Вечная память (СИ) [Ainessi] (fb2) читать онлайн

========== Ars vitae (искусство жизни) ==========

игла, которой я себя сшиваю,

размашисто, не обметав края,

настолько основательно живая,

что я задумываюсь - точно ли моя.

она дрожит, вибрирует, как будто

стежков тугой морзянкой взад-вперёд

трёхмерное послание кому-то

через нутро моё передаёт.

а этот кто-то, грамотный, как сканнер,

читает альфу, бету, еръ и ять,

с неспешностью размеренной листая

всё то, что больно было зашивать.

он редко, но, случается, хохочет;

он запивает хохот коньяком.

могу признаться, любопытно очень -

о ком же там написано? о ком?

чьё имя в педантичности морзянки

сейчас его исследует лорнет?

игла меня татуирует. зябко.

и нет покоя. и тревоги нет.

(Яшка Казанова)

В конечном счёте может оказаться, что благодаря молекулярному протезированию - долговременному вводу в клетки автономно функционирующих молекулярных роботов, которые будут предотвращать повреждения молекул или лечить их сразу после возникновения, — а также перепроектировке геномов клеток старение замедлится настолько, что в его лечении уже не будет необходимости.

Значительная перепроектировка генома может в итоге привести к искусственной трансформации Homo sapiens в другой биологический вид.

(президент Геронтологического общества РАН Владимир Анисимов)

В день, когда Стана впервые вошла в тот дом, была весна, он помнил так четко – будто это было вчера. Сегодня тоже была весна, и на деревьях в университетском саду набухали и прорывались нежной зеленью на диво крупные почки. Островки почти сошедшего снега – грязно-серого в индустриальных районах города – здесь были кипенно-белыми с прожилками красного и желтого: палой листвы, и пожухлой травы.

Алек улыбнулся, натягивая выше теплый шарф, поежился от порыва пронизывающего ветра. Пальто бы не помешало, но с этим он разберется позже.

Мягкий звон колокольчика на входе в почтовое отделение университета заставил его улыбнуться снова. Он взял у девушки за стойкой фирменную коробку, отказался от помощи и отошел в самый светлый угол, к столу. Сверток нашелся в сумке почти сразу, в конце концов, вещей у него было немного. Пока немного. Он положил сверток в коробочку и накрыл его чистым листом, но это – отчего-то – показалось неправильным. Пальцы нащупали ручку, лист лег на стол. Он не думал, что писать, слова пришли сами. «Честь и верность» - единственно правильное решение, нет смысла в долгих письмах и объяснениях. Нет смысла в извинениях, тем более что Алек ни о чем не жалел.

Сложенный вчетверо лист уютно примостился сбоку свертка. Он скользнул пальцами по боку заклеенной коробки, будто лаская, а потом, надписав имя и адрес, положил ее в ящик для посылок. Еще раз, на прощание, улыбнулся девушке за стойкой и ушел, провожаемый мелодичным звоном.

Последний долг чести был отдан.

Ах, нет. Он рассмеялся и запрокинул голову, подставляя солнцу свое-чужое лицо. Еще он клялся его убить.

Он шел по улицам неторопливо, наслаждаясь каждой минутой вновь обретенной свободы, такой невозможной и такой желанной. Он хотел жить когда-то, болезненно, страстно, до панического ужаса и перехватывающего горла. Потом он также страстно хотел умереть.

Сейчас он хотел к морю.

Алек улыбнулся и подошел к самым перилам, глядя на серебристую ленту реки. Рябь на водной глади успокаивала, расслабляла. Он позволил себе минуту слабости, закрыв глаза и прислушиваясь к ветру, плеску воды и шуму машин в отдалении. Потом пошел дальше, перекатывая между пальцев ключ.

Квартира Дена будто замерла во времени. Она осталась такой же, какой была в его воспоминаниях, в воспоминаниях Станы. Он даже замер, глядя на свое отражение в зеркале, в таком знакомом зеркале, в такой знакомой ванной. Он очень хорошо помнил, как Стана притаскивала сюда табуретку и становилась на нее, пристраиваясь рядом с мамой, когда та чистила зубы или умывалась. Как мешалась и лезла под руку, но мама никогда не злилась – только разворачивала ее к зеркалу и обнимала, показывая, как смеются и они, и их отражения.

Никогда не видел этого, но помнил.

Сейчас в этом зеркале не было ни ее, ни мамы. Только усталое бледное лицо с серыми сверкающими глазами. Он закрыл лицо руками, зеркальный Алек повторил это движение. Он пошел в комнату, поднялся на чердак. Репликатор стоял там же, где и при Дене. Когда все еще были живы. Когда живущие здесь были счастливы, когда Ден уходил сюда, смеясь и говоря: «Я на техобслуживание». Алек прижался лбом к холодному металлу, чувствуя боль, свою – и чужую. Чужую боль от осознания того, что и опять, и снова, снова, снова – все сначала. Нельзя стать собой, нельзя быть собой – только кем-то другим. Чтобы жить. Чтобы никто не узнал его самую страшную тайну. Он улыбался и плакал, скользя пальцами по сенсорной панели. Он продолжал улыбаться, даже опускаясь в металлическое нутро и чувствуя, как сходятся на теле литые оковы. Он улыбался до тех пор, пока не пришла боль.

Тогда он закричал.

Нейры могут делать с собой все, что угодно. Нейры могут управлять изменением и восстановлением собственного тела.

Но для этого им надо оставаться в сознании.

«Я знаю форму боли», - подумал он, чувствуя, как рот и нос заполняются горькой жидкостью, как она заполняет легкие.

Я знаю форму боли.

Знаю.

========== Акт первый — Falax species rerum (Наружность вещей обманчива) ==========

Быть может, только потому вновь и вновь возникают войны,

что один никогда не может до конца почувствовать, как страдает другой.

(Эрих Мария Ремарк, «Возвращение»)

Вокруг посылки Стана ходила неделю, не решаясь ни открыть ее, ни выбросить. Угловатый почерк, которым на коробке было надписано ее имя, был слишком знакомым, перед глазами вставали тонкие и плотные, измятые и идеально ровные листы, исписанные той же рукой.

«Здравствуй, Скай…»

Эти слова вертелись в голове и на языке, ей нравилось произносить их вслух, нравилось, как они звучали в тишине комнаты — сорвано, отчаянно, с какой-то затаенной искрой надежды. В эти моменты ей казалось, она знает, что чувствовал Алек (называть его Алым она так и не смогла привыкнуть), когда писал эти строки. Произносила и замолкала. Это было не ее. Не ей. Она права не имела читать дальше: слишком близко, слишком лично, слишком интимно.

И эта посылка. Почти ничего не весящая коробка, которую положил курьер к ее дверям. Штамп почтового отделения университета намекал, что Алек приходил, а дата явно доказывала, что он, к тому же, жив и здоров. Ну, в достаточной степени, чтобы дойти до почты. Коробка стояла на столе. Стана ходила вокруг, касалась ее кончиками пальцев, раз за разом перечитывала собственное имя — и сбегала прочь, не открывая. Встать с утра и потрогать ее стало традицией, погладить картонный бок перед сном — доброй приметой.

Слава Богу, Скай к ней не заходил. С тех самых пор, как рассказал ей, казалось, всю жизнь. Порой ей снились сумбурные сны, в которых она была им, но эти сны… в них не было ровным счетом ничего общего с кошмарами, которые дарил ей Алек.

Дарил?

Да, так казалось все чаще. Но сны исчезли раз и навсегда, и ей их не хватало, как не хватало объятий и насмешливого взгляда серых глаз. Или небесно-голубых — Ская. Но их не было, ни одного из них. Иногда она ненавидела их за это, но все чаще — радовалась, что они живы. Просто радовалась. Они могли быть счастливы и без нее. Она могла быть счастлива знанием, что они просто есть.

Их в сто пятый раз гоняли по курсу новейшей истории на госуправлении в тот день, когда она все-таки не выдержала и вскрыла коробку. Тонкий, сложенный вчетверо лист. Сверток под ним.

«Честь и верность», — прочитала Стана и развернула тонкую ткань.

Рубины и гранаты полыхнули алым в лучах заходящего солнца.

Девушка разрыдалась.

***

Он был стар, слишком стар. Слишком много жизни, слишком много боли, слишком много усталости. Иногда, вечерами Кирилл подолгу смотрел на мерцающие огни шоссе вдалеке и пытался осмыслить все случившееся и неслучившееся, но память подводила, отказывала. Жизнь, какая она была до модификации, вспоминалась урывками, самыми несущественными почему-то. После — в деталях, но, что радостного было после в его чертовой жизни?

Он силился вспомнить лица: Оли, Алекса, майора из учебки — но они приходили неясными, подернутыми серой дымкой видениями. Любой прохожий казался достаточно похожим на них, любой студент даже. Это убивало сильнее всего. Это — и сын. Сын, сбежавший в восемнадцать на учебу в другую страну и прошедший там модификацию. Он орал, ругался, но сделать уже ничего не мог, а Слава только смеялся и говорил, что он странный. Что его отношение давно уже ненормально, а за модификантами будущее. Кирилл задолбался спорить и начал просто кивать, но отношения с сыном испортились безвозвратно.

Слава сейчас был где-то далеко, уехал в одну из европейских столиц. То ли работать, то ли учиться, в подробности не вдавался ни один из них, после смерти бабушки они практически не общались. Он вообще ни с кем не общался, даже Юки как-то сторонилась, избегала его общества. Кирилл сперва не понимал, почему. Потом сел, подумал — ответ был традиционный в общем-то. Алек.

Проклятый, блядский Алек. Причина всей мерзости, которой была так полна его жизнь. Чертов псих, из-за которого он и сидел сейчас один перед окном и пытался победить отчаянное желание нажраться. В сопли, слюни, чтобы расслабиться наконец и хоть на час забыть, что потерял и от чего отказался.

Проклятый, блядский Алек.

Кирилл закрыл лицо руками и глухо застонал. Лицо стояло перед глазами, четкое, как фотография, изможденное, обескровленное. Стоило вспомнить это имя — и он почему-то видел его именно таким, прикованным к операционному столу в исследовательском центре, бессильным и полумертвым. Абсолютно безумным, не считая редких прояснений сознания. Да, черт, каких еще прояснений?

Просто иногда Алек угрожал. Иногда стонал. Иногда звал кого-то, знакомые и незнакомые имена чередовались, сменяли друг друга, пока он не отключался то ли от седативов, то ли от боли, чтобы прийти в себя и посмотреть. Пристально, почти прозрачными глазами, полными густой, отчаянной ненависти. Впрочем, Кирилл вполне откровенно ненавидел его в ответ. И даже сам себе не всегда признавался, почему.

Алек, Алек…

Он встал, дошел до кухни и запустил приготовление очередной порции кофе. Кофеин уже давно не сколько бодрил, сколько помогал примириться с монотонностью и бессмысленностью собственного существования. Кирилл хотел умереть, честно говоря. Боялся только. Не за себя — за то, во что без него могут превратить этот таким трудом выстраданный мир. Он слишком часто видел смерть в глазах этих «героев», слишком часто смотрел, что творят они, оставшись без контроля.

Когда они со Скаем еще общались, тот обижался на него за ограничения, за то, что модов не считают людьми. А он пытался, честно пытался считать, не получалось только. Ни их, ни себя. И у Юки не получалось, потому они и сошлись, наверное. Ничего не получилось, конечно, слишком много боли их объединяло, и никакой романтики. Да, и не мог он ей дать того, что она хотела. Ни семьи, ни детей — моды не могут вынашивать, не могут рожать, а к чему ей кольцо без этого? Юки проклинала Алека за потерянную человечность, он — за потерянных друзей. Ненависть их и толкнула друг к другу, ненависть и боль. Они же помогли расстаться.

Кирилл даже радовался за нее и Ская, почти перестал беспокоиться, глядя как Влад смотрит на Алека, потому что он не смотрел. После парада друг видел только рыжую, а Алек, не сопротивляясь поехал в изоляцию, легко признав свою вину в нарушении протокола. Взгляд только был какой-то странный, неправильный, но тогда Кирилл не обратил на это внимания, порадовался, что обошлось без проблем. Юки и Влад жили вместе, Алек работал даже в дачном домике в закрытом поселке, Слава рос и напоминал ему, о том, что жизнь продолжается.

А потом Алек вернулся в город и все пошло по пизде.

Кирилл швырнул чашку в стену и скривился. По белой поверхности причудливо расползлись коричневые брызги, в полумраке кажущиеся почти черными, почти кровью.

Джейк. Ден. Алла.

Разрушенный кабинет.

Кошка и покореженная квартира.

Еще раз Джейк. Скай. Охранник в медцентре.

Скромный список жертв одной сумасшедшей твари, укравшей у него все. Он помнил безумные серые глаза, помнил кровь на лице, помнил, как он слизнул каплю и улыбнулся. Господи, и после этого он должен считать его человеком? Должен считать их людьми?

Если бы только Алекс послушался его еще тогда и избавился от этой девки. Если бы командование не позволило тащить ее в летчики. Если бы Скай ее не спас, хотя бы. Так много «если». Он усмехнулся и сел на пол спиной к окну, опираясь на стекло и почти надеясь, что оно наконец-то вывалится наружу вместе с ним. Алек был мертв, должен был быть мертв. А он должен был быть рад. Была только одна проблема: в эту смерть Кирилл не верил. Не верил в сошедшего с ума Джейка, расстрелявшего охрану, сунувшего Алека на очистку в репликатор и почему-то сбежавшего.

Прекрасная сказочка для Станы, для Ская, для следователей даже — для всех кроме него. Он слишком долго жил и слишком хорошо знал обоих. И Джейка, и проклятого, блядского героя-модификанта. Сука. Остро хотелось вернуться в прошлое и распотрошить распятое на операционном столе тело на запчасти. Тогда — не хватило смелости, все вспоминалась война, вспоминалась девочка еще, ироничная и улыбчивая, спасенный Скай, счастливый Скай. Даже Алекс вспоминался, которого она пыталась спасти. Потому и не смог, потому и согласился. Надеялся, что сломанный и запертый, этот псих перестанет быть проблемой.

Перестанет быть.

Не сложилось.

Кирилл вздохнул, прижимая пальцы к вискам. Он не мог вспомнить ни Олю, ни Алекса, зато так легко вспоминалась улыбчивая и тонкая Станислава, постоянно испуганная, постоянно удивленная. Почему-то жалеющая Ская, почему-то боящаяся его. Интересно, а Алека она жалела или боялась? Только бы с ней он ничего не сделал, только бы. Юки обещала посмотреть, проследить, но она была вся в их с Осаки проекте, она стремилась к своей мечте, и до Кирилла с его страхами ей дела не было, похоже. Он еще раз вздохнул, покосился на комм, но набрать не рискнул ни Ская, ни Юки. Он и в университете появляться не рисковал в последнее время — ждал психованное сероглазое возмездие. Возмездие не приходило, но в то, что Алек просто сбежал, Кирилл все равно не верил. А отпуск заканчивался.

Надо было возвращаться в университет, не на день, на два — насовсем. Надо было рисковать собой и всеми сразу.

Кириллу было очень страшно.

***

Ей снился сон, и в нем не было зеркал и осколков, не было тьмы и нежной женской улыбки. Она чувствовала спиной холодный металл, жесткие скобы впивались в тело, кружилась голова. Она смотрела на полупрозрачные нити и откуда-то знала: если потянуть рядом с правым запястьем — запищит сирена, и ей вколют новую дозу счастья. Если ближе к бедру — заорет кардиомонитор, и толпа медиков будет толкаться вокруг, силясь понять, что не так. Если дотянуться левой рукой до вибрирующей в воздухе нити — голову вдруг наполнят самые разные образы. Иногда ей везло посмотреть обрывки фильмов, иногда новостные порталы, а один раз перед глазами полчаса маячили модели сумок. Она знала это, знала абсолютно точно. Феерическое безумие оказалось чем-то странным и до невозможности реальным.

Иногда к ней приходили Джейк и Блэк, она присматривался к опутывающим их нитям, но зацепиться и потянуть не рисковала, даже когда они оказывались совсем рядом. В другой раз, твердила она себе, в другой раз.

Другой раз все не наступал.

Она дергала и дергала нить у правой руки, но наркотик не давали, даже когда боль и правда становилась нестерпимой. Липкий пот, боль, тошнота — все прелести ломки. Она зажмурилась, пытаясь поймать за хвост ускользающее сознание, но только свалилась глубже в саму себя.

Синхронизация невозможна.

Механический голос был невообразимо четким.

— Почему? — прохрипела она чужим голосом.

Горло заныло, грудь свело позабытой болью. Не вдохнуть — не выдохнуть.

Текущее состояние системы:

Режим ограниченной функциональности.

Зрение — пятьдесят процентов, синхронизация невозможна.

Слух — семьдесят пять процентов, требуется сервисное обслуживание.

Синтезатор речи — синхронизация невозможна. Внимание, аварийное состояние системы!

Двигательная функция — ошибка, ошибка.

Запустить процесс восстановления?

— Да, — шепнула она.

И пришла Боль. С большой буквы, безумная, всепоглощающая — но она держалась на краю ускользающего сознания, пытаясь удержать саму себя в себе же. И, кажется, каким-то чудом ей удалось. Именно с этого раза что-то неуловимо изменилось. Вокруг? В ней? Как знать, но она упрямо тянула за нити и слушала, она прикасалась к ним и пыталась приказывать. Получалось через раз, но получалось. Один раз она прикоснулась к Джейку и отдернулась, ошеломленная потоком чужих ощущений. После — стала аккуратнее.

Проклятое восстановление давалось предельно тяжело. Боль была безумной, невероятной. Эта боль имела форму — она ощущала бархат на кончиках пальцев, чувствовала, как боль скользящим, почти нежным прикосновением обволакивает ее и погружается глубже, пронзая насквозь. Боль имела имя. Ее звали «Да». То «да», которое она каждый раз произносила, шептала перед тем, как она приходила.

Однажды, когда перерыв между визитами Джейка и Блэка стал невыносимо долгим, эта боль добралась до ее зверя и разобрала его на молекулы. Она рыдала и билась в истерике на столе, как наяву видя перед глазами мертвое лицо Ская. Она даже не сопротивлялась, когда Кирилл все-таки пришел и подарил еще одно озеро боли. Не сопротивлялась, но ничего и не сказала. А потом, когда на писк кардиомонитора зашел какой-то лаборант — она набрала в грудь побольше воздуха и вцепилась в его нити отчаянным рывком пойманного в ловушку животного.

И впервые увидела мир чужими глазами.

С тех пор эти вылазки стали на диво постоянными. У нее не было учебников, не было учителя — она училась наживую. Как жить в чужой голове, как нашептывать не-свои мысли, как мягко вести вперед. Когда все врачи центра пришли к Блэку с заключением об абсолютной неадекватности пациента номер восемнадцать — это было ее первой маленькой победой.

Когда Джейк предложил Блэку отправить ее в стандартную резервацию — не первой, но самой важной.

В машине она улыбалась.

И с этой же улыбкой, мечтательной, но едва трогающей уголки губ, Стана поднялась с постели и подошла к окну. Она искала ответы — она их получила. Все ли? Наверное, правду знал только Алек, но не спросить. Где бы ни был сейчас хозяин ее тревожных снов и странных мыслей, он был далеко, и все лето она с надеждой ждала следующего видения. Но сны не приходили, или Алек просто о ней забыл.

Ская она встретила в библиотеке, когда уже и думать забыла о нем и о своих сожалениях, у него был абсолютно больной взгляд и поджатые в странной гримасе губы. Он прятал глаза и говорил о том, что не может отделаться от мысли, что в том доме мог оказаться Алый, что не может спать, не понимает, как такое случилось. Часть Станы захлебывалась чужими непролитыми слезами, отводила глаза и мечтала рассказать ему о своем подопечном, все рассказать: кем он был, что произошло, как он туда попал — все, что она видела в своих снах-видениях. Но вторая часть — холодно и задумчиво смотрела на искаженное мукой лицо профессора и молчала. Потому что было страшно, слишком страшно, и — она не сразу поняла — этот страх был чужим. Кто-то все еще жил в ней, чьи-то чувства порой заглушали ее собственные.

А еще этот кто-то не мог смотреть Скаю в глаза.

Она обняла профессора и сбежала, долго сидела на крыльце корпуса, пытаясь избавиться от образов перед глазами. Первый — накладывал поверх лица Ланского окровавленную безжизненную маску. Второй (и это было совсем странным и незнакомым) неуловимо менял черты лица, окрашивал волосы в черный, глаза в карий, а губы искажал шальной, насмешливой улыбкой. Это лицо было новым, она не видела его ни в своих кошмарах, ни наяву.

Но почему-то именно этот образ сжимал сердце пронзительной, отчаянной болью.

Вечером Стана достала спрятанные бумаги, вырезала портрет Ская, а остальное, не читая, намочила, скомкала и скормила измельчителю мусора. Отправить бы туда же Алую Звезду, но ножи не справятся с металлом и россыпью камней, да и совесть не позволит. Орден, высшая доблесть. Честь и верность.

Именно это он ей и написал. «Честь и верность».

А она никак не могла понять, что сделала.

На следующий день Стана впервые за всю свою недолгую жизнь напилась до беспамятства и проплакала всю ночь, гладя пальцами портрет одного героя и судорожно пытаясь найти в сети фотографии второго. О Блэке она отчего-то даже не вспоминала, а мысли о Джейке отзывались такой яростью в ее душе, что она саму себя начинала бояться. Когда-то она думала, что не способна отнять человеческую жизнь. Теперь — была уверена в обратном. Она убила бы его, если бы Алек не успел раньше.

Джейка, кстати, искали. Насколько тщательно — она осознала на вступительных испытаниях, где подрабатывала в приемной комиссии. Каждого абитуриента просвечивали едва ли не рентгеном, в здание запускали только после сдачи крови, туда-сюда носились медсестры и представители администрации с результатами анализов. Стана тупо забивала в терминал имена и фамилии, сканировала аттестаты и генкарты. Иногда, если компьютер выдавал несколько подходящих вариантов — уточняла предпочтения в профиле обучения.

Абитуриенты шли сплошным, непрекращающимся потоком, ей запомнилась разве что переводная из Питера девочка-Алина. Стопроцентный человек. Стана была в шоке, когда осознала, что написано в документах, даже голову подняла, заглядывая в лицо. Девушка выглядела… обычно, наверное. Темные волосы, собранные в высокий пучок, узкие очки и яркие зеленые глаза, запоминающиеся такие. Еще россыпь веснушек на бледной, нездорово-сероватой коже. Кажется, она пыталась подкраситься, но получилось не очень удачно. Может, из-за нехватки практики, а может в сравнении с идеальными, совершенными лицами модов.

— Совсем естественный? — уточнила Стана, стараясь сдержать дрожь в голосе.

— Простите? — звонко переспросила девушка и непонимающе моргнула.

Стана смешалась.

— А! — Алина рассмеялась и хлопнула себя по лбу. — Да, естественный человек. Никаких модификаций, никаких чипов. Все от мамы с папой.

Располагающая открытая улыбка. Стана улыбнулась в ответ и отдала ей документы, плохо представляя себе, как человек даже без чипирования сможет осилить учебную программу. Девушка поблагодарила и ушла, а до нее вдруг дошло содержание последнего документа с предыдущего места учебы. Санкт-Петербургский государственный университет. Высший балл. По всем дисциплинам.

Она все сидела и пыталась понять, как это вообще возможно, когда пришли те трое. Они хохотали в голос, привлекая к себе всеобщее внимание: совсем еще мальчишки — два брюнета и блондин. Типовые лица, вернее те особенные черты, что есть у каждого мода. Стана не знала, как сформулировать. Излишняя правильность, наверное? И результаты у всех троих были, как на подбор: аттестаты с высшим баллом по всем предметам и пороговые сорок девять и девять процентов модификации. Выше хоть на сотую — и путь в университет был бы им навсегда закрыт.

— Куда? — спросила Стана у одного и у всех сразу.

— Летное, — отозвалась троица нестройным хором и заразительно рассмеялась.

Она тоже не удержалась от смешка.

— Имя, фамилия, возраст? Только по очереди.

Ответом ей были широкие белозубые улыбки.

— Александр — на всех. А фамилии, — блондин улыбнулся еще шире. — Я — Литвинов. Он — Калинин, — зеленоглазый брюнет коротко кивнул. — Он — Ланской.

Второй брюнет с потрясающими темно-синими глазами слегка поклонился ей. Стана осознала, что сидит с открытым ртом, а голоса вокруг стихли, и все взгляды обращены на них.

— Простите, это…

— Вам подсказать, как пишется? — синеглазый Александр скупо улыбнулся.

Он казался серьезнее своих друзей. Взрослее, что ли? Улыбка растянулась шире и стала шкодливой. Нет, не взрослее.

Стана послушно забила имена, выдала временные карты и отпустила абитуриентов с Богом, чувствуя на себе внимательные взгляды Ская и Блэка. Кто б сомневался, что эти двое слышали их разговор до последнего слова. И что их тоже смутили эти сочетания не самых часто встречающихся фамилий и имени.

Такого знакомого имени.

— Здравствуй, Алек, — чуть слышно шепнула она зеркалу уже глубокой ночью. — Я так соскучилась.

Кто-то хрипло рассмеялся в ответ.

Она вздрогнула, оборачиваясь, и мир подернулся рябью, потек, изменяясь и оставаясь неизменным. Она провалилась в пол, но изящная женская ручка схватила ее за запястье и вытащила на поверхность. Девушка напротив, такая знакомая девушка с глазами цвета виски и длинными темными локонами, улыбалась.

— Здравствуй, Стана, — грудным, хрипловатым голосом шепнула она.

Стены плыли в каком-то странном ритме, пульсировали, тени метались по ним в диковатом подобии танца.

— Здравствуй, Скай… — шепнула девушка, и Стана улыбнулась и закрыла глаза, засыпая во сне.

В эту ночь ей снились на диво хорошие сны.

========== Акт второй — Acta diurna (Хроника) ==========

Чтобы сознаться в отсутствии смелости, нужна смелость, которой у меня нет.

(Тонино Бенаквиста, «Все для эго»)

Осень принесла с собой начало занятий, алые листья на деревьях в саду, влажный землистый запах и сны, еще более безумные и яркие сны. Стана спала на общеобразовательных парах, благо, студентам факультета госуправления экзамены по ним не грозили. Спала там, вернее поверхностно дремала, потому что боялась спать ночью. Запах гари преследовал ее круглыми сутками, на окнах мерещился налет пепла, а небо окрашивалось в серо-желтый, стоило лишь моргнуть. Повезло, что Алину зачислили на ее факультет, видимо господин ректор тоже впечатлился успехами обычной девушки. Совсем обычной, совсем естественной. Ужасно серьезной, но при этом вполне понимающей и общительной. Стана пожаловалась ей на кошмары, Алина не стала задавать лишних вопросов и отправлять ее к врачу. Просто помогала бодрствовать на профильных парах и отсыпаться в перерывах. А еще, неожиданно, помогла подружиться с теми тремя братцами-акробатами. «Александр на троих».

Они, кстати, поступили в полном составе и тоже были зачислены на государственное управление сразу же. Стана думала — беспрецедентный случай, но довольно скоро узнала, что практика, в общем-то, стандартная: высший балл, высокий результат на вступительных и модификация были прямым билетом сюда, к ним. Профили, конечно, разные, но виделись они все равно часто, на общих парах, там и познакомились. Блондина называли Ли, по началу фамилии. Зеленоглазого брюнета — Алексом, он был самым серьезным из этой троицы, реже всех улыбался и чаще всех хмурил брови. Синеглазого и самого смешливого — Алька, и от этого сокращения почему-то дергался на парах Скай, а профессор Юлия, очень рыжая и очень строгая, косилась как-то странно. Но молчали, и ректор молчал и как ни в чем ни бывало здоровался со всеми тремя студентами. И отчитывал, и хвалил их наравне с остальными.

Эти трое действительно выбрали профилем летное училище, входящее в состав университета. И прошли. А потом господин ректор вызвал к себе еще и Стану и мягко предложил ей тоже сменить специализацию, мол, Скай зовет, а он сам вполне готов подписать документы. Все равно пары по микробиологии она бессовестно гуляет с того самого, приснопамятного образовательного видео. Стана недельку посомневалась и согласилась, а теперь волком выла от профильных предметов. Физподготовка с нормативами, до которых ей, как до луны. Математика, физика, моделирование — она закапывалась с головой в задачи, которые ее одногруппники щелкали, как орешки. Если бы не помогали, и вовсе не справилась бы, но, как ни удивительно, особой конкуренции в летном не было — наоборот, процветала взаимопомощь. Тот самый Алька — личный кошмар профессора Ланского — сидел с ней часами, матерясь себе под нос, и пытаясь вбить в нее хоть каплю понимания, как надо работать с пятимерными проекциями. У него даже получалось, Скай хвалил.

Его хвалил, а ее ругал и хватался за голову, когда Стана, решая очередную задачу, приходила к совсем уж немыслимым результатам.

— Полет к ядру земли? Станислава, вы серьезно? — отчаянно говорил он и закрывал лицо руками.

Стана густо краснела, одногруппники ржали, а после пар в карты разыгрывали, кто именно будет объяснять непутевой ей последнюю тему. Сама она разобраться отчаялась уже давно и пыталась перевестись обратно, но раз за разом получала отказы.

— Раньше надо было думать, теперь Скай расстроится, — с обезоруживающей улыбкой пояснил ей Блэк, когда она устроила скандал и дошла до самого ректора.

И посоветовал не волноваться. Мол, еще пару лет и можно будет сменить основной профиль на техника или диспетчера и взять дополнительный. Зато будет полный университетский курс с двумя специализациями, не об этом ли Станислава и мечтать не смела?

Злая Станислава послала ректора по матушке и хлопнула дверью: последний пиетет перед высоким начальством она растеряла в том самом доме полгода назад. Искренний и радостный смех Блэка преследовал ее еще несколько минут, пока не сомкнулись двери лифта, отрезая все звуки внешнего мира и даря блаженную тишину. В тот момент она практически благословила зимние каникулы, избавляющие ее от всего этого феерического бреда хотя бы на пару недель. Но они настали, а Стана не чувствовала себя счастливой, скорее опустошенной и разбитой.

В тишине и спокойствии, в размеренности похожих друг на друга дней из глубины души поднялась та грусть, та неизбывная тоска, которую смывала безумная гонка дней учебных. Она пила чай и думала об Алеке. Она читала и думала об Алеке. Она просто думала об Алеке. Постоянно. Его лицо стояло перед глазами, будто она видела его только вчера. Ей слышался его смех в шуме системы климат-контроля. С ней здоровался Скай, а в ушах звучал совсем другой голос, хриплый и насмешливый. Стана даже снова дошла до психолога, но горло привычно перехватывало, и вместо рассказа получился какой-то бессвязный набор бессмысленных фраз. На диво глупый и неуютный вышел сеанс психотерапии.

— Вы кого-то потеряли, Станислава, — негромко сказал психолог на прощание. — Вам надо осознать эту потерю и научиться с ней жить.

Она кивнула и ушла.

Небо над головой было сплошь затянуто тяжелыми серыми тучами. Крупные хлопья снега, кружась, летели и падали: на землю, на деревья, ей на плечи. Они запутывались в волосах и таяли, пряди набрякли и отяжелели от воды. Осознать потерю, ха. А что, если не было потери? Если он жив, если он где-то рядом, просто не с ней? Что если вся ее боль — от того, что она ему не нужна? Никто не нужен?

Что, если это просто боль?

Что, если эта боль не ее?

Последняя мысль отдавала безумием, Стана потрясла головой, брызги искрились на свету и переливались радугой. Она улыбнулась, потирая вконец озябшие руки и побежала домой. Там был чай, там было тепло, там был портрет Ская, выглядевший так реалистично и в тоже время немного странно. Эту странность она осознала буквально на днях, как-то неудачно (или наоборот удачно) повернулась, как-то по-особенному упал свет — и на миг ей показалось, что она видит совсем другое лицо. Более угловатое, более резкое, с насмешливо искривленными губами и хитрым прищуром глаз. Абсолютно незнакомое, только как-то защемило в груди, тоскливо заныло и отпустило буквально через секунду. Но ощущение запомнилось, и лицо запомнилось. Не снилось — и то хлеб. Стана улыбнулась.

Сухая одежда, чашка чая и плед окончательно примирили ее с действительностью, несмотря даже на острую необходимость учиться, учиться и еще раз учиться. Она раскрыла на планшете конспект, надела наушники и погрузилась в чтение. Из сложных формул ее выдернул протяжный переливчатый звон. Стана вскинулась, выбежала в коридор, но на мониторе было пусто. Ей мерещились звуки — это утомляло, и она чувствовала себя совсем разбитой. Хотелось спать. Она зажмурилась и потрясла головой, но полудрема не отпускала, накатывая волнами. Глаза закрывались сами собой, она так устала сопротивляться. Стана еле доползла до постели, улеглась поверх одеяла, не раздеваясь и провалилась в смутно знакомую бездну.

Это было то самое, полузабытое уже, ощущение полета. Здесь не было времени, не было дна. Здесь не было ничего кроме самой бездны и бесконечного падения. Она раскинула руки, пытаясь объять весь мир, и услышала чей-то тихий, звенящий, хрустальный смех. Она попыталась оглядеться, обернуться вокруг собственной оси, но везде было пусто. Она запрокинула голову — и взглянула в чьи-то глаза, бездонные, словно эта самая пропасть. И она падала в них, теряясь в языках пламени и запахе гари, чувствуя на губах привкус пепла и крови.

Кто-то поднес к ее губам бокал.

«Пей», — подумал кто-то в ее голове.

Она отхлебнула, закрыла глаза, чувствуя разгорающийся в горле пожар, потрясла головой, возвращая на место разбегающиеся мысли, а когда открыла — оказалась в странной темной комнате. Она сидела, сжимая в ладони граненый стакан, от которого резко несло спиртом. Напротив полулежал тот самый мужчина, лицо которого померещилось ей в портрете Ская, глядя на нее непривычно темными глазами. В горле запершило — она откашлялась, но этот кашель был не ее. Более звонкий, более хриплый. Чужой.

Она попыталась дернуться, но тело — это тело — не двинулось с места. Рука поднесла стакан к губам, она почувствовала во рту вкус алкоголя. Рука поставила стакан на низкий столик. Вместе с этим непослушным телом она потянулась к сигаретам: затяжка, другая — а потом она почувствовала, как двигаются губы.

— Боишься? — чужой хрипловатый голос дрогнул и сорвался.

Мужчина улыбнулся и легко подтвердил:

— Боюсь.

Она тихо и отчаянно рассмеялась, пальцы сжались в кулак. Она чувствовала чужое отчаяние, чужое сожаление, чужую боль. Чужую, но такую близкую.

— Твою мать… — шепнула не-она и сползла по стене, чувствуя, как на глаза наворачиваются слезы. — Поверь в меня, — прошептала неожиданно страстно, заглядывая ему в лицо, — хотя бы ты поверь. Пожалуйста.

Она слышала стук капель дождя по стеклу, ее захлестывали страх, отчаяние, боль. Надежда. Грудь часто вздымалась, но не-она не позволяла себе плакать.

— Просто поверить? — наконец спросил он.

Она кивнула. Он улыбнулся и протянул ей руку. Пальцы соприкоснулись, и мир завертелся вокруг, осыпаясь мелким крошевом стекла. Она чувствовала тепло чужой ладони, но, когда посмотрела — в языках пламени была лишь ее собственная, узкая, испачканная свежей кровью. Невозможно алая, словно камни в ордене, она стекала с пальцев, частой капелью растворяясь в пустоте. Очередная капля сорвалась и вдруг зависла, увеличиваясь, затягивая в себя осколки и ее саму, алая пелена поглотила все, она видела лишь оттенки красного цвета, в которых возникали и растворялись чьи-то руки, лица.

Она шагнула вперед; пелена расступилась, выпуская ее в серую комнату, где единственным пятном цвета было кровавое пятно у стены. Она зачерпнула кровь ладонями, у лужи не было дна. Она могла бы шагнуть в нее, могла бы полететь дальше в неизвестность, но отчего-то не стала. Отшагнула влево, глядя только на собственные руки, на кровь, струйками стекающую по запястьям к локтю.

Она успела подумать, что хотела бы разукрасить ей эту серую стену. Протянула к ней руку, оставляя первый алый след собственной ладони…

Трель звонка, другая, третья. Стана проснулась от этого переливчатого звона, потянулась, медленно и лениво, села на кровати. Страха — ее привычного, ставшего таким родным страха — больше не было. На его место пришел покой и странная решимость. Чужая решимость.

Это был всего лишь сон.

Звонок повторился, судя по всему, кому-то не терпелось с ней повидаться. Стана встала и побрела к двери. На экране видеофона был Алька с иронично вздернутой бровью. Одногруппник что-то торопливо говорил в комм, потом тряхнул головой и отошел на шаг назад, сбрасывая вызов. Стана улыбнулась и открыла, кивнула в знак приветствия и приглашающе махнула рукой. От его ответной улыбки потеплело в груди. Модификанты — то ли ее проклятие, то ли просто ее типаж, как ни печально это признавать.

Пока она делала чай, смущенно предложив ему устраиваться поудобнее и чувствовать себя как дома, Александр успел завалить весь стол: планшеты, библиотечные, еще бумажные, книги, голопроектор — Стана аж застыла в ступоре, когда увидела эту замечательную картину. Но тот, мило улыбаясь, расчистил место под две чашки и сделал приглашающий жест рукой: иди сюда, мол. Она отрицательно помотала головой и невольно отшагнула назад, увидев, каким хищным на мгновение стал его взгляд, а уже в следующую секунду ее оторвали от пола и понесли.

Все-таки проклятие, решила Стана, обреченно вздыхая. Алька невозмутимо отпил из своей чашки (и ведь ни капли не пролил, пока тащил, зараза!) и поставил ее на стол.

— С чего начнем, прогульщица?

Стана окинула учебники взглядом и пожала плечами. Все это было равно плохо, и она равно ничего не понимала. Глаза остановились на микробиологии: новый курс был много сложнее прошлогоднего. Одно моделирование цепочек ДНК с предсказанием, во что выльются оказанные воздействия, чего стоило. Остальные вроде бы действительно знали, что делают, а она именно что гадала — шанс успеха был, что называется пятьдесят на пятьдесят. Пока ей везло, и на пересдачи к госпоже Осаки она не попадала, но вечным везение быть не могло.

— Биология?

Надежды в голосе — хоть большой ложкой черпай. Алька улыбнулся шире:

— Мат моделирование? — она жалобно застонала. — Ладно, ладно, биология. Ты загуляла на клонировании и изменениях психики модфикантов. Предпочтения есть?

Предпочтения были. Высказала Стана их, правда, в несколько непечатной форме, вызвав новый взрыв смеха. Алька смотрел на нее умиленно, будто перед ним сидела не Стана, а какой-нибудь миленький котенок, заигравшийся с клубком шерсти. Это и есть психическая деформация?

Ярко вспомнился ироничный взгляд ее бывшего подопечного и легкая снисходительность его тона. Потом мысли побежали дальше, и Стана вспомнила свидание с отчимом. Он жил в таком же доме, как и Алек, и смотрел на нее так же. Ну, после того как перестал стискивать ее в объятиях, безмолвно плача. Она так и не смогла спросить у него о матери, язык не повернулся. Они говорили о ее жизни: о приюте и учебе, о детских друзьях, университете и — Стана не сумела промолчать — об Алом. Первое упоминание героя как-то слишком ровно легло на рассказ о детстве, а отчим странно улыбнулся и попросил рассказать подробнее. Их, конечно, могли слушать: она не стала упоминать Алека, не сказала ничего о своей работе — только про Алого и его письма. Потом немного о Скае, а после — она просто молчала и слушала ударившегося в воспоминания отчима. Он знал Алого — это было открытием. Он знал Ская, называл его Влад и смеялся, когда рассказывал о том, как они вместе учились жить со своими свежеиспеченными модификациями. Говоря об Алеке-Алом, отчим мрачнел.

— Он был сломанным, Станни, — тяжелый вздох, заставил ее вздрогнуть. — Он хотел умереть, а приходилось убивать. И это убивало его.

— Он покончил с собой, — тихо озвучила Стана общепринятую версию.

Отчим криво усмехнулся.

— Не верю, — одними губами произнес он, и вдруг резко прижал ее к себе, пряча лицо у нее в волосах, шепча ей прямо в ухо. Она даже испугаться не успела, напряженно вслушиваясь. — Он бы скорее уничтожил этот мир, чем себя, милая, он…

Договаривать он не стал. Не смог, не захотел — Стана не понимала, но писк комма намекал на вышедшее время свидания. И, действительно, спустя секунду в дверь зазвонили. Стана вышла сама, краем глаза успев заметить, как охранник прячет в карман шокер, а ее сопровождающий из соцслужбы облегченно выдыхает. Она подала запрос на следующее свидание на той же неделе, но его до сих пор рассматривали. Уже почти полгода. Блэк говорил, что не может ничем помочь — и ей, и Скаю говорил — но Стане не верилось. Скорее их спецы до сих пор пытаются разобраться, что сказал ей отчим в последний момент, и сказал ли хоть что-нибудь вообще. Алый был запретной темой, похоже, но она, как всегда, слишком поздно это поняла…

— Стана, блядь!

Она подпрыгнула на месте и тут же вскочила, шипя сквозь зубы и стряхивая с себя пролитый чай. Алька ржал в голос,скорчившись у ее ног, спасти от коричневых капель книги он каким-то чудесным образом успел.

— Нельзя же так!

Ее возмущение заставило его снова прыснуть. Стана негодующе смотрела на ржущего парня, пока тот с трудом не взял себя в руки.

— Все-все, — губы все еще расползались в улыбке. — Похоже, последние четверть часа я распинался напрасно, ты меня все равно не слушала. О чем задумалась хоть?

— Не знаю, как объяснить, — пожала плечами Стана. — Ты обидишься, наверное.

Алька вздернул бровь, а потом сложился в какой-то замысловатой позе: одна нога подогнута, вторая — согнута в колене и на ней лежат сцепленные пальцы, о которые он оперся подбородком. Выглядело странно, но ему, похоже, было удобно.

— Заинтриговала.

— Это даже по теме, — она запнулась. — Ну, изменений психики модификантов. Ты на меня смотришь, как Скай и еще пара других моих знакомых. Как на маленького ребенка или зверька, как будто гадаешь, что я еще выкину, и веселишься…

Стана замолчала. Алька выдержал паузу, ожидая продолжения, но его не последовало.

— Это вопрос?

— Да, наверное. Вы действительно нас так воспринимаете?

— Сложно объяснить, — он прикрыл глаза, — вы… как слепые котята. Тычетесь всюду носом, не просчитывая последствия своих действий. Это подкупает, на самом деле, — Алька вздохнул. — Действительно, деформация психики. Мне сложно просто взять и сделать, потому что мозг считает вероятности всегда, независимо от моего желания.

— То есть, — пульс судорожно бился в висках. — Все, что говорит модификант, все что он делает… он знает, чем это закончится?

Его смех был густым и печальным, Стана почти чувствовала эту печаль, разливающуюся в воздухе.

— Нет, Стан. Он знает варианты исходов и их вероятности. Но исключительно в рамках его информированности. В смысле, предсказать автомобильную аварию я не могу: я же не знаю, кто и где едет и в каком состоянии он и его машина. Но могу сказать, с какой вероятностью попадет в аварию человек, севший пьяным за руль известного мне транспортного средства.

Он замолчал, она тоже не знала, что говорить. Догадываться, что все, что делал Алек было спланировано — это одно. Точно знать — совсем другое. «Исключительно в рамках его информированности», да? Черт, он был информирован лучше, чем она сама. Его мозги и его опыт позволяли ему делать из ее памяти выводы, до которых она сама никогда бы не додумалась. Хотя Скай упрямо твердил, что чтение мыслей — это фантастика и невозможно, Стана больше верила свои ощущениям и снам. Профессор не был нейром, в конце концов. А Алек был. И Алька был.

Стана задумчиво посмотрела на него.

— Аль, а нейры же могут подключаться к любой электронике?

— Хочешь спросить, не ощущаю ли я себя периодически миксером? — Алька заржал, она тоже не смогла удержаться от улыбки. — Да, почти к любой программируемой. Но связь с изменениями психики не улавливаю.

— Нейрочипы — это ведь тоже электроника?

Испытующий и на удивление серьезный взгляд заставил ее вздрогнуть. Он смотрел так, будто она спросила о чем-то сверхсекретном. Хотя… то, что Джейк не считал нужным скрывать от нее способы настройки вживляемых людям матриц, не значило, что это общедоступная информация.

— Да, Стана, — одногруппник взял чашку и сделал небольшой глоток. — Это тоже электроника, и к ним можно подключиться.

— И прочитать мысли владельца чипа? –услышав его радостный смех, Стана скривилась, но продолжила спрашивать. — Не знаю, влезть в его память? В сознание?

— «Нет» — на все вопросы. Стана, это все детские страшилки, — Алька вздохнул. — Если быть до конца честным, то с определенными типами матриц можно перехватить управление моторикой, при определенном уровне мастерства — можно постоянно наблюдать за тем, что видит и делает человек. Но мысли и память всегда твои и только твои. Можем удариться в метафизику, но я не подкован.

На донышке чашки плескалась одна заварка. Стана задумчиво поболтала ей, вспоминая свои ощущения. Присутствие Алека где-то у нее в голове, чужие мысли, отвечающие на ее собственные. Всегда ее и только ее? Видимо, это все-таки шизофрения пополам с маниакально депрессивным синдромом. Она улыбнулась, но все же спросила:

— Но ведь чипы используются в качестве памяти? Неужели, невозможно расшифровать?

— Нет ничего невозможного, но этим открыто не занимаются, насколько я знаю. Секретные разработки, тебе к товарищу ректору.

Он как-то устало улыбнулся и закрыл глаза.

— Слушай, Аль, — вопрос никак не формулировался, да и был скорее из области общего бреда. Стана слегка покраснела и уставилась в стену, изо всех сил стараясь не смотреть на одногруппника. — А вот сама возможность такого подключения, ну, к человеку… она не порождает чего-то вроде комплекса Бога? Не знаю, как назвать, но…

— Я тебя понял, — мрачно перебил он и встал, потягиваясь. — Нет, ощущения всемогущества не появляется, но есть чувство, что мир вокруг нереален.

— Говоришь на личном опыте?

— Да, — он жалобно улыбнулся. — Может перейдем к вышмату?

Стана застонала.

— Я тебя не отговорю, да? — он кивнул, насмешливо глядя на нее, и снова уселся рядом, вооружившись толстенным фолиантом по математической статистике. — Хорошо, но можно последние пару вопросов?

— Валяй, а потом я с тебя не слезу.

«Неплохо бы», — пронеслось в голове, и Стана густо покраснела. Алька вскинул бровь и хитро улыбнулся, будто зная о чем она подумала.

— Когда ты прошел модификацию? И почему «Ланской»?

— Сразу, как стало можно. Фамилия в честь героя, мать погибла во время войны, — он дождался ее кивка и раскрыл учебник. — Итак, параграф десятый: «Регрессионные модели»…

Засыпать она начала уже через десять минут, но он был непреклонен — разбудил и заставил учить, решать, опять учить. Спустя пять часов нечеловеческих мучений Стане казалось, что ее голова вот-вот взорвется от с трудом упиханных туда знаний, зато, судя по гордой улыбке Альки, на пары завтра можно было идти без опаски — знала она все и, даже, чуть больше, чем все. Друг — наверное, его уже можно было так называть — оставил ее наедине с контрольными вопросами, составленными им же на коленке, и пошел делать чай. Вернулся он с чем-то невообразимо крепким и таким же вкусным, посоветовал класть побольше сахара и еще долго смеялся, над тем, как она, обжигаясь и строя гримасы, прихлебывает божественный напиток. Проверка задач заняла много меньше времени, чем их решение, так что минут через десять, после того как она скинула ему файл, Алька уже вынес вердикт:

— Терпимо.

Улыбнулся и сбежал, посоветовав ей явиться на пары и предупредив, что в противном случае явится к ней он — и притащит в аудиторию за шкирку, невзирая на сопротивление. Угрозами Стана прониклась, пообещала быть как штык, к началу занятий — если не проспит, разумеется, — но договаривала свою пламенную речь уже в закрывшуюся за его спиной дверь.

Он ушел, и она опять осталась одна. Стана наполнила кружку остатками заваренного им чая, вернулась в комнату и уселась на кровати, задумчиво глядя в стену. Это было странное ощущение собственной беспомощности и ненужности, собственного одиночества. Все ее влюбленности можно было пересчитать по пальцам. Все объекты ее неразделенных чувств были для нее слишком: слишком чужими, слишком хорошими, слишком умными, слишком сильными — кого из них бы заинтересовала такая обычная девушка?

Алый, Джейк, Алек, Алька. Три мода, три нейра: да, все же три — Алый и Алек были одним человеком, которого она знала под разными именами. Можно считать за двух разных или нет? Герой войны, однокурсник, оказавшийся подручным ректора и редкостной тварью, и одногруппник, младше нее на год и в сотни раз лучше в учебе. Про Альку и его друзей ходили слухи, что они за полгода уже почти закончили общеобразовательный курс. Умные ребята, до которых ей, едва успевающей по профильным предметам, никогда не дотянуться. Можно, конечно, сменить профиль, выбрав что-то более подходящее для естественного человека, но тогда она и вовсе перестанет с ними видеться. А этого так не хотелось…

Стана допила чай, отставила чашку и растянулась на кровати, закрывая глаза. Снова хотелось спать, но мысли кружились в голове и не давали расслабиться и окончательно отключиться. Вспомнился последний сон, она вздрогнула, переворачиваясь и утыкаясь лицом в подушку. В странной сцене было что-то в тысячу раз более жуткое, чем все ее предыдущие кошмары. В ней была жизнь. Жизнь, в которой Стане не было места, в которой Станы не было.

Она засыпала с мыслями о том, что не хочет знать, что было дальше.

Она хотела.

========== Акт третий — Nec Deus intersit (Пусть Бог не вмешивается) ==========

Кто убьет скотину, должен заплатить за нее; а кто убьет человека,

того должно предать смерти.

Один суд должен быть у вас как для пришельца,

так и для туземца.

(Левит 24:21–22)

Она чувствовала себя больной — абсолютно ненормальное и уже такое непривычное ощущение. Почти двадцать лет совершенного здоровья, идеального самочувствия — и тут такое. Юки скривилась, устраиваясь поудобнее, положила ладонь на живот и замерла, надеясь, что гадостная, тянущая боль пройдет. У нее был повод терпеть, были причины ждать, а не бежать к репликатору или регенератору на диагностику. И эти причины были столь весомы, что эти варианты даже не приходили ей в голову.

Ребенок.

Это было потрясающим, то, что смогла найти Осаки в рабочих файлах Али и доработать, довести до ума. Это была надежда для нее, надежда на семью, на нормальную жизнь. Это была мечта. И немного пострадать для выполнения мечты — более чем приемлемо.

Юля покрутилась, но боль становилась только сильнее. Она привстала, подтаскивая к себе подушку, сунула ее под спину и снова замерла. Если сегодня все пройдет нормально, завтра — уже завтра — Осаки достанет для нее эмбрион, и она наконец поймет, как это, когда в тебе бьется второе сердце, какого это, носить самого желанного и самого любимого ребенка. Она мечтательно улыбнулась и закрыла глаза.

Было больно.

Она открыла их, когда уже стемнело, а боль чуть отпустила, чтобы включить свет и немного поработать. В конце концов, Кирилл ждал свою аналитику по интересам восточноевропейского сектора. Но чья-то железная рука легла ей на плечо и не позволила встать.

— Полежи еще немного, я не закончил, — тихий, незнакомый голос.

Она рванулась сильнее, но кто-то удерживал ее с такой легкостью, будто она не модом была — ребенком. Ребенок. Мысль об этом придала ей сил и решимости, но человеку, чья рука держала ее на месте, были безразличные ее попытки. Человеку ли?

— Лежать, — ровно произнес тот же голос.

Она расслабилась на мгновение, и рука пропала. Юки тут же вскочила, чувствуя резкую, режущую боль в животе, но все равно разворачиваясь к двери. Что-то текло по бедрам, видимо опыт профессора Осаки завершился успехом. Она отметила это краем сознания, напряженно вглядываясь в черный силуэт у изголовья дивана: свободные штаны, толстовка с капюшоном, кеды. Он не походил ни на кого из ее знакомых, на экстремиста тоже не тянул. Экстремист убил бы ее сразу, раз уж смог незаметно сюда войти.

— Кто ты?

Незваный гость рассмеялся. Широкий спектр голоса, те маленькие, едва заметные отличия, которые выдавали модификантов, в сравнении с обычными людьми. Когда он просто говорил, до этого, она не слышала этих ноток. Судорожно сжались кулаки, она попыталась принять боевую стойку, но приступ боли заставил вскрикнуть и упасть на колени.

— Ребенок, — гость усмехнулся. — Ты всегда хотела ребенка. Ты счастлива, Юки?

— Кто ты? — хрипло повторила она, чувствуя, как темнеет перед глазами.

— Твой лучший друг. Вы любите меня, а я вас, — он снова рассмеялся, и этот смех был совсем человеческим. — Ты же так ей сказала, да, Юки?

Ей? Кому ей? Что он несет?

— Я не понимаю…

— Ты не понимаешь. Ты счастлива, Юки?

Перед глазами мутилось, бросало то в жар, то в холод.

— Я… я… да…

— Да — ты счастлива, мой рыжий ангел?

— Д… — она запнулась.

Посмотрела в скрытое тенями лицо и наконец закричала.

Она висела в нигде, глядя на свое распростертое на полу тело чужими глазами.

Она видела себя и не-себя, видела девушку в точно такой же позе, но со скованными руками. Видела свою тень, носком туфли бьющую ее под ребра.

Не-она закусила губу.

Видела Джейка, пальцы которого сжимаются на не-ее горле, видела хлещущую фонтаном кровь.

А потом наложенная картинка исчезла и с вырванным горлом на полу лежала она.

У нее не будет ни семьи, ни детей, успела понять она.

И умерла.

***

Ей снился сон: чьи-то пальцы скользили по спине, то с нажимом, то едва касаясь. Она почти мурлыкала от удовольствия, когда позади раздался резкий стук. Она обернулась — яростные глаза Ская, потом его напряженная спина и слишком ровный шаг. Рядом рассмеялись; она повернулась и заглянула во второе-лицо-с-портрета.

— Он…

— Он поймет.

— Но… — ей отчего-то было грустно.

— Просто делай, мелкая. Хочешь — делай!

Он рассмеялся, хлопнул ее по спине, толкая под тугие струи, и ее закрутило, понесло, разорвало на молекулы и собрало снова, только щеки остались влажными. Она стояла перед зеркалом, из глубин на нее смотрело лицо девушки из снов: карие глаза, полные губы и тонкая полоса шрама на щеке. Лицо поплыло, неуловимо изменяясь, она вздрогнула, касаясь стекла пальцами.

— Мамочка… — ее шепот или чужой?

Зеркало осыпалось крошевом, она закричала, подалась назад, попадаясь в кольцо чужих рук, сильных, уверенных. Не Ская.

— Почему они? — прошептала она, вторя чужому голосу. — Почему не я?

— Потому что я в тебя верю?

Она засмеялась, закружилась в танце, поднимаясь ввысь, к потолку, его руки скользнули по груди, талии, бедрам, пока он не остался где-то далеко внизу, надежно закрытый от нее серым, в трещинах потолком, а она все скользила к небу, к свинцово-серому небу, которое недостижимо отдалялось в вышине, растворяясь в тучах и раскатах грома. Вспышка молнии ослепила, потащила вниз, она стояла рядом с ним, от влажного бетона поднимался пар, который разбивали крупные капли дождя.

— Ты просто не знаешь, что такое ненависть, — сказала она.

— О, милая! — он рассмеялся. — Поверь, я знаю об этом много больше, чем ты.

— Я хочу, чтобы они умерли. Я знаю — никто не виноват, я все знаю, но…

— Но ты хочешь, чтобы они умерли.

— Да.

— Научись мстить, милая. Жди, жди, когда им будет, что терять. И тогда бей, — хрипло и чуть насмешливо шепнул он, глядя в небо, и ему вторил нежный женский голос. — Бей один раз и наверняка.

Она засмеялась, схватила его за руки и потянула за собой под тяжелые струи дождя, а он, словно пар, растворялся под ними, исчезал. Шевелились полупрозрачные губы, и она отчаянно тянулась к ним и не могла дотянуться. Она закричала, глядя в небо, и оно исчезло, подернулось теплой и знакомой тьмой, в которой незнакомый женский голос раз за разом повторял: «Можно быть монстром», — и она вторила ему, твердила, твердила, твердила, пока из тьмы не проступила комната, стол, узкая койка. Рыжая девушка, смутно на кого-то похожая смотрела прямо на нее, наивно и невинно.

— Я больше не злюсь, — сказала она. — Я так рада, что он не будет стоять между нами!

И каждое слово, каждый звук били даже не по сердцу — по нервам, отдавались в висках, захлестывали яростью.

— Он жив, Юки.

— Нелюдь какая-то, — скривилась рыжая, — мутант. Ты же не собираешься?..

Она смотрела в это милое лицо, и жажда крови туманила разум. Алые разводы плясали перед глазами, алые, алые, алые. Можно быть монстром. Тварь.

Кулак врезался в живот, рыжая задохнулась, согнулась, поперхнулась вдохом. Упала на колени и поползла к выходу, а она смотрела и не чувствовала ничего, кроме эйфорического, захлестывающего, абсолютного счастья. Рыжая скрылась в коридоре, она пошла следом, не видя, но чувствуя, как меняется тело, как мир обретает новые оттенки, и все обретает смысл. Свинцово-серое, недостижимое небо снова нависло над головой, громады туч, осязаемо тяжелые, почти прорывались дождем, который должен смыть все: ее, кровь, пепел, память. Она смотрела в небо и слышала голос рыжей, отчаянный, плачущий:

— Если бы не ты, я бы никогда! Они были бы живы, все они, понимаешь?! Я была бы жива!

Она рассмеялась, глухо и хрипло, рыжая заткнулась, замерла. Она слышала частое дыхание, слышала прерывистый и быстрый-быстрый стук чужого сердца. Она хотела, чтобы оно остановилось насовсем.

— Я убью тебя, моя девочка, — прошептала она. — Скажи еще слово, дай мне повод, милая. Я убью тебя и буду счастлив, поверь, — первый раскат грома оглушил, она закрыла глаза и шагнула вперед, подставляя лицо тугим струям, чувствуя, как растворяется в них, как исчезает. Дождь нестерпимо пах сладостью и металлом, она облизнула губы. — Уходи, уезжай, беги. Если бы не ты…

Она сглотнула и растворилась в потоках то ли воды, то ли крови, поплыла наверх, с трудом пробиваясь туда, где едва заметно брезжил свет.

«Можно быть монстром», — шептал чей-то голос.

«Можно быть человеком», — шепнул он же, прямо перед тем, как она открыла глаза.

За окном было еще темно, в рассеянном лунном свете медленно кружились, словно танцуя, снежинки. Стана смотрела в потолок. В ее ушах еще звучал голос девушки из сна, такой невозможно близкий и такой далекий, обрывки чужих фраз, чужих мыслей. Алек. Он хотел жить, он всегда хотел жить. Убивая, умирая сам. Даже запертый в том проклятом доме — упорно рвался к жизни и свободе. Ей было страшно представить себе волю, способную вынести такое. Способную пережить все это и не сойти с ума — сумасшедшим Алек ей не показался. Безумным, ненормальным, но не сумасшедшим.

«Он был сломанным, он хотел умереть», — говорил отчим, но ей не верилось. Кто прав? Может ли она, никогда не знавшая войн, понять его? По-настоящему понять?

Стана закрыла глаза, твердо зная, что больше не уснет сегодня. И хорошо, если уснет завтра. Да, и вопрос с памятью и мыслями оставался открытым. Что это за сны? Его память? Ее фантазии? Его фантазии? Раньше было проще, много проще. Она видела то, при чем сама присутствовала. Или то, что — она точно знала — происходило в реальности, и это уже опровергало слова Альки. Хотя, он говорил про невозможность чтения мыслей и памяти, а передача их, намеренная передача, возможна?

Столько вопросов и ни одного ответа. Она застонала, закрывая лицо руками, зарываясь пальцами в собственные волосы. Хотелось вскочить, одеться и бежать к Скаю. Прийти к нему и спросить про все-все, рассказать о том, что было. Узнать, наконец, кто эта девушка? Кто рыжая? Кто тот мужчина? И было ли все это когда-нибудь на самом деле?

Стана встала, неуверенно, пошатываясь. Сны выматывали все сильнее, а ведь год назад она и не замечала слабости и боли в будто перетружденных мышцах. Просветила терапевт из университетской клиники, еще весной обратившая ее внимание на увеличившийся процент мышечной ткани, не совпадавший с отмеченными в расписании занятий нагрузками. Стана сказала ей тогда, что тренируется дополнительно, но Алла только рассмеялась. И добавила, что для такого результата, ей надо бы в зале ночевать. А потом шепотом предупредила, что программы-тренеры собираются запрещать, так как нагрузка на организм во сне на человеческий организм влияет непредсказуемо.

— Но я не… — возмутилась Стана.

Терапевт рассмеялась снова и выдала ей несколько датчиков, посетовав на Джейка, который мог облагодетельствовать ее без ее же ведома. Сны — кошмары — Стане тогда уже не снились, но датчики она прикрепила. Так, на всякий случай. И результат ее изрядно удивил. Она спала — а тело жило своей жизнью, правда, нагрузки были рассчитаны, по словам Аллы же, идеально. С учетом всех ее особенностей.

— Модом не станешь, но нормальных людей переплюнешь на голову, — сказала ей врач. — Может, Джейк и плохой парень, но тебе он здорово помог, девочка.

Стана кивнула и ушла, не став объяснять женщине, что, скорее всего, это совсем не Джейку она обязана таким сюрпризом. Опять Алек, снова Алек, везде Алек. Подопечный сбежал и скрылся, успешно сымитировав собственную смерть, но ее преследовали воспоминания и напоминания о нем. А в тумбочке, в глубине среднего ящика, пряталась сияющая Алая звезда Алого лидера Алого звена по прозвищу Алый. Слишком много красного цвета, как верно говорила ее приютская подружка после уроков истории.

Горячий душ прогнал боль в ноющих мышцах. Стана оделась не по погоде легко и выбежала на улицу. В лицо ударил морозный ветер, царапая щеки ледяной крошкой, заставляя жмуриться и ежиться от холода, она широко улыбнулась и побежала по вычищенной дорожке. Шумело в ушах, по телу разливалась какая-то эйфорическая легкость. Она бежала и бежала, пока не замерла у двери в комнаты Ская в приступе неожиданной неуверенности. У нее был всего один вопрос. Она хотела знать. Она имела право знать.

Стана постучала.

Скай открыл не сразу, но она не звонила и не стучала больше. Это было что-то вроде спора с самой собой: услышит — не услышит, откроет — не откроет. Но он и услышал, и открыл, и она вошла в гостиную, залитую мягким рассветным светом.

— Чем обязан? — голос звучал хрипло, кажется, она его разбудила.

— Вопросом, — Стана мягко улыбнулась, набрала в грудь побольше воздуха и на одном дыхании протараторила. — Кто такая Юки?

Профессор смотрел на нее. Долго. Пристально. Молчал и смотрел, а она видела в его глазах страх, непонимание, что-то страшное и немного безумное, и у нее даже сомнений не было, что он знал это имя, знал ответ. Стана еще раз улыбнулась и вышла. Он не пытался ее остановить, хотя мог бы, наверное. Но он не пытался, а ей самой было больше не о чем его расспрашивать. Все ее сны, весь ее горячечный бред — не был бредом. Это была память.

Чужая, на диво страшная, память.

***

Он смотрел, но мозг отказывался обрабатывать картинку, просто не складывался паззл: рыжие волосы, потемневшие от крови, слишком белая кожа, сжатые кулаки, потеки крови на стройных бедрах — набор бессвязных фрагментов, лишенный имени, лишенный лица, и в смерти искаженного мукой лица. В ее глазах застыл страх, какой-то вселенский ужас; наверное, в его глазах сейчас такой же. Блэк глубоко вдохнул, выдохнул с присвистом сквозь зубы и отошел к окну, позволяя экспертам продолжать работать.

Его вызвали прямо с совещания, в кабинет зашел слишком бледный помощник и шепнул:

— Убийство, Юлия, срочно.

Он моментально свернул обсуждение поправок к законопроектам, извинился и сорвался сюда. Смутно надеялся еще, что секретарь понял что-то не так, ну, например, к Юки ворвался грабитель, и она его убила. Или рядом с ее домом произошла трагедия. Но белое изломанное тело рядом с диваном разбило все его надежды вдребезги, разорвало в клочья. Тело и кровь, так много крови.

Кирилл уселся на край подоконника, сжимая виски. Голова нещадно болела, будто не в силах справиться с этим горем. Он и сам не мог. Взгляд вновь и вновь возвращался к ней, подогнутая нога, сбившаяся юбка, кровь…

— Ее изнасиловали? — голос хрипел и срывался.

Иногда, он думал, что стал вконец бесчувственной машиной. Но эта маска раз за разом разбивалась о жестокую реальность, как сейчас. Как когда он нашел Ская и Алека в той квартире, почти мертвых, в луже, в океане крови. Хотя, нет. Сейчас было больнее.

— Нет, но мы пока не понимаем откуда кровь, господин министр. Потребуются дополнительные исследования и…

Он кивнул, закрыл глаза, но тело не исчезло, будто отпечатавшись на внутренней стороне век. Юля, милая Юля. И кровь — неужели у них с Осаки получилось? Все-таки, Алек был гениален, они никогда не найдут второго такого ученого. Никогда не найдут…

— Убийцу нашли?

— Нет, господин министр, еще нет. На ограбление не похоже, но мы проверяем все варианты и…

— Вы проверяете?! — мир на миг подернулся красноватой дымкой, но он до боли впился пальцами в собственную ладонь, и боль помогла, отрезвила. — Отследите по камерам, в этом жилом комплексе они на каждом повороте, — процедил он, поднимаясь и делая первый шаг по направлению к двери.

— Господин министр…

Он здесь не нужен. Он уже никому не поможет, здесь некому помогать. Кто-то умирает, кто-то живет дальше — а жизнь всегда продолжается. Его-министра ждут на заседании, его-ректора — в университете. Надо найти замену Юлии, надо скорректировать расписание, надо найти время и навестить Ская.

— Что? — уже в дверях устало спросил он.

— На камерах никого нет, господин министр. Никто не входил и не выходил из квартиры последние восемнадцать часов, если верить записям.

— Вы издеваетесь? Не сама же она… — Кирилл замер.

Серые глаза, кривая улыбка. Алая, алая, алая кровь.

— Она выглядит странно на последней записи и…

Не может быть. Невозможно.

Он ушел не прощаясь, сбежал по лестнице, заперся в машине и обхватил себя руками, пытаясь сдержать нарастающую дрожь. Безумно хотелось курить, но не пристало министру правительства, главе аналитического центра, ректору главного университета страны поддаваться вредным анахроничным привычкам. Еще хотелось залезть в самое глубокое убежище. Блэк думал, раз за разом прокручивал в голове — и не верил в Юки, которая в расстроенных чувствах кончает с собой. Даже если эксперимент не удался. Даже если.

Это была очередная прекрасная сказочка для всех, кроме него.

Проклятый, блядский Алек.

Страшно.

========== Акт четвертый — Memento mori (Помни о смерти) ==========

Когда пришла настоящая боль, сострадания уже не осталось.

Ничто так не способствует потере памяти, как война.

Мы молчим, а нас пытаются убедить, будто всё, что мы видели,

что делали, чему научились от себя и самих других, —

не более чем иллюзия, страшный сон.

(Карлос Руис Сафон, «Тень ветра»)

Ей снился сон: темные пряди текли и переливались под пальцами, она перебирала их, задумчиво накручивала. В груди поселилась странная радость, что-то щемящее, эйфорическое, сладко сжимающее сердце. Она посмотрела в зеркало: мутная гладь отражала блики света, серые стены, пушистый темный ковер — но не ее, совсем не ее. Она улыбнулась.

Из зеркальных глубин медленно всплывало лицо, бледное, с закрытыми глазами, испариной на лбу и прилипшими к нему волосами. Такое знакомое, такое странно неживое. Она протянула руку, касаясь зеркальной глади, пальцы скользнули глубже, замирая на холодной коже, поглаживая тонкие веки. Ресницы дернулись; она подалась ближе, вглядываясь в растерянные серо-стальные глаза.

Лицо-отражение моргнуло, фокусируя взгляд, прищурилось, слегка улыбнулось. Она улыбнулась в ответ. Из темноты к зеркалу протянулись языки пламени — она ощутила жар — стекло снова подернулось дымкой, пошло темными пятнами, которые осыпались углем и пеплом, а потом огонь исчез, оставляя ее в пустой комнате. Серые стены, серый пол, белый прямоугольник на нем. Она шагнула вперед, покачнулась — тело не слушалось. Она опустилась на колени и поползла, подняла плотный картон и перевернула. Старое-старое фото, четыре человека, обнимающие друг друга за плечи. В глазах мутилось, она не могла разобрать лиц, видела только широкие улыбки и пряжки на поясах, такие характерные пряжки с такой характерной символикой. Чеканные крылья шевельнулись — в лицо ударило потоком холодного ветра, и она отшатнулась, упала на спину, ощущая как мелкие то ли льдинки, то ли осколки режут кожу.

Холод и боль, жар и боль, острая, почти как наслаждение. Она зажмурилась, теряясь в ощущениях, плавая где-то между мирами, в полной и абсолютной тьме. Она то ли услышала, то ли почувствовала первый удар, отдавшийся вибрацией во всем теле, за ним последовал второй, третий.

Она улыбнулась и свернулась комочком, покачиваясь во тьме в такт ударам чужого сердца

Глухой удар, отдающийся в теле вибрацией. Еще один. И еще.

Сон, казалось, перешел в реальность, но этот стук не был неправильным сердечным ритмом, просто кто-то ломился к ней. Стана вздохнула, с силой провела по лицу руками, пытаясь проснуться и вернуть себе хоть подобие спокойствия. Она почти жалела, что на этот раз в кошмарах были не обрывки чужих воспоминаний. Просто сон, всего лишь сон. Черт, с Алеком никогда не бывало «просто снов». Она улыбнулась.

Звук удара раздался снова. Судя по всему, ее дверь уже методично высаживали. Стана встала и побрела к входу; на экране был серьезный и сосредоточенный Скай, примерявшийся, как лучше ударить, и Алька с иронично вздернутой бровью. Одногруппник, похоже, в чем-то убеждал профессора. Безуспешно: Скай махнул рукой в ответ, тряхнул головой и отошел на шаг назад.

Стана хихикнула и распахнула дверь аккурат в тот момент, когда профессор Ланской планировал об нее удариться. Скай ввалился в коридор, едва устояв на ногах, следом за ним вошел Алька, легко перепрыгнув через невысокий порожек, картинно, рисуясь. Это было в нем и это сильнее всего привлекало внимание Станы. Они с друзьями были почти одинаковыми: все трое хорошо учились, все трое успевали и в спорте, все трое были модами — но только в нем была эта странная черта. Он будто бы пытался быть еще более модом, будто прошел модификацию сравнительно недавно и теперь с радостью и гордостью осваивал и проверял возможности нового тела. А еще он улыбался так заразно, что Стана не удержалась тоже. Улыбнулась, потом заржала, поймав на себе возмущенный, обиженный какой-то взгляд Ская.

— Доброго утра, профессор, — радостно пропела она. — Чем обязана?

Скай приподнял бровь, будто пародируя Альку минутой раньше, но покачал головой и промолчал.

— Я зайду позже, Стан, — сориентировался одногруппник и сбежал, оставляя их наедине.

А надо ли было?

На мгновение ее накрыл слабый призрак прежней паники, но тут же отступил, смытый волной абсолютного, вселенского спокойствия.

— Только один вопрос, Станислава, — Скай помедлил, тяжело вздохнул. — Это имя… Юки, где вы его слышали? От своего подопечного? — тяжелый испытующий взгляд. Стана подумала и кивнула, объяснять про сны, про захлестывающее ее безумие было как-то лениво. — Кто жил в том доме, Станислава?

Сердце билось медленно, слишком медленно. Ей казалось, что она слышит, как толчками перетекает кровь, как в ней плывут микроскопические пузырьки кислорода. Контроль сердцебиения, контроль дыхания, контроль потоотделения — опции модификантов. Она не могла быть на это способна. Она не должна стоять перед ним и понимать, что может ему соврать.

— Его звали Алек, — голос все-таки сорвался. — Извините, профессор, мне сложно об этом говорить. Я могу зайти к вам вечером?

Скай кивнул. Стана увидела, как дрогнули его губы, и торопливо отвела взгляд. Профессор же скомкано поблагодарил ее и сбежал, напоследок пригласив внутрь Альку, ждавшего своей очереди в коридоре. Он мрачно и немного обиженно смерил ее взглядом, но вошел. Стана привычно сделала чай, открыла учебник, но ни урока, ни разговора не получалось: то ли Алька смертельно обиделся на то, что его прогнали, то ли просто думал о чем-то своем, и ей в этих размышлениях места не было.

Отсутствующий взгляд, комментарии невпопад, скомканные объяснения — она закрыла приложения, погасила экран планшета и похлопала друга по плечу. Он встрепенулся, моргнул и, наконец, посмотрел на нее.

— Что-то случилось?

— Нет, — он на миг зажмурился и медленно выдохнул. — Прости, голова болит. Да и в шоке все еще.

— То есть, все-таки случилось? — Стана отставила кружку, заглядывая ему в глаза, но Алька только криво усмехнулся и встал.

— Профессор Юлия умерла, Стан. Письмо пришло, пока ждал в коридоре.

— А…

Она замолчала, слова не подбирались. Профессор Юлия… та рыжая строгая женщина, тихий голос, пронзительный взгляд. Смутно знакомое непонятно откуда лицо, скупая улыбка на тонких и бледных губах.

— Ты хорошо ее знал?

Алька помотал головой, снова вздохнул.

— Не то чтобы. Извини, я пойду. Завтра продолжим.

Он наклонился, обнял ее напоследок и ушел, а она осталась сидеть на полу, даже не дернулась на хлопок закрывшейся двери. Включила планшет, открыла почту и долго смотрела на фотографию в черной рамке в теле письма. Холодные серо-голубые глаза, как будто выцветшие, бледная кожа, обрамленная тщательно уложенными темно-рыжими прядями. Она была красивой, профессор Юлия, а Стана никогда и не замечала, только слушала вполуха лекции, на которых можно было бы и поспать, если бы преподавательница не была такой строгой.

Стана скопировала фотографию и вставила ее в окошко поиска, браузер секунду подумал и выдал подборку: Юлия в темно-зеленой форме Минобороны, серьезная и спокойная, Юлия рядом с ректором, облитая белой лайкрой ладонь лежит у него на предплечье, почти не сминая черную ткань, Юлия в шикарном изумрудном платье разговаривает со Скаем и на ее лице почти живая, настоящая улыбка. Стана улыбнулась, сворачивая окно и набирая номер Алины. Хотелось с кем-то поговорить, просто хотелось.

— Да? — голос подруги звучал немного заспанно, она зевнула, Стана услышала шорохи и негромкий хлопок двери.

— Привет, не отвлекаю?

Аля засмеялась:

— От чего, я тебя умоляю? Думаешь, я настолько увлечена завтрашней лабораторной по моделированию?

— Думаю, ты спала, — Стана улыбнулась тоже, хорошее настроение подруги было, как всегда, заразительно, — и вообще про эту лабораторную не помнила.

— Mea culpa, mea maxima culpa, — она снова засмеялась.

— Чего? — не поняла Стана.

— Моя вина, говорю, — из динамиков раздался какой-то механический щелчок, потом долгие вдох и выдох. — Моя великая вина. Латынь это, необразованная ты моя.

— Мертвые языки, — она скривилась. — Ты куришь что ли?

— И опять, виновна. Ты поговорить или по делу?

А, и правда, зачем она позвонила? Стана улыбнулась и растянулась на диване, глядя на серое, перистое небо за окном. Просто, чтобы услышать чей-то голос, похоже. Чтобы убедиться, что она жива, что все живы, что этот мир еще существует…

— Я поговорить. Алька заходил, рассказал про Юлию.

— А.

— Да-да, не читаю почту, туплю и все такое. Как ты там говорила про вину?

— Mea culpa, — Аля рассмеялась. — Жалко профессора?

— Всех жалко, — Стана закрыла глаза. — Она оказывается была красивая. И молодая, ну, для мода. Вся жизнь впереди.

— Говорят, она покончила с собой. Или убили, — долгий выдох зашелестел в динамике, и Стана почти как наяву увидела тонкую, поднимающуюся к небесам струйку дыма. — Я недостаточно жалостливая, наверное, извини.

— А я вот да, спать не смогу теперь.

— Из-за Юк… — Аля запнулась, а Стана почему-то резко открыла глаза, подобралась, забывая, как дышать. — Юлии?

— Как ты ее назвала?

Подруга молчала. Стана слышала тяжелое с присвистом дыхание, наверное, Алина еще курила, потом раздалось тихое шипение — сигарета улетела в наполненную водой пепельницу — и хлопок двери.

— Юки, — сказала Аля, наконец. — Слышала, как профессор Ланской ее так называл, после лекций. Кстати, про лабораторную, вы с Алькой сделали?

— Да, — медленно ответила Стана. — Я пришлю. Попозже. Пора бежать.

— Пока-по…

Она повесила трубку. Мысли путались, перед глазами метались картинки из сна. Рыжая Юки и рыжая Юлия, разные — точно разные — но такие похожие лица. Она спрашивала Ская, кто такая Юки. Вот и ответ. Страшный ответ, потому что она слишком хорошо помнила свои-чужие слова из сна, потому что теперь — была уверена в том, что это убийство. И, кажется, даже знала убийцу. Проклятье.

Она встала, вытащила из тумбочки портрет Ская и еще долго стояла, внимательно разглядывая нарисованное лицо. Профессор, герой войны, летчик, военный, человек — так много ролей, так много масок. Кто он на самом деле? А Алек, кем был Алек? Алекс Литвинов, Алый, ее любимый герой, ее любимый и возможный убийца женщины, которая непонятно даже что ему сделала. Стана сжала тонкую бумагу в пальцах, крепко зажмурилась, убеждая себя, что все это глупости, но все равно не удержалась. Накинула слишком тонкую для зимы куртку и побежала, понеслась к профессору. Она не могла найти в себе силы рассказать ему правду. Но она могла, она должна была хотя бы попытаться показать ему ее кусочек и… здесь мысли путались, она не могла продолжить, что же дальше? Потребовать ответов? Задать вопросы? Разрыдаться на чужой широкой груди?

По дороге руки замерзли окончательно. Стана барабанила в дверь, в перерывах пытаясь согреть их дыханием, а Скай все не открывал. Не слышал или дома не было — не столь важно. Она уже почти отчаялась и растеряла добрую половину своей уверенности, когда позади раздались шаги и удивленный вскрик. Она обернулась: профессор был обнажен до пояса, по груди стекали капельки воды. Судя по налипшим на сапоги снегу и грязи, он — вот в таком вот виде — бегал вокруг корпуса. Сумасшедшие, сумасшедшие модификанты!

Он втащил ее в комнату и почти пинком отправил в душ, греться. Стана, воровато оглядевшись, вытащила из-за пазухи портрет и, перед тем как убежать в ванную пристроила его на столике. Она хотела бы увидеть его реакцию, но, стоя под невыносимо горячими струями, понимала, что до ужаса, до дрожи боялась ее.

Когда в дверь постучали, она сидела, свернувшись в клубочек, у стены и горько плакала. Кажется, осознать потерю все-таки получилось. Или это просто были не выдержавшие, до предела натянутые нервы.

Наверное, она забыла закрыть дверь на защелку, иначе как объяснить, что Скай с легкостью вошел в ванную, не выбивая дверь. Вытащил ее из-под душа, завернул в полотенце, уложил на диван. Отвернулся, пока она одевалась, ни о чем не спрашивал. Молчал. Налил им обоим чаю, сунул ей в руки чашку и сел напротив, неторопливо прихлебывая. Просто смотрел, изредка переводя взгляд на стол, где лежал многострадальный портрет. Она попыталась с ним заговорить, рассказать все-все-все, но он остановил ее жестом. Они так и сидели, молча: пили чай, потом Скай принес каких-то пирожных. Еще позже — бутылку. Стане он не налил. Только себе. Не вместе с чаем, а вместо него. А уже под утро в дверь постучали.

Стана слишком хорошо знала свое проклятое везение, чтобы верить в то, что это не Блэк. И угадала: господин ректор широким шагом пересек комнату, отнял у Ская, даже не пытавшегося сопротивляться чашку, понюхал и скривился.

— Кого хороним? — спросил он нарочито весело.

Скай холодно и как-то безумно улыбнулся, а ей стало страшно. Захотелось убежать, но на плечо легла тяжелая рука Блэка. Он ободряюще потрепал ее по голове. Он, казалось, думал, что у профессора Ланского просто плохое настроение, приступ депрессии, вылившийся в незапланированную пьянку при студентке, только Стана прекрасно знала, что это не так. Знала причину. Сама и была ей, отчасти.

— Не поверишь, Кир, — улыбка стала еще шире и еще безумней. — Алого.

Ректор рассмеялся. Чуть наигранным, слишком напряженным смехом — так ей показалось. Скай тоже засмеялся — громко и искренне.

— Скай, — Блэк сел рядом с ней на диван, и Стана неосознанно отодвинулась. — Сколько еще лет ты собираешься его оплакивать, а? Давно бы пора…

Он резко замолчал. Она осторожно подняла взгляд от чая, по поверхности которого расходились круги, и увидела лицо Ская: сжатые в ниточку губы и бешеные глаза. Волной нахлынула паника. Стана пискнула, отползая на самый конец дивана, чуть не свалилась, встала и медленно попятилась к стене. Скай проводил ее ленивым взглядом, но тут же отвернулся.

Он встал — Блэк вжался в спинку дивана. Стана видела на лице ректора отражение собственного страха, и от этого паника становилась еще сильнее, глубже, острее. Казалось, сейчас будет драка или убийство, но профессор лишь взял со стола один единственный огрызок бумаги и положил его на диван рядом с Блэком. Молча. И сел обратно.

Блэк осторожно взял его в руки и — Стана вздрогнула от неожиданности — завопил. Яростно, бешено, лицо исказилось какой-то нечеловеческой злобой. Он попытался смять рисунок, но рука Ская вцепилась в чужое запястье мгновением раньше, и пальцы бессильно разжались, а лист спланировал в подставленную ладонь.

— Выйди, Стана, — бросил ей профессор, и она послушно кинулась к выходу, захлопывая за собой дверь и вжимаясь в нее спиной. Ее трясло, подгибались колени, но она все равно слышала приглушенный деревом голос. — А теперь Кир ты можешь рассказать мне, что это нарисовано давно, а я просто ошибся. Ты можешь мне рассказать, что этот лист попросил передать мне ты. Ты многоеможешь мне рассказать, Блэк, но, клянусь Богом, если ты соврешь — я тебя убью…

***

Дыхание сбивалось, дрожали пальцы. Он жмурился, но перед глазами все стояло нарисованное лицо, он открывал глаза — и оригинал смотрел на него. Холодно, спокойно, обманчиво безразлично.

— Влад…

Ложь, подходящая ложь не находилась. Откуда, блядь, откуда только взялся этот рисунок? Почему тут была Стана? Что происходит?

— Не лгать, Кирилл, — эти интонации тоже напоминали о совсем другом человеке.

«У тебя пять минут», — всплыло в памяти, ледяной голос, серые, будто подернутые изморозью глаза. Проклятый, блядский Алек.

— Что ты хочешь услышать? Я все сказал. Почти год назад, — ему казалось, он слышит шум, с которым его мозг ищет правильные ответы, как от кулеров в старых системных блоках. Казалось, перед глазами висит значок загрузки, а фантомный процессор где-то внутри бешено, отчаянно считает и силится выдать ответы. — Алек пытался покончить с собой. «Пытался», — он выделил слово интонацией и замолчал.

Влад молчал тоже, глядя то на портрет, то на него. Долго молчал, прихлебывая виски из чайной кружки, будто воду, не замечая ни градуса, ни обжигающего язык и горло жара. Кирилл так не умел, и слава Богу, наверное. Он для этого был просто слишком человеком. Он — да. Они — нет.

— Он жив.

Это прозвучало как утверждение, Кирилл скривился, пожал плечами, отчаянно надеясь, чтобы Влад не оказался прав. Впрочем, он сам в это не верил.

— Я не знаю, Влад, — он взял бутылку, закрыл глаза и сделал один большой глоток. — Я не знаю.

— Она сказала мне… — Влад замолчал.

— Рисунок из того дома, да? — Кирилл дождался его кивка и кивнул сам, подтверждая. — Он сошел с ума после твоего «убийства». Прикончил охранника сразу после того, как очнулся. Пытался нападать на людей. Его пробовали лечить, потом изолировали.

— И отправили к нему немодифицированную студентку? — друг засмеялся, резко, отчаянно. — Ты, блядь, серьезно? Или вы ему, как дракону девственниц поставляли?!

Кирилл скривился, звучало мерзко и, да, нелогично. Но как объяснить, не рассказывая все? Как объяснить так, чтобы выйти отсюда живым?

— Он был неагрессивен последние годы, — он помедлил, вздохнул. — Откровенно говоря, Скай, когда его увезли из клиники, он был скорее… овощ.

Чашка звякнула о стол, Кирилл зажмурился, цепляясь за диванные подушки, ожидая удара, но удара не последовало.

— Что с ним делали? — глухо спросил Влад, и он, наконец, выдохнул.

Не убьет. Сейчас не убьет, если он не ошибется в формулировках, если паузы окажутся достаточными, а его слова не покажутся Скаю той ложью, которой были на самом деле. Он не хотел вылечить Алека, если быть честным с самим собой, хотя бы. Он не хотел ему помочь. Он просто хотел отомстить.

Проклятый, блядский Алек.

— Лечили, — он запнулся, выверено склонил голову, зарылся в волосы пальцами. — Мы пробовали лекарства, пробовали психологов, но он не реагировал Влад, совсем. В начале — приходил в себя и бросался на людей, — немного правды, — в конце — совсем никак, — капля лжи. — Он был как кукла, Влад. Выполнял команды — и все.

Друг усмехнулся, Кирилл избегал смотреть на него. Боялся, что он увидит правду в глазах. Да, просто боялся.

— И как же эта «кукла» нарисовала меня?

— Не знаю, — говорить правду было легко и приятно. — Я не был у него последние три года. Даже не знал, что Джейк там бывал. Возможно, он пробовал какие-то экспериментальные методики воздействия…

Скай рассмеялся, а Кирилл кисло скривился. Пробовал, да. Так пробовал, что в итоге оказался белой биомассой в репликаторе, а безумная тварь была теперь неизвестно где. И убивала — он был уверен в виновнике смерти Юли с учетом всех нюансов.

— Хорошо пробовал, судя по итогу.

— Мы не знаем, что там произошло, — аккуратно сказал Кирилл и встал. — Я ответил на твои вопросы?

Внимательный, испытующий взгляд он с трудом, но выдержал. А потом Скай кивнул, прикладываясь к горлышку бутылки, и он сбежал, торопливо, не прощаясь. Боясь новых вопросов, не желая больше ничего говорить об этой проклятой твари. Просто боясь. За себя, за всех них.

Кирилл был аналитиком. Кто-то сомневался, кто-то раздумывал, а он — действительно верил в то, что моды способны развязать новую войну. Он даже знал, который именно мод.

До этого, он надеялся, что ситуация под контролем.

Сейчас — твердо знал, что это не так.

Проклятый. Блядский.

Алек.

========== Акт пятый — Analogia entis (Подобие бытия) ==========

И вдруг меня охватывает несказанная печаль, которую несет в себе время;

оно течет и течет, и меняется, а когда оглянешься, ничего от прежнего уже не осталось.

Да, прощание всегда тяжело, но возвращение иной раз тяжелее.

(Эрнст Биркхольц, «Возвращение»)

Это было странное ощущение — он замирал на месте и подолгу смотрел по сторонам, видя и не веря. Люди шли, проходили мимо, хлопали по плечу, что-то говорили. Он отвечал им и улыбался, смеялся, пил гадостный кофе и терпимый чай. Курил — украдкой и у себя в комнате, кривился от слишком долгих лекций и сложных заданий, смеялся над оговорками профессоров, много разговаривал. Жил.

Это было как будто не с ним.

Вечерами Алек подолгу сидел перед зеркалом, вглядываясь в свое-чужое лицо и силясь вспомнить, каким оно было. Когда-то, вчера, сегодня, сейчас. Мир плыл перед глазами, память — совершенная и чудовищная память — подсовывала картинки, накладывала изображения, меняя цвет глаз, овал лица, волосы. Потом он тряс головой, пытаясь избавиться от ощущения нереальности происходящего, набирал единственный, забитый в память комма номер и говорил, говорил, говорил. На том конце терпеливо слушали и дышали, он неизменно извинялся, когда порыв отпускал, и, не дожидаясь ответа, вешал трубку. Чтобы — опять и снова — повторить все на следующий же день.

Признаться честно, Алек ожидал вспышек ярости. Ожидал горя, боли, кроваво-алой пелены перед глазами, желания убивать — но ничего не было. То ли седативы в лаборатории Кира убили в нем это, то ли он сам изменился. Алек не знал, какой ответ правильный, он ничего не знал. И ничего не хотел.

Ему думалось — смерть Юки будет избавлением, но она оказалась просто смертью. Он ждал радости, облегчения, но, стоя над ее телом, глядя как останавливается дыхание, как перестает течь кровь, слыша, как сердце медленно и все глуше отсчитывает последние удары, он не чувствовал ничего. Кроме странного брезгливого отвращения к самому себе.

Алек больше не хотел мести. Не такой.

Ему думалось — он увидит Ская и сойдет с ума. Думал: не выдержит, сорвется, бросится на шею и стиснет в невозможно крепких объятиях — и будь что будет. Но Скай просто был, и он смотрел, и где-то в самой глубине его проклятой души плескалась болезненная горечь. Он приходил к нему по ночам, подолгу смотрел в такое знакомое лицо, иногда не выдерживал и прикасался. На миг, на долю секунды, просто чтобы ощутить тепло чужой кожи, чтобы вспомнить… Что? Он сам не до конца понимал, но перестать приходить не мог. Это была гребанная зависимость, и эта зависимость ему не нравилась. Как наркотики Блэка. Хуже, чем наркотики. В этом неистребимом желании видеть чужое лицо не было чуждых химических изменений, которые мог разобрать на составляющие его искусственный организм. Увы.

Он силой заставлял себя оставаться в комнате и читал, читал, читал. Чтобы не думать, чтобы не идти к Владу, чтобы не смотреть в зеркало, чтобы не звонить. Чтобы понять себя и все, что с ним произошло.

На архивах НИИ и министерств была слишком сложная защита, он не полез туда, не стал рисковать. А вот свои архивы Кир закрыл из рук вон, Алек даже узнал знакомый почерк Джейка. Вскрывал три дня, осторожно и медленно, стараясь не просто не наследить — не навредить. Так, чтобы никто не заметил, чтобы никогда не догадались про его маленькую лазейку. Получилось, как ни странно, и он читал и хохотал, и плакал над выкладками ученых и исследователей. Материалы по нейрам заставляли его хмуриться и содрогаться от осознания, куда он лез наощупь, наугад, рискуя своим и чужим сознанием. Иногда после этих документов и отчетов он не мог спать, просто лежал, глядя в потолок и блуждая в собственных мыслях, сожалениях, рассуждениях. Иногда — ярко накрывало пониманием, где был не прав автор, и он боролся с желанием исправить и дописать.

Нет, право, это не лечится. Алек сам смеялся над своими порывами и озарения фиксировал разве что мысленно, не доверяя ни планшету, ни бумаге. А потом кое-как замаскировав следы недельного недосыпа и перманентного недоедания, собирался и шел на лекции, чтобы послушать то, что давно знал, и даже то, что сам писал. В узнавании собственных тезисов и рассуждений в устах профессоров была своя прелесть, сдерживать смех и неуместные улыбки получалось легко, а близость людей — не подозревающих, кто он такой, людей — была даже приятной.

Он наслаждался этим, и это было странно. Еще более странно, чем слабая, глухая тоска по Юки, чем горько-сладкая печаль от вида Ская, чем накатывающее холодное отвращение, когда он видел Кира.

Алек был здесь. Алека ничего не останавливало.

Он мог быть монстром, мог быть человеком.

Он мог все — почти что сбывшаяся мечта.

Но, почему-то, опять хотел ровно того, что было нельзя.

Алек хотел быть собой.

И вот это — было крайне смешно.

***

Скай не мог спать. Которую уже ночь, стоило закрыть глаза — и приходила она. Садилась на край кровати и смотрела, смотрела, будто пыталась запомнить его, отпечатать в собственных глазах. Он не прикасался к ней, боялся, что будет как в былых кошмарах: кровь и умирающие, останавливающиеся глаза. Просто лежал и смотрел в ответ на это любимое лицо, ставшее лишь совершеннее в смерти, в светло-карие глаза. Смотрел и рыдал, как ребенок.

Потом ее лицо, ее фигуру сменяли другие, привычные кошмары, а на утро он просыпался уже на сухой подушке, но с абсолютно красными глазами. Он пробовал напиваться — в ту ночь его ангел насмешливо улыбалась и даже коснулась его лба губами. Пробовал пить снотворное, но эффект был тем же.

Надо было что-то посильнее.

Скай готов был умолять о средстве, которое позволит ему забыть хотя бы ее лицо. Пусть во сне будут ртутные глаза, пусть он раз за разом видит, как Джейк убивает его друга — только не ее. Только не так.

В медцентре его послали нафиг. Он хотел было возмутиться, но Алла пригласила его к себе и популярно объяснила, что мода его уровня вырубит либо лошадиная доза снотворного (и это не точно), либо препараты, мягко говоря, запрещенные. А наркотиками тут не барыжат, о чем ему, как преподавателю, стоило бы помнить. Скай внял, усовестился, извинился и пошел к Блэку.

Друг выслушал его молча, задумчиво потеребил мочку уха, ушел куда-то и вернулся с пластиковым контейнером без этикеток и опознавательных знаков.

— Держи, — сказал он. — Успокоительное, экспериментальный вариант. Наша разработка.

Скай поблагодарил и ушел. Разговаривать с ним после той ночи не хотелось. В ушах все еще звенел надрывный вопль, наполненный ненавистью и отчаянием — и Киру хотелось втащить. Сильнее, чем тогда. Больнее. Так, чтобы понял, что несет, так, чтобы осознал, что творит. Но сбежать — было проще и, наверное, правильнее.

Первую таблетку он заглотил на ночь.

И, в кои-то веки, не видел снов.

С утра он чувствовал себя непривычно отдохнувшим, помолодевшим даже. Небывалое, необыкновенное спокойствие. Он улыбался, и даже студенты спрашивали его, что такого хорошего случилось. Скай отшучивался и улыбался еще шире. Даже Стане, особенно Стане и ее подружке, хохочущим вместе с ним над шуткой Альки. Они так громко и прочувствованно смеялись, что Скай заулыбался почти ностальгически, думая, что малолетнему засранцу повезло. Вон, девочки клеятся сами, чуть ли не хвостом бегают. Эх, его бы сюда в такие же годы…

Ближе к вечеру начало накрывать волнами паники, но Скай уже знал, что делать. Таблетка на язык, глоток воды. Уже впадая в полусонный анабиоз, он увидел знакомую фигуру у тумбочки. Алая хмурилась, вертя в руках спасительную коробочку, достала таблетку, лизнула, прикрыла глаза.

Скай протянул к ней руку.

И отключился.

***

Время бежало неумолимо: приближалась весна и Стане все чаще вспоминался тот самый дом и Алек, милый и такой родной Алек. Улыбающийся, хмурящийся, смеющийся. Она видела его во сне, но это были просто сны. Ничего похожего ни на кошмары, ни на исповедь Алого. Скай избегал встреч с ней наедине с той самой приснопамятной ночи, и вот это отсутствие сновидений действительно заставляло задуматься, что одним из их источников и причин — был он. Как он и предполагал, в общем-то. Опровергало эту стройную теорию то, что в своих снах она смотрела на мир глазами Алого.

Сны стали ее идеей фикс. Стана носилась по универу, блестяще отвечала на парах (три братца-акробата показывали ей большие пальцы и гордо улыбались), но мысли ее были далеко. Она думала о своих видениях, она мечтала не услышать про войну устами Алека, не смотреть жалкие обрывки — о, нет! — увидеть ее своими глазами, как видела смерть Джейка. Ей хотелось стать… причастной, за неимением лучшего слова. Ох, как же долго она боялась сознаться в этом даже самой себе, но все же смогла.

Стана, как и многие ее сверстники — так называемые «дети войны» — была больна историей. Больна этой войной. Люди мечтали о вечном мире, а они жалели, что мир воцарился. Она почти не общалась ни с Алиной, ни со Стасом: те были слишком тепличными, для того чтобы ее понять. Зато неразлучная троица оказалась кстати. Она видела в их глазах то же, что и в зеркале. Отчаянную, бешеную тоску и мечту проявить себя. Да и понимали они друг друга с полуслова.

Пары стали легче: то ли она, наконец, стала понимать предметы, то ли Алек поделился с ней чем-то еще из своего опыта. В предпоследнем тренировочном бою Стана в паре с Алькой всухую разгромила Ская и Алекса. В крайнем (именно «крайний» и никак, никогда, ни за что не «последний»!) — всех четверых шутя разнес Ли. Недовольно фыркал еще, мол, поддавались. Стана не могла говорить за всех, но она поддаваться не думала даже. Просто все его маневры — пусть и в имитаторе — были совершенны. После пары они долго смотрели запись боя. Скай цокал языком и пророчил большое будущее всем сразу и Ли в особенности.

— Кого-то мне этот стиль напоминает, — пожал плечами он, под конец перерыва. — Но, убей — не помню, кого.

Ли заржал, Алька хлопнул его по плечу и сбежал, не став ждать, пока госпожа Осаки придет в аудиторию. Микробиологию он за что-то очень не любил, Стана удивлялась, но ничего не спрашивала: захочет — расскажет. Алька не хотел.

Профессор вошла в класс уверенно и спокойно, мило улыбаясь. При взгляде на нее Стане, в который уже раз, вспомнилось видео с Блэком. Стало противно.

— Я прошу прощения, профессор, — она встала и виновато улыбнулась. — У меня есть неотложные дела, могу я ответить вам сегодняшнюю тему позже?

Осаки улыбнулась ей в ответ.

— Я не сомневаюсь в ваших знаниях, Станислава, вы можете идти.

Стана торопливо покидала вещи в сумку и выбежала из аудитории, не прощаясь. Куда пойти — она даже не задумывалась. Куда глаза глядят, очевидно же!

В конце коридора она наткнулась на Ская, тот улыбнулся, но не заговорил. Можно было бы пристать к нему с расспросами — не хотелось. Стана улыбнулась в ответ и пронеслась мимо: спортзал или библиотека. Профессор Ланской догнал ее на повороте к выходу и, сам того не зная, помог решиться.

— Стана, может в тренажерку? — почти жалобно спросил он. — Одному до смерти надоело.

— Хорошо, — она кивнула и пошла медленнее.

Профессор отобрал у нее сумку и закинул на плечо с такой легкостью, будто она ничего не весила. Хотя и правда, что для него эти пять-десять кило планшетов, форм и спортивного инвентаря? Разминка, ничего серьезного.

Зал встретил их мертвой тишиной и темнотой. Скай провел картой по считывателю: загорелся свет, интеллектуальная система контроля радостно оповестила их о готовности к работе. На загоревшемся плане высвечивались зеленым все свободные помещения, лишь одна комната горела красным.

— А что там?

— Никогда не была? — Скай улыбнулся. — Пошли, посмотришь.

Стана послушно поплелась за ним.

— Это — не ответ, — проворчала она себе под нос.

— Там тренировочный зал с куклами. Программируемые боевые игрушки — высший класс. Наверное, кто-то из преподавателей развлекается.

— А студентов туда пускают?

— Конечно, вы сами не идете!

Он засмеялся, останавливаясь перед запертой дверью. Чуть заметно нахмурился, хмыкнул и повел ее дальше по коридору. Они вошли в следующую комнату, одна из стен которой полностью была зеркальной. Скай снова приложил карту к панели управления, набрал на появившейся клавиатуре какой-то код, и зеркало стало прозрачным, просто стеклом, за которым метались тени. По крайней мере, так ей показалось. Пять теней. Потом что-то врезалось в стену — Стане показалось, что стекло задрожало — и она увидела похожего на человека робота, сломанным кулем свалившегося на пол. Четыре тени продолжали двигаться, выписывая какие-то немыслимые траектории, с места взмывая к потолку. Она беспомощно посмотрела на Ская, тот недоуменно нахмурился, потом негромко выругался.

— Я постоянно забываю, что ты не мод. Пиздец, да? — Стана не удержалась, хихикнула от такого панибратства. Скай хлопнул себя по лбу раскрытой ладонью, качая головой. — Прошу прощения, госпожа студентка, надеюсь мой стиль речи вас не оскорбил.

Ну и как тут было удержаться от смеха?

Ржали они вместе, долго и самозабвенно. Профессор параллельно набирал что-то длинное на клавиатуре, и, успокоившись, Стана увидела, что картина за стеклом изменилась. Будто там замедлилось время. Ей казалось, что она смотрит видео, запущенное на пониженной скорости воспроизведения, да, наверное, так оно и было. Между трех боевых кукол метался Алька, отточенными уверенными движениями, блокируя удары и не забывая атаковать сам. Он даже не оборачивался на своих противников. Стана не видела точно, но ей казалось, что его глаза закрыты. Скай восхищенно присвистнул:

— Крут мальчик, крут.

— А это не слишком, — Стана покосилась на профессора, тот вопросительно приподнял бровь, и она уточнила. — Ну, для его уровня.

— Нет. Просто хорошее владение телом и умение драться, ничего сверхъестественного. У них высокий процент, ты же знаешь.

— Дозволенный максимум, да.

Она замолчала, глядя, как еще одна кукла полетела в стену и сползла по ней, чтобы больше не подняться, в то время как Алька уже в другом конце зала уворачивался от наседающих на него двоих. Неуловимое даже на такой скорости движение и один из оставшихся манекенов осел на пол с вывернутой под неестественным углом головой. Алька же стоял напротив последнего, чуть заметно покачиваясь.

Стана знала эту стойку. Она сама стояла в ней сто лет назад — год тому — в библиотеке напротив Ская. Но кукла Скаем не была: робот попытался напасть и оказался в захвате. А потом картинка мигнула и пропала, Стана вновь смотрела сквозь стекло на опустевшую комнату. Боевые куклы-тренажеры валялись на полу, ожидая робота-уборщика, которые должен был оттащить их на диагностику, но Альки там уже не было.

— Неожиданные зрители, — услышала она его голос позади.

Они со Скаем обернулись одновременно, синхронным, будто отработанным движением. Алька стоял в дверях, прислонившись к косяку, и вытирал пот с лица и шеи небольшим, насквозь мокрым уже полотенцем. Он тяжело дышал. И неудивительно, учитывая, что они только что видели.

— Это было круто, Аль, — Стана широко улыбнулась.

Друг ухмыльнулся в ответ, а Скай вздрогнул, странно покосившись на нее. Что она на сей раз-то не так сказала?

— Я старался. Интереснее, чем просто железо тягать.

— То есть с нами ты не пойдешь?

Казалось, профессор взял себя в руки. Вопрос прозвучал нейтрально и чуть насмешливо, но, главное, спокойно.

— Почему это? — Алька потянулся до хруста в суставах. — Не откажусь.

Тренироваться втроем оказалось весело. Скай комментировал и раздавал ценные указания. Алька пыхтел и силился выжать вес, с которым с трудом работал Скай. Получалось, плохо, но он действительно старался. Стана отчаялась справиться с железом на третьем подходе и ушла на беговую дорожку, убегая то ли от себя, то ли от своих размышлений, то ли от этих клоунов. Спустя пару минут клоуны пристроились по соседству: профессор лениво бежал «в гору» в нормальном уверенном темпе, а Алька выставил тренажер на максимум и честно отработал десять километров. Потом спрыгнул и, тяжело дыша, свалился на мат, закидывая руки за голову.

— Бля, я не в форме.

Стана отключила дорожку и села рядом с ним.

— Если это «не в форме», то я вообще никогда в ней не была.

— Ты человек, — он хихикнул. — Не можешь выжать машину и добежать до края света — и нормально тебе. К нам другие требования.

— Он прав, — Скай подошел к ним и смотрел сверху вниз; он заговорил раньше, чем Стана успела начать спорить с другом, будто зная, что она собирается сказать. — Его нормативы в разы выше, чем ваши, Стан. И в текущей форме следующий зачет он завалит.

Алька выругался, витиевато и равнодушно.

— И как я, блядь, должен поддерживать форму со здешней жратвой? Простите, профессор, — он замялся и отвел глаза.

Скай взглянул на него как-то странно. Стана уже видела это выражение глаз раньше, правда тогда он так смотрел на нее саму. Недоверчивость, сомнение, подозрение — все сразу. Алька сказал что-то не то? Нет, не верилось. Возможно, просто сам не знал, что несет.

— Юноша, а юноша. Процент вашей модификации я знаю, а приходится она на что большей частью? — спросил профессор, и Стана вздрогнула, с запозданием осознавая.

Алек, всюду Алек. Она знала, что все было ложью, но по-прежнему помнила их разговоры и смотрела на других модов через их призму. Ее не удивили слова Альки, подопечный тоже жаловался на еду. Вот только подопечный был из первого поколения с зашкаливающим процентом модификации и восстанавливался после «опытов» господина ректора. А Алька?

Она неосознанно отодвинулась и поймала на себе чуть обиженный взгляд друга.

— Скелет, мышцы, внутренние органы, как вы уже догадались, профессор, — он вздохнул. — Я не вар, но получилось как-то так.

Ланской смотрел все еще с сомнением, но взгляд чуть потеплел.

— Со мной в медблок. Спец питание по результатам анализов, и я удивлен, что вам сразу его не выделили.

— Так нейр же, — Алька улыбнулся, а Стана попыталась скрыть дрожь, пробравшую ее при этих словах. — На процент измененных тканей не тестировали, только общую модификацию.

— Со мной в медблок, — повторил Скай и пошел в душ.

Друг остался лежать на полу, а Стана все так же сидела рядом. Наверное, надо было что-то сказать, но слов не находилось. Она смотрела на него: темные пряди, ярко-синие глаза, четкая линия подбородка — ничего общего с ее подопечным. И у его друзей — ничего общего, а она видела этих троих и почему-то постоянно вспоминала Алека. Именно Алека, Алый оставался для нее непонятным и чужим. Интересно, кого вспоминал Скай?

— Душ? — Стана встала и протянула ему руку. Алька застонал.

— Лучше убей.

Встал он сам без посторонней помощи и скрылся за той же дверью, что и профессор парой минут раньше. Она пожала плечами и вошла в соседнюю, женские и мужские душевые были разделены, несмотря на пропагандируемое равенство и братство. Холодная вода привела ее в состояние шаткого, но все же равновесия. Мир снова стал прекрасен, Стана вышла обратно с четким ощущением того, что вот-вот случится что-то хорошее. Ская и Альки в зале уже не было, равно как и их вещей, так что она собралась и ушла, аккуратно притворив за собой дверь.

В медблок Стана идти не стала: кому и на кой черт она там сдалась? Вернулась в корпус, где вот-вот должна была начаться пара по политологии. Профессор Огарев, временно замещающий погибшую Юлию, не терпел опаздывающих, Стана влетела в аудиторию за минуту до того, как в дверь вошел он. Щелчок замка заставил студентов привычно вздрогнуть; профессор прошел к кафедре, стуча каблуками, и холодно улыбнулся.

— Добрый день, господа студенты. Кто сегодня отсутствует?

Стана огляделась. Не было пары человек, про которых она точно знала, что те болеют. Еще не было Альки, кажется, не успели они со Скаем к врачу до начала пары.

— Александр Ланской, — она пожала плечами. — Он в медицинском блоке с профессором Ланским.

— Что-то срочное? — профессор вздернул бровь.

У него была странная мимика, слишком скупая для человеческой, слишком выразительная для модификанта. Стана долго сомневалась, к кому его отнести. Просветил Скай, между делом упомянув, что во время войны Леонид был куда как более милым и дружелюбным. Мод, нейр, герой войны — один из многих. Количество этих героев на квадратный метр в университете зашкаливало, но ее это уже не удивляло. Один из вице-министров во главе учебного заведения, еще несколько министров в правлении — чему уж тут удивляться. Скорее потрясало понимание того, что упомянутый вице-министр, то и дело мелькающий на обложках и в новостях, и герой войны Блэк — одно лицо.

— Станислава? — оклик профессора заставил ее вздрогнуть.

— Прошу прощения, профессор, я не уверена. Профессор Ланской забрал Александра для проведения каких-то анализов.

Леонид кивнул и, казалось, потерял к ней всякий интерес. Лекцию Стана слушала вполуха, аналитика в приложении к политической обстановке не сильно ее интересовала, даже разбор темы на примере предпосылок к началу Третьей мировой не вдохновлял на подвиги. Сидящая рядом Алина стенографировала едва ли не дословно, Ли спал, уложив голову на руки. Он вообще вечно дрых на лекциях, профессора будили, он отвечал — профессора прекращали будить. Профессор Огарев (да и Юлия до него) тоже один раз так попался и с тех самых пор не обращал на спящего студента ни малейшего внимания. Разве что мог вызвать к доске и устроить форменный допрос, но Ли неизменно знал ответы на все.

— К семинару подготовьте, пожалуйста, подробный разбор аналитических отчетов на момент окончания войны, — аудитория жалобно застонала, профессор примиряюще улыбнулся. — Ну, ну! В следующий раз мы увидимся только через два месяца.

Все зашептались. Стана вскинулась, недоуменно озираясь.

— Через два месяца? — осторожно спросила она.

Профессор улыбнулся еще шире.

— Подробности вы узнаете от господина ректора через, — с щелчком и скрипом открылась дверь, — да, прямо сейчас!

Леонид повернулся к вошедшему Блэку и скупо кивнул, тот ответил таким же кивком и занял место за кафедрой.

— Господа студенты, я здесь, для того чтобы сообщить вам о предстоящей практике, на которую в полном составе будут отправлены все студенты факультета государственного управления. Точную программу практики можете уточнить у кураторов своих групп и направлений, — он насмешливо сощурился. — Специально для будущих летчиков приоткрою завесу тайны: летать будете!

Меньше минуты прошло в абсолютной тишине, а потом раздались радостные вопли. Аудитория ревела, Стана сама кричала вместе с остальными, и ее голос терялся в общем гуле. Профессор неодобрительно хмурился, прикрывая ладонью изогнутые в улыбке тонкие губы. Он казался на несколько лет моложе, как и стоящий рядом с ним смеющийся Блэк. Они оба сейчас были такими живыми, что Стана вдруг почувствовала странный приступ непонятно откуда взявшейся ностальгии. Хотелось подойти к этому Блэку и обнять его, хотелось растрепать идеальную укладку Леньки…

— Ур-ра! — крикнул кто-то из студентов, вторя ее мыслям. — В небо!

Господин ректор вскинул к потолку сжатый кулак и победно улыбнулся.

========== Акт шестой — Dimidium animae meae (Половина моей души) ==========

Конечно, жизнь продолжается, и мы должны жить дальше.

Но иногда события прошлого не дают нам покоя.

(Луиза Уолтерс, «Чемодан миссис Синклер»)

Мерный перестук колес, убаюкивающий в первые часы пути, его откровенно раздражал. Скай метался по купе, отчаянно жалея, что время приема лекарства еще не пришло. Он пробовал заходить к студентам, но бесило все и вся. Чуть не наорал на Аллу, вовремя остановился, извинился, отговорился тем, что день не задался, и сбежал к себе. Пробовал отжиматься, но мышцы даже болью не наливались — так, бесконечность механических движений. Пробовал читать, но буквы прыгали перед глазами и не желали складываться в слова.

И заснуть, как назло, не получалось.

За окном темнело, он нервно барабанил пальцами по столику, якобы смотря какой-то фильм, а на деле — поминутно проверяя время. Минуты ползли медленно, сменяя друг друга и вроде бы приближаясь к заветному «23:59», но с такой черепашьей скоростью. Он забарабанил пальцами чаще, к сожалению, на скорость изменения цифр это никак не повлияло.

Скай вздохнул, закрывая глаза и оперся на стену. Эффекта волшебных таблеток хватало все на более короткий срок, а посоветоваться было даже не с кем. Кирилл — вечно занят, хотя он и пытался пробиться, а теперь и вовсе далек. Алла — ничего не знает про этот препарат, и, судя по комментарию Блэка насчет «экспериментального», ей и не стоит знать. А к кому еще с таким можно прийти?

Во рту пересохло, он судорожно сглотнул, чувствуя, до невозможности остро, дрожащие пальцы, холодный пот на шее, подступающую панику. 22:03 — говорили часы.

— К черту! — сказал Скай и закинул в рот маленькую белую пилюлю.

Проглотил, не разжевывая и не запивая, улегся на полку и закрыл глаза, ожидая, когда лекарство, наконец, подействует.

По телу прошлась первая волна тепла, голоса в наушниках будто стали громче. Он прислушался к шутке одного из персонажей фильма и засмеялся, чувствуя, как его уносит, качает на волнах тепла. Скай открыл глаза: закат за окном раскрасил небо теплыми, красивыми тонами. Там вообще было красиво, а он и не помнил уже, насколько живописный это путь.

Вроде бы от части относительно недалеко море, надо будет попробовать выкроить день-другой и доехать. Не окунется — так хоть посмотрит, но разве остановит его теперь слишком холодная вода? Он улыбнулся еще шире, прижимаясь лбом к стеклу и впитывая приятную прохладу. Было хорошо. Не хватало только чая и интересной книги.

Скай поднялся и пошел за первым, чтобы приступить ко второму. Но если разжиться чаем удалось без проблем, то с книгой вышли сложности: он открывал один текст за другим, закрывал и пытался снова — не цепляло ничего, никак. Казалось, слова путаются в голове и перед глазами, перепрыгивая с места на место, лишая предложения и абзацы смысла. Он убрал планшет, выключил свет и растянулся на узкой койке. Поезд медленно полз вперед, и когда он закрывал глаза, иллюзия была полной. Вот, прямо сейчас, его хлопнет по плечу Алекс и позовет курить, а потом они будут долго стоять в тамбуре и говорить ни о чем. Или Блэк. Или…

Он резко распахнул глаза. Алой не было, в купе вообще должно было быть пусто, но сотканная из теней фигура сидела на полке напротив и тянула сигарету, прихлебывая водку из невесть откуда взявшегося стакана. Он чувствовал запах дыма, крепкий и горький, слышал аромат спирта, резкий и удушающий. Вдохнул глубже и задержал дыхание, ощущая на кончике языка новые-старые, почти полузабытые ноты чужого терпкого одеколона. Бумага и старое дерево, земля, белые, мелкие, полускрытые снегом цветы. Насмешливая улыбка и холодный проницательный взгляд.

— Готов, капитан? — спросила тень, стряхивая пепел прямо на пол.

— Алый? — неуверенно прошептал он, тень засмеялась, так знакомо вскидывая голову. — Алекс. Не может быть…

— И мертвые придут к живым, — напевно произнесла тень его друга, он узнал строчку из последней закрытой книги. — Где Саша, Скай? Где моя Саша?

Он пытался встать, но тело не слушалось — он мог только бессильно мотать головой, а теневая фигура приближалась к нему, как заведенная, повторяя только одну фразу:

— Где Саша?

И ему слышалось многоголосье, и фраза повторялась, билась, отражалась от стен и возвращалась к нему. Он поднял руки, сжал виски, зажал уши, но продолжал слышать все тот же вопрос.

— Я не знаю, — шептал он отчаянно, но голоса не стихали.

— Где Саша, Скай? Где моя Саша? — снова спросила тьма голосом Алекса.

— Она не твоя, — ответил он тихо. — Ее больше нет.

— Где моя Саша?

— Я не знаю. Ее нет, нет… — он продолжал шептать, но вопрос продолжал звучать.

Другие голоса теперь не задавали его, только Алекс, Алекс продолжал требовать ответа, а прочие — о, прочие были и того хуже.

— Не смог, — грустно простонала мама.

— Не справился, — процедил Мыш.

— Не спас, — шепнула на ухо Оля.

Скай закричал — и они исчезли, все они. Он зажмурился, попытался открыть глаза снова, но веки не слушались, их будто заклинило в странном положении — он видел тонкую полоску рассеянного серого света, видел подмигивающий отраженным светом фотоэлемент на замке двери, саму ручку, кусок зеркала, в котором отражались верхушки деревьев и фонарные столбы. Монотонное движение почти убаюкало его, когда дверь открылась.

Она тоже казалась сотканной из теней, но он видел лишь части целого: струящиеся по плечам и груди локоны, теплые глаза, тонкие пальцы. На миг фонарь осветил ее лицо — и оно было живым, настоящим, так не похожим на те тени-видения. Она опустилась на колени возле него, коснулась, неощутимо, будто перышком скользнув по лицу и замерев на шее на миг. Она всхлипнула, и ему остро захотелось, чтобы это было по-настоящему. Чтобы он мог обнять ее, мог успокоить, мог целовать эти пальцы, эти губы.

На грудь легла чужая ладонь, он почти мог почувствовать ее вес, не видел только. Зато видел лицо, глаза, в которых мешались отчаянная нежность и безумная боль. Ему показалось, что в свете они блеснули расплавленным серебром, жидкой ртутью, но миг — и они снова стали темными, влажными, непроницаемыми.

Скай снова видел только дверь, но ее пряди скользнули по плечу, он почувствовал прикосновение горячей коже к коже, услышал едва различимое:

— Господи…

Она шептала что-то еще, но он не мог разобрать ни слова. Скай попытался повернуться, чтобы заглянуть ей в глаза, но стоило шевельнуться — и голос затих, исчез. Вроде бы, он еще чувствовал прикосновение, но одна мысль, что она может исчезнуть, разлететься ворохом рваных теней, рассыпаться мириадами зеркальных осколков, заставляла его лежать, почти не дыша и вспоминать такой родной и такой забытый запах. Он закрыл глаза полностью: табак, ментол, кофе, металл — перед глазами возникало лицо, то самое, которое он успел рассмотреть, пока она опускалась на колени, то самое, которое он не видел столько лет, столько долгих лет.

В карие радужки вдруг будто плеснуло серебром. Они начали плавиться, меняться. Миг, другой — он смотрел в глаза Алека, невозможно близкие, невозможно красивые. Невозможно холодные глаза.

Скай резко сел, схватился за еще хранящее чье-то тепло плечо и огляделся. Но в купе не было никого, кроме него самого. Он встал, подошел к двери, взялся за ручку, но отпустил с тяжелым долгим вздохом. Слишком хорошо знал, что увидит: пустой коридор и мечущиеся по нему тени деревьев и фонарей.

Проклятая память.

Он бессильно опустился на пол, прислонился спиной к двери и все-таки позорно разрыдался.

***

Ей снился сон: она медленно, на цыпочках почти, кралась по вагону. Чуть слышно шуршала под ногами ковровая дорожка, за окнами проплывали деревья и поля. Она остановилась, вглядываясь не то в пейзаж — не то в свое отражение. Лицо скрадывали тени, она видела лишь провалы глаз, обнаженные плечи и струящиеся темные пряди, тяжелые локоны, бликующие серебром в лунном свете и красным золотом в свете фонарей. Она улыбнулась и пошла дальше. Вагон казался бесконечным, она все шла и шла, но дверь, будто подсвеченная зеленоватой рамкой, оставалась невозможно далеко. Мерный перестук колес отмерял ее шаги, ее время, а она шла, шаг за шагом продираясь сквозь нереальность, сквозь вязкую дымку из кошмара и собственного удушающего страха.

Дверь вдруг оказалась прямо перед ней, она скользнула пальцами по замку, тот послушно щелкнул — этот щелчок показался ей невообразимо громким. Она скривилась, прислушалась, но из купе доносилось только мерное дыхание. Она открыла дверь и вошла внутрь.

Скай лежал на нижней полке, она не могла понять спит ли он, глаза казались полуоткрытыми, но дыхание и расслабленные мышцы… Она смотрела на него, жадно, отчаянно. Она будто пыталась впитать этот образ, отпечатать его в памяти. Она хотела прикоснуться к нему, судорожно сжимались и разжимались в этой борьбе с самой собой пальцы. Наконец, она не выдержала: опустилась на корточки, заглядывая в лицо, протянула руку.

Кончики пальцев неощутимо, едва касаясь, прошлись по лбу, виску, погладили щеку, задержались на миг на обветренных, шершавых губах и скользнули к шее. Она прикусила щеку, сдавленно всхлипнула.

Это было невозможно.

Это было почти больно.

Она опустила руку ниже, ему на грудь, чувствуя отдающуюся в чужом теле вибрацию поезда, ритм дыхания, глухие и мерные удары сердца. Она прижалась лбом к его плечу и зашептала что-то, одними губами, сбивчиво и неразборчиво.

Он пошевелился — она замерла, только пальцы дрогнули вместе с его ресницами.

Он задышал ровнее — она осторожно убрала руку, поднялась и неслышно выскользнула из купе, чтобы бессильно опуститься на пол в коридоре рядом с вновь запертой дверью.

Ей было больно. Ей было так безумно больно.

И эта боль не имела формы.

Стана открыла глаза, чувствуя влагу на щеках и ресницах, мокрыми были даже волосы, даже подушка. Она облизала губы, горьковато-соленый привкус собственных слез заставил ее снова всхлипнуть и сесть на узкой полке. Место напротив пустовало, видимо Алина вышла в туалет или подышать воздухом, и сейчас Стана была этому искренне рада — она не смогла бы внятно объяснить подруге, что довело ее до слез. Сон, проклятый, еще более странный, чем раньше, сон. Он был слишком настоящим, слишком глубоко зацепили ее чужие чувства, в этот раз не прикрытые ничем. Она чувствовала себя так, будто подглядела в замочную скважину, и это ощущение было новым.

Сколько раз она была Алеком в своих кошмарах, сколько раз — но никогда она не чувствовала так. И никогда не оказывалась в реальности в настолько похожем на собственный сон месте.

Стана вытерла глаза, шмыгнула носом и встала. Надо было хоть умыться что ли. Она открыла дверь и выглянула в коридор вагона, точь-в-точь такой же, как и во сне, только никакие двери не подсвечивал зеленоватый свет, да и там у окон никого не было — а тут, прижав к стеклу ладонь, стояла врач из медблока. Алла, кажется?

На шум она обернулась и улыбнулась ей, как давней знакомой.

— Доброй ночи, — смущенно шепнула Стана, отвечая улыбкой на улыбку.

Алла кивнула:

— Не спится?

— Да, я, собственно… — она смешалась, и врач улыбнулась шире, делая приглашающий жест рукой.

Стана прошлепала мимо нее в сторону туалета, чувствуя себя, как в том сне. Тот же коридор, тот же шелест ковра под ногами. У ее отражения в окне были такие же черные провалы вместо глаз, а дверь — не подсвеченная, но все та же, — с каждым шагом становилась ближе.

С сухим щелчком открылась другая, в конце вагона, и она вздрогнула, глядя на идущую ей навстречу Алину. Чуть растрепанная после сна косичка покачивалась в такт ее шагам, напоминая змею, а взгляд раскосых, не скрытых очками зеленых глаз, завораживал. Стана замерла, пропуская улыбнувшуюся подругу мимо себя, потом на миг зажмурилась и пошла дальше, слыша еле различимый шепот за спиной — кажется Алина о чем-то говорила с Аллой.

Зеркало над умывальником отразило ее, такую же как с утра, но мечущиеся тени то и дело окрашивали волосы темным, меняли черты лица, и ей казалось, что она все еще спит, что она та девушка из сна, и откуда-то из глубин души поднималась та самая, отчаянная, не имеющая формы боль.

Она поплескала в лицо ледяной водой, вытерлась и вернулась в купе, кивнув Алле, как старой знакомой. Та странно сощурилась, но ничего не сказала, а Стане было все равно. Она легла обратно; подушка успела высохнуть, стук колес убаюкивал, и Стана как-то невозможно быстро провалилась в сон, успев только заметить, что Алина лежит на животе и смотрит в окно широко раскрытыми и странно пустыми глазами.

Почему-то Стане подумалось, что ей больно и что ее боль тоже не имеет формы.

***

Утром ничего уже не напоминало Стане о прошлой ночи.Кошмар забылся, поблек, стерся в памяти, надежно укрывшись обрывками вполне обычных снов, в которых она куда-то бежала, зачем-то ловила птиц и искала скрытую в книгах истину. Истина в форме бабочки улетела, заливисто хохоча, прежде чем Стана успела ее поймать, но напоследок осыпала ее ворохом мелких блесток, которые кружились, увлекали за собой, и она танцевала в них, смеясь, пока не проснулась.

Южное солнце за окном было невозможно ярким, Стана умылась, прихватила два стаканчика с растворимой гадостью, по недоразумению носящей гордое имя «кофе» и вернулась в купе. Алина уже тоже встала и даже собралась, зевала только и вертела в пальцах зажигалку, то и дело моргая и поправляя очки.

— Держи, чай кончился.

Алина улыбнулась в ответ, отпила и закашлялась.

— Боже, что за дерьмо?!

— Зато действительно бодрит, — засмеялась Стана, подруга скривилась. — Почти приехали.

— Ага. Красиво тут, — она смотрела в окно, чуть склонив голову на бок. — И небо такое…

— Яркое, — Стана договорила за нее и чуть печально улыбнулась. — Интересно, во время войны здесь тоже так было?

— Нет, — засмеялась Алина. — Ну, то есть, очень вряд ли. Говорят, тогда везде было некрасиво и серо. Можно спросить профессора, кстати.

Стана кивнула и начала складывать вещи, пристроив недопитую жижу на столике. Подруга же продолжила невозмутимо прихлебывать эту гадость, продолжая смотреть в окно, пока не скрипнула дверь, а в проем не просунулось насмешливое лицо Альки, который одним взглядом оценил их степень готовности и стал помогать Стане собираться. Алина похихикала и сбежала курить, вместе с вещами и жижей, причем прихватила обе порции. Впрочем, за избавление от этой отравы Стана ей была скорее благодарна.

Когда они закончили и вышли в коридор, Алина уже стояла там, о чем-то беседуя с Ли и Алексом, но она даже прислушаться не успела: Скай и Алла громогласно торопили остальных. Из поезда они практически эвакуировались; по дороге к части Скай терпеливо рассказывал все правила безопасности и показательно игнорировал шуточки на тему «все ли болтающееся отрежут невнимательным товарищам на летном поле». Стана с интересом вертела головой, пытаясь заглянуть во все окна сразу, и периодически останавливалась взглядом на Альке и Алине, которые буквально прилипли к своему окну и вглядывались в него с каким-то странным выражением лица. Она никак не могла понять, что это — надежда? Печаль?

Пока она раздумывала, пришло время выбираться. Скай уверенно вел их вперед: прямо, налево, два пролета наверх и третья дверь прямо по коридору. Когда они шагнули в квадратную комнату без окон с двумя диванами, парой кресел и столиком между ними, он почему-то засмеялся, тихо, но как-то по-настоящему, и чуть слышно прошептал:

— Наконец-то дома.

А Стане вдруг снова стало очень больно.

========== Акт седьмой — Quis custodiet ipsos custodes? (Кто устережёт самих сторожей?) ==========

Итак, жизнь продолжается. Она может показаться страшной или прекрасной в зависимости от того, как на нее смотреть.

(Эрих Мария Ремарк, «Тени в раю»)

Блэк смотрел, а он не отводил взгляда. Темные глаза насмешливо щурились, да и поза не соответствовала положению: несмотря на скованные руки, Ден сидел свободно, откинувшись на спинку стула. Расправленные плечи выглядели не напряженно — расслаблено. Он улыбался уголком губ и смотрел в ответ, Кириллу чудился вызов в этом взгляде. А может, не чудился. Может, был.

— Не планируешь отвечать? — холодно осведомился он.

— Не знаю. Не слышал вопросов, — пожал плечами сумасшедший мод.

Звонко зазвенели по металлической поверхности стола цепи, Кирилл скривился от громкого звука и отошел к дальней стене.

— Ты сказал ей, что он был сломанным. Что ты сказал ей после?

— Не помню, — Ден широко улыбнулся.

Кирилл отвернулся и выругался сквозь зубы. Позиция была простой и удобной, не проясняла только ни на йоту. Что этот мудак сказал Стане тогда, на том свидании. Он видел на записи — шевелящиеся губы, ее меняющееся лицо. Их остановили моментально, Стану вытащили из комнаты, ему не дали продолжать, но клятый мод упрямо молчал о содержании собственных слов.

— Простой вопрос, Денис. Простой вопрос, простой ответ, и мы закончим. Что ты ей сказал? Можно не дословно.

— Я. Не. Помню.

Блэк вздохнул. Этот допрос выматывал, выматывал как ничто иное. Ден не шел на контакт, черт знает, почему. Возможно, ему не нравились те, кто остался на свободе. А может, правы были психологи, и десантник не уважал штабных крыс. Не исключено и что он сам, Кирилл, был прав — и чертовому другу Алека не нравился именно он. Кир хорошо помнил, как набросился на него этот психованный после конца войны уже, еще в части. Помнил холодный взгляд и жесткие, жестокие удары. Он пытался закрываться, не помогало. Ден хорошо знал, куда и как надо бить. Когда он закончил и стоял, стирая с рук кровь, Блэк спросил, прохрипел: «За что?»

Десантник в ответ только скривился и сплюнул. Не стал отвечать, но Кир и так знал ответ. И за что, и за кого. Жаль, сейчас не знал.

— Денис, — он прошелся по комнате и наконец сел напротив, — ты модификант. Военный модификант, без ограничений. Ты не употреблял средств, останавливающих процесс, к тебе не применяли никаких лекарств, седативов в течение последних нескольких лет. Ты, мать твою, — голос взлетел и сорвался, — ты помнишь каждый день, каждый миг, каждую сраную секунду своей жизни. Хватит пиздеть, Ден. Что. Ты. Ей. Сказал?

Мод рассмеялся, весело и немного безумно. На лице заиграла улыбка, настоящая, широкая, непритворная.

— Так бы сразу. Таки позволь вопросом на вопрос — отчего тебя это так интересует?

Да, ебаный же ж стыд. Кирилл ударил ладонью по столу, выругался, глубоко вдохнул. Надо было успокоиться, нельзя было позволять этой сумасшедшей твари так легко выводить себя на эмоции. Надо было, но не получалось.

— Откровенность за откровенность? — спросил он, чуть успокоившись.

— Ну, давай попробуем.

Это было бы игрой на грани, если бы бывший десантник мог хоть кому-то рассказать об услышанном. Но он не мог. Просто выебывался, не имея никаких контактов с внешним миром. Просто длил допросы, наслаждаясь хоть каким-то общением, по мнению психологов. По их же мнению, его надо было заинтересовать. Что ж, пусть так.

— Скажем так. У меня есть основания предполагать, что твой дружок на свободе.

Ден присвистнул.

— О, подожди. Ваш совсем-совсем мертвый Алый вылез из могилы? Зомби-апокалипсис близится?

— Он не умер, — Кирилл скривился, а мод напротив вдруг замолчал и стал серьезным.

— Блэк, последнее, что я слышал об Алеке — и то от Станни — это что он покончил с собой.

— Я в курсе. И все еще хочу знать, что ты сказал ей после.

— Что не верю, — темные глаза смотрели открыто и прямо, кажется, он наконец не издевался и не врал. — Я сказал ей, что не верю, Блэк. Сказал, что Алек, которого я знал, скорее разрушил бы этот мир, чем себя. Ты доволен?

— Нет.

— Какого хуя тебе еще надо?! — вдруг взорвался десантник. — Ты спросил, я ответил. Проваливай. Охрана!

Никто не отозвался на его крик, следовало бы удовлетворенно улыбнуться, следовало бы показать свое превосходство, надавить сильнее, но он не мог, просто не мог избавиться от сжимающего горло страха. Иррационального, безумного страха, что этот конченный модификант прав.

— Я согласен с тобой, Денис. В этом проблема.

Темные глаза на миг закрылись.

— Блэк, спроси, блядь, по-человечески уже. Я отвечу и разбежимся, мне эта светская хуета удовольствия не доставляет. Чего ты хочешь?

— Твоего мнения…

Десантник заржал.

— Ну и в какой момент я стал экспертом по Алеку? — подхихикивая проговорил он, и Кирилл улыбнулся тоже.

— Вы общались, насколько я помню.

Взгляд Дена стал теплее, каким-то… мечтательным? Кирилл не мог подобрать точного определения, но это было непривычно и неправильно. Никто не должен был так смотреть, вспоминая проклятого Алека. Никто.

Почему же почти все — смотрели?

— Общались. Чего ты хочешь?

— Допустим… — он помедлил, подбирая слова. Это было почти физически тяжело, говорить, как есть. Это было почти физически больно, признавать свои ошибки. Но ложь не поможет услышать ответы, к сожалению. — Допустим, что Алек действительно пытался покончить с собой. Допустим, у него не получилось.

— Самоубийство для привлечения внимания? — Ден склонил голову набок, потом скривился. — Не, не верю. Не про него.

— Нет, не для привлечения. Настоящее, просто оказался слишком живучим, — Кир усмехнулся. — Вам это свойственно, знаешь ли.

— Допустим. Не понимаю причин.

Да, мать его! Проклятые вары, чертовы стратеги, которые тянут и тянут, которые хотят все, чтобы составить общую картину! Суки. И почему только он — аналитик — не может так? Почему для него поступки Алого — чертов белый лист, заполненный абстрактными линиями без логики и последовательностей?

Иногда Блэк остро жалел о том, что был слишком человеком.

— Были у него причины, были. Позволь не распространяться. Весомые причины.

— Ооо-кей, — протянул Ден в ответ и примиряюще поднял руки, цепи снова звякнули по столу, но куда тише, чем раньше. — Алек попытался покончить с собой, но выжил. Что дальше, Блэк?

— Его спасли. Пришел в себя. В полном неадеквате.

— Не узнавал людей? — в голосе был живой и неподдельный интерес.

— Бросался на людей.

— А. Понял. Дальше?

Казалось, напротив сидит не человек — машина. Казалось, в глазах бывшего десантника бегают цифры, хотя это была просто игра света в черных зрачках.

— Допустим, — слово вспомнилось очень вовремя, — его пытались лечить. В какой-то момент он пришел в себя, но только угрожал. И наделал достаточно херни, чтобы его продолжили… — он помедлил, — лечить.

— Скажи уж прямо — калечить.

— Нюансы, — Блэк махнул рукой, Ден криво улыбнулся и кивнул, демонстрируя готовность слушать дальше. — В какой-то момент он полностью перестал реагировать на внешние раздражители.

— Качественно пытались раздражать? — с густой иронией в голосе спросил он и добавил. — Допустим.

— Очень качественно, — признал Кирилл, кривясь.

Десантник расхохотался.

— Становится все интереснее. Продолжай.

Слово прозвучало как приказ, но Кирилл пропустил мимо ушей:

— Допустим, его отправили в санаторий, аналогичный здешнему. Поселили в скромный домик, оборудованный специально для нейров, — Ден вздернул бровь, и он пояснил. — Эти твари удаленно подключаются к программируемой электронике, имеющей доступ в сеть. Ее там не оставили.

— Продолжай.

— Допустим, к нему со временем получили доступ пара человек. Допустим… — Кир задохнулся, замолчал и сипло продолжил лишь спустя несколько секунд. — Допустим годом позже охрана поселка была расстреляна, один из имеющих к нему доступ, а по совместительству один из тех, кто пытался его «качественно раздражать», бесследно исчез. Допустим, в подвале его дома нашли труп, вернее биомассу. Чью неизвестно.

Ден вдруг рассмеялся, радостно, счастливо. Смеялся и смеялся, не обращая внимания ни на цепи, стучащие по столу, ни на острые грани браслетов, в кровь режущие запястья, ни на бешеный взгляд Кирилла. Ни на что. Потом успокоился, все еще подхихикивая, и посмотрел прямо на него, иронично, насмешливо и… с жалостью?

— Ну, пиздец тебе, товарищ генерал. Ты это услышать хотел?

— Ты тоже считаешь, что он сбежал? — Ден только закатил глаза и посмотрел на него, как на идиота. — Так вот, мой вопрос, куда он пойдет?

Десантник молчал, барабаня пальцами по столу. С отворота рубашки медленно капала слишком густая для человека кровь.

— Я не верю, что он откажется от мести, Блэк. Он пойдет к вам, к тем, кто его, как ты выразился «раздражал». К тем, кто его запер. Альтернативный вариант — к Скаю.

— То есть, — страх снова сжал горло, — если Скай и его мучители примерно в одном месте…

— То ищи его там. С девяностопроцентной вероятностью. Десятку на то, что он нажрался вашего гостеприимства по горло и съебал в теплые края или все же умер. Я ответил на твой вопрос?

— Да, — он замолчал, пытаясь справиться с накатывающей паникой. — Денис, а если Скай и его мучители окажутся в разных местах?

Десантник вздохнул.

— На время, навсегда? — устало уточнил он.

— На время.

— Он пойдет к Скаю, не удержится.

Блэк кивнул.

— Охрана, — четко сказал он в комм, дверь тут же распахнулась. — Спасибо, Денис.

— Не благодари. Надеюсь, тебя он добьет.

Психованный мод сплюнул на пол и вышел, послушный охране, а Кирилл все продолжал сидеть, сжимая пальцами холодный металл стола и глядя на темные пятна напротив. Кровь, чужая кровь. В их жизнях было так много чужой крови…

Перед глазами стояли белые бедра и багрово-коричневые потеки на них.

Он не хотел — так.

Рядом со Скаем. Надо ехать в часть, надо смотреть личные дела всех, кто там сейчас есть. Надо искать, надо найти его раньше, чем он найдет способ…

Убить его?

Проклятый. Блядский. Алек.

***

Невозможно голубое небо впечатляло даже из окна, Стана как зачарованная смотрела в бескрайнюю синь и не верила, ни капельки не верила, что оно настоящее. Это небо казалось нарисованным, чьей-то умелой рукой или компьютером, оно было бесконечным, ярким, далеким и потрясающим. Редкие перья облаков — белые кляксы — выглядели как отпечатки кисти, тонкие и широкие, короткие и длинные линии, лишь оттеняющие переливы основного цвета.

Глядя на это небо, она не замечала времени: минуты, часы — пролетали секундами. От одногруппников Стана лениво отмахивалась, продолжая рассматривать голубую гладь, жаль, от Аллы не получилось. Впрочем, она взглянула на часы и мысленно согласилась — пора уже было начинать занятия. Давно пора, но руководитель их практики в лице Ская где-то шлялся. Она с сожалением оторвалась от созерцания потрясающего местного небосклона и присоединилась к остальной «поисковой группе». Весьма неудачливой, надо признать: ни в столовой, ни в диспетчерской — профессора они не нашли.

Алька с друзьями ушли в сторону поля и ангаров, Алекс вел их вперед, будто точно знал дорогу, Стана могла только подивиться такой уверенности в себе, покачать головой и последовать за Аллой, которая не менее спокойно пошла в сторону комнаты потерявшегося профессора.

В коридорах пахло краской и чем-то химическим, последствия недавнего ремонта. Стане было любопытно, как выглядело это место до него? До ремонта, до мира, до войны? Воображение отчего-то рисовало серые стены, частично разбитые и забитые фанерой окна, но она трясла головой и образы пропадали, терялись, сливались с обшитыми пластиком и металлом стенными панелями, с высокими и узкими рамами, прозрачными до боли стеклами, с которых даже транспортировочную защиту кое-где снять не успели. Все вокруг было очень чистым, очень новым, очень вылизанным, почти хрустящим на вкус.

А ей отчаянно хотелось оказаться здесь — до.

Стана улыбнулась своим глупым мыслям и остановилась вместе с Алиной за спиной врача, прямо перед пахнущей клеем и фанерой дверью. Алла постучала, звук мерным рокотом разошелся по коридору, отдаваясь легкой вибрацией в воздухе, стенах. Ей почудилось, что все вокруг расходится волнами, расширяясь и сжимаясь, мир на миг расплылся перед глазами, но за дверью послышались шаркающие шаги — и все снова обрело четкость и плотность.

Ручка медленно повернулась, потом вернулась на свое место. Кто-то сдавленно застонал, Стана недоуменно огляделась и лишь потом поняла, что звук шел из-за двери — нахмуренные брови врача убедили ее в этом окончательно. Алла решительно потянулась к ручке, но дверь распахнулась раньше, чем она успела до нее дотронуться.

Скай стоял, прислонившись к косяку и медленно моргал. Очень медленно, силясь сфокусировать на них взгляд, но не в состоянии сделать это. Кажется, они его разбудили? Стана неуверенно улыбнулась, он зажмурился, прижимая ладонь к глазам, с нажимом проводя по переносице, скуле, щеке.

— Что? — прохрипел профессор и закашлялся. — Сколько времени?

— Ты проспал, — Алла как-то очень задумчиво изучала его лицо. — Влад, все хорошо?

Он кивнул, но даже Стане этот кивок показался каким-то неуверенным. Скай не без труда оторвался от косяка и пошел вглубь комнаты, его пошатывало. Наверное, если бы здесь пахло спиртным, она бы даже не удивилась такому состоянию профессора. Но ничего, кроме резкого запаха кофе в воздухе не чувствовалось.

Скай схватил со стола чашку и осушил ее в пару глотков, только кадык дернулся. Поставил обратно, чудом не уронив и не свалившись сам.

— Не спалось, — все еще хрипловато сказал он. — У ангаров меня подождите, я скоро.

— Хорошо.

Алла обняла их с Алиной за плечи и повела обратно, а Стана с трудом давила в себе желание обернуться. Что-то же было не так? Ну, ведь точно!

Она даже почти определилась «что», когда из ворот впереди показался кусочек того же невозможного неба, серая гладь покрытия взлетки — и Стана забыла обо всем. Одна из машин уже была предусмотрительно выведена на поле, Алекс, Ли и Стас скакали вокруг нее, щупая все, до чего дотягивались. Алька стоял чуть в стороне и наблюдал за друзьями с широкой, чуть насмешливой улыбкой. Они подошли к нему, он обернулся и улыбнулся еще шире.

— Большие мальчики и их большие игрушки, прошу любить и не жаловаться, — он картинно поклонился.

— А ты ростом не вышел? — Алина вздернула бровь.

Друг на пару секунд скорчил обиженную гримасу, но не выдержал, и они втроем расхохотались под снисходительным и веселым взглядом Аллы. Стана оглянулась на ворота, прислушиваясь к ленивым подначками Алины и Альки: они не пытались всерьез обидеть друг друга, просто острили и хихикали — но Ская не было, наверное, все еще приходил в себя после такого странного пробуждения, после утра, наставшего почти вечером. Она оглянулась еще, мысленно махнула рукой и побежала к истребителю, провожаемая громким хохотом самых выдержанных товарищей. В конце концов, большие игрушки могут быть и у больших девочек. Да.

Впрочем, Алька и Алина присоединились к ним минутой спустя. Подруга как-то зачарованно скользила пальцем по блестящей обшивке, ее глаза непривычно блестели, а Алька украдкой тоже прикасался ко всему, чему мог. Максимально незаметно и максимально невозмутимо, волнение выдавал только дергающийся уголок губ.

Истребитель, пусть и учебный, взлетная полоса, ангары — это все было настолько нереальным, настолько фантастическим. Стана так увлеклась, что даже не заметила момента, когда появился профессор, уже собранный и улыбающийся, как обычно. Вздрогнула на приказ строиться, кое-как заняла свое место — почему-то первое с начала — и замерла, вслушиваясь в инструктаж. Летать в паре со Скаем — это успокоило, управлять самой — взволновало. Стану била мелкая дрожь, она не прекратилась даже в кабине, уже с надетым комбезом, уже с надетым шлемом.

— Не мандражируй, — насмешливо зашипело в наушниках. — Машина трясется.

Стану затрясло еще сильнее, Скай расхохотался и хлопнул ее по плечу.

— А если я… — неуверенно прошептала она и осознала, что забыла включить гарнитуру. Щелкнула кнопкой. — А если я все не так сделаю?

— То все так сделаю я, — она не видела его лица, но почему-то была уверена, что Скай улыбается. — Не бойся, Стан.

Она вздохнула и неуверенно, но привычно — заученными на уроках за тренажером движениями — заскользила по сенс-панели. Тренажер вибрировал тоже, но здесь — здесь все было не так. Под касаниями ее пальцев оживала вся машина, с глухим рокотом, с мерным гудением, будто она будила спящего зверя. Стана скользнула рукой вверх, мир сдвинулся. Стана зажмурилась, пальцы судорожно сжались вокруг бесплотной имитации штурвала.

— Не могу, — хрипло шепнула она, снова забывая включить передачу, но сразу исправилась. — Не могу.

— Хорошо, — облитые перчаткой пальцы коснулись плеча. — Давай я.

Что-то неуловимо изменилось в нем, во всей его позе. Она не знала этого Ская, она никогда не видела его, такого: собранного, сосредоточенного, с отрывистыми и резкими, отточенными движениями. Там, где она пыталась быть профессиональной — он был. Пальцы перебирали воздух, а ей казалось, он видит панель: другую панель, другие кнопки, другие рычажки. Истребитель мчался по взлетке, потом оторвался — Стана подавилась вдохом, она будто осталась на земле, а душа — душа летела вместе с машиной, вместе со Скаем.

Он провел пальцами по выступу над их головами и потолок стал прозрачным, и небо было над ними, вокруг них, ярко-голубое, бескрайнее и такое близкое. Скай засмеялся, захрипело в наушниках, резко дернул рукой — и все снова перевернулась, и она опять была будто вне своего тела, будто в невесомости, а внизу — под ней — была земля, далекая и схематичная, словно рисунок на фантике, мелкий, почти неразличимый. Скай снова рассмеялся и она засмеялась вместе с ним, закричала, заплакала.

Она так и не смогла взять управление на себя, не в этот их полет. И еще долго сидела в кабине не двигаясь, когда они уже сели. Кружилась голова, перед глазами плавали точки, тело казалось невыносимо легким, но восторг — восторг не отпускал, не исчезал и прорывался слезами и смехом, смехом и слезами. Скай помог ей спуститься — она упала на колени, упираясь в покрытие руками и плача. Кто-то обнял ее, поднял, увел к воротам. Кто-то усадил ее на землю у стены, она не видела лица сквозь слезы, но цеплялась за чужие предплечья и держалась изо всех сил. Это длилось бесконечно долго, бесконечно. Ровно до тех пор, пока она не разглядела темную точку в небосклоне, выписывающую замысловатые восьмерки, еще какие-то непонятные фигуры. И тогда слезы вдруг остановились, а через подступающую панику пробилось еще какое-то новое, непонятное чувство, сжавшее горло стальным кольцом.

— Это что, мы так же что ли?.. — она моргнула, вытерла глаза, повернулась.

Алина сидела рядом и улыбалась, глядя на нее.

— Куда скромнее. Ли что-то разошелся, или это профессор развлекается.

— Нет, он… — Стана задохнулась.

Как можно было объяснить ей, что он не такой? Что он бы не стал так, если бы Ли не сам? Что он…

— Шучу, Стан, не заморачивайся, — Алина прикрыла глаза, опираясь на стену и обнимая руками колено. — Как ощущения от первого полета?

— Жутко, — она ответила раньше, чем осознала свой ответ.

Алина расхохоталась, на мгновение Стане этот смех показался еще более жутким, чем ее недолгий полет, но мгновение прошло, а подруга сидела, все еще хихикая и бросая на нее веселые взгляды. Стана засмеялась тоже, вдруг ясно представляя, как это выглядело со стороны — ее реакция, ее ступор, ее слова.

— Да уж, — выдавила она сквозь смех, — кажется, летать это не совсем мое.

— Совсем не твое, я бы сказал, — черт знает, когда они успели сесть, но Скай уже стоял рядом и вертел в пальцах сигарету. — Зато Ли вот отличился.

— Хорош? — с интересом спросила его Алина, прежде чем Стана успела хоть что-то ответить.

— Фантастически. Напомнил мне одного из ребят, с которыми я учился, тоже Алекс… — Скай осекся.

Стана заглянула в его помрачневшее лицо и поднялась, извиняясь.

— В душ хочу, — сказала она. — Надеюсь, ничего не пропущу, профессор.

— Мы продолжим завтра, — ответил он, прикуривая. — Темнеет.

Небо действительно краснело, переливалось всеми оттенками от розового до алого, до яркого, как кровь, как гранаты на спрятанном среди вещей ордене, алого цвета. Стана улыбнулась и ушла, не оборачиваясь, чувствуя терпкий запах дыма и боль, не имеющую формы, но, сегодня, имеющую имя.

Алый.

После душа, после ужина, перед сном она выглянула в окно — и небо уже не было ни голубым, ни красным. Густо серое, стремительно темнеющее, оно превращало ангары и лес в бескрайнюю черную пустыню. Стана выключила свет и вглядывалась во тьму до тех пор, пока глаза не привыкли, пока в изменчивом звездном свете ей вдруг не показалось, что на крыше ангара сидит тонкая одинокая фигура и смотрит в небо.

Показалось.

Стана решительно закрыла глаза.

========== Акт восьмой — Fata viam invenient (От cудьбы не уйдешь) ==========

У войны памяти нет. Никто не осмеливается осмыслить происходящее, а после уже не остаётся голосов, чтобы рассказать правду, и наступает момент, когда никто уже ничего в точности не помнит. Вот тогда-то война снова возвращается, с другим лицом и другим именем, чтобы поглотить всё, что оставила за собой.

(Карлос Руис Сафон, «Тень ветра»)

Следующее утро было приятнее в разы: самое страшное уже позади. Стана улыбалась, оживленно болтала с изнывающим от предвкушения Алькой и насмешливой Алиной. Завтрак показался ей необычайно вкусным, разминка — легкой и приятной. Поле, взлетная полоса и истребители вызывали у нее все тот же священной трепет, никакая жуть полета не могла этого изменить. Разве что добавилась светлая грусть, легкая жалость от того, что все это — определенно — не для нее.

Пока летали Стас и Мари, весь вчерашний день провалявшаяся в медчасти с мигренью, Стана болтала с Алиной и Алькой. Кажется, они все-таки нервничали, оба. Алька то и дело поправлял комбез и теребил отстегнутые перчатки, а подруга сидела на земле и курила, одну за одной. Щелчок зажигалки, облачка дыма, последний резкий выдох — и по новому кругу: щелчок зажигалки…

— Вредно же, — скривилась Стана на, кажется, четвертой по счету сигарете.

Алина только рукой махнула и затянулась поглубже.

— Вечная жизнь никому из нас не светит, — философски пробормотала она, выпуская струйку дыма сквозь сложенные трубочкой губы.

— Не переживай, — Стана уселась рядом и положила руку ей на плечо. — Ты там не одна будешь, Ска… Профессор, если что заберет управление и все сделает. Все будет хорошо, правда.

Плечо под пальцами дернулось, Алина вдруг широко и искренне улыбнулась. Рядом закашлялась Алла, наверное, порыв ветра донес дым и до врача, на всякий случай дежурившей на поле. Алла подошла к ним и требовательно протянула к Алине руку.

— Зажигалку отдай, — спокойно сказала она.

Подруга спорить не стала, только прикрыла глаза и вздохнула, вкладывая в чужую ладонь кусок яркого пластика с какой-то рекламной надписью. Врач невозмутимо убрала зажигалку в карман пиджака и снова отошла подальше, напоследок улыбнувшись идущему к ним Скаю.

— Травитесь?

Профессор сегодня выглядел почти ненормально веселым, наверное, ему действительно нравилось летать, наверное, он был действительно счастлив быть здесь, с ними. После вчерашнего полета Стане вообще казалось, что он по-настоящему жил только в кабине.

— Травлюсь, — подтвердила Алина. — А он готов к труду и обороне. Можно, я последней пойду, профессор?

Скай засмеялся, кивнул и увел не сопротивляющегося, но поминутно оборачивающегося Альку за собой. Алина смотрела им вслед, серьезно и грустно. Стане показалось, что ей отчаянно хочется туда, на место друга, которому она сама же и уступила. Но Алина молчала, и Стана тоже не стала ничего говорить, просто сидела рядом, так и не убирая руку с ее плеча, и смотрела в небо, где чуть различимой точкой скользили Алька и Скай, наверняка, выписывая замысловатые пируэты и наслаждаясь полетом. Все то, чего она сама так и не смогла. Когда машина замерла на покрытии, Стана с трудом удержалась от того, чтобы не вскочить, чтобы не побежать к ним, туда. Помогло ощущение плотной ткани под пальцами и въевшийся в волосы, казалось, намертво запах табака.

Они вылезли практически сразу, Скай хлопнул Альку по плечу, что-то сказал. Друг мотнул головой. Даже издалека профессор выглядел радостным и оживленным, а вот одногруппник… убитым? Стана не понимала, но они подходили все ближе, можно было уже хорошо разглядеть нахмуренные брови и плотно сжатые губы. Что-то было не так, но она никак не могла понять — что. Пальцы сжались, но Алина осторожно сняла ее руку с своего плеча и встала, широко улыбаясь и Скаю, и Альке.

— Как оно? — спросила она, поправляя комбез и застежки уверенными, будто отработанными движениями.

— А он хорош! — профессор рассмеялся. — Ваша очередь, сударыня.

— Клятвенно обещаю вас разочаровать, — хихикнула Алина в ответ и пошла следом за уже отвернувшимся и торопящимся обратно к машине Скаем.

Алька опустился на ее место и вздохнул, прижимаясь затылком к стене.

— Не понравилось? — осторожно спросила Стана, отчаянно желая и столь же боясь ответа.

— Понравилось, — друг снова тяжело вздохнул. — Не понимаю, как от этого можно отказаться.

Признаться честно, она не понимала, как на это можно согласиться, но это она. А Алька имеет полное право на свое мнение. Стана пожала плечами.

— Так не отказывайся.

Друг дернул уголком губ, но разговор поддерживать не стал — следил взглядом за набирающим высоту истребителем так же, как они с Алиной смотрели за ним самим в небе. Он был странно печальным, на миг Стане даже показалось, что в его глазах мелькнули слезы. Мелькнули — и пропали, скрывшись за слишком полной, нехарактерной пустотой. За этот почти год она видела Альку разным, но таким — никогда.

Машина превратилась в темную точку, она уже совсем не могла разглядеть ее на небе, Скай и Алина были где-то высоко-высоко. Навряд ли она его разочарует. Девочка. Человек. Совсем человек, которая оказалась во всем равна модам. В отличие от нее. Да, навряд ли она его разочарует. Стана улыбнулась и произнесла это вслух, друг улыбнулся тоже, равно как и подошедшая к ним Алла.

Зрачки врача быстро двигались, похоже она могла видеть точку истребителя и следила за ней. Стана даже позавидовала — иногда ей остро хотелось перестать бояться. Набраться сил, смелости, лечь в репликатор и выйти оттуда такой же, как сейчас. Только чуть лучше. Чуть более похожей на своих героев, на Алого, на Ская.

На Алека. Она прикрыла глаза, вспоминая совершенное лицо, стальные глаза и красивую улыбку. Как у него это получалось, улыбаться ей так — словно только она и была в мире? Единственная. Неповторимая. Особенная.

Шум стал сильнее, Стана открыла глаза, глядя на снижающуюся машину, которая вскоре плавно коснулась земли и поехала дальше. Почти без толчка, без удара.

— Совершенство, — шепнул Алька рядом, она кивнула.

Наверное, садился Скай, ни у кого больше бы не получилось так: красиво и идеально, ровно под тем углом, когда истребитель будто соскальзывает на покрытие. Никто бы не смог, ни из модов, ни из людей.

Кабина открылась, профессор помог спуститься Алине и вылез сам, он о чем-то говорил, бурно жестикулируя, а она запрокидывала голову, еще сжимая под мышкой шлем и, кажется, смеялась. Он забрал шлем, кинул его в кабину, они, наконец, пошли сюда. Стана ерзала на месте, Алька печально улыбался, глядя то на нее, то на них, но Стана почти что этого не замечала. Так, на краю сознания что-то скреблось.

Она могла смотреть только на Алину и Ская, которые поразительно похожими движениями достали из карманов — слава Богу, из разных — пачки, вытащили по сигарете и вертели их в пальцах. Скай — перекатывал, Алина — именно крутила.

— Как ощущения? — спросила Стана, когда они подошли уже совсем близко.

Скай остановился и прикурил, улыбаясь и с прищуром глядя на ее подругу, а сама подруга засмеялась, прикусывая губу, пригладила растрепавшиеся у лица пряди.

— Страшно. Круто. Потрясающе, — она шумно выдохнула. — Нет слов, Стан. Просто нет слов.

— Понравилось? — спросила Алла, отлипая от стены.

— Ты еще спрашиваешь?! — Алина засмеялась громче, засунула в рот сигарету, похлопала по карманам и повернулась к Скаю. — Профессор, у вас…

Алла вложила ей в ладонь отобранную раньше зажигалку. Подруга сощурилась, усмехнулась и прикурила, закрывая глаза и глубоко затягиваясь. Что-то новое и незнакомое было у нее в лице, в глазах, прямо как у Альки, как будто эти полеты раскрыли, проявили в них неизвестную ей грань. Стана почти жалела, что так сильно испугалась вчера и не решилась ничего сделать сама.

— Вы потрясающе сели, профессор, — сказала Стана, отметая сожаления в сторону.

— Это… — начал Скай, но не успел договорить.

Алька вдруг вскочил и ударил кулаком в стену. В его глазах стояли слезы, на этот раз — настоящие, не придуманные играми ее разума. Он смотрел на Ская и Алину, смотрел отчаянно и с каким-то непонятным Стане чувством, а потом — прежде чем Алла потянулась к нему, прежде чем сама Стана успела хоть что-то сказать — ударил стену еще раз и сорвался с места, куда-то убегая, в сторону леса.

— Аль, — крикнула она, но он не замедлился, не откликнулся и не остановился.

Стана растерянно обернулась. Скай хмурился, глядя на лес, в котором скрылась фигура ее друга, Алла прикасалась к стене, куда впечатался его кулак и смотрела на профессора.

Только Алина курила с плотно закрытыми глазами, и из-за солнца, из-за дыма, из-за странных бликов света на ее лице — Стане казалось, что она тоже плачет.

***

Алька не вернулся — ни через полчаса, ни через час. Сначала спокойная, хоть и ни черта не понимающая, Стана нервничала все сильнее, да, все они нервничали. И это настроение передавалось по кругу, росло и ширилось. В итоге, вполне закономерном, Скай не выдержал и предложил им с Алиной прогуляться. Подруга пожала плечами и согласилась, Ли с Алексом уговорили остаться в гостиной — а ну как разминутся, и Алька вернется раньше?

Солнце немилосердно жарило, совсем недавно пройдя свой зенит. Стана щурилась и максимально торопливо шла к деревьям, стремясь скрыться в тени. Алина воспринимала жару намного легче, она даже завидовала в этом подруге, а потом смотрела на веснушки, сероватую кожу — и прекращала завидовать. Стана была красивой, ну, объективно, а Алина… наверное, могла бы быть, признала Стана для самой себя. Если бы научилась нормально краситься, если бы следила за собой, если бы. Слишком много «бы», а так, среди множества модификантов, подруга вызывала жалость, симпатию. Все что угодно вызывала, но не восторг. Не желание сказать, как она прекрасна, восхититься чем-то кроме ярких зеленых глаз. Зато глаза запоминались, как следует.

Будто услышав ее мысли, Алина обернулась и сверкнула той самой яркой зеленью из-под очков. Стана улыбнулась.

— Тут даже дороги нет, профессор, — Стана давно удивлялась, что Алина никогда не называет профессора Ланского Скаем, и лишь сейчас сообразила, что ей-то он этого и не предлагал никогда. — Куда идти-то?

— Прямо.

Холодно и равнодушно. Хорошее настроение Ская будто стерли, как только они вернулись с поля. Может из-за «побега» Альки, а может что-то случилось, Стана не знала. Видела только, как он становится все мрачнее, как сжимаются губы, а глаза становятся прозрачными и почти злыми. Таким — он ее даже немного пугал.

Алина пожала плечами и, кажется, хотела сказать что-то еще, но Стана торопливо потянула ее за собой. Старый, почти избытый страх проснулся и шевелился где-то в глубине души, распуская по всему телу свои ядовитые щупальца. Частило сердце, дрожали пальцы. Идти было тяжело, но — надо. Иначе, мало ли. Стане вспомнилось, что на том свидании она так и не спросила отчима, за что. За что ей все это? За что он убил ее мать? Просто, за что?

Они пробирались сквозь невысокий кустарник, и она совсем потерялась в собственных мыслях, когда Алина остановилась. Стана врезалась в нее и с трудом устояла на ногах, потом опасливо выглянула из-за плеча замершей подруги. Нет, впереди не было ни диких зверей, ни деревьев — только небольшая полянка рядом с узкой речкой, скорее даже ручьем. И из примечательного — гранитная плита.

Искали Альку, а нашли чью-то могилу. Стана вздохнула, обошла Алинку и пошла вперед, ближе. Рядом шел Скай, все такой же хмурый и неожиданно серьезный, словно часть его дурного настроения растворилась в этой неожиданной находке. Он остановился рядом с надгробием и замер, разглядывая камень, Стана остановилась тоже. Красиво. Стилизованный шрифт, росчерки, складывающиеся в истребитель и надпись, надпись, от которой кружилась голова и сжималось сердце:

— Алекс Литвинов, — голос сорвался и захрипел. — Алый. Погиб, но…

Она замолчала, почти удивленно глядя на выбитые в камне даты. Год рождения, да, она хорошо знала, хорошо помнила и этот год, и число, и месяц. Но год смерти? Цифра не совпадала ни с годом модификации, ни, тем более, с самоубийством вполне себе живого Алого.

Алина подошла ближе, мягко ступая по траве. Стана даже вздрогнула, когда внезапно увидела ее рядом, но подруга не рассмеялась, не обернулась даже. Она внимательно рассматривала плиту, только пальцы дрожали и тянулись прикоснуться, как к святыне, как в музейному экспонату. Все они такие. Все они с ума сходят по этой войне, по этим героям, непонятно только, что сами герои об этом думают.

— Господи… — чуть слышно прошептал Скай, губы продолжали шевелиться, но больше она не могла разобрать ни звука.

Молился? Вспоминал? Разговаривал с другом?

Но Алый ведь жив?

— Даты неправильные, — растерянно сказала Стана вслух и посмотрела прямо на профессора.

Тот отвел взгляд и вдруг встрепенулся, резко разворачиваясь. Она повернулась следом — у дерева стоял Алька, откуда взялся только? Вышел из леса к ним? Слез с дерева, собственно? Она не понимала, а друг не торопился объяснять, просто смотрел, не на них даже — сквозь них, на надгробие.

— Он ведь пережил тот год, профессор, разве не так? — такой неживой голос, такой… модифицированный. — Зачем живому могила?

Скай промолчал. Стана услышала тихий и долгий вздох Алины, повернулась к ней, но подруга продолжала стоять со своим ничего не выражающим лицом и разглядывать гранитную плиту.

— Да что за хрень?! — крикнул Алька снова, только теперь в его голосе были эмоции, было отчаяние и злость, почти ярость.

Алина пошла к нему, улыбаясь, положила на плечо узкую ладонь, почти обняла, привлекая к себе и заставляя наклониться. Она по-прежнему не была классически красивой, ее милая стопроцентно человеческая подруга, но Стана отчего-то подумала, что они с Алькой хорошо смотрятся вместе.

От этой мысли стало почти больно.

***

Ленька смотрел исподлобья, прищурившись, а Кирилла передергивало — от этого взгляда, от выражения лица, от холодной полуулыбки, в которой он видел отражение совсем другого лица. Совсем другого человека. Нечеловека. На миг показалось, что в глубине прозрачных глаз мелькнули красные искры; Кирилл отшатнулся, но взял себя в руки и почти спокойно отошел к стене.

— Расскажи еще раз, — медленно проговорил он, не отводя взгляда.

Ленька пожал плечами, ну, насколько позволяли наручники и ремни. Наверное, они давили, наверное, это было почти больно, но так — Кирилл почти его не боялся. Почти. На что способен модификант столько проживший? На что способен тот, в ком ничего от человека не осталось?

Он очень хорошо помнил, как Алек походя ломал металлические оковы и рвал кожу, как бумагу, не будучи в сознании даже. Что он может сделать сейчас?

— Ты. Позвал. Меня.

Тихий голос, похожий на шелест. То, что Ленька говорил, было очень похоже на правду. Это и было правдой, в какой-то степени, оставался лишь один открытый вопрос — кого он позвал?

— До этого, Леонид.

Тот вздохнул, сжал кулаки.

— Кирилл, — еще один вздох. — Кирилл, ты ебанулся?

Последнюю фразу он произнес почти нормально, почти как раньше, когда они всем курсом шли кушать водку после учений или сбегали в город из учебки, к «вину и женщинам», как смеясь шутил Алекс, Алый. Настоящий Алый, а не та блядская тварь, которая родилась год спустя после его смерти и смотрела на мир равнодушными, нечеловеческими стальными глазами.

Не та тварь, которая умела только убивать и разрушать.

Впрочем, за грязь, которую Алек творил на войне, Кир был ему почти благодарен. Но война закончилась, закончилась бесконечно давно. И этой твари стоило бы это понять. Без подсказок.

— Леонид… — скрипнула дверь, пропуская к ним высокого и худощавого мужчину в белом халате с аккуратным и блестящим чемоданчиком в руках. — Мы продолжим позже, Леонид, — закончил он и сбежал, не желая смотреть.

Врач закончил неожиданно быстро, он не успел допить кофе, когда тот же мужчина, вежливо постучавшись и дождавшись позволения войти, передал ему результаты анализов, кивнул в знак прощания и вышел, чтобы вернуться в свой НИИ. Все бывшие сотрудники Алека — даже Алла — казались Кириллу предельностранными и непонятными. Но они были полезны, этого не отнять. Их — это расстраивало и одновременно вызывало гордость за страну — было невозможно заменить. Вне конкуренции.

Но очень, очень странные.

Он одним глотком опустошил чашку и пошел обратно в камеру, на ходу изучая бумаги. Результаты были ожидаемые так-то, 99,9%, привычно округленные до ста. Киборг, робот, андроид — они разные названия пытались предлагать. Ни одно не прижилось, к сожалению, моды, с легкой руки военных журналистов, оставались модами. Несмотря ни на что, невзирая на все их старания. Что нечеловеческие твари времен войны, в которых ничего естественного не осталось, что люди, прошедшие вторую волну. Всех под одну гребенку. Все моды.

Хотя прошедших вторую волну он вообще не понимал.

Ленька сидел на том же стуле, в той же позе, только один рукав теперь был закатан и по руке тянулась темно-красная полоса — кровь остановилась ни сразу, а прижать прокол не позволили наручники.

— Что происходит, Блэк? — спросил он сразу, как Кирилл пересек порог.

— Проверяю одну теорию. Стопроцентный модификант. — протянул он задумчиво. — Как ощущения?

Ленька — или Алек? — дернул плечом и не ответил. Кирилл смотрел на него, внимательно, вглядываясь в мельчайшую мимику, силясь разглядеть хоть какие-то эмоции. Но лицо, это идеальное, совершенное лицо, было абсолютно пустым.

— Соскучился по мне, Алек? — наконец спросил он.

Тишина была густой и тяжелой, почти ощутимо. Киру казалось, что Ленька с трудом, продираясь сквозь эту тяжесть, медленно поворачивает голову, поднимает ее. Шире открываются глаза, расширяются точки зрачков. Это длилось и длилось, как в замедленной съемке, а потом чужие губы разъехались в совершенно безумной улыбке, и Ленька дико, громко, искренне засмеялся.

========== Акт девятый — Altera pars (Другая сторона) ==========

Мы все одержимы.

(Чак Паланик, «Колыбельная»)

— Он не ответил, — было первым, что сказал ей Алька на следующее утро.

Едва проснувшаяся, она растерянно захлопала глазами, заливая в себя первую — не последнюю — порцию кофе, пытаясь включить еще не работающую голову. Мысли ворочались тяжело и медленно, еле-еле. Стана с трудом осознала, что друг имеет в виду Ская, с еще большим трудом вспомнила вопрос. Алина сообразила много раньше, надо признать.

— Слушай, ну успокойся ты уже, — как-то устало и обреченно сказала она, похоже разговор начался задолго до прихода Станы и ходил по кругу. — Это была война, это было давно. Может, он не помнит, может не хочет вспоминать.

— А может, не хочет рассказывать.

— И это его право, — Алина пожала плечами, допивая одним глотком. — Короче, забей, честное слово. Пойдем, погуляем лучше, свободный день.

Алька скривился, утыкаясь в тарелку, по которой уже минут десять гонял последний кусок серого и абсолютно неаппетитного, на взгляд Станы, омлета. Вздохнул.

— Ну, пойдем. Бесит, не знаю, почему так.

Подруга усмехнулась, поднимаясь со стула, и растрепала ему волосы.

— Доедайте, я пойду покурю пока.

Они с Алькой синхронно кивнули и взялись за кружки. Засмеялись от этого тоже синхронно и не сговариваясь. Друг, как будто, наконец, довыговорился, за неимением лучшего слова. Он снова улыбался Стане: пусть эта улыбка и была бледной тенью, но все же — какой прогресс по сравнению с зверским и мрачным выражением лица, когда она только пришла на завтрак. Стана улыбнулась, сделала еще глоток и принялась за свой салат.

Конечно же, он закончил раньше и сидел, ждал ее, приканчивая очередную порцию кофе, а она старалась торопиться, но ничего путного не получалось: только чашку раза три чуть не опрокинула. Впрочем, сама дура. Он же ничего не говорил, не вздыхал нетерпеливо даже, просто сидел и ждал. Стана доела, отнесла посуду, заодно прихватив Алькину кружку и почти побежала к дверям, где он стоял теперь, лениво следя за ней чуть расфокусированным взглядом. Алька предложил ей руку, она радостно сжала протянутую ладонь и практически потащила его за собой, к выходу, где их обоих ждала Алина и вызывающий у Станы странные приступы ностальгической грусти запах дыма.

Территория части была большой, они обошли все, что углядели: обновленные и облупившиеся, еще не охваченные ремонтом, ангары, кромку леса, не сворачивая вглубь, по негласному соглашению избегая того, что видели вчера — и вернулись к комплексу зданий. Коридоры так же хрустко пахли новизной, друзья лениво скользили взглядами по стенам, а Стана вертела головой, стараясь запомнить, впитать все-все. Очередной поворот и очередная дверь привели их в комнату, больше похожую на склад антиквариата. Хотя, нет, поправила себя она, антиквариат — это все же что-то более древнее, красивое, редкое. А тут была скорее свалка старой мебели и вещей, никому не нужных теперь вещей, которые раньше наполняли эту часть, эти строения, жизнью и памятью.

Как зачарованная, она подошла к составленным друг на друга металлическим койкам и заскользила пальцами по тронутым ржавчиной, неровным трубкам. Кто спал на них? Кого они помнят? Чьи руки касались этого металла, чьи вещи небрежно набрасывались на изголовье и изножье, пока хозяин пытался урвать хоть несколько часов чуткого, поверхностного сна?

Мысли были медленными, отстраненными, будто чужими. Она повернула голову и увидела Алину, задумчиво трогающую одну из коек. Ей тоже было интересно, наверное. Ей тоже хотелось знать, но у них были только вопросы, так много вопросов — и ни одного ответа. Стана вздохнула.

— Пойдем обратно? — Алька смотрел на них устало, сунув руки в карманы.

— Там дальше коридор, — сказала Алина, продолжая смотреть на ржавый металл и составленные псевдо-деревянные тумбочки за ним, — если верить плану.

— А пролезем?

Подруга встрепенулась, смерила взглядом виднеющиеся просветы между импровизированными «мебельными башнями».

— Да, должны, мне кажется, — она пожала плечами. — Пробуем?

Отвечать Стана не стала, просто протиснулась в ближайшую щель, слыша смех Альки. Они последовали за ней, лавировали все вместе, а вокруг скрипело, шумело, похрустывало, будто это вещи были живыми, будто они приветствовали их или, наоборот, предостерегали от продолжения пути. Ей нравилось думать, что приветствовали, что их здесь ждали.

Склад закончился внезапно: вот они еще продирались сквозь нагромождение коробок и столов — а вот обшарпанные стены и царапанные, покрытые сеткой трещин окна, так не похожие на новенькие, блестящие, от которых они ушли. Алина замерла у одного из них, осторожно трогая раму. Зашипела и отдернула палец с красной точкой на конце, сунула его в рот.

— Не сильно? — Стана рванулась к ней. — Покажи!

— Забей, — она облизнула губы, оставляя на них разводы розовой слюны. — Царапина, заживет.

Хотелось возразить, но Алька со вздохом подвинул ее в сторону и протянул подруге невесть откуда взявшийся пластырь. Та быстро замотала палец и пошла вперед по обшарпанному коридору. Стана волновалась, конечно, но просто последовала за ней, что еще оставалось-то?

Звонко хрустела под ногами бетонная крошка, осколки плитки и стекла. Их шаги в этом коридоре звучали почти музыкой, а воздух, мутный от пыли, которую они поднимали своими шагами, от чего-то еще, чему Стана не знала названия, был густым и, казалось, имел вес. Она вдыхала и ей чудился в каждом вдохе запах гари, пепла, лекарств, прокатывающийся по корню языка металлический привкус свежей крови.

Алина остановилась перед какой-то неплотно закрытой, косо висящей на проржавевших петлях дверью, толкнула. Рассохшееся дерево поддалось со скрежетом, скрипом, открывая комнату, едва освещенную солнцем из небольшого мутного окна. Не считая мусора, там было пусто, в стене справа от входа чернел провал, ведущий в то, что некогда было душем, наверное. Сейчас от ванной остались осколки кафеля и фаянса, да пара ржавых железяк, торчащих из стен на разных уровнях.

— Мда, нехило они поремонтировали, оказывается, — высказал общую мысль Алька, и Стана кивнула, оглядываясь по сторонам.

Комната казалось ей какой-то смутно знакомой, но настолько смутно, что даже ассоциаций не возникало. Просто ощущение déjà vu, мурашки по спине и легкая дрожь в пальцах. Она пошла вперед, носком кроссовка ковыряя завалы плитки и пыли. От пола поднимались серо-желтые облачка, ей казалось, мир затягивает ими, как маревом. Стана помотала головой, пытаясь прийти в себя, но воздух становился все гуще, она вдыхала и вдыхала, но перед глазами лишь темнело.

Чьи-то руки подхватили ее, уже падающую, и удержали. Сквозь серую пелену она видела чью-то фигуру у окна, слышала скрежет, а потом в лицо будто ударило потоком свежего, пахнущего травами и солнцем воздуха. Стана закашлялась, прижимая руки к груди, потом с трудом выпрямилась, все еще опираясь на Альку. Алина стояла у окна, глядя на нее встревоженно. Наверное, когда она порезалась, сама Стана смотрела также.

— Ты как? — серьезно спросил Алька, заглядывая ей в глаза.

Стана моргнула.

— Нормально, вроде. Просто пыль, наверное.

Он кивнул, подруга вздохнула и пошла к ним, так же вороша мусор на полу, как и Стана парой минут раньше. Но вдруг замерла, остановилась и наклонилась, подбирая с пола нечто, не похожее ни на осколок плитки, ни на кусок бетона или штукатурки. Книгу? Стана рванулась с места, забыв про кружащуюся голову и плохое самочувствие напрочь, Алька только хрипло засмеялся и последовал за ней.

Это была не книга, нет. Блокнот, бумажный из совсем старых, на проржавевшей пружинке. Стана почти благоговейно наблюдала, как подруга перелистывает пожелтевшие страницы. Чернила выцвели, разобрать слова смогли бы, наверное, только профессиональные реставраторы, но Стане и не нужны были слова, чтобы узнать почерк, те оставшиеся линии, завитушки, своеобразное начертание букв.

Все то, что она так часто рассматривала на плотных и тонких, мятых и идеально ровных листах из того дома.

Остро хотелось плакать, когда Алина перевернула очередную страницу и вытащила из блокнота вложенный кусок более плотной бумаги, тут чернила были другими, почти читались даже: «Новый год, Скай, Блэк, Алый» — и замысловатый стилизованный цветочек-узор, пририсованный рядом, часть лепестков которого была густо заштрихована. Для красоты? Просто так?

Алина перевернула карточку, это оказалась фотография — и они втроем жадно вглядывались в поблекшие за годы цвета. Их было не трое на фото, совсем нет. Четверо. Скай, с выражением лица великомученика, закатывал глаза и держал за шкирку какого-то темноволосого парня, тот, вполоборота, видимо доказывал что-то, бурно жестикулируя, темноволосой же девушке с насмешливой улыбкой и приподнятыми бровями. С другой стороны от Ская стоял Блэк, спокойный, улыбающийся и вполне узнаваемый.

— Я не понял… — начал Алька.

— … а где Алый? — закончила Стана за него, и они переглянулись.

Алина развернула фотографию, внимательно посмотрела на нее и пожала плечами:

— Может, который брюнет?

— Вообще не похож, — авторитетно припечатал Алька, Стана закивала.

Алина еще раз пожала плечами, убирая карточку в карман куртки. Стана забрала блокнот, но подруга не стала ни спорить, ни отбирать. Просто улыбнулась, задумчиво глядя на открытое окно, за которым медленно темнело.

— Ладно, пошли, ужин пропустим.

Как ни странно, на ужин они успели. Даже в душ перед ним успели, переодеться успели, рассказать одногруппникам о своих похождениях — они успели все. И уже засыпая, Стана вдруг поняла, что то самое фото так и осталось где-то у Алины. Было почти жаль, так хотелось еще раз рассмотреть лица, увидеть что-то новое возможно.

Попытаться понять, как умудрился настолько сильно измениться за время войны тот темноволосый парень с строгим профилем и насмешливо-высокомерным прищуром.

Понять, почему они оба — и он, и та улыбающаяся девушка с низким хвостом — кажутся ей такими смутно знакомыми. Почти как комната. Мурашки по спине. Дрожь в пальцах.

Déjà vu.

***

Реальность и кошмары мешались, было все сложнее осознавать, где кончается одно — и начинается другое. Скай закрывал глаза и проваливался в иную версию реальности. Не лучшую, не худшую — просто иную. В ней была Саша, улыбающаяся и печальная, ее пальцы проходились по лбу, касались губ — он ощущал прикосновения. В ней были тени. Алекс, Блэк, Док. Десятки и сотни теней, молчаливых и рассказывающих что-то свое, задающих вопросы и дающих ответы. Жаль, он никак не мог запомнить, что узнавал в этих видениях.

Скай открывал глаза — и оказывался в поезде, Алая лежала на полке напротив и смотрела в окно. Белыми слепыми глазами. Он звал ее, она оборачивалась, улыбалась — и поезд становился неуловимо другим, и Саша сидела рядом с ним в легком летящем платье, она смеялась в промежутках между их поцелуями, он чувствовал дыхание, чувствовал мягкость губ. По ушам бил резкий, громкий звук взрыва — и нежно-голубой скользкий шелк под его руками пропитывался темной кровью, снова и снова. И он кричал. Снова и снова, раз за разом, пока не закрывал глаза, пока тьма не накрывала с головой, пока не приходили тени и Саша, Саша и тени.

Скай избегал выходить из комнаты, кошмары преследовали, вплетались в реальность, сводили с ума. Алла улыбалась и что-то говорила, а он видел бледного Дока за ее спиной, Стана смотрела, испуганно и застенчиво, а ему мерещился Алек. В ней, в ее друзьях, в каждом взгляде и слове. Он убегал.

От себя, от них, от снов.

Таблетки уже почти не помогали. Он глотал очередную — иногда несколько — а веки все равно казались склеенными. В темноте и тенях, в ярком свете и лунном мареве ему мерещилась тонкая фигура в белом-белом платье, она улыбалась, совсем как Алая улыбалась, протягивала руку и с почти догоревшей свечи на его глаза, на ресницы капал горячий воск. Он слышал запах дыма и этот запах отчего-то имел температуру. Горький лед и обжигающие капли, хриплый шепот, холодное дыхание и жаркий взгляд.

Сквозь склеенные ресницы он видел пепел, серые хлопья падали с серого неба и оседали на его руках, жгли, прожигали почти до кости, вдали тонко звенела и обрывалась струна, а потом медленно, окрашивая мир алыми-алыми отблесками, восходило солнце. Тени становились плотными, осязаемыми, он тянулся к ним сквозь тьму, рвал невесть откуда взявшиеся путы, но никогда не дотягивался. Подставлял голову под ледяную воду и шел на завтрак, шарахаясь от людей-видений, а напротив сидела Алла и голосом Дока говорила, что у него красные глаза.

Она попыталась прикоснуться к нему однажды, зазвенела, завибрировала до боли натянутая струна — и он оттолкнул руку.

Сигареты не помогали. Алкоголь не помогал. Кофе не помогало.

Таблетки не помогали.

Скай сглатывал слюну, стеклянной крошкой скребло в пересохшем горле. Он видел стену и видел свечи, десятки и сотни свечей. Он слышал запахи: близкий — леса, далекий и приглушенный — гари, воска, авиационного топлива и коньяка. Он сглотнул еще раз и почувствовал резкий вкус спирта.

Струна тревожно звенела, обрываясь, напротив сидел рыжий, тот, из Праги, по его лицу стекала кровь, а вместо ног, ниже бедер, были кровавые лохмотья, но он смеялся, смеялся и подносил к разбитым губам стакан. Дыхание хриплым присвистом отдавалось в ушах и груди, но чье дыхание — его? Чужое?

— Я больше не могу, слышишь? — шепнул Скай.

Рыжий засмеялся громче, оказался вдруг невозможно близко, обдавая запахами крови и спирта, гари и сухих цветов. Чужие губы оказались у самого уха, ледяное дыхание замораживало его, обжигало.

— Did you forget to take your meds? * — спросил он.

И разлетелся тысячей осколков, в каждом из которых было ее лицо.

Скай закрыл лицо руками и завыл.

***

Этот смех, отчаянный и совершенно сумасшедший преследовал Блэка весь остаток дня. Он так и не добился от него больше ни слова, Ленька ржал, хихикал, смеялся. Успокаивался — и начинал снова, при каждом слове Кирилла, при каждом движении. Продолжать было бы бесполезно и бессмысленно, и он ушел, заперся в кабинете и затребовал записи со всех камер, из всех мест, где фиксировали местонахождение Ская.

Он найдет. Неважно, сколько это займет времени.

Он. Его. Найдет.

Несмотря на то, что Ленька был надежно заперт, в изолированной камере, без контактов с внешним миром, паранойя не отпускала. Может, он и не ошибся. Может, это и правда Алек, убивший Юки, дождавшийся приглашения для Леньки и как-то заменивший его. Может быть, настоящий Ленька гниет в могиле, а может — сам и уступил место бывшему сослуживцу и другу.

Все возможно, но не отпускало, нет.

Записи нашли и прислали, и их было много, очень много. Он нахмурился, отфильтровал лишнее: смотреть те, где Скай был один, смотреть лекции — бессмысленно и бесполезно. Часы и дни чужой жизни Кирилл смотрел на ускоренной перемотке, изредка останавливая кадр, но запуская, снова и снова. Ничего интересного не попадалось, пока он не перешел к спортзалу.

Стройная, почти тонкая фигура до боли знакомыми движениями металась между тренировочными куклами, скользила и била, наотмашь, уверенно. Он уже видел это. Он только не мог вспомнить — где, но само ощущение узнавания говорило достаточно. Кирилл снизил скорость, вглядываясь в юное совершенное лицо, мальчишка совсем, яркие синие глаза, растрепанные темные пряди, расслабленная улыбка.

Такая знакомая улыбка.

Он запустил перемотку снова, останавливаясь на фразах, но пока интересного не попадалось. Скай и Стана — роман со студенткой у него, что ли? — позвали мальчишку в тренажерный зал. Тот пошел, выполнял упражнения, бегал. Потом заговорил — и Кирилл снова включил нормальную скорость.

«Ты человек», — услышал он и вздрогнул, почти пропуская окончание фразы мимо ушей. Слишком знакомые интонации, слишком знакомое все. Неужели, он все же ошибся насчет Леньки?

Позже, все позже.

«И как я, блядь, должен поддерживать форму со здешней жратвой?» — он продолжал смотреть вполглаза и слушать, одновременно пытаясь найти досье мальчишки. Сорок девять и девять. В нем не может быть больше, иначе его не приняли бы. Не может. Не должно.

Скай спросил, на что приходится модификация, и Кирилла чуть отпустило, но подкинуло тут же, от ответа на этот простой вроде бы вопрос. Досье открылось на втором мониторе. Скай рассказывал студенту — Алеку, Алеку — про спецпитание, а он смотрел в файл, где русским по белому было: «нейр, 49,9, базовая модификация».

«Так нейр же», — сказал Алек на записи, вторя его мыслям, и Блэк перевел взгляд ниже, на данные врача.

И улыбнулся, криво и болезненно, но довольно. Он его нашел. Все-таки нашел.

Проклятый, блядский Алек.

Кирилл залпом допил кофе и выключил терминал, напоследок запросив транспорт до части, в которой сейчас была эта тварь — как и предсказывал психованный десантник — вместе со Скаем и своей сообщницей. Составлять приказ на освобождение Леньки он не стал: к чему тратить время? Посидит, подумает. Киборг, что с ним станется? Он улыбнулся почти радостно, поднимаясь с кресла и накидывая пиджак. Он его нашел. И его, и ту, кому стоило сказать спасибо за этот липкий, отвратительный ужас. Сука.

Проклятый, блядский Алек.

Проклятая, блядская Алла.

Безумные нелюди.

Кирилл сунул в карман портсигар и торопливо пошел к лифту. Машина ждала внизу, транспорт — на аэродроме, а несколько часов лета будет намного приятнее провести с сигаретой. Иногда можно, к тому же — есть что отпраздновать.

На этот раз он попался.

Комментарий к Акт девятый — Altera pars (Другая сторона)

* - Забыл принять свои лекарства? (плюсом отсылка к песне Placebo:))

========== Акт десятый — Cum res unimum occupavere verba ambiunt (Слова приходят, если предмет рассказа наполняет душу) ==========

Взлетают в небо дети птичьих стай.

Я был когда-то так же беззаботен.

Моя любовь умеет убивать.

Твоя — сжигать.

А значит, мы в расчете.

(Джио Россо)

Солнце медленно выползало из-за горизонта, мир за окном оживал, наполняясь звуками, а Скай сидел по-турецки на кровати и медленно раскачивался. Четыре таблетки. Четыре последних таблетки — просто чтобы прийти в хоть относительное сознание, чтобы увидеть стену на месте стены и окно на месте окна. Может, он действительно сходит с ума? Может, давно сошел?

Может, и не было никакой войны, а он сейчас лежит в комнате с мягкими стенами и пускает слюни, пока где-то за дверью снуют усталые санитары, люди, которые давно забыли, как надо улыбаться и что такое надежда?

Может — и он об этом почти мечтал — и Саши никогда не существовало?

Скай устало вздохнул, провел по лицу руками и встал. Шатало. Вообще было хреново, хотя казалось бы — моды не могут болеть. Не умеют, не должны. Он умылся, почистил зубы и вышел из комнаты, изо всех сил стараясь идти ровно. Таким пьяным без алкоголя в последний раз он себя чувствовал еще на войне. После двух суток без сна и трех вылетов за эти двое суток. Их всех тогда шатало, Кирилл полз до комнаты по стеночке, а они с Алексом кое-как поддерживали друг друга, но мотало все равно по всему коридору. Свалились и отключились, невзирая на туман перед глазами, головную боль и тошноту, просто отключились, чтобы часов через пять снова вскочить по тревоге и побежать к машинам, но уже чуть более ровно.

Неужели все это просто его бред?

Нет, невозможно.

В столовой было еще пусто, Скай кинул в микроволновку готовый рацион, сделал большую кружку кофе и уселся за стол. Он методично работал вилкой, пока в голове хоть чуть не прояснилось. Мир казался почти реальным, даже привычных теней-приведений не было. Чудо, не иначе. К моменту, когда в столовой начали появляться первые люди помимо него, он был более в норме, чем все последние дни, наверное. Даже какой-то примерный план действий появился, хоть и странный: сдаться Алле и лечь в регенератор. Авось починит то, что поломалось в его пустой башке.

Вот только Алла все не приходила.

Студенты заявились раньше, расселись и сосредоточенно употребляли завтраки, о чем-то переговариваясь. От этого фонового гула начинало колоть в висках, Скай сморщился, массируя их и затылок, боль отступала — и накатывала снова. Вспомнилась Стана и ее мигрени, он слабо улыбнулся, глотнул еще кофе. Светлая девочка, добрая девочка. Так переживала за своего друга, да, за всех своих друзей. Даже за Джейка. Он дернул уголком губ и приказал себе не думать о нем. Щенок Кирилла вызывал только глухое раздражение и боль. Не остановил, не понял, не спас. Опять.

Алек — мысли всегда возвращались к нему.

Его вина, его самая страшная вина.

Из чашки с остатками кофе поднимался пар. Когда Скай поднес ее к губам, чтобы сделать глоток — этот пар показался ему невозможно, невероятно холодным. Почти ледяным.

***

Утро было прохладным, Стана ежилась, куталась в кофту и пыталась одновременно натянуть рукава на пальцы и уцепиться ими же, озябшими и почти негнущимися за ручку чашки. Получалось с трудом, но она не отчаивалась. Алька с друзьями холода будто не чувствовали, сидели как ни в чем не бывало, прихлебывали свои напитки и сосредоточенно употребляли завтрак, она даже немного им завидовала, безуспешно согревая руки дыханием. Хорошо быть модом иногда: не мерзнуть, не страдать от жары, не чувствовать так остро, как люди. Стана вздохнула, опуская глаза и отпила еще глоток. Есть не хотелось, ничего не хотелось — под одеяло и греться. Жаль нельзя. Она вздохнула еще раз, горше и тяжелее, и почти решилась идти к Алле и симулировать какую-нибудь страшную мигрень, когда почувствовала осторожное прикосновение. Стана повернулась, остро ощущая прикосновение холодного воздуха к шее: рядом стоял Скай, странно бледный и странно задумчивый. Он смотрел скорее сквозь нее, но ладонь упрямо лежала на плече поверх кофты, открыто намекая, что рядом он оказался неслучайно.

— Профессор? — осторожно позвала Стана, и он встрепенулся, моргнул, фокусируя взгляд.

— Станислава, — Скай скупо, кривовато улыбнулся. — Вы закончили свой завтрак?

— Да, — она кивнула. — Вы что-то хотели?

— На пару слов, если можно, Станислава, — он сделал приглашающий жест рукой, и она поднялась, следуя за ним к выходу.

Мысли путались и мешались, у нее не было ни малейшей идеи, ни одного предположения, о чем он хочет поговорить. Стана просто послушно шла за ним, к выходу из столовой, к выходу из части, к продуваемому всеми ветрами полю. У ворот Скай остановился, закурил, кривясь и потирая висок.

— Голова болит?

Он кивнул, устало вздохнул и прислонился к стене. Стана плотнее завернулась в кофту, втягивая голову в плечи. Было холодно, очень холодно, а он все молчал. Стоял и курил, словно просто не хотел быть в одиночестве.

— Станислава… — наконец начал он и замолчал снова.

Стана ждала продолжение, но он только дышал, неровно, через раз, иногда поднося к губам сигарету, но забывая затягиваться. Просто последовательность механических движений.

— Скай, — тихо позвала она вконец замерзнув. — Что ты хотел?

— Я… — он вздохнул и щелчком выкинул сигарету. — Станислава, если честно, у меня крайне странные вопросы.

— Какие?

Профессор снова вздохнул, откидывая волосы с лица нервным, дерганным движением. Он был странным сегодня, очень странным. Если бы Скай был человеком, она бы сказала, что он болен или что у него нервный срыв — но он человеком не был.

— Ваши сны, Стана… — она вздрогнула, шире распахивая глаза, и Скай криво усмехнулся. — Я хочу знать про ваши сны. Вы мне расскажете?

Ветер продолжал дуть, но она не чувствовала его порывов, не чувствовала ледяных касаний, не чувствовала холода. Было страшно, было больно. Было странно-отчаянно весело, Стана сама не понимала — почему.

— Я… да, — наконец сказала она, опуская глаза. — Я расскажу. Угостите?

Скай вскинул бровь, усмехнулся и протянул ей пачку, чуть помедлив. Она вытянула сигарету и неумело прикурила, закашлявшись и поперхнувшись едким дымом. Дивно невкусно, даже гадко, но отчего-то сейчас это было правильно. По-настоящему.

— Стана?

Она дернула уголком губ, затягиваясь поглубже. Страшно, так страшно. До черных мушек перед глазами, кружащейся головы, трясущихся пальцев, кое-как сжимающих сигарету. Алина вот курила красиво, непринужденно. Подруга многое делала красиво, умело. Просто по-другому. Жаль, что она так не может, жаль…

— Я плохо помню, профессор, — едва слышно пробормотала она. — Мне много чего снилось, это были скорее кошмары.

— Та девушка, я?

— Вы… — Стана вздохнула и почти решилась. — Я убивала вас во сне, вы были с той девушкой, говорили ей что-то про звезды, — кажется, Скай вздрогнул, но молчал, не желая или не смея ее перебивать. — Вы целовались… — она смешалась.

— Станислава, — взгляд был странно тяжелым и странно внимательным. — Простите, что заставляю вспоминать, но… Вы убивали меня?

Она кивнула. Скай выдохнул, долго, прерывисто.

— Алек, Стана, мужчина из того дома. Он вам снился? — она снова кивнула. — Вы были мной в этих снах?

Стана помотала головой, сигарета вылетела из ослабевших пальцев, перед глазами метались обрывки ее чудовищных и прекрасных видений, а горло сжимала та самая, не имеющая формы, боль.

— Я была им, — хрипловато шепнула она. — Я всегда была и остаюсь им в своих снах.

Стало больно, пальцы Ская сжались на предплечье так, что останутся синяки — она знала точно. Его взгляд стал совсем больным и совсем безумным.

— Остаетесь? Что вам снится, Стана? Что вам снится?

— Вы, — пискнула она, и он хрипло рассмеялся. — Я стою рядом с вами, смотрю на вас, мне больно… Профессор! — пальцы сжались еще сильнее, Стана вскрикнула. — Мне больно!

По его щекам катились крупные слезы, казалось, он не видел ее, он никого сейчас не видел. Стана попыталась убрать его руку, Скай посмотрел на нее со странной досадой и не отпустил даже — оттолкнул, с силой, вовсе не заботясь, что с ней будет. Она полетела назад, затылком почти чувствовала, как приближается стена, но кто-то поймал ее раньше, удержал, помог устоять на ногах.

— Профессор… — хрипло и испуганно прошептала она в спину уходящему Скаю, который шел как во сне, пошатываясь и будто наощупь.

Стана обернулась, за плечи ее еще держала спасительница — Алла — держала и встревоженно, странно смотрела вслед профессору, который чуть не врезался в коридоре в студентов, на миг прислонился к стене, но выпрямился и пошел дальше, чеканя шаг, избегая протянутых к нему рук Алины и Альки. Друзья, кажется, тоже проводили его взглядами и пошли к ним.

Порыв ветра вдруг пробрал до костей, Стана с опозданием осознала, насколько замерзла. Она поежилась, Алла сняла с себя пиджак и накинула ей на плечи, плотно запахивая, но не глядя. Смотрела она только на приближающихся студентов.

— Александр, Алина, — врач кивнула, друзья ответили ей такими же кивками и нестройным приветствием, они поминутно оборачивались, глядя в коридор, где скрылся профессор. — Алина, вы случайно не знаете, что с профессором Ланским? Он выглядит нездоровым.

— Нет, — ответила подруга, глядя Алле прямо в глаза, а Стана все никак не могла понять, почему спрашивают у нее? Ее здесь не было, никого из них не было. — Нет, — повторила Алина еще раз. — Я не знаю.

Алла криво улыбнулась и кивнула.

***

Странное утро почти отпустило к обеду, она даже отогрелась под здешним ярким солнцем, даже вспомнила, как это — улыбаться и смеяться над чьими-то шутками. Рука уже почти не болела, Алла намазала намечающиеся синяки густой мазью с пряным и теплым запахом, названия лекарства Стана не знала, но действовало отлично. Боль прошла спустя десяток минут, а еще через полчаса она уже почти и не вспоминала о своей недотравме.

После медчасти они с друзьями пошли искать профессора и нашли — в гостиной, на диване, спящего. Алина хмурилась, глядя на него, Алька хотел было разбудить, но Стана поймала друга за руку и поднесла палец к губам. Отчего-то ей было остро жаль Ская, отчего-то казалось, что его боль, как и боль девушки из снов, всеобъемлюща и не имеет формы. Они сходили прогуляться, сыграли пару партий в популярную онлайн-игрушку, пообедали, но раз за разом возвращались в гостиную, к спящему на диване Скаю, как примагниченные. После обеда и уходить не стали: остались на втором диване, негромко переговариваясь и потягивая сладкий некрепкий чай с ароматом ванили.

Настроение было минорным, Стана задумчиво тянула последние капли перед новой порцией, когда резко распахнулась дверь, впуская к ним невесть откуда взявшегося в части ректора и Аллу. Последняя пыталась поймать первого за руку, тот уворачивался, бросая на нее злые взгляды и уверенно шел к Скаю.

— С-с-сука, — чуть слышно прошипела врач сквозь зубы, но Стана услышала, удивленно хлопнула глазами и сделала еще глоток, вдруг чувствуя, как чашка выпадает из враз ослабевших пальцев.

Перед глазами метались тени, она видела тонкую женскую фигуру, ткань платья стремительно пропитывалась кровью, алой-алой кровью, будто причудливый цветок распускался на голубой шелковой глади…

— Вставай, ну!.. — голос слышался отдаленно, хрипел, как тогда, в кабине истребителя, в наушниках.

Черная-черная тень с лицом Блэка, черные пальцы сжимались на бледной хрупкой шее, рвали кожу, погружались в плоть. Девушка раскрывала рот в беззвучном крике, из огромных темных глаз текли кровавые слезы…

— Влад! — яростно.

— Стана… — едва слышно.

Она встала и бросилась вперед, отталкивая тень. Она била — и тень имела плотность, имела вес. Она чувствовала тепло чужой кожи и…

Видение исчезло резко, вдруг. Стана закричала, глядя как профессор Ланской — Скай, ее Скай! — сосредоточенно и спокойно избивает Блэка. Лицо ректора было уже залито кровью, руки Ская были в крови, а он все не останавливался, не прекращал. Он опрокинул Кирилла на спину, сел сверху и темные, слипшиеся от крови волосы скользили по ковру в такт ударам, оставляя на бежевом ворсе багровые следы.

Алла набросилась на него сзади, Алька и невесть откуда появившиеся Алекс и Ли присоединились к ней, пытаясь оттащить Ская от ректора, он откидывал их как пушинки, и рвался обратно, вперед. Мир перед глазами Станы пульсировал красным.

Алина шагнула вперед, Алла резко развернулась, прижимая разбитую губу тыльной стороной ладони.

— Нет, — сказала она.

Видит Бог, Стана была полностью с ней согласна. Чем они, люди, могут помочь против взбесившегося мода? Что они могут сделать, кроме как умереть?

— Алл…

— Нет, твою мать!

Алина поджала губы и отошла к стене. Стана чувствовала, как зудит в кончиках пальцев, мир наливался алым, мир пропитывался алым, алыми становились тени и свет, свет и тени…

Она снова видела их, как тогда, в своих снах — видела нити, тонкие и плотные, видела плотные коконы вокруг трех Саш, частую сеть вокруг Аллы, изящную, но, абсолютно точно, еще более смертоносную. Она видела бешеный, ощерившийся колючками клубок вокруг Ская, видела натянутые до предела щупальца между ним и Алькой и струйку крови, стекающую с прикушенной губы последнего.

Она засмеялась, мысленно, хриплым и лающим смехом. Чужим.

Она поймала бессмысленный и расфокусированный взгляд таких родных голубых глаз, скользнула нитями по колючкам щита и ударила — не осторожно и исподволь, совсем нет. Наотмашь, резко, сильно, больно…

Скай захрипел и повалился набок, его били судороги, в глазах метались алые искры. Стана видела их и это было болезненно-страшно, чудовищно, но — абсолютно невозможно отвести взгляд. Наверное, также смотрела мама на отчима, на своего убийцу, на своего мужа.

Образ промелькнул перед глазами, чужой и отдаленный, смеющаяся девушка в голубом платье, солнечный свет и влажные, зовущие губы.

Быть так близко — и не касаться. Видеть — и не говорить. Любить — и…

Стана шла вперед, не осознавая, что делает, а Алла почему-то не останавливала. Только смотрела, и в ее глазах был ужас, была боль, было отчаяние. Стана опустилась на колени — Алла зажмурилась, прикусывая губу, а потом распахнула глаза шире прежнего и уставилась куда-то поверх нее.

Стана прижала к себе голову Ская и медленно, осторожно провела ладонью по темным от пота и крови волосам.

— Все хорошо, любимый, — хрипло прошептала то ли она, то ли кто-то в ее голове. — Все уже хорошо. Все закончилось, все совсем закончилось… Приходи, — сорвалось с губ, хриплое и болезненное. — Если мы сегодня не умрем, Скай, приходи…

Пальцы сжались, почти дергая короткие пряди, Скай распахнул глаза — а ее безумие вдруг исчезло, схлынуло, растворилось. Профессор смотрел, растерянно и почти испугано, а Стана вспоминала как жестокая ухмылка кривила эти губы, как брызгала на ковер чужая кровь. Скай протянул руку к ее лицу, алую, перемазанную кровью руку — она закричала и мир все-таки заволокло милосердной тьмой.

Она едва успела понадеяться, что ей ничего не приснится.

========== Акт одиннадцатый — Causa finita est (Вопрос решён) ==========

Моя любовь тягучая, как мёд,

и сладкая, и горькая, и злая.

Она тебя когда-нибудь убьет,

уже сейчас немного убивая.

(Джио Россо)

Небо было пронзительно голубым, ни облачка, ни единой белой точки — только яркая безграничная синь. Он смотрел на него, лежа на крыше ангара, как когда-то настолько давно, что почти уже не в это жизни. Смотрел и не верил.

Помнил серо-желтый небосклон, неистребимый запах гари и едкий, обжигающий — авиационного топлива. Помнил темные следы на взлетке, горячий металл крыши, росчерки машин в небе. Сейчас — ничего из этого, даже покрытие под ним было едва теплым. Может, это все модификация, а может, просто новые материалы по-другому реагировали на палящие лучи южного солнца.

Часть невозможно изменилась. Часть осталась такой же.

Алек метался между этими мыслями, склоняясь то к одной, то к другой исключительно в зависимости от настроения, от того, на что падал взгляд: свежий ремонт — старые окна, блестящие истребители, круче даже, чем он когда-то проектировал — вид из окна, где стояли и зеленели все те же деревья, те же кусты, на которые он некогда часами смотрел. Все было также, как и раньше, но неуловимо по-другому. Он долго думал почему, потом осенило.

Больше не было войны.

Эта мысль застряла в его сознании, она царапалась, билась, вытаскивая из непроглядной тьмы чувства, о которых он даже не подозревал. Алек на автомате ходил, смеялся вместе с «однокурсниками», улыбался, иногда невпопад, падал и отжимался, отжимался до боли в мышцах, до седьмого пота, пытаясь прогнать кровавые картинки перед глазами и адское, иррациональное желание показать этим деткам мира и любви, что такое настоящая тьма. Какая-то безумная часть мечтала о боях и хождению по грани, по самой кромке, за которой нет ничего кроме смерти. И эта часть ему не нравилась. Теперь? Никогда?

Алек не знал ответ.

Когда им выпадало немного свободного времени, он убегал к ангарам или в лес. Иногда — лежал вот так, на крыше, разглядывая небосвод. Иногда — сидел у «могилы» Алекса. Их кривой крест из веток, наверное, давно уже сгнил, растворился в здешней плодородной земле, но полянка обзавелась красивой гранитной плитой с выбитым на камне стилизованным истребителем и надписью: «Алекс Литвинов. Алый. Погиб, но не забыт, ты всегда с нами». Алек долго это надгробие разглядывал, когда пришел туда в первый раз один, трогал, обводя пальцами контуры букв, и думал — кто же вспомнил и сделал. Генерал? Блэк?

Кто бы то ни был — Алек был ему искренне благодарен.

Наверное, Скай тоже, но Влад сюда не приходил. Забыл про Алекса или все еще не привык к эффекту своих волшебных колес. Он как-то ночью не удержался — попробовал таблетку на вкус и узнал знакомый состав, ровно та наркота, которую ему давали в исследовательском центре. Алек хорошо помнил свои ощущения, эйфорию и легкость, наслаждение на грани боли. Если на Ская они еще действуют, он, в принципе, понимал, почему тот почти безвылазно сидит в своей комнате, прерывая затворничество только на время занятий. Он и сам бы не выходил. Жаль, нет для него такой таблеточки.

На самом деле, Алек знал, можно попытаться подобрать новую комбинацию. Можно обмануть даже это совершенное тело, можно заставить его выплеснуть в псевдокровь гормоны, от которых он будет смеяться и плакать, танцевать под ему одному слышную музыку, радоваться как ребенок и быть абсолютно, совершенно счастливым. Да, можно. Но зачем?

Алек не хотел фальши и масок. Больше не хотел.

Он смотрел в голубое нежное небо и думал, что все это пора уже заканчивать. Потому что лишено смысла, потому что ненависть куда-то ушла и не желала возвращаться. Потому что он боялся убивать Кирилла, искренне боялся опять не почувствовать ничего или — что еще хуже — ощутить жалость. Мысль об этом была слишком болезненной.

Более болезненным — только осознание, что он уже слишком далеко зашел.

Надо было что-то решать, а не запутывать все еще сильнее. Надо было пытаться исправить собственные ошибки, но он пытался — и становилось только хуже. Стана смотрела его глазами, ощущала его эмоции, и это было невозможно, что по его расчетам, что по расчетам тех ученых, которые работали у Блэка. Стана сходила с ума, а он ничего не мог сделать, только смотреть, только шептать и чувствовать, как послушно откликается не чип даже — она сама. Сдать бы ее исследователям и самому сдаться, но что сделают с ним после этого? Что с ними сделают?

Скай сходил с ума.

Стана сходила с ума.

Кир сходил с ума — он видел это в его глазах, видел страх, видел отчаяние, видел ненависть, слишком густую, чтобы быть настоящей. Алек видел красные блики, и, если честно, хотел злорадно смеяться над ситуацией, когда алое безумие варов добралось и до правильного аналитика и начало пожирать его изнутри. Потом вспоминал, как это, и смеяться больше не хотелось. Скорее сочувствовать.

Небо темнело, Алек встал, спрыгнул с крыши, легко и красиво приземлившись, и пошел к части, к своему, оставленному распахнутым окну, чтобы залезть и устроиться на узкой койке, вспоминая другую комнату, другую койку, другое небо и людей, которые были мертвы или так сильно изменились, что почти мертвыми их считал уже он.

Все сходили с ума.

Признаться честно, на их фоне он чувствовал себя ненормально нормальным.

И это было крайне странное ощущение.

***

Ей снился сон — и это был просто сон. Никаких чужих чувств, никаких странных и страшных воспоминаний, никакой боли. Стана бежала, Стана гналась за чьей-то тенью, а тень ускользала, пряталась в темных комнатах и углах. В какой-то момент этого безумного бега без цели и результата они оказалисьна мосту, внизу бесновалась и шумела река, Стана слышала, как волны бьются о камни, слышала глухой вой, зловещий плеск. Тень улыбнулась и отсалютовала ей, Стана метнулась вперед, но ее пальцы схватили лишь пустоту: темная полупрозрачная фигура уже летела вниз, к воде, насмешливо улыбаясь солнцу или самой Стане. Она закричала от разочарования, перегибаясь через перила и отчаянно цепляясь за воздух, силясь дотянуться, и проснулась.

Просто в какой-то момент сами собой открылись глаза, и Стана увидела свою ладонь со скрюченными пальцами, тянущуюся к потолку. Было жутковато, почти хотелось, чтобы это был один из тех, Алековых, снов. Но ее бывший подопечный был ни при чем, совсем ни при чем, к сожалению, в этом Стана была уверена. Она огляделась: белые стены, белый потолок, узкие и крайне современные больничные койки, три из которых были заняты. Одна — ей самой. Две другие… Стана вздохнула и завозилась, устраиваясь поудобнее и ненароком разглядывая бледное лицо Ская напротив. Он еще спал, ну, или был без сознания. Какая разница, впрочем, таким он ее уже почти не пугал. Но и привычная при виде его лица тянущая слабая боль, нежность, какая-то ностальгия — почему-то тоже не накрывали. Неужели она вчера так сильно испугалась?

Она перевела взгляд на ректора, и тот, будто почувствовав, резко открыл глаза. Стана чуть не подпрыгнула, зажмурилась и сильнее завернулась в простыню, которой была накрыта.

— Я не хотел вас напугать, Станислава, — хрипло произнес он.

В окружающей тишине его голос показался невыносимо грубым и громким.

— Я… — она сглотнула, поднимая голову и осторожно глядя на него снова. — Я просто не ожидала, простите.

Ректор улыбнулся. Сегодня он почему-то казался ей даже симпатичным. Красивым даже, а глубокие синие глаза завораживали. Стана улыбнулась ему в ответ и села на кровати, подтягивая колени к груди. Друг Ская. Герой. Блэк.

Как же жаль, что он не предложил ей называть себя по имени…

— Господин ректор… — она откашлялась. — Простите. Мы не знали, что вы приедете, и профессор… Что-то случилось? — наконец спросила она, отчаявшись подобрать правильные слова.

Он дернул уголком губ и перевел взгляд на окно. Только жестче прорисовались скулы, впадинки на висках, напряженная линия челюсти. Он злился? На нее? На профессора Ланского? Стана почти пожалела, что спросила.

— Можно и так сказать, — ректор улыбнулся ей. — У меня есть основания предполагать, Станислава, что в этой части сейчас скрывается один очень опасный преступник. И я приехал проверить эти предположения.

— Ой! — только и смогла сказать она в ответ.

Может быть, Стана и придумала бы еще десяток, сотню вопросов, но вошедшая Алла спокойно и безапелляционно отправила их обоих восвояси. Отчего-то ректор даже спорить не пытался, просто взял ее за руку и повел прочь из медчасти, куда-то в сторону столовой. Алину еще позвать попросил.

Она не понимала, зачем, но послушно набрала номер подруги, которая, конечно же, с радостью присоединилась к их позднему завтраку и импровизированной лекции по римскому праву. Ректор что-то рассказывал, увлеченно и многословно, Алина улыбалась и конспектировала, периодически задавая какие-то уточняющие вопросы.

А Стану вся эта латынь и сложные определения заставили задремать.

***

Скай очнулся от того, что по лицу скользили солнечные лучи, открыл глаза. Белый потолок, белая стена с широким проемом окна, небо за которым было ярко-голубым с кипенно-белыми перьями облаков. Солнце в зените сверкало, и он смотрел прямо на него, наслаждаясь ярким, слепящим, почти обжигающим светом. Боли не было, теней не было, не было привычной, сводящей с ума тьмы. Он чувствовал себя здоровым, хоть и слегка переспавшим, а вчерашний день казался подернутым туманной дымкой сна.

Только вспомнить, что именно снилось, не получалось: странные смазанные образы, чья-то кровь — и тьма. Тьма и женский голос, тьма и слова, слова, которые он почти забыл и — вот ведь — вдруг так отчетливо вспомнил. Скай попытался встать, но тело не слушалось, только на бок перекатиться получилось. И то с трудом.

— Очнулся? — спросил неожиданно серьезный женский голос.

Алла. Она присела на корточки рядом с бортиком кровати и заглянула ему в глаза. Строго, задумчиво. Даже немного зло как-то.

— Что… — с трудом выговорил он и задохнулся.

Губы шевелились неохотно, казалось, он не только двигаться — еще и говорить разучился. Скай сглотнул и это простое действие оказалось для него неожиданно сложным. Алла вздохнула, нажала на какие-то кнопки системы мониторинга и отсоединила капельницу. Из места прокола вытекла одинокая капля густой темной крови, он сморщился, прикрыл глаза, чувствуя, как от сгиба руки по всему телу расходятся странные волны тепла. Алла вздохнула еще раз и вдруг с силой ударила его по плечу, Скай аж подскочил и сел на койке, потирая ноющие мышцы.

— Ты чего?

Язык больше не заплетался, да и двигался он почти нормально. Это что — от капельницы было? Но зачем? Он хотел спросить, даже рот открыл, но увидел в руках Аллы прозрачную пластиковую коробочку от своих — Блэка — таблеток и забыл, как дышать. Пальцы судорожно сжались, Скай сам знал, как жадно сейчас на нее смотрит, знал — и ужасался сам себе.

— Нам прямо-таки надо очень серьезно поговорить, Влад, — со вздохом произнесла Алла, небрежно кидая пустой контейнер на столик. — Откуда у тебя это?

Он с усилием отвел взгляд, прикрыл глаза, успокаиваясь. Сердце бешено частило, противно попискивал кардиомонитор, а на периферии зрения мелькали красные иконки предупреждений. Да что с ним, черт возьми, такое?

— Я не понимаю, Алл. Какая разница?

Она вскинула бровь и склонила голову набок. Совсем как раньше, еще во время войны, когда он приходил за стимуляторами и обезболивающими, хотя стоило просто завалиться спать. Когда она делала так — а потом ругалась, долго и со вкусом, прежде чем выдать требуемое и послать по матушке сексуально-пешеходным.

— Милый друг, — а еще, когда злилась, она тянула слова, совсем как Саша. — Я вот когда тебе про наркоту говорила — это было не руководство к действию, ага? Ага! — подтвердила она после небольшой паузы, не дожидаясь его ответа. — Поэтому еще раз спрашиваю, где ты это взял?

— Кирилл… — он осекся, с запозданием осознавая ее слова. — В смысле, наркота?!

— Ну еб твою мать, — проскулила Алла и замолчала.

Скай молчал тоже. Наркотики — это все объясняло, почти все. Кто б сказал, почему некоторые его… сны? Галлюцинации? А, неважно. Почему они были такими живыми, в общем?

— Долго принимал? — наконец спросила она.

Скай кивнул. Алая, Алая… теплые пальцы, печальная улыбка.

— Я просил у него таблетки, чтобы ее не видеть, — прошептал он скорее себе, чем ей. — А в итоге, видел только ее. Забавно, да?

— Очень, — вклинился в их разговор холодный голос Блэка, и Скай вздрогнул.

Воспоминания накрыли: он видел его лицо, видел кровь, видел растерянные синие глаза. Свое видение тоже видел, и нематериальный, призрачный Блэк убивал Алую, а он — избивал вполне настоящего Кирилла. Пытался остановить. Остановил, да…

Скай поднял голову, Кир стоял в дверях вместе с двумя девочками-студентками, Станой и Алиной. Первая хлопала глазами, сонно и растерянно, вторая смущенно улыбалась, прислонившись к косяку. Юные, невинные, не знающие, что такое смерть и боль на расстоянии вытянутой руки. Он почти завидовал им. Он стыдился, что они видели его вчера.

— Мне тоже очень интересно… — начала Алла, но Кир оборвал ее резким взмахом руки.

— Помолчи. Ты видел — ее?

Друг, как всегда, избегал имени, а Скаю было и смешно, и грустно от этого. Саша. «Александра Киреева погибла в бою под Гродно», — вспомнилась строчка из официального рапорта, и он скривился, кивая.

— Сашу, да, — Кира передернуло от имени, а в душе всколыхнулось мерзкое темное удовлетворение. Что разбудил в нем этот наркотик? — Я многих видел.

— Но ее чаще всего, не так ли? — Скай снова кивнул. — Прекрасно, — друг холодно улыбнулся и развернулся к Алле. — Подготовь все для проведения анализа на процент модификации, девочки тебе помогут.

Анализ? Скай тряхнул головой, но мысли не укладывались. Что он несет? Что происходит?

— Зачем? — в голосе Аллы был только равнодушный интерес.

— Потому что и аналитики, и наши объекты, и я сам сошлись в одном, Алла. Твой блядский, так называемый «друг» — где-то здесь. А значит, ты его покрываешь, поэтому тесты на этот раз я привез с собой.

— Мой друг мертв, насколько я помню, — спокойно ответила она, убирая коробочку, о которой Скай уже почти забыл, в карман халата.

— Судя по всему, недостаточно мертв. И ты об этом прекрасно знаешь, не так ли?

Яда в голосе Блэка хватило бы на все вражеские войска, еще тогда, давно. Но Скай слушал — и не слышал, иронизировал — но где-то на самом краю сознания. В почти агонии бьющегося сознания, потому что слова, пропитанные этим ядом, могли иметь только одно значение.

— Алек жив? — тихо спросил он, и Кирилл вздрогнул, резко выдыхая сквозь зубы.

— Это возможно. Поэтому мы проверим всех и тщательно исследуем все выявленные несоответствия, — в формальной формулировке Скаю слышался запах медикаментов и железа застенков службы безопасности.

— Зачем всех? Алина, Стана, Мари, Алла, повариха наша, — он не смог вспомнить имя. — Их зачем проверять?

— Господи! — Кир закатил глаза. — Лежи, болей, не еби мне голову. Я знаешь ли, не берусь предполагать в каком теле этот умалишенный мог сюда явиться, с сиськами или без сисек!.. — он вдруг осекся. — Скай…

Скай дышал. Ровно, по счету.

Алые тени на периферии взгляда, алые отблески на стенах, на лице друга, на лицах студенток… Последнее отрезвило, почти успокоило.

— Можно сменить тело? — ровно, слишком ровно спросил он.

Алла хрипло, почти истерически засмеялась:

— Ты не знал?!

— Заткнись! — Кир отвесил ей пощечину, только голова мотнулась и на щеке вспыхнул резкий красный след. — Можно, это не самая простая операция, конечно…

— Можно, — перебил Скай, вставая и нависая над ним. Это было почти как давным-давно в их комнате, когда он стоял и слышал его страх: частящее сердце, поверхностное дыхание, звук сглатываемой слюны. — Тогда почему?!

Он не стал заканчивать. Девочки. Студентки.

Ни к чему им это. Ни к чему.

— Скай… — он поднял глаза. — Скай, народ с нетерпением ждал трех генералов авиации. И ты помнишь, как звали этих генералов и…

Хрустнул и переломился под пальцами твердый пластик койки.

— Иди на хуй, Кирилл. Иди на хуй…

Он дышал. Он просто старался дышать, концентрируясь на каждом вдохе, каждом выдохе и не думая, старательно не думая, что если бы… все эти годы…

Звонко и отчаянно засмеялась Алла, Скай слышал в этом звуке бьющееся стекло и свист пуль, слышал хриплый надрывный кашель, слышал глухой, замирающий стук сердца.

Мир вокруг него был слишком алым.

Только Алой в нем не было.

Студентка, Алина подошла, положила руку ему на плечо. Кажется, она хотела что-то сказать, кажется, Кирилл орал на Аллу и кричал, что Алек — это она. Скай почти не слышал их, не разбирал звуки, сливающийся в единый яростный гул, в сплошной алый поток.

Он скинул ее руку и ушел.

Больно.

========== Акт двенадцатый — Nemo debet esse judex in propria causa (Никто не должен быть судьей в своем собственном деле) ==========

А ты, дружище, ещё дитя,

не ровня тяжести вековой.

Запомни: всё на земле — пустяк,

пока ты жив и стоишь прямой.

(Джио Россо)

Проклятый, блядский Алек.

Кирилл не спал, не мог спать. Пытался закрывать глаза, но темнота всматривалась в него мерцающими стальными глазами, пытался вспоминать Олю, Алекса — всех, кого некогда потерял, но они улыбались, криво и насмешливо, щурили серые — чужие — глаза, смеялись, хрипло и отчаянно. Он видел эту блядскую тварь во сне и наяву, в чужих лицах и собственных воспоминаниях, в тенях и на экране планшета.

Он так долго не мог спать, не мог вдохнуть полной грудью и вот: сегодня, сейчас — это наконец-то закончится. Кирилл был по-настоящему счастлив.

Модов собрали в гостиной, той самой, где Алая когда-то лизалась с Алексом, той самой, где Скай пил и играл на гитаре, той самой, где тот же Скай почти что его убил. Кирилл был искренне удивлен, что пережил ярость модификанта, что ни один из его ударов (в полную силу, ничем не сдерживаемых) не оказался для него последним. Повезло, хоть в чем-то повезло. И сейчас повезет.

Хотя, нет. Сейчас — это будет не везение. Он искал. Он старался. Он нашел. Он просчитал все варианты, он не дал ему подготовиться, не дал сбежать. Он выиграл. Он наконец-то выиграл.

Он — а не проклятый, блядский Алек.

Первый тест Кирилл взял сам. Посмотрел на Стану и нездорово бледную Алину — надо будет отправить девочку в какой-нибудь санаторий, судя по цвету губ, там явные проблемы с сердцем — и подозвал Станиславу к себе. Врачом он не был, но в вену попал с первого раза, набрал пару миллилитров темной венозной крови, опустил в них анализатор. Прибор запищал через пару секунд томительного ожидания.

— Процент модификации — ноль, — спокойно произнес Кирилл и улыбнулся студентке. — Спасибо за демонстрацию, Станислава. Алина, принесите пробирки, пожалуйста, и помогите медикам собрать кровь.

Студентка кивнула и пошла, спокойно и твердо. Хорошая девочка, перспективная. Жаль, так мало людей, которые пробиваются без насилия над собой, без этих клятых улучшений. Хотя к чипам, в отличие от собственно модификации, Блэк относился почти нормально.

Привезенные лаборанты спокойно и деловито собирали анализы, надписывали пробирки, ставили в держатель. Алина относила и устанавливала, в какой-то момент — Кирилл отвлекся, внимательно следя за тем, как кололи Александра Ланского, Алека, точно Алека — на сгибе ее локтя тоже появилась приклеенная пластырем ватка. Ее анализ Кир взял сразу, равнодушно посмотрел на идентичный Станиному результат, улыбнулся и вернул ей пробирку. Она смущенно улыбнулась в ответ и отправила ее в контейнер с биоотходами, как и предыдущую.

Закончили быстро — двадцати минут не прошло. Колбы стояли в держателях, в ряд, ожидая его, ожидая анализатора, ожидая вердикта, а Кирилл все медлил, растягивая предощущение, прелюдию триумфа.

Попался. Наконец попался.

Он начал слева, показательно игнорируя будто подсвеченную на другом краю пробирку с кровью Алека, Альки. Даже имя не стал менять, тварь. Даже сокращение. Ассистировал лаборант, в этом — он студенткам не доверял.

— Владислав Ланской — сто процентов, — невыразительно пробормотал лаборант, другой зафиксировал, Блэк показательно-равнодушно улыбнулся. — Алла… — лаборант немного виновато улыбнулся, видимо бывшие коллеги. — Сто процентов, тоже. Станислав Леонов — тридцать два процента. Мария Киселева — двадцать четыре процента, — Кирилл кивал и ждал, ждал… — Александр Литвинов — пятьдесят процентов, — округленные сорок девять и девять, норма. — Александр Калинин — пятьдесят процентов, — момент истины. — Александр Ланской — пятьдесят процентов.

Слова уже прозвучали, а он не верил.

Восемьдесят. У Алека было восемьдесят. Даже тогда, давно, когда они проводили самые первые тесты, вводили самые первые ограничения. Невозможно, если только лаборанты не подкуплены.

Может, он не дошел до девяноста девяти и девяти? Может, они знали это, может вот тот самый, виновато улыбавшийся Алле мальчик — перенастроил анализатор? Не максимум, но — значит пятьдесят?

Кирилл не понимал как, но был твердо уверен, что все подстроено.

Он метнулся к ним со скоростью, которую сам в себе не подозревал и вонзил иглу в собственную вену. Медленно, мучительно медленно закапала в пробирку густая темная кровь, отсчитывая секунды, отсчитывая удары сердца. Когда набралось достаточно — он выдернул иглу, не обращая внимание на струйку, побежавшую к запястью, отобрал у лаборанта анализатор.

Тишина, отдающаяся звоном в ушах.

Тихий писк.

Семьдесят два процента.

Кирилл затряс головой, швыряя анализатор на стол, метнулся к сумке — своей сумке, достал другой. Этот точно никто не трогал, этот точно…

Тихий писк.

Семьдесят два процента.

Алла подошла к столу, ее никто не остановил, не попытались даже.

— Кирилл Блэк, — равнодушно сказал лаборант, успевший взять прибор раньше Аллы. — Семьдесят два процента…

Лаборант растерянно захлопал глазами. Он что-то говорил, но Кир его не слышал, он не слышал ничего, кроме шума собственной крови в венах — предавшей его крови — стука своего сердца и дикого, безумного смеха Аллы.

Он вышел, пошатываясь, а этот смех все еще преследовал его, настигал и сжимал сердце болезненными ледяными тисками.

Это было невозможно.

Это — было.

Проклятый, блядский Алек.

***

Забитое досками окно вызывало хохот, облупившиеся стены вызывали хохот, даже крошки плитки на полу заставляли его ржать, беззвучно, затыкая рот руками, запрокидывая голову, содрогаясь всем телом. Он чувствовал, как осколки впиваются в спину сквозь футболку, царапают до крови, но больно не было — становилось только еще смешнее.

Семьдесят два. Цифра почти горела перед глазами, и Алек смеялся, до боли, до судорог. Господи, это было каким-то безумием, но таким сладким, таким желанным. Семьдесят два.

Он помнил, ясно и четко, будто это было вчера. Помнил презрение в глазах Кира, помнил ядовитый голос, холодно и равнодушно рассказывающий ему, как они «сами» отказались от своей человечности. Как они выбрали становиться роботами, хотя могли бы прислушаться к приказу, исполнить его, выпить те таблетки и остаться людьми, жить как люди, быть нормальными. Помнил ограничения, отвращение в синих глазах при взгляде на результаты его анализов, на меняющиеся и растущие цифры. Помнил гордость от сорок пять с половиной, стабильно живущей в бумагах самого Кирилла.

Семьдесят два. Привет, нелюдь, как ощущения?

Он захихикал, провел по лицу руками и поднялся, чувствуя тянущую боль в спине и плечах, где крошево плитки и бетона прорезало кожу. С трудом отряхнулся, выглянул в коридор, воровато оглядевшись. Никого там не было, и слава Богу. Свидетелей своей истерики Алек бы не пережил, было почти стыдно, но он вспоминал цифру, лицо Блэка — и губы снова расползались в улыбке.

Коридор, обшарпанный и мрачный, казался декорацией из ужастика, но он шел по нему, пританцовывая и улыбаясь, ощущая, как распирает грудь абсолютное чувство счастья. Алек чувствовал себя отмщенным. Алек чувствовал отмщенными их всех: запертых в сумасшедших домах, разделанных на опыты в лабораториях, сидящих в тюрьмах поселках — всех модов, кому не посчастливилось перешагнуть через заветные пятьдесят процентов, всех, кого не считали людьми.

Семьдесят два.

Он протиснулся между составленными койками и тумбочками, пробираясь к двери, за которой была отреставрированная и обновленная часть базы. Забавно, что его каморку оставили напоследок, была в этом какая-то ирония. Алек улыбнулся и медленно пошел вперед, поправляя волосы. Почти год, а это тело было все еще непривычным, как новые, не разношенные туфли. Он думал, что будет счастлив после репликатора, думал — это воплощение мечтаний, думал — стоит любой боли.

Боль… его до сих пор передергивало, когда он вспоминал. Они случайно обнаружили это, когда он еще в НИИ работал: на одного пострадавшего нейра, которого они с Аллой укладывали в репликатор, почему-то не подействовали седативы. Он кричал, Боже, как же он кричал, но, когда вылез, пошатываясь и сгибаясь от тошноты, от еще бьющих его судорог — они долго разглядывали изменившееся лицо и тело. Тот нейр сделал это случайно, Алек тогда долго его расспрашивал, написал подробный отчет и запомнил. Никогда, правда, не думал, что пригодится.

Никогда не думал, что настолько сойдет с ума, чтобы проделать это с собой. Что же было той критической точкой, после которой он лег вот так вот в гроб в квартире Дена, сознательно отключив подачу части лекарств? Что заставило его биться в судорогах, чувствуя, как кислота растворяет кожу и часть мышц, что помогло ему оставаться в сознании и упорно заставлять бездумную машину моделировать его новое тело? Что помогло ему не сойти с ума от боли, когда формировались новые ткани, когда иглы раз за разом входили в тело?

Алек не знал ответ.

Но, похоже, эта боль и вернула ему разум.

Или не боль? Или это было позже, когда он стоял над трупом Юки и не чувствовал ничего? Или еще позже, когда рыжая заливисто смеялась в его сне и он чувствовал боль, не менее сильную, но не имеющую формы?

Или когда впервые посмотрел в зеркало и понял, что отражение — это не он?

Столько потерянных лет. Алек усмехнулся девушке в оконном стекле, давно мертвой девушке, завернул в душевую, вытащил линзы и распустил волосы, кое-как продрав пальцами спутавшиеся пряди, вычесав из них серую пыль. Темная волна накрыла плечи, скользнула по спине и груди — проклятой, такой неудобной груди — и он скривился, глядя на самого себя. Так хотелось, тогда, после войны. Казалось — это решит все проблемы. Казалось — только этого не хватает чтобы стать счастливым.

Мозгов, мозгов ему не хватало.

Он еще раз отряхнулся, сполоснул руки, закрыл воду и вышел. Комната Кирилла была неприлично близка, а перед закрытой дверью стояла Алла и смотрела прямо на него. Улыбалась, печально и скупо, словно зная, что он чувствует. Алек улыбнулся в ответ, глядя на единственного человека, к которому он не побоялся прийти после. На единственного друга, которому доверился, которому поверил — и который полностью оправдал доверие. Она не подвела. Он хотел бы знать, откуда Алла достала этих мальчишек так здорово сыгравших его самого. Хотел бы знать, кто они, но никогда не спрашивал. Он и так попросил ее слишком о многом, он и так — опять и снова — ломал ей жизнь. Его, его вина.

— Он там? — негромко спросил Алек, кивая на дверь и едва заметно вздрагивая от звука собственного голоса.

— Да, — Алла вздохнула. — Ты уверен?

— Пора заканчивать, Аллчонок, — он улыбнулся, зная, насколько безрадостной получилась эта улыбка. — Я устал. Пора заканчивать.

— Ты…

Она смешалась, замолчала, не договорила, но он знал вопрос. Убьет ли он его, будут ли криминалисты и следователи завтра кружить по базе и искать зацепки, которых нет? Будет ли девочка Алина хлопать ресницами и смотреть огромными зелеными глазами на мужчин в форме, сдержанно всхлипывать и уверять их, что понятия не имеет, что могло произойти и кто это мог быть? Алек снова улыбнулся.

— Нет. Я — нет. Обещаю.

Алла всхлипнула, он обнял ее, крепко прижимая к себе на миг, а потом отпустил и взялся за ручку двери. Было страшно, страшнее, наверное, чем даже самому Кириллу все это время и сейчас. Было смешно, веселье поднималось от низа живота и застревало в горле клокочущими вспышками. Иррациональное, безумное веселье. Семьдесят два процента модификации и сумасшедший мод-убийца за дверью. Бедный Кирилл. Алек подмигнул Алле, повернул ручку и резко толкнул, шагая за порог.

— Вон.

Кир сидел в кресле, лицом к окну, спиной к нему. Алек чувствовал густой аромат, смешение запахов алкоголя, сигарет и чужого страха, чужой боли. Он закрыл дверь и невозмутимо пошел вперед до второго кресла, по дороге прихватил второй стакан, налил себе и сел, прикуривая дорогущую сигариллу из чужого портсигара. Табак был дивно хорош, а джин горчил и оседал на языке кисло-сладким древесным послевкусием.

— Я сказал выметай… — Кир обернулся и осекся, замер, как какой-то пустынный грызун перед хищником.

Алек снова улыбнулся и сделал еще глоток.

— Нет, — ровно сказал он, глядя как пальцы Блэка ложатся на комм.

Тот отдернул руку и замер, в синих глазах был страх, озера страха и капля боли, которой он упивался минутой раньше. Киру нравилось страдать, всегда нравилось. Еще ему нравилось быть первым, только не получалось никогда.

— Ты…

Алек кивнул, опустошая стакан и затягиваясь. Выдохнул, зажал сигариллу в зубах и налил себе еще. Кирилл следил за каждым движением, подобравшись. У него дрожали пальцы, он кусал губу — и это не вызывало ничего кроме смеха. И вот это вот он ненавидел? Вот этому обещал отомстить?

— Я. Хотел извиниться, веришь?

Кирилл помотал головой, Алек усмехнулся.

— Правильно не веришь, в общем-то, — он затушил сигарету в тяжелой хрустальной пепельнице, подсознательно посчитав ее вес, объем и силу, которую надо приложить, чтобы раскроить Киру череп. Прикурил следующую. — Хороший табак, я таких в магазине не видел. Доставляют?

— Да, — Блэк неуверенно взял свой джин и тоже закурил. — Пришла меня убивать?

Алек засмеялся, тем хриплым, грудным, женственным смехом, который вызывал дрожь у него самого. Жуть, прости Господи.

— А как же прелюдия, Кир? Поговорить там сначала: природа, погода, пироги? Давно не виделись, все-таки, друзья, опять же, — он улыбнулся. — Мы же друзья, Кир?

Сердце частило в горле, по чужому лицу скользили, ласкаясь, алые-алые тени. Алек чувствовал грань своего безумия, чувствовал остро, как никогда раньше. Он будто стоял на краю пропасти, но край больше не осыпался под ногами. Он мог шагнуть в бездну, но этот шаг он должен делать сам.

— Да, — хрипло ответил Кирилл, и он снова засмеялся.

— Да нихуя мы не друзья, Блэк, — вздохнул Алек, затягиваясь максимально глубоко и чувствуя, как прочищает мозги горький дым. — Впрочем, какая разница. Я хотел тебя убить. Долго, кроваво, так, чтобы ты понял, что я чувствовал. Очень хотел.

— И…

— И не убью. Твой друг, наш друг, Алекс, он когда-то сказал мне, что надо ждать. Надо ждать, когда человек станет счастлив, а потом мстить, чтобы ему было что терять. А ты не умеешь быть счастливым, Кир, — он улыбнулся, криво и безразлично. — Или я не научился мстить — однохуйственно, если честно.

Кирилл смотрел, недоверчиво и испуганно, алые тени исчезли, растворившись в настоящих густых тенях подступающей ночи. Когда-то он почти считал себя богом в своем сладком безумии. Когда-то он ждал этой минуты и воображал, как будет слушать музыку чужих криков и стонов, как будет длиться и длиться агония, прежде чем он решит ее прервать. Когда-то.

Когда-то он отчаянно и безнадежно хотел снова стать собой. Стал. Но ни это, ни смерть Юки не принесли ни счастья, ни облегчения. Только давящую пустоту и ощущение страшной, неисправимой ошибки.

— Не ищи меня, Кирилл, — Алек допил джин одним глотком и встал. — Не ищи меня, забудь меня, оставь прошлое прошлому. И я тоже — оставлю.

— Чего ты хочешь? — вопрос прозвучал уже в спину, и Алек остановился перед дверью, по-настоящему задумываясь над ответом.

Пожал плечами и отбросил сигариллу прямо на пол, к стене. Плитка — не загорится.

— Чего бы я не хотел, Кир, ты не сможешь мне это дать. Прощай.

Едва слышно скрипнула дверь, Алек закрыл ее за собой и пошел к себе. Возможно, Кирилл говорил что-то еще, возможно, ему даже было, что сказать, что предложить — но Алек не хотел слушать. Алла сидела на подоконнике перед его комнатой, он открыл дверь и жестом пригласил ее войти. Хотелось — полежать в тишине, хотелось — вдоволь нарыдаться и нахохотаться над своей печальной и абсурдной жизнью, но прогонять ее казалось предельно нечестным.

Он усадил ее в кресло, поставил чайник, сказал:

— Он — жив, — и сбежал в душ.

В конце концов, в том, чтобы плакать под горячими струями тоже была своя прелесть.

И смеяться под ними же.

Непременно.

========== Акт тринадцатый — Vale (Прощай) ==========

К тебе ее безумная любовь и довела ее всего больше до несчастья.

(Денис Иванович Фонвизин, «Недоросль»)

За окном закатывалось солнце, кроваво-красное небо было по-своему прекрасным, но сегодня он не замечал этой красоты, он вообще ничего не замечал, смотрел в пустоту невидящими глазами и вспоминал фарс, в который превратилась проверка: отчего-то хохочущего Альку, сдержанно улыбающуюся Аллу и растерянного, испуганного Кирилла, большими глазами смотрящего на дисплей с собственными результатами.

Семьдесят два процента. Таблетки оказались не панацеей, может ли что-то сдержать первую модификацию, видимо, открытый вопрос. Могло ли — поправил он сам себя и печально улыбнулся. Кира было жаль. Человечность, невысокий процент изменений — единственное, за что он держался — вдруг оказалось фикцией. А он сам — модом из тех, что люди только пока проходят проверки. Мир Кира рассыпался у него на глазах, а он стоял, как дурак, и не мог ничего сказать. И не сделал ничего.

Друг называется. Скай закрыл глаза, глубоко вздохнул. Было грустно, почти больно за Кира. Еще больнее становилось, когда он вспоминал, что послужило причиной этой странной проверки. Алек. Кирилл верил, что Алек тут, Кирилл верил, что Алька — это Алек. Кирилл верил, что Алек жив, а значит, белой массой в репликаторе в том доме был Джейк. Но как? И почему Кир в этом так уверен?

Скай хотел верить тоже, хотел — но боялся. Мертвый Алек был воспоминанием, болезненным и приятным, печальным и радостным. Живой — сам был его болезнью, отчаянной страстью, которую он столько лет пытался избыть, но так и не смог. Скай не мог быть с ним, быть без него — не мог тоже. Безумие, чертово сумасшествие без выхода и без конца. Он сдавленно застонал, сжимая пальцами виски, будто пытаясь выдавить из них стоящие перед глазами образы: серые глаза и насмешливая улыбка, карие глаза, длинные пряди и влажные губы, карминово-красные, нежные, такие сладкие на вкус…

Лица плавали, сменяли друг друга и он боялся вспоминать, боялся думать. Вот он целует ее, но миг — и лицо меняется. Блядские стальные глаза подернуты поволокой, и Алый — не Алая, Алый — стонет, хрипло стонет и выгибается в его руках, такой близкий и такой горячий. Руки сами сжимались в кулаки, хотелось разбить лицо из фантазий в кровь. Хотелось целовать его дальше, хотелось перешагнуть через самого себя и исполнить уже самую заветную мечту. Хотелось умереть.

Кирилл верит, что он жив. Проклятье.

Дверь открылась резко и невыносимо громко, Скай дернулся, почти подпрыгнул. На пороге стоял Блэк, вот уж легок на помине, грудь друга часто и тяжело вздымалась, он оглядывал комнату так, словно ожидал найти здесь кого-то помимо Ская. Откровенно говоря, он выглядел почти безумным, но был — скорее пьяным, резкий древесно-спиртовой запах Скай чувствовал даже со своего места.

— Кир?

— Аллу найди, — бросил Кирилл, все еще шаря взглядом по сторонам. — Срочно, сейчас!

Скай встал, натянул футболку и пошел к двери; Кирилл никуда не делся, но больше не разглядывал комнату, скорее напряженно размышлял о чем-то.

— Что сказать-то ей? — спросил Скай уже из коридора, запоздало сообразив.

— Алек был у меня. Пусть снимет ДНК, пусть проверит всех. Он где-то тут, Скай, блядь, он где-то тут!

Слова звучали безумием, вернее показались бы ему таковым, если бы он услышал что-то кроме «Алек был у меня». Пульс глухо бухал в ушах, он не смог даже ответить, только кивнул и ушел. Как пьяный: шатало, путались мысли — от того, по определению Аллы, наркотика его вело и то слабее. Не то что сейчас.

Он бы ни за что не нашел ее, черт, да он бы мимо нее прошел, не заметив, если бы не услышал ее голос из одной из комнат, произносящий такое родное и страшное:

— Ал… — он распахнул дверь прежде, чем она договорила, — …ина.

Алла обернулась, недоуменно глядя на него, а Скаю виделось в ее глазах что-то еще, странное, непонятное. Обнадеживающее и пугающее.

— Тебя Кирилл ищет, извините, — пробормотал он, скользя взглядом по комнате и спотыкаясь на фигуре перед зеркалом.

Стало почти стыдно. Девушка — студентка — в длинноватой для нее белой рубашке, явно только после душа, расчесывалась, разбирая длинные влажные пряди. Он любовался ее движениями, заставлял себя отвести взгляд, мысленно отвешивая пощечину за пощечиной, но возвращался, раз за разом, и продолжал смотреть.

— Чего ему? — устало спросила Алла.

— Хочет всего и сразу. Продолжает паниковать и требует анализ ДНК.

Девушка перед зеркалом отложила расческу и зашарила по столику одной рукой, что-то нащупывая. Алина, вспомнил он. Человек, стопроцентный человек, так же как он сам, почти стопроцентный мод.

— Ты пытался донести до него, что «анализ ДНК модификанта» отдает бредом и ересью?

— Не подумал, — Скай прислонился к косяку двери, глядя как студентка взяла со столика резинку для волос и натянула ее на запястье.

— Блин, за что мне только все это, — Алла обреченно вздохнула, поднимаясь с кресла.

Девушка перед зеркалом разбирала волосы, задравшийся подол рубашки обнажал бедра, совершенные, едва подернутые загаром. Пальцы запутывались в прядях, она дергала их с едва слышным шипением, прикусывая губу, и повторяла, снова и снова, пытаясь разделить волосы на три части. Скай, как зачарованный, шагнул в комнату. Девушка начали плести косу, руки скользили, переплетая пряди, порой она встряхивала запястьем, хмурилась, расплетала немного, разглаживала, переплетала снова. Сощуренные глаза — светло-карие и невозможно красивые, он помнил, — прикушенная губа, еле слышные ругательства, потому что мокрые волосы тянут и путаются, потому что это почти больно.

Она всегда ругалась и шипела, она всегда перехватывала косу — вот так — одной рукой и сжимала-разжимала ладонь второй, пытаясь расслабить почти сведенные пальцы. Рука Аллы уперлась в грудь, он остановился. Как это выглядело со стороны? Будто он хотел наброситься на полуголую студентку? Хотя… Алла не могла не знать.

Тонкие пальцы потянули резинку с запястья на ладонь, пропустили под ней конец косы, перехватили…

— Моторика всегда сохраняется, — тихо сказал Скай, глядя в ее отражение.

Девушка улыбнулась.

— Алина…

— Иди Алл, — с неизъяснимо знакомой грудной хрипотцой сказала она.

А он смотрел на ее отражение и не узнавал. У Алины была нездорово-серая от недостатка солнца и переизбытка учебы кожа, у Алины были почти неестественно яркие зеленые глаза, подчеркнутые неумелым макияжем, у Алины были очки на пол-лица с настоящими — не простым стеклом — линзами. Алина подслеповато щурилась и натыкалась на парты. Алина никогда не смотрела так, открыто и прямо, пусть и в зеркало. Алина скупо улыбалась, щуря ресницы с комочками туши и избегала его взгляда.

Алина никогда не улыбалась так шало и насмешливо.

— Не зеленые, — хрипло произнес он, когда Алла вышла, и шагнул вперед, неуверенно, пьяно, слыша собственное частящее сердце.

— Линзы творят чудеса, Скай, — хихикнуло отражение, и девушка, наконец, повернулась к нему.

Это лицо, он так хорошо знал это лицо. Он видел его каждую ночь в своих безумных видениях, в своих самых сладких снах и самых безумных кошмарах. Видел, как она улыбается, как плачет, как прикасается к нему, как рассыпается на части от одного его прикосновения. Так часто видел. Это сон? Это все — сон?

Он замер в шаге от нее, протянув руку и не решаясь дотронуться. Было так сладко.

Было так невозможно, невероятно страшно.

Он медленно коснулся пальцами подола белой рубашки, сжал шершавую, грубую ткань. Насмешливые карие глаза смотрели прямо, а губы то и дело расползались в улыбке.

— Невозможно, — шепнул он, голос сорвался в хрип.

— Здравствуй, Скай, — также тихо шепнула она, и поверх его ладони легла чужая, маленькая и горячая.

Настоящая.

Живая.

Скай дернул плотную ткань, разум рассыпался и покидал его вместе со стуком по полу оторвавшихся и падающих пуговиц. Настоящая. Такое знакомое тело, такое родное, такое… С глухим стоном он притянул ее к себе и впился в губы, не то, что уже не опасаясь, что она исчезнет, как во сне — вообще не думая. Но она и не исчезала. Горячая и влажная кожа, изгиб спины, губы, мягкие и одновременно требовательные — Скай плыл, теряясь в ощущениях. Он целовал ее, отчаянно, пытаясь передать все, что чувствовал. Всю свою любовь, всю свою боль, все годы страдания и все то горе, которое он себе даже чувствовать не позволял. Он гладил, ласкал, стискивал, трогал и, в кои-то веки, не видел серых глаз, в кои-то веки не вспоминал, как дрожало в его руках совсем другое тело. Он оторвался от ее губ, тяжело дыша, опустился на колени, потянул ее за собой — и она поддалась, доверчиво прильнула к нему, совсем как тогда, давно, так много лет назад. Она скользнула пальцами по плечам, и он застонал, гладя узкую спину, спускаясь к резинке трусиков.

Он хотел ее. Одному Богу известно, насколько он ее хотел.

Тонкие пальцы легли поверх его руки и сжались, перехватывая. Твердо и уверенно с совсем неженской силой.

— Нет, Влад.

Он с трудом разобрал слова, настолько в тумане был весь мир, насколько он растворился в этих прикосновениях и ощущении тела рядом, ее тела. Он убрал руки, потянулся к ее губам, но она со смехом уклонилась, зарылась пальцами в его волосы, на миг прижала к себе невозможно крепко, а потом отпустила и встала, отходя к столику, усаживаясь на него.

Это выглядело так, что Скай вздохнул и зажмурился, сжимая кулаки. Разведенные бедра, разъехавшиеся полы рубашки, обнажающие и подчеркивающие живот, грудь, ключицы, линию шеи. Она была так прекрасна. Она была, она просто была — этого уже достаточно, чтобы до боли хотеть прикасаться к ней, любить ее.

Она была — и он хотел, чтобы она кричала в его объятиях.

— Нет, Влад, — повторила она, когда он встал и уперлась в грудь ладонью, не позволяя подойти ближе. — Нет.

Слышать свое имя, произнесенное ее голосом — почти забытое уже наслаждение.

— Почему? — хрипло шепнул он, накрывая ее ладонь своей. — Почему, Саш?

Полузабытое имя отразилось эхом от стен и вернулось к нему, дробясь, сводя с ума своим звучанием, самим пониманием, что она жива, что она здесь, что он может сказать ей все. Наконец-то может, и больше не надо ждать, не надо надеяться, не надо загадывать, потому что они уже не умерли, потому что война закончилась, потому что они, несмотря ни на что, вместе.

— Потому что я не могу, Скай, — алые губы растянулись в печальной улыбке, а ему в этих словах слышалось практически отражение собственных.

Блядские серые глаза вернулись и наложились поверх карих, родных и любимых.

— Саш, я понимаю, это было некрасиво, но… — он замялся, подбирая слова, вздохнул. — Я люблю тебя, — усмехнулся, — веришь, я всегда хотел это сказать и всегда откладывал. Я люблю тебя, безумно люблю. Господи, Саш, я на все готов ради тебя, я так скучал, ты не представляешь, просто не представляешь…

Карие глаза на миг закрылись, а потом почему-то стали жестче, холоднее. Скай чуть не отпрянул, он слишком хорошо знал этот взгляд, слишком видел в нем стальной отблеск, и в тенях, в облаке растрепанных после их поцелуев темных волос рождалось другое лицо. Тонкое и холодное, неуловимо близкое и неуловимо чужое.

— Я тоже, — сказала она и замолчала.

Что-то внутри взвыло от радости, сердце часто-часто забилось, но он стоял на месте и ждал продолжения. Потому что стальной блеск не исчез. Потому что ухмылка, кривящая эти губы, Саше не принадлежала.

— Я тоже всегда хотел сказать, что люблю тебя, Влад.

Он не хотел отпускать ее руку, но пальцы разжались сами. А она засмеялась, печально и болезненно. Убрала ладонь с его груди, запахнула рубашку.

— Саш…

— Не надо, — перебила, раздраженно дернув уголком губ, и это движение тоже принадлежало не ей. — Не называй меня так, Скай. Пожалуйста.

— Почему?

— Меня зовут Алек, Скай, — она улыбнулась мечтательно и светло, запрокинула голову, глядя в потолок. — Наверное, стоило вернуть это тело, чтобы это понять. Меня зовут Алек. Я мод. Я нейр. Я хочу обратно свое тело, я хочу новую жизнь, я хочу море и… — она помедлила и вдруг взглянула на него, насмешливо и как-то безнадежно. — Я хочу тебя. Потому что я тебя люблю, Скай. Потому что я наивно верю, что у нас может что-то получиться. Пойдешь со мной?

Серые глаза в его сознании сощурились. В комнате были только они, только вдвоем, а он слышал бархатный смех тела, от которого она избавилась. Человека, которым она была. Плоская грудь, рельеф мышц, теплая кожа и частое дыхание. Изменчивая ртуть во взгляде, вздернутая бровь и тонкие губы.

Его боль. Его наваждение. Пойдешь?

Он так этого хотел. Он же был на все согласен, лишь бы Алек жил. Лишь бы она жила. Она.

— Я не могу. Прости.

Они улыбнулись, одновременно. Она в реальности —его воплотившаяся мечта, его оживший сон — и Алек в его голове. Так одинаково улыбнулись.

— Прощай, Скай, — сказала она.

— Я тебя не забуду, — хрипло прошептал Влад в ответ и ушел, не прощаясь.

Остро хотелось плакать. Хотелось кричать. Хотелось вернуться, согласиться на все, уйти с ней.

«С ним», — поправлял разум, и Скай не оборачивался.

Он так этого хотел. Он был готов на все и на все согласен.

Нет, не на все.

***

Ей снился сон. Или не снился? Стана сонно моргала, разглядывая фигуру, сидящую на краю кровати, такие знакомые темные пряди, тонкие пальцы, нервно мнущие ткань брюк. Она знала лицо, скрытое в тени, помнила ее глаза, изгиб губ и улыбку, радостную и печальную, кривую и искреннюю. Это должен был быть сон, должен был быть. Но она чувствовала тепло, исходящее от чужого тела, а матрас просел под весом.

Стана села, подтянула к себе колени. Девушка повернулась к ней, улыбнулась, подставляя лицо рассеянному лунному свету, позволяя Стане рассмотреть ее, как следует рассмотреть и убедиться, что это — та самая героиня ее снов. Кошмаров. Ее и Ская.

Рука потянулась как-то сама собой, Стана прикоснулась к чужому плечу. Девушка не исчезла, кожа под пальцами была горячей и плотной, Стана ощупывала проступающую кость, литые и твердые мышцы; на глаза наворачивались слезы, и она смаргивала их, продолжая смотреть на это совершенное лицо, легкую улыбку, тонкую, почти эфемерную в неверном свете, фигуру.

— Не получилось как-то, с каруселями и мороженым, — тихо сказало слишком реальное видение и улыбнулось шире.

Стана замерла.

Голова шла кругом от внезапно нахлынувшего осознания, от понимания, кто она такая. От непонимания — как такое вообще возможно.

— Ты… — Стана замолчала.

Не хватало ни слов, ни воображения, чтобы продолжить, чтобы сказать в ответ что-то вменяемое, что-то нормальное. Этого же не может быть. Она не может быть им. Не может.

— Наверное, надо поздороваться, — улыбаясь, сказала девушка и опустила свою ладонь поверх ее руки. — И представиться, наконец. Здравствуй, Стана, — «здравствуй, Скай» — послышалось ей в этих словах, но в ровном голосе не было ни боли, ни надрыва. — Меня зовут Алек, можно Саша. Можно и Алина, если ты успела привыкнуть, — добавила она, и Стана, наконец-то узнала черты лица.

Глаза только были не теми, не такими, неправильными. И двигалась Алина по-другому, и говорила. Алина все делала по-другому, Алина была ее подругой. Алины никогда не существовало.

— Ты…

— Я. — она улыбнулась. — Еще я должен извиниться. Прости меня, если сможешь, Стана, я не видел другого способа вырваться оттуда. Я залез слишком глубоко и, надеюсь, смогу исправить то, что с тобой сделал. Ты больше не видишь моих снов?

Стана помотала головой. Она думала сны исчезли, сдались под напором новых впечатлений, она думала все дело в захватившей ее учебе, в первых полетах не в симуляторах, в реальности. Она думала, что справилась со своими страхами, а это — тоже он? Он подарил, и он забрал?

— Ты что-то сделал? — она наконец смогла произнести больше одного слова.

— То, что должен был сделать уже год как, если бы понимал, что произошло. Надеюсь, поможет. Я очень обязан тебе, Стана. За то, как использовал тебя. За то, что с тобой случилось. Чего ты хочешь, моя прекрасная принцесса?

Это было почти наяву — аромат табака, белая маска и черные провалы глаз. Хриплый смех и тихий голос. Девушка сидела напротив, а Стана видела совсем другую фигуру на ее месте, видела Алого из такого далекого прошлого, что оно было уже почти неправдой. Видела алые блики и кровь, бледное лицо и серые тени.

— Убей их, — прошептала Стана. — Убей их всех.

Алый вздрогнул. Алый отпустил ее руку и наклонился к ней, серо-стальные, невероятно яркие глаза стали ближе, она тонула в них, она чувствовала вкус металла, чувствовала, как острые грани царапают кожу.

— Стана, очнись, — прошептало многоголосье вокруг.

Она моргнула, фокусируя взгляд. Женское лицо напротив было растерянным, обеспокоенным. Алек-Алый-Алина хмурились, между бровей пролегли четкие, будто нарисованные морщинки.

— Алек, — беспомощно позвала Стана, цепляясь пальцами за воздух, и снова видя белую гладь маски, серое пламя в прорезях.

— Я здесь, Стана, — кто-то обнял ее, чьи-то руки замком сцепились за спиной. — Я здесь, все хорошо, все уже хорошо, девочка. Ты слышишь меня?

Она кивнула в чужую шею, память подкидывала странные обрывки из не-ее жизни, кто-то держит не-ее, держит изо всех сил в жестком захвате, боль, запах крови, вкус крови.

— Страшно… — Стана почти скулила.

Хоровод видений метался перед глазами, а она уже не могла заставить себя поверить, что это сон.

— Это все не твое, девочка, — она снова была в чужой голове, она ощущала, как безжалостно, будто скальпелем, отсекает что-то, как чистит и закрывает, медленно и осторожно. — Это не твое. Отпусти, забудь.

— Они делали тебе больно, — прошептала Стана. — Они заплатят.

Алый улыбнулся, затянулся, выпустил в небо тонкую струйку дыма.

Кареглазая девушка рассмеялась и перекатилась на спину, бесстыдно выгибаясь.

Алек дернул уголком губ и склонил голову набок.

— Они уже заплатили, девочка, — сказали все трое. — Пора жить дальше.

Девушка рассыпалась ворохом осколком. Алек разлетелся облаком пепла. Алый держался дольше всех — докуривал — но растворился в последней затяжке, в серой струйке, взмывающей ввысь.

На нее смотрели внимательные и серьезные карие глаза той, кого она считала своей подругой, кого она считала просто человеком, обычным человеком. Хуже себя, хуже всех. Недостойной их возможностей, недостойной учебы с ними, недостойной хорошей жизни. Глаза той, кто оказалась много большим.

Стана думала, что не знает тех, кто был более человеком. Стана думала, что не знает и тех — кто был менее.

— Чего ты хочешь, Стана? — спросил ее монстр напротив.

И Стана знала ответ.

========== Акт четырнадцатый — Cadmea victoria — (Победа Кадма, победа дорогой ценой) ==========

Потому что все мы убийцы, сказал он себе.

Все, и на этой стороне, и на той, если только мы исправно делаем своё дело,

и ни к чему хорошему это не приведёт.

(Эрнест Хемингуэй, «Острова в океане»)

Он не собирался туда идти, ноги привели его в медчасть сами. Вот уж, воистину, привычка: еще когда док был жив — так невозможно много лет назад — в расстроенных чувствах Скай всегда приходил сюда. И сейчас пришел, но в изменившейся, отремонтированной, сверкающей хромом новейшей техники комнате уже не было ни Дока, ни Аллы, такой, какой он ее помнил. Сама Алла-то была, сидела в кресле у мерно гудящего репликатора и что-то читала. Как и раньше, она шевелила губами, увлекаясь, то и дело пролистывала обратно. Скай остановился в дверях, глядя на нее и не смея шагать внутрь. Было очень плохо и очень страшно, а Дока не было.

Никто не нальет стакан разбавленного спирта, никто не обматерит и не вправит на место определенно поехавшие мозги. Никто не поможет, и никто не спасет.

Стоило уйти, он уже почти собрался с силами, чтобы сделать это, когда Алла подняла голову от планшета и посмотрела прямо на него, легко улыбаясь, и сделала приглашающий жест рукой.

— Выпивки нет, извини, — смешливо сказала она, наливая обоим кофе. — Не держу, хотя может и стоило бы. Он отказался или ты?

Она так спокойно перескочила с темы на тему, что Скай даже удивиться не смог. Впрочем, они с Сашей давно дружили, всегда дружили, кому, как ни ей, знать все. Блэк будет в ярости, когда поймет, что его верная Алла помогала злейшему врагу. Блэк будет в ярости.

Думать о Блэке, о том, как пролезла «Алина» в универ, о том, кто именно подписывал бумаги, подтверждающие ее человеческий статус, было легко и приятно. Можно было гадать о реакции Кирилла, придумывать защищающие Аллу аргументы — и не думать о Саше. Не вспоминать. Не смотреть на репликатор, хотя он был почти уверен в том, кто там.

— Мы оба, — наконец, неожиданно спокойно ответил Скай, потягивая крепкий и почти слишком горький напиток.

Чай, он любил чай. А если кофе неизбежен — то с молоком и сахаром. А вот такой, чисто черный, очень крепкий и без добавок — предпочитали только Алла и Алек. Даже имена у них похожие, хоть и разные. Как и они сами.

Алла печально и понимающе улыбнулась, пожала плечами.

— Не обижайся, но я скорее рада. За вас обоих.

— Особенно за него? — Скай улыбнулся тоже и протянул ей опустевшую чашку. — Сделаешь еще?

— Познал прелесть? — она захихикала и пошла к кофемашине. — Ты прав, особенно за него. Я давно не видела его настолько спокойным.

— Ты давно, я — никогда.

Тишина повисла, но не давила. С Аллой было уютно молчать, просто сидеть, глотать вяжущую горечь и смотреть в стеклянное окно репликатора, где в мутной жидкости плавало чье-то тело.

— Ты — никогда, — подтвердила она, наконец. — Хотя, нет. Вот увидел, собственно.

Скай печально улыбнулся.

— Это ничего, что я не рад?

Алла кивнула и улыбнулась в ответ, глядя в окно, в непроглядную для человека темноту, в которой она — да, и он тоже — могла различить ветви деревья, колышущиеся на ветру листья и даже движения отдельных травинок. Наверное, они и правда в чем-то чудовищны, в чем-то монстры. Наверное, они слишком далеко ушли от людей, но ведь и человеческого осталось немало: идеалы, страхи, мораль. Интересно, какой была мораль Алека, что позволяло ему идти вперед, несмотря ни на что?

Интересно, сколько правды было в рассказах Кирилла о нем?

И кто убил Джейка?

Последний вопрос он озвучил вслух, вдребезги разбив ту нежную, понимающую тишину, что повисла между ними. Алла рассмеялась, легко и слишком спокойно для поднятой темы. В ее улыбающихся глазах не было ни сочувствия, ни жалости, ни переживаний. Никаких угрызений совести, никаких положенных чувств.

— Алек, конечно, — губы дернулись, обозначая ту же улыбку, что была во взгляде.

Скай снова замолчал. Можно спросить про остальных: людей, про которых рассказывал Блэк, Юлю — язык не поворачивался. Было слишком страшно, что она подтвердит, вот с такой же улыбкой, таким же спокойным тоном.

Слишком страшно, что тишина между ними больше не будет комфортной и невесомой.

— Юки — тоже он? — холодно спросил Кирилл, Скай вздрогнул и обернулся.

Блэк стоял в дверях, яростный, серьезный, строгий. Блэк смотрел на Аллу, будто самого Влада здесь не было, только на Аллу. Блэк ждал ответа.

— Понятия не имею, — лениво протянула она, отставив на стол недопитый кофе и пожав плечами. — Я не спрашивала.

Смешок Кирилла заставил его вздрогнуть. Он слышал раньше эту интонацию, видел этот бешеный взгляд, видел алые искры в глубине чужих глаз. Но не у него, никогда не у него. Даже когда Кир злился, он оставался спокойным внутри, всегда. Раньше. А теперь Скай смотрел, как Блэк идет к Алле, смотрел как он нависает над ней, и мышцы сами напрягались от неосознанного желания сорваться с места и оттолкнуть друга, пока не натворил глупостей.

Пока не сотворил что-то по-настоящему страшное.

— Это признание, я правильно понимаю? — процедил Кирилл, с отвращением глядя на невозмутимо сидящую в кресле Аллу. — Ты знала, что он здесь? Ты с ним общалась?

— Ты сомневался? — она продолжала улыбаться, и в этом было что-то от Саши времен войны.

Бесконечное спокойствие, безграничное равнодушие, холодная ярость и какой-то исследовательский интерес — что же будет дальше?

— Сука! — Блэк сжал кулаки, Скай встал, но Алла легко перехватила летящую к ней руку. — Сука! — крикнул он снова. — Предательница! Тебе самое место среди этих тварей, ты сгниешь в тюрьме, ты…

— Заткнись.

Скай не сразу узнал голос, с трудом узнал — и то только после того, как повернулся и увидел выбирающегося из репликатора обнаженного парня. Черт, он был уверен, что там Алек. Настолько уверен — даже спрашивать не стал.

— Заткнись, отец, — равнодушно повторил его крестник, холодно глядя на Блэка. — И убери от нее руки.

Кирилл отшатнулся от Аллы, Скай видел это краем, глаза, наблюдая за невозмутимо одевающимся Славой. Наверное, он бы задал тысячу вопросов, наверное, он бы спрашивал и спрашивал, пытаясь понять, что происходит.

Наверное. Если бы не узнал чертову яркую футболку с абстрактным узором, если бы не понял вдруг, на чьем лице видел вот точно такую же улыбку на протяжении почти что года. Если бы…

Скай смотрел на одевающегося крестника, смотрел на Альку, которого Блэк принял за своего самого страшного врага. Смотрел на сына, которого счел чудовищем отец, смотрел на сына, который считал отца настолько чудовищем, что решил помочь человеку, который хотел…

Убить его.

Скай вспоминал взгляд Алека — Саши — и почти не сомневался.

Он смотрел на сына Блэка, который выбрал сторону монстров, и хрипло, истерически смеялся.

***

Тогда, в медчасти, никто из них не заметил, как ушла Алла. Блэк стоял, огорошенный и застывший, глядя на сына, Скай пытался справиться с истерикой, а его тезка невозмутимо одевался и вовсе не обращал на них внимания. Потом Слава ушел, попрощавшись с ним и так и не сказав отцу ни слова.

Кирилла он увел оттуда насильно, почти получасом спустя, когда тот смог хотя бы ровно дышать и не стискивать кулаки, не пытаться бросаться на самого Ская. Было немного смешно и немного грустно видеть, насколько сейчас самый человечный из них Блэк похож на самого бесчеловечного Алека, причем, в худшие для последнего времена. Но Блэка отпустило, Скай увел его, напоил чаем, уложил спать — и Алла, если честно, была последним, о чем он тогда думал.

Первым, о чем вспомнил Блэк на следующее утро.

Они недосчитались шестерых: Алины, про которую Кирилл так и не узнал, что она была Алой (Скай не решился рассказать), Алекса, Ли, Альки, который Слава, Аллы и Станы — последнее его даже не удивило, было только интересно с кем из них она ушла? Да, и вообще, вместе они сбежали или по отдельности?

Спросить было него. Комм Аллы — ожидаемо отключен, равно как и Станы, как и всех остальных. Они растворились в неизвестности, а он, с остатком студентов и Блэком, спешно вернулся в университет. Чтобы пытаться успокоить преподавателей и студентов, чтобы замещать по учебным и организационным вопросам запиравшегося в аналитическом центре Кира. Иногда тот появлялся, сквозь зубы цедил, где видели похожих на Аллу женщин, и пропадал снова.

Надолго. Скаю порой казалось, что навсегда.

И так до тех пор, пока личности не подтвердили.

В тот день Блэк ворвался в его — свой — кабинет с горящими глазами, торопливо твердил, что нашли, наконец-то, нашли. Потащил за собой, Скаю пришлось вместе с ним выслушивать повторный доклад разведки и аналитиков. Звучало, как феерический бред, но Кир, похоже верил каждому слову. Или так и писали, чтобы он верил?

Скаю остро хотелось остановить творящееся безумие, но не хватало ни сил, ни твердости. Наверное, именно поэтому, сейчас он стоял рядом с Кириллом в кабинете президента и слушал доклад, от которого передергивало, от которого хотелось сбежать. Но слушал же, слушал — и не возражал ни словом, ни делом. В какой-то момент позади негромко хлопнула, впуская кого-то дверь, но Скай не стал оборачиваться: слишком важным был человек перед ними, слишком серьезной эта экстренная аудиенция, чтобы позволить себе хоть малейшее отступление от протокола.

Сам Кирилл стоял навытяжку перед верховным главнокомандующим и говорил, говорил, говорил. Об Алле и Стане, которых видели в Гонконге, а потом на Хайняне. О количестве модификантов в Поднебесной, о рисках и грядущей войне.

— Мы должны ударить первыми, — сказал он с жаром. — Мы должны.

Президент шевельнул рукой.

Скай застыл, глядя на пропавшего крестника, на сына Оли, который подходит к отцу и с непроницаемым выражением лица кладет ему руку на плечо. Что-то было не так, он не знал, но чувствовал это.

— Мы должны ударить первыми? — негромко произнес президент.

— Да! Если модификанты первой волны…

— Довольно.

Тишина. Президент встал, прошелся по комнате.

— Модификанты первой волны неспособны к нормальному сосуществованию с людьми. Модификанты первой волны безумны, — в голосе верховного главнокомандующего было что-то, названия чему Скай не знал. — Модификанты первой волны развяжут новую войну… — он вдруг улыбнулся и посмотрел на него. — Владислав, знаете, как давно я это слышу?

— Нет, господин президент.

— Очень, очень давно. Я плохой политик, Владислав, — он мягко улыбнулся, кивнул.

Сын Кирилла вдруг заломил отцу руки, с легкостью заставив его опуститься на колени, и застыл, глядя на своего… кого?

— Мне стоило догадаться много раньше, что все эти утверждения относятся к одному конкретному модификанту.

— Я… — придушенно прохрипел Кирилл.

Сын, не глядя, ударил, голова друга безжизненно мотнулась из стороны в сторону.

— Блэка Кирилла отправить на принудительное лечение в закрытую клинику. Модификантов с процентом выше сорока девяти восстановить в правах по результатам психологического освидетельствования, освидетельствование проводить в нашей клинике с нашими специалистами, — секретарь кивнул, ожидая продолжения. — На должность министра обороны и главы аналитического центра назначить Владислава Ланского. Все.

Президент отвернулся.

Скай пошел к выходу, глядя как тащит его тезка своего отца. Не улыбаясь, не плача, не напрягаясь.

Он был хорошим сыном.

Правильным.

Если бы Ская спросили, он был сказал, что сын пошел в отца.

========== Post mortem (После смерти) ==========

Борьба притворной нормальности с безумием.

(Януш Леон Вишневский, «Любовница»)

Ей снился сон: она опять стояла у двери и слушала, как Алина прощается с Аллой, тепло и многословно. Она смотрела, как они обнимаются, смеются, пьют из горла вино. Они выглядели как старые хорошие друзья, давно расставшиеся, редко видящиеся, но все равно сохраняющие свою дружбу, несущие ее сквозь время.

— С размаха и об стенку? — спросила Алла, когда бутылка опустела.

Алина засмеялась, зазвенело бьющееся стекло, капелью посыпались на пол осколки.

— Увези ее, — сказала Алина уже в дверях. — Сделай то, что она просит, если не передумает.

— Она не знает, о чем просит, Аль, — неожиданно серьезно произнесла Алла. — И ты не помогаешь.

— Я не вправе ей отказывать, — у Алины грустная улыбка и печальные глаза, — моя вина, Аллчонок. Моя вина.

— Можно попытаться…

— Все можно вернуть, — перебивает Алина. — Лечи если хочешь. Или сделай — а потом лечи.

— Я тебя поняла.

Они снова обнимаются, прощаются, расцеловываются в щеки напоследок. Алина ерошит ей волосы и уходит в ночь.

Они ушли тоже, и ночь пахла сладким запахом цветов и свежим — скошенной травы…

Она проснулась с улыбкой, потянулась, зевнула. Море настойчиво шумело за окном, жаркое солнце нагрело комнату, и из кровати она выбиралась почти с наслаждением. В ванной шумела вода, она умылась на кухне, отфыркиваясь и брызгаясь во все стороны. Потом, захлопнув за собой дверь, легко сбежала по лестнице, вышла на набережную и остановилась, зажмурившись, глубоко вдыхая запах моря. Соль оседала на языке — так казалось — соль оседала на волосах, и они вились еще сильнее, делали ее еще более кудрявой. Темные пряди выгорели, отдавая явственной рыжиной на солнце, а в скрытых темными очками глазах невесть откуда появился зеленый проблеск. Порой, она смотрела на себя в зеркало, и сама себя не узнавала, честное слово!

Она открыла глаза и пошла, побежала вперед по променаду. Город просыпался, открывались кафе и булочные, сувенирные магазинчики и бутики. Она добежала до угла, свернула и ровным, размеренным шагом пошла в сторону красной, болтающейся на ветру вывески с огромным золотым круассаном.

Здешний язык ей упорно не давался: кожа уже подернулась плотной коричневой дымкой загара, а она все еще двух слов связать не могла. Она нахмурилась, вспоминая, как будет добрый день, но в голове была звенящая пустота.

— Hello! — седой и бородатый продавец всегда так радостно улыбался, будто она была его любимой клиенткой, а на языке, как назло, вертелось только абсолютно неуместное «здравствуй, Скай». — As usual? *

— Yeah**, — наконец выдавила она.

Он поставил два кофе и начал собирать в пакет выпечку. Когда кофе приготовился, она забрала два стакана, бумажный пакет, расплатилась и, широко улыбнувшись продавцу, побежала обратно.

Путь домой всегда был самой приятной частью утра: смешение запахов моря, песка, кофе и свежей сдобы делало мир вокруг сладким и уютным. Она глубоко вдыхала, задерживала дыхание, выдыхала с улыбкой. Иногда даже смеялась и пританцовывала, стараясь попадать на самый центр фигурных плиток. Она так любила этот мир.

В подъезде было прохладно от кондиционеров, она поежилась, забегая в лифт, смотрела, как меняются цифры, и выскочила на площадку, картинно, рисуясь, в тот же момент, когда открылись двери. Кофе из стаканов не выплеснулся, не ударился о крышки даже — она твердо знала, как надо двигаться, чтобы его не потревожить.

Иногда ей казалось, что все это сон.

Она открыла дверь и вошла в квартиру, пристроила свою ношу на узком столике, закрыла и повернула защелку. Скинула туфли, привычно заглядывая в зеркало: темные кудри струились по плечам, извиваясь, блестя на солнце, темные глаза сверкали радостью и жизнью — Господи, как же она мечтала увидеть их такими.

Как же она мечтала увидеть себя живой.

Она подхватила кофе и пакет и пошла на балкон, там — она знала — была Алла, читала очередную книгу или статью, курила, смотрела море. Алла всегда так сидела по утрам, а она всегда приносила им завтрак, и они пили настоящий кофе, заедая его почти приторно сладкими пирожными и круассанами. Различались вечера, мог быть иным обед, но не утро — утро принадлежало им и всегда было одинаковым.

Она поставила стаканчики на столик, Алла благодарно улыбнулась и взяла свой отвратительно черный кофе. Она размешала сахар в шоколадном латте, глотнула и зажмурилась от удовольствия — горечь почти не чувствовалась, сладко, воздушно и дивно вкусно. Она достала пирожное с невесомым белковым кремом, откусила и замычала от восторга.

— Божественно, — пробормотала она, рассматривая безбрежную морскую гладь.

Алла усмехнулась, глядя на нее своими невозможно проницательными глазами.

— Как твое утро, Стана? — спросила она, и стакан покатился по полу, а девушка с темными волосами и светло-карими глазами с чуть заметными на солнце зелеными прожилками закричала.

Громко и отчаянно.

Алла усмехнулась снова.

Ей снился сон: монстр сидел напротив нее, в его серебряных глазах не было света, не было жизни. В них была лишь тьма и отчаяние. Монстр смотрел на нее, его лапы касались ее волос, его глухой и глубокий голос обволакивал ее всю.

— Чего ты хочешь, Стана? — спросил ее монстр.

Она смотрела на него и вспоминала женщину, которой этот монстр был. Женщину, которую любили, женщину, которая могла все.

— Я хочу быть тобой, — сказала она.

И монстр засмеялся.

На мгновение ей показалось, что из его серебряных глаз текут совсем человеческие слезы.

Комментарий к Post mortem (После смерти)

* - Здравствуй, как обычно?

** - Да.

========== Post scriptum (После написанного) ==========

С молчанием живых смириться труднее, чем с молчанием мертвых.

(Фредерик Бегбедер, «Французский роман»)

За окном мерно шумело море, он слышал, как разбиваются о берег волны, разлетаясь мириадами брызг, слышал, как эти брызги опускаются на скалы и замирают, чтобы с тонким журчанием стечь в толщу воды и вернуться в это бесконечное движение, бесконечный круговорот.

На экране планшета Скай стоял перед камерами, как в перекрестье прицелов, скупо улыбался, глядя на репортеров и — хотелось верить — на него пронзительными и печальными глазами. Говорил, негромко и проникновенно, и его слушали, те, кто в зале и миллионы, миллиарды людей по всему миру.

— … не дай вам Бог такой войны. Я не просил об этой должности, не хотел ее, но моей основной задачей, моей миссией, если хотите, будет не допустить повторения того кошмара. Война — это страшно. Мы теряли друзей, теряли семьи, теряли себя. Правы те, кто критикует нас, ветеранов, бесконечно правы, на наших руках много крови. Правы и те, кто говорит, что мы проливали эту кровь ради вас. Я сделаю все, для того чтобы эта война никогда не повторилась, для того чтобы наши дети и дети наших детей никогда не узнали эту кровь, боль и мерзость военного времени. Я хочу — и верю, того же хотят и правительства, и люди, — чтобы небо над нашими головами навсегда оставалось чистым, а все споры и конфликты разрешались силой слова, а не силой оружия. Это и будет нашей основной программой на время, которое я буду оставаться во главе военного сектора нашей страны. Мы все — и я лично — очень многое потеряли во время этой войны. Я помню разрушенные города, я помню погибших людей, людей, которых я даже не знал, людей, хорошо мне знакомых, людей, очень мне близких. Я хотел бы попросить вас почтить их память минутой молчания, а после я — с удовольствием — отвечу на все ваши вопросы.

Скай замолчал, склонив голову, аудитория замолчала вместе с ним.

Он слышал эту тишину, давящую, почти ощутимую. Слышал дыхание — Ская, репортеров, операторов. Слышал море, волны, бьющиеся о скалы, несдержанную, безумную природную мощь, которая могла стирать с лица земли города и страны, но, вместо этого, дарила жизнь.

Он молчал вместе с ними, вспоминая дом, родителей, к которым он так и не вернулся, погибших друзей, убитых незнакомцев.

Потом минута закончилась.

— Спасибо, — уверенно произнес один из журналистов. — Ваша речь действительно задела нас и всех, кто ее слушал, как мне кажется, за живое, Владислав. Вы говорили, что потеряли близких на этой войне, но ваша мать, насколько известно до сих пор жива… — не озвученный вопрос повис в воздухе.

Скай усмехнулся, он видел, как приподнимается уголок губ, как разлетаются тонкие, словно паутинка, морщины в уголках глаз.

— Признаться, я ожидал вопросов по программам и приоритетам нашего ведомства, — он засмеялся, и аудитория засмеялась вместе с ним. — Но, не стану скрывать. Мой очень близкий друг погиб на этой войне, в бою. Женщина, которую я любил и люблю — тоже стала ее жертвой.

В зале зашептались, и он слышал каждое слово.

— Она… — репортер помедлил. — Она тоже погибла в бою?

Скай вздохнул.

Он подался вперед, сощурившись, вглядываясь в экран, напряженно, до боли, впиваясь пальцами в подлокотники плетеного кресла.

— Да. Александра Киреева погибла в бою под Гродно, она…

Алек выключил трансляцию и хрипло, отчаянно рассмеялся.

Море за окном продолжало невозмутимо шуметь.