Чувство бездны (СИ) [Юлия Лиморенко] (fb2) читать онлайн

<p>

ЧУВСТВО БЕЗДНЫ</p>

<p>

  Бездна бездну призывает голосом водопадов Твоих;</p>

<p>

все воды Твои и волны Твои прошли надо мною.</p>

<p>

Пс. 41, 8</p>

   Людям, наверно, тяжело видеть приятный сон и понимать, что это сон! Но моё сознание не может путать реальность со снами, как бы мне этого иногда ни хотелось. Во сне я снова дома, на тверди, идёт время света, бело-золотистые лучи, плотные, как струны, пробивают тонкий облачный туман, пронзают пышные фальцероновые купы, рождая над ними высокий ореол неатового оттенка. И кажется, что вместе со светом всюду проникает запах аниоры, привязчивый и стойкий. Не скажу, что мне нравится аниора, но её запах -- это памятный знак, внятно говорящий: я дома.

   Арочные мосты Новой крепости пружинят подо мной; я не рискую забираться высоко, чтобы не потревожить уединившихся там, хотя даже не вижу, кто это. На самый верх стремятся те, кому даже почти пустынная Новая крепость кажется полной суеты... Кто-то сменился, должно быть, с вахты и спешит провести короткое время отдыха так, как больше всего хочется. Но я не отдыхаю, я куда-то тороплюсь, и там ждёт меня некая разгадка, что-то, о чём я давно задумываюсь и никак не могу прийти к решению... может быть, потому что давно его знаю, но согласиться с ним не могу.

   Под окнами взрёвывает автобус и выбрасывает меня из сна. Тело реагирует очень быстро -- оно молодо и не изношено, моё тело, но сознание успевает задаться вопросом: я сожалею, что это был только сон? Нет, кажется -- нет. Я вспоминаю дом, и вспоминаю с желанием вернуться туда, но здесь и сейчас -- это здесь и сейчас, а как можно рассуждать, где лучше?

   Наяву я знаю, что за разгадка меня ждала. Но обставлена она была совсем не так уютно и безмятежно. Меня вызвали на самую границу, и разговор о моей будущей работе шёл на фоне мрачных и непривлекательных картин бешеной вихревой зоны Предела. Зрелище поневоле настраивало на тревожный и мнительный лад, и странным образом инструкции патрона запоминались именно в этом оттенке: кружащееся вокруг самого себя бесконечное бессмысленное разрушение и еле ощутимая, тонкая здесь граница тверди...

   Инструкции -- это полезно, но как непросто оказалось перенести рассказанное и заученное в теории на жестокую и полную неожиданностей практику! Комплекс знаний о людях остаётся набором сложных слов, пока не проверишь степень истинности каждого из них на примере отдельных людей. Я знаю, что и до сих пор не очень-то сливаюсь с людской толпой, но я стараюсь. Не для них -- сохранности ради. Мне никто не обещал безопасности, но и терять тело по глупости и неосторожности, не успев сделать работу, -- расточительство, в том числе моих сил. Их и так-то не изобилие.

   Да, субъекты из Водоворота сливаются с толпой не в пример более умело -- но за своих они лучше всего сходят среди грязи и порока. Подобное тянется к подобному, говорят люди. К субъектам из Водоворота это применимо в полной мере. А ещё о них справедливо говорит другая пословица людей: с кем поведёшься, от того и наберёшься. Это они умеют...

   Здесь у меня дома нет и, думаю, не будет: дело предстоит недолгое. Пока я временный обитатель квартиры Мигуэлы, она давно здесь живёт. Как -- не представляю! Она ведь не обманывает, не притворяется похожей на людей -- остаётся самой собой, но они не отвергают её. По крайней мере, явно. Я ей мешаю: её образ, сложившийся в представлении людей, плохо совместим с моей персоной, я лишняя деталь в картине, а картину эту нарушать нельзя -- она стоила Мигуэле долгого времени и многих усилий. Мне надо уходить, и побыстрее, а для этого надо знать, куда идти. Своего рода порочный круг: пока я не найду для себя места в этой чужой мне среде, мне опасно уходить, а чем больше я нарушаю собой среду, возникшую вокруг Мигуэлы, тем труднее мне найти собственное место. Я ей мешаю, и это очевидно: я не знаю её имени -- только то, что она носит среди людей. Она не делает попыток общаться со мной, полностью сосредоточившись на впечатлениях и размышлениях о мире людей. Спору нет, он того заслуживает: сложная, мало стабильная структура, подверженная случайным факторам, о природе которых мы не имеем даже понятия, не говоря уж о том, чтобы противостоять им. Если бы она обсуждала со мной то, что открыла, возможно, каждый из нас понял бы недостающие фрагменты структуры. Но это -- её среда, пусть делает как знает.

   День и ночь в городе людей -- время для совершенно разных наблюдений. Днём люди проявляются как члены общества: на первом месте -- их роль как работников, учеников, покупателей, клиентов... Ночью люди выглядят так, как хочется выглядеть им самим. Если, конечно, не работают по ночам. Поэтому самые странные места для наблюдений -- такие, где ночная жизнь ничем не отличается от дневной. Аэропорты, вокзалы, больницы. Люди в таких местах всегда живут и действуют по дневной схеме: работники, пассажиры, пациенты... Когда в эту схему вдруг врывается нечто ночное, оно выглядит чужим, хотя астрономически и по часам идёт ночь. Кто-нибудь спит в кресле в зале ожидания или в приёмном покое -- ночью это естественно для человека, но не здесь, где вечный день. Всё же чередование дня и ночи играет в их жизни намного большую роль, чем они сами думают...

   Я выхожу на улицу и вдруг вижу ещё одно объяснение поведению Мигуэлы. Она не потому не хочет говорить со мной, что я ей чем-то не нравлюсь, а потому, что боится навязать мне свои ощущения и выводы. Такая подмена может грозить большой опасностью и ей, и мне. По сути, каждый из нас ищет собственные способы взаимодействия с миром людей, и то, что придумано одним, для другого бесполезно и подвергает его множеству рисков. А что станет, например, с Мигуэлой, если я разделю её метод взаимодействия и этим погублю своё тело и свою работу, потому что она невыполнима таким методом? Каждая такая ошибка толкает нас всё ближе к Водовороту, тем более что предсказать до конца все последствия провала мы не можем никогда. Действие двунаправлено: толкнёшь кого-то -- приблизишься сам, сам сделаешь шаг туда -- потащишь за собой кого-то другого. Водоворот вовсю пользуется этим эффектом, а мы ходим по грани выбора между действием и бездействием...

   Из чужого опыта полезны могут быть только общие выводы о законах человеческого взаимодействия. Видимо, сами люди не все эти законы понимают до конца, и кое-какие их действия иначе не объяснить. Патрон сформулировал один из таких законов: взаимодействия не будет, пока люди не испытают к тебе или твоим делам каких-либо чувств. Разум, логика -- в понимании людей этого недостаточно для действия. Пробуди чувство -- получи в ответ действие. Какое чувство -- такой и ответ. Оставайся в стороне -- и ничего не сможешь сделать. Где-то здесь и начинается первое, лёгкое, почти неощутимое течение Водоворота!

   Меня беспокоит, что взаимодействие требует таких сложных усилий и что я провалю работу, не справившись с последствиями своих действий. Должно быть, люди в этом случае испытывают страх. Второй закон, озвученный патроном, гласил: люди боятся двух вещей -- известного и неизвестного. Неизвестное пугает тем, что нельзя быть готовым ко всему, а значит, велик шанс выбрать неправильный ответ на вызов обстоятельств. Известное же пугает знанием о том, что и как случится, какие механизмы ответа здесь не сработают и почему нельзя выбрать другие. Оба этих чувства мне ощутить не удаётся. Может, в самом деле нечем? Недостаточно иметь тело, подобное человеческому, чтобы испытывать всё разнообразие человеческих чувств? Но эмоция основана на физиологии, а чувство -- на эмоции... Что мы делаем не так, как они? Патрон не знал, хотя при нашей последней встрече мне не удалось сформулировать этот вопрос достаточно ясно. Он понимает, конечно, много больше, чем я могу чётко выразить, но модальность остаётся исключительно в моей власти: не можешь выразить всё -- получи неполный ответ.

   Следы, которые я ищу, не должны быть очень уж хорошо спрятаны: по меркам Водоворота, это мелкое, проходное дело, и вряд ли те, кто его придумал, ожидали такого пристального нашего внимания. Конечно, если они не знают о Мигуэле.

   Каким бы ни было вмешательство Водоворота в реальность, какими бы огромными ни были разрушения, потери, катастрофы, главное внимание уделяется людям. Их реакция, их воспоминания -- для Водоворота самое важное: позже именно эти воспоминания, мысли, чувства (особенно чувства!) поведут людей по пути, намеченному для них планами Водоворота, и сами эти чувства будут им поглощены. Я не совсем понимаю, почему бы нам не обращаться напрямую к людям, -- неужели ни не поймут логики происходящего? На мои вопросы патрон всегда отвечал: поймут, но того, что мы считаем достаточными доказательствами зловещего умысла, для них мало. Мы ведь опираемся на знание, которого они пока лишены. Остается ловить моменты, когда человеческое сообщество способно воспринять и не потерять нашу информацию -- а сколько бессчётных раз её теряли, переписывали, забывали и объявляли ложью... А до тех пор в нашем распоряжении только те факты, которые мы можем представить людям и которые они смогут понять; тогда они -- наши союзники, тогда нам легче их защитить.

   Я иду в морозной темноте мимо бесконечных витрин, уступаю дорогу людям и думаю совершенно не о том, что происходит вокруг. Может, я ошибаюсь и оно заслуживает куда большего внимания, но меня больше заботит другое. Это удивительно! С давним времён людям известны два пути получения объективного знания: наблюдение и опыт. Но знание -- слишком большая сила, и для защиты люди выставляют перед собой два своих обычных страха: страх известного и страх неизвестного. Известное представляется ограниченным, словно ставит предел: дальше ты ничего не узнаешь, там тьма небытия, остановись. Тогда люди пытаются обойти эту несуществующую границу, обращаясь к какому-то другому источнику знаний. Страх неизвестного проще: нам мало, мало того, что мы можем получить привычными способами, а не знать -- так ужасно! И здесь тоже появляется какой-то другой источник знаний. Чаще всего это откровение. То, что знания, полученные таким способом, взаимно не подтверждаются, мало кого смущает. Каждый имеет основания считать, что его откровение -- самое близкое к истине, и навязывать его как единственный источник. В жертву этому источнику приносятся при необходимости не только знания, полученные наблюдением и опытом, но и сами эти процессы... И в такой обстановке от нас требуются факты. Причём непременно такие, чтобы они не противоречили откровениям конкретных людей. Мне кажется, что это порочный путь, но никакого другого у нас нет. И если спросить любого из идущих мне навстречу, что они предпочтут -- правду или истину, -- почти никто из них не поймёт меня. После таких размышлений очень слабеет мотивация работать, отчего патрон и не возлагал на меня особенных надежд. Ему эти искушения известны и, видимо, уже не страшны, а у меня есть все возможности испытать их действие на себе. Надо же с чего-то начинать.

   Скопления людей -- лучшее место, чтобы попробовать ощутить след. Замысел противника всегда связан с местами, где люди постоянно бывают вместе. Их оружие поражает сразу множество целей, а влияние людей друг на друга, подпитанное страхом, делает это оружие ещё сильнее. Вывожу рабочую гипотезу: страх работает на наших врагов, спокойствие и объективность -- на нас. Страх -- базовое чувство, его легче вызвать и труднее держать под контролем. Открыто противопоставить страху обычно нечего, и мой единственный шанс -- задействовать объективность и доверие к фактам раньше, чем обрушится страх. Опередить.

   Большой магазин. Много мелких следов собственно человеческих чувств и замыслов, вредоносных и созидательных примерно поровну. Вслушиваюсь в поток: спешка, раздражение, нерешительность, радость нечаянной встречи, испуг, смущение, тупая усталость, боль, ленивое созерцание, снова спешка... У линии касс разгорается конфликт: кто-то посчитал себя обиженным и требует, чтобы все с ним согласились. Ну согласятся, и что -- это искупит обиду? Тем более что обидчик уже уходит. Его догоняют, чего-то добиваются от него, но без всякого успеха: он плюёт на чужие чувства, ему совершенно неважно, кто что вокруг него думает и какими словами его называет. Тупая крепкая психика. Но всё это мелочи, а нужного следа здесь нет.

   Где ещё искать? Метро -- это путаница помещений, где люди сосредотачиваются и разъезжаются очень быстро, там следа не поймать. Придётся пройти ещё по нескольким крупным магазинам, больницам... Сейчас недоступны места, где вечерами собирается много людей: театры, клубы. Если ничего не попадётся до вечера, надо будет исследовать и их, но пока это бессмысленно -- там никого нет.

   По проспекту проносится автомобиль с мигающим красным фонарём на крыше, завывает сиреной, поворачивает, нарушая правила. Машина для быстрой медицинской помощи, приезжает на вызов. Один из частых способов доставить людей в больницу. Возможно, туда всё же стоит зайти?

   В больницах мне уже доводилось бывать -- работать там тяжело. Волны эмоций носятся туда-сюда, смешиваются, провоцируют друг друга, не найти ни начала, ни конца. Хорошего в этих эмоциях мало, самый частый улов -- страх, боль, недоверие, тоска, безнадёжность, скука, усталость. Это я уже умею различать, это несложно. Люди понимают, какая тяжесть на них валится в больницах, и стараются их избегать. А те, кто там работает, ведут сложную жизнь: хочешь отгородиться -- станешь плохим работником, хочешь быть хорошим -- постоянно находишься в волнах чужого страдания, а сам не можешь поддаться ему. В смысле, можешь, но тогда быстро кончишься. В этом есть что-то неправильное, но я об этом даже думать не берусь: нет никаких оснований для выводов. Сами люди и то не нашли ответа, куда уж нам. Найти в больнице что-нибудь полезное вряд ли удастся, но если не попытаюсь, патрон будет недоволен. Люди в таких случаях говорят "для очистки совести" -- это когда они поступают логично с точки зрения формальной логики. Им это почему-то кажется неверным...

   Страх. Спешка. Раздражение. Тоска. Ощущение забытости. Ярость. Спешка. Страх. Тоскливое ожидание. Раздражение. Пустота! Нет, это не след, это хуже. Это присутствие. Бытие, как говорят субъекты Водоворота. Одна из струй заканчивается здесь.

   Мы движемся навстречу друг другу сквозь этажи, лестничные пролёты, переходы и сестринские посты. Мы учуяли один другого почти одновременно, только тот неведомый скрывался, а я нет. Мне просто не пришло на ум, что здесь нужно прятаться... Тогда тому, другому пришлось бы долго гоняться за мной... нет, ещё не хватало убегать!

   Он всё ближе, нас разделяют уже только две двери... одна... длинный коридор с поворотом... мимо громыхает каталка, заваленная тюками белья... прошли два санитара... и вот мой противник -- противница. Стоит в противоположном конце коридора, у самого поворота, смотрит насмешливо, сияет густой масляной темнотой, её глаза улыбаются, а рука судорожно ищет что-то в кармане плаща... я слышу, как бьётся её сердце -- у неё тоже есть тело, и оно выдаёт её. Имя сияет вокруг её головы -- выжженное навеки кровоточащее клеймо на вуали. Я вижу её имя, она -- моё. От себе подобных мы ещё иногда можем скрыться, но прятаться от тварей Водоворота не способны, как и они от нас. Удивительно, как много мне удалось о ней запомнить за доли секунды: тугие завитки чёрных волос, белое лицо с тёмными подведёнными губами, широкий мокрый от снега плащ, под ним белоснежная, почти силановая блузка, а под ней стучит торопливое сердце, и до моей смерти остаётся один удар, потому что она нашла наконец в кармане своё оружие и применит его без раздумий. Она пришла сюда убивать. Её не заботит судьба людей, оказавшихся рядом, -- она заботит меня: получается, что я могу захватить с собой десяток людей, которые просто случайно стоят слишком близко... нет, больше десятка, надо мной ещё три этажа и внизу один. Моё тело сработает как вакуумная бомба: выгорев изнутри, я подожгу всё вокруг... Выхода для меня нет, остаётся только то, чему мы обучены раз и навсегда, что не выбьешь ни временем, ни забывчивостью, это умеют все, это помнят все, это делают даже умирающие тела, пока в них ещё течёт хоть капля крови, поэтому наша смерть от рук субъектов Водоворота никогда не остаётся неизвестной и очень редко -- неотомщённой. Я посылаю Мигуэле сигнал "встреча". Она единственная, кого я знаю здесь, но этого достаточно. Если понадобится, через несколько вздохов здесь будет легион! Но у меня нескольких вздохов нет -- я разворачиваю вуаль во весь объём, чтобы прикрыть как можно больше пространства здания. Приходится полностью отказаться от защиты, иначе меня даже на пару метров не хватит. Крылья вуали трепещут вокруг густым неатовым покрывалом, проникают в пол и потолок здания, окутывают коридор и лестницу за моей спиной. Теперь перекрытия дожны уцелеть! Огненный удар Водоворота я ловлю на себя, стараясь не упустить даже брызг. Жидкий огонь взрывает меня изнутри, разливается по венам, воздух вскипает в лёгких, тело распадается и последней приходит мысль о провале: тело потеряно, работа не сделана, а у девки Водоворота развязаны руки, пусть всего на несколько секунд. Мои глаза лопаются от жара, разлившегося внутри, и больше я ничего не могу увидеть и запомнить.

   Холод, неприятный ток холодного воздуха по коже, холод протекает внутрь, шарится между рёбер, захлёстывает лёгкие, и дышать становится невозможно, а холод пробирается в глаза, и они застывают, как кристаллики льда... Да что это, у меня же нет больше тела! И меня уже нет, я горстка пепла в больничном коридоре, и струи Водоворота скоро развеют меня по всему космосу... или нет? Кто же тогда ощущает всё то, что может ощутить только тело? Меня не должно быть -- я помню, как плавится от нездешнего жара вуаль, как вспыхивают волосы, спекаются губы, воздух в груди становится облаком раскалёного пара и разламывает рёбра, как обугливается кожа и кости темнеют от огня, и тело состоит из боли и не вмещает больше ничего другого, но ответить на естественную реакцию тела -- "спасаться!" -- я не могу, мне некуда бежать и негде скрыться. Я стена на пути Вдоворота. Так мы живём и чаще всего так умираем, одни против превосходящего врага, в мучениях, без шансов спастись и с единственной надеждой -- не дать убить вместе с нами кого-нибудь ещё. Стены Новой крепости горят сигнатурами наших имён. Это всё, что от нас остаётся.

   Но откуда же эти ощущения? Может, я всё ещё горю, и это галлюцинации тела, чей мозг перегружен болью? Но воспоминания об огне, ещё недавно свежие и непереносимо яркие, смываются холодом, меня вмораживает в толщу космического льда, где я наконец полностью остыну и останусь там навечно... ничего, это всё же легче, чем гореть...

   Что-то меняется. У меня есть глаза и они видят свет под веками. Это не сон -- я не могу, подобно людям, перепутать сон и явь. Значит, я по-прежнему живу, у меня есть тело, и его глаза достаточно целы, чтобы различать свет. Я хочу открыть глаза, но на это нужны невероятные силы -- много больше, чем у меня есть. Проверить, есть ли у меня кроме глаз ещё что-нибудь? Пошевелить пальцами -- тоже неподъёмное усилие. Нет, так я ничего не узнаю! Придётся постараться, открыть хоть один глаз, который из них лучше слушается? Кажется, правый...

   Густое амаровое сияние стоит надо мной, чужая вуаль распахнута, как полог, накрывая меня и ту, что рядом. Сигнатура имени выступает мягкими красками -- и сливается с лицом Мигуэлы. Она больше не прячет от меня своего имени. И чувства её проступают ярко и открыто. Жалость. Желание помочь. И вина.

   - Я не успела к тебе, -- в её голосе боль, и вина захлёстывает её с головой. Она считает причиной моих мучений себя -- что за глупость? Сияние вуали неспокойно, дрожит и меркнет по краям -- она устала, очень устала, но для чего тогда держать вуаль так долго?

   Говорить вслух я не могу, но сейчас она меня понимает -- в конутре её вуали мы общаемся быстро и легко.

   - Тогда почему я ещё здесь? Если бы ты не успела, меня бы развеяло.

   - Вдвоём мы могли бы дать ей бой, -- Мигуэла не даст мне переубедить её, она во власти своей вины, совершенно несправедливой. Было бы странно ждать, что она успеет и мы сумеем что-то сделать вместе против сильной и подготовленной к атаке твари Водоворота. Для этого нужна разработанная операция, слаженный боевой отряд -- по двое на субъектов Водоворота охотятся только самые сильные и подготовленные бойцы. Бывали и такие, кто побеждал в одиночку, но чего им стоила такая победа, никогда не забыть ни им, ни нам -- всем остальным... Субъекты Водоворота берут его силу, не жалея и не думая о последствиях -- и когда их разрывает перенапряжение от слишком большой мощи, для которой они стали проводниками, они гибнут быстрее, чем успевают осознать свою ошибку. Да и что им с того, что умрёт один из них, два, десять, тысяча -- они ещё найдут. Водоворот затянет новых жертв, из них вырастет новое пушечное мясо, а те, кто ухитрится уцелеть, становятся похожи на эту девку -- машины разрушения, вооружённые пламенем. Твердь дрожит и осыпается, Предел слабеет, и Водоворот вторгается на землю людей и окружающие пространства -- всё как они ожидают.

   - Она сожгла бы нас обоих, только и всего. Чего бы мы добились? Кроме нас, здесь больше никого нет -- кто узнал бы о ней и о том, чем она занята?

   - Тебе поручили следить за ней? -- Мигуэла на мгновение уходит мыслями от своей вины к обдумыванию дальнейших действий. Это хорошо. Это ей поможет.

   - Не совсем. Мне дали след. След ведёт к ней, теперь это очевидно. Но что она тут делает и чего хочет, мне не удалось узнать -- мы столкнулись с ней неожиданно и для меня, и для неё. Мне просто повезло так быстро наткнуться на источник следа!

   - Это ты называешь "повезло"? -- Она горько улыбвается, проводит тёплой ладонью по моей щеке, по шее, по плечу. Там, где она касается моей кожи, возвращается чувствительность, холод отступает. -- Тебе хоть немного лучше?

   - Смотря с чем сравнивать, -- я пытаюсь пошутить, как умею, хотя патрон говорит, что с этим у меня плоховато. Я всё ещё едва соображаю, но как могу пытаюсь рассеять то облако вины, которым укрыты её мысли. -- Живое и работающее тело -- это прекрасно! Ты когда появилась?

   - Она уже уходила, а ты... тебя... я успела остановить полный распад. Здание тоже практически цело. Люди не пострадали. -- Тяжело ей даётся деловой тон. Надо думать о деле, а её всё не отпускает собственная боль. Как же ей объяснить, доказать, что она сделала всё возможное и даже больше? Мои попытки перевести разговор на работу ни к чему дельному не приводят. Нет, я не разбираюсь в людях, а Мигуэла сейчас... стоп! Вот в чём дело! Кто другой бы, возможно, додумался раньше, а я вот только сейчас...

   - Это и есть твой метод? -- Предположение настолько для меня удивительное, что я забываю о плохо работающем теле и пытаюсь сесть, чтобы удобнее было говорить. Ничего не вышло, конечно. Руки Мигуэлы ложатся мне на плечи, они тяжёлые и ещё немного разгоняют холод:

   - Тихо, тихо, не надо, ты не встанешь сейчас. Какой метод?

   - Работать с людьми. Чувства! Твои чувства. Как тебе удалось?

   Не могу сообразить, понимает ли она меня или считает, что я несу ерунду. Её вуаль словно бы темнеет, меркнет.

   - Давай потом поговорим о методах, ладно? Я устала... очень устала, прости. Я спешила, чтобы тебе... ну, не пришлось слишком долго... Мне придётся свернуть вуаль и тебе станет больно. Лучше засыпай сейчас, пока я держу её.

   Я тупица. Надо было раньше сообразить! Вуаль весьма энергонасыщена, на что же ещё она могла потратить такую мощь, если не дралась с девкой Водоворота?

   - Я сделаю, как ты скажешь, -- сейчас командуешь ты. -- Но мысли уже не дают мне покоя. -- И всё-таки что она делала в больнице?

   - Я тебе расскажу вместо колыбельной, если ты на этом отстанешь с вопросами, -- улыбается Мигуэла. Её руки снова ложатся мне на лицо, движутся вниз по телу, и от её тепла тают последние льдинки внутри, кровь начинает течь по сосудам, как ей положено, напряжение покидает сведённые мышцы, и в самом деле мозгу хочется отключиться, хотя бы и поменяв реальность на сон, -- людям это помогает. Совсем издалека, вместе с последними отсветами вуали доносится голос Мигуэлы:

   - Там, в одной палате, она убила человека, Ганса Мюллера. Зачем и почему -- пока не знаю. Тут ты мне понадобишься.

   Ганс Мюллер был таможенником в аэропорту. Чем занимается таможня, я представляю только примерно, Мигуэла коротко объяснила, как умела. Важно то, что на них лежит сравнительно большая ответственность, значит, ненадёжного человека, по идее, на такую работу не возьмут. Конечно, патрон толковал мне не раз, что в мире людей не всё делается по логике, но от чего-то же надо отталкиваться.

   Аэропорт -- странное место, где нет ночи и дня. Всегда одинаковая жизнь, одинаковая спешка, всё расписано по минутам и всё равно все всегда опаздывают, люди и машины делают общее сложное дело и не должно быть ничего лишнего. Часть ответственности за это лежит на таможне.

   Толкаться в аэропорту, не привлекая особенного внимания, легко -- тут все спешат, никто никого не замечает, пассажиры волнуются, работники тоже, но по другим причинам, и никогда, никогда не наступает ночь... Если бы мне пришлось навсегда остаться в мире людей, мне бы хотелось стать самолётом. Они никуда не спешат, даже если опаздывают.

   След мы здесь нашли, но старый, едва заметный. Должно быть, она бывала тут задолго до нападения на Ганса в больнице. Встречалась ли она с ним здесь? По следу мы не можем этого узнать. У нас есть фотография её тела. Она могла взять другое тело, а могла всё время ходить в том, в котором мы её видели. Возможно, нам повезёт. Её беспечность и самоуверенность -- наше везение. А она самоуверенна. Как говорят люди, "сила есть -- ума не надо".

   К знакомым Ганса мы подходим всегда вдвоём: Мигуэла что-то объясняет им, убеждает, что с нами надо поговорить, я молча стою рядом и изучаю их чувства. Ганса любили. Воспоминания о весёлом, дружелюбном человеке. Сожаление. Грусть -- о нём лично и о том, что все рано или поздно умирают. Боль. Одиночество. Очень близкие друзья. Семьи не было -- они его семья, и вся его жизнь начиналась и кончалась на работе. Здесь был его дом.

   В больницу он попал с переломом руки. Говорил, что упал на улице, поскользнулся в гололёд. Не верят. Он что-то скрыл от них. Что -- не знают. Приходили к нему в больницу, выглядел, как обычно, весёлым... нет, не как обычно. Что-то скрывал, что-то неприятное. Думают, что его избили. Таможня -- место, где хватает профессионального риска. Никогда не брал взяток. Кто-то хотел провезти через таможню что-то запрещённое, не смог его убедить, решил отомстить -- они так думают. Они уверены, что Ганс ни в чём не нарушил бы правила. Или всё-таки нарушил? Нет, они уверены. Они все уверены.

   - Они правду говорят? -- спрашивает Мигуэла, когда мы оставляет в покое пятого человека. Я закрываюсь вуалью от окружающего шума и суеты. Пока у меня плохо получается сосредотачиваться на тех отдельных чувствах, которые мне нужны, и отбрасывать всё остальное. Мир вокруг с непривычки сильно отвлекает. Вуаль ещё не полностью восстановилась, её хватает только на то, чтобы защититься от лишнего света и шума и дать общаться с Мигуэлой помимо слов. Так быстрее -- а время сейчас наш враг.

   - Они рассказывают то, во что хотят верить. -- Мне приходится тщательно выбирать слова: от моих выводов зависят решения Мигуэлы, а её нельзя подвести. Если я добавлю к своим заключениям хоть самую мелкую деталь, в которой нет уверенности, она одна может развалить всё дело.

   Мигуэла меня не торопит -- тоже понимает цену деталей. Вообще она старается меня беречь, как умеет: волнуется, не слишком ли я устаю, не мешают ли мне сны, старается не нагружать работой, если только возможно. Я не вижу причин для беспокойства: тело действует, как раньше, страх и неуверенность мне не грозят, но спорить об этом с Мигуэлой нечестно -- я у неё в долгу. Жалость и вина не покидают её; они несколько мешают мне, но мне очень важно не мешать ей. Это её метод, она этого хотела!

   - Конкретнее?

   - Они хотят верить, что Ганс не совершил ничего недостойного, но не могут быть в этом до конца убеждены, -- объясняю как могу. -- Среди них нет никого, кто верил бы в него безоговорочно, каждый допускает, что даже Ганс может поступить нечестно или нарушить дисциплину. -- Я раздумываю, делиться ли наблюдениями, потом всё же решаю, что промолчать будет неправильно. -- Люди очень мало верят в других людей. Всегда допускают, что другой может поступить непорядочно, оказаться слабым, предать, соврать, "покривить душой" -- так это называется? И сами при этом оставляют для себя эту лазейку: мы слабы, человек вообще слаб, поэтому и я, если придётся, тоже могу совершить что-то недостойное. Это способ наперёд оправдать свои плохие поступки. Слабость в человеческой природе.

   Мигуэла кивает: мои слова навели её на какие-то размышления. Я жду -- она думает.

   - Неужели нет никого, кто верил бы в него безоговорочно? -- спрашивает она. -- Кто не сомневался бы, что этот Ганс не способен на нечестный поступок?

   Теперь моя очередь глубоко задуматься. Логика говорит, что такой человек возможен, но кто это может быть -- понятия не имею.

   - Мы говорили с друзьями -- если они не подходят, то кто подойдёт? Ты знаешь людей; есть такой? Кем он вообще может быть?

   - Есть, -- ей в голову пришла какая-то идея, неожиданная и яркая, а действовать надо быстро. -- Надо проверить, жива ли его мать! Вот кто верит без сомнений!

   Фрау Мюллер совсем не такая, какими обычно бывают люди, похоронившие близких. Ни слёз, ни истерики -- она справилась с первым порывом горя и теперь собрана, как заряженный пистолет, готова драться за правду и карать виновных.

   - Мне нечего бояться, -- худые старческие руки сжимаются в кулаки, и ей кажется, что она сдавливает горло убийцы. -- Я потеряла всё. Если вы знаете, кто его убил, кто сотворил этот ужас, -- найдите его. Поймайте его, и пусть он посмотрит мне в лицо, если посмеет.

   Мигуэла молчит -- она поражена: тоже не ожидала встретить вместо убитой гроем матери женщину-оружие. Тихая седая старушка -- и вдруг такое пламя праведного гнева... Я не удивляюсь -- у меня не было никаких ожиданий, которые бы не сбылись. Я просто принимаю дела как есть: она поможет нам всем, что в её силах, а мы? Мы не сможем предъявить ей убийцу сына -- это слишком опасно. Девка Водоворота должна быть уничтожена, другими путями её не остановить. Но объяснять это фрау Мюллер значило бы заставить её поверить в реальность, о которой она никогда раньше не слышала, а если и слышала, то не задумывалась. Сейчас, когда она вся состоит из боли и гнева, она нас не поймёт. Да. Кажется, я начинаю разбираться, как работают чувства! Думаю, для патрона мои открытия не будут особенной новостью, но он ведь за этим послал меня сюда.

   Мигуэла не успевает меня остановить -- я раскрываю рот в первый раз за весь наш долгий день расследования:

   - Мы знаем, кто убил его. Но не знаем, почему. Возможно, кто-то ещё в такой же опасности, как Ганс. Его друзья думают, что он отказался сделать какую-то подлость, к которой его толкали. Вы что-нибудь знаете об этом? Как он попал в больницу? На него в самом деле напали?

   Фрау смотрит на меня так, будто с ней заговорил каменный столб ограды. Но пламя гнева заставляет её искать любых союзников, доверять всякому, кто ищет правды о смерти её сына. Мы должны воспользоваться этим -- других путей у нас нет.

   - Его просили пропустить на борт лайнера какой-то опасный груз, -- говорит фрау, медленно, слово за словом, восстанавливая всё, что сохранила память. -- Он упоминал об этом, но мельком, не расскзаывал подробно. У них не принято много говорить о работе, понимаете?

   - Да. Когда он это говорил? Вы помните?

   - Недели две назад... Да вот же, в воскресенье, -- женщина отодвигает от дальнозорких глаз календарик с отмеченной кружком датой. -- Этот день он всегда помнил -- день, когда он пришёл на эту работу. Это был праздник! Он ведь двенадцать лет проработал в аэропорту, вы знаете? Ни единого замечания, ни одной жадобы, наоборот -- только хорошие отзывы. Премии ему давали, да, частенько бывало.Он тогда выпил немного, -- нервы старой женщины всё же сдают, она промокает глаза платочком с неизменными, как мир, кружевами. -- И сказал... сказал, что любит свою работу, даже если иногда его принимают за продажного... он так и сказал -- продажную тварь. Ему обещали взятку за провоз чего-то запрещённого. А он отказался -- это ведь Ганс, весь в отца, тот тоже не мог ни соврать, ни поступить не по совести... Я, ведь, бывало, укоряла мальчика: ну что тебе стоит слукавить немного, ведь жить станет легче! А он смотрел на меня... -- она снова всхлипывает, прячет лицо в платок, слова мешаются со слезами. -- Смотрел как ангел... такой упрямый... такой бесхитростный...

   Я дотрагиваюсь краешком вуали до её опущенных плеч, касаюсь седой склонённой головы, как будто отнимая кусочек её боли, он отпечатывается в вуали мгновенной искрой и гаснет во мне, в моих мыслях. Мигуэла смотрит на меня в изумлении. Она так не умеет. Да и я, если честно, не умею -- просто доводилось слышать, что так делают иногда. Фрау Мюллер выпрямляется -- она больше не плачет, и глаза у неё снова голубые, а не поблёкшие от слёз:

   - Знаете, так странно: поговорила с вами о мальчике -- и полегчало на душе... Вы простите меня, что я так много говорю, вам, наверно, всё это не интересно... Мне просто не с кем говорить о нём, а это очень нужно, понимаете? Нужно, чтобы кто-нибудь знал... верил, что мой Ганс ни в чём не виноват!

   - Мы верим, -- тихо говорит Мигуэла.

   Я сворачиваю вуаль; фрау Мюллер смотрит на меня, как будто видит сияние вуали. Вряд ли это возможно, но впечатление полное...

   - Ганс говорил вам, кто просил его пропустить незаконный груз?

   - Напрямую не говорил, -- качает головой фрау Мюллер, -- но несколько раз он обмолвился, что это "она". Какая-то девушка, наверно?

   Мы снова в аэропорту, у Мигуэлы в руках цветная фотография девки Водоворота, добытая с видеокамеры в больнице. Мигуэла показывает фото коллегам Ганса Мюллера, я смотрю издалека: мне не нужно стоять рядом, чтобы видеть, как разворачиваются и клубятся их чувства.

   Удивление, непонимание, вспышка грусти, спешка. Не то. Удивление, раздражение, снова удивление, когда становится ясно, что речь об убийстве, злость на безнаказанного убийцу, сожаление... не то. Скука, раздражение, непонимание, снова скука. Мимо. И так без конца, человек за человеком, постепенно, по цепочке, от одного к другому, круг всё шире, реакции всё бледнее, всех уже закружила рабочая суета, и никому не хочется вырываться из неё, потому что остановить это круговращение может чаще всего несчастье, так уж лучше рутина, чем новые переживания... Удивление. Непонимание. Раздражение. Спешка. Удивление, испуг, вязкий ужас, вспышка ярости... стоп! Попали!

   - Охрану сюда! -- орёт Мигуэла, прижимая к стене совсем молодого парня с расширенными от ужаса глазами. Он пытается вырываться, но от Мигуэлы так просто не уйдёшь: она сдавливает ему горло локтем, в другой руке у неё фотография, а глаза горят яростью и праведным гневом.

   Я подхожу к ним, заворачиваю парню руки за спину, потому что в кармане у него кастет и он уже нащупывает его локтем. Не хочу знать, что станет с Мигуэлой, если он сумеет её ударить.

   - Какой рейс?! -- кричит Мигуэла прямо в его вытаращенные глаза. -- Какой рейс, номер, номер!!

   Она раскрыла вуаль, и арамовые крылья горят, как плавильная печь. Сколько чувства скрывается даже в нас, не привычных к человеческому миру... их можно развить, усилить, если понимать, как и откуда они возникают... Мигуэла достигла в этом настоящих высот!

   Теперь единственные чувства парня -- ужас и безнадёжность. Он видит угрозу, которую ничто не остановит. Гнев и ярость Мигуэлы для него несомненны: это его смерть, прямо здесь и сейчас. Он на глазах раскисает от страха, рушится всё, что у него есть в душе: гордость, достоинство, самодовольство, нахальство -- всё, чем он может защищаться от мира, утверждая свою значимость. Ещё немного -- и он сломается навсегда, превратится жалкое подобие человека... струйка Водоворота, я почти вижу её, она подбирается в Мигуэле и вот-вот коснётся её...

   - Стой! - я хватают Мигуэлу за плечи. - Стой, остановись. Послушай его.

   Белые губы парня шепчут три числа, повторяют раз за разом, как заклинание, которое одно только и может избавить его от немедленной страшной смерти. Номер рейса - трёхзначный.

   Я вылетаю в зал ожидания, за стойками регистрации, мне что-то кричат -- видимо, я нарушаю какие-то правила... Простите, мне не до правил, мне нужно табло расписания вылетов. Вспрыгиваю на барьер, отделяющий зал от зоны контроля; табло отсюда видно лишь краем, но мне хватает. "Посадка закончена". Время вылета -- через три минуты.

   Время. Три минуты -- это очень много, если их не тратить зря. У нас нет никаких официальных бумаг, какие положены людям, ведущим расследования. Сколько я буду убеждать начальство аэропорта, что опасность реальна? Сколько у них уйдёт, чтобы найти девку Водоворота? Сколько они бдут проверять нас и что сделают, когда узнают, что у меня нет никаких документов? Нет времени. Мне нужен помощник, который мне поверит. Человек!

   Я удачно стою возле входа в посадочную галерею; там пусто, только иногда взад-вперёд проходят сотрудники в форменных куртках и плащах. Дверь заперта, но замок самый обычный -- моей силы хватит, чтобы просто выкрутить ручку-защёлку из паза. Я влетаю в галерею, натыкаюсь на человека в форме. Надо идти напролом -- другого шанса не будет. Вызови чувство -- получишь ответ!

   - В самолёте бомба. Вон он, выруливает на полосу, с голубой полосой на хвосте. Ваше начальство может не поверить, что это правда. Он сейчас взлетит, осталась пара минут.

   Человек машинально пытается отодвинуть меня с дороги; это непросто -- моё тело маленького роста, но довольно сильное.

   - Послушайте меня, я объясню, как проверить мои слова. Только сначала скажите, как он взлетает?

   - Да ты кто? Что тебе надо?

   - Мне надо остановить взрыв. И вам, думаю, это бы тоже не помешало. -- Патрон, я всё-таки научусь шутить, хотя бы и в катастрофических ситуациях... -- Куда он пойдёт, когда поднимется в воздух?

   Похоже, он решил, что со мной проще не спорить. Чувства у него появились -- прежде всего, недоумение: меня не удаётся списать в категорию психов, что-то мешает. Возможно, это сознание своего долга -- даже если опасность мнимая, её нужно проверить.

   - Как он взлетает? Скажите, куда он полетит, когда оторвётся от полосы?

   - Туда, -- он показывает рукой куда-то за окно, -- пройдёт над городом, наберёт высоту и полетит на северо-запад...

   - Над городом? А над какой частью?

   - Слушай, ты о чём? -- Он берёт меня за плечи, встряхивает. -- Ты это серьёзно?

   - А как вы думаете? Падение самолёта на город -- это шутка?

   - Что?.. На город? Как -- на город?! -- Чувство, чувство! Мне удалось поделиться подозрением, которое у меня-то зародилось буквально минуту назад, и он понял, последовал тем же путём. Значит, я не ошибаюсь и эта возможность реальна!

   - Пока он идёт над городом, на что он может упасть? -- Я стараюсь говорить медленно и спокойно -- эмоции он обеспечит себе сам. Внутри у него уже начинает сжзиматься пружина страха и ответственности. Давай же, поверь. Поверь чувству.

   - На аэропорт, -- он загибает пальцы, глядя сквозь стекло, -- на пригородные кварталы, потом идёт плотина через реку, потом... -- До него дошло. До него должно было дойти -- мне неоткуда знать, каким будет маршрут самолёта над городом, но он понял. Плотина. Это не тысячи, это десятки тысяч жертв и, возможно, ещё множество жизней после того, как стихия смоет город с лица земли. Три миллиона жителей. Девка Водоворота обожрётся.

   Пока он осознаёт и переваривает свой страх, я добавляю:

   - Женщина, которая планирует взрыв, должна быть где-то тут, поблизости от места взлёта. Я думаю, бомба не с таймером -- так легко промахнуться, -- а с радиоуправлением. Она сама даст сигнал, когдасамолёт окажется где нужно. Она не откажет себе в удовольствии лично убить множество людей. Мы сможем её найти?

   - Найти? -- Он всё ещё ошеломлён, но надо уже действовать, это осознание проникает сквозь его страх, но ещё остаются сомнения -- а можно ли идти против правил? -- Откуда ты всё это знаешь вообще?

   - Мы видели её. Она пыталась подкупить вашего таможенника, Мюллера, когда он не согласился, сломала ему руку, а потом убила в больнице. Вот её фото. -- Он берёт у меня смятую бумагу с плохо отпечатанным на принтере портретом, рассматривает уже на бегу -- несётся по галерее к лестнице вниз, на поле. Я бегу следом.

   - Если вы увидите её там, где я говорю, вы мне поверите?

   - Не до конца, -- хрипло говорит он на бегу. -- Не до конца.

   Хорошо, пусть не до конца, но пусть хотя бы попытается. Большего я сделать не могу -- только не проспать тварь Водоворота. Ах да, есть же ещё важное!

   - Она очень опасна, хотя на вид безоружна. -- Он, не сбавляя хода, оглядывается на меня с удивлением. -- Она меня чуть не убила вчера, когда мы столкнулись. Хотела поджечь больницу.

   - Ничего не понял, -- отмахивается он, -- разберёмся.

   Мы вылетаем на нижний этаж аэровокзала, но он бежит не на поле, как мне подумалось, а к посту охраны, тащит меня за собой.

   - Сюда выведены изображения со всех камер на этом этаже и на поле, -- от толкает меня к сплошной стене экранов, на которых движется в разных ракурсах мир аэропорта. Охранники толпятся вокруг, тоже смотрят на фото, пристально следят за экранами. -- Смотри внимательно! Увидишь её -- скажи.

   Я смотрю на экраны, но ищу не изображение, а след. Теперь, если она приблизится, я её не пропущу. След будет ощущаться даже через видеокамеру, хотя сейчас это уже не обязательно -- она сама явится сюда, если уже не явилась, чтобы лично уничтожить жизни и наесться впрок. Что она будет делать потом -- не знаю. Моё дело -- чтобы у неё не было никакого "потом".

   - Вот она, -- я показываю на экран, а смотрю уже сквозь стеклянные двери на лётное поле. Она стоит на подъездной дорожке у выхода из посадочной галереи. Она тоже видит меня и улыбается. Она уверена, что теперь мне от неё не уйти. Возможно, она права -- я снова не собираюсь уходить. Но вот теперь я не в одиночестве.

   - Что у неё в руке?! -- один из охранников увеличивает изображение на экране, но мне и так видно. Мобильный телефон. Но сигнал ещё не послан -- она держит палец на кнопке, смотрит мне в глаза и улыбается. Она уверена, что теперь я её не остановлю, и хочет насладиться моментом. Ей не видно, что у неё за спиной. Она так увлечена, что не видит даже отражения в стекле. Впрочем, если бы и увидела, то ничего бы не успела. Охранник толкает меня на пол, падает сверху всем весом, от его бронежилета у меня трещат рёбра, краем глаза я вижу, что все остальные тоже падают кто куда, и очередь из автомата проносится над нами, разбивает окно и засыпает нас мелким стеклянным снегом. Следом слышится отчётливый хруст.

   Охранники поднимают меня на ноги, я осторожно стряхиваю с одежды мелкие осколки, всё поле уже полно людей в форме и с оружием, а на месте девки Водоворота лежит небольшая кучка пепла. Тело -- всего лишь тело, и автоматные пули убивают его. Просто и надёжно. Обломки телефона, раздавленного ботинком охранника, серьёзная женщина в очках подбирает рукой в перчатке и складывает в пластиковый пакетик.

   - Что это было? -- спрашивает человек, с которым мы сюда прибежали, но я скорее догадываюсь, чем слышу, что он говорит: самолёт отрывается от полосы и уходит в сиреневое небо над нами с таким рёвом, что закладывает уши. Он проходит над зданием аэровокзала, над пригородами, над плотиной и мостом и превращается в точку в утреннем небе. Только стёкла ещё несколько секунд дрожат от грохота.

   Мигуэла машет мне с тёмной лестницы на техэтаж. Я отхожу в сторону от столпившихся очень занятых людей, ныряю под лестницу, Мигуэла открывает какую-то служебную дверь, нарушая очередное правило, и мы выходим на остановку пассажирских автобусов до города.

   - Знаешь, я устала, -- она прислоняется к стойке навеса над остановкой. -- Неожиданное чувство.

   - Давай убираться отсюда, пока нас снова не потащили давать объяснения. Видишь? -- я киваю над видеокамеру, притавшуюся над входов с остановки в аэровокзал. -- Возможно, она нас не видела, но проверять я не хочу. Я теперь знаю, как всё это работает.

   - Тогда надо убегать, -- Мигуэла выпрямляется, встряхивает волосами, жадно глотает холодный воздух. -- Тебя ещё что-нибудь тут держит?

   - Нет. Мне казалось, что тебя...

   - После такого мне всё равно нельзя здесь оставаться, -- она беспечно улыбается. -- Вся легенда насмарку.

   - Прости. Это моя вина. -- Чувство вины в самом деле пришло, накатило мгновенно, как прилив, и я не успеваю удержать слова при себе. Не надо было этого делать...

   - Нет здесь твоей вины, это же работа, -- она обнимает меня, на мгновение прижимается щекой к моему плечу. -- Давай сматываться!

   - Ты точно хочешь поделиться со своим патроном образцами человеческого жаргона?

   - Да то ли они таких слов не знают! Сами тоже наверняка не один год среди людей провели! Ну, встретимся дома?

   Я киваю, и вуали уносят нас на Твердь. Кто мы теперь? Коснулось ли нас течение Водоворота? Помешали мы ему, остановив взрыв, или помогли, дав ему место в нас? Люди в таких случаях говорят: "Время покажет". Что оно покажет нам, наше время, совсем другое, чем у людей? Что мы увидим, посмотревшись в зеркальную гладь крепостных стен? Вот в чём моя разгадка.