Эпитафия Любви (СИ) [Стасиан Верин] (fb2) читать постранично

Вместо пролога

«[…] Любящие убивали. Любящие калечили души. Преклоните слух! Что услышали? Это предки взывают из пепла: отомстите, ибо мы невинны, мы жертвы Любви, закланные её безумием. Нас учили искать братства, ненавидеть грех, но любить грешника. Когда возносили на костёр, говорили: как ты прекрасна! И когда кормили стервятников, каялись: простите!

Мы — не они. Мы не говорим, что любим. Мы — не они.

Узрите продажных священников: безродных, бесчувственных призраков. Вот они стоят перед вами, и думают, что мы смилуемся и ответим любовью. Той самой безусловной любовью, которая настолько оказалась условной. Что такое — Любовь? Пустота! Что такое Единица? Вымысел математика! Любовь ничего не стоит, покуда Единый молчит, а Он продолжит молчать, ибо одинок.

Кому из них Он являлся? С кем говорил? Вы, ушедшие из рабства, ответьте! Не вы ли верили в Его милосердие? Но где Его милосердие? Не похож ли этот Таинственный Бог на тирана, отправившего погибать Свой Народ?

Они говорят: странствует между нами Единый, но что ж, и ветер странствует по морям, почто нам ветер, с виду попутный, но при этом губящий корабли? Наши Боги через поставленных учителей творят магию, насылают болезни и кормят амброзией, они в каждом движении нашего сердца — добром ли, худом ли. А где их Бог, и где их учителя? Не они ли живут на острове, как устрицы в раковине, подпуская лишь избранных? Как можно довериться матери, не ищущей своего ребёнка?

Мы не каемся перед тобой, отступник: что посеешь, то пожнёшь. Мы не станем призывать к любви: есть право любить, и его заслуживают. Мы сокрушим Старые Традиции, очистим душу от одиночества, от лицемерия печальных молитвенников. Слава Архикратору Аврелию Аквинтару, избравшему Путь силы, слава нашей Амфиктионии, слава ортодоксии Новых Богов, возрождённой, исцелённой, исправленной и победившей».

Речь верховного авгура во время казни аристархидов.

Юрист с кистью художника

СЦЕВОЛА

Безвидная пелена отдёрнулась, как занавесь театральной сцены. Маски. Множество масок пестрело радужными перьями, смеялось и оскаливалось в злорадной ухмылке. И он был среди них. Гай Ульпий Сцевола высился на подиуме. Зрители — люди-без-глаз — аплодировали людям-в-масках, пока минорные языки трагедии сопровождали их схватку.

Овации… гул… Побеждённый лежит на полу — пришло время замены, время славы. Выхватив бутафорский гладиус, Сцевола принял оборонительную стойку — так, почти играючи, застывает мастер клинка, знающий, что победит. Из актёров выделился тот, чью маску обезобразила ярость — в глазницах пустота.

Он атаковал. Мечи схлестнулись. Дрогнул деревянный обух, отражая свирепый выпад врага. Под рёв очумелой толпы Нечестивец шагнул вперёд. Гай отскочил. Снова удар. Меч предательски выскользнул из рук, потерявшись во мгле за сценой.

Они кружились у проскения[1], между обагрёнными кровью декорациями потемнелого фасада, танцуя, как ветер с пожухлой листвой. Обнажённые гетеры на крохотном орхестре перебирали струны кифары, вводя в повествование музыку смерти — драма и трагедия переплелись в единое целое. Подшаг. Атака. Уклон. Потерявший клинок, Гай бился руками, уклоняясь, близясь.

Люди-без-глаз поднялись. Аплодисменты! Нечестивец ударил Гая по колену. Боль. Неужели и здесь её чувствуешь? Гай рванулся. Он и не заметил, как получил очередной удар, прервавший его жалкую попытку совладать с противником.

Нечестивец поднял Бьющий-Больно в последнем замахе.

Череда неясных событий, — предостережений ли?.. пророчеств?.. — хлынула потоком по стрежню сознания, и картина менялась с ошеломительной скоростью. Её ленту срезал нож мысли, и очертания, тени, силуэты обрели форму; замерцали огни городов, которые Гай видел когда-либо, знакомые лица его коллег и конкурентов. У них были глаза! Они видели истину! Но Нечестивец продолжал преследование. Он не повёл и усом, когда его рука вознесла деревяшку к небу, а затем с мощью железной булавы и со скоростью знойного вихря опустила ее на череп магистра оффиций.

Проснувшись, он обнаружил себя в кубикуле[2]. Не заплеснулся потом. Не закричал в ужасе. Просто разомкнул глаза, уставившись на хлипкие контуры потухшей свечи. Прогоняя кошмар, тряхнул головой. За окном хлестал дождь, погружая комнату в полумрак.

Кап-кап-кап. Стихия стучала по подоконнику. Кап-кап.

«Ещё рано», подумал Сцевола. «Но они придут. Вот увидишь, они всегда откликаются на зов». Он зажёг свечу, вкрадчивым светом оттолкнувшую темень в углы спальни. На бронзовом треножнике стоял кувшин с вином и фарфоровая кружка — магистр налил вино, приблизился к окну и поднёс кружку к губам. Гладкое стекло изрезали капли. Он отпил. На языке стало вязко. Ливень рокотал, бросаясь на черепицу, и Сцевола видел, как вода в писцине[3] перелилась наружу.

«Шкатулка вот-вот заиграет. Она всегда играет, когда настроена».

В запасе есть час или два