Тёмное сердце ректора Гордеева [Лючия фон Беренготт] (fb2)

Глава 1

– И куда мне его целовать?

– В губы, дорогая, куда ж еще? В самые его распрекрасные, охренительно-мужественные, плотно сжатые губы. Чтобы даже сомнения у Горыныча не возникло, что именно ты делаешь!

Девчонки прыснули со смеху, Лилька весело заржала собственному остроумию, я же запыхтела от злости. Это ж надо было так продуться! Черт меня подбил играть без денег! Черт меня вообще подбил играть!

И ведь в какой-то момент всё выглядело так, будто мне попёрло – пошла карта! А оказалось, всё это время меня водили за нос, пользуясь тем, что в покер я играю во второй раз в жизни.

Ну Буркова! Ну дрянь!

Хотя, конечно, лучше быть дрянью, чем дурой. А богатой дрянью – быть еще лучше!

Однозначно, решила я, резко вставая из-за стола, выходя и хлопая за собой дверью. Если бы меня сейчас спросили – кем ты, Елена Аркадьевна, предпочитаешь прожить всю свою дальнейшую жизнь – богатой стервой или бедной дурой – я бы выбрала стерву и глазом не моргнув.

Но увы – меня никто не спрашивал, богатств не предлагал, и придется сегодня одной никчемной, провинциальной дурехе, купившейся на банальный карточный блеф, искать где-то проигранные за десять минут двадцать тысяч рубликов.

А где их взять, спрашивается, эти двадцать тысяч, когда стипуха – пять с хвостиком, со всеми наворотами и прибавками для «гостей столицы»?

Я вздохнула и побрела по коридору в свою комнату, бросаться в ноги к соседке, закадычной подруге и землячке, Эллочке Белозерской. Авось выручит – ей родители засылают каждый месяц приличную сумму, в отличие от моих.

Неудобно, конечно, а что делать? Не целовать же Горыныча, в самом деле… Мне еще пожить охота, пусть и дурой.

***

– Как нету? – я физически почувствовала, как бледнею, медленно опускаясь на стул.

Элька с беспомощным видом развела руками.

– Так нету. Могу счет показать. Маман сказала, в этом месяце у них с деньгами туго – придется перебиться тем, что осталось с прошлого. А осталось нам с тобой, Никитина, на пожрать и на ту тусовку в пятницу у «Вивальди». Ну, помнишь, где «Меренги» выступать будут…

– Да фиг с ними, с «Меренгами»! – горячо зашептала я. – А на еду я заработаю, клянусь, я ж на новое место устроилась, с понедельника начинаю…

На самом деле, клясться было рано. На новое место – в модный бар-ресторан «Асторию» – меня брали на испытательный срок в целую неделю, за которую, скорее всего вообще не заплатят, и дай бог, чтоб потом не уволили.

Вернуться на старое место – тоже не вариант. Еле ноги унесла, когда одному из виайпишников приглянулась настолько, что он уже деньги хозяину в карманы совал, лишь бы убедил меня «присоединиться» к его столику в закрытом кабинете. А убеждать хозяин умел!

«Присоединяйся или увольняйся!» – радостно срифмовал, совершенно уверенный в том, что нет у бедной студентки другого выбора.

А у студентки выбор был – потому что лучше поголодать с месяц, чем тот же месяц потом от грязи отмываться…

Но это было вчера. Сегодня же… сегодня я даже не знаю, что бы я предприняла. Не уверена в том, что поцеловать в губы нашего ректора, Демьяна Олеговича Гордеева, которого за глаза почему-то все называли исключительно «Горынычем» – более безопасный вариант, нежели позажиматься в закрытым кабинете с каким-то там подвыпившим виайпишником.

Ведь не стали бы меня там же в кабинете… того? А потом по дороге сбежала бы себе спокойненько, сохранив таким образом и невинность, и хлебное место…

– Ох, Ленусь, где же были твои мозги… – перебила мои крамольные мысли Элька, сокрушенно качая головой. – А Буркова ничего тебе не назначила взамен денег? Она ж любит всякие пакости и пранки… Может, предложить ей что-нибудь типа пройтись в одних трусах и лифчике по общежитию? Или даже без лифчика?

Я всерьез задумалась. Если я голышом пробегусь по нашему общежитию, где большинство жителей – девушки, надо мной в крайнем случае посмеются, а в самом плохом случае сально посмеются. Ну и потом еще пару дней пообмывают мне кости.

А вот если я и самом деле решусь на такой отчаянный поступок, как нарушить личное пространство одного из самых опасных, самых недружелюбных и недоступных мужчин нашего университета, к тому же обладающего на кампусе неограниченной властью, скорее всего кончится если не членовредительством, то моей карьерной смертью и инфарктом от ужаса точно.

Чего только не рассказывали про нашего ректора! Каких только сплетен не сочиняли и не смаковали! – особенно вечерком, на общей кухне, под чаек с ликером.

И что он – тайный глава мафии, под личиной ректора заправляющий всем районом.

И что сидел в тюрьме за убийство любимой жены, которая посмела ему перечить.

И что, наоборот, не сидел, а отмазался благодаря связям и деньгами, а жену по его приказу прикопали в лесопосадке за городом, под старой раскидистой липой. Его даже видели пару раз прогуливающимся вдоль этой самой лесопосадки, сразу же предположив, что он навещал секретную могилу.

Но самой распространенной была история его родословной. Поговаривали, что Гордеев – из старой дворянской семьи, сбежавшей после революции аж в саму Бразилию. Рассказывали, что сам Демьян Олегович рос в ужасных условиях, что отец его был извергом и домашним тираном, отчего мать Горыныча повесилась, а сам он получил тяжелейшую душевную травму. И теперь, в качестве некоей извращенной терапии, любит всячески издеваться над людьми, унижать и запугивать.

Одевался господин ректор всегда во всё черное – словно считал необходимым поддерживать созданный вокруг себя имидж страха и народного трепета. Говорил низким, довольно спокойным голосом, но на таких особенных тембрах, что леденело сразу же всё сердце и шевелились маленькие волоски на затылке.

Язык при виде Горыныча начинал позорно заплетаться и нести всякую бессмысленную чушь.

Нет-нет и еще раз нет! – мотнула я головой в ответ на собственные мысли. Целовать такого жуткого типа – себе дороже!

То есть, мужчина-то он, конечно, видный – широкоплечий, высокий брюнет с жестким подбородком и металлическим блеском в глазах – и, наверняка, существуют дамы, которым это позволяется – приближаться к нему настолько близко, чтобы поцеловать.

Однако, я была уверена, что это какие-то специальные, тренированные дамы, совершенно точно знающие, в какие моменты, под каким углом и с какой долей энтузиазма приблизиться, чтобы не разозлить своего «господина». Или готовые получить по голове за наглость. А может, вообще достигающие удовольствия от постоянного унижения и собственного страха.

Есть же такие люди, которые возбуждаются от того, что им страшно? Если это вообще возможно в присутствии Горыныча – возбуждаться.

– Я спрошу у Бурковой, можно ли что-нибудь сделать, чтобы не целовать…

Я резко замолчала, поняв, что проговорилась и надеясь, что Элька ничего не заметила.

Не прокатило.

– Не целовать? – сразу же вцепилась она. – Кого? Она все же предложила тебе что-то взамен? Кого ты должна поцеловать? Колись!

Я подняла руки в защитном жесте.

– Это неважно. И невозможно в принципе. Лучше сразу в гроб лечь.

Ее глаза расширились.

– Неужели?..

– Ага… – я угрюмо кивнула. – Совсем сбрендила идиотка.

Элька вздохнула, соглашаясь.

– Может, послать ее? Всё же игры на деньги незаконны. Как она с тебя долг спросит? Извинилась, сказала, что отдашь, когда сможешь, и привет… Пусть хоть на стенку лезет.

– Не получится. Видела ее парня-мажора с дружками? Она только и ждет, чтобы им пожаловаться – и тогда жизни мне точно не будет…

– Господи, зачем ты в это дело вляпалась? – Элька откинулась на кровать, картинно заламывая руки. – Она ведь специально все это затеяла – заманила тебя играть. Знала, что ты потеряла работу и тебе срочно нужны деньги. И знала, что продуешься, потому что играть не умеешь…

– Что значит, специально затеяла? – не поняла я.

Элька снова тяжело вздохнула.

– Я случайно подслушала, как она со своими припевалами смеялась – прикидывали, что будет, если какая-нибудь непуганная идиотка решит соблазнить ректора ради оценок. Вот и решила с тобой поэкспериментировать. Она не отступится, Лен. А денег у нас с тобой до конца месяца нет.

Медленно, откуда-то из живота и вверх, меня захлестывало отчаяние – темное и глубокое, словно я медленно погружалась в болотную трясину.

– И что же мне делать?

Элька криво и жалко улыбнулась – что, по всей видимости, должно было означать симпатию и поддержку.

– Давай для начала всё же попробуем с Бурковой поговорить. Может, она долг на платежи распишет?

Глава 2

После короткого и довольно резкого разговора с богатой сучкой, в комнате которой я оставила весь свой заработок на ближайшие три месяца, мы с Элькей спустились в кафетерий – прийти в себя за стаканом дешевого кофе и столь же дешевого кусочка яблочного пирога на двоих.

– Может, обойдется? – подруга с надеждой подняла на меня глаза. – Скажешь, что перепутала…

– Мужика перепутала? – усмехнулась я, представляя себе, как нелепо все это будет выглядеть.

По уговору с Бурковой, для того, чтобы она простила мне долг, я должна буду поцеловать ректора уже после завтрашней первой пары, под конец которой он придет в класс разъяснить про новый закон о льготах для студентов.

Слава богу, никто не настаивал на том, чтобы я сделала это при всей аудитории – достаточно было подойти к ректору, когда в зале останутся лишь несколько человек, в том числе и подружка Бурковой, согласившаяся засвидетельствовать акт поцелуя.

Дело в том, что ректор после своих выступлений всегда задерживался, отпустив основную массу студентов и оставив лишь нескольких несчастных, с которыми хотел «поговорить». Обычно ничего хорошего это не предвещало – вуз у нас небольшой, и ректор сам занимался дисциплинарными нарушениями и назначением наказаний, за них полагающихся. И занимался он этими нарушениями хорошо. Основательно. С чувством и расстановкой.

С другой стороны, если и существовало время и место, когда можно было поцеловать Горыныча без особых потер – это явно было не оно. Настроение у него во время таких разборок было преотвратительнейшее – как в принципе и всегда, когда ему приходилось общаться один на один со студентами.

Меня всегда удивляло, почему он никогда не зовет к себе в кабинет на подобные «разговоры» – почему всегда и со всеми разбирается вот так, при всем народе, даже если речь шла о нарушениях… интимного характера.

Вполне возможно, что дело было в банальном желании унизить. А, возможно, в кабинете он хранил плетки, наручники и прочие пыточные инструменты, которые без надобности демонстрировать не хотел. В любом случае, ни один студент не мог похвастать тем, что побывал у Гордеева кабинете.

– Давай продумаем план, чтобы ты смогла потом оправдаться, – решительно заявила Элька.

– Ты это серьезно? – удивилась я. – Что тут еще можно придумать?

– Ну, например, попросим кого-нибудь встать за спиной у Горыныча – кого-то из парней. Ты его поцелуешь, а потом сделаешь вид, что у тебя закружилась голова и ты просто промахнулась…

– Погоди, погоди, я запуталась. Поцелую парня и сделаю вид, что промахнулась? А хотела Горыныча?

– Да нет же! – Элька нетерпеливо хлопнула себя по колену. – Поцелуешь Горыныча, а сделаешь вид, что хотела поцеловать того парня – другого. И промахнулась, потому что у тебя закружилась голова! Факта поцелуя это не отменит, но, быть может, он тебя простит.

Я даже рот открыла, когда поняла ее «хитрый» план.

– Какая удивительная чушь... Кто в такое поверит? Да и зачем мне целовать кого-то в присутствии самого ректора, да еще и в то время, когда он отчитывает студентов?

– Ну… может вы давно не виделись... Или придумать другой повод…

Я нахмурилась, размышляя.

– Повод… повод… Какой тут может быть повод…

И тут вдруг до меня дошло – я действительно собираюсь это сделать! Действительно собираюсь поцеловать ректора – самого жуткого человека в университете, а возможно и во всем городе!

– Тихо-тихо, не падай! – увидев, вероятно, как я побледнела, Элька схватила меня за плечо и заставила прислониться к спинке стула. – Ничего страшного, выкрутимся… В конце концов, там еще люди будут… Не в кабинет же к нему идешь…

Это меня немного утешило.

Предоставив подруге придумать за меня отмазку за столь непростительную наглость, я угрюмо хлебала кофе и ковырялась в пироге вилкой.

Нет мне никакого спасения, все отчетливее и отчетливее понимала. Ничем я не смогу оправдать свое поведение – в любом случае это будет выглядеть либо как пранк, либо как попытка соблазнить. И то, и другое наказуемо вплоть до исключения.

Чтобы хоть как-то подбодриться, я попыталась вспомнить, чем заканчивались истории студенческих конфликтов с Горынычем… Лучше бы я этого не делала! Одного товарища – с пятого курса – даже с полицией забрали накануне выпуска в прошлом году! Якобы за нападение на ректора, а на самом деле за то, что в порыве злости вырвал из его рук бумагу с отказом отпустить в академический отпуск. И порвал ее у него на глазах.

Уж не знаю, что там было написано, в этой бумаге, и по каким причинам Горыныч отказался подписывать вполне себе оправданный отпуск по семейным причинам, но лучше бы Алексеев проглотил отказ молча. Потому что мало того, что пришлось переводится в другой вуз, еще и дело уголовное в полиции завели.

Я судорожно вздохнула.

Интересно бы узнать, как он поступает с обычными пранкстерами…

Хотя нет, лучше не знать.

– Придумала! – взвизгнула вдруг Элька. – Ты сделаешь вид, что за что-то ему благодарна и бросишься его обнимать. Быстро поцелуешь и извинишься – скажешь, что тебя просто унесло от счастья.

– Эммм… – промычала я, не совсем зная, что сказать. Предложение звучало глупо, конечно, но всё же лучше, чем падать в обморок или делать вид, что хотела поцеловать кого-то другого. – А за что я могу быть ему благодарна?

За что вообще можно быть благодарной этому типу? За то, что знаю его уже больше года, а еще ни разу ко мне не прицепился? Спасибо, конечно, но вряд ли он оценит, если я брошусь в благодарность к нему в объятия. Не говоря уже о том, что то счастливое время, когда ректор меня не замечал, безвозвратно закончится в этот самый момент.

Элька, сосредоточенно нахмурила лоб, тоже пытаясь вспомнить, за что можно быть благодарной нашему местном монстру.

– Батареи! – наконец, провозгласила она.

Я тут же кивнула, вспомнив о том, что да – по его приказу к нам в общежитие провели, наконец, новые, современные, качественные батареи, которые не будут так отчаянно течь, трескаться и сушить воздух. И отключаться для технических работ каждые две недели во время двадцатиградусного мороза тоже не будут.

Правда установили эти батареи под самое лето, после многомесячной борьбы с администрацией академии, но все же установили. И теперь в октябре, в ожидании скорых морозов, вполне можно было господина ректора за них поблагодарить.

Я застонала, уронив голову на руки.

– Представляю, как я буду выглядеть…

– Неважно, как ты будешь выглядеть, – отрезала Элька. – Главное, что хоть какая-то причина будет твоему поцелую. Лучше пусть это выглядит глупо и необдуманно, но не пранком. Потому что пранка он не потерпит. Как и попытку соблазнить.

На том и согласились.

На утреннюю пару я шла как на похороны, хотя в принципе информатику люблю и лектора Анатолия Андреича Васильченко всегда слушала с большим интересом.

Еще в главном холле общаги встретила Буркову, которая, судя по всему, принимала ставки на то, что должно было произойти. Во всяком случае, при виде меня окружающие ее местные «королевы» принялись старательно отворачиваться, захихикали в кулачки, и мне даже показалось, что промеж ними мелькнули деньги, которые Буркова, уловив мой взгляд, быстро спрятала в карман.

Интересно, на что они ставят?

Поцелую или нет? Выгонят меня после этого или нет? В любом случае, если все знают, из-за чего я должна сегодня облобызать ректора, шансы на то, что он об этом не узнает, падают в ноль.

Так может и не притворяться? Какой смысл разыгрывать комедию с батареей?

По дороге в главное здание я успела посоветоваться по этому поводу с Элькой, но подруга была непреклонна – даже если до Горыныча и дойдет, вреда от него, остывшего, будет гораздо меньше, чем от разгневанного.

 – Подойдешь к нему после всех, скажешь – какой вы, Демьян Олегович, замечательный руководитель, что решили для нас эту проблему, мы так страдали от этих древних батарей, нам так было холодно, так мокро… Мы ведь страдали? Вот вспомни сейчас – страдали?

Я послушно покивала – действительно вспоминая, какой ужасной из-за этих батарей была зима, и как мы постоянно должны было подкладывать под протекающую секцию тряпки, а когда уезжали надолго, то и посуду подставлять…

– Вот! – Элька удовлетворённо улыбнулась. – Вот про это и думай, когда подойдешь к нему… Слезу можешь пустить, чтобы казаться искренней. А потом ррраз – и бросилась ему на шею. Спаситель мол вы наш! Герой и покровитель! Чмокнула по-быстрому и бегом оттуда!

С этими словами мы подошли к двери лекционного зала. Я тяжело и вымученно вздохнула.

– Если он меня убьет…

– Я сделаю объявление в соцсетях и заберу твой планшет, – заверила меня эта мелкая зараза.

И толкнула внутрь.

Глава 3

Все лекцию меня трясло, и головой я была до такой степени не в теме, что, если останусь после сегодняшнего опасного предприятия жива, то придется переписывать у Эльки конспект.

Хорошо, что Буркова еще не всем успела растрепать о том, на что я подписалась чтобы не платить ей проигранные двадцать тысяч – кроме пары приближенных к нашей «королеве», никто на меня не смотрел и моего взвинченного состояния не замечал.

Посреди урока Элька тихо встала, вышла и вернулась с какой-то таблеткой.

– На выпей – это валерьянка из аптеки, – прошипела, передавая мне. – А то ты его укусишь, так зубы стучат.

– Может, все-таки деньги найдем? – простонала я.

– Не найдем, – отрезала Элька. – К тому же, Буркова уже счетчик включила – помнишь, она сказала, что каждый день проценты будут капать? Так что ты уже не двадцатку должна, а почти двадцать пять, если откажешься.

– О боже… – я разжевала таблетку, которую должна была проглотить, поморщилась от горечи и запила, обливая грудь водой. Потом закрыла глаза и еще минут пять так сидела, пока не перестали трястись руки.

В качестве аутотренинга принялась думать о том, какие могут быть в этой истории плюсы. Точнее, что пошло лучше, чем могло бы теоретически пойти.

Ну, например – Буркова могла бы заставить меня соблазнить и переспать с Горынычем, и это было бы гораздо хуже, чем просто поцеловать его «плотно сжатые, охренительно-мужественные губы». Хотя бы потому что это было бы невозможным – в сердце у него, наверняка, камень, а в штанах – всё залито цементом.

Во-вторых, несмотря на подавленное настроение, я всё же сообразила, что в такой день одеваться так, как я обычно одеваюсь, не стоит, и вместо одного из миленьких, коротких платьишек, которые я обычно ношу, и своих обычных колготок с туфельками, надела самую простую, пусть и тонкую футболку и синие джинсы. Обулась в белые кроссовки для бега. Мою гордость – пышные, почти до пояса волосы цвета спелого пшена завязала в тугой хвост и уже оттуда заплела в косу, из косметики же позволила себе одну лишь тушь.

Перед выходом проверила себя в зеркале – обыкновенная, серая мышка-заучка, которой и в голову не могло прийти кого-нибудь соблазнить!

Эх, надо было и ресницы не красить…

– Благодарю за внимание, на этом все, – объявил вдруг Анатолий Андреич, собирая со стола бумаги и складывая лэптоп.

Я испуганно дернулась. Неужели так быстро кончилась лекция?

– Успокойся, – подбодрила меня Элька, беря за руку. – Самое страшное – это если над тобой смеяться будут. А Горыныч… да он даже не поймет, что произошло! Вот увидишь!

Ага, не поймет он, как же… догонит, и еще раз не поймет.

С передних рядов на меня обернулась, ехидно ухмыляясь, Оксанка Зуева, закадычная подружка Бурковой. Я было стрельнула в нее глазами, но тут же мне стало не до игр в гляделки.

Как всегда в черном, мрачный и кривящий недовольно губы, за кафедру взошел ректор.

Откуда он появился? Да бог знает! Он вечно появлялся, словно неоткуда и куда не звали.

– Добрый день… – процедил, окидывая всех тяжелым, темным, ненавидящим взглядом. Ясно давая понять, что нихрена день не добрый – особенно у нас, несчастных, оказавшихся на его пути бедолаг.

При звуке его голоса мне совсем поплохело и стало казаться, что легче кому-нибудь продаться в рабство недели на две.

– Как вам, наверняка, уже известно… – продолжил ректор, опуская глаза в папку, которую медленными, гипнотизирующими движениями разложил перед собой. – А кому неизвестно, советую в следующий раз такие важные моменты из своего внимания не пропускать… с первого октября этого года следующие поправки были внесены Министерством образования в существующее положение о стипендиях и льготах очным студентам…

С этого момента я перестала его слушать и понимать, погрузившись в странное, почти медитативное состояние – которое, наверняка, было результатом переживаемого мной сильнейшего стресса. Страх и безысходность сковали меня настолько, что трудно было даже языком пошевелить, не то, что встать на ноги.

Все что я могла делать – это смотреть на ректора, следить за каждым его движением – все глубже и глубже погружаясь в какой-то липкий, тягучий и безвозвратный омут, словно он опутывал меня, затягивая всё дальше этими своими медленными, и вместе с тем удивительно точными и просчитанными движениями рук, сковывая мою волю к сопротивлению и лишая самых базовых инстинктов – таких как самосохранение, например…

Наверняка, именно так чувствует себя отравленная паучьим ядом жертва – постепенно закручиваемая в паутину и погружаясь в последний в своей жизни сон…

Как я его поцелую? – вдруг подумалось. Такого страшного, всесильного и величественного во всем – даже в своем человеконенавистничестве? Кто я вообще такая, чтобы его целовать?!

Неожиданно во рту стало совсем сухо, я попыталась набрать слюну, чтобы глотнуть...

И в этот момент ректор вдруг замолчал, поднял голову… и посмотрел на меня.

Прямо, черт бы его побрал, на меня!

Чуть склонил голову, прищурился… И этого оказалось достаточным, чтобы мое сердце выскочило из сковавшего его оцепенения и понеслось куда-то яростным, неистовым галопом. Боже мой, неужели он меня заподозрил?!

Вот я дура, что пялилась на него! Теперь точно не подпустит к себе!

А может оно и к лучшему? Если я физически не смогу к нему подобраться, потому что он, допустим, руку вперед выставит – разве это не будет означать, что я сделала все возможное, чтобы выполнить условия договора? Ведь не должна же я буду силой пробиваться к его царственным губам?

А они ведь именно такие, остолбенело поняла вдруг – царственные.

Величественные, как и весь он, этот чертов мизантроп. Благородные, чувственные и почти совершенной формы, создающие с одной стороны контраст с его резким и хищным лицом, а с другой – идеально подходящие к прямому, с небольшой горбинкой, породистому носу…

Я заставила себя перестать пялиться, опустила глаза, но все еще чувствовала на себе его взгляд – подозрительный, внимательный и заранее в чем-то обвиняющий. Из-за этого сердце никак не хотело успокаиваться – колотилось и колотилось, заставляя кровь быстрее бежать по винам, дыхание прорываться в грудь судорожными толчками, а руки трястись, как у алкоголика после запоя.

И что мне теперь делать, если он будет вот так следить за мной?

Короткий спич ректора явно подходил к концу, я же лихорадочно соображала.

Сделаю вид, что ушла, решила наконец, а потом тихонько вернусь, прячась за спинами тех, кто будет толпиться вокруг него, дожидаясь своей очереди. Эффект неожиданности – вот залог успеха всех нападений! И не надо пытаться изобрести велосипед.

Лекция вместе с ее информативной частью закончилась, кафедру снова занял Васильченко. Взял у ректора бумагу со списком сегодняшних «счастливчиков».

– Фадеева, Лобанов, Игнатьев, Воронцов, Уткина… – прочитал с ноткой сожаления и сочувствия в голосе, – останьтесь пожалуйста в аудитории, у Демьяна Олеговича к вам… вопросы.

В этот момент ректор кашлянул, и Васильченко с готовностью оглянулся на него.

– Что? Еще кто-то?

Ректор чуть заметно шевельнул губами, произнося что-то невнятное. ...

Скачать полную версию книги