной коркой застыла кровь. Судя по очагу боли, в этот раз его приложили прямо по темечку, да и после не пожалели: всё тело болело и ныло, конечности затекли.

Зато снова жив… надолго ли?.. Вепрь попытался открыть глаза. Было полутемно, воняло – жуть. Хлев, судя по вони, и именно свиной хлев, коровы воняют не так отвратно. Где-то рядом затопали и пару раз хрюкнули – точно, свиньи. Вепрь попытался пошевелиться, и через пару тщетных трепыханий сообразил, что онемевшие конечности ещё и связаны.

– Живой? – Спросил кто-то рядом.

– Говорящая свинья? – Предположил Вепрь хрипло.

– Смешно. – Оценил невидимый сосед. – Значит, живой… Ты чьих будешь?

– А я ничей. – Вепрь с трудом собрал во рту достаточно влаги для глотка. – Я сам по себе мальчик.

– Смешно. – С неописуемой интонацией повторил невидимка, и замолчал.

– Слышь, – немного погодя спросил Вепрь, – а мы где?

– В хлеву. – С той же интонацией лаконично ответили ему.

– Угу. – Немного подождав, начал злиться Вепрь. – Я ведь как нормального спрашиваю.

– Мы в Смайли. – Смилостивился невидимка. – Если повезёт, повезут в Лавбург, к Бергстрему, если не повезёт – повесят прям здесь.

– А что, в Лавбурге висеть веселее?

– Нет, туда дорога длинная, и всякое может произойти.

– Как звать-то тебя?

– Синица.

– Как?! – Вепрь аж закашлялся.

– Я из банды Птиц. Слыхал?

– Нет.

– Ты сам откуда?

– С юга.

– Не слыхал о тамошних бандах.

– И не услышишь. Их там нет. Я на Север шёл… Пришёл, твою мать. – Вепрь закашлялся, и кашель причинил ему такую боль, что на какое-то время ему стало не до разговоров.

– Тебя-то как звать? – Спросил невидимка, когда стало тихо, и по дыханию Вепря стало ясно, что ему полегчало.

– Вепрь. – Ответил тот. Синица захихикал.

– Чё ржёшь?!

– Так вот где говорящая свинья-то!

– Ах, ты… – Вепрь дёрнулся, но крепко связанные руки и ноги не пустили. Да и… как-то вдруг самому смешно стало. На кол его уже садили… Теперь вот повесить собираются. Ну, тоже приятного мало, но быстро – уже прогресс. Хоть не в муках. Но Синица его разочаровал:

– Бергстрем нас сразу не повесит, и не мечтай. Сначала пытать будет.

– На фига? – напрягся Вепрь.

– Чтобы узнать, где прячутся Птицы.

– Но я-то не Птица!

– Ты полукровка. Бергстрему этого достаточно. – Судя по звукам, Синица зло сплюнул. – Он, сука сволочная, сам пытает… Очень это любит.

– Твою ж мать… – Пробормотал Вепрь, прикрывая глаза. Нет, определённо, ему не везёт. А он уж посчитал себя счастливчиком, глядя, как корчатся на кольях его бывшие приятели! Теперь он им завидовал. Для них всё кончено.

А для него, судя по всему, всё только начиналось. Он даже завидовал спокойствию Синицы, который, похоже, не переживал особо. Даже когда их выволокли из хлева на безжалостные жару и солнцепёк, облили водой и пинками заставили подняться. После полумрака хлева свет резал глаза, затёкшие мышцы не слушались, голова раскалывалась, тошнило… Но кому это было интересно?..

– Ну, Синицу-то я знаю. – С противным смешком сказал кто-то, кого Вепрь пока не мог рассмотреть, но судя по бряцанью шпор, это был рыцарь. – А это что у нас за птица такая? Ты! – Вепрь получил оплеуху, от которой чуть не потерял сознание. – Ты кто?!

– По ходу, Глухарь. – Сказал кто-то, и вокруг заржали. У местных, в отличие от рыцаря и Синицы, был своеобразный говор, они не произносили звук «ф», заменяя его на «хв», и много было других странных, а порой и забавных особенностей. Но Вепрю, машинально отмечающему это, было как-то не смешно.

– Глухарь, так Глухарь. – Презрительно бросил рыцарь. – В общем так, пернатые. Рыцарь Бергстрем хотел бы с вами плотненько побеседовать, но не сейчас. Ты, Синица, у нас гость уже частый, видать, мозгов ещё меньше, чем у тойной синицы в башке. Но твои дружки постоянно тебя выручают… Стало быть, попытаются сделать это и сейчас. Если только ты им не надоел хуже горькой редьки. Так что мы пока погодим, в Лавбург тебя отправлять. Посидите здесь. У нас нынче всё готово, дружков ваших встретить.

– Можеть, пока что позабавимся с ними? – Спросил кто-то. – Можеть, нам-то они скажуть, где ихний курятник?

– Валяйте. – Бросил рыцарь. – Только не убивайте, и сильно не калечьте.

В последующие полчаса Вепрь даже грешным делом мечтал о виселице. Делов-то: подёргался секунд пятнадцать, ну, пусть даже минуту, учитывая их живучесть, и всё… А терпеть пытки, не зная, что ответить на один простой вопрос: где прячутся Птицы? – было невыносимо. Его то и дело обливали водой, и снова начинали пытать. В Садах Мечты когда-то с ним обращались не лучше, но от этого Вепрь успел отвыкнуть.

А ещё его поразил Синица. Тот терпел так же стойко, как и он сам, да ещё то и дело пытался в ответ оскорблять своих палачей и глумиться над ними, что приводило их в ярость. Впрочем, замысел Синицы Вепрь понял быстро: озверев, те, кто их пытал, вышли из себя, и Синица милосердно лишился чувств.

И не увидел удивительных вещей. Вепрь никогда не поверил бы в такое, не увидев собственными глазами! Прежде, увидев, сколько в этот раз вооружённых кнехтов поджидает Птиц, приуныл даже Синица; да и Вепрь уверен был, что шансов у них никаких нет. Его Дикая Охота вольготно чувствовала себя только среди запуганных горожан и крестьян, а с таким количеством профессионалов они никогда бы не справились, и пытаться не стоило. Тем сильнее было его изумление, когда Птицы всё-таки пришли на помощь своему приятелю, и совсем уж сокрушило его количество этих самых Птиц. Например, град стрел, летящих с немыслимой частотой и такой же немыслимой меткостью, посылала одна-единственная девушка, тоненькая, маленькая, хрупкая, с ангельским личиком и огромными глазами цвета горечавки. Девушка была одета в чёрную, с рыжиной, кожаную броню вроде эльфийской, но пафоснее – эльфы создавали свои доспехи, избегая декоративных деталей и вообще всего лишнего, броня Птиц была стильной и даже претенциозной; на наплечниках был вытеснен их знак: летящая птица. Как потом выяснил Вепрь, Птицы сначала, действуя бесшумно и скрытно, обезвредили часовых, лучников и арбалетчиков в засадах и бойцов в домах и за заборами и на крышах сараев; и лишь потом напали на тех, кто непосредственно занимался с пленными. Напали неожиданно, с диким криком, дезорганизующим противника в первые, самые важные секунды. Роли были распределены заранее, и исполнились блестяще: Ворон, Сова и Коршун резали ошалевших кнехтов, Конфетка посылала, а потом быстро собирала стрелы, Зяблик резала путы Синице и Вепрю.

– Бегом-бегом-бегом!!! – Крикнул Ворон, поднимая на дыбы горячего эльфийского жеребца нереальных стати и масти, – уходим!!! – И Синица, двигаясь скованно и неловко, забрался на коня позади Коршуна, а Вепрю предложила ехать с нею Зяблик. Тот, понимая, что это единственный его шанс, стиснул зубы и, игнорируя боль, поспешил усесться позади неё. Эльфийские кони рванули с места в галоп, вздымая комытами пыль и мусор, и через пять минут на околице Смайли уже не было никого, кроме трупов и полчищ мух, вольготно живших в хлеву и офигевших от обильного пиршества снаружи.

Не сбавляя скорости, всадники спустились по неприметной тропке среди зарослей конского щавеля, крапивы и хвоща в овраг – пересохшее русло небольшой речки, – и помчались по нему в сторону Зеркального. Свернув по одному из бывших притоков налево, остановились в укромной лощине, над которой нависали пышные заросли ивняка, и в которой оказался небольшой лагерь. Ворон, спешившись, размашисто подошёл к Синице и от души вмазал ему по и без того опухшей скуле.

– В последний раз!!! – Прошипел зло. – Ты понял меня?! В последний раз!!!

Синица, безропотно стерпев экзекуцию, только потупился и хлюпнул вновь закровившим носом.

– Придурок! – Комментировала Сова, так же спешившись. – Ладно, сам на рожон лезешь, так ты нас подставляешь!

– Я сам разберусь! – Нахмурился на неё Ворон, но Сова и ухом не повела. Высокая, почти как сам Ворон и Вепрь, темноволосая, стриженая каре, с татуировками над бровями в виде обвитых причудливым узором стрел, и на подбородке – такой же стрелы, которая острием упиралась в нижнюю губу, а основанием уходила вниз, к груди. У Ворона, Зяблика и Коршуна татуировки были на шее, на висках, на руках и на скулах, и только у Конфетки не было ни одной – и звали её не какой-нибудь Птицей.

– Ты кто? – Подойдя к Вепрю и поигрывая кинжалом, спросил Ворон отрывисто. Был он очень высокий, не старше, но и не моложе самого Вепря, лет, примерно, двадцати шести-семи, черноволосый, с резкими, мужественными и очень красивыми чертами лица, яркого, с чёрными густыми бровями, зеленоватыми глазами, обрамлёнными очень чёрными длинными ресницами, с ярким большим ртом. Левая сторона его головы была почти обрита, на правую падала густая чёлка.

– Вепрь. – Хмуро ответил тот.

– Это из той пословицы: Гусь свинье не товарищ? – Хмыкнул, обернувшись на своих, Ворон, и его товарищи дружно заржали. Вепрь побледнел от злости, и Ворон похлопал его по плечу:

– Ладно, ладно. Ты откуда и с кем?

– Я ни с кем. – Повторил Вепрь. – Я сам по себе. Я с Юга, был на службе у тамошнего хозяина, барона Драйвера, но сбежал и решил податься на север.

– А сбежал чего? – Взгляд у Ворона был пристальный, цепкий, полный скепсиса и некоторой насмешки. Типа, ври, ври. Ну, Вепрь, как оценил его Гэбриэл, был подонок, но не дурак. Он понял мгновенно и то, что врать Ворону опасно, и то, что в сложившейся ситуации ему безопаснее всего примкнуть к Птицам. Нахмурился, огляделся, сплюнул. Ещё подумал. Местность он не знает, второго удара по башке может и не пережить… А Птицы, вроде, ничего. Одеты стильно, ведут себя так… раньше ему казалось, что круче него и его приятелей из Семьи Хозяина нет никого. Но Птицы были реально круче. И дрались так… Пожалуй, с ними герцогу Элодисскому было справиться не так-то легко. Бабы только у них наглые, но это, как считал Вепрь, дело поправимое. Ему сразу же приглянулась Зяблик, похожая на ту девчонку из Найнпорта, которую Вепрь почему-то не забыл и часто выглядывал в толпе, чтобы повторить. НО выбор его, тем не менее, пал на Сову – больно наглая, так и просится, чтобы её проучили, как следует. Подумав обо всём этом – это заняло у него буквально пару секунд, гораздо быстрее, чем рассказ об этом, – Вепрь решился.

– На самом деле да, мы Драйверу служили. Но герцог Элодисский нас изловил и кого не убил на месте, посадил на кол. А я ему полезным оказался, рассказал ему кое-что важное. Он меня не убил, только в тюрягу сунул. Оттуда я и удрал. К Драйверу больше не хочу, Хлоринги мне за побег тоже приложат, будь здоров. Вот, иду на Север. Там, говорят, можно в наёмники податься.

– Есть там наёмники-полукровки, только они крещёнки все. Некрещёному нечего и соваться.

– А если соврать? – Предположил Вепрь.

– А молиться умеешь? «Символ веры», «Отче наш» наизусть знаешь? Как в церковь входить, как там себя вести – расскажешь?

Вепрь выругался, не очень хорошо подумав при этом про Гэбриэла. Но тут Синица, умывшийся и оказавшийся светловолосым полукровкой из северных Ол Донна, с тёмными глазами, один из которых был здорово подбит, добавил:

– А может, у него денег до хрена? С деньгами и некрещёнка может устроиться.

– А вы что не устроитесь? – Мрачно спросил Вепрь, вновь подумав, что может, и дурак он был, что сбежал? Сейчас плыл бы в Валену с полным кошелём денег, в тепле, светле и покое…

– А нас много слишком. – Спокойно, но с ноткой угрозы произнёс Ворон. – Всех не устроишь. А своих мы не бросаем… даже таких, – глянул он на Синицу, и тот с притворным покаянием понурился, – как Синица, придурков! Ежели хочешь остаться с нами, помни: свои – это всё. За своих мы в огонь и воду; каждый за всех и все за каждого. Я не знаю, что там у вас на Юге было, ничего хорошего я о бароне Драйвере не слышал. НО мы своих не сдаём, даже если смертью грозят.

– Это я понял. – Поднял голову Вепрь и прямо посмотрел Ворону в глаза. – Если намекаешь на то, что я тогда Хлорингу проболтался, так у нас такого, как у вас не было, да и занимались мы, говоря по чести-то, делами погаными. Не за пустячки нас герцог приговорил и казнил. Но я с этим завязал. Пусть его Хлоринги Хозяина на лоскуты рвут, это их дело и право. А я сам по себе. И понимаю, что с волками жить – по-волчьи и выть. Если примете к себе, буду, как вы. Смерти я не боюсь и пыток тоже. Мне, – он ухмыльнулся, – в своё время пришлось на своей шкуре и поболе того, что нам с ним вон устроили, вытерпеть, ничего, не сломался. Клясться не буду, в грудь бить – тоже. Испытай, если хочешь.

– Испытаю. – Пообещал Ворон. – В этом даже не сомневайся. Бойцы нам нужны, и своих мы стараемся найти и вытащить. Везде ищем, по борделям, по тюрьмам, по хлевам и каменоломням. Тебе я тоже дам шанс. Но помни: у нас война. Мы везде в опасности, у нас всюду враги. Иди, мойся и в порядок себя приведи. Жрать-то, – он ухмыльнулся, – хочешь?

– А то! – С облегчением ухмыльнулся в ответ Вепрь.

Первое испытание ему пришлось пройти уже тем же вечером. Всё это время он поглядывал на Сову и даже пару раз бросил ей, как ему казалось, комплимент, заявив, что у неё «жопа ничё», и что он бы «её трахнул». Наглая девка не обратила на него никакого внимания, а остальные, кто заметил и услышал, почему-то злорадно заухмылялись. Вепря это взбесило. Девка будет перед ним выеживаться! На посмешище его выставлять! Вепрь был уверен, что если не накажет её как следует, не поставит на место, то будет отныне в новой команде распоследним чмошником, об которого только что ноги будут вытирать. Этого амбициозный и по-своему очень гордый полукровка допустить никак не мог. И вечером, у костра, снова обратился к проходившей мимо Сове:

– Слышь, чуха…

Сова мгновенно обернулась к нему, глаза сверкнули:

– Как ты меня назвал?!

Вепрь встал:

– Так, как и положено к таким, как ты, обращаться! Больно ты наглая, как я погляжу! Ходишь здесь, жопой крутишь! Я тебе сначала рога пообломаю, потом раком поставлю, и попробуй…

– Рога мне пообломаешь?! – Зло усмехнулась Сова. – Валяй! Давай, вот она я, обламывай! – Мгновенно обнажила обе сабли, завертела ими так, как у Вепря не получалось никогда. – Слабо?! Ссышь, ссыкун?!

– С сабельками-то ты храбрая. – Вспыхнул Вепрь. – Верно, у меня пока оружия-то нет…

– Я и без оружия тебя не боюсь. – Презрительно фыркнула Сова и отбросила в сторону сабли. Остальные мигом образовали вокруг них неполный круг. Ворон сидел на небольшом пузатом бочонке, хмурился, но не встревал. Он знал, что его боевая подруга ненавидит, когда за неё пытаются заступиться.

Вепрю показалось, что это будет легко – от девки он сопротивления не ожидал и точно знал, что уж сил-то у него побольше, чем у неё, по всякому! Но Сова тоже знала, что физически Вепрь, как и любой мужчина его комплекции и роста, её сильнее. И что полукровки быстрее и ловчее людей… но не таких же полукровок. Знала она и то, что у женщин ноги, как правило, сильнее, чем у мужчин, потому давно научилась этим пользоваться с потрясающей ловкостью. С лёгкостью избегая бросков Вепря, Сова вертелась, подпрыгивала и в прыжке била ногой в голову, живот и даже пах, ловко приземляясь и тут же отскакивая в сторону. Вепрю хватило двух ударов в пах и одного в голову, по уху – приложила его Сова так, что он рухнул у костра, как полено, и она тут же оказалась у него на спине:

– А теперь запомни, Вепрь. – Произнесла, наклонившись к его уху. – Здесь нет баб, чух, шлюх, давалок и как вы там ещё называете женщин. Мы многое прошли, и больше ни один мужик ни одну из нас против нашей воли не поимеет. А если рискнёшь и завалишь по-подлому, во сне или врасплох, то тогда сразу и убей, на месте, потому, что иначе тебе не жить!

– А так же помни, что если убьёшь, мы тебе потом за свою отомстим так, что мало не покажется. – Добавил Ворон. – Хочешь с нами быть – помни, что здесь все равны. Понравилась девчонка – понравься ей сам. Ты парень видный, а остальное уж сам додумывай.

И опять Вепрь показал себя если и не особо правильным, то точно не дураком. Мелькнувшие в голове мысли о страшной мести поганой Сове сменились пониманием, что это принесёт слишком большие проблемы. Сова не шутила: если он её и заломает, потом её придётся кончать, иначе эта бешеная его и в самом деле убьёт. И чем это для него обернётся, сообразить большого ума не надо. Над ним вроде никто не ржал, не позорил его, не издевался. И к котлу с мясом и луком его пустили без проблем, Зяблик даже протянула ему бронзовую кружку:

– Приложи к фингалу, пока холодная, легче будет.

Вепрь открыл было рот, чтобы огрызнуться, но тут же и одёрнул сам себя. Взял кружку и буркнул:

– Спасибо.

– Наш парень! – Весело воскликнул Коршун, слегка толкнув его в плечо. – Нет, нормальный пацан, точно! – И Вепрь начал слегка оттаивать, исподтишка поглядывая на Зяблика. Девушка была хорошенькая, весёлая, и в самом деле сильно похожая на девчонку, имени которой Вепрь не знал, но которую вспоминал то и дело. Может, и зря они так с ней тогда… Сама виновата – так он обычно отмахивался от этих мыслей. Секса хотелось страшно – с того самого дня, как герцог Элодисский поймал их, и до этого часа, у Вепря ничего ни с кем не было. Понравься ей! Ха! А как?!

Марк сидел на горбатом мостике через Ом, под сенью тополей, и грыз тыквенные семечки. Деревня Омки была достаточно далеко, чтобы место считалось уединённым; но и достаточно близко, чтобы назначить здесь свидание деревенской девушке. Сразу за деревьями был дом, в котором когда-то жил алхимик – у калитки до сих пор покачивались остатки вывески, – а теперь он был заколочен и сдавался внаём. Не так давно его кто-то снял, и Марк сегодня с утра провёл здесь разведку: дом был пуст, внутри было подметено и убрано, очаг вычищен, но вещи новых хозяев ещё не привезли – идеальное местечко для того, что Марк запланировал на сегодня. Сгущались сумерки, и Марк, вокруг которого было накидано уже довольно много шелухи, начал разочарованно поглядывать на дорогу, когда раздался торопливый шелест, и перед ним появилась девушка, молоденькая, лет пятнадцати, чрезвычайно хорошенькая, кокетливо и опрятно одетая, светловолосая, сероглазая, худенькая, но с пышными грудками. Она бурно дышала и слегка раскраснелась, но наивно сделала вид, будто просто прогуливается, и наивно же изобразила удивление, заприметив Марка:

– О! Господин Марк! А я и забыла о вас…

– Это жестоко, нет? – Спросил Марк, пожирая её глазами. Он приручал эту девушку уже две недели – огромный для него срок. И только на прошлом свидании она позволила ему держать свою руку достаточно долго.

– Просто мне никак было не уйти. – Девушка была польщена тем, что Марк её дождался; с её точки зрения, это доказывало его любовь, и было чрезвычайно лестно для неё. – Матушка прихворнула, и батюшка велел мне хлопотать по дому вместо неё.

– И эти пальчики, – Марк завладел её рукой, которую она уже не отнимала, поиграл её пальцами, – делали чёрную работу?

– Но мы же крестьяне, хоть и живём в достатке. – Кокетливо возразила Марта. – Это вы, городские жители, о таком и не думаете; а мы всё делаем…

– Я не могу поверить. – Марк поцеловал её пальцы. – Чтобы такая девушка… фея обольщения, идеал женского совершенства… и работала? Это жестоко.

– Жестоко или нет, – надменно пожала плечиками Марта, страшно довольная, – а такова жизнь.

– Я хочу поменять твою жизнь. – Марк заговорил тише, интимнее, приблизив своё лицо к её. – Я хочу забрать тебя туда, где тебе самое место.

– Это куда ещё? – Насторожилась Марта.

– Я хочу, чтобы ты стала моей женой.

– Вы это серьёзно?! – Задохнулась Марта. – Вы же такой… Вы же богатый купец… А я – крестьянка…

– Ты – совершенство. – Возразил Марк, резко привлекая её к себе. – Ты – прекраснее любой принцессы, ты – мой ангел! Скажи: Да, и я… – Топот копыт и пьяные голоса спугнули их. Девушка пугливо выскользнула из его объятий, шёпотом воскликнув:

– Ой, это кто-то из деревни! Отцу расскажут…

– Идём! – Марк вновь схватил её за руку, увлекая за собой. – Нам надо спрятаться, скорее! – И они бросились к дому, где Марк предусмотрительно убрал гвозди с одного из ставней.

Очутившись внутри, они притихли; Марта пыталась сквозь щель рассмотреть, кто едет по дороге, но не смогла. Марк, делая вид, что тоже очень интересуется, почти прижался к ней и телом, и щекой, и Марта целомудренно попыталась отстраниться, но он вдруг схватил её в охапку и начал целовать. Девушка и сопротивлялась, и млела от неожиданных и ярких ощущений; сердечко колотилось от страха и новизны и остроты.

– Прости, прости, прости!!! – жарко шептал Марк, валя её на пол и наваливаясь сверху, – Я не могу совладать… Убей меня, я не остановлюсь, не могу! Богиня… фея… какие волосы, какое тело, какой запах!

– Мама… – Пискнула Марта, пытаясь вырваться, но Марк закрыл ей рот жарким и искусным поцелуем, одновременно одной рукой сноровисто оголяя бёдра.

– Какое наслаждение! – Марк с силой развёл бёдра рвущейся прочь девушки, она взвизгнула, и он вновь прижался губами к её губам, почти грубо, овладевая ею. Оторвался от губ, уже во всю работая тазом, прошептал в самые губы:

– Не кричи… вдруг кто заглянет, что о тебе скажут?! – И Марта прикусила губу, зажмурясь. Она была в шоке, настолько, что даже не знала, как реагировать и что делать в эти минуты, показавшиеся ей бесконечными. В её хорошеньком маленьком мирке считалось, что девушка должна хранить невинность до свадьбы, и Марта была, в общем-то, хорошей и очень порядочной девушкой.

– Прости меня, – продолжал с придыханием твердить Марк, – я обезумел… обезумел… о, Марта! Я сошёл с ума… Что я делаю, что я, сука, делаю… Прости меня, любовь моя, прости… О, Марта!!! – Он предусмотрительно кончил на пол, замер, чувствуя, как трясётся каждая жилочка в теле девушки. Приподнялся, освобождая её, покрыл поцелуями её лицо с остекленевшими от шока глазами:

– Прости… Прости, прости, прости! Я обезумел, ты так прекрасна, ты фея обольщения, моя богиня… Я с ума сошёл от желания… Я ноги твои готов целовать! – И Марк расцеловал её дрожащие колени. – Можешь меня убить, но я не жалею, слышишь?! Пойду к твоему отцу и скажу, что жить без тебя не могу, что прошу твоей руки…

– Правда? – Отмерла Марта. Такое облегчение в этот миг она испытала! Ничего страшного не произошло, если в самом скором времени они с Марком поженятся… В какие-то мгновения Марта уже успела выйти замуж, сыграть роскошную свадьбу, вызвать зависть подружек, увидеть радость и гордость родителей – ведь их дочка не за какого-то крестьянина выходит, а за купца, за богатого горожанина! – и войти хозяйкой в богатый городской дом.

– А ты сомневаешься во мне?! – Искренне воскликнул Марк. – Да как ты можешь?! Я ради тебя жизнь отдать готов!

– И ты завтра придёшь к моему отцу?

– Да хоть сейчас! Хотя… Лучше будет сделать так: ко мне на той неделе должен прийти товар из Элиота, корабль уже в порту, корабль из самой Италии, моя дорогая невеста! С подарками для тебя на нашу свадьбу… Я расплачусь с долгами, куплю подарки твоим родителям, и приеду к ним на новом коне – тогда твой отец мне уже точно не откажет, а все твои подружки просто с ума сойдут! Как? – Он крепко поцеловал её. – Хорошо я придумал?! – И беспрепятственно смял её грудь, о чём мечтал с той самой минуты, как увидел девушку во время последнего турнира в честь помолвки. И было, что помять! Проводив Марту домой и нежнейшим образом простившись с нею, Марк пошёл в Старый Вяз, где его дожидался Кот.

– Ну, что, хорошо я пошумел? – Спросил тот с усмешкой. – Выгорело?

– И ещё как! – Марк с видом победителя уселся на лавку, приложился к солидной кружке с пивом. – Эх, не видел ты её! Сама тоненькая, а сиськи – во какие! В руку не входят! Я ей вставил по самое не балуйся, отодрал на славу! Она только попискивала… А ты говорил: месяц, месяц…

– Врёшь, поди? – Усомнился Кот, с завистью и недоверием глядя на приятеля. Тот подмигнул, достал из кармана платок, развернул и показал прядку кудрявых коротких жёстких волос, частью слипшихся от крови:

– Я ей, типа, подмыться помог, чтобы юбку не запачкала, и отхватил так, что она и не заметила… Для коллекции. У кого чучела оленей и кабанов, а у меня волосы с лобков… Учись! – Он встал, допив пиво. – Жди в Кодрах, как договаривались. Я пошёл!

От Южных ворот Марк поднялся по Полевой улице до улицы святой Анны, и там, минуя переулок, пробрался взаросли под обрывом, над которым высился Старый Город. Было уже совсем темно; где-то недалеко шла какая-то гулянка, играла немудрящая музыка простонародья, слышался смех. На лавочке в кустах сирени Марка ждала девушка, невысокая, пухленькая, очень хорошенькая, аппетитная, как свежая булочка, с ямочками на круглых щёчках, с доверчивым взглядом лучистых светло-карих глаз. На Марка она смотрела и с облегчением, и с радостью, и с упрёком:

– Марк!..

– Здравствуй, моя кошечка-Кэт! – Марк крепко поцеловал её, по-хозяйски сминая грудь. – Здравствуй, моя фея обольщения! Моя единственная богиня… Как я соскучился по тебе! Просто удержаться не могу… – Он, воровато оглянувшись, потянул девушку на лавку, но она попыталась остановить его:

– Марк, нам надо поговорить!

– Потом-потом-потом! – Он завалил её на лавку, задирая подол. – Не могу остановиться, богиня, не могу… Что такое, а? раздвинь ножки!

– Марк, две недели прошло! – Она покорно отдалась ему. – Я тебя не вижу, ничего не знаю… К отцу ты не идёшь…

– Ум-м-м… – Марк впился губами в её сосок, и Кэт сдалась, отдалась страсти. Марк вертел её и так, и эдак, дольше, чем Марту, намеренно принуждая делать разные вещи, пугавшие и смущающие девушку. В первые разы, отдаваясь ему, девушка прикрывала всё, что только можно, и разрыдалась в ответ на предложение встать на четвереньки и дать ему в таком положении. Марк активно работал над её раскрепощением, и добился уже больших результатов: девушка соглашалась уже оголять грудь и принимала любую позу. Правда, когда в прошлый раз он предложил взять у него в рот, она впала в истерику, и Марк «наказал» её – не появлялся и не давал о себе знать две недели. И теперь, работая на ней, исподволь обрабатывал её, рассказывая, что у него проблемы, которые мешают ему не только навещать её, но и быть с нею, и что подобные вещи любая жена с радостью делает для любимого мужа, так как это основное доказательство любви: преодолеть себя ради того, кого любишь. Просто об этом никто не рассказывает, вот и кажется, что никто этого не делает, на самом же деле это делают все… Встав на колени, он мягко и настойчиво тянул голову девушки к своему паху, гладил её волосы, шептал, и молил, и обещал, и добился таки: содрогаясь от отвращения, Кэт коснулась губами его члена. Марк тут же, ловко и умело, сунул его ей в рот и задержал её голову, когда она инстинктивно рванулась прочь.

– О-о, любовь моя! – Простонал, сдерживая её. – Нет, не отпускай его! Как хорошо… О, как же это хорошо!!! Ты… ты чудо… ты моя богиня… мой ангел… А теперь давай, давай, понемножечку, вот так… сильнее, не бойся! Не стесняйся, ты бы знала, как мне хорошо! Как я тебя люблю, как же я тебя люблю, моя кошечка-Кэт, как я… КАК я тебе благодарен!!! Обхвати его губками крепче, плотнее, пососи его… Ох!!! – Он аж вскинулся, зашипел, крепче удерживая голову девушки и направляя её руками. – Вот так… туда-сюда… туда-сюда… Ах ты, моя фея!!!

Натешившись и добившись, чего хотел, Марк выслушал её упреки и вопросы, пояснил:

– Возникли проблемы с грузом… Я не могу тебе всего сейчас сказать, к чему забивать твою головку такими сложностями? Я мужчина, и должен встречать свои проблемы лицом к лицу, а не трусливо укрываться за любимой девушкой! Потерпи немого, мой котёночек, совсем немного. Ты же понимаешь, у нас, купцов, риск так велик, что всякое может случиться, и в любой момент… Привыкай, ты же вот-вот будешь супругой купца!

– Если какой-нибудь купец на тебе женится, соска тупая. – Пробормотал он, проводив девушку и утирая брезгливо губы от последнего поцелуя. – Замучила своими капризами и нытьём… Дос-та-ла!!! Выделывается больше всех, а толку с неё меньше всех… – Марк пришёл к Кодрам, заглянул в трактир, где Кот и Жак уже ждали его.

– Короче, – сказал, – как обычно. Пора ей уже попробовать и других мужиков. Только осторожнее! Не бить, не калечить, трахнули раз, и побыстрее, и вон! Ясно?..

– Кому говоришь! – Обиделся Жак. – В первый раз, что ли? Девка-то хоть красивая?

– У меня других не бывает! Вперёд, она на лавочке, у стены, за палатками. Я покараулю!

За закрытыми на ночь рыночными палатками, крытыми полосатой парусиной, и в самом деле на лавочке сидела девушка, веснушчатая, губастенькая, хорошенькая, как куколка, простоватая, но свеженькая и сочненькая, с кудрявыми светлыми волосами, покрытыми модным белым чепцом. Услышав какой-то шорох, она привстала, позвала с облегчением:

– Марк?.. Это ты?.. – Но внезапный удар по голове погрузил её во тьму.

Очнулась она довольно быстро, а очнувшись, обнаружила себя зажатой меж двух мужчин, азартно насилующих её. Ахнула, набирая воздух для крика, но ей зажали рот твёрдой и потной ладонью, прибавив оборотов. Она стонала, мыча и корчась, но у неё не было ни единого шанса против двух мужчин. Задохнувшись, девушка безвольно обмякла, и тряпкой упала на землю, едва её освободили. Две тени мгновенно и бесшумно растворились во тьме, а уже через несколько секунд над нею склонился Марк:

– О Боже, Жанна!!! – Юбка девушки была задрана до подмышек, чепец слетел, волосы растрепались. Марк рухнул на колени, торопливо поправляя юбку, заскрежетал зубами:

– Кто… кто это был?!

– Я не знаю… – Всхлипнула Жанна. – Я не видела… Они ударили меня по голове, а когда я очнулась, я уже ничего не могла сделать, Марк!!! – Её затрясло.

– Они?!! Они?!! Их было много?! – Бушевал Марк. – Подонки!!! Куда они побежали?!! Убью, убью!!! – Он вскочил на ноги, и Жанна с тихим визгом обхватила его колени:

– Нет, не уходи!!! Не оставляй меня, мне страшно!!! Ты теперь бросишь меня?! Бросишь?! Марк, я же не виновата!!! Я не…

– Конечно, ты ни в чём не виновата, дурочка! – Марк помог ей подняться, нежно вытер лицо. – Это я виноват, если бы я не опоздал… – Он вновь скрежетнул зубами, желваки вздулись на скулах. – Бедный мой ангел, бедная моя фея! Но я тебя не оставлю. Любовь, она не между ног, она в сердце! И будь их хоть десять, я бы тебя всё равно не оставил, моя роза!

– Ты самый лучший. Марк! – Жанна в искреннем порыве любви и благодарности прижалась к нему, всхлипывая. – Я так тебя люблю… я так тебя люблю! Не бросай меня, пожалуйста…

– Ни за что. – Поклялся Марк. – Ты мне очень нужна, ты моя фея обольщения, ты же это знаешь?.. Никому не рассказывай, люди жестоки, ты же знаешь… И здесь больше не появляйся, это опасно, а я рисковать тобой не могу. Лучше мне самому умереть… Пойдём, я провожу тебя, моя богиня… Идти можешь?

– Да. – По-прежнему прижимаясь к нему, кивнула Жанна. Ей так полегчало! В последние недели ей начало казаться, что Марк охладел к ней – он часто пропускал встречи, стал менее внимательным к ней. Прежде он замечал малейшую тень на её лице, слышал каждое её слово, всё, что говорила, слушал, каждую мелочь помнил… А в последнее время стал какой-то… не такой. Но сейчас девушка убедилась: он по-прежнему её любит, просто с ним что-то происходит…

– Не могу тебе сказать. – Ответил он на её вопрос, в то же время глядя на неё так красноречиво, что Жанна поняла: что-то в самом деле происходит, что-то нехорошее, и очень важное. Но главное – он любил её, и главнее этого не могло быть больше ничего!

А Марк, проводив её, свернул с улицы Вязов в переулок, которого старательно избегал вот уже вторую неделю – были у него на то причины. Расчёт его оказался верен: не прошло и пяти минут, а к нему уже подбежала девушка, высокая, стройная, довольно хорошо одетая, с гладкими каштановыми волосами и тёмно-серыми глазами, схватила его за руку:

– Марк!!! Наконец-то…

– Ты с ума сошла?! – Зашипел он на неё, увлекая в тёмный узкий проулок за мелочной лавкой. – Я тебе что сказал? Тебе опасно быть возле меня!!!

– Но я так больше не могу! – Взмолилась она, устремив на него большие влюблённые глаза. – Я тебя не вижу…

– И не увидишь больше! – Резко перебил её Марк.

– Ты бросаешь меня?! – Ахнула она. – Марк?! За что?!

– Просто… – Он говорил как бы неохотно, не глядя на неё. – Просто… меня сегодня, наверное, убьют. Я говорил тебе: тот груз, что должен был прийти из Элиота, его кто-то перехватил, возможно, речные пираты, я не знаю. А может, это и подстава, впрочем, ты не поймёшь… А я залез в долги, чтобы купить этот груз. И кредитор меня… Ну, ты понимаешь. Если я не расплачусь… Хорошо, что я увидел тебя перед смертью, моя фея, хоть это и опасно, но я должен был тебя увидеть.

– Марк!!! – Вцепилась в него девушка, – но можно же что-то сделать! Мой отец не самый богатый человек, но если ты станешь моим женихом, он поможет будущему зятю…

– Нет, мой ангел, долг слишком велик, у твоего отца таких денег нет… да и не стану я разорять отца любимой!

– А если сбежать?

– Нельзя. Они угрожают… тебе, Агнес.

– Мне?!

– Они тебя видели… И ты им понравилась. Они даже сказали, что простят мне долг, если ты проведёшь с ними ночь… Но я не могу этого допустить!!! – Марк мастерски изобразил гнев. – Лучше умру… Так что… – Он взял её лицо в ладони. – Прощай, моя фея. Будь сча…

– Перестань! – Агнес высвободилась, стиснула его руки. – Если дело в этом, то я согласна…

– Нет! Я не согласен!

– Прекрати! Ты сам говорил, любовь не между ног, она в сердце! Я готова принести себя в жертву…

– Но я не готов её принять!

– Марк, потерять тебя для меня – хуже смерти! Если они тебя убьют, я тоже с собой покончу! – Глаза девушки горели искренней любовью. – Поэтому, не спорь… Что такое одна ночь за твою жизнь?!

– Ты уверена? – Марк горячо обнял её. – Ах, Агнес, моя богиня, моя королева… Моё безумие! Я ни на секунду бы не колебался, если бы не боялся за тебя! Всё это время я вёл себя, наверное, как-то не правильно, но я думал, что защищаю тебя!!! Какой я дурак, какой дурак!!! Ты моё безумие, ты моё обольщение, ты моя жизнь! Идём, может, успеем… Тебя дома не хватятся?

– Я сказала, что переночую у тётки… Она парализованная, всё равно не выдаст меня…

Через лаз за лавкой, через пролом в каменной стене, они пробрались на задний двор трактира «Наливное яблочко», большого, нарядного, солидного трехэтажного строения, окружённого кирпичной стеной. Как все гранствиллские трактиры, он был построен буквой «П», и во дворе с галереями играл небольшой фонтан в тени большого вяза. А на задворках были хозяйственные постройки и несколько тайных проходов сразу в три городских района, и три отдельных входа в разные помещения, для разной публики. В «Наливном яблочке» были и зал для простонародья, большой, грязный, дымный, с огромным очагом, в котором жарилась обычно целая туша свиньи или барана, от которой гости, которые платили только за вход, отрезали подрумяненное мясо, и гостиные для чистой публики, где собирались несколько человек у уютного камелька, в чистоте, пристойно и комфортно, и отдельные кабинеты для знати, где высокородный посетитель мог предаваться удовольствиям, никем не виденный и никому не знакомый, и комнаты для всяческих особенных удовольствий и клиентов. Марк привёл Агнес в одну из таких комнат, дал ей вина с предусмотрительно подмешанным в него лёгким наркотиком, и, попросив её подождать, ушёл. В одной из гостиных играли в нарды и пили вино несколько рыцарей из Хефлинуэлла, среди них – сэр Юджин.

– У меня есть кое-что для вас. – Почтительно поклонился ему Марк. – Девушка чистенькая и свежая, как роза. До этого её пахал только я, так что она почти что девица. Но я её многому научил, так что удовольствие она вам может доставить полноценное. Я сказал ей, что вы – мои кредиторы, и если она вас не удовлетворит, вы меня убьёте. Так что требуйте от неё, чего хотите, она всё сделает.

Сэр Юджин громко расхохотался:

– И как ты это делаешь, мерзавец?! Почему эти девки ради тебя на такое идут одна за другой, а?!

– Природное обаяние. – Усмехнулся Марк. – Пятьдесят дукатов, и она ваша.

– Че-его?! Да за эти деньги я себе десять целок куплю!

– Купите. – Пожал плечами Марк.

– Десять, и скажи спасибо!

– Сорок.

Сторговались они на двадцати, наличными Сэр Юджин отдал десять – Марк знал, что так и будет, потому и ломил цену, намереваясь с самого начала десять и получить. С рыцарями вообще была одна морока – много они мнили о себе. Купцы выкладывали требуемую сумму целиком, а рыцари норовили прокатиться на халяве, чуть что – хватаясь за меч и размахивая своим гербом. Марк бы с ними вообще дела не имел, если бы не другая и очень прибыльная статья дохода: шантаж. За свой престиж рыцари тряслись куда сильнее, чем простолюдины, и за вот это готовы были платить – хотя и убить тоже, но Марк любил риск и умел обезопасить себя. Потому он и терпел их, и работал в убыток – пока высокородный извращенец или распутник не насаживал самого себя на крючок так плотно, что соскочить уже не мог при всём своём снобизме.

Вернувшись к Агнес, Марк заметил, что зрачки её уже расширились, на щеках появился лихорадочный румянец, а взгляд слегка осовел – девушка была готова. Нежно подбадривая её, он, поддерживая её под локти, отвёл девушку в гостиную и закрыл за нею дверь. Приник к этой двери, прислушиваясь – не заартачится ли она в последний момент?

– Красивая девка! – Сэр Юджин подошёл к оцепеневшей девушке, отхлёбывая с горла бутылки. – Ну-ка, покажи сиськи! – Свободной рукой рванул платье у неё на груди. – И сиськи что надо! Господа! Играем на девку. Выигравшему она будет брать за щеку… Давай, милая, оголяй прелести, да не здесь, на столе!

Убедившись, что никаких проблем нет, Марк, посвистывая, пошёл вниз. Его встретил Утюг, здоровенный волосатый детина:

– Твоя девка заперлась и требует тебя.

– Которая?

– Новенькая. Эта, рыжая.

– А, Сара? Я разберусь. – Марк постучал у невзрачной двери в конце коридора. – Сара, это я, Марк.

Дверь распахнула заплаканная девушка в странном наряде: платье, длиной чуть ниже колена, из дешёвой, но блестящей вишнёвого цвета ткани. Лиф был приталенным, грудь была открыта полностью, только поперёк сосков завязывалась розовая атласная лента в крупный бант; а юбка – пышной, с вырезом на ягодицах в форме сердца. На ногах были такие же блестящие атласные туфли, розовые тесёмочки которых обвивали икры до самого колена.

– Ты сказал, что дал мне работу! – Прорыдала девушка с величайшей претензией. Ещё бы – всё это время она была феей обольщения, богиней, спасительницей и любовью всей его жизни! – Сказал, что позаботился обо мне! Смотри, что мне дали вместо платья! Марк, что происходит?! Я кто – шлюха?! Что я говорю – шлюхи, и те скромнее выглядят!

– Отличное платье. – Цинично пожал плечами Марк. – И тебе идёт. Это во-первых. А во-вторых – ты шлюха, Сара, чего там отпираться-то? Тебя из дома за блядство выгнали, после того, как твой сосед застал тебя с тремя мужиками. Они тебя уже в какой раз по кругу пускали?.. Без всякого сопротивления с твоей стороны!

– Но это для тебя я согласилась! – Ахнула Сара. – Это тебе… это ты… я им каждую неделю отдавалась, чтобы ТВОЙ долг покрыть! Ты обещал жениться…

– Дура, что ли? – Фыркнул Марк. – Чтобы я женился на шлюхе, о которой весь город узнал?! Да меня камнями побьют вместе с тобой! Я сделал для тебя всё, что мог: дал тебе работу и крышу над головой, от позорного столба тебя спас…

– Я не буду здесь работать!!! – Завизжала Сара.

– Как хочешь. – Засмеялся Марк, такой чужой, такой холодный и жестокий, что сердце стыло от ужаса в груди девушки. – Утром первый, кто тебя узнает, сдаст тебя страже. А те отрежут твои волосы, выжгут на шее клеймо шлюхи, поставят тебя к позорному столбу, где тебя закидают дерьмом и тухлыми яйцами, а потом выпорют и прогонят из города. И будешь ты отдаваться жакам и калекам за корку плесневелого хлеба где-нибудь в придорожной канаве… Не хочешь? Нет?.. Тогда иди и работай! Отработаешь одежду и содержание, скопишь деньжат, и вали куда-нибудь, где никто тебя не знает, начинай новую жизнь – только не трахайся с кем попало! Давай, пошла! – Он грубо схватил её за шею и швырнул на лестницу, придав ускорение ногой. – Шевели булками! И смотри, работай хорошо, не отлынивай! А то здесь с лодырями и строптивицами разговор короткий!

Сара слетела с лестницы, упав на колени на нижней ступени, и еле удержавшись за перила. У неё всё застыло внутри, ей было жутко. Как?.. КАК?!! Что она сделала такого, что он с нею ТАК?! Словно во сне, она вошла в зал, где уже трудились две девушки, одетые точно так же. Одна подавала пиво и еду пьяным постояльцам, другую нагнули на столе, и один из клиентов наяривал её так, что брякала посуда, под свист и выкрики остальных. Трое музыкантов, с флейтой, бубном и лютней, играли что-то разухабистое. К Саре сразу же подошёл вышибала, здоровенный бугай с перебитым носом:

– Новенькая?.. Будешь Эммануэль. – Он, сопя, потискал её. – Булки ничего… Будешь мне давать, и плати один геллер с клиента; не будешь давать мне – плати два геллера, и будешь, как вон она – он кивнул в сторону девушки на столе, – и ко мне не обращайся.

– Лучше соглашайся. – Хрипло произнесла девушка в таком же, только грязном, платье, с синяками под глазами, небрежно замазанными белилами, от которой немилосердно несло сивухой. – Дороже выйдет. Что, Марк?..

Сара, плача, кивнула.

– Добро пожаловать, подруга. Мы все тут прямиком с его копья. Феи обольщения. – Она презрительно фыркнула. – Не ты первая, не ты последняя. Утри рожу и бери поднос, и готовься: ты свеженькая, трахать тебя будут весь вечер. Правда, не как Брунгильду – если не будешь с вышибалой ссориться, – а честь по чести будут драть в чулане. С пяти геллеров три идут Марку, один вышибале, один тебе. Пока на рожу свежая, бери с клиентов сколько сможешь, только лишние не прячь ни во рту, ни в жопе, вышибала найдёт. Сооруди тайничок, только смотри: они всё обшаривают, и особенно чулан. И особенно тебе рекомендую, – она щедро плеснула сивухи в мутный стакан, – пей побольше. Будет не так противно. Придумаешь, как геллеры прятать – скопишь деньжат и удерёшь. Не придумаешь – через год-два нос провалится, и сдохнешь к чёртовой матери в порту. Туда Марк нас отправляет, когда страшные становимся. Давай! – Она сунула в руки Сары – Эммануэль стакан. – За Марка, до дна!

Эммануэль залпом выпила.

Расставшись с Алисой, Гэбриэл, прыгая через ступеньку, поднялся к брату.

Угадал: в покоях Гарета был накрыт стол на двоих, горели свечи в подсвечниках на столе и на каминной полке. Сам герцог, судя по звукам, был в спальне и был не один. Гэбриэл сел за стол, демонстративно прокашлялся и налил себе вина – любимого братом портвейна. В спальне чуть притихли, чертыхнулись, раздалось женское хихиканье. Ким и Инга, разрумянившиеся, хихикающие, появились только через десять минут, поклонились Гэбриэлу и исчезли, толкаясь, оправляясь, перешёптываясь и продолжая хихикать. Еще минут через пять вышел Гарет, как ни в чём ни бывало, кивнул Гэбриэлу, налил себе вина.

– Да ладно тебе. – Хмыкнул Гэбриэл. – Теперь ты из себя решил целочку построить?

– Ну, – приподнял одну бровь Гарет, – зол я на тебя был страшно. Даже хотел послать тебя подальше, чтобы проваливал к себе в Гармбург или в Валену. В Валену даже лучше.

– И я так бы и повалил. – Усмехнулся Гэбриэл. Гарет хлопнул в ладоши, и вернулись девушки с горячими блюдами, споро накрыли на стол и исчезли, получив от Гарета пару хлопков по попам.

– Но теперь я передумал. – Сказал герцог, едва они остались одни, если не считать собак. – Во-первых, мне без тебя будет скучно. А во-вторых…Вернулся ты с триумфом, Младший, что есть, то есть. – Глаза Гарета опровергали насмешливость его тона, они плавились от радости, и Гэбриэл прекрасно его понимал. Он и сам был рад. – В той жопе, в которой мы очутились, ничто другое нас, наверное, не спасло бы. Я просто не в состоянии даже решить для себя, что я думаю про твоего дракона. Ты с кем его завалил? С Кину?

– Угу. И с Гором.

– Это твой полукровка?.. Эльфы зовут их квэнни.

– Что это значит?

– А… – Махнул Гарет рукой. – Нечто вроде и оно, и не оно. Квэнни, например, зовут дикие яблочки на юге – вроде яблочки, только маленькие и несъедобные, пока морозом не ударит. Волкособы – и не собака, и не волк, хоть похож больше всего на волка. Твой, правда, на волкодава похож больше. Где он сейчас?

– Я у себя его оставил, с Иво. Его бы помыть… Он мне помог дракона завалить. Схватил его зубами за крыло, я и рубанул его по крылу по этому.

– Храбрый – это здорово. Пастухи на севере знаешь, как щенков своих овчарок проверяют?.. Берут за шкирку и поднимают повыше. Если щенок скулит – дрянь пёс. Если молчит и терпит – отличная собака получится. Пойдём сейчас к тебе, я его посмотрю. Люблю собак, знаешь ведь! Только поедим сначала, – Гарет, потерев ладони, посмотрел на блюда перед собой. – Столько дел, что пожрать некогда!..

– Соскучился я по нашей еде! – Гэбриэл с тем же воодушевлением набросился на копчёный олений окорок. – Всё рыба, да рыба, сухари да вяленое мясо… у-м-м!

– Ну, племяшку я видел. – Заметил Гарет, отдавая должное окороку, – дракона и квэнни тоже. А девушка?

– Какая девушка? – Промычал с набитым ртом Гэбриэл.

– Ты что, обманул моего Марчелло? – Насторожился Гарет. – Чтобы только его спровадить?.. А зачем?

– А… Марию! Ну, я её забрал… она в «Золотом драконе», в Блумсберри…

– От Рыжика спрятал? – Братьям не нужно было объяснять свои поступки друг другу. – Правильно!.. Стоп! Как ты сказал?.. Мария?! А сколько ей лет?

– А что? – Напрягся Гэбриэл, оторвавшись на миг от мяса. – Шестнадцать, или семнадцать, где-то так…

– А выглядит как? В смысле: брюнетка, рыжая?

– Янтарная. – Подумав, сказал Гэбриэл. – Кудрявые волосы, вся золотистая, как янтарь, или твой любимый камень, топаз.

– Слушай… – Протянул Гарет. – Нужно отправить весточку одному моему знакомому эльфу…

– Килмоэлю? – Гэбриэл отлично помнил всё, что когда-либо рассказывал ему брат. Впрочем, как и кто бы то ни было ещё. И сам поразился: почему тогда он не связал рассказ брата с Марией?.. Впрочем, брат подробностей не рассказывал. Только то, что эльф Килмоэль рассказал ему про фермы и позволил разгадать загадку исчезновения Гэбриэла на целых десять лет.

– У неё ещё должен быть брат. – Продолжил Гарет. – Ты случаем не знаешь: Рил Рамар?

– Нет. – Ответил Гэбриэл, подумав про Шторма. Но только сегодня Гарет рассказал ему про него, добавив безапелляционное обещание казнить его так, чтобы вся Пойма содрогнулась. И было ведь за что, но…

Но ведь он был единственным родным существом Марии!..

Мария, оставшись без Гэбриэла, почувствовала себя неуютно – и это ещё мягко сказано. Она ничего не знала, как и Гэбриэл когда-то, о жизни вне стен Садов Мечты, о человеческих взаимоотношениях, о правилах и приличиях. Как и Гэбриэл, она понимала, что ничего не знает, ужасно боялась, что сделает что-то не то, и приняла единственное в её ситуации решение: не делать ничего. Марта выделила ей комнатку на верхнем этаже, маленькую, чистенькую, с кружевной салфеткой на поставленной уголком подушке. Мария как прилегла на постель, так и не шевелилась; Марта, у которой в отсутствие Гретель была куча дел, не заморачивалась тем, как себя чувствует и что делает её новая постоялица. В обед принесла ей поесть, всё, что советовал Марчелло, вплоть до козьего молока с растворённой в нём толчёной яичной скорлупой, через час забрала пустую посуду. Марта тоже не знала, как общаться с эльфийками, тем более – королевского рода… Хотя какая же она принцесса эльфов: одежда совсем паршивая, крестьянки даже для грязной работы, и то наряднее одеваются! Но на лицо красавица, просто оторопь берёт – глаза, как звёзды, и хоть и тощая, и беременная, а грация и осанка при ней, ничего не скажешь. И руки красивые, и такие, каких у крестьянок отродясь не бывало, узкие, изящные, с длинными пальцами и тонкими гибкими запястьями. Отъестся, приоденется, и станет такая королевна, что ни в сказке сказать. А так – совсем дикая. На вопросы ежится и сжимается, аж белая вся делается, глаза прячет. Марта тихонько вздыхала, оставив её – скорее бы вернулись Нэш и граф Валенский, забрал бы свою родственницу, ну, не понять им друг друга!

Вообще-то, чувствовала Мария себя намного лучше. Она всё ещё ужасно уставала, вставая и двигаясь, и это пугало её. Девушке просто было невдомёк, что полгода проведя практически без движения, то на коленях, то подвергаясь насилию и побоям, то лёжа, она просто отвыкла двигаться, её тело забыло физическую нагрузку, мышцы ослабли. Разучилась она и обслуживать себя – её мыли, одевали, причёсывали и обихаживали другие. Но от природы Мария была очень сильной и крепкой физически, и сейчас, получив то, что было ему просто необходимо, – нормальное регулярное питание и покой, – её тело крепло не по дням, а по часам. Ушла страшная бледность, стирались синяки из-под глаз, тусклая кожа обретала цвет. И маленький стал шевелиться активнее, словно вместе с Марией радовался тому, что больше не надо бояться, что отступило страшное отчаяние. Осмелев, Мария, забравшись с ногами на постель поближе к подоконнику, выглядывала из-за занавески на деревья и видную среди их густых крон реку с проплывающими порой судами. Это было так красиво! Для девушки, долгое время живущей в каменной тюрьме, без всякой надежды когда либо очутиться на воле, это было даже более, чем красиво. Как и Гэбриэл когда-то, Мария смотрела на деревья, и сердце её пело и рыдало от счастья. Она обожала каждый листочек, каждую веточку, каждого муравья на подоконнике, каждую муху на стекле! И ждала Гэбриэла, который обещал вернуться и отвезти её в новый дом, где она будет свободна, будет в безопасности, и сможет гулять среди деревьев, купаться в реке, дышать и видеть небо и облака хоть каждый день! Теперь она верила ему безоговорочно, верила свято. Он сделал невозможное: сбежал из того ада, в котором они были обречены, а потом вернулся и забрал оттуда её. Мария считала это абсолютно невозможным, нереальным, и эта нереальность была так же незыблема и неизбежна, как смена дня и ночи, как палка Доктора и ежедневное насилие. И то, что это всё-таки случилось, и она больше никогда не вернётся в Сады Мечты, перевернуло душу Марии так, как это случается с людьми, открывшими для себя новую веру. Она уверовала в Гэбриэла, как в пророка, и только что не молилась на него. В ней была масса страхов и сомнений, Мария даже не представляла, как будет жить, чем заниматься, кем будет в этой новой жизни, но в душе её поселилась вера в Гэбриэла и в то, что теперь всё будет хорошо. Не важно, как, но хорошо. И, думая об этом, она испытывала настоящее блаженство, прильнув щекой к наличнику и глядя на реку с мечтательной улыбкой.

Шторм вернулся в Гранствилл, потому, что с раненой рукой ему возвращаться было просто некуда. Рана была очень тяжёлая, даже для эльдара, его мучили жар, боль и слабость, и он отправился прямиком в Эльфийский квартал, чтобы попросить о помощи и не встречаться с городскими стражниками, которые наверняка знают о нём и ждут. Как он и ожидал, эльфы ему помогли. Правда, дали понять, что знают, кто он, его действий не одобряют и в своём квартале его не потерпят. Но Шторм и не рвался к ним. Он получил главное: необходимую помощь, новую одежду и обувь, и возможность выйти в Гранствилл из Эльфийского квартала – на эльфа, выходившего оттуда, стража не обращала никакого внимания, так как в городе знали, что эльфы никакой угрозы горожанам и порядку на улицах не несут. Шторм вернулся к себе, и вместо того, чтобы со стоном облегчения упасть на свою лежанку и наконец-то отдохнуть, прошёл к окну и жадно уставился на окошко напротив. Комната была пуста, на столе ничего не было – значит, в ближайшее время здесь никого не ждали. Примерно за полчаса до визита Габи здесь начиналась уборка, стол покрывали скатертью, на него ставили угощение и вино. Шторм прождал довольно долго, пока глаза не начали слипаться и голова – падать на грудь. Только тогда он уже ощупью добрался до лежанки и почти мгновенно уснул.

И, по закону подлости, не увидел, как в комнату вошли две служанки.

Вся эта шумиха вокруг нападения на какие-то там деревни Габи и её подружке Беатрис была только на руку – они делали, что хотели. Гостям уделяли внимание дядя и противная карлица Манфред, «типа графиня» – это определение придумала Беатрис, и Габи от него пришла в такой восторг, что теперь Алису они иначе и не называли. Тем более, что в этом им помогала графиня Амалия, которую муж почему-то называл Кончитой. Испанка никогда не осуждала и не обзывала Алису прямо, но речь её изобиловала эпитетами «бедная маленькая глупышка», «миленькая провинциалочка», и тому подобное. Порой она прямо говорила: «Она, конечно, очень мила, и ей безумно повезло, что она успела очаровать своими провинциальными прелестями такого мужчину, но вот сможет ли она удержать его, когда первые восторги молодожёна пройдут? Когда уляжется первый любовный пыл? О, мне так её жаль! Я столько видела подобных историй! Эти наивные деревенские красавицы – словно первоцветы, увядают после первых же родов». – И этими своими рассуждениями, словно медленным ядом, нанося Алисе куда худший вред, чем прямолинейные и зачастую просто нелепые нападки Габи. У гостей, очень частых и многочисленных в эти дни, у придворных и даже у некоторых друзей начинало складываться стойкое убеждение, что Алиса хорошенькая, милая, ласковая, но недалёкая и простенькая девочка – не смотря на то, что Алиса отнюдь такой не была. А спроси этих людей, откуда у них такое убеждение, и никто внятного ответа бы не дал, считая совершенно искренне, что это их собственное глубокое жизненное наблюдение.

И никто не радовался тому, что «зловредную карлицу» оценили по заслугам так, как Габи и Беатрис! Девушки очень сдружились в последнее время. У Габи прежде не было подруг. Пока она была мала и росла в доме своей матери, за её отношениями со сверстницами бдительно следила леди Алиса, которой всё было не так: то потенциальная подружка была слишком наглая и могла подать принцессе дурной пример, то не достаточно родовитая, то из плохой семьи, то страшненькая – «будет завидовать», то хорошенькая – «будет дорогу перебегать». В монастыре урсулинок Габи сразу же стала изгоем из-за своего дурного нрава, и по своему обыкновению, вместо того, чтобы поискать причину в себе, возненавидела всех, решив, что они просто завидуют её крови и красоте. Ну, а вернувшись год назад из монастыря, Габи уже и не могла завести подруг – не умела общаться на равных, да и не хотела. Но Беатрис так исхитрилась влезть ей в душу, что Габи сама не заметила, как их отношения из деловых превратились в тесные дружеские. У Габи была масса недостатков, но она была прямолинейной и честной, коварства в ней не было вообще. И лицемерие, лесть, подхалимство Беатрис она принимала за чистую монету и очень ей за всё была благодарна. А главное – у неё впервые появилась возможность поговорить об ЭТОМ, о вещах, о которых страшно было заикнуться с другими людьми, но которые волновали Габи чрезвычайно. Они по вечерам забирались в одну постель с бутылкой сидра и печеньем, и болтали, обо всё на свете, но в основном – о сексе. Беатрис рассказала Габи историю, которая чрезвычайно девушку зацепила и даже возбудила: о том, как Беатрис зазвала к себе горничную, которая отказывала в близости её кузену и его приятелям, и оставила её с ними наедине.

– Я сделала вид, что ушла, – болтала Беатрис, – а сама подсматривала. Ох, что они с нею делали! А эта дура орала и вырывалась, как ненормальная, пока не получила по морде… После этого стала покладистая и смирная.

– Но это же… – Слегка опешила Габи, в то же время чувствуя какое-то нечестивое возбуждение во всём теле, – это же… ужасно?!

– Ужасно?! – Фыркнула Беатрис. – Ничуть! Кузен предлагал ей деньги, предлагал всё сделать по-хорошему, а эта дура упёрлась, словно благородная девица. Горничные – они на то и существуют, чтобы греть господам постель. Завыделывалась – и огребла по полной. Они ей ни геллера не заплатили! Отодрали, как тупую козу, так, что ковыляла потом на раскоряку, а могла бы дорого продать свою девственность, кузен же ей предлагал!

– И что с ней было потом?

– Да что с ней будет! – Махнула рукой Беатрис. – Была смирная и послушная, когда требовали – давала, когда приказывали – брала в рот. Потом пузо стало на глаза лезть, её и отправили в деревню, к какой-то там её родне. А! Чёрт с нею.

– Слушай… а в рот… это же противно?!

– Противно?.. Ничуть! – И так они болтали, и Габи, слушая рассказы Беатрис, глядя на её отношение к тому, что та рассказывала, сама проникалась мыслью, что это и в самом деле, нечто вовсе не ужасное и не постыдное, а напротив, естественное, повсеместное и забавное. Что это только всё попы им врут, будто это грех и грешников накажут, на самом деле это делают все и везде, и что?.. Никто никого не наказывает! И Габи верила, так как ей очень хотелось верить. Страх перед наказанием за грех был в ней пока силён. Габи не была дурной изначально, она была обыкновенной молоденькой девушкой, испорченной воспитанием и собственной глупостью, по сути – жертвой своего времени и его понятий, традиций и предрассудков. Ей просто не с кем было поговорить о том, что она сделала. Ведь в этом особой-то вины её и не было в самый первый раз – просто девичья истерика и опрометчивость, она ведь шла к Иво не затем, чтобы он лишил её невинности! Но последствия этой глупости были бы катастрофические. Иво бы казнили, и даже Гэбриэл его бы не спас. А её тут же заперли бы в монастыре, из которого выдали бы по-тихому замуж через год-другой. Габи воображала себя безумно влюблённой в Иво, потому не хотела его подставлять, да и в монастырь ей не хотелось ужасно, а пуще всего она боялась позора и презрения со стороны дяди, которого обожала, кузена, которого по-своему любила, и гнева матери, который был бы неистов – уж свою мать-то Габи знала! Опозоренную женщину потом всю жизнь преследовало общее осуждение, даже если она была обесчещена без всякой своей вины; она жила под гнётом этой вины и своего позора, не смея лишний раз поднять голову и возроптать. Габи это прекрасно знала – изнасилований и адюльтера и в её время было не меньше, а то и больше, чем в последующие времена, – и страшно этого боялась. А Беатрис освобождала её от страха и чувства вины. Отношение Габи к сексу, отношениям, грани дозволенного менялось под воздействием хитрой, лживой, бесстыжей наперсницы, которая и сама стремилась «узаконить» собственные грешки. Дамы взрослее Габи, которые, по сути, должны были присматривать за молоденькой хозяйкой Хефлинуэлла, столько раз сталкивались с её дурным нравом и мстительностью, что предпочитали больше ни во что не соваться, а мужчины – на то и мужчины, чтобы не замечать очевидных вещей, происходящих у них под носом. И две подружки ездили в Гранствилл трижды в неделю, где Габи встречалась с Иво, но при том флиртовала с Фридрихом, активно обсуждая его с Беатрис – и как же ей это нравилось! – и даже делала авансы дону Хуану Фернандо. А почему нет?.. Он тоже был европеец, и весьма хорош собой. Чтобы не было лишних проблем и риска, Беатрис нашла для Габи новую личную горничную – глухонемую девочку с кухни, Августу, или Гагу, которая привлекла её тем, что не могла проболтаться о подозрительных отлучках своей госпожи ни при каких обстоятельствах. Августа была опрятной, услужливой, безответной, и была так благодарна своей новой госпоже за то, что та взяла её с кухни и сделала горничной, что готова была исполнить любой её каприз, отлично научившись читать по губам всё, что ей говорили – а ещё она слышала звон колокольчика. Может, от того, что она была глухонемой и не могла слышать попрёки и оскорбления, которыми любила осыпать служанок Габи, с Августой она была просто в меру сварлива, и даже жалела её порой – всё-таки, как я уже говорила, Габи не была какой-то прямо очень уж дурной. Отправляясь с малой свитой в Гранствилл, она чувствовала себя очень взрослой, самостоятельной и имела тайну – и очень этим была горда и довольна собой. Это были, наверное, лучшие дни её жизни, когда всё складывалось так, как ей хотелось… почти всё, и даже её вражда с Алисой, казалось ей, теперь шла по её сценарию – Манфред все презирали, она никому была не интересна, и охлаждение к ней дяди и даже её жениха казалось Габи делом ближайшего времени. У неё был возлюбленный, были поклонники, была лучшая подруга, и с блестящей Амалией они быстро становились на короткой ноге… Жизнь была прекрасна.

Глава вторая. Вино для королевы

– Это неизбежно. – Сказал Дрэд. – Понимаете?.. Неизбежно. Сейчас нам выпал случай счастливый, какого нам впоследствии, возможно, придётся ждать не одну неделю и даже не один месяц, да, да. Такое стечение обстоятельств Господь посылает лишь раз и не прощает небрежения и нерадивости! Королева встретилась со своим племянником, с этим полукровкой, содомитом и убийцей, тайно, но многие знают об этой встрече.

– Вы хоть понимаете, что мне предлагаете?! – Бриан де Латрей был в ярости. – Мне!!! Командору, рыцарю, слуге Господнему!!!

– Господу служат не только мечом и мышцей ратной, и вам ли этого не знать. – Безмятежно возразил Дрэд, делая вид, что не замечает и не понимает его гнева. – Не нам судить его дела и приказы, и не стоит слишком уж потакать своей гордыне.

– Гордыне?! Рыцарская честь велит мне…

– Это гордыня. – Возразил Дрэд, тоже позволив себе жёсткость и напор. – И вы и сами это знаете!.. Изабелла опасна, это хитрая, беспринципная, жестокая и преступная женщина, и не просто так Господь не дал ей потомства! Ей так или иначе придётся умереть, этого хочет Папа, а значит, этого хочет Бог. Но в данный момент эта смерть обезвредит не только её, но и её племянника, который совершенно незаслуженно обретает всё большую популярность на юге. Он убил какое-то там чудовище, вампира или что-то такое, и так далее. Чем дальше, тем сильнее растёт в Пойме и на юге его авторитет. Мы имеем дело с очень опасным противником в лице его высочества, и это именно он занимается героизацией своих сыновей-полукровок, да, да. И делает это весьма успешно!!!

– Который станет королём после смерти королевы. Поздравляю! – Фыркнул де Латрей.

– Мы обвиним в смерти Изабеллы именно Гэбриэла Хлоринга. Она встречалась с ним; он мог дать ей медленно действующий яд – я позабочусь о том, чтобы появилось свидетельство, что именно он дал ей этот яд, – он мог хотеть её смерти ради того, чтобы королём стал его брат…

– Не отец? – Против воли удивился и нахмурился де Латрей.

– Отец тоже вот-вот умрёт, и тоже от яда, да, да. Точно такого же. Который даст ему второй сын. – Ледяным тоном ответил Дрэд, и ничто в нём в этот момент не напоминало доброго чудака. – После этого братьям конец. Остальные, включая Сулстадов и прочих, этого никак не ждут, потому я и говорю, что этот случай послал нам Господь, другого такого больше не будет!

– Ладно! – Поднял руки командор. – Но почему для этого гнусного действа вы выбрали именно меня?! Мало у вас клевретов для подобного деяния?!

– На вас никогда не падёт даже тень подозрения. – Объяснил Дрэд, и де Латрей скривился от отвращения и злости. – И только вас Изабелла, возможно, подпустит к себе, она хитра и изворотлива, и не доверяет никому. Но при том она распутна и жадна до плотских утех, а соблазнить иоаннита ей будет особенно лестно. Она сама угостит вас вином, от которого и погибнет… А вы примете противоядие. Поймите, командор, – Дрэд заговорил своим самым проникновенным тоном, – я понимаю ваше отвращение, я знаю вашу щепетильность. Но в данной ситуации оно не уместно. Остров вот-вот будет ввергнут в пучину страшной войны, и это шанс остановить её, обойтись малой кровью. Только вы способны в возникшем после смерти королевы и её брата хаосе взять всё в свои руки и переломить ситуацию в свою пользу. Ваши крестоносцы должны прибыть на остров как можно скорее, и со всей возможной скоростью захватить и Редстоун, и Хефлинуэлл, и войти в Междуречье.

– Я ещё не согласился. – Огрызнулся иоаннит. Но даже он уже чувствовал, что у него не остаётся выхода – больно логичную и успешную схему рисовал Дрэд. Смерть всего двух человек предотвратит войну и спасёт сотни невинных жизней – разве не лучший выбор? Да, это преступление, грубо говоря – зло. Но это меньшее зло, по сути – сакральная жертва. Командор не так много времени провёл на Острове, но уже многое успел заметить и понять. Он отовсюду слышал, какую серьёзную проблему и угрозу представляют для Острова полукровки. Искренне считая, что источник греха – не в мужчинах, которые готовы платить за разврат любые деньги, а в женщинах, которые за эти деньги готовы на всё, командор слышал, что в борделях Элиота девушки да и мальчики-полукровки в цене и пользуются бешеной популярностью. И делал из этого естественный вывод: Они особенно распутны и греховны. Почему-то никто и никогда не задумывается, что приводит в бордель его «персонал», тем более, в Элиоте и вообще в Нордланде, где полукровок лишили любой другой возможности. Тогда как посетители таких притонов идут туда исключительно по своей воле и потворствуя исключительно собственной распущенности. Командор де Латрей был умён, но и он не ушёл от привычной схемы: бордель – гнездо разврата, его обитатели и обитательницы – грязные твари, распутные греховодники и подлежат публичной порке, клеймению и изгнанию. А полукровки – и вовсе уничтожению, так как являются, по всеобщему убеждению, которому командор не видел причин не доверять, особо греховными и опасными существами. Не люди и не эльфы, странные, непонятные, обладающие массой преимуществ перед людьми, они, разумеется, людей ненавидят – по разным причинам, среди которых командор справедливо полагал и неприязнь самих людей, – и если уж получают такую возможность, скажем, сбиваясь в свои банды, то мстят людям так, что кровь стынет в жилах. Даже делая скидку на людскую предвзятость, – а командор её делал, как человек опытный и не глупый, – оставшегося вполне хватит для того, чтобы понять: эту проблему следует решать как можно скорее. И решать радикально. В Элиоте не утихали разговоры о том, что происходит в Междуречье. Как некий священник, брат Корнелий, сжигает беременных девушек, заподозренных в том, что их плод – от эльфа. И что Междуречье в ужасе, люди в отчаянии, ситуацией, как водится, пользуются все, кому не лень, чтобы свести счёты, чтобы обогатиться, и просто от неконтролируемого у разных придурков рвения и желания спасти мир. Сэр Бриан понимал, что виной всему именно ситуация с полукровками, именно само их существование, а ещё – застарелая, очень мощная, и уже неконтролируемая ненависть к эльфам. Убивая их детей, издеваясь над ними, люди осознанно или подсознательно мстили эльфам за их отличие, презрение, превосходство. И выход командор, как человек военный, видел один: огонь и меч. Не будет эльфови полукровок – не будет проблемы. И между ним, его войском и эльфами стояли два человека: королева и принц Элодисский. Конечно, травить женщину командору было… тяжко. Позорно. Он был рыцарь, и рыцарь по-своему честный и порядочный. Согласиться на это ему было тяжело; но Дрэд настаивал, что это нужно сделать немедленно, с каждым часом, не то, что днём, тает возможность правдоподобно подставить Гэбриэла Хлоринга. И вот уж кого командор вовсе не жалел, так это его: он презирал содомитов, более того – он брезговал ими, считал самой поганой разновидностью грешников и не стал бы даже марать о такого свой меч. Раз Хлоринг был содомитом, то пусть себе его обвиняют в чём угодно и делают с ним, что угодно, он не заслуживал ни уважения, ни жалости, ни снисхождения. А королева… Командор старался не бывать при дворе, и не только в Нордланде, а вообще. Он не был придворным, он был солдатом, куртуазным манерам был не обучен, вести светскую игру не умел и не хотел уметь. Потому и в Сансет бывал всего раз, когда был представлен королеве. Она показалась ему красивой, но при том неприятной, высокомерной и пустой. Шрам через всё лицо, уродующий его, сделал Бриана де Латрей болезненно-нетерпимым к женщинам и всему женскому, и особенно – к красивым женщинам. А когда он узнал, сколько на самом деле королеве лет, его неприязнь стала ещё больше. Не дело, – считал он, – такой старухе молодиться, наряжаться и строить глазки мужчинам! И неестественно быть такой красивой и моложавой в таком возрасте, а значит, она или колдовство какое-то использует, или какие-то колдовские зелья, что по сути одно и то же.

Гэбриэл весь следующий после своего возвращения день искал возможность поговорить с Тильдой про Марию. Он стремился забрать девушку из «Золотого дракона» как можно скорее, у него душа была не на месте из-за неё. Марта женщина не злая, но и не особо сердобольная или внимательная, это признавал сам Нэш. Ей некогда и незачем будет разбираться, что с Марией такое, она просто не поймёт, как сейчас та ранима и не уверена в себе. Намеренно она девушку не обидит, но по неведению может ранить, а Гэбриэл всем сердцем чувствовал, что Мария сейчас совсем «без кожи», и потому в постоянной опасности. Башня Тополиной Рощи была почти готова, ей только-только заменили крышу, и теперь полным ходом шло строительство новых надворных построек. Внутри всё было вычищено, заменены полы и отремонтированы лестницы, поставлены новые двери. Там уже жил Ганс, Тильда каждый день ездила туда, присматривать за работами и давать ценные указания по поводу того, какие и где сооружать сараи и помещения для скота. Она хотела завести собственное стадо, чтобы делать колбасы и сосиски, как её отец на далёком Рейне, а так же молоко, масло и творог. Гэбриэл надеялся, что Тильда, тронутая историей и положением Марии, примет её под свою опеку, и девушка на первое время поселится в башне, поблизости от него, среди хороших и заботливых людей и в то же время – подальше от его ревнивого Солнышка. Но вот незадача – встретиться и поговорить с Тильдой наедине у него всё не получалось. С утра они с братом принимали делегацию от городского муниципалитета, как раз в то время, когда Тильда ездила в Тополиную Рощу, потом завтракали с гостями, которых снова было много – их посетили дворяне из отдалённых посёлков Элодисского леса. Гэбриэлу пришлось уже в который раз рассказывать о том, как он увидел дракона, как сражался с ним, показывать своего Гора, которого хвалили и которым восторгались все, как один. И опять обсуждать появление этого монстра.

– Я никогда не видел таких тварей. – Кину тоже оказался в центре внимания, так как кто ещё мог что-то знать о драконах, как не эльф, который когда-то сражался с ними! – Истинные драконы больше и выглядят иначе. Это грозные и красивые твари, а это… это просто суо, чудовище. И он не имеет ничего общего с королём драконов, прародителем всех драконов Острова. Это абсолютно точно. В нём нет крови Драге Урда.

– Но откуда он взялся? – Озабоченно спрашивал хозяин из Копьёво, самого близкого к пресловутым Жабкам поселка. – И сколько их? Или это очередная некромантская мерзость, вроде каргов?

– После смерти такого существа, – возразил Кину, – чары разрушаются и оно принимает прежнюю форму. А эта тварь осталась такой, как была. Я не понимаю, что это и откуда, но само появление этого существа я считаю очень опасным сигналом. Его мог породить Остров, как он делал уже это прежде, в годы, которые вы называете Великой Смутой.

– Но это значит, что будут ещё?! – Содрогнулся граф.

– Почему Остров это делает? – Спросил кардинал, и Кину предпочёл ответить ему:

– По разным причинам. Но всегда – из-за нарушения равновесия сил. Было время, когда он рождал фей и лавви, и прочих благих существ. Это были дни благоденствия и мира. Концентрация зла, ужаса и ненависти рождала уже совсем иное. Я видел многих тварей Великой Смуты и сражался со всеми, но такого я не видел. Я не понимаю, что это. И это беспокоит меня.

– Должен признаться, что меня тоже. – Подумав, заметил кардинал и посмотрел на принца Гарольда. – Я ночью пересмотрел труд Исайи Омбургского, но не нашёл ничего и близко похожего на наше чудовище.

– Люди уже придумали ему отдельное название. – Заметил принц. – Они называют его не дракон, а драконище. И я склонен согласиться, что это более подходящее название… – так они беседовали на протяжении всей трапезы, решая, что делать и как выяснить, откуда взялось это «драконище». Гэбриэл сидел, как на иголках. Он-то был абсолютно уверен, что чары, или нет, но породили этого монстра Сады Мечты. Знакомые зеленоватый огонь и запах подтверждали это. Но при гостях он этого говорить не хотел. Кину настаивал, что обсудить это надо с эльфами, и лучше всего с правителями, так как только они могут хоть что-то знать и хоть что-то решить. Но Гарет был категорически против любых контактов с дядьками. Его высочество предложил компромисс: пообщаться с эльфами Эльфийского квартала, и его сыновья согласились с этим, так что после трапезы Гэбриэл вновь не смог поговорить с Тильдой: ему пришлось ехать в Гранствилл для встречи с эльфами. По пути он поделился своей уверенностью с Гаретом и Кину.

– И я даже знаю, чем, точнее, кем они его или их кормят. – Сказал он. – Теми, кто погибает в Садах Мечты.

– А заодно и их муками и болью. – Добавил Кину. – Ты не почувствовал заряда зла и ужаса, которые несёт эта тварь, а я его ощутил. Меня он не остановил, а вот человека – мог. Людям такие твари внушают такой сильный страх, что те не могут по-настоящему, в полную силу, бороться с ними. Я только не знаю… Никогда не задумывался над этим и не изучал это: полукровки… как они реагируют на этих тварей? Твоя нечувствительность к их магии – это твоя личная особенность, или нечто, общее для полукровок? Что ты чувствовал, когда напали карги и крылатая нечисть, Виоль?

– Ничего такого, о чём ты говоришь – ни ужаса, ни какого-то особенного страха, кроме самого естественного. – Ответил Гарет, который как раз думал об этом. – Но мы близнецы, и это может быть как раз общим для нас, может, это наследство нашей мамы?..

– Может. – Кивнул Кину и посмотрел на Иво. Тот нахмурился:

– Когда этот карг появился на помосте, во время суда, я испугался. Но не так… не как-то по-особенному. Просто испугался, от неожиданности, от ужасного зрелища. Но знаете, что?.. Того, кто в Садах Мечты был, испугать не так-то легко. И я согласен с Гэйбом: этот запах я знаю. Вы все им пропахли, когда в Броды вернулись; я его сразу узнал. Даже как-то страшно тогда стало… Чего я по-настоящему боюсь, и без всякой магии, так это того места и всего, что с ним связано. Даже воспоминаний о нём боюсь!

– Похоже, это общее для всех полукровок. – Констатировал эльф. – Я в этом почти уверен. Что ж, это обнадёживает. – Они подъехали к воротам Эльфийского квартала, спешились, и Иво повёл лошадей к ближайшей конюшне, где можно было оставить своих животных за небольшую плату. В этот раз, кроме Иво и эльфа, Гэбриэла сопровождал Гор, вымытый – не смотря на его недовольство и попытки сопротивления, Гэбриэл заперся с ним в бане и подверг непривычной и неприятной для пса процедуре, за что тот и отомстил своему новому хозяину любимым способом всех собак от начала времён: встряхнулся от души, едва очутившись снова в его покоях, – в ошейнике, украшенном блестящими шипами, и очень гордый. Он действительно оказался очень умным псом: не обращал внимания на ярость других замковых собак, чуявших в нём кровь извечного врага; не проявил никакой агрессии в адрес замковых кошек, тогда как Утоплик впал в неконтролируемую ярость, увидев Гора так близко, шипел, плевался и поставил дыбом, казалось, не только шерсть за загривке, но и всё, что у него было, даже когти; – и спокойно реагировал на фамильярное обращение Гарета. Слуг пёс, правда, встречал уже более настороженно, бдительно следил за ними и время от времени прижимал уши, давая им понять, что никаких вольностей не позволит, тем более – взять чужое. То ли Гор когда-то был чьим-то псом и с детства был правильно воспитан, то ли от природы был так умён – Гарет был уверен в первом, Гэбриэлу хотелось верить во второе. Так или иначе, но теперь и у Гэбриэла был свой пёс, и он перестал так разительно отличаться от других дворян, которых зачастую сопровождали целые своры любимцев. С любимцами Гарета, которые так же повсюду его сопровождали, Норой и Кушем, Гор так же установил сразу же если не дружеские, хотя ласковая Нора была не прочь, то и не враждебные отношения. Держал нейтралитет. И очень гордился своим новым хозяином. Собаки – животные социальные, и тонко чувствуют статус не только собаки в стае, но и человека в его окружении. Поэтому они всегда так агрессивны к нищим и пьяницам – понимают, что это изгои. Статус его хозяина был таков, что Гор заслуженно им гордился и был уверен, что свет его величия падает и на него.

В Эльфийском квартале их ждали, и уже у ворот пригласили в здание, которое, видимо, у эльфов было общим; здесь были книги, много мебели, цветы в вазонах с землёй, глядя на которые, Гэбриэл сразу же подумал о своём Солнышке – Алиса не любила срезанные цветы. Как повсюду в Эльфийском квартале, здесь звучала музыка, эльфы в свободных позах – кто на диване, кто в кресле, кто прямо на подоконнике, а кто и, скрестив ноги, на полу – сидели кто где и общались, читали, играли и пели. Гости прошли на второй этаж и очутились в гостиной, где их встретили три эльфа – Ол Донна, Фанна и Элодис, двое мужчин и женщина. Женщину-Фанна Гэбриэл вблизи видел в первый раз, и согласился с тем, что Иво – не полукровка, а эльдар. Ниже Ол Донна, но всё равно высокая, с тонкими и правильными чертами лица, с большими пронзительными глазами, которые не оставляли и тени сомнения в том, что это не человек, с собранными в высокий хвост волосами такого же, как у Иво, светлого, почти белого цвета без тени желтизны. Очень длинноногая, с нереально длинной и красивой шеей, с тонкой длинной гибкой талией, узкими бёдрами и с такой маленькой грудью, что казалось – её нет вовсе, что разочарованно отметил Гарет. А Гэбриэл понял, откуда такие странные, на взгляд большинства его знакомых мужчин и парней, вкусы Иво – он просто любил таких же, как все его сородичи. Эльф Ол Донна представился им, как Горицвет, Фанна – как Зимний Рассвет, а Элодис – как Белка. Зимний Рассвет подарила Иво ласковый взгляд и лукавую полуулыбку, Гарету – полупоклон, и сосредоточила своё внимание на Гэбриэле.

– Значит, – сказал Горицвет, – Виндсвааль вновь поразил дракона.

– Дракона, – вспыхнул Гарет, – поразил мой брат.

– Мы не собирались оскорблять сына Лары. – Глубоким музыкальным контральто произнесла Зимний Рассвет. – Но Виндсвааль знаком нам дольше.

= Ах, ну, да. – Ядовито усмехнулся Гарет. – Вы ж такие вечные, а мы кто?.. Меч сам пошёл, убил дракона, а брат просто держался за него с другого конца. Повезло дураку.

– Не слушай их, Виоль. – Сказал Белка. – И ты, Сетанта, не слушай этих снобов. Они от важности трескаются, им невыносимо признать, что дракона уже во второй раз сразил Хлоринг, а не кто-то из них. – Он с вызовом глянул на Горицвета. – Они между собой уже тысячи лет разобраться не могут, кто выше: Ол Донна или Фанна. А все остальные – это так, мелкая пыль под их ногами. Давайте к делу перейдём, потому, что их не переслушаешь. Они так и будут друг друга и вас оскорблять, им торопиться некуда.

– Жаль, – ровным голосом заметил Горицвет, – что наш разговор сразу же пошёл по пути претензий и упреков. Нам бы не хотелось этого. Мы хотели узнать, во-первых, обстоятельства встречи и сражения Сетанты с драконом, а во-вторых, нам важно знать: помнишь ли ты, – он обратился к Гэбриэлу, – что сталось с Ларой, кто виновен в её гибели?

– На второй вопрос отвечу сразу: да. Я всё знаю. И как она умерла, и кто в этом виноват. Но мы с братом сами справимся. Столько лет вы не собирались искать меня даже для того, чтобы узнать это, стало быть, не так уж вам это и нужно.

– Тебя было невозможно найти. Этого не смогла даже Мириэль.

– Возможно. – Дерзко возразил Гарет. – Мне снилось во сне, где находится мой брат, что он делает. Я не знал тогда Остров, не мог понять, где находится это место, но мои дядьки смогли бы определить, просто заглянув в мою память. Им это вообще ничего не стоило.

– Им казалось, – вновь ядовито усмехнулся Белка, – что они лучше знают, что нужно делать, и как. Вы зря пришли. Они сейчас выяснят у вас, что произошло, и пошлют подальше. Сами будут гадать и решать, что, к чему и что делать. Я предлагаю отправиться в лес и поговорить с Мириэль. Она сильнее и могущественнее их всех вместе взятых, и о драконах и о том, что происходит на Острове, она знает куда больше.

– Мы неверно начали разговор. – С лёгким оттенком сожаления произнесла Зимний Рассвет. – Нам следовало помнить о предвзятости Виоля и быть осторожнее в высказываниях. Я сказала о том, что знаю Виндсвааль дольше, пытаясь пошутить и разрядить обстановку. Прошу прощения, что сделала это так неловко. Давайте, будем разумны и спокойны. Положение серьёзное, и угроза велика. Сначала появляются карги, потом вель, и теперь эта неведомая тварь. Карги были созданы Бледным Охотником, который должен был погубить Хлорингов раз и навсегда, семьсот лет назад. Потом его заклинание было, как мы думали, забыто. Где отыскал его чародей Белых Скал, нам непонятно. Но это знакомая напасть, и как с нею бороться, известно. Вель – гораздо хуже, но и она нам знакома и понятна. Эльфам она не опасна, но людям мы готовы по-соседски помочь, если вновь появится угроза. Но дракон – это иное. Это наш постоянный давний кошмар, это наши боль и ужас. Драконы навеки изменили наш мир, почти уничтожили нас. Мы все, те, кто помнит те времена и тот ад, готовы на всё, только бы это не повторилось.

– Мы думали, – едва она замолчала, заговорил Горицвет, – что заклятие Ол Таэр обезопасило нас от этого ужаса. Как появилась эта тварь, не связанная кровными узами с драконами этого Острова и потому свободная от заклятья?!

– Я думаю, – подал голос Кину, которого эльфы, как обычно, старательно не замечали, но внимательно выслушали, – что это как-то связано со смертью Лары и несчастьями её сына. Не знаю пока, как, но чувствую, что связь есть, она несомненна. Мы зря так пренебрежительно отнеслись к поискам Сетанты. Зря поверили Тису, что поиски эти бессмысленны. Его можно было найти и прекратить то, что происходит сейчас, ещё до начала.

– Это происходит в Редстоуне. – Сказал Гэбриэл. – Эти драконы – они из Редстоуна. Я давно видел и их пламя, какое-то зелёное, и запах их ощущал, а так же знал, что в глубине скалы что-то страшное происходит.

– Чем они питаются? – Спросил Горицвет.

– Нами. – Ответил Гэбриэл, и тот чуть заметно вздрогнул. – Полукровками, которые вам на хрен не нужны. Вашими детьми. Нас там много, жрут они от пуза.

– Как эти дети попадают в Редстоун? – Спросила после долгой паузы Зимний Рассвет.

– Их покупают или воруют у родителей и прочей родни. Те отдают, потому, что после Эдикта содержать полукровку дома стало очень проблемно. – Пояснил Гарет. – Потом подращивают на удалённых фермах, в глуши, по всему Острову, и везут в Редстоун.

– Мы подумаем над этим. – Тяжко вздохнув и по-прежнему не глядя на Кину, сказала Фанна. – И сообщим своё решение вечером. Простите, что начало нашей беседы было не самым удачным, это наша вина. Вы здесь всегда желанные гости, – она взглянула при этом, правда, на Иво, может быть, случайно, – наши двери для вас открыты.

– Что ж, – Гарет поднялся, хлопнув по подлокотникам, – не будем отнимать ваше время. Нам пора. Дела-дела-дела! Наши мелкие, неинтересные, пустяковые дела. – Он взглянул на Белку. – Благодарю за помощь с Псами.

– Нас попросила Золотая Госпожа. – Так Элодис называли лавви. – Для неё мы сделаем что угодно. С нею мир становится ярче и краше. Береги её, Сетанта!

– А вот в этом не сомневайся. – Ответил Гэбриэл, глаза его сверкнули, и Зимний Рассвет с новым интересом взглянула на него. – Я моё Солнышко даже мёртвый буду беречь.

– Ох, как они меня бесят! – Выдохнул Гарет, едва они покинули Эльфийский квартал. – Не выношу… просто, тупо: не выношу!!! В болоте буду тонуть, руку мне протянут – не возьму!.. Но насчёт Мириэль – идея неплохая. Она, всё-таки… не совсем то, что дядьки наши.

– Королева Мириэль последняя из Перворожденных, что ещё остаются на Острове. – Кину всё это время задумчиво и как-то печально молчал, погружённый в собственные мысли. – И да, поговорить с нею не мешает.

– С нею ты тоже в ссоре?

– Это не ссора. – Пожал плечом эльф. – Это… пропасть. Непреодолимая. Вечная. Мириэль мне бабка, она порой помогает мне, даёт приют, но моего поступка не понимает и не простит точно так же, как другие эльфы… Я думаю, она будет рада повидать Вэнни и Сетанту. И если она и не знает ничего о новой угрозе, то она пророчица и мощнейшая луа, и если кто-то что-то и может прояснить, то только она.

– С братом она нам не очень-то помогла. – Фыркнул Гарет, но, справедливости ради, добавил:

– Но её предсказание, о том, что мы его не найдём, а дорогу домой он отыщет сам, оказалось правдой.

И после обеда у Гэбриэла ничего не получилось. Обед был, как все обеды с некоторых пор, пышный, многолюдный, с музыкой, чтением стихов, проделками шутов и беседами о драконах и рыцарстве прошлых лет. На обед прибыли, помимо гостей Хефлинуэлла, Ганс Христиан Твидл с супругой и хозяин Малого Города с женой и дочерьми на выданье. Девушки стеснялись, забывая о поучениях родителей и бросая пугливые взгляды на роскошных братьев. Да, матушка верно говорит: нужно выбирать кусок по зубам и посматривать на сквайров из благородных семей, например, на Ардоберта Бергквиста, племянника его высокопреосвященства, и даже на Иво, который, правда, полукровка, но полукровка-Фанна, против которых даже церковь ничего не имела, сын лесничего, а значит, благородных кровей, а главное – любимчик безумно богатого эрла Валенского, его близкий друг и фаворит, и уже прошёл слух, что он пообещал ему собственные замок, обширные владения и всяческую помощь, в том числе и денежную. И на Иво, что верно, то верно, смотреть приятно, и в то же время страшно: он до того хорош, до того опрятен, роскошен и всячески совершенен, что у девушек, посматривающих на него, в душе крепло ощущение, будто они делают что-то недозволенное, и если их поймают за попытками им полюбоваться, они умрут от стыда. Почти то же самое герцог: синеглазый, с дерзким и в то же время ласковым, чуть насмешливым взглядом, со сногсшибательным ироничным прищуром, с белозубой улыбкой. А вот эрл… Гэбриэл был не менее красив, и в то же время казался более земным и доступным, нежели его брат. С веснушками этими, молчаливый, неулыбчивый, одетый проще, чем его роскошный брат, он больше слушал, но не казался ни зажатым, ни застенчивым. В нем была такая манящая девичье, да и женское сердце, сдержанность, даже таинственность. Слухи о том, что он бывший, а может, и не бывший, бандит, жестокий, отважный и дерзкий, убийца дракона, ходячие секрет и тайна, будоражили умы и души. Он влюблён в даму Манфред, графиню Июсскую?.. Значит, не чужд нежным чувствам и романтике. И, не взирая на присутствие Алисы, девушки вздыхали об её женихе, мечтая о том, как отобьют его у неё и умчатся в его объятиях на суровый Север, где их ждёт счастливая яркая жизнь, полная опасностей и приключений, интересных, но ни в коем случае не страшных и не очень опасных. Так, пощекотать нервишки, и всё!

К особому удовольствию дам и девиц, на обеде присутствовал новый менестрель, который назвался странствующим бардом, Орвальдом, или, как он сам просил себя называть, Орри Гёрансоном из Лонгборна. Он был молод и хорош собой, кареглазый, веснушчатый, с тёмными кудрями и ослепительной улыбкой. Обаяния в нём было столько, что отнестись к нему равнодушно было просто невозможно; а голос у него оказался просто волшебный. Не такой красивый и гладкий, как у Лучиано, даже не такой сильный, но при том такой… в его пении были душа, страсть и проникающие прямо в сердце бархатистые нотки, и какой-то лёгкий надрыв, от которого его голос стучался в самое сердце и переворачивал его, заставляя переживать его песни, как маленькое событие. Слушатели были единодушны в своём восхищении, и принц Элодисский лично пригласил его погостить в Хефлинуэлле. Кардинал заметил, что Гёрансоны – дворяне, однощитные рыцари древних кровей, и Орри подтвердил:

– Так точно, ваше высокопреосвященство. У нас общий предок с Карлфельдтами, только им повезло больше, а вот Гёрансоны своё достояние растеряли. Мой прадед был тамплиером, сами знаете, что с ними сталось. Так с тех пор и не поднялись. Мне вот даже и бросать ничего не надо было – не было уже у меня даже отчего дома. – Он перебрал струны эльфийской гитары, выдав весёлую мелодию. – Но я не тужу! Вместо того, чтобы быть нищим рыцарем и жить на подачки герцога Анвалонского, я свободный, как ветер, бард! Не хвастаясь, скажу, что многие мне предлагали и крышу над головой, и место у камина, только бы я пел о них и их подвигах… Но мне свобода дороже всего.

– Неволить тебя мы не будем! – Со смехом поднял руку принц. – Оставайся, сколько пожелаешь.

– Если ваше сиятельство позволит, – Орри поклонился Гэбриэлу, – я хотел бы спеть балладу о вашем подвиге. Дракона я уже видел, и впечатлён так, что пока даже слов нет. Но хотел бы услышать из первых уст, как всё произошло. Какие-нибудь, знаете, подробности… Чтобы вставить их в песню, или чтобы вдохновиться ими. Ваши мысли, когда вы помчались на битву, ваши мотивы? Страшно ль вам было при виде сего гада, или вы посвящаете победу свою своей прекрасной даме?

Все повернулись к Гэбриэлу, который так ещё ни разу и не рассказывал публично о произошедшем, и тот даже слегка покраснел, мысленно проклиная Орри, который так ему было понравился!

– Расскажите, ваше высочество! – Выделился из общего хора женских голосов голос Амалии, – это же единственная в жизни возможность! Услышать из уст героя о его подвиге!

Гэбриэл глянул на Гарета, и тот показал глазами и лёгкой гримасой, что никуда не денешься, рассказывать придётся. Прокашлялся, и наступила такая тишина, что Гэбриэл струхнул и покраснел сильнее. Произнёс скупо:

– Да чего там… Я ни о чём не думал, удивился страшно. Чего, думаю, такое. Да ну, на фиг, что, бывает такое, что ли? – И раздался смех, но не обидный, а ободряющий, от которого Гэбриэлу стало как-то полегче, он усмехнулся, чуть расслабившись.

– Мы же прискакали в Жабки, чтобы от каргов деревенских спасти, а они не выходят из церкви…

– Там и карги были?! – Спросил кто-то.

– Да… пять штук всего, мы с Терновником их сразу и уделали, мне ещё пёс мой помог, Гор. А деревенские не выходят из церкви, говорят: ещё летучее чудище было. Я всяко думал, ну, что оно такое… ну… не большое. Пошли с Терновником, а оно сидит, корову жрёт… Я говорю: «Это что за хрень?» – а он… Не знаю, – говорит, в первый раз вижу. Мы пока шушукались, оно над обрывом и взлетело, и как дохнёт дымом! Терновник и закричал: «Это дракон!!!» – и мы с ним прятаться… Оно жижей такой зелёной пулялось из пасти, и где та жижа растеклась, там вспыхивала тут же. Терновник в него стрелами, а они от его шкуры отскакивают. А в крыльях застревают. Я и подумал, что ежели ему по крылу рубануть, оно того, лететь не сможет, мы его и запинаем.

– И вам было не страшно?! – Спросил кто-то из дам.

– Да я вообще в эти минуты о таком ни о чём не думал. – Признался Гэбриэл. – Только о том, как лучше и быстрее сделать всё, а то сгорим же к чертям. Если эта зелёная хрень на меня или на Терновника попадёт, мы ж полыхнём, как свечки… И тут Гор мне помог: прыгнул, и за край крыла ухватил гада, и повис, тот замешкался, я и рубанул его, как хотел, по крылу – оно в ручей и бахнулось. Ну, я бегом-бегом вниз, оно в меня пульнуло, а попало в воду, пар повалил, я в этом пару ему башку и снёс. Вот… собственно, и всё. Быстро всё случилось. – Добавил он. – Я только потом стал думать и того… страшновато стало, как представил, что могло бы быть. Там же люди, деревня, сараи, дома. Всё к чертям сгорело бы… И Броды тоже рядышком.

– Благодарю покорно! – Орри красиво поклонился ему, без раболепия и лишней почтительности, но очень вежливо. – Уверен, баллада получится великолепная! – И все зааплодировали и ему, и Гэбриэлу.

– В грядущее воскресенье, – произнёс принц Гарольд, когда все немного утихли, – мой сын будет посвящён в рыцари. Я уверен, что в обосновании этого посвящения он не нуждается, и доказывать свою доблесть ещё раз ему не придётся… – И конец его фразы потонул в новых аплодисментах. Гэбриэл смущался, но всё происходящее было ему, чего там, приятно… более, чем приятно! И когда после обеда Амалия придумала какую-то игру, по её словам, очень популярную в Европе, Гэбриэл, обычно избегающий всеобщих развлечений, предпочитая развлечения в узком кругу, с братом, оруженосцами, Алисой и её подругами, в этот раз согласился, нежась в лучах славы и даже, боюсь, ощущая себя всеобщим героем и главным красавчиком, почти не замечая ни брата, ни даже Алисы, которая молча страдала от его невнимания. Он очнулся только тогда, когда Амалия заявила, что призом в этой игре будет поцелуй героя дня, то есть, его, Гэбриэла. Мимолётный взгляд на Алису – и душа Гэбриэла ушла в пятки, словно у самого распоследнего кролика: этого выражения на лице своего Солнышка Гэбриэл боялся пуще всех драконов на свете.

– Нет-нет-нет! – Поспешил на выручку брату Гарет. – Это против обычаев Нордланда, дорогая донна Амалия! Обручённый жених не может целовать другую девушку, даже в шутку, это строжайше запрещено, и вдобавок, дурная примета! – Ничего подобного в Нордланде, конечно, не было, но никто герцогу не возразил.

– Тогда танец. – Не отступила Амалия. – Победительница станцует с героем танец! В этом нет ничего предосудительного.

Суть игры заключалась в отгадывании слов и крылатых выражений, и Амалия, отлично зная, что Алиса пока что не достаточно хорошо знает итальянский, выбрала именно этот язык. Остальные дамы Хефлинуэлла и большинство гостей на этом модном здесь языке говорили прекрасно, и Алиса даже не пробовала спорить.

Естественно, победила Амалия. И так удивилась своей победе, даже взялась смущаться, но не слишком, памятуя, что её объекту не хватает куртуазности и уговаривать её он не будет. На глазах у пылающей гневом, ревностью и обидой Алисы, Гэбриэл станцевал с Амалией модный в Нордланде танец «французский бранль», медленный, манерный, с церемонными касаниями, поклонами и реверансами. И Амалия сделала всё, что могла, чтобы придать ему как можно больше интимности и многозначительности. Правда, Гэбриэл её игру не поддержал, и даже дону Хуану Фернандо, выискивающему малейший повод для вспышки ревности, не удалось усмотреть ничего, что он мог бы в данной ситуации использовать, не вызвав у окружающих недоумения и возмущения. Зато второй своей цели Амалия добилась – Алиса была в отчаянии. Изо всех сил стараясь это скрыть, она улыбалась, хлопала в ладоши, но глаза выдавали её чувства, и Амалии это было так приятно, что она чуть ли не мурлыкала, словно сытая кошка. А вот Гэбриэл ничего не замечал, купаясь в лучах славы, пока Гарет не сказал ему тихонько:

– Я понимаю, Младший, как это приятно, но спустись ненадолго со своего трона облачного и посмотри на свою Алису.

– А что с ней? – Насторожился Гэбриэл.

– На неё смотреть больно. Она чуть не плачет.

– Из-за этой… да я же не нарочно!!!

– Вот иди и скажи это своему Рыжику. Или я не знаю, что будет, но ничего хорошего точно. – И хлопнул в ладоши:

– Всё, господа, хватит игр! Предлагаю пикник на Белой Горке! Сколько можно в такую погоду киснуть в четырёх стенах?!

И опять план Гэбриэла поговорить с Тильдой сорвался – он орошал сердечную рану своего Солнышка раскаянием и показательно не отходил от неё ни по дороге на Белую Горку, ни во время пикника, угощая её, сидя подле неё и игнорируя все попытки Амалии вновь вовлечь его в какую-нибудь авантюру. Более того – Амалия этого не слышала, но у неё были сильные подозрения, что он всячески поносит её в угоду своей невесте, так как та порой бросала на прекрасную испанку такие пламенные и удовлетворённые взоры, что Амалии стоило некоторого труда сохранять весёлый и беспечный вид.

– Крепкий орешек, а? – Не без ехидства поинтересовался Хуан Фернандо у Амалии, когда та наливала ему сидр. Амалия фыркнула:

– Мужлан. И идиот. С таким не стоит играть, он не понимает. Ему можно только оглоблей по лбу, тогда до него дойдёт… И братец его не промах – он тоже следит, крутится вокруг, оберегает.

– Может, ревнует?

– Может, и ревнует. – Амалия самодовольно повела плечиком, подарила супругу ласковый супружеский поцелуй в щёчку под взглядом Гарета. А что?.. Тот слывёт волокитой, а она – добыча знатная. Но Амалии нужен был Гэбриэл. Только он – и именно потому, что оказался таким непробиваемым. Амалия не принимала поражений, только не она! Её только раззадоривали эти взгляды соперницы, которая пока что торжествовала – и пусть её торжествует, дурочка. Не она первая! Тем слаще будет победа, тем знатнее трофей! У Амалии были свои драконы, чучелами которых украшены были подвалы её тщеславия.

Героиней же сегодняшнего пикника, его звездой неожиданно даже для себя – в последнее время всё внимание обычно уделялось Алисе, – стала Габи. Фридрих, тот не отходил от неё ни на шаг, но был скучен и навязчив. Он рассказал Габи всё, что мог, о Европе и европейских дворах, но фантазии ему не хватало даже на то, чтобы сделать эти рассказы хотя бы красочными. Ну, даже приврать слегка – на это он и вовсе был не способен. Габи терпела его подле, чтобы не чувствовать себя брошенной и неинтересной, но утешалась только теми взглядами, которые порой бросал на неё Иво. Сегодня же она неожиданно стала объектом внимания симпатичного барда, который – о, диво! – не обращал внимания на Манфред, на Аврору и прочих дам, а всё это внимание уделял только ей. Подчёркивая её статус и свое положение, Орри, тем не менее, слал ей такие взгляды, что у Габи сладкие мурашки брызгали по коже. А когда его стали просить спеть, он посмотрел на неё так, что Габи вся сомлела.

– Если госпожа прикажет, – сказал он, – я буду петь до утра, пока голос мой будет в силах служить мне.

– Я прошу. – Сказала Габи, нервно стискивая руки. Орри поклонился:

– Это слишком большая честь для меня! Повелевайте, госпожа, казните, гоните – любой сочтёт это за счастье. Что спеть мне для вас? – Он перебрал струны. – Оду?.. Балладу?.. Сагу?.. Канцону?..

– Канцону. – Облизнув сохнущие губы, сказала Габи. Орри снова поклонился и заиграл.

– Коль не от сердца песнь идёт,

Она не стоит ни гроша,

А сердце песни не споёт,

Любви не зная совершенной.

Мои канцоны вдохновенны —

Любовью у меня горят

И сердце, и уста, и взгляд! – Играя, он смотрел Габи прямо в глаза, и его взгляд переворачивал её душу.

– Как думаешь, – спросила она поздно вечером Беатрис, пока та сама расчёсывала её длинные прямые чёрные волосы, и так гладкие и блестящие, как шёлк, – можно любить двоих?

– Вы об этом Орвальде? – Беатрис тоже прониклась очарованием барда и даже слегка взревновала. – Мне кажется, он волокита.

– Я не заметила, чтобы он смотрел на кого-то ещё. – Габи страшно не хотелось думать так о своём новом поклоннике.

– Все поэты ветреники. – С видом знатока поэтов заявила Беатрис. – Это давно всем известно.

Габи промолчала, но осталась при своём. Сердце её разрывалось между Иво и Орри. Первый – её великая любовь, но второй… Ах, как это здорово: чувствовать себя красавицей, от которой сходят с ума такие интересные мужчины! В эти минуты Габи даже Алису не ненавидела – она про неё просто забыла.

Алиса с Тильдой и Розой сидели в саду втроём, и разбирали кружева. Розе и Тильде нравились пышные венецианские кружева с золотыми вставками, Алиса же выбирала белоснежные и скромные, утверждая, что пышные кружева сделают и её пышечкой. Она уже выбрала ткань на свадебное платье: голубую, с белым морозным узором. Тильда помогала ей готовить свадебное приданое – до свадьбы осталось меньше двух месяцев, и следовало поторопиться. Естественно, при своей кипучей деятельной натуре, женщина не могла оставаться праздной, а Алиса, в отсутствии и матери, и наперсницы зрелого возраста, отчаянно нуждалась в наставлениях и помощи. Тильда просто не могла проигнорировать нужду невесты Гэбриэла, которого обожала. Узнав от Моисея, что Тильда весь день, кроме того времени, что проводит в Тополиной Роще, находится с его невестой, Гэбриэл, скрепя сердце и гадая, как бы поговорить с Тильдой и не спалиться Алисе, пошёл в сад.

Разбирая рулоны тканей, Тильда набросила на плечо Алисе матово-белую, с золотыми и коричневыми арабесками:

– А мне вот этот шёлк нравится… Под него пойдёт розовое или бело-розовое нижнее платье, и тогда алмазы будут чудо, как хорошо смотреться! Добрый вечер, милорд.

– Гэбриэл, тебе какой шёлк больше нравится? – Кокетливо спросила Алиса, прижимая ткань к одной и другой щеке.

– Вот этот. – Гэбриэл, поколебавшись, указал на ткань с арабесками. – Он такой… ну… – Подошёл бы эпитет «благородный», во всяком случае, по его ощущениям, но он волновался, и не очень-то способен был подбирать слова.

– Мы с Розой вас оставим…

– Нет, Тильда, не уходи. – Поспешил Гэбриэл. – У меня к тебе просьба. К тебе и Моисею… Не могли бы вы приютить у себя одну девушку? Её надо перевезти в башню, потому, что она не может оставаться там, где сейчас находится. Если нужно, я буду полностью её содержать, и…

– Гэбриэл, кто эта девушка? – Насторожилась Алиса. Гэбриэл сделал вид, что вопроса не услышал. Алиса, переменившись в лице, смотрела на Гэбриэла. Она видела, что он смущён и боится её, и страшное подозрение закралось в её сердце.

– Гэбриэл! Это та – длинная?!

– Солнышко…

– Милорд, я, конечно, согласна. – Поторопилась Тильда. – Но в башне ещё не прибрано, может, на время привезти её сюда, и мы с Мойше…

– Сюда?! – Зашипела Алиса. – Эту… тварь?! – И Тильда быстро встала, схватила за руку Розу:

– Идём, девочка, поможешь мне кое-в чём.

– Так вот ты куда ездил! – Взвизгнула Алиса. – За этой Длинной! Соскучился?!

– Алиса! – Возмутился Гэбриэл. – Дело же не в этом!

– Ага! – Алиса всплеснула руками. – Ты врал мне!!! Врал мне с самого начала!!! Соскучился!!! Тайком от меня… Мечтал о ней, спал со мной, а мечтал о ней!!!

– Алиса, прекрати! – Крикнул Гэбриэл. – Не поэтому я её забирал…

– Я не верю! – Завопила Алиса, золото полыхнуло из глаз. – Ты хочешь её!!! Скажи «Нет», скажи!!!

Гэбриэл открыл рот, и на миг запнулся: словно нарочно, перед его внутренним взором предстала Мария, такой, какой он впервые её увидел, во всей своей эльфийской красоте. Этого мгновения Алисе хватило, чтобы убедиться в своём.

– Ты её хочешь! – Из глаз её хлынули слёзы. – А говорил, что… говорил, что…

– Но люблю-то я тебя! – Горячо воскликнул Гэбриэл. – Я мужчина, и да: мне нравятся некоторые красивые девушки, я смотрю на них, порой даже думаю… Но я же мужчина! И если ты не заметила, мужчина не из самых немощных!!! Но я только твой, ты же знаешь! Я твой, я с тобой, и…

– Но и её пристроил неподалёку-у-у!!! – Завизжала Алиса, вне себя от того, что Гэбриэл не отрицает своего желания других женщин. – Чтобы её там трахать!!!

– Не смей говорить так! Я эти слова забываю, и ты должна!!!

– Трахать!!! Трахать!!! – Взвизгнула Алиса. – Ты много раз это делал, и даже… даже у меня на глазах!

– А напомнить тебе то, что ты делала у меня на глазах?! – Вне себя прошипел Гэбриэл. Правда, говорить вполголоса ему хватило ума. Алиса ахнула, прижав кулачки к груди:

– ТЫ меня этим… ПОПРЕКАЕШЬ?!

– Потому, что ты меня до этого довела!!! – Гэбриэл саданул кулаком в стену. – Хочешь, чтобы я никого больше не хотел и ни на кого не смотрел?! – Он выхватил кинжал и швырнул перед ней. – На! Яйца мне отрежь, и живи спокойно!

Это потрясло Алису. Он злился?! Злился на неё?!! Это не укладывалось у Алисы в голове. Дрожа, она попятилась от него, бросилась наверх, в свою комнату, и заперла дверь. Гэбриэл за ней не пошёл. Он был страшно зол, и хотел проучить её. Пусть побесится, подумает, может, что-то поймёт. Еле сдерживая себя, он позвал Тильду и всё, что счёл нужным, рассказал ей о Марии.

– Она ничего не умеет, ничего не знает о мире и о жизни, её били каждый день даже ни за что, а если была причина, то её просто истязали… Ей посыпали солью раны и ставили, связанную, коленями на битое стекло, ей ногти с рук срывали… Она не может пока избавиться от страха, она боится всех, даже женщин, поэтому с нею нужно обращаться очень… терпеливо и бережно, ты понимаешь меня?.. Я только вам доверяю, тебе и Моисею; только вам могу её оставить. Если вы, конечно, согласны. В замке слишком много людей, у неё не будет того уединения, которое её вылечит… И её придётся поместить, практически, в заточение, как узницу. А там она сможет бывать на свободе, гулять в тополиной роще, находиться у реки.

– Я, разумеется, согласна. Вы говорите, бедняжка беременна?.. На каком месяце?

– На шестом. – Гэбриэл подсчитал в уме, сколько времени прошло. Это был конец января… Точно, конец января. – На шестом, да.

– И её вот так… беременную? – Глаза Тильды увлажнились. – Ах, бедняжка! Что же она вынесла… Вы её из этого ада вытащили…

– Алиса ревнует её ко мне. – Сказал Гэбриэл решительно. – И не без причины. Этот ребёнок – мой. Но вытаскивал я её не для того, чтобы сделать своей наложницей, а для того, чтобы её спасти и вылечить. Она не должна больше быть ничьей наложницей!

– Конечно, мы её приютим. – Согласилась Тильда. – Как же можно, не протянуть руку помощи такой несчастной девушке! И ребёночек, мы его так же примем и позаботимся…

– Она боится родов. – Признался Гэбриэл. – Не знает, как это происходит, не знает, что с нею будет и как. Вы, как женщина, расскажите ей, что ли, объясните…

– Ну, конечно! Это же первый её ребёночек? – Уточнила Тильда, стиснула руки:

– Вот же бедняжка… Такая молоденькая, а столько уже вынесла! Помилуй нас, Бог и святая Анна! Как же такое можно, это же просто в голове не укладывается…

– Ей говорили, что она никто, как и мне, как всем там. – Гэбриэл прошёлся, постоял, постукивая по косяку. Ему хотелось пойти к Алисе и попытаться помириться с нею, но гордость требовала, чтобы она вполне осознала, до чего её поведение глупо и опасно. Её визг мог весь замок слышать! – Что её дитя – это выродок, как и она, неестественное порождение. Я хочу, чтобы прежде всего она перестала верить в это. Она ведь сама в это верит! Её заставили так думать, обращаясь с нею хуже, чем с животным. Она удивляется всему: что ей можно на нас смотреть, с нами разговаривать, что её не бьют. Она держится, но достаточно одного раздражённого взгляда или окрика, и всё вернётся. Вы будете с нею осторожными и терпеливыми?.. Я много прошу, я знаю, но кого мне ещё попросить? Я, разумеется, в долгу не останусь…

– Не нужно. – Остановила его Тильда. – Эта девушка и её дитя – это же дар Божий. Мы с Мойше, как лишились своих близких, так и доживаем свой век, заботясь друг о друге, но оба знаем: рано или поздно нас унесёт, словно горсть песка, сдует, и не останется ничего. А эта Мария… Она ведь так же одинока и не нужна никому! Мы её примем, не сомневайтесь. Примем, и её ребёночек будет нам, как внук… Если вы, отец его, это позволите.

– Я только счастлив буду, если у моего ребёнка будут такие бабушка и дедушка. – Ласково улыбнулся Гэбриэл. – Вы ведь знаете, что я вас очень люблю, и вечно буду вам благодарен! И вовсе не унесёт вас, как песок, ведь у вас есть я, есть Ганс, и для нас вы очень много значите!

– Спасибо вам! – Тильда, как всегда, растрогалась, и приложила чистенький платочек к глазам. – Вы столько для нас сделали! Вы такой благодарный мальчик… Наша жизнь так переменилась благодаря вам. Так изменилась! И вашу невесту, Алису, мы оба очень любим, поверьте, она дивная девочка, хоть немного и вспыльчивая, и капризная, но это от того, что все её любят и балуют, вот она и не привыкла, чтобы ей возражали. Вы уж с нею помягче?

– Да я и так ей… пятки целую! – Выпалил Гэбриэл. – А она чем мне платит?!

И тут же сверху раздался гневный крик:

– Очень надо! Знать тебя больше не хочу! – И громкий стук захлопнутого окна. Тильда улыбнулась и покачала головой.

– Ещё и подслушивает!!! – Подскочил Гэбриэл. Заорал:

– Знаешь, кто ты после этого?! Знаешь?!.. – Ушёл, кипя. Он совсем уже решил подняться и поговорить с нею, но после такого… да пошла она!!!

Эту ночь они оба не спали; Алиса думала, как и что скажет ему, когда он придёт просить прощения, но он не пришёл, и это шокировало и страшно расстроило девушку. К утру они пришли к диаметрально противоположному решению: Гэбриэл, позорно даже в собственных глазах капитулировав, решил просить у Алисы прощения, хоть и считал, что он ни в чём не виноват, только бы помириться с нею и снова быть допущенным «к телу», а Алиса, напротив, решила наказать его и не подпускать к себе ни за что на свете. Следуя принятому решению, завтракать она осталась у себя, послав к принцу пажа, который извинился за неё и сказал, что его госпожа очень плохо себя чувствует. Гэбриэл, с нетерпением её ожидавший, совсем струхнул и поспешил к ней, наплевав на этикет и неурочное время, но Алиса к нему не вышла. Роза, краснея и явно ему сочувствуя, сказала, что «миледи вас видеть не желает».

– Так и сказала? – Нахмурился Гэбриэл.

– Так и сказала. – Пожала плечами Роза. – Ну… в общих чертах.

– Ладно. – Закипая, громко сказал Гэбриэл, уверенный, что Алисаподслушивает. – Я тогда поехал. К Марии! – Почти крикнул это, и стремительно пошёл прочь. Алиса, всполошившись, приказала Розе проследить, куда он поедет, с кем и когда, а примчавшимся с утра утешать её подругам гордо сказала, что не ожидала от своего жениха «такой подлости», но в чём она заключалась, не сказала. Всё население Девичьей башни азартно обсуждало происходящее, и от этого Алисе, гордой и амбициозной, было тошнее всего.

А Гэбриэл, предупредив Гарета, в самом деле поехал в Блумсберри. Гарет отправил с ним Гейне и четырёх кнехтов, помимо обычной уже свиты – Иво и эльфа. А теперь и Гора, как тень, всюду следовавшего за своим новым хозяином. Отправился Гэбриэл по воде – так было намного быстрее. Вниз по течению прогулочное судно Хлоринов шло так бодро, что причалило в Блумсберри ещё засветло, и Гэбриэл, под колокольный звон близкого города, поспешил в «Золотой дракон». Гарет настоял, чтобы заночевал Гэбриэл в гнезде Ласточки, чтобы не обижать управляющих и поддержать престиж, и Гэбриэл хотел скорее забрать Марию и хотя бы поужинать с Нэшем. Но, подъезжая к трактиру, заметил такое, от чего сердце его ухнуло в пропасть, и он пришпорил коня, торопясь сразу услышать самое ужасное.

И испытал нечестивое облегчение, услышав, что с Марией всё в порядке – совсем, как его брат недавно, только по другому поводу. Нэш вернулся ещё раньше, и, узнав, что Гретель, которая не появлялась в Гранствилле, не вернулась до сих пор и домой, снарядил поиски. Буквально за несколько минут до того, как Гэбриэл сошёл на берег, поисковики вернулись со страшным грузом: девушку нашли в кустах ниже по течению Черёмухового, она застряла там, голая, страшно избитая и изуродованная. Синяки на бёдрах и в паху яснее ясного указывали на то, что с нею сделали ещё. Женщины, и в том числе Марта, кричали и плакали от ужаса, мужчины стояли молча, кое-кто сжимал кулаки.

– Я знаю, кто это сделал. – Нэш, обычно добродушный и немного забавный, теперь был холоден, суров и страшен. – Позвольте мне, ваше высочество, заняться этими подонками. Я спать не лягу, есть не сяду, – он сжал здоровенный кулак, – пока всех до единого не выловлю и не порешу!!! Отдайте мне их…

– Забирай. – Ответил Гэбриэл, с сочувствием глядя на Иво, который стоял ни жив, ни мёртв, стараясь никак не выдать своих чувств и выдавая их с головой. Да, он не испытывал к Гретель пылкой любви, но девушка была добра к нему, доставила ему много приятных минут и по-своему была ему дорога. – Мы с братом дадим тебе людей, и грамоту: что ты действуешь от нашего имени.

– Благодарю, ваше высочество. – Нэш положил руку на плечо Иво. – Мужайся, паренёк. Стой! – Крепко сжал его плечо, когда Иво увидел носилки с прикрытым телом и дёрнулся к ним. – Не надо. Не смотри. Красивая она была… И ты ей был мил. Пусть в твоей памяти она красавицей и останется! Ей это будет приятно. Помолись за неё лучше.

– Я тоже хочу. – Иво взглянул на Гэбриэла, глаза его горели, лицо было бледным, губы кривились от сдерживаемых изо всех сил слёз. – Я хочу с Нэшем… Выловить их всех и убить!!!

– Ты мой армигер. – напомнил Гэбриэл. Понимая, что если покажет свою жалость – Иво совсем расклеится и не простит себе потом этого, Гэбриэл постарался говорить надменно и даже зло. – Ты мне понадобишься во время акколады. И уйми сопли!

Иво вздрогнул, словно его ударили, но губы наконец-то сжались от гнева, перестав дрожать.

– Хорошо, господин. – Отчеканил яростно. – Как прикажешь.

– Так и прикажу! – Фыркнул Гэбриэл. Подошёл к Марте:

– Приношу соболезнования. У девушки есть… были родители?

– Нет, сирота она. – Горестно всхлипывая и старательно утирая слёзы, сообщила Марта. – Тётка у неё есть в городе, за ней уже послали… – И, уткнувшись лицом в платок, снова зарыдала. Гэбриэл пошёл в трактир, где сидели, стояли и тихонько разговаривали местные, участвующие в поисках. Всем им казалось, что будет невежливо просто так взять и разойтись, в то же время они понятия не имели, что им делать и зачем они здесь стоят. Все дружно поклонились брату герцога, зашептались, проводив его глазами – он поднялся наверх, в комнату, где оставалась Мария.

Девушка понимала, что случилось что-то плохое, и сидела в углу постели, сжавшись, обхватив себя руками. К ней никто, разумеется, не заглянул и не успокоил, да она этого и не ждала, принимая абсолютное бесправие, как должное. Но от страха оно её не избавляло, и боялась Мария ужасно, пока не вошёл Гэбриэл, и она не встретила его возгласом радости и облегчения. Прижалась к нему, когда он её обнял:

– Я думала… думала…

– Там у хозяев беда стряслась. – Пояснил Гэбриэл. – Но ты об этом не думай, не переживай.

– Ты меня заберёшь?

– Да, я за тобой. – Гэбриэл развернул свёрток с купленной в Эльфийском квартале одеждой, обувью и шляпкой. – Давай, ты переоденешься, а я тебе помогу.

Мария никогда не видела таких тканей и платьев! Уже нижняя рубашка из тонкого эльфийского льна с лёгким блеском внушила ей оторопь, она даже боялась прикоснуться к ней. Гэбриэл же с острой жалостью, замешанной на жгучем гневе, смотрел, как она изменилась, до чего худой и скованной, боязливой стала сильная, живая, горячая красавица! Надев рубашку, Мария ахнула, когда новое платье из эльфийского голубовато-серого шёлка развернулось перед ней, явив такую красоту, о какой она и грезить не могла!

– Это мне?.. – Прошептала она, чуть не плача и бережно касаясь ткани. – Правда?!

– Это твоё. – Пообещал Гэбриэл, пытаясь разобраться, что здесь к чему, и для этого разложив платье на постели. Звать он никого не хотел – ему хотелось, чтобы Мария как можно меньше пока сталкивалась с людьми. Вот когда поправится, оживёт, научится всему, что нужно – пожалуйста! А сейчас… Как и сама Мария, он не хотел, чтобы на неё смотрели с жалостливым превосходством! – Как оно… чёрт! А! Вот, наверное… Она говорила, что шнуровка на спине, вверху, а низ свободный, для беременных… – Гэбриэл облачил Марию в свободное платье, красиво подчеркнувшее, когда он его зашнуровал, изящные плечи и грудь. – Вот! – Отступил на шаг, любуясь ею. – Ты такая прекрасная! – Произнёс от души. – Я так тобой горжусь! – И Мария покраснела, слезы выступили на глаза:

– Мной?! Смеешься?!

– Тобой, тобой! – Засмеялся Гэбриэл. – Давай, волосы заплету… Я всякие там причёски делать не умею, но косу заплету, да. Садись… – Он завладел её волосами. – Ну, и того, наверх их, под шляпку. Она с вуалькой, чтобы на тебя не глазели кто ни попадя. – Сооружение у него, после нескольких неудачных попыток, получилось не очень изящное, но держалось крепко, а это пока было главное. Мария, в платье, скрывшем и её страшную худобу, и большой живот, и подчеркнувшем красоту её плеч, рук и шеи, стала так хороша, что Гэбриэл перестал улыбаться, глядя на неё невольно заблестевшими глазами так странно, что Мария испугалась и спросила шепотом:

– Что?..

– Ты и вправду прекрасная. – Сказал Гэбриэл серьёзно. – Бог ты мой, ты и сейчас прекрасная, а что дальше станет?.. Тебя надо спрятать в здоровенную башню на самый верх, замков понавесить штук двести, и дракона посадить… а лучше – трёх, чтобы никто до тебя не дорвался. Ножкам в туфлях удобно?..

– Да.

– Теперь одну руку клади мне на локоть… Да, так, – а другой подол чуть подбери и держи вот так, на животе… Умница. Спинку выпрями, головку чуть опусти… Ну, вот, ты просто принцесса у меня! Идём. Там, внизу, людей полно, не пугайся, и не обращай на них внимания. Ты наша эльфийская кузина, а значит, эльфа княжеского рода, тебе все кланяться должны.

– Мне?! – Задохнулась Мария. Это после того, как ей вбивали с такой жестокостью, что это она – никто и обязана перед каждым стоять на коленях! Но Мария в самом деле была сильной и отважной девушкой, хоть сейчас и казалась сама себе слабой и сломанной окончательно и бесповоротно. Поступать так, как тебе было запрещено, так, как в твоём мире изначально считалось неправильным и преступным – всегда страшно, и Марии было очень, очень тяжело. Насколько привычнее было бы опуститься на колени и спрятать глаза, и пусть окружающие, и тот же Гэбриэл, поступают с нею, как хотят – вот, чего требовало всё её существо, когда она, ни жива, ни мертва, спустилась с Гэбриэлом в общий зал. Но в то же время в ней пробивался сквозь навязанную скованность и страх дикий восторг: она может! Она больше не чуха! Люди и в самом деле кланялись её спутнику и ей, и Мария отмечала про себя, как велик авторитет Гэбриэла. Ну, это-то её не удивляло: он и в Садах Мечты был осью их гнусного мирка. Гэбриэл, подбадривая, положил вторую ладонь поверх её холодной и влажной от волнения ладошки, и так вывел её наружу. И Марта, заплаканная, но черпающая силы и уверенность в исполнении обязанностей хозяйки, и Нэш, помогавший ей, на какие-то мгновения замешкались, кланяясь им и не скрывая удивления: как преобразилась их странная гостья! Ну, Марта-то так и думала, о чём сейчас себе и напомнила: да, хороша, хороша эльфа, чего уж там! Платье, осанка, шея, а глаза сверкают аж сквозь вуаль!

– Благодарю вас за приют и заботу о моей кузине. – Сказал Гэбриэл нарочито громко, чтобы изнывающие от любопытства зеваки слышали и прониклись, – она только что из Таурина, к нашей жизни ещё непривычная, – он ласково погладил и встряхнул руку Марии, – но это не страшно, привыкнет! Да, Тополёк?

Мария, ни жива, ни мертва, чувствуя на себе чужие взгляды, кивнула, сильнее прижимаясь к нему. Гэбриэл, попрощавшись с Нэшем и Мартой и ещё раз выразив им своё сочувствие, подсадил Марию в седло своего коня и сел сам, обняв её одной рукой:

– Страшно? – Спросил шёпотом. Она помотала головой:

– Нет! Высоко… Столько всего видно! Так красиво!.. – И ахнула, когда конь стремительно тронулся с места.

В Гнезде Ласточки Гэбриэла встретила семейная пара: пожилые старичок со старушкой, оба невысокие, худощавые, похожие, словно брат и сестра, только у него были глаза серые, выцветшие от времени, а у неё – голубые, светлые, словно не настоящие. Управляющий представился, как Мартин Хультквист, а его супруга ожидаемо оказалась Мартой. Они провели Гэбриэла и его спутников по уютным коридорам и галереям в небольшую гостиную, обитую дубовыми панелями, украшенную гобеленами, лосиными рогами и эльфийскими панно, предложили присесть, выпить холодного лимонаду девушке:

– В вашем положении, дорогуша, – церемонно произнесла старушка, – вредно ездить верхом! Не утомились?

– Да мы проехали-то вот, всего ничего, от «Золотого дракона». – Пояснил Гэбриэл. – Нам бы умыться с дороги, я-то с корабля.

– Баня уже готова, и для вас, и для ваших спутников, и для госпожи.

– Это госпожа Серебристый Тополь, наша эльфийская кузина из Таурина. – Сказал Гэбриэл. – Она не говорит по-нордски, так, некоторые слова понимает. Ей баня не нужна пока. – Он не мог сам повести Марию в баню – его не так поняли бы, – а одну её отправить не мог тоже, так как девушка не знала, как ею пользоваться. – Ей бы прилечь, пока не готов ужин, где её комната?

И Марию проводили в такую красивую комнату, что девушка просто не знала, что и думать. Даже не знала толком, что она чувствует, присев на постель и оглядываясь кругом… Для неё новостью были и балдахин, и эльфийские панно с птичками, цветами и бабочками, и цветные стёкла в окнах с частым переплётом, и роскошные шторы и занавеси, и дорогое покрывало на постели. Как же серо и убого она жила?.. Какой страшной и отвратительной была их жизнь?! Сняв шляпку, как советовал Гэбриэл, она сидела, не двигаясь с места – не потому, что боялась, просто потому, что такое состояние стало для неё привычным и естественным, она смотрела вокруг, думала про своих несчастных подружек, которые так и не увидели ничего лучше, чем Сады Мечты, и слёзы струились по её щекам. Так больно было, так больно!.. бедняжка Трисс, как бы ей здесь нравилось!..

К ужину её привёл Гэбриэл, всё в ту же гостиную, где теперь был накрыт стол, за который они сели с Кину, Гейне и Иво. Марта Хультквист рассказывала:

– Прапрадед моего Мартина был первым управляющим Гнезда Ласточки, а его прапрабабка – первой экономкой. И так и повелось. Девочки выходили замуж и покидали замок, а мальчики отправлялись в Хефлинуэлл, становились пажами, а там и сами становились управляющими. Это семейная традиция. Наш сын сейчас служит герольдом у его высочества, да продлит Господь его дни, а внуки, двое – пажи в Девичьей и Золотой башнях. – Она посмотрела на мужа. – А я ведь сначала выходить за Мартина не хотела! Представляете?.. Наши родители сами обо всём договорились, меня просто в известность поставили. Я так плакала! Даже хотела убежать из дома. Но вышла замуж – и не пожалела об этом ни одной минутки. Вы кушайте! Я велела приготовить блюдо, которое очень любила ваша матушка, взбитые сливки, творог и земляника. Вы ведь жили здесь две недели, и из Гнезда Ласточки ваша матушка и увезла вас в то роковое путешествие. Как это было волнительно! Я была моложе тогда, и Мартин мой был молодец хоть куда. И вы знаете, – она понизила голос, – я тогда говорила его высочеству, но он меня не слушал. Он так был горем убит, бедняга!

– Что говорили? – Насторожился Гэбриэл.

– Это несчастье, с котлом… Оно произошло при очень странном обстоятельстве. – Марта Хультквист выпрямилась и многозначительно несколько раз кивнула головой.

– Полноте, Марта. – Впервые подал голос её муж. – Это выдумки твои.

– Я не выдумщица, тебе ли не знать! – Возразила та с чувством собственного достоинства. – И что я видела, то видела – и не спорь! Я видела, – она вновь понизила голос и чуть пригнулась над столом в сторону Гэбриэла, – крысу!!! Она вдруг прямо-таки прыгнула под ноги вашему брату, а он такой был крошка, много ли ему надо было?! Он, чтобы не упасть, схватился за шест, который из котла торчал, вот котёл и перевернулся. – Она вновь выпрямилась. – Я не успела котёл удержать, а вас выхватила вовремя, не успей я, и обварило бы вас куда сильнее. Но и так вам, бедному крошке, досталось!

– Крыса… – Гэбриэл стиснул кулак с ножом. – Я, может, сейчас вообще что-то несусветное спрошу, но… она была живая?

– Как хорошо, что вы спросили!!! – Воскликнула торжествующе госпожа Хультквист. – Я сама боялась и заикнуться об этом! Но мне показалось, что она была дохлая! Я потому и подошла, что мне показалось неправильным, что дохлая тварь валяется подле играющих принцев. Понимаете?! А она вдруг подскочила и бросилась под ноги вашему братцу!

– Ну, это вообще ни в какие ворота не лезет! – Покачал укоризненно головой её муж. – Марта! Что ты, в самом деле!

– Нет-нет. – У Гэбриэла пропал аппетит. Он взглянул на Кину, и тот молча кивнул. – Вы не слышали о том, что произошло в Гранствилле во время разбирательства?.. Там тоже была крыса, которую видел весь город. Я потому и спросил. – Он помолчал, раздумывая. Мария, не смея поднять глаз, слушала, тем не менее, очень внимательно. Она ещё не знала историю Гэбриэла, но кое-что уже начинала понимать. Ей было так интересно!

– Послушайте, – произнёс Гэбриэл какое-то время спустя, – а кто тогда был на кухне кроме нас и вас?

– Ваша няня, – задумалась экономка, – такая полная женщина, как её звали?.. Сочная Сью?.. Да, именно так – она была такая… аппетитная. Она всё время ссорилась с Глэдис, вашей кормилицей. Ещё была кухарка… Она уже умерла, упокой, господи, её душу, хорошая была женщина, но любила можжевеловую водку, пила её тайком, и думала, что запаха никто не чувствует… Уверена, что из-за этого пристрастия она и умерла так рано. Ещё был один из пажей вашей свиты, мальчишка, лет четырнадцати, как же его звали… – Она взглянула на мужа, тот пожал плечами. – Такой… румяный, похожий на девочку, всё прихорашивался перед зеркалом, пока никто не видел… Ты не помнишь, Мартин?

– Нет. – С сожалением покачал головой тот. – У меня всегда плохая память на лица была, ты же знаешь. Если уж ты не помнишь, то где мне-то! Столько лет прошло.

– На девочку, значит, похожий… – Протянул Гэбриэл, переглянувшись с Иво и Гейне.

Спать он Марию укладывал тоже сам. Помог ей снять платье, уложил в постель, засмеялся, когда она утонула в пышной перине:

– Я тоже вот так офигел в первый раз! Спи, сердце моё, не бойся ничего. Я свечу тебе оставлю, она как раз к рассвету догорит. – Он поставил свечу в чаше с водой на подоконник. – Под кроватью горшок есть, это если захочешь по нужде.

– Гэбриэл… – Мария смотрела на него с подушки, из облака кудрявых волос, глаза её горели, такие огромные, такие красивые в свете свечи, что у Гэбриэла вновь сжалось сердце, и он заставил себя подумать об Алисе. – Спасибо тебе… Я не знаю, как высказать тебе всё, что в моём сердце… – Губы её задрожали. – Как всё тебе… объяснить…

– Я всё понимаю. – Гэбриэл нагнулся и поцеловал её в лоб. – Я знаю всё, забыла?.. Я сам там был. Десять лет, Мария. Я был там десять лет. Я знаю всё, что ты чувствуешь, поверь. Вот лимонад, если пить захочешь, – он поставил подле кровати кувшин. – Спи.

И уже у себя заговорил с Иво и Кину о том, что услышал за ужином:

– Это колдовские штучки Барр, я больше, чем уверен! – Он ходил по комнате, поигрывая медальоном с собственным гербом. – Получается, это было не случайное стечение обстоятельств, правильно?! Они с самого начала нацелились на маму, и, возможно, кого-то из нас. Всё, суки, рассчитали: если бы это случилось в Хефлинуэлле, хрен бы они там достали нас, мама поехала бы через лес, а в лесу она была в полной безопасности. Ей пришлось везти меня по воде, и там они её и поймали, на одном из островов. На Королевской Дороге она тоже была бы в безопасности! А крысу, – он стиснул зубы, – подбросил кто-то здесь, кто-то из челяди. Либо кухарка-пьяница, либо нянька… Но я почему-то склоняюсь к этому, к пажу – больно многозначительно он прихорашивался, нет?..

– Думаешь, он был содомитом? – Поинтересовался Иво.

– Думаю, да. И почему был?.. Он и теперь наверняка есть. Тогда ему было четырнадцать, значит, сейчас ему тридцать четыре. И кто-то наверняка вспомнит, что это был за паж! Либо отец, либо Глэдис… А может, и нянька та знает, найти бы её. Экономка же не сказала, что она умерла, правильно?.. Значит, тётка жива.

«А главное, – подумал он, – старший наконец-то успокоится, что не виноват он ни фига!».

– Вы знаете, сударь, – вдруг прямо взглянув командору в лицо, сказала Изабелла, – что впервые увидев вас, я подумала: «Какой урод! Тяжело, наверное, жить с таким увечьем…», – она приняла у него бокал с вином. Командор потемнел лицом и стиснул зубы. Нет, не то, чтобы для него было так уж важно, привлекателен он, или нет, тем более, в глазах этой… Но такая наглая откровенность!

– Но пообщавшись с вами сегодня, я уже совсем другими глазами взглянула на вас… и на себя. – Она прикрыла губы ладонью. – Простите! Королеве не пристало быть откровенной, тем более, с врагом – ведь вы мой враг, не спорьте, я знаю. Но лучше такой враг, как вы, чем сотня лживых друзей, которые окружают меня постоянно, всегда, с самого моего рождения! Почему, – она вновь взглянула на него, и её сапфировые глаза были кристально чисты и честны, – почему я не встретила вас или кого-то вроде вас давно, тогда, когда ещё не стала коварной, лживой, скрытной дрянью?! Боже! – Она прыснула сквозь слёзы, закрывая лицо руками, отставив бокал. – Я пьяна, я в самом деле пьяна! Что я говорю?! Что вы делаете со мной?! Зачем только сейчас я узнала, что рыцари на самом деле существуют, что есть люди суровые, честные и бескомпромиссные, вроде вас?! За что мне такая насмешка судьбы?! Я жила в окружении гадюк и ядовитых гадов, посмотрите на них, – она обвела рукой зал для приёмов, где толпились придворные, – думаете, здесь наберётся чести и верности хоть на бокал вот такого вина? – Она вновь подняла бокал, покачала его. – Сестра – ханжа и дура, брат болен, племянники… вы сами знаете. И я, я – одна, бездетная королева, насмешка небес… вы думаете, я хотела дитя только ради короны и наследства?.. Я женщина! – Она прерывисто вздохнула. – Я женщина!!! Я хотела прижать к груди своё дитя, как хочет этого любая крестьянка… но крестьянке – дано, а мне – нет!!! Ах, не слушайте меня! Я пьяна и болтлива… Вам наверняка рассказали, что я коварна, как дьявол – и это правда, командор. Я такая. – Она поднесла бокал к губам, но Бриан де Латрей решительно забрал его у неё:

– Вы правы – вам вредно пить, ваше величество. – Вылил вино прямо на пол. – То, что вы сознаёте это, говорит о том, что вы не безнадёжны. Люди слабы… А для Господа один кающийся грешник дороже сотни праведников.

– Не искушайте меня мечтой о прощении. – Прошептала королева с такой искренней мукой в голосе, что сердце командора дрогнуло.

– Позвольте мне быть вашим рыцарем, ваше величество. – Тихо сказал он. – Пока бьётся это сердце…

– За такое сердце, как ваше, – так же тихо ответила королева, и её глаза сияли и плавились, завораживая, – я готова отдать весь мир… и даже своё королевство!

Дрэд явился в Сансет рано утром, стремясь первым оказаться на месте и направить подозрения и разговоры в нужное русло. Но, к величайшему его удивлению и величайшей же досаде, его встретила сама Изабелла, живая, здоровая и довольная, словно сытая кошка.

– Мастер Дрэд! – Промурлыкала она, оставив дверь в свою спальню широко открытой и как бы невзначай отстраняясь, чтобы Дрэд мог лицезреть спавшего в её постели богатырским сном командора иоаннитов, что называется, «ню».

– Ой! – Изабелла изобразила смущение, но такое неискреннее, что больше походило на издевку, и прикрыла дверь. – Чем обязана в столь ранний час?..

Дрэд был так взбешён, так разочарован, настолько не ожидал ничего подобного, что не сумел в первые секунды этого скрыть. Вот же стерва, вот… тварь!!! А командор?! Вот уж от кого Дрэд мог ожидать такого в последнюю очередь, так это от него! Сам Бриан де Латрей – но КАК?!! Изабелла никогда не пробовала на Дрэде свои чары, так что он понятия не имел, насколько она опасна.

– Ничего… – Он с такой натугой боролся с собой, что у Изабеллы, мощного эмпата, при виде этого чуть ли не зубы ныли. – Ничего такого, ваше величество, что требовало бы отрывать вас от приятного времяпрепровождения. Не смею мешать.

– Что ж, я и в самом деле немножко занята. – Ангельски улыбнулась ему Изабелла. – Благодарю за визит. Всегда рада видеть вас… мастер.

Глава третья. Акколада

И вот уже Гэбриэл, как его брат совсем недавно – а кажется, что целую вечность назад, – показывал Марии с носа судна красоты и чудеса Поймы, как радушный хозяин, наслаждаясь её удивлением, восторгом и счастьем. Девушка то и дело хватала его за руку, вся разрумянившаяся от счастья, с горящими от восторга глазами, восклицая то и дело: «Что это?! Это настоящее?! Как это можно, это волшебство?!». Всё она видела впервые: и озарённые солнцем замки, деревенские дома, церкви и колокольни, и сады, и стада коров и телят, и ровные полосы полей. Поля цветущей гречихи, бело-розовые, с вкраплениями синих васильков, просто ошеломили её, Мария и не знала, что существует такая красота! Но изумрудные поля молодой пшеницы и овса, с теми же васильками, не уступали сладчайшему великолепию гречихи… Выпасы были белы от ромашек, с золотыми проблесками донника и алыми пятнами маков, и над всем этим голубело небо с белыми кучками облаков. У девушки было такое чувство, словно она долгое время была в темноте, в серости, в тесном и страшном узилище, и вдруг вырвалась на свободу и задохнулась от восторга перед красотой и необъятностью мира. И так вспоминали Сады Мечты все их узники, не смотря на то, что там было по-своему красиво, местами даже роскошно… Гэбриэл рассказывал ей: это замок, это церковь, это монастырь, и вон те заросли – это деревья вокруг искусственных прудов, где монахи разводят рыбу, там тоже очень красиво, и можно рыбачить, только они с братом не любят рыбалку – не на искусственных прудах. А это – это да, это рыбаки, обычно подростки, и эти прутья у них – удочки… А это доярки идут на обеденную дойку, да, это женщины, ты ещё не поняла, что всё, что нам говорили там, – враньё от первого до последнего слова?..

– И с ними дети… – Мария сильнее сжала руку Гэбриэла, прижимаясь к нему и глядя на ребятишек, мальчиков и девочек, резвящихся вокруг своих матерей.

– Да. – Кивнул Гэбриэл, ощутив в душе уже ставшую привычной боль, которая всегда была там, где были его мысли о матери и его чувства к ней. Разумеется, они отомстят Драйверу, Барр, и всем, кто отнял у них мать и детство… Только это не вернёт ничего. Не было у него детства, и не будет уже никогда, и это не изменить. «Но будет у моих детей. – В который раз поклялся он себе. – И для этого я всё, что угодно, сделаю, кого угодно убью и куда угодно пойду, хоть на небо, хоть в ад!».

И наконец, он показал ей Гранствилл, залитый солнцем, обнесённый золотисто-белыми стенами с квадратными башнями, крытыми красной черепицей, на обрывистом берегу Ригины, делающей плавный изгиб и открывающий все больше и больше чудес: Золотую Горку с возносящимся над всей округой Хефлинуэллом, далёкий мост, и Тополиную Рощу…

– Видишь вон ту башню, с красной крышей?.. Да, ту, прямо перед нами? Среди деревьев?.. Там ты будешь жить.

– А ты?..

– А я живу в Хефлинуэлле, это рядом. Мы с тобой всегда сможем видеть окна друг друга.

– А я не могу жить с тобой?

– Я думал об этом. – Признался Гэбриэл. – Но моя невеста… Она очень ревнивая. Она не понимает, как я к тебе отношусь, и боюсь, это мало кому будет понятно. Они никогда не поймут, что ты мне теперь сестра, родное моё сердечко, я никогда не прикоснусь к твоему телу, это невозможно для меня теперь. Но ты ждёшь моего ребёнка, и ты такая… прекрасная, что я бы и сам не поверил. Для этого надо знать, что мы прошли и как мы страдали… А это до конца понимаем только мы с тобой. Тебе будет здесь хорошо, спокойно и свободно, о тебе будут заботиться очень хорошие люди, а ты в ответ будешь заботиться о них. Я же прав?..

– Да. – Поколебавшись, признала Мария. Ей было и странно, и так приятно, что он говорит с нею, как с равной, так доверяет ей! Может быть, и правда, она вовсе не то бесправное и сломленное существо, каким и сама уже себя посчитала?.. Может, когда-нибудь она станет такой, какой её считает Гэбриэл?.. Пока что ей в это почти не верилось, но с нею уже произошло настоящее чудо, такое огромное, что его ещё следовало осознать и пережить, и полностью разглядеть только издали, с высоты прошедшего времени. Теперь девушке было проще и легче поверить в любое чудо… Даже самое невероятное.

В порту, поднявшись туда на платформе, чтобы ещё раз развлечь свою спутницу, Гэбриэл подарил ей свою Красавицу, как решил ещё тогда, когда отправился за девушкой на юг. В башню Тополиной Рощи они приехали по тропинке, начинающейся почти сразу за Ригстаунскими воротами и огибающей овраг почти над самым обрывом, под которым струились воды Ригины, всё ещё по-весеннему полноводной. Мелела она обычно в начале июля, обнажая песчаные плёсы и пляжи, на которых день и ночь с визгом резвилась ребятня; сейчас же все эти места ребячьего досуга были скрыты тёмной и ещё холодной водой. Ехали шагом, так как Мария не умела ездить верхом и держалась в седле неуверенно и робко, то и дело в панике хватаясь за высокую луку седла. Красавица словно понимала свою всадницу и жалела её – шла ровно, даже как-то бережно, стараясь не делать резких движений и даже почти не встряхивая головой. Гэбриэл ехал рядом, чтобы если что – подхватить, придержать, но это не понадобилось, до самой калитки, восстановленной заново, они доехали без приключений.

– Закрой глаза, Мария. – Попросил Гэбриэл, едва они миновали калитку и спешились.

– Зачем?

– Просто: закрой. И откроешь, когда я скажу. Хорошо?

– Хорошо. – Мария оцепенела, но послушалась. Воображение, против воли, начало рисовать ей всякие невнятные ужасы, вплоть до страшного помещения в Галерее, но когда Гэбриэл позволил ей открыть глаза, и она нерешительно разомкнула веки, перед нею открылось такое мирное, прелестное зрелище! За это время башня сильно преобразилась. Её покрыли новенькой крышей, бурьян вырубили, к башне пристроили хлев, амбар, баню и сарай, Тильда уже успела разбить цветник и огород, кирпичную ограду обновили, по ней даже вилась цветущая яркими красными цветами фасоль. По двору, ещё засыпанному стружками, бродили цыплята. Тильда ждала их во дворе, стояла, приложив руку козырьком от солнца, помахала рукой, приветливо улыбаясь. Вся такая аккуратная, полненькая, но приятная и статная, с аккуратно убранными волосами, в опрятной и теперь весьма богатой одежде, она произвела на Марию странное, но в целом приятное впечатление. Как ни странно, но именно Тильда позволила Марии окончательно почувствовать себя свободной. Она вдруг поняла, что всё правда: здесь есть женщины свободные, нормальные, которых не заставляют стоять на коленях, не бьют и не насилуют… И она сама вполне может стать такой!

– Какая ты красавица! – Восхищённо произнесла Тильда. – Какая высокая, какая стройная! А какой у нас месяц?

– Шестой. – Повторил Гэбриэл.

– Значит, шевелится уже? – Восхищённо и как-то интимно произнесла Тильда, и Мария, вновь мельком вспомнив свою наивную радость и последовавшую за нею боль, кивнула.

– Спина болит?

– Нет.

– По нужде часто ходишь?

Мария вновь кивнула.

– Это нормально, это у всех так. – Тильда привлекла Марию к себе, повернулась к Гэбриэлу:

– Мы тут уже сами как-нибудь, милорд, вы поезжайте. Вам сейчас нельзя долго из дома отлучаться.

– Мне нужно, чтобы Моисей её посмотрел. – Попробовал возразить Гэбриэл.

– Посмотрит! Я и сама кое-что в этом понимаю! Я и на глаз тебе могу сказать, что всё с девочкой в порядке; только очень худенькая, косточки все можно пересчитать, но это я уже на себя беру! А Мойше посмотрит её, вернётся, и всё вам расскажет.

– Вот деньги. – Гэбриэл опустил тяжёлый мешочек в руку Тильды. – Вещи скоро привезут, я отобрал там… ковры, пару гобеленов, ну, всё, что нужно, бельё Гвен выберет, мебель тоже… Сладости и всякую вкуснятину вам будут из замка утром привозить, стража из замка патрулирует дорогу до развилки раз в полчаса. Что ещё нужно?

– Я вам вечером скажу. Езжайте! Ваша невеста там… ох, что с нею началось, когда вы уехали!

– Что? – Нахмурился Гэбриэл.

– Всего и не выскажешь! Поезжайте. – Она махнула рукой. Гэбриэл подошёл, поцеловал Марию в лоб, взяв за локти, ласково сказал:

– Я завтра приеду, посмотрю, как ты тут. Устраивайся! Ничего не бойся, ни о чём не тревожься.

– Я не буду. – Пообещала Мария. – Ты приезжай, пожалуйста.

– Я вон там. – Он показал рукой на замок, хорошо отсюда видный. – Видишь, квадратная такая башня, справа? Вон те окна, где больше всего плюща – мои. Знай, я там. Если что-то понадобится, скажи Гансу, он знает, как дать нам знать.

Ганс, который стоял неподалёку, несколько раз кивнул.

– Он не разговаривает, потому, что ему язык вырезали, но он прекрасно всё понимает и слышит.

Мария испуганно посмотрела на Ганса, и тот весело ей подмигнул. Он был красивый, темноволосый и темноглазый, улыбка у него была обаятельная. Мария видела много красивых полукровок, и они и были её главные мучители, но вот улыбок их, таких весёлых, она никогда не видела, и потому почувствовала доверие. Особенно её поразило, что Тильда главнее него – её приучили считать, будто женщина в любом случае ниже мужчины. Сколько она слышала от Доктора, что они – ниже и грязнее самого поганого мужичонки! Но Тильда распоряжалась Гансом почти так же, как когда-то Матушка распоряжалась ими самими, хоть была и неизмеримо приятнее, приветливее и просто добрее, чем та. Гэбриэл, колеблясь – Мария чувствовала, что ему не хочется уезжать, и ей это было приятно, – всё-таки уехал. А Тильда повела её смотреть их хозяйство. Показала хлев, пасущихся на солнечном склоне, поросшем ромашками, коз и телят, сводила к реке: здесь был пологий лужок, укромный, с обеих сторон загороженный обрывистыми склонами, тенистый: его в любое время дня укрывали от солнца вековые тополя, – где Тильда приказала рабочим насыпать мелкого оранжевого песка. Теперь здесь можно было посидеть и даже искупаться: от города и Белой Горки это место прикрывали высокие склоны и тополя, от замка – кусты сирени на том берегу. От течения Ригины его тоже прикрывал мощный известняковый выступ, и вода здесь была спокойная, тёплая – Мария, подойдя к воде, увидела огромное множество мальков, гревшихся на мелководье, которые брызнули от неё прочь, хорошо видные в чистой воде на фоне песка.

– Вечером, как стемнеет, можно здесь купаться, чтобы уже точно никто не увидел. – Сообщила Тильда, страшно гордая. – Наши угодья стеной обнесены, две калитки есть, запертые; сюда посторонний никогда не попадёт. Милорд наш подарил нам двух щенков, волкодавов, местной породы, они подрастут, и по ночам будут нас охранять. Пойдём, я тебе наши деревья покажу. Здесь овражек есть, он вишней порос. Я велела лишние кусты вырубить, расчистить там, и теперь у нас свой вишнёвый садик есть, правда, вишня уже отходит, мало её, только покушать на раз. Идём… Осторожнее, деточка, береги себя, ты ведь не одна.

– Я быстро устаю. – Пожаловалась Мария. – Пока сижу, ничего, а как приходится куда-то идти, как я сразу же из сил выбиваюсь…

– Это потому, что ты не двигалась полгода. Отвыкла. Ничего, ты молоденькая, сильная, всё вернётся, и ловкость, и силы…

– А я думала, – оживилась Мария, – это из-за живота…

– Да что ты! Беременность не болезнь, это наше нормальное женское состояние. Мы для того и созданы Богом, чтобы жизнь дарить. Детей нести в этот мир, к добру или худу. Наше тело для того и предназначено. – Тильда, поднимаясь по довольно крутому в этом месте склону, слегка запыхалась, но продолжала поддерживать Марию: девушке и в самом деле, движение давалось нелегко. Наверху ей пришлось даже присесть в тени тополя, пытаясь отдышаться. Тильда стояла рядом, обмахивая её листком лопуха – день был жаркий.

– Ничего. – Приговаривала ласково. – Это скоро изменится, не переживай. Станешь снова бегать, как козочка. Вон, ножки какие длинные! А двигаться нужно, понемножку, помаленьку, но двигаться, не то окостенеешь, болеть начнёшь…

– Я умею коз доить. – Сообщила Мария, по-прежнему стремясь быть полезной. – Полоть грядки, убираться в доме и во дворе. Больше нас ничему не учили… Но я хочу чему-нибудь научиться, правда.

– Научишься. Сейчас мы с тобой пойдём и уберём твою комнатку. Я тебе выбрала комнатку на третьем этаже, она небольшая, но светлая, окно на замок выходит, и стены панелями обшиты – наверное, прежде там начальник стражи жил. На втором этаже я Мойше устрою, он уже не так молод, чтобы наверх подниматься; там у него и лаборатория будет, и спальня, и кабинет, сама рядом с тобою поселюсь, там ещё одна комнатка, поменьше, имеется, а на самом верху библиотеку устроим: комнат там нет, по стенам можно стеллажи сделать, но это уж позже. На первом этаже кухня уже готова, кладовые, и две комнатки для Ганса и служанки, и дверь в подвал. Ох, видела бы ты, моя милая, как грязно там было прежде, какая там разруха была! Ганс, мальчик мой, воды нам наверх принеси, и всего, что нужно для уборки… Вот тебе щётка, девочка моя, будешь чистить стены – нагибаться тебе, в твоём положении, нельзя. И тяжёлое поднимать – тоже! Чудо и то, что ты сохранила ребёночка. Как пинаться начнёт, пережди. Если живот заболит или тяжесть появится – ляг, полежи. Береги себя и дитя, работа, она от нас не убежит, а вот ребёночку повредить можно.

– А как роды происходят? – Задала Мария свой самый главный вопрос. Тильда кивнула:

– Пойдём. Пока убираемся, я тебе всё-всё подробненько расскажу. Что, как… Пойдём.

Тильда прекрасно знала, что общая работа как ничто иное сближает и раскрепощает, и не ошиблась и в этот раз. Мария под её руководством начисто вымыла окно, застеклённое четырьмя прозрачными венецианскими стёклами и выложенными полукругом жёлтыми, красными, зелёными и синими. Створки были открыты, и по комнате гулял сквознячок, пахнущий цветами и речной свежестью. Мария тщательно прошлась щёткой по каменным стенам поверх деревянных панелей, пока Тильда подметала и мыла полы, тоже недавно уложенные и покрытые лаком. Повсюду в башне ещё лежали стружки, стояли горшки и вёдра из-под извести, лака, морилки, олифы и прочих строительных материалов, и они собирали это и складывали, а Ганс относил вниз, чтобы на тачке увезти в ров, куда свозили отходы Твидлы и Белая Горка. Пока работали, Тильда рассказывала Марии про беременность, обычные женские проблемы и способы их преодоления, и, наконец, самое животрепещущее: роды. Мария так жадно её слушала, что Тильда постаралась и описала всё в деталях, попутно успокаивая Марию и утверждая, что всё это, видит Бог, происходило от сотворения мира и будет происходить ещё века. И Мария успокаивалась, на душе становилось всё легче. Тильда старалась, чтобы девушка не утомлялась, и они не торопились; пообедали внизу, втроём. Хоть кухня была полностью готова, еду пока Тильда привозила из замка. Попутно Тильда рассказывала Марии, что к чему, какой предмет для чего предназначен, как чем пользоваться, какие-то маленькие хитрости и приспособления… Девушке было так интересно, что она не замечала течения времени, охваченная радостным нетерпением. Она чувствовала себя полезной, её хвалили – впервые в жизни хвалили! – за то, как хорошо и ловко она помыла окно… Приехали люди из замка, привезли вещи, и до вечера они обставляли комнату Марии. Поставили кровать, узкую, с резными спинками, вместо балдахина над нею установили кольцо с кисейной занавеской от насекомых; Тильда научила Марию взбивать перину и подушки, которые аккуратно установили одна на другую и покрыли кисейными салфетками. Небольшой круглый стол установили у окна и покрыли бежевой скатертью с цветочными узорами и маками, сверху поставили эльфийскую стеклянную вазу, в которую Ганс принёс охапку полевых цветов – ромашек и тех же маков. Гэбриэл прислал также два сундука, из тех, что служат и вместилищем всяческих вещей, и стульями, а порой и кроватями, изящный дамский шкаф, секретер и высокий стул, но что поразило Марию больше всего, так это ковры и гобелены. Ковёр на пол оказался даже чуть больше самой комнаты, и его пришлось немного подгибать и прикрывать этот подгиб кроватью, ковёр на стену был украшен вездесущими уже маками, а два эльфийских шёлковых гобелена изображали птиц и цветы. В комнате стало так уютно и красиво, что Мария расплакалась, когда её спросили, нравится ли ей. Нравится! На ферме было убого и аскетично: их называли «мясо» и относились соответственно. В Садах Мечты… да что их вспоминать! Мария просто не представляла себе подобной роскоши, подобной красоты, для неё это был своеобразный шок, приятный, но всё же шок. Не верилось, что она будет здесь жить, что именно она – хозяйка всего этого великолепия! Гэбриэл не поскупился, вещи были дорогие, новые и модные. В комнате вкусно пахло лаком, деревом, какими-то духами и лавандой, мешочками с которой перекладывали бельё – от моли и для аромата. К крюку на потолке прикрепили на цепях кольцо со свечами, кроме того, принесли подсвечник на семь свечей, высокий, чтобы ставить на пол, и маленький подсвечник, на одну свечу, на стол. Кольцо спускалось и закреплялось очень легко, Мария попробовала раз и никакого труда это ей не составило. Всё это происходило уже под вечер, и Тильда собиралась уезжать в замок – для неё пока комната была не готова, вдобавок, она принимала самое активное участие в изготовлении приданого Алисы. С Марией они договорились, что девушка будет понемножку, начиная с последнего этажа, наводить порядок, только ни в коем случае тяжёлого не поднимать, не уставать, не наклоняться, спешки никакой нет. Завтра после завтрака они приедут с Моисеем, и Мария с ним познакомится, а он посмотрит её и скажет, как и что.

– Но я уверена, девочка, что всё в порядке. Я же тоже вижу. Ну, поцелуй свою Тильду… – Она получила от Марии поцелуй в щёку, и нежно поцеловала её в свою очередь. – Теперь отдыхай, не бойся ничего, не думай о плохом. Подоишь козочек, молоко Ганс поставит в холод, он знает. Я поехала. – Тильда с помощью Ганса села в седло крепкой каурой лошадки, и в сопровождении слуги поехала в замок, а Мария с Гансом, проводив её, медленно пошли к башне.

– Я хочу сходить к реке. – Призналась Мария после долгой паузы. – Можно?..

Ганс усмехнулся, сделав широкий жест: да пожалуйста! – И Мария с облегчением отправилась вниз, по знакомой тропке. Какое это было блаженство… Просто потихоньку идти среди цветов и трав, ничего не боясь, ни о чём не беспокоясь! Ну, не совсем ничего – птица резко выпорхнула из куста, и Мария чуть не закричала, вздрогнув всем телом – и какое-то время стояла, приложив руку к груди, успокаивая бурно бьющееся сердце. На несколько мгновений ей захотелось вернуться, спрятаться в доме, возле Ганса, но, подумав, она упрямо решила идти дальше. Надо было бороться со страхом, как говорил Гэбриэл, и Мария решительно пошла вниз. Вечерело, от запаха свежести чуть кружилась голова, и было как-то томительно, здорово, грустно и хорошо. Мария пришла на берег и села на песок, подобрав юбку. Замок и скалу, на которой он стоял, заливал золотистый свет заходящего солнца; река там, где на неё не падали тени берегов и деревьев, тоже была похожа на жидкое золото. По реке плыла шхуна под парусом, далеко, но Мария видела людей на её борту. Опершись руками и подбородком о колени, Мария смотрела на то, что было перед нею, и чувствовала себя счастливой и спокойной. Так давно ей не было так хорошо… Так давно! Она вспоминала моменты, когда ей казалось, что никогда уже не будет ничего хорошего в её жизни, что невозможно что-то изменить, конец, зло, овладевшее ею, непобедимо, могущественно и неподсудно никому… И сама она, как ей и говорят, ничтожная, жалкая тварь, бесправная, обречённая… И вот – стены исчезли, зло далеко и не имеет над ней власти, а сама она счастлива.

Да, Мария была счастлива. Счастье охватило её всю, целиком, она тихо плакала, но это были сладкие и счастливые слёзы. Сердце её билось и пело, ей хотелось крикнуть через реку, тому, кто, как она знала, сейчас был там, в замке: «Спасибо! Спасибо тебе, Гэбриэл! Вся моя жизнь, я вся – твоя, если я смогу жизнь отдать за тебя, я буду ещё счастливее!!!».

Потом, правда, пришлось возвращаться в темноте обратно, и Мария пережила несколько очень неприятных минут: в темноте было страшновато, особенно, когда сова пролетела совсем низко и бесшумно – словно кто-то бросил тряпку над её головой. Потом раздался громкий совиный крик, и Мария, забыв о предупреждениях Тильды, бросилась к дому бегом. Навстречу ей уже спешил Ганс, и она засмеялась, увидев его, над своим испугом.

Они поужинали присвечах, потом Ганс проводил её наверх, зажёг пару свечей в её комнате, и стало так уютно и красиво, что просто загляденье! Мария присела на сундук, облокотившись о широкий подоконник, любуясь замком: его окна сияли, словно ожерелья, по всем его зданиям. И окна Гэбриэла, которые он ей показывал, тоже светились.

– Мы с тобой теперь не одни. – Сказала она своему маленькому, поглаживая живот и мечтательно улыбаясь. – У нас с тобой есть папа, и он тебя тоже любит… Он о нас позаботится. Мы теперь с тобой никогда не будем голодать и бояться… Нас никто не тронет… И тебя у меня никто не заберёт! – Тильда, помимо всего прочего, рассказала ей, как она была счастлива, когда впервые взяла на руки своего ребёнка, и теперь Мария мечтала, как это произойдёт и с нею. Вот бы посмотреть, какие они, эти детки, чтобы знать, кого увидит? Воображение её пасовало: совсем маленькие дети росли на какой-то другой ферме, до пяти лет, детей меньше Мария никогда не видела. Когда в Девичнике родила девушка, Мария слышала только детский плач, самого младенца увидеть ей не довелось.

Наконец, ей захотелось спать. Забравшись в постель и утонув в перине, девушка закрыла глаза, и увидела, как моет окно. Но во сне ей снился её ребёнок… Только вот как он выглядел, Мария потом так и не смогла вспомнить.

Увиделись Гэбриэл и Алиса за ужином, у принца. Девушка была такая холодная и чужая, что Гэбриэл встревожился, даже струхнул, и принялся изо всех сил стараться привлечь её внимание, даже подлизаться. Но Алиса стойко игнорировала все его попытки, одновременно обращением к Гарету и принцу подчёркивая, что вообще-то она такая же, как всегда, только для него, Гэбриэла, отныне нет в ней никаких эмоций, и удалилась такая же холодная, как и пришла. Когда Гарет сказал, что они сегодня собирались к ней, Алиса ответила:

– Я не смогу сегодня вас развлечь, я очень-очень занята. – И ушла, не ответив на робкое: «До встречи?» – своего жениха. Принц похлопал обескураженного Гэбриэла по руке:

– Поссорились?

– Она меня ревнует.

– По делу?

– В том то и дело, что нет! – Взорвался Гэбриэл, чувствуя себя униженным. – А если я порой чувствую влечение при виде других красивых женщин, то как без этого, отец, КАК?!!

– М-да. – Вздохнул его высочество. – Я уже говорил, что нет страшнее тирана, чем крошка-жена при великане-муже!

– Ага. – Не умилился Гэбриэл. – А мне-то что делать?!

– Просить прощения… отрицать, что тебе нравится кто-то помимо неё, хоть это и ложь. Говори ей только то, что она хочет услышать.

– Прощения?! – Гэбриэл аж подскочил. – Я же не виноват!!! Ты бы слышал, что она мне говорила… Ха! Говорила! Визжала на весь замок!!! А теперь она же на меня и обиделась – где логика, отец, где?!

– Женщина – существо, в высшей степени чуждое логике. Твоя правота всё равно разобьётся об её упрямство. Если хочешь разбить себе лоб об эти грабли, то продолжай упрямиться. Если хочешь любви и мира – сделай так, как хочет она. Видишь ли, сынок… Влюблённые часто говорят и обещают друг другу всякие глупости, вроде: «Если ты мне изменишь, скажи мне честно, я прощу!». Это не правда, Гэри. Не простит. И ты не простишь, даже если прежде сам будешь искренне верить в свои слова! Поэтому никогда не сознавайся в минутной слабости, никогда не рассказывай, что тебе нравятся какие-то другие женщины, хоть по большому счёту ничего дурного в этом и в самом деле нет. Не делай ей больно, и не потеряешь её любовь. Ты меня понимаешь?.. Если тебе нужна её любовь, береги её. Ты же сильнее! Будь мудрым и великодушным, принимай её такой, как есть. Делай ей мелкие уступки, это польстит ей, позволит считать себя значительной. Только, если хочешь, чтобы она не перестала тебя уважать, в главном и важном не уступай!

– Я понял, отец. Спасибо вам. – Вздохнул Гэбриэл. – Но сейчас-то мне что делать?!

– Подари ей что-нибудь. – Принц вновь ободряюще похлопал его по руке. – А чтобы она не вышвырнула подарок в окно – подари ей что-нибудь живое. Что-нибудь маленькое и пушистое, котёнка, щенка, птичку. Это всегда срабатывает!

– А правда! – С облегчением воскликнул Гэбриэл. – Мой Утоплик уже большой, но на кухне, кажется, есть пёстренькая кошечка.

К Алисе он пришёл во всеоружии: с покаянным лицом и попискивающей месячной кошечкой за пазухой. Но Алиса заперлась в спальне и дверь не открыла. Даже услышав тоненькое мяуканье. Гэбриэл скрёбся в дверь, просил, уговаривал, но в ответ получил гордое молчание. И не выдержал – психанул по новой.

– Знаешь, что?! – Сказал громко. – Я ни в чём не виноват! Если ты уже сейчас из-за всякой ерунды меня унижаться заставляешь – хотя я прав!!! – то не нужна мне такая жена, поняла?! И я больше к тебе не приду!!! – Сунул котёнка в руки Розы и пошёл прочь.

Не успел он открыть дверь, как сверху раздался отчаянный крик Алисы:

– Ну, и уходи! Мне тоже не нужен такой муж! А я к эльфам уеду! Иди, иди к своей длинной!!!

– Завтра, – мстительно крикнул Гэбриэл, – я к ней поеду! И уверен, что она не будет такой истеричной, капризной, глупой стервой, как ты!!!

Алиса задохнулась… И завизжала:

– Ну и вали!!! Вали!!! Ненавижу тебя!!!

– Собирайся к эльфам! – Крикнул в запале Гэбриэл. – Дура!!!

Две двери грохнули одновременно, и так, что Роза подпрыгнула от неожиданности, недоумевая, как могут двое, которые ещё вчера души друг в друге не чаяли, так орать и оскорблять друг друга?!

– Мне нужна учительница. – Заявил Гэбриэл брату. – Которая будет меня учить хорошим манерам. И обязательно красивая!!!

– Ты что, серьёзно с Алисой поругался? – Поразился Гарет.

– У нас всё кончено. – Ответил Гэбриэл зло. – Свадьбы не будет! Она к эльфам уезжает.

– Это что, всерьёз?

– Серьёзнее не бывает. Я сегодня же трахну кого-нибудь, а лучше двух!

– Да что случилось-то, Младший!

– Ей не нужен мужик с яйцами! Ей нужно какое-то чудо чудное, которое будет отворачиваться от красивых баб и плевать в красивые сиськи! Пусть ищет это диво среди эльфов, а я смотрел на сиськи, смотрю, и смотреть буду!!!

– Младший, ты же её любишь!

– Разлюблю. Так спокойнее будет!

– Гэйб, злость пройдёт, и тогда, на трезвую голову…

– Я здорово психанул. – Признался Гэбриэл, почёсывая в затылке. – Она оскорбила меня, а я – её. Ну… а теперь уже всё. Я в бешенстве, она в бешенстве, и ничего уже не исправишь. Может, оно и к лучшему. Если бы мы были уже женаты, было бы хуже, верно?..

Алиса плакала и собирала вещи. Драгоценности она гордо выложила на столе. Первопричину ссоры она забыла; ревность отступила на второй план. Теперь девушка обижалась на то, что жених не пришёл к ней с извинениями сразу же, или хотя бы ночью, что уехал за своей Длинной, не смотря на ссору с нею, и – что оскорбил её сегодня. При Розе! Услышав внизу его голос, Алиса задохнулась, почувствовав облегчение, дикую радость, но и новую злость.

– Я не хочу тебя видеть! – Крикнула в ответ на стук в дверь, но уже далеко не так запальчиво и решительно, как в прошлые разы. Это было почти приглашение… Но вошёл Гарет, и она погасла.

– Ты что делаешь? – Удивился он, глядя на вещи.

– Я уезжаю. – Ответила Алиса гордо, хоть и несколько уныло. – К эльфам. Твой брат меня выгнал!

– Да ладно! От него я другое слышал!

– Спроси Розу! – Всхлипнула Алиса. – Она слышала, как он меня дурой обзывал, и орал: «Убирайся!». Весь замок слы-ы-ыша-ал!!! – Алиса заревела. Гарет присел напротив неё на корточки, утешал, дал свой платок. Спросил мягко, когда она притихла:

– Алиса, что на самом деле случилось?

– А ничего! Я его ненавижу, а он меня – тоже… вот и всё!

– Вы как дети малые, честное слово! Ему красивую учительницу, ты – к эльфам…

– Красивую… учительницу?! – Алиса, которая поднялась и попыталась привести себя в порядок, рухнула обратно в кресло и снова разрыдалась.

– Merde, запереть бы вас в комнате, пока не помиритесь, но вы ведь там разнесёте всё! Алиса! – Гарет вновь присел на корточки перед нею. – Перестань дурью маяться! Мы, мужики, так устроены, что хотим всё, что имеет пару красивых грудей, и само по себе это не преступление…

– Да я знаю! – Крикнула Алиса. – Я ведь не поэтому… Он попрекнул меня тем, что меня… меня… Драйвер…

– Да быть того не может! – Воскликнул Гарет. – Я не верю!

– Я тоже… – она рыдала, как ребёнок, вся содрогаясь, – не ве… не ве… РИЛА-А-А!!! Мне так больно!!! Он же знает, что я не ви… нова… – Рыдания одолели её, и Гарет, чувствуя сильную жалость и гнев на брата, обнял её.

– Ты и плачешь, как дитя малое… – Пробормотал, укачивая и баюкая её. – Не плачь, Рыжик. Подумаешь, дурак, ляпнул, не подумав, лишь бы уязвить побольнее… Сам же жалеет теперь!

– Не жалеет! – Крикнула Алиса. – Он сам мне велел убираться – прямо так и крикнул: «Убирайся, дура!!!». Я после такого ни за что не останусь, ни за что!!! Пусть хоть на коленях умоляет, не останусь и всё!!!

– Погоди, а? Я с ним поговорю…

– Нет! – Подпрыгнула Алиса, глаза гневно сверкнули. – Ни за что!!! Не надо мне… его одолжений… – Она гневно сдёрнула с пальца «Пламя Фейри». – Всё кончено! Так ему и передай! Так и передай ему… И кольцо его паршивое!

– И всё же погоди. – Гарет вложил кольцо ей обратно в ладошку и сжал её. – Подумай!

– Я её вовсе не попрекал! – Обиделся Гэбриэл. – Это она меня обвинила в том, что я там делал, а я напомнил…

– Господи, у меня голова от вас лопнет! Короче: что бы вы ни говорили, а она ревёт и собирает вещи.

– В смысле: собирает вещи?!

– Чтобы уехать к эльфам.

– Что – всерьёз собирает? – У Гэбриэла похолодело внутри.

– Кстати, подарки и драгоценности не берёт, и «Пламя Фейри» тоже.

– Она его сняла? – Гэбриэла именно эта деталь почему-то испугала больше всего.

– Да. – Лаконично ответил Гарет.

– Но… но… – Гэбриэл встал. – Чёрт, я что-то ужасное сделал, а? Я же люблю её!

– Я знаю. Я сделал, что мог: оправдывался за тебя, уговаривал, только, по-моему, зря.

– Говоришь… это не из-за ревности?

– Она так сказала.

Гэбриэл тяжело сел обратно.

– Может, я как-то не так сказал… Я не помню… злой был, как чёрт.

– Здесь она очень уязвима, Младший. Именно здесь: либо ты считаешь это её бедой, либо виной. Если первое, не попрекай, если второе – не женись.

– Гари, да в чём её упрекать?!

– Ей это скажи. Только как-то по-умному скажи, а то ещё хуже сделаешь.

– Нет. – Ответил Гэбриэл, садясь на стол и роняя голову на руки. – Поздно уже.

– Я скажу Нэшу. Не отправлять же её одну. – Постояв над ним в бесплодном сочувствии, решил Гарет и вышел. Гэбриэл несколько минут сидел неподвижно, потом поднял голову, обвёл гостиную взглядом. Поглядел на книгу, которую читала ему Алиса, на прочие свидетельства её присутствия. На хрена ему теперь это всё?! Зарычав, он перевернул стол, схватил и швырнул книгу о стену, сорвал со стены гобелен с лавви…

Алиса сидела и тихо плакала над «Пламенем Фейри». На самом деле она ведь понимала, что попрёка в словах Гэбриэла не было… И она в самом деле повела себя… ну, мягко говоря, не разумно. Кричала, обвиняла его… А он ведь пытался помириться, на обеде у принца как себя вёл, котёночка принёс… Вспомнив о котёнке, Алиса зарыдала с новой силой. Такая хорошенькая кошечка, такая крошечная… Алиса ведь хотела только его наказать, чтобы всё понял, чтобы как следует поизвинялся! А теперь она не может не уехать – слишком далеко зашла. И он не идёт… Он не идёт!!

Но они должны увидеться! – Осенило Алису. Нельзя же вот так уехать, и оставить такое колечко на столе… Его следовало вернуть из рук в руки! И Алиса, действуя импульсивно, подскочила, утирая слёзы, и, никому ничего не говоря, бросилась в сад и через сад в галерею, объединяющую Золотую и Рыцарскую башни. «Я только скажу ему: – вела она с собой монолог, – Вот кольцо. Просто отдам ему его. И уйду… Нет! Я скажу: «Ты всё равно самый-самый лучший! Я всегда о тебе…» …Нет! – Замерла, прижав кулачки к груди и шевеля губами. – Он подумает, что я унижаюсь… Просто скажу ему: Не смотря ни на что, я тебе очень благодарна. Пусть он знает… Скажу: Даже если любви больше нет, благодарность останется навсегда-навсегда!». Да! Это будет правильно и великодушно. И ещё скажу: «Будь счастлив». Да, так и скажу. Только бы не заплакать при нём… Я умру от стыда!!!».

Гэбриэл шёл ей навстречу по той же галерее, сосредоточившись так, что ничего не видел и не слышал. Он сочинял, что скажет Алисе, чтобы хоть как-то загладить неприятное впечатление от тех своих глупых слов. И что его за язык дёрнуло?! Злость?! Болван он, а не граф! «Что бы ты ни подумала, я тебя не упрекал… Чёрт, звучит как-то глупо. Но она же должна понять! Нет, так: ты чиста, и я это знаю лучше всех… Нет, глупость какая-то! – Он порывисто повернул обратно, замер. – Нет, так: Ты самая чистая и нежная девушка в мире, и я… – Он решительно, тряхнув головой, вновь пошёл в сторону Девичьей башни. – Или лучше так: Будь счастлива, Алиса, и не думай, будто я не понимаю… Это унизительно, чёрт возьми! Но я ДОЛЖЕН ей это объяснить! Может, сказать: Я всегда верил в твою чистоту, и я… Нет!!! Как будто на самом деле я не верил, и оправдываюсь… А надо сказать так, чтобы она всё поняла!».

Погружённые в себя, они шли медленно, преодолевая собственную неуверенность, часто останавливались. Голову подняли уже в нескольких шагах друг от друга.

– Гэбриэл?! – Прошептала Алиса. Губы Гэбриэла скривились от сильного душевного напряжения. Он так и не придумал, что скажет, поэтому произнёс просто:

– Пожалуйста, не уезжай! – И она, издав громкий рыдающий возглас, бросилась ему на грудь.

Роза, притихшая и несчастная, заканчивала собирать сундучок Алисы, которая демонстративно решила не брать с собой никаких подарков. В Девичьей Башне торжествовали и праздновали: Гэбриэл прогнал свою невесту! Кричал ей: «Убирайся, дура!» – и все это слышали! Габи только что не пела, довольна была и Амалия, которая тщательно скрывала свое довольство и лицемерно вздыхала: «Как жаль маленькую Манфред! Так жаль! Но так и случается, когда эти нищие дурочки, которых счастливая судьба поднимает на такую высоту, начинают много мнить о себе!». Тем временем Гэбриэл и Алиса, взявшись за руки, тихие и счастливые, хоть и немного напряжённые, вернулись в комнату Алисы, и та сказала служанке:

– Принеси печенье, фрукты и вино в сад, и запри калитку. Я никого не хочу видеть. Вообще никого. Я буду в саду со своим женихом.

– Да! – Роза присела. – А вещи?

– Какие вещи? – Слегка удивилась Алиса. – Ах, вещи… убери на место.

– Конечно, миледи… – Роза, засмотревшись на них, уронила платье Алисы, и поспешила поднимать и отряхивать его. Она ничегошеньки не понимала!..

– И ты бы уехала? – Спросил Гэбриэл, сидя на тихонько покачивающейся качели и обнимая своё Солнышко, уютно устроившееся у него на коленях.

– Ни за что бы не осталась! Ты же меня прогнал!

– Я не прогонял!

– Ты сам сказал!

– Это ты сказала!

– Я обиделась.

– Я тоже.

Они помолчали, чуть надувшись.

– Не надо было мне напоминать… – Тряхнула Алиса отросшими кудрями.

– Да. – Согласился Гэбриэл. – А мне тем более не надо было.

– Может быть, я немножко была и не права. Но ты тоже был не прав! Видел, что испугал меня своим криком, и за мной не пошёл, не извинился сразу же!

– Ничего я не видел. Я разозлился, и сам был не свой.

– А потом почему не пришёл?

– Я приходил. Ты же мне сама не открыла!

– Я обиделась. Я всю ночь не спала!

– Я тоже.

– Правда?

– Правда.

Они помолчали. Алиса осторожненько, так, что у Гэбриэла мурашки побежали, провела пальчиком по его груди:

– Ты переживал?

– Ужасно.

– И я. Ты меня простил?

– А ты меня?

– Если ты меня простишь, я тоже тебя прощу.

– Уже простил.

– И я. Ты меня ещё любишь?

– Безумно! – Гэбриэл потянулся поцеловать её, но Алиса задержала его:

– И не поедешь к этой длинной?

– Алиса…

– Что?! – Она оттолкнула его, резко села. Глаза дико блеснули.

– Я должен. – С тоской проговорил Гэбриэл. – Я должен! Как ты не понимаешь! Я отвечаю за неё, она зависит сейчас от меня! Ты знаешь, что она вынесла?!

– Знаю! Я там тоже была!

– Да не знаешь ты ничего! – Воскликнул Гэбриэл, вновь горячась. – Я, как мог, тебя берёг, и ты и половины не видела…

– Ты и этим меня попрекаешь? – Тоненько, с невыносимым укором спросила Алиса.

– Нет!!! Я просто объясняю… Я сам тебя берёг, я сознательно делал это, и мог бы больше – сделал бы больше! А её никто не берёг… Она никому была не нужна, отчаялась, бедняжка… Я тебя спасал; и снова бы спас, и опять, ничего не поменялось… Но перед нею мне было стыдно! Всё это время! Я её вытащил, но она совсем… как дитя малое, не знает ничего, не умеет ничего… Тебя воспитывали всё-таки, а её растили, как животное на бойню, её даже шить не учили! А что мы с нею делали, ты просто… – Он стиснул кулаки, – просто… представить себе не можешь! Мне до сих пор стыдно перед ней! Я обязан о ней позаботиться!

– Но ты уже о ней позаботился! – Алиса чуть смягчилась, поняв истинные мотивы своего Гэбриэла. Но она по-прежнему не желала, чтобы её жених общался с этой. Не желала, и всё! – Она теперь свободная, пусть радуется! Дай ей денег…

– И что с ней будет? Куда она пойдёт? Беззащитная, бесправная, не зная ничего, ничего не умея?!

– К эльфам!

– Зачем она им? Она не эльфийка. И не фея. Они согласны взять к себе только тех детей, кому ещё двенадцати нет. Никому она не нужна, понимаешь, Алиса, никому! Только какому-нибудь уроду, который польстится на её красоту, и на её беспомощность.

– Но и ты с нею не будешь!

– Алиса…

– Нет!

– Алиса!!!

– Нет!!! – Яростно сверкнула она глазами. – Даже не думай! Найди ей учителей, плати им, содержи её, но общаться не смей! – Алиса неожиданно сменила тон на почти заискивающий. – Ты не думай, мне её жалко, правда-правда! Мне даже стыдно… Но ты мой!!! Ты МОЙ!!! Я не отдам тебя никому, ни ей, ни другим… Не отдам, и всё!!!

У Гэбриэла вновь брызнули мурашки по коже, он рванул её к себе, жарко целуя.

– Да, я твой… Солнышко моё! Ревнивое моё, злющее, вреднющее Солнышко, как же я тебя люблю! Как же… как же… люблю!

– Не привози её сюда!

– Не привезу…

– И не ходи к ней!

– Пойду…

– Гэбриэл! – Алиса уже не могла злиться, так она соскучилась, так хотела его поцелуев и не только – хотела его всего, целиком!

– Я обожаю тебя. – Признался Гэбриэл. – Но к ней поеду…

Взвизгнув, Алиса ударила его кулачками в грудь, и Гэбриэл, смеясь, накрыл её губы долгим поцелуем. Она его слишком сильно любила, чтобы сопротивляться!

В эти же самые минуты, понятия не имея ещё о происходящем, Амалия хвастала своему мужу, что уже почти добилась своего, и разрыв помолвки – дело ближайших часов.

– С чего это ты взяла? – Лениво поинтересовался тот.

– Они поссорились!

– Дурочка. – Снисходительно усмехнулся испанец. – Это, как раз, доказательство того, что они без ума друг от друга.

– Глупости! – Дёрнула плечами Амалия. – Разве?!

– Ты что, в самом деле никогда не любила? – Искренне изумился дон Хуан Фернандо. – тебе неведома страсть?! Побресита! Бедняжка!

– Зачем мне этот геморрой? – С чувством собственного превосходства возразила Амалия. – Страсти! Чушь! Я никогда не верила в страсть, которую нельзя контролировать рассудком. Это выдумки поэтов и вагантов. Только последние честнее. Хлоринг не похож на слюнявого дурачка вроде Абеляра с его Элоизой, или на прочих беспородных виршеплётов, лижущих руки и попы богатым дамам, рассказывая им о своей неземной любви и подхватывая их подачки!

– Да… – Задумчиво протянул испанец. – На такого он не похож… Его страсть всерьёз, Амалия. Отступись, оставь его в покое. Переключись на герцога, сделаем своё дело и уедем к чертям с этого холодного острова с его быдлом и комарьём.

– Успокойся. Всё мы успеем. Всё получится! Отступиться в полшага от победы?! Никогда!!!

Утром Мария проснулась от того, что ребёнок начал шевелиться. Открыла глаза, повернула голову, увидела заполненное светом окно, завешанное кружевной белой занавеской, и радостно улыбнулась: всё было настоящее! Её комната, полная невероятно красивых и удивительных вещей, пение птиц за окном… Мария села, придерживая живот. Не нужно подвергаться унизительным процедурам, стоять на коленях, слышать глумливые издевательства Доктора… Это больше не имеет власти над ней… больше не имеет!.. Гэбриэл так подробно ей всё объяснил, что Мария уверенно умылась, оделась и заплела волосы. Выходить было страшно, без поддержки Гэбриэла она ощущала себя одинокой и беспомощной, но девушка хотела этого. Хотела быть сильной, как говорил ей Гэбриэл, хотела победить проклятые Сады Мечты… Вот только набраться духа, и…

В дверь постучали, и Мария вся содрогнулась так, что стало жутко и холодно, обхватила себя руками. Сказала немеющими губами:

– Войдите… – И глаза её расширились, а рот сам собою приоткрылся: вошёл Ганс, и в руках его был огромный букет цветов. Крупные белые ромашки, алые маки, лиловые колокольчики, синий цикорий, жёлтые донники… От букета пахло мёдом и свежестью. Мария встала, не зная, что делать. Ганс улыбнулся, протягивая ей цветы, и Мария застенчиво, чуть дрогнув губами, улыбнулась ему в ответ. Взяла цветы, и Ганс налил в вазу воду и знаком предложил Марии поставить в неё букет. Она рискнула: отвернулась от него, пристроила цветы на подоконник. Погладила их, прошептала:

– Какие красивые… Спасибо. – Посмотрела на Ганса. Тот сделал приглашающий жест рукой, и Мария пошла за ним. На лестницу падали косые лучи солнца, в которых толклись мухи. В очаге горел огонь, вкусно пахло жареной колбасой, оладьями и клубникой. У Марии вновь задрожали руки: она всё ещё не наелась, всё ещё болезненно относилась к еде. Ганс накрыл стол, и она села, стесняясь смотреть на него, но изнывая от любопытства.

– Можно мне… спросить? – Произнесла чуть слышно. Он ободряюще улыбнулся, и Мария осмелела:

– Гэбриэл сказал, что тебе отрезали язык. Правда? – Ганс помрачнел слегка, кивнул.

– Люди? – Спросила Мария. Он вновь кивнул.

– Они тоже… над тобой издевались?

Ганс кивнул ещё раз. Мария опустила глаза к тарелке. Призналась:

– Я давно-давно не ела клубнику. Нам её не давали, мы сами в лесу или где-то на полянке находили и ели. Я умею собирать ягоды! Нас мало, чему учили, самому простому, но я быстро училась, и если что-то нужно… Я хочу быть нужной. – Она посмотрела в глаза Гансу, быстро, вновь спрятав взгляд, но успела заметить его улыбку, от которой ей стало совсем спокойно. – Ты мне покажешь, что делать? – Спросила уже смелее, и улыбнулась ярче, уловив очередной кивок. После завтрака они поднялись на последний этаж башни, где принялись за уборку. Мария занималась тем, что наверху: складывала крупный мусор, в основном, пустые бутылки из под вина, мешки, какие-то ящики и обломки, чистила щёткой каменные стены, сметала паутину. Ганс уносил тяжёлые мешки вниз, собирал и складывал тяжёлый хлам, настойчиво отнимая у Марии то, что считал слишком тяжёлым для неё, подметал и носил воду, которая грелась в очаге. Мария старательно отмыла два небольших окна, раскрыв их, чтобы проветрилось помещение, и с удовольствием обернулась, пока Ганс уносил последний мусор: как здесь теперь было просторно и чисто! Полки под книги уже были поставлены, встроены прямо в стены, между ними оставлены места под сундуки и шкафы, которые ещё только должны были привезти, а в единственной комнате у лестницы, маленькой и светлой, из которой открывался ошеломительный вид на окрестности, Ганс и Мария покрыли все деревянные предметы: подоконник, наличники, полы, дверь, – олифой. Вкусно пахло олифой и мокрым деревом, приятный сквознячок гулял повсюду. Ганс и Мария, совершенно подружившиеся, спустились вниз, чтобы пообедать, и Ганс испёк оладьи, которые они вдвоём и съели, с вареньем, сливками и мёдом. Мария впервые попробовала сидр от Твидлов. Они каким-то образом научились общаться; у Марии отлично получалось понимать его жесты и мимику, даже лучше, чем у Тильды, которая общалась с ним куда дольше. После обеда Мария сдалась его настойчивой пантомиме, изображающей сладкий послеобеденный сон, поднялась к себе и прилегла вздремнуть, не расправляя постель, прямо поверх покрывала. За всё это время она ни разу не вспомнила ни о чём плохом, не испугалась и не похолодела противно. И её послеобеденный сон был сладким и покойным.

Завтрак в Хефлинуэлле был куда более драматичным. Все проснулись взбудораженные, в ожидании и предвкушении: сегодня, судя по всему, бывшая невеста графа Валенского с позором покинет замок! Мужское население замка мечтало утешить её и заменить тупого Хлоринга; женское разделилось на большую, злорадствующую, и меньшую, недоумевающую и сочувствующую, части. За завтраком – завтракали все, по традиции, в своих башнях, – только об этом и говорили, что братья, что Габи, что принц и его гости. Аврора с утра прибежала к Алисе со словами утешения и недоумения, но та сразу же успокоила подругу. Горделиво улыбаясь и не в силах скрыть торжества, она рассказала Авроре, что Гэбриэл извинялся, клялся в любви, целовал ей ноги и всячески дал понять, чтобы она сегодня же ждала сюрприз.

– Какой? – Обрадовалась Аврора.

– Не знаю. – Алиса поджала губки, поиграв ямочками. – Но думаю… – И она прошептала Авроре на ухо:

– Он знает, что больше всего я люблю изумруды! И что у меня нет красивой эгретки на мою любимую шапочку…

Гэбриэл, похвастав брату, что помирился с Алисой, и что она просила у него прощения, тут же приказал позвать в замок Соломона с драгоценностями. Алиса страшным образом приказала ему никуда не уезжать и обедать в замке, чтобы все видели: они помирились, поэтому Гэбриэл решил поехать к Марии после обеда, с Тильдой и Моисеем, а до обеда купить Алисе эгретку, о которой она мечтала. Выбрать эгретку согласился Гарет, так как Гэбриэл своему вкусу не доверял. Герцога забавляло, до чего Гэбриэл счастлив, каким мягким светом сияют его тёмные глаза, и как он оживлён, даже возбуждён немного, то и дело смеётся, дурачится и дразнит его.

– Смотри, Младший, вот эта и эта – вполне подойдёт на ту шляпку. Какую выбрать?

– Я обе возьму. – Сказал Гэбриэл, выложив на ладонь две эгретки, одна в виде бабочки из серебряного и золотого плетения, с крупными изумрудами и мелкими рубинами и тёмными сапфирами, и вторая в виде затейливой арабески с крупным ярким изумрудом в центре и множеством мелких, унизывающих завитушки из белого золота. – Мне обе нравятся.

– Вы таки мой самый лучший клиент, ваша светлость! – Растрогался Соломон. Гарет засмеялся:

– Ну, ещё бы, рожа ты жидовская! – А Гэбриэл вдруг остановил еврея:

– Погоди. – И положил на ладонь колечко с золотистым и чистым топазом:

– Я ещё вот это колечко возьму.

– Тоже Алисе? – Удивился Гарет. Колечко явно было слишком простым для Алисы; слишком женским для него и Гэбриэла…

– Нет. – Коротко возразил Гэбриэл. Расплатившись с Соломоном чеком и наличными, Гэбриэл присел на подоконник. Гарет выжидающе смотрел на него.

– В общем, это для Марии. – Вздохнув, признался Гэбриэл. – Она ждёт ребёнка от меня.

– Она в самом деле беременная?

– Да. Живот уже большой, и ребёнок уже шевелится.

– А откуда ты знаешь, что он твой?

– Она эльдар. Почти эльфийка. А эльфийки с момента зачатия знают, что беременны.

– И где ты её устроил? В Тополиной Роще?

– Да.

– Алискин знает?

– Про Марию и ребёнка?.. Да. Про то, где я её поселил – нет. Она… в общем, Солнышко со злости может… короче, лучше ей не знать.

– Понятно. – Гарет прошёлся по комнате. – И что?

– Ты о чём?

– О твоих отношениях с этой девушкой. С будущей матерью твоего ребёнка. Собираешься жить на две семьи?

– Это исключено. Я никогда не прикоснусь к Марии, как к женщине, это… это нельзя, это будет преступление по отношению к ней.

– Так её беременность – это результат насилия?

– А что там не было насилием? – Криво усмехнулся Гэбриэл. – Кроме моей любви с Алисой?.. Конечно.

– И что она думает о своём ребёнке?

– Любит его. – Лицо Гэбриэла смягчилось. – Любит его и переживает за него. И я его люблю. Знал бы ты, как я хочу на него посмотреть! И как я хочу узнать, как же всё это там, у женщин внутри, происходит?.. Что эти дети едят, как дышат?.. Ты знаешь?

– Не-а. – Гарет окончательно пришёл в себя. – Надо мне посмотреть на эту девушку, как-нибудь. А сейчас пошли обедать, весь Хефлинуэлл изнывает от нетерпения: что там у вас с Алисой?.. Боюсь, тем, кто спит и видит, как вы расстались, придётся утереть слюни и уползти обратно в норы. Подари ей цацки при всех, это будет вообще всё! В смысле, полный абзац.

– Погоди. Мы с тобой всё как-то не разговаривали нынче, а мне нужно тебе что-то очень важное рассказать, что я в Гнезде Ласточки услышал. – И он пересказал брату всё, что услышал от госпожи Хультквист.

– А ты не лечишь меня, а? – Насторожился Гарет, выслушав его. – Не выдумал это всё, чтобы меня успокоить?

– Дурак, что ли? – Удивился Гэбриэл. – Спроси эту, как её… Хуль… Хуй… Ну, экономку.

– Хультквист! – Не выдержал и засмеялся Гарет. – Значит, паж… и нянька. Я выясню, кто они были. Ты прав, наверное: без Барр здесь не обошлось, и это мог быть и ты, и я, не важно. А то и кто-нибудь из слуг. Всё было заранее спланировано и подстроено. – Он помолчал, прислушиваясь к себе. Ни радости, ни облегчения… Главное-то осталось неизменным: что произошло, то произошло, и какая сейчас разница, почему?..

– Ладно. Пошли на обед, там сейчас все ждут нашего явления.

– Как скажешь. – Усмехнулся Гэбриэл. Он недолюбливал двор Габи за то, что тот не признал Алису, и её обижали там. Всё, что касалось его девочки, его маленького человечка, его солнышка, Гэбриэла брало за живое, и придворные дамы Габи были его личными врагами, не подозревая об этом. Поэтому он с удовольствием преподнёс Алисе при всех, после общего обеда, свои подарки, и та торжественно приколола арабеску на шляпку, надетую не без умысла. Как говорится: без комментариев!

И только после обеда Гэбриэл, сопровождая Тильду и Моисея, который отказался от лошади и уселся на флегматичного Вельзевула, поехал проведать Марию. Девушка сладко спала, когда они приехали. Тильда поднялась наверх и ахнула, рассыпавшись в похвалах. Отголоски её восторгов разбудили Марию, которая сладко потянулась в полудрёме. Поднялась, прислушалась у двери, узнала голос Тильды и осторожно вышла. И тут же её обласкали, расхвалили и немножко попеняли: зачем она так торопится, не к спеху!

– Я вовсе не торопилась. – Призналась Мария. – Просто мы работали с Гансом, и даже не заметили, как всё закончилось. Мне даже понравилось. Мы всё покрасили.

– Я видела. И как аккуратно всё сделали! Просто молодцы. Идём, милорд приехал…

– Гэбриэл! – Просияла Мария и бросилась вниз. Он как раз разговаривал с Моисеем, повернулся к ней и тоже просиял:

– Мария! – Его восхитила её улыбка, которую он, как когда-то Алиса у него, видел впервые. У Марии была яркая и нежная улыбка, просто какая-то… ангельская! Гэбриэл обнял её, поцеловав в лоб:

– Здорово выглядишь! Изменилась, не узнать! Смотрите, Моисей, это моя девочка! Это Мария.

– Какая красавица. – Так же ласково улыбнулся ей Моисей. – А что такая худенькая? Голодала?

Мария быстро глянула на Гэбриэла, опустила глаза.

– Да. – Ответил за неё Гэбриэл. – Не то слово.

Моисей понимающе посмотрел на девушку, и больше не спрашивал. Мария думала, что он будет бесцеремонно осматривать и ощупывать её, как это делал Доктор, но Моисей отвёл её в тенёк и стал, как и Марчелло, просто расспрашивать, качая головой на её ответы.

– Я, конечно, никогда ещё не осматривал эльфов, – наконец сказал он Гэбриэлу, – но могу сказать, что в целом у неё всё в порядке. Что просто удивительно. Просто таки удивительно! То, что она голодала и так истощена, не хорошо для ребёнка, но в целом, я думаю, не фатально. Если до сих пор они с её малышом это вытерпели, то и дальше всё будет хорошо. Хотя… Возможно, роды будут трудными. Ты не бойся. – Он погладил руку Марии, которая побледнела и чуть задрожала. – Я принимал трудные роды, я таки даже делал кесарево сечение. Делай всё, что я тебе скажу, кушай правильно, и с Божьей помощью мы это пройдём. Я бы посоветовал есть побольше того, что требует твоё тело, девочка. Даже люди чувствуют, что им нужно; а ты – эльфа, ты должна знать и чувствовать куда лучше.

– Да, я хочу творогу. – Призналась Мария. – Мне хочется творогу, яиц, ягод. Мяса очень хочется. Мне его не давали. Яблок тоже хочется. Иногда просто до обморока хотелось яблок… Там.

– Я привёз апельсины, инжир и гранаты! – Гэбриэл забрал у Иво тяжеленную корзину. – Здесь все фрукты, которые у нас на кухне нашлись, и вяленый виноград. Отец говорит, скоро придёт корабль со свежим виноградом, и это бесподобно вкусная штука!

– О, да! – Согласился Моисей. – Виноград – чудо Божье. Я бы тебе, моя девочка, посоветовал есть ещё орехи, мёд и печень. И не стесняйся, если тебе даже среди ночи вдруг сильно чего-то захочется, не стесняйся, говорю я, будить Ганса и говорить ему об этом. Потому, что это потребности даже не твои, а твоего ребёнка, и чтобы он был таки здоров и крепок, ему нужно дать то, что он хочет! Ешь овощи, ягоды, столько, сколько хочешь. Чтобы роды твои прошли как можно лучше, тебе обязательно нужно поправиться! Козье молоко для тебя сейчас – просто бальзам целебный, пей его, сколько хочется.

– Может, ей какие-нибудь травки попить? – Поинтересовался Гэбриэл. – Лекарства там, настойки…

– Я ей приготовлю настоечку на меду. – Решил Моисей. – Скажи, моя милая, раны и рубцы у тебя ещё болят?

– Нет. – Помотала головой Мария. – Перестали. Давно уже. Ещё когда я была на корабле.

– У нас быстро всё заживает. – Напомнил Гэбриэл.

– Ну, да, ну, да… – Моисей вздохнул. – Значит, ты меня поняла?.. Ни в коем случае не напрягайся, не поднимай тяжести, ты меня слышишь?.. Это может убить твоё дитя. Поняла?..

– Да! – Испуганно кивнула Мария. Стиснула руку Гэбриэла. – Я поняла, честное слово!

– Я ещё Гансу скажу. – Пообещал Гэбриэл. – Чтобы он отнимал у неё любую тяжесть, без разговоров!

Пообщавшись с Моисеем, Гэбриэл с Марией отошли на склон, заросший ромашкой. Он надел ей на палец колечко:

– Нравится?

– Красивое. – Мария залюбовалась игрой света в сердце камня. – Сияет… – Быстро подняла к нему голову. Ему нравилось, как она двигается: быстро и невероятно грациозно. В её порывистости было что-то очень притягательное и трогательное.

– Я никогда ничего такого не видела. – Призналась ему. – Можно, я скажу тебе, что думала?.. Я никому не могла это сказать… Но это очень сильно меня мучает.

– Конечно. – Кивнул Гэбриэл. – Я здесь, я слышу тебя.

– Мне страшно думать, о том, как мы жили. Я сейчас вижу, что всё не так, всё, что я прежде считала нормальным, на самом деле не такое. И люди другие, чем я думала, и даже одежда! Я смешно говорю, да?..

– Нет. Я тебя понимаю. Я же и сам такой, Мария. Я, когда здесь очутился, тоже поначалу мучился этими мыслями. Была ли у меня возможность противиться тому, что со мною делали?.. Мог ли я что-то сделать?..

– Я не могла! – В голосе Марии зазвенели слёзы. – Я не могла… Но я пыталась! Мне казалось, что со мною поступают слишком жестоко; я не понимала, зачем такая жестокость… Я хотела, чтобы вы поняли, что я кто-то, что я не животное, не вещь! Я хотела, чтобы вы меня хотя бы возненавидели; но вы даже ненависти ко мне не испытывали… Ломали, как строптивое животное, не обращая на меня никакого внимания… Для меня это была моя жизнь, целая жизнь, всё, а для вас вообще ничто, вот что мне было невыносимо… Я не могу тебе сказать, какой я испытывала ужас! Как мне было страшно, как мне было больно и страшно! А потом я стала думать, что раз так происходит, может, это в самом деле правильно?.. А я – какая-то… не такая?

– Ты боролась, – напомнил ей Гэбриэл, – боролась, хотя была совсем одна, и борьба была не равной… И ты победила, Мария. Ты победила; ты меня заставила себя увидеть, заставила меня сначала тебя возненавидеть, а потом – зауважать. И в конце концов и полюбить. Я тебя люблю, как свою сестру, как родного мне человечка. И это результат того, что ты не захотела сдаться. Если бы ты тогда не боролась, возможно, я не очнулся бы, не понял, что творю, и не сбежал! Поэтому ты победила. Так что все твои страдания, все твои муки были не зря – хотя и нельзя было тебе так страдать. Никому нельзя! – Он стиснул её руки. – Я теперь только и думаю о том, как вытащить остальных оттуда… И девочек, и пацанов. И если я это сделаю, Мария, то в этом и твоя заслуга будет. Это сделаешь и ты тоже.

– Это так много! – Взволнованно призналась Мария, сердце её билось, щёки порозовели. – Разве это возможно? Разве это в самом деле я?!

– Конечно. – Гэбриэл сжал её пальцы с кольцом. – Носи его. Брат говорит, топазы – волшебные камни, чего-то там помогают. Скоро у тебя будут и платья красивые, и вообще, всё, что захочешь.

– Но я же ещё ничего не сделала, чтобы это заслужить…

Гэбриэл рассмеялся:

– Когда любишь, не торгуешься, Мария. Ты же сделаешь для своего малыша всё, что будет в твоей власти, просто так, правда? Просто потому, что любишь его.

– Ты в самом деле меня любишь?

– Конечно. – Гэбриэл замялся, перебирая её пальцы. – Эта тема… Я знаю, как она тяжела для тебя. Насчёт твоего тела…

– Я… – Испугалась Мария. Она и в самом деле, даже думать об этом боялась. Ей казалось, что если Гэбриэл вдруг захочет чего-то подобного и прикажет ей исполнить, она не сможет отказаться, и даже, наверное, стыдно и подло будет отказаться, но что-то в ней при этом умрёт уже навсегда. И слушать дальше было страшно, настолько, что она вся оцепенела внутри.

– Я знаю, что для тебя это ничего не значит. Ты привыкла, что тобой пользуются, все, кто хочет. Но это тоже преступление и ложь. Ты принадлежишь сама себе, и никто, слышишь, никто не смеет тронуть тебя и воспользоваться тобой. Даже я. Тем более я. – Он сам чуть покраснел, пока говорил это. – Довольно я тебя мучил; довольно тебе терпеть. На самом деле ты можешь быть с мужчиной, если полюбишь его. Не так, как я тебя люблю, не так, как ты любила Трисс или любишь своего ребёнка. Это другая любовь, как у нас с Алисой, моей невестой. И для нас близость – это счастье. Мы… ну… – Он смущался, но понимал, что должен объяснить это Марии, ведь кроме него, этого никто не сможет ей объяснить, потому, что не понимает её и её отношения к этим вещам, сформированным так страшно и уродливо. – Мы желаем друг друга, нас тянет друг к другу. Я… теперь, изменившись, ненавижу себя самого за то, что делал с вами. Теперь я понимаю, какой это был позор для меня – брать девушек так, как я их брал. Как взял тебя. И для любого мужчины это будет позорно – я имею в виду, нормального мужчины, как я, брат, Ганс, другие. Ты была права, когда сопротивлялась и пыталась себя защитить, это твоё право, и оно и сейчас действует. Понимаешь?

– Разве этого можно хотеть? – Тихо спросила Мария. Гэбриэл в отчаянии прикусил нижнюю губу.

– Да. Можно. – Сказал, справившись с собой. – Ты когда-нибудь сама это испытаешь. Со временем, излечившись, оправившись, ты полюбишь кого-нибудь так же, как Алиса любит меня. Но пока… Ты будешь нравиться, Мария, потому, что ты невероятно красивая, и очень желанна, даже сейчас, похудевшая, беременная, ты привлекаешь и возбуждаешь мужчин. А когда поправишься, вернёшь свою былую прелесть, мужчины будут просто падать к твоим ногам. Вопреки всему, что тебе говорили, вопреки всему их вранью позорному, Мария, твоё тело – это сокровище. Это награда, желанная и вожделенная. Для любого мужчины ты – мечта. И пусть он тебя заслужит, пусть разбудит в тебе нежность и желание, а без этого – не позволяй прикоснуться к себе. Ты меня поняла?

– Не… совсем. – Призналась Мария. Сердце её сильно билось, щёки горели. Наряду с гигантским облегчением, она чувствовала такое волнение! И замешательство. – То есть, я понимаю… только всё это так… неожиданно для меня, и так… больно! Когда я поверила, что всё так и должно быть, это меня как-то… утешало. Было не так мучительно…

– Я понимаю. Я сам это прошёл. – Он обнял её, чувствуя, как она дрожит. – Не плачь. Ну же, не плачь! Да, страшно знать, страшно…Но ты у меня храбрая и сильная девочка, ты это переживёшь. Правда? – Он встряхнул её. – Правда ведь?..

– Правда. – Она кивнула, борясь со слезами, и у неё получилось. – Я хочу скорее всё… понять, во всём разобраться. Хочу стать другой. Такой, как ты говоришь. Только мне так жалко других девочек… так жалко!!! – Вырвалось у неё, и она всё-таки расплакалась. – Они же… так и не узнали…Умерли так… страшно!!!

«Они не просто умерли. – С болью подумал Гэбриэл, обнимая и баюкая её. – Их тела используют для какой-то мерзкой магии… Ту, что уничтожил Кину и описал брат, убили на моих глазах во время оргии, и она тоже была твоей подругой. Но я тебе не расскажу об этом. Не сейчас».

Когда Мария успокоилась, и они вернулись обратно, Тильда уже распоряжалась, чтобы из Хефлинуэлла везли книги и манускрипты, и собиралась сама, вместе с Марией, располагать их на полках наверху. Она прямо разрывалась: свадьба Алисы, переезд… Но ей нравилась эта суета, в отличие от Моисея, которому всё это явно было в тягость, и он мечтал о том дне, когда спокойно сядет в собственном кабинете и погрузится в чтение и собственные опыты. В Хефлинуэлле он постоянно был кому-нибудь за чем-нибудь нужен, и если бы не Алиса, в чьём обществе Моисей ощутимо заряжался силами и энергией, старый еврей давно, наверное, уже расхворался бы. Но Мария тронула его сердце. Страсти уже покинули его, и он смотрел на девушку ясным взором; его наслаждение её красотой было чистым от мужских желаний. И он, как и Гэбриэл, понимал её уязвимость и беспомощность. Моисей не без удовольствия и некоторого душевного трепета предвкушал, как будет общаться с нею, научит читать, сам будет читать ей. Девочка явно была не только прекрасна, но и умна, и обладала горячим и сомневающимся сердцем. А что эльфийка, так это ещё интереснее и привлекательнее: ему давно хотелось понять, в чём разница между ними, помимо острых ушей и здоровья?.. Они будут сравнивать свои мироощущение и отношение к разным вещам и явлениям, и это будет очень захватывающий процесс…А ещё он, как и Тильда, мечтал о ребёнке. Мальчике, или девочке, которая скрасит их одиночество и вернёт радость от жизни. Они помогут Марии, а она поможет им…Мечтая об этом, Моисей вернулся в Хефлинуэлл.

Это были тяжёлые дни для Шторма. Раненый, он чувствовал себя скверно; сквозная рана болела, заживала плохо, кровопотеря сказывалась и на эльдаре. В его вынужденномодиночестве, которое скрашивал только кот, время от времени навещавший его, Шторм то бодрствовал, то погружался в забытьё. У него не было еды, и за водой ему приходилось ходить вечером, к колодцу на задворках, превозмогая боль и дурноту, но он не жаловался даже самому себе, перенося своё состояние со спокойствием и мужеством раненого зверя. Он не знал, где сейчас, и что делают его люди, надеясь на то, что они принимают все меры предосторожности, которые он им втолковывал по многу раз. Он не знал, что поисками и поимкой так называемых «Псов» занялся Нэш. Бывший наёмник, рассвирепевший из-за того, что случилось с Гретель, взялся за дело всерьёз, подключив к своей охоте и местных охотников, и дровосеков, и егерей, и эльфов Элодис. Они отыскивали в лесу заброшенные лесопилки и мельницы, и разрушали или сжигали их, чтобы у «Псов» не осталось убежищ в Элодисском лесу. Эльфы Элодис, как и обещали Алисе, помогали им, и с их помощью Нэш уже на второй день выследил и поймал группу из десяти бойцов, с которыми у них завязалась отчаянная стычка. Понимая, что местные щадить их не будут, и в случае поражения их ждёт только казнь, те сражались, как бешеные, но силы были не равны – и Нэш, и Гейне, которого отправил с ним Гарет, и его кнехты были профессионалами, прошедшими несколько войн. Из десяти полукровок в живых остались трое, их-то и отправили в Гранствилл, на суд, который оказался скорым: глашатай на лобном месте у ворот Блумсберри зачитал список их преступлений, включая клевету на графа Валенского, свидетели из Ельника подтвердили, что видели их среди нападавших, после чего их секли, кастрировали, тянули из них жилы на специальном устройстве, а потом, полумёртвых, повесили. Хлоринги повторили, что за поимку главаря Псов, называемого Штормом, полагается вознаграждение в размере ста дукатов, а тому, кто сообщит, где этого Шторма можно будет найти – в размере двадцати дукатов, что тоже было суммой не малой. Сам Шторм был тут же, в сторонке, у Старого Места. Эльфы не присутствовали на казнях, и он слишком бросался бы в глаза. Его лихорадило, подташнивало, а главное – было горько, жалко парней и корёжило от ненависти к Хлорингам и прочему быдлу. Пока на помосте происходило это ужасное действо, в толпе ходили и расхваливали свой товар продавцы печенья, воды и тыквенных семечек, где-то даже кто-то наигрывал какую-то мелодию! И чем эти дайкины, вместе со своими Хлорингами, были лучше него?! На взгляд Шторма, эта казнь была делом куда более поганым, безжалостным и отвратительным, чем его нападение на деревни. От его сабли дайкины умирали быстро и чисто! А что происходило здесь?! Шторм неотрывно смотрел на Нэша. Тот выглядел мрачным, свирепым и грозным, в своей броне, извлечённой из недр сундука, где Нэш пытался похоронить свое военное прошлое, с топором и щитом. Слушая людей вокруг, Шторм уже понял, что именно этот Нэш выловил его парней и поклялся уничтожить всех до одного – якобы, какую-то девку убили, которая была ему кем-то. И этого Шторм вообще не понимал. За девку?! За какую-то чуху уничтожить столько хороших парней?! Шторм проклинал эльфу Элодис и её стрелу – даже если бы он и попытался сейчас отправиться в лес на поиски оставшихся, что из этого вышло бы?. Он и сюда-то притащился еле-еле, весь мокрый, сотрясаемый крупной дрожью. Но отсюда его понесло на площадь, где, как он знал, можно увидеть Габи, и на это сил неожиданно хватило. Борясь с дурнотой изо всех сил, он сидел у фонтана и ждал, пока она не появится из ворот собора, необычно оживлённая, даже улыбающаяся такой ослепительной улыбкой, что у Шторма всё оцепенело внутри от противоречивых чувств. Что же она делала с ним, эта дайкина, что она с ним делала?!

Вряд ли кто, кроме одержимого, такого, как Шторм, наверное, смог бы заметить взгляд, который метнула на какого-то незнакомого дайкина Габи, и ещё меньше – правильно истолковать её выражение при этом, мимолётное и противоречивое. Но Шторм, обострённым чутьём своим, и заметил, и угадал, и просто вскипел от ненависти и ревности. Присмотрелся к дайкину – прежде он его не видел, ни в свите Габи, ни с Хлорингами, ни среди рыцарей замка. Кто-то из гостей, от которых не протолкнуться стало в городе?.. Не зная этого, Шторм знал одно: когда-нибудь он убьёт и его. Однозначно – Габи и Иво, но сначала – этого щёголя с наглыми глазами!..

Приближалась суббота – канун акколады графа Валенского. Всё это время Гэбриэл постился, каждый день начинал в домашней церкви, и учил все свои действия и ответы священнику и отцу, который будет посвящать его в рыцари лично. В качестве священника вызвался выступить сам его высокопреосвященство кардинал Стотенберг, и в пятницу у него состоялся, наконец, важный разговор с Гэбриэлом, от которого тот до сих пор изобретательно и упорно открещивался.

Кардинал к этому разговору готовился очень тщательно. Он был умён, красноречив, и умел быть убедительным, а так же не раз общался со схизматиками и примерно представлял, как разбить любой аргумент и повернуть разговор туда, куда следует. Намерения у него были самые благие и бескорыстные. Он любил Гарольда, и искренне желал добра и ему, и его сыновьям. Он был уверен, что вера Гэбриэла усугубит проблемы этой семьи, которую и так обвиняют во всех смертных грехах, против которой и так в королевстве идет упорная война. Ещё и схизматик в семье, практически, еретик!

Но Гэбриэл сразу опрокинул все риторические выкладки кардинала, потому, что о догмах говорить не захотел, а спросил прямо в лоб:

– Вы подписывали Эдикт, ваше высокопреосвященство?

И кардинал запнулся и замолчал. Он знал, что схизматики Эдикт не подписывали, полукровок животными считать не захотели, охотно крестили их и не лишали никаких прав.

– Да. – Вынужден был он ответить. – Подписал. Я выбирал меньшее из зол…

– И какое же было большее?

– Прибытие на Остров папских послов, доминиканцев. Отлучение от церкви половины дворян Острова и его королевы, объявление брака ваших родителей недействительным, а вас – бастардами, и, в конце концов – инквизиция. Я верный слуга церкви, но инквизицию считаю злом и позором её во веки веков. Там, где есть инквизиция, Бога нет.

– Это всё и так вот-вот произойдёт.

– Но вы успели повзрослеть…

– Зато руки у нас связаны твоим Эдиктом по самые локти. И я не верю, что всё так уж было страшно. Нет, вы прежде всего боялись, что ВАС папа Римский сгонит с местечек ваших тёпленьких. В кардиналы шёл, боялся, что срежут на лету, а? Не подписал бы Эдикт – и хрен тебе, а не красная шапочка! Прости за грубость, но такой уж я есть.

Кардиналу потребовалось несколько секунд, чтобы взять себя в руки, не разозлиться, не послать этого наглеца, куда подальше, а продолжить беседу, от которой так много зависело. Он мог бы сказать ему, что бился, как лев, за признание прав за крещёными полукровками, и так отстоял его семью. Что оставил кое-какие лазейки, в том числе ту, которую так изобретательно отыскали они с братом, объявив полукровок королевскими зверьми… Но не стал. Гэбриэл был не глуп, прям и не боялся трудных вопросов и ответов, а потому с ним следовало и говорить прямо.

– Не буду отрицать, что думал о себе. Но это было не главным. Главными моими мотивами были те, о которых я говорил. Но не только они. Прости, если тебе неприятно будет то, что я скажу, но дело в Ол Донна. Я против сосуществования с эльфами. Мы слишком разные, слишком отличны наши культура, вера, быт, чтобы мирно сосуществовать бок о бок. Они слишком опасны, от них следует избавиться раз и навсегда. А полукровки грозят стиранием граней и продвижением эльфийской культуры, эльфийской расы. Они сильнее, здоровее, активнее людей, со временем весь Остров станет заселён полуэльфами, эльфийскими кватронцами и так далее.

– Чем тебе эльфы опасны? Они никогда не трогали людей, если те не нарушали их границ.

– Они живут намного лучше, дольше и богаче людей, и это вызывает зависть, а главное – в этом кроется огромная опасность вере. Почему язычники-эльфы живут лучше, чем истинно верующие? Люди слабы и грешны, они полны сомнений, легковерны и легко поддаются соблазнам. Зачем верить, зачем бояться греха, соблюдать заповеди, если рядом живут существа, не соблюдающие всего этого и при том живут намного счастливее и богаче?

– Хорошо, я понял. Но объясни мне, дураку, как издевательства над полукровками помогут против всего этого?

– Об издевательствах никогда речь не шла. В Эдикте особо оговорено, что полукровки – тоже твари живые, и церковь осуждает любое насилие над ними.

– Да, точно. – Скривился Гэбриэл. – Значит, написали это, и ручки умыли?.. Только что мне говорил, что люди, мол, слабы и грешны… А что не напишешь, чтобы не завидовали эльфам и не смотрели в их сторону?.. Молчишь?.. Потому, что знаешь прекрасно, что плевать всякие ювелирши и прочие хотели на приписку твою. Знаю я, чего вы хотели, Эдикт этот принимая. Это эльфам было в падлу сделано: мол, не смейте полукровок плодить. Только они тоже на вас плевать хотели. Показать тебе девчонку, которой хозяйка рот зашила за одно яйцо съеденное? Которую с десяти лет хозяин насиловал в хлеву, где она жила, как ваш Эдикт велит, и помоями питалась?.. Или парнишку, которому язык отрезали, облили водой и на морозе к столбу привязали?.. А сколько девчонок и мальчишек по борделям с вот таких лет извращенцам всяким мясом служат живым?.. Ах, да, Эдикт же это осуждает!.. Насколько легче от этого должно быть тем, кого насилуют и калечат из-за него!!! О себе я даже говорить не буду. Было и ушло; я теперь дома, с братом и отцом. Но этот свой Эдикт вы моей кровью подписали, помни это. А от православных, которых вы схизматиками называете, ни одной подписи под ним нет. И я с ними, а не с вами, был и буду. И не будем больше об этом. Закрыли тему.

– Но ты же понимаешь…

– Понимаю. – Отрезал Гэбриэл. – Потому хожу на мессы и прочие дела, в собор, всё такое. Но исповедоваться – не буду. Считай моей исповедью то, что я сейчас сказал. Как там на моем кубке?.. Моя печаль – только моя, и на этом всё. Я знаю мои грехи. И Бог их знает. И знает, как я каюсь во многих из них, и знает, почему не каюсь в других. И это… – Он добавил это после небольшой паузы. – Против тебя лично, преосвященство, я ничего не имею. Ты нравишься Алисе, и тебя любит мой отец, а значит, я тоже твой. Во всём, кроме церкви вашей.

Он ушёл, а кардинал остался в саду, погружённый в свои невесёлые мысли. Зря, наверное, он думал о вопросах богословия, чистилище, существование которого не признают схизматики… Следовало подумать об этом злосчастном Эдикте, и о том, что существование Гэбриэла до возвращения домой, каким бы оно ни было, было отравлено этим Эдиктом. Но Стотенберг в глубине души чувствовал, что что бы он ни придумал в оправдание своё и тех, кто составлял и подписывал его, на Гэбриэла это не произвело бы никакого впечатления… Гарольд прав: он скала.

Формально он мог потребовать отмены акколады, но не стал этого делать, понимая, что таинство это, давно ставшее простой традицией, в случае с Гэбриэлом отнюдь не является таковой. Гэбриэл уже был рыцарем, если не по форме, то по духу. Поэтому вечером пятницы, одетый в простую чёрную рясу, как послушник, он пришёл в собор Богослова после вечерней службы, чтобы начать свою veillee des armes – ночную стражу, во время которой должен был бодрствовать и молиться. В отличие от Иво, он не особенно любил церкви, соборы, молитвы и прочие религиозные церемонии, но отец, провожавший его, так серьёзно говорил с ним о том, что такое рыцарство и что такое для рыцаря вера в Бога, что Гэбриэл против воли проникся, и настроен был самым серьёзным образом. Службу проводил сам его высокопреосвященство, который прочитал проповедь о предстоящем завтра событии и благословил Гэбриэла на «ночную стражу». Ночное бдение в огромном пустом соборе подействовало даже на Гэбриэла, в отличие от Иво, не склонного к экзальтации и восторженности. Он думал о себе, о том, что ему предстоит, молился, и к утру был готов. Правда, так при этом замерз – не смотря на жару снаружи, в соборе было прохладно, а к утру так даже и холодно, особенно для босых ног, – что утром уже совсем не торжественно прыгал и разминался, чтобы согреться. А потом ему ещё пришлось лезть в купель с прохладной водой, чтобы омыться перед церемонией и переодеться в простую длинную белую сорочку. После утренней церковной службы Гэбриэл опустился на колени перед кардиналом, который прочитал ему проповедь, напоминая о его обязанностях по отношению к Богу, церкви, бедным и вдовам, и надел ему на шею перевязь с освящённым Виндсваалем со словами:

– Прими меч сей во имя Отца, Сына и Духа Святого, используй его на свою защиту и на защиту церкви Божьей, и, насколько это возможно при немощи человеческой, не рази им несправедливо. Помни, что рыцарь должен быть великодушным, щедрым, доблестным, воинственным. Должен ежедневно слушать обедню, защищать духовенство и церковь, охранять вдов и сирот, избегать несправедливой среды и нечистого заработка, идти на поединок для спасения невинного, жить безупречно перед Богом и людьми.

Вздохнув на этих словах, Гэбриэл, стараясь не дрожать от холода и волнения слишком сильно, встал, вынул Виндсвааль из ножен, придерживая, как учил его отец, взмахнул, словно бы разя невидимого врага, поцеловал меч и вложил обратно в ножны.

– Мир тебе! – Произнёс торжественно кардинал и поцеловал его в лоб. И Гэбриэл отправился вглубь собора, где были натянуты белые занавески, образуя импровизированный шатёр. Хор мужскими голосами запел гимн, от которого у Гэбриэла мурашки побежали по коже. Внутри стояли его отец, Тиберий и Гарет, в полном доспехе, с оружием, такие внушительные, что остатки иронии улетучились из головы Гэбриэла напрочь, и он проникся, наконец, торжественностью древнего ритуала.

– С какими намерениями, Гэбриэл Персиваль Хлоринг, желаешь ты вступить в рыцарство? – Спросил принц Элодисский, и Гэбриэл ответил, как его учили, почти слово в слово повторяя напутствие его высокопреосвященства, и принёс клятву верности своему сеньору, герцогу Элодисскому. И Гарет с Тиберием принялись облачать его в доспехи. Гэбриэл стоял неподвижно, только поднимал и раздвигал руки, чтобы им было удобнее, и предательское волнение стискивало ему горло, а в голове вместо всяческих мыслей звучал гимн. Наконец, ему нацепили шпоры – Гарет ещё раньше не раз говорил ему, что настоящему мужчине и рыцарю не пристало красться бесшумно, словно вору в ночи, бряцанье шпор должно оповещать о том, что идёт рыцарь, всех вокруг, – и опоясали мечом. И вновь Гэбриэл опустился на колени, на этот раз перед отцом.

– Во имя Божие, – его высочество коснулся обнажённым мечом его плеча, – во имя святого Михаила и святого Георгия, я делаю тебя рыцарем. – Коснувшись в третий раз, он вложил меч в ножны. – Будь храбр и честен.

Гэбриэл поднялся с колен, и Тиберий, шагнув к нему, надел ему на шею цепь с орденом, изображающим святого Георгия, поражающего дракона:

– Это напоминание о твоём первом подвиге во имя людей Острова! Гильдия ювелиров Гранствилла изготовила этот орден для тебя. Они работали день и ночь, чтобы успеть к твоей акколаде. Носи его с честью! – И все они пошли к выходу.

Гэбриэл вышел из прохладного сумрака на солнцепёк, и зажмурился: солнце светило прямо в глаза. Поднялся невообразимый шум, и, открыв глаза, он увидел, что вся площадь перед Богословом заполнена людьми, которые пришли поздравить его с самым важным событием в жизни мужчины его времени. Люди приветствовали, поздравляли его, кричали «славу» убийце дракона. Это было неожиданно и так чертовски приятно, что Гэбриэл ощутил небывалую эйфорию.

– Я тебе почти завидую. – Тихо обронил Гарет, пока они вместе, непроизвольно шагая в ногу и услаждая слух Гэбриэла слитным звоном шпор, спускались по широкой соборной лестнице под приветственные крики толпы, – моё посвящение было куда короче и прозаичнее!

– Зато ты на алтаре не лежал, задубевший в сосульку. – Так же тихо ответил его брат. – Повезло тебе! А эти доспехи я теперь всегда должен носить?.. Мне кожаные больше нравятся.

– Я же не ношу. Но зря ты – смотришься ты в них шикарно.

– Я щас сжарюсь на хрен. В церкви холодно было, жесть, а теперь жарко так, что ещё немного, и у меня яйца сварятся вкрутую.

– Всё тебе не слава Богу! – Засмеялся Гарет. – Скажи спасибо, что благодаря твоему драконищу тебе не нужно сейчас на ристалище доказывать, что ты достоин своего меча.

– Да, мне Альберт рассказал ещё в первый день. – Они подошли к своим лошадям, и Гэбриэл заметил у Иво щит с собственным гербом: графская корона, полумесяц, орёл и меч, и девизом на латыни: «Моя печаль – только моя, и на этом всё». Полумесяц означал второго сына, тогда как титульный воротник на гербе Гарета означал сына первого. Пользоваться им Гэбриэл, как и брат, не рассчитывал, но поглядеть было приятно: красивый, да.

– Поздравляю! – Иво сиял так, словно это его самого посвятили в рыцари. Поздравления сыпались и от всех остальных членов свиты. А дома ждал очередной пир в честь этого события… Гэбриэлу определённо начинало это нравиться!

Глава четвёртая. Огонь и меч

Смайли, фон Берг и Венгерт уехали из Лавбурга злые, как черти. Закадычный дружок Андерс, чертыхаясь, отводя глаза и жалуясь на отца-самодура, практически, выставил их вон. Фон Берг, шокированный смертью сестры – как бы он к ней ни относился, но она всё же была его сестрой, и какие-то чувства в нём, всё-таки, были, – всю дорогу пил и проклинал Андерса. «Мог ведь в монастырь отправить, чего там, сеструхе там только лучше было бы!», – и надоел Смайли и Венгерту до чёртиков, поэтому Венгерт предложил им поехать в Блэксван, зная, что фон Берг не поедет туда ни за какие блага мира. Тот и не поехал, удалился к себе в Дракенфельд, и Смайли с Венгертом продолжили путь вместе в сторону озера Зеркального. Потащил Венгерт туда Смайли, обещая познакомить его с легендарной, известной на всё Междуречье, девой Элоизой Сван, кузиной какого-то дальнего родственника Венгерта, Конрада Свана. Блэксван принадлежал отцу Элоизы, но сыновей у него не было, и замок и окрестные деревни по майорату отошли его племяннику, но властвовал он там только формально: истинной владычицей оставалась дева Элоиза. Владения Сванов на озере Зеркальном были единственными в своем роде в Междуречье: большого дохода они своим владельцам не приносили, деревни кормились с озера, за счёт рыбы в основном, и водоплавающей птицы. И Сваны исстари промышляли разбоем и грабежом. Рыцари Чёрного Свана, отца Элоизы, все, как один, были форменные бандюганы, и перешли под начало Элоизы, плевав на майорат. Конрад жил в Блэксване буквально на птичьих правах. Девица Элоиза (ну, как, девица… весьма формально и уже даже не приблизительно), двадцати семи лет, была, как все Сваны, рослая, крепкая, широкая в кости, грубоватая, но по-своему привлекательная: была бы парнем, отбою от девок не было бы. У неё были густые пепельные волосы, яркие болотно-зелёные глаза, длинные ноги, узкие бёдра, плоская грудь, широкие плечи и низкий, с сексуальной хрипотцой, голос. Де-юре девицу или женщину, надевшую мужскую одежду, в Нордланде ждала смертная казнь, но дева Элоиза носила её всю жизнь и плевала на закон. Не только на этот. Местный клир имел к ней миллион претензий, но все их держал при себе: графиня Сван не только мастерски владела всеми видами холодного оружия, от кинжала и меча до гизарды, но и пользовалась фанатичной любовью отцовских головорезов, которые за неё готовы были порвать любого, хоть бы и попа. Время от времени Элоиза допускала кого-нибудь из них до своего поджарого, мускулистого, как у юноши, тела, и, по слухам, вытворяла такое, что счастливцы только что не молились на неё. Говорили, что не брезговала Элоиза и групповушкой, и женщинами, да что там – она ни в чём себе не отказывала.

Двое приятелей, прибыв в Блэксван, очутились прямо на пиру: праздновалось семнадцатилетие племянника Элоизы. Смайли был здесь впервые, и впервые же лицезрел знаменитую «деву», а вот Венгерт был её поклонником, не скрывая, что готов ради неё на всё, но увы! Ничего, кроме насмешек, субтильный граф от владычицы своего сердца не слыхал. Обожавшая фактурных самцов Элоиза звала его попросту «Дрищ», насмехалась и предлагала в постель на ночь «самую кудрявую овцу». Венгерт, внешне совсем не обиженный, отвечал, что готов и овцу, лишь бы она на это посмотрела.

– Фу, извращенец! – Фыркнула Элоиза. – Чего ждать-то от такого дрища?! Смайли, небось, овец не трахает, а, Смайли? – Их только что друг другу представили, но Элоиза уже общалась с ним, как с давним знакомым. Такой у неё был стиль.

– Если я расскажу, кого и как трахаю, ты слюной подавишься. – Мрачно ответил Смайли. Скотина и извращенец, он, тем не менее, был очень разборчив. Предпочитал изящных, робких созданий с большими глазами и нежной кожей. Такая здоровая, мужеподобная, горластая баба вызывала в нем внутренний инстинктивный протест. Он её не принимал не только головой и мужским своим естеством – он её спинным мозгом не переваривал. Такая баба оскорбляла собой сами основы миропорядка, каким они виделись барону Смайли.

А вот Элоизе он понравился – здоровый, с бычьим затылком и пустыми глазами, с мощными плечами и узкими бёдрами. Но вела она себя с ним, словно мальчишка-подросток при виде владычицы своего сердца: задирала его, поминутно дёргала, оскорбляла и провоцировала.

– Ой, да ладно! – Издала она губами пренебрежительный звук. – Поди, тщедушных пацанчиков в жопу «»бёшь? – И захохотала, стерва, глядя, как Смайли багровеет и машинально хватается за рукоять кинжала, но смотрит на её рыцарей, и сдерживается. А Элоиза сделала глоток можжевеловой водки, который сделал бы честь и здоровому мужику. Утёрла рот и обратилась к кузену:

– Ты чего там моему племяннику подарил, Конни, а? Рог?! Он подарил ему рог!!! Ха! Один из своих, а?! Йорген, ты мужик! – Она с силой тряхнула племянника, тощего долговязого кадыкастого парня, который, тем не менее, был достаточно длиннолицым, мосластым и большеруким, чтобы обещать превратиться со временем в крупную по-Свановски особь. – Ты понял?! Тебе семнадцать уже, мать твою! Я в семнадцать лет уже мечом вертела, как хороший мужик «уем, у меня на счету семнадцать убитых было, по одному на каждый год! А ты?! Да ты ещё даже свиньи не зарезал! А ну, – она встала, – пошли во двор!

– А ты уверен, – тихо спросил у Конрада Смайли, – что она – это… ОНА?

– Нет. – Кисло ответил тот. – Это ОНО.

– И члена у ЭТОГО нет?

– Нет. Точно нет.

– А что есть?

– Дырища. – Хмыкнул Конрад. – Огроменная. В которой всё Междуречье побывало.

– И никого не родило?

– Веришь, нет? Пять раз уже рожало. Над ведром. Чтобы пащенок вывалился, и в воду. Даже вякнуть не успевали.

– Топила, что ли?! – Поразился Смайли. Сглотнул, глядя на Элоизу. Даже ему, садисту и мерзавцу, стало не по себе. Бывает же такое!

– Угу. – С ненавистью глядя на допивающую свой напиток Элоизу, буркнул Конрад.

– Я б на твоём месте её давно уже… – Смайли не договорил, но сделал многозначительный жест. Конрад стал ещё кислее.

– Думаешь, самый умный? Да мне церковь семь грехов смертных простит, если я это сделаю. Но ты на эти рожи посмотри. Это ж головорезы… Раубриттеры… Они за эту тварь мать родную не пожалеют. Я тут цел-то только потому, что формально мужик должен здесь сидеть. Но хрен его знает, что оно из моего сына сделает…

– Как думаешь, что оно ему подарит?

– Я не думаю, я знаю. – Лицо и голос Конрада вообще стали кислее уксуса, он надолго приложился к спиртному. – Чёртово отродье… опять весь двор изгадит. – Он опорожнил кубок и потребовал себе ещё. – Пошли во двор, сам увидишь.

Дева Элоиза прохаживалась по выщербленным плитам внутреннего двора, рослая, длинноногая и – что было, то было, – сексуальная даже в мужской одежде. Более того: очень даже может быть, что женские одежда и причёска мигом бы лишили её львиной доли особого шарма. В правой руке она держала, поигрывая им, длинный кинжал, в левой – охотничий нож.

– Твой кислорожий папик, – услышали Конрад и Смайли, спустившись по широким ступеням вниз, – никогда тебя ничему путному не научит. Слава богу, у тебя есть тётка, которая сделает из тебя настоящего мужика! Настоящего! – Она бросила вызывающий взгляд на Смайли. – А не такого, что только притворяется мужиком, а сам пацанчиков за жопы тискает!

Ох, как захотелось Смайли отхерачить проклятую бабу! И не просто так, а по-мужицки, до кровавых соплей! Но нельзя – и она это знает, сука проклятая, и куражится!

– Видишь этот мусор? – Продолжала между тем Элоиза, указывая племяннику на кучку оборванцев разного возраста и обоего пола, у каждого из которых были связаны за спиной в локтях руки и завязаны глаза. Это были бродяги, которых по законам Нордланда следовало отлавливать, и, по законам Анвалона – продавать в рудники, по законам Далвегана – запарывать насмерть, и по законам Элодиса можно было продавать, как рабов. Вот Элоиза и купила.

– Их двадцать один. Я покажу тебе, как это делается, и семнадцать ровно подарю тебе. Не благодари! Тётка я тебе, или где?

Йорген побледнел, потом позеленел, но смотрел жадно, с испугом, но и с возбуждением. Люди у стены, не видя, что происходит, в то же время жадно вслушивались во всё, что говорилось подле них, пытаясь понять, чего им ждать. Большинство из них было далвеганцами, ушедшими с болот, в которые превращалась их земля, и, в страхе перед рудниками и смертью от плетей на родине, подавшимися искать лучшей доли в Элодис, в богатое Междуречье. Кто-то мечтал стать прислугой в богатом доме, кто-то согласен был и на батрачество, наивно полагая, что в сельскохозяйственный сезон на рабочие руки будет спрос, и они смогут к зиме что-то подзаработать и осесть в каком-нибудь городе, заплатив ремесленнику и став подмастерьем. Никто не думал, что мечты их оборвутся здесь. Повинуясь мимолётному жесту Элоизы, один из её людей вытолкнул к ней женщину, невысокую, худую, в грязных обносках, босую. Та заскулила что-то жалостное – у далвеганцев был особый выговор, зачастую мало понятный остальным нордландцам, – попыталась упасть на колени, не успела. Элоиза вонзила кинжал ей в живот, крутанулась и полоснула по горлу охотничьим ножом.

– Можно так, – сказала, как ни в чём ни бывало, вытирая лезвие, пока дёргающееся тело оттаскивали к противоположной стене, обильно кровавя плиты под мрачным взглядом Конрада. – Это, если хочешь покрасоваться.

Племянник позеленел сильнее, провожая взглядом тело. Он, как и Элоиза, как все дворяне, и в самом деле считал этих людей не более чем мусором, никому не нужным, оскорбляющим взор и обоняние благородных господ. Но вот такое хладнокровное убийство он видел впервые, и его затошнило. От тела несло мочой и требухой, и очень сильно: кровью. Его отец устроился в тени каменной горгульи, охранявшей лестницу парадного входа, с бутылью, кубком и блюдом с каплуном, равнодушно и кисло созерцая происходящее. Смайли, стоя рядом, смотрел, нахмурясь. Вообще-то, баба не должна была такой быть… Но оружием владела, и дело своё знала – не мог он не признать, против воли проникаясь к Элоизе не то, что бы симпатией, но… уважением, что ли?

– Если нужно убить быстро и беззвучно, – продолжала Элоиза, хватая тщедушного подростка, разворачивая его к себе спиной и точным движением ломая ему шею, – то можно так. Или… – она схватила за волосы грязного босого старика, который уже понял, что происходит, и, тоненько плача, обмочился со страха, – так. – Вонзила нож ему в горло, под углом вверх, чтобы сразу пронзить мозг. Ногой оттолкнула тело, кашляющее кровью. Одежда, руки, оружие Элоизы были в крови, даже на лице появились брызги крови. Мальчишка, глядя на всё это, слегка дрожал, но в глазах горел диковатый огонёк.

– Если же хочешь получить удовольствие, – сказала Элоиза, подходя к очередной жертве, – прочувствовать убийство, до печенок, до мошонки его ощутить, надо делать это медленно, с толком. – Она сорвала с лица своей жертвы, не старого ещё мужчины, жилистого, с натруженными руками и многодневной щетиной на лице, повязку.

– Госпожа, – с ужасом и мольбой глядя на неё, взмолился тот, – милостивая госпожа… Я здоровый, я не бродяга, я лудильщик… Бога молю… госпо… – Элоиза вонзила ему кинжал в низ живота, и он крякнул, захрипел, сморщившись и глядя ей в лицо остановившимися от боли и ужаса глазами. Она резко надавила, вонзая кинжал по самую рукоять, и Смайли, наблюдая за этим, вдруг понял, что трахнет чёртову бабу. Трахнет прямо сейчас, такую, как есть, здоровую, наглую и безбашенную, потому, что возбуждение, накатившее на него, было таким сильным, какого он не помнил с подростковых прыщавых времён. У умирающего хлынула горлом тёмная кровь, и Элоиза, заметив, что тот её уже не видит, оттолкнула его ногой, ловко выдёргивая кинжал, алый от крови. Один слуга потащил прочь тело, другой угодливо подал Элоизе влажное полотенце, и та любовно отерла им оружие.

– Всё понял, поемянничек? – Весело и хищно скалясь, спросила у Йоргена. – Ну, тогда первого давайте!

В Хефлинуэлле о происходящем в Междуречье уже знали и часто обсуждали эти события с кардиналом Стотенбергом. Тот направил Корнелию требование явиться в Элиот и отчитаться в своих действиях перед высшим духовенством Острова, но ответа пока не было. Не было никакого письма от графа Еннера; и принц Элодисский ждал приезда нового епископа, который должен был быть в курсе происходящего, так как сам находился в Хорсвилле, городе буквально в дне пути от Лавбурга. На другой день после акколады Гэбриэла Хлоринга, сразу после завтрака, к нему пришёл Альберт Ван Хармен, и, поклонившись, попросил выслушать его.

– Что-то случилось? – Поинтересовался Гэбриэл.

– Сегодня с утра в замок пришёл один крестьянин, из Междуречья, он нижайше просит принять его.

– В среду. Ты прекрасно знаешь, что мы принимаем в среду.

– Прошу прощения у вашего высочества, – Альберт был непреклонен, – смею надеяться, что никогда не просил вас по пустякам и не пытался злоупотребить своим положением при вас. Но этого человека я прошу вас принять сейчас.

– Именно я?.. Не брат?

– Он просит о встрече именно с вами. Вы, эрл Валенский, являетесь сеньором Междуречья и Русского Севера, и вдобавок успели прославить своё имя.

– И подождать он не может?

– Мне кажется, – мягко произнёс Ван Хармен, – что не может. Когда вы встретитесь с ним и поговорите, вы сами поймёте, что это так и есть.

– Хорошо. – Сделал недовольное лицо Гэбриэл, который хотел до обеда успеть съездить к Марии. – Давай его в приёмную, я сейчас приду. – Он взглянул на замешкавшегося Альберта. – Что ещё?

– Есть ещё вещи. – Ответил тот, чувствуя какую-то скованность, или неловкость.

– Касаемо твоей матери?

– Нет, ваше высочество. – Ван Хармен аж покраснел. – Своими личными проблемами я не побеспокою вас никогда. Я привык сам справляться со своими делами. Это касается одного из членов вашей семьи. Дело чрезвычайно деликатное и щекотливое, возможно, я вообще лезу не в своё дело. Их светлость так и сказал бы, и был бы прав.

– Ты о чём? – Насторожился Гэбриэл.

– О её высочестве, графине Маскарельской.

– Что с ней не так?

– С ней – пока ничего. Я имею в виду… её подругу. В последнее время она очень сблизилась с некоей дамой Беатрис, особой крайне… как бы это сказать… неподходящей для такой тесной дружбы с девицей королевской крови.

– Ты о её происхождении?! – Приподнял бровь Гэбриэл, в тоне которого ясно слышалось: «Кто бы говорил!». Альберт вновь чуть покраснел.

– Нет. Я о её поведении и пристрастиях.

– Например?

– Она крайне нечистоплотная девица… если девица вообще – вы меня понимаете?..

– То есть… Гулящая, что ли? – Поразился Гэбриэл.

– По моим сведениям, гораздо, гораздо хуже, чем гулящая. К сожалению, доказать это я не могу. Это мои наблюдения и умозаключения из разных обстоятельств и фактов, в которых я уверен, но в которых не смогу убедить других, не имея вещественных доказательств. Эта особа чрезвычайно хитра и изворотлива, а её высочество – девушка… как бы это сказать…

– Да ладно, дура она конченая, – грубо бросил Гэбриэл, – этого и брат не отрицает, хотя называет это и понежнее. Думаешь, эта, как её… влезла ей в задницу и гнездо там свила?

– Ну… – Альберт чуть усмехнулся, – если понимать ваше выражение так, что дама Беатрис пользуется дружбой с её высочеством, чтобы поиметь какие-то выгоды для себя – то да. Но я боюсь не этого. Я боюсь, что её распутная натура будет влиять на…

– Да ну. – Отмахнулся Гэбриэл. – Кузина наша дура, но не настолько же. И как?! Здесь, на виду у всех, в Хефлинуэлле?.. Да ну! Но я запомню. При случае поговорю с братом. Чёрт… это лучше бы с её матерью обсудить, она, брат говорит, должна приехать скоро. Баба… дама, то есть, как-то скорее с дамой договорится. Ладно. Я подумаю об этом. Может, попрошу Марчелло сам, без брата, чтобы он как-то того, проследил за этими девками, что ли…

– Это очень хорошая идея. – Без тени усмешки сказал Ван Хармен. – Очень хорошая. И не здесь, в Хефлинуэлле, а в Гранствилле, куда её высочество вдруг стала ездить как-то уж слишком часто.

У Гэбриэла сжалось сердце. Он вдруг подумал, что в эти же дни туда ездит и Иво. Неужели?!.. И что теперь делать-то?!.. Ну, нет, теперь он этому Марчелло и словечка не скажет! Сначала выяснит всё с Иво, всё, до конца, а уж потом будет решать. Придурок… придурок!!! – Шагая вниз, в приёмный зал, Гэбриэл весь кипел от бессильного бешенства и страха за друга. Он ведь ничего поделать не сможет, если Иво и в самом деле вступил в связь с Габриэллой! За это полагалась смерть, проблема была, как говорил Ван Хармен, лишь в том, как его казнят: как низшего, но всё же дворянина, или как безродного полукровку…

– Чёрт, чёрт, чёрт!!! – Выругался он, крутанувшись от бессильной ярости и стукнув в стену кулаком. – Дубина, идиот, сукин сын ты, Фанна, чокнутый!!! Чтоб у тебя хер отсох, если ты ему не хозяин!!! И что теперь делать мне прикажешь, а?!! – Заметил, как смотрит на него стражник у двери, прикусил губу. Тот сразу же сделал индифферентное лицо: ничего не слышу, ничего не вижу, я вообще предмет мебели, не более. Гэбриэл молча шагнул мимо него в приёмную.

Не глядя на склонившуюся в поклоне неловкую фигуру, прошёл к креслу, над которым был витраж с его гербом, сел, злой, как чёрт. Глянул на крестьянина – одет, для крестьянина, конечно, хорошо, даже добротно. И сам опрятный и благообразный. Но глаза… Когда он, повинуясь краткому слову Гэбриэла, выпрямился и посмотрел на него, Гэбриэл вздрогнул – он видел такие глаза только у девочек в Садах Мечты. Пустые, усталые, обречённые. Мёртвые.

– Кто ты? – Спросил он уже немного мягче. – И что за дело у тебя ко мне?

– Я, ваше высочество, – заговорил крестьянин спокойно, негромко и как-то бесцветно, словно внутри него всё выгорело и осыпалось пеплом, и никаких чувств он больше не испытывает, – Вильям Голова, из Каменки, барона Смайли мы людишки. А дело у меня вот такое… – Он помолчал. – Соседи у нас были, Джон Дуля, и жена его с дочкой. Дружили мы уж сколько лет, и не упомню. Младшой наш и их дочка, ровесники, так и росли вместе, неразлучные были, словно две горошины в стручке. А три года назад у моей дядька помер, и оставил ей двадцать дукатов, как бы наследство. – Говорил он глухо, неторопливо, но Гэбриэл не перебивал. И почему-то ему страшно не хотелось услышать то, что в конце концов поведает ему этот крестьянин, но он ждал, уже заранее напрягшись.

– И у моей что-то с головушкой случилось. Решила она, что мы теперь белая кость, мы теперь как бы соседям-то не ровня. Начала барыню строить из себя, соседка-то и осерчала. Ну, кошка пробежала промеж нами. А детки наши, чего уж там себе придумали, только продолжали они встречаться и воображать себя жертвами нашей вражды-то великой. Да и заделали своего детку. Когда у девчонки-то пузо на глаза полезло, все стали говорить, что это наш сынок-то это пузо ей сделал. А моя и взбеленилась. Не нашего, мол, поля ягода. Не бывать ей невесткой нашей. Я когда парой слов с Джоном перекинусь, он и говорит, так мол, и так, как дитё-то появится, она сама первая его и полюбит. Я тоже так думал-то. – Он на какое-то время примолк, но Гэбриэл продолжал молча ждать, и Вильям продолжил:

– Только приехал к нам в деревню поп один, Корнелий обзывается. Охотится, понимаешь, на девок, что с эльфами гуляются, чтобы, значит, от скверны землю нашу очистить. А от нас, чтоб вы знали, до эльфов пути немеряно, мы их и не видали никогда, и не видали тех, кто их видал. И лесов вокруг нас нет, так, рощицы, насквозь светятся, там только зайцы и водятся. Но мою… как бес какой попутал: побежала и наябедничала этому Корнелию, что девчонка от эльфа дитё нагуляла, а наш ни при чём… И вот такая вот штука получилась у нас. – Он тяжело вздохнул. – Сын мой так и не признался, что это его дитё. Хотел, но мать его погнала домой, он и пошёл, как телёнок. Я дома был, со старшим, смотрю – идёт, и шум такой, вроде, кричит кто, страшно так. Сжёг Корнелий девочку-то. С внучком нашим. Я на жену… на сына, с криком, а тут сосед. Заходит во двор, бормочет что-то, хвать вилы, и не успели мы что, а он сынка-то нашего вилами и проткнул. Мы на него со старшим набросились, сам не помню, что со мной сделалося… Умер он к вечеру. Моя с ума сошла. Ходит с поленом обгорелым, где взяла, не знаю, нянькает его, внучок это мой, говорит, всё, что от сыночка осталось. Я собрался, поехал… за Корнелием этим. Нагнал его. Не кричал, не угрожал, Боже упаси, я же по жизни человек спокойный и покладистый. Как же, говорю, так. Девочка-то от нашего была беременная, не от эльфа. А он мне отвечает: так и хорошо. Значит, Господь там, наверху, сразу понял, что к чему, и в рай её забрал, как мученицу, и дитё её ангелочек теперь. Мол, мне следовает помолиться и радоваться. Мол, он и сам понимает, что не все виновные-то. Только Господь и разберёт, отделит белых от чёрных. А как же, говорю, соседи мои, как же мой сын, жена моя? А тот отвечает: а это уже вы сами грешные, одна лгала, другой постыдился сознаться, третьи гневу волю дали, вот и получили, мол, по заслугам. Я и пошёл от него, и не знаю, иду, и ног не чую, и нет мне теперь ни сна, ни покоя. Не могу понять, кто же виноват, что же такое с нами со всеми случилось, что мне делать-то теперь?! Пришёл я к священнику нашему, а он мне про Иова многострадального давай рассказывать, мол, и у того Господь всё отнял, чтобы испытать веру его. Мол, смирись, Вильям, иди, работай, и не забудь на нужды церкви пожертвование большое сделать, тогда, мол, тебе и простится всё. Пришёл я к барону… А тот меня взашей выгнал. Я бы и не пошёл больше никуда, и работал бы, но не могу. Не могу я, нет мне покоя, как Вечному Жиду, несет, несёт меня куда-то, что ищу, чего хочу, сам не знаю. Вот вы… ваше высочество. Вы, говорят, сами страдали, мать вашу убили, когда вы мальцом совсем были, самого вас похитили, долго жили вы вдали от родных… а теперь вот дракона убили. Как вы живёте с этим?

Гэбриэл сжал подлокотники кресла, стиснул зубы. С одной стороны, это была такая неприкрытая дерзость: обращаться вот так к нему, принцу крови, со стороны какого-то там Вильяма! А с другой – этот человек переступил черту, за которой уже всё равно, и он уже ни гнева принца крови, ни кары не боится.

– Тебе только это интересно? – Спросил немного погодя. – Хреново мне. Доволен?.. Хочешь, чтобы я рассудил вас?.. Да, сука твоя жена, и дура, а сын – трус. Но если за глупость и минутную дурость убивать, то на свете живых не останется. Что делать тебе?.. Не знаю. Мне двадцать три года, а тебе – не меньше сорока. Я вот живу и стараюсь по мере сил кого-то спасти, что-то исправить. Чтобы больше никому не было так же хреново, как мне. Я так на это смотрю: взял меня кто-то, Бог ли, или кто – и ткнул носом в кучу крови и дерьма. Чтобы я знал, как это, что чувствуют те, кто в этом дерьме оказался, как и я, каково им там. А потом дал мне в руки меч, и сказал: иди. Дальше уже – ты сам решай, как и что. Я не могу тебе помочь. Наказать Корнелия надо, и мы накажем. А как ты сам с этим разберёшься, это тебе решать.

– Спасибо вам, ваше высочество. – После тяжёлой паузы крестьянин посмотрел Гэбриэлу прямо в глаза, и тот вздрогнул, заметив в его взгляде искру, которой только что там не было. Тот явно что-то действительно решил для себя, и явно что-то… не особо мирное. – Прояснили вы в голове моей. Понял я, что Бог от меня хочет, зачем привёл меня сюда. Простите мне дерзость мою, сам я не свой. Я дукаты эти проклятые, – он вынул из-за пазухи мешочек с деньгами, – принёс, чтобы вам отдать. Здесь пятнадцать золотых, всё, что мы не потратили с женой, мечтали… да ну их, теперь, мечты наши.

– Мне не нужно твоё золото. – Гэбриэла почему-то неприятно поразила сумма, именно пятнадцать золотых, не больше и не меньше, даже холодок прошёл по спине. – Отдай его монахам.

– Не могу. – Возразил Вильям. – Не верю я монахам. И попам, и прочему клиру нету веры у меня больше. Если и есть Бог, он не в церкви, и не в монастыре. Не знаю я, где он, но вы мне показали его, кусочек, краешек только, но и того мне довольно, по скудоумию моему. А деньги эти мне грудь жгут, грязные это деньги, на них кровь сына моего и внука моего не рождённого.

– Тогда, – Гэбриэл встал, – выброси их в реку.

– Возьмите. – Прошептал Вильям, рука его, с деньгами, дрожала. – Вы не побоитесь их, и зло их вас не коснётся. Отдайте их сиротам, или вдове какой. В реке их найдёт кто, и снова они какого человека невинного сгубят. Возьмите. Прошу.

Гэбриэл молча протянул руку.


– Людей в Междуречье отправить надо. – Говорил кардинал, когда они собрались обсудить всё это промеж собой – только Хлоринги, Тиберий, Марчелло и его высокопреосвященство. – Поставить над ними надёжного человека, например, вашего Адама. Я готов дать вам пять сотен своих гвардейцев, королева обещала пехотинцев Пера Кюрмана. Вам самим в Междуречье ехать нельзя. Это ловушка.

– Я согласен. – Кивнул Тиберий. – Это явная ловушка. Здесь нам никто не в силах навредить, а там это будет легко.

– И что нам, всю жизнь здесь отсиживаться? – Спросил Гарет. – Пока нас не обложат со всех сторон и не выкурят к чертям? Как пчёл из дупла?

– Что тебе ответил Лайнел? – Спросил кардинал. – Ты писал ему?

– Писал. Ни черта он мне не ответил. – Мрачно сказал Гарет. – Из Европы пока тоже ответа ни от кого нет, но оттуда ждать рановато… А вот старый друг отца мог бы и написать хотя бы.

– До меня дошли слухи, – осторожно произнёс кардинал, – что Лайнелу предлагают стать герцогом нового герцогства.

– Я не верю в это. – Решительно произнёс Тиберий. – Лайнел – человек чести!

– Предлагать ему, может, и предлагали, – заметил принц Элодисский, – ночтобы он согласился предать нас – не верю тоже. У его молчания есть какая-то причина, и я уверен – веская и уважительная.

– Мне тоже хотелось бы верить старому товарищу. – Кивнул кардинал. – Но время и опыт прожитых лет учат меня, что всё меняется, и все меняются. Лайнел мог пойти на это, считая меньшим злом, чтобы избежать кровопролития. В этом он похож на тебя, Гарольд.

– Я не сделал бы подобного, не предупредив своих друзей и не попытавшись объяснить перед ними свои действия. И ты прав, мой старый друг – не заручившись его поддержкой, и не выяснив, что происходит на Русском Севере, каковы там настроения, ехать в Междуречье – самоубийство. Проще уж прямо здесь разбить себе голову о стену, на радость всем нашим врагам. Черпая единственное утешение в том, что они все передерутся после нашей кончины за наши земли и нашу власть. Слабое утешение, согласен?..

– Что ж, дождёмся Карла. Он сможет многое нам рассказать о настроениях в Междуречье и о раскладе тамошних сил.

– А тем временем этот Корнелий будет сжигать женщин. – Криво усмехнулся Гэбриэл. – Я вот от одной мысли об этом больным делаюсь.

– Это делается, – резко произнёс кардинал, – для того, чтобы вы бросились туда сломя голову, спасать и разбираться. Всё это для того и затевалось! Будьте уверены, народ там озлоблен и решительно настроен именно против вас. Не случайно мишенью этого Корнелия стали именно полукровки и женщины, которые якобы беременны ими. Манипулировать толпой легко. И самый простой способ: обличить действующую власть, перечислить людям их беды, которые и так всем известны, и сказать, что в этом виновен тот-то и тот-то. В нашем случае: полукровки-Хлоринги. Добавить надрыва, сказать, что ты сам-то за народ, и хочешь, чтобы всё у него было хорошо, и сделаешь это, но только после того, как с гнидами всякими будет покончено. Тогда как на самом деле – это лишь нестерпимый зуд от желания дорваться до кормушки, к которой иначе никак не попасть. И толпа сама вас растерзает! Но толпа, Гэбриэл, это тот же дракон, только куда сильнее, страшнее и опаснее, чем твоё драконище. У него тысячи голов и сердец, охваченных жаждой твоей крови, и рубить и пронзать их бессмысленно, открытый бой с ними невозможен.

– То есть, пусть горят?.. – Вспыхнул Гэбриэл, поднялся. – Так это понимать?!

– Гэйб, – произнёс его высочество, – мне больно не меньше, чем тебе. Но мы должны знать, что происходит. Соваться туда, не зная обстановки и рассчитывая на удачу – самоубийство. Можно, конечно, собрать войско и отправиться с карательной миссией, чтобы наказать бунтовщиков, но открытого бунта пока нет. На фоне такой ненависти к эльфам и полукровкам, как встретят вас люди там? Подумай сам!

– С Корнелием должна разобраться церковь. – Сказал кардинал. – Это решено. Раз Бергстремы пытаются всё это представить, как самоуправство одного священника, то и разбираться с этим мне. Я отправлю туда своих гвардейцев, во главе с аббатом Мильестоном, и они доставят этого Корнелия в Элиот, чтобы он ответил перед клиром за свои деяния и обосновал их.

– А если обоснует? – Скривился Гэбриэл.

– Я думаю, твой Вильям не единственный пострадавший. Мильестон найдёт ещё.

– Хорошо. – Гэбриэл повернулся, и Гарет, нахмурившись, поднялся тоже. – У меня дела. Я устал на сегодня от разговоров. – И резко вышел, едва удержавшись, чтобы не хлопнуть дверью.

– Младший! – Гарет догнал его в галерее. – Ты чего так завёлся?

– Ты не видел этого Вильяма и не слышал его! – Ответил тот. – А я теперь спать не буду. Всё стоит перед глазами всё, что он рассказал… Вся история эта… Девчонка несчастная, просто дурочка деревенская, как и пацан её… Этого не должно быть, понимаешь?! Такое не должно происходить, это не правильно!!!

– Младший, отец и кардинал правы: мы НЕ ЗНАЕМ, что там происходит и как. Если эрл Фьёсангервена в самом деле купился на герцогскую корону, то это вообще кранты, он самый могущественный рыцарь на Севере Элодиса!

– Отец не верит в это!

– НО как ещё объяснить его молчание?! Он не пишет отцу, не отвечает мне – я два письма ему уже послал!!! Люди меняются, Гэйб. Запах власти и не такие крыши срывал с корнем. А у нас с тобой слишком мало людей и практически нет союзников, чтобы бросаться туда, не зная брода. Поднять Пойму мы можем только, объяснив местным рыцарям, зачем. Чтобы попа поймать?! Так Стотенберг прав: это дело клира, не наше. Чтобы бунтовщиков образумить?! А где они, бунтовщики? Где их войска, где взбунтовавшиеся города, где хоть один занюханный замок, что выбросил чужой флаг?! Наши враги – невидимки, ты понимаешь?! Мы знаем, кто они, но мало знать, надо доказать!!! Рыцарство – реальная сила, и не считаться с ним нельзя. Ты меня слышишь? Ты меня понимаешь?

– Понимаю. – Скривился Гэбриэл. – Но от этого не легче. Противная это штука: власть. Интриги все эти. Всё на крови замешано, и как ни крути, а всё равно её не избежать. И ладно бы, на крови мужиков с оружием. Но простые-то люди при чём, дети, девчонки, женщины, крестьяне?! Чем мы с тобой лучше, Гари, когда вот так рассуждаем, умные такие, рассудительные, а за нашими словами – смерть, смерть и кровь!!! Если бы я в самом деле ушёл с Алисой в лес и жил там, – вырвалось у него, – или даже бандитом стал бы – на мне куда меньше крови было бы, чем теперь.

– А думаешь, – тихо сказал Гарет, – меня это не мучает? Думаешь, я в своё время, проезжая с отцом, богатый, всем довольный, не чувствовал себя сволочью последней, глядя на нищих, калек, голодных детей, женщин в синяках, которых пьяные мужья бьют смертным боем?! А ты видел, как в рудниках рабочие добывают серебро и железо для нас?.. Какие скотские условия там для них?.. Они живут там не дольше, чем девчонки в Садах Мечты, да и страдают не меньше. Я уже не говорю про мраморные каменоломни в Анвалоне, и особенно – про ртутные рудники! Сколько я с отцом спорил, даже обвинял его в том, что он это терпит и никакой указ не издаст, чтобы всё стало иначе!

– И что? – Спросил Гэбриэл.

– Ну, издадим мы указ. – Вздохнул Гарет. – Отец издавал. И даже приказал часть прибыли от рудников тратить на рабочих, на то, чтобы жильё у них было лучше, питание там, всё такое. Чтобы у них в каждом посёлке был свой врач. Кое-где это сработало… Только мало, где. А в большинстве – управляющие и их кодла эти деньги стали красть. Рабочие как жили, так и живут, а те деньги, что отец велел тратить на их нужды, пошли в карманы начальства. И инспекторов присылать тоже – толку мало. Часть их берёт с начальства отступные, часть потом найти не могут. Единицы, понимаешь, единицы работают на совесть, остальные, как курвы последние, воруют и воруют, пьют кровь и пьют, и ведь не лопнут, суки! Свои мозги в чужие головы не вложишь, понимаешь?..

– И что делать?

– Не знаю. Отец говорит – надо менять не законы, а головы. Искать людей, которые работали бы за совесть, не крали бы. Говорит, что люди – это самое большое богатство правителя, те люди, которые в самом деле за него и готовы с ним идти до конца, разделяют его идеи… Что до меня, – он криво усмехнулся, – у меня с таким богатством пока туговато.

– Мы только начали. – Возразил Гэбриэл. – И знаешь, что?.. Сидя в Пойме, мы не разбогатеем. Безопасно тут, да. Но и только.

Освободившись наконец, Гэбриэл пошёл искать своего оруженосца. Настроение его, и без того хреновое, опустилось ниже ноля, он был зол по-настоящему, и потому, найдя его в своих покоях, читающего какой-то роман, с ходу схватил его за грудки и швырнул о стену:

– Я что тебе говорил?! – Спросил шипящим от ярости голосом. – Я что говорил тебе про Габриэллу, придурок о«»евший?!

Иво, в первый момент изумлённый и возмущённый, как-то сразу сник и посмурнел, подтвердив всё одном своим видом. И Гэбриэл понял, что до последнего надеялся, что это не так…

– Ну, и что ты скажешь? – Спросил, оттолкнув его и отходя в сторону.

– Ничего. – Помолчав, тихо сказал Иво.

– Что, мало тебе баб было?

– Я не знал, что это она. Клянусь. Я только после догадался, когда стал встречаться с нею в Гранствилле.

– Как ты её ухитрился завалить-то?

– Она сама пришла. В платье служанки, сидр вроде как мне принесла. Я, правда, понял, что она не служанка… У ней серьги дорогие были в ушах. И пахло от неё… розой. Ко мне часто приходят, в масках, вроде служанки… Я только потом стал присматриваться к дамам, кто из них такая классная?.. Всё шло от неё, Гэйб, клянусь.

– Если ты об этом только заикнёшься кому-то, помимо меня, тебе сразу же язык вырвут, ты хоть это понимаешь?.. Габриэлле выходить замуж за короля или принца какого, и как мы теперь им порченую девку будем предлагать?.. Ты хоть не первый у неё был, надеюсь?

Иво покраснел и опустил глаза, и Гэбриэл прохрипел:

– Да ладно?! Ты ещё её и того… первый?! Господи! – Воздел он руки вверх. – Может, мне самому его убить, чтоб не мучился?! За что мне такое счастье?! Слушай меня сюда. Блондинчик! Чтобы больше ты даже не смотрел в её сторону, ты понял?! Со мной уже тут заговорили о том, что она подозрительную подружку себе завела и подозрительно часто в Гранствилл стала ездить… До момента, как вас прихватят на той постельке, где вы кувыркаетесь, осталось всего ничего, я не шучу, придурок! Я сейчас сделаю вид, что принимаю кое-какие меры, и это как-то, я думаю, отсрочит этот момент, да. Но совсем его не отменит, нечего и мечтать! Она дура, да и ты не абы что. Хитрости в тебе ни на грош! Может, – задумчиво посмотрел он на Иво, – отправить тебя куда подальше отсюда?..

– Я не поеду. – Стиснул зубы Иво.

– Поедешь. – Сурово возразил Гэбриэл. – Я твою жизнь спасти пытаюсь, придурок!

– Мне нет жизни без неё. – Иво дерзко посмотрел ему прямо в глаза.

– Тогда иди, – Гэбриэл подошёл к нему вплотную, глядя прямо в глаза, – и прямо сейчас башку себе разбей о стену, так лучше будет и для тебя, и для меня, и для неё!!!

– Я могу, Гэйб. – Побледнев, ответил Иво. – И ты знаешь.

– Знаю. – Кивнул тот. С сожалением. – Что ты в ней нашёл?.. Красивая она, да. Но ведь дура конченая, и дёрганая, как драная коза!

– Не говори так о ней! – Вспыхнул Иво, губы задрожали. – Что ты о ней знаешь?! Тебе бы понравилось, если б о твоей Алисе такое сказали?!

– А ты скажешь такое об Алисе? – нахмурился Гэбриэл. – Скажешь?!

– Нет. – Смешался Иво. – И никто не скажет… Но я… мне её… жалко. Она такая… даром, что принцесса крови, но такая… Понимаешь… Беспомощная, что ли… Её не любит никто, по-настоящему, и это видно. Служанки ненавидят, дамы… Одевается так по-дурацки, это всё ей совсем не идёт… И при этом такая… я не знаю, как объяснить… Во мне столько всего понамешано, когда я думаю о ней, что это вообще объяснить невозможно. Знаю только, что умереть готов за неё.

– Дурак. – Обречённо покачал головой Гэбриэл. – Стоило ли из Садов Мечты вырываться, чтобы в такую жопу угодить?!

– Не надо беречь меня. – Гордо сказал Иво. – И спасать больше – не надо! Я не хочу, чтобы у тебя с Алисой были проблемы из-за меня.

– Как просто всё у тебя. – Хмыкнул Гэбриэл. – Вот так возьми, да и вырви из сердца друга, хоть он и болван! Чёрт с тобой… Что я могу сделать?.. Правильно брат говорит, свои мозги в чужую голову не вставишь. Будь осторожен, понял?.. ради меня, будь осторожен, не спались! Я пока ничего никому говорить не буду, и Альберту велю молчать. Но дальше… один Бог знает, что там дальше с нами будет. Посмотрим. – Он тяжело вздохнул. – А когда её замуж отдадут, что делать будешь, придурок?..

Марта, хозяйка «Золотого дракона», за свой счёт похоронив сироту Гретель, и справив поминки, присела подле Нэша, ради поминок ненадолго вернувшегося из первого своего рейда в поисках Псов.

– Ты не передумал? – Спросила, тщательно утирая остатки слёз. – Насчёт деток – не передумал?..

– А ты? – Ответил он вопросом на вопрос. Она вздохнула:

– Я за эти дни три раза передумывала. Как подумаю… Ведь Гретель тоже малышкой была. Маленькой, хорошенькой. К матери ручонки тянула, ходить училась. Много лет росла… из девочки в девушку выросла, ловкую, красивую, работящую. Приданое себе готовила, деньги откладывала, мечтала о детях. – Марта всхлипнула, всплеснула руками:

– А чтобы убить её… совсем немного времени понадобилось!!! Не знаю, сколько они её… думать не могу, а думается: как, наверное, больно и страшно ей было! Как она страдала, бедная!!! – И, зарыдав в голос, она упала на грудь Нэша. Тот обнял её, прикрыв глаза. ОН сам постоянно думал о том же, но вместо слёз мысли эти рождали в нем ярость, такую ярость, что ей тесно было в его сердце. Выловить всех до единого и заставить сто раз пожалеть о том, что сотворили – вот, чем он жил в эти дни. И что бы ни говорил священник в церкви о милосердии и прощении, Нэш, обычно много размышлявший об этих вещах, нынче ни о чём таком не думал. Уничтожить эту нелюдь, стереть их с лица земли, обезопасить от них мир – и плевать, грех это, нет ли!

– И я думала, – немного успокоившись, но оставаясь в объятиях своего друга, продолжила Марта севшим от слёз голосом, – что, если возьмём мы девочку, а её вот так же… А потом думаю: ведь они уже есть, детки эти, они уже живут! А что, если мы с тобой напротив, спасём её от плохого?.. И так думаю, и эдак, и не могу ни к какому берегу прибиться…Правда говорят, что они распутные и злобные?

– Нет. – Ответил кратко Нэш. – Не правда. Они всякие, как и мы.

– Поедем, а? Посмотрим на них?.. Я же с ума сойду тут, пока ты там… не могу ничего делать, всё из рук валится… Всё хочется её позвать, сказать ей что-то, и тут же понимаю, что нет её, и так тяжко, так тяжко!..

– Поедем, ягодка моя, поедем. – Нэш стиснул её сильнее. – Хорошая ты бабёнка у меня, хоть и стараешься казаться хуже, чем ты есть. И почему вы, бабы, смешные такие, а?..

– Да ну тебя! – Сквозь слёзы усмехнулась Марта.

В монастырь святой Бригитты Марта собиралась не менее тщательно, чем на помолвку в Хефлинуэлл – в конце концов, она ездила куда-то дальше Блумсберри так редко! Надела всего трижды надёванное платье, модный рогатый головной убор с кружевным барбетом, и, по словам Нэша, стала такой красавицей, что хоть прямо сейчас в церковь!

– Я хочу в Гранствилле венчаться, – призналась она, краснея от удовольствия, – в церкви святой мученицы Анны Ирландской.

– Ну, Гранствилл, так Гранствилл. – Покладисто согласился Нэш, подсаживая её в седло красивого пегого мерина. – Славная церковка, видал я её. – Не удержался, хлопнул Марту по бедру, и она ойкнула, шлёпнула его по руке, в то же время вся сияя от удовольствия. Выехали они ранним утром, и в Разъезжем были уже после обеда, собираясь вернуться домой вечером, в сумерках. В монастыре уже ничто не напоминало о недавней попытке налёта. Сестра Таис проводила их в домик, где когда-то жила Алиса, а теперь его приспособили под ясли для пятнадцати детей-полукровок. Само собой, содержались они куда лучше, у них было чисто, светло, и нянчились с ними молодые монахини и послушницы, которых было куда больше, чем самих детей.

– Мы вообще-то любопытных сюда не пускаем, – говорила Таис, – деток никому не показываем. Полукровки ведь, сами знаете, где и кем ценятся! А сейчас их всё меньше становится, они в такой цене! Желающие на них заработать на что только не идут! Но их высочество граф Валенский о вас упоминал, и мы только рады будем, если кто-то из этих детишек обретёт настоящую семью! Они уже все крещёные, у всех имена есть, мы уже их потихонечку узнаём ближе… Это наша Агнес, – она взяла на руки дочь Киры. – Такая крошка, а уже заботится о других детках, сама едва ходить научилась, но уже тянется помогать нам! И с братиком своим возится, играет, лепечет ему что-то по-своему.

Девочка склонила светленькую головку на грудь Таис, сунула кулачок в рот и уставилась на незнакомцев тёмными глазками, один из которых слегка косил.

– Синячки у нас уже проходят, – нежно лаская девочку, сообщила сестра Таис, – мы уже не боимся своей тёти Таис, правда?..

– Синяки?.. – Не поверила Марта. – У такой крошки?!

– Их били, бедняжек. – Поверх головки девочки признала сестра Таис. – Запугали так… Ах, что я говорю! У нас старшая девочка, Мери, уронила как-то кружку с молоком… Вспомнить больно, что с нею сталось! Упала на колени, вся дрожит, глазки перепуганные, умоляет: «Тётечка, тётечка, я не нарочно, прости меня, тётечка, не бей меня!» – Мы все расплакались, как дурочки! – Она и сейчас смахнула невольную слезу. – Бедные детки, сколько же они выстрадали уже! Такие хорошенькие, ласковые, а послушные какие! Кроме вон того мальчика, Стива. – Она указала на мальчонку лет двух, как и Агнес, который сидел в углу и сосредоточенно пытался оторвать голову игрушечному медвежонку. – Упрямец, каких мало! Уж такой негодник… Молчит, не разговаривает, хотя с другими детьми говорит… И всё, что ему не говоришь, тут же делает наоборот! Вот смотрите, – она понизила голос, и Марта и Нэш непроизвольно склонились к ней, – понимает, что мы о нём говорим, и злится… Стиви, зачем ты так с мишуткой? Ему же больно!

Мальчик насупился, нижняя губка упрямо выпятилась вперед, и он стал с яростью колотить медвежонком об пол.

– А мне пацан нравится. – Вдруг сказал Нэш. – Упрямый, и храбрый – это хорошее качество для мужика! Как, говоришь, зовут его?.. Стив? Стивен, значит?.. И имя хорошее. А, Марта?

– Мы же грудных хотели! – Прошептала ему на ухо Марта.

– И грудную девчушку возьмём. Будет у неё старший братишка! А что?

– Да я… – Марта вдруг покраснела: девочка на руках сестры Таис рассмеялась, глядя на неё, и спрятала лицо в ручках, поглядывая сквозь пальчики тёмно-карим глазом.

– Вон как! – Тоже засмеялся Нэш. – Ну, и что?.. И её возьмём, двоих, как и хотели! Будут двойняшки.

– Но у Агнес братик есть… Я думала…

– Ну, стал быть, будет три. Два пацана и девочка. А что?.. А мне нравится. Если за каждого на его высочество столько денег отвалит…

– Мы других и не смотрели…

– А зачем?.. Знать, так судьбе угодно было: чтобы наши нам сразу и попались.

– Мы пойдём, – сказал Марта, стискивая руку Нэша, – поговорим с ним обо всём… обсудим. И утром за детками придём. – Она взглянула на Агнес, и не сдержалась: поцеловала девочку, которая с готовностью обняла её за шею, пролепетав что-то трудно переводимое.

– Говорят они плохо, – пояснила сестра Таис, – с ними специально не занимались, они сами говорить учились, друг от друга, да взрослых слушали. Мы теперь с этим работаем… Как вы ей понравились!

Марта, с блестящими от умиления и волнения глазами, ещё раз пылко поцеловала девочку, приласкав её.

– Помаши тёте ручкой! – Попросила сестра Таис, и девочка с готовностью начала махать, лепеча что-то, что Марта опознала, как просьбу прийти ещё. Всю дорогу до гостиницы, где когда-то Нэш обедал с Алисой, Марта вздыхала, улыбалась и слегка плакала. Призналась Нэшу:

– Как она мне по сердцу пришлась, я сама не ожидала! Какая хорошенькая, глазки такие, ямочки, прямо зацеловала бы! Господи! Как я хотела своих деток… Было время, ревмя ревела в подушку, на Бога грешила, попрекала его тем, что не дал мне… Надо исповедаться, да, Нэш?.. И свечки поставить, да пожертвовать церкви на…

– Погодь. – Нэш смотрел на неё со странной улыбкой. – Какая красивая ты у меня сейчас, а?.. Прямо аж – ух! – Он содрогнулся. – Аж мороз по шкуре! А что, если мы с тобой утречком-то поедем в Гранствилл, да и обвенчаемся в твоей любимой церковке, а на обратном пути деток заберём – и в Гранствилле им всё купим, тряпки там, цацки всякие, да и его высочеству, графу Валенскому, всё обскажем?..

– Пожениться?.. – Марта покраснела и похорошела ещё сильнее. – Вот так… Без гостей, без свадьбы…

– Какие гости-то? Траур у нас с тобой, не забывай.

– И то верно… – Марта метнула на Нэша блестящий девичий взгляд, от которого у него перехватило дух. – Ну… может, обсудим это… наедине?..

После побоев, которым его подверг вероломный Гор, Доктор заболел. У него были отбиты печень и почки, он мочился кровью, его рвало. Собственно, и выжил-то Доктор чудом, только благодаря тому, что был отличным врачом и готовил великолепные лекарства. Но сильнее, чем от боли, Доктор страдал от разбитого сердца и от своего увечья, искалечившего всю его жизнь. В первые дни он, превозмогая боль и слабость, искал безумные возможности вернуть утраченное, даже пытался пришить обратно, не смог, и, окончательно уразумев, что это навсегда, едва не обезумел от отчаяния. Девичник тайно злорадствовал. Девочки игнорировали все его просьбы, приказы и стоны, делая вид, будто ничего не слышат и не понимают, изображая, как от них требовал он же сам, тупых и покорных животных, и Доктору приходилось самому, страдая от боли и слабости, обслуживать себя. Естественно, бить и измываться он временно не мог, а Арес отказался, когда Доктор попытался привлечь к этому его. Он теперь много времени проводил в Девичнике, изредка неохотно помогая Доктору, и смеялся над всеми его жалобами на «писежопых тварей».

– Я же поправлюсь, я же их так отхерачу…

– Удивил. Ты же их сам учил, что они это, твари бессловесные, животные. Они и ведут себя, как животные. Тебе чего это, не нравится? Получил, чего хотел. Ты их ненавидишь, они тебя. Скажи спасибо, что они тебя это, не удавили потихоньку, пока ты не в силе. Удавят, тушку в колодец скинут, никто ничего не найдёт и не поймёт…

Доктор от этих разговоров просто обезумел, а к его ненависти примешался нешуточный страх. Возникнув, эти мысли сразу же пустили корни в его голове и сердце, и его жизнь превратилась в ад. Он теперь на полном серьёзе боялся этих безмолвных, тихих и покорных существ. Ему казалось, что в их опущенных глазах мерцают зловещие искры, что они вынашивают планы его убийства, и совершенно не мог оставаться с ними наедине. Едва Приют и стражники покидали Девичник, как Доктор запирался у себя на все засовы, и начинал пить, потому, что даже здесь ему не было покоя, постоянно мерещились какие-то шорохи, стуки, он поминутно оглядывался, потому, что ему мерещилось, будто кто-то стоит за его спиной. Но девочкам от его мук не становилось легче. Напротив, ненависть его обострилась настолько, что он избивал их постоянно и ещё свирепее, чем прежде, если только такое вообще возможно, избивал без всякого, даже придуманного, повода, просто потому, что на них падал его взгляд. Это возмущало и Ареса, и стражников, и даже Хозяина, которому кто-то наябедничал на Доктора, и Хозяин велел выпороть его, за то, что «портит мясо зря». В Садах Мечты и так наступили тяжёлые времена. Самые богатые и доходные гости теперь за посещения и жертв не платили, пользуясь его виновностью, и доходы Драйвера резко упали. А он не привык себе ни в чём отказывать, и страшно злился. Его доходы всегда зависели именно от Садов Мечты, так как земля его давала очень мало дохода: крестьяне были запуганы, многие деревни разорены, люди его ненавидели и всячески скрывали и свои доходы, и своё имущество. Многие бежали от него, многих он уничтожил или разорил, уверенный, что не нуждается в этом быдле. Теперь же ему не хватало не то, что на роскошь, но даже на необходимое, потому, что Сады Мечты надо было содержать, рабов надо было кормить, хоть как-то, но каждый день, лечить… А тут ещё стало известно, что Гор похитил больше дюжины отличного мяса, что с каким-то эльфом каким-то образом ухитрился забрать из Садов Мечты девушку-эльдар, и тут же новый удар: дракона, которого Барр отправила вслед за Гором, тот ухитрился убить!.. В первые минуты, услышав эту новость, Драйвер просто в неё не поверил. Он-то хорошо знал, что это за тварь, видел его, представлял его возможности и знал о его неуязвимости для обычного оружия. Как Гор смог убить его, КАК?!! Это не укладывалось в голове… И Барр не появлялась и не откликалась, вдруг пропав в самый ответственный момент! Пора пришла для нового Привоза, но проклятый Доктор был болен, а Барр исчезла… Да и не хотел Драйвер предоставлять свежее мясо бесплатно!

Лодо задержался в Элиоте, хоть в любой момент мог предоставить Гэбриэлу те сведения, которые тот просил его раздобыть: большинство имён он знал и так, только теперь сопоставив их с кличками, которые назвал ему граф Валенский. Просто в последнее время у Лодо появились разные мысли и сомнения, которые следовало прояснить. Итальянец служил Святому Престолу, но послушным орудием не был. Сомнения, которые у него появились, следовало развеять, либо подтвердить. И как можно скорее и тщательнее… Раздумывая, как это сделать, он бродил по знакомой площади в образе торговки Лауры, предлагая прохожим «чётки из Ватикана, освященные самим Папой!». Многие брали, торговля у Лауры по-прежнему шла хорошо.

– Чётки из Ватикана? – Спросили его по-итальянски, и Лодо, повернувшись, узнал секретаря-доминиканца, много раз виденного у мастера Дрэда.

– Сколько? – Улыбаясь, спросил он.

– Всего один серебряный талер, – пропел Лодо, – один талер, и вас коснётся благодать Святого Престола!

– Всего талер за такую чудесную вещь? – Приподнял брови доминиканец. – Возьмите три!

– И вам три чудеснейших вещицы, подарок вашей супруге и сыну… или дочке?..

– Полно, Ангел, не оскорбляй монаха. – Глаза доминиканца сощурились, став очень холодными, но не холоднее, чем у самого Лодо. – Ты слышал, в городе объявился чудной англичанин, сэр Гохэн?

– Что за англичанин?

– Вот и мне интересно: что он такое… – Протянул секретарь. – Просто смерть, как интересно!

Лодо раздумывал недолго. Секретарь, по его мнению, сам был тёмной лошадкой, хотя Дрэд ему доверял. Сэр Гохэн… Странное имя для англичанина, и странная внешность – найдя его, Лодо увидел высокого мужчину, смуглого, с желтоватым оттенком кожи и с восточными чертами лица, чеканными, волевыми и красивыми странной, экзотической красотой. Лодо видел такие лица на Востоке, у жителей далёкой страны Катай, привозивших в Сирию и Константинополь шелка, бумагу и специи. Подкуп, шантаж и слежка привели Лодо в сарай на сваях, над самой водой, каких много было в построенном на болотах и каналах Элиоте. В сарае стояла большая прогулочная лодка, а над нею находилось помещение, в котором хранился какой-то инвентарь. В этом сарае, как узнал Лодо, должны были встретиться Дрэд и Гохэн, и Лодо хотел знать, зачем.

На место он прибыл за сутки до встречи. В чёрной, не стесняющей движений одежде, он устроился среди высоких балок так, что стал совершеннейшим невидимкой, он даже лицо себе замазал сажей. Его старания и ожидание были вознаграждены: сначала сарай обследовали, а потом окружили люди Дрэда, затем, глухой ночью, появился сам Дрэд, и сразу же за ним – Гохэн. Для них уже поставили кресла, накрытые волчьим мехом, канделябр в десять свечей, столик с фруктами и вином, пол накрыли ковром.

– Кто вы такой? – В лоб спросил Дрэд. – Мне доподлинно известно, что хоть вы и сошли на пристань Элиота с английского корабля, прибыли вы не из Англии, а поднялись на корабль в устье Фьяллара и заплатили капитану за молчание.

– Видимо, мало заплатил. – У рыцаря был густой низкий, прямо-таки подземный голос, и говорил он с отчётливым, но неведомым акцентом. Лодо, умевший определять большинство выговоров этого мира, понятия не имел, что это за акцент. Он хорошо видел лицо рыцаря: высокие скулы, красивый нос с еле заметной горбинкой, скульптурной красоты губы и подбородок. Лодо приходилось встречать кочевников с лицами царей и вождей, и всё же в этом человеке было что-то не то. И уши у него были вполне человеческие, а вот настораживало в нём что-то, и всё.

– Этот Остров, – чопорно произнёс Дрэд, – находится на пороге потрясений и перемен…

– Искусно подготовленных вами.

– Ошибаетесь. Их подготовили природа, Господь, сам ход вещей. Существование тварей вроде эльфов, русалок, дриад, леших и прочих противно естеству и оскорбительно и отвратительно Господу, а значит, с ними должно быть покончено раз и навсегда. Так же, как и с выродками людей и эльфов, и с Хлорингами, которые давно мешают свою кровь с нелюдями и служат им верой и правдой. Мы всего лишь хотим помочь этому Острову и принести его жителям мир, порядок и Царство Божие.

– Аминь. – Ядовито усмехнулся Гохэн. – Ты только забыл уточнить, что под словами «мир, порядок и Царство Божие» ты подразумеваешь пытки, козни, интриги, костры инквизиции, наветы, доносы и убийства. Впрочем, мне это абсолютно безразлично. У нас есть общий враг, и на данном этапе важно только это.

– У кого – у нас? – Спросил Дрэд надменно. Он отлично умел прикинуться эдаким растяпистым добродушным чудаком, но если хотел, умел показать и свою истинную суть, холодную, безжалостную. И это обычно пугало или хотя бы смиряло его оппонентов, но не Гохэна. Тот ответил таким же холодным взглядом, произнёс вкрадчиво:

– Хочешь знать? Тогда смотри. Хорошо смотри! – Он моргнул, и вдруг глаза его изменились. Лодо сверху хорошо было видно, что они стали жёлтыми, змеиными, с вертикальным зрачком, яркими. Он содрогнулся, а что касается Дрэда, так тот просто шарахнулся, с воплем:

– Дьявол!!! – И схватился за распятие. Гохэн засмеялся:

– Что ты так испугался? Ты же преданный слуга Зла. Или ты сам веришь, что ложь, интриги и убийства угодны Творцу? Он создал жизнь, а ты несёшь смерть. Ты назвал Старший Народ противными естеству тварями, но в самом деле это вы, люди, отвратные, грязные, подлые и низкие твари. Не существует более мерзких созданий, чем вы. Этот Остров – наш. Заполучив его, первое, что мы сделаем – это уничтожим людей, всех до единого, и Остров вновь станет чистым. Но у тебя, Дрэд, есть шанс уцелеть и отправиться куда пожелаешь, и не с пустыми руками. – Он протянул Дрэду на ладони огромный, с куриное яйцо, дивной красоты сапфир, инклюз, чистейшей воды и нереально-голубого цвета. – Например, это. И многое другое. За каждого уничтоженного Хлоринга и Ол Таэр ты получишь вот по такому камню. За Гэбриэла Хлоринга ты получишь в десять раз больше.

– Почему именно за него? – Трудно сглотнув и облизав пересохшие губы, спросил Дрэд.

– Он несёт в себе кровь и благодать Лары Ол Таэр и её отца, Белого Орла; он владеет Виндсваалем, он – единственный, кто способен реально противостоять нам. Истинным владыкой Острова станет хозяин Чёрной Башни; Гэбриэл Хлоринг, или Сетанта Ол Таэр, единственный, кто может претендовать на неё.

– Значит, спасение людей на этом Острове – в его руках? – Дрэд не сводил взгляда с камня. Лодо затаил дыхание.

– Благословение его матери сделало его неподвластным никаким чарам и никакому колдовству. Он чист. Даже его брат и остальные Ол Таэр уязвимы, но Сетанта – сильнее любого зла. Думаю, если бы ваш Дьявол существовал на самом деле, даже он был бы бессилен. Его можете убить только вы, люди, убить самым пошлым и примитивным образом, как всё, что вы делаете – ножом в спину или стрелой из-за угла, или из засады, мне безразлично, к чему вы прибегнете. Любая низость – в вашем стиле, и вы всегда сможете себя оправдать.

– Но я слуга Священного Официума… Наша цель… – Дрэд колебался. То, что было перед ним, даже не пыталось ничем прикрыть свои намерения. Это было зло, которое собиралось уничтожить людей Острова, людей, ради которых, якобы, и действовали Папа и он, Дрэд. Именно эти люди были целью, ради которой затрачивались такие средства. Ну, во всяком случае, так было принято считать. Чудовище предлагало ему богатство и не давало ни малейшей возможности сделать хорошую мину при плохой игре, как-то оправдаться, чем-то прикрыться. Либо он подонок, за деньги предающий тысячи людей, либо нет.

– Ваша цель, – презрительно перебил его Гохэн, – власть и богатство. Поверь, Дрэд: жили люди до вас, будут жить и после. Вы – только пена на поверхности, алчные паразиты, которые прячут за красивыми словами о всеобщем благе свои корысть и жадность. На самом деле всё, что нужно любому виду, что эльфам, что людям, что нам – это чтобы женщины рожали детей. Не будет детей – не будет будущего, не будет жизни. Мы боремся за будущее, и поэтому, хоть ты и считаешь меня чудовищем, мы правы, а ты – нет. Мы – жизнь, а ты – зло. Но я даю тебе возможность стать очень богатым злом. Остров наш, а остальную землю, ежели хочешь, бери себе. Если сделаешь то, что мы велим, у тебя будет столько золота и камней, сколько нет у всех земных королей, вместе взятых.

– Я… могу тебе верить? – Сглотнув, Дрэд сдался. Борьба была не долгой. Он боялся, что если попытается отказать, монстр, кто бы он ни был, убьёт его. И этим он оправдал-таки себя, соглашаясь предать всё, за что, якобы, ратовал и боролся. «У меня нет выбора». – Твердил он себе, как заклинание.

– Это я не могу верить тебе. – Надменно сказал Гохэн. – Я не лживый дайкин, всё, что я говорю – правда. Так ты согласен? Ты уничтожишь Хлорингов для нас?

– Да, господин. – Нагнул голову Дрэд. Лодо закрыл глаза, чувствуя такое отвращение, какого не чувствовал даже в Садах Мечты. Вновь, и ещё сильнее, он, наёмный убийца и шпион, чувствовал себя праведником по сравнению с тем, за кем следил. Через полчаса после того, как Дрэд и его люди покинули лодочный сарай, Лодо спустился вниз, разминая затёкшие руки и ноги. Он узнал больше, чем надеялся узнать, и больше не колебался.

Всё было хорошо в новой компании Вепря, кроме одного: секса у него по-прежнему не было. Он даже поломал себя и преподнёс Зяблику веник из полевых цветов, но та рассмеялась и бросила его в костёр. А секса очень хотелось, тем более что Птицы вели себя вольно и условностей не признавали. То одна, то другая парочка могла начать целоваться прямо у костра, не обращая никакого внимания на окружающих. Да и танцы у этого самого костра заводили так, что Вепрь аж багровел весь от невыносимого желания и уходил куда-нибудь подальше. Особенно изводила Вепря Конфетка, от которой он так пока и не услышал ни одного слова, и которая ни с кем не целовалась, вообще держалась особняком, но танцевать любила, и танцевала так, что глаза горели и зубы стискивались не у одного Вепря. Девушка была нереально гибкая; игнорируя все законы физики и земного притяжения, она гнулась, извивалась, даже взлетала над землёй, сосредоточенная, со сверкающими каким-то неземным блеском и устремлёнными куда-то в собственную Вселенную глазами. В первый же день Ворон, заметив, как Вепрь смотрит на Конфетку, подошёл к нему и тихо сказал:

– Не тронь её. Понял?..

– Да не собираюсь я. – Огрызнулся Вепрь. Ну, не дурак же он! Когда его считали глупее, чем он есть, Вепря это страшно задевало.

– Я хочу, чтобы ты понял. Я её нашёл на стоянке углежогов. Они её держали там на цепи, Бог знает, сколько времени, и для чего, сам понимаешь. Она умеет говорить, и что её зовут Конфетка, она сама нам сказала. Но говорить не любит. И сама по себе, сранненькая такая… Но мы любим её, все. А какая она лучница, ты видел сам. Мы за неё тебя порвём в хлам, каждый добавит. И да… она может и прийти к тебе. Сама. Если захочет. Это у неё тоже… странность такая. Но если и придёт, будь с нею осторожен, не пугай её, не вольничай особо. Если оттолкнёт – не настаивай. И на следующий день веди себя так, словно ничего не было, она не терпит, когда на неё какие-то права предъявляют. Всё понял?

– Не дурак. – У Вепря появилась слабенькая надежда. Кто её знает, эту чокнутую, вдруг придёт?.. И как бы её соблазнить?.. Вепрь помаялся ещё день, и обратился к Синице. Как он понял, частые залёты Синицы объяснялись тем, что он был отчаянный ходок, и очень любил деревенских и поселковых девушек, навещая их с риском для жизни. Полагая Синицу экспертом в амурных делах, Вепрь обратился к нему с вопросом: как?.. Как сделать так, чтобы девка дала?

– Да хрен его знает. – Синица почесал в затылке. – Я, знаешь, определённых схем не придерживаюсь. Полагаюсь на вдохновение. Девки, они ж разные! Одной надо, чтобы её облизывали и козликом вокруг неё скакали, другой – чтобы погрубее так, знаешь, по-мужицки, за холку и на сеновал… Третья любит поговорить, чтобы ты её заболтал, рассмешил, всё такое. О! – Он оживился. – Знаешь, что все девки любят?.. Музыку.

– Музыку?..

– Ну, да! Научись на эльфийской гитаре бряцать, и петь, они сами на тебя вешаться будут. Вот увидишь!

Теперь в затылке чесал Вепрь. Гитара была у Ворона, но он её ожидаемо не дал. Инструмент был дорогой, хрупкий. И да, звучал красиво, так, что душу рвало на части. Еда и ночлег у Птиц были общие, ели из одного котла, но всё остальное член банды должен был добывать наравне со всеми в бою, во время налётов, либо – если владел каким-то полезным умением. Вепрь пока не знал, где находится главное селение Птиц, а что таковое имеется, он понял из общих разговоров в первый же вечер. И там, как он понял, есть такие, кто вообще не участвует в налётах, зато куёт, правит броню, шьёт, и чего только не делает. Достойные восхищения воронёные сабли Совы выковал как раз какой-то полукровка. Но Вепрь и сражался-то, как оказалось, не особенно мастерски, а уж какому-то полезному ремеслу их в Садах Мечты и после них и вовсе никто не учил. До сей поры Вепрь считал, что не делать ничего, а безбедно существовать, грабя, куражась и насилуя, круто. Но теперь он был среди тех, кто так не думал, и его жизненные установки вступили в отчаянный конфликт с действительностью. С одной стороны, у Драйвера было сытнее, проще и безопаснее, и Вепрь порой отчаянно жалел о тех днях. С другой – с Птицами было интереснее. Разговоры, песни, танцы у костра, вольный дух, кураж – больше нигде ничего подобного Вепрь не видал. Когда Ворон и Сова под музыку крутили оружие в странном парном танце, или сражении – не понять, – смотреть на них хотелось вечно, и от красоты и мастерства обоих захватывало дух. И как Ворон приручил эту дикую кошку?.. Вепрь порой отчаянно завидовал ему. Из их общего с Совой шатра порой такие звуки доносились, что крышу рвало от зависти и возбуждения! И Зяблик, которую Вепрь по-прежнему выделял из всех девушек, владела саблей не хуже Совы, просто была не настолько демонстративной и вызывающей, как подруга Ворона.

– Научила бы меня так. – Сказал он однажды, не выдержав. Зяблик, поиграв саблей, ловко вложила её в ножны:

– Тебя?.. Тебя бесполезно!

– Это почему?! – Обиделся Вепрь.

– Ты слишком старый. Хотя… – Она осмотрела его с дерзким вызовом. – Могу и поучить. А то во время первого же налёта опозоришься.

Вепрь даже не сразу решил для себя, что для него обиднее: то, что он старый, или то, что он непременно опозорится?! Но стерпел – чего не стерпишь ради секса, который иначе не получить?.. У Зяблика была нежная светлая кожа, матовая, с бледными веснушками, и волосы в тон, медные, мягкие и пахнущие вербеной. И глаза цвета лесного ореха, обрамлённые пушистыми рыжими ресницами… В жару она снимала кожаную куртку и оставалась в белой эльфийской рубашке и кожаной каштановой жилетке, соблазнительно обтягивающей фигуру, и кожаных же штанах, заправленных в мягкие эльфийские сапоги. Длинноногая, стройная, она даже снилась Вепрю во сне, и гораздо чаще, чем Сова или Конфетка. Во время их занятий с мечами Вепрь то и дело заглядывался за ворот рубашки, открывающий ключицы и нежную, и тоже в светлых веснушках, кожу на груди, которая только угадывалась, но это возбуждало и манило даже сильнее, чем если бы девушка маячила перед ним без всего. Лёжа потом у костра, Вепрь покусывал травинку, слушал музыку и представлял себе, с замиранием сердца, как тянет за кончики воротника и открывает все больше и больше… И так ему было в такие минуты и хорошо, и хреново одновременно! Он и хотел Зяблика, и злился на неё страшно. Получить бы своё, а там он ей припомнит и насмешки, и дерзость!.. А то дразнит, стерва, откровенно дразнит, знает, что он не посмеет, побоится Ворона и других… И пользуется! Ох, не стерпит он однажды… И предательские мысли заползали в голову: а что, если он, к примеру, переметнётся к этому их врагу, Бергстрему, и сдаст ему лагерь Птиц, хотя бы этот? Или, к примеру, одну наглую Сову, которая сама здесь бахвалится, что Бергстрем за её голову огромную награду обещал?.. Ну, к примеру?.. А что? Дать ей по голове, связать, оттрахать хорошенько, да и рвануть с нею в Лавбург – не лучше ли будет так, чем терпеть здесь всю эту чухню?..

Клойстергем, столица герцогства Далвеганского, древнего королевства Далвеган, когда-то, до войны с феями, красивого, богатого и славного, был своеобразным и довольно красивым городом, ещё несущим в себе отблеск былого великолепия. Заложен он был датчанами и саксонцами, поэтому здесь преобладали немецкие и датские фамилии, но много было и англичан, и шотландцев, как повсюду на Острове. Помимо фамилий, архитектура и сама структура города были почти стопроцентно датскими. Как и большинство датских городов, Клойстергем был портовым городом, и именно здесь строились лучшие нордландские корабли, в том числе и «Единорог» Хлорингов, и отсюда шла львиная доля дохода в герцогскую казну. Вторым по значимости источником были овцы, которые паслись на всём пространстве от Лав до Нью-Нэша, на солончаках и дюнах западного побережья Нордланда; из шерсти этих овец пряли шерстяную ткань, в основном для парусов, которую продавали не только по всему Нордланду, но и в Европу, особенно в Скандинавию. Ещё здесь делали отличные сыры из овечьего молока, но сыры эти пользовались спросом только в самом Далвегане, из-за своеобразного вкуса и запаха, да у малого количества гурманов в других герцогствах. Помимо этого, далвеганские моряки были отличными рыбаками и китобоями – китовый жир начал понемногу вытеснять каменное масло – так в Нордланде называли нефть, – и очень дорогие свечи. И если бы не пожирающие пахотные земли болота, которые сгоняли земледельцев с обжитых мест и гнали их в города и посёлки побережья, где и без них остановка была напряжённая, Сулстадам не приходилось бы жаловаться на жизнь. Но обездоленные и озлобленные люди множились, как кролики весной, пополняя армии воров, бродяг, разбойников и нищих, а власть в ответ ожесточалась, герцог издавал все новые указы, которые карали буквально за всё смертной казнью. Вешали даже за кражу куска хлеба, не говоря уж о чём-то более серьёзном. Очень суровым наказанием каралось бродяжничество, человек без определённого места жительства приговаривался к порке, и не просто порке – его запарывали насмерть. Этой мерой герцог намерен был если не удержать людей на болотах, то прогнать их из герцогства, и это ему весьма успешно удавалось. Люди бежали из Далвегана в Элодис, где их так же ловили за бродяжничество. В Элодисе за это не убивали, но участь таких бродяг была не менее жалкой: их отправляли на рудники или продавали в Анвалон для той же цели. Формально рабство давно было запрещено на всём Острове, но преступниками торговали совершенно законно; их мог купить любой вельможа для чего угодно.

Но, не смотря на меры, принимаемые герцогом Далвеганским и его братом, даже во многом именно благодаря им, напряжение в герцогстве возрастало. Герцогу нужна была война.Война означала, во-первых, врага, который стал бы громоотводом для народного гнева; во-вторых, набор рекрутов в армию, которая, как Молох, проглотила бы и переварила всех лишних, обездоленных и опасных; в-третьих – огромные выгоды, как материальные, так и духовные, репутационные и всяческие другие. Титус Сулстад был страшно ленив, и сама мысль о том, что пришла пора шевелиться, действовать, напрягать как извилины в голове, так и своё жирное, ленивое, изнеженное тело, приводила его в дурное настроение сутки напролёт. Кенка вместо него и от его лица гонял по всему Острову, встречался с дворянами, которых следовало привлечь на свою сторону, подкупить, запугать или устранить, с духовными лицами, своим авторитетом «последнего рыцаря чести» служа брату, которого все презирали и считали извращенцем, верой и правдой. Ведь братья, не смотря на частые ссоры и взаимные оскорбления, были очень сплочённой парой, понимая, что друг без друга они никто. С детства они были горой друг за друга. Титус часто лупил и постоянно оскорблял Дристуна, но стоило кому-то только сделать выпад в сторону младшего, и старший превращался в дракона, вставая на его защиту. И так продолжалось по сей день. Герцог никогда не воплотил бы в жизнь свои грандиозные планы, какими бы изощрёнными они не были, если бы у него не было брата, готового делать это за него.

– Я думаю, – говорил Кенка, вернувшись в Клойстергем накануне Иванова дня, – что Бергстремы готовы заключить с нами союз. Им не помешает наша поддержка. Большинство дворянчиков Междуречья не желает идти против Элодисца, и смотрит в рот Еннеру и Бергквистам, которые всегда на стороне Элодисца, тут уж ничего не поделаешь.

– На «»я нам союз с Бергстремами? – Возразил мрачно герцог. – Ты башкой-то думай иногда. Она у тебя что, только для того, чтобы страшную рожу делать?.. Она у тебя и так…

– А у тебя только на то, чтобы жрать в неё! – Вспыхнул Кенка. – С Бергстремами вместе, объединившись, мы Еннера в лепёшку расплющим и свиньям скормим!

– И дальше что? – Скривился герцог, таская с огромного блюда подле себя копчёные куриные желудки. Он не ел – он перекусывал между основными приёмами пищи. – Воевать и с королевой?.. И с Римом? И с европейскими друзьями Хлорингов?.. За Еннера на нас пойдёт сам принц Элодисский, а он не так уж и слаб сейчас. Как оказалось, много ещё таких, кто очарован его ложным блеском. Если они за него и не встанут, то и против не пойдут.

– Да мы и его свалим!

– И нам придётся потом расхлёбывать кашу в Европе… Нет, Дристун, ни хрена ты не понимаешь. Не зря здесь Дрэд пасётся, жопа гнидостная, и не зря он с командором любезничает… Он ждёт, паскуда, когда мы пересрёмся промеж собой. А тогда приведёт сюда иоаннитов, которые сейчас в Ирландии, зачем, как ты думаешь?..

– А если его тоже перетянуть на нашу сторону?.. Пообещаем ему… чего-нибудь.

– Чего?! – Фыркнул герцог. – Риму подачки не нужны, и обглоданную кость он не схватит, он не собака. Капитолийская волчица желает весь мясной пирог целиком только себе.

– Да на хрена мы ему нужны?! Примем его инквизицию, да и дело с концом… Пусть нам попы лишние рты с дымом пустят, нам же лучше!

– Нужны. – Герцог насупился, утопив подбородок в складках. – Зачем – не понял пока, но нужны. Что-то он здесь вынюхал, сердцем чую. Что-то очень и очень сладкое… или жирное… Зачем он с англичанином Гохэном встречался, ума не приложу. Встречу они так обставили, что моим шпионам и близко не удалось подобраться, и англичанин этот – странное… туловище, очень странное. Но я выясню. Я не я буду, если не разгадаю его загадку… Есть у меня теперь выход на него, близко я к нему подобрался, очень близко. И тут мне пригодится твой марьяж с Драйвером.

– Че-его?! – Привстал Кенка. Герцог снова презрительно фыркнул:

– Ты из себя василиска-то не строй, не напугают меня твои выпученные зенки, захлопнись лучше и слушай. Этому… выходу деньги и прочая хрень не нужна. Но ему нужно кое-что не менее ценное. Ему нужна эльфийка. Молоденькая, очень молоденькая. Сечёшь?

– И где её взять?..

– Он европеец, здесь недавно. Полукровка ему уже не проканает, а вот эльдар сгодится. Он эльдар от чистокровки сроду не отличит, их порой сами эльфы путают. Как ты у Драйвера эту эльдар получишь – твои проблемы, но получить её ты обязан. Понял меня?

Кенка сел обратно, бормоча под нос ругательства, которые герцог, как обычно, пропустил мимо ушей.

– Я должен знать, что здесь ищет Дрэд, и я узнаю, чего бы мне это не стоило. – Продолжил он. – А пока не узнал, продолжим по моему плану. С Бергстремами мы сговоримся, но тайно. Их следует всеми способами подталкивать к мятежу и грызне с Хлорингами. Дадим им денег, подгоним людей для ополчения. Здесь насобираем, их у нас, как грязи, заодно большую проблему решим. Только организовать их доставку в Междуречье надо грамотно, так, чтобы на нас ни одна падла не ткнула пальцем. Скоро один из Эльдебринков сюда пожалует… Я думаю, твою девку сватать.

– Который? – Заинтересовался Кенка.

– Хильдебрант, третий.

– За старшого отдам, за третьего – хрен. – Набычился Кенка. – Она Сулстад, и не абы что, девка красивая, налилась, заневестилась, залюбуешься! Её за короля отдать не стыдно, не то, что за третьего сына…

– Так ему и скажешь. Не важно. Или нет – главное, что он будет здесь и какое-то время здесь проведёт. Во время его визита пусть анвалонские шкиперы набирают людей и везут их в Нью-Нэш. Переправим их в Междуречье через Анвалон. Надеюсь, здесь-то понимаешь, зачем?

– И оружие им анвалонское справить? – Обрадовался Кенка.

– Можешь, если хочешь. – Кивнул герцог. – Только людей подбери надёжных. И чтобы все хвосты потом подчистил.

– Значит, – теперь и Кенка сообразил, куда метит брат, – это вроде как анвалонцы междуреченцев поддерживали и на Хлорингов науськали…

– Анвалонец же зол на герцога, придурка молодого. Вот и решил отплатить… А мы придём и наведём порядок. И уже ни одна европейская рожа нам не вякнет, что мы-де нелегитимная власть. – Герцог удовлетворённо вздохнул.

– А что с их девкой? С этой, Габриэллой?

– Я принял меры. Там сейчас мой человек, он всё сделает, как надо.

– Похитит её, что ли?

– Из Гранствилла её не похитить, и думать нечего. Хлоринги её сами из Поймы вышлют.

– С чего вдруг?..

– Им придётся её в монастырь сослать, и не в Разъезжее, а подальше, на Север. На дороге мы её и перехватим… Если ещё и девка будет у нас, то Дрэду придётся только сопли утереть. – Герцог тяжко вздохнул, ёрзая, словно разжиревший кот, приготовился, уперевшись руками в подлокотники, тяжело поднялся, вынул свою тушу из кресла, шумно перевёл дух и потопал в сторону выхода на террасу. Там, с увитой девичьим виноградом террасы, устланной любимыми герцогом персидскими коврами, открывался вид в прелестный сад, где среди цветов играли две девочки, восьми и шести лет, беленькая и рыженькая, обе полукровки, обе хорошенькие, как ангелочки, особенно беленькая. Кроме веночков из искусственных, но мастерски сделанных цветов и жемчуга, на девочках не было ничего, и герцог развалился на низком диване, любуясь ими. Правда, любованию мешало то, что у старшей девочки уже обозначились грудки – герцог этого не выносил. Повздыхав, он приказал:

– Хлоя, подойди к папочке! – И старшая, беленькая, девочка с готовностью подбежала к нему.

– Поцелуй папочку. – Герцог вытянул толстые влажные губы. – И иди, надень тунику…

– А Дафна? – Спросила Хлоя.

– Дафна пусть бегает так.

– У-у-у-у. – Насупилась девочка, но не спорила, побежала выполнять прихоть «папочки».

– Так у неё скоро и волосы на лобке полезут. – Вздохнул герцог. – Жаль – самая красивая девочка, что только у меня были… Жаль, что они так быстро растут!

Кенка только фыркнул, не скрывая своего презрения. Которое герцог, как всегда, проигнорировал.

– Когда у меня будет новое мясо? – Спросил он.

– Драйвер говорит, что мясо, которое тебе приготовил этот придурок, нашёл и похитил Хлоринг. Представь, это оказалась его дочь! Прижитая от какой-то затраханной девки в Садах Мечты… Вылитая Лара, кстати. Элодисец писается от счастья, сюсюкается с нею, называют её принцессой эльфов… Идиоты!

– Я хочу это мясо. – Помолчав, веско обронил герцог. – Во-первых, она моя, изначально предназначалась мне. А во-вторых, я хочу, чтобы у меня здесь бегала Хлоринг, копия Лары, принцесса этих грёбаных эльфов. Хочу послать этим тварям в Лисс весточку о том, что их «»ная принцесса, их внучатая племянница, отсасывает мне со всем своим удовольствием! – Он стукнул сжатым кулаком по дивану. – Она должна быть у меня!!! И мне плевать, как ты это устроишь!!!

Глава пятая. Лесная глушь

Пятеро детей разного возраста играли во дворе Хефлинуэлла – в том дворе, в который выходили галереи, опоясывающие жилища слуг и образующие вместе с внутренней невысокой стеной гулкий колодец. Внутри этого колодца и играли ребятишки – недавние дожди, часто выплёскиваемая сюда мыльная вода и редко заглядывающее сюда солнце создали идеальные условия для детских игр, кошмар трудолюбивых матерей: обширную, роскошную лужу, в которой даже плавали пресноводные креветки, существа притягательные для детского сердца и вызывающие отвращение у матерей и старших сестёр. Играли две девочки, семи и пяти лет, и три мальчика, восьми, шести и трёх лет от роду. Игра была самая, что ни на есть, восхитительная: кто поднимет больше всего брызг, бросив в воду самый тяжёлый камень. Особенно старался младший карапуз, который извазюкался с ног до головы, был весь грязный и мокрый, и активнее всех искал камни, а если не находил, отнимал их у старшей сестры. Если сестра не давала, он поднимал истошный визг, и тогда откуда-то сверху раздавался суровый вопль их матери:

– Линда!!!

Это решало дело. Девочка с мученической гримасой отдавала братцу снаряд и отправлялась на поиски нового. Дети давно заметили, что на них со стены, отделяющей южную часть двора от сада Золотой Башни, смотрит ещё одна девочка, изнывающая от желания поучаствовать в игре, но нарочно делали вид, будто её не видят. А Вэнни, удравшая от няни Изольды, даже ножкой притоптывала, так её тянуло туда, к вожделенной луже! Сообразив, какую ценность имеют камни, она, сопя от усердия и от страха, что дети убегут, пока её нет, сбегала вниз, и у основания стены собрала в подол своего роскошного платьица столько камней, сколько смогла унести. К её огромному облегчению, дети не ушли – бродили по двору в поисках снарядов, нарочно не глядя на Вэнни, хоть как только она исчезла, украдкой выглядывали её.

– Девочка-а, – сказала Вэнни, когда Линда оказалась поблизости от неё, – а у меня есть камни!

– Маленькие, небось! – заметила Линда.

– Вот! – Вэнни показала ей камень, который еле приволокла на стену, – и ещё есть!

– Так давай их сюда. – Сказала Линда.

– Меня зовут Вэнни. – Сообщила та. – Я принцесса.

– Принцессу зовут Габриэлла, и она взрос-ла-я. – Неописуемым тоном срезала чужачку Линда.

– Ну, и что. – Насупилась Вэнни, даже выпятила нижнюю губку. – Я принцесса эльфов, ясно?

– Смотри, смотри: остроухая! – Обидно засмеялся мальчик. – У эльфов уши, как у ослов, бэ-э-э!!!

– Сам ты… осел! – Оскорбилась Вэнни. – И не дам вам камни, сидите там… в луже! Бе-е-е!

– Камень хочу! – Завопил малыш, дёргая за руку сестру. – Дай камень, дай!!! Я маме всё скажу!!!

– А мой папочка убил дракона! – Выпалила Вэнни. – И у него есть волк, а у вас нет!!! Я скажу ему, и волк вас всех съест!

– Вэнни! – Леди Изольда, услышав детские голоса, ломилась прямиком через кусты. – Ты что делаешь, негодная девочка… Ты же можешь упасть!!! И что с твоим платьицем?! Что скажет твой дедушка, когда ты в таком платьице придёшь к нему в гости?!

Вэнни, уходя, ещё исхитрилась повернуться и показать язык остающимся внизу ребятишкам. Те постояли, глядя на стену. На самом деле им только стало интересно! Завязывалась крепкая детская дружба, и тут такое! Дети пошли прочь, потеряв интерес к луже и обсуждая, кто могла бы быть эта странная девочка.

– Дракона убил сэр Гэбриэл, – утверждал старший мальчик, впечатлённый красотой Вэнни. – Это его дочка!

– Сэр Гэбриэл, – вредным голосом всезнайки возражала Линда, – женится на графине Июсской, у них ещё НЕТ ДЕТЕЙ!

Гэбриэл, который каждое утро находил минутку-другую, чтобы проведать дочку, выслушал жалобу леди Изольды, и пожал плечами:

– А что ей, со взрослыми только общаться? Ей нужны приятели всякие. Ровесники.

– Но это дети слуг!

– Ну, и что? Пусть приходят в сад и играют. Я его высочество спрошу, но думаю, он позволит. Там же есть какая-то калитка?.. Вот пусть там стражник встанет и пропускает этих детишек.

– Не могу с вами согласиться, милорд. – Поджала губы леди Изольда. – Девочка говорит такие ужасные вещи! Я стараюсь изо всех сил, чтобы их не слышали служанки, но если она будет рассказывать это детям, а они – своим родителям…

– Какие вещи? – Нахмурился Гэбриэл.

– Она пересказывает, – леди Изольда пугливо оглянулась и нагнулась ближе к нему, заговорив почти шёпотом, – что некий Доктор говорил ей, и что пытался с нею сделать. А еще он, оказывается, рассказывал ей, что она будет жить у противного жирного дядьки и… – женщина густо покраснела, прежде чем выпалить чуть слышно:

– И целовать его писю!!! Вы представляете?! Представляете, если об этом пойдут разговоры в замке?!

Гэбриэл стиснул зубы, несколько секунд борясь с собой, чтобы не дать волю гневу и ненависти и не испугать женщину зря. Вот мразь… поганая пучеглазая мразь!!! Как же он, Гэбриэл Хлоринг, облажался-то так, а, почему ж он так с ним мягко обошёлся?! Забрать бы его сюда, в Хефлинуэлл, да на месяцок в пыточную… Не сдержался – выругался сквозь зубы, вполголоса, но леди Изольда его вполне поняла – она и сама испытывала что-то похожее. Доктора она знала: он несколько раз останавливался в её замке, путешествуя по Острову, и она вполне представляла себе, что он такое.

– Ей действительно нужен кто-то помоложе меня, – сказала она, – но кто-то надежный и постоянный, и кто сам будет под нашим присмотром… Может быть, эльф, или хотя бы полукровка…

– Точно! – Гэбриэл щёлкнул пальцами. – Эта девчонка, Тэсс, она же, кажись, поправляется?! Пойдёт! – И он, поцеловав Вэнни, которая радостно сообщила ему в первые же секунды, что у неё есть новые игрушки, дедушка подарил ей серого пони, у неё в спальне есть птички в клетке, и прочие свои главные новости, и помчалась скакать по саду, громко распевая песенку собственного сочинения в жанре: «что вижу, про то пою», поспешил к Моисею.

Тот жил в пристроенном к стене, отгораживающей сад Рыцарской башни от Хозяйственного двора, коттедже, небольшом, светлом, уютном и предназначенном для учёных занятий – здесь было полно книг, имелась своя лаборатория. Здесь обычно останавливались те гости принца Элодисского, кто имел отношение к наукам, астрологии и химии. Гэбриэлу особенно нравилось здесь то, что у коттеджа имелась просторная, во весь фасад, терраса, которая в летнее время была увита вьющейся розой и хмелем, а нынче, благодаря Алисе, эти растения выглядели особенно пышно и роскошно. Среди буйной зелени хмеля раскрылись яркие глаза вьюнов, над коттеджем распростёр ветви старый клён – почти такой, как памятный Гэбриэлу клён у старой башни, где он выздоравливал, любуясь его листвой. В ветвях клёна и в кустарнике вокруг коттеджа свистали и щебетали птицы, на перилах умывался старый замковый кот, полосатый, солидный, со следами былых боёв на ушах и широченной морде, гроза молодых котов и замковых крыс. Глянул на Гэбриэла, забавно высунув язык, потом заметил Гора, и морда изменилась, стала злой, насупленной. Но своего места он не покинул, собрался, поджав лапы, и сверлил Гора злым взглядом. Пёс делал вид, что на него не смотрит, держась подле хозяина. Тот остановился, прислушавшись: Моисей, сидя в уютном кресле, читал Тэсс вслух какую-то историю. Девочка, всё ещё с перевязанной головой, с ужасными шрамами на губах, слушала, открыв рот: с нею никогда так не обращались, и она каждый свой день здесь считала чудесной сказкой. Гэбриэл дождался конца истории – Моисей читал ей про святого Георгия и дракона, – и только тогда вошёл, и девочка, страшно смутившись, спряталась за высокую спинку кресла Моисея. Граф Валенский был такой красивый! В воображении Тэсс его лицо и фигура были и у святого Георгия, и у святого Валентина, и у всех героев историй Моисея. Слушая эти истории, Тэсс видела Гэбриэла Хлоринга то с копьём, поражавшего дракона, то с мечом и щитом сражающегося с великаном, и глаза её блестели, погружённые в эти видения. Где сама она была то принцессой, которую спасает прекрасный граф, то благородной девицей… Моисей бдительно следил, чтобы девочка не видела своего отражения, не понимала, до чего она изуродована. Он был уверен, что следы ожогов на лице и голове пройдут бесследно, а вот шрамы на губах останутся навсегда, и искренне жалел девочку, такую юную, такую когда-то хорошенькую!

Впрочем, Гэбриэл как раз этих шрамов не то, чтобы не видел – просто, как я не раз уже упоминала, шрамы, синяки и прочие увечья никогда не мешали ему видеть человека и любое другое существо такими, какие они есть. Глянув на Тэсс, он отметил про себя, что девочка выглядит гораздо лучше. Опалённые брови всё ещё выглядели ужасно, но краснота и коросты сошли, ушла страшная краснота из глаз, которые оказались серыми, удивительно чистыми и красивыми. Моисей считал, что брови и ресницы отрастут вновь, да и волосы тоже. Гэбриэл улыбнулся девочке:

– А ты уже почти поправилась, а?..

Тэсс кивнула. Несмотря на страшное детство, на всё, что довелось ей пережить в доме ювелирши, она оказалась девочкой смелой, бойкой и живой. И эти качества пересиливали естественные робость и боязливость.

– Ещё неделька, – ласково посмотрел на Тэсс Моисей, – и мы совсем поправимся. Господин эльф был так добр и любезен, что открыл мне кое-какие секреты эльфийских зелий и трав. Теперь я могу лечить гораздо успешнее. Если вам-таки интересно, я мог бы рассказать…

– Мне интересно. – Признался Гэбриэл. – Но, как всегда, времени ни хрена нет. Я что пришёл… поздороваться, и Тэсс спросить. У меня есть дочка, ты знаешь? – Обратился он к девочке. Та пожала плечами и посмотрела на Моисея. – Я вот надумал к ней подружку приставить, и не взрослую, а как… ну, девчонку, чтобы им интересно было вместе. Чтобы ты за ней присматривала, заступалась там, если что, а, Тэсс?.. Хочешь быть подружкой эльфийской принцессы?..

Тэсс пожала плечами, потом кивнула и спряталась снова. Моисей засмеялся:

– Это великая честь, девочка! Я думал забрать её с собой в Тополиную Рощу, но здесь, при маленькой принцессе, ей будет хорошо.

– Жаль, нельзя забрать и пристроить всех! – вырвалось у Гэбриэла. – Нэш и Марта забирают трёх ребятишек в Разъезжем, я им выделил по двести дукатов на ребёнка… Но как знать, если появятся ещё желающие, что они берут детей не ради денег и не для того, чтобы сделать прислугой в доме – и это в лучшем случае?.. На маленьких полукровок идёт настоящая охота, и не только Драйвер на них охотится. – Он, хоть и спешил, сел в кресло напротив Моисея. Так здесь было прохладно, свежо, красиво и уютно! – Я пока только думаю о том, чтобы послать людей в Ивеллон, и там, всё-таки, ещё слишком опасно… А что-то делать с этими детьми нужно прямо сейчас. Монастырь, конечно, вариант, но там опасно. Барр уже делала попытку забрать детей, и то, что ничего не получилось в тот раз, её не остановит. Она как-то ухитряется прятаться от эльфов, от их магии поиска, и людям умеет глаза отводить, мне Нэш рассказывал. Хитрая… тварь!

– Но разве господа эльфы не могут спрятать этих детей не менее скрытно? У них ведь есть собственные средства для этого? – Предположил Моисей, подумав. Гэбриэл взглянул на него, глаза сверкнули:

– А ведь верно! Эльфы Элодис не такие сволочи, как наша родня, с ними, может, и удастся договориться… Спасибо! – Он хлопнул ладонями по подлокотникам, поднимаясь, и Гор, вальяжно разлёгшийся поперёк входа, вздрогнул и вскочил.

– Слушай, а куда девается еда, которую мы не съели? – Спросил Гэбриэл у брата, с которым вместе завтракал. – До хрена же остаётся, и пирогов, и хлеба, и булок всяких, и сыра…

– Лучшие куски идут слугам. – Ответил Гарет. – Остальное – свиньям и телятам.

– А если хлеб и сыр там всякий, ну, что не совсем стрёмное, нищим отдавать?

– Отец вообще их кормил, и не объедками. – Напомнил Гарет. – Они зажрались и стали выделываться, требовать больше.

– А мы, чтобы не зажрались и ценили, работать их заставим.

– В смысле?

– Я в городе смотрю: красиво, да. Но только в Старом Городе. На нижних улицах грязь, мусор… Пусть нищие, которые нормальные, ну, ходячие, не калеки, этот мусор собирают, убирают там, а за это мы будем их кормить? Хлеба же до хрена остаётся, и булок всяких, я за один такой кусок в своё время горло бы перегрыз. И ночлег им какой-никакой организовать можно опять же. Пусть они его отрабатывают. Всё равно не протолкнуться у ворот от них, достали. А так и накормим, и при деле…

Гарет откинулся на спинку стула, прочищая зубочисткой между зубами. Приподнял задумчиво бровь:

– А что. Думаю я, не будут они работать… Они жрать не пойдут, лишь бы не работать… Но чем чёрт не шутит?.. Только это забота не наша с тобой, а хозяйки Хефлинуэлла. Ты себе представляешь Габи, которая занимается этим?.. Я – нет. Слушай! – Он качнулся вперёд. – Алискин! Алискин сможет! Нищими заведуют францисканцы, вот с ними ей и надо сговориться. Они и столовые организуют, и ночлежки эти, и всех местных нищих и бродяг знают. С нас останется только еда и деньги, которые всё равно потребуются, никуда не денешься. После обеда пойдём к Рыжику и обсудим.

– Только я сначала в Тополиную Рощу съезжу. – Чуть смутился Гэбриэл. Гарет усмехнулся:

– Проведать свою Марию?.. Слушай, а Рыжик не зря тебя ревнует, а?..

– Я уже говорил, тысячу раз: я не смотрю на неё, как на женщину! – Вспыхнул Гэбриэл, швырнул на стол нож. – На неё нельзя сейчас так смотреть!!! Она мне как сестрёнка, ты понял?! И хватит дразнить меня!!!

– Беременная от тебя сестрёнка… Младший, ты меня пугаешь!

– Всё! – Психанул Гэбриэл, поднимаясь из-за стола так резко, что чуть не уронил стул. – Поговорили!!!

– Младший! Эй! – Гарет тоже встал. – Давай, вот только из-за потаскушки какой-то ссориться не будем, а?

– Не смей так её называть!!! – Гэбриэл был так ошарашен и разгневан, что у него даже голос сел, когда он повернулся к Гарету. – Никогда, понял, никогда!!!

– Прости! – Поднял руки Гарет. – Но как ещё её назвать? Я уверен, что она приятная во всех отношениях особа, и красавица, и не более чем невинная жертва обстоятельств, но то, что с нею сделали – то сделали, и чем она стала – тем стала! Мой опыт говорит мне…

– Твой опыт?! – Гэбриэл шагнул вплотную к брату. – Твой опыт!!! Только она то же, что и я, Гарет. Мы с нею – одно. Что я, то и она, и что она – то и я. Помни об этом, когда придумываешь определение для неё. – И вышел, хлопнув дверью. Гарет досадливо поморщился, выругавшись про себя. Он уже попросил Кину отправить весточку Килмоэлю их эльфийским способом, каким бы он ни был. Скорее явился бы этот эльф и забрал свою племянницу! А то и Алиса бесится, и брат ополоумел…

Надо бы глянуть на эту Марию – мелькнуло в голове. Или не стоит?.. Гарет уверен был, что увидит придавленное стыдом и горем, поникшее, забитое создание – те проститутки, которых он видел в Европе, и которые не по своей воле попали в бордель, выглядели именно так. Пока не привыкали, не становились прожженными шлюхами, получающими своё удовольствие от такой жизни, даже испытывающими своеобразную гордость за своё ремесло. Или не сводили счёты с жизнью – бывало и такое. Мария, по словам брата, представлялась ему именно такой. Зачем ему ехать туда, смотреть на неё, бередить её душевные раны, заставлять лишний раз корчиться от стыда?.. Чего он там не видел?.. И Гарет, всё решив для себя, отправился за братом, в приёмную, где их, как всегда, ждали их подданные со своими разнообразными просьбами и жалобами.

Порой Гэбриэлу безумно хотелось уехать куда-нибудь! И не просто уехать, а уехать надолго, в глушь, в лес, посидеть в тишине денька три-четыре, вновь ощутить то волшебное единение с миром. Алиса говорила, что он может это и здесь, и Кину подтверждал это, но у Гэбриэла не то, чтобы не получалось – он не хотел даже пробовать. Очень многие люди просто его раздражали; особенно – гости, которых следовало принимать, развлекать, с которыми следовало быть вежливым. Во время воскресных обедов и ужинов в главном Рыцарском зале собиралось до трёхсот человек! И все они считали себя хорошими знакомыми Хлорингов. Гэбриэл часто замечал среди них пронырливых человечков, которые, фамильярно именуя их просто «Гарет» и просто «Гэйб Хлоринг», вели себя, и разговаривали так, словно были с обоими братьями на короткой ноге, обсуждали их дальнейшие планы и поступки так, словно были посвящены в их сокровенные тайны, и ясно давали своим собеседникам понять, что о чём-то договориться с Хлорингами для них – раз плюнуть. Многие мужчины, от совсем молодых, до пожилых и даже старых, а на взгляд двадцатитрёхлетнего юноши, так даже и дряхлых, не скрывали своих восхищённых взглядов в сторону его Алисы, и обсуждали её так, словно у неё не было жениха, словно она могла быть им доступна! Брат, когда Гэбриэл спрашивал его, зачем им так много гостей, отвечал: «Это наша обязанность. Эти дворяне – наши вассалы и зависят от нас. Они платят нам налоги, мы живём за их счёт. Всё наше богатство – от них. Они нас кормят, они встают под наши знамёна, когда мы зовём их, погибают за нас. Эти пирушки – наша дань им. Здесь они экономят на еде, устраивают свои брачные союзы, развлекаются. Отец слишком долго пренебрегал этой священной обязанностью господина». И Гэбриэлу ничего не оставалось, как молча созерцать всё происходящее, терпеть, пытаться быть приветливым и стараться не замечать то, что задевало или даже оскорбляло его. Да, прав был Гарет, когда говорил, что быть Хлорингом – это тебе не сидеть на попе и попёрдывать! Они с братом уже окрестили не меньше десяти младенцев, присутствовали при заключении шести помолвок и ездили в Новый Город, чтобы сосватать одну невесту своему вассалу. И Гэбриэлом всё сильнее овладевала мысль о поездке на Север. Пусть не в Междуречье. Но в Валену – почему нет?! Он, в конце концов, граф Валенский! Сел на «Единорог» и рванул морем – какие проблемы?.. Гарет говорил, что они ничего не знают о настроениях русских князей, а ведь ходят упорные слухи, что они строят планы по отделению от Элодиса и основанию своего собственного княжества. И там рукой подать Фьёсангервен, а они до сих пор не знают, почему молчит Еннер. Но Гэбриэл чувствовал, что о поездке думает и брат. Гарет устал не меньше него самого, но он принимал бремя власти и ответственности совсем не так, как Гэбриэл. Он нёс его с готовностью и без ропота. С раннего детства, чуть ли не с младенчества, его учили, что это его долг. Сравнивая себя с Марфой и верным сыном, Гарет не лукавил: он понимал, что его бремя – самое неблагодарное и бессмысленное на свете. Что почти всё, ради чего он ежедневно хлопочет, уходит, как вода в песок. Падёж скота, ссоры между рыцарями, беременность дочки хозяина Городка, виновность в беременности сына хозяина Торжка, мир между семьями и будущая свадьба, прорыв дамбы за Копьёво, нападение медведя на корову в Кирбе – всё это были вещи сиюминутные, о которых через месяц уже никто не вспомнит, а он, герцог, обязан был мчаться туда, сюда, и повсюду, тратить время, нервы, силы. Ведь если не латать эти мелкие дыры, то очень скоро герцогство рухнет под собственной тяжестью, распадётся. Люди перестанут чувствовать себя нужными своему герцогу, и тогда он тоже перестанет быть нужным им. И что тогда его семье останется в сложившейся ситуации?.. Самоубиться башкой об стену?..

Гэбриэл видел всё это и понимал брата, как никто. Порой он даже сочувствовал ему, так сильно, что сердце сжималось. Гарет с готовностью положил себя на алтарь власти, до такой степени, что даже о любви и личном счастье не задумывался, принимая, как должное, что этого ему не дано. И Гэбриэл не пытался с ним спорить – он чувствовал, что брату так проще. И старался поддерживать и прикрывать его везде и всегда, а что до мелких стычек, так это им давно стало привычно и нормально. Никакого лицемерия друг с другом и никакой недосказанности – такими были их отношения, сложившиеся сами собой. Гарет, властный и очень сильный, с мощнейшей харизмой, постоянно пробовал брата на прочность, стремясь сделать его своим продолжением, а то и приложением, и Гэбриэлу приходилось постоянно напоминать ему всякими возможными способами и средствами, что он сам по себе и брат, но не собственность.

Он очень изменился. Он сам не чувствовал и не замечал, до чего изменился, и не видели этого близкие, те, кто находился с ним каждый день, – брат, Алиса, Иво, отец, – для кого перемены эти происходили ровно и постепенно. А Гэбриэл теперешний, и Гор – были двумя разными существами, настолько, что Гэбриэл сам теперь воспринимал себя тогдашнего, как почти чужого себе парня. Его образ мыслей, его поступки, его убеждения были теперь для Гэбриэла предметом постоянного стыда и сожалений. И часто, очень часто, думая об этом, он поражался: как могла Алиса тогда разглядеть в нем что-то достойное любви и уважения, как могла простить его и полюбить?! И каково было Гарету, такому гордому и щепетильному, осознать то, что пережил его брат и самому пережить это, и принять его?.. И кем будет он сам, если когда-нибудь забудет об этом и перестанет в душе благодарить их за всё?..

Но от Марии он благодарности не ждал и не хотел. Гэбриэл хотел, чтобы она не преклонялась перед ним, прощая ему прежнюю жестокость, а принимала его заботу, как должное… Только у него не очень получалось. Девушка чуть ли не обожествляла его, и Гэбриэла это смущало и тревожило. Меньше всего на свете он хотел бы, чтобы Мария полюбила его! И что он в таком случае станет делать?! Она высматривала его с косогора перед башней, и едва замечала всадника на сером жеребце, как мчалась к калитке и встречала его, вся сияя от счастья, обвивала его шею руками и хвасталась своими успехами и открытиями – почти, как Вэнни, только девушка понимала своё невежество и посмеивалась сама над собой, и это было так мило!

– Тильда учит меня готовить, – хвасталась она, – я научилась печь оладьи! И делать салат из овощей, хочешь, я сделаю тебе?.. Его нужно заправить маслом, кунжутом и уксусом, будет очень вкусно! Гансу очень нравятся мои оладьи.

– Ну, тогда угощай. – Гэбриэл вслед за нею вошёл в башню, огляделся. Здесь стало чисто, красиво, уютно. Всё новое, добротное, начищенные котлы и кастрюли сверкали, в углу стоял рукомойник из меди – новинка, привезённая из Дании, – а под ним не ведро стояло, а шкафчик, срывающий это самое ведро. Такие рукомойники только-только появились в Европе, и доступны были только богатым людям. Здесь он, разумеется, появился только благодаря щедрости Гэбриэла, который стремился тем, кого любил, дать всё самое лучшее, и был искренне счастлив, когда мог им угодить. Помимо рукомойника, здесь были огромный солидный буфет, полки под посуду и продукты, крюки на балке, чтобы вешать на них окорока и колбасы, и прочие страшно нужные вещи. Окна на нижнем этаже были маленькие, высоко под потолком, свет из них падал полосами, попадая в которые, волосы Марии вспыхивали янтарным пламенем. И сама она постепенно возвращала свою сияющую красоту, от которой захватывало дух. Со свойственной эльдар даже в большей степени, чем полукровкам, быстротой Мария поправлялась и избавлялась от следов отчаяния, голода и побоев. Вот только сердце и душа её ещё пребывали в Садах Мечты, и, не смотря на её храбрые старания бороться с собой, давалась ей эта борьба нелегко. Гэбриэл понимал прекрасно, что такая счастливая, непосредственная и свободная она только здесь, в Тополиной Роще, и только наедине с ним, Гансом и Тильдой. Моисея она уже слегка побаивалась, а Иво и любой другой посторонний человек заставляли её съёживаться и замыкаться в себе, она становилась пугливой, неловкой, и ей неимоверных усилий над собой стоило не броситься прочь и не спрятаться где-нибудь. Но при этом она выглядела такой напуганной и скованной, что Гэбриэл, щадя её, стал приезжать только с Кину, которого Мария совершенно не боялась и не стеснялась, и с Гором, оставляя Иво на дроге или сразу отправляя его домой.

Сидя на кухне в ожидании оладьев, Гэбриэл следил за Марией и думал: как много они теряли, не имея возможности любоваться тем, как некоторые девушки двигаются! Несмотря на беременность, Мария двигалась быстро, и в то же время необычайно грациозно и легко, словно танцевала, движения прекрасных рук были изящными и точными. Она не делала ни одного лишнего движения, замешивая тесто, разливая его на раскалённую сковороду, управляясь с подрумянивающимися оладьями. И говорила, рассказывала, говорила…

– …вечером можно купаться: вода тёплая, и никто не видит. Я купаюсь в рубашке, Тильда говорит: могут увидеть с проплывающей баржи или корабля. В первые дни я так уставала, пока спускалась вниз и поднималась обратно! А теперь мне легко, я даже не запыхаюсь никогда! Вот, тебе со сметаной, или с мёдом?

– Со сметаной. – Гэбриэл потёр руки:

– А запах!!! Ум-м-м… Слушай, вкусно! – Произнёс, проглатывая солидный кусок. – Пышные, во рту тают! Молодец!

Щеки Марии вспыхнули, глаза засияли, она принялась сворачивать в трубочку фартук, как стала делать это всегда, когда смущалась, и как только у неё появился фартук. И тут же ахнула, легко стукнув себя по лбу:

– Оладьи!!! – И бросилась к сковороде под смех Гэбриэла. Гор сидел рядом и преданно провожал каждую оладью на сковороду, а потом на широкую тарелку перед Гэбриэлом, всякий раз надеясь, что эта оладья для него… или эта… ну, или эта… Мария заметила и со смехом, подув на оладью, дала её Гору:

– Держи! Я знала одного Гора, которого страшно боялась и даже ненавидела. Но ты тот Гор, которого я люблю! Держи ещё оладью! Вкусно?.. – Мария собрала отдельно горку на тарелку для Ганса, выложила сбоку щедрую ложку сметаны и выглянула за дверь, позвав его. Ганс подошёл через пару минут, забрал свою тарелку и большую кружку холодного молока, подмигнул Гэбриэлу, и ушёл – он работал во дворе, доделывал перегородки в хлеву для коров. Мария присела напротив Гэбриэла, подперев щёку кулачком, смотрела сияющими глазами, как он ест. А ему так дико было думать, что если бы он не успел тогда, эта жизнь была бы просто стёрта, как что-то ненужное, мелкое, незначительное… Как и его собственная жизнь, и жизнь Алисы, и Иво, и сотен других мальчиков и девочек… «Ты должен спасти их всех». – Вспомнилось ему. И сердце сжалось… Пока что он спас только троих!

Вернувшись в Хефлинуэлл, Гэбриэл решил зайти к Алисе. Не смотря на то, что вроде бы у них было перемирие, и о Марии они больше не говорили, Гэбриэл чувствовал, что Алиса отдаляется от него, и его это пугало. Девушка стала задумчивой, скрытной, редко и мало рассказывала ему о себе, часто не слышала его, когда рассказывал он, думая о чём-то своём. Больше всего на свете Гэбриэл боялся именно этого: потерять Алису и её любовь. По его просьбе Кину нашёл в лесу венерин башмачок, и Гэбриэл, выкопав его, посадил в большой горшок и теперь притащил этот цветок Алисе, отыскав её в саду. Ни одной подружки с нею в этот миг не было, что Гэбриэл посчитал большой удачей, пока не подкрался к ней и не понял, что она тихонько плачет, сидя в тени большой яблони.

– Солнышко! – Отставив горшок в сторонку, Гэбриэл опустился в траву перед ней. – Что с тобой?.. Посмотри на меня, ну?.. Ты чего?..

Алиса поспешно утёрла слёзы, закрыла лицо руками:

– Не смотри на меня, я страшная…

– Ты?.. Никогда. Ты никогда не бываешь страшная, моя феечка!

– Тогда почему ты меня больше не любишь?! – Вырвалось у Алисы, и она, всплеснув руками, зарыдала, а Гэбриэл опешил. Вот тебе и здрасьте!

– Это откуда у тебя сведения такие? – Осторожно спросил он.

– Я что, не вижу?! – Выпалила Алиса. – Ты теперь ведь только о своей Длинной можешь думать!!! Ах, ей нужно секретер, ах, ей нужно зеркало, ах, ей нужно то, и сё, ах, я не успею, мне надо в Тополиную Рощу! – Передразнила она его необычайно противным голосом. – Фу!!!

– Алиса, я…

– Не надо меня утешать!!! – Возопила Алиса, заливаясь слезами. – Я ВСЁ вижу!!! – Всплеснула руками. – Я знала, знала, ах, какая я глупая, что я могла верить… верить… что ты забыл свою Длинную-у-у-у!!!

– А я и не говорил, что забыл её. – Гэбриэл встал. – Я никогда этого не говорил. Я никогда тебя не обманывал. Я говорил, что люблю тебя, и сейчас скажу, что люблю, и что ты моё Солнышко, и вся моя жизнь для тебя. Я не её спасал, а тебя, может, ты забыла?.. Мне стыдно перед Марией до сих пор, но вернись все обратно, и я снова выберу тебя, и хоть это гадко с моей стороны, и мне больно от самого себя, но ты – важнее всего на свете. И ты дурочка, если сомневаешься в этом.

Несколько секунд Алиса ничего не отвечала, заливаясь слезами. Потом, взяв у него платок, утёрла слёзы и высморкалась. Всхлипнула, опустив глаза. Спросила трогательным голоском:

– Это правда?

– Посмотри на своё колечко. – Предложил Гэбриэл. – Помнишь, что говорил Кину?.. Если один из нас солжёт в любви, он умрёт. Я же живой.

– Я не знаю, что думать. – Пожаловалась Алиса, комкая платок. – Я боюсь… Так боюсь! Гэбриэл! – Она подняла на него заплаканные глаза, превратившиеся в две тёмные кляксы. – Не бросай меня, пожалуйста!

– С чего ты вообще взяла, что я могу тебя бросить? – Гэбриэл присел рядом и привлёк её к себе, и Алиса с готовностью подалась к нему, всхлипывая и вздыхая от облегчения. – Кто тебе в головушку твою вбил эту чушь?..

– Девушки говорят, – призналась Алиса, – что если она родит тебе ребёнка, то ты будешь к ней всё время ездить… И она может… нет, она обязательно сделает так, чтобы ты стал думать и о ней тоже, не только о ребёнке… И она отнимет тебя у меня-а-а-а!!!

– Вот… – Гэбриэл с трудом удержал ругательство, прижимая к себе своё глупое Солнышко. – Нашла же, кого слушать, а?! Я бы твоих девушек взял бы, да и… языки-то им бы поотрезал! Не-е-ет, было, было что-то и у Хэ хорошее! Ну, вот на фига ты слушаешь эту хрень и рыдаешь из-за неё?! Вот, вся горячая стала, словно болеешь! Солнышко моё! Да, ребёнок наш с Марией – это проблема. Да, я сам не знаю, как её решу. Но он уже есть, понимаешь?.. И она меня об этом не просила. То, как он был зачат, это позор мой и стыд, не знаю, какой. Но тем более я не могу его бросить и не защищать и его, и его мать. – Он взял лицо Алисы в ладони, бережно вытирая большими пальцами слёзы и глядя прямо в глаза. – Но ты не бойся. Меня хватит и на Вэнни, и на этого ребёнка, кто бы он ни был, и на наших с тобой деток, пусть их будет как можно больше! А Солнышко у меня одно. В небе одно солнце, и у меня одна ты. – Он выдал эту фразу и аж загордился собой – красиво прозвучало, на его вкус, да!

– Правда?.. – Алиса улыбнулась сквозь слёзы такой прекрасной улыбкой, что Гэбриэл ответил не словами, но куда более красноречиво.

– Ты только не целуй её ТАК! – Несколько минут спустя, чуть задыхаясь, взмолилась Алиса, крепко прижимаясь к нему. – Никого, никогда-никогда, не целуй ТАК! Вообще никого не целуй…

– А ты больше не плачь из-за того, что ещё не случилось и вообще никогда не случится, ладно?.. Глупость какая – оплакивать то, чего нет!

– Не называй меня дурой!!! – Оттолкнула его Алиса… Гэбриэл тяжко вздохнул, предчувствуя новый виток скандала, утешений, слёз и поцелуев. Вот такое у него было счастье.

Братья только думали о том, чтобы отправиться в Элодисский лес и искать встречи с Мириэль, когда в Хефлинуэлл явился уже знакомый им Белка и передал, что королева ждёт встречи с Сетантой Ол Таэр, добавив, что на место встречи его проводят из Брыля. Гарета задело, что в этот раз эльфийская королева захотела видеть только брата, но виду не подал, и в Брыль братья поехали вместе, в сопровождении обычной своей свиты. В посёлок приехали ближе к вечеру, когда хозяйки вышли на склон Брыльской горки, кликать своих овец и коров. Деревенское стадо неспешно вышагивало по широкой, натоптанной полосе дороги вдоль неширокой речушки, и от него, откликаясь на ласковые: «Доча, Доча! Кать-кать-кать-кать! Мила! Рябушка!», – отделялись важные коровы с полным выменем и торопливые овцы, по таким же, веками натоптанным тропинкам поднимаясь на склон к своим хозяйкам и своему хлеву. Коровы переступали неспешно, чуть покачивая блестящими рогами, овцы семенили тонкими ногами, встряхивая хвостами и роняя орешки. Роскошные всадники промчались над стадом, но под домами, по склону Брыльской горки, провожаемые любопытными взорами, поднялись на соседнюю горку и остановились перед местным трактиром, утопающим в буйно разросшихся кустах отцветшей сирени. Здесь они как-то уже побывали, и Гэбриэл хорошо помнил и местную кухню, и местных девушек, очарованных его армигером. Он надеялся перекусить в прохладе и уюте – езда по жаре была долгой, а у него с обеда маковой росинки во рту не было, – но из сумрака дремучей рощи, начинающейся сразу за плетнём, выступили два эльфа Элодис, один из которых произнёс с сильнейшим акцентом:

– Приветствую, сын Лары Ол Таэр. Королева ждёт. Идём. – И Гэбриэл со вздохом отдал поводья Пепла Иво и пошёл вслед за эльфами, сопровождаемый верным Гором. Эльфы отвели его в овраг, который неожиданно вывел их в укромную лощину, необычайно уютную и красивую. Небольшой водопад, в три блестящих струйки, падал с позеленевших камней в каменную чашу, из которой вода с приятным журчанием проливалась в мягкую изумрудную травку. Над лощиной простирал свои ветви дуб такой огромный, каких Гэбриэл ещё не видал, хотя знаменитые Гранствиллские дубы, которым было около пятисот лет, тоже были не маленькими. На его ветвях висели эльфийские украшения, кожаные ремешки с вплетёнными в них птичьими перьями, самоцветами и драгоценностями, цветными нитками и бусинами. Гэбриэл видел такие у эльфиек в Гранствилле: они носили их по-всякому, и в виде браслетов, и на шее, и на щиколотках, и на поясе, и в волосах. Цвета и узор, как говорил брат, имели огромное значение. А под дубом стоял странный серо-голубой камень, подобных которому Гэбриэл не видел. Он сильно отличался и от известняка в окрестностях Гранствилла, и от гранита, из которого были сложены фундамент Богослова и опоры моста через Ригину. Камень был овальный, словно бы отшлифованный, с отпечатком крохотной ножки на вершине. В отпечатке лежали три жёлудя и несколькохризолитов. А над ними сидел чёрный, как антрацит, орёл с яростными янтарными глазами. У Гэбриэла как-то странно защипало в носу при виде этой птицы. Ему хотелось потрогать её, и в то же время было очень страшно это делать.

– И правильно. – К орлу неслышно подошла высокая женщина с длинными белыми, как снег, но не седыми, волосами, которые чуть серебрились в свете луны и горящих в ветвях голубых огоньков. Она не похожа была на Элодис: у неё была очень светлая, матовая кожа, серебристо-белые волосы, очень тёмные глаза. Лицо было удлинённое, узкое, очень красивое, правильное до того, что казалось неживым. Перед ним была Мириэль, Гонна, один из трёх последних ледовых эльфов Острова. Ей было гораздо больше лет, чем Кину, тот был ребёнком по сравнению с нею. И Гэбриэл с братом, потомки Гонна, имели некое отдалённое сходство с нею в чертах лиц, овальных, чуть удлинённых и таких правильных, что порою тоже казавшихся неживыми. Гэбриэл поклонился со всей почтительностью, какую успел усвоить, и сказал:

– Склоняю голову перед прекрасной дамой, кто бы ты ни была.

Она улыбнулась, просто и весело, словно девчонка. Только глаза, огромные, тёмные, остались неизменными. В них мерцали яркие лунные огоньки.

– Я Мириэль. Владычица и пророчица эльфов Элодис. – Она говорила без акцента, и всё-таки чувствовалось, что она говорит не на родном для себя языке. – Лара Ол Таэр – моя внучка. А ты и твой брат – мои правнуки. Внуки моего сына, Белого Орла, последнего короля Альвалара, последнего эльфийского короля. Когда твой отец искал тебя, я сказала ему, что он не найдёт. Ты сам вернёшься, сам найдёшь дорогу домой. Он не поверил… А точнее, не захотел поверить, не хотел смириться. Он чувствовал, что ты страдаешь, и стремился спасти тебя.

– А ты знала, где я?

– Нет. – Она повернулась к нему спиной и погладила орла. Тот нахохлился от удовольствия, переступил длинными ногами. А Гэбриэл испытал странное и знакомое ощущение, словно его обволокло теплом, усмиряющим и обнадёживающим. Он воскликнул во внезапном озарении:

– Так это ты! Ты была со мной?!

– Я не знала, где ты. – Повторила Мириэль. – Но я была с тобой. Я была с твоей птицей души.

– Ты такая могущественная. – Не мог поверить Гэбриэл. – И не могла узнать?

– Не могла. – Лицо и голос её стали ледяными. – Ты усомнился в моих словах? – Она повернулась к нему, и огонёчки в её глазах стали ярче. Гэбриэл выпрямился. Он и не подумал потянуться к мечу – она была женщиной, и была владычицей…

– Может, у тебя и есть на то причины. – Произнесла она через пару мгновений. – И ты имеешь право знать. Да, я не знаю, я, такая могущественная. Тьма, поглотившая юг и земли Дуо Сааре, непроницаема для меня. Ты же справился с нею и вернулся. В тебе скрыта такая сила, что даже странно… Это Лара, но это и что-то ещё. Возможно, эту силу тебе дало всё, что ты вынес. – Она зачерпнула воду ладонью, и дала орлу. Тот быстро выпил, обмакнув в воду изогнутый клюв. Встряхнулся, переступая мощными лапами.

– Я хотела на тебя посмотреть. – Вновь повернулась Мириэль к Гэбриэлу, и теперь в её глазах была нежная печаль. – Вы с братом – всё, что осталось от моей любви к мужу и сыну. Ты ведь знаешь, мы, эльфы, любим не так бурно и страстно, но зато вечно. Наши любовь, ненависть и тоска не утихают и не уходят. Время не лечит нас. Оно течёт иначе сквозь наши сердца. У меня нет больше ничего, что излечило бы мою тоску, но есть вы. – Она покачала головой. Протянула к нему руку. – Я боюсь посмотреть в твоё прошлое, боюсь того, что увижу в твоём будущем… Но не могу не прикоснуться к тебе. В тебе свет и любовь моей внучки. Не бойся будущего, Сетанта. И прошлого не бойся тоже. Первое ещё не пришло, второе уже не властно. Дай мне увидеть, как умерла моя внучка, и что пришлось вынести тебе.

Гэбриэл сделал шаг назад:

– Я видел её смерть… Прости, я не могу тебе это показать! Я никому не говорю, я и брату не сказал, даже невесте, потому…

– …что она не хотела бы этого? – Грустно улыбнулась Мириэль. – Я знаю. Но в моём случае это не так. Я живу на этом Острове столько же, сколько он существует… Теперешние эльфы – дети по сравнению со мной. Лаэд Ол Таэр, которого ты знаешь, как Кину – мой внук, и моложе меня настолько же, насколько ты моложе него самого. Неужели ты думаешь, что я не вынесу какого-то зрелища, пусть бы и страшного?.. Я видела столько всего!

– Ничего страшнее, чем боль того, кого любишь, я не знаю. Правда, я и живу на свете совсем мало, но уверен, что ничего страшнее я уже не испытаю. Лишь бы не испытать это вновь, вот о чём я готов молиться день и ночь. Лишь бы те, кто мне так дорог, не пострадали, я готов всю кровь моего сердца отдать за это! И за тебя… госпожа. Я не хочу твоей боли.

Она посмотрела на него так нежно! Глаза её увлажнились.

– Ты искренен. Ты в самом деле чувствуешь именно так… Ах, Сетанта! За что судьба послала нам такого, как ты? За что сделала такой щедрый дар?.. Как права была Лара, давая тебе имя! Ты прав, Чёрный Орёл, нет ничего страшнее… Я столько живу на свете, что знаю совершенно точно: всё другое приходит и уходит, всё можно возобновить, купить, завоевать, найти, но любовь и преданность драгоценны. Они единственное, что ценно и важно… Остальное преходяще. Элодиссы почитают меня, но никто из них не готов вот так защищать меня и беречь мой покой! Даже моя стража. Они мне преданы и готовы умереть за меня, и всё же это не то, что горит в твоём сердце… Ничего не бойся. – Она сама подошла к нему и погладила по лицу. – Я разделю твоё горе. А ты разделишь моё… – Она обняла его, прильнув к груди. Мириэль была высокой, как Мария, может, даже выше. От неё пахло лесом и ягодой… Гэбриэл, обняв её в ответ, почувствовал, как она напряглась и тихо застонала, и обнял крепче, зажмурившись – ему было так её жаль! В ней была огромная сила, и Гэбриэл её ощущал, ощущал, как тепло и жар солнца, благодатный, но и опасный. И почему их звали ледовыми эльфами?! В ней был такой огонь! Закрыв глаза, Гэбриэл ощутил не хрупкую женщину, а что-то огромное, непостижимо огромное! Но там была любовь, и ему не было страшно.

– Лара… – Чуть слышно выдохнула она. – О, Лара… Она так страдала от страха за тебя! Она знала, что тебе жить с этим. Бедная моя Лара. И бедный ты. – Мириэль отстранилась, привлекла к себе его голову, погладила волосы. – Ты такой сильный… Ты открываешь свою душу тем, кого любишь, и бережёшь их, и опекаешь… Но кто убаюкает тебя?.. – Она поцеловала его в лоб, не как владычица, а как… бабушка. Гэбриэл вздохнул, глаза его заблестели.

– Ты понял, кто я. – Улыбнулась Мириэль. – И всё равно стремишься меня защитить… Ты не исправим!

– Ты хрупкая. – Возразил Гэбриэл. – Сильная, но уязвимая. Тебе нужна любовь.

– Любовь нужна всем. Даже ревнивому богу людей нужна любовь и ничего более. – Мириэль прошлась, обхватив себя руками, помолчала, глядя на камень и жёлуди. Сказала:

– Элодис поможет вам. Мы переправим этих детей на Тиэ-ап-Фан, по-вашему, озеро Ригс. Эта чародейка научилась прятаться от меня, но моей силы ей не превозмочь. Она крадёт свою силу, и чем больше крадёт, тем больше её долг перед Островом. Когда-нибудь она заплатит его сполна.

– Мне не надо когда-нибудь. – Резко возразил Гэбриэл. – Её нужно остановить сейчас!

– Ты её остановишь. – Глаза Мириэль вновь мягко сверкнули. – Я вижу это. Тебя не обманут её гнусные фокусы. Что касается других детей… Фанна потрясены тем, что узнали от тебя. Они отыщут все фермы, о которых ты говорил. А прямо сейчас по Фьяллару идёт баржа с девочками, которых, как я понимаю, везут на Красную Скалу.

– Что?! – Вскинулся Гэбриэл. – И ты только сейчас…

– Я говорю это вовремя. – С холодной ноткой в голосе остановила его Мириэль. – Через два дня они будут возле Блумсберри, хотя попытаются обойти это опасное для них место протоками через Далвеган. Но от эльфов они не скроются, как бы не старались.

– А Барр не спрячет их?

– Нет. Я уже вижу их, и теперь она не сможет наложить на них свои чары. Они плывут по ночам, не смотря на то, как это опасно, и вы уже по одной этой примете сможете опознать их. Но эльфы помогут. Великая Река поможет тоже.

– Великая река?

– Остров живой. – Улыбнулась Мириэль. – Ты же чувствуешь это порой?.. говори с ним, и он откликнется. Подскажет. Укроет. Утешит. Научись слушать, ведь ты и твой брат – это кровь Лары, вы многое можете. Очень многое. Особенно ты. Почему вы не пользуетесь преимуществами, которые даёт вам кровь? Это ваше по праву. Как бы ни был зол Виоль, но это – наследие его матери, нельзя отрекаться от него.

– Я не знаю, как. – Признался Гэбриэл.

– Знаешь. – Возразила Мириэль. – Это как умение плавать: все это умеют. Найди это в себе сам.

– Я ещё хотел спросить о…

– О драконе?.. Ты прав: это порождение Красной Скалы. Я чувствую в нём присутствие некромантии, но это живое существо, не магическое, хотя именно магия породила его. Больше я не знаю. Пока. Я говорила тебе: Красная Скала и её окрестности от меня скрыты. Но то, что там происходит, очень опасно. Ведьма думает, что владеет этой силой, но это не так. Эта сила овладевает всё большим количеством живых и мёртвых. Это… – Она прикрыла глаза, вытянув руку в предостерегающем жесте. – Это пророчество… Не прикасайся! Молчи!

Гэбриэл замер, нахмурившись. Мириэль тоже замерла, чуть покачиваясь. В глазах разгорелся жутковатый рубиновый огонь. Произнесла монотонно:

– Старый Король закроет солнце целому городу… Не мёртвый и не живой, Бледный Охотник ведёт его… Кровь Лары его возродила, кровь Лары его обратит в прах… Тебя и твоего брата ждёт смерть в Дуэ Альвалар, Сетанта Ол Таэр. Я вижу… – Она устало прикрыла глаза. – Огонь… и жертву… изуродованную, пронзённую… Но если ты не пройдёшь Дуэ Альвалар, ты не победишь. Решать тебе, Сетанта.

– Я решу, да. – Ответил он. Мириэль улыбнулась скупо, чуть дрогнув уголками губ и улыбаясь больше глазами:

– Я видела город… Он прекраснее, чем города людей и прекраснее, чем города эльфов… Это твой город, Чёрный Орёл Ол Таэр! Твой город, внук Белого Орла!

– Старый Король? – Кину отнёсся к рассказу Гэбриэла очень серьёзно. – Старым Королём эльфы называли Драге. ОН был ровесником Гонна, старше всех существ Старшей Крови, ровесник Острова и Стража. Бледный Охотник – демон, созданный Скрюмиром по просьбе Сив, жены Тора, которая ненавидела смертную любовницу своего супруга. Он был создан, чтобы уничтожить Хлорингов, и преследовал их сотни лет, пока не был убит Арне Гуннаром, Стражем.

– Что значит: кровь Лары его возродила? – Спросил Гарет. Гэбриэл, вернувшийся на рассвете, только что ополоснулся в местной баньке, стоявшей на отшибе, под сенью вековых деревьев, переоделся и теперь, то и дело ероша мокрые волосы, молча слушал их, думая о своём.

– Не знаю. – Тем не менее, эльф выглядел встревоженным. – Пророчества Мириэль нельзя понимать буквально. Но если в самом деле возродился Бледный Охотник… Нет, это невозможно.

– Он откроет охоту на Хлорингов?

– Не сразу. Прежде он должен будет уничтожить Стража – ведь тот Хлоринг. Сын человека и феи, потомок четырёх великих колдуний Острова. Это кое-что объясняет… Если всё-таки допустить, что Бледный Охотник вернулся, тогда понятно поведение Стража. Понятно, почему он сам не разберётся с тем, что происходит на юге. Но если Страж будет убит, то Острову конец, его поглотит море, и всё, что здесь живёт и дышит, погибнет. Мы должны отправиться в Лисс, к правителям!

– Нет. – Возразил Гарет, и Гэбриэл, понимавший брата, как никто иной, мгновенно понял, что это самое бесповоротное «нет» на свете.

– Разобраться в этом могут только Тис и, возможно, фея Эссуль… – Кину этой категоричности не услышал.

– К чёрту! – Огрызнулся Гарет. – Пусть они сами тогда нас об этом и попросят! Я ни за что больше не поеду к ним, как проситель или визитёр… Я уже съездил! Пусть попросят, вежливо, с уважением, и тогда я МОЖЕТ БЫТЬ, с ними встречусь, но не раньше!!!

– Ну, надо как-то эту мысль до них теперь донести. – Заметил Гэбриэл, ласково глядя на то, что принёс на подносе Иво: кабаний бок, только что из коптильни, каравай румяного чёрного хлеба, порезанного крупными ломтями, тарелка салата, крынка сметаны, такой густой, что ложка стояла в ней стоймя, и кувшин сидра. – Слушай, а местные хозяева знают толк в еде! Уважаю! – Он подвинул к себе кабаний бок. – Лично я сейчас думаю так: всё это подождёт, ждало столько, и ещё подождёт. Посоветоваться нужно прежде всего с отцом, а уж потом думать, чего и как. А нам следует отправляться в Блумсберри и перехватить девчонок, чтобы они не достались Садам Мечты. Хватит, больше я никого им не отдам.

– Девчонок мы заберём, – согласился и Гарет, – тут и говорить не о чём. Я даже придумал, куда их определить: на остров Торхевнен, на озере Ригс. Там когда-то давным-давно был монастырь, потом наш прапрадед, Чёрный Ричард, построил там охотничий замок. После свадьбы с мамой отец там больше не охотится, вообще не охотится в Элодисском лесу. Поэтому замок стоит пустой. Остров приличный, там можно и скотину держать, и управляющий, насколько я знаю, так и делает. А ещё там четыре монашки живут, традиция такая. Они девчонок научат домоводству, рукоделию, говорить, держаться. Девчонки там никому мешать не будут, пусть пока живут… И мелочь, Мириэль права, туда же переправим. Замок большой, места хватит. Озеро всех прокормит, что-то мы будем на содержание давать. Я вот думаю… – Он отрезал солидный кус от кабаньего бока, – что будет Драйвер делать, когда поймёт, что ему нечего предложить своим «гостям»?.. Как думаешь, ему хватит мозгов, чтобы начать обращаться с тем, что есть, побережнее?

– Не знаю. – Скривился Гэбриэл. – Мне сложно судить. Когда я слушал его, мне казалось, что всё, что он говорит, правильно и гениально. Когда стал думать сам, обдумывать всё, что знаю, понял, что всё – враньё и бред. Но порядки он установил в Садах идеальные. В смысле, идеальные для ломки и подчинения. И чтобы не сбежал никто. Если сам придумал – наверное, не дурак. Сообразит. А если это Барр… То она и теперь при нём, присоветует. Ты прав – это шанс для тех, кто там ещё. Прежде ему по фиг было, особенно на девчонок – сдохла и сдохла, будет ещё. А если не будет…

– То он начнёт искать пополнение в округе. – Вдруг подал голос непривычно молчаливый эльф. – Среди своих крестьян и подданных.

– Верно. – Помолчав, признал Гарет. – Об этом я не подумал…

– Он и так это делает. – Хмуро возразил Гэбриэл. – Туда и местных девчонок, и пацанов чуть ли не каждую неделю привозят. Только они на раз, они не выдерживают того, что полукровки могут вынести. Умирают сразу же. Ему полукровки нужны. – Он доел салат, сметану, и запил всё сидром. – Поехали.

– Не отдохнёшь?

– Нет. Не хочу. Не устал.

Когда братья вернулись в Гранствилл, там уже причалила лодья Фёдора, и его высочество увлечённо расспрашивал гостя о далёком Ивеллоне, который до сих пор для остальных нордландцев был какой-то сказочной землёй неведомо, где и населённой страшными чудовищами. Руссы, слегка приунывшие после общения с королевой, которая отказывала им в аудиенции несколько дней, а потом, приятно улыбаясь, восторгаясь их смелостью и упорством, сказала, что помочь им ничем не может, и предложила обратиться к графу Валенскому, снова воспрянули духом: принц Элодисский показался Фёдору и его спутникам человеком дельным. И не спесив вроде, и надменности нет особой, а всё равно в его присутствии мурашки по коже от осознания, до чего же значительный перед ними человек! Вроде и простой, и приветливый, но… не простой. А потом появились его сыновья, удивив гостей своей похожестью и в то же время разностью. Одинаково идут, разговаривают, телом и лицом одинаковые, глазами только разные да одеждой – и в то же время не спутаешь. Гарет приветливый, улыбчивый, ловкий, подвижный, часто жестикулирующий – научился от итальянцев, – вальяжный. Гэбриэл – собранный, молчаливый, суровый, немногословный, и блестящим, как брата, его не назовёшь. Глаза тёмные, внимательные, холодные. «Хороший у нас князь». – Сказал после Фёдор, остановившись в Валене перед тем, как вернуться в Вызиму. А пока что его пригласили отобедать с семьёй его высочества – честь неслыханная для человека не голубых кровей и не богатого. Но его высочество объяснил это приглашение тем, что по указу короля Артура, который он прекрасно знал и помнил дословно, любой, кто закрепился в Ивеллоне и начал там строительство и обработку земли, получал титул и эту землю с правом передавать то и другое по наследству.

– Так что вы, сударь, по праву можете именоваться бароном Вызимским. – Смеясь, сказал принц Гарольд, и «барон» криво усмехнулся.

– Толку-то с того барона. – Вздохнул он. – Земли много, живи – не хочу, стройся, было бы, кому строиться. Людей мало, люди гибнут каждую зиму, ещё одну, пожалуй, продержимся, а следующую уже – вряд ли. Вот, разве что их высочество граф Валенский не шутил, когда предлагал нам людей и припасы и снаряжение…

– Я не шутил. – Коротко ответил Гэбриэл. – И люди, и снаряжение у тебя будут. После обеда поговорим в саду, обсудим. У меня дело к тебе.

– У меня тоже дело к тебе, Гэбриэл. – Сказал принц. – Надеюсь, ты найдёшь время для меня?

– Оте… Ваше высочество! – Вздрогнул Гэбриэл, тут же теряясь и становясь куда проще. – Вы – номер один!

– Рад это слышать. А то я уже подумывал напроситься к тебе на приём. – Вновь засмеялся принц Гарольд. – Ты теперь у меня такая важная персона!

Гэбриэл не понял отца, но что-то вроде упрёка в его словах уловил и смешался. Что не так?.. Что, мать его, он опять сделал?..

– Ничего страшного. – Ответил отец на его вопрос, едва они остались одни. – Просто у тебя немного закружилась голова от всеобщего восхищения, это нормально. Ты очень изменился, Гэйб. Менялся исподволь, постепенно, и в эти дни, когда вся Пойма в восторге от тебя, перемена явила себя во всей красе. Властный… уверенный в себе… жёсткий, даже жестокий временами… несгибаемый. Таким ты мне тоже нравишься. Таким ты должен быть, таким ты станешь опорой и правой рукой своего брата. Но в душе ты не такой, Гэйб. Не свойственная тебе роль ожесточит тебя и сделает очень опасным… прежде всего для себя самого и тех, кто тебя любит. Природа не прощает насилия, сын. И прежде всего – над собой.

– Я это заслужил? – нахмурился Гэбриэл. – Я не насилую себя. Просто так всё складывается, вот и всё.

– Согласен. – Кивнул его высочество, налил себе в узкий тонкий бокал токайское. – Попробуй. – Налил и сыну. – Не хуже сидра и портвейна. Так складывается, верно. И для тебя, и для твоего брата… Но Гарет гибче. Если сравнивать вас с клинками, то Гарет – это эльфийская сабля, которая и режет, и колет, и рубит, и гнётся, как пружина, если надо. Ты – скандинавский меч, Гэйб. Ты прям, твёрд, и в твоей твёрдости твоя сила, но и твоя слабость. Ты понимаешь, что я хочу сказать?..

– Нет.

– А мне кажется, понимаешь… Тебя потрясла история этого человека, из Междуречья, верно?..

– Да. – Коротко ответил Гэбриэл, опустив глаза и стискивая руки, лежавшие на коленях. Он сидел в своей любимой позе: чуть ссутулив широкие плечи, расставив ноги, опустив голову и уронив на колени руки.

– Меня тоже. – Помолчав, признался принц, и Гэбриэл быстро взглянул на него.

– Да… Столько лет у власти, а меня всё ещё берут за живое вот такие вещи. Простые беды простых людей. Мне хочется всем помочь, всех спасти и всё изменить… но это гордыня, Гэйб.

– Что?! – Поразился Гэбриэл, недоверчиво глянув на отца.

– Это гордыня – один из худших грехов. Относясь так к людям, ты ставишь себя над ними, словно ты – некое высшее существо, ты сострадаешь им и стремишься помочь с высоты своей гордыни.

– Я не с высоты гордыни смотрю. – Упрямо возразил Гэбриэл. – А с высоты своего положения, которое я себе не выбирал.

– И это верно. – Согласился принц. – Но я готов поспорить на своего любимого коня, что и до того, как вернулся к нам, ты был таким же. И так же сострадал, мучился и рвался спасать.

Гэбриэл промолчал – крыть было нечем, и принц улыбнулся ободряюще:

– Разве я не сказал, что я точно такой же?.. Не стоит ненавидеть себя и казнить за грех. Не стоит. Нет безгрешных людей, так мы устроены. Стоит знать его за собой и жить с ним, понимая себя. Говори себе в момент гнева или желания что-то сделать в сердцах: «Это говорит моя гордыня!» Или: «Это говорит мой гнев». Или страх, или неумение ждать, или моя нетерпеливость… Мало ли у нас грешков?.. Понимая свои грехи, ты становишься их господином, а не они – твоими.

– Ну, допустим. – Помолчав, сказал Гэбриэл. – Но как это меняет ситуацию? Как это поможет этому крестьянину?

– То, что сказал ему Корнелий, цинично, безжалостно и подло – в его устах и с его стороны. Но в целом – верно. Этот фанатик взял такую власть и творит такое зло не сам по себе, а при помощи и попустительстве людей. Этот человек самоустранился от происходящего – когда дочь его соседей потащили на костёр, он туда не пошёл. Он остался со своим старшим сыном во дворе. Если бы пошёл, конечно же, он не позволил бы своему сыну промолчать, а жене – увести его… Но он не пошёл. Он знал, что ему придётся что-то делать, как-то реагировать… и не захотел этого делать. Он казнит себя за ЭТО. Понимаешь?.. Не за жену, не за сына, не за соседа, а за то, что он НИЧЕГО НЕ СДЕЛАЛ. И в этом виноват не Корнелий… а он сам.

– И что? – Скривился Гэбриэл. – Пусть Корнелий и дальше продолжает?.. А Бог и вправду разберётся?..

– Ни в коем случает. – Мягко сказал принц. – Ни в коем случае. Я не к этому вёл. Я вёл к тому, чтобы ты, мой сын, мой потерянный и обретённый мальчик, не рвал себе душу, сострадая тому, кто сам выковал свое горе. Как граф, ты стоишь над ним, над Корнелием и многими, многими другими… Но Господь дал нам свободную волю и бессмертную душу, равную у всех. Когда ты бросился спасать детей, ты был тысячу раз прав: они ещё так малы и беспомощны, что во власти любого взрослого сотворить с ними любое зло, и твой долг, как мужчины, как рыцаря и принца крови – спасти их. Твой долг – заступиться за слабых перед сильными, за невинно страдающих и обездоленных. Но что касается взрослых людей, находящихся в здравом уме и твёрдой памяти – за них ты сделать выбор не можешь, и за их душу ответственности ты не несёшь. За душу каждый ответит перед Богом сам. Перед высшим судьёй мы встанем такими, какими пришли в этот мир: нагими, одинокими, без богатств, титула, золота и пышных одежд. И Он не спросит: «Кто велел тебе убивать, красть, мучить и лгать?». Он скажет: «ТЫ убивал, крал и мучил. ТЫ виновен». Человек не сможет кивнуть на соседа и сказать: «Если бы не он, я бы так не сделал». Сосед ответит за своё, ты – за своё. И тебе не стоит страдать от того, что ты не можешь помочь тому крестьянину или кому-то вроде него. Единственное, что ему поможет – это осознание и покаяние. В его случае месть окончательно его уничтожит… Но это уже его собственный путь и собственный выбор.

– Многие ли могут сделать этот выбор, отец? – Прямо спросил Гэбриэл. – Скольких попы дурят, сколько запугивают, или, как вот мне и таким, как я, всякие козлы головы засирают с детства?.. Как сделать выбор, если не знаешь ни хрена, кроме врак всяких?

– Вот поэтому, – помолчав ещё, сказал спокойно принц, – стремясь соблюдать собственные законы, мы стараемся в то же время разобраться в каждом конкретном случае. И если преступник достоин сострадания или милосердия, мы являем их ему. Стараемся являть. Наше бремя изначально велико, Гэйб. Не надо делать его ещё больше, взваливая на себя то, что нас не касается. Корнелий творит зло, соблазняя слабых и убивая невинных, и он должен быть наказан, а прежде того – остановлен. Это наш долг, как хозяев этих земель. Но не более того! Утешать грешников и пытаться снять с них бремя их собственных грехов – не наша епархия, сын. А что касается выбора… ты прав. Сделать выбор можно, только понимая, что делаешь. Истинную свободу дает образование, знание… К сожалению, дать образование всем своим подданным мы пока не можем. Но что-то предпринять в этом направлении в наших силах. И думай-ка лучше над этим, а не над тем, о чём ты так упорно думаешь и от чего так сильно мучаешься в последнее время. У нас довольно реальных проблем, чтобы брать себе ещё и надуманные.

– Мне просто… просто его жаль. И девчонку – особенно. – Буркнул Гэбриэл.

– Мне тоже, Гэйб. – Вздохнул его высочество, положив ладонь ему на плечо. – Мне тоже…

Глава шестая. Божьи воины

– Надеюсь, ты понимаешь, – натягивая на себя сорочку, промурлыкала Беатрис, – почему я храню свою девственность?..

– Разумеется. – Лениво протянул Орри. Он и не думал одеваться, лежал, раскинувшись, в постели и наблюдал, как одевается девушка. Фыркнул:

– Если найдётся олух царя небесного, который в неё поверит, ты можешь неплохо устроиться в жизни! Да ладно, не сердись, я уважаю таких, как ты. Серьёзно. Я уважаю людей, которые берут свою судьбу в свои руки и делают всё, чтобы изменить жизнь к лучшему. Не плывут по течению. Твоя госпожа, на что хочешь, поспорю, понятия не имеет, что значит бояться будущего или испытывать нужду в настоящем. Ей бороться за себя и свою жизнь не нужно.

– Не то слово! – На миг лицо Беатрис стало лицом крыски, злобной и хитрой. – Тупая, капризная, себялюбивая тварь… Знал бы ты, как она меня достала! – Про постоянные мелкие подарки от Габи, как все Хлоринги, щедрой и благосклонной к тем, кого считала своим другом, Беатрис, естественно, не упомянула, и тем более о тех деньгах, которые беззастенчиво присваивала, пользуясь беспечностью Габи в денежных делах.

– Значит, говоришь, девушка уже не девушка… – Задумчиво протянул Орри. – И как бы мне отведать этой сладкой булочки?

– Я тебя умоляю! Сладкая булочка…

– Как бы то ни было, а она принцесса крови, Хлоринг… и вылитая королева. Всё равно, что оттрахать её величество! Слушай, сахарок, если устроишь мне свиданьице с нашей принцессой, я ведь в долгу не останусь!

– Что вы в ней находите?! – Беатрис не на шутку увлеклась красивым бардом, и испытала досаду и ревность. – Что такое есть в ней, чего у меня нет?!

– Титул. – Засмеялся Орри. – Блеск крови и золота! Брось, сахарок. Ты – для души, а она – это трофей. Как чучело кабана над камином. Я трахал принцессу! Как звучит, а?!

– И что, к примеру, меня ждёт, если я устрою тебе свидание с нашей принцессой? – Смягчилась Беатрис, потянувшись к нему.

– Ты не-по-жа-ле-ешь! – Протянул Орри, вытянув губы трубочкой. – Обещаю, мало тебе не покажется! Но кроме шуток, – ответив на её поцелуй, он придержал её за плечи. – Я не хочу даже появляться на вашей улице, в вашем доме для свиданий. Для меня это слишком рискованно. Ваш Иво может рисковать, за ним стоит Гэйб Хлоринг, а я – всего лишь одинокий и никому не нужный бард, с меня шкуру живьём обдерут! Как бы устроить так, чтобы встретиться с нею в безопасном месте, и чтобы комар носа не подточил?

– Ладно… Я что-нибудь придумаю. – Пыжась от сознания своей важности, снисходительно пообещала Беатрис. – Габриэлла меня слушает, слава Богу… Но ты же понимаешь, я захочу чего-то особенного за такую услугу?..

– Всё, что захочешь, Сахарок, в разумных пределах, конечно! – Засмеялся Орри, ловя её за подол и притягивая к себе так резко, что Беатрис не удержалась и упала на него, взвизгнув с притворным возмущением. – Ну, что, мы договорились?

– Я подумаю, как всё лучше устроить. – Заважничала Беатрис. – Положись на меня.

Баржа, везущая в Сандвикен десять юных девочек – пополнение в Сады Мечты, – продвигалась по протокам и каналам Далвегана вдоль Фьяллара с осторожностью. Днём, когда баржа стояла на приколе где-нибудь в неприметном местечке, под сенью старых ив, сопровождающие груз люди, выдающие себя за румынских монахов, тщательно разведывали путь впереди, высматривая возможные препятствия и опасности. На судно руссов из Вызимы они внимания почти не обратили. Выяснив, что те плывут на Русский Север, побывав на приеме у королевы, «монахи» о них и думать забыли, тщательно высматривая всё, что могло иметь хоть какое-то отношение к Хлорингам и Хефлинуэллу. Ночью баржа плыла вниз, выходя в основное русло, только если не было абсолютно никакой другой возможности. Плыть ночью по такой своенравной реке, как Фьяллар, было очень опасно, но капитан шёл на такой риск сознательно, опасаясь потерять ценный груз. За груз ему платили полновесным золотом, а вот потеря его стоила бы ему головы, а то и чего похуже – в Грачовнике баржу ждала Барр, и этой ведьмы он боялся дико.

Девочек из трюма не выпускали даже ночью, строжайше наказав им сидеть тихо. С раннего детства они, как и другие обитатели ферм, крепко усвоили, что они полукровки, и люди ненавидят их, а потому нельзя, чтобы их обнаружили посторонние, тогда им сразу и конец. И девочки сидели тихо, потихоньку переговариваясь, обсуждая, куда их везут, и каково им там будет, и жалея, что нельзя одним глазком увидеть что-то снаружи. Дважды в день к ним наведывалась их Матушка, та же самая, что привезла когда-то в Найнпорт Марию и её подруг, приносила поесть, тщательно осматривала, расспрашивала о самочувствии, и заново внушала, как важно, чтобы они добрались до места в целости и сохранности. Видя такую заботу, девочки были полны оптимизма. Раз так важно, чтобы они были здоровыми и хорошо выглядели, значит, ничего плохого с ними не случится, и никто их не обидит! Они будут служанками и горничными в хороших домах, где к полукровкам относятся нормально, – так им сказали, – и если они будут послушными и работящими, всё у них будет хорошо.

Везли их с предгорьев Синих Гор, и путешествие было таким длинным, что стало невыносимо скучным, и девочки страстно мечтали, чтобы их скорее уже привезли бы, хоть куда-нибудь! Им невдомёк было, сколько их подруг по несчастью проделало этот путь, и что это была дорога в один конец – и очень долгий, мучительный и страшный конец. Точно так же когда-то из окрестностей Нью-Нэша везли Марию и её подруг. Но в одной из проток Фьяллара это сходство закончилось. Ночью, в тишине, под странноватые звуки, издаваемые ночной рекой, под перекличку козодоев и цикад, скрип дерева и плеск рыбы в реке, баржа призраком скользила меж зарослей ивняка, не зажигая огней и не издавая ни одного звука. Капитан и матросы уверены были, что заметить их невозможно, не подозревая, что эльфы Элодис невидимками вели баржу с того момента, как она пересекла незримую границу их леса за Гармбургом. Как уже было сказано, про русскую лодью они знали, и не удивились, увидев её на приколе у пологого берега, под раскидистыми старыми ветлами. Остановились люди на ночлег, костерок разложили, шатёр поставили… Баржа бесшумно проплывала мимо, и неожиданно раздался разбойничий свист, хрипловатое эльфийское: «Ил-лим!!!», и стало очень светло: на носу баржи вспыхнул белый эльфийский огонь, шипя и стреляя холодными искрами. В этом ярком свете, совершив поистине нечеловеческий прыжок, на палубе баржи очутился огромного роста полукровка в эльфийской кожаной броне. Играя невероятно длинным мечом, он пошёл на опешивших матросов и «монахов», а за его спиной на баржу так же запрыгнули эльф Ол Донна и другой полукровка – невероятно, но почти в точности такой же, как первый!

Первым опомнился старший из «монахов». На самом деле это был датский наёмник, Пер Якобсон, который, как и его приятели, в основном скандинавы, бежавшие из Европы от правосудия, давно уже служил Драйверу и Барр. Выхватив устрашающего вида фальшион, он ринулся навстречу полукровке, и за ним, заорав что-то совсем не румынское, в бой ринулись его люди и матросы. Полукровки, объединившись, сражались, как одно четырехрукое двуглавое существо, пока с русской лодьи, бросая канаты с крючьями, баржу подтягивали к ней. И наёмники, и «монахи», сражаться умели… Но это им не помогло. С берега летели эльфийские стрелы, удивительным образом в гуще боя ухитряясь не задевать своих и разить без промаха. Полукровка, прыгнувший на борт первым, рубил своим длинным мечом так, что с одного удара разрубал тело на части, – Гэбриэл боялся, что ещё не достаточно хорошо умеет сражаться, и компенсировал недостаток мастерства и опыта силой и яростью. Итоги его действий впечатляли даже Гарета: противники Гэбриэла валялись на залитой кровью палубе в виде обрубков. Кого-то он зарубил, снеся плечо вместе с рукой и частью грудины, кому-то развалил надвое голову вместе с половиной грудной клетки… Весь забрызганный кровью, с оскаленными в бешенстве белыми зубами и горящими красным эльфийскими глазами, он был страшен так, что сдавшиеся на милость победителей остатки команды и «монахов» смотрели на него с ужасом, растеряв остатки самообладания.

– Что с ними делать будем? – Спросил Гарет. – Забрать и казнить?

– На хрена? – Сплюнул Гэбриэл. – Зачем они нужны?.. Рассказывать всем, кто они, что делают, кому служат? Уверен, что надо?

– Нет. – После некоторого колебания признал Гарет.

– Я эту нечисть обещал себе не миловать. – Хрипло произнёс Гэбриэл. – Сколько детей они купили, украли, а то и силой отняли! Зная, суки, куда и зачем! Вам же одну девчонку на потеху отдают, а?! В качестве платы?! Как руссы говорят? Сколько верёвку не вить, а конец будет?

– Хочешь их прямо здесь убить? – Нахмурился Гарет. – Они же сдались. Так нельзя.

– Это с ними по правилам нельзя. Они хуже бешеных собак, хуже чумных крыс… Хуже вампиров!!!

– Тогда расправляйся с ними сам. – Гарет не мог поступить против законов рыцарской войны, впитанных им с детства. Судить и казнить пленных – одно, а расправиться с безоружными сдавшимися в плен – другое.

– Как скажешь. – Гэбриэл шагнул к Якобсону. – Мне не в падлу, я такой, да.

– А я согласен с его высочеством. – Нэш, участвовавший в рейде, тоже присоединился к Гэбриэлу. – После того, что ихние дружки с Гретель сделали, я их людьми не считаю как-то.

– Ты хоть их не руби на части! – дёрнулся Гарет, которого, не смотря на всю его выдержку и привычку к крови, мутило при виде того, что делает меч его брата. – Кровь потом не отмоем…

Не смотря на попытки сопротивления и просьбы о пощаде на двух, а то и трёх языках, всем пленным перерезали горло и сбросили в воду. Нэш, очищая от крови топор и кинжал, усмехаясь, пообещал через месяц вернуться сюда и половить здесь раков: «Отожравшиеся будут, сочненькие, ядрёные!». А Гэбриэл, столкнув с баржи последнее тело, подошёл к люку в трюм. Мелькнуло в голове: «А что, если мы ошиблись, и девчонок там нет?!».

Но они были там, он увидел запрокинутые к нему бледные лица сбившихся в кучку перепуганных девчонок. На миг вспомнилось, сколько раз он вот так заглядывал к ним ТАМ, в другой жизни, стало не по себе. И в то же время – это было правильно. Теперь он принёс им избавление, и плевать, какой ценой.

Но убедить девочек, что их спасли, и уговорить выйти оказалось не просто. Слушая топот ног яростно дерущихся людей над своей головой, матерную брань, крики, стоны, хрипы и визг, они думали, что их всё-таки нашли безжалостные «люди», и им конец. А когда кровь, которой пролилось невероятно много, начала просачиваться сквозь щели палубы и капать в трюм, они испытали такой ужас, что многих рвало, кто-то рыдал, кто-то лишился чувств… Но в конце концов, все они очутились на палубе, прижимаясь друг к другу, с ужасом глядя на кровь на палубе и на своих «спасителях».

– Здесь ещё кое-кого нет. – Заметил Гэбриэл, озираясь. – С ними Мамаша должна быть, тварь, которая их Барр с рук на руки передаёт и голду за это получает. Где она? – Обратился он к девочкам. Те молча уставились на него перепуганными, заплаканными, недоумевающими глазами. Самой старшей было не больше пятнадцати, младшая выглядела вообще ребёнком. Видно, и в самом деле, детей стало меньше, а денег сука, привозившая их, хотела прежних. Вот и собрала даже тех, кому явно было рановато отправляться в Сады Мечты. Такие маленькие девочки не переживали первых дней, насилия и побоев, умирали от боли и потери крови. Гэбриэл почувствовал, как бешенство, подобное тому, что охватило его при встрече с Доктором, вновь накатывает слепящей волной.

– Гарет, – сказал тихо и хрипло. – Найди её сам… А то я за себя не отвечаю. Ты видишь?.. Видишь, кого она туда везёт?.. Даже до первых месячных не дотянула, тварь… Тварь, тварь, тварь!!!

Баржа была небольшая, и женщину нашли быстро. Девочек в это время переправили на лодью, и они не видели, как их Матушку вытаскивают из-за мешков и ящиков с провизией, как она вырывается, визжит, ревёт и бьётся в истерике. Как её привязывают на палубе баржи, которую поджигают и пускают по течению Фьяллара вниз.

Через час лодья со всеми своими пассажирами и пассажирками пристала к причалу Гнезда Ласточки. Девочек, которые немного успокоились среди незнакомых, но очень добрых к ним людей, повели прямо в замок, страшно удивив добрую госпожу Хультквист. Но, не смотря на удивление и даже некоторую досаду на то, что её без предупреждения подняли среди ночи и обрушили на её голову десяток невоспитанных, дурно одетых полукровок, экономка Гнезда Ласточки в грязь лицом не ударила. Не прошло и получаса, как для всех была готова баня, чистое бельё, накрыт стол и готовы спальни. Гэбриэл, почувствовав досаду пожилой женщины, не поскупился на комплименты, удивляясь вслух её расторопностью и восхищаясь ею, и экономка оттаяла, заулыбалась, гордая собой. Всё таки, – благосклонно взирая на молодого графа, подумала она, – не так уж и часто бывают у них гости! Можно один раз и потерпеть. А Гарета Хлоринга она вообще в последний раз видела, когда тому было семь лет!

Нэш и остальные руссы отправились в «золотой дракон», а Фёдор, как новоиспечённый барон Вызимский, воспользовался гостеприимством Хлорингов. Девочек усадили за отдельный стол, и для них у экономки нашелся даже сладкий пирог от Твидлов, с абрикосовым джемом, обильно посыпанный сахарной пудрой. Такое девочки пробовали впервые, и оживились, до сих пор перепуганные и растерянные глаза заблестели, щёки зарумянились. Они ели потрясающие вкусности, оглядывались на окружающую их неслыханную роскошь, перешептывались и бросали смущённые жадные взгляды на красавцев братьев и Иво, дико краснея каждый раз, когда их ловили на этом. Как все воспитанницы ферм, мужчин они почти не видели, а уж таких знатных, молодых и роскошных – и подавно. Они вообще ничего, кроме своей фермы, не видели, и происходящее сеяло хаос, восторг и смятение в их сердцах.

– А хороши-то! – Тихо сообщил Гэбриэлу Фёдор. – Хоть и в обноски одеты, а хороши несказанно! Одна другой краше, глаза разбегаются… Очи словно звездочки, аж оторопь берёт… Что, они сироты все?.. И куда их?..

– Не знаю пока. – Так же тихо ответил Гэбриэл. – Пристроим поначалу на острове Торхевнен, это подле Ригстауна. Там у Хлорингов охотничий замок, и четыре монашки живут. Они за девчонками присмотрят.

– А то отпустили бы с нами, хоть старших? А? У нас парни молодые в бобылях ходят, невест нет, ни хозяюшки в доме, ни деток… Мы их не обидим, честь по чести замуж выдадим, какой кто приглянется, неволить не будем.

«Даже если вы их по кругу у себя пустите, – подумал Гэбриэл, – хуже, чем в Садах Мечты, им всё равно не будет».

– Их крестить надо, они дикие совсем. – Сказал вслух. – Не умеют ничего, ни шить, ни готовить, ни там… ну, ничего, короче. Пусть их монашки научат, чему там надо. А вы к осени присылайте за ними. Будут готовые невесты. Я за каждой приданое дам. Чтоб ну, там, красиво было, сваты, помолвка, всё такое. Они ж хорошего-то пока не видали ничего.

– Ну, это мы со всем своим удовольствием! – Обрадовался барон Вызимский. – Обязательно пришлю за ними, это ж дело такое… – Он всё не мог оторвать глаз от девушек, как, впрочем, и все мужчины в зале. Даже Иво, помня о своей Розе, тем не менее, нет-нет, да поглядывал в сторону девушек, среди которых как минимум трое были в его вкусе: юные, худенькие, угловатые, с большими глазами и невинными лицами.

– Только боюсь, замуж они до осени повыскакивают, такие-то красавицы! Коли и приданое вы за ними даёте…

– Не повыскакивают. – Хмуро сказал Гэбриэл. – Здесь не Русский Север, полукровок не жалуют. Формально на крещёной жениться можно, ну, а на деле соседи житья не дадут. Никто связываться просто не захочет. А для другого дела я их не дам, они мои теперь.

– Ну, а мы в гробу ваш Эдикт видали! – Ещё сильнее обрадовался новоиспечённый барон. – Особенно в Ивеллоне! По рукам, значит, княже, вертаемся мы осенью за невестами?!

После предрассветного ужина девочек, потрясённых переменами, невиданной роскошью и неслыханными яствами, отвели в приготовленные для них комнаты, по трое в две комнаты и четверо в одну. Где они ещё какое-то время, собравшись в общих постелях, оживлённо обсуждали всё, что пережили и увидели в этот потрясающий день.

Барр, ожидавшая в Грачовнике баржу со свежим мясом, вышла под утро на пустой причал, влекомая смутным беспокойством. Было тихо и свежо, вздыхала и плескала мелкими волнами в камышах река. В свежую струю утренних речных запахов неожиданно ворвался мощный, хорошо знакомый ведьме запах: запах свежей крови. Втягивая его раздувающимися ноздрями, Барр, прикрыв глаза, протянула вперёд руки и сделала пальцами манящее движение. Через несколько секунд плывущее в стремнине тело развернулось и двинулось поперёк течения к зовущей его ведьме. Бывший человек, бывший Пер Якобсон, с перерезанным до самых шейных позвонков горлом, деревянно ступая и держа голову боком, подошёл к ведьме и остановился по бёдра в воде. Всю кровь его смыло и унесло течением, он был белым, страшно белым, черная рана на горле зияла, обнажая связки, хрящи и кость. Но Барр уже давным-давно не испытывала никаких эмоций при виде трупов, изуродованных куда как страшнее. Сказать он ведьме ничего не мог, не имея больше горла, но Барр его узнала и сама всё поняла. Дикий гнев охватил её. На этих девок было столько планов! Разочарование, бессильное бешенство, ненависть – всё смешалось так, что она не выдержала и издала яростный вопль, далеко разнёсшийся над Фьялларом.

Кенка, вновь оставив оруженосца в Лосином Углу, отправился на встречу с Драйвером в Крыж. Ему не хотелось, чтобы о его контактах с бароном Красной Скалы знало больше народу, чем то было неизбежно. Не ехать же к нему в Найнпорт! В последнее время к этому городу проявляют интерес столько всяких сил, будто теперь именно Найнпорт стал центром земли, а не Иерусалим. Времена нынче настали такие, что само знакомство с Драйвером могло испортить репутацию даже рыцарю без страха и упрёка, каким по-прежнему считали в Нордланде Кенку.

Барона он ждал в эркере лучшей местной гостиницы, скрывшись от посторонних глаз. Слава Богу, явился тот без своей ведьмы, один видкоторой приводил Кенку в ярость. Драйвера сопровождал только Гестен, тип наглый и неприятный, но хоть нормальный человек и, говорят, лихой рубака и настоящий рыцарь – в том смысле, в каком Кенка это понимал. Во всяком случае, Кенке он был несказанно приятнее, чем ведьма, и уважения он к нему испытывал куда большее, чем к Драйверу, которого всегда презирал.

Напомнив барону, чтобы тот продолжал сидеть в Найнпорте и носу не высовывать дальше Кеми и Крыжа, Кенка наконец, завел речь о том, что, собственно, и привело его сюда.

– Как вышло, что Хлоринг отнял у тебя свою бастардку?

– Кто-то выдал ему дом в Сандвикене. – Неохотно ответил Драйвер. За последнее время он сильно сдал. Холёный красавец выглядел весьма потасканным красавцем, который или сильно не высыпается в последнее время, или сильно пьёт, или и то, и другое одновременно. Волосы стали сальными и неухоженными, а неокрашенные корни выдавали, во-первых, истинную невзрачно-русую масть своего обладателя, а во-вторых, его не малый возраст – седины у Драйвера было предостаточно. Под усталыми покрасневшими глазами набрякли мешки, цвет лица стал красноватым, а местами и желтоватым, углы губ брюзгливо опустились, сильнее обозначились сетки морщин у глаз и у рта. А меж бровей, тоже поблекших без краски, и утративших чёткую форму без регулярного выщипывания, этих самых морщин было аж три. Всегда безупречный наряд Драйвера тоже выглядел небрежным и потасканным, как и сам его владелец.

Впрочем, сам Драйвер ещё не осознал всей полноты перемен и по-прежнему ощущал себя блистательным красавцем, и впечатление это производило где-то даже жалкое. Недостаток средств на предметы роскоши, привычное питание и необходимые ему удовольствия сильно подействовали на Драйвера, сделав его раздражительным и в то же время – унылым и сварливым. И эти перемены Кенку очень и очень радовали.

– Кто-то! – Не выдержал Гестен. – тварь пучеглазая, Фриц-вонючка, докторишка твой! Шкуру бы с него содрать заживо…

– Где я ещё такого врача найду?! – Огрызнулся Драйвер. – Выпорол его, и хватит… И из замка его больше одного не выпускать, чтобы не повторилось такого…

– Что, такой хороший медикус? – Заинтересовался Кенка. Чтобы Драйвер, и не убил того, кто его так подвёл?! Нет, видать, медикус и вправду замечательный! Кенка про себя сделал пометочку: когда с Драйвером будет покончено, чудо-доктора нужно будет поберечь и прибрать себе. Барон скривился, неприятно задетый интересом Кенки, но сказать ничего не посмел. Только кивнул.

– Брат очень недоволен тем, как дело обернулось с этой соплячкой. Это его девчонка, и он должен её получить. Впрочем, теперь это не твоя забота, и никакой платы за неё не жди. А вот на чём ты можешь подзаработать немного, так это на эльдар, чем моложе, тем лучше. Привоз уже был? Нет ещё?

Драйвер насупился. Он понятия не имел, зачем Кенке или его брату эльдар, какой бы молоденькой и красивой она не была. Подозревая, что адекватной платы от скупердяя Кенки он всё равно не получит, Драйвер решал, как быть: сказать, что Привоз уже был и никакой эльдар в этот раз там нет? Но Гестен его опередил, будучи и смелее, и решительнее, чем его господин:

– Немного подзаработать, граф? Нет, «немного» нас не устраивает. Эльдар – товар штучный, и очень дорогой. Выставляя её гостям, мы с неё поимеем, на минуточку, раз в двадцать больше, чем твое немного, и это в самой малой степени.

Кенка вытаращился на него своим знаменитым «взглядом василиска», от которого ёжились и королева, и даже наглецы Бергстремы, но Гестен, видимо, был вообще отморозком, потому, что даже не переменился в лице. Сидел, отставив ногу и подбоченясь, и нагло разглядывал грозного графа. Вовремя вспомнив, что этот наглец слывёт великолепным бойцом, Кенка не удержался, ядовито поинтересовался:

– Раны-то не беспокоят? Те, что тебе Хлоринг нарисовал? Далеко пойдёт, щенок, раз такого рубаку уделал… если правда, конечно, что о тебе говорят.

Шпилька попала в самое оно: Гестен потемнел лицом, ноздри раздулись, глумливое выражение исчезло с лица в мгновение ока.

– Между нами ещё не кончено ничего, не волнуйся, граф. Мы с Хлорингом ещё встретимся. И знаешь, что я сделаю?.. Вырежу его наглые зенки, и в банке замариную. Сиськами святой Анны Кемской клянусь, ещё до Михайлова дня я это сделаю! Будет стоять у меня на столе. Вот увидишь. Специально покажу.

– Ты уж покажи, не забудь, сделай мне такое одолжение! – Ответил Кенка, радуясь, что уел наглеца. – Покажи мне свидетельство победы своей великой! Порадуй меня. – И, не давая ему времени для достойного ответа, обернулся к Драйверу.

– Я сказал, ты меня услышал. Мне нужна эльдар, молоденькая и нетронутая, ты понял? И не суетись, оплата будет достойная. Я же знаю, – он хрюкнул от удовольствия, – что ещё немного, и вы зубы на полку сложите! Так и быть, подкину вам на пиво и хлебушек, не дам умереть с голода… Но не за так, понятно? И мне плевать, где вы возьмёте девку, которая мне нужна. В ближайшее время она должна быть у меня.

Возвращался он в Лосиный Угол, размышляя о вещах, в основном, приятных. Он обдумывал план, который не раз излагал ему брат: о возможном марьяже своей дочери с Гаретом Хлорингом. Если ничего не получится с Габриэллой, – говорил герцог Далвеганский, – то придётся вернуться к этому варианту. И вариант этот, если честно, самому Кенке нравился гораздо больше с тех пор, как он как следует обдумал его и прикинул все выгоды. Кенка был тугодум, но не дурак. Он не поспевал за меняющейся ситуацией в отличие от брата, который всё схватывал на лету и был гибок и быстр на выводы и реакцию, легко менял планы прямо по ходу ситуации и имел несколько вариантов на любой форс-мажор в рукаве. Кенка выстраивал в голове конструкцию ситуации долго, тщательно, не понимая, что застывшие формы не годятся для стремительно текущей действительности. Планы его были не плохи сами по себе, но рушились именно из-за того, что он не учитывал ни противодействия, ни случайностей, ни человеческого фактора. Обдумав план брата насчёт марьяжа Гарета и Анастасии, Кенка не мог уже думать ни о чём другом. Да, принца он ненавидел. Красавец, баловень судьбы, наследник престола, богач, муж прекрасной эльфийки, отец двух сыновей, друг европейских монархов и герцогов. И всё только потому, что повезло родиться Хлорингом! Разве это справедливо, разве это честно?! Кенка, участвуя в нападении на Лару, только помог восстановить справедливость и уравнять неравенство. А издеваясь над сыном Гарольда Элодисского, только укреплял победу справедливости. Так он считал, и не чувствовал себя виноватым совершенно. Потому и не видел никаких препятствий для брака своей дочери с Гаретом, напротив, это отлично вписывалось в его концепцию. В Европе если что-то и знают про Нордланд, то только в связи с Хлорингами, и став тестем герцога Элодисского, Кенка получит доступ и к европейской знати. После смерти зятя, разумеется. Пока его конь, гнедой красавец-олджернон, потряхивая головой, рысил в сторону Кемской дороги, Кенка весь пребывал в приятных мечтаниях. Не успел он доехать до Лосиного угла, а уже стал герцогом Элодисским и Далвеганским, принцем, наследником бездетного брата, и решал, за кого из европейских королей или принцев выдаст вдовую дочь. С таким-то приданым, – рассуждал он, считая всё огромное состояние Хлорингов уже своим собственным, – да и из себя не уродку, её с руками оторвут!

Вэл снял для свиданий с Анастасией Кенка домик у богатой вдовы, очень удобно расположенный: по задам от него до монастыря было рукой подать. Пока он предавался с дочерью своего кумира любовным утехам, малолетний сын вдовы-домохозяйки караулил на холме над единственной дорогой в город. По его сигналу Вэл и Анастасия могли быстренько привести себя в порядок и задами добежать до монастыря, пока граф петляет по улицам. Собственно, они уже не раз так делали, и Кенка до сих пор ни о чём не догадывался.

– Лапуля, ты какой-то странновастенький у меня в последнее время. Что случилось? – Анастасия умильно заглянула в глаза своему возлюбленному, навзничь лежавшему на постели. Юноша был красивый немного лубочной, херувимской красотой: пухловатый, румяный, с ярким женским ртом. Мускулов не было видно под тем, что пока что смотрелось юношеской пухлостью, но со временем обещало превратиться в телеса очень даже упитанного мужика. Но Анастасия смотрела на него взором влюблённой женщины, и всё, что не понравилось бы кому-то другому, в ней вызывало восхищение и умиление.

– Да нормальный я… – Протянул Вэл, но так неискренне, что девушка тут же насторожилась:

– У тебя что, другая появилась?! – Голос её в мгновение ока утратил любовную умильность.

– Да что ты, зая! Нет, конечно. – Вэл давно и сильно переживал, но признаться в этом никому не мог. Дело в том, что некоторое время назад Кенка, теряющий голову от влечения к своему оруженосцу, начал прощупывать почву, заводя с юношей разговоры, которые Вэл по наивности и чистоте своей сначала не понимал. Но всякой наивности есть предел, и юноша начал смутно ощущать, что в этих вкрадчивых речах и ставших слишком уж настойчивыми поглаживаниях что-то не так. И его охватил близкий к панике страх. Ему было дико стыдно за свою, как он думал, испорченность, за то, что он вообще посмел заподозрить своего кумира в таких постыдных вещах, и Вэл не отстранялся и не подавал вида, насколько ему тревожно и неприятно. А Кенка только распалялся, считая, что не понимать его мальчишка не может, и раз не возражает – значит, готов и не прочь. Во время трапезы наедине он усаживал его к себе на колени, утверждая при этом, что тот ему как сын, и пусть не стесняется и «не берёт в голову», это нормально. Вэл, всеми фибрами души чувствуя, что это как раз не нормально, в то же время страшно боялся: а что, если всё-таки это он сам болван и придумывает черте-что, а Кенка и в самом деле просто любит его, как сына, которого у него никогда не было? И не стоит удивляться его наивности. Разочароваться в своем кумире, службой у которого он так гордился, которого действительно боготворил, Вэлу было страшнее всего на свете, легче умереть! Поэтому он отчаянно цеплялся за малейшую надежду. Кому открыться и с кем посоветоваться, Вэл не знал. Исповедаться и опозорить графа перед священником?.. Пусть тот сохранит тайну исповеди, но сам-то будет знать! Написать матери?.. Ни за что! Дяде? Но тот столько отговаривал его от навязчивой идеи стать армигером именно Кенки… Неужели – знал?! Братьям написать? Марку Вэл рассказал бы, но только при личной встрече. Софи?.. Она такая чистая, такая восторженная!

– Зая… – Он рассеянно поцеловал напрашивающуюся на ласку Анастасию. – Не придумывай чепухи, я тебя одну люблю, и мы поженимся, вот только ответ от мамы дождусь. Если мама захочет, она и отца заставит сделать, как надо. Нужно, чтобы именно она была за нас.

– Так ты из-за этого переживаешь? – Нежно спросила Анастасия. Вэл пожал плечами.

– Нет. – Признался неожиданно для себя самого. – Не из-за этого. Ты же не проболтаешься никому, да, зая? – Он в отчаянии взглянул ей в глаза. Там было одно: я твоя. Кто не страдал бы и одной минуты, так это она: девушка не знала моральных терзаний. Она любила Вэла и хотела за него замуж, и ради этого Анастасия Кенка, не дрогнув, убила бы, солгала, украла, а так же подожгла бы монастырь со всеми монахинями. И с отцом – если он встанет у неё на пути. После смерти матери девочка пережила страшный душевный перелом и кризис, во время которого осознала, что отец – это не родной и близкий ей человек, защита и поддержка, а страшный жестокий враг, с которым и вести себя следует, как с врагом: скрывать все свои мысли и намерения, врать, притворяться и держать ухо востро. Всю себя, всю свою любовь девушка отдала Вэлу, он был ей теперь и мать, и отец, и родной дом, и вообще всё, что только может быть в жизни родного и важного. И Вэл это чувствовал, и был благодарен за это девушке – может быть, даже сильнее, чем любил.

Прямо он в своих подозрениях признаться не мог, но чуть-чуть, но завесу тайны своего сердца приоткрыл, признавшись, что «один друг» подозревает своего господина в постыдных вещах и не знает, что ему делать.

– И я не знаю, что ему посоветовать, такие вот, Зая, дела.

Анастасия встала, отошла к окну, и контуры её тела, неожиданно красивого, невероятно женственного, не смотря на коротковатые ноги, отчётливо высветились сквозь ткань тонкой сорочки. Взяв в руки платок, она принялась отчаянно терзать его, борясь со смятением. Она знала, кто её отец – ей не раз говорила это мать. И знала про его любовь к мальчикам. Долгое время она утешала себя тем, что Вэл – Эльдебринк, и тронуть его отец не посмеет. Но в этот миг ей стало страшно. Так страшно, что девушке понадобилось время, чтобы собраться с мыслями. Одно она знала точно, и это был не глас разума, а мощнейшее чутьё влюблённой женщины: Вэлу открывать глаза на правду было нельзя. Продолжая терзать платок, она произнесла:

– Давай, сбежим с тобой на север, лапа? А? Прямо сейчас!!! – Повернулась, глядя на возлюбленного с отчаянной мольбой. – Вэл, пожалуйста! Мне страшно! Забери меня на Север!!!

– Глупости. – Вэл постарался тут же заглушить в себе неприятное чувство, возникшее при этом. – От чего нам бежать, кого бояться?! Если кому на этом Острове и не стоит чего-то опасаться, то это нам: Кенка и Эльдебринку! Да, Зая, да? – Он засмеялся, привлекая к себе девушку – вид её тела вернул желание. Но прозвучал условный сигнал, и обняться влюблённые не успели. Поспешно, помогая друг другу, они оделись и помчались по тропинке позади огородов к монастырю, опережая Кенку.

После обеда Алиса с Авророй, в сопровождение самого Гейне, четырех его кнехтов и двух пажей отправились в монастырь францисканцев, обсудить предложение Гэбриэла устроить ночлежки и столовые для бедняков и нищих, которые будут отрабатывать ночлег и еду, убирая городские улицы. НЕ сказать, чтобы Алиса горела желанием спасти мир или облагодетельствовать бедняков. Но феечка понимала, что, как супруга графа и невестка вдового принца и холостого герцога, она тоже имеет определенные обязанности, которые должна образцово исполнять. И не ради себя, а ради них, ради повышения престижа семьи. Своенравная и вспыльчивая, легкомысленной Алиса не была, и знала, что такое долг.

Собираясь к монахам, девушки постарались одеться как можно скромнее. Не надели никаких драгоценностей и выбрали самые скромные платья. Аврора даже закрутила свои роскошные волосы в тугие улитки, и покрыла их кружевным платком, а Алиса надела скромный фисташкового цвета сарафан поверх белой кофточки, зашнурованный на груди. Но обе всё равно были так хороши, что бедные монахи, особенно те, что помоложе и погорячее, впали в тоску и смятение, стремясь и очутиться подальше от опасных пришелиц, и быть рядом, и смотреть, и не видеть. Перекладывая на девушек вину за буйство собственных гормонов, не один день потом монахи каялись на исповеди, как едва не пали жертвами коварных обольстительниц.

Пока же девушки скромно выслушивали рассуждения настоятеля, который ухитрился целый час ходить вокруг да около простой, вроде бы, идеи: пусть Хлоринги возьмут на себя финансовую и продовольственную часть, госпожа графиня поддержит начинание своим именем и статусом, а монахи сделают всё остальное, так как это очень хорошая, благая и своевременная идея.

И вообще настоятелю, отцу Урбану, следовало отдать должное: он отнёсся к девушкам в высшей степени терпеливо, терпимо и деликатно. Снисходительно вздыхая при взгляде на смятенных монашков, пугливо пробегающих по двору неведомо, зачем, по три-четыре раза за пять минут, он даже слегка улыбался, и посмеиваясь, и жалея, и любуюсь своими гостьями. Девушки были безупречны: держались, как предписывал этикет, прямо, но скромно приопустив голову и почти не поднимая глаз, руки благовоспитанно сложили на животе, прикрыв кружевными платочками. Драгоценностей не надели, умнички! А что кружевной платок Авроры так соблазнительно обхватил её длинную шею, что на неё аж смотреть больно, так разве это её вина?.. Не говоря уж об Алисе, которая и в скромном сарафанчике, и с косынкой, прикрывающей декольте, была соблазн и прелесть до кончиков волос! И так предана своему жениху! Не раз и не два подчеркнув, что это идея её жениха, Алиса с такой трогательной гордостью произносила: «Мой наречённый жених, его высочество граф Валенский, сэр Гэбриэл Персиваль», что нельзя было усомниться в её любви и не пожелать ей счастья! Отец Урбан так расчувствовался, что прочитал ей маленькую проповедь на тему супружеской любви и верности, и немного огорчился, заметив, с какой откровенной скукой слушает его красавица Аврора. «Вот так недостойные подруги влияют на хороших девушек и портят их!». – Думал он, и не подозревая, что если здесь кто на кого и влиял, так это пылкая Алиса на спокойную аврору, нежели наоборот.

Естественно, девушки не удержались, и после монастыря отправились по городским лавкам, расположенным у стен Эльфийского квартала, где можно было купить настоящие эльфийские товары. Оживлённо переговариваясь и то и дело смеясь неведомо, чему, они перетряхнули свои изящные сумочки, пересчитали мелочь: «О-о-о, ты просто царь Мидас – у тебя есть четыре геллера!!!», – наскребли десять талеров и налетели на лавки. Эльфийская бижутерия из серебра и самоцветов, шкатулочки, часы, статуэтки, розетки, цветочные панно, шарфики, пояски, перчатки и многое другое – всё было рассмотрено, пощупано, примерено на себя и друг друга, и даже на пажей, всё прокомментировано ахами, стонами, визгом, фырканьем и различными восклицаниями. Их свита посматривала на это со снисходительными усмешками и не без удовольствия: так хороши были девушки, что даже невыносимейшее занятие на свете, сопровождение кого-то за покупками, с ними превращалось в забавное приключение. Улыбались продавцы, останавливались и улыбались прохожие.

– Ах! – Алиса замерла перед лавкой с кинжалами, ножами, ножнами и прочим охотничьим инвентарём. – Авророчка, смотри, смотри, прелесть какая! Я хочу подарить это моему Гэбриэлу!

Сэр Юджин, который с двумя своими приятелями выследил девушек в городе и приблизился, чтобы как бы случайно заговорить с ними, при этих словах сморщился от досады. Он не верил, что Алиса в самом деле любит Гэбриэла. Как многие образованные мужчины его времени, он предпочитал считать, будто у женщин нет души, и что любить они не в состоянии, так же, как вообще испытывать какие-либо глубокие чувства. Что женщинами руководят любопытство, похоть и инстинкты, но никак не разум и не тонкие переживания. Поэтому с чувствами женщины считаться не стоит, спрашивать её мнения или согласия – тоже. Но в случае с Алисой ему волей-неволей приходилось считаться с какими-то её желаниями, по крайней мере, пока она находилась под защитой его высочества и братьев. Показная преданность Гэбриэлу Хлорингу Юджина бесила. С некоторых пор популярность Гэйба Хлоринга стала такой, что о нем говорили все вокруг, женщины, мужчины, слуги, священники – все! Дети на улицах Гранствилла и окрестных деревень играли в сэра Гэбриэла и дракона, девушки изыскивали все возможные и невозможные предлоги и поводы, чтобы очутиться у дороги, по которой братья поедут на мессу в Богослове, не говоря уж о самом соборе, где на мессу собиралось все женское население Гранствилла и окрестностей – кто ради Гэбриэла, кто ради его армигера! Это не могло не раздражать мужчин всех сословий, и особенно – рыцарей Хефлинуэлла. Хоть в чём-то превзойти убийцу дракона стремились все, до единого. И проще и безопаснее всего, – казалось таким, как Юджин, – это соблазнить его невесту и наставить ему рога ещё до свадьбы… Или, чем чёрт не шутит, вообще увести у него невесту! Впрочем, далеко не все и даже не многие имели в отношении Алисы меркантильные намерения. Девушка была так хороша, что привлекала и сводила с ума сама по себе, ей пели песни, подбрасывали признания в любви и цветы, стремились очутиться в её свите и следовали за ней издали. Даже сэр Юджин, и тот был не на шутку увлечен Алисой, и для такого, как он, это была, пожалуй, почти любовь. Алиса стала для него настоящим наваждением. Не в силах понять, чем именно Гэбриэл пленил Алису, он считал, что все дело в титуле и богатстве. Ни в первом, ни во втором случае Юджин с Хлорингом соперничать не мог, но изобразить из себя богача решил попытаться. Чтобы соблазнить строптивую красавицу, он заложил всё, что мог и занял у всех, у кого мог, чтобы произвести на нее впечатление подарками и регалиями. Купил себе роскошного серого коня, почти не уступающего статью и красотой олджернонам Хлорингов, и караулил момент, когда смог бы щегольнуть перед девчонкой своими возможностями. Странно, но расплачиваться с кредиторами он намерен был драгоценностями Алисы, которые считал почти что своими – как только девушка станет его, все её имущество тоже поступит в его распоряжение. И мечтать о том, как он будет шиковать на деньги идиота-Хлоринга, Юджину было едва ли не приятнее, чем о сексе с Алисой.

НО пока что строптивая девчонка его игнорировала. Увидев, что она подошла к прилавкам и роется в сумочке, Юджин обрадовался: а вот и шанс! Оплатить для Алисы какую-нибудь покупку, и таким образом сблизиться и получить некие права… Только вот оплачивать покупку подарка для соперника?!

Алиса рассмотрела среди прочих товаров охотничий нож такой великолепной работы, что выглядел истинным шедевром. Режущая часть была из лучшей эльфийской стали, острая, как бритва, обух был ажурным, в виде резного дракона с опущенными крыльями, и изготовлен из серебра. Рукоять из рыбьей кости – так в Нордланде звали моржовый клык, – тоже была покрыта резьбой, частично обернута кожаным ремешком и украшена эльфийскими самоцветами. Ножны были под стать самому ножу. Алиса, обожавшая красивые вещи, устоять не могла! Нож стоил два дуката, и девушка так эмоционально огорчилась, что у неё не хватает денег, что эльф Элодис, продававший ножи, предложил ей взять его в долг.

– Я могу дать тебе два дуката. – Вмешался Юджин, проглотив свою досаду.

– Не нужно, спасибо. – Алисе всё больше не нравился этот человек. Когда он смотрел на неё, ей сразу же вспоминалось, как её встретили в Домашнем Приюте; девушке казалось, что она почти физически ощущает на себе его жадные руки. Юджин был симпатичный, модный, с хорошей улыбкой, и нравился девушкам, но Алиса не была простой девушкой. Договорившись с эльфом, что он получит деньги уже на следующий день, она забрала нож и гордо удалилась в сопровождении своей маленькой свиты, а Юджин остался стоять, чуть ли не скрежеща зубами от разочарования и злости. Время утекает, как вода сквозь пальцы, а с ним и деньги, и возможность поправить за счёт Алисы свои дела. Мерзавцы Райя такие проценты выставят, что мама не горюй, а выбивать долги они умеют, у них целая маленькая армия на подхвате. И по методу европейских рыцарей с ними не разделаешься, его высочество не позволит устраивать еврейские погромы в Гранствилле. И что этой пигалице ещё нужно?! По его заказу Орри ей уже несколько канцон красивых спел, цветы ей от него носят охапками… Извинялся он за свою тогдашнюю грубость уже несколько раз, наступив на горло своей гордости, прогнулся уже перед нею не выскажешь, как!!! Чего ей ещё надо-то?! Поистине, все бабы – суки! Чем сильнее их любишь и чем больше перед ними прогибаешься, тем сильнее они выделываются!

– Лакомый кусочек, а? – Марк тоже умел появляться словно бы ниоткуда. – Норовистая только не в масть.

– И не таких обламывал. – Мрачно огрызнулся Юджин.

– В том-то и дело, что не таких и обламывал, а таких – никак! – Засмеялся Марк, вовремя заметил, как потемнел лицом рыцарь, и тут же сменил тон:

– А я мог бы помочь… Не безвозмездно, конечно.

– Что ты можешь?! – Вызверился на него Юджин. – Это тебе не шлюху из Омок окучить, и не горожанку маковой настойкой опоить! Ты её свиту видел?! Ты знаешь, как её в замке охраняют?!

– Я теперь, – загадочно ухмыльнулся Марк, – очень много, что могу. У меня теперь такой помощник есть, вам, сэр, и во сне не снилось, что этот помощник может.

– Ну-ка, ну-ка… – Юджин заинтересованно прищурился. – Поподробнее, поподробнее…

– Милости прошу в помещение. – Марк широким жестом указал на трактир в конце улицы. – Обсудим!

Пока девочкам подбирали новую одежду в монастыре святой Бригитты, Гэбриэл и Гарет навестили малышей. Гарет, искренне успевший полюбить свою племянницу, вообще относился к маленьким детям с пугливой нежностью – пугливой от того, что боялся неосторожно навредить этим существам, таким маленьким и нежным, таким странным и непонятным, но таким трогательным! Эту свою нежность он скрывал под насмешливостью и небрежностью.

– Ух ты, сколько гномиков! – Заметил он, входя в комнату, где несколько послушниц нянчились с детьми. Девушки встали и, краснея, поклонились герцогу и его брату.

– Как они? – Гэбриэл поискал глазами детей Киры. – А где Агнес и Брюс?

– А их забрали. – Торопливо ответила одна из девушек. – Господин Натаниэл Грэй с супругой, они сказали, что с вашего благословения. И настоятельница подтвердила.

– Да… Я позволил. Только не знал, кого они взяли… – Гэбриэл подумал, что это, наверное, судьба. Знала бы Кира, что её детки живы и счастливы, что их забрали к себе хорошие люди! Марта, какая бы ни была, собственных детей будет любить и защищать, как львица, только бы они стали для неё по-настоящему своими. И на сердце при этих мыслях, там, где была постоянная боль, стало немного теплее и легче. Вот и ещё немного добра и тепла взамен ужаса Красной Скалы. Гарет зубоскалил и флиртовал с немеющими и млеющими от смущения и восторга девушками, а Гэбриэл смотрел, как устроены дети, что у них есть, чего нет. Присев перед трехлетним малышом, погремел перед ним погремушкой, подмигнул:

– Нравится здесь? – Тот смотрел, широко раскрыв серые глазенки, вопросительно оглянулся на воспитательницу, та ободряюще улыбнулась ему:

– Скажи господину графу, как тебя зовут?

– Вий! – Прошептал мальчик и закрыл лицо ладошками.

– Вилли! – Прошептала девушка. – Они плохо разговаривают, мы с ними занимаемся каждый день. Но они такие умнички! Так быстро всё схватывают! Мы сначала растерялись, когда к нам их привезли, но теперь так рады… Они сделали нашу жизнь красочнее. Хотя в округе недовольны.

– Чем? – Гэбриэл встал, выпрямившись и нахмурившись. Девушка, оказавшись ростом ему по грудь, смутилась:

– Точно никто не знает, что здесь, кто, сколько… Вот и говорят… всякое. – Призналась вполголоса. – Сестры в деревне всякого уже наслушались. Даже угрожают.

– Понятно. – Гэбриэл обернулся на брата, который обещал малиновым от смущения и удовольствия, хихикающим девушкам что-то на грани приличий.

– Обсудить кое-что надо. – Сказал озабоченно, И Гарет весело пообещал девушкам:

– Я ещё приеду! И смотрите у меня тогда! Ух, скромницы!!!

– Да ладно, не приедете! – Со жгучей верой в свою неправоту возразила самая храбрая и симпатичная. – Обманываете вы всё! А ещё герцог…

– Приеду-приеду. – Сам не веря себе, весело пригрозил Гарет. – И ты меня тогда поцелуешь, при всех, в знак раскаяния!

– Ой, и не стыдно вам?! – Девушка прикрылась широким рукавом рясы, а Гарет, смеясь, вышел с братом наружу.

– Ну, что у тебя такой грозный вид? – Спросил, всё ещё усмехаясь. – Кто-то посмел обидеть твоих гномиков? Им погремушек не хватает?

– Прекрати ржать, и слушай. – Возразил Гэбриэл.

Они ещё говорили о своем, тихо и серьезно, когда сестры привели к ним преобразившихся девочек. Всем им подобрали одежду послушниц: белые туники, тёмно-серые платья, белоснежные передники и белые же чепцы. Одежда, хоть и одинаковая, и почти что форменная, мгновенно преобразила их. Будучи опрятной, лучше сшитой, из серой, но очень хорошей ткани, она подчеркнула ладные фигурки, превратив девочек в настоящих юных красавиц. Руссы, глядя на них, только вздыхали и мечтательно лыбились. Похорошевшие, осмелевшие, девочки устроили на борту лодьи, везущей их в Ригстаун, веселую возню и даже догонялки, – они ведь были ещё, по сути, детьми. То и дело, увидев какое-то очередное чудо на берегу, одна из них останавливалась и кричала остальным, с разбега налетавшим на неё:

– Ой, смотрите, смотрите!!! – И те отвечала восторженным визгом, хлопая в ладоши.

– М-да. – Заметил Гарет, тоже любуясь ими. – Я себя сейчас чувствую Ланцелотом, Гавейном, Ивейном и своим тёзкой Гаретом одновременно. Никогда, наверное, ни один рыцарь Круглого стола не спасал одновременно столько прекрасных юных дев. И никто из них не озадачивался проблемой того, что же с ними делать-то?.. Я как-то не представляю себе тихий, мирный Торхевнен, где скоро появятся эти… козочки. Они ж там всё разнесут в первые же пять минут. Господи! Бедные тамошние монашки, их всего четверо!

– Ничего. – Ответил Гэбриэл. – Научатся всякому домоводству, и уедут на Север. Замуж там выйдут.

– А не жаль их туда отправлять? Там же, руссы твои говорят, опасно очень.

– По сравнению с тем, – ответил Гэбриэл сухо, – что их ждало на Красной Скале, там рай просто. И здесь они в опасности. Даже младенцы этим сукам мешают, а девчонки…

– Ты прав. – Посерьезнел Гарет. – И запретами, и угрозами ничего не добьёшься. Есть такие отморозки конченные, что всё равно сунутся, и даже не побоятся в дерьме потом утонуть, только бы сейчас на пять минут получить желаемое. Как тот идиот из Овражков, помнишь? «Она сама этого хотела!». Придурок…

– Это вы верно всё говорите. – Фёдор, стоявший поблизости и любующийся девочками, кивнул. – Посмотреть ведь радостно, а есть и такие, кто из себя выходит. И смеются-то громко, и ведут себя неприлично, и полукровки, и грешницы… Какие ж они грешницы, невинные ещё, весёлые, как котята у печки.

– А я бы вот даже женился бы. – Вдруг заявил Матиас, так же не сводивший с девчонок глаз. – Вот ей-Богу… С одной стороны, конечно, нет, а с другой – как будто и да!

– Молчи, ты, кот мартовский! – Фыркнул Гарет. – И глазёнки-то от девчонок свои масляные отведи! Не то Младший тебя кастрирует тупым ножом, он за этих девчонок дракона лопатой в поле затюкает!

В Гранствилле лодья задержалась на полчаса. Гарет с Матиасом отправились домой, а Гэбриэл, Иво и Марчелло поплыли дальше. Марчелло обещал ему, что обо всём позаботится, но Гэбриэл хотел сам всё проконтролировать. Гарет звал его с собой, чтобы он смог поздороваться с отцом и Алисой, а лодья его подождёт, но Гэбриэл, зная себя, понимал, что одним «здравствуйте» не ограничится, и лучше уж скорее разделается со всеми своими делами в Ригстауне, а потом уж вернется домой. Десять спасенных душ, которые находилось под его опекой отныне, радовали его несказанно, и, глядя на них, Гэбриэл чувствовал гордость и удовлетворение пополам со жгучей тоской о том, чего всё равно уже не вернуть и не исправить. Как раз сейчас, – думал он, пока лодья неспешно скользила вдоль все повышающихся, делающихся всё круче, берегов, – они подплывали бы к Грачовнику, откуда их путь лежал бы в Найнпорт и дом Барр. И Сады Мечты поглотили бы их навеки. Никому там не было бы интересно, кто из них тихоня, кто умница, кто шкодница. Они были просто мясом, безымянным и безгласным. Для них всё было бы кончено, мечты, надежды… Ничего больше не было бы.

«Господи! – Подняв голову к небу, взмолился он. – Дай мне сил и времени, дай мне спасти всех, кого ещё можно спасти!!!».

Оглянувшись в сотый раз, Вепрь убедился, что за ним нет погони, и слегка расслабился. Конечно, лучше было бы удрать от Птиц с Совой поперек седла, но уж как вышло, так вышло. Пошли они к дьяволу, Птицы эти, с их дурацкими принципами! Вепрю, через три недели среди них, секса хотелось так, что аж дымилось все, но ни Зяблик, ни Конфетка им почему-то не соблазнились. Ладно, Зяблик – Вепрь видел и сам, что девушка не жалует никого из Птиц. Но Конфетка-то, сучка мелкая, ни одной ночи у себя не ночевала! Он специально следил… Терпел, делал вид, что все нормально, вежливым был таким, что самого тошнило, только что? – А ничего! Вообще ничего! И ладно, ладно, он терпел. Но когда его взяли в очередной набег за провиантом, Вепрь решил, что наконец-то оторвется, завалив первую попавшуюся симпатичную бабу на ферме, которую они явились грабить. И надо же, а, как Ворон взбеленился! А что Сова орала, тварь бешеная, так это отдельная история… Не-е-ет, хватит! В жопу эти их принципы, всю эту хрень, жил Вепрь прежде без них, и жил куда лучше! Да, в Междуречье полукровок не жалуют… Но если этот полукровка пообещает их главному, как его, Бекстрему, что ли, сдать убежище Птиц и всю их пернатую кодлу, разве не полагается такого полукровку хотя бы выслушать?.. А там, глядишь, удастся пристроиться у этого рыцаря на подхвате – что, ему не нужны молодчики, которые и оружием владеют, и грязной работой не брезгуют?.. И все вернется: безопасность, сытость, вседозволенность, все возможности и привилегии… Как Вепрь истосковался по сытой и привольной житухе у Драйвера! По походам в Найнпорт, на рынок и в местные лавки, по рейдам по окрестным деревням, где что захотел, то и взял, кого захотел, того и прирезал, какую захотел, такую и оттрахал! Долбанный Хлоринг, герцог Элодисский, явился и все порушил. Сломал Вепрю жизнь, сломал на хрен все, что Вепрь для себя создал… А Гор, падла, поселил в душе какие-то мысли дурацкие, о другой жизни, о других отношениях, совесть, честь, тоси-боси… Поигрался Вепрь в честь и совесть, хватит! Что он с этого поимел?! Опухшие, мать их, яйца?! А Хлорингам он отплатит в свой час. За пацанов, подохших на кольях, за убитых, за свои невзгоды – отдельно! Бекстремы эти, или как их там, говорят, враги Хлорингов, а как говаривал Драйвер? Враги моих врагов – мои друзья? Ну, как-то так.

Спустившись с пригорка к ручью, мелкому, каменистому, стремительному, Вепрь увидел, что вода в нем чистейшая, и спешился, чтобы напиться, умыться и набрать свежей воды. Жара такая стоит, что в бане, наверное, и то легче… Нагнувшись к воде, он глянул перед собой и насторожился: на плоском светлом камне отпечатался след грязного сапога. Еще мокрый… Замер, но оглянуться не успел. Конь громко всхрапнул, Вепрь вздрогнул – и, получив по голове (опять!!!), рухнул лицом в ледяную воду.

Очнулся от ледяной воды в лицо. Несколько секунд пытался проморгаться, чувствуя, что руки вновь крепко-накрепко связаны. Сильно хотелось тряхнуть головой, стряхивая лишнюю воду, но она, несчастная, опять болела так, что глазам было больно. Зато запахи Вепрь ощущал необыкновенно остро, так, словно каждый запах отдельно проникал в него и раздражал неимоверно: запахи матерого мужицкого пота, лошади, навоза, сена, перегара и свежей сивухи. «Я и забыл, как дайкины воняют-то…» – Шевельнулась в голове вялая мысль.

– Гля, шеволится! – Глумливо сказал кто-то. – Говорил же я, энти чельфяки живучие, заразы паскудные, их оглоблей не убьешь!

– Как думаешь, энто Птица, аль нет?

– А кто еще-то?.. туточки других нету.

– Я не Птица. – Прохрипел Вепрь. – Но знаю, где их искать… Отведите меня к господину вашему, я ему скажу…

– К господину, говоришь? – Говоривший присел перед ним, снизу заглянул в лицо. – Сдать, значицца, курятник свой решил и награду получить? А ежели, к примеру, ты нам все расскажешь? Мы-то награду поделим лучшее… А тебе она зачем, награда-то? Ты ж все равно подохнешь, чельфяк, господин наш с вашим братом, значицца, не цацкается. Господин наш, барон Смайли, вашего брата на части рвет… привязывает к четырем кобылам, и того… в разные, значицца, стороны, что быстрее оторвется, значицца: нога, аль рука… И все это, чельфяк, после того, как поиграется он с тобой… Знатно, знатно поиграется! Ну, так как? Ты нам все расскажешь, а мы тебя быстренько на ветле повесим, аккуратно так, любовно, ты и пяти минут не продергаешься! Спасибо нам потом скажешь, скажешь: «Спасибо вам, люди добрые, что избавили от мук аццких!».

– Иди в жопу. – Мрачно глянул на него Вепрь. Проморгавшись наконец, он увидел перед собой рожу – рожу, как рожу, не красивую, ни страшную, обычный мужик. Рябой только от давней-давней оспы, и зубов не хватает. Но перегаром несет… И не отвернешься.

– По-плохому, значицца, хочешь. – Вздохнул мужик. Вроде как бы даже с сожалением. – Что ж вы упрямые-то такие?..

– Слышь, – нервно сказал другой, помоложе, – он ведь и того… не скажеть ничего.

– А посмотрим.

– Не, а если энти, Птицы где-нить близко?

Мужик поднялся, отряхивая руки и колено.

– А верно заметил, Сопля.

– А можеть, – воодушевленный мужичок с неблагозвучным не то именем, не то прозвищем, развивал успех. – Они того, спицально его того?

– Специально, говоришь? – Первый немного нервно оглянулся. – А давай, этого – в телегу… В городе разберемся. Там он все и расскажет… – Мужик сплюнул и недобро усмехнулся, показав щербатый рот. – В тюрьме, оно, значицца, у всех просветление как бы случается.

Трясясь затем в телеге, Вепрь мрачно раздумывал: придут за ним Птицы, или не придут? Свой он для них, или после случившегося на ферме и его побега, он больше им не нужен?.. И получалось у него, что – не нужен. В общих беседах он не участвовал, шутки понимал, не дурак, но сам шутить как-то не умел… Сидел вроде и со всеми, а все равно как-то… отдельно. Иной раз сильно хотелось сказануть что-нибудь эдакое, и чтобы все вокруг смеялись; и придумывалось ведь даже, но как доходило до общей беседы, и Вепрь сидел истуканом, онемевший, мрачноватый, и ловил глазами Конфетку да Зяблика. Только в мечтах и был душой компании. Очень ему хотелось впечатление произвести, и Ворон чтобы обязательно заметил и сказал что-то одобрительное, а Зяблик…

А вот Зяблика, – неожиданно подумалось ему, – как-то даже… жалко, что ли?.. Что он делать станет, если приведет в лощину местного барона и его людей, а она попадет им в руки? «Попрошу Зяблика себе. – Успокоил он свою совесть. – А потом… ну… после, – потихоньку выведу, и коня дам…».

Пыток он не боялся. В первый раз, что ли? Перетерпит. Лишь бы по голове не били, а то Вепрю начинало казаться, что эта его несчастная конечность уже вся в трещинах. Сколько можно по ней колотить-то?! Перетерпит, ничего. Все равно им придется его барону показать, а с бароном он сторгуется. Если тот хочет добраться до Птиц, – а он хочет, Вепрь в этом уверен был, не дурак ведь, – ему придется с ним договариваться. Риск, конечно, но Вепрь, при всех своих дурных качествах, был умен, хладнокровен и бесстрашен. Дерзко бесстрашен. Рискнет, не впервой. Убить могут, верно. Ну, и что? После того дикого всплеска, той нестерпимой жажды жить, которую он испытал в момент, когда Хлоринг казнил его приятелей, в нем словно что-то сгорело. Он стал относиться к мысли о смерти хладнокровно. Перетерпеть, – думалось ему, – какое-то время, а там – облегчение. Навсегда. Не так уж и страшно. Зато в случае выигрыша, – думалось ему, получит он ой, как много! Получит привольную сытую жизнь, надежного хозяина и возможность отплатить Хлорингам, лишившим его всего этого.

Гарет не собирался посещать Тополиную Рощу, у него и в мыслях этого не было. Но, проезжая мимо тропинки, ведущей туда, он увидел новую калитку, фонарь, и заинтересовался. Ему вдруг захотелось увидеть перемены, произошедшие с башней, и он, велев Матиасу ждать у моста, а остальным ехать в замок, развернул коня и пустил его по расчищенной и облагороженной дорожке, в тени тополей и жёлтых акаций. По пути герцог хозяйским глазом отмечал улучшения: там, где дорожка проходила над обрывом, на дне которого журчал ручей, был поставлен новехонький плетень, кустарник вырублен, крапива и лопухи скошены, мешающие верховым ветви над тропой спилены. Кирпичная ограда вокруг усадьбы была полностью восстановлена и обновлена, поверху ощетинилась железными штырями, калитка тоже была новенькая, крепкая, с хорошим засовом. Сейчас, правда, открытая. Во дворе, как заметил в первые же секунды Гарет, останавливая коня в тени старой черёмухи, ещё валялся строительный мусор, слышались визг пилы и стук топора, – в хлеву во всю шли работы, – но в целом всё было готово и производило очень приятное впечатление. Тильда даже цветник разбить успела, и большинство цветов уже распустилось. К Гарету подбежали два щенка-волкодава, крупные, полугодовалые, местная пастушья порода, выведенная давным-давно от ирландских волкодавов, завезённых, по преданию, Карлом Хлорингом, волков и древней пастушьей нордландской собаки. Дворяне называли их презрительно «крестьянской собакой», предпочитая мастиффов и бордосских догов, но принц Элодисский, – и Гарет был с ним абсолютно согласен, – предпочитал именно волкодавов, считая, что более преданной, спокойной, надёжной и сильной собаки не найти. Плюс к тому – они не боялись нордландских холодов, от которых итальянские мастиффы и доги страдали неимоверно.

Вслед за собаками к Гарету подошёл юноша-полукровка, видимо, Ганс, о котором Гарет слышал не раз от Гэбриэла. Высокий, темноволосый и темноглазый, со спокойным, умным лицом и чуть насмешливым взглядом. Забрал поводья коня, коротко кивнул на вопрос Гарета, есть ли кто в доме, кроме него. Было очень жарко, настоящее пекло, и грудь и живот коня были мокрыми от пота. Ганс принялся лить на него холодную воду, черпая её из бочки, а Гарет продолжал оглядываться, оценивая перемены. Дверь в башню распахнулась, Гарет обернулся на радостный женский возглас:

– Гэбриэл! – И забыл дышать. Кажется, даже сердце остановилось на несколько секунд.

В первый миг он не увидел ничего в отдельности: ни волос, ни глаз, ни рук. Только всю её, во всей её топазово-янтарной сияющей красоте. И две мысли возникли в голове одновременно: таких девушек не бывает! – первая, и: Господи, ну и везёт же Гэйбу! – другая.

– Вы не Гэбриэл. – Сказала, замерев, Мария.

– Нет, не он. – Согласился герцог.

– Вы его брат, Гарет. – Она не спрашивала, она констатировала факт. – Я не ожидала… что вы такие одинаковые. Я никогда не видела одинаковых людей.

– Ну, не такие уж мы и одинаковые. – Усмехнулся Гарет, и Мария в свою очередь просто утонула в его глазах, синих до умопомрачения, и в то же время тёплых, хоть такого и не могло быть.

– Да. – Она принялась скручивать в трубочку фартук. – Не совсем.

– А что это за запах? – Принюхался Гарет, подходя к ней, и девушка ахнула, легонько шлёпнув раскрытой ладонью себе по лбу:

– Варенье!!! – И бросилась в дом. Гарет, посмеиваясь, вошёл за ней.

– Я варю клубничное варенье! – Гордо сообщила ему Мария, помешивая смачно, неторопливо булькающее варево, источающее упоительный аромат. – Меня Тильда учит готовить, я уже много, что умею. Они меня всё время хвалят, – она сдула со лба топазовую прядь, утёрла лоб тыльной стороной ладони такойпрекрасной руки, что у Гарета вновь едва не остановились сердце и дыхание, – но я-то знаю, что это от доброты. Только они такие хорошие и добрые, – девушка улыбнулась ему, и сердце Гарета всё-таки остановилось на несколько бесконечных мгновений, – что я делаю вид, будто верю. Хотите, я вас угощу?

– Хочу. – Гарет уселся за стол напротив, не сводя с неё глаз. – И хорошо бы сливочек холодных и свежего хлеба. Есть такое?

– Конечно! – Мария даже покраснела немного от невинного тщеславия. – У нас есть всё! Возьмите, помешайте! – Без тени смущения девушка сунула в руки герцогу ложку на длинном черенке. – Только мешайте, как следует!!! Варенье нужно всё время мешать, чтобы не подгорело! – И, оставив Гарета мешать варенье с глупейшим чувством в груди, принялась порхать по кухне, собирая угощение. Именно порхать: беременность не повредила изяществу её фигуры и не сделала её неуклюжей. Мария двигалась, словно танцевала, быстро, но не суетливо, ловко, движения были точные, стремительные, но плавные. На неё хотелось смотреть вечно, и Гарет вдруг поймал себя на мысли, что завидует тому человеку, который возьмёт её замуж и каждое утро будет смотреть, как она готовит ему завтрак, наслаждаясь грацией её движений. И тут же ему захотелось, как Мария, шлёпнуть себя ладонью по лбу: с ума сошел? Ты о чем думаешь?! И что ты вообще делаешь, ты герцог, или кто?! Ты мешаешь варенье по приказу девушки, которую сам недавно называл… – И тут же осекся, поняв, что уже никогда так назвать её не сможет, и убьет любого, кто попытается назвать ее так впредь. Гарет понял брата. И стало так… так… он даже не мог определить для себя, что именно чувствует. Гэйб женится на прелестной феечке, и ангел с янтарными глазами родит ему дитя. И это нормально? Это справедливо?!

– Сливки! – Мария поставила на стол вазочку с холодными сливками, в которых, как положено, стоймя стояла ложка. – Хлеб из замка, свежий. Я пока хлеб печь не умею, Тильда обещала научить. Пока что я учусь печь пироги, хлеб потом. Нам из замка столько всяких вкусностей привозят! Я люблю булочки с корицей и изюмом. – Она то и дело сдувала с лица непослушную вьющуюся прядь, ловко порхая руками над столом: резала и раскладывала на блюде хлеб, выставляла блюдца, выкладывала на них клубнику и какие-то сладости. Поставила на стол бутыль сидра в фирменной глиняной бутылке с сургучной печатью Твидлов. – А сладости – от Твидлов. Мы вчера с Тильдой ходили к ним в гости, – Мария выпрямилась, вновь утерев лоб, – у них так хорошо! И такие дети прекрасные, я просто уйти от них не могла! – Она чуть покраснела. – Простите, я болтаю… Ой! – Она выхватила у него ложку. – Садитесь, угощайтесь… Что это я! Вы так похожи на Гэбриэла, даже голос, я…

– Всё нормально. – Гарет сел за стол. – На самом деле я ничуть не злее своего брата, клянусь.

– Я знаю. – Она глянула так доверчиво! – Он вас очень любит.

«Сука! – Почему-то разозлился Гарет на брата. – Сука, сука ты, Гэйб, и больше никто!!!».

– А Гэбриэл скоро вернётся? – Спросила Мария, с надеждой посмотрев на него. Гарет задержал взгляд в её глазах, чувствуя и неловкость, и радость какую-то беспричинную, и досаду, и удивление одновременно. Он не понимал этого взгляда! Мария не боялась и не стыдилась его, не кокетничала и не флиртовала. Она просто задала вопрос и смотрела на него ясно и бестрепетно. Девушка в самом деле не чувствовала себя опозоренной или униженной, и в самом деле не пыталась ни понравится ему, ни очаровать его. В ней и тени кокетства не было! И Гарет растерялся. До сих пор он играл с девушками и женщинами в понятную ему и простую игру. Он обманывал, чтобы получить удовольствие, его обманывали, чтобы получить его в личное пользование. Хотя бы ненадолго. И он знал, что его обманывают, и играл в поддавки, уверенный, что ведёт в этой игре, получая удовольствие от процесса. Он всегда знал, и что говорить, и как, и как улыбаться, и когда… Здесь же Гарет оказался в ситуации, в которой совершенно не знал, как быть. И это и напрягло его, но и показалось захватывающе-интересным.

Мария сняла с огня таз, накрыла его белой тканью, села напротив.

– Скоро. – Ответил Гарет. – Ты скучаешь по нему?

– Конечно! – Воскликнула Мария с таким изумлением, словно он усомнился в очевидных истинах, таких, как небо сверху, а вода мокрая. – Я ведь так его люблю! – И у Гарета вновь перехватило дыхание.

– Он скоро женится. – Ревниво заметил герцог, и сам себя за эти слова возненавидел, не успев их договорить. Это было бы уместно с другими женщинами, игравшими по правилам, но не с ней. Что Мария и продемонстрировала, не обратив внимания на его укол. Не заметив его.

– Я знаю! – Ответила безмятежно. – Я же люблю его не так, как она. И он меня любит не так, как её. Я не претендую на то, что принадлежит ей, вовсе нет!

– Проблема в том, – проглотив ком в горле, заметил Гарет, – что Алискин считает, будто ей принадлежит ВСЁ.

– Но это невозможно. У него есть вы, есть его маленькая дочка, и есть отец, которого он тоже любит. И мой маленький. – Последние три слова она произнесла с такой застенчивой гордостью, с такой трогательной нежностью, глаза ее так при этом просияли, что Гарет чуть не поперхнулся, засмотревшись, и сосредоточился на сливках, не замечая их вкуса. Какое-то время, – решил герцог, – нам нужен отдых. Мне, моему сердцу и глазам. Это кощунство: быть такой прекрасной!

– Я так счастлива. – Продолжала Мария, тоже отковыривая ложкой маленькие порции сливок и отправляя в рот. – Все так ко мне добры! Мне кажется, что весь тот ужас остался где-то… в страшном сне.

– Да. – Быстро сказал Гарет. – Я понимаю.

Взглянув на нее во время возникшей паузы, герцог вдруг заметил не только совершенную форму ее рук и изящество тонких запястий, но и следы ожогов на золотистой коже, на шрамы, на то, что некоторые из ногтей на тонких пальцах слегка деформированы. Горло перехватило от гнева и внутреннего протеста. Нет! Это не может быть правдой! Бить эту девушку, уродовать её… Это какой же злобной, больной, извращенной тварью нужно быть, чтобы ненавидеть красоту?! Какой… нечистью?!

– Вы ведь знаете, где я была. – Мария, опустив голову, вновь принялась скатывать фартук в тугую трубочку. – Откуда Гэбриэл нас спас. Он так вас любит, что я не могу притворяться перед вами, ведь вы такой же, как он, сильный и добрый. Я только посмотрела на вас, и поняла, что вы никогда не пошли бы… ТУДА. Вы только не смейтесь! – Девушка порывисто вскинула голову, и Гарет подумал, что она похожа на лань. Та так же порой вскидывает голову, чтобы оглядеться кругом, готовая мгновенно прянуть прочь. Такая же изящная, совершенная во всех своих пропорциях, большеглазая и трепетная.

– Я теперь всех людей, которых встречаю, мысленно отправляю ТУДА. – Продолжала Мария, вновь опустив голову. – И если не могу его ТАМ увидеть, этот человек мне нравится. Вас я там увидеть не в состоянии. Простите, если что-то сказал не так. Я только учусь быть нормальной, такой, как все. Здесь все меня балуют, но я знаю, что за пределами этого дома всё не так. Гэбриэл думает, я наивная и уязвимая… Да, я наивная, но сделать мне больнее, чем уже было, ничто, наверное, уже не сможет. Я уже ничего не боюсь, кроме как за маленького своего. И за тех, кого люблю.

– Не бойся. – Быстро ответил Гарет. – Не бойся ничего, Мария. Мы с братом никогда не оставим тебя в беде. Я, здешний герцог, тебе это обещаю.

Варенье было кислое. Ощутив наконец-то его вкус, Гарет вздохнул – он любил сладкое. Пусть не приторно сладкое, но достаточно сладкое. Но Марии он не сказал бы этого даже под страхом смертной казни! Всё, что она ему положила, он съел до последней крошки, только чтобы порадовать эту странную прекрасную девушку.

– Вам понравилось? – Розовея, спросила она.

– Очень. – Ответил Гарет.

– Я могу вам с собой положить, если хотите.

– Конечно, хочу. И нахально напрашиваюсь на пироги.

– Ой! – Девушка просияла. – Вы с чем любите?!

– Больше всего с мясом. – Засмеялся он. – Но люблю и с ливером, и с яйцом и луком. И сладкие пироги люблю. Очень. Ты всё пеки, я разберусь. – Взял у нее из рук небольшой горшочек, закрытый чистой салфеткой и перевязанный веревочкой, мимолетно коснувшись ее. Даже досадно стало: Мария и здесь не обратила на это никакого внимания. Просто не заметила. Тогда как его словно током пронзило от этого мимолетного касания.

– Значит, ты не против, если я буду сюда время от времени приезжать? – Спросил он неведомо, зачем. Мария улыбнулась ему своей непостижимой улыбкой, которая все в нем переворачивала и разбивала вдребезги:

– Конечно, нет! Вы ведь брат Гэбриэла!

– Я… я приеду. Ты розы любишь?

– Я их не видела никогда. – Призналась Мария. – Я о многом еще не знаю, люблю, или нет, я столько еще не видела и не знаю!

– Это мы исправим! – Пообещал Гарет, отступая на шаг. – Сейчас я к отцу, но завтра с утра жди меня в гости! Вместе съездим в Гранствилл, я тебе покажу Танец Ангелов – не видала еще?

– Нет…

– Тогда завтра с утра меня жди. Младший тебе свою Красавицу подарил?.. Отлично. Вместе в город и поедем.

Он был рад, что Гэбриэла нет. Завтра, с утра, эта девушка будет с ним столько, сколько получится. Здравая часть его существа говорила: не надо, что ты делаешь, идиот?! Забудь про эту девушку, это не твоя добыча! – Но всё остальное радовалось и изнывало от предвкушения.

Поговорив с отцом, пообедав со всеми, Гарет вернулся к себе и увидел горшочек с вареньем, трогательно обернутый салфеткой. И что-то такое этот горшочек сделал с его сердцем, что-то хорошее, доброе-доброе, даже нежное, что Гарет не только съел кислющее варенье, но и сохранил горшочек, салфетку и даже синюю веревочку, которой он был обвязан. Это он-то, всегда смеявшийся над сентиментальностью брата! Перед его внутренним взором была Мария, старательно упаковывающая этот горшочек для него. Вечером Гарет дважды звал к себе Адама и требовал усилить патрули, следующие через мост до хутора Твидлов, потом – чтобы патрули доходили до калитки башни Тополиной Рощи, и ещё потом – чтобы туда отвели ещё двух собак. И всё равно ночью дважды подходил к окну и смотрел на другой берег, где виднелся огонёк в ЕЁ окне.

Мария, проводив Гарета, бегом бросилась наверх и в окно четвертого этажа, еще полупустого, долго смотрела на всадников, скакавших к замку. Зрение у эльдар было острое, и она прекрасно видела Гарета. Эта встреча запустила новый отсчёт времени для девушки, разделив её жизнь на «до» и «после». Дело было не столько во внешности Гарета, даже не в его удивительных глазах. Ведь Гэбриэл был так же красив, как брат, а Иво – даже красивее. Нет… дело было в том, что Мария ощутила всем сердцем: он не просто никогда не пошёл бы в Сады Мечты и не стал бы делать то, что там делали другие. Он внутренне был настолько чужд этому месту, что даже простая попытка представить его там казалась кощунственной.

Ну, и глаза, конечно. Глаза, тёплый их взгляд, голос, улыбка – всё, что вместе составляло Гарета Хлоринга, навсегда теперь поселившегося в сердце Марии.

Каждый раз, попадая в очередное место в Нордланде, Гэбриэл думал, что это и есть самое красивое место из всех, какие он видел. И каждый раз ошибался. Озеро Ригс и остров Торхевнен вновь перевернули его представления о красивом пейзаже, где недавно еще держали пальму первенства скалы Ашфилдской бухты и пляшущие в волнах дельфины. Лодья пришла в устье Ригины ближе к вечеру, и Гэбриэл получил возможность насладиться великолепием летнего вечера, спокойной воды, отражающей невысокие, но живописные лесистые скалы, расположенным на узкой полоске земли городом Ригстаун, поменьше Гранствилла, побольше Блумсберри, и островом посреди озера, скалистом, поросшем елями и берёзами, необычайно живописном. Замок на острове казался издали просто группой строений, никаких крепостных стен не было. Только квадратная башня и пристройки к ней.

– Когда-то здесь была эльфийская крепость Ригвайс. – Сказал Кину. – В ней скрывались от врагов Скульд и его племянник Аскольд, сын Дрейдре. Это уже позже, гораздо позже они перебрались в Золотую башню и основали Гранствилл. Дайкины уверены, что в Золотой Башне и жила Белая Волчица Элодиса, но она жила здесь.

– А в Золотой Башне кто жил?

– Драконы. – Помрачнев, ответил Кину. – Так они утверждают. Якобы, там, ещё до появления Ол Донна и Элодис, и жила их легендарная Золотая Королева. Но это миф. Золотой Королевы никогда не существовало и никогда не будет существовать. Я живу на этом Острове полторы тысячи лет, и никогда не видел ни самой Золотой Королевы, ни кого-либо, кто видел её. Её не видел даже Тис, а он старейший эльф на этом Острове, после Стража и Мириэль.

– Но при тебе башня уже была?

– Была. – Неохотно ответил Кину. У Гэбриэла мурашки побежали по коже, когда он подумал, что живёт там же, где жили драконы и их легендарная Золотая Королева. Как ему хотелось посмотреть на истинного дракона хоть одним глазком! Что бы там Кину не говорил, а посмотреть хотелось страшно. Да, чудовища, да, враги, но…

– НО зачем они стали всех убивать? – Вырвалось у него. – Если жили нормально, в красивом месте?

– Они захотели господства над всеми на этом Острове! – Резко ответил Кину, мыли которого были далеко не такими приятно будоражащими. – Власти, господства. И смерти всех эльфов… Людей, кстати, тоже.

Лодья причалила к пустынному причалу. Темнело, и в городе на далеком берегу зажигались огоньки, рождая в душе смутное ностальгическое чувство. У Гэбриэла был дом, в разы лучше и надежнее тех домиков, где сейчас начинали свою вечернюю жизнь незнакомые ему люди, и всё-таки ему было немножко… завидно, что ли? Или просто любопытно? Как они там живут, в этом незнакомом ему пока городе, который, тем не менее, принадлежит его семье, и все эти люди там зависят от них с братом?

На дальнем конце причала сидела полосатая кошка, которая, как только на доски ступили первые люди, трубой подняла хвостик и неспешно потрусила к ним. Как потом узнал Гэбриэл, эта кошка была местной достопримечательностью, и приходила сюда каждый день, встречая рыбаков, привозивших улов для сторожа, его семьи и живущих на Торхевнене монашек. Её все знали, звали Сорожкой и охотно угощали. Неведомым кошачьим способом она мгновенно определила, кто из новоприбывших является самым большим любителем кошек, и принялась урчать и тереться то о ноги Гэбриэла, то Кину. Вслед за кошкой спустилась по крутой тропинке невысокая, полненькая, крепенькая женщина в простенькой рясе – ничего общего с роскошными одеяниями обитательниц монастыря святой Бригитты! Она улыбалась и радовалась так, словно встречала тех, кого ждала всю жизнь. Правда, тут же забывала, как кого зовут, исключая Гэбриэла, которого всё-таки не забывала величать «Вашим высочеством».

– Ох, слава тебе, святая великомученица Анна Ирландская, сколько гостей! Брысь, Сорожка, не мешай его высочеству! Она у нас, ваше высочество, приставучая такая, ласковая, никто не трогает её, балуют… брысь пошла, вот наказание!

– Я люблю кошек. – Успокоил её Гэбриэл, она обрадовалась и тут же об этом забыла, и снова начала гнать кошку, но так не страшно, что кошка и внимания на неё не обращала. Они поднялись в пристройку к основному зданию, где находилась кухня и где сидели все трое монашек: вот уже не одну сотню лет на Торхевнене постоянно жили четыре монашки, не больше и не меньше. Эта традиция соблюдалась неукоснительно. Две пожилых и одна молоденькая женщины чистили овощи. Увидев гостей, смешались, вскочили, роняя ножи и неочищенные репу и луковицы, конфузясь, лепетали слова приветствия и кланялись. Гэбриэл сообщил им, что привез десять девочек-полукровок, сирот, находящихся под покровительством герцога Элодисского, которые временно поживут в замке, и которых он просит научить всему, что подобает знать девушкам.

– Чтение там, письмо, готовить тоже, ну, и шить, себя вести, всё такое. – Пояснил он. Женщины немного растерялись, не зная, как быть. Предвзятое отношение к полукровкам чувствовалось даже тут, и был момент, когда Гэбриэл подумал: а не отправить ли и в самом деле, пока не поздно, девчонок на Русский Север? Хуже по-любому не будет! Но первый испуг и растерянность прошли быстро, и монашки, поглядев на девочек и услышав от Гэбриэла, как они жили прежде и от какой страшной участи были спасены, прониклись к ним сочувствием.

– За ними сейчас настоящая охота идёт. – Пояснил Гэбриэл ещё. – Они очень ценятся среди распутников и извращенцев, потому, что красивые, здоровые и многое могут вынести. О них никто в городе не должен знать.

– Да у нас и не бывает никто. – Закивала головой полненькая настоятельница. – Рыбаки только причаливают, но они сюда и не поднимаются. Считают, тут эльфийское колдовство, и только святые женщины могут его превозмочь.

– Осенью я девчонок заберу. – Пообещал Гэбриэл. – Надеюсь, вы к тому времени научите их всему, что нужно.

Пока убирали их комнаты, Гэбриэл, поужинав, вышел на свежий воздух. Почти совсем стемнело, только на северо-западе небо ещё было светлым, приятно-розовым. Озеро было так красиво, что хотелось заплакать. Две цапли летели над водой, отражавшей последние закатные отсветы, хором пели ночные существа, плескалась в озере рыба. Ригстаун на другом берегу утонул во тьме и казался просто россыпью светляков. Гор, уже обследовавший окрестности и угостившийся на кухне бараньими костями, подбежал, ткнулся в ладонь и, получив короткую небрежную ласку, присел у ног, торчком поставив уши и прислушиваясь к вечерним звукам незнакомого места.

– Вот в таком месте я бы и жил. – Признался Гэбриэл подошедшему Иво. – Я, Алиса, домашние животные и скромный домик. И никого больше на многие километры. Покой и счастье.

– Не верю, что ты так жил бы. – Пожал плечами Иво. – Ты не такой. Сначала ты собирал бы по лесу всяких выпавших из гнезда птенцов, всяких медвежат, оленят… Потом к тебе какие-нибудь бедолаги бы прибились, гонимые, обиженные… Глядишь, через десять лет возник город Гэбриэлбург.

Гэбриэл фыркнул, толкая его:

– Иди ты! Гэбриэлбург… Пошли лучше, искупаемся, пока совсем не стемнело!

Алиса налюбоваться на купленный нож не могла, то и дело вынимая его из ножен. Протирала его, гладила и представляла, как понравится Гэбриэлу её подарок. Как-то так вышло, что до сих пор Гэбриэл дарил ей подарки, а не наоборот. Но ведь теперь Алиса – графиня, у неё есть подданные, свой замок, свой город, и доход! И всё это останется при ней в любом случае, даже если по какой-то причине, о которой Алиса и думать не хотела, помолвка расторгнется.

Как ей хотелось побывать в своем замке! Это же был ее собственный дом, первый в жизни, настоящий дом! И Алиса с нетерпением ждала Гэбриэла, чтобы поговорить с ним о давно обещанном визите в Июс. Да, гости, да, новые обязанности и занятия… Но это же всего на пару – другую дней! Узнав, что Гарет в замке, Алиса приготовилась встречать и его, и своего жениха, но Гарет пришёл к ней один.

– А Гэбриэл у батюшки? – Расцеловав его в обе щеки, спросила Алиса.

– Нет… Видишь ли, Алискин, он поплыл в Ригстаун.

– В Ригстаун? – Опешила и как-то сразу увяла Алиса. Гарет поспешил объяснить ей, что произошло, как они освободили десять девчонок, и почему Гэбриэл отправился вместе с ними в Ригстаун.

– Я знаю, – всхлипнула Алиса, – что он не мог не поплыть с ними… Я же понимаю… Просто… просто… – Она всплеснула руками и разрыдалась:

– Просто я вдруг подумала… что я ему не нужна-а-а-а!!!

Подумав о прекрасной обитательнице башни Тополиной Рощи, Гарет понял, что не знает, как утешить Алису. А главное – сам-то он верит, что плакать Алисе не о чем и бояться нечего?..

Во владения вассалов Еннера Корнелий заявился уже не так опрометчиво, как пытался прийти на Русский Север. Проклятых еретиков-схизматиков он по-прежнему имел в виду, возненавидев их за свое унижение страшно. Правда, Корнелий даже себя самого убедил, что греха гордыни, мстительности и ненависти лишен напрочь, и желает лишь восстановить справедливость и угодить Богу. Ибо ему, а не Корнелию, самому беззлобному в мире человеку, была нанесена обида. А Корнелий – не, он не обиделся.

Но руссы – это позже. А пока – Каяна и безбожный Фьёсангервен. А если эрл воспротивится – ему же хуже!

Мальчишка Енох все это время, не просыхая, пил со своими новыми приятелями, Роном Гирстом и его оруженосцем, и по пьяни выбалтывал им все, что следовало и не следовало. И сам не понял, как так вышло, что его незначительные и вроде бы такие мелкие обиды на дядю Лайнела, тетю Луизу, Гарри и Фиби становятся вдруг такими важными и чуть ли не смертельными! Уж новые закадычные друзья открыли ему глаза! И как он прежде не понимал, что дядя Лайнел, прикидываясь добрым и заботливым, нагло и откровенно обирал Еноха, оттирал его от управления собственными землями, под предлогом того, что Енох, дескать, еще не повзрослел! И как прав-то был Рон, когда говорил ему, что дядька как с сопливым пацаном с ним обращается, а он не пацан!

– Я не пацан! – Пьяно мотая головой, кричал он, и друзья соглашались, подливая ему ещё.

Первым городом, который осчастливил своим появлением Корнелий, стал Брэдрик. Господином Брэдрика был барон Кнуд Янсон, друг и дальний родственник эрла Еннера, участвовавший когда-то с ним и принцем Элодисским в уничтожении некроманта Райдегурда. Барон был низенький, плотненький, если не сказать толстенький, пьяница, сквернослов, весельчак и приколист. Дети Еннера, и Енох в том числе, обожали его: он шутил, смеялся и относился к жизни с удивительным пофигизмом и таким обаятельным цинизмом, что даже леди Лаура не могла злиться на него, когда он напивался у них в гостях и сквернословил при детях. Барон при всём при том был книгочей, и знал массу удивительных историй про святых, рыцарей, дальние страны и чудесных зверей. Он дарил детям Еннеров книги с картинками, на которых были нарисованы невероятные существа. Художники по большей части дальше своего монастыря никогда не бывали, и рисовали слонов, жирафов и бегемотов со слов очевидцев. И такие у них получались неведомы зверюшки, что ни в сказке сказать. Но для детей это было окошко в неведомый мир, чудесный, пугающий, манящий. Настоящий. В душе барон Янсон сам оставался ребёнком, большим, толстым, лысоватым и испорченным, но по-детски простым и беззлобным. За то и любим был ими…

Впрочем, и драться он, как большинство мужчин его времени, умел. Но допустил роковую ошибку, выехав навстречу Корнелию и его войску – барон ни на секунду не допускал, что это всерьёз. Он считал Корнелия чокнутым попом, которого сейчас завернёт обратно в Лавбург и его окрестности, и забудет о нем уже вечером. Чувствуя себя хозяином положения, за спиной которого стоит самый могущественный эрл Междуречья, Янсон выехал к Корнелию с малой свитой и заговорил с ним резко и насмешливо. Напомнил, что Корнелия ждёт-не дождётся кардинал, который прислал указ об этом.

– И где он этот указ писал? – Насмешливо спросил Гирст. – Промеж сисек полюбовницы своей, шлюхи Камиллы? – Вызвав шумное одобрение толпы.

– Блуд!!! – Завопил Корнелий. – Блуд и распутство кругом, и язвы эти даже церковь поразили!!!

– Верно! – Крикнул Гирст. – Попы в Элиоте забыли веру, в шелках ходят, сладко спят и сладко жрут!!! А люди простые десятину им платят, у детей изо рта кусок забирают!!!

– Верно, всё верно!!! – Зычно закричал кто-то из толпы. И понеслось. Кричали и заранее приехавшие сюда люди, и сами жители, распаляясь от долго копившегося гнева, от злости, которую давно хотелось выплеснуть хоть куда-нибудь. Барон Янсон заорал, чтобы быдло заткнулось, и этим решил свою судьбу – впрочем, она и так была давно решена. Когда его стащили с коня и начали забивать камнями, а потом, полумертвого, зачем-то принялись таскать по мостовой, пачкая брусчатку его кровью, Енох едва не протрезвел.

– Это же дядя Кнуд! – Воскликнул он, инстинктивно рванувшись вперед. И тут же ослаб ногами и опустился на брусчатку в таком ужасе, что даже онемел. Но друзья позаботились и тут – армигер Гирста, Эдд, мигом подхватил его под руки, и с каким-то кнехтом они живенько оттащили мальчишку в безопасное место, где влили в него столько водки, что тот впал в пьяную кому. А бунт между тем бушевал больше суток, продолжаясь весь день и всю ночь, и часть утра. С оружием и факелами толпы погромщиков, в которые превратилась «ангельская милиция», выбивали двери, окна, ломали даже крыши, если окна и двери не поддавались, и, выкрикивая обвинения в распутстве и ереси, насиловали, убивали, грабили, громили и жгли. Корнелий до хрипоты вещал на площади, что это кара Божья, которую надо принимать со смирением и радостью, ибо очищаются души страданием. Что костры, горящие в Междуречье – это огненные следы архангела Михаила, незримо возглавляющего «ангельскую милицию». К нему на площадь притащили несколько девушек и женщин, и там же, без суда и даже подобия разбирательства, сожгли; заодно сожгли и всех евреев, каких смогли найти и не убили на месте, вместе с маленькими детьми. И без того малость помешанный, Корнелий в эту ночь свихнулся окончательно, поняв вдруг, что он и есть архангел Михаил, занявший бренное тело грешного и слабого Корнелия. Безумие, охватившее и всех его соратников, трудно описать. Люди просто озверели от крови, безнаказанности и самой нереальности происходящего. Все, что было запрещено, греховно, кощунственно, вдруг стало разрешено, можно было делать то, что обычно даже представить себе страшно, и «милиционеры» пошли в разнос. Бушующая в праведном негодовании толпа распалась на отдельных людей, которые либо примыкали к погромщикам, либо в ужасе бежали в тщетной надежде спрятаться или спрятать, обезопасить домашних… Но спрятаться мало, кому удалось. Ещё вчера мирный, спокойный, сонный городок превратился в пылающий, обезумевший ад, слитно кричавший, орущий, визжащий, так, что от этого многоголосого шума мутилось в головах даже у тех, кто пытался сохранить здравый рассудок. Только к вечеру следующего дня, спустя более суток, погром начал утихать сам собою. Милиционеры теперь заняты были больше подсчитыванием трофеев и дележом добычи. Повсюду полыхали пожары, копоть маскировала кровь, но кровь была повсюду – на мостовой, в домах, на деньгах и вещах, на лицах, руках и волосах. Покидала «ангельская милиция» Брэдрик в гробовой тишине. Те, кому посчастливилось спрятаться и выжить, не то, что высовываться и шуметь – дышать боялись. Внезапно поливший дождь погасил и так догорающие пожарища, по канавам и стокам побежала жидкая грязь из крови и пепла, которую потом людская молва превратила в потоки крови. Внезапно протрезвевшие, «милиционеры» уходили из истерзанного города в смятении и угрюмом молчании, внутренне ужасаясь тому, что сами же и натворили, недоумевая, что с ними случилось, зачем они это?.. Корнелий, чуткий к общему настроению, мигом это уловил и затянул псалом – голос у него, что было, то было, имелся, и был сильным и приятным. Рыцари подхватили, и грозно и торжественно звучавший псалом успокоил и расслабил людей, настроил на иной лад. А уж на первом же привале Корнелий, уже от лица архангела, напомнил о том, что все сомнения – от дьявола. Ибо тот убоялся, почуял поражение, и старается теперь проникнуть в души верных воинов света в виде жалости и раскаяния.

– Близка победа! – надрывался Корнелий. – Близок час сладостный! Корчится враг рода человеческого, скулит в страхе и отчаянии, но страшны последние корчи его, ибо он силен, очень силен! И сила его не в стали острой и не в мышце ратной! Сила его – ложь, искус и прельщение ума!!! Гоните его из сердец, братья и чада мои!!! Укрепляйтесь духом и, в любви к Господу, разите, не колеблясь, разите всех!!! Ибо прикинется Лукавый младенцем, немощной старушкой прикинется, девицей с белыми грудями и лоном манящим, и погубит вас на веки вечные, едва только дрогнет рука ваша!!! Разите, истинно говорю вам, разите всех, а Господь на небе отделит белых от черных, благое от скверны, и невинные станут ангелами и первые будут радостно молиться о вас!!!

Проповедь, конечно, помогла. Но ничуть не меньше помог увеличившийся втрое обоз. Кстати: одного из поваров в обозе звали Вильям Голова.

Глава седьмая. У «Красной королевы»

Проснулся Гарет с таким приятным предвкушением чего-то волнующего и долгожданного, какого давно уже не помнил. И тут же вспомнил, как не мог уснуть, предвкушая, как и куда поведет Марию, и как она будет удивлена и счастлива. Посмеиваясь сам над собой, он, тем не менее, тщательно, словно на пир, помылся и нарядился, стараясь избегать вычурности, но в то же время предстать перед девушкой во всем блеске. Это Гэбриэл упрямо одевался в черное и пятьсот оттенков серого, безуспешно маскируясь под мышь – как подначивал его брат. Гарет любил одеваться броско и дорого. Но еще прежде, чем пойти в баню, он велел Альберту распорядиться, чтобы садовник выкопал и посадил в большой горшок куст цветущей розы, самого роскошного и редкого оттенка, который французы называли «пале оранж», и отправить в Тополиную рощу. За ночь герцога еще раз осенило, и он приказал тому же Альберту, чтобы уже сегодня у калитки началось строительство караулки, где постоянно будет находиться вооруженная стража. А то мало ли что! Как и Гэбриэл, он всерьез думал о самой высокой башне и сторожевом драконе. Но это было, к сожалению, невозможно… Приходилось обходиться тем, что есть.

Взяв в качестве свиты только Матиаса и двух кнехтов, он велел им ждать на дороге, а сам поехал по тропинке, которая казалась ему теперь невероятно симпатичной. И черемуха во дворе была такая уютная. А вот Ганс… Полукровка вышел принять у него коня в одних штанах, голый по пояс, и так был сложен, падла, так загорел, и так красиво выделялись на руках мускулы, что Гарет почувствовал глухую неприязнь.

– А прикрыться-то не судьба? – Спросил отрывисто. – Тут, вообще-то, девушка живет. Красуешься? – И получил в ответ спокойный и чуть насмешливый взгляд. Вовремя вспомнил, как брат говорил, что Ганс – немой. Прикусил губу. Еще и страдалец! А женщины, между прочим, страдальцев любят. За ним самим, раненым, в Англии, ухаживала одна графиня… И дамы ее свиты… «И какого черта ты сравниваешь Марию с той графиней! – Рассердился он на себя. – Они и рядом не стояли!». «А жаль…» – вздохнуло что-то внутри. Ганс уже седлал Красавицу, которая тихонько заржала, приветствуя знакомого жеребца, который скосил на кобылу огненный глаз и зафыркал, картинно выгибая шею. Гарет спиной ощутил, что Мария уже здесь, но, как мальчишка, делал вид, будто занят флиртующим конем, пока не услышал ее голос. Обернулся…

Нет, его сердце точно, этого не вынесет. Мария надела подаренное Гэбриэлом эльфийское платье из серо-голубого шелка с белой отделкой, и простую соломенную шляпку от солнца, из-под широких полей которой ее глаза сияли, словно звезды, мягким, влажным сиянием, какое излучают звезды с весеннего вечернего неба. Придерживая рукой подол, как учили ее Гэбриэл и Тильда, Мария улыбнулась ему застенчиво, и Гарет загляделся на ее сочные, красные, полные губы, на краешки белых зубов, и вновь забыл дышать. Домашнее голубое платье очень ей шло, но это!.. Лиф платья так подчеркнул совершенство плеч и груди, что на нее больно было смотреть. Тем более, что грудь ее из-за беременности стала такой соблазнительной, такой… Гарет, как и брат, особенно обожавший эту часть женского тела, просто онемел. Мысленно шарахнувшись от своих мыслей и непрошенных фантазий, он протянул ей руку:

– Здравствуй, Тополёк. Готова?

– Тополек? – Удивилась Мария.

– Твое эльфийское имя – Гуэнда, Серебристый Тополь. Хотя ты, скорее, Золотистый Тополь. Тебе не нравится?

– Нравится. – Призналась Мария, чуть розовея. – Это так красиво звучит. Особенно как вы это говорите… – Закончила чуть слышно, краснея сильнее. Гарет мельком поймал на себе тяжелый взгляд Ганса. Не доверяет? Или ревнует?.. К черту! И все-таки Гарет не мог не следить ревнивым взглядом: не смотрит ли Мария на Ганса, не любуется ли его торсом… гада бесстыжего?! – но ничего не заметил. Знал бы он, сколько обнаженного тела в свое время окружало девушку! Мария просто не обращала на это внимания. Все полукровки в Приюте и в страже были красивы, Ганс на их фоне был обычным для нее.

Подсадив девушку в седло и с наслаждением вдохнув ее запах, Гарет вскочил в седло сам и поехал по тропе, шагом – по просьбе Марии, которая еще не умела как следует ездить верхом. По дороге она рассказывала ему, что сшила фартук, первую свою самостоятельную обновку, и о, чудо – Гарет, который с трудом дослушивал своих любовниц, что бы они ему ни рассказывали, здесь слушал с искренним интересом, и так же искренне похвалил Марию. Не без озорства, правда, слегка подначив ее, но Мария, как оказалось, тонко чувствовала юмор и только весело рассмеялась, тут же и покраснев от смущения, и так мило смешавшись! Гарет и сам того не замечал, но, общаясь с Марией, он неожиданно для самого себя стал на какое-то время не герцогом, не Хлорингом, не рыцарем и даже не старшим братом, а просто Гаретом, просто – самим собой. Кони их неспешно ступали по брусчатке, голова к голове, а они разговаривали. Никто не поверил бы, наверное, что Гарет Хлоринг может с кем-то, кроме брата, так свободно, искренне и запросто болтать, слушать такие мелочи, со стороны, наверное, наивные и ничего не значащие – но он понимал, как много это значит для девушки, прожившей жизнь, подобную той, что досталась Марии.

– Тебе розы понравились? – Спрашивал он.

– Ой, да! – Оживилась она, посылая ему сияющий взгляд. – Это розы, да?.. Такие чудесные! Я все цветы люблю, я люблю все красивое… Но розы чудесные. Я все утро ими любовалась. Сидела на ступеньке, и смотрела. – Она так очаровательно краснела! – Как дурочка, да?..

– А то. – Засмеялся Гарет, и она прыснула следом за ним. – Но в этом ты не одинока. Гэйб тоже любит смотреть на розы. Как он это говорит: «Красивые, да». – Он так точно изобразил Гэбриэла, его неподражаемую интонацию, что Мария захлопала в ладоши:

– Точно-точно, он так и говорит!!! Ой, а что это?! – Она увидела двух мулов, бодренько топотавших по дороге, впряженных в телегу с сеном. Сена была такая гора, что у Марии рот приоткрылся, и пришлось придержать шляпу рукой. – Как они это везут?!

– Сено легкое, Тополёк. – И вновь она прыснула, весело взглянув на него.

У ворот они спешились – Гарет подхватил Марию, помогая спешиться, и чуть не задохнулся от ее близости и тепла ее трепетного тела. Ему казалось, что никогда еще он не прикасался к телу столь желанному и сладостному! После этого испытания ему пришлось какое-то время приходить в себя, благо, что Мария, очарованная, только осматривалась по сторонам, придерживая шляпу, даже разворачивалась и шла спиной вперед, чтобы как следует рассмотреть очередное чудо. Матиас и кнехты следовали за ними в отдалении, получив строгий приказ герцога, и с интересом посматривали на девушку, которую считали эльфийской кузиной Хлорингов.

– Да, эльфийки, они… – Матиас прочистил горло. – Есть, на что посмотреть.

– Да. – Коротко согласился кнехт, так же не сводивший с Марии глаз. – Красота, она и есть красота. Что тут скажешь?..

– Я милорда своего таким еще никогда не видел… – Протянул Матиас. – Все-таки, не человек, он не человек и есть, и к своим его, видно, тянет сильно.

У ворот в Старый Город выступал балаганчик: деревянные куклы, фольклорные герои Нордланда, хитрый Гензель, жадный Торкилль, прекрасная Марта и храбрый, хоть и туповатый, сэр Джон. Плоские соленые шутки и хамское поведение деревянных кукол вызывали хохот в толпе, и восторг у Марии. Гарет стоял за ней, почти касаясь ее, пока она жадно впитывала каждую шутку, каждое событие, хохотала, хлопала в ладоши, и улыбался, получая какое-то, прежде ему незнакомое, удовольствие от ее детского восторга. Он восхищался ею, и испытывал странную, пронзительную нежность к этой девушке, страх за ее открытую всему миру душу. Как и Гэбриэл, Гарет всем сердцем, отнюдь не черствым и не холодным, чувствовал ее уязвимость и ранимость. «Будь на моем месте скотина какая-нибудь, – думал он в смятении, – как легко было бы ее ранить, воспользоваться, сломать! Не-е-ет, только самая высокая башня и три дракона, семь!!!». Представление окончилось, и они пошли дальше, в трактир «Золотые шары», для богатых клиентов, куда ходили рыцари и члены магистрата. Их усадили в эркере, и хозяин и его дочь приносили блюда, а Матиас, забирая их, сам обслуживал своего господина и его гостью, так как простолюдинам, даже богатым, нельзя было прислуживать особе королевской крови. Мария и не подозревала, что еда бывает не только вкусной, но и красивой! Каждое новое блюдо она встречала восторженным аханьем и сначала долго разглядывала.

– Я боюсь это есть! – Воскликнула в веселом отчаянии. – Это так прекрасно!!! Это всегда так бывает, это все так едят?!

– Нет, это мы так едим. – Смеялся Гарет. – Простому человеку это не по карману. Угощайся, Тополек, пробуй. Должны же мы выяснить, что ты любишь? Пока что я понял, что тебе нравится глупый сэр Джон и теща Гензеля.

– Мне его было жалко. – Покраснела Мария. – И ее тоже. Над ними все так смеялись, а они ведь не такие уж и плохие. Просто простые… как и я, да?

– Ты удивительная девушка. – Мария увидела в его глазах такую нежность, что у нее мурашки побежали по коже, и стало так… сладко, хорошо, страшно, неловко… Гэбриэл смотрел тоже ласково и нежно, но не так… или она – смотрела не так сейчас?..

– Правда, я не шучу. Ты самая удивительная девушка из всех, кого я видел в своей жизни. Вот, начнем с салата…

Мария попробовала перепелов, оленину, грибные шляпки, в которых лежали мелко порезанные тушеные овощи и раковые шейки, рулет из свиной отбивной с грибами и луком, различные рагу, соусы, закуски… Гарет давал ей крохотные порции, но всего было так много, что скоро она, смеясь, стала отнекиваться, утверждая, что объелась.

Ей понравились раки, и Гарет имел неосторожность ляпнуть, что их варят, живьем бросая в кипяток. Мария, которая на своем опыте познала боль и страдания, побледнела так, что он сам испугался. Девушка осторожно отложила в сторону лакомство и отвернулась к окну, и Гарет встревоженно спросил:

– Что с тобой, тебе плохо?

– Нет. – Ответила Мария, за неимением фартука начав крутить в трубочку край скатерти. – Просто… у них была такая страшная смерть.

Гарет едва не чертыхнулся вслух, некстати подумав о том, что она имела в виду, и с досадой понимая, что и сам не сможет об этом не думать теперь. И вряд ли в обозримом будущем станет есть раков… А как он их любил!

– Да. – Сказал вслух. – Но лучше не развивать эту мысль, а то мы очень далеко уйдем. Я не фея, и не Фанна, без мяса сыт не буду.

– Я тоже. – Призналась Мария, прыснула, и они рассмеялись снова, вместе. Но раков от себя убрали. Перепробовали сладкое. Герцогу нравилось смотреть, как Мария ест: держаться за столом Тильда ее уже научила, и вела себя девушка достойно. И при этом так явно наслаждалась, так вкусно это делала, что даже просто смотреть на нее было тоже – наслаждением. При этом Гарет продолжал рассказывать, как впервые, после детского пони, сел на настоящего коня, как получил свой первый меч. Мария слушала его совсем не так, как прежде слушали его женщины. Каждая из них слушала его, стараясь показать, какая она внимательная, и как ей интересно все, что он говорит, с одной только целью – и Гарет прекрасно это знал. Но в Марии вовсе не было этого женского коварства; вся она была – свет и искренность. И снова Гарет холодел от страха за нее, сердце сжималось.

Но Мария только засмеялась, когда он сказал ей об этом.

– Я не боюсь! И вы туда же! Гэбриэл тоже думает, что я такая слабенькая и ранимая, и Тильда, и Моисей, а Ганс вообще охраняет меня, словно я стеклянная. Но я не слабенькая! Я знаю, как много в мире зла! На самом деле, прежде я только зло и знала. Сейчас я словно на острове каком-то, где все чудесно, но это только до тех пор, пока вы меня охраняете, я это понимаю! И никому не верю. Мне и Гэбриэлу трудно было поверить в первые дни, я все ждала, что он рассмеется и скажет, что это все была игра, а теперь все будет по-прежнему. Только этот страх во мне еще и живет, а больше я ничего не боюсь. Я перестала бояться, когда на моих глазах умерла моя подруга, Трисс. Я очень любила ее, очень, очень. Во мне что-то умерло вместе с нею, навсегда. – Мария сказала это очень спокойно, даже отрешенно, но Гарет смотрел при этом ей в глаза, и его поразило их выражение. Настолько, что сердце сжалось от боли. И он спросил, сам зная, что ответ ему не понравится:

– Как она умерла?

– Как все мы умирали там? – Так же спокойно переспросила Мария. – Страшно. Гости издевались над нею, пихали ей внутрь всякие вещи, и порвали ее изнутри. Доктор посмотрел ее и велел сбросить в колодец. Она еще стонала. Но уже была не нужна. Мясо стало негодным. Спасибо большое, я сыта.

– Я тоже. – Тихо сказал Гарет. И, повинуясь внутреннему порыву, взял ее руку и сжал.

– Прости, Мария.

– За что?

– Я герцог. Я хозяин этих земель. Это произошло здесь, под боком у меня, а я и не подозревал… и не думал… Брат прав. Это наше. Мое.

– Вы спасли десять девочек. – Сказала она, и глаза ее вновь засияли. – Вы даже не представляете, от чего вы их спасли, и как важно то, что вы сделали! Это важнее всего на свете, это… это самое прекрасное и важное… Когда я думаю об этом, у меня в душе такой свет, такая радость… Такая благодарность!!! Простите вы меня!.. – Она закрыла лицо руками. Гарет встал, проклиная себя. Зачем, зачем он задал этот вопрос?! Уже задавая его, он чувствовал, что нельзя, не надо, болван!!! Но Мария неожиданно отняла руки, подняла к нему бледное, но спокойное лицо, и сказал:

– Спасибо вам. Спасибо, что спросили и выслушали. Я до сих пор… до сих пор не могу это принять. Не могу. Но вот сказала, и словно немножко боли убыло… Мне стало легче. Простите… и спасибо.

– Если б я мог… – Начал Гарет, и оборвал сам себя. Если б он мог взять всю боль этой чудесной девушки! Убить ее драконов, всех до единого, тех, что живут в ее сердце! Мария подала ему руку, тоже поднимаясь из-за стола, и они замерли на несколько бесконечных секунд, глядя в глаза друг другу – синие и янтарные, – и ощущая что-то волшебное. Трактира вдруг не стало, не стало стола, заставленного яствами, города Гранствилла не стало. Где они были – Бог весть, может быть, на пресловутом седьмом небе?.. И что чувствовали при этом, рассказать не смогли бы при всем своем желании. Да и не важно это было. Важно было только то, что они были здесь и сейчас и смотрели в глаза друг другу, сомкнув руки. Прежде Гарет думал, что любовь – это очень сильное влечение, безумная страсть.Но в эти мгновения он понял, что она такое, понял, ощутил это всем своим существом, и сердце его в какие-то мгновения переполнилось так, что содержимого его хватило бы на целую Вселенную. Он понял, почему брат говорил, что не прикоснется к этой девушке ни за какие блага мира, и что сам этого не сделает не смотря на огонь, пожирающий его изнутри… И знал, что будет мучиться и страдать из-за своей страсти, но будет любить эту муку. Всегда.

– Могли – что? – Прошептала Мария.

– Не важно. – Ответил он так же тихо. – Не бери в голову, Тополек. Нам пора.

– Куда?

– Скоро Танец Ангелов начнется. Ты должна его увидеть.

– Хорошо. – Но они не трогались с места и не разнимали рук, пока в дверь не стукнул Матиас и не спросил, не нужно ли им еще чего-нибудь.

И они посмотрели Танец Ангелов, и гуляли еще по городу, ступая по мостовой, но при этом витая Бог знает, где. Обоих охватило радостное воодушевление, они говорили, говорили, говорили, смеялись, и не могли наговориться. Гарет рассказывал Марии, как был в плену, как его ранили в Дании, про университет, про то, как был ранен в Англии и подружился там с Джоном, герцогом Ланкастером, который, вообще-то, начал с того, что взял его в плен.

– Вы так много пережили. – Гарет подал руку Марии, когда они миновали ворота Старого Города и подошли к широким ступеням, ведущим от ворот по крутому склону в город Нижний, и девушка вложила свою ладонь в его. – Я вас слушаю, и мне так завидно! Мне так хочется все-все увидеть и все-все узнать!

– Ты еще не пробовала читать?

– Что делать?.. А! Моисей читает книги… – Мария произнесла это как-то неуверенно. – Он говорит, что в каждой книге – целый мир, но как это может быть?

– Может. – Подтвердил Гарет. – А в хорошей книге – целая Вселенная. Читая книги, ты наверстаешь то, чего недополучила прежде, получишь опыт, пусть чужой, но важный. И очень много можешь узнать.

– Это, наверное, трудно, да? Трудно разбираться в этих… буквах? Их ведь так много! Целые… огромные… сотни!

– На самом деле их всего пара десятков! – Рассмеялся Гарет. – Вот, смотри. – Они остановились перед вывеской травницы. – Здесь написано: «Травы и коренья матушки Дрю». Каждое слово на этой вывеске, и каждое слово, что мы произносим, состоит из букв. Например, «Мария», или «Травы». И там, и тут есть звук и буква «а», и обозначается он вот так…

– Я поняла! – Просияв, воскликнула Мария. – В слове «Матушки» есть «а», вот она! И в слове «травы» – вот! И в слове «Гарет» есть а, а в слове «Гэбриэл» – нет…

«Да что ж он не отвяжется-то от нас никак?!» – В сердцах подумал Гарет. И почему у него часто возникает чувство, что брат идет где-то рядом?!

– Вот видишь, это просто. – Своего недовольства Гарет, тем не менее, не выдал. – Ты быстро научишься, уверен. Я пришлю тебе книги, самые интересные. Я всегда читать любил. В детстве мне влетало, что читал по ночам, и я прятался с книгой и свечкой от отца… И читал вслух, – вырвалось у него, – представляя, что читаю это брату.

– Вы очень его любите. – Мария опять не спрашивала, а констатировала факт. – Я тоже его люблю, но вы – сильнее. Вам, наверное, непросто иногда из-за этого, да?

Гарет хотел отшутиться, перевести разговор на другое, но неожиданно у него вырвалось:

– Есть немного. Но это ничего не значит по сравнению с тем, что он у меня есть.

Они вышли к площади святой Анны, и Гарет увидел своего знакомца – Орри. Тот собрал вокруг изрядную толпу горожан, и Гарет с Марией тоже остановились послушать. Играл бард божественно. Звуки, которые он извлекал из эльфийской гитары, могли что угодно делать с душой и сердцем! Мария, охваченная восторгом, замерла, наслаждаясь мелодией, а Гарета неожиданно сильно и почти болезненно зацепили слова.

О тебе, моя радость, я мечтал ночами,

Но ты печали плащом одета.

Я, конечно, спою на прощанье,

Но покину твой дом я с лучом рассвета…

Он стоял, вновь погрузившись в свои переживания, непрошенные, нелепые, блаженные, драгоценные, горькие и сладкие, а Орри пел о том, что происходило с ним:

Где-то бродят твои сны, королевна…

Далеко ли до весны травам древним?…

Только повторять осталось

Пару слов – какая малость!

Я отдал бы все, чтобы быть с тобою,

Но может, тебя и на свете нету?..

– Как красиво… – Призналась Мария ему тихонько. – У меня аж мурашки… Какая жизнь прекрасная!.. Как в ней много хорошего, доброго… И музыка!.. – Она всплеснула руками, рассмеялась и заплакала. Гарет отвел ее в тень большого клена, и стоял, взяв за руки, понимая, что это сладкие слезы, и в утешении девушка не нуждается. Потом они медленно пошли к Южным воротам, у которых их встретили Матиас и кнехты с лошадьми. В голове Гарета все продолжало звучать: «Я отдал бы все, чтобы быть с тобою, но может, тебя и на свете нету?». И чем ближе они подъезжали к башне Тополиной Рощи, тем печальнее становилось у него на сердце. Печаль прямого потомка Марфы и блудного сына. Того, кто печется о том, что отнимется у него. Встретив взгляд Тильды, уже ожидавшей их во дворе, он подумал о том, что именно сейчас Тильда будет говорить Марии о нем. Как будет ее предостерегать от бессердечного повесы, который лишь пользуется женщинами, но ничего не дает взамен… И будет права!

А может так будет лучше?.. Возвращаясь домой, Гарет думал о том, что нельзя ему связывать свою жизнь с Марией. И даже не из-за ее прошлого – видит Бог, он уже не считал Марию падшей, и убил бы того, кто назовет ее так! Прошлое можно скрыть, выдать Марию за эльфийскую княжну… Но нет. Не теперь, не ему. Ему нельзя даже любовницу-эльфийку завести, это тут же ударит по семье, по Хлорингам в целом, сделает их положение безнадежным, восстановит против Хлорингов даже Пойму Ригины, и тогда им всем конец – отцу, брату с Алисой, королеве… Он не мог этого допустить! Мария – единственная девушка во Вселенной, с которой он вдруг переставал притворяться кем-то и становился собой, кем-то таким, каким прежде быть боялся, но в присутствии Марии этот страх умирал. Но герцог понимал, что это счастье ему не по средствам. У него нет права на свободу и на выбор, он должен оставаться герцогом и наследником, он обязан произвести на свет породистого потомка и закрепить Хлорингов на троне. В этом раскладе Марии места не было.

Но как отказаться? Как?! Тайком встречаться, сделать ее своей наложницей, обречь ее на тайную жизнь, на ложь и слезы?.. «О тебе, моя радость, я мечтал ночами…». Мария достойна была большего. Такая искренняя, светлая, сильная, умная и гордая девушка – и унизительное положение тайной наложницы… Жизнь во лжи, в вечном страхе перед оглаской… Да он и сам не сможет!.. «Размечтался! – Упрекал он себя еще, находясь в замке, вроде бы общаясь с гостями, с кузиной, но в душе звучала эльфийская гитара, и «каждую ночь я горы вижу, каждое утро теряю зренье…». – Она и думать об этом не думает. Брат прав, она словно хрупкая ваза, что бы сама не говорила. К ней нельзя даже прикоснуться с вожделением, это ее убьет. Господи, с каким наслаждением я изувечил бы тварей, сделавших с нею такое!!! За каждый ее стон, за каждую рану… за каждый ноготок на ее руке!!!». Флиртуя с Амалией, он повторял про себя: «В дальней стране укрыта зимою, ты краше весны и пьянее лета…». Увидев вечером Орри, Гарет подошёл к нему и дал золотой:

– Спой ту песню, что пел сегодня на площади святой Анны… Только не здесь, а у башни Тополиной Рощи.

Тильда, разумеется, постаралась осторожно предостеречь Марию насчет герцога Элодисского, но девушка ее не услышала. Она была так счастлива и так переполнена впечатлениями и своим удивительным чувством, что слова доброй женщины просто пролетели мимо ее ушей. Она полна была решимости научиться читать, прочесть все книги, что пришлет ей Гарет, стать достойной его, измениться так, чтобы он гордился ею. Научиться быть настоящей дамой, такой, какими были леди в его окружении. Весь остаток дня она не ходила, а парила, а вечером, усевшись у окна, чтобы смотреть на окна Рыцарской Башни, Мария вдруг услышала во дворе прекрасную музыку и голос…

Я пел о богах, и пел о героях,

О звоне мечей и кровавых битвах.

Покуда сокол мой был со мною,

Мне клекот его заменял молитвы… – и радостная улыбка расцвела на ее лице, а на глаза вновь набежали счастливые слезы. Она не знала о не так давно зародившемся в Европе обычае петь серенады под окнами любимых женщин, но какая разница?.. Красоту жеста Гарета она ощутила всем сердцем.

– Я этого так не оставлю. – Пылая гневом и обидой, сообщила своим подружкам Алиса. – Ни за что!!! Он думает, что я его собственность! Вообще не боится, что я куда-нибудь денусь, думает, что никуда!

– Мужчины – они такие. – Мудро покачала головой семнадцатилетняя Юна, грызя пряник. – Безразличные и грубые.

– Я понимаю, у него были причины. – Продолжала накручивать себя Алиса. – Но он мог мне передать хотя бы привет через Гарета, ведь мог бы?! А он вообще обо мне не вспомнил!!! – От возмущения у нее сверкали глаза и горели щеки. – Я знаю, что я сделаю! Я уеду в Июс!!!

– Алиска!!! – Ахнула Юна, Аврора опустила вышивку, а Мина испуганно приложила руку к груди.

– Да! – Тряхнула головкой Алиса. – Вот и посмотрим, как ему понравится, когда он вернется, а меня нет!!!

– Его высочество и герцог тебе не позволят! – Воскликнула робкая Мина, которая никогда в жизни никуда не ходила и не ездила одна, и даже в Гранствилл побоялась бы отправиться. На Алису она смотрела со священным ужасом. И даже бойкая Юна усомнилась:

– Ой, Лиска, ты только грозишься. Ты не посмеешь!

– Не посмею?! – Алиса вскочила на ноги, отряхнула юбку – они с Авророй сидели в траве, две другие девушки – на качелях. – Я прямо сейчас… Роза! Роза!!!

– Госпожа? – Роза прибежала на зов, что-то поспешно пережевывая на ходу и вытирая руки.

– Собирай мои вещи, мы едем в Июс. – Алиса вскинула руки и помахала кистями:

– Собери все нужное, не знаю, что… Мы едем на неделю!!! Нет… На две!!! Девочки, кто-нибудь со мной поедет?

– Ой, Лиска… – Сморщилась Юна. – Я бы с радостью, но… Да не отпустит тебя никто!

– Я поеду. – Невозмутимо ответила Аврора. Тоже встала, отряхиваясь. – Пойду велю Жанне собирать мои вещи.

– Девочки, вы что?! – Испуганно прижала руки к груди Мина, глядя то на одну, то на другую. – Вы это серьезно?!

– Более, чем. – Храбро ответила Алиса. – Я пойду к его высочеству и скажу, что уезжаю. И посмотрим еще, – вновь тряхнула головой, – КАК он меня не отпустит!!!

– Алиса! – Его высочество был так удивлен, что не сразу нашелся, что сказать. – Что случилось? Почему ты не хочешь дождаться Гэбриэла и поехать с ним?

– А почему я не могу поехать, когда сама решила? – Гордо вскинула голову Алиса. – Я пленница здесь?

– Что ты, девочка!

– Тогда что мне мешает?! Я хочу навестить монастырь в Разъезжем, сделать пожертвование, и посмотреть свой дом, что мне мешает?!

– Ничего. – Нахмурился слегка принц Элодисский, поняв, что Алиса и Гэбриэл опять в размолвке. Но понимал он и то, чего, кажется, не понимали его сыновья – Алиса не простая девушка. Она лавви. С ее чувствами и обидами шутить нельзя. Поэтому он мягко попытался уговорить ее подождать Гэбриэла, потом справился, где Гарет, и, узнав, что тот уехал в Гранствилл и неизвестно, когда вернется, с тяжелым сердцем пообещал Алисе достойную свиту. Сборы заняли почти сутки – в те времена любое путешествие, что в другую страну, что в соседнюю деревню, было делом обстоятельным, – и утром Алиса и Аврора, сопровождаемые пятью пажами, тремя служанками помимо Розы, и отрядом кнехтов в количестве двадцати человек, под началом светлоусого великана Гейне, отправились в Июс. Гарет вышел проводить будущую невестку, попытавшись отговорить и обещая, что брат будет в шоке, но Алиса-то именно этого и хотела, потому поцеловала его в щеку, при его помощи уселась в седло своей андалузской лошадки и, страшно гордая своей маленькой победой, и злорадно предвкушающая реакцию Гэбриэла, выехала за ворота. Гарет с Матиасом проводили ее до ворот Блумсберри, и поехали обратно, недоуменно переговариваясь между собой.

Разминулась Алиса с Гэбриэлом совсем немного – чуть больше часа прошло после ее торжественного отъезда, который обсуждал весь Хефлинуэлл, до момента, когда лодья пристала у причала Золотой Горки. Не подозревая об ожидавшем его сюрпризе, Гэбриэл, сопровождаемый Иво, Кину, Марчелло и верным Гором, и руссами, которых пригласил в гости, поднялся в замок, возбужденный и очень довольный собой. Он лучше кого бы то ни было знал, что сделал, от чего они спасли девочек, и – что не маловажно было для него, – знал, как это ударит по Драйверу, который остался без Привоза, без свежего «мяса» и без полновесного золота. Гости, любители девственниц и «особых удовольствий» тоже оставались ни с чем, и Гэбриэла это радовало. Он ненавидел Драйвера и его гостей, давно, бешено, и очень долгое время – бессильно. Забрав Марию и малюток-полукровок, он нанес им ощутимый урон, но несравнимый с тем, что он сделал теперь! И останавливаться на этом Гэбриэл не собирался.

– Гэйб Хлоринг! – Встретил его во дворе Фридрих. – И такой довольный! Как поездка?

– Очень удачно. – Пожимая ему руку, торжествующе усмехнулся Гэбриэл. – Очень! Честно сказать, я здорово нагадил одному своему старому врагу.

– Поздравляю. – Несмотря на недалекость, Фридрих братьям нравился. Он был не особенно умен, мягко говоря. Но при этом был простым и по-немецки честным малым, а так же отличным и отважным бойцом. – Нагадить врагу – это всегда хорошо. – Он говорил с тем же акцентом, что и Тильда. – А куда поехала твоя хорошенькая невеста?

– Поехала? – Слегка, но еще не слишком, удивился Гэбриэл. – В монастырь, к францисканцам, все по поводу своих бродяг и нищих, должно быть.

– А! – Вскинул голову Фридрих. – А мне показалось, что она поехала очень далеко… Тут говорили, что в свой город. Как это называется? Юс?

– Что?! – Рассмеялся Гэбриэл, похлопал Фридриха по плечу:

– Больше слушай сплетниц наших! Чушь какая: Алиса поехала в Июс, а я не знаю! – И, смеясь, пошел к себе.

НО уже через несколько минут ему было не до смеха. Гарет, недавно вернувшийся от ворот Блумсберри, подтвердил: Алиса зла на него за то, что проплыл мимо дома и даже привет ей не передал, и решила таким образом ему отомстить.

– И знаешь, младший, я ее за это не осуждаю. – Заявил Гарет. – Девушка разлетелась ко мне, уверена была, что и ты со мной, а ей такое разочарование! У нее это в голове не могло уложиться: как ты о ней забыл.

– Вот я только советов от тебя не слушал, как мне с невестой своей быть!!! – Огрызнулся Гэбриэл. – Что ты в этом понимаешь!

– Зато ты отлично разбираешься в этом вопросе! – Не остался в долгу Гарет. – У тебя же целых две…

– Что?! – Повернулся к нему Гэбриэл. Он собирался мчаться вдогонку за Алисой, и нервно развязывал тесемки на сорочке, чтобы переодеться. – Что ты сказал?

– Я сказал, как оно есть, Гэйб. Ты на двух стульях усидеть пытаешься. Даешь Алисе повод ревновать и бояться за свою помолвку, и подаешь надежды Марии…

– Ты был там! – Осенило Гэбриэла. По тому, как Гарет произнес ее имя, по тому, как брат держался, смотрел – Гэбриэл понял достаточно. – Я же просил тебя!!! – Повысил голос, и Гарет вспыхнул. Тоже повысил голос:

– А ты не смей на меня орать!!! – Стукнул кулаком в стену. – В моем герцогстве я еду, куда мне надо! И пошел к черту, если не нравится!!!

– Я просил тебя не трогать ее!!! – Гэбриэл сам не осознавал, что слишком уж близко к сердцу принял поступок брата… Но со стороны было отлично видно, что он вне себя именно от ревности. И это резануло по сердцу Гарета, как нож. – Какого черта, тебе мало твоих шлюх?!! Куда ты лезешь, Мария – не для тебя, ты понял?! Ты понял меня?!

Гарет, вне себя от обиды и гнева, отвесил брату хорошую, качественную затрещину и получил удар в ответ – и такой, что отлетел назад, ударился плечами и затылком о стену и сполз по ней.

– Гарет… – Помертвел Гэбриэл. Так же он убил Локи… – Гарет… – Сделал к нему шаг, все внутри застыло от ужаса. Рухнул на колени, не в силах дотронуться до брата, руки задрожали, предательская дрожь начала сотрясать все тело. – Нет, нет, нет, нет!!! – Вырвалось у него. Если бы Гарет не сморщился, не застонал и не коснулся рукой онемевшей стороны лица, Гэбриэл, наверное, умер бы сам. Брат выругался, сел, прошипел сквозь зубы:

– С-сука… Одуревший от ревности придурок!!! Пошел к черту, пошел к черту, Гэйб!!! Ты достал меня!!! Ясно?! Знать тебя не желаю больше… – С трудом поднялся, придерживаясь за стену – силушка у его братца была оглушительная! В голове шумело, сторона лица, по которой пришелся удар, онемела. Ох, и синяк будет!.. – С бабами своими сам разбирайся… – И вышел, с силой толкнув дверь. Гэбриэл обхватил голову руками.

Когда Иво, встревоженный тем, что Гэбриэл не появляется, чтобы идти к отцу, и не зовет его, зашел к нему сам, он увидал, что тот лежит навзничь на полу, сплетя пальцы сложенных на груди рук, и смотрит в потолок. И лицо его при этом так сильно напомнило его армигеру Домашний Приют и Гора, что стало не по себе.

– Гэйб… – Позвал он тихонько. – Гэйб, что… что случилось?

– Отвали. – Не меняя позы и не отрываясь от чего-то страшно важного на потолке, отрезал Гэбриэл так, что Иво настаивать не посмел. Ушел. А Гэбриэл лежал и просто ждал. Ждал, когда буря в душе утихнет, эмоции улягутся, и он сможет подумать о том, что творится с ним, что он чувствует, что натворил… О себе, об Алисе, о Марии. О брате.

Беатрис и Гага собирали Габриэллу на романтическое свидание с Орри не меньше часа. В белом парике синеглазая чернобровая красавица стала едва ли не красивее, по крайней мере, Беатрис восхищалась многословно и почти искренне, а преданная Гага восторженно кивала, заставив Габи тщеславно покраснеть и возгордиться. Нарядили ее деревенской девицей в праздничном наряде: в белую блузку со шнуровкой на груди, приталенный коричневый жилетик, черную юбку до середины икр, с широкой красной полосой по подолу, в чулки и башмаки, грубоватые для нежной ноги, привыкшей к дорогой удобной обуви, но ни одна из них об этом, естественно, не подумала. Наряд завершил белый чепчик с цветной вышивкой, очень даже кокетливый, из-под которого на грудь свисали две толстые соломенные косы. В этом образе Габи и в самом деле стала хороша едва ли не больше, чем в своих роскошных и безвкусных нарядах принцессы крови. На этот раз девушки не забыли даже такие детали, как роскошные серьги и кольца, которые могли бы ее выдать или привлечь ненужное внимание. Беатрис все это время снова и снова объясняла Габи, как выйти за Юго-Западные ворота и попасть в сторожку при пасеке, где ее ожидает «влюбленный» менестрель.

– Иди все время по улице, и не сворачивай в переулки! – Поучала Беатрис. – У рынка улица сама повернет налево к воротам, вот пять геллеров, это пошлина… Заплатишь за проход. Выйдешь из города, и продолжай идти по дороге, пока не увидишь квадратную башню с белыми окнами. При башне сторожка… Орвальд встретит тебя там. – Даже она не знала, что это была ловушка. Орри нужен был скандал, с широкой оглаской. Именно с этим его отправил сюда герцог Далвеганский, который часто использовал талантливого и честолюбивого барда в таких целях, особенно там, где дело касалось женщин. Орри не видел в этом ничего недостойного. Для него избалованные богатые сучки все были одинаковы, а о Габи он узнал только плохое, да и сам видел, как эта девушка ведет себя, и как разговаривает. Что же касается Элодиса и Элодисцев, так он родился в Далвегане и любил его. Любил Клойстергем, его улочки и переулки, верфи и набережные, крики чаек, девушек в белых чепчиках и аккуратных передниках, и любил петь в его кабачках и на его площадях. И не задумываясь, служил Титусу Сулстаду, а точнее – Далвегану в его лице. Он восхищался цепким умом, нечеловеческой интуицией и отвагой герцога, который в первый миг произвел на него отвратительное впечатление, но сумел очаровать и приручить. Да, недостатков у Сулстада было не мало, но он хотел главного: процветания Далвегана, а того же хотел и Орри. Интрига с Габи, как понимал ее Орри, была хороша тем, что без войны и крови (для Далвегана) решала множество проблем. Опозоренную Габи, конечно же, Хлоринги поспешат спрятать в каком-нибудь монастыре, и не в Пойме, где к ней не подступишься, а на Севере, поближе к родственникам и друзьям Карлфельдтам. Похитить ее по дороге, под предлогом спасения от монастыря, и уговорить сбежать в Далвеган, Орри считал задачей вполне решаемой. Особенно при помощи агентов и денег Сулстада. Брак Габи и герцога Далвеганского, опять же, по причине скандала и огласки, даже королева будет вынуждена принять и смириться с ним, потому, что в сложившейся ситуации это будет наилучшим исходом. А герцогу на позор девки плевать, ему нужны только ее имя и статус принцессы крови… Которая станет единственной наследницей трона после гибели братьев.

Вот братья Орри нравились – оба. И шикарный Гарет, и мужественный Гэйб. Но такова уж жизнь – на войне, как на войне. И кстати… – Орри, ожидая Габи, наиграл мелодию вчерашней песни. Герцогу не помешает узнать, что у Гарета Хлоринга появилась эльфийская зазноба… Беременная эльфийская зазноба.

А Беатрис придется убить. Сразу же. Пока не проболталась кому-либо, КАК все это было устроено. Но ее Орри было абсолютно не жаль.

Шторм видел в окно, как две девки наряжают Габи, и ревнивое чутье одержимого страстью мгновенно подсказало ему, зачем. Незамеченный ею, он дошёл с девушкой до Кодр, и понял, куда она идёт. Еще раньше он заметил в городе Орри, и на всякий случай проследил за ним до сторожки. Шторм следил за всеми, кто имел какое-то отношение к Хефлинуэллу, и особенно – за теми, кто хоть как-то был связан с Габи. Понял, и дикая ревность захлестнула его. Поколебавшись немного, он уже в воротах обогнал Габи, которая долго шарилась в поисках платы за проход, и скрытно, через небольшой овраг за городским кладбищем, пробрался к сторожке.

И успел услышать, как Орри инструктирует «свидетелей», готовясь к появлению Габи:

– Голую, – говорил он, – обязательно голую нужно застать, и чтобы как можно больше шума было, и свидетелей! Она ряженая, так что нужно грозить ей плетьми и позорным столбом, чтобы себя выдала!

Шторм был далек от сострадания и даже элементарного сочувствия, но Орри с его планами насчет Габи вызвал в нем глубочайшее презрение. Вот же мразь! Такой, каким и представлял Шторм людей: похотливый, грязный, подлый и презренный. Приготовив ловушку для ничего не подозревающей девушки, Орри присел с эльфийской гитарой у открытого окна и, перебирая струны, запел о любви, что в очередной раз покоробило Шторма. Орри же размышлял о награде, которую обещал ему герцог Далвеганский, и мыли эти были до того приятными, что на лице его играла мечтательная улыбка, а пение было, как никогда, прекрасным. Он еще успел уловить краем глаза какое-то движение позади себя, но не успел даже оглянуться – Шторм отточенным молниеносным движением полоснул его ножом по горлу, и пальцы скрючившейся в агонии руки впервые в жизни талантливого, что уж там, барда вырвали из гитары резкий немелодичный звук. Выглянувший из кустов на этот звук нанятый им подельник увидел хлещущее кровью агонизирующее тело, медленно вываливающееся из окна, уловил из тьмы оконного проема блеск красных глаз и, сдавленно крикнув:

– Валим отсюда!!!! – Первым бросился наутек.

Габи подошла к сторожке минут через десять. Так медленно она шла из-за гадской обуви, в которой ее нежным ногам становилось все хуже и хуже, так, что она то и дело останавливалась и ерзала ступнями в грубых башмаках, чтобы хоть как-то уменьшить дискомфорт. Увидев наполовину вывалившееся из окна тело и потеки крови на белой штукатурке, она несколько секунд смотрела на это, не веря своим глазам и даже не зная, что она чувствует и как реагировать. А потом Габи всей кожей ощутила, как кто-то смотрит на нее, и ужас наполнил все ее существо, волной пробежал по телу и заставил рвануться прочь, не глядя и не раздумывая, куда, лишь бы прочь, прочь от крови и смерти, которая смотрела красными глазами из тьмы жуткого окна. Летела, не замечая боли в ступнях, не чуя ног под собою, пока не кончилось дыхание. Прислонившись к какому-то плетню, Габи хватала ртом воздух, пока ее не вырвало.

Наконец, дыхание перестало разрывать грудь и горло, сердце немного успокоилось, и Габи в изнеможении, чувствуя себя разбитой и больной, присела в тени березы. И поняла, что не знает, где она, и где Юго-Западные ворота!

Вообще-то, она была совсем недалеко от них, на околице деревни Омки. Но откуда ей было это знать? Она никогда не была здесь, вообще не знала окрестностей. И не умела ориентироваться на местности совершенно. В ужасе мчась не разбирая дороги, Габи совершенно не заметила, как перемахнула мостик через ручей Ом, но теперь почему-то была уверена, что там, откуда она прибежала, никакого мостика не было. А значит, если она хочет вернуться к воротам, ей придется идти в противоположную от моста сторону. Проще всего, наверное, было спросить дорогу у крестьян, которые работали в огородах на другом берегу неширокого ручья, но Габи была слишком спесива для этого. Понимая, что стена слева от нее – это городская стена, она решила идти вдоль нее, и рано или поздно какие-то ворота она найдет – что ворот в Гранствилле несколько, она знала от брата. Поднявшись, отряхнувшись и поправив чепец, она храбро двинулась вперед по дороге, уверенная, что очень скоро доберется до ворот и вернется домой. Скоро дорога раздвоилась – одна ее ветка пошла дальше вдоль стены, другая свернула к главной площади Омок. Поколебавшись у развилки, Габи решила не отдаляться от спасительной стены, и пошла дальше. Справа были старые тополя и ветлы, крыши богатой большой деревни и огромный рукотворный пруд, в котором было бело и пестро от гусей и уток, слева – плетень, огораживающий выпасы вдоль городской стены, на которых паслись коричневые и палевые коровы и телята с глазами ланей и белой полосой по хребту. Утренний ветерок стих, на небе не было ни единого облачка, зной, насыщенный запахами трав и скота, стал таким яростным, что даже воздух сгустился и дрожал над дорогой. Очень скоро Габи ощутила в полной мере все неудобства пешей ходьбы по жаре в неудобной обуви. Это было бы нелегким испытанием и для привычного человека, что уж говорить про изнеженную девушку! Мухи и слепни, которых всегда множество там, где есть скот, так и лезли повсюду, и Габи, чуть не плача от отчаяния и злости, не успевала отмахиваться от них. На стертых в кровь, не смотря на чулки, ногах, она ковыляла кое-как по нескончаемой дороге, несчастная и злая на весь свет. И естественно, виноваты были все, но не она! Виноваты были слуги, у которых госпожа пропала, а ее не ищут, виноваты были Беатрис и Гага, даже кузены были виноваты – не показали ей в свое время окрестности!!! Крестьяне и редкие путники – враги, про неведомого убийцу и говорить нечего! Жуткая картина то и дело всплывала перед глазами, и Габи начинала быстро креститься и молиться деве Марии и святому Аскольду – все же предок! И в то же время Габи была абсолютно уверена, что с нею обязательно сейчас случится какое-то чудо, и она вернется домой, где помоется, переоденется, отчитает как следует двух дур, толкнувших ее на такой поступок, и забудет этот кошмар, как страшный сон. Иначе просто быть не могло, она ведь не все, она – Габриэлла Хлоринг, принцесса крови, весь мир крутился вокруг нее!

Вариант, в котором Габи сама обращалась к кому-то за помощью, девушка даже не рассматривала. ОНА – и просит о помощи какое-нибудь быдло? Это во-первых. А во-вторых – как она объяснит свой маскарад? И даже если и сможет придумать что-то правдоподобное – ради шутки там, или хотела посмотреть, как живут простые люди, – о свободе можно будет забыть, ее в лучшем случае запрут в Хефлинуэлле и не позволят без охраны и надзора и носа оттуда высунуть, в худшем – отправят в монастырь святой Бригитты, как не раз грозил ей в последнее время Гарет, а совсем в кошмарном – она вернется в Маскарель, к матери. Мама… Мысль о том, как отреагирует графиня Маскарельская на ее приключение, придавала Габи решимости и сил. Она справится сама! Она справится!!! И первая посмеется над собой сегодняшней.

Пока же смеяться как-то не получалось. Когда она наконец-то созрела для того, чтобы обратиться к какому-нибудь прохожему за помощью, дорога вдруг словно вымерла. Наступил полдень, и крестьяне устроились перекусить, женщины отправились на обеденную дойку, а прочие путники, зная, как тяжко путешествовать под полуденным солнцем, когда на дороге с юго-западной стороны даже тени нет, задержались в трактирах или в тени придорожных деревьев, на берегу Ома. Габи изнывала от жары и жажды, и чуть ли не плакала от боли в ногах, а стена все тянулась и тянулась, не подавая никаких признаков близких ворот. Справа тянулся огороженный плетнём овраг, заросший лозняком, в гуще которого журчал Ом, слева – бесконечные выпасы, а сверху, с безоблачного неба, палило безжалостное солнце. Заметив на выпасах группу молодых березок, Габи поняла, что спрячется там от солнца, и плевать на все. Рано или поздно, но ее начнут искать. Может, Беатрис сообразит послать за нею тайно? А не сообразит – все равно. Сейчас Габи была согласна на огласку, на монастырь, на что угодно, только бы все это кончилось, кончилось, кончилось!!!

Когда она подошла ближе, оказалось, что место занято: в теньке расположились с пивом и пирогами двое молоденьких школяров. Как многие мальчишки, они учились на последние родительские деньги, были бедны, как мыши, и веселы, как… как и положено мальчишкам шестнадцати-семнадцати лет. Увидев хорошенькую деревенскую девушку, они толкнули друг друга, вскочили, утирая рты и нагловато скалясь:

– Привет, красивая! Ищешь компанию? Ты по адресу!

Габи замерла. Она уже настроилась на то, что сядет, отдохнет от пекла, остынет, снимет обувь… Но, может, и к лучшему?

– Не скажете ли… – Выдавила она из себя, пытаясь говорить вежливо, – далеко до ворот?

– А тебе какие ворота нужны? – Лениво поинтересовался тот школяр, что был пониже и побойчее, с веснушчатым носом и наглыми серо-зелеными глазами.

– В город. – Поколебавшись, сказала Габи. Откуда ей знать, как называются эти гадские ворота?! Школяр, привстав, потянул ее за юбку, вынуждая присесть:

– Да ладно, садись, что ли. Отдохни. Ближайшие ворота там, – он махнул рукой в ту сторону, куда и направлялась Габи. – Пива хочешь? Не нагрелось еще.

Габи никогда не пила пиво. Она и сидр-то, который обожали ее кузены, терпеть не могла. Пиво и сидр, по ее убеждению, были напитками быдла. Но сейчас ей так хотелось пить, что она проглотила противненькое, чего уж там, зато и в самом деле прохладное пойло в пару глотков. Закашлялась:

– Как вы это пьете…

– Эй! – Обиделся второй парень, повыше и посимпатичнее, с правильными чертами лица и светло-карими глазами. – Спасибо бы сказала! – И Габи вновь поперхнулась. Спасибо?.. Она?!..

– Меня зовут Грег, а его – Джо Портянка. – Сообщил конопатый.

– А тебя – Грег-Одно-Яйцо! – Рассердился Джо. – А тебя, красивая?

– Га… – Габи запнулась. И парни тут же принялись хихикать:

– Га? Так и зовут: Га? Привет, ГА! Как дела, Га!!!!

– Придурки!!! – Габи, вспыхнув, попыталась вскочить, но они вновь поймали ее за подол, как-то очень уж настойчиво убеждая присесть обратно. Габи вдруг почувствовала, что их руки начинают больно уж вольничать по ее телу, и вновь рванулась вскочить, и вновь ей не дали, теперь уже недвусмысленно пытаясь ее лапать:

– Да ладно ты! – Сопя, пытался навалиться на нее Джо. – Ты нам кое-что должна, за пивко-то…

– Пошел вон!!! – Завопила Габи, ногтями полоснув его по щеке, вырвалась, – парни не посмели так близко к дороге и деревне действовать грубее, – выскочила под палящее солнце, и услышала вслед:

– Да и пошла ты! Вали-вали!

– Да, проваливай, шалава!

– Да как вы смеете! – Стиснула кулаки страшно шокированная таким обращением Габи, но в ответ услышала только имитацию ветров и насмешки, от которых лицо ее вспыхнуло, а в груди стало вновь жутко и пусто. Это было чудовищно, этого не должно было быть С НЕЙ! До этого Габи жила в абсолютной уверенности, что является неприкосновенной особой, к которой все обязаны относиться с почтением и поклонением. И вдруг такое хамство… Оно ужаснуло Габи едва ли не больше, чем убийство Орри. Плача и размазывая по вспотевшему лицу остатки грима и слезы, Габи ковыляла по дороге, уже не надеясь ни на что, близкая, как никогда, к настоящей истерике. Выпитое пиво ударило в голову с непривычки и усталости, жара довершала остальное. Габи чуть покачивалась и то и дело оступалась, в голове мутилось. «Нет, это неправда! – Говорил в ней кто-то жалкий и растерянный. – Это не может быть со мною, это неправда!». Почувствовав, что все, она сейчас упадет, Габи наконец-то увидела ворота. И трактир у ворот. Люди у трактира напугали ее, и девушка, приободрившись, постаралась обойти их по широкой дуге, остановилась под презрительным взглядом толстого стражника, обобрала с юбки максимальное количество «собачек», оправилась, и подошла к толстяку.

– Дожили. – Брезгливо разглядывая ее, выпятил губу стражник. – Пьяные шлюхи начали среди бела дня в город через Южные ворота ломиться! Проваливай! Это ворота для чистых людей!

– Что ты сказал?! – Габи вышла из себя. – Да ты знаешь, кто я такая, быдлота?!! Ты знаешь, что с тобой сделают за такие слова?! Да стоит мне брату сказать…

Стражник отвесил ей затрещину, и Габи упала на дорогу у его ног. Все померкло у девушки перед глазами. Ударили ее впервые в жизни; и кто?!.. Медленно, опершись руками о брусчатку, она поднялась под глумливым взглядом стражника, и ринулась на него, как дикая кошка. Неизвестно, чем бы это кончилось и для нее, и для стражника, так как неизбежно прояснилось бы, кто она такая. Но в последний момент кто-то ловко поймал Габи за талию и прижал к себе. Она рычала, шипела, рвалась и тянулась скрюченными пальцами к лицу стражника вне себя от бешенства и отчаяния. Тот отступил, глумливое выражение стерлось с лица:

– Ты совсем охренел, Хант?! Че это за бешеная шлюха у тебя?! Ты того! На поводке ее держи! И проваливайте от ворот!!!

– Леди, леди! – Шептал кто-то в ухо Габи. – Успокойтесь… Ради всего святого, успокойтесь! Вы же не хотите, чтобы весь город сюда сбежался и вас узнали?! – И громко стражнику:

– Девочка лишнего выпила, развезло на жаре… Я заплачу, Смит! Эй! Фью! Носильщики!

Лениво ожидающие пассажиров дюжие парни с портшезом неспешно, лыбясь, подошли к любителю тыквенных семечек Марку Ханту, и тот поспешно усадил задыхающуюся Габи в носилки, задернув шторку.

– Куда? – Спросили лаконично снаружи. Марк выбрался из портшеза, убедившись, что Габи обмякла и просто плачет, и сначала подошел к стражнику. Долго умасливал его, суя в потную ладонь один геллер за другим, потом велел носильщикам следовать на Полевую улицу.

– Не Полевую. – Всхлипнула Габи, когда он уселся в портшез напротив нее. – На Вязов. Я служанка госпожи Беатрис…

– Умоляю, леди, – Марк заботливо отряхивал ее юбку, поправил чепец и дал белый платок. – Я никогда не спутаю леди со служанкой. Но вам не стоит беспокоиться!

Габи наконец заметила, что ее спаситель хорош собой, что у него красивые темные ласковые глаза, прямо-таки излучающие нежность и мужской интерес, и торопливо принялась вытирать лицо, вспотевшее на жаре и раскрасневшееся от слез. А он продолжал:

– Зачем же пускаться в сомнительные авантюры на свой страх и риск, моя леди? Дело житейское, но если захочется чего-то пикантного, вам не нужно будет так утруждать себя и так рисковать, и подвергать себя таким опасностям! Достаточно заказать портшез и сказать: «Для госпожи Эйпл». И вас доставят в безопасное место, где любая ваша прихоть, даже самая безумная, будет исполнена. И все это абсолютно безопасно, никакой огласки, я умею хранить тайны, а кроме меня, никто ничего не узнает. От вас требуется только маска и некоторая сумма… Совсем не обременительная для такой леди! Поверьте, в этом нет ничего противоестественного, знали бы вы, сколько у меня знатных посетителей! И кто!

– И кто? – Недоверчиво спросила Габи. Марк прижал палец к губам:

– Нет-нет! Я – могила! От меня о моих посетителях никто никогда и ничего не узнает!

Не успела Габи очутиться у калитки на мостовой, как к ней ринулись Беатрис и Гага, с ума сходившие из-за ее долгого отсутствия. Особенно напугана была Беатрис, которая понимала, что если придется обратиться за помощью к рыцарям свиты, пока что уверенным, что Габи спит в доме на улице Полевой, то вскроется все – и ее участие в происходящем прежде всего. Габи что, ее пожурят и, может быть, на какое-то время сошлют в какой-нибудь монастырь, а вот она монастырем не отделается!

Едва очутившись за дверью, Габи устроила истерику. Она орала, что они дуры, твари, мерзавки, бесстыжие и бессердечные, заливалась слезами и задыхалась. Помогла только холодная вода, в которую макнула визжавшую принцессу лицом взрослая служанка, нанятая Беатрис следить за домом в их отсутствие. Габи умолкла, и все с ужасом ждали, что она вообще сейчас всех порвет, но девушка сморщилась и тихонько заплакала, после чего Беатрис, служанка и заламывающая от отчаяния и жалости руки Гага повели ее переодеваться и приводить себя в порядок.

Выяснилось, что безжалостное солнце не пощадило нежную белую кожу Габи, и лицо у той сделалось малиновым, и вдобавок, слегка припухло на одну сторону после удара стражника. Самой Габи сделалось совсем дурно. Шок, усталость, солнечный ожог, удар и дрянное пиво – все вместе свалило ее с ног, она через несколько минут уже металась в бреду. Вот тут Беатрис перепугалась по-настоящему.

Школяры, освистав дурную девку, вновь растянулись в траве, жалея, что та оказалась такой неуступчивой. На шлюх денег не было, да, собственно, ни на что денег не было. Допивая пиво и доедая пироги, они рассуждали, задержаться в Гранствилле и подзаработать пару геллеров в порту, или податься на Королевскую дорогу и напроситься к кому-нибудь в попутчики. Из кустов перед ними неожиданно возник совершенно бесшумно высокий светловолосый эльф. Темные глаза его горели настоящим красным огнем, в то время, как лицо казалось почти бесстрастным, словно маска.

– О, остроухий! – Джо привстал. – Тебе чего? Заблудил… – В горле булькнуло, он вытаращил глаза на эльфа, вонзившего ему кинжал в горло, затрясся. Грег поднялся тоже, с ужасом уставившись на друга и неуверенно пятясь. Открыл рот для крика, но крикнуть не успел. А Шторм, вытерев кинжал об одежду Грега, выпрямился и посмотрел в сторону ворот. Там ждал своей участи еще кое-кто… Правда, он об этом еще не знал.

Эрл Еннер, узнав о произошедшем в Брэдрике, не медлил ни минуты. Со всей возможной в этом случае поспешностью, он собрал своих рыцарей и двинулся навстречу Корнелию. Нельзя было ни спустить расправы над вассалом и другом, ни допустить новых погромов и убийств.

– Они сошли с ума? – С тревогой спросила провожавшая его Луиза.

– Просто одурели от безнаказанности. – Хмуро ответил ее муж. – Мне давно следовало вмешаться. Ума не приложу, почему нет ответа от Гарольда, что творится там у них? Он давно должен был отреагировать, прислать кого-то… Я же ясно все изложил Девлину, расписал расклад, как есть… Но ждать реакции Хлорингов мы больше не можем, враги уже пришли в наши земли. Кровь уже пролилась. Что тебе, Гарри?

– Отец! – Юноша настроен был решительно. – Я должен поехать с вами! И Кирнан, он и его люди вам не помешают!

– Гарри, ты остаешься защищать Северную Звезду, мать и сестер. Не обсуждается! Ничего опасного там нет, озверевшее быдло, не более того!

– Гахи, – взяла его за руку мать, – ты нужен здесь. Твой отец все уладит.

– Тогда пустите меня разобраться! – Не унимался Гарри. – Что я, с быдлом не разберусь?!

– Я попробую обойтись без больших жертв. – Возразил Еннер, положив руку сыну на плечо. – Это одураченные, запутавшиеся люди, не от хорошей жизни они пошли за этим попом.

– Они убили дядю Кнуда! – Вскинулся Гарри. – Отец!!!

– Убийцы барона поплатятся. Их казнят. Но резню устраивать не стоит, нет, пока есть хоть малейший шанс обойтись малой кровью, я должен его использовать. Береги маму и сестер, Гарольд. Ты отвечаешь за них!

Гарри пришлось смириться. Отец в их семье был непререкаемым авторитетом, во многом благодаря именно жене, которая мудро, исподволь, с рождения внушала детям, что их отец – самый мудрый, справедливый, сильный и значительный человек, всегда при детях вела себя с ним ровно и уважительно. Впрочем, Лайнел Еннер отвечал жене тем же. Никогда дети этой семьи не слышали, чтобы родители ссорились, ругались, оскорбляли друг друга. А ведь огненный темперамент француженки порой давал о себе знать, и супруги ссорились, и ещё как! Но все это происходило за закрытыми дверями, без свидетелей, и даже слуги не знали всего, что происходит между Еннерами, когда они одни! Результатом была горячая любовь детей к своим родителям, и безграничное уважение. Спорить они с отцом и матерью решались, ослушаться – никогда. Гарри остался с матерью и сестрами, провожая отца и его рыцарей и кнехтов завистливым тоскующим взглядом. Ему все еще казалось, что война – это подвиги, героизм, красивые сражения, рыцарская доблесть…

– Ничего, мон шер. – Тихо сказала ему Луиза. – Совсем немного вхемени осталось до того дня, когда ты сам отпхавишься со своими хыцахями в поход, и твоя семья будет пховожать тебя. Идем. – Она потянула сына за собой, и он покорился, внутренне все равно полный разочарования и уверенности, что пропускает самые интересные события в своей жизни.

Поздно вечером Гэбриэл, собравшись с духом, все-таки пришел к брату. Дольше тянуть было нельзя – нужно было догонять Алису, объясняться с нею. Страшно было очень. И страшно именно от того, что можно было сейчас окончательно все испортить, разрушить все, что, может быть, еще осталось. Без брата Гэбриэл жизни своей больше не мыслил, и создавшаяся ситуация ужасала его. Гарет, конечно, сможет пойти на мировую, сделать вид, что ничего не происходит, и внешне они будут такими же, как прежде… Но будут ли по-настоящему вместе?! Гэбриэл думал, копался в себе несколько часов, и так ни к чему и не пришел, кроме осознания того, что он запутался. Без Алисы он тоже не мыслил себя, но и Мария стала для него дорога настолько, что от одной мысли… В общем, он бешено приревновал ее, вот в чем была проблема. Как объяснить это? Как извиниться, не прося прощения? «Это говорит ревность и страх. – Пытался справиться он с собой. – Это мои грехи, и я не должен имподчиняться. Знать о них, но не подчиняться… Черт, и как?!». Постоял перед дверью, аж холодея внутри от волнения, и все же вошел.

Гарет сидел за столом, ссутулившись и опершись локтями о стол, перед бутылкой портвейна и единственной свечой. В окно смотрела почти полная луна.

– В городе четыре убийства. – Сказал спокойно Гарет. – Завтра поедем туда. Убит Орвальд, бард, два школяра и стражник у Южных ворот. Какой-то бродяга видел убийцу, и говорит, что это эльф. Когда в городе об этом узнают, будет такое…

– Гарет…

– Я знаю, что ты скажешь. Прости, но я не хочу это слышать.

– Гарет.

– Все нормально. Ступай к себе. Или, если хочешь, езжай за Алисой, так будет лучше. Я один завтра разберусь.

– Нет. – Покачал головой Гэбриэл. – Не нормально все. И я не уйду.

– Тогда уйду я.

– Я поеду в Междуречье. – Сказал Гэбриэл, и Гарет, который уже поднялся из-за стола, замер.

– Я поеду туда, разбираться. Это же мой феод, как бы. Давно пора. Я решил, это окончательно.

– Сбежать собрался? – Голос Гарета мигом утратил спокойную ровность. – Удираешь?! Красавец!!! Шикарное решение!!! – В ярости смахнул со стола бутылку и свечу, пнул сам стол. – Ну, и сука же ты, Гэйб Хлоринг, драконоборец!!! А что с Алисой?! С Марией – что?! А я?! Отец?! Дочка твоя – с ней что?!

– Они не пропадут. – Ответил Гэбриэл, и Гарет ринулся к нему, схватил за грудки, впечатал в стену:

– Не пропадут?! Да, не пропадут!!! Мы позаботимся! Я – позабочусь!!! Ты будешь скакать по Междуречью, мечом размахивая, а потом явишься с победой домой, и отец тебе упитанного тельца зарежет, а?! Встречаем героя!!! Так тебе это видится?! – Отпустил, отступил на шаг. – Какая же ты сука…

– Я запутался. – С трудом преодолев обиду и раздражение, признался Гэбриэл. – Я сам не знаю, что мне надо. Не знаю, кого я люблю, на ком мне жениться, с кем быть… Как отпустить одну из них, когда мне обе дороги до безумия. Гарет, мне страшно. Если ты ее видел, ты понимаешь меня? Ты же – понимаешь?!

– Понимаю. – Проглотив ком в горле, тихо сказал Гарет. – В Междуречье мы поедем вместе.

– Мириэль сказала, что там ждет смерть.

– Но она же не сказала, – усмехнулся Гарет, и при виде этой усмешки Гэбриэл едва не прослезился от облегчения, – чья.

Посланные вперед разведчики вернулись с донесением о том, где сейчас Корнелий и его «ангельская милиция», и с Эддом, армигером Гирста, который привез для Еннера письмо от Еноха и его перстень с печатью в качестве доказательства, что именно племянник эрла прислал его.

– Где этот обормот? – Раздраженно спросил Лайнел, разворачивая письмо, с кляксами, помарками, закапанное чем-то. – Черт, ничего не разберешь! Где он?!

– Он ранен, мой эрл. – Ответил Эдд. – Лежит в трактире в деревне Сумки, это недалеко. Он был в Брэдрике…

– Вот дуралей! – Выругался эрл. – На кой его вообще куда-то понесло?! Сильно ранен?

– Он просил вас приехать, забрать его. Мальчишка перепуган до смерти, говорит, что верит теперь только вам.

– Хорошо. – Еннер позвал Ардо Бергквиста, отца Кирнана, и передал ему командование на время своего отсутствия. С двадцатью своими людьми он помчался вместе с Эддом в Сумки и там, на улицах словно вымершей деревеньки напоролся на засаду, организованную по всем правилам. Не оставляющую ни малейшего шанса на спасение.

Когда Енох протрезвел достаточно, чтобы проснуться и попросить воды, Гирст с сурово-печальным видом сообщил ему, что его дядя мертв. Енох сначала не поверил, но, поверив, расплакался. Он вовсе не хотел ничьей смерти! Он всего лишь хотел наказать дурную девку и доказать дяде и кузенам, что уже взрослый и имеет свои права!

– Нужно сообщить твоей тетке, – настаивал Гирст, – и предупредить ее об опасности! Нельзя медлить, торопись, будь мужиком, Енох!

– Да… – У мальчишки тряслись руки, когда он начал надевать камзол. – Да… бедная тетя, она этого не переживет!

– Это уж точно. – Гирст переглянулся с Эддом, и тот за спиной Еноха глумливо осклабился.

Названия трактиров и харчевен в Элиоте были так же разнообразны и причудливы, как и их вывески. Например, «Счастливый поросенок» у Королевского Моста – дед нынешнего хозяина терпеть не мог свинину, и блюда из этого мяса при нем не подавались принципиально. В этот трактир, совершенно непонятно, почему, любили ходить торговцы рыбой и сами рыбаки. А трактир «Ученый карп» облюбовали низшие духовные лица. На вывеске «Счастливого поросенка» был, разумеется, улыбающийся поросенок. Художник был не ахти, если грубее не сказать, но узнать свинью в круглой роже с пятаком было не мудрено. Зато ученого карпа тот же «живописец» изобразил так, что непосвященные не в состоянии были установить связь между названием и чем-то сине-розовым, в пальто, с выпученными глазами и толстыми губищами. Люди с толикой логической мысли в голове подозревали, что это была попытка изобразить карпа в мантии ученого, но точно никто уже не знал, ибо «живописец» растворился в астрале, получив свою плату. И таких удивительных, курьезных и просто потешных примеров по всем Элиоту было, хоть отбавляй. Но трактир «У Красной Королевы» стоял особняком ото всех и был необычен по любым меркам. Вывеской ему служило изображение дракона, причем настолько мастерски исполненное, что служило достопримечательностью всего района, в котором находился трактир, и люди приходили порой, и приводили гостей, только чтобы показать ее. А тихая и приличная улица, в конце которой, под сенью древних буков, и находился трактир, из Фонарной давно уже превратилась в улицу Дракона. Какое отношение дракон и некая Красная Королева имели друг к другу, никто понятия не имел. А расспрашивать хозяина и постояльцев никто не решался. Невысокий, плотно сбитый, широкоскулый и узкоглазый, он встречал любого посетителя с непроницаемым лицом и взглядом, не выражающим абсолютно ничего, но заставляющим любого смутиться и почувствовать себя неловко. Интерьер в трактире был роскошный и необычайно уютный, кухня – великолепная, но случайные посетители чувствовали здесь себя незваными гостями и быстро ретировались под бесстрастными взглядами хозяина и немногочисленных завсегдатаев, по виду – соплеменников хозяина, таких же узкоглазых, скуластых, невозмутимых. Постоянно проживали здесь четверо, трое мужчин и одна женщина, с царственной осанкой и чеканным лицом, одевающаяся в огненные оттенки красного, и частенько захаживали еще несколько человек той же расы.

Устроились они в «Красной Королеве» с наивозможнейшим комфортом. Иосиф Райя, приходивший сюда первого и пятнадцатого числа каждого месяца, даже с некоторым завистливым чувством в груди посматривал на расположившихся в эркере, у изразцового камина, постояльцев, которые потягивали рубиновое вино из хрустальных кубков, инкрустированных серебром, и тихонько переговаривались на своем неведомом языке, не похожем ни на что, известное Райе – а он мог отличить один от другого почти все европейские языки, включая и славянские. И порой ему казалось, что огонь камина как-то очень уж странно отражается в их темных глазах. Райе очень хотелось бы знать, кто они такие, к какому сословию принадлежат, чем занимаются? Но ни спрашивать, ни, Боже упаси, отправить за кем-то из них соглядатая, он не решался. Первого числа он забирал у хозяина «Красной Королевы» пару унций золота, отменного качества, в крупных, неправильной формы, гранулах, и четыре драгоценных камня, рубина или сапфира, чистейшей воды. И пятнадцатого числа приносил деньги. Главным условием их сотрудничества была секретность. Никто здесь, в Нордланде, не должен был даже видеть эти камни и это золото, и Райя отправлял их морем, в Византию, где тоже были отделения их банка. Отсутствие вопросов и попыток что-то разузнать было еще одним условием, которое Райя беспрекословно соблюдали. Люди здесь, в «Красной Королеве», были более, чем странные, и – Иосиф чувствовал это всей кожей, – очень опасные. Когда кто-то из них невзначай приближался к еврею со спины, у него все волоски на коже поднимались дыбом, пуская волну мурашек. В такие моменты ему казалось, что сзади него стоит не обычный человек, а нечто огромное и нереально опасное. Поэтому он не пытался ни следить за ними, ни хитрить. Но и не отказывался вести с ними дела – они были честны, пунктуальны, дотошны, и гешефт этот был, как ни крути, самым выгодным в Нордланде.

Получив обычную порцию золота и камней, и с неизменными улыбками попрощавшись с неизменно неулыбчивым хозяином, Иосиф повернул к двери, и вдруг опять же кожей ощутил НЕЧТО.

С виду ничего особенного не произошло: в трактир вошел стройный молодой человек, лет двадцати пяти-тридцати на вид, с пепельными волосами и синими, как у Хлорингов, глазами, одетый неброско, но добротно и очень дорого – Райя умел это определять мгновенно. А вот сословную его принадлежность определить было так же трудно, как и у постояльцев «Красной Королевы». Не горожанин, не рыцарь, не духовное лицо и не член гильдии. «Скорее, вельможа. – Машинально отметил еврей. – Но даже перстня с гербом нет».

В этом трактире любого посетителя с улицы встречали холодно. Но появление этого юноши произвело эффект грома с ясного неба. Все, кто был в зале и эркере, замерли, кто-то встал, а в воздухе возникло такое напряжение, что им трудно стало дышать.

– Здравствуй, Иосиф. – Поприветствовал Райю незнакомец, смутив его страшно: у банкира была абсолютная память на лица, и этого человека он совершенно точно никогда не видел, но тот смотрел, словно на старого доброго друга.

– Не волнуйся. – Похлопал он Иосифа по плечу. – Все в порядке, Иосиф, все в порядке. «Северная Дева» застряла в Дублине, будет здесь, думаю я, в конце июля. Расслабься, и просто жди.

– Господин?.. – У банкира перехватило дыхание. «Северная Дева», один из лучших их кораблей, с товарами из Византии, пропала уже полгода тому, и о ней не было никаких вестей. Убытки были серьезные, но куда больше Иосиф беспокоился о родственниках на борту.

– Все в порядке. – Повторил молодой человек. Райя глянул ему в глаза, и обмер. Глаза эти казались и пустыми, и бездонными одновременно. Тьма и свет, разум и безумие, юное озорство и печальная мудрость старца, и гораздо, гораздо более того. «Не смотри». – Отчетливо впечатались в голову слова, и Райя поспешно отвел взгляд. Пошел к выходу, натыкаясь на углы и стулья, и очнулся лишь снаружи, где его ждали слуги, вооруженные свинцовыми дубинками, с двумя огромными волкодавами на сворках. О том, что произошло и кто это был, Иосиф запретил себе даже вспоминать, не то, что гадать. Но в информацию о «Северной деве» поверил свято. То, что краткий миг смотрело в самую глубину его перепуганного этим сердца, могло сказать только правду.

– Что ж ты перестала играть, Огарь? – Юноша уселся за стол в центре зала. – Мне нравится твоя музыка. Налей мне своего розового, Стир. Во всем Нордланде нет напитка лучше.

Девушка в красном, с причудливой прической, коснулась струн арфы, действуя, словно в полусне, и вдруг отшвырнула арфу от себя, вскочила, несколько секунд прожигая гостя пылающим взором, и молча бросилась прочь. Тот, кого Дрэд и Лодо знали, как сэра Гохэна, принес вино.

– Составь мне компанию, Горн. – Синеглазый удобно откинулся на высокую спинку резного массивного стула, почти кресла, и тот послушно сел напротив. Остальные оставались на местах, но напряжены были так, что это напряжение делало сам воздух в трактире сухим и горьким.

– Я слушаю тебя, Страж. – Сдавленно произнес Горн-Гохэн.

– Мне приятнее обращение Арне Гуннар. Или, на худой конец, Странник.

– Ну, да. С некоторых пор ты же наполовину человек. – Чуть скривил губы дракон.

– Верно. – Арне Гуннар посмотрел вино на свет, понюхал, посмотрел, чуть покачав бокал, как оно стекает по стенкам бокала ровной маслянистой пленкой. – Отважное вы племя. Ты ведь даже постоять за себя не сможешь, если… ЧТО.

– Эльфов в Элиоте нет. А дайкинам достаточно одного взгляда.

– Не все дайкины трусливы. Вашему племени ли не знать? – Он глянул на Горна искоса, и глаза его замерцали. – Ты пытаешься навредить моей семье, Горн.

– И что? – Глаза дракона стали золотисто-змеиными. – И что – Странник? Что может с нами случиться хуже того, что уже есть?! Ты знаешь, как мы живем. Знаешь, что запрет летать над островом вынуждает нас, добывая пропитание, вот в этом жалком облике бросаться со скал в море, и знаешь, сколько нас погибает при этом. Ты знаешь, как мы живем!

– Да, Горн, я знаю. – Отхлебнув вина и посмаковав его, признал Арне Гуннар, задумчиво изучая цвет вина на свет. Остальные драконы – это все были именно они, – гневно зароптали, но мгновенно замолкли, едва тот с легким стуком поставил бокал на стол.

– Значит, этим ты оправдываешь себя? – Спросил он задумчиво.

– Оправдываюсь? Я? Нет! Оправдания нам не нужны. Мы боремся за жизнь, как уж умеем, и будем бороться до последнего вздоха.

– Не избавившись от проклятия Лары, вам не начать большую игру. – Арне Гуннар так же задумчиво изучал Горна. – Ты знаешь, что ее кровь течет теперь не только в сыновьях, но и во внуках?

Горн судорожно сжал бокал, изменившись в лице. Остальные драконы вздохнули в унисон, неслышно, но по трактиру словно пронеслось дуновение теплого воздуха.

– Хлоринги еще не вступили в брак. – Еле слышно произнес Горн.

– С каких пор это стало помехой деторождению? – Усмехнулся Арне Гуннар.

– Матери – люди? – С угасающей надеждой спросил Горн.

– Эльдар. – Возразил Страж. – И та, и другая.

– Кто они?!

– Ты серьезно ждешь, что я скажу?.. Я тоже Хлоринг. Ты забыл?

Горн опустил голову, уткнувшись лбом в сжатые кулаки. Произнес с тоской:

– Сколько мы просили тебя!.. Сколько молили… Почему ты нас не слышишь?! Почему не хочешь помочь нам выжить?!

– Знаешь, сколько просьб обращены ко мне каждую секунду? Вы хотите избавиться от эльфов и людей, эльфы – от людей и от вас, люди… О чем только не просят люди! Косцы просят солнца, садовники – дождя. Влюбленные – долгих ночей, землепашцы – бесконечных дней.

– Ты издеваешься надо мной?! – Вскинулся Горн. – Какое дело МНЕ до людей и их жалких просьб?!

– А какое дело МНЕ, – подхватил его интонацию Арне Гуннар, – до ваших?! Разве я кукольник, а вы – марионетки?! Я смотрю на тебя, Горн, и вижу тебя от яйца до самой смерти, всю твою жизнь! И так – каждое существо, рожденное на этом Острове! Знаешь, как велик соблазн направить, отстранить от ложного шага, объяснить ошибку?! НО займись я этим, и во что превращусь? А вас и вовсе не будет – будет моя игра в вас, как в куклы. Но я уже сказал: я не кукольник. Я Страж. Моя забота в ином. Время, Горн, – это поток. И каждое живое существо в этом потоке – звено бесконечной цепи, из прошлого в будущее, великое путешествие во времени, залог бессмертия. Тот, кто не оставил потомства – выпал из потока, он уже мертв, хоть пока и не знает об этом. Я в начале и в конце этого потока, я во всем его движении. И я знаю, как мало значит отдельная особь и даже отдельный род… Как Страж, я не вижу большой беды в исчезновении драконов. Или эльфов, или людей… Но я отчасти человек. И как человек, я дал вам шанс. Не упустите его!

Погасшие было глаза дракона вспыхнули вновь, он подался к Стражу:

– Что мы должны сделать?! Это загадка?! В чем суть?!

– Суть в том, что вы хотите не жизни, а мести. Есть смерть, как одна из форм жизни, а есть конец, небытие. Не запутайтесь между ними! Станете помехой течению, останетесь прошлым, которое пытается впиться в горло будущему – исчезнете навеки. Поток снесет вас, ибо жизнь остановить нельзя.

– И кто же тогда будущее?! – Опершись о столешницу кулаками, нагнулся к нему Горн. Ноздри его дрожали, губы презрительно кривились, глаза горели. – Эльфы, твари бездушные?.. Грязные скоты дайкины?! Кто?!

– Не надо считать чужие грехи, Горн. – Арне Гуннар не дрогнул, не изменил позы, но голос стал ледяным. – Стража бухгалтерия ваших взаимных обид не волнует! Каждый ответит за свое. Все получат по заслугам, и вы, и эльфы, и люди. Пусть об этом у вас голова не болит. Думайте!

– То есть, забыть нашу боль, простить наши…

– Все, Горн! Ты не на рынке! – Страж мимолетно оглянулся, при этом заметив каждого из драконов, и все они ощутили это. – Я сказал, вы – думайте и решайте.

Горн несколько секунд смотрел на него, сверкая глазами и стискивая зубы, потом пнул стул и пошел прочь. Арне Гуннар проводил его взглядом синих глаз, которые казались и пустыми, и бездонными одновременно, и не в возможностях человеческого опыта и разумения было понять их выражение и эмоцию, заключенную в них.

4 июня 2018 года, Абакан.

Оглавление

  • 1
  • Часть первая. Южные пустоши
  •   Глава первая. Сын шлюхи
  •   Глава вторая. Ссора
  •   Глава третья. Следствие
  •   Глава четвёртая. Принцесса эльфов
  •   Глава пятая. Абстрактное зло
  •   Глава шестая. Драконище из Жабок
  •   Глава седьмая. Монастырь святой Бригитты
  • 2
  • Часть вторая. Запах крови
  •   Глава первая. «Наливное яблочко»
  •   Глава вторая. Вино для королевы
  •   Глава третья. Акколада
  •   Глава четвёртая. Огонь и меч
  •   Глава пятая. Лесная глушь
  •   Глава шестая. Божьи воины
  •   Глава седьмая. У «Красной королевы»