«Это горюшко не горе...» [Алексей Владимирович Баталов] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

«ЭТО ГОРЮШКО НЕ ГОРЕ…»

20 ноября Алексею Баталову исполняется 70 лет. Народный артист СССР, профессор ВГИКа, Баталов, помимо прочего, горячо любимый всей страной актер. Наверное, не было в СССР женщины, которая не мечтала бы иметь такого мужа, как Алексей Баталов. У него очень редкое амплуа: он умеет играть стопроцентно честных людей, серьезно и глубоко любящих мужчин. Таков его Борис Бороздин в кинофильме «Летят журавли», таков и незабвенный Гоша из картины «Москва слезам не верит». Таков Алексей Владимирович и в жизни.

Елена Магар: Алексей Владимирович, ваше детство пришлось на военные годы. Это как-то повлияло на вашу жизнь?

Алексей Баталов: Детство строго делится на две половины: до войны и потом, с четырнадцати лет, — война и совсем другие впечатления. Многое я бы никогда не узнал, не попади тогда в эвакуацию.

Из московской квартиры я уезжал буржуйским мальчиком, а вернулся совсем другим, пацаном. Я узнал, что такое сельская жизнь, как дрова рубить, как скакать на лошади в ночное, какая разница между русской печкой, голландской и горном, — короче, тысячи вещей, не поддающихся перечислению. Но главное — война воочию, на примерах показала мне, что такое горе и счастье.

Когда ты своими глазами видишь женщину с детьми, получившую похоронку, или вернувшегося на костыле человека, эти потрясения никуда потом не уходят. Может быть, поэтому я сейчас такой не в меру свободный. Знаете, у иного холодильник испортится — так он от отчаяния с девятого этажа прыгает. Для меня же совершенно реальны слова: «Это горюшко не горе. Горе, брат мой, впереди».

Вот такое получилось детство. Бесконечные переезды: Бугульма, Уфа, Казань, Свердловск. В эвакуации я сыграл свою первую настоящую роль, в гриме и костюме. Школу закончил в Москве и сразу же поступил в школу-студию при МХАТе.

Е.М.: Заранее приношу свои извинения, если вопрос покажется вам некорректным. Вам было пять лет, когда брак ваших родителей распался и ваша мать, Нина Антоновна Ольшевская, вышла замуж за Виктора Ардова. Это было для вас сильным потрясением?

А.Б.: Нет, в первую очередь благодаря невероятному отношению ко мне Виктора Ардова. Вот понимаете, если отец заботится о ребенке, это понятно, он вроде бы должен, профессия такая. Чувства Ардова ко мне — это отцовство в квадрате.

Я всегда стеснялся просить у него деньги, знал, что мы люди небогатые. Но когда просил, Ардов ни разу мне не отказывал. Я ему говорил: «Витя (я называл его „Витя“, так повелось с самого начала), намечается такой большой юбилей…», начинал рассказывать, куда я иду. Он тут же меня прерывал вопросом: «Сколько? Не морочь голову, сколько?»

И даже когда я впервые полученную большую сумму денег по секрету, бандитским способом, употребил по своему усмотрению, то не услышал ни слова в упрек.

А случилось это так. Я пришел из армии, должен был вернуться во МХАТ. Анна Андреевна Ахматова, ближайший друг дома, подарила мне некоторую сумму денег, полученную ей от переводов, чтобы я немного приоделся. Я отказывался, но она настояла. Горячо поблагодарив и пересчитав деньги, я поехал к комиссионному магазину и купил… подержанную машину.

Анна Андреевна, увидев автомобиль, сказала: «Очень хорошо». С тех пор этот старый, но самый любимый «москвичок» назывался у нас «Аннушка». А костюм Ардов купил мне потом у одного художника.

Е.М.: Есть ли у вас друзья?

А.Б.: Надеюсь, что есть. Просто сейчас такое страшное время, что они затурканы, я затуркан. Тихие сидения на кухне, бесконечные разговоры — все это из-за суеты и хлопот ушло. И мы видимся от раза к разу.

Мне очень близок по духу Юрий Норштейн. До сих пор я с благодарностью вспоминаю Сергея Урусевского. Его нет с нами давно, но он был не просто единомышленником. Я в каком-то смысле его порождение.

Дружил с Суреном Шахбазяном, который снимал «Три толстяка», с Генрихом Маранджяном… Это все дружба по убеждениям, а не по профессии, потому что они операторы, а я режиссер. Здесь как раз обратная связь: мы ставили вместе фильмы, потому что были друзьями по жизни.

И актеров в фильмы я брал «по блату». С теми, кто мне непонятен, работать не мог. Самое ведь замечательное в кино и театре — когда что-то рождается в результате совместных усилий, единого порыва.

Е.М.: Но нередко в жизни приходится не творчеством заниматься, а банально зарабатывать на жизнь.

А.Б.: Я всегда старался это делать хоть немного, но радостным способом. Бывает иногда — обязаловка, концерт или торжественный вечер. Но когда я выхожу на публику, начинаю общаться с людьми, то в конце концов получаю радость. Отвечая на вопросы, я иногда сам для себя проговаривал что-то новое и интересное.

Е.М.: Отличительная черта актерской профессии — публичность. Вы не отказываете журналистам в интервью. И в то же время производите впечатление человека закрытого. Почему?

А.Б.: Может быть, потому что не выпиваю. У меня во время войны была страшная болезнь печени, даже маме меня из больницы отдали как безнадежного больного. Это она мне потом рассказала. Но я выжил, однако пить совсем не могу.

Я одно время пытался репетировать, но никакого удовольствия не получал. Это не мешало мне дружить с Юрой Никулиным, с Роланом Быковым, с которым целый год работали над «Шинелью», с Зямой Гердтом, Булатом Окуджавой.

А в нынешние крутые времена на тусовках, связанных с выпиванием, мне как-то неуютно. Тоска зеленая. Я там только всем мешаю, сижу как дурак ни к селу, ни к городу.

С другой стороны, на мне отражаются все наши российские катаклизмы. И когда что-то случается, у меня нет настроения, неохота из дому выходить, не говоря уж о том, чтобы острить и кого-то смешить. И наоборот, все личные праздники случаются как-то спонтанно, по будням.

Е.М.: Были ли случаи, когда вы отказывались от роли и потом жалели?

А.Б.: Не я жалел — окружающие горевали. Например, я отказался играть Ленина. Потом эту роль исполнил Смоктуновский. Отказался читать «Малую землю». Коллеги только качали головами: дескать, ты не понимаешь, о чего отказываешься.

Е.М.: А в партию вам не предлагали вступить?

А.Б.: Конечно. Но я мало годился в законопослушные партийцы. Например, меня в свое время просили подписать письмо, в котором одобряли ввод наших войск в Чехословакию. Я отказался. Это отнюдь не была демонстрация инакомыслия. Просто не подписал, и все.

Е.М.: Почему после фильмов «Шинель», «Игрок» и «Три толстяка» вы больше не снимали как режиссер?

А.Б.: Фильм надо делать своей командой. А когда я переехал из Ленинграда в Москву, команда распалась.

Умер Урусевский, с которым мы вот-вот должны были приступить к съемкам новой ленты. Сценарий состоял из трех новелл, причем во всех главными героями выступали совсем молодые люди: один из маленького городочка на Волге, другой жил в степи на пастбище, третий — в Ленинграде. Ни с кем другим снимать этот материал я не мог. Он был рассчитан на то, чтобы снимал Урусевский: все три новеллы требовали разного изображения, совсем особой среды, света, фактуры. Но — не получилось…

Потом меня начали упрекать, что я отклоняюсь от генеральной линии: не ставлю фильмов о современниках. Хейфицу почему разрешили снять «Даму с собачкой»? Потому что это была награда, которую он заслужил лентами о советской действительности.

И я написал два сценария — они и сейчас есть. Один — по рассказу Володи Максимова, второй — по Георгию Владимову. А так как оба эти писатели были к советской власти настроены весьма скептически, своих убеждений не скрывали и через некоторое время эмигрировали, ни о каких картинах не могло быть и речи.

Возвращаться же к режиссерской работе сейчас, в наши дни, я не рискну. Прав Никита Михалков: сегодня нужно делать картину современными средствами, современным языком. Это как дизайн автомобиля. Боюсь, сейчас я способен сконструировать только ретро-автомобиль.

Е.М.: Алексей Владимирович, вы больше двадцати лет преподаете во ВГИКе. Удается ли вам находить общий язык со студентами?

А.Б.: Это надо спросить у студентов. Во всяком случае, они мне очень многое дают. Мне кажется, что я их слышу и понимаю. Но тут я говорю о своих ощущениях. Понятен ли я студентам? Так-то, вообще, я, конечно, из секции динозавров.

Е.М.: Вы всю жизнь снимались с самыми яркими, интересными актрисами. Как вам удалось ни разу не дать повода для кривотолков?

А.Б.: Нас связывали прекрасные, высокие и светлые отношения. Это общение совсем на другом уровне. И потом, дело не во мне, а в них.

Е.М.: Ваши киногерои очень трепетно относились к женщинам. Это и ваша личная позиция?

А.Б.: Женщина способна на подвиг, который совсем недоступен мужчине. Она бывает счастлива, когда живет во имя кого-то — своего мужа или ребенка. Она как личность может самореализоваться в том, что просто поможет жить другому человеку. Но если вы попробуете поставить на это место мужчину, его просто не станет как личности. Он не будет существовать.

В 1936 году Пикассо полюбил одну молодую особу. То, что он был увлечен по-настоящему, можно понять не только по письмам, но и по рисункам. Через пятнадцать лет они расстались. Пикассо женился на другой, а его бывшая подруга всю оставшуюся жизнь жила воспоминаниями об этой любви.

Она умерла совсем недавно, в конце октября, в Париже — в одиночестве и бедности. Картины Пикассо, которые висели на стенах ее квартиры, оценили в 70 миллионов долларов. Она не продала ни одной, завещав все свое имущество церкви. Но умерли священники, на чье имя было составлено завещание. Нашли ее родственников, которые не были с ней даже знакомы. Сейчас идет распродажа, 60 % вырученных средств достанется государству, 40 % — родственникам.

Но дело, собственно, не в миллионах, внезапно свалившихся на голову не мечтавших о таком счастье людей, а в самой женщине. Поставленная перед выбором между богатством и воспоминаниями о прекрасной любви, она поступила вопреки житейской логике и выбрала любовь.